Антология фантастики и фэнтези-49. Компиляция. Книги 1-18 [Андрей Юрьевич Левицкий] (fb2) читать онлайн

Артемий Ульянов Останкино. Зона проклятых

Моей любимой жене Оле с благодарностью за каждодневное счастье посвящаю я эту книгу.

Пролог

Васька опять сорвался. Уже несколько недель он вел себя исключительно прилично, на радость семье и всех, кто его знал. Но то ли весна сбила его с пути истинного своим бесстыжим цветением, то ли просто истек ресурс положительного поведения… Как бы то ни было, поутру в субботу, переделав неотложные дела, Василий внезапно сбросил с себя ярмо всяческих приличий, так тяготившее его в последнее время. Домашние, кстати сказать, ждали от него чего-то подобного. Решительно обнажив свою истинную натуру, Васька во весь дух бросился за изящной дымчатой кошкой, согревавшейся первым весенним теплом. Всецело отдавшись яростной погоне, он, как и подобает настоящему породистому бультерьеру, не внял гневному окрику хозяйки. В считаные секунды женщина осталась далеко позади, держа в руках бесполезный поводок со сломанной застежкой. А впереди была желанная кошачья плоть, старательно улепетывающая от верной смерти. Серая шкурка становилась все ближе, а ее пронзительный запах настойчиво дразнил Васькины охотничьи инстинкты.

Казалось, бедная киса обречена. Спасти ее могли только деревья, растущие за пределами асфальтированного городского двора, вплотную прижатого к Звездному бульвару, зеленевшему в районе Останкино.

Пес почти настиг кошку, когда та на полном ходу юркнула за угол дома. Через несколько мгновений мощная бойцовская пасть вонзит в кошачье тельце два ряда зубов, смыкая их с давлением в несколько атмосфер. Изменить исход погони могло только чудо. И хотя Муська, не первый год живущая нелегкой дворовой жизнью, решительно не верила в чудеса, оно все-таки произошло.

Васькина хозяйка не могла этого видеть. А жаль! Было бы что рассказать друзьям и соседям. Почти догнав жертву, бультерьер вдруг резко затормозил, намертво упершись в асфальт всеми четырьмя лапами. Муська тоже встала как вкопанная, выгнувшись дугой и отчаянно шипя. Теперь кошка и собака находились рядом, мгновенно позабывшие об исконной вражде перед лицом невиданной общей угрозы. Однако напротив них был только грязный весенний газон с редкими островками молодой травы. И более ничего! Стоя рядом с несостоявшейся жертвой, свирепо шипящей на оградку газона, Васька утробно зарычал, пряча леденящий страх, столь редкий для бультерьера. А после…

После произошло нечто такое, во что невозможно поверить, не будучи очевидцем. Бойцовый пес и кошка в синхронном прыжке бросились прочь от газона. Пробежав несколько метров, они ловко юркнули под мебельный фургон, стоявший неподалеку. И затаились под ним, припав друг к другу.

Извлеченный хозяйкой из-под кузова, Васька весь оставшийся день был сам не свой. Пинки и вопли женщины меркли перед небывалым происшествием. Не доев вечернюю порцию каши с мясом, пес забрался под письменный стол главы семейства и просидел там весь вечер, не обращая внимания на удивленных домочадцев.

С тех пор Василий обходил злополучный газон стороной, стараясь даже не смотреть в его сторону. Да и к кошкам стал относиться с почтительным равнодушием, восхищая хозяев своей воспитанностью. Правда, стал чаще рычать во сне, что было сушей ерундой по сравнению с его прошлыми провинностями.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ПЕРВОЕ

Валерка Троекуров сидел в своем кабинете и нещадно клял Министерство внутренних дел. Делал он это жестко, забористо и со вкусом. Честно говоря, имел право. Как имеет право афроамериканец назвать ниггером другого афроамериканца. И министерство на него не обижалось, как не обижается афроамериканец, если его называет ниггером другой афроамериканец.

Валерка был крепким коренастым брюнетом, стремящимся к пропорциям квадрата, с массивным добродушным лицом, на котором красовался мясистый, неоднократно сломанный нос. Он служил в ОВД «Останкино» в звании капитана. Занимался делами граждан, пропавших без вести. На родную контору Валерка не на шутку осерчал. Причиной тому была кадровая политика. Из месяца в месяц к нему приходили сопливые лейтенанты, которых он терпеливо вводил в курс дела, после чего они увольнялись. В результате — лавина бумажной работы, которая грозилась похоронить под собой личную жизнь Троекурова. Жена психовала и ревновала его, упрекая в наплевательстве на семейные насущные дела. Сын первоклассник заявил в школе, что папа у него точно есть, потому что так говорит мама, но сам отпрыск его видит очень редко. Кроме того, общение с родственниками людей, бесследно пропавших на просторах бескрайней родины, значительно превосходило по уровню стресса борьбу с матерыми уголовниками. Родня некоторых запойных алкоголиков, раз в месяц уходивших в хмельной загул, имела обыкновение требовать масштабных розыскных мероприятий. Желательно с применением вертолетов. При этом Троекурову, который отказывался поднимать на уши всю милицию города, закатывались такие истерики, что тот прятал табельный ствол в сейф. От греха подальше.

Впрочем, к таким банальностям он привык. Но вот бабуля, пришедшая с заявлением о пропаже Михаила Сергеевича Банина, который, по ее словам, приходился ей сыном, была тиха и печальна. Не хамила, не угрожала сорвать погоны и засунуть их Валерке в жопу. Ее было жалко. Ей хотелось помочь. Хотелось быть настоящим ментом, спасающим и защищающим. Троекуров уже принялся запускать дело в производство, но… бабушка никак не могла вспомнить год рождения сына. Число помнила, а год нет. И не могла вспомнить, сколько же ее сыну Мишке полных лет. В паспортном столе города утверждали, что таковой по указанному адресу не числится. Старушка пустила горькую слезу. Вскоре за ней пришел грустный дедушка, оказавшийся ее мужем. Уводя законную жену домой, он вкратце пояснил Валерке, что Михаил действительно пропал. Скорее всего ушел через форточку, влекомый первым весенним теплом. С котами такое случается, и с их Мишкой — весьма регулярно. А любимая жена уже который год не в себе. И весной у нее обострение.

Попрощавшись с хозяевами пушистого Михаила Сергеевича Банина, Валерка в очередной раз признался себе, что его благородная и нужная работа сильно смахивает на бюрократическую рутину, щедро приправленную пустыми скандалами и психиатрическими диагнозами. В настоящее большое расследование, требующее дедукции и полное неожиданных поворотов, о котором он так мечтал несколько лет назад, Троекуров больше не верил.

А тут-то оно и пожаловало. Началось все весьма заурядно. Уходя с работы в одиннадцатом часу вечера, Валерка игриво попрощался с Маринкой, которая дежурила в справочной службе ОВД. Та посетовала, что приняла кучу звонков от родственников, которые сообщали о пропавших. Но так как положенных трех суток с момента исчезновения еще не прошло, заявления написать они не могут.

— Да, бывает такое, — улыбнувшись, ответил Валерка. — Но толпа народа пропасть не могла. Пропали двое-трое, да и те завтра объявятся. Просто все их родственники, от мам до двоюродных дядь, кинулись нам звонить, вот и все.

Послав грудастому старлею Марине воздушный поцелуй, он поплелся домой. Жил он «на своей земле». И через десять минут уже был дома, на Звездном бульваре.

А через пару дней… Вот тогда-то все и началось.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ВТОРОЕ

…Вот тогда-то все и началось. Утренняя очередь в кабинет Троекурова длиной могла соперничать с чередой жаждущих попасть на прием к терапевту районной поликлиники. Двадцать семь заявлений, и ни одного про гулящего алкаша, дедулю в глубоком маразме или кота с человеческим именем. Двадцать семь семей, чьи приличные вменяемые родственники не появились дома. Да и в другие местах — тоже не появлялись. Никаких семейных конфликтов, ссор и угроз уйти на все четыре стороны. Искали по знакомым, знакомым знакомых, загородным дачам, где не ловит сотовый, детям от прежних браков, дальним родственникам — ответ отрицательный. Звонили в морги, больницы, вытрезвители — ответ отрицательный. Теоретически не исключалась печальная возможность того, что все они покинули суетный мир живых. Но признаков этого не было. Служащий, менеджер среднего звена, банковский клерк, водитель, преподаватель музыки, экскаваторщик, продавец, автослесарь, парикмахер, телемастер, актер дубляжа… Между собой никак не связаны. Над версией о том, что все они пустились в пучину разврата и сидят сейчас у любовниц и любовников, вполне можно было бы посмеяться. Только не в этот раз.

К вечеру Троекуров стал самой значимой и востребованной фигурой в отделении. Приехало высокое начальство из ГУВД и министерства. В дело толком не вникали, настойчиво требуя результатов. В тот день Валерка зарекся впредь просить у судьбы «настоящего, большого, полного неожиданных поворотов и… ну, этой… как ее… дедукции».

Спустя сутки после того, как закрутилась воронка этого загадочного дела, Троекуров чувствовал, что нервничает с каждой минутой все сильнее. Мало того что начальство из ГУВД создало им бешеный цейтнот, истерично требуя результатов в кратчайшие сроки. Полная необъяснимость происходящего рушила все отчаянные попытки создать хоть сколько-нибудь непротиворечивую версию. От этого люди чувствовали себя тупыми и никчемными дилетантами. И начинали нервничать, раскручивая маховик всеобщей нервозности, которая усложняла и без того непростую ситуацию.

Несмотря на все трудности, работа кипела и пузырилась. Все останкинское отделение милиции было мобилизовано для расследования загадочного дела. Кроме того, к работе подключились несколько специалистов из МУРа. Людей вытаскивали из отпусков, а законный больничный лист воспринимался как умышленное оскорбление всех тех, кому дорога честь мундира. Про выходные даже заикаться стало опасно.

Общими усилиями было вспахано и просеяно огромное поле деятельности. Родственники, сослуживцы, друзья, знакомые, друзья друзей и знакомые знакомых были въедливо допрошены, и не по одному разу. Под колпаком оказались все, кто хоть как-то соприкасался с пропавшими. Побывать на самом настоящем допросе, с угрюмыми ментами в штатском в главной роли, удалось и парикмахерам, и тренерам по фитнесу, и автослесарям, и ветеринарам, и преподавателям английского языка, живописи и актерского мастерства. Позже их судьбу разделили ответственные руководители всех увеселительных заведений, находящихся в районе. Микрон за микроном были обысканы не только квартиры потерпевших, но и их рабочие места, квартиры их родственников и даже зал ресторана, где одна из жертв обедала накануне исчезновения. Все телефоны прослушивались. Социальные сети, личные сайты и ящики электронной почты — просматривались. Фигуранты уголовных дел, когда-либо связанные с исчезновениями людей, были тщательно отработаны.

Интенсивность и объем работы никак не влияли на результат. Его не было, этого треклятого результата! Ровным счетом ни одной зацепки. В дело вступил аналитический отдел МВД, в который стекалась вся полученная информация. Головастые парни, трудившиеся там, смотрели на ментов из Останкинского отдела, как смотрят рок-звезды, спустившиеся с музыкальных небес, на своих непутевых фанатов. Они слегка хохотнули, спросив, «что у вас там стряслось», и вальяжно пропустили ответ мимо ушей. Поблагодарив за исчерпывающую информацию, собранную отделом, обещали, что назавтра расскажут что-нибудь интересное.

Спустя тридцать семь часов после начала этого кошмара поздним вечером в кабинете начальника Останкинского ОВД началось совещание. Полковник Еременко долго шуршал рапортами и отчетами, наваленными на его столе, и наконец спросил:

— И на кой ляд вы, товарищи милиционеры, притащили мне эту кучу грязной бумаги? Я жду версии и планы по их отработке. И я их не вижу.

Собравшись с духом, слово взял Троекуров:

— Константин Николаевич! Как должностное лицо и офицер я заявляю, что все возможные следственные действия проведены в полном объеме. И даже более того. Собранная информация отправлена на обработку в аналитический центр МВД.

— Троекуров, ты меня прости великодушно, но мне насрать большую вонючую кучу на твои следственные действия, если они не дали результата. Значит, говенные действия! Какие на данный момент есть версии?

— Версий нет, товарищ полковник. Спросите у спецов из МУРа, они подробно изучили весь собранный материал и подтвердят, что там нет ни одной зацепки, — холодно отчеканил Валерка. Про консультации у специалистов по паранормальным явлениям говорить он не решался. А ведь будь его воля, обязательно бы проконсультировался!

Когда разборка, состоявшая из воплей полковника, вялых оправданий его подчиненных и неуставного мата с обеих сторон, внезапно стихла, Валерка сказал, будто ни к кому не обращаясь:

— Завтра аналитики из министерства ответ дадут, и все будет понятно. Я уверен, что они скажут то же, что и мы сейчас. Глухо там, как в открытом космосе.

На прощание полковник вкратце живописал им «вольготную» службу постовых милиционеров, пообещав, что если дело не сдвинется с мертвой точки, они смогут сами по достоинству оценить все ее тяготы и лишения. Когда его витиеватые угрозы закончились, Троекуров возмечтал о доме.

Выходя из здания, Валерка услышал от дежурного по отделению, что для него оставлена записка. После долгого осмотра смятой бумажки он наконец-то понял, что на ней написан номер мобильного телефона какого-то Володи Семенова, который служит в роте охраны ВВЦ и просит ему позвонить. «Ну что ж… Володя так Володя. Прямо сейчас и позвоним», — решил он, наплевав на поздний час и вынимая из кармана сотовый.

Спустя несколько гудков трубка поприветствовала его с интонацией малолетней дворовой шпаны. Как только Троекуров представился, голос в трубке сильно изменился:

— Валерий, спасибо, что позвонили. Видел сюжет по телику о пропавших без вести. Я сегодня на посту стоял, ворота Южного входа ВВЦ. Ко мне подошла какая-то старушка и сказала, что надо спасать людей, потому что грядет беда. Я ее тормознуть хотел, а она юркнула за машину, и как не было бабки.

— Огромное спасибо, Володя. Больше она ничего не сказала?

— Нет, только вот это. Про беду, которая… все забываю я его, слово это… и что людей спасать надо.

— Весна, вот и обострения у народа приключились. А тут еще такой повод! Я думаю, что не она первая и не она последняя, — успокоил Валерка коллегу.

Взяв с Володи Семенова клятвенное обещание хватать бабку, если он опять ее где-нибудь увидит, Троекуров попрощался, еще раз поблагодарив собеседника за отзывчивость и смекалку. «По телику, значит, показывали. Это хреново, — думал Троекуров. — Как бы сердобольный русский народ нам все не испортил. Милицию у нас любят так искренне, что аж обидно. Наш человек на многое способен, лишь бы ментам было хуже, чем ему».

Придя домой, он тут же растворился в семье и уюте. Это блаженство продолжалось фантастически, по-царски долго. Минут пятнадцать. Идиллию разрушил мобильник, прятавшийся в кармане застиранных джинсов. С трудом достав его, Троекуров глянул на экранчик. Городской телефон отделения. «Не, не буду поднимать. Завтра все скажут», — твердо решил он и, немного погодя, матюкнувшись, ответил на звонок.

— Валерка, здорово! — пробасил дежурный по отделению Саша Жавко. — Сейчас два звонка было с интервалом минут в пятнадцать. Говорят, заявление будем писать. Родственник, мол, канул.

Поблагодарив Сашку и пообещав притащить ему «жидкую премию», Валерка выключил трубку. «А вот вам и второе действие в первом же акте. Так я и знал, что это только начало», — подумал он с холодной тоской.

Телеканал «Москва ТВ». «Криминальные новости». 9 апреля, 19.00 мск

Журналистам «Криминальных новостей» из неофициальных источников, близких к ГУВД Москвы, стало известно о сенсационном происшествии, которое произошло на северо-востоке столицы, в районе Останкино. Должностное лицо, пожелавшее остаться неизвестным, утверждает, что за прошедшие сутки в ОВД «Останкино» было принято двадцать семь заявлений от родственников без вести пропавших граждан. По неуточненной информации, все исчезновения произошли в период с седьмого по восьмое апреля. Все потерпевшие прописаны и проживают на территории Останкинского района. Очевидных связей между ними следователи не обнаружили. Как отметил анонимный источник, род занятий потерпевших не позволяет связать эти исчезновения с их профессиональной деятельностью. В Главном управлении внутренних дел по городу Москве отказались от каких-либо комментариев, сославшись на тайну следствия. Как нам стало известно, сотрудники милиции настоятельно рекомендовали родственникам потерпевших воздержаться от общения с прессой. На данный момент ведутся следственные действия. Мы не располагаем какой-либо информацией о наиболее вероятных версиях случившегося. По непроверенным данным, дело взято на особый контроль министром внутренних дел. «Криминальные новости» телеканала «Москва ТВ» будут внимательно следить за развитием событий в Останкинском районе.

Людмила Кукареева, Тамара Гриченко и Илья Васильев специально для «Криминальных новостей».

ПОВЕСТВОВАНИЕ ТРЕТЬЕ

Толпа, собравшаяся за скотным двором на окраине села, напряженно притихла. Лишь изредка жалостливый женский шепот просил Богородицу о снисхождении, да слышались приглушенные сочувственные вздохи, вторившие безжалостному свисту кнута, вложенного в крепкую, натруженную руку могучего конюха Еремы, выполнявшего свою работу усердно и равнодушно. Извиваясь в полете, кнут глубоко вгрызался в плоть провинившегося, рассекая кожу и подкидывая вверх веер крошечных кровяных брызг. Пытка только началась. Но тем из толпы, кто видел подобное и раньше, уже мерещились обнаженные дуги ребер, которые покажутся совсем скоро. Если староста, оглашавший барскую волю, когда несчастного привязывали к козлам для пилки дров, вскоре не остановит Ерему, то станут видны и потроха. Тогда пытка превратится в казнь. Ведь с потрохами наружу люди не живут.

Пороли пахаря Прохора. За то, что осмелился перечить барину, отказался выполнять его волю. И крестьяне, и дворовый люд никак не могли понять, откуда взялось столько дерзости у тихого, застенчивого Прошки. Парень он был молодой, белокурый, работящий, хоть и не здоровяк. И кроме того, молчаливый. Лишнего слова от него не дождешься! И вдруг — на тебе… Не стал пахать новое поле, недавно расчищенное под посадку пшеницы. И после того как староста Мартын избил его чем под руку попалось, тоже не стал. Да говорят, что и самому Алексею Алексеевичу в лицо сказал, что лучше умрет под кнутом, чем вспашет. Боярин, понятно дело, не на шутку осерчал. Пинком повалив холопа, стоящего перед ним на коленях, плюнул ему в лицо, сказав: «Ну что ж, мил человек, будь по-твоему. Умереть под кнутом надумал? На то твоя воля, я ее уважу». Да приказал Мартыну собрать обитателей Осташково, чтоб каждый воочию увидел, чем окончится непослушание для тех, кто на него отважится.

Кнут размеренно свистел, срывая со спины и боков пахаря плоть, данную ему Богом. Поначалу Прохор гулко ухал, встречая каждый новый удар резким выдохом. Но скоро лицо его сделалось серым, и он стал отрывисто вскрикивать, словно старался отогнать обжигающую боль, застилающую разум. Староста безмолвствовал. Деловито прохаживаясь поодаль от козел, чтобы кровь, щедро летящая от кнута, ненароком не изгадила кафтан, жалованный барином на Пасху, он победно вглядывался в толпу, упиваясь своим превосходством. Вот уже показались Прошкины ребра, а из спины торчали освежеванные позвонки, с которых кнут слизывал частички опальной человечины. Крики пахаря стали сильнее и пронзительнее, предвещая ему скорый конец. Всем, кто находился в тот момент на скотном дворе, было ясно, что сирота Прохор, чьи соломенные кудри были густо забрызганы кровью, ничего и никогда больше не вспашет, ибо время его сочтено.

И только старуха Пелагея знала, что для крепостного крестьянина эта порка не станет смертельной. Знала, хотя и не видела его, потому что была за полверсты от неструганых занозливых козел, на которые лил кровь Прошка. Но кто дал ей эту уверенность? Тот, Кто дал ей умение услышать тихий говор леса, скрытый от большинства людских взглядов. И Кто наградил ее высшим даром, светлым и мучительным одновременно. Во все времена люди страстно желали заполучить этот дар, надеясь, что он обезопасит их, подарив неуязвимость, богатство, власть, славу. И не ведают они, какая каждодневная пытка ждет того, кто награжден им.

Да, повивальная бабка Пелагея, маленькая, согнутая грузом долгих лет и того немалого горя, что пережила она за эти годы, с детства владела даром предвиденья. А потому рано ушла от людей в лес, чтобы не смотреть на них и не видеть их будущих бед. Это ноша стала для нее непосильной. И она выбрала одиночество, с которым делила маленькую землянку, спрятанную в густой чаще недалеко от болота. Родителей своих Пелагея не помнила — они умерли, когда дочь была совсем маленькой. Воспитывала ее тетка по матери. Да и той не стало среди живых, когда смышленой своенравной Пелагее исполнилось пятнадцать. Так что отговаривать от отшельничества ее было некому. А если бы и нашелся такой человек, он только зря потратил бы силы и время. Уж если Пелагея принимала решение, то исполняла его без промедлений, никому не доверяя и не позволяя вмешиваться в свою жизнь.

Люди были ей не нужны. Но нередко она была нужна им, а иногда — просто необходима. А после того как деревенская травница Агафья в канун Рождества Христова испустила дух, крепостные помещика Сатина, населявшие деревню Осташково, стали навещать Пелагею все чаще и чаще. То заболеет кто-нибудь из крестьян, то скотина хворает, то неурожай, то на молодку на выданье женихи не смотрят. Старуха не отказывала селянам. А те в благодарность несли ей кто чем богат.

Были среди них и такие, кто считал бабку ведьмой и боялся ее. Но только до той поры, пока не нагрянет лихо. А уж тогда… Ведьма ли, святая — все едино. Лишь бы помогла, а там… Бог ей судья.

Надо сказать, что редкий дар не всегда подчинялся Пелагее. Иногда он вторгался в ее замкнутую жизнь не спросясь. Тогда она видела пророческие сны и видения, которые часто не могла растолковать. Но то откровение, что явилось несколько дней назад, когда она черпала воду из крохотного озерца, было пугающе ясным. В прозрачной тиши водной глади, висевшей над бархатным илистым дном в лучах утреннего солнца, что пробивалось сквозь густую листву чащи, картинки будущего без остановки замелькали перед ее старческими выцветшими глазами. И были они страшными, жестокими и неотвратимыми. Когда видение закончилось, Пелагея принялась истово молиться, стоя на коленях у кромки воды и сжимая в руках берестяной нательный крестик, что носила она на грубой пеньковой веревке. Роняя слезы в озеро, старуха просила Святую Троицу дать ей знак. Знак, который сказал бы ей, в силах ли она изменить предначертанное. И он был. Старуха увидела его. Не то в листве, не то услышала в шуме ветра, не то распознала в надвигающейся весенней грозе.

В тот же день Пелагея неожиданно появилась на краю поля, словно выросла из-под земли. На ней, как всегда, висела нехитрая одежа — бурый просторный балахон с капюшоном, загрубевший от времени. Время пропитало его землей и лесом. По полю навстречу ей двигался плуг, запряженный приземистым пегим быком. Прохор пахал уже не первый час, лишая девственного спокойствия землю, которой пришла пора родить урожай. Увидав старуху, пахарь гортанным окриком остановил быка. Да и сам замер, слегка испугавшись. «Боже святый! Неужто сама ведунья пожаловала? — удивленно подумал крепостной, чувствуя подступающую к горлу тревогу. — Упаси Господь мя грешного, коли ко мне», — тихонько пробормотал Прохор и размашисто перекрестился.

Словно в ответ на это смутное предчувствие ведунья поманила его рукой, как малое дитя. Опять перекрестившись, уже троекратно, парень нехотя двинулся к старухе. Близко подходить не стал, остановившись за три шага.

— Ты Прохором будешь? Селантия и Ефимии сын? Царствие им небесное, — ворчливо начала она дребезжащим голосом, строго глядя на него из-под капюшона.

— Я… Прохор, правда ваша, — робко сознался крестьянин, боязливо оглянувшись по сторонам.

— Как увидал меня, пошто крестился? От сглазу схорониться желаешь? — грозно спросила его Пелагея, тяжело опершись на посох.

— За чтоб я ни взялся, сперва крестным знамением себя осеняю. Так матушка моя, покойница, меня наставляла, — отведя глаза, соврал Прохор. Крестился он и вправду со страху перед старухой, ведь люди говорили разное.

— Меня не пужайся, бестолочь, — вдруг смягчившись, сказала она почти по-матерински. — Я, как и ты, и весь люд православный, в Господа нашего Христа и Пречистую Деву верую. От меня тебе никакая напасть не прибудет, будь покоен. А лучше внемли слову моему! Правда твоя, что беду подле себя чуешь. Али нет?

В ответ перепуганный Прохор робко, чуть заметно, кивнул.

— Да только беда та не твоя, истинно тебе говорю, — продолжала старуха. — Горе то оброком ляжет на весь род людской, что в здешних краях обретается. И многие лета над ним власть иметь станет, пока шестнадцатое колено на свет Божий не уродится.

— Свят, свят, свят, — трижды перекрестился побледневший пахарь.

— Но вижу путь к спасению. Остальные сгинут в геенне адовой, а ты свою душу бессмертную спасти должен. А чтоб спасти ее, о плоти своей позабудь, как завещал всем нам Спаситель, — проговорила старуха сдавленным шепотом. И сжав кулаки, прохрипела, потрясая воздетым к небу посохом: — Душу спасай!

А после, вплотную придвинувшись к онемевшему Прохору, принялась шептать свое страшное пророчество, намертво вцепившись в него старческими глазами и глядя на крестьянина из-под глубокой тьмы капюшона.

Прошка сразу поверил ей, отчего всю ночь прорыдал в душистом стогу прошлогоднего сена. Старуха оказалась права. Спустя ровно семь дней, как она и говорила, тугой вощеный кнут с разбойничьим свистом забирал у него жизнь удар за ударом. Сквозь немыслимую обжигающую боль Прохор слышал ее слова, отчаянно беснующиеся в голове. «Поле то, что под пшеницу отведено, не паши, кто б тебе ни велел! Хоть Сатин, хоть сам государь-батюшка. Испокон веку капище там стояло. Кровь и мольбы — вот что в земле той покоится. Тронешь его — сам ты и весь род твой прокляты будете! Обречены на вечную муку, коей и в аду не сыскать. Стращать тебя станут судом и расправой, а ты презрей плоть свою! Отдай им ее на бесчинное поругание, коли жизнь вечная для тебя краше. А Господь всемогущий дарует тебе бессмертие в твой час мученический, и пребудешь ты с ним в Царствие Его. Помяни мое слово! Не убоись муки смертной, и явится тебе чудо Божие!»

Когда Прошка в третий раз потерял сознание, да так, что не очнулся и после трех ведер ледяной колодезной воды, староста повелел порядком запыхавшемуся Ереме прекратить порку. Когда пахаря сняли с окровавленных козел, он, к удивлению многих, еще дышал.

— С виду-то немощный, что заяц весной… А глядишь ты — живучий, собака грязная, — недовольно сказал Мартын, плюнув на своевольца.

Когда того уносили в прохладный погреб, чтобы смазать раны облепихой и обложить подорожником, никто не надеялся его спасти. Лишь облегчить предсмертную муку.

Очнулся Прошка, когда уже стемнело. Из погреба его перенесли в избу, уложив в сенях, спиной вверх. С трудом двинувшись, он сдавленно застонал от боли, которая беспощадно залила все тело. Полежав с минуту, он вдруг ясно понял, что не доживет до утра. Бессмысленно повинуясь инстинкту выживания, пополз к покосившейся двери. Казалось, что если он выберется из избы, то сможет спастись. Мысль это была странной для него самого. Но другой мысли, кроме той, что к утру он уже остынет, не было. Кое-как перекрестясь, он помолился и продолжал ползти, превозмогая адскую боль, которая принялась пожирать его, будто не желая отпускать из дома.

Спустя несколько мучительных минут Прохор оказался у крыльца. И тут же услышал торопливый шорох мелких шагов, направляющихся прямо к нему. Увидев над собой силуэт в капюшоне, страдалец решил, что видит свою смерть.

— Боже милостивый, прими мою душу грешную, — прошептал он, еле шевеля коркой запекшегося рта. И потерял сознание.

«Чудо какое! И в раю березки есть», — с нежностью подумал Прохор, когда, открыв глаза, увидел над собой молодую листву. И сразу же услышал старушечий голос.

— Жив, соколик. Жив, горемычный, — ласково сказала Пелагея, присев подле него.

Он лежал на огромном куске дубовой коры, словно в люльке. Горькое сожаление захлестнуло Прошку. Уже примирившись со смертью, он был готов к новой жизни. Старуха обещала ему Царствие Небесное. Но вместо обещанного рая он вновь очнулся в рабстве, как случалось это каждое утро в его крепостной беспросветной жизни. Когда пахарь сообразил, что лежит в лесу рядом с землянкой ведуньи, страх и отчаяние овладели им. Теперь он был не просто рабом, а рабом беглым. И будто даже почувствовал железную хватку кандалов, которые цепко схватят его за ноги, когда он пойдет на виселицу.

— Пошто смерти мне не дала? Теперь меня пытать станут, поелику я беглец, — сокрушенно простонал он. — Беглец я. А воли… Воли на то моей не было! Зазря сгину, невинный? — прокричал он искривленным ртом, рыдая навзрыд.

И вдруг — осекся. Смутная догадка тихонько подкралась к нему, обдав сзади тревожным, липким дыханием. Он уже понял, что с ним происходит что-то невероятное. Не понял только, что именно. Мгновение спустя недоверчиво глянул на Пелагею, растерянно приоткрыв рот. Медленно, боясь убедиться в невероятном, Прошка протянул руку к ребрам, едва дотронувшись до них. Боли не было! Словно не было и кнута.

— Поди, я спал и мне причудилось? — еле слышно спросил он у старухи.

— Ведь так и сгинешь в греховном своем неверии! — сердито вскричала она. — На колени! В ноги кланяйся Всевышнему Господу нашему! Чудо Божие тебе дано, да в награду за послушание. Не смей осквернять милостыню Господню, червь! — вопила Пелагея, обнажив редкие желтые зубы и воздев руки к небу, словно призывая справедливую кару обрушиться на пахаря, принявшего свое чудесное исцеление за сон.

Проворно встав на колени, Прохор стал бить поклоны, шевеля губами в какой-то молитве, известной ему одному. Молясь и кланяясь, он украдкой щупал себя, все еще не веря в чудо. Усердно помолившись, он поднялся с колен и стал осматривать себя, изредка бросая затравленный взгляд на свою спасительницу.

— Слепец безверный! Истинно говорю тебе — свершилось над тобою чудо Божие. Узрел? Узрел его, дитя нерадивое? — гневно спросила она его.

— Узрел! — восторженно пролепетал Прошка, испуганно оглядывая свои ребра, на которых вместо смертельной открытой раны виднелись только слабые розоватые полосы. — Узрел, матушка. В Господа нашего верую всем сердцем, да святится имя Его! Да приидет Царствие Его, яко же на небеси… — продолжал он молиться, вновь рухнув на колени.

Так продолжалось более часа. Все это время старуха одобрительно смотрела на исцеленного, изредка крестясь. Когда тот, выбившись из сил, перестал наконец молиться, Пелагея протянула ему икону с ликом Пресвятой Богородицы, сказав:

— Приложись к образу, дитя Божие.

Исполнив веленое, Прошка уселся на дубовую кору, еще недавно служившую ему лежанкой.

— Два дня ты здесь, — ответила старушка, уловив в его взгляде вопрос. И тут же добавила: — В деревню не ходи! Не примут они тебя. Не достанет им веры, чтоб чудо Божие узреть.

— Так как же быть-то мне? Куда теперь податься, коль я беглый?

— Схоронись пока в лесу, да не вздумай кому на глаза попасться. А там я все разузнаю. Коли в мертвые запишут — в монастырь тебе дорога. Ты перед Ним, почитай, в неоплатном долгу. Жизнь свою на служение Господу отдай. Так покойнее будет.

Прохор поспешно закивал.

— Ну и добро. Сиди здесь, чтоб ни одна жива душа тебя не видела. Вразумил? — сказала она с легкой ухмылкой. Крестьянин снова закивал, продолжая благоговейно ощупывать свои ребра. — А я по воду схожу, — решительно закончила старуха, поднявшись. Через несколько секунду, держа в руках деревянную кадку, она скрылась в чаще.

Но Прошка не выполнил ее наставлений. Не со зла, но и не по глупости. Не выдержал того ошеломляющего чувства избранности, которое всецело поглощало его, когда он вновь и вновь ощупывал свои бока.

— Не мне одному Господь чудо явил! Не мне одному… Понесу его людям, чтоб могущество Его и милосердие остальные узрели! Славить его стану, покуда дух не испущу! — ошалело бормотал он, не в силах оторвать рук от смертельных ран, которые теперь можно было принять за царапины. — Люди злые ее обидели, вот и не верит в род людской. Примут они меня! Примут, как чудо Божие. На руках понесут в Обитель, а там я и постриг приму. Господи, душу и тело мое Тебе вверяю! — радостно причитал Прохор, когда, не разбирая дороги, бежал по лесу в родную деревню. Он нес на своих ребрах след чуда, чтобы подарить веру и надежду всем тем, кто жил с ним бок о бок с самого его рождения.

Обет свой он сдержал. Славил Господа, пока не испустил дух. Да только долго славить не пришлось. Первые встречные обитатели Осташково перекрестились, после чего бросились наутек, истошными воплями созывая всех, кто был в селе. Когда толпа окружила его, держась на почтительном расстоянии и боязливо разглядывая, Прохор просиял. Он излучал тот свет, который способны излучать лишь люди, проникшиеся собственным высшим предназначением.

— Братья и сестры! Узрите чудо Божие, что было мне даровано! — надсадно выкрикнул Прошка, беспрерывно крестясь, и рухнул на колени. Сорвав с себя грязную окровавленную льняную рубаху, он задрал вверх руку, сложенную двоеперстно. Увидев его бледно-розовые шрамы на том месте, где еще два дня назад торчали освежеванные ребра, народ гулко охнул и попятился.

— Господь исцелил меня, чтоб веру вашу укрепить. Возрадуйся, люд православный. Христос, спаситель наш, явил Себя. Истинно вам говорю, Его святым чудом исцелен я. Веруйте, и души и плоть свою исцелите! — звенел голос пахаря, изредка срываясь. Из глаз его катились счастливые слезы, такие же чистые, как и его вера.

Селяне переглянулись.

— Чудо, братцы, — сказал кто-то неуверенно. По толпе пополз глухой шепоток, опоясывая Прохора по кругу.

— Чудо!!! — вдруг неистово завопил Прохор. — Жизнью клянусь! Чудо узрел, и вы веруйте!!!

Тем временем к толпе бежал староста. Тяжело сопя и отдуваясь, за ним поспевали трое дюжих молодцов с плетками в руках. Когда они были совсем рядом с гудящей толпой, звонкий детский голосок прорезал заполошный гам:

— Проша, Проша, ты живой! А тятя после вечери говорил, что ты помер! А ты живой, живой! — радостно заворковала пятилетняя Агафья, внучка покойной травницы, названная в честь своей бабушки-знахарки. — Тебя Боженька спас, потому что ты хороший… И катал меня на лошадке. А ты в лес к Боженьке ходил?

Толпа разом замолчала, отчего стало слышно натужное сопение подоспевшего старосты и его провожатых.

— Люди добрые! — раздался визгливый юродивый фальцет. — Исцеление сие бесом смердит, коль он его из леса принес. Старуха его спасла, а ведь с дьяволом она путается.

Гул, исторгаемый собравшимися, зазвучал угрожающе.

— А исцеляет она вас, чтоб ослепить, — подхватил зычный голос старосты. — Ослепленный рогатого не увидает! И скверну от него примет. Примет, а там и душу потеряет. Только ей сего и надо, ведьме!

И вот уже заслышалось «да ведьма она, чтоб мне провалиться», «может, и не ведьма, а душу продала». Пахарь затравленно озирался, не веря своим ушам и пытаясь заглянуть в глаза селянам. А те, сомкнув ряды, стали потихоньку подступать к нему все ближе и ближе, затягивая кольцо, словно удавку на шее Прошкиного божественного исцеления. Чуя неладное, он вдруг увидел спасительное подтверждение своей правоты. Рывком схватив маленькую Агафью на руки, он высоко поднял ее, словно стяг истинной веры, и что было сил грозно возопил:

— Все слыхали, что она сказала! Все, все! Что я в лес к Господу ходил! Устами младенца глаголет истина! Чудом Господнем спа…

Но тут могучий бас перебил его, накрыв толпу страшным предостережением:

— Не ровен час, наведет на дитятку порчу окаянный Прошка.

— Коли он у старухи в лесу душу продал за исцеление, так и навести может, — вновь подхватил кто-то. Чья-то сильная рука ударила Прохора, держащего над собой девочку, под дых. Он охнул, согнулся и отпустил ребенка. Толпе оставалось сделать каких-то пару шагов, чтобы уткнуться в него. Крестя их, Прохор постарался закричать.

— Опомнитесь, православные! Спасшегося через чудо Божие без вины извести желаете! — взвыл он, с перепугу дав петуха. А потому призыв его и впрямь был похож на визг болотной нечисти.

Прохор не мог видеть вилы, которые кто-то принес в толпу, сжатую кольцом вокруг него. Он разглядел их, когда острия со смачным хрустом вонзились в руку, крестившую односельчан, многие из которых нянчились с ним, когда он был дитем. Прошка было попытался схватить их другой рукой, но тут же еще одни вилы воткнулись в ребра, и еще двое — в ноги.

— Помилосе-гхы-кхы-хкав-хкы, — гортанно забулькал Прошка горлом, из которого торчал серп. Замелькали орудия, призванные облагораживать почву ради сытой жизни и достатка.

На этот раз пахарь почти не страдал. Убили быстро. Что ж мучить-то… Все ж не чужой человек.

Стремительно признав Прохора колдуном и еретиком, решили по-христиански не хоронить, а просто спустить тело в топкое болото. Благо болот рядом с Осташковым было предостаточно.

И вот ведь что интересно. В толпе, убившей Прохора, было человек тридцать, не меньше. А слова, обвиняющие его и Пелагею в сговоре с дьяволом и в продаже души рогатому, произносили… всего-то четыре человека. Двое из них притащили вилы, один воткнул серп горемыке в горло, он же ударил его, чтобы отобрать Агафью. И кольцо толпа сжимала, потому что ее тихонечко подталкивали аккурат с четырех сторон. А выходит — всем миром порешили.

Мартын был талантливым управленцем. Сатин его за это очень ценил.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Алексей Алексеевич был дипломат. Оберегал интересы государства Российского на ближних его рубежах. Налаживал торговые связи, вел переговоры о границах и дорогах. Специалистом был толковым, но звезд с неба не хватал. Место свое в дипломатической элите получил неспроста. Секрет его успешной, хоть и не головокружительной карьеры, был стар как мир, а потому эффективен и надежен. Он состоял в кровном родстве с Петром Порфирьевичем Адашевым, звездой дипломатического бомонда, большим человеком, вхожим в высшие правительственные круги не только нашей страны, но и Европы. Успехи Алексея Алексеевича всегда были преломленным отражением успехов его влиятельного родственника. Он словно жил на проценты от профессиональных и административных свершений Петра Порфирьевича. А успехи у Адашева были весьма и весьма значительными. Стало быть, и Алексею Алексеевичу жаловаться не приходилось. Со временем должность посла предоставила ему возможность стать землевладельцем и рабовладельцем. Дипломатическая кормушка была сытной во все времена. И не важно, что написано на визитной карточке — «Министерство иностранных дел» или «Посольский приказ».

Одним из внушительных благ, полученных им на государственной службе, стало село Осташково. Алексей Алексеевич Сатин полюбил это место, видя в нем фамильное гнездо для своих потомков. Вот только топкие зловонные болота, изобильно раскинувшиеся по территории его владений, очень его беспокоили. Они вредили не только репутации его угодий, но и сельскому хозяйству, пожирая пахотные земли во время весенних паводков. Бороться с трясиной, учитывая ее масштабы, было астрономически дорого. Пригодные для засева земли были в Осташкове дефицитом.

Прогуливаясь по густому яблоневому саду, который обрамлял территорию барского дома, Алексей Алексеевич думал о том, как справиться с болотной напастью, при этом не разорившись. По всему получалось, что есть только одно решение — топить деньги в трясине. Раздосадованный, он сердито сплюнул себе под ноги. Вот тогда и увидел он в яблонях что-то странное. Непонятный силуэт, чем-то похожий на валун в половину человеческого роста, проглядывался между стволами в глубине сада. «Что за нечистый?» — подумал боярин, направляясь к загадочному предмету. Оказалось — доски, прислоненные к деревьям. Чертыхнувшись и наскоро перекрестив рот, Сатин продолжил свою задумчивую прогулку. Не прошло и пары минут, как он вновь увидел тот же самый силуэт.

— Да что за напасть? И куда Мартын смотрит! — пробормотал он в окладистую бороду, украшенную благородной сединой. Пригляделся. Видение пропало, превратившись в накрененный ствол яблони. Поморщив свое размашистое широкое русское лицо, он двинулся дальше тяжелой походкой состоявшегося человека.

В третий раз увидев загадочный призрак среди яблонь, Алексей Алексеевич на мгновение застыл. А после, схватившись за массивный нательный крест, трижды крикнул «изыди, нечисть!», испуганно крестясь. Бесформенный силуэт, недавно бывший досками, двигался прямо на него из глубины сада. Сатин уже собирался бежать прочь от дьявольского наваждения, как вдруг отчетливо увидел женщину в рубище с капюшоном. Устыдившись побежать от бабы, он остался стоять, тихонечко читая «Отче наш». Приближаясь, видение теряло свою зловещесть, постепенно превращаясь в старенькую богомолицу. Вынув из кармана богатого боярского кафтана мелкую монету, Сатин протянул ее старухе, когда они поравнялись.

— Не в серебре богатство. Оставь, тебе скорее сгодится, — задребезжала старуха.

— Да ты, голытьба, боярину дерзить вздумала? — вскричал Сатин.

— Жизнь твою сберечь хочу, Алексей Алексеевич. И весь род твой.

— Ты кто такая будешь? — выпалил он, пятясь.

— Я-то? Да, почитай, совесть твоя. Слушай меня, и беда тебя стороной обойдет.

— Ты, старуха, часом, не Пелагея ли, что в лесу житье справила?

— Да что тебе с того?

— А народ поговаривает, что смуту та Пелагея сеет да крепостных толкает на своеволие супротив боярских указов. А за сие злодейство шкурой ответить должно.

— Что мне должно, только Господь ведает, Он мой господин. Перед Ним и ответ держать стану, когда преставлюсь, коли вина на мне.

— Ты что о роде моем ведаешь? О напасти какойзнаешь али пустомелишь понапрасну?

— Ты, боярин, капище пахать надумал. Правда ли то?

— Своей землею по своему разумению володею, а посему чужой совет мне без надобности, старуха.

— Я свое слово молвлю, а ты уж сам уразумей, есть ли тебе в нем надобность али нет. Коли капище у ручья пахать надумаешь, все силы оной земли обратятся супротив тебя и рода твоего. Быстрее, чем наливается лесная ягода силою, сгинет род твой. И ближний, и дальний, который тебя зело возвысил. И имя апостола будет рядом с родом твоим в час смертный. Не иди супротив капища. Батый, что Русь топтал и жег, убоялся идолов Перуна, ибо ведал, что мор его погубит, коли нечестивым делом он капище осквернит. Воля твоя, боярин. Коли вспашешь, мне с того худо не станется. А тебя по всей земле русской топор и петля искать станут.

Сильно побледневший Сатин, вскричал:

— Чур меня, ведьма языческая! Сгинь, дьявольское отродье! А топор я по твою шею снарядить велю! Не бывать богохульному капищу на земле Осташкова!

Крича последние слова, он угрожающе тряс руками, запрокинув голову к небу. А когда опустил взгляд, Пелагеи уже не было.

Больше эти двое никогда не виделись. Во всяком случае, пока были живы.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ПЯТОЕ

В то утро Валерка Троекуров проснулся раньше обычного. И даже будильник ему не понадобился. Сегодня он не чувствовал утренней вялости — признака хронического недосыпания. Он заметно нервничал, вспоминая вчерашний звонок дежурного по отделению. Наскоро запихнув в себя бутерброд с сыром и обойдясь без привычного кофе, он побежал на работу. По дороге следователь вновь пытался соорудить версию происходящего, но ничего, кроме паранормальных явлений, в голову не лезло.

«Ну что ж, посмотрим, что скажут нам, тупым ментам, головастые аналитики из министерства», — подумал он, усаживаясь за стол в своем кабинете. Украдкой перекрестившись, он искренне попросил Бога, чтобы сегодняшние пропащие были запойными алкашами или маразматиками. Он был даже согласен на котов и собак с человеческими именами. Лишь бы не этот кошмар снова.

Граждане, желавшие заявить о пропаже родственников, действительно пришли. Только это были не те граждане, что звонили в отделение вчера вечером. Поняв это, Валерка нервно сглотнул, похолодев. Первыми в его кабинете появились моложавые родители, классические представители среднего класса. Сильно заплаканные, они умоляли найти их двадцатилетнюю дочь. Та сказала, что поедет в гости к подруге, которая живет в Медведкове. У подруги не появилась, дома тоже. Телефон выключен. Супруги умоляли срочно найти дочь, с ходу и прямым текстом предлагая значительную взятку. «Да я бы сам взятку дал, лишь бы все это прекратилось», — подумал Троекуров и принялся за допрос родителей, сразу предупредив, что иногда будет задавать не самые приятные вопросы.

Включив диктофон, капитан Троекуров начал. К концу допроса он знал о двадцатилетней Марии Аносовой все, что только было можно знать, начиная от полного списка ее друзей и родственников, заканчивая второстепенными чертами ее психологического портрета. Когда кассета закончилась, перед ним лежали листы конспекта, исписанные мелким почерком, а в компьютер были занесены все данные о Машиных контактах. В этот момент старенький телефонный аппарат на его столе противно заверещал. Не успев сказать «алло», он услышал нервный голос полковника Еременко:

— Валера, чем занимаешься?

— У меня заявители. Только что закончил беседу.

— Понятно… Даю тебе в усиление Ливитина и Бондаренко. Какая-то чертовщина творится.

— Что случилось?

— Я бы тоже хотел знать. Внизу толпа народа, человек двадцать. Все по поводу пропаж. Это мистика какая-то, мать ее… Как парни придут, пусть начинают. А ты — ко мне, понял?

— Есть, товарищ полковник, — ответил Троекуров с вытянувшимся лицом. Попрощавшись с Аносовыми, он поздоровался с коллегами, прибывшими на подмогу.

— Валера, ты в этом деле спец. Скажи, что это такое может быть? — спросил его удивленный Женька Ливитин.

— Честно? У меня есть только одно объяснение — какое-то паранормальное явление.

— А серьезно? — чуть обиженно спросил Женька.

— Парни, если вы придумаете что-нибудь, кроме этой версии, вас Еременко на руках носить будет. Сегодня придет ответ из министерства, от аналитиков. У меня других вариантов нет. Все, я к шефу, а вы пока — на допросы родни. Мужики, вы не первый день работаете, но я очень прошу — предельно подробно, насколько возможно.

Парни дружно кивнули и пошли к себе в кабинеты, рядом с которыми их уже ждали заплаканные родственники.

Зайдя в кабинет к начальнику отделения, Валерка застал шефа говорящим по телефону. Жестом тот пригласил его входить, продолжив разговаривать.

— Да, согласен. Надо подключать федералов. Но… я бы сначала дождался протоколов по сегодняшним заявлениям и ответа аналитиков. Чтоб к федералам с ясной картиной идти. С прессой — все понял. Всего доброго!

Он положил трубку. Встал, нервно прошелся по кабинету. Вдруг очнувшись, пожал Троекурову руку.

— Валера, ты меня прости, если вчера чего лишнего брякнул. Нервы сдают.

— Я понимаю, Константин Николаевич, не страшно.

— Так, слушай. Дежурный сейчас сказал, что в очереди на заявления — двадцать пять человек. И все по твою душу. Да что за…

— И у меня с утра одни были. Значит, двадцать шесть пропаж. Сколько из них реальных, будет понятно к вечеру, — добавил Валерка.

— Ну да, пока вся пьянь отсеется… Когда в министерстве обещали ответ дать?

— Аналитики сказали, что в обед. Буду в час им звонить.

— Я им сам позвоню. Ты заявлениями занимайся.

Раздался телефонный звонок.

— Да. Что там у тебя? — отрывисто спросил полковник, ломая скрепку нервными пальцами. — Вот черт! Этих нам тут еще не хватало. Что делать? А что мы можем сделать, если они за воротами стоят? Может, они в КВД приехали, к сифилитикам. Ладно, понял. Отбой.

Еременко крепко выругался, самым витиеватым образом отозвавшись о свободе слова.

— Журналюги? — задал риторический вопрос Троекуров.

— А куда ж без них? Это ж, мать их, сенсация. Стоят за воротами, ждут. У меня строжайшее указание из главка, чтоб никаких контактов с прессой. Понял?

— Есть, никаких контактов.

— Про родственников помнишь? Предупреждай, что болтовня с газетчиками может закончиться хреново. Сам писакам говори, что не уполномочен. Они тебя сейчас караулить будут. Дежурный с тобой соединять никого не станет, жену предупреди.

— Понял.

— Что ж это может быть, Троекуров, а?

— Если честно, у меня есть только одна версия, — нехотя сказал Валерка после задумчивой паузы.

— Так у тебя версия есть? Что ж ты молчишь, засранец?

— Вам, Константин Николаевич, моя версия не понравится. Возможно, это какое-то паранормальное явление.

— Чег-о-о? — удивленно и немного брезгливо протянул полковник. — Ладно, иди работай. Будет возможность, еще кого-нибудь пришлю.

— Ну, я не прощаюсь, Константин Николаевич, — без задней мысли сказал Валерка, направляясь к двери.

— Да уж… С тобой, пожалуй, мне еще не скоро попрощаться придется, — горько ухмыльнулся Еременко.

Дверь за Валеркой закрылась. Полковник подошел к окну кабинета и чуть раздвинул жалюзи. Глянув на ворота отделения, он аж присвистнул, с чувством выругавшись уже в который раз за это утро. Набрал дежурного.

— Ты мне когда про журналистов говорил, их там сколько было? Одна машина? «Москва ТВ»? Понял. — Он швырнул трубку на аппарат, отчего тот обиженно звякнул.

«Быстро налетели, стервятники», — подумал Еременко, вновь глядя на улицу через щель в жалюзи. Машин было уже пять.

Когда капитан Троекуров вернулся на свое рабочее место, на него обрушился беспрерывный поток людского горя вперемешку с неистовой надеждой на то, что это горе не станет еще страшнее. За те годы, что он проработал в милиции, Валерка научился абстрагироваться от чужих страданий. Но с таким объемом человеческих бед он не сталкивался ни разу. На душе становилось вся тяжелее. Перед глазами мелькали лица пропавших, смотревшие на него с фотографий, принесенных родственниками. Серьезные, улыбающиеся, черно-белые и цветные, все они умоляли о помощи. А он даже не мог предположить, что же с ними произошло. Ощущение бессилия угнетало Троекурова.

К работе подключились еще двое следователей. К пяти часам вечера они закончили принимать показания родственников. Ни одной реальной зацепки так и не появилось. Правда, желанные алкоголики и маразматики среди пропавших были. Вернее, всего один алкоголик преклонного возраста, который к тому же являлся еще и маразматиком. Итак, все заявления были приняты. Теперь в зоне ответственности капитана было пятьдесят три дела о без вести пропавших гражданах. Ситуация шокировала своей необъяснимостью.

В 17.30 в кабинете начальника отделения началось совещание. Помещение заполнили озадаченные люди, которые тщательно старались скрыть свою растерянность. Троекуров прекрасно знал почти всех. Кроме полковника из Генпрокуратуры, подполковника из ГУВД и двух парней. У этих двоих были почти одинаковые костюмы и стрижки. «Так, ГУВД здесь. И федералы здесь. Ну что ж, все в сборе. Интересно, это поможет?» — думал Валерка, рассеянно листая свои записи.

Обычно на таких основательных совещаниях первым слово брал чин из Главного управления. Но сейчас он уступил место Еременко.

— Начнем, — сказал он. И коротко представил чужаков. Полковник оказался старшим следователем по особо важным делам, подполковник был заместителем начальника ГУВД, а федералов представили как специалистов отдела по чрезвычайным ситуациям. Оба были в звании майора.

— Так. Все мы знаем ситуацию. О последних изменениях нам доложит капитан Троекуров, — сказал шеф, посмотрев на Валерку с надеждой.

— Сегодня в наше отделение поступило двадцать шесть заявлений от граждан о без вести пропавших родственниках. Со всех сняты показания, все заявления приняты. Среди двадцати шести пропавших лишь один гражданин является пьющим пожилым человеком, которого мы скоро найдем, я в этом уверен. Возможно, он опередит нас и найдется сам. Что касается остальных, все граждане пропали вчера, тринадцатого апреля. Возраст — от двадцати до сорока восьми лет. Социальное положение: три студента, все остальные — работающие. Ни одного предпринимателя среди них нет. Нет их и среди родственников. Руководителей компаний — тоже. Двое проходили службу в Чечне по призыву в период первой операции. Ранений и наград не имеют. Дальше… Все пропавшие — штатские. Сотрудников МВД, ФСБ, МЧС и военных среди них нет. Все они ранее не привлекались даже в качестве свидетелей. Не привлекались и родственники. На учете в ПНД никто из них не стоит, как и их родственники. По словам заявивших, проблем с алкоголем и наркотиками нет и не было, каких-либо конфликтных ситуаций вокруг них в последнее время не происходило. Досконально мы этого не знаем, впрочем, как и сами заявившие. Будем выяснять. Родственники уверяют, что, по их сведениям, в день исчезновения пропавшие должны были находиться на нашей территории. Из района никто из них уезжать не собирался. По крайней мере, родственники ничего о таких намерениях не знают. И, что интересно, все исчезнувшие прописаны и постоянно проживают в Останкинском районе. Между собой никак не связаны. Опять же по утверждению родственников. Данные уточняются. Исходя из сводки ГУВД по состоянию на шестнадцать часов, ни в одном из московских отделений нет заявлений о пропавших предположительно в Останкино. Всего за тот период, когда все это началось, в отделения города поступило четыре заявления о без вести пропавших. Ну, и наших пятьдесят три. А также на территории Москвы и области обнаружено два неопознанных трупа. Фото и биометрические данные ГУВД нам предоставило. Это не наши. По двадцати семи заявлениям, принятым нами ранее, картина схожая. Кстати, количество пропавших близкое — двадцать семь и двадцать шесть человек. Если пьющего дедушку вывести за скобки, то двадцать пять и двадцать. Требования родственникам никто не выдвигал. Никаких подозрительных звонков, людей, писем — ничего. В содействии с ГУВД города нами проработаны все фигуранты уголовных дел, хоть как-то связанные с исчезновением людей. Большинство из них сидят. С тремя работают в ГУВД.

— Там железное алиби, они не могут быть причастны, — уверенно сказал заместитель начальника Главного управления.

Троекуров продолжил:

— По первым двадцати семи заявлениям собрана доскональная информация о всех контактах, даже эпизодических. Вчера она была направлена в аналитический отдел МВД РФ.

— Мы получили от них ответ. У них есть лишь одна версия, — взял слово Еременко. — Но они сами считают ее слабой. Версия такая: на территории района действует террористическая группа. Ну, я считаю, что принимать во внимание эту версию не стоит. Совершать все преступления в одном районе — это глупость. Пятьдесят три похищения за два дня — тоже глупость. Они бы прокололись, были бы свидетели. Несмотря на то, что версия слабая, ее необходимо отрабатывать, — подытожил начальник отделения и кивнул Троекурову, попросив продолжать.

— Теперь самое главное по сегодняшним показаниям. Одни из заявителей показали, что их двадцатисемилетняя дочь звонила им с улицы, после чего телефон ее стал недоступен. Когда звонила, сказала, что заходит в новый магазин на улице Первая Останкинская. Новых магазинов на улице Первая Останкинская нет. Мы обзвонили все торговые точки, которые там находятся. Никаких новых отделов или чего-то в этом роде они в последнее время не открывали. И еще один пропавший без вести, тридцати пяти лет, отец двоих детей, примерный семьянин, в своем последнем телефонном разговоре с родными сообщил, что зайдет в магазин — и сразу домой. Что за магазин и где он находится, не уточнил.

Троекуров кашлянул и обвел всех извиняющимся взглядом, как бы говоря: «Уж простите, но… вот такая тут у нас чертовщина».

— И последнее, о чем необходимо упомянуть. Проанализировав ситуацию, мы с коллегами определили лишь один фактор, связывающий все пятьдесят два исчезновения, не считая дедушку. Все пропавшие были не за рулем, то есть пропали они пешими. При этом из пятидесяти двух человек регулярно автомобиль водят тридцать два человека. А права имеют тридцать семь. Пятеро водят автомобиль крайне редко. То есть все тридцать два пропавшие автомобилиста были в день исчезновения не за рулем. Вопрос: почему? У троих машины были в сервисе. Остальные, по уверениям родственников, просто гуляли по району в прекрасную весеннюю погоду. Есть теоретическая возможность, что все тридцать два человека принимали алкоголь в тот день или накануне… Ну, или наркотики. Вот поэтому за руль и не сели. Это, к сожалению, единственный фактор, объединяющий пропавших. Кроме района прописки и проживания.

Троекуров замолчал. По его ощущениям, уровень растерянности в кабинете только вырос. Голос подал один из эфэсбэшников:

— А интересно, группа крови у них какая?

— Выясняли, — тут же откликнулся Валерка. — Всё как в природе. В основном первая и вторая, реже третья, ну и четвертая — у пары человек.

Кабинет вновь погрузился в тяжелую тишину.

— Может, хобби?.. — тихонько сказал кто-то, словно боялся выглядеть глупо.

— Явных совпадений и здесь нет. Кто-то марки в детстве собирал. Мужики футбол смотрят. Все банально.

— А место рождения? — не унимался эфэсбэшник.

Троекуров полистал свои измятые листки с записями:

— Очень разрозненно. Двое из Самары, двое из Челябинска. Так… В Останкине родились только трое. Еще двое в Медведкове. Остальные разбросаны по карте.

Еременко вдруг нахмурился:

— А может… Может, их родственников что-то связывает?

— На родителей информация подробная. Там тоже пусто. В любом случае предлагаю данные по всем пятидесяти трем эпизодам обобщить и отправить аналитикам.

— Согласен, — коротко отрезал начальник отделения и спросил: — У кого-нибудь есть вопросы?

— У меня есть вопрос, — неожиданно для всех сказал Троекуров.

— У тебя? — удивленно вскинул брови Еременко.

Капитан кивнул.

— Коллеги! Я хочу вас спросить. Кто-нибудь когда-нибудь хотя бы слышал о чем-то подобном?

ПОВЕСТВОВАНИЕ ШЕСТОЕ

— Кирюша, завтрак готов. Оторвись от телика, радость моя, — пропела из кухни жена Оля. Правдивость ее слов подтверждали запахи, будоражащие аппетит.

— Пап, ну пойдем кушать, — вторил ей настойчивый детский голосок восьмилетнего Евгения Кирилловича, такого же рыжего и конопатого, как и его отец.

— Иду-иду, сейчас уже, — отозвался глава семейства, жадно впившись взглядом в экран телевизора.

Сюжет закончился, и он поспешил на кухню, где уже ждала утренняя трапеза с самыми дорогими людьми. Он знал, что стол полон изысканных яств, ведь в такой компании самая неприхотливая пища мгновенно превращается в деликатес. И все же как ни прекрасен был предстоящий субботний завтрак в кругу семьи, новость, которую рассказал ему телевизор, не отпускала. Проходя по длинному коридору, он даже пробубнил себе под нос:

— Ерунда какая-то, быть этого не может.

Пообещав себе не думать о новости за столом, он окунулся в святые мгновения семейного счастья и данное себе обещание сдержал. Ну, почти сдержал. Пару раз он все-таки возвращался мысленно к новостному сюжету. Смакуя яичницу, щедро приправленную сыром и креветками, Кирилл подумал: «Пятьдесят три — это невозможно много». И потом, когда в руке рубиново светился бутерброд с малиновым джемом, он мысленно сказал себе: «Если это правда… вот чем стоило бы заняться».

Когда еда на столе, а вместе с ней и завтрак закончились, Кирилл, поцеловав жену и сынишку, бросился выяснять подробности в Интернете. Включив ноутбук, он нетерпеливо подгонял вальяжный Windows, приговаривая: «Ну что ж ты такой сонный-то». Когда компьютер наконец-то был готов беспрекословно ему повиноваться, Кирилл услышал звонок сотового телефона.

— Ну, кого несет? — раздраженно сказал он и схватил со стола мобильник. Номер был незнакомый. В трубке он услышал нервный прерывающийся голос женщины, которая только что справилась со слезами, но они в любой момент вновь могли одержать верх.

— Кирилл Андреевич? — спросила она.

— Да, я вас слушаю.

И тут же почуял всем организмом, что столкнулся с чем-то огромным, могучим, с чем-то, что сильнее его, как океан сильнее человека. И это что-то готово перевернуть его жизнь, причем неизвестно в какую сторону. Эта стихия нависала над ним, выбравшись из сотового телефона, словно демонстрируя свое очевидное величие. Кириллу стало так страшно, как не было уже очень много лет, а может, и никогда в жизни. Он инстинктивно понял, что надо немедленно прекратить этот разговор. Просто сбросить вызов, после чего тут же сменить номер. Но… он замешкался. Буквально на долю секунды.

— Кирилл Андреевич, здравствуйте, — нервно вибрируя, продолжил незнакомый голос. — Мне порекомендовал обратиться к вам Сергей Анатольевич Матвеев, ваш бывший клиент.

— Матвеев? Да-да, слушаю вас.

— У меня случилось горе. Мне срочно нужна ваша помощь. Это вопрос моего выживания… без преувеличения.

Ее голос с трудом сдерживал напор слез, старавшихся прорвать его, выплеснувшись на Кирилла девятым валом женских рыданий.

— Успокойтесь, пожалуйста. Давайте по порядку. Как вас зовут? — предельно спокойным, уверенным голосом спросил Кирилл. Внезапное необъяснимое предчувствие, нахлынувшее на него минуту назад, вдруг съежилось и пропало, оставив после себя лишь недоуменный стыд за внезапную трусость.

— Простите, ради бога, я очень нервничаю. Меня зовут Мария… Мария Ленберг. Я работаю у Матвеева финансовым консультантом. Узнав о том, что со мной случилось, он сразу же сказал, что я должна обратиться к вам за помощью.

— Так, уже понятнее. Мария, теперь в самых общих чертах расскажите, что у вас произошло.

— У ме… у меня про… про… пали муж и дочь, — с трудом выговорила она, заикаясь. Кириллу показалось, что сейчас она не сдерживает слезы, а пытается не упасть в обморок.

— Понятно. Я помогу вам. Когда и где?

— Вче… ра, в Ос… тан… танкино.

— В Останкино?! Я понял. Когда вы сможете со мной встретиться?

— Ко… ког… да надо?

— Сегодня. Через три… Нет. Давайте через два часа. Я буду ждать вас в машине у станции метро «Алексеевская». Через два часа. Черный джип «Рэнглер». Наберите мой номер.

— С… спа… сибо вам, Кирилл.

— Мария, возьмите, пожалуйста, фото мужа и дочери. Крупные, портретные. И запишите все их данные. От паспортных до биометрических. То есть рост, вес, цвет глаз, размер обуви. И еще вот что. Выпейте успокаивающее, мне нужны будут ваши показания. Договорились? Скажу сразу, валерьянка не поможет.

— Я по… няла.

— И за руль не садитесь ни в коем случае.

— Лад… но.

— До встречи.

Отложив телефон, Кирилл схватился за ноутбук. Как только он взял в руки «мышку», телефон зазвонил снова. Это был Матвеев.

— Кирилл, привет, дорогой! — тепло поздоровался тот.

— Привет, Сергей Анатольевич! — с искренней симпатией ответил Кирилл. Матвеев был не только его главным клиентом, но и просто отличным дядькой.

— Звонила?

— Да, звонила. В очень плохом состоянии эта Маша, еле говорит.

— Да, она человек тонкий. И тут — такое! Странно, что еще жива. Я взялся ей помочь. Она много для меня сделала. Если бы не Маша, я бы сейчас по миру от кредиторов бегал. Давно это было… С тех пор я ей должен.

— Она финансовый консультант?

— Нет, она лучший финансовый консультант! Услуги твои оплачивать буду я. По моему тарифу. Так что ни в чем себя не ограничивай.

— Ей бы врача. А то найду я мужа ее с дочкой, а она не доживет.

— Врач к ней уже едет.

— А мы с ней через два часа встречаемся.

— Вот и отлично. Кирюша, дорогой, я на тебя надеюсь. Сделай все, что сможешь.

— Я всегда так делаю.

— Ну, с Богом, дорогой!

— С Богом, Сергей Анатольевич.

Кирилл был приподнят, собран, напряжен и спокоен. Чувство сродни эйфории. Впервые за последнюю пару лет перед Кириллом была беда. Он искренне гордился тем, что люди доверяли ему свои беды. Почему?

Если подходить к вопросу формально, то потому, что Кирилл Андреевич Васютин имел лицензию на частную охранную и розыскную деятельность, а также на хранение и ношение нарезного огнестрельного оружия. Одним словом, он был частным детективом, каких на просторах нашей родины тысячи. А если заглянуть в суть вопроса… Люди доверяли ему свои беды, потому что в своем деле он был одним из лучших в стране, а может, и в Европе. Прослужив десять лет в органах, он исключительно благодаря своему труду и его результатам к тридцати двум годам добрался до должности старшего следователя по особо важным делам Московского уголовного розыска. Этот путь дал ему огромную практику и прекрасные связи в силовых структурах страны, начиная от МВД и заканчивая Интерполом. Будучи прирожденным математиком и любителем шахмат, он обладал недюжинными аналитическими способностями, которые позволяли ему быстро просчитывать головокружительные многоходовки, находя оптимальное решение. Этот талант он сочетал с врожденной интуицией, прекрасно развитой за долгие годы сыскной работы. Сочетание этих качеств становилось мощнейшим интеллектуальным оружием. Кроме того, сейчас, в свои тридцать восемь лет, он был в прекрасной физической форме, которую усердно поддерживал.

И еще. Васютин обладал колоссальным чувством уверенности в своих силах. Оно пронизывало его насквозь. Светилось в его серо-зеленых глазах и огненно-рыжей шевелюре, придавало значимости его размашистому породистому лицу, подчеркивало безупречную осанку и широкие атлетичные плечи. Эта уверенность передавалась и тем, кто доверял ему свои беды. Когда он брался за дело, людям было спокойно так, как бывает пациентам, ложащимся на операционный стол к состоявшемуся опытному хирургу.

Неудивительно, что, занявшись частной практикой, Кирилл Андреевич быстро сделал стремительную карьеру, прочно закрепившись в элите частного сыска. Довольно быстро он перестал нуждаться в рекламе. Люди приходили к нему со своими проблемами исключительно по рекомендации других клиентов. Внушительные расценки на его услуги надежно защищали Васютина от ревнивых супругов и прочей, дурно пахнущей мелочовки. Он брался преимущественно за расследования сложных случаев мошенничества, кражу частных коллекционеров, шантажей и исчезновений людей.

Так сложилось, что в течение пары последних лет он занимался проблемами своих клиентов, но не их бедами. Мошенничество, нечистые на руку партнеры по бизнесу, кражи антиквариата… Неприятно, обидно, но не беда. А вот настоящие беды давненько обходили его стороной. А когда Кирилл вытаскивал человека из беды, а не просто «решал проблемку», он переживал такой мощный моральный экстаз, рядом с которым модное слово «драйв» просто не имело право на существование. Временами он остро тосковал по этому забытому чувству. И теперь ждал встречи с ним.

Перед поездкой к Марии он созвонился со своим давним другом и бывшим коллегой Толиком. Когда Васютин ушел из органов, Толик остался. Испугавшись автономного плавания в суровых водах капиталистической Руси, он продолжал хоронить себя в могиле административной работы. Не зная другой жизни, он не жалел об этой, и в том было его простое ментовское счастье. Обменявшись скудными новостями из личной жизни, Толик выжидательно замолчал, как и требовал того многолетний ритуал.

— Дружище, выручай. Мне бы пообщаться с незаметным, но очень информированным человеком из Останкинского отдела. Реально?

— Из Останкинского, говоришь… Ты телевизор, что ли, смотрел?

— Да, есть за мной такой грешок.

— Ну, Кирюха… гарантировать не возьмусь. Сейчас туда большие люди понаехали. Маленькие могут на такое и не пойти. А вот я могу… получить, что тебя интересует, совершенно легально. Идет?

— Как скажешь, дружище! Когда ждать?

— Может, сегодня, а может, и завтра, — задумчиво ответил милиционер.

— Я твой должник, как всегда, — произнес Кирилл фразу, которая была в этом разговоре главной, но традиционно произносилась в конце.

— Согласен, — ответил Толик с такой интонацией, с которой говорят «Аминь». На том и распрощались.

Увидев Марию воочию, Васютин переосмыслил выражение «убитый горем». Издалека — невысокая хрупкая девушка южного типа, лет тридцати, с мелкими чертами лица и большими карими глазами. Но вблизи… Это была тень от женщины. Серое обвисшее лицо, опухшее и безжизненное, губы, обметанные лихорадкой… Ненастоящие, совершенно пустые глаза. И ужас был в том, что, глядя на эту тень, можно было с легкостью увидеть, какой Маша была всего несколько дней назад, когда беда уже спешила к ней, но они еще не были представлены. Те дни, когда она была счастлива и жила будущим, еще отчетливо проступали в ее внешности. Теперь она жила прошлым, мечтая вернуть его любой ценой. Смотреть на это было тяжело.

Врач давал ей успокоительное, это очевидно. Говорила она вполне сносно, так что свидетельские показания Кирилл добыл без особого труда. Еле слышно поздоровавшись, лучший в мире финансовый консультант Маша Ленберг уселась на переднее пассажирское сиденье с грацией деревянного солдатика.

— Вот, тут всё, — сказала она сипловатым равнодушным голосом и протянула Кириллу конверт.

— Мария, вы готовы мне рассказать то, что знаете про день исчезновения?

— Да, это недолго. Все очень просто. Вчера утром мы с Лешей… Леша — мой муж. Мы с Лешей с утра съездили в магазин. В универмаг «Крестовский». Купили продуктов, сока… И пива еще купили.

— В котором часу вы были в магазине? — уточнил Васютин, карябая записи ручкой в блокноте.

— В начале одиннадцатого. Он выпил пива две бутылки, где-то в половине первого. И они пошли с Алисой гулять.

— Простите за вопрос, он был трезвый?

— Да, абсолютно.

— Когда они ушли?

— В начале второго. Пошли в Останкинский парк. Хотели посмотреть, работают карусели или нет. Я им позвонила.

— Когда именно?

— Минут через двадцать, после того как ушли.

— То есть в половине второго.

— Да, примерно. Они были на Калибровской улице.

— О чем вы говорили?

— Я спросила, не холодно ли Алисе. Мне всегда кажется, что она легко одета. Он сказал, что все нормально, ей не холодно и что они меня любят. Потом я вспомнила, что мы забыли купить масло.

— Какое масло?

— Сливочное. Ну, вот… И я позвонила опять минут через десять. Они были на Звездном. Я попросила Лешу купить масла.

Она замолчала, закрыла глаза. Спустя несколько секунд рывком очнулась.

— А он что сказал? — вернул ее к разговору Кирилл.

— Сказал, что на обратном пути у дома купит.

— И всё?

— Всё.

— Сказал, что купит и просто положил трубку?

— Нет… Сказал, что уже соскучился и целует.

— Ясно. И что дальше?

— Потом я принялась за уборку. У меня разболелась голова, я выпила таблетку. И уснула. Проснулась, посмотрела на часы — без десяти пять. А их нет. Я звоню — у Леши телефон выключен. Я звонила много раз. Потом села в машину и поехала их искать.

— Понятно. Простой прямой вопрос. Есть люди, которые могут хотеть вашей семье зла?

— Я постоянно думаю об этом. Я уже год не работаю. Леша… Он занимается дизайном помещений, но фирма принадлежит только ему. Леша никогда ничего от меня не скрывал. Если бы у него были конфликты, он бы сказал, это точно.

— Как называется фирма?

— «Малиса дизайн».

— Хоть что-нибудь необычное происходило в последнее время? Подумайте хорошенько. Звонили и бросали трубку, ошибались номером, незнакомцы звонили в дверь, случались инциденты на дороге… Может быть, кто-то на улице к вам подходил, пытался заговорить? Вот такие события меня интересуют.

— Нет, не было. Я бы запомнила.

— Может быть, новые соседи въезжали?

— Нет, мы своих соседей прекрасно знаем. Новых людей в доме не было.

— Старые знакомые, которых давно не видели, неожиданно не возникали?

— Нет.

— Сколько Алисе лет? Она ходит в детский сад?

— Шесть. Я сама занимаюсь ребенком.

— Домработница у вас есть?

— Нет. Не люблю чужих людей в доме.

— Как я понимаю, вы в милицию не обращались.

— Не обращалась. Они заявление принимают только через три дня. Какой смысл к ним идти? Я обратилась к вам. Вы моя милиция.

Кирилл внимательно посмотрел на свои записи и что-то в них подчеркнул.

— И знаете, что самое страшное, — вдруг сказала Ленберг. — Что я сама ему это пиво выбирала.

— А почему это страшно? — удивленно спросил Кирилл, оторвавшись от блокнота.

— Если бы не пиво, они бы поехали на машине. И не пропали бы…

Кирилл ничего не сказал ей на это, но задал еще несколько уточняющих вопросов и детально выяснил традиционный маршрут прогулки в парк.

А потом сделал то, чего не делал никогда. Переступив через профессиональное табу, сказал:

— Мария, я найду Лешу и Алису живыми и здоровыми, обещаю вам.

В тот момент ей это было очень нужно. Отказать женщине он не мог. Договорившись созвониться завтра, они расстались.

«Останкино, значит. Пятьдесят три пропажи за семьдесят пять часов. А на самом деле — пятьдесят пять. Надеюсь, Толик не подведет», — думал он, выезжая на проспект Мира. Не прошло и минуты, как ему позвонила Мария.

— Кирилл, я вспомнила. Когда я второй раз звонила мужу, чтобы про масло сказать, он произнес кое-что еще, правда, не мне, — скандировала она в трубку, стараясь говорить четче и громче. — Он сказал Алисе что-то вроде «да, сейчас обязательно зайдем». Я думаю, она пить захотела и они зашли в магазин за соком.

ПОВЕСТВОВАНИЕ СЕДЬМОЕ

Телеканал «Москва ТВ». «Криминальные новости». 13 апреля, 20.00 мск

Десятого апреля в эфире нашего канала мы рассказывали о предполагаемых исчезновениях людей в Останкинском районе Северо-Восточного округа столицы. Не прошло и двух дней, как в редакцию «Криминальных новостей» поступила информация сразу из двух неофициальных источников, близких к руководству ГУВД города Москвы. Должностное лицо на условиях анонимности подтверждает информацию о двадцати семи москвичах, пропавших без вести в период с 7 по 8 апреля. Кроме того, источник утверждает, что исчезновения людей продолжаются. Их родственники оформляют заявления об исчезновении своих близких в ОВД «Останкинский». Редакция телеканала направила официальный запрос в пресс-службу МВД РФ, но ответа так и не получила. Съемочная группа «Криминальных новостей» выехала в ОВД «Останкинский». Официальные лица ОВД отказали нам в интервью и в каких-либо комментариях, посоветовав обратиться в пресс-службу МВД.

Сегодня утром, 13 апреля, в тот момент, когда наша съемочная группа находилась у здания Останкинского ОВД, на его территорию стали приходить жители района, преимущественно семейные пары. С первого же взгляда было понятно, что люди, направляющиеся в отделение милиции, потрясены и растеряны. У многих на глазах были слезы. Всего в это утро мы видели не менее двадцати семейных пар, входящих в проходную отделения. К 12 часам дня к ОВД стали стягиваться съемочные группы различных телеканалов. Все они, как и мы, располагают информацией о продолжающихся необъяснимых пропажах жителей района. Около 11 утра первые граждане, предположительно подавшие заявления о пропаже близких, стали покидать отделение. Они категорически не желали комментировать происходящее, а некоторые из них закрывали лица. Около 12.30 из здания ОВД вышла пожилая женщина. Она согласилась побеседовать с нами, не показывая своего лица.

— Скажите, вы ходили в отделение милиции, чтобы написать заявление?

— Да, ходила я, чтоб писать, да.

— А что у вас случилось?

— Да сын пропал, Митя мой. Он у меня непьющий, на двух работах, вот… А одиннадцатого ушел из дома и не вернулся.

— Скажите, сколько лет вашему сыну и кто он по профессии?

— С шестьдесят пятого он. Водителем троллейбуса работает, в тринадцатом парке.

— Скажите, у вас приняли заявление?

— Да, приняли. Расспрашивали подробно все, очень обстоятельно.

— Много еще людей пришли сегодня в ОВД с заявлениями?

— Да, есть еще, кроме меня, кто родных найти не может. Женщина с мужчиной со мной в очереди стояли. У них сестра пропала вчера, что ли.

Позже некоторые из тех, кто покидал отделение, соглашались на разговор без камер. Они подтвердили, что в районе Останкино действительно исчезают люди. По их словам, из желающих подать заявление в отделении образовалась очередь, в результате чего для ускорения процесса людей направили к разным следователям. А около пяти часов вечера на территорию ОВД въехал «Мерседес» с номерами ФСБ. Кроме того, на стоянке перед отделением стоит служебная машина майора Пантелеймонова, который является заместителем начальника ГУВД Москвы. По непроверенным данным, представители ГУВД и ФСБ прибыли в Останкинский ОВД на экстренное совещание, связанное с исчезновением людей.

На фоне этих фактов можно утверждать, что за прошедшие 80 часов в ОВД «Останкино» поступило около пятидесяти обращений граждан об исчезновении членов семей. Официальные лица отказываются давать разъяснения по данному вопросу. Чтобы добиться официальной информации, редакция телеканала направит обращение в общественный комитет Государственной думы по контролю за действиями милиции и силовых структур. «Криминальные новости» будут продолжать следить за событиями в районе Останкино.

Людмила Кукареева, Тамара Гриченко и Антон Тропарев, специально для «Криминальных новостей».

Еженедельник «Столичный собеседник», 15 апреля. Рубрика «Колонка обозревателя».

О чем молчит столица

Как ни ругаем мы московские пробки, а есть в них рациональное зерно. Несколько дней назад я оказался заперт в одной из них на несколько долгих часов. Включив радио, ушел с музыкальной волны на общественно-политические каналы. Хотел услышать, о чем говорит мой родной город, что обсуждает, какие темы тревожат москвичей. Проинспектировав эфиры почти всех радиостанций, остался доволен. Москвичи и гости столицы рассуждали об экономике, анализируя политику мировых банков. Не чурались политики, предсказывая перспективы республиканцев в США и компартии в России. Переживали за здоровье нации, критикуя равнодушие законодательной власти, не спешащей защищать фармакологическую отрасль. Спорили о сельскохозяйственной доктрине и восхищались заметными культурными событиями, делились впечатлениями от театрального фестиваля и фотобиеннале.

Добравшись до дома, хотелось гордиться Москвой, москвичами, гостями столицы. С этой гордостью я включил телевизор… Попал на телеканал «Москва ТВ», а именно на «Криминальные новости». Да так и опешил. Из небольшого двухминутного сюжета я узнал, что съемочная группа «Криминальных новостей» располагает данными, пусть и неофициальными, что в московском районе Останкино продолжают пропадать люди. Слово «продолжают» особенно смутило меня. Из этого же сюжета я узнал, что двумя днями ранее «Криминальные новости» уже рассказывали о таких исчезновениях. И что информацию они получили из источников, близких к МВД. Автор сюжета Людмила Кукареева утверждала, что сначала местное отделение приняло от граждан двадцать семь заявлений о пропажах родственников, а затем еще двадцать семь.

Звучало так невероятно, что я сперва посмеялся над очередной уткой. Но потом мне стало совсем не до смеха. Сюжет наглядно демонстрировал заплаканных женщин и мужчин, которые входили за ворота Останкинского отделения милиции. Их снимали с расстояния, они не позировали. Их были десятки. Не успел я опомниться, как автор сюжета показала мне машины западных телекомпаний, запаркованные рядом с ОВД. И они тоже снимали. Потом из окон соседнего дома камера продемонстрировала нам автомобили руководства силовых министерств, стоящие во дворе отделения милиции. По информации телеканала, высокие чины съехались на экстренное совещание прямо на место событий. Сняла Кукареева и выходящих из ОВД людей, которые уже подали заявления, но отказывались говорить с прессой, закрывая лица руками. А потом я своими глазами увидел интервью с бабулей, у которой пропал сын. Она прямым текстом говорила, что стояла в очереди к следователю, чтобы подать заявление. В конце репортажа Кукареева заявила, что руководство МВД отказывается комментировать ситуацию и что «Криминальные новости» будут обращаться в Госдуму с обращением по поводу этих отказов.

Когда сюжет закончился, я подумал, что вижу страшный сон. С одной стороны, более пятидесяти пропавших без вести меньше чем за неделю в одном из районов Москвы — это шок. Это угроза безопасности горожан. Около десяти человек в день — сравнимо с потерями в ожесточенном локальном конфликте! В Останкино что, идет война? Когда первое замешательство прошло, посыпались вопросы. Если это правда, почему не принимаются меры? Где реакция МВД? А если это утка, коварная циничная инсценировка, почему канал не закрыт и почему МВД никак не реагирует? Они обязаны либо защищать людей, либо объяснять им, что это бред, но бездействие власти в такой ситуации — уголовное преступление. Одно лишь предположение возможности таких событий должно поднимать ночью из постели чиновников всех рангов. Но вместо этого журналистка Людмила Кукареева будет обращаться в Государственную думу с жалобой на то, что ответственные должностные лица не желают объяснить ей и всем нам, пропадает ли без вести десять человек в день в Останкине или это провокация. Есть лишь одно объяснение. Я сплю, мне снится кошмар. Почему радиостанции рассказывают мне о республиканцах в Штатах, когда никто не может ответить на элементарный вопрос, касающийся моей безопасности? Почему такая сенсационная тема, вышедшая в эфир в прайм-тайм, не тиражируется тысячами СМИ? Потому что так надо? Кому надо? Тому, кто решает, о чем должна молчать столица? Как бы мне глянуть на этого человека?

С удовольствием прогулялся бы с ним по Останкину…

Антон Армаев, политический обозреватель «Столичного собеседника».

Телеканал Europe News. Новостной выпуск Extra News. 14 апреля, 12.00 (СЕТ)

10 и 13 апреля телеканал «Москва ТВ» выпустил в эфир два сюжета, в которых представлены косвенные доказательства массового исчезновения людей в московском районе Останкино. Автор сюжетов тележурналист Людмила Кукареева утверждает, что по информации, полученной ею от анонимного источника из структуры московской милиции, за пять дней в милицейском участке района принято пятьдесят три заявления о пропаже родственников. Сюжет от 13 апреля содержит интервью с одним из тех, кто только что подал подобное заявление. Несмотря на требования телеканала о подтверждении или опровержении этих фактов, Министерство внутренних дел России никак не отреагировало на происходящее. Людмила Кукареева уверена, что такая позиция министерства противоречит не только российскому закону о СМИ, но и элементарным нравственным нормам. Тележурналист собирается обратиться в высший законодательный орган страны — Государственную думу (парламент). Глава Комиссии по правам человека при ООН Элизабет Бернштоффен высказала озабоченность такой ситуацией и заявила, что Комиссия опубликует заявление по данному вопросу в ближайшие дни.

По материалам российского бюро Europe News.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ВОСЬМОЕ

Лысеющий мужчина средних лет с острым крючковатым носом и клинообразной бородой, которые придавали его худому, изможденному лицу еще больше остроты, прикрыл рукой глаза, будто старался спрятать их от того, что мог увидеть.

— Долой с очей моих, — устало прошептал он, не глядя на тех, кого гнал от себя прочь.

Когда шуршание одежды и торопливые испуганные шаги стихли, он остался один. Посидев так еще несколько минут, мужчина тяжело встал. Спустясь вниз по ступеням, обрамляющим величественный трон, мелкими шагами направился к узкому оконцу, искусный витраж которого светился сквозь витиеватую кованую решетку. Неожиданно резко оглянулся, словно хотел застать кого-то врасплох. Тяжело и прерывисто вздохнув, он торопливо вернулся назад, не желая оставлять пустым символ своей безраздельной власти. Усевшись на трон, уронил голову на грудь и закрыл лицо руками.

— Презренные… перста мне лобызая, алчут погибели царевой, смерды… Истинно смерды, волею моей возвысившиеся, — слышалось нервное бормотание сквозь сомкнутые тонкие пальцы, унизанные драгоценными перстнями. — Благими деяниями да речами лестными, что лукавыми устами глаголются, ослепили меня, ослепили… Жало змеиного не узрел, что погибель мне несет. А через меня и всей Руси, кою Господь мне повелел спасать и укреплять ежечасно. Ох, не сыскать мне покоя на земле греховной!

Порывисто вскочив, он бросился на колени, схватил судорожно тяжелый крест с множеством ярких камней, висевший на груди. Потрясая им, истерично и брызжа слюной зашипел искаженным ртом:

— Боже всемогущий, наставь на путь истинный, не во спасение мое, а во спасение Руси Великой, что есть Третий Рим!!! Дай мудрости извести безбожников продажных! Изгнать из пределов моих, аки и Ты, Отче мой небесный, изгнал нечисть из бесноватого, в свиней заточив лукавого!!! Молю, Боже! Сил дай мне, грешному! Дай узреть волю святую рабу Твоему Иоанну!

Согнувшись, он обхватил голову руками и безжалостно впился в виски скрюченными пальцами. Жалобно всхлипнув, бросился на четвереньки и боком, с нечеловеческой отвратительной грацией пополз к трону. Взобравшись на него, затравленно оглянулся по сторонам в поисках неведомой угрозы, крепко зажмурился и замер так, что дыхание его можно было уловить, лишь вплотную прильнув к влажному от слез лицу государя Иоанна Васильевича. Всего несколько дней назад проводил он в мир иной свою любимую жену Анастасию, в девичестве Захарьину, бывшею для него опорой и счастьем.

В эти минуты русский самодержец хоть и был неподвижен, вершил непосильно тяжелую работу. Вспоминая былые годы, так стремительно бежавшие от него на страницы летописей, он вершил судьбу. Судьбу своего приближенного боярина Алексея Федоровича Адашева, тесно связанную с судьбами десятков других подданных грозного православного царя. В суетную круговерть былых дней, что металась в голове государя, вторгались видения из будущего. В этом вихре рождалась государева воля. Она воскресит перестук молотков и визги пилы, которые доносятся до кремлевских стен, когда строят размашистый вместительный помост, увенчанный плахой, что возвышается, бесстыдно прося крови на глазах у покорной толпы, ждущей казни.

В памяти самодержца, замершего на троне, явился сквозь время день его свадьбы, свершившейся в начале сурового февраля 1547 года. В той пышной церемонии Адашев играл одну из почетнейших ролей. Он был ложничим и мовником, удостоенным чести застилать ложе новобрачных и омывать жениха в бане, прежде чем тот отправится в несмелые объятия своей законной супруги. Едва заметная улыбка скользнула по лицу царя, осветив его черты слабым отблеском счастья того дня.

И тут же сошла с уст государя — в его сознании засветилось зарево страшных московских пожаров, бушевавших в Первопрестольной в апреле и июне того же года. Тогда государь познал могучую стихию народного гнева. Разъяренная толпа, еще вчера бывшая его смиренным народом, бесчинствовала и убивала, подобно свирепой буре, не знающей ни жалости, ни покаяния. Жертвой тех событий стал Юрий Глинский, родной дядька Иоанна Васильевича. Обвиненный народом в мздоимстве и беспочвенной жестокости, государев родственник был растерзан сотнями рук, жаждущих возмездия.

В то неспокойное время испуганный самодержец нашел поддержку и утешение в лице своего безродного сподвижника Адашева, которого он возвысил из простолюдина до боярина. Возвысил потому, что его поразили истинные христианские благодетели этого скромного человека, без всякой корысти помогающего бедным и больным. Слухи о больнице для неимущих, которую организовал и содержал Адашев, лично ухаживая за прокаженными, оказались сущей правдой. Народ говорил о нем как о праведнике. И богобоязненный царь не мог обойти того своей милостью. А когда сошелся с ним ближе, своими глазами увидел в Алексее Федоровиче те благодетели, которые хотел видеть в себе и подле себя.

После того как смута улеглась, по наущению Адашева Грозный создал Челобитную избу, главой которой стал сам Алексей Федорович. Этот невиданный ранее институт государевой власти разбирал жалобы подданных, сурово карая за беззакония, притеснения и стяжательство. Адашев прославил свое имя, справедливо и без промедления наводя законный порядок. Иоанн Васильевич дал ему право судить взяточников и казнокрадов, невзирая на их происхождение и положение. В своей речи, произнесенной перед боярами, Иоанн Грозный говорил своему соратнику:

— Не бойся сильных и славных, похитивших почести и губящих своим насилием бедных и немощных; не смотри и на ложные слезы бедного, клевещущего на богатых, ложными слезами хотящего быть правым, но все рассматривай внимательно и приноси к нам истину, боясь суда Божия.

И впредь, опираясь на советы Адашева, митрополита Макария и святого отца Сильвестра, Грозный вершил дела, возвышающие государство и его самого как государя. За короткое время с 1550 по 1554 год был созван первый Земской собор, на котором утвердили «Судебник»; состоялся церковный собор Стоглава; были покорены Казань и Астрахань. И даже дарованы уставные грамоты, определившие самостоятельность общинных судов. Все эти события стали важной вехой в истории Руси, навечно вписав Иоанна Васильевича в летописи российского государства как великого царя.

Помнил Грозный и о том, как Адашев блистательно исполнял посольские миссии, возложенные на него Иоанном Васильевичем. Эпоха славных дипломатических побед Алексея Федоровича началась с переговоров с казанским царем Шиг-Алеем, которые он вел в 1551 и 1552 году. А после перед его даром убеждения оказались бессильны ливонцы, поляки и датчане. Немало послужил Отчизне и брат жены Адашева, Алексей Сатин, которого тот привлек к государственным делам. За эту службу и было жаловано Сатину село Осташково с крепостными и угодьями.

Шли годы. Грозный все больше погружался в пропасть недоверия к людям. С каждым днем он все отчетливее чуял дыхание тех, кто желает ему смерти, которая ознаменует начало кровавой склоки за опустевший престол. Глубже погружаясь в свои религиозные переживания, болезненно ощущая свою богоизбранность, Иоанн Васильевич все дальше удалялся от Господа. Он был не способен разглядеть в людях частичку Спасителя, которому служил. С годами царь начал видеть в подданных лишь зло и нечистоты. Грозный боялся всех: от ближайшего дворцового окружения до безымянного холопа, которого он никогда не увидит. И в страхе его рождались кровавые химеры, вырывавшиеся наружу бессмысленным кровопролитием массовых казней и опричных набегов.

Государь, недвижимо застыв на троне, решал судьбу своего фаворита: все былые заслуги Алексея Федоровича теперь лишь утяжеляли его вину. Первые ростки недоверия к Адашеву зародились в метущейся душе самодержца еще в 1553 году. В те тяжелые дни, когда государь был почти при смерти, Грозный составил завещание. В нем царь требовал от князя Старицкого, приходившегося ему двоюродным братом, и от прочих бояр немедля присягнуть на верность малолетнему цесаревичу Дмитрию. И лишь двое царедворцев не повиновались ему. Князь Старицкий, пригрезивший на челе своем шапку Мономаха, и отец Адашева, Федор Григорьевич. И хотя сам Алексей беспрекословно исполнил волю царя, присягнув Дмитрию, поступок Федора больно ранил Иоанна Васильевича. Правда, когда государь чудесным образом пошел на поправку, истолковав это как чудо Божие, он великодушно жаловал верному Алексею боярскую шапку и пощадил старшего Адашева.

Но теперь, когда один донос на Алексея Федоровича следовал за другим, в душе государя вновь всколыхнулась горечь от предательства Адашевых, о котором он не забывал ни на минуту. Уж минуло семь лет с той поры, но горечь от неповиновения Федора с каждым днем наливалась силой. И несогласие Алексея Федоровича со своим государем, решившим двинуть военную мощь страны на запад, а не на юг, как настаивал Адашев, казалось царю очевидным предательством:

— В ту пору как стал бы я по его совету воевать татар в Крыму, направив туда всю силу ратную, тогда бы ливонцы проклятые и вступили в мои пределы с запада. Вот где заговор против государя и Отчизны! Посему Алешка Адашев столь радел за поход на юг, на этот путь меня наставляя, что с ливонцами в сговоре, сучья кровь. Отец его воспротивился мне, когда на смертном одре заклинал я его присягнуть Дмитрию. Вот и Алешка, иуда, изменником оказался.

Объятый горем утраты любимого человека, одинаково тяжким и царям и холопам, Грозный не вспомнил бы об Адашеве, сосланном воеводой полка в Ливонию. Но известие, что получил он от родни покойной царицы, вернуло все помыслы его к бывшему приближенному. Государю нашептали, что Адашев сжил со свету Анастасию.

Сперва услыхав навет, царь впал в ярость. Потом гнев сменился сомнениями, неверием, подозрениями и новой яростью, которая захлестнула его сильнее прежнего. С трудом совладав с собой, властитель земли Русской решал, как поступить. Принять на веру то, что услышал он из уст родственников жены, или отбросить от себя их слова? Ведь не мог же Алешка Адашев, бывший некогда Божьим человеком, опуститься до такого греха? А коли он измену замыслил, то почему бы и не мог извести ядовитыми травами насмерть его Настасью? «Ведь и лучшие знахари не сумели узреть той хвори, что ее забрала. Неужто правы Захарьины? Неужто извел он голубку мою?» — метался в сомнениях государь, все так же неподвижно таясь на своем троне.

Вдруг могучая волна озноба пробежала по телу Иоанна Васильевича. Так случалось всякий раз, когда являлось ему откровение свыше. Только волна схлынула, он выпрямился на троне. Возвышаясь прежним яростным самодержцем, он ударил посохом о престол. Услышав призыв царя, опричники, стоявшие перед дверьми тронной залы, разомкнули скрещенные секиры, лязгнув соприкоснувшимися лезвиями. В отворенных тяжелых дверях показался служивый человек. Не успел он согнуться в земном поклоне, как услышал властный голос своего царя:

— Боярина Скуратова да сотника опричников Орна видеть желаю немедля!

ПОВЕСТВОВАНИЕ ДЕВЯТОЕ

Несмотря на небывалый аврал, царивший в Останкинском ОВД, капитан Троекуров пришел на работу на час позже обычного. Накануне, отпрашиваясь у начальника отделения, он не стал врать. Сказал прямо, что должен увезти семью из района к родителям жены, на Шаболовку.

— Да, это ты правильно… — неуверенно произнес полковник Еременко, давая Валерке добро на завтрашнюю задержку. — Только я тебя умоляю, накажи своим, чтоб не распространялись. И сам не вздумай кому сказать, что семью из района увез, даже у нас в отделе, — добавил он, поморщившись.

Достойно выдержав непростой двенадцатираундовый словесный поединок с женой, Троекуров все-таки смог убедить ее, что ехать надо. На решительные требования жены рассказать, что происходит в Останкино, он отвечал уклончиво, искусно балансируя между правдой и подпиской о неразглашении, которую чиновники из ГУВД взяли со всех сотрудников отделения. После этого им с Катей попеременно пришлось успокаивать ее родителей, убеждая их в том, что это не развод, а суровая необходимость Валеркиной идиотской профессии. Сборы были недолгими, ведь он клятвенно пообещал приезжать к ним очень часто, привозя все, что покажется им необходимым, вплоть до мебели. В семь утра следующего дня старенький «Опель» Троекурова рванул на Шаболовку, увозя его единственное сокровище из района, внезапно ставшего опасным. Теперь в этом у Валерки не было ни малейших сомнений.

Подъехав к отделению в 9.30 утра, он сразу почуял неладное, лишь мельком взглянув на озабоченную растерянную физиономию бойца, дежурившего на проходной. «Да что ж ты такой мнительный, капитан Троекуров? — пытался успокоить он себя, паркуясь на стоянке для сотрудников. — Может, у бойца понос, а пост покинуть нельзя. Может, он с женой поутру поскандалил, а ты и давай нервы себе портить. Вчера же ведь не было ни одной заявы по пропажам. Даст Бог, и сегодня не будет». Но едва потянув на себя тяжелую дверь отдела, он тут же понял, что интуиция его не подвела.

Непривычно беспокойный, нервный гвалт, вырывавшийся из дверного проема, не предвещал ничего хорошего. Внушительная толпа граждан хором требовала прекратить это безобразие, на все лады угрожая стражам порядка вышестоящими инстанциями, судами и даже тем, чем обычно стражи порядка угрожают гражданам. А именно тюрьмой.

— Правильно, сажать их надо, к чертям собачьим, за такую работу. Защитнички, етить их мать, — басил кто-то из гущи народа, заглушая женский плач, доносившийся из разных концов толпы.

«Так, бабы рыдают — это хреново. Очень хреново», — подумал Троекуров, сжавшись всем нутром и протискиваясь в коридор первого этажа, плотно забитый людьми.

— Товарищи, я вас настоятельно прошу — не поднимайте панику! Всех примем, всем поможем, — слегка испуганно увещевал дежурный, стараясь перекричать собравшихся и с благодарностью поглядывая на решетку, отделяющую его от негодующих жителей района. Увидев Валерку, он гаркнул:

— Троекуров! К Еременко!

— Да и так ясно, что к Еременко, — пробубнил тот в ответ.

Заскочив в кабинет, он бросил портфель на стол и отправился к начальнику отделения. «Сколько их там? Человек сорок? Нет, побольше… И уж точно они не про угоны пришли заявлять, — лихорадочно думал он по дороге к шефу. — Пятьдесят заявлений о пропавших? Черт, это же апокалипсис какой-то… Дальше мертвые птицы должны с неба падать».

Признаться честно, картину с птицами Троекуров представлял себе куда лучше, чем то, как они будут снимать показания с полсотни заявителей.

«А может, это и к лучшему, — вдруг цинично подумал он. — Если столько заяв будет, то этим ФСБ вплотную займется. Хоть снимут с нас большую часть работы. Или вообще отстранят».

— Ладно, сейчас все узнаю, — сказал Валерка себе под нос, когда до дверей кабинета Еременко оставалось несколько метров.

«Какой я молодец, что Катьку с дитем к родителям спровадил», — похвалил он себя, стучась в дверь начальника ОВД. И отчеканил, заглядывая к шефу:

— Здравия желаю, товарищ полковник! Разрешите войти?

Тот сидел за своим столом, пристально глядя на лампу с зеленым абажуром, отсвет которой придавал начальнику некоторое сходство с Лениным, правда, весьма отдаленное.

— Здорово, Троекуров. Заходи, садись, — тяжело ответил «Ильич», не спуская глаз с лампы, как будто искал в ее свете ответы на происходящее. Валерка присел на один из стульев, отодвинутый от конференц-стола. Судя по всему, поутру здесь уже отгремело совещание.

— Видел? — спросил полковник.

— Константин Николаевич, это что, все с заявами о пропажах? — аккуратно спросил капитан, краешком сознания еще надеясь услышать, что теперь в районе другая напасть, его не касающаяся.

— Да, все, — меланхолично ответил Еременко, не отрывая взгляда от лампы.

— Ну, это же… я даже и не знаю… — начал было Троекуров, но шеф прервал его.

— И я вот тоже не знаю, — задумчиво вздохнул он, оторвавшись от абажура и скосив глаза на Троекурова. — Они с шести утра как пошли, так и идут. Недавно было сорок семь.

Внезапно жахнув кулаком по столу, он сдавленно выматерился.

— Чертовщина в чистом виде. Какая-то хреновая чертовщина у нас тут происходит, — пробормотал он, потирая лицо руками.

— Константин Николаевич, я тогда пойду показания снимать.

— Да погоди ты с показаниями-то. И так уж весь отдел их снимает. Ты лучше скажи мне… Есть какие-нибудь идеи?

— Только та, что раньше была. Про паранормальное явление.

— А про обычное, нормальное явление есть чего сказать? — грустно спросил полковник. Валерка понял, что шеф слегка принял, чего с утра с ним никогда раньше не случалось.

— Нет, товарищ полковник, — ответил он, добавив: — К сожалению.

— Ну, тогда давай про твое это «пара». Чего это может быть, если конкретно?

— Я не специалист, но слышал про массовый гипноз, про эпидемии сумасшествия. Ну, и все в таком роде.

— Так… Массовый гипноз, значит… То есть мы должны искать гипнотизеров?

— Получается, что так. Я, если честно, обдумывал эту версию. Если очень сильный, феноменально сильный гипнотизер ходит по улицам, заговаривает с людьми и дает им какую-то установку… Например, скрываться от всех. Чисто теоретически такое возможно.

— А практически? Они же не теоретически пропадают.

— Практически… Не понятно, на кой хрен этому гипнотизеру, если он существует, все это надо. Почему он не идет в ночные магазины кассы чистить, если у него такие криминальные наклонности?

— Может, он маньяк, а, Валер?

— Выдающийся гипнотизер и при этом сумасшедший маньяк? Маловероятно. Опять же теоретически — вполне допускаю.

— Ладно, с гипнотизером все ясно. Что еще?

— Ну, а дальше, товарищ полковник, куда более фантастические варианты из разряда непознанного. Их обсуждать — только зря время тратить.

— Это какие еще?

— Ходы в другое измерение, например. Инопланетяне…

— Да, Троекуров, ты прав. Инопланетяне — это совсем плохо. Да и ходы — не лучше.

Еременко встал, подошел к окну, привычным движением пальцев раздвинул жалюзи и глянул во двор.

— Странно, что журналюги еще не здесь, — плавно сказал он, дыша свежим перегаром на стекло.

— А вы в ГУВД сообщали?

— Рано утром, когда первые пошли. Дежурному информацию оставил. И уже созванивался раз десять.

— Сейчас стукач на работе появится, они и приедут. Готов поспорить, что первыми будут из «Москвы ТВ». У них информатор в ГУВД очень оперативно работает.

— Вот сука, — бессильно сказал полковник, отойдя от окна. — Ладно, Валера. Дуй в кабинет. Снимай показания, заводи дела. А я, чувствую, скоро уеду в Экстренный штаб.

— Уже создали? — спросил Троекуров, вставая.

— Создадут. За неделю — больше сотни без вести канули. И все в одном районе живут.

— Да, пожалуй, создадут. Сотня за неделю — это похоже на стихийное бедствие.

— Так… На тебе, капитан, задача. Подробно докладывать мне оперативную обстановку, да со своими соображениями.

— Так точно, подробно докладывать с соображениями.

— Все, выполняй, — непривычно тихо приказал Еременко.

И Валерка принялся выполнять. А полковник и впрямь уехал в ГУВД, где обескураженные представители всех силовых министерств вкупе с МЧС готовились создавать Экстренный штаб. По поручению президента страны, который сперва нещадно покрыл матом всех своих силовиков от ментов до федералов и обратно. Жаль, но это не улучшило ситуации. Жители Останкино продолжали идти в родное УВД с заявлениями о пропавших родственниках.

Уже через четыре часа капитан Троекуров, обобщив показания заявителей, звонил шефу с докладом. Докладывать действительно было о чем. Не успев дойти и до середины, Валерка был прерван полковником.

— Троекуров! Ноги в руки — и дуй в ГУВД. Со всеми своим записями. Ничего не оформляй, здесь сейчас не до красивых бумажек. Главное, информацию привези. Сколько сейчас всего, говоришь?

— Если считать тех, у кого еще заявы не приняты, то получается, что с утра девяносто одно заявление. Патрули говорят, их люди на улицах спрашивают, что в районе происходит. Константин Николаевич, надо бы усиление вводить.

— Уже ввели. Троекуров, ты какого горбатого еще не в пути? — гаркнул Еременко. И связь прервалась.

На проходной ГУВД его уже ждал тощий, плюгавый лейтенантик.

— Что у вас там в Останкино творится? Говорят, фантастика какая-то, — спросил он, когда провожал его до места назначения.

— Фантастика — это когда в кино, — огрызнулся Троекуров.

Кабинет Экстренного штаба разместился в просторном конференц-зале. Только он мог вместить такое количество народа при погонах и без. Милиция, федералы, представители МЧС и Московского военного округа, люди из Центра «Медицина катастроф», главврач Центральной подстанции «скорой помощи» и кто-то из Минздрава, главный психиатр Москвы и Московской области, какой-то эпидемиолог, префект Северо-Восточного округа и таинственные наблюдатели из Кремля. По составу собравшихся можно было предположить, что в Останкино разом стряслись все беды, вместе взятые — война, эпидемия, разгул преступности, землетрясение, революция и массовый психоз. Скоро Троекуров безошибочно определил, кто есть кто, но так и не понял, что за двое странных парней средних лет в штатском сидели в сторонке. Они были решительно не похожи не только на силовиков, но и вообще на государственных служащих. Один их них был с длинными волосами и сильно смахивал на Леннона, правда, бородатого. Другой помимо слишком длинной редкой бороды имел залихватскую прическу в стиле «творческий беспорядок». Джинсы и модные кеды дополняли образ каждого. Складывалось впечатление, что они пришли сюда, чтобы нарисовать шаржи на всех прочих серьезных людей, что собрались сегодня в ГУВД.

Отойдя с Еременко в сторонку, Троекуров обрисовал шефу общую ситуацию.

— Слава Богу, хоть какая-то зацепка. Валера, готовься, сейчас будешь докладывать. Мудреных слов не надо, тут их уже много сказано. Говори четко и по делу.

Капитан кивнул, заметно волнуясь. Перед такой представительной аудиторией он еще ни разу не выступал.

Через минуту Еременко попросил внимания присутствующих. Все развернулись в его сторону и тут же смолкли, гул рассерженного улья сменился выжидательной тишиной.

— Представляю вам одного из лучших наших сотрудников, из молодежи, — важно сказал полковник. — Капитан Троекуров, занимается без вести пропавшими. Принес последние оперативные сводки, — пояснил он и со значением посмотрел на Валерку.

«Как внезапно я стал одним из лучших. А все в капитанах», — подумал Троекуров, кашлянул в кулак и начал:

— Итак, как вы уже знаете, по последним данным за прошедшие сутки в Останкино пропал без вести девяносто один гражданин. Итого, сто сорок восемь человек за семь дней.

Далее он упомянул про то, что случаи, зафиксированные за последние сутки, схожи с прежними. То есть никаких зацепок. Закончив с этим, он выдержал короткую паузу и продолжил:

— Напомню, что среди ранее пропавших были двое, которые звонили родным перед исчезновением и говорили, что зайдут в магазин и сразу же отправятся домой. На данный момент мы сняли показания еще с пятидесяти двух заявителей. Из них семь сказали нам, что их родственники также звонили и говорили, что собираются зайти в магазин, который только что открылся. И упоминали о небывалых распродажах и очень низких ценах. Все семь пропавших, по предварительным данным, между собой не связаны, как и в прежних случаях. Но самое главное, четверо из этих семи назвали улицы, на которых их близкие якобы заходили в магазины.

Мертвая тишина, воцарившаяся в Экстренном штабе, отчетливо зазвенела.

— Все адреса разные: Первая Останкинская, Звездный бульвар, улицы Цандера и Хованская.

Авторитетное собрание наполнилось шелестящим шепотом.

— Кроме того, ни на одной из этих улиц не открывались никакие новые магазины или новые отделы в уже известных торговых точках. Пропавших там не видели — пленки с камер слежения изъяты. Эти четверо звонили родственникам вчера, в период с 15.10 до 15.50, после чего на связь не выходили. Телефоны отключены.

Вынув из кармана флэш-карту, он добавил:

— Все данные на этих семерых пропавших и показания их родственников здесь. Трое женщин, четверо мужчин, образование высшее, от двадцати семи до тридцати восьми лет, служащие среднего звена в коммерческих компаниях. Да, и еще хотелось бы добавить. Как и прежде, ни одного сотрудника силовых министерств среди пропавших нет. Возможно, это случайность.

У Еременко зазвонил телефон. Мельком глянув на него, он отошел в сторону и ответил. Вернувшись через пару минут, он был подтянут и горд. Валерка сразу понял, что в ОВД что-то отрыли.

— Последние данные из Останкино, — громко сказал Еременко официальным тоном. В аудитории вновь стремительно образовалась тишина. — К сожалению, исчезновения продолжаются. За последние полтора часа было принято четырнадцать звонков от граждан, чьи родственники перестали сегодня выходить на связь. Все они приглашены в отделение для дачи показаний. Это плохие новости. Но есть и обнадеживающие. Двадцать минут назад в ОВД позвонил житель района, мужчина сорока двух лет, и заявил, что своими глазами видел новый супермаркет на Звездном бульваре. Он хотел туда зайти, но не стал. Уверяет, что ему позвонил коллега по работе и попросил срочно приехать по служебной необходимости. Было это около двух часов назад. Мужчина звонил из дома, прописан он на Аргуновской улице. Сейчас патруль везет его в отделение для дачи показаний. Я возвращаюсь в ОВД.

Аудитория буквально закипела, наполняясь версиями и предположениями. Грузный мужчина в штатском, с внушительными бровями и щеками, чем-то похожий на молодого Брежнева, буднично и без эмоций сказал:

— Константин Николаевич! Гражданина будут допрашивать в ФСБ. Я вышлю машину к вам в отделение. Прошу отнестись с пониманием.

Всем своим видом федерал демонстрировал, что вопрос это решенный.

— Как скажете, Петр Сергеевич, — смиренно согласился Еременко, поиграв желваками. И добавил: — Ведь одно дело делаем.

Троекуров мысленно злобно сплюнул. Хотя совсем недавно он мечтал переложить всю эту ситуацию на могучие и могущественные плечи ФСБ, сейчас профессиональный азарт брал свое.

Неожиданно был объявлен десятиминутный перерыв. Валерка собирался получить добро у шефа на возвращение в отделение, справедливо полагая, что свою роль он здесь уже выполнил. Все эти светлые головы теперь знали не меньше его. Но в тот самый момент, когда он решил обратиться к Еременко, к полковнику подошли два «художника» в кедах, ведомство которых он так и не смог идентифицировать. Перекинувшись с ними парой слов, шеф подошел вместе с ними к Троекурову.

— Капитан, познакомься с коллегами из ФСБ. Они хотели бы задать тебе несколько вопросов.

Поздоровавшись, тот, что был похож на Леннона, подтвердил:

— Да, мы из ФСБ.

Изумление слишком отчетливо плескалось в глазах капитана Троекурова.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ДЕСЯТОЕ

Телеканал CNN. Выпуск экстренных новостей. 15 апреля. 17.00 (СЕТ)

Чрезвычайные новости из столицы Российской Федерации стали сегодня главной темой, транслируемой ведущими информационными агентствами мира. В одном из районов российской столицы за сутки пропали без вести более ста жителей. Впервые в современной истории человечества мировое сообщество становится свидетелем катастрофы, в которой пострадали почти полторы сотни человек и для которой нет рационального объяснения.

Ранее, 10 и 13 апреля, мы сообщали об инциденте между российским телеканалом «Москва ТВ» и Министерством внутренних дел России. В выпусках криминальных новостей этого телеканала, вещающего на Москву и Московскую область, был показан сюжет о предположительной пропаже пятидесяти трех человек, которая произошла в московском районе Останкино. Телеканал открыто заявлял, что получил эту информацию из неофициальных источников, близких к руководству московской милиции. Автор сюжета Людмила Кукареева пыталась добиться от властей подтверждения или опровержения данной информации. Но официальные лица в Министерстве внутренних дел отказались комментировать данную информацию, ссылаясь на интересы следствия. Кукареева заявила, что будет обращаться в российский парламент с просьбой дать правовую оценку действиям руководителей министерства. Как сказала нам тележурналистка, заявление в парламент было подано юристами телеканала вчера, 14 апреля. А сегодня с самого раннего утра жители Останкино вновь стали стекаться к зданию отделения, чтобы заявить о без вести пропавших родственниках.

В первой половине дня в органы милиции обратились, по разным оценкам, от сорока пяти до шестидесяти человек. Сейчас вы видите кадры, снятые сотрудниками нашего московского бюро в 10.30 утра. Люди, чьи родственники пропали вчера, все идут и идут через проходную милицейского участка. Через несколько часов российские информационные агентства стали сообщать о массовом исчезновении людей в Останкино. В 14 часов пресс-служба МВД сделала официальное заявление о ситуации в районе. Пресс-секретарь министерства Галина Миронникова заявила, что 15 апреля в указанном районе зафиксированы случаи исчезновения граждан. Миронникова отдельно отметила, что у следствия нет никаких улик, свидетельствующих о том, что пропавшие лица погибли или получили увечья. Далее события развивались стремительно. Спустя полчаса после заявления Миронниковой ведущие российские информационные агентства распространили информацию о том, что в Москве создан Экстренный штаб, который будет координировать работу силовых министерств, направленную на нормализацию ситуации. Главой штаба назначен генерал милиции Леонид Белов. По неофициальной информации, в ближайшее время он сделает заявление прессе. Тем временем телеканал «Москва ТВ» в экстренном выпуске новостей сообщает, что по состоянию на 15 часов в ОВД «Останкино» подано более шестидесяти заявлений о пропаже без вести. Глава Администрации Президента РФ Андрей Кондратьев заявил, что дело об исчезновении граждан находится на особом контроле у президента, а сегодня вечером состоится совещание глав силовых ведомств.

В 17.00 командующий Экстренным штабом генерал Белов сделал официальное заявление для прессы. В нем говорилось, что в результате непрофессионализма и халатности некоторых руководящих сотрудников министерства информация об исчезновении граждан была недоступна широкой общественности. Генерал Белов назвал число пропавших без вести в Останкино. На данный момент оно составляет сто двадцать три человека. Глава Экстренного штаба призвал жителей района Останкино быть бдительными и сохранять общественный порядок. Также он сообщил об увеличении количества патрулей, дежурящих на улицах района. Назвав причины исчезновения граждан до конца не ясными, он пообещал, что МВД приложит все силы, чтобы обеспечить безопасность москвичей в кратчайшие сроки.

В вечернем эфире «Центрального федерального канала» министр внутренних дел России Вячеслав Мороз дал интервью политическому обозревателю канала Александру Дюжину. Министр признал, что аппарат министерства неповоротлив и забюрократизирован, что и назвал причиной пятидневного бездействия милиции. Кроме того, министр заверил москвичей, что лучшие силы страны привлечены к расследованию загадочных исчезновений в Останкино. Упомянув о том, что в городе введено усиление, он заверил граждан, что они могут чувствовать себя спокойно.

Сразу же после интервью с министром Морозом в эфир вышел вечерний выпуск новостей, в котором генерал Белов назвал окончательное число пропавших без вести в районе Останкино в период с 8 по 15 апреля. Сто пятьдесят восемь человек ушли из дома и не вернулись.

Многие россияне признаются, что эта цифра повергла их в шок. Необъяснимым остается тот факт, что нигде, кроме Останкино, ничего подобного не происходило. Ни один человек не найден, не обнаружены и тела. Кроме того, нет ни одного свидетеля этих загадочных исчезновений. Очевидно, что это не теракт, не эпидемия и не массовое нарушение психики. На всех телеканалах и радиостанциях эксперты и ученые пытаются найти объяснения этому феномену. На данный момент не выдвинуто ни одной версии, которая способна объяснить произошедшее. Так как не ясны ни причины, ни сам механизм исчезновения людей, эксперты и официальные лица воздерживаются от прогнозирования дальнейших событий.

Из неофициальных источников стало известно, что некоторые жители Останкино уже покидают район и переезжают в другие части города к родственникам или друзьям. При этом можно смело утверждать, что москвичи не поддались панике. В Останкино работают магазины, кинотеатры, рестораны.

Русская православная церковь выразила свое отношение к трагическим событиям. Русский патриарх призвал паству молиться за благополучие пропавших, молитвою укрепляя свой дух. Он выразил надежду, что истинные православные, как и представители других концессий, не позволят страху поселиться в их душах, сплотятся и не дадут вовлечь себя в лживые мистические учения.

О развитии событий в Москве смотрите в репортажах русского бюро CNN.

Джоан Вудшоу и Илья Мотявин, Русское бюро CNN

ПОВЕСТВОВАНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ

Получив от Толика измятый листок корявого рукописного текста, льющего свет на таинственные исчезновения в Останкино, Васютин нетерпеливо стал изучать его прямо в машине. После того как он дважды прочитал написанное, всматриваясь в скверный почерк и чертыхаясь, Кирилл ощутил, как мерзкое склизкое предчувствие подкрадывается к нему сзади. Если верить листку с Толикиными каракулями, то надежда получить более или менее вменяемые версии происходящего в районе с телевышкой таяла прямо на глазах, как снежинка на ладони. Конечно же, он еще будет ломать голову, пытаясь выявить закономерности и связи, хотя информации и недостаточно. Но уже сейчас гадкое предчувствие, уютно рассевшееся на заднем сиденье его джипа, ехидно нашептывало ему, что ни черта из этого не выйдет. Оставалось уповать на то, что он не знает какой-то важной составляющей в этой головоломке с пятьюдесятью тремя неизвестными. Но какой?

Здравые идеи не спешили к Васютину, отчего с каждой минутой становилось все тоскливее.

«Что у меня есть? — рассуждал он сам с собой, заводя машину. — Все из Останкино. Но этот факт лишь усложняет задачу. Одна из пропавших сказала, что заходит в новый магазин на Первой Останкинской, а его там нет. Нет и во дворах, и на ближайших улицах. И никаких новых отделов в магазинах не открывали. Либо она соврала, либо… Предположим, соврала, — решительно постановил Кирилл. — Зачем? К любовнику отправилась. Но она не замужем и не малое дитя, зачем ей врать родителям? Конфликт между любовником и родителями? Возможно. И они не сказали об этом следователю, чтоб сор из избы не носить. Если следак схалтурил… Не донес до людей, что любая информация может стать ключевой. Теоретически возможно, но вряд ли. Необходимы протоколы свидетельских показаний, а у меня их нет. И в этой ситуации достать их — нереально, Толик прав. Заявиться к родителям девчонки? Рискованно, могут не понять, побегут к ментам, тогда под удар может попасть Толик, а он мне очень нужен. Пообещать им искать дочь? Может сработать. Ладно, как крайний вариант возможен такой ход».

Он поставил мысленную закладку в своем расследовании. Красного цвета с белым восклицательным знаком, что означало высокую степень риска. Досадно было, что пока закладка единственная.

«Мария говорила про магазин. Зашли купить девочке сок. После этого она их больше не видела и не слышала. Это третий случай, в котором фигурирует магазин. Совпадение? Может, и так. Но пока торговые точки — единственная зацепка. Что ж, будем отрабатывать. Это несложно».

Порывшись в записях, он нашел маршрут, по которому Алиса с отцом ходили в парк. И медленно двинулся по нему. Не прошло и пары часов, как почти все магазины были исключены. Никто из продавцов не видел отца с дочерью. Лишь в одном из них продавец сменился. Узнав его имя и фамилию, он выяснил, что сможет переговорить с ним завтра.

«А вообще-то мистика какая-то, — не переставал удивляться Кирилл, возвращаясь домой из Останкино. Ему хотелось больно ущипнуть себя за ляжку, чтобы убедиться, что это не сон. — Ни о чем подобном даже не слышал. Недаром все менты на ушах стоят. Сказал бы мне кто раньше о таком раскладе — поржал бы только. А вот теперь… что-то не до смеха».

Добравшись до дома, Васютин незаметно потратил семейный вечер на бесплодные попытки нащупать ключ к этой загадке. Даже когда он засыпал, пустые догадки крутились у него в голове. «Что ж, придется ехать к Феде. Других вариантов нет», — решил он, погружаясь в тягучую дремоту.

Открыв глаза следующим утром, какую-то долю секунды он сомневался, что история про Останкино — явь. Но когда в его памяти всплыло лицо Марии, сомнения улетучились сами собой. Наскоро позавтракав, он быстро собрался и уехал в Останкино, на аудиенцию с продавцом. Результат был тот же. Прыщавый пухлый студент клялся, что не видел отца и дочку. Внимательно изучая его поведение во время разговора, Кирилл убедился, что парень не врет. Впрочем, как и все остальные. Тому было лишь одно логичное объяснение. Ни в какой магазин они не ходили. Возможно, папа пообещал дочке сходить с ней на следующий день в магазин игрушек. А Мария подумала, что за соком. Так или иначе, магазин отпадал, хоть и не давал Васютину покоя.

Все, теперь дорога была одна. Его ждала встреча с Федей Малаевым.

Тридцатипятилетний Малаев с ранней юности увлекался мистицизмом, эзотерикой и прочими потусторонними дисциплинами. Закончив психфак и повзрослев, он понял, что паранормальные явления куда более перспективная стезя, чем мистика. И стал остервенело вспахивать эту целину, несмотря на неоднозначную реакцию окружающих. На хлеб насущный Федя зарабатывал психологическими консультациями, терпеливо дожидаясь, когда не объяснимые наукой процессы принесут ему дивиденды.

Надо отдать ему должное, он активно изучал сверхъестественные способности человека, такие как телекинез, телепатию, рентгеновское зрение, ясновидение и прочие туманные сферы. Публиковал статьи по парапсихологии в крикливых изданиях перестроечной поры и в серьезных западных журналах. Отношение общества ко всему необъяснимому и загадочному стремительно менялось, а вместе с ним и статус Малаева. На волне моды на экстрасенсов он стал известен как один из лучших российских исследователей паранормальных явлений. Не обладая какими-либо неординарными способностями, он успешно консультировал заинтересованных лиц по самому широкому кругу вопросов, начиная от полтергейстов и заканчивая влиянием на организм кремов, заряженных от телетрансляции «целителей». Спустя годы Федя незаметно превратился из рядового парапсихолога в одного из ведущих мировых специалистов по паранормальным явлениям. Тогда он создал группу экстрасенсов, которые успешно помогали органам в самых трудных ситуациях.

Но однажды высокое милицейское начальство вдруг решило, что обращение органов к сомнительным колдунам наглядно демонстрирует беспомощность стражей порядка. Проект тихо прикрыли. Но имя Малаева уже обрело дополнительный вес.

Они знали друг друга совсем мало, около трех лет. Отношения были сугубо деловыми, но при этом непростыми и противоречивыми. Их познакомил один из клиентов Кирилла. Васютина заинтересовала возможность получать помощь от экстрасенсов, выдающих реальные результаты. Федя помог ему, сведя с парой сильных представителей этого диковинного ремесла. Конечно же не безвозмездно. Несколько раз Кирилл пользовался их услугами, и весьма успешно.

Одно лишь беспокоило детектива. Он быстро понял, что Малаев всегда был в курсе подробностей дел, в рамках которых Кирилл прибегал к помощи его экстрасенсов. И все бы ничего, да только Васютин нередко подписывал обязательства о неразглашении, обещая своим клиентам, что никто не узнает о подробностях сотрудничества с ним. А Федя знал. И хотя вел себя тихо, Кирилла это очень беспокоило. Несоблюдение профессиональной этики могло больно ударить по его репутации.

А потом произошло то, во что Васютин поверил с трудом. Федералы, обеспокоенные тем, что в спецслужбах многих западных стран есть свои штатные парапсихологи и экстрасенсы, решили создать свой отдел по паранормальным явлениям. Разово привлекать сторонних консультантов они не могли по соображениям информационной безопасности. Возглавить отдел пригласили Малаева. Он конечно же согласился.

Это был его час триумфа, которого он ждал с тех пор, как недалекие чинуши из МВД решили выгнать колдунов в шею, несмотря на их ощутимую помощь. Разумеется, отдел тоже стал секретным. О его существовании не упоминалось, а сотрудники хоть и действовали совершенно открыто, но именовались консультантами по вопросам психологии. Они действительно консультировали федералов. Например, на тему психологических аспектов вербовки. И создавали группу сильнейших экстрасенсов страны, пытаясь понять, как можно использовать их малоизученные способности для обеспечения безопасности державы и создания опасностей для ее врагов. Сотрудничая с Федей еще до того, как он оказался под крылом ФСБ, Кирилл прекрасно понимал, в каких сферах силен Малаев. Одного знания о том, что Федя много лет изучал феномен массового гипноза, было вполне достаточно. Поэтому когда Васютин узнал, что Малаев числится консультантом по психологии у федералов, он сразу понял, чем тот занимается в госконторе на самом деле.

Соль их отношений заключалась в том, что оба понимали: каждый знает о другом нечто такое, что не следовало обсуждать. И продолжали знать и не обсуждать. Они были друг у друга в заложниках, хотя и не устраивали из этого трагедии. Никаких угроз, требований, или, упаси боже, шантажа. Просто изредка молчаливо оказывали обоюдные услуги, не имея возможности отказаться.

Чуть меньше года назад Кирилл бросил все свои силы и ресурсы на то, чтобы в кратчайший срок найти и вернуть в лоно семьи восемнадцатилетнюю девчушку, дождавшуюся совершеннолетия и на законных основаниях убежавшую из дома с сорокалетним художником. К тому же — наркоманом. Можно было купить ментов и посадить «Малевича», но для семьи участие милиции было неприемлемо. Пришлось заняться. Зачем это понадобилось Малаеву, он не знал. Может, что-то личное. А может, папа малолетней оторвы умел ходить по потолку или переваривал гвозди. Васютину было плевать. Он знал, что если вдруг прижмет, у него есть Федя. Федя, который не откажет.

Заехав в интернет-кафе, он поместил объявление с пометкой «срочно» на доске любительского сайта энтомологов. В нем говорилось, что пользователь Marusha купит коллекцию жуков или бабочек. Через час на его телефон пришло сообщение с сайта московского клуба любителей баскетбола, на новости которого он был подписан. В нем сообщалось, что сегодня в 17.00 в парке Победы состоится товарищеская встреча между командами школ № 326 и № 157.

В 17.05 они уже сидели рядом на скамейках для зрителей на баскетбольной площадке парка Победы. Шел матч школьных команд, собравший родственников и друзей юных баскетболистов. Федя выглядел как убежденный хиппи,который вынужден тянуть тугую лямку полноценного члена общества. Приличная дорогая рубашка была выпущена поверх классических джинсов. Обут он был в свои любимые кеды. Длинные волосы и чудные круглые очки в тонкой оправе сделали бы его не отличимым от Джона Леннона, если бы не густая короткая борода.

Оба были увлечены игрой. Взмахивали руками, следили за мячом, радовались забитым голам. И разговаривали.

— Федя, услуги твоих парней не нужны.

— Отчего так, Кирилл Андреевич?

— Не тот случай. Нужна твоя помощь.

— Что ты, я даже не могу увидеть, чем закончится этот матч, — с напускной досадой отозвался Малаев.

— Не забивай себе голову, зеленые обречены. Разыгрывающий у них слабоват, в обороне суетятся, — предсказал исход игры Кирилл, чуть отвернувшись от соседа по лавке.

— Пожалуй, ты прав. Неужели тебе понадобилась консультация психотерапевта?

— Где ты был, когда я затеял ремонт? За Останкино следишь с первого дня?

— Сомневаешься?

— Нисколько. Вопрос риторический. Мне нужны все твои соображения. Со статистикой я знаком.

— Решил помочь родине? — язвительно поинтересовался Малаев.

— Ты на хрена девчонке счастье с художником разрушил? Двадцать два года — не такая уж и разница, — парировал Кирилл.

— Где судья? Ну, фол же, фол! Штрафные где? — обиженно закричал в ответ Федя, с досадой хлопнув себя по колену. И добавил вполголоса: — То, что там происходит, войдет в историю.

— Я не историк, — ответил Васютин, аплодируя удачному трехочковому броску.

— У меня есть элементарный анализ происходящего на основе протоколов. Если честно, одни вопросы.

— Ты подался в аналитики? А что твои гадалки? — спросил Кирилл и лихо свистнул, заложив пальцы в рот.

— К сожалению, ничего. Там геопатогенная зона. Почти все экстры ее чувствуют. Это не новость. Читай газеты.

Судья дал пронзительный свисток, и команды ушли на перерыв. Заиграла музыка.

— Газеты врут. Ими даже жопу вытирать неудобно, а уж к морде подносить — и подавно. Дальше, Федя. Не стесняйся.

— Терпение, мой друг. Самая игра еще впереди.

Малаев вынул из кармана выключенный сотовый, внимательно посмотрел на дисплей, удивленно вскинул брови и, прислонив его к уху, продолжил:

— Смотри, дело обстоит так. Никаких случайностей. Связей между этими пятьюдесятью тремя не выявлено. Ну, кроме того, что они все прописаны в Останкино. Так смотрят на вопрос менты, потому что ищут стандартные схемы. Но мы же с тобой — не менты.

Он замолчал. Опустил голову, вслушиваясь в безжизненную трубку.

— Федя, так интересно с тобой еще никогда не было. Продолжай, а то ударю, — ответил отставной подполковник милиции, наклоняясь к ботинку, чтобы завязать завязанный шнурок.

— Кирилл Андреич, вы жлоб. Дальше. Они друг друга не знают, факт. И это их всех связывает. И еще много чего. Никто из них не служит в органах власти. Никто из них не нарушал закон. У всех есть родственники. Одиноких среди них нет. Нет пожилых. И детей нет, все они зрелые. Никто из них не был в тот день за рулем, ведь брошенных машин нет. Они все психически здоровы. Ни одного алкоголика, а ведь страна у нас безбожно пьющая. Никто из пятидесяти трех человек не собирался уезжать из района в тот день, когда они пропали. Ни в гости, ни по делам, ни в театр. Мне кажется, у них слишком много общего. Кирилл, их отбирают. Сознательно, исходя из определенных критериев.

— Федя, сознательное действие всегда преследует цель. По-твоему, отбор идет с какой-то конкретной установкой?

— Это не по-моему. Это очевидно, Кирилл.

— Чтобы обозначить круг подозреваемых, осталось понять, в чем цель отбора и как это происходит чисто физически. Федя, а в ответ на эти вопросы есть оригинальная версия?

— Даже неоригинальных нет, товарищ подполковник. Но есть нечто, кроме умозаключений. Допустим, некто настолько силен, что может подчинять себе волю людей. За эту версию говорит количество исчезновений.

— Двадцать шесть и двадцать семь. Это его предел, так? — перебил собеседника Васютин.

— Можно такое предположить. Два моих очень сильных парня, которые за пять минут до звонка знают, кто позвонит, просидели там двое суток, как только заварилась эта каша. То есть они там были в момент, когда пропали двадцать семь. Чтобы не наплодить свидетелей, некто должен был зомбировать людей либо на расстоянии, что отдает фантастикой, либо мгновенно, взглянув мельком. Это более вероятно. При этом должен выделяться огромный заряд психической энергии, просто взрыв. И так — двадцать семь раз за сутки. Если бы это происходило, они бы почувствовали.

— Они у тебя что, сразу во всем Останкино были?

— Кирилл Андреич, я думал, что ты мне доверяешь. Вроде мои люди тебя не раз выручали. Я тебе говорю, что такое они бы из Ясенево учуяли. А они клянутся, что ничего, кроме этого сраного геопатогенного фона.

— То есть супергипнотизер исключен, если твои экстры не облажались.

— Да. Не было ни супергипнотизеров, ни группы экстрасенсов.

Васютин задумался:

— Значит, Федя, теоретически есть два варианта. Либо это что-то посложнее гипноза… но тут, прости, я не специалист… Либо что-то куда более простое. Нет самого главного ответа. Что происходило с этими пятьюдесятью тремя в сугубо физическом смысле, под гипнозом они были или нет — неважно. Ни одного трупа, ни одного живого. И ни одного свидетеля. Ты что по этому поводу думаешь?

— Я думаю, Кирилл Андреич, что версии появятся, когда это все продолжится.

— Ты думаешь, что продолжится?

— Да, уверен. Пока цель не будет достигнута.

Они молча уставились в разные стороны площадки. Спустя минуту игра началась.

— Предлагаю честную сделку, — после долгой паузы сказал Васютин.

— Честная не значит выгодная, — заметил Федя.

— Не ссы, Федор, не прогадаешь.

— Слушаю, товарищ подполковник.

— Информационный обмен по этой теме.

— Боюсь, вам нечем меняться.

— Ошибаешься, дружище. Ты, конечно, молодчина, смотришь в корень. А сколько всего пропавших — не знаешь. Даже немного обидно за тебя.

— Пятьдесят три человека, Кирилл Андреич.

— Это тебе менты сказали?

Малаев кивнул.

— Но мы же с тобой — не менты. А, Федь?

— Идет, мое честное слово.

— Отлично, старина. И мое честное. Так вот, пропавших пятьдесят пять. Об исчезновении двух человек родственник не заявил властям.

— Двое из одной семьи? Это что-то новое. Беру свои слова обратно.

— Да, и заодно забирай обратно свое утверждение, что все они зрелые люди. Девочке Алисе, которая пропала двое суток назад вместе с папой Лешей, всего шесть лет. Вот так!

— Значит, отец и маленькая дочь. Есть над чем подумать, — немного растерянно произнес Малаев в трубку отключенного сотового, который он продолжал держать у уха.

— Ты, Федя, осторожнее, — ухмыльнулся Васютин. — Так много по мобильнику говорить нельзя. Мозг вскипит. — И, тут же вскочив со скамьи, заорал, хватаясь за голову:

— Да на хрена же пас назад, когда он под кольцо открытый бежит!

И, тяжело плюхнувшись на скамью, разочарованно протянул:

— Ну, братцы… Этак вам с ЦСКА никогда не сыграть.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ДВЕНАДЦАТОЕ

Черный как смоль, красивый, могучий жеребец несся во весь опор по лесной тропе, покрытой молодой травой, пробивающейся через прошлогодние гнилые листья. С его морды слетали хлопья пены, попадая на вороную гриву, развевающуюся в урагане стремительной скачки. Тщетно стараясь убежать от хлестких ударов плетки, раз за разом обжигающих его бока, конь заходился в неистовом галопе. Его наездник, в кожаной кирасе, черных шароварах и алых сапогах, пригнулся к самой шее скакуна, словно врос в тело бегущего животного. Человек тоже был красив и могуч. Даже масть у них была одна — черные волосы сливались с конской гривой. Глаза обоих были налиты кровью. И безумны.

Вслед за лихим всадником, с трудом поспевая за ним, скакал его отряд. Всего на лесной тропе людей было около тридцати. Все они были чем-то неуловимо похожи. То ли предчувствием дикого пьянящего веселья, которое светилось в их глазах, то ли предвкушением скорой расправы, запах которой щекотал их ноздри. Но имелась и одна явная примета, указывающая на то, что они связаны одной клятвой, и клятва эта замешана на крови. К седлу каждого были привязаны скрещенные метлы, увенчанные отрубленными собачьими головами. Любой, кто встретил бы их в весеннем лесу, мог бы поклясться, что мимо него на полном скаку пронеслись всадники самой смерти.

Отряд опричников во главе с командиром Орном, что прибыл из далекой немецкой земли в услужение русскому царю, ворвался в Осташково со стороны реки Копытенки. В селе началась паника — от одних лишь рассказов про зверства «псов государевых» волосы вставали дыбом. Те, кто попадал под их карающую руку, молился о легкой смерти от удара саблей. Да и петля была бы желанным исходом, спасающим от смерти на колу, четвертования или от разрыва лошадьми. Случалось, что верные слуги царя жгли заживо целые семьи, со стариками и малыми детьми, сперва искусно вспоров животы и отрубив пальцы.

Но в тот день высшие силы были милостивы к крепостным обитателям Осташкова. С шашками наголо, пересвистываясь и улюлюкая, опричники проскакали мимо насмерть перепуганных крестьян — спешили к барскому имению. Их целью был владелец поместья и все, кто имел к нему какое-либо отношение, от членов семьи до последнего слуги.

Когда всадники достигли пределов боярского дома, невинная кровь хлынула тугой струей, до краев наполняя чашу родового имения боярина Сатина. Как только первая отрубленная голова покатилась, подпрыгивая, по пыльному двору, оставив позади себя дрыгающее ногами тело, дворня боярского дома в селе Осташково услышала то, что боялся тогда услышать каждый на Руси.

— Да будет исполнена воля государева! — протрубил зычный бас, перекрывая звуки резни: вопли ужаса, мольбы о спасении и просьбы о пощаде, предсмертные хрипы умирающих, детский плач, конский топот и ржание, гогот убийц и свист рассекающих воздух клинков.

— Смерть изменникам! — на все лады отзывались ему голоса в разных сторонах двора. Опытные каратели действовали четко, преграждая жертвам пути к бегству и в то же время оттесняя их в ту сторону, где несчастных ждала острая сабельная сталь, зажатая в беспощадных сноровистых руках. Не прошло и минуты, как подворье, состоявшее из барского дома и нескольких второстепенных построек, затихло, наполнившись обезглавленными телами.

Вдруг адский вопль прорезал двор. Это рукодельница Алевтина, метавшаяся в поисках спасения, увернулась от сабли всадника. Вместо того чтобы разом расстаться с головой, она сперва потеряла руку, отрубленную чуть ниже локтя. Истошно крича, чернавка закружилась вокруг себя, пытаясь схватиться уцелевшей рукой за обрубок, щедро поливающий двор кровью.

— Не тронь девку, Порфирий! Пущай она нам сперва спляшет! — прокричал кто-то из опричников. Остальные захохотали в ответ.

— Негожую православному человеку забаву отыскали, — прогрохотал бас, что возвещал о воле государевой, когда слетела с плеч первая голова. Голос принадлежал пузатому опричнику с седой окладистой бородой. Возрастом он был старше остальных. Пришпорив коня, бородач направился к Алевтине. Поравнявшись с рукодельницей, уверенным движением он обезглавил ее и победно поднял саблю, насадив на нее голову, зияющую раскрытым ртом. Удаль старшего отряд встретил одобрительным гулом.

Сегодняшний набег не дарил им должного веселья, ведь обходился без «красного петуха». Нещадно убивая обитателей опального Осташкова по приказу самого царя, они не смели тронуть имущества и крепостных — имение было даровано государем их командиру.

Такая щедрость самодержца имела две причины: явную и скрытую. Орн усердно служил русскому царю, исполняя самые зверские приговоры из всех, что доводилось вершить опричникам. А скрытая причина этого дара была ведома лишь Грозному, да кровавый пес его Скуратов догадывался, за что Орну достались такие дары. Немец был чернокнижником: в Христа не веровал, а поклонялся рогатому и скандинавским языческим злобным духам, коих и сами бесстрашные викинги изрядно побаивались, а их потомки старались не вспоминать. В холодную темную Русь из просвещенной Европы Орн сбежал главным образом потому, что опасался инквизиции, которая давно заготовила для него несколько вязанок отменного сухого хвороста. Да и здесь кромешник старался, чтобы о его занятиях не прознали.

Даруя Орну Осташково, место болотистое и для житья не благополучное, Иоанн Васильевич хотел, чтобы логово колдуна находилось как можно дальше от стольного града.

Пока основная часть отряда «псов государевых» вершила казнь во дворе, Орн с пятеркой отборных живодеров орудовали в боярском доме. Оттуда доносились истошные, переходящие в предсмертные, крики. Когда потеха на подворье была еще в самом разгаре, Орн, распахнув пинком дверь жилища Сатиных, появился на крыльце.

Немец явно не испытывал того дьявольского веселья, которым обычно упивался во время налетов. Он тяжело дышал то ли от усердной работы во славу своего иноземного царя, то ли от бешеной злобы, исказившей его резкое скуластое лицо. Был он бледен, зеленые глаза беспокойно рыскали в поисках жертвы. Черные длинные волосы опричника, щедро политые чужой кровью, спутались и прилипли ко лбу, испачкав его красным. Редкая, с проседью борода торчала в разные стороны, а причудливый серебряный медальон с кровавыми рубинами, висевший поверх кожаных доспехов на массивной цепи, был закинут на плечо. Одна рука его скрывалась в дверном проеме, из которого слышались слезные бормотания. Широко шагнув с крыльца, Орн вытащил из дома старосту Мартына, держа его за длинную бороду, некогда благообразно седую, а сейчас розовевшую от крови. Лицо старика было разбито так, что узнать его было не просто.

— Чай, никак староста пожаловал, — хищно протянул кто-то из опричников в предчувствии скорой расправы. Некоторые мясники из отряда Орна в прошлом были «лихими людьми» — разбойниками, ушедшими в леса из-под крепостного ярма. К старостам они относились по-особому, а потому тем редко удавалось умереть быстрой смертью.

— Сей паскуда — мой, его порешить не велю! — с грубым акцентом рявкнул Орн. Наклонившись к Мартыну, он приподнял его за бороду и, приставив к горлу тонкий обоюдоострый нож, спросил:

— Живота не погублю, коль ответствуешь, куда боярин подался, Алексеем Сатиным нареченный. Волю дарую, коль заарканю собаку. Разумеешь?

— Разумею, боярин. Истинно, всем, об чем ведаю, об том и ты ведать станешь, Христом Богом клянусь! — плаксиво зашепелявил староста, шамкая осколками выбитых зубов. — Не губи живота, не убий!

— Глаголь, пес презренный! — встряхнул его за бороду опричник.

— Боярин как проведал, что опричники в селе, так на коня вскочил и был таков.

— Один?

— Да.

— При суме был али как есть?

— При суме…

— Куда в сей земле податься мог, разумеешь?

— Не могу знати, боярин, не погуби! — завизжал Мартын, пытаясь упасть немцу в ноги.

Тот занес над ним нож, прикрикнув:

— Ответ держи, скотина! Где на земли сей схорониться возможно?

— Место тут гиблое, болота проклятые окрест. В прежний год пять душ крестьян сгинули, а они, почитай, с малых лет тут обретаются. Токма единой тропой в лесу схорониться возможно. По праву сторону от пашни, что вона в тех пределах. А от тропы той болото, кое надобно левой стороной пройти да вправо на тропу. По оной возможно до дороги прибыти. Разумею, в те края боярин и направился.

Бросив старосту, Орн гаркнул:

— Емеля, Никодим, Сташка, Демьян да Митька Резвый, со мною в погоню! Миколка! Этого паскуду под замок до моего веления.

И зашипев что-то на немецком, вскочил на коня. С пронзительным посвистом, заглушающим топот копыт, шесть всадников ринулись из ворот в погоню за Сатиным.

Стоит сказать, что как только Алексей Алексеевич получил известие о том, что Адашев взят под стражу и закован в кандалы в крепости Дерпт, сразу же отправил детей и жену с обозом и несколькими верными людьми в потаенную избу в глухой деревне в тридцати верстах от Козельска. Не на шутку страшась царской опалы, он все же надеялся, что его заслуги смягчат государя и до кромешников дело не дойдет. Однако Сатин держал коня наготове, а золото, серебро, жемчуг и камни, что были нажиты за долгие годы, сложил в надежный сундучок. Тайник, в котором можно было уберечь сокровища, он подготовил давно, памятуя о непостоянстве царской милости, способной в мгновение ока обернуться жестокой опалой.

Заслышав опричников, въехавших в Осташково, благо ветер дул со стороны села, он тут же бросился прочь, прихватив свои богатства. Скача мимо той самой пашни, о которой говорила ему в саду богомолица, он с горечью вспомнил ее слова. «Эх, Алешка, Алешка… Борода бела что снег, а ума не нажил, токмо гордыню. Богомолице, что вещуньей слывет, не внял, старый пень. А ведь мог бы и отвести лихо, коли пашни пахать бы не стал. Гордец непотребный!» Подумав так, стал беспрерывно читать «Отче наш» и «Богородицу», подгоняя коня и мысленно крестясь.

У Сатина была изрядная фора, и он надеялся ее использовать. Лесом, по тропинке, причудливо петляющей меж болот, намеревался он выехать из Осташкова в соседние владения, на окраине которых был у него человек, немало обязанный ему в прежние годы. А там… Оставалось только справить подводу с каким-нибудь дрянным товаром и купеческую одежу и пробираться в Козельск, к семье.

Пустившись в погоню, Орн понимал, что Сатин уже не близко, да к тому же в топких болотистых лесах, которые тот худо-бедно знал. Любой другой скорее остановил бы погоню, побоявшись сгинуть в болотах, жадных до душ незнакомцев, случайно попавших в эти края. Но Орн продолжал пришпоривать коня, увлекая за собой в глубь опасного леса соратников. Сжимая висящий на груди медальон, он молился Люциферу и еще целому сонму скандинавских демонов, которые помогли викингам завоевывать обширные земли много веков назад. Сейчас потомки рогатых варваров молились Христу и его святым. Стало быть, демоны остались без просящих, скучая без дела. А значит, они обязательно услышат его, протянув свою когтистую лапу. Да и Люцифер, получивший от него немало христианской крови на свой алтарь, не должен был отвернуться от верного немца. А потому Орн, смеясь над своим страхом, все дальше вторгался в самые опасные пределы своих новых владений.

Меж тем тропинка становилась уже, а едкий болотный запах перерастал в зловоние. День близился к закату, хотя до настоящей темноты было еще далеко. Отряд перешел на шаг. Лошади заметно нервничали, несмело ступая по тропе, которая уходила за раскидистые кусты, причудливо изгибаясь. Дальше она ныряла в широкое болото, от которого веяло верной гибелью.

Опричники остановились, выжидающе глядя на своего командира. Его конь тянул ноздрями болотную вонь, перетаптываясь и встряхивая гривой.

— Шесты рубите! — бросил им через плечо Орн, спешившись и взяв жеребца под уздцы. Кое-кто из отряда перекрестился, с ужасом представляя, как пойдут они в топкую пузырящуюся трясину. Когда застучали топоры, срубавшие молодые деревца, немец резко вскрикнул:

— Тихо всем!

Опричники замерли. Лишь фыркали лошади, да ветер скрипел стволами деревьев. Орн взялся за медальон и закрыл глаза, простояв так с минуту. Резко обернувшись к застывшему отряду, он спросил:

— Чуете?

И снова замер. Дородный хлопец Емеля, из беглых монахов, боязливо тронул его за рукав.

— Сдается, лошадь, — прошептал он. Орн довольно кивнул, облизал палец и поднял его, определяя направление ветра. Чуть повернувшись, он снова прислушался.

— Там! — прошипел кромешник, указывая в сторону от болота, и вскочил на коня.

Тревожное напряжение на лицах опричников сменилось облегчением. Они резво оседлали коней и поехали за Орном, который искал объездную тропу, не выпуская из руки медальона. Колдовство ли ему помогло, или просто удача была на его стороне, но отряд быстро нашел тропу, ведущую прямо туда, откуда ржание лошади слышалось совсем отчетливо.

Вскоре они уже стояли вокруг лошади, которая наполовину скрылась в смертельной жиже. Дергаясь всем телом, она панически ржала, запрокидывая голову вверх, словно прося небеса о спасении. На вязкой тропе, покрытой влажной землей, виднелись свежие следы сапог. Опричники пружинисто рванули вперед, словно нетерпеливые охотничьи псы, чующие скорую агонию жертвы.

Алексей Алексеевич Сатин бежал по болотистому лесу, прижав к себе холщовый мешок, из которого выпирали ребра тяжелого сундучка. Он не стал прятать часть сокровищ в тайнике, как хотел сделать это раньше. Когда лошадь споткнулась на скользкой тропке, съехав задними ногами в болото, он ясно понял, что больше в осташковский лес никогда не вернется.

Надрываясь что есть сил, он все еще старался бежать. Немолодое, грузное и одышливое тело не слушалось боярина, словно было в сговоре с преследователями. Удалая скачка, которая была ему явно не по годам, сильно вымотала Сатина. А когда он побежал, стало еще хуже. Пот заливал глаза, а сердце рвалось наружу, будто хотело само броситься вперед, оставив позади своего неповоротливого хозяина. На самом деле он уже даже не бежал, а тяжело шагал по склизкой тропинке. Оступившись, беглец упал. А вскочив, понял, что сбился с пути. По его разумению, он давно должен был пройти опушку, от которой по кромке оврага потянется узкая дорожка. Она-то и должна была вывести его прочь от болот к спасению. Ужас разом объял его, а между кустов померещился силуэт старухи. Собрав остаток сил, Сатин, подгоняемый страхом, коловшим его прямо в сердце, попытался бежать. Но снова упал, а когда стал тяжело подниматься, тогда и услышал.

Это был звук погони. Он доносился прямо из-за спины, уверенно приближаясь. Боярин перекрестился. Хотел было свернуть с тропы, но, пометавшись из стороны в сторону, понял, что вокруг лишь трясина. Тогда Алексей Алексеевич признался себе, что пришла пора помирать. Да не просто, а долго и мучительно. Проклиная старуху, он вдруг представил, как станут опричники гулять да бесчинствовать на его деньги. Взглянув на мешок, он вынул из него сундучок и бросил в топь болота, вложив в бросок все свои силы.

Несколько мгновений спустя он увидел черную лошадь, которая шла рысцой во главе отряда его убийц. Всадник, что был на ней верхом, казался сущим дьяволом. Упав на колени, боярин стал громко молиться, размашисто крестясь. Не успел он в третий раз осенить себя крестным знамением, как был сбит с ног ударом сабельных ножен. В ту же секунду краешек сундучка, еще торчащий из трясины, навсегда скрылся от людских глаз.

Слабое сердце, измотанное неудачным бегством, оказало боярину Сатину неоценимую услугу. Когда Орн начал пытать несчастного, не торопясь, терпеливо, со знанием дела, оно сначала бешено заколотилось. Затем стало стучать невпопад. Потом прерывисто дернулось и встало. Душа боярина взмыла над Осташковом и понеслась в сторону Козельска.

Раздосадованный, Орн был вне себя от злобы. Выкрикивая что-то на немецком, он пнул случайно подвернувшегося Сташку. Выругавшись, теперь уже по-русски, приказал возвращаться. Но… приказать было куда проще, чем вернуться.

Через час тщетных попыток напасть на нужную тропу Орн понял, что они заблудились. Тем временем совсем стемнело. Послышались раскаты близившейся грозы. Страх начал овладевать опричниками, хотя они и старались держаться как подобает неистовым «псам государевым». Орн бормотал что-то на родном языке, сердито вглядываясь в тьму, накрывшую лес. Если бы его приближенные понимали немецкий, они бы услышали, что говорил начальник: «Демоны прогневались на меня, Люцифер отвернулся. И немудрено. Мои жертвоприношения стали редкими. В последний раз я принес в жертву какого-то блохастого волка. А ведь они не питаются жизнями тварей, только людскими. Может быть, демоны прогневались на меня, когда увидели этого проклятого волка? Да, так и есть. Надо загладить вину. В полнолуние я должен служить Люциферу мессу. И принести в дар моему Господину жизнь. Это будет дитя. Обязательно дитя!»

В тот момент, когда он решил во что бы то ни стало исполнить ритуал, сверкнула молния, причудливо осветив деревья. Приняв это за добрый знак, Орн схватился за медальон, прося о пощаде и умоляя рогатого вывести его из леса. За остальных он не просил, ведь они были христианами.

Следующая молния полыхнула так ярко, что лошади дернулись, испуганно заржав. Раскат грома, последовавший за ней, будто разорвал само небо. Лошадь Демьяна, протяжно заржав, круто встала на дыбы, вытянувшись почти вертикально. Не удержавшись на задних ногах в склизкой грязи, она с размаху рухнула на спину, подмяв под себя седока. И тут же вскочила вместе с оглушенным опричником, который висел, запутавшись ногой в стремени. Сташка, бывший ближе к Демьяну, пнул своего коня в бока, стараясь поймать под уздцы вскочившую лошадь. Да промахнулся, лишь сильнее испугав животное, бросившееся в темноту, не разбирая дороги. Неся на себе бесчувственного всадника, голова которого билась об землю, лошадь на полном скаку врезалась в густые кусты и остановилась.

Поймав трусливую кобылу, опричники вынули Демьяна из стремени. Опытный Никодим, лишь только ощупал голову товарища, понял: Демьян мертв. Череп его был проломлен.

— Истинно, братцы, лес сей бесовский! Демьяна за боярина забрал, — испуганно крестясь, сказал Стешка.

— Правда твоя! Бесовский, — загудели опричники, садясь в седла.

И лишь Орн ничего не сказал, хотя и обрадовался, что лес забрал эту жизнь. Теперь колдун был уверен: они выберутся из гиблого места. Огнивом Никодим зажег факела, и отряд двинулся дальше, браня смертельную топь и прося заступничества у Богоматери.

Из леса они все-таки вышли. Правда, не все… Их главный кошмар этой ночи был еще впереди.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ТРИНАДЦАТОЕ

Над Оптиной пустынью раскинулся весенний вечер. Его прохлада напоминала о том, что зима покинула этот край совсем недавно, чтоб вскоре вновь вернуться к его обитателям. Братия, призванная прозрачным колокольным звоном, стекалась на вечернюю службу со всех пределов обители. Черные рясы монахов скрывали радости и горести прошлого, не позволяя им отвлекать священников от новой жизни. Некоторые из них так лихо прожили девяностые, что только под рясой и можно было спрятать отголоски тех лет.

Казалось бы, монашеское одеяние просто создано для того, чтобы уничтожать индивидуальность, превращая людей в безликую толпу. Но если присмотреться внимательнее, то оказывается, что скромная ряса ни в коем случае не вредит людской уникальности. Даже напротив — подчеркивает ее. Как? Заставляет смотреть в лицо. Когда смотришь в лицо человеку, в его глаза, которые есть зеркало души, ловятся малейшие изменения мимики. Вот тогда действительно видится человек — неповторимое творение Божие.

Среди множества этих творений, идущих на вечернюю службу в Оптиной пустыни, одно выделялось особенно ярко. Все, кто видел его впервые, обязательно провожали взглядом этого былинного богатыря. Было в нем больше двух метров росту, а лицо русского северного типа покрывали шрамы, часть которых скрывала огненно-рыжая борода. Длинные седые волосы, собранные в тугой хвост, делали обладателя еще больше похожим на древнерусского воителя.

Звали колоритного монаха отец Алексий. В миру — Алексей Игоревич Стрешнев. Ему было около тридцати пяти, но из-за бороды и седины выглядел он гораздо старше. В монахи постригся пять лет назад и за эти годы стал заметной личностью в обители. И внешность здесь была ни при чем. Он виртуозно, сугубо интуитивно находил единственно верные слова для каждого прихожанина, который обращался к нему за помощью. Дети фанатично обожали его, впитывая и обдумывая каждое слово пастыря. Однажды армянский католикос, будучи в гостях у РПЦ, услышал его проповедь для детей. Когда отец Алексий закончил, иерарх долго молчал, явно о чем-то размышляя. Кто-то из свиты спросил его, о чем он так задумался, и католикос озадаченно ответил:

— Никак не могу понять… Простота проповеди этого монаха граничит с гениальностью. Или ее гениальность граничит с простотой?

Его дар проповедника восхищал и удивлял многих. А ведь до обители у него даже не было высшего образования. Сам отец Алексий знал, из каких семян растут его проповеди, но никогда не говорил об этом.

Прежде чем стать монахом, отец Алексий был убийцей. Он относился к самой страшной их разновидности — к убийцам лицензированным. Звание, боевая задача, приказ — все эти формальности не дают человеку всецело осознать, что с ним произошло. Разум твердит тебе: «Ты отважный солдат, защищающий…» Хорошо, если Родину, а не стоимость барреля Brent! А человеческое сострадание, табу и нормы морали причитают паническим шепотом: «Парень, ты убил человека! Переступил такую черту, к которой даже подходить не надо. И повернуть судьбу вспять невозможно. Твоя жена спит с убийцей, убийца целует твоих детей. И что будет дальше?» Телевизор уверяет тебя, что ты герой. Да ты и сам это понимаешь. А приятель, случайно узнав о твоем прошлом и поняв, что ты лично, своими руками… Приятель бледнеет и прячет глаза. Ты для него — человек за чертой. Добрый, умный, ни в чем не виноватый… Но — другой. А хуже всего то, что этот конфликт… Он неявный, он глубоко внутри. Панический шепот не так просто услышать, а приятель и сам не всегда понимает, почему ваши отношения изменились.

Все это может зреть и расти внутри человека всю жизнь. А может вырваться наружу, послав его в «Макдоналдс» с помповым ружьем.

Отец Алексий хлебнул войны с избытком. Первая чеченская кампания, грызня между абхазами и грузинами, гражданская война в Югославии… На его счету были десятки жизней. Он убивал в упор, с больших расстояний, ножом, руками, оптом и в розницу. И так или иначе, спрашивал себя — кто же он такой? Герой или некто за гранью? А когда нашел ответ, ушел в монастырь — молиться за убитых им врагов, проповедовать детям да удивлять заезжих армян. Ушел в другую жизнь, где про убийство все однозначно ясно. За прошедшие пять лет монашества он лишь пару раз покидал пределы обители, с опаской и ненадолго возвращаясь в прежний мир.

Однако все в этой жизни меняется, хотя порой и незаметно. Случилось так, что в один из нелегких, но светлых дней своей монастырской жизни отец Алексий повидался со старшим братом Серегой. Монах был бы безмерно счастлив обнять его, вдыхая почти забытый запах родного человека. Но саудовский снайпер, что был на заработках в Чечне, раз и навсегда избавил их от такой возможности. Удалось лишь поговорить.

Монаху снилось, что он раздает послушникам строительный инструмент, ведь братия своими силами реставрировала часовню в обители. И вдруг в одном из послушников он узнал брата. Тот слегка постарел, словно продолжал жить где-то рядом обычной земной жизнью.

— Братишка пожаловал! Вот так радость негаданная! — расплылся Алексий в счастливой улыбке. Отдавая Сережке мастерок и ведро, он отчетливо понял, что спит.

— Привет, хулиган! Как жизнь праведная?

— Да какая ж она праведная? Грешники мы, потому и в монастыре. Ты как? Счастлив? Нашел свой покой?

— Какой покой? Ты о чем? У меня же младший брат есть! Не было с ним никогда никакого покоя. То фломастеры утащит, то учебники казенные разрисует под хохлому, то зубы оставит на дискотеке.

Монах тепло рассмеялся:

— Серега, да брось ты! Вечно мне теперь эти фломастеры вспоминать будешь? Господь прощать велел. Слыхал об этом?

— Ему хорошо велеть! Ты у него фломастеры не таскал.

— Богохульник ты окаянный, — шутливо погрозил он Сережке кулаком.

— Он бы это так не воспринял, — предельно серьезно сказал брат.

Поняв, что тот имеет в виду, отец Алексий замер, стараясь справиться с нахлынувшим волнением.

— Да? — только и смог проговорить он.

— Точно тебе говорю. Он добрый, это правда. И с чувством юмора у него все отлично.

— Сережа, — дрожащим голосом протянул Лешка. — А ты… нет, то есть Он… Он…

— Да, Он нас любит, — помог ему брат, безошибочно услышав непроизнесенный вопрос. — Он от нас, конечно, мягко говоря, не в восторге. Не нравимся мы ему. А любить — любит.

— Не нравится? Ну, не мудрено. А что больше всего не нравится? А, братишка?

— Однако ж вопросы у тебя, отец Алексий! Это ты у Него спроси. Не понимает Он нас, вот что… Причем частенько.

— Ты что, Сереж? Как это — не понимает? Он же Создатель!

— Эх, Леха… Наверное, потому и не нравимся, что он Создатель, а понять не может.

— Серега, слушай, — вдруг заполошно затараторил монах. — Сон всего несколько секунд снится, я в любой момент проснусь. А мне очень надо… Ты пример привести можешь, как он нас не понимает, а?

— Пример, говоришь… Только учти, по своему разумению скажу. Если я помер, это еще не значит, что Божьи помыслы вижу. Пример, значит… Ну, вот ты — монах. Воин Христов, так?

Лешка поспешно кивнул.

— Должен за Божье дело бороться. Каждый день, по крупице. При любой возможности. И вокруг тебя бушует современная жизнь, где этих возможностей много, даже слишком. А ты, отец Алексий, уже пять лет сидишь за стенами монастыря, где все очень правильно и благополучно. Я, Лешка, не Господь. И уверен так же, как в том, что я не Господь, что Ему это тяжело понять. Вернее, понять-то просто… Принять тяжело.

— Так ведь… — робко попытался возразить отец Алексий, но брат перебил его:

— Ты только не думай, что я тебя обвиняю! Такая работа, что ты наедине с собой провернул, не каждому под силу. Это просто пример. Может, не очень удачный. Я знаю, что у тебя паства, что малышам слово Его несешь. Так что не принимай на свой счет, ладно?

— Ага, ладно, — торопливо ответил Лешка, собираясь тут же задать еще один вопрос.

Но брат опять перебил его:

— И вот еще что, Леха. Ты бы хоть сана своего постеснялся, что ли… Ведь стыдоба, хоть жмурься!

— Что такое? — недоуменно спросил священник.

— Да ты себя послушай, отче! Сон, мол, всего несколько секунд снится. Ты бы еще сказал, что это ученые доказали. Сколько Ему надо, столько твой сон и будет сниться. Я, мол, в любой момент могу проснуться. Когда Ему угодно будет, тогда и проснешься. Леха, ты ж священник истинный, а не служитель культа!

— Ну, я ж говорю — грешник. А ты про жизнь праведную… Истинно верую, и вера всегда со мной рядом. А должна быть внутри меня, — грустно ответил Алексей.

— Раз ты это понимаешь, значит — обязательно будет.

Монах понял, что брат собирается уходить. Бессильные слезы подобрались к горлу.

— Отец вчера елку выкинул, что с Нового года стоит, а ведь март заканчивается, — неожиданно сказал Серега.

— Обычное дело, всегда так было, — настороженно отозвался Лешка.

— И правда. Но есть нюанс. Папа чуть выпивши был. Елку прямо в помойку и выкинул. Вместе с кадкой. Кадку эту мамуля очень любила.

— Ходил на помойку-то?

— А как же! Елка на месте. Правда, без кадки.

— Чем закончилось?

— Разосрались в дым, как малые дети.

— Да помирятся, — уверенно успокоил Леха себя и брата. — Больше сорока лет вместе. И сдалась матушке это кадка, чтоб ее…

— Ладно, Лешка… Пойду я, брат. Пора уже.

— Серега!.. Приходи еще, а?..

— Приду, раз зовешь. Береги себя, отче, — с чуть заметной иронией сказал покойник, повернулся и пошел. Обыденно так, без потусторонних фокусов, будто и не умирал.

Пройдя несколько шагов, остановился, легонько шлепнув себя рукой по лбу. Весело ухмыльнувшись, возвратился к брату, который провожал его мокрыми синими глазами. Подойдя к отцу Алексию, сунул ему в руку мастерок.

— Мне он там не нужен, — сказал Серега, слегка улыбнувшись. — А инструмент-то, поди, казенный. Смотри, ведро не потеряй, простофиля… — и очень серьезно добавил: — С кадкой придумай чего-нибудь, лады? Ты ж воин Христов.

Он стал быстро удаляться, что-то бормоча себе под нос. Лешка смог разобрать только ворчливое: «Сон у него, видите ли, несколько секунд длится».

На душе у монаха вдруг стало тепло и радостно, отчего улыбка сама появилась на его спящем лице. С ней и проснулся.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ

Отряд опричника Орна плутал в гиблом болотистом лесу близ села Осташкова. Вотчина немца, которой он завладел лишь пару часов назад, мстила новому хозяину за пролитую кровь и посеянный ужас. Ночная темень будто сговорилась с грозой, которая щедро поливала всадников, норовя затушить спасительные факелы. Узкие, едва различимые тропинки походили одна на другую и путали их. Не раз уже казалось опричникам, что болото позади. Жаждавшие выбраться из этого проклятого леса, они пришпоривали коней, чтобы на полном скаку наткнуться на прежнюю топь. Раз за разом Орн призывал злобных духов, с которыми был накоротке, умоляя вызволить его из этой западни.

Наконец всадники увидели широкую тропу, отлично просматривающуюся в свете факелов. За ней проглядывал редкий полесок, который отделял их от поля. А уж по нему-то они выйдут к боярскому дому, где станут они гулять и куражиться, упиваясь допьяна бесовским вином — властью над людскими жизнями.

В который раз пустили они своих коней в галоп. Резво оставили позади тропу, которая на этот раз не обманула. За ней и впрямь были полесок и желанное поле. И лишь неглубокий овраг, в который оно утыкалось, отделял их от освобождения из колдовских пут осташковских болот. Презрев столь мелочное препятствие, трое самых удалых и горячих опричников, стеганув коней плеткой, ринулись вперед, чтобы перескочить овраг одним махом. Искусные всадники, они были уверены в лихом прыжке и не чуяли беды.

Зато беда чуяла их. Она притаилась на самом краю оврага, в том самом месте, где лошадь начнет прыжок, изо всех сил отталкивая ногами твердую землю. Да только если б земля была твердой… а не мокрая мягкая глина, заваленная листвой. Три лошади, неся на себе седоков, почти одновременно ударили копытами в хлипкий край оврага. От удара он обвалился, сползая вниз. А вслед за ним и жеребцы с наездниками рухнули в рукотворную яму, в очертаниях которой лишь мерещился овраг.

Удушливый смрад ударил всадникам в нос, замутняя рассудок. И то было лишь начало. В тот же миг яркая молния, прорезавшая грозовое небо от края до края, озарила общую могилу, в которую угодили опричники. Истлевшие осклизлые останки безбожников и разбойников, что свозили сюда с окрестных селений, наполняли яму почти наполовину, отчего во тьме она казалась неглубокой. Лошади, рухнувшие в адский овраг, привели в движение ужасающую массу, словно подарив ей вторую жизнь. Обезумев, скакуны яростно били ногами покойничье месиво в попытке выбраться из дьявольской западни. Потревоженные мертвецы сплетались, цепляясь друг за друга костлявыми руками, изглоданными тленом. Некоторые из них торчали из жижи почти вертикально, другие, уйдя в нее по пояс, кренились вперед, будто готовились выползти прочь из своего позорного пристанища. Сташка и Орн, которые не успели прыгнуть, в ужасе застыли недалеко от ямы, держа факелы в руках и освещая безумную картину рыжим дрожащим пламенем. От этого казалось, что покойники затеяли языческую пляску, протягивая руки к своим жертвам, чтоб утащить их прямо в ад.

Задыхаясь в смертельном смраде, Никодим, провалившийся по грудь в самом центре ямы, испустил хриплый вопль и обмяк, потеряв сознание. В беспамятстве, но еще живой, он завалился на бок. Гниющая толпа услужливо расступилась, принимая его в объятия. Емеля почти сразу нашел свою смерть, когда одна из лошадей, рвущаяся прочь из смрада, угодила ему копытом в голову. Из ямы смог выбраться лишь Митька Резвый, недаром получивший свое прозвище. Да только удалось ему это не сразу, а потому он отчетливо видел тянувшихся к нему покойников, освященных факелами и молниями. Вырвавшись из этого кошмара, он, покрытый зловонной слизью, бросился прочь без оглядки, обретя конец в трясине.

Лишь Орн и Сташка, перепуганные насмерть, смогли добраться до поля, минуя смердящую яму.

— Узрел гнев твой, Люцифер, — бормотал Орн по-немецки, когда они галопом мчались по полю. — И клянусь тотчас справить жертву, свершив обряд. Да явится мне милость твоя!

Кликнув Сташке, чтоб он остановился, опричник велел ему спешиться и сам слез с коня. Тот хоть и удивился, но повиновался приказу. Обняв его, Орн заглянул ему в глаза и молвил:

— Ты храбрый воин. И посему в болоте гиблом живот сберег вместе со мною. Будешь отныне первым воином моим и мне аки сын! И подле мя станешь жити во все лета, — громогласно прорычал Орн.

— Вовек верою служити тебе стану! — отвечал ему Сташка, не веря в свою удачу. И рухнул в ноги командиру.

Не успел он коснуться земли, как колдун уже выхватил меч из ножен. Вложив в могучий замах всю тяжесть своего тела, Орн обрушил острую сталь на шею того, кто лежал у его ног, исполненный благодарности. Ловко подхватив голову за волосы, он поднял ее, чтобы в последний раз взглянуть в еще живые Сташкины глаза. Скосив удивленный взгляд вниз и влево, словно ища свое тело, опричник пошевелил окровавленными губами, силясь что-то сказать.

Поцеловав голову в уста, Орн сказал:

— Благодарствую, добрую службу сослужил.

Залив медальон кровью, он приложил его себе ко лбу и опустился на колени, положив голову подле себя. Накрыв ее рукой, колдун принялся молиться.

Когда чернокнижник вернулся в боярский дом, там уже был порядок. Трупы убраны, кровь замыта, а от разгрома, что учинил он в поисках Сатина, не осталось и следа. Притихшие опричники смотрели на Орна со страхом и восхищением. Когда он не вернулся затемно, многие в мыслях уже похоронили его, зная о коварности местных болот. Сейчас командир стоял перед ними, словно воскресший из небытия.

— Боярин тот, собака, подле себя дружинных людей держал, — пояснил он молча собравшимся вокруг него кромешникам. — Добрая была битва! Да только я один живой. Другие на болотах сгинули. Вина тащите, вина!

Он тяжело откинулся на резном стуле, прикрыл глаза и улыбнулся. Решив завтра же искать место под мессу, остаток ночи он намеревался пить и куражиться. Когда на просторный дубовый стол принесли пищу, Орн жадно набросился на нее, но немного поев, насытился. Вспомнив про старосту, командир отдал его на истязание отряду. Прикончив большой кувшин забористой браги, он свалился спать. Всю ночь в саду боярского дома раздавались вопли старосты, с которым забавлялись мясники Орна.

На следующий день немецкий чернокнижник вступил в права хозяина Осташкова. Согнав всех крепостных, что жили в селе,басовитый пузатый опричник читал государев указ крестьянам, склонившимся до земли. Число их значительно убавилось, ведь многие сбежали сразу же, как узнали, что новый владелец — опричник, да еще из немцев. А те, кто не ушел, не знали, что отныне урожай и здоровая плодовитая скотина не так важны для нового боярина. Потому что они сами и есть урожай и скотина. И каждое полнолуние станет течь христианская кровь на медальон, что висит на шее у их нового хозяина. До полной Луны оставалось меньше недели. А вечером того же дня чуть живой Мартын уже сидел на колу посреди деревни. Орн искренне хотел позабавить своих крепостных, но лишь еще сильнее испугал их.

Полнолуние близилось. Место для мессы было выбрано по всем правилам — с помощью руки висельника. Оно находилось недалеко от боярского дома, за садом, в низине, где стояли три древних дуба. Под ними и решил Орн расположить жертвенник.

Приготовление к обряду шло полным ходом. Колдун ревниво относился к подготовке. Сам сколачивал кресты, выкрашивая их черной краской, мастерил факела, собирал и сортировал камни, которыми будут выложены символы. Сам выбирал жертву, как выбирают поросят на базаре.

За два дня до полной луны все символы были выложены, жертвенник установлен в ложбине между дубами, приготовлено место для котла. Бесовская утварь ждала своего часа. Двенадцатилетняя Аксинья, дочь стряпухи, еще не знала о своей участи. Она жила вместе с матерью в доме для слуг на боярском подворье. Опричники оставили им жизнь скорее по случайности, чем с умыслом. Теперь же Аксинью ждал жертвенник и кривой нож. Рукоятью ему служила человеческая кость, на которой была искусно вырезана голова козла.

Более всего немец опасался, что в момент черной мессы небо затянут тучи, не давая холодному лунному свету озарить лицо жертвы — это было непременным условием ритуала. Каждый день, удалившись в рощу, он молился о ясной погоде. Но утром назначенного дня небо было пасмурным, и над Осташковом пролился несмелый дождь, прибивший дорожную пыль и освеживший молодую листву. Однако к полудню развиднелось, и уж после того было ясно. Орн ликовал, предвкушая сытную кормежку для своего хозяина.

Действо началось чуть позже захода солнца. Несколько опричников из тех, кому Орн особо доверял, заняли места вокруг низины за садом, чтобы никто ненароком не потревожил их командира во время обряда. Сами они боялись даже взглянуть на происходящее. С тем, что Орн колдун, они давно смирились, хоть и были христианами. Их разбойничьим душам защита на этом свете (что Орн обещал им, покуда они будут подле него) была куда важнее, чем рай после смерти — на него они уже давно не уповали. Опричники стояли у истоков кровавых рек. А те текли по их судьбам, выбрасывая на берега памяти кости убитых и забирая новые жизни — невинных и виновных. И хотя помнили опричники о покаянии и всепрощении, но не верили, что такое может быть прощено. Страшась адовых мучений, они страстно хотели задержаться на этой земле и надеялись, что молитвы Орна продлят их скорый век еще на день, и еще на день, и еще… И потому в ту ночь, как и в другие подобные, они ревностно охраняли черную мессу немца.

А тот уже запалил факела, которые освещали пляшущим заревом перевернутые черные кресты, вкопанные в землю по кругу. Мерцающий неровный свет выхватывал из мрака белые камни, чьи холодные тела образовывали символы, знакомые лишь чернокнижникам. Костер уже лизал котел, что был подвешен на шпаге, лежащей на рогатинах. От огненных всполохов плясали тени на жертвенном камне, ожидавшем меж трех дубов свежую невинную кровь, которая должна была подарить силу обряду и мольбам колдуна, обращавшего на себя взгляд своего рогатого покровителя.

Когда вода в котле закипела, Орн, скинув с себя длинную черную накидку, что была на нем с самого рассвета, двинулся по кругу, чуть поводя плечами и издавая низкие гортанные звуки, в которых угадывалась латынь. Чуть пританцовывая, переходил от креста к кресту, дотрагиваясь до их верхушек загрубевшими от свершения бесконечных убийств и пыток пальцами. Круг за кругом ход его становился все быстрее, движения все порывистее, а клокочущие в горле звуки перерастали в пугающую песню. В ней слышались предсмертные стоны тех, кто закончил свою земную жизнь во время прошлых месс, во множестве свершенных Орном за долгие годы. Колдун словно собирал их вместе, напоминая своему черному хозяину, как много он для него сделал. Когда колдун начал шестой круг, он уже почти бежал, извиваясь всем телом, конвульсивно дергая головой и не прекращая гортанного пения, больше походящего на стоны раненого животного. Внезапно Орн рухнул на колени напротив жертвенника и замер. Через несколько мгновений, проведенных в мертвенной тишине, он рывком разогнулся, воздев руки вверх. И тогда…

Все Осташково, от боярского подворья до самой дальней трясины, накрыла волна низкого, вибрирующего звука, рожденного в черной утробе колдуна и вылетевшего из его горла.

— О-О-О-О-О-М-М-М-М-М-М! — завопил он, исторгая из себя сатанинский призыв. И тут же затих, вновь упав лицом вниз. Так лежал он довольно долго, пока новая гортанная песня, сперва еле слышная, не стала вскипать в его горле, словно пузырящееся дьявольское варево. Она клокотала, приподнимая и раскачивая тело чернокнижника. Потом вскинула его, одним махом поставив на ноги. Вновь понесся он вдоль крестов, содрогаясь в кошмарном танце, чтобы, описав шесть кругов, опять упасть ниц перед жертвенником. Когда Орн шестикратно повторил адову пляску, каждый раз изрыгая из себя вопль, приносящий кошмарные сны всем обитателям Осташкова, от младенцев до старцев, тогда, обессиленный, упал он, распластавшись на пентаграмме, выложенной из камней.

Казалось, он отдал всего себя этому страшному ритуалу. Но не прошло и нескольких минут, как он поднялся, тяжело дыша. Бормоча что-то на корявом уродливом языке, он кинулся за раскидистые кусты и тут же показался из-за них, неся на плече нечто громоздкое, завернутое в дерюгу. Его ноша тряслась, извивалась и сдавленно мычала, силясь закричать. Поднеся живой сверток к жертвенному камню, подле которого стояла глиняная плошка с измельченными травами, он бросил его на землю. Раздался приглушенный стон. Рывком сорвав ткань со связанной обнаженной Аксиньи, рот которой был туго забит кляпом, он аккуратно положил ее на жертвенный камень. Упершись лбом в край жертвенника, он принялся истово молиться, шепча заклинания, временами срываясь на короткий гортанный крик.

Девушка застыла, не то парализованная страхом, не то обездвиженная волей колдуна. А когда она, предчувствуя скорый конец, стала мысленно читать «Отче наш», умоляя о спасении, Орн замер на полуслове, почуяв неладное. Глянув на лицо жертвы, искаженное ужасом, он ласково улыбнулся, приложив палец к губам. После прислушался и, не почуяв более молитвы, продолжил свои бормотания.

Закончив, он одним прыжком вскочил на ноги.

— О-О-О-О-О-М-М-М-М-М! — вновь взревел колдун, выхватывая из-за пояса изогнутый нож с ручкой из берцовой кости его первой жертвы. — О-о-о-м, — выдохнул он еле слышно, вонзая лезвие в грудь Аксиньи. Ее крик, рвущийся сквозь кляп, смешался с хрустом перерезаемых костей. Тремя мощными движениями вскрыв грудную клетку девушки, палач обнажил бьющееся сердце. Жертва наконец затихла, потеряв сознание. — О-о-о-м, — снова выдохнул Орн, запуская руку в глубокий разрез на груди девушки. На мгновение замерев, чернокнижник чуть присел и, распрямившись, резко рванул еще трепыхавшееся сердце.

Кровь хлынула в разные стороны, обливая жертвенник густыми ручьями. А колдун, запрокинув голову, занес сердце над жадно распахнутым ртом, сдавив его что было силы. Брызнувшая кровь оросила его лицо и хищные желтые зубы.

Потом, зачерпнув пригоршню пахучей толченой травы, он смочил ее жертвенной кровью и двинулся к котлу, держа в зубах сердце Аксиньи. Наступал главный момент обряда. Ради него Орн служил эту мессу. Наклонившись над кипящей водой, он зажал сердце в кулаке. Резким круговым взмахом свободной руки отдал приказ факелам, которые разом потухли, хоть и находились далеко от повелителя. Теперь мессу освещал лишь тусклый огонь костра. Выдохнув короткое заклинание, он бросил траву в котел, который вспенился розово-синим. Вновь сжав сердце в зубах, Орн наклонился над кипящей водой и подставил свое лицо горячему пару. Он стоял недвижимо, не издавая ни звука.

Любой, кто увидел бы его, мог поклясться, что немец оставался подле котла. Так оно и было. Да только вокруг стало происходить нечто, что было незаметно простому человеческому глазу. Лишь тот, кто бился в неистовой пляске, кружась рядом с перевернутыми черными крестами, кто пел гортанную песню, мотив которой сливался с клекотом преисподней, тот, кто вырвал у невинной Аксиньи сердце, упиваясь ароматом ее смерти, лишь он мог увидеть то, что произошло в низине за садом.

Трава вдруг засветилась красным, словно раскаленные угли. А величавые дубы с треском распались в стороны, словно в страхе пригнувшись к земле. Меж ними, на жертвенном камне, прямо над раной, зияющей в груди Аксиньи, завертелся маленький черный вихрь. Крутясь все быстрее, он стал расти, завывая и сметая прочь жухлую прошлогоднюю листву. В его очертаниях медленно проступали мощные плечи и длинные ноги. На вершине вихря клубилось что-то плотное и настолько черное, что свет костра, достаточный, чтобы освещать все вокруг, не мог даже приблизиться к нему. Постепенно из клубящегося сгустка потянулись два тонких вьющихся, ниспадающих отростка.

Чернокнижник с протяжным стоном запрокинул голову и вжал ее в плечи. Лицо его исказила гримаса боли, но при этом оскал рта неуловимо походил на улыбку, будто боль эта была долгожданной и приятной.

Тем временем вихрь становился больше и приобретал более явственные очертания огромной фигуры. Раздался громкий треск, заставивший колдуна вскрикнуть, — кожа на его голове лопнула на темени справа и слева. И тотчас сквозь черную гриву волос показались два белесых выроста, которые стали стремительно удлиняться, чуть закручиваясь. Спустя несколько мгновений они являли собою массивные рога, уходящие острыми концами к лопаткам Орна. Тряхнув головой, он раскатисто захохотал, выкрикнув что-то на причудливом языке, не похожем ни на один из языков мира.

На месте вихря стояло существо исполинских размеров, разом походившее на человека, животное, птицу и ящера. Каждая часть его огромного тела объединяла в себе черты этих четырех Божьих созданий, но не являлось частью ни одного из них. Туловище ночного гостя, призванного Орном, было похоже на волчье, с острой грудиной и шестью сосками, но покрытое чешуей рептилии, хотя на боках виднелась черная жесткая шерсть. Из спины его торчали остатки того, что некогда было крыльями. Безжалостно оборванные, обрубки оканчивались множеством крохотных ладоней, то яростно сжимавшихся в кулаки, то пытавшихся схватить невидимую жертву. Короткие изогнутые лапы, растущие из мускулистых, неимоверно широких плечей, одновременно напоминали человеческие руки и ноги ящерицы с четырьмя когтистыми длинными пальцами. Ноги его тоже имели родство с людскими, но были поставлены, как у козла, и завершались крупными копытами с перьями, из которых торчали птичьи когти. Рогатая голова имела человеческие глаза и рот, между которыми виднелся массивный клюв, из которого высовывался раздвоенный змеиный язык. Треугольный лоб его был увенчан длинными винтовыми рогами, загнутыми назад к спине, совсем как те, что в мгновение ока выросли из головы колдуна. Узкая вытянутая нижняя челюсть, обрамленная длинной клиновидной бородой, более всего роднила его с козлом. Длинный толстый хвост химеры резко сужался к концу, заканчиваясь змеиной головой. Казалось, хвост жил своей жизнью, то обвивая стан существа, то возвышаясь над ним, хоть и был послушен хозяину, как ручное животное. Неимоверное создание преисподней было отвратительно в своей дьявольской гармонии, притягивая взгляд и ужасая одновременно.

Широко ступая, оно сошло с тела Аксиньи, которое лежало на жертвеннике, раздавленное весом гигантской туши. Тяжелой, но пружинистой походкой существо двинулось к Орну, который упал перед ним на колени и склонил голову, выставив вверх массивные рога. Подойдя вплотную, демон стремительно наклонился к нему, разинув огромный клюв и обнажив ряды острых зубов. Обдав колдуна свистом, переходящим в рык, он будто намеревался сожрать его. Но, разогнувшись, лишь дотронулся змеистым хвостом до его рогов, словно любуясь ими. Орн несмело поднял голову, восхищенно взглянув на повелителя. А тот расправил остатки крыльев, усыпанные ладонями, взмахнул ими, резко присел и стремительно крутанулся вокруг себя, чуть касаясь когтистыми пальцами раскаленной, светящейся травы. Огромный сноп искр поднялся от нее и, повинуясь движению крыльев демона, сжался в плотный огненный шар, замерший невысоко над землей. Изогнувшись всем телом, порождение ада дернулось в сторону шара, протянув к нему свои лапы и хвост, клацающий змеиными челюстями.

Искры послушно пришли в движение, образовывая картины дьявольского предзнаменования, которого так ждал колдун. Вскочив на ноги, Орн стал пристально всматриваться в них. Сначала в центре шара плясали неясные символы, но затем искры сложились в четкую картину, которая начала двигаться, оживая. Колдун увидел подводы в сопровождении всадников, спешащие по разбитой деревенской дороге. Присмотревшись, Орн узнал местность. С этой дороги он свернул на Осташково, когда ехал со своим отрядом на расправу с Сатиным. Искры смешались, чтобы тут же явить новую картину. Теперь огненный шар показал ему лицо купца, сидящего в одной из кибиток, что видел он до этого. В руках он сжимал ларец. Взметнувшись, искры очертили дугу и, роясь, сложились в образ перстня. Огненное видение стало расти, раздуваясь и приближаясь к лицу чернокнижника, словно хотело, чтобы он получше разглядел его.

Перстень был дивной красоты. На нем соединились солнце и полумесяц, окруженные молниями, вокруг которых вились замысловатые вензеля, сотканные из змей. Орн побледнел и зашептал что-то, как может только человек, узревший цель своей жизни.

Внезапно искры взметнулись высоко в небо и рассыпались. Чуть покрутившись в огненном вихре, они опять опустились перед лицом колдуна, мгновенно явив ему новую мозаику. На ней он увидел себя, стоящим над жертвенником у трех дубов. На камне лежал связанный мальчик, совсем еще дитя, от силы лет пяти. Демон, издав утробный рык, ткнул пальцем в ребенка и взмахнул обрубками крыльев, отчего искры рухнули к его ногам, впитавшись в раскаленную траву. Повернувшись спиной к Орну, адское существо двинулось к дубам.

И тут же рога колдуна стали быстро втягиваться в череп, причиняя ему сладкую муку. Выкрикнув в спину демону что-то на странном языке, Орн упал на колени, уткнувшись лицом в землю.

Подхватив раздавленное тело Аксиньи, химера вонзила в него свой клюв и, встав на жертвенник, начала рывками заглатывать еще теплую плоть жертвы. Когда трапеза была закончена, дьявольское создание окуталось клубами черного дыма, быстро растворяясь в нем. И окончательно рассеялось от дуновения ветра.

Орн остался один.

Очнувшись, он стоял над котлом. Последняя капля воды испарилась ровно тогда, когда колдун открыл глаза. Первые лучи восходящего солнца пробивались в низину сквозь густую молодую листву. Беспокойно оглянувшись по сторонам, опричник удовлетворенно потер руки. Вокруг все было так, как и должно было. Трава, еще несколько часов назад сверкающая сочной зеленью молодой жизни, теперь была желта, суха и мертва. А прошлогодние листья, плотным ковром лежавшие вокруг жертвенника, были разметаны ровным кругом, обнажая влажную землю. Но все это не имело бы для Орна ни малейшего значения, если бы тело Аксиньи лежало меж дубов. Бросившись к камню, он погладил широкие потеки запекшейся крови. И глухо расхохотался.

Покойницы на жертвеннике не было.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ПЯТНАДЦАТОЕ

Тяжелые монастырские ворота, скрипнув, закрылись за отцом Алексием. Впереди его ждали двести пятьдесят километров пешего пути, исполненного молитвами, случайными и желанными встречами, добрыми, равнодушными и злыми людьми, трудными словами и легкими поступками, печальными думами и светлыми мыслями. И верой в волю Всевышнего, которая дарит ему равенство с каждой песчинкой, что встретится на его пути.

Первые шаги от ворот обители были трудны и тягостны, но только Оптина пустынь скрылась из виду, как тут же образ ее поселился в его груди, чтобы всегда быть рядом. Он нес в себе ее храмы, колокольни, трапезные и свою келью. С этой ношей ему было легко и спокойно, словно бы не он ее, а она его несла его в Сергиево-Троицкую лавру, а оттуда в Москву.

Еще в обители много думая над словами покойного брата, Алексий жадно ждал той минуты, когда Господь даст ему шанс превратиться из доброго христианина в воина Христова. Не слушая лживую людскую логику, он надеялся на сердце, которое само позовет его тогда, когда настанет его час отправляться на битву.

Так и случилось. Лишь услышав о том, что в Москве необъяснимо пропадают люди, сердце позвало его в путь, призрев сомнения, сборы и тщательные приготовления. Отцу Алексию оставалось лишь получить благословление настоятеля. Он не думал о том, что станет делать, когда окажется рядом с людским горем, полагаясь на Промысел Божий. Монах знал, что должен быть там. И тогда Господь вложит в его руку меч. А пока в его руке был прочный посох, а за плечами котомка, хоть и небольшая, но способная вместить то мирское, что было ему необходимо. Монашеская ряса, ладно сидевшая на богатырской фигуре, защищала его лучше самой прочной кольчуги.

Дойдя до Калуги, он остановился у скособоченной торговой палатки, чтобы купить воды. Рядом с ней толклись трое пьяных парней лет по двадцати с небольшим. Сразу было и не понять, что пьянило их больше — водка или собственная злоба. В очереди перед отцом Алексием стояла ладная девчушка, круглолицая и синеглазая, с тугой светлой косой, она походила на героиню русских сказок, разве что одета была не в сарафан.

Когда очередь подвинулась и она стала ближе к пьяной троице, самый крепкий из них вскинул голову, уставившись на нее мутным рыбьим взглядом. Чуть пошатнувшись, он вдруг сделал широкий твердый шаг, в один миг оказавшись вплотную к девчонке.

— Пойдем, дура! Будешь приятное мужчине делать! — рявкнул он, пытаясь схватить ее за косу.

В следующую секунду окрестности Калуги наполнились истошным воплем. Его издал пьяный здоровяк, вмиг очутившийся на земле. Руками он схватился за лицо, по которому обильно текла кровь, сочась сквозь пальцы. Удар посохом, который нанес ему отец Алексий, был настолько сильным, что подарил несостоявшемуся кавалеру такой букет лицевых травм, какой можно было заработать в жестокой драке. Побледневшая девчушка пролепетала еле слышное «спасибо», глядя на отца Алексия с не меньшим страхом, чем на пьяных амбалов. Двое друзей воющего парня, которые еще были целы, смотрели на монаха трезвеющими глазами. Попытались поднять товарища, но, завидев подъезжающую патрульную машину, разом исчезли, словно цирковые иллюзионисты.

Дряхлые ментовские «Жигули» тормознули у палатки, истерично взвизгнув. Из них выскочил маленький крепкий страж порядка в лихо заломленной на затылок фуражке. «Неужели заберет?» — подумал отец Алексий, сам не веря в свое предположение. А тот, взглянув на валяющегося в пыли человека, сразу узнал его.

— Мазуркин, мразь ты грязная, — сказал он добродушно, растягивая слова. — Когда ж ты, говно такое, сдохнешь, а?

Брезгливо наклонясь над ним, он смачно, с оттяжкой, пнул Мазуркина под дых. Тот скрючился, сипя и задыхаясь. Строго посмотрев на монаха, мент сказал ему снизу вверх:

— В следующий раз — бейте сильнее, батюшка. Богоугодное дело, точно вам говорю.

И проворно удалился в дымящих дряхлых «Жигулях».

Воды отец Алексий так и не купил. Кровь, крик, боль и страх Мазуркина заставили монаха позабыть, зачем оказался у палатки. Он вспомнил кровь, крик, боль и страх, что сам сеял долгие годы от Балкан до Северного Кавказа. Лишь только покинул он пределы обители, как насилие вновь вернулось в его жизнь, широко ступая из прошлых лет, страшных и незабываемых.

По-дружески похлопав его по плечу, оно заглянуло ему в лицо, не то скалясь, не то улыбаясь. И, подмигнув, заговорило. «Соскучился, божий человек? Помнишь еще, как со мной хорошо? Спокойно, безопасно. А главное, все понятно и однозначно. Подонок на пути смердит? А вот уже и нет подонка. Эх, как славно мы с тобой нашу правду вершили… Как людей невинных защищали! Как справедливостью упивались! А помнишь семью, которую ты в Митровице спас? Не словом Божьим, а убийством. Ты, Лешка, убийца. Что в рясе убийца, что без рясы. Без нее, правда, куда лучше. Да и убийца в рясе… Как-то даже кощунственно. Ну, да ничего… Руки помнят, а блажь слетит. Ты в Москву собрался? Пешком? Слетит еще на подходе к Звенигороду. Там и поболтаем. А морду ты парню лихо разбил. Это ж надо! Восьми зубов нет, губы порваны, сложный перелом носа, трещина в скуле, трещина в глазнице, да еще и сотрясение мозга… И все это — с одного удара! Ладно… Береги рясу, праведник».

До того момента, как отец Алексий услышал монолог насилия, что говорило с ним сиплым голосом, он считал, что «дьявольское искушение» — выражение образное. Впервые он слышал рогатого. Бухнувшись на колени в ближайшем полеске, странник принялся читать Псалтырь.

«Да… Это будет не так легко, как казалось», — признался он себе, закончив молитву.

И широко перекрестясь, двинулся дальше.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ШЕСТНАДЦАТОЕ

Капитан Троекуров осторожно, словно вор, вставил ключ в замочную скважину массивной железной двери и аккуратно, стараясь не издать ни одного лишнего звука, трижды повернул его. Плавно открыв дверь, он проскользнул внутрь и стал беззвучно снимать ботинки. Его наручные часы утверждали, что час ночи уже миновал. Замерев, Валерка громко, во весь голос чертыхнулся и включил свет.

— Это ж надо так заработаться, — пробубнил он, ухмыльнувшись.

Пустая квартира, лишенная любви, переживаний, манящих запахов с кухни, семейных упреков, раскиданных игрушек и шумной детской непосредственности, ощетинилась недружелюбной тишиной, обещая непривычное гнетущее одиночество. Ни водка, ни крикливый пошлый телевизор с ним не справятся.

Семью он отвез на Шаболовку, к родителям жены. Тоскуя по ним, Валерка все же был искренне рад, что в Останкине их нет. Необъяснимая чертовщина, творившаяся в районе, теперь стала крайне опасной, необъяснимой чертовщиной. Дать происходящему рациональное объяснение никто не мог.

Валерка окончательно понял это, побывав в Экстренном штабе. Сгусток растерянности и бессилия, висевший над множеством людей из силовых органов, был таким плотным, что его можно было потрогать руками. Загадочные консультанты из ФСБ, которые долго расспрашивали его о поведении родственников пропавших, тоже не походили на людей, у которых есть догадки. Хотя бы призрачные.

— Так… Сейчас федералы протестируют свидетеля на вменяемость. Моего, кстати, свидетеля, — еле слышно беседовал он с собой, откинувшись в своем любимом кресле после того, как принял заслуженные сто пятьдесят и откусил от ломтика ветчины. — Параллельно будут отрабатывать его версию про магазин. Если поймут, что он вменяемый и не врет… Ну… тогда… если учесть еще два свидетельства про магазины… тогда это первая зацепка. Необъяснимая, правда. Но все лучше, чем никаких.

Включив телевизор, он нарвался на ночное ток-шоу. Гости студии увлеченно и взахлеб спорили о том, существует ли банда гипнотизеров и экстрасенсов, терроризирующих мирных граждан.

— Не существует, — равнодушно подсказал им Троекуров. — Они все давно под колпаком. Может, затаившийся сверхэкстрасенс? Этакий злой гений.

Валерка презрительно хмыкнул, пытаясь представить себе этого мага. «Все будет понятно в ближайшие дни. Если это продолжится, то будут новые показания, новые детали, новый анализ. Странно, но чтобы прекратить исчезновения, люди должны исчезать и дальше», — думал он перед тем, как неожиданно заснул в кресле под аккомпанемент телевизора. Не раздеваясь, держа в руках вилку с наколотым на нее куском ветчины.

Проснувшись на рассвете, Троекуров выключил шипящий телик и доел ветчину. Уснуть больше не смог. Беспокойная мысль распевала свою партию на разные лады. «Что сегодня? Тишина и все кончилось? Или опять? А если опять, то что с этим делать?» С ностальгией вспомнив о временах двухнедельной давности, когда его рутина плавно текла своим чередом, он стал собираться на работу.

К новому облику родного ОВД привыкнуть было трудно. Машины съемочных групп различных телекомпаний, тревожное лицо бдительного постового, чиновники из Главка и офицеры ФСБ, суетливо снующие по коридорам и делающие вид, будто они знают, что надо предпринимать в сложившейся ситуации. Кроме того, в отделении дежурили психологи Центра «Медицина катастроф». И лица коллег… Напряженные, уставшие и обескураженные, нервные. Нередко просто злые. Однако толпы заявителей в то утро он не увидел. Не появилась она и к обеду. Стараясь радоваться этому факту, Троекуров чувствовал, что просто так все это не закончится.

Связавшись с Еременко в начале десятого, он выяснил последние новости. Федералы, которые работали в круглосуточном режиме, успели провести экспертизу психического состояния свидетеля. Врачи с уверенностью заявляли, что он здоров, а детектор лжи дал честное благородное слово, что мужик не врет. Шеф наказал Валерке держать руку на пульсе и докладывать ему об обстановке.

— Язык держи за зубами даже среди коллег. Сегодня внеочередное заседание в Совете безопасности. Президент будет. Начнется в 16.00. Если будет что сообщить — сразу звони.

— Да, Константин Николаевич. Сразу же.

— Ах, да… тебе в усиление пошлют какого-то толкового федерала. Грузи его работой — не стесняйся.

И повесил трубку.

Уже в 15.10 Троекуров докладывал, что исчезновения продолжаются. Родственники стали появляться около двенадцати. Сначала двое мужчин, ну а потом… Они пошли чередой. Некоторые сообщали о пропавших накануне. Другие о том, что не могут дозвониться до близких с самого утра, с тех пор как они ушли на работу, на которой так и не появились.

Но эта информация была не главным событием дня. Появились новости и поважнее. Три семьи утверждали, что их близкие звонили домой, находясь в районе, и сообщали, что собираются за покупками. Определив круг торговых точек, которыми пользовались пропавшие, оперативные работники опросили всех сотрудников охраны и продавцов, работающих в тот день. Никто не мог вспомнить таких покупателей. И хотя никаких прямых улик не было, стало очевидно, что история с загадочным магазином, который видел свидетель, имеет свое косвенное продолжение.

— Так, Валера… Сколько сегодня приняли? — спросил шеф, открыв дешевый блокнот со щитом и мечом на обложке.

— Тринадцать пока.

— Кошмар… Готовь отчет. Вечером представим в Штабе. Как там твой федерал?

— Очень серьезный малый. Сейчас показания снимает.

— Заседание в Совбезе закончится — наберу.

— И вот еще что, Константин Николаевич, я вам хотел сказать. Говорил с участковым Васильевым. Кажись, началось.

— Как он понял?

— Говорит, что у него на Королева вчера вечером в некоторых подъездах половина счетчиков не крутились.

— Ну, может, это и к лучшему, что уезжают. Все, отбой.

«Если б мне сказали, что Еременко за одним столом с президентом сидеть будет… Ни за что бы не поверил. И почему в Останкине?» — подумал Троекуров, погружаясь в пугающую рутину, разраставшуюся, как снежный ком.

Рабочая встреча представителей ведомств в Экстренном штабе была назначена на 21.00. К этому моменту картину дня нужно было прояснить. Работать приходилось быстро и четко, отчего усталость наваливалась раньше обычного. Все вокруг нервничали и много курили, а в туалете стоял крепкий запах кофе.

С того момента как в отделении появились первые родственники пропавших, Троекуров жадно ждал заявителя, который скажет что-то такое, что сдвинет ситуацию с мертвой точки. А его все не было, отчего в душе капитана росло тягостное чувство вины перед напрасными жертвами сегодняшнего дня.

Но ждал капитан не зря. Безотчетное предчувствие не обмануло его. В Экстренном штабе ему было что рассказать.

ПОВЕСТВОВАНИЕ СЕМНАДЦАТОЕ

Телефон на рабочем столе капитана Троекурова дребезжал тревожно и настойчиво, словно он тоже проникся нервозной атмосферой Останкинского ОВД. Еще не взяв трубку, Валера почуял, что звонок этот предвещает важные события, как всполохи зарниц предвещают грозу, далекую и могучую. На другом конце линии был дежурный по отделению.

— Троекуров! — гаркнул он в трубку. — У нас здесь свидетель… слегка беспокойный. Скандалит, требует главного по исчезновениям. Забирай, пока федералы не влезли.

— Сейчас буду, — буркнул капитан, поднимаясь из-за стола.

Спустившись в дежурную часть, он сразу увидел его. Крупный лысеющий мужчина, одетый в мешковатый серый деловой костюм, был предельно возмущен, зол и напуган. Казалось, что если даст он волю своим чувствам, то они сметут отделение с лица земли, не оставив камня на камне. В его пунцовом лице одновременно проступали горе и надежда на то, что худшего не произойдет. Троекуров лишь успел поздороваться с ним, как беднягу прорвало.

— Вы что ж расселись тут за решетками, суки?! Вы народ защищаете или взятки ртом и жопой жрете, а? Что на улицах происходит? Кто из вас, тварей, мне ответит, что происходит на улицах?! Ждете, когда вас убивать начнут? Так скоро уже, скоро! Гниды вонючие! Первых вас стану вешать, а народ меня поддержит! Ни на что не способны, мусора паршивые, чтоб вам сдохнуть в своих кабинетиках!

Первая волна гнева пошла на убыль, рассыпавшись на выкрики бессвязного мата. Пока мужчина требовал скорой расплаты для стражей порядка, Троекуров бросил через плечо дежурному:

— Быстро психолога из «Медицины катастроф» сюда. Быстро!

Но психолога все не было, и Валерка решился укрощать ярость самостоятельно:

— Уважаемый гражданин! Если вы меня прямо сейчас убивать не станете, я сделаю все, чтобы вам помочь. Что случилось?

— Это ты мне скажешь, что случилось! — взревел тот, расцветая багровыми пятнами. — И я серьезно говорю! Если ваша ментовская кодла не станет искать мою дочь, я вас всех пересажаю. А кого не посажу, того просто грохну!

В противоположном конце коридора показался психолог, высокий, тощий, синевато-прозрачный парень с большими голубыми глазами, которые делали его еще более воздушным. По идее, это он должен был успокоить бушующего клиента. А Троекуров должен был ждать, когда сотрудник «Медицины катастроф» передаст ему вменяемого гражданина. Глянув на психолога, испуганно жмущегося к стене, Валера убедился в утопичности этой схемы. И предпринял еще одну попытку.

— И так понятно, что искать надо срочно! — что было силы заорал капитан. — А ты, придурок, минуты драгоценные теряешь, пока здесь визжишь. Идиот! Скажи, что случилось, с кем, где? Как мы искать будем?

Мужчина разом осекся, тряхнув головой.

— Быстро за мной в кабинет! — рявкнул на него Валерка. И в сторону дежурного: — Готовьте группу на выезд! И патрули будем подключать. Садитесь, — кивнул на стул Троекуров, когда они зашли в кабинет. — Меня зовут Валерий Аркадьевич Троекуров, капитан, следователь, — представился он.

— Вислицын Геннадий Михайлович, — ответил скандалист. И неожиданно протянул Валерке руку, хотя еще три минуты назад грозился посадить его или грохнуть.

— Слушаю вас, Геннадий Михайлович.

Бросив взгляд на наручные часы, Вислицын начал:

— Меньше часа назад мне на мобильный позвонила дочь Галина. Галина Геннадьевна Вислицына, ей двадцать один год. Сказала, что идет от метро «ВДНХ» домой. Мы на Королева живем. Я сказал, что мы с женой ее ждем. А она говорит, сейчас только попить куплю к ужину… Сок, ну, и минералку… она обычно покупала. Я спросил: «В „Пятерочку“ зайдешь?» А она и говорит, мол, в «Пятерочке» вечером очереди и что сейчас в магазин на Кондратюка зайдет. Я тут беду-то и почуял. Прям аж похолодел. Я сообразить-то не успел, а подсознанием понял, что на Кондратюка ни одного магазина нет. Потому и психанул.

Он замолчал, опустив голову и силясь сдержать слезы. Собравшись, кашлянул и продолжил:

— Ну, в общем, я от этого сильно заорал на нее.

— Что именно? — мягко уточнил Валерка.

— Ну… это… сказал: «Живо домой, никаких магазинов, на хрен!» А она в ответ огрызнулась, чтоб я не кричал. И сказала, что уже заходит в магазин. И трубку положила. Я ей перезвонил. А телефон недоступен.

— Дальше что?

— Дальше? Бросился бегом на Кондратюка. Думал, вдруг там магазин появился и она там. — Он закрыл лицо руками, мгновенно съежившись от огромного безжалостного горя.

— Телефон не отвечает? — зачем-то спросил Троекуров, хотя ему и так было все ясно.

Пообещав Геннадию Михайловичу немедленно выслать патруль на поиски его дочери, он направил его к следователю для дачи показаний. Когда Вислицын выходил из кабинета, он обернулся в дверях и молча посмотрел на капитана. Крохотная толика надежды еще виднелась в его взгляде.

А Валерка знал, что патруль не найдет Галю ни сегодня, ни завтра. И жгучее чувство сострадания, замешанное на родительской солидарности, захлестнуло его с головой. Но лишь только закрылась дверь за Геннадием Михайловичем, как жалость стала стремительно отступать. Пришло ясное понимание того, что отныне невероятная версия с магазинами-призраками стала суровой реальностью. Ее надо было принять как единственную реальную, потому что других просто нет. Надо было найти способ объяснить ее фантастичность. Смириться с тем, что жители Останкина видят несуществующие строения, входят в них и пропадают.

«Интересно, как на это отреагируют скептики из Экстренного штаба? — подумал капитан. — А ведь мне сегодня сводку для них готовить. Вдруг примут за психа. Будет обидно…»

В 21.10 он уже закончил свой короткий доклад в Штабе. Реакцией была тревожная растерянная тишина. Сухие равнодушные цифры, озвученные Троекуровым, подтверждали, что события развиваются по самому худшему сценарию. Сто девяносто четыре без вести пропавших за девять суток. Семь случаев, в которых фигурируют несуществующие объекты, а именно — магазины. Живой свидетель, признанный вменяемым, наблюдал такой фантом. Ни одного следа, ведущего к пропавшим — ни очевидцев исчезновений, ни трупов, ни личных вещей. В районе проведены все возможные замеры: уровень радиации, электромагнитных волн, взяты анализы воздуха и воды. Всё в норме. Все известные гипнотизеры и экстрасенсы к происходящему не причастны. Количество патрулей в районе увеличено в пятнадцать раз. При этом ни один патруль ни разу не столкнулся с чем-либо подозрительным.

Тягостную паузу прервал глава Штаба генерал Белов.

— Объявляю перерыв на пятнадцать минут. Советую позвонить близким. Освободимся мы все под утро, — холодно отчеканил он. А поднимаясь из-за стола, чуть пошевелил губами, неслышно сказав: «Б…дь, п….ц какой!» Лучше охарактеризовать сложившуюся ситуацию было невозможно.

Когда Экстренный штаб вновь собрался за огромным полированным столом, слово взял Белов. Рублеными, по-генеральски четкими, артиллерийскими фразами он резюмировал ситуацию, напомнив всем об обязательствах по неразглашению. С видом военачальника, подписывающего капитуляцию, Белов заявил, что положение вещей является катастрофическим. Жертвы среди населения значительные, объяснений происходящему нет, а потому и бороться с этой чертовщиной органы не в состоянии. Определить угрозу не удается. Наука перед загадочным явлением бессильна. Обведя всех тяжелым взглядом, он выдержал затяжную паузу, во время которой принял нелегкое решение, изглоданное сомнениями и противоречивыми доводами. И все-таки произнес два этих слова — «паранормальное явление». И тут же заверил членов Штаба, что ни черта в этом не понимает, но доподлинно знает, что специалисты по этим самым явлениям есть во всех спецслужбах развитых стран.

— Вот такому специалисту я и предоставляю слово, — с облегчением сказал он. Туманно представив Федора Малаева как некоего консультанта ФСБ, он уставился в свои записи.

Малаев помедлил, кашлянул и плавно, будничным голосом изложил Штабу свои соображения о том, что происходит в Останкино. Про признаки четкого сознательного отбора жертв, про смысл такого отбора, про неизвестный разум, который стоит за всем этим, и про наличие какой-то цели. Коснулся он и самого механизма исчезновения людей, признав, что можно догадываться о способах его воплощения, но суть процесса неизвестна. Признав теорию о магазинах-призраках единственной, он согласился с Беловым в том, что эффективно влиять на ситуацию спецслужбы не могут. В завершение он добавил, что пока люди будут свободно находиться на зоне мощнейшего паранормального явления, они будут пропадать. Когда консультант окончил речь, члены Штаба выглядели так, что лучше бы он ее не начинал.

— Кто-нибудь хочет высказаться по вопросу паранормального явления? — спросил Белов. В тишине раздался уверенный голос Троекурова:

— Я бы хотел задать вопрос товарищу Малаеву.

— Я вас внимательно слушаю, — отозвался Федор.

— Как вы считаете, эти явления в Останкино могут быть результатом воздействия какого-нибудь новейшего пси-оружия?

— На первый взгляд, это одна из немногих реальных версий в данной ситуации, — согласился Малаев. — Но скажу сразу, что это невозможно. Современные разработки в этой области вооружений довольно примитивны. Есть два варианта. Первый — машина, размером с внушительный грузовик, подъезжает к толпе и начинает воздействие. У людей паника, ужас, подавлена воля. Одним словом, полицейское оружие. И второй вариант — распыление психоактивных веществ. Ну, во-первых, слишком велик радиус поражения. И главное — в результате такого воздействия люди не исчезают.

— Еще вопросы? — пробасил Белов. Вопросов не было, и он продолжил: — Понять не можем, увидеть не можем, победить не можем. Остается только одно — спасать людей. Какие будут предложения?

В течение нескольких часов Штаб гудел и вибрировал, вырабатывая подробный план действий. Глубокой ночью детальная программа была готова. В ней было немало пунктов, которые предстояло согласовать с руководством страны. Обращение к гражданам, предупредительная агитация, централизованные торговые пункты, охрана района силами внутренних войск, работа по изучению феномена и многое другое.

Но самым важным свершением этой ночи была не программа. И не отдельное решение. Лишь одно слово, не вошедшее в список мер и всего несколько раз прозвучавшее в Штабе. Будучи озвученным, оно незаметно заняло свое место среди понятий, версий и вариантов действий. Оно терпеливо ждало своего часа, презрительно разглядывая другие важные слова, которые были приняты как руководство к действию. В нем было то превосходство, которое отличает панацею от лекарства.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ВОСЕМНАДЦАТОЕ

«Псы государевы» гуляли в бывших владениях Сатина на широкую ногу. Головорезы Орна не отказывали себе в удалом веселье, благо еды и ягодного вина было вдоволь. Упившись вусмерть, носились они дикими ордами по селу, наводя животный ужас на тех крепостных, что не подались в бега. Рубили скот, походя насиловали баб, жгли сено стогами. И лишь когда спалили избу на окраине села вместе с тремя крестьянами, что не выказали им должного почтения, Орн быстро и жестко образумил их, собственноручно повесив зачинщика пожара на воротах боярского дома. Пирушки продолжались, но прежней дьявольской удали в них уже не было.

Сам немец не кутил с ними до утра, не играл в кости и не бесчинствовал над людьми. Он был непривычно сдержан, холоден и чуть заметно возвышен. Колдун жил в предвкушении следующего полнолуния. Перстень мироздания, что показал ему демон в пляске заколдованных искр, неотвратимо приближался к чернокнижнику. Орн чуял его своим звериным нюхом, но знал, что тот еще не близко.

Он был готов встретить купцов в любую минуту. Лучшие его бойцы, самые смышленые и дисциплинированные, посменно стояли в карауле на всех подступах к дороге, что вела прочь из Осташкова и по которой можно было добраться до Москвы. Рядом с отдаленными постами стояли стога сухого сена, обильно политые смолой. Дозорные, увидевшие купеческие повозки, должны были тотчас запалить их. По черному дыму дозорный на подворье сразу определил бы, что пожаловали гости.

Спустя неделю после черной мессы Перстень, дарующий его обладателю нечеловеческую власть над людьми, от грязного холопа до заносчивого спесивого монарха, стал сниться немцу почти каждую ночь. Размах той небывалой власти, что он сулил, пьянил колдуна, временами приводя на грань помешательства. Во сне, да и наяву, опричник запускал в эту власть пальцы, словно в сундуки, полные жемчуга. Он страстно желал обладать ею, будто законной женой. Изо дня в день он примеривал ее на себя, воображая, как сметет он с лица земли Европу, бросив на нее орды диких и преданных северных рыцарей. Но кроме власти, которая неизбежно обрывается с последним вдохом того, кто ею облачен, Перстень мог наградить хозяина самым бесценным даром, который только может представить себе человек. В умелых и безжалостных руках, не гнушающихся людскими жертвами, он способен сделать человека бессмертным. Орн знал это и был готов на все, чтобы завладеть сокровищем.

Но полнолуние близилось, а сигнальные стога так и стояли нетронутыми. Немец заметно нервничал, срываясь на первых попавшихся живых существах. Но в тот день командир опричников был спокоен и нетороплив. Пройдясь по боярскому саду, он уже было направился на подворье, как краем глаза увидел старуху, одетую в черное рубище с глубоким капюшоном. Она стояла, вытянув руку в его сторону, будто прося милостыни.

— Эй, кто дозволил тебе быти на дворе моем?! — прошипел Орн, мгновенно закипая. Старуха промолчала, лишь подав вперед себя посох. Опричник чуть отпрянул, увидев, что он увенчан искусно вырезанным крестом.

— Господь всемогущий дозволил. Он мой Владыка, а другого дозволения мне и не надобно.

— Мне твой Бог не указ. Сгинь с очей моих! Не зови свою погибель! — грозно ответил немец и презрительно сплюнул ей под ноги.

— Твоя воля,боярин, — послушно согласилась из-под капюшона Пелагея, но так и не сдвинулась с места. — А прежде услышь слово Божье, что я тебе помолвлю.

— С Богом себя равняешь? Сие великая ересь есть, а ересь мне люба, — со злобной улыбкой сказал колдун. — Молви, юродивая.

— Сгинуть мне велишь, а сам сгинешь в геенне огненной, в муках великих вечность свою коротать станешь, коли не покаешься в грехах да не почнешь молиться за все души невинные, что загубил.

— Да что ты мелешь, старая дура? Али не ведаешь, что я пес государев? По его велению казню изменников, что против царской власти восстают. А власть сия на земле — от Бога, коему ты служишь.

— Дочь стряпухину рогатому в жертву принести — на то воля государева была? — спросила богомолица, гордо подняв голову, отчего стало видно ее лицо. Оно было спокойно и исполнено силы, которая светилась в белесых глазах, что были одного цвета с весенними небесами. Когда опричник заглянул в них, ему стало не по себе так внезапно, что он искренне испугался своего смятения перед сгорбленной старухой.

— Почто напраслину возводишь? — сдавленно прошипел он, отступая на шаг назад.

— Истина в устах моих. Не будет тебе прощения на этом свете! Но душу свою спасешь, коли с покаянием примешь веру православную.

— Да как ты смеешь указывать мне, боярину? На колени, тварь! На колени, коли жизнь мила!

— Жизнь моя во служении Господу! — выкрикнула Пелагея, задохнувшись от праведного гнева и воздев посох над головою. — Покайся! Моли о прощении Господа нашего и Богоматерь Пречистую, ирод!

— Ирод? Великое избиение младенцев сотворил он, а я тебя изничтожу за твой поганый язык, что скормлю я псам на дворе! — прогрохотал опричник, не решаясь приблизиться к зловещей вещунье. Страх перед ней необъяснимо рос внутри колдуна, потому что в эти минуты он не чувствовал над собой защиты дьявола, впервые за многие годы.

— Нечестивец! Дьяволово порождение! Нет тебе прощения и места нет среди люда, что Господа Всевышнего славит! Будь же ты проклят до скончания веков!

Орн вздрогнул, похолодев. Тысячи раз слышал он проклятия из уст тех, кого истязал. И лишь смеялся над ними, веря, что проклятия эти делают его лишь сильнее. Но сейчас… Слова старухи отзывались липким ужасом в его темной жестокой душе. Словно видя это, старуха вскричала, зажав нательный берестяной крест в сухих костлявых пальцах:

— Да укрепится проклятие мое стонами и муками невинно убиенных мучеников, коих погубил ты, безбожник! Да станут они проклинать тебя из райских пределов, моля Господа и Архангелов Его сокрушить бесовскую плоть твою! Истинно, быть тебе в адовом пекле до новой луны!

Голос ее, доселе старческий и дребезжащий, теперь уверенно вздымался над колдуном, усугубляя первобытный страх, сковавший волю опричника.

Если бы был он христианином, пусть и безмерно падшим, то рухнул бы на колени перед юродивой, молясь и каясь. Каждый из его отряда поступил бы так, услышь он такие проклятия из уст богомолицы. И страх Орна перед пророчеством вещуньи, необъяснимый для него самого, достиг высшего предела. Да только родил он в сатанинской душе не покаяние, а новый грех.

Перепуганный опричник рванулся к Пелагее. Вырвав из ее рук посох, он перевернул его крестом вниз и неистово ударил оземь, воткнув в молодую траву. Сорвав капюшон со старухи, читающей молитвы, он схватил ее за волосы и потащил на подворье, хрипло бранясь на немецком и брызжа слюной.

Когда Орн ворвался на двор боярского дома, волоча за собой вещунью, сонный хромой опричник Семен, дремавший на крыльце дома в утреннем пьяном забытьи, проворно вскочил. Потерев заспанные глаза, он поначалу озорно глянул на своего командира, предчувствуя кровавое веселье. Но приглядевшись, понял, что боярин тащит на расправу Божьего человека. От крепостных он слышал рассказы про старую отшельницу, что изредка появляется в селе, помогая его жителям травами и молитвою. Да и сам надумал разыскать ее, чтобы просить избавить его от болей в ноге, что частенько не давали ему спать. Оторопело открыв рот, он с испугом пялился на Пелагею, крестившую Орна.

Бросив ее посреди двора, чернокнижник вперил злобный взгляд в растерянного Семена, торопливо осенявшего себя крестным знамением.

— Кличь Порфирия! Сыскал я ему работенку! — гаркнул Орн и расхохотался.

— Помилуй, боярин! Негоже Божью отшельницу-то… Великий гнев Господень покарает, — тихо пролепетал он, не глядя на своего командира.

— Ослушаться мя дерзнул, опричник? Запамятовал, чью волю вершим? Государя Иоанна Васильевича от измены оберегаем! А сия тварь грязная в измене повинна! Али подле нее на колу издохнуть желаешь?

Ни жив ни мертв, бросился Семен в избу, зовя Порфирия. Тот вскоре показался на дворе. Тощий, беззубый верзила, жилистый и проворный, он был умельцем по части пыток, способный подарить немало страданий всякому, кто попадется в его опытные руки, омытые потоками людской крови и слез. Помилованный разбойник, он и сам немало вытерпел под кнутом и раскаленным железом, а потому был с болью накоротке, зная все ее повадки. Его умением восхищались даже бывалые живодеры. Искусно лавируя между несносными муками и смертью, дающей несчастному избавление, он мог так долго пытать жертву, как того требовал опричный суд. Но и Порфирий, глянув на Пелагею, беспомощно лежавшую в пыли двора, заметно помрачнел.

— Чего изволишь, боярин? — тяжело спросил он, еще надеясь, что дело кончится обычной поркой.

— Повсюду измена государева! — взревел Орн, заметив смятение на лице бывалого палача. — Сия ведьма проклинала слуг государевых. А посему — и дело государево придала проклятию!

Порфирий удовлетворенно кивнул. Хоть он и не поверил немцу, но посчитал, что теперь это чужой грех. А он, человек служивый, не может ослушаться приказа, что есть сама царская воля.

— Повелеваю! — зычно протянул Орн, пинком опрокинув старуху, поднявшуюся на колени. — За колдовской навет супротив самодержца всея Руси Великой Иоанна Васильевича высечь ведьму кнутом!

Семен украдкой облегченно перекрестился, благодаря Бога за то, что не допустил убийства праведницы.

— А после сего наказания — придать смерти, посадив изменницу на кол.

Теперь Семен еле слышно охнул. Порфирий же, в душе переложив груз ответственности за страшное злодеяние на своего командира, молча направился в избу за кнутом.

Опричники начали стягиваться к месту казни прямо напротив просторного терема, на совесть выстроенного прежним хозяином. В их толпе гулял приглушенный шепот, в котором слышался страх перед карой Господней, что неминуемо последует за убийством богомолицы. Заслышав его, Орн окриком велел своим молодчикам убираться прочь. И те с готовностью повиновались. Не желая быть свидетелями страшного греха, потянулись они вон со двора, крестясь и бормоча под нос молитвы.

— Проклинаю тебя, нечестивый безбожник! Гореть тебе вечно в адском пламени! — вещала старуха, когда Порфирий тащил ее, связанную и нагую, к бревну, лежащему на козлах. — Да явит Господь тебе свой праведный гнев и укрепит мя в муке, что приму я за ве… — она не успела закончить, получив от Орна удар сапогом по лицу; заставивший ее подавиться выбитыми редкими зубами и хлынувшей кровью.

— Прости мя, грешного. Не своею волею, видит Бог, — прошептал Порфирий, привязывая вещунью.

В первые же удары кнута, плотоядно засвистевшего над телом несчастной Пелагеи, палач вложил все силы. Порфирий решил закончить дело одной лишь поркой, быстро вышибив дух из немощного тела старухи. Весеннюю благость, разлившуюся по Осташкову, вспорол вой вещуньи.

— Пороть, чтоб живой ей быти, покуда на колу не издохнет! — взревел Орн, подскочив к Прохору и отвесив ему подзатыльник. Подняв слетевшую шапку, опричник повиновался, ослабив удары.

Умерла Пелагея на колу, как и приказал Орн. Широко расставив ноги, немец стоял напротив крохотного тельца старухи, читая сатанинские молитвы на неведанном языке, который звучал из его уст на черной мессе. То был арамейский, на котором говорили на Земле обетованной во времена Иисуса, но произнесенный задом наперед. Окатывая несчастную ледяной водой, когда та теряла сознание, чернокнижник просил своего черного покровителя помочь ему завладеть Перстнем мироздания, клятвенно обещал вечно верно служить Люциферу, если тот дарует ему власть и бессмертие. Когда окровавленное острие кола проткнуло горло мученицы, пройдя ее тело насквозь, Орн наклонился к старухе вплотную, заглядывая в мертвые пустые глаза. Напоив свой медальон кровью, стекающей изо рта жертвы, он ухмыльнулся и плюнул ей в лицо. Повернувшись к Порфирию, сказал:

— Хоронить не сметь. Снести в лес, в болото. Пусть в смраде зловонном покоится, как и подобает изменникам, что на государя осмелятся проклятия насылать.

Тот лишь коротко кивнул и принялся снимать старуху с кола.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ДЕВЯТНАДЦАТОЕ

Небольшой районный кинотеатр, построенный при большевиках, которые свято помнили, какое из искусств является важнейшим, доживал свои последние деньки. Как он уцелел среди многозальных монстров американского образца, оснащенных игровыми автоматами, барами с попкорном и туалетами с музыкой, было загадкой. Но скоро и ему суждено было пережить чудесное перерождение из скромного культмассового учреждения для пролетариата в прогрессивный киноцентр для представителей среднего класса. Эти стены еще помнили председателя райкома, резавшего красную ленточку перед его фасадом в окружении пионеров, а потому тосковали по «Фитилю» и стеснялись прыщавой американской комедии про заокеанских подростков, напичканную пошлыми ужимками в исполнении смазливых мордашек.

В будний день на дневном сеансе народу почти не было. Спящий пьяный мужичок, скучающий хиппи, мамаша с вертлявым подростком да две влюбленные парочки, совершенно не интересующиеся тем, что происходит на экране. Через пять минут после начала фильма, когда мужичок уснул, а влюбленные принялись за петтинг, в зале показалась крепкая мужская фигура. Педантично отыскав среди пустых рядов кресло, указанное в билете, он сел. Спустя несколько минут скучающий хиппи поднялся со своего места. Решив забраться повыше, он прошел в верхнюю часть зала и плюхнулся на крайнее в ряду сиденье. Скептически поглядев в экран пару минут, он наклонился вперед, опираясь о спинку впереди стоящего кресла, рядом с которым сидел опоздавший мужчина. Тот, поморщась от глупой и несмешной шутки главного героя, откинулся в кресле. Заложив ногу на ногу, он развернулся в нем боком, словно хотел пожаловаться скучающему хиппи на паршивое кино. А так как факт этот был очевиден, разговор потек в другом русле.

— Ну, что у тебя? — спросил хиппи.

— Пока ничего. А ты чем удивишь? — ответил мужик.

— ФСБ на ушах. Работают круглосуточно.

— Очевидное-невероятное? То есть все версии трясут, от очевидных до невероятных?

— Очевидных-то нет, Кирюха. Есть тропинка, но, правда, ведет она неизвестно куда.

— Ты про свидетеля, Федь?

— Слушай, Кирюха… Ты такой информированный… на хрена я тебе нужен, а?

— Так я больше ничего и не знаю. Так что давай сдавай своих.

— Не дави на совесть, а то ампулу разжую. В общем, мужик хотел зайти в магаз на Звездном, но ему с работы позвонили и сказали, что надо срочно ехать. Он не зашел, а был в нескольких метрах. Вернулся с работы — магаза нет.

— А что за магаз? — спросил Васютин, глянув на Малаева.

— Говорит, что-то вроде «Все для дома». Маленький такой, синенький. Названия на фасаде не было. Зато была реклама в витрине. Все электроинструменты по триста рублей. И дрель нарисована.

— Федь, я бы обязательно зашел! Даже если у тебя дома склад с дрелями, очень любопытно глянуть на такое чудо.

— Любой бы зашел, — согласился хиппи. — Вот и он сразу, как освободился, туда и ломанулся за дрелью. А вместо халявы — газон.

— Это, часом, не палатка была?

— Клянется, что нормальный магазин — стены, двери, витрины. Причем проверялся на датчиках. Он смекнул, что это странно, — и в ментовку. Занимались им наши.

— Где экспертизу делали?

— Кирюха, даже две экспертизы делали. В Сербского и в Институте психиатрии. Здоров. И кровь чистая.

— И чего дальше, Федя? След взяли?

— Не, сплошной газон. Собаки никак не отреагировали. Никто не видел там магазина. И во всем Останкино такого нет. И ни в одной торговой точке Москвы дрели за триста рэ не отдают. Вот так, Кирюха.

— Жаль, что не отдают.

— Эт да!

— Получается, Федя, что тема с магазином — единственная. А чтоб ты меня за нахлебника не держал, я тебе вот что скажу. Моя клиентка вспомнила, что когда последний раз с мужем говорила, тот сказал дочери, что они сейчас обязательно в магазин зайдут. Она уверена, что ребенок просил сока. И было это на Звездном. Вот так, Федя.

Малаев поправил волосы, очки и огладил бороду, словно собирался фотографироваться на паспорт.

— Значит, товарищ подполковник, можно теоретически предположить, что все пропавшие заходили в какие-то магазины.

— Так, Федя, можно что угодно предполагать. А что твои колдуны?

— Тут интересно, хоть ты до сих пор и скептик.

— Не, я тем не верю, которые кремы заряжают. А твоим приходится верить.

— Ну, тогда слушай. Двое моих хлопцев, я тебе о них уже говорил, в районе ничего не почуяли. Вообще ничего. Но оба они были в квартире одной из пропавших, где она прожила последние четырнадцать лет. Ей тридцать семь, домохозяйка. Работали с ее фотками и личными вещами. Так вот, один сразу и однозначно ее похоронил. А другой очень долго щупал и сказал, что Ци ее чувствуется.

— Федя, Ци — это жизненная энергия, да?

— Абсолютно верно. То есть она жива. Но он убежден, что связи с этим миром, с вибрациями планеты, у нее нет. Понял?

— Нет конечно.

— Объясняю на примере. Компьютер работает, но выхода в онлайн у него нет. Вроде бы она жива, но как будто в далеком космосе. Говорит, впервые с таким сталкивается. Я им дал вещи и фото двух других. Результат абсолютно идентичный. Один говорит, что они в могиле, другой — что живые, но не на земле.

— Федь, и как нам эта мистика поможет?

— Не знаю… Мне размышлять помогает.

— Могут твои хлопцы ошибаться?

— А как же… Конечно, могут.

— Ну, Федя, давай развивать.

— Развивай. Ты же у нас мент.

— Сыщик, — поправил его Васютин. — Картина такая. Пропадают граждане, которые не должны пропадать. Очень положительные, без дерьма в биографиях и головах. Семейные, то есть нагруженные социальными обязательствами и человеческими привязанностями. Граждане отборные, а не кто попало. То, что все они в момент исчезновения были не за рулем, хотя тачки имеют, говорит об отборе. Иначе бы они метили место исчезновения брошенной машиной. А кто-то этого не хочет.

— И среди них нет силовиков. Пока, во всяком случае, не было, — встрял хиппи.

— Да, Федя. И это тоже. Или этот «кто-то» не любит мундиры, или совпадение. Если исключить совпадение, то это еще одно доказательство отбора. Итак, сам механизм. Есть вероятность, что пропавшие видят какой-то объект, который не видят другие. Некий фантом, так? Так. Муляж чего-то обыденного, но с какой-то притягательной особенностью. Они вступают в контакт, и с ними что-то происходит в чисто физическом смысле. В наших координатах от них ничего не остается, даже одежды или вещей.

— Ну, или мы не можем их найти, — задумчиво добавил Малаев.

— Ну, или так. И как тебе картинка? — ехидно спросил Васютин и отвернулся к экрану.

— Для меня, товарищ подполковник, очевидно то, что все это — результат осознанных, разумных, спланированных действий, — невозмутимо ответил Малаев. — Ты, Кирилл Андреевич, очень правильно заметил, что те, кто пропадает, в нормальных условиях пропадать не должны.

— Хочешь сказать, что это делается для привлечения внимания? — с произнес Кирилл.

— Для скорейшего привлечения внимания. И еще для того, чтобы сразу была видна сверхъестественность всего этого. Если бы маргиналы пропадали — тысяча реальных объяснений бы нашлась. А так — необъяснимо, мистика. Я уж про полное отсутствие следов и не говорю. Нам, товарищ подполковник, силу демонстрируют.

— Допустим. А цель? Кто-то понтануться хочет?

— Цель есть. Должна быть. Кирюха, а ты в инопланетян веришь?

— Не-а. Только в МКС. А в конторе верят?

— Да черт их знает…

— Ну что, Федя. Мы прогрессируем.

— Ты прогрессируешь. Я, товарищ милиционер, знал, что здесь замешан иной разум, еще когда мы на баскетбол ходили.

— И что с того? Пока мы цель и механизм не объясним, это все схоластика и самолюбование, друг мой.

Несколько минут они сидели молча, погруженные в свои мысли, не замечая американских подростков, которые отчаянно ломали дешевую комедию. Первым очнулся Васютин.

— Коллега, вам не кажется, что фильм — редкое дерьмо?

— Да, дерьмо. Так и планировалось. Если б мы с тобой на «Белое солнце пустыни» пошли, ты бы за Сухова переживал — думал бы через раз.

— Где теперь?

— Бассейн, Кирилл Андреевич. Очень уж любопытно на вас, коллега, в резиновой шапочке посмотреть.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ДВАДЦАТОЕ

Васютин вышел из кинотеатра первым. Федя — через десять минут. Лил мерзкий апрельский дождь, быстро превративший весну в осень. Юркнув в машину, Кирилл отправился по разным незначительным делам, которые накопились за прошедшую неделю. Настроение было паршивое, ведь он отчетливо понимал, что сможет вернуть своей клиентке мужа и дочь, только если произойдет невероятное чудо, к которому он не будет иметь ни малейшего отношения. Ощущение беспомощности усугублялось чувством ответственности перед Марией и Матвеевым. Вместе они образовывали отвратительную парочку, способную растоптать любые позитивные чувства. Да еще этот дождь, будь он неладен!

«А ведь я варюсь в самой гуще эпохального события. Такого в истории человечества еще не было. А мне вот — повезло», — пытался он настроить себя на нужный лад. Но вскоре оставил эти попытки как совершенно бесполезные. Беспомощность и ответственность были здесь и сейчас и покидать его не собирались.

Закрутившись в беспокойной пляске мелких дел, он не заметил, как пришло время возвращаться домой. «Семью потискаю и жрать сяду, — решил он, тронувшись в сторону дома. По дороге пытался понять, какие именно люди могли бы посодействовать ему. Дождь усилился, а вместе с ним выросла и тревога. — Нервишки стали пошаливать. Мне уж давно не двадцать», — поставил он себе диагноз, пытаясь задорно улыбнуться. Получилось натужно. Смертельно захотелось обнять жену и сынишку. Прибавив газу, он стремительно близился к дому.

Когда палец лег на кнопку дверного звонка, ему показалось, что он забыл телефон в машине. Порывшись по карманам, Кирилл нашел трубку и позвонил в дверь. Сейчас за порогом начнется трогательная возня, а потом будет счастье.

Секунды летели, а возни слышно не было. Он нажал на звонок еще раз. И еще. «Нету дома, — констатировал Васютин, вынимая ключи. — Странно… Олюнька вроде никуда не собиралась вечером, — думал он, переступая порог квартиры. — Днем они к стоматологу ездили. Давно должны быть дома».

Вызвав с сотового номер жены, он разулся, скинул куртку и двинулся на кухню, как и велел ему желудок. Взявшись за дверцу холодильника, потянул ее на себя. Трубка сообщила, что вызываемый абонент недоступен.

Кирилл замер. В первые секунды он просто не мог пошевелиться, словно его парализовало. Придя в себя, громко выругался и набрал номер вручную. Снова услышав автоматическую мантру про абонента, который находится вне зоны действия сети, он тяжело опустился на стул. «Кирюха! Надо бы менять род занятий. Телефон у нее разрядился, а ты в панику впадаешь. Жри давай, они скоро приедут», — успокаивал он себя.

Вновь подойдя к холодильнику, сыщик понял, что поесть он не сможет. Нервный приступ надежно избавил его от аппетита на несколько часов.

— Хавать не стану, а вот со стрессом бороться буду, — пробубнил он себе под нос, вынимая из бара початую бутылку «Гленмаранжи». Крутанув колпачок, он открыл ее, выпустив наружу тончайший букет аромата, насыщенный множеством оттенков. Потянувшись за стаканом, он вдруг передумал. Запрокинув бутылку редкого виски, Кирилл сделал большой глоток прямо из горла.

Когда теплая волна, рожденная от страсти шотландских гор к португальским бочкам из-под портвейна, покатилась по пищеводу, домашний телефон призывно заклокотал. «Это Оля. К подружке какой-нибудь заскочила. К Ленке скорее всего. От нее и звонит», — пронеслось в его голове, когда он шел к телефону, так и не расставшись с бутылкой.

— Слушаю, — сказал Кирилл, поделив всю свою жизнь на две части.

До этого «слушаю» и после.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ДВАДЦАТЬ ПЕРВОЕ

Телеканал «Москва ТВ». Выпуск новостей. 18 апреля. 15.00 мск

Главной новостью сегодняшнего дня не только в России, но и за рубежом стало обращение министра внутренних дел РФ к гражданам страны и ее гостям, сделанное в связи с феноменальным явлением в Останкине. В этом районе Северо-Восточного округа столицы за последние одиннадцать дней необъяснимым образом пропали двести пять человек. Все они жили в Останкино. Загадочные исчезновения предположительно также произошли на территории Останкинского района. Беспрецедентные меры по обеспечению безопасности граждан, принятые местными и федеральными силовыми структурами, результатов не дали. Только за последние двое суток в Останкине пропали без вести еще пятьдесят человек.

В обращении МВД к гражданам официальные власти впервые дают исчерпывающую оценку этому трагическому явлению. Ведущие криминалисты страны признают, что исчезновения граждан в районе Останкино на данный момент не имеют практического или научного объяснения. Министр внутренних дел Вячеслав Мороз опроверг слухи о том, что на северо-востоке столицы действует организованная преступная группа, состоящая из людей, обладающих экстраординарными способностями. Версия о террористическом происхождении этого феномена также не имеет под собой никаких реальных оснований. В обращении сказано, что ведущие ученые и НИИ страны ведут работу, цель которой — объяснить этот зловещий и опасный феномен. По словам министра, речь может идти о паранормальном явлении, локализованном в Останкине. Есть основания полагать, что пропавшие видели несуществующие строения. В подавляющем большинстве случаев это были магазины, снабженные яркой, притягательной рекламой. Соприкасаясь со строениями, люди исчезали. В связи с этим внутренними войсками будут взяты под охрану все торговые точки в районе. В будущем возможна централизация торговых площадей. Министерство настоятельно не рекомендует приближаться к любым незнакомым объектам. В ближайшие дни на территории столицы будут раздаваться брошюры о паранормальном явлении в Останкине, содержащие советы по обеспечению собственной безопасности и безопасности своих близких. Кроме того, в своем обращении Мороз заверил граждан в том, что лучшие силы страны, от аналитиков до бойцов спецподразделений, брошены на борьбу с необъяснимым явлением. В ближайшие два дня в районе начнут патрулировать внутренние войска. В завершение обращения министр выразил надежду, что россияне будут и впредь соблюдать порядок, законность и равенство между народами.

Также, по сведениям из неофициальных источников, мэр города Москвы планирует обратиться к жителям мегаполиса с заявлением.

Можно смело утверждать, что, несмотря на действия властей, жители Останкина массово покидают свои квартиры, переезжая в другие районы. Но есть среди них и те, кто не собирается покидать родные места. (Далее — крупный план, интервью. Титры: Павел, житель Останкина.) «Я здесь родился и вырос. И если у района трудные времена, я буду вместе с ним». Немало и тех, кому некуда ехать, так как их единственное жилье находится в Останкине.

События в районе стали мировой сенсацией. Крупнейшие телеканалы и информационные агентства мира командируют сюда своих корреспондентов, чтобы иметь возможность оперативно освещать сенсационные события, которые здесь происходят. Наш телеканал одним из первых организовал свой специальный корпункт на крыше гостиницы «Звездная».

(Далее фрагмент сюжета NBC. Крупный план. Титры: Владислав Романенко, бизнесмен, житель Останкина.) «Обращение власти к народу и те кардинальные меры, которые будут предприниматься, вселяют надежду на то, что этот кошмар скоро прекратится. Сейчас цель власти — дать людям возможность вернуться в свои дома».

(Далее фрагмент сюжета Chanal 5. Крупный план репортера.) Новости Chanal 5 передают из Останкина, района российской столицы, который неожиданно, всего за несколько дней, стал самым загадочным и мистическим местом на планете. (Крупный план — девушка на фоне башни. Закадровый голос репортера.) Анастасии девятнадцать. Она работает барменом в ночном клубе, в одном из московских городов-сателлитов. Ранним утром она возвращается домой с работы. Обычная житейская ситуация. Но не в Останкине. (Интервью, крупный план. Титры: Анастасия, живет в Останкине.)

— Обычно я прохожу два квартала по Останкину в седьмом часу утра.

— Вы видели эти магазины-фантомы?

— Если честно, я опускаю голову и иду прямо домой. Боюсь, я не готова увидеть то, что не могут объяснить даже ученые.

— Среди ваших друзей или близких кто-нибудь пострадал?

— Слава Богу, нет. Но у мужа моей мамы есть друг. Его брат пропал одним из первых.

И коротко о последних событиях этого дня. Продолжается несанкционированный митинг у здания Телецентра на улице Королева. Он стал ответом жителей района на обращение к гражданам министра внутренних дел Вячеслава Мороза. В акции протеста приняли участие около семисот человек. Как вы видите, в толпе развернуты плакаты с надписями «Верните нам детей», «Мороз — убийца» и другие. Некоторые из демонстрантов держат в руках портреты пропавших без вести близких. Несмотря на то, что разрешение на проведение митинга получено не было, милиция заняла позицию наблюдателя.

По данным из неофициальных источников, близких к ГУВД Москвы, к трем часам дня в Останкино пропали два человека. На данный момент мы пытаемся получить официальное подтверждение этой информации.

Следите за развитием событий в новостных эфирах телеканала «Москва ТВ».

Людмила Кукареева, Ирина Соболева и Антон Оськин. Специальный корпункт редакции новостных программ телеканала «Москва ТВ».

ПОВЕСТВОВАНИЕ ДВАДЦАТЬ ВТОРОЕ

На следующий день, через пару часов после рассвета немец благодарил Люцифера, вознося ему новые молитвы на перевернутом арамейском. Бубня про себя тарабарщину заклинаний, он лихо вскочил на своего мускулистого черногривого скакуна, на ходу опоясываясь ремнем, на котором висел тяжелый меч и боевой топор. Его верные опричники, всего около десяти человек, старались не отставать от него, в спешке оседлывая лошадей. «Злато и меха всем жалую, что у изменников отымем», — бросил им через плечо Орн и пришпорил коня, галопом вырвавшись из ворот подворья. Дым сигнальных костров, черный, как его душа, проклятая накануне Пелагеей, уже щекотал колдуну ноздри, хоть и был далеко. Бешеный скакун, за которым с трудом поспевал его отряд, стремительно приближали Орна к тому вожделенному мгновению, когда на руке его заиграет лучами власти Перстень мироздания, открывая ему дорогу к могуществу и бессмертию.

Звуки неспешного купеческого обоза, направляющегося в Москву ко двору царя, были чуть слышны, когда отряд опричников во главе с Орном достиг дороги. Увидев старые широкоствольные березы, тесно растущие по сторонам от дороги, немец приказал своим бойцам спрятаться за ними. Говорить лишнего об измене и справедливом воздаянии за нее не потребовалось, ведь опричники жаждали обещанной добычи, а потому были готовы узреть предателя в каждом, чья смерть сулила им кровавую наживу. Позади купцов, на изрядном отдалении от них, пустив лошадей шагом, крались четверо часовых, что подожгли просмоленное сено.

Обоз был обречен. Лишь в одном сомневался колдун. Те ли это купцы, которых он видел в огненной мозаике искр? О них ли поведал ему демон, принявший в жертву Аксинью?

«Кибитка… Кибитка, запряженная двойкой, — думал Орн, вспоминая видение и поглаживая коня, смирно притаившегося за березами вместе с хозяином. — И перстень у того, кто в ней». И хотя сомнения эти беспокоили его, он им не верил, потому что не верил в то, что Люцифер так жестоко посмеется над своим верным слугой.

Топот лошадей и громыхание повозок слышались все отчетливей. Вот уже стали различимы и людские голоса. Отряд, затаившийся в засаде, терпеливо ждал пронзительного свиста, чтобы ринуться в атаку.

Первыми показались шестеро конных стрельцов. Увидев их, Орн похолодел, вмиг покрывшись нервной испариной. «Стрельцы! Стало быть, купцы под охраной царя… И грамоту на то имеют. Верная беда!» — лихорадочно соображал колдун, глядя на приближающихся ладных государевых воинов с топорами, висящими на седлах. Опричник знал, что если увидит он кибитку, то непременно ограбит обоз. Что ему русский царь? Ему, который с Перстнем на руке скоро станет повелевать царями! Но одному ему никак не справиться. А отряд… Поднимут ли они руку на людей государевых? И что он им скажет, если купцы достанут охранную грамоту? Глянув на своих бойцов, Орн увидел досаду в их потухших глазах, мгновение назад горевших предчувствием схватки и скорой наживы.

Стрельцы были совсем уже рядом, когда в голове чернокнижника зазвучал чужой, но такой знакомый голос. Он говорил на перевернутом арамейском. Не сразу разобрав сказанное, немец вдруг понял спасительный смысл этих слов. А осознав, увидел и кибитку, точь-в-точь такую, как показанная демоном. Воспряв, колдун грозно и решительно посмотрел на отряд, тихо вынимая меч из ножен. Ответив своему командиру испуганным удивлением, они все же взялись за топоры и луки. Мгновение спустя, когда весь обоз показался на дороге, Орн громко и отрывисто свистнул, заложив пальцы в рот.

Мирное весеннее утро тут же наполнилось смертельной какофонией атаки. Топот копыт и возбужденное ржание, людские крики, скрип и грохот тормозящих повозок не смогли укрыть от опытного слуха опричника звук отпущенной тетивы и короткий свист стрелы, посланной в цель. Хромой Семен, ждавший неминуемой расплаты за убийство праведницы, не ошибся. Стрела вонзилась ему в грудь, отчего тот хрипло выдохнул, повалившись с лошади. Еще до того как он упал, тетива запела вновь, да уже не одна. Двое стрельцов забулькали кровью, беспомощно хватаясь руками за стрелы, торчавшие навылет из их шей. С другой стороны обоза послышался звон скрещенного булата. Схватку затеяли четверо опричников, кравшихся сзади.

— Люди мы государевы! По велению царя и с грамотой в стольный град путь держим! — наперебой заорали оставшиеся в живых стрельцы, прикрываясь короткими щитами. Лучники Орна в нерешительности замерли, целясь в царских солдат. А из передней повозки уже выскочили двое купцов, белые от страха и негодования.

— Как смеете государевой воле перечить?! — раскатистым осипшим басом вскричал один из них, что был постарше. В руках он сжимал грамоту, словно это были молнии Зевса, готовые принести погибель наглецам. — К Иоанну Васильевичу призваны мы! Царь-батюшка велел пред очи его явиться! Не сносить вам головы, изверги, за дерзость вашу и неповиновение!

Позади обоза послышался крик раненого. Орн дважды свистнул, дав команду прекратить бойню. Четверо его бойцов отступили, держа топоры наготове. Пронзительный визг искалеченного заполнил лес, многократно повторенный эхом. Опричники испуганно переглянулись, а купец тем временем расправлял грамоту.

— Из коих земель путь держите? — ледяным голосом спросил колдун, не убирая меча.

— Сие не для твоих ушей, опричник! На колени перед волей царя, кто бы ты ни был! — вновь заорал купец. Стрельцы приосанились, выглядывая из-за щитов.

— Я есмь боярин Орн, пес государев, от измены его оберегающий! А посему велю отвечать подобру, из чьих земель пожаловали в град стольный! — загрохотал Орн с такой неистовой силой, что лошади стрельцов, отделявших его от купца с грамотой, невольно попятились. Дав чуть заметный знак своим лучникам, опричник снова взревел: — Ответ держать пред боярином!

— А грамота царева тебе не указ? Она ответ держать станет! — заорал в ответ купец, багровея и содрогаясь всем телом.

Орн кивнул. Один из стрельцов взял свиток из рук купца и, подъехав чуть ближе, кинул его Орну. Ловко поймав его, Орн развернул документ, смотря в него одним глазом и не выпуская из виду обоз и кибитку, возница которой был бледен как полотно. Лучники немца с виду сохраняли спокойствие, но стрелы их соприкасались с тетивами, в любую секунду готовые нести новые смерти.

— Купцы новгородские, стало быть? Везете товары из ливонских пределов?

— Истинно так, государь нас ожидает, посему и грамота охранная нам дадена, — заговорил молодой бородач, что был похож на сына того, кто вез свиток.

— Была нам весть, — мирно начал Орн, — что купцы новгородские удумали заговор творити с врагом ливонским, дабы извести царя-батюшку дарами заморскими погаными, чтоб яд на себе нести государю.

Услыхав слова эти, молодой купец рухнул на колени, воздев руки:

— Господь с тобой, боярин! Мы волю государеву исполняем! Сам светлый царь Иоанн Васильевич снарядил нас доставить ему товар заморский.

— Рта не разевай, купец, покуда я слово свое боярское молвлю! — рявкнул Орн. — И весть сия гласила, что купцы те новгородские к государеву престолу прибыть сбираются, фальшивой грамотой охранной себе кордон отворя, — закончил опричник, чуть заметно дернув рукой.

В тот же миг лучники, молниеносно вскинув свое оружие, пустили стрелы. Двое стрельцов рухнули с лошадей замертво. Отряд опричников с яростным воплем ринулся в атаку, увлекаемый в гущу резни своим командиром. Рывком уклонившись от топора стрельца, Орн на полном скаку мощным ударом рубанул его тяжелым мечом. Пытаясь уклониться, тот ненадолго отсрочил свой конец. Клинок колдуна отсек ему руку у самого плеча. Когда она упала на землю, пес государев уже снес голову калмыку, что кинулся на него с ятаганом, пытаясь ранить коня. Часть отряда мчалась на подмогу тем четверым, что ехали в хвосте обоза, а остальные рубили налево и направо всех, кто был не из их числа.

Но командиру их не было до того никакого дела. Он рвался к кибитке, возница которой в панике бежал. Одним могучим ударом топора разрубив накидку из воловьих шкур, он инстинктивно дернулся в сторону, увернувшись от выпущенной стрелы. И тут же обрушил новый удар в образовавшийся проем. И еще один, пока утробный вопль не донесся из чрева повозки. Сноровисто срубив несколько деревянных дуг, служивших опорой для настила, он откинул искореженную верхнюю часть.

Его взору открылась картина, о которой он без устали грезил в последние дни. Седовласый старец в купеческом одеянии, но чем-то неуловимо походивший на священника, трепыхался в предсмертных судорогах, причиной которых была огромная зияющая рана в груди. Рядом с ним валялась его отрубленная кисть, унизанная драгоценностями. Кровью был залит и сам старик, и кибитка, в глубине которой сидел юноша, оцепеневший от ужаса и выставивший перед собой тяжелый меч, который он сжимал двумя руками. Соскочив с коня и пригнувшись, Орн прыгнул в повозку, держа в руках меч и топор. Глянув на богато одетого белокурого паренька, он улыбнулся, сказав:

— Да ты не страшись меня, беда твоя уж далече.

И легонько, словно играючи, ткнул его клинком в шею. Вскрикнув, тот выронил меч и схватился за горло, натужно хрипя, покачиваясь и силясь зажать рану, из которой алыми толчками выплескивалась его короткая жизнь. Не прошло и нескольких секунд, как чернокнижник выскочил из кибитки, держа в руках залитый кровью ларец, искусно отделанный серебром и камнями. На нем висел массивный замок. Одним ударом топора Орн сбил его и замер. Не видя убийственной вакханалии, что кружилась вокруг него в дьявольском танце, он несмело, будто страшась величия момента, откинул крышку. Выхватив парчовый кисет, запустил в него трясущуюся от возбуждения руку. А спустя мгновение колдун уже жадно надевал перстень. Он был прекрасен! Теперь на руке опричника бриллиантовое солнце соседствовало с сапфировым полумесяцем, а над ними сверкала рубиновая звезда. Светила окружали золотые молнии, вокруг которых вились замысловатые вензеля из переплетенных змей.

С той минуты драгоценности мира перестали занимать Орна, сделавшись лишь вечными спутниками главных сокровищ, которые должны были отныне принадлежать ему и только ему. Имена их — Власть и Бессмертие. В полнолуние, что наступит всего через пару дней, он схватит их разом, чтобы не выпускать из рук целую вечность.

И вот тогда Вечная Власть станет его уделом, вознеся над миром, который содрогнется, глядя на своего нового владыку.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЕ

Отец Алексий совершал свое паломничество, отмеряя широкими уверенными шагами по двадцать пять километров в день, а иногда и более того. Останавливаясь на постой в домах священников при храмах, он каждый день усердно молился о спасении заблудших душ, не забывая просить Господа, чтобы дал Он ему сил противостоять лукавому, впервые заговорившему с монахом в Калуге. И хотя больше ничего подобного с ним не происходило, монах знал, что тот непременно обратится к нему снова, лишь только выдастся удачный момент. Он не страшился этого. Напротив, с нетерпением ждал новой встречи с дьяволом, как ждет настоящий воин схватки с заклятым врагом.

Уже пять дней был Алексий в дороге, преодолев больше трети пути. В каждый из этих дней вновь и вновь слышал он о том, что творится в Москве, в Останкине. Слышал от прихожан, от случайных встречных, с экранов телевизоров, что изредка попадались в придорожных закусочных. И каждый день странник убеждался, что его паломничество должно закончиться именно в Останкине, где он будет нужен тогда, когда доберется до окрестностей телебашни. Теперь его обычные молитвы пополнила еще одна, в которой он просил для православного народа избавления от беса, что день за днем забирает Божьих сынов и дочерей. Просил он и о том, чтобы Всевышний дал ему возможность помочь мирянам в этом горе.

Как он сможет совершить задуманное, отец Алексий не представлял. Да и не думал об этом, положившись на волю Господа, который даст ему ответ на этот вопрос, когда придет время. Монах знал лишь, что эта битва станет главной в его жизни, и если понадобится, он положит свою бренную плоть на алтарь этой победы. Знал, что и лукавый понимает это, искушая его, чтобы сбить его с истинного пути. Чтобы в Москву он попал не тем воином Христовым, которым должен быть.

Между тем шестой день паломничества уже наступил, а от рогатого не было ни слуху ни духу. Напрасно отец Алексий всматривался в события и людей вокруг себя, стараясь увидеть в них хотя бы следы зверя. Но как только он перестал искать встречи с врагом, тот тут же явился ему таким, каким монах не ждал его увидеть.

Остановившись на ночлег на подворье сельского храма Святой Живоначальной Троицы, он познакомился с его настоятелем отцом Василием, о котором неоднократно слышал еще в Оптиной пустыни. Пройдя тридцатилетний путь деревенского священника, тот был весьма суровым батюшкой. Живя верой в Божьи чудеса воскрешения из мертвых и исцеления плоти и духа, он всегда помнил о том, как Христос кнутом изгнал из храма торговцев, воспринимая этот эпизод как чудо не меньшее, чем остальные. Немногочисленную паству свою он знал прекрасно, а потому был с ней суров и справедлив, требуя от истинно верующих прихожан реальной духовной работы, а не формального соблюдения религиозных обычаев. Непримиримо борясь за души селян с рогатым, который чаще всего являлся в этих местах в образе поллитровки, отец Василий снискал себе немало врагов среди местных забулдыг. Они мелочно пакостили ему то тут, то там. Кроме того, несколько раз писали коллективное письмо в Синод, жалуясь на суровый нрав настоятеля, который нередко накладывал епитимью на пьющих дебоширов, а некоторых даже грозился отлучить от церкви. Суров он был и с неверующими грешниками, не давая социальным работникам закрывать глаза на семьи, неблагополучные из-за собственной разнузданности.

Разговорившись с отцом Василием после вечерней службы, монах сразу же увидел в нем того, кем Алексий и сам истово стремился стать. За небогатым постным столом перед ним сидел самый что ни на есть настоящий воин Христов, с головой погруженный в свой многолетний ратный подвиг.

— Вот посудите сами, отец Алексий, — проникновенно говорил отец Василий, бросая на собеседника глубокий взгляд теплых живых глаз, не потухших и не очерствевших от времени. — Такие понятия, как «религия» и «институт церкви», ведь по сути своей кощунственны и богохульны. Что они несут молодым мирянам? Ощущение того, что в храм Божий можно прийти, словно в собес какой-нибудь. Там заявление заполнил, а тут свечку поставил да перекрестился. Формальности все уладил — и порядок. А сколько таких, кто к алтарю за религией идет? Горько сказать, но ведь их большинство. За обычаями идут, не за верой. Не за осмысленным покаянием, которое душой пережить надо. От двух своих прилежных прихожан сам лично слышал: «На Пасху нажраться надо, чтоб все как у людей». И греха за собой они не видят, ведь свечки ставят да «Отче наш» читают. А то, что они своим безверием храм оскверняют и что детям своим такой пример подают, от веры их отлучая… Даже и понять не могут. — Священник сокрушенно тряхнул головой.

— Да, «институт церкви» — это, конечно… Хотя я, отец Василий, очень много истинно верующих прихожан вижу, — попытался возразить ему монах.

— Так что ж сравнивать-то! К вам в обитель люди в основном сознательно идут, с чаяниями, с горем, с надеждой на прощение. А ко мне нередко не заходят даже, а забегают. «Надо бы в церковь заскочить, Богородице поставить». Как вам такое выражение? И ведь не просто слова. Ведь и правда заскакивают. Вот в чем беда. Это ж не дети Божии, а «этнические христиане». Страшное это выражение, потому что верное. Если вера истинная верх не возьмет, храм Божий со временем в фольклорный элемент превратится.

— Вера верх возьмет, отец Василий, без веры редкий человек обходится.

— И я на то уповаю! — воскликнул священник,перекрестившись. — Без веры никак, это правда истинная. Но во что верить станут? В карьеру, в рост жизненного уровня? Стремиться к этому нужно, коли с благими намерениями. Верить нельзя. Ведь случись большое горе, карьера его пережить не поможет. Только вера. А если вместо нее пустая традиция… Вот тогда к лукавому в лапы. Когда веру люди теряют, страшные дела творятся.

— Такие, как в Москве сейчас?

— Да. То наказание Божие. Да только без веры урока из него извлечь не получится. Так и будем банду гипнотизеров искать.

Отец Василий тяжело вздохнул, огладив редкую седую бороду. Прищурив печальные глаза в сетке глубоких морщин, заглянул в лицо собеседнику, сказав:

— И ведь за безверие их только себя винить и могу.

Алексий ответил ему вопросительным взглядом.

— Так ведь другого храма и другого настоятеля у них нет, — не глядя на него, пояснил священник.

Утреннюю службу они служили вместе. В небольшом храме прихожан было так мало, что он казался просторней. Лишь четверо пожилых женщин стояли перед алтарем поодаль друг от друга. Да ближе к концу службы зашла совсем молодая дама, ярко накрашенная, в неумело повязанном платке, с опухшими глазами, заплаканными с ночи. Поставив свечку перед иконой Богородицы, она недолго постояла у самых дверей, изредка мелко крестясь, словно второпях. Несколько раз она посмотрела на могучего монаха с нескрываемым любопытством.

Когда отец Алексий вышел из храма, направившись через церковный двор в сторожку, где его ждал уложенный с утра, походный рюкзак, она юркнула к нему от самых ворот. Приблизившись к монаху, сложила ладони и, не поднимая на него глаз, пролепетала:

— Батюшка, благословите на благое дело… о ребеночке позаботиться… чтоб горя не знал.

Перекрестив ее сложенные ладони, отец Алексий хотел было расспросить ее о том, крещен ли малыш да не хворает ли он, но не успел. Лишь только она проворно коснулась губами его руки, как тут же поспешила прочь, еле слышно пробормотав «спасибо».

Распрощавшись с отцом Василием, монах, испрося его благословения, отправился в путь. По дороге он заглянул в бывшее сельпо, на фасаде которого двадцать первый век оставил размашистый отпечаток в виде ярко-красной надписи «Мини-маркет». Заняв очередь за двумя неопрятными мужчинами неопределенного возраста, пришедшими за утренней порцией горячительной влаги, Алексий уставился в маленький экран телевизора, подвешенный под потолком над замызганной стеклянной витриной лишь для того, чтобы сельпо напоминало «Мини-маркет» хоть чем-то, кроме названия. Шли новости на одном из центральных каналов. Внимательно вслушиваясь в речь диктора, отец Алексий надеялся узнать что-нибудь о ситуации в Останкине. Но выпуск подходил к концу, а стало быть, все важное было сказано раньше.

Но оказалось, что самое важное для отца Алексия сказано еще не было. Стоявшие перед ним выпивохи, тяжело ворочая языками, завели нехитрую беседу, обильно пересыпанную матом.

— Ну че, твоя-то че?

— Да че, поехала сегодня.

— Не, ну и правильно… А то бабе дай волю, так она, дура, и не посмотрит, что мужик-то надрывается.

— Да не, моя понимает… Самой-то, поди, тоже напряг не хреновый, с двумя-то. И так руки до колен, куда третьего?

— Не ревела хоть?

— Да так, было малость. А че ей, не впервой ведь, не страшно. Да там и врачиха уж как родная. В церковь вон поутру сбегала в платочке да поехала. Ниче! Отлежится с недельку, будет как новая.

Заботливый муж еще хотел что-то добавить, но подошла их очередь, и приятели начали наперебой отвешивать залихватские витиеватые комплименты толстой молодой продавщице в несвежем халате, с окладистыми бакенбардами и полным золотых зубов ртом.

Дальше отец Алексий их уже не слышал. В то утро способность воспринимать окружающих вернулась к нему не скоро. Обрывки фраз, сплетенные в тугую веревку, принялись душить его, затягиваясь крепким узлом на шее. «Другого храма у них нет… И так руки до колен, куда третьего?.. Благословите на благое дело… о ребеночке позаботиться… чтоб горя не знал… В церковь вон поутру сбегала в платочке да поехала…» — звенело и ухало у него в голове, словно раскаты набата. Алексий побледнел, пошатнулся и облокотился вялой рукой о витрину со сладостями. Пытаясь справиться с собой, глубоко вздохнул и зачем-то поднял глаза на телевизор.

Диктор новостей внимательно поглядел на него, светясь лощеной благополучностью, и заговорил, вальяжно развалившись в кресле:

— Здорово, праведник! Ну что ж ты, святой отец… Убивать, значит, твоей христианской душе противно. А на убийство родного чада мать благословил! Вот только не надо оправдываться! Не знал он! Она ж заплаканная была, благословления просила, чтоб дитятко горя не познало. А как ты ее благословил, так бегом от тебя бросилась. Что ж ты ее не остановил, воин Христов? Слабо, что ли? Поговорил бы с ней, как пастырю подобает, она бы расплакалась, все б тебе и выложила. Глядишь, может, и спас бы. Сразу двоих. Одну от убийства, другого — от смерти. Кстати, мальчик там у нее был, если тебе интересно. Она с твоим благословением, святой отец, как раз его сейчас убивает. Шел бы ты обратно к себе в обитель, пока еще чего-нибудь не натворил, в рясу одетый. Воин, твою мать… Ладно, не до тебя сейчас. Прогноз погоды читать пора. В Останкине, кстати, скоро дожди нагрянут, да с похолоданием.

Сжав посох до боли в руках, отец Алексий с трудом, но отчетливо произнес:

— Именем Христа, изыди, сатана!

Медленно повернувшись, пошел на свет, льющийся в магазин из открытой двери.

— В Краснодаре и Ставрополе днем до двадцати тепла, переменная облачность, возможны кратковременные осадки, — звучало ему вслед.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТОЕ

— Слушаю, — сказал Кирилл, поделив всю свою жизнь на две части. До этого «слушаю» и после.

— Алло! Квартира Васютиных? — спросил мужской голос, не здороваясь.

Кирилл сразу же понял, что случилась беда. Он понял это еще до того, как голос произнес «Васютиных». Подполковник милиции в отставке безошибочно определил, что на другом конце телефонной линии — его бывший коллега. По пренебрежительно-недоброжелательной, неприязненной интонации человека, который исповедует принцип «презумпции виновности» абсолютно ко всем. И не здоровается он именно потому, что изначально видит в жильце квартиры Васютиных преступника, а не потому, что хам. Ошибки быть не могло. Звонил милиционер, мент, мусор… Как ни назови, все равно — беда.

— Д-да, — дрогнувшим голосом ответил Кирилл, чувствуя, как все тело разом покрывается холодной испариной.

Прежде чем мент продолжил, в голове подполковника юлой закрутилась молитва, какая-то совершенно детская, примитивная и от того искренняя. «Богородица, умоляю, помоги мне, сделай так, чтоб это была ошибка. Умоляю, умоляю, сделай так, чтоб ошибка. Или хотя бы чтоб все были живы. Богородица, умоляю, сделай так…»

— Двенадцатый отдел ГИБДД, сержант Алефтинов. С Васютиным Кириллом Андреевичем как связаться?

Мелькнула робкая надежда, что «Рэнглер» угнали, разбили и бросили. Юла закрутилась еще быстрее, с безумной скоростью повторяя новую просьбу про разбитый «Рэнглер».

— Это я, — с трудом выдавил из себя Васютин, опускаясь на трясущихся ногах прямо на пол. «Чероки» вдруг стало самым страшным в мире словом, услышать которое было равносильно смертному приговору.

— Автомобиль «Джип Чероки», гос. номер О 373 KB 77 rus, 2007 года, зарегистрирован на вас, так? — спросил сержант с той же ровной неприязненной интонацией.

— Да, — ответил Кирилл почти шепотом.

— Поступил сигнал от сотрудников АЗС «Югранефть». Машина с включенной аварийкой стоит уже больше трех часов на обочине проезжей части. Запертая, заведенная.

— Это машина жены. Она была с ребенком, что с ними? — сиплым шепотом выкрикнул Васютин, перебив Алефтинова.

— Ну, про водителя у нас никакой информации пока нет, — недовольно ответил мент. — Машина находится на Новомосковской улице, район Останкино. Срочно приезжайте забирать.

— Как Останкино?! — взревел Васютин, неистово впившись ногтями в трубку.

— У АЗС «Югранефть» стоит, — виновато сказал сержант, неожиданно осознав ситуацию.

— Точно? — сипло выпалил Кирилл.

— Да, — ответил Алефтинов. Юла молитвы, умоляющей о пощаде, завалилась набок, бессильно ударившись о слово «Останкино». Бросив трубку, Кирилл вскочил и… замер.

По долгу службы Кирилл часто смотрел в глаза людскому горю самых разных калибров. И прекрасно знал все типы человеческой реакции на него — от тихого неверия и мужественного переживания до буйного сумасшествия. Он знал о всех его краткосрочных и долгосрочных последствиях и мог с легкостью спрогнозировать, как тот или иной человек отреагирует на ту или иную беду. Интуитивно чувствовал, какие единственно верные слова нужно сказать, чтобы помочь справиться с несчастьем. Он видел горе во всех его видах, какие только возможны. Да только большое горе ни разу не видело его. Васютину везло. Родителей он потерял еще в глубоком детстве, толком не осознав масштаба утраты благодаря заботливой бабушке Нюре, которая была еще жива, хоть и страдала от тяжелого старческого слабоумия. Никаких трагичных происшествий с Олиной родней и его друзьями тоже не происходило. Да и домашних животных он никогда не держал, а потому даже такая беда, как смерть любимой собаки, обошла его стороной.

И вдруг сразу — два самых близких, родных и любимых человека.

Привычный мир, частью которого являлся Кирилл Андреевич Васютин, мгновенно растаял, полностью утратив свои очертания. Все впечатления от этой жизни разом померкли перед масштабом происходящего. Названия этому не было. И это происходило не в его жизни, нет. Оно вытеснило его жизнь, заняв ее место.

Какие-то доли секунды вокруг Кирилла и внутри него был полный вакуум. И длились эти доли неимоверно долго. Впервые в жизни Васютин полностью потерял ощущение времени, словно такое понятие было ему незнакомо. Сознание подполковника мгновенно растаяло, обнажив оголенную душу. Мысли замерли, уступив место вспышкам эмоций, наотмашь хлеставшим его по этой голой душе. Страха, боли, злобы, отчаяния, какими он знал их раньше, не было. Все эти чувства слились воедино, образовав нечто, что было выше его понимания. Кириллу казалось, что он перестал быть «человеком разумным», переродившись в какую-то неизвестную субстанцию, существующую вне всяких законов земного мироздания. Система координат, вмещающая всю его прошлую жизнь, от примитивных физических ощущений до абстрактных философских построений, внезапно исчезла, породив катастрофический хаос, который и был новым порядком. Все, из чего состоял его мир и он сам, от отцовской любви до интереса к вчерашней газете, стало одинаково равным. Ничтожно малое стало равняться большому, оставаясь ничтожно малым. Понять и принять этот новый мир было невозможно, как и существовать в нем. Его можно было лишь созерцать бесконечно тянущиеся доли секунды.

Внезапно реальность, в которой Кирилл жил с самого детства, вернулась к нему. Все стало стремительно принимать привычные формы. И тогда пришло осознание, а вместе с ним — надежда. Словно предохранитель, она не давала мозгу Васютина перегореть от внезапного ужаса.

«Все, кто пропал в Останкине, были без машин. Все!!! Значит, скорее всего они не пропали, а просто…. Просто…» — ответа он найти не мог. Судорожно одеваясь, он схватил документы, оружие, дубликат ключей от джипа и внушительную сумму наличными.

«Нет, они не в Останкине. Наверняка „Чероки“ забарахлил, что-нибудь с компьютером. Она его закрыла, а телефон у нее разрядился. И сейчас они едут домой на такси. Три часа едут? Пробки? Запросто. Есть шанс, что все обойдется, — уговаривал себя Васютин, обливаясь холодным потом и давя на газ своего „Рэнглера“. — И как они там оказались, а? Черт, я же говорил, чтобы близко даже к Останкину не подъезжали!»

Грязно выругавшись от бессилия, он принялся беспрерывно набирать номер жены. Телефон был выключен. От дурацкой фразы про абонента кидало в дрожь. Принялся звонить домой. Безрезультатно. Чуть не сбив велосипедиста, он ворвался на Новоостанкинскую.

И сразу увидел их «Чероки». Подъехал, остановился. Закрыл глаза и плавно, вдумчиво перекрестился. Собрался выходить из машины, но остановился, перекрестившись еще несколько раз. Вибрируя всем своим существом, он подошел к джипу. «Чероки» действительно был заведен и закрыт. Сперва он выключил двигатель, нажав кнопку на брелке. Чуть помедлил. Открывать дверь было очень страшно. За ней находился ответ. С трудом справившись с собой, он все-таки открыл ее, предварительно поместив между ручкой и ладонью носовой платок.

И в ту же секунду услышал сирены. По Новоостанкинской ехал патруль местного УВД. «Это сюда», — равнодушно подумал Васютин и заглянул в салон. Горло сдавило так, что стало трудно дышать. Ответ был, и он был очевидным. Он лежал между водительским и пассажирским сиденьем рядом с рычагом автоматической коробки. Это была Олина сумка. И словно дополнительное подтверждение, на заднем сиденье валялся любимый робот сынишки. Если бы они сознательно оставили машину, поехав домой, в гости, да хоть к британской королеве, сумка и робот были бы с ними.

«Они могли оставить их в запертой машине, только если… Только если они отошли от нее всего на пару метров. Например, купить цветов. Или газировку в магазине. Машину не глушили. Значит, были рядом с ней», — медленно думал Васютин, борясь с шоком, от которого тошнило, знобило и шумело в ушах. И почему-то дергалась рука.

Секунду спустя он сообразил, что патрульный лейтенант настойчиво пытался заговорить с ним. Не глядя в его сторону, он протянул тому ксерокопию документов на машину и удостоверение почетного ветерана МВД. А сам продолжил стоять перед открытой машиной, словно надеясь, что «Чероки» расскажет ему о том, что случилось около трех часов назад.

«Так, все ясно. Два варианта. Похищение. И останкинский феномен, — с трудом вынес вердикт Васютин. — Вошли в магазин. Магазин…» — повторил он шепотом, не веря, что это происходит с ним.

— …Парни, вы уж извините, я сам, — с трудом ворочая языком, сказал он патрульным, которые суетливо ходили вокруг машины, как будто это был брошенный корабль пришельцев. — Показания все дам. Машину не трогайте. Сейчас криминалисты приедут с Петровки, — добавил он, бережно закрывая двери джипа с помощью того же носового платка.

Вынув телефон, набрал номер. Чуть подождав, глухо сказал, глубоко дыша:

— Макс, у меня беда.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ДВАДЦАТЬ ПЯТОЕ

Все пять дней, что оставались до полнолуния, Орн провел в истовых молитвах да за сатанинскими книгами. Был среди них и свиток, который он берег как зеницу ока многие годы. Берег для той ночи, что уже приближалась. Намотанный на берцовую кость одной из жертв черной мессы, свиток был создан из цельного широкого куска человеческой кожи, снятой со спины. Он был плотно покрыт древними письменами, изображениями причудливых пентаграмм и множеством символов. Некоторые из них немец уже воссоздал в дереве и железе с помощью своих крепостных, работа над другими была еще впереди. Перевернутые черные кресты и котел с травами не понадобятся ему в это полнолуние. Вместо них нужна будет жаровня с потрескивающими раскаленными углями. И православная икона тоже будет нужна.

Но как ни важны были эти вещи для обряда, ценностью они станут только тогда, когда вместе с ними у жаровни будет стоять пятилетний мальчуган. Без жертвы обряд невозможен. Однако если жертва будет неподходящая, то последствия могут стать действительно страшными. Но Орн сделает все правильно. Не зря он долгие годы ждал этой ночи. И вот теперь она совсем рядом, стоит только протянуть руку… Нет, Орн не допустит ошибки. О жертве он уже позаботился. Маленький Лука, смышленый, ладненький парнишка четырех с половиной лет от роду, розовощекий, синеглазый, с копной соломенно-рыжих волос. Он жил вместе с матерью и братом на подворье немца.

Когда наступило утро накануне полнолуния, Орн был молчалив и суров. За этой суровостью он тщательно прятал радостную звенящую нервозность, что сопутствовала ожиданию великого момента. Последние часы он был опричником. Завтра, с восходом, он станет обладать властью, которая недоступна никому из смертных. Волю каждого чернокнижник сможет с легкостью подчинять своей. Преграды этого бренного мира рухнут. И даже смерть не будет властна над ним. Лишь его темный властитель будет выше Орна, а колдун станет его орудием. И если еще несколько дней назад Орн мучился сомнениями, боясь, что не сможет правильно исполнить обряд, то сейчас он был уверен в своем скором возвышении над всем сущим.

Задолго до наступления сумерек опричник уже был на поляне, земля которой должна была стать свидетельницей его триумфального перерождения. Бесцельно бродя, он снова и снова повторял заклинания, представляя картины того, что произойдет здесь, когда солнце опустится за горизонт. Образы пылающей в углях иконы, символов власти ада и крови ребенка, кружились в его голове бесовским ураганом. С каждой минутой предчувствие безграничной власти охватывало его все сильнее, покалывало кончики пальцев и выступало холодным потом на челе. Будь его воля, он схватил бы раскаленное светило голыми руками, потянув его вниз, за край планеты. Но это было не в его силах. И Орн покорно ждал.

Стемнело. Верные опричники охраняли подступы к поляне, дабы никто не мог вмешаться в таинство ритуала. Опоенная сонным зельем, мать Луки спала в покоях Орна, прижав к себе беззаботно дремлющего сынишку. Когда Порфирий аккуратно подхватил его на руки, женщина даже не пошевелилась, окутанная глубоким дурманом. Лука, лишь только открыл заспанные глаза, сразу же был отвлечен сусальным пряником, который опричник сунул ему в руки. Сказав, что поведет его за свистулькой, он понес его, сонного и счастливого, к поляне.

А там уже пылали угли, освещая мерцающим заревом огромную пентаграмму, выложенную из причудливых символов. В центре ее красовался силуэт головы козла, сложенный из раскаленных головешек. Орн стоял посреди них на коленях, по пояс голый, с медальоном на груди и кривым ритуальным ножом на поясе. С тем самым, которым он лишил жизни несчастную Аксинью. Раскинув руки и опустив голову, он тихонько подвывал, напевая заклятия. Так несмелый ветер предвещает свирепое ненастье. Пение его становилось все громче. Из пентаграммы чернокнижник черпал силу, опрокидывая ее себе на грудь сложенными пригоршней ладонями. Его жестокая душа жадно впитывала дьявольскую мощь, поднимающуюся прямо из преисподней. Голос колдуна креп, закручиваясь в невидимую пружину вихря, что вырвется из него наружу, когда сатанинское действо достигнет апогея. Адская сила питала колдуна. Если рядом был свидетель, тот бы заметил, как плечи Орна стали шире, руки мускулистей, голова крупнее.

Неожиданно к завываниям колдуна присоединились волки, вышедшие на охоту в лес, что простирался за болотами. В ночной тиши голоса человека и зверей сливались, погружая в тревогу окрестную природу, заставляя замолкнуть ночных птах, подзывающих пением пару для продолжения рода. Пернатые чуяли, что эта ночь находится в нераздельной власти смерти и греха, а потому рождение новой жизни под ее покровом невозможно.

Не один час прошел, пока Орн творил бесовскую молитву, дарующую ему силу. Внезапно выкрикнув громогласное «ом», колдун затих. Замолчали и волки, но птичье пение так и не зазвучало в зарослях, окружающих сатанинскую поляну. Вскочив с колен, чернокнижник вытянул перед собой руки и, закрыв глаза, пошел к жаровне, безошибочно переступая через горячие головешки. Приблизившись к углям, он открыл закатившиеся глаза, сверкнув в темноте розовыми белками, отражающими всполохи огня. Поводив головой из стороны в сторону, он увидел слепыми глазами икону Богородицы с младенцем на руках. Схватив икону двумя руками, он поднес святое изображение вплотную к лицу, бормоча молитвы, и, широко открыв рот, медленно и похотливо облизал ее. Осквернив святой образ, он продолжил читать заклинания. Голос его глох, переходя в сдавленный свистящий шепот. Когда слова слились в невнятном шипении, Орн швырнул икону в жаровню. Упав на колени, схватил медальон, приложил его к земле и вновь гортанно протянул «ом», запрокинув в холодное лунное небо лицо, искаженное яростной гримасой. Отсветы адского пламени, пожирающего икону, смешивались со светом полной Луны. Причудливо освещая слугу сатаны, всполохи изменяли его облик, обнаруживая в колдуне черты зверя, которых становилось в нем все больше.

Орн стал погружать руки в угли, потрескивающие вокруг горящей иконы. Не обжигаясь и не чувствуя боли, он утробно урчал, наслаждаясь прохладой раскаленных головешек. Он упивался ею, увидев в том первые проявления своего могущества над этим миром, людьми и стихиями.

Когда икона почти истлела, Орну пришла пора взять у Люцифера тот дар, что полагался ему по праву, заслуженный бесчисленными молитвами и черными мессами. Вернувшись в центр пентаграммы, колдун приподнял один из таинственных символов, вырезанных из дерева, достал из-под него свиток и, глубоко вдохнув, стал пропевать письмена, начертанные на коже. Дойдя до середины, он двинулся к жаровне, рядом с которой стоял ларец. Чернокнижник бережно вынул перстень и надел его на указательный палец левой руки. Сжав ее в кулак, Орн выхватил ритуальный нож, висевший на поясе, и полоснул себя по внутренней стороне ладони, украшенной перстнем. Кровь хлынула из раны. Щедро обдав ею драгоценный манускрипт, он с неистовой скоростью забормотал что-то на исковерканном арамейском. Не переставая читать заклинания, он бросил окровавленный свиток в жаровню поверх истлевшей иконы. Пергамент вспыхнул, наполнив воздух ядовитым желтым дымом. Глубоко вдыхая его, Орн начал мелко трястись, воздев руку с перстнем над головой и призывая Люцифера.

Настало время принести жертву. Лука, опоенный отваром из трав, что дал ему опричник Порфирий, лежал под тем же кустом, где недавно ждала смерти связанная Аксинья. В плену тяжелого колдовского сна мальчик не чуял своей погибели и протягивал маленькие ручонки к свистульке, которая грезилась ему. Проворно подскочив к ребенку, чернокнижник бережно поднял его, завернутого в дерюгу, и понес к жертвеннику. Гортанно читая заклятие, он посвящал эту жертву Люциферу, ритмично прикладывая перстень то к ручке ребенка, торчащей из-под грубой материи, то к своему лбу, измазанному кровью. Кривой нож, еще помнивший вкус тела прежней жертвы, с нетерпением ждал нового пиршества.

В тот момент, когда Орн был всего в трех шагах от жертвенника, на поляне появился некто. Сперва колдун лишь учуял непрошеного гостя. Холодная волна обдала чернокнижника с ног до головы, заставив его замереть. Зарычав, он стал озираться, пытаясь увидеть того, кто нарушил таинство главного обряда всей его жизни. Как ни силился он отыскать непрошеного гостя взглядом, ничего и не заметил. Стараясь не верить в нежеланное вторжение, опричник попытался сделать шаг вперед, но не смог шевельнуться, скованный неведомой силой. Теперь Орн не мог даже повернуть головы, чтобы оглядеться. Спустя несколько мгновений он натужно скосил глаза в сторону. И тогда…

Он с трудом различил еле заметный, но такой знакомый силуэт. Вмиг ярость обуяла чернокнижника, боровшегося с беспомощностью и ужасной догадкой. Справа от него стояла сгорбленная старуха в рубище с капюшоном, сжимающая посох, увенчанный резным крестом. Тут же услышал он и ее молитву, что разливалась над поляной. «Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа» — отдавалось в голове Орна каждое слово, причиняя ему немыслимую боль. Силы, которые он так старательно черпал из преисподней, стремительно покидали его. Руки вспыхнули жаром ожога, стремительно покрываясь волдырями. Колдун принялся лихорадочно молиться рогатому, но слова путались в сознании, залитом нестерпимой болью.

— Изыди, нечестивец! Не смей творити мольбу дьяволу! — прогрохотало в его голове, разорвав барабанные перепонки, и кровь брызнула из ушей сатаниста. Собрав всю силу своей черной души в единый рывок, Орн дернулся, силясь стряхнуть с себя чары старухи.

Рванувшись вперед, он упал на колени и выронил жертву.

— Властью Господа нашего Иисуса Христа не смей занести поганую длань свою над рабом Божьим Лукой! — вновь могучим раскатом прогремел голос старухи, которая стала медленно надвигаться на него, паря над землей. Остановившись между чернокнижником и жертвенником, она дотронулась посохом до мальчишки, разом избавив того от дурмана. Вскочив на ноги, Лука, белый как первый снег, испуганно оглянулся и бросился прочь, стремительно исчезая между редких деревьев.

В ту же секунду образ Пелагеи, колыхавшийся перед Орном в нескольких вершках от земли, растворился, будто его и не было. Силы вернулись к колдуну, даруя ему шанс закончить обряд. Изрыгая проклятия, он одним махом перепрыгнул через жертвенник, ринувшись в погоню за ребенком, который еще виднелся в темном полеске. Чернокнижник, обезумевший от ненависти, несся вперед словно дикое животное, в пылу охоты ломая молодые кусты. Исторгая нечеловеческий рев, слетающий с его губ вместе с ошметками пены, Орн неумолимо настигал мальчонку, петлявшего меж деревьев.

Дьявольская погоня высвободила в нем зверя, который решительно взял верх над людским началом сатаниста. Не прерывая бега, он причудливо выгнулся, рухнул на четвереньки и понесся за жертвой на четырех лапах, с каждым скачком теряя человеческий облик. Бег его ускорился, не оставляя беглецу шансов на спасение.

Когда оборотень уже слышал прерывистое дыхание Луки и чуял его запах, приготовясь к решительному прыжку, фигура богомолицы внезапно возникла прямо перед ним. С размаху врезавшись в нее, словно в каменную глыбу, он с хриплым стоном покатился кубарем. Вскочив, вновь ринулся вперед; издавая вой, Орн взвыл не от боли и не от ярости. Это был вой отчаяния, ведь его жертва каким-то непостижимым образом опять была так же далеко от него, как в тот миг, когда погоня только началась.

Но зверь, бушевавший в колдуне, с новой силой увлекал его за Лукой. Роняя хлопья розовой пены, он продолжал бесовскую скачку, яростно пожирая расстояние, отделявшее его от ребенка.

Обернувшись, оборотень увидел старуху, летящую за ним с посохом в руке. Капюшон слетел с ее головы, обнажив развевающиеся растрепанные седые волосы и мертвенно-бледное лицо, на котором угадывалась чуть заметная улыбка. Грозно рыкнув на нее, колдун продолжал нестись вперед все быстрее.

Орн прыгнул, распрямивши звериное тело. Он летел вперед, словно стрела из пружинистой плоти, не чувствуя земного притяжения. Сбив мальчонку с ног, скомкав его своей волчьей тушей, он потащит законную добычу на жертвенник, чтобы закончить начатое. Этот прыжок станет началом великих темных деяний, которые он свершит ради своего покровителя. Обязательно свершит, если удар страшной силы не обрушится на его хребет в момент этого решающего прыжка.

Но он обрушился. Откуда-то сверху, с небес. И впечатал Орна в зловонную жижу оврага, наполненного гниющей мертвечиной. Лука и сам не понял, как он оказался на другом краю мерзкой ямы. Ему показалось, будто кто-то приподнял его и бережно пронес по воздуху. Почувствовав под ногами твердую землю, мальчишка стремглав бросился вперед, не помня себя от ужаса.

Орн, провалившись по грудь в склизкое месиво, яростно отталкивался от топкой смердящей массы, не желавшей выпускать его из объятий. Веря, что выберется из западни, он извивался всем телом, стараясь добраться до края оврага. Он явно различал толстые корни сосны, торчащие из рыхлой земли. Яркий свет луны стал его союзником, питая силы и надежду. Надежду на следующее полнолуние, которого он обязательно дождется, чтобы принести жертву, завершив обряд.

Окруженный гниющими покойниками, Орн медленно двигался вперед, выбросив перед собой руку с перстнем. В призрачном лунном свете мертвецы, казавшиеся ожившими, будто наблюдали за ним, скалясь истлевшими черепами. С трудом сохраняя сознание, колдун продвигался к краю оврага, несущему спасение. Смердящая жижа уже подступала к горлу, когда до перепутанных корней оставалось совсем немного.

— Еще немного… Успею! Хвала Люциферу! Спасусь! Его волей спасусь! — глухо рычал Орн, с мольбою взирая на круглый диск луны, которая была его единственной зримой соратницей в этом лесу. И вот уже короткий хохот сорвался с его уст, ведь до спасения оставались миллиметры, отделяющие кончики его пальцев от прочных надежных корней.

Но вдруг… Овраг, залитый ярким лунным светом, погрузился во тьму. Вскинув голову, Орн вскрикнул. На краю оврага, заслонив собой ночное светило, стояла старуха. Рубище ее было распахнуто, открывая дряхлое обнаженное тело, которое пронизывал кол, торчащий из горла. Улыбнувшись, мертвая богомолица ухватилась за его верхний край и принялась вытягивать. Опричник, парализованный жутким зрелищем, стал быстро погружаться в смертельную жижу, которая уже достигала его подбородка. Сбросив оцепенение, Орн сделал несколько неимоверных рывков, стараясь дотянуться до края западни. Яростным усилием он достиг цели, кое-как ухватившись за корни слабеющими склизкими пальцами. Это случилось тогда, когда старуха достала из себя кол, опутанный ее порванными внутренностями. Склонив голову набок, она открыла рот, беззвучно шевеля губами.

— Негоже тебе, душегубу, Христову землю поганить, — услышал Орн в голове ее звенящий голос, изо всех сил стискивая руками корни и подтягиваясь вверх. — Ступай себе в ад, да быти проклятым тебе до скончания веков! — сказала старуха, не переставая улыбаться.

И уперлась колом в грудь колдуна, одним мощным движением оттолкнув его от края ямы. Едкая жижа наполнила ноздри Орна, раздутые в смертельной агонии. Несколько мгновений спустя над поверхностью оврага торчала лишь кисть опричника, украшенная перстнем дивной красоты. Она конвульсивно сжималась, напрасно требуя возмездия для всего мира, который так и не покорился ему.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ДВАДЦАТЬ ШЕСТОЕ

Утром 20 апреля Троекуров решительно выпил припасенного виски. День рождения все-таки. Об отгуле не могло быть и речи. Но двести граммов далекой Шотландии создали бледную иллюзию праздничного настроения. Выйдя из дома, он отправился на работу. Как обычно, пешком, благо идти было не более пятнадцати минут. Сегодня он мурлыкал под нос песенку про день рождения, который, к сожалению, раз в году. Выйдя из подъезда, Троекуров прошел пару сотен метров тихой дорожкой позади своего дома. В который раз напевая про волшебника на голубом вертолете, он вынырнул из-за дома на улицу Цандера.

— И бесплатно покажет… — старательно выводил Валерка.

Окинув взглядом улицу, сбавил ход, оглянулся, немного растерянно допел мимо нот «покажет кино», словно разуверившись, что кино будет бесплатным. Останкино стало не узнать. Троекуров, конечно, и раньше видел перемены в районе: патрули, один за одним курсирующие по улицам, значительно поредевший поток прохожих, журналисты с камерами то тут то там. Но сейчас… Район напоминал картинку из голливудского фильма.

И хотя капитан принимал непосредственное участие в планировании мер безопасности, которые были введены в районе после совместного официального заявления правительства Москвы и РФ, он не ожидал такого визуального эффекта. Первым бросился в глаза войсковой «уазик» с надписью «внутренние войска» на борту, стоявший в конце улицы, на пересечении ее со Звездным бульваром. Напротив расположился микроавтобус МВД. Рядом с этой живописной картиной примостился пузатый фургончик телевизионщиков с параболической антенной на крыше. Подле него топтался корреспондент с микрофоном в руках, демонстрирующий подъехавшему милицейскому патрулю аккредитацию. В ста метрах от них стояла карета «скорой помощи», как будто за все это время в Останкино был хотя бы один пострадавший (психические травмы не в счет). На противоположной стороне улицы виднелись автобус ОМОНа и пожарная машина. Они загораживали передвижной центр «Медицины катастроф», принадлежащий МЧС. Валерка не мог его видеть, но он там был. Гайцы по-хозяйски расположились на перекрестках, закрывая проезд каждый раз, после того как встревоженные чиновники разных мастей врывались в район. Громоздкие заградительные конструкции уродливо торчали на крупных газонах, отгораживая их от граждан — их было значительно меньше, чем тех, кто призван был запугать аномальное явление, о котором говорилось во вчерашнем обращении. Сирена начальственного кортежа, несущегося по перекрытой улице Королева, старалась перекричать звук летящего вертолета: он находился вне поля зрения, но слышен был прекрасно. Ярко-оранжевые информационные стенды придавали пейзажу издевательскую праздничную атмосферу.

Вся эта мощь силовых структур производила впечатление лишь в первые пару минут. Но если вникнуть в суть происходящего… Любой, кто знал о том, что происходит в Останкине (а благодаря мировым СМИ об этом знала вся планета), прекрасно понимал, что вся эта армада, расставленная по улицам некогда престижного района, есть не что иное, как красноречивая демонстрация полного бессилия властей. Ни одно ведомство из тех, что ринулись спасать жителей Останкина, от пожарной охраны до внутренних войск и ФСБ, не имело ни малейшего представления о природе феномена. Не знали они, от чего спасать граждан и как это сделать. Самым действенным методом борьбы с этой чертовщиной были информационные плакаты и листовки, доходчиво объясняющие, что приближаться к незнакомым зданиям и вообще к чему-либо незнакомому очень опасно. Наглядная агитация содержала подробную карту Останкина, список магазинов, муниципальных учреждений, инструкцию на случай обнаружения неизвестных объектов и телефоны экстренных служб. Спецтехника же и живая сила были согнаны сюда от страха перед неизвестностью.

Топая на работу и рассматривая весь этот парад силовых министерств, медицинских и спасательных служб, Троекуров размышлял вслух, тихонько бубня себе под нос:

— Ну, предположим, случилось то, чего все так ждут — исчезновения прекратились, весь этот балаган уехал. И что дальше? Призвать людей возвращаться в свои дома? Мол, милости просим, исчезновения почему-то прекратились. Почему, мы не знаем. Кстати, почему начались — тоже. Но вы возвращайтесь. Вдруг ничего подобного не повторится? Надо же попробовать, в конце концов. Дурь, конечно! А если через годик — все заново? Кто будет за жизни отвечать? Стало быть, пока природа этого паранормального дерьма не ясна, не то что гарантировать, даже прогнозировать не получится. Чуть больше половины жителей из Останкина уже уехали. Все подъезды заклеены объявлениями «Переезд, срочно, недорого». Интересно, что дальше с районом будет?

Не спеша дойдя до ОВД, Троекуров принял вялые поздравления коллег. О пьянке не могло быть и речи. В коридорах было тесно от начальства всех рангов. Того и гляди сам президент нагрянет. Распрощавшись с загубленным днем рождения, Валерка достал «Регламент взаимодействия министерств и ведомств в рамках операции по контролю за криминогенной обстановкой и поддержанию общественного порядка в районе Останкино». С тоской глянув на увесистый документ, разработанный в Экстренном штабе, открыл его и тупо уставился в первую страницу.

К 13 часам пропавших без вести не было. Это в отделе не обсуждали, боясь сглазить. Группа физиков под охраной сотрудников ФСБ второй день работала в местах, где двое свидетелей видели «архитектурные фантомы», как их нарекли в Экстренном штабе. По слухам, никаких результатов. Да никто их и не ждал, этих результатов.

А ждали совсем другого. Валерка предупреждал об этом Еременко еще тогда, когда началась сенсационная шумиха в прессе. Но тогда было не до того, хватало забот поважнее. А вот теперь Еременко решил собрать совещание с участием кураторов из ФСБ. Когда все расселись в кабинете начальника отделения, хозяин долго смотрел в какие-то листки, перекладывал их и наконец дал слово Троекурову. Валерка не ожидал такого поворота событий. Тщательно подбирая слова, он начал:

— Ситуация, по поводу которой мы собрались, вполне закономерная. На первый взгляд вроде ничего особенного по сравнению с тем, что у нас тут творится. Как мы и ожидали, в район потянулись искатели приключений. Экстремалы, экстрасенсы, колдуны всякие, рисковые журналисты. Пока их не так много. В основном — наши сограждане. Информации по данному вопросу у нас явно недостаточно.

— Уже собираем. К вечеру будет что показать, — встрял молодой следователь Борька Белинин.

— Значит, вечером и проанализируем, что имеем. И главное. Чего от них можно ожидать? К сожалению, район формально открыт. То есть правовых оснований для того, чтобы запретить экстремалу Ване гулять тут ночью в поисках фантомов, у нас нет.

— Белинин, продумай, какие у нас есть рычаги влияния на эту братву, — мрачно буркнул Еременко.

— Легальные? — переспросил его Борька.

— Не криминальные, Белинин. Эффективная разъяснительная работа.

— Ну, с родными гражданами мы как-нибудь договоримся, — продолжил Валерка. — Но я уверен, что приезжих, которые потянулись в район, скоро сильно прибавится, — сказал он, вынимая из пиджака мятый сложенный лист. — Вот распечатка с канадского сайта. Желающие появились в Штатах, Англии и Финляндии.

Листок пошел по рукам. Это была распечатка рекламы экстремального тура в Останкино. Канадское турагентство предлагало его всем желающим.

— Если завтра в гостинице «Космос» поселится пара сотен отмороженных янки, которые начнут носиться по району…

— Не каркай, — строго сказал Троекурову шеф.

— Не буду, — отозвался тот. — Но предупредить обязан.

— Мы свяжемся с МИДом и нашим союзом туроператоров, — важно сказал федерал Лукашин. — Я думаю, удастся организовать грозное предупреждение про смертельную опасность. Ну, и визы, само собой.

— Было бы здорово, чтоб волну остановить. Визы — надежнее всего. Эту публику издалека видно. Надо их разворачивать, — размышлял вслух Валерка. — А можно на наших туроператоров нажать покрепче, чтоб они не оказывали поддержку тем буржуям, которые такие туры продают?

— Попробуем, — кивнул Лукашин, поправив галстук.

— Хорошо бы получить информацию на тех, кому визы уже дали, — сказал шеф, особо ни к кому не обращаясь.

— Да, согласен, — оживился Троекуров. — Некоторые, конечно, уже едут. Их будет не так много, но это горячие парни. Журналисты, стрингеры. Они профи, живут этим. Значит, будут пытаться добыть информацию любой ценой. Я бы на месте ФСБ аккуратно сел им на хвост.

— Мы всем миром почти две недели бьемся — с учеными, с приборами, с добровольцами. Толку — хрен. А тут америкос с камерой приедет — и решит нашу загадку! — презрительно скривился Лукашин.

— Как знаете, — извиняющимся тоном ответил Валерка.

— Давайте-ка, парни, определим возможный геморрой, — прервал их полемику Еременко.

— Первое. В Останкине начнут пропадать не только российские, но и иностранные граждане, — бодро начал Белинин.

— Уже немало, — согласился шеф.

— Второе. Если какой-нибудь занюханный финн найдет что-нибудь такое, чего не удалось найти нам…

— Да меня наверху с дерьмом сожрут! — выпалил Еременко.

— И третье. Троекуров прав. Приедут отчаянные парни. Могут сцепиться с кем-нибудь из наших. Или с солдатами. А если наши их отметелят… А наши их отметелят по-любому, то будет международная вонища.

— Стрингеры будут пытаться купить то, что не продается. Одним словом, взятки начнут пихать, — добавил Троекуров.

— Белинин, Лукашин… — тяжело вздохнул Еременко. — Я жду информации по всем любителям острых ощущений. И по нашим тоже, — отрезал шеф. — А я поставлю в Штабе вопрос о визах и туристических фирмах.

Лукашин и Белинин коротко кивнули.

— И вот еще что, господа офицеры, — вкрадчиво сказал Еременко, глянув на часы. — Я сейчас констатирую факт, а обсуждать его мы не будем. Сейчас 15.50. Пропавших нет.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ДВАДЦАТЬ СЕДЬМОЕ

Не прошло и получаса, как вокруг джипа «Чероки», припаркованного рядом с АЗС «Югранефть» на улице Новомосковская, образовалась толчея. Криминалисты с Петровки во главе с Максимом Старостиным, старинным приятелем Васютина, сантиметр за сантиметром обследовали машину. Следователь из местного ОВД опрашивал всех, кроме сторожевого пса в автосалоне напротив. Какие-то бородатые парни, вылезшие из неприметного фургончика, бродили вокруг с непонятной аппаратурой. Наряд милиции во главе с дюжим омоновцем держал на расстоянии группу журналистов, которая неумолимо росла. Парочка неприметных федералов участливо беседовала с Кириллом. Патруль ГИБДД чинно стоял невдалеке лишь для того, чтобы быть причастным к процессу. Даже психолог из «Медицины катастроф» путался у всех под ногами, пытаясь помочь и сильно мешая.

Чуть позже приехал и Федя Малаев. Да не один. С ним был тщедушный лопоухий паренек с большими голубыми глазами навыкате и тонкими нервными пальцами. Несуразно одетый, он имел отсутствующий вид, который красноречиво говорил о том, что в этом мире юноша присутствует лишь отчасти.

Подойдя к Васютину, Федя просто молча обнял его.

— Кирилл, помни. В любой момент все, что тебе нужно, без всяких условий.

— А как же наша конспирация? — равнодушно спросил подполковник, серый, как лист упаковочной бумаги.

— Теперь она, к сожалению, ни к чему… Раз ты потерпевший.

— Федя, а это твой локатор?

— Это не локатор, это телескоп. Помнишь дело Маши Коломиной?

— Да, — рассеянно ответил Кирилл. — Это он?

— Именно. Но сейчас он бесполезен. Такая куча народу вокруг… Он будет здесь завтра. Сделает все, что сможет. А вот джип, наверное, сможет посмотреть. Кирюш, надо бы народ от машины отогнать.

Спустя минуту лопоухий парнишка уже ходил вокруг джипа. Пассов руками не делал, в транс не впадал. Просто ходил.

— Ну, что? — несмело спросил Васютин, когда тот закончил.

— Я могу гарантировать, что насильственных действий ни у машины, ни в машине не совершалось. В последние полгода — точно. Есть след двух человек. Один спокойный, а другой… — задумчиво сощурился экстрасенс. — Другой очень импульсивный, нестабильный, яркий, активный. Либо взрослый в неуравновешенном состоянии. Возможно, под наркотиками. Стимуляторы или конопля. Хотя и алкоголь на некоторых так действует… Либо этослед ребенка.

— А еще что?

— С вероятностью процентов восемьдесят скажу, что резкой смены психического состояния у тех, кто сидел в этой машине, сегодня не было. Они не пугались, не приходили в восторг, не злились. Всё.

Отведя Федю в сторонку, Васютин спросил:

— Федь, а в целом есть что-нибудь?

— В районе двенадцатого дома по Аргуновской улице что-то происходит, — еле слышно, одними губами сказал Малаев.

— Что?

— Пока не ясно. Как узнаю, сразу скажу.

— Спасибо, Федя! Я твой должник.

Он хотел сказать ему еще что-то, но Макс Старостин жестом позвал его:

— Кирюха, дружище. Поехали к тебе, нужны отпечатки семьи. Следов борьбы нет, «пальчиков» много.

Согласно кивнув, Васютин увидел следователя из местного ОВД Борю Белинина, которому впервые доверили такое важное ответственное дело. И тот явно был чем-то доволен. Подойдя вплотную к Кириллу, он оттащил его подальше ото всех.

— Кирилл Андреевич! — начал он. — Есть кое-что.

— Что? Что там такое?

— В нескольких метрах от того места, где стоит джип, с утра была импровизированная палатка с маслом, тосолом и омывателем. Пару часов назад они снялись. Скорее всего поехали на другую точку, а может, и водку пить. В машине бак омывателя пустой.

— Боря, постой. Сегодня был дождь. Они заехали за омывателем?

— Точно так все и было. Палатка эта здесь часто стоит. Сейчас выясняем, кто владелец и кто сегодня работал. Возможно, он видел вашу жену. Омыватель мы, правда, в машине не нашли.

Выдержав некоторую паузу, Васютин доверительно наклонился к начинающему следователю:

— Борь, как ты думаешь, смогу я с этим продавцом поговорить раньше, чем он к вам в отдел попадет?

— Я думаю, что это вполне реально.

— Вот спасибо. Буду должен. Записывай мой номер. Как владельца установите, набери мне, лады? Я сам его найду.

Белинин кивнул, записывая телефон.

— Боря, спасибо, молодчина. Будет из тебя толк, — сказал Кирилл, изо всех сил стараясь не сорваться в панику.

Боря зарделся, смакуя похвалу. Он знал, что этот отставной подполковник — один из лучших частных сыщиков страны. И тоже хотел достичь подобного уровня. Ради такого знакомства он бы, не задумываясь, грохнул этого продавца тосола. А тут всего-то-навсего…

ПОВЕСТВОВАНИЕ ДВАДЦАТЬ ВОСЬМОЕ

Рустам Ильясов, 1970 года рождения, дважды судимый за грабежи, варил на ужин три дешевые сосиски. Дело было в тесной кухне однокомнатной квартиры, втиснутой в одну из бесчисленных хрущовок Северного Медведкова. До начала матча между «Спартаком» и «Аланией» оставались считаные минуты. Рваный засаленный халат напоминал гражданину Ильясову о далеком доме, которого он больше никогда не увидит, ведь страх перед местью кровников был куда сильнее, чем тоска по родине.

В тот момент, когда он уже собрался вынимать раздувшиеся сосиски из бурлящей кастрюли, его съемное столичное жилье огласило мерзкое дребезжание дверного звонка. Ругнувшись, Рустам снял незамысловатый ужин с плиты. Звонок продолжал надрываться.

— Кто там? — спросил Рустам, подойдя к двери.

— Ты что, гнида чернозадая, делаешь, а?! Ты ж мне всю ванну залил, козел! — надрывался за дверью сипатый мужской голос. — Открывай, пока я милицию не вызвал!

— Э, слышь, ти, урод! — свирепо заорал в ответ Ильясов, рывком открывая дверь.

Но скандального старика соседа за ней не оказалось. Вместо него в квартиру ворвался тяжелый и точный пинок, попавший Рустаму прямо в пах. Рухнув на пол, он стал судорожно извиваться, силясь сделать вдох. Чья-то сильная рука схватила его за ухо и, ловко заломив руку, потащила в глубь квартиры. Через несколько секунд он сидел на стуле, прикованный к нему наручниками, а нежданный гость предусмотрительно закрывал дверь на замок. Вернувшись из прихожей, крепко сбитый, хорошо одетый славянин уселся перед ним на диван.

— Да атдам я, клинузь Аллахом! В зледужий ниделю! Взе атдам! — заполошно подвывая причитал хозяин.

— Пасть закрой, — спокойно отвечал гость, вынимая из заплечной кобуры ПМ. — Ты, Ильясов, слушай внимательно. Это очень важно, — продолжал гость, невозмутимо накручивая на ствол глушитель.

— Э, братан, ти адрэс папутал. Я ни при дилах, па ходу! Клинузь!

— Еще раз заговоришь без спросу — я тебе прострелю колено. У меня и нашатырь с собой есть. Вдруг ты сознание от боли потеряешь? Теперь слушай, мразеныш. Биографию я твою знаю от и до. Так что корчить из себя честную кавказскую девочку не стоит, а то я буду в тебя стрелять. Где ты был вчера в два часа?

— Таргаваль.

Хлесткий удар пистолетом по голени заставил Ильясова протяжно и по-бабьи взвизгнуть.

— Ты что, ишак, вопроса не слышал? Где?

— На ВДНХ, Астанкина, гдэ щаз кипишь, там биль.

— Улица?

— Злужай, я аткуда помню? Заправка там, «Югранефть».

— Так… Омывалки много продал?

— Пядь или сэмь. Я ни знаю точна.

— В середине дня кому продавал?

— Э, ти что?! Я что, акадэмик, эта помнидь!

Гость включил телевизор, матч «Спартак» — «Алания». И сильно прибавил звук. Удар по второй голени был куда сильнее. Ильясов взвыл, слезы брызнули у него из глаз.

— У тебя минута, вспоминай, — предупредил гость, равнодушно пожав плечами. И пошел в ванную, откуда вернулся с полотенцем. Ильясов был не на шутку напуган. Пот струился по его бледной физиономии, глаза панически шныряли из стороны в сторону.

— Как успехи, Рустамчик? — поинтересовался гость, оторвав от полотенца кусок и сложив из него кляп.

— Эта, злюжай, значит, десятка брал амивальку, но утрам…

Новый удар и новый вопль, подбадривающий атакующих спартаковцев.

— Утро не интересно, тупой ты кретин. Днем кто покупал?

— Ну, эта, «нисан» биль, браль амивальку и тасол. А-а-а, сука-а. Больна, а-а-а-а!!!

— Дальше.

— И телка приезжала, на «чироки», с рибенкам. Тоже брала.

Снова удар по той же голени. Теперь крик Рустама воодушевлял футболистов «Алании», перешедших в контратаку.

— Это не телка, а моя любимая жена, мать моего сына, — спокойно пояснил гость, скручивая полотенце в жгут. Скрутив, крепко затянул его над коленом горца. Осмыслив эту нехитрую процедуру, Ильясов стал судорожно дергаться на стуле, словно пытался сплясать удалой танец, не вставая.

— Э, братишка, ти что, зачэм? Я все сказаль, все как зналь! Ти что, э, ни нада! Прашу, будь чилавекам!

— Буду, дорогой. Если ты мне поможешь.

— Памагу! Памагу, гавари, что нада!

— Рустам, собери свои куриные мозги в кулак и спасай свою ногу. Расскажи мне, как ты продавал женщине на «Чероки» омывалку. Посекундно, шаг за шагом. Сможешь?

— Канечна! Канечна! Злюжай. Как ана падьехаль, я не видель — бабки считаль, Слышаль только. Вижю, вишла из тачки, задний дверь открылся и рибенак вишель. Тачка работаль, но она на сигнальку закрила. Падходит, амывалька гаварит, какой харощий есть? Я паказаль, цену назвать, она деньги дала, без здачи. А парнишка немнога стояль, потом в сторона пошель.

— В какую сторону?

— Ат дароги, в сторона заправки, только ливее, к моей палятки ближэ. Женжина амывальку взяла, на парнишку пасматрела и сказала, я точна помню, сказата: синок не хади адин, миня жди. И пашла.

— Куда пошла?

— К парнишки. Я патом ни видель, она за палатку зашла.

— За палаткой кусты, так?

— Да, кусти. Ат них слева забор белий.

— Что дальше было?

— Мне чилавек пазваниль, сказаль, чтоб я ехаль в Мидведкава, там чтоб таргаваль. Я сталь палатьку сабирать, тавар грузить.

— Сколько собирал?

— Минуть двадцать где-та, точна ни знаю.

— Их больше не видел?

— Нэт, не видель. Тачка работать, кагда я уехаль. Я тибе сваим родам клянусь, что все так било.

— Получается, что пойти они могли или на заправку, или в кусты, или забор перелезать, — мрачно сказал гость.

— Чесна, я ни думать, куда ани пашли. Я прадаль и забыль, клянусь. Э, брат, вспомниль. Она ищо мне сказала, кагда амывальку брала… сичаз, пагади.

— Что она тебе сказала, Рустам?

— Слова такое, как бальшой спасиба, но ни так… А, вот… благадарю, гаварит.

— На этом все?

— Да, клянусь претками.

— Ладно, джигит. С этим закончили. Теперь о другом. Ты в девятосто девятом во Владикавказе украл детей у семьи. Взрослых детей, брата и сестру. Помнишь?

— Дурак бил, сам сибэ ни пращу!

— Две недели вы их держали в какой-то дыре. Деньги требовали. Осетинский спецназ их нашел. Сестра инвалидом стала, а брату вы пальцы отрубили. У обоих шок, нарушение речи.

— Я толька украль, а диржал другой, он скатина, садист сраний. Скажу честна, я винават.

— Так вот… Старший брат тех детей — твой кровник. Так?

— Да, кровьник.

— А с тобой Зелимхан Магомедов в деле был?

— Да, бил. Я его знат ни знаю, с тих пор не видэль.

— И Алхаз Караев тоже с вами был?

— Эта он диржаль их, и бабки прасиль, скатина грязная!

— Ага, понятно. А навел на семью ты. Твоя была затея. Так вот, джигит. Караева застрелили в его доме, в Воронежской области, три года назад. А Зелимхану отрезали хер и засунули в глотку. Он тоже помер, да не так легко. Было это совсем недавно, пару месяцев прошло. Остался ты совсем один, Рустамчик. А потому стрелять я в тебя не стану, — примирительно сказал гость, снимая жгут с ноги хозяина. — Не хочется приличным людям удовольствие портить. Ты им нужен живым и здоровым. Так что ты береги себя.

Отстегнув наручники, гость удалился. А хозяин так и остался сидеть на стуле, спиной к телевизору, который показывал долгожданный матч «Спартак» — «Алания».

ПОВЕСТВОВАНИЕ ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТОЕ

Храм Тихвинской иконы Божией Матери утопал в свежей апрельской листве, возвышаясь своим изяществом над бренными окрестностями. Яркое теплое солнце питало его купола золотистым светом, который служил маяком для тех, кто нуждался в утешении и покаянии.

Заходя во двор храма, отец Алексий жаждал тишины и покоя. Тепло, исходящее от намоленных стен, дарило ему уверенность в своих силах, которая ему была так нужна для следующей встречи с рогатым.

Пройдя несколько метров по церковной земле, он вдруг услышал звук, чуждый этому месту, нечто такое, что не должно звучать в церковных приделах. Какофония визгливых злых голосов нарушала тончайшую гармонию, выстроенную молитвами, колокольным звоном и пением хора. Удивленно оглянувшись по сторонам, он обнаружил, что мерзкая акустическая волна пробивается сквозь стены небольшой дощатой постройки, притулившейся в углу двора. Подойдя к ней ближе, он увидел табличку, утверждающую, что в этом строении находится церковная община. Недоуменно пожав плечами, Алексий тихонько вошел внутрь, чуть пригнувшись в дверном проеме.

Внутри было людно. Активные прихожане, участвующие в жизни храма, толпились широким кругом, внутри которого бесчинствовала мерзкая склока. Был слышен голос обвиняющий и голос успокаивающий, который изредка пробивался сквозь ураганный поток негодования и угроз. Толпа нестройно вторила то одному из них, то другому, высказывая коллективное мнение, которое никому не принадлежит и за которое никто не отвечает. Со стороны это сильно напоминало ежегодное собрание собственников жилья, гаражного кооператива или другого мелкого муниципального образования. Картина была бы обычной в ЖЭКе или собесе, но на церковной земле она казалась дикой и неуместной, как если бы вопль пьяного забулдыги исходил от арфы.

С высоты своего богатырского роста монах видел стержень скандала. Он был женского пола, пронзительно и хрипловато визжащий, преклонных лет и крошечного роста. Напротив стоял пожилой седой дьякон, одетый для богослужения. Он выглядел крайне уставшим и равнодушным, а возражал тихо и монотонно, словно читал Псалтырь. Прислушавшись к визгливой полемике, отец Алексий прояснил для себя только позицию бабульки, потому как от дьяка доносились лишь отдельные слова, а иногда и их части.

— Вы что ж это думаете, что мы стадо бесправное?! А вот и выкусите! Мы часть Русской православной церкви. Мы те, для кого она существует. И мы знаем, как действовать! — верещала бабулька, совершая странные пассы руками. Казалось, она даже подпрыгивает от негодования.

— Знаем, да! Это наша церковь, мы сюда каждый день молитвы свои несем. И имеем право решать, какой ей быть. Думаете, нашли бабульку? Да я до Синода дойду. А потребуется — и до самого Патриарха всея Руси. Не позволю наплевать на волю прихожан. А то ишь, расселись в теплых местах! Вы у меня почуете, что может сделать старая женщина, если за ней дружный сплоченный коллектив.

«Дружный сплоченный коллектив? Во дает бабушка! Вот это термины!» — удивленно подумал Алексий, наблюдая за кипящей жизнью общины. И действительно, старая скандалистка изрядно джазовала, смешивая высокопарные обороты проповеди и штампы заседаний партактивов двадцатилетней давности.

— Настоятель нам не Господом дан, а епархией. А он нам не нужен, мы его не приемлем! Вы на нас внимание не обращаете? Так это ничего! Мы вам перевод в другой храм быстро организуем! Вылетите отсюда, как пробка из бутылки. Коллективное письмо у нас уже подписано, вот мы его в секретариат Синода да на срочное рассмотрение, чтоб вам неповадно было на прихожан своих плевать! На других плевать будете, если они вам позволят. А мы этого так не оставим. Не будет отец Андрей нашим настоятелем. Костьми лягу, а не будет! Помяните мое слово!

Выкрикнув последнюю фразу, словно высокую саксофонную ноту, пожилая импровизаторша внезапно смолкла, выбившись из сил. Да и дьякон не стал отвечать ей, видя свое бессилие перед праведным напором. Лишь члены общины тихонько шелестели коллективным шепотом, словно воспитанная публика, восторгающаяся мастерством исполнителя в перерывах между актами. Воспользовавшись нежданным антрактом, отец Алексий, возвышающийся над дружным православным коллективом, внятно и громко обратился к собравшимся:

— Братья и сестры! Сделайте милость, объясните монаху оптинскому, чем же вам так отец Андрей не угодил?

Толпа, разом развернувшаяся к незнакомому священнику, притихла, глядя на него снизу вверх. И тогда в затянувшейся тишине раздался звонкий напористый голос крохотной бабульки:

— Агрессивный он! Да и смирения в нем маловато!

С трудом сдержавшись, монах опрометью выскочил с территории церковной общины, бегом ринувшись за ворота храма. Лишь переступив их, он взорвался приступом истерического хохота, мелко вибрируя и утирая слезы.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ТРИДЦАТОЕ

Газета «Московские времена». 26 апреля. Рубрика «Главное сегодня»

Непризнанный экзорцизм

Две недели назад в Останкине началась необъяснимая мистическая трагедия, жертвой которой стали почти двести человек. С тех пор впервые появилась надежда. В течение последних пяти дней, с 20 по 25 апреля, в районе не случилось ни одного исчезновения.

Но несмотря на колоссальное моральное облегчение, исчезновения жителей района родили тревожные и закономерные вопросы. Что это — победа или временное затишье, после которого кошмар продолжится? Что стало причиной нормализации ситуации? Найдены ли четкие обоснованные гипотезы о природе этого феномена? Есть ли хоть какие-то объяснения историям с магазинами-фантомами? Ведь власти косвенно признали их правдивость, призвав общественность не приближаться к неизвестным объектам и распространяя карту местности с указанием всех торговых точек. Может быть, исчезновения прекратились лишь потому, что почти половина жителей района покинули опасную территорию? Какова судьба тех, кто исчез за эти две недели? И главное: что будет дальше, если необъяснимые события прекратятся окончательно? Смогут ли власти гарантировать безопасность людям, которые снова начнут заселять Останкино?

Самое страшное состоит в том, что адресата у этих вопросов нет. Посудите сами. Кто только не пытался справиться с этой трагедией! Помимо силовых структур, продемонстрировавших халатную медлительность перед лицом неизвестной ранее угрозы, все мировые конфессии молились об избавлении от зловещего чуда. Сотни экстрасенсов и мистиков по всему миру на разные лады твердили, что причина происходящего сугубо мистическая. Они прямо говорили, что стандартные действия здесь бессильны. И что только избранные люди Земли, наделенные особым даром, смогут спасти положение. Многие из них утверждали, что день и ночь ведут неведомую эзотерическую работу, чтобы укротить «зверя», бушующего у телебашни.

Государственные структуры никак не реагировали на эти заявления. С трудом приняв очевидное, они претворяли в жизнь свой план действий, превращая район в полигон всех существующих в стране экстренных служб. И вот — ощутимый результат. В такой ситуации разумно ожидать, что найдется немало желающих присвоить себе лавры этой победы. Но где победные заявления об успехе? Где те, кто готов взять на себя ответственность за эти пять спокойных дней? Их нет.

Взвешенное молчание правительства объяснить несложно. Но где же реакция всех тех экстрасенсов и примазавшихся к ним шарлатанов, которые убеждали весь мир, что спасти Останкино могут только они? Что им мешает объявить себя победителями?

К сожалению, это всеобщее молчание объяснимо. Чтобы признаться жителям страны, да и планеты, в том, что имеешь отношение к прекращению пропаж, необходимо будет это объяснить. В подробностях рассказать, какими образом зловещий процесс был остановлен. Этого сделать не может никто. Ни власти, ни мистики совершенно не представляют, почему в эти пять дней в Останкине никто не пропал. Силовики могли бы настаивать, что это результат политики безопасности, введенной в районе. Результат пропаганды среди населения и усиленной охраны. Но они не делают даже этого, несмотря на бесчисленные запросы от мировой прессы, которая требует комментариев про изменившуюся обстановку в районе. Их можно понять. Они не готовы взять на себя ответственность, ведь у них нет уверенности в завтрашнем дне. Да и в сегодняшнем тоже. Реальных гипотез до сих пор не имеется. Прекращение исчезновений стало лишь продолжением загадки.

Все мы живем лишь простой человеческой надеждой. Обыватели, ученые, мистики и те, кто призван оберегать и защищать всех нас. Мы верим, молимся, просим, заклинаем. Но мы все так же слепы. Слепы и уязвимы.

Будет ли объяснение, которое станет настоящей победой? Найдем ли мы его, доказав, что человечество способно противостоять необъяснимому? Если нет, то всей нашей цивилизации придется признать свое бессилие. Бессилие высшей пробы, которое не дает нам возможности даже увидеть врага. Признать никчемность собственных достижений от микроскопа до ядерной бомбы и космонавтики.

Я верю, что кошмар закончился. У меня просто нет другого выбора. И даже если вера эта будет настолько сильна, что позволит нам признать нашу победу… Куда мы, победившие, денем страх перед возможностью новой трагедии?

Мы должны найти разгадку. Ведь пока этого не произойдет, планетарное сообщество будет жить в страхе. А такая жизнь — это начало конца. Быть может, этого и пытается добиться кто-то или что-то захватившее власть в Останкине на целые две недели?

Очевидно, что в жизни всех землян наступил переломный момент. Если мы справимся с этой угрозой — останемся цивилизацией, окрепшей и верящей в свои силы. В противном случае превратимся в скопище испуганных особей, которые станут стремительно вырождаться.

Хочу сказать всем, кто поспешит упрекнуть меня в нагнетании панических настроений. Искренне считаю, что бездумный трусливый оптимизм — плохое подспорье в такой ситуации. И все же, трезво смотря на вещи, я остаюсь оптимистом. Мы найдем разгадку. Ради будущего наших детей, ради того, чтобы выжить.

У нас просто нет другого выбора.

Ведущий политический обозреватель «МВ» Олег Пантелеев.

Телеканал «Второй федеральный». 27 апреля. Телепередача «Репортаж дня». 19.30 мск

(Корреспондент крупным планом, на фоне улицы Королева и телевышки.) Затаив дыхание жители Москвы считают дни, которые прошли в Останкине без происшествий. Сейчас в столице 17.45, и на данный момент ни одного исчезновения не зафиксировано. Таким образом, за восемь суток на улицах Останкина, с которых мы ведем наш репортаж, никто не пропал без вести. Решительные действия власти, принявшей целый ряд мер в рамках программы по обеспечению порядка в данном районе, принесли свои плоды. (Крупным планом эксперт, там же. Титры: Игорь Карпель, доктор психологических наук, эксперт института социальных проблем РАН.) «Я уверен, что самым действенным средством стала разъяснительная информационная работа, проведенная среди населения. Все жители города предупреждены об опасности и разумно следуют рекомендациям спецслужб. И хотя природа феномена остается необъяснимой, правительства и силовые министерства доказали, что трагических последствий можно избежать». (Корреспондент крупным планом, на фоне Аллеи космонавтов.) Как считают независимые иностранные наблюдатели, за последние несколько дней отток жителей из района значительно сократился. Как известно, чуть менее половины москвичей, проживавших здесь, а именно около пятидесяти тысяч человек, покинули свои дома. Но несмотря на предупреждения властей о том, что находиться в Останкино потенциально опасно, этот район Москвы стал настоящим центром паломничества. Некоторые граждане России и иностранцы упорно стремятся сюда, невзирая на риск. У каждого из них свои цели и мотивы. Мы убедились в этом, пообщавшись с некоторыми из них на улицах Останкина. (Крупный план героя сюжета. Титры: Иван, житель Ульяновска.) «Риск, в общем, дело благородное. Да, я понимаю, что рискую. Но я соблюдаю меры предосторожности. А не побывать здесь… где мировая сенсация. Не приехать сюда просто невозможно». (Голос корреспондента за кадром.) Но среди них есть и куда более отчаянные люди. (Крупный план героя сюжета. Титры: Клифф Морган, приехал из США. Закадровый перевод с английского.) «То, что происходит здесь, это необъяснимо. Меня всегда притягивало все сверхъестественное. Я стараюсь сам, своими глазами увидеть эти фантомы. Но пока ничего у меня не вышло. Но я не теряю надежды». (Голос корреспондента за кадром.) «Если вы найдете такой фантом, вы приблизитесь к нему?» — «Не знаю, очень сложный вопрос. Я пока не решил. Подумаю, если найду». (Общим планом группа молодежи, идущая по улице Королева. Голос корреспондента за кадром.) Известно, что некоторые мелкие западные туроператоры, специализирующиеся на экстремальном туризме, активно предлагают туры в Москву для всех желающих побывать в Останкине. Европейский союз туристических компаний резко осудил такую политику, назвав ее циничной и бесчеловечной. С подобными заявлениями выступали американские, канадские и британские участники рынка туристических услуг. А МИД России распространил обращение к иностранным гражданам. В нем заместитель министра иностранных дел Сергей Звиякин заявил, что поездки, целью которых является посещение Останкина, не только опасны для самих туристов, но способны дестабилизировать обстановку. Но так как территория района является свободной зоной, никто не вправе запретить молодым искателям рискованных приключений посещать ее. Многие из них селятся в гостинице «Космос», находящейся в нескольких метрах от формальной границы района. (Крупный план говорящего. Титры: Оксана Привалова, менеджер гостиницы «Космос».) «Хотя с тех пор как в Останкине стали происходить эти страшные исчезновения, поток наших постояльцев очень сильно сократился, есть среди них и такие, кто не скрывает, что приехали специально для того, чтобы иметь возможность посетить Останкино. Конечно, это в основном молодежь неформального склада. Но среди них встречаются и те, кто значительно старше средних лет. Это неразговорчивые, глубоко религиозные люди. Чаще всего — американцы или британцы». (Корреспондент крупным планом на фоне гостиницы «Космос».) Итак, в Останкино стекаются молодые отчаянные неформалы и зрелые религиозные люди. И если первые охотно дают интервью, нередко бравируя своим бесстрашием, то вторые ведут себя почти замкнуто. Нам с трудом удалось побеседовать с одним из них. (Крупный план говорящего. Титры: Андрей Рыжов, житель Санкт-Петербурга.) «Я здесь по религиозным соображениям. Я не храбрец. Я знаю, что мне ничего не угрожает, потому что постоянно молюсь, когда нахожусь в Останкине». (Крупным планом Рыжов, читающий Библию. Голос корреспондента за кадром.) Без камеры Андрей сказал нам, что видит в происходящем Божий гнев. По его мнению, впервые в истории человечества Бог демонстрирует его так очевидно, ведь все остальные проявления его гнева скептики могли объяснить сугубо материальными причинами. Сейчас такой возможности у них нет. (Общий план на героя репортажа, идущего рядом с башней. Титры: Джим Бойл, американский документалист.) Но среди тех, кто решил посетить район в эти опасные дни, есть и такие, кто не ищет здесь адреналина или религиозных переживаний. Это вольные журналисты, так называемые стрингеры, не аккредитованные для работы в Останкине. И они здесь в поисках заработка. (Крупный план Бойла, настраивающего камеру.) Не имея аккредитации, они находятся в Москве в качестве частных лиц. Стрингеры не зависят от руководства каналов или изданий, предлагая им уже готовые видеосюжеты. В поисках острых сенсационных материалов они часто бывают в самой гуще событий, нередко подвергая себя смертельной опасности. Бойл известен как один из самых заметных представителей этой профессии. На его счету много часов материала, отснятого на линии фронта в Чечне, Ираке и Афганистане. Один из недавних его репортажей из Сомали чуть было не стоил ему жизни, когда пьяный пират стал стрелять в его сторону, просто забавляясь над человеком с камерой. По словам Бойла, который отказался от интервью перед телекамерой, сейчас в Останкине работают еще несколько стрингеров, с которыми он встречался в горячих точках. Стремясь к максимальному погружению в обстановку, они интенсивно общаются с местными жителями, что дает им возможность видеть ситуацию изнутри. Все они преследуют лишь одну цель — снять на пленку какой-либо фантом, получив сенсационные кадры, несущие деньги и славу. (Корреспондент крупным планом) По неофициальной информации одного из сотрудников спецслужб, каких-либо конфликтов между силовиками и теми, кто намеренно приехал в Останкино, не зафиксировано. Но источник уверен, что все они находятся под пристальным вниманием ФСБ. Как ни стараются столкнуться с феноменом экстремальные туристы, паломники и стрингеры, против них играет тот факт, что ни один из тех, кто намеренно пытался увидеть фантом, так его и не увидел. Несмотря на это, все они стремятся любой ценой столкнуться с непознанным, какой бы опасности они ни подвергались. И если кому-то из них это удастся, то, возможно, в руках мирового сообщества окажутся бесценные свидетельства, способные дать ключ к пониманию феномена.

Анна Селезнева, Лариса Феклистова и Тимур Аджаев, Останкино, специально для «Второго федерального».

ПОВЕСТВОВАНИЕ ТРИДЦАТЬ ПЕРВОЕ

Слова богомолицы Пелагеи, заклинавшей Сатина не пахать место древнего капища, сбылись. Хоть сам боярин и погиб от рук опричников Орна, подтвердить ее предсказание выпало на долю рода Сатиных. И имя апостола действительно было рядом с его братьями Федором и Андреем, когда они всходили на плаху. Погожим майским утром помост, пропитанный кровью и ужасом, принял их на лобном месте Красной площади.

— Высочайшим изволением своим приказываю, — надрывался глашатай, перекрикивая гомон толпы, в котором разом слышались презрение, злорадство и скорбь, — Федора и Андрея Сатиных, повинных в злом умышлении против покойной царицы Анастасии, да пребудет она в царствии Божием, придать смерти через отсечение главы! Великий Государь всея Руси Иоанн Васильевич!

Имя апостола — Иоанн — неслось над площадью, отраженное от величавых кремлевских стен, повидавших не одну жестокую казнь. Когда отзвуки его затихли, палач Микула в красном кафтане, на котором не видны кровавые пятна, с легкостью подхватил массивный тяжелый топор, послушный воле царя.

— Истинно ведаю, в раю нам теперь свидеться суждено, братец, — успел прошептать сквозь слезы Федор, перед тем как Микула пристроил его на плахе, наступив красным востроносым сапогом ему на спину.

— Да пребудет с тобой Владыко наш небесный, — ответил Андрей, когда палач заносил железный зуб топора над шеей его брата.

— Гхы, — коротко выдохнул Микула, обрушивая свое орудие на Федора Сатина. Минуту спустя палач горделиво демонстрировал толпе отрубленные головы братьев, держа их за волосы.

Это утро было первым в череде казней, постигших род Сатиных в мае 1560 года. Спустя неделю у помоста образовалась очередь из тех, кто имел несчастье быть в родстве с Алексеем Алексеевичем. В ней томились ожиданием его племянница Варвара, племянники Макарий, Неронтий и Иван, которому было всего десять лет. Их мастерски отрубленные головы с глухим стуком падали на дощатый помост, обильно потчуя его кровью, брызжущей из обезглавленных тел. Смертоносная весна началась для Сатиных ровно тогда, когда государю стало известно о смерти Адашева, который скончался при загадочных обстоятельствах в крепости Дербт.

Его близкие тоже не избежали топора. Исступленно мстя невиновным за смерть Анастасии, Грозный без колебаний рубил головы даже малым детям. Когда Адашевых больше не осталось, самодержец принялся за тех, кто был некогда дружен с бывшим государевым соратником. Отрубив головы и им, Иоанн Васильевич занялся теми, кто лишь мельком пересекался с Адашевым. Несчастных угоняли на каторгу, предварительно лишив их всего имущества, прилюдно вырвав ноздри и заклеймив. Никто и никогда не узнает, скольких из них оклеветали недоброжелатели, донеся об их знакомстве с опальным другом царя.

Пророчество Пелагеи сбылось. Роды Сатина и его покровителя Адашева были стерты с лица земли. Было ли то проклятием капища, или богомолица Пелагея, что по сей день лежит в земле Осташкова неупокоенной, могла приподнять полог времени, взглянув на то, что скрыто от суетливых человеческих глаз, вечно ищущих себе лучшей жизни?

После того как Орн сгинул в мертвецкой яме, затерянной в топких болотах этих краев, село впало в государеву немилость. В пылу налета на купеческий обоз, везущий царю Перстень мироздания, Орн упустил одного из служивых людей из виду. Добравшись до Москвы, тот с перепугу запил, а когда очнулся от хмельного дурмана, бросился в Челобитный приказ, где и рассказал все о грабеже и убийстве. Узнав об этом, Грозный выслал в Осташково опричников, которые жестоко отомстили тем, кто остался от отряда Орна. Три дня резвились в поместье псы государевы, оставив нетронутой лишь деревянную церквушку да барский терем. А когда все крестьяне были угнаны на государевы работы, бывшая вотчина Сатиных стремительно пришла в запустение. Лишь беглые преступники изредка обретались в его окрестностях, прячась среди гиблых болот, в которых нередко находили свою смерть.

Так продолжалось двенадцать долгих лет. Лишь в 1572 году Иоанн Васильевич передал Осташково в дар своей четвертой жене Анне Васильевне Колтовской. Перед одичавшим поместьем мелькнула надежда на возрождение. Но восемнадцатилетняя Анна Васильевна, будучи женщиной властной и самоуверенной, не могла мириться с тем влиянием, которое имел при дворе Малюта Скуратов. Задумав извести Малюту, а вместе с ним и опричное иго, она решительно принялась плести заговор против псов государевых, раскрывая царю глаза на их богопротивные деяния и излишнюю власть.

Царица Анна Васильевна и своим гордым характером, и внешним обликом немало походила на любимую жену царя Анастасию Захарьину, в отравлении которой был некогда обвинен Адашев. Видя в ней прежнюю потерянную любовь, Грозный весьма доверял ей, как когда-то доверял обожаемой Анастасии. А потому некоторые опричные головы полетели с плеч, значительно ослабив хватку Скуратова, некогда державшего в страхе царский двор и страну. После тех дней стремительного падения опричники уже не оправились, навсегда потеряв былую власть.

Прекрасно зная крутой нрав своего царя, Малюта понимал, что Колтовская представляет для него серьезную угрозу. Недоуменные и растерянные взгляды его ближайших сподвижников, ложащихся на плаху стараниями молодой царицы, часто мерещились Скуратову. Опричника все чаще стали посещать видения багряного утра собственной казни. Тогда-то и началось противостояние царицы и кромешника, продолжавшееся без малого три года.

По прошествии этого времени, в 1575 году, свершилась последняя победа старого опричника. Царь Иоанн Васильевич сослал Анну Васильевну в Тихвинский монастырь, где она была пострижена в схимонахини под именем Дарья. Став не по своей воле не просто монахиней, а навеки отрешившейся от людей затворницей, облаченной в груботканую схиму, она была заточена в подземную келью. Так же, как и Анна Васильевна, село Осташково было забыто людьми еще на десять лет. Окруженное болотами, поросшее сорняками и затянутое бурьяном, оно снискало в народе славу «обморочного места». Из уст в уста передавались рассказы о том, как забрели путники в пределы Осташкова, где лукавый и принялся их запутывать. Да так запутал, что средь бела дня не могли они отыскать тропу, от которой отошли-то всего на несколько аршин. Так все и сгинули в болотах. И лишь один из них, что принялся молиться Николаю Чудотворцу и Живоначальной Святой Троице, чудом выбрался из гиблого леса. А после принялся пропиваться в дым в кабаках, рассказывая случайным собутыльникам свою диковинную историю.

И только в 1584 году, когда заброшенное имение было передано царем Федором Иоанновичем во владение думному дьяку Василию Щелкалову, Осташково стало возвращаться из мрачного забвения на свет Божий. Щелкалов искренне любил свое поместье, не придавая значения его дурной славе. Бросив все свои душевные силы и немалые средства на восстановление Осташкова, думный дьяк за несколько лет вдохнул в эту землю новую жизнь. Дурная слава ее стала понемногу забываться. А пасхальные гулянья, шумевшие по весне на облагороженных просторах села, окончательно развеяли ее.

Когда в 1611 году усадьба с теремами, садами и прудом стала вотчиной князя Ивана Борисовича Черкасского, новый хозяин усердно продолжил дело думного дьяка. Вскоре возле пруда вырос роскошный боярский дом и терем для гостей, а подле него, в саду, появилась «воксая», изящный павильон для танцев и званых приемов. Все лето Черкасские проводили в своем загородном поместье, устраивая приемы для знатных гостей, славящиеся отменной псовой и соколиной охотой, которую так любил Иван Борисович. Род Черкасских обустраивал свою летнюю вотчину более ста тридцати лет. Места, некогда слывшие гиблыми и нечистыми, стали престижным местом увеселения знати. Нередко заглядывали сюда и члены монаршей семьи, и даже сама императрица Анна Иоанновна посетила роскошное поместье Черкасских.

Лишь однажды за много лет, что Осташково принадлежало княжескому роду, болота затребовали свою дань. Случилось это в одно из летних полнолуний 1675 года. Сияние ночного светила в ту пору было особенно ярким. Проникая своими лучами сквозь раскидистые ветви деревьев, оно отражалось в топях, крохотных лесных озерцах и в княжеском пруду, заливая лунным светом землю, на которой веком ранее чернокнижник Орн служил свои черные мессы, скармливая невинных Люциферу. Жертвенный камень, на котором умерла Аксинья, учуял холодные лучи сквозь столетний слой земли, поросший травой. Проснувшись, жертвенник стал звать на помощь черные, неупокоенные души, таившиеся среди болотной гнили бок о бок с истлевшими костями Орна.

И души потянулись к нему из чаши леса. Их становилось все больше, как растет число гостей, съезжающихся на полуночный бал. Питаясь лунным светом, из которого черпал свои силы колдун, они крепли, жаждая обрести физическую оболочку. Скрутившись в вихрь, черный как смоль, они кружились над жертвенником, силясь содрать с него земляной столетний покров. И когда из-под вырванной травы показался край камня, на который легло зарево полной луны… Тогда они ринулись в ночное Осташково в поисках пристанища. И нашли его.

На следующее утро Степан Борецкий, приказчик князя Михаила Яковлевича Черкасского, был сам не свой. Серое уныние перерастало в нем в смертельную тоску, которая сменялась разнузданным весельем, а та — лихой злобой. Так маялся Степка до самого обеда. И вдруг — враз успокоился. В тот момент черная бесовская удаль поселилась в его маленьких выцветших глазках. Обычно они услужливо бегали на его рябом, обрюзгшем лице, готовые сноровисто исполнить прихоть хозяина. Но сегодня Степановы глаза смотрели прямо, с небывалым превосходством и уверенностью. Сквозь них сквозила душа, живущая в Борецком.

И душа эта была не его.

Через пару часов пополудни приказчик и трое псарей с конюхом, изрядно пьяные, ввалились в дом садовника Вольфгана, обрусевшего голландца, верой и правдой служившего Черкасским уже более двадцати лет. Единственной причиной визита была стойкая неприязнь, которую испытывали к голландцу все четверо. Талантливым тихим Вольфганом князь особенно дорожил — голландских садовников в Москве было наперечет. Михаил Яковлевич платил голландцу щедро, хвастался его кустами, клумбами и дорожками перед знатными гостями, одаривал на праздники. И даже иногда приглашал к столу или перекинуться в кости.

Степку князь тоже ценил, что не мешало ему частенько морщиться, глядя на его заискивающую холопью рожу. А уж если и приснилась бы Михаилу Яковлевичу совместная трапеза со Степаном, то эдакий кошмар он бы помнил всю жизнь. Черкасский немного брезговал своим приказчиком. И Степка принял бы это как должное, коли бы не знал, как князь относится к садовнику. Но Борецкий знал. И пришел поизмываться над заморским везунчиком.

В просторной светлой избе, наполненной тонкими цветочными ароматами, голландца не оказалось. Решительно потеснив садовые ароматы стойкой человеческой вонью, замешанной на перегаре, мужики разочарованно столпились при входе в светлицу. Там на лавке сидела и плела корзинку пятнадцатилетняя Василиса, дочка садовника, рожденная крепостной бабой, вскоре после родов испустившей дух. С тех пор подрастающая дочурка стала главным сокровищем садовника. Ладненькая, смышленая, ловкая и работящая, она незаметно выросла в красивую девушку.

— Доброго здравия вам, дядя Степан. Папенька в саду кустарник выправляет. Коли вам надобно, там его отыщете, — пропела она и улыбнулась.

Степан наклонил голову вниз и вбок, словно свирепеющий бык. Всполохи чужой души, так изменившей его глаза, теперь плясали в них, словно огонь на ветру. В злобной улыбке искривив рот с запекшейся слюной в уголке, он утробно прорычал:

— Да на кой ляд нам твой папенька сгодился? Когда тут такая девица томится одинешенька!

И бросился на Василису, подгоняемый своими прихлебателями, напирающими сзади. В мгновение ока четверо мужчин подмяли под себя хрупкую девочку. Она пропала под ними, словно в пасти свирепого и безжалостного животного.

Когда Вольфган вернулся из сада, Василиса сидела в светлице в разорванном окровавленном сарафане, забившись в угол. Вне себя от ужаса, она почти ничего не могла вымолвить, но имя приказчика произнесла, заикаясь, сквозь слезы.

Князь в тот день с раннего утра отбыл в Москву, покорившись неотложным делам, зовущим срочно прибыть ко двору. А потому садовник, белый как полотно, не мог броситься в ноги своему покровителю, ища защиты и справедливой кары для обезумевших зверей. Вольфган знал, что Черкасский вернется лишь через пару дней. Тихий, сдержанный голландец вдруг с испугом понял, что прожить два дня без возмездия он не сможет.

Спустя пару часов к Степану пришло отрезвление. Да пришло не одно, а под руку со страхом, пронизывающим до костей.

— Князь вернется и запорет, насмерть запорет, видит Бог, — шептал он, обхватив голову руками. — Бежать, бежать надобно. В лес уйду. К лихим людям уйду. Бежать, бежать в лес, — скороговоркой повторял он, раскачиваясь на лавке. Но страх перед новой свирепой жизнью среди тех, кто походя убивает своих же братьев-разбойников за чарку хлебного вина, был даже сильнее страха перед смертельной поркой. Не в силах больше справляться с ним, он вновь ринулся в хмельную пучину вместе со своими товарищами.

Закрывшись в небольшой высокой избе с крохотным оконцем, служившей складом и местом для сушки трав и вяленой рыбы, насильники забрались на чердак, увешанный связками зверобоя, и принялись пить ягодную брагу, в которую для крепости влили остатки «горелого вина». После второй чарки страх прошел. Третья подарила Степке и его товарищам былую удаль. Сговорившись завтра утром вместе уйти к разбойникам, они выпили еще. Крякнув и утерев рот рукавом, Степан спокойно сказал:

— А пошто нам бежать? Неужто не сдюжим управиться с немчурою да с девкой его?

— Так как же то возможно? — опешил псарь Никита.

— Да поди, не велика наука. Выманим сволочь заморскую из избы, оглушим по темечку, да в лес, в болото, — сквозь зубы отвечал Степка. — А там мы и видеть не видели, слыхать не слыхивали. Знаем только, что в лес собирались, за кувшинками. Вот и сгинули!

— И то верно! — весело забасили Степкины подельники, вновь наполняя чарки. Стремительно пьянея, они стали покрикивать, заливаться громким смехом, пихая друг друга кулаками в бока. И не почуяли беды. Наполнив чарки сызнова, они только собрались выпить, как замерли, туповато пялясь друг на друга пьяными мутными глазами.

— Что за неладный! — тревожно пробормотал Степка, потянув носом. Запах дыма родил в его хмельном мозгу картину пожара, бушующего на подворье. Мигом слетев с чердака, Степан пнул дверь, норовя выскочить из избы.

Да не выскочил. Дверь стояла намертво, будто была единым целым со стеной, сложенной из добротных тяжелых бревен. Мгновенно трезвея, он дернулся к маленькому оконцу. Приказчик достиг его одним проворным прыжком, но в этом прыжке он многое успел. Понял, что если здесь так сильно пахнет дымом, то горит все поместье разом. Услышал сухой треск. И увидел размашистый язык пламени, лизнувший проем окна. И вот тогда закрытая дверь стремительно превратилась в крышку гроба, приваленную толстым слоем земли. Черный густой дым повалил в сруб. С диким воплем Степка бросился к двери, неистово молотя внее ногами. С обратной стороны, будто в ответ ему, застучал молоток, вгоняющий в доски гвозди.

Дворовые люди, завидевшие дым, бросились к пожарищу с водой и песком. Но было поздно. Четверо нечестивцев, черные от копоти, удивленно ходили вокруг сруба, ощупывая себя и пялясь на пожар. Да только никто их не видел. Никто, кроме богомолицы, размеренно шагающей чуть поодаль от горящей постройки, в которой, корчась и задыхаясь, насильники встретили свои последние минуты. Увидев ее, призраки бросились на колени, приняв ее не то за смерть, не то за святой дух. Но она лишь вытянула в их сторону посох с крестом и, оскалившись, злобно зашипела. Да пошла прочь.

А вечером того же дня стая любимых гончих князя да два волкодава, озверевшие от крови, рвали на части тихого воспитанного Вольфгана и его дочь Василису. Псари и конюхи расправились с садовником как с опасным убийцей — об изнасиловании никто из них не знал. В азарте мести толпа не стала слушать голландца.

Черкасский, вернувшийся через пару дней из Москвы, не мог поверить своим ушам. Поверить, что его садовник — хладнокровный убийца, князь никак не мог. Но тут же нашлись свидетели, поклявшиеся на Библии, что Вольфган весь день вел себя странно, что-то бормотал, был бледен и даже кричал, чего раньше с ним никогда не бывало. Тяжело переживая эту потерю, Михаил Яковлевич приказал пороть зачинщиков самосуда, но не так сильно, как они того заслуживали. Остаться не только без садовника и приказчика, но и без конюхов и псарей князю очень не хотелось.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ТРИДЦАТЬ ВТОРОЕ

Константин Николаевич Еременко молился. Обычно он делал это редко. Как и подобает настоящему офицеру, полковник по мелочам вышестоящее ведомство не беспокоил. А если и обращал свои мольбы ко Всевышнему, то делал это четко, ясно, словно подавал рапорт. Но в последнее время он обращался к небесам каждый день. Так часто он не просил Бога никогда, даже в Чечне. Там все было ясно, и просить надо было не Бога, а поддержку с воздуха. Но тут… Только молиться. Сжав кулаки до боли, он истово умолял Господа, чтобы и сегодня было все тихо и спокойно, как в течение семи прошедших дней.

Закончив, он глянул на часы. Через минуту начнется совещание по иностранцам. «У меня в районе американские стрингеры тусуются. Стрингеры или стингеры? Да насрать! Американские отмороженные военкоры тусуются на моей земле. А еще немецкие, британские, канадские, французские… Три недели назад мне бы это сказали», — рассеянно думал начальник Останкинского ОВД.

«Пусть любые стрингеры, хоть толпа. Главное — потерь нет среди мирного. Неужели вот так все закончится?» — спросил себя полковник.

Его вопрос остался без ответа. Дверь кабинета открылась, впустив внутрь Троекурова, Лукашина и Борьку Белинина. Поздоровавшись, они уселись за стол, деловито вынув блокноты и ручки. И уставились на шефа.

— Парни, я что, голый? — без тени юмора спросил Еременко. Троица заулыбалась. — Я вас слушаю. Вернее, вы друг друга слушайте, а я буду в курсе, — добродушно ответил полковник и откинулся в кресле, наслаждаясь восьмым днем. Слово взял Лукашин.

— Результаты отличные, как и прогнозировали. После всех мер даже панки едут не очень. А в связи с затишьем вообще перестанут. Журналистов в районе — что грязи, но все с аккредитациями. Визовая работа — основной фильтр. За трое суток у нас триста двенадцать отказов. Наш человек сидит в МИДе на всякий случай. В общем, граница на замке. Теперь о тех, кто успел въехать. Останкино топчут где-то тридцать два стрингера. Из них двадцать четыре человека — лохи.

— В смысле? Без видеокамер, что ли? — юморно спросил Троекуров.

— Не, с камерами. Лохи с камерами. Корчат из себя стрингеров. В Новом Орлеане поснимали чуток, когда на крыше сидели. В Будапешт смотались, когда там беспорядки были. С балкона отеля репортажи делали, потом даром на кабельное отправляли, лишь бы только показали. Короче, богатые детишки. Форма туризма у них такая. Сопляки и мажоры. Живут в «Космосе». Бухают там в баре да баб трахают в основном. Иногда с важным видом ходят по Королева, — резюмировал федерал Лукашин. — К тому же большая тусовка из «Космоса» сваливает сегодня ночью. Из Домодедова. Всё, натусились, — добавил он презрительно.

— То есть в Останкине всего восемь реальных стрингеров, что ли? — удивленно переспросил шеф.

— Да, восемь. Это профики. Они снимают много лет, у них связи с крупными каналами. Но! Профики тоже бывают разные.

— Володь, расскажи. Чего они конкретно делают? — спросил Троекуров. — Бродят, ждут фантом или что?

— Не, они пытаются дело сделать, а не потусить. Вот разница. Из этого следует все остальное. Во-первых, изучают ситуацию. Большинство из них знают историю Останкина лучше, чем мы с вами. Стараются погрузиться в среду, не отсвечивать. Покупают информацию, народ вербуют. Могут нанять проводника. В некоторых случаях пытаются наладить контакты с местными СМИ. А иногда могут залечь на дно, если того стоит. Или просто денег дать, чтоб снять чего-нибудь, но это не наш случай. А могут просидеть трое суток на точке съемки, как снайперы. Некоторые — бывшие вояки, с опытом боевых действий. Война у них — самый хлеб. Вот так в целом.

— И долго они у нас будут сидеть? — спросил Валерка.

— Зришь в корень. Я уверен, что все скоро уедут. Или почти все. С одной стороны — ставки за видео фантома, я думаю, очень серьезные. С другой стороны…

Федерал задумался, задрав глаза в потолок и подбирая слова.

— С другой стороны, у них та же проблема, что и у нас. Ничего не известно и не понятно. Фантом вообще можно снять на видео, на фото? Глазами его отлично видно, это им дает надежду. Но они знают, что никто из искавших его не нашел. Тоже минус. Восьмой день тихо. Минус. Я думаю, скоро съедут. Они здесь деньги теряют.

— Лукашин, ты сказал почти все, да? — строго сказал шеф и выразительно прищурился.

— Теперь о главном, — тут же отреагировал федерал. — Есть вероятность, что некоторые останутся. Расчет такой. Если здесь неожиданно начнется… ну, в общем… если все пойдет по худшему сценарию и будет принято то самое решение… Вот тогда они залягут, постараются остаться в закрытой зоне. И будут потихоньку снимать. Даже если не смогут передавать, то потом смонтируют фильм. А если смогут, подкупив кого-то, кто ходит за периметр… Им светят огромные деньги. Это раз.

— Еще и два есть? — беспокойно спросил Еременко.

— Есть еще и три. По порядку. Есть такой Джим Бойл. Известный парень. Сорок два года. Начинал тележурналистом лет двадцать назад. Афганистан, Ирак, Сомали, погромы в Лос-Анджелесе, британские футбольные хулиганы. Стреляли в него, топтали, били. Не из пугливых. Здесь с 19-го числа. А 18-го у нас было первое официальное заявление, которое по лентам новостей пошло. Через сутки у нас уже был, визу открыл за два месяца на всякий случай. Это признак класса. Живет в районе, никаких гостиниц. Парень крутой, но я думаю, что через пару дней поедет он домой. Его вчера по телику показывали на всю страну по «Второму федеральному». Значит, он для себя этот проект закрыл. Это два.

— А если останется? Это будет пощечина органам, если он из закрытой зоны эфирное вещание организует, — поморщился шеф.

— Отловим, если останется, — уверенно хмыкнул федерал. — А теперь три. Еще один стрингер высокого класса. Слушаем и сравниваем с Бойлом. Итак, тридцать три года, гражданин Канады. Ник Берроуз звать. Информации на него не очень много. Работает около тринадцати лет. Бойл начинал с классической тележурналистики. Этот — ни дня не сидел ни на одном телеканале. Все тринадцать лет на вольных хлебах. Самые яркие работы. Ольстер, бои между ИРА и британцами, со стороны ИРА. МС 13, могучая банда, орудует на территории сразу нескольких стран в Южной Америке. Прям изнутри снимал. Ну, штурм Грозного, вторая компания.

Еременко побагровел, спросив голосом автоответчика:

— Грозный с какой стороны снимал?

— С обеих. Хватанул там два пулевых ранения. Афганистан, разгар американской компании 2002 года против талибов. Бойл снимал бои со своей стороны, под обстрел попал. Крутой мужик. Этот… внимание! Этот с трех сторон снимал. Начал от британцев, от них ушел к талибам, и потом — к Шах Масуду. Оттуда в Таджикистан, потом в Киев — и домой. Двадцать четыре года ему тогда было. Ирак. Бои у Киркука, со стороны иракцев. Город снимал с микрокамерой, которую монтировал в паранджу. То же самое — в Палестине, когда близнецы рванули. Делал очень рискованные репортажи о восторженных демонстрациях в поддержку бен Ладена. Там Аль-Джазира работала и он. Израиль — Ливан, с двух сторон, само собой. По следам капрала Шалита шел, ранение у него там было, а какое — неизвестно. Сомали, пиратская тема. Пять или шесть абордажей с резиновой моторной лодки. «Аутлоз», это рокерская банда. Скрытой снимал, в Лондоне. Скотленд-Ярд требовал от него пленку — послал он их культурно через адвоката, они потом извинялись. Сделал фильм, как тигры Тамил Илама наркотрафик охраняют и регулярные части мочат. В Новом Орлеане с рэйнджерами негритянские банды мародеров обезвреживал. Ну, и по мелочи… Переворот в Тайланде, цунами. Теперь вот Останкино. Мы его случайно отследили. Прилетел из Минска в Питер. И канул. Теперь внимание! В Питере был 14-го числа, за четыре дня до официального заявления МВД. Во все основные страны визы у парня, судя по всему, есть.

— Так он в Москве, что ли? — раздраженно протрубил шеф.

— Он? — удивился Лукашин. — Если он в Питере фильм про скинов снимает, я его арестую. Плюну ему в рожу и вышлю из страны. Он в Останкино. И давно. Шифруется плотно. Этот в ящик не полезет, как Бойл.

— Фотка есть?

— А как же… Вот она. А что толку-то? Он завтра из себя пятидесятилетнего мужика лысого с усами сделает, и все дела.

Валерка взял фотографию, присмотрелся.

— Рязанская рожа такая… — протянул он задумчиво.

— Троекуров, ты меня удивляешь, — как-то торжественно сказал федерал. И добавил, вроде как между делом: — Ник Берроуз… А полное имя в паспорте знаете какое? Николай.

— В смысле? — тряхнул головой Белинин.

— Что в смысле? Николай его зовут. Папа Джон, мама Элизабет. А бабушка Светлана — мать у него полукровка. Есть сведения, что немного говорит по-русски.

— Да, это меняет… — начал было Троекуров. Но Лукашин его перебил:

— В сухом остатке. Парень собирает информацию по мониторингу, имеет визы по списку, денег у него до хрена, говорит по-русски и реально шифруется. Сильный, рисковый, молодой. Ему на страшные опасности вроде патруля ВВ — насрать. Он в парандже по Сектору Газа разгуливал с камерой. Одно неверное движение — его бы разорвали. Так что он вряд ли испугается. Он наркоман адреналиновый, ему в кайф. И судя по его личностному портрету, он эту ситуацию примет как личный вызов. Если кто и найдет фантом, то это он будет. Сначала фантом из Останкина снимет, а потом Останкино из фантома. До Минска на электричках, а оттуда — домой. А нам потом то, что мы тут ищем, по ВВС покажут. — Лукашин сделал такую нервную рожу, как будто фильм по ВВС уже начался.

— Все ясно. Будем искать вашего вундеркинда с камерой, — постановил Еременко.

Лукашин посмотрел на шефа с тревогой:

— Константин Николаевич, искать надо очень аккуратно, чтоб не потревожить. Это наша наживка.

— Валера будет аккуратно искать, — полковник кивнул на Троекурова. — Все свободны, — буркнул Еременко, потянувшись к телефону. И Валерка с федералом двинулись в кабинет Троекурова думать, как быть с канадцем Колей.

К огромному облегчению Троекурова, федерал Лукашин взял работу со стрингерами на себя. Предварительно извинившись перед Валеркой, он уверенно заявил, что менты обязательно облажаются. Троекуров с облегчением согласился, взяв с Лукашина клятву, что он согласует свое решение с Еременко.

Остаток дня Троекуров провел за изнурительной бумажной работой. Когда он закончил, за окном уже смеркалось. Откинувшись в кресле, капитан закрыл глаза. Перед его взором поплыли однообразные казенные буквы отчетов и протоколов.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЕ

Васютин ждал этого дня. Ждал и боялся. Сотни раз представлял себе, как он начнется и чем закончится. И вот он настал. Тот день, когда он ничего не мог сделать для своей пропавшей семьи.

Его жену Ольгу и сына Женьку искали несколько сот человек, представляющие все министерства и ведомства страны, которые он поднял на уши. Использовал всё: немалые деньги и связи — свои, друзей и их друзей. МУР, МВД, Генпрокуратура, ФСБ, Интерпол, Европол, РЖД, МЧС, следователи военной прокуратуры, управления внутренних дел всех республик и регионов, службы безопасности аэропортов и вокзалов, транспортная милиция.

Когда все государственные структуры были задействованы, настал черед альтернативных социальных институтов. Друзья организовали ему аудиенцию сразу с пятью «законниками». Таким образом, он узнал, что ни одна криминальная структура страны и ближнего зарубежья не была причастна к исчезновению его семьи.

Третьим эшелоном этой грандиозной поисковой операции выступали двенадцать лучших экстрасенсов страны, специализирующиеся на поиске людей. Малаев лично отбирал их и мотивировал. Все двенадцать побывали на Новомосковской улице, где его жену и сына видели в последний раз. Использовали фотографии, личные вещи, образцы почерка, волосы, игрушки сына и самую крупную Олину вещь — джип «Чероки».

Кроме того, он задействовал и средства массовой информации, которые выступали четвертой движущей силой поиска. Телевидение, местные и федеральные газеты и журналы, объявления в Интернете. Словом, искали все.

Ему понадобилось пять дней, чтобы собрать воедино и активировать эту сложную и разноплановую машину, созданную для поиска его семьи. Сегодня настал день шестой. Теперь Васютину оставалось только ждать и анализировать поступающую информацию. Да если б она была! Никаких следов. Ни-ка-ких.

Утром шестого дня лишь один факт не позволял ему свихнуться или наложить на себя руки. Он очень отчетливо чувствовал, что родные живы. И это подтверждали одиннадцать из двенадцати лучших экстрасенсов страны. Они были убеждены, что Оля и Женя существуют и психически, и физически. А ради этого стоило жить.

Осторожно попробовав на вкус этот пугающий день ожидания, Васютин понял, что ему придется очень тяжело. Выход был только один. Занять себя хотя бы подобием деятельности. Не долго думая он отправился в Останкино.

Запарковав машину, принялся вбивать бесконечные шаги в землю ненавистного района. Незаметно для себя он влился в сообщество тех, кто тщетно искал призрачные фантомы магазинов. Медленно прорезая дворы насквозь и по диагонали, на исходе второго часа он встретил чудаковатых финнов. Мальчик и девочка лет двадцати с небольшим. Камуфляжные штаны, кеды, олимпийки кислотного цвета и малиновые дреды делали их похожими на два маленьких счастливых поплавка. Держась за руки, они шли и смотрели друг на друга влюбленными глазами. «Да, тут фантому придется постараться, чтоб на себя внимание обратить. Не до паранормальщины им», — с тяжелым вздохом подумал Васютин.

Мысли об Ольге и Женьке мгновенно обострились, достигнув высшего предела тоски и горя. Слезы потекли из глаз горячими теплыми каплями. Кирилл вытер лицо и свернул в следующий двор. Там он увидел крупного высокого мужчину в мятых джинсах и выцветшей куртке. Возрастом чуть старше пятидесяти, человек этот двигался тяжелой походкой вдоль десятиподъездного дома. Когда толща метров между ними растаяла, Васютин увидел его лицо. В него была вдавлена печать горя. Оно заслоняло его собой целиком. Было невозможно понять, интеллигент он или рабочий, семьянин или алкаш, привлекательный или неприятный — горе было таким огромным, что для прочей ерунды на его лице просто не оставалось места. «Такой же, как я. Ищет», — с замирающим сердцем подумал Кирилл.

Он и сам не заметил, как прошло пять часов. За все это время он видел только один фантом, да и тот стоял у магазина и умирающим голосом просил денег на водку. Проводив взглядом проехавший мимо патруль ВВ, Васютин двинулся на Новомосковскую, к АЗС «Югранефть». Его неистово влекло туда, хотя сыщик прекрасно знал, что будет больно. Знал и шел.

Дойдя, зачарованно уставился в короткую широкую полоску растрескавшегося асфальта. Ему казалось, что он видит их следы, лежащие на трещинах. «Вот здесь стояла машина, а вот здесь она шла, а здесь — он. Хотя он — везде шел. Пока она эту проклятую омывалку покупала, он семь кругов вокруг нее нарезал», — неслось у него в голове. Сделал несколько шагов вперед, упершись в кусты.

— Я найду вас… Найду… Не знаю, как это возможно, но как-то должно получиться, — шептал Кирилл срывающимся голосом, держась за ветки, усыпанные пахучей юной листвой. — Главное, берегите там себя, а я уже скоро.

Сказав это, он содрогнулся от жуткой мысли, что спустя десять лет так же будет приходить сюда и, взявшись за ветку, говорить: «Я уже скоро». «Нет! Васютин, нет! Они живы, все эти колдуны Федькины сказали. Значит, найдешь!» — заклинал он себя. И вдруг услышал за спиной теплый мужской голос с необычным акцентом:

— Я могу понимать, что здесь кто-то стал пропажею.

— Правильно — пропал. Двое даже, — ответил он, поворачиваясь.

Перед ним стоял невысокий парень в простой синей ветровке, простой настолько, что так сейчас не шьют. В сдержанных, но явно очень дорогих джинсах, из-под которых торчали классические черно-белые кеды. Одет он был занятно, но все это меркло перед двумя существенными деталями.

Начнем с не слишком значительной, хотя и рождающей массу догадок. Очевидно, он был иностранцем, англоязычным. Но на простецкой курточке с тонкой белой молнией была пришита бирочка с надписью «Зарница». Да-да, та самая, из середины семидесятых! И на язычке молнии — такая же надпись. Впрочем, при желании объяснить это было несложно. Парень скорее всего эмигрант или сын эмигрантов. Ветровка досталась по наследству. А вот вторая деталь очень насторожила Васютина. Голова молодого человека выглядела так. Длинные густые волосы до плеч были расчесаны на прямой пробор и потому закрывали часть лба и щеки. Прическу дополняли: густая и довольно длинная рыжеватая борода, усы и крупные черные очки. Можно было смело сказать, что у парня практически не было лица. Волосы разных видов и очки. Побрить, постричь, снять очки — и ты видишь его впервые в жизни.

— Эта беда, очень горько. Друзия? — участливо спросил он.

— Семья моя. Жена и сын.

— Чем мерить такое горе, я не могу знать.

— Семья есть?

— Да, но мой место там ребенок. Папа, мама, я и бабулика.

— Не дай бог, одним словом. Ад на земле.

— Как я только могу страдать, я с тобой.

— Спасибо, — смущенно ответил Кирилл, тронутый этой нелепо-поэтической и искренней фразой.

— Ты все, что в твоей душе есть, им дал. И не имеешь себе остатка. Искать станешь?

— Да, это ты прав, без остатка я остался. Все им отдал. Искать? Ищу уже.

— Многие, кто перед глазами был у меня, имеют надежду искать. Это утро мне их дало три.

— Да, я тоже видел. Ты сам-то откуда?

— Canada, — ответил он на чистейшем американском английском и тут же неуловимо изменился.

— А где русский учил?

— Дома. Вырастая, с мамой и бабуликой учил. Два языка в один момент детства узнавал.

— Так у тебя бабушка русская?

— Я русский, — со сдержанной гордостью сказал он. И добавил почти без акцента: — Православний.

— Кирилл, — протянул ему руку Васютин.

— Коля. С моей радостью, — ответил он рукопожатием. Снял очки, под которыми прятал круглые синющие глаза, глянул на своего нового знакомого и сосредоточенно произнес: — Обмить бы надо.

Васютин улыбнулся, впервые с тех пор, как его одним махом накрыло невиданное жгучее горе.

— Да, согласен, ты русский. Хотя говоришь как сумасшедший татарин.

Коля хохотнул:

— Тому такая причина, что нет рядом случаев много говорить. Но я тут был мало дней и мой русский стал мне ближе у сердца. Как рубашка.

— Через год будешь говорить идеально. Ладно, пойдем в магазин.

В продуктовом на Аргуновке, в винном ряду, Кирилл привычно потянулся к вискарю. Канадский Коля бросил на него очень удивленный взгляд и выдал следующее:

— Ты русский, я русский, мама родины нас встретила. Виски? Такой наш путь возможен в этот день — водка только!

— Да ты поэт, канадец! Что тут скажешь… Водка так водка!

Коля решительно взял литровую бутылку «Столичной», после чего, захватив закуски, они направились укреплять русские традиции.

Выйдя из магазина, Кирилл стал оглядываться в поисках подходящего плацдарма. Увидев его секундное замешательство, канадец сделал приглашающий жест рукой.

— На обратной части места, где дом мой, будем иметь такой стол, какой хотеть сможем, — доходчиво пояснил он.

— Постой, а ты где живешь-то?

— В Останкине. Дом нас впереди.

— Я думал, ты в гостинице живешь, — немного удивился Кирилл.

— Я русский. Гостинцию возможно как дом иметь, если твой визит в страну иную. Гостинцию канадцам жить резон имеет, — сказал он и коротко, но раскатисто заржал, довольный своей шуткой.

— Коля, тут у нас теперь опасно. Слышал?

— Бог не видаст, свинья не съест, — бодро отозвался канадец.

«Водки — литр, лавочку — знает уже, в гостиницах пусть канадцы живут, обмыть бы надо, пословицы. Давно я таких русских людей не видел», — посматривая на канадца, думал Васютин.

Действительно, с обратной стороны дома стоял чудный столик с двумя лавками и отгороженный от остального мира плотным хороводом березок, явно намекающих на Колино русско-канадское происхождение. Коля ловко разложил закусь: малосольные огурчики, картошку, укроп, банку селедки, бородинский хлеб и квашеную капусту. Из кармана куртки канадец вынул весьма солидную банку красной икры. Поставил на стол пакет томатного сока, пластиковые рюмки. И литр белой.

Огладив бороду, Коля привычным движением скрутил «Столичной» башку. Разлил. Сказал «ну, за знакомых», чокнулся с Кириллом, выпил махом, прислушался, чуть склонив голову набок, после чего отломил кусок бородинского, понюхал и, отложив хлеб в сторону, налил вторую.

— Красавец! — прокомментирован подполковник, оценив классический стиль пития, продемонстрированный настоящим русским парнем.

— Бабулика любит себе позволить иметь много приятного чувства от малой толики водки.

— Так ты в бабулю такой русский?

— И в деда, в маму.

Сделав немало бутербродов с икрой, Коля в нешуточном темпе поднял тост «за дружбу», «за Родину», «за родителей». Потом был тост «пусть земля им будет пухом». После, сказав: «Двое родной мой дедулька пал за Курск, землю про детей самим собой прикрыв», — опрокинул стакан «за павших».

По окончании обязательной программы тосты стали чуть реже. И разговор потек.

— Ты чего здесь делаешь-то, кроме того, что ты русский? — поинтересовался Васютин.

— Как ты, и я есть, — ответил ему внешне трезвый Коля. — Ты большим желанием имеешь видеть путь к фантому? Да?

— Да, — ответил Васютин, наливаясь опасной смесью горя, тоски и ярости.

— И я. Ты станешь делать, что во всю твою жизнь первое дело. Иной резон я имею. Равнять с твоим никак. Не имею я нужности к спасению семьи, слава Богу. — Он перекрестился и налил еще. — Но мой резон я тоже много желаю. Имею его как самое большое дело, что я могу мечтать исполнить.

— У нас общая цель, — резюмировал Кирилл. — А ты вообще-то представляешь, что никто не знает даже, как это объяснить. Там полная неизвестность, ты это понимаешь, мой дорогой русский друг?

— За русских! — подняв рюмку, коротко отрезал Коля. — Кирилл… Важное слово имею для тебя. День, что прежде твой был, имел много малых резонов. То, это, там желаешь быть, и то иметь, тут надо, там надо — это путь иметь малую силу души… Но то задняя сторона дней, для нее нет места. Сей момент резон у тебя единый. И путь единый — только искать женщина и сын, что есть для тебя больше самого воздуха. И сила твоя единая, большая. Такая, что возможно исполнить то, во что ты веры не имеешь. Все, что другие как конец пути знают, для тебя новый путь может дать. Есть ты и семея. И нет резона тебе понимать, что можна, что не можна. Надо вперед и делать. Желать и делать! Мы русские, да?

— Русские, да. А ты еще и русофил.

— Кирилл, русские имеют силу жить выше. Не иметь резон внизу, как все желают. А иметь резон в таком месте, на какое все не могут даже глазы открыть.

— Здорово! Не, правда, красиво. А что ты будешь реально делать завтра, чтобы свой резон найти? Ты чего до сих пор его не нашел? И что ты с ним делать станешь?

— Джаст сам минитс оф видео, нат мо.^[1]

— Ты стрингер, что ли?

— Я русский! И стрингер уже после. То мое дело. Все годы, что я имею свои деньги…

— Военкор, значит… Ну, что сказать, уважаю, конечно. Но что ты делать будешь, кроме того, что русским себя чувствовать?

— Если имеешь силу вперед идти, то и надо видеть вперед. А еще много право, лево… А задние годы? Ты узнал Останкино много назад лет, какие места и кто жил? А я имею радость знать лишь один путь, что имеет силу привести к фэнтом. Один! Он или другой никакой! Тот путь, что другие даже умеют видеть. Ни один человек стал ходить по нему — силы увидеть нет. Да, мы можем иметь фиаско. Но шанс один! Надо его иметь и делать вперед! Остальные пути не имеют победы. Ключ больше, чем замок. Невозможное желают открыть возможным и известным. А я имею веру, что невозможное невозможным открыть — вот один только путь.

— Ты хочешь сказать, что знаешь, как можно попытаться не случайно, а нацеленно, то есть по нашей воле, добраться до фантома?!

— Да.

— И вот так возьмешь и расскажешь?

— Да. Ми имеем наш общий путь. Один путь — две силы.

— Идет. Если мы доберемся до фантома, я туда пойду, ты снимешь, а я тебе обеспечу отход. Сэйф бэквэй.^[2]

Коля облегченно вздохнул и протянул руку Васютину. Как только они обменялись рукопожатиями, канадец внимательно посмотрел на него и, степенно огладив бороду, сказал:

— Обмыть бы надо.

Хряпнув водки и смачно закусив ее обильной икрой на тонком хлебушке, Коля задумчиво стал скрести бороду. От души почесавшись, он вдруг ухватился двумя руками около ушей. Помедлив секунду, отклеил бороду вместе с усами и рывком стянул парик.

Васютин еле удержался, чтоб не сказать «я так и знал». Перед ним сидел гладко выбритый парень лет тридцати с совершенно рязанской рожей. Улыбнувшись, он сказал, чуть извиняясь:

— Май риал фэйс кэн мэйк проблеме фо май джоб.^[3]

ПОВЕСТВОВАНИЕ ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТОЕ

Широкая лесная дорога, ладная, словно на совесть сотканная скатерть, лежала посреди дремучего леса. Множество человек, что были бесправной собственностью знатного вельможи, несколько месяцев денно и нощно рвали жилы, срубая деревья и выкорчевывая пни. Затягивая протяжную крестьянскую песню, слова которой достались им в наследство от крепостных отцов, они тащили подводы с землей. Работа шла тяжело и медленно, тогда как хозяин желал, чтобы она была сделана быстро. Крестьяне не поспевали к намеченному сроку, и потому в дело нередко вступала тугая проворная плетка, напоминавшая работникам о воле помещика.

Дорогу нужно было подготовить к тому самому дню, когда ее коснется копыто статной гнедой кобылы, несущей на себе гусара Преображенского полка. Вслед за ним покажутся еще гусары, выстроенные по двое, а за ними еще и еще числом больше двадцати. Вслед за красавцами в алых мундирах, белоснежных панталонах и изящных черных сапогах на дорогу величаво вкатится роскошная карета, искусно украшенная позолоченными вензелями, играющими яркими бликами на жарком и старательном июльском солнце. Она будет запряжена четверкой породистых вороных лошадей, покрытыми попонами сказочной красоты. Кучер в богатом кафтане звонко причмокнет сытыми губами, заставляя коней бежать чуть быстрее. Изящный экипаж, дивно исполненный талантливым венецианцем и его шустрыми подмастерьями, плавно понесет своего пассажира навстречу утонченному пиршеству, о коем тот мечтал с самого детства.

Карета не встретит на своем пути не только ухабов и рытвин, но и самых пустячных сосновых корней. Их бугристые, крючковатые отросты, несущие величавым соснам влагу и устойчивость, уже выкопаны бородатым рыжим Фомой. Успев сполна отведать плетки за то, что перевернул заплечный кузов с землей, не удержавшись босыми ногами на росистой траве, он усердно рубит их туповатым топориком. Не первый день топорище трет Фоме руки, покрытые струпьями порванных мозолей. Но он не чувствует боли… Вернее сказать, чувствует, но сам ей не подвластен. Боль в истерзанных ладонях не способна пересилить горе, поселившееся в его душе в тот день, когда его венчанная жена Марфа отдала Богу душу вместе с первенцем, в избе, прокопченной гарью лучины, под скорбные причитания повитухи. Корень за корнем рубит Фома пальцы соснам, надеясь на скорый конец своей никчемной рабской жизни, в которой не смог он сохранить любимую жену и дитя.

Надежда на то, что легкий утренний озноб к закату перерастет в сильный жар, который убьет его спустя несколько дней, придает ему сил.

— Проворнее, собачье отродье! — орет приказчик, занося над Еремой плетку, что в следующее мгновение обожжет его спину. — Уж час обеденный настает, а работа не сделана, свиньи ленивые! Как я в глаза светлейшему Николай Петровичу смотреть стану, а? Смерти моей возжелали, ироды! Сгною всех до единого, скотов, коль к полудню с корнями не управитесь! Видит Бог, сгною… Станет вас потом Пантелеймон на телеге скрыпучей катать!

Услышав о Пантелеймоне, Ерема принял это как добрый знак, что дни его сочтены и скоро мучения закончатся. Но впереди еще бесконечные метры корней, опутавших дорогу. Он изничтожит их, перед тем как отправится в могилу.

И тогда ничто не помешает экипажу, запряженному роскошной четверкой вороных, легко скользить по дороге, чуть покачиваясь в такт конскому бегу. И тот, кто сидит в карете с позолоченными вензелями, выглянет из окна, отодвинув занавесь ручной работы. Оглядевшись, поймет, что едет по лесной тропе.

— И кто придумал глупость, что в России дурные дороги? И будто нет на то управы? — спросит он себя еле слышно. — Николай Петрович вон как лесную тропу выправил! Аки пуховую перину. Стало быть, и дела государственные с тем же усердием и добродетелью справлять станет. Не зря род его всегда подле государей был.

За той каретой устремятся другие экипажи из кортежа, не столь богато украшенные и искусно сработанные. И когда случится остановка у солнечной лесной опушки, ладная прямая дорога эта будет обсуждаться придворными мужами. Тогда сам государь император Александр, лишь пару дней назад взошедший на русский трон, скажет, что лесная дорога эта и не дорога вовсе, а пример того, как «должно каждому подданному радеть о родной земле, приумножая силу ее и богатство в самом малом столь же усердно, коль и в самом великом».

Отправившись далее, царский кортеж приблизится к имению графа Николая Петровича Шереметьева. Хваченная государем дорога станет сужаться, отчего всадники и кареты двинутся медленнее, а густой, свежий летний лес покажется темным и неприветливым. И лишь государь император успеет удивиться такой печальной перемене, как услышит глухой треск и глазам российского самодержца предстанет диковинная картина, не виданная никем ни до того дня, ни после.

Могучие осанистые сосны и раскидистые крепкие березы станут падать по обе стороны от дороги, делая ее шире и светлее. Кортеж двинется шагом, а лес расступится перед ним, обнажая нежную небесную лазурь, с которой заструится солнечный свет. Грохот десятков деревьев, падающих одновременно, будет подобен стихии, будто сама природа преклоняется перед русским царем, падая пред ним ниц. Вереница карет и всадников будет долго медленно двигаться вперед мимо падающего леса, пока не уткнется в непроходимую стену деревьев. А когда остановится, то вся живая преграда разом рухнет, сотрясая землю. Упавшие деревья, словно тяжелая занавесь, рывком сорванная с шедевра, явят государю и его свите завораживающую картину, на несколько мгновений лишив их дара речи.

Дворец графа Шереметьева, величественный и изящный одновременно, предстанет перед ними во всей красе. В тот же миг распахнутся его чугунные ворота тонкого литья, из которых выпорхнет легкая открытая коляска. Две кобылы, белые в яблоках, украшенные венками из полевых цветов, понесут графа и графиню навстречу зачарованным гостям. Деревья, рухнувшие к ногам государя, словно повинуясь волшебным чарам, станут разъезжаться в разные стороны, покорно освобождая ему путь. Так летом 1801 года во дворце графа Николая Петровича Шереметьева, что выстроен в его загородной резиденции Останкино, начнется пышный праздник, посвященный коронации Александра Первого.

Но Фома не узнает об этом. Утренний озноб не обманул его, быстро окрепнув и превратившись в жестокую лихорадку. После нескольких дней мучительного забытья Ерема испустил дух в сыром грязном бараке. Как и обещал ему приказчик, попал он на подводу к Пантелеймону, старому беззубому горбуну. Он провожал в последний путь большинство крепостных, умирающих на строительных работах, затеянных Шереметьевым.

Надо сказать, что более всего в жизни граф Николай Петрович ценил искреннюю любовь, питающую теплый семейный очаг, изящные искусства и… время. То самое время, отпущенное Богом на искреннюю любовь и изящные искусства. А потому граф спешил жить.

Когда он взялся за благоустройство летнего родового владения, доставшегося ему по наследству от отца, Петра Борисовича, закипела масштабная работа. В селе, за двести с лишним лет сменившего название с Осташково на Останкино, тысячи крепостных осушали болота, строили дороги, дома, дворцы и копали пруды. Венцом возрожденного Останкина стал дворцово-парковый комплекс: сам деревянный дворец, построенный крепостным архитектором Аргуновым и его итальянским коллегой Франко Бетелли; дворцовый сад с беседками; дома для прислуги, конюшни, псарни и парк с большим прудом и несколькими павильонами для увеселения знатных гостей. По тем временам это была огромная стройка. Она могла продолжаться и пятнадцать, и двадцать лет. И будь все так, граф смог бы насладиться своей жемчужиной лишь в старости. Да и то если бы не случилось с ним какой беды. С этим Николай Петрович смириться не мог.

За сто тридцать лет до большевиков Шереметьев усердно претворял в жизнь лозунг «пятилетку — в три года». С той лишь разницей, что он не использовал труд невинно осужденных. В том не было никакой необходимости, ведь крепостные принадлежали ему по праву. Он кидал их в топку своей стройки тысячами, не заботясь об условиях их существования. Крепостных, создающих на месте некогда гиблого места архитектурную жемчужину графа, ждали непосильный труд в скотских условиях, скудное пропитание и полное отсутствие элементарной медицины. А потому горбун Пантелеймон трудился в поте лица.

Порой его телега была так нагружена телами, что пегая кобыленка с большим трудом тащила ее к дальним останкинским лесным болотам. Да-да, именно к болотам, где горбатый старик хватал покойников крепкими крючковатыми ручищами, отправляя их бренную плоть в последнее пристанище, зловонное и пузырящееся. Помогая себе длинным багром, изо дня в день топил он в трясине сотни килограмм человечины, свежей и не очень.

Так было и в тот день, когда царский кортеж упивался небывалым зрелищем, символичным и грандиозным. За грохотом падающего леса было не разобрать стонов тех, кто валил подпиленные деревья, тянув их за веревки, привязанные к крючьям, надежно вбитым в стволы. Массивные декорации этого уникального представления дарили восторг государю и его придворным, словно требовали кровавый гонорар, убивая и увеча крепостных графа. Ломая кости, дробя черепа и кроша ребра тем, кому пришло время умирать. Восхищенные возгласы знати сливались с предсмертными криками черни. Созвучие это отражалось в колоколах церкви Живоначальной Троицы, неслышно разливаясь по округе.

И лишь старуха богомолица, стоящая у ворот графского дворца, опершись на посох, увенчанный резным крестом, все слышала и все видела. Беззвучно шевеля губами в молитве, она утирала костлявой рукой слезы, всматриваясь в лазурную голубизну неба, висевшую над рухнувшими деревьями.

В небесной лазури ее старческие заплаканные глаза видели колышущиеся силуэты, сотканные из душного июльского марева. Они приподнимались над землей, суетливо кидались вниз, туда, где между деревьев лежала их плоть — раздавленная, переломленная пополам и пронзенная ветками. Когда во дворце уже играли скрипки и арфы, смолкая лишь на время заздравных речей, а ароматы лучших вин соперничали с ароматами тончайших духов придворных дам, души крепостных всё метались над окровавленными ошметками своих земных жизней. И успокоились лишь тогда, когда Пантелеймон, зычно гаркнув на усталую кобылу, направил свою груженую телегу в сторону болот.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ТРИДЦАТЬ ПЯТОЕ

За доминошным столом, этим приютом выпивох и малолетних влюбленных, укрытом от посторонних глаз молодыми березками, по-прежнему сидели подполковник МВД в отставке и безработный гражданин Канады. Компанию им составляла литровая бутылка «Столичной», в которой оставалось еще граммов сто пятьдесят. Вокруг них, прямо за березками, притаилось затихшее Останкино, похожее на исправившегося убийцу, сажающего дерево. Все мирно, спокойно. Трогательное раскаяние вселяет надежду на лучшее. Но как глянешь на лопатку в его руках, которой он ямку для саженца копает, — так мороз по коже.

Несмотря на немалое выпитое, канадец был трезв, хотя и чуток подобрел глазами. Переполненный адреналином подполковник Васютин впервые в жизни совершенно не чувствовал «беленькой». Их разговор, начатый у заправки «Югранефть», находился в самой важной фазе. Они молчали, спокойно глядя друг на друга. Так продолжалось не меньше минуты.

«Этот Коля — единственный человек, который может сказать хоть что-то, кроме „необъяснимо пропадают люди“ и „магазины-фантомы“. Других нет, — мельтешило в сознании Кирилла. — Знает единственный возможный способ, как фантом найти. Гонит? Вполне вероятно. Если в итоге чушь какую-нибудь скажет — суну в харю, скручу и сдам федералам. Э-э-э, нет, Васютин… Ты эту харю беречь должен. Ситуация у нас с ним неравнозначная. Я для него — часть работы. Он для меня — единственная надежда. Большего у меня нет. Он очень мне нужен, даже если чушь скажет».

— Кирилл, накатим пядь капель? — прорвал многозначительную тишину Коля.

— Легко, — с трудом улыбнулся Кирилл.

«Надо бы его с темы сбить. Глянуть на реакцию», — решил Васютин, разглядывая, как православный канадец разливает топливо для русской души.

— Кирилл! — поднял рюмку Берроуз, погладив свою окладистую бороду, сиротливо лежащую на столе. — Твой ризон быть в этом месте… такой… Больше жизни тебе важный. Мой — сильно меньше. Но! — Он вдруг подался вперед, навалившись на стол, и кинул на него короткий, но очень русский взгляд, в котором уживались надежда, доверие, тусклые отголоски детской мечты и отчаянная бесшабашность. — Я имею то, что не могут иметь другие. Путь, только один он возможный. Одни мы — ты, я, имеем путь и большой рИзон. Другие не имеют рИзон даже попытку сделать. Мы — имеем. Одни мы.

Они чокнулись и опрокинули. «Ничего про свой путь к фантому не говорит. Если он просто псих, думающий, что стрингер, — будет очень обидно. Я его тогда от обиды все-таки ударю. Так, переведем-ка разговор», — мгновенно подумал Васютин. И тут же сказал:

— Говоришь ты занятно.

Коля улыбнулся:

— Слушай, Коля, а ты думаешь на английском, да?

— Если имею желание делать многие ходы в один день — инглиш онли.^[4] Если имею желание делать мощный шаг, что другие не имеют в голове, если девчонку надо сделать, чтоб один я был для девчонки мужик, или обмануть — русский язык.

— Ну, это ты правильно делаешь. В ментальностях разбираешься, — с трудом улыбнулся Кирилл.

Он начинал тихонько психовать, опасаясь, что призрачная надежда рухнет в один миг, вернув его в прежнюю беспроглядную беспомощность. Время шло — канадец молчал о своем секрете, плутая вокруг да около. «Или он идиот и нет у него никаких рецептов, как фантом поймать. Или он, сука канадская, просто хочет, чтоб я признал, что он мне нужнее, чем я ему, — объяснил себе Васютин. — Ладно, хрен с тобой, Коленька. Я не гордый», — принял он решение, неожиданно быстро и легко.

— Ну, что… загадочная ты русская душа. Хочешь, чтоб я это тебе вслух произнес, да?

— Не есть много важно. Как желаешь.

— Любому дебилу понятно, что ты мне нужен, а я тебе — не сильно. А что это меняет?

— Все отлично, мы как один мужик, — с серьезной рожей сказал Берроуз и хлопнул его по плечу.

— Твою мать! Ну как на тебя обижаться? Мужик… — хлопнул его в ответ Васютин.

— Первое дело — пьем. Мало имеем, — подняв бутылку, деловито ответил Коля. И добавил: — Потом говорить и слушать друг за друг.

— Идет. Наливай.

Допив, они крякнули, откусили малосольного.

— Так вот я что имею тебе сказать. Ты если находишь фЭнтом, то пойдешь в самый фэнтом?

Кирилл утвердительно кивнул.

— Я буду делать видео. И потом буду уходить. Имею точку в Москве, где есть связь.

— Колян, родной ты мой канадский братан. Ты делай что хочешь. Видео делай, связь в Москве… Ты сейчас не об этом думаешь. Ты мне скажи, что за шансы у нас? Между прочим, уже седьмые сутки ни одного исчезновения. А вдруг — все закончилось, а?

— Не кипешуй, — вдруг четко и почти без акцента сказал стрингер. — Единый раз, что вся история мира была, такой вариант случай имел. Просто уйти? Какой смысл имел приходить?

— Да кто его знает, какой он смысл имел. Одни догадки, и те пустые. Говорят — «а может, это четвертое измерение?» А что такое четвертое измерение? Как туда попасть? Да хрен его знает! — Берроуз хотел было что-то сказать, но Кирилл, прервав его жестом, предложил: — Дружище, я понимаю, что тебе нравится говорить на родном русском. Но и я бы не прочь попрактиковаться в английском. Давай-ка по-аглицки пообщаемся. Идет?

— Как ты будешь желать, не проблема, — упрямо по-русски ответил Коля, на лице которого мелькнуло разочарование.

Васютин учил язык в школе и на юрфаке. Правда, к тридцати двум годам английский он основательно забыл. А пару летспустя завязал контакты с Интерполом. Вот тогда и пришлось нанять толкового преподавателя да засесть за учебники, словно в школе. Знания были восстановлены за несколько месяцев, после чего Кирилл продолжил постигать язык Шекспира и Леннона. Сейчас он говорил бегло, свободно и почти без ошибок. А вот бегло понимать мудреные построения канадца на русском было не так просто.

— Коля, мы с тобой позже обязательно поговорим на нашем родном. А сейчас у меня к тебе маленькая просьба. Говори не быстро, в среднем темпе, без американизмов и жаргона, — попросил стрингера Васютин, переходя на английский.

— Без проблем, братишка. Отлично говоришь, хорошая фонетика. Где учил?

— То там, то тут.

— Кирилл, можно спросить? Ты бывший военный?

— Почти. Бывший коп. Я — русский Шерлок Холмс.

— Наши шансы стали симпатичнее, — сказал Коля с такой искренней радостью, на которую способны лишь малые дети и некоторые американцы.

— Я думаю, Коля, самое время рассказать про ту единственную возможность увидеть фантом. Не передумал?

— Помнишь, я говорил тебе про историю. Когда я узнал, что тут у вас за мистика творится, я целый день собирал историческую информацию про Останкино. Я не быстро говорю, братишка?

— Нормально. Если будешь говорить четче — станет идеально. Та историческая информация полезна?

— Много легенд, неточностей. В одном источнике одно, в другом — другое.

— Коля, а ты веришь в мистику?

— Странно слышать такой вопрос, сидя в Останкине. А ты?

— Пока не знаю. Итак, история тебе не помогла, я прав?

— Не прав, очень не прав. Одна лишь история мне не помогла. Но когда я собрал все, что есть в свободном доступе о современных событиях этого места, получилось вот что… Смотри, — сказал Берроуз, торжественно таща из заднего кармана джинсов помятый листок, исписанный крупным размашистым почерком. — В Останкине жила ведьма. Это было в середине шестнадцатого века. Она умерла, черт ее знает, когда это было. Прошло время, и она стала легендой этих мест. Эксклюзивным привидением. Только в Останкине и только для вас. Легенды говорят, что она появлялась вот в эти годы.

Он развернул бумажку и подвинул ее к Кириллу. Тот был мрачнее тучи, но тщательно это скрывал. Услышав слово ведьма, он сразу же понял, что сбылись его худшие опасения. Экстрасенсы Малаева — реальность. Он сам в этом убедился. Но ведьма, привидение… Ему так сильно хотелось дать канадцу пинка, что он еле сдерживался. Опустив глаза в листок, он увидел даты и неразборчивые пометки на английском. Пробежал по цифрам почти равнодушным взглядом: 1733, 1799, 1812, 1905. Внизу листа стояли дата и месяц, обведенные фломастером: 1993, октябрь. Коля смотрел на собеседника выжидательно, в его глазах отчетливо читалась гордость собой.

— Коля, я вижу три даты, когда в стране была война. Что это означает?

— Нет, братец. Не в стране, а в Останкине. Потому здесь нет 1941 года. В 1812 здесь были части Наполеона. Боев не было, но враг вошел в район. В 1905-м — Кровавое воскресенье, здесь были беспорядки, стрельба. А в 1993-м — ты лучше меня знаешь. Легенды утверждают, что всякий раз, когда на Останкино надвигается дерьмо, она появляется. У старой леди в балахоне с капюшоном очень мрачный характер. Она предсказывает только неприятности. И только если они происходят в Останкине.

— Ник, я тебя не понимаю, прости. Слово «легенда» тебя не смущает? На хрена нам легенды? Мы что, интересуемся фольклором? — раздраженно выпалил Васютин. Злоба и отчаяние подступали к горлу. Он явно видел, что перед ним сидит тридцатилетнее американское дитя, которому нравится история про ведьму. В другой ситуации он бы просто встал и ушел. Но сейчас — он будет его слушать, что бы тот ни плел.

— Спорим на бутылку «Столичной», что ты изменишь свое мнение! — хищно прищурился канадец, протягивая Кириллу руку. Тот сделал вид, что не заметил.

— Объясняю, — немного торжественно сказал Берроуз. — Итак, братишка… 1812, 1905-й — легенды, согласен. Их лишь можно принять во внимание. А вот дальше — наш с тобой шанс. В 1993-м за два дня до переворота старая леди пыталась пройти в телецентр «Останкино». Охрана ее не пустила, и она им сказала что-то вроде: «Здесь пахнет смертью». Внимание! — картинно помахал он руками, будто обращался к человеку, сидящему метров за сто от него. — Свидетели этого случая — четыре человека. Журналист Павел Остроумов писал цикл статей о современных городских легендах Москвы. Одна из них была посвящена Останкину. Несколько изданий ее опубликовали. Кто бы мог подумать, что это чтиво окажется настолько полезным.

— Ты веришь этой статье? — скептически поинтересовался Васютин.

— Статья связывает и интерпретирует различные факты, домыслы, догадки, предположения. И даже приметы и обычаи. Я пользуюсь лишь фактами.

— Твои факты могут оказаться догадками. И даже приметами, — возразил Васютин с еле заметной улыбкой.

Берроуз скроил загадочную рожу, словно копеечный маг из провинциального цирка, и полез в передний карман джинсов. Оттуда он извлек еще один мятый листок и развернул его со значительным видом.

— Слушай, братишка… 1995 год. Убили одного журналиста, который…

— Его звали Влад Листьев. И что? — перебил Васютин канадца.

— Три свидетеля видели старую леди в капюшоне в телецентре 26 февраля, за три дня до убийства. Обратили внимание на странную одежду, подумав, что где-то снимают историческое шоу. Один из них принял ее за ребенка лет двенадцати, такого маленького она была роста. Остроумов поднял все расписания съемок за 26-е число. Никаких костюмированных передач в телецентре в тот день не снимали. Этот Павел даже пообщался с костюмерами. У них вообще нет одежды детских размеров.

— И что? Вариантов масса. Ребенок какого-нибудь выпускающего редактора, закутанный в тряпку, прошел по коридору, воображая себя Робин Гудом.

— Э-э-э, нет… Чтобы попасть от входа в здание в ту часть, где видели кого-то в балахоне, надо миновать несколько коридоров, подняться на пару этажей вверх и пройти еще один коридор. Такая необычная заметная фигура… вызывающе заметная… в будни, в середине дня, когда в телецентре полно народу… И всего три свидетеля! Как его не заметили остальные? Должны быть сотни свидетелей! Кирилл! Некто низкорослый в балахоне с капюшоном в телецентр через проходную не входил и не выходил. И передвигался внутри оживленного здания, практически не попадаясь на глаза людям.

Берроуз выдержал многозначительную паузу, пытаясь придать значимости своим словам.

— А сейчас, мой дорогой Холмс, главное. Гример этого журналиста дал показания следствию, что за три дня до убийства тот прервал гримировку, потому что ему позвонили. Он вышел из гримерной, и его не было около десяти минут. А когда он вернулся, то сказал своему визажисту, что скоро он не будет нуждаться в его услугах. — Коля выжидающе посмотрел на скептика напротив и многозначительно покосился на пустую бутылку «Столичной».

— Что-нибудь еще? — спросил Кирилл без энтузиазма, которого так ждал от него канадец. Тот мельком заглянул в листочек и продолжил:

— Если будет угодно… В 2001 году случился пожар на телевышке.

— Кто-то видел там нашу старую леди?

— Всего двое. За два дня до пожара она подошла к административному зданию рядом с вышкой. Из него выходили двое сотрудников. Она сказала: «Гарью воняет да покойницей смердит». И ушла. Во время пожара на башне погибла женщина. Внешне ведьма выглядела так же — балахон с капюшоном. Кирилл, я думаю, что ты проиграл бутылку водки.

— То есть ты, Коля, хочешь сказать, что она обязательно появится здесь?

— Не совсем так. Я уверен, что она уже здесь появлялась и появится еще. Давай думать вместе. Легенда о ней существует уже около четырехсот пятидесяти лет.

— Легенды не имеют значения.

— Хорошо, как тебе нравится. Но за последние одиннадцать лет все ее предсказания сбылись. Десять человек видели ее своими глазами. В 1993-м охранник телецентра дотронулся до нее рукой. Так пишет этот Остроумов. Она из плоти и крови, Кирилл. И она не ошибается.

— Я верю тебе, верю. Из плоти, из крови… А что это меняет? Как это поможет нам найти фантом?

— Найдем леди — найдем фантом. В Останкине есть два мистических потусторонних объекта, реальное существование которых не вызывает сомнений, — фантомы и ведьма. Просто один объект объявил людям войну, да с жертвами. Вот его и признали. Хотя свидетелей его существования нет, только косвенные улики. Да и появился он всего пару недель назад. А другой пытается хоть как-то помочь, а потому в него не верят. 450 лет прогнозов! Свидетелей целых десять человек только за последние одиннадцать лет! Три предсказания — ни одной ошибки! А все в легендах числится…

— Ей для признания жертв не хватает, — задумчиво ухмыльнулся Васютин. — В целом ты прав, Коля. Фантомы и ведьма — из одного теста. Хочешь найти дорогу на мельницу — ищи мельника. Есть только одна большая проблема.

— Я знаю, знаю… Теория не связана с практикой, — недовольно поморщился Берроуз. — Нет алгоритмов конкретных действий.

— Алгоритмов?! — изумленно протянул Васютин. — Даже самых общих очертаний нет. Вот тебе, Коля, список основных вопросов. Какова вероятность того, что ведьма появится в Останкине? Как понять, где и когда это произойдет? Возможно ли спровоцировать ее появление в нужном месте и в нужное время, не устраивая пожар и не начиная войну? Способна ли она указать на фантом? А если укажет, можно ли будет в него войти в тот момент? Ну, и главный вопрос. А если это все прекратилось? Ведь седьмой день тишина.

— А вот о своем главном вопросе беспокоиться не стоит, — уверенно произнес Коля. — Это скоро продолжится.

— Тогда есть проблема, и очень серьезная, — тяжело вздохнул Кирилл.

— Да? Какая? — впился в него тревожным взглядом Берроуз.

— Скажи мне, Коля, как специалист по русской истории… Старая леди появляется только в Останкине, да?

— Да, — кивнул канадец.

— Так вот… Если это продолжится, район закроют. Полная эвакуация. Патрули, блокпосты. И когда ведьма появится, нас с тобой в Останкине не будет, как и всех остальных.

Они помолчали.

— Кирилл, мне нужен твой совет, — озабоченно сказал стрингер. — Расскажи, как спрятаться в Останкине, если район закроют? Это возможно?

Ненадолго задумавшись, Васютин ответил:

— Возможно, но ненадолго. Лучше всего — гаражные автостоянки у железнодорожной станции. Там их две. Гаражей много. И это частная собственность, без причины вскрывать их не будут. У моего приятеля там есть гараж с погребом — он в нем всякий хлам хранит. Если погреб освободить — получим небольшую комнату. За железными дверями и под землей. Слышимости никакой, собаки не унюхают. Вот только электричество после эвакуации выключат. С другой стороны, уже седьмые сутки нет ни одного исчезновения. Зачем тебе прятаться в Останкине?

— Это может начаться в любой момент, — буднично сказал стрингер.

— Давай резюмируем нашу с тобой ситуацию, — предложил Васютин, его английский становился все более беглым. — Основная задача — понять, как добраться до ведьмы. Вторая задача — в случае, если район закроют, найти в нем убежище. Я постараюсь разузнать, была ли у наших копов информация про подозрительную сумасшедшую старушку. Еще… у знакомого спеца по экстрасенсам выясню, могут ли его колдуны обнаружить присутствие ведьмы. И спрошу у приятеля про гараж.

Кирилл задумался над планом действий. Вся эта ситуация его угнетала. Сама задача найти способ встретиться с привидением вызывала у него отторжение. Еще больше ненавидел он мысль о том, что этот поиск — единственное, что он может сделать для своей семьи.

— Я завтра встречусь с журналистом, который писал о нашей ведьме, — немного разочарованно пробубнил Коля Берроуз. Взглянув на ситуацию с точки зрения Кирилла, стрингер понял, насколько туманны их перспективы. Обменявшись номерами мобильников, они протянули друг другу руки и неожиданно обнялись, словно знали друг друга полжизни.

Когда Васютин сел в машину, он понял, как же сильно от него пахнет водкой.

— Зачем это я его обнял? — бормотал он вполголоса, заводя «Рэнглер». — Хотя… получается, что он сейчас единственный человек на свете, который связывает меня с сынишкой и Олей. Что ж не обнять-то… Этот хоть ведьму ищет. А остальные, которые в погонах, все за районом наблюдают да мужиков бородатых с аппаратурой по здешним улицам гоняют. Одно и то же, день за днем. Исчезновения у них прекратились… По не зависящим от них обстоятельствам. Какая радость! Как я дитя с женой себе верну? Как?

Острая, пронзительная тоска внезапно вспорола его изнутри. Вслед за тоской обрушился страх за Женьку с Олей. А когда к тоске и страху присоединилось унизительное осознание своей беспомощности… Тогда он положил голову на руль и зарыдал, подвывая от отчаяния.

Пришел в себя Кирилл только через полчаса. Удачно проскочив объединенный патруль внутренних войск и ГИБДД, он набрал телефон Малаева.

— Привет, Федя, — сказал он, услышав в трубке хмурое «алло». — Скажи мне, дружище, ты как к ведьмам относишься?

ПОВЕСТВОВАНИЕ ТРИДЦАТЬ ШЕСТОЕ

До Троице-Сергиевой лавры оставалось всего два дня пути. Чувство усталости, которое навалилось накануне на Алексия предательски внезапно, с наступлением нового дня исчезло, уступив место новым силам. Он черпал их из ожидания встречи со своим духовником, отцом Гавриилом.

В свежих газетах писали, что уже восьмые сутки в Останкине все спокойно, ни одного нового исчезновения. Каждый день своего паломничества утром, после молитвы, монах узнавал последние новости. И вот уже восьмой раз испытал он благостное облегчение. Ежедневно молился он о том, чтобы беда миновала людей. В том что пропажи наконец-то прекратились, видел он и крошечную толику своего вклада. Вот и сегодня облегчение и умиротворение снизошли на него со страниц местной газетенки.

И только одно беспокоило. Лукавый слишком давно не тревожил его. Такие затишья всегда тревожат.

Он отправился в путь с первыми лучами солнца. Через сорок минут он выходил из райцентра, где останавливался на ночлег в гостевом доме храма пророка Илии. Накрапывал легкий дождик, но массивные тучи над головой обещали что-то посерьезнее. Судя по огромным лужам, разлитым по тротуарам и по проезжей части, серьезный дождь был здесь вчера. Одно из таких пятен грязной воды встало у него на пути, перекрыв Алексию одну из многих сотен асфальтовых дорожек, ведущих его в лавру. Ноги мочить не хотелось, а потому монах решил обойти лужу слева, по небольшим островкам мокрой земли, выглядывающим из воды.

В это же время длинноволосый тощий парнишка, идущий навстречу, собрался преодолеть водную преграду тем же путем. Отец Алексий и подросток двигались друг на друга, осторожно ступая по скользким кусочкам суши. «Разойдемся», — решил монах, оценив пространство для маневра. Когда парень был совсем рядом, Алексий подался левее, выдвинув левое плечо вперед и развернув корпус, чтобы пропустить мальчишку. Вежливо пролепетав «спасибо», тот стал аккуратно обходить монаха, несмело ступая по грязным островкам. Они поравнялись. Желтый рисунок во всю грудь на черной толстовке парня чем-то привлек внимание отца Алексия. Он опустил взгляд на картинку… Чтобы запомнить этот день на всю оставшуюся жизнь.

Уже видя ядовито-желтую краску, но еще не успев понять, что это за рисунок, отец Алексий застыл как каменный. Все его тело дернулось в судороге, а потом полностью обездвижило. Челюсти сжались так, что ломило зубы, а звон в ушах на мгновение лишил его слуха. Все это случилось меньше чем за полсекунды. Еще не успев толком испугаться, Алексий понял, что за рисунок он увидел.

На толстовке была начертана пентаграмма с магическими символами, сложившимися в козлиную морду. «А вот и он», — мелькнуло в голове у отца Алексия. Краешком сознания он успел понять, что длинноволосый парнишка тоже застыл на месте. Пентаграмма стала стремительно расти, одновременно мелко вибрируя и пульсируя, словно бьющееся сердце. Не прошло и трех секунд, как она заслонила собой все, что мог видеть монах. Звон в ушах смолк. Отец Алексий мысленно читал молитвы, тщетно пытаясь пошевелить хотя бы пальцем. Козлиная морда тем временем поморщилась, ухмыльнулась и заговорила.

— Здорово, отче! — оглушительно прогремело в голове у монаха. Каждый звук отражался электрическими разрядами где-то в глубине мозга. Слезы брызнули из глаз Алексия. Дыхание перехватило. — Хорошо меня слышно? Может, погромче сделать? Ладно, не буду… Еще обгадишься прямо в рясу, как я потом РПЦ в глаза смотреть стану? Ну что, божий человек… Никого пока не спас от геенны огненной? Нет? Ну, хоть не убил никого, уже немало. Я слышал, ты молишься часто, чтоб невинных не забирали там, куда ты идешь. Откуда, откуда… Подслушивал, я ж Лукавый.

Боль, поселившаяся внутри черепа, достигла своего максимума. Казалось, что тупой ржавой ножовкой пилят голень, выросшую в мозгу и опутанную зубными нервами.

— Кстати, я вот что хотел тебе сказать, да все забываю. Не нравится мне это твое «Лукавый». Старомодно. Давай синоним какой-нибудь подберем. Хитрый, а? Как? Изыди, Хитрый! Не, что-то не то… Может, Смышленый? Нет? Прикольный — категорически нет. И так мой лик девки безмозглые на сиськах носят. Занятный! Как тебе, а? Изыди, Занятный! Оригинально! Мне нравится… С другой стороны, Лукавый все-таки классика… Ладно, буду Лукавым. Только не Рогатым! Я ведь даже не женат!

— Впрочем, я по делу, отче, — продолжало звучать в голове отца Алексия. — Вернемся к твоим молитвам. О чем, бишь, просил-то? Что значит, не у меня? Лицемерие христианское просто феноменальное. У тебя цель благая — людей спасти. Так? Какая, твою мать, разница, кто исполнение обеспечит, если их спасут? Ты о непорочности своей печешься или о жизнях людских? Ладно, устал я тебе проповеди читать. Поступай как знаешь. Суть вопроса такова. Ты, Лешка… Ой! Простите, отче… Алексий! Ты просил, чтоб больше невинные не пропадали, не обрекали на муку и напрасную надежду родных? Не будут пропадать. Надо только попросить. И все! Ты ж мечтал спасать! Так спасай! Попроси только и много жизней сохранишь, очень много… Даже страшно озвучивать такую цифирь. Давай так, я тебе пример приведу, чтоб ты масштаб прочуял. За сутки двести двенадцать невинных спасешь. Ну что, отче? Проси давай, хватит думать. Ты ж сегодня просил. И вчера просил. А сейчас-то что? Ты что, их больше не любишь? Поссорился? Со всеми двумястами двенадцатью? С утра еще умолял, чтоб минула невинных и их семьи чаша сия. Было? Все прошло, да? Плевать на них! Всего-то двести двенадцать человек. Почти все из разных семей. То есть две сотни с лишком семей от горя страшного спасешь. Ну, как знаешь… Смотри новости, они тебе понравятся. Ты у нас теперь, отче, ньюсмейкер. Это значит, новости делаешь. Двести двенадцать человек за сутки — вот это новость! Ай да отче! Ты когда кадилом перед алтарем махать станешь, ты их вспоминай почаще. Всех их… Ладно… Будь здоров, человеколюбче.

И тут же пентаграмма лопнула, словно раскаленный мыльный пузырь. Боль прошла бесследно, судорога взорвалась и разлетелась, будто старая изношенная пружина. Уголком зрения отец Алексий увидел падающую темную фигуру. Подхватить паренька он не успел, так что пришлось доставать его из лужи. Тот был в сознании, безумно вращал глазами и явно боялся монаха.

— Тихо, тихо, все нормально, все закончилось, я священник, я тебе помогу.

Вытащив маленькое Евангелие из внутреннего кармана легкой куртки, что была надета поверх рясы, он с молитвой приложил его ко лбу перепуганного подростка. Через пару минут парень пришел в себя. Боязливо поглядывая на огромного рыжебородого монаха, он спросил нетвердым голосом:

— Это чего такое с нами случилось, вы знаете?

— Так это, друг любезный, у тебя надо спросить. Это ж у тебя лик дьявола на груди.

— Чего лик? Да это ж группа такая, «Веном». Это ж не то!

— Слушай, дитя неразумное. Под такой эмблемой может выступать хор инвалидов или сборная Европы по макраме. Но то, что у тебя на груди изображено, это… Запоминай! Это лик дьявола. То есть сатанинская икона.

— А что ж теперь… А, ну да, — сообразил парнишка, проворно стягивая с себя футболку и бросая ее в лужу.

— Плюнь на нее три раза и скажи: «Изыди, лукавый». И «Отче наш…» прочти!

Перепуганный мальчишка принялся исполнять веленое. Когда закончил, поежился, взглянул на часы и сильно побледнел.

— Что? — строго спросил его монах.

— Мы… это, сейчас, посчитаю только. — Он стал растеряно всматриваться в часы. — Три с половиной часа стояли, что ли? Не может быть! Ух ты…

Отец Алексий троекратно перекрестил его.

— Батюшка, а как от этой гадости защититься? — жалобно протянул пацан.

— В церковь свою иди, попроси священника быть духовником твоим. И становись хорошим христианином, понял?

Тот быстро закивал, все так же пряча глаза.

— Да, и вот еще что, — добавил монах, благословляя мальчишку. — «Веном» — пошлятина безвкусная. «Металлику» слушай.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ТРИДЦАТЬ СЕДЬМОЕ

Ник Берроуз сидел перед телевизором в гостиной останкинской квартиры, которую он снял у доброй пожилой женщины. Если глянуть на него мельком, то наверняка показалось бы, что парень бесцельно пялится в ящик после тяжелого дня. На самом деле он работал. Телевизор показывал новости. На диване рядом с Ником лежал листок бумаги и огрызок карандаша, испещренный следами зубов русско-канадского стрингера. Мимика Берроуза свидетельствовала о работе мысли, напряженной и вдумчивой.

— Власти ничего не могут, это факт. Важные импотенты… — пробормотан Коля на английском, когда новостной выпуск закончился. Через двадцать минут он переключил канал и стал смотреть другой блок новостей, тщательно пытаясь выявить ту информацию, которой не владел даже главный редактор новостной службы канала.

В перерыве между новостями он намеревался наскоро перекусить и уже сунулся в холодильник, пытаясь составить достойное блюдо из его содержимого. Содержимое было весьма разномастное. Его гастрономическое чутье вальсировало между паштетом, семгой слабого посола, красной икрой, бужениной, помидорами и эклером. Последний был явно не в своей компании. Коля решил, что ему одиноко, сжалился над ним и решил сожрать, избавив утонченного беднягу от соседства с чванливой икрой и брутальной бужениной. Он уже освободил лакомство от обертки, когда раздался звонок.

Стрингер взял мобильный, не выпуская из другой руки эклера, и бросил взгляд на номер. Буркнув себе под нос «о, мистер Холмс», он нажал на кнопку приема.

— Да, да, привет! — приветствовал он Кирилла по-русски, медленно шагая по кухне. Остановился, помолчал, слушая человека с другой стороны.

— Ты уверен? — переспросил Ник, внезапно перейдя на английский. — Но я же ничего не нарушал, — попытался возразить он, после чего опять слушал, скроив брезгливую мину и выкинув эклер в мусорное ведро. — Дерьмо какое! Сколько у меня времени? Буду готов через двенадцать минут, — отрезал он, швырнул телефон в карман и бросился бегом из кухни.

Ровно через двенадцать минут неприметная «девятка» въехала в один из крошечных останкинских дворов. Миновав пару пятиэтажек, она притормозила у игрушечного палисадника. Из-за кустов вышел длинноволосый бородатый мужчина с двумя сумками. Закинув их на заднее сиденье, он юркнул на переднее пассажирское.

— Русский, инглиш? — спросил бородач у водителя.

— Инглиш, — хмуро ответил тот. — Буду честен, Коля, я не ожидал. Я был уверен, что им не до этого.

— Они могут меня в чем-то обвинить?

— Нет. Они могут тебя запереть на трое суток. В камере будет драка, и тебя вышлют из страны. Но этого они делать не станут.

— Тогда зачем этот побег?

— Они тебя будут использовать как своего агента, но без твоего ведома. Если тебе удастся снять что-нибудь, тебя сразу возьмут, заберут запись и… вышлют, наверное. А может, посадят.

— За что?

— За хранение героина.

— Героина? — изумился канадец.

— Или кокаина. Какая разница?

— Ты серьезно?

— Я подполковник МВД в отставке, четырнадцать лет отслужил. Я серьезно.

— Мне говорили, что русские копы стараются не связываться с американцами, канадцами и англичанами.

— Копы не станут, ты прав. Тобой ФСБ занимается. А они, да под эгидой защиты интересов государства… Даже с чертом лысым свяжутся.

— И что мне теперь делать?

— Пару дней посидишь в гараже. Там видно будет.

— Да, Кирилл… Не мог себе представить, что такой важной персоной окажусь… Чтоб сама ФСБ…

— Это не все новости. Есть кое-что поинтереснее твоего переезда, — тихо сказал Васютин словно самому себе.

Коля молча приложил раскрытые ладони к голове, изображая уши, жаждущие новостей.

Глянув на него, Кирилл ухмыльнулся:

— Мой приятель, который экстрасенсами занимается, не сможет нам помочь. Они уже давно пытаются, но его лучшие маги ничего обнаружить не могут. Но есть и хорошая новость. Мы будем получать самую свежую информацию из Экстренного штаба и из ФСБ. А еще есть самое интересное. Я тебе бутылку «Столичной» купил.

Берроуз плотоядно потер руки.

— Коп из охраны Выставки стоял на посту восьмого апреля. К нему подошла бабка. Обычная бабка, живая, из мяса. Сказала, что скоро случится беда и что народ спасать надо.

— Во что она была одета? — почти выкрикнул Коля.

— Говорит, что в плащ. Нормальный современный плащ, светлый. Но… с капюшоном.

— Это она, она! — воскликнул канадец, схватив себя за голову.

— Да? Всегда и везде была в средневековом балахоне, подпоясанная веревкой. А тут — в плаще. Чего это с ней? — плавно и без лишних эмоций рассуждал вслух Васютин.

— Женщина следит за модой. Это нормально, — улыбнулся Берроуз. И тут же добавил: — Но стилю верна. Без капюшона — никуда. Капюшон — это практично.

Васютин не разделял его веселья:

— Я должен тебе сказать, Коля: есть большая вероятность, что это была обычная сумасшедшая бабка. Ведьма, если я не ошибаюсь, прогнозировала ситуацию. А эта предупредила тогда, когда первые жертвы уже были. Что скажешь?

— Скажу, что это она, — убежденно откликнулся Коля.

Они въехали на территорию гаражного товарищества, отыскали нужный номер. За стальными воротцами был просторный гараж с ямой, в которую вела маленькая дверь, больше похожая на люк. За ней — крошечная тонкая железная лесенка, нырявшая на метр с небольшим вниз, и спартанская комнатка. Центром интерьера в стиле «брутальный минимализм» являлась пружинная кровать. Кроме нее, в комнатке стоял телик, подключенный к кабельному телевидению. Внимательно оглядевшись, Берроуз просто просиял, будто его заселили в президентский люкс.

— Я вижу, тебе очень нравится новое жилье, — удивился Кирилл.

— Да, очень. Это же вступление к приключению. Я чувствую, что скоро оно начнется. Очень скоро.

— Тебе виднее, — вздохнул Васютин. — Коля, продукты я тебе сейчас привезу. Ах да, вот твоя «Столичная».

— Спасибо, Кирилл. Я твой должник. И… я абсолютно серьезно говорю. Хочешь, я сделаю тупую грустную морду, чтоб ты мне поверил? Готовься. Совсем скоро уже.

Васютин понимал, что с практической точки зрения он совершает ненужные бестолковые поступки. Проще всего было бы сдать Берроуза федералам. Но сыщик чувствовал, что у парня есть то, что в этой уникальной ситуации важнее связей, оружия и денег. Интуиция и энергетика. Васютин привез в гараж жратвы и прощался с товарищем, который в предвкушении смертельно опасного приключения светился от счастья. Кирилл пристально взглянул на него, прежде чем уйти: «Да… И впрямь безумный русский. К такому ведьма вполне может сама с того света выйти».

Дома Васютин одним махом ополовинил бутыль виски. Затем, абсолютно трезвый, залез в Интернет и задал поиск на имя «Ник Берроуз». Вынырнув из Сети через полчаса, он смотрел на канадца другими глазами, самого себя ощущая домашним мальчиком, не нюхавшим настоящей опасности.

Выпив еще, он честно признался себе, что нисколько не сомневается в интуиции канадца. А стало быть, все скоро начнется. Совсем скоро. Кирилл позвонил семейному нотариусу, чтобы сделать некоторые распоряжения и попросить прислать с курьером необходимые документы.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ТРИДЦАТЬ ВОСЬМОЕ

Граф Николай Петрович Шереметьев вышел из роскошного летнего дворца, который он считал бриллиантом своей усадьбы, и направился в парк, жемчужину архитектурного ансамбля. В нем прохладная тень деревьев дополнялась свежестью широкого рукотворного пруда и элегантностью аллей. Неспешно пересекая парк тяжелой походкой, граф вел со своими владениями тихую беседу, чуть слышным шепотом доверяя им свои чаяния, восторги, страхи и опасения. Изредка он останавливался, чтобы прислушаться к шуму листвы, щебету птиц и скрипу могучих деревьев. Парк отвечал ему вдумчиво и не торопясь, будто внимательный и участливый собеседник. Чуть склонив голову набок, граф без труда различал его ответы, слова утешения и поддержки. Такие прогулки дарили ему покой и уверенность в грядущих днях. Сегодня на любимых пустынных аллеях он тоже искал покоя и несмелой июньской ласки, когда еле слышный ветерок чуть заметно трогает прядку волос графа и зелень листвы.

Растворяясь в летней благодати, граф Николай Петрович краем глаза заметил странную птичью суету у векового дуба, растущего в центре аллеи.

— Что за диковинное представление? — тихонько пробормотал граф и прибавил шагу. Подойдя ближе к широкому шершавому стволу великана, он застыл в изумлении. Огромное дупло, зияющее в дереве, было усыпано поющими птицами. Казалось, они собрались сюда со всего парка, влекомые какой-то невиданной силой.

— Сколь изящно, столь и невероятно, — прошептал граф, не в силах найти объяснения невиданному птичьему балу.

Он осторожно сделал шаг вперед, приблизившись к дуплу. Удивительно, но птицы не разлетелись. Продолжая роиться вокруг провала в теле дуба, они заливались на все лады, не обращая никакого внимания на хозяина той земли, на которой гнездились они из года в год. Несмело сделав еще полшага, граф вновь поразился бесстрашию птиц, от которых его отделяла всего пара метров. Не испугал их и третий шаг Николая Петровича, который оказался на расстоянии вытянутой руки от дупла. Но сам граф испугался немало.

В глубине древесного разлома неясно угадывался силуэт, подобный человеческому. Не успел граф подумать, что смутное видение почудилось ему, как фигура стала медленно обретать отчетливые очертания отшельника в широком рубище с глубоким капюшоном, почти полностью скрывающим лицо. Николай Петрович непременно бы отшатнулся, если бы внезапный страх разом не сковал его плоть и волю, не позволяя даже взгляда отвести от пугающей картины. Спустя мгновение птахи дружно умолкли и одновременно повернули свои головки, словно по мановению некой высшей силы. Черные бусинки птичьих глаз смотрели прямо в лицо графу так, как если бы пернатые обладали разумом. В тот же миг некто, таившийся в глубине дуба, сделал решительный шаг, переступив границу между миром живых и пристанищем мертвых.

Перед графом предстала старенькая сухонькая богомолица, закутанная в грубую просторную дерюгу со сдвинутым назад капюшоном, открывающим ее морщинистое лицо с закрытыми глазами. В руке она держала длинный деревянный посох, на верхушке которого был искусно вырезан крест. Она словно парила в разломе ствола, не касаясь краев ни своим одеянием, ни крошечными босыми ногами. А птицы сидели вовсе не на краях дупла. Своими крохотными когтистыми лапками они держали грубую ткань рубища. И невозможно было понять, старуха ли притягивает щебетуний или это они удерживают ее в проеме дуба. Похолодевший от ужаса граф готов был упасть без чувств к ногам привидения, но глаза птиц, смотрящих прямо на него, не давали Шереметьеву лишиться сознания.

Какое-то время недвижимый граф стоял напротив невероятного видения. Николай Петрович был не в силах понять, как долго продолжалось это безмолвное созерцание — год или несколько мгновений. Чуть колыхнувшись невесомым телом, старуха медленно открыла глаза, словно преодолевая тяжесть столетий. Большие, белесо-голубые, выцветшие от увиденного за последние два с половиной века, они смотрели на Шереметьева с равнодушным интересом. Словно на песчинку, которая успеет лишь мелькнуть тусклым отблеском перед этим вечным взором. Чуть вытянув вперед посох, зажатый в невесомой руке, призрак богомолицы Пелагеи заговорил с графом. Слова ее непостижимым образом лились сквозь сомкнутые губы:

— Немалою властию мирскою облечен ты, раб Божий Николай. И дана она тебе свыше Господом Всемогущим, как и все, что даруется смертным, от таинства зачатия до таинства смерти. Дарована тебе воля этою властию творити богоугодное добро, возвышая дух свой до Царствия Господа. И иная воля дарована тебе — той же властию творить скверну, низвергая дух свой в пределы, где нет спасения. И сей дар Божий ты презрел во имя земных услад, что пожирают душу твою. Твоею властию в земле томятся неотпетые кости людские, а их неупокоенные души денно и нощно подле тебя обретаются. Болота окрест полны страдальцами. На их плоти во грехе пируешь с нечестивцами, забыв о Божьих заповедях.

Окаменевший от ужаса граф силился крикнуть, чтобы прогнать наваждение, но смог лишь слегка приоткрыть рот. И хотя исправно бывал он в церкви, мнив себя человеком истинно верующим, веры его не хватило, чтобы принять происходящее как откровение свыше.

Призрак старухи, парящий в объятиях птиц, посмотрел на него глазами, полными печали. И слова ее, для которых сомкнутые губы не были преградой, зазвучали вновь. Николай Петрович попытался произнести хоть один звук, но Пелагея остановила его:

— Слов твоих слышать мне не надобно, ибо рождены они устами. Уста твои есть начало бесовское. Ложью пропитаны они и пустыми молитвами, в коих нет веры. Очи же есть начало Божье, что живет в тебе. Они мне правду поведают, с ними и говорить стану.

Старуха чуть подалась вперед. Глаза ее стали расти, искажая пропорции дряблого, старческого лица. Увеличиваясь, они стремительно молодели, источая голубоватый свет. Граф хотел зажмуриться, но веки, как и все тело, были неподвластны ему. Богомолица смотрела в глаза Шереметьева лишь несколько мгновений, после чего отшатнулась назад, чуть колыхнувшись. И снова заговорила:

— Видишь птиц, что подле меня? Отчего смотрят они на тебя неотрывно, ведаешь ли? В птиц этих призвала я души лишь малой части тех, кто по твоей воле остался не отпет и без покаяния.

Она развернула маленькую тонкую руку ладонью вверх. И тут же крохотная сойка, что порхала у ее плеча, уселась на край мизинца старухи.

— Узнаешь ли ты в сей птахе Гавриила? Он рыл твой пруд. А сейчас его душа томится подле болот, где ты утопил его бренную плоть.

Сойка повернула к графу голову. Повернула не рывком, как это делают птицы, а плавно, совсем как человек. В ее крохотных глазах плескались тоска и укор, и было им там тесно. Они старались вырваться из черных бусинок, чтобы проникнуть в душу графа и поселиться там навечно. В следующий миг сойку сменила синица, вспорхнувшая на мизинец Пелагеи.

— А эту душу помнишь ли ты, граф? Помнишь ли Федота, что преставился, когда валил лес? — с сомкнутыми губами продолжала вещать Пелагея. — Неужто ни одного из них не знал ты? И, не зная, обрек на вечные скитания подле плоти, погребя их без покаяния?

Тонкие лучи неземного света, цветом как небесная лазурь, струились из очей призрака, вливаясь в застывший, полный ужаса взгляд Николая Петровича. В глазах Шереметьева видела она истинные ответы, ведь солгать онемевший граф был не в силах. Помедлив, старуха качнулась к беспомощному вельможе:

— Покайся, нечестивец! Делом покайся. А не лживыми молитвами, коими оскверняешь ты алтарь. Упокой неотпетых, не погуби более невинных. А за пригрешения свои снизойдет на тебя кара Господа как на этом свете, так и после кончины твоей. Утратишь ты раньше срока то, что более всего дорого тебе. А душу свою спасешь лишь через спасение душ тех, кто в муках обретаются в пределах земли твоей, не в силах оставить плоть свою.

Сказав, Пелагея чуть взмахнула руками, и птицы медленно понесли ее во тьму дупла. Через несколько мгновений она исчезла, и только души, вновь обретшие проворность и суетливость обычных птиц, разлетались с пронзительным гомоном. Оцепенение покинуло графа. Упав на колени, он принялся истово молиться. Но даже не дочитав до конца «Отче наш», вскочил и бросился во дворец.

Николай Петрович Шереметьев не поделился случившимся ни с одной живой душой. До самой кончины своей хранил он эту тайну. Не желая верить в святость видения, он нашел успокаивающее объяснение произошедшему в парке. За неделю до того, как явилась ему покойная богомолица, хворал он сильной простудой. Придворный врач, немец по происхождению, прописал больному графу травяные отвары, баню и настойку опия, которую велел принимать на ночь, но понемногу, сказав, что кроме целебного свойства имеет она и свойство вызывать галлюцинации и мистические сны. Ухватившись за эти слова доктора, Николай Петрович без труда объяснил себе, что старуха привиделась ему от капель, что скопились в его неокрепшем теле. Всеми силами старался граф выкинуть из памяти события того дня. Злосчастный дуб, из чрева которого явилась ему старуха, приказал он спилить и сжечь.

Но как ни пытался забыть он Пелагею, богомолица тревожила разум его, не желая быть порождением опийного сна. То и дело вспоминал Шереметьев о том, как однажды отец его, Петр Борисович, будучи уже в преклонных годах, поведал ему историю о визите императора Павла в Останкино. После званого обеда, данного в его честь, государь пожелал прогуляться в одиночестве по благоухающему цветущему яблоневому саду. А после прогулки был тих и печален, чем встревожил Петра Борисовича. Осмелившись спросить у императора, в чем причина скорби императора, он услышал рассказ государя о мистической встрече со старухой. Не раскрыв Шереметьеву всего разговора, он лишь поведал ему, что узнал от старухи о своей скорой кончине, которая станет унизительной и мучительной для него. Спустя несколько месяцев заговорщики задушили императора Павла Первого в его спальне, как и предсказала ему Пелагея.

Петр Борисович наказал сыну помнить о привидении и молить Бога, чтобы не встретилось оно на его пути. Да и на смертном одре упомянул он о старухе, призывая сына вести жизнь праведную и сторониться одиноких прогулок в парке.

Предсказание старухи, что услышал из ее сомкнутых уст граф Николай Петрович, сбылось. Обожаемая жена Прасковья Ивановна, которая сначала была крепостной актрисой его театра, а впоследствии стала супругой графа, получив вольную, скоропостижно скончалась через три недели, после того как родила графу долгожданного сына Дмитрия. В те горькие дни граф часто вспоминал слова старухи, напророчившей ему потерю самого дорогого, что было у него. Уверовав тогда в божественное начало видения, покаявшийся Николай Петрович дал себе клятву, что вымолит прощение за свои грехи. Не молитвами, а благим богоугодным делом, как и наказала ему Пелагея.

Исполняя последнюю волю своей покойной супруги, Николай Петрович выстроил в Москве Странноприимный дом, вложив в это благотворительное начинание огромные средства. Многие страждущие, больные и обездоленные нашли в нем спасение, бесплатно получая помощь и приют в течение многих лет после смерти Шереметьева.

Покаяние и молитвы графа были так истовы, что и по сей день в том месте, где выстроил он Странноприимный дом, люди обретают исцеление. Их молитвы и молитвы их близких сплетаются с эхом молитв покойного графа, что впитала эта земля, отчего они становятся громче и весомее. Проникая в стены современного здания, что находится рядом со Странноприимным домом, молитвы питают их живительной силой, которой они щедро делятся с теми, кто жаждет спасения, и с теми, кто жаждет спасти. Со всеми врачами и пациентами московского Института скорой помощи имени Склифосовского.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТОЕ

Все утро Кирилл улаживал свои имущественные дела с семейным нотариусом, пожилым евреем Самуилом Натановичем Мюльбергом, коротко рассказав ему о пропаже жены и сына. Тот, будучи человеком не только надежным, но и деликатным, не стал задавать лишних вопросов Васютину, который попросил его составить детальное завещание.

— Хоть мы и исповедуем разную веру, я и моя семья будем молиться за тебя и твою семью. Да поможет тебе Всевышний! — опустив глаза, тихо сказал Мюльберг, когда завещание было готово и заверено. — Я верю, что ты спасешь их, — добавил он, прощаясь с Васютиным.

— Только и остается — верить. Без веры я бы и пяти минут не прожил, — мрачно ответил Кирилл, пожимая теплую морщинистую руку старика.

Покинув нотариуса, он выпил нешуточную дозу успокоительного, надеясь, что оно подействует. Васютин физически ощущал, как с каждым днем иссякает ресурс его психики. Нервы заметно сдавали. Отрывистые минуты тревожного сна, которые он выхватывал из ночных часов, наполненных страхом, сомнениями и неосознанной тревогой, не давали ему восстановиться. Нервный тик, дергающий глаза и уголок рта, пугал его. Собственного бессилия он боялся куда больше, чем любых внешних факторов, над которыми он был не властен. Кирилл не мог себе позволить быть слабым в решающий момент, который был еще впереди. Такая слабость могла ослепить его, не дав увидеть и молниеносно принять единственно верное решение, которое спасет Олю с Женькой.

«Буду пить таблетки и стараться спать, — решил он накануне, но, приняв пилюли, так и не смог нормально уснуть, лишь изредка проваливаясь в короткое забытье. — Ничего, лекарство должно помочь. Эффект у него накопительный, так что скоро начнет действовать», — успокаивал себя Васютин, направляясь на встречу с Федором.

Скептически глянув на упаковку таблеток, лежащую на торпеде, он достал еще парочку. Закинув их в рот, разжевал, сморщился и запил минералкой. Кинув взгляд на часы, понял, что опаздывает, и прибавил газу.

К Федору он все-таки слегка опоздал. Подъехав к зданию ТАСС, Кирилл увидел приятеля, суетливо прохаживающегося по узкому тротуару. Заметив «Рэнглер», Федя быстро пошел к машине, по пути вскинув руку и посмотрев на часы.

— Привет! Сколько я тебя знаю, впервые опоздал, — сказал он, садясь в машину и протягивая Кириллу руку.

— Да, пожалуй, ты прав, — обмениваясьрукопожатием, согласился Кирилл.

— Ну что, есть чего интересного?

— Да нет, Федя. Конкретных новостей никаких, — ответил Васютин и неожиданно для себя прерывисто и тяжело вздохнул.

— Совсем ничего? — уточнил Малаев, безнадежно глядя в окно.

— Час назад всех обзвонил, кроме твоих экстрасенсов. Никто ничего не сказал. Продолжают искать.

— Прости, Васютин, что я тебе это говорю, — осторожно начал Федор. — Но ты ведь и сам знаешь, что за пределами Останкина их не найдут.

Кирилл согласно кивнул.

— А у вас там чего? — спросил он без всякой надежды.

— Восьмые сутки без исчезновений. А что толку, если объяснений никаких. И прогнозов тоже. Как слепые котята в коробке, тычемся в свои догадки, как в углы, да и все.

— Ты-то, Федя, что думаешь? Закончилась мистика?

— Вряд ли… Я от природы пессимист. Для меня это все на затишье перед бурей похоже. Как там твой стрингер?

— Убрал его с глаз долой. Спасибо, что предупредил.

— И зачем он тебе сдался? Ей-богу, не понимаю.

— Я уверен, что у парня сверхмощная интуиция. Он в такие ситуации влезал и живым выбирался, что мне и не снилось. Даст Бог, и в этот раз прочует.

— Думаешь, найдет фантом?

— Я, Федя, верю, а не думаю.

— Ну и чего он собирается делать? Он что-нибудь конкретное сказал?

— Смотря что считать конкретным. Но кое-что сказал.

— И что же? — заинтересованно чуть подался к нему Малаев, будто хотел его лучше слышать.

— Канадец не дурак. И что главное в нашей ситуации — не зашоренный, думает широко.

— Интересно, и что же он широкого надумал? — с еле заметной ухмылкой поинтересовался Малаев.

— Ты, Федя, про останкинскую кликушу чего-нибудь слышал?

— А как же! Есть такая легенда, знаю. Она беду предвещает, со Средних веков еще. Говорят, что перед путчем видели ее у телецентра. Вроде как предупреждала, что кровь прольется.

— Значит, легенда? Вымысел? — переспросил Кирилл.

— Каждая легенда основана на каких-то фактах, — уклончиво ответил Федор.

— Ну, Федя, тогда я тебе этих фактов сейчас подкину. А ты послушаешь и после скажешь, что ты о легенде думаешь.

— Ты стал допускать сверхъестественное, Васютин? — удивленно протянул эксперт по паранормальным явлениям.

— Только если оно с фактами рядом. Старуха… замечу, из плоти и крови… то есть обычная живая бабка, одетая в средневековый балахон с капюшоном, появлялась не только в 1993-м, перед путчем, — задумчиво проговорил Кирилл.

И подробно поведал Малаеву о всех свидетельствах последних лет, от гибели Листьева и до того самого момента, когда ее видели за два дня до военных действий, развернувшихся в Останкине в октябре 1993-го.

— Ты знаешь, я склонен верить в самые невероятные явления. Но это, прости меня, народная молва, — сказал ему Малаев.

— Это, прости меня, только начало, — передразнил его Васютин. — Самого важного ты еще не слышал. Так вот… К менту из отделения на ВВЦ, который дежурил у Южного входа восьмого апреля, то есть когда стали пропадать первые жертвы, подошла бабулька — в обычном демисезонном плаще, но с капюшоном. Подошла и сказала, что грядет беда и что людей надо спасать.

— Ты серьезно? — переменившись в лице, спросил Малаев.

— Это, Федя, факт, а не народная молва. Тот отвлекся на машину, говорит, что буквально на секунду, а когда к бабке повернулся, ее уже не было. Как сквозь землю провалилась.

Васютин внимательно посмотрел на своего пассажира, пытаясь уловить первую реакцию. Она была красноречивой. Федор, залившись румянцем, сосредоточенно прищурился, молниеносно ворочая чередой сопоставлений. Не прошло и секунды, как он обхватил голову руками.

— Да как же я так жидко обосрался-то, а?! — спросил он не то себя, не то Кирилла. — Тупица я немыслимый!

— Что? — осипшим от волнения голосом выдохнул Васютин. Малаев всем корпусом повернулся к Кириллу, молча глядя на него восторженно округлившимися глазами.

— Федя, твою мать, не молчи! — угрожающе сказал Васютин, покачав перед Фединой физиономией увесистым кулаком.

ПОВЕСТВОВАНИЕ СОРОКОВОЕ

Отец Алексий опустился на колени и размашисто перекрестился, произнеся:

— Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу!

Он шел всю ночь, подгоняемый отчетливым чувством, что времени у него осталось совсем мало. Вымотанный отчаянным суточным марш-броском, теперь он видел стены Троице-Сергиевой лавры, розовеющие в рассветных лучах ясного весеннего утра.

Дойдя на гудящих, онемевших ногах до ее ворот, которые были еще закрыты, он вновь опустился ниц и помолился. Узкая калитка в воротах отворилась. Из нее вышел охранник.

— Добрый день, батюшка, — поздоровался он с монахом.

— Храни тебя Господь! — ответил тот, не сдерживая радостной улыбки. — Я отец Алексий, из Оптиной пустыни. Совершаю паломничество. А архимандрит отец Гавриил мой духовник.

Услышав имя настоятеля лавры, охранник торопливо впустил гостя на территорию. Как только Алексий, пригнувшись, прошел сквозь тесную калитку, слезы выступили у него на глазах. Украдкой стерев их тыльной стороной ладони, он вспомнил то время, когда пришел он за покаянием и отпущением к отцу Гавриилу, что стал после его духовным наставником. Поселившись в съемной комнатенке в Сергиевом Посаде, почти год, день за днем, он истово молился, не пропуская ни одной службы. В беседах с отцом Гавриилом, что длились иногда часами, а иногда лишь несколько минут, будущий монах по капле добывал свое спасение, словно живительный нектар, воскресающий его душу. Сперва работая на подворье дворником и разнорабочим, через полгода стал он пономарем. И был им до того самого дня, пока не понял, что нет у него другого пути, кроме монашества.

Воспоминания о тех трудных и светлых днях, полных мучительного и сладостного очищения, разом окутали его, заставив замереть перед величием тех далеких времен. Очнулся он лишь тогда, когда охранник окликнул его, приглашая в трапезную. От предложенной еды отец Алексий отказался, ведь впереди его ждало причастие из рук духовника. Выпив лишь немного святой воды, он рухнул на резную лавку, что стояла во дворе. Он смотрел на купола храмов, вокруг которых неспешно кружили птицы, словно они тоже готовились к службе. Яркие, солнечные лучи обещали погожий день. Пригревшись в их тепле, монах лишь на мгновение прикрыл глаза, чтобы тотчас провалиться в долгожданный сон.

И хотя спал он от силы минут пятнадцать, увидел сновидение, что было из тех, над которыми люди подолгу раздумывают, пытаясь разгадать их истинное значение. Из блаженной пелены забытья, подернувшей его глаза сладкой дремой, показался расплывчатый силуэт, напоминающий католического монаха с посохом, облаченного в рясу с капюшоном. Он то приближался, то удалялся, словно звал Алексия за собой.

— Кто ты? — спросил его спящий паломник, не решаясь двинуться за ним следом. «Неужто вновь лукавый пожаловал?» — подумал он, готовясь к очередной схватке. Тогда силуэт стал расти, надвигаясь на него. В складках рясы отчетливо обозначились очертания множества людей. Некоторые из них раскачивались из стороны в сторону, протягивая к отцу Алексию руки, другие рыдали, стоя на коленях и закрыв лицо руками. В темноте капюшона возникли еле уловимые черты старческого лица, рядом с которым возник деревянный посох. На конце его виднелся крест, словно отвечающий на вопрос монаха о лукавом.

— Кто ты? И куда зовешь меня? Ответь! — вновь спросил Алексий, перекрестив видение.

Чуть развернувшись, будто собираясь уходить, силуэт поманил его тонкой костлявой рукой и произнес шепотом:

— Кто я? Сие не тот вопрос, на который надобно ответ искать. Скоро придет пора — узреешь истину, что явится тебе сама. Ответь себе, кто ты есть таков. И куда тебе должно путь держать. И что на пути том ждет тебя. Торопись обрести ответы, отче, ибо коли упустишь время, ответы те обратятся пустыми вопросами, что станут терзать тебя до скончания времен, не дав упокоения бессмертной душе твоей.

Чуть колыхнувшись в густой пелене сна, силуэт ринулся вдаль, увлекая за собой очертания людей, рыдающих и тянущих к монаху руки. Через мгновения он стремительно исчез из вида.

Вздрогнув всем телом, отец Алексий очнулся ото сна, не сразу осознав, где он находится. И лишь увидев такие знакомые купола Троице-Сергиевой лавры, окончательно пришел в себя. Тяжело поднявшись со скамьи, потер лицо руками. Погрузившись в раздумья об увиденном во сне, он неспешно пошел по церковному двору навстречу ответам.

Спустя час он уже стоял на коленях перед отцом Гавриилом, который благословлял его. Поднявшись, Алексий по-сыновьи обнял седовласого старика, морщинистое лицо которого, обрамленное редкой белоснежной бородой, светилось отеческой радостью и гордостью.

— Вот кто передо мной явиться должен был! — чуть задыхаясь, сказал он сиплым голосом, в котором за радостью пряталась надежда.

— Отец Гавриил, так вы знали, что я к вам направился?

— Так как же я знать мог? — чуть прищурившись, риторически спросил настоятель. — Господь мне подсказал. Ты, сын мой, в паломничестве пребываешь, верно?

— Да, так и есть, отче. В Москву иду.

— И что тебя сподвигло на такое послушание?

— Об этом и хочу поговорить с вами, отец Гавриил.

— Всенепременно поговорим, отец Алексий. Но сперва — служба и причастие, а уж потом и разговоры.

Тепло улыбнувшись и тронув его за руку, словно малое дитя, настоятель отправился готовиться к службе.

Когда она началась и хор запел «Христос воскреси из мертвых», отец Алексий стоял в ряду верующих, как и много лет назад, когда он впервые появился здесь, будто покрытый слоем запекшейся крови тех, кого убил на своих и чужих полях сражений, где был по зову долга и греховной тяги к власти над людскими жизнями, которую дарила ему война. Он ясно помнил ту первую в его жизни службу в Троице-Сергиевой лавре. Помнил, как, закрывая собой иконы, перед его взором всплывали сотни лиц людей, бьющихся в предсмертной агонии. Как чувствовал он на своем лице брызги кровавой пены, летящие из их ртов, а крики, рожденные болью и страхом смерти, заглушали мощные голоса певчих церковного хора.

Тогда он не смог выстоять перед алтарем и получаса. Опрометью выскочив из храма, он бегом бросился вон из лавры. Миновав ворота, побежал в ближайшие заснеженные кусты, где, скорчившись, мучительно блевал, исторгая из себя боль и панику вперемешку с желудочным соком. С трудом отдышавшись после приступа рвоты, он ясно понял, что если сейчас же не вернется на службу, то уже никогда не переступит порог храма. Зачерпнув трясущимися руками полную пригоршню снега, он умылся им, пытаясь прийти в себя и оттянуть тот пугающий момент, когда он вновь поднимется по ступеням церковного крыльца.

Если бы Алексей Игоревич Стрешнев знал в ту минуту, куда приведут его эти ступени… К какой новой жизни, ради которой откажется он от столь многого, без чего он не мыслил себя… Вернулся бы он? Много раз задавал он себе этот вопрос, но так и не нашел на него ответа. А лишь благодарил Всевышнего за то, что не знал, а просто истово хотел очищения, не в силах больше жить среди мучительных воспоминаний. Хотел так яростно, что, сплюнув и отерев лицо, он совершил свой первый подвиг, не принесший никому страданий. И получил за него награду, о которой не смел даже мечтать. Свою веру, обитель, братию и паству. Свою новую жизнь.

…После службы, на которой Алексий исповедовался и причастился, отец Гавриил ждал его в беседке, что стояла в дальнем приделе двора лавры, скрытая от глаз прихожан и праздных туристов, увешанных фотокамерами. С трудом дотянувшись до головы своего чада во Христе, он потрепал его по волосам, не в силах скрыть радости от встречи.

— Ну, рассказывай, отец Алексий, как жизнь монашеская течет. Что в Оптиной пустыни? Как настоятель ваш, отец Григорий?

— С Божьей помощью все у нас ладно. Ремонт часовни закончили совсем недавно, хозяйство ведем. Отец Григорий здоров, слава Богу, все мы за него молимся, ведь он нам словно родной отец. Паства стала больше. Идут люди в обитель семьями, с детьми.

— Слышал, что детишки тебя особо любят. А ведь они самые требовательные прихожане. Ничего от них не скроешь, да и такой вопрос порой зададут, какой от взрослых не услышишь.

— А мне легко с ними, отец Гавриил. В них такая светлая простота есть…

— Да… Не зря сказано, что их устами истина глаголет, — согласился настоятель. — Ну, а что паломничество твое? Ты ведь поговорить со мной о нем хотел, так?

— Да, отче, хотел. Совет ваш нужен, — неуверенно начат Алексий, подбирая слова.

— И помощь нужна, — вдруг подсказал ему Гавриил.

Оптинский монах перекрестился, восхищенно сказав:

— Сколько раз я был свидетелем вашего провидения, а каждый раз удивляюсь.

— Да что ж удивительного в том, что духовник свое чадо чувствует? Удивительно было бы, кабы наоборот. В Москву идешь по зову души, так ведь?

— Верно, отец Гавриил.

— В церковь Живоначальной Троицы, что в Останкине, — сказал старый монах, не спрашивая. Отец Алексий кивнул. — Думаешь, молитвою бесовщину ту унять сможешь, — с явным сомнением произнес настоятель, заглянув в глаза своего духовного чада.

— Другого оружия, кроме молитвы, мне Господь не дал, да большего мне и не надо, — ответил Алексий.

— Слышу слова истинно верующего. Значит, сможешь, — довольный ответом, сказал отец Гавриил.

— Да вот боюсь, одному-то мне не сдюжить.

— И то верно. Там поганец нечестивый немалой силой обзавелся. Могуч, лукавый. Ведь никогда до сей поры такого не бывало. Не подвластен разуму людскому. Только верою его одолеть можно.

— Вот и я уверен, отче, что только верою и молитвой. А народ да власть всё на ученых надеются.

— Ну, так у власти земной другой дороги нет, кроме науки да грубой физической силы. А вера — это, отче, твой путь.

— Так были же там священники из Московского патриархата. Службы служили, литургии… — заметил отец Алексий.

— Здесь службой-то одной да литургией не обойтись, — ответил ему духовник. — Здесь бы надо пешком от Оптиной пустыни до Москвы добраться. Да чтоб дьявол в дороге искушал трижды. Верно я говорю?

— Отец Гавриил… — только и промолвил ошарашенный монах.

— Трижды нечистый тебе являлся, так ведь?

— Да, трижды. Правда ваша.

— Знаю, знаю. Посрамить тебя пытался. Дескать, никудышный из тебя христианин и воин Христов. Силу воителя пытался возвысить над силой духа. А после того как не вышло, так силу, Господом тебе данную, обманом опозорить хотел.

Потеряв дар речи, отец Алексий зачарованно смотрел на своего духовника, чуть приоткрыв рот, как смотрят на него самого его юные прихожане, которые приходят на проповедь, пряча в кармане рубахи «гончую» машинку или разодетого пупса. А тот продолжал, улыбаясь одними глазами и посмеиваясь над дьяволом, как и подобает тому, кто сильнее его.

— А в третий раз, когда явился, поклониться ему призывал якобы ради праведного Божьего дела. Так было?

Алексий лишь кивнул, шумно сглотнув.

— И чем искушал? — поинтересовался настоятель.

— Жизни людские спасти предлагал, — ответил монах.

— А мне — веру паствы сохранить. Хитрый, поганец. Знает, кого чем соблазнить. И много жизней?

— Очень. Больше двух сотен.

— Да, немало. Страшно отказать-то было?

— По совести сказать, до сих пор страшно. За людей боюсь. Что, если правда он эти жизни загубит?

— А как же? Обязательно загубит.

Услышав такой ответ, паломник сильно побледнел, зрачки его расширились, а лицо обсыпали крохотные бисеринки пота.

— Так что же это… получается, что я…

— Да, отче. Получается, что ты тех людей от вечной муки спас. Стал бы просить за их жизни земные, он бы слово свое сдержал. Хотя, постой… Когда они погибнут, он сказал?

— Да вроде в течение суток, что с сегодняшнего дня начнутся.

— Тогда все ясно. Сдержал бы он слово. Убил бы их сутками позже. А души их прямиком бы в ад отправились. Ведь ты за их жизни у него просил бы.

— Так ведь про души он…

— Так на то он и лукавый! — перебил Алексия отец Гавриил. — Про души он бы тебе потом сказал, после поклона с просьбой.

— А что со мной бы стало?

— Ну, это тебе виднее, что бы с тобой стало бы, отец Алексий, после того, как ты двести душ в ад бы отправил, перед тем дьяволу поклонившись. Являлись бы они к тебе все разом да по очереди. И не только во сне, но и днем. Просили бы тебя в петлю влезть, чтоб их от мук избавить. — Архимандрит замолчал, внимательно посмотрел на паломника и добавил: — А это уже, сам понимаешь, другая сделка.

Потрясенный монах хотел было что-то сказать, но лишь шумно вздохнул, не в силах подобрать слов.

— С дьяволом связаться, хоть движением мизинца к нему обратясь, — верная погибель души, — сказал настоятель. Они помолчали, каждый о своем.

— А я уж думал, грешным делом, что у меня… — замялся Алексий, устыдившись своего неверия.

— Что у тебя галлюцинации? Так это тебе любой психиатр подтвердит, коли ты ему расскажешь! — широко улыбнулся отец Гавриил. И тут же улыбка исчезла с его лица. Доверительно наклонившись к монаху, архимандрит произнес приглушенным голосом, словно опасаясь, что их могут услышать: — Пойми, Алешенька, сейчас уже пора понять. Господь призвал тебя к большому делу. Тысячи и тысячи его слуг, православных, католиков, протестантов, не задумываясь отдали бы свои жизни, чтобы оказаться на твоем месте. Запомни, как «Отче наш». Мира, в котором дьявол искушает тебя соблазнами жизни и поворотами судьбы, существуя где-то там, за гранью твоего существования, более для тебя нет. Да ты и сам в этом убедился. Отныне ты — воин Христов, в самом прямом смысле слова. Всевышний тебя к этому всю жизнь вел. Теперь твой час настал.

— Отче! — сдавленно прошептал Алексий, с трудом сдерживая слезы. — Почему же дьявол ко мне уже трижды являлся, а Господь ни разу?

— То есть как это ни разу? — изумленно переспросил его духовник. — А брата своего ты разве не видел, прежде чем в паломничество собраться? Он посланником его был, а ты и не понял? Господь, Алеша, настолько… — Архимандрит запнулся, подбирая верное слово. — Его могущество так велико, что не каждый сможет узреть Его. Лишь немногим Он является. Тем, кто готов. А нечистый… тот такой силы не имеет. Его каждый увидеть сможет.

Тяжело поднявшись, опираясь на посох, отец Гавриил вновь мягко улыбнулся, сказав:

— Ну что, пойдем, я тебя с твоими соратниками познакомлю. Они с тобой в Москву отправятся.

Выйдя из беседки вслед за своим духовником, монах почувствовал, как мелкая дрожь сотрясает его тело. Стараясь ступать как можно тверже, воин Христов отправился навстречу своему высшему предназначению, ради которого он жил, ошибался, грешил по крупному и по мелочам, прозрел и покаялся, встав на путь Божий.

ПОВЕСТВОВАНИЕ СОРОК ПЕРВОЕ

Погрозив кулаком Феде, Васютин, пребывавший уже много дней на взводе, не шутил. Малаев, почувствовав это, сделал предупредительный жест рукой.

— Попрошу без рукоприкладства, — картинно возмутился он, переводя ситуацию в шутку.

— Сейчас все расскажу. Есть у меня в обойме одна барышня. Не в смысле «женщина», а в смысле экстрасенс женского пола.

— Федя, короче! — жестко подтолкнул его Кирилл.

— Короче, — покорно согласился тот. — Как экстрасенс она не тянет на высокий уровень. Бывают у нее потрясающие озарения — с ходу видит то, до чего другие, которые куда сильнее ее, доходят с трудом и долго. Но ее беда в нестабильности. Часто ошибается, допускает неточности. Иногда вообще слепнет. В смысле как экстрасенс.

— Я понял, что не как женщина! — раздраженно бросил Васютин.

— Так вот… Когда я свои лучшие кадры в Останкино повез, ее тоже взял. Вдруг, думаю, ее осенит и она фантомы увидит. Ну, как ты знаешь, все мои тогда крепко облажались. Толком никто ничего не сказал. А она вот что выдала. Есть, говорит, некая сущность человеческого типа, которая связана с этим местом, но ее тут нет. То есть она присутствует, но как-то издалека и смазанно… Я ее спрашиваю: призрак, что ли, астральное тело? Такое с самоубийцами бывает. Она говорит — нет, не похоже. Типа, самоубийц и прочих неуспокоенных я за версту чую, а тут что-то другое. А что — она не знает. В общем, я тогда подумал, что она ахинею несет, чтобы на фоне других достойно выглядеть. Мол, эти все только плечами пожимают, а я чувствую. Черт-те что, но чувствую.

— Так, Федя, вопрос. Может она эту бабку чувствовать?

— Постой, Васютин… Но ведь бабка вроде бы призрак, так?

— Ты меня спрашиваешь? — негодующе ответил Кирилл.

— Я просто пытаюсь с тобой вместе рассуждать, — чуть обиженно парировал Малаев. — Бабка — останкинское привидение. Умерла еще в Средние века, является и предсказывает… — Федя замолчал, нахмурившись, отчего его лоб прорезала пара напряженных складок. — В принципе раз предсказывает, значит, имеет какую-то энергетическую активность. Тогда — вполне может быть.

— Федя, соберись. Как ты думаешь, может она эту бабку запеленговать, если она в районе появится?

— Хороший вопрос. Ответ такой — да черт ее знает, эту Надежду. Она иногда элементарных вещей не может сделать. На тестах не способна понять, что сейчас в комнате произойдет — магнитофон заиграет или телефон зазвонит.

— Но ты же говорил, что бывают у нее и победы.

— Бывают. А потому я повторяю — черт ее знает.

— Как я понимаю, остальные твои асы в нашей ситуации абсолютно бесполезны, — ехидно заметил Кирилл.

— Получается, что так, — кивнул Федор.

— То есть из всей твоей обоймы нас интересует только нестабильная Надежда. Да?

— Да, только она.

— Федя, проси что хочешь. Она мне скоро понадобится.

— Кирилл, ну о чем ты? Какие счеты? — обиженно насупился Малаев. — Я же тебе сразу сказал, что сделаю для тебя все, что смогу.

— Прости, Федя, прости. Это я по привычке. Спасибо… это не то слово, понимаешь?

— Ладно, проехали. Так когда будет это «скоро»?

— Не знаю, Федь. Но скоро. Когда они снова начнут пропадать.

— А они начнут? Откуда такая уверенность, Кирюша? — крайне заинтересованно спросил Малаев.

— Мне так кажется. Да и стрингер мой тоже уверен.

— Слушай, как ты ему доверяешь, а… — немного удивленно протянул Федя.

— И неудивительно. Он не просто бабку просчитал. Он мне клялся и божился, что кликуша эта в Останкине уже появлялась. А я лишь потом узнал, что мент видел ее у входа на ВВЦ. А теперь канадец божится, что скоро в районе начнется светопреставление. И вот тогда появится бабка. Так что… Да, я ему доверяю. Говорю же, у парня интуиция похлеще, чем у твоих экстров.

— Кирюха, а тебя в этой истории с бабкой ничего не смущает?

— Да, есть подозрения. Она появилась, когда люди уже стали пропадать, но все было тихо, пресса еще молчала. Чисто теоретически какая-нибудь сумасшедшая старушка могла прознать про исчезновения и возомнить себя кликушей. Да и одета она была современно, а раньше появлялась только в своем фирменном наряде. Что-то вроде монашеской рясы с капюшоном. Но… Федя, пойми, других зацепок вообще нет! Полный ноль!

Он нервно провел руками по волосам, после чего резко ударил сжатыми кулаками по рулю, будто сбрасывая статический разряд нервного напряжения последних дней. Малаев пожал плечами, словно говоря «ну, как знаешь».

— А что за конец света прогнозирует твой журналюга? — поинтересовался он после короткой паузы.

— Те же исчезновения, но… в других масштабах.

— И когда?

— Говорит, что скоро, слава Богу.

— Я тебя понимаю, Кирюха. Если сейчас все прекратится, как будто ничего и не было, это будет для тебя…

— Это будет… Все, конец. Для моей семьи в первую очередь. Ну, а потом — для меня. Так что привези мне эту Надежду.

— Сделаю. По твоему сигналу. Через час с небольшим будет в Останкине, — уверил Малаев.

— Скорее по твоему сигналу. Если кипеш начнется, ты раньше меня узнаешь, — возразил Васютин. — Тебя подвезти куда-нибудь? — спросил он Федю.

— Да нет, спасибо. У меня тут встреча, — соврал тот. Смотреть, как Кирилл судорожно пытается спасти безнадежно утраченную семью, ему было слишком тяжело.

Попрощавшись с Васютиным, Федор хлопнул дверцей «Рэнглера». Вспомнив их былую конспирацию, он горестно улыбнулся. Теперь она ни к чему, ведь Кирилл был пострадавшим, к тому же ветераном МВД. А значит, Федя вполне мог встречаться с другом, чтобы помочь ему с поисками силами своих экстрасенсов. Что он, собственно, и делал. «А ведь если весь этот кошмар и впрямь окончательно прекратится, Васютин себе пулю в лоб пустит. Да уж, лучше бы они снова стали исчезать», — подумал Малаев.

Совокупное горе сотен незнакомых семей трогало его меньше, чем то, которому он искренне сопереживал.

Но была у Федора и еще одна причина желать продолжения этой трагедии. Обыкновенный профессиональный эгоизм. Он все еще страстно хотел, чтобы хоть кто-нибудь из его обоймы показал пальцем на фантом. Вот тогда — планетарная известность и признание. Имя Малаева вмиг облетит всю мировую прессу, открыв такие горизонты, о которых он даже и не мечтал. Искренняя дружеская помощь Васютину, человечная и бескорыстная, которая делала его добрым и отзывчивым парнем, не мешала ему быть амбициозным циником, хотя и изрядно похожим на хиппи.

…Желтая подводная лодка Федора Малаева несла на борту полный комплект баллистических ракет. И если цель будет обнаружена, они немедленно стартуют по первому приказу капитана, весело напевающего: «…we all live in a yellow submarine, yellow submarine, yellow submarine».^[5]

ПОВЕСТВОВАНИЕ СОРОК ВТОРОЕ

Наступило 28 апреля. Шел восьмой день благодатной тишины, воцарившейся в Останкине. Жители района больше не исчезали, а другая незаконная активность в районе, нашпигованном всеми спецслужбами разом, была просто невозможна.

Разделавшись с остатками бюрократической рутины, капитан Троекуров отправился на «землю» — опрашивать патрули, пожарных, врачей и своих коллег ментов. Вопрос один — происходило ли что-нибудь необычное? Ответ пока тоже один — улицы как улицы.

Фиксируя результаты опроса в нехитром табеле, Троекуров циркулировал по району, раздумывая о загадочном канадском стрингере. «Эх, как федералов-то прижало… Хватаются за каждую соломинку, — вспомнил он намерение Лукашина ловить на этого канадца как на живца. — Через двести лет об нашей истории будут в учебниках писать. А я это видел», — думал он, паркуясь у микроавтобуса «Медицина катастроф».

Не успел он пройти и три шага, как услышал звук паники и бега. Из двора, со стороны стоящих рядком пятиэтажек, прямо к нему бежала женщина лет пятидесяти в красном спортивном костюме и домашних тапочках. Было совершенно очевидно, что бежит она от страха, горя и беспомощности. Именно эти чувства толкали ее вперед. Когда между ними оставалось метров семь-восемь, капитан увидел, что женщина плачет.

— А-а-а, скорее, скорее! Помощь мне нужна, скорее!

Из автобуса выскочил заспанный дежурный врач, плотный пузатый мужик с внешностью деревенского лекаря.

— Что случилось? Спокойненько, мы вам поможем, — густо забасил он.

— Они… они пошли… пошли в гараж, мы уезжать были должны… Они… Они пропали! Телефоны все молчат. Они же сами говорили… Говорили мне… Ищите их, скорее!!! Пожалуйста!!! — заходилась истерикой тетка.

Валерка сплюнул под ноги, зло и энергично. Через семь минут пузатый врач выдал ему эту же гражданку, но уже способную говорить и объяснять.

— В гараж пошли? Кто? — спросил Троекуров, вынув блокнот.

— Мой муж, сын и невестка, — мелко трясясь всем телом, ответила она.

— Когда это было?

— Час… нет, больше. Час двадцать назад.

— Где гараж?

— Во дворе, вот… вот тут, — выдохнула женщина.

— Пойдемте, покажете мне ваш гараж.

Они прошли мимо хрущевки, свернули за детскую площадку и увидели ряды гаражей.

— А дом ваш где?

— Дом? Вот он, дом…

Она ткнула пальцем в одну из хрущевок, что стояла метрах в семидесяти от гаража.

— Еще раз, как все было?

— Да как… Мне муж сказал: «Я за машиной, готовь вещи». А сын с невесткой за ним увязались.

— А потом?

— Через сорок минут или чуть позже я его набрала. Думала, что машина сломалась. А телефон отключен. Я сыну — то же самое. И у невестки.

Вдруг она рухнула перед гаражом на колени, протягивая к Валерке руки и умоляя звенящим голосом:

— Найдите!!! Найдите мне их! Умоляю! Верните мне сына, у меня только он есть! Все остальное не нужно. Умоляю! Только сына! Сы-ы-ы-на-а! Я все, что хотите, вам отдам! Сыночка!!!

Она рухнула на бок и истошно завыла. Троекурову стало жутко. Захотелось убежать. Пересилив себя, он поднял тетку под руку и потащил к «Медицине катастроф».

— Э, доктор! — сказал он, засовывая голову в автобус. Раздалась шумная деловитая возня, и из глубины салона, упакованного аппаратурой, показался врач.

— Доктор! Говно твоя таблетка. Она опять никакая. Дай чего-нибудь пожестче!

Сдав несчастную на руки врачу, он остановил проезжающий наряд.

— Парни! — сказал он доверительно. — Сейчас доктор закончит, везите в отдел на дачу показаний!

Те кивнули.

С тяжелым сердцем набрав шефа, Валерка услышал в трубке его тяжелое «алло».

— Константин Николаевич! Это Троекуров. Ну вроде началось. Сейчас патруль ее привезет к вам.

— Сколько? — вопросительно выдохнул шеф.

— Трое. Родственники.

— Понял. Давай-ка дуй в отдел.

Через десять минут Валерка был в отделении. Прислушался. Никаких посторонних факторов вроде криков толпы, воплей по телефону. Тишь да гладь. Идиллия будет продолжаться почти полчаса, пока не привезут тетку. А потом…

Потом все изменилось, раз и навсегда.

ПОВЕСТВОВАНИЕ СОРОК ТРЕТЬЕ

Расставшись с Федей, Васютин поехал к Сергею Анатольевичу Матвееву, тому самому важному клиенту, который просил его заняться поисками семьи Марии. Конечно же, Матвеев знал о том, что семья его Шерлока Холмса пропала в Останкине. И что Васютин больше не возьмется ни за одно дело, пока не вернет жену и сына. А если не вернет, то тем более не возьмется.

Казалось бы, Мария, не сообщившая о пропаже в органы и понадеявшаяся на помощь влиятельного человека и его суперсыщика, обречена на безрезультатное заявление по месту жительства и дальнейшее сумасшествие. Но Сергей Анатольевич был непревзойденным переговорщиком, идеально видевшим ситуацию со всех сторон. Встретившись с Машей, он заверил ее, что ситуация складывается для нее наилучшим образом. Ведь потеряв своих близких в Останкине, суперсыщик Васютин не остановится ни перед чем, чтобы раскрыть тайну этих исчезновений и вернуть себе семью. Осталось лишь убедить несчастную женщину, что если Кирилл найдет своих родных, то обязательно найдет и ее семью. Сделать это было не сложно, ведь она так хотела надеяться на лучшее, что, остановись Матвеев на середине фразы, она бы непременно закончила ее сама.

Сейчас Кирилл ехал к Сергею Анатольевичу, которого искренне уважал, чтобы рассказать, честно глядя в глаза, что впереди сплошная неизвестность. Следовательно, Машины шансы призрачны. Если они вообще есть.

Васютин ехал к Матвееву в офис на Кузнецком Мосту, когда телефон сыщика завибрировал во внутреннем кармане джинсовки. Глянув на экран аппарата, он увидел Федин номер. «Или эта Надя куда-нибудь срочно уехала из города, или… Или что? Началось?» — лихорадочно мелькало в голове отставного подполковника. В любом случае важность звонка была настолько высока, что Кирилл затормозил, прежде чем ответить, как будто боялся спугнуть удачу рычанием своего «Рэнглера». Сняв трубку, он деревянным языком сказал «да, слушаю».

— Кирилл, это я, — зачем-то представился Федя, растягивая мучительные секунды, на которые наматывались трещащие от напряжения нервы Васютина. — Ты сейчас можешь говорить? — продолжал Малаев.

— Да, что? — с трудом выдавил из себя сыщик.

— Ты чего не звонишь? Анька рожает. Все, началось. Понял? Часа полтора назад началось. Мы в роддоме, так что если сможешь — приезжай, ладно?

— Я позже подъеду. Спасибо, что позвонил, — обессиленно ответил Кирилл и сбросил звонок.

— Коля… — сказал он почти без эмоций.

Рывком развернув джип через две сплошные, Васютин ринулся в Останкино. По дороге он на всякий случай сменил сим-карту телефона и позвонил Матвееву, в нескольких фразах сказав то, что он собирался говорить долго, аргументированно и глядя в глаза. Сейчас надо было срочно ехать к канадцу. Если горячий русский парень увидит по телевизору сюжет о начавшихся исчезновениях, то непременно полезет с камерой в район. «Тут-то его федералы и захомутают. А если и не станут, то точно доведут его до гаража, — думал Васютин, давя на газ и срываясь со ста на сто сорок. — Успею, всего полтора часа прошло», — тут же успокаивал он себя.

И успел. Даже несмотря на то, что на въезде в Останкино его тормознул патруль ГИБДД, усиленный бойцами внутренних войск. Предъявив удостоверение ветерана МВД, он добавил, что у него пропала семья. Старлей молча козырнул, даже не досмотрев машину. Через минуту он уже въезжал на территорию гаражного кооператива.

«Патрульные выглядели спокойными, значит, информация еще не пошла. В телике ее точно нет. Канадец должен быть на месте». Подъехав к зеленым воротам гаража под номером 57, он выскочил из машины. Отбив замысловатую джазовую синкопу по гулким металлическим воротам, прислушался. Вскоре послышались тихие осторожные звуки. Он отбил ритм еще раз. Дверь гаража лязгнула и с противным скрипом сдвинулась. За ней стоял Коля, слегка с похмелья, ни о чем не знающий и спокойный. Спокойным он оставался лишь пару секунд, пока не пригляделся к Васютину. А приглядевшись, резко изменился в лице, превратившись из диванной собачки в борзую, взявшую след.

— Старт, да? — выпалил он, когда Кирилл зашел внутрь.

— Да, Коля, он самый, — ответил сыщик, напряженно думая о том, как убедить лихого русского канадца не лезть в район. Но прошло несколько минут, и Васютин с удивлением понял, что Берроуз никуда не собирается. Он лишь с нетерпением смотрел на русского Холмса в ожидании подробностей.

— Товарищ Берроуз, вы меня приятно удивили. Вы оказались совершенно правы. Около двух часов назад исчезновения начались.

— Вся магия, чтоб тебя удивлять — мой опыт, — сказал стрингер, тщательно подбирая слова. Судя по всему, опасался, что Кирилл снова перейдет на английский.

— Опыт — это отлично. Ну, что скажешь? Каковы твои прогнозы?

— Пропажи имеют два пути. Один — долго. Но с каждым днем будем иметь больше, чем день до. Путь два — быстро. Будем иметь сильно много каждым днем, — сказал он предельно деловым тоном, словно биржевой аналитик. Было видно, что он гордится своим опытом, который Кирилл считал интуицией.

— Так, а где прогноз-то? Какой вариант вероятнее?

— Путь два, — едва подумав, ответил Берроуз. — Будешь кушать и выпить? — тут же спросил он Васютина, который окончательно понял, что стрингер пока остается в гараже.

«Ну да, это же очевидно, — догадался сыщик, наблюдая, как Коля ловко раскладывает жратву. — Тупею от нервов, это хреново. Надо собраться. На фига ему сейчас светиться, когда в районе аккредитованы пара десятков телеканалов. Кому нужны его съемки отделения? Ничего, кроме риска».

— Мы имеем время смотреть тиви, — сказал стрингер, вынимая внушительную бутылку виски. — Пить виски, смотреть тиви. Мы имеем сутки, чтобы нам понимать, как все будет идти. Я правильным путем говорю.

— По сути, ты прав. Но говоришь — как татарин, — честно сказал Васютин.

— Татарин? — удивленно переспросил Берроуз.

— Забудь ты про татарина, — оборвал его Кирилл. — У меня новость.

Коля застыл с бутылкой в руке, глядя на Васютина.

— Есть экстрасенс, который что-то такое учуял. Что — непонятно. Может, он просто врет. Но он единственный, кто говорит, что чувствует странную энергетику.

— Бабулика? — радостно спросил стрингер, словно получил телеграмму о визите любимой бабушки.

— А хрен ее знает! Непонятно. Что твоя интуиция говорит? Когда бабка появится?

— Будем иметь много людей пропажею — будем иметь в Останкино бабулику. Я имею опыт, что сутки. Потом надо иметь реальный путь искать бабулику, — ответил Коля, со счастливой рязанской рожей разливая вискарь.

— Коля, если будет быстро много пропаж, то район могут закрыть. Эвакуация, оцепление, армия. Есть такой путь, как ты говоришь.

— Или мы имеем путь искать бабулику до армии, или мы имеем путь иметь проблему, — озабоченно сказал Коля. Его лицо разом потеряло счастливое выражение.

— Имеем путь иметь проблему, — задумчиво повторил Кирилл.

— Не правильно? — спросил канадец.

— Правильно, Коля. Проблемы будем иметь, это в лучшем случае. В худшем — проблемы будут иметь нас.

Берроуз явно расстроился, потому что решительно не понял последнюю фразу.

— Слушай, Коля, а если мы вдруг найдем бабку, что мы будем делать?

— Бабулика против фЭнтом. Мы будем иметь с ней один рИзон. Бабулика имеет путь к фЭнтом. И мы тоже.

— Как у тебя все просто, Коля, — чуть раздраженно ответил Кирилл.

Спокойствие и уверенность стрингера вновь дарили ему столь необходимую надежду. Но как только он логически возвращался к тому, что привидение должно указать им путь к магазину-фантому, надежды казались такими же глупыми, как и вся эта затея. Временами Кириллу казалось, что он сходит с ума на пару с отмороженным канадцем. «Значит, в этой ситуации можно действовать, только будучи сумасшедшим», — говорил он себе. И продолжал двигаться вперед. Сидеть перед телевизором и ждать неизвестно чего он физически не мог.

— Так, Коля. Будем искать бабулику сегодня, — решительно сказал он. Порывшись в карманах джинсовки, он вынул мятый бумажный конверт. — Вот твой новый номер, — сказал он, протягивая его канадцу. — А вот мой новый. Он простой. Запомнишь?

Берроуз внимательно посмотрел на смятый конверт, который Кирилл достал из другого кармана, и молча кивнул.

— Захочешь мне позвонить — вставляешь сим-карту, звонишь, отключаешь телефон и вынимаешь батарею. Понял?

— Да, я имею опыт.

— Ну, отлично. Сейчас я уеду часа на три-четыре. Вернусь с экстрасенсом, будем искать бабку. Но тебя, извини, с собой не возьму. Слишком опасно.

— Понял, — ответил Коля с видом смышленого пса и отставил в сторону бутылку виски.

«Канадец, — мелькнуло у Васютина где-то на краю сознания. — Наш бы из рук не выпустил». А вслух сказал:

— Сиди, смотри тиви. Звонить только в крайнем случае. Я поехал.

«Как мало времени, черт, — думал он, выезжая из гаражей. — Вроде еще с утра было полно, а сейчас уже в обрез». Набрав Федю, он коротко спросил:

— Как там Аня?

— Роды идут полным ходом. Схватка за схваткой, — бодро ответил Малаев.

— Понял. Позже наберу.

Выезжая из Останкина, он махнул рукой знакомому патрулю. Их лица выражали все то же ленивое спокойствие. «Сейчас домой, там куча дел», — мысленно собрался Кирилл. Всю дорогу до дома Васютин поминутно расписывал план действий. Он занимался этим даже в лифте.

Ворвавшись в квартиру, включил круглосуточный новостной канал и стал перемещаться из комнаты в комнату с четкостью сварочного робота на автоматической линии. Оптимизация его действий была идеальна. Пока загружался ноутбук, он успел подготовить сумки. Послал на принтер файл, в котором он собрал всю информацию об Останкине, начиная с 1560 года и по наши дни, включая карты и аэрофотосъемку. Пока принтер жужжал и плевался листами, полез в платяной шкаф. Нажав потайную кнопку на задней стенке, открыл сейф. Из шкафа он выбрался, держа в руках ПМ, ТТ, две коробки патронов и туристический топорик. Потом настал черед шмоток, и Кирилл вновь погрузился в шкаф. Через несколько секунд на диване рядом с оружием и распечатанным досье на район валялись два комплекта камуфляжа. Вскоре к ним присоединилась самая разная мелочовка — от зарядника для телефона до успокоительных таблеток и походной аптечки. В строгом соответствии с планом, который сыщик разработал по дороге, диван медленно обрастал вещами. Все собранное дружно и организованно перекочевало в две спортивные сумки среднего размера. Застегнув их, Кирилл замер посреди комнаты, закрыв глаза. Мысленная ревизия продолжалась не больше минуты. Не выявив недостачи, Васютин вынес сумки в коридор.

Всё, остались только звонки. Он будет делать их с разных мобильных номеров, зарегистрированных на разных граждан. Кирилл не думал, что его пасут. Скорее он был уверен в обратном. Но ситуация с Берроузом тревожила очень сильно, потому он решил играть по правилам от начала и до конца. Итак, сначала канадец. Звонок первый. Васютин принялся жонглировать аккумулятором, сим-картой и телефоном, меняя номер. Набрав Ника, он сказал лишь пару фраз, из которых следовало, что его собеседник может ехать отдыхать. Жонгляж повторился. Второй звонок. Неизвестный был приглашен выпить пива за счет Васютина там же, где всегда. Снова перемена симки перед звонком. На этот раз Васютин звал собеседника на день рождения, но непременно с подругой.

Теперь он был готов. Почти. Вынув из ящика старомодного письменного стола, что достался ему от деда, вчетверо сложенный листок бумаги, Кирилл засунул его в карман джинсовки.

Настала пора прощаться. Вся его прошлая жизнь, от самого рождения и до этой минуты, была законсервирована на случай, если они вернутся. Вернутся все вместе — Женька, Оля и он. Если он вернется один, она ему не понадобится. Стоя в коридоре с сумками в руках, он повернулся лицом к квартире, пропитанной запахами его самых родных людей. Нежный аромат домашней стряпни, Олиных духов и его кожаного пиджака, что подарила ему жена «как настоящему чекисту». Прислушавшись, он воскресил в своей памяти крики грудного Женьки, заливистый Олин смех, романтические серенады ее любимого Фрэнка Синатры, стрекот Женькиного танка и звонкий стук его барабана, который несколько месяцев сводил их с женой с ума. Васютин жадно всматривался в мельчайшие детали их жизни, словно чувствовал, что никогда их больше не увидит. Вот трещина в облицовочном шпоне шкафа — похожа на богомола. Крошечный пузырек на обоях, зазубрины на пластмассовой вешалке, которую усердно втихаря грыз Женька в ту пору, когда у него резались зубы. Всматривался в их прошлое, заставляя себя верить, верить, верить… Верить, что все это станет их будущим, когда они вернутся.

Заперев дверь на три надежных замка, он открыл дверцу электрощитка и опустил тумблеры своей квартиры вниз, погасив свет. Воду онперекрыл еще раньше, когда собирался.

Заводя машину, Кирилл взглянул в зеркало заднего вида. В нем отражался их подъезд, в который Оля и Женька входили вместе, год за годом. Он вдруг понял, что вся его жизнь теперь впереди. Он твердо знал, что они живы. Где-то там, впереди…

Выехав из двора на шумный проспект, он отправился спасать свою семью.

ПОВЕСТВОВАНИЕ СОРОК ЧЕТВЕРТОЕ

В полевом шатре Верховного командования армии императора Наполеона витал дух победы. Он озарял сиянием славы лица прославленных генералов и чванливых адъютантов. В речах слышалось торжество фанфар, а мундиры были готовы принять ношу новых орденов. Французские части входили в Москву.

За небывалым оживлением, царившим в Ставке французов, никто не заметил одного из молодых командиров кавалерийского полка, прибывшего в штаб без сопровождения, вопреки правилам военного времени. Он был высоким статным брюнетом, мужественным и безупречно сложенным. Глубокий свежий шрам, полученный при Бородине, украшал его хищное породистое лицо — свидетельство отваги. Он был молчалив и спокоен, будто бы знал о предстоящем голоде и морозах, поджидающих оккупантов на Смоленской дороге. Близость победы не восхищала его, ведь главное сражение в этой войне было для него впереди. Покоренные русские города ничто по сравнению с главным трофеем этой войны, ради которого он не раз рисковал жизнью в опасной северной стране.

Сухо сказав пару фраз одному из адъютантов, он остался стоять подле шатра. Через минуту из него вышел грузный седовласый мужчина в генеральском мундире. Увидев полковника, высокомерно взглянул на него и поздоровался коротким кивком головы.

— Я думаю, месье генерал, что нам было бы удобно переговорить наедине, — сказал полковник, холодно глядя на старика. Тот снова кивнул. Они отошли на порядочное расстояние от шатра, чтобы никто не мог их услышать.

— Я надеюсь, письма при вас? — спросил генерал Ануже, оглядев полковника презрительным взглядом.

— Безусловно, как я и обещал. Но сдержали ли вы свое обещание?

— Вы имеете наглость сомневаться? — раздраженно проскрипел генерал.

— Раз вы сомневаетесь в моей честности, то и я имею полное на то право, — парировал полковник, вытаскивая из-за лацкана мундира бумажный пакет с большой сургучной печатью.

— Что ж, оставим пустые разговоры, — сказал генерал, который явно тяготился этой встречей. В его руках появился конверт. Они поменялись бумагами. Полковник осторожно и благоговейно взял конверт из рук старика, отдав ему толстый пакет. Ануже принял его с явным отвращением, словно бы ему дали диковинного гада.

— Прощайте, генерал, — бросил полковник сквозь зубы и направился к своему породистому скакуну. Вскочив в седло, он пришпорил коня и поскакал в расположение своего полка.

Любой, кто наблюдал бы эту картину со стороны, без труда догадался бы, что полковник шантажирует генерала. Действительно: в пухлом бумажном пакете находились письма, компрометирующие незамужнюю дочь полководца.

Что же было в конверте, который достался шантажисту? Долговая расписка, дарственная, грамота о присвоении звания? Скорее всего так бы и подумал сторонний наблюдатель. Но… все было куда проще. И куда загадочнее. В конверте лежал приказ о выдвижении кавалерийского полка на означенные позиции, а именно — в село Останкино. С тактической точки зрения это был не самый удачный маневр. Но генералу пришлось пойти на это ради спасения чести дочери и ее будущего.

Итак, приказ был получен. Спустя несколько часов конница полковника без боя заняла опустевший дворец. Офицеры вольготно расположились в просторных залах и спальнях, закатив шумную пирушку по случаю победы. Их командир отчего-то неохотно присоединился к офицерам, но не пробыл с боевыми товарищами и часа. Удалившись от изобильного стола, виста и песен, он направился в окрестности владения. И любопытство его не было праздным. То тут, то там втыкал он в землю длинные острые колья, словно собирался разбить на завоеванной территории огород. Спустя несколько часов, когда сумерки стали сгущаться над Останкином, весь парк был щедро утыкан этими странными метками. Возвратясь во дворец, полковник простучал стены в поисках потайных ниш, иногда ставя мелом крест в тех местах, где он подозревал наличие тайников. Офицеры его полка давно уже спали, утомленные пирушкой, когда он закончил планировать завтрашние поиски. Полковнику не терпелось начать их прямо сейчас, но его французская темпераментность уступила педантичности, которую привносила в его характер немецкая кровь предков.

Той ночью полковник почти не спал. А если и удавалось ему впасть в тревожную дрему, то начинала сниться всякая дрянь — зловонные болота, полные истлевших трупов, да мерзкая старуха, посаженная на кол. В страхе просыпаясь, он зажигал свечу и, подойдя с ней к окну, подолгу вглядывался в темноту ночи в ожидании грядущего рассвета.

Когда первые лучи солнца показались в его спальне, он вскочил, нетерпеливо привел себя в порядок и принялся за дело. Спустя час работа была в самом разгаре. Солдаты рыли землю там, где торчали отметины, а некоторые офицеры снимали паркет и ломали стены тяжелой кувалдой в поисках тайников. Полковник объявил, что они ищут сокровища, спрятанные графом Шереметьевым. От такой новости его помощники стали работать куда усерднее. Сам же он нервозно перемещался между очагами раскопок, не забывая наведываться и внутрь дворца.

Безрезультатные поиски закончились с наступлением темноты. Но лишь для того, чтобы снова начаться наутро. На второй день полковник вместе с большой группой солдат отправился на местное кладбище. И хотя некоторые были испуганы, остальные азартно раскапывали и вскрывали могилы. Близость несметных сокровищ, о которых так усердно твердил их командир, пьянила людей все сильнее, притупляя страх и отвращение.

К вечеру второго дня окрестности дворца выглядели так, будто пережили нашествие гигантских кротов. Внутри замка тоже произошли немалые перемены. Некоторые залы были изрядно изуродованы, кое-где отсутствовал паркет. Все гобелены и картины, способные заслонить собою тайник, были сорваны. Большинство кресел и кроватей — выпотрошены, а столики редкой красоты изрублены вдоль и поперек.

Но несмотря на остервенелые поиски, сокровища никак не желали доставаться завоевателям, прячась в неизвестном укромном месте. Полковник на глазах становился все более встревоженным и злым. Когда дворец и парк погрузились в ночь, он приказал солдатам мастерить факела. Работа продолжилась и в темноте. Француз лично перебирал руками землю, откинутую из ям, из чего солдаты сделали вывод, что их командир либо спятил, либо ищет чего-то очень небольшое. Все еще надеясь на ценные находки, они из последних сил продолжали рыть. Полковник дал приказ разойтись лишь в три часа ночи. Его уверенность в удачном исходе поиска дрогнула. Он срывал злость на солдатах, вооруженных кольями и лопатами. Спать легли ближе к утру. Полковник долго ворочался, гоня от себя мысли о бесполезности поисков. Незадолго до рассвета крепкий безмятежный сон внезапно подкрался к нему, словно опытный диверсант.

Полковник проснулся от того, что кто-то бесцеремонно уселся на его кровать. Перевернувшись с живота на спину и приподнявшись на локте, он никого не увидел. Подумав, что ему приснилось, он решил поспать еще немного, ведь для продолжения поисков ему нужны были свежие силы и ясная голова. Но только он закрыл глаза, как все повторилось уже куда более отчетливо. Он явно услышал, как скрипнула половица, а кровать прогнулась так, будто кто-то уселся рядом с его ногой. Удивление сменилось страхом. Отважный полковник не смел открыть глаза, не зная, что увидит он в темноте запертой комнаты. С трудом преодолев ужас, он лишь слегка разомкнул веки.

На кровати сидел некто, субтильным сложением походивший на подростка или женщину. Комнату заполнил удушливый запах мертвечины и сырой земли. Вскрикнув, француз вскочил с кровати, надеясь, что видение пропадет. Но вместо избавления от ночного кошмара очутился в кошмаре куда большем. Бросив взгляд в темноту комнаты, он понял, что помещение полно людских силуэтов, которые медленно двигаются, будто переминаясь с ноги на ногу. Полковник застыл как парализованный. Запах гнили усиливался, не давая глубоко вдохнуть. Непрошеные гости стали надвигаться на него, издавая глухие хрипы. Некто продолжал сидеть на его постели не шелохнувшись. Но вдруг и он пришел в движение, медленно развернувшись. Полковнику казалось, что он вот-вот потеряет сознание, но этого не случилось. Тогда он зажмурился, чтобы не видеть этого безумия.

И тут же услышал дребезжащий старушечий голос.

— Зачем потревожил их? Мало тебе места на земле среди людей? — грозно вопрошал призрак. Всем своим нутром кавалерист чувствовал, что голос этот мертвый. Истлевшие покойники начали полукругом обступать его, вжавшегося в стену. Но старуха подняла руку, и они разом исчезли, оставив после себя лишь тошнотворный запах.

— Это ли тебе надобно? — спросил призрак, вытянув вперед полупрозрачную ладонь, на которой покоилось бледно-голубое свечение, в котором угадывался редкой красоты перстень. — Так я укажу тебе дорогу, — проскрипела она. И медленно повернувшись спиной к полковнику, двинулась к окну.

Внезапно каменное оцепенение, намертво сдавившее французского полковника, отхлынуло. Всей силой воли превозмогая ужас, он, как был в одном исподнем, бросился вслед за старухой.

Наутро кавалеристы искали своего командира. Сломав дверь в его спальню, нашли нетронутым мундир, сапоги и панталоны. Сабли и пистолеты тоже были на месте. И только необъяснимый запах мертвечины говорил им о том, что ночью произошло здесь что-то необъяснимое.

Несколько раз прочесав дворец, парк и все Останкино, французы не обнаружили ни своего командира, ни каких-либо его следов. После шумных дебатов офицеры решили, что тот все-таки нашел сокровища, которые они пытались извлечь на свет Божий, перерыв столько земли. Было очевидно, что он скрылся с находкой, не желая делиться ею с товарищами. Такой недостойный поступок вкупе с дезертирством не только уничтожал честь и репутацию полковника, но и бросал тень на весь полк. А потому после долгих споров офицеры решили пойти на подлог. Вырыв могилу на местном кладбище, где еще вчера оскверняли они прах мертвых в поисках богатства, солдаты похоронили наскоро сколоченный пустой ящик, поклявшись, что станут в один голос говорить, что полковник скончался от сердечной хвори. Установив на холмике свежей земли грубо сколоченный крест, они прибили к нему табличку, на которой перочинным ножом было вырезано: «Жиль Орнан, полковник. 1783–1812». Воинские почести подлому кладокопателю воздавать не стали. Спустя несколько часов французские кавалеристы покинули Останкино.

А Жиль Орнан, приходившийся опричнику Орну далеким родственником, все-таки вернулся во дворец. Ближе к вечеру к его парадному входу подполз немощный старик. На вид ему было не меньше ста лет. Дряблая кожа обвисла, а глубокие морщины сделали его лицо почти неузнаваемым. Совершенно беспомощный, он лишь шевелил губами да протягивал руки к заветному перстню, что грезился ему. Легенда о всемогущем сокровище передавалась из поколение в поколение в семье Орнанов. И Жиль, прояснив подробности, стал одержим ею.

Пытаясь заползти на ступени, старик вдруг обреченно вздохнул, закрыл глаза и тихо отдал Богу душу. Смоленская дорога, которая погубит многих из его полка, больше не угрожала его жизни. Он прожил многое за те несколько часов, что кружила его богомолица по здешним болотам.

ПОВЕСТВОВАНИЕ СОРОК ПЯТОЕ

Холеный майор ГИБДД Парамошкин всей своей внешностью дисгармонировал с уменьшительно-ласкательной фамилией. Грузный, высокий, статный шатен с импозантными залысинами на массивном лбу, при густых рыжих кавалерийских усах, Парамошкин прекрасно устроился бы, будь он Оболенским, Вересаевым, Георгиевым или Архангельским. Ну, или хотя бы Парамоновым. Тогда бы он непременно стал генералом ГИБДД. Но комичная фамилия тянула его вниз с самого детства. Несмотря на мощное телосложение и врожденную инициативность, друзья не воспринимали его всерьез, а новые знакомые поначалу были уверены, что «Парамошкин» — это кличка. В юности девушки примечали его, но когда приходила пора определяться с избранником, они лишь от души веселились, примеривая к себе новую фамилию, которая достанется им, если дело дойдет до ЗАГСа.

Обиженный на жизнь, Парамошкин выбрал опасную профессию милиционера, чтобы придать себе солидности. Но начальство не доверяло ему важных заданий, инстинктивно опасаясь, что тот завалит дело, вдвойне опозорив подразделение не только результатом, но и фамилией. С трудом согласившись подарить Парамошкину звание майора и добрую, но некрасивую жену Любу (в девичестве Плюеву), жестокая судьба перестала обращать на него внимание, пустив его жизнь на самотек серых будней. События в Останкине, в которых он принимал участие в качестве патрульного, стали одним из самых значимых свершений его жизни. На каждом своем дежурстве он был внимателен, суров и собран, мечтая отличиться. В своих смелых мечтах Парамошкин видел восторженные заголовки газет, в каждом из которых красовалась его фамилия. Он знал, что если она будет набрана на первых полосах «Известий», «МК» и «Комсомолки», злой рок навсегда отступит от него.

Сегодня было его дежурство, его очередной шанс. Стоя рядом со своим стремительным патрульным «Фордом» у въезда на Первую Останкинскую, Парамошкин еще издали заметил приметный черный джип «Рэнглер». Тот медленно скользил по улице, то и дело резко притормаживая, иногда останавливаясь и сдавая назад. Опытный майор ГИБДД сразу понял, что брутальный потомок знаменитого «Виллиса» совершает все эти маневры не просто так. Экипаж «Рэнглера» явно был в поиске, словно выслеживая кого-то невидимого. Легкий аромат удачи защекотал волосатые ноздри майора. Приняв охотничью стойку, он схватил бинокль и стал вести наблюдение, намертво впечатывая в память текущее время, номера транспортного средства и все его перемещения. Как только джип стал приближаться к милиционеру, тот решительно сжал жезл и, держа свисток крупным лоснящимся ртом, в очередной раз приготовился изменить свою жизнь к лучшему. Или хотя бы получить поощрение от начальства в виде запоздалого присвоения очередного звания. Но удостоверения почетного ветерана МВД и сотрудника ФСБ, которые предъявили ему пассажиры джипа, не оставили от грядущей удачи и следа. Мельком досмотрев автомобиль, майор козырнул, удрученно вздохнул и потерял к транспортному средству всякий интерес. Троица в «Рэнглере» отправилась дальше.

Если бы майор знал, что происходит внутри внедорожника, то обязательно задержал бы их, наплевав на звания и удостоверения. Двое мужчин средних лет сидели впереди. Ничем особо не примечательные, разве что очень сосредоточенные и напряженные в ожидании чуда, которое было им просто необходимо.

Чудо это могла явить им женщина, сидевшая на заднем сиденье. Чуть старше тридцати, полноватая, старомодная и некрасивая блондинка. Наметанный мужской взгляд безошибочно узнавал в ней старую деву, которой плевать на мужское внимание. Было в ее жизни что-то более важное, чем пресловутое женское счастье. И сейчас это «что-то» настолько ею завладело, что не оставляло места повседневным обыденным реакциям. Раскинув руки с раскрытыми ладонями, она сидела, закрыв глаза. Сквозь сомкнутые веки было заметно, как дергаются ее глазные яблоки. Мысленным взором она искала то, чего никогда не нашла бы, если бы открыла глаза.

Ее звали Надежда, и один из мужчин, сидевших впереди, видел в том особый знак. Она была его надеждой. Тайком он молился, прося Всевышнего помочь этой странной женщине почуять то, во что он изо всех сил старался верить.

— Вот здесь что-то… — вполголоса неуверенно говорила она, не открывая глаз, когда они проезжали по Аргуновской. — Нет, дальше, — шептала Надя, когда Васютин сбрасывал скорость до минимума.

Так происходило уже не раз — на Цандера, на Королева, на Новоостанкинской, заставляя Кирилла нервно играть желваками, выпрашивая у Господа удачу. Федя Малаев, сидевший рядом с ним, выглядел совершенно спокойным. И только изредка излишне резко оборачивался на экстрасенса, выдавая свою нервозность.

Когда они во второй раз въехали на Первую Останкинскую, уверенность в успехе стала стремительно таять. Но поравнявшись с дворцом Шереметьева, Васютин с Малаевым услышали с заднего сиденья твердое «стоп». Резко прижавшись к обочине, машина остановилась. Оба они замерли, боясь легким движением или нечаянным звуком спугнуть долгожданное чудо. Ледяную тишину их ожидания нарушал лишь мощный движок «американца», деликатно урчащий на холостых оборотах. Секунды Надиного молчания тянулись мучительно долго, не торопясь тикая в мозгу Кирилла. Он был уже готов услышать безнадежное «нет, дальше», когда экстрасенс плавно произнесла:

— Вот… кажется, здесь…

Не удержавшись, они с Федей разом повернулись к ней. Она открыла глаза. Несмотря на прохладу от кондиционера, по лицу Надежды стекали капельки пота.

— Да, вот здесь! Очень яркий след, — кивнула она.

— Какой? — коротко спросил Малаев.

— Тот же, что и раньше. Это вроде человек, но какой-то странный. След от людей совсем другой.

— А от мертвых? — дрогнувшим приглушенным голосом спросил Кирилл.

— Нет, это не покойник. Этот здесь был… Был в физическом виде, совсем недавно.

— Сердце, да? — со знанием дела уточнил Федя. Экстрасенс молча кивнула. Сказав: «Можно потихоньку ехать дальше», она снова закрыла глаза, чуть шевеля пальцами. Они тронулись, крадучись пробираясь в сторону проспекта Мира.

— Надя почувствовала работу сердца, его биотоки, — еле слышным шепотом пояснил Малаев, наклоняясь к Кириллу.

Немного не доезжая до торгового центра, Васютин свернул во двор хрущевки. Миновав его, направился к Южному входу ВВЦ. Когда до него оставалось метров тридцать, экстрасенс вновь скомандовала «стоп», но куда громче и решительнее, чем в первый раз. На этот раз пауза длилась куда дольше, пробуя на прочность Кирюхины нервы. Он заглушил движок «Рэнглера». Спустя три минуты абсолютной тишины Надя открыла сомкнутые веки и плавно сказала:

— А вот тут такое, чего я никогда не чувствовала. Очень сильный след… Очень!

— Сердце чуешь? — отрывисто бросил Малаев через плечо.

— И не только сердце… Это здесь было совсем недавно, я точно знаю, — пояснила Надежда и шумно вздохнула. Подняв руку с вытянутым указательным пальцем, она ткнула в пост милиции и нервно сказала: — Вот тут оно было. И долго.

Малаев многозначительно глянул на Васютина.

— Отлично! Долго — это сколько? — уточнил Федя.

— Не знаю точно… Минут двадцать, может, больше.

— Так, хорошо… А чего оно тут делало? — нетерпеливо подтолкнул ее Кирилл.

— Не могу понять… Но четко чувствую импульсы его мышц и крови.

— То есть оно было здесь материально, в облике человека, да? — продолжил Малаев.

— Да, наверное, — неуверенно произнесла Надя с заднего сиденья.

— Но это точно не человек? Надя, нам это очень важно знать.

Она закрыла глаза руками и посидела так с полминуты, будто к чему-то прислушиваясь.

— Точно, не человек, — ответила экстрасенс. И добавила неровным голосом: — Федор, мне что-то страшно.

— Ну что ты, Надюша! Ничего не бойся, мы рядом, и ничего плохого не случится, — принялся успокаивать ее Федя. — Самые опасные существа в Останкино — это мы. А мы на твоей стороне.

Она кивнула, соглашаясь, но было ясно видно, что меньше бояться не стала.

Милиционер с поста охраны Южного входа обеспокоенно подошел к джипу. Быстро уладив все вопросы с помощью удостоверений, они проехали вперед и направо, оставив пост за спиной.

— Так, Надя, давай продолжим, — мягко, но настойчиво сказал Малаев. — Чувствуешь другие следы?

— Нет, только там, у поста.

— Ты не торопись, сосредоточься, — уговаривал ее Федор. — Может, все-таки есть что-нибудь?

Она послушно раскинула руки и закрыла глаза.

— Кирюш, ты поезжай тихонечко, еле-еле, — прошептал Малаев, и Кирилл тронулся вперед медленней, чем прогуливающийся пешеход. Надежда сидела не шелохнувшись, словно живая параболическая антенна, сканирующая пространство. «Рэнглер» докатился до выезда на Первую Останкинскую, и Васютин затормозил, вопросительно глядя на своего приятеля. Тот жестом показал ему, чтобы он медленно двигался по улице в сторону дворца.

Когда они проехали вторую пятиэтажку, что была справа от них, Надежда аж подпрыгнла на сиденье. Да так сильно, что джип качнулся, спружинив на подвеске. Затормозив, мужчины рывком обернулись к ней. Она смотрела на них испуганными глазами, в которых стремительно набирались слезы.

— Что такое, Надюша? — как можно спокойнее спросил экстрасенса Малаев.

ПОВЕСТВОВАНИЕ СОРОК ШЕСТОЕ

Генерал внутренних войск Петр Сергеевич Масленников вел ожесточенную войну. Он спал лишь в коротких перерывах между боями, да и то урывками. И никто из нескольких тысяч человек, служивших во Второй отдельной бригаде ВВ, которой он командовал, не мог хоть как-то помочь ему. Спецназ, артиллерия и бронетехника были бессильны в этой битве, которую он вел в одиночестве.

Генерал Масленников героически сражался с острым цейтнотом, который вероломно напал на него в тот день, когда его отдельной бригаде было приказано принять участие в операции по поддержанию правопорядка в районе Останкино. Петр Сергеевич был уверен, что если бы в операции участвовали только внутренние войска, то и порядка бы было больше, и цейтнота бы не случилось. Но в приказе Генштаба было четко обозначено: «в тесном взаимодействии с ФСБ, ГУВД города Москвы, МЧС, Министерством здравоохранения, службой пожарной охраны, руководителями ЖКХ города». Это самое «тесное взаимодействие» порождало огромный объем административной работы. Бесконечные совещания в Экстренном штабе сменялись докладами в Генштабе и бесконечными консультациями и рабочими встречами с чинами многочисленных госслужб, которые толклись в Останкине. Кроме того, он был вынужден участвовать в заседаниях специальной комиссии РАН лишь потому, что бойцы его бригады обеспечивали безопасность научных групп, работающих в зоне операции.

Кипучая деятельность государственного аппарата не давала никаких результатов. Испуганные чиновники судорожно пытались предпринять все возможные шаги разом, отчего деятельность становилась еще более кипучей. Бесконечные поэтапные рассмотрения высосанных из пальца инициатив и планов, проходившие в разных инстанциях, могли одновременно обеспечить полную занятость сразу пяти генералам. А ввиду архиважности ситуации Масленников был обязан присутствовать почти на всех сходках растерянных беспомощных чиновников, ведь все они должны были заручиться одобрением внутренних войск, ФСБ и МВД.

Через пару недель такой жизни генерал хотел спать больше, чем жить. К тому же стал туговато соображать. Его верный адъютант Денисов старался оптимизировать график шефа. Но несмотря на эти отчаянные попытки, Петр Сергеевич все равно работал по двадцать часов в сутки, медленно, но верно проигрывая войну цейтноту.

В эти непростые дни, а именно утром 28 апреля, в приемной Масленникова появился рыжебородый монах богатырского телосложения. Проведя не один час в попытке записаться на прием, он наконец смог перекинуться парой слов с каким-то тощим лысоватым майором, разбирающим обращения граждан, касающиеся ситуации в Останкине. Уважительно посмотрев на монаха, тот поинтересовался, есть ли у него какая-нибудь официальная бумага из Священного Синода РПЦ. Так как отец Алексий действовал по воле Божьей, которой не требовалось согласование Синода, то и бумаги у него не было. Дальнейшая дискуссия не имела ни малейшего смысла, ведь для того, чтобы майор внял воле Всевышнего, на ней должны были стоять исходящий номер и пара печатей.

Не тратя времени зря, отец Алексий принял единственно верное решение. Он отдал майору небольшой бумажный конверт, сказав, что Масленникову он очень нужен. Майор клятвенно заверил батюшку, что сегодня же передаст его лично в руки генералу.

Воля Божья оказалась сильнее бюрократии, хоть и не была оформлена по правилам делопроизводства. Случилось чудо, и конверт с рукописной надписью «от отца Алексия» не сгинул в тоннах важных бумаг, которые позволяли оправдать безбедное существование громоздкого административного аппарата. Он попал прямо в руки генералу, который впопыхах небрежно распечатал его…

И замер. Внутри была черно-белая фотография. С нее на генерала смотрел он сам, еще в звании подполковника, в обнимку с огромным майором Лешкой Стрешневым. Масленников прекрасно помнил, где и когда сделан этот снимок. В тот день под Бамутом Стрешнев спас немало жизней. Силами всего двух взводов он не дал наемникам из «Аль Моджахетдин» отрезать путь к отступлению трем ротам внутренних войск. На обратной стороне фотокарточки карандашом был написан номер мобильного телефона. Заметно волнуясь от непростых воспоминаний, воскресивших ту войну, полную подвигов, предательства и бесчеловечной грязной коммерции, он набрал номер. Слушая длинные гудки, генерал смотрел на пожелтевшую от времени фотографию, не в силах оторвать от нее взгляда. Когда трубку сняли, Масленников, не поздоровавшись, произнес:

— Восьмой, ответьте второму, прием. — Голос его дрогнул.

— Привет, Петр Сергеевич. Рад тебя слышать, дружище.

— Здорово, Лешка! Срочно выдвигайся ко мне, хоть обниму тебя.

Когда спустя час отец Алексий заходил в кабинет генерала, тот собирался выходить из него, стоя в дверях. Обняв друга и однополчанина, высокий Масленников уткнулся в плечо монаха. Затем отошел на шаг назад, разглядывая Стрешнева, которого он не видел с тех пор, как тот ушел в монастырь. Все это время их связывали только редкие телефонные звонки, и теперь Петр Сергеевич любовался тем, как преобразила Стрешнева его новая жизнь.

— Я вижу, генеральский мундир на своем месте, — мягко улыбнувшись, сказал священник.

— А вот с тебя только иллюстрации к былинам рисовать, — ответил ему генерал.

— Петь, ты почти не изменился. Как будто вчера виделись.

— А тебя, Леш, не узнать. Даже и не в рясе дело, и не в бороде. Что-то такое… как будто… — не мог подобрать нужные слова генерал.

— Да это я просто собой стал, вот и все, — помог ему монах.

— Пожалуй, ты прав, отец Алексий, — согласился Масленников, задумчиво глядя на того, кого он знал солдатом, прошедшим три войны. И вдруг генерал, словно выйдя из оцепенения, вскинул руку с часами, враз провалившись в суетную нервотрепку последних дней.

— Туда его сюда! Опаздываю! — спохватился он. — Лешка, еду в ГУВД. Ты — со мной. По дороге поболтаем. Идет?

— Как скажете, товарищ генерал, — согласился монах.

Пока шли до машины, говорили о родне и однополчанах. Как выяснилось, все, слава Богу, живы и здоровы, беды ни с кем не стряслось. Усевшись в генеральскую «Волгу», продолжающую культурные традиции советской номенклатуры, они отправились в ГУВД, то и дело притормаживая в вялотекущих пробках.

— Петя, а расскажи мне, что тут у вас происходит в Останкине? Интересно от первоисточника узнать, — сменил тему разговора отец Алексий.

— Понимаешь, Лешка… В том-то и дело, что первоисточника нет. Никто не знает, что именно происходит. Уникальная ситуация, туда ее сюда. Верхушка ФСБ, по сути, знает столько же, сколько и любой человек, следящий за новостями. Фантомы, призраки… Чертовщина, мистика. Вот что противно.

— Ты считаешь, что чертовщина? — спросил священник, из уст которого вопрос звучал весьма двусмысленно.

— Я думаю, что физические объяснения всему этому есть. Только они нам недоступны. Другие измерения, параллельные миры. Не мистика, так фантастика. Хрен редьки не слаще. Одно успокаивает. Как режим ввели и население предупредили — все сразу прекратилось.

— Думаешь, надолго?

— Чтобы думать, то есть размышлять, нужна фактическая база. Но интуиция мне подсказывает, что это будет слишком просто, если все вдруг прекратится. Наша цивилизация такого не знала. А ты что скажешь?

— Про чертовщину ты прав. Я тут недавно выяснил и с тобой поделюсь… Знаешь, Петь, оказывается, дьявол, ну или сатана, нечистый, — это не религиозная абстракция и не транскультурный образ. Такая разумная субстанция существует. И он не какой-нибудь там полюс зла. Это личность. И без этой личности в Останкине не обошлось.

— Ты меня прости, Леша, но версия про инопланетян или про дыры в другое измерение мне куда понятнее, — немного равнодушно произнес Масленников.

— Существование другого измерения не доказано. А дьявола люди из тысячелетия в тысячелетие наблюдают. Имена ему дают, в верованиях он тоже присутствует. И что реальнее? Голые научные построения или опыт сотен поколений? — возразил отец Алексий.

— Нечисть, измерения — не важно. Бороться как? В любом случае неизвестно, — подытожил генерал.

— Продолжаем диспут, — с легкой юморной ноткой произнес Алексий. — Как бороться — неизвестно. То есть нет знаний. Если считать, что дух главенствует над разумом, то получается, что вера превыше знаний. Значит, имея веру, можно победить нечисть и заштопать дырки в измерении. Вопрос лишь в том, обладает ли хоть кто-нибудь из живущих такой силой духа.

Масленников с интересом взглянул на монаха. Затем, словно желая перевести тему разговора, сказал:

— Это, Леша, красивая абстрактная философия, туда ее сюда. На данный момент все научно-технические достижения, которые имеет наша цивилизация, в Останкине обосрались — жиже некуда. Ты мне лучше скажи, ты ж в Оптиной пустыни служишь? — Отец Алексий кивнул. — А в Москву какими судьбами? По делам церкви?

— Можно и так сказать, — уклончиво ответил монах.

— Устроился нормально? В гостинице?

— Мы с соратниками в Свято-Даниловом монастыре живем.

— Понятно. Соратники с тобой из Оптиной?

— Нет, они из Троице-Сергиевой лавры. А раньше в спецназе морской пехоты служили.

— О как! Получается, у вас схожие судьбы. Интересно на себя со стороны посмотреть, Леш? — улыбнулся генерал.

Отец Алексий улыбнулся в ответ, но промолчал.

— Дано. В Москве, в районе Останкино происходит необъяснимое. Три монаха приехали по делам церкви в Москву и поселились в московском монастыре, где располагаются приемные высших иерархов, — произнес Масленников как-то отвлеченно, словно говорил о погоде. — Один монах — бывший боевой офицер внутренних войск. Кроме того, однополчанин и боевой товарищ генерала, командующего подразделением внутренних войск, которое патрулирует Останкино. Генерал этот косвенно обязан жизнью монаху. Два других — бывшие морпехи, спецназовцы. Вопрос: в каком районе Москвы у монахов дела, — закончил Петр Сергеевич, хитро глянув на Алексия.

— Ответ на вопрос ясен уже в середине задачи, — отозвался монах, слегка улыбнувшись.

— Осталось понять, Лешка, о чем ты меня попросишь.

— Да пока ни о чем, Петь. Но обещаю, что на должностное преступление толкать тебя не стану, — иронично успокоил священник генерала.

— Вот за это спасибо, — так же иронично поблагодарил тот.

Машина остановилась у входа в Главное управление.

— Мне, батюшка, водитель часа два точно не понадобится, — сказал Масленников. — Так что он может отвезти тебя в Останкино. Тебе ж в туда надо, да? — простодушно улыбаясь, уточнил генерал.

Друзья неуклюже обнялись. Пообещав позвонить назавтра, командующий 2-й отдельной бригады ВВ выскочил из машины и почти бегом направился к зданию, в очередной раз проигрывая цейтноту.

«И все-таки Стрешнев — боец до мозга костей, — думал он, заходя в ГУВД. — Оптинский монах, сан, борода, ряса. А все равно — ведь в самое пекло лезет. Только по линии другого ведомства».

— Храни его Господь, — тихонько прошептал генерал и мысленно перекрестился.

ПОВЕСТВОВАНИЕ СОРОК СЕДЬМОЕ

— Что такое, Надя? — как можно спокойнее спросил экстрасенса Малаев.

— Т-тут… тут, — заикаясь, начала она и замолчала, медленно вытянув указательный палец в сторону куцего пыльного двора с двумя лавочками и помойкой, зажатого между стареньких пятиэтажек. Васютин с Малаевым по инерции уставились в пустой двор.

— Что там такое? Следы? — тихо спросил ее Федя успокаивающим тоном. — Надюша! Ничего не бойся и просто скажи нам.

— Следы, — кивнула она, выронив пару одиноких слезинок из испуганных, округлившихся глаз. — Очень яркие.

Федя нервно пригладил свои длинные волосы, резко откинув их назад.

— Как ты думаешь, когда?

— Совсем недавно. Это самые яркие.

— Пару дней назад, что ли? — недоверчиво уточнил Федор.

— Нет… Я думаю, что вчера. Или… — Экстрасенс замялась с ответом, растерянно глядя то на Малаева, то на Васютина.

— Сегодня, что ли? — меняясь в лице от удивления, спросил Федя.

— Возможно. Очень ярко.

Голос экстрасенса дрожал, в любой момент готовый зайтись в рыдания.

— Значит, это здесь было всего пару дней назад как максимум. Слушай, Надюша… Давай мы сейчас выйдем из машины и посмотрим, где это конкретно произошло. Сможем?

Она молча кивнула.

Выйдя из машины, они направились во двор. Остановившись рядом с мусорным баком, экстрасенс закрыла глаза и стала поворачиваться по часовой стрелке, вытянув вперед руки с растопыренными пальцами. Не описав и полукруга, она остановилась и пристально посмотрела на своих спутников.

— Вон там, у подъезда, — как-то по-детски ответила она.

Других подробностей Кирилл с Федей от нее не получили. А спустя пару минут после того, как они двинулись дальше, в кармане консультанта ФСБ настойчиво задребезжал телефон. Глянув на экран, Малаев попросил Кирилла притормозить и вышел на улицу, зажав трубку между ухом и плечом. Когда Федор закончил короткий разговор, он незаметным жестом пригласил Васютина выйти из машины. Подойдя к нему, Кирилл хотел было что-то спросить, но Федя опередил его.

— Звонили из конторы, у них общий сбор. Велено обязательно быть, — торжественно произнес он.

— Сколько? — спросил не на шутку взволнованный сыщик.

— Много, Кирюша. Цифру не сказали, но потрохами чувствую, что много. Говоря по-русски, до хрена, — плохо скрывая радостное возбуждение, ответил Малаев.

Васютин глуповато улыбнулся. Оба они понимали, что события стремительно набирают обороты, а значит, главное для них еще впереди. Разница между ними была лишь в том, что подполковник собирался нелегально влезть в самую гущу всего этого и не был уверен, выживет ли он, хотя сейчас его это не сильно беспокоило. Малаев же был защищен щитом спецслужб, выбираться из-за которого не собирался. Но, чувствуя себя в относительной безопасности, он прекрасно понимал, что в этой ситуации смешно говорить о каких-то гарантиях.

— И ведь пока ни черта не понятно, что происходит, — задумчиво произнес он, шаря по карманам в поисках сигарет. — Так что… Здесь сейчас может твориться любая чертовщина, а?

— Любая, Федя. В этом ты прав.

— Стало быть, тут сейчас может быть очень небезопасно.

— Ты только сейчас это понял? — недобро хохотнул сыщик.

— Ага. Надо бы убираться отсюда, товарищ подполковник… Вдруг чего… А у нас ведь Надька.

— Прав. Поехали. Я ее домой отвезу, а ты дуй в Штаб. Я от тебя новостей жду.

— Телевизор смотри, быстрее дождешься, — посоветовал Малаев, прикуривая.

— Федя, а ты как думаешь, согласится она еще разок здесь появиться?

— Ох, не знаю, ей-богу. Даже просить ее об этом не хочется. Вон как перепугалась. Да и зачем тебе она, если у тебя такой стрингер проницательный есть?

— Признал? А ты думал, у меня крыша поехала, что я к нему так прислушиваться стал?

— Каюсь, были такие мысли. Не обижайся. Канадец твой и вправду хорош.

— А то… Главное, чтоб коллеги твои его раньше времени не накрыли.

— Не ссыте, товарищ подполковник. Если сейчас заварится большая каша, а она наверняка заварится, то вряд ли они все силы на его поиски кинут. Но лучше вам быстрее делать то, что вы задумали. Кстати, может, посвятишь меня в детали, дорогой друг?

— Обязательно, Федя. В подробностях. Но сегодня вечером, идет?

— Идет. Будем друг друга посвящать, — жадно затягиваясь, согласился Малаев.

Через несколько секунд «Рэнглер» рванул к выезду из района, в сторону проспекта Мира. И вот тут-то они на себе почувствовали признаки той самой большой заварухи, в скором начале которой был так уверен Берроуз.

В конце Первой Останкинской, сразу за опустевшими торговыми центрами, в которых работали лишь несколько магазинов с продавцами в погонах, их остановил объединенный патруль ГИБДД и внутренних войск. Уже знакомый им майор Парамошкин, ставший еще важнее и суровее прежнего, основательно и дотошно проверил их документы и Надин паспорт, после чего так же основательно занялся досмотром джипа. Глядя, как он тщательно обыскивает машину, Васютин не переставал хвалить себя за то, что отвез все собранные вещи в потайной гараж, который стал для них с Берроузом временным домом.

— Позвольте спросить, что ищете, товарищ майор? — без тени сарказма спросил он у Парамошкина.

— Попрошу обойтись без ненужных разговоров, — не глядя на Кирилла, отреагировал мент. И добавил после некоторой паузы: — Товарищ подполковник МВД в отставке.

Сделав особое ударение на словах «в отставке», он с гордостью проложил незримую границу между действующим сотрудником министерства и свободным художником, некогда служившим в органах. Закончив безрезультатную проверку, Парамошкин сквозь зубы пожелал им доброго пути, как и требовалось по инструкции.

Но патруль был лишь первым признаком надвигающихся событий, словно марево перед бурей. Покинув Парамошкина, они тут же наткнулись на оцепление. Постояв с пару минут, пропустили кортеж какой-то большой милицейской шишки, влетевший на улицу Королева. Увидели несколько машин разных телекомпаний, среди которых был и фургон «Москва ТВ», которые первыми подняли тревогу. В небе послышался шум вертолетов, не тревоживший окрестности уже несколько дней. Теперь же «вертушки» кружили в останкинском небе, словно стервятники, почуявшие горе.

Кирилл щелкнул магнитолой, настроенной на «Радио рок». Но вместо громовых раскатов «AC/DC» или соловьиных трелей Меркьюри в салон ворвался экстренный выпуск новостей. Ведущий, привыкший в свободной манере рассказывать своим слушателям о музыкальных новинках и предстоящих концертах, тщательно читал сообщение информационного агентства. Выпуск подходил к концу, а потому они услышали лишь то, что на данный момент есть неподтвержденная информация о шестнадцати пропавших без вести.

— Шестнадцать? — переспросил у магнитолы Малаев, когда начался прогноз погоды. — Э, нет… Информация твоя, дядь, явно устарела.

— Думаешь, сильно больше? — спросил его Кирилл, обгоняя фургон CNN.

— Думаю, сильно, — убежденно ответил тот.

— Ребята, будет что, еще хуже, чем раньше? — подала голос Надя, робко притихшая на заднем сиденье.

— Ну, это тебе виднее, Надюша. Ты же у нас экстрасенс, — обернувшись, доброжелательно ответил ей Федя.

— Я, честное слово, не знаю, — испуганно оправдываясь, сказала она. — Но эти следы… — Она замолчала на полуслове, будто не решаясь продолжить.

— Что с ними? — стараясь казаться спокойным, спросил Васютин.

— Они… — снова неуверенно начала экстрасенс. Чуть помолчав, она, глотая подступающие слезы, наконец-то с трудом выдавила: — Они… очень страшные. В них сразу живое и мертвое, а я с таким никогда не встречалась. Такого быть не должно.

— Так-так, Наденька… Хорошо, что ты об этом сказала. А может быть такое, что это две разные сущности? — оживился Федя, повернувшись к ней через спинку своего кресла.

— Нет, точно нет. Это одно целое. Но… страшно-то не это. — Она шмыгнула носом, смахнув с глаз выступившие слезы. — Я бы еще поняла, если бы они боролись друг с другом внутри этой субстанции.

Она тяжело и протяжно вздохнула, колыхнув по-мужски широкой грудной клеткой.

— Весь ужас в том, что живое и мертвое действуют в одном направлении. Они что-то созидают. А это, это… — Не договорив, она закрыла лицо руками.

Прогноз погоды закончился.

— В Москве 16 часов 38 минут, — сказал диктор. И поставил «Роллинг Стоунз», «Из энибади сиин май бэйби».

ПОВЕСТВОВАНИЕ СОРОК ВОСЬМОЕ

А потом все изменилось, раз и навсегда. И Троекуров был тому свидетелем.

Те полчаса, когда тихо теплилась надежда, что тетка в красном спортивном костюме приснилась, были похожи на паузу перед стартовым выстрелом, когда бегуны уже задрали задницы, но стоят смирно.

И выстрел грянул. Это было в 14.45. В 17.45 в отделе уже были сведения о пятидесяти трех пропавших. Как ни настаивал Троекуров на том, что надо дать предупреждение по радио и по телику, чтобы люди не выходили на улицу, в ответ он слышал только, что вопрос решается в ГУВД. В 19.00 к приему заявлений подключили ОВД «Свиблово», направляя туда родственников. Все патрули были мобилизованы. Безрезультатно. С вертолета велась аэросъемка. Спецы с аппаратурой судорожно производили замеры. В 20.00 семьдесят четыре жителя Останкино перестали выходить на связь.

А в начале девятого стало происходить то, чего еще не бывало за время исчезновений. И никакой мистики, все банально. Толпа численностью около ста с небольшим человек, перевернула патрульную машину вместе с патрулем. Интеллигентно… Перевернули и дальше пошли в сторону Звездного бульвара. К отделению спешит автобус ОМОНа, срочно вызванный Еременко…

В 20.30 патруль ВВ закидан бутылками. Опять же культурно: пустыми бутылками, без бензина. В 20.40 толпа взята в коробку ОМОНом. Спецсредства не применяются, пострадавших нет.

В 20.45 патруль ОВД «Останкинский» закидан камнями, и это уже другая группа, около сорока человек.

21.05. Сто с лишним граждан, блокированные ОМОНом, начинают несанкционированный митинг рядом с отделом.

21.08 — нападение на патруль. Машина закидана кусками бордюрного камня. Та же группа хулиганов. В 21.20 ее действия будут жестко прерваны ОМОНом. Все арестованы. ВВ начинают оцеплять район.

В 21.30 по радио и по местным московским телеканалам транслируется обращение ГУВД ко всем, кто находится в Останкино, с просьбой сидеть дома и на улицу носа несовать.

21.40. Проезда в район нет. Митинг продолжается. В 21.50 происходит стычка между бойцом ОМОНа и журналистами телеканала СНТВ. Один журналист получил ранение. Все это время горячая телефонная линия Экстренного штаба принимает звонки от граждан, сообщающих о пропавших без вести.

В 21.55 таких сообщений — сто три. Около 22.00 на митинг приезжают глава Экстренного штаба генерал-лейтенант Белов, министр внутренних дел Мороз, префект округа и вице-мэр города. В 22.30 толпа соглашается разойтись. Из соображений безопасности всех сто с лишним бунтовщиков сажают в автобусы и развозят по домам под конвоем милицейских патрулей.

В 23.40 район закрыт для въезда автотранспорта, но возможен выезд через посты ВВ. Усиленные отряды ОМОНа остаются на ночное дежурство. Последний звонок на телефонную линию Экстренного штаба приходит в 02.11. Итого имеется неуточненная информация о ста двенадцати пропавших без вести. Заседание Экстренного штаба назначено на четыре утра.

Из показаний родственников сорока пропавших: в трех случаях свидетели утверждают, что исчезнувшие упоминали, что заходят в бар. В других двух случаях речь шла о фитнес-центрах. Снова пять упоминаний о каких-то объектах.

Ровно в четыре утра 30 апреля совещание Экстренного штаба началось. На этот раз о панацее говорили куда серьезнее. Если раньше о ней упоминали вскользь, то сейчас она стала одним из самых актуальных вопросов совещания. Результаты физических исследований, которые были готовы за час до его начала, упрямо твердили, что все параметры в норме. Еще раз осознавшие свое полное бессилие, важные дядьки перенесли заседание на середину дня. На нем предполагалось решить очень важный, принципиальный вопрос. Терапия или хирургия.

ПОВЕСТВОВАНИЕ СОРОК ДЕВЯТОЕ

Информационное агентство «Россия 24». Новостное сообщение. Размещено на ленте новостей агентств (www. Russia24.lenta.ru). 29 апреля, 13.30 мск

Сегодня в 13.00 Министерство внутренних дел распространяю заявление, посвященное вчерашним исчезновениям граждан в Останкине. Волна новых пропаж спровоцировала стихийные беспорядки в районе, о которых агентство «Россия 24» подробно сообщало ранее. Они закончились стихийным митингом у здания ОВД. Пресс-служба МВД РФ утверждает, что начавшиеся беспорядки были эффективно прекращены. Министерство обращает особое внимание на то, что в ходе операции по наведению порядка спецсредства и грубая физическая сила не применялись, что позволило избежать масштабного конфликта между милицией и демонстрантами. По словам главы пресс-службы МВД, пострадавших среди гражданских лиц и сотрудников силовых органов нет. Тридцать семь человек арестованы. Все они не участвовали в митинге, а устраивали поджоги частного автотранспорта недалеко от отделения милиции, где собрались протестующие. Следователи ГУВД уверены, что эта немногочисленная группа пыталась обострить ситуацию, провоцируя милиционеров на жесткие ответные меры. В ближайшее время им будут предъявлены обвинения по целому ряду статей уголовного кодекса. Остальные участники беспорядков не будут привлекаться ни к уголовной, ни к административной ответственности.

В этом же заявлении Министерство внутренних дел обнародовало информацию о количестве исчезновений, произошедших в районе Останкино за сутки, в период с 13 часов 29 апреля по 13 часов 30 апреля. Всего было принято двести двенадцать заявлений от граждан, чьи родственники бесследно пропали за прошедшие двадцать четыре часа. Причина исчезновений остается неизвестной. Подробности расследования не разглашаются в интересах следствия. По неофициальной информации, полученной нами от анонимного источника в ГУВД Москвы, некоторые заявители утверждают, что их родственники в телефонных разговорах сообщали, что собираются зайти в бар, химчистку или кинотеатр. Необходимо отметить, что все жители района прекрасно осведомлены об опасности, исходящей от неизвестных построек. Следовательно, они направлялись в знакомые им места, что подтверждают их родственники. Источник уверяет, что ни одного сообщения о магазинах-фантомах в МВД не поступало. И что интенсивные наблюдения за районом и работа ученых не дали ни малейшего результата.

Также нам стало известно, что в ГУВД столицы пройдет срочное заседание Экстренного штаба под руководством его главы генерал-лейтенанта Мороза. На нем будет принято решение о последующих действиях силовых министерств в Останкине. Заявление МВД содержит обращение к гражданам, которое убедительно просит их не выходить из дома в течение ближайших двадцати четырех часов. У тех, кто останется в своих квартирах, будет возможность получить доставкой на дом все необходимое, позвонив в круглосуточную диспетчерскую Штаба. По неподтвержденной информации, президент РФ планирует выступить с обращением к гражданам в ближайшие часы.

В район Останкино введены дополнительные силы и несколько единиц бронетехники. Они состоят их спецназа внутренних войск, сотрудников МВД и ФСБ. Гражданских лиц на улицах практически не видно. Признаков возможных беспорядков не наблюдается.

Агентство новостей «Россия 24» продолжит освещать ситуацию в Останкине. Наши сообщения будут размещаться на ленте новостей каждый час. Все, кто может что-либо сообщить о паранормальном явлении в Останкине, могут связаться с редакцией агентства «Россия 24» по телефону 742 02 02. Или написать письмо по электронной почте на адрес ostan@russia24.ru. Конфиденциальность гарантирована.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ПЯТИДЕСЯТОЕ

Вечером 28 апреля канадский стрингер и русский сыщик были далеко друг от друга, хотя и сидели в одной пятиметровой комнатушке с низким потолком.

Берроуз расположился вплотную к маленькому кухонному телевизору. Из него торчал хвост черного кабеля, информационной пуповины, которая соединяла гараж с остальным миром. Физиономия канадца была крайне сосредоточенна. Коля вслушивался в беглую русскую речь, стараясь ничего не упустить. Сразу несколько телеканалов передавали новости из Останкина в режиме нон-стоп. Гостями студий были эксперты. Они высказывали самые разные предположения относительно прекратившихся и вновь начавшихся исчезновений. Но у всех этих гипотез была одна важная общая черта. Они не имели под собой ни малейшей фактической основы. Впрочем, как и все остальные рассуждения о природе Останкинского феномена.

Но были версии весьма занятные. Сторонники уфологической концепции подозревали, что инопланетяне воруют людей и делают это по графику — две недели работают, неделю отдыхают. Некоторые были уверены, что станция, забирающая людей в четвертое измерение, заправляется энергией. Было немало попыток анализировать положения космических тел, сопоставляя астрономические факторы с днями пропаж. Но тщетно.

В отличие от Берроуза Васютину на телевизор было наплевать. То, что пропажи возобновились, было и так понятно, но реальных данных у телеканалов пока не было. А вот то, что Малаев перестал отвечать на телефонные звонки, заставляло Кирилла изрядно психовать. Конечно же, потеря такого источника информации осложнит дело. Но это было бы еще полбеды. Федя неожиданно стал ключевым персонажем предстоящего мистического действа. Только он мог обеспечить передачу видеозаписи канадца за пределы района, если его закроют. А то, что его закроют, стало почти очевидно. С одной стороны, можно было забыть про порядочность и наплевать на Берроуза и его пленку. С другой стороны, неизвестно, как отреагирует канадец. Со зла он мог бы состряпать какую угодно историю, опубликовав ее в своей буржуазной прессе. Чем это закончится, можно было только гадать. Измочаленная психика Васютина была не в силах сдерживать нервное напряжение, которое росло как на дрожжах. Кириллу очень хотелось бить Федю ногами, несмотря на немалые заслуги товарища.

Берроуз не знал всего этого расклада, а потому беспечно пялился в телик. Он был доволен своей интуицией и профессионализмом. И с нетерпением ждал захватывающего приключения.

Когда начались восьмичасовые вечерние новости, Васютин набрал Федю еще раз, вновь безуспешно. Еще одна неприятная мыслишка присоединилась к остальным. И стала неуклонно расти, все сильнее терзая Кирилла: «А если Малаев сейчас на допросе в ФСБ? Элементарное обвинение — раскрытие служебной информации. Какие перспективы тогда?» Не найдя ответа, Васютин твердо решил ни о чем плохом не думать хотя бы в ближайшие полчаса.

Усевшись рядом с Колей, он попытался сосредоточиться на новостях. МВД обнародовало официальные данные о пропавших по состоянию на 18 часов. Если учесть, что исчезновения начались около 15.00, то цифра выглядела пугающе.

«Тридцать человек за три часа. Черт, каким же образом? Немногие оставшиеся в районе предупреждены, ведь вчера никто не пропадал, — внятно и по слогам думал Васютин, пытаясь отвлечься от канувшего Малаева. — Если известные подконтрольные факторы неизменны, то значит, что-то поменялось в самой аномалии. К тому же наверняка менты дали информацию только о запротоколированных случаях. А со скольких родственников еще не успели снять показания? Пропавших реально больше. Да, темпы жатвы растут, — рассуждал Кирилл, завидуя спокойному неведению канадца. — Но даже если пропали всего тридцать семь за три часа, район все равно закроют, — продолжал он свой мысленный монолог. — Интересно, какой режим утвердят в Останкине? Стрелять по всему живому не станут, это понятно. А можно ли будет ночью, в камуфляже и ползком, передвигаться по „зеленке“? — Вопрос был не праздный. — А Малаев будет знать про режим. И много еще чего он будет знать, хиппарь вонючий», — устало злился сыщик.

Порывшись в сумке, он достал экологическую карту района. Чтобы успокоиться, принялся карандашом отмечать на ней зоны с растущими деревьями, попутно нанося асфальтные перешейки, разделяющие спасительные насаждения.

За этим занятием и застал его теледиктор, объявивший экстренный выпуск новостей. «Несколько минут назад в Останкине произошло нападение на патруль милиции. Толпа численностью около ста человек перевернула милицейский автомобиль. Оружие сотрудниками милиции не применялось, по предварительным данным пострадавших нет».

Берроуз обернулся на Кирилла, скорчив гримасу пародийного испуга. Кирилл в свою очередь испугался по-настоящему.

— Да откуда взялись эти сто мудаков! — прошипел он, схватившись за голову. — Как не вовремя! Ну что за уроды, а?

— Что-то плохое есть? — обеспокоенно спросил стрингер на своем неподражаемом русском. Реакция московского Холмса на такую ерунду, как локальные беспорядки, его немного смутила.

— Да, Коленька! Имеем путь, чтоб жидко какать, — передразнил его Кирилл.

Канадец вмиг потерял всю свою беспечность, осознав, что он недопонимает что-то очень важное. Васютин злобно схватил телефон и вновь набрал Малаева. Но тот снова не поднял трубку, хотя его мобильник работал.

— Вот…! Я его хотел…….! Просто какая-то феноменальная…..! — яростно процедил сквозь зубы Васютин. Собравшись огромным усилием воли, он плавно сел на стул рядом с канадцем.

— Что-то случилось, а я об этом не знаю. Я прав? — спросил Берроуз по-английски, не решившись говорить на любимом родном языке.

— Нет, не прав. На данный момент ничего не случилось.

— Хорошо, Кирилл, я спрошу по-другому. А что может случиться?

— Если беспорядки продолжатся, район могут оцепить, а после совсем закрыть. Именно в этот момент ключевой человек не выходит на связь. Я должен с ним срочно встретиться. Есть незаконченные дела.

— Я понял, спасибо. Теперь я тоже могу ругаться, — серьезно сказал Коля и тут же улыбнулся.

— Только ругайся по-английски. «Имеем путь ходить всех на» русская словесность не переживет, — сказал Васютин, чуть смягчившись.

«Ну и что делать? Уехать сейчас и доставать вонючего хиппи Федю из города. А если оцепят? Можно остаться здесь. Да, остаюсь здесь. Если Федя не объявится — канадец пролетает. Ну что ж, из двух зол…»

Выбрав приемлемое зло, он продолжил разрисовывать экологическую карту Останкина, выбирая оптимальные маршруты незаметного перемещения. Экстренные выпуски новостей транслировались каждые 15 минут. Ситуация ухудшалась. Федор на связь не выходил.

В 21.40 район закрыли.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ПЯТЬДЕСЯТ ПЕРВОЕ

Степан Аркадьевич Кузин вышел из скрипучей калитки в накренившемся рыжем заборе, которым был обнесен его дом, приютившийся на окраине села Останкина. Здесь семейство Кузиных обитало уже без малого двадцать лет. И хотя житье их не было простым, на долю свою они не роптали, дружно благодаря Бога за каждый подаренный день.

Вместе с родными благодарил его и Степан Аркадьевич, не умеющий читать и писать, но назубок знающий «Отче наш», «Символ веры» и «Богородице». Сегодня поутру он трижды прочел их, сосредоточенно крестясь и отбивая земные поклоны. Ему было за что благодарить Всевышнего, ведь ему нежданно-негаданно изрядно подфартило. Счастье, свалившееся Кузину на голову, своими масштабами превосходило все его ожидания, которые лелеял он, читая вызубренные молитвы. Справедливо полагая, что сам Господь наградил его таким образом за усердие и прилежание, он сполна отблагодарил Создателя, твердо решив впредь молиться еще чаще, дабы Он не отвернулся от него, ведь везения, которое есть Божья милость, много не бывает. Не успев еще толком насладиться сегодняшней удачей, Степан уже грезил о будущих дарах, что достанутся ему за трудолюбие, смирение и истовые молитвы.

Плотно позавтракав гречневой кашей, сваренной с сушеными опятами, что собирали они всей семьей по осени, он управился с утренними домашними делами куда быстрее обычного. Покормив скотину и многочисленную птицу, которых держало его семейство, он наскоро напялил старенький овчинный тулуп, линялую кроличью шапку, ватные портки и новенькие серые валенки, стремясь быстрее покинуть хату.

Выйдя в студеный январский день, предвещавший скорые крещенские морозы, он поспешил в заснеженную рощу на горке, чтобы вдали от семейной суеты спокойно решить, как поступить ему с дарами, внезапно посланными Боженькой. Степан Аркадьевич нес их под овчиной, для надежности прихватив свое сокровище широким синим кушаком, коим был опоясан его тулуп. Добравшись до рощи, он озябшими руками отряхнул от снега большую поваленную сосну, и, усевшись на нее поудобнее, решительно запустил пятерню за пазуху, достав оттуда Господнее воздаяние, завернутое в ветхую тряпицу. Развернув ее и осторожно положив на колени, Кузин стал благоговейно и чуть дыша рассматривать свое богатство, всецело и обстоятельно наслаждаясь обладанием.

Перед ним лежали три предмета, каждый из которых был прекрасен по-своему. Один из них, завернутый в обрывок газеты «Губернские ведомости» от 28 декабря 1904 года, Степан Аркадьевич лишь чуть развернул, понюхал, жмурясь от удовольствия, и, бережно завернув, сунул обратно за пазуху. То был крупный печатный тульский пряник, который он решил съесть позже, до вечера растягивая томительную негу ожидания и предвосхищая удовольствие.

Решив судьбу пряника, Кузин взялся за большого раскрашенного оловянного солдатика. Он был облачен в парадный мундир с эполетами времен войны 12-го года и блестящие высокие сапоги. Торжественно вытянувшись во фрунт, он прижимал к ноге верную боевую подругу — винтовку со штыком, с которой гнал он француза по Смоленской дороге.

— Ать-два, ать-два, песню запевай, — чуть картавя, отчеканил Степан Аркадьевич.

Как ни хотелось ему подольше полюбоваться своим бравым героем, но массивный паровоз, третье сокровище, настойчиво призывал обратить на него внимание. Отправив солдата к прянику, Кузин схватил паровоз обеими руками. Вещь была тяжелая, добротная, отлитая из чугуна. Труба, колеса, поршни, кабина машиниста с аккуратными дверцами и лесенкой, имперский двуглавый орел, красующийся впереди над колесной решеткой, обещали Степану Аркадьевичу завистливые взгляды ровесников и даже тех, кто был куда постарше. Не сводя глаз с роскошной вещицы, он ощупывал и оглаживал ее, будто желая поближе познакомиться со своим главным сокровищем.

Не удержавшись, он снова достал из тулупа солдата. Блаженно оглядывая оба сокровища разом, Степан подметил, что вместе они производят небывалое впечатление, способное лишить дара речи любого мальчишку на свете, будь он хоть сыном путиловского рабочего, хоть наследником престола. Искренне помолившись за здравие своего дядьки Ивана, доставившего ему отцовский подарок аж из самого Санкт-Петербурга, паренек вновь принялся рассматривать и поглаживать солдата и паровоз. Мысленно присовокупив к ним уже имеющиеся у него ценности, а именно: жестяную коробку из-под заграничных леденцов, деревянный пистолет, кокарду с офицерской фуражки, две стреляные гильзы, два осколка синего и зеленого бутылочного стекла, пряжку от солдатского ремня и треснувшую чернильницу с облысевшей кисточкой для рисования, Степан Аркадьевич Кузин сделался безмерно горд от осознания того, что всем этим он безраздельно владеет в свои неполные шесть лет.

Глубоко погрузившись в сладостные мысли о своем немалом имуществе, Степа не услышал скрипа шагов, приближающихся к нему по морозному снегу. Очнулся он лишь тогда, когда чья-то незнакомая фигура показалась среди заснеженных деревьев. Испуганно вскинув голову, он тихонько ойкнул, проворно пряча сокровища в теплую темноту тулупа.

В нескольких шагах от него стояла, опираясь на посох, старенькая бабушка. Одета она была в странную просторную одежу, чем-то напоминающую монашескую рясу, но с большим глубоким капюшоном. Ласково улыбнувшись ему, она нежно сказала надтреснутым старческим голосом:

— Чудный отрок! Одно слово истинный херувимчик. Как звать тебя, дитятко?

— Степан Аркадьевич я, бабушка. Кузин будет моя фамилия.

— Так ты Аркаши Кузина сынок, — тут же догадалась старуха.

— Аркадия Васильевича, — насупленно уточнил малец. — А вы, бабушка, папку моего знаете?

— Знаю, внучек, знаю… Я всех останкинских знаю, а иных до двадцатого колена, — хитро прищурясь, ответила она.

— И деду моего знаете? — недоверчиво спросил Степа.

— И деда, Василия Степановича, тоже знаю.

— Ух ты, здорово! — восхищенно протянул мальчишка, глядя на свою таинственную собеседницу. И тут же бойко выпалил: — А вас как звать, бабуля?

— Пелагея мое имя, внучек. Слыхал обо мне что-нибудь?

Степка отрицательно помотал головой, потряхивая ободранными торчащими ушами кроличьей шапки.

— Ну, так мал ты еще. Матушка твоя, поди, обо мне знает. Ты, ангелочек мой, уважь бабульку, просьбу мою одну исполни. А я тебе за то гостинчик дам.

Степан Аркадьевич с готовностью закивал, всем сердцем ожидая продолжения Божьей милости. Поведя по воздуху костлявой рукой, торчащей из широкого рукава странной одежи, старуха протянула опешившему Степке сладкого петушка на палочке.

— Премного благодарствую, — пролепетал он, забирая угощение.

— Чудное дитя какое, хоть плачь над тобой от радости, — заулыбалась старуха, любуясь мальчонкой, который зачарованно смотрел на янтарного петуха из жженого сахара, сверкающего покатыми боками в лучах скудного зимнего солнца, будто нарочно выглянувшего из-за тяжелой свинцовой тучи, чтобы полюбоваться на Степкину радость.

— А к петушку-то надобно и Михал Потапыча, — ласково произнесла Пелагея, взмахнув другой рукой, в которой тотчас же появился леденец в форме медведя, послушно стоящего на задних лапах.

— Премного благ…одарствую, — заикнувшись от восторга, повторил младший из Кузиных, протягивая маленькую обветренную руку к липкой от сиропа палочке.

— Лакомься на доброе здоровьеце, ангел мой. Да про просьбу бабкину не забудь, — по-доброму усмехнувшись, ответила Пелагея.

— Я не забуду, честно. Ни в жисть не забуду! — серьезно заверил ее Степка, подражая своему дядьке Ивану.

— Вот и умница. Слушай меня хорошенько и запоминай, — велела ему Пелагея. — Матушке своей Оксане скажи, что через три дня придет в село да на его окраины лихо. Пусть скажет людям, чтоб сидели на дворах, какая б нужда ни стряслась. И сам, ангел мой, не вздумай из хаты выйти. А коли будет она тебя спрашивать, откуда про лихо то знаешь, сказывай, что бабка Пелагея тебе поведала, а чтоб верили слову твоему, расскажи про посох мой да гостинцы покажи, что я тебе дала. Запомнил?

— Запомнил, бабулечка, запомнил! Сей же час к мамке побегу! — вскочив, ответил Степка, сияющий от ощущения собственной значимости. — До скорого свиданьица, — убегая, попрощался он через плечо.

И помчался что было духу к себе на двор. На бегу через тулуп он одной рукой ощупывал надежно спрятанные отцовские подарки, а в другой сжимал гостинцы, доставшиеся ему от странной бабули. Бороздя новыми валенками снежный наст, Степка беспрестанно повторял, задыхаясь:

— Через три дня в село лихо придет, всем на дворах быть, так Пелагея велела, через три дня в село лихо придет, всем на дворах быть…

С этими словами и ворвался он в хату, чуть было не сбив полное ведро грязной воды, с которым матушка его мыла пол.

— Я ж тебе, сорванец… — успела сказать Оксана Кузина, замахиваясь мокрой тряпкой на неугомонного Степку. А тот, не обращая внимания на гнев родительницы, заливисто завопил:

— Через три дня в село лихо придет, всем на дворах быть, так Пелагея велела!!! — И, не дожидаясь недоуменных вопросов, продолжил верещать: — Мне про то сама Пелагея сказала, посох у нее резной с крестом на макушке, и гостинцы она дала. Вот!

Задрав руку с зажатыми в ней леденцами, он еще раз прокричал свою речовку, словно маленький звонкий набат, предупреждающий занимающийся пожар. Глянув на побледневшую мать, маленький Кузин сразу понял, что она поверила ему. И с чувством выполненного долга торжественно засунул в рот заслуженную награду — сахарного медведя на палочке. На тревожные вопросы матери, которые она задавала ему, посадив к себе на колени, Степан Аркадьевич отвечал не спеша и обстоятельно, нехотя вынимая изо рта леденец. Пересказав свою встречу с Пелагеей в деталях, он хотел было направиться к братьям Семену и Матвею Пискуновым, что жили неподалеку, чтоб похвастать паровозом, солдатом и пряником и насладиться своим триумфом. Но Оксана остановила убегающего сына, ловко ухватив его за рукав.

— Степонька, сынок… А скажи мне, родненький, во что та бабушка одета была? — спросила она его, стараясь не выдать суеверного страха.

— А у нее такой был кафтан, как ряса попова, а еще сверху на голове, как у солдата башлык, только большой, да еще рукав широкий, и тесьмой белой перепоясана, — не задумываясь ответил мальчишка.

— А тулуп какой был на ней?

— He-а, мам, только одна одежа эта, да и все. А на ногах лапотки берестяные, какие ты мне летом делала, по ягоды в лес ходить, — нетерпеливо ответил Степка. И, пулей выскочив из хаты, бросился к Пискуновым.

Вечером в доме Кузиных было людно. Бабы с окрестных дворов собрались у Оксаны, чтобы выслушать диковинную историю. Степка, выступающий в качестве свидетеля и первоисточника, был поставлен на лавку. Важно оглядев собравшихся, он вновь повторил все, что приключилось с ним сегодня на горке, не забыв упомянуть про то, что Пелагея прекрасно знает его отца и деда. Еще раз пришлось рассказать ему и о том, во что была одета старуха. В качестве вещественного доказательства Кузин гордо предъявил пока не-тронутого сахарного петуха, между делом заметив, что еще недавно был у него и медведь.

Когда матушка отправила его спать, он услышал, как толстая Клавдия, слывшая авторитетным экспертом по части гаданий, толкования снов, старинных преданий и прочего фольклора, сказала:

— А Степка-то не врет. Оксана вон говорит, что меньше часа его не было, а пришел с двумя леденцами. Откуда взял?

— Да вы, бабоньки, сами посудите. Мороз на дворе, а она в одном балахоне да в лаптях. И как такое понимать?

— Да что тут понимать? — недоуменно переспросила ее Клавдия. — Ни к чему ей тулуп, коли она еще при Иване Васильевиче Богу душу отдала. Кликуша твоему сыну явилась, Оксана, как пить дать. Да через него предостерегла нас.

Еще немного поспорив, скорее ради общения, чем по делу, соседки единодушно постановили — на третий день мужиков и детворы со двора не выпускать, как и велела Пелагея.

Ослушаться кликушу, жившую в преданиях три с лишним века, было боязно. Да и времена тогда, в начале 1905 года, стояли неспокойные. Надрывающийся трудовой народ требовал лучшей жизни, питая русское революционное движение, крепчающее день ото дня. Всероссийская стачка, то затухающая, то вспыхивающая с новой силой, расшатала в сознании людей генетическую аксиому о нерушимой силе царской власти, наглядно демонстрируя куда более реальную силу окрепшего капитала. Русско-японская война на весь мир опозорила славу русского оружия. Восшествие на престол очередного русского государя было щедро омыто кровью трех тысяч невинных жертв, задавленных на Ходынском поле в Москве. Царская Русь, лишь недавно окончательно покончившая с рабовладельческим строем, стремительно падала в либеральные объятия буржуазной революции, которая не удержит ее, выронив на штыки революции большевиков.

Аркадий Кузин, приславший с братом подарки и гостинчик своему сыну Степке, был путиловским рабочим. Его жена Оксана знала из рассказов мужа, что творится в Петербурге. А потому она не сомневалась, что лихо, предсказанное кликушей, ровно через три дня будет в селе. Детей в тот день на двор она не выпустила. И не зря.

Необъяснимое природное явление накрыло январское Останкино, насмерть перепугав селян и даже вызвав споры в научном сообществе. Густой туман, который изредка бывал в этих местах летом, враз накрыл бывшую вотчину графа Шереметьева. И стал стремительно сгущаться. Спустя полчаса природная аномалия уже перестала походить на туман. В самых плотных туманах, которые встречаются в горных местностях, зона видимости составляет пять-шесть метров. В останкинском тумане человека можно было различить, только если он находился на расстоянии полутора метров. Стоило ему чуть отдалиться, как он начисто пропадал из виду. Вся эта бесовщина, объяснения которой нет и по сей день, длилась около трех с половиной часов. Когда туман стремительно рассеялся, испуганные селяне обнаружили сотни мертвых птиц. Синицы и снегири без каких-либо признаков насильственной смерти лежали кверху лапками на останкинском снегу.

Что стало причиной массовой гибели птиц, установить не удалось, да никто особо и не пытался — не до того было. Часто не могли установить причину массовой гибели людей, а уж птицы… И только Клавдия, выпив с соседками брусничной наливки, уверенно говорила своим низким, грудным голосом:

— Кликуша Пелагея предупредила нас, чтоб со двора шагу не ступали, от беды сберегла. А про птичек забыла. Да и нет у птичек дворов-то, вот они и перемерли в тумане этом. А если б не Пелагея, лежали б и мы рядом с синичками.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ПЯТЬДЕСЯТ ВТОРОЕ

В промежутке с 21.40 до 23.40 Васютин чувствовал себя прескверно. Федя не брал трубку, а район был оцеплен. Чем это закончится, было неизвестно. Вполне могла грянуть тотальная эвакуация, ведь по неофициальным данным, которые давали кабельные новостные каналы со ссылкой на анонимные источники, тридцатью семью людьми пропажи не ограничились. Дело шло к сотне. Даже отмороженный канадский оптимист и тот был невесел. Когда в 23.40 сообщили, что из Останкино можно выехать, легче Кириллу не стало.

Уснуть он так и не смог. Очертив на карте зеленку и проложив маршруты, он взялся присваивать им индексы опасности. Берроуз не мешал ему. Попереживав вместе с Кириллом, он спал младенческим сном, тихонько всхрапывая.

В 7.20 утра очередной экстренный выпуск новостей сообщил, что порядку и законности в Останкине ничего не угрожает, кроме злосчастных исчезновений. Поднявшись на верхний этаж гаража, Кирилл походил из угла в угол, оправился в биотуалете и собирался звонить Феде. Но звонок с неизвестного номера опередил его. Сыщик услышал спокойный негромкий голос Малаева.

— Привет, старина. А подъезжай-ка ты минут этак через двадцать к центральному входу Тимирязевской сельхозакадемии, — с чуть лиричной интонацией предложил ему Федя.

— Что случилось? Ты заболел? Копыта слоятся? — театрально-встревоженным голосом ответил Васютин.

— Ты приезжай, — повторился Малаев, не обратив внимания на выпад. Васютин обещал быть.

Растолкал спящего стрингера, сказал, что сам ненадолго уезжает: район открыт, а ключевой человек вышел на связь.

— Имеем путь какать твердо? — спросил спросонья Коля уходящего Кирилла.

Тихую улочку Тимирязевского района заливало по-летнему радушное солнце. Птицы заходились щебетом, словно обсуждали события, произошедшие вчера в соседнем беспокойном Останкине. Редкие ранние прохожие спешили по своим делам. Недалеко от входа в ТСХА стоял мужчина, сильно смахивающий на покойного британского музыканта. Выйдя из машины, Васютин заметил, что Федя держит правую руку за спиной. «Вот и думай теперь, дать ему в хипповскую рожу или не стоит», — ухмыльнувшись, подумал сыщик. Дойдя до Малаева, он решил, что короткая и обидная нецензурная отповедь будет более уместна, и уже открыл было рот…

— Оп-па! — торжественно воскликнул Федя, выбрасывая прямо в лицо Кириллу спрятанную за спиной руку, в которой застенчиво розовел букет роз. — Вас-сюточкин ты мой! Эт тебе, — слегка заикаясь и нараспев, произнес консультант ФСБ.

Опешив, Васютин на секунду потерял дар речи, автоматически взяв букет.

— Ты, Кирюшка, храбрый, у-умный, порядочный и сильный парень. Нас-стоящий русский мужик. Я тебя так… так люблю, прям женился бы… да вот… ориентация не позволяет.

— Ну, ориентацию и сменить недолго, по нынешним-то временам, — разглядывая букет, мрачновато ответил Кирилл.

— Боюсь, эт больно б-будет. Ты ж, Васютин, мачо.

— А ты, Федя, чего такой пьяный-то?

— Потому что я… пил. Сначала водку.

— Ты когда успел-то? Еще пятнадцать минут назад по телефону нормально говорил.

— А… это со мной всегда так. Я п-по телефону не пьянею. Со студенческих лет, чтоб мамка не спалила.

— Ты как считаешь, с тобой о делах говорить-то можно?

— Эт тебе видней. Ну, ты ж г-говоришь… и ничего.

— Ты с экстрасенсами своими так лихо нарезался?

— Да на хера они… вообще сдались, клоуны эти! Две недели по району лазали… зенки свои закроют, руками водят, шарлатаны. Все говно на газонах п-перепробовали, и чего? Говорят, не ди… не диагностируется чуждая энергетика. Я им, тупицам, подарок сделал.

— Подарок? — с интересом спросил Кирилл, который внимательно слушал Федю. Он знал, что пока тот не выговорится, обсуждать с ним что-либо бесполезно.

— Ага! Подарки. Ка-аждой скотине.

— И что подарил?

— Ре-екламу — двигатель торговли. В «МК» до конца года объявления одной строкой. С их мобильными, само собой.

— Объявления? — недоуменно переспросил Васютин.

— Ну да, объявления. Приворожу любимого, к-кодирую по фото, прокляну энурез, заговор на успех. И вот еще… эт-то… обряд на деньги и сниму порчу в д-день обращения. И каждому еще добавочку п-приписал, не пожмотился. Сто!! Сто процентов гарантия! И еще там в скобках… верну деньги. Год, Кирюха! Год выходить буд-дет, эври божий дэй! Пущай практикуются, п-потомственные хренчёвидящие.

— И Надьке объяву подарил?

— А как же! Но ей другую, в «Вашингтон пост». Там текст так-кой длинный… Я самый крутой экстрасенс, вижу только то, что понять не могу, а потому я очень ссу и постоянно плачу. И… и телефон.

— Феденька, а зачем же в «Вашингтон пост»?

— Так она его не читает. А то в «МК» прочтет — обидится. А она баба-то хорошая. Экстрасенс вот из нее дерьмовенький… Зато человек прекрасный. Ну н-не все же, кто называют себя экстрасенсами, должны ими быть, правда?

— Правда, Федя. Поехали-ка… Мне тут надо в одно место заскочить… быстренько.

Малаев прерывисто вздохнул и безропотно пошел за Кириллом, слегка покачиваясь. В машине Васютин понял, что последнюю порцию Федя выпил совсем недавно. И порция эта была весьма внушительная. Малаев продолжал пьянеть, слезно просил порулить, требовал справедливости и зычно пел песню про паромщика, иногда переходя с языка оригинала на путаный английский.

Через десять минут они были во Владыкине, у одного из безликих бетонных домов.

— Главное, чтоб никуда не свалил, — пробормотал Кирилл, набирая номер. — Привет, свиненыш! Дома? — сказал он, когда ему ответили. — Да не, все нормально. Чего? Да кому ты нужен! Вообще забудь, что ты существуешь, и успокойся уже. Из машины ни ногой, а то ударю, — последнюю фразу он буркнул Малаеву, открывая дверь джипа.

— Быдло! — ответил тот. И добавил: — Дари ему цветы после этого.

— Слушай, мне нужна та штука, которую ты мне давал, когда я Бурята искал, — продолжил разговор Васютин по телефону, погрозив Феде кулаком и захлопнув дверцу. — Есть такая? Тогда выходи вниз.

Через пару минут из подъезда вышел заспанный человек неопределенного возраста, в дешевом спортивном костюме. Поздоровавшись с Кириллом, он что-то протянул ему и спросил:

— Много работы?

— Да не, не для того. У меня дружок в машине, пьяный в усрань. А ему надо соображать через пятнадцать минут.

— А, понятно. Этого точно хватит. Кирилл, а он не сердечник?

— Да нет вроде. Слушай, а как ему это дерьмо дать-то?

— Пусть просто выпьет, да и все. В спрайте разведи и дай. Через двадцать минут будет сухой.

— Понял. Спасибо, выручил. Слушай, а в фанте можно развести?

— Да хоть в моче, без разницы, — ответил парень, сухо попрощался и пошел домой.

Через двадцать минут Малаев был зеркально трезв, чему немало удивился.

— Это чего такое было? — заинтересованно спросил он Васютина.

— Это, Федя, незаконный отрезвитель. Эффективно?

— Не то слово, — согласился Федор, прислушиваясь к ощущениям.

— А вот теперь, дружище, я тебя очень внимательно слушаю.

Федя помолчал, растерянно водя глазами, пожал плечами, словно говоря «а что тут скажешь?». И начал:

— С трех часов дня до двенадцати ночи было сто сорок три сигнала. Это мне эфэсбэшники сообщили, по долгу службы. Сам все понимаешь.

— Федя, как человека прошу, давай без этих многозначительных фраз. Я не понимаю, как это возможно, — с трудом сдерживая нервозность, сказал Васютин.

— Все очевидно… Но до сих пор необъяснимо. Эта хрень мимикрирует под разные объекты. Магазины-фантомы в прошлом. Если у этого… как это назвать, не знаю… Так вот, если у него есть возможность маскироваться под что угодно… Сложно даже представить, что нас ждет. И до сих пор никаких следов. Вчера, в самый пик исчезновений, в Останкине были и мои придурки, и лаборатория РАН. Толку — хрен. Сегодня в 14 часов большая сходка в Штабе.

— Об эвакуации речь пойдет? — нетерпеливо встрял Кирилл.

— Нет, это вопрос уже почти решенный. Формально его будут обсуждать, но не более того. Конкретный план изоляции будут разрабатывать.

— Федь, когда, по твоим прогнозам, район закроют?

— Через двое-трое суток, я думаю.

— Ты представляешь, какой режим будет в районе? Хотя бы в общих чертах.

— Пропускная система, патрули, прочесывания. Какие-нибудь датчики поставят, камеры. Править бал будут внутренние войска и ФСБ.

— А я уверен, Федя, что поначалу многие родственники пропавших попытаются остаться в районе.

— Скорее всего ты прав. В первые дни останутся возможности для маневра. Потом — нет. И вот что я тебе скажу, Кирюха. После эвакуации исчезновения продолжатся.

— Так кому исчезать, если там одни внутренние войска останутся?

— Вот они и будут исчезать.

— Думаешь?

— Уверен.

— Так, все ясно. Теперь мой выход. Предлагаю тебе одну крайне интересную сделку, — многозначительно сказал Васютин. Малаев кивнул, готовясь слушать. — Если у нас получится, Федя… вряд ли мы увидимся. Но ты мне очень нужен.

— Прекрасное чувство, — мечтательно произнес Малаев.

— Какое? — не понял сыщик.

— Когда нужен кому-нибудь. Да к тому же очень. Слушаю тебя.

— С одной стороны, все предельно просто, — обстоятельно начал Васютин.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ПЯТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЕ

Консилиум был в самом разгаре. Просторный кабинет трещал по швам от обилия собравшихся эскулапов. Матерые практики и просвещенные теоретики с регалиями и без оных, все они экстренно искали то единственно верное лечение, способное спасти уникального больного. После обманчивой ремиссии неожиданно наступил глубокий кризис. Выбранное лечение себя не оправдало, подарив пациенту лишь кратковременное облегчение. Теперь же его состояние было критическим, а потому вопрос стоял ребром, требуя безотлагательного ответа. Терапия или хирургия?

Когда необъяснимая болезнь только началась, большинство участников консилиума верило в терапию. Сейчас же многие, даже самые убежденные противники операционного вмешательства, уповали на скальпель, который в опытных руках виртуозного хирурга принесет быстрое исцеление. Возможность продолжения терапии еще рассматривалась, но больше ради полемики. Все «доктора», присутствующие на этом совете, знали, что пациент ляжет на операционный стол. Напряжение дискуссии ослабевало, явно свидетельствуя об убедительной победе хирургов над терапевтами. Да и терапевты давно уже обдумывали, какое восстановительное лечение назначить после операции.

Председатель консилиума генерал-лейтенант Белов, тяжело и задумчиво вздохнув, терпеливо дослушал очередного врача, выступающего за кардинальное хирургическое вмешательство. Когда тот закончил, он сурово кашлянул и произнес то самое слово, которое уже не раз несмело звучало в этих стенах:

— Итак, значит… Эвакуация и полная блокада района. Есть аргументированные возражения?

Собравшиеся молчали, соглашаясь с неизбежным.

— Может, это и не решит проблему окончательно, но… Хотя бы предотвратит жертвы среди населения, — сказал председатель Экстренного штаба. Он снова вздохнул и помассировал ноющие виски. — Остается надеяться, что за пределы Останкина эта чертовщина не выберется, — добавил он, понизив голос. — Ну, и… В пустом районе мы сделаем все, чтобы найти эту… аномалию. — Собравшиеся согласно закивали. — Итак, уважаемые коллеги, принципиальное решение мы приняли. Займемся разработкой плана операции.

Еще несколько дней назад такой поворот событий показался бы невероятным. Но двести двенадцать пропавших за сутки круто изменили ситуацию. Обнадеживающее затишье, полное упований на силу могущественной государственной машины, сменилось окончательным осознанием беспомощности и неизбежности капитуляции. Все участники совещания, от бывалых вояк до гражданских врачей и психологов, в кулуарных перекурах сходились в том, что события последних суток были похожи на жестокую демонстрацию превосходства. Даже те, кто раньше был ярым противником любых объяснений, теперь уверовали, что за абстрактным термином «паранормальное явление» стоит некто разумный, о чем и говорил им похожий на хипаря консультант ФСБ. Лишь самые черствые и циничные из членов Штаба не слышали воплей совести, обвиняющей их в людском горе, наполнившем Останкино. Остальные были мрачны и растеряны. Полная эвакуация жителей района обещала им, что смутное чувство вины, поселившееся где-то за грудиной, перестанет расти день ото дня пропорционально списку пропавших. Она сулила им новую надежду на победу, такую необходимую и живительную.

Через несколько часов напряженной работы, по-военному четкой и организованной, план операции по изоляции Останкина от города, страны и всего остального мира был готов. Он основывался на утвержденной процедуре эвакуации населения в случае войны или природных катаклизмов.

Вручив протокол совещания и план операции полномочному представителю президента, начальник Штаба генерал-лейтенант Белов, уткнувшись взглядом в какой-то листок, сказал:

— Мы ждем приказа главнокомандующего о начале операции. Как только он поступит, действуем четко и быстро. Информируем население, силами внутренних войск закрываем район и начинаем эвакуацию. За тридцать часов должны успеть вывести гражданских из опасной зоны. — Он внимательно посмотрел на командующего внутренними войсками Васильченко и на заместителя главы МЧС Дорина. — Как только район опустеет — блокируем его, к чертям собачьим, — злобно добавил Белов, так яростно сжав кулаки, будто собирался набить морду паранормальному явлению. — Я уверен, что приказ об эвакуации мы получим, — произнес он после некоторой паузы. — Так что давайте не будем терять драгоценное время и займемся проработкой деталей.

Кабинет ожил, наполняясь звуками приглушенных голосов. В этот момент телефон капитана Троекурова зазвенел вибрирующим корпусом о пригоршню монет, лежавших в Валеркином кармане. Дисплей бывалого поцарапанного «Самсунга» сообщал, что звонили из отделения. Шепнув что-то на ухо Еременко, он тихонько извинился и вышел. Когда капитан вернулся, все члены Штаба смолкли, выжидательно глядя на него. По лицу Валерки было видно, что случилось что-то значительное.

— Следователь Троекуров, доложите обстановку в Останкине! — скомандовал полковник Еременко.

— Коллеги! У нас есть еще один свидетель. И трое его друзей, пропавших без вести у него на глазах, — произнес Валерка, запнувшись от волнения и шумно сглотнув. В кабинете стало так тихо, что Троекуров отчетливо слышал биение своего сердца. — Так… Дело обстояло следующим образом, — начал он, нервно теребя редко надеваемый, а потому непривычный галстук. — Около двадцати минут назад в отделение прибежал перепуганный парень восемнадцати с половиной лет. Он рассказал, что шел по улице Королева с тремя друзьями. У Телецентра они решили перейти дорогу. Так вот… Трое спустились в подземный переход, а он пошел поверху. Дорогу пересек и понял, что там перехода нет. Бросился обратно. И на противоположной стороне его тоже не было. Исчез вместе с тремя его попутчиками. Парень клянется, что лично видел, как они спускались вниз по лестнице. Ему уже сделали экспресс-анализ на наркотики. Чисто. Впереди психиатрическая экспертиза. Три патруля прибыли на место происшествия. Всё оцепили, ждут криминалистов и людей из Академии наук.

Валерка замолчал. По кабинету пошел приглушенный гул, как круги на воде, бегущие прочь от нырнувшего камня. Солидный федерал, похожийна молодого Брежнева, размеренным басом обратился к главному врачу из «Медицины катастроф»:

— Аркадий Григорьевич, как только психиатры с ним закончат — сразу к нам, даже если он окажется вруном и психом.

Врач сдержанно кивнул и взялся за телефон, чтобы отдать поручение. Еременко равнодушно уставился в стол, пытаясь скрыть справедливое негодование.

«Сижу тут с ними, жопу протираю, словно от меня что-то зависит! А там таких свидетелей из-под носа уводят! Ну что за дерьмо!» — подумал расстроенный Троекуров.

— Эта штука мимикрирует, без сомнений, — голос Феди Малаева отчетливо прозвучал в беспорядочном гуле. Белов так проворно дал слово консультанту ФСБ по паранормальным явлениям, словно давно уже мечтал об этом.

— Мы слушаем вашу экспертную оценку, — важно сказал начальник Штаба, уже успевший забыть о Федином существовании.

— Не надо быть экспертом, чтобы понимать, что это Нечто изменило тактику. После предупреждений оставшиеся в районе могли зайти в неизвестное загадочное здание только специально. Но те, кто хочет попасть в фантом намеренно, ему не нужны. Это очевидно, ведь еще никому из тех, кто ищет встречи, не удалось даже увидеть фантом. А желающих немало. И Нечто стало действовать по-другому. Я уверен, что оно теперь использует как ловушку объекты, которые хорошо знакомы людям. Просто копирует этот объект, возникая перед ним. — Федя внимательно посмотрел на присутствующих. И сразу же пояснил: — Человек подходит к двери прачечной, берется за ручку, открывает, заходит. А реальная прачечная всего-то на метр дальше. Фантом как бы образовывает фальшивый фасад. Кроме того, Нечто экспериментирует с новыми формами. Подземный переход ему удался, он обязательно использует его еще раз. Но это не так опасно, как мимикрия под реальные объекты. Я думаю, что если мы срочно не запрем всех жителей района в их домах до начала эвакуации, то потери будут огромными. Мне кажется, что следующим его шагом станет мимикрия под жилые дома. Люди пойдут домой, в родные подъезды. О такой опасности их никто не предупреждал. Вы представляете, какой у него может быть урожай? — закончил Малаев в мертвенной тиши кабинета.

— Так, паниковать нельзя. Паника нам сейчас совсем ни к чему, — неуверенно произнес начальник Штаба Белов, обращаясь не то к жителям Останкина, не то к Штабу, а может, и к самому себе.

— А если это Нечто такое коварное, что ж оно сразу под дома не замаскировалось? — сердито спросил у консультанта федерал, сдвинув брежневские брови.

— Откуда ж я знаю? Объяснений может быть много, да только все они — сплошные догадки, — мирно ответил Федя, пожав плечами. — Может, ему для копирования реальных предметов нужно больше энергии? Или он специально обстановку нагнетает. Или просто играет с нами. Вдруг наш враг — обычный ребенок, которому нравится такая игра?

— Какой еще ребенок? — обескураженно пробормотал Белов.

— Потусторонний, инопланетный, из другого измерения. Или проказник из той цивилизации, которая живет на Земле вместе с нами, только старше нашей на много тысяч лет. Выбирайте вариант, который вам больше нравится. Ни один из них нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть, — ответил Малаев, грустно улыбнувшись.

Глава Штаба недовольно насупился.

— И давно у вас такие догадки по поводу этой микри…

— Мимикрии, — подсказал Федя. — Со вчерашней ночи. Но это только предположение.

— Ладно, оставим гадания для другого раза, — раздраженно хмыкнул генерал-лейтенант. — По поводу повторного предупреждения, чтоб из дома не выходили, — я согласен. Сегодня сделаем.

— Сейчас бы надо, — уверенно глядя в глаза Белову, сказал Федя.

Пропустив эту поправку мимо ушей, начальник Штаба продолжил:

— Будем обсуждать детали операции. Сперва — взаимодействие. Всё должно быть четко и понятно, без самодеятельности и дурацких инициатив. Начнем с внутренних войск.

Только генерал ВВ Масленников открыл было рот, как Белов прервал его:

— Но… сначала прошу пару минут времени. Надо позвонить полпреду президента.

Взяв со стола солидный мобильник, Белов тяжело поднялся и вышел из кабинета.

Федя точно знал, о чем будет говорить начальник Штаба с полпредом. «Только бы слово „мимикрия“ не забыл. Хотя не страшно… Полпред мужик умный и образованный, подскажет», — подумал Малаев, глядя в спину уходящему Белову.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ПЯТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТОЕ

В гараже, который стал временным домом для Васютина и Берроуза, было немало вещей: нужных и не очень, дешевых и по-своему ценных. Но по-настоящему бесценной была лишь одна. Со стороны она выглядела более чем заурядно. Большая синяя спортивная сумка, в которой лежали какие-то угловатые предметы разного размера. Ничего важнее этих странных вещиц в жизни Кирилла Васютина не было. Он не задумываясь убил бы любого, кто вздумал бы покуситься на невзрачную сумку. В ней лежала единственная надежда на спасение жены и ребенка.

Вернувшись со встречи с Малаевым, Кирилл достал ее и подержал в руках, словно примериваясь к решающему шагу всей его жизни.

«А если чего-то не хватает? Или какой-нибудь значок неправильно выпилен… Или, например, Вигалин просто ошибся. Повлияет это на результат? А вообще вся эта затея может на что-нибудь повлиять?» — холодея от страха, думал он.

Достав из внутреннего кармана куртки свернутый пополам лист, он развернул его и долго глядел, будто разгадывая шараду. Бережно сложив, убрал его обратно.

— Даже если я сошел с ума… Это лучше, чем просто бессмысленно ждать. Лучше! — прошептал он.

«Вигалин не ошибся. И сделаны они все правильно, четко по рисункам. — Он замер, прислушиваясь к себе, но так и не смог понять, верит ли в свою догадку или нет. — Скоро я все узнаю».

Поведав последние новости о мимикрии Берроузу, он вдруг заметил, что на канадца это произвело немалое впечатление. «Надо ему обязательно рассказать. Риск немалый, он должен быть предупрежден».

Кирилл вдруг вспомнил свой первый разговор с Александром Степановичем Вигалиным. Это было на следующий день после того, как Берроуз рассказал ему об останкинской ведьме. Тогда Кирилл всю ночь просидел в Сети, собирая и анализируя любую информацию, прямо или косвенно относящуюся к истории Останкина. «Какой-то канадский стрингер меня обставил. Позор!!! Он про ведьму узнал, все проанализировал, а я — нет», — клял он себя, вгрызаясь в гигабайты информации.

Кирилл мог объяснить себе это только шоком, накрывшим его, когда пропала семья. Через семнадцать часов напряженной работы он очень многое узнал и кое-что понял. Цель была видна, хоть и казалась безумной. Но других не было, и он решительно двинулся к ней.

Перерыв все возможные справочные ресурсы и переговорив с десятком экспертов, Васютин убедился, что Александр Степанович — лучший из доступных специалистов по средневековому оккультизму. Позвонив Вигалину, он сказал буквально следующее:

— Мне необходимо восстановить одну из частей сатанинского ритуала пятнадцатого-шестнадцатого веков. Речь идет о жизни моей семьи.

Почтенный пожилой культуролог поначалу испугался, но Васютину все же удалось убедить его в своей вменяемости. Они встречались трижды, прежде чем все было готово.

— Коля, сегодня объявляю день английского языка, — безапелляционно заявил Васютин Берроузу. Тот лишь вздохнул. — Но у меня есть для тебя и хорошая новость, — успокоил его Кирилл.

— В Останкине хорошая новость теперь большая редкость, — ответил канадец.

— Сегодня будем пытаться познакомится с останкинским привидением, — значительно сказал Васютин после недолгой паузы. Коля резко вскочил. — Но сначала я должен тебе кое-что рассказать, а потом ты примешь решение о своем участии.

— Я его уже принял, — уверенно заявил Берроуз. — Но с большим интересом послушаю тебя.

Васютин ухмыльнулся и взял в руки сумку — бережно, словно величайшее сокровище. Он устало опустился на стул.

— Коля, я тебя очень прошу слушать внимательно и думать головой над тем, что ты услышишь, — сказал он, стараясь придать своим словам значимости.

— Я обещаю, — ответил канадец.

Кирилл в двух словах описал свои поиски материалов по истории района.

— Так вот, история гласит, что опричник и чернокнижник Орн действительно был владельцем этой земли. Все, что касается ведьмы, — предание. И оно утверждает, что она была зверски убита тем самым Орном.

— Наверное, бабушка защищала православную веру, — предположил Берроуз.

— Есть предположение, что она прокляла сатаниста, а за это он посадил ее на кол. А сам потом сгинул в болотах при загадочных обстоятельствах. Разумно предположить, что отношения у них явно не дружественные. Если мы допускаем существование ведьмы… значит, допускаем и все предание. А из него следует, что останкинская ведьма и Орн — лютые враги. При этом ведьма совсем недавно появлялась в районе. Наша задача — сделать так, чтобы она появилась еще раз. И не просто появилась, а прямо перед нами.

Сделав паузу, Васютин внимательно посмотрел на канадца и спросил:

— Есть какие-нибудь идеи, как нам этого добиться?

Сосредоточенно наморщив лицо, Берроуз задумчиво уставился невидящими глазами в пол. Через несколько секунд он вскинул удивленный взгляд на Кирилла и с некоторым сомнением спросил:

— Приманка?

— Умница! Именно она! — радостно и облегченно ответил Васютин. Догадка стрингера подтверждала, что его план верный. Во всяком случае — единственно возможный. — Нам с тобой надо обмануть бабку Пелагею. Мы сделаем точно такую же пентаграмму, которую использовал этот Орн.

— У тебя есть ее образец? — отрывисто спросил Коля, с нескрываемым любопытством поглядывая на сумку.

— Детальный образец, Коля. Его дал мне самый именитый спец по оккультизму Средних веков.

— Он мог ошибиться?

— Хороший вопрос. Меня он тоже интересует. Но если наш эксперт и ошибся, то совсем немного. В целом это та самая пентаграмма, которую Орн использовал в своих черных мессах.

— И она у тебя? — ерзая от нетерпения, спросил Коля.

— Ее главные части — символы.

Васютин расстегнул сумку и стал вытаскивать фигурные куски фанеры. Схватив несколько деревяшек, Коля восхищенно осмотрел их, будто перед ним были диковинные произведения искусства.

— Мы выложим окружность пентаграммы из светлого гравия, которым засыпана земля у гаражей. — Кирилл вынул из внутреннего кармана куртки сложенный листок и, осторожно раскрыв его, будто древний манускрипт, протянул Берроузу. — Внутри него разместим символы точно так, как указано на рисунке.

— И что? — спросил канадец, шумно сглотнув от волнения.

— Ну… и будем надеяться, что наша ведьма учует сатанинскую выходку и появится, чтобы остановить нас. Как я понимаю, это наш единственный шанс. А ты как думаешь, Коля?

— Да, похоже, что ты прав. Других возможностей я не вижу.

— Вот и я тоже. Остается только молиться, чтобы это сработало.

— А когда она появится, то мы… — начал канадец и замолчал, предлагая Кириллу закончить фразу.

— …то мы просто все ей расскажем.

— Что именно? — чуть неуверенно спросил Коля.

— Да я и сам толком не знаю. Скажем все, как есть. Вернее, я скажу. Что семья моя пропала и что мне нужна ее помощь. Наверное, так?

— Кирилл, ты думаешь, она нас поймет?

От предчувствия грядущих фантастических событий Берроуз залился ярким румянцем.

— Мне куда интереснее, появится она или нет. Вот что главное. Ты, Коля, когда-нибудь видел привидение?

— Нет, сам не видел. Но знал нескольких людей, которые видели.

— Может, они просто тебе врали, чтоб стать героями сюжета? — с сомнением предположил Васютин. Канадец почесал макушку.

— Нет, я так не думаю. Я и не собирался их снимать. И говорили они об этом весьма неохотно. Им даже вспоминать об этом было страшно.

— Вот, Коля… Именно об этом я и хочу с тобой поговорить.

— Я не из пугливых. В моей жизни было немало страха. Я уже давно перешел с ним на «ты». Обо мне не беспокойся. — В голосе стрингера засквозила обида.

— Я знаю, что ты храбрый русский парень, — поспешил успокоить его Васютин. — Но я все равно должен тебе сказать. Ты и сам прекрасно понимаешь, чем это может закончиться. Мы не знаем, появится ли ведьма. И кто может появиться, кроме нее. Или вместо нее. Разложить сатанинскую пентаграмму — это опасно даже в обычной ситуации. А в нашей — опасно вдвойне. Для меня это вопрос спасения моей семьи. А ты должен еще раз подумать, стоит ли репортаж такого риска. Даже если это самый важный репортаж в твоей жизни.

— Кирилл, я уже давно все обдумал. Я пойду до конца, чего бы мне это ни стоило. И давай больше не будем говорить об этом. Я принял решение, — вновь обиженно ответил Берроуз.

— Тогда мы сделаем это сегодня после заката. Времени у нас немного. Район эвакуируют со дня на день, — произнес Васютин, задумчиво глядя на сумку.

— И где мы будем создавать эту пентаграмму? — поинтересовался Берроуз, глядя в листок с рисунком.

— Здесь, недалеко. Прямо за гаражами есть полесок. Надо лишь перелезть через забор. Это территория компании, которая занимается посадками цветов и деревьев в городе. Я был там вчера и присмотрел небольшую полянку. Она подойдет.

— Кирилл, а ты боишься? — вдруг прямо спросил Коля.

— Да, боюсь. Боюсь, что не сработает.

— Надо верить, Кирилл. Тогда сработает. Я точно знаю.

— Хорошо, будем верить, — согласился сыщик.

Они принялись обсуждать детали. В те минуты Васютин почувствовал нечто такое, что было неведомо ему ранее. Странное, ни с чем не сравнимое ощущение единения с человеком, которого он почти не знал. Неожиданно для себя он вдруг заметил, что ощущает канадца каждой клеткой своего тела, будто родного человека. Чувствует его восторг, страх и отчаянную решимость. Они жили сейчас единой целью. И это рождало в них схожие вибрации, заставляя их души звучать в унисон. Тогда, в тесноте гаража, между ними происходило великое таинство единения чужих людей, которое переплетало их надежнее, чем долгие годы дружбы. Так стремительно роднятся солдаты, оказавшись в окопах под огнем, защищая родину и всех тех, кто остался за линией фронта. Это восхитительное, небывалое чувство дарило Васютину силу и уверенность в том, что он сможет спасти Олю и Женьку.

На закате телефон Кирилла натужно завибрировал, приняв звонок с незнакомого номера. Сыщик решил, что звонит Федя. И не ошибся.

— Привет, это я, — отрывисто сказал Малаев. — На майские праздники у меня все уедут из города на дачу. Так что готовься. Надо будет оторваться по полной.

— Понял, буду готовиться. Ты звони ближе к делу, — ответил Васютин.

— Ладно, до встречи, — сказал Федя и отключился, растворившись в тишине замершего аппарата.

— Район эвакуируют, Коля, — сообщил он Берроузу смысл зашифрованного Фединого послания.

— Звонил тот самый важный человек? — догадался он.

— Ага, — кивнул Кирилл. — Я думаю, что начнут уже завтра. Держи телик включенным, скоро будут важные новости.

Через час с небольшим ночь опустилась на Останкино, словно мешковатый маскхалат. Где-то вдалеке истерично взвыла сирена, заставив обитателей гаража замереть, тревожно прислушиваясь. Когда звук стих, удаляясь, они переглянулись. Оба были одеты в камуфляж. Берроузу он был заметно великоват, отчего тот походил на сына полка. В руках стрингер держал компактную профессиональную камеру. В его разгрузочном жилете лежали сменные аккумуляторы, выключенный телефон, фонарик и самое необходимое — деньги и документы.

Снаряжение Кирилла было куда более массивным, ведь в случае удачи он был готов покинуть это измерение, шагнув в неизвестное вслед за женой и сынишкой. За плечами у Васютина примостился рюкзак, туго набитый самым необходимым. Совершенно не представляя, что он увидит по ту сторону фантома, сыщик постарался взять все, что могло ему пригодиться. С одной стороны, собираясь попасть в другое измерение, Кирилл чувствовал себя глупо, собирая всевозможные инструменты, маленькие и побольше.

«И на кой черт мне там отвертки? Неужели там будет что-нибудь такое, что можно открутить? — думал он, укладывая сумки. — Что я увижу за порогом этого магазина? Может, там просто сизый туман или непроглядная темнота. Или сизая темнота вперемежку с непроглядным туманом. И в центр этого всего, предположим, вкручен маленький винтик. Этакий ключ к иному измерению. А я без отвертки. Что тогда? А если не винтик? Если гайка? Гаечные ключи, получается, тоже надо взять. Господи, бред какой… Что я делаю? — Растерянно постояв перед ящиком с инструментами, он все же продолжил сборы. — Ладно, бери все подряд, раз тебе так спокойнее».

В итоге в его распоряжении оказались ножницы по металлу, портативная циркулярка, кусачки, отвертки, топорик, шило, микродрель, индивидуальная аптечка бойца спецназа и много еще чего такого, что должно было помочь ему совладать со зловещей потусторонней неизвестностью. В сумках нашлось место даже для двух мотков троса, карабинов и подвесной системы — остатки юношеского увлечения альпинизмом. Под камуфляжным комбинезоном надежно скрывались ПМ и ТТ в двойной наплечной кобуре.

Берроуз и Васютин молча смотрели друг на друга, скованные важностью момента. До этой минуты они только обсуждали возможность попытки проникнуть за границу этого мира. И вот наконец-то, после стольких слов, пришло время сделать первый шаг.

— Так, Коля, ты все запомнил по поводу твоего выхода? Понял оба варианта? Все просто. Главное — никакой самодеятельности. Идет? — строго наставлял Кирилл канадца.

— Да, буду действовать строго по инструкции, — заверил его Берроуз.

— Все остальные сработают безупречно, я уверен. Если будешь выходить из закрытого района, что самое важное?

— Я понимаю, дружище, не беспокойся так за меня. Буду истерично требовать посла. А люди из фонда сразу подключатся?

— Да, как только тебя арестуют — тут же начнут обращаться в МИД, МВД и ФСБ. И разошлют информацию в СМИ. А уж коллеги твои из западных изданий ждать себя не заставят. Все будет путем.

— А вот тебе, господин сыщик, если ты до цели дойдешь, будет не к кому обратиться с петицией, — грустно сказал Коля. — Честно… Когда все это только началось, я не беспокоился о том, что будет с тобой, если ты туда попадешь, — опустив глаза, сказал Коля приглушенным голосом. — А вот теперь очень беспокоюсь, — признался он после неловкой паузы.

— Это потому что ты русский, — успокоил его Кирилл.

— Да, — встрепенулся канадский гражданин. Он воспринял слова сыщика как комплимент.

— Я буду ждать твоего возвращения, Кирилл. Очень.

— Спасибо, Коля. Дал бы Бог туда попасть. А там… там повоюем.

Они вышли из своего убежища. Стараясь не шуметь, заперли его на массивный навесной замок. Их бокс находился в самом дальнем конце территории гаражного кооператива, но все же они вели себя как можно тише. Сторож дед Игнат, которому Кирилл сказал, что днями напролет будет чинить машину, был щедро одарен водкой и закуской, а потому уже третий день вел тесный диалог с Бахусом. Большинство владельцев гаражей уехали из района. Да и милиции в Останкине было столько, что Игнат окончательно расслабился, наплевав на свои обязанности. А вот его немецкая овчарка Герта была не в курсе событий и сипловато-раскатисто забрехала, учуяв движение на вверенном ей участке. Но хозяин спал, будучи мертвецки пьян, и не отреагировал на предостережение.

Набрав гравия в два прочных мешка, Васютин и Берроуз двинулись к соседнему гаражу, который примыкал к забору кооператива. Забравшись на его крышу, они ловко перемахнули забор гаражного товарищества рискованным прыжком и оказались в нескольких метрах от сетки рабицы, натянутой на невысокие металлические рамки и служившей оградой комбината по озеленению города Москвы.

Преодолев и это препятствие, они углубились в густой полесок с березами и редкими елями, заросший кустами, крапивой и пастушьей сумкой. Если бы не монотонный шум города и силуэт телебашни, маячивший сквозь молодую обильную листву, было бы трудно даже представить, что они находятся всего в паре сотен метров от улицы Королева. Лес заговорщически укрыл их, растворив в себе пятнистые камуфлированные фигуры. И даже полная яркая луна, льющая стальной свет на район, понимающе укрылась за тугим кучевым облаком, непонятно откуда взявшимся на чистом ночном небе.

Осторожно ступая меж раскидистых кустов, они вскоре вышли на небольшую полянку, опоясанную зарослями сорняков. Раньше она служила местом пикников для останкинской молодежи, тянувшейся к возлияниям на лоне природы. Но судя по всему, сюда никто не захаживал с прошлого года.

— Вот здесь и остановимся, — прошептал Кирилл, вглядываясь в ночную темень. Быстро убрав следы прошлых гулянок, вроде грязных полиэтиленовых пакетов и смятых пластиковых стаканчиков, напарники ухватились за толстое бревно, служившее диваном для тусовщиков. Оттащив его к кустам, они пристально осмотрели поляну, рыща по ней лучами карманных фонариков. Не увидев никаких посторонних предметов, которые странно смотрелись бы по соседству со средневековой пентаграммой, они принялись за дело.

Васютин начал мерить поляну одинаковыми широкими шагами, зажимая пальцы и что-то прикидывая в уме. Затем он воткнул в землю куски сломанной ветки — метки. Зажав фонарик в зубах, Кирилл взял мешок с гравием и стал насыпать полосу толщиной в руку, стараясь изобразить ровный круг. Часто останавливаясь, он присматривался к тому, как ложится гравий, вновь широко шагая от одного края будущей пентаграммы к другому. Тем временем Берроуз, с большим интересом поглядывая на Васютина, включил и стал настраивать свою камеру, снимая его и попутно приноравливаясь к освещению. Через несколько минут круг был готов. Пройдясь по периметру и убедившись, что фигура получилась довольно ровная, Кирилл взял второй мешок и продолжил работу. Теперь он, под прицелом объектива стрингера, чертил линии внутри круга, которые в итоге образовали пятиконечную перевернутую звезду.

— Коля, посмотри внимательно, ровно получилось? Я думаю, это важно, — шепотом попросил он канадца.

— А мне кажется, что наша ведьма не такая привередливая и простит нам небольшие неточности, — также шепотом ответил тот, но все же направился к пентаграмме, не переставая снимать ее. — Отличная работа, — постановил он, подойдя к стоящему в стороне Васютину и взяв его крупным планом.

— Ну, давай ставить знаки, — тихонько произнес Кирилл, немного неприязненно глянув в глазок Колиного «Панасоника». За годы работы в качестве частного сыщика Васютин не раз сталкивался с назойливыми журналистами, сильно мешавшими ему вести расследование. А потому он подсознательно ненавидел камеры и диктофоны всех мастей.

Расстегнув пузатую синюю сумку с белой надписью «Адидас» на выпяченном боку, он принялся вытаскивать фигурные куски фанеры, вынимать их из пакетов и раскладывать рядом с собой на траве. Достал листок с образцом пентаграммы и сверился, посветив себе фонарем. Затем выбрал из тринадцати символов три и двинулся в верхнюю часть круга. Еще раз сверившись с рисунком, уверенно положил их на свои места, рядом с лучами пятиконечной звезды. Коля старательно фиксировал все его действия, прильнув к видеоискателю и плавно двигаясь вокруг происходящего.

Не прошло и нескольких минут, как все куски фанеры в форме знаков зодиака, греческих букв и причудливых геометрических фигур и загогулин были на своих местах. Оглядев пентаграмму, он вновь сверился с листком, который Берроуз снимал крупным планом, выглядывая стеклянным глазом «Панасоника» из-за плеча Кирилла.

— Так, теперь огонь, — тихо пробубнил Кирилл себе под нос и полез в сумку. Достав из нее укороченные садовые фонари, он полез в карман комбинезона за зажигалкой, войдя в круг и аккуратно перешагивая гравийные полосы и фанерные символы. Воткнув пять фонарей в углы звезды, шестой он установил в самой верхней части сатанинского символа. Оглянувшись на Колю, который тут же взял его крупным планом, он стер нервный пот со лба и прошептал:

— Когда зажжем, все будет готово.

Постояв в нерешительности, подошел к канадцу. Тот перехватил камеру, развернув ее объективом к себе, и придвинулся вплотную к Васютину так, чтобы они оба попадали в кадр.

— Итак, я, Николай Берроуз, записываю этот репортаж в Останкине. Сегодня 29 апреля. После семидневного перерыва люди начали пропадать еще стремительней. По последним данным, за сутки жертвой паранормального явления стали более двухсот человек. Рядом со мной житель Москвы, чья семья несколько дней назад пропала в районе Останкино. Мы находимся в зеленой зоне, всего в нескольких десятках метров от Останкинской телебашни.

Он быстро перевел камеру, выхватив верхушку тускло освещенной вышки, видневшейся из-за деревьев.

— Он просто пытается спасти свою семью, — продолжал Берроуз вполголоса, чуть отойдя от Васютина и взяв его в кадр целиком. — Традиционная наука не может объяснить исчезновения сотен людей, которые происходят здесь вот уже три недели. И у моего друга нет другого выхода, кроме как искать разгадку в истории и легендах этих мест. А легенды эти гласят, что со Средних веков в Останкине обитает дух провидицы, которая жила здесь в середине шестнадцатого века. Она была убита чернокнижником, владевшим этой землей, после того как прокляла его за черные мессы и человеческие жертвоприношения, которые он практиковал в Останкине.

Берроуз перевел камеру на пентаграмму и двинулся вдоль ее окружности, снимая знак целиком, иногда приближая символы и горелки, воткнутые в землю.

— Сейчас вы видите пентаграмму, которую мы воссоздали по рисунку, полученному от одного из ведущих русских специалистов по средневековому оккультизму. Вероятно, именно такую пентаграмму использовал в своих черных обрядах сатанист.

Он снова перевел камеру на себя.

— Мы сделали это для того, чтобы попытаться выманить ведьму, которая регулярно является жителям Останкино в течение последних четырех веков, предупреждая их о надвигающихся бедах. Есть свидетельство, что она появлялась в районе в день первых исчезновений, пытаясь предупредить постового милиционера о грозящей опасности.

Берроуз отступил к краю поляны и взял ее в кадр общим планом.

— Мы надеемся на то, что она появится здесь, приняв нас за сатанистов. Тогда у нас будет шанс просить ее помочь нам обнаружить фантом, чего ранее сделать никому не удавалось, несмотря на все усилия.

Он скользнул камерой по поляне, плавно переведя ее на Кирилла.

— И если нам удастся вступить с ней в контакт и засечь фантом, мой друг войдет в него, чтобы попытаться разыскать и спасти свою жену и восьмилетнего сына. Со стороны все это может показаться сумасшествием. Но другие методы, как вы знаете, ни к чему не привели. А мы используем тот, который до нас никто не пытался применить. Именно из-за его мистической сути, в реальность которой крайне трудно поверить. Но моему другу, не верящему в способность власти и официальной науки вернуть ему близких, остается только верить.

Берроуз перевел камеру на пентаграмму и, зажужжав зумом, снял крупным планом один из факелов.

— Когда мы подожжем эти садовые светильники, пентаграмма будет окончательно закончена и, по утверждению специалиста по оккультизму, начнет излучать дьявольскую энергетику. После этого нам останется лишь ждать.

Он выдержал короткую напряженную паузу. А потом, медленно, размашисто перекрестившись, добавил по-русски:

— И да поможет нам Господь.

Все то время, пока канадец снимал вступительную часть репортажа, Кирилл почти не слышал его. Лишь отдельные слова стрингера доносились до его сознания, как будто издалека, словно с того света. Васютин молился так, как никогда в жизни. Вспоминая крохотную иконку Богородицы, что стояла у его покойной бабушки в серванте и с детских лет врезалась ему в память, он исступленно умолял Пресвятую Богородицу простить ему грехи, большие и малые, назначив ему любое наказание, кроме потери жены и сына. Умолял дать ему силы найти их и вернуть, где бы они ни находились. Яростно заклинал всех святых направить к нему давно мертвую ведьму, чтобы указала она ему способ добраться до этого проклятого фантома. Прося пощады за то, что сотворил он дьявольские символы, клялся в верности христианской православной вере, путано объясняя, что другого пути к спасению своих родных он не знает, ведь вся его надежда на кликушу.

И только когда услышал слова Берроуза, сказавшего «и да поможет нам Господь», очнулся от своей ослепительной молитвы, в которую Васютин вложил все душевные силы.

Вернувшись в странную и пугающую действительность, которая пару недель назад не приснилась бы ему и в кошмарном сне, он вынул из кармана бензиновую зажигалку, подаренную женой, поцеловал ее, перекрестился и, осторожно переступая через фанерные символы, начал поочередно зажигать садовые факелы. Когда все шесть загорелись, помигивая ярко-желтыми языками пламени, он отошел и встал за пределами. Берроуз, расположившись чуть сбоку и сзади, привычным движением поставил камеру на раскладной штатив, нацелив ее на поляну. После чего быстро подошел к Кириллу, обнял его и сказал:

— Я всегда есть с тобой, братка. Бог твоя помощь! — и вернулся на прежнее место.

Потекли мучительные, бесконечные и безмолвные минуты ожидания. Их наполняли глухие удары сердца, медленно набиравшие обороты и отдававшиеся во всем теле гулким эхом. Перед мысленным взором Кирилла, протягивая к нему руки, стояли Оля с Женькой. И слезы. Редкие слезы, полные мольбы и надежды, тихо набирались в его глазах, изредка срываясь вниз на останкинскую землю. Они словно старались не подпустить к его душе отчаяние, затаившееся где-то за сердцем и терпеливо ждущее своего часа.

Таймер на «Панасонике» канадца равнодушно отсчитывал секунды. Потрескивание деревьев и шорох подсохшей прошлогодней листвы, которой чуть касался ночной весенний ветер, сливались в монотонный тихий гул, баюкающий лес. С каждым мгновением звук этот незаметно подтачивал веру двоих мужчин, что стояли у края поляны вплотную к густой стене кустарника. Он делал это упорно, спокойно и не торопясь, словно знал, что через час-другой своего монотонного шуршания окончательно отберет у них надежду.

Так продолжалось двенадцать минут и двадцать семь секунд — мало это или много для того невыносимого ожидания, которое сдавливало Васютина со всех сторон, грозясь сломать его сознание, как упругую упрямую ветку? Не побывав на его месте, можно лишь пытаться представить. Как можно лишь догадываться о том, что испытал он, когда на двадцать восьмой секунде тринадцатой минуты вздрогнул всем телом, услышав отчетливый приближающийся шорох.

Он приближался из густой тьмы деревьев, неся страх вперемешку с восторгом.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ПЯТЬДЕСЯТ ПЯТОЕ

Телеканал «World News Report». Экстренный выпуск новостей. 29 апреля, 21.00 (СЕТ)

После возобновившихся исчезновений среди жителей района Останкино, в котором за сутки бесследно пропали двести двенадцать человек, российское правительство приняло решение об эвакуации из Останкина всех гражданских лиц и дальнейшей полной изоляции данной территории. Эвакуация будет проводиться силами Министерства по чрезвычайным ситуациям. Она начнется утром, 2 мая, несмотря на официальные праздничные дни. Тогда же подразделения внутренних войск прекратят доступ гражданских лиц в Останкино. Задача МЧС по эвакуации гражданских лиц будет значительно облегчена в связи с тем, что около семидесяти процентов жителей Останкина уже покинули свои дома. При этом перед Министерством стоит масштабная задача по передислокации телевизионного центра. По неофициальным данным, некоторые телекомпании уже начали демонтаж оборудования. Российские эксперты в области телевещания полагают, что в связи с эвакуацией Телецентра многие каналы будут вынуждены на время прекратить трансляции по сугубо техническим причинам, что приведет к значительным убыткам.

В заявлении службы общественных связей МЧС сказано, что эвакуация займет от сорока восьми до пятидесяти пяти часов. По завершению эвакуации блокирование района продолжится. Оно будет осуществляться в два этапа. В рамках первого внутренние войска и Министерство внутренних дел выставят оцепление и стационарные посты. Второй этап будет заключаться в возведении ограничительно-защитных сооружений, постов охраны и размещении спецсредств на границе района, которые позволят вести наблюдение за территорией и контролировать доступ сотрудников силовых министерств, представителей власти, а также ученых и аккредитованных журналистов. По оценкам экспертов, окончательное изолирование района от остального мира потребует около двенадцати дней с момента начала эвакуации.

30 апреля президент Российской Федерации выступит с обращением к гражданам страны и лидерам мирового сообщества.

По официальной информации, сегодня во второй половине дня не зафиксировано ни одного исчезновения.

Центр изучения общественного мнения «Социальный мониторинг» провел исследование, согласно результатам которого 98 процентов граждан поддерживают решение об изолировании Останкина.

На данный момент ни российские спецслужбы, ни мировое ученое сообщество не имеют в своем распоряжении аргументированных предположений о происхождении паранормального явления и о принципе его действия. По непроверенным данным, в ближайшее время в России появится «Международный центр по изучению параномального феномена Останкина». Его главной функцией станет аккумуляция усилий мирового сообщества, направленных на определение сущности феномена и создание действенных средств по борьбе с ним.

Газета «Московское слово». 30 апреля. Рубрика «Главная тема»

Домой дороги нет

Все этого ждали, но никто в это не верил. И до сих пор, даже после официального заявления правительства Российской Федерации, трудно поверить в то, что в мирное время будет эвакуирован целый городской район. Хотя последние три недели можно назвать мирным временем лишь чисто формально. Двести двенадцать человек за сутки. Напоминает необъявленную войну. И в этом случае эвакуация — закономерный ход событий. Но стоит лишь задуматься о том, что полномасштабная эвакуация тридцати пяти тысяч человек произойдет в мирное время, а не в условиях военного положения, как тут же возникает бесчисленное количество самых разных вопросов. И все они объединены одним емким понятием — «права человека».

Просто представьте себя на месте тех, кого 2 мая вывезут из родного дома под охраной, которая больше похожа на конвой. Я представил. И вот что мне захотелось спросить у государства, которое обязано меня защищать, как и любого своего гражданина: как долго я не смогу вернуться домой? Ответа нет. Фактически я потерял крышу над головой. Как мне компенсируют эту потерю? Предоставят аналогичное жилье в районе новостроек на окраине города? Но оно же значительно дешевле, чем моя квартира у метро «ВДНХ». Кто вернет мне разницу? Ответа нет. Кто гарантирует мне своевременное предоставление жилья? Ответа нет. Что мне делать, если моя квартира в Останкине взята в ипотеку? Продолжать платить? А если я никогда туда больше не вернусь?

И это только фундаментальные вопросы, оставшиеся без ответа. А ведь частные вопросы для конкретного человека нередко становятся куда более важными, чем фундаментальные. Вот пример. Я жил в Останкине. Предположим, что мой ребенок учится в школе неподалеку. Например, на Рижской. После эвакуации живу в Жулебине. Бабушек и дедушек под боком нет. Кто станет возить моего ребенка в школу? Вы предлагаете перевести его в учебное заведение рядом с моим новым домом. Но школа на Рижской — с углубленным изучением микробиологии. Или китайского языка. Она уникальна, другой такой в Москве нет. Не говоря уже о том, что такое событие, как смена места учебы, является для ребенка сильнейшим стрессом. Как мне быть в этой ситуации? Ответа нет.

Итак, фундаментальные и частные вопросы остались позади, хотя и без ответа. Впереди вопросы страшные. Рядом с ними вопросы о компенсациях и об ипотечных кредитах просто не имеют право на существование. Я не буду призывать вас представить себя на месте того, кто потерял в Останкине родного человека. Это даже представлять больно. Но я все-таки набрался мужества. И вот что получилось.

Общепризнано, что никто на планете не представляет природу и механизм действия этого паранормального явления. Последний раз я видел своего родственника в Останкине. Он позвонил мне, находясь на одной из останкинских улиц, и сказал, что скоро будет дома. После чего бесследно исчез. Его исчезновение не объяснимо наукой. И никто не знает, где он, в каком состоянии и что с ним происходит. Кто даст мне гарантии, что если я уеду из района, если перестану быть рядом с местом, где с ним произошло «это», ему не станет хуже? Ведь если нет никаких предположений, значит предполагать можно все что угодно. А вдруг мое присутствие там, где он открыл дверь в непознанное и необъяснимое, жизненно ему необходимо? А вдруг моя эвакуация убьет его? «Мистика и эзотерическая болтовня» — скажут многие. Рискните сказать это родственникам пропавших. Это мистика и эзотерика только до того момента, пока в списках жертв нет вашего ребенка, матери или отца. Кто сказал, что они погибли? Где доказательства этого? Какие санкции применят ко мне, если я откажусь покидать то место, где в последний раз видели самого дорогого мне человека? И как я могу защитить свое право сохранить призрачную надежду на его спасение? Ответа нет.

Страшные вопросы также остались позади. И также без ответа. Настало время вопроса главенствующего. Однозначно ответив на него, можно будет хотя бы пытаться искать ответы на все остальные. Кто обязан дать нам ответы на все эти вопросы? И когда это произойдет? И произойдет ли вообще? Ответа нет.

Так что же начнется 2 мая? Эвакуация или капитуляция?

Антон Колдин, ведущий обозреватель «Московского Слова»

ПОВЕСТВОВАНИЕ ПЯТЬДЕСЯТ ШЕСТОЕ

Шорох легких шагов быстро приближался к двум мужчинам, стоявшим рядом с пентаграммой. Они напряженно замерли, враз покрывшись холодной испариной. Казалось, что и вся поляна, окруженная густым полеском, окаменела. И лишь нервный неуверенный свет пламени садовых фонарей колыхал их блеклые тени да тихонько жужжала бывалая камера канадца. До столкновения с потусторонним, в которое так трудно было поверить еще несколько секунд назад, оставались какие-то мгновения.

Когда шаги неизвестного гостя зазвучали у самой кромки поляны, Васютин и Берроуз инстинктивно попятились, отступив на полшага назад. Но уже секунду спустя Кирилл шумно выдохнул, сдавленно выругавшись. Из-за куста показалась любопытная морда большой черной дворняги. Чуть слышно потянув воздух проницательным собачьим носом, псина скрылась за раскидистыми ветками.

— Fuck me, — прошептал Коля. Ухмыльнувшись, он вытер пот со лба и глянул на сыщика.

— Собака, — будто извиняясь за животное, произнес тот вполголоса.

Дворняга показалась вновь, но уже с другой стороны куста. Прижав большие стоячие уши, доставшиеся ей от немецкой овчарки, она несмело сделала шаг вперед.

— Думает, что мы тут пикник затеяли, — вслух догадался Васютин. — Место-то шашлычное, да и огонь горит… Вот она за угощением и пожаловала.

— А вдруг это ведьма? В теле собаки, — прошептал по-английски Берроуз.

— Вряд ли, — отозвался Кирилл. — Старуха бы этого так не оставила. А барбос сейчас уйдет.

Поняв, что съестным на поляне не пахнет, дворняга напоследок посмотрела на Кирилла кротким взглядом, в котором таилась упрямая надежда на лакомый кусок, и, разочаровавшись, действительно растаяла в темноте. Парни переглянулись.

— Ждем, — ответил Васютин на немой вопрос канадца.

И снова садистски-медленно потекли бесконечные секунды. Под аккомпанемент гулкого сердцебиения, заполнявшего собой поляну, они нехотя складывались в минуты. Но минуты эти были совершенно пустыми. Ни звуков, ни теней… Ничего. Спустя почти час тяжелого тревожного ожидания Кирилл устало опустился на землю, закрыв лицо руками. Легко подхватив камеру на руки, Ник взял пентаграмму крупным планом. После развернул ее на себя.

— Час ожидания. Результатов нет, — отрывисто сказал он, глядя в равнодушный глаз объектива. Выключив свою верную спутницу, Берроуз присел рядом с Кириллом. Деликатно помолчав, сказал: — То ни есть конец, братишка. Начало, как я могу понимать.

— Дай Бог, — одними губами ответил Васютин. — Я еще буду ждать.

— Я так же, что и ты, — с готовностью отозвался Берроуз, откидываясь на ствол молодой березки и устраиваясь поудобнее.

Только спустя несколько часов, глубокой ночью, они аккуратно прокрались в гараж. С ними была спортивная сумка с магическим инвентарем, потушенные садовые факела и мешок с гравием, который они старательно собирали с земли, чтобы не оставить следов. Спрятав все это в дальний угол своего жилища, заваленный старыми покрышками, они спустились в свое убежище. Васютин выглядел предельно собранным и спокойным. За этой маской он прятал следы ускользающей надежды. Кирилл знал, что отпускать ее нельзя, потому что на ее место немедленно придут отчаяние и горе. Поддакивая друг другу, они скажут ему, что все кончено и пора лезть в петлю. Но пока надежда с ним, они не сунутся.

— Бабулика будет с нами. Знаю, как что я — Коля, — уверенно сказал Берроуз, беспокойно глядя на своего русского друга.

— И когда? — резко произнес тот срывающимся голосом.

— Должна была появиться сегодня, — сам перешел на английский канадец. И добавил: — Мы где-то ошиблись, что-то не так сделали.

— Если ошибка в пентаграмме… То что тогда? — вслух подумал Васютин.

— Ты думаешь, Кирилл, что эксперт ошибся?

— Теоретически — возможно. Но я знаю, что он сделал все, что мог. Эта пентаграмма — та самая. Он был убежден в этом.

— Значит, я прав. Причина в нашей ошибке. Надо ее найти и исправить.

— Да, Коля… Просто найти и исправить, — задумчиво повторил Васютин, тяжело вздохнув. — Просто найти.

Настойчивую мысль, что ошибкой было то, что он поверил во всю эту мистическую затею с ведьмой, он неимоверным усилием воли вышвырнул из сознания. И крепко зажмурился, будто опасаясь, что она может пробратьсяобратно сквозь глаза.

Берроуз включил телевизор. Потасовав каналы, он выбрал круглосуточный новостной. Пропустив мимо себя сюжет о крушении нефтяного танкера в Персидском заливе, он ждал дайджеста новостей, который повторялся каждый час.

— Коротко о главных событиях, — наконец-то сказал закадровый голос.

Берроуз тронул за плечо Васютина, погруженного в свои мысли, и кивнул на экран. Вереница коротких сюжетов дайджеста началась с сообщения о том, что правительство и президент Российской Федерации приняли решение об эвакуации района. И хотя это и не было новостью для двоих в гараже, оба разом придвинулись к телевизору. Узнав о том, что эвакуация начнется второго мая и продлится чуть более двух суток, Кирилл тихонько пробормотал:

— Времени в обрез. Гражданских вывезут быстро, их и так немного осталось. Вдруг прочесывать район начнут уже второго вечером? Вполне может быть. Может, и гаражи станут открывать. Хоть бы кинологи тут не появились, — продолжил он, не глядя на канадца, словно разговаривал сам с собой.

Вдруг, повернувшись к нему, сказал:

— У нас пара дней. Потом все сильно осложнится. Надо срочно искать ошибку.

— Если начнем искать прямо сейчас — не найдем, — спокойно ответил Коля. — Кирилл, мы должны закрыть для себя этот вопрос как непонятную книгу. А затем открыть заново, как будто и не видели ее раньше.

— Может быть, ты и прав, — с сомнением сказал Васютин. — Да только я вряд ли смогу о чем-то еще думать.

— Надо пытаться. Это поможет, я точно знаю. Мы справимся.

— Конечно справимся, — подхватил Васютин, пытаясь проникнуться хотя бы частью оптимистической уверенности канадца. — Ты говоришь, отвлечься? Книгу закрыть? — риторически спросил он Берроуза. И полез за бутылкой виски, лежавшей в неприметном ящике от инструментов, которому Коля отвел роль бара.

— Да, друг мой, это надежный способ, — заметил стрингер, наблюдая за тем, как Кирилл откручивает крышку пузатой посудины.

Виски преклонного возраста был прекрасен. В другой ситуации сыщик Васютин долго бы смаковал гармонию его уникального вкуса, сотканного из ярких ароматов торфа, копченого дыма, кожи тончайшей выделки и призрачных полутонов сухофруктов и луговых цветов. Но сейчас он равнодушно пил его большими глотками, словно микстуру, не замечая стараний многих поколений владельцев маленькой шотландской вискокурни. Берроуз же пил темно-золотистое зелье, вдумчиво отдавая дань их трудам, то и дело втягивая носом редкий букет и нежно причмокивая, будто бы целуя каждый глоток.

Напиток был крепче водки, но опьянение все никак не приходило Кириллу на помощь. Тогда он сменил тактику и стал пить маленькими глоточками. Спустя какое-то время долгожданное алкогольное марево постучалось в двери его сознания. Бормотание телевизора стало тонуть в успокаивающем тепле, а мысли перестали быть колючими. И потихоньку потекли, касаясь друг друга, прошлого и будущего.

Заметив в лице Васютина эту перемену, Коля решил завести какой-нибудь отвлеченный пустяшный разговор. Но начав его с обсуждения достоинств и недостатков продукции американского автопрома, они и сами не заметили, как плавно съехали в беседу об Останкине.

— Да, место здесь, конечно, темное. Весь район на непогребенных костях стоит, — задумчиво отхлебнув виски, сказал Васютин.

— Если верить легенде, Орн здесь круто порезвился, — откликнулся канадец.

— Нет, Орн только начал. Больше всего костей здесь граф Шереметьев зарыл, когда дороги и парк с дворцом строил, — возразил Кирилл.

— Странно… — протянул Коля.

— Что странного? — спросил сыщик, вновь прикладываясь к стакану маленьким глоточком.

— Откуда такое варварство? Я читал о нем. Он же был одним из самых просвещенных и образованных людей того времени.

— Ты, Коля, сейчас сам и ответил на свой вопрос.

— Я не понимаю… — вскинув брови, удивился Берроуз.

— Ты сказал «того времени» — вот ответ.

— Кирилл, стоп. Разве тогда к погребению относились как-то иначе?

— Нет, но… Сейчас объясню. — Васютин выдержал паузу, задрав глаза в потолок. — Совсем недавно, буквально пару дней назад, я выкинул старые зимние ботинки, — начал он. Канадец посмотрел на него удивленно. — Даже не рваные, просто истрепанные. Одним словом, живые. Я их не отнес в мастерскую, пытаясь спасти. Не поставил их в укромное место в шкафу, чтоб изредка надевать их на прогулку. И не молил Бога о том, чтобы он принял их в лучший из миров. Не помянул их рюмкой и добрым словом, как заведено у русских. Не искал у родных и друзей поддержки и сострадания.

Сообразив, куда клонит Васютин, Коля понимающе кивнул.

— Я даже не вспоминал грустные и смешные моменты жизни, которые я прожил, обутый в них. И конечно же не стал хоронить их, зарывая в землю. Просто взял и выкинул в вонючий, помойный бак у дома. И тут же забыл.

Канадец печально улыбнулся, представив пышные похороны старых ботинок.

— И кто ж я после этого такой? Монстр? Или безжалостное чудовище? А если кто-нибудь назовет меня убийцей и станет требовать для меня лет двадцать тюрьмы? Это же дикость.

— Получается, что он просто не видел в них полноценных людей?

— Конечно! Граф был рабовладельцем. Крепостные принадлежали ему, словно неодушевленные предметы. Они жили как вещи и так же умирали. И это было нормально. Объективная реальность того времени. Шереметьев не мог себе представить другого мироустройства. Как я не могу себе представить убийство ботинок.

Васютин сделал еще глоточек из пустеющего пластикового стакана.

— Исключением была лишь его жена Прасковья, которая совсем не походила на крепостную. Красивая, образованная, талантливая. Кстати, он дал ей свободу, чтоб она не была его рабыней. К свободным людям он относился по-другому, тем более к людям своего круга. Для них он был милым, отзывчивым и добрым человеком. Это первая и главная причина.

— Есть еще вторая? — спросил Коля, с любопытством глядя на слегка захмелевшего подполковника.

— Да, есть. Но она… скорее технического характера.

— Я понял, на похороны нужны были деньги, — догадался Берроуз.

— Нет, он мог бы хоронить их за сущие гроши. Не в этом дело. А в земле.

— Не хватало места, да?

— Именно так. Останкино окружали леса и болота, земля была в дефиците. Если бы граф вдруг вздумал хоронить всех тех, кто помер на строительстве его летней резиденции… Я думаю, что скоро из окон дворца были бы видны только бескрайние ряды могил.

— Ты, Кирилл, пожалуй, прав. Кресты стояли бы до горизонта.

— Но главное — порядки и общественный строй того времени. Система социальных координат, если говорить умно.

— Как ты думаешь, настанет такое время, когда убийство ботинок будет караться по закону? — совершенно серьезно спросил канадец.

— Пока убийства людей далеко не всегда караются. Особенно массовые, — вздохнув, ответил Васютин. И закрыл глаза, пытаясь скрыть слезы.

Перед его взором возникли жена и сынишка, сидящие за кухонным столом их счастливого дома. Чтобы не смущать Кирилла, из-под сомкнутых век которого покатилась первая крупная капля горя, деликатный канадец тут же нашел себе какое-то фальшивое дело в противоположном углу их тесной каморки.

Литровая бутылка шотландского нектара была почти пуста. Разлив остатки, они еще долго говорили о грядущей эвакуации, строя предположения о ее реальных сроках и о том, что будет происходить в районе после его изоляции. Изрядно захмелев, Васютин заметил, что английский его стал настолько хорош, что он совсем не испытывает трудности в выборе слов, хотя и нетрезв. «But the price of this language practice is so high»,^[6] — неожиданно для себя подумал он на английском. А потом дрема, такая желанная и необходимая ему, стала не спеша укрывать его своим блаженным туманом. Пару раз ответив Берроузу невпопад, он тихо уснул.

Но Морфей был жесток с ним. Вместо того чтобы подарить Васютину крепкий здоровый сон, он столкнул его лицом к лицу с Олей и Женькой. Они встретились внезапно, когда он пробирался вперед в кромешной тьме, беспомощно выставив перед собой руки. Жена и сын рывком вынырнули из темноты, оказавшись вплотную к нему. Он бросился к ним в объятия, но не смог даже дотронуться. Их словно разделяла какая-то невидимая упругая прослойка.

— Оля, сыночек, я вас нашел! Пойдемте со мной домой! Скорее, побежали, — постоянно повторял он, тщетно пытаясь взять их за руки. А они почему-то молчали и только улыбались. И в улыбке этой Кирилл почувствовал такую глубокую боль и невыносимые страдания, что ему стало страшно.

— Бежим!!! — истошно заорал он. — Бегите со мной, я вас выведу отсюда!

Но Оля, не переставая улыбаться, лишь отрицательно помотала головой, а Женька потер кулаком глаза. Жуткая догадка пронзила Васютина, словно зазубренное раскаленное жало. Собравшись с духом, он задал главный вопрос, возможный ответ на который его страшил.

— Олечка… — начал он сдавленным шепотом. — Олечка… вы живы?

Все так же улыбаясь, она утвердительно кивнула. А потом, медленно поднеся указательный палец правой руки к кисти левой, она тихонько постучала им по тому месту, где обычно носят часы. Это был его жест. Он делал так, когда хотел поторопить ее. Облегчение Кирилла, понявшего, что они живы, сменилось яростным приступом страха, который ласковым иезуитским тоном твердил ему, что он не успеет. Взревев, словно обезумевший берсерк за секунду до схватки, Васютин что было сил бросился вперед, пытаясь прорвать невидимую пружинистую преграду. Оля вдруг перестала улыбаться. И прежде чем разом пропасть в темноте вместе с Женькой, приложила палец к сомкнутым губам, будто говоря «тихо».

Кирилл проснулся, рывком вскочив на ноги и повалив на пол Берроуза, который тряс его за руку, чтобы разбудить. За доли секунды затравленно оглянувшись вокруг, Васютин осознал реальность. И хотя в ней не было жены и сына, теперь он твердо знал, что они живы. Буркнув Берроузу «прости», он упал на топчан, закрыв лицо руками. И тут же услышал торжествующий голос канадца:

— Кирилл, послушай меня внимательно.

Медленно сев, Васютин посмотрел на Колю, который весь светился от удовольствия.

— Слушаю внимательно, — ответил он ему по-русски.

— Кирилл, я имею одну идею, где есть ошибка. Я желаю сильно верить, что я прав буду.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ПЯТЬДЕСЯТ СЕДЬМОЕ

Первого мая, так же как второго и третьего, в стране были праздники. И если мир на всей земле был окончательно признан розовой утопией, а труд — суровой необходимостью, то к маю любовь граждан не остыла. Главным образом по причине начала дачного сезона. Рассада, саженцы деревьев, луковицы цветов, садовый инвентарь, маринованное мясо и полный багажник прохладительного и горячительного стали новыми символами весны и обновления, вытеснив из сознания горожан ландыши, занесенные в Красную книгу, и шумные ручьи, с которыми самоотверженно боролись коммунальные службы.

Но нынешний московский Первомай отличался от тех, что праздновались уже не один десяток лет. Северо-восток столицы напоминал раскуроченный муравейник, военные учения и несанкционированный митинг одновременно. Город готовился к эвакуации тридцати четырех тысяч жителей с последующей полной изоляцией одного из самых престижных и красивых своих районов. После того как накануне, 30 апреля, пропали еще семнадцать человек, затихли последние тихие всхлипы противников кардинальных мер.

Многие улицы в Останкине были перекрыты, но трамваи и троллейбусы еще ходили. На подъездах домов висели крупные таблицы, из которых каждый мог узнать, когда его будут организованно спасать. Та же информация была опубликована во многих газетах и в десятках интернет-ресурсов. Не дожидаясь помощи властей, граждане спасались сами, спешно вывозя имущество. Маленькая армия милиционеров ходила по квартирам, выясняя степень готовности жильцов к отъезду.

К тем, кто потерял в Останкине близких, подход был особым. Они стояли на учете в центре «Медицины катастроф». Опытные врачи пытались оказывать им психологическую помощь, но граждане частенько посылали их. То тут, то там возвышались поленницы бетонных блоков, которым суждено было стать подобием Берлинской стены. Военная и гражданская техника стекалась в Северо-Восточный округ в сопровождении милицейских патрулей. Тягачи, краны, автобусы и грузовики с надписью «Люди» не спеша ползли по основным магистралям, рождая локальные пробки и масштабные заторы. Их обгоняли начальственные иномарки, воем сирен заглушая весенний щебет птиц и урчание пролетающих вертолетов. Заметно прибавилось новеньких карет «скорой помощи» и патрулей внутренних войск. Люди в униформе количеством значительно превосходили немногочисленных, оставшихся в районе жителей Останкино. В воздухе висела колкая нервозность. Она, словно химическое соединение, возникала от соприкосновения неуверенности в благополучном исходе с чувством тотальной беспомощности. Катализатором цепной реакции являлась необъяснимость происходящего.

Все начиналось именно с нее.

Все государственные структуры, от ФСБ до ЖКХ, весьма слаженно производили огромное количество действий. Но так как останкинское уравнение состояло сплошь из неизвестных, непонятно было, а нужна ли вообще эта суета. Очевидными оставались лишь те обывательские ответы, которые лежали на поверхности. Необходима ли эвакуация и изоляция? А как же! Людей надо спасать! Но стоило только копнуть чуть глубже…

А если сразу же после того, как будет установлен последний бетонный блок забора, исчезновения начнутся в Строгине? А если в Воронеже? Одно было ясно. Вся эта кипучая деятельность маскировала беспомощность официальных институтов. Для любого возмущенного налогоплательщика был готов ответ: «Делаем все что можем». И список того, что можем. Крыть налогоплательщику было нечем. По-настоящему правдивый ответ звучал бы так: «Ничего не можем сделать, но все, что можем, — делаем».

Могучая машина власти напоминала боксера, великолепно боксирующего на пустом ринге, при этом регулярно получая по морде из пустоты. А лучшие ученые страны и мира походили на рефери, который лишь обескураженно пожимал плечами, глядя на этот сюр. Матч затягивался, удары из ниоткуда крепчали, случился первый нокдаун. Бой надо было прекращать, а ринг — бетонировать. До финального гонга осталось совсем немного. Неубедительная победа достанется тому, кто раз за разом получает по морде. Больше побеждать некому, ведь на ринге, кроме него, никого. Публика в зале гадает, не случится ли так, что во время награждения боец схлопочет нокаут из пустоты. Единого мнения нет. Но есть такие, кто вполне допускает, что нокаут из пустоты может схлопотать разом весь зал. И даже толстые промоутеры, сидящие в vip-ложе.

Проблема с журналистами из всех развитых стран мира, которые были аккредитованы в столице и собирались снимать первый день эвакуации, выпрыгнула, как черт из табакерки. Их было слишком много. Зная профессиональную беспардонность пишущей братии, в Экстренном штабе справедливо решили, что работники слова могут спровоцировать конфликты. В первую очередь с милицией. Было решено выделить им небольшую резервацию в районе улицы Королева и несколько точек на крышах высотных домов. Полеты вертолетов, принадлежащих телекомпаниям, были запрещены.

Вечером первого мая 2-я отдельная бригада внутренних войск под командованием генерала Масленникова была приведена в полную готовность. А вместе с ними и ОМОН, оперативники МВД, МЧС, инженерные войска, двенадцать подстанций «скорой помощи», три пожарные части. И ФСБ. Хотя… эти всегда готовы. Экстренный штаб работал в круглосуточном режиме, осуществляя координацию. Даже президент с премьером приезжали. Причину исчезновений не установили, никого из пропавших не нашли, фантомы не обнаружили. Зато парализовали движение, сильно мешали работать людям и посеяли панику среди чиновников разного калибра.

А на юго-западе Москвы утром того же дня происходили события куда более значимые, чем вся эта отлично организованная суета с участием спецслужб, тяжелой техники и первых лиц государства. Около 11 часов утра консультант ФСБ по паранормальным явлениям Федор Малаев немного удивленно глядел на дисплей своего мобильника. Аппарат уверял его, что ему звонит Надежда из его группы экстрасенсов.

— Та-а-ак, интересно, — протянул Федя, давя на клавишу приема звонка. — Надя, привет, — поздоровался он.

— Федор, это Надя. Я хочу… то есть у меня тут срочная инфо… нет, не информация, но я знаю, — истерически лепетала она, забыв даже поздороваться. Хоть и была она натурой впечатлительной и склонной к экзальтации, такой Малаев ее никогда не слышал.

— Надя, постой, что случилось? Скажи спокойно самую суть.

— Я точно не знаю… вдруг я не так поняла… — сбивчиво продолжала она.

— Я тебе перезвоню ровно через две минуты, — твердо сказал Федя и отключился. «Двух минут ей не хватит, это точно. Она теперь неделю заикаться будет. Опять, поди, что-то такое учуяла, а что — не знает», — с досадой подумал он. И зашел в кафе, чтобы позавтракать. Усевшись за столик, он набрал Надин номер.

— Федор, сегодня люди пропадут! — решительно выпалил женский голос на другом конце.

— Ну, они и вчера пропадали. Семнадцать голов.

— Нет, другое, другое. И… я… я видела.

— Может, увидимся? И спокойно все обсудим.

— Мы должны предупредить этих… ну, кого надо, Штаб.

— О чем, Надь?

— Что люди исчезнут.

— Надюша, они уже месяц исчезают. Что мы в Штабе скажем? Ты даже мне ничего толком объяснить не можешь. Что ты видела?

— То, что мы тогда искали.

— Так! Через сорок минут на «Спортивной». Успеешь?

Малаев сунул трубку в карман и замер, будто прислушиваясь к своим мыслям. «Надя, конечно, истеричка, но врать она не станет. Вот ошибиться может. Но если не ошиблась… Это получается, что она с останкинской кликушей пообщалась? Так, что ли? — Федя нервно пригладил волосы и поправил очки. — Если так, то это прорыв. Это контакт, это…»

От предчувствия чего-то важного есть сразу же расхотелось. Посмотрев на подошедшего официанта пустым взглядом, он встал и вышел из кафе.

Через сорок минут у станции метро «Спортивная» Нади не было. Не было и через час, а ее телефон не отвечал. Малаев продолжал ждать. И вскоре услышал за спиной знакомый голос.

— Федор! — позвал он его.

Обернувшись и увидев Надежду, Малаев изменился в лице и тихонько охнул. Перед ним стоял другой человек, лишь отдаленно похожий на его экстрасенса. Сильно похудевшая, с сероватым, постаревшим лицом, она боязливо бегала глазами по сторонам, будто выискивала кого-то.

— Надюша, привет! Ну что, пойдем куда-нибудь сядем, я тебя завтраком угощу.

— А ты… ты на машине? — отрывисто спросила она.

— Да, вон красный «Вольво». Тебя отвезти надо?

— Нет, пойдем в машину говорить.

Она нервно поправила волосы. Малаев слегка опешил. Рука полноватой Нади сейчас выглядела так, будто женщина умирала от обезвоживания. Пергаментная кожа, усыпанная мельчайшими морщинами, как у весьма пожилой женщины. «Вот, началось, — полыхнуло в голове у Феди. — Контакт!» — с пугающим восторгом подумал он.

Неуклюже усевшись в машину, Надежда молчала.

— Ну, рассказывай. Я вижу, есть что рассказать, да? — не выдержав ее молчания, сказал Федя.

— Я… сейчас… сейчас расскажу, — дрожащим голосом пообещала экстрасенс, снова замолчав.

Малаев украдкой разглядывал ее. «Может, просто болеет. А я себе надумал, — размышлял он. И тут же сам себе возразил: — Нет… Это чем же болеть надо, чтоб за несколько дней так сдать. Она ж прям постарела».

— Федор, значит, так, — начала Надя, почему-то бросив на него испуганный взгляд. — Я была в гостях у тетки своей. Она на Малинковке живет. И я… ну, я каждый раз, когда у нее бываю, хожу в эту церковь, на горке, у метро «ВДНХ».

— Понял, — как можно мягче произнес Малаев.

— Церковь Тихвинской Божией Матери. И сегодня пошла. Поставила свечи, молитвы заказала.

Немного помолчав, она вдруг так произнесла короткое емкое «у-у-х», будто свечи пришлось ставить с риском для жизни. Глубоко вздохнув, она с заметным усилием продолжила:

— А потом я еще к иконе Всех Святых подошла. И когда на нее посмотрела, услышала тихий звон. Как будто в ушах звенит, знаешь? Но только тише. Совсем тихо… неразличимо.

— И что?

— Что? Позвенело немного… а потом сквозь звон этот… совершенно ясно стали слышны слова.

— Слова?! — хрипло переспросил Малаев и закашлялся.

— Сначала несколько фраз на греческом.

— На греческом? А как ты поняла, что это греческий?

— У меня сестра его учила. А потом уже по-русски, но как-то отрывками.

— То есть?

— Ну, пара слов, потом опять просто звон этот.

— А что за слова?

— Сначала точно было слышно «жертвой невинной», потом еще слово «станут». И потом… — Она подняла на Федю полные слез глаза, в уголках которых собрались глубокие морщинки. — Потом «дни земные усопших подле заката». И тут я сразу это почувствовала, что и тогда, в Останкине.

— Ты говорила, что там мертвое и живое в одной сущности, да?

— Да, мертвое и живое сразу. Я это чувство ни с чем не спутаю. Это было там, в церкви.

Легкий озноб прошелся по телу Малаева быстрой волной. «Точно — контакт! Но если она просто рехнулась, я ей этого никогда не прощу!» — мелькнуло в его сознании.

— А в храме народу много было?

— Нет, почти никого.

— Расскажи мне, кого ты там видела.

Надя задумалась, вспоминая:

— Так… старик в пиджаке сером, женщина средних лет, высокая, в цветастой юбке, бабулька какая-то в берете… И мужчина еще был. Лет тридцати пяти, толстый.

— И все?

— Да, все.

— Как ты думаешь, Надюша, от кого-то из них это твое «мертвое и живое» могло исходить?

— Трудно сказать… Я очень испугалась.

— И ты ничего не искала? Энергетику свою не использовала? — вкрадчиво спросил Федя.

— Да нет! Нет! Я просто зашла в церковь!

— И что потом?

— Я… ну, я потом пошла. И тебе сразу позвонила.

«Не пошла, а побежала в панике», — мысленно поправил ее Малаев. Он вынул из бардачка блокнот и старенький «паркер».

— Так, значит «жертвой невинной» было сначала? — Надя кивнула. — Потом «станут», правильно? — спросил он, записывая слова в блокнот. — И «дни усопших», да? — уточнил Федя.

— Дни земные усопших подле заката, — поправила его экстрасенс.

— Жертвой невинной станут дни земные усопших подле заката, — прочитал он. — Ясно, Надь. Похоже, что это и впрямь про исчезновения. Будем думать. Ты успокойся и себя не накручивай. А то ты что-то неважно выглядишь. Ты не болеешь? Давай-ка я тебя к одному знакомому врачу отвезу.

Жалобно глянув на него, она тихо сказала:

— Нет, я нормально себя чувствую, просто испугалась. Я поеду. Очень домой хочу.

— Тогда завтра утром позвоню и отвезу к доктору, идет?

— Спасибо большое. Завтра поедем. А сейчас — домой, — вяло сказала она, попрощалась и вышла из машины.

Следующие полчаса Федя усердно вдумывался в то, что произошло, по-прежнему сидя в машине. Послание, якобы исходящее от стекла, закрывающего икону, он расшифровал быстро. Когда он вспомнил, что души усопшие обретаются на земле сорок дней, все встало на свои места. В его интерпретации фраза теперь звучала так: «Вечером, незадолго до захода солнца, исчезнут сорок человек». Куда больше его беспокоил вопрос, а не причудилось ли все это излишне впечатлительной Надежде. А не галлюцинации ли у нее? «Завтра утром станет ясно. Если сорок человек пропадут сегодня до заката, тогда… А что тогда? Надя могла это „проинтуичить“ и облечь в такую мистическую форму. Маловероятно. Она никогда не была прогнозистом, с чего вдруг она предсказывает исчезновения?» — думал он. И еще один момент беспокоил Малаева. Если допустить, что предупреждение исходило от кликуши, то что за странная форма трансляции?

— Всегда разговаривала с людьми лично. Являлась в материальной оболочке. А тут — иллюзион какой-то, — негромко бубнил он себе под нос. — И чего ей эти сорок сдались? Почему о двухстах двенадцати не предупредила? В чем смысл? — продолжал тихо рассуждать Федя. — И есть ли связь между ужасным внешним видом Надьки и ее сегодняшним происшествием? Стресс? Возможно.

Решив во что бы то ни стало отвезти завтра Надю к врачу, он поехал в Штаб. «Пока сам не разберусь — никаких докладов, — решил Малаев. — Если у нее крыша съехала и она галлюцинирует — окажусь в дураках».

Придя домой в десятом часу вечера, он решил позвонить Надежде, чтобы уточнить время встречи на завтра. О ее здоровье он не думал. Мнение доктора было ему необходимо, чтобы понять, связана ли ее болезнь с произошедшим в церкви. Но трубку она не взяла. Спустя десять минут он позвонил снова. Ответили после восьмого гудка.

— Алло, Надя? — произнес Малаев. Первое, что он услышал в ответ, был громкий прерывистый всхлип рыдающего человека. — Алло, Надя? — повторил Федор.

— Ал-л-ло, да, — ответил заикающийся заплаканный женский голос, который не был похож на Надин.

— Добрый вечер, будьте добры Надежду, — сказал Малаев, уже чуя неладное, но не желая верить своей интуиции.

— Наденька у-умерла сегодня, — услышал он сквозь рыдания.

И связь прервалась.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ПЯТЬДЕСЯТ ВОСЬМОЕ

Газета «Moscow Business Review». 3 мая. Рубрика «Событие»

Приказ оставить Останкино

Всего месяц назад ни один вменяемый человек не поверил бы в то, что московский район Останкино станет мертвой безлюдной зоной, контролируемой военными и спецслужбами. Но сейчас это реальность: эвакуация гражданского населения, проведенная в сжатые сроки, заканчивается. И вот каковы ее итоги. Тридцать одна тысяча человек были вывезены из района. Двадцать одна тысяча из них расселены в новостройках в Братееве, Жулебине, Марьине и в Южном Бутове. Четыре тысячи получили временное жилье в подмосковном городе Красноармейске, и шесть тысяч — в новом микрорайоне города Видное. Власти утверждают, что эвакуированные смогут вернуться в свои дома после нормализации обстановки в Останкине. «Правительство Москвы обеспечило все необходимые юридические гарантии сохранности и неприкосновенности жилья эвакуированным гражданам. Люди размещены в квартирах, равных по площади тем, которые они занимали в Останкине. Кроме того, при правительстве Москвы создана специальная комиссия по контролю за соблюдением прав эвакуированных, работу которой лично курирует мэр Москвы», — заявил в интервью нашему изданию префект Северо-Восточного округа Москвы Константин Ратнер.

На данный момент в Останкине ведется интенсивная работа по демонтажу оборудования государственных объектов, которые будут размещены на территории Москвы и Московской области. Самым масштабным из них является Телецентр. «Несмотря на форсмажорные обстоятельства, которые вынудили эвакуировать Телецентр, все федеральные каналы и радиостанции продолжают свое вещание. Их студии размещены на территории корпусов бывшего завода „Арсенал“. На данный момент работу полностью прекратили лишь три телеканала, транслировавшие свои передачи на территории ЦФО. Это „Бриз ТВ“, телеканал „ТВТ“ и „Народный канал“. Но и их вещание будет восстановлено в полном объеме в течение двух-трех месяцев. Все ретрансляторы, установленные на Останкинской телебашне, функционируют. Я считаю, что российское радио и телевидение вышли из этой сложной ситуации с минимальными потерями. Это стало возможным благодаря оперативной работе самих телеканалов и действенной своевременной помощи правительства», — комментирует ситуацию Игорь Быков, глава комитета ГД РФ по телевидению и радиовещанию.

Эвакуация района и его жителей проводится силами внутренних войск и МЧС. Инженерные войска начали подготовку к установке заградительного барьера с пятнадцатью блокпостами. Его назначение — предотвращение несанкционированных проникновений в район. Контроль за периметром будет осуществлять 2-я отдельная бригада внутренних войск, а также силы московской милиции и ФСБ. Отчужденную территорию оборудуют системами наблюдения и многоступенчатого контроля. С момента окончания эвакуации и до завершения установки барьера Останкино будет оцеплено патрулями внутренних войск. Пропускная система для сотрудников различных спецслужб начтет работу уже 4 мая. По словам командующего 2-й отдельной бригады внутренних войск генерала Масленникова, «благодаря слаженной работе всех служб эвакуация проходит точно в срок без каких-либо сбоев и осложнений».

В российской прессе неоднократно поднимался вопрос о мерах наказания для тех, кто примет решение остаться в Останкине незаконно, проигнорировав эвакуацию. Такого отчаянного решения можно ждать от жителей района, которые потеряли там своих близких. Вчера министр внутренних дел Валерий Мороз заявил российским и западным журналистам, что такие нарушители режима, не совершившие каких-либо противозаконных действий, будут привлекаться только к административной ответственности. Однако министр добавил, что милиция и подразделения внутренних войск будут активно вести поиск лиц, незаконно находящихся на территории «зоны отчуждения».

Глава РАН Дмитрий Верестаев заявил, что эвакуация населения позволит ученым работать более интенсивно. Западные ученые также будут иметь возможность проводить исследования в Останкине. Верестаев выразил уверенность, что мировое научное сообщество сможет определить природу загадочного явления.

Так как эвакуация гражданских лиц почти закончена, сегодня можно подвести итог трагических потерь среди мирного населения. Триста семьдесят два человека числятся пропавшими без вести. При этом ни один сотрудник правоохранительных органов и спецслужб не пострадал.

Завтра столица окончательно лишится одного из самых красивых и благоустроенных районов своего города. Как долго продлится изоляция, неизвестно. И если еще две недели назад пресса изобиловала прогнозами, то теперь никто не берет на себя смелость предсказать дальнейшее развитие событий.

Вчера в Останкине на стене дома номер 4 по улице Аргуновская появилась огромная надпись: «Мы уходим, чтобы вернуться».

Ольга Сидорова, специальный корреспондент Moscow Business Review.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ПЯТЬДЕСЯТ ДЕВЯТОЕ

Кирилл Васютин чувствовал себя электробритвой, подключенной к высоковольтной линии. И хотя сыщик просто сидел на ящике из-под инструментов, каждая его клетка вибрировала от небывалого напряжения. Его с лихвой хватало и на Берроуза. Он старался скрыть свое волнение, но его выдавал лихорадочный румянец, заливающий щеки, обросшие рыжей щетиной. Попытка спасти семью русского Шерлока Холмса так захватила его, что съемка уникального репортажа перестала быть для него задачей номер один. Коля не раз чертовски рисковал, ходил по краю трагических событий, заглядывал в пасть смерти. Но никогда никого не спасал. Вместе с Васютиным он вкусил этот восхитительный наркотик, хроническими потребителями которого являются врачи «скорой помощи», реаниматологи и пожарные. Ничего подобного раньше он не испытывал.

А сейчас до момента истины оставалось совсем немного. Эвакуация закончена, район закрыт. Они находятся в гараже незаконно. И сегодня, после стольких напрасных попыток, просто обязаны добиться своего.

Трое суток назад Берроуз разбудил Васютина, сказав, что нашел ошибку. Канадец был уверен: дело в ориентации пентаграммы в пространстве. Запад, восток, север, юг — куда должна быть направлена пентаграмма своей верхней частью? Этого они не знали. А потому каждую ночь мастерили на полянке новую пентаграмму, развернув ее то на юг, то на восток, то на север. Каждый раз, когда зов пентаграммы оставался без ответа, Васютин терял надежду и вновь усилием воли заставлял себя ее обрести. Снова и снова он шел на ночную поляну и сооружал чернокнижный символ.

Сегодня оставалось проверить последнюю часть света — запад. Три раза Кирилл возвращался в гараж. В четвертый раз он не должен был вернуться. Запад должен был дать ему долгожданный шанс.

— Завтра мы с тобой расстанемся, так что давай прощаться, — сказал Берроуз Кириллу, словно гипнотизируя ситуацию.

— Я уверен, что мы с тобой еще увидимся. Может быть, не скоро, но увидимся, — ответил Кирилл.

— Планетка такая маленькая, на ней трудно потеряться, — улыбнулся Коля.

— Минут через десять пойдем, — взглянул на часы Васютин. И стал в четвертый раз проверять свой комплект для похода в другое измерение. Быстро закончив с ревизией снаряжения, он вновь спросил у канадца, как делал это уже трижды:

— Ты все помнишь?

— Мне проще имя свое забыть, чем план отхода.

— Как все сделаешь — сразу иди сдаваться. Никаких шатаний по району, понял меня?

— Обещаю! Как только заложу — тут же пойду к первому же патрулю и скажу, что слегка опоздал на эвакуацию, — хохотнул Берроуз.

Кирилл с трудом выдавил из себя улыбку. Перед глазами у него мелькнула ужасная картина, как он возвращается в гараж, потеряв последнюю надежду на спасение Оли и Женьки. Он не понимал, как будет жить после этого. Как ни старался Васютин избавиться от этого видения, оно все настойчивее лезло в голову.

— Пора, Коля. Пойдем, — сказал Кирилл. И медленно, с чувством перекрестился. Мысленно прочитав сбивчивую молитву, он хлопнул по плечу канадца, и они двинулись на поляну.

— Сегодня или никогда, — отчетливо произнес Васютин, когда они отработанными движениями начали выкладывать пентаграмму, развернув ее к западу.

— Как ты думаешь, наши зажженные факела хорошо видно? — поинтересовался Коля, когда все, кроме факелов, было готово.

— Лес вокруг густой, так что не очень. Зато сверху… с вертолета, например, великолепно видать.

— Надеюсь, наша ведьма изволит поспешить, — настраивая камеру, произнес Берроуз.

Когда техника была готова и включена, Васютин зажег факела. И вновь принялся молиться. Шли томительные минуты. Кирилла бросало в нервный холодный пот и бил лихорадочный озноб. Кое-как ему удалось сосредоточиться на сверхзадаче — не думать о поражении, веря в то, что совсем скоро он увидит самое настоящее привидение. Берроуз же тем временем снимал разные планы происходящего, делая короткие комментарии.

Спустя тридцать две минуты после того, как зажглись факела, подполковник Васютин еще справлялся с надвигающейся паникой.

— В гараж не пойду, по дороге застрелюсь, — прошептал он спустя тридцать семь минут. Потом была и тридцать восьмая минута, тридцать девятая, сороковая. И сорок первая.

Когда часы показывали 22.52, они стояли вплотную друг к другу, прислонившись к стволу огромной березы. Васютин умолял Создателя о милости. Берроуз смотрел в мониторчик камеры, нервно крутя обрывок шнурка. Оба словно чуяли стойкий аромат поражения.

Глядя в небеса, где его — Кирилл верил! — должны были услышать, Васютин почувствовал, как Берроуз чуть толкнул его плечом. Потом еще раз, но уже сильнее. Наконец сыщик понял, что канадец пытается привлечь его внимание так, чтобы не спугнуть кого-то. Кирилл медленно опустил голову. Обливаясь холодным потом, он внимательно посмотрел на поляну. И…

И ровным счетом ничего не увидел. Коля еле заметным движением руки приблизил изображение на камере. Васютин уже был готов в голос спросить его: «Коля, ну ты чего?» Но в этот момент… Он присмотрелся, щурясь, в темноту. Показалось? Да, показа… или… так-так, минутку…

Тени! Тени изменились. В свете факелов они чуть мерцали, но сейчас Васютин отчетливо увидел, что тень лежит там, где ее не должно быть. Она располагалась в нижней части пентаграммы. На поляне они не одни!

— Back,^[7] — чуть слышно прошептал Коля. И действительно, тень лежала так, словно ее отбрасывало что-то находившееся за их спинами.

Странно, но страха не было. Он уступил место желанию дико прыгать и скакать, обнимаясь с канадцем и выкрикивая «получилось». Так стояли они минуты две, не меньше, пока Васютин не услышал сдавленный шепот:

— Или мы стоим жопой к старой леди, или я не Берроуз.

Кирилл усмехнулся раньше, чем удивился тому, что в этой ситуации ему смешно.

— Ты Берроуз, и мы жопой к леди. Хамство, конечно. Надо поворачиваться, — широко улыбаясь, ответил Васютин. Во время трех дней страшной нервотрепки их мозги самоотверженно переживали, надеялись, разочаровывались, верили. А на четвертый решили, что вполне заслужили немного смеха. Пусть нездорового, патологического, истерического — зато искреннего.

— Как поворачиваться будем? — спросил Коля.

— Синхронно, как в мюзикле. И надо на русский переходить, это же наша русская ведьма.

Чуть хохотнув, все трое медленно повернулись — Васютин, Берроуз и камера.

Заметили они фигуру не сразу. Но та была перед ними. Странная, раздвоенная снизу сосна, что стояла перед ними, была на самом деле тандемом дерева и человека маленького роста, который прислонился к стволу. Широкий балахон с большим капюшоном скрывал очертания визитера. «Как поздороваться-то?» — недоуменно подумал Кирилл. Чуть замешкавшись, он наконец сказал:

— Доброго вам здравия! — И вынул из-под одежды нательный крест, выставив его вперед.

Фигура отделилась от дерева и повернулась к ним анфас.

— Пелагея, мы не сатанисты! Нам очень нужна ваша помощь, чтобы спасти две христианские души. Жену мою и ре…

— Довольно! — проскрипела фигура. — Поболе твоего знаю я о рабе Божьей Ольге и отроке Евгении.

Их веселость как рукой сняло. Если бы не темнота, было бы видно, как побледнел Берроуз, снимающий происходящее.

— Три дня досель оскверняли вы землю бесовскою грязью. Так вы души христианские спасти полагаете?

— Пелагея, мы виноваты, прости нас, Божий человек, Христа ради, — дрожащим голосом сказал Кирилл. — Мы не знали, как по-другому увидеть тебя.

— Пошто крест православный на груди несешь? Отвечай мне! — услышал в ответ Васютин. Голос ее изменился. Он стал тише и зазвучал устрашающе.

— Православный я, крещеный.

— Как можешь чадом Христовым называть себя, когда в скорби помощи у рогатого испрошаешь?

— Помощи у тебя прошу, потому что знаю, что ты людей православных от опасности оберегаешь.

— Я нужна тебе была? Так отчего ж ты в храм Божий не направился, о встрече со мной молиться не стал?

Горячий румянец обжег лицо Кирилла.

— Нет во мне веры, получается, — полушепотом произнес он, и голос его чуть дрогнул. — Прости меня, Пелагея! — хрипло сказал он, шумно сглотнув, будто подавился этим признанием.

— Не у меня прощения проси… Кто я такая, чтоб ты умолял?

— Только на тебя надеюсь! — хрипло выдохнул Васютин. И упал на колени перед призрачной старухой, силуэт которой вибрировал в ночной темноте. — Христом Богом прошу, дай мне надежду на спасение семьи!

— Надежду Господь тебе даст, как и всем детям своим, — глухо ответила старуха. — А я не святая… И нечего просить у меня, коли в Спасителя веруешь! У Него и проси! — страшно просипела она и подалась вперед.

Обомлевший канадец, белый как полотно, снимал происходящее, стараясь не отрывать взгляда от дисплея камеры. Через него Ник повидал много невероятного. Но сейчас стрингер снимал нечто такое, что и невероятным назвать было очень тяжело. Скорее это было нечто совершенно невозможное, но при этом происходящее здесь и сейчас. Еще пару минут назад в глубине души они не верили в существование вещуньи, хотя и желали этого. И вот она уже стояла перед ними.

«Верую, верую!» — истово взмолился Васютин, задрав глаза в черное останкинское небо. И хотя ему сильно хотелось приблизиться к старухе, чтобы рассмотреть ее получше, Кирилл справился со своим порывом, оставшись на коленях чуть поодаль от пентаграммы. Старуха ничего не ответила. Лишь озабоченно покосилась на страшный символ, словно ожидая от него беды.

— А с тобой кто такой? О чем просить станет? — спокойно спросила Пелагея, имея в виду Колю с камерой. Берроуз обмер, уставившись в монитор камеры и не в силах поднять глаза на старуху.

— Это Коля. Он не станет ни о чем просить. Он просто помог мне найти тебя, Пелагея, — произнес Васютин.

Кирилл вдруг почуял, что кликуша закипает злобой. Силуэт старухи колыхнулся и как будто стал еще ближе к ним. Васютин с трудом совладал с инстинктивным желанием отпрянуть от призрака.

«Она живая, из плоти и крови, — думал он, вглядываясь в ведунью. — Да не ведьма это, нет! Обычная бабка, которая ведьмой себя считает. Она конечно же сильный экстрасенс, но всего лишь человек. Обычный человек!» Мысль эта немного успокаивала Васютина.

— А коли Спаситель тебе не поможет, так я и подавно не смогу, — сурово проговорила женщина. — Да и почто я тебе помогать стану, раз ты для шабаша изготовился?

Кирилл вдруг ясно увидел, как через несколько мгновений старуха уйдет в темноту, оставив их наедине с пентаграммой. А его лично — наедине с горем, которое он не сможет пережить. От этой мысли Васютина затряс озноб. Он размашисто перекрестился, глядя в упор на старуху.

— Клянусь! — почти прокричал он, рискуя привлечь внимание случайного патруля. — Клянусь жизнью своего сына! Я православный! В Господа нашего Иисуса Христа верую! И в Живоначальную Троицу! Заклинаю тебя, не отвернись от меня!

— Не отвернуться? А ты не отвернулся разве от веры православной?

— Прости меня, матушка Пелагея! — сорвавшись на хриплый шепот, кричал Кирилл, вкладывая мегатонны надвигающегося отчаяния в каждое слово. — Любое послушание наложи на меня, со всем согласен… Только помоги мне найти их!

— Морду рогатую на земле сей многострадальной начертал, — сокрушалась в ответ старуха, будто не слыша его мольбы. — Вот он тебе пусть дорогу и укажет!

Не вставая с колен, Кирилл сделал пару несмелых шагов вперед, протянув к Пелагее руки.

— Христом Богом молю — спаси меня! Не смогу я без них жить! Не смогу! — стонал он, крестясь.

Кликуша резко встряхнула головой, спрятав лицо в глубине просторного капюшона, и замерла. «Кто бы она ни была, ее нельзя отпустить, — мелькнуло у Васютина в мозгу. — Не отпущу! — твердо решил он спустя секунду. — Чего бы мне это ни стоило!»

— Так уж и не отпустишь? — вдруг спросила его Пелагея, сделав шаг вперед. Теперь между ними было не более двух метров. Берроуз, о существовании которого Кирилл напрочь забыл, сместился чуть назад и в сторону, снимая их. — А как держать станешь? — усмехнулась Пелагея.

— Умолятьбуду на коленях! — спустя пару секунд ответил ошарашенный Васютин.

Спасительная мысль о том, что старуха всего лишь ясновидящая, считающая себя останкинской ведуньей, окончательно рассеялась. Бабка читала его мысли так ясно и легко, как не смог бы ни один экстрасенс.

— Покажи мне место, куда они ушли! Я за ними пойду! Я жизнь свою отдам! Душу бессмертную отдам, лишь бы увидеть их снова!

— Жизнь и душу? — спросила старуха из глубины капюшона. — А он отдаст ли жизнь свою, коли покажу тебе дорогу? — страшно прошептала она, вытянув скрюченный палец в сторону канадца.

— Да, буду отдавать жизнь свою, — тут же ответил Коля дрожащим голосом.

— Правду ли ты говоришь, Николай? — спросила она, чуть развернувшись в сторону Коли. Берроуз кивнул, обливаясь обильным нервным потом.

— Ну… раб Божий Кирилл… молись за его долгие лета, — снисходительно прошипела Пелагея. — Я вперед подамся, а ты поспевай за мной, коли сможешь.

Васютин хотел было что-то сказать, но не смог. Последние слова старухи еще звучали над пентаграммой в темноте ночного полеска, но она уже бесследно растворилась в воздухе. Рывком вскочив на ноги, Кирилл быстро оглянулся, всматриваясь в темноту. Берроуз тоже в растерянности крутил камерой, пытаясь увидеть исчезнувшую ведунью. Поляна была совершенна пуста, если не считать их двоих.

— Что за… — начал было Коля, но Васютин перебил его.

— Вон она! — сипло вскрикнул он, вскинув руку и показывая в сторону массивного дуба, стоявшего на краю поляны слева от них. Присмотревшись, Берроуз увидел удаляющийся силуэт Пелагеи. Она двигалась по полеску совершенно бесшумно, будто вовсе и не ступала по грешной останкинской земле. На какую-то долю секунды оба окаменели. Да и все вокруг тоже застыло, намертво схваченное невероятностью случившегося, словно трескучим морозом. И только старуха продолжала плавно и абсолютно бесшумно удаляться в глубь полеска.

Первым пришел в себя Васютин. Сбросив оцепенение, он молниеносно подхватил рюкзак и бросился бежать за кликушей, задыхаясь от незнакомого бескрайнего чувства, в котором надежда и восторг уживались с животным страхом перед будущим. Очнувшийся от ступора канадец кинулся за ним, стараясь поймать в объектив камеры еле уловимые очертания удаляющейся старухи. В небольшом дисплее видеоискателя, показывающего картинку в инфракрасном спектре, отлично просматривалась светло-серая фигура бегущего Кирилла. А вот старуха была похожа на чуть заметное темное пятно. «Она почти не излучает тепла, — проскользнула в голове Берроуза очевидная догадка. — Это же самый настоящий призрак! А значит, самая настоящая сенсация!» — подумал он, с трудом поспевая за Васютиным.

Но не прошло и нескольких секунд, как Кирилл остановился. Старуха снова пропала из вида.

— Где ты? Где? — яростно пробормотал он, вертя по сторонам головой.

— Смотри! — выпалил подоспевший Коля, наводя камеру левее.

И точно… За большим приземистым кустом, что был в паре десятков метров от них, мелькнул край балахона. Они бросились туда, продолжая преследовать шуструю старуху. Ломая ветки и спотыкаясь о трухлявые обрубки спиленных стволов, они пробежали всего несколько метров, но вновь потеряли ее. На этот раз Васютин разглядел силуэт справа — ведьма резко сменила направление. Через считаные мгновения все повторилось. Теперь она возникла слева, довольно далеко, метрах в тридцати, и остановилась, будто подманивая их. Было похоже, что старуха путает следы, постоянно меняя направление. Не успели они пробежать и пятнадцати метров, как она снова исчезла, чтобы возникнуть левее, но совсем близко. В сознании Кирилла всплыли предания о том, как лесные духи, обернувшись прекрасными нимфами, заманивают в чащу путников. Теперь эти народные россказни не казались ему вымыслом.

«Так вот почему тебя мент у входа на ВВЦ из виду потерял. Ты просто отошла к какому-нибудь кустику, да и пропала», — понял Кирилл.

Кликуша то исчезала, то появлялась, причудливо петляя и увлекая их за собой. Погоня продолжалась не более нескольких минут, а ведунья уже сменила направление раз десять, не меньше. Несмотря на эту путаницу, Васютину было ясно, что она продвигается в сторону останкинского кладбища.

«Там раньше самоубийц хоронили, — вспомнил он, в который раз вглядываясь в темный полесок. — Может, там и есть логово? Как же я раньше об этом не подумал, идиот!» — клял он себя на бегу, вновь увидев старуху между деревьями. Берроуз не отставал, изо всех сил стараясь снять преследование.

На этот раз они почти догнали ее. Кирилл и Коля были всего в нескольких метрах от ведьмы, когда она снова мгновенно растворилась, заставив их судорожно оглядываться по сторонам. Внезапно появившись справа от них, она стала быстро удаляться, задав погоне куда более высокий темп, чем раньше.

— Вперед, — еле слышно прошипел Васютин, бросившись за ней напролом через низкий молодой кустарник, еще не набравший силы и высоты. И опять они почти догнали ее, прежде чем она пропала прямо перед их глазами.

Вскоре они выбежали из полеска, оказавшись на окраине кладбища. Крошечный куполок часовни, увенчанный крестом, отчетливо выделялся на фоне темного весеннего неба. Васютин вновь перекрестился. Кликуша, только что исчезнувшая всего в нескольких метрах от них, теперь показалась у крайнего ряда могил. Она обернулась, чуть задержавшись, и опять поплыла над землей.

И вдруг… В очередной раз исчезнув, ведунья должна была появиться поодаль, но ничего подобного не произошло. Берроуз и Васютин застыли на месте, напряженно оглядываясь. Используя зум камеры, канадец всматривался в ряды могил справа и в заросли кустов левее от них, но ничего похожего на силуэт старухи так и не увидел.

— Прошу тебя, Господи, только не это! — чуть слышно выдохнул Кирилл. С надеждой глядя на стрингера, щупающего объективом окрестности, он с ужасом понял, что и тот не видит Пелагею. Мучительные секунды неспешно проплывали мимо, а старуха все не показывалась.

— Может, мы ее просто не замечаем? — вслух подумал Кирилл, холодея от страха.

— А может, и так, — тут же услышал он скрипучий старческий голос.

Синхронно дернувшись, они увидели ведунью, стоявшую позади них буквально в паре метров. Замерев на долю секунды от неожиданности, они смогли четко рассмотреть, как стремительно тает контур ее фигуры, а затем и вся она растворяется, словно невесомая дымка. И в тот же миг появляется метрах в тридцати от того места, где исчезла прямо у них на глазах. Молча переглянувшись, Берроуз и Васютин снова ринулись в погоню за старой дамой, которая была в прекрасной форме, несмотря на свой пятисотлетний возраст.

Спустя минут десять миновали кладбище. Впереди показалась оранжерея. Старуха стояла на углу постройки, спиной к ним, будто готовясь сделать следующий нырок в пространстве.

— А вот тут вполне может быть патруль, — негромко пробормотал Кирилл, не отрывая взгляда от ведьмы. — Если появятся менты или военные, сразу падай на землю, — сказал он на бегу Берроузу, тяжело дыша и закидывая съехавший рюкзак на плечо.

— Мы будем сдаваться? — с сомнением спросил запыхавшийся Берроуз.

— Ты будешь сдаваться, да.

— А ты? Ты что, будешь… — канадец не успел договорить.

— Да, я буду стрелять. А ты падай и откатывайся подальше, понял? — ответил Васютин, расстегивая кобуру, висевшую под камуфляжной курткой.

Берроуз ничего не ответил, молясь, чтобы патруль не появился. Раньше он как-то не думал о том, что будет делать его русский друг, если в определенный момент им попытаются помешать. А Кирилл давно решил для себя этот вопрос. И теперь, когда сбылись его самые невероятные надежды, он точно знал, что если услышит «стоять, милиция», то непременно откроет огонь по бывшим коллегам. И скорее всего убьет их. Ведь если он этого не сделает, кто-то или что-то со временем погубит его жену и сына.

Метнувшись к темной полосе кустов, чтобы быть менее заметными, они продолжали бежать за кликушей, стремительно сокращая расстояние. «А если она сейчас исчезнет, то…» — успел подумать Васютин прежде, чем она бесследно растаяла.

— …то где ее сейчас искать? — вслух закончил он мысль.

Перед ними стояла квадратная постройка пустой оранжереи. Огромные стекла, закрывающие ее, были заботливо вывезены в более спокойный район, остался лишь пустой каркас, напоминающий обглоданный скелет огромного животного. Старуха не появлялась. Не останавливаясь, Кирилл на бегу выхватил из-под куртки ТТ, передернул затвор и снял пистолет с предохранителя.

— Быстрее, за оранжерею! — бросил он Берроузу, тяжело дыша.

Пригнувшись, они побежали между остовом постройки и металлическим забором, где меньше минуты назад стояла кликуша. Не успели они преодолеть и пяти метров, как услышали утробное урчание двигателя «уазика». Он ехал по Новомосковской улице и вот-вот должен был появиться перед Кириллом и Ником.

— Ложись! — вполголоса рявкнул Васютин, падая на низкую траву. Вся надежда была на камуфляж да на то, что патруль проедет мимо, не остановившись. Раньше он никогда не стрелял в стражей порядка. Несколько недель назад он даже не смог бы такого представить, но теперь был готов одним махом перешагнуть черту, навсегда став опасным уголовником, которого непременно запрут в клетку до конца его дней, если смогут поймать.

Сжимая готовый к бою ТТ, он просчитывал худший вариант развития событий. Если машина повернет с Новомосковской на проезд Дубовой рощи и поедет к ним, Кирилл тут же возьмет их на мушку. Стрелять станет сразу же, как только они покажутся из «уазика».

Вжавшись в землю в узком проходе между забором и оранжереей, он мысленно молился о том, чтобы не пришлось стрелять, попутно представляя себе подробный сценарий расправы над патрулем. «Вышедшего — в голову, и сразу в водилу, потом прыгаю в оранжерею». Но Господь услышал его: патруль проехал мимо.

Как только «уазик» скрылся, Васютин вскочил и, пригнувшись, на полусогнутых ногах, двинулся к углу оранжереи. Вслед за ним крался Берроуз. Опыта по части перемещения в среде, опасной для жизни, у него было побольше, чем у Кирилла. И все равно канадец был сильно напуган, ведь раньше он играл роль наблюдателя, пусть и в гуще событий. Сейчас же он впервые чувствовал себя соучастником. И если бы патруль остановился, то это они вместе — Коля и Кирилл — обстреляли бы ментов. А значит, его бы тоже пытались убить, даже если бы менты поняли, что у него в руках камера, а не автомат.

Выглянув из-за угла постройки, бывшей когда-то оранжереей, старуху они не увидели. Внимательно осмотрели пространство инфракрасным глазом камеры. Никого. Васютин сдавленно выругался.

— Так, Коля… Бежим вон к тому углу. Очень быстро, — шепнул Кирилл канадцу.

Когда они добрались до другого угла, Кирилл аккуратно выглянул. И тут же юркнул обратно.

— Коль… Стоит вроде. Ну-ка, посмотри!

Берроуз кивнул и выставил объектив. В мониторе показался маленький кирпичный домик, похожий на небольшую котельную. Васютин не ошибся. Прямо перед его дверью, на крыльце, словно радушная хозяйка, стояла Пелагея. Она держала в руке посох. Маленькая фигурка была неподвижна.

— Ну, пошли, — дрогнувшим голосом сказал Кирилл и тяжело поднялся.

Взяв камеру на плечо, Берроуз шел чуть сзади и слева от него, держа в кадре Васютина и старуху. Он ждал, что видение снова исчезнет, когда они приблизятся. Но этого не произошло, даже когда они подошли к старухе вплотную. Пелагея так и продолжала стоять у двери котельной, невозмутимо глядя на них из-под глубокого капюшона, сдвинутого назад. Наконец-то Васютин и Берроуз могли как следует рассмотреть ее. С виду она была совершенно обычной сухонькой бабулькой с морщинистым лицом. Несомненно, это был человек из плоти и крови. Но встретившись с ней взглядом, Кирилл замер всем нутром. Ему показалось, что в больших старческих серых глазах, блеклых и влажных, отражались столетия, прожитые ею. Он видел в них жестокие расправы времен Грозного, кровавое строительство вотчины Шереметьева, судороги французского полковника, тонущего в болоте, и мальчонку с сахарным медведем. А вместе с ними и себя самого, стоящего на коленях и умоляющего о помощи, ставшего такой же историей, как и всё, что видели эти вечные глаза. Он бы мог смотреть в них часами, как в самую правдивую летопись пяти прошедших веков, лично прожитых летописцем.

Но Пелагея заговорила.

— Вот ты и получил, что хотел, — недовольно проворчала она.

— Это… что… здесь? — недоверчиво спросил Васютин. Кликуша молча, не отвечая на его вопрос, отошла от двери постройки. Повернувшись к ней лицом, встала недалеко от Берроуза, который не переставал снимать. Ткнув пальцем в кирпичный фасад, она отрывисто и недовольно спросила у Кирилла:

— Глаза тебе на что дадены?

Не ответив, он смахнул холодный пот со лба. Сердце его тяжело колотилось, словно изнутри по грудине били молотком. Виски ломило, тело сотрясали волны нервного озноба. По ногам разливалась предательская слабость. Приглядевшись к стене и двери домушки, он не увидел ничего примечательного. Подошел поближе. Как вдруг…

Сначала Кирил решил, что ему показалось, а потому он не придал увиденному никакого значения. Но подул легкий ветерок — и видение повторилось. А потом и еще раз. Сомнений быть не могло — кирпичный фасад еле заметно колыхался от ветра.

— Коля, ты снимаешь?

— Да, конечно, — ответил Берроуз, глядя в камеру. Судя по его тону, он ничего не видел, так как с расстояния в несколько метров техника не могла передать этих чуть уловимых колебаний.

— Коля… — начал Кирилл, но помедлил. — Коля, слушай меня. К дому этому не подходи, а просто приблизь картинку.

— Одна секунда, — отозвался канадец.

— А теперь смотри, — сказал Васютин, стараясь произнести это как можно спокойнее. Он подошел почти вплотную к зданию, набрал полные легкие воздуха и что было сил подул на кирпичную стену.

— Fuck me! — негромко сказал Берроуз после небольшой паузы. — Кирилл… могу я просить опять? — произнес Берроуз, после того как подстроил камеру.

Васютин повторил процедуру.

— Это… это что… фЭнтом? — подсипшим от волнения голосом спросил Коля и откашлялся.

Словно ища ответ, они обернулись на кликушу. Но ее и след простыл… «Жаль. Хоть бы рассказала что-нибудь о том, что внутри ожидать», — подумал Васютин.

Надев рюкзак, он похлопал себя по карманам и проверил оружие.

— Кирилл, дружище, я имею сказать, что один путь из многих — призвать других. Ученовые, спецназ.

Фасад вновь колыхнулся от ветра.

— Ученые, — поправил его Васютин.

— Не есть разница, — отозвался Берроуз, не переставая снимать. — Ты мог держать с ними один путь, будет больше шансов получить спасение семьи.

— Нет, Коля. Меня туда не пустят. Да и Женька с Олей нужны только мне. Так что…

Он, как зачарованный, смотрел на кирпичный домишко.

— Почему здесь? Он что, тут постоянно, что ли? — бормотал себе под нос Васютин. — Или это его старуха открыла?

Ответов не было. Но вместо них была решимость. Пугающая в своей неотвратимости.

— Ну, Коля, давай прощаться, — сказал Кирилл, не сводя глаз с двери.

Берроуз, говоривший что-то на камеру по-английски, чуть вздрогнул, будто не ожидал от своего русского друга, что он и вправду пойдет внутрь. Канадец взял Васютина крупным планом. Подполковник оторвал взгляд от двери, чтобы запустить секундомер на массивных японских электронных часах, крепко сидящих на его руке. Они с канадцем обнялись.

— Скоро увидимся, — отстраненно сказал Кирилл, похлопав Колю по плечу.

— Кирилл, ты обещал, — напомнил взволнованный Коля и попытался улыбнуться.

— Да, я помню. Я обещал, — согласился сыщик. И добавил: — К двери близко не подходи. Я ее открою широко, сможешь снять. Дальше — строго по плану, понял?

— Ты про то не набивай себе голову, — вновь попытался улыбнуться Берроуз.

— Не забивай голову, — поправил его Васютин и подошел к двери. Открыл ее так широко, как только смог, и сместился в сторону, дав возможность Берроузу заглянуть внутрь темного проема своим инфракрасным глазом.

— Ничего нет, что мог бы тебе сказать. Просто черное, — обескураженно сказал Берроуз.

— Да? Ну что ж, интересно. Сейчас я все узнаю, а ты завидуй, — произнес Васютин. Голос его отчетливо дрогнул.

— Увидимся, — почти без акцента сказал канадец Коля.

— Обязательно, — ответил Кирилл, прежде чем переступить порог.

Но слова своего он не сдержал. Больше Васютин никогда не видел канадского стрингера Николая Берроуза.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ШЕСТИДЕСЯТОЕ

Небольшая аскетичная трапезная, располагавшаяся на подворье Троице-Сергиевой лавры, надежно скрывала пятерых монахов от посторонних глаз и ушей. Четверо из них появились здесь более двух часов назад. Они что-то напряженно обсуждали, листая подшитые ксерокопии и рукописные записи, сделанные одним из них.

Пятый же прибыл недавно. Его автомобиль, с обеих сторон зажатый машинами охраны, юркнул на территорию обители с заднего двора. Как только монах вышел из машины, его немедленно взяли в кольцо молодые люди богатырского телосложения, которые сейчас стояли перед закрытыми дверями трапезной.

Задумчиво оглаживая недлинную седую бороду, вновь приехавший гость поочередно смотрел в разномастные бумажки. Видно было, что вновь прибывший монах изрядно нервничает. Куда больше, чем все остальные. Он то и дело хмурился, возвращаясь к прочитанному. Собравшиеся в трапезной ловили каждый его вздох. Спустя какое-то время он отложил записи, тяжело поднялся, подошел к окну:

— Братья! И что мы имеем в итоге?

Отец Алексий несмело начал:

— Ну, если убрать все домыслы и невежественные толкования, тогда только факты. В шестнадцатом веке в Останкине произошел острый конфликт между православной юродивой и дъяволопоклонником. В результате юродивая была жестоко убита, а колдун исчез при невыясненных обстоятельствах.

Монах, приехавший позже остальных, кивнул. Отойдя от окна, он сказал:

— Я прочитал о свидетельствах последних лет, отец Алексий. Они весьма убедительны.

— Я тоже так думаю, Ваше Святейшество, — согласился с ним оптинский монах.

— Неужели это… — прервался Верховный иерарх на полуслове, окинув собравшихся удивленным взглядом.

Спустя полтора часа патриарх всея Руси покинул Троице-Сергиеву лавру. А вслед за ним в Москву отбыли трое монахов, среди которых был и отец Алексий. Добравшись до Свято-Данилова монастыря, в гостинице которого Алексий остановился на постой, он сделал важный звонок.

— Здравия желаю, Петр Сергеевич, — чеканно произнес он, когда услышал в трубке голос генерала Масленникова.

— Здравствуйте, отче, — устало ответил тот. Скомкав вежливые вопросы о семейных делах, монах перешел к делу:

— Петр Сергеевич, я к тебе с просьбой.

— Слушаю, — без энтузиазма откликнулся генерал.

— Я был бы очень тронут, если бы ты, Петя, мне небольшую экскурсию по району Останкино организовал. В составе патруля внутренних войск, конечно же. Ничего запретного я не прошу.

— Леш, так там же никого из гражданских лиц не осталось. И церкви закрыты. Там делать-то совсем нечего.

— Учту твое мнение. Так что? Когда?

— Леш, это не так уж и просто. Документов надо кучу оформить, патруль выделить. Тебе в Останкине куда-то конкретно надо?

— Да, надо заскочить в пару мест.

— Ладно, Леш, я буду пытаться. Быстро не обещаю, но все, что смогу, я сделаю.

— Значит, я жду со дня на день, да, Петр Сергеевич?

Масленников тяжело вздохнул.

— Постараюсь, — уклончиво ответил он.

Распрощавшись со своим бывшим сослуживцем, отец Алексий невесело ухмыльнулся. «Что-то тут не то… Видать, после эвакуации в Останкине все осталось по-прежнему. Да только теперь в новостях об этом не говорят. Гражданских там нет… Стало быть, все происходящее — внутреннее дело спецслужб. То есть секрет, — размышлял он, откинувшись в кресле и заложив руки за голову. — Ну что ж, придется действовать по-другому», — решил он. И потянулся к телефону.

Утром следующего дня отец Алексий уже садился в патрульный «уазик» 2-й отдельной бригады внутренних войск. За час до этого он побывал в кабинете Масленникова, передав его адъютанту свои личные документы для оформления пропуска. Петр Сергеевич встретил друга радушно. На его суровом генеральском лице были отчетливо видны следы небывалого облегчения, ведь накануне вечером он получил неформальную устную директиву, которая гласила «разрешить», не уточняя подробностей, зато снимала с Масленникова всю ответственность.

— От патруля ни шагу, я тебя умоляю! Даже если всех святых угодников разом увидишь, — напутствовал генерал монаха, когда они прощались.

Разглядывая изолированный район из окна патрульной машины, отец Алексий увидел то, чего он вовсе не ожидал. Останкинские кварталы не были похожи на декорации к фильму о вымершей планете. Обилие спецслужб и тяжелой техники инженерных войск — район жил нелегкой солдатской жизнью, позабыв о том, что совсем недавно на месте людей в погонах были преимущественно представители московской интеллигенции.

— Все объекты под круглосуточным наблюдением, мародерство исключено, — с такой гордостью сказал рыжий командир патруля, как будто это он в одну смену обеспечил все эти экстренные меры. — И вообще, — добавил он, — сейчас в Останкине безопаснее, чем где-либо.

— Что-то не верится, — буркнул себе под нос Алексий.

Наскоро прокатившись по району, они отправились к церкви, что стояла у Шереметьевского дворца.

— Представители РПЦ лично храм закрывали, — пояснил капитан с заднего сиденья. — За церквями особый контроль, так что вы не беспокойтесь, — добавил он.

Зайдя во двор храма, отец Алексий обошел его и стал пристально вглядываться в брошенные стройматериалы. Его интересовала сатанинская символика, любые следы обрядов или намеренного осквернения храма. Не найдя ничего подобного, он уже собирался двинуться с патрулем дальше.

Сначала ему что-то показалось. Потом послышалось. Потом показалось, что только послышалось. И, наконец, он явно услышал звук службы, доносившийся из пустой запертой церкви. Простояв пару секунд в оцепенении, он стал напряженно вслушиваться. Звук явно шел от храма. Он медленно подошел вплотную к кирпичной стене. Громче не стало, но при этом он отчетливо расслышал, как кто-то читает Псалтырь. Отец Алексий двинулся вокруг храма, почти касаясь плечом его стен. Служба продолжала звучать, хоть и очень тихо. «У меня слуховые галлюцинации — раз. Что-то вроде сигнализации где-то в храме тихонько пищит, а звук так преломляется, что похоже на чтение Псалтыря — два, — мысленно считал он возможные объяснения. — Кто-то оставил запись службы, и она там звучит. Возможно, но только теоретически».

— Не подскажете… — обратился он к майору, который вежливо сделал вид, что не заметил странного хождения отца Алексия вокруг храма. — К церкви подведено электричество?

— Ну… линия-то есть, но рубильники выключены. А что?

Не ответив на вопрос майора, монах чуть поколебался и направился к крепкому лопоухому солдату. Тот стоял у входа в церковный двор с автоматом наперевес и таким выражением лица, будто он «морской котик» за минуту до начала диверсионной операции.

— Слушай, боец, есть важное дело, — доверительно сказал ему Алексий. — Помощь твоя нужна, майор не против.

Парень явно не ожидал такого доверия от загадочного богатыря в рясе, пропуск в район которому оформлял лично Масленников. Воинственное выражение слетело с лица рядового, уступив место ребячьему румянцу.

— А шо… эт… можна, — добродушно ответил он.

«Как все-таки короток путь от деревенского парня до бойца Красной армии», — мельком подумал монах.

— Пойдем-ка, — по-отечески позвал он рядового, подведя его вплотную к храму. — Прислушайся, только очень внимательно, ладно?

Солдат с готовностью кивнул и застыл, вслушиваясь. Отец Алексий тоже замер и вновь отчетливо услышал Псалтырь.

— Слышишь? — с надеждой спросил он парня.

— Ага, — кивнул тот.

— Что слышишь? — спросил монах, затаив дыхание в ожидании ответа.

— Птицы щебетают, — растерянно улыбнувшись, ответил рядовой. Стайка воробьев, решительно презревшая эвакуацию, действительно щебетала, расположившись в хилом городском кусте.

— Понял. Спасибо, свободен, — вздохнул Алексий. — Слуховые галлюцинации — раз, — пробормотал он себе под нос, направляясь ко второму бойцу.

Тот был высоким тощим парнем с поэтическим выражением лица. К внутренним войскам он относился как к печальной неизбежности и был чем-то похож на туберкулезника из «Семнадцати мгновений весны». Через несколько секунд он тоже стоял вплотную к стене храма, внимательно вслушиваясь. Не прошло и полминуты, как он удивленно спросил у самого себя:

— Радио, что ли?

— Услышал?! — недоверчиво произнес монах, уже готовый поверить в галлюцинации.

— Вроде поет кто-то, что ли… — неуверенно ответил солдат.

С минуту они слушали каноническое чтение несуществующего дьяка, доносящееся из пустой запертой церкви. Их прервал майор, подошедший выяснить, что происходит. Он тоже прошел проверку слуха, но ничего, кроме воробьиного гомона, не услышал.

Наскоро шепнув тощему солдату, чтобы держал язык за зубами, отец Алексий сказал майору, что можно ехать дальше. Их путь лежал в квартал, втиснутый между Аргуновской и Цандера. Проехав по Новомосковской, они развернулись у Звездного бульвара и поехали по Аргуновской в сторону Королева.

И все-таки отец Алексий был прав, когда подумал, что после эвакуации в районе творятся необъяснимые вещи прямо на глазах у спецслужб. Пение Псалтыри, доносящееся из церкви, было тому доказательством. Правда, пока спорным и неубедительным.

Убедительное доказательство правильности его догадок он получил у 8-го дома по улице Аргуновская.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ШЕСТЬДЕСЯТ ПЕРВОЕ

Узнав о смерти Нади, Малаев так и не смог уснуть. Женщина на другом конце провода была не в себе от горя. Расспрашивать ее о чем-либо было бесполезно.

Позвонив майору Синягину, который курировал работу его отдела, Федя сообщил о смерти одного из членов своей группы. Синягин принялся равнодушным голосом спрашивать его, знает ли Малаев что-нибудь о Надиных хронических заболеваниях, не была ли она склонна к суициду и не баловалась ли наркотой. Федя был уверен только в наркоте, а вернее, в ее отсутствии в Надиной жизни, о чем он прямо и сказал майору. Сказать о том, что Надя слышала какие-то предсказания в церкви, он не решился.

С трудом задремав только под утро, он проснулся, не проспав и часа. Выпив излишне крепкий кофе, набрал служебный телефон Экстренного штаба, чтобы узнать сводку. Но исчезновений вчера не было, а значит, предсказание, послышавшееся покойнице Наде в церкви, не сбылось. А отсюда само собой следует, что вся эта история со звоном, сквозь который были слышны страшные пророчества, вполне могут быть Надиным психозом.

На ходу допив остывший кофе, он выскочил из дома и рванул в ОВД «Северное Тушино». С ходу пустив в дело удостоверение сотрудника ФСБ, он быстро выяснил, что тело было направлено на экспертизу во 2-й судебный морг на улице Россолимо.

«Так, версия скептическая. Какая-то стремительная болезнь, галлюцинации и смерть. Подтвердить такой исход событий может только мясник, — думал он по дороге в морг, то и дело утыкаясь в пробки. — Ладно, тут все ясно. А если так… С утра она была здорова, румяна, весела. Пошла в церковь, там этот греческий звон с предсказаниями. А потом — скоропостижная смерть. А вот это уже куда интереснее».

Стыдливое осознание того, что прошлой ночью он не мог заснуть лишь потому, что чувствовал связь между Надькиным видением в церкви и ее смертью, легонько щипнуло Малаева. Решительно прогнав прочь неожиданно взбрыкнувшую совесть, он подрезал пожилую даму на старенькой «Тойоте», миновав забитый машинами перекресток.

«Продолжим вторую версию. То, что произошло с Надей в церкви, случилось именно с ней… потому… Ну да. Потому что она учуяла нечто, о чем она говорила „живое и мертвое в одном“. Она учуяла кликушу. И та с ней вступила в контакт. А потом Надька умерла. Или явная связь между этими событиями, или случайность… Да что ж они все не едут-то сегодня!»

Добравшись до улицы Россолимо, он бросил машину у обочины и побежал к зданию второй «судебки», держа наготове удостоверение ФСБ, словно универсальную отмычку.

Илья Григорьевич Панкратов, кругленький, лысеющий и рябой мужичок чуть за сорок, растерянно мыл руки, стоя перед глубокой раковиной из нержавейки. Из-под нее торчал рычаг, который надо было нажимать ногой, чтобы из крана потекла вода. Смыв хлопья пены, он зачем-то снова взял мыло. Подержав, положил обратно, продолжая нажимать ногой на рычаг.

— Ну, вот оно, то самое. Никогда такого не видел, да и не слышал ни от кого. Бред какой-то… Может, я что-нибудь напутал… Да нет, что тут путать-то, — бубнил он себе под нос.

Его бормотание тонуло в гулком кафельном зале, вмещающем в себя около десятка добротных мраморных секционных столов, четырех санитаров, ловко потрошащих бывших людей, пять шкафов с банками для биопсии, старенький рентгеновский аппарат, железный стол с инструментами. И запах смерти. Он играл тонкими оттенками свежей и несвежей человечины, мокрых тряпок, формалина, талька для резиновых перчаток, хлорки, кварца и… Непременным аккордом этой производственной вони был резкий банальный аромат мужского одеколона, отчаянно модного в начале девяностых. Старший санитар Миша, работавший во второй «судебке» без малого двадцать лет, каждый год получал его в дар от своей любимой супруги на 23 февраля.

— Ладно, подождем, что скажет лаборатория, — обескураженно промямлил Панкратов, покидая секционный зал.

Войдя в свой кабинет, он уселся за старенький компьютер, пытаясь сообразить, что ему теперь делать с этакой сенсацией. «Надо бы главному судмедэксперту города позвонить, что ли», — успел подумать он, прежде чем дверь бесцеремонно распахнулась. На пороге стояла лаборантка Света, аккуратно закрывая собой дверной проем.

— Григорич! — протрубила она низким прокуренным голосом, из которого рвались ядреные мужские гормоны. — Ты Блохину делал?

— Да, я.

— К тебе из ФСБ пришли, говорят, что до жопы срочное дело.

— ФСБ? — удивленно протянул Панкратов.

— Григорич, есть у нас в стране такая организация, — добродушно пояснила Светка. — Фуфлыжники, суки и бандиты, — расшифровала она, довольно гоготнув.

— А МВД тогда кто? — устало поинтересовался судмедэксперт.

— Мерзкие вонючие дятлы, — не задумываясь ответила лаборант, неуклюже развернулась и пропала в коридоре.

Несколько секунд спустя на ее месте появился московский хиппи средних лет. В руках он держал удостоверение сотрудника ФСБ.

— Добрый день! Федор Малаев, Федеральная служба безопасности, — четко и скупо сказал он, протягивая доктору руку.

— Здравствуйте… Панкратов Илья Григорьевич, судмедэксперт, — представился Панкратов. И добавил: — Министерство здравоохранения.

— Я, Илья Григорьевич, по поводу Блохиной.

— Я знал, что кто-нибудь да придет. КГБ, ЦРУ, ОБХСС.

— А что, из ЦРУ уже приходили? — предельно серьезно спросил Федя.

— Нет, этих пока не было. Так ведь еще не вечер, — так же серьезно ответил врач.

— Илья Григорьевич, я с вас расписку брать не стану, а просто по-человечески попрошу… Все, что касается Блохиной, обсуждать пока ни с кем не надо. Договорились?

— Как будто у меня есть выбор. Не буду обсуждать.

— Вот и отлично. А мы с вами как раз и обсудим.

— Да уж… Там есть что обсудить.

— Я вас очень внимательно слушаю.

— Сейчас говорить ответственно я не могу. Нет результатов анализов. Редкие яды, наркотики, токсины какие-нибудь, бактерии.

— А когда будут?

— Первые — часика через три. Остальные завтра.

— Как я понимаю, вам и сейчас есть что сказать, раз вы ЦРУ в гости ждете.

— Ну, если до анализов… Ей было 34 года. Я глянул в карту из районной поликлиники. На вредных производствах не работала, никаких серьезных хронических заболеваний. А то, что я увидел на столе…

Панкратов замолчал, будто подбирая слова.

— По результатам вскрытия у вас есть предположения, что стало причиной смерти? Вы же опытный врач.

— Лесть я люблю, спасибо. А умерла Блохина в свои 34 года от старческого одряхления органов.

— То есть? — недоуменно сморгнул Малаев.

— То есть от старости.

— Это разве возможно?

— Чисто теоретически… Знаете, героинисты с пятнадцатилетним стажем — это бледные подобия. Я целиком изъял почку. Это высохший лоскуток, понимаете, а не почка. Глядя на ее органокомплекс, можно смело сказать, что его владелица — старше революции.

— Революции? — удивленно переспросил Федя.

— Ну да… Великой Октябрьской… социалистической.

— В смысле, около ста лет?

— Да, где-то так.

— И как вы себе это объясняете?

— Вскрытие только закончилось, так что… пока никак. Будем ждать, что лаборанты скажут.

— Получается, что она превратилась в старуху?

— Получается. Вот только как у нее это получилось? Я не знаю. Знаете, лучше один раз увидеть, чем два часа языками чесать. Пойдемте, она еще на столе.

Перед Малаевым замаячил серьезный конфуз. Эффектно представившись сотрудником ФСБ, он уже не мог отказаться сходить в мясной цех второй «судебки». А отказаться очень хотелось, ведь ничего подобного он никогда в жизни не видел. Не успел он подыскать причину отказа, а Панкратов уже вставал из-за стола. Поднялся и Федя. «Зашел, посмотрел, вышел. Все!» — приказал себе Малаев.

Когда они зашли, Надю зашивал толстый усатый санитар. После каждого стежка он подтягивал ее наверх за двойную суровую нитку упаковочного шпагата, чтобы шов был плотнее. При этом ее голова отрывалась от стола и с глухим звуком билась о гранитную поверхность. Если бы Феде не сказали, что это Блохина, он бы никогда ее не узнал. Обвисшее, безжизненное лицо старухи не могло быть Надькиным. Доктор был прав — она умерла от старости. Малаев ждал отвращения, рвотного рефлекса, животного ужаса. Но неожиданно ему вдруг стало так жалко бывшую сотрудницу, что предательские слезы мгновенно наполнили глаза, словно в знак солидарности с теми слезами, которые она щедро лила по любому поводу и которых больше никто никогда не увидит. Федя чудом сдержался, так и не побаловав санитаров и Панкратова видом рыдающего эфэсбэшника.

Сказав доктору, что он позвонит ему через три часа насчет результатов анализов, Малаев спокойным шагом покинул морг. Физически Федя был еще там, но его разум уже давно покинул «судебку», стремясь как можно дальше оторваться от того места, где Надьку зашивали упаковочной бечевкой.

Прямо за рулем в несколько приемов Малаев жадно опустошил объемистую фляжку дешевого виски. Вскоре спокойствие и природный цинизм стали возвращаться к нему, беспардонно выпихнув из сознания образ старухи Блохиной.

«Следующий шаг — ехать к родителям, узнавать о том, как все было», — отчетливо понял он.

Честно признавшись себе, что сделать это ему слабо, он доехал до Бульварного кольца, вышел из машины, плюхнулся на ближайшую лавочку, не обратив внимания на целующихся малолеток, и тяжело протяжно вздохнул, словно пытаясь исторгнуть из себя прошедший час своей жизни.

Чуть успокоившись, он стал вновь скрупулезно обдумывать произошедшее. «Так, еще разок. Вторая версия приводит нас к тому, что Надька установила контакт с кликушей, хотя сама того и не хотела. И поплатилась за это жизнью. Вопрос — кто сделал это? И хрен с ним, с вопросом „как?“. Кто?»

Время шло, а предположения все никак не появлялись. Яростно тычась во все возможные варианты, даже в самые фантастические, он нашел то, чего не искал. «Ну ни хрена себе! Как же так?! Васютин ведь мне говорил, что бабка была у Южного входа ВВЦ. И узнал он об этом от ментов, потому что ее видел постовой на въезде. Раз к Надькиным родителям не едем — ищем постового. Это еще один человек, которого ведьма предупреждала о беде. Интересно, он тоже постарел?»

Он с трудом вспомнил фамилию Троекурова, но его телефоны раздобыл за пару минут.

— Валерий? — утвердительно спросил он, когда тот ответил на звонок мобильного. — Это Федор Малаев из Экстренного штаба. Добрый день! Я вас вот чего хотел спросить. Я тут поднимал материалы по Останкину, там есть такая деталь. Постовой на Южном входе ВВЦ видел какую-то старушку… Да-да, я об этом и говорю. Как бы мне с ним связаться? Нет, фамилии и имени будет вполне достаточно. Как? Семенов Владимир? Понял, спасибо. Вы, кстати, с ним после этого не связывались? А, ну ладно. Еще раз спасибо. Счастливо.

Выяснив в справочной телефон роты охраны ВВЦ, он набрал номер. Разговор с дежурным занял не больше минуты. За это время Федя выяснил, что связаться с Владимиром Семеновым можно разве что с помощью спиритического сеанса. Тот умер от сердечного приступа 11 апреля. То есть через три дня, после того как кликуша предупредила его об угрозе. Мало того, на риторический вопрос Малаева «Как умер?» дежурный ответил, что все они были в шоке, ведь парню едва исполнилось двадцать шесть и на сердце он никогда не жаловался.

— Какие интересные совпадения, — вслух сказал Малаев, сунув телефон в карман. Теперь все стало почти очевидно.

«Противостояние. Она связывается с людьми, так или иначе предупреждает. А кто-то педантично убирает тех, кого она выбирает в качестве связных. И убирает фантастическими способами. Семенов ладно, но Надька… значит, этот „кто-то“ — из ее координат. Искать его бесполезно. И скорее всего аттракцион с фантомами принадлежит ему. Мать вашу так и этак!»

Поднявшись с лавки, он двинулся к машине, оставив влюбленных малолеток наедине. «Нет, в контору я с этим не пойду. У них там академики, приборчики, мировое научное сообщество. Куда мне со своими ведьмами!»

Он вдруг улыбнулся, игриво икнул и внятно произнес, испугав моложавую старушку с игрушечным вертлявым пудельком:

— Да пошли они в жопу, эти эфэсбэшники. Я, в конце концов, хиппи или кто?

ПОВЕСТВОВАНИЕ ШЕСТЬДЕСЯТ ВТОРОЕ

Начальник строительно-монтажного управления номер семнадцать Андрей Сергеевич Наумов сидел за своим добротным начальственным столом, который был увенчан несколькими телефонами и напыщенной тяжелой папкой с важными бумагами. Вид он имел растерянный и вместе с тем негодующий. Столько лет безупречной работы управления — и такое пятно на его репутацию!

Павел Лыгин, личное дело которого лежало перед ним, всегда был на хорошем счету. Тридцатилетний непьющий семьянин, отец двоих детей, передовик, ударник Соцтруда, ни одного взыскания, сплошные грамоты и премии. И вдруг — такое…

— Чтоб его черти взяли, дурака!!! — зло сказал Наумов, в сердцах стукнув кулаком по столу. — Ведь это ж надо ему было, а…

Заслуженный строитель СССР Андрей Сергеевич был совершенно прав, хотя и не подозревал об этом. Черти действительно взяли Пашку, ибо другой дороги у него не было. Что в действительности произошло на участке номер 64 по улице Аргуновская, знал сам экскаваторщик Лыгин, да только рассказать об этом уже никому не мог.

Со стороны все выглядело странно, необъяснимо и, следовательно, противоречило ясной социалистической реальности, покоящейся на материализме Маркса и заветах Ильича. Немногочисленные свидетели, работавшие в тот тихий летний день 1980 года на строительстве дома номер 12 по Аргуновской улице, вторили друг другу в кабинетах следователей, давая показания. Из их взволнованных рассказов следовало, что Лыгин, как и подобает настоящему коммунисту и передовику, был тем утром спокоен, нацелен на высокие показатели и перевыполнение плана, да и с товарищами по работе доброжелателен. Принявшись за рытье котлована многоподъездного дома, он виртуозно орудовал своим экскаватором, уверенно вгрызаясь в нетронутую останкинскую землю. Углубившись на несколько метров, он неожиданно прервался, вылез из кабины и подошел к ковшу своей машины, наполненному грунтом. Старший бригадир, бывший в тот момент на стройке с инспекцией, окликнул его, спрашивая, что случилось.

Общительный и всегда приветливый, Лыгин не ответил ему, молча уставившись на ковш. Начальник повторил свой вопрос, приправив его доброй порцией беззлобной и разудалой нецензурщины. Но экскаваторщик не отозвался, продолжая неподвижно стоять перед могучей машиной. Бригадир хотел было подойти к нему, но в этот момент на территорию участка прибыли грузовики, груженные арматурой, и он плюнул, принявшись руководить разгрузкой и складированием. А Пашка так и стоял, уставившись на ковш, доверху наполненный землей. Крановщик Серега Потапов, которого сильно удивило необычное поведение друга, подошел к нему. И подойдя, удивился еще сильнее. По застывшему лицу Лыгина градом катились слезы, которые его коллеги видели впервые за десять лет совместной работы.

— Э, Паш, да ты чего, а? — тронув его за плечо, испуганно спросил Потапов. Спустя несколько секунд Пашка перевел на него пустой взгляд и, неотрывно смотря ему в глаза, вытянул руку в сторону ковша.

Подойдя вплотную к земляной массе, которую достал из ямы экскаватор Лыгина, крановщик увидел в бурых развалистых комьях тонкие, продолговатые желтоватые вкрапления. По их форме сразу было понятно, что это не камни. Тут Потапов заметил фрагмент расколотого черепа, смотревшего на них с Пашкой пустой глазницей. И отпрянул — ковш был полон человеческих костей.

Вскоре все строители светлого коммунистического будущего собрались вокруг экскаватора. Останки виднелись и на дне ямы, которую успел выкопать Лыгин. Притихшие, они вполголоса обсуждали жуткую находку, стараясь не показать испуга.

— С войны, что ли, осталось?

— Да нет, ты что, не было здесь немцев.

— А может, с тридцать седьмого, — предположил кто-то почти шепотом.

— Не, поди, еще с древности.

— Что делать-то будем? Вроде похоронить их надо. Не по-людски как-то.

— А как хоронить-то? Где? Тут следопыты нужны.

Разговоры эти были прерваны старшим бригадиром, оторвавшимся от разгрузки арматуры. Озадаченно почесав лысеющую голову, прикрытую старомодной матерчатой кепкой, он постановил, глядя на ковш:

— Да какой хоронить! Вы что, охренели все разом? Мы ж план сорвем! И так сроки горят… Без квартальной премии остаться хотите, что ли? Фундамент сдавать через неделю, если кто забыл. Так что поглазели — ибудет. Продолжаем работу, да поживее! А я начальнику управления сообщу.

Тихонько гудя, рабочие стали нехотя расходиться по местам.

— Тоже мне, придумали! Кладбище вместо жилого дома устроить решили, — возмущенно бормотал бригадир, возвращаясь к арматуре.

И только передовик Пашка Лыгин так и остался стоять перед ковшом, глядя на него пустыми глазами, слез в которых больше не было. Неумолимо нарастающий страх и отчаяние вытеснили их, ведь он видел то, чего не видели все остальные.

Как только экскаваторщик осознал, что смотрит на истлевшие за долгие годы остатки человеческих жизней, случилось с ним нечто невероятное. Картинка перед глазами задрожала, словно растворяясь в вибрирующем летнем мареве. Сморгнув, Лыгин закрыл глаза и потер их руками, силясь отогнать видение. Но открыв их, от увиденного потерял дар речи. На ковше его экскаватора сидели пятеро бородатых мужиков и один юнец. Их изможденные серые лица были искажены неимоверным страданием. Непропорционально большие глаза их укоризненно глядели прямо на Пашку. Одеты мужчины были в грубые просторные рубахи из дерюги и такие же штаны. Одни — в лаптях, обутых поверх грязных изорванных обмоток. Другие босы. Сквозь душную дурноту, разом навалившуюся на Лыгина, он услышал тихий неразборчивый говор, который становился все отчетливее.

Через несколько мгновений простой советский строитель вдруг отчетливо услышал скрипучее многоголосье. «Мил человек! Христом Богом молим, предай нас земле, как христианам подобает. Нет нам покоя от вечной муки сей!» — звучало у него в ушах.

Онемевший от ужаса, Лыгин не мог поверить в эту жуткую, неумолимо реальную картину. Призраки, которых он так отчетливо видел, не раскрывали ртов, но их мольба стремительно наполняла Пашкино сознание глубоким чувством вины, от которого становилось отчаянно больно. Ему казалось, что он больше не в силах терпеть эту боль, но она лишь продолжала расти, словно хотела порвать его на части.

«Заклинаю всеми святыми угодниками!!!» — вдруг раздался болезненный крик юнца, срывающийся на истерический визг. «Отпевания просим! Просим! Просим!» — сбивчивым хором вторили ему бородачи, протягивая к Лыгину длинные высохшие руки.

Пашка всем своим существом попытался броситься прочь от кошмарного наваждения, но так и остался стоять перед ковшом как вкопанный. Бессильные слезы потекли из его глаз. Тогда один из покойников засипел, тыча в него скрюченным пальцем: «Не оставь нас без упокоения! А коли оставишь, так пощады от нас не жди!» «Не жди пощады, не жди!!!» — вновь пронзительно завизжал юнец, выгнувшись всем телом и не раскрывая рта. «Коли не упокоишь души наши, от костей освободив молитвою да православным погребением, так станем мы жрать тебя живьем», — прорычал один из призраков, выкатив на Пашку огромные свирепые глаза. «Жрать, жрать станем!» — подхватили угрозу остальные, хищно клацая беззубыми челюстями. «И детишек твоих, Оксану да Митьку, сожрем! — выкрикнул юноша, судорожно хватая воздух грязной пятерней, выпяченной в сторону Лыгина. — Помяни мое слово, живьем жрать станем, коли нашего завета ослушаешься!»

В тот момент Пашка, не способный ни сдвинуться с места, ни закрыть глаза, мечтал просто потерять сознание. Он изо всех сил верил, что если рухнет без чувств, то очнется минуту спустя у своего экскаватора и больше не увидит этих шестерых. Но ничего такого не происходило. Безумная фантасмагория, от которой он был не в силах оторваться, продолжалась. Она выжигала его изнутри невероятной болью, страхом и каким-то необъяснимым чувством обреченности.

Экскаваторщик Лыгин совладал с собой лишь тогда, когда его товарищи стали расходиться. Серега с силой тряхнул его, схватив за рукав спецовки.

— Паш, очнись! Да просто кости это! Покойников, что ли, никогда не видел? Чего их бояться-то… Живых бойся! — прошипел он ему на ухо. С трудом развернув онемевшее непослушное тело спиной к ковшу, Лыгин невнятно пробормотал: «Ага, ладно, порядок». И двинулся в противоположную сторону стройплощадки, к наскоро сколоченным сортирам деревенского образца.

— Пашка, ты куда это? — спросил его не на шутку обеспокоенный Серега.

— Поссать схожу, — с трудом выдавил из себя тот.

«Жрать станем, жрать!» — неслось ему вслед раскатистое эхо голосов.

До дощатой кабинки, накрывающей собой неглубокую выгребную яму, он так и не дошел. До нее оставалось всего несколько метров, когда он решительно свернул к башенному крану, только вчера установленному на объекте. Подойдя к нему, он на мгновение остановился, несмело перекрестился дрожащей рукой, сказал: «Прости меня, Господи» — и стал быстро взбираться наверх по металлической лестнице, проложенной внутри ярко-желтой высотной конструкции.

Серега, отправившийся в бытовку за сигаретами, услышал тревожные крики строителей и выскочил наружу из тесного вагончика.

— Лыгин, сдурел? Живо слазь оттуда, мудак гребаный! — орал бригадир, поспешно семеня к крану и задрав голову вверх. Глянув на многотонное сооружение, возвышающееся над стройплощадкой, он нервно сглотнул и грязно выматерился. Пашка был уже очень высоко, почти рядом с кабиной.

— Вот идиот! Ведь без страховки полез! — выдохнул Серега, рванув к своему рабочему месту. «Нельзя его было одного оставлять, — клял он себя, на бегу не отрывая взгляда от друга. — Да нет, нормально все, он парень сильный, ловкий. Куражится просто от нервов. Сейчас слезет», — успокаивал он себя, когда Лыгин показался у кабины.

И правда, Пашка остановился, не реагируя на гневную матерную отповедь бригадира, который крыл его на чем свет, то угрожая взысканиями по партийной линии, то обещая дать в морду. Чуть постояв неподвижно, он двинулся назад. Серега облегченно вздохнул, подумав, что Пашка вполне заслужил пару хороших зуботычин.

Бить тогда Пашку не стали. Да и взыскания по партийной линии он избежал.

Спустившись на несколько ступеней вниз, он ухватился за перекрещенные стальные балки башни высотного крана сперва одной рукой, потом другой. Через пару секунд он показался с внешней стороны конструкции.

— Ты… ты что, сука, делаешь?! — завопил бригадир. И тогда Пашка сделал то, что хотел.

Чуть помедлив, он разжал руки.

Слабый сдавленный крик колыхнул замершую стройплощадку. Он падал вниз как-то неестественно медленно, словно пытался оттянуть глухой смертельный удар об основание крана. Кровь, хлынувшая из его головы на бетонную плиту, за считаные мгновения разлилась алым пятном, которое надолго осталось на безупречной репутации строительно-монтажного управления номер семнадцать.

Двенадцатиподъездный дом номер 12 на Аргуновской улице, что впадает в улицу академика Королева, был сдан в рекордно короткие сроки. Советская власть поселила в нем сотрудников Телецентра. А спустя четверть века это шестнадцатиэтажное здание с аркой установило еще один рекорд, страшный и необъяснимый.

Дом этот до сих пор является абсолютным лидером по количеству граждан, выбросившихся с его крыши и балконов, став местом мистического паломничества самоубийц. Мужчины, женщины и подростки, решившиеся на этот грех, стремились к нему из разных районов Москвы и области, а нередко и из других городов, словно влекомые какой-то таинственной силой. Без видимой причины приезжая в Останкино, чтобы провести здесь свои последние часы, они кружили по району, словно попав в бесовский водоворот, центром которого был злополучный дом. Бесцельно блуждая по уютным останкинским дворикам, они наконец-то находили его, чтобы совершить прыжок в адову пропасть, оттолкнувшись от его крепкого, бетонного тела.

Бездушная статистика суицидов двенадцатого дома по сей день не имеет четкого логического объяснения. Самая популярная версия звучит как «мощная геопатогенная зона» и не имеет никакого отношения к официальной науке, все величие которой бессильно перед этой загадкой.

Среди жителей района ходит легенда, уже много лет передающаяся из уст в уста в самых разных интерпретациях. Если отбросить красочные мистические подробности, которые каждый рассказчик добавляет по своему вкусу, суть ее такова. В проклятом доме без малого восемьсот квартир, но какая-нибудь, то одна, то другая, всегда пустует. Не сдается, несмотря на дефицит свободного жилья в престижном московском районе, не ждет хозяев из длительной отлучки, не стоит в ожидании окончания прерванного ремонта. Пустует, казалось бы, необъяснимо, хотя и принадлежит кому-то. Как гласит поверье, в ней незримо для людских глаз проживает экскаваторщик Павел Лыгин. Не шумит, не пьянствует, посторонних не водит. Просто тихо ждет новых грешников, готовых прыгать, распоряжаясь своей судьбой наперекор воле Всевышнего. И каждый раз, когда такой грешник находит дом номер 12, экскаваторщик прыгает вместе с ним, вновь и вновь переживая ужас своего самоубийства, что совершил он тихим летним днем в 1980 году.

Кто-то считает, что это цена, которую он исправно платит тем шестерым призракам за то, чтобы они не сожрали живьем его семью. Другие уверены, что в двенадцатом доме находится отдельный приватизированный ад экскаваторщика Лыгина. Есть и такие, кто смело считает легенду полной чушью в лучших традициях детских страшилок. Они говорят, что стоит лишь навести справки о всех жильцах, чтобы убедиться в их правоте. Попросту позвонить в двери всех квартир двенадцатого дома.

Да только никто этого ни разу не сделал, чтоб не прослыть психом. Да и потом… Вдруг какая-то из квартир и впрямь пустует? И что будет, если в ответ на звонок ее дверь откроется?

ПОВЕСТВОВАНИЕ ШЕСТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЕ

Переступая порог небольшого кирпичного строения из бежевого кирпича, Кирилл Васютин отчаянно молился. Для себя спасения он не просил, только для Оли с Женькой. «Пусть я тут останусь, только бы они вышли, Боже! Только бы они!» — мысленно проорал он Господу. И широко шагнул внутрь, с огромным трудом поборов первобытное инстинктивное желание зажмуриться.

То, что произошло с ним в следующее мгновение, оставалось в его памяти каждую секунду из тех, что отвел ему Бог. Абсолютная мгла была физически ощутима, словно черная, упругая и колючая занавесь. Упершись в нее, Кирилл почувствовал легкое пощипывание, очень похожее на действие слабого тока. Оно стремительной волной пробежало по телу, от кончиков пальцев ног до макушки. То ли от этой волны, то ли от взвинченных до предела нервов он вспотел. Да так, как не потел никогда в жизни. Да и не подозревал он, что человеческий организм на такое способен. Васютин отчетливо почуял, как огромная порция его собственной влаги резким рывком брызнула из всех пор разом, словно была под давлением. Капли пота с его лица не стекали струйками вниз, а полетели вперед взвесью микроскопических брызг. Сердце замерло, словно его остановили.

В то же мгновение Кирилл совершенно перестал чувствовать свое тело. Оно повиновалось хозяину, но он не мог с уверенностью сказать, в каком положении находятся его руки, ноги, голова и корпус. Организм послушно выполнял приказы мозга, но наотрез отказывался посвящать Васютина в подробности своей деятельности. В ушах болезненно зазвенела высокая дребезжащая нота, а перед глазами будто лопнул люминесцентный малиновый шар, с неимоверной скоростью вырастая из крохотного алого кружочка, который мелькнул в центре кромешной темноты. Тут же так сильно заломило ключицу, будто кто-то ковырялся в ней ржавой стамеской, стараясь добраться до сердца. Горло перехватило внезапной болезненной судорогой, отчего вдохнуть было почти невозможно. Он сделал уже три шага в глубь фантома, но тьма не отступала, надежно скрывая от него то, что ждало его впереди.

«Бежать вперед!» — вспыхнул в сознании Кирилла решительный приказ. И он вложил в этот бросок все свои физические и духовные силы в надежде прорвать колючую темноту. Ему это удалось. Электрическое пощипывание прекратилось, дребезжащий звук, резавший барабанные перепонки, стих. Но глубокая черная мгла все еще окружала его. «Что происходит? И как долго это будет продолжаться? Это и есть фантом? Боже, умоляю, помоги мне», — колотилось у него в сознании.

Кирилл продолжал что было сил бежать вперед, когда вдруг почувствовал, что он никуда не продвигается. Он резко замер. И снова бросился вперед. И замер опять. Теперь сомнений не было — он как будто парил в воздухе. Лихорадочно ощупывая себя, Васютин с радостью обнаружил, что ощущение тела стало медленно возвращаться к нему. Теперь он отчетливо чувствовал свои конечности, а потом ощутил и мимические мышцы. Наладив прежние отношения с собственным телом, он испытал некоторое облегчение. «Тело чувствую. Значит, не все так плохо. Сквозь колючую черноту прорвался, больше не щиплется. А это значит… значит, что я двигаюсь вперед», — думал он, когда заметил, что обстановка вокруг стала меняться.

«Что это? Температура растет, стало намного теплее», — успел сказать он себе, как вдруг с ужасом осознал, что не чувствует за плечами рюкзака. Он стал снова ощупывать себя. Рюкзака действительно не было.

Но следующее открытие заставило Кирилла забыть об этой потере. Он понял, что вовсе не ощущает одежды. Ни обуви, ни камуфляжа на нем не было. «Голый, совершенно голый и без рюкзака. Ладно, не страшно, — решил он, стараясь успокоиться. — Но что за чувство такое? — спросил себя Васютин несколько секунд спустя. — Как будто легкая невесомость…»

Он стал двигать руками и ногами, прислушиваясь к ощущениям. И вдруг его осенило: «Вода! Я в воде, что ли? Да, похоже, что в воде. Целиком. И дышу».

Сказав себе «и дышу», он вдруг испугался: «А я разве дышу?» Попробовал сделать вдох, судорожно дергаясь и разевая рот, во что бы то ни стало силясь вдохнуть. Несколько раз повторив эти яростные попытки, он признался себе, что не дышит.

«Спокойно! Спокойно! — мысленно приказал себе Васютин. — Я не дышу и не говорю. Но отлично чувствую тело. И я в воде. И что это означает? Какие есть варианты?» — думал он, стараясь не сойти с ума. Но паника, то отступающая, то внезапно хватающая его за горло удушливым комком, никак не давала сосредоточиться. Вариантов не было.

«Если я не дышу, то… Так, может, все это… Колючая темнота, пропажа рюкзака и одежды, вода и то, что не дышу… Может, я просто помер? А? Вариант! Очень хреновый вариант».

Кирилл так и не успел толком обдумать свое положение, как обстановка вокруг него стала меняться. Пространство резко сжалось и тут же вернулось в прежнее состояние. «Этого еще не хватало!» — испуганно подумал сыщик, когда сокращение вновь повторилось, но уже с куда большей амплитудой. Теперь оно толкнуло его в спину, мягко и сильно одновременно.

«Надо двигаться вперед, иначе конец. В следующий раз меня раздавит», — решил он и сделал судорожную попытку шелохнуться. В ответ сокращения пространства усилились, к тому же стали повторяться все чаще. «А если это я их провоцирую? Получается, надо замереть», — сделал вывод Кирилл.

Вдруг все встало на свои места, заставив Васютина удивиться собственной слепоте. «Да! Все ясно! Конечно! Как же я сразу не понял, идиот безмозглый! Вода, дыхания нет, все вокруг сокращается, темно, тепло… Нет, не может быть. Хотя почему? Здесь все может быть! Или я помер… или… Или я в утробе! В утробе, черт! Вперед, быстро вперед!»

И он стал остервенело пытаться продвинуться, дергаясь всем телом. Несколько яростных рывков — и мгла вокруг словно взбесилась, конвульсивно сжимаясь и сдавливая его мощными болезненными толчками. Так продолжалось довольно долго, пока пространство не обхватило его тугим пульсирующим обручем, грозясь сломать ребра. Боль набирала обороты, но он был рад ей, ведь вместе с ней пришла и надежда. «Если это роды, значит, есть шанс выбраться. А что потом? Реинкарнация? Полная потеря памяти и беспомощность младенца? Все, кто пропал в Останкине, реинкарнировались? Но ведь я чувствую, что Оля с Женькой живы. А они что… недавно родившиеся младенцы? Безумие!»

Кирилл постарался отбросить от себя эту пугающую мысль, но с каждым мгновением она становилась все реальнее. И только резкий приступ боли, обручем сжавший его голову, заставил Васютина ненадолго забыть о своей чудовищной догадке. Потом был еще один, да такой сильный, что он чуть не потерял сознание. Казалось, его пропихивают сквозь узкую резиновую трубу, которая пытается раздавить инородное тело. Несколько раз от боли он почти терял сознание. Пытка все продолжалась, заставляя Кирилла сомневаться, выдержит ли он ее.

Все изменилось, когда он почувствовал резкий перепад температуры. Стало ощутимо холоднее. «Все, скоро это безумие закончится, — успокаивал он себя. — Роды подходят к концу. Надо дотерпеть, обязательно надо дотерпеть!»

Внезапно наступило облегчение, которое оказалось обманчивым. На смену ему пришла адская боль в голове и плечах. Пытаясь сопротивляться неведомой силе, сдавившей череп, он испустил нечеловеческий вопль. Но крика не вышло, лишь сжалась грудная клетка.

Мгновение спустя он почувствовал ледяной холод, и адская вспышка наотмашь хлестнула его по глазам, словно зарево ядерного взрыва. На этот раз он не выдержал и стремительно потерял сознание, так и не успев ничего сообразить.

Васютин очнулся от жгучей боли, которая вцепилась в него сзади. Хрипло вскрикнув, он услышал, как трещат его легкие в грудной клетке, словно их рвут на части. «Вдох! Все, роды позади. Я мыслю, я остался собой! Боже, спасибо тебе!»

Уплывающее сознание опрокинуло его в вязкую гулкую тьму.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ШЕСТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТОЕ

Канадский подданный Николай Берроуз плакал очень редко. А если и плакал, то в основном из-за какой-нибудь сентиментальной ерунды, будучи пьяным. Свои настоящие горькие слезы он мог посчитать по слезинке. Но когда силуэт Васютина скрылся в темном дверном проеме небольшой кирпичной постройки, веки его внезапно набухли влагой, а горло перехватило. «Это потому, что я русский», — подумал он на английском, утирая глаза рукой.

Впервые он так мучительно остро осознавал свое происхождение. «Американец сам бы туда не полез — позвонил бы в ФБР. С точки зрения государства и социальных благ — это правильно. Он же налогоплательщик и законопослушный гражданин… Но… это по-человечески трусливо», — думал он, осторожно пробираясь к густым неухоженным кустам, растущим за автозаправкой «Югранефть».

Подойдя к ним мягкой, бесшумной походкой, он вынул походный нож, одним движением срезал кусок травы вместе со слоем земли, положил под него тщательно перемотанный скотчем полиэтиленовый пакет, аккуратно приладил на прежнее место потревоженный клочок природы и прижал его рукой. Придирчиво оглядев подножие куста, он тихонько отломил от растения крошечную тонкую веточку, воткнув ее в нескольких сантиметрах от закладки. Оглядевшись, попятился назад. Обошел вымершую пустую заправку, убрал камеру в сумку, повесил ее на плечо, поправил рюкзак и уверенным размашистым шагом пошел в сторону улицы Королева, на ходу доставая из внутреннего кармана канадский паспорт. «Хорошо, что паспорт канадский. С русским мог бы получить по роже». Горько хохотнув над тем, что в России лучше быть русским с канадским паспортом, он тяжело вздохнул, оглядываясь по сторонам в поисках патруля.

На Аргуновской около шестнадцатого дома было несколько патрулей — на выбор. Один ехал прямо на Ника со стороны Королева, другой настигал его сзади. Остановившись, Коля сделал предельно простодушное, американское лицо, взяв в руку паспорт. И хотя после Палестины и афганских талибов бояться московских силовиков было стыдно, встреча с сотрудниками ФСБ немало волновала его. «Буду надеяться на план Кирилла. Больше надеяться мне не на что», — сказал он себе, когда «уазик» резко затормозил в паре метров от него. Из машины выскочили два омоновца. Вид они имели весьма суровый, а когда один из них невзначай вскинул автомат, Коля решил быть предельно корректным и вежливым.

— Милиция! Руки вперед и перед собой! Не двигаться!

— О’кей, — с готовностью ответил Берроуз, вытянув руки, как и было приказано. В одной из них он сжимал паспорт.

— Капитан Зимин, — сквозь зубы представился один из них. — Предъявите разрешение на проход в режимную зону! — рявкнул он.

— Русский мало знать, — произнес Берроуз с чудовищным акцентом. И добавил: — Канада.

Потом был тщательный досмотр, после которого Колина камера была изъята «до выяснения». Недоверчиво полистав паспорт, то и дело поглядывая на Колю, капитан стал докладывать на пост о задержании иностранного гражданина.

Через минуту имя, фамилия и приметы задержанного уже протоколировались в оперативном штабе, чтобы затем быть переданными в «Систему мониторинга», которая в режиме реального времени фиксировала все, что происходило в Останкине. Глядя в нее, словно в магический кристалл, можно было увидеть местонахождение каждого патруля, каждого бойца или гражданского специалиста (ведь передвигаться по Останкину без патрулей они не имели права), посмотреть на изображение с нескольких сотен камер, получить чертежи зданий и планы коммуникаций. И конечно же узнать подробности каждого происшествия, случившегося в Останкине с момента первых пропаж.

Теперь Коля Берроуз тоже стал неотъемлемой частью этого сложного организма. Первичная информация о его задержании (ФИО нарушителя, гражданство, срок визы, род занятий, место жительства; номер патруля, производившего задержание, его состав, время задержания, дальнейшие санкции и т. д.) со временем обрастала вторичной (когда и как въехал в страну, где останавливался, с какими СМИ сотрудничал, образование, фильмография, прошлое, родственники, связи и много еще чего, что можно было запросить в Интерполе и почерпнуть в открытых источниках). Сотрудники спецслужб и высокие властные чины, имеющие право доступа к мониторингу, могли не только использовать эти данные, но и дополнительно запрашивать необходимые.

И раз были люди, которые пользовались мониторингом, значит, существовали и те, кто его обслуживал. Целый штат специалистов, состоящих на службе в ФСБ, холили систему, структурируя и оптимизируя ее, выявляя потенциальные возможности сбоев и обеспечивая ее быстродействие. Все они были прекрасными спецами, одними из лучших в своих областях. Но в первую очередь они были людьми с каждодневными проблемами, мечтами, житейскими неурядицами, мелкими обидами, удачами и поражениями. И долгами, которые надо отдавать.

Через тридцать минут после того, как Николай Берроуз был задержан до выяснения обстоятельств, один из сотрудников группы программного обеспечения «Системы мониторинга» облегченно вздохнул, избавившись от неоплатного долга. Сделал он это весьма странным образом. Позвонив домой со служебного телефона, он попросил любимую жену Свету приготовить на ужин курицу. После чего сказал, что любит ее, чмокнул сквозь километры проводов и положил трубку.

Курицу Света жарить не стала. Вместо этого она взяла старенький сотовый телефон, уже несколько дней готовый к отправке СМС, и нажала кнопку, послав пустое сообщение в эфир. Убедившись, что эта нехитрая операция прошла без сбоев, она отключила аппарат, вынула из него сим-карту, бросила ее в унитаз и смыла. Для верности — пару раз.

А через пятнадцать минут, после того как Света надавила на кнопку слива, Николай Берроуз уже сидел в одном из аскетичных кабинетов ГУВД Москвы. Но ни одного милиционера рядом с ним не было, зато сотрудников ФСБ — сразу трое. Вовка Лукашин, курирующий тему неаккредитованных журналистов, и стареющий, грузный и лысый Павел Ильич Афанасьев, заместитель руководителя отдела по особо важным делам. Третий был низкорослым рябым блондином, с обычным именем Слава и с занятной фамилией Таращенко. Он общался с Колей на безупречном английском языке, иногда прерываясь для того, чтобы донести суть разговора до своих сослуживцев. Со стороны Таращенко и Берроуз могли сойти за добрых приятелей. Тон их беседы был исключительно интеллигентным, а иногда они даже улыбались друг другу. Глядя на них, непосвященный наблюдатель сильно удивился бы, если б знал, что присутствует при допросе.

— Если я правильно вас понимаю, господин Берроуз, цель вашего визита в Россию — попытка снять сенсационный репортаж в Останкине. Я прав?

— Абсолютно правы. Я же профессиональный стрингер, это моя работа.

— Я всегда считал стрингеров асами экстра-класса. Что заставило вас потерять почти сутки, прилетев в Санкт-Петербург, а не в Москву?

— Признаюсь, я ошибся. Сделал ставку на человека, который обещал мне аккредитацию от телеканала «Нева ТВ». Но когда я прилетел к нему, он просто не вышел на связь. Когда я понял, что аккредитации у меня не будет и я попросту потерял время — отправился в Москву.

— Между столицами курсируют первоклассные скоростные поезда. Меньше пяти часов — и вы в Москве.

— К сожалению, господин офицер, билетов на вечерний поезд уже не было. Не было и авиарейсов, на которые я так надеялся. Я не стал ждать и поехал с каким-то парнем, оплатив ему бензин. Он искал попутчиков на вокзале.

— Должен признаться, Николай, я снимаю перед вами шляпу. Несмотря на время, потерянное в Санкт-Петербурге, вы прибыли в Останкино раньше ваших коллег.

— Я раньше увидел тему для материала. У меня есть свои люди в одном информационном агентстве. Они продают мне мониторинг мировых новостей, отобранный по моим требованиям.

— Странно, что никто из ваших коллег не пользуется такими услугами.

— В том-то и дело, что пользуются. Не я один видел это сообщение об исчезновениях. Но я первым учуял сенсацию. Чутье — вот что главное.

— Так в чем же тогда причина вашей неудачи в Останкине, Николай? Чутье подвело вас?

— Чутье на сенсацию мне осталось верно. Но тут… Очевидно, что на этих улицах человечество столкнулось с чем-то таким, что ему не по зубам. А я — всего лишь часть человечества.

— Если честно, Николай, я поначалу был уверен, что ответ будет найден. А вы когда поняли, что не сможете снять фантом?

— Довольно давно. Дней через десять после того, как я приехал сюда. Но… я все никак не мог признаться себе в этом. Не мог сдаться. Ведь если бы репортаж удался… Это было бы свершение всей моей жизни. Как говорится, вершина успеха.

— Кстати, а в какой гостинице вы жили?

— Я жил на арендованной квартире на улице Королева. Сначала. Незадолго до эвакуации я уже собирался уехать. Но потом подумал: вдруг что-то изменится, когда район покинут люди. Я уже говорил, что никак не мог поверить в провал. Было слишком много надежд.

— И где же вы жили?

— В парке, рядом с дворцом. Ночевал в спальном мешке, весь день на ногах, прячась от патрулей.

— Вы мужественный человек, Николай.

— Я просто привык.

— В самом начале нашей беседы вы сказали, что пытались выйти на след фантома вместе с теми родственниками пропавших, что искали его. Скажите, в разговорах с вами они не говорили чего-нибудь такого, что вы не слышали в новостях, в других открытых источниках? Может быть, какая-то косвенная информация…

— Полноценно пообщаться мне удалось лишь с двумя из них, ведь я почти не знаю русского. А найти переводчика, который станет искать с тобой фантом, — непростая задача.

— Понимаю вас. Я бы хотел уточнить вот что, Николай…

Их неспешная спокойная беседа потекла дальше, иногда сворачивая в сторону метафизических аспектов Останкинского феномена и специфики экстремальной журналистики.

Казалось, что Таращенко и не пытался расколоть Колю. Да и само понятие «колоть» к их разговору было неприменимо. На самом же деле под глазурью доброжелательности этой беседы скрывалась тонкое, сложное и нервное противостояние. И благодаря своему прежнему опыту и советам Васютина канадец виртуозно одерживал верх в этой схватке. Не зря в те долгие часы тревожного ожидания, которые Кирилл и Ник вместе коротали в гараже, опытный оперативник и один из лучших сыщиков страны, досконально знающий все приемы работы спецслужб, готовил товарища к этому опасному поединку. Именно тогда Васютин разработал для Берроуза оптимальную легенду. Кроме того, он просчитал наиболее вероятный сценарий развития событий, обеспечив канадцу изначальное преимущество. В то время как федералы вели игру с двойным дном, Берроуз знал, что на самом деле дно тройное.

«Каждый опыт ждет своего часа, это точно… Если бы я тогда не поехал бы к Стиву в Венесуэлу, неизвестно, как бы сейчас все повернулось. А ведь тогда это казалось блажью и детской игрой в шпионов», — думал стрингер, благодаря судьбу за события пятилетней давности.

Тогда он серьезно увлекся практической психологией. Больше всего его интересовали методики, определяющие связь бессознательной моторики человека и его осознанных стремлений. Самые прогрессивные из этих разработок стояли на вооружении у спецслужб, а потому были недоступны. Но редкая удача улыбнулась Берроузу, столкнув его с одной прекрасной особой испанских кровей.

Это было в Лондоне, где он делал фильм о противостоянии группировок футбольных хулиганов. Ее звали Фрида, она была красива, умна и еще более рисковая и сумасшедшая, чем он сам. А Стив, родной дядя Фриды, вырастивший ее вместо погибших родителей, долго работал на «Ми-5» — разрабатывал системы анализа моторики и адаптировал их к практическим задачам «бондов». Коля узнал об этом случайно.

Оберегая свою возлюбленную от напрасных расстройств, он изредка врал ей и каждый раз терпел оглушительное фиаско. Как-то раз она сказала, что умение безошибочно определять ложь, скрытый страх и враждебные намерения она переняла от дяди Стива. Со временем Берроуз все больше узнавал о дядюшке, который, в то время уже в преклонных годах, доживал свой век в Венесуэле с третьей женой — очаровательной креолкой, на тридцать семь лет младше его. Узнав о том, что услугами дяди пользовалась британская разведка, Ник решительно заявил Фриде, что, будучи порядочным джентльменом, не может жить с ней, не испросив на то благословения дяди.

Благословение он получил. И немного задержался вместе с Фридой в Венесуэле — примерно на пять месяцев. Все это время он упоенно занимался освоением техники анализа бессознательной моторики человека, которую с удовольствием преподавал ему дядя Стив. Жесты, позы, мимика, реакция зрачков, манера двигаться — все это говорило правду о самом человеке, а вовсе не то, что он говорил. Ник учился видеть ложь и врать даже тому, кто умеет видеть ложь. К концу пятого месяца он так преуспел, что несколько раз удачно соврал Фриде.

Тогда он занимался этим, потому что был увлечен и упивался возможностью видеть то, что скрывают люди. Кроме того, ему нравилась перемена мест, нравилось жить с Фридой на берегу океана, нравилось по-русски беспечно тратить гонорар за фильм, во время съемок которого ему выбили несколько зубов и ударили ножом, нравился дядя Стив. И нравилось думать, что его новое знание поможет ему в работе.

И ведь помогло! Той ночью Таращенко, владевший техникой анализа моторики, не пытался «расколоть» Берроуза и получить какие-то признания. Его целью было понять, врет канадец или нет. Канадец врал, но так, как учил дядя Стив — сопровождая ложь интонациями, мимикой и жестами правдивого человека. Федерал Славик просто не мог предположить, что Коля тоже владеет этим умением, и весьма неплохо. А потому Таращенко, пристально наблюдавший за стрингером, склонялся к мнению, что парень действительно ничего не снял в закрытой зоне.

А его мнение в свою очередь было необходимо Лукашину и Афанасьеву. Сам того не зная, Таращенко выступал в роли третейского судьи, ведь между Вовкой и Павлом Ильичем случился спор, грозящий перерасти в конфликт. Он возник совсем недавно, меньше часа назад. Напор и решимость молодого Лукашина сцепились с осторожностью, расчетливостью и близящейся пенсией Афанасьева. Если бы кто-нибудь подслушивал их, то услышал бы вот что.

— Вова, мне по ночам работать не привыкать, я не ропщу. Но хотелось бы понять, на хрена ты затеял всю эту суету вокруг канадца. Поделись соображениями.

— Охотно, Пал Ильич. Берроуз этот — хитрый лис, один из лучших стрингеров своего времени. Одним из первых здесь появился. С самого начала, как в страну въехал, следы путал. Там все написано, — кивнул он на оперативную справку, которую держал в руках.

— Да читал я, — отмахнулся Афанасьев, небрежно сморщившись.

— Мы, конечно, поздно за стрингеров взялись. Но когда решили ему на хвост сесть, то он вдруг резко пропал. При этом из Останкина не уезжал.

— Думаешь, у него есть свой крот в Экстренном штабе?

— В Экстренном штабе эта тема вскользь поднималась. А о том, что мы его пасти собрались, в Штабе вообще не знали. Так что скорее всего сведения ушли из Останкинского ОВД. Две недели в стране, старается не отсвечивать, а информацию у ментов добыл. Именно ту, которая его касается. Неплохо, да?

— Вова, я тебе верю, что парень крутой. Что кроме этого? Записи у него нет. Передать видео дистанционно вчера или сегодня он не мог. Мне технари клялись мамой. Снял бы раньше — давно съехал бы.

— Кроме этого, Пал Ильич, могу сказать, что я уверен — если бы он ничего не снял, то он бы из зоны и не вышел.

— Да просто понял, что отловят на днях, вот и все.

— Одним словом, чтобы у нас было что-то, надо его плотно брать в оборот. Очень плотно.

— Лукашин, ты что за ковбой такой, а? Чтобы плотно взять, нужны основания. Где они? Очередной стрингер сдаваться вышел, делов-то!

— Пал Ильич, я думаю, что мы прямо сейчас совершаем большую ошибку. Его надо закрывать.

— Володя, ты заметил одну интересную особенность?

— Какую?

— Иностранец он, Володя. Вот что… И иностранцу этому по российскому законодательству грозит административная ответственность. Всего-то — сраный штраф. Забыл, как мы тогда с итальянцем обгадились, а?

— Пал Ильич, да вы что?! Это ж особенный случай! Хрен с ним, что он иностранец! Ведь можно все и по-черному сделать.

— Я согласен! Можно, Вова, и нужно! А кто тебе это позволит, если оснований нет?! Ради чего подставляться-то, а?!

— А если он запись в зоне оставил?

— Ты что? Там сейчас такой режим, что вынести ее нереально. Да и некому. Кто в это ввяжется? Канадцу надо было кого-то из генералов ВВ вербовать или из наших. И если даже допустить такую фантастическую возможность… Все равно она там и сгниет. Если бы снял, он бы ее потащил с собой!

— Пал Ильич! Поверьте мне, я эту братию по долгу службы изучал. Он единственный, у кого были шансы на успех. Его нельзя отпускать!

— Да что ты причитаешь, Лукашин, когда есть объективная реальность. Или ты находишь для конторы аргументы… хотя бы один аргумент, и мы его сразу выводим за рамки закона… Или он платит штраф и едет в Канаду к березкам!

В ответ Вовка сердито промолчал.

— Сейчас с ним Таращенко поработает… Растаращит его как следует да и скажет, врет он или нет. Там методика проверенная. Сколько раз выручала.

— А если врет, то…

— То это сигнал, что надо работать дальше. И не паникуй ты раньше времени. Он у нас всего-то пару часов. Время есть еще. На детектор его посадим завтра, по-любому, что б там Таращенко ни сказал.

В реальности же дело обстояло немного не так, как представлял себе Пал Ильич. И совсем не так, как это виделось Таращенко. Оба они не знали, зачем жена сотрудника группы программного обеспечения «Системы мониторинга» отправила пустую эсэмэску, когда муж попросил ее поджарить курицу. Не ведала этого и сама Света, да и муж ее тоже. Об этом не догадывался даже Коля Берроуз, хотя очень ждал результата странного Светиного поступка.

Исчерпывающей информацией обладал лишь Кирилл Васютин. Но сейчас он был слишком далеко.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ШЕСТЬДЕСЯТ ПЯТОЕ

Новенький патрульный «уазик» внутренних войск проезжал мимо дома номер 8 по Аргуновской улице. Кроме двух солдат и офицера, в машине сидел монах богатырского телосложения. Один из солдат то и дело украдкой поглядывал на него, словно в подтверждение того, что никакая наука не справится с тем, что происходит в Останкине.

— Гражданский! — неожиданно не то вскрикнул, не то взвизгнул офицер, сидевший на переднем сиденье. Отец Алексий вздрогнул от неожиданности и подался вперед, стараясь разглядеть нарушителя режима. Метрах в двухстах от них, за бойлерной, что стояла напротив опустевшей школы, он ясно увидел маленькую фигурку в черном. Она казалась бесформенной, вероятно из-за мешковатой одежды. Скорее всего ребенок или женщина в дождевике.

— Задерживаем! — азартно скомандовал офицер, и водитель прибавил газу. Молоденький солдат сосредоточенно оглядел свой автомат, словно собирался из него стрелять. Офицер успел сказать: «Баба, что ли?» После того как была дана команда на задержание, прошло не более четырех секунд.

Все, что было после, имело серьезные последствия. Офицера и солдат таскали на военную психиатрическую комиссию, а в своей части они прослыли психами. Отца Алексия к врачу не потащили, но он был вызван к самому Патриарху, чтобы лично рассказать Верховному иерарху об этом происшествии. А после был допрошен вежливыми федералами.

Так как всех трех военных признали здоровыми (лишь у одного из солдат был крайне низкий уровень интеллекта), событие это было внесено в «Систему мониторинга». И хотя данная информация не разглашалась, она все-таки попала в прессу, мгновенно обрастая красочными описаниями и домыслами тех, кого там и рядом не было.

Почему именно четыре секунды? Этого времени хватило, чтобы машина успела набрать скорость, а все, кто был в ней, — увидеть происходящее, с трудом осознать и как-то отреагировать.

Первым потерял дар речи шофер. Когда машина рванула вперед, чтобы догнать нарушителя, перед лобовым стеклом «УАЗа» произошел фантасмагоричный спектакль. Фигурка в темном удалялась от патруля так же проворно, как и патруль пытался догнать ее. Шофер «уазика» с низким ай-кью дернул коробку передач и прибавил скорости. Нарушитель не стушевался и спокойно двинулся в сторону перекрестка Аргуновской и Королева. Водитель «УАЗа» вновь прибавил скорость. Натужно взревев, внедорожник продолжил свою погоню. Однако расстояние между машиной и нарушителем оставалось прежним.

Это было нельзя объяснить, но это происходило здесь и сейчас. Реакция в патрульной машине была самой разнообразной. Офицер безбожно крыл матом, второй солдат воинственно передернул затвор, а отец Алексий перекрестился. Нарушитель уходил прямо у них из-под носа! Уходил… не бегом и не прыжками. Он попросту спокойно шел… с той же скоростью, с которой двигался «уазик»! Солдат запричитал что-то невнятное, а офицер стал тяжело сопеть, словно его кто-то душил. Вдруг он схватил рацию неуверенными руками и принялся орать в нее:

— Всем патрулям! Срочно! Преследую неизвестное… которое… оно… впереди сейчас!

Так и не закончив свое неуставное послание, он бросил рацию куда-то под ноги.

«Неужели это и есть та самая Пелагея?» — спросил себя монах, зачарованно глядя в лобовое стекло на силуэт впереди. Он быстро удалялся по направлению к Первой Останкинской улице, и расстояние между патрулем и мистическим объектом стало стремительно расти. И тут фигура пропала из вида.

Патруль свернул на Королева. Водитель продолжал гнать на предельной скорости, будто все еще преследовал кого-то.

— Стой! Тормози! Ты… это, как тебя… чтоб тебя! — заорал на него офицер. Тот испуганно ударил по тормозам, прижавшись к обочине. Командир патруля выскочил из машины и рывком открыл заднюю дверь, рядом с которой сидел монах. С размаху бухнувшись на колени, стал лепетать, протягивая к священнику руки: — Батюшка, отец родной, Христом Богом умоляю, благослови на войну с этим… с нечистой силой! Благослови! А то ведь так и не узнаем…

Он запнулся, не договорив фразы. Священник вылез из «уазика», перекрестил бледного офицера, сказав «благословляю, сын мой». Тот, стоя на коленях, пошел вперед и стал неуклюже ловить руку монаха, норовя поцеловать. Отец Алексий заботливо помог ему подняться, дал приложиться к распятию и усадил обратно в «уазик», из которого за этой сценой наблюдали испуганные солдаты.

Некоторое время спустя они были рядом с КПП, через который отец Алексий въезжал в Останкино. Когда до поста оставалось метров триста, рация, установленная в машине, вдруг затрещала, шипя и скрежеща помехами. Водитель недоуменно посмотрел на нее, нажал какую-то кнопку, но звук не исчез.

— Что это с рацией-то? — боязливо спросил майор, выключил и сразу включил снова. Однако эта нехитрая техническая уловка не помогла — рация отвратительно трещала.

— Стойте-ка, стойте! — вдруг зычно сказал монах, подавшись всем телом вперед. Водитель послушно остановился. — Глуши, — бросил ему Алексий, и тот послушно выключил двигатель. Салон наполнился мерзким техногенным треском неисправной рации.

— Что? — прошептал майор.

— Тихо, — шикнул на него священник. Ему показалось, что сквозь треск слышны повторяющиеся звуки. Удивленные патрульные замерли. Просидев не меньше минуты, отец Алексий вдруг выхватил из своего портфельчика блокнот и карандаш, наклонился к рации и снова застыл. «Хр-р-р… а… мгы…. джз…а… кш т-тры… тч… и… и… бп…э … дту… джз… а… вф… юу… тшч» — слышалось на фоне помех. С минуту, кроме треска, ничего не различалось. И вдруг — опять звуки. Тщательно записав звуковую абракадабру, отец Алексий бросил недоумевающему майору, что ему просто показалось.

Покинув Останкино, монах дошел до первого попавшегося сквера, где уселся на лавку и вновь достал блокнот. Набор звуков, который он услышал с интервалом в минуту, был одним и тем же, полное совпадение. «Наверняка ерунда какая-нибудь! — подумал он. — Стоит рядом какой-нибудь передатчик, вот и излучает. А я-то хорош! Бросился послания искать». Посидев пару минут с блокнотом в руке, монах все же взялся за карандаш. Вскоре на отдельной странице появилась надпись, которую он сложил из записанных им звуков. Получилось «Хр-р-рамгыджзакшттры тч иибпэ дтуджз авфюутшч». «Видать, и вправду чушь», — пробормотал он, убирая блокнот.

Добравшись до своего жилища в Свято-Даниловом монастыре, Алексий снова вернулся к листку с ахинеей. Просидев над ним пару часов, обругал себя мистиком и решил больше не брать запись в руки. Усердно помолившись на вечере и вернувшись к себе, он первым делом схватился за листок. Теперь ему потребовалось всего полчаса, чтобы составить новую запись. Она выглядела так: «ХР-р-рАМгЫджЗАКшттРЫТчИИБпЭ ДтУдж З АВфюУТшч». Уже не ломая голову, отец Алексий просто переписал заглавные буквы. И долго еще монах не мог отвестивзгляда от листка, на котором было написано его рукой: «ХРАМЫ ЗАКРЫТИИ БЭДУ ЗАВУТ».

ПОВЕСТВОВАНИЕ ШЕСТЬДЕСЯТ ШЕСТОЕ

Очнувшись, подполковник Васютин испугался, что он лежит сейчас в подвале гаража, придя в себя от кошмарного сна. Пульсирующая боль монотонно била в темя. Он начал открывать глаза. Но не так, как это нехитрое движение совершают каждое утро миллиарды землян. Кирилл делал это плавно, по чуть-чуть. Словно трехлетний ребенок, заглянувший в дальний темный угол под кроватью, он был готов в любую секунду снова крепко сжать веки.

Кирилл не думал об опасности. Не пытался анализировать ситуацию в поисках алгоритмов спасения. Его разум, измотанный невероятными событиями последних часов, вероломно вышел из игры, передав Васютина в заботливые руки инстинкта и интуиции.

«Бегом спасаться!!!» — гаркнул инстинкт самсохранения, поднимая обессилившего и дезориентированного Васютина. Но дальше дело не пошло. Поднявшись, Васютин увидел…

И поначалу не поверил в увиденное. Перед ним был стандартный зал большого супермаркета. Светло-бежевые стены, высокий подвесной потолок, крупная плитка на полу. Зал с рядами металлических стеллажей, заполненных товаром, выглядел вызывающе буднично. Лишь только Васютин собрался бежать, послушно повинуясь инстинкту, как сознание вернулось к нему. Кирилл замер, затравленно оглядывая помещение. Бессвязные мысли обрушились на него: «Который сейчас час?», «Я не младенец, значит — не рождался», «Где мои трусы и рюкзак?», «У меня две руки, это хорошо!»… При этом между собой мысли эти не общались, словно чванливые вельможи, не представленные друг другу на званом вечере. Их вопли отдавались эхом паники и трусости.

Васютин чувствовал, что не контролирует себя. Страх бурлил в нем, то поднимаясь до самой вершины его личности, то оседая ниже. Кирилла трясло конвульсивной дрожью, пот заливал лицо. Он еле слышно что-то бормотал, будто блаженный. Никогда раньше он не испытывал такого унизительного бессилия. Изо всех оставшихся сил он боролся с животным желанием бежать прочь от банального, казалось бы, безобидного торгового зала. «Закрой глаза, полегче станет», — сказал ему внутренний голос.

— Да, да, закрыл, — бормотал Кирилл, задыхаясь от нахлынувшей адреналиновой волны.

Он со страхом открыл глаза и осмотрелся внимательнее. За спиной высилась большая пластиковая стена с символическими изображениями продуктов, точь-в-точь как в советские времена. В верхней части этого сооружения Васютин увидел указатель «кассы». «Какие кассы? Зачем? — растерянно прошептал он. И тут же насторожился: — А где же покупатели?»

Кроме самого сыщика, в магазине не было ни души.

Зато оказалось, что Кирилл все же одет — камуфляж был на нем. «Рюкзак… где он? Был слишком громоздким и не прошел сквозь родовые пути? Вполне возможно! — Васютин сделал пару несмелых шагов, словно боялся вновь оказаться в Останкине. — Ну вот, и ничего страшного», — продолжал повторять он себе, отрывисто глядя по сторонам, словно в каждую секунду ожидал нападения.

Сделав несколько шагов, остановился. Дрожь стала затихать, а в сознании начали вырисовываться главные вопросы: «Жив я или нет? Здесь ли Оля с Женькой? В этом месте есть еще кто-нибудь, или я один?» Он жаждал получить ответы на них. И боялся этого.

Эти три вопроса заполнили все его сознание. Секундная трусость прошла, и он продолжил открывать глаза. Открыв их полностью, увидел свою руку, руку взрослого мужчины. Первое облегчение придало ему сил. «„Пока все не так страшно“, — уговаривал себя Васютин. — Но…»

Это внезапное «но» захлестнуло его новой тревогой. «Что-то не так, что-то… Тишина! Здесь абсолютно тихо. Не паникуй, возможно, так и должно быть». Собравшись с духом, он рывком сел, окинув испуганным взглядом свою новую реальность. Шок, вызвавший саботаж психики и минутную недееспособность, отступал. Васютин медленно обретал себя и свой разум. Осторожно ступая в сторону стеллажей и цепко оглядываясь, он по привычке вынул пистолет из кобуры.

Кирилл вспомнил о часах, секундомер которых старательно отсчитывал время с того момента, как он переступил порог фантома. Васютин вскинул руку и взглянул на циферблат. Остановился, закрыл глаза, протяжно вздохнул и открыл их снова. Показания секундомера не изменились.

— В общем-то, неудивительно, — пробормотал он, растерянно глядя на время. Японская электроника упрямо утверждала, что его сверхъестественное приключение началось 37 часов 17 минут назад. «Так… Если дорога из того мира в этот заняла больше полутора суток, а казалось, что минут двадцать, не больше… то возникает вопрос: как здесь течет время? Здесь сутки — там месяцы? Или такое искажение происходит только во время входа?» Толком не надеясь на то, что ответ найдется, Васютин решил продвигаться дальше.

Аккуратно ступая, он двинулся в сторону касс, внимательно прислушиваясь и стараясь уловить хоть какие-нибудь звуки. Но напрасно. Он слышал лишь собственные острожные шаги. Никаких признаков присутствия людей не было. Добравшись до касс, он увидел обычное объявление, напечатанное на небольшом виниловом баннере. Оно гласило, что выход к кассам осуществляется только со стороны торгового зала.

— Обязательно осуществим, но втроем, — сказал он, словно заклинание. И продолжил поиски. — Магазин… Должны быть посетители, ведь так? — спрашивал себя Кирилл. — И продавцы. Где ж они все? Или это мой персональный фантом?

Он бродил по периметру супермаркета чуть меньше часа. За это время Васютин обнаружил лишь стерильно чистый сортир. Пристально исследовав его, он наткнулся на очередное небольшое открытие. Но не сразу. Поначалу кафель, раковины, три писсуара и четыре кабинки с унитазами выглядели совершенно банально. Он смыл воду в одном из них, открыл кран, опасливо подставив ладонь под струю. Ровным счетом ничего необычного. И вдруг внезапно его осенило. Он стал внимательно разглядывать сантехнику и вскоре понял, что на ней нет абсолютно никаких упоминаний производителя. Сантехника была совершенно чистой, без каких-либо надписей или логотипов.

— Мелочь вроде, — произнес он. — Но мелочь эта очень значительная. У нас там такого не бывает.

Еще раз осмотрев туалет, Васютин вышел из него и осторожно продолжил свой путь.

Обшарив всю открытую площадку у входа в торговый зал, Кирилл не обнаружил ровным счетом ничего примечательного. Никаких следов пребывания людей. Не видел он и выхода или какого-нибудь указателя к нему.

Прежде чем идти в зал с секциями, Васютин решил взять паузу, чтобы окончательно взять себя в руки и тщательно все обдумать. Мысль о том, что он находится здесь один, сильно пугала его. Он не желал рассматривать ее, даже как гипотетическую. «Нет, не может быть, чтоб один. Это конечно же не магазин, а лишь видимость магазина. Но кто-то здесь есть, кроме меня, это точно. Если и не все пропавшие в Останкине, то хотя бы некоторые из них. Боже, умоляю, Женя с Олей должны быть именно здесь!»

Даже призрачная возможность того, что вся эта территория пуста, уничтожала его.

Его путь лежал в зал с секциями, который занимал большую часть магазина. Казалось бы, он уже давно должен был отправиться туда. Но странное предчувствие останавливало Кирилла. Он прислушивался к себе, пытаясь разгадать ребус, который подкинула ему собственная интуиция. Крепко подумав, наткнулся на сплошные абстракции, а потому плюнул на эти попытки и направился в торговый зал.

Вход в него представлял собой узкий коридорчик между двумя огромными пластиковыми стенами цвета лазури, в конце которого были видны две железные дверцы, точь-в-точь как в обычном супермаркете. «И здесь никаких надписей. А ведь в таком магазине в Москве все утыкано рекламой, — думал Васютин, в нерешительности притормозив у входа. — Или хозяин заведения ничего не знает о двигателе торговли, или… Да ему плевать на этот двигатель. Ведь он здесь не торгует».

Мерзкий холодок зародился где-то в груди и мелкой рябью разбежался по всему телу. «Не торгует. А что тогда делает?» Медленно, с чувством перекрестившись, Кирилл двинулся ко входу. Дверки послушно разошлись от легкого толчка, и Васютин сделал широкий шаг, внутренне сжавшись и приготовившись увидеть все что угодно.

Он огляделся. Все пространство было разделено на две секции большими синими табличками, прикрепленными к потолку тонкими стальными тросиками. Объемными белыми буквами на них было написано «Продукты» и «Бытовые товары». Следом тянулись бескрайние стеллажи со множеством полок. Над ними висела все та же глухая тишина. Снова перекрестившись, Кирилл вынул из заплечной кобуры ТТ, передернул затвор и направился в продуктовую секцию. Он не верил, что пистолет сможет спасти его от угрозы, которую таил пустой магазин, но так ему было спокойнее.

Медленно, словно тщательно взвешивая каждый свой шаг, Кирилл двинулся между огромными холодильниками, освещенными изнутри голубоватым светом неоновых ламп. «И здесь тоже никакой рекламы», — вскользь отметил он, продвинувшись на пару метров. Подойдя к одному из рефрижераторов вплотную, он увидел в нем стопки полиэтиленовых упаковок с сырым мясом. Не решаясь взять товар в руки, Кирилл замер и прислушался.

— Так-так-так, — прошептал, протягивая руку к холодильнику. — Прохладно… А звука-то нет.

Присев, он наклонился к агрегату и снова прислушался. Тишина. «Или холодильник абсолютно бесшумный, или… Что? Холодильника нет, а холод — есть, так, что ли?» Стало не по себе. Зажатый в руке пистолет не спасал от нервной дрожи во всем теле. «Спокойно! — приструнил себя Васютин. — Черт с ним, с холодильником. Двигаемся дальше». В следующем рефрижераторе он обнаружил пакеты с замороженным картофелем, нарезанным для жарки на ровные дольки.

— Все упаковки без опознавательных знаков. И ценников конечно же нет, — задумчиво произнес он. — А это картошка? — шепотом спросил себя Кирилл. — Никаких признаков торговли. Или просто муляж?

Честно признавшись себе, что взять пакет из холодильника очень страшно, он перевел дух, осенил себя крестным знамением и протянул руку. Помедлил, а затем молниеносно схватил первый попавшийся пакет. Боязливо поднес его к лицу и внимательно рассмотрел.

— Вроде обычная картошка, — облегченно вздохнув, сказал Васютин. И уже хотел было положить обратно, но вдруг решил открыть, чтобы быть до конца уверенным в том, что это всего лишь навсего банальная пища. Надорвав край пакета, он запустил туда пальцы и достал пару мороженых долек.

Понюхав их, Кирилл внезапно почувствовал острый приступ дурноты. Выронив пакет, он покачнулся, борясь с сильнейшим головокружением.

«Черт, что это?» — успел подумать он, прежде чем напольная плитка под его ногами стала мягкой и подвижной. В попытке удержаться на ногах Кирилл схватился за бортик холодильника. В следующую секунду в глазах потемнело, потом появился яркий бело-голубой шар, вибрирующий и издающий резкий звон. Сознание наполнилось сильным запахом жареной картошки, который выталкивал из него кричащий вопрос: «Неужели это конец?» Через мгновение неоновый шар лопнул, обильно обрызгав его зрительный нерв крупными светящимися каплями, и Васютин рухнул в узкий черный тоннель.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ШЕСТЬДЕСЯТ СЕДЬМОЕ

Два дня кряду Малаев занимался кропотливой и утомительной бумажной волокитой, которая все глубже и глубже засасывала его в бюрократический водоворот. Когда он только начал писать различные заявления и заполнять бесконечные формы, Федя надеялся, что управится за несколько часов. Но каждый новый документ порождал еще парочку, которые в свою очередь влекли за собой новые бумажки. Казалось, что бюрократическая химера размножается делением и этот кошмар никогда не закончится.

Но на исходе вторых суток Феде все же удалось собрать весь пакет документов, который сулил ему надежду на то, что скоро он попадет в Останкино. И попадет не один, а с группой экстрасенсов.

В плане работ Малаев указал четыре точки, которые ему необходимо было посетить вместе со своими людьми. Останкинская башня, церковь у Шереметьевского дворца, дом номер 12 по Аргуновской улице и улица Новомосковская. Сдав пакет документов, Федя ждал, заручившись поддержкой Павла Ильича Афанасьева, с которым Малаев был немного знаком и который обещал ускорить процесс.

Вечером следующего дня разрешение было получено. Семь одноразовых электронных пропусков лежали во внутреннем кармане Фединого вельветового пиджака. Потянулись томительные часы ожидания, а мандраж все усиливался.

Ночью накануне выхода в зону Малаев почти не спал. Ворочаясь в душных складках теплого одеяла, он на разные лады представлял себе исход завтрашнего дня. Старательно уговаривая себя, что все получится, он гнал от себя отвратительные натуралистичные картинки своего ареста и допроса с пристрастием в стенах родной конторы. «Боже мой, Федя, идиот! Во что ты ввязался? — то и дело думал он, лежа в своей кровати. — Ты против ФСБ, МВД и внутренних войск. И как ты думаешь, каковы шансы на успех?»

Ответ был очевидным и неутешительным. «Но если получится, Федя, тогда… Да, оно того стоит», — вновь и вновь уговаривал он себя, надеясь на лучшее.

Рывком вскочив с постели за несколько минут до звонка будильника, он практически рефлекторно совершил утренний ритуал подготовки к выходу из дома. Спустя час он уже стоял вместе с шестью своими экстрасенсами у центрального контрольно-пропускного пункта. КПП представлял собой по-военному суровое громоздкое сооружение, собранное из стальных листов и бетонных блоков и увенчанное смотровой вышкой, на которой дежурили два вооруженных бойца. Рядом находились массивные автоматические ворота для автотранспорта. Надежный трехметровый забор с колючей проволокой, уходящий вдаль, роднил КПП с зоной.

Никто из Фединой группы не общался с Надей, а потому и не знал о ее загадочной смерти. Четверо мужчин и две женщины, лучшие из его команды, которую он собирал много лет, лишь изредка перекидывались бытовыми фразами. Они были немного взволнованы и собранны перед ответственным испытанием. Сегодня им предстояло обнаружить очаги паранормальной активности. И хотя несколько подобных заданий они уже с честью провалили, в каждом из них жила надежда на успех.

Жила она и в Феде Малаеве, которому в тот день было решительно плевать на прежние результаты своих подопечных. Во-первых, он не верил в то, что их экстрасенсорные потуги приведут к чему-нибудь стоящему. Во-вторых, после того как он получил смс-сообщение, о котором предупреждал его Васютин, перед Федей в полный рост встала новая реальность, косвенно подтвержденная выпусками новостей. Рядом с ней его «колдуны» как-то разом обмельчали, да настолько, что почти перестали его интересовать. А в-третьих, и это было самое главное… Его сугубо земная и на первый взгляд несложная миссия бесцеремонно завладела его сознанием, не оставив в нем места для прочих переживаний.

В 9.55 утра для него и шестерых его экстрасенсов началась процедура допуска. Молоденький лейтенант хорошо поставленным голосом тщательно зачитывал им правила поведения в зоне Останкино. Суть их сводилась к нехитрому тезису «без патруля даже не дышать», переиначенному в различные запретительные и предупредительные фразы. Подписавшись под трехстраничным документом, экстрасенсы прошли контроль, очень напоминающий досмотр в аэропортах. Для Малаева как сотрудника ФСБ процедура была чуть упрощена, что придало ему дополнительной веры в успех.

При выходе из КПП, уже на останкинской земле, их встретил патруль внутренних войск. Его командир в звании капитана и с говорящей фамилией Собанин был действительно похож на матерого сторожевого пса. Неподалеку от него стояли четверо солдат при полной боевой амуниции, неотъемлемой частью которой было суровое и решительное выражение лица.

Отдав честь, капитан представился и развернул какую-то бумажку.

— Так, четыре пункта, тридцать минут на каждый. Плюс дорога. Расчетное время пребывания в зоне Останкино — два с половиной часа, — твердо отчеканил он. — Руководитель группы… Малаев?

— Да, это я, — откликнулся Федя, протягивая капитану удостоверение.

Мельком заглянув в него, Собанин кивнул и указал на синий мини-вэн:

— Вот наш транспорт. Все ознакомились с правилами? — задал он риторический вопрос. И добавил: — Моим приказам следовать неукоснительно. Здесь у нас в общем-то военное положение, хотя войны и нет.

— Дисциплину я вам обещаю, — заверил его Малаев, в сотый раз тщательно обдумывая, как он будет эту дисциплину нарушать.

Спустя пару минут после того, как машина тронулась, они уже были у Останкинской башни. Легкий ветерок чуть колыхал ветки деревьев. Выйдя из мини-вэна, Федя пристально посмотрел вокруг. Щебет стайки воробьев, оккупировавшей куст сирени, звучал необычайно громко. В опустевшем районе у них было не так много конкурентов. Лишь рокочущий звук низкого пролетевшего вертолета заставил птиц на время замолчать. Переведя взгляд на своих подопечных, Малаев сказал:

— Ну что ж… Максимум собранности. В случае малейшего контакта — условный сигнал: дважды поднятая вверх рука. Приступаем.

Экстрасенсы рассредоточились на зеленой лужайке, что раскинулась перед телевышкой. В нескольких метрах позади них шли солдаты, напряженно поглядывающие по сторонам. Капитан остался с Малаевым, справедливо решив, что, будучи старшим среди военных, будет присматривать за старшим среди «колдунов». Малаев тщательно старался скрыть нервное ожидание, которое грызло его изнутри, заставляя сжиматься сердце и потеть ладони.

— Крутые экстрасенсы эти? — поинтересовался Собанин, прикуривая.

— Да, крутые. А толку-то, — ответил Федя со вздохом.

— Чего, ни хрена они у тебя не видят? — панибратски спросил у него капитан.

— Ничего конкретного, вот в чем беда, — снова вздохнул Федя.

— Вдруг повезет им сегодня… Я фартовый, — сплюнув, процедил военный.

— Дай Бог! — искренне ответил Малаев, мечтая лишь о том, чтобы повезло сегодня ему.

— Куда потом? — уточнил капитан.

— К церкви.

— Может, лучше на Новомосковскую? Она же вот, прям за спиной у нас.

— Нет, надо к церкви. Чтоб на контрасте работали, — с важным видом соврал Федя.

— Ну, как скажешь. Надо так надо, — согласился Собанин.

Время шло, а условного сигнала никто из шестерых не подавал.

— Жесткий режим тут у вас, — уважительно произнес Федор.

— Эт да… Есть такой момент. А как по-другому-то, раз такие дела творятся?

— Да уж, дела — будь здоров, — согласился Малаев. — А что бойцы по этому поводу думают?

— Им думать вредно. А в такой ситуации — строго запрещено, — довольно улыбнулся капитан, скаля крупные желтые зубы.

— Не боятся?

— Боятся, поди… Как не бояться? Только в этом и смысл солдата, чтоб боялся и вперед шел. Вот так!

— Ага, правильно, — кивнул Малаев и излишне резко вздернул руку, глядя на часы. Опытный оперативник, из ментов или эфэсбэшников, сразу заметил бы его нервозность, заподозрив неладное. Но Собанин с тонкостями психологии был не знаком, да и за Малаевым не наблюдал, глядя на чудаковатых экстрасенсов и своих бойцов, стоящих неподалеку от них.

— А если вдруг мои люди исчезать начнут прямо у нас на глазах, что делать-то будем? — задал провокационный вопрос Федор.

— Типун тебе на язык! — резко ответил капитан, в сердцах сплюнув. Он явно не знал ответа. — Отводить людей к машине будем, под прикрытием, — как можно увереннее сказал он после некоторой паузы.

— Под прикрытием? — переспросил Малаев. — Они что, стрелять будут?

— Смотря по обстановке, — буркнул Собанин, недовольно взглянув него.

— Под прикрытием — это хорошо, — пробормотал Федя вполголоса.

Спустя двадцать пять минут после начала работы группы результатов не было.

— Я так думаю, что можно двигаться дальше, — разочарованно протянул Малаев, глядя на часы. И пошел в сторону экстрасенсов. Капитан тут же двинулся за ним. Дав своим людям команду заканчивать, консультант ФСБ по паранормальным явлениям, в очередной раз не обнаруживший этих самых явлений, двинулся к машине. Когда все заняли свои места в мини-вэне, он обвел их внимательным взглядом.

— Ну и?.. — вопросительно начал он.

— Ничего, — ответил крупный розовощекий Семен за всех остальных.

— Совсем ничего? — требовательно уточнил Федя.

— Совсем, — уверенно кивнул тот.

— Тогда к церкви, — сказал капитану Малаев.

Там ситуация в точности повторилась. Заскучавший капитан задумчиво курил, сидя рядом с Федором и лишь изредка бросая взгляд на экстрасенсов и сопровождающих их солдат. Тридцать минут, отведенные им на обследование объекта, тянулись для Малаева невероятно долго, секунда за секундой приближая его к улице Новомосковской, которая была последним пунктом их сегодняшней программы и его единственной настоящей целью.

А вот у 12-го дома по Аргуновской, куда они прибыли в начале двенадцатого, Федин план слегка пошатнулся. Мария Львовна, мнительная натура тонкой организации и пятидесяти пяти лет от роду, которая была одним из лучших его поисковиков, вдруг дважды подняла руку, подав условный сигнал. Разряд внезапного напряжения толкнул Малаева к спину.

— Что? Что, нашла? — резко выпалил капитан, не отставая от Феди, который быстрым шагом двинулся в Марии Львовне.

— Погоди, сейчас узнаем, — пробормотал тот на ходу, не глядя на Собанина. Остановившись в нескольких метрах от странно одетой дамы, он знаком показал капитану, что ближе подходить к ней не надо. Выставив вперед открытую ладонь, она водила ею в воздухе, будто стараясь намотать свои призрачные ощущения на руку. Стоя с закрытыми глазами, Мария Львовна все повторяла и повторяла эти круговые движения, что-то тихо нашептывая. Вдруг она замерла, открыла глаза и бессильно опустила руку.

— Нет, не то, — тихо сказала она, виновато оборачиваясь на Федю. — Просто самоубийства здесь частенько бывают. Совсем недавно было, вот от него след и остался, — объяснила она.

— И все?

— Все, обычный самоубийца. Мужчина лет тридцати, похоже, что двое детей у него.

— Есть с ним контакт? — напряженно спросил Малаев.

— Нет, только след, — горько вздохнув, ответила Мария Львовна.

— Понял. Время еще есть, работаем дальше, не останавливаемся. Вдруг еще чего выскочит, — мягко сказал он. А про себя подумал: «Нельзя мне тут застревать, нельзя! На Новомосковскую пора». К Фединому облегчению, никто больше условных сигналов не подавал. И десять минут спустя они отправились на четвертый объект.

Попросив капитана остановиться напротив автозаправки, Федя сказал, обращаясь к группе:

— Это последняя точка. С большой долей вероятности здесь был фантом. Именно у этой заправки было зафиксировано исчезновение матери и ребенка. Произошло это в середине дня. Они остановились, чтобы купить что-то для машины, вышли из нее и пропали. Если вы сможете обнаружить хотя бы след от фантома или следы людей — это будет удача, — кратко объяснил ситуацию Федя, прежде чем они покинули микроавтобус.

«Ну, Федя, давай, — тихонько протяжно вдохнув, мысленно сказал он себе, когда экстрасенсы начали бродить у заправки. — Играем правдоподобно, по системе Станиславского. Делаем все быстро, но без лишнего напора. И не нервничаем, чтоб не привлекать внимания».

Сосчитав до трех, Федя начал.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ШЕСТЬДЕСЯТ ВОСЬМОЕ

…И Васютин рухнул в черный узкий тоннель.

Он летел в него, находясь в сознании и физически ощущая чувство полета, которое поселилось где-то посередине его существа, крепко схватившись цепкими колючими лапками за солнечное сплетение. Падая, Кирилл чувствовал, как тело рассекало плотную мглу, которая гладила его по лицу свистящим ветром, взъерошивая волосы. Пролетая бесконечные метры, он тщетно пытался поверить в иллюзорность происходящего. «Я отрубился, отрубился… Лежу сейчас на полу у холодильника, и все это мне кажется… так бывает от наркоза… — крутилось у него в голове, наперекор неимоверно реальному чувству падения. — Если я захочу поднести руку к лицу, то не смогу… ведь я просто валяюсь в отключке рядом с холодильником».

Сказано — сделано. В следующее мгновение он уже отчетливо видел свои растопыренные пальцы напротив лица, сквозь которые шелестел встречный падению ветер. «О черт… да что же это? Еще одна иллюзия? А если закричать?»

— А-а-а-а-а, — тут же услышал он свой крик.

«То есть я падаю, действительно падаю, — бессильно признался он себе, до конца не веря в этот кошмар. — Стоп! Где-то это уже было… долго падать в тоннель. — Не успев сообразить — где, подполковник МВД в отставке услышал догоняющий его, легкий свист. Вместе с ним появился и бледно-желтый мерцающий свет. — Я падаю не один», — только подумал он, как перед его взором очутилась большая керосиновая лампа.

— Ухх, слава Богу, слава Богу! Сон, бред, как угодно… точно сон, керосинка — точно сон! — радостно заорал он, стараясь не обращать внимания на то, что отчетливо слышит свой голос. А лампа тем временем продолжала падать рядом с ним, весьма сносно освещая пустое пространство вокруг. Вернее, пространство, которое казалось ему пустым.

— Ну конечно же, сон, господин полковник. Неужели вы, офицер Министерства внутренних дел Российской Федерации, пусть даже и в отставке, можете поверить в эдакой бред? — отчетливо услышал Васютин вкрадчивый голос, звучащий сквозь шелестение ветра. Падая плашмя, словно опытный парашютист, он смотрел вниз, пока не появилась лампа. Теперь же, еще раз облегченно подумав, что все это лишь иллюзия, вызванная потерей сознания, он выгнул шею, стараясь посмотреть вперед и по сторонам. Лампа вдруг засветилась чуть ярче…

И тогда он разом увидел своего компаньона по затяжному прыжку. Это зрелище принесло ему окончательное успокоение, твердо убедив в том, что лежит он себе без сознания рядом с пакетом картошки или уже некоторое время назад помер, но уж точно никуда не падает. Потому что падать в компании с благообразным джентльменом в безупречном сюртуке, сидящем на кресле-качалке и придерживающем развевающийся плед, — это уж слишком. Такого ни в каком фантоме быть не может, а только в закоулках его истерзанного последними событиями воображения.

— Я вас знаю? — прокричал ему сквозь гул воздушного потока Васютин.

— Мы были представлены друг другу, когда вы были еще совсем ребенком, — ответил джентльмен, слегка покачиваясь в кресле.

— Простите, но я, наверное, забыл.

— Не стоит просить прощения за такую малость. Извиниться было бы к месту, а вот просить прощения…

— Извините! — прокричал Кирилл.

— И если уж извиняетесь, не стоит так сильно орать.

— Но ветер… — попытался оправдаться Васютин.

Но был мягко прерван:

— Ветер может помешать лишь тогда, когда говоришь вслух. Но если вы станете говорить молча, то лишите его такой возможности.

«А, понятно…» — сказал про себя Кирилл.

«Вот так-то гораздо лучше, — тоже молча одобрил его падающий рядом незнакомец. — Вы, стало быть, не узнали меня. Немудрено, ведь когда нас познакомили, мой внешний облик был иным, — добродушно сказал он и зевнул, смущенно прикрывая рот тонкой аристократической ладонью. Хитро прищурившись, он добавил: — Вот таким».

После этих слов его сюртук подернулся крупной рябью, словно перед Кириллом был не сам джентльмен, а лишь только его отражение в воде. И сквозь это отражение вдруг появилась огромная ярко-лазурная гусеница с кальяном во рту.

«А, ну да, конечно, сейчас все понятно. Любимая детская сказка… Вы английский математик и писатель».

«Писатель и математик, — поправила его гусеница. — Ценность моих научных изысканий давно канула в Лету, а сказка дает мне возможность жить вечно, день за днем черпая для меня энергию читающих. Совсем недавно один мальчик, кажется, испанец, отказался ради моей книги от новенькой машинки. На одном только этом поступке можно легко протянуть несколько лет». Гусеница самодовольно закатила глаза, ловко перебирая мундштук кальяна множеством светящихся лазурных лапок.

Васютин крепко зажмурился, дотянулся в полете рукой до бедра и что есть силы ущипнул себя, почувствовав довольно ощутимую боль.

«Ай-ай-ай, как неосторожно! Будет синяк, — услышал он все тот же голос, но говоривший уже с другой интонацией. Открыв глаза, в кресле-качалке он увидел кролика в камзоле. — Кролик — ваш любимый герой, господин полковник, не правда ли?»

«Я подполковник, — в свою очередь поправил его Васютин. — А Кролик — да, пожалуй, любимый».

Рябь вдруг снова исказила ушастую животину с часами, заставив ее уступить место шляпнику в безупречном лиловом камзоле, с пышной синей шевелюрой и выразительным худощавым лицом, изъеденным многовековым сумасшествием.

«Каждый подполковник — подполковник лишь для полковника, а вот для майора, ежели тот не знаком с самим полковником, подполковник полковник и есть», — глубокомысленно выдал он, понадежнее наматывая кончик пледа на руку.

«А если знает?» — безмолвно спросил Кирилл, всматриваясь в шляпника, чей колоритный образ становился еще необычнее в пляшущих бликах керосинки.

«Кого знает? Полковника? Так и пусть себе знает! Тем лучше для нас и хуже для него! Как же он поймет, что полковник перед ним — это подполковник, а не полковник, если он знает полковника, а подполковника и не видел никогда? А?»

«Погоны…» — неуверенно возразил Кирилл.

«Погоны? Скажете тоже! Ну сами посудите, подполковника он не знает… стало быть, не знает и погон, справедливо полагая, что погоны подполковника — это погоны полковника и перед ним самый что ни на есть полковник, а не подполковник, так ведь, господин полковник?»

Не успел Васютин вставить хотя бы пару слов в эту хитроумную тираду, как новая рябь сдула из кресла шляпника, уступив в нем место очаровательной десятилетней девочке в белом кружевном платье с васильковым передником.

«Ах, впрочем, какая разница, кто вы на самом деле, молодой человек! Поверьте мне, даме в изрядных летах, что здесь это не имеет ни малейшего значения! А то значение, которое это имеет для вас там, — просто выдумки и глупости. И здесь это особенно видно. Так что вы уж не упрямьтесь. Если Кэрролл сказал, что полковник, значит полковник, и нечего попусту пререкаться».

«Это Кролик сказал, а не Кэрролл».

«Кролик? — изумленно протянула девочка, лицо ее исказилось, стало вытягиваться, а на белой аристократической коже начала прорастать серая шерсть. — Кролик, шляпник, гусеница, девочка, мужик в сюртуке, писатель, математик, полковник, подполковник — все сейчас не важно!!! — выкрикнула она ему в лицо, растягивая кроличью пасть в человечьей мимике. — Падать осталось уж недолго. Ищи старика с тряпкой!»

— Старика? Где его… — в голос закричал Кирилл, осознав, что происходит что-то очень важное.

— Простите, но… кажется, нам пора прощаться! — сказал кролик с детскими ножками, обутыми в кружевные гольфы и старомодные туфли. Выхватив из-под подола платья карманные часы, он откинул их крышку и заглянул в них, выпучив один глаз. — О! Уже семьсот метров! Мне некогда здорова… тьфу ты, к черту! Кольцо! — взвизгнул он и рывком взлетел вверх.

— Ищи старика с тряпко-о-о-й! — услышал Васютин его удаляющийся вопль.

«„…старик с тряпкой, старик с тряпкой… у этого парашют… а у меня нет“, — свистели в его ушах путающиеся обрывки мыслей, порванные в клочьях воздушным потоком. — Разобьюсь? Нет, ведь все это бред, бессознательный бред, я просто лежу у холодильника…»

Наперекор его словам к Кириллу вернулось пугающее ощущение реальности падения. В дрожащем бликующем свете лампы, которая продолжала нестись рядом с ним, он стал различать стены сужающегося тоннеля. Снизу ударил тусклый белый свет.

— Падаю… я… падаю!!! — заорал Васютин, обшаривая себя в поисках парашюта. Ясно поняв, что парашюта на нем нет, он в ту же секунду так же ясно понял, что… что… Разом понял так много, сколько не готов был понять. Но пришлось.

Понял, что действительно физически падает. И что некто в кресле-качалке действительно падал рядом с ним. Понял, что обязательно приземлится и обязательно целым. Понял, что ему лишь предстоит понять, куда он попал, и что старик с тряпкой существует и искать его необходимо. Все это сразу с трудом вмещалось в него, распирая трещащее по швам сознание. И только одна мысль была способна удержать его от неминуемого распада. Она обхватила его разум железным обручем. «Оля и Женька, Оля и Женька, Оля и Женька… Найду старика, найду и их».

— Боже, как страшно. Боже! — жалостливо всхлипнул Васютин и зажмурился в ожидании удара.

С закрытыми глазами он почувствовал, что воздушная масса, которую он так легко резал, падая вниз, стала куда плотнее. Теперь тело Кирилла продиралось сквозь нее, словно через взвесь песка. Она становилась все плотнее и плотнее, а песчинки — все крупнее. Васютин уже физически чувствовал десятки тысяч их обжигающих прикосновений. «Вот разгадка! — мелькнуло у него в голове. — Мне не нужен парашют… меня затормозят песчинки». Он и вправду ощущал, как с каждой секундой снижается скорость его падения. И тут же следующая догадка врезалась в его разум, будто тяжелый колун, разрубив его пополам. «Песчинки затормозят. И в этом торможении истончат меня, но не уничтожат, нет! Просто выкроют из меня нечто новое, другое. Перерождение — вот в чем суть этого падения. Будь у меня парашют, я бы остался самим собой. А раз парашюта у меня нет, песчинки сделают это…»

Поток песчинок, тормозящий его тяжелое тело, с фатальной скоростью несущееся к земле, стал еще плотнее. Потом еще и еще… И вот уже миллиарды частиц, микроскопических и огромных одновременно, принялись за свою молниеносную и кропотливую работу. Они вгрызались в него, обтекая его плотной тугой волной. И каждая уносила с собой частичку его прошлого, слизывая с подполковника в отставке былые встречи, свершения, потери, любовь, злобу, преданность и предательство, сбывшиеся и обманутые надежды. Они обтачивали его, словно полчища пираний, равнодушных в своей бездушной прожорливости, не щадящих ничего из того, что было дорого ему, чем он гордился и что хотел бы забыть. Они уничтожали его, спасая. Его падение становилось все медленнее, будто из тяжелого угловатого кирпича он превращался в невесомое перышко. Некогда тусклый белый свет теперь стал мощным потоком яростных фотонов, бившим его по глазам снизу, сквозь стиснутые веки.

— Близко, уже совсем близко, еще чуток, чуток еще, — выл Васютин, сжав зубы от неимоверной боли, в которую сливались миллионы укусов работящих песчинок. — Ну! Ну же! Еще! Еще!

Резкий хлопок оглушил Васютина. В последние доли секунды, что был он в сознании, Кирилл понял, что звук был рожден взрывом, настоящим монстром, лопнувшим внутри него тысячами мегатонн. Взрывная волна этого чудовища была зачата внутри Васютина и теперь разрасталась в нем, сперва поглощая его личность, а затем выжигая саму почву его существа, заставляя грунт кипеть, становясь чем-то иным… Задохнувшись этим горячим шквалом, он успел лишь беспомощно подумать: «А как же выжить?.. ведь должен был выжить…» Подумал… и потух.

И тут же вспыхнул, всем нутром втягивая восхитительный и бесконечно страшный запах своего возрождения. Запах жареной картошки…

ПОВЕСТВОВАНИЕ ШЕСТЬДЕСЯТ ДЕВЯТОЕ

Коля Берроуз мягкими прыжками кружил вокруг запыхавшегося Таращенко, держа руки, закованные в громоздкие боксерские перчатки, в оборонительной позиции. И хотя в этом поединке канадец чувствовал себя вполне комфортно и уверенно, он с некоторой опаской ждал решительного выпада своего оппонента.

«Все, в тонкие игры он со мной наигрался. По поводу моего вранья у него уже есть вердикт. Он мне верит. Сейчас будет самый опасный момент в спарринге — последний тест, чтобы наверняка. И его надо выдержать, во что бы то ни стало — выдержать. Будет что-то грубое, напролом. Попытается застать меня врасплох. Поймать на реакции зрачков, на молниеносном испуге. Где же он это сделает? Как? — думал Коля, стараясь не колыхнуть нечаянным неверным движением свою маску, натянутую в начале беседы. — Куда он ударит? Ясно, что туда, где есть шанс пробить. А где он есть? Только в одном месте. Русский».

Когда канадец врал эфэсбэшнику, что очень плохо говорит по-русски, он сильно рисковал. И делал это осознанно. Если бы федералы могли оценить степень его владения «великим и могучим», у них была бы куда более богатая пища для размышлений. А легенда «моя мала плёхо руски панимать» надежно огораживала его от множества подозрений. И прекрасно дополняла картину про канадского самоуверенного журналюгу, который сунулся, помыкался, толком ни черта не понял (впрочем, как и все прогрессивное человечество), по-русски почти не говорит… Облажался, одним словом. Да и запросился домой. Это красочное сочное полотно в стиле соцреализма было не просто правдоподобно, оно было желанно для федералов. Им было комфортно смотреть на него. Оно льстило их ментальности, их врожденному подсознательному пренебрежению к «тупым янки». Многие из них повесили бы такую картину у себя в гостиной.

Но только не Вовка Лукашин. Ведь только он изначально смотрел на стрингера как на русского. На русского стрингера, который на многое способен… Который на истинно русском кураже может выкинуть такой фортель… Остальные видели в нем нахального «америкоса», возомнившего, что сейчас «все быстренько тут разузнает». И предпочитали любоваться удачно складывающейся картиной.

«Значит, мой русский», — старался как можно быстрее соображать Берроуз, чуть дружелюбно и с некоторым любопытством поглядывая на Таращенко. Подавляемый из последних сил стресс заставлял его мысли нестись с огромной скоростью. Мозг канадца работал, словно раскаленный добела процессор, подключенный к высоковольтной линии.

«Если он мне верит, будем на это надеяться, значит, не знает, что я владею русским весьма сносно. Хотя… Если он стоящий профик, то вполне может проинтуичить. Какие еще варианты? Нет, скорее всего — этот. Значит, будет блефовать на русском, открыто, внезапно. Будет пытаться меня напугать. Может, заговорит с кем-то обо мне по телефону… Так, все внимание в эту зону. Главное, Коля, не дернуться… Услышишь русский — не слышь его, будто и вправду языка не знаешь. Все серьезней, чем может показаться. Если они поймут, что я им вру — я отсюда больше никогда не выйду. Дело государственной важности, национальная безопасность, бла-бла-бла… Выжмут меня за сутки, как тряпку, наплевав на все нормы международного права. А там и автокатастрофа».

Неожиданно мерзкое существо, которое Коля сегодня уже не раз гнал от себя прочь, проворно вскарабкалось по позвоночнику ему на плечо и вкрадчивым, иезуитским голоском поинтересовалось, шепча на ухо: «Коля, а откуда вдруг такая уверенность в себе, а? Она ж у тебя граничит с безрассудством. С чего это ты решил, что переиграл Таращенко? Ты не забыл, где находишься, мальчик? Это же Федеральная служба безопасности страны Советов, одна из лучших спецслужб в мире». С трудом сбросив с себя гадкую тварь, Берроуз потер красные от недосыпа глаза и доверительно подался через стол к федералу.

— Слава, понимаю всю важность нашего разговора, но честно признаюсь — я чертовски вымотался. Можно мне попросить самый крепкий кофе, который можно получить в вашей стране легально? — чуть улыбнувшись, по-английски сказал он.

— Да-да, конечно, — поспешно ответил Таращенко. И добавил: — В качестве альтернативы почти нелегальному по крепости кофе могу предложить не менее крепкий и совершенно легальный сон. Я думаю, мы вполне сможем продолжить наш разговор завтра. Я сейчас распоряжусь устроить вас на ночлег. Хочу, чтобы вы знали, Николай: мы благодарны вам за содействие и доверяем вам, а потому двое наших сотрудников будут охранять ваш сон исключительно из соображений вашей безопасности.

Он еще не успел закончить, как в мозгу у Берроуза вспыхнул яркий красный семафор. «Срочно легкую тревогу!!! И даже чуть испуга!»

— Вы думаете, моей безопасности может, что-то угрожать? — тревожно спросил он.

— Поймите меня, Николай… В такой ситуации уж и не знаешь что думать. Господь любит осторожных, — мягко ответил федерал.

— Спасибо вам, господин офицер. Я очень постараюсь не заснуть, пока не доберусь до кровати.

— Терпеть осталось недолго, крепитесь. Я наскоро переговорю со своими коллегами, и мы простимся с вами до завтра.

Набрав номер Афанасьева, тихо удалившегося посреди допроса, Таращенко коротко отрапортовал:

— Павел Ильич, я закончил.

— Хорошо, Слава, я сейчас буду. Играем шутку?

— Да.

Афанасьев положил трубку и повернулся к Лукашину.

— Ну, вот, Таращенко свое отработал, сейчас все скажет, что он там в твоем суперканадце увидел. А на прощание мы ему легкий тестик подкинем. На знание русского, так сказать. «Жи» и «ши» пиши с буквой «ы», гхы-ы-ы, — плотоядно хохотнул Пал Ильич. — Ты, Вова, только соглашайся. «Вас понял, слушаюсь», ну и все такое. А Славик на него внимательно посмотрит. А потом еще и на записи.

— Понял, — удовлетворенно кивнул Лукашин. И они двинулись по коридору к кабинету, где их ждал Таращенко с «подопытным» Берроузом.

— Что бы нам ни сказал сейчас Слава, а я ему весьма доверяю, это не отменит завтрашнего детектора. Так что ты, Вовка, не ссы, — резюмировал на ходу Афанасьев.

Зайдя в кабинет, Павел Ильич с акцентом по-английски поблагодарил Берроуза за сотрудничество с органами. После, чуть придерживая Лукашина под локоток, отвел его в сторонку и принялся весьма внятно и в полный голос давать тому указания:

— Так, значит, канадца сейчас к нам на Лубянку. Будем раскручивать его по полной программе. Делай с ним все что хочешь, но к утру он должен говорить… Петь должен, как соловей перед соловьихой, понял меня? Лично отвечаешь. Только я тебя прошу, Вова, ты его там раньше времени не убей, ладно? А не то ты у меня вместо него петь будешь, понял? С умом работай, осторожно. Медиков привлекай. Вдруг у него сердце слабое.

— Понял, Пал Ильич, все сделаем в лучшем виде.

— Вот и чудненько! А я домой. Давай, до завтра.

Повернувшись к канадцу, чудом сохранившему невозмутимый вид, Афанасьев расплылся в благожелательной улыбке, старательно выговорил: «Гхуд бай, мистер Берроуз» и вышел из кабинета.

Спустя пару минут и сам мистер Берроуз покинул ринг. Два крепких парня в безупречных костюмах, похожие друг на друга, как дети однихродителей, сопровождали его, словно пара старых приятелей.

«Ну что ж… Все, что мог, я сделал. Сделать больше — не в моих силах, — думал Коля с некоторым облегчением, в котором было немало от обреченности. — Если они меня действительно спать ведут, то шанс есть. Их финальную провокацию я вроде выдержал. А вот если они меня на детектор лжи перед сном посадят — тогда все… И ведь вот еще что, Коля… Бой-то продолжается… Тринадцатый раунд, так сказать. Не уснуть я не смогу, хотя бы потому, что жаловался на страшную усталость. А во сне они ж меня записывать будут. Так что спать надо чутко. Васютина не звать, по-русски не материться».

Ему вдруг вспомнился фильм «Семнадцать мгновений весны», который он тщательно смотрел и пересматривал на русском, серию за серией, в попытке совершенствовать язык. «Слава Богу, я не в положении, как радистка Кэт. Если план Кирилла сработает именно так, как он говорил, все еще вполне может обойтись».

«Интересно, все-таки спать или на детектор?» — думал Коля, покрываясь нервной испариной, когда усаживался со своими новыми русскими знакомыми в неприметный «Форд».

А тем временем в кабинете, где канадец с честью выстоял бой против русского федерала, происходило импровизированное совещание. На простецком столе стоял стильный компактный ноутбук, брезгливо соседствующий с вонючей пепельницей. Вокруг сидели трое — Слава Таращенко, Лукашин и Пал Ильич Афанасьев. Слава, аккуратно двигая мышкой, просматривал запись разговора с канадцем, иногда останавливая файл стоп-кадром.

— Ну вот… показательный момент, — бубнил он себе под нос, пуская запись и так внимательно вглядываясь в монитор, словно видел Берроуза впервые. — Все нормально, реакции естественные. Так… глаза. Глаза в порядке. Речь…

Он вслушивался в несколько фраз, перематывал видео назад, слушая другие несколько.

— И тут норма. Так, давайте-ка глянем на нашу шутку. Ага, вот она. Возьмем покрупнее.

Спустя полминуты Славик откинулся на спинку старенького, скрипучего кресла и, потянувшись за сигаретой, уверенно сказал:

— Ну что ж, коллеги… Должен вам сказать, что, исходя из моего опыта и профессиональных знаний, парень не врет.

— Точно? — недоверчиво спросил Лукашин.

— Я уверен, — ответил Таращенко, прикуривая. — Так что можете тестировать его дальше, я свое мнение высказал.

— Когда оформишь отчет? — строго поинтересовался Афанасьев.

— Если надо срочно, то завтра утром сделаю, Пал Ильич.

— Надо срочно, Слава.

— Слушай, а возможны какие-нибудь погрешности, какие-нибудь нетипичные реакции, а? — не унимался Лукашин.

— Да не… я ж с ним не пять минут говорил. Он весьма стабилен, судя по его комплексным реакциям — говорит правду. Слегка подавлен, но главное — он не нервничает.

— Итак, подведем итог, — властно и четко сказал Афанасьев. — Тест у Славы он прошел. Записи у него нет. Которые были — отсмотрены, там один мусор. Что дальше?.. С его вещей взяты образцы грунта. Он утверждает, что ночевал в останкинском парке. Завтра ребята из лаборатории скажут, так это или нет. Пока будет спать, мы его запишем на всякий случай: вдруг чего болтанет. Остался лишь детектор. Торопиться нам некуда, времени навалом. Сначала подождем результата из лаборатории, а уж потом и на прибор его посадим. Вот так, Вова. Сдается мне, переоценил ты своего стрингера.

— Дай Бог, Пал Ильич, чтоб так оно и было, — задумчиво ответил Лукашин.

— Все, парни, продолжим завтра. Слава, я жду отчет. А теперь — отдыхать, кто как умеет. Это приказ, — суровым тоном настоящего чекиста закончил Афанасьев. — Советую поспать. Это рекомендация, — весело хохотнул он, крупной пятерней забирая со стола свои сигареты. Обменявшись рукопожатиями, федералы разошлись.

И только интуиция Вовки Лукашина никак не давала ему покоя. Даже когда он, совершенно вымотанный, свалился в кровать и обнял тихо сопящую жену, интуиция продолжала тихонько обиженно бубнить: «Вова, ну почему ты меня не слушаешь? Вова, ты же знаешь, я просто так говорить не стану… От этих русских можно ожидать чего угодно. А он ведь русский, Вова, русский». — «Да знаю я, что русский… Спасибо, что напомнила, — ворчливо отвечал ей Лукашин, засыпая. — Завтра с ним разберемся, с русским с этим…»

А завтра… завтра таило в себе сюрпризы. И не только для Лукашина.

ПОВЕСТВОВАНИЕ СЕМИДЕСЯТОЕ

Запах жареной картошки…

Он всецело овладел его сознанием. Так, словно Кирилл не ел несколько месяцев. Эта нехитрая пища вдруг стала для него вожделенной целью, затмив собой все остальные желания и стремления. Картошка, лежавшая перед ним на небольшой простенькой тарелке, была важнее всего на свете. Ее аппетитные румяные дольки, источающие неповторимый глубокий аромат, сейчас были выше всего того, что наполняло его жизнь. Выше мучительных предательств бывших друзей. Выше побед над врагами, пустых ярких влюбленностей и осмысленной любви к той женщине, которая подарила ему небывалое счастье отцовства. Картошка была важнее даже той необъятной любви к своему единственному ребенку, ради которой он был готов перешагнуть через все заповеди на свете.

Если бы весь этот жизненный опыт был с ним в тот момент, он бы воспринял тарелку с жареной картошкой всего лишь обычном блюдом. Но…

Опыта-то с ним не было! У Кирилла Васютина, подполковника милиции в отставке и частного детектива, все теперь было впереди. Перерождение — вот что произошло с ним. Он не потерял себя, нет… Он был все тем же Васютиным, только… шестилетним!

Его жизнь вновь потекла с того самого дня, когда он сидел за массивным грубым столом, что стоял в кухне деревенского дома его дядьки, Виктора Васютина.

Родители отправили Кирилла к его дяде Виктору в деревню, справедливо полагая, что на лоне природы мальчик наберется сил и здоровья, которых так не хватало тощенькому, болезненному парнишке. Вместе со своим восьмилетним двоюродным братом Димкой будущий сыщик познавал нехитрые азы простой деревенской жизни. Ухаживал за кроткими пушистыми кроликами и визгливым поросенком, которого держали дядя Витя и тетя Света. Полол грядки налитой румяной клубники, получая в награду добрую половину урожая, да собирал нескончаемую смородину, обильно растущую на раскидистых колючих кустах, что тянулись вдоль забора, обрамляющего обширные огородные владения Васютиных.

Справившись с обязательной дневной программой сельхозработ, они с братом бегали купаться в холодной речушке, что текла недалеко от дома. Вдоволь наплескавшись в быстрой студеной воде, они, изрядно замерзшие, принимались удить рыбу. Улов их был чаще всего никудышным, а когда его не было вовсе, они направлялись в ближайший полесок в поисках редкой черники и грибов. Найденную ягоду съедали там же, а обильный урожай грибов несли тете Свете. Та, пристально осмотрев дары леса, с усмешкой говорила:

— Ну, что притащили, следопыты?

После чего безжалостно выбрасывала большую часть их добычи, приговаривая:

— Грибочки-то ваши кушать, конечно, можно… Да только один раз. Это ж поганки!

Впрочем, после теткиной ревизии несколько съедобных подберезовиков все же оставалось на кухне. Они неизменно попадали в ежевечерний суп. За ужином тетя Света обязательно говорила мужу:

— А супчик-то сегодня какой вкусный! Все потому, что детишки грибочков из леса принесли.

Тот весело щурился, поглядывая на сына и племянника и стараясь разглядеть в тарелке хоть какие-то следы подберезовиков. А не найдя таковых, покорно соглашался с женой бархатистым баритоном:

— Ну, без грибочков-то — совсем не то, что с грибочками!

В глубине души Кирилл понимал, что родственники сильно преувеличивают их с Димкой вклад в приготовление супа. Но все-таки ждал эту незаслуженную похвалу, ведь после нее суп становился и впрямь куда вкуснее.

Но в тот день, в котором оказался шестилетний подполковник в отставке, все пошло наперекосяк с самого утра. Их с братом разбудил по-осеннему унылый дождь, монотонно стучащий по кровле. В одних трусах, хмурые оттого, что сегодня погода нарушает их привычный ежедневный распорядок, они вышли на крыльцо. Синхронно поежившись и задрав коротко стриженные головы в небо, они увидели тяжелые низкие тучи, которые щедро дарили холодные крупные капли воды.

— Видать, купаться-то мы не пойдем с тобой, Кирюшка, — сказал его конопатый крепкий братишка, деловито сплюнув в кусты, совсем как отец.

— Да, видать, не пойдем, — так же серьезно согласился с ним маленький Васютин и тоже сплюнул, стараясь во всем походить на брата. И тут же с надеждой добавил: — А вдруг к обеду пройдет?

— Не-а, — категорично ответил Димка. — Еще и холодно… Купаться мамка точно не пустит.

Тем временем тетя Света, наскоро собрав детям простенький завтрак из бутербродов со сгущенкой и теплого молока, собиралась к захворавшей сестре, что жила в соседней деревне.

— Так, братцы, слушай мою команду! — сказала она, натягивая резиновые сапоги и накидывая на плечи болоньевый плащ. — Умываться, завтракать и скотину кормить. Поросям дадите из ведра, когда остынет. Кроликам — травы вчерашней. И сидите дома, никаких гулянок! А то в соплях меня потом утопите… Буду вечером. Спички не трогать!

Пообещав прилежно исполнить веленое, братья наперегонки бросились чистить зубы, чтобы скорее добраться до любимой сгущенки.

Быстро уничтожив утреннюю трапезу, они принялись коротать непривычно долгий, дождливый день. Пару часов провели за рисованием корявых машинок, несущихся куда-то во весь опор по кривой дороге, петлявшей мимо схематичных оранжевых елок. Оторвавшись от тетрадки с фломастерами, которые они постоянно делили, беззлобно щипая и пиная друг друга, вспомнили про свиней. Дружно схватив ведро четырьмя маленькими цепкими ручонками, понесли его к сараю, где проживал подрастающий хряк Борька. Вылив густое варево из кухонных отходов в корытце, братья выскочили из свинарника, ловко захлопнув крепкую дощатую дверь. Закрыв на крючок, Димка для верности подпер ее поленом, чтобы свободолюбивый Борька ненароком не вырвался в огород. Возмужавший на обильных харчах поросенок частенько устраивал форменные скандалы, надрывно визжа и тараня дверь своего жилища.

Беспокойный хряк мечтал выбраться на просторы огорода. Прильнув внимательным глазом к щели между грубых неструганых досок, из которых рукастый дядя Витя построил свинарник, хряк Борька подолгу любовался обильными всходами на васютинском огороде, мечтая о недостижимых свободе, равенстве и братстве. Когда же эмоции от увиденного переполняли его, чумазый вольтерьянец начинал бунт. Свинячья страсть к жратве не позволяла ему объявить голодовку, а потому он делал ставку на силовое решение вопроса, стараясь попросту вышибить дверь. При этом Борис так истошно вопил, словно из него делали холодец, забыв предварительно заколоть.

Когда впечатлительный городской ребенок Кирюшка впервые стал свидетелем этой свинской истерики, он побледнел, весь сжался и, стараясь удержать слезы, ринулся в туалет, где всласть нарыдался. Тогда тетя Света, отчаянно импровизируя, наплела доверчивому племяннику какую-то чушь про то, что Борька просто так играет, что ему там очень весело и что так развлекаются все поросята. При этом строго-настрого предупредила, что если Борис вырвется в огород, то дяде Вите неминуемо придется застрелить его из ружья, чтобы спасти урожай. Кое-как поверив в эту неубедительную пропаганду, Кирюшка с трудом успокоился. Но каждый раз, когда Борька затевал скандал, втайне продолжал искренне жалеть его.

Спустя пару недель шестилетний Васютин стал случайным свидетелем разговора между дядей Витей и его соседом. Из него он узнал, что старое дядькино ружье «совсем ни к черту», и что «стрелять из него страшно, того и гляди разорвет». За родного дядьку Кирюшка не беспокоился, но очень обрадовался за Бориса, которому более ничего не угрожало. И хотя несчастный Борька сидел взаперти, его шансы насладиться вожделенной свободой значительно возросли, ведь на его стороне был шестилетний человечий детеныш. Тогда, страшась собственного отважного безрассудства, Кирюшка, втайне ото всех, задумал подарить угнетенной свинье долгожданное освобождение. Но тетя Света, безвылазно торчавшая дома, была надежным гарантом Борькиного заточения.

И вот наконец-то момент наступил. Как это уже было однажды в русской истории, вчера было рано, а завтра будет поздно. Кирюшка решил действовать.

— Можно, я кроликов посмотрю? — елейным голоском попросил он у Димки, который звал его в дом, чтобы продолжить рисование.

— Да ну их, надоели уже, — ответил тот, не чуя подвоха. Махнув на братца рукой, Димка отправился к тетрадкам и фломастерам, оставив младшего Васютина у клеток с ушастыми животными, что находились рядом со свинарником.

Оставшись один, Кирюшка боязливо оглянулся. Постоял еще немного, дождался когда поросенок перестанет шумно чавкать, пожирая завтрак. Затем, оглянувшись еще раз, на ослабевших от страха, трясущихся ногах подошел к свинарнику. «Он только немножко побегает, и я его назад загоню, — успокаивал он себя, когда убирал от двери полено. — Одну минутку всего, никто и не заметит. А на огород я его не пущу», — думал Кирюшка, откидывая крючок.

Когда дверь свинарника открылась, освободитель и узник встретились взглядом. Оторопевший свиненыш застыл у корыта, не веря в свою неожиданную амнистию. Сердце маленького горожанина трепетало, переполненное чувством величия собственного подвига и смутным ощущением, твердившим, что сегодня ему очень крепко влетит.

— Боря! — шепотом сказал Кирюшка, обращаясь к ошарашенной свинье.

«Борька! Свобода!» — хотел сказать он. Да не успел…

Глухо хрюкнув, будто благодаря своего избавителя, Борька, потряхивая ушастой башкой, резвым аллюром рванул из свинарника, словно застоявшийся в стойле арабский скакун. Стремительно преодолев несколько метров, отделявшие его от огорода, он на мгновение замер напротив аккуратных грядок, которые с утра до вечера возделывала дружная семья Васютиных. Наклонив вниз и чуть набок увесистую кабанью башку, словно породистый бык на корриде, Борька ринулся вперед, с громким визгом яростно атакуя урожай. Мстил ли он за свою неминуемую погибель, что ждала его в канун новогодних праздников, или просто наслаждался столь желанной волей — неизвестно.

— Ой… — тихонько пискнул Кирюшка, в ужасе глядя на то, как свинья распоряжается дарованной свободой, задорно уничтожая ровную капустную грядку. Схватив первую подвернувшуюся палку, отважный малец бросился следом за Борькой.

— Кышь!!! Пошел!!! А ну домой! Домой!!! — что есть силы вопил маленький Васютин, прыгая перед хряком, обезумевшим от простора. Теперь они оба топтали грядки, вдвое быстрее уничтожая урожай капусты.

На звуки противостояния свиньи и маленького московского романтика из дома выскочил перепуганный Димка.

— Ты что, дурак??!! — заорал он, обращаясь не то к свинье, не то к брату. — Дядь Жень! Дядь Женя-я-я! На помощь!! — истошно заголосил старший из братьев Васютиных, призывая на подмогу соседа. — Капуста!!! — в ужасе продолжал орать он, глядя на корриду, разворачивающуюся на грядках.

Дядя Женя, грузный и вечно нетрезвый мужчина в летах, уже спешил на помощь, облаченный в одну калошу, просторные дырявые семейные трусы и старый линялый военный китель. Судя по знакам отличия, когда-то он был майором танковых войск, что сулило надежду на спасение урожая. Будь он летчиком, подводником или пехотинцем — не сдюжил бы. Здесь нужен был именно танкист.

— Ух ты, ексель-моксель! — выдохнул он, на бегу хватая лопату, после чего загнул такую витиеватую нелитературную конструкцию, что ни одна бумага не стерпит.

— На моркву! На моркву его гоните! Ее нынче до хера уродилось! — зычным басом отдал приказ танкист, врываясь во владения Васютиных.

— Кышь!!! Пошел, го-говорю! На моркву пошел!!! — заикаясь от страха, лепетал Кирюшка, размахивая палкой перед беснующимся Борисом. Ударить поросенка он не мог — боялся сделать животине больно.

Тем временем Димка, зайдя с тыла, что было сил пнул свинью ногой, отчего Борька, задорно взбрыкнув, покинул капустные угодья, переместившись на грядки с сочными побегами свеклы. Увидев подоспевшего дядю Женю, который с криком «на моркву!» и с лопатой в руках ловко перепрыгивал уцелевшие остатки капусты, оба брата приободрились.

Как только в дело вступил офицер танковых войск, вооруженный лопатой, Борька сразу понял всю серьезность положения, решив спешно отступать к забору через грядки с чесноком и луком. Тремя могучими скачками дядя Женя настиг беглеца, прижав его лопатой к ограде. Молниеносно схватив Борьку за загривок огромной пятерней, он поволок его, визжащего и брыкающегося, в свинарник. Вновь оказавшись в заточении, поросенок затих, прильнув глазом к щели в двери, будто хотел оценить масштаб ущерба.

— Да… Всыпет вам сегодня батя по первое число! — раскатисто произнес дядя Женя, весело скалясь и доставая из кармана кителя мятую пачку папирос. — Пошто ж вы, чертенята, сараюгу-то не заперли, а?

Димка прекрасно помнил, как он надежно закрыл свинарник, для верности подперев его поленом, а потому вопросительно посмотрел на Кирюшку.

— Это я… — тихонько признался тот, не глядя на танкиста.

— Эх вы, хозяева, — хохотнув, сказал дядя Женя, прикурил и направился домой, взвалив лопату на плечо и поправив трусы.

— Димка, а Димка… — пролепетал перепуганный Кирюшка. — Чего будет-то, а?

— «Чего-чего»… Дурак ты и не лечишься… вот чего. Щас мамка вернется — будет орать, потом в угол поставит… потом плакать будет и говорить, что мы ее в могилу сведем и что она на своем горбу все одна, а мы эти… дармоеды, вот.

— Так мы у нее прощения попросим. Да, Димка?

— Да че толку-то. Ну, попросим… и что? Все равно батька придет, ремня всыпит.

— Как… ремня? — испуганно переспросил Кирюшка и шумно сглотнул.

— Как? По жопе ремня, вот как… Больно, кстати. Ты зачем Борьку-то выпустил, интеллигент ты паршивый?

— Кто?

— Да ну тебя на фиг… — с досады сплюнув себе под ноги, махнул рукой Димка. И вдруг сказал, укоризненно посмотрев на брата: — Пойдем порисуем, что ли… пока мамка не пришла. А то мы с тобой фломастеров теперь долго не увидим… И машинки тоже.

Димкин прогноз оказался верным. Все было в точности так, как он и сказал. Тетя Света, увидев изуродованные грядки, орала, поставила их в угол, плакала, причитая про могилу, обзывалась дармоедами. А вот дядя Витя дома все никак не появлялся. И чем дольше его не было, тем сильнее сгущалось болезненно-тревожное ожидание обещанной порки.

До этого дня Кирюшку никогда не пороли. Он лишь с ужасом слушал рассказы других детей о том, как им «всыпали ремня». Наказание это всегда казалось ему чем-то очень страшным, и он изо всех сил верил, что с ним этого никогда не произойдет. И вот вере его пришел конец. Порки он боялся. Но больше, чем самой порки, боялся он ощущения беспомощности, ведь мальчишка не мог попросить защиты у родителей, которые были за сотни километров от него и не знали, что предстоит пережить их Кирюшке. Эти безысходность и беззащитность захлестывали его с каждой минутой все сильнее. Прокравшись в угол, обклеенный пошлыми обоями в цветочек, где он отбывал свое наказание, она душила его, сжимая горло цепкой хваткой. Чтобы избавиться, парнишка шепотом звал маму. К беззащитности присоединялось чувство жуткого одиночества. И вот они уже вместе душили Кирилла, не оставляя надежды на избавление и все глубже впечатывая его в угол, словно хотели размозжить его лицо об эти радостные розовые цветочки.

Пытка продолжалась неимоверно долго, пока тетя Света не сжалилась над мальчуганами, позвав их к столу, чтобы покормить ужином. В тот злополучный вечер она приготовила жареную картошку.

…Именно в этот момент и провалился тридцативосьмилетний Васютин, когда потерял сознание у холодильника, держа пакет с картошкой в руках.

В зрелые годы он нередко посмеивался, вспоминая занятную историю из своего детства. Теперь, снова будучи шестилетним ребенком, он заново переживал жуткие минуты. Не зная ничего о своей будущей жене и сынишке, которые пропали без вести в московском районе Останкино, мальчик искренне считал этот день самым страшным в своей жизни. Чтобы не думать о предстоящей порке, он старался раствориться в этой тарелке с картошкой, втягивая носом ее яркий аромат. Но страх и одиночество в ожидании бесконечно долгих минут наказания не отпускали его.

А когда первая слезинка сорвалась с его глаза, подсолив картошку, которая не лезла ему в горло, они с братом услышали рокот отцовского мотоцикла. Пронзительный холод обдал Васютина изнутри. Самый жуткий момент его короткой шестилетней жизни настойчиво приближался к нему вместе с шагами родного дядьки. Детская душонка неистово вибрировала, заново, как и тридцать два года назад, не выдерживая масштабов происходящего. Запаха жареной картошки он больше не чувствовал. Когда входная дверь дома отворилась и мальчик услышал дядькин голос, он вдруг закричал. Изо всех сил, пронзительно, страшно, стараясь испугать самый ужасный день в своей жизни.

Услышав свой собственный неистовый крик, маленький Васютин почувствовал, как теряет сознание…

ПОВЕСТВОВАНИЕ СЕМЬДЕСЯТ ПЕРВОЕ

Завтра таило в себе сюрпризы. И не только для Лукашина.

Он так толком и не насладился долгожданным сном, которого ему не хватало в последние недели. Через три часа после того, как он уснул, мобильник заиграл российский гимн. Простое жужжание телефона можно было бы оставить и без ответа. Но величественные звуки гимна, который принято слушать стоя, настойчиво приказывали немедленно подняться.

Рывком сев на край кровати, Лукашин нервно протер лицо, пытаясь сбросить с себя теплые остатки сна. На дисплее был номер Афанасьева, значит, случилось что-то незапланированное. Цифры 6.42 в верхнем углу экранчика давали ясно понять, что дело серьезное.

— Да что ж там еще стряслось-то, а? — буркнул Вовка, нажимая кнопку приема вызова.

— Ну, привет, боец. Просыпайся давай! Тут с нашим Берроузом весьма странная каша заваривается, — озабоченно сказала трубка голосом Павла Ильича.

— Доброе утро, Пал Ильич. А что именно? — хотел выяснить Лукашин, но Афанасьев нетерпеливо прервал его:

— Что именно? А вот это нам с тобой и предстоит выяснить, Лукашин. Жду у себя в кабинете. И быстрее, Вова, быстрее…

Все это было сказано так жестко и недовольно, что стало очевидно — осложнения в деле канадца были нешуточными.

«Черт побери, да что ж там произошло? — думал Лукашин, наспех умываясь. — Руки на себя наложить он не мог — под охраной. Да и не тот человек этот стрингер, чтобы такое выкинуть. Сердечный приступ? Да нет, чушь… На сердечника он совсем не похож. А вдруг эпилептик? Язык себе в припадке откусил, а мы крайними окажемся. Вот дерьмо». Торопливо натянув вчерашнюю несвежую и чуть мятую одежду, Вовка чмокнул безмятежно спящую жену и выскочил из квартиры.

Зайдя в кабинет к Афанасьеву, он убедился в серьезности ситуации. Шеф был угрюм. Не поднявшись из-за стола, он лишь кивнул Лукашину, молча пожав ему руку. Лукашин уселся рядом на стуле, вопросительно ожидая подробностей.

— Так, Вовка… По факту имеем мы следующую картину. Около часа назад канадский вице-консул Джек Стидженс связался с дежурным в МИДе. Сообщил, что их посольство требует официальных объяснений по поводу оснований для задержания Николая Берроуза.

— Мать их так, — шепотом выдохнул Лукашин. — Консул сказал, откуда информация?

— А как же! От международной правозащитной организации «Свободная пресса». Сталкивался с ними?

— Да, знаю таких, Пал Ильич. Они года три назад запрос посылали. Интересовались условиями аккредитации иностранных журналистов в Чечне. Но в последнее время я о них ничего не слышал.

— Так вот… Берроуз, оказывается, числится у них. И даже ведет там какую-то работу на общественных началах. Ты не в курсе?

Вовка, потупив взгляд, отрицательно мотнул головой.

— Плохо… Очень плохо, товарищ майор. Представитель их отделения в Восточной Европе уже звонил к нам в общественную приемную. Выяснял, как ему попасть на прием к сотруднику ФСБ, ответственному за работу с иностранной прессой.

— Да, утечка… — вяло констатировал Лукашин.

— Да что ты? Правда? — со злобной ехидцей переспросил его Афанасьев. — Крота будут выявлять, но это не наша с тобой работа. Третий отдел с контрразведчиками займется. А нам надо понять причину такой молниеносной реакции на его задержание. И что нам делать, чтобы не случилось дипломатического скандала. Этот Стидженс был очень серьезно настроен. Грозился нотой протеста, если мы информацию по задержанию Берроуза не дадим. А еще он сказал, что посол будет настаивать на неотложной встрече с ответственными сотрудниками МИДа, а то и с самим министром.

— Министр-то в курсе уже?

— Да. И требует всю информацию по задержанию твоего канадца. Требует допустить к нему адвоката из их богадельни.

— Так я и знал! Надо было этого Берроуза сразу в оборот брать, я же говорил…

— Так кто бы нам такие санкции разрешил без обоснования?! А обоснований у нас, строго говоря, и сейчас нет. Это же административное нарушение. И карается оно штрафом. Свидетельские показания мы у него взять можем, а вот задерживать под охраной — нет. «Свободная пресса» наверняка подключит СМИ, европейские и американские. Если мы быстро не отреагируем — будет большой скандал. А он нам совершенно не нужен.

Вовка кивнул, соглашаясь.

— Что с идеями? Есть хоть какие-нибудь? — спросил Афанасьев.

— Ну… тут это, — несмело начал Лукашин. — Первый вариант: Берроуза мы им не отдадим. Предлагаю задним числом оформить изъятие наркоты.

— Тогда мы должны будем передать его ментам. Канадское посольство и «Свободная пресса» это так просто не схавают. Приставят к нему адвоката, будут требовать совместного с Интерполом расследования, запросят его экстрадицию, ведь у нас с ними договор о передаче. А в это время все их писаки будут захлебываться новостями о нарушении прав иностранцев в России.

— Получается, не вариант?

— Да нет, почему же — не вариант?.. Просто надо понять, ради чего весь этот геморрой. Пока у нас на Берроуза ничего конкретного нет. Все, что мы ему можем предъявить, — это административное нарушение. А без достойной мотивации нам с тобой не позволят всю эту катавасию затевать. Даже чтобы его на детектор посадить — и то санкция Григорьева нужна.

Они помолчали. Афанасьев сосредоточенно закурил, сделав пару нервных глубоких затяжек.

— Итак, товарищ майор… Скажи-ка мне, какой во всей этой истории главный вопрос, как ты считаешь?

— Пал Ильич, вопрос прежний. Удалось ли Берроузу добыть в зоне что-нибудь ценное или нет?

— А в свете последних событий вопрос этот, Вова, можно детализировать, — сказал Афанасьев, выпуская дым вместе с фразой. — Так что главные вопросы сейчас такие… Отчего у канадцев такая прыть? Откуда они узнали, что Берроуз у нас?

— Пал Ильич, я уверен, что канадцы не просто так спешат. Они понимают, что Берроуз сильный стрингер и мог что-то разнюхать. Допустим, что он ничего стоящего не снял, но мог увидеть что-то важное.

— Вов, а почему бы ему нам этого не сказать? Ведь, в конце-то концов, мы бы его выпустили, и сенсацию свою он бы не потерял.

— Боится он, что не выпустим, это точно.

— Ну, может, и так… — задумчиво протянул Афанасьев, комкая окурок в пепельнице.

— И еще, Пал Ильич. Крот, который информацию о его задержании продал, работает на американских спецов. «Свободная пресса» — просто прикрытие, это же очевидно.

— Согласен. Но зацепок-то у нас никаких нет.

— Кстати, а как там его запись во время сна?

— Да никак. Парни, которые канадца стерегли, посменно отсматривали. Говорят, иногда ворочался да пару раз что-то бубнил бессвязное. Они слушали — бред какой-то на английском. Вот и все.

— На детектор его надо сажать, Пал Ильич. Срочно.

— Посадим, если Григорьев разрешит.

— А что, может не разрешить?

— Ну, это как ситуация будет складываться. По закону мы ему после обыска в отделении милиции штраф должны были выписать. Визу закрыть можем и на родину депортировать. Вот и все. И они об этом знают.

— Как вы думаете, сможем мы Григорьева убедить на полиграф его посадить?

— Попробую. Опишу ему ситуацию, а там посмотрим. Он это решение с шефом принимать будет, исходя из международной обстановки, так сказать.

— Эх, надо было его вчера на аппаратик везти, — удрученно покачал головой Лукашин.

— Кто тебе сказал, что вчера Григорьев бы нам разрешил это сделать, а? — вмешался Афанасьев. — Таращенко-то говорил, что он не врет.

— Таращенко может ошибаться, — возразил Лукашин.

— Раньше не ошибался. Профика из «ми пять» при мне за десять минут раскусил. А тут с каким-то стрингером вдруг ошибся?

— И что делать будем, Пал Ильич?

— Что-что… Пойду к Григорьеву на доклад. Теперь все зависит от того, даст он санкцию на полиграф или нет.

Через полчаса, набросав краткий план доклада, Афанасьев отправился к начальству, а Лукашин пошел в свой кабинет. Внезапно навалившаяся ответственность глодала его изнутри. Ощущение собственной правоты, которое было с ним вчера, до результатов теста Таращенко, бесстыдно изменяло ему. На смену пришло опасение стать главным провокатором крупного международного скандала, который может изрядно нагадить на ступени его карьерной лестницы. Усевшись за компьютер, он открыл Интернет. Загрузив сайты крупнейших западных информагентств, с облегчением обнаружил, что никаких сообщений о действиях канадского МИДа на них не было. Молчал и сайт «Свободной прессы».

— Если они там наверху с решением не затянут — будет у нас детектор. Вот тогда все станет ясно.

Чтобы успокоиться, занял себя делом — стал набрасывать основные вопросы для оператора полиграфа.

Спустя некоторое время ему позвонил Афанасьев.

— Так, Вовка… Ждем. Григорьев с МИДом консультируется. А я пока с «конторой» крота буду прорабатывать. Что в открытых источниках?

— Пока тихо.

— Отлично. Будет какая-нибудь информация — наберу.

Но случилось так, что Лукашин опередил Павла Ильича, позвонив ему первым — на сайте новостных агентств Canada Today и American Top News в разделе «горячих новостей» почти одновременно появились срочные сообщения. Они сообщали, что МИД Канады вызвал российского посла для вручения официальной ноты протеста против незаконного задержания канадского журналиста, работавшего в зоне Останкина. Фамилия журналиста не называлась, однако агентства обещали опубликовать более подробную информацию в самое ближайшее время.

«Ну, сейчас начнется», — с тревогой подумал Лукашин, набирая номер Афанасьева. За этими сообщениями он уже отчетливо видел огромную новостную лавину, которая с ревом ворвется в информационное пространство планеты.

— Я уже знаю, — сухо ответил полковник на его звонок. И добавил: — Я позже перезвоню.

Конечно же, Пал Ильич обладал куда более подробной информацией — он получал ее напрямую из МИДа. Лукашин, пялившийся сквозь свой экран на бескрайние просторы Всемирной паутины, мог только гадать, что происходит в деле Берроуза на самом деле.

Тем временем новостной поток нарастал. К освещению скандальной новости подключились ведущие информационные агентства Европы, а затем и всего мира. Сайт «Свободной прессы» заходился в истерике, обвиняя русских в варварском нарушении всех возможных свобод и собственных законов. Сайт «Международного общества по борьбе за права человека» не отставал. Вскоре впервые прозвучало и имя стрингера. СМИ давали краткую справочную информацию о герое дня, томящегося в застенках ФСБ, и наперебой анонсировали интервью с членами семьи «пленника совести». Постоянно цитировались слова генерала Белова о том, что лица, нарушившие режим в Останкине, будут привлекаться лишь к административной ответственности, если они не совершали каких-либо уголовных деяний. Стали появляться высказывания канадских официальных лиц. Сам премьер-министр Канады заявил, что правительство и МИД страны сделают все, чтобы прекратить неправомочные действия, ущемляющие свободу Берроуза. Он обещал электорату, что будет решать проблему на уровне первых лиц Российского государства и во что бы то ни стало вернет свободного гражданина на родину.

Эхо этих публикаций всколыхнуло финансовых аналитиков. Все они дружно взялись строить прогнозы, предвещающие стагнацию торговли между странами и падение котировок акций тех компаний, ключевыми партнерами которых являются российские компании. В утренних новостях российских телеканалов стали появляться скупые сюжеты о проблемах между Россией и Канадой. Гневные заявления западных лидеров были не за горами.

А Афанасьев все не звонил.

Но Лукашин верил. Верил наперекор всей этой мировой шумихе, что Николай Берроуз все-таки усядется сегодня в креслице рядом с детектором. Вовка решительно не допускал мысли, что и полиграф согласится с Таращенко, признав правдивость показаний стрингера.

Когда канадский посол вместе с главой восточноевропейского отделения «Свободной прессы» и представителем всемирной организации по защите прав человека, окруженный репортерами, входил в высотку Министерства иностранных дел на Смоленской площади, Николай Берроуз был спешно доставлен в здание ГУВД города Москвы, где он встретился со своими адвокатами, нанятыми канадской стороной. Среди них были не только русские юристы, но и американцы, работающие в Москве. Вся эта бригада требовала протоколы задержания и вчерашнего допроса, о котором им рассказал их подзащитный Берроуз. Документы российская сторона предоставляла, но крайне медленно. Адвокаты грозились Страсбургским судом по правам человека и международными санкциями, справедливо обвиняя россиян в нарушении собственных законов, приказов и распоряжений.

Лукашин больше не ждал звонка Афанасьева, потеряв способность верить в чудо после того, как в Интернете появились сообщения о категоричных заявлениях премьер-министра Италии, германского канцлера и президента США. Но Афанасьев наконец позвонил.

— Лукашин, ты и сам все понимаешь, — сказал он, вздохнув не то с сожалением, не то с облегчением. — Может, это и к лучшему. Окажись канадец чист, мы бы с тобой в крупную передрягу попали бы.

— И что дальше, Пал Ильич?

— Менты его отпускать будут с извинениями. Их пресс-служба сейчас заявление готовит. Мол, недопустимое превышение служебных полномочий, виновных накажем, ну и все такое.

— Понял, Пал Ильич. Можно считать операцию завершенной?

— Да ты что такое говоришь? Не было никакой операции, Вова, так и запомни. Не было!

— Так точно, товарищ полковник, — сухо отчеканил в трубку Лукашин.

Позже Афанасьев скажет ему, что они все-таки успели задать стрингеру несколько прямых и жестких вопросов, записав голос Берроуза и проанализировав его звучание на специальной аппаратуре.

— Так вот, Вовка… Если учесть, что парень наш нервничал, впрочем, как и любой нормальный человек в этой ситуации, то получается, что он говорил правду с вероятностью восемьдесят пять процентов. Ну, а потом такое закрутилось — сам знаешь. На полноценный полиграф он так и не попал. Главное, что мы с тобой в стороне остались. Может, еще и благодарность втихаря объявят — за бдительность.

Канадский гражданин Коля Берроуз покинул столицу на следующее утро. Штраф за административное нарушение, которое он совершил в закрытой зоне Останкино, был уплачен представителями «Свободной прессы». В окружении репортеров и под охраной службы безопасности канадского посольства он проследовал к трапу «Боинга» авиакомпании «Дельта».

Выглядел канадский стрингер устало и отрешенно, ведь он из последних сил старался скрыть свои истинные чувства, чтоб они, не дай бог, не прорвались из его больших глаз прямиком в объективы камер. Раньше он никогда не испытывал ничего подобного. Пьянящее чувство превосходства над окружающими, подаренное ему величайшей победой в его жизни, было неотделимо от глубокой тревоги за русского Шерлока Холмса. Эти контрастные эмоции сталкивались в нем, словно горячие и холодные атмосферные фронты, образуя внутри его души бешеный вихрь, воющий и беснующийся. Вихрь этот с каждой минутой становился все сильнее, стремясь приобрести такие небывалые масштабы, о которых Коля не имел ни малейшего представления. С каждой минутой ему было все труднее удерживать его внутри отрешенно-непроницаемого выражения лица. Берроуз искренне боялся, что не выдержит и по-американски задорно расхохочется прямо в лица репортеров и своих спасителей, заливаясь неудержимыми скифскими слезами.

«Это все потому, что во мне течет русская кровь», — думал он, что есть силы стараясь укротить бушующий в нем ураган.

Только когда «Боинг» оторвался от бетонного полотна аэропорта «Шереметьево-2» и набрал высоту, Коля, запершись в тесной кабинке высотного сортира, минут пятнадцать всласть корчился, позволив вырваться наружу своему тайфуну. На свое место в салоне первого класса он вернулся совершенно опустошенный. Бессильно плюхнувшись в кресло, он жестом подозвал стюардессу.

— Будьте добры, двести граммов водки, кусок хлеба и стакан томатного сока, — с трудом произнес он по-английски.

— Может быть, желаете «Кровавую Мэри»? — переспросила кукольная блондинка в форме безупречного кроя.

— Водки, хлеба и сока — настойчиво повторил он. И добавил: — Я русский.

К изумлению тайком наблюдавшей за ним стюардессы, водку он выпил залпом, крупными глотками, потеряв лишь несколько капель драгоценной влаги, которые сползли от уголков рта вниз к подбородку. Кусок хлеба, который он понюхал, шумно втянув носом воздух, оказался пышным французским багетом, а ведь так хотелось «бородинского». Есть его он не стал. Чуть погодя сделал несколько глотков сока и, откинувшись на спинку просторного кожаного кресла, провалился в небытие, которое служило границей между сном и реальностью. Там его ждали Кирилл, кликуша Пелагея, его русская бабушка, сырой запах гаража и останкинские дворики, внезапно для всего мира ставшие полем необъявленной битвы между человечеством и чем-то таким, во что оно боялось поверить.

Бесценных кадров с ним не было. Но он точно знал, что скоро увидит их, ведь Кириллу Васютину он верил безоговорочно.

ПОВЕСТВОВАНИЕ СЕМЬДЕСЯТ ВТОРОЕ

Услышав свой собственный крик, маленький Васютин почувствовал, как теряет сознание…

Сквозь чувство головокружительного полета он ощутил под собой что-то твердое, упиравшееся ему в затылок и лопатки.

Спустя мгновение Васютин открыл глаза. Неуютный свет люминесцентных ламп бил по зрачкам. Под ним была жесткая плитка. Он скосил глаза, не поворачивая головы. И увидел белый пластик холодильника. Сомнений не было — он снова был в торговом зале супермаркета. Ощупав себя, он понял, что ему снова почти сорок лет. Аккуратно приподнявшись на локте, он быстро схватил ТТ, лежащий рядом с ним на полу.

Убрав оружие в кобуру, он осторожно поднялся на ноги и огляделся. Не заметив никаких изменений, прислушался, но так и не услышал людских голосов или других звуков.

«Полет в тоннеле был реальным? Но ведь это невозможно! Хотя… я так ясно чувствовал падение. Это было не как во сне, все было на самом деле. Полная реальность. Но… с другой стороны… такое чувство полета бывает при потере сознания. А сознание я потерял. Значит, все-таки иллюзия, сон… Хорошо, а сказочные персонажи — тоже сон? Шляпник, кролик, Алиса, гусеница… Это же была любимая сказка моего детства. Стало быть — просто причудливая игра сознания. Так, а песчинки? Было чертовски больно, когда они резали меня. Ну, да… Больно было, потому что я упал, вот почему. Итак, полет — это мой бред. Очевидно. Но… когда я очутился перед тарелкой картошки у дядьки в деревне… я же совершенно не осознавал себя. Как будто и не знал, что мне скоро сорок. Я был маленьким ребенком. И боялся наказания так, как боялся в шесть лет. К тому же я не знал, что будет дальше, хотя сейчас прекрасно помню, что дядька пороть нас не стал. И что это такое? Нырок назад, в детское сознание… Тоже бред? Допустим, что это какая-то редкая и сложная разновидность психического состояния. И я ее пережил, только и всего. Заново пережил те минуты панического страха. Ладно, с этим разобрались вроде бы. Постой-ка, время!»

Кирилл прекрасно помнил, что включил один из таймеров на часах, когда он входил в торговый зал. Взглянув на жидкокристаллический экран, он поначалу не поверил глазам. «Может, таймер сбойнул, когда я упал? — мелькнуло у него в голове. — Нет, исключено! Часики выдерживают огромное давление и удар молотком с размаху. От моего падения они не могли сбиться. Неужели правда? Получается, что я был без сознания девять часов? Это же микрокома какая-то, а не обморок. Падал я, по ощущениям, минут десять, может, чуть больше. И у дядьки в доме был минут семь. Максимум двадцать. Непонятно… Надо искать объяснение. Если найду — пойму, в чем суть чертовщины, которая здесь происходит. И только тогда у меня будет шанс найти Женьку и Олю. Между стеллажей проклятого магазина я на них случайно не наткнусь, это понятно. Надо искать объяснение всему, собирать единую картину. Иначе тупик».

С опаской пройдя пару метров вперед, он остановился, чтобы вновь прислушаться.

— Не может быть, чтобы я был здесь один, не верю, — громко сказал Васютин, стараясь не думать о такой вероятности.

«А что, если каждый пропавший, каждая жертва остается одна? И каждая в своей реальности?» — не оставляла настойчивая мысль. Закрыв глаза, он, как мог, сконцентрировался.

«Подумай-ка ты лучше вот о чем… — Кирилл нахмурился, потер лицо руками и продолжил дискутировать с самим собой. — Почему я потерял сознание? Сказался перенесенный стресс? Возможно, но… Нет, все-таки этот невероятный обморок связан с картошкой. И видение из детства связано с картошкой. Это значит… что… картошка стала чем-то вроде пароля. Некий ключ, отправивший меня в те годы. Ладно, допустим. И теперь самое важное… Почему это происходит? Еще раз, вся картина вместе: я беру в руки некий условный ключ, который вызывает у меня очень длительный обморок. Во время этого обморока сначала развивается галлюцинаторный бред. А затем я лишаюсь памяти и заново переживаю сильный стресс, который я уже переживал в шесть лет. И что?»

Васютин поправил заплечную кобуру с пистолетом. Сделал двашага так осторожно и медленно, будто он шел по краю обрыва. Вновь глянул на таймер в часах. Время шло в обычном темпе, точно так же, как и раньше.

«Есть в этом вообще хоть какой-нибудь смысл? Или это была случайность? Вдруг в этом месте просто находится какая-нибудь энергетическая воронка, а? Вроде выбоины в асфальте, на которой легко споткнуться? Можно проверить». От мысли, что надо вновь вернуться к холодильнику с картошкой и попробовать вновь пережить безумное приключение, стало не по себе. Он медленно повернулся и сделал несколько широких шагов к холодильнику. «Надо проверить, просто необходимо. Если я опять провалюсь в шесть лет, значит это что-то вроде ловушки. И тогда хоть что-то станет понятно», — уговаривал он себя, подойдя к рефрижератору.

Обнулив таймер, он запустил его снова, вздохнул, взял надорванный пакет и понюхал. Ничего не произошло. Он повторил попытку, вынув дольку картофеля и размяв ее в руках. Снова ничего. И хотя вопросов только прибавилось, он облегченно вздохнул. «Интересно, а здесь есть еще такие ловушки? И если есть, то сколько их? Если их много и все они разные, тогда это чей-то замысел. В чем его суть?»

Васютин снова остановился, чтобы как следует подумать. Гипотеза пришла к нему внезапно. «Пережив этот обморок… Этот провал, будем для простоты называть его так, я что-то отдал. Мне было больно и страшно. А если верить Малаеву, то в эти моменты я выбрасывал огромное количество психической энергии. И если допустить, что кто-то ее забрал… Тогда становится все понятно. Меня доят. Отжимают, словно фрукт, забирая у меня энергетику. Представим, что так происходит со всеми, кто пропал без вести в Останкине. А это несколько сот человек. Интересная версия, Васютин, очень интересная».

Он сделал еще несколько шагов и замер, проткнутый острой догадкой. «А получил ли я что-то взамен? Кажется, нет… Или получил, но просто не могу понять, что. Так, будем вспоминать детально». Он опустился на пол, усевшись поудобнее и почти беззвучно зашевелил губами. В вакуумной тишине супермаркета Кирилл прекрасно слышал свой еле уловимый шепот.

— Летел в темноте… потом… потом лампа. Она мне осветила этого, в сюртуке. Потом он превратился в гусеницу. А потом? Ах да, говорил, что он писатель и тем самым бессмертие себе обеспечил. Еще сказал, что какой-то мальчик отказался от машинки ради книжки. Что нам это дает? Отказ от материального ради духовного. Ну, предположим, что это может быть некой подсказкой. Потом… был шляпник. Этот нес бред про полковника и подполковника. Мораль — все относительно. Да, та еще мораль! Ладно, примем и это. А вот после шляпника была девочка, вроде как Алиса. Но она превратилась в кролика. И что-то говорила… а что? Не помню… Вспоминай, Васютин, вспоминай!

Вязкие минуты неторопливо плыли мимо него, пока он, обхватив голову руками и закрыв глаза, безрезультатно тыкался в темные углы своей памяти. Кирилл отчетливо помнил полудевочку-полуживотное. И точно знал, что она что-то говорила. Но ее слова были словно укрыты мутной пеленой. Лишь изредка в сознании Васютина появлялись какие-то несвязные обрывки ее речи. Уперев лоб в сжатые кулаки, он продолжал упорно напрягать свою память. Интуиция подсказывала ему, что в словах этих было что-то очень важное. «Кэрролл сказал, Кролик сказал… Вроде было что-то такое… Или кажется? Да нет, было…» Спустя еще несколько минут он уже был уверен, что после слов «кролик сказал» девочка стала превращаться в животное. Но дальше, как он ни пытался, дело не двигалось.

«Надо прерваться, а то нафантазирую с натуги то, чего не было, — решил он, поднимаясь с пола. — Здесь все более или менее ясно. Ряды с холодильниками, полки с продуктами. И никого. Надо двигаться к кассам. Если рассуждать логично, то у касс что-то должно происходить. Там должен быть персонал, в конце-то концов».

Кирилл обнулил таймер. Указатель утверждал, что кассы находятся в правом углу зала. Чтобы попасть туда, надо было пересечь зону, где располагались «товары для дома». Решив больше ничего не трогать руками, он двинулся к краю продуктовых рядов. Большой красный холодильник, возвышающийся на подставке в первой секции промтоварного отдела, служил ему маяком. До него было метров двести, не меньше. С опаской поглядывая по сторонам, Васютин пошел к нему, стараясь держаться как можно дальше от полок с продуктами.

«Кролик сказал, она стала шерстью обрастать, очень быстро, и потом что-то говорила… что-то говорила», — крутилось в голове у Кирилла. Вакуумная тишина и безлюдность магазина иезуитски нашептывала ему, что найти здесь хоть кого-нибудь просто невозможно. От этих мыслей бросало в паническую дрожь и перехватывало дыхание. «Собрать головоломку, увидеть суть происходящего. Это мой единственный шанс», — твердил себе Кирилл в ритм шагов.

До секции с хозяйственными товарами и бытовой техникой он добрался без приключений. Она была раза в три больше продуктовой зоны. Яркие сине-белые таблички, свисающие с потолка, делили ее на несколько отделов: «Все для дома», «Товары для дачи», «Электроника», «Бытовая техника» и «Одежда». «К кассам» — гласил указатель в виде стрелки, закрепленной на высоком шесте, вмонтированном в пол. «Так, значит, иду в товары для дачи, прохожу их насквозь — и я у касс».

Попросив у Господа защиты и помощи, он вошел в отдел. Двигаться решил ровно посередине ряда, чтобы быть как можно дальше от стеллажей и их содержимого.

— Ну, с Богом, — прогремели его слова в мертвенной тишине магазина. Он перекрестился и пошел, размеренно шагая и готовый к таким событиям, которые не укладываются в сознании здорового человека.

Когда Васютин миновал третий стеллаж, он неосознанно задержал взгляд на большом топоре с деревянной ручкой, который хищно скалился острым, как бритва, лезвием, стоя на полке с табличкой «Инструменты». Кирилл попытался отвести взгляд от топора. И вдруг с ужасом понял, что не может оторваться от сверкающего лезвия. Его глазные яблоки застыли, мгновенно налившись болезненной тяжестью.

«Не паникуй!» — приказал себе Кирилл. Сделав большой глубокий вдох, он решил сомкнуть веки. В следующее мгновение тяжесть, сковавшая глаза, стремительно разлилась по телу, парализуя каждую мышцу. Ноги стали подкашиваться, не выдерживая этого огромного веса. «Ловушка… и здесь тоже», — успел подумать Васютин, прежде чем разом потемнело в глазах, словно кто-то щелкнул выключателем света у него в голове. Он судорожно попытался вдохнуть, но смог лишь нелепо открыть рот, напрасно силясь втянуть в себя хоть немного воздуха. Не сумев сделать вдох, он стал падать назад.

На этот раз полета не было. Последним усилием угасающего сознания он почувствовал, что висит в тяжелой плотной тьме, давящей на него с неимоверной силой. От этого давления тело его стало сжиматься. Яростные вспышки неимоверной боли стали вспыхивать в мозгу с частотой бешеного стробоскопа… Вдруг боль внезапно исчезла, а на смену ей пришла гулкая ватная тишина. В этой тишине объемный, почти осязаемый, хлопок, рожденный взрывом, который был уже знаком Кириллу по прошлому путешествию, не просто оглушил его. Он разорвал его сознание на мелкие цветные лоскуты, из которых невозможно было составить единое полотно.

Мелькнув бессвязными обрывками, разум Васютина бессмысленно взвизгнул, словно жертвенное животное, не желающее мириться со смертью. И потух…

И тут же вспыхнул, окутанный запахом дождя, сырого дерева и новеньких резиновых сапог.

ПОВЕСТВОВАНИЕ СЕМЬДЕСЯТ ТРЕТЬЕ

…И сосчитав до трех, Федя начал. Подойдя поближе к капитану внутренних войск Собанину, он вдруг немного согнулся, глухо и коротко выругавшись. Капитан не обратил на Малаева ни малейшего внимания. Выдержав некоторую паузу, Федя повторил свой нехитрый трюк. Но на этот раз согнулся посильнее, да и выругался куда жалобнее, скорчив страдальческую гримасу. Собанин глянул на Малаева краем глаза, никак не прокомментировав его потуги. Через полминуты Федя уже вовсю пританцовывал, охал и хватался за живот. Симуляция внезапных острых позывов на дефекацию набирала обороты. Беспокойно поглядывая на Федины мучения, циничный и черствый капитан внутренних войск сурово спросил:

— Срать, что ли, приспичило?

— Ох, не то слово, — ответил Малаев, болезненно поморщившись.

— Терпи, скоро уж возвращаться, — сурово наказал Собанин Федору. — На КПП сортир есть. Бумага розовая, арбузом пахнет, хоть жри ее.

— Да нет, товарищ капитан, не донесу я это добро до твоего КПП. Пойду-ка я вон в те кусты. — Феде от глубины перевоплощения и впрямь стало прихватывать живот.

— Куда? Какие кусты? От патруля не отходить — это приказ!

— Капитан, ты никак хочешь, чтоб я прямо здесь, при дамах, снял штаны, сел рядом с тобой и навалил, да? Ты в своем уме?

— Говорю, терпи! В кусты собрался! Здесь люди пропадают на ровном месте, а ты хочешь, чтоб я тебя одного в кусты отпустил?

— Да я ж не в чащу собираюсь! Кусты-то вон — десять метров.

— Так за кустами я ж тебя не увижу, олух! На то они и кусты, ученый, твою мать!

— Слушай, капитан… Если обоняние хорошее, ты меня унюхать сможешь… Не дури! Я ведь могу и в фургоне твоем обделаться. Что скажешь, а? — чуть злобно поинтересовался Федя, талантливо изображая человека во власти поноса.

— Есть приказ! От патруля не отходить!

— Ты пойми, тут — особый случай. Я в последний раз в штаны гадил, когда мне два года было. На четвертом десятке повторять не хотелось бы… Все, я пошел!

— Куда? Стоять!!! — гаркнул капитан, потянувшись к табельному «Макарову».

— Ты что, Собанин, застрелить меня собрался за то, что я срать хочу? Совсем охренел!

Диалог молодого ученого и кадрового военного становился все более темпераментным. Некоторые из экстрасенсов обернулись, недоуменно поглядывая на Малаева, пританцовывающего рядом с командиром патруля.

— Собанин, время на исходе, я не шучу. Нулевая готовность! Ключ на старт, так сказать. Когда «поехали» прозвучит, поздно будет.

— Да, что ж ты, сука… Нашел где срать — в зоне военного положения… чтоб тебя…

Малаев, с красным лицом, искаженным гримасой отчаяния, вдруг проворно выхватил удостоверение сотрудника ФСБ, нервно открыл его и, тыча им капитану Собанину в лицо, зашипел:

— Капитан, я сотрудник Федеральной службы безопасности Федор Малаев, всю ответственность за свою жизнь беру на себя! Понял?!

Причастность ФСБ к Фединой дефекации произвела на капитана впечатление.

— Ладно, пойдем я тебя до кустов доведу, — понизив голос, сказал он.

— Идти поздно, бежать надо, — сдавленным голосом выдавил Малаев и дернул в сторону кустов. Вслед за ним шел капитан внутренних войск, впервые выполняющий такой специфический конвой.

Проворно забежав за высокий раскидистый кустарник, Федя стал суетливо расстегивать штаны, при этом цепким взглядом обшаривая пятачок под растением. Больше всего он боялся, что не сможет найти опознавательный знак. Но тонкую надломленную ветку, упирающуюся в траву под растением, увидел сразу. Глянув на силуэт приближающегося капитана, видневшийся между веток, он стянул штаны и присел рядом с тем местом, на которое указывала ветка. Сладострастно кряхтя, он стал шарить рукой по траве, тревожно поглядывая на своего конвоира. Остановившись с другой стороны куста, тот отвернулся и закурил. Обнаружив небольшой кусок травы, срезанной вместе с пластом земли, Малаев запустил туда пальцы и осторожно извлек нечто продолговатое, размером с половину указательного пальца и старательно обмотанное синей изолентой. Взяв предмет, он еще немного посидел, прислонив белые тощие ягодицы к молодому лопуху, после чего достал маленькую пачку салфеток и принялся подносить бумагу к заднице, старательно шурша ею. Поднявшись, натянул штаны, ловко засунув свою находку между широкой резинкой трусов и куском лейкопластыря, приклеенного к ней с внутренней стороны.

Появившись из-за кустов, Малаев продемонстрировал капитану счастливое лицо.

— Ну вот, а ты боялся, что я сгину, — весело сказал он Собанину. Тот лишь посмотрел на него презрительно. — Между прочим, ни одного человека, пропавшего в Останкине срущим, не зафиксировано, — пробормотал Федя, ухмыльнувшись.

Так толком ничего и не обнаружив, группа Малаева покинула закрытую зону района Останкино. А вместе с ними район покинула и флэш-карта емкостью в шестнадцать гигабайт.

Вечером Федя напился. Поначалу он решил, что выпьет грамм сто чего-нибудь крепенького, чтобы снять стресс после приключений в останкинских кустах. Исполнив задуманное, он отключил ноутбук от Сети и воткнул в него флэш-карту, предварительно бережно сняв с нее изоленту. Отчего-то долго не решался запустить файл. На душе у Феди было тревожно. Главным образом от того, что он, прекрасно зная Васютина и его ситуацию, понимал: все, что он увидит, — подлинник. Списать увиденное на фальсификацию и дешевые спецэффекты он не мог.

Просмотрев файл два раза подряд, Федя тщательно замотал носитель в синюю изоленту. А через полчаса был уже мертвецки пьян.

Утром следующего дня он позвонил в одну из маленьких московских фирм, где заказал услугу «букет инкогнито». Вложив в цветы трогательную открытку с тигрятами и внушительную картонную коробку с духами, он отправил его с курьером прекрасной незнакомке по адресу, который оставил ему Васютин.

А потом стал ломать голову, пытаясь понять, как Васютин с канадцем умудрились сотворить такую правдоподобную подделку. Ответ на этот вопрос был ему жизненно необходим. Пить каждый день он не мог — здоровьем не вышел.

ПОВЕСТВОВАНИЕ СЕМЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТОЕ

И долго еще монах не мог отвести взгляда от листка, на котором было написано его рукой: «ХРАМЫ ЗАКРЫТИИ БЭДУ ЗАВУТ».

Машинально поправив орфографию фразы, он задумчиво произнес: «Храмы закрытые беду зовут».

Перед его мысленным взором замелькали черно-белые кадры хроники первой половины прошлого века. Сброшенные колокола, взорванные церкви, оклады икон и кресты, переплавленные в слитки. «Мы наш, мы новый мир построим…» Сотни и тысячи закрытых и оскверненных храмов звали тогда беду. Долго ждать не пришлось. Братоубийственная Гражданская война — позорное преступление народа против самого себя. Свобода убивать ради равенства и братства, провозглашенная в те годы как заповедь новой жизни, стала причиной масштабного духовного суицида. Уничтоженные алтари, к которым многие сотни лет русский народ нес самое сокровенное, освободили место для новой иконы — всеобщего счастья. Икона эта оказалась фальшивой, потому что была соткана не из частичек счастья миллионов людей, а из крупиц их горя. Всеобщему счастью было плевать на тех, кто внизу, и на их судьбы. Оно существовало для горстки людей, которые прятали за идеей осчастливливания народа свою маниакальную жажду власти. Их считали гениями своего времени, но основой их величия была возможность послать на бойню миллионы судеб лишь ради того, чтобы придать вес своим личным мертворожденным религиям, вроде «мирового арийского господства» или «всемирной революции».

«После эвакуации церковь Живоначальной Троицы закрыли, как и все другие объекты. Закрыли именно в тот момент, когда она там так нужна… Но что я там сегодня слышал? — думал отец Алексий, неспешно прогуливаясь вдоль белоснежных стен Свято-Данилова монастыря. — Или мне померещилось? Но майор же не слышал, и один из солдат тоже. Наверное, эту псалтырь слышит только тот, кто хочет, чтобы его там читали. А ведь храм этот многими поколениями намоленный. Видно, он имеет такую силу, что может служить и без священника».

Подумав так, монах внезапно остановился.

Еще несколько мгновений назад монах испытывал огромное чувство вины, которое росло в нем много дней подряд. Он винил себя в бессилии и неспособности выполнить свою миссию, с которой он шел в Москву. Как он мог противостоять тому, что происходило в Останкине, если по мирским законам даже не имел права там находиться? Да если бы он даже поселился в самом центре этой трагедии, для кого бы он стал духовной опорой и защитником? Для сотрудников силовых министерств? Они там по долгу службы, да и никто из них не пострадал. Кому бы он нес слово Божие в опустевшем районе? Кого бы исповедовал? Зачем он проделал весь этот путь? Чтобы безучастно смотреть на нечисть, одержавшую верх? Алексий безжалостно задавал себе эти вопросы изо дня в день. Он вышел из ворот Оптиной пустыни воином Христовым. Теперь же стал одним из тех бессильных зевак, что следили за событиями в Останкине, словно за криминальным сериалом. Он даже дьяволу перестал быть интересен. «Пока я шел — сколько раз рогатый пытался сломать меня! Прошлым в лицо тыкал, поклониться ему просил в обмен на безвинные души. И вот я у цели, а от него ни слуху ни духу. Я теперь для него не опасен», — думал отец Алексий, травясь своим бессилием, словно ядом.

Пару дней назад, поддавшись унизительной жалости к себе, он нашел трусливое оправдание.

— А что я могу сделать? Обстоятельства выше меня! — пробубнил он, в очередной раз увидев где-то список жертв. Но вспомнил апостолов, для которых даже мучительная смертная казнь не была «обстоятельством». И тут же стал себе противен.

Монах знал, что всему виной его слепота. Не мог он увидеть своего предназначения, а ведь оно было прямо перед ним. Господь не привел бы его сюда, если бы здесь не ожидал крест, который должен был лечь только на его плечи.

Шел день за днем, а он и двое его товарищей из Троице-Сергиевой лавры лишь молились об освобождении от беды и чудесном спасении всех пропавших. А ведь они могли делать это и у себя в обителях. Единственное, чем жил оптинский монах отец Алексий, так это верой в то, что он не отступится. Оставаясь вечерами наедине с собой, молился о прозрении и изучал историю Останкино.

И вот теперь… Внезапно остановившись, он задрал конопатое обветренное лицо в небо, сощурившись на яркое весеннее солнце, отражавшееся в его синих глазах крошечными огненными капельками. От такого яркого света (а может, вовсе и не поэтому) две крупные пузатые слезы скатились по его щекам в рыжую бороду. Мгновение спустя он широко улыбнулся, вздохнул и сказал очень проникновенно, вполголоса:

— Господи святый, прости меня, слепого. Слепого и тупого. Это потому, что я очень долго в армии служил. Благодарю тебя, Отче мой небесный. Я все понял. Да будет на то воля Твоя!

Трижды перекрестившись и поцеловав крест, он закинул посох на плечо и побежал к воротам Свято-Данилова монастыря. Бег этого двухметрового богатыря в монашеской рясе был таким мальчишеским и задорным, что, казалось, он вот-вот припустит вприпрыжку, напевая что-нибудь из любимого мультика. Две чопорные бабушки, сильно недовольные жизнью, проводили его чванливым осуждающим взглядом. А вот алкаш Сеня, побирающийся у монастыря, будучи с утра во хмелю, приветствовал отца Алексия, вскинув вверх сжатый кулак и выкрикнув гордое «но пасаран». «Спаси тебя Господь», — ответил ему Алексий, успев на бегу перекрестить горемыку.

Ворвавшись в гостевой корпус монастыря, который стал для трех монахов временным домом, Алексий наткнулся на своих соратников.

— Братия! — воскликнул он, тяжело дыша. Чуть перевел дух, после чего с высоты своего роста обдал их короткой емкой фразой: — Мертвые — наша паства!

ПОВЕСТВОВАНИЕ СЕМЬДЕСЯТ ПЯТОЕ

Сознание Васютина вспыхнуло от запаха дождя, сырого дерева и новеньких резиновых сапог. Он снова провалился в детство и не знал, что произойдет с ним, десятилетним, спустя несколько минут.

Кирилл втянул носом пряный запах дождя. На территории обширного дачного поселка Морфлота пахло влажной листвой и мокрой дорожной пылью. В середине тридцатых подмосковные домики были построены для рулевых советского морского пароходства. Престижные дачи недалеко от платформы Быково перешли по наследству детям и внукам морфлотских чиновников. Зимой хилые домишки пустовали, основательно промерзая. Жизнь дачного поселка начиналась летом. Он оживал уже в начале мая, с приходом тепла. Его наполняли детские голоса и дым костров, перемешанный с запахом поспевающих шашлыков. Стайки мальчишек, связанные узами пацанского братства, перемещались с участка на участок, затевая шумные игры в благородных пиратов, храбрых солдат и покорителей космоса. Девчонки держались от них особняком и нянчили своих кукол.

Сегодня десятилетний Васютин вместе с братьями Сашкой и Валеркой Дерюгиными играл на их участке. Родители его закадычных друзей ушли в лес еще утром, а потому никто не мешал им перевоплотиться в воинственных индейцев. Завернувшись в старые цветастые покрывала, они повязали на головы широкие цветные ленты, найденные в пыльной кладовке. Засунув за них потрепанные голубиные перья, скептически оглядели друг друга. Для полного сходства с коренными жителями Северной Америки явно чего-то не хватало.

— А я знаю, знаю! — радостно вскрикнул Валерка, бросившись к мангалу, полному мокрых углей. — Взаправдашние индейцы вот как делают, — сказал он со знанием вопроса, вычерчивая углем широкие черные полосы на пухлом веснушчатом лице. Спустя пару минут все трое уже были основательно раскрашены.

— Мы индейцы из племени чунгачгуков, — важно заявил Сашка Дерюгин, глядя на себя в куцое треснувшее зеркало, висевшее над ручным умывальником в кухне.

— Нет, будем могиканцами, — решительно заявил Васютин.

— Можно и могиканцами, — согласился лопоухий тощий Сашка. Ему было уже почти одиннадцать, а потому его слово было решающим.

— Чур, я буду Зоркий Орел! — крикнул Валерка.

— А я — Свирепый Медведь, — тут же ответил Кирилл.

— Ну, а я… а я тогда, — насупившись, пробормотал Валерка, — я тогда буду — Быстрый Ветер.

Переглянувшись, они дружно рявкнули «один за всех и все за одного», ведь еще вчера они весь день были мушкетерами.

Выскочив из кухни во двор, ребятня принялась носиться по участку, издавая боевой клич и стреляя во враждебных ковбоев из воображаемых луков. Слегка притомившись, они решили, что атака завоевателей отбита.

— Мы убили пять ковбойцев, — гордо сказал Кирилл, оглядывая поле брани.

— Нет, семь, — поправил его Сашка. — Не видишь, что ли? За кустами еще двое валяются.

— Ага, семь, — поспешно согласился Васютин, гордо поправив голубиное перо, прихваченное ярко-красной лентой. Подробно обсудив свою победу, друзья решили уделить внимание мирной жизни. И отправились на охоту, вооружившись подвернувшимися палками. Ползком прокравшись за кусты смородины, они подкараулили оленя, идущего на водопой. С дикими криками выскочив из засады, индейцы вонзили свои копья в несчастное животное, обеспечив племя пропитанием. Натужно кряхтя, добытчики потащили тяжелую тушу в стан магиканцев.

— Чтобы приготовить еду, надо развести костер, — заговорщическим тоном сказал Сашка.

— Только костер понарошку, — испуганно промямлил Валерка. Трогать спички братьям Дерюгиным строжайше запрещалось. Совсем недавно запрет был нарушен, и братья получили от отца крепкую взбучку.

— Ладно, понарошку, — нехотя согласился Сашка.

— Понарошку? — разочарованно переспросил Васютин, который уже не раз разводил костер под чутким руководством родителей.

— Мы зажигать не будем, а только дров порубим, — важно произнес Сашка. И значительно добавил: — Настоящим топором, вот.

Настоящий топор! Такая перспектива заворожила маленьких могиканцев, заставив позабыть про воображаемые луки и копья. Да и что это за индейцы без топора?

— А потом мы с ним пойдем сражаться с ковбойцами! — восторженно выпалил Васютин.

— Я мигом, — бросил через плечо Сашка и бросился в дом. Минуту спустя он уже стоял перед Кириллом и Валеркой, небрежно помахивая самым настоящим оружием.

— А дай подержать, — попросил Васютин, глядя на Сашку.

— На, только смотри — осторожненько.

Массивный дачный инструмент стал переходить из рук в руки. Мальчишки по очереди принимали устрашающие позы, чувствуя себя самыми что ни на есть настоящими индейцами.

— Ну что, надо дров нарубить, — деловито сказал Сашка, отобрав у Васютина острое хозяйственное орудие.

— А ты умеешь? — боязливо спросил тот, отдавая топор.

— Да что там уметь-то? — ответил Дерюгин, высокомерно глядя на друга. — Топор острый, папка его вчера наточил. Будут сейчас дрова. Только бы не узнал никто, что мы его брали, а то такое будет…

Валерка вприпрыжку побежал к поленнице. Аккуратно взяв верхнее полено, потащил его на клумбу, где решено было разводить невзаправдашний костер из всамделишных дров.

— Смотрите и учитесь, пока я жив, — гордо сказал Сашка, забирая у брата полено. Он поставил деревяшку на землю и, слегка размахнувшись, вонзил в него отточенное лезвие. Длинная тонкая щепка отлетела к ногам Кирилла.

— Дай! Дай, я тоже! — взмолился он, перетаптываясь от нетерпения.

— Подожди, сейчас я еще отрублю. А вы костер укладывайте домиком, — гордясь собой, ответил Сашка. И замахнулся.

Когда топор взмыл вверх, на мгновение зависнув в высшей точке размаха, время вдруг стало вести себя очень странно. Во всяком случае для Кирилла. Действительность, окружавшая Сашку, застыла и потускнела. Дачный участок семьи Дерюгиных показался Васютину таким плоским и смазанным, будто был нарисован гуашью на огромной картонке. Гулкая ватная пелена поглотила все звуки и запахи, и лишь Сашка, стоявший на переднем плане картинки, был выпуклым и таким ярким, словно в него вмонтировали лампочки. Изумленно застыв с приоткрытым ртом, Васютин смотрел на эту странную картину. А когда топор стал опускаться, устремляясь к полену, Кирилл мгновенно похолодел, разом наполнившись необъяснимым ужасом. Предчувствие чего-то страшного и неотвратимого заполнило его целиком, не оставив в нем места для мыслей.

Лишь много лет спустя Васютин поймет, что в тот момент он за какую-то долю секунды просчитал ситуацию, но так и не успел этого осознать. Все произошло так быстро…

Тяжелое лезвие топора, старательно наточенное накануне Сашкиным отцом, чуть вильнуло в сторону, чутко отреагировав на дрогнувшую детскую руку. Стремительно ускоряясь, оно ринулось вниз. То, что произошло дальше, было похоже на вспышку, яркий след которой останется с Васютиным на всю жизнь. «Чвакхр», — отчетливо сказал топор, заглушая все остальные звуки во вселенной. Сначала был этот чавкающий и хрустящий звук, который будто ударил Васютина под дых, отчего стало трудно дышать. И сразу же вслед за ним — глухой «тмук» Сашкиных пальцев, упавших в траву. А потом…

Обрубки пальцев на деревяшке, удивленное и спокойное Сашкино лицо, тугой всплеск ярко-алой крови, визгливое Валеркино «ай!», прозвучавшее вслед за стуком упавшего полена… Все это слилось в единый кошмар, целиком накрывший маленького Васютина. Пару секунд спустя истошный вопль вспорол дачный участок. Схватившись за искалеченную руку, Сашка стал болезненно извиваться, приседая и выгибаясь. Кровь летела в стороны крупными продолговатыми каплями, исчезая в траве и оставаясь на бежевых Сашкиных штанах крупными пятнами.

— А-а-а-а! Мамочка, а-а-а-а! — ревел он перекошенным ртом, алеющим на сером лице.

Его крик подхватил младший брат, зажмурившийся от страха. Окаменевший Кирилл впился в происходящее немигающим взглядом. Внутри него разом разлилась тяжелая пустота.

— Помогите! — не своим голосом вскрикнул Сашка, прежде чем упасть на траву.

В следующую секунду случилось то, о чем Васютин не любил вспоминать даже наедине с собой. Медленно отвернувшись от упавшего друга, он, не в силах противостоять панике, опрометью кинулся к калитке. На мгновение в глазах у него потемнело. А когда он вновь стал осознавать происходящее, то обнаружил себя несущимся к дому. Тогда пришла и первая мысль, тупая и бесполезная. «Пальцы, пальцы, пальцы, пальцы, пальцы», — бессмысленно билась она у него в голове, отдаваясь в такт заполошному бегу. Пробежав еще метров двадцать, он увидел прохожего, идущего ему навстречу.

— Пальцы!!! — выкрикнул он в лицо встречному мужику с бидоном.

— Что?! — поначалу недоуменно спросил тот, но быстро все понял. — Где? — коротко рявкнул он. И они вместе кинулись к дачному участку Дерюгиных.

Несколько дней спустя Сашка стал знаменитостью местного масштаба. Весть о несчастном случае облетела всю округу, а о счастливом спасении Сашкиной руки даже писали в газетах. Случайный прохожий оказался врачом. И хотя он был ветеринаром, но все же догадался завернуть Сашкины пальцы в тряпку и положить в бидон, предварительно наполнив его льдом из старенького холодильника, что стоял у Дерюгиных на дачной кухне. Пальцы Сашке пришили в институте Склифосовского, да так мастерски, что полгода спустя он уже мог не спеша барабанить ими по столу.

Васютина тогда объявили чуть ли не главным героем всей этой истории. Дескать, если бы он не кинулся на помощь, остался бы Сашка инвалидом. О том, что Кирилл просто сбежал с места трагедии, так никто и не узнал. Никто, кроме Кирилла.

Но это было потом… А сейчас он мчался во весь опор прочь от друга, заливающегося кровью и умоляющего о помощи. Мчался, стараясь обогнать свой ужас, рвущий на части его нутро. «Пальцы, пальцы, пальцы, пальцы, пальцы» — билось у Васютина в голове, когда он стал проваливаться в безмолвную пустоту.

…Рывком придя в себя, Кирилл с трудом поднялся на ноги. Сердце бешено колотилось, пульс отдавался в ушах болезненными толчками. Испуганно отведя глаза от полок с товаром, Васютин медленно опустился на пол, обхватив голову руками. Почти беззвучно шевеля губами, он не то причитал, не то ругался, временами шепча полную околесицу. Только что пережив один из самых страшных дней своей жизни, он вдруг отчетливо понял, какой долгой и мучительной может стать дорога к кассам.

Через минуту Кирилл поднялся на ноги, решительно стряхнув с себя беспомощное оцепенение. «Не торопись! — приказал он себе. — До касс надо добраться без провалов в прошлое». Он с тревогой подумал о том, что ему неизвестно, как здесь движется время. Судя по часам, его не было меньше двадцати минут. Но в их показаниях он уверен не был.

— Если каждые десять метров проваливаться, до касс можно и вовсе не дойти. Где Оля с Женькой, что с ними происходит — неизвестно. Может, у них каждая минута на счету… А если попытаться бегом? — Он пристально оглядел кафельные просеки между стеллажами. — Взять правее, потом резко влево и опять левее, наискосок, — тихонько бормотал он, прикидывая оптимальный маршрут. И уже сделал пару шагов вперед, как вдруг замер, прислушиваясь.

Он всеми силами стремился уловить нечто почти неразличимое. Секунда шла за секундой, а Васютин продолжал вслушиваться в гулкую пустоту супермаркета. Так продолжалось, пока лицо его не просияло уверенностью. В тот же миг он сорвался с места и что было сил бросился в противоположную сторону от намеченного маршрута. Ряды, заваленные съедобным и несъедобным добром, мелькали по сторонам. Вкладывая в рывок все свои силы, Кирилл надеялся догнать того, чьи легкие шаги удалялись от касс.

«Вдруг ловушка?» — подумал он на бегу. И все-таки не прекращал погони. На всем ходу вылетев из узкого прохода на широкое авеню с газонокосилками, он, стараясь удержаться на ногах, сорвался в занос, словно раллийная машина. В самом конце широкого ряда с садовой мототехникой мелькнуло что-то серое. И тут же скрылось за стеллажами. Васютин бросился вдогонку, но безрезультатно. «Неужели показалось? Нет, вряд ли… Мелькнул кто-то», — думал Кирилл, тяжело дыша и согнувшись пополам. Казалось, он совершенно выдохся. На самом же деле Васютин согнулся лишь для того, чтобы не видеть ничего, кроме кафельного пола. Рисковать он больше не хотел. «Надо возвращаться на исходную точку. Оттуда — бегом к кассам. Если здесь начать башкой крутить и пытаться сориентироваться, что угодно может произойти».

Не поднимая головы, сыщик двинулся обратно. «Значит, я здесь не один. Кто бы это ни был, он физически существует, — с некоторым облегчением думал Васютин. — Стало быть, есть вероятность встретить кого-нибудь и у касс». Добравшись до того места, откуда начинался выбранный им маршрут, он украдкой оглянулся и снова побежал, стараясь набрать максимальную скорость. Быстро преодолев три поворота, краем глаза заметил указатель с надписью «к кассам». Вложив в преодоление последних метров дистанции все свои силы, Кирилл понял, что добежал.

Перед ним были высокие пластиковые ограждения, отделяющие торговый зал от касс, к которым можно было попасть через узкий проход. Оторопевший Васютин сбавил шаг, не веря своим ушам. Он отчетливо слышал гул людских голосов, доносившийся из-за ограждений. «Спасибо тебе, Господи!!!» — с чувством перекрестился он, направляясь к людям. Оглядевшись назад, приметил пути к отступлению, на ходу расстегнув кобуру. Кирилл понимал, что вместо людей у касс может быть кто или что угодно. Чуть выглянув в проход, он тут же юркнул обратно. «Вот так просто, да?» — недоверчиво подумал сыщик.

То, что он увидел, выглядело вызывающе банально.

Три стандартные кассы, точь-в-точь такие же, как в обычных московских супермаркетах. Рядом с ними — пять-семь человек самой обычной внешности. Но что-то сразу же насторожило Васютина. Вновь выглянув в проход коротким рывком, он тут же все понял: «Тележек нет, покупок на кассах не видно, а очередь стоит».

Но была и еще одна деталь, которая беспокоила его куда больше. Буквально в паре-тройке метров после касс он увидел сплошную стену, без дверей и проходов. «За кассами нет выхода. Тупик. И что это значит, а? — размышлял он, не находя ответов на свои вопросы. — Ладно, пошли», — вздохнул Васютин, сняв ТТ с предохранителя. Обстановка у касс была спокойной лишь на первый взгляд. Остановившись за пару метров до крайнего покупателя, он цепко обшарил его взглядом. Не заметив ничего необычного, сделал еще полшага вперед.

— Я просто больше не могу, не могу, — услышал он блеклый опустошенный женский голос. — Я тут такого натерпелась — и ради чего? Надо было сразу на выход. Пустое все это. А так — хоть надежда.

Голос принадлежал худощавой брюнетке в леопардовом плаще, которая стояла почти у кассы.

— Мне Аристарх клятвенно обещал, что совсем не больно, — добавила она дрогнувшим от слез голосом.

— Да-да, я тоже ему верю, — чуть подавшись к ней, просипел рыжий толстяк, стоящий позади.

Васютин, с трудом преодолевая ощущение нереальности происходящего, кашлянул и спросил:

— Вы все из Останкина, да?

Очередь разом обернулась на него.

— Да, молодой человек, — вздохнул рыжий толстяк.

— Кроме вас в магазине никого нет, что ли?

— Тихо, тихо! — шикнула на него брюнетка. — Мы вам ничего сказать не можем, иначе могут не пустить на выход.

— А где выход, где?! — спросил Васютин, почти крича.

— Да что вы в самом деле?! — огрызнулся на него мужчина средних лет в мятом спортивном костюме. — Из-за вас людей могут обратно в зал отправить. Найдите Аристарха, он вам все расскажет.

— Вы давно здесь? — нервно повысил голос Кирилл.

— Нам нельзя обращать на него внимания, — решительно сказала брюнетка, и очередь разом отвернулась от Васютина.

— Если мы с ним говорить не будем, то нас не накажут. Лично я обратно в зал не вернусь. Это уже слишком!

— Да вы что, рехнулись? Кто накажет? Давайте искать выход! Объясните мне, что это такое вокруг! — в голос кричал он в спины отвернувшимся посетителям магазина.

Вдруг за кассой появился долговязый блондин с ярко выраженным косоглазием. Он был одет в дешевую белую рубашку с красным галстуком и серые брюки.

— Молодой человек! — настойчиво двинулся к нему Васютин, отталкивая тех, кто в очереди.

— К вам подойдут, не нервничайте! — елейным тоном сказал кассир.

— Я к тебе сейчас сам подойду!!! — рявкнул Васютин, потянувшись к кобуре.

— Не подвергайте санкциям тех, кто выходит, — равнодушно ответил блондин. — Ждите, к вам подойдут.

Слово «санкции» всколыхнуло стоящих у кассы.

— Мы здесь ни при чем! Уберите этого! Он недавно подошел, мы его не знаем! — наперебой возмущалась очередь.

— Следующий, проходите, — вежливо пригласил кассир. Низкорослый кавказец в сером пальто боязливо сделал шаг вперед. Васютин замер, наблюдая.

— Становитесь на платформу, — рутинно произнес кассир и зевнул. Кавказец послушно встал на круглую металлическую подставку, закрыл лицо руками и всхлипнул. Раздался глухой щелчок, после которого гражданин в пальто обмяк и осел на крепкую матерчатую сетку, окружавшую подставку. Собравшись вокруг тела, словно авоська, она приподнялась вверх, прикрепленная за металлический трос. Проехав несколько метров за кассу, она стала опускаться в массивный квадратный люк.

— Ну вот… я же говорила — это не больно. И быстро. Аристарх так и говорил — не больно и быстро, — залепетала брюнетка в леопардовом плаще.

— Да вы что, суки! Охренели? Его ж убили… — начал было Кирилл, но осекся, решив не делать необдуманных резкостей. Он до сих пор не был уверен, что все это происходит на самом деле. В глубине души Васютин мечтал, чтобы все это оказалось иллюзией, бредом, галлюцинацией. Чем угодно, только не его новой реальностью.

И тогда Кирилл увидел его. Он появился у кассы почти незаметно. Среднего роста и возраста, самого обычного телосложения, с безликой офисной прической приличного мальчика, он был одет точно так же, как и кассир. «Бесы следят за корпоративным стилем», — мелькнуло в голове у Васютина. Вполголоса перекинувшись парой слов с парнем за кассой, он обошел ее и двинулся прямо к Васютину.

Когда между ними оставалась пара метров, Кирилл увидел лицо. На первый взгляд оно казалось таким же невыразительным, как и его хозяин. Но не прошло и секунды, как Васютин понял, что раньше он никогда не видел таких лиц. По отдельности все его черты были нормальны, разве глаза были слишком маленькими. Но все они совершенно не подходили друг другу. Впалые щеки и мясистый курносый нос, пухлые губы и острый подбородок. Лицо это выглядело так, как будто кто-то замешал винегрет из нескольких совершенно несхожих людей, и было уродливо дисгармоничным. Узкий низкий лоб наверняка ненавидел редкие брови, которые в народе называют «брови домиком». А объемные чувственные губы стеснялись маленького кургузого подбородка. Да и длинные, чуть загнутые вверх ресницы уж точно горько жалели о том, что достались таким крошечным убогим глазкам с припухшими болезненными веками.

Подойдя к Васютину, мужчина поприветствовал его легким театрально-фальшивым наклоном головы.

— Аристарх, — представился он и слега улыбнулся. Было в этой улыбке что-то отталкивающее, а именно: верхние зубы значительно меньше нижних. Повисла секундная пауза. Первым желанием Васютина было немедленно пристрелить этого уродца. «Спокойно! Нужна разведка. Веди себя, как в обычном магазине, а там видно будет», — мысленно одернул себя Васютин.

— Добрый день, — сдержанно сказал он в ответ. И добавил: — Или какое сейчас время суток…

— Будем считать, что день, так-то оно удобней. Вот говорят же люди: «Вчера день был тяжелый». И ведь не уточняют, когда он был тяжел — утром, в обед или к закату ближе, — рассудительно заметил Аристарх.

— Вы кто?

— Для вас?

— Нет, вы вообще, в целом — кто?

— Боюсь, не смогу вам ответить. И никто не сможет. Нету этого вашего «вообще» и «в целом». Слова просто, которые люди для удобства говорят.

— Я смотрю, вы человек общительный, а вот на вопросы отвечать не любите.

— Отчего же? Вы не правы. Я поспешу разубедить вас в этом. Задайте мне какой-нибудь вопрос, но разумный.

— Вы кто для вас? — спросил Кирилл, стараясь сохранять хотя бы видимость спокойствия. Мужчина, называвший себя Аристархом, сделал жест рукой, предлагая Васютину пройти в зал.

— Не будем толкаться и мешать уставшим людям, — пояснил он. — Значит, кто я такой для меня? Извольте, вот вам ответ. Я человек заурядный, грешный. Стало быть, для меня я — центр мироздания, самое ценное, что есть в этом мире, любимый, бесценный и недооцененный, достойный лучшего, прекрасный, милый и очень привлекательный Аристарх. Разве может быть по-другому?

— А для меня?

— А вот это зависит от вас. Это мы потом поймем, сразу-то разве разберешь, кем я вам стану — соперником, соратником, врагом или другом. Одно лишь ясно — никем я для вас быть не смогу. Если подходить к вашему вопросу сугубо формально, так сказать «по-писаному», я, пожалуй, распорядитель данного заведения. — Он гордо глянул на Кирилла, коротким движением руки поправил свою ублюдочную прическу и добавил: — Веду дела-с.

— То есть вы здесь главный, да?

— Я? Помилуйте, право, сударь, Да что ж вы такое говорите?.. Главный здесь тот, кто везде главный. — Аристарх картинно задрал глаза вверх. — Исключений не бывает, Кирилл Андреевич.

— Знаете мое имя?

— А разве вы его когда-нибудь скрывали?

— Да нет, это я так… Хотите сказать, что верите в Бога?

— А что, есть такие, кто не верует? — чуть испуганно изумился Аристарх.

— Встречал, и не раз, — ответил Васютин.

— Это вы, сударь, напутали. Не любят Бога, на заповеди его плюют, противиться Его воле дерзость имеют — это есть, да. Но все они верят в Него, ведь Его присутствие очевидно.

— Есть много материалистов, которые хотят доказательств. Ну, в нашем мире. А у вас они есть?

— Мало того, милейший мой Кирилл Андреевич. И у вас они есть. Странно, что взрослому разумному человеку, который заходил в обычную дверь паршивого сарая, а попал сначала в утробу, а потом сюда, да и здесь уже умудрился совершить пару путешествий во времени, увидев себя ребенком… Странно, что ему не хватает доказательств.

— Мне они не нужны. У меня вера есть.

— Я вас очень понимаю… И сам того же придерживаюсь. Позвольте и мне полюбопытствовать. Вы обмолвились, что в вашем мире есть материалисты. У вас есть собственный мир?

— Нет. Зато у вас есть, да?

— Если бы у меня, сударь, был собственный мир… Мир… это что же, по сути? Сущее. А сущее у нас одно на всех. У живых, у мертвых, у неродившихся… Да и у тех, кто никогда и не родится.

— Ну, это все философские абстракции.

— Отчего же абстракции? Коли я вас сейчас ущипну, ведь будет больно, да и синяк останется. В чем тут абстракция?

— Аристарх, можно спросить? Только поймите меня правильно, это просто вопрос.

— К вашим услугам, Кирилл Андреевич, всегда к вашим услугам.

— А если я сейчас вам выстрелю в голову? Получается, что кровью все вокруг зальет, а вы умрете, так?

— О чем вы, милостивый государь?!..Ничегошеньки у вас не выйдет. Хотите если, так вы попробуйте.

— Я не к тому; что хочу вас убить, нет. Я к тому, что мне кажется, что мы немного не в том мире, где я родился. Потому-то и не выйдет. В том мире я бы вас голыми руками убить смог. Разве не так?

— У вас, Кирилл Андреевич, крайне однобокий взгляд на вещи. Это свойственно решительным и сильным господам, каковым вы и являетесь. Выстрелить мне в голову вы не сможете не оттого, что в каком-то там другом мире пребываете, а оттого, что я человек опытный и немалыми умениями владею, коих у вас нет. Хотя бы в силу возраста. А мир-то тот же… да-с.

— Вы меня извините, но меня куда больше интересуют конкретные вопросы. И их у меня много. Ответите прямо?

— Если это будет в моих силах. Ведь я и сам многого не знаю.

— Раз вы распорядитель… этого места, то должны знать. Как я понимаю, здесь должны находиться несколько сот человек, которые пропали в Останкине. Так?

— Совершенно верно.

— И где же они?

— Здесь они, как вы изволите знать, — недоуменно ответил Аристарх.

— Покажите мне хотя бы одного. Их же здесь нет!

— Как же это нет? Клянусь вам — все до единого здесь. Кроме тех, кто решил нас покинуть, как Генрих Авакович, коего вы у касс видели. Лицезреть вы их не сможете, но это не значит, что их нет.

— То есть вокруг нас сейчас люди?

— И немало, хочу я заметить. Впрочем, пока я тут с вами, я их тоже не вижу.

— Давайте так, Аристарх. Чтобы я вам постоянно вопросы не задавал, просто объясните мне, как это все возможно.

— Что ж, и то верно. Скажу я вам, сударь, что здесь у нас все, как и было испокон века в людской жизни. Разве только нагляднее. У каждого в жизни свой путь, и как бы он ни пересекался с другими путями, он все равно ваш и только ваш. Вот и здесь… Каждый идет своей дорогой. А чтоб не сеять смущений, кои соблазны разные рождают, других вы не видите, не слышите и не ощущаете. У каждого свой торговый зал.

— Но я видел людей… тех, на кассах.

— Да, именно — на кассах. Мы не вправе неволить личность, что здесь оказалась. Если человек желает уйти, он может это сделать.

— Ценою жизни?

— Ну что вы! Это было бы лицемерной жестокостью. Вы, если мне не изменяет память, изволили утверждать, что в Бога веруете?

— Да. И что?

— Да как-то странно это… Человек верующий знает, что жизнь — вечна. Никто не в силах отнять ее у вас. Тело бренное приходится оставить на кассе, но жизнь-то продолжается.

— В раю?

— Смотря что за человек. Бывает, что и в раю.

— А вот эти провалы в прошлое — и есть смысл этого заведения?

— Истинный смысл, Кирилл Андреевич, боюсь, не известен никому. Было бы правильно сказать, что это есть суть происходящего.

— Отправляя людей в тяжелые моменты их жизни, вы чего-то добиваетесь, да? Что-то забираете у них?

— Прискорбно, что вы имеете обо мне такое нелестное мнение. Право, не пойму, отчего так случилось… Вы ошибаетесь, милостивый государь. Напротив, мы даем людям, а не забираем.

— И что же вы им даете?

— Мы преподносим им уникальный дар — редчайшую возможность быть другими. Вот, скажем, вы… Ведь вполне могли слушаться родных людей, которые много старше вас. Могли уважать правила их дома. И вот тогда бы вы не выпустили поросенка в огород. И тот день стал бы для вас просто еще одним хорошим днем. Когда вы попадаете в «провалы», как вам угодно было выразиться, вы не марионетка, которой повелевает прошлое. Вы вольны делать так, как считаете нужным. Да, у вас нет памяти. К чему взрослому человеку исправлять детские ошибки, глядя на них с высоты времени? Какой от этого прок? Иметь возможность поступить по-другому, не зная будущего, — вот великая ценность. Впрочем, мало кому это удается.

— А если удается, то что?

— Как это что? Он не вершит греха. А может совершить и благодеяние. И ему сие зачтется на Страшном суде. Вы, сударь, простите мне мою прямоту, часом ли не безбожник? Слыша ваши вопросы, грешным делом можно ведь принять вас за атеиста.

— Знаете, мне тоже странно было услышать, что вы верующий человек. Несколько сотен людей похитили… то есть лишили их жизни против их воли. Получается, вы убийца, а не христианин.

— Полноте вам напраслину возводить, Кирилл Андреевич. Я за жизнь свою долгую ни одной твари Божьей худого не сделал. Все они сами шли в двери, коих и быть не должно. И на кассы сами идут.

— Вы еще скажите, что все это происходит по Божьей воле!

— И впрямь — безбожник. На все воля Божья! В Писании так и сказано. Ничего не произойдет без Его дозволения. Неужто вы полагаете, что Господа обмануть сумели? Да и кому бы такое в голову пришло — провести Его пытаться? Именно — по воле Божьей. И не сомневайтесь даже.

— Аристарх, с меня довольно религиозных диспутов. Лучше ответьте на вопрос. Есть дорога назад, в тот мир, где Останкино, где двадцать первый век на дворе? Могу я вернуться туда, откуда пришел?

— Это возможно. Другой вопрос, возможно ли для вас. Справитесь ли?

— Как это сделать?!

— Надобно преодолеть две преграды. Первая — понять, как это сделать, ну а потом уж и со второй управиться. То есть сделать то, что должно. Но вы, Кирилл Андреевич, будьте осторожны. Тут такое дело… Если доберетесь до ответа на первый вопрос, не спешите действовать. Ваш ответ может ведь быть и неверным.

— То есть вы не скажете?

— Помилосердствуйте, Кирилл Андреевич! Кабы я знал способ, так наверняка для себя его давно бы уже использовал. Я ведь сюда тоже откуда-то пришел. И вернуться бы не отказался. Так-то вот…

— Неужели не знаете? И узнать не пытаетесь?

— Честно сказать… Пытался… когда-то давно. Но, видать, не суждено мне. Да и права не имею. По долгу службы, так сказать. — Понизив голос, он доверительно добавил: — Здесь моя обитель.

— Здесь — это где? Где мы находимся? — нервно передернув плечами, спросил Васютин.

— По ту сторону, милейший Кирилл Андреевич, — терпеливо ответил Аристарх, словно объясняя очевидное.

— Для меня по ту сторону — либо рай, либо ад.

— Ну, это сугубо каноническое представление. А сущее, знаете ли, сложнее канонов.

— То есть моя жизнь продолжается, да? Я жив?

— Вы живы, да… И будете жить, пока чувствуете себя живым.

— А если я все-таки найду выход, то смогу…

— Однако, дорогой мой Кирилл Андреевич, мы с вами изрядно заболтались, да-с… Надобно мне откланяться. Но прежде чем я вас покину, считаю своим долгом предупредить…

Аристарх вдруг стремительно изменился. Васютину показалось, что он стал чуть выше, а в фигуре его проступила какая-то неуловимая угловатость. Кирилл коротко зажмурился, стараясь стряхнуть с себя эту внезапную иллюзию.

— …предупредить, — продолжил Аристарх официальным тоном, в котором отчетливо зазвучали агрессивные нотки, рожденные превосходством. — Нам известно, что вы, господин Васютин, намеренно попали сюда лишь для того, чтобы найти близких людей…

— Они здесь?! — просипел Кирилл голосом, севшим от беспомощной ярости.

— Попрошу меня не перебивать! — вдруг рявкнул распорядитель, становясь еще выше и резче в очертаниях. — Довожу до вашего сведения, что администрация данного заведения резко отрицательно относится к таким действиям, хотя это и не запрещено. Мы убедительно просим вас оставить эти ваши попытки. В противном случае мы будем вынуждены противодействовать вам.

Последних слов Аристарха Васютин почти не слышал. Злоба нечеловеческой силы стала стремительно закипать в каждой клетке его тела, отупляя разум. Впервые с того момента, как он переступил порог маленького кирпичного строения в Останкине, страх и неверие в происходящее покинули его.

— Где они?! — истошно завопил Васютин, рывком выхватывая пистолет из кобуры. — Говори, мразь драная! — брызжа слюной, хрипел он, направив ствол в голову существа, называющего себя Аристархом. Но тот лишь чуть заметно усмехнулся.

— Ваше поведение, господин Васютин, недостойно…

— Завалю, гнида!!! — выдавил Кирилл сквозь сжатые до треска зубы. И подчиняясь ярости, без остатка поглотившей его, надавил на курок.

Надежный ТТ, много лет исправно служивший своему хозяину, не сплоховал и по ту сторону реальности. Боек рванулся к патрону, словно пес, спущенный с цепи. Ударив по капсюлю, он подорвал пороховой заряд, с оглушительным грохотом толкая вперед увесистую пулю, готовую хладнокровно выполнить свой долг. Весь процесс занял долю секунды. Но крошечный промежуток времени тянулся невероятно долго. Васютин отчетливо слышал неторопливый металлический лязг внутри пистолета, шипение сгорающего пороха, которое медленно переросло в грохот выстрела. Не сморгнув, как это происходит при залпе, он воткнулся немигающим взглядом в прорезь прицела, в которой виднелось уродливое ухмыляющееся лицо Аристарха. За эти долгие доли секунды Кирилл ясно увидел, как оно стало изменяться, будто ухмылка тянула за собой все его черты. Нижняя челюсть подалась назад, выдвигая вперед верхнюю, отчего проявился звериный оскал. Маленькие, глубоко посаженные глаза увеличились, разъехавшись в стороны, как бы пытаясь уклониться от выстрела, а нос, чуть дернувшись, растекся по лицу в разные стороны, словно повторяя маневр глаз. Когда уши Аристарха сильно вытянулись вниз, плавно сползая с головы, вот тогда-то и грянул выстрел. Его звук разрушил магию застывших микросекунд, мощным пинком толкнув время вперед. Оно бросилось наутек, пытаясь наверстать упущенное и одним махом сожрав пару секунд, за которые произошло так много событий, что Васютин не смог сразу осознать случившееся.

Аристарх бесследно пропал, да с такой скоростью, что зрение Кирилла просто не успело зафиксировать исчезновение. Зато слух уловил нечто такое, что противоречило всем законам физики. Хлопок выстрела, как ему и положено, был резким и оглушительным. Но звук не прогремел на весь магазин. Грохот ТТ умер рядом со стрелком, так и не выбравшись за пределы пары квадратных метров. Васютин резко обернулся, готовый увидеть цель позади себя, но… там никого не было. Зал супермаркета вновь опустел, оставив Кирилла один на один с его яростью. А в следующее мгновение и она покинула подполковника в отставке, уступив место беспросветному бессилию. Особо не церемонясь с Кириллом, оно согнуло его пополам, бросив на холодный и безупречно чистый, кафельный пол. Выкрикнув что-то нечленораздельное и жалкое, подполковник МВД в отставке принялся исступленно колотить себя кулаком в грудь, снова и снова повторяя незнакомое ему, бессмысленное слово. Несколько секунд спустя его изнуренная психика решила взять короткую передышку. Завалившись набок и закатив глаза, Кирилл Андреевич подтянул колени к груди и, плотно обхватив руками поджатые ноги, замер в позе эмбриона. Всем своим существом он истово хотел попасть в ту пору своей жизни, когда сама природа защищала его утробой, даря покой и единство с матерью.

Когда Кирилл очнулся от забытья, больше походившего на смерть, он вздернул к лицу запястье с часами.

— Как… как это случилось? — спросил он себя, еле шевеля губами. — Я упал, да… но этого же не может быть! От падения они не могли… — с трудом ворочал он мыслями, тупо всматриваясь в электронный циферблат, который показывал лишь одни нули.

Вспомнив, где он находится, Васютин затравленно огляделся. Вскочив на ноги, он нерешительно шагнул вперед, толком не зная, куда же ему идти. Как только он сделал этот шаг, часы на руке тихонечко пискнули. Взглянув на них, Васютин понял, что они снова пошли, прилежно отсчитывая секунды.

«Значит, отсчет начат, — догадался он. — Ноль часов, ноль минут, пятнадцать секунд. Сколько у меня времени — вот вопрос…»

ПОВЕСТВОВАНИЕ СЕМЬДЕСЯТ ШЕСТОЕ

Просторный начальственный кабинет в здании ФСБ на Лубянке был до отказа набит людьми в штатском. И хотя знаков различия на одежде не было, опытный взгляд без труда рассортировал бы их по старшинству, сразу определив и командира. Он сидел за массивным громоздким столом, к которому примыкал другой, вытянутый и изящный: за ним расположились чекисты рангом пониже. Остальные федералы, рассевшиеся вокруг на принесенных стульях, были рядовыми «полевыми игроками». Помимо званий собравшихся разделяло нечто большее. Двое из них были готовы обрушить на остальных строгую кару, тогда как остальные готовились принять заслуженное наказание.

Хозяин кабинета, генерал-майор Валентин Сергеевич Герасимов, был внешне спокоен, как безветренная погода перед раскатистой грозой. Его угрюмый взгляд пристально скользил по лицам подчиненных, будто стараясь выявить самых виноватых еще до начала совещания. В плотном безмолвии кабинета уже ясно слышался треск срываемых погон, который непременно рано или поздно прозвучит.

— Я так думаю, что все в курсе произошедшего? — начал Герасимов поставленным командирским голосом, подавшись вперед и навалившись на стол широкоплечим туловищем. — Все равно — повторю. Не как информацию, а как обвинение, — сурово добавил он, тяжело вздохнув и откинувшись назад. Чекисты безмолвствовали.

— Вчера американский телеканал ABC начал рекламу документального фильма, снятого стрингером Ником Берроузом в Останкине. — Генерал-майор глянул на часы. — А пару часов назад трансляция фильма закончилась. Весь мир на ушах стоит, вашу мать за ногу!!! — рявкнул он. — Что скажешь, Пал Ильич?

— Валентин Сергеевич! — чуть откашлявшись, бодро начал Афанасьев. — Это не первый фильм об Останкине, который показывают американцы. А именно — третий.

— Да знают все, что не первый! — раздраженно прервал его Герасимов. — То, что показывали до этого, у нас есть, включая выпуски новостей. Ты лучше объясни, Афанасьев, отчего заваруха такая, а?

— В фильме показано, как некий гражданин якобы входит в фантом. Ну, и сам фантом конечно.

— А что еще, Афанасьев?

— Вы, Валентин Сергеевич, имеете в виду съемки с ведьмой? Я бы не стал воспринимать это всерьез. Впрочем, как и весь фильм. Прежде чем делать какие-то выводы, необходимо дождаться результатов видеоэкспертизы.

— Видеоэкспертиза твоя мало чего меняет… Кто автор фильма, все знают?

Присутствующие понуро закивали.

— Да, тот самый Ник Берроуз. Сначала он у нас в Останкине потерялся. Потом в закрытом районе больше двух суток партизанил, снимал и умудрился отснятое переправить за периметр. И только потом сам сдался. И находился у нас почти пятнадцать часов! Был допрошен, тест прошел… Вот позор! Мы его на всех этапах прошляпили! А ведь знали… знали, что он один из самых толковых… этих…

— Стрингеров, — тихонько подсказал Лукашин, сидевший ближе к центру конференц-стола, служившего теперь эшафотом для проштрафившихся.

— Да неважно! — нервно огрызнулся Герасимов. — Это ж даже не пятно на репутации… Это плевок в рожу, да на глазах у всего мира!

— Разрешите доложить, товарищ генерал-майор, — по уставу обратился к шефу Пал Ильич.

— Докладывайте, — буркнул тот в ответ.

— Надо признать, что Служба сработала неудовлетворительно. При этом необходимо отметить, что скорее всего пленка, снятая канадцем в Останкине, обычная фальсификация.

— Это ты после экспертизы скажешь! А пока рано. Я и сам думаю, что фильм этот — чушь. А кому от этого легче-то? Ладно… Итак, мы имеем провал по делу Берроуза. Мы имеем факт передачи отснятого из зоны, а значит, она не закрыта! Давай, Афанасьев, докладывай, что там у нас в сухом остатке.

— Первое. Доступ в зону всех сторонних лиц, имеющих доступ, прекращен. Второе. В ближайшие минуты будет произведена экспертиза. Она даст ответы на два вопроса: была ли съемка, а именно кадры, на которых запечатлен вход в фантом, сделана в Останкине. И если да, то где. Оперативная группа готова и ждет приказа на территории закрытой зоны. И главный вопрос — являются ли кадры с ведьмой и фантомом подлинными. Канал ABC, естественно, заявляет, что запись прошла проверку на подлинность. Естественно, другого они сказать не могут. Мы уже вступили в переговоры с американцами о передаче нам копии, а пока работа ведется с материалом, который был записан с ABC. Также мы располагаем неуточненной агентурной информацией, что оригинал записи находится в Агентстве национальной безопасности США. Операция по получению достоверной информации из этого ведомства уже разрабатывается совместно с ГРУ. Необходимо составить план дальнейших действий. Сейчас главное — дискредитация Берроуза и его фильма и выявление сообщника стрингера. Не исключено, что это была спланированная акция американцев. И я еще раз повторяю, что уверен в том, что пленка — липа. От начала и до конца. Будь она подлинной — не в эфир бы она попала, а прямиком в ЦРУ и АНБ. После того как наши технари подтвердят фальсификацию, многие вопросы отпадут сами собой.

— Твои бы слова, Пал Ильич, да Богу в уши… А что ты скажешь на то, что последняя аналитика по Штатам говорит о снижении уровня проникновения спецслужб в СМИ после того, как демократы пришли к власти?

— Возможно, так оно и есть, но не настолько, чтоб такую пленку пропустить в эфир. Тут ведь особый случай. Наверняка в АНБ она попала еще до того, как ее на ABC показали. Они ее изучили, поняли, что подделка, да и отдали. В итоге и с прессой не поссорились, и нам насолили.

— Ну, есть что добавить? — после тягостной паузы спросил Герасимов, обведя подчиненных укоризненным взглядом. Услышав в ответ лишь виноватые вздохи, генерал-майор поднялся из-за стола. — Неважно, чем все это закончится, но виновные будут наказаны! Вы у меня этого Берроуза на смертном одре вспоминать будете, работнички хреновы… Позор! Чтоб вас…

Закончив оперативное совещание хлесткой матерщиной, Герасимов буркнул «все свободны, кроме Афанасьева» и плюхнулся назад в кресло, жалобно скрипнувшее под его могучей конституцией. Пал Ильич, оставшийся в кабинете, то и дело поглядывал на часы, стараясь не встречаться глазами с шефом. Не прошло и минуты, как мобильник Афанасьева разразился старомодным треньканьем.

— Афанасьев, — коротко бросил он в трубку. — Готово? Нет, сам сейчас буду. — Энергично встав, он сказал Герасимову, что отправляется в технический отдел и скоро будет с докладом.

Через пятнадцать минут он вновь входил в кабинет генерал-майора. Но это был уже совсем другой Пал Ильич. Как только Герасимов увидел его посеревшее лицо, потухшие глаза и боязливо втянутую в плечи голову, сразу же вскочил будто ужаленный.

— Ты… ты что? Что? — просипел он, багровея и ослабляя непослушной рукой строгую удавку галстука.

— Разрешите доло… — начал по уставу Афанасьев.

— Да к черту! — рявкнул ему в лицо шеф. — Что там?!

— Худшее. Пленка подлинная, снималась в Останкине на территории комбината по озеленению, рядом с гаражами.

— Да твою же мать!!! — жахнул кулаком по столу Герасимов. — Это там, где символы сатанинские нашли?

— Да, почти рядом, — с трудом ответил Пал Ильич, мечтавший провалиться к чертям в ад. В тот момент он верил в них особенно искренне.

— «АНБ не пропустит», — зло передразнил его шеф. — Вот тебе и АНБ, Паша! Чего застыл-то?! Поехали!

По дороге в Останкино Герасимов связался по экстренной линии с референтом президента и кратко сообщил тому шокирующую информацию. Положив трубку спецсвязи, он выразительно посмотрел на Афанасьева и произнес:

— Как бы там ни было — это рапорт, Пал Ильич. Уж ты прости.

Тот лишь вздохнул, молча глядя в окно невидящими глазами.

Вся территория комбината, у забора которого остановился служебный джип генерал-майора, была оцеплена спецназом федералов. Неподалеку стоял фургон взрывотехников — они прибыли к месту операции со своим роботом Сеней, напичканным самыми последними, техническими новшествами. В небе барражировал вертолет, снимавший тепловизором полесок комбината и прилегающую к нему территорию. Рядом со входом на комбинат стояли несколько федералов в штатском — сотрудники группы быстрого реагирования, получившие приказ дожидаться Афанасьева. Подойдя к командиру группы, приземистому квадратному крепышу Димке Данилову, Афанасьев взял командование в свои руки. Герасимов тем временем нервничал в машине, ожидая ответного звонка от президента.

Склонившись над планшетным ноутбуком, Данилов, Афанасьев и командир спецназовцев тихо переговаривались, изредка тыча пальцами в экран, на котором попеременно появлялась то карта комбината, то тепловизионные снимки его территории. Обсудив ситуацию, Данилов и Афанасьев быстро выработали план действий. Метнувшись к машине Герасимова, Пал Ильич получил одобрение шефа, и операция началась.

В секунду спецназ оказался за забором разом по всему периметру. Оперативники во главе с Афанасьевым вошли через ворота. Вертолет, чуть качнувшись, поплыл в сторону теплиц. Последними шла бригада взрывотехников, тащивших на тележке Сеню. Человеческое кольцо стало стремительно сжиматься и вскоре достигло маленького кирпичного домика, в который не так давно вошел Васютин. Афанасьев перематывал фильм Берроуза, держа в руках портативный ноутбук. На записи лицо Васютина было заштриховано мерцающим квадратом, а голос изменен.

— Да кто ж ты такой, а? Сволочь! — бормотал Пал Ильич, усиленно всматриваясь в фигуру Васютина, будто старался пробиться сквозь маскировку.

Сравнив здание на пленке с тем строением, что было перед ними, оперативники дружно согласились, что оно одно и то же. Облегчение робко показалось на лице Афанасьева. «По классической версии, фантом должен возникнуть и пропасть. Во всяком случае, так было с магазинами, — лихорадочно думал он, всматриваясь в постройку. — Это потом всякие выкрутасы начались. Стало быть, если сарай стоит, значит… он не фантом скорее всего».

— Ну что ж, двинулись, — сказал он Данилову, который тут же передал что-то по рации. Небольшая группа бойцов, облаченных в полную экипировку, отделилась от остальных и двинулась к постройке. На расстоянии трех-четырех метров от стены они взяли сарайчик в плотное кольцо. Подоспевшие саперы сняли робота с тележки. Оживший, он разминался под руководством своего оператора, поочередно выдвигая свои многочисленные приспособления.

— Давай пускай своего Сеню, — сказал Пал Ильич Данилову.

— Есть! — коротко ответил тот и взялся за рацию. Мгновение спустя робот, жужжа электродвигателем, двигался к сараю, на весь мир громко опозорившему «контору». Он остановился за пару метров от входной двери.

— Окна — контроль! — отдал приказ командир взрывотехников. Плавно двигая рычажки массивного пульта, оператор (Сенин папа, как его называли саперы) подвел робота к одному из маленьких деревянных окошек. Замерев под ним, робот медленно выдвинул из себя телескопическую паучью лапу, аккуратно поднял и ткнулся ею в стекло. Зазвенели осколки. После чего просунул внутрь крохотную любопытную камеру, которая принялась по-хозяйски осматривать помещение, вертя глазом объектива.

— Чисто! — отрапортовал оператор, прежде чем направить своего электронно-механического подопечного к другому окну. Спустя некоторое время вновь прозвучало слово «чисто».

Картинка, на которой не было ничего, кроме пары стульев, старой лопаты, пустой пивной бутылки да облезшего чайника, подарила Афанасьеву еще одну крупинку надежды на то, что сарай не имеет ничего общего с фантомом. О заключении экспертов, признавших запись подлинной, он старался не думать. Выехав на исходную позицию напротив входа, Сеня вытянул вперед щуп и толкнул дверь. Пискляво скрипнув, та открылась. Десятки глаз, вооруженных биноклями, всматривались в дверной проем.

— Ну, давай посмотрим, что тут у нас, — ни к кому не обращаясь, проговорил Пал Ильич, просматривая запись с того момента, как неизвестный подошел к двери. Промотав чуть вперед, он остановился на том моменте, когда загадочный сообщник канадца делал шаг в дверной проем и… бесследно пропадал. Тем временем Сеня, с небольшого разгона форсировав ступеньки крыльца, пересек порог и оказался внутри постройки. Получив команду от «папы», робот принялся усердно снимать на несколько камер все, что было вокруг него. Заполучив кадры инфракрасной и тепловизионной съемки, Сеня сделал напоследок несколько рентгеновских снимков и замер. Внимательно изучив их на экране планшета, Афанасьев что было сил возблагодарил Всевышнего.

— Да обычный сарай, и ничего больше! Какой, к чертям собачьим, фантом? — успел он сказать Данилову и уже хотел было набрать Герасимова… Но мерзкий холодок ущипнул его где-то у сердца. Верный признак: что-то идет не так. Чуть замешкавшись, он стал судорожно соображать, что же его так насторожило. Секунду спустя он все понял. Очевидная догадка резанула его сознание короткой ослепительной вспышкой и заставила тело покрыться холодным потом.

— Разрешите отвести робота на исходную позицию, — услышал Афанасьев голос Данилова.

— Да отводите, — рассеянно сказал он, занятый собственными мыслями.

— Первая группа, нулевая готовность на вход, — произнес Данилов в рацию.

— Есть нулевая готовность на вход, — донеслось до Афанасьева сквозь шипение и потрескивание.

— Стоп! — вдруг выпалил он, схватив Данилова за руку. — Отставить! Я пойду… сам.

— Но, Павел Ильич, зачем вам? — недоуменно начал командир спецназа.

— Я сказал — сам пойду. Это приказ, ясно? Обсуждать будешь? — прервал его Афанасьев. Глубоко и прерывисто вздохнув, он вынул из кобуры табельное и двинулся ко входу.

— Да, да. Так и есть. Или монтаж такой… или… — тихонько бормотал он, сидя на корточках за порогом неказистой кирпичной сараюги. Места сомнениям не оставалось, ведь все было как на ладони. Перемотав запись, он снова посмотрел ее. На ней мужчина переступал порог строения и делал шаг вперед, оказываясь внутри. И еще один шаг вперед, чтобы скрыться за черной мерцающей пеленой. Афанасьев опять перемотал, отошел к порогу и пошел вместе с сообщником Берроуза, шагая точно так же, как тот делал это в фильме. Сделав шаг вперед, Пал Ильич оказался внутри. Но… Сделать второй шаг было просто некуда. Перед ним была потрескавшаяся штукатурка, нанесенная поверх кирпичной стены. И следующий шаг можно было сделать, только повернувшись налево, туда, где была хлипкая дверь, ведущая в маленькую комнатенку.

Теперь Афанасьев все понял. А поняв, продолжил бороться за свою фальшивую правоту, в которой он так нуждался.

— Оцепление не снимать. Стенку разбирать будем вместе со специалистами, — бросил он через плечо Данилову. И поспешил к машине Герасимова — докладывать обстановку.

«Если выяснится, что стенка старая и всегда здесь была — значит, экспертиза врет. Да, врет скорее всего! Где-то они там ошиблись», — уговаривал он себя по дороге.

Уговоры эти были сродни самогипнозу, ведь на самом-то деле все было очевидно.

ПОВЕСТВОВАНИЕ СЕМЬДЕСЯТ СЕДЬМОЕ

Еженедельник «Столичный обозреватель», 14 мая

По ком звонят колокола в Останкине

С самого раннего утра 11 мая на городской пульт Единой экстренной службы города Москвы хлынул поток звонков от жителей столичного микрорайона Тимирязево. В основном в службу спасения обращались жители улиц, примыкающих к Дмитровскому шоссе. Бдительные москвичи сообщали, что со стороны района Останкино, жители которого были полностью эвакуированы больше недели назад, раздается колокольный звон. Многие из звонивших были сильно испуганы и требовали рациональных объяснений. По словам очевидцев, дежурные телефонистки были не в состоянии объяснить ситуацию.

Тем временем новость с явным мистическим подтекстом стала достоянием сарафанного радио. К середине дня слух о колокольном звоне, обросший самыми нелепыми подробностями, уже обсуждался в эфире некоторых радиостанций. Журналисты и обеспокоенные жители Тимирязева обращались в приемную Святейшего Синода РПЦ, но там лишь пообещали сделать в ближайшее время официальное заявление по этому поводу. Пресс-центр Экстренного штаба стал первым официальным источником, который прояснил обстановку. Около 17 часов Экстренный штаб по каналам информационных агентств распространил заявление главы Штаба Валерия Белова. В нем говорилось, что в двух приходах РПЦ, находящихся на территории района Останкино, действительно состоялись службы, проведенные для личного состава внутренних войск, милиции, МЧС и других служб, несущих дежурство в закрытой зоне. Богослужение провели монахи Русской православной церкви, которые находились под охраной бойцов внутренних войск, как того и требует режим, установленный в эвакуированном районе. Пресса на богослужение приглашена не была. Как пояснили в Экстренном штабе, присутствие прессы требует от спецслужб немалых усилий по их охране, кроме того, процесс аккредитации занял бы слишком много времени. «Богослужения, прошедшие в храмах района Останкино, стали возможны благодаря инициативе Святейшего Синода РПЦ. Эти службы несли важное эмоциональное значение для бойцов и офицеров внутренних войск и спецподразделений. Мы бы не хотели, чтобы присутствие прессы сделало из всего этого публичный спектакль», — сказал Валерий Белов в своем интервью информационному агентству «Русский новостной телетайп». На вопрос журналистов «Столичного собеседника» о том, будут ли такие службы проходить и в дальнейшем, глава Экстренного штаба ответил, что не исключает такой возможности. В пресс-службе Святейшего Синода назвать имена монахов, проводивших богослужение, отказались, ссылаясь на то, что сами монахи просили оградить их от внимания прессы. Так выглядит история с колокольным звоном в Останкине с точки зрения официальной информации.

Однако то, что удалось узнать мне и моим коллегам из источников, близких к командованию внутренних войск, весьма сильно отличается от официальной версии. Нам стало доподлинно известно, что лишь некоторые офицеры побывали на службах, прошедших в Останкине 11 мая. Рядовые солдаты о богослужениях ничего не знали. О том, что они произойдут и будет слышен колокольный звон, предупредили только командиров подразделений. Никакой конкретной информации младшему составу не раскрывали.

А анонимный источник, близкий в Священному Синоду, рассказал нам, что правдивая информация о службах в Останкине известна лишь горстке иерархов и что среди рядовых священников она не распространяется. «Но нетрудно догадаться, что таким образом РПЦ пытается привлечь к себе внимание миллионов прихожан по всей России. Такая акция значительно повысит престиж РПЦ внутри страны и за рубежом», — говорит аноним. Но есть и другое мнение, кардинальным образом отличающееся от вышесказанного. «Я уверен, что служение в церквях на территории Останкина — это важный шаг со стороны РПЦ. Это попытка внести свою моральную лепту в дело противостояния людей и трагических загадочных явлений. Сейчас об этом думает весь наш народ и молится об избавлении от страшной напасти. А когда церковь вместе с народом — это очень важно и для церкви, и для народа», — считает культуролог и теолог, член Академии наук, профессор Генрих Аверьянов. «Для любого верующего человека ситуация ясна, как Божий день, — прокомментировал происходящее бывший монах Киево-Печерской лавры, пожелавший остаться неназванным. — Если и происходит что-то страшное и трагичное, вы обязательно идете в церковь. Так как же можно не служить Господу, как можно закрыть церкви в том месте, где бесовщина обрела такую силу, что изгнала людей из их домов? Очень странно, что РПЦ вообще допустила закрытие храмов в Останкине».

Итак, получается, что официальная власть не готова сказать правду о звоне колоколов в Останкине, предпочитая обнародовать какие-то сомнительные версии, с трудом походящие на полуправду. Да и сама Русская православная церковь хранит молчание.

Неужели официальная власть, которая провозгласила раздельное существование государства и церкви, теперь тайно уповает на силу христианских обрядов? Тем более что современная мировая наука оказалась бессильна перед Останкинским феноменом. Неужели РПЦ, эвакуированная из района по настоянию властей (как и все остальные учреждения и частные лица), вернулась туда по их просьбе? Или приказу?

Каждый ответит на этот вопрос для себя сам. Но в данной ситуации было бы разумно предполагать нечто подобное.

Виктор Чупров, специальный корреспондент «СО»

Информационное агентство «Русский новостной телетайп». 13 мая, 11.22 мск

Москва. Сегодня в 9.30 утра по московскому времени общественная правозащитная организация «Гражданское общество» провела в ЦМТ ранее анонсированную пресс-конференцию. Она была посвящена потерям среди бойцов 2-й отдельной бригады внутренних войск, несущих службу в эвакуированном районе Останкино, которые, по утверждению членов «Гражданского общества», произошли 10 мая. Ранее, 11 мая, лидер и руководитель «Гражданского общества» Андрей Шаповалов заявил в интервью телеканалу ВТВ, что обладает информацией о бесследном исчезновении пяти военнослужащих 2-й отдельной бригады ВВ, патрулировавших территорию закрытой зоны. В своем интервью он обратился к министру обороны и командующему внутренними войсками с призывом обнародовать данные о потерях, а также раскрыть обстоятельства этого происшествия. Также господин Шаповалов заявил, что «Гражданское общество» будет добиваться официального ответа от Министерства обороны через Государственную думу РФ. Сегодня в ходе пресс-конференции Андрей Шаповалов заявил собравшимся журналистам: «Мы действительно получили ответ от Министерства обороны уже на следующий день, 12 мая. В нем говорилось, что операция в закрытой зоне Останкино является операцией по обеспечению государственной безопасности, а потому любая относящаяся к ней информация может быть засекречена командованием Вооруженных сил. Проще говоря, российскому народу было отказано в праве знать правду о ситуации в столице нашей Родины». Шаповалов продемонстрировал собравшимся подлинник официального ответа Министерства обороны. Кроме того, он сам и члены президиума общественной организации «Гражданское общество» заявили, что будут добиваться раскрытия информации о потерях 2-й отдельной бригады внутренних войск, направляя в органы исполнительной власти всех уровней обращения граждан и официальные запросы депутатов ГД РФ. «В самые кратчайшие сроки „Гражданское общество“ обратится в Военную прокуратуру, Генеральную прокуратуру и в Конституционный суд с требованием дать оценку правомочности действий Министерства обороны. Ситуация в районе Останкино необъяснима и непредсказуема, а потому является прямой угрозой каждому гражданину и обществу в целом. Сокрытие информации о чрезвычайных происшествиях в Останкине провоцирует рост социальной напряженности, а также может стать причиной тяжелых психологических проблем у некоторых граждан. Россияне должны иметь право знать все об угрозе, чтобы эффективно противостоять ей и иметь возможность защитить себя и свои семьи», — сказано в заявлении «Гражданского общества», которое было распространено сегодня среди журналистов.

Спустя тридцать минут после окончания пресс-конференции международная организация по защите прав человека поддержала требования «Гражданского общества», связанные с обнародованием информации о чрезвычайных происшествиях в Останкино. Ее председатель господин Бримен выступил с заявлением, в котором назвал эти требования «разумными, гуманными и патриотичными».

На данный момент государственные структуры никак не отреагировали на заявления «Гражданского общества».

ПОВЕСТВОВАНИЕ СЕМЬДЕСЯТ ВОСЬМОЕ

Кирилл остановился у секции супермаркета, из стеллажей которой призывно торчали обои самых разнообразных цветов, мастерки, валики, рулоны ковролина и образцы плитки. Одним словом, все то, из чего разумные земляне вьют свои гнезда. Увидев весь этот набор, над которым красовалась табличка «Все для ремонта», Васютин начал панически вспоминать трагические эпизоды из своей прошлой жизни, которые имели хотя бы отдаленное отношение к ремонту. А так как вспомнить ничего не удалось, приступ паники стал понемногу проходить. Но чувство беспомощности, намертво застрявшее где-то между ребер, не желало сдавать своих позиций. Там, в прежней жизни, Кирилл испытывал его крайне редко и ненавидел всем нутром. И теперь старался гнать от себя, но несвязные, обрывочные мысли, которые настырно лезли в голову, только усиливали это ощущение. Кириллу показалось, что он сидит в зловонной земляной яме, и чем сильнее старается выбраться из нее, тем больше его засыпает комьями земли. Тогда Васютин физически почувствовал приближение отчаяния.

Пришло болезненно ясное осознание — именно сейчас решится судьба его семьи. Если он не сумеет устоять — его жена и сын обречены. Если сумеет — у них будет шанс. О себе он не беспокоился уже давно. Вернее сказать, беспокоился очень сильно и постоянно, но только как о средстве спасения Оли и Женьки. Если бы ему прямо сейчас стало известно, что их больше нет, он бы не мешкая отправился прямиком к кассам. Но после разговора с Аристархом сыщик был абсолютно уверен, что родные живы и что он пришел за ними по нужному адресу. Уверенность эта была настолько глубокой и непоколебимой, что имела полное право называться верой.

Проблема заключалась в том, что верил он только в это. Все остальное Кирилл допускал, пытался принять, сомневался, искал причины… Он не присягнул бы на Библии, что касса существует, так же как и супермаркет. Не поклялся бы в том, что снова видел Сашкины пальцы, падающие в сочную траву дачного поселка. Вокруг его единственной веры царил полный вакуум недоверия, в котором он бестолково барахтался.

Закрыв глаза, Васютин глубоко вздохнул. С выдохом он пытался выдавить из себя хаос обрывочных мыслей, клочья истеричных утопических надежд и обрывки предположений. Он понимал, что если не сможет избавиться от всего этого, если будет и дальше носить в себе, то не пройдет и суток, как отчаяние вцепится ему в горло, похоронив Женьку с Олей. Ему нужна была некая исходная точка, чистый лист, свободное чистое пространство. В центр его он воткнет свою веру в то, что Оля и Женька живы и находятся совсем рядом. Он станет тщательно и выверенно нанизывать на нее свою новую реальность, пока не увидит путь к спасению.

«Только бы не опоздать…»

«Стоп! — резко одернул себя Кирилл. — Опоздать? Откуда ты это взял? Как понял, что времени мало? Или его много? Или здесь нет времени? Часы? И все аргументы? Выбрось из головы все догадки, что попали туда до этого момента!!! Чистый лист! Вдох, выдох».

Отвернувшись от стеллажей секции «Все для ремонта», он уселся на пол, скинул куртку и майку. Куртку снова надел, а из майки скрутил светонепроницаемую повязку и повязал ее на глаза. И продолжил глубоко дышать. «Вот она — главная битва моей жизни. Здесь и сейчас. И всего-то надо — вдох, выдох», — мелькнуло у него в голове. Медленно, по микрону вытеснял из себя панику. Эта адская, неимоверно тяжелая работа требовала совместить несовместимое — собрать в единый пучок всю волю, при этом полностью изолировать логическое мышление. Только так он мог стать сильнее себя, только так мог подняться над Кириллом Васютиным, чтобы повелевать им. Малейшее нарушение концентрации было губительным. Крошечный обрывок мысли, капля внимания к своему физическому состоянию, еле заметный отголосок посторонних эмоций пинком отшвыривали его назад к отчаянию, панике и поражению.

Когда-то очень давно, лет пятнадцать назад, его учитель Миша, обрусевший рослый северный китаец, преподававший ему боевые стили ушу, рассказывал о чем-то похожем. Не вдаваясь в термины китайской философии, он попросту называл этот процесс «перезагрузкой», так как по образованию Миша был программистом. Тогда все это ограничилось увлекательной теорией и основами медитации. Сейчас же Кириллу предстояло самостоятельно освоить практику. Не справиться он не мог. На кону стояла жизнь его семьи.

Поначалу получалось из рук вон плохо. Он понимал это. И это чувство его отвлекало. Сначала появлялись эмоции. Они открывали лазейку для мыслей, которые бесцеремонно лезли туда, где должно было возникнуть свободное пространство с верой в центре. Каким-то чудом он выбрался из этого замкнутого круга, на что ему понадобилось немало времени.

Дело пошло лучше. В какой-то момент в черноте, висевшей между веками и глазными яблоками, появился большой аскетичный крест, белый, словно из раскаленного железа. Странно, но процессу крест совершенно не мешал.

И еще один огромный отрезок времени остался позади. Два часа или три — Васютин не знал. За это время Кирилл полностью перестал чувствовать свое тело. А позже процесс потек сам собой, словно вода, струящаяся с горы. Спокойствие отрешенности длилось довольно долго. И совершенно незаметно на смену ему пришла сила, позволяющая идти к цели любыми путями. Она появилась вместе с мыслями, отчего стало понятно, что процесс закончен.

Сняв с головы повязку из майки, Васютин неторопливо оглянулся, щурясь от «дневного» освещения торгового зала. За шесть часов, тридцать четыре минуты и сорок две секунды (судя по часам, столько времени он провел в медитации) Кирилл порядком отвык от света. Он вновь чувствовал свое тело, и тело это ломило. Не торопясь натягивая майку, Кирилл стал прислушиваться к себе, стараясь увидеть плоды титанической шестичасовой работы. Он делал ее наугад, по наитию. «Перезагрузка», о которой говорил китаец Миша, вполне могла не состояться. Через какие-нибудь полчаса хаос и паника вновь могли наполнить его до краев. Было бы разумно опасаться такого исхода событий, но Васютин почему-то не боялся. Он трезво осознавал угрозу, но страха не было. Была уверенность в своих силах, которая с лихвой компенсировала неуверенность во всем, что его окружало.

Чуть позже Васютин поймет, что за эти шесть с половиной часов получил куда больше, чем ожидал. Избавившись от глубинного животного страха, который поселился в нем, когда он столкнулся с невозможным и необъяснимым, Васютин вернул себе одну из своих фундаментальных и самых ценных способностей. Кирилл Андреевич всегда умел «зрить в корень». С виртуозной точностью видеть самую суть явлений, событий, закономерностей, без труда выводя за скобки разума все лишнее. Это был его универсальный инструмент, благодаря которому он стал одним из лучших сыщиков. Страх отобрал у него этот инструмент. Теперь он снова был с ним, а Васютин снова был самим собой. Но все это он поймет чуть позже…

А тогда Кирилл Андреевичстоял в центре чистого листа. Переминаясь на затекших ногах, он старался окинуть мысленным взором все, что произошло с того момента, когда он попрощался с Берроузом. Впервые за это время сознание всецело подчинялось ему, как и раньше. Мысли струились четко и слаженно, ведь страх больше не мешал им.

«Итак, я переместился в некое пространство, — думал Кирилл, стоя посреди торгового зала и упершись взглядом в белое полотно дальней стены магазина. — Переместился в физическом виде. Я из плоти. Все вокруг меня — материально. Правда, возможности у нас разные. То, что вокруг, может много чего… Например, забрать сознание, переместив его в прошлое. Да мало ли еще чего… А если это так, то… То можно теоретически допускать, что здесь вовсе не мое тело, а только сознание. Но если учесть, что тела пропавших в Останкине не были найдены, значит, я все-таки во плоти. Хотя какое это имеет значение? Понятно, что я могу взаимодействовать с этим пространством. Это главное! Ну что ж, будем взаимодействовать».

Он задумчиво почесал макушку, словно ища доказательство своей уверенности в том, что его тело с ним. «Что мне доступно? Начнем с элементарного. Первое — я могу вступать в контакт с предметами так же, как и в той, прежней реальности. Но при этом они тоже могут вступать в контакт со мной. Два провала в детство это наглядно доказывают. И это есть их главная функция. Они забирают ту энергию, которую я выбрасываю во время приступов страха, которые переживаю в момент путешествий в свои воспоминания. При этом тело мое находится здесь, в магазине, то есть во время провалов мне ничто не угрожает. Уже неплохо. Скорее всего, чтобы запустить этот механизм, необходимо соблюдение каких-то условий. Предмет должен связаться с моими воспоминаниями. Да, точно… как это сделал топор. Просто так, на ровном месте, провал, наверное, невозможен. Вывод: старательно избегаем контактов с проклятыми товарами с полок. Второе: я могу вступать в контакт с людьми… если это, конечно, люди… В общем, с некими разумными созданиями. Те, что стояли у кассы, тоже были материальны. Если это действительно так, значит, Женька и Оля тоже здесь и тоже в своих телах. Проявляются люди только у кассы, а значит, пространство неоднородно. Аристарх сказал, что у каждого свой супермаркет. Получается, что в зале что-то вроде множества коридоров. Пространство здесь как бы многослойное, а вот у касс — нет. И есть граница. Пересекая ее, люди становятся либо видны мне, либо спрятаны от меня. Вопрос — можно ли каким-то образом увидеть вход во все эти коридоры? Аристарх на это способен, это точно. Когда он моментально исчез, он просто ушел в один из них. Итак, моя цель — попасть в другие коридоры. Так я смогу найти семью. Осталось-то всего-ничего — понять, как это сделать». Он хмыкнул и вслух спросил себя:

— Как?

«Понятно, что влезть в многослойное пространство просто так невозможно. Это было бы слишком уж просто — вот так взять и попасть туда. Хотя я обязательно схожу к кассам. Еще раз взгляну на очередь, если она там есть. Надо попытаться поговорить с теми, кто в ней стоит. Вдруг это даст какую-нибудь новую пищу для анализа», — продолжал размышлять Васютин, иногда произнося некоторые фразы, словно стараясь вслушаться в ход своих мыслей.

«Как это делает Аристарх? Вот где надо искать. Он, конечно же, часть этого пространства, в отличие от меня и остальных. Как он стремительно поменялся, когда я стрелял в него! Возможно, он скроен из той же материи, что и все эти предметы на стеллажах. Необходимо вновь увидеть его. Как? Уже испытанным способом. Он ведь появился, когда я попытался дебоширить у касс. Значит, сделаю это снова, вот и все. Я же в магазине? И в магазине этом есть управляющий, который появляется, если возникают проблемы с посетителями. И кассир тоже есть, секции с товарами… То есть соблюдены правила игры, некая схема».

— Правила, значит… — тихонько пробормотал Кирилл. По его лицу скользнула тень догадки, покрытой робкими сомнениями. Раз за разом повторяя слово «правила», он будто пытался сорвать эту неуверенность, как срывают оберточный лист, укутывающий кукурузный початок.

— Да, конечно, — отчетливо сказал он вслух. И пару секунд спустя добавил: — Именно так!

ПОВЕСТВОВАНИЕ СЕМЬДЕСЯТ ДЕВЯТОЕ

Васька Нетребин вынул из пачки сигарету, размял ее тугое тело грубыми короткими пальцами с обгрызанными ногтями, понюхал, словно дорогую сигару, сунул в рот и прикурил, щелкнув дешевой пластмассовой зажигалкой. Поправив «калаш», уцепившийся брезентовым ремнем за его плечо, он подошел к старшему сержанту Кольке Сенину, который был с ним сегодня в одном патруле, как и еще трое бойцов внутренних войск, патрулировавшие сегодня под его командованием.

— Ну… и что ты об этом думаешь, товарищ Сенин? — спросил он, выпуская густой табачный дым через ноздри массивного носа.

— Да тут разве есть о чем думать, товарищ капитан? Гадать только… — вздохнув, ответил высокий блондин Колька и досадливо поморщился. — Фантастика какая-то, одним словом, — добавил он.

— Эт да, согласен. Но фантастика-то с конкретными следами. Не то что с этими исчезновениями. Канули несколько сотен к чертям собачьим и — никаких улик. А тут-то вот оно что — возгорание.

— Ну, да… Я слышал, пожарные говорили, что проводка загорелась. Да им быстро рты заткнули.

— Оно и понятно. Какая, мать ее, проводка, когда все вокруг обесточено? С чего ей гореть?

— Ну, я и говорю — фантастика. И чего толку, что она со следами, если следы эти объяснить никто не может.

— Да нет, тут не проводка. Поджог это был. А значит, все-таки есть кто-то в районе.

— Так если поджог, товарищ капитан, должен был кто-то в камеру попасть. Там же все записывается круглосуточно, ночью — в инфракрасном… Почему ж на записи-то нет никого?

— Черт его знает… Но произошло-то все не случайно, иначе пожарный этот не пропал бы.

— Это скорее всего, что не случайно. А ведь раньше никто из ментов или особистов не пропадал.

— Раньше, кроме нас, тут полно народу было, а теперь только мы и остались. Выбора-то нет.

Услышав эти слова, Сенин чуть поежился. Заметив это, капитан Нетребин сказал сержанту, хлопнув его по плечу:

— Не дрейфь, Колюня. В Чечне не пропали и здесь не пропадем.

Затем они свернули со Звездного бульвара во двор, продолжая утюжить район по маршруту, вычерченному на карте. Вдалеке мелькнул другой пеший патруль, удаляющийся в глубь соседнего двора.

— Двенадцатый вызывает базу, прием, — произнес капитан, склонив голову к плечу, на котором был закреплен микрофон от рации.

— База на связи, двенадцатый. Доложите обстановку, — захрипела в ответ рация спустя пару секунд.

— База, находимся у восемнадцатого дома, корпус второй по Звездному бульвару. Все чисто. Прием.

— Вас понял, двенадцатый. Продолжайте патрулирование.

— Есть продолжать, — ответил Нетребин.

До конца их выхода из останкинской зоны оставалось чуть больше часа. Они должны смениться в 19.30, чтобы завтра вновь выйти на знакомый маршрут. Пустынные дворы района, щедро напичканные буйной майской зеленью, смотрели на них мертвыми окнами безлюдных домов. На улицах было чертовски чисто. Теплый порывистый майский ветер не гонял грязные полиэтиленовые пакеты, ведь бросать их просто некому. Без людей Останкино стало походить на огромные декорации, холодные и безжизненные. Кварталы напоминали покойников, испустивших дух и окаменевших. Жизнь утекла из них вместе с обитателями. Даже воробьи, голуби и вороны, вечные спутники городского человека, и те убрались из Останкина вслед за людьми и их объедками. Лишь бродячие кошки, изголодавшиеся и облезлые, завидев солдат, жалобно мяукали, выпрашивая пропитание.

Да и звучал район по-другому. Каждый, кто попадал сюда, сразу же замечал разницу. Симфония жилого городского массива, наполненная гулом оживленного потока машин, голосов и шагов, трелями телефонов, хлопками дверей, музыкой из окон, гвалтом детских площадок, лаем собак и щебетом птиц, уступила место другому звучанию — скрипучему, настороженному. Сварливое рычание патрульных «уазиков», тяжелые шаги пеших солдат, треск раций, наполненный обрывистыми командами и рапортами, иногда накрывал гулкий рокот вертолетов. Звуки эти однозначно заявляли: хоть район обитаем, жизни в нем нет.

Пройдя до двадцать третьего дома, патруль капитана Нетребина повернул направо, двигаясь в сторону дворов, прилегающих к улице Цандера. Трое солдат и два офицера внимательно всматривались в омертвевший район, пытаясь обнаружить следы присутствия людей или просто хоть что-нибудь необычное. Они делали этого уже не один день, но так ничего и не обнаружили.

Вчерашний пожар в обесточенном детском саду на улице Аргуновская, напротив 16-го дома, во время которого бесследно пропал боец пожарной охраны, стал единственным происшествием за все это время. Он встряхнул бдительность военных, которая порядком ослабла в монотонных патрулях. Теперь все вновь, как и в самом начале, ждали какой-то необъяснимой угрозы.

Нетребин все то время, что патрулировал вымершие улицы Останкино, не верил в то, что с ним может произойти необъяснимое. И даже в первое мгновение, когда до патруля донесся истошный женский крик вперемешку с детским плачем, капитан не верил. Замеревший от неожиданности патруль внутренних войск отчетливо услышал:

— Боже! Кто-нибудь, помогите!!! Помогите! Я с ребенком!! Умоляю, спасите нас!!! А-а-а-а!!!

Захлебывающийся от ужаса женский голос вспорол район, уже привыкший слышать лишь уверенные мужские голоса. Крик явно доносился из пятиэтажки, которая была слева от них.

Первым опомнился капитан, как и подобает настоящему командиру.

— К дому! Держаться вместе, оружие к бою! — коротко скомандовал он. Пригнувшись, все пятеро, резко побледневшие и готовые ко всему, бросились к подъезду, клацая затворами автоматов.

— Двенадцатый вызывает базу! Код два. Повторяю, код два! База, ответьте двенадцатому! — почти кричал на бегу в рацию Нетребин.

— Двенадцатый, докладывайте! — секунду спустя вырвался из рации нервный мужской голос.

— Цандера, дом семь. Слышим женский голос и детский плач. Просят о помощи. Срочно подкрепление, как поняли меня?!

— Двенадцатый, вас понял. Направляем к вам ближайший патруль и опергруппу. Приказываю занять позиции вокруг дома. В здание не входить, вести наблюдение, прием!

— Есть занять пози… — отвечал капитан, когда до них вновь донесся женский крик:

— Скорее! Спасите нас! Спасите!!! Быстрее!!! Быстрее сюда! Ребенок погибает!!! А-а-а-а, господи!!!

Плач ребенка действительно стал звучать заметно громче.

— База! База! Вызывает двенадцатый! Женщина с ребенком кричит, что они в опасности! Срочно прошу разрешения на проникновение в здание! Как поняли?

— Окружить здание до прибытия опергруппы! — настойчиво выпалил дежурный. — Это приказ! Прием!

Не успел он договорить, как из пятиэтажки вновь раздался леденящий вопль:

— Боже, а-а-а! Помогите, помогите!!! Умоляю, спасите ребенка!

Теперь вместо детского плача был слышен кошмарный визг.

— Андрюша, нет!!! Нет, господи!!! Помогите!!! — метался в стенах трехподъездной хрущевки голос, искаженный ужасом и отчаянием.

— База, ситуация критическая! Нападение на женщину с ребенком! Подкрепления нет! Срочно приказ на вход! — орал в микрофон рации Нетребин, засевший за хилым кустом напротив входа в первый подъезд. На этот раз ответ дежурного офицера задерживался.

— Сенин, Вострухин, Рябов! По моей команде заходим внутрь! Я с Вострухиным в первый, Рябов с Сениным — идете во второй, Муртазин прикрывает до прибытия подкрепления! — сдавленно прокричал капитан, не дожидаясь приказа.

Он вслушивался и всматривался в опустевший дом, безрезультатно стараясь понять, откуда исходит вопль. Было ощущение, что он звучит из всего дома разом, будто сами стены хором умоляли о помощи.

— Па-ма-ги-и-ите! Боже, умоляю, скорее!!!! Мой мальчик, а-а-а-а! — раздавался крик, больше походивший на стон агонизирующего животного.

Вдруг Нетребин понял, что детского крика он больше не слышит. «Если ребенок погибнет, я с этим не смогу жить», — пронеслось в голове у капитана, судорожно сжимавшего рацию. В ту же секунду она ожила, наполненная властным голосом первого зама командующего 2-й отдельной бригады внутренних войск:

— Капитан Нетребин, вход в здание разрешаю!

— Пошли! — скомандовал капитан, на ходу крикнув в рацию «Приказ понял, заходим». И они ворвались в подъезд под аккомпанемент истеричного женского вопля.

Лишь только Нетребин оказался в подъезде, как инстинкт самосохранения обжег его, опережая разум. Прежде чем капитан успел осознать происходящее, он уже инстинктивно разворачивался назад, к бегущему вслед за ним сержанту Вострухину. В этот момент понимание ситуации враз навалилось на него, наполнив страхом. С улицы, сквозь распахнутую дверь подъезда, доносился крик женщины. Но только в подъезде его слышно не было, а ведь окна и балконы были пусты, да и на крыше никого не было. Казалось, что теперь женщина кричит на улице неподалеку от дома. К ужасу капитана, звук вдруг стал стремительно удаляться, затухая, словно пострадавшая убегала прочь от дома, не переставая умолять о помощи. «Фантом!» — мелькнуло в голове Нетребина.

— Назад!!! — рявкнул он прямо в недоуменное лицо Вострухина.

Ближайший патруль, подоспевший к хрущевке ровно тогда, когда патруль с позывными «двенадцатый» скрылся в подъездах, вломился в здание на подмогу братьям по оружию. Вместе с опергруппой и бойцами спецназа, которые прибыли полминуты спустя, они перерыли весь дом, от подвала до самой крыши. Каждую квартиру, стояки, мусоропровод.

Ни женщины, ни ребенка, ни четырех человек из патруля капитана Нетребина они так и не обнаружили. Невредимым остался лишь младший сержант Муртазин, который так и не вошел в дом, прикрывая остальных по приказу своего командира.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ВОСЬМИДЕСЯТОЕ

«Именно так! Действовать надо именно так. Принять правила, — твердо решил Васютин, вслушиваясь в свою интуицию. — Допустим, я в магазине… и в этом магазине я потерял свою семью, рассуждал Васютин. — И что делать в такой ситуации? Искать первого попавшегося менеджера и требовать встречи с директором, с владельцем, в общем — с самым главным. Ну, тогда мне к кассам».

Резким рывком опустив глаза в пол, чтобы не зацепиться взглядом за какой-нибудь предмет, который опрокинет его в очередной провал, Кирилл двинулся по направлению к кассам, лишь изредка быстро вскидывая осторожный взгляд, чтобы не сбиться с пути.

«Сейчас устрою скандал и буду требовать управляющего, — думал Васютин по дороге. — Тут главное, чтобы появился Аристарх, а по всем правилам этой игры он обязательно должен появиться. Тогда я ему и скажу, что мне нужно поговорить с хозяином. Отказать мне в такой встрече он не может, опять же исходя из правил. А если откажет, тогда что? Тогда… надо будет ему в обмен на разговор с его боссом предложить что-то такое, отчего он не сможет отказаться. И что же это я ему могу предложить? Нет, стоп…. Предлагать надо не ему, а магазину. А что нужно от меня магазину? Провалы ему нужны, вот что. Мой страх. Значит, предложу провалы. Если он мне первый что-нибудь не предложит. Предположим, что у меня получилось и я попал к тому, кто выше Аристарха по рангу. А вдруг его не существует, вдруг главный и есть этот Аристарх? Нет. Он явно кому-то подчиняется. Он частенько говорил „мы“. И когда предупреждал меня по поводу поиска семьи, тоже сказал, что администрация меня предупреждает. Есть кто-то над ним, это точно. И что этот кто-то мне скажет? Посмотрим. Главное — добраться до него».

Размышляя и так и не поднимая головы, Кирилл вскоре дошел до касс. Он понял, что оказался у цели, услыхав треньканье кассового аппарата и тихие голоса — один мужской и один женский. Сделав еще несколько широких шагов вперед, он поднял глаза. «Так, вот я и пришел. Здесь провалов быть не должно, сейчас они мне совершенно ни к чему», — подумал он, с облегчением глядя на уже знакомого ему кассира в униформе.

Он сидел за кассой, а перед ним стояла женщина средних лет, по виду ровесница жены Кирилла. «А если Оля уже… — вспыхнула мысль где-то на краю его сознания. — А вот такую возможность я не просчитал, — сообразил Кирилл. И тут же понял, почему он раньше не подумал об этом. — Потому что она не могла, — твердо проговорил про себя Васютин, успокаивая всколыхнувшиеся нервы. — Не могла Оля сдаться, ведь она здесь с Женькой. Даже если они и не вместе, она его тоже ищет и к кассам не пойдет. Да и Аристарх сказал, что они будут мешать моим поискам. Значит, они здесь, в зале».

Васютин подошел к женщине поближе, остановившись буквально в паре метров от нее. Брюнетка, среднего роста, крепкого телосложения. Одета в теплый спортивный костюм и беговые кроссовки. «Вышла, поди, с утра на пробежку, а когда возвращалась, решила зайти в магазинчик за водичкой. Вот так скорее всего здесь и оказалась», — живо представил Васютин сценарий ее исчезновения. Вытирая руками заплаканные глаза и шмыгая носом, она покорно стояла перед кассой, опустив голову вниз, будто старалась не видеть кассира.

— Я вас уверяю, что процедура совершенно безболезненная, — говорил ей кассир елейным голосом. — Но если вы сомневаетесь, то еще можете вернуться обратно в зал, прямо сейчас.

Услышав эти слова, бывшая жительница Останкина испуганно вздрогнула. Подняв глаза на кассира, она сказала охрипшим шепотом:

— Нет, нет… Я не смогу. Я приняла решение. Точно не будет больно?

— Это мы вам гарантируем на все сто процентов, сударыня. Вы абсолютно ничего не почувствуете, — чуть нараспев заверил ее кассир.

«Так, сейчас самое время», — подумал Васютин, подойдя вплотную к кассам. Женщина подняла голову на Кирилла и тут же опустила ее вновь, с трудом сдерживая рыдания.

— Я вам, девушка, искренне не советую этого делать, — громко сказал Кирилл, дотронувшись до ее руки.

— Вы просто… просто не знаете, что я там пережила. Я снова это пережить не смогу, никогда не смогу, — тихо произнесла она срывающимся голосом, не поднимая глаз на Васютина.

— Надо бороться! — заметно повысив голос, произнес Кирилл. Но та лишь безвольно махнула рукой, стараясь сдержать рыдания, рвущиеся из нее прямо на кассу.

— Молодой человек! — недовольно начал кассир, возмущенно глядя на сыщика. — Вы мешаете мне работать.

— Что?!! — немного наигранно вскрикнул Васютин. — Да что ты себе позволяешь, урод проклятый! — заорал он на парня за кассой.

— Прекратите мешать расчету, молодой человек!

— Почему это я должен прекратить? Скорее прекратить должен ты, ублюдок! — выкрикнул ему в лицо Кирилл. — Да я тебе сейчас башку оторву! — угрожающе зашипел Кирилл, подавшись вперед и стараясь выглядеть как можно более агрессивно.

— Умоляю, не надо! Не сейчас! — попросила женщина Васютина, всхлипывая и мелко вибрируя. — Я не могу больше ждать, это невыносимо. Я хочу, чтобы для меня все уже наконец-то закончилось. Не мешайте ему, прошу вас.

И хотя Кириллу было по-настоящему жалко женщину, он взревел, потрясая в воздухе кулаком, словно покупатель с бракованным пылесосом:

— Да вы вконец рехнулись, дорогуша! Не понимаете, что творите!

— Молодой человек, вы мешаете нам производить расчет! — отреагировал на этот выпад кассир, не спеша произнося слова подчеркнуто ледяным тоном. — Немедленно прекратите! Иначе я буду вынужден применить к вам санкции.

— Санкции? Ах ты говнюк безмозглый! Ты мне угрожать будешь, сволочь? — закричал Васютин, брызжа слюной в лицо кассиру. — Я тебе покажу, мразь тупая! Сейчас я тебе покажу! — продолжал орать Васютин, стараясь сыграть как можно правдоподобнее. — Я требую управляющего, немедленно!!!

Он хотел было добавить еще что-нибудь угрожающее, но услышал за спиной еле уловимый шорох. И тут же кто-то оказавшийся сзади взял его за локоть крепкой, стальной хваткой. Кириллу даже почудилось, что тонкие твердые пальцы погрузились внутрь его локтевого сустава.

— Вы, голубчик, вновь скандалить изволите, — услышал он знакомый голос, шипящий ему на ухо.

Неловко обернувшись, Кирилл увидел Аристарха. Не отпуская локтя, стиснутого хищными пальцами, управляющий поволок Васютина прочь от кассы. Кирилл на ходу попытался развернуться к управляющему лицом, да только из этого ничего не вышло. Без видимых усилий Аристарх тащил скандального посетителя вперед, словно Васютин был трехлетним мальчишкой. Крупный мускулистый подполковник в отставке, уверенный в своем физическом превосходстве над подавляющим большинством весьма сильных мужчин, вдруг понял, что если бы дело дошло до драки, он бы ничего не смог противопоставить этому человекообразному существу. Но осознание своей беспомощности перестало беспокоить Кирилла, как только управляющий отпустил его руку, оттащив Васютина на приличное расстояние от кассы и развернув его к себе.

Взглянув на Аристарха, стоящего в полуметре напротив, он просто забыл про его колоссальную силу. Он смотрел на него словно завороженный, с трудом узнавая того, кого видел еще несколько часов назад. Лицо Аристарха необъяснимым образом изменилось. Все его черты стали резче, а пропорции исказились. Глубоко посаженные, крохотные глаза оказались слишком широко расставленными, что придавало ему некоторую схожесть с бультерьером. Щеки, которые раньше были тонкими и впалыми, сделались рыхлыми, морщинистыми и подвисшими. Скулы сильно обострились и торчали из лица, возвышаясь над щеками, словно какое-то инородное тело. Рот его стал меньше, при этом десны выпирали вперед намного сильнее, будто старались выпихнуть уродливые зубы из-под тонких бледных губ. А подбородок, еще недавно маленький, круглый и невыразительный, теперь торчал вперед острым клином, словно пасть какой-то невиданной рептилии. И лишь главная черта его лица оставалась неизменной, позволяя узнать в нем прежнего управляющего. Оно было все таким же дисгармоничным, что делало его по-звериному уродливым. И еще Васютину показалось, что тот стал чуть выше.

— Позвольте поинтересоваться, милейший Кирилл Андреевич, что это вы себе такое позволяете, — гневно спросил Аристарх, глядя в лицо Кирилла рыскающим злобным взглядом крошечных хищных глаз.

— Успокойтесь, господин управляющий, — ответил Васютин, продолжая ошарашенно разглядывать новое лицо Аристарха. — Вся это сцена — просто фальшивка. Я специально затеял ее, чтобы добиться встречи с вами.

— Вот как? Должен заметить, сударь, что такое ваше поведение в высшей мере эгоистично и безнравственно. Вы так не считаете?

— У меня не было другого выхода. А я должен заметить, что ваша внешность очень сильно изменилась за прошедшие несколько часов.

— Это издержки моей работы. Впрочем, не сочтите за грубость, но моя внешность вас никоим образом не касается, как и ваша — меня. И вообще… Речь сейчас не обо мне, а о вашем недостойном поведении, милостивый государь.

— Простите, но мне необходимо было увидеть вас.

— Что ж, допустим. И чем же продиктована сия необходимость?

Васютин чуть помедлил, лихорадочно обдумывая следующую фразу.

— Во-первых, я искренне хотел бы извиниться перед вами за мою бестактную выходку.

— Если я все правильно понимаю, вы, Кирилл Андреевич, имеете в виду вашу попытку убить меня, не так ли?

— Мое поведение было необдуманным и агрессивным, я с этим согласен. Но убивать вас я не хотел, поверьте.

— Отчего же тогда, скажите на милость, вы выстрелили мне в голову?

— Я прекрасно понимал, что убить вас здесь мне никак не удастся. Да и вы сами мне об этом сказали, помните? Так что когда я стрелял в вас, то знал, что не причиню вам вреда.

— Допустим, вы правы, и я принимаю ваши извинения. Но сдается мне, благородное желание загладить свою вину не единственный и не главный ваш мотив.

— Да, вы правы. Главная причина нашей встречи — моя просьба… или даже мое требование.

— Вот как? Позвольте узнать, в чем же его суть?

— Мне нужно увидеться с хозяином.

— Боюсь, Кирилл Андреевич, что я вас не понимаю. С хозяином, простите, чего? — недоуменно спросил управляющий. Звериные черты его лица окрасились выражением искреннего удивления.

— Вы меня прекрасно понимаете, Аристарх, — со сталью в голосе ответил Васютин, пристально глядя собеседнику в глаза. — Я требую встречи с вашим хозяином и хозяином… всего этого, — он обвел рукой зал магазина. — Я уверен, что это один и тот… одна и та же сущность, так ведь?

— Возможно, — уклончиво ответил Аристарх, отведя глаза куда-то вбок.

— Вы же не вправе отказать мне в этом.

— Само собой разумеется, что не в праве. Вопрос в том, сможете ли вы попасть к нему, и… кстати, что является целью этой аудиенции?

— У меня одна цель в жизни, и вы о ней знаете.

— Но я же открыто предупредил вас о нежелательности таких действий!

— А сейчас я вас открыто предупреждаю, что сделаю все, что смогу, и больше, чем смогу, чтобы добиться своего.

— Право, я вами восхищаюсь, Кирилл Андреевич. Вы воистину бесстрашный русский офицер.

— Не льстите мне, Аристарх. Просто я потерял все, ради чего стоило жить. Терять мне больше нечего. Так как мне попасть к хозяину?

— Я поспешу вас обрадовать, мой дражайший Кирилл Андреевич. Чтобы лицезреть того, кого вы изволите называть хозяином, вам не потребуется ни просьб, ни требований. Надо лишь дойти до его кабинета, да после этак изловчиться, чтоб он не сожрал вас живьем еще прежде, чем вы успеете произнести хоть слово. Признаюсь честно, как на духу… Я бы не стал даже пытаться провернуть этакое дельце. Но если вам нечего терять, так вам и карты в руки.

Аристарх хищно подмигнул Васютину, который вдруг заметил, что один глаз управляющего начал медленно увеличиваться, становясь чуть больше другого.

— А дорогу я вам покажу немедля-с. Прошу следовать за мной, отчаянный русский офицер.

Аристарх сделал театральный приглашающий жест рукой и тихонько, но не таясь, захихикал так, как могла бы смеяться пятилетняя девочка.

Они двинулись в противоположную часть супермаркета, неспешно проходя магазин наискосок. Когда, миновав пару секций, они пересекали отдел со спортивными товарами, Васютин сказал вполголоса, ни к кому не обращаясь:

— Дорога к кабинету хозяина будет вымощена провалами.

— А вот это от вас зависит, любезный, — отозвался Аристарх, который шел на полшага вперед. — Хоть вы в меня и стреляли, не желая моей смерти, я все же вам малость подсоблю, исключительно из уважения к Министерству внутренних дел. Станете глаза в пол прятать, жмуриться или бегать опрометью — из провалов лет сто не выберетесь. Там надобно широту взгляда иметь, а бегать совсем ни к чему.

— Стеллажей не будет, да? Другой принцип? — спросил Кирилл, сделав пару широких шагов и поравнявшись с управляющим.

— Да вы не беспокойтесь понапрасну. Совершенно неважно, осилите вы дорогу или нет. Будут ли ваши пустые мучения долгими или скорыми — все одно… Съест он вас, любезнейший Кирилл Андреевич. Он у нас такой лакомка!

— Это вы в иносказательном смысле?

— Я-то? Да, в иносказательном. А вот он — сожрет в самом буквальном.

— А может… все-таки приоткроете завесу тайны? Расскажите, как меня жрать-то будут… Жутко любопытно.

— Не стану портить вам впечатление, уж извините, голубчик, — пробурчал себе под нос Аристарх, уши которого стали потихоньку сморщиваться. — И так я излишне вас просветил. Довольно, пожалуй. Скажу лишь, что коли вы переступите порог того зала, куда мы с вами путь держим, выйти оттуда той же дорогой не пытайтесь. Неизвестно, что с вами приключиться может, да-с.

И управляющий прибавил шагу.

«Аристарх — часть этого пространства, плоть от плоти, это очевидно, — посматривая на него, думал Васютин. — Все эти изменения в его внешности — просто отражение текущих событий магазина. Что-то вроде бортового журнала. Каждая его клетка реагирует на изменения — вновь пришедших, ушедших, на провалы… Да Бог его знает на что еще. А потому он досконально знает, что и где происходит, как и полагается хорошему управляющему. Интересно, он понимает, как я сюда попал? Точно знает, что намеренно, так прямо и сказал. Но про кликушу ни слова. А может, потому и ведет меня к хозяину, что мне ведьма на фантом указала? А ведь между ними многовековая вражда. Ну, любопытству моему недолго осталось. Назад-то дороги нет… Сейчас моя главная задача — иметь широту взглядов, как сказал Аристарх. Если смогу избежать провалов — есть шанс дойти. А если не смогу… Как он там сказал-то? Лет сто не выберусь. Их там, наверное, очень много. Или… Или просто эти провалы по-другому сжирают время. Нырнул в детство на денек, вернулся — двадцать лет прошло. Пять раз нырнул — вот тебе сотня».

Тревожные размышления Васютина прервал управляющий, правый глаз которого за время пути стал еще больше.

— Ну, вот мы почти и пришли, — сказал он, сворачивая из узкого прохода меж стеллажей на просторную прогалину, разделяющую отделы. Напротив них, метрах в десяти, высилась нарядная арка из разноцветных шаров. Над ней, свисая с потолка на тросах, красовалась большая цветастая вывеска. «Все для праздников и торжеств» было написано на ней.

— Или это случайность, или хозяин с юмором, — сказал Кирилл Аристарху, глядя на надпись.

— Случайный юмор, — серьезно ответил тот. — Вряд ли нам суждено когда-нибудь свидеться, любезнейший Кирилл Андреевич. Прощайте! Скучать я по вам не стану, прошу великодушно простить за прямоту. И помните — в людей стрелять нехорошо, даже без злого умысла.

Васютин собирался попрощаться с монстром, да не успел. Аристарх вновь исчез со скоростью, недоступной человеческому глазу. Со стороны это походило на киномонтаж, но Кирилл знал, что его провожатый просто перешагнул в какой-то из коридоров многослойного пространства, где разворачивается другая трагедия.

Медленно вздохнув, Васютин шагнул в сторону арки из шаров. «Все для праздников, значит… Широта взглядов. Вполне возможно, что здесь провал может последовать за чем угодно, а не только за символичной вещью. Что же он имел в виду? Или просто так ляпнул?»

Остановившись в метре от секции, он размашисто перекрестился, поцеловал нательный крест и тремя быстрыми шагами оставил арку позади.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ВОСЕМЬДЕСЯТ ПЕРВОЕ

Слова «мертвые — наша паства», сказанные могучим рыжебородым монахом, прозвучали в стенах Свято-Данилова монастыря. Словами они оставались недолго. Спустя несколько мгновений они превратились в волю Божию, сковав высшей целью трех священников. Отныне общее дело поведет их сквозь суетные дни, наполнив жизнь смыслом, которого многие не имеют и тщетно стараются отыскать. Бессилие перед людским горем больше не будет глодать их души, день за днем пожирая крупинки веры в себя и в собственное предназначение.

Они станут служить чин отпевания усопших и божественные литургии. Не зная имен тысяч неупокоенных, лежащих в Останкине, они будут отпевать их по святцам, поименно. Трое монахов станут служить в останкинских церквях, раз за разом освобождая души, прикованные к этой земле.

Так было решено отцом Алексием и его соратниками. В тот же день он был принят митрополитом Московским в стенах Священного Синода. Беседа их была краткой, ведь они поняли друг друга с полуслова. Необходимо было лишь получить благословение и поддержку Патриарха да решить вопрос с доступом в закрытые храмы режимного района.

Спустя несколько часов, ближе к вечеру, митрополит Московский и отец Алексий прибыли на аудиенцию к патриарху. Его Святейшество ждал их, сидя на резной садовой скамейке, что стояла рядом с величавыми, высокими березами в дальней части патриаршей резиденции. Патриарх любил это место, где он нередко скрывался от мельтешащей мирской суеты, которую несли ему церковные будни. Он бывал здесь даже зимой, неспешно прогуливаясь мимо заснеженных берез. Его ближайшее окружение знало, что если патриарх назначил встречу на этой скамейке, значит, речь будет идти о чем-то таком, что превышает протокол и бюрократию.

Завидев гостей, Его Святейшество поднялся им навстречу, всколыхнув еле заметную охрану, стоявшую невдалеке. Приложившись к руке Верховного иерарха и получив его благословение, священники и Его Святейшество медленно двинулись по аллее, уходящей в глубь резиденции.

— Благой почин, братия. Жаль, что повод такой нам для этого понадобился, — сказал Патриарх, прерывисто вздохнув и огладив бороду.

— Отпевание будем служить по святцам — это единственный выход из положения, — пояснил ситуацию отец Алексий. Глава РПЦ согласно кивнул.

— По самым общим оценкам историков, в Останкине около двадцати тысяч неотпетых покоится, — продолжал монах. — Место это издревле гиблым считалось, а все же люди всегда здесь жили. А вот ушли впервые.

— Может, то и неплохо, что ушли. Плохо то, что невинные страдают, семьи рушатся. А этого мы допустить не вправе, — ответил Его Святейшество. — И церкви открыть надо. Храмы там просто необходимы, — добавил он, обращаясь к митрополиту.

— Московская патриархия уже занимается этим вопросом.

— А кто служить станет? — поинтересовался Патриарх.

— С благословления Вашего Святейшества, я и двое моих сподвижников из Троице-Сергиевой лавры.

— Благословляю вас, братия, на богоугодное дело и службу во имя веры и церкви Христовой, — перекрестил патриарх отца Алексия и митрополита. — А я завтра же первым делом буду обсуждать этот вопрос с государством, на самом высоком уровне. Нельзя нам теперь с этим медлить. Благое начинание наше оставим пока в тайне. Надежнее будет.

Гости согласно закивали.

Дойдя до конца аллеи, священники направились назад к скамейке. Патриарх сделал чуть заметный жест рукой. Тут же рядом с ним появился крупный и вместе с тем неприметный мужчина в безупречном темном костюме. Его Святейшество сказал что-то вполголоса, и тот исчез. Он появился вновь, когда патриарх прощался со своими гостями, и протянул ему небольшой бумажный конверт.

— Буду молиться за вас и за успех нашего дела. А это вам, отче, и вашим сподвижникам из Троице-Сергиевой лавры, — сказал Его Святейшество, протягивая конверт монаху. Поблагодарив патриарха и попрощавшись, митрополит и отец Алексий пошли к воротам резиденции, где их ждала машина.

Пройдя несколько шагов, монах с нетерпением распечатал конверт. В нем лежали три канонических креста на толстой черной тесьме, весьма искусно вырезанные из дерева.

— Патриарх большую честь тебе оказал, не каждому дано, — кивнув на кресты, сказал митрополит.

— Да, — кивнул Алексий.

— Берегите их.

— Да, — вновь согласился монах, убирая подарок в карман.

— Я вижу, ты и не понял ничего. Его Святейшество сам эти кресты мастерит.

— Как сам? — удивленно переспросил Алексий.

— Как? С молитвой, руками да инструментом. Сам и освящает.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ВОСЕМЬДЕСЯТ ВТОРОЕ

Оставив арку позади, Васютин остановился, обшаривая пристальным взглядом интерьер отдела «Все для праздников и торжеств».

— Хреново дело, — пробормотал он, поняв, что эта секция супермаркета, по сути, ничем не отличается от остальных. Такие же стеллажи, напольная плитка, большие пластиковые корзины с мелким товаром. С ходу понять, как здесь работают эти чертовы провалы, было невозможно. А значит, будут сюрпризы, как и полагается на праздниках и торжествах. Он стоял перед вытянутой площадью торгового зала, словно боец перед полосой препятствий. Вот только препятствия тщательно скрывались, обещая стремительно наброситься на него исподтишка. Продолжая вглядываться в ряды стеллажей, он старался разгадать замысел, направленный против него.

«Плитка на полу? Какой-нибудь оттенок, не такой, как у остальных, — и ты летишь в счастливую школьную пору. Вряд ли, — мысленно дискутировал сам с собой Кирилл. — Что еще? Цены на товары? Пятьсот рублей — провал. Да нет здесь цен! А может… может, лампа начнет мигать. Широта взглядов… О чем же это он?»

Настрогав целую охапку слабеньких гипотез, он все же медленно пошел вперед. Пройдя пять метров, понял, что найти очевидную ловушку не удастся. Придется идти как по минному полю. Миновав метров десять, Кирилл замер как вкопанный. Он готов был поклясться, что слышит шаги. Сделав на время самым главным органом организма ухо, Кирилл понял, что звук медленно приближается. «Ей-богу, идет кто-то! — понял он. — Главное, чтоб этот кто-то был доброжелательно настроен».

Несколько секунд спустя уже можно было отчетливо разобрать тихий звук голоса. Он не то ритмично напевал, не то читал стихи. Порывшись в пыльных архивах своей памяти, Васютин готов был поспорить, что это детская считалочка. А еще через пару секунд она показалась ему чертовски знакомой. И звук шагов такой, как будто кто-то бежит вприпрыжку. Сомнений не было, к нему приближался ребенок. Скакал вприпрыжку. И считалка была ему очень знакома, но откуда? Внезапно Кирилл понял, что так декламирует детское коллективное творчество его сын Женька. А звук все нарастал. Сделав еще пару шагов вперед, Васютин решил остановиться, ожидая развязки.

Острая эмоция, балансирующая между экстазом счастья и приступом паники, кольнула его сознание, заставив вздрогнуть. Поначалу мозг отказывался принять то, что он отчетливо воспринимал — к нему вприпрыжку бежит сын. Он узнал его по особому тембру голоса. И поборов нервный ступор, он с трудом сдвинулся с места ему навстречу. Неверие, смешанное с восторгом, длилось всего несколько секунд. Затем грянул шок. Он совершенно отчетливо слышал Женькин голос и даже мог разобрать слова считалочки про ножик, туман и карман. Ошибки быть не могло, ведь голос своего ребенка — самое святое звучание во Вселенной. Справившись со ступором, Кирилл рванул вперед по коридору навстречу своему ребенку.

Прямо на бегу в нем разбушевался разрушительный конфликт:

«Они тебе противостоять обещали, если станешь семью искать. Какие-то провалы невиданные сулили и хозяина, который живьем ест. И сразу же после этого Женька бежит к тебе, живой, веселый, считалочку напевает. Ты идиот? Стоп! Это что-то опасное, созданное специально для тебя!» Продолжая бежать, он понимал, что не увидит Женьку. Понимал, но не мог поверить, как не верят люди в раковый диагноз, когда они еще полны сил и ничего не болит.

Остановился он лишь тогда, когда сынишка выскочил из-за поворота. И тогда он принял этот невероятный счастливый исход. Принял на какую-то долю секунды, ведь спустя мгновение все стало понятно. Ребенок, его родной ребенок, остановился, смотрел на него и улыбался. Не кинулся к нему в слезах, не вскрикнул от неожиданной радости. Просто встал. «Вот оно — принципиальное отличие этого отдела. Фальшивые люди», — мелькнуло в голове у Васютина.

— Папочка! — капризно произнес не его сын, совершенно идентичный его сыну. — Папочка, что ж ты за урод-то такой, а? Ведь дядя Аристарх сказал тебе, что не надо нас здесь искать! А ты не послушался. И что, как ты думаешь, сейчас со мной будет из-за твоего ментовского упорства? А вот ты отгадай!

Васютина волнами колотил нервный озноб.

— Кто ты такой? — спросил он дрогнувшим голосом, рассматривая фальшивого человека. Видеть сына, пусть и не настоящего, было чертовски больно.

— Я Женя Васютин. А ты — жестокий ублюдок, папуля. Будешь отгадывать?

Васютин промолчал, утерев выступившие слезы. Он хотел было отвернуться, но не смог. Вид сынишки притягивал его взгляд, словно он был под гипнозом.

— Значит, не будешь? Ну и не надо. Ты просто знай, что все это произошло со мной из-за тебя. А могло бы и не произойти, если бы ты, мразь тупая, просто-напросто наскреб бы немного мозгов, чтобы понять, с кем имеешь дело. А теперь — вот чего… Смотри!

Сказав это «смотри» задорным звонким голоском, Женька деловито достал из кармана небольшой походный нож.

— Острый! — восторженно произнес он, осторожно потрогав лезвие пальцем. Ловко перехватив его в правую руку, он широко размахнулся…

«Закрой глаза!» — взвизгнуло у Кирилла где-то в самом центре души. Но он не успел.

…размахнулся и рывком воткнул лезвие по рукоятку в шею. Оно вошло слева, на уровне челюсти. Алые брызги веером обдали плиточный пол.

— Мне, папочка, очень больно, чтоб ты знал, — сказал он и рванул нож вправо, распоров шею. Кровь хлынула тугим напористым потоком, заливая нарядный бежевый костюмчик, отчего он быстро становился бордовым. Рванув еще раз, Женька полностью перерезал себе горло, после чего, перехватив нож поудобнее, с силой повел ножом в обратную сторону, обнажив шейные позвонки. Уверенно полоснув еще раз, он схватил себя свободной рукой за волосы, откинув голову назад. Приноровившись, ударил ножом в позвонки, глубоко воткнув лезвие. Немного покачав залитый красным нож, он стал с треском ломать кости. Быстро справившись с ними, принялся протяжно полосовать мышцы, на которых еще держалась голова. В несколько движений закончив собственную казнь, он поднял голову на вытянутую руку и протянул ее вперед.

— Вот как я умею! — произнесла голова сквозь пузырящиеся потоки крови, льющиеся изо рта. Размахнувшись, обезглавленный труп ребенка кинул голову в сторону Васютина. Упав в нескольких метрах от него, она сказала, хрипло булькая:

— Это тебе на память. Своди башку в «Макдоналдс». Хэппи милл, мороженое. Дети это любят.

Пошатнувшись, тело упало, глухо стукнувшись об пол.

— Тихо! Тихо! Это шоу, просто очень реалистичное. Фильмы ужасов видел когда-нибудь? Ну и чего тогда психовать? Тихо! Просто картинка! Картинка, и все! И все! — сиплым шепотом заговаривал себя Кирилл, словно строя плотину, чтобы не подпустить к себе эмоции, которые были куда сильнее любого страха. Несмотря на все усилия, в нем урча закипала нервная дрожь, а в горле почти физически чувствовался нож.

«Контроль! Контроль! — приказывал себе Васютин, стараясь удержаться под ударом адреналиновой волны, разбивающейся об его выдержку. Его психика трещала по швам, грозясь расползтись в лоскуты. Внезапный приступ рвоты согнул его пополам, а перед глазами поплыли мутные алые круги. — Держись! Иначе все зря! Контроль! Поблевать можно, сломаться — права не имеешь!»

Отвернувшись от лежащей головы, он сел на пол, пытаясь укротить крупную конвульсивную дрожь. Слезы полились из глаз, а дыхание пустилось в рваный джазовый ритм от непредсказуемых спазмов. С трудом отдышавшись, Васютин попытался подняться, но мелко вибрирующие ноги не слушались его. Тогда, встав начетвереньки, он пополз мимо обезглавленной копии Женьки, стараясь не обращать внимания на огромную алую лужу, которая тянулась к нему узким отростком, словно пытаясь лизнуть.

Оставив труп фальшивого сына позади, Кирилл с третьей попытки все же встал на ноги и, чуть шатаясь, пошел вперед.

«Вот в чем была угроза Аристарха, — догадался он, гоня от себя жуткую картину Женькиного самоубийства. — А может, это не просто угроза? Нет, Женька жив. И Оля тоже. Они нужны им, чтобы отдавать энергию во время провалов. Провалы… С чего же они здесь начинаются?» — думал он сквозь обрывистые кровавые картинки, которые настырно лезли ему в голову.

Отойдя с десяток метров от места жуткой сцены, он бессильно остановился. «А вдруг? Да, вполне возможно… Фальшивые люди. Именно они запускают механизм возврата в прошлое. Но почему же этого не произошло? Почему? — Сделав несколько шагов вперед, он понял. — Я слишком быстро догадался, что это не мой сын. И не побежал к нему, не стал обнимать, не схватил на руки. Как только бы я до него дотронулся, то сразу бы провалился… Нет, как-то слишком просто… Сразу было понятно, что это не Женька, он бы так себя не вел. Настоящих жену и сына мне скорее всего не покажут. Только чтобы заманить куда-нибудь. А вдруг покажут?»

Кирилл признался себе, что отличить фальшивку от реального человека он сможет лишь по поведению, а вот чисто зрительно — нет. «И если не обращать внимания на тех, кто появится, то ведь можно не обратить внимания и на жену с сыном, если это будут действительно они. И как быть? Поначалу присматриваться. А если в следующий раз фальшивки будут вести себя совершенно естественно? Бросятся ко мне в слезах, что тогда-то делать? В любом случае… поначалу — никаких реакций. Дальше — по интуиции».

Твердо решив, что именно так и будет делать, он вдруг услышал пронзительный женский крик, наотмашь полоснувший его по нервам.

— Кирюша! — прозвенел родной голос, отразившийся эхом от гулких стен магазина, и, прокатившись по бесконечным рядам стеллажей, вонзился в его мозг.

— Оля!!! — крикнул Васютин в ответ, прежде чем успел что-либо подумать. — Твою мать, нет! — шепотом произнес он, когда почувствовал обрушившееся на него головокружение, ставшее началом его третьего провала.

…На этот раз Кирилл мучился куда дольше, за несколько часов пропитав потом и страхом купленную на вырост, нарядную, клетчатую фланелевую рубашку, слегка сборившую под школьной формой пятиклассника. Еще перед первым уроком они с Генкой и Стасом, с его лучшими школьными друзьями, высунулись в открытое окно, тянувшее в класс математики пахучее майское тепло. Болтая о всякой чепухе, они с высоты третьего этажа разглядывали старшеклассников из 9-го «Б», куривших внизу, на заднем дворе школы. Когда в коридоре заслышался тяжелый стук каблуков высокой грузной математички, Кирюха, начисто забыв про старших товарищей, смачно плюнул вниз, в открытое окно, демонстрируя свою крутизну всему классу. Неизвестно зачем глянув вниз, он столкнулся взглядом с огромным верзилой Димкой Москалиным, второгодником и самым отъявленным хулиганом школы.

— Сволочь!! А ну иди сюда, гад, вытирать будешь своей рожей! — услышал Васютин, еще не успевший осознать всю серьезность ситуации. Юркнув от окна, он одним прыжком достиг своей парты, когда его 5-й «А» здоровался с учительницей. Когда урок начался, первый испуг стал разрастаться внутри Кирюхи, уверенно превращаясь в ужас. Ему предстояла разборка с опасным и жестоким второгодником, который был для маленького Васютина самым страшным человеком из всех, кого он знал.

Поначалу он решил просто извиниться перед Москалиным. Но чем больше он думал над этой идеей, тем больше он представлял, как страшно будет это сделать. Жутковатые картинки унизительной расправы, свидетелями которой обязательно будут девчонки, становились все ярче и натуралистичнее. К концу урока, из которого он не воспринял ни слова, Кирюха понял, что из класса не выйдет — математики в этот день было две подряд, можно отсидеться в кабинете. Когда хриплый школьный звонок оповестил пятиклассников об окончании урока, бледный и потный Васютин показался из дверей класса в толпе своих товарищей, стараясь скрыться за ними от мстительного Москалина. Затравленно озираясь, он увидел, что в коридоре того нет. Стремглав бросившись в класс русского языка, что находился этажом ниже, он решил отсидеться здесь. Несколько раз Кирилл порывался броситься в учительскую, чтобы рассказать обо всем завучу. Или даже самой директрисе. Но перспектива прослыть стукачом лишь добавила ему смятения и страха. Словно перепуганный насмерть зверек, он петлял по школьным коридорам до конца пятого урока, пока не пришло время отправляться домой.

Из школы он вышел чуть живой. Выйдя за школьные ворота, он уже было поверил в немыслимую удачу, с приглушенной тревогой думая о завтрашнем дне. «А завтра я заболею. Скажу родителям, что живот разболелся, и не пойду в школу, а там… Там он все забудет», — с облегчением думал Кирюха, почти бегом улепетывая домой. А спустя несколько секунд он услышал позади топот. Вжав голову в плечи, он рванул быстрее, боясь оглянуться. И тогда раздался окрик.

Расправа была унизительной, как и предполагал Васютин. Наградив пятиклассника парой увесистых тумаков, Москалин на этом не остановился. Под дружный хохот школьников, направляющихся домой, он извозил Кирюху в первой попавшейся луже, с чувством вытерев об него ноги.

— Не трогай меня, а то я тебя… я тебе… — еле слышно лепетал пятиклашка, невпопад суча кулаками и глотая слезы.

Закончив показательную экзекуцию, второгодник с утробным хрюканьем втянул носом воздух и смачно харкнул на голову перепачканному Васютину, сидящему в луже.

— В расчете, — коротко постановил он, обвел торжествующим взглядом глазеющую детвору и пошел прочь, важно прикуривая на ходу.

От стыда не хотелось жить даже ради грядущих летних каникул. Жестокий смех школьников пожирал его самолюбие и гордость. Впервые Кирюха не хотел быть собой, ведь стыдился он не грязных мокрых штанов. И не плевка, запутавшегося в ежике его жестких рыжих волос. Он стыдился себя — своей беспомощности и трусости. Стараясь не разрыдаться, он неловко отряхнулся и поднял из лужи портфель.

Но самое главное потрясение этого гадкого дня ждало его впереди.

Хотя он и старался не смотреть на свидетелей своего позора, краем глаза все же заметил, что от расходящейся толпы отделились двое. К нему направлялись Стас с Генкой. Видеть сейчас он их не хотел, но все же подсознательно радовался им, ожидая дружеского утешения и поддержки. А когда они подошли к нему, тяжелая волна обиды обдала его изнутри. Кирюха смотрел на своих закадычных друзей, с которыми нередко искренне делился последним, и не мог поверить своим глазам. Не мог поверить, что они так просто и сразу предали его. Он знал, что они не полезут в драку с Москалиным — на такое бы в школе не решился никто, даже десятиклассники. Этого он от них не ожидал. Но Генка и Стас, рассматривая его, грязного, мокрого и оплеванного, не могли сдержать улыбок, сквозь которые прорывалось мерзкое хихиканье.

— Предатели, — зло выговорил Васютин, отворачиваясь от друзей.

— Да мы че, виноваты, что ли, что ты Москалину на башку плюнул?! — стал возмущенно оправдываться Генка.

— Мы тебя плевать не заставляли, — с трудом сдерживая смех, вторил ему Стас.

— Вы мне больше не друзья, — коротко отрезал Кирюха. И поплелся домой, волоча за собой тяжелую боль предательства тех, кого он еще минуту назад считал верными товарищами.

Кирилл вновь сполна пережил стыд от причитаний матери. И очнулся на холодном полу супермаркета, лишь когда униженный и преданный пятиклассник провалился в глубокий детский сон.

Проклиная себя за то, что так просто попался на Олин крик, Васютин первым делом посмотрел на часы и выругался:

— Почти двадцать часов! И за это время я прошел… метров двадцать, от силы, — бормотал он, глядя на длинный коридор, в конце которого виднелась массивная двустворчатая дверь. — Так, сейчас бегом к ней! И без единого звука… Ничего не слышу, ничего не вижу, ничего не говорю, — твердо сказал он себе, вздохнул и рванул вперед на неуверенных ватных ногах.

Не успел он пробежать и пяти метров, как все пространство его отчаянного спринта заполнилось стонами и воплями.

— Не бросай нас, Кирюшенька! — отчетливо услышал он голос своей жены, прозвучавший где-то слева и сзади.

Не сбавляя скорости, он заткнул уши указательными пальцами, так глубоко воткнув их в слуховые каналы, что стало больно. Швы напольной плитки мелькали под его ногами. Васютин бежал так быстро, как только мог, чувствуя лицом легкое щекотание встречного воздуха, который он стремительно рассекал своей плотной массивной фигурой. Раз за разом поглядывая на дверь, он с отвратительной ясностью понял, что та практически не приближается. Она будто играла с ним в догонялки, не желая подпускать Кирилла к себе. «Догоню! Во что бы то ни стало догоню тебя! Догоню, догоню, догоню», — повторял он как заклинание.

В то же мгновение он боковым зрением заметил, что стены стеллажей, вдоль которых Васютин мчался к своей цели, стали быстро раздуваться, увеличиваясь в объемах, словно резиновые. Пару секунд спустя они лопнули, как ожоговые пузыри. И тогда… из них потянулись руки. Изящные женские, грубые и большие мужские, крохотные ручки детей — все они звали его на помощь, стремясь ухватить Васютина хоть краешком пальцев.

— Нет! Не смотреть! — заорал Васютин, не сбавляя темпа. Теперь он знал, что даже одного его взгляда будет достаточно, чтобы рухнуть в провал еще на несколько часов. Этого он себе позволить не мог.

И потому продолжал нестись по коридору секции «Все для праздников и торжеств». Вдруг прямо перед его глазами выросла женщина с младенцем на руках. Молодая, современно одетая, с заплаканным, опухшим лицом. К груди она прижимала спеленатый, пронзительно плачущий сверток. Между ней и Васютиным было не больше трех метров. Моментально приняв решение, Кирилл всем телом бросился в сторону, не переставая бежать. И тут же почувствовал, как одна из рук, тянущихся к нему, резко схватила его за угол воротника. Он рывком зажмурился, чтобы, не дай бог, не увидеть тех, кто продолжал истерично молить его о помощи.

Пробежав несколько метров вслепую, он вдруг вспомнил, что говорил ему Аристарх по поводу беготни и закрытых глаз. Открыв глаза и перейдя на шаг, он посмотрел вперед и остановился. Лишь только он встал, как руки, тянувшиеся с полок, исчезли, а крики стихли.

— Вот суки, мать их! — яростно прошипел он, увидев то, что ожидал и боялся увидеть. Выход из секции, увенчанный так нужной ему дверью, был так же далеко от него, как и в тот момент, когда он только побежал.

— Так, понятно, — обернувшись назад, просипел Кирилл, тяжело дыша. Хотя дверь и не стала ближе, коридор между стеллажами сильно вытянулся, словно это он растянул его своим бегом. — Метров двести, не меньше, — произнес Васютин, оценивая расстояние до арки из ярких цветных шаров, через которую он заходил в секцию. Труп фальшивого Женьки валялся все там же, где он его оставил, но теперь был еле виден.

— Так я ничего не добьюсь, проклятый Аристарх был прав, — пробормотал себе под нос Кирилл и опустился на пол. С силой потерев лицо руками, он сжал виски и закрыл глаза. — Надо подумать, хорошенько подумать. Соберись! — вслух окрикнул он себя.

«Итак, надо добраться до двери — там выход. И там кто-то, кто и есть хозяин этого ада. Сделать это возможно, Аристарх не врал. С провалами, дай бог, все стало ясно. Осталось понять, как дойти до двери. Какие есть варианты?» Около часа Васютин сидел почти неподвижно, уставившись в пол, шевеля губами и изредка бормоча «нет, не так», «чушь полная», «бред какой-то» и еще что-то неразборчиво. Потом тень молниеносной догадки мелькнула на его лице, оставив после себя след недоверия, сквозь который виднелась слабая надежда. Ощупав плитку, на которой сидел, он быстро прильнул к ней лицом, разглядывая в упор.

— Ну-ка, попробуем, — чуть слышно прошептал Кирилл, поднимаясь на ноги.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ВОСЕМЬДЕСЯТ ТРЕТЬЕ

Информационное агентство «Русский новостной телетайп». 15 мая. 10.27 мск

Менее получаса назад в Москве в Министерстве внутренних дел закончилась пресс-конференция, посвященная последним событиям в Останкине. Министр внутренних дел Вячеслав Белов сделал ряд официальных заявлений и ответил на вопросы журналистов. Господин Белов начал свое общение с прессой с того, что признал факты пропажи офицеров и солдат 2-й отдельной бригады внутренних войск, а также сотрудников пожарной охраны, которые несут службу в Останкине. По словам министра, за восемь суток, в период с 4 по 12 мая, на территории Останкина произошло три чрезвычайных происшествия, в результате которых во время несения службы пропали без вести девять человек. Масштабные поиски на данный момент не дали результатов. Камеры слежения, установленные на улицах района, не зафиксировали чего-либо необычного. Белов отказался раскрыть подробности данных инцидентов, так же как и назвать имена пропавших, ссылаясь на тайну следствия. По его словам, имена пострадавших и обстоятельства их исчезновений будут названы только по окончании следственных действий. Белов заявил лишь, что воздействие паранормального феномена является основной версией, над которой работают следователи ФСБ. Кроме того, министр подтвердил, что эти девятеро остаются единственными пропавшими из числа сотрудников силовых министерств, которые до изоляции района не исчезали. Белов заверил журналистов, что Экстренный штаб делает все возможное для раскрытия данных инцидентов и для предотвращения новых исчезновений. Родственникам пострадавших предоставлена не только материальная поддержка, но и высококвалифицированная психологическая помощь.

Белов отдельно отметил, что в рамках операции по обеспечению законности в Останкине в районе работают ведущие российские ученые и их зарубежные коллеги.

Корреспондентом газеты «Новости дня» Иваном Скорниным был поднят вопрос о записи, сделанной канадским журналистом Ником Берроузом, которую транслировал в прямом эфире американский канал ABC. Министр Белов ответил, что по данному факту было проведено расследование с привлечением лучших специалистов по видеоинжинирингу. Его результаты однозначно свидетельствуют о том, что она сфабрикована в Останкине в конце прошлого месяца, до эвакуации района. По словам министра, при изучении здания, которое продемонстрировано в фильме Берроуза в качестве фантома, было доподлинно установлено, что видеоматериалы, подготовленные канадским журналистом, являются подделкой, созданной с помощью профессиональных актеров и спецэффектов. «Даже если бы пленка была подлинной, то никто не смог бы передать ее за территорию закрытой зоны, внутри которой действует строжайший режим безопасности», — добавил министр внутренних дел. Он призвал руководство телеканала ЛВС не идти на поводу у нечистых на руку журналистов и не демонстрировать в эфире сюжеты, способные ввести мировое сообщество в заблуждение и дестабилизировать обстановку вокруг «останкинского феномена». Также министр заявил, что готов предоставить руководству канала подробные доказательства того, что пленка фальсифицирована. Белов подтвердил, что на данный момент ни один так называемый фантом не был найден, следовательно, не существует и каких-либо материалов с его изображением. Министр отдельно обратил внимание собравшихся на тот факт, что версия о фантомах, имитирующих окружающую действительность, является лишь одним из предположений следователей.

Отвечая на вопросы журналистов, г-н Белов признал, что на данный момент все попытки силовых министерств и международной группы ученых объяснить природу Останкинского феномена не увенчались успехом. При этом он выразил уверенность в том, что объяснение будет непременно найдено. «Главное в этой ситуации то, что в такой сложнейшей ситуации государство смогло обеспечить безопасность населения. Гражданам, находящимся за пределами Останкина, ничего не угрожает», — сказал министр Белов. Говоря об итогах эвакуации, Белов заявил, что в закрытой зоне не осталось ни одного гражданского лица, кроме тех, кто находится там под охраной по долгу службы.

В завершение пресс-конференции министр внутренних дел Вячеслав Белов выразил искренние соболезнования семьям пропавших военнослужащих, пообещав сделать все возможное для их спасения.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ВОСЕМЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТОЕ

— Ну-ка, попробуем, — чуть слышно прошептал Кирилл, поднимаясь на ноги. Опустив голову и внимательно вглядываясь себе под ноги, он поставил ногу на плитку.

— Так, а теперь…

Аккуратно присев на корточки, Васютин вынул из кармана войсковой куртки небольшой бинокль. Оглядев сквозь него пол, он с чувством перекрестился и что было сил прыгнул вперед, точно на плитку, лежащую почти в двух метрах по диагонали от того места, где стоял. Присев, снова осмотрел пол в бинокль, аккуратно покручивая колесико настройки.

— Ага, вот оно, — удовлетворенно сказал он, готовясь к новому прыжку. Резко выдохнув, опять прыгнул, но уже на другую плитку, которая была почти на одной линии с прежней, но значительно правее. Со стороны могло показаться, что взрослый мужчина играет в классики.

Рассматривая плиточное покрытие в бинокль, он находил подходящую цель — плитку, чуть отличающуюся от остальных. Разница была еле заметной. На декоративном рисунке под мрамор некоторые линии были чуть толще. После каждого прыжка он посматривал на дверь, которая оказалась недоступной для него, словно небесное светило. И совершал следующий прыжок.

Скачущий с места на место подполковник в отставке, одетый в камуфляж, — выглядело все это весьма по-дурацки. Такой персонаж вполне мог возникнуть либо на сцене какого-нибудь провинциального ТЮЗа, либо в стенах дурдома. Впрочем, и самому Кириллу его идея, которую он проверял на практике, казалась немного идиотской. Он отказался от нее еще тогда, когда только заходил в секцию «Все для праздников и торжеств». Но после того как не смог добраться до двери, бежав к ней изо всех сил… Не говоря уж про сцену с Женькой, крик жены и руки, тянущиеся к нему со стеллажей… после всего этого он стал обладателем той самой «широты взгляда», о которой упомянул Аристарх. Теперь он был готов принять во внимание любую идею. Тем более что особого выбора у него не было.

В шестой раз ловко приземлившись на плитку, он пристально посмотрел на дверь.

— Или кажется? — спросил он себя. И сам же себе ответил: — Да нет, вроде стала ближе.

Надежда прокатилась по позвоночнику ознобом, заставив Васютина передернуть плечами. Снова осматривая пол в бинокль, он искал плитку с более широкими линиями в узоре. Всем своим существом Кирилл старался верить, что именно по ним он сможет дойти до двери в конце зала. «А если попробовать наступить на другую, неправильную? Если теория верна, дверь должна снова стать дальше, — думал Васютин, изучая поверхность бутафорского мрамора. — Нет, это всегда успеется, буду искать следующую. Да где ж она, черт подери?» Обнаружив искомую седьмую, он резко помрачнел.

— И что теперь делать? — злобно процедил он сквозь зубы, нервно играя желваками. Плитка была впереди и чуть левее, но в нескольких метрах. Еще раз обшарив пол дальнозоркими глазами бинокля, Кирилл убедился, что альтернатив дальней седьмой плитке у него нет.

— Ну, вот и успелось… Накаркал, кретин! — сплюнул Васютин, досадливо поморщившись всем нутром. Решив поставить задуманный эксперимент, он уставился на дверь и несмело шагнул на соседнюю плитку.

Он толком не понял, что стало с дверью. В то же мгновение, как он поставил подошву армейского ботинка на плитку, Кирилл получил резкий и одновременно протяжный толчок в грудь. От удара Васютин рухнул на пол, проехав по гладкому покрытию несколько метров. Несмотря на весьма ощутимую боль в грудине, локтях, лопатках и пояснице, Кирилл поднялся, светясь торжеством. «Да, да, оно! Работает! Если пошел не по тем, каким надо, плиткам, то ошибка приводит вот к чему. Отлетел обратно, откуда начал. Получается, нужно только решить, как преодолевать большие расстояния между правильными плитками, не вставая на неправильные. И все?»

Он принялся оглядывать интерьер секции, впиваясь мозгами в каждый предмет. На этот раз решение пришло быстрее, чем он ожидал. И работа закипела.

Спустя полчаса зал секции выглядел уже иначе. В нем будто повеселилась удалая ватага мальчишек, превративших педантичный порядок магазина в несусветный бедлам. Товары, до этого аккуратно разложенные на полках, валялись на полу бесформенными цветными грудами. Тут и там виднелось разбитое стекло, присыпанное конфетти. Разбросанные декоративные свечки соседствовали с разноцветными воздушными шарами; кроме свечек, были навалены упаковки с цветастым фейерверком и шумными петардами, которые заговорщически косились на восковые бруски, мечтая устроить большой и веселый пожар и скорбя об отсутствии спичек. Невдалеке от пачек с торжественными открытками, на которых никогда не будут написаны поздравительные слова, лежали помятые карнавальные бумажные колпаки, нарядные скатерти и тисненые салфетки. А кроме этого — пустые картонные упаковки, пачки, коробки… Все это лежало посреди зала слоем шириной метров в пять-семь.

Весь этот празднично-торжественный погром заканчивался ровно перед тем местом, с которого Васютин начал прыгать с плитки на плитку менее часа назад. Далее, до самого конца секции, которая упиралась в вожделенную дверь, царил прежний порядок. Вот только к первым двум стеллажам, по одному с каждой стороны, до которых Кирилл смог добраться проторенным путем по шести плиткам, были привязаны надежные толстые веревки, сплетенные из электрических гирлянд с отрезанными лампочками. Именно их, гирлянды, искал Васютин, когда начал свой путь к двери, прыгая с плитки на плитку. Помня слова Аристарха о том, что обратной дороги тем же путем нет, он благодарил Бога за материал для веревок. Веревки были ему очень нужны.

— Ну, вроде все готово. Теперь схемка, — сказал Васютин, доставая из-за пазухи ручку и большой кусок картона, аккуратно оторванный от одной из коробок. Быстро начертив в его нижней части шесть квадратов, он отметил плитки, на которых уже побывал. И полез на один из стеллажей. Ловко взобравшись на него верхом, он принялся осматривать пол, прильнув к биноклю, словно капитан шхуны, забравшийся на мачту в поисках островка суши. Подкручивая колесико, он скрупулезно, плитка за плиткой, выискивал те единственные, которые были нужны ему. Обнаружив очередную, отмечал находку на картонке, которая служила ему чем-то вроде карты. Иногда морщился, ругался, снова и снова втыкая взгляд в пол сквозь стекла бинокля. После чего рисовал квадратик, ставя внутри него знак вопроса.

Так продолжалось довольно долго. Наконец он закончил, довольно осматривая составленную карту. Спрыгнув со стеллажа, перекрестился, прочитал «Отче наш», добавив к канонической молитве что-то лично от себя, беззвучно шевеля губами.

И двинулся вперед. Быстро оказавшись на пятой плитке рядом с одним из пустых стеллажей, он аккуратно поднял привязанную к нему веревку из гирлянд. Крепко зажав ее в руке, прыгнул на шестую. Приземлившись, неожиданно для себя покачнулся. Поймал равновесие. Шумно вздохнув, резко рванул веревку. Уронив довольно легкий, пустой стеллаж набок, принялся подтягивать его к себе. Когда тот оказался рядом, Кирилл быстро кинул взгляд на картонку и стал двигать торговую мебель по направлению к седьмой плитке. Боязливо встав на поваленную набок конструкцию, прошелся по ней туда-обратно. Буркнув «вполне», вернулся на шестую плитку, чтобы уронить стеллаж, стоявший рядом с ней. Его он тоже подтащил вплотную к первому, затем пристроил таким образом, что оба стеллажа образовывали что-то вроде моста. Пройдя по нему до конца, он осторожно поставил ботинки на такую далекую седьмую плитку.

«Чудо Божие, это точно, — думал он, подняв глаза на дверь, которая стала определенно ближе. — Что я до трюка со стеллажами допер — это ерунда. Что-то вроде эксперимента с обезьяной, бананом и ящиками. Да и гирлянды в этой секции должны были найтись. А вот то, что я на плитках мизерную разницу в рисунках увидел… Вот где чудо». Задрав голову вверх, он сумбурно поблагодарил Господа и вытер рукой внезапно выступившие слезы.

— Так, Васютин, теперь — предельная осторожность. Внимание к каждому движению, к каждому! Если ты где-нибудь в конце дистанции до неправильной плитки дотронешься… то что? По идее, должно швырнуть обратно, туда, откуда начал. А это ведь метров сорок. Можно так поломаться, что не встанешь. Так что — внимание к каждому движению! Понял?! — шепотом сделал себе внушение Кирилл. И продолжил.

До десятой плитки добрался без приключений. Сверяясь с картой, нарисованной на картонке, он то волочил, то толкал вперед стеллажи. Дверь становилась все ближе, а душа Васютина заполнялась обжигающим коктейлем из радости, страха, надежды, тревоги и равнодушной решимости. Он понимал — все, что с ним произошло здесь, лишь прелюдия к тому, что произойдет с ним дальше.

Он уже приготовился прыгать на одиннадцатую плитку, которая была совсем недалеко от десятой. Приготовившись к прыжку, почти оттолкнулся ногой. Но вдруг оцепенел, тупо уставившись на свою цель.

Увидев то, что он увидел, Васютин на доли секунды начисто лишился способности мыслить. На плитке, куда он собирался переместиться, уже стояли. Коренастый мужик с широким смуглым лицом и выпирающими скулами, одетый в рваную и весьма грязную одежду. Длинные волосы с редкой проседью были схвачены на лбу тесьмой, редкая борода свисала с его щек клочьями, а босые ноги темнели старыми подсохшими язвами. Кустистые брови нависали над бледно-васильковыми глазами, придавая ему сходство то ли с сычом, то ли с лешим. Хотя более всего он походил на бродягу, недавно пропившего все, кроме исподнего. Между ним и Кириллом было чуть больше полутора метров, а потому Васютин нисколько не сомневался в реальности его существования. Мерзкий запах гнили и перегара, который он учуял, не принюхиваясь, лишь подтвердил его уверенность.

Медленно отойдя от края плитки, Кирилл решил просто понаблюдать за непрошеным гостем, который молча глядел на него в упор, шумно сопя и изредка медленно смаргивая. Наконец Васютин обрел способность мыслить: «Это фальшивка, мужик не настоящий! А чего тогда от него воняет? А почему из Женьки кровь лилась? Фальшивка — это опять провал, а здесь провалы по двадцать часов! Ну и что, что провал? Не впервой! Да как на плитку-то перебраться, если он там стоит? А вдруг спихнет, тогда что? Тогда кранты, лететь далеко придется. А может, его самого спихнуть? А если не выйдет? Черт его знает, на что он способен. В прошлый раз фальшивка себе башку отрезала, а потом ею еще и разговаривала. Может, он постоит и уйдет? А зачем же он тогда пришел? Одежкой своей похвастаться, что ли? Что делать-то?»

Подождав, когда истеричный гомон в голове стихнет, Васютин попытался просчитать варианты выхода из ситуации и возможные последствия… На помощь пришла безупречная интуиция сыщика. Лишь мельком зацепив взглядом опрокинутый стеллаж, Кирилл уже знал, что сделает. Упершись в угол своего импровизированного моста, он сдвинул его, нацелив ровно на бродягу, продолжающего молча стоять у него на пути, и начал медленно толкать в его сторону. «Хотя бы дотронусь до него, а там посмотрим, как он отреагирует», — думал Васютин, когда до границы плитки оставалось несколько сантиметров.

Мужик смотрел ему прямо в лицо пустыми бессмысленными глазами, не обращая на угрозу ни малейшего внимания. И продолжал также отрешенно стоять, когда металлическая конструкция приблизилась к нему почти вплотную, замерев чуть выше уровня его коленей.

— Главное — не трогать другие плитки, — шепотом сказал себе Васютин, оглядываясь на вторую секцию моста, стоявшую чуть сзади и слева от него. — В случае чего — сюда и запрыгну, — решил он.

Прекрасно отдавая себе отчет, что «в случае чего» железка ему не поможет, он был готов ко всему. И даже к тому, к чему нельзя быть готовым — к невозможному. Произнеся: «Боже милостивый, помоги мне, умоляю», — он собрался всем своим существом и уверенным мощным толчком двинул свой таран прямо на бродягу, до которого оставались считаные сантиметры.

Стеллаж вошел в мужика, словно в масло. Как будто протиснувшись сквозь его кости, поросшие дряхлым, усталым мясом, железяка проходила оборванца навылет, непостижимым образом двигаясь сквозь его тело. При этом на теле незнкомца не проступило ни капли крови. Было отчетливо видно, как плоть бродяги пропускает металл сквозь себя. А старик все также безжизненно смотрел на Васютина, словно хотел сказать: «Я за свою жизнь горемычную такого видывал… Что мне подполковник с этим стеллажом?»

Васютин вскрикнул, отпрянув. Но вовсе не от фантастического зрелища, ведь он был готов ко всему. Но видеть и чувствовать внутри себя такое!..

Все происходило так непостижимо быстро и вместе с тем так выпукло и объемно, что можно было не спеша рассмотреть мельчайшие детали этих ярких стремительных картин, которые с хрустом отпечатывались поперек сознания подполковника Васютина. Так, восхищаясь бешеной скоростью хлесткой вспышки молнии, можно было полюбоваться плавным потоком электронов внутри нее. И красотою каждого электрона в отдельности. Время не перестало существовать, как это было с Кириллом, когда он узнал, что его семья исчезла. Кирилла как будто раздвинули изнутри, позволив быстротечным секундам вмещать события лет, при этом оставаясь секундами. Как если бы огромный мегаполис поместили внутрь яблочного семени и семя бы не увеличилось, а город — не уменьшился. Вздумай кто-нибудь попытаться объяснить Васютину суть того, что случится с ним, тот бы попросту не понял рассказчика. Но никто и не пытался. С Кириллом это просто случилось.

Первая картинка развернулась внутри Васютина, когда стеллаж стал входить в плоть того, кто стоял на одиннадцатой плитке. И выглядела она так.

Арена кочующего шапито, раскрашенная дешевыми красками, с выцветшим изношенным занавесом, колченогим реквизитом и уставшими от бездомной жизни артистами. Скучающие зрители, скрытые рыхлым полумраком, то ли смотрят, то ли не смотрят на немощного, седого бородатого факира в женском банном халате, расшитом золотистым елочным дождем. Ассистентка мага, истерзанная пустыми амбициями и букетом хронических заболеваний, с лицом, растянутым улыбкой, сует в факира громоздкую железную штуковину, с неуместным криком «але», отставляя обвисший зад, обтянутый несвежим купальником. Железки входят в бородатого циркача без видимого для того урона. Равнодушная тишина, повисшая под куполом шапито, нарушается одинокими аплодисментами и плачем ребенка. На самом деле магу очень больно, хотя физической боли он не чувствует. Ему больно от того, что год за годом каждый вечер он ломает эту комедию перед темным сонным залом, стоя в свете тусклого прожектора в халате своей покойной жены. Он делает это за скудную еду и стакан мерзкого жгучего счастья, которые продляют его мучительную жизнь еще на день. Жизнь свою он ненавидит, но дорожит ею, даже такой, потому что больше дорожить ему нечем. И зал на самом деле пустой, хотя в нем есть люди, да только и они пустые. Одинокие аплодисменты — дело рук конферансье, который как может отвечает за восторженную публику. Шапито — фальшивка, от начала и до конца. Лишь испуганный плач ребенка — подлинный.

Картинка прожила в сознании Васютина куда меньше десятой секунды. За это время он успел осознать, что физические оболочки, возникающие перед ним в этом проклятом магазине, сами по себе не угрожают ему. Но за ними скрывается настоящая опасность, которую надо уметь распознать. Бродяга не кинется на него, преградив путь к спасению семьи. Его плоть не сможет навредить. А вот то, что он прячет под ней, сможет.

Дальше на Васютина посыпались фрагменты чужой жизни. Словно сноп обжигающих искр, они жалили его сознание любовью, горем похорон, мертвыми надеждами на лучшее, унижениями, нежданной радостью. Вслед за событиями, наполненными лицами, словами, запахами и вкусами, врывались эмоции и даже физические ощущения. Чаще всего — боль. Это продолжалось нескончаемо долго. В какой-то момент Кирилл почуял, что чужая жизнь стремительно заполняет его. Он стал судорожно вырываться из этой западни. Его молниеносные нервные импульсы вязли в неповоротливых нейронных цепях, пытаясь заставить тело дернуться и закричать. И пока нервная система Васютина медлила, в его сознание продолжал проникать экстракт чужой жизни, заставляя проживать ее на ускоренной перемотке. Наконец он вырвался, вскрикнул, отпрянул.

Ошарашенно оглядевшись, Кирилл зажмурился и снова открыл глаза. Теперь он видел совсем другого человека, стоящего на одиннадцатой плитке. Он помнил его жизнь и то, как он ее прожил. Помнил, как неукротимое желание наложить на себя руки после потери жены и троих детей соперничало в нем со страхом смертного греха и животным стремлением жить. Как он был исступленно счастлив, когда пошла на поправку его любимая дочурка, которой все предрекали скорую смерть. Как истово вымаливал он прощение перед алтарем после того, как вусмерть пьяный пытался задушить родного брата.

— Значит, ты Игнат… — задумчиво произнес Васютин, разглядывая неподвижного бродягу. Как вдруг страшное осознание пронзило его насквозь.

«Плитка!» — полыхнуло в его голове. Он стоял на самой границе десятой плитки. Еще немного — и он бы сошел с нее. Вынырнув из чужой жизни, он на какое-то время забыл обо всем, словно был не собой.

«А вот и ловушка! Да, это она». — Кирилл облегченно вздохнул. Теперь он знал об опасности, надо было лишь ухитриться обойти ее.

«Сколько это продолжалось? — вскинул он руку с часами, на которые смотрел перед тем, как задумал столкнуть Игната с плитки. — Секунды! Да не может быть…» — изумился Васютин.

Поняв, что произошедшее можно осмысливать хоть всю жизнь, он с ходу поставил себя на место. «А теперь, Васютин, исключительно по делу! Надо двигаться дальше, об этом и думаем! Так… — Он потер руками лицо, словно пытался выбросить из сознания обрывки чужих воспоминаний. — Игнат так и будет здесь стоять, как зомби. Но прикасаться к нему нельзя. — Кирилл с опаской глянул на стеллаж, торчащий из ноги мужика. — Я на металл просто руку положил. А если через куртку? Нет уж, без экспериментов. Как достать стеллаж? Он ведь так в Игнате и торчит».

Чуть помедлив, Кирилл боязливо коснулся пальцем веревки из гирлянды, примотанный к своему орудию. Ничего не произошло. Уверенно взявшись за нее, он потянул стеллаж назад, выдергивая его из мужика. «Легче, чем я думал, слава Господу! Итак, мне надо попасть на плитку и не прикоснуться к Игнату. Подгоню вплотную стеллаж… И что? Я смогу встать на самый край. Прыгнуть не реально».

Он достал карту. «Пока везет. Двенадцатая совсем рядом. А вот тринадцатая далеко, это проблема. Какие есть варианты с одиннадцатой? Подгоняю вплотную к плитке оба стеллажа, и… — Он задумался. Затея была рискованной. — Кидаю гирлянды к двенадцатой, со стеллажа прыгаю на плитку, и тут же на двенадцатую, не останавливаясь, в два прыжка. То есть прыгаю прямо в Игната этого… Какой риск! Васютин мог только представить, что произойдет, если он пройдет сквозь это существо. — Могу вообще не вернуться. Значит, исключено».

Он обхватил голову руками, стараясь думать быстро и качественно. Через полминуты решение было найдено. Впрочем, и оно казалось весьма опасным.

Поколебавшись немного, он все же решился. Придвинув стеллаж вплотную к плитке, на которой стоял его новый знакомый, сыщик, рискованно балансируя, взобрался на железку. Бросив гирлянды к следующей плитке, чтобы там подобрать их, он стал примериваться: «Аккуратно ставлю ногу, двигаю стеллаж еще дальше, протягиваю руку, вот так, опираюсь на него… Отталкиваюсь рукой и ногой. Допрыгну точно. А если задену Игната, то слегка. Лучшего варианта нет. Поехали!»

Он нервно передернул плечами, вытер пот с лица и стал медленно опускать ногу рядом с мужиком в дерюге, который стоял к нему спиной. Поставив стопу лишь на носок, чтобы не рисковать, он скептически оценил ситуацию. Между ним и Игнатом было всего несколько сантиметров. «Могу и задеть. Задену — выберусь, в конце концов. Я в него железку засунул и вытащил. Ну и тут выберусь». Пришло время креститься и молиться.

— Спасибо тебе, Всевышний Отче. Помоги мне еще разок! — с чувством произнес он, поцеловал нательный крест и трижды перекрестился.

Поставил ногу поустойчивее, уперев носок в плитку. Чуть постоял для верности. Или от испугу. Собрав весь свой разум для одной-единственной работы, он представил два самых любимых лица. «Оля, Женька, Оля, Женька, Оля, Женька», — вдумчиво чеканил он, держа перед мысленным взором образы сынишки и жены. Потом вытянул руки вперед, схватившись за стеллаж… И рванул.

Шквал раскаленных воспоминаний обжег Кирилла. Чувство неистового желания обладать захлестнуло его целиком. Перед глазами поплыли детские лица, сочные краски зеленого леса, радостное ощущение беготни… Неожиданно появилось чувство голода. Да не такое, когда ноет живот и очень хочется есть, а когда за еду готов убить. Оно медленно нарастало, словно поднималось из бездны, и принимало гигантские масштабы. В нос ударил пряный запах, а вслед за ним явилось таинство знания, доступное тебе одному. Кирилл знал, что так пахнет золото, и немыслимая гордость переполняла его. Рот наполнился вкусом меда, перемешанным с восторгом, радостью и чувством победы.

Калейдоскоп чужих воспоминаний стремительно менял картинки, прокручивая годы и события, их наполняющие. На очередном витке к нему пришло томительное ожидание радости, щедро приправленное родительским теплом и пушистым снегом. Внезапно в идиллию вклинилось заливистое лошадиное ржание, которое становилось все громче и пронзительнее. И вот уже огромная тревога стала вытеснять ожидание радости и родительское тепло. Появился запах болотной гнили, надрывное ржание лошади, детские слезы, агония, страх за близкого, страх смерти, мужские крики, слезы старшего брата… Тоска и жалость. Жалость такая, которая не дает вздохнуть, парализуя тягу к жизни. Лошадь, любимица семьи, тонула в болоте, конвульсивно стараясь выжить прямо на глазах у детей.

Потом появилась слабая надежда, а за ней простой и страшный вопрос — жизнь или смерть? И тут же вслед возникли два понятия, одновременно незнакомые и родные — Женька, Оля. И чувство легкой дурноты, щекочущей где-то под сердцем. Оля, Женька…

В следующее мгновение Кирилл Васютин пинком открыл дверь в собственное сознание, стремительно обретая себя. Огромный массив событий и эмоций, туго сплетенных с ядовитым чувством трагедии, одним махом вытеснил все посторонние воспоминания. Оля, Женька, жизнь или смерть. Больше для Васютина ничего не существовало. Из недавних переживаний лишь одно никак не хотело покидать его — чувство парящего полета. А с ним и легкая дурнота где-то под сердцем.

«Я лечу, вот что происходит, — отчетливо понял Кирилл. — Лечу в прыжке, с плитки на плитку». И он принялся бесконечно долго открывать глаза.

Встав во весь рост на двенадцатой плитке, Васютин позволил себе насладиться чувством уверенности и превосходства.

— Я могу это контролировать, — тихо сказал он, делая внушительные паузы между словами. Прежде чем обернуться, мысленно поправил себя: — Я могу пытаться это контролировать. Да, так правильнее.

Оглянувшись, он не увидел Игната на одиннадцатой плитке. Зато сам он уверенно стоял на двенадцатой.

— Живо дальше! — рявкнул Кирилл, спешно подтаскивая к себе стеллажи. И добавил, опасливо оглядываясь: — Пока еще кто-нибудь не появился.

Говоря это, он знал — появятся. И хотя ему самому не хотелось в это верить, интуиция не подвела. Некоторое время спустя, стоя на двадцать восьмой плитке, он смотрел на тоненькую курносую девчушку ангельской внешности лет семи или восьми. Она стояла на двадцать девятой, которая находилась на расстоянии прыжка от сыщика. Впрочем, как и тридцатая. Дверь находилась всего в нескольких метрах. Соблазн был велик.

И Васютин совершил ошибку.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ВОСЕМЬДЕСЯТ ПЯТОЕ

Илюшка Санин, боец внутренних войск, сжался в болезненный судорожный комок, отчего щетина иголок, спрятанная под казенную форму, проступила сквозь его молодую упругую шкуру. Стиснутые зубы, окаменевшие челюстные мышцы, налитые каменные мускулы его тела, сомкнутые в узкую полоску губы, побелевшие от натуги костяшки пальцев, налитые вены — они изо всех своих молодых нерастраченных сил старались помочь своему хозяину быть крутым мужиком. И только глаза предали его. Большие, умные, чуткие и чувственные, глубокие васильковой голубизной, они не выдержали горя, что скопилось вокруг. Дергаясь от одного частного кошмара к другому, пульсировали чернотой зрачков, роняя на равнодушную останкинскую землю соленые капельки сострадания.

Рядовой Санин стоял в оцеплении, зажатый между бетонным забором закрытой зоны Останкино и толпой тех, кто потерял смысл своего существования. Матери и отцы, одетые в черное и с серыми лицами, безнадежно сжимали фотографии детей в бессильных руках. Дети, не готовые к потере родительского тепла, что вскармливало их с самой колыбели… Друзья, не смирившиеся с потерей близких, хотя и не было между ними кровного родства… Многие хранили надежду. Были и те, кто потерял ее. Толпа колыхалась, словно единое животное, в унисон оплакивая свои потери, будто хоронила одного покойника на всех.

Раз в несколько минут кто-нибудь из участников несанкционированного митинга начинал судорожно давиться собственным горем, рискуя захлебнуться и брызгая им на тех, кто был рядом. Тогда врачи «Медицины катастроф» вторгались в толпу в сопровождении крепких вооруженных омоновцев. Они спешили помочь седому неопрятному мужчине в дешевом спортивном костюме, который разом встретился с абсолютным одиночеством, похоронив жену и потеряв в Останкине взрослых детей. Упав на четвереньки, он зашелся клокочущим животным воплем, в котором угадывалось: «Смерти дайте мне! Смерти дайте! Смерти только хочу, раз их отняли!!!» Его ужас передался молодой, стремительно постаревшей армянке в черном. Непривлекая к себе внимания, она опустилась на колени, запуская пальцы в дорогих кольцах в землю Останкина. Набрав ее в холеные руки, женщина принялась торопливо запихивать комья в рот.

— Землю есть буду!!! Верните мне моего Арсена!! Верните!!! — визжала она в лицо подоспевшим врачам, обдавая их отчаянием вперемешку с песком, летящим изо рта.

Подхваченная на руки спасителями в белых халатах, которые по большому счету ничем не могли ей помочь, она билась в конвульсиях. Глядя на это, русская женщина средних лет беззвучно плакала и беспрерывно целовала фотографию сына. Общее горе, словно новая, невиданная сверхрелигия, крушила социальные различия, традиции, ментальности, которые так старательно классифицировали умные, образованные специалисты. Несчастье обнимало их всех разом, накрывая волной сострадания.

Волна эта то намертво прижимала Санина к бетону, не давая дышать, то, будто увидав в Илюшке образы пропавших близких, чуть отступала назад. «Я не вижу их, не вижу, не знаю их, не знаю их… плевать мне на них, плевать, — монотонно уговаривал себя Санин. — Нельзя смотреть, нельзя!» — умолял он себя, когда краем глаза замечал в толпе новый всплеск истерики. Но глаза не слушались его — смотрели… и заливали слезами волевое лицо бойца внутренних войск.

Через час этой адовой службы Санин почти совладал с собой, рискуя раскрошить свои крепкие зубы, сжатые до хруста. Не прошло и пяти минут, как он услышал тонкий старушечий голосок:

— Внучек, родненький…

Она стояла совсем рядом, между ними не было и метра. В старорежимном сером пальто, из-под которого торчали спортивные штаны и домашние тапки на шерстяной носок.

— А ты, внучек, застрели меня, Христа ради. Что ж зря-то стоять? Поможешь бабульке, доброе дело сделаешь, — спокойно говорила она шамкающим ртом. — Руки не могу на себя наложить — муки адовой боюсь. А ты бы мне подсобил с ружьишком-то своим. Вот и кануло бы бабкино горе… А бабулька тебе гостинчик даст.

Не дослушав ее, Илюшка медленно склонил голову набок и стал терять сознание.

— Понаберут в армию сопляков домашних… — услышал он, когда его поднимали.

Все, кто стоял в тот день в толпе перед вооруженным оцеплением, охранявшим от них и без того неприступный бетонный забор закрытой зоны, были призваны колокольным звоном, что доносился с самого утра из Останкина. Песня колоколов просила их отдать свои слезы и горе тем, кто лежал в останкинской земле без упокоения. Подхваченная порывистым весенним ветром, она отражалась от стен опустевших жилищ, разнося над ними слова отпевания, слетавшие с уст трех монахов. «Молимся об упокоении души раба Божьего Александра… Матфея… Евлампия».

Вслед за монахами слова молитвы повторяла старуха в грубом тканом рубище и с посохом в руке. Она стояла на детской площадке, прислонившись к скрипучим покосившимся качелям, прямо под объективом одной из бдительных камер, установленных в районе, отчего один из мониторов центрального наблюдательного пункта мерцал слабыми помехами. Бабушка размашисто крестилась всякий раз, когда видела колыхающееся бесплотное тело души, отлетающее ввысь. С каждым крестным знамением к ее ногам падала слезинка, рожденная большими глазами богомолицы.

— Это что еще за?.. — изумленно пробормотал оператор пункта слежения майор Еремеев, заступивший на дежурство на следующее утро. Он знал, что камера № 138 давала вчера помехи. Специалисты из технического отдела ФСБ проверили ее, никакой поломки не обнаружили, и помехи прекратились. Теперь же Еремеев, не веря своим глазам, вглядывался в изображение на мониторе.

— Вроде ж не было… — неуверенно сказал он себе, после чего вывел на большой экран запись, сделанную 138-й камерой сутки назад. — Ну дела! — с восторженным испугом произнес он, сравнив изображения. И потянулся к телефону, чтобы сообщить о своем открытии.

Рядом с качелями, стоявшими на детской площадке во дворе 16-го дома по улице Аргуновская, Еремеев отчетливо видел небольшую россыпь луговых цветов, непостижимым образом выросших за ночь прямо на гравии.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ВОСЕМЬДЕСЯТ ШЕСТОЕ

И Васютин совершил ошибку.

«Что там может быть внутри этого ангелочка? — думал он, вглядываясь в девчушку. — Ей лет семь, не больше… Что она пережила? Детские обиды и радости, да и тех — совсем немного. Ну, может, ссору отца с матерью или пожар… Риск есть, конечно. Что ж, будем рисковать», — решил Кирилл. Помолившись, он сжал в руке нательный крест. Истово повторяя имена сына и жены, Васютин прыгнул на двадцать девятую плитку, надеясь тут же, одним могучим рывком вырваться из вязких объятий прошлой жизни деревенской девчушки.

Что-то белое, яркое и обжигающее наотмашь ударило его, разом завладев сознанием подполковника еще до того, как его ноги опустились на плитку. На этот раз никакой череды картинок и эмоций не было. События одного-единственного дня из жизни этой девочки целиком заполнили Васютина, разлившись в нем смертельным ужасом. Невыносимо медленные, тягучие, они были сотканы из огромного страха и безнадежных молитв ребенка.

Убогий двор, обнесенный плетеной изгородью, что стоял подле крепко срубленной избы, был наполнен злобной, яростной мужской бранью, сквозь которую прорывался умоляющий женский плач. Звук этой какофонии становился все громче и свирепее. Набирая свою адскую силу, он ухал в сознании Кирилла, будто крик набата, предвещающий неотвратимую трагедию. Молодая селянка, босоногая и простоволосая, в порванной окровавленной одежде, металась по двору, уворачиваясь от обезумевшего мужа. Здоровый детина, по пояс голый, со всклоченной бородой на перекошенном безумном лице, кидался на нее, припадая на одну ногу и хрипло изрыгая нечленораздельные проклятия и угрозы вперемежку с грязным матом. Этот конвульсивный зловещий танец продолжался и продолжался, каждым своим движением вспарывая душу Васютина, как когда-то — душу девчушки.

— Не видать пощады тебе, тварь безродная!!! — кричал мужик. — Зарублю, сука!

— Степа, нет… ради чада нашего… не губи! Опомнись! — лепетала белая от ужаса баба, дергаясь всем телом в сторону от его прыжка.

— А-а-а-а-а! Ведьма! — сипло орал тот, размахивая топором.

— Помогите, люди!!! — визжала она, продолжая обреченное бегство.

Вжавшись в край невысокой поленницы, Кирилл смотрел на эту жуткую сцену глазами маленькой Евдокии, окаменевшей от беспощадного ужаса. Его разум был полностью во власти ее памяти, которая не оставила Васютину даже крошечной толики его собственного сознания. Он физически ощущал, как глубоко внутри что-то с треском ломается, впиваясь острыми осколками в его тело, стремительно наполняющееся адской болью. Когда глава семейства в очередном уродливом прыжке схватил мать девочки, осколки эти полезли наружу, в клочья раздирая оцепеневшую оболочку…

Потом был взмах топора, еще один и еще… Двор заполнился булькающими звуками агонии и сладострастными стонами убийцы. Почти не осознавая себя, он, Васютин, бросился на бессильных трясущихся ногах к изрубленному телу матери, которое еще билось в предсмертных судорогах, отдавая останкинской земле остатки своей недолгой жизни.

— Мамка-а-а-а! — разнесся его шепчущий детский крик по залитому кровью двору…

— И ты, отродье?!! — задыхаясь от ненависти, взревел отец Евдокии перекошенным беззубым ртом.

Погоня была короткой, но такой долгой, будто каждый шаг убегающей от смерти девчушки мог вместить в себя не одну людскую жизнь. Он настиг ее ударом обуха в спину у порога избы, куда Евдокия бежала за спасением — к иконе Смоленской Божией Матери, что висела над лампадкой в углу светлицы. Сбитая с ног, девочка влетела в сени, гулко охнув, и на четвереньках поползла к спасительному образу. Когда она уже почти добралась до него, выкрикивая обрывки молитвы, послышался сдавленный смех…

Чуть ощутимое колебание воздуха от летящего вниз топора тронуло Евдокию по волосам, покачав пламя крошечной лампадки. Спустя вечность, полную отчаяния и жалости к покойной матушке, лезвие вгрызлось в беспомощную плоть ребенка.

Обожженное ужасом, сознание Васютина лопнуло. Враз наступила тишина. В тишине этой была какая-то новая жизнь, легкая и светлая. «Живу, живу, живу, живу», — трепетал его рассудок, стиснутый страшными воспоминаниями деревенской девчушки.

Тогда перед его взором возник двор, обнесенный плетеной изгородью, что стоял подле крепко срубленной избы. Он снова был наполнен яростной мужской бранью, сквозь которую прорывался умоляющий плач еще живой матери. И все повторилось, словно и не происходило с ним только что…

Повторилось и в третий раз, и в четвертый, снова и снова муча Васютина, который наматывал круги ада Евдокии на свою душу. Когда это происходило в пятый раз, сознание Кирилла пустило свои первые несмелые ростки. Уцепившись за образ Богородицы, оно старалось пробиться сквозь завесу чужого кошмара. На шестом круге он смог едва почувствовать себя. А на седьмом, когда обезумевший убийца принялся рубить жену, он отчетливо услышал: «Оля, Женька». С этого момента Кирилл стал собирать себя по крупицам, сперва ощутив желание уничтожить ублюдка с топором. Попав в последние минуты жизни Евдокии в восьмой раз, он уже знал, что произойдет дальше. Отстраненно видя происходящее, изо всех сил пытался выбраться из западни, силясь понять, кто он такой и кто такие Оля и Женька.

Лишь когда жестокая расправа стала повторяться в одиннадцатый раз, Васютин наконец смог разглядеть лица собственных жены и сына сквозь завесу кошмара. Сразу после этого его собственная жизнь понеслась перед ним яркими вспышками отрывочных воспоминаний, которые стали складываться в единую картину, заслонившую собой память девчушки. Собрав оставшиеся силы, он швырнул их на то, чтобы закричать. И стал рывками выныривать из адского забытья…

Очнувшись на двадцать девятой плитке, он с трудом выдавил:

— Боже, спасибо!

И ненадолго потерял сознание.

Придя в себя, Васютин понял, что лежит, свернувшись в комок. Осторожно распрямившись, так, чтобы не задеть соседнюю плитку, он несмело поднялся на ноги. Девчушка исчезла. «А ведь мог бы и вовсе не выбраться», — подумал он и с чувством перекрестился. Прислушавшись к себе, смутно почуял какую-то перемену, произошедшую с ним.

— Что-то не так… что-то со мной не так, — тихонько пробормотал Кирилл, глядя на плитки, отделявшие его от широкой полосы паркета, за которой находилась дверь. — Плевать, не до этого, — сказал он себе, шаря по ним взглядом. — Осталось-то всего… Всего три плитки — и я у цели.

Решив оставить беспокойное ощущение перемены на потом, стал подтягивать к себе стеллажи. Преодолев чувство опустошенности и бессилия, он вновь взялся за дело. Спустя несколько минут он уже стоял на последней, тридцать второй плитке, недоверчиво глядя на паркет, лежащий между ним и дверью. «А если это ловушка? Наступлю на него… и вот тут-то меня и швырнет обратно, к началу пути», — думал сыщик, сверля взглядом деревянный настил. «Лежит вплотную к порогу двери. Не наступить не удастся. Значит, надо наступать». Не торопясь помолившись, он уверенно занес над ним ногу. И шагнул.

Несмотря на его подозрения, ровным счетом ничего не произошло. До двери была какая-то пара-тройка метров.

— Ну, с Божьей помощью, — прошептал он, подойдя к ней вплотную. И вдруг, внезапно для самого себя, понял, что за перемена с ним приключилась: ему совсем не было страшно.

«С одной стороны, это плохо. Страх — важный союзник. А с другой… Может, это и к лучшему», — подумал Васютин.

Потянувшись к ручке двери, он на мгновение остановился. «Наверное, надо постучать, — мелькнуло у него в голове. — Там, в прошлой жизни, я бы именно так и сделал. Что ж, сделаю и в этой».

Коротко постучав по добротной деревянной двери, он заметил, как она стала внезапно таять, теряя плотность и непроницаемость. «Молодец, все правильно сделал», — похвалил он себя, зачарованно глядя на исчезающую дверь. Но сквозь ее проем был виден лишь густой мрак, словно кто-то натянул плотную черную материю. Чуть подав вперед руку, он почувствовал слабое сопротивление, еле ощутимо противостоящее его пальцам.

— Ну уж нет! Я войду, — громко сказал он. И уверенно двинулся в дверной проем.

Одним махом шагнув сквозь что-то одновременно мягкое и колючее, Васютин приглушенно вздохнул, глядя на картину, раскинувшуюся перед его взором. Огромный вытянутый зал, выложенный темно-серым камнем, с двумя рядами белоснежных мраморных колонн, подпирающих гигантский свод, просматривающийся где-то высоко над головой. В потолке были прорублены крупные круглые отверстия, прикрытые коваными изображениями знаков зодиака, сквозь которые струился тусклый синеватый свет. До противоположной стороны помещения, где виднелись какая-то мебель, огромный камин и напольный ковер, было не меньше сотни метров. Кирилл явно различал уютное потрескивание дров, объятых языками пламени. Стены гигантского зала были испещрены сложным орнаментом. В нем неявно угадывались очертания странных животных и неизвестных насекомых, будто те притаились, с любопытством наблюдая за посетителем. Перед Васютиным лежала полоса отполированного до зеркального блеска черного мрамора, которая тянулась к противоположной стене.

Осторожно вынув из кармана бинокль, Кирилл посмотрел сквозь него в сторону камина. Но… увидел только нечто мутное и синеватое. Как ни крутил он колесико фокусировки, четче изображение не становилось.

«Так, плавно пойду вперед, но не посередине, а слева, — подумал Кирилл, решив на всякий случай не наступать на дорожку из черного мрамора, в которой он видел свое отражение. — Хозяин наверняка у камина».

Неосознанно потянувшись к пистолету, он не стал вынимать его, вспомнив, как стрелял в Аристарха. Предупреждение управляющего о том, что его обязательно сожрут, прежде чем он успеет заговорить, чуть покалывало Васютина. «Пока не увижу собеседника, говорить не стану», — решил он, крадучись смещаясь влево.

Лишь только он сделал пару шагов, как стены зала ожили. Орнамент всколыхнулся, и невиданные создания пришли в движение. Кирилл оцепенел. Замер и орнамент с его обитателями. «А вот это может быть опасно», — мелькнула догадка, сопровождающаяся картинкой того, как вся эта нечисть разом кинется в горло непрошеному гостю. Выждав пару секунд, он сделал два шага вперед, вновь заставив двигаться объемный каменный рисунок на стенах. Нарастающий страх прошелся по телу волной нервного озноба. В следующую секунду Васютин вздрогнул всем телом, инстинктивно пригнувшись.

— Разве у нынешних русских более не принято здороваться? — услышал он хрипловатый голос, звучащий совсем рядом. Рывком обернувшись, Кирилл никого не увидел. Чуть помедлив, тщательно подбирая слова, он негромко сказал:

— Приветствую вас, господин Орн. — Голос его чуть дрожал. — Я не видел вас, иначе бы обязательно поздоровался.

— Не видел? Так это поправимо, — произнес тот же голос. Казалось, он рождался прямо из воздуха в нескольких сантиметрах от Кирилла.

В следующее мгновение зал дернулся, растревожив орнамент на стенах. И хотя Васютин не сделал и полшага, он вновь оказался на прежнем месте, перед полосой зеркального мрамора, откуда начал свое движение. Не успев толком понять, что произошло, Кирилл стал свидетелем небывалого преображения всего, что его окружало. Вытянутое прямоугольное помещение огромного размера стало стремительно съеживаться. Дальняя его часть с камином быстро двинулась к Васютину, отчего резной каменный орнамент зашелся в неистовой пляске, меняя свои очертания и заставляя бесноваться животных и насекомых. Расстояние между колоннами начало сокращаться, а сами они — вытягиваться. Вскинув голову, Кирилл увидел, как свод зала рванул вверх, резко набирая высоту и обрастая ветками орнамента, обитатели которого проворно карабкались по ним наверх. Круглые окна со знаками зодиака принялись увеличиваться, оставаясь для Кирилла того же размера, что и раньше. Полоса черного мрамора сокращалась, образовывая причудливый цветок, одновременно походящий на розу и на лилию.

Не прошло и трех секунд, как молниеносные метаморфозы прекратились, явив Васютину новый зал в готическом стиле, высотой не менее полутораста метров. Кирилл теперь находился в самом его центре, прямо перед мраморным цветком. Чуть дальше высился огромный черный стол. Рядом с ним располагались полная углей кованая жаровня в виде чаши на тонких узорчатых ногах и гигантский камин, вытянувшийся вверх и напоминавший узкую прямоугольную арку метров пятнадцать высотой. Он был украшен гротескными фигурами людей в натуральную величину, которые, сплетаясь между собой, разом совокуплялись и убивали друг друга золотыми трезубцами, вместе с тем рожая уродливых младенцев. Между камином и столом, спинкой к гостю, стояло большое кресло в виде морской раковины грязно-бурого цвета.

Испуганно оглядывая внезапные перемены, Васютин изо всех сил старался держать себя в руках, не замечая, как схватился за кобуру с пистолетом.

— Вот так-то вам больше по нраву? — спросил его голос, звучавший сразу со всех четырех сторон.

— Это как вам будет угодно, господин Орн, — судорожно сглотнув, ответил Кирилл. — Но я вас все равно не вижу.

— Это все оттого, что вы раб. Раб зрительного нерва, которому слепо верите. А он, упиваясь вашей слепой верой, крутит вами как ему вздумается. И созерцать это нередко бывает противно.

— Может, вы и правы. Но разве вы свободны?

— Я стремлюсь к свободе. И вскоре овладею ею. Вы же счастливы в своем рабстве, упиваясь им. Впрочем, я благодарен за это людской природе. Вами так легко манипулировать!

— А вы, господин Орн, ведь и сами человек, так ведь?

— Я начал свой великий путь человеком. Что вы знаете обо мне, господин Васютин?

— Не много. С момента вашего появления с отрядом в Осташкове… И до того момента, как вы пропали в болоте.

— Вы осмеливаетесь врать мне, подполковник. Это неблагоразумно, да и попросту опасно.

— Если я и соврал вам, то ненамеренно.

— Да вы, Кирилл Андреевич, ловкач. В Аристарха стреляли без злого умысла, теперь врете ненамеренно.

— А почему вы думаете, что я знаю о вас больше, чем я сказал? — спросил Васютин, повернувшись спиной к камину и лицом в ту сторону, откуда, как ему внезапно показалось, исходил голос.

— Когда вы шли сюда, то знали, что идете именно к опричнику Орну. Как добыли вы сие знание?

— Я лишь предполагал это, потому что был знаком с легендой.

— Воистину раб. Узрев воочию Пелагею и меня, продолжаете верить в легенду?

— Видел я только Пелагею, а вот вас — только слышу.

— Что ж, если вы так желаете, я явлюсь пред вами в людском облике.

Кресло, стоявшее спиной к Васютину, чуть дернулось, заметно просев, и стало медленно поворачиваться к нему. Волна ужаса пробежала по телу Васютина, ожидавшего увидеть нечто по-настоящему жуткое. Но в кресле оказался высокий статный широкоплечий мужчина тридцати с небольшим лет. В его крупном породистом лице было что-то хищное. Массивную челюсть обрамляла черная с проседью борода. Широкие скулы и тонкий нос дополняли большие, близко посаженные глаза. Волосы цвета воронова крыла собраны в хвост, перекинутый на плечо. Одет сидящий был в кожаную кирасу, открывающую мощные мускулистые руки с проступающими венами. Из-под грубых кожаных штанов виднелись голенища красных остроносых сапог со шпорами в виде пентаграмм.

Словно узрев своего хозяина, глубокий колодец зала тотчас же пришел в движение, заставив Васютина чуть отшатнуться. Мраморный цветок задышал, извиваясь, в центре его проступила пентаграмма, украшенная рисунком, напоминающим козлиную морду. Фрески, обрамляющие камин, ожили. Фигуры отвратительно реалистично совокуплялись, рожая и вонзая друг в друга трезубцы, отчего по их телам лились багряные струи. Угли в жаровне загорелись ярче, потрескивая и переливаясь алым. Каменный орнамент принялся разрастаться, вытягивая к Орну свои ветки, из которых показалась морда существа, похожего на гибрид муравья и летучей мыши. Тварь, выпучивая бездонные глаза, потянулась к хозяину, будто прося у него ласки.

— Вы довольны зрелищем? — спросил Орн, насмешливо-презрительно глядя на Кирилла. Тот лишь молча кивнул, ошарашенно оглядываясь.

— Итак, вы, господин Васютин, хоть и раб своего зрения, но все же смогли поверить в Пелагею и в меня.

— Да, мне пришлось. Других вариантов не было, — ответил Кирилл, пристально глядя на Орна.

— Стало быть, вы обладаете знанием и о Перстне мироздания.

— Как я понимаю, он должен был принести вам могущество.

— И принес, вы так не считаете? Или вам мало того, что вы видели и пережили в этих стенах?

— Вы стремились к другому могуществу, которое должны были получить в нашем мире. Но не получили его, так? — осторожно спросил Васютин, понизив голос.

— Вот как? И с чего вы это себе удумали?

— Иначе вы бы не стали затевать этот трюк с похищениями. Люди нужны вам, чтобы отдавать вам свою силу.

— Вы смышленый раб, признаю это, — задумчиво сказал Орн, не глядя на Васютина. — И весьма отчаянный, раз заявились сюда самовольно. Да и угроз Аристарха не испугались, решив добиться встречи со мной.

— Аристарх зачем-то уверял меня, что вы меня съедите еще до того, как я смогу поговорить с вами.

— Это он нарочно сказал, по долгу службы. Впрочем, почему вы решили, что сказанное им не исполнится? Вдруг я стану пожирать вас сей же момент, а?

— Уверен, что живой я буду вам куда полезнее.

— Вероятно, что так. Но с другой стороны, в виде трапезы вы станете куда слаще.

— Я, господин Орн, готов на любой исход, если это поможет достичь мне моей цели.

— Найти жену и сына? Зачем это вам, господин Васютин?

— Чтобы вернуть их домой. Чтобы спасти их, только и всего.

— Спасти? От чего же? Пока они в зале, им ничто не угрожает. А если будет их воля на то, чтобы освободиться, — их ждут на кассах. А дальше им уготована жизнь вечная.

— Тогда и я спрошу вас. Для чего вам держать их здесь, как и всех остальных? С вашим могуществом какой от этого прок?

— Я могуществен лишь в этих стенах. Но одно незавершенное дело требует моего присутствия… там, на вашей стороне, так сказать.

— И что же вам мешает попасть туда? Ведь вы можете творить в нашем мире вещи, не подвластные человеческому разуму.

— Не в том вижу я промысел свой, чтобы оказаться там, откуда вы все пришли. Мне надобно оказаться там, полным сил, будучи в обычном человеческом теле.

— А это тело разве… — осторожно начал Кирилл.

— Нынешнее мое тело, окажись оно на земле Осташкова, кое принадлежит мне по праву, станет иным, весьма отличным от того, что перед вами.

— Иным?

— Желаете узреть наяву, во что я превращусь на вашей стороне?

Васютин кивнул.

— Я исполню это желание, раб собственных очей, — произнес Орн, ухмыльнувшись. И бесследно пропал.

Пропал, чтобы появиться спустя полсекунды в том же кресле. Увидев его, Кирилл дернулся всем телом, в который раз покрывшись липкой испариной. Поднявшись с кресла, опричник двинулся к нему шаткой походкой. С прежним могучим красавцем его роднил лишь рост. Без кирасы, в одних штанах и сапогах, он являл собой жуткое зрелище, омерзительное и завораживающее одновременно. Все тело его было покрыто свисающими лохмотьями гниющей кожи. Сквозь них были видны внутренности, обильно покрытые серо-зеленой слизью, но при этом живые. Бьющееся сердце проглядывало из-под редких желтоватых ребер, на которых струпьями чудом держалось гниющее мясо, облепленное жирными белыми личинками. Рядом с сердцем виднелись раздутые легкие. Вместе с булькающим вдохом они исторгали из себя потоки гноя. При каждом сокращении сердце выталкивало из грудной клетки бурую жижу, которая стекала вниз на безжизненный, висящий до земли кишечник. Над ним болтался плавно сокращающийся желудок, проеденный червями, и развалившаяся на сегменты печень. Рядом с дырявой гортанью торчали острые сухожилия. Кожи на лице почти не было, как и носового хряща. Глаза, затянутые мутной желтой пеленой, двигались под уцелевшими раздутыми верхними веками, походившими на полупрозрачные пузыри. Остатки правой щеки свисали с нижней челюсти, а сквозь редкие черные зубы виднелся огромный зеленый язык. Подойдя к застывшему Кириллу, разложившийся зомби, будто заявившийся на званый ужин прямо с эксгумации, поднял черную руку, опутанную зелеными пульсирующими венами, словно призывая его рассмотреть в подробностях свои живые гниющие останки. Скинув с себя паралич, не дающий отвести глаза от этой картины, Васютин вспомнил, как экстрасенс Надя говорила им с Федькой о том, что чувствует нечто живое и мертвое в одной сущности. «Но там было созидание, а здесь — яростная борьба», — сообразил Кирилл.

И сморгнул. Когда веки его вновь поднялись, перед ним стоял прежний Орн. Лишь крупные капли буро-зеленой слизи и извивающиеся опарыши у него под ногами напоминали о немыслимом зрелище, которое Васютин увидел мгновение назад. Поправив волосы, он посмотрел на Кирилла со злобной тоской в глазах, ухмыльнулся и вернулся в кресло.

— Приглянулся ли я вам в этом обличии? — спросил он, ехидно прищурясь. — Таким я предстану в Осташкове, коли появлюсь там сегодня же. Да и смрад подле меня будет стоять совершенно невыносимый.

— И человеческие страдания помогут справиться с этим?

— Именно. Помогут обрести ту силу, с которой я стану прежним и на вашей стороне мироздания. Каждый из вас, кто обретается здесь подле меня, ежечасно вносит свою лепту.

Кирилл нервно передернул плечами. «Сейчас, пора», — подумал он.

— Господин Орн, я хочу предложить вам сделку.

Тот посмотрел на него с любопытством, в котором сквозила насмешливая брезгливость.

— Сделку — мне? Занятно, право…

— Я клянусь, что буду отдавать вам свои жизненные силы… сколько смогу, хоть целую вечность. В обмен на свободу для моей жены и для сына, ведь я гораздо сильнее их и смогу дать куда больше.

— Какая глупость, господин Васютин! Какая глупость…

— Почему… глупость? Я же действительно буду вам полезнее, чем они…

Орн лишь махнул рукой, скорчив презрительную гримасу.

— Как только ваши родные покинут меня, вы тут же пойдете к кассам. И не в моей власти остановить вас.

— Почему не в вашей?..

— Везде есть свои правила, что являются незыблемыми. Удержать вас я не смогу, а значит, потеряю сразу троих. И что мне с того? Что за причина поступить так? К тому же лишь только они появятся на той стороне, как тут же раскроют таинство происходящего. Только безумец станет надеяться, что я пойду на это по своей воле.

— Тогда я готов на любые другие условия.

— Да только я не готов. Условия, что имеют для меня интерес, уже соблюдены. Чего мне еще желать? Впрочем, вы стали первым, кто сам пришел в мою обитель. И первым, кто возжелал встречи со мной и смог до меня добраться. А посему — дам вам совет. Будьте неотлучно у касс, если так истово желаете свидеться с женой и сыном. Они обязательно там появятся, уж вы мне поверьте.

— А потом? — бессильно выдохнул враз постаревший Васютин.

— А это уж вам самим решать, что будет потом. Тут я не советчик.

— Но Аристарх сказал мне, что если я смогу…

— Если сможете найти их в залах? Аристарх не обманул вас. Если отыщете единственную такую возможность да сможете исполнить… Вы вернетесь обратно.

— Втроем?

— Втроем. И я не буду иметь власти, чтобы помешать вам. Но сдается мне, что такой исход дела совершенно невероятен. Знайте это, прежде чем принять решение. Мой вам совет — идите к кассам.

— А если… — начал было Кирилл, но Орн оборвал его на полуслове:

— Прощайте, господин Васютин. И если хотите увидеть их хотя бы напоследок — порасторопнее с дверью.

Тут же зал, что был до того момента глубоким колодцем, стал вновь стремительно принимать прежние очертания. Пустое кресло, в котором секунду назад сидел чернокнижник, камин, стол и жаровня стремительно удалялись. Мраморный цветок начал вытягиваться в зеркальную дорожку, а свод, украшенный знаками зодиака, опускаться вниз.

— Нет! Нет!!! Не может быть! — в голос заорал Васютин, захлебываясь нахлынувшим отчаянием.

«Бежать за ним!» — решил он и бросился вперед к камину, видневшемуся вдалеке. Пробежав метров двадцать, он замер. В сознании истерично заколотилась последняя фраза, сказанная живым покойником. «Если хотите увидеть их — порасторопнее с дверью». Вскинув голову наверх, Кирилл сразу понял, что имел в виду колдун. Свод зала, который несколько секунд назад принял то положение, в котором Васютин увидел его, переступив порог, продолжал быстро опускаться. У него остались считаные секунды, чтобы добраться до двери раньше, чем это сделает огромный каменный потолок. Не успеет — Оля с Женькой останутся здесь одни. И он бросился бежать, вложив в этот рывок все свои силы.

Когда Васютин распахнул дверь, каменный массив потолка уже почти добрался до двери, грозя одним махом похоронить под собой все, что сыщик сделал для спасения семьи. Юркнув за дверь, которая проворно закрылась за ним, словно и сама не хотела быть раздавленной, Кирилл припал к ней ухом, прислушиваясь. Не услышав ничего, кроме абсолютной тишины, он попытался снова открыть ее. Но дверь не поддавалась. С трудом переведя дух, он что было сил пнул ее ногой. Тяжело дыша, привалился к ней и сполз на пол. Изо всех оставшихся сил обхватив голову руками, он беззвучно разрыдался.

Перед его мысленным взором с трескучим шипением замелькала черно-белая хроника его жизни. Сперва промелькнули скупые обрывочные кадры из раннего детства: мама, бабушка, зеленые рейтузы, противная каша, машинка без колес, кошка Сима, друг Ванька, ежедневный Хрюша перед мультфильмом, долгожданная «В гостях у сказки» по субботам и день рождения как главное событие жизни. После них хроника стала подробнее. Первое в жизни первое сентября, дневник с пятерками, трагедия вокруг тройки, пионерлагерь, одноклассники, девочка Ира из квартиры напротив, мама, бабушка и первая настоящая драка до крови. Но и эти кадры пролетели быстро, уступив место насыщенному дайджесту подростковых страстей. Дневник с вырванными страницами, прогулы и мамины слезы, импортные кроссовки, гулянки до темноты с лучшими друзьями, пачка «Пегаса» и первые затяжки, после которых кружилась голова и смертно хотелось спать и гадить. Первый поцелуй с соседкой по дачному участку Машкой, перед которым он опасался, что от Машкиных слюней ему станет противно.

Каждая новая серия хроники становилась все более подробной. Миновав студенческие годы, первую любовь и первое раскрытое дело, главным фигурантом которого был рецидивист с потешной фамилией Мурзиков, Васютин окунулся в счастливые кадры знакомства с Олей, в их романтический период, свадьбу и рождение Женьки. А пленка неумолимо летела вперед, приближая его к немыслимой трагедии, которая обрушилась на него в Останкино. Изредка закрывая глаза на самых страшных моментах, Кирилл добрался до своего входа в фантом, а затем и до первого провала. Перед его взором возник ломтик картошки и долгое падение в тоннеле, вместе с английским писателем, превратившимся сначала в кролика, затем в шляпника, морочившего ему голову с полковником и подполковником, и, наконец, в Алису. В Алису, которая снова обернулась кроликом, выкрикнув напоследок: «Ищи старика…»

Стоп! Проектор васютинской памяти вспыхнул ослепительной голубой вспышкой. Кириллу даже показалось, что его ударило током.

— Ищи старика с тряпкой, — медленно сказал он сам себе, открывая глаза. И повторил загадочную фразу, еще раз взывая к интуиции и умоляя ее не облажаться. Но та молчала, будто боялась брать на себя такую ответственность.

«Спокойно! Черт с ней, с интуицией… Просто думай», — приказал он себе. Сидя прислонившись к двери, за которой рухнула его надежда, он жадно желал обрести новую, пусть и призрачную. Ее бы хватило, чтобы бороться дальше. И чтобы не сдохнуть от горя.

«Я услышал это от Алисы во время первого провала. Это единственная наводка. Все остальное говорили Аристарх и Орн. Ключевой вопрос прост. Алиса тоже является частью этого пространства? — размышлял Васютин, стараясь совладать с нервами. — Раз увидел ее во время провала, но еще не в своем детстве — очень вероятно. Если допустить, что Алиса — часть магазина, как и Аристарх, то… возникает второй вопрос. Возможно ли существование альтернативных обитателей магазина? То есть тех, кто противостоит Орну. Этакие антиаристархи… А если Алиса — порождение моей психики, то… Есть два варианта. Либо старик с тряпкой — полная чушь, либо… это проявление сверхинтуиции, возникшее в результате мощнейшего стресса. Так или иначе — принимаем за руководство к действию».

Кирилл глубоко вздохнул.

— Воюем дальше, — тихо прошептал он, чувствуя, как отступает душное чувство безысходности, парализующее волю и сознание. Поднявшись на ноги, он двинулся по узкому проходу, который вел его в обход секции «Все для праздников».

«Старик с тряпкой. Может, это иносказательное выражение, шифровка? Если понимать буквально и применительно к магазину, то старик с тряпкой — это уборщик, полотер…» Пометавшись в поисках переносных значений, ничего толкового Васютин не придумал. «Из персонала я здесь видел кассира и управляющего, и обоих у кассы. Кроме них, были фальшивки на пути к Орну. Остальная территория для меня пуста. Больше всего человеческих образов было в отделе „Все для праздников“. И куда сначала?»

Сперва отправившись к кассам, он твердо решил, что информация про «старика с тряпкой» должна остаться в тайне от Аристарха. «Если этот старик реально здесь существует, в прямом или в иносказательном смысле… И если Аристарх поймет, что я выяснил это сам, без помощи управляющего, да еще и пытаюсь старика найти… В лучшем случае — пустит по ложному следу или просто так все устроит, что я никогда старика этого, или кто он там на самом деле, не найду. А может и порешить — в качестве превентивной меры, на всякий случай. Так сказать, за излишнюю активность».

Людей у касс не было. Не обнаружив там даже кассира, Васютин двинулся в сторону «дороги к Орну», как он называл про себя «праздничную» секцию. Подойдя к пестрой арке из воздушных шаров, стоящей у входа в секцию, он вынул бинокль и огляделся.

— Ага, в отделе прибрались, — пробубнил Кирилл, лишь мельком взглянув в оптику. Груды товаров, которые он свалил на пол, когда освобождал стеллажи и искал гирлянды, на месте не было. Да и стеллажи, которые он оставил в самом конце секции, добравшись до цели, теперь стояли на своем месте. Импровизированных веревок из гирлянд на них не было. Пропал и труп фальшивого Женьки. А вот огромная лужа крови, раскинувшая тонкие щупальца подтеков на всю ширину прохода, была на месте.

Васютин замер, боясь спугнуть хрупкую закономерность событий, которая явно была на его стороне. «Итак… Каким-то образом порядок в отделе восстановился. Почему-то не убрали кровь. Если бы в обычном городском магазине оказалась лужа… чего угодно… то убирали бы как? — старался он думать как можно проще. — Моющим пылесосом… таким, вроде тележки. Это если магазин крутой. А если обычный… то ее будут вытирать обычной тряпкой. И делать это станет человек. Человек с тряпкой».

Версия была жидкой и неубедительной. Но интуиция подполковника Васютина, о которой в уголовном розыске ходили легенды, клялась мамой, давала зуб и слово пацана, была готова лезть в драку с любым, кто ей не верил, при этом громко посылая ко всем чертям сомнения и скепсис. Такой агрессивной и настойчивой она не была с тех пор, как Кирилл перешагнул порог фантома, оставив за спиной Берроуза с камерой. Не отвергая разумных сомнений, Васютин поверил скандалистке, решив рискнуть.

И риск был немалым. От «дороги Орна» можно было ожидать чего угодно. Крепко схватив нательный крест, впившийся краями в ладонь, Кирилл пересек границу «праздничного» отдела. Четырьмя широкими быстрыми шагами добрался до ближайшего стеллажа и с грохотом опрокинул его. Упаковки радостной мишуры и нарядные бумажные фонарики полетели на пол. Не сводя с них глаз, Васютин быстро сдал назад, выбравшись из опасной зоны. И принялся ждать, разглядывая цветастые последствия своей хулиганской выходки.

Все произошло именно так, как он и ожидал. Стеллаж со всем содержимым молниеносно встал на место, опережая скорость восприятия человеческого глаза. Точно так же исчез Аристарх, когда Васютин стрелял в него. Лужа оставалась нетронутой, словно в этом магазине кровь на полу была нормой. Васютин пристально разглядывал ее в бинокль, пытаясь найти хотя бы малейшие перемены.

«Просочится сквозь пол за сотую долю секунды? Испарится? Станет бесцветной?» — гадал Васютин спустя два часа. Через два с половиной Кирилл опять опрокинул стеллаж. И опять он молниеносно оказался на месте.

«Задачи разные, — сообразил Васютин, — это понятно. Поставить на место стеллаж и разложить барахло — то есть все вернуть в исходное положение. Убрать лужу крови — значит уничтожить ее. Разные задачи, разные исполнители, — думал он на исходе третьего часа. — Но почему так долго? Потому, что стеллаж с товаром — важный элемент жизни магазина, он задействован в механизме провалов. Кровь — нет. Просто грязь, отработанный материал. А фальшивка ребенка, из которого она текла? Почему труп убрали, а кровь нет? Возможно, он представляет какую-то ценность, — выкладывал мозаику анализа Васютин, не отрываясь от бинокля. — А если кровь не убирают лишь потому, что я уже был в этой секции? А значит, больше в нее не пойду, да и никто другой здесь больше не появится. Нет, стеллаж-то ставят на место. И кровь должны убрать. Может, она сама исчезает через какое-то время, и убирать ее просто смысла нет. А если сделать другую лужу, из собственной крови. Вдруг сработает?»

Время текло все медленнее и медленнее. Впервые организм Кирилла, взвинченный стрессом, словно супертопливом, стал терять обороты. Мысли вязли друг в друге, глаза резало и щипало, все тело ныло, прося у хозяина передышки. Веки дергались в джазовой синкопе нервного тика.

— Ну, пора, — сказал себе подполковник, вынимая из маленького внутреннего кармана пакетик с таблетками, состоявшими на вооружении в спецвойсках. Засунул в рот четыре штуки, потом добавил еще две, разжевал и запил остатками воды из фляги. «На колесах можно будет продержаться еще суток трое, а то и четверо. Потом начнет отрубать, — с тревогой подумал Кирилл, глядя на пакетик со штатными стимуляторами бойцов спецназа. — Если за четверо суток кровь не уберут — попрошу жалобную книгу», — пошутил он, не улыбнувшись. С того момента, как он уронил первый стеллаж, прошло почти шесть часов.

Вскоре стимуляторы подействовали: сонливость и заторможенность сменились потливостью, ускоренной реакцией и излишней нервозностью. Сцепив челюсти, он всматривался в окуляр бинокля, ожидая хоть каких-то перемен, кроме того, что лужа начинала подсыхать по краям подтеков. Интуиция выжидательно помалкивала, словно и сама не ожидала, что ее предсказания не учли вовремя. «Вы, голубушка, в следующий раз соотносите события и часы. А то ведь так можно и до Страшного суда досидеть», — укорял ее Васютин. Места для надежды становилось все меньше и меньше. С каждым очередным часом ожидания будущее виделось все более мрачным и безнадежным.

Двадцать часов он не спускал глаз с огромного кровавого пятна, словно со спасительного круга. Не отрывал от него взгляда, даже когда справлял малую нужду в паре метров от своей наблюдательной позиции. Пропустить или не заметить изменений Васютин не мог. Он видел, как кровь подсыхала, обтягивая свернувшиеся сгустки темной коркой. Не раз наблюдал, как за несколько сотых секунды невидимая сила наводила порядок в отделе. Не видел он лишь старика с тряпкой или хоть кого-то, кто мог напоминать человека. Двадцать часов он держал оборону, не позволяя отчаянию вцепиться в его веру. Но когда двадцать первый час вступил в свои права, оно неслышно подкралось, притаившись за угасающей надеждой, изловчилось, сжалось в тугой комок… И перед Кириллом разверзлась пропасть — бездонная, смердящая, полная мрака и безверия.

Васютин смотрел в нее, стоя на самом краю, и отказывался верить, что все закончится именно так. На двадцать первом часу ожидания он стал беспощадно и стремительно осознавать всю нелепость его догадок и построений. Все эта идеи о том, что лужу придет убирать старик с тряпкой, потому что тряпкой убирают все лужи, что он придет обязательно и что он вообще существует… Их картонная утопичность не пугала Кирилла, ведь было кое-что гораздо страшнее. По-настоящему Васютина пугало понимание того, как он истово верил в свои догадки, как на них надеялся и как ценил. Теперь верить ему было больше не во что. Старик с тряпкой существовал лишь в шизоидном бреду.

Поняв, что конец его семьи определен и очевиден, даже если долго оттягивать его, Васютин впервые почувствовал себя виновником их гибели. В этот момент предохранители его сознания звонко щелкнули, на время подарив ему покой. Обведя бессмысленным взглядом зал супермаркета, он понуро поплелся в отдел «празднований и торжеств», бесстрашно и равнодушно ступая по плиткам «дороги Орна». Он шел, уставившись себе под ноги и сам того не понимая, зачем-то считал шаги самым краешком сознания.

Вдруг что-то яркое привлекло его внимание. Кирилл остановился, не торопясь почесал нос и неуклюже присел. Начал ощупывать запекшееся кровяное желе, распластанное на полу. Это продолжалось пару-тройку минут, пока он изрядно не испачкал руки склизким несвежим человечьим соком. Посмотрев на перемазанные ладони, он медленно поднялся. В эти секунды сознание стало возвращаться к нему. Когда он полностью распрямился, то был прежним Васютиным. Он стоял рядом с кровавой лужей и смотрел на нее в упор, не отрываясь, как делал это последние двадцать часов.

А когда поднял глаза от пола… Лицо сыщика исказилось судорогой, словно его ударили током, а из искривленного рта вместе с брызгами слюны вылетел хриплый короткий крик. Прямо напротив него, по другую сторону от липкого бордового пятна, в узком промежутке между стеллажами, стоял человек. Мужчина. Весьма преклонных лет. Левой рукой он придерживал деревянную швабру, на которую было надето жестяное ведро. Правой рукой старик сжимал мокрую тряпку. Седые волосы до плеч были заплетены в косу. Крупное рыхлое лицо, нос картошкой, большие карие глаза…

Несколько секунд Васютин и долгожданный незнакомец в упор смотрели друг другу в глаза. В эти мгновения отних обоих исходили тяжелые густые потоки высших эмоций, которые так же схожи с каждодневными обыденными эмоциями, как человек — с насекомым. От этих потоков воздух между ними стал тяжелеть и уплотняться, превратившись в клубящееся подобие знойного летнего марева.

Первым заговорил старик:

— Долгие лета! Ты ли, мил человек, по доброй воле сюда явился, чтоб семью вызволять?

От этих слов Васютина бросило в жар. Пока незнакомец не раскрыл рта, Кирилл безумно боялся понять, что это банальная галлюцинация.

— 3-здравствуйте! — начал он, заикаясь. Подойдя к старику прямо через кровавую лужу, он сказал вибрирующим голосом:

— Вы правы, это я. Кирилл меня зовут.

— А меня Петром крестили. Долгонько ж ты мешкал, почитай, без малого сутки.

— Так вы… что… в смысле… двадцать часов меня ждали?!

— Да не, поболее. Годков сто двадцать, как пить дать, Кирилка.

— Как это… Я не понимаю, почему сто двадцать?

— Обожди, опосля скумекаешь, — ухмыльнулся старик. Он снял со швабры ведро и бросил в него тряпку.

— Боязно мне было, что без тряпки да швабры ты меня и не признаешь.

— Извините за вопрос, — медленно подбирал слова опешивший от происходящего Васютин. — А почему вы сами не подошли ко мне? Зачем было двадцать часов ждать?

— Да коли я тебя более века ждал, что мне кручиниться о двадцати часах? Да и место тута пригодное, чтоб от глаза дурного схорониться.

— От Аристарха?

— Сей вопрос не главный. Перемолвку нашу держи в строгом секрете, тебе ж с того удача прибудет.

Васютин кивнул:

— Я тебе подсоблю маленько с твоею бедою, а ты уж не подведи… ни меня, ни Олю с Женькой, — продолжал Петр.

— Сделаю все, что необходимо. Клянусь!

Эндорфин, серотонин и адреналин побежали по венам Кирилла жарким потоком, от чего он с трудом дышал.

— Да у меня до тебя, мил друг, просьба малая будет. Угости табачком старика!

Васютин растерянно округлил глаза и стал смущенно шарить по карманам, прекрасно зная, что курева у него нет.

— Петр, брат, а я ж не курю, прости, — с горечью в голосе ответил он.

— И слава Богу, раз не куришь, а для меня чуток махорки-то припас, поди. Ты в штанах-то пошукай исправней, чай, чего и отыщется.

Принявшись безнадежно ощупывать бессчетные карманы войсковых штанов, Кирилл переменился в лице. В одном из них, пониже колена, про существование которого он даже не помнил, что-то лежало.

— Да откуда ж это?.. — недоуменно бормотал он, вынимая из него… нет, не пачку сигарет. И не упаковку табака для самокруток. Не веря своим глазам, он извлек из кармана маленький, свернутый в трубочку холщовый кисет.

— Вот, благодарствую, Кирилка, уважил, уважил! — заулыбался Петр. Васютин протянул находку Петру, и они чуть соприкоснулись руками. Сомнений не было — старик был живым человеком.

Ловко выхватив из нагрудного кармана серого рабочего комбинезона небольшой листочек, он запустил пятерню в кисет, ухватив порцию ароматного крепкого табака, сноровисто, в три движения, смастерил пузатую папироску, лизнул ей бочок, заклеил, чуть покрутил в грубых коротких пальцах и, шумно понюхав, отправил в рот, чтобы секунду спустя, прикурив от спички, глубоко затянуться, выпуская дым через ноздри и блаженно щурясь.

Наблюдая за артистичным курительным ритуалом Петра, Кирилл суетливо думал, с каких вопросов ему начать. Поняв, что их безумно много, решил задавать лишь самые важные.

— Ты, брат, лихой, в сем вертепе и недели не пробыл, а у Орна побывал. Удал, удал, — ехидно улыбаясь, начал Петр, сплевывая мелкий табак. — Супротив тебя и сравнить-то нет некого. А что за диковина округ тебя, ты докумекал? Али все это сном дурным представить хочешь?

— Конечно, я кое-что понимаю, но вы, как мне кажется, здесь очень давно. Я свои версии даже и озвучивать не стану. А только об одном прошу… — Васютин шумно сглотнул, наскоро вытирая рукой неожиданные нервные слезы. — Вы мне только скажите… Что с моими?

— Сей же час и доложу, пошто мешкать-то, — с готовностью отозвался старик. — Живы, оба здесь.

— Они вместе? — чуть слышно спросил Кирилл.

— Нет, порознь, но лиха с ними не стряслось. И забрать их отсель возможно, да и самому с ними уйти. Если сдюжишь, понятно дело.

— Что надо, что?! — выпалил Васютин, бледнея.

— Это я тебе опосля открою. Так надо! — строго сказал Петр. — А сперва я до тебя правду донесу, чтоб ты народившейся слепой скотине не уподоблялся. А то так и напортачить недолго.

— Спасибо, Петр. Что я могу для вас сделать, чтобы отблагодарить?

— Помочь можешь, скрывать не стану. А как — опосля, мил друг, как и уговорились.

— Петр, вы меня еще раз простите за вопрос. Кто вы такой?

— Ну, вот… Давай-ка с первого вершка к последнему, по порядку. Про Орна ты малость знать обязан, коли сам к нам пожаловал, а не с бесовской оказией.

— Да, знаю, что в истории осталось. И легенды, немного…

— Так, ну тогда слухай. Я коротенько, без излишков. Задумал Орн, с нечистым якшаясь, обряд справить, чтоб жить вечно и власть невиданную к тому же иметь. Для обряда того он перстень колдовской заполучил. Убил купцов, что его государю в дар везли. И дитятку в жертву принести удумал. А Пелагея, что тебе ворота открыла, ему того не дозволила. Она уже тогда покойницею была, мученицей за веру православную, и силу имела могучую. Утопила она Орна в осташковском болоте. И вот что за штука с ним после того приключилась. Половину обряда-то он справил, да и перстень при нем был, когда он погибель свою в болоте встретил. И поболе того… Был он первым чернокнижником и дьяволопоклонником во всей земле. И колдовством своим дюже укрепился. А посему хоть и говорили, что сгинул он бесследно, но все то брехня. Орн живым остался в бренном теле своем, кое два обличия имеет. В одном из оных ему возможно среди людей появиться. Да только обличие то — мертвец смрадный, гниющий, но живой. А потому, коли осмелится он так показаться — изничтожат его смертные, да и муки адские терпеть он станет от этой плоти мертвой. А вот другое обличие, ему даденное, таким его представляет, каким он перед смертью по земле ходил. Молодой, статный. Но в нем он к живым показаться не может, только в своих пределах дозволено ему таковым быть.

— Петр, а что это за пределы? Где мы сейчас? — не удержавшись, перебил его Васютин.

— Экой ты резвый, братец. Ушами-то пошто тебя Господь наделил? Я ж сказываю тебе, а ты слухай, — беззлобно пожурил его Петр. И продолжил: — Стало быть, не помер колдун, а заместо одной плоти — две обрел. Да сие с ним неспроста исполнилось. Дьявол, коему он первым слугой среди смертных был, наделил его пределом, про коий ты меня испрошал, Кирилка. Воистину, мы нынче с тобой и есть в его малой части. А весь предел Орна дюже велик. В пределе том Орн власть безраздельную имеет не только над живыми тварями, но и над всякой вещью…

Старик прервался, с игривой укоризной глядя на Кирилла, который всем своим существом мучительно хотел задать вопрос, вновь перебив его.

— Ну, спрошай, коль невмоготу ужо, — разрешил Петр.

— Петр, ты сказал, что у Орна предел. Если он сатанист, предел, получается, в аду?

— С чего это в аду? Ни в коем разе. Ты разве помер и пред судом Божьим предстал? Так и я погляжу, что ты живехонек. А значит, в ад попасть тебе нет возможности. Пока…

— А где? — нетерпеливо спросил Васютин, нервно взъерошив волосы.

— Пределы Орна на земле его, где он обряд справил.

— Что??! — почти крикнул Кирилл. — То есть мы сейчас в Останкине, что ли, так?

— Истинно, что в Останкине. Да только не видать нас, да и не слыхать.

— Иное измерение все-таки, — вполголоса задумчиво сказал Васютин. — Прости, Петр, ради Бога, — опомнившись, поспешно извинился он.

— А на что ему такой предел сатана справил? Всему своя причина найдется. А сия причина такова. Стал Орн созывать в тот предел души тех, кто без обряда в землю ушел. Такие, кто аки тлен поганый, зарыты, не могут предстать перед судом Божьим. Обречены они навечно скитаться подле костей своих, хоть и душу имеют, как и каждая тварь разумная. И скитания их тяжкие, ибо подле живых они обретаются, а жизни плотской вкусить не могут. А коль полнолуние или еще какие дни особые, то души эти чуют такое, будто они живьем истлели. Мучения те воистину страшнее адовых. Сим несчастным Орн и предлагал покинуть грешную землю, чтоб навеки обрести себя в его пределах, кои покинуть они не смогут, но от мук избавление им Орн дарует. За то требовал он с них подать. На всякую полную Луну отдавали они ему часть своей душевной силы. А земля-то останкинская богата подобными горемыками, вот и обрел Орн силу, чтобы сотворить в своих пределах неслыханное. Почитай, пятьсот лет собирал он неприкаянных. И все для обряда нечестивого. Исполнить его в пределах своих — для сатаны в том нужды нет никакой. Надобно Орну самому обряд исполнить на земле, среди смертных, дабы силу рогатого в живых укрепить. А для сего деяния Орну требуема сила невиданная. Такую с неприкаянных во веки вечные не собрать. А потому удумал он с подмогою демонов сотворить такое, что ни одному колдуну досель не грезилось. Это и есть то неслыханное, где мы на сию пору и пребываем. А чудо его бесовское в том, что живого смертного в свои пределы Орн призвать способен. А у живых-то сила дюже могучая. И коли во власти Орна будет призвать немалое число живых в свои пределы, то вскоре обретет он ту силу, с коей ему надобно обряд справить.

Старик замолчал, испытующе глянув на пораженного Васютина.

— Но… Почему же до этого ничего такого нигде не случалось? В чем сила Орна? Ты знаешь?

— Да в том и сила, что нигде более, как на его земле осташковской, что государь даровал, не сыскать столько душ неупокоенных.

— А война? Сколько таких на полях по всей стране?

— Война — то другое, Кирилка. А тута без вражей помощи, токмо одной злобой да черствостью людской такое великое число неупокоенных обретается. А ведь и они покоя на погосте своем желают. И за то Орну силу свою дают.

Они немного помолчали, каждый о своем.

— Петр, скажи мне, ну, справит он обряд, и что?

— Да пес его знает, зверя. Разный люд разное сказывает. Одни божатся, что он, на веки вечные молодой и в человечьем обличии, сможет и среди живых приют найти, и в пределах своих повелевать. Другие клянутся крестом святым, что коли Орн обряд справит да жертву принесет добрую, то станет он наместником дьявола на земле. И все лихоимцы, да душегубы, да злые люди, да клятвопреступники сойдутся в тот час под его знаменами, словно заколдованные. И даже те, кто в храм ходит, но суть христиане не истинные, непотребными делами али помыслами грешащие, и те встанут под знамя его. А плохих-то людей — вона, глянь-ка… Почитай, полмира, и хороших еще полмира супротив. А стало быть, будет великая бойня. И кто верх в ней одержит, тот навеки на земле воцарится. Я и сам не знаю, чему верить.

— А в последние дни меньше народу стало сюда попадать? Район-то закрыли, в смысле, огородили, да и людей всех вывезли. Получается, туго сейчас колдуну придется? — сказал Васютин, вопросительно глядя на старика.

— Это как рассудить, — ответил тот, поскребя редкую седую бороду. — Про оградку ту я слыхивал от Пересвета, что на кассе Орну служит. Люд православный и впрямь уж несколько деньков через врата не появлялся. Стало быть, колдуну силу они не несут. А при том церкви, что на останкинской земле служили и могущество у Орна отымали, более Господа-то не славят. А он сего давно желал, ибо ему с того немалая помощь в колдовстве приходит, от самого нечистого. Да и погосты неупокоенных, что в пределах Орна житие справляют, люди теперь не топчут. А стало быть, души их неприкаянные сильнее стали и большую силу ему оброком отдают.

— Погосты топтать? То есть в смысле…

Старик перебил Васютина, удивленно вскинув брови:

— Ты, видать, не скумекал? Так сам рассуди. Земля останкинская их приняла, хоть и без упокоения, но собой их накрыла, могилы им справив. До сей поры на костях их дома нынешние стояли, в коих люди житие свое справляли. Пили, ели, веселились, да и оправлялись, ясно дело. Детишек рожали, а стало быть, срамным делам предавались. И все на их могилах. И хоть Орн их в свои пределы и принял, но не в силах он вконец изничтожить путы, что души их связывают с плотью истлевшей. А все те, кто живет на погосте, останки ихние день за днем топтали. А им от того хоть и не так болезно, кабы они на земле грешной маялись, но… Все ж не покойно, да холодно. И Орн доселе ничего с сим поделать не мог. Памятую, дело было, колдун стал созывать к одному из тех домов, что на костях воздвигнут, грешников, кои руки на себя наложить желали. Они у дома прямо себя и убивали, воле Божьей противясь. Сим колдовством Орн надумал людей застращать, чтоб они место то оставили, убоявшись. Да только никто из останкинских поселенцев домов своих не покинул. Видать, церкви окружные колдуну помешали.

— Да нет, скорее квартирный вопрос гаду помог, — тихонько пробормотал Васютин.

— А как оградкой той обнесли погосты неупокоенных, — продолжал старик, — да народ с них согнали, так они, стало быть, кладбище свое заполучили, коего многие лета не имели. Вот и воспряли духом-то, как не воспрять? И мало того что оброк их для Орна сытнее стал, так и власть он свою над ними дюже укрепил. За то его сатана, как я разумею, наделил милостью своей бесовской.

— Но… ведь живые люди Орну больше всего нужны, да, Петр?

— Живые, говоришь? А живые в Останкине и по сию пору обретаются, да и немало их там. Я каженный день чую, как они то тут, то там… Помяни мое слово, Орн в скором времени изыщет и на них ловушку. И что тогда станется, а? Оброк с неупокоенных пуще прежнего нечестивца силой питает. Да церкви молчат, колдовству его не мешая, а рогатый хозяин за то слуге своему верному, опять же, силу бесовскую дарует. Да и живых он к себе в пределы заманивает. Может, и не великим числом, но все ж… По всему выходит, что нынче он, бес поганый, день ото дня крепчать станет да могущество свое колдовское дюже приумножит. Вот так-то, Кирилка…

— Получается, что, спасая людей… — обескураженно прошептал Васютин.

— Вот о том я и толкую! Смертных спасая от западни, Орну нечестивому, что в ваш мир вторгнуться желает, силу даете, коей он большие злодейства творить станет.

Кирилл вдруг представил, как старый уборщик обстоятельно докладывает обо всем этом в Экстренном штабе, стоя навытяжку перед генералом Беловым. «Разобраться хотели в останкинской чертовщине? Милости просим, вот вам чертовщина, да только в буквальном смысле», — стремительно вспыхнуло у него в мозгу.

На смену этой вспышке пришла мысль, которая тревожила и терзала его с той самой секунды, как он увидел уборщика, стоявшего между стеллажами. «А если старик очередная фальшивка Орна? Если весь его рассказ просто очередная западня? Наверняка я узнать этого не смогу. Но можно попробовать сыграть на неожиданности вопроса. Нужно попробовать. Резко и в лоб», — решил Васютин. И тут же спросил его:

— Как ты тут оказался, Петр?

Старик понурился, разом потухнув лицом. Вся его стать внезапно потерялась в складках его серого форменного комбинезона. Тоскливо вздохнув, он по-детски шмыгнул носом и полез за кисетом. Пока Петр проникновенно исполнял свою ароматную табачную сюиту — не проронил ни слова. И лишь со вкусом прикурив всей душой, ответил Васютину:

— Сия история печальная и недостойная. Но раз ты готов для меня сотворить то же, что и для чада своего, поведаю. Я не безбожник, и не из тех, кто неупокоен был. Не изверг, не душегуб, не колдун. Я, Кирилка, слабой души человек, за что и поплатился немалыми страданиями. Да и не один я такой. Все мы, кто у Орна в услужении, единой позорной трусостью определили судьбу свою, да всяк по-разному. Я ведь, чтоб ты знал, крепостным у Николая Петровича Шереметьева был.

— Как… у Шереметьева? — чуть отпрянув от старика, испуганно переспросил Кирилл.

— Ну… Кто у Черкасских был, а я вот — у Шереметьева. В чем невидаль-то? Я ж, мил друг, с 1749 года… Ну, и в летнюю пору направился в лес. В тот год, в 1792-м, памятую, дожди лили, будто кто смыть нас хотел с Божьих глаз долой. А лес-то в Останкине испокон века топкий был, и водицею небесной молодые болотца напитались. Ну, я и сплоховал мальца — провалился и тону. И ни одной живой души, чтоб подмогнула мне чуток. И вот тогда-то я свою судьбу и отыскал — смерти напужался. Да такой страх меня обуял, что себя не помнил, голосил что-то… Может, и звал кого. Аккурат в ту пору, что трясина мне к горлу подступилась, он и пожаловал.

— Кто, Орн?

— Да ну, не… Кабы Орн, так я б из трясины спасся бы непременно. Разом бы выпрыгнул, такую тварь гниющую узрев, — улыбнулся старик. — То посланец его был. Аки дух, весь мерцает. Я уж думал, что смерть предо мною предстала. А он и говорит: мол, желаешь жити? И что я мог тогда ответствовать? А он — так, мол, и так, на земле грешной тебе более не быть живым, но замест того вечно будешь в бренном теле своем обретаться, презрев время и хвори, до скончания времен. Да токмо в пределах боярина Орна и у него в услужении. Я тогда толком и не уразумел сказанного! Согласился, дурень. Дюже сильно смерти убоялся, вот… Да и не жизни вечной я хотел, а ту, крепостную, дожить…

Он прерывисто вздохнул, стыдливо пряча мокрые глаза.

— С тех пор я у беса в услужении, — с горечью добавил он, вновь доставая кисет.

— Понятно… — протянул Васютин, сочувствуя этой простой и страшной истории. — Петр, так, значит, смогу семью свою освободить?! — с утвердительной интонацией спросил он у старика.

— Всей душой своей потерянной верую в сие…

— И как мне это сделать?

— Коли ты их, Кирилка, узреешь, то Орну надобно будет вам троим свободу даровать, — медлил с ответом Петр, скручивая папироску. Васютин заметил, что он стал явно нервничать. Глаза его забегали, да самокрутку он мастерил как-то порывисто, изменив прежним плавным артистичным движениям. С огромным трудом сдержавшись, чтобы не встряхнуть старика, Кирилл решил не торопить его с ответом. Прикурив, тот продолжал молчать, будто в нерешительности.

— То есть Орн не сможет нас не выпустить отсюда обратно в Останкино? — как можно спокойнее спросил Васютин, разрушив затянувшуюся паузу.

— Ежели он вас не выпустит, то ступит поперек закона. А коли он сие содеет, то с пределом его может беда приключиться, да и силы его убудут, вот…

— Почему?

— А как же иначе? Ведь пределы свои он возводил по законам особым, как и кажный строитель жилище воздвигает. А коли нарушит законы, так ведь терем и развалится да жильцов под собой похоронит.

— Ясно, — коротко ответил Кирилл, не спуская глаз с Петра в ожидании его главного откровения.

— А тепереча внемли мне, что тебе сотворить надобно, чтоб семью свою узреть, — понизив голос, произнес старик и выдохнул глубокую сизую струйку через ноздри. Васютин весь подался вперед, не заметив, как судорожно сжались его кулаки. Чуть помедлив, Петр продолжил: — Узреть ты их не в силах. А все оттого, что очи твои не имут силы проникнуть за покров колдовства, коим Орн скрыл родню твою. Да и прочих тоже… «Раб зрительного нерва, все сходится», — мелькнуло в голове у Кирилла сквозь нечеловеческое нервное напряжение, сковавшее его разум.

— И… что? — просипел он, про себя умоляя старика не молчать.

— А то, что доколе очи твои, Господом даденные, при тебе будут, до той поры не прозреешь.

— И… как же?.. — пробормотал Васютин, медленно осознавая смысл сказанного.

— А чтобы прозреть… чтобы увидать, что истинно происходит округ тебя… — неуверенно начал Петр, испытующе глядя на него. И наконец-то сказал одним выдохом: — Надобно тебе, мил человек, очи свои умертвить.

Инстинктивно отшатнувшись, Васютин замер. Время опять потеряло для него свои привычные очертания, предоставив в его распоряжение секунды, способные вместить часы, недели и годы.

Логически он сразу же понял старика. И это понимание враз разрубило Кирилла, вдоль и пополам, как властный тяжелый топор рубит беззащитную одинокую щепку.

— Очи свои умертвить?! — недоуменно переспросила левая половина Васютина.

— Ну да… а что тут неясного? — ответила ей правая. — Ослепить себя надо, чтобы Женьку с Олей найти! Вот что… — недовольно пробурчала другая половина.

— Как ослепить??! — истерично взвизгнула левая часть расчлененного подполковника.

— А как ослепляют, а? Глаза выкалывают, вроде так…

— Выколоть себе глаза собственными руками??!! — в ужасе дернулась левая половина, будто пыталась броситься прочь от жуткого приговора.

— А как же еще? Вряд ли кто-нибудь поможет, — угрюмо сказала правая.

— Нет… Нет!!! Должен быть другой выход, другой!

— Нет другого… И ты это прекрасно знаешь! А если бы и был, то что? Искать его будем? Или Женьку с Олей спасать?

— Но… я же… я же не смогу! Просто не смогу, и все!

— Не сможешь — погубишь их. И что потом? На кассы? Чтобы там, на том свете, ненавидеть себя целую вечность, представляя, как они сгинули здесь? Чего молчишь, отвечай!

— Я не могу, нет!!! Только не это! — зашлась в истошном крике левая половина.

— Ну… Не сможешь ты — смогу я. А ты в сторонке постоишь… — уверенно прервала ее панику правая.

— Глаза выколоть всегда успеем, — дрожащим голосом произнесла левая. — Сначала обязательно надо поискать другие варианты. Это просто разумно! А вдруг этот старик заодно с Орном? И все это просто уловка? Откуда ты знаешь?

В ее вопросах бессильно трепыхалась надежда, словно ослабевшее пламя на конце догорающей лучины.

— Я не знаю, но это единственный шанс. Единственный! Других не будет, и ты это понимаешь не хуже меня! — одернула ее правая.

— Безумие!!! Безумие слепо верить этому полотеру! Зачем ему надо помогать спасти Олю с Женькой? Ты об этом не подумала? Просто ответь мне, зачем?!!

— Не знаю… Да и какая разница? Если не поверим ему, верить будет больше некому. Так и сгнием здесь все втроем.

— Погоди, но… но ведь можно ждать их у кассы. А когда они появятся, что-нибудь придумаем!!

— И что же мы придумаем? Прекрати нести чушь. Мы зря теряем время! Глазами придется пожертвовать, это ясно, — жестко сказала правая половина и отвернулась от левой, не желая заразиться ее страхом.

— Не смей отворачиваться! Не бросай меня! — взмолилась та, заливаясь хлынувшими слезами, полными жалости к себе.

— Ладно, ладно, успокойся, — нехотя обернувшись, произнесла правая. — Ты, конечно, так и должна себя вести, ведь ты и есть инстинкт, ты замешана на страхе, в этом твоя суть, — смягчившись, сказала она. — А я… я воля. Я нередко была слабее тебя, уступала. Но сейчас, прости… я не уступлю. Не тот случай. От нас сейчас не жизнь Васютина зависит. Да и сама по себе она ему больше не нужна. Жизнь тех двоих — вот что в наших руках. Так что ты уж извини, но придется подчиниться.

— Пожалуйста, нет… — безжизненно прошептала левая половина.

— Да, да… Просто прими это, будто нечто такое, что уже случилось. А иначе он все равно жить не станет.

— Я ему не позволю!

— Не будет он тебя слушать. А если все получится, если старик не врет, то будешь и дальше его оберегать, хоть и слепого. В этом, кажется, твое предназначение? — ледяным голосом уточнила правая половина.

Левая, не глядя на нее, согласилась коротким кивком.

— Тогда не мешай мне спасать его и его семью, а вместе с ними — и нас. Мне и так тяжело, ясно? — властно сказала правая, придвинувшись ближе к левой и заглядывая ей прямо в лицо.

В следующее мгновение они крепко сплелись.

— Ну, пора, — сказали они в унисон, став одним целым Кириллом Андреевичем Васютиным.

Придя в себя, Васютин качнулся, вслушиваясь в затухающее эхо последних слов этого спора, молниеносно случившегося внутри него. Трясущейся рукой утерев мокрый лоб, он посмотрел на старика. Стоя напротив с дымящейся самокруткой в руке, тот вглядывался в него с надеждой и опаской.

— Значит, надо глаза себе выколоть, да? — вибрирующим голосом спросил Кирилл.

— Истинно, иного пути не ведаю, — опустив взгляд, будто извиняясь, ответил Петр.

— И тогда я увижу… это точно? Я увижу?

— Будь покоен, Кирилка… Всех, что в сем пределе обретаются, узреешь ясно. А там и семью свою отыщешь.

— А почему ты так уверен, что увижу? Кто-то здесь уже ослеплял себя?

— Нет, мил друг, не ослеплял. Но ты мне верь, ведь я уж двести с лишком годков здесь обретаюсь. Такое повидал, что и в трясучке не привидится… И как боярин наш затеял сии пределы возводить, тоже памятую, будто и годок с той поры не минул.

Голос старика плыл, раскачиваясь в ушах Васютина, словно тяжелая неторопливая волна, да и дышать было непросто. Услышав слова человека с крученой папироской в руке, он впервые отчетливо осознал, что скоро выколет себе глаза. Повинуясь инстинкту самосохранения, еще поищет пути к отступлению, понимая, что их нет… Да и выколет. Мысль это пульсировала в нем. Отдаваясь в воображении садистскими картинками, она вгоняла в его вены новые порции гормонов страха.

С усилием подавив в себе приступ удушливой панической тошноты, Кирилл старался не думать о предстоящей средневековой пытке, к которой его приговорил старик с тряпкой и которую он исполнит над собой сам. «Говорить со стариком, пока он со мной рядом!» — приказал себе Васютин.

— А давно это было? Когда он предел этот стал создавать? — спросил он сиплым голосом.

— Давненько… Лет сорок кануло с той поры, это чтоб не сбрехать ненароком.

— Сорок лет… — приглушенно повторил за ним Васютин и закашлялся, словно подавившись этими годами.

— А как справил предел сей, так люд православный останкинский и потянулся.

— Расскажи, как… все это… началось, — попросил Кирилл сквозь нервный лающий кашель.

— Да я-то всего не ведаю… Поначалу твари Божии нас чуяли да трава. Срок недолгий минул — сперва трава вянуть перестала. А малость погодя и тварям Божьим неподвластно стало увидать нас. А опосля того первые и появились.

— А потом он еще кое-чего сделал, чтобы фантом мог принимать любое обличие?

— Словца того не разумею, что ты сказал, но Орн колдует беспрестанно, чтобы людей прибывало.

— А ты что здесь… делаешь? Какое у тебя предназначение? — откашлявшись, продолжил Васютин. Руки у него мелко тряслись, а на лице расцветали яркие красные пятна.

— Моя надобность не хитрая. Если же где беспорядок али грязно, так я на то есть. Приберусь дочиста…

— Что приберешь, вот такое? — ткнул Кирилл пальцем в спекшуюся кровь у себя под ногами.

— Всяко бывало… Бывало, что и погрязнее работенка доставалась, — задумчиво ответил старик.

— Скажи, Петр… А почему ты мне помочь взялся? Тебе от этого какой толк?

— Я, старик грешный, тебе покаюсь как на духу. Не за тебя я радею, а за свое избавление… Слухай меня, я тебе растолкую. Задолго до дня сего удумал я воли искать, чтобы Орну более не служить. Да только руки на себя наложить колдун мне не позволит. А вот ежели он меня за провинность какую насмерть жрать станет, вот тут-то и явится мне освобождение.

— Ты хочешь, чтоб он тебя убил?

— А что ж еще прикажешь? Иного пути мне не дадено, к кассам дорожка заказана. Да только духу мне не хватает самому супротив Орна пойти. Да ведь и свидеться с ним не часто приходится. А как случается сие, так у меня и душа в пятки. Не могу чрез себя преступить, и все тут… А когда смертные к нам пожаловали, ну тогда-то мне Аристарх и наказал, сурово так, чтоб я с живыми, подобными тебе, якшаться не смел. А коли таковое и приключилось, чтобы ни словом не обмолвился. А ежели путь к спасению укажу тому, кто за ним явится… За эдакое непослушание смертью грозился. Сказывал, что Орн меня живьем сожрет, коли ослушаюсь.

— И что, я первый явился?

— Не первый, а один только. В том вся загадка, что только тот, кто сам в сей предел добрался, сыскав ворота… Да не ради службы аль за страх какой, а токмо за спасением человека… и скумекал, что делать надобно, а после сие и сотворить не убоялся… Вот он один покинуть сие чистилище способен. И тех с собой забрать, о чьем спасении Бога молил да ради кого смертной жизни своей не берег.

— А как ты узнал, что я…

— Мне о тебе Аристарх сказывал. Мол, есть такой, кто кликушу на свет белый выманил, чтоб она ему врата указала. Не ждал Аристарх от меня гордыни да ослушания, не ждал… А я вот и смекнул, что ежели подсоблю тебе, то Аристарх об том вскоре проведает. А уж там и до воли рукой подать. Сожрет меня Орн, ибо с прежних давних времен уяснил себе, что более всего я смерти страшуся. Да только невдомек ему, что я об ней уж добрую сотню лет мечтаю как об избавлении.

— Вот оно что… — побледнев, протянул Васютин. Его интуиция громко и прямо в лицо говорила, что старику надо верить. А это означало, что и выкалывать глаза себе тоже надо.

— А что, если я не смогу? — рывком передернув плечами, предположил Кирилл.

— Уж я в таком разе и не знаю, что со мной они сотворят. Не приведи Господь, станут плоть мою истязать, — ответил старик, понизив голос и боязливо оглянувшись. — Всяк может статься. А коли сдюжишь ты эдакую пытку да покинешь предел, то колдун меня непременно сожрет. — Он вдруг хитро прищурился и, потешно потирая грубые крупные руки, сказал: — А мне токмо того и надобно.

С трудом превозмогая жуткие картины своего ослепления, конвульсивно пляшущие у него в сознании, Васютин обратился к старику, который выжидающе смотрел на него:

— Если я себе глаза выколю, что тогда произойдет?

— Как боль первая лютая отступится, узреешь то, что истинно вокруг тебя. Утварь разная да стены тебе как в тумане привидятся, а вот горетерпцы, коих окрест тебя многие сотни, явятся ясно, как я. А там уж ты и жену с сыном сыщешь.

— И что потом?

— Аристарх к тебе явится. Не ровен час, и сам бес Орн сподобиться может. И вот тогда они тебе да семье твоей выход укажут. А уж если порог его переступите, то на земле грешной враз и очутитесь. Ты уж не оплошай, Кирилка, друг сердечный. Трое нас, и всем нам ты спасителем приходишься. Кому от смерти, а кому и от жизни сей вечной, будь она неладна.

— Не оплошаю я, Петр. Справлюсь, — не своим голосом сказал Васютин.

— Да ты поспешай, а то, отведи Боже, приключится с ними чего. Вечно потом клясть себя станешь, в аду или в райских кущах — все едино. Вот так-то, мил человек.

— Но ведь они живы, да?

— Живы, да, — эхом отозвался уборщик. — Да только как ты знать можешь, что с ними, бедолагами, в грядущий час приключится?

Васютин кивнул, соглашаясь.

— Стало быть, поспешать тебе сам Бог велел, Кирилка. Так-то…

Васютин понимал, что старик прав. Но этот вопрос, только что исподтишка кольнувший его, он не мог не задать:

— А если они в тот момент в провале будут, я их увижу?

— В провале? — чуть удивленно переспросил Петр. — Ты об жертвенной поре речь ведешь, когда люди Орну себя по крохам отдают? Не страшись сего! Вернутся они к тебе, не успеешь и помыслить о том, — успокоил его уборщик, вновь испытующе заглянув ему в глаза, ища там ответ на свой вопрос.

— Ну, — Васютин шумно сглотнул пересохшим горлом, — раз так, то я пойду. Не буду время терять, — сказал он, с ледяным животным страхом прислушиваясь к своим словам.

— С Богом, Кирилка, с Богом, — облегченно произнес Петр. И вдруг спохватился: — Эх, дурак я старый, позабыл тебя напутствовать. Ты, избавитель наш, доколе очи свои не умертвишь, крестным знамением себя не осеняй. От него сияние исходит, нами незримое. А вот Орн с Аристархом его сразу чуют. А потому видят ясно, где человечек мыкается да что с ним творится. А тебе сие не с руки. Вдруг Аристарх супротив воли твоей пойти удумает? Так что крестись в мыслях своих да молитву Господу возноси, уста сомкнув. Уразумел?

— Да. Спасибо, Петр.

— Так с чего меня-то благодарить? То я у тебя в ногах валяться должон, коли избавителем ты моим станешь.

И снова в его глазах читались неуверенный вопрос, робкая надежда и множество сомнений.

— Стану, Петр. Обязательно, — успокоил его Васютин, спрятав в карманы руки, вибрирующие мелкой дрожью.

Внезапно пронзительная вспышка защитного инстинкта прошила его насквозь спасительной догадкой.

— Послушай, Петр… А если я только одного глаза себя лишу? Я же их увижу, да? Одной глазницей увижу?

Старик жалостливо вздохнул, с болью посмотрев на Кирилла.

— Тяжко тебе, бедолага… — нараспев сказал он, блеснув мокрыми глазами. — Ох, тяжко… — сокрушенно покачал он седой головой.

— Увижу, а? Если один оставлю? — срывающимся голосом просипел Васютин.

— Эх, страдалец ты мой любезный, — горестно вздохнул Петр. — Я б и рад тебя утешить, да токмо врать не стану. Увидать тех, кто в сим пределе мучается, возможно станет, коли не будет у тебя более очей твоих. Через них Орн проклятый колдовство свое справляет. И покуда хоть единое око твое живо… По ту пору не будет тебе прозрения, сынок.

Он шмыгнул носом и опустил глаза, стараясь не смотреть на своего избавителя, бледного, превратившегося в комок пульсирующих нервов.

— Укрепись тем, что семью свою из лап беса спасешь. Тебе одному дано сие счастье, о коем прочим лишь мечтать возможно, — громко прошептал он, так и не подняв глаз.

— Спасибо тебе, отец. Всю жизнь за тебя молиться буду, чтоб Господь тебя простил, — прерывисто дыша, сказал Васютин.

— Прощай, сынок, — все тем же сдавленным шепотом произнес старик. — Сердцем чую, уж скоро будешь рядом с ними. Коли окажусь я в Царствии Небесном, буду просить Богородицу-заступницу за тебя да за родню твою, чтобы впредь минула вас всякая беда да чтоб от нечистого оберегла вас Матушка наша Небесная.

Его голос звучал глухо и вместе с тем пронзительно и истово, будто слова эти шептал кто-то из апостолов, стоя на плахе. Перед мысленным взором Васютина возникла Тихвинская икона Божией Матери. Напутствие старика отражалось от нее, превращаясь в прозрачную, хрустальной чистоты песнь церковного хора, слова которой он никак не мог разобрать.

Он стал медленно поворачиваться, оставляя за спиной того, кто стал ему спасителем, озвучив страшный приговор, и кому спасителем должен был стать он сам.

— Господь тебе в помощь, — услышал он вслед стариковский шепот.

Безумно захотелось обернуться. Казалось, для того, чтобы еще раз взглянуть на Петра. На самом же деле лишь для того, чтобы отложить грядущую казнь еще на несколько секунд. Нужен был повод, и Васютин вдруг вспомнил, что именно он забыл спросить у старика. Не удержавшись, резко повернулся назад:

— Отец, вот чего… А как Алиса… которая Льюис Кэрролл… она со мной вместе в провал падала… Как она узнала, что мне нужно искать тебя?

— Я, прости Христа ради, не уразумел слов твоих. Кто, говоришь?

— Алиса, Кролик, Шляпник, Гусеница… ты их знаешь?

Не торопясь задавая вопрос, Васютин бесстыдно смаковал каждую долю секунды, что отдаляла его от жертвенника, на котором он оставит свои глаза.

— Я, ей-богу, в толк не возьму, о ком ты меня вопрошаешь, — растерянно пробормотал Петр, виновато глядя на Кирилла.

— С Богом, отец… С Богом, — произнес тот, выкрав еще три секунды драгоценной отсрочки.

— Да пребудет с тобой сила Господня, — отозвался старик. И дрожащей рукой потянулся за кисетом, вдруг отрывисто всхлипнув, глядя вслед уходящему Кириллу.

— Полно те, Петька, — еле слышно бормотал он, не давая воли слезам. — Поди, отмучился ты ужо, грешник. Бог даст, самую малость осталось. Не будет боле подле тебя тряпки. А раз такое дело, пошто слезы-то лить? Негоже эдак… А вот табачку отведать, эт да… Скрути-ка ты, Петька, цигарку. Да сыпь махорку пощедрее. Того запаса, коий у тебя в кисете имеется, тебе, Петя, тепереча до самой смерти вдоволь, да и с порядочным избытком. Коли Кирилка не оплошает, не переведется табачок у Петьки. Во всю жизнь его, грешную, не переведется, ей-богу…

Пока старик шептал эти слова, молясь о своем долгожданном избавлении, Васютин миновал арку из воздушных шаров и покинул «дорогу Орна». Остановившись, он оглянулся. Перед ним стремительно полетели фрагменты тех событий, которые произошли с ним на этой плитке. Фальшивый Женька, заливающий себя кровью, обрывки жизни Игната, окрашенные ужасом последние минуты маленькой Евдокии. А дальше — картины провалов. Борька в огороде, отрубленные пальцы, плевок второгодника…

Резко дернув головой, он стряхнул с себя наваждение. Быстро выйдя из секции «праздников и торжеств», он двинулся в зал на поиски места для своей жертвы, чтобы преодолеть последнюю преграду, отделявшую его от двух самых близких, единственных любимых существ на свете.

В правдивости того, о чем рассказал ему старик с тряпкой, он больше не сомневался. На сомнения не было сил. Они были необходимы ему для другого. Васютин старательно собирал их воедино, словно остатки армии, разгромленной сильным и беспощадным врагом. Сперва он призывал под истрепанное знамя всех, кто мог держать в руках оружие. Потом всех, кто мог хотя бы встать в строй. Сейчас ему сгодились бы даже мертвые, если бы они могли держаться на ногах. Ему нужен был каждый. Немощные, увечные, сломленные и опустошенные, они были обглоданы войной до костей. А впереди… Впереди у них была яростная жестокая атака, безумная в своем самоубийственном кровопролитии и гордящаяся этим безумием. Враг был уже вплотную к ним. Настолько близко, что можно было уловить тепло его дыхания, прорывающееся сквозь скрип стиснутых зубов. Но… его все еще не было видно. Да и немудрено, ведь им предстоял бой против самих себя.

Прожив почти четыре десятка лет, Кирилл мог вспомнить немало дней, когда он противостоял себе. Укорял, стыдил, запрещал, заставлял, образумливал… Бывал даже несправедлив к своей драгоценной персоне. Но то, что ему предстояло сделать, было выше всех этих понятий. Это и впрямь походило на войну. Лишить себя важнейшего органа, враз став настоящим беспомощным инвалидом! Лишить кустарно, болезненно, с риском для здоровья и жизни… И не по жизненным показаниям, а по совету незнакомого пожилого человека непрестижной профессии! Логический аппарат его психики был бессилен объяснить его человеческой природе, зачем это должно произойти. Она бунтовала что было сил, сопротивляясь принятому решению. Васютин-человек и Васютин-животное метались внутри него в пылу яростной драки. Животное делало все, чтобы сохранить Кирилла как здоровую и полноценную особь. Главным инструментом защиты животного был страх, который рос и укреплялся с каждой минутой. Главным инструментом человека был разум, который пытался подчинить себе инстинкты, стоявшие на страже телесной оболочки. Оба Васютиных были так сильны, что в пылу драки вполне могли разрушить Кирилла Андреевича, вогнав его в ступор в самый ответственный момент. Чтобы одержать верх, Васютину-человеку нужен был союзник. Не человек и не животное. Некто третий.

И он появился. Действительно, не человек, ведь для человека в нем было слишком мало рационального. Действительно, не животное, ведь для животного в нем было слишком много возвышенного. На сторону человека встала Любовь. Она кинула всю свою мощь в морду животному, решив исход драки. Взвыв, Васютин-животное попятилось назад, в дальний угол Кирилла Андреевича. Ощетинившись, оно наблюдало оттуда за торжеством любящего человека. Конечно же страх не исчез. Но повелевать Васютиным он больше не мог. И Кирилл почуял эту победу. Вдруг стало немного легче. Появилась ослабевшая уверенность в себе, которая чуть было вовсе не покинула его. Диковато озираясь, она бормотала Васютину на ухо: «Ничего-ничего, соберись… Дыши ровнее, мысли вместо эмоций. Ты же знаешь, как это делается… Все кончится быстро, ожидание куда страшнее. В конце концов, глаза выкалывать — это не ногу ножовкой отпиливать».

С трудом вновь обретя себя, он собрал где-то под сердцем волю, решимость, злость, чувство долга, отвагу и отрешенность. Когда придет их час, они ринутся вперед, толкая зажатый в руках колющий инструмент по направлению к глазным яблокам. Стараясь не поднимать взгляда, чтобы не угодить в провал, Васютин направлялся к отделу канцтоваров. А ведь раньше он и представить не мог, каким страшным может быть это скучное слово «канцтовары». Его звучание эхом разлеталось в сознании на множество значений: «канцер», «товарищ», «канцлер», «кантовать», «концовка»…

«В отдел с инструментами идти разумнее, но он куда дальше, чем канцтовары. А значит, риск провалиться больше, — мыслил Кирилл, стараясь гнать от себя эмоции. — Оба глаза надо колоть одним махом. Во-первых, больно будет один раз. Во-вторых, неизвестно, хватит ли духу на левый, когда правый потеряешь. Надо будет подготовить какую-нибудь повязку. — Вспомнив, как он завязывал глаза майкой, когда боролся с паникой и аффектом, он решил, что поступит так же. — К тому же на черном крови не будет видно».

Повернув к канцтоварам, он сам не заметил, как сбавил шаг. Васютин вдруг представил себе аннотацию к товару, который был ему нужен. «Ослепитель ручной, компактный, „Глаза Морфея“. Пожизненная гарантия полной слепоты. Прост и удобен в использовании. Одобрен Минздравом России и Федерацией офтальмологов». «Смешно», — равнодушно заметил он. Канцтовары были уже совсем близко.

За несколько метров до входа в отдел Кирилл остановился. Плотно закрыв глаза руками, он постоял так несколько секунд. «В этой темноте я проведу всю оставшуюся жизнь», — вдруг понял он. Волна первобытного страха обдала его с головы до ног. Рядом с этой вечной темнотой сама экзекуция мгновенно потеряла свое ужасающее значение. Тьма. Лица любимых, день, ночь, зима, лето, море, горы, новый свитер — все во тьме. Тоска навалилась на Кирилла, обездвижив его и грозя перерасти в отчаяние. «Зато слух обострится», — попытался снова пошутить Васютин.

«Тьма эта начнется, как только я выйду отсюда. До этого будут люди и силуэты предметов, если старик не соврал». Он пытался представить себе кромешный мрак, который станет его верным спутником, и не смог. Стала чуть кружиться голова. Сквозь легкий звон в ушах он услышал, как в сознании звучат странные отрывистые фразы. «Проснулся, открыл глаза», «закрой глаза, это сюрприз», «очки», «пойдем в кино», «ты глянь-ка». Он слышал их отчетливо, а они проносились нескончаемой вереницей, словно дразня его. «Водительские права номер», «красный сигнал светофора», «номер дома по улице», «увидишь желтую будку — поворачивай», «отличная фотка», «выставка изобразительного искусства».

«Это то, что не будет иметь для меня смысла и значения, — тут же догадался Васютин. — Глаза еще на месте, а как сильно съежилась жизнь». Он вдруг понял, что никогда не увидит ни одной иконы. И внутри стало пусто.

Заходя в отдел, он мысленно перекрестился, как и велел ему старик. В нерешительностиостановившись у входа, оглядел полки. «Так, и что мне нужно?» — мельком подумал Кирилл, стараясь не вдумываться в то, что он ищет и для чего.

— У Женьки родятся дети, я их буду щупать, чтоб понять, на кого они похожи, — пробормотал он, стоя посреди отдела. — Идиот! У Женьки появятся дети!!! И чтоб они появились, ты должен это сделать!

Вдруг Васютин резко обернулся, затем в другую сторону, а когда не понял, зачем он это сделал, испугался. Обхватив голову руками, он заорал во всю глотку:

— Не сметь!! — заорал он, пытаясь вырвать себя из лап очередного приступа животного ужаса.

Васютин не мог представить своей слепоты. А страх перед неизвестностью, как известно, сильнее прочих. Он старался думать об Оле с Женькой, но это не помогало. Тогда он стал медленно, почти по слогам, диктовать себе приказы:

— Иди искать циркуль… такой… с двумя остриями.

Настороженно двигаясь вдоль стеллажей, он всматривался в товары, будто боясь увидеть свою персональную гильотину. Где-то на краю сознания вспыхивали непрошеные мысли: «Зеленый будет просто словом, синий — тоже».

— Да и хер с ним, с зеленым!!! — истошно завопил Васютин, побагровев от натуги.

Спустя пару секунд мысленная вспышка повторилась: «Слепой частный детектив — это даже занятно, — как будто сказал кто-то шепотом. И тут же следом: — Через пять лет ты забудешь, как выглядит небо в облаках».

— Извините, на небо мне наплевать, — негромко ответил Кирилл. Он продолжал медленно двигаться вдоль стеллажей. — Да где ж ты, а? — бормотал он, иногда забористо матерясь.

Он понимал, что балансирует на грани срыва, который сейчас просто недопустим. Теперь подполковник старался жить буквально посекундно, пытаясь максимально сузить картину происходящего с ним. Шаг, взгляд, нет искомого предмета. Шаг, взгляд, нет… Шаг, взгляд… Шаг…

Сделав очередной шаг, он наконец увидел. Обычный циркуль, с гнущимися по концам ножками. Кирилл смотрел на него со страхом и отвращением. Он видел, как острые концы впиваются в его глазные яблоки.

— Да, впиваются. И спасают твою семью! — зло сказал он себе и потянул руку в глубь стеллажа.

Рухнув на колени посреди отдела, Васютин словно взошел на эшафот.

«Ну, так… Повязка». Трясущимися руками он снял куртку и майку. Майку порвал надвое и примерил. Закрыв его еще живые глаза, она на миг окутала их тьмой. Невидимая толпа, собравшаяся у его эшафота, стала стихать в предчувствии скорого начала.

— И к-как? Вот… в-вот так, — заикаясь, шептал он. Раздвинув длинные ноги циркуля, он согнул их в коленцах. Поднес к лицу и выронил из рук.

По толпе пробежал неодобрительный ропот.

Выругавшись, он вновь схватил циркуль и снова примерил. Чуть подправил ту часть, что лишит его правого глаза. Поднес опять. Теперь ровно.

Бережно отложив его на куртку, лежащую на полу, он стал беззвучно молиться. Закончив молитву, Кирилл открыл глаза, жадно всматриваясь вокруг. Он будто старался впитать в себя фотоны света, которые больше не увидит, краски, которых не будет с ним. Обводя взглядом отдел канцтоваров, он шарил по полкам, словно пытался найти там нечто такое, что станет ему последним утешением.

Толпа перед эшафотом нервно загудела, требуя зрелищ.

Но Васютин решил не торопиться, прощаясь со всеми красками мира разом. Еще несколько минут он конвульсивно старался сохранить хоть что-то из мира зрячих.

И потянул руку за циркулем.

Зазвучала барабанная дробь, толпа замерла, и стало так тихо, что когда раскат барабанов смолк, было слышно, как жалобно скрипнул эшафот. В той тишине раздавались гулкие удары сердца и прерывистое дыхание приговоренного к пожизненной слепоте. Вены на его руках и шее вздулись, а на мертвенно-бледном лице, залитом потом, сиял пунцовый румянец.

— Ну же, давай. Одно движение — и все кончится! Начинай, сука!!! — беззвучно говорил Васютин себе одними губами, заходясь мелкой дрожью.

Взяв орудие своей казни трясущейся рукой, Кирилл судорожно сжал пальцы, стараясь унять эту пляску. Он медленно и аккуратно поднес циркуль так близко к глазам, что между его иголками и зрачками оставалась какая-то пара-тройка миллиметров. Бездонная мгла, уместившаяся на кончиках игл, смотрела в глаза приговоренной жертве. Мгла стремилась ворваться в глазницы, навсегда залив их черным.

— Боже, помоги мне, умоляю, — прошептал Кирилл, содрогнувшись всем телом. И бессильно опустил циркуль, издав отчаянный прерывистый вздох, сквозь который проступал звук загнанного животного, почуявшего верную смерть.

Толпа зло и разочарованно загудела, сетуя на нерадивого палача.

Тогда тот вновь поднял инструмент, крепко схватив его у основания левой рукой, и вплотную приблизил к лицу, нацелив жало игл в зрачки.

Барабанщики опять грянули короткой раскатистой дробью.

Подняв правую руку, палач Васютин занес ее в паре десятков сантиметров за основанием циркуля, торчащего сквозь сомкнутые побелевшие пальцы левой руки. Время перестало существовать. Бессмысленные огненные всполохи резали оцепеневший мозг. Откуда-то далеко изнутри, из самого центра сознания, доносились обрывки умоляющих стонов. Они пробивались сквозь грохочущие раскаты молчания. Молчания человека, который не собирался отступать, медля и собирая силы.

Быстрым движением отведя правую руку еще чуть дальше, Кирилл резко, с утробным гортанным звуком выдохнул. Когда последние ноты его выдоха еще затихали над невидимой толпой, правая рука палача, сжатая в кулак, стремительно рванулась к левой, обрушив на нее мощный удар.

Казнь свершилась мгновенно.

Собравшиеся у лобного места даже толком не успели насладиться моментом, и лишь дня приговоренного эти доли секунды длились мучительно долго, разрушив надежду на молниеносный исход.

Тонкие стальные иглы циркуля с треском, не торопясь, прорывали сомкнутые веки. Проникнув сквозь преграду, они сладостно впились в глазные яблоки, убивая их тонкое нежное содержимое. Вспоров податливую роговицу, жадно обрушились на хрусталик, сосуды, мышцы, палочки и колбочки. Пронзительно пискнув, словно тысячи раздавленных насекомых, глаза стали фонтанировать яркими белесыми разрядами немыслимой боли, моля о пощаде. Боль глубоко вонзилась в мозг Васютина, заставив его рывком выгнуться.

Хрипло взвыв, Кирилл рухнул на бок, схватившись руками за лицо и заливаясь кровью. Звук звякнувшего циркуля, упавшего на эшафот рядом с ним, утонул в криках жертвы.

«У-ы-ы-х», — вздохнула толпа, смакуя расправу.

Конвульсивно дергаясь и извиваясь, Васютин бился головой об пол, изрыгая что-то нечленораздельное яростными воплями. Спустя время, которое невозможно было измерить в известных человечеству единицах, пожар его конвульсий стал понемногу затухать.

Лишь когда Кирилл скрючился на полу, стеная и скрипя зубами, толпа стала потихоньку расходиться, вдоволь насладившись казнью.

Васютину показалось, что прошла вечность, прежде чем он смог с трудом подняться с пола, встав на четвереньки. Поднявшись, он неуклюже сел, все еще глухо стеная и прижав ладони к кровоточащим глазницам. Но через несколько секунд он затих, отдернув руки от лица. Растопырив пальцы, вытянул кисти вперед. Поводил ими перед собой, будто пытаясь что-то нащупать. И тогда на его лице, залитом кровью, проступило торжество победителя. Истерзанного, но торжествующего.

Он видел!

Нащупав повязку из майки, заткнутую за пояс, он плавно поднялся, оглядываясь.

— Старик… — еле произнес он, сплевывая кровь, струившуюся в рот. Осторожно утерев лицо, он вновь посмотрел по сторонам кровавыми пятнами глазниц. И тогда…

Тогда он вдруг отчетливо хохотнул. Со стороны смех этот звучал дико, как разухабистая частушка на похоронах. Но для Васютина он был звуком горна, трубящего победу и ласкающего слух. Прижав повязку к мертвым глазам, он повертел головой.

— Так вот как оно все, — пробормотал он, обвязывая лицо материей. Сделав несколько уверенных шагов зрячего человека, он направился вдоль стеллажей отдела, всматриваясь по сторонам и легонько постанывая от тупой боли.

Старик не соврал. Все выглядело в точности так, как он и описал. Перед глазами стояла густая чернота, но она являлась лишь фоном. Перед ней отчетливо виднелись бледно-оранжевые, чуть размытые и колышущиеся очертания полок с товарами. А вдалеке, где-то в центре соседнего отдела, заполненного спортивными товарами, Кирилл ясно увидел пожилого мужчину, сидевшего на полу. Справа от него маячил женский силуэт, а за ним — еще один мужской.

— Боже всемогущий, слава тебе! Услышал ты меня, Боже, услышал! — задыхаясь от настырной боли и крестясь на ходу, шептал Васютин.

Чувство счастья, превосходства, облегчения, любви и еще чего-то такого, чему Кирилл не знал имени, переполняли его. И вместе с тем где-то в глубине васютинской души жил зародыш тревоги. В голове звучало, как набат: «Не отдадут, не отдадут, не отдадут». «Заткнись, гаденыш!» — мысленно рявкнул Кирилл, пошатываясь на ходу.

Не успел он пройти и десяток метров, как услышал где-то сбоку знакомый шелестящий звук. Поворачивая голову в его сторону, Кирилл знал, кого увидит. И хотя с ходу узнать Аристарха было непросто, это был он. Огромного, нечеловеческого роста, с непропорционально длинными массивными руками, острой грудной клеткой и с приплюснутой головой. На ней косо сидело будто вдавленное в череп, плоское, непропорционально маленькое лицо. Глаза жили отдельно… Огромные, асимметричные, с тонкой сеткой сосудов по углам, они были затянуты мутными желтоватыми бельмами, сквозь которые угадывались зеленые радужки.

— Вы, Кирилл Андреевич, словно дитя малое, неразумное… — тяжело вздохнул распорядитель, делая к нему шаг. — Стоило ненадолго оставить без попечения, так вы над собой членовредительство сотворили, — сокрушенно покачал он головой. Васютин вздрогнул, на мгновение перестав чувствовать боль. Зародыш тревоги заметно подрос.

— Я сделал это. Я вижу остальных, Аристарх. И я иду искать мою семью.

— Вот и чудненько, милостивый государь. Как говорится, кто ищет…

— И как только я найду ее… — У Кирилла от волнения перехватило горло. Откашлявшись, он сказал: — Как только найду их, вы покажете мне выход!

Аристарх склонил уродливую голову набок и недоуменно протянул:

— С чего это вы так решили, любезнейший? Выход вы отыщете сами.

Глядя на монстра пустыми мертвыми глазами сквозь окровавленную тряпку, Васютин подавил в себе желание вцепиться ему в горло.

— А если я буду искать слишком долго или вовсе не найду? Тогда, выполнив все условия, я не выберусь отсюда. А это может разрушить фантом, вы ведь знаете об этом, — чеканил он сквозь ярость. — Указать мне выход — в ваших интересах.

— Боюсь, вы ошибаетесь, подполковник. Тут Петруша напутал. Освободить вас и семью вашу — вот первейшее и единственное условие, и оно будет пренепременно соблюдено. А после вы уж сам, да-с. Помилуйте, драгоценнейший… Ну что может удержать свободного человека, такой ценою свободу свою добывшего? Для оного преград в целом мире не существует, — устало закончил Аристарх, возвышаясь над Васютиным.

— Если я не… — начал было Васютин, но распорядителя перед ним уже не было.

«Твари затеяли очередную головоломку. Нашел семью — найди выход, — думал Кирилл, выходя из отдела канцтоваров. — Два варианта. Первый — выход есть, но найти его практически невозможно. Нас формально освободят, но мы так и останемся здесь, просто сможем держаться вместе. И ни хрена с магазином не произойдет. Второй — выход можно найти, но…»

Подумав об этом, он вышел на широкий проход между отделами, что был сродни авеню, от которого отходили узкие «стриты». Тогда он впервые увидел без вести пропавших в Останкине. Человек семьдесят, не меньше, брели мимо него, проходя друг друга насквозь. Некоторые сидели, прислонившись к стеллажам. Какая-то дородная тетка в дешевом спортивном костюме и тапочках стояла на коленях и мерно била себя кулаками по голове. Пространство гудело. Иногда его прорезали возгласы, крики, плач, причитания и ругань. Проходя сквозь броуновское движение несчастных, Васютин по привычке уворачивался от них, чтобы не задеть. Убедившись, что Женьки и Оли здесь нет, он стал обшаривать каждую секцию. Худощавый молодой мужчина, семеня навстречу ему и истерично оглядываясь, вдруг остановился перед полкой со строительными товарами, замер и стал оседать. «Провал», — понял Кирилл, на ходу всматриваясь в каждого.

Проходя отдел за отделом, он продирался сквозь калейдоскоп человеческих реакций на невозможное, ставшее их новым бытием. Сильные пытались понять, чтобы противостоять загадке. Они оглядывались, что-то бормотали, ощупывали стеллажи и старались забраться на них, чтобы найти хоть кого-то, взглянув на помещение сверху. Некоторые из них ходили, опустив голову вниз, как это делал когда-то Васютин. Впрочем, таких было немного. Смирившиеся сидели, закрыв лицо руками, либо потерянно бродили, пытаясь избежать встречи с тем, что отправит их в очередной провал. Раздавленные паниковали, то кидаясь на ряды полок и истошно вопя, то принимаясь носиться от отдела к отделу. Некоторые из них неистово бесновались, силясь отогнать от себя собственное бессилие. Со временем они становились либо смирившимися, либо обезумевшими. Обезумевшие вели себя по-разному, но по ним было сразу видно, что они не признают того, что вокруг. Кто-то танцевал, кто-то общался с воображаемыми посетителями. Грузный холеный парень в дорогом костюме невозмутимо разговаривал по телефону. А вот отчаявшиеся вели себя одинаково — они покорно двигались к кассам.

Свернув в очередной отдел, Васютин отпрянул в сторону, шарахнувшись от хорошо одетого мужчины с интеллигентным лицом, опустошенным непосильным горем. Профессиональная память на лица сработала безотказно, и подполковник узнал его, хотя видел только на фото. Это был Леша Ленберг. Тот самый муж Маши Ленберг, с которого для Васютина начался останкинский кошмар. Понимая, что не сможет ничего для них сделать, он внимательно присмотрелся к Ленбергу, который не мог его видеть. Леша шел очень медленно и как-то странно, будто крался на ощупь. На обезумевшего или раздавленного он похож не был. Его лицо было сосредоточенным, как будто он делал какую-то кропотливую и тонкую работу. «Петр сказал, что Женька с Олей рядом, хоть и порознь. Вроде родители могут чувствовать своих детей, особенно маленьких, и держаться поблизости, — думал Васютин, рассматривая фигуранта своего последнего дела. — И где тогда его дочь Алиса? Должна быть где-то рядом».

Быстро вернувшись в начало ряда стеллажей, он взглянул на его другую сторону и тут же заметил ее. Его позиция давала возможность видеть мужчину и ребенка разом. Девочка шла чуть впереди отца, бледная и изможденная, словно высохший цветочек. От ее вида у Кирилла пронзительно кольнуло за сердцем, отчего боль в глазницах чуть притухла. «Они здесь давно, потому она такая, — успокоил себя Кирилл. — Женька чувствует себя лучше». Он вновь перевел взгляд на Алексея, который словно тянулся за своей дочерью, чувствуя ее в пустом магазине. «Значит, и Оля будет идти так же скорее всего», — решил Кирилл. И бросился дальше, оставив за спиной обреченную Машину семью.

Мутно-оранжевые очертания секций сменяли друг друга, пропуская сквозь выколотые глаза Васютина сотни лиц. Родных среди них не было. «Большая часть магазина уже позади. Скоро я их увижу. И они меня увидят, обязательно увидят», — уговаривал себя Кирилл. Он боялся даже предположить, что этого не произойдет. А ведь одно обещание Петра уже не сбылось. Выход указывать никто не собирался.

— Выход я обнаружу. Может, придется повозиться, но я его найду, — пробормотал Васютин, стараясь не вспоминать про первый вариант развития событий. — Тратить время на поиски какой-то конкретной двери нет смысла. Надо мыслить шире, абстрактнее, аллегоричнее, — размышлял он, вглядываясь во встречных людей.

Он принялся обдумывать иносказательные значения слова «выход».

— Вход наоборот, выход из ситуации… выход… выход… Мрази, мать вашу! — бормотал Кирилл, всеми клетками своего существа чувствуя, как с каждой секундой задача становится все более размытой и неясной, ускользая от его разума.

«Или дверь? Банальная дверь, спрятанная за стеллажом. Тогда на это могут уйти годы».

Прочесав очередной блок секций, единственный слепой и единственный зрячий в супермаркете вышел на крайний широкий проход, очерчивающий торговый зал по периметру. Не успев толком окинуть взглядом немногих людей, что были там, он услышал крик.

Кричала женщина. Чуть за тридцать, красивая, милая, родная. Любимая. Это был голос Ольги Васютиной. Он продирался к нему сквозь первую боль утраты, страшную пустоту бессилия, сквозь неверие в легенды и недоверие к себе, сквозь детские кошмары прошлого и вязкие годы чужой жизни. Голос этот звучал как гимн избавления, говоря, что Женька где-то рядом. Разом пронзив взглядом всю площадь прохода, Кирилл увидел ее. Она стояла, белая как полотно, зажав рот рукой, а ее глаза были искажены внезапным ужасом. Она не верила в то, что первый человек, которого она встретила здесь за эти бесконечные дни, это он, ее муж. Муж, которого она больше не мечтала увидеть, стоял в паре десятков метров от нее, перепачканный кровью и с черной тряпкой на глазах. Женское чутье, намертво скованное страхом и недоверием, в первые секунды безучастно молчало. Но вдруг очнувшись, оно обдало Ольгу волною могучего тепла, которое может исходить только от родного человека.

Боясь, что испуг заставит ее побежать прочь, Кирилл остановился, крикнув слабеющим голосом:

— Оля! Это я.

Чуть улыбнувшись немощными серыми губами, Оля сделала пару шагов вперед, покачнулась и рухнула на пол.

Бросившись к ней, Васютин услышал стремительный топот маленьких ножек, приближающийся к нему. Молча, без единого слова, с другого конца прохода к нему во весь опор бежал Женька. Его огромные синие глаза, полные слез, казалось, с трудом помещались на лице. Он бежал к спасению, к прежней жизни, куда так хотелось вернуться и где остался папа.

Кирилл бросился ему навстречу, не сводя глаз с бесчувственной жены, лежащей на полу. Подхватив на руки сына, он прижал его к себе так крепко, как только мог это сделать, не причинив ему вреда. Примкнувшись рыжими головами друг к другу, они словно воссоединили расколовшийся материк. Заливаясь слезами, Женька выпалил:

— А где мама?

— Она уже к нам идет, сынуля, уже идет, — неуверенно поглядывая на жену, ответил Кирилл. — Пойдем ей навстречу.

Все тело наполнилось теплой волной, которая была способна обогреть полмира. Чувство это было сродни счастью, но куда глубже и сильнее. Может, это радость от спасения того, что важнее собственной жизни, что есть будущее — собственного дитя.

Не выпуская сына из рук, он двинулся огромными шагами к Ольге, лежавшей на полу без сознания.

— Папуля, у тебя кровь!!! — испуганно хныкал Женька. — Тебе надо к врачу. Ты ранен?

— Все в порядке, радость моя, — ответил Васютин, не переставая вдыхать аромат его волос. Быстро добравшись до Оли, он спустил с рук сына и бережно поднял ее с ненавистной плитки.

— Пап, ну где мама-то? — испуганно дергал его за рукав Женька.

«Они не видят друг друга, только меня. Я их проводник, их центр», — неслось у Васютина в голове с бешеной скоростью. В этот момент Оля стала приходить в сознание.

— Олечка, деточка, это я, я, все хорошо, — заговорил ее спаситель успокаивающей скороговоркой. Увидев его, с намотанной на лице тряпкой и перемазанного запекшейся кровью, она прерывающимся шепотом спросила:

— Кирюшенька, где Женька? Что с твоим лицом? Что?

— Женька здесь, сейчас увидишь. А про лицо — потом.

Кирилл догадался, что делать, и протянул руку, дотронувшись до сына. Хрипло задохнувшись то ли вдохом, то ли криком, истерзанная неизвестностью, мать кинулась к своему чаду, потеряв соприкосновение с Кириллом. И для нее Женька тут же исчез.

Крепко взяв их обоих за руки, Васютин показал им друг друга. В этот миг они снова стали семьей. И сплелись в единый организм, пронизанный общими генами и скрепленный общим будущим. Заливая друг друга слезами, они топили друг друга в потоках счастья, стоя у глухой стены торгового зала, окруженные множеством одиноких обреченных людей.

Как выйти из этих стен, Васютин не знал.

Когда все счастливые слезы были отданы друг другу, обессилевшая Оля хотела обрушить на мужа сотни вопросов, но задала лишь главный:

— Кирюша, что теперь?

— Мы скоро выберемся отсюда, но мне очень нужно серьезно кое над чем подумать, — силясь сохранить видимое спокойствие, ответил он. Жена кивнула. Васютин заметил страх, вновь сковавший ее, когда женщина осознала, что кошмар не закончен. А если так, то с ними может произойти что угодно. Оля знала, что с мужем случилась большая беда, но боялась догадаться — какая. Не понимая, как он видит сквозь повязку, она успокаивала себя тем, что это, наверное, часть какого-то мистического ритуала.

Не выпуская из рук родные руки, Кирилл попытался начать мыслить с чистого листа. Время шло, а он совсем не продвинулся. Его измотанная психика ослабляла хватку с каждой минутой, отдавая последние силы на приступ последнего рубежа. Пытаясь вообразить, что может представлять из себя выход, он вскоре сделал неутешительный вывод — что угодно. Идея о том, что в этом огромном пространстве надо искать какую-то потайную дверь, была тупиковой. Но других не было вовсе. По крайней мере разумных. Некоторое время спустя Кирилл, взглянув на притихшую семью, стал заметно нервничать. Это мешало сосредоточиться, сводило КПД его поисков к нулю.

«Успокойся! — властно приказал он себе. — Надо вспомнить и обдумать каждую мелочь. Тогда можно будет принципиально понять, как искать».

Не прошло и минуты, как Васютин решил, что для начала надо проанализировать последние события.

«Какое из них главное? Если не считать того, что я с собой сделал… Пожалуй, появление Аристарха. Он просто сказал мне, что я сам должен буду найти выход. Да еще наплел всякой нэпманской мишуры вроде „помилуйте, драгоценнейший“. И что?» Кирилл шумно вздохнул, понимая, что не найдет ответа. Мерзкие мыслишки о том, что их освобождение — фикция, пугали Васютина. Оля начинала нервничать все сильнее. Постоянно поглаживая Женьку и мурлыча ему всякую успокаивающую ерунду, она мельком кидала на мужа умоляющие взгляды. Открутив вторую пуговицу от кармана куртки, тот признался себе, что в тупике.

И вынужден был пойти по кругу, вновь вернувшись к мыслям об управляющем. Детально прощупав все варианты, он стал заходить на третий круг, словно неопытный летчик, не уверенный в своих силах. Опять начав с Аристарха, он старался не отвлекаться на боль в глазах и на картины возможного поражения, которые беспрестанно лезли в голову.

«Итак, Аристарх. Дословно вспоминай, что он говорил. Если зацепка где и есть, то скорее всего там. Все внимание к мелочам, Васютин. Последний шажок остался, — молча уговаривал он себя, собирая воедино все силы своего сознания. — Ну… давай… Значит, так. Сначала — дитя малое неразумное, стоило отвернуться… нет. Оставить без попечения — вот как он сказал. Оставить без попечения, и вы членовредительство совершили».

Васютин вдумывался в каждое слово. Он был уверен, что Аристарх, случайно или по доброй воле, дал ему подсказку. Интуиция утверждала это совершенно однозначно. «Так, дальше… Я ему про выход, а он? Ошибаетесь, подполковник. И точно — про старика сказал. Петрушей его назвал. — Идею про то, что надо снова искать старика, он отбросил еще на первом круге, поскольку был уверен, что того уже нет в живых. — Потом сказал, что главное условие — освободить нас, и оно будет непременно выполнено… А дальше вы сами. И потом вот эта фраза была… „Помилуйте, драгоценнейший“ — так она начиналась. Что-то вроде того, что никто не может удержать свободного человека, которому свобода досталась большой ценой. Я свободен, удержать меня не могут… Все правильно, они и не держат. Надо только выход найти. Досталась большой ценой».

Васютин вздохнул. Гипотеза о том, что надо искать в магазине отдел с самыми дорогими вещами, ему не нравилась, хотя он и оставил ее на черный день. «А вот потом я попытался сказать что-то вроде угрозы, и он исчез. Досталась большой ценой свобода, и сразу я стал говорить. Или нет?»

Кирилл мучал свою память, ослабевшую от феноменально долгого бодрствования, нервотрепки, боли и психостимуляторов.

«Ну же, давай! Соберись!!! Досталась свобода и… дальше… Стоп. Он сказал про цену свободы, и мне в глаза стрельнуло очень сильно… Точно! — Васютин уцепился за эту крохотную ниточку прозрения и аккуратно, чтобы не спугнуть ее, потянул на себя, стараясь не дышать. — Стрельнуло, я аж чуть сознание не потерял. Значит, говорить я не мог. Но я точно помню, что между последними словами Аристарха и моими паузы не было. Я заговорил сразу же, как он смолк, и полсекунды не прошло. Так, а вот и находочка. Была еще одна фраза, которую он сказал. Получается, была. Да я в тот момент на боль отвлекся. — Кирилл облегченно вздохнул, взъерошив волосы. — Я вспомню, иначе и быть не может».

Как он вспомнит слова или хотя бы суть фразы, о самом существовании которой он напрочь забыл, Васютин не знал. И он стал бурить свою память с утроенной силой.

«Он должен был говорить о чем-то, что имеет отношение к тому, кто свободу получил большой ценой», — подумал он, прислушиваясь к всплескам своего сознания. Поначалу оно врало ему, подсовывая самые разные слова. Он тщательно примерял их к последней реплике Аристарха, которую помнил. Отвергал и искал новые, умоляя свою психику не выдавать желаемое за действительное. Потекли немыслимо долгие минуты очередной головоломки. Иногда Кириллу казалось, что он не сможет разгадать ее, но он исступленно верил в свои силы.

И был вознагражден. Внезапно в его сознании мелькнула яркая вспышка, подарившая ему старинное слово «оного». И тут же рядом с ним появился предлог «для».

— Для оного, — произнес Васютин вслух с легкой вопросительной интонацией.

— Что? — встревоженно спросила его Ольга.

— Папулечка, мамочка! Пойдем отсюда домой! — взмолился Женька, как только мать отвлеклась от него.

— Тихо, — ответил обоим Кирилл. И продолжил размышления: «Для оного, то есть для него. Для того, кто свободу получил. Что для него? Что?!»

Через десять минут титанических усилий ответа не было. Не было и через пятнадцать.

Он явился чуть позже. Явился разом и во всей своей красе, залитый сиянием спасения. «Для оного нет преград», — прозвучало в сознании Кирилла, обдав всего его могучим эхом.

— Для него нет преград, — сказал он вслух. Оля поднесла палец к губам, прося сынишку о тишине.

«Так-так-так… Преграды. Их нет. Что для нас преграда? Запертых дверей здесь нет. Есть стены. Преграды — это стены, — размеренно думал он, стараясь не смять логическую цепочку суетливыми поспешными мыслями. — Получается… стены нам не преграда. Да!»

— Олечка, сынок, давайте подойдем к стене, ладно? — дрогнувшим от волнения голосом сказал он. Не разжимая рук, они двинулись вперед. Кирилл видел стену, но весьма размыто. Они остановились в метре от нее.

— Оля, посмотри на стену внимательно, я ее не очень хорошо вижу.

— Ты видишь? Слава Богу! — прерывисто прошептала она. — Я смотрю, Кирюша. Что там должно быть? — немного испуганно спросила она.

— Как она выглядит? — ответил вопросом Васютин.

— Обычная стена. Белая, ровная.

— Еще полшага вперед, — скомандовал он. Они шагнули, приблизившись к оштукатуренной преграде. — А теперь?

— Я ничего необычного не вижу, — не сразу ответила Ольга, вглядываясь в белую поверхность.

— Вы стойте на месте, а я чуть приближусь, — сказал ей муж. И подался вперед.

— Назад! — в тот же миг испуганно вскрикнула Оля, дернувшись всем телом прочь от стены и качнув прочь и Васютина.

— Что? Что такое?!! — почти радостно воскликнул Кирилл.

— Стена… Она трясется!! Давай отойдем, прошу тебя!

— Оленька, спокойно. Все хорошо. Ничего страшного не случится, она не рухнет, поверь мне. Давай-ка снова к ней подойдем. Совсем близко, ладно?

— Ты… ты уверен?

Кирилл кивнул. Они приблизились к препятствию, вновь оказавшись где-то в полуметре от него.

— Так, я сейчас опять вперед наклонюсь, а ты смотри на нее и говори мне, что происходит, — попросил Васютин жену возбужденной скороговоркой. — Нет, просто руку вытяну, — передумал он и стал двигать руку вперед.

— Кирюша, она трясется… Осторожно!

Кирилл убрал руку.

— А теперь перестала.

Он снова приблизил ладонь к стене, почти касаясь ее пальцами.

— Опять трясется.

— Как трясется?

— Ну, не знаю… — испуганно всхлипывала Оля. — Дрожит, что ли, — пожав плечами, ответила жена.

— Ага, дрожит, как будто не настоящая. Материя изменяется, вот почему она дрожит, — произнес Кирилл. — Оля, теперь ты поднеси руку, только не дотрагивайся до нее.

Васютина, шумно сглотнув, подняла руку с обгрызенными ногтями, направляя ее к стене.

— Нет, ничего, — облегченно вздохнула она.

— Так я и думал, — пробормотал Кирилл. — Хорошо, отходим.

Они попятились назад к стеллажам.

— Кирюшенька, умоляю, ради бога, скажи мне, что происходит? — срывающимся голосом произнесла она.

— Хорошо… Хорошо все происходит, очень хорошо, — рассеянно ответил Васютин, погруженный в свои мысли. — Оль, потерпи еще чуток, солнышко. Женечка, мы уже скоро домой. Да, сына?

Ребенок, завороженный зрелищем, лишь кивнул, облизнув пересохшие губы.

«Это выход, точно выход, — размышлял Васютин, стараясь не поддаваться эйфории. — Есть возможность, что это западня? Что стена просто уничтожит нас, если мы пойдем в нее? Есть. Возможность есть, — признался он себе. — Надо попытаться проверить».

Связанные страховкой крепких любящих рук, они втроем подошли к стеллажу. Кирилл попросил жену выбрать какой-нибудь длинный предмет. Она долго копалась, обходя полку с товарами и увлекая их за собой.

— Вот, — наконец-то протянула она что-то продолговатое.

— Олечка, что это? — спросил он, всматриваясь в предмет сквозь повязку безжизненными глазами.

— Подставка под цветочный горшок, железная.

— Умничка, — похвалил ее муж. И они стали возвращаться к стене.

— Оля, слушай… Я поднесу руку, а когда завибрирует, ты до этого места дотронься подставкой. Поняла?

— Да.

Протянув руку, он услышал как жена сказала «дрожит». «Не оставь нас, Господи», — молча взмолился Васютин. А вслух сказал:

— Давай, только тихонечко.

Изо всех сил вглядываясь в тусклую размытую картинку, он увидел, как предмет достиг стены и продолжил двигаться вперед.

— Она туда проваливается, — подтвердила Оля, зачарованно глядя на происходящее.

— Вынимай, — резко сказал Кирилл. — Что с этой подставкой? А?

— Да ничего, Кирюш. Все с ней нормально.

— Все, пойдем, — как-то буднично произнес Васютин, словно торопил копавшуюся жену пойти на прогулку.

— Как пойдем? В стену? — уточнила Оля. Женька испуганно сжался, втихаря пуская слезу.

«А вот это хороший вопрос. Как именно идти?» — подумал Кирилл. Чуть помедлив, он перекрестился свободной рукой.

— Оленька, сынуля. Сейчас будет просто интересно и не страшно.

— А больно не будет, пап? — поинтересовался Женька сквозь слезы.

— Нет, что ты, сынок. Нет конечно. Так, слушайте меня и не торопясь делайте, как я говорю. Руки не отпускаем. Женечка, иди ко мне, а руку мамину не отпускай.

Женька послушно двинулся к отцу, хоть и видно было, что он сильно испуган.

— Оль, я встану вперед. Женьку мне на закорки подсади. Держать его можешь как угодно, хоть за ногу. Главное — чтоб наша цепочка не размыкалась.

— Понятно, — кивнула она.

Когда Женька оседлал отца, словно на зимних конных поединках в парке, которые они затевали с соседскими мальчишками, Оля подошла к ним сзади.

— Хватайся за меня, Оль. И прижимайся очень крепко.

Она торопливо сделала, что было велено мужем.

— Я вытяну руку вперед и дам команду идти. И мы пойдем… Нет, как бы побежим… Ну, то есть это надо сделать очень быстро. Оленька, отталкивайся ногами что есть сил. Но только по моей команде. Поняла?

— Да, поняла, — еле слышным дрожащим голосом ответила она.

— Помолимся, — произнес Васютин, трижды перекрестясь.

— Боженька, будь ко мне милостив, пожалуйста. Спасибо! — трогательно пробормотал младший Васютин, как и учила его бабка Василиса, вечно сидящая на лавочке у их подъезда и мнящая себя блестящим педагогом.

Собрав на кончиках пальцев всю свою огромную любовь к тем двоим, намертво прижавшимся к нему, Кирилл вытянул руку к стене. Она тут же пошла крупной рябью, стремительно перестав быть бетоном и штукатуркой.

— Оль, готова?

— Да, — соврала она.

— Тогда на три-четыре. Скажу четыре — сильно толкайся.

— Хорошо, — с трудом произнесла Васютина, еле дыша от страха.

— Три, четыре! — хрипло отчеканил Кирилл.

И они ринулись вперед.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ВОСЕМЬДЕСЯТ СЕДЬМОЕ

— Нет, ну ты погляди, что за гусар! Герой, храбрец, красавец! Жаль, не сподобился усами обзавестись, — не то восхищенно, не то насмешливо сказал Аристарх, появляясь из-за стеллажа. И, деловито повернувшись к Петру, стоявшему рядом с кисетом в руках, спросил, ехидно прищурясь своими нелепыми разновеликими глазами:

— Вот и пришла пора, Петруша, мечте твоей сбыться. Радостно тебе, старый грешник?

— Сотню лет коли грезить о чем станешь, так опосля силенок недостает радоваться. Дюже охота со смертию скорее свидеться, да чтоб без лишней муки. А уж коли мольбу мою заветную исполнишь, так вовек тебе сего добра не забуду.

— Что век твой, Петруша, а? Шуточный пустяк, сущие мгновения. Сейчас сгинешь, как и не было тебя. А с тобой и добро мое той же дорогой. Какой мне с него прок, скажи на милость?

— Сгину али нет — об том лишь Господь ведает. Это, светлый князь, не в твоей власти, а посему неча пророчить попусту. Да и не имею иного добра, коим возможно отплатить тебе. Как в земной жизни голытьбой крепостной обретался, так и по сию пору добра не нажил.

— А кисетик табачку откуда, бессребреник ты мой? Ты пошто его Васютину в карман пристроил, пока тот Борьку в огороде гонял?

— А ежели Орн глянуть вздумает на то, как все сие приключилось, так я ему и ответствую, что за ради табаку я Васютина на путь запретный наставил.

— Старый осел ты, Петя. Уж коли поостеречься против Орна решил, так чего проще сказать, что за христианскую веру православную помог Васютину. Так-то вернее будет.

— Ну уж нет, Аристарх. С той поры, как неупокоенных отпевать по чину стали, Орн ведь и злодейство страшное сотворить может. Распнет мя, страдальца, да и предаст на кресте забвению на века. А триста лет великим мучениям предаваться — сие для меня уж не по летам.

— А может, ты и прав, Петя. Всяко статься может.

— Так исполнишь ли ты мольбу мою?

— Да с чего ты себе надумал, что я эдакую возможность имею, служа Орну в его пределах? Это чушь немыслимая, сам рассуди!

— То предание не ново. Неупокоенные сказывают, ты распятие хранишь не одну сотню годков ужо.

— Петя, ты пред смертным часом, видать, ополоумел. Против воли Орна храню? Или без его ведома? Вот ведь несут околесицу! Брешут, себя не помня!

— Так сказывают, что Орн ведает о сем распятии. А за верную твою службу смилостивился он над тобою, Аристарх. Дюже ты ему надобен в сем пределе. На коленях молю, дай утешиться пред кончиной! Мне с того великое упокоение будет.

— Ну да шут с тобой, Петя. Будь по-твоему.

— Благодарствую! Всею душою своей горемычной благодарствую!!!

— Только обязан будешь уговор соблюсти. Молитву не смей даже начать, а лучше уста свои не разевай даже. То же и знамения касается. Не вздумай даже перста сомкнуть в щепоть, а не то я тебя сам узлом завяжу.

— Не ослушаюсь я воли твоей, будь покоен.

— Ладно, явлю. Всего-то пару мгновений оно подле тебя будет, так что не медли.

Сказав это, Аристарх запрокинул голову и вытянул перед собой руки с растопыренными пальцами. Слегка потряс, потом стал двигать ими так, будто барабанил по невидимому столу. Спустя пару секунд пальцы его развили немыслимый темп, мелькая в воздухе с таким проворством, что вскоре перестали быть различимы. И вот тогда перед ними, всего в нескольких сантиметрах, стали появляться очертания креста. Пальцы Аристарха словно ткали его из желтоватой паутины, как усердные пауки, но в сотни тысяч раз быстрее. Не успел Петр опомниться, потрясенный этим невероятным зрелищем, как небольшой крест был готов. Руки Аристарха замерли, но крест оставался висеть перед ними в воздухе. Тогда распорядитель резко обернулся к старику, удерживая крест в воздухе, Петр бросился к нему, успев приложиться два раза. Пытался было и в третий раз поцеловать распятие, беззвучно моля Господа о прощении, но распятие рухнуло к его ногам, просыпавшись на пол золотой пылью, которая тут же исчезла.

— Мечту твою заветную я исполнил, — сказал Аристарх, растирая разом окоченевшие пальцы. — А стало быть, пора и трапезничать. Пойдем, любезный.

Просияв, как будто был приглашен к свадебному столу, а не на собственную казнь, Петр живо скрутил цигарку, прикурил и двинулся вслед за Аристархом. Нагнав его, он спросил:

— Просвети, мил человек, он меня как — сразу жрать станет али сперва сотворит чего?

— Да на кой ляд ты ему сдался?! Преобразит он тебя. Станешь ты у него дитем малым али еще кем. Вот тогда он тебя и слопает. Живьем, прошу заметить. Тут надобно будет потерпеть малость, уж ты не обессудь. А впрочем, как повезет. Если сразу за башку ухватится, то вопрос твой решится молниеносно.

Петр внимательно слушал его, лишь пару раз кивнув. Лицо его лучилось счастливым ожиданием смерти. Переступая границу секции «Все для праздников и торжеств», старик обернулся, протяжно вздохнув и мысленно троекратно перекрестив торговый зал.

— Поспешать бы надо, Петруша, — тронул его за локоть Аристарх. — Негоже индейке на званый ужин опаздывать.

Пройдя зал навылет, они скрылись за массивной дверью покоев Орна.

Полчаса спустя старик был обглодан до костей.

ЭПИЛОГ

Плечистый высокий мужчина, на вид сорока с небольшим лет, твердой мужской походкой неспешно перебирал метры тротуара на летней московской улице дорогими черными ботинками. Его белая рубашка классического кроя была небрежно расстегнута, а аскетичные черные брюки, безупречно сидящие на нем, стали бы укорять ее в либеральном легкомыслии, если бы только могли говорить. Дорогие лаконичные ботинки были мягкими и удобными, словно кеды, в чем они видели главное свое достоинство, за глаза посмеиваясь над модной стильной рубашкой. Яркие рыжие волосы прохожего гордились своей огненной мастью и тем, что он не снимал их, даже ложась спать, как это происходило с одеждой. Размашистое породистое лицо мужчины несло на себе изящные солнцезащитные очки, которые так органично выглядели на нем, словно были частью тела.

Чуткий наблюдатель сразу бы понял, что перед ним по-настоящему сильный и надежный человек, на которого можно положиться даже в самых сложных ситуациях. Возможно, из военных.

Вот только черная трость в его правой руке никак не вязалась с обликом мужчины. Она была слишком тонка для него и настолько легковесна, что он без малейших усилий справлялся с ней тремя пальцами, при этом держа ее на весу и чуть перед собой, лишь изредка дотрагиваясь до асфальта, испещренного мелкими трещинами.

Улица была окутана сильном запахом июньской зелени, шелестом машин, звонкими детскими криками, скрипом качелей и стуком упругого неугомонного мяча, неразборчивыми разговорами спешащих москвичей, запахами снеди, скворчащей на сковородках, и наивным мотивом популярной песенки, рвущейся на свободу из оконной форточки. Жизнь сочилась соками, словно статная береза, очнувшаяся от зимнего забытья под настойчивыми лучами подобревшего летнего солнца.

Останкинская телебашня, что возвышалась на некотором расстоянии от улицы, надменно смотрела на нее с высоты своего бетонного роста, втайне завидуя ее простым и трогательным радостям. А та изредка задирала на нее вогнутые глазницы спутниковых тарелок, пытаясь представить себе тот далекий день, когда и в ее дворах появятся дома такой же, башенной, высоты. Немного помечтав, улица возвращалась к своим кустам и деревьям, стареньким панельным пятиэтажкам, песочницам, хоккейным коробкам, гаражам и магазинам, среди которых ее жители суетливо тратили отпущенные им земные сроки, беспечно соря календарными листками.

Дойдя до круглосуточной аптеки, которая стояла в центре улицы, рыжий мужчина с тростью остановился рядом с изображением змеи, пьющей шампанское, что сохранилось с великоимперских советских времен. Теперь символ фармацевтов был выставлен за стеклом витрины, спасая от забвения старую шутку про тещу, которая кушает мороженое.

Легонько тронув бордюрный камень кончиком трости, прохожий повесил ее на левую руку и принялся ждать. Стоя в персональной кромешной тьме под яркими солнечными лучами, он наслаждался симфонией запахов июньского дня. Они воскрешали в его памяти потускневшие кадры событий прошлого лета. С тех пор как он ослеп, прошло уже больше года, и каждый день черная мгла обостряла его слух и обоняние. Теперь он уже мог различить в благоухающей партитуре цитрусовые и цветочные партии скрипок, табачное соло флейты, виолончель нагретого солнцем камня и контрабас автомобильных выхлопов.

Вскоре чуткий слух слепца отчетливо различил цоканье изящных каблуков, звучащее рядом с легкой беспечной поступью маленького человека. Шаги приближались к нему, озаряя его темноту родным сиянием. Повернувшись, мужчина с тростью пошел на звук, неся ему навстречу мягкий шелест своей походки. Когда между ними оставалось полтора десятка метров, он учуял свежий невесомый аромат ее духов, а легкая поступь мальчишки сорвалась в стремительный бег.

— Привет, пап! — звонко произнес парнишка, подхваченный на руки улыбающимся отцом.

— И тебе не хворать, Евгений Кириллович! — ответил мужчина и ловко чмокнул сына в щеку, словно мог его видеть. Потом в теплом летнем воздухе прозвучало «привет, кроха моя» и «привет, родной». Снова раздался звук поцелуя, но тот поцелуй был иного свойства, хотя и не нарушал самых строгих норм приличия.

— Ну, что врач тебе сказал? — нежно спросил бархатный женский голос.

— Да ну его… — нехотя ответил главасемейства.

— Кирюшка, будь умницей и рассказывай, — настаивала она.

— Оленька, не будь заодно с докторишкой, не мучь меня. Он там понаписал галиматьи какой-то, что-то бубнил, а потом сказал, чтоб я пришел в сентябре, не раньше. То ли устал, то ли я ему не нравлюсь.

Женщина рассмеялась, погладив его по огненной голове.

— Вы мне лучше расскажите, как у пловца Васютина сегодня с рекордами дело обстоит.

— Па, я так сильно плыл, что почти всех обогнал! Честно, я чуть-чуть первым не стал! — заливаясь детской гордостью, затараторил Женька, сорвав похвалу отца.

— Кроль нам не очень удается, папуля, — уточнила спортивную сводку Оля, взяв мужа под руку. И с гордостью добавила: — Зато брасс — эталонный.

— Это тренер сказал? — серьезно спросил старший Васютин, который не мог сам оценить эталонный брасс сына.

— Да, тренер.

— И мне теперь надо два больших мороженых, чтобы силы были! — выпалил Евгений Кириллович, задрав вверх два пальца.

— Если он первый приплывет — мороженщице кассу сделает, — заметил Кирилл Андреевич, поудобнее перехватывая трость. — Давай пятерню, водоплавающий! — сказал слепец, протягивая сыну руку. Маленькая детская ладошка уютно легла в нее, и они двинулись вниз по улице, к продуктовому магазину.

На крыльце продуктового сидела нищенка, прося подаяние.

— Мам, пап, а дайте мне монетки, я их тетеньке отдам! — затрезвонил Женька, аж подпрыгивая от нетерпения.

— Женечка, ты только с ней не говори ни о чем. И не трогай ее, — напутствовала Ольга, отдавая сынишке немалую пригоршню звякающей мелочи. Аккуратно сложив руки лодочкой, он прижал их к груди и потащил монеты к нищенке. Пролив изобильный денежный дождь в картонную коробку, подле которой стояла выцветшая копеешная иконка, он пулей бросился обратно к родителям. Ухватив отца за руку, он исподтишка посматривал на просящую, ожидая ее реакции. Но она так и не обратила внимания на щедрое подаяние, продолжая лежать у ступенек в земном поклоне.

Когда семейство Васютиных миновало ее, нищенка стремительно разогнулась с грацией молодой женщины, полной сил.

— Ишь ты, артистка! — укоризненно зашипела на нее толстая тетка, выходящая из магазина с огромными пакетами провианта. Посмотрев вслед Васютиным, богомолица трижды перекрестила их, прошептав одними губами что-то неразборчивое, что венчалось словом «жертвуя».

А Женька, разочарованный равнодушием к его подаянию, не удержался от желания еще разок взглянуть на нищенку. «Это она специально не смотрела в коробку, пока мы рядом проходили. Стесняется, наверное», — подумал он, прежде чем резко обернуться назад.

— Ой, — тихонько сказал он, повернувшись обратно и побледнев. В ту самую секунду и родилась его осмысленная вера, которая со временем окрепнет, напитавшись силой от простых земных радостей и скорбей. Кинув порывистый мальчишеский взгляд на крыльцо магазина, он увидел, как с высоты небольшого человеческого роста опадает балахон богомолицы, ложась мягким ворохом рядом с коробкой. Ни одной живой души рядом с магазином в тот момент не было.

Держась за руки, семья Васютиных уходила все дальше, оставляя позади село Осташково, над которым высился бетонный шпиль башни, такой величественный и такой одинокий. Вслед им летел колокольный звон, что рождался в церкви Живоначальной Троицы, где уже больше года день за днем служил чин отпевания оптинский монах отец Алексий, изредка делая пометки в потрепанных святцах.

…Кирилл и Оля почти никогда не говорили о том кошмаре, который настиг их в Останкине. Пройдя сквозь стену, они очутились вовсе не в черте города, а в подмосковном лесу, недалеко от платформы Вялки. Выбросив их живыми, Орн не стал рисковать, даря смертным свидетелей. Да и сам момент их выхода мог попасть в объективы камер или произойти на глазах патруля. Вместо четырех суток, о которых думал Васютин, с момента его входа в фантом прошло больше двух недель.

Кое-как добравшись до дома, они поняли, что у Женьки стремительно развивается тяжелая психическая травма. Сильно рискуя, Васютин со всей осторожностью связался с Малаевым. Увидев Кирилла, вернувшегося с того света слепым, Федя не сразу поверил, что все это происходит наяву. Выслушав историю спасения его семьи и поклявшись молчать, он согласился помочь Кириллу нанять надежного гипнотизера высшего класса.

Через несколько дней такой специалист сидел перед Васютиным. Он оказался спокойным пожилым дагестанцем, который был больше известен как народный целитель. Успокоив его легендой о несчастном случае, после которого ребенок заработал травму, да еще и болезненные фантазии в придачу, Кирилл утроил гонорар гипнолога. И после исчерпывающей консультации решился на необходимое зло. С помощью дагестанца он за несколько дней попросту грубо уничтожил почти полгода из Женькиной памяти. Когда все закончилось, врач заверил перепуганного отца, что ребенок отлично перенес вмешательство. А после предупредил, что самые неожиданные последствия его работы вполне могут проявиться через многие годы.

Справившись с самой главной бедой, им предстояло действовать дальше. Бывший силовик подполковник Васютин даже не помышлял о том, чтобы открыть карты перед спецслужбами, на какое бы правительство они ни работали. Несколько месяцев семья жила в глухом таежном уголке, где-то рядом с Барнаулом, продумывая и прорабатывая свое возвращение. Тщательно выстроенная легенда, центром которой стал фальшивый развод и фальшивый несчастный случай, позволила им осторожно вернуться в Москву. Все заявления об исчезновении его семьи Кирилл осторожно аннулировал, не постеснявшись использовать легенду о том, что жена попросту сбежала от него вместе с сыном. Никто и не подумал искать за этой историей правду, тем более что ложные заявления об останкинских пропажах бывали и раньше.

Но как ни старались Васютины замуровать свое Останкино за толстыми слоями молчания, а все же невероятные события, которые иногда казались Кириллу бредом или сном, не позволяли ему быть прежним. Оля перенесла это проще, ведь не знала и не видела того, что знал и видел он.

Но одно общее жуткое осознание связывало их, день за днем роняя в них крупицы притупленного страха. Они оба знали, что то чувство защищенности и относительной безопасности, которое было с ними в прошлой жизни, лишь иллюзия. Соприкоснувшись с масштабным и могущественным непознанным, что было по другую сторону их жизни, они больше никогда не смогут увидеть в своем доме крепость. Для них на всем свете не было больше крепостей. Другой мир, страшный и непредсказуемый, мог в любую секунду вторгнуться в их жизнь, круша ее и выворачивая наизнанку. И если это произойдет, если потустороннее нечто вторгнется на их территорию, в их город, двор, в их жилище, они смогут только наблюдать за этим, не в силах спасти своего водоплавающего Женьку.

Оля старательно глушила в себе это знание, уверяя себя, что бомба не падает дважды в одну воронку. А вот Кирилл, единственный защитник семьи Васютиных, каждую секунду своего существования не мог смириться с беспомощностью слепца, который один на всей планете ясно видел, с чем могут столкнуться ее пять с половиной миллиардов обитателей.

Все чаще Васютин рывком просыпался среди ночи от ощущения, что к нему снова вернулось то зрение, что было с ним, когда он искал жену и сына с окровавленной тряпкой на глазах. В первые доли секунды бодрствования он видел сотни людей, стоящих на фоне мутно-оранжевых очертаний торгового зала. Они смотрели на него в упор, беззлобно спрашивая: «А как же мы, Кирилл? Кто придет за нами?» С каждым разом видение длилось все дольше и дольше, словно в его пустых глазницах росли новые колдовские глаза. Проще всего было списать все на галлюцинации, но Васютин знал, что это не так. Понимая это, никак не мог себя заставить поразмыслить над тем, когда ему понадобится то зрение и зачем. Он просто жил с этим, с тревогой наблюдая за малейшими нюансами поведения своего сына, и каждый раз молился перед сном, чтобы его мертвые глаза, видевшие в пределах Орна, не разбудили его этой ночью.

Спустя четырнадцать месяцев после эвакуации бетонный забор, утыканный вышками и обмотанный колючей проволокой, все так же, как и раньше, стискивал мертвой хваткой вымершее Останкино. «Внимание! Закрытая территория! Проход запрещен!» — было написано на нем красными трафаретными буквами. Когда в июле исчезновения прекратились почти на два месяца, самые смелые крикуны призывали власти вернуть район городу. Но природа феномена оставалась загадкой. А потому гарантировать людям безопасность и взять на себя ответственность за сотни, а то и тысячи жизней никто не решился. Несмотря на это, многие очень хотели верить, что все позади.

Водитель пожарной машины, без вести пропавший в конце сентября, положил конец этой полемике. Находясь на дежурстве, бригада пожарных выехала на какие-то технические работы, связанные с системой гидрантов. Стоя рядом с сослуживцами у своей машины, парень просто зашел за нее. И не вышел, больше нигде и никогда не появившись. Спустя три недели в оцепленном районе за неполный час пропали двадцать патрульных. Всю информацию об этом происшествии немедленно засекретили спецслужбы, признав лишь факт исчезновения восемнадцати бойцов и пятерых офицеров. Вскоре солдаты-срочники были отозваны из района, в котором теперь служили только профессионалы, как и в любой горячей точке планеты.

В мировых СМИ стало куда меньше мистическо-истерических статей, но новости о ситуации в Останкине выходили почти ежедневно, словно прогноз погоды. Чаще всего они появлялись в эфире и на бумажных страницах по двум поводам — если в Останкине кто-нибудь пропадал и если там не пропадал никто.

Несколько ведущих мировых телеканалов объединили свои усилия, чтобы снять двухчасовой фильм об останкинском феномене. Его мировая премьера состоялась в день годовщины эвакуации района. Он назывался очень банально, ведь эта фраза была сказана на весь мир тысячами людей, превративших ее в штамп. Но именно она емко объясняла, почему локальный кошмар, запертый за забором на площади в несколько десятков квадратных километров, был признан мировой катастрофой. «Мир никогда не будет прежним» — гласила надпись на афишах всех кинотеатров Земли. Она была выполнена в стиле надписей по технике безопасности, вроде: «Осторожно! Высокое напряжение!»

В титрах значился и Коля Берроуз. Отрывки его сенсационного материала вошли в фильм, но с оговоркой, что подлинность данных кадров не установлена, как не установлено и обратное. По требованию Берроуза изображение Кирилла Андреевича Васютина было полностью заштриховано, а голоса его и вовсе не было в фильме. Да и по прежним кадрам, показанным на ABC, опознать человека было невозможно. Коля прекрасно отдавал себе отчет в том, что он теряет, скрыв Васютина. Понимал он, и что приобретет, если вывалит на головы миллиардов землян все, что знает. Но продолжая утверждать, что вся его история подлинная, он не сделал этого. «Это потому, что я русский», — говорил он, когда оставался наедине с собой. Конечно же сам он даже не пытался связаться с Кириллом. Он твердо знал, что если тот жив (во что трудно было поверить), то свяжется с ним сам, как только это будет безопасно для него и его семьи.

Сам же Кирилл Андреевич Васютин был абсолютно уверен, что его фальшивая история проживет недолго. Пока ему просто везло. Массовые жертвы, гипотезы ученых и прочие масштабные события заслонили его и его семью от того, кто должен был разом увидеть истину. Кирилл не раз представлял себе этого зеленого стажера с последнего курса академии одной из спецслужб, который это сделает. Скорее всего случайно, готовя скучный отчет по делопроизводству в рамках останкинской операции. Сперва будет ошалело сидеть, вылупившись в экран, потом уточнит что-нибудь, куда-нибудь позвонит… Вскочит с кресла, облившись кофе, а спустя минуту будет заикаться, сбивчиво объясняя старшему по званию все детали.

Насчет Феди Малаева, который знал все то, что стремился узнать весь мир, он был спокоен. И дело было не в доверии. Вступив в сговор с Васютиным ради возможности получить информацию величайшей ценности (при этом не рискуя жизнью), он стал заложником тяжелейшего должностного преступления, которое тянуло на предательство интересов Родины, за что раньше ставили перед расстрельным взводом. Теперь же просто на всю жизнь запирали в клетку. К тому же Федя, получив эту информацию, лишь логически допускал возможность ее подлинности. Понять пытался, но принять — не мог. Заглянуть в бездну невозможного было выше его сил.

Так что Малаев ему не угрожал. Другое дело стажер… Васютин думал о нем так часто, что стал почти видеть его на фоне своей вечной тьмы. Иногда ему казалось, что он слышит его имя, видит кофейное пятно на его пиджаке. Каждый раз, когда этот сосунок всплывал в его воображении, он с ужасом понимал, что история с фантомом Орна лишь подбирается к своей кульминации. «Там я их спас. Теперь надо спасать их здесь. Да и себя уж заодно», — мрачно думал Кирилл, вглядываясь в темноту яркого летнего дня. Потом надолго уходил в себя, лавируя между мыслью и эмоцией, мелькавшими перед ним во мраке.

Из оцепенения его выводил сынишка, который по привычке все пытался показать ему что-то важное и интересное. Он хватал отца за руку и тащил его в свою комнату, взахлеб приговаривая: «Пап, я тебе сейчас покажу такую клевую штуку!» А спохватившись, неловко пытался объяснить на словах, виновато совал ему вещицу в свободную руку, не отпуская руку слепца из своей ладони.

Постскриптум

Васютин сидел с женой в гостиной перед огромным телевизором, который давно уже стал для него радиоточкой. Оля жонглировала каналами, выбирая программу, которую она бы могла посмотреть, а он — послушать. Вдруг она глухо охнула, тут же переключив.

— Что там? — спросил он, повернув к ней невидящие глаза.

Она чуть помолчала и тихо произнесла:

— Забор.

— Кроха, это не забор, — спокойно возразил ей Васютин. — Это ограда. У них там в Останкине стихийное кладбище, много веков уже. А оградки нет. Люди туда-сюда шляются, могилы топчут. Вот они себе оградку и смастерили.

В этот момент один из смертных, кто тоже был в этом уверен, стоял перед алтарем церкви Живоначальной Троицы. Перекрестившись, он начал службу.

Перед ним лежали молитвенник и святцы.

Алексей Фомин Россия 2015. Эпидемия

Глава 1

Виктор Петрович Колосов перевернулся на бок и открыл глаза, разбуженный собственным храпом. Солнечный луч, пробиваясь сквозь неплотно задернутые шторы, светил прямо в глаза. На часах было шесть пятьдесят пять. Виктор Петрович поднялся, потянулся, сделал несколько наклонов вперед и вбок, помахал руками, изображая некую пародию на бокс, натянул штаны и поплелся на кухню. По дороге заглянул в комнату сына: «Михаил, подъем!» Наполнив чайник водой, щелкнул выключателем. Нажал пятую кнопку на телевизионном пульте и принялся готовить бутерброды с ореховой пастой и джемом. Телевизор ожил и стал вещать политкорректным голосом диктора из «Euronews»: «…будет подписано соглашение об установлении контроля ОБСЕ за ядерными объектами как гражданского, так и военного назначения на территории Российской Федерации. Таким образом, сегодня, 22 мая 2015 года, будет завершен первый этап интеграции России в общеевропейские структуры, начатый два года назад соглашением о контроле над источниками энергии и энергоносителей, а также путей их транзита на Запад. Данное соглашение, подписанное на саммите Большой Восьмерки, позволит России наиболее эффективно участвовать в международном разделении труда и …»

– Сволочи, – процедил сквозь зубы Колосов.

Видеоряд в этот момент был заполнен благостными, улыбающимися лицами лидеров Большой Восьмерки, поцелуями, объятиями, дружескими рукопожатиями и похлопываниями.

Мишка ввалился на кухню всклокоченный, заспанный, в одних трусах.

– Ты чего ругаешься, пап?

– Да вот, смотрю, как они вас продают.

– Почему только нас, а вас?

– Мне 45 лет, я свое уже отжил, кое-что в жизни видел, в том числе и хорошее, а вашему поколению еще жить да жить.

– А что там такое-то? – Михаил сделал пару шагов и остановился перед экраном телевизора.

Но сюжет на канале уже сменился, шли новости из Китая: «Похоже, что на северо-востоке Китая разразилась настоящая эпидемия атипичной пневмонии. По крайней мере, об этом сообщают китайские беженцы, десятками тысяч проникающие на территорию России. Сказать точнее, каковы масштабы эпидемии, не представляется возможным, так как китайские власти закрыли область эпидемии для иностранцев и на любые предложения о помощи отвечают, что ситуация находится у них под контролем…»

– Сынок, иди умывайся и не буди Вику. Сейчас будем завтракать.

Эта чертова атипичная пневмония. Впервые Колосов услышал о ней лет 10 – 12 назад. Сначала были какие-то забавные сюжеты о заболевших курах, и название болезни было какое-то смешное, несерьезное – куриный грипп. Потом погибшей птицы становилось все больше и больше. Кур уничтожали уже в целых районах и областях. Тут-то и появились первые смертельные случаи среди людей. Тогда впервые прозвучало с экранов это тяжеловесное, пугающее словосочетание «атипичная пневмония». Все это воспринималось, как какое-то недоразумение, хоть и опасное, но достаточно далекое и оттого какое-то нереальное событие. Что-то вроде голливудской страшилки «Хищник-5». Эдакий легкий сквознячок в глобальной мировой квартире. С тех пор локальные эпидемии в Юго-Восточной Азии случались каждый год, несколько смертельных случаев, как правило, разлетались по всему миру. Экраны телевизоров заполняли кадры из китайских или вьетнамских городов. Миллионы трудолюбивых, дисциплинированных людей. И все в марлевых масках. Колосов тогда думал: «Не дай Бог у нас такое случится. Никто ведь марлевый намордник не наденет. На водку только приналягут, профилактики ради». На этом все обычно и заканчивалось.

Но в 2011 году ситуация изменилась. Мутировавший вирус обрушился не только на птицу, но и на других домашних животных. Началось все, как обычно, на юге Китая. Когда обнаружилось, что заболевают и коровы, и свиньи, начался массовый забой скота. Даже могучая рука компартии Китая не смогла остановить его. Но эпидемия продолжала развиваться. Уже в следующем году в Казахстане и России были зарегистрированы первые случаи падежа скота от атипичной пневмонии. Хилое российское животноводство при фактическом отсутствии в стране санитарной службы, попросту говоря, перестало существовать.

Евросоюзу, закрывшему границы и практически прекратившему транспортное сообщение с Россией и странами Азии, удалось не допустить проникновения вируса на свою территорию. Даже грузовые суда, идущие в европейские порты, были вынуждены выстаивать на рейде в трехсуточном карантине.

Отец с сыном уже допивали кофе, когда на кухне появилась Вика.

– Доброе утро.

– Привет. Ты что так рано поднялась? Разве тебе сегодня нужно идти в школу?

– Не-а. Схожу 25-го на последний звонок, а потом ЕГЭ.

– Ты готовься к экзаменам-то, дурака не валяй.

– Пап, мы последние два месяца только и делали, что заучивали возможные варианты ответов. Ну прямо, как на экзамене в ГАИ.

– Да Бог с ним с этим ЕГЭ, но к поступлению в институт все равно надо готовиться. Конкурс хоть и хилый, но все равно какой-нибудь будет.

– Пап, ну зачем нам тратить деньги на этот дурацкий институт? Делать тебе бухгалтерские отчеты я и так умею, или там карбюратор подкрутить, инжектора настроить. Да не нужно мне это высшее образование. Я лучше в семейном бизнесе останусь. Ведь тебе все равно придется кому-то платить, чтобы делали эту работу.

– Поговори мне еще. – Виктор Петрович поставил чашку и встал из-за стола. Сердиться на Вику по-настоящему он не умел.

Высокая, стройная, с гривой темно-каштановых волос, с большими карими глазами, она удивительно была похожа на свою мать. «Да уж, мамочка», – пронеслось в голове у Колосова. Любое воспоминание о бывшей жене не то чтобы вызывало у него боль, но повергало его в состояние непроходящего ступора. Казалось бы, подумаешь – развод. Что в этом необычного? В наше время четыре брака из пяти заканчиваются разводами. Да и их общие друзья, те же Колодниковы или Ивановы, спокойно реагировали на эту историю, вовсе не считая ее чем-то из ряда вон выходящим. Но Колосов считал по-другому. Мало того, что его сделали рогоносцем, но еще и проделали это самым изощреннейшим образом, как он сам говорил, с применением самых наисовременнейших технологий. Суть дела была в следующем. Семь лет назад его жена Нина по Интернету познакомилась с немцем, съездила по турпутевке в Германию, а вернувшись домой, потребовала развода. Самое противное, что она объясняла свой поступок исключительно заботой о детях. Мол, она станет немецкой гражданкой, и дети, когда подрастут, смогут выехать к ней на Запад. «Да пойми же ты, – говорила она Колосову, – у детей нет никаких шансов в этой занюханной дыре под названием „Россия“. Ты не хочешь ничего делать, чтобы перебраться на Запад. Должен же кто-то подумать о будущем наших детей. Так что, приходится это делать мне».

Колосов потом видел фото этого немца. Маленький восточный человечек с большими черными усами. «Ладно бы уж немец, а то ведь – курд немецкий», – думал Колосов. Уж никак новый Нинин избранник не был похож на цивилизованного европейского общечеловека. Одним словом, омерзительная, грязная история. Забыть бы ее навсегда.

Старенький, но добротный «Транзит» Колосовых двигался по Барышихе. Виктору Петровичу нравилась эта улица. В свое время, в 1997 году, когда он собирался покупать квартиру, это место привлекло его не только дешевизной, но и тем, что через дорогу было озерцо, а вокруг него – молодой лесок.

– Бать, мы как в Москву въедем, ты меня на первой остановке высади. Я в институт на общественном транспорте подскочу на часок, а потом сразу же – в мастерскую.

– Что у тебя сегодня?

– Зачет по электротехнике.

– Ты готов?

– Спрашиваешь!

Мишка учился в МАДИ, заканчивал третий курс, учился охотно и легко, умудряясь еще помогать отцу в мастерской. Виктор Петрович и сам закончил этот вуз в 1992 году, а потом еще два с лишком года отдавал долг Родине, служа в армии лейтенантом, или, как их называли кадровые офицеры, «пиджаком».

Вообще-то у Колосова была вторая машина – «Пассат». И казалось бы, самое правильное – отдать ее парню, пусть мотается в институт. Но Виктор Петрович просто не тянул расходы на вторую машину. Цены на бензин, которые и без того росли каждый год, три года назад, словно взбесившись, одномоментно подпрыгнули в несколько раз. Тюменская нефть как-то неожиданно и без всякого предупреждения, вдруг, иссякла. «Слава богу, – думал Колосов, – у нас в Москве хотя бы зимой топят. Правда, не очень хорошо, не так, как раньше, но топят. В других городах, говорят, и этого нет. В программе „Время“ ничего такого, конечно, не показывают, но, как говорится, слухами земля полнится». Вот и пользовались одной машиной. А почему «Транзит», так это понятно. Хоть у него расход бензина и больше, но на нем можно запчасти для магазинчика перевозить.

Миновав пост ГАИ, Колосов высадил сына на автобусной остановке и через пару минут уже открывал двери своей мастерской. Было ровно 8:00. В свое время ему очень повезло, что он нашел здесь место для автомастерской, практически на въезде в город. Да и заправка к тому же рядом. Одним словом, хорошее место, хлебное. На отсутствие клиентуры, за исключением последних трех лет, жаловаться не приходилось.

В девяносто пятом году, лежа в госпитале в Моздоке, Колосов познакомился с капитаном-омоновцем, тоже москвичом. Тот, узнав, что Виктор автоинженер, предложил открыть автосервис: «Приедешь в Москву, подыскивай место для сервиса. Деньги на раскрутку, бумаги, разрешения там всякие – моя проблема. О долях договоримся, ты только работай». Колосов и работал. Со временем здесь же открыл магазин автозапчастей для иномарок на заказ. Компаньон слово свое держал, в мелочи не влезал, сначала от бандитов, а потом от своих коллег Колосова прикрывал. Правда и большую часть заработанного забирал. Поначалу, до пресловутого дефолта, как говорится, хватало всем. Ну а после с каждым годом становилось все труднее и труднее связывать концы с концами. С мечтами о каком-либо развитии пришлось расстаться. А как цена на бензин подпрыгнула за три доллара, то, вообще, клиентура поредела. Сбылась многолетняя мечта московских властей – в Москве не стало пробок. «Да…компаньон теперь большой человек, полковник, начальник отделения, – с сарказмом думал Виктор Петрович, глядя, как подтягивается его команда – Семен Маркович с Пашкой, Ринат и Николай Николаич, – аппетит у него растет, а оборот у нас падает. В последнее время народ ремонтироваться собирается, когда машина уж совсем разваливается. Бросить бы все к чертовой матери. Если б не дети…а вот и первый сегодняшний клиент».

Маховик еще одного длинного, бессмысленного рабочего дня начинал набирать обороты.

Марина вдыхала, синхронно подводя мушку под обрез мишени, на долю секунды затаивала дыхание, б-бах – выстрел, выдох, и все повторяется снова. Марина стреляла по-старинке, держа пистолет в одной руке и повернувшись боком к цели, как учил ее Кит Китыч.

– Мариша, деточка, ты всю обойму уже расстреляла? Ну хватит, хватит. Коля, пойди сними мишень. – Большой грузный человек, лет 65–70, с крупными чертами лица и седым ежиком на голове, сидящий на раскладном стуле рядом с огромным черным джипом, в десяти шагах за спиной Марины, кивнул охраннику.

Охранник, он же водитель, вдавливая квадратные каблуки модельных туфель в мягко пружинящую лесную подстилку, направился к березе, на которой висела мишень. «Странно, – подумала Марина,– но он в своем черном костюме и солнцезащитных очках совсем не кажется чужеродным в этом светлом, согретом июньским солнцем березовом лесу». Глядя на него, эдакого современного Ахиллеса в корректном чиновничьем облачении, Марина почувствовала, как тепло разливается внизу ее живота. Она вспомнила, как сегодняшней ночью, выбравшись из постели храпящего Кит Китыча, она прошмыгнула в комнату охранника. Верный пес Николай недолго сопротивлялся. Нет, Марина не была нимфоманкой, ни в коем случае. Ей просто нравилось пробовать на мужчинах свою силу. Еще в ранней юности она обнаружила эту свою способность. Ни один, самый здравомыслящий, самый холодный мужчина не мог не выполнить Марининой просьбы. К своим 32 годам эти способности Марина развила до совершенства. Вот и собирала свою коллекцию страстных поклонников. Мало ли кто, когда, где и зачем может понадобиться.

– Ну, ты прямо олимпийская чемпионка, все в десятку, кроме одной, – Кит Китыч, обнял Марину сзади, держа перед ней мишень, – хотя «макаров» тяжеловат для твоей нежной ручки. Хватит, поехали домой.

Николай сбоку, пока его не видит шеф, откровенно и пристально разглядывал Марину, любуясь ее красотой. Блестящие, пышные черные волосы, огромные синие глаза, излучающие колдовскую энергию, и соболиные, с изломом, брови. Аккуратный, прямой носик и большой, чувственный рот с бесстыжими, припухшими губами. Точеный подбородок и высокая, без единой складочки, белая шея. Николай смотрел, как этот старый маразматик ее лапает, и в душе его поднималось желание придушить своего босса.

Домой добрались быстро, минут за пятнадцать. Дом у Кит Китыча был простой, без особых изысков, ничем не выделяющийся среди соседских, да и участок небольшой, как у всех, 40 соток. В этом скромном коттеджном поселке под Рузой Кит Китыч поселился выйдя на пенсию. Хотя, что значит «вышел на пенсию»? Он перестал быть правительственным чиновником, но оставался главой фонда «За демократию и правовое государство», академиком нескольких академий и занимал еще кучу должностей в различных общественных и неправительственных организациях. Но все эти обязанности требовали его присутствия в Москве не чаще одного дня в неделю. Да и никакой он, собственно говоря, не Кит Китыч. Никита Никитич Вахрушин – в свое время самый молодой и многообещающий член ЦК, первый секретарь одного из обкомов, впоследствии министр и вице-премьер в нескольких демократических правительствах. А Кит Китычем его прозвала чертовка Марина, отчасти из-за отчества, отчасти из-за комплекции и добродушного нрава. С Мариной он познакомился пару лет назад на одном из скучных, обязательных для посещения сборищ, где она была вместе с мужем (так, мелкая сошка). Марине, впервые попавшей на такое мероприятие, скучным оно не показалось. (О, какие люди!) Черт его дернул тогда к ней подойти (это все ее ведьминские глаза). Никита Никитич, давно вдовствующий, уже несколько лет считал, что женщины его больше не интересуют (что поделаешь, физиология). После смерти жены в его жизни была парочка женщин, не считая спецсотрудниц VIP-учреждений типа правительственных домов отдыха, санаториев и т.п. Но он считал, что это все уже давно в прошлом. И тут – эта Марина. Не то чтобы он в нее влюбился с первого взгляда, нет, но он ее так захотел, что это просто становилось неприличным (а может быть, смешным).

Роман их вспыхнул, как хорошо просушенная вязанка хвороста. Как правило, выходные Марина проводила в загородном доме у Вахрушина, да и когда он приезжал на неделе в Москву, они умудрялись иногда встречаться. Маринин супруг начал стремительно расти и занимал уже должность руководителя департамента потребительского рынка в правительстве Москвы.

– Лиза, мы чертовски проголодались. Что у нас с обедом? – спросил Вахрушин, войдя в дом.

– Все готово, Никита Никитич. Через тридцать секунд подаю.

– Ну и отлично.

Лиза, женщина 55 лет, выполняла в доме Вахрушина обязанности и кухарки, и прислуги, и секретаря. Она работала с ним уже давно, и после его выхода на пенсию последовала за ним в эту добровольную ссылку.

Обедали молча. Марину тяготило это неожиданное, тяжелое молчание:

– Лиза, а что у нас на второе?

Лиза, убирающая посуду после первого блюда, откликнулась:

– Эскалоп из молодой свинины и картофельные крокеты.

– Лиза, вы у нас волшебница. Китыч, ты чего молчишь?

– Пообедаем и поговорим. Нам нужно с тобой кое-что сегодня обсудить.

После обеда они устроились в библиотеке. Мягкие кожаные кресла, вокруг книги с золочеными обрезами в шкафах от пола до потолка. В дальнем углу комнаты, у окна, стоял громоздкий письменный стол. Марина удобно расположилась в кресле. Кит Китыч достал из бара початую бутылку «Мартеля», два больших, пузатых бокала и поставил на столик перед Мариной. Плеснув коньяку в бокалы, он направился к письменному столу, достал из стоящего на нем ящичка гаванскую сигару, обрезал ее и, чиркнув спичкой, долго, сосредоточенно раскуривал. «Священнодействует», – усмехнувшись, подумала Марина.

Кит Китыч опустился в кресло напротив нее. В одной руке сигара, в другой бокал с коньяком.

– Завтра твоему мужу объявят о том, что в Москве вводятся продуктовые карточки, хотя называться это будет не столь откровенно – «гарантированная продовольственная корзина», сути вопроса это не меняет. Нормированному распределению подлежат хлеб, крупы, рыба. На подготовку им дадут 10 дней. 18 июня об этом будет объявлено народу. Ты понимаешь, что все это значит?

– Ну, надеюсь, на нас это не очень скажется.

– Естественно, твой муж как получал продукты в спецраспределителе, так и будет получать. Но сейчас я не об этом.

«Боже, за что мне такое наказание на старости лет, – думал Вахрушин, – я прекрасно понимаю, что она глупа, вздорна, к тому же изменяет мне с моим шофером. Но я ни дня не могу без нее прожить. Когда ее нет рядом, я постоянно думаю только о ней. Это непроходящее желание буквально разъедает мой мозг. Я становлюсь нормальным человеком, способным трезво мыслить, только когда она рядом и когда у меня есть возможность обладать ею. Я отравлен прямо какой-то подростковой гиперсексуальностью. Я становлюсь ее рабом. – Вахрушин сделал глоток коньяка. – Хотя…Что это я на нее взъелся? Да, она не понимает некоторых вещей, она просто не чувствует их важности. Ну и что? Я знаю многих серьезных и важных мужчин, удостоенных ученых степеней и званий, облеченных государственной властью, которые в еще меньшей степени, чем Марина, были бы способны осознать важность и серьезность того, что я хочу ей сказать. А она всего лишь слабая, но бесконечно прекрасная женщина».

– Это означает, как минимум, две вещи. Во-первых, ближайшие десять дней твоего мужа не будет дома. Работа ему предстоит колоссальная, так что ночевать дома ему будет некогда. Может быть, останешься у меня?

– Не-ет, Китыч, миленький, мне надо в Москву, а в субботу я к тебе приеду. А во-вторых?

– Во-вторых, милая, это означает, что нашему богоспасаемому отечеству пришел конец. Мы вернулись в ту же точку, из которой стартовали 30 лет назад. Только на другом качественном уровне, с гораздо худшими начальными условиями. Страна вдвое меньше, населения втрое меньше прежнего, национальное богатство разбазарено, разграблено, прожито, прогуляно в ниццах и куршавелях. Народ окончательно деградировал, отравленный алкоголем и наркотиками. В самом ближайшем будущем нас ждет элементарное одичание и, как следствие, массовое вымирание. Государственная власть в России попросту себя дискредитировала, народ никому и ничему не верит. Поэтому любые шаги власти, даже вполне разумные, по исправлению ситуации народ будет саботировать. Системный кризис. Бей, круши, грабь то, что верхи не успели разграбить. Война всех против всех.

– И… и что же нам делать, Ника? Ведь можно же что-то сделать? Уехать в Европу, в Штаты, в Канаду, в какую-нибудь Аргентину, наконец? А? – в глазах Марины загнанным зверем заметалась растерянность. – Я понимаю, у нас с Игорем нет счетов в западных банках, даже квартирки завалященькой где-нибудь в Марбелье купить не успели. Все откладывали, все думали – успеется, то квартира в Москве, то дом на Рублевке. Но кое-что накопить успели. Ты ведь поможешь нам? Ведь ты меня не бросишь?

– Деньги? Как говорится, не в деньгах счастье. Сейчас я тебе кое-что покажу.

Вахрушин подошел к одной из секций книжного шкафа, трижды повернул ключ и потянул секцию на себя. Шкаф неожиданно легко повернулся. За ним оказался простой стеллаж, где без всякого сейфа на полках лежали деньги.

– Здесь почти три миллиона долларов. И заметь, все они заработаны честно. Ну…или почти честно. Все, что у меня было в московских банках, я давно снял со счетов и храню здесь.

– Но как же можно без сейфа! – Марина была шокирована.

– Ну, милая, если кому-то очень захочется до них добраться, то никакой сейф не поможет. А дома держу потому, что в ближайшие дни, я думаю, никому и ста рублей в банках не удастся обналичить. Теоретически еще, конечно, можно перебросить деньги на Запад, но я бы, за исключением очень узкого круга лиц (хватит пальцев одной руки, чтобы их пересчитать), никому бы не советовал этого делать.

– Почему?

– Очень просто. Отнимут.

– Как это – отнимут? Кто отнимет?

– Видишь ли, эта история началась не сегодня и даже не вчера. Так что у меня есть основания так говорить. Когда мы приезжаем на Запад, я имею в виду представителей нашей власти, нашей элиты, за нами стоит вся мощь государства, хотя и изрядно уже потрепанная, но все-таки великая Россия. И тогда… И тогда с нами разговаривают на равных. И нам, ничтоже сумняшеся, кажется, что наша страна стала неотделимой частью мирового демократического сообщества, а мы, конкретные людишки, прочно стали частью мировой элиты. Ну, как же, мы отдыхаем на лучших мировых курортах вместе с мировыми знаменитостями (да что там, мы сами теперь мировые знаменитости), мы покупаем популярные футбольные клубы, мы скупили чуть ли не всю недвижимость в Лондоне и на средиземноморских курортах, приобретаем производственные активы по всему миру. Но все это, повторюсь, до тех пор, пока за твоей спиной Россия. Но как только ты становишься частным лицом и пытаешься устроить там свою частную жизнь, у тебя начинаются проблемы. Ведь кое-кто из моих бывших коллег уже хлебает тюремную баланду. Причем делает это не в Магадане, а где-нибудь в Аризоне. А капиталы их, так предусмотрительно размещенные в западных банках, конфискованы, как преступно нажитые.

– Китыч, ты преувеличиваешь. Ведь это единичные случаи. Далеко не все имели дело с западными кредитами. Очень многие сделали свои деньги исключительно в России, не имея с западниками никаких контактов. За что их сажать? А наши олигархи? Они все уже давно живут в Европе, в Москву только на работу летают. Лондон теперь – что твоя Рублевка в прошлом.

– Да, все так. Дети и внуки отправлены на Запад, денежки надежно попрятаны в разных уголках земного шара, у каждого по одному-два гражданства, кроме российского, про запас. Россия нужна нам только с одной целью – грабить ее. А когда наступит час «Ч», все «приличные люди» сядут в свои самолеты и отбудут в свое новое отечество. Но здесь они глубоко заблуждаются. Без России, сами по себе, они там никому не нужны. Более того, нашу элиту там считают социально опасной, как носителей вируса вырожденчества и социального разложения. Я уж не говорю о вполне конкретных преступлениях. Там, на западе, прекрасно помнят то, о чем мы за 30 лет «демократических реформ» подзабыли, а именно, из чьей шинели мы вышли. И шинель эта отнюдь не гоголевская, а феликсэдмундычева. Я говорю обо всей нашей элите: и политической, и экономической, что, впрочем, одно и то же. Ведь это наши деды и отцы, убивая своих соотечественников десятками миллионов, грозили всему миру мировой революцией, а потом и термоядерной войной. А мы, их дети и внуки, унаследовав те же уголовные наклонности, предпочитаем нынче грабеж и воровство откровенному убийству. Поэтому-то я тебе и говорю: «Посадят. Посадят как социально опасных выродков. Посадят, а деньги отнимут под любым предлогом».

– Ну, хорошо, хорошо, – Марина допила коньяк одним глотком и протянула бокал Китычу, – по-твоему, выходит, что все, кто сейчас в жизни чего-то добился, самым теснейшим образом, а именно через родственные отношения, связан с советской элитой? Так? А как же мой Игорь? Да у него родители были – никто. Ведь это я с твоей помощью, естественно, сделала его тем, кем он сейчас является.

– Естественно, – улыбнулся Вахрушин, наливая «Мартель» в протянутый бокал. – Прекрасный напиток. Без него мне будет трудно. Привык я к нему за долгую жизнь. Хотя двенадцать ящиков у меня припасено.

– Китыч, не уходи от ответа, – настаивала Марина. – Ну что, не вписывается Игорь в твою схему?

– Ну почему ж не вписывается? Мы с ним теперь тоже родственники в некотором роде. А если серьезно, то министром московского правительства он без меня не стал бы, но я не думаю, чтоб в эту систему взяли мальчика с улицы. Ведь ты же сама мне рассказывала, что пристраивал его туда твой папа, всю жизнь проработавший в УПДК. Но давай вернемся к нашим баранам. Я хочу, чтобы до тебя, наконец, дошло. В самое ближайшее время (через месяц, через два, через три не более) в стране произойдет социальный взрыв такой силы, что он окончательно разрушит государство. Начнется хаос. Ужасный кошмар. Или кошмарный ужас, как тебе больше нравится. К этому надо подготовиться. Бежать за границу бессмысленно, по крайней мере, для тебя с Игорем. Я предлагаю, – Кит Китыч поднялся из кресла и стал мерить комнату широкими шагами, – вам с Игорем переехать ко мне. В самом ближайшем будущем. Одна, максимум две недели.

Марина заметила, что Кит Китыч начал волноваться, и это волнение передалось и ей: «А что если это все правда? И моя такая удобная, такая сладкая, комфортная жизнь вдруг в одночасье рухнет. Все, что я в течение долгих лет так кропотливо и заботливо создавала, испарится? И вместо этого – кровавый кошмар?»

– Бросьте все. Берите с собой только деньги, драгоценности, все документы, какие у вас только есть, ну, одежды побольше. Продукты не нужны. У меня все заготовлено для пяти человек на десять лет. Есть целый арсенал оружия. Дизель-генератор. Запас топлива. А теперь нас осталось четверо.

– То есть? – удивилась Марина.

– Николая я уже уволил по твоей милости. – Вахрушин пристально посмотрел на нее.

«Так он все знал». – Марине стало не по себе.

– Заранее предупреждаю, что отсидеться в вашем рублевском дворце не удастся. Туда бросятся наводить социальную справедливость в первую очередь. А наш поселок достаточно скромный, чуть-чуть покруче обычного садоводческого товарищества. Конечно, организованной осады мы не выдержим, но здесь, я думаю, такого не будет. А от мародеров, бомжей и случайных хулиганов мы отобьемся.

– Китыч, а может, все обойдется? Ну, произойдет какая-нибудь серо-буро-малиновая революция, к власти придет оппозиция, и все утрясется?

– Нет, не утрясется. Наша оппозиция отличается от действующей власти только одним – тем, что их к рулю не допустили. А в остальном – это близнецы-братья, сделанные из одного партийно-комсомольско-гэбэшного теста. И самое печальное, что наш народ это понимает. Больше обмануть его никому не удастся. Да и сама посуди, положение в стране – дальше ехать некуда. Города, кроме Москвы и Ленинграда, уже две зимы не топятся, электричество то и дело отключают, мяса и птицы в магазинах не купить, все остальное страшно дорого, безработица колоссальная, в армии бардак, милиция фактически перешла на самообеспечение и никому не подчиняется. Люди из городов бегут в деревни, переезжают на свои дачные участки. А тут еще вдобавок то тут, то там вспыхивает чертов куриный грипп. Слава Богу, еще нигде дело до эпидемии не дошло, ограничивается отдельными случаями.

Марина наморщила лоб и, скорчив гримасу недовольства, посмотрела Вахрушину в глаза.

– Я не понимаю, ты что, предлагаешь просидеть здесь взаперти десять лет, поедая консервы и грызя сухари?

– Думаю, столько ждать не придется. Трех-пяти лет будет достаточно. Свято место пусто не бывает. На опустевшие бескрайние просторы России придут с одной стороны китайцы, а с другой – европейцы. Где пройдет между ними граница, покажет время. Наконец-то извечный вопрос так называемой русской интеллигенции, Россия – это Европа или Азия, разрешится самым естественным образом. – Вахрушин рассмеялся, довольный придуманной шуткой. – Конечно, лучше иметь дело с европейцами. Но я тебя уверяю, кто бы ни пришел, им потребуются такие люди, как я и твой муж, люди, которые знают эту страну и могутпомочь новым хозяевам в общении с остатками туземного населения. Пойми, Марина, это наш единственный шанс.

Красный спортивный «Мерседес» Марины остановился перед воротами на выезде из поселка. Охранник в черной униформе выбежал из будки и принялся распахивать ворота. «А ничего мальчик, белобрысенький, наверное, недавно из армии демобилизовался», – промелькнуло у Марины. Охранник стоял навытяжку, придерживая створку ворот:

– До свидания, Марина Викторовна. Счастливого пути!

«Мерседес» медленно тронулся. Марина протянула в окно свою визитную карточку:

– Позвони мне завтра, солдатик.

Пустынное шоссе упруго стелилось под колеса автомобиля. На темнеющий небосвод выползла блеклая луна, серебристыми булавками засверкали первые звездочки. Высокие темные ели, стоящие вдоль дороги, безучастно провожали женщину, несущуюся мимо них в автомобиле с открытым верхом.

Марина сосредоточенно смотрела вперед сквозь лобовое стекло, придерживая руль одной рукой. Она напряженно думала.

Глава 2

Низкое серое небо придавило город. Мелкая морось повисла в воздухе. Время от времени дул порывами холодный северный ветер и, если бы не ярко-зеленая, изумрудная молодая листва на деревьях, можно было бы подумать, что на дворе то ли ранняя весна, то ли поздняя осень, но никак уж не начало июня.

Колосовская мастерская работала в напряженном ритме. Оба подъемника были заняты. Там возились Ринат и Николай Николаич. Во дворе, перед зданием мастерской, Семен Маркович и Пашка ковырялись в двигателе пожилой «девятки», а Колосов-младший, ныряя с тестером то под капот, то в салон синего «Гольфа», выискивал обрыв в электрической цепи. Растерянная хозяйка стояла рядом с машиной, наблюдая за тем, как работает Михаил. Колосов-старший сидел в конторке (она же – магазин запчастей) и наблюдал через широкое, приоткрытое окно за происходящим. Ребята справлялись сами, и помощь его никому пока не потребовалась. До него доносился разговор, который вели между собой Пашка и Семен Маркович.

– Нет, Семен Маркович, мы не против евреев вообще, особенно таких, как вы. Таких евреев мы уважаем. Вы ведь не гнушаетесь собственными руками работать. Вон у вас руки какие. Все в мозолях. Рабочие руки. Мы только против сионистов, которые русский народ угнетают. Короче, евреи едут в Израиль, черные там всякие – на Кавказ, ну и там в Среднюю Азию, а Россия – для русских.

Пашка появился в мастерской год назад. Окончив школу в Твери, перебрался в Москву и жил у тетки нелегально, без всяких регистраций. Не регистрировался специально, чтобы откосить от армии. Исходил и объездил пол-Москвы в поисках работы, но если где-то и брали, то норовили денег не заплатить, особенно на стройках. К Колосову он забрел случайно и, обнаружив автосервис, принялся проситься на работу. Виктор Петрович хотел было отказать ему (какой прок от мальчишки-неуча), но Семен Маркович упросил его оставить, пообещав: «Я из него толкового моториста сделаю, вот увидишь». Так они с тех пор и работали вместе, и, действительно, по прошествии нескольких месяцев Пашке можно было уже доверить самостоятельную работу, по крайней мере, на отечественных машинах.

– Ты, Павел, рассуждаешь, как самый настоящий сионист, – заметил Семен Маркович.

– Кто? Я – сионист?

– Ну да. Знаешь, кто такие сионисты и откуда они взялись?

– Конечно. Сионисты – это которые русский народ…

– Сионисты, Паша, это люди, организовавшие свое движение в конце 19-го века с целью переселения евреев всего мира в Палестину, туда, где сегодня находится государство Израиль. Так что, получается, цели сионистов и твои цели совпадают.

– Я не знал…

– Надо, дорогой, иногда хотя бы книжки читать и думать собственной головой, а не только фюреров своих придурковатых слушать. Ладно, давай собирай, а я пойду чашечку чаю выпью.

Семен Маркович, вытирая на ходу ветошью руки, направился в конторку. Зазвенел колокольчик, задетый раскрываемой дверью.

– Что это за тема такая у вас сегодня? – Колосов повернулся к вошедшему.

– А…это наш Пашка в фашисты поступил.

– Семен Маркович, я…может быть…

– Ты даже не думай, Витя. Это у мальчишки болезнь роста, что-то вроде кори. Этим надо переболеть и забыть. Он же тоже видит все это окружающее свинство, думает, пытается как-то осмыслить происходящее. Тут-то и находятся добрые дяди, «истинные патриоты» с готовыми рецептами: «Бей жидов – спасай Россию». Тут иногда нахлынет дурь даже в мою старую еврейскую голову, и думаешь: «А может быть, действительно мы во всем виноваты?» Ведь что греха таить, среди тех, кто так активно продвинул страну по пути «рыночных реформ» и прочих других «преобразований», мои соплеменники занимают далеко не последнее место. Тогда почему я, как старый ишак, вынужден работать на восьмом десятке лет? В общем, получается, как в том старом советском анекдоте:

– Это кегебе?

– КГБ, КГБ!

– Это правда, что евреи продали Россию?

– Да, жидовская морда!

– А скажите, пожалуйста, где я могу получить свою долю? – Семен Маркович изобразил в лицах этот диалог.

Колосов рассмеялся. Старый механик заварил себе чаю и уселся рядом с Колосовым. Семен Маркович всю свою жизнь проработал конструктором на АЗЛК, в отделе перспективных разработок. Видел и расцвет завода и его закат, а на пенсию выходил в эпоху «арамобиля». Не один десяток новых моделей как в чертежах, так и в железе прошел через его руки. Поэтому для колосовкой мастерской он был, конечно, находкой.

В конторку вошел Николай Николаич со своим клиентом.

– На, рассчитай, Петрович, – сказал он, кладя на стол Колосову листок с перечнем проделанных работ. Колосов подсчитал, назвал сумму клиенту и пробил чек. Клиент, рассчитавшись, вышел.

– Так ты скажи, Вить, – Семен Маркович позвякивал ложкой, размешивая сахар, – кто все-таки виноват, что я в свои почти семьдесят пять вынужден работать, а не могу жить на пенсию, что ты, толковый мужик в расцвете лет, валандаешься в этой помойке, командуя двумя инвалидами и тремя пацанами, вместо того, чтобы делать большие дела на благо Родине и, между прочим, своей семье?

– Ну и вопросики у вас, Семен Маркович, вечные русские вопросы – «кто виноват?» и «что делать?», – улыбнулся Колосов, совершенно не собираясь втягиваться в серьезный разговор.

– Я бы на твоем месте, Маркыч, вместо того, чтобы дурацкие вопросы задавать, давно бы в Израиле на пляже пузо грел. Кстати, и пенсию там приличную получал бы. – Николай Николаич тоже налил себе чаю.

– Видел я тот Израиль. Младший мой купился вот на такие разговоры, уехал. Был я у него в гостях. Квалифицированный авиационный инженер, конструктор теперь в колхозе за коровами навоз выгребает. Мне говорят – это твоя Родина, здесь жили твои предки. Вранье все это. Полоска выжженной, прокаленной солнцем каменистой пустыни. По-моему, там вообще никто не мог жить и сейчас бы не жил, если бы только не американские доллары, миллиардами и миллиардами зарываемые в эту землю. Моя Родина здесь, в России. Я москвич в пятом поколении, мой отец, доцент МГУ, погиб в 41-м в народном ополчении, защищая Москву.

– А я вот думаю, что когда была советская власть, и Родина у нас была. И никто тебя не спрашивал кто ты: русский или еврей, или, положим, чукча какой-нибудь, – Николай Николаич произнес это почти торжественно, назидательно потрясая указательным пальцем.

– А как же пятая…

Конца фразы Колосов уже не услышал, выйдя на улицу и захлопнув за собой дверь. Он увидел как во двор въезжает, рыча двигателем, гремя бортами и хлопая продранным тентом, расхристанная, раздолбанная «Газель». «А вот и Сережа приехал», – подумал Колосов, завидя машину своего постоянного клиента. Сергей держал ларек на недалеком отсюда Тушинском рынке. Вообще, ларечники с Тушинского (или как называл их Николай Николаич – «базарники») составляли костяк колосовской клиентуры. Виктор Петрович выделял Сергея из общей массы его коллег, потому что он единственный из всех «базарников» был русским. Все остальные для Колосова были на одно лицо.

– Привет. Глушитель отвалился?

– Привет. Прогорел. – Сергей пожал Виктору руку.

– Будешь менять?

– Нет, пусть Николай Николаич заплатку приварит.

– Загоняй на эстакаду.

Пока «Газель» заезжала на расположенное здесь же во дворе сваренное из швеллеров сооружение, громко названное эстакадой, Виктор крикнул в окно конторки:

– Николай Николаич, на выход. Твой любимый клиент приехал.

Сергей и Виктор стояли рядом с эстакадой, глядя как Николай Николаич возится с глушителем.

– Ты сейчас чем торгуешь-то? По-прежнему рыбой? Надо к тебе заехать затариться, а то дома шаром покати. Одни джемы да сладкие пасты. Дети их едят с удовольствием, а меня с души воротит. Скажи кто раньше, что можно жить без мяса, не поверил бы. Одна надежда на рыбку осталась.

– Давай мы сделаем по-другому, Вить. Я поеду на базу и возьму тебя с собой. Все дешевле для тебя будет. Вообще должен тебе сказать, странные вещи какие-то происходят в последнее время. Я ведь на хладокомбинате бываю почти каждый день. Рыбы везут очень много, гораздо больше, чем обычно. Фуры стоят в очереди на въезд на территорию холодильника. В то же время арендные договора с фирмами, сидевшими на территории комбината, расторгли и выкинули их оттуда. Остались несколько небольших фирмочек, сидящих за территорией. У них цены каждый день растут процентов на 10. А сам хладокомбинат ничего не продает. Такое впечатление, что они готовятся к чему-то. То ли к восстановлению госторговли, то ли к талонной системе. Но при любом раскладе не худо было бы тебе несколько ящиков консервов приобрести. Знаешь ли, запас карман не тянет.

Рабочий день близился к концу, нудный холодный дождик прекратился, а ветер разорвал кое-где прорехи в облаках, и на западе даже было видно мутное марево заходящего солнца, когда в колосовскую мастерскую приехал Игорь Павлович Кузьмин. Был он на красном спортивном «Мерсе»-купе. Колосов знал эту машину, так же как он знал все машины, перебывавшие в семье Кузьминых.

Он познакомился с Игорем Кузьминым, когда тот был чиновником средней руки в префектуре Северо-Западного округа. Виктору нужно было оформить экологический сертификат на свою мастерскую, и Игорь ему помог. С тех пор, лет около десяти, и продолжалась их дружба – не дружба, а скорее взаимовыгодное сотрудничество. Правда, последние два года карьера Игоря стремительно пошла в гору, и он достиг таких высот, что колосовские услуги вроде бы были ему и ни к чему, но он по старой памяти заезжал ремонтироваться к Колосову.

– Петрович, посмотри, что-то ближний свет не работает. Дальний работает, а ближний – нет. Это машина жены. Представляешь, трое суток не был дома. Приезжаю на дачу, сидит мрачнее тучи. К первому попавшемуся прицепилась, и понеслось. И такой я, и сякой, и разэдакий. И бутики ей не бутики, и бриллианты – не бриллианты. И даже со светом у «Мерса» проблемы, все я виноват. Оказывается, пробовала получить Шенгенскую визу, на какие только клавиши не давила, а ее послали. Так чего беситься-то. Сейчас с Шенгеном у всех проблемы. Ну, я «Мерс» этот долбаный схватил и к тебе, от греха подальше. Может быть, успокоится пока.

Игорь Павлович, молодой человек тридцати пяти лет, всем своим видом свидетельствовал, что «жизнь хороша и жить хорошо», и даже небольшое брюшко и ранняя лысина не портили его, а как бы придавали его облику еще больше значительности и важности. Он был в темном рабочем костюме от «Бриони» и галстуке «Хьюго Босс». Ясное дело, улепетывал из дома в пожарном порядке, не успев даже переодеться во что-то менее официальное. Пока Михаил возился с «Мерсом», Игорь рассказывал Колосову-старшему о том, какой он заказал новый эксклюзивный «Бентли» и уже заплатил 700 тысяч долларов за него и на следующей неделе ждет доставки заказа. Частые телефонные звонки прерывали страстный рассказ Игоря о приобретенной новой игрушке, и в конце концов он попросту отключил свою трубку. Но веселое блямканье телефона снова прервало их беседу. На этот раз звонили Колосову. Игорь слышал, естественно, только колосовские реплики, но и по ним понял, что звонит Колосову близкий человек, и что Колосов этому страшно рад, и звонит издалека. Но по ходу беседы реплики Колосова становились все короче, лицо его становилось все более озабоченным. Когда разговор закончился, и Виктор захлопнул свою древнюю трубку, то выглядел он совсем уж озадаченным и даже, можно сказать, растерянным.

– Что-нибудь случилось? Кто звонил-то? – неделикатно поинтересовался Кузьмин.

– Да…знаешь ли… звонил мой старый армейский друг, – Колосов замялся, – кому-нибудь другому я ничего рассказывать не стал бы, но ты теперь сам, как говорится, носитель больших государственных тайн. Так что… Может быть посоветуешь что-нибудь. Он – серьезный бизнесмен. В масштабах области, а может быть, и всей России. Не знаю, врать не буду. Человек, очень близкий к губернатору. Ну, так вот…Он настоятельно советует мне с детьми переехать к нему. Говорит, что в Москве в ближайшем будущем возможны большие проблемы. Точнее ничего не сказал, нетелефонный, мол, разговор.

Кузьмин, посерьезнев так, что даже его круглое, с высоким из-за лысины лбом и пухлыми щеками лицо вдруг вытянулось и стало казаться враз похудевшим, спросил:

– А что у него есть там такое, чего нет в Москве? И где это?

– На Волге есть остров. Остров большой, километров двадцать в длину и десять-пятнадцать в ширину. Так вот этот остров принадлежит моему другу. Вообще-то, ему много чего там принадлежит, но на острове у него поместье. Вот туда-то он меня и зовет.

– Остров, говоришь? Остров – это интересно. А ты его хорошо знаешь, ну, парня этого, твоего сослуживца?

– Мы дружим уже двадцать лет и, вообще, он считает себя по жизни обязанным мне. Считает, что я ему жизнь спас.

– А ты что, не спасал?

– Я просто делал то, что должен был делать.

На Колосова нахлынул целый сонм воспоминаний, вызванных этим разговором. Срочную он служил после окончания автодорожного института в мотострелковой дивизии, расположенной в Северо-Кавказском округе. Дивизия была элитная, только выведенная из Германии. А так как ее расквартировали почти что в чистом поле, то работы по обустройству всем хватало. Ну а венцом колосовской военной карьеры (хай ему грець, как говорят на Украине) стала первая чеченская. В декабре 94-го дивизию бросили в Чечню наводить конституционный порядок. Грязь, холод, голод, а тут по тебе еще и стреляют, между прочим. Виктор все ждал приказа об увольнении в запас, а приказ задерживался. Застрял где-то в длинных бюрократических коридорах. Уже в январе 95-го лейтенант Колосов, как зампотех, из расположения своей части должен был гнать колонну неисправных машин в Моздок на ремонтную базу. Выехали рано утром. Впереди БМП с барахлившей коробкой, за ней два «Урала». Колосов ехал на переднем, а водителем у него был тот самый Илья. У машины были проблемы с одним из задних мостов. Можно было бы и в полевых условиях отремонтировать при наличии запчастей, но поскольку второй «Урал» вообще не мог двигаться самостоятельно, то было решено и первую машину отправить на базу. В кабине второй машины, которую тащили на прицепе, кроме водителя сидел еще командир второй роты капитан Иванов, человек опытный, прошедший афганскую войну. Если бы не его разгильдяйство и какой-то хронический антагонизм с начальством, быть бы ему уже подполковником и командовать, как минимум, батальоном. Вот и сейчас приспичило ему в Моздок по личному делу, а с Колосовым он договорился, что тот подбросит его до места. Виктор Петрович до сих пор не знал, отпускало капитана начальство или нет. Местность, по которой они ехали, считалась вроде бы «мирной». Хотя кто их разберет, днем они «мирные», а по ночам с автоматами по лесу шастают. Двигались медленно, километров 20–25 в час, не больше. Когда въехали на участок дороги, где справа была гладкая, ровная безлесая местность, а слева холм, покрытый редким лесом с густым подлеском из орешника, у Колосова даже ощущения опасности не было. Притупилось внимание, замылился глаз за два часа дороги. И тут впереди рванул фугас. БМП подкинуло, чуть ли не поставив на попа. Одновременно из кустов ударили автоматы. Виктор только почувствовал, как их машина, резко дернувшись, встала. Илья сидел, ткнувшись головой в руль и свесив вниз руки. Из оцепенения Колосова вывела резкая боль, вдруг ожегшая правое плечо. Он открыл дверь кабины и вывалился наружу, таща за собой одной рукой оружие, а другой – Илью. Илья грузно свалился на Колосова. Его левая нога как-то неестественно вывернулась в колене. Все это продолжалось не более секунды-двух, но Виктор видел происходящее, в том числе и себя, как бы со стороны, как в кино с замедленной съемкой, и время затормозилось, растягиваясь до бесконечности. Мимо пронесся капитан, командуя: «В канаву, в канаву!!» Разбуженное этим истошным криком, время снова закрутилось все быстрее и быстрее, спрессовывая события.

Виктор сполз в придорожную канаву, стащив за собой бесчувственного Илью. Там лежал водитель второй машины, уже отвечающий короткими очередями на огонь нападавших. Капитан добежал до БМП и, прикрываясь крышкой люка, помог выбраться сержанту Измайлову. Лицо сержанта было все залито кровью. Коротким рывком они добрались до обочины. «Не сиди, отвечай!» – заорал капитан, передернув затвор и открывая огонь в сторону леса.

«Сумели бы мы тогда отбиться сами? Навряд ли», – думал Колосов. Они отстреливались около часа, ранены были все, механик-водитель БМП погиб на месте. Только капитан, как заговоренный. Ни единой царапины. К счастью, навстречу по дороге шла колонна десантников. Чеченцы, отбитые мощным огнем, рассеялись. Так все вместе, кроме капитана, они оказались в госпитале, в Моздоке. Там и нашел Колосова приказ об увольнении в запас. Виктор и Илья, уже не разделяемые субординацией, как-то особенно близко сошлись. Ходячий Колосов частенько сиживал у лежачего Ильи. Темы для разговоров у них никогда не кончались. Обсуждали они буквально все – от футбола до большой политики. Так завязалась между ними настоящая мужская дружба, скрепленная, говоря высоким штилем, совместно пролитой кровью. Когда Колосова выписывали из госпиталя, они обменялись адресами, договорились писать друг другу. Илья вбил себе в голову, что Виктор спас его от верной смерти, вытащив тогда бесчувственного из кабины «Урала». «Если кто кого и спас тогда, так это капитан Иванов нас всех, не считая, конечно, помощи десантников. Без него нас перещелкали бы, как куропаток», – подумал Колосов.

Комиссовавшись, Илья Шатунов вернулся домой, в Волгоград. На память об этой войне у него на всю жизнь осталась отметина – плохо гнущееся левое колено. Работал сначала на химкомбинате сменным мастером, так как до службы в армии закончил химический техникум, а потом с подачи Колосова занялся бизнесом. Открыл свое дело по производству автозапчастей из резины. Через несколько лет женился и, как оказалось впоследствии, женился очень удачно. Его тесть, чиновник в областной администрации, активно карабкался по служебной лестнице и, в конце концов, добрался до губернаторского кресла. Синхронно с ним рос и бизнес Ильи Шатунова. Уже и химия, и нефтехимия, и машиностроение, и металлургия, и пищевая промышленность входили в сферу его интересов. Одним словом, олигарх областного масштаба. Все эти годы друзья частенько встречались то в Москве, то в Волгограде. И регулярно, раз за разом, между ними возникал этот короткий разговор, так же регулярно заканчивающийся ничем:

– Вить, я перед тобой в долгу. Позволь мне что-нибудь для тебя сделать.

– А что ты хочешь сделать? Мне ничего не надо.

– Ну…давай я тебе денег дам.

– Ты что, обидеть меня хочешь? Я не альфонс.

– Да нет, ты не понял. В кредит дам.

– А зачем мне кредит?

– Расширишь свою мастерскую, оборудуешь ее по последнему слову. Откроешь еще десяток-два таких же, целую сеть по Москве.

– Ты же сам прекрасно знаешь, что для того, чтобы такая мастерская что-нибудь приносила, а не разоряла своего владельца, за всем надо присматривать лично. А как я один буду присматривать за двумя десятками?

– Начнешь какой-нибудь другой бизнес, – упрямился Илья.

– Ну какой у нас может быть бизнес. Бизнес – это когда в стране рынок есть. А у нас рынка нет. Одна большая монополия. Мне ли тебе рассказывать, что если хочешь чего-то добиться, надо иметь так называемый административный ресурс. А у меня его нет. Да и не нужен он мне. Мне так неинтересно.

– Хорошо. Давай я тебя назначу директором любого из моих предприятий.

– Илюша, дорогой, я в своей жизни ни одного дня ни на кого никогда не работал. И на тебя, извини, не буду. Я – птица вольная. И… давай, пожалуйста, закончим этот дурацкий разговор.

Остров Сарпинский, где Илья сначала купил небольшой участок и построил загородный дом, а потом расширил свои владения до размеров всего острова, лежит прямо напротив Волгограда. Несколько раз Виктор принимал приглашение Шатунова и проводил летний отпуск с семьей на острове. Это было поистине райское место. Заливные луга, покрытые сочной зеленой травой, тенистые дубовые рощи, а вдоль всей береговой линии – золотистые песчаные пляжи, над которыми высятся гордые мачтовые сосны вперемежку с вековыми вязами. Вся поверхность острова изрезана длинными узкими озерцами, ериками, остающимися после разлива Волги. И как же здорово там было отдыхать! Хочешь – катайся на лошади (у Ильи своя конюшня), а хочешь – купайся. Причем на выбор: в хлорированной воде бассейна или в теплой, как парное молоко, стоячей воде озер, или в холодной, стремительно и мощно несущей свои воды Волге. А можно кататься в лодке на веслах, путешествуя по ерикам, соединяющимся друг с другом, из одного конца острова в другой или гонять по ним на водном мотоцикле. А какая там рыбалка! От спокойного сидения с удочкой на озере до будоражащей кровь охоты на осетра. Ну и, конечно, теннис и гольф. Поле для гольфа было отличным, Шатунов выписывал для его строительства лучшего специалиста из Англии. Единственное, что им так и не удалась попробовать, это путешествие на роскошной шатуновской яхте в Иран или, положим, в Константинополь. По реке ходили, а до моря, что называется, руки не дошли.

Рабочий день закончился. Ребята уже разошлись. Игорь тоже уехал. Уезжая, он сказал Виктору: «Твой приятель – уже второй человек на этой неделе, от которого я слышу какие-то катастрофические прогнозы. Но, поверь мне, я ничего такого не знаю, честно. Даже намека на какую-либо катастрофу у меня нет. Есть кое-какая не очень приятная новость, но это далеко не катастрофа. А многие, может быть, воспримут эту новость положительно. Но мой тебе совет, Петрович, ты постарайся завтра-послезавтра запастись продуктами на будущее».

Сергей заехал за Колосовым, как договаривались, в девять утра. День был, не в пример вчерашнему, солнечный, яркий. Хотя было еще все-таки прохладно, градусов восемнадцать, не более. Быстренько проскочив по МКАД, они свернули в город по Ленинградскому шоссе. Портхладокомбинат, куда они ехали, находился недалеко, сразу же за каналом. Спускаясь с моста через канал, приятели увидели, что двор хладокомбината и даже прилегающая к нему улица плотно забиты фурами-рефрижераторами, ожидающими своей очереди на разгрузку.

– О, здесь мы не проедем. Давай попробуем со стороны коньячного завода, – сказал Сергей, критическим взглядом оценив ситуацию.

Но и там их встретила длиннющая очередь из микроавтобусов, легковых машин и грузовичков, протянувшаяся к ангару, в котором находились фирмы, торгующие мелким оптом. Припарковавшись в хвосте очереди, Сергей предложил: «Сходим, посмотрим обстановку». От самого выезда на Ленинградское шоссе до ворот ангара двор был плотно забит машинами. Оставалась лишь узкая полоска для проезда. У самых ворот столкнулись две машины. Микроавтобус «Фиат», видимо пытаясь развернуться, въехал задним бампером в дверь старой, видавшей виды «Волги». Оба хозяина-кавказца яростно лаялись, размахивая руками и виня друг друга в произошедшем. За «Фиатом», перегородившим дорогу, уже выстроились на выезд три машины и остервенело гудели клаксонами. В спор влезло еще несколько человек и, казалось, еще чуть-чуть и все это закончится колоссальной дракой.

– Хозяин «Волги» настаивает на том, чтобы вызвать ГАИ, ну а все остальные говорят, чтобы те убирались на Ленинградку и там разбирались, – перевел Сергей.

– А ты что, по-ихнему понимаешь? – удивился Колосов.

– Да, я ведь родился и до двадцати лет жил в Баку. Пошли посмотрим, что внутри делается.

Приятели зашли в ангар. В кассу каждой из пяти фирм стояла очередь из десяти-пятнадцати человек. Двери холодильных камер были распахнуты, и оттуда шла активная отгрузка товара. Приятели остановились у открытых дверей одного из холодильников.

– Привет, Валентин, – поздоровался Сергей с грузчиком, подававшим наружу клиенту коробки с замороженной рыбой. – Как дела сегодня?

– Привет. Да какие дела? Рабочий день только начался, а я уже весь мокрый. Это при минус двенадцати.

– На сегодня запас большой?

– Обещали еще подвезти, но если будет, как вчера, то только до обеда торговать.

– Валь, у меня машина очень далеко. Я закуплюсь пока и сложу здесь у тебя, у дверей. Присмотришь? Хорошо? А я потом машину подгоню поближе, и загрузимся.

– Ладно. Давай. Будешь готов, я камеру запру и помогу тебе погрузиться.

– У тебя здесь со всеми такие отношения? – удивился Колосов.

– Еще бы! В течение стольких лет сюда ездить практически каждый день… Ты морожку брать будешь?

– Что брать? – не понял Виктор.

– Рыбу мороженую.

– Нет, только консервы.

– Тогда иди вон туда, – Сергей показал в дальний угол ангара, – займи очередь и возвращайся. Когда очередь дойдет, пойдем туда вместе.

– Так как же все-таки ты умудрился родиться в Баку? – спросил Колосов, вернувшись к Сергею.

– Как-как. Очень просто. Да таких, как я, десятки миллионов по всему Советскому Союзу жизнь раскидала. Меня всегда поражало – насколько вы, москвичи, плохо знаете свою страну. Обычная история. Отец – офицер, так сказать, «солдат империи». Вышел в отставку, остался жить в Баку. А что, разве был шанс бросить с таким трудом полученную квартиру, куда-то поехать и получить там жилье? Да… Но в конце концов так мы все там и бросили. А мама… Мамины предки приехали в Баку еще в конце девятнадцатого века, вместе с Нобелем, нефть добывать. А в декабре 89-го в Баку началась резня. Республиканская власть то ли с испугу попряталась, то ли намеренно самоустранилась, но в городе власти не было, полный хаос. Вернее власть была – Народного фронта. Толпы бородачей, все в черном, ходили по дворам, искали армян. Все с ножами, дубинками, железными прутами. Если кого найдут, забивали на месте. В нашем дворе нашли одного, он прятался у соседей – азербайджанцев. Семью отправил, а сам остался имущество стеречь. Пропади оно пропадом это имущество… Так его, этого мужика, выбросили из окна с четвертого этажа. На моих глазах это было. Да… А у людей, которые его прятали, все в квартире разгромили. И им самим досталось. Ну мы и думаем: «Этот ужас продолжается уже несколько дней, а власти и местные, и московские не чухаются. Сегодня армян убивают, а завтра за русских примутся». И решили бежать. Страшно было. Выходили из дому порознь с пустыми руками, с собой взяли только документы и деньги. Внизу круглые сутки дежурили два боевика. Каждому входящему и выходящему устраивали допрос: «Кто? Куда идешь? Что несешь?» Вот и пришлось принимать такие меры предосторожности. Транспорт по городу не ходил. Мы пешком на вокзал. Все поезда отменены. Мы с трудом поймали частника, заплатив бешеную сумму, добрались до аэропорта. А там таких, как мы, тысячи. Слава Богу, Народного фронта там не было. Аэропорт держали под контролем военные, Народный фронт туда не совался. Погрузили нас в военно-транспортный Ил-76 и привезли в Москву. Мы толпой – в Верховный Совет РСФСР. Смешно, но при тогдашнем тоталитаризме можно было как-то с представителями властей пообщаться, попасть на прием, а при нынешней демократии тебя к ним на пушечный выстрел не подпустят. Учли недоработки… Ну вот… А в Верховном Совете на нас смотрят со страхом и раздражением. Кто мы для них? Так… Побочный продукт перестройки, лес рубят – щепки летят. Помнишь, тогда возродилось подзабытое со времен Отечественной войны слово «беженцы». Намаялись мы тогда по общежитиям и съемным углам, но вернуться в Баку – даже мысли такой не было. Мне уже в 89-м было ясно, что единый Советский Союз закончился. Да никогда его, собственно говоря, и не было. Были только страх и ненависть. А когда страха не стало, осталась только ненависть, и эта ненависть в полной мере изливалась на нас как представителей России. Я и по сию пору удивляюсь глуповатой наивности людей, безапелляционно изрекающих: «Развалили Советский Союз». Имеется в виду, что пришли несколько злых дядей и развалили, как кучу песка. 280 миллионов были против, а они развалили. Я таким, когда меня спрашивали: «Да что вам там в Баку не живется? Я там был в прошлом году в командировке. Меня там отлично принимали. Там очень любят русских», – еще в 90-м году отвечал: «Вот тебе ключи. У меня там прекрасная четырехкомнатная квартира почти в центре города. Я тебе ее дарю. Живи там, проводи в жизнь то, во что ты веришь. Хочешь – пролетарский интернационализм, а хочешь – колонизацию инородцев. А я свою колонизаторскую миссию закончил. Я русский человек и хочу жить в России». Но желающих, знаешь ли, не находилось. Ни до 91 года, ни после.

– Так что с вашей квартирой в Баку? Так вы с ней ничего и не сделали? – прервал монолог Сергея Колосов.

– Нет. Мы туда никогда уже больше не возвращались. Скорее всего, ее сразу же занял какой-нибудь активист Народного фронта. Тогда это было сплошь и рядом.

Сергей и Виктор, переходя от одной кассы к другой, закупали рыбу, складывая коробки и крафт-мешки рядом с дверью Валентиновой камеры.

– Самое интересное, что до сих пор находятся грязные политики, которые призывают русский народ то Советский Союз восстановить, то либеральную империю построить. И никто из них ему, русскому народу, не говорит, что делать они будут это за его счет. Ибо терпеть нас в бывших республиках будут только в одном случае. Если мы их будем содержать. И то спасибо не скажут.

– А что было потом? – спросил Колосов.

– Потом был август 91-го и гайдаровский указ о свободной торговле, общий смысл которого сводился к тому, что любой гражданин может торговать, где хочет и чем хочет. Я до сих пор уверен, что за 30 лет реформ, эта – единственная полезная для народа и государства. Ну, мы и торговали. Ездили в Польшу, в Турцию. Работали, как сумасшедшие. И богатеть стали прямо на глазах. Уже в 93-м купили себе квартиру в Подмосковье. В 95-м – ту трехкомнатную «хрущобу» на Речном, в которой я и сейчас живу. Открыли свою фирму по оптовой торговле одеждой. Товар импортировали уже фурами. У нас по всей Москве было почти двадцать реализационных точек. Знаешь, я лет десять-двенадцать назад побывал на турецкой выставке одежды и принес оттуда каталог участников. Продукция – высший европейский класс. Но что интересно. 90% участников выставки основали свои швейные предприятия в 95, 96, 97-м годах. То есть это те самые люди, с которыми мы начинали работать в начале 90-х. Их страна сумела создать такие условия, что люди из мелких торговцев доросли до солидных бизнесменов средней руки. Открыли новые предприятия, создали новые рабочие места. А наше государство создало нам дефолт 98-го. Я и тогда был уверен, а сейчас-то тем более, что устроили они его специально. Конечно, задач они решали несколько: и очередной кредит под шумок украсть, и на пирамиде ГКО нажиться, и еще что-нибудь в этом роде; но главным для них было – это подкосить таких людей, как мы с тобой. Им не нужны граждане, независимые и гордые, им нужны подданные, жалкие и вечно канючащие подачку, с обожанием следящие за каждым мановением царственной руки, а не кинут ли им еще кусочек. Если до дефолта я уже вполне отчетливо представлял, как буду строить свою первую фабрику, то после все изменилось. Нет, мы не потеряли деньги (у нас почти все было в обороте, в товаре), мы потеряли главное – покупателя. У людей не то что поведение, психология поменялась. Покупателя перестало интересовать качество, только цена. И вообще, обнищал народишко. Я конечно не говорю о тех, кто одевался в «Версаче», «Гуччи» и «Прада». Но они никогда и не были нашими клиентами.

– Да, у меня была почти такая же петрушка, – поддакнул Колосов.

– А тогда, помнишь, как раз начался нефтяной бум. И каждый день мне по телевизору рассказывают, что у них рост, что жить стало лучше, жить стало веселей. У них рост, а у меня каждый год оборот падает в разы. А налоги, зарплату людям, аренду хочешь – не хочешь надо платить регулярно. Вот и получается чистый убыток. Накопленный потенциал растаял, как дым, вместе с надеждами на развитие. Магазины позакрывал один за другим и, вообще, завязал с тряпками. Что я только ни пробовал после этого. Результат был один – отрицательный. Так я и докатился до палатки на продуктовом рынке. С палаткой этой одни слезы. Заработок – только с голоду не подохнуть, да срам прикрыть. Смотри сам. Средний месячный оборот примерно девять тысяч долларов. При тридцатипроцентной торговой наценке доход получается в две тысячи. Полторы тысячи я плачу арендную плату рынку. Если брать продавца, то это еще, как минимум, 300 долларов. Значит, продавцом работает жена. Если я честно заплачу налог государству, то мне нужно будет отдать еще 540 долларов. Считаешь, да? Это мне уже нужно 40 долларов из своего кармана выложить. Вот и приходится мухлевать с кассовым аппаратом. Вот тут-то по мою душу и находятся проверяющие из налоговой, из санэпидемстанции, из экологической милиции, из пожарки, из префектуры. И всем им надо давать. А тут еще менты из близлежащего к рынку участка: «Мы вот тут на день милиции собираем…» А еще расходы на бензин, на запчасти. И получается, что перелопачиваю я тонны рыбы, работая на московское правительство, которому идет арендная плата с рынка. Причем удавку арендной платы они затягивают ровно настолько, чтобы ты чуть-чуть дышать мог. Поэтому их устраивают иностранцы. Тех сколько ни души, они будут молчать, потому что у себя дома они и этого не заработают. Я, вообще, удивляюсь нашим властям. В стране половина населения – безработные, спивающиеся от безделья и безысходности, а они все твердят: «Нам нужна иностранная рабочая сила, – и тут же удивленно разводят руками: – почему у нас такая утечка капитала за границу?» В одной только Москве – пять миллионов наших бывших братьев из союзных республик. Каждый из них отправляет домой семье, как минимум, по двести долларов. Миллиард – в месяц. Двенадцать миллиардов в год. Хорошо. Если вам так нужна рабочая сила, помогите вернуться на Родину десяткам миллионов русских людей, живущих в бывших союзных республиках. «Не можем, – говорят, – у нас „квартирный вопрос“. А я тебе сейчас докажу, что „квартирный вопрос“ – проблема надуманная. Ее создало государство и искусственным образом ее поддерживает. Это элементарно доказывается.

– Ну-ну, – подзадорил его Колосов.

– Представь, что государство с его условностями и правилами игры отсутствует. Есть только ты и природа. У тебя есть инструмент: лопата, топор, пила, как минимум. Рядом с тобой твоя семья, родственники, соседи. Земли – море, леса – тоже. Решишь ты «квартирный вопрос»?

Виктор, ненадолго задумавшись, ответил:

– В самом худшем случае за несколько дней вырою землянку и перекрою ее бревнами, а потом уж можно и на дом лес начинать заготавливать. А на юге, я знаю, мешали глину с соломой, лепили кирпичи и у себя же во дворе сушили их на солнце. Ты прав, любой человек, если ему не будут мешать, в состоянии самостоятельно обеспечить себя жильем даже с помощью самых примитивных технологий, не говоря уже о более высоком технологическом уровне.

– Правильно. Так испокон веков и было. Получается, что нет нашего государства, нет и «квартирного вопроса». Заметь, что «квартирный вопрос» возник с появлением советской власти и существует до сих пор при ее преемниках. Да Бог с ним, с жильем, они не могут решить вопроса, который вообще никаких материальных затрат не требует. Дать каждому русскому человеку российское гражданство. «А вы, – говорят, – не в России родились, вам не положено российское гражданство». Да как же я мог родиться в России, если ваша же гребаная партия отправила моих родителей в Азербайджан? Знаешь, я раньше думал, что наши правители просто заблуждаются. Живут себе в хрустальных чертогах, не пачкают ног своих в пыли нашей грешной земли, жизни реальной не знают. Так и хотелось проорать им туда, в заоблачные эмпиреи: «Те, кого вы призываете работать на благо России, вовсе не хотят становиться членами российского общества, им чужда российская культура, они не уважают наших традиций, обычаев и нравов. Они решают исключительно свои задачи. А на Россию им, извините, наплевать. Опомнитесь, это плохо закончится. Посмотрите хотя бы на Косово. Там тоже начиналось с приглашения гастарбайтеров, а закончилось тем, что сербский народ потерял свою землю, колыбель своей цивилизации!» А теперь я уверен в том, что они прекрасно знают, что они делают. Они нас просто морят, как тараканов. Мы им мешаем одним своим присутствием на этой земле. Порой кажется, что мы и они – не одной крови, что наша элита – это не представители нашего же российского народа, а инопланетяне какие-то, тайком захватившие власть и теперь вытаптывающие плацдарм для массового вторжения.

Обратно возвращались молча. Свернув с кольца на Волоколамское шоссе, Сергей поддал газу, и старушка «Газель», утробно рыча двигателем, понеслась на предельной скорости.

– Ты не забудь меня к моему «малому бизнесу» подвезти, – напомнил Колосов.

Прощаясь, глядя прямо в глаза, он крепко пожал Сергею руку, искренне сказав: «Спасибо тебе».

Серые, усталые глаза, изможденное лицо, поникшие плечи, и столько боли за свой народ, за свою страну. «Господи, – взмолился Колосов, – научи нас, что нам делать».

Глава 3

Ли Чен вел свой микроавтобус по Преображенке, напевая веселый мотивчик. Он ездил по этому маршруту уже пять лет и помнил не то что каждый светофор, а каждую выбоину на асфальте. Поэтому он мог позволить себе немного отвлечься от дороги и помечтать. Дела шли в гору. Чен уже смог нанять себе помощника. Машину вот сменил. Ей, правда, уже двадцать лет, зато – «Мерседес». И самое главное – он с женой и ребенком живут в комнате одни. Они теперь могут платить за комнату целиком, не входя в долю с семьей двоюродного брата, у которого было четверо детей. «Драконам» он вчера заплатил вперед за следующее полугодие, и их бригадир на радостях пообещал Чену через месяц сделать русский паспорт. Как это здорово. Это даже лучше, чем ехать ранним июльским утром по пустынной московской улице и видеть перед собой встающее красное солнце. Это позволит сэкономить больше тысячи долларов в месяц, которые Чен должен был платить жадным русским полицейским. Если так пойдет дальше, они с женой смогут снять отдельную квартиру, и прощай общежитие в Огородном проезде с его скученностью, толкотней и вечным страхом облавы. Да разве мог Чен еще несколько лет назад, когда он жил в своей родной деревне и от зари и до зари гнул спину на рисовом поле, на котором рождались и умирали многие поколения его предков, представить себе, что он станет успешным бизнесменом, уважаемым человеком и будет жить в большом, богатом европейском городе, и у него будет своя отдельная квартира? Конечно, надо сказать спасибо двоюродному брату. Тот был постарше и поопытнее. Уже попробовал устроиться в Шанхае и в Пекине, но вернулся в родную деревню. «Там везде слишком много народу, Чен, – сказал он, – осталась самая грязная и самая дешевая работа. В Китае у нас нет шансов выбиться в люди. Надо ехать в Россию, там мы сможем заняться бизнесом». Они перебрались в Хабаровский край. Но там тоже было слишком много китайцев. Многие начали заниматься сельским хозяйством в России. «Нет, спасибо, – сказал брат, – не за этим мы уезжали из родной деревни». Один мудрый человек посоветовал ехать в Москву, дал адрес своего родственника, сказал, что там они смогут заняться торговлей. Конечно, не так все просто оказалось. Но они сумели зацепиться, буквально зубами выгрызая себе место в жизни. Потом выписали из дома свои семьи. И жизнь закрутилась, завертелась по маршруту: общежитие – Черкизовский рынок – общежитие.

А позавчера, в воскресенье 5 июля, Чен получил новую партию товара. Много товара, хороший товар. Точнее сказать, хорошего в нем было только то, что его было много. Кофточки, маечки, джинсы, курточки. Чен с женой уже все разобрали и разложили по отдельным баулам. А теперь и дел-то осталось всего – перетаскать баулы из машины в здание рынка.

Въезжая на парковку, Чен заметил своего помощника, заранее занявшего место для хозяина. Чен припарковался, они вытащили из микроавтобуса баулы, погрузили их на тележки и повезли в здание рынка. Место у Чена было хорошее, недалеко от главного входа. Длинной, холодной русской зимой, правда, там постоянно гуляли сквозняки, и Чен частенько работал простуженным, но летом зато было хорошо.

Чен с помощником еще не успели до конца распаковать, развесить и разложить товар, как у них появился первый покупатель. Высокий, худой русский в стареньких джинсах и синей футболке с фирменным значком «Adidas». Футболка была разодрана от ворота и почти до пупа, и высокий человек придерживал разорванные края рукой. Он явно торопился, и Чен быстренько, прикинув на глаз размер, предложил ему несколько футболок на выбор (не дай Бог упустить первого покупателя, тем более мужчину, торговли не будет). Покупатель тут же примерил их на себя, посмотрелся в зеркало, заботливо подставленное помощником, и выбрал красную с надписью «Manchester United» из новой партии. Расплатился и быстро ушел, унося в руках свою разорванную футболку. День, по всем приметам, начинался хорошо.

Боря Бобцов, 28 лет от роду, работал мастером по вентиляции и кондиционированию в «Гипермолле» на юго-западе. Платили там хорошо, и Боря своим местом дорожил. Поэтому и ездил через всю Москву с северо-востока на юго-запад. До метро ему надо было ехать семь остановок. Автобусы ходят редко, забиты битком. Вот и сегодня: стоит Борис, держится за поручень, а к нему прижало какую-то толстую, коротконогую, совершенно квадратнообразную тетку. Уже почти доехали до метро,когда автобус резко затормозил, все пассажиры синхронно качнулись в сторону движения, а та самая тетка, чтобы не упасть, ухватилась за Борисову футболку и разодрала ее самым бессовестным образом. Хотела, видимо, схватиться за плечо, а получилось – за ворот. И сама же на него и наорала. Что делать? В таком виде ехать нельзя, непристойно, да и менты могут загрести. Возвращаться домой – опоздание на работу гарантировано. «А заскочу-ка я на Черкизовский и куплю что-нибудь дешевенькое, – решил Борис, – ведь здесь только мост перейти. Успею». Купил у китайца майку «Manchester United» с номером семь и фамилией Bobcat на спине. Привлекло то, что надпись созвучна с его собственной фамилией Бобцов. На работу Боря приехал во время, даже 5 минут в запасе оставалось. А сменщик ему сюрприз преподносит. В корпусе «А» полетел главный нагнетающий вентилятор. Правда, он уже разобрался, что к чему. Обмотки целы, похоже, надо пусковое реле заменить. Сменщик обещал домой не уходить, пока работу не закончат. Боря отметил приход, сунув личную карточку в считывающее электронное устройство, и, не переодеваясь, отправился помогать сменщику. Провозиться пришлось гораздо дольше, чем предполагали. Часа три с перерывами. Несколько раз пускали двигатель, он поработает минут 10–15 и… обрыв цепи. Начинай все сначала. Пока нашли перегрузку, пока устранили… Борин сменщик, человек уже немолодой, после суточного дежурства (да еще эта авария) явно вымотался. Вентилятор запустили окончательно, и присели там же, в вентиляционной камере, решили передохнуть полчасика, прежде чем выходить на раскаленную июльским солнцем крышу. Воздушный поток, создаваемый вентилятором, приятно охлаждал их разгоряченные, потные тела и бежал дальше по вентиляционным штрекам, через систему кондиционеров и по воздуховодам прямо в торговые залы. «Гипермолл», привлекающий покупателя сверхнизкими ценами, был, как всегда, переполнен. Невидимые глазу, но оттого не менее опасные, мириады вирусов «куриного гриппа», сдуваемые с мокрой Бориной футболки, неслись мощным потоком воздуха в торговые залы, где бродили сотни набивающих свои тележки покупателей.

Торговля у Чена сегодня шла замечательно. Покупатель шел за покупателем. Причем каждый второй – оптовик. К обеду с Ченом случилось небывалое – он устал. Его руки и ноги налились тяжестью, позвоночник ломило. «Хороший сегодня день, – подумал Чен, присаживаясь передохнуть, – столько сегодня пришлось говорить на этом трудном русском языке, что даже устал». В три часа он забрал выручку и уехал домой, оставив лавку на помощника, чего раньше никогда не делал. «Наверное, старый становлюсь, – думал Чен, крутя баранку, – умудрился простудиться в разгар лета. Вон, насморк какой, не успеваешь нос вытирать. А все проклятый сквозняк». Во рту было сухо. Тело бил озноб. В голове появился туман, как будто Чен накурился гашиша. Кое-как припарковавшись у входа в общежитие, он с трудом добрался до своей комнаты. Жене, открывшей дверь, Чен заплетающимся языком стал объяснять, что день был сегодня хороший, выручка большая, но он, видимо, простудился на этом чертовом сквозняке. Чен, поддерживаемый женой, сделал несколько шагов по комнате и рухнул на постель.

Не успело солнце завершить свой ежедневный бег и спрятаться за московскими высотками, как Чен уже перестал дышать.

Ласковые струи душа как бы нехотя смывали пену с кожи. Марина открыла кран посильней и, нежась, подставляла горячей воде то грудь, то спину. Из душа вылезать не хотелось. «Успеется», – подумала она. До окончания срока аренды номера было еще достаточно времени. Дверь ванной распахнулась. На пороге стоял «солдатик» из охраны Вахрушинского дачного поселка. Уже одетый.

– Я побегу, Мариш?

– Давай. Номер я сдам сама. Ты хорошо запомнил то, что я тебе рассказала?

– Спрашиваешь. Еще бы.

– Действовать начнешь по моему звонку. Никакой самодеятельности. Я позвоню тебе на мобильный в ближайшие дни. До этого связываться не будем. Не забудь взять с собой чемодан, который я тебе приготовила. Он у дверей. Все понятно?

– Так точно, мой генерал, – молодой человек шутливо вскинул правую руку к виску.

– Ну иди, я тебя поцелую.

Проводив любовника, Марина еще некоторое время понежилась под душем, потом не спеша закрыла краны и выбралась из ванны. Накинув халат, она прошла в комнату и достала из сумочки крем. «Мне уже 32 года и я не могу себе позволить не ухаживать за своим телом, ведь моя красота – это главное, что есть у меня. Даже когда вокруг такой бардак и, кажется, что мир готов вот-вот рухнуть, – думала Марина, плавными движениями нанося крем на тело, – с „солдатиком“, похоже, все будет нормально. Мальчик выполнит все безукоризненно, как я ему приказала. Влюбился по самые уши. Недаром я с ним почти месяц занималась».

Марина усмехнулась. Надела халат, достала из сумочки сигареты и зажигалку, закурила. Взяв пепельницу в руки, она, одернув простыни, легла на широкую двуспальную кровать, занимающую почти все пространство номера. Кроме кровати в номере были только две малюсенькие прикроватные тумбочки со светильниками, телевизор, висящий под потолком напротив и встроенный в стену шкаф, расположенный рядом с входной дверью. Гостиница эта была не то чтобы из дешевых (нет, цены здесь были ой-ой-ой), но из таких, которые сдают свои номера в почасовую аренду. Соответствовал этому и контингент клиентов, приезжающих сюда со вполне определенными целями. Поэтому обстановка в номерах была спартанской. Много ли нужно двум людям, желающим побыть пару часов наедине, спрятавшись от всего мира?

После того памятного разговора с Вахрушиным прошло уже больше месяца. Вахрушин при каждой встрече напоминал, требуя решения. Марина ссылалась на Игоря, говоря, что он пока не готов, что ему нужно еще какое-то время, чтобы завершить неотложные дела. Собственно говоря, Вахрушин-то оказался прав. Беспорядки уже начались. Так прекрасно задуманная система гарантированного снабжения малообеспеченных слоев населения продуктами давала сбой за сбоем. Почему-то продуктов из регионов поступало гораздо меньше запланированного. Цены на продукты у коммерсантов выросли в три раза. Очереди, стоящие у муниципальных продовольственных магазинов, самым непостижимым образом перерастали вдруг в митинги и демонстрации. Не далее как сегодня Марина дважды натыкалась на такие стихийные митинги, когда ехала сюда, на встречу с «солдатиком». Один раз это были старики и старухи, перекрывшие улицу напротив продуктового магазина, а второй – публика посолиднее – вкладчики какого-то банка, требующие выдачи своих денег. «Да, – думала Марина, – Вахрушин прав на сто процентов. Но и я права. Конечно, виноват в том, что мы не приняли никакого решения, мой придурочный муж».

В тот воскресный вечер между ней и Игорем состоялся разговор, заставивший ее по-новому взглянуть на своего супруга. Марина достаточно подробно изложила ему разговор с Вахрушиным. Игорь хмыкнул:

– Старый осел совсем выжил из ума. Небось, насмотрелся голливудских фильмов-катастроф. Это все ерунда. Сейчас я все брошу, на работе напишу заявление об отставке и поеду к твоему Вахрушину на дачу грядки копать.

– Игорь, может быть, мы хотя бы часть денег снимем со счета и будем держать их дома? На всякий случай.

– Это полная чушь. Хотел бы я посмотреть на тех банкиров, которые посмеют мне не дать моих денег. И вообще… Дорогая… Видишь ли, я купил новую машину, а то, что оставалось, я разместил в акциях.

– В каких акциях, какую машину? О Боже, Игорь, ты, оказывается, еще больший идиот, чем я могла представить! Ты хочешь сказать, что я совсем осталась без денег?

Марина никогда не старалась контролировать финансовые дела семьи. Ее вполне устраивала ситуация, при которой она определяла, какие семейные проекты и в какие сроки должны быть профинансированы. А сколько это стоит, и откуда Игорь будет брать деньги, ее не интересовало. Время от времени, по ее просьбе Игорь переводил ей на карту тысяч 10–12 на личные надобности, как говорила Марина, «на булавки».

– Мариночка, ну почему совсем без денег, я же тебе недавно сбрасывал десять тысяч. Ты не волнуйся. У меня скоро будут еще поступления, – пролепетал испуганный Игорь.

– А что если Вахрушин прав, и никаких поступлений больше не будет? Если вообще все рухнет? – разъяренной фурией налетела на него Марина.

Игорь долго бормотал, оправдываясь и объясняя, уверял Марину во вздорности вахрушинских измышлений, рассказывал про то, что цены на мировом рынке на энергоносители и электроэнергию высоки, как никогда, что бюджет страны сверстан с профицитом, что популярность президента огромна и продолжает расти, что небольшие проблемы с продовольствием возникли исключительно из-за санитарных барьеров и вскоре будут сняты. Одним словом, никогда положение власти не было столь прочным, как сегодня. Стабильности в стране ничего не угрожает. А Вахрушин – просто выживший из ума старый маразматик.

Марина успокоилась. Но не потому, что вняла Игориным аргументам и объяснениям. Она просто отчетливо поняла, что в этой ситуации она может рассчитывать, как это уже неоднократно бывало в ее недолгой жизни, только на себя. «Как это характерно для мужчин, – подумала Марина, – надуться от осознания собственной значимости и величия и не замечать того, что происходит вокруг. Если они там все такие, как мой муж, то Китыч, безусловно, прав. А кто их знает лучше, чем Вахрушин? Да и с чутьем у старого лиса все в порядке. Недаром умудрился быть полезным при любых режимах, при любых правительствах». И Марина начала действовать. Ей совсем не улыбалось провести несколько лет, самых лучших, самых плодотворных лет в жизни женщины, взаперти с мужем, престарелым любовником и старой хрычовкой Елизаветой. С вахрушинским анализом ситуации она согласилась, но вывод из него сделала прямо противоположный. Надо срочно покинуть Россию. Навсегда. Но для этого необходимы две вещи: страна, которая готова тебя принять, и деньги (чем больше, тем лучше). В странах Евросоюза Марине отказали даже в туристической визе. Турки, еще только готовящиеся войти в объединенную Европу, – тоже. США, Канада, Аргентина, Австралия, Индия и Япония – тоже. А в Африку, на Ближний Восток и в бывшие республики СССР ее и калачом не заманишь. По большому счету, оставались только страны Юго-Восточной Азии, со свирепствующей там атипичной пневмонией, и некоторые страны Латинской Америки. Так активный процесс поисков привел Марину в посольство Республики Белиз. Получить там полугодовую визу – без проблем. А если человек вкладывает в национальную экономику полмиллиона долларов – нате вам, пожалуйста, белизское гражданство. Марина посмотрела по карте, где это находится, удовлетворенно хмыкнула: «по крайней мере, там не будет этой мерзкой московской зимы. Белиз так Белиз. Добираться, правда, придется через Китай. Ну и черт с ним». Оставалось решить проблему с деньгами. Муж ей не помощник. «Козел. Надо бы с ним развестись, да времени уже нет. Потом как-нибудь, – думала Марина. – Из всех возможных кандидатур остается только Вахрушин. Жаль, конечно, старика. Он был так добр и мил со мной. Но у меня нет выхода. Мне нужны деньги». Тут-то и пригодился белобрысый «солдатик». Влюбить в себя двадцатилетнего мальчишку для Марины труда не составило (и не с такими справлялась).

Гораздо больше беспокойств вызывала готовность молодого человека осуществить задуманное ею. Но он на удивление легко согласился, после того как Марина красочно описала ему все прелести их совместной жизни в Белизе с тремя миллионами долларов в кармане.

«Ну и молодежь пошла, – изумилась Марина, – для них человека убить, что муху прихлопнуть». По ее плану «солдатик» должен убрать Вахрушина и его домработницу, сложить три миллиона в заранее приготовленный чемодан и ждать Марину в оговоренном месте на дороге к поселку. А Марина в это время несется на своем «Мерседесе» в дачный поселок под Рузой, забирает там чемодан с деньгами и «солдатика» и отправляется на самолет в Шереметьево. От «солдатика» она избавится где-нибудь по дороге. Даже не пыталась придумать что-нибудь сложное. Просто попросит его за чем-нибудь выйти, а сама уедет. Сюрпризов с его стороны она не ожидала, так как оружие велела ему выбросить сразу же после дела. Во всяком случае билет на рейс до Бельмопана с пересадками в Пекине и Мехико Марина заказала только один. Проблем на шереметьевской таможне быть не должно, так как командует там ее старый, испытанный друг. И все бы хорошо. Такой план замечательный. Но тут появилась в Москве эта чертова атипичная пневмония. А паспорта с визами получать через неделю – двадцать первого, билет у нее – на двадцать третье июля. А что если за эту неделю все переиграют и откажут в визе из-за атипичной пневмонии? Ведь ее по всему миру боятся, как черт ладана.

Марина ткнула окурок в пепельницу, поднялась с кровати и начала одеваться. Взяла пульт с тумбочки, нажала первую кнопку. На первом канале многозначительно вещала черноглазая, гладко зачесанная дикторша: «Количество заболевших атипичной пневмонией в Москве увеличивается и уже достигло двух тысяч. Двенадцать человек, к сожалению, уже умерло. Заболевшие, в основном, живут на юго-западе столицы, хотя отдельные случаи есть и в других районах города, – Марина так и застыла с пультом в руках, даже забыв застегнуть брюки, – сейчас мы просим прокомментировать ситуацию главного санитарного врача России». На экране появился седовласый господин, больше похожий на чиновника, чем на врача: «Оснований для паники нет никаких. Ситуация находится у нас под контролем. Дело, правда, несколько осложнено тем, что нынешнюю волну заболеваний вызвал вирус, изменившийся по сравнению с тем, который вызывал отдельные случаи заболевания атипичной пневмонией в нашей стране в предыдущие годы. Напомню, что первый случай произошел в 2005 году в Новосибирской области. Поэтому имеющаяся у нас вакцина помочь не может. Но мы сейчас активно работаем над созданием новой вакцины, а для лечения уже заболевших людей применяются самые новейшие антибиотики отечественного производства. Сегодня мы также получили два транспортных самолета с антибиотиками от наших западных коллег…» «Э-э, – пронеслось в голове у Марины, – а ситуация, видимо, совсем хреновая». Она закончила одеваться, поправила макияж и прическу и вышла из номера. По дороге домой Марина вспомнила, что бак ее «Мерседеса» почти пустой, и что она еще вчера собиралась заправиться, но очереди на заправках отпугивали ее. Марина зарулила на первую попавшуюся по дороге автозаправку и пристроилась в конце гигантской очереди. Бензин, видимо, только недавно привезли, потому что огромная автоцистерна еще стояла на территории заправки. Наконец, бензин начали отпускать, и первые заправившиеся машины отъехали от колонок. Марина проехала вперед метров на десять, а за ней пристроилось еще два автомобиля. Но тут впереди случилась заминка. К первой колонке вне очереди со стороны выезда заскочил огромный звероподобный черный джип. Из него вышли два молодых человека с одинаково бритыми затылками, короткими мощными шеями и квадратными плечами. Один направился к кассе, а второй снял шланг с колонки и собирался уже вставить его в бак. Но неожиданно к нему с руганью подлетел какой-то мужичок и стал вырывать шланг у него из рук. Моральное превосходство было на его стороне, очередь громкими выкриками поддерживала его. Но бритоголовый, не став препираться и не выпуская шланга из рук, коротким ударом в грудь отправил мужичка в нокаут. Очередь зашумела, кто-то нажал на клаксон, и Марина с ужасом увидела, как к бритому сзади подскочил молодой человек и обрушил на его голову какую-то железяку. Раздался противный чавкающий звук, и из головы что-то брызнуло, как из лопнувшего арбуза. У второго бритоголового вдруг в руках оказался пистолет, и он начал палить в молодого человека с железкой. Но толпа, стоявшая у кассы, навалилась на него, вырвала пистолет, повалила и с яростными криками принялась наносить удары ногами. Марина, обезумев от ужаса, выскочила из машины и стала махать руками, требуя, чтобы стоящие за ней машины, сдали назад. Она пыталась что-то прокричать им, но вместо слов из горла вылетал только какой-то нечеловеческий визг. Ей освободили дорогу, и она, пробуксовывая колесами, вылетела из очереди. Марина не соображала куда едет, лишь бы побыстрее и подальше убраться от этого места. Перед глазами стояла картина зверской расправы. К реальной жизни Марину вернула трель мобильника. Она припарковалась, раскрыла сумочку и достала телефон.

– Алло, – раздался в трубке мелодичный женский голос с легким акцентом, – госпожа Кузьмина?

– Да, я вас слушаю.

– Вас беспокоит Нора Паркс из консульского отдела. Мне крайне неприятно это сообщать, но, к сожалению, выдача виз приостановлена на месяц из-за эпидемии атипичной пневмонии. Конечно…

– Но эпидемии еще никакой нет. Всего каких-то несколько случаев, – прервала ее Марина.

– Извините, но это решение посла. Больше я ничего не знаю. Вы заберете свой паспорт или оставите у нас до разрешения ситуации?

– Да, заберу.

– Конечно, вы въезжаете в нашу страну как потенциальный инвестор, и наше правительство крайне заинтересовано в вас, поэтому при изменении ситуации виза будет вам немедленно предоставлена, и вы будете тотчас же извещены…

Марина нажала «отбой», не дослушав вежливую собеседницу. «Вот и рухнули все мои планы. Опоздала», – было ее первой мыслью.

К своему дому Марина подъехала усталой и совершенно разбитой. «Как будто целый день кирпичи таскала», – подумала она. Охрана, завидев «свою» машину, заранее открыла шлагбаум. Марина заехала на подземную стоянку и, оставив там машину рядом с новой Игориной игрушкой – сундукообразным чернолаковым «Бентли», на лифте поднялась домой. На удивление Игорь был уже дома.

– Ты почему так рано? Ты что, пьян?

– Почему пьян? Так, выпил немножко, – Игорь со стаканом виски в руке встретил ее в дверях.

– У тебя что, неприятности на работе?

– Неприятности? На работе? У нас у всех – неприятности, – Игорь смотрел, как жена переобувается, надевая мягкие домашние тапочки.

– Налей-ка мне тоже виски. И не разбавляй, – попросила Марина, решив, что после всех сегодняшних треволнений и страхов будет неплохо пропустить стаканчик, другой.

Игорь прошел к открытому бару, достал из морозильника лед и, бросив его в стакан, налил виски. Марина устроилась в мягком кресле, расслабившись и вытянув ноги. Игорь протянул ей выпивку.

– Так что случилось? – Марина пристально посмотрела на него.

– А ты не знаешь, что случилось? Эпидемия случилась.

– Только не впадай в истерику. Я слышала в новостях, что количество умерших не более 12, а заболевших – 2000.

– Умерших уже более четырех тысяч, а больных – и подсчитать невозможно. Федеральное правительство сегодня переехало из Москвы в Питер. Иностранные представительства переезжают туда же. Аппарат мера, все департаменты завтра переезжают в Бутово. Там создается специальная закрытая зона, тянется связь, чтобы якобы сохранять управляемость городом. Какая, к черту, управляемость. Город уже агонизирует. Сегодня ночью начнут блокировать все въезды и выезды из города. Дивизия Дзержинского выставит пикеты вдоль кольцевой дороги. Но их сил не хватит. Завтра подойдет Кантемировская и замкнет кольцо. Все автобусные, железнодорожные и авиарейсы отменены. Так что уже послезавтра из Москвы ни одно живое существо не выскользнет. В области на дорогах так же будет выставлено несколько кордонов, чтобы не пропускать транспорт ни туда, ни обратно. Проезд только по спецпропускам.

– Ну и что ты решил, едем вместе со всеми в Бутово или к Вахрушину?

– Да ну их к черту с этим Бутовом. Сидеть рядом с очагом эпидемии и надеяться на чудо, делая вид, что управляешь ситуацией? Нет, это самообман. Отсидеться у Вахрушина? Эдакий «Новый Декамерон». Тоже сомнительно, слишком близко к Москве. Те же воинские части сегодня по инерции выполняют приказы. А как они поведут себя завтра, когда их перестанут кормить и платить им жалованье? А?..

– В мрачности красок ты теперь и Китыча перещеголял.

– Марина, есть вариант лучше. У моего приятеля есть подходящее место. Остров. Настоящий остров. Правда, на Волге, а не в океане, но тоже достаточно далеко отсюда. И хозяин там крутой, при делах. Своя маленькая армия, яхты, вертолеты и даже своя деревенька с мужичками имеется. Это посерьезнее вахрушинского варианта будет. Опять же, в зависимости от развития ситуации, оттуда можно на яхте рвануть в Иран или в Черное море, в Турцию или Болгарию, или…

– А кому ты там нужен на этом острове, мой милый? Да еще без гроша в кармане?

– Мариша, – засуетился Игорь, – я вот тут принес… сорок шесть тысяч… И твои драгоценности…

– Сколько, сколько? Сорок шесть? Ты прямо-таки Билл Гейтс. А к моим драгоценностям ты лапы не протягивай. Предупреждала ведь придурка заранее…

– Мариша, нас возьмут, обязательно возьмут. У этого моего приятеля нет пропуска, а у меня есть. Без нас он не сможет уехать, понимаешь? Мы ему нужны.

«Ну вот, – подумала Марина, – может быть, это и есть правильное решение?

С утра Колосов, не заезжая на работу, отправился с Викой в МАДИ – сдавать первый экзамен. Мастерскую должен был открыть Михаил. Вика вылетела из парадного подъезда довольная и на удивление очень быстро. «Там было все так элементарно, папа», – прощебетала она. Но Колосов так перенервничал за дочь, что почувствовал слабость в руках и ногах. «Знаешь что, девочка, садись-ка за руль ты», – предложил он Вике. До мастерской доехали быстро. Двор был почти пуст. Стоял только служебный автомобиль Игоря Кузьмина рядом с эстакадой. Водитель дремал, откинувшись в кресле. «Свари-ка мне кофе, детка», – попросил Колосов, направившись к открытым воротам мастерской.

Вся колосовская команда в полном сборе расположилась между двух пустых подъемников. Здесь же был и Кузьмин. Все внимательно слушали Пашку.

– Добрый день, – Виктор со всеми поздоровался за руку.

– Дальше пошли уже общей толпой, – продолжал Пашка, – фанатские команды смешались. Шарфами завязали лица. Откуда-то появились железные пруты. Идем, сказали, на Огородный проезд, китайцев бить за ту заразу, которую они нам привезли. По дороге били и переворачивали машины. Сначала только новые иномарки, а потом – все подряд.

– Ты о чем это, Паш? – спросил Колосов.

– Это он вчера так на футбол сходил, – пояснил Николай Николаич.

– И ты тоже в погроме участвовал? – удивился Виктор Петрович.

– Нет, что Вы.

– А зачем тогда пошел с ними?

– Интересно было. Должен же кто-то рассказать об этом, ну хотя бы вам. Свидетели всегда нужны.

– Ну-ну, свидетель, продолжай.

– Короче, пришли мы к китайскому общежитию. Китаезов, которые там перед входом тусовались, загнали внутрь, двери заблокировали, а на окнах там на первом и даже на втором этаже – решетки. Машины, которые перед входом были, вытащили на улицу и перегородили ее. Сделали две такие баррикады из машин. Ну, чтоб никто не проехал. А машины подожгли. А потом стали кидать бутылки с горючкой в окна. Некоторые до четвертого этажа добрасывали. Внизу загорелось быстро. Тут и менты подъехали на двух «козлах». Но увидели, что происходит, и тут же смотались. А китаезы сверху в нас принялись швыряться кирпичами, железками какими-то. Некоторым ребятам здорово досталось. И вдруг сверху кто-то начал палить одиночными. Потом еще один. И еще. Смотрю ребята вокруг падают. Мы давай разбегаться в разные стороны. И тут вдруг кто-то из наших – шарах-х по тому окну, откуда стреляли. Наверное, из гранатомета. И еще раз – ба-бах – уже по-другому. А потом из автоматов – как дадут. Ну, думаю, пора сматываться. И как намылился оттуда. Я уже до «Динамо» добежал, смотрю, а в той стороне – зарево на полнеба. Сожгли, значит, общагу с китайцами.

Пашка умолк, закончив свой рассказ. Все молча стояли с угрюмыми лицами, не глядя друг на друга. Колосов от ужаса, стыда и возмущения просто потерял дар речи. Первым нарушил молчание Игорь Кузьмин, тут же поставив диагноз, как и положено, продвинутому и успешному члену современного российского общества:

– Это все проявления ксенофобии, которой до мозга костей заражен русский народ. С этим надо бороться, и мы будем бороться самыми жесткими методами.

– Знаешь что, дорогой, мы здесь уже столько лет вместе – знаем друг друга как облупленных. Вот Ринат – татарин, Семен Маркович – еврей, я – мордвин, а Колосовы и Пашка – русские, и что-то мы друг за другом не замечали, чтобы кто-то из нас был заражен этой твоей ксенофобией. Прекрасно мы друг с другом уживаемся. И наши предки дружно жили на этой земле тысячу лет и ни про какую ксенофобию не слыхивали, – ответил Николай Николаич.

– Если уж говорить в медицинских терминах, – вступил в разговор Семен Маркович, – то ксенофобия – это температура, а лечить надо не повышенную температуру, которая является нормальной реакцией организма, а болезнь. А болезнь, дорогой Игорь Павлович, это вы. Не вы как конкретный человек, лично я против вас ничего не имею, поскольку практически вас не знаю, но вы как представитель власти. Ведь это вы наводнили страну китайцами, азербайджанцами, грузинами, армянами, таджиками и так далее. Если уж чем и заражен русский народ, так это долготерпением, потому что терпит вашу власть вот уже почти сто лет.

– А что делать, если только Москве каждый год нужно 300 тысяч рабочих?

– А ты видел, как китайцы свой товар получают? Видел? – снова насел на Игоря Николай Николаевич. – Нет? А я видел. Приходит, значит, фура из Китая. Собираются все получатели вокруг нее. Оба водилы открывают двери и забираются внутрь фуры. По идее, как они должны действовать? Взяли баул, посмотрели. Видят – написано Су Бум Нам. Кричат: «Су Бум Нам, подходи сюда. Вот, получи баул, распишись в получении». И так далее. А на самом деле знаешь, как происходит? Берут водилы баул и ничего не читают. Да там и читать нечего, ничего на нем не написано. А они просто берут этот баул и швыряют его в толпу. А потом следующий. И еще, и еще. Понимаешь? Баулы-то анонимные. А в толпе – драка, кому чего достанется. Схватил, убегай. И так всю фуру расшвыривают. И не всем еще достается. Некоторые так и остаются несолоно хлебавши. Соображаешь, что это значит?

– Что? – Игорь несколько растерялся от такого напора.

– А то, что когда китаец хватает баул, он не знает, что там лежит. И денег он никаких никому за полученный груз не платит. Это подарок, понимаешь? От доброго дяди. И кто же этот дядя? Может быть, какой-нибудь частник, который хочет помочь неизвестным соотечественникам? Не-ет. Это китайское государство, которое таким образом содержит своих граждан в России. Дает возможность им встать на ноги, разбогатеть, завести нужные связи, подкупить нужных людей. А с чего это так расщедрилось китайское государство, если оно своим гражданам у себя дома даже пенсий не платит? А? Не знаешь? А я знаю. Страна им наша нужна. У них ведь как считается, где живут китайцы, там и Китай. Получается оккупация. Дальний Восток уже весь заселили, Сибирь к рукам прибирают. А ведь здесь их сколько? Вон в Питере целый Чайна-таун отгрохали. Говорят, два миллиона человек уже там живет. Даже на юг проникли. Начальство им там лучшие пахотные земли отдает. Скоро уж и духу нашего в этой стране не останется. Только вы зря думаете, что они вас в ваших креслах оставят. И до вас доберутся со временем.

«Надо бы их унять, а то так и до рукоприкладства дойдут», – подумал Колосов, но тут зазвонил телефон, и он вышел на улицу, чтобы голоса спорщиков не мешали ему.

– Привет, Илья.

– Виктор, ты еще в Москве? Какого черта? Выезжай прямо сейчас, никаких сборов, дуй прямо ко мне. Завтра будет уже поздно. Или ты не видишь, что там у вас происходит?

– Все я вижу. Но, понимаешь, Вика экзамены сдает… Может, все еще обойдется, Илюш?

– Ты же умный мужик, Колосов. Что другое, может и обошлось бы. Но с этой атипичной пневмонией шутки плохи. Пойми же, на Москве уже поставили крест. Принимаются меры, чтобы эта зараза не распространилась дальше.

– Хорошо, я сегодня выеду. Сейчас едем с детьми домой, собираемся и сразу – к тебе. Ты будешь в городе или на острове?

– На острове, конечно, на острове. Береженого бог бережет. Мы сейчас прервали всякое сообщение с внешним миром, сидим, можно сказать, в карантине.

– А как же мы к тебе попадем, если паром не ходит?

– Подъедешь к пристани и позвонишь. Я вышлю за вами катер. Да, на тот случай, если с телефонной связью что-нибудь произойдет, давай поступим следующим образом – поставь свой автобус на набережной так, чтобы его с острова было видно. У тебя ведь та же колымага? Так?

– Да.

– Мои ребята сейчас круглосуточно за берегом наблюдают. Чуть что, сразу тебя заметят. Ну, на всякий случай флаг какой-нибудь прицепи. Белый, например. Кусок простыни найдешь?

– Найду.

– Вот и отличненько. Я вас жду. Да, Вить, у меня к тебе есть одна просьба. Тебе по дороге придется заскочить к одному человечку и забрать его с собой. Записывай адрес: Орел, ул. Генерала Белова, дом 19, квартира 37. Свирский Анатолий Львович. Записал?

– Орел? Это ведь совершенно не по пути, крюк огромный.

– Витя, это крайне необходимо. Дело в том, что у этого человека есть вакцина.

В это время Игорь Кузьмин, раздраженный и злой, выскочил из мастерской и остановился рядом с Колосовым.

– Какая вакцина? – переспросил Виктор, – от атипичной пневмонии?

– Да. Он тебя будет ждать ежедневно по этому адресу до 21 июля. Скажешь ему, что ты от Шатунова Ильи Борисовича и заберешь его с собой. Добро? Дело в том, что он не отвечает ни на телефонные звонки, ни на электронную почту. Я посылал за ним вертолет, но он пропал.

– Кто пропал? Свирский?

– Нет. Вертолет. И связь с ним потеряна. Так что вся надежда на тебя.

– Я все понял, я его привезу.

– Пока, завтра я тебя жду у себя.

– До свидания, – Виктор повернулся и увидел стоящего за спиной Кузьмина.

– Это звонил твой армейский друг? У него, что – есть вакцина? – взбодрился Игорь, забыв нанесенные ему обиды.

Колосов кивнул:

– Есть, но у другого человека.

– Я к тебе, собственно говоря, по делу приехал. Я так понимаю, что ты сегодня уезжаешь к своему другу?

Колосов снова кивнул.

– Я тебе скажу прямо, без обиняков, – голос Игоря задрожал от волнения, – я тебе нужен. Ты уже не сможешь выехать из Москвы без пропуска. А у меня есть пропуск. И я могу в него вписать любую машину и любых людей. Нас двое…

– Нет вопросов, – перебил его Виктор, – едем вместе. Знаешь что, пойдем-ка выпьем кофейку.

– Минуточку, машину только отправлю за супругой. – Игорь пошел будить своего водителя.

Когда Игорь вошел в конторку, Колосов уже прихлебывал горячий кофе. Вика налила чашку и для него.

– Ты чего такой смурной, Петрович?

Игорь был возбужден и явно доволен тем, что ему удалось решить сложную задачку. Все последующее казалось ему ясным, простым и понятным.

– А чему радоваться? Я себе и в кошмарном сне представить не мог, что придется вот так бежать из родного города, бросив все, оставить обжитое гнездо.

– Ерунда. Я знаешь, сколько потерял? И ничего, не расстраиваюсь ни капельки.

– Дело не в том – сколько? Дело в том – что? – Колосов потер лицо руками, помассировал виски. – Наверное, давление поднялось. Голова раскалывается. Значит, так. Как я понимаю, жена твоя подъедет сюда. Мы сейчас с детьми съездим домой, соберем вещички и вернемся. И надо будет заправиться. У меня литров двадцать не больше.

– Давай дождемся Марину и поедем вместе. На всякий случай, чтоб нигде не задержали. А бензина нигде нет. Все заправки пустые. Вчера еще можно было заправиться, а сегодня… Но ничего, у меня есть вариант.

Колосов допил кофе, поднялся, сказал, обращаясь к Игорю:

– Пойду с мужиками попрощаюсь и начну собираться. Допивай кофе и выходи. Вика, пойдем со мной, поможешь.

Они прошли в мастерскую где, по-прежнему сидели кружком колосовские механики.

– Миша, грузи в машину еще две запаски, канистры, да еще камеры возьми, масла, тосол, запчасти посмотри, какие надо взять с собой, особенно по электрике. Вика тебе поможет. – И уже обращаясь к остальным: – Друзья мои, мы уезжаем из Москвы. Я предлагаю вам ехать со мной.

– Спасибо, Петрович, куда уж нам, старикам, – ответил за всех Николай Николаич.

– Нет, у меня семья, – отказался Ринат.

– Не для того я в Москву перебирался, чтобы опять в провинцию уехать, – Пашка улыбнулся во весь рот.

– Ну что ж, вот вам ключи. Хозяйствуйте сами, а меня не поминайте лихом. Спаси вас Бог.

Колосов обнялся с каждым и вышел. В глазах его стояли слезы.

Глава 4

Едва Игорь захлопнул за собой входную дверь, как Марина выскочила из постели. Семь часов пятьдесят минут. Она чувствовала себя отдохнувшей и полной сил. Дел надо переделать уйму. Времени у нее в обрез. В одиннадцать она должна быть готова к отъезду. В конце концов, появилась хоть какая-то определенность, и можно начинать действовать. Время прикидок и осторожного взвешивания вариантов прошло. Выбор сделала за нее, можно сказать, сама судьба. Теперь только вперед. Десять минут на душ, еще пятнадцать – на утренний кофе и первую сигарету. Не отвлекаясь от основного занятия, набрала номер «солдатика»:

– Алло, малыш, это я.

– Привет.

– Ты сегодня дежуришь или свободен?

– Дежурю. В девять заступаю.

– Отлично. Мероприятие проводим сегодня. Ты готов? Но есть небольшие поправки к сценарию. На дорогу с чемоданом выходить не нужно. Будешь ждать меня в своей дежурке, а чемодан оставишь на месте, в библиотеке. Понятно?

– А почему? Марина…

– Так надо, малыш. Я тебе потом все объясню. Паспорта с визами, билеты у меня. Я позвоню еще раз во второй половине дня, и ты сделаешь то, что должен. Но не раньше. Все понятно?

– Да. Ты будешь на своей красной машине?

– Конечно. Пока, малыш.

И Марина истово начала собираться. В одиннадцать часов пять чемоданов с одеждой (пришлось брать одежду на все сезоны, Марина прямо-таки заплакала от жалости, когда ей пришлось в один чемодан наталкивать свои шубки), отдельная сумка со сменной одеждой и всем необходимым во время путешествия (в нее же Марина положила документы на все движимое и недвижимое имущество семьи и несессер со своими драгоценностями), а также четыре картонных коробки с продуктами стояли перед входной дверью. «Ну, что ж, – подумала она, – теперь можно заняться собой». Звонок Игориного водителя застал ее полностью готовой.

Дорогой к месту встречи она думала о том, что сложившиеся обстоятельства заставляют ее вверять свою судьбу, а может быть даже и жизнь, в руки совершенно незнакомого человека. «Игорь, конечно, не в счет, размазня и к тому же дурак, – думала Марина, – конечно, я справлюсь и сама, но хотелось бы иметь под рукой надежного мужика. К тому же, как ни крути, мое попадание на этот загадочный остров зависит исключительно от него, от этого Колосова. Интересно, какой он?» Они въехали во двор автомастерской. Рядом с белым микроавтобусом стояли Игорь и, видимо, тот самый обладатель заветной путевки в спасительный рай. «Среднего возраста, среднего роста, среднего телосложения, с темно-русыми волосами, с обычным, сероглазым незапоминающимся лицом без бороды и усов, встреть такого на улице, и взгляду не за что зацепиться. Человек из толпы. Таких миллионы. Да уж, не супермен», – разочарованно констатировала Марина.

– Мариночка, ну наконец-то. – Игорь обрадованно бросился к машине и, обращаясь уже к водителю,сказал: – Олег, багаж давай в автобус, и можешь быть свободен. Завтра за мной заезжать не нужно.

«Что ж он так суетится-то, судя по его реакции, можно подумать, что мы расстались не четыре часа назад, а, как минимум, неделю. Здорово нервничает. Почему? Боится, что его пропуск не сработает?» – Марина подошла к Колосову, протянула руку, надев на лицо самую обворожительную из своих улыбок, представилась:

– Марина.

– Виктор, а это мои дети – Вика и Миша. – Колосов кивнул в сторону подходивших молодых людей. Марина поздоровалась и с ними.

– Все готово, – подал голос запыхавшийся, раскрасневшийся Игорь, укладывая в салон последнюю коробку.

– Ну, тогда по коням.

Мужчины сидели впереди, а Вика с Мариной в грузовом отсеке, где имелось четыре откидных мягких сиденья. Отсек был плотно заставлен запасными колесами, пустыми канистрами, коробками и чемоданами. Свет проникал в два маленьких окошка, расположенных сзади, на распахивающихся дверях. Марина отдернула шторку, отделяющую грузовой отсек от кабины.

– Вот так будет лучше, а то мы – как в подземелье каком-то.

– Устроились? – Колосов с улыбкой обернулся к ней.

– Принимая во внимание чрезвычайные обстоятельства, можно сказать, что с комфортом.

Они ехали по совершенно пустой полосе, лишь изредка навстречу им проносились машины, спешащие на выезд из города. На улицах ни одного прохожего. На «Тушке» несколько человек растерянно топтались у входа в метро. Ни привычной вереницы автобусов, ни человеческого столпотворения, кипевшего здесь еще вчера. Великий город, казалось, вымер.

– Видимо, не знали, что сегодня общественный транспорт уже не работает. – Игорь указал на бедолаг Колосову.

– Так где мы заправляться будем? – спросил Виктор.

– Гаражный кооператив на улице Зорге знаешь? Хотя заезд там не с Зорге, а с Хорошевки. Прямо за мостом кольцевой железной дороги.

– Покажешь. – Виктор пожал плечами.

– Это еще батин гараж. Там и «копейка» его стоит. Практически новая. Пятнадцать тысяч на спидометре. Знаешь, как тогда ездили, только летом из дома на дачу. А участок у нас был почти сразу за кольцевой дорогой. И домик – четыре на три. Профенькали потом участок, не оформили вовремя в частную собственность. Я еще несмышленыш был. А мать… Так вот я на этой «копейке» самостоятельно ездил всего один раз, в шестнадцать лет. У меня еще прав не было. Но я успел только из гаража на Хорошевку вырулить, как мне в зад въехал какой-то тип. Вроде он виноват, но у меня нет прав. Так и разошлись при своих, не вызывая ГАИ. Я ее поставил на место и больше никогда не трогал. Хорошо, что мать не узнала. А бати к тому времени уже не было. Он помер в 92-м. Сердце не выдержало. Всю жизнь копил, копил, а тут все обратилось в прах. Он на авиационном заводе мастером работал. И гараж, и машину, и дачу от завода получал. Батя запасливый был мужик. Тогда с бензином тоже была напряженка. Ну, он, как удастся заправиться, заливал полный бак. А лишнее потом сливал в бочку. Так у него образовался постоянно обновляемый запас в двести литров.

– Ты хочешь сказать, что этому бензину почти тридцать лет? – изумился Колосов.

– А что ему сделается? Он в стальной бочке с резьбовой крышкой. Вот и приехали. За мостом – сразу направо.

«Форд» остановился перед закрытым шлагбаумом. На шум мотора, громко лая, выскочило несколько шавок. Вслед за ними из будки показался дед-сторож. Поднимая шлагбаум, спросил у вышедших из машины Мишки и Игоря:

– Вы к кому? Что-то я вашей машины не помню.

– Двести девятнадцатый бокс, дед. Вот мой жетон. – Игорь показал сторожу алюминиевый кругляш с набитыми на нем цифрами.

– А скажите-ка, ребята, что это сегодня происходит? Вы у меня сегодня первые. Я уже и на улицу выходил – ни людей, ни машин. Я вчера на дежурство в девять вечера заступал, вроде бы было все, как обычно.

– Эпидемия, дед. Все попрятались по домам, – ответил Михаил, усаживаясь в машину.

Поплутав между рядами гаражных боксов «Форд» остановился перед деревянными воротами с номером двести девятнадцать. Игорь долго возился с замками и запорами и, наконец, растворил ворота. Из полутьмы гаража на них смотрели круглые глаза канареечно-желтой «копейки».

– А вот и та самая спасительная бочка – Металлическая емкость глухо отозвалась на постукивания Кузьмина.

– Ого, да она сварена из чистейшей нержавейки. – У Михаила от удивления округлились глаза.

– Я же вам говорил, батя мой был мужик хозяйственный. Бочку эту, наверное, на заводе у себя сварил.

Бензин действительно оказался качественным и вполне пригодным к использованию. Они заполнили бак под самую горловину, а остаток разлили по канистрам.

На выезде, у поднятого шлагбаума, их поджидал сторож:

– Ребятки, а что это за эпидемия такая?

– Ну ты дед даешь, телевизор не смотришь, что-ли? Атипичная пневмония, слышал про такую? – ответил за всех Игорь.

Микроавтобус вырулил на Хорошевку и, притормозив у светофора на желтый свет, понесся дальше, набирая скорость.

– Ну что? – Колосов повернул голову к Игорю: – Никуда больше заезжать не будем? Может быть, нужно еще кого-нибудь забрать с собой? Матушка твоя где живет?

– Маму я похоронил три года назад. Семьдесят два ей было. В принципе могла бы еще пожить. Я у них поздним ребенком был, и единственным. Она меня в сорок лет родила.

– Извини. Значит, ты круглый сирота, как я. А родители супруги?

– У них дом на Пестовском водохранилище, а московскую квартиру они сдают иностранцам, так что едем к вам в Митино и оттуда… А кстати, Петрович, где находится этот твой остров? Ты говорил, что на Волге. А точнее?

– Волгоград. Никак язык не поворачивается называть его по-новому – Сталинградом.

Марина, заглянув в кабину, вмешалась в их диалог:

– Я считаю, что кое-куда нам заехать все-таки придется. Нам нужно оружие. Предпринимать такое дальнее путешествие, да еще в чрезвычайной обстановке… Мы не знаем, что нас ждет впереди.

– Разумная мысль, – согласился Колосов, – но где ж его взять? Да еще когда времени в обрез.

– У одного нашего знакомого целый арсенал, он с нами с удовольствием поделится, – заверила Марина.

– Ты имеешь в виду Вахрушина? – Игорь явно не ожидал такого поворота в разговоре.

– Да. – Она утвердительно кивнула головой.

– Но это же лишняя сотня километров в одну сторону, он под Рузой живет, – сказал Игорь, обращаясь уже к Колосову.

– Оно стоит того. Поедем к вашему знакомому. Нам надо будет забрать его с собой?

– Нет, он останется дома, – ответила Марина.

– Мариночка, он устроит скандал, мы же обещали остаться у него, а тут такой сюрприз.

– Не ной, я все беру на себя. Все будет нормально. – Марина уселась на свое место и вытянула ноги, стараясь удобно устроить их поверх коробок.

Затор впереди они заметили, еще когда переезжали мост через Сходню. Он начинался сразу за Академией коммунального хозяйства и тянулся, видимо, до кольцевой дороги. Плотной, неподвижной массой машинывыстроились, заняв даже две полосы на встречной стороне дороги. Пробка стояла мертво, не было даже намека на движение.

– Не останавливайся, не останавливайся, давай по встречке, – дернул Колосова Игорь.

Микроавтобус на предельной скорости понесся вдоль длиннющей очереди. У Спаса пробка расширялась, занимая у поста ГАИ уже всю встречную, оставляя свободными в лучшем случае полполосы и тротуар.

– Только не останавливайся, только не останавливайся, подъезжай прямо к гаишнику, к гаишнику, к гаишнику… – бормотал, как заклинание, Игорь.

Его волнение передалось всем. Михаил сидел побледневший, судорожно вцепившись руками в переднюю панель. На закушенной нижней губе выступила капелька крови.

Колосов отчаянно крутил баранку, временами выезжая на тротуар. Он отдавал себе отчет в том, что стоит ему только остановиться и пристроиться к кому-то в хвост, как выбраться из этой гудящей, орущей, плачущей автомобильно-человеческой толпы, над которой разносился хриплый голос, усиленный мегафоном, объявляющий, что выезд на МКАД закрыт, ему не удастся никогда. И никакой самый-пресамый пропуск им уже не поможет. Голова этой очереди упиралась в приземистые, тяжелые туши двух танков, стоящих поперек шоссе стволами друг к другу. Люки их были задраены, экипажей нигде не было видно. Оставшиеся проезды были заняты милицейскими «Ладами», около которых стояли милиционеры с «калашниковыми» наперевес. Колосовский микроавтобус подлетел к стоящей с левого краю бело-голубой «Ладе», чуть не уткнувшись бампером в ее дверь. Им на встречу бросился милиционер, наставив на них автомат:

– Назад, назад, куда прешь, скотина!

Но Игорь уже выбрался из кабины и стоял, протягивая вперед в вытянутых перед собой руках удостоверение члена правительства Москвы и заветный пропуск на выезд из города:

– Не стреляйте, не стреляйте, у меня пропуск.

Гаишник бегло изучил оба документа, бросив на Кузьмина брезгливый взгляд, когда сравнивал фотографию на удостоверении с испуганной физиономией Игоря. Он подал знак рукой, и «Лада» немного подвинулась, освобождая проезд колосовскому «Транзиту». Игорь заскочил в кабину, и Колосов плавно тронулся с места. Впереди, под мостом, стоял еще один кордон. На этот раз два БМП. Экипажи сидели на броне в защитных противохимических комбинезонах и противогазах. И тут же рядом милиционеры в белых летних рубашечках с коротким рукавом. Выезды на кольцо были заблокированы бетонными блоками. «У нас, как обычно, правая рука не знает, что делает левая. Одни своих людей обрядили в 30-градусную жару в резиновые костюмы и противогазы, которые, один черт, от вируса не защитят, а другие даже не обеспокоились снабдить людей марлевыми повязками», – подумал Колосов, минуя первый кордон.

Милицейская «Лада» еще не успела вернуться на место, закрывая проезд за проехавшим микроавтобусом, как в образовавшуюся щель, резко рванув с места, ринулся, похожий в своем стремительном броске на хищную кошку, роскошный вишневый «БМВ». Обдирая свои гладкие бока, он уже почти вырвался на свободное пространство, когда был встречен очередями из нескольких автоматов. Посыпались стекла, покрывая асфальт хрустальным крошевом, мотор заглох, окровавленный труп, прошитый десятками пуль, повис на руле. Колосов инстинктивно нажал на педаль тормоза и хотел было выглянуть из окна, посмотреть, что там творится сзади, как дружный вопль пассажиров: «Не останавливайся!» – заставил его двигаться вперед. На втором кордоне проверка была серьезнее. Всех заставили выйти из машины и сверили личные документы с записью в пропуске. Когда миновали кордон, Игорь глубоко, облегченно вздохнул:

– Ну, слава Богу, вырвались.

– Быстро же они действуют. Когда мы утром здесь проезжали и намека на какие-либо кордоны не было, да, пап? – Михаил обратился к отцу.

Виктор Петрович промолчал, с трудом сдерживаясь, чтобы не дать волю своим эмоциям. За него ответил Игорь:

– Выезды из города начали перекрывать еще ночью. Начали с северо-востока. Южнее Волоколамки, наверное, многие выезды еще свободны. Но завтра заблокируют весь город. Если бы нам не нужно было заезжать к вам в Митино, я думаю, мы совершенно спокойно и без приключений выехали бы по Варшавскому шоссе.

– Черт возьми, – взорвался Колосов, с силой стукнув кулаком по рулю, – да это же просто хладнокровное убийство. Это… Это самые настоящие преступники, хуже всяких фашистов.

– Что поделаешь, – в разговор включилась Марина, – у них, видимо, такой приказ.

– Да я не об этих говорю, которые нажимали на спусковой крючок, а о тех, кто такие приказы отдает. Хотя и тот, кто выполняет преступный приказ, тоже преступник.

Колосов зарулил во двор собственного дома и, обращаясь к Кузьминым, сказал:

– Подождите нас здесь, мы за полчаса-час соберемся. Пойдем, ребята.

Когда Колосовы исчезли в подъезде, Марина вышла из машины, обронив Игорю:

– Я пройдусь, ноги разомну.

Отойдя несколько десятков метров от микроавтобуса, она набрала номер «солдатика»:

– Алло, милый, начинай. Да, скоро буду.

Колосовы спустились к машине, неся с собой три сумки и коробки с консервами. Когда все это было загружено в микроавтобус, наши путешественники, не теряя времени, тронулись в путь.

– Каков маршрут движения? – Колосов по-прежнему был за рулем, рядом с ним сидел Игорь, все остальные устроились сзади. – Я полагаю, на кольцо возвращаться не будем, едем через Красногорск?

– Да, – ответила за всех Марина, – а оттуда – на Звенигород. Можно по Рижскому шоссе или через Петрово-Дальнее. Эта дорога самая короткая.

– Самая короткая – не значит самая быстрая, – вступил в разговор Игорь. – Слишком много там элитно-режимных объектов. Бог его знает, какие сюрпризы могут нас там ожидать. Поехали лучше по Рижскому, быстрее проскочим.

«Транзит» без всяких проблем выехал из Митина, домчался до Красногорска, пересек его и выскочил на Рижское шоссе. Километров десять проехали на хорошей скорости, хотя и в плотном автомобильном потоке. Дальше начались затруднения. Скорость движения начала снижаться, а поток автомобилей уплотняться. На обочине стали появляться первые «перегревшиеся» – машины с открытыми капотами и парящими радиаторами. Июльская жара – не самая лучшая погода для старых машин, особенно если приходится стоять в «пробке». Наконец, движение остановилось совсем.

– Черт его знает, что там впереди. Возможно, авария, а тут еще эти «кипящие чайники» помехи создают, – сказал Колосов, отирая пот со лба. – Сейчас бы на пляже валяться, а не жариться в «пробке», драпая от этой проклятущей эпидемии. Я предлагаю при первой возможности свернуть направо, тогда мы выедем на Волоколамское шоссе. По Волоколамке получится длиннее, но, может быть, там затора не будет.

Колосову потребовалось не менее получаса, для того чтобы перестроиться в крайний правый ряд и вклиниться в вереницу машин, ползущих по обочине. Наконец, появился долгожданный поворот направо. Свернув, микроавтобус набрал скорость, и в открытые окна хлынул поток воздуха, охлаждая путешественников.

– Фу-у, наконец-то. – Игорь подставил лицо набегающему потоку. – Хоть чуть-чуть попрохладнее. И, вообще, как ты можешь ездить без кондиционера?

– Баловство это, – ухмыльнулся Колосов, – от него только простуживаешься чаще. На улице – тридцать пять, а в салоне – восемнадцать. Набегаешься по жаре, разгоряченный, мокрый заскочил в машину, вот тут тебя и прохватило. Нет, мне с моим образом жизни кондиционер противопоказан. Это вам, начальникам, можно. Из кондиционированной квартиры в кондиционированный подъезд, оттуда – в кондиционированный автомобиль, потом – кондиционированный кабинет. Так можно в самую жару в пиджаке и галстуке ходить.

До Волоколамки доехали быстро, а там снова начались затруднения. Нет, безнадежно стоящей «пробки» не было, но движение было плотным, и скорость не превышала двадцати – тридцати километров в час. Пассажиры микроавтобуса, утомленные дорогой, молчали, слышалось только сытое урчание мотора. Каждый думал о своем.

«Как-будто ничего не случилось, просто большой дачный разъезд. Москвичи торопятся побыстрее покинуть раскаленный, пыльный, грязный город и поблаженствовать в ласковой прохладе своих дачных участков. А на самом деле мы присутствуем на последнем акте трагедии под названием „Гибель России“, – думал Колосов.

«Вроде бы все так здорово шло, перспективы открывались – аж дух захватывало, деньги, наконец, стали приличные появляться. И вдруг все рухнуло… Сколько продлится эта бодяга? Месяц, два, три, полгода? Неизвестно еще, удастся ли восстановить прежние позиции… Может быть, нужно было остаться вместе со всеми? И, вообще, остался ли в Москве кто-нибудь из наших, кроме несгибаемого мера? Понимает, старый, что он без Москвы – никто. Куда ж ему бежать от нее, родимой? И благоденствовать с нею и погибать тоже. Но ко мне это не относится. Эх, надо было еще в феврале, когда предлагали, перебираться в федеральное правительство. Должность показалась неперспективной. Сидел бы сейчас в Питере и в ус не дул. Что сделано, то сделано, чего уж теперь. Сейчас главное – суметь стать полезным для колосовского дружка. Ему потом, когда все это закончится, свои люди в Москве еще, ой как, понадобятся…» – Игорь выбросил в окно окурок и тут же закурил новую сигарету.

Марина же раз за разом прокручивала в голове свой план, в осуществлении которого столь значительная роль отводилась «солдатику». Главной чертой этого плана, кроме откровенно наглой бесстыжести, были напор и скорость, при которых у всех действующих лиц не оставалось времени на раздумья, могущие вызвать какие-либо сомнения в ее, Марининой, верности и добропорядочности. Но жизнь есть жизнь, она вносит во все наши планы свои коррективы. Дорога, на которую она отводила сорок минут, от силы час, в итоге займет, похоже, около пяти часов. «Какие сюрпризы меня еще ожидают? Но, чтобы ни случилось, надо успокоиться и взять себя в руки. Ну, что с тобой? Ты же никогда не была слабой истеричкой. Расслабься, бери пример с молодых людей». – Марина перевела взгляд на колосовских детей. Миша, развалившись в кресле, спал, а Вика читала, держа перед собой книгу в потертом синем кожаном переплете.

– Алданов… – Марина прочла надпись, сделанную золочеными буквами на обрезе. – Это тот самый Алданов, солист группы «Магаданский лесоповал»? Они классный шансон исполняют. Не слышала никогда? Зря. Обязательно послушай. Так он что, мемуары уже успел накатать?

– Да нет же. Этот Алданов жил сто лет назад. – Вика отложила книгу и, зажмурившись, потерла пальцами уставшие глаза. – Он писал о первой волне русской эмиграции.

– Ну, заумь какая. Скучища, наверное? И как ты только такое можешь читать?

– Это вы зря. Они очень похожи на нас или мы на них, не знаю, как правильнее.

– Только ты мне не «выкай». Договорились? Не настолько уж я старше тебя. И чем же мы на них похожи?

– Своей трусливой готовностью спасаться бегством. В каждом из нас, русских людей, изначально, с рождения сидит как бы вирус эмигрантства. Перед лицом катастрофы, случившейся в нашей стране, мы предпочитаем бежать, а не сражаться с нею.

– С кем? С катастрофой? Катастрофа – это проявление Божьего гнева, а с Богом сражаться бессмысленно, да и грешно.

– Все равно. Даже если считать революцию Божьим промыслом, выполняют его люди. А с людьми можно сражаться, и можно побеждать их. И, вообще, ничего в этой жизни не предопределено, все зависит от нас самих. Ведь если бы за генералом Корниловым в его знаменитый Ледовый поход последовало не четыре с половиной тысяч офицеров, а хотя бы сто тысяч, то от большевиков осталось бы только одно воспоминание. А ведь это был их прямой долг. И вся история человечества пошла бы по другому пути. Знаете…

– Знаешь.

– Да, извини. В этой книге есть один характерный эпизод. В Германии в 1918 году тоже произошла революция. Один из героев живет в Берлине, в пансионе. Народ там разный собрался, в основном иностранцы. Но был там и один немец, пожилой чиновник, недавно переведенный из Кенигсберга в Берлин. Так вот, когда на улицах началась стрельба, этот чиновник почистил свой револьвер, достал из нафталина свой старый обер-лейтенантский мундир и отправился к городской магистратуре – защищать законную власть. Он был штатский человек, к тому же – пожилой. А наш русский, молодой человек девятнадцати лет, отсиживался за границей, в то время как в его стране коммунисты устроили кровавый террор.

– Ну и что с ним случилось, с этим немцем?

– Он погиб, но коммунисты в Германии не прошли.

– Вот видишь, он погиб, а русский остался жить. Что лучше? Ну ладно, довольно об этом. Ты умная девушка. Ты где учишься? Среди своих сокурсников я таких умных девочек не припоминаю, да и мальчиков, впрочем, тоже.

– Я нигде не учусь. Сегодня сдавала вступительный экзамен в автодорожный.

– В МАДИ? Почему? Это совсем не женский вуз. Ты что, интересуешься техникой?

– Это наш семейный бизнес. Мы так зарабатываем на жизнь. Я, можно сказать, выросла в автомастерской. Но подожди, подожди. Вот ты скажи, почему уже в наше время столько народу уехало из страны? Ведь это миллионы и миллионы.

– Человек ищет, где лучше, – Марина взглянула на часы, – ого, уже без четверти восемь.

– А как же такие понятия, как Родина, патриотизм?

– Это всего лишь слова, которые придумывают одни люди, для того чтобы заставить других людей делать какие-то не очень приятные вещи. – Марина поднялась со своего места, чтобы взглянуть через лобовое стекло на дорогу, – Мы уже скоро приедем. Игорь, ты помнишь, где надо свернуть с шоссе? Отлично. На, держи гостевой пропуск.

Марина задернула шторку, отделяющую кабину от грузового отсека и уселась в кресло. Через несколько минут «Форд» стоял перед воротами коттеджного поселка. Охранник, лениво позевывая, с помятым со сна лицом, распахнул перед ним ворота, даже мельком не взглянув в пропуск на предъявителя, который из окна машины протягивал ему Игорь. Микроавтобус проехал по главной улице поселка и, свернув в проулок между участками, выехал на параллельную. Вахрушинский участок был самым дальним и двумя своими сторонами примыкал к лесу. Со стороны улицы участок был отгорожен невысоким забором из кованых прутьев с завитушками, стоящим на кирпичном основании высотой полметра и увитым побегами дикого винограда. Ближе к лесу стоял небольшой двухэтажный дом из желтого кирпича с коричневой черепичной крышей. От ворот к дому вела асфальтированная дорога шириной в одну машину, делавшая перед домом круг, внутри которого расположилась цветочная клумба. Пространство между забором и домом было умело и с любовью заполнено хвойными и лиственными деревьями и кустарниками, альпийскими горками и клумбами, садовыми скамейками и дорожками. Чувствовалась рука опытного дизайнера. Да и сейчас, видимо, кто-то очень тщательно ухаживает за этим маленьким парком. Слева от дома был виден теннисный корт, а справа – какая-то стеклянная конструкция. То ли теплица, то ли укрытие для бассейна.

Колосов нажал пару раз на клаксон, но из дома так никто и не вышел. Марина по-хозяйски прошла через незапертую калитку на участок и, сдвинув запоры, толкнула наружу легкие ажурные створки ворот. Створки легко распахнулись, и «Транзит» проехал к самому дому. Дверь дома была закрыта, но жалюзи на окнах первого этажа были подняты. Когда Марина подошла к крыльцу, все ее попутчики уже сгрудились на площадке перед входной дверью и, видимо, уже не один раз попробовали надавить на кнопку дверного звонка.

– Марина, какого черта, это ты нас притянула сюда, даже не удосужившись созвониться с человеком и договориться, чтобы он нас ждал дома. – Игорь, пунцовый от злости и возмущения, тыкал пальцем в кнопки своего телефона. – Мой не работает, черт. Попробуйте кто-нибудь набрать, номер я продиктую.

И тут выяснилось, что телефоны не работают у всех.

– Что-то произошло со связью. У нас у всех разные операторы, а ни один телефон не работает, – подытожил Михаил.

Игорь разъярился еще больше:

– Мы из-за тебя уже шесть часов потеряли, и неизвестно, сколько еще потеряем.

Казалось, еще чуть-чуть и, несмотря на присутствие посторонних, разгорится банальнейшая и нелепейшая в своей бессмысленности семейная ссора, когда стороны обвиняют друг друга во всех смертных грехах, совершенно забыв о сути и причине конфликта. Но Марина быстро погасила разгорающееся пламя несколькими словами:

– Но, милый, у меня же есть ключ. Вахрушин дома, я с ним созванивалась. Спит, наверное, а может быть – в парилке, а звонка не слышит. Ведь старый уже. А Лиза, наверное, уехала в Рузу за продуктами.

Игорь враз как-то стушевался и обмяк. Марина вытащила из заднего кармана джинсов бумажник и извлекла из него пластиковую карточку – ключ. Набрав по памяти шестизначный код, она вставила в прорезь считывающего устройства карточку, и все услышали, как клацнули запоры электронного замка, освобождая дверь. Игорь потянул на себя тяжелую стальную створку, замаскированную снаружи дубовыми филенками, и она неожиданно легко повернулась вокруг оси.

Он сделал шаг внутрь:

– А-а-а-х… Мамочки мои…

Услышав этот сдавленный полукрик-полувыдох, остальные рванулись внутрь, за Игорем и, стиснув друг друга в дверном проеме, застыли, увидев через плечо Игоря жуткую картину. Справа от входной двери, метрах в трех от нее, лежала на спине, разбросав в стороны руки и ноги, нестарая еще женщина. Ее светлое платье на груди и животе все пропиталось кровью. Прямо в центре лба виднелось входное отверстие от пули. По паркету вокруг нее разлилась бурая, уже застывшая лужа. В левой части комнаты, ближе к дальней от входа стене, у торца накрытого обеденного стола лежал перевернутый стул, а рядом пожилой толстый человек, одна нога которого покоилась поверх стула. В правой руке его был зажат столовый нож. Колосов высвободился и прошел сначала к женщине, попробовав нащупать у нее пульс, а потом – к старику:

– Мертвее мертвого. Их кто-то хладнокровно расстрелял.

Игорь сделал шаг влево и, нагнувшись, поднял с пола пистолет. Протягивая его Колосову, сказал:

– Вот, смотри… Наверное, надо вызвать милицию?

Марина, стряхнув с себя оцепенение, скомандовала:

– Миша, Вика – за мной. – И зашагала, пересекая комнату, в коридор. Колосовы-младшие двинулись за ней.

– Какого черта ты взял пистолет? Какая милиция? Ты что, хочешь, чтобы на нас убийство повесили? Здесь картина ясная. Хозяйка открыла убийце дверь. Скорее всего, она не обеспокоилась, так как знала его. Он толкнул ее и сразу два раза выстрелил в грудь и живот. Потом выстрелил в старика, попал в плечо. Тот повалился вместе со стулом. Он подошел и выстрелил ему в голову. Затем выстрелом в голову добил женщину. Бросил пистолет и смотался. Мог выйти на улицу, а мог и в лес – через забор. Непонятно только, как он дверь закрыл, не имея ключа. – Колосов сделал недоуменный жест рукой.

– А здесь с внутренней стороны двери есть кнопка, если ее нажать, то при закрывании двери затворы замка срабатывают автоматически.

– Ну вот, еще одно свидетельство того, что убийца был здесь не чужим человеком. А тут ты еще свои отпечатки на орудии убийства оставил. Вот и получается, что ты – первый кандидат на роль убийцы. Ты что, детективов не читаешь?

– Не-ет. – Ошарашенный Игорь покачал головой. – Я ничего не читаю.

– Сматываться отсюда надо. Брать то, за чем приехали, и поскорее сматываться.

Тем временем Марина с младшими Колосовыми осматривали дом. Собственно говоря, никакого осмотра Марине проводить и не требовалось. Расположение каждой вещи в доме ей было известно едва ли не лучше, чем хозяину. Оружейный шкаф стоял в подвальном этаже, в бильярдной, а ключ от него Китыч хранил либо в своей спальне, в прикроватной тумбочке вместе с «макаровым», либо в ящике рабочего стола, стоящего в кабинете-библиотеке. Но она, на всякий случай, решила разыграть перед невольными свидетелями полную неосведомленность. Растворяя двери, они осматривали комнаты, якобы ища сейф с оружием. На самом деле, единственная комната, в которую ей хотелось заглянуть, была библиотека. Но ее черного чемоданчика там не было. Это точно. «Может быть, он не сумел найти тайник и ушел пустым? – думала Марина. – Ладно, потом вернусь туда. Надо только этих свести вниз». Ничего не найдя на первом этаже, они спустились в подвал, и тут Вика первой натолкнулась на разыскиваемый шкаф.

– Вот он.

– Но он закрыт. – Миша пошарил рукой поверх шкафа. – Здесь ключа нет.

– Ждите меня здесь, я сейчас принесу ключ. – Марина рванулась к выходу, но крики, донесшиеся сверху, заставили ее остановиться.

– Это отец кричит. – Вика и Миша переглянулись. – Вот еще!

Теперь уже все явственно расслышали крик Колосова: «Да не убивали мы их!»

– Там кто-то есть, это он специально так громко кричит, чтобы мы услышали, – брат с сестрой перешли на шепот.

В полнейшей тишине все расслышали голоса посторонних:

– Не ори, стой спокойно, а то буду стрелять. Юрка, надень на них наручники. Что называется, пойманы с поличным на месте преступления, с оружием в руках.

Марина узнала этот голос: «Ай да „солдатик“, ай да ухарь. Обставил ты меня».

– Ребята, давайте сюда, в кладовку. Дверь подоприте чем-нибудь изнутри. А я на второй этаж, посмотрю сверху, что это за люди.

Марина выключила свет и на цыпочках бросилась на второй этаж. Когда она пробегала через первый, снова услышала знакомый голос:

– Давай веди их, вздумают выкидывать фокусы, сразу стреляй, а я осмотрю дом. Может быть, с ними был кто-нибудь еще.

Марина проскользнула в вахрушинскую спальню, резко дернула на себя ящик тумбочки, достала пистолет, проверила обойму, спустила предохранитель и передернула затвор. Закрыв ящик, спряталась у окна за плотной темной шторой. Раздался шум шагов, скрипнула открываемая дверь. Потом дверь закрылась, человек последовал дальше по коридору, открывая все двери, потом быстро, почти бегом прошел обратно к лестнице и затопал вниз.

Она поставила пистолет на предохранитель и засунула его за пояс джинсов, совсем как киношные герои. С предосторожностью выглянула в окно. Колосов и Кузьмин со скованными за спиной руками, конвоируемые молодым человеком в черной униформе охранника, были уже на улице, а ее ласковый, глупый, доверчивый «солдатик» бежал по двору, догоняя ушедших вперед.

Марина рванулась вниз, в библиотеку. Тщательно осмотрела комнату, открыла тайник. Он был пуст. «Обставил, обставил», – билась в мозгу одна мысль. Ключа от оружейного ящика она тоже не нашла. Не было его и наверху, в спальне. Марина спустилась вниз, в подвал. Постучала в дверь кладовки:

– Это я, Марина.

Дверь распахнулась, и Колосовы вышли наружу. Михаил, насупившись, вопросительно смотрел на Марину, а Вика порывисто схватила ее за руку:

– Кто это был?

– Охрана поселка.

– Надо как-то вытаскивать их, надо что-то делать, с милицией связаться, в конце концов. – Михаил осторожно отодвинул в сторону держащихся за руки женщин и решительно направился к лестничному маршу.

– Постой. Милицию они и без нас вызовут. Мы никому ничего не сможем доказать. Пойми, ведь это их устраивает. Убийцы пойманы с оружием в руках на месте преступления. И искать никого не надо. Дело закрыто. Мы будем действовать по-другому. У меня есть план.

– Какой? – Михаил повернулся и снова вопросительно посмотрел на Марину.

– Мы сами их освободим. Мобильники у нас не работают, значит, у охранников тоже. Чтобы позвонить по стационарному телефону, им надо вернуться к себе в будку. Там они и будут держать наших и дожидаться милиции. Мы туда врываемся и …

– Я все понял. Ты ключи от сейфа нашла?

– Нет, ключей нигде нет. А устраивать тщательные поиски у нас нет времени.

– С чем же ты собираешься врываться? С тем пистолетом, который лежал возле трупов?

– Нет, его наверняка забрали с собой охранники, – Марина вытащила из-за спины ПМ, – вот с этим. Пошли.

Михаил согласно кивнул:

– Хорошо. Давай только еще раз заглянем в библиотеку. Я там, кажется, видел на столе ноутбук. Он, правда, старинной модели какой-то. Слишком уж непривычно большой. Но все равно, давай возьмем его с собой.

Они гуськом друг за другом вышли из дома и уселись в свой фургон.

– Едем по этой улице почти до конца поселка и сворачиваем в проулок, ближний к выезду из поселка, – скомандовала Марина, – оттуда до домика охраны недалеко, метров пятьдесят, наверное.

Михаил завел двигатель, вывел фургон на тихую дачную улицу и тщательно выполнил инструкции Марины, остановив «Форд» в проулке, в паре метров перед выездом на параллельную улицу. Здесь, укрытые высоким забором, они не рисковали быть увиденными со стороны домика охраны.

– Меня они не видели, я пойду, разведаю обстановку. – Вика вышла из кабины микроавтобуса и зашагала на улицу, ведущую к выезду из поселка.

Через минуту она вернулась:

– На улице никого нет, охранников нигде не видно, наверное, сидят у себя, ворота закрыты.

– Отлично. Вика, мы с Мишей сейчас идем туда. Ты следи за нами из-за угла. Сначала в дом войдет Миша, следом за ним я. Как только ты увидишь, что я вошла внутрь, садишься в фургон и подгоняешь его к воротам. Двигатель не глуши, двери все раскрой. Потом открываешь ворота и заскакиваешь снова в фургон. Понятно?

– Да.

Марина вытащила из-за пояса пистолет, сняла предохранитель. Миша протянул к ней руку ладонью вверх:

– Отдай мне пистолет. Я сам все сделаю.

Она внимательно посмотрела в потемневшие глаза Михаила: «Не дрейфит ли? Сможет ли?» Сама она трусила ужасно. Она бы с удовольствием спряталась за широкую спину этого белокурого парня. Но… Ставки были слишком высоки. Этот черный чемодан с тремя миллионами – ее последний шанс на достойную жизнь. Один раз она уже просчиталась, права на ошибку у нее больше нет. Глядя глаза в глаза, Марина спросила:

– А ты когда-нибудь стрелял? Пистолет вообще в руках держал?

– Нет, только в тире из пневматической винтовки. Но стрелять и не придется. Чтобы освободить отца и Игоря, я думаю, достаточно будет взять их на мушку.

Марина покачала головой:

– Нет, я сама, мы не можем рисковать. Я спрячусь за углом дома, ты войдешь первым и оставишь дверь широко открытой, станешь справа от дверного проема и прижмешься спиной к стене. Заведешь с ними разговор. Ну, спросишь что-нибудь. Главное, чтобы их внимание целиком переключилось на тебя. Готов? Ну, пошли.

Они выскочили на улицу и, инстинктивно пригибаясь, побежали к домику охранников. Вика видела, как они добежали до угла и прижались к стене, стараясь, чтобы их не было видно из окна. Потом Михаил поднялся по ступенькам и, широко открыв дверь, вошел внутрь. Вика, не дожидаясь действий Марины, бросилась в машину и завела двигатель.

Марина стояла, прижавшись лопатками к нагретой солнцем деревянной стене, и не могла заставить себя от нее оторваться. Одно дело планировать чью-то смерть и действовать чужими руками и совсем другое, как оказалось, сделать это самой. Она слышала, как Михаил беседует с охранниками, и чувствовала, что еще чуть-чуть, и момент будет упущен. Тут она увидела, как из проулка выезжает их фургон. Вика не дождалась, пока она зайдет внутрь. Еще мгновение, и кто-то из охранников выйдет наружу. Оторвавшись от стены, Марина одним прыжком запрыгнула на порог, держа пистолет перед собой в вытянутой руке.

Прямо напротив двери было окно, выходившее на подъездную дорогу. Под окном располагался столик с телефонным аппаратом и стулом. А на полу, под столом Марина увидела свой черный чемодан. Справа от окна стоял старый, потертый диван, на котором, развалившись, забросив нога за ногу, сидели оба охранника. Пленников видно нигде не было.

При виде направленного на них оружия парни словно онемели. Лицо «солдатика» стало смертельно бледным, мгновенно покрывшись испариной. Он только выдавил из себя нечленораздельное:

– Ма-а-а…

Марина нажала на спусковой крючок, потом еще раз. С трех метров промахнуться она просто не могла, недаром ее Китыч обучал. Оба выстрела были точно в лоб. Михаил, потрясенный увиденным, молча стоял, привалившись к стенке. Марина кинулась к «солдатику», обшарила карманы и, найдя ключи от наручников, бросила их Мишке.

– Держи. Ищи их, они должны быть где-то здесь.

– Мы здесь, здесь, – раздался из-за перегородки голос Игоря.

Миша, откинув щеколду, толкнул дверь и обнаружил в темной, без окон каморке отца и Игоря, сидящих на полу со скованными за спиной руками. Пока он освобождал их от наручников, Марина успела схватить чемодан, заглянув в него, убедиться, что деньги на месте, выскочить из будки, забросить чемодан в грузовой отсек «Форда» вместе с остальным своим багажом, усесться в кабину рядом с водительским местом и скомандовать Вике:

– Давай назад, пусть Виктор поведет.

Выбежавшие из домика мужчины едва успели забраться в машину, как Колосов резко рванул с места и только потом захлопнул свою дверь. «Форд» быстро набирал скорость, удаляясь от негостеприимного поселка. Колосов бросил через плечо:

– Все на месте?

– Да, – ответил Михаил, возясь с запорами задней двери.

Глава 5

Полкилометра подъездной дороги к поселку остались позади, «Транзит» выехал на шоссе и понесся по направлению к Большой Московской объездной дороге, которую народ до сих пор по привычке именует второй бетонкой. Красное закатное солнце ласково поливало и лес, и землю, и воду своими последними приветливо-нежными лучами, и от этого зелень казалась еще более темной и сочной, а поверхность Озернинского водохранилища, встревоженная легкой рябью, мерцала тысячами оранжевых зайчиков.

Наконец жара спала, и от воды потянуло вечерней прохладой. Марина взглянула на часы: «Девять пятнадцать. Надо же, прошло всего полтора часа после того, как я смотрела на них в прошлый раз. А сколько всего произошло. Слава Богу, все у меня сладилось. Но каков ублюдок! Маленький вонючий хорек. Вздумал меня надуть. Как же это я с ним так ошиблась?.. А стрелять в человека ничуть не сложнее, чем в мишень, особенно если этот человек – вонючий, хитрый хорек». Игорь сидел сгорбившись, поставив локти на колени и обхватив руками голову. Загнанным зверем в мозгу металась мысль: «Это она… Это она… Страшный человек…Что я здесь делаю в этой чужой машине? Что я вообще делаю в этой чужой жизни? Это не моя жизнь. Когда она стала не моей? Все, что у меня есть, все не мое. Не мой дом, не моя работа, не моя жена. Зачем я женился на этой женщине? Хотя, разве это я сам женился? Что вообще в своей жизни я сделал сам?»

Восторженный взгляд Михаила, устремленный в затылок Марине, путался и застревал в ее пушистых и блестящих прямых, черных волосах, чуть-чуть не достающих до плеч: «Какая женщина! Какая она решительная! Какая отважная! Какая умница! А какая она красавица, наконец!»

Дорога была пуста. Не было ни встречных, ни попутных машин. Колосов, тупо глядя на дорогу и автоматически реагируя движением руля на ее изгибы, мысленно перебирал события сегодняшнего дня от вступительного экзамена дочери до освобождения из-под стражи: «Ну вот, мы уже начали убивать, а отъехали от дома всего ничего. Что же мы, русские, за народ такой? Убиваем друг друга вот уже почти сто лет и все никак не можем остановиться. Почему мы так друг друга ненавидим? Ведь это странно, можно даже сказать, противоестественно. Частенько можно услышать от человека, вернувшегося с какого-нибудь далекого курорта: „Я так хорошо отдохнул, наконец-то я нашел место, где нет ни одного русского“. Мы что, убегаем сами от себя? Ведь возьми любой другой народ. Ну хотя бы тех, кто каждый день перед глазами – наши бывшие братья из союзных республик. Взаимопомощь и взаимовыручка. Особенно в чужой стране. Стоит кому-то пролезть на какое-нибудь приличное место, он тут же за собой своих тянет. А мы только и делаем, что топим и подставляем подножки друг другу. В эмиграции людям свойственно образовывать национальные диаспоры. Любые, кроме русских. Русские люди активнее и охотнее других ассимилируются и уже в первом поколении становятся американцами, канадцами, французами, израильтянами, кем угодно, черт подери! Но почему?» К действительности его вернул возглас Марины:

– Виктор, смотри, впереди милиция.

За несколько сотен метров перед ними две бело-голубые милицейские «Лады» стояли поперек дороги, блокируя движение в обе стороны. Колосов сбросил скорость и, притормаживая, стал подкатываться к милицейскому пикету. Марина побледнела, вытащила из-за спины пистолет и, нервно озираясь, стала искать место, где бы его спрятать, приговаривая:

– Это они нас ждут, это они нас ищут…

Колосов положил правую руку ей на колено и постарался как можно спокойнее сказать:

– Убери пистолет на место. Они не могут искать именно нас. Охранники никуда не дозвонились. Мобильные у них были отключены, стационарный телефон тоже не работал. Они ждали, когда кто-нибудь поедет из поселка, и хотели просить сообщить о нас в милицию. Единственная опасность – нас мог видеть кто-то из жителей поселка, что маловероятно. Да даже если и видели, сообщить никуда они не успели. Телефоны-то не работают. Так что успокойся. Ты оружие из того дома взяла?

– Нет. Только вот этот пистолет. Сейф был заперт, а ключей мы не нашли.

– А пистолеты охранников забрала?

– Не-ет. Я не подумала… Я не успела… А почему вы не забрали?

– Мы тоже не подумали. Задали с перепугу стрекоча.

Колосовский «Форд» подкатился к милицейским «Ладам» и остановился от них метрах в пяти. Машины перегораживали дорогу, стоя задом друг к другу, под небольшим углом. Между ними оставалось метра полтора-два свободного пространства. Левая стояла пустой, с закрытыми дверьми. В правой сидели два милиционера, двери были распахнуты, из салона доносились хрипы и треск радиостанции. На крышах обеих машин крутились красно-синие мигалки. С пассажирского места поднялся милиционер и не спеша пошел навстречу «Форду». Колосов вышел на дорогу и ждал его около своего фургона, держа документы в руке. Милиционер подошел к нему, небрежно бросил руку к виску и скороговоркой что-то пробормотал, из чего Колосов понял только одно слово «лейтенант». Потом более внятно:

– Ваши документы.

Виктор протянул ему водительское удостоверение и техпаспорт. Лейтенант долго крутил в руках пластиковые карточки колосовских документов, сначала сравнивая фотографию с оригиналом, потом номер автомобиля с записанным в техпаспорте:

– Куда едете?

– В Дорохово, к друзьям на дачу.

– А откуда?

Колосов краем глаза заметил, как напряглась Марина, как окаменело ее лицо. Дорога, на которой их остановили, была тупиковой. Беря начало на второй бетонке, она заканчивалась у коттеджного поселка, в котором жил Вахрушин. К тому же лейтенант наверняка был местным и здешнюю географию знал лучше Колосова, поэтому врать было опасно.

– Из дачного поселка за Бунино, – ответил Виктор

– А там вы что делали?

– Заезжал, чтобы забрать своих друзей и поехать вместе с ними к другим друзьям в Дорохово.

– Не очень-то удачное время вы выбрали для отдыха.

– Ну почему? По-моему, очень удачно. Командир, извини, но какое отношение это все имеет к безопасности дорожного движения?

Лейтенант повернул голову влево и, чуть отклонившись назад, посмотрел на лобовое стекло:

– Так, талон техосмотра у вас имеется. А страховка? Страховка у вас есть?

«Похоже, он просто не знает к чему прицепиться. Движения сейчас никакого, а деньги им, видимо, нужны позарез. Надо просто дать ему денег, чтоб отвязался, и ехать себе спокойненько дальше», – подумал Колосов, а в слух сказал:

– Есть, конечно, есть. Послушай, лейтенант, давай я тебе штраф заплачу здесь, на месте и поеду по своим делам. Сколько с меня?

– Пройдем-ка в машину.

В это время рация в салоне «Лады», щелкнув в очередной раз, вдруг заговорила громким, ясным женским голосом: «Всем постам, всем постам. Задержать „Форд-Таурус“ белого цвета. Госномер…»

Лейтенант, который было остановился прислушаться к сообщению, сделал Колосову приглашающий жест рукой, и сам направился к пустой «Ладе». Виктор Петрович, уже повернувшись спиной к своему «Транзиту», шестым чувством уловил какое-то стремительное движение в фургоне и понял, что сейчас произойдет непоправимое. Повернув голову направо, он увидел, как второй милиционер вскакивает со своего места, рвет пистолет из кобуры и, держа его обеими руками, опираясь на крышу «Лады», открывает огонь в кого-то, кто находится по ту сторону фургона, невидимый Колосовым. И тут же раздались ответные выстрелы. Виктор Петрович, развернувшись лицом к своему «Форду», застыл на месте. За рулем уже сидела Марина. Стремительный бросок вперед, и тяжелый фургон бьет оба милицейских автомобиля, пытаясь протиснуться между ними. Лейтенант, от неожиданности выронивший колосовские документы, бросился к своему товарищу, одновременно пытаясь расстегнуть кобуру. Фургон откатывается на несколько метров назад, и снова рывок вперед. Лейтенант, так и не успев достать оружие, оказывается зажатым между «Фордом» и «Ладой». Под скрежет металла, треск пластмассы и звон разбивающегося стекла фургон протискивался между милицейскими автомобилями. Дикий предсмертный вопль раздавленного лейтенанта вывел Колосова из оцепенения. Он увидел Игоря, лежащего на дороге с пистолетом в руке, и в полуметре от себя распахнутую заднюю дверь своего фургона. Виктор автоматически ухватился за нее и тут же получил сильнейший удар спиной об искореженную «Ладу», когда «Форд» уже вырвался на свободное пространство и набирал скорость. Колосов едва от боли не расцепил руки. «Форд» ехал все быстрее, дверь болталась из стороны в сторону, а вместе с ней и Колосов, ноги которого волочились по асфальту. Миша пытался подтянуть к себе дверь, а Вика, сев на корточки и ухватившись одной рукой за что-то в салоне, вторую протягивала отцу.

– Вика, не смей, отойди, – только и смог крикнуть Колосов.

Наконец, Михаилу удалось прочно схватиться за дверь и подтянуть ее к себе, но в этот момент фургон, не снижая скорости и дико визжа покрышками, сделал левый поворот, вылетев на вторую бетонку, и дверь вместе с Колосовым неудержимо потащило назад. Михаил не сумел удержать дверь, выпустив ее из рук и едва не вылетев наружу вслед за отцом. Пришлось повторить все сначала. Еще несколько десятков секунд совместных усилий отца и сына, и Колосову, наконец, удалось зацепиться за край фургона. Все это время Марина, обезумев от страха, вдавив педаль газа в пол, вела машину на предельной скорости, не реагируя на крики Вики:

– Останови, слышишь, останови машину!

Виктор Петрович, подхваченный под мышки детьми, взобрался внутрь фургона и, стоя на четвереньках и опустив голову вниз, тяжело и прерывисто дыша, только и сумел прохрипеть:

– Останови ее…

Михаил, перепрыгивая через повалившиеся на пол сумки, коробки, чемоданы, добрался до кабины и перелез через высокие спинки сидений. Прижавшись к Марине, он одной рукой ухватился за руль, а левой ногой надавил на педаль тормоза. После короткой, но яростной схватки Марина ослабела и уступила ему, и «Форд» остановился на обочине. Закрыв лицо руками, Марина громко, в голос, зарыдала. Мишка, который только что готов был разорвать ее на мелкие кусочки, смутился и осторожно положил руку ей на плечо:

– Ты успокойся, не плачь, Марин…

Она подскочила как ужаленная и, открыв дверь, выскочила на дорогу. Пробежав вперед метров десять, рухнула в придорожную траву, сотрясаемая рыданиями. Мишка выбрался из машины и последовал за ней – утешать.

– Девочка, посмотри, в моей сумке должны быть сандалии. Видишь, кроссовки совсем развалились. Хорошо, что я в них был, а то бы ноги стесал до колена. – Колосов сидел напротив дочери, вытянув перед собой руки с поломанными, кровоточащими ногтями.

Склонившись над его руками, Вика с чрезвычайной осторожностью обрабатывала раны перекисью:

– Подожди, сейчас с пальцами закончу. Давай перевяжу.

– Не надо. Как же я со спеленутыми руками буду машину вести. Вот эти два пальца только перевяжи. Похоже, я на них ногти оторвал. Мишка где?

– Пошел за ней.

– Вот черт послал подарочек на нашу голову. Надо с ней расставаться, иначе это путешествие закончится для нас скверно.

– Не надо, папа. Ты что же, бросишь ее на дороге? Если разобраться, то в чем она виновата? Просто так складываются обстоятельства. Ведь это именно она освободила вас с Игорем.

– Нас не пришлось бы освобождать, если бы она не потащила нас на эту дачу.

– Пап, будь объективен, ты же сам захотел ехать за оружием. Если бы не это оружие, ничего с нами не приключилось бы. Ехали бы себе спокойно.

– Как знать, как знать. А почему она стала таранить милицейские машины, не знаешь?

– Так нас же разыскивали. По рации объявили.

– О, Боже, – Колосов всплеснул руками, – объявили в розыск белый «Форд-Таурус».

– А нам здесь послышалось «Форд-Транзит». Мы подумали, это нас разыскивают. Поэтому Игорь взял пистолет и выскочил наружу, а Марина стала прорываться. – Вика выглядела явно обескураженной.

– Ладно, пойди их позови. Мы должны вернуться назад, может быть… Давай иди.

В проеме двери возник Мишка:

– У нас проблема. Что-то с радиатором. Весь тосол вытек.

– Так. Что еще?

– Остальное по мелочи. Разбиты обе фары. Ламп в запасе нет. Обломлен передний бампер по краям. Справа и слева по бортам глубокие царапины.

– Ничего себе мелочи. Без света мы ночью ехать не сможем. А нам надо срочно туда вернуться, посмотреть жив ли Игорь, и забрать мои документы. Придется идти туда пешком. Но фургон здесь на виду оставлять нельзя.

– Я уже присмотрел место, пап. Дотолкаем. Метрах в пятидесяти впереди есть хороший пологий съезд с шоссе и подходящая, такая плотная посадка вдоль дороги. Затолкаем машину за эти кусты, я сниму радиатор и пропаяю там, где нужно. А ты с Викой иди.

– Нет. Вика поможет тебе. Я пойду с Мариной.

– Пап, она тебя боится. Вика сказала, что ты хочешь ее высадить.

– Да ну вас, ей-Богу. Что вы на меня ополчились? Никого я не собираюсь никуда высаживать. Тоже мне, заступнички. Муж у нее там лежит, понял? Раненый или мертвый. И ей туда нужно по-любому. На крайний случай, попрощаться с покойным. Все. Давай не будем терять время. Вику за руль, и заталкиваем машину в кусты.

Через десять минут Виктор Петрович, с лопатой в руках, и Марина перебежали шоссе, тускло подсвеченное луной, и спорым шагом направились к месту трагического происшествия. Дорога заняла двадцатьминут. Еще на подходе они заметили блеск милицейских мигалок, заливающих окрестности мертвенным красно-синим светом. Марина заметно сбавила шаг, и Колосову пришлось взять ее под руку:

– Пойдем, пойдем. Мы только чуть углубимся в лес и посмотрим, те ли это машины, или туда еще кто-то приехал. Все-таки больше получаса прошло.

Но на месте происшествия никого не было. По-прежнему на дороге стояли две милицейские «Лады», помятые колосовским «Фордом», возле них лежали оба гаишника, чуть поодаль – Игорь. Все трое были мертвы. Колосов подобрал свои документы, которые лежали там же, где их обронил милиционер.

Виктор рыл могилу для Игоря. Рядом, прямо на земле, сидела Марина, перемежая тоненькое поскуливание судорожными всхлипами. Когда они тащили труп от дороги, она крепилась, но как только они углубились в лес метров на сто, и Колосов, остановившись, сказал: «Все, хватит, здесь и похороним, – Марина зарыдала. – Не ори, тише», – вполголоса прикрикнул он, и Марина, вцепившись зубами в собственную руку, подавила рыдания, перейдя на тихий, почти беззвучный плач.

Ей было жаль и себя, и Игоря, и убитых ею сегодня людей, и всей своей прежней жизни, и всех людей, которые ее населяли: знакомых и малознакомых, друзей и родственников, любовников и приятелей, недругов и врагов. Она вдруг как-то особенно остро почувствовала, что прежней жизни больше не будет никогда, что все это умерло вместе с Игорем на пустынной подмосковной дороге. А что будет? И будет ли что-нибудь вообще? И это будущее ощущалось ею как что-то холодное, злое и враждебное. Марина чувствовала себя маленькой девочкой, покинутой всеми в большом, черном, страшном лесу, из которого не было выхода, и она сидела, уткнувшись носом в собственные коленки, и жалобно скулила, как потерявшийся щенок.

Земля была мягкой, пушистой и чуть влажной. Копалось легко, но Колосов, вырыв яму глубиной около метра, все-таки здорово устал. Он выбрался из ямы, воткнул лопату в земляной отвал и, тяжело дыша, присел рядом с Мариной перевести дух:

– Помоги мне опустить его в могилу, а то я один не смогу. Марина, ты слышишь меня?

Она кивнула головой.

Когда могила была засыпана, Виктор, утрамбовывая лопатой холмик, спросил:

– Покойник-то был православный?

– Да, – едва слышно проронила Марина.

Колосов, срубив лопатой пару ветвей и покопавшись в карманах и найдя в них моток тонкой проволоки, соорудил крест и воткнул его в холм.

– Ну вот. Потом, Бог даст, вернешься, соорудишь ему что-нибудь поприличнее.

Обратно шли по лесу, не выходя на дорогу. Марина молчала, и Колосов тяготился этим молчанием. Ему казалось, что он должен что-то сказать, что-то сделать, чтобы утешить, подбодрить ее. Они шли рядом, но он скорее чувствовал, чем видел, ее темный силуэт, ощущая тепло ее тела, напоенное тонким пряным ароматом духов. Колосов взял ее ладонь в свою:

– Я не большой специалист в этих делах, но, говорят, когда плачешь, легче становится.

– Я, наверное, уже выплакалась. Знаешь, я ведь еще пару дней назад собиралась уходить от Игоря. Я всегда думала, что не люблю его. И когда замуж выходила, и потом… И детей поэтому не заводила… Хотя нет, вру. Дети бы мне просто мешали. А сейчас, там, у могилы, я поняла, что все-таки что-то такое между нами было.

С минуту они шли молча, потом Марина спросила:

– Скажи, а что будет потом?

Колосов не понял ее:

– Что значит – потом?

– Ну, потом, когда все утрясется, когда пройдет эпидемия, когда…

– Ничего не будет… Пустота…

– Нет, так не бывает. Что-то должно быть. Жизнь должна как-то устроиться.

– Не знаю. Я так далеко не загадываю. Я уже пятнадцать лет живу только сегодняшним днем. Я устал от жизни, от ее бессмысленности и безнадежности, и сил жить мне придают только дети. А сейчас я обязан вывезти их в безопасное место. А что будет потом?.. Не знаю, но я уже давно не верю в какие-либо благоприятные перспективы.

– Но так же нельзя, Витя, так нельзя жить, надо на что-то надеяться. – Марина остановилась, взяв его за руки и прижавшись к нему всем телом.

– А я и не живу, я существую. – Колосов мягко высвободился и пошел вперед. – Пойдем быстрее, ребята нас ждут.

Остаток пути проделали молча. Марина надулась и шла за Колосовым, чуть поотстав.

Около машины их встретил Мишка:

– Ну, как там?

– Скверно. Слава Богу, документы нашел. Но нам лучше поскорее убраться из Московской области. Как только станет чуть посветлее, поедем через Рузу на Боровск, а там повернем на Калугу и дальше на Орел. Вика спит? Что с машиной?

– Да, я ее отправил спать. С машиной все в порядке. Течь в радиаторе я нашел, пропаял, поставил на место, тосол залил. Можем ехать.

– Хорошо. Заводи будильник на пять часов. Вику за руль. Завтракать будем в дороге, – Колосов зевнул, – все, укладываемся.

Колосов забрался в кабину, на пассажирское место и мгновенно провалился в сон, не слыша, как позади него шебуршатся и перешептываются, устраиваясь на ночлег, Марина и Мишка.

Виктор Петрович проснулся от толчка. Машину кинуло на выбоине, и он ударился головой о стенку кабины. Серые предрассветные сумерки. Белесый, клочковатый туман выполз из леса на дорогу, делая видимость минимальной. Вика за рулем. Колосов потянулся, сладко зевнув.

– Привет, малыш. Потише, не видно ж ничего – Он обернулся через плечо: – Доброе утро.

Михаил и Марина в полутьме готовили бутерброды.

– Где мы находимся?

– Рузу проехали. Где-то километров за десять до Дорохова, – ответила Вика.

– Ребятки, дайте воды попить. И пожевать чего-нибудь было бы неплохо.

– Сейчас, пап, – отозвался Мишка, – дожевывая бутерброд. – Пересаживайся назад. Вика, тормози. Давай меняться местами.

«Форд» съехал на обочину и остановился. Не успели все рассесться по-новой и захлопнуть двери, как Колосов увидел перед собой выплывшую из тумана несуразную фигуру. Это была седая, как лунь, коротко стриженая старуха в длинном, до пят, серо-голубом больничном халате. Очки в древней оправе с толстыми, чуть ли не в палец толщиной, стеклами. Маленький носик картошечкой и обвисшие мешки щек делали ее похожей на бульдожку. «Я откуда-то знаю ее», – подумал Колосов.

– Здравствуйте, – глуховатым, слегка в нос, но неожиданно молодым голосом сказала старуха. – Отвезите меня, пожалуйста, в Москву. Я вам очень хорошо заплачу. Сейчас у меня нет с собой денег, но в Москве у меня много друзей, и вам хорошо заплатят.

Теперь Колосов понял, кто стоит перед ним.

– Миха, погоди, – крикнул он, услышав, что сын завел двигатель. – Вы ведь Петровская, да?

– Да, – подтвердила старуха. – Ну, так как насчет Москвы?

– Забирайтесь, – он протянул ей руку.

Петровскую не пришлось долго упрашивать. Виктор захлопнул дверь и скомандовал сыну:

– Поехали.

Да, это была Александра Ефимовна Петровская, вечная революционерка, сидевшая в лагерях еще при советской власти и постоянно находившаяся в оппозиции к любому режиму, не изменившая своим принципам даже тогда, когда ее друзья-демократы в течение нескольких лет предпочитали сотрудничать с властью в тщетной надежде провести в жизнь хоть какие-нибудь демократические реформы.

Не дожидаясь приглашения, она жадно схватила открытую банку консервов и, быстро орудуя ложкой, принялась опустошать ее. Все остальные смотрели на нее. Вика и Марина с недоумением: «Какого черта он ее сюда притащил?», а Колосов с жалостью: «Где ж она так исхудала? Ведь упитанная была женщина. Не красавица, конечно. На Винни-Пуха была похожа. Но вполне ухоженная, кругленькая такая дамочка бальзаковского возраста. А тут – прямо скелет какой-то».

– Как вы оказались на дороге, Александра Ефимовна? – спросил Виктор.

– Из психушки сбежала, – с набитым ртом ответила та. – Я там почти шесть лет провела. А что, на воле не знали, что они меня упрятали в дурдом? И что, никто не заметил моего отсутствия?

– Нет, что вы. Вас очень не хватало в политической жизни. Но ни у кого не было информации о том, куда вы пропали. Я думал вас просто не пускают на телевидение, а радио «Свобода» закрылось.

– Как закрылось? Мне надо позвонить. Дайте мне телефон.

– А вы не знали? После подписания глобального соглашения с Евросоюзом о поставке энергоносителей, и «Свобода», и «ВВС», и «Немецкая волна», и «Голос Америки» перестали вещать на русском языке. А мобильные телефоны, к сожалению, не работают.

Петровская осторожно поставила пустую банку на ящик, на котором была разложена еда, и взяла бутерброд с семгой, приготовленный Мариной.

– У-у-мм, забытый вкус, целую вечность не ела такой вкуснятины, – простонала Петровская, тщательно прожевывая бутерброд. – А вы почему не едите? Я вам помешала, да?

– Вы не беспокойтесь. Давайте девочки, приступайте, – сказал Колосов, наливая себе в пластмассовый стаканчик минералки.

– Ой, мне тоже водички, – прогундосила Петровская.

– Александра Ефимовна, должен вас огорчить. Дело в том, что мы не едем в Москву. Мы едем из Москвы, – сказал Колосов, протягивая ей стакан с водой.

– Что вы такое говорите? Зачем же вы меня тогда взяли с собой? Мне нужно в Москву.

– Видите ли, в Москве эпидемия. Атипичная пневмония, вызванная вирусом куриного гриппа. Город закрыт для въезда и выезда. Возможно, там начались массовые беспорядки.

– Тогда мне тем более надо в Москву. Там – революция, которая сметет прогнивший режим, а я прохлаждаюсь черт знает где.

– Дорохово проехали, пересекли Минку, скоро граница Калужской области, – раздалась реплика Михаила.

– Александра Ефимовна, – Колосов взял в руки банку с консервами и пластиковую вилку, – мы сейчас едем по кольцевой дороге вокруг Москвы. Здесь вам вряд ли удастся остановить машину, которая отвезет вас в Москву. Я предлагаю следующее. Мы отвезем вас в какой-нибудь более-менее крупный населенный пункт: Боровск или Малоярославец, а хотите – в Калугу. Оттуда вы быстрее доберетесь до Москвы. Может быть, там даже связь будет с Москвой. Но если вы настаиваете, мы можем высадить вас прямо сейчас.

– Нет, не надо. – Петровская продолжала жадно жевать. – Поедем в Малоярославец. Там я выйду. И позвоню оттуда Ростику. Он пришлет за мной вертолет. Да. Так будет правильно. Так и сделаем.

– Мы уже в Калужской губернии, – повернувшись к ним, крикнул Мишка.

– Отлично. – Виктор Петрович со спокойной душой принялся за завтрак.

– Два дня назад весь персонал нашего дурдома разбежался. – Петровская оглядела слушателей. – Мы просыпаемся, а никого нет. Ни врачей, ни санитаров, ни охраны. Ну и есть, соответственно, нечего. Слава Богу, двери в палатах оставили незапертыми. А с наружной дверью мы кое-как справились. И раньше там было не сахар, но последний год был очень тяжелым. Зимой отопления не было во всем поселке, и персонал с семьями, те которые жили не в собственных домах, а в пятиэтажках, переселился в наш корпус. Нас уплотнили. Жили по пятнадцать-двадцать человек в палате. Нормальные, здоровые люди, вроде меня, вместе с действительно сумасшедшими, больными. Это было что-то, я вам скажу. Зато тепло. В нашем корпусе сохранилась автономная котельная, работающая на дровах. А больница и поселок прямо в лесу находятся. Вот мы всю зиму пилили деревья, заготавливали дрова. И кормить стали ужасно. На первое – вода и на второе – вода. Вот и вся еда.

Разморенный сытной едой и горячим кофе из термоса, Колосов задремал, откинув голову на спинку сиденья. Он так хотел спать, что ему не могли помешать ни толчки машины, ни шум беседы, которую вела Петровская с Мариной и Викой.

Проснулся он от внезапно установившейся оглушающей тишины. Колосов открыл глаза, осмотрелся по сторонам. Машина не двигалась. Женщины сидели напротив него с самым серьезным видом. Мишки на месте не было.

– Что происходит?

– Дорога закрыта. Военными.

Виктор Петрович поднялся с места, открыл заднюю дверь фургона и выбрался на дорогу. Впереди, метрах в пятидесяти дорогу перегораживал БТР. Рядом с ним стояли несколько людей в камуфляже и с оружием. На их фоне ярким пятном выделялась желтая Мишкина майка.

Колосов размеренным шагом направился к бронетранспортеру: «Молодец Мишка, далеко от них остановился. Незачем нам светиться с нашей битой мордой».

Подойдя ближе, он увидел, что беседа Мишки с военными носит вполне мирный, почти дружеский характер.

– Здорово, служивые, – поприветствовал их Колосов.

– Привет, – ответил за всех лейтенант.

Тут из-за БТРа вышел военный с двумя большими зелеными звездочками на погонах. Лейтенант, мгновенно подтянувшись, скомандовал:

– Смирно.

Повернувшись к подошедшему и вскинув руку к виску, принялся громким голосом докладывать:

– Товарищ подполковник…

– Вольно. – Подполковник махнул рукой: – Что тут у вас?

– Да вот, товарищ подполковник, подъехали… а я им разъясняю, что дорога закрыта.

– Товарищ подполковник, – вступил в разговор Колосов, – нам надо в Калугу. У нас и пропуск на выезд из Москвы имеется.

– Молодец, лейтенант, – похвалил подполковник. – Не знаем мы никаких пропусков. У нас задача – не пропустить ни одной машины. И мы ее выполняем. Со всякими там пропусками езжайте в Балабаново, в Обнинск, там менты стоят. Вот с ними и разбирайтесь.

– Товарищ подполковник…

– Все, разговор окончен. Убирайтесь отсюда. А если вам все еще не понятно, я прикажу стрелять.

Колосовы развернулись и направились к своему фургону. Ярко-красное солнышко уже выкатилось на небо, разогнав туман и развеяв ночную хмарь. На небе не было ни облачка. День обещал быть жарким.

Отойдя метров на двадцать от военных, Мишка заговорил:

– Пока этот козел не появился, я с лейтенантом договорился, что он нас пропустит. Не бесплатно, конечно. Но он сразу сказал, что у них новый, молодой командир полка. Землю копытом роет, выслуживается перед вышестоящим начальством. Носится на своем уазике и самолично посты проверяет. Остальным-то все по фигу. Они уже вторые сутки стоят, а сухпай еще вчера утром за один присест сожрали. Сейчас голодные, как бобики. Короче говоря, надо было сюда либо утром затемно подъезжать, либо часов в шесть вечера. Он тогда отправляется обедать и отдыхать. А с девяти до двенадцати – опять мотается по постам.

– Да-а, это нам надо где-то спрятаться и десять-одиннадцать часов переждать. А соваться к ментам в Балабаново, как посоветовал подполковник, мне совсем не улыбается. Миша, ты с бетонки-то на Боровск свернул, или мы еще на кольце находимся?

– Свернул, конечно, свернул. Вот он, Боровск, прямо за ними в двух шагах. Слушай, пап, я когда ехал сюда от бетонки, то видел и справа, и слева несколько отходящих дорог. И асфальтовых, и грунтовых. Давай попробуем пикет объехать. Я сейчас карту из кабины достану.

– Не надо. Забирайся в машину, и поехали отсюда. Не будем мозолить глаза этому подполковнику.

«Форд» развернулся и поехал в обратном направлении, через пятьсот метров свернул направо и остановился.

– Смотри, пап. Здесь вокруг Боровска полно дорог. Объедем его, и дело с концом.

– Тебе же сказал лейтенант, что подполковник разъезжает и проверяет посты на дорогах. Скорее всего, все эти дороги заблокированы его солдатами. Зачем нам нужны лишние приключения? Хочешь еще раз на подполковника нарваться? Я предлагаю найти подходящее место, заехать в лес и дождаться шести часов. Ведь ты же договорился с лейтенантом, что он нас пропустит? Время нас не поджимает. Хоть выспимся по-человечески. Вы как, девочки?

За всех ответила Марина:

– Да. Будем ждать шести часов.

– Что такое? Мы никуда не едем? – как будто проснулась Петровская.

– Александра Ефимовна, мы вынуждены дожидаться шести часов вечера. Вы, если хотите, можете отправиться пешком. До Боровска здесь недалеко, километра два. Вам только надо будет обойти по лесу пикет, – ответил Колосов.

Она наморщила лоб, пожевала губами, потом сказала:

– Нет, поеду с вами в Малоярославец, тяжеловато мне пешком передвигаться.

После долгих поисков подходящее место было найдено, и Михаил загнал микроавтобус в лес, остановившись на небольшой поляне, где его совершенно не было видно с дороги. Виктор Петрович соорудил себе постель и тут же на поляне, рядом с машиной, завалился спать.

Проснулся он оттого, что тень уползла в сторону, и высоко стоящее солнце светило прямо в лицо. Колосов открыл глаза и тут же зажмурился, ослепленный ярким солнечным светом. Перевернулся на живот, посмотрел на часы: «Ого, два часа. Неплохо задремал! Минуток эдак на четыреста с лишком». Поднялся на ноги, потянулся, разминаясь, сделал несколько приседаний. Прошелся по поляне, заглянул через окно в машину. Там спала Петровская. Детей и Марины нигде не было. Вокруг царила тишина, нарушаемая только птичьим щебетанием.

Сначала Колосов услышал смех, потом треск сучьев и шум раздвигаемых кустов. На поляне появилась сначала Вика, за ней – Михаил в обнимку с Мариной. «Как будто и не было вчерашнего кошмарного дня, – подумал Виктор, – прямо таки картинка – „студенты выехали в лес на пикник“. Марина, в джинсах и белой маечке, без косметики, выглядела ровесницей его детей.

– Папа, на, это мы тебе оставили. – Вика протянула ему пластиковый стаканчик, заполненный лесной земляникой.

– Слушай, – вступил в разговор Мишка, – я тут такое открытие сделал. Я прихватил на той даче ноутбук. Он такой громоздкий, больше обычного. Я еще подумал, что это какая-то старинная модель. А это оказался такой крутой приборчик, что можно только мечтать было. Во-первых, у него автономное питание – разворачивается солнечная батарея, во-вторых – спутниковая антенна, в-третьих – тюнер, в-четвертых – спутниковый телефон, в-пятых – радио с широчайшим диапазоном, ну и, само собой, компьютер. Хотите телевизор посмотреть? Я сейчас настрою…

Но тут в разговор вмешалась Марина:

– Давайте мы прямо на поляне пообедаем. Разведем костерок, вскипятим воды. Попьем кофейку, а? Мишунь, давай наладь костерок. Вика, а ты помой пустые банки из-под консервов, мы в них воду вскипятим. Мы ведь не выбросили их, да? Виктор, помоги мне вытащить продукты наружу.

Через полчаса с обедом было покончено ,и все, развалившись на поляне, потягивали горячий кофе из пластиковых стаканчиков и смотрели, как Михаил возится с ноутбуком.

– Миш, ты под него еще одну коробку подложи и задвинь поглубже в тень. Во, вот так. Теперь отлично видно, – давал указания Виктор Петрович.

Первый канал показывал какую-то оперу. На РТР стояла заставка «Технический перерыв». Больше ни одного российского канала не было. Мишка настроился на CNN. Какой-то городской пейзаж, мельтешение человеческих фигурок на экране, несколько горящих автомобилей.

– Миша, стоп. Это же Москва, – сказала Вика, – прямой репортаж.

Михаил стал синхронно переводить закадровый текст диктора: «… погромы и грабежи в Москве. Первым пострадал супермаркет „Гипермолл“ на юго-западе города, принадлежащий международной сети „Квиксимарт“. Статичная картинка сменилась. Теперь камера двигалась внутри помещения. Разбитые витрины, перевернутое оборудование. Люди, бегущие и идущие не спеша. Все что-то тянут в сумках, пакетах, на тележках и просто в руках. Несколько молодых людей с упоением громят кассовые аппараты. Разгорающийся пожар в отделе автомобильных шин.

Миша продолжал: «Подобную картину можно увидеть сейчас почти во всех московских магазинах и рынках. Наши корреспонденты лично наблюдали несколько случаев расправ с торговцами. Убитые в основном кавказцы. В настоящий момент огромная толпа, преимущественно выходцев из Азербайджана, собирается на территории стадиона Лужники. В дальнейшем мы планируем сделать оттуда репортаж. Количество собравшихся трудно поддается оценке. Может быть, их там не одна сотня тысяч. Демонстрации и митинги проходят сейчас и в других местах Москвы». Сначала показали толпу с красными флагами у телецентра в Останкино, потом толпу с российскими триколорами у Белого дома. Крупный план – оратор с микрофоном в руках. Рядом с ним еще с десяток человек. Слов говорящего не было слышно.

– Смотрите, это же Полянский, – вскричала Вика, – а рядом с ним – Зеленцов.

– А Бикмаевой что-то не видно, – заметил Михаил.

Увиденное на всех произвело удручающее впечатление. На всех, кроме Петровской. Она явно возбудилась, вскочила на ноги и принялась мерить поляну своими короткими шажками и, наконец, разразилась речью:

– Наконец-то прогнивший авторитарный режим рухнул. Сейчас на улицах Москвы решается вопрос – куда пойдет страна. В Европу? Или в Азию? К демократии, правовому государству, правам человека и свободному рынку или к новому тоталитаризму, азиатчине и этой вечной русской дикости, замешанной на великодержавном шовинизме?

Но тут ее монолог был прерван самым беспардонным образом Колосовым-старшим:

– Александра Ефимовна, а зачем нам куда-то идти?

– Что? – не поняла та.

– Я спрашиваю, зачем нам идти в Европу или в Азию? Зачем нам примыкать к кому-то? Мы что, не можем оставаться самостоятельной страной, народом, заботящимся в первую очередь о собственном интересе, самостоятельно делающим свою жизнь свободной, богатой и комфортной?

– Ну, это старая песня. Уникальный путь России.

– Да нет же. Нет никакой уникальности. Ни в хорошем, ни в плохом. Нет европейской модели развития, так же как нет и азиатской. Вас послушать, так получается, что Европа – это демократия и прогресс, а Азия – тоталитаризм и отсталость. А куда вы причислите Японию, Тайвань, Южную Корею, Индию, наконец? К Европе, что ли? Или вы отрицаете наличие в этих странах зрелой и развитой демократии? Есть единая модель развития человеческой цивилизации. И каждый народ идет по этой единой цивилизационной лестнице. Все идут по одним и тем же ступеням, только в разное время. И конечно, характеры у всех идущих разные. Кто-то спокойно и уверенно топает вверх, держась за поручень, кто-то скачет на одной ножке, насвистывая веселую песенку, кто-то крадется неслышными кошачьими шагами, осторожно прощупывая перед собой каждую следующую ступеньку, а кто-то самоуверенно пытается перескакивать сразу через несколько ступеней, при этом оскальзываясь, падая и разбивая себе коленки в кровь. Да и чем Европа в своем историческом развитии принципиально отличается от России? В ХХ веке практически все страны Европы пережили период существования тоталитарно-авторитарных режимов. От Франко и Петэна – Де Голля на западе до Антонеску – Чаушеску на востоке, от Маннергейма – Кекконена на севере до Муссолини и «черных полковников» на юге Европы. И в чем их отличие от России? Только в том, что в России режим был жестче, что просуществовал он дольше, что мы так безобразно долго и бестолково выкарабкиваемся из-под руин этого режима, рухнувших нам на головы? Но это не принципиально для исторического процесса. Это принципиально только для нас, грешных, в частности и для русского народа в целом. Боюсь, что для движения по той самой цивилизационной лестнице у нас уже не осталось сил ни прыгать, ни бежать, ни идти, ни даже ползти. А тут вы еще с палкой стоите, подгоняете, заставляете сделать еще один рывок, уже последний, после которого этот народ просто перестанет физически существовать.

– За-ме-ча-тельную вы нарисовали картинку, – с саркастической усмешкой прокомментировала Петровская, – главное, красочную. На это, перефразируя классика, могу заметить, что каждый народ заслуживает своей участи. Если он такой, что миска лагерной баланды для него важнее свободы, то пусть он лучше погибнет.

Хитро улыбнувшись, Колосов спросил:

– Вот вы, лично, что вы умеете делать? Только статейки писать? А если не будет русского народа, кто их будет читать? Таджики? Или китайцы? Сомневаюсь… Так что придется вам последовать за русским народом. Каким бы отвратительным он вам ни казался, все равно он заслуживает лучшей участи, чем просто стать отрицательным примером в истории развития человеческой цивилизации.

– И что же вы хотите предложить такому народу вместо палки?

– Здоровый, разумный эгоизм. Мы со всеми дружим, всем улыбаемся, но жестко блюдем исключительно свои интересы. Мы занимаемся сами собой и никуда не лезем. Нам наплевать на то, кто кого режет: израильтяне палестинцев или палестинцы израильтян, хуту – тутси или наоборот. Каждый наш шаг на международной арене должен быть обусловлен одним вопросом: «А что мы с этого будем иметь?» И это «что» должно выражаться в серьезных материальных приобретениях. Здесь и сейчас, а не когда-то в заоблачном будущем. А критерием эффективности внутренней политики должны стать не слова, ярлыки или схемы, а то, насколько охотно и быстро размножается наш народ. Только так мы можем обрести шанс на спасение. Только все вместе. Иначе…

– Ну да, ну да. Эдакий коктейль у вас получается из изоляционизма, протертого до дыр славянофильства и примитивного, так сказать, биологизма. Весьма отвратительный напиток получается, надо заметить. К тому же крайне нестойкий. Смешать это все можно попробовать, но выпить не успеете. Разложится на составляющие. Нереально все это. Ерунда.

– Я не знаю, реально это или нереально. Я знаю лишь одно – только так мы сумеем выжить. А если это нереально, то что ж…

– Ну да ладно. Оставим это. Я хотела бы вернуться к вашей схеме исторического развития. Надо сказать, начетническая схемка выстраивается. Факты-то притянуты за уши. А куда вы впишите Великобританию, а ведущая сила западной цивилизации Соединенные Штаты? Как же они без авторитаризма-тоталитаризма обошлись? А?

– Дай им Бог всего хорошего, конечно, я им зла не желаю, но, как говорится, еще не вечер. Если нынешние тенденции будут иметь продолжение в будущем, то может вдруг так оказаться, что между демократией и тоталитаризмом не такая уж и непроницаемая стена. А по поводу авторитаризма в вышеупомянутую историческую эпоху… А как вам такой великий демократ и друг товарища Сталина, как Франклин Делано Рузвельт? Тут вам и признание СССР, и четырехкратное избрание (интересно, как там у них обстояло дело с административным ресурсом?), и нарушения конституции, и введение социалистических элементов в хозяйственную жизнь (как часть нового курса), и заключение в концлагеря американских граждан, как сказали бы у нас, японской национальности.

– Вы опять все передергиваете. Да, Рузвельт был сильной личностью, но это совсем не означает, что он был авторитарным правителем. Американский народ уникален в своем роде. У него имеется стойкий иммунитет на всякого рода недемократические действия правительства. Так что ваши…

– Да, да, – прервал ее Колосов, – я в курсе. Вы относитесь к американскому народу с большим уважением и, можно даже сказать, с пиететом. Я даже помню, что одна ваша статья, посвященная терактам в Нью-Йорке и Вашингтоне в 2001 году, начиналась так: «Американцы – это боги…»

– А что вы имеете против? Этот народ с таким мужеством и достоинством прореагировал на эти преступления международного терроризма…

– Да я ничего не имею против. Американцы действительно толковые, работящие и в целом хорошие ребята. Но каждый раз, как я слышу про международный терроризм и его преступления, мне почему-то вспоминаются два события из прошлого. Это – поджог рейхстага и убийство товарища Кирова. Ну а касательно исключительности… Если помните, эти события в Америке произошли вскоре после начала второй чеченской и всего, что ей предшествовало. Времени прошло не так много, так что картинку там и здесь можно было сравнить. Ну и что? Тот же милитаристский угар, такой же бешеный рост рейтингов, то же желание сильной и твердой руки…

Петровская чуть было не захлебнулась от возмущения:

– Да как вы можете сравнивать справедливый гнев демократической нации с проявлением великодержавного шовинизма русских, вот уже два столетия ведущих колониальную войну на Кавказе?..

Но тут в их разговор вмешался Михаил:

– Александра Ефимовна, вы хотите позвонить в Москву своим друзьям? Телефоны в Москве работают. Пап, представляешь, я позвонил в нашу мастерскую, а там – Пашка. Он теперь от тетки туда переехал. Говорит, в Москве сейчас весело. Не может выбрать, куда сегодня вечером идти: в Останкино или к Белому дому. Говорит, что и там и там сегодня ожидаются важные события.

– Мишенька, дорогой, – разнервничалась Петровская, – давай скорей. Я тебе продиктую номер.

Она стала диктовать Мишке цифры телефонных номеров, и тот старательно, в течение получаса, пытался дозвониться, но тщетно. И домашний, и мобильный номер вызываемого абонента не отвечал.

– Александра Ефимовна, давайте другой номер попробуем.

– Я не помню наизусть других номеров, – она была явно расстроена.

– Да вы не расстраивайтесь, мобильные, наверное, и в Москве не работают, а домашний… Мало ли где может быть человек в такое время. Рано ведь еще. Вечером повторим попытку.

– Да, да, – пробормотала Петровская.

Тем временем Виктор Петрович с помощью Марины и Вики собрали разбросанное по поляне имущество и уложили все в машину.

– Миша, Александра Ефимовна, садитесь в машину, мы уже уезжаем.

К бронетранспортеру подъехали ровно в восемнадцать ноль-ноль. На этот раз около него оказался только один солдатик. Усевшись на теплый асфальт дороги, он мирно спал, привалившись к колесу бронетранспортера. Из-за кустов, с обочины, выбрался лейтенант, услышавший урчание фордовского мотора.

– А, это опять вы. У вас еда есть с собой?

– Есть, – ответил Мишка, – консервы.

– Ну, отлично. С вас двадцать банок, – лейтенант прищурился, что-то прикидывая в уме, – нет, двадцать четыре. Нас здесь четверо, – улыбаясь, пояснил он. – И хлеба. У вас есть хлеб?

– С хлебом у самих напряженка, – улыбнулся в ответ Виктор Петрович, – но мы дадим галеты. Две пачки. Идет?

– Идет. И сто баксов, – лейтенант оценивающим взглядом окинул отца и сына Колосовых и их машину, – нет, двести. И езжайте себе спокойно.

– Лейтенант, а ты не того? – Мишка аж покраснел от возмущения, – не слишком ли круто завернул?

– Да нет. Нормально. Я же должностное преступление совершаю.

Виктор Петрович рассмеялся и, протянув руку лейтенанту, сказал:

– Добро. По рукам?

– По рукам, – лейтенант протянул свою.

Колосов собирался уж было идти к машине за обговоренной данью, но тот удержал его руку в своей и, вдруг понизив голос до шепота, спросил:

– «Калаши» нужны? Два, с подствольниками. По два рожка к каждому и по две гранаты. По сто баксов за каждый.

Колосовы переглянулись.

– Добро. Берем. Добавь только еще по одному рожку.

– Нет вопросов. Только с вас дополнительно еще двенадцать банок консервов.

– Ну, ты и жучила, – на этот раз уже не выдержал и рассмеялся Михаил.

Обе стороны расстались довольные совершенной сделкой. «Форд-Транзит» снова мчался по шоссе держа путь на юг.

– Миха, держи среднюю скорость не менее сотни, – скомандовал Виктор Петрович, – мы тогда успеваем в Орел засветло приехать. Нам ведь еще предстоит в незнакомом городе человека искать. Не забудь, Александру Ефимовну высаживаем в Малоярославце.

Глава 6

– Толька! Свирский!

– Олег? Данко? Ты?

Двое уже немолодых, солидных, убеленных сединами, прилично одетых мужчин стиснули друг друга в объятиях.

– Подожди, подожди, раздавишь. Дай на тебя посмотреть. Ну, ты раздобрел, Олежка.

– Ты тоже не снегурочка. Хотя справедливости ради надо признать, что ты, в отличие от меня, почти в форме.

– А ты помнишь, как мы познакомились?

– Еще бы.

Это было на первом курсе, на второй или третий день после начала занятий. Толик Свирский опоздал к первой паре. Ткнулся в закрытую дверь, подергал за ручку – заперто. Почесал в затылке: «Может быть, номер аудитории перепутал?»

– Ты что, тоже из двенадцатой группы?

Толик обернулся. Вопрос задал здоровенный парняга с цыганскими глазами, прислонившийся к стене коридора напротив входа в аудиторию. Он был ненамного выше Толика, но плечист, плотен, а его круглое лицо с толстыми щеками украшали большие черные усы. Толик тогда никому не признался бы, даже самому себе, но именно эти усы вызывали у него, вчерашнего школьника, только-только начавшего бриться, симпатию к Олегу Данко. Приятно было иметь другом такого взрослого, бывалого парня. Олег, как потом оказалось, был на три года старше и уже успел поучиться в гидромелиоративном институте, но бросил его. Как он потом с важным видом объяснял сокурсникам: «Не мое это было, не мое…»

– Да, из двенадцатой, – ответил Свирский.

– Опоздал, значит?

– Выходит, так.

– А я заглянул туда, одна мелкотня. Детишки. Скучно. Хорошо, что тебя встретил. Давай знакомиться. Олег Данко, – он протянул Толику руку.

– Толик Свирский, то есть Анатолий.

– Слушай, я тут еще на вступительных приглядел недалеко один гадюшничек. Но пиво ничего, не очень здорово разбавляют. Давай отметим начало учебного года, наше знакомство… И вообще.

«Ну вот и начинается та самая, настоящая, студенческая жизнь, при воспоминаниях о которой даже немолодые дяденьки и тетеньки тяжко вздыхают, на губах их появляется непроизвольная улыбка, а глаза загораются молодым задором», – подумал Толик.

В тот день он первый раз напился. Ну, может быть, и не напился, но очень и очень хорошо выпил. Именно с этого дня для Анатолия Львовича Свирского и начался отсчет череды дней, составивших его пять прекрасных студенческих лет. Это были очень быстрые, но чрезвычайно емкие пять лет. В них вместились и первый жизненный опыт, и первая настоящая работа, и первая ответственность, и познание азов своего ремесла… и первая любовь.

– Толька, а ты помнишь, как мы с девчонками на прудах к экзаменам готовились?

– Помню.

– Хотя «с девчонками», это больше ко мне относится, ты-то последний год всюду был только с Ниной. Кстати, как она?

– Нину мы похоронили два года назад.

– Прости. – Данко как-то сразу стушевался и обмяк, даже как-будто стал меньше ростом. – Я не знал.

– Ничего. Это уже подернулось пеплом, хотя привыкнуть к тому, что ее нет рядом, я до сих пор не могу.

– А Лева? Я его последний раз видел в 90-м, когда приезжал к тебе на защиту докторской. Тогда ему было лет десять-двенадцать.

– Десять. Лева сейчас взрослый, самостоятельный мужчина. Закончил МВТУ. Программист. Уехал по оргнабору в Германию. Уже три года как. – Свирский недоуменно хмыкнул. – Раньше, понимаешь ли, народ из провинции ехал по лимиту в Москву, а теперь из Москвы – по лимиту в Германию. Через пару лет, кажется, получит гражданство. Недавно женился там. Одним словом, возвращаться домой не собирается. Так что я теперь остался один как перст.

– А если тебе переехать к сыну? Не пробовал?

– Да пробовал. Ездил в Германию в командировку на два месяца – курс лекций читал. Нет, – Свирский покачал головой, – я там не смогу. Все чужое, понимаешь? Получается еще хуже, чем в Москве. Ни друзей, ни знакомых. А сын? У него своя жизнь. За эти два месяца нам удалось провести вместе два дня. А в таком случае, какая разница, сколько километров нас разделяет: двадцать, двести или две тысячи? Что это мы все обо мне да обо мне. Сам-то как? Чем сейчас занимаешься?

– Ты же знаешь, я – все больше по административной части. Последние три года командую опытно-селекционной станцией в Орловской губернии. По сути дела – тот же самый многоотраслевой совхоз, но без производственной гонки, без борьбы за выживание. Хозяйство создавалось в рамках федеральной программы. Финансирование идет, ну не то чтобы рекой, но вполне полноводным ручьем. Курирует нас лично губернатор. С чиновниками ниже уровня замгубернатора я теперь и не общаюсь. Скажу тебе честно, в таких тепличных условиях я не работал никогда – ни при советской власти, ни в нынешние времена. Что еще можно сказать? Три тысячи гектаров земли, коровки, овечки, свинюшки, птичек немножко. Новенький, с иголочки, коттеджный поселок. Производственная и лабораторная база. Все наисовременнейшее, из Европы. На это денег не жалели. Ну и, конечно, народ. Коллектив у меня, Толька, закачаешься. Лично подбирал почти каждого. И рабочих, и научных сотрудников. Толковые ребята. Соорудили мне за полгода диссертацию. Без всякого нажима с моей стороны. Честно. Ты же знаешь, я никогда не играл в эти игры и не собирался играть. Стар уже. Но говорят: «Давай, Иваныч, защищайся. А то как-то неприлично даже, что у нас шеф неостепененный». Так что я сподобился на старости лет, стал кандидатом биологических наук.

– Что же ты меня в известность не поставил, на защиту не пригласил? – удивился Свирский.

– Прости, Толь, но ей-Богу, стыдно было.

– Дурак ты старый, стыдно, видите ли, ему.

– Ну вот. А теперь говорят: «Давай мы тебе докторскую напишем». Но тут уж я сказал им: «Стоп, ребята. Пора и честь знать».

– Ну и зря. Докторская степень тебе не помешала бы. Чиновники твои будут больше уважать хотя бы.

– Чиновникам, – Данко приобнял Свирского за плечи и, сделав заговорщическое лицо, наклонился к нему, – наплевать на всякие наши с тобой степени. Они совсем другие вещи уважают, – он сделал небольшую паузу. – И я им эти вещи обеспечиваю. Они мне, я им. Так и живем. Послушай, Анатолий Львович, приезжай ко мне. Посмотришь, как мы живем, чем занимаемся. Право слово, тебе будет интересно. Ты работаешь на прежнем месте?

– Я там не работаю. Я там, можно сказать, только числюсь.

Профессор Свирский работал заведующим лабораторией в Институте вирусологии и тропических болезней. Состояние института было плачевным. Девяностые годы стальным катком прокатились по отечественной науке. Когда руководство института обращалось в Академию наук или правительство, им отвечали: «На бюджетное финансирование не рассчитывайте, выживайте сами, как можете». И они выживали. Большую часть площадей сдали в аренду коммерческим организациям, сами продавали все, что только можно было продать. Свирский, как мог, старался сохранить самое драгоценное – коллектив лаборатории. Но все его усилия оказались тщетными. Слишком уж надолго затянулся тот период безвременья и неустройства. А десять лет для человеческой жизни – это очень большой срок. В результате к тому моменту, когда начался очередной нефтяной бум, и в фундаментальную науку стали долетать финансовые капли от бурной нефтедолларовой реки, из коллектива всей лаборатории остались только сам Свирский, да два пенсионера. С кем работать прикажете? За эти годы ушли в небытие целые научные школы. И если уж быть до конца честным самим с собой, то необходимо признать, что речь надо вести не о возобновлении работы с того места, где она была приостановлена, а о создании заново отдельных направлений в фундаментальной науке. А на это тех самых капель никак не могло хватить. Их хватало только на то, чтобы платить оставшимся сотрудникам более или менее приличную зарплату, такую, чтобы они смогли впервые за десять лет поменять свои штопаные штаны и стоптанные ботинки на новые и стали хоть чуть-чуть похожи на научных работников. Соответственно, ни о каких новых серьезных исследованиях и речи быть не могло. Занимались переписыванием старых отчетов. Естественно, такое положение дел не могло устроить такого деятельного человека, как Анатолий Львович Свирский. Выход для себя он нашел в преподавательской работе. Еще в начале девяностых он вернулся в alma mater, но уже в качестве преподавателя. Сначала – на четверть ставки, впоследствии – на полную профессорскую ставку. А в Институт вирусологии Анатолий Львович приезжал на пару часов один-два раза в неделю.

Идея провести в стенах академии встречу выпускников 1976 года в честь тридцатилетия выпуска принадлежала ему. Ректор, бывший сокурсник Свирского, охотно и активно поддержал его. Так, после длительного перерыва, снова встретились бывшие однокурсники Данко и Свирский.

Уже потом, поздно ночью, после длинных, торжественных речей, обильного и шумного застолья, друзья сидели дома у Свирского. Анатолий Львович достал бутылку коньяку, порезал лимон, поставил на стол бокалы.

– Извини, живу по-холостяцки.

– Это ты о чем? Ты что же, думаешь, что после такого обжорства на банкете в меня еще что-то полезет? Да я о еде теперь и думать даже не могу. Ты лучше достань кофе и сахар. Есть у тебя? Отлично. Сделаем «николашку». Помнишь, как тогда, в студенческие годы. Как мы лихо коньячок «николашкой» то закусывали. Сколько стоил тогда коньяк? Три рубля? Три с полтиной?

– По-моему, семь.

– Да нет. Семь это было потом, гораздо позже.

– Не помню, Олег. Все это как будто в другой жизни было.

Данко поколдовал над тарелкой, посыпая дольки лимона кофе и сахаром.

– Ну, давай. За встречу.

Они выпили, закусили лимоном. Данко внимательно оглядел комнату, в которой они сидели. На самом видном месте – портрет покойной жены Свирского, Нины.

– У тебя как с заработком, Толь? Наверное, обе зарплаты – и профессорская, и завлабовская такие огромные, что с трудом домой доносишь. Да?

– Это точно. Но мне хватает. Во-первых, мне одному не так уж много и нужно. А во-вторых, я беру взятки.

– Что-о? – Данко выглядел ошарашенным. – Ты? Ты берешь взятки? Невероятно. Скажи кто другой, «ни в жисть» не поверил бы, что Толька Свирский берет взятки.

– Да. А ты что же, не знал, что сейчас вся высшая школа стоит, можно сказать, зиждется на взятке? Это, мой дорогой, целая система. Я долго держался. Слышал только разговоры коллег и о коллегах: «Тот берет, этот берет…» Но сам – ни-ни. И не думал даже об этом. Но… состоялся однажды у меня один разговор. С … лицом, скажем так, облеченным административной властью. Вот он, пардон, оно, лицо, и говорит: «У нас после твоего курса лекций, Анатолий Львович, группы сокращаются вдвое. Ты что делаешь? Ты нам весь бюджет подрываешь. Нам студенты нужны, а мы их вынуждены отчислять из-за твоей принципиальности. Ты или бери, или ставь так, бесплатно. А чистоплюйство свое академическое спрячь куда-нибудь подальше. По крайней мере, платников не тронь. Можешь показывать свою принципиальность на бюджетниках. Хотя они тоже денег стоят». Вот так вот. И что же, я должен сначала у каждого поинтересоваться платник он или бюджетник? Платников у нас, кстати, более семидесяти процентов. А студент нынче пошел, я тебе скажу, весьма своеобразный. Мало кто хочет чему-нибудь научиться. Платят за них родители, и они считают, что этого достаточно для того, чтобы быть студентом. А любую проблему можно разрешить, опять же таки, с помощью денег. Ну… я подумал, подумал и решил перестать выпендриваться. Теперь, как все нормальные люди, беру взятки и никому не делаю хвостов. По крайней мере, поменял свою старую «Волгу» на новуюкорейскую «Сонату» и не думаю о том, хватит ли мне денег дожить до следующей зарплаты.

– Понятно, – растягивая каждый слог, сказал Данко. – Давай еще по одной. Толь, а тебе, наверное, тоскливо тут одному. И работать по-настоящему эти сволочи тебе не дают.

Свирский согласно кивнул. И было непонятно, к чему относится этот кивок, то ли к одиночеству, то ли к анонимным «сволочам», то ли к тому и другому вместе. Данко снова наполнил бокалы янтарным, искрящимся на свету напитком.

– Знаешь что? – Олег хитро прищурился. – Переезжай ко мне. Замом по науке. Найдем для тебя коттеджик..

– На кой черт он мне нужен этот коттеджик?

– Не хочешь коттеджик, сделаем для тебя квартирку в лабораторном корпусе. Все в твоем распоряжении: оборудование, люди, денежки кой-какие. Плановой работы у тебя будет совсем немного. Полная свобода творчества. Я уверен, ты что-нибудь придумаешь толковое. Да с моими ребятами можно горы свернуть. А? Ха-ха, – хохотнул Данко, – да мы еще Нобелевскую премию отхватим. Представляешь – лауреат Нобелевской премии колхоз «Червоно дышло».

Тут уж и Свирский не выдержал, рассмеялся. Смеялся долго, хорошо, от души. Отсмеявшись, сказал:

– Ладно, черт. Уговорил. Поедем к тебе.

Этот, памятный для обоих разговор состоялся девять лет назад, в 2006-м. А сегодня, 16 июля 2015 года, Анатолий Львович сидел на кухне своей однокомнатной квартиры в Орле и с тоской смотрел через открытое окно на пустынную улицу.

Эту квартиру ему сделал пару лет назад все тот же Олег Данко. Как он тогда сказал, отдавая Свирскому ключи от квартиры: «Бери, пока у меня есть такая возможность. На всякий случай, мало ли, как жизнь дальше сложится». Это было последнее благодеяние уходящего губернатора для Данко и его команды. Новым губернатором уже был назначен человек из Москвы. Поговаривали, что в Москве страшно недовольны тем, что старый губернатор регулярно срывает продовольственные поставки в столицу. А как их было не сорвать? К этому времени в области из-за боязни куриного гриппа уже уничтожили всю скотину и птицу. А хлеба и других культур год от года сеяли все меньше и меньше из-за сумасшедшей дороговизны солярки. На Данковской опытно-селекционной станции удалось сохранить весь скот и всю птицу. К тому времени все животные уже были неоднократно привиты различными противогриппозными вакцинами, став фактическими участниками широкомасштабных экспериментов, проводимых командой Свирского. Данко оказался прав, предрекая, что Анатолию Львовичу удастся придумать что-нибудь толковое. Последние несколько лет перед переездом в Орловскую область Свирский пытался заниматься разработкой вакцин, противостоящих различным разновидностям вируса гриппа. Но только пытался. Скудное финансирование прекращалось едва успев начаться, и его старички снова возвращались к переписыванию старых отчетов. На новом месте он помолодел лет на двадцать. Та творческая энергия, тот молодой задор, которыми, казалось, был заряжен даже воздух в лабораториях, где трудились молодые генетики и микробиологи, проникали в плоть и кровь Анатолия Львовича, заставляя его мыслить все быстрее, все тоньше, все изощреннее.

Ребят Данко подобрал действительно талантливых и амбициозных. Им нужно было только указать цель, поставить задачу, достойную их высоких амбиций и способностей. И Свирский подбросил им такую задачку. Задачку, самая постановка которой у каждого мало-мальски грамотного профессионала вызывала не только недоумение, но и сомнение в психическом здоровье человека, предлагающего ее решить. Свирский предложил им создать универсальную противогриппозную вакцину. Привитый ею человек или животное не должен заболевать гриппом, в том числе и куриным, как бы ни мутировал вирус. Самонастраивающаяся вакцина, обнаруживающая вирус в живом организме, определяющая его разновидность и разрушающая его генетическую программу, превращая вирус из врага в союзника. И через семь лет такая вакцина была готова. По большому счету, оставалось только завершить программу испытаний. Но сомнений в ее чрезвычайной эффективности уже ни у кого не оставалось. Все, кто участвовал в этой работе, уже неоднократно имели возможность, в том числе на себе, убедиться в чудесных свойствах полученной вакцины. И тут это известие о снятии губернатора. Его принес Свирскому Данко. Олег Иванович ввалился к нему в кабинет, тяжело дыша, прохрипел с порога:

– Толька, хана нам. «Деда» снимают.

Анатолий Львович поднял голову от бумаг, глядя как грузный, раскрасневшийся Данко пересекает кабинет и усаживается в кресло рядом с его столом.

– Ну и что? Ты чего такой запыхавшийся, бегом на третий этаж поднимался, что ли?

– А как ты думаешь, кто прикрывал эту нашу с тобой самодеятельность? «Дед». Он хоть и не знал, чем конкретно мы занимаемся, но кое о чем догадывался.

«Дедом» Данко называл губернатора. Олег Иванович достал из кармана брюк носовой платок и стал вытирать пот, катящийся градом по его красному толстому лицу, несмотря на работающий в кабинете Свирского кондиционер.

– Ты представь, – продолжал он, – приходит новый человек. Обязательно начнутся всякого рода проверки. Да и доброжелатели найдутся, стукнут. В администрации таких добровольных помощников пруд пруди. И что же обнаруживается?

– Что? – переспросил Свирский.

– А то, что объем финансирования любимого детища губернатора, то есть нашего с тобой хозяйства, никак не соответствует количеству выращенного и переданного, в соответствии с федеральной программой, в другие области племенного скота.

– Не сгущай краски, Олег. Я думаю, что там найдется к чему прицепиться и помимо нас с тобой. Наше хозяйство – это так, мелочевка. Так что успокойся, если «дед» на чем-то и погорит, то вряд ли виноваты будем мы.

– Ты так ничего и не понял. «Дед» свои проблемы как-нибудь решит. А когда нас вычислят, как мы будем решать свои?

– Олег, я давно хотел тебе сказать. Пора публиковать результаты. Еще немного и вакцину можно будет запускать в производство. Сам видишь, она сейчас нужна, как воздух, даже больше воздуха.

– Милый мой, ты так и не понял, в какой стране живешь. У нас ведь как, либо ты крышуешь, либо тебя крышуют. Оказавшихся вне системы просто сжирают. Как только ты объявишь, что у тебя есть вакцина, здесь настоящая война разгорится между желающими взять это дело под свое крыло. И я тебя уверяю, они очень быстро поймут, что им совсем не нужно двенадцать носителей суперсекрета. Ведь вакцина против куриного гриппа – это деньги, сумасшедшие деньги. Толя, они оставят в живых только кого-нибудь одного, самого сговорчивого. А развязывать языки, поверь, они очень хорошо умеют. Остальных просто отстрелят. Да и этот один им будет нужен на очень короткий период времени. Толя, если тебе наплевать на себя, подумай о ребятах. У них ведь семьи, дети малые. Да и не успеешь ты ничего опубликовать. Как только информация уйдет от нас, она попадет в лапы соответствующих структур. Официальных или неофициальных, неважно. Действовать они будут одинаково. Нам сейчас нужно выиграть время, пока я буду решать вопрос с запуском в производство. Да и неплохо было бы и нам что-то заработать на нашей вакцине. Что, мы зря столько лет жизни на нее положили?

Свирский поднял трубку телефона, набрал три цифры внутреннего номера:

– Светлана Васильевна, зайдите ко мне, пожалуйста, – и уже обращаясь к Данко: – А вот мы сейчас спросим, как нам быть, у нашей Василисы Премудрой.

Дверь распахнулась и в кабинет вошла русоволосая, слегка полноватая женщина лет тридцати пяти. Пока она шла от двери и устраивалась в кресле напротив Данко, мужчины искренне любовались ею: «Живое воплощение истинно русского типа красоты», – подумал Свирский.

– Светлана Васильевна, – обратился к ней Данко, – что посоветуете, как нам замаскировать плоды нашей многолетней работы? Дело в том, что нашего губернатора снимают. Я опасаюсь, что у нас будут проблемы.

– Я уже думала об этом, Олег Иванович. Считаю, что это правильное решение, в смысле замаскировать. Мы сейчас действительно подошли к опасному этапу в нашей работе. Ну…во-первых, почистить память компьютеров, всю информацию сбросить на носители, а их спрятать в надежном месте. Бумагу: все отчеты, рабочие тетради, журналы наблюдений – пересмотреть. Все, что необходимо, перебросить на диски и тоже – в надежное место. Остальное – уничтожить. Во-вторых – животные. Животных необходимо убрать. Мы никому не объясним, как мы сумели их сохранить в таком большом количестве. Но забивать их жалко, Олег Иванович. Ведь суперэлита. Я предлагаю раздать по частным хозяйствам. У нас и в другие места. Кое-где ведь люди сумели сохранить частный скот и птицу. Так что это в глаза бросаться не будет. А время пройдет, заберем их обратно. Ведь должно же закончиться когда-то все это безобразие. А чтобы провести это по бухгалтерии…

– Я решу этот вопрос. Оформлю документы на мясокомбинате задним числом. А на птицу тоже задним числом оформим акт на сжигание. А вот как нам быть с освоенными ресурсами, чем мы все эти годы занимались? На что деньги пошли?

– Ну, это совсем просто. Мы любым проверяющим мозги запудрим. Анатолий Львович, помните, Дима Панов ввел в помидор ген глубоководной рыбы? Вы еще тогда ему приказали бросить заниматься ерундой, помните?

– Да, да, – закивал Свирский, – что-то такое было.

– Так вот, он таки не бросил. Занимался потихонечку. И делянка у него небольшая есть.

– И что?

– У него теперь эти помидоры вызревают аж до декабря. Деляночку увеличим. За недельку бумаг всяких наплодим, шкафов не хватит складывать. Так что будет, чем отчитаться.

– Отлично, – обрадовался Данко, – вот вы этим всем и займитесь. Анатолий Львович, а ты устрой пару публикаций в академических изданиях. У нас и за границей. Ну, сам знаешь, где лучше. А я через недельку соберу у нас областную прессу, включая телевидение. Устроим, так сказать, презентацию чудо-помидора. Кстати, как у него со вкусом, Светлана Васильевна?

Она рассмеялась:

– Вкус у него, скажем так, сложный. Если откровенно, отвратительный вкус. Но Димка надеется на улучшение со временем.

– Ну что ж, значит показывать будем одни помидоры, а кормить другими.

Тогда они расстались, довольные найденным решением. А потом появилась эта однокомнатная квартира в Орле, оформленная на подставное лицо. В ней-то и были спрятаны все результаты их многолетней работы. После смены губернатора к ним действительно нагрянула комиссия, но не найдя ничего особенно крамольного, разочарованная, уехала ни с чем. Впоследствии Данко удалось установить контакт с Шатуновым и договориться с ним о производстве вакцины на выгодных для себя условиях. Программа испытаний на людях успешно подходила к концу. Непредвиденное произошло уже в июне 2015. Губернская администрация продала хозяйство Данко. Новым хозяином оказался китайский бизнесмен. Все работавшие в хозяйстве были разом уволены. Территория хозяйства обнесена новым забором. Свирскому, жившему в квартире, находящейся в лабораторном корпусе, в пожарном порядке пришлось переезжать в Орел, в ту самую однокомнатную квартиру. На следующий день с Данко случился инфаркт. То ли инфаркт был очень обширным и тяжелым, и медики действительно ничего не смогли поделать, то ли не очень-то и старались что-то сделать, но Анатолий Львович потерял своего старого товарища. С его смертью вся тяжесть организационной работы и ответственность за судьбы людей обрушилась на плечи Свирского.

– Мишка, да держи же руль! Не крути!

– Я стараюсь, – только и успел выдохнуть тот, яростно вращая руль из стороны в сторону.

Машину потащило сначала влево и вынесло на встречную полосу, потом она резко, клюнув носом, пошла вправо, и в следующее мгновение, когда Михаилу уже вроде бы удалось выровнять ее, и она опять начала слушаться руля, нажатие педали тормоза снова сделало ее неуправляемой. «Форд» повторил пирует и наконец остановился, ударившись бортом правого переднего колеса о высокий бордюр тротуара. Мужчины выскочили из машины.

– В чем дело, черт возьми, – выругался Мишка, – ведь не январь же месяц?!

– А вот в чем. – Виктору Петровичу удалось выдернуть из колеса стальную колючку, сваренную, наподобие противотанкового ежа, из кусков толстой проволоки с заостренными концами. – Это, Миша, кто-то на нас охотится. – Старший Колосов пнул ногой по колесу, из которого с шумом выходил воздух. – А вот и сами охотники.

К ним бегом приближалась группа подростков, человек 7 – 8. Обрезки труб и стальные прутья в руках говорили о том, что шутить они не собираются. Колосов нырнул в кабину и схватил стоящий за сиденьем автомат. Снять с предохранителя и передернуть затвор – доля секунды. Колосов дал короткую очередь прямо в асфальт, под ноги бегущим. Передние враз остановились, задние налетели на передних, кто-то упал, громко ругаясь. По асфальту со звоном покатился обрезок трубы. Толпа развернулась и, побросав свои прутья, со всех ног бросилась обратно. Последним, прихрамывая, бежал упавший. Колосов огляделся вокруг. В доме напротив, из распахнутого окна, на него смотрела женщина. Встретившись взглядом с Колосовым, она тут же исчезла в полумраке комнаты. «Пуганый народ тут какой-то, – подумал он, забыв про „калашников“, который был у него в руках. – Да это и неудивительно, когда на улицах хозяйничают стаи таких вот волчат. А если встретились волчата, значит, водятся тут и волки. Зато все местные менты занимаются грабежом на дорогах». Знакомство с орловскими милиционерами оставило у Колосова тягостное впечатление. От границы Орловской области до самого Орла их останавливали пять раз. Везде они откупались сотней долларов. Но на въезде в Орел Колосов вынужден был оставить наглым гаишникам, отказывающимся пропускать машину с московскими номерами, две тысячи. «Конечно, – подумал Колосов, – что такое эти бумажки, эти две тысячи долларов, на фоне тех кошмарных событий, которые с нами произошли, но, черт возьми, как тяжело они мне доставались и с какой легкостью вытряхнули их из меня эти вымогатели в погонах. Если так пойдет дальше, то моих средств ненамного хватит. Придется обращаться к Марине».

Лиловые сумерки опустились на город. Нигде не зажглось ни одного фонаря. Только кое-где окна домов озарились тусклым светом. То ли свечи, то ли керосиновые лампы зажглись.

– Пап, ну что ты стоишь. Помоги ее чуть от бордюра оттолкнуть, а то я домкрат никак не поставлю.

Пока Виктор Петрович стоял, задумавшись, перебирая в уме перипетии сегодняшнего дня, Мишка с помощью Вики и Марины уже заменил оба левых колеса. Стальные колючки впились во все четыре, но заднее правое все-таки держало воздух.

– Жаль, что у нас только три запаски, – сказал Михаил, убирая на место домкрат и ключ. – С четвертым надо что-то делать. Оно пока держит, но это ненадолго.

– Давай-ка, мы уберемся с этого места поскорее, подальше от этих волчат, – ответил Виктор Петрович, – свернем с улицы куда-нибудь вглубь квартала и там заночуем. Скоро совсем стемнеет, так что этого Свирского мы сегодня все равно не найдем.

Они уселись в свой микроавтобус.

– Миша, ты впереди проверил, там колючек нет?

– Я смотрела, – отозвалась из салона Вика, – в разумных пределах, конечно. Метров сто впереди чисто. Колючки только сзади остались.

Они отъехали от места аварии не более километра, когда сзади захлопало окончательно спустившее колесо.

– Вон видишь, проулок слева, сворачивай туда.

Свернув с главной дороги, они на небольшой скорости поползли мимо ряда похожих друг на друга пятиэтажек.

– Достаточно, давай остановимся здесь, – скомандовал Виктор Петрович.

Михаил завернул во двор и остановился у среднего подъезда «хрущевки». Все вышли из машины.

– Вы только посмотрите, какие звезды, – восторженно воскликнула Вика.

– Звезды звездами, а колесо снимать нужно, – ответил ей Михаил, вытаскивая из машины домкрат, – иди, включи переноску.

– Что делать собираешься, сын? – спросил у него Колосов-старший.

– Ну не латать же его сейчас. Камеру поставлю. Я брал с собой две штуки.

Пока Михаил возился со снятым колесом, орудуя молотком и монтировкой, а Вика стояла рядом, подсвечивая ему фонарем, Марина и Виктор разглядывали дом, перед которым они остановились.

– Смотри, Вить, на улице такая жарища, а открытых окон: раз, два, три… всего восемь штук на весь дом. – Марина размахивала рукой, считая окна. – И свет. В этих есть хоть какой-то свет, а в тех нет.

– Ну и что? Что-то я не пойму, куда ты клонишь?

– Фу, какой ты непонятливый. Закрытые окна – это значит, что люди не живут в этих квартирах.

– Это еще ничего не значит, но даже если и так, нам-то, что от этого?

– А то, что переночевать мы сегодня можем не в машине, скорчившись на сиденье, а в одной из этих квартир, в относительном комфорте. А если уж совсем повезет и в этом доме идет вода, то и принять душ.

– Но это же взлом и проникновение в чужое жилище.

Марина не ответила, пожав плечами. «Хотя… что нам взлом, когда на нас уже не один покойник висит», – подумал Виктор. Мысль о душе, перевесила все возможные сомнения и колебания. Колосов как будто наяву почувствовал, как холодные водяные струи хлещут по его разгоряченной коже, смывая с нее пот и дорожную пыль. Он посмотрел на детей, Мишка уже прикрутил колесо на место, и теперь электрический компрессор, громко жужжа, накачивал его.

– Похоже, ты права, дом стоит почти пустой. В прежние времена обязательно кто-нибудь высунулся бы из окна и принялся орать, что мы отдыхать мешаем. А сейчас никого, а ведь Михаил так громыхал молотком, когда бортировал колесо. Пойдем посмотрим.

Виктор Петрович взял из кабины фонарик, и они с Мариной вошли в подъезд. Они прошли по всем этажам и на последнем обнаружили незапертую дверь.

– И ломать ничего не нужно, ее уже до нас сломали.

На двери, в районе замка, были видны явные следы взлома.

– Осторожнее, Виктор, а вдруг там покойник. – Марина схватила его за руку.

– Ну да, прямо как в кино, – усмехнулся Колосов, но тут же вспомнил, что вчера с ними уже было нечто подобное. – Сейчас посмотрим, какие здесь покойники.

Он толкнул внутрь входную дверь и шагнул в квартиру, светя себе фонариком. Марина шла за Виктором, держась за его плечо. Это была стандартная трехкомнатная квартира с крохотной кухней. Никаких покойников в квартире не оказалось, но в ней до них уже кто-то явно побывал. Об этом свидетельствовали распахнутые двери шкафов, вывернутые мебельные ящики и разбросанные по полу бумаги. Похоже, из квартиры вынесли все, что только можно было. Оставили только громоздкую мебель. Стулья, столы, и те унесли. Марина прошлась по кухне:

– Ого, даже посуду утащили.

– Пошли за ребятами, здесь и заночуем, спальных мест как раз хватит на всех.

Через час все уже спали, только Виктор Петрович остался на кухне и, распахнув окно, уселся на подоконник. Вверху – черное бархатное небо, украшенное россыпью звезд и желтым кругом луны, внизу – тихий зеленый двор. Прямо под окном – палисадник с грядками вместо цветов. Колосов глянул вправо и влево. И там тоже – вместо цветов грядки. «Наверное, картошку сажают», – подумал он. Тишина необыкновенная. Ни тебе шума проезжающих машин, ни других каких-либо звуков, присущих каждому большому городу. Только стрекот кузнечиков да лай собак, доносящийся откуда-то издалека. «Прямо как в деревне. – Он достал из пачки сигарету, щелкнул зажигалкой и, затянувшись, выпустил вверх струю дыма. – Живя в Москве, мы действительно не представляем себе истинного положения дел в стране. Ну что я знал? Что с продуктами сложновато, топливо страшно подорожало, ну, перебои с электричеством, водой, отоплением. Так у нас с ЖКХ всегда какие-нибудь проблемы. Все это в пределах количественных изменений. Чуть лучше, чуть хуже. Хотя, конечно, хуже – не чуть, а весьма существенно. Но все-таки не так, как здесь. Город почти пустой, народ разбежался. Где они все? Уехали к родственникам в деревню, переехали на свои дачные участки? Как бы то ни было, люди вынуждены были перейти на натуральное хозяйство и выживать за счет своего огорода. А ведь это всего лишь в 350 километрах от Москвы. Да… Ужасно жарко. Может быть, пойти и еще раз принять холодный душ?»

Горячей воды в этой квартире не было, как, впрочем, и газа, но холодная шла, и все по очереди воспользовались душем, который, слава Богу, был исправен. Один Михаил, уставший за день, поужинав, не дождался своей очереди и завалился спать на диван, стоящий в проходной комнате. А девчонкам досталась двуспальная кровать в дальней. Виктору отвели кушетку в комнате рядом с кухней, но спать ему не хотелось. Он уже слез с подоконника, чтобы отправиться в душ, как вдруг раздался выстрел. Колосов высунулся в окно. Еще один одиночный выстрел, потом длинная автоматная очередь. Но стреляли, судя по всему, далеко отсюда. «Да, – подумал Колосов, окинув озабоченным взглядом свой микроавтобус, – ночные прогулки здесь устраивать не рекомендуется. Да что ночные, нам подстроили ловушку, когда еще было светло. Большое спасибо лейтенанту за автомат, а то бы эта встреча с представителями местной молодежи для нас могла закончиться весьма плачевно». За свой «Транзит» Виктор не очень опасался. Если полезут, сработает сигнализация. Даже если угонщик окажется профессионалом и сумеет отрезать сигнализацию от основной сети, он все равно не сумеет завести двигатель. Дело в том, что Колосов применил старый, дедовский способ защиты от угона, давно уже всеми забытый, в том числе и угонщиками. Он поставил в цепь зажигания дополнительный размыкатель и поставил его в такое место, чтоб ему было удобно, а чужому человеку нипочем не догадаться.

Виктор услышал шлепанье босых ног по линолеуму и, обернувшись, увидел Марину.

– Кажется, стреляли, да?

– Ерунда, это было далеко отсюда, иди спать.

– Не могу, жарко. Даже с раскрытым окном. Честно признаться, я и не помню, когда мне приходилось спать в помещении, где нет кондиционера, – Марина улыбнулась, – а тут еще приходиться спать в одежде.

Она высунулась в окно рядом с Колосовым, прижавшись к нему плечом и поставив локти на подоконник. Виктор попытался отодвинуться, чтобы не чувствовать этого жара, исходящего от нее и обжигающего его даже через одежду, но уперся плечом в распахнутую створку окна. Тогда он повернул голову к ней, чтобы попросить ее отодвинуться и, вообще, сказать ей, чтобы она перестала пробовать на нем всякие разные женские штучки и приемчики, поскольку это все равно бесполезно, но тут его глаза неожиданно оказались рядом с ее глазами, а его губы – рядом с ее губами. Несказанные им слова потонули в длинном, томящем поцелуе.

Колосов никогда не считал себя особенным знатоком по части женщин, но не считал себя и полным профаном в этом вопросе. Все-таки в свои сорок пять он накопил определенный жизненный опыт. Достаточно долгое время был женат и, надо признать, счастливо женат, особенно поначалу. Да и после расставания с женой у него было несколько, можно сказать, любовных интрижек. Но он и представить себе не мог, что такая простая и естественная вещь, как близость с женщиной, может сделать его настолько счастливым, можно даже сказать, абсолютно счастливым, что какая-либо женщина будет любить его так, что ему захочется, чтобы это повторилось и на следующую ночь, и на следующую после следующей… и так дальше, каждую ночь подряд до самой смерти.

Марина поцеловала его в ухо, слегка прикусив мочку:

– Все. Пойду к себе. А то боюсь, засну здесь, и утром нас застукает твоя дочь.

– Почему дочь, а не сын?

– Он, по-моему, умаялся сегодня, его и пушкой не разбудишь. К тому же женщины существа вредные по определению. Мы имеем свойство появляться в ненужном месте в ненужное время.

Неожиданно сработавшая сигнализация заставила их подскочить. Сирена выла заунывно-протяжно, как будто жалуясь на свою несладкую долю. Колосов, натягивая на ходу одежду, бросился на кухню, к раскрытому окну, под которым стоял их микроавтобус. Высунувшись в окно, он увидел, что водительская дверь «Форда» открыта и рядом с ним стоят два человека, а внутри, судя по всему, сидит кто-то еще.

– Эй, вы там, пошли вон, – крикнул Колосов.

Но стоящие около машины только подняли головы посмотреть, кто это там орет, и даже не подумали сдвинуться с места. Возмущенный Виктор Петрович только собирался крикнуть этим наглым ворам что-нибудь еще, как одновременный грохот близкого выстрела и звон осыпающегося оконного стекла заставил его рухнуть на четвереньки и спрятаться под подоконником. Увидев Марину, стоящую в коридоре, он крикнул:

– На пол, на пол. Разбуди Мишку. Пусть идет сюда, но ползком. Сама – к Вике, в дальнюю комнату. И лежать на полу.

Он на четвереньках, стараясь не наступать на стекло, пополз обратно в свою комнату за оружием. Там, надев обувь и схватив оба автомата, Виктор Петрович метнулся обратно в коридор. Первая оторопь прошла, вернулась способность логически мыслить: «Это, похоже, было охотничье ружье. Картечью одновременно из обоих стволов. Мне повезло, что нигде не зацепило. Стреляли, кажется, из района песочницы».

В коридор выполз Мишка:

– Что случилось?

– Машину нашу пробуют угнать. Их кто-то прикрывает с охотничьим ружьем. Ты обувь надел? А то там битое стекло.

– Да.

– Держи автомат. Сейчас за мной, пригибайся как можно ниже. На кухне в окно не высовывайся.

Сирена смолкла, захлебнувшись посередине очередного куплета своей заунывной песни.

– Отрезали, – сказал Мишка.

Гуськом, друг за другом, двинулись на кухню. Виктор Петрович, чуть приподнявшись над подоконником, выпустил в сторону песочницы длинную очередь. В ответ прозвучало два выстрела, один за другим. Картечь влетела в кухню, отбивая штукатурку на стенах и потолке. «Пока он будет перезаряжать, у меня есть пара секунд», – подумал он, поднимаясь в полный рост. Он увидел, что те, которые возились с машиной, уже отчаялись завести двигатель и теперь толкают ее, то ли пытаясь завести таким образом, то ли решив откатить микроавтобус в более спокойное место, и там основательно разграбить. Виктор Петрович выстрелил, стараясь попасть в тех двоих, которые, упираясь, толкали микроавтобус, и тут же присел на корточки, прячась под окном. И вовремя, потому что тут же грохнул выстрел, и в окно снова влетела картечь.

– Ну что, попал? – это спросил Мишка.

– Кажется, в одного попал. Метко стреляет, сволочь… Слушай, я сейчас в него выстрелю, он ответит два раза. Два раза, понял? После этого ты ненамного высунешься над подоконником и посмотришь, где находится песочница. Там рядом с ней еще домик фанерный. Одним словом, детский городок. Он там засел. И тут же прячешься. Понятно?

– Да, да. Понятно.

– Тогда поехали.

Колосов-старший, не высовываясь из окна, поднял над подоконником автомат и пустил в ту сторону, где должна была находиться песочница, несколько коротких очередей. В ответ ему прозвучало два выстрела. И опять на них посыпалась штукатурка, и полетели щепки от оконной рамы.

– Ну, видел песочницу?

– Да, мне показалось, что я и типа этого видел.

– Хорошо. Так вот, как я сейчас только что сделал, не высовываясь из-за подоконника, выставляешь автомат наружу и ведешь огонь примерно по району песочницы. Короткими очередями, а можно и одиночными. Главное, не высовывайся. Точность нам не нужна. Мне нужно, чтобы ты отвлекал его, тем самым прикрывая меня. А я спущусь вниз и постараюсь его достать оттуда. Ты меня хорошо понял?

– Ну, конечно, пап. Не беспокойся, со мной ничего не случится. Я буду осторожен.

Виктор Петрович вернулся в прихожую и позвал оттуда Марину:

– Я выхожу наружу, закрой за мной дверь и заблокируй ее монтировкой.

План действий был прост. Он собирался незаметно выскользнуть из подъезда, проползти вдоль дома под прикрытием палисадника и выскочить на улицу, а уже по улице обежать вокруг квартала и зайти в тыл к стрелявшему.

Колосов сбежал вниз. Он высунул голову из подъезда, намереваясь оглядеться, и чуть было не получил пулю. Стреляли слева, вдоль стены дома. «Похоже, он в соседнем подъезде, – подумал Виктор Петрович. Не высовываясь, он выставил автомат и пустил очередь вдоль стены. Раздался крик и стук об асфальт упавшего оружия. Колосов выскочил наружу и в несколько прыжков преодолел расстояние, разделяющее соседние подъезды, успев выбить ногой пистолет из тянущейся к нему руки. Пока бежал от одного подъезда к другому, он ожидал выстрела из охотничьего ружья. Но выстрела все не было. „Да и Мишка что-то перестал постреливать“, – пронеслось у него в голове. Колосов еще не успел сообразить, что бы это могло значить, как краем глаза заметил своего сына, вылетевшего из подъезда и пробежавшего мимо него с автоматом наперевес. Виктор Петрович посмотрел на поверженного врага. Тот сидел на асфальте и краем рубахи зажимал простреленную руку, с ужасом глядя на направленное в него оружие.

– Ты что, ранен? – неожиданно даже для себя спросил Колосов.

– Да, да, – парень затряс головой, – рука вот… и в ногу еще, когда машину толкал…

– Даю пять секунд, исчезни с глаз моих.

Парень, не веря своему счастью и забыв о своих ранах, сначала на карачках, а потом вскочив на ноги, бросился прочь в сторону, противоположную той, куда убежал Мишка. Через несколько секунд он действительно исчез, завернув за угол дома. Колосов хотел бежать вслед за Мишкой, но тут увидел, что во двор въезжает их микроавтобус. Рядом с Мишкой сидит еще кто-то. Михаил, счастливый, разгоряченный только что удачно закончившейся схваткой, выскочил из машины и подбежал к отцу:

– Слушай, мы…

– Ты почему не выполнил моих инструкций? – охладил тот пыл сына.

Следом за Мишкой подошел тот самый неизвестный «кто-то»:

– Разрешите представиться. Веретенников. Майор запаса Веретенников, – и протянул Колосову руку.

– Ты понимаешь, пап, тот гад перестал стрелять, я посмотрел, а это Андрей его скрутил и ружье отобрал. Ну, я и побежал вниз, за машиной.

– Я тут живу на параллельной улице, в частном доме, – вступил в разговор майор. – Слышу стрельба. У нас здесь частенько бандюганы пошаливают. Подумал, что, может быть, кому-то понадобится моя помощь. Пошел посмотреть. Наткнулся на этого, который в песочнице. Пришлось отобрать у него ружье для его же пользы. Но он меня что-то плохо понимал. Пришлось сломать ему руку. А тут, смотрю, в дальнем углу двора двое микроавтобус катят. Уже на улице их догнал, а тут и ваш сын подоспел. Знаете что… Нам лучше убраться отсюда. Стрельба закончилась. Могут подъехать менты. Они так частенько делают. Как гиены сбегаются на место схватки двух крупных хищников в надежде, что удастся поживиться падалью, так и они действуют. Поедемте ко мне. Я недалеко здесь живу. Машину во двор загоним. Я один. У меня и отдохнете.

Колосов внимательно посмотрел на него, оценивая, и подумал: «А почему бы мне и не поверить этому парню?» – а вслух сказал сыну:

– Миша, давай бегом за девочками, забирайте вещи – и вниз. Поедем в гости к майору.

Глава 7

Колосова разбудил запах кофе. Дразнящий и манящий аромат заползал в ноздри, не давая спать. Он поднялся с дивана, оделся и вышел во двор. Солнце уже стояло довольно-таки высоко, нещадно поливая тесный дворик своими жесткими, колючими лучами.

– Как спалось? – приветствовал Виктора Петровича майор.

– Спасибо. Отлично. Главное, что никто под ухом не стрелял.

Андрей и Михаил сидели во дворе под брезентовым навесом и прихлебывали из большущих кружек горячий, дымящийся кофе.

– Тебе кофе сделать? – поинтересовался сын.

– Давай. И вообще, неплохо было бы позавтракать. Достань консервы из машины. – Колосов-старший прошел под навес и сел на свободный табурет.

– Миша, если что-то надо разогреть, ты поставь на плиту. Она еще долго будет горячей, только открой сначала банки, – подсказал Андрей.

Теперь, при ярком свете белого дня, Колосову наконец-таки удалось рассмотреть его. Он был широкоплеч и высок. «Наверное, где-то под метр девяносто», – подумал Колосов. 35-37 лет, вьющиеся светло-русые волосы коротко острижены. Густые, мохнатые брови того же цвета нависают над светлыми, веселыми глазами. Короткий, вздернутый нос и большой рот, готовый в любую секунду растянуться в приветливой улыбке. Бело-голубая полосатая майка, подчеркивающая все великолепие мощной мускулатуры. На левом плече татуировка – парашют, два самолетика и надпись ВДВ.

– Спасибо за помощь и за ночлег, – искренне поблагодарил Колосов, затягиваясь первой утренней сигаретой, – мы не будем вас долго обременять своим присутствием. Сейчас девочки наши проснутся, и мы поедем. Еще раз – большое спасибо.

– Да брось ты, Петрович, свои интеллигентские штучки, – фамильярно начал майор, – какое, к черту, обременение. Я тут скоро от одиночества волком взвою. Только и занятий, что маршировать от тоски по пустому домине из угла в угол. Подумаешь, великое дело сделал, предложил ночлег хорошим людям.

Дом, который майор назвал доминой, состоял из четырех небольших комнатенок с таким низким потолком, что человек среднего роста, подняв руку, легко дотягивался до него. В центре дома стояла большая печь, вокруг которой располагались комнаты, две из которых были проходными. Пол в доме был сделан почти на уровне земли, так что перед входной дверью не пришлось делать ступенек. Двор перед домом, отгороженный от улицы высоким дощатым забором, был так мал, что кроме колосовского «Форда», расположившегося в нем, там едва-едва нашлось бы место еще для двух таких же микроавтобусов.

– Все равно, даже без штучек, – Колосов улыбнулся, – нам пора ехать. Мы и так сегодня разоспались. Уже двенадцатый час, а нам еще предстоит найти в городе одного человека.

– А где он живет? – поинтересовался Андрей.

– Улица генерала Белова, – ответил за отца Михаил, орудуя вилкой в консервной банке.

– Ну, это недалеко. Хотя здесь все недалеко.

– Угу, – промычал Михаил, проглатывая кусок, – пап, так ехать нельзя. Мы же без запаски остались. Надо залатать снятые колеса, да и радиатор неплохо было бы посмотреть. Я его паял почти в кромешной темноте. А сейчас, я смотрел, не сильно, но подкапывает. А может быть, мы и фары здесь достанем? Андрей, магазин автозапчастей или авторынок есть здесь где-нибудь?

– Есть барахолка. Универсальный рынок называется, – подтвердил майор, – там все, что хочешь, можно найти – от продуктов до железок. Я там до недавнего времени начальником охраны работал. Если есть желание, могу проводить.

– Сделаем так. – Колосов отложил вилку в сторону, закончив есть. – Мы с Андреем пойдем на рынок, попробуем купить фары, а ты останешься здесь и залатаешь колеса. Идет?

– Идет, – нехотя согласился Михаил.

Рынок, действительно, оказался недалеко, минут двадцать ходу. По дороге Колосов убедился, что вчерашнее впечатление от города оказалось несколько ошибочным. На улицах им попадались прохожие, и даже иногда проносились автомобили. Город не вымер окончательно, он просто затаился. Об этом свидетельствовали также огромные, зловонные кучи мусора, скопившиеся во дворах. Зато уж где было полно народу, так это на рынке. Если бы не Андрей, Колосову пришлось бы поплутать в поисках торговцев автозапчастями. Они расположились в самом дальнем углу рынка, затерявшись между рядами с одеждой и хозяйственно-бытовыми товарами. Их и было-то всего человек десять. Колосов обошел каждого, и только последний сумел его обнадежить. Здоровенный, краснорожий мужчина с газетной треуголкой на голове и в майке с надписью «I love NY» попытался зацепить клиентов сразу же, как только Колосов и майор приблизились к его прилавку:

– Чего желаете, уважаемый? Вы не смотрите, вы спрашивайте, спрашивайте. Все равно всего не увидите. У меня еще пять коробов под прилавком лежат. Некуда раскладывать, места на прилавке не хватает.

– У вас фары на «Транзит» есть? – спросил Колосов.

– А какого года «Транзит», позвольте поинтересоваться?

– Старая модель, еще с плоскими фарами. Мне и поворотники тоже нужны, но если их нет, то и Бог с ними. А фары очень нужны.

– Нет, уважаемый, на эту модель вы ничего сейчас не найдете. Хотя… Знаете что, приходите завтра. Есть у меня одна наметка. Попробую для вас что-нибудь сделать. Завтра в это же время. А вообще-то, мы до четырех работаем.

– И сколько это будет мне стоить? – поинтересовался Колосов.

Торговец, хитро прищурившись, засмеялся:

– Не дороже денег, уважаемый. Приходите завтра, обо всем договоримся.

Выйдя за ворота, Колосов и майор некоторое время шли молча, утомленные шумом, толкотней и многолюдством, царящими на рынке. Наконец, чтобы не молчать, Виктор задал вопрос:

– А почему с работы ушел? Место вроде живое, бойкое. Или тебя ушли?

Андрей покрутил головой, почесал в затылке, как будто пытаясь там найти ответ на этот простой вопрос:

– Понимаешь… Тоскливо мне здесь стало. Семьи у меня нет. В молодости не женился, к счастью. Или к несчастью. А теперь семью заводить вроде бы уже и поздно. Скоро 37 стукнет, а у меня за плечами – ни кола ни двора.

– Как это – ни кола ни двора, – искренне изумился Колосов, – а как же дом, в котором мы сегодня спали?

– А это не мой дом. Я сам родом из Сибири. Наша деревенька в ста километрах от Иркутска. У меня там и родители живут. Надоел мне, понимаешь, этот рынок, надоел этот город. Собрался я на родину уезжать, уволился с рынка, а тут эта неразбериха с транспортом началась. Поезда то ходят, то не ходят. В пункт А идут, а в пункт В не идут. Пока я ждал, что положение как-то стабилизируется и я смогу доехать не только до Москвы, но и от Москвы до Иркутска, пассажирское движение прекратилось вовсе. Так я и завис между небом и землей.

– Так чей же все-таки дом? – повторил вопрос Виктор.

– А… Дом… Моего приятеля, бывшего сослуживца. Мы с ним вместе из армии увольнялись. Дом ему от тетки-покойницы по наследству достался. Он сам с семьей в Израиль уехал, а дом, на всякий случай, решил не продавать, пустил меня пожить. Говорит: «Вдруг нас из Израиля выгонят, а дома у меня уже не будет. Так что ты живи пока».

– Как это «выгонят из Израиля»? – удивился Колосов. – Если приняли, то уже, наверное, не выгонят. Но как же его выпустили вот так, сразу после увольнения из армии? А как же секретность, всякие там формы допуска?

– А… Ерунда все это, – уверенно махнул рукой Андрей, – теперь на это никто не смотрит. Если можешь – уезжай. А насчет того, что «выгонят»… Так он же ненастоящий еврей.

– То есть, как это – ненастоящий? – Виктор просто опешил.

– Ну, так. Чистокровный русак, и жена у него русская, и дети – соответственно. Знаешь, как у Высоцкого: «…только русские в родне. Прадед мой – самарин, если кто и влез ко мне, так и тот – татарин». Он ведь что сделал – поехал то ли в Москву, то ли в Нижний, пришел там в синагогу и купил у еврейского попа справку, что мама у него – еврейка. Не знаю точно, рекомендательное письмо или свидетельство о рождении выправил. И на себя, и на жену. А дети у них уже стопроцентные евреи получаются. Вот так вот. Поэтому и побаивался, что в Израиле его афера может вскрыться. Но ничего, все обошлось, уже два года там. Доволен до чертиков.

– Смешная история, – хмыкнул Колосов.

– Да уж, куда смешнее, – с грустным видом подтвердил майор, – то, что человек, приносивший Родине присягу, бросает ее и ищет, как рыба, где глубже, это… Ладно, к такому у нас уже все привыкли. Но то, что можно купить себе новую национальность, новых родителей, что поп за взятку готов отказаться от основ своей веры… По-моему, это уже запредельно. Повальная коррупция, мать ее. Что мы за люди такие? Что за страна у нас такая?

– Неуютно себя чувствуешь? – хитро улыбаясь, спросил Виктор.

– Не то слово, – ответил Андрей. – Как в болоте, когда всюду зыбко и ни на что нельзя опереться. А ты что лыбишься? Тебе, что ли, уютно в такой стране?

– А-а, – Колосов, довольный собой, поднял вверх указательный палец, подхватив другой рукой Андрея под локоть. Они остановились прямо посреди тротуара, – у одного моего приятеля на этот счет есть интересная теорийка. На вопрос: «Кто виноват?» – она, конечно, не отвечает, но кое-какие вещи, после того, как с ней ознакомишься, становятся более понятными. Он, этот мой приятель, он же – постоянный клиент (я ремонтом автомобилей занимаюсь), родился и полжизни прожил в Закавказье. У него интересный взгляд на нашу жизнь. Вроде бы изнутри, а в то же время как бы и со стороны. Так вот он говорит, что та жизнь, которой мы живем в сегодняшней России и которая называется сейчас капитализмом, существовала тридцать и сорок и шестьдесят лет назад в Закавказье, и называлась тогда социализмом. Все та же государственная собственность, используемая в своих корыстных интересах «узкой группой лиц», «подпольные» миллиардеры, о которых известно всем от мала до велика, приоритет воровских понятий над законом, повальная, как ты выразился, коррупция плюс полулегальный или нелегальный мелкий бизнес маленьких людей, постоянно дрожащих при одном только упоминании ОБХСС. Взятки всюду: в ЖЭКе, в школе, в больнице, в суде, в военкомате, в любом другом учреждении. Взятка – мотор, приводящий все в движение. Мы скопировали все, вплоть до мельчайших подробностей. Теперь даже ездить по улицам мы стали так, как ездили в Закавказье энное число лет назад.

– А-га. Теперь мне все понятно. Так это черные виноваты. Это они приехали сюда и притащили за собой свои подлые порядки, – сделал вывод майор.

– Может быть, они, может быть, мы, а может быть, кто-то третий или – все вместе. Это неважно. Но в защиту, как ты их назвал, черных я должен сказать, что эта система не уничтожила в них совесть. Да, они существуют в этой системе уже не одну сотню лет, она стала неотъемлемой частью их менталитета, я бы даже сказал больше – частью их культуры. Но они знают то, чего не знаем мы; даже в игре без правил есть свои правила. Я тебе расскажу один старый анекдот: «Встречает грузин на вокзале гостей из Москвы и везет их домой. Подъезжают к перекрестку, там – красный свет. Грузин проскакивает на красный. Испуганные гости спрашивают: „Гиви, как ты не боишься ездить на красный?“ „Я же джигит!“ – отвечает Гиви. На следующем перекрестке ситуация повторяется. Третий перекресток, а там горит зеленый. Гиви остановился на светофоре и стоит, ждет. „Что же ты не едешь?“ – спрашивают московские гости. „А вдруг оттуда тоже едет джигит?“ – отвечает им вопросом на вопрос Гиви. Понимаешь, в чем разница между ними и нами? Поэтому-то у нас и гибнут на дорогах ежегодно десятки тысяч людей.

Грузинскийврач никогда не бросит роженицу умирать в коридоре без присмотра, только потому, что у нее с собой нет денег. Он знает, что на его долю хватит состоятельных пациентов, которые хотят, чтобы им уделяли чуточку больше внимания, чем остальным. Армянский милиционер совершенно не заинтересован в том, чтобы обобрать до нитки и засадить в тюрьму подпольного сапожника, который по вечерам шьет модельные туфли из ворованных с фабрики заготовок. Он знает, что может взять ровно столько, чтобы и ему, и сапожнику было хорошо. Сравни с нашими нынешними ментами, которые лютыми волками набрасываются на ненавидимых ими «коммерсов». Им наплевать, сможет ли завтра этот «коммерс» работать или окончательно закроется после разорительного налета.

Азербайджанский гаишник никогда не будет придираться к тебе по мелочам, вымогая взятку. Ему хватит настоящих нарушителей, которые действительно создают аварийную ситуацию на дороге. Ты будешь смеяться, но это действительно так. Если ты ему расскажешь какую-нибудь жалостливую историю, то он тебе еще и трешку даст на дорогу. Разве это похоже на наших злых и жадных гаишников, стремящихся побыстрее любыми способами набить карман и отправиться домой – водку трескать? Вот реальный случай. Один мой знакомый, декоратор-оформитель, засиделся допоздна и не заметил, что у него кончились сигареты. А работать еще предстояло всю ночь, утром надо было сдавать заказ. Он выходит из дому, садится в машину и едет в ближайший супермаркет. Время – 23 часа сорок пять минут. А машина оформлена на жену. Он едет по доверенности. Купил сигарет, возвращается домой. За сто метров от дома его тормозят гаишники. Время – ноль часов десять минут. Его и обнюхали, и документы проверили – не к чему придраться, кроме как к доверенности. Срок ее действия закончился десять минут назад. Да, формально нарушение налицо. Но какое это имеет отношение к безопасности дорожного движения? Как он их ни умолял проехать сто метров до его дома, чтобы супруга в их присутствии лично поставила на доверенности новую дату, ничего не помогло. Пришлось ему раскошелиться на пять минимальных. После этого гаишники сели в машину и уехали. Видимо выполнили свой план на тот день.

– Ну, это абсурдная ситуация, – прервал Колосова майор.

– Ты прав, абсурдная, – подтвердил Колосов, – но очень для нас характерная. Понимаешь, у них взятку дают за, если можно так выразиться, предоставление дополнительной услуги, не оговоренной в законе. У нас же вымогают за то, что тебе должны сделать и так. Русский человек, начиная брать взятки, делает это грубо и неумело, заглушая откровенным хамством слабый голос собственной совести. А будучи постоянно принуждаем платить мзду, чувствует себя слабым, униженным и несчастным.

– Так что же это получается? – возмутился майор, – кавказцы, значит, хорошие и благородные, а мы – плохие?

– Да нет же, – с досадой сказал Колосов, – при чем здесь «плохие», «хорошие», я просто пытался показать, что эта система для нас ментально чужда. При ней мы превращаемся в моральных уродов, в инвалидов, у которых вместо совести – деревянный протез. То, что нормально и даже хорошо для одних, для – других становится фактором, превращающим нацию в стадо вырожденцев. Знаешь, наверное, русскую поговорку: «Что русскому – здорово, то немцу – смерть». Ну, вот. Мы живем в обществе, где совесть вытеснена не только из политики, но и из обыденной жизни. Мы просто-напросто живем чужой жизнью. Поэтому ты и все мы чувствуем себя столь неуютно в собственной стране. Но главный вывод из всего того, что я тебе наговорил, заключается в другом. Если одно и то же явление обозначается двумя различными, причем, как говорят сами коммунисты, взаимоисключающими понятиями, а именно: социализм и капитализм, то…

– То значит, что существующая у нас система не является ни тем ни другим, – продолжил майор, – то есть ни социализмом и ни капитализмом. А что же у нас тогда построили, блин? – опешил Андрей.

– Пойдем, пойдем, – заторопился Колосов, – мы и так уже припозднились. Это долгий разговор, оставим его для более удобного случая.

– Петрович, ты не беспокойся, я вам помогу найти того мужика. Ну, которого вы ищите. – Андрей взял паузу, потом продолжил: – Петрович, а вы куда едете? Орел у вас конечная точка? Или как?

«А может быть, взять его с собой? – подумал Виктор, – нормальный мужик, к тому же с боевым опытом. В нашем путешествии это может оказаться не лишним», – а вслух сказал:

– Ты слышал о том, что в Москве – эпидемия? Атипичная пневмония?

– Не-ет, я телевизор уже две недели не смотрю. Свет же вырубили окончательно, – ответил Андрей, пораженный услышанным.

– Так вот. Мы бежим от эпидемии. А в Орел заехали, чтобы забрать человека, сделавшего вакцину от этой заразы, – пояснил Колосов – Едем мы в Волгоград. Что будет дальше, я не знаю. Если хочешь, поедем с нами.

– Отлично, – обрадовался майор, – а приключения будут?

Колосов рассмеялся:

– Боюсь, что выше крыши.

– Заметано. Тогда я с вами.

Искомый адрес был найден без особых хлопот и достаточно быстро. Андрей, действительно, неплохо знал город. Оставив всех сидеть в микроавтобусе, наверх, в квартиру, Колосов отправился один. На его настойчивый стук дверь открыл пожилой представительный господин в очках с тонкой металлической оправой, делавших его большие темные глаза особенно выразительными. Слегка поредевшая аккуратная седая шевелюра, высокий лоб мыслителя с большими залысинами и благородная осанка почему-то сразу убедили Виктора, что это именно тот, кто ему нужен.

– Свирский Анатолий Львович? – уточнил он. – Я от Шатунова Ильи Борисовича.

– Слава Богу, я вас заждался. Проходите, проходите, пожалуйста. – Свирский подвинулся, давая гостю возможность войти внутрь.

– Позвольте представиться. Колосов Виктор Петрович, – начал Виктор, пройдя в комнату и не садясь на стул, несмотря на приглашающий жест хозяина. – Шатунов попросил меня забрать вас и доставить к нему в Волгоград. Так что, если вы готовы, милости прошу. Моя машина внизу. Если поторопимся, уже сегодня будем на месте.

– Э-э… Видите ли… Да вы присядьте, присядьте. Виктор Петрович, да? Не все так просто, Виктор Петрович. Скажите, а у вас связь с Шатуновым есть?

– В принципе есть, хотя мы уже несколько дней с ним не общались, – ответил Колосов, присев на краешек стула.

– Замечательно, Виктор Петрович. – Свирский, удовлетворенный услышанным, начал потирать руки. – Здесь, в Орле, отключили телефон и электричество, и я не имею возможности связаться с Шатуновым. А мне, прежде чем ехать, необходимо покончить с некоторыми формальностями. Можно, конечно, отправить письмо по почте, но такую возможность я даже не рассматривал. Посмотрите, как интересно получается. Сто с лишним лет назад письмо из Москвы в Лондон доходило за неделю, а нынче попробуйте отправить поздравительную открытку своей кузине, живущей на соседней улице. Она ее получит не раньше чем через месяц. Ха-ха. Смешно, правда? В наш постиндустриальный, информационный век переправить куда-либо нечто материальное стало почти так же сложно и дорого, как во времена лошадок и дилижансов. И вообще, вам не кажется, что мы, в некотором роде, постепенно переселяемся из мира реального в мир виртуальный?

– Я, Анатолий Львович, уже точно переселился в виртуальный мир. Мы уже третьи сутки пытаемся проехать из Москвы в Волгоград, – раздраженно ответил Колосов, – и думать сейчас я способен только об одном – хватит ли нам светового дня для того, чтобы добраться до места, так как у моей машины не работают фары, и не придется ли нам ночевать в степи.

– А-а… Так вы из Москвы… И вы не на вертолете, а на машине… Как там, кстати, наша златоглавая?

Колосов вконец разозлился на Свирского, непонятно почему затягивающего время, и с вызовом ответил:

– В Москве эпидемия атипичной пневмонии. Смертные случаи исчисляются тысячами. В городе начались беспорядки – И ехидно поинтересовался: – Я сполна удовлетворил ваше любопытство?

Свирский так и замер у выхода на балкон, повернув голову к Колосову.

– Не успели… не успели… – После небольшой паузы он снова заговорил: – Итак, дело обстоит следующим образом. Вакцины сейчас у меня нет. Все образцы остались в моей лаборатории. Там сейчас новые хозяева – китайцы. Можно не опасаться, что они ее найдут. Вакцина надежно спрятана, но необходима сила, чтобы проникнуть в лабораторию. Ни я, ни мои сотрудники такой возможностью не обладаем. Сейчас на руках у меня все необходимое для того, чтобы запустить вакцину в массовое производство, но господин Шатунов настаивал на том, чтобы я сначала продемонстрировал ее эффективность. Следовательно, я должен иметь с собой достаточный запас уже готового к работе материала.

Свирский, глядя себе под ноги, принял мерить комнату мелкими, быстрыми шажками, потом остановился, поднял голову и, глядя на Колосова, нетерпеливо спросил:

– Ну? Где ваш телефон, или что у вас там?

Колосов, пораженный столь внезапной переменой, буркнул:

– Минуточку… – И вышел из квартиры наружу.

Когда Колосов вместе с сыном вновь поднялся к Свирскому, тот неподвижно сидел на диване, скрестив руки на груди.

– Здрасьте, – смущенно проронил Михаил, проходя через комнату на балкон, для того чтобы развернуть там спутниковую антенну.

Виктор Петрович набрал шатуновский номер:

– Алло! Илья? Да, это я. Ну… такой у меня теперь номер. Да, да. Мы сейчас находимся в Орле, у Свирского. Почему так долго? Черт возьми! Не получается быстрее – Некоторое время Колосов молчал, слушал Шатунова, после чего снова подал реплику: – Ты лучше с ним сам поговори, тем более что он тоже горит желанием с тобой пообщаться.

После этих слов он протянул трубку Свирскому, поднявшемуся с дивана.

– Здравствуйте, Илья Борисович. Я смотрю, у ваших друзей есть с собой и компьютер тоже. Он подключен к Интернету? – этот вопрос Анатолий Львович задал Михаилу. Тот утвердительно кивнул головой.

– Илья Борисович, мне кажется, нам было бы удобнее пообщаться с помощью электронной почты. Вы не возражаете? Отлично. В таком случае будьте у своего компьютера. Через несколько минут я вам пришлю свое письмо.

Свирский нажал на кнопку отбоя, после чего положил трубку на стол.

– Вас как величать, молодой человек? – спросил он, обращаясь к Мишке.

– Михаил, – ответил тот.

– А я – Анатолий Львович. Вы поможете мне выйти в сеть и создать почтовый ящик? Вообще-то, я и сам смогу, но с вашей помощью, наверное, получится быстрее.

– Конечно, конечно помогу, – поддержал его Мишка.

– Знаете что, – наконец решился обратить на себя внимание Виктор Петрович, – пока вы тут занимаетесь переговорами, я спущусь вниз и подожду вас в машине. Закончите, спускайтесь, будем решать, что делать дальше.

С этими словами он вышел из квартиры, захлопнув за собой дверь. Свирский сходил на кухню за пепельницей, после чего, закурив, устроился за столом перед раскрытым ноутбуком и, пододвинув к себе еще один стул, сделал Михаилу приглашающий жест рукой:

– Ну-с, приступим, молодой человек?

После внезапной смерти Данко переговоры с Шатуновым о промышленном производстве вакцины пришлось продолжить Свирскому. Им уже были согласованы практически все позиции и оставалось, в сущности, немногое – получить от Шатунова подтверждающие документы с согласием на ряд требований Свирского. Собственно говоря, этих требований было не так уж и много, всего три: двенадцать миллионов долларов на счету в одном из швейцарских банков на имя Свирского (по миллиону на брата, считая всех членов группы, в том числе наследницу Данко), единое для всех стран и территорий название вакцины – «универсальная вакцина Данко», а сам процесс прививки должен именоваться «данконизацией», в память о незабвенном Олеге Ивановиче; все граждане России должны получить свою прививочную дозу бесплатно в течение первого года выпуска вакцины. Как будет выполнять последнее требование Шатунов – то ли за счет федерального бюджета, то ли за свой счет – Свирского не волновало. Он твердо знал только одно – пытаться заработать на вакцине в нашей нищей стране равносильно сознательному убийству десятков миллионов людей.

В обмен на выполнение этих требований коллектив разработчиков в лице Свирского уступал Шатунову все права на вакцину, а также предоставлял в его распоряжение формулу вакцины и технологию ее производства, а также образцы готового продукта. Переговоры прервались в самый последний момент из-за отключения электричества и телефонной связи.

Не более получаса Анатолию Львовичу и Михаилу пришлось провести у компьютера, общаясь с Шатуновым. За этот короткий промежуток времени Свирский получил положительные ответы на все свои вопросы. Шатунов прислал нотариально заверенный документ, подтверждающий его согласие на все требования Анатолия Львовича. Двенадцать миллионов долларов уже дожидались своего владельца в банке «Credit Suisse».

– Мишенька, извините меня, Бога ради, но это не моя тайна. Вы не могли бы на пару минут оставить меня одного? – смущенно поинтересовался Анатолий Львович.

– Да, да, конечно. – Мишка поднялся со стула и вышел на балкон.

Свирский, осторожно стуча пальцами по клавиатуре, открыл в том же банке одиннадцать новых счетов и перевел по миллиону на каждый, потом раскрыл свой блокнот и переписал номера счетов и коды доступа на отдельные листочки, надписывая на каждом из них имя владельца.

– Миша, – позвал Свирский, – а мы можем распечатать один документ?

– Нет, но давайте я его сброшу на флэшку.

Колосов и вся компания, покинув микроавтобус, расположились в тени, на скамеечке, расположенной напротив подъезда под густыми, низкорослыми яблонями. Михаил и Анатолий Львович, выйдя из подъезда, направились к микроавтобусу, но не найдя там никого, остановились в недоумении.

– Мы здесь, сюда! – призывно замахала рукой Вика, встав со скамейки.

– Мы закончили переговоры с Шатуновым и готовы ехать за вакциной, – сказал Колосову профессор, подходя к скамейке. – Здравствуйте, – спохватился он, – меня зовут Анатолий Львович.

После окончания процедуры взаимных представлений Виктор Петрович задал вопрос Свирскому:

– Куда надо ехать за вакциной? И сколько на это может потребоваться времени? Я пытаюсь сообразить, сумеем ли мы сегодня проделать хотя бы половину пути Волгограда, – пояснил он.

– Лаборатория находится в восьмидесяти километрах от Орла. Но имейте в виду, что мне необходимо провести совещание со своими сотрудниками. На это мне понадобится, как минимум, час, а лучше – два. К тому же у лаборатории теперь новые хозяева. Вряд ли нас туда пустят по-хорошему. Искать способ проникновения придется на месте. Я не знаю сколько на это может потребоваться времени. – Свирский посмотрел на часы: – Сейчас три. Так что решайте.

– Там есть охрана? – поинтересовался Веретенников. Анатолий Львович пожал плечами.

– Там полно китайцев, но они – крестьяне. Есть ли там охрана? – повторил вопрос Анатолий Львович. – Не знаю, честно говоря. Там есть забор – это точно. Все остальное увидим на месте.

– Петрович, это несерьезно, – майор повернул голову, обращаясь к Колосову, –нельзя туда соваться, не зная, есть ли там охрана, как она вооружена и… вообще. Я предлагаю не дергаться сегодня с отъездом в Волгоград. Я, ты и вот… Анатолий Львович отправимся сегодня на разведку, а остальные останутся здесь – в его квартире. Проведем рекогносцировку на местности, Анатолий Львович посовещается со своими людьми. Если будет просто, заберемся в лабораторию сегодня. Нет, запланируем операцию на завтра. Заодно завтра на рынке фарами разживемся. А после проведения операции – сразу же двинем в Волгоград.

– Это разумно, Вить, – подала голос Марина, – Андрей дело говорит.

– Ну что ж, – согласился Колосов, – давайте так и сделаем.

– Петрович, – попросил майор, – ты только московские номера с машины сними, а то они для местных гаишников, как красная тряпка для быка.

– А какие же мне поставить? У меня других нет, – удивился подобному предложению Виктор Петрович.

– А никаких и не ставь. Все дешевле обойдется, – ответил Андрей.

Дорога до совхоза, в котором находилась бывшая лаборатория Свирского, заняла почти час. Следуя указаниям профессора, Колосов свернул с шоссе и уже через несколько минут «Форд» въезжал в совхозный поселок. Остановились перед симпатичным двухэтажным коттеджем под черепичной крышей.

– Анатолий Львович, дорогой, мы вас заждались! Здравствуйте, господа, – приветствовала их улыбчивая хозяйка, когда они вышли из машины.

Вслед за обычными, приличествующими подобному случаю формальностями, перешли к деловому разговору.

– Светлана Васильевна, дорогуша, надо бы всех наших собрать – провести последнее совещание, – попросил Свирский. – А пока мы будем совещаться, неплохо бы товарищей, – он сделал кивок в сторону Колосова и майора, – ознакомить с окружающей обстановкой. Показать им совхозную территорию, здание лаборатории, въездные ворота, проходную и т.д.

– Хорошо, я пошлю младшенького народ собирать, а старший вам все покажет. – Она улыбнулась Виктору и Андрею. – Не беспокойтесь, он уже почти взрослый, скоро двенадцать исполнится. Лучше него здешних мест никто не знает, все облазил, сорванец.

Мальчишка с выгоревшими добела на солнце волосами и с такими же симпатичными, как у матери, ямочками на щеках действительно оказался проводником, о котором только можно было мечтать. Донельзя осведомленным, пронырливым и словоохотливым.

Трехэтажное здание бывшей лаборатории вместе с несколькими другими строениями, включая гараж и площадку для техники, было обнесено высоким сетчатым забором с воротами и проходной, расположенными как раз напротив лаборатории, метрах в ста от нее. На проходной постоянно дежурили два человека. В темное время суток охрана усиливалась. Вдоль забора ходило несколько пар охранников, нечто вроде патрулей. Но оружия ни у кого не было. Все были вооружены только палками. Хотя палка в умелых руках тоже оружие. Здание лаборатории новые хозяева переоборудовали в жилой корпус. В правом крыле, где располагался кабинет Данко, квартира и кабинет Свирского, а также бухгалтерия, были устроены квартиры для руководящего состава, а в левом, где собственно и располагалась лаборатория,казармы для рабочих. С восходом солнца здание пустело, а с заходом – снова битком набивалось людьми.

– Вот что, друзья мои, – почти торжественно изрек Андрей, когда они, загрузившись в микроавтобус, двинулись в обратный путь, – план наших действий на завтра будет до безобразия прост. По всему выходит, что проникать в лабораторию надо днем. Китайцы народ дисциплинированный, трудолюбивый, так что днем там ни одной живой души не будет. Мы подъезжаем прямо к проходной. Я залетаю с автоматом в руках внутрь и укладываю обоих охранников на пол. Вы следуете за мной и, пока я держу их на мушке, связываете и заклеиваете рты китайцам.

– А если они начнут кричать, или того хуже, – сопротивляться? – поинтересовался Свирский.

– Не беспокойтесь, профессор, у меня найдется средство их успокоить, – попытался развеять опасения Свирского майор.

– Вы собираетесь их убить? – ужаснулся Анатолий Львович.

В ответ Андрей только передернул плечами.

– Дальше… – продолжил он, – вы возвращаетесь в машину, а я открываю ворота. Вы меня подбираете, и мы подъезжаем прямо ко входу в лабораторию.

– Они могли поменять замки, – перебил его Свирский.

– Я захвачу из дому ломик и топор, в крайнем случае – пулей, – уверенно сказал майор, – но вы все-таки ключи с собой захватите.

– Да, да, они у меня с собой, – заверил Анатолий Львович.

– Сколько еще дверей надо будет открыть внутри?

– Д … две, – с заминкой ответил Свирский, – если, конечно, они там внутри ничего не перестроили. И еще пять минут спуститься в подвал за вакциной.

– Отлично, значит, минут за десять-пятнадцать управимся, – подытожил Андрей. – Петрович, а ты с автоматом останешься у входной двери, прикроешь нас. Забрали вакцину, прыгнули в автобус и – по газам. Вот и весь план.

– Я – за. – Колосов, сняв с руля правую руку, поднял ее вверх.

К дому Свирского они подъехали уже под вечер. Попрощавшись, договорились, что заедут за ним завтра утром.

– Анатолий Львович, мы уж не будем подниматься наверх, вы ребятам моим скажите, что мы их ждем здесь, – попросил Колосов.

Свирский, на прощание помахав рукой, скрылся в подъезде. Каково же было удивление и Виктора, и Андрея, когда они увидели профессора, спустившегося вниз вместе с Викой, Мариной и Михаилом.

– В Москве та-а-акое происходит, – с ужасом сказала Вика, подойдя к отцу.

– Друзья мои, прошу вас, возьмите меня с собой, надеюсь, у вас найдется местечко, где приткнуться старику, – попросил Свирский, обращаясь к Андрею, – но я тоже должен это увидеть.

– Да что там происходит, в конце концов? – спросил Колосов, когда все уже разместились в машине.

– Ужас, ужас, я просто в шоке. – Марина схватилась руками за голову. – Уезжала из дому в полной уверенности, что уж в нашем доме ничего не может случиться. Ну как же, внизу охрана, дверь бронированная, замки сейфовые. А-га, как же. По городу ездят целые бригады на фургонах, возят с собой автоген. Вся эта охрана к чертовой матери разбежалась, за что только люди деньги платят. Так вот, эти бандиты врываются в элитные дома, срезают двери и все выносят. Все!!! Понимаете? А за ними еще толпы всякой шантрапы носятся, подбирают остатки… А милиция … Я спрашиваю, а где же милиция? На улицах трупы валяются…

– А милиция на кольцевой дороге, по крайней мере, там ее хотя бы видно, – пояснил Михаил.

– Что, кольцо еще держат? – поинтересовался Виктор Петрович.

– Из того, что показывали, четкую картину представить сложно, – ответил Мишка. – Где-то еще стоят, кое-где даже в людей стреляли, показывали сожженные машины, но солдаты вовсю уже с народом братаются. Им еду несут, выпивку. И куриный грипп нипочем.

– Боже мой, Боже мой, мы опоздали всего на месяц, – бормотал себе под нос Анатолий Львович.

– Но грабежи, беспорядки – это все мелочи, – продолжал Михаил.

– Ничего себе, мелочи, – возмутилась Марина.

– Сегодня днем случилось главное. Демократический митинг у Белого дома устал слушать Полянского и Зеленцова, и народ потихоньку потянулся по Новому Арбату. Стали собираться на Старой площади. Толпа собралась такая огромная, что голова ее была у Администрации Президента, а хвост на Лубянке. Стали раздаваться призывы доделать то, что в 91 году не доделали, и штурмовать здание Администрации. Но тут как раз подоспели Зеленцов с Полянским и стали уговаривать толпу разойтись, одновременно вступив в переговоры с охраной Администрации. Голова развернулась, надавила на хвост, а хвост уперся в здание ФСБ. Тут поднялась стрельба. Передние попадали, но сзади наперли, и толпа хлынула в здание. Потом показывали – кругом трупы на тротуарах, выброшенная мебель, бумаги какие-то кружатся, стекло битое. А сейчас горит весь комплекс зданий. Народ стоит вокруг, смотрит. Приехало несколько пожарных машин, но им не дали работать, прогнали… А коммунисты по-прежнему митингуют в Останкино. Вот такие вот дела, – закончила Вика.

– Это – на CNN, РТР по-прежнему не работает, а первый показывает «Смехопанораму» вперемежку с балетом, – уточнил Михаил.

– Это мы уже проходили, – хмыкнул Виктор Петрович.

Михаил выскочил из машины, как только Виктор Петрович остановился перед домом Веретенникова. Пока Андрей открывал и закрывал ворота, а Колосов парковал во дворе микроавтобус, все остальные сгрудились перед раскрытым ноутбуком, который Мишка поставил на стол во дворе, под навесом. Последними подошли майор и Виктор и устроились на табуретках, которые Андрей вынес из дома.

На дисплее крупным планом – перекошенные злобой лица, разодранные криком «долой» рты. Мужчины и женщины, старые и молодые. Камера отъезжает, отъезжает, и вот уже виден телецентр в Останкино, залитый со всех сторон человеческой толпой. В центре толпы грузовик, в кузове которого стоят полтора десятка человек. Это трибуна. И с нее летят в бушующее человеческое море зажигательные, возбуждающие призывы и лозунги. И толпа в едином порыве отвечает на них: «Долой-лой-лой-ой». Ветер взбивает над толпой кроваво-красную пену флагов и транспарантов. «Долой министров-капиталистов», «Смерть олигархам», «Верните нам социализм» и еще много чего другого написано на них.

– А камера у них где-то на телебашне стоит, – сказала Вика.

– Ничего не скажешь, умеют ребята на этом CNN работать, – отозвался Мишка.

Потом прямой репортаж с митинга сменился повтором сегодняшних событий, которые транслировались ранее. Колосовы-младшие оторвались от экрана и использовали образовавшуюся паузу для того, чтобы перекусить.

– Идите сюда, опять Останкино, – позвала Марина.

Толпа уже не была статичной. Как бурный горный поток, она прорвала металлические барьеры и, расшвыривая их в стороны вместе с прячущимися за ними омоновцами, затопила узкую полоску чистого асфальта, отделявшую толпу от входа в телецентр. Люди хлынули внутрь здания. Крупный план – стоящие в кузове грузовика. Главарь коммунистов абсолютно спокоен, в отличие от соратников, радующихся как дети. Ни одна черточка его крупного, некрасивого лица не дрогнет. Стоит и спокойно ведет с кем-то переговоры по рации, изредка бросая косые взгляды на телецентр. Новый план – камера ползет по фасаду здания, поднимаясь все выше и выше. Кое-где разбиты окна, из них высовываются какие-то люди и орут что-то, размахивая руками. И наконец – крыша. А на ней группа людей, явно не горящих желанием встретиться с теми, кто бежит снизу.

– Смотрите, вертолет, – ткнула в дисплей длинным наманикюренным ногтем Марина.

Ми-8 завис над группой беглецов, и с него сбросили веревочную лестницу. Люди, отталкивая друг друга, принялись по ней карабкаться. И вот уже первым из них помогают забраться в вертолет. А люди все карабкаются и карабкаются по лестнице, а к стоящим на крыше и ждущим своей очереди подбегают еще и еще.

– Прямо-таки эвакуация американцев из Сайгона, – проговорил Свирский.

– Что, что? – переспросил майор.

– Я такое уже видел на экране сорок лет назад, – пояснил профессор.

Перегруженный вертолет, так и не забрав всех желающих, тяжело приподнялся на несколько метров и как-то боком, по-крабьи, видимо пытаясь развернуться, осторожно двинулся в сторону Останкинского пруда. Лестницу убрать так и не удалось, на ней гроздьями висели люди. Внезапно вертолет начал терять высоту, завалился набок и рухнул в пруд, рубя винтом поверхность воды.

– О, Боже! – произнес в абсолютной тишине Анатолий Львович.

Женщины сидели, закрыв глаза руками.

Еще какое-то время камера схватывала общие планы то поредевшей толпы, то фасада телецентра, то общую панораму Москвы с поднимающимися где-то в центре столбами черного дыма. Потом снова пустили запись сегодняшних событий.

Через полчаса, внезапно, без всякого предварительного извещения на дисплее возникла уверенная физиономия лидера коммунистов. Кроме надписей «CNN», «Hot news», на дисплее горел логотип первого канала.

– Мишка, врубай первый канал, видишь, они уже вышли в эфир, – завопила Вика.

Несколько манипуляций с клавиатурой – и все услышали до боли знакомый голос:

– …преступный, антинародный режим. Нас уже поддержали губернаторы областей Центрального региона, Северо-Запада, Поволжья, Урала и Сибири. Я призываю трудящихся Ленинграда и Ленинградской области, всех истинных патриотов России оказать содействие в поиске и аресте министров-капиталистов, всех тех, кто осуществлял так называемую демократическую власть, всех деятелей преступного режима, тех, кого вы искренне и бесконечно ненавидите. Вы знаете их в лицо! Ловите их! Я обращаюсь к сотрудникам ФСБ, милиции, армии и других силовых ведомств. Выполняя приказы преступников, вы сами становитесь преступниками. Суровый суд трудового народа покарает вас, если вы попытаетесь защищать прогнивший антинародный режим. Берите пример со своих коллег в Москве. Они все поддерживают народно-патриотическую революцию…

– Ну, понеслась… – майор взъерошил пятерней короткие волосы, – ну, чувствую, нахлебаемся мы кровушки. Пойду в дом, свечу принесу, стемнело уже совсем.

Колосов тоже поднялся с табуретки, оторвавшись от дисплея. Пошарил руками по карманам, достал зажигалку и, не найдя у себя сигарет, прошел к машине, раскрыл дверь и достал оттуда пачку. Выудил сигарету, прикурил, глубоко затянулся.

– Позвольте, мне тоже сигаретку, – подошедший Анатолий Львович тронул Колосова за локоть.

– Да, да, пожалуйста, – он протянул Свирскому пачку.

– Весьма эмоционально, хотя несколько путано, вы не находите? – Свирский закурил. – Ну и что же, опять все сначала, опять закрутилось красное колесо? – спросил он между двумя затяжками.

– Оно никогда и не останавливалось. Гражданская война, если вы ее имеете в виду, развязанная большевиками в 1917 году, никогда не прекращалась. Она продолжается до сих пор. Красное колесо, как вы изволили выразиться, вращалось то быстрее, то медленнее, но никогда не останавливало свой ход. Гражданская война многолика. Она заключена не только в том временном промежутке, в который ее поместили историки, но и в искусственных голодоморах, коллективизации и индустриализации, подавлении крестьянских восстаний, в концлагерях и психушках, в победной стратегии наших великих полководцев – воевать «пузом», в расстрелах мирных демонстраций и митингов, в антитеррористических операциях и в террористических актах. К тому же имейте в виду, что война может быть не только горячей, но и холодной, как показал опыт XX века. Так что, эксперименты в социальной сфере и интенсивная промывка мозгов с помощью телевидения – это тоже проявления гражданской войны. ОНИ против НАС. И так – без конца.

– И кто же эти мистические ОНИ? – спросил Свирский. – Ведь с тех пор не одно поколение уже сменилось.

– В том-то и дело, что поколения меняются, а ОНИ сохраняют свою внутреннюю сущность, свое внутреннее единство и продолжают систематически уничтожать НАС.

– Так вы не видите ничего ужасного в том, что коммунисты снова захватили власть? – удивился Свирский.

– Начнем с того, что они ее никогда и не теряли. На мой вкус – так лучше иметь дело с явными коммунистами, чем с замаскированными. Они – ребята попроще, без иезуитства. – Колосов пожал плечами. – Да и кто такие нынешние коммунисты? Это самый нерасторопный, самый безынициативный, самый неудачливый, самый тупой отряд прежней КПСС. Те, кто в час «Ч» не сумел оторвать себе кусок. Так что, с ними полегче будет.

– Вы что, такой бесстрашный? – с издевкой спросил Свирский. – Совсем не боитесь? По крайней мере с теми была хоть какая-то жизнь, а с коммунистами может не быть никакой.

Колосов достал из пачки сигарету, щелкнул зажигалкой и протянул пачку Свирскому.

– Я не сказал лучше, я сказал легче. А насчет жизни… Какая это жизнь? Форма существования белкового тела… Можно бояться, когда знаешь, что перебоялся, а потом тебя ждет что-то хорошее. А в наших условиях – бойся, не бойся… один черт. Ведь ты им сейчас не нужен даже для того, чтобы тебя эксплуатировать. Им нужно только одно, чтобы ты побыстрей убрался с этого света, желательно не оставляя после себя потомства.

В пяти метрах от них, в тесном круге света свечи, прилепленной на край грубо сколоченного дощатого стола, сидели четверо и, как зачарованные, внимали блеклому голосу диктора, зачитывающего указы новой власти. Было во всем этом что-то нереальное, потустороннее. И в этой роскошной черной, бархатной ночи, и в примитивной, почти первобытной обстановке, и этом мерцающем мертвенным светом, чуде постиндустриальной эпохи, безапелляционно вещающем: «… отнять… отнять… отнять… не пущать… не пущать… не пущать…»

Колосов подошел поближе к столу, стараясь разглядеть часы в тусклом свете свечи.

– Ого, почти час ночи. Вы как хотите, друзья мои, но я отправляюсь спать. Андрей, устрой на ночлег Анатолия Львовича, – попросил он, направляясь в дом.

День не задался с самого утра. Тяжело поднимались, долго и неорганизованно собирались в дорогу. Все были как бы придавлены и дезорганизованы вчерашними новостями. Вдобавок подвел с фарами торговец с рынка. Хотя клятвенно заверил, что завтра фары точно будут. Но к чему они завтра, если они нужны именно сегодня. Когда к одиннадцати часам подъехали к перекрестку, от которого шла дорога к лаборатории, обнаружилось, что она заблокирована милицией.

– Проезжай, проезжай, – замахал палкой гаишник, когда они вознамерились свернуть на нужную им дорогу.

Колосов тронул машину, и микроавтобус стал удаляться от перекрестка.

– Анатолий Львович, здесь есть еще какая-нибудь дорога? – спросил он.

– Не-ет, дорога в хозяйство только одна, – ответил тот.

– Что же будем делать? – Колосов выглядел явно растерянным.

– Остановись, – скомандовала Марина, – сейчас я все разузнаю.

Она вышла из фургона и легкой походкой, слегка покачивая бедрами, направилась к милицейским машинам. Судя по всему, гаишники весьма благосклонно восприняли ее появление и даже вступили с ней в переговоры.

– Придется нам подождать, – сказала Марина, забравшись в фургон и устраиваясь в кресло, – туда губернатор проехал со свитой. Какие-то у них там важные переговоры с потенциальными инвесторами.

– И сколько это продлится? – поинтересовался Виктор.

– Они только что туда проехали, минут десять-пятнадцать назад. Ну, сколько обычно длятся переговоры? Может быть, час, может быть, два. Не знаю. – Марина пожала плечами.

– Черт возьми, – в сердцах выругался Колосов.

– Все, что ни делается, все к лучшему, – философски заметил Андрей. – Хороши бы мы были, если б приехали сюда на полчаса раньше.

– А я вот что думаю, – задумчиво проронил Анатолий Львович, – странно все это. Ну, я понимаю зачем в прежние времена первое лицо области посещало какой-нибудь колхоз. Но зачем нынешнему губернатору ехать к китайскому помещику, в его частное китайское хозяйство, да еще встречаться на его территории с какими-то инвесторами? Не понимаю. У него в городе места, что ли, нет для проведения переговоров?

– А чего тут непонятного? – удивилась Вика. – Просто к местному китайцу приехали его соотечественники, вот губернатор к ним и пожаловал, небось, что-нибудь продать им хочет.

– Да-а… – только и сумел выдавить из себя Свирский, – я потрясен гибкостью мышления нашей молодежи. Признаться, мне подобное и в голову не приходило.

– Давай, Петрович, – прервал дискуссию майор, – ищи подходящее место для стоянки. Но так, чтобы нам перекресток было видно. Будем ждать, пока это совещание разъедется.

Расположились на обочине, за изгибом дороги, так чтобы «Транзит» не мозолил глаза гаишникам и в то же время можно было наблюдать за перекрестком. Как только «Форд» припарковался, Михаил первым выбрался из фургона, забрался на небольшой пригорок и, развернув спутниковую антенну, включил ноутбук. Все остальные последовали за ним, только Андрей остался рядом с машиной наблюдать за перекрестком. Удобно устроившись в теньке на травке, вытянувшись во всю свою почти двухметровую длину, он изредка бросал взгляды в сторону перекрестка, наблюдая за гаишниками, перегородившими дорогу. Убаюканный теплым ветерком и шелестом листвы, Андрей не заметил, как заснул. Разбудил его звук хлопнувшей двери. Он сразу автоматически вскочил на ноги и увидел перед собой улыбающегося Свирского.

– Что, уже уехали? – спросонок испуганно спросил майор.

– Нет-нет, что вы, спите спокойно, я присмотрю за перекрестком.

– Вот стыдоба-то, это ж надо… заснул. – Майор сокрушенно покрутил головой. – Совсем от службы отвык, расслабился… Я долго спал?

– Часа полтора. – Анатолий Львович снова улыбнулся.

– Ну что? Какие там новости?

– Шатунов звонил. Вы не знаете Шатунова? – спросил профессор, увидев, что Андрей безразлично пожал плечами. – Шатунов – это бизнесмен, которому мы должны отвезти вакцину. А касательно глобальных новостей… Первый канал пропал, другие телестанции репортажей из Москвы не ведут. В основном – всякого рода рассуждения и предположения о том, что сулит приход коммунистов к власти, да что будет, да как, и тому подобное. Предположения на тему – почему исчезла связь с Москвой. Кто-то даже уверяет, что это власть заблокировала прохождение теле– и радиоволн, а также отрубила все телефонные кабели. Чушь, наверное. Но уверяют, что такие технологии принципиально существуют. Короче говоря, Михаил обшарил весь Интернет, весь теле– и радиоэфир – ничего нового, кроме так называемой аналитики, нет. Может, оно и к лучшему? Ситуация успокоится, и все войдет в нормальное русло? – с надеждой спросил Свирский.

– Может быть. Я тоже на это надеюсь, – согласно кивнул майор.

– Главное сейчас – побыстрее запустить вакцину в массовое производство. Скажите, а давно вы из армии уволились? – неожиданно сменил тему разговора Анатолий Львович.

– Два года, – поморщившись, ответил Андрей.

– Почему вы так наморщились, Андрей Сергеевич? Вы не любите армию? Поэтому вы так рано уволились, да?

Майор нехотя принялся отвечать, растягивая каждое слово:

– Да нет… Армию я люблю… Теоретически… Но… Вот то, что сейчас… Это не армия, это – банда какая-то. Можно еще сказать так – сообщество или структура. Сообщество, которое в принципе не может выполнить свою главную задачу – защитить страну. Вот это сообщество как-то крутится, решает свои собственные проблемы теми способами, которые ему доступны. Кто-то внутри этого сообщества очень даже неплохо устраивается, а остальные… Помойка, одним словом.

– Понимаю. – Анатолий Львович сочувственно покачал головой: – Вы из принципиальных соображений уволились. Да?

– В конце концов, принципы можно было бы и спрятать подальше, и попытаться дослужиться до более-менее приличной пенсии, – ответил Веретенников, – но… Мне это не грозило. Своего потолка я уже достиг, выше меня бы уже не пустили.

– Почему? – удивился Свирский, – ведь вы еще так молоды, а уже майор.

Андрей усмехнулся:

– Я вам лучше армейский анекдот расскажу: «Приходит к генералу сын и спрашивает:

– Папа, скажи, я буду генералом?

– Обязательно, сынок, – отвечает тот.

– А маршалом?

– Нет, маршалом ты не будешь.

– Почему?

– А потому, что у маршала свой сын есть». Понятно? А я кто? Да никто! Крестьянский сын. А вокруг полно чьих-то сыночков. Всех их наверх тянут. А как какая-нибудь помойная дыра образовалась, так меня обязательно туда засунут. Как в Чечню ехать, так – я. А как квартиру получать, так – фиг. Да… А тут у меня на горизонте этот дом, в котором я сейчас живу, нарисовался, вот я и уволился.

– Да, да… Конечно… – задумчиво сказал Свирский, – дедовщина в действии.

– Ну при чем здесь дедовщина, профессор? То, что вы называете «дедовщиной», существовало во все времена, в любом обществе и в любых его институтах. Вот вам пример. Приходит к вам аспирант обсудить какой-то вопрос. А вы ему раз – подсовываете автореферат, который вы полчаса назад получили от заведующего кафедрой вместе с просьбой написать рецензию, или как она там называется. И говорите: «Милейший Иван Иванович, подготовьте, пожалуйста, к завтрему рецензию вот на этот автореферат, ибо я бесконечно занят». А он вам: «Конечно, конечно, глубокоуважаемый Анатолий Львович, какие могут быть сомнения. Сделаю все в лучшем виде». Ну? – майор хитро улыбнулся, – что это, как не дедовщина в чистом виде? Бывали у вас подобные случаи?

– Пожалуй, вы правы, – смущенно улыбаясь, согласился Свирский, – наверное, это тоже дедовщина.

– Вот! – торжествующий Андрей поднял вверх указательный палец. – Значит дело не в явлении, а в людях. Вы же со своим аспирантом не бьете друг другу морды, не кроете друг друга матом, не стараетесь втоптать в грязь или размазать по стенке. Вы нормальные, порядочные, воспитанные люди. Поэтому и отношения у вас приличные. И даже если в вашей среде заведется кто-нибудь ненормальный и неприличный, то сама среда отторгнет его. Он не сможет в ней жить, задохнется, как рыба, выброшенная на берег.

– Ну, подлости, подсиживания и интриг и в нашей среде хватает, – постарался урезонить Андрея профессор.

– Так не об интригах же речь, Анатолий Львович. Ведь, употребив термин «дедовщина», вы имели в виду унижение человеческого достоинства, издевательства, избиения, убийства, наконец. Правильно?

– Правильно, – согласился Свирский. – И почему же в нашей армии такие дикие нравы? Вы знаете?

– Конечно, – спокойно ответил Веретенников. – Офицеры не хотят работать. Да и не могут они по-другому себя вести. Такова традиция.

– И что же? С этим ничего нельзя поделать? – ужаснулся Анатолий Львович.

– Ну почему же. Можно. Но для этого нужны новые люди, новая традиция. А раз новая традиция, значит – новое государство. – Андрей поскреб пятерней затылок с таким видом, как будто он сам удивился собственным словам. – Эк, я куда замахнулся…

– Да Бог с ним, с государством. Новых людей откуда будете брать?

– Нет, не Бог с ним. Понимаете, наше офицерство и генералитет – закрытая каста. А в кастовой системе закон естественного отбора не действует. Побеждает не лучший, а свой. А государство само построено по принципу касты. Так что разбирать себя собственными руками оно по определению не может.

– Ну, хорошо, хорошо, – заторопился Анатолий Львович, – предположим, чисто теоретически, с государством вопрос как-то решился. Где новых людей для армии брать будете?

– Как где? – майор округлил глаза, высоко подняв мохнатые, белобрысые брови. – В университетах.

– Ну вот. Всегда так. Что еще могут выдумать военные, кроме как студентам лбы забрить. – Свирский негодующе всплеснул руками.

– Нет-нет. Вы меня не так поняли. Все несколько сложнее и в то же время проще. Парень хочет стать офицером. Но для этого ему сначала надо поступить в университет. Только сдав вступительные экзамены, он идет в военкомат и подписывает контракт. А государство должно обеспечить этому парню возможность учиться бесплатно. Хотя почему только парню? И девчонке тоже. Я, вообще, считаю, что женщин надо активнее привлекать в армию, на любые должности: от рядового до маршала. Хуже от этого наша армия уж точно не станет.

– У-гм, – скептически хмыкнулАнатолий Львович, – женщина-офицер? Признаться, странно слышать подобные вещи от профессионального военного. По крайней мере, в моей голове такое как-то не укладывается.

– А что? – вдохновенно продолжал майор. – В армии полно работы, которую могли бы делать женщины. Ведь женщины в целом честнее, порядочнее, добросовестнее и аккуратнее мужчин. К тому же они, как правило, непьющие. Так что, где-нибудь перед экраном радара или дисплеем компьютера предпочтительнее иметь женщину. А тыловые, а финансовые службы, а прокуратура, суды? В военкоматах мужикам вообще делать нечего. А складское хозяйство, которое оккупировали так называемые прапорщики? Это ж надо придумать такое, – Андрей сокрушенно покрутил головой, – прапорщик… В царской армии прапорщик – это молодой, восторженный юноша, только что получивший первый офицерский чин. А у нас прапорщик – это толстый, краснорожий ловчила, заведующий каким-нибудь складом… Да… О женщинах. В принципе они могут делать в армии любую работу, кроме той, которая требует грубой физической силы. Хотя… Несколько лет назад я видел фильм об израильской армии. Так там молоденькие девчонки служат в танковых войсках наравне с мужиками. И тяжелые траки таскают, и кувалдами машут.

– Ну, знаете, это уже излишество, – возмутился Свирский.

– Ну да, – согласился майор. – Что нам Израиль? Что у нас своих примеров мало? А «ночные ведьмы» Марины Расковой, которые наводили ужас на немцев, а Марина Попович, ас из асов? А? Не-ет. Нельзя перекрывать женщинам дорогу в армию. Ведь что ни говори, нормальная армия в нормальной стране – это чертовски привлекательная штука. Тут тебе и стабильное, высокое жалованье, и полная социальная защищенность во время службы, и высокая пенсия после увольнения. А для таких, как я, жителей медвежьих углов, армия – это чуть ли не единственный шанс вырваться в большой мир.

– Давайте все же мы вернемся к нашим абитуриентам, – предложил Свирский. – Как вы намерены с ними в дальнейшем поступать?

– Суть вопроса в том, что человек, желающий стать офицером, должен сначала получить университетское образование, причем бесплатно. Как, по-вашему, возможно такое? – спросил майор.

– Ну почему же нет? Конечно, возможно. Просто государство должно заставить вузы выделить определенный процент бесплатных мест для таких студентов. Например, 20 или 30%. Технически это несложно. Хочешь получить государственную лицензию, будь добр – выполни это условие.

– Таким образом, мы начнем формирование нового офицерского корпуса для новой армии, в которой будут служить офицеры с настоящим университетским образованием. Это будет качественно иной уровень.

– Но у министра обороны есть целая сеть собственных высших военных учебных заведений. Не понимаю, зачем же огород городить? – недоуменно спросил Анатолий Львович.

– Ну, какое там высшее образование… Там и военному ремеслу толком научить не могут. Да и система отбора там, мягко говоря, хромает, – уверенно сказал майор. – Так называемые военные институты надо ликвидировать, точно так же, как и военные кафедры в гражданских вузах. Ну скажите, зачем нам специальные институты военных журналистов, переводчиков, юристов, финансистов, психологов? Конечно, их надо закрывать. А вместо существующей системы возродить военные училища со сроком обучения один, два года, которые существовали пятьдесят-шестьдесят лет назад. Набирать туда людей с профильным высшим гражданским образованием. И учить их исключительно военному делу. Причем в интенсивном темпе. Для авиации, флота, ракетных войск – обучение два года. Для остальных родов войск – год. Это позволит сократить тысячи и тысячи офицерских должностей.

– Вы полагаете, это сделает армию более дешевой? – спросил Свирский.

– Это сделает ее более интеллектуальной, более эффективной и в то же время более человечной, – ответил Веретенников, – хотя об экономии тоже нельзя забывать. Видите ли, Анатолий Львович, армия – это ведь тоже бюрократическая структура. И как любая бюрократическая структура она стремится к самовоспроизводству. Поэтому, как в любой бюрократической структуре, которая в течение многих десятилетий не подвергалась коренной реорганизации, в нашей армии накопилась целая куча должностей, ставок и даже целых служб, существование которых обусловлено отнюдь не интересами дела. Свою лепту сюда вносит и идиотская система оплаты труда. Ведь у нас как? Хочешь повышения зарплаты, значит, надо получить сначала новую должность, новое звание. Как говорится, офицер должен расти. Существуют так называемые сроки выслуги. Лейтенантом можешь быть три года, капитаном – четыре и т. д. Не получил в эти сроки следующее звание, на тебя уже косятся, неперспективный, мол. Но не могут все лейтенанты стать генералами, не могут по определению. Потому что на сто лейтенантов нужен только один генерал. Вот система и начинает выкручиваться, изгаляться, чтобы соблюсти ею же самой придуманные правила игры. Придумываются новые должности, раздуваются штаты, создаются целые новые службы и т. д. Никому не нужные замы, замы замов и старшие помощники младших дворников. Вот сейчас еще и попов на армию повесили.

– И вы, конечно же, знаете, что со всем этим безобразием надо делать, – ехидно заметил профессор.

– Ведь в жизни как бывает, – продолжал майор, не реагируя на его подначку, – служит парень командиром роты. Отличный командир, отличная рота. А поставь его командиром батальона, он не справляется. Значит, неперспективный, пора увольнять. Да вам такая ситуация наверняка тоже знакома. Отличный ученый становится посредственным завлабом и уж совсем отвратительным директором института. Знакомо? Знакомо, – сам себе ответил Андрей. – Но его же за это никто из науки не выбрасывает. А в армии такое сплошь и рядом.

Он поднялся на ноги, отодвинул ветку, оглядел перекресток и, убедившись, что гаишники на месте и уезжать никуда не собираются, снова сел на траву и продолжал:

– Перво-наперво надо изменить порочную систему денежного довольствия. Платить надо не за должности и звания, а за выслугу лет. Положим, базовая зарплата солдата первого года службы – 300 долларов, сержанта – 400, офицера – 500. Каждый год службы добавляет к зарплате, ну скажем, 3 – 5%. Это будет стимулировать людей служить добросовестно и как можно дольше. А то, что же это у нас получается? Военные пенсионеры и в 50, и в 40, и даже в 35 лет. Мужик в расцвете лет, полон сил и энергии, а его – на пенсию. Я бы установил новые возрастные пределы: солдатам – до 38 лет, сержантам и младшим офицерам – до 55, старшим офицерам – до шестидесяти лет, генералам – до шестидесяти пяти. О генералах, вообще, разговор особый. В предвоенном СССР на семимиллионную армию было меньше тысячи генералов, а сейчас на наш несчастный миллион – раза в три больше. Это безобразие надо, конечно, безжалостно сокращать. Точно так же необходимо ликвидировать комиссаров, пардон, воспитателей, как их нынче кличут. И вообще, необходимо перетряхнуть все штатное расписание, избавиться от ненужных для дела должностей и структур. С генералами связан еще один интересный момент. Вот смотрите. Реальных офицерских званий от лейтенанта до полковника – шесть и генеральских – тоже шесть. Не считая генералиссимуса. Абсурд какой-то получается. Оставить только одно– и двухзвездочных генералов и маршала. Причем маршал должен быть один. Незачем их плодить.

– Андрей Сергеевич, так вы, я вижу, предполагаете нанимать солдат все-таки по контракту, – уточнил Свирский, – то есть вы предлагаете строить армию по принципу наемничества. Так?

– Я предпочитаю другой термин – принцип добровольности. Профессиональными солдатами люди становятся добровольно. А что же тут странного, что за свою работу человек получает зарплату. Значит, если офицер получает зарплату, то это нормально, а если рядовой, то это уже наемничество. Чепуха это. Вредная игра в слова. Любой парень или девушка, достигшие двадцати лет, имеют право заключить контракт с Министерством обороны при посредничестве военкоматов.

– А почему в двадцать лет, а не в восемнадцать, как сейчас, – удивился Анатолий Львович, – и почему служить солдату разрешается именно до 38 лет, а не, положим, до 45? Да и где вы найдете такое количество контрактников, если их и сейчас сначала насильно призывают, а потом уж заставляют подписывать контракт?

– Разъясняю все по порядку, – четким командным голосом, по слогам выговорил майор.

– Для бестолковых, – рассмеялся профессор.

– Даже в Первую мировую войну призывали двадцатилетних. Кидать восемнадцатилетних мальчишек под танки – это изобретение советской власти. Это – первое. До тридцати восьми лет потому, что, как свидетельствует медицина, именно этот возраст является порогом, после которого пиковые психологические и физические нагрузки уже не проходят для человеческого организма бесследно. А основная тяжесть службы ложится все-таки на солдата. Это – второе. И – третье. На то и существуют военные комиссариаты, чтобы агитировать и привлекать людей в армию. Так что, пусть работают. Кстати, почему вы решили, что военная служба, если она организована нормально, непривлекательна? Знаете, сколько получит солдат, если он выслужит полный срок, до тридцати восьми?

– Сколько?

– Если базовая зарплата 300 долларов, и за каждый год выслуги добавляется пять процентов, а солдат наш разумный и экономный (ведь за еду, сигареты, обмундирование и жилье ему платить не надо), то при увольнении из армии у него на руках будет свыше ста тысяч долларов. Это не считая процентов, которые набегут, если он будет размещать свои деньги в банке.

– Неужели так много? – Анатолий Львович был поражен услышанным.

– Так точно! Я подсчитал. – Андрей с деланым равнодушием сорвал травинку и принялся грызть стебель. – Вот и говорите после этого, что служить в армии не выгодно. Да с такими деньгами можно, вернувшись в родные края, открыть собственный бизнес, ресторан, например, или магазин. А если этот солдат в какой-то момент захочет и сможет стать сержантом, то в этом случае, как вы понимаете, его профит еще более увеличится. Кстати, в сержанты мы будем отбирать лучших из числа солдат, отслуживших, как минимум, три года. И будем еще полгода их обучать. Вот тогда это будут настоящие сержанты!

– Простите, Андрей Сергеевич, вы сказали «мы будем»? – удивленно спросил профессор. – Я думал у нас с вами чисто теоретическая беседа.

– А-а, черт! – майор с досадой махнул рукой. – Размечтался. У меня такое бывает. Иногда желаемое воспринимаю как действительное.

Некоторое время они сидели молча, глядя сквозь редкую листву кустарника в сторону перекрестка.

– Хотя… – начал Свирский, – как знать… Вы еще так молоды. Может быть, жизнь еще предоставит вам шанс осуществить задуманное.

Андрей, ничего не ответив, только пожал плечами.

– Ну что тут у вас, – раздался голос Виктора, шагов которого не расслышали собеседники, погрузившиеся в раздумья, – менты еще не уехали? Пойдем перекусим. Помогите забрать вот это…

Отсутствие новостей – уже хорошая новость, поэтому обед прошел в легкой, почти веселой атмосфере. И даже Марина, забыв тревоги о судьбе оставленного в Москве имущества, улыбалась и шутила, подначивая то Мишку, то Андрея. Внезапно возникший рев заставил всех инстинктивно задрать головы. Прямо над ними, едва не цепляясь брюхами за верхушки деревьев, одна за другой пронеслись две тройки вертолетов. Во главе каждой из них был МИ-8, опекаемый двумя боевыми вертолетами. Когда улегся смерч, поднятый воздушными винтами, а шум авиационных двигателей стал стихать, поглощаемый стеной леса, Михаил, словно выражая общее впечатление, только и сумел выдавить из себя:

– Вот это да, чуть барабанные перепонки не лопнули…

– Серьезные, наверное, инвесторы, раз на шести вертолетах прилетали, – выдала вслух свое умозаключение Вика.

– Да… – произнес Андрей, – а в охране у них вертолеты ВВС Украины, и летят они в сторону украинской границы. Черт его знает, кто это такие…

– Кто бы ни был, – подытожил Колосов, – собираемся и – к машине. Надо ждать проезда губернатора и – в путь. Труба зовет… и все такое. Дело пора делать.

Виктор оказался прав. Минут через десять-пятнадцать губернаторский кортеж показался на перекрестке и, вырулив на шоссе, помчался в сторону города. По своим размерам и роскоши он не уступал кортежу президента Соединенных Штатов, с которым Колосову однажды довелось столкнуться в Малом Конюшковском переулке. Это случилось несколько лет назад, таким же жарким летом, как нынешнее. Виктор, совсем испекшийся, настоявшись в пробке на Баррикадной, юркнул в Большой Конюшковский, как только у него появилась возможность. Из него в Малый, кривым коленом круто падающий на Конюшковскую улицу. Как только он выехал в Малый Конюшковский, навстречу ему вылетел огромный черный «Кадиллак», с дипломатическими номерами, едва не уткнувшийся в радиатор колосовского фургона. Колосов чудом успел затормозить, когда от столкновения их отделяли считанные сантиметры. «Куда прешь, олух? Сдай назад», – понеслась чистейшая русская речь из матюгальника, укрепленного на крыше «Кадиллака». Поскольку цветистые выражения, которыми так богат великий русский язык, продолжали непрерывным потоком литься из громкоговорителя, Колосов приоткрыл было дверь, собираясь подойти к «Кадиллаку» и сказать уважаемым дипломатам, что он, конечно же, признает свою вину, но в то же время, радуясь их успехам в постижении всех глубин русского языка, чрезвычайно озабочен их пристрастием к ненормативным формам и непарламентским речевым оборотам и выражениям великого и могучего.

Открытые ворота американского посольства были меньше чем в десяти метрах от Виктора, по левой стороне. Не успел он до конца раскрыть дверь, как от ворот посольства черными тенями метнулись к нему два морпеха в парадных мундирах и захлопнули дверь, навалившись на нее своими телами. Один из них достал пистолет и пригрозил Виктору, когда тот попытался опустить стекло. Как раз в этот момент в ворота посольства один за другим стали влетать черные лимузины, сворачивающие в переулок с Конюшковской улицы. Как потом узнал из новостей Колосов, ему довелось увидеть кортеж американского президента, прилетевшего в тот день в Москву и ставшего причиной колоссальных пробок, парализовавших город. Тогда ему пришлось стоять минут пятнадцать, пропуская свиту самого могущественного президента планеты.

Но орловский губернатор побил этот рекорд.

– Они что, всем правительством сюда на пикник выезжали? – презрительно фыркнула Марина, оттопырив пухлую нижнюю губку.

Последними к процессии присоединились гаишники, до того перекрывавшие перекресток.

– Нам придется опять заехать в поселок и провести разведку по-новой, – сказал майор, когда они свернули с шоссе на дорогу, ведущую к лаборатории.

– Хорошо, только на этот раз в поселок мы въезжать не будем. Давайте остановимся в березовой рощице перед поселком. Мало ли что. А то мы уедем, а людям ведь здесь оставаться. Не хочу, чтобы на кого-нибудь упала хоть тень подозрений, – предупредил Свирский.

Остановились в роще. Добротные, двухэтажные дома совхозного поселка были в ста метрах от них. Андрей ушел на разведку.

– Все нормально, – сказал он, вернувшись через полчаса. – В здании лаборатории, похоже, никого нет, территория пуста, на КПП – два человека. Вооружены только палками. Все, как в прошлый раз. Но затягивать с операцией больше нельзя. Четыре ноль две, – процедил сквозь зубы майор, взглянув на часы. – Черт его знает, когда они работать кончают. Вдруг как повалят сейчас.

– Это же китайцы, – снисходительно, как над несмышленышем, усмехнулся Свирский. – Когда стемнеет, тогда и заканчивают.

– Неважно, начинаем сейчас. Итак, проверяем. Ключи?

– Здесь. – Анатолий Львович похлопал себя по нагрудному карману рубашки.

– Инструмент… Так, у меня под ногами. Оружие… Один мне, второй тебе. – Майор протянул автомат Колосову. – Проверь, – сказал он, подсоединяя рожок и передергивая затвор. – Михаил, Виктория, Марина ждут нас здесь. Мы…

– Нет, – твердо сказала Марина, – поедем все вместе.

– Да, Андрей, – поддержал Виктор, – давай не будем разделяться.

– Ладно, хорошо, – согласился майор. – Скотч? У кого?

– У меня. – Колосов продемонстрировал обе бобины.

– Одну отдай Анатолию Львовичу. Так, еще раз повторяем план действий.

Майор дотошно и не один раз проговорил с Колосовым и Свирским каждое их движение, каждый шаг, каждую возможную неожиданность.

То ли благодаря этой дотошности Андрея, доходящей до занудства, то ли звезды в тот день расположились на небе особенно удачным для них образом, но намеченная операция прошла без сучка без задоринки. Китайцы-охранники легли на пол при первой же угрозе оружием и не пытались даже дернуться или крикнуть. Когда их пеленали скотчем, так они чуть ли не помогали налетчикам. Замки в лаборатории оказались старыми, и двери не пришлось ломать. Более того, кроме наружной двери, все остальные оказались незапертыми. Вакцина оказалась на месте, в тайнике, а в здании и во дворе не оказалось ни одной живой души, так что не было необходимости размахивать оружием, угрожая кому-либо, или, того хуже, открывать стрельбу. Все получилось чинно, благородно, и оставалось только побыстрее добраться до города, чтобы почувствовать себя в полной безопасности. После короткого совещания было решено не выезжать сегодня, на ночь глядя, в Волгоград, а переночевать у майора, а утром все-таки приобрести фары и только после этого трогаться в путь.

– Ну что? Опять будем киснуть у телевизора или пулечку распишем? – поинтересовался Андрей, едва только все выбрались из фургона, оказавшись во дворе его дома.

– Я за пульку, – активно проголосовал Михаил.

– Я мог бы, наверное, поддержать вас, молодые люди, – засомневался Свирский, – но я не играл уже Бог знает сколько…

Виктор Петрович, так и не удосужившийся за свои сорок пять лет научиться играть в преферанс, недоуменно пожал плечами. Вика, обняв Марину за плечи, что-то нашептывала ей на ухо.

– Знаете что, господа, – неожиданно твердым голосом заговорила Марина, – пока еще светло и у нас есть свободное время, необходимо использовать его с пользой. Нам с Викой необходима горячая вода. Мы не можем мыться холодной. И вообще… Так что, Андрюша, давай дрова, растапливай свою плиту. Ведро у тебя есть? Прекрасно, ставь греться ведро воды. Ты, кстати, собираешься уезжать из дому на неопределенный срок. Так хотя бы ставни заколотил, что ли… Это конечно не мое дело, но… – она скорчила гримаску. – Мишенька, милый, а ты бы помыл машинку изнутри, – издевательски нежно попросила Марина, – за эти дни туда столько песка нанесло, просто ужас. А то сидим, как в хлеву…

– Правильно, правильно, давай, Миха, действуй, – поддержал ее Виктор Петрович.

– А папочка тебе поможет, – продолжала она, мило улыбаясь Колосову-старшему.

«Чертовски хороша, – подумал Виктор Петрович, с вожделением глядя на нее, – надеюсь, завтра мы уже будем ночевать в человеческих условиях».

– А к вам, Анатолий Львович, у меня особая просьба, – на этот раз серьезно заговорила Марина. – Можно нам сейчас сделать прививку вашей вакциной?

– Конечно, конечно, – засуетился Свирский, – но… у меня нет с собой шприцев. Разве что… У меня дома есть. Или, может быть, в аптеку попробовать сходить.

– Да ну… Какая, к черту, аптека, – махнул рукой майор. – Быстрее будет к вам домой съездить.

– Хорошо, – легко согласилась Марина. – Миша, съезди, пожалуйста, с Анатолием Львовичем, а машину помоешь потом.

– Я поеду с ними, – попытался выскользнуть из-под командирской руки Марины Виктор. – Помнишь, что случилось с нами в первый наш вечер в Орле?

Мысль расписать пулечку никому уже больше не приходила в голову, когда в девятом часу всем, наконец, удалось снова собраться вместе после завершения дел, определенных для каждого Мариной. Всем было ясно, что сегодня надо бы пораньше лечь спать, поскольку завтра предстоит долгая дорога. Сидели во дворе, под навесом, лениво болтали о том о сем, закусывая консервами и запивая их чаем, который сегодня заваривал Анатолий Львович. Напиток, сотворенный им из обыкновенного индийского чая, завалявшегося в буфете у Веретенникова, был так великолепен, что каждый выпил уже не одну кружку. Все сидели разомлевшие, распарившиеся от горячего чая и еще не сошедшей дневной духоты.

– Фантастика, – сказал Мишка, отирая пот со лба и протягивая кружку за очередной порцией бодрящего напитка.

– Правильно, молодой человек, – поддержал его профессор, воодушевленный своим успехом. – В Средней Азии от жары только чаем и спасаются, да и после прививочки горячий чай очень даже полезен.

– Вас послушать, Анатолий Львович, так в потении для человека высшее наслаждение заключается, – томно простонала Марина. – Мы с Викулей только-только вымылись, а уже опять сидим все мокрые, потные, как…

– Как кто? – подначил ее Мишка.

– Много будешь знать, скоро состаришься, – щелкнула его по носу сестра.

– Если бы априори знать, в чем оно это самое высшее наслаждение заключается… – мечтательно произнес Свирский.

– Знаете что… А давно мы новостей никаких не слышали. Михаил, тащи свою технику, – скомандовал майор, – чай можно и под телевизор прихлебывать.

– А может быть не надо? Так хорошо, мирно сидим… – попытался остановить их профессор.

– Надо, надо, – поддержала Марина, – прятать голову в песок – страусиная политика.

В несколько секунд со стола были убраны остатки ужина и центром всеобщего внимания моментально стал компьютер.

– Ну что, полазим сначала по Интернету? – спросил Михаил, щелкая клавишами.

– Нет, нет, картинку давай, – завопили одновременно Марина и Андрей.

По-прежнему отсутствовал первый канал, но зато воскрес РТР, правда уже на других частотах. Показывали одну из множества серий «Полицейской академии».

– Во сколько у них новости? – спросила Марина.

– Восьмичасовой выпуск мы уже пропустили, следующий только в одиннадцать, – ответил Михаил.

– Слишком долго ждать, давай дальше, CNN ищи, эти обязательно что-нибудь скажут, – настаивал майор.

На CNN шел репортаж из Ирака. Взрывы, горящие машины, куски разорванных человеческих тел и кровь, кровь, кровь… На дисплее мелькали разноязыкие каналы. Человечество развлекалось и работало, играло в футбол и устраивало демонстрации против глобализации, переживало теракты и добывало нефть, и никому, казалось, не было никакого дела до этой, забытой Богом, Москвы. Но вот мелькнула заставка «Euronews», и это оказалось как раз то, что нужно. Сначала перспектива Невского проспекта с фланирующей, по-летнему одетой толпой, и закадровый комментарий об абсолютно нормальной, спокойной, мирной обстановке в Петербурге. А потом репортаж с пресс-конференции какого-то правительственного чиновника, который заверял собравшихся, что Россия не испытывает никаких проблем и выполняет все обязательства перед своими партнерами по поставкам нефти и газа. И даже более того, готова в данный момент увеличить свои поставки на 10–15 процентов для того, чтобы способствовать стабилизации нефтяного рынка. Еще один короткий репортаж был с шоссе Е95. уже знакомая картинка – бронетранспортеры, перегораживающие дорогу, солдаты с оружием в руках… Комментарий – «… вокруг Москвы в радиусе 100–120 километров установлена санитарная зона, соблюдается жесточайший карантинный режим…»

– Ну вот, ничего нового, я же говорил, – разочарованно протянул Михаил, – лучше в Интернете полазить.

– Ну, Мишенька, – ласково попросила Марина, – давай еще поищем.

– Ладно, – нехотя согласился тот, и его пальцы снова забегали по клавиатуре.

И почти сразу же они услышали голоса, говорящие по-русски:

– Да нет же, не там, правее, правее бери.

– Как же не там? Куда ты тыкал пальцем, туда я и камеру направил.

– Нет, нет, правее.

На дисплее чернело, расцвеченное мириадами звезд, ночное небо. Время видеокамеры показывало 02:40, 18.07.2015. В правом верхнем углу кадра красовался логотип станции «UFOnet».

Камера поползла вправо, выхватывая новые куски звездного неба.

– Стоп, стоп, здесь, теперь видишь? – снова раздался голос.

– Да, теперь вижу… Вот это да! Здорово! – воскликнул второй.

Одна из звезд явно не была неподвижной. Она совершала заметное глазу колебательное движение вверх-вниз относительно объектива видеокамеры, а потом, попрыгав эдак секунд тридцать, резким скачком переместилась вправо.

– О-о! Вот это да! – завопили в два голоса снимавшие.

Потом первый голос, задыхаясь от счастья, спросил:

– Ну что? Как думаешь, НЛО?

– Да, – ответил второй, – похоже, мы с тобой настоящую тарелочку засекли. Надо подольше за ней понаблюдать.

Камера снова переместилась за скакнувшей звездой.

– Занятное явление, – единственным из смотрящих отозвался на происходящее Свирский.

В нижней части кадра появилась бегущая строка. «Этот репортаж, – гласил английский текст, – мы получили от наших внештатных корреспондентов из России, из Московского региона. Им удалось зафиксировать несколько интересных фактов, которые требуют подробных комментариев специалистов. Мы пока затрудняемся интерпретировать то, что удалось заснять нашим корреспондентам. Время происходящего зафиксировано на экране». Еще некоторое время камера двигалась за прыгающей звездой, пока экран не рассек тонкий блик серебристого света, промелькнувший за какую-то долю секунды и исчезнувший из поля зрения объектива.

– Сашка, что это было? Ты видел? – камера опустилась, упершись в черноту.

– Вроде что-то мелькнуло, метеорит, наверное. Какого черта ты камеру опустил? Давай, ищи по-новой нашу тарелочку.

Камера снова заползала по звездному небу, но безрезультатно, прыгающую звезду найти не удавалось.

– Сюда, сюда поверни!

Камера сделала такой резкий поворот, что отдельные звезды слились во множество длинных серебряных нитей, развешанных в иссиня-черном небе. Внизу экрана появилось оранжево-белое зарево.

– Что это такое? Восход? Вроде рановато, а? – спросил один.

– Какой восход? Олух, это на западе. Это Москва. Пожар в Москве, – ответил второй.

– Не может быть, слишком далеко. Где-то ближе горит.

Зарево катастрофически быстро разрасталось и становилось все белее и белее, заливая уже почти весь экран. И тут возник гул, сначала далекий, он приближался, делался все громче и громче. Камера заплясала в руках у снимавшего, упала на землю, и вместо картинки побежали продольные полосы, изломанные синусоидой.

И снова бегущая строка, и снова повтор сюжета.

– Что это было? – в один голос спросили Марина и Вика.

– Мишенька, пожалуйста, давайте еще раз пересмотрим другие каналы. Я думаю, теперь должно появиться что-то новое, – попросил Анатолий Львович.

– Вот-вот, CNN давай, – распорядился Андрей.

CNN транслировало уже знакомый им сюжет, самое начало. Но бегущая строка была уже иной. «Взрыв в Москве», – вслух прочла Вика.

– Какой взрыв? – спросила она. – Мы не видели никакого взрыва.

Ответом ей было всеобщее молчание.

Сюжет, правда уже в укороченном виде, повторяли три раза. Потом на экране возник диктор и рассказал, что этот сюжет, который CNN удалось получить на другой телестанции, настолько их заинтересовал, что они попытались получить какие-нибудь разъясняющие материалы у своих источников в NASA. И вот, что CNN удалось получить. На экране стали возникать снимки, сделанные со спутника. Вид Москвы из космоса напоминал большой, прекрасно сделанный макет города. Со своими знаменитыми кольцами и четкими радиусами шоссе, рассекающими город на сектора, с голубыми лентами рек и огромными массивами парков. Следующие несколько снимков зафиксировали момент возникновения и разрастания взрыва. Эпицентр находился в Лосином острове, рядом с кольцевой дорогой. «Опрошенные нами эксперты сходятся во мнении, что в Москве произведен взрыв обычного взрывчатого вещества чрезвычайной силы или ядерный взрыв небольшой мощности. Во втором случае речь может идти о так называемой „грязной“ атомной бомбе или нейтронном оружии. Некоторые специалисты давно высказали мнение, что международные террористы уже обладают „грязной“ атомной бомбой, оставалось только гадать, где будет нанесен удар. Возможно, что этот удар нанесен в Москве. Хотя кое-кто из наших экспертов, анализировавших спутниковые снимки, отметил на них подозрительный предмет, который они идентифицировали как ракетную боеголовку. В любом случае, непонятна позиция правительства России, которое молчит вот уже почти сутки…», – разглагольствовал комментатор.

– Что такое нейтронное оружие? – спросил Михаил, не отрывая глаз от дисплея.

– Бомба малой мощности, но с бешеной радиоактивностью, действующей сравнительно короткий промежуток времени. Сохраняет технику, здания, сооружения, но гарантированно уничтожает все живое в радиусе пятьдесят – сто километров, – пояснил майор, так же не поворачивая к собеседнику головы.

– Не знаю, есть ли сейчас такая бомба в арсеналах, но на исходе холодной войны и мы, и американцы стращали ею друг друга, – добавил профессор.

– Миша, пожалуйста, мне необходимо позвонить, – Марина говорила очень тихо, почти шептала.

– Да, да, конечно, – с поспешностью ответил он, одной рукой выщелкнув из гнезда телефонную трубку и протягивая ее Марине, а второй переводя компьютер в режим телефонной связи. – Ты родителям, да? У них спутниковая связь?

Марина кивнула и стала диктовать цифры номера, дублируемые Мишкой на клавиатуре. Он забыл выключить громкую связь, и теперь все слышали длинные телефонные гудки. Первый, второй… пятый… восьмой… двадцатый. Она положила трубку на стол, медленно поднялась с табурета и, не говоря никому ни слова, спокойным, размеренным шагом направилась в дом. Все так же молча проводили ее взглядом, только Вика сорвалась с места, намереваясь последовать за Мариной, но Колосов-старший остановил ее:

– Не надо, пусть побудет одна.

Некоторое время сидели молча, тупо пялясь в дисплей, на котором красовалось окошко с цифрами телефонного номера. Нарушил молчание Виктор Петрович:

– Будешь звонить кому-нибудь еще?

– Нет, – жестко ответил сын. – Нет, – повторил он, – будем смотреть. – Мишкины пальцы забегали по клавиатуре, и на дисплее вновь появилась заставка CNN.

Пресс-конференция в Белом доме: «… к сожалению, у нас не было никакой информации… президент выражает солидарность с русским народом…». Потом Париж, Елисейский дворец, наконец – Петербург: «… международные террористы… чудовищное преступление… справедливый гнев… найти и покарать…»; Пекин, Берлин, Лондон, снова Вашингтон…

Голова наливалась свинцовой тяжестью, переставая воспринимать информацию и что-либо соображать. Чувства притупились, эмоции стерлись.

Первым не выдержал Свирский, через полчаса за ним последовал Виктор Петрович, остальные сидели перед компьютером до тех пор, пока очередное июльское утро не вступило полностью в свои права.

Глава 8

Из Орла выехали в двенадцать. Перед выездом из города заехали на барахолку, и сын и отец Колосовы, в сопровождении майора, отправились искать торговца, обещавшего достать фары для «Транзита». Торговец не обманул. Действительно, принес левую фару в сборе, а вместо правой предложил лампу и стекло. Стекло было, правда, не родное, но по размерам почти совпадало с фордовским. «Приспособите как-нибудь», – обнадежил он. Колосовы, согласившись с ним, взяли и то и другое. Немного отъехав от барахолки, остановились и поменяли фары. Теперь можно было ехать круглые сутки. На выезде из города постовой, на удивление, их не остановил, лишь проводив равнодушным взглядом их микроавтобус, с которого были сняты номерные знаки.

– Держи по указателю на Ливны, а потом на Воронеж, – сказал Колосов дочери, управлявшей автомобилем. – Воронеж объедем по объездной и дальше на Богучар.

– А может быть, из Воронежа на Борисоглебск и оттуда на Волгоград короче получится? – подал голос из салона Веретенников.

– Ненамного короче. Так мы попадем на трассу Москва – Волгоград. Я ее знаю как свои пять пальцев. Можно сказать, знаком с каждой выбоинкой. Столько раз довелось по ней ездить. Отвратительная дорога. Разбита вся в пух и прах. По ней быстро не поедешь. Лучше уж по Ростовской. Там мы будем держать среднюю скорость не меньше сотни и через десять-одиннадцать часов будем на месте. Если немного припозднимся, не страшно. Мы теперь со светом. Да и там нас будут встречать.

И по-прежнему ярко светит равнодушное солнце, раскаляя и плавя асфальт. Лента шоссе бежит вперед и упирается в горизонт. А по обеим сторонам дороги разделенные на квадраты ветрозащитными посадками непаханые поля, заросшие сорняком, полупустые городки и деревни, деревни, деревни… Изредка мелькнет, проносясь мимо, встречная машина, и снова впереди только пустынное шоссе.

Поначалу Виктор Петрович, нажимая на кнопки приемника, пытался настроить какую-нибудь станцию и послушать новости, но как назло кроме единственной станции, транслирующей разухабистую попсу, поймать ему ничего не удалось. Тогда он порылся в бардачке, вытащил оттуда несколько дисков и стал перебирать их.

– Поставь вот этот, – попросила Марина.

Она сидела рядом с Виктором, положив голову ему на плечо, расслабленная и мягкая, как кошка. «Зачем она это делает? – подумал он, – ведь все же видят. И дети… Впрочем, а что дети? Они уже достаточно взрослые, должны же понимать… в конце концов. Мы с ней свободные люди… Да, свободные. Не далее как третьего дня закопали ее мужа. Черт! Зачем мне все эти сложности?» Колосов вставил диск, и в салон полилась нежная, журчащая, как лесной ручей, музыка.

– Бога ради, Виктор Петрович, я вас умоляю, не нужно никакой музыки, и без того тошно, – взмолился Свирский.

– Это почему же не нужно? – возмутился майор. – Музыка человеку нужна всегда, во всех случаях жизни. Даже на похоронах музыку играют.

– Милейший Андрей Сергеевич, – Свирский был раздражен и с трудом сдерживал себя, – именно потому, что на похоронах играют музыку, я и прошу ее сейчас выключить.

– Анатолий Львович прав, не кипятись, Андрей, – Колосов обернулся к ним, как бы ненароком убрав плечо из-под Марининой головы, – действительно тошно. И музыка еще такая тоскливая, а веселая тем более была бы не к месту, – сказал он, выключая магнитолу.

– Мишенька, включите-ка лучше свой компьютер.

– По-вашему, получается, что смотреть на эти ужасы или читать про них в Интернете – это гораздо более соответствующее моменту занятие, чем просто слушать нейтральную музыку, – не унимался Веретенников. – У вас, Анатолий Львович, прямо какие-то мазохистские наклонности.

Но Михаил погасил спор, не дав ему разгореться:

– Не могу. Аккумулятор сдох. Ну, в смысле, разрядился, – пояснил он непонявшему Свирскому, – надо для подзарядки развернуть солнечную батарею. Вик, остановись, я ее скотчем прилеплю к крыше.

– Сорвет, – ответила та, даже не оборачиваясь.

– Не сорвет, я знаю как прилепить, чтобы не сорвало.

– Не остановлю. Все равно сорвет. Ерунду какую-то придумал.

На этот раз пришлось успокаивать спорщиков Колосову-старшему:

– Все, все. Успокоились. Развернешь батарею во время стоянки. После Воронежа где-нибудь сделаем короткий привал.

– Правильно, – поддержал майор, – покурить, оправиться в соответствии с уставом.

Вика хмыкнула:

– Ну и юмор у вас, товарищ майор. Казарменный.

– Какой же это юмор? Это правда жизни, – ответил Андрей.

Разговор не клеился. Все умолкли. И только слышен был шум ветра, врывающегося в открытое окно, шорох шин по асфальту и сытое урчание мотора. Марина опять пристроилась на плечо к Колосову-старшему и задремала. Сзади, в салоне, похоже, тоже все спали, убаюканные нудной дорогой.

***

Она стояла на дороге уже целый час. За это время мимо нее проехала только одна машина, и та не остановилась. Водитель задрипанной «десятки», заметив ее, стоящую с поднятой рукой, возле этого черного мерзкого монстра с федеральными номерами, только прибавил газу и пронесся мимо, обдав ее волной горячего, воняющего скверным бензином, воздуха. Вообще-то, она любила свой бронированный лимузин, любила любовью пассажира, развалившегося на мягких кожаных подушках дивана и вдыхающего кондиционированный, очищенный и озонированный воздух, в то время как это чудовище, созданное с истинно немецкой тщательностью, поглощало дорогу километр за километром. Он был для нее как бы частью ее дома. Передвижной частью. Дом, правда, у нее был не один. Но все эти жилища – и московская, и римская квартиры, и вилла на Капри, и подмосковная ДАЧА – воспринимались ею как единое целое, имя которому ДОМ, ибо, несмотря на все изощренные изыски дизайнеров и декораторов, ей удавалось сделать так, что ничто не мешало ей заниматься главным. А главным в ее жизни была работа. Она работала политиком. И в каком бы из своих домов в данный момент она ни находилась, она чувствовала, что да, это мое, мне здесь удобно и комфортно. Мне здесь ничего не мешает работать. И этот чертов «Мерседес» до сегодняшнего дня был таким же родным домом, удобным и комфортным, полностью подвластным воле своей хозяйки. И вдруг оказывается, что это не просто ее дом, такой родной и понятный. У него вдруг обнаружился какой-то там мотор, непонятно откуда взявшийся стартер и еще эта… как ее… коробка. И в одно мгновение милый, сладкий дом превратился в мерзкого черного монстра. Она с досадой ударила кулачком по полированному крылу машины.

– Лариса Файзулловна, вы бы сели в машину. Прямо жалко вас. Вы уже час стоите на солнцепеке. Садитесь, пожалуйста. Когда появиться машина, я замечу, и вы выйдете. Я бы и сам проголосовал, но мужчине вообще никто не остановит, – из приоткрытого окна заканючил водитель.

– Замолчите, Дмитрий. Если бы вы добросовестно относились к своим обязанностям, мне не пришлось бы сейчас загорать. В конце концов, могли бы попробовать отремонтировать ее.

– Лариса Файзулловна, но я же не механик, я профессиональный охранник. А машина эта не должна ломаться. Да я ее всего две недели назад на профилактику гонял. Стартер крутит, а мотор…

– Да, да, я уже слышала и про мотор, и про стартер, и про эту, как ее, коробку. Лучше уберитесь с глаз моих долой.

Водитель отпрянул вглубь салона и поднял тонированное стекло, опасаясь окончательно разозлить шефиню.

Лариса отошла от машины и спряталась в тень: «Все-таки лучше здесь, на свежем воздухе, чем там, внутри. Зря я Димку шуганула, ведь он действительно ни в чем не виноват», – подумала она. Оба охранника – и Дима, и Юра работали с ней уже почти пятнадцать лет. Фактически стали членами семьи. Во всяком случае, доверяла она им безгранично, и они неоднократно оправдывали это доверие, добросовестно исполняя не только свои прямые служебные обязанности, но и разного рода деликатные поручения хозяйки.

Лариса Файзулловна Бикмаева уже несколько суток находилась в дороге. Причиной столь утомительного путешествия, предпринятого ею, стал разговор с мужем. Луиджи позвонил 14-го, рано утром, когда она еще была в постели. Он был почти на грани истерики.

– Лариса, почему ты еще в Москве?

– Доброе утро, милый, с чего это ты так разнервничался?

Ее нарочитое спокойствие окончательно взбесило его, и он перешел на крик:

– Ты создаешь проблемы на пустом месте. Ты что, не могла вылететь в Рим хотя бы вчера? Ты знаешь, что с сегодняшнего дня воздушное пространство Евросоюза закрыто для любых самолетов из России?

– И для частных тоже?

– Да, тоже. Ну почему, почему…

– Послушай, может быть, транзитом через третью страну?

– Для всех закрыто, и СНГ, и Азия, и Магриб. Лара, что тебя держит в Москве? – Луиджи уже несколько успокоился.

– Такой тон мне больше нравится. Милый, у нас, кажется, назревают серьезные события.

– Эти разговоры про серьезные события я слышу уже не первый год.

– На этот раз все действительно очень серьезно. Народ, похоже, созрел окончательно, и, самое главное, наши демократические Нарциссы, как ни странно, сумели договориться друг с другом и объединить свои усилия. Они готовы выйти вместе на улицу. По крайней мере, уже подготовлен ряд мероприятий, которые, в идеале, должны привести… ну, сам понимаешь, к чему.

– Лара, надеюсь, ты в этом безумии не принимаешь участия?

– Ну почему же? Принимаю, самое деятельное.

– Послушай, ты же серьезный человек. Одно дело – твоя фрондерская деятельность в рамках законной оппозиции, и совсем другое – улица… и все такое. Дергать тигра за усы – опасное занятие. И потом птичий грипп. В городе эпидемия, а ты собираешься в толпу.

– Ну что ты, милый. Я действительно серьезный человек, как ты сказал. Я уже почти неделю, с тех пор как появилась информация о первых случаях атипичной пневмонии, безвылазно сижу на даче, никуда не езжу и никого не принимаю. Вся моя деятельность протекает возле компьютера и телефона.

– Слава Богу, что ты хоть элементарными мерами предосторожности не пренебрегаешь. Но, Лара… Послушай меня. Ты сама сказала, что все уже подготовлено. Свою работу ты сделала. Ведь ты же не полезешь, надеюсь, на баррикады?

Лариса Файзулловна на секунду задумалась. Героически возглавлять народные массы в борьбе с авторитарным режимом – это, конечно, замечательно, но загнуться от какой-то там атипичной пневмонии совсем не хочется.

– Нет, Луи, на баррикады я, наверное, в таких условиях не полезу.

– Вот и замечательно. Cara, я тебя прошу, уезжай.

– Куда? Ты же сам сказал, что самолеты в Европу не летают.

– Правильно. Самолеты не летают, поезда не ходят, машины, и те не пропускают. Но остался один вариант. Ты забыла про нашу яхту.

– Луи, ты где сейчас находишься?

– Я? На яхте. В Эгейском море… здесь… на островах…

– Дети с тобой?

– Нет, мальчики предпочли остаться на Капри с Вероникой. Я… я один.

Вероника была дочерью Ларисы Файзулловны от первого брака, и сейчас вместе с Ларисиной внучкой гостила у них на вилле, отогреваясь под ласковым итальянским солнышком после промозглой лондонской зимы.

«Так. Понятно, – подумала она, – значит в компании с четырьмя-пятью потаскушками». Лариса не знала наверняка, сколько их там, этих потаскушек, да и есть ли они вообще. Но некоторые вещи женщине вовсе не обязательно видеть своими глазами для того, чтобы знатьправду. Иногда достаточно малейшей заминки в речи любимого. А уже своего Луиджи Антонелли Лариса за почти двадцать лет совместной жизни изучила вдоль и поперек. Он – надежный партнер и в принципе любит ее, обожает мальчишек и с Вероникой у него самые прекрасные отношения, но… Как говорится, слаб по части женского пола. «Мужчины, вообще, редкостные скоты, – подытожила она. – Мой хотя бы трепетно относится к браку и не выставляет свои похождения всем напоказ».

С Луиджи они познакомились в 96 году, когда она была заместителем министра топлива и энергетики. Молодой итальянский бизнесмен горел желанием сделать бизнес на поставках русской нефти в Италию. Деловые взаимоотношения очень быстро переросли в личные. В том же 96-м они поженились. С тех пор многое изменилось. Ларису Файзулловну перестали звать в правительство, зато состояние семьи Антонелли-Бикмаевых стало очень и очень приличным. Лариса родила двух сыновей. Сейчас мальчики учились в Англии, а каникулы, как правило, проводили с родителями на Капри. Неизменным оставалось одно. Их взаимное чувство.

– Хорошо, Луиджи, что ты предлагаешь?

– Я, как уже тебе говорил, сейчас нахожусь в Эгейском море. Тридцать пять-сорок часов ходу и я, предположим – в Новороссийске или в Таганроге, туда тебе ближе ехать. Я тебя там забираю и… домой. Кстати, Дима отлично знает причал для яхт в Таганроге. Мы с ним там как-то вместе были.

– А пограничный контроль?

– Нет проблем. Здесь, в Италии, я внес твое имя в судовые документы. Вместе вышли покататься, вместе вернулись.

– Понятно.

– Нет, нет Лара, не подумай чего-нибудь плохого…

– Проехали. Ладно. Как быть с русскими пограничниками? Ведь тебе же нельзя указывать в документах, что ты заходил в русский порт. Я правильно понимаю?

– Ты все правильно понимаешь, cara. Я сейчас оформлю пункт назначению где-нибудь в Черном море, но в пределах Евросоюза. Варна или Констанца, например. А сам пойду в Таганрог.

– Да, но как же пограничный контроль?

– За что я люблю наших с тобой соотечественников, – Луиджи захихикал в трубку, – так это за то, что они не являются рабами законов и инструкций, и с ними всегда можно договориться, учтя взаимные интересы.

У Луиджи, так же как и у Ларисы, было двойное гражданство: и итальянское, и российское, так было удобнее жить и делать бизнес.

Голос Луиджи, предварительно настраивавшегося на трудный разговор с женой и ожидавшего ожесточенного сопротивления с ее стороны, окончательно потеплел и сделался вкрадчиво-медовым:

– Cara, я по тебе соскучился. Это негуманно, лишать меня своего общества уже больше месяца.

– Хм-м, – хмыкнула Лариса, про себя подумав: «Лицемерный притворщик. Небось, сегодняшней ночью ты только и делал, что тосковал обо мне в обществе пяти молоденьких шлюшек».

– Лариса, – снова настроился на деловой лад супруг, – мне нужно несколько часов на подготовку к выходу в море. Так… если я выйду сегодня в двенадцать, то завтра буду в Таганроге часов в девять-десять вечера по московскому времени. Если вы завтра утром выезжаете, то примерно к этому же времени прибудете на место. Возьми с собой Диму, и Юру. За домом присмотрит прислуга.

– Ты все очень здорово рассчитал, милый, но у меня еще есть кое-какие дела.

– Dio mio! Лариса! Мы же вроде уже обо всем договорились! Incredibile! – Луиджи снова орал в телефонную трубку: – Опять тебя держат твои заклятые друзья-демократы? Ты боишься, что при разделе пирога они съедят и твой кусок? Или что?

– Или что, – спокойно повторила Лариса. На самом деле в свои пятьдесят пять она уже в значительной степени охладела к политике. Вернее, не столько к самой политике, сколько к тому месту в ней, которое ей отводилось и друзьями, и врагами. Что ее интересовало по-настоящему, так это борьба за самый высший пост в стране. Но стоило об этом только обмолвиться, как против нее объединялись и друзья, и враги, и правые, и левые. И начинали ее МОЧИТЬ. Такова ситуация в сегодняшней России. Мужчины боятся умных и самостоятельных женщин. Женщина в политике может рассчитывать только на какую-нибудь представительскую, больше церемониальную должность, в лучшем случае на второстепенный министерский портфель в правительстве. А этот этап Лариса Файзулловна прошла лет пятнадцать-двадцать назад. Она понимала, что при таком раскладе сил, который сложился в демократическом движении нынешним летом, шансов на лидерство у нее нет. Заклятые друзья не пропустят. И она бы еще в конце мая уехала к семье на Капри, перепоручив дела своим заместительшам, если бы не одно обстоятельство. Лариса Файзулловна боялась прогневать очень влиятельных людей.

Эта история началась тридцать пять лет назад. Грешки молодости. Да и кого в молодости не было грехов? Кто не грешил в молодости, тот, можно сказать, и не жил. Как-то, будучи студенткой, Ларисе довелось встречать Новый год вдвоем с подругой в обществе пяти молодых людей с ее же курса на подмосковной даче одного из них. Вуз, в котором она училась, был элитным, и, собственно, ребята там подобрались не из самых простых семей. Вот… Новый год встретили весело, может быть, даже слишком весело. Выпито было немало, а сделано всякого, чего можно было бы и не делать, и того больше. Но, как говорится, что сделано, то сделано. По прошествии времени, все неприятное в этой истории забылось бы, и ее участники изредка наедине с собой вспоминали бы ее со смешанными чувствами. Но такой естественный ход событий был нарушен самым грубым образом. Где-то через полтора-два месяца Ларису вызвали в деканат и оставили ее наедине с молодым, стройным красавцем в приличном сером костюме.

– Меня зовут Евгений, – представился он, махнув у нее перед носом красной корочкой. – Ознакомьтесь вот. – И бросил на стол пачку черно-белых фотографий.

По истечении двух месяцев их маленькое, хотя и несколько рискованное приключение уже не казалось ей столь ужасным, но на фотографиях это было… впечатляюще.

– Как вы думаете, – спросил обладатель корочек, – понравится это вашему отцу? А что скажут его коллеги? Ведь ваш папа занимает серьезный, ответственный пост, а вы его так…

Лариса не стала ломаться, она знала, что в их вузе многие, очень многие являются «секретными сотрудниками»:

– Я согласна, давайте, где я должна подписать?

Молодой человек посмотрел на нее с удивлением:

– Ну что ж, я рад, что вы оказались столь благоразумной девушкой.

Они обговорили все необходимые в таких случаях вещи и расстались: он – довольный, а она – испуганная и раздосадованная. Их сотрудничество продолжалось недолго, меньше полугода. То ли слишком много было дублирующих сообщений, то ли в их вузе действительно ничего значительного произойти не могло, и серьезных людей утомили девчачьи сплетни типа: «Клара у Карла украла кораллы», но Ларису неожиданно оставили в покое. Больше она никогда в жизни не видела своего симпатичного «шефа». Старая история всплыла вновь через десятилетия, когда отшумели подернутые романтически-революционным флером демократические девяностые, и к власти пришли крепкозадые хозяйственники – строители вертикалей.

Ларисе позвонили и попросили зайти в Администрацию. Обычное дело. Подумаешь, кто из оппозиционеров туда не ходил по всякого рода надобностям, если не считать, конечно, сумасшедших, вроде Петровской?

Дело оказалось куда как скверно. Попросту говоря, Ларису Файзулловну стали шантажировать. И не теми старыми фотографиями двадцатилетней давности. Подумаешь, фотографии. Нынче высокопоставленные чиновники в порнофильмах красуются на центральных каналах – и ничего, а тут фотографии какой-то девчонки. Да нет у них ничего общего, и вообще это – фотомонтаж. Нет, Ларисе Файзулловне предъявили документ, где она соглашалась сотрудничать с КГБ. Лариса аж опешила от такой наглости:

– Помилуйте, чем вы меня пугаете? Сотрудничеством с организацией, принадлежностью к которой вы и ваши нынешние коллеги открыто гордитесь? Какой-то абсурд получается. Да у нас полстраны волей или неволей с этой вашей конторой сотрудничали.

Вежливый смазливый чиновник усмехнулся:

– Полстраны сотрудничало, а узнают только про вас. Уж поверьте, мы постараемся. Интересно, как после этого будут к вам относиться ваши коллеги? На вашей карьере можно будет поставить крест.

– Ну, хорошо, хорошо. Давайте, в конце концов, я стану членом вашей команды. Вы этого хотите?

– Нам этого не нужно. Оставайтесь сама собой. Мы вам даже денег дадим на функционирование вашей партии.

– ?

– Спокойно работайте, взаимодействуйте со своими союзниками, вам лишь только изредка придется поворачивать руль вашего партийного корабля в соответствии с нашими пожеланиями. – Чиновник пришел в благостное расположение духа от выстроенной им словесной конструкции.

– А если я не соглашусь?

– Ну что ж, если вам наплевать на собственную политическую карьеру, и вы готовы публично предстать перед всем честным народом как тайный осведомитель КГБ, который уже двадцать лет стучит на своих товарищей, то нам придется прибегнуть еще к одной мере. Кстати, а как обстоят дела с вашим бизнесом, с вашим и вашего мужа? У вас там все в порядке?

Это уже был удар ниже пояса. Лариса Файзулловна знала, как они могли поступить. Мало того, что обобрать семью до нитки, так еще и за решетку закатать. Ее или Луиджи, что вероятнее. Для того, чтобы она стала посговорчивее. Последний аргумент все перевесил. С этого дня она стала играть роль троянского коня в демдвижении. Конечно, все было не так однозначно. Полностью лишить ее самостоятельности они не могли, как бы ни старались, но все же, все же… Говорить об этом она не стала никому, даже Луиджи. Так вот остаться этим летом в Москве и активно участвовать в демократической тусовке, что лично ей не сулило никакой выгоды, Ларисе пришлось по настоятельной просьбе товарищей из Администрации. Самое смешное, что, что бы она этим летом ни предпринимала с подачи своих «ведущих», все оборачивалось во вред власти и на пользу оппозиции. Но как бы там ни было, уехать сейчас из Москвы, не согласовав это с Администрацией, она не решалась.

Было у Ларисы Файзулловны еще одно дельце, которое заставляло ее медлить с отъездом из России. Госпожа Бикмаева была единоличной владелицей десяти спиртоводочных заводов. Еще месяц назад, прогнозируя возможную дестабилизацию обстановки в стране, она дала распоряжение директорам своих заводов не сдавать выручку в банки, а менять ее на валюту и хранить в наличности. Конечно, был в этом определенный риск, но, как говорится, кто не рискует, тот не пьет шампанского. А водка нынешним летом, когда цены на все взлетели до небес, когда из продажи стало пропадать то одно, то другое, когда жить народу, казалось бы, стало уж совсем невтерпеж, почему-то стала продаваться вдвое лучше прежнего. «Бог его знает, что там будет дальше, – думала Лариса, – а денежки напоследок надо бы собрать».

Пауза в разговоре затянулась.

– Алло. – Лариса выдохнула в трубку. – Луи, ты куда пропал?

– Я не пропал, я жду твоего ответа.

– Хорошо, милый, перезвони мне через час, я скажу тебе точную дату встречи.

– Ciao, mia bella.

– Пока. – Лариса нажала на кнопку отбоя.

В Администрации Президента царил полный хаос. Кто-то уже уехал в Питер, кто-то вот-вот собирался это сделать. «Ну что ж, – подумала Лариса, – пора и мне трогаться в путь». Попрощавшись с головкой своей партии, назначив вместо себя заместителя и отдав последние распоряжения, в тот же день она выехала из дому. Встреча с Луиджи была назначена на вечер девятнадцатого июля. Начался изнурительный марафон по городам и весям России. Лариса объезжала свои водочные заводы, собирая наличку. Отчасти это путешествие напоминало ей веселое и страшное время начала девяностых. Время становления русского капитализма. Время, когда возникали первые биржи и банки, время, когда зарабатывались первые миллионы, время, когда шансы стать миллионером и быть застреленным, взорванным или отравленным были равны. Тогда она вместе со своим первым мужем занялась торговлей стальным прокатом. Работоспособной банковской системы еще, по существу, не было. Деньги в оплату за товар возили на металлургические комбинаты НАЛОМ сначала автотранспортом, а потом и вертолетами.

Они нырнули в бизнес с головой, нырнули так глубоко, что вскоре перестали отличать личную жизнь от работы. Они и в семье стали скорее деловыми партнерами, чем супругами. И все бы ничего, если бы не патологическая жадность ее первого мужа. Он настолько зациклился на инвестициях и развитии бизнеса, что Ларисе приходилось буквально выклянчивать у него каждый рубль, чтобы купить что-нибудь себе или ребенку. С тех самых пор Лариса сделала для себя вывод на всю оставшуюся жизнь – семейный бизнес – это замечательно, но надо иметь и независимый источник поступления средств, о котором супруг даже если и имеет какое-то представление, то весьма смутное. Поэтому, когда они с Луиджи создавали совместный нефтяной бизнес, свои водочные заводы Лариса оставила исключительно в своем личном ведении. А со временем даже увеличила их число, подкупив по случаю еще несколько предприятий. Как бы то ни было, но, покидая Россию на неопределенный срок, она посчитала неразумным оставлять оборотные средства и образующуюся прибыль в распоряжении исполнительных директоров своих предприятий: «Разворуют ведь все, сволочи, ищи их потом. Надо действовать сейчас, пока они еще не сообразили, что к чему».

Последний завод, куда она приехала утром 19 июля, находился в Воронежской области. С деньгами никаких проблем не возникло, но у них был на исходе бензин, а дурак директор не имел никакого запаса. Пришлось в поисках бензина ехать в Воронеж. Марафон по городским заправочным станциям ничего не дал. Бензина не было нигде. Ни за какие деньги. Пришлось ехать на поклон в областную администрацию. Ни губернатор, ни его замы ее принять не захотели. «Скоты, – подумала Лариса, – совсем оборзели. Да будь это неделю назад, один мой звонок в Администрацию Президента, и они бы у меня попрыгали». Спасли ситуацию Юра с Димой. В губернаторском гараже им с кем-то удалось договориться, и машину им заправили под завязку, правда, за совершенно безумные деньги. И вот, в тот самый момент, когда самое сложное уже было сделано, когда всего-то и оставалось, что проскочить с ветерком от Воронежа до Таганрога, безотказная прежде машина встала посреди дороги где-то между Воронежом и Павловском. Все попытки вызвать эвакуатор закончились неудачей. Оставалась одна надежда – остановить на шоссе машину, водитель которой поможет разобраться в технических проблемах или же отбуксирует их «Мерседес» в ближайший город.

*** ***

Михаил, поглядывая по сторонам, уже подыскивал место для стоянки, когда заметил прямо по курсу стоящий на обочине черный «Мерседес» и рядом с ним хрупкую миниатюрную женщину, одетую во все черное и активно машущую рукой, призывая его остановиться. Он начал притормаживать, сбрасывая скорость.

– Не надо, Миша, не делай этого, – дернула его за рукав Вика.

Ее поддержала сидящая рядом Марина:

– И в правду, Мишунь, не останавливайся. Мало ли, что там может быть. Может, они нарочно эту бабу снаружи как приманку поставили, а в «Мерсе» за тонированными стеклами десяток мужиков с автоматами спрятался.

– Ну что вы, в самом деле, – отмахнулся Михаил, – вы посмотрите внимательно, кто это стоит. Ведь это же сама Бикмаева.

Он проехал мимо бикмаевского лимузина и припарковался на обочине, метрах в двадцати перед ним. Мишка вылетел из кабины и, хлопнув дверью, бегом бросился к Бикмаевой. Лариса страшно обрадовалась, когда ей удалось остановить микроавтобус, но вид бегущего к ней парня испугал ее, и она попятилась назад, едва не упав. Но, на счастье, Юра и Дима вовремя среагировали, выйдя из машины и встретив подбегающего молодого человека. Мишку смутил вид двух жлобов, выскочивших из «Мерса», как чертики из табакерки, и он остановился в метре от машины:

– Лариса Файзулловна, что у вас случилось, может быть, я могу чем-то помочь?

Ларисе уже удалось справиться со своим внезапным страхом (все-таки не первый год в публичной политике), и она вышла вперед из-за спины своего телохранителя.

– Как вас зовут, молодой человек?

– Меня? – зачем-то переспросил Мишка. – Михаил.

– Мишенька, вы не могли бы нам помочь? У нас что-то с машиной приключилось. Э-э… стартер крутит, а двигатель не заводится. Я правильно говорю? – на этот раз она обращалась уже к своим секьюрити.

В подтверждение они синхронно кивнули головами. Обрадованный тем, что может быть полезен самой Бикмаевой, Мишка воскликнул:

– Ну, это мы запросто. Открывайте капот.

Незапланированная остановка произошла столь внезапно, что народ, сидящий в салоне «Форда», ничего не понял. Недоумевающий Колосов задал вопрос дочери:

– Вика, куда это он сорвался, как оглашенный? В чем дело, вообще-то?

– Это он свою Бикмаеву увидел, пап. Похоже, у нее с машиной проблемы.

Колосов растворил задние двери фургона и перед ним предстал черный «Мерседес», под капот которого нырнул Мишка, женщина средних лет с восточной внешностью и два здоровенных мужика, одетых в пиджаки, несмотря на жару. Один из мужиков, видимо, по Мишкиной просьбе нырнул в салон и попробовал завести двигатель. Судя по всему, попытка не увенчалась успехом, и Михаил, развернувшись, направился к своему микроавтобусу.

– Пап, дай сумку с инструментом, – попросил он, подойдя поближе.

– Ну что там? Что-нибудь серьезное? – спросил отец, передавая ему сумку.

– Нет, ерунда. Минут на десять-пятнадцать работы. Что-то с подачей топлива.

Михаил вернулся к «Мерседесу» и, разложив инструменты, принялся копаться в его внутренностях.

– А что это он так трепетно относится к этой Бикмаевой? – спросила Марина, обращаясь к Вике.

– А-а, – махнула та рукой, – детство в одном месте играет. Молодой еще, в сказки верит. Он, видишь ли, вступил в ее партию. «Хочу, – говорит, – быть полезным демократическому движению. Если не мы, то кто же?» Ну и подобная чушь в таком же роде.

– Как-то не очень уважительно ты о старшем брате отзываешься, – усмехнулась Марина.

– Это он-то старший? – Вика состроила гримаску. – Сущее дитя. Наивен, как… Слов не нахожу. Я ему говорю: «Партия эта – диванного типа, и места на том диване для тебя не предусмотрено». А он – мне: «У меня идеи, идеи…» Да кому нужны твои идеи! У них одна задача – хлебные места переделить. А на нас им наплевать.

Марина рассмеялась:

– Ты, Викуля, прямо-таки эксперт в области российской политики. Я всегда утверждала, что наши женщины умнее и практичнее мужчин.

Тем временем Мишка, крутя гайки, пытался завязать разговор с Бикмаевой:

– Лариса Файзулловна, а я ведь член вашей партии, прошлой осенью вступил.

– О, какая удивительная встреча, – вяло отреагировала та.

– Вы знаете, – продолжал Михаил, – у меня куча идей: и о том, как создать молодежную организацию, и что нужно сделать, чтобы резко увеличить количество членов партии, и… еще много всякого. Я так активно добивался встречи с вами… Ведь дамы в вашем офисе отмахивались от меня, как от назойливой мухи. Такое впечатление складывается, что им и так хорошо живется, а я своей активностью только создаю им дополнительные проблемы. Лариса Файзулловна, уделите мне, пожалуйста, полчаса. Нам просто необходимо поговорить.

– Хорошо, хорошо, Мишенька. Только сейчас я очень устала. Я отдохну в салоне, а вы заканчивайте работу, и мы с вами побеседуем. Ладно?

– Договорились. Я быстро закончу. – Мишка с еще большим энтузиазмом принялся за работу.

Юра открыл ей дверь, и она устало опустилась на мягкие подушки сиденья, вытянув утомленные ноги. Лариса закрыла глаза, откинув голову назад. «Поскорее бы очутиться на яхте, в открытом море, выспаться по-человечески, наконец. Да пропади она пропадом, эта Россия, со всеми своими проблемами, – подумала она. – Я с нее получила все, что можно было получить. Ноги моей здесь не будет больше никогда».

– Давай, заводи, – услышала она голос этого мальчишки.

Дмитрий повернул ключ, запел стартер, двигатель фыркнул раз, другой, третий и снова заглох.

– Минутку. – Мишка снова нырнул под капот и, повозившись там, скомандовал: – давай.

На этот раз двигатель завелся сразу же и работал стабильно и ровно. В открытом окне водителя показалась довольная Мишкина физиономия. Ерничая, он спросил:

– Вам как отрегулировать – под шелест листвы или под шорох прибоя?

– И так сойдет, – ответил Дмитрий, – закрывай капот.

Юрий обошел машину, захлопнул капот и сел на свое место рядом с водителем.

Мишка, заглядывая внутрь через открытое окно водителя и пытаясь разглядеть в полутьме салона Бикмаеву, попросил:

– Лариса Файзулловна, выйдите, пожалуйста, я уже все закончил. Вам бы нужно бензина хорошего залить. Могу…

Лариса не дала ему закончить:

– Дима, гоните прочь этого мальчишку. Поехали быстрее.

Могучая пятерня Дмитрия толкнула Мишку в лоб так, что он, отлетев от лимузина на несколько метров, оказался сидящим посреди дороги, а «Мерседес» сорвался с места, подняв тучу пыли, и уже через несколько секунд превратился в маленькую черную точку на дороге.

Первым, кто выскочил из фургона и подбежал к Мишке, был майор:

– В чем дело, что произошло?

– Я сам не понял, – ответил Михаил. – Я закончил работу, хотел поговорить с Бикмаевой, а они мне дали по лбу и уехали.

– Этот процесс называется приобретение жизненного опыта, – сказал подошедший Виктор Петрович и протянул сыну руку. – Вставай.

– Давай по-коням и догоним этих козлов. Таких надо учить, – расхорохорился майор.

– Ну да, догонишь их, как же. Нашей колымаге противопоказано делать более ста двадцати километров в час. А они летят, наверное, где-то под двести, – ответил Колосов-старший.

– У них бензин поганый, прямо-таки с какой-то грязью. Я хотел им предложить слить его и дать им канистру нашего, но они уехали. А на своем бензине они километров сто-двести проедут, и у них фильтр бензонасоса опять забьется.

– Слышишь, Петрович, что Михаил говорит. Они все равно скоро встанут. Поехали, догоним их. Уж я на эту Бикмаеву пары гранат из подствольника не пожалею.

– Не кипятись, Андрей. Бог им судья. Если они встанут еще раз, то вряд ли на этой дороге найдется еще один такой же альтруист, как наш Миха. Так что пойдем и устроим привал, раз уж все равно остановились, – с этими словами Виктор Петрович направился к своему «Форду».

После обеда все повеселели, и даже майор подобрел и размяк, и больше не порывался посчитаться с обидчиками.

«Транзит» въехал на мост.

– Это что за река? – спросила Марина, глядя вправо.

– Дон, – ответил Мишка, прочитав указатель.

– Фу, какой-то он здесь совсем не солидный, – разочарованно протянула Марина.

После моста дорога потянулась вдоль реки, и Марина, забыв о своем недавнем разочаровании, с завистью поглядывала на воду и негустые заросли на берегу.

– Вот где надо было делать привал, и искупались бы заодно, – размечталась Марина.

– А что, я – за, – поддержал ее Михаил.

– Нет-нет, – воспротивился Виктор Петрович, – приедем на место, и купайтесь там, сколько хотите. И так много времени потеряли.

Чтобы не соблазняться заманчивыми речными пейзажами, Михаил стал разглядывать местность слева от дороги. Однообразные поля, заросшие травой, пожелтевшей от небывалой жары, держащейся уже почти два месяца. Метрах в ста от дороги была проложена труба, местами лежащая на опорах из бетонных блоков и возвышающаяся над поверхностью земли на метр-полтора. Она тянулась почти параллельно дороге, потихоньку расходясь с нею и уклоняясь влево, на восток.

Сначала его внимание привлек грузовик на встречной полосе. Он увидел его издалека, километра за два, и подумал: «Ну вот, встречные машины стали попадаться. Значит, недалеко какой-то город».

– Вик, посмотри по карте, какой город сейчас должен быть, – попросил Михаил.

Вика раскрыла карту:

– Так, мост мы проехали… Богучар. Километров двадцать осталось. А что?

– Да так, ничего. Просто увидел встречную машину, подумал – скоро какой-то город. Кстати, он стоит, видишь?

– Да, что-то там на него грузят.

Они подъехали уже настолько близко, что можно было понять, что стоящий грузовик – это КамАЗ и что вокруг него суетятся какие-то люди.

– Черт возьми, – воскликнул Мишка, – я думал, что такое бывает только где-нибудь в Чечне.

Его реплика привлекла внимание, и все, в том числе и те, кто сидел сзади, стали наблюдать за тем, что происходило на дороге. Мишка сбросил скорость километров до сорока, и не спеша приближался к грузовику, так что все могли в подробностях разглядеть происходящее.

В кузове КамАЗа стоял мужик, который принимал подаваемые снизу канистры и выливал их содержимое в бочки, видимо, стоящие в кузове, а канистры опять передавал вниз. Другой мужик орудовал у трубы, наполняя те самые канистры. А между трубой и грузовиком сновало еще шесть человек.

– Да у них здесь врезка, – воскликнул майор.

– Вряд ли они стали бы нефть воровать. Скорее всего – это так называемый продуктопровод. По нему солярку качают или бензин. Хотя… Черт его знает, может быть и нефть, а потом ее перегоняют, – засомневался Свирский.

Фургон, замедляя скорость, подкатывался к грузовику и остановился метрах в пятидесяти от него. Мужики продолжали споро заниматься своим делом, не обращая внимания на посторонних.

– Категорически возражаю против слова «воруют», профессор. Во всяком случае, у меня имеется бо-о-льшой вопрос по поводу права собственности на эту самую нефть. И уж во всяком случае, у того, кто ее качает, прав на нее не больше, чем у тех мужиков, которые, как вы выразились, ее «воруют», – снова начал задирать Свирского майор.

– А меня всегда интересовало, каким образом они умудряются делать такие вот врезки, – развел руками Михаил. – Ведь труба все время под давлением.

– Я не пытался давать никаких оценок.… – начал было Анатолий Львович, но его прервала Марина:

– Тише! Слышите? Какой-то странный звук. Как будто жужжание какое-то…

– Самолет! – Мишка ткнул пальцем в лобовое стекло. – Радиоуправляемая модель.

– Не-е-т, это не модель. Это так называемый беспилотный летательный аппарат. Он напичкан электроникой, и на нем стоит передающая камера, – пояснил всем майор. – Сейчас он мужичков этих засечет.

Заслышав шум мотора, мужики подняли головы вверх, а потом задвигались еще интенсивнее. Самолетик долетел до врезки, затем заложил вираж и стал описывать круги над головами мужиков, таскающих канистры. Когда он пролетал над дорогой, Мишка прочитал надписи у него на плоскостях:

– OSCE, IFOR, – и перевел: – ОБСЕ, международные силы.

– Ах, сволочь, так ты еще и натовский, – возмутился майор и рванулся к выходу из фургона, на ходу хватая автомат. Мишка тоже открыл свою дверь и вывалился на дорогу. Андрей стоял, опершись спиной на стенку фургона, подняв автомат и тщательно выцеливая самолетик. Бах, бах, бах, бах – прогремело четыре выстрела, самолет как будто споткнулся, сошел с курса и, ускоряясь, понесся к земле, вспыхнув на асфальте шоссе небольшим костерком в паре сотен метров от фургона.

– Здорово, – с завистью сказал Мишка. – Всего четыре выстрела. Научишь и меня так?

– Ну, положим, я в него и с первого попал, только он не сразу завалился, – похвастался майор.

Заслышав выстрелы, мужики побросали канистры и бросились к грузовику. Тот, который стоял в кузове, спешно перелез в кабину, завел двигатель и тут же начал разворачивать КамАЗ. Пока он в два приема разворачивался, остальные успели повиснуть на бортах кузова, на ходу забираясь внутрь. Андрей и Мишка смотрели на происходящее с недоумением.

– Куда ж это они? Я же его убрал. Выстрелов, что ль, они испугались? – удивился майор.

КамАЗ, набирая скорость, помчался в сторону Богучара. Михаил пожал плечами:

– Не знаю. До этого они на нас внимания не обращали. Точно. Выстрелов испугались. Подумали, что это ты по ним палишь. Хотя… Вон, смотри. Еще один летит.

На востоке в небе появилась черная точка, с каждой секундой увеличивающаяся в размерах. И вот уже их ушей достиг шум двигателя.

– Нет, это… Это не БЛА… Это… вертолет. Быстро за руль, – закричал Андрей, – жми на всю железку. А то он нас сейчас разделает, как бог черепаху.

Последние слова майор прокричал, уже находясь в фургоне, резво принявшем с места.

– В чем дело? Что случилось? – со всех сторон посыпались вопросы.

Андрей был немногословен:

– Вертолет. За нами.

– То есть как это, за нами? – удивился Свирский. – Мы нормальные, мирные граждане, спокойно едем, никого не трогаем, а они… Вертолет? За нами?

– Ну как это не трогаем, я же сбил их БЛА… Хотя, может быть, вы правы на этот раз. С чего это им на нас нападать? – засомневался майор, – хотелось бы, чтобы вы оказались правы…

– Этот ты, ты во всем виноват, придурок, сапог кирзовый, – вдруг взорвалась Марина, – что за идиотские выходки, как ты мог всех нас подвергнуть такой опасности…

– Тихо, – заорал Виктор Петрович, – замолчи, замолчите все. Это я во всем виноват. Нельзя было разрешать останавливаться там. Но… это уже неважно.

В это время Михаил крутнул руль влево, выезжая на встречную полосу, чтобы обогнать идущий впереди КамАЗ с ворованной соляркой. Мгновение – и «Форд» промчался мимо грузовика.

– Давай, Миша, давай еще, – подгонял сына Виктор Петрович.

– Все, максимум, выше ста шестидесяти не поднимается. – Мишка сидел словно окаменевший, чуть наклонившись вперед и намертво вцепившись в руль.

– Ну что там, Андрей? – спросил Колосов у майора, выглядывавшего наружу из раскрытой задней двери фургона.

– Он догоняет КамАЗ. Черт…

И тут все сидящие в фургоне услышали звуки автоматных очередей. Колосов метнулся к задней двери и тоже высунулся наружу. Вертолет летел параллельно дороге, сближаясь с грузовиком и безнаказанно расстреливая его. КамАЗ вдруг зарыскал по дороге, выписывая пируэты во всю ширь дорожного полотна.

– Водителя ранили, – догадался Колосов.

И тут раздался взрыв, разметавший машину в разные стороны бесформенными, горящими обломками.

– Ах, сволочи, что делают… – только и смог выдавить из себя майор.

Вертолет, не задерживаясь над местом взрыва, ускорился и понесся вперед, катастрофически быстро сокращая расстояние до микроавтобуса. Майор взял автомат на изготовку, явно собираясь дать бой вертолету.

– Не надо, – схватил его за руку Колосов, – не провоцируй его, может пронесет.

Он снова бросился вперед, к сыну, оценил обстановку, скомандовал:

– Вон там, видишь, лес подходит прямо к дороге. Давай туда.

Рев вертолетного двигателя приближался, накатываясь на них, и вот уже их захлестнуло, как волной. Вертолет летел так низко, что сквозь шум работающего двигателя был слышен шелест несущего винта вертолета. Винтокрылая машина пронеслась прямо над ними. За этим адским шумом никто не услышал звука выстрелов. Лишь рваные раны в крыше и правом боку микроавтобуса свидетельствовали о том, что их только что обстреляли.

– Миша, смотри, он разворачивается, – прошептала побелевшими губами Вика, тыча пальцем в лобовое стекло.

Микроавтобус уже почти достиг того места, где лес вплотную примыкал к дороге. Мишка сбросил скорость и стал аккуратно сползать с высокой дорожной насыпи. Но вертолет был уже близко. Мишке показалось, что он несется прямо на него. Он уже различал человека, сидевшего на полу вертолета, свесив ноги вниз, как в голливудских боевиках, и стрелявшего прямо в него, в Мишку. Он видел, как автоматная очередь прочерчивает пунктир на асфальте, неумолимо приближаясь к нему.

Но тут, то ли колесо взорвалось, пробитое пулей, то ли Михаил с испугу слишком резко дернул руль, микроавтобус, наполовину съехавший с насыпи, накренился вправо, какое-то мгновение завис на двух колесах, а потом с грохотом завалился на правый борт. Вертолет снова пронесся над ними, развернулся и, видя, что цель уже неподвижна, не торопясь стал выискивать место для посадки.

Когда автобус стал падать, майор, мгновенно сориентировавшись, выпрыгнул из него, удачно приземлившись, как на показательных выступлениях в День ВДВ. Он подскочил к фургону и, не выпуская автомата из рук, распахнул обе створки:

– Все живы? Быстро, быстро, наружу и в лес. – Колосов помогал выбраться сидевшим впереди. Анатолий Львович лежал, закрыв глаза, заваленный грудой коробок и сумок. Майор похлопал его по щекам:

– Анатолий Львович, вы целы?

Тот открыл глаза, непонимающе уставился на Веретенникова. Тот повторил вопрос:

– Вы целы?

– Кажется, да. Только головой сильно ударился.

Марина, Вика и Мишка уже выбрались из микроавтобуса и бегом бросились в лес. Майор, убедившись, что со Свирским ничего страшного не случилось, последовал за ними.

Вертолет сел от них метрах в ста пятидесяти на большой, густо покрытой ромашками поляне, отделяющей лес от дороги. Когда Андрей, выбрав позицию среди кустов, плюхнулся на землю, из вертолета уже выскакивали люди в камуфляже. Рядом с майором, с автоматом в руках, пристроился Колосов. Остальные улеглись на землю чуть поодаль.

– Ну, сейчас ты у меня получишь, – тщательно прицеливаясь, пробормотал майор.

Вж-ж-ж, ба-бах, ветолет, подбитый гранатой из подствольника, вспыхнул, как бумажный змей, не успев оторваться от земли. В ответ по ним ударили с нескольких точек из автоматического оружия. На Колосова посыпались листья и ветки, сбитые чужими пулями.

– Петрович, забирай всех, – скомандовал Веретенников, – возьмите из машины все, что сможете унести, и дуйте вглубь леса, подальше от шоссе. Мишку только оставь. Пусть он весь боезапас соберет и сюда тащит. А вы уходите. Не беспокойся, с парнем все будет в порядке. Этих двое или трое осталось. Мы их задержим на полчасика и двинем за вами.

Они прошли по лесу километров пять, не меньше. Лес, у дороги густо заросший подлеском, в основном орешником, становился светлее, чище и как бы просторнее по мере того, как Виктор Петрович со своими спутниками удалялся от шоссе. Лес был смешанный: дуб и сосна, а под ногами – шелковистая, невысокая, как будто специально подстриженная, трава. Перестрелки не было слышно уже более получаса. Или слишком далеко ушли, или… Колосов очень переживал за ребят и мысленно оставался там, с ними, но вынужден был строить из себя бодрячка, чтобы не пугать остальных. Теперь ему казалось неправильным то, что он ушел оттуда, бросив Мишку и Андрея. Но он ничего уже не мог поделать, не мог никак повлиять на исход событий, и единственное, что ему оставалось – это неумело молиться, постоянно сбиваясь и начиная вновь: «Отче наш, иже еси на небесех… Господи, сделай так, чтобы они вернулись живые и здоровые…»

– Какая же она у нас разная… и такая красивая, наша Россия, – реплика Свирского заставила Колосова оторваться от своих мыслей и обернуться.

Анатолий Львович стоял метрах в пяти от него, поставив на землю сумку, в которой находились контейнеры с вакциной, и мечтательно улыбался. По его красному лицу градом катился пот. Светло-серая рубашка почти целиком промокла, почернев от пота. За спиной Свирского Вика беззвучно хихикала в кулачок, а Марина состроила гримасу чрезвычайного недоумения, одновременно крутя пальцем у виска. Колосов улыбнулся:

– Все. Дальше не идем. Здесь отдыхаем и ждем ребят.

Они появились минут через десять-пятнадцать и, издали заметив своих, направились прямо к ним.

– А мы вас не сразу нашли, пришлось поплутать, – сказал подошедший Михаил, снимая с плеча большущую сумку.

– Как сами-то, целы, не ранены? – с тревогой спросила Вика.

– Как видишь. – Майор уселся на землю рядом с остальными, пристроив автомат на коленях. – Мы думали, что нам придется от них драпать, а получилось наоборот. Ну, мы обозначили преследование, чтобы убедиться, что они не полезут в эту сторону, и вернулись к машине. А потом отправились вас разыскивать.

– Ну, и что с машиной? – поинтересовался Виктор Петрович.

– Оба передних колеса пробиты, но это не главное. Там насыпь очень высокая. Мы сами ее не поднимем. Нужен грузовик или трактор. Вообще, это было безумие – пытаться съехать в том месте, – подытожил Михаил.

– А что, у нас был выбор? – скептически усмехнувшись, Виктор Петрович посмотрел на сына. – Безумие – это лезть в чужие дела, когда у тебя и своих по горло.

– Да ладно, Петрович, все поправим, – смущенно пробормотал Андрей, – вот сейчас пойдем и найдем деревню, достанем там трактор и вытащим машину… Ну, виноват я, виноват… Ну простите меня, дурака.

– Ноутбук жалко. – Мишка почесал затылок. – На него ящик с инструментом свалился… Раскололся пополам… Опять мы без связи остались.

– Короче. – Андрей энергично поднялся на ноги. – Миха, есть карта?

– Нет, в машине осталась.

– Все равно, я отправляюсь на поиски деревни, а вы все ждете меня здесь. Поблизости должна быть деревня. Чай, не тайга и не тундра. Через два, максимум, три часа я вернусь за вами.

– Нет, Андрей, – Виктор Петрович отрицательно покачал головой, – разделяться не будем. Пойдем все вместе. Еще минут пятнадцать отдохнем и двинем. Будем держать по-прежнему направление на северо-запад. Куда-нибудь да выйдем.

Долго идти не пришлось. Вскоре сквозь деревья мелькнула голубая гладь реки, и через несколько минут они стояли на высоком обрывистом берегу из красной глины, под которым Дон неспешно нес свои воды. Слева от них, выше по реке, лес метров на триста-четыреста отступал от берега, который понижался и становился более пологим. На этой огромной поляне раскинулась небольшая, дворов в двадцать, утопающая в зелени садов, деревенька. Вдоль домов, обращенных лицом к Дону, тянулась грунтовая дорога, за деревней поворачивающая налево и теряющаяся в лесу.

– А вот вам и искомая деревенька. – Андрей простер руку в ее сторону с видом гида, демонстрирующего изумленным туристам сокровища Эрмитажа. – Даю слово, что получаса не пройдет, как у нас будет трактор.

Глава 9

– Эй, хозяева, дома есть кто-нибудь? – Колосов остановился у невысокой калитки.

Дома явно кто-то был, в одном из окон дрогнула капроновая занавеска.

– Пропусти меня, – Марина положила Колосову руку на плечо, – отойдите все от калитки. Не мудрено, что нас боятся. Толпа мужиков, да еще с оружием. Давай я попробую.

Марина откинула железный крючок, символически запиравший калитку и, открыв ее, прошла по бетонной дорожке к крыльцу. Поднявшись по ступенькам, постучала в дверь:

– Не бойтесь, приоткройте, пожалуйста, дверь. Убедитесь, я одна.

Неожиданно дверь распахнулась и не чуть-чуть, как рассчитывала Марина, а на полную. Перед ней стояла молодая женщина примерно одних с нею лет с короткой стрижкой, явно не деревенского происхождения, одетая в яркий короткий халатик без рукавов, и даже с легким макияжем на лице.

– Я и не боюсь, хотя сейчас много всякого разного народу шляется. И не у всех добрые мысли на уме.

– Простите, Бога ради, за беспокойство, – Марина улыбнулась, пытаясь расположить к себе хозяйку дома, – нам только узнать. Мы, москвичи, едем на юг, но у нас с машиной случилось несчастье. Нам нужен трактор. Не подскажете, у кого в вашей деревне есть трактор или грузовик?

– Как же вы в машину-то уместились, да еще, я гляжу, с таким количеством багажа? – с недоверием спросила хозяйка.

– А у нас микроавтобус, «Форд-Транзит», – Марина настойчиво пыталась растопить ледок недоверия, – понимаете, мы неудачно на обочину наехали, и наш автобус перевернулся. Вот видите, у меня царапина на щеке. Это я у окна сидела, а при падении стекло разбилось, ну, меня и поцарапало…

– Так вы, москвичи, да? А из какого района?

– Да вот ребята из Митина, а я на Чистопрудном бульваре живу… Нам бы насчет трактора узнать.

– Знаете что, вы заходите и друзей своих зовите. Успеется еще с трактором-то.

Марина с крыльца приглашающе махнула своим спутникам и исчезла внутри дома. Переглянувшись, народ гуськом потянулся вслед за Мариной. Колосов, пропуская всех, задержался у калитки, рассматривая дом. Дом был немаленький, метров двенадцать на двенадцать, из силикатного кирпича, одноэтажный, но на высоком фундаменте, что позволяло предположить наличие цокольного этажа. Крыша была четырехскатная, без мансарды, крытая гофрированной оцинкованной сталью. Окна в доме были сделаны большими, явно не в деревенских традициях. Вдоль невысокого заборчика из штакетника с внутренней стороны были посажены кусты малины и смородины, которые уже разрослись и буйно выбивались наружу. От калитки к крыльцу и по периметру всего дома была проложена бетонная дорожка. Справа дом почти вплотную примыкал к забору, отделяющему соседский участок, а слева от дома располагался огород. За домом начинался сад, тянущийся в сторону леса. Колосов двинулся вслед за остальными. Пройдя через небольшой предбанник, который, видимо, использовался в холодное время года как гардеробная, он оказался в большой комнате, которая, судя по всему, исполняла одновременно функции и кухни, и столовой. И хотя комната была немаленькой, метров сорок, от такого количества людей, нерешительно остановившихся недалеко от входа, Колосову в ней стало тесно.

– Да что же вы стоите, ставьте свои вещи на пол и рассаживайтесь на диван, вот на стулья, – хозяйка выдвинула из-за большого обеденного стола один из стульев, – ну, давайте же.

Высокого роста, где-то под сто восемьдесят, с длинными, крепкими, стройными ногами, с руками, явно хорошо знакомыми с физической работой, с высокой, полной грудью и правильными чертами лица, она вполне могла бы претендовать на должность фотомодели в каком-нибудь гламурном журнале. Если бы не одно но… Какой-то дефект у нее все-таки был. Не сразу видимый глазу, но ощущаемый чуть ли не подсознательно. Какой-то тяжелый печально-тоскливый взгляд, остававшийся таковым даже тогда, когда она улыбалась. Это пугало и… отталкивало от нее. «Так в чем же дело, – пытался понять Виктор Петрович, – чем вызвано такое чувство? Может быть, легкое косоглазие? Нет… А, понял, наружные уголки век у нее несколько оттянуты и слегка скошены вниз, из-за чего верхнее веко всегда немного прикрывает глаз. Кажется, это следствие какой-то болезни. Вот вам и объяснение взгляда, про который можно сказать, что в нем видится вселенская скорбь русского народа. Тьфу, ты, – внутренне усмехнулся Колосов, – неправильно, так про евреев говорят. Ну, тогда – неизбывная тоскарусского человека». Виктор Петрович прошел вглубь комнаты, выдвинул стул и сел. Все уже сидели, избавившись от своей поклажи, только хозяйка и майор, не отводящий от нее глаз, продолжали стоять друг напротив друга.

– Да что же вы, садитесь. – Она сделала приглашающий жест рукой. – Как вас зовут?

– Меня? – переспросил майор. – Андрей.

– А меня – Лена, присаживайтесь вот сюда, Андрей. И вообще, давайте знакомиться. Как меня зовут, вы уже знаете. А вас?

Все сидели слегка обалдевшие, немножко шокированные тем, что после бешеной гонки, аварии, перестрелки и бегства от преследователей, то есть того, что можно определить как смертельную опасность, они попали в милую, мирную, домашнюю обстановку. Первой пришла в себя Марина и решила взять инициативу в свои руки:

– Я – Марина, вот это – Анатолий Львович, это – Виктор, Миша и Вика. А с Андреем вы уже познакомились.

– А я тоже из Москвы, – сказала Лена. – Мы с мужем жили в Перове. Он в Новогирееве, в электродепо работал механиком, а я – в универмаге «Москва», товароведом. Мы уже два года, как уехали. Как там она, наша Москва?

– А… – раскрыл было рот Михаил, но отец сделал ему такие страшные глаза, что тот так и застыл с открытым ртом.

– Все по-прежнему, примерно так же, как и два года назад, – ответил за всех Виктор Петрович. – Лена, подскажите нам, пожалуйста, где бы мы могли достать трактор?

– Ой, вы знаете, с трактором не все так просто. У нас в деревне ни у кого нет не то что трактора или грузовика, но даже легковой машины. Только у Михалыча, через четыре дома от моего, кобыла есть. Он нам всем под картошку землю распахивает. Но кобыла, я так понимаю, вас не выручит. Трактор и грузовик-вездеход есть в лесничестве. Три километра отсюда, если вдоль реки идти.

– Спасибо вам, Лена, за гостеприимство. Покажите, где оно находится, это лесничество? Пойдемте, друзья. – Колосов поднялся со своего места.

– Да подождите же вы. Выслушайте до конца. В лесничестве есть лесопилка. Вот там все есть: и транспорт, и электричество… Хозяин и лесничества, и лесопилки то ли азербайджанец, то ли армянин – Агамирзоев Марлен Давидович. А охрана у него – чечены. Все с автоматами. Я думаю, вам туда лучше не соваться. Ничего вам там не дадут, хуже бы только не было. Мы вот что сделаем. Я сбегаю к Михалычу, попрошу его сходить на лесопилку за грузовиком. Ему Марлен даст.

– Почему ему даст, а нам – нет? Мы же не бесплатно, мы – за деньги, – удивился Колосов.

– Да потому, что он никому ничего не дает, у него снега зимой не выпросишь. А Михалыч сейчас – единственный человек во всей округе, который умеет эту самую лесопилку настраивать. Вы подождите меня, я сейчас.

Лена сорвалась с места и буквально выбежала в дверь. Не прошло и пяти минут, как она вернулась.

– Нет Михалыча дома, бабка говорит, что он на рыбалку ушел, – выпалила Лена, едва появившись на пороге.

– Ну, что ж, мы пойдем. – Колосов снова встал на ноги.

– Да куда же вы пойдете? Не дадут вам ничего. А будете там деньгами трясти, так и деньги отберут, – уговаривала хозяйка.

– У нас не отберут, – вмешался в разговор Андрей.

– Эти у кого хочешь отберут, – с уверенностью сказала Лена. – Подождите у меня, а Михалыч будет с рыбалки идти, обязательно мимо моих окон пройдет. Знаете что? Давайте я вас обедом накормлю.

– Да мы вроде бы обедали пару часов назад, – как-то неуверенно сказал Свирский.

– Ну и что? – продолжала настаивать Лена, – вы, наверное, всухомятку ели, а я вас горяченьким накормлю. А хотите выпить? У меня самогонка есть. Яблочная и сливовая.

– Петрович, а что? Может быть, действительно останемся, пообедаем? – Андрей умоляюще посмотрел на Колосова. – Да ничего с машиной не сделается. Дорога пустая. Да ее еще надо суметь вытащить оттуда.

– Неплохо было бы попробовать сливовицы, как ее болгары называют, а? Виктор Петрович? Я – за. – Свирский поднял руку.

Все остальные проголосовали вслед за ним.

– А я что? Я, как все, – засмеялся Колосов.

– Ну, вот и отлично. Сейчас все будет готово, – обрадовалась Лена.

Через десять минут в центре стола дымилась варенная картошка в большой кастрюле, а окружали ее тарелки со всевозможными домашними солениями и свежими овощами с зеленью. Не забыт был и запотевший графинчик с самогоном.

– Лена, скажи, пожалуйста, а где можно умыться? – спросила Вика.

– Ой, девочки, а хотите горячий душ принять? – предложила Лена. – Баньку топить, конечно, долго, но у меня есть душевая кабина с емкостью на крыше. Солнышко в ней воду прогревает так, что ой-ой-ой.

– Не вопрос. Мы не только хотим, мы мечтаем об этом, – обрадовалась Марина.

– Тогда берите все необходимое, я отведу вас в душ, а мужчины пока сами побудут.

Мужчины едва успели выпить по первой и только-только начали закусывать, как вернулась Лена и уселась за стол, рядом с Андреем.

– Леночка, – начал Анатолий Львович, – я все могу понять, но… ведь у вас нет электричества? – перебил он сам себя.

– Нет, уже почти два года. Считай, все время, что мы здесь живем, – ответила та.

– Так вот, – продолжал Свирский, – каким образом этот чудесный напиток, назвать его самогоном у меня не поворачивается язык, вам удалось охладить до столь низкой температуры?

– Ну, это самое простое, – рассмеялась Лена, – под этим этажом у меня полуподвальный этаж, там мастерская, сауна, бильярдная и даже бассейн есть. Но без электричества все это мертво. А под этим этажом есть подвал. А в подвале есть ледник. Там у меня лед с зимы заготовлен. А на леднике я обязательно держу бутылочку для дорогих гостей.

– И часто у вас бывают гости? – поинтересовался Веретенников.

– Да что вы, – махнула рукой хозяйка, – по правде сказать, здесь такая тоска. В радиоприемнике батарейки сели еще в мае. Телевизор последний раз смотрела в январе. Он у меня от аккумулятора работал. Еще муж в свое время сделал. Так вот, Новый год с телевизором встретила, а второго января последний аккумулятор окончательно разрядился.

– Простите, Лена, а где сейчас ваш муж? – поинтересовался Андрей.

– Он погиб, – спокойно ответила она, – в июне год был.

– О, простите меня…

– Ничего, вы же не знали. Это все Марлен, сволочь, со своими чеченами. У-у, если бы могла, собственными руками удавила бы. Приехал ко мне, говорит: «Утонул твой муж. Полез пьяный купаться в Дон и утонул». А тело так и не нашли. Да никто особенно и не искал. Приехал наш участковый, покрутился там с Марленом, в лапу взял и уехал. А то я своего мужа не знаю. Чтобы он, выпивши, купаться полез? Да и не мог он выпить на работе. Это противоречило всем его жизненным правилам. А на лесопилку он ходил работать.

– Лена, а как получилось, что вы из Москвы сюда перебрались? – спросил Михаил.

– Сначала я потеряла работу. Сама ушла. Замучили, сволочи, этой коллективной ответственностью. Само начальство все разворует, а ты, будь добр, потом плати за это. Как зарплата – трех-четырех тысяч недосчитываешься. И с каждым месяцем все больше и больше. Ну, я плюнула на них и уволилась. Попробовала искать работу, везде эта самая коллективная ответственность. Да и, знаете ли, везде норовят тебя взять на испытательный срок на три месяца на мизерную зарплату. А потом сказать: «Вы нам не подходите». Меня так разок надули, и я больше на испытательный срок не соглашалась. А в это время как раз начались перебои с мясом из-за этого, как его, птичьего гриппа, помните? Продукты дорожают, плата за квартиру тоже. Пожили мы так годик на одну зарплату, да и та, нельзя сказать, чтобы очень большая была, и муженек мой говорит: «Давай переедем к моим, в деревню, а квартиру сдадим». А мы к тому времени этот дом уже лет шесть потихонечку строили. Коробка была уже готова, крышу оставалось только железом покрыть и, собственно, все внутренние работы сделать. Квартиру свою в Перове мы сдали. Взяли оплату вперед за три года.

– Ну, – удивился Мишка, – как же вам удалось найти таких арендаторов?

– Мы же все официально оформили, зарегистрировали в префектуре и даже налоги заплатили. Следующей весной надо будет мне съездить в Москву, переоформить договор, как раз три года заканчиваются. Ну вот, месяц мы у свекров пожили, их дом на другом краю, крайний, за это время дом был почти закончен. Вода холодная и горячая и отопление, и канализация – все, как в городской квартире. Это уже потом, когда электричества не стало, супруг мой и отопление сделал печное, и баньку с душевой кабиной во дворе сложил, и даже насос ручной собрал, чтобы воду в резервуар закачивать. А за домом у нас беседка была с барбекюшницей, так он ее переделал в летнюю кухню. Одним словом, худо-бедно устроились на новом месте. Зато ничего не нужно покупать. Все продукты свои. Раньше за хлебом ездили, а теперь я мукой запаслась, и сама хлеб пеку.

– Тяжеловато вам, наверное, было строиться и обустраиваться без своей машины? – поинтересовался Колосов.

– А у нас была машина. Лада, двенадцатая. Свекор, алкаш чертов, ее у мужа выпросил. В Воронеж ему зачем-то надо было съездить. А там напился и на обратной дороге в аварию попал. Самому ничегошеньки, а машина наша – всмятку.

– Скажите, Лена, а много таких, как вы, горожан сейчас в деревне живет? – спросил Свирский.

– Три семьи, из Воронежа приехали. Но они с детьми. И скотину, и птицу держат.

– И птичьего гриппа не боятся? – изумился Свирский.

– Бойся, не бойся, а жить-то надо. Детей чем-то надо кормить. Им одних овощей мало. Мой в свое время тоже предлагал корову или овечек завести. На кой черт они мне нужны, возиться с ними. Я прекрасно и без молока, и без мяса проживу. Да, к свекрам моим дочь их с внучкой приехала. Это уже этой весной. Она в Воронеже в салоне красоты работала. Вот видите, – Лена кокетливо покрутила головой из стороны в сторону, – ее работа. Сегодня ко мне приходила. Как знала, что у меня сегодня гости будут.

– У меня предложение, – сказал майор, наливая самогон в рюмки, – давайте выпьем за нашу прекрасную хозяйку.

– Нет, – Лена повернулась к Андрею и, накрыв его руку своей, мягко сказала, – если не возражаете, я бы хотела сначала помянуть своего покойного супруга. Столько я о нем сегодня вспоминала… Царство ему небесное.

Лена выпила, за ней, не чокаясь, остальные.

– Андрей, налейте, пожалуйста, еще, – попросила она. – Это, чтобы не останавливаться на грустной ноте.

– Лена, а что все-таки произошло у вашего мужа с этим Марленом? – спросил Колосов.

– Ну, я уже говорила, что Марлен здесь полный хозяин. И лесничество ему принадлежит, и лесопилка. Работа кипит. Лес рубят, пилят, куда-то отвозят доски, продают, наверное. Как-то, Михалыча, видимо, дома не было, приезжает он к нам. На джипе. Здоровый, толстый, лысый, с усиками, как у Гитлера. Кто-то ему сказал, что мой механиком работал и, вообще, в технике здорово разбирается. Зовет к себе, пилораму ему надо перенастроить, деньги хорошие обещает. Ну, мой-то вначале отказывался, мол, я эту пилораму и в глаза никогда не видел. Но Марлен настоял: «Ничего, разберешься». Поехал он с ним и, действительно, разобрался, настроил им все, как нужно. С тех пор, как ему надо было наладку сделать или ремонт какой, он за моим приезжает. А через некоторое время предложил: «Ты приходи каждый день, на два часа, не больше. Профилактический осмотр сделаешь, что-то там по мелочи… А когда надо будет большую работу делать, задержишься. А я тебе буду стабильный оклад платить». Хорошие деньги предложил, ничего не скажешь. А муж, когда начал туда каждый день ходить, только тогда разобрался, что там происходит. Люди, которые там работают, – рабы.

– То есть как это – рабы? – Анатолий Львович аж подпрыгнул на стуле.

– А вот так, рабы. И чечены их стерегут, чтобы не сбежали, и чуть что палками лупцуют. А если вздумаешь там норов свой показывать, то и пристрелят запросто.

– Я слышал про подобные случаи, – печально сказал майор, – но думал, что такое у нас происходит только на Северном Кавказе.

– Да, я даже телепередачу, посвященную этому, видел, – поддержал Михаил, – они подбирают бомжей и заставляют их работать.

– Каких бомжей, что вы, ребята, какой толк от бомжа на тяжелой работе. Марленовские чечены едут в город, подыскивают там ребят помоложе и покрепче, вот таких, как ты, подпаивают чем-то и в бессознательном состоянии привозят их сюда. И все. Имя твое – никто и звать тебя никак. Работать заставляют по шестнадцать часов, кормят только хлебом и водой. Мой, когда в этом разобрался, побежал в милицию. Там ему лапши на уши навешали: «Разберемся, мол». Он вернулся домой успокоенный. А я думаю, что это они его Марлену заложили. Больше некому. Они наверняка с Марленом в доле. А на следующий день муж ушел на работу, а домой уже не вернулся. Говорят, утонул в пьяном виде. Вот так вот.

Лена тихонько заплакала. В комнате повисла тяжелая, вязкая тишина, нарушаемая лишь редкими всхлипами хозяйки.

– Что-то я сегодня совсем раскисла. Давно по душам ни с кем не говорила, – попыталась улыбнуться Лена.

– Да уж, – начал говорить майор только для того, чтобы в комнате опять не воцарилась эта гнетущая тишина, – тяжело жить женщине… одной… без опоры, ну, в смысле, когда не на кого опереться. Особенно без электричества.

Колосов с недоумением посмотрел на Андрея.

– А кстати, Леночка, вы не узнавали нигде, почему это в лесничестве есть электричество, а у вас – нет? – продолжал тот.

– У нас в деревне целую делегацию избрали: меня, Михалыча и еще одного парня из приезжих. Ходили мы на прием к главе местного самоуправления. Да какое это самоуправление. Так, профанация идеи. В округ входят десять деревень, раскиданных на тридцать километров друг от друга. Я понимаю, если бы мы решали свои проблемы в рамках своей деревни. Вот это было бы местное самоуправление. Избрали бы мы главой нашей деревни, допустим, Михалыча. Да попробовал бы он поступать не по совести или взятки брать за что-то, что наносило бы ущерб жителям деревни. Мы бы его попросту со свету сжили. Н-ее-т. Такое невозможно по определению. Иначе, как он будет жить среди нас и каждый день смотреть нам в глаза. Но это все мои фантазии. А тут сидит чинуша чинушей. Таких, где хочешь, можно увидеть. Хоть в Москве, хоть на Камчатке. Только с поправкой на местный колорит. Так вот, этот пенек деревенский целую лекцию нам прочитал. У нас, оказывается, отсутствует патриотизм. Страна напрягает все силы, чтобы выполнять свои международные договорные обязательства, а тут мы со своими шкурными интересами. Поставка электроэнергии, газа и нефти на внешний рынок – это священный долг нашей страны. Именно так мы можем найти свое место в международном разделении труда, стать мировой энергетической сверхдержавой и сохранить свое место в Восьмерке. А также соблюсти энергетическую безопасность и внести свой вклад в борьбу с международным терроризмом. Я не выдержала, вышла из кабинета. Слышу Михалыч орет: «Да мне насрать на твою Восьмерку, на энергетическую сверхдержаву и борьбу с международным терроризмом! Ты мне электричество дай!» Короче говоря, вытолкали нас взашей из этого местного самоуправления. Так и живем… в темноте.

– Смешная история, – резюмировал майор. – Теперь, полагаю, самое время выпить за здоровье нашей прекрасной хозяйки.

Андрей поднял свою рюмку, но в это время со стороны окна неожиданно прозвучала команда:

– Не двигаться, руки за голову!

Повернувшись к ним вполоборота и наставив на них автомат, на окне сидел чернобородый человек в натовском камуфляже.

– Ну, живее, руки за голову! Шевельнетесь, сразу стреляю!

Не успели еще сидящие за столом выполнить команду, как дверь распахнулась, и в комнату ввалился еще один бородач с автоматом. Этот был в пестрой гавайской рубахе и светлых летних брюках. Загорелая голова его была выбрита до зеркального блеска.

– А-а, вот они, красавчики, сидят, водку пьют. А меня Джонни по рации вызывает, просит: «Проверь, Ахмат, свою деревню. В вашу сторону ушли бандиты, которые наш вертолет подбили». Я думал, действительно бандиты, а это так просто. Цуцики. Ха-ха. Давай, Ваха, забирайся, я держу их на мушке. – Лысый подождал, пока тот заберется внутрь, потом подошел к столу, остановился позади Лены и, больно ткнув стволом автомата ей в шею, сменил тон с добродушно-ернического на почти змеиное шипение: – С тобой, сука, мы потом разбираться будем. Муж твой все воду мутил, а теперь и ты туда же лезешь.

Лысый отступил к двери, собрал оружие, лежащее среди сумок и чемоданов, и вышел наружу. «На улице, видимо, есть еще люди, – подумал Колосов, – главное, чтобы девчонки сейчас сюда не заявились. Но мы хороши, действительно цуцики, побросали оружие у входа, и давай водку трескать».

Марина, закутавшись в простыню, сидела на лавке и ждала, пока Вика закончит полоскаться в очередной раз.

– Викуля, давай, солнышко, заканчивай, в четвертый раз полощешься. Нас уже, наверное, заждались.

– Ой, так здорово, что не хочется выходить из воды.

По правде говоря, она и сама бы еще раз залезла под душ, если бы не просохшие волосы, которые ей удалось уложить, насколько это было возможно в таких пещерных условиях, в некое подобие прически.

Шум падающей воды стих, пластиковая занавеска отодвинулась, и из-за нее показалась Вика. «Красивая девочка», – подумала Марина, протягивая ей большое хозяйское полотенце.

– На, не вытирайся, просто обернись, – сказала она. – Садись сюда. Вот, держи. Это надо нанести на тело. А я тебе волосы посушу.

Марина сняла с крючка полотенце и ловкими аккуратными движениями принялась сушить волосы девушки. Вика покрутила в руках флакончик, который ей дала Марина:

– Не нужно мне это. Не люблю я всяким жиром мазаться.

– Глупая, никакой это не жир. Это увлажняющий лосьон для тела. Он, наоборот, при жаре помогает, сохраняет влагу в коже.

«Бедная девочка, растет одна, без матери, в гараже среди грубого мужичья», – в Марине внезапно проснулось материнское чувство:

– Давай мы тебе волосы накрутим, здесь на полке лежат Ленины бигуди.

– Нет. Я…

– Ну, хорошо, хорошо. Давай я тебе их просто уложу, сейчас нанесу мусс…

– Нет, не люблю я всякую дрянь на голову… Я их сама зачешу и сделаю высокий хвост.

– Хорошо, хорошо. Хочешь хвост, сделаю тебе хвост. – Марина принялась расчесывать ей волосы.

Пока Марина расчесывала ей волосы, Вика сначала с опаской, а потом все охотнее и охотнее наносила лосьон на кожу.

– Ну вот, видишь, это не так плохо, как ты думала, – удовлетворенно сказала Марина, – а хочешь, мы тебе реснички накрасим?

– В такую жару? – испугалась Вика.

– Ну и что, мы водостойкой тушью, чуть-чуть, самую малость.

– Ну, разве что чуть-чуть.

– Умница. Сейчас сделаем. – Марина, закончив с волосами, отложила щетку и взялась за косметичку. – Викуля, а у тебя мальчик есть?

– Мальчик? А… в этом смысле. Но они все такие придурки, по крайней мере, те, с которыми я училась в школе.

– Но разве твой брат придурок? – задала провокационный вопрос Марина.

– Мишка? Нет, Мишка не придурок, хотя… – Вика задумалась, – это с какой стороны посмотреть.

Марина расхохоталась. Давно ей не было так легко и хорошо. Ей нравилась и эта чисто женская возня, и этот легкомысленный, пустой, ни к чему не обязывающий разговор, позволивший забыть ночные страхи и переживания. Впервые в своей жизни она пожалела, что у нее нет дочери.

– Ну, знаешь… – начала Марина, – от мужчин тоже иногда польза бывает. Коровы дают молоко и мясо, норки и соболя – шубы, а мужчины, если их хорошенечко выдрессировать, и то и другое, и, может быть, третье и четвертое.

Они обе рассмеялись. Вдруг, внезапно посерьезнев, Вика спросила:

– А какая тебе польза от моего отца? У него же ничего нет.

Настроение было испорчено окончательно и бесповоротно.

– С чего ты взяла? – постаралась изобразить удивление Марина. – Во всяком случае, я к тебе в мамочки не набиваюсь. Мы были и, надеюсь, останемся подругами. Согласна?

– Согласна, – поддержала Вика.

Быстренько покончив с Викиным макияжем, девушки принялись одеваться. И здесь Марина не удержалась от критического замечания по поводу Викиного имиджа.

– Почему ты все время в брюках? Ведь жара такая. Я бы, если б не было необходимости таскать вот эту штуку, – Марина покачала на ладони «макаров», – надела бы коротенькую, широкую юбку.

– Так удобнее, – ответила Вика, – да и не взяла я с собой ни одной юбки.

– Зря. У тебя красивые ноги, незачем их прятать.

В дверь душевой кто-то бешено заколотил.

– Девчонки, откройте, это я, – раздался голос Лены.

Марина откинула щеколду, толкнула наружу входную дверь. На пороге стояла Лена.

– Беда, девчонки. Мужчин ваших забрали чечены. Трое. С автоматами, – она говорила прерывисто, тяжело дыша, в глазах у нее стояли слезы. – Как только они вышли на улицу, я бросилась к вам.

– Из вещей что-нибудь забрали? – встревоженно спросила Марина.

– Да. Сначала он хотел взять сумку, где коробки с пузырьками, но Виктор Петрович сказал ему, что это лекарство от полиомиелита, а потом он вскрыл чемодан, а там доллары, и взял его.

– Мариночка, сделай же что-нибудь. – Вика умоляюще схватила ее за руку.

– Мы через сады пройдем до конца деревни? – спросила она у Лены.

– Да.

– Там есть, где спрятаться?

– Ну-у, да. Там сад и кусты по краю. Густые.

– Показывай дорогу. Бегом! – скомандовала Марина.

Они неспешно шли по деревенской улице двумя шеренгами. Спереди четверо пленных, а сзади конвоиры. Причем Ахмат держался поодаль от остальных, ближе к домам и слегка поотстав, как бы стараясь держать всех в поле зрения. «Калашников» у него висел на правом плече, направленный в спины пленных. В левой руке он нес небольшой чемодан, наполненный бумажками с портретами американских президентов, и усиленно размышлял, как ему скрыть от своих коллег и этого жирного ублюдка Марлена сам факт существования этого замечательного чемодана. По всему выходило, что за деревней надо кончать всех, в том числе и своих. Лучше ничего не придумывалось.

Колосов намеренно старался идти как можно медленнее, благо конвоиры не подгоняли. Они вообще держались слишком близко, чуть не упираясь стволами автоматов в спину. Непозволительно близко. Непозволительно, конечно, для них. Колосов переглянулся с сыном и Андреем. Те, кажется, поняли его. Лишь бы тот, в гавайской рубахе, отвлекся хоть на секунду. «С „натовцем“ Андрей справится и один, даже если Мишка ему не поможет. А у меня вообще не соперник. Мальчишка лет шестнадцати-семнадцати, у которого еще на щеках вместо бороды растет нечто, похожее на перья. Только бы отвернулся „гаваец“, – думал Колосов. Он надеялся на Марину. Он был уверен, что она что-то придумает. За те пять дней, что он знал ее, а казалось, что целую вечность, Виктор получил не одно доказательство того, что чего-чего, а уж решимости и мужества ей не занимать. К тому же этот сюрприз с чемоданом. „Это не Свирского и не Веретенникова, и уж тем более не наш чемодан. Это ее. Точно. – Вспоминал Колосов. – Хотя чему тут удивляться. Кузьмины были далеко не самой последней семьей в Москве. Это ж не мы – голь перекатная“. Когда он выходил из комнаты, подталкиваемый в спину „натовцем“, все остальные уже стояли на крыльце под прицелом мальчишки-чеченца. В комнате оставались только Лена и Ахмат. Пол был завален вещами из багажа, который он выпотрошил. Поначалу он было заинтересовался вакциной Свирского, но когда Колосов сказал ему, что это вакцина от полиомиелита, потерял к ней всякий интерес. Колосов уже был в прихожей, когда услышал утробный, похожий на вскрик-выдох мясника, рубящего тушу, возглас Ахмата: „А-а-х-х“. Виктор на мгновение остановился и, обернувшись через плечо, увидел Ахмата, сидящего на корточках над раскрытым чемоданом, битком набитым долларами. В следующую секунду „натовец“ толкнул его так, что Колосов буквально вылетел на крыльцо.

Виктор Петрович заметил, как в одном из окон дома, мимо которого они проходили, дрогнула занавеска. Он почему-то вспомнил давнюю, совершенную еще в школьные годы, поездку в Смоленск. Когда они проезжали по одной из улиц города, гид рассказал им, как в сорок первом через Смоленск гнали пятидесятитысячную колонну наших военнопленных. На этой самой улице колонна бросилась врассыпную. Кого-то положили на месте, но очень многим удалось бежать. Немцы потом неделю прочесывали город, находя беглецов в развалинах, во дворах, на чердаках и в подвалах и расстреливали их.

«Ну вот, деревня уже закончилась, – подумал Колосов, оглянувшись назад, – а „гаваец“ и не думает терять концентрацию или на что-нибудь отвлекаться»

Они отошли от околицы совсем недалеко, когда грянул выстрел. Все – и конвоиры, и конвоируемые одновременно обернулись в ту сторону, откуда он прозвучал. Ахмат лежал, уткнувшись носом в землю, так и не выпустив из рук ни чемодана, ни автомата. Пленные тут же набросились на своих конвоиров, пытаясь вырвать у них оружие. На удивление, мальчишка оказался куда более цепким и сильным, чем мог себе представить Колосов, и он все еще пытался отцепить того от автомата, когда услышал две короткие очереди. Одной из них майор уложил «натовца», а второй – мальчишку.

Виктор Петрович оторвал взгляд от убитого соперника; от деревенской околицы к ним бежали Вика и Лена. За ними неспешным твердым шагом следовала Марина. Колосов пошел навстречу дочери, и через несколько мгновений отец и дети уже стискивали друг друга в объятиях. Лена, не скрывая радости, со всего разбегу бросилась на шею Андрею, который был явно смущен столь бурным и откровенным проявлением чувств. Марина подошла к лежащему навзничь Ахмату и деловито принялась выдирать свой чемодан из скрюченных пальцев покойника. Слегка отстранив от себя Лену, громким командным, нарочито форсированным голосом майор обратился к Марине:

– Отличный выстрел, Марина Викторовна! Честно скажу; не ожидал. От лица командования за проявленные в бою мужество и героизм объявляю вам благодарность!

– Да пошел ты!.. – Марина взяла в руки чемодан, забросила на плечо Ахматов автомат и побрела в сторону Лениного дома.

– Что это с ней? – удивился Андрей, придерживавший одной рукой за плечи Лену, прильнувшую к его широкой груди.

– Да оставьте вы ее, Андрей Сергеевич. – Свирский уселся прямо на траву, пытаясь дрожащими пальцами выковырять из упаковки таблетку валидола. – Не у всех же вместо нервов стальные канаты, как у вас. Человек такой стресс пережил… И потом, не забывайте, что она нам действительно жизнь спасла, так что ваше ерничанье по этому поводу, по меньшей мере, неуместно.

– Да я, ей-Богу, от чистого сердца… Я не имел в виду ничего плохого… – смутился майор.

К Колосову, с которого уже схлынула волна несказанной радости, испытанной по поводу счастливого освобождения, вернулась способность мыслить логически.

– Андрей, нам надо торопиться. Скоро начнет темнеть. Нам надо что-то решать с машиной, да и этих, – он кивнул в сторону убитых, – могут начать разыскивать. Так что, Лена, приютите, пожалуйста, у себя Вику и Анатолия Львовича, пока мы что-нибудь придумаем с машиной.

– Нет, нет, я с вами, – попробовал вяло протестовать Свирский.

Мягко, но настойчиво, не слушая возражений, девушки помогли профессору подняться и, поддерживая его с двух сторон, повели на другой конец деревни, к Лениному дому. Андрей, проводив взглядом ушедших, принялся обыскивать трупы, доставая и складывая в кучу боеприпасы и оружие.

– На, Петрович, держи. – Он протянул Колосову бумажник, выуженный у него при обыске дотошным Ахматом. – Этих нельзя оставлять на виду. Давай их под откос, к воде.

Когда с неприятной процедурой было покончено, майор снова обратился к Виктору:

– На лесопилке могли слышать выстрелы, так что они могут идти или ехать вдоль берега. Видишь, вон там, впереди кусты? Заляжешь за ними. Если машина – бей сразу в лоб гранатой. А мы с Мишкой – сейчас в лес и к лесопилке двинем по опушке.

– Андрей, ты когда-нибудь пилораму видел? – усмехнулся Колосов.

– Нет, а что?

– А то, что когда она работает (а она работает, слышишь?) не то что выстрелов за три километра, но и соседа, орущего тебе в ухо, не слышно.

Андрей прислушался. Во влажном вечернем воздухе действительно были различимы отдельные высокие взвизги пилорамы.

– Все равно, Петрович, оставайся здесь. Нехорошо оставлять женщин одних. Профессор не в счет. Его самого как бы инфаркт не стукнул. А мы бегом. Быстренько все обтяпаем. Жди нас здесь, приедем на грузовике.

Они убежали в сторону леса, а Колосов направился к кустам, указанным майором. В то, что кто-то из охраны лесопилки появится здесь, он не верил. «Ребята ведут здесь курортный образ жизни, и чувство опасности у них наверняка притупилось. Да и от кого им ждать опасности? С ментами они в дружбе, с айфоровцами, как выяснилось, тоже, местные жители так запуганы, что обходят их за версту. Так что они уже и забыли, небось, когда в последний раз пользовались огнестрельным оружием. Здесь им хватает и палки», – подумал Колосов, стараясь поудобнее разместиться на выбранной позиции. Прошло минут сорок. Сумерки сгустились до такой степени, что уже было не различить, что там за двадцать метров: то ли молоденькая березка, то ли человек стоит. Колосов напряженно вслушивался в звуки окружающего мира, но ничего не было слышно, кроме радостного кваканья одуревших от любви лягушек, да редких всплесков воды, когда выпрыгнувший крупный сазан шлепнется о речную гладь. А может быть, это семейство выдр, живущих в норе, у самой воды, отправилось на последнюю в этот день охоту. Некоторое время назад Виктору показалось, что он слышал звук одного или двух взрывов, а потом автоматные очереди, но вскоре ветер поменял направление, и со стороны лесопилки не доносилось больше ни звука. Сначала он услышал мотор идущей со стороны леса машины, а потом и увидел горящие фары повернувшего к нему грузовика. Колосов поднялся на ноги и пошел к нему навстречу. Из кабины затормозившей перед ним машины выскочили Андрей и Михаил, радостные, еще не остывшие от недавно завершившегося боя.

– Все в порядке, отец, крикнул Михаил, никто не ушел.

«Надо же, что оружие делает с человеком, он никогда меня так раньше не называл. Винтовка рождает власть», – вспомнил «великого кормчего» Виктор Петрович, а вслух сказал:

– Ребята, а легковую машину вы там не приметили, на всякий случай?

– Были. Две. Джип и «батон». Но одну мне пришлось гранатой, – с сожалением констатировал Андрей, – а на джипе Марлен пытался смотаться, так работяги разоружили двух охранников и порешили его.

– Да, двигатель заклинил. Я проверял, его очередью прямо-таки прошило, – добавил Мишка. – Все. Тебе доложились, поедем нашу машину вытаскивать.

– Я с вами.

– Не надо, пап. Мы с собой шестерых человек оттуда взяли. Управимся сами, – успокоил сын.

Колосов поднял глаза и попытался разглядеть в кузове этих шестерых, но, ослепленный фарами, так ничего и не увидел.

– Ладно. Тогда я пошел к Лене. Ждем вас там.

Ночь окончательно вступила в свои права и, если бы не рассеянный серебристый свет луны, Виктору было бы трудно найти дорогу к дому гостеприимной Лены. Местное население не засиживалось затемно, видимо экономя на свечах и керосине. Свет так и не зажегся ни в одном из деревенских домов. Дойдя почти до конца деревенской улицы, он увидел, как огонек свечи оранжевым светлячком мерцает в окне Лениного дома, озаряя комнату неверным, колеблющимся светом. Когда Лена впустила его в дом, и он прошел в столовую, то заметил, что все их вещи снова упакованы в сумки, аккуратно сложенные в углу комнаты, а за столом сидит Вика, перед которой разложены карты Таро.

– Что-нибудь случилось? – с тревогой в голосе спросила она, увидев, что отец вернулся один.

– Все в порядке, малыш. Ребята поехали за машиной. Думаю, что максимум через час они будут здесь, – успокоил ее он.

– А мы пытаемся будущее свое увидеть, – объяснила Лена, заметившая взгляд Колосова, брошенный на стол. – Марина и Анатолий Львович спят. Может быть, вы тоже приляжете?

– Спасибо вам большущее, Леночка. Не хлопочите. Я присяду на диван и подожду ребят.

Виктор Петрович отключился почти сразу же, как только удобно расположился на мягком диване. К действительности его вернули руки дочери, тормошащие за плечи.

– Папа, папа, проснись. Там какой-то человек пришел.

– Который час? – охрипшим со сна голосом спросил Колосов.

– Уже четверть второго, пойдем. – Она буквально поволокла к входной двери не до конца проснувшегося отца.

У входа со свечой в руках стояла Лена и переговаривалась через дверь с пришедшим.

– Кто там такой? – спросил Колосов у Лены.

Услышав мужской голос, человек за дверью начал говорить громче, почти крича:

– Вы – Виктор Петрович?

– Да, это я, – подтвердил он.

– Я рабочий из лесничества, ездил с вашими ребятами за машиной.

– Лена, откройте дверь, – скомандовал Колосов, – давайте мне свечу.

Через порог шагнул высокий, тощий человек. Когда Колосов поднял свечу повыше, пытаясь лучше рассмотреть его лицо, то увидел, что вошедший был еще очень молод, примерно одних лет с Михаилом.

– Эта… вот… такое дело… – нерешительно начал он, переминаясь с ноги на ногу.

– Ну же, говори. В чем дело? Почему ты один? – засыпал его вопросами Колосов. – Когда ты стоял за дверью, то был более разговорчивым.

– Так… Ваших ребят забрали, – вдруг выпалил он на одном дыхании и опустил вниз глаза, вытянув руки по швам и перестав топтаться.

– То есть как это – забрали, кто забрал? – голос Виктора неожиданно дрогнул, а рука со свечой предательски поползла вниз, погружая прихожую в темноту.

– Вы не подумайте, я не виноват, просто так получилось, – внезапно перейдя от томительной паузы к сбивчивой скороговорке, начал ночной гость, – когда приехали, все вышли из машины и пошли к микроавтобусу, а я остался в кузове. Я колбасу хотел съесть. Один. Я у Марлена в доме, в холодильнике, кусок колбасы схватил, ну, после того, как мы его… Думаю: «Уеду, а те, кто остался, все сожрут». А делиться ни с кем не хотелось. Ну вот…

– Дальше, дальше! – подстегнул его Колосов.

– Тут вооруженные люди из кустов выскочили и всех арестовали, а я в кузове спрятался, а потом на ту сторону перелез и спрятался в канаве.

– Что за люди? Ты их знаешь? Милиция?

– Нет. Это американцы. Ну, те, которые в Степановском сидят. Потом подогнали свою машину, она у них, видимо, где-то замаскированная стояла, и всех увезли.

– Куда увезли?

Парень пожал тощими плечами:

– В Степановский, наверное. Куда ж еще?

– Где это? Ты знаешь? Показать дорогу сможешь? – заторопился Виктор Петрович, явно намереваясь тут же броситься на выручку.

Лена сзади тронула его за плечо.

– Я знаю, где находится Степановский. Только не торопитесь, у меня есть одна мысль. Давайте отпустим парня.

– А что с машинами? Их так и оставили на дороге? – спросил Колосов.

– Они подожгли обе: и вашу, и наш грузовик. – Он снова затоптался на месте. – Так я пойду?

– Иди. Спасибо не говорю, не за что. Но… молодец, что зашел. – Виктор Петрович дождался, пока печальный вестник выйдет наружу, и захлопнул за ним дверь.

Колосов обернулся и обессиленно привалился спиной к двери. Ноги внезапно стали ватными и с трудом держали его. Еще минуту назад он, казалось, готов был бежать и выручать сына и его товарищей, а теперь силы покинули его. Дочь стояла напротив и молча, вопросительно смотрела на него, словно ожидая, что он, не сходя с этого места, совершит чудо и тут же вернет ей брата, а себе сына. «И как я буду это делать? Надо честно себе признаться, до сих пор выручали меня. Теперь моя очередь. И что мне делать? Штурм казармы Монкада? Но я же не супергерой. Я мирный городской обыватель, среднестатистический обитатель типичного московского спальника», – думал Виктор Петрович.

– Это не американцы, – прервала его размышления Лена.

– Что? – не понял Колосов.

– Там в Степановском находятся не американцы, а голландцы и славяне какие-то: то ли чехи, то ли поляки. Степановский – это бывшая центральная усадьба совхоза. В восемнадцати километрах отсюда. Я туда раньше на велосипеде за хлебом ездила. От нас до шоссе пять километров через лес по грунтовке надо ехать, а как шоссе пересечешь, там асфальтовая дорога начинается. Так что быстро получается, минут сорок. Я Михалыча разбужу, он вас проводит. Он раньше, когда совхоз еще существовал, работал персональным водителем у директора. Народу знает тьму-тьмущую, практически каждого, кто в совхозе работал. Может, кто подскажет что-нибудь дельное, если его Михалыч попросит. Вообще-то, они там, на центральной усадьбе, этих самых голландцев чуть ли не на руках носят. Любят их. Да они и, вправду, ребята незлобивые.

– Ага, – прервал Колосов, – видели мы, какие они незлобивые.

– Ну, может быть. Но для центральной усадьбы они много сделали. Там стоит шесть пятиэтажек, почта, контора бывшая, которую последний директор приватизировал, и хоздвор. Вот на хоздворе они и расположились. Там у них и заправка, и гараж, и вертолетная площадка, и жилье они себе там оборудовали. Во-первых, благодаря голландцам в поселке есть электричество, а во-вторых, они бесплатно уголь для центральной котельной на всю зиму завозят. Без них поселок замерз бы. Ну, и пекарня работает только благодаря им. И хлеб там недорогой. Опять же, за порядком они присматривают, не то что наша милиция. Так что местные их боготворят. Стоит им услышать, как кто-нибудь из приезжих в очереди за хлебом скажет: «У-у, оккупанты проклятые…», так сразу в драку лезут.

– Ну что ж, – сказал Колосов, – тем хуже для нас.

– Я пойду Михалыча разбужу и велосипед вам достану, – сказала Лена и вышла из дома.

Через полчаса езды по темной дороге, подсвеченной лишь слабым светом фар их велосипедов, перед взором Колосова и Михалыча предстал поселок Степановский, залитый ярким электрическим светом, что твоя Тверская в прежние годы. Только теперь Колосов понял, почему так забеспокоился Михалыч, когда увидел «калашников» у него за плечами: «Ты что, сдурел, парень? Не дай бог, кто-нибудь тебя с этой дурой увидит, тут же заложит натовцам. Не-ет, оставляй ее здесь». Пришлось Колосову ограничиться пистолетом.

– Сначала заедем к одной моей старой знакомой, – сказал Михалыч, когда они въехали на центральную улицу поселка, – она тут все про всех знает. В прежние времена, когда я был не такой развалиной, как сейчас, доводилось к ней захаживать по более веселым поводам, чем ныне, кхе-кхе.

Михалыч явно кокетничал, выглядел он весьма молодцевато, уж никак не на свои семьдесят лет.

– Михалыч, ты что ли? Небось, бабка из дому выгнала? Ну что, надоели ей твои похождения по мамошкам, или, никак, кто-то опять младенца на крыльцо подбросил? – с затаенной обидой вопрошала женщина, открывшая им дверь.

К великому удивлению Колосова ей было никак не больше пятидесяти. «Ай да Михалыч, молоток», – подумал он

– Ну, о чем ты говоришь, Люба, мы к тебе по делу пришли. Видишь, человек со мной. Пусти нас, пожалуйста, посоветоваться с тобой надо, – постарался пустить вход все свое обаяние Михалыч.

– Ладно, проходите на кухню. Я сейчас, оденусь только.

Михалыч, не зажигая света, проследовал на кухню. В этой квартире он явно чувствовал себя как дома. Щелкнув выключателем, он выдвинул из-под обеденного стола две табуретки, на которые уселись они с Колосовым.

– Ты понимаешь, – заговорил Михалыч вполголоса, качнувшись к Виктору, – три года назад какая-то стерва подбросила мне на крыльцо младенчика. И письмо: мол, оставляю тебе нашего сына, воспитай его и тому подобное. Подпись – Лора. Я бабке говорю, что не знаю я никакой Лоры, еле уговорил ее. Поверила. Или сделала вид, что поверила. А эта – ну ни в какую, так и не хочет меня простить с тех пор.

– И где же теперь этот младенчик? – поинтересовался Колосов.

– Дома, спит вместе с бабкой. Где ж ему быть еще?

На пороге кухни появилась хозяйка, уже одетая, умытая, расчесанная и даже с губами, чуть-чуть тронутыми помадой. Оперлась плечом о притолоку, скрестив на груди руки.

– Ну, говори, что за пожар у тебя. Зачем среди ночи приперся?

При виде этой миловидной толстушки, которой, теперь это Колосов ясно видел, было чуть за сорок, в мозгу у Колосова снова промелькнула мысль: «Ай да Михалыч!»

– Люба, беда у нас. Вот у этого парня, – Михалыч хлопнул Колосова по плечу, – ваши натовцы сына арестовали. Надо к ним подход найти. Помоги, а, Любаша…

– А что случилось-то? Почему арестовали? – заинтересовалась хозяйка.

– Почему да как, это долгая история, Люба, посоветуй нам что-нибудь, может как-нибудь его выкрасть можно? – снова принялся уговаривать ее Михалыч.

– Никак ты его не выкрадешь, разве что целую войну тут устроите. Знаете что… К Настьке Бызовой поляк оттуда ходит, считай, что живет у нее. Знаешь ее? – она посмотрела на Михалыча.

Тот пожал плечами и скривил губы.

– Так и быть, – продолжала хозяйка, – наживу врага, конечно, на всю оставшуюся жизнь… Ну, да черт с ней. Пойдем.

Они спустились вниз, пересекли двор и вошли в соседнюю пятиэтажку, поднялись на третий этаж. Люба позвонила. Сначала за дверью было тихо, потом послышалась какая-то возня.

Люба сказала:

– Это я, Ермилова. Мне по ошибке с почты твою телеграмму принесли. Срочную.

Щелкнул замок, и дверь слегка приоткрылась. Колосов, не дожидаясь пока в образовавшуюся щель высунется чей-то нос, толкнул дверь и ворвался в прихожую. Перед ним стояла молодая женщина, совершенно голая, с помятым, заспанным лицом, с испугу забывшая даже заорать. Он зажал ей ладонью рот, а пистолет приставил к лицу, больно вдавив его в щеку.

– Поляк у тебя?

Она яростно закивала головой, пробуя что-то промычать.

– Молчи! – Колосов еще сильнее вдавил пистолет ей в щеку. – Веди к нему, вздумаешь орать – убью.

Она послушно повела Колосова, продолжавшего зажимать ей рот ладонью, осторожно ступая по полу босыми ногами так, как будто она шла по раскаленной сковородке. Войдя в комнату, он шепнул ей на ухо: «Включи свет». На кровати, стоящей у окна, Виктор увидел мужчину, лежащего на животе и обхватившего обеими руками подушку. Он уже оторвал от нее голову, разбуженный внезапно вспыхнувшим ярким светом, и, ослепленный, моргал глазами, явно не соображая, что происходит.

– Осторожно вытаскивай руки из-под подушки и поднимайся. – Колосов направил пистолет на поляка, вытянув руку из-за плеча хозяйки квартиры.

Тот, увидев направленное на него оружие, мгновенно проснулся, с тщательностью выполнив полученную команду.

– Пошел накухню, – Виктор, прижимая к себе хозяйку, посторонился, пропуская поляка, которого он продолжал держать на мушке.

На кухне Колосов приказал поляку:

– Садись. – И подтолкнул к нему женщину, оставшись стоять в дверях.

Пошарив глазами по сторонам, снял с крючка полотенце и кинул им:

– Прикройтесь. – Колосов выдержал паузу. – Сегодня вечером ваши захватили на шоссе семерых человек. Ты был там?

– Нет. Но я знаю об этом, – ответил поляк на хорошем русском языке, практически без акцента. – Что вам от нас надо? Денег? Бумажник у меня в одежде, в комнате. Там…

– Где арестованные вами люди? Что с ними?

– Они на базе, здесь, сидят под охраной, – голос поляка дрожал, – завтра утром пятерых отпустят. Это оказались рабочие из лесничества. Они ни причем. А двое бандитов…

– Вот они-то меня и интересуют. Что собираются делать с ними?

– У нас раньше не было подобного опыта. Никто никогда не убивал наших людей и не уничтожал нашу технику. Наша задача охранять продуктопровод от воровства и диверсий, а не подменять местные органы юстиции. Прежде, когда мы ловили воришек, сливавших из трубы солярку, мы передавали их милиции, чтобы они доводили дело до суда. А теперь в вашей милиции нас и слушать не желают. Когда мы к ним обращаемся, говорят: «Не лезьте к нам с вашими проблемами, у нас и своих забот хватает».

– Ага, поэтому вы и решили вершить самосуд, – угрюмо заметил Колосов.

– Да, недавно нашим командованием было принято решение расстреливать воров на месте… Как международных террористов.

У Колосова не было никакого плана действий, но он надеялся, что, когда в результате разговора с айфоровцем у него появится больше информации, план возникнет сам собой.

Подобные айфоровские базы расположены через каждые двести километров вдоль всей трубы, идущей к Черному морю, где солярку из нее заливают в танкеры, идущие в порты Евросоюза. Личный состав каждой такой базы несет охрану своего участка трубы, выявляя и устраняя многочисленные врезки, которых с каждым днем появляется все больше и больше. На базе, расположенной в Степановском, находится тридцать голландцев и десять поляков. Правда, трое голландцев вчера погибли. И командир базы чертовски зол. Он собирается отправить виновных, то есть Мишку и Андрея, в штаб, который находится за 600 км отсюда, на территории Казахстана, чтобы там решали, что с ними делать. Он бы их сам с удовольствием пристрелил, но поздно. О происшествии было доложено в штаб, и оттуда уже затребовали доставить бандитов к ним, чтобы расследовать – является ли данное преступление случайным, или это – начало целой цепи диверсий на трубопроводе.

А поскольку вертолета на базе больше нет, то террористов завтра утром отправят на соседнюю базу автотранспортом. А там уже пусть их забирает штабной вертолет. Командир решил не дожидаться вертолета, так как опасается, что сообщники террористов предпримут штурм базы, чтобы освободить своих. А ему совсем не хочется подвергать своих людей смертельной опасности. На сегодняшнюю ночь караулы усилены, а свободные от службы люди спят не в жилых вагончиках, а в капитальном железобетонном строении еще совхозной постройки, где, кстати, находятся и пленные. База по периметру обнесена забором из обычной колючей проволоки, но за ней установлена охранная сигнализация на фотоэлементах. По углам стоят четыре охранные вышки. Вход только один, через центральные ворота. Сама база и прилегающая территория отлично освещены. «Да, – подумал Колосов, – соваться на базу бессмысленно. Я – не Шварценеггер, а реальная жизнь – не голливудский боевик». Но на всякий случай решил спросить:

– Ты сможешь провести меня незамеченным на территорию базы?

– Что вы! Это невозможно! – На подвижном лице поляки на мгновение застыла гримаса ужаса. – Сегодня у нас все так испуганы, что будут сначала стрелять, а только потом разбираться. С тем же успехом пан может меня прикончить здесь, на месте.

При этих словах его подруга затряслась мелкой дрожью

– Успокойся! – прикрикнул на нее Колосов. – Никого я не собираюсь убивать. Сидите только спокойно и не делайте глупостей.

Поляк, в отличие от своей подружки, уже понял, что ворвавшийся к ним человек не собирается ни грабить, ни убивать их, расслабился и даже принял вальяжную позу, закинув ногу на ногу и опершись спиной о край кухонного стола. Колосов некоторое время молчал, напряженно размышляя и просчитывая варианты, потом спросил:

– У тебя есть связь со своим командиром?

– Да. Рация в спальне.

– Как он среагирует, если я предложу обменять тебя на своих ребят?

– Жизнь одного поляка за двух таких важных террористов? Нет, он не пойдет на такой обмен. Этим пан только окончательно его испугает. А добьетесь только того, что он отправит вместе с пленными две или три машины сопровождения, а скорее всего, он тут же начнет трезвонить в штаб и на соседнюю базу и визжать в трубку, чтобы те немедленно присылали вертолет за террористами и высылали ему побольше подкрепления. Я уже говорил пану, лучше убейте меня прямо сейчас. Но этим вы ничего не добьетесь. Поверьте мне, я на вашей стороне. У вас единственный шанс отпустить меня и устроить засаду на машину с пленными.

«На кого же он похож? – пытался вспомнить Колосов, – Такое ощущение, что я его уже где-то видел. – А-а, вспомнил. Шофер Вихура из любимейшего сериала моего детства „Четыре танкиста и собака“. Проныра, которому было душно в танке. Трусоват, подловат, но… но в принципе нормальный парень, с которым можно иметь дело, если действовать с позиции силы. У этого такая же физиономия. Физиономия плута и пройдохи. Ишь, как расселся по-шефски. Уже почувствовал себя хозяином положения».

Колосов неожиданно сделал шаг вперед и врезал ему кулаком по носу. Удар получился смачный, Виктору удалось вложить в него всю свою силу. «Ну вот, так-то лучше, – подумал он, – всю вальяжность как волной смыло, а в глазах снова появился животный страх. А девочка, похоже, его действительно любит, вон с какой жалостью вытирает кровь и слезы с его нахальной физиономии». Вдруг она, уронив полотенце, разъяренной тигрицей кинулась на Колосова с криком: «За что ты его, гад?!!» Но он вовремя отступил назад, с силой толкнув ее в грудь так, что она снова плюхнулась на свою табуретку.

– Почему я должен тебе верить? Почему я должен верить в то, что ты на моей стороне? – повторил свой вопрос Колосов.

– Честно, я честно говорю, клянусь своими будущими детьми. Зачем мне врать? Пан всегда сможет найти меня и убить, если я совру. Машина выйдет с базы в семь-семь тридцать утра, – заканючил айфоровец, растирая ладонью по лицу кровь вперемешку с соплями.

– Ну да, поверь тебе. А ты потом спрячешься на базе и будешь сидеть до конца срока службы, – подначил его Виктор Петрович.

– Нет, нет, что вы. Я каждый день прихожу к Насте. Мне осталось служить три месяца, а потом мы поженимся, и, вообще, я собираюсь остаться здесь, в Степановском. Вон у вас сколько пустой земли, и никто ее не берет. А я люблю землю, я хочу работать, я…

– Да, да, мы скоро поженимся… – подтвердила Настя.

– Ты сам будешь в машине? – оборвал их заверения Колосов.

– Нет. Но это наверняка будут мои поляки. Командир не отправит голландцев на такое опасное задание.

– И какая будет охрана?

– Четыре-пять человек.

– Как тебя зовут, солдат?

– Командир польского отделения тридцать седьмой базы IFOR в России капрала Мнишек.

– Как, как ты сказал? Мнишек? – Колосов захохотал, – Уж не Юрий ли Мнишек?

– Да, Юрек, так меня звали дома. А что смешного пан нашел в моей фамилии? – оскорбился капрал, – эта фамилия принадлежит древнему аристократическому роду.

Он сидел выпрямившись, высоко подняв лицо, на котором уже подсохли кровянистые разводы, одну руку уперев в бок, а второй обнимая за плечи свою обнаженную подругу.

– А ты, значит, тоже из аристократов, капрал? – спросил он сквозь смех, вытирая тыльной стороной ладони выступившие слезы.

– Нет, мы из крестьян ихних, – с вывозом ответил тот.

– Ну, ну, не сердись, – примиряющим тоном начал Колосов, – просто очень смешно получается. Каждому Смутному времени на Руси – свой Мнишек. А где же ты так хорошо по-русски говорить научился, Юрий Мнишек?

– А у меня мама русская, – угрюмо отозвался он.

– И не жалко тебе, капрал, своих ребят под засаду подставлять?

– Вот-вот, я и говорю пану, что лучше нам дело миром решить, – физиономия поляка снова приняла плутовское выражение, – ведь засада дело такое… Ну, постреляете вы охрану, а можете ведь и своих задеть, или из поляков кто-нибудь их стрельнет, ведь пуля – дура, она своих-чужих не различает.

– Вот это уже деловой разговор. Ты обещаешь отпустить моих ребят?

– Да. Но… пан должен понять, у моих ребят могут возникнуть проблемы. Может быть, им даже придется дезертировать… Если бы пан смог компенсировать…

– Хорошо. Сколько ты хочешь? – Колосов почувствовал, что наконец-то он приближается к моменту истины.

– Не я. Я ничего не хочу. Я лишь бескорыстно хочу вам помочь. Но ребята… Если им придется бежать со службы. Без гроша в кармане… – Капрал развел руки с стороны, одновременно сделав кислую рожу. Выдержав секундную паузу, сказал: – Пятьсот тысяч.

– Чего? Рублей? – в свою очередь прикинулся Виктор.

– Пан обижает. Долларов. Американских долларов.

– Ты с ума сошел. Это же полмиллиона. Бешеные деньги. У меня нет таких. Если хочешь – двести, по сто тысяч за каждого.

– Пан не понимает. Ребята же рискуют, – начал кипятиться поляк, – надо им дать хотя бы по сто тысяч на брата. Итого четыреста.

Так они продолжали торговаться еще минут двадцать. Бедная, простодушная деревенская девушка Настя, открыв рот и позабыв про свою наготу, приподнялась с табурета, опершись руками о колени, и так и осталась в таком положении, лишь поворачивая голову от одного к другому, следя за их торгом, как за партией в пинг-понг.

Сошлись на трехстах тысячах. Договорились, что поляки привезут Михаила и Андрея к восьми часам на лесопилку.

«И чего я торговался, – думал во время обратной дороги Колосов, яростно крутя педали, – ведь для меня не принципиально – триста или пятьсот. Мне все равно таких денег до конца жизни не заработать. Ежу понятно, что сначала придется просить у Марины, а потом у Ильи. А сейчас надо торопиться, необходимо еще успеть уговорить Марину. Черт ее знает, как она себя поведет…»

Глава 10

Наступившее утро было хмурым, из низко висящих туч, казалось, вот-вот брызнет дождик. Колосов шел вдоль реки по колее, пробитой машиной среди высокой, густой, сочной травы. Ноги его по колено были мокрыми от обильной росы, выпавшей сегодняшним утром. Над рекой стоял плотный, белый пушистый, как вата, туман. И глядя с высокого берега, казалось, что это не река, укутанная призрачным туманным покрывалом, а мягкая, белоснежная постель, манившая прыгнуть, зарыться в нее и спать, спать, спать…

Колея, приведшая Колосова к высоченному, добротно сколоченному трехметровому забору, поверх которого в три ряда была натянута колючая проволока, сворачивала налево и, следуя параллельно забору еще пару сотен метров, выводила прямо к распахнутым настежь воротам. Сразу у ворот – сожженная бытовка охранников. Чуть поодаль – серо-стальной внедорожник «Тойота» с выбитыми стеклами, весь в отметинах от автоматных очередей. Колосов взобрался на дорожную насыпь и тут увидел «УАЗ», фургон с развороченной взрывом крышей, лежащий на боку по ту сторону насыпи. Оглядевшись по сторонам, Виктор зашагал по асфальту вглубь лесопилки. Другой конец дороги терялся в лесу, начинавшемуся в нескольких метрах от ворот. Сразу за оградой справа от дороги лежали дубовые и хвойные бревна, сложенные в штабеля, далее высилось здание цеха, в котором, видимо, и располагалась сама пилорама. Подойдя поближе и заглянув внутрь через раскрытые ворота, Колосов убедился в правильности своего предположения. А слева тянулись штабеля приготовленных к вывозу досок, еще какие-то производственные помещения, расположенные в невысоких бараках, опять доски, опять бараки… За пилорамой, поближе к реке, прятался трехэтажный домина новорусской постройки из красного кирпича под ярко-зеленой черепичной крышей.

Колосов по гранитным ступеням поднялся на высокое крыльцо с коваными перилами и заколотил кулаком в массивную дубовую дверь с резными филенками. Тарабанить пришлось несколько минут, прежде чем дверь распахнулась, и за ней оказался тощий парень в одних трусах с мятым со сна лицом и не до конца проснувшимися глазами. Непонимающим взглядом он смотрел на человека, стоящего на крыльце. Колосов же сразу узнал парня. Это он сегодня ночью принес весть об Андрее и Мишке.

– Привет, – сказал Виктор, – не узнаешь? Я Колосов.

В глазах у парня загорелась искорка узнавания:

– А-а… Я сейчас, оденусь только.

– Погоди, – остановил его Колосов, – сколько вас здесь сейчас?

– Кроме меня, еще трое, – ответил тот.

– Оружие у вас есть?

– Да, автоматы, которые у охранников отобрали.

– Я прошу тебя, собери ребят, пожалуйста, и подходите к воротам. Сейчас привезут наших пленников, мне нужна ваша поддержка. Ничего более, просто постоять рядом с оружием в руках. Можете не торопиться, время еще есть. Спокойно оденьтесь, умойтесь… Ну ладно, я вас жду у ворот.

Колосов спустился с крыльца и, не оглядываясь, направился обратно, к воротам. На левом плече «калашников», в правой руке какой-то несуразный, ярко раскрашенный целлофановый пакет.

Вернувшись из Степановского в дом к Лене, он разбудил Марину и начал путано и сбивчиво рассказывать ей о происшедшем. И о бое за лесопилку, и о попытке ребят вытащить из кювета их «Форд», и о плене, и о своем путешествии в Степановский, и о разговоре с польским капралом. Колосов еще не успел подойти к самому главному, когда уже все понявшая Марина, нежно накрыв его грубую пятерню своей мягкой ладошкой с изящными пальчиками, ласково попросила:

– Ты не тяни, Витя. Сколько мы должны отдать?

– Триста тысяч, – с замиранием сердца выдохнул он.

– Какая ерунда… За две человеческие жизни… Я сейчас соберу их тебе, – сказала Марина, выбираясь из постели и вытаскивая из-под кровати чемоданчик. – Как думаешь, мне пойти с тобой?

Колосов был потрясен и окончательно покорен этой женщиной. Он не мог вымолвить ни слова и лишь отрицательно покрутил головой, притянув ее к себе и прижавшись лбом к ее животу.

Воспоминания о последовавших за этим мгновениях согревали сейчас его душу, наполняя твердой уверенностью в том, что все будет хорошо, что в такое чудесное, такое замечательное утро с ними не может случиться ничего плохого.

– А вот и мы, – раздалось у него за спиной.

Виктор Петрович обернулся и увидел четверых парней с автоматами, подошедших к воротам.

– Спасибо, ребята. Я думаю, уже скоро.

Микроавтобус в пятнистой зелено-коричневой раскраске и с надписью «IFOR» на борту остановился метрах в ста от ворот, развернувшись поперек дороги. Из него вышел человек в камуфляже и направился к лесопилке.

– Стойте здесь, действий никаких предпринимать не нужно, – не оборачиваясь, бросил Колосов через плечо и направился навстречу человеку в камуфляже.

– Привет, капрал Мнишек, – сказал Виктор Петрович, когда между ними оставалось уже несколько метров, – а в форме ты смотришься гораздо симпатичнее, чем голый. – От неожиданности слова приветствия застряли у поляка в горле, и Колосов продолжал: – Что-нибудь случилось? Почему ты приехал сам, ведь ты не собирался? Мои ребята с тобой?

– Все нормально, – капрал уже справился с секундным замешательством, – всех привез. – Он хитро улыбнулся: – Просто я подумал, что мои парни пана не знают, как бы не вышла какая несуразица. Поэтому решил поехать лично.

– А-а, понятно, – протянул Колосов. – Как будем меняться?

– А деньги пан принес? – поинтересовался Мнишек.

Виктор Петрович раскрыл пакет и продемонстрировал его содержимое поляку.

– Хорошо, – сказал тот, – я сейчас дам команду, и ваших отпустят, они пойдут к лесопилке, а мы с вами пойдем к фургону. Я должен пересчитать деньги.

– Согласен, – кивнул Колосов.

Мнишек залихватски свистнул и подал своим знак рукой. Из микроавтобуса выбрались четверо вооруженных солдат и Мишка с Андреем. С них сняли наручники и подтолкнули в сторону лесопилки. Колосов с капралом пошли им навстречу.

– Андрей, я сейчас иду к фургону, они хотят пересчитать деньги, – сказал Виктор Петрович, поравнявшись с сыном и майором, – если увидишь, что они начали фокусничать, просто всади им в автобус гранату.

– Добро, – ответил тот, и они разошлись.

– Зачем такие подозрения? – возмутился капрал. – Как может пан мне так не доверять?

Когда они подходили к микроавтобусу, капрал Мнишек что-то сурово гаркнул своим, и они мгновенно скрылись в фургоне. Колосов передал пакет поляку, который уселся на обочине дороги и принялся пересчитывать доллары, вскрывая пачку за пачкой.

Виктор, брезгливо морщась, стоял рядом.

– Не на базаре, не обманут, – наконец не выдержал он.

Юрек, с делано-наивной физиономией, глядя снизу вверх, одарил его простодушным взглядом и произнес:

– Я доверяю пану, больше не будем считать, – и протянул ему руку, думая в этот момент не о нетерпеливом русском, а о своих солдатах и о том, не слишком ли надолго он оставил их одних.

Колосов повернулся и, не говоря ни слова, направился к своим. Не прошло и двух секунд, как он услышал фырканье выхлопной трубы и визг покрышек умчавшегося айфоровского фургона.

Подойдя поближе к воротам, он услышал обрывок разговора. Говорил Мишка:

– … по дороге обогнали, через час-полтора они будут здесь.

– Да мы хотели, видишь ли, собственное предприятие здесь организовать, уже без Марлена, – отвечали местные, – но народу маловато получается. Троих наших вчера охранники застрелили, восемь человек сразу же домой подались, да этих пятеро…

– Петрович, – порывисто стиснул его в объятиях майор, – по гроб жизни тебе обязан…

– Да будет тебе… – вяло промямлил Виктор, высвобождаясь из медвежьих объятий Андрея. Подошел к сыну, крепко пожал ему руку, другой потрепал его по шее, на мгновение прижав его голову к своему плечу. – Все, ребята, спать хочу, просто спасу нет. Почти две ночи без сна – такие удовольствия уже не для меня. Как вас увидел свободными, такая усталость на плечи навалилась… Сейчас плюхнусь куда-нибудь на стружки… И прошу меня раньше чем через четыре часа не будить.

– А зачем на стружки? – подал голос кто-то из местных, – вон в Марленовском доме места полно.

– Нет уж, я лучше на стружках, – направляясь к облюбованному им ранее месту на берегу реки, ответил Колосов.

– Пап, постой, – остановил его сын, – мы придумали, как нам добраться до Волгограда.

– Плот, Петрович, мы соберем здесь плот и спустимся вниз по Дону, – довольно улыбаясь, сообщил майор, – а там до Волгограда меньше ста километров пешком.

– Не мо-гу, ребята, я – спать, а вы делайте что хотите, только, прошу вас, ни к кому больше не попадайтесь, – попросил Виктор Петрович, неверным шагом направляясь к намеченной цели.

– Не боись, Петрович, – прокричал ему в спину майор, – такого больше не повторится, я лично караул буду нести двадцать четыре часа в сутки. – Никогда в моей жизни такого позора терпеть не приходилось, а тут за один день дважды в плен попасть…

Виктор завалился под навесом за столяркой на кучу стружек и заснул мертвецким сном, обдуваемый вольным речным ветерком.

Разбудила его дочь:

– Папа, вставай, уже все готово…

Виктор Петрович раскрыл глаза и, увидев перед собой нежную мордашку Виктории, не сразу сообразил, где он находится. Сел, осмотрелся, покрутив головой во все стороны, вспомнил про лесопилку и, наконец, задал вопрос:

– Который час?

– Два часа, пойдем, там ребята уже плот соорудили, – ответила Вика.

– Какой еще плот? – испуганно спросил он.

– А что, ребята тебе не говорили? Они сделали плот, на котором мы отправимся в путешествие. – Глаза у нее горели от восторга. – Пойдем. – Она потянула отца за руку.

От серых туч осталось одно воспоминание да капли дождя, повисшие на листьях деревьев. На блекло-голубом небе снова сияло умытое дождем солнышко.

– О, Боже, опять жара, – простонал Колосов, ведомый за руку дочерью по мокрой от недавно пролившегося дождя траве.

– Вот, видишь, какой плот получился? – с гордостью произнесла Вика, вытащив отца на берег реки.

Да, плот уже действительно покачивался на воде, а судя по тому, что их багаж уже лежал на палубе, то все было готово к отплытию. Рядом с плотом, на берегу, крутились, заканчивая последние приготовления, и рабочие с лесопилки, и вся колосовская команда, включая Анатолия Львовича. Даже Лена с Михалычем пришли проводить их.

– Выспался? Смотри, какой плот мы забабахали, – с гордостью сообщил Михаил, подходя к отцу. – Из сосновых бревен, длина восемь, ширина три с половиной метра, на стальных скобах. Поверх бревен через обрешетку набили палубу из доски-тридцатки. И даже перила по периметру сделали, видишь? Спереди и сзади – рулевые весла в уключинах. На носу прибили лист жести и рогатины для котелка приделали, можно костерок разводить – уху варить. Михалыч, вон, несколько удочек нам принес. А Лена подарила палатку. Андрей ее как раз сейчас устанавливает. Даже якоря есть, спереди и сзади.

– Да? – скептически усмехнулся Виктор Петрович.

– Ага, ребята приспособили по два диска от дисковой бороны на нос и на корму, – ответил Михаил, не замечая отцовского скепсиса, – они хорошо цепляются за дно. Мы проверяли.

Улыбаясь, к ним подошла Марина.

– Вы что, все это всерьез? – обращаясь то ли к ней, то ли к сыну, спросил Виктор.

– Да, а почему нет? – ответила она. – Других вариантов ведь нет.

– Давайте задержимся здесь на день-два-три, в конце концов, попробуем все-таки найти машину. Да еще нашу надо внимательно осмотреть, может быть, еще можно что-то сделать… – предложил он.

Марина пожала плечами, лишь прислонилась к нему, ничего не ответив.

– Ты что ж, думаешь, я не смотрел, – возмущенно начал Михаил, – да я первым делом смотался на тракторе с одним из местных парней и осмотрел нашу машину. Бесполезно… Все выгорело дотла. А по поводу трех дней и поисков машины… Да мы за это время доберемся уже до цели!

– Так уж и до цели? – выразил свое недоверие Виктор Петрович.

– Я с Андреем уже все подсчитал, – заверил Михаил. – Вот, нам Михалыч карту подарил. Не очень богатая, конечно, карта – «Атлас автомобильных дорог» мохнатого года издания, но… сойдет для сельской местности. Так вот… Нам надо сойти на берег после впадения Иловли в Дон, вот здесь, где он делает крутую петлю. – Он раскрыл замусоленный от частого употребления «Атлас» с разлохмаченными страничками и, тыкая пальцем в нужное место, продемонстрировал отцу. – Отсюда до железной дороги пять километров, а до шоссе М6 – двенадцать километров точно на восток. Промахнуться невозможно. И по шоссе до центра города – пятьдесят километров. За день можно дойти. А если повезет, попутку поймать…

– Ну, там, на месте, до города добраться, наверное, будет несложно, – согласился с сыном Виктор Петрович, – но до этой самой Иловли нужно еще доплыть.

– Проще простого, – уверенно сказал Михаил. – Отсюда туда примерно 400–420 километров по реке. При средней скорости течения шесть километров в час…

– А откуда тебе известно про шесть километров в час? – ехидно поинтересовался отец.

– Ну… Принимаем так… – сконфуженно ответил Михаил.

– При-ни-ма-ем… – передразнил его Колосов-старший.

– Витя, зачем ты так? – Марина дернула его за руку. – Это нехорошо. Ведь у тебя в отличие от Михаила нет никаких позитивных предложений. Тот факт, что он твой сын, не дает тебе никакого права так с ним обращаться

Мишка, довольный Марининой поддержкой, расцвел счастливой улыбкой.

– Таким образом, – с видом профессора, просвещающего неразумных студентов, продолжал он, – это расстояние мы проходим за семьдесят часов, то есть за трое суток, плюс две ночевки по шесть часов. В темное время суток будем причаливать к берегу и устраивать стоянку, чтобы в темноте не налететь на что-нибудь. Мало ли… Итого получается трое с половиной суток.

Виктор Петрович помолчал некоторое время, явно что-то прикидывая в уме, потом сказал:

– Только ночевок не две, а четыре.

– Как четыре? – удивился Мишка.

– Считай сам. Сегодня в 15:00 отплываем, до 22:00 движемся – первая ночевка, – отец принялся загибать пальцы, – это 42 километра , завтра в четыре отплыли, в двадцать два пристали – это 108 километров и еще одна ночевка, и так далее. Итого четыре ночевки. Значит, в соответствии с твоими подсчетами, на месте высадки мы будем примерно двадцать четвертого июля в 15:00. Но… Марина, ты-то как смотришь на эту авантюру?

Она снова пожала плечами:

– Я – за, ведь ничего другого нет. Не на тракторе же нам, в конце концов, ехать. Лучше плот.

– А что говорит Анатолий Львович? – Виктор Петрович снова обратился к сыну.

– Он вместе со всеми одобрил мое предложение, – ответил тот.

– Ну что ж… Если вы уже все сговорились, то мне остается только согласиться с вами. – Виктор Петрович развел руками. – Ну, и что мне теперь делать?

– Как что? – удивилась Марина. – Грузиться на плот и отплывать. Все уже собрано, мы ждали только тебя. – С этими словами она потянула его вниз, к реке.

В глубине души он признавал, что найти здесь машину, а тем более бензин для нее, весьма проблематично. Да и сидеть несколько дней на том самом месте, где они подняли столько шума, небезопасно. Но уж слишком экзотичным выглядел способ передвижения, предложенный Михаилом. Хотя… С самого начала их путешествия он, Колосов, рассчитывал проделать весь путь меньше чем за сутки. А получилось уже пять и сделана только половина пути. «Может быть, теперь нам повезет больше?» – подумал он.

Прощание было недолгим, но теплым и искренним.

– Давай! – махнул рукой Мишка, и рабочие, орудуя брусами, как рычагами, спихнули плот с мели.

– Ой, Андрея оставили, – пискнула Вика.

Майор стоял у самого края воды, держа Лену за руки, и молча глядел ей в глаза, не решаясь сказать самого главного. Плот, подхваченный течением, потихоньку начал удаляться от берега.

– Эй, отстанешь! – крикнул майору Мишка.

Он, как будто разбуженный этим криком, стряхнул с себя оцепенение, стиснул Лену в объятиях и впился ей в губы долгим поцелуем, потом, отстранив ее от себя, бросился в воду и, догнав плот, взобрался на палубу. Лена, оставшись одна, уткнулась лицом в плечо Михалычу и, не стесняясь присутствия рабочих, рыдала в голос.

– Что там у вас произошло? – спросил недогадливый Колосов, подходя к майору.

– Люблю я ее, – с тоской в голосе ответил Андрей. – Знаешь, Петрович, я вот что сделаю. Я провожу вас до места назначения, а потом вернусь вот сюда, в эту деревню.

– А если любишь, то чего стоишь? – спросила у него Марина.

– Ну как же, – начал майор, – я же обещал… И потом… Вы из-за меня в такое положение…

– Дурак ты, – сказал Колосов, – если любишь, плыви к ней, хватай свой вещмешок и плыви. – И подтолкнул его легонечко в плечо.

– Да? – растерялся он.

– «С любимыми не расставайтесь», слышал такое? – поддержала Марина.

– Спасибо вам. Вот, держи на память, Миха. – Майор залез в глубокий карман штанов и, вытащив оттуда компас, протянул его Колосову-младшему, потом выудил из кучи багажа, лежащего на палубе, свой вещмешок и, подлезши под перила, бултыхнулся в воду.

Он ушел в воду с головой, и лишь мешок, который он держал в вытянутой руке, остался над поверхностью, потом вынырнул и, отфыркиваясь, погреб одной рукой к берегу. Через несколько метров Андрей уже встал на ноги и, держа свой вещмешок над головой, двинулся навстречу Лене. Они встретились, стоя по пояс в воде, и долго целовались, потом махали руками уплывающим, потом снова целовались и снова махали…

– Хороший он парень… – сказала Марина на ухо Виктору, когда провожающих уже не было видно, – но ты правильно поступил, что оставил его здесь. Уж больно он непредсказуемо-экстремальный.

– Хм-м, – хмыкнул Колосов, так ничего и не сказав ей.

Первые часы плавания ушли на то, чтобы научиться управлять плотом и постараться как-то обустроить быт. Пока Михаил и Виктор Петрович мучались с рулевыми веслами, стараясь держаться поближе к берегу и не дать течению вынести плот на середину реки, остальные занимались рыбной ловлей, причем довольно-таки успешно. Ужинали на ходу. Свежая горячая уха была встречена всеми на ура.

– Поистине, не было бы счастья, да несчастье помогло, – мечтательно вздыхая, произнес Анатолий Львович. – Я о таком отдыхе всю жизнь мечтал. А ведь в отпуске уже несколько лет не был…

– А я вам и говорил, что будет здорово, – поддержал его Михаил.

– Но-но, ты не очень-то задавайся, – одернула его Вика. – Скажи спасибо, что Лена нас снабдила картошкой и овощами, а то пришлось бы шесть дней питаться одной рыбой, которую еще надо поймать. Я еще посмотрю, что ты скажешь, когда ночь поспишь на голых досках.

– А зачем спать на голых досках? – сделал удивленные глаза Михаил. – Для вас с Мариной Лена одеяло принесла, а для нас я три мешка стружкой набил.

Причалили к берегу, когда уже совсем стемнело. Дежурить договорились по очереди, но Виктор Петрович не стал никого будить. Спать не хотелось. Он сидел расслабившись, облокотясь спиной о перила и положив рядом с собой автомат, и слушал звуки ночной реки. В голове проносились обрывки мыслей, но Колосов старался гнать их, не давая ни одной прочно угнездиться в мозгу.

Едва забрезжил рассвет, и быстро поднимающееся солнце стало разгонять ночную мглу, он поднял импровизированные якоря и, разбудив сына, оттолкнулся с его помощью от берега, предоставив дальнейшую работу могучей реке. Михаил, зевая и поеживаясь от утренней сырости, встал к рулю, а Виктор Петрович завалился спать.

***

«The number is dialed…» – снова пропел голос механической леди, и Илья Борисович Шатунов колоссальным усилием воли подавил желание швырнуть телефонную трубку в стену, аккуратно положив ее на место.

«Где они? Где они?» – единственная мысль с частотою пульса стучала в висок, вызывая боль, буквально разламывающую череп. Илья Борисович встал из-за рабочего стола, пересек огромный кабинет из угла в угол и, открыв бар, достал стакан и бутылку воды. Наполнив стакан, бросил туда две таблетки и, дождавшись пока они растворятся, залпом выпил воду. «Сегодня двадцать четвертое, последний раз я с ними говорил восемнадцатого. Виктор заверил меня, что у них все в порядке. Небольшие проблемы с машиной, поэтому, в худшем случае, они выедут из Орла утром девятнадцатого. Вечером того же дня они должны были быть здесь. Неужели их вычислили? Нет… не может быть…» – Шатунов снова уселся за рабочий стол. Замигал индикатор интеркома. Шатунов нажал кнопку.

– Илья Борисович, к вам Далдыченко просится… – раздался голос секретаря.

– Пусти.

Растворилась белая с золотом дверь, пропуская в кабинет высокого, худого, одетого в темный костюм мужчину. В этом кабинете, декорированном и обставленном в стиле барокко (позолота, ковры, зеркала, бронза, «фламандцы» на стенах, вычурная мебель из тополя и карельской березы), он смотрелся, как белая ворона. «Его бы нарядить в камзол, на лысину парик нахлобучить, а через плечо – Андреевскую ленту со звездой, было бы в самый раз», – усмехнулся Шатунов. Колосов, когда первый раз попал в этот кабинет, с сарказмом заметил: «Не кабинет, а прямо-таки будуар императрицы Елизаветы». Илье тогда пришлось защищаться: «Да, понимаешь, осточертел мне этот хай-тек проклятый, холодно мне в нем». Ну, ничего не поделаешь, нравился такой стиль Илье Шатунову. «Наверное, детство мое нищее сказывается», – думал он. Однокомнатная хрущевка с пятиметровой кухней, в которой он жил вместе с матерью и сестренкой. Спали все вместе, в одной комнате. Даже когда он уже вернулся из армии и работал на комбинате. Только через год после того, как он занялся с помощью Колосова бизнесом, ему удалось сначала переехать в съемную квартиру, а потом обзавестись уже своей собственной.

Жена, кстати, тоже на дух не переносит этот его кабинет. Любит иногда выдать нечто вроде: «Твое плебейство прет изо всех щелей. Один твой кабинет на острове чего стоит…» «Конечно, им дай волю, так они все под „наркомовский стиль“ укатают. Дубовые панели на стенах, товарищ Сталин с трубочкой читает газету „Правда“, лампы – „кремлевки“, „вертушки“ с гербами, стол для совещаний, покрытый зеленым сукном… Дура. Возомнила из себя… Да если бы не я…» – думал Илья Борисович. Ему не единожды пришлось слетать в Москву, и не единожды пришлось там говорить с нужными людьми, и не просто говорить, а… говорить убедительно, чтобы сталинградский удельный трон перешел от уходящего на покой папеньки к его умнице дочери. – «А теперь, видишь ли, плебейские замашки у меня. С-сука».

– Илья Борисович, – тихим голосом начал Далдыченко, подкравшийся к столу Шатунова мягким кошачьим шагом, так не вязавшимся с его длинной, нескладной фигурой, – у меня все готово. Прикажете начинать?

– Цэрэушника будем включать в список?

– А как же, Илья Борисович. Они большие мастера вести тройную-четверную игру. Как же без него-то? – Далдыченко скорчил удивленную физиономию.

– Даже против своих?

– Илья Борисович, для людей нашей профессии своих-чужих не бывает. Есть интересы конторы, есть интересы страны, есть личные интересы, в конце концов… – начальник службы безопасности сделал брови домиком и выпятил губы, – воля ваша, но я считаю, необходимо проверить.

– Хорошо, хорошо, я согласен. Колосов еще не появился на горизонте?

– Обижаете, Илья Борисович. Вы бы узнали об этом в ту же секунду. Так я начинаю операцию?

– Добро. Начинай, и чем скорее, тем лучше. У тебя все? – Далдыченко утвердительно кивнул лысеющей головой. – Действуй. Появятся первые результаты, тут же ко мне. Постой. А может быть, все-таки меня прослушали?

– Исключено. Абсолютно. – Далдыченко отрицательно покачал головой.

– Ладно. Иди. – Шатунов сделал неопределенный жест рукой. – Нет. Постой. Не надо начинать. Дождемся, когда уедет Голдштейн. Я тебе дам команду.

Начальник службы безопасности выскользнул из кресла и так же тихо, по-кошачьи, как и вошел, покинул кабинет. Смешно сказать, но миллиардер Шатунов чувствовал себя в обществе этого худого, осторожного человека с кошачьими повадками не совсем в своей тарелке. Поэтому, оставшись в одиночестве, он почувствовал некоторое облегчение.

Операция, о которой шла речь, была ничем иным, как старым, древним, как мир, способом выявления «крота». Кто-то в самом ближайшем окружении Шатунова работал против него. Это выяснилось, когда проект «Вакцина» вышел на финишную прямую. До того все шло гладко, даже слишком гладко.

Осенью 2013 года с Ильей связался недавно снятый со своего поста орловский губернатор, которого все близко знавшие его люди звали «дедом», отчасти за возраст, а отчасти за незлобивый нрав и умение решать свои непростые губернаторские задачи без насилия и откровенной подлости. «Дед» настойчиво просил Илью принять некоего Данко. Обещал, что результатом этой встречи может стать весьма перспективный бизнес-проект.

Шатунов принял его только лишь из одного уважения к «деду», не ожидая от этой встречи ничего для себя интересного, предполагая увидеть перед собой очередного сумасшедшего изобретателя, желающего выколотить из «богатого буратинки» денежки для реализации своих бредовых идей. Но действительность опровергла его ожидания. Это поистине была фантастика. Данко приехал не с пустыми руками. Он предъявил Шатунову универсальную противогриппозную вакцину. И не только предъявил, но и с помощью Ильи организовал демонстрацию ее возможностей и на животных, и на людях. Строго говоря, вакцина еще не была универсальной. Был еще целый ряд гриппозных штаммов, против которых она пока была неэффективна. Но Данко заверял, что это только вопрос времени. Пути решения задачи им известны, и через год-полтора универсальная вакцина будет готова. Вакцина, которая справится с любым вирусом гриппа, как бы он ни мутировал.

Илья понял, что перед ним открылось золотое дно, по сравнению с которым даже обладание всеми нефтегазовыми активами России было не более чем ничтожным пустячком. Чтобы запустить этот проект, ему хватило бы и собственных средств, а прибыли обещали быть фантастически огромными. Но у него не было опыта работы на фармацевтическом рынке, к тому же он отдавал себе отчет в том, что осуществить глобальный проект без разрешения хозяев мира ему попросту не позволят. Поэтому, после тщательного анализа и перебора вариантов, для осуществления проекта «Вакцина» Илья Борисович Шатунов привлек в качестве компаньона американскую компанию «Зибер и Лоули». Стопятидесятилетний опыт работы на рынке лекарственных препаратов, куча заводов по всему миру, дистрибьюторская сеть, опутывающая весь земной шар, мощнейшие связи и в правительстве Соединенных Штатов, и в неофициальных, но от этого не становящихся менее значимыми для судеб мира, структурах.

За короткое время в личных владениях Шатунова, на острове Сарпинский, был построен завод по производству противогриппозной вакцины. Американские партнеры были готовы запустить в производство уже существующий вариант вакцины, но Илья Борисович, обнадеженный Данко и «дедом», тянул время, дожидаясь абсолютно универсального препарата. «Дед» за свои заслуги получил в проекте не очень ответственную, но вполне приличную должность.

В июне 2015-го Шатунов получил почти одновременно две новости: о смерти Данко и об успешном завершении работ по созданию вакцины. Некто Свирский, заменивший Данко, подтверждал условия их джентльменского соглашения и сообщал, что он готов выехать с результатами работы в любую минуту, как только Шатунов пришлет за ним. Человек, приехавший к Свирскому, должен был представить письменное согласие Шатунова выполнить ряд условий, на которых коллектив разработчиков передавал все права на вакцину Илье Борисовичу, а также закрыть финансовую сторону вопроса. Все это было обговорено с Данко еще при первой встрече, и Шатунова нисколько не смущали их дурацкие требования, тем более что материальные затраты были смехотворно малы. Речь шла о двенадцати миллионах. Сначала Свирский хотел получить их наличными в Орле, потом, через несколько дней, попросил перевести их в один из швейцарских банков на свое имя.

Сложности начались там, где их никто не ожидал. Илья Борисович отправил за Свирским свой самолет, нисколько не задумываясь о безопасности данного мероприятия. Да у него и в голове не было ничего подобного! Как только его самолет приземлился на орловском аэродроме и, закончив пробежку, подрулил к неказистому зданию аэропорта, к самолету подъехала старая расхристанная «Волга» с надписью на борту «Руководитель полетов». Из нее выбрались на бетонку пятеро мордоворотов в униформах коммерческой авиакомпании «O-line» и подошли вплотную к трапу шатуновского «Гольфстрима».

– Эй, парни, какие у вас проблемы? – наигранно-весело спросил один из прилетевших, стоя в проеме двери.

– Вы осуществляете незарегистрированный рейс, к тому же игнорируете попытки диспетчерской службы вступить с вами в контакт. Вы создали аварийную обстановку в воздухе, – угрюмо ответил «руководитель полетов». – Придется старшему пройти с нами и разобраться с диспетчерской службой.

– Хорошо, я готов, здесь какое-то недоразумение, – согласился посланец Шатунова.

В сопровождении двоих мордоворотов он проследовал в здание аэропорта. Двое оставшихся членов экипажа подняли трап и ждали полчаса. Заподозрив неладное, решили выйти наружу и побеседовать с мордоворотами, но, опустив трап, увидели направленное на них оружие. Слава Богу, ребята были не промах, и расправиться с этими тремя для них проблем не составило. После этого они рванули на выручку к своему командиру. Нашли его в одном из служебных помещений аэропорта, избитого и истерзанного, в окружении четырех ментов. Освободив командира, загрузились в самолет и в спешном порядке убрались домой.

По возвращении допрашивал их лично Шатунов в компании с шефом своей службы безопасности.

– Чего они от тебя добивались? – тихим, как всегда, голосом спросил Далдыченко.

– Все, как обычно, товарищ генерал, – оперативник растянул в кривой усмешке разбитые губы, – адреса, пароли, явки. Они не знают, кто, они не знают, где, но они твердо знают, что в Орле живет человек, у которого есть вакцина против птичьего гриппа. Его имя и адрес они у меня и выколачивали. На мое счастье это были обычные, хамские менты. Если бы они оказались профессионалами… Ну, побои, положим, я бы еще выдержал, но если бы вкололи «сыворотку правды»…

– А ты уверен, что тебе ее не вкололи? – поджав по-змеиному тонкие губы, прошипел Далдыченко.

– Абсолютно, товарищ генерал. Можете проверить, от укола должен был бы остаться след…

Проект оказался на грани срыва. Следующей попыткой была отправка многочисленной, хорошо вооруженной команды на вертолете. Он должен был сесть где-нибудь в поле, за городом, а команда должна была незаметно просочиться в город, найти Свирского, доставить его любой ценой к вертолету… А дальше уже, как говорится, дело техники. План был замечательный, но… Последний радиообмен с экипажем состоялся, как только вертолет пересек границу Орловской области:

– Остров, остров, надо мной крутятся два «Мига»!

– Кто, кто?

– Конь в пальто! Два истребителя! Они меня заставляют садиться!

– Ни в коем случае не садись! Ты слышишь?! Не садись! Уходи обратно! Немедленно! Уходи обратно!

Треск в наушниках, и связь оборвалась. Потом запросили подтверждения у соседей. Из Воронежа сообщили, что да, потерпел катастрофу вертолет Ми-8, правда, упал он на территории Липецкой, а не Воронежской области. Выживших после катастрофы не оказалось.

После этого случая у них с Далдыченко состоялся разговор:

– Илья Борисович, похоже, у нас завелся «крот».

– Кто? – не понял Шатунов.

– «Крот», так на нашем профессиональном жаргоне называют тайных агентов, работающих на противника, – уточнил Далдыченко.

– Федор Несторович, а ты не перегибаешь палку, а? – сощурив глаза, спросил Шатунов. – Тайный агент орловского губернатора! Звучит-то как. Бред какой-то.

– Судите сами,Илья Борисович, но ничем иным два таких провала объяснить невозможно, – настаивал он. – Мне ли вам говорить, но на кону огромные деньги. К тому же у этого проекта есть еще один аспект. Тот, у кого в руках будет эта вакцина, получает фактическую власть над миром. Когда начнется пандемия, а, видит Бог, ждать недолго осталось, именно он будет решать, кому жить, а кому умереть. А касательно того, что вам кажется несуразным выражение «тайный агент орловского губернатора», так… Вы вот сделали ставку на американцев, а, кто знает, на какую мировую силу сделал ставку он? Российская Федерация ведь уже не игрок на мировом поле. Да и, по моим сведениям, парень не так прост, как кажется. Он уже подмял под себя своих соседей из Курска, Брянска, Белгорода и Липецка.

– Вон уже собственными ВВС обзавелся, – с тоской в голосе добавил Шатунов.

– И не мудрено, – продолжал Далдыченко, – как раз на территории этих областей базируется истребительная авиадивизия. Небось, приплачивает им трохи, и вот они уже его. Ведь вы же скупили Каспийскую флотилию. А ему что мешает? Так что… Орловский губернатор – это только звучит несерьезно, а на самом деле соперник он очень даже серьезный…

– Хорошо, хорошо, что мы можем предпринять еще? – Илья Борисович стал заметно нервничать.

– Можно, конечно, отправить машину, поставив на нее маячок, а с помощью ваших американских компаньонов договориться с АНБ, чтобы за ней проследили со спутника. Адрес Свирского ребятам сообщить, когда они уже будут в Орле. Если их не схватят, конечно, к тому времени. Со спутника за всем этим можно понаблюдать. Но…

– Что но? – переспросил Шатунов.

– Мне этот вариант самому не нравится. Слишком зыбко все… – Далдыченко пожевал губами, потом, бросив быстрый взгляд на патрона, снова опустил глаза, – если противная сторона будет действовать профессионально, тонко, чего, правда, до сих пор не наблюдалось, то все наши ухищрения пойдут насмарку. Они просто дождутся, пока наши люди выйдут на Свирского, и только потом возьмут их. Так что… Я думаю, сначала надо готовить и проводить операцию по выявлению «крота», и только после этого посылать за Свирским.

– Сколько это может занять времени? – раздраженно спросил Илья Борисович.

Далдыченко пожал узкими, худыми плечами и, слегка задумавшись, ответил:

– Одна-две недели, может быть…

– У нас нет столько времени, – перебил его хозяин.

– В таком случае есть только один выход, – еще тише, чем обычно, сказал генерал, – довериться дилетанту.

– То есть? – Шатунов вперился в него непонимающим взглядом.

– Надо, чтобы к Свирскому приехал человек со стороны, не от нас. И лучше, чтобы об этом человеке никто не знал, кроме вас, даже я. Позвоните ему лично и договоритесь с ним. Прослушать вас невозможно, за это я ручаюсь. Есть у вас такой человек?.. В противном случае, только после ликвидации «крота»…

После ухода шефа службы безопасности Шатунов погрузился в глубокое раздумье. Через день после этого разговора он позвонил Колосову.

***

– Ну, ну, дергай же, – с охотничьим азартом завопила Вика.

Огромная рыбина, уже наполовину вытащенная из воды, изогнув удочку крутой дугой, вдруг разом оборвала крючок и плюхнулась обратно, в синие воды батюшки-Дона.

– Ну-у, – разочарованно протянула дочь, – ты не Старик.

– Но это и не море, – отозвался Колосов, нимало не опечаленный неудачей.

За несколько минут до этого, все, побросав свои дела, принялись пристально наблюдать за борьбой Колосова с рыбой. По тому как он старательно и с каким напряжением ее вываживал, как сопротивлялась рыба, натягивая леску и изгибая удилище, было видно, что крючок заглотнул не какой-то там пескарь и даже не килограммовый сазан, а кто-то гораздо более значительный. Даже Свирский, сидевший рядом с Виктором, отложил свою удочку и стал наблюдать за этой борьбой.

– Да-а, – проговорил Колосов, сматывая на катушку пустую леску, – я в азарте и не рассмотрел, кто же это был?

– Мои познания в ихтиологии весьма примитивны, – ответил Свирский, – но, по-моему, это был кто-то из осетровых.

– Да севрюжка это была, точно, – подала голос Марина, прячущая от солнца под пологом палатки.

Анатолий Львович поменял наживку и снова забросил удочку, положив удилище на палубу и усевшись рядом с ним. Виктория, разочарованная неудачной рыбной ловлей, забралась в тень и уже оттуда, улегшись рядышком с Мариной, от безделья начала подначивать брата, стоявшего у кормового весла:

– Миш, а Миш, уже четвертый час. Где твоя Иловля? Ты ведь обещал двадцать четвертого, правильно? В 15:00, да? Сегодня двадцать четвертое. Долго нам еще плыть-то?

– Перестань дурочкой прикидываться, – лениво отбрехивался Мишка, разомлевший на солнце, – взрослая девица, а ведешь себя…

– Да будет вам, ребята… – попыталась урезонить их Марина.

Михаил поправил на голове платок, повязанный по-пиратски, и уже не столько для Вики, сколько для всех, как бы оправдываясь, принялся объяснять:

– Предыдущий левый приток, Медведицу, мы прошли вчера утром. От нее до Иловли примерно сто пятьдесят километров. И от Иловли до места высадки еще где-то километров восемь-десять. По моим прикидкам, к вечеру будем на месте.

Поплавки мерно покачивались на воде, слегка колеблемые ветерком. Клева не было. Колосов, сидевший по-турецки, поджав под себя ноги, отложил удочку в сторону, достал из кармана пачку сигарет и, вытащив оттуда сигарету, протянул пачку Свирскому. Тот поблагодарил его кивком головы, беря сигарету, и в знак ответной любезности щелкнул зажигалкой, давая Колосову прикурить. Прикурив, он попросил:

– Позвольте вашу зажигалочку, Анатолий Львович. Надо же, – непонятно почему обрадовался Колосов, – у меня – такая же.

Он достал из кармана свою зажигалку и положил ее на ладонь рядом с зажигалкой Свирского. Два одинаковых матово-стальных параллелепипеда с рубчатым колесиком на одной из граней.

– Как сестры-близнецы, – улыбнулся Виктор, – на моей только царапин побольше.

– Это подарок от сына, – пояснил Свирский, поспешно пряча свою зажигалку в карман.

– Моя – тоже подарок, – сказал Колосов, – от Шатунова, кстати.

Анатолий Львович замолк, уставившись на поплавок и сосредоточенно затягиваясь сигаретой, а Виктор, крутя зажигалку между пальцами, вспомнил обстоятельства ее появления у него.

Шатунов явился домой к Колосовым на следующий день после сорокалетия Виктора. Как всегда, неожиданно. В этот раз тем более неожиданно, так как последние несколько месяцев между ними не было никаких контактов. Так получилось, что во время очередного летнего отпуска, часть которого Колосовы по обычаю проводили у Ильи на острове, между ним и Виктором не то чтобы произошла размолвка, но черная кошка все-таки пробежала, оставив между друзьями некую неловкую недоговоренность.

Шатунов вошел в квартиру веселый, распространяя вокруг себя тонкий аромат дорогого парфюма, с огромной бутылкой виски в руке. Охрана, как обычно, осталась за дверью. Все взаимные обиды, недомолвки и недоговоренности были разом забыты. После тоста за хозяина и его сорокалетний юбилей Илья полез во внутренний карман пиджака и извлек оттуда синюю коробочку с надписью «Cartier».

– Держи, это тебе, – сказал он, поставив коробочку на стол перед Колосовым.

Виктор осторожно открыл ее и ахнул – внутри на мягкой атласной подушечке лежала зажигалка. То ли произведение ювелирного искусства, то ли кич, то ли то и другое вместе. Тяжеленная такая штуковина с корпусом из белого золота, усыпанным белыми и зелеными камнями, складывающимися в весьма оригинальный узор, в который были вплетены две латинские буквы V и K, набранные из красных камешков.

– Это что, мне? – спросил пораженный Колосов.

– Тебе, тебе, – кивая головой, подтвердил Илья.

Колосов покрутил ее в руках, откинул крышку, провернул колесико, полюбовался на язычок вспыхнувшего пламени, после чего закрыл крышку, захлопнувшуюся с резким металлическим лязгом.

– Все натуральное, только сталь и кремень, никаких тебе пошлых пьезоэлементов, никакого электричества. Искра высекается старым как мир способом, которым еще пользовались наши первобытные предки, – улыбаясь, пояснил Илья.

– А вот эти вот булыжники на корпусе, это, надо полагать, не стекло, да? – поинтересовался Колосов.

– Конечно, – скромно подтвердил Шатунов, – бриллиантики, изумрудики, немного рубинчиков, вот, видишь, буковки.

– Илюшка, ты что, смерти моей желаешь? – Колосов покачивал зажигалку на открытой ладони, словно взвешивая ее. – Да если кто-то из посторонних увидит ее у меня в руках, я и трех дней не проживу. Грохнут за здорово живешь. У нас сейчас за сто рублей убить готовы, а тут такое… У меня ведь в мастерской разный народ крутится… А держать ее дома, спрятав под периной… Тем более лишено смысла.

– Ну и вредный ты мужик, Колосов, – с досадой сказал Илья. – Я к тебе мириться приехал, от всего, можно сказать, сердца… А ты опять меня мордой в дерьмо, вот, мол, мы какие, бедные, но чистые, а вы – грязные олигархи, проклятые…

– Да брось ты, Илюха, извини меня ради Бога, но ничего такого не имел я в виду… – прервал его Виктор.

– Ладно, я все понял, давай ее сюда. – Шатунов забрал зажигалку, поднялся из-за стола и пошел к входной двери.

Колосов, оставаясь на месте, услышал, как лязгнул дверной замок, потом послышались голоса, и дверь снова захлопнулась. Раздались шаги, и в комнате снова появился Шатунов.

– На, держи. Все-таки тебе не удастся лишить меня возможности сделать тебе подарок. Пришлось забрать у охранника. Скромная, но вполне приличная, качественная вещь. И вполне соответствует твоему социальному статусу. – С этими словами он вручил Колосову симпатичную зажигалку с обычным стальным корпусом.

После этого еще посидели пару часиков, отпили изрядное количество виски из бутыли, но легче на душе ни у того ни у другого не стало. Несмотря на улыбки и дружеские рукопожатия, неприятный осадок все-таки остался.

– Виктор Петрович, – отвлек его от воспоминаний Свирский, – я знаю вас недолго, но, как мне кажется, достаточно, чтобы говорить с вами откровенно. Скажите, что он за человек, этот ваш Шатунов?

– А что, собственно, вас беспокоит, Анатолий Львович?

– Видите ли, у нас была договоренность, что ко мне приедет человек и привезет с собой письменное согласие Шатунова на наши условия. Взамен я еду с этим человеком и передаю Шатунову не только саму вакцину и необходимую для ее производства документацию, но и отказываюсь от авторских прав на нее. Никаких бумаг у вас с собой не было. Правда, с помощью вашего компьютера, добрая ему память, мне удалось получить эти документы с электронной подписью Ильи Борисовича…

– Это чистейшей воды случайность, – улыбнулся Колосов, – ни о каком компьютере Шатунов ничего не знал, да и разговора на эту тему у нас с ним не было. Он просто позвонил мне и попросил заехать за вами. И все.

Свирский снял очки и, наморщив лоб, сосредоточенно принялся протирать их.

– Неувязка какая-то получается, – вздохнул он. – Почему вы? Почему не приехал человек от него?

– Он говорил что-то о вертолете, который посылали за вами, – легкомысленно ответил Колосов, – кажется, он потерялся. Наверное, предпринять что-либо еще для него было проблематично, ведь они, я так думаю, сидят на острове в карантине. А я все равно ехал мимо… Простите, вы беспокоитесь по поводу материального вознаграждения?

– Да полноте, Виктор Петрович, – Свирский замахал руками, – этот вопрос меня не беспокоил и не беспокоит, тем более что ваш друг уже заплатил запрашиваемую нами сумму. – Некоторое время он молчал, продолжая усердно полировать стекла очков носовым платком, потом, глядя невидящим, тяжелым взглядом на поплавок, продолжал:

– В наше циничное, подлое время… когда двадцатимиллионное население целого мегаполиса может в одночасье погибнуть от непонятно откуда взявшейся бомбы… Я, Виктор Петрович, опасаюсь одного, что желание заработать у вашего друга окажется сильнее, чем чувство гражданского долга. Я рассчитывал и сейчас рассчитываю, что наши с вами соотечественники все-таки смогут получить свою дозу вакцины бесплатно. Конечно… у меня есть электронная подпись…

– Ну, если уж рассуждать в категориях нашего циничного времени, – прервал его размышления Колосов, то, что электронная подпись, что обычная, все это – филькина грамота. Если бы вы мне сказали: «Вот Шатунов мне обещал заплатить энную сумму, заплатит или нет?» – я бы вам на это твердо ответил: «Конечно, заплатит». Илья всегда основательно просчитывает свои проекты и, что касается цифр, здесь у него никогда не бывает ни блефа, ни просчетов. Касательно всего остального… Раз пообещал, значит, рассчитывает, что сможет это выполнить.

– Так вы считаете, что его слову можно верить? – Анатолий Львович с надеждой посмотрел на Колосова.

Тот пожал плечами:

– Конечно… Почему бы и нет…

На самом деле Колосов совсем не был в этом уверен. «Ведь он живет совершенно в ином мире, чем мы, – подумал Виктор, – и это просто чудо, что Илюшка продолжает сохранять и поддерживать нашу дружбу, хотя порой заметно, что это для него непросто. Ведь у них там, в их мире, все иное. Свои понятия добра и зла, дружбы и предательства, чести и бесчестья.

Однажды, во время летнего отдыха, того самого, когда между ними произошла та пресловутая размолвка, он, Колосов, имел прекрасную возможность в этом убедиться.

Как-то вечером, за ужином, который они, как правило, проводили вместе, если только обстоятельства не заставляли Илью Борисовича покинуть остров, Шатунов, обращаясь к Колосовым-младшим, спросил:

– Ну что, друзья, какие у вас планы на завтра? Мне, вообще-то, завтра на весь день нужен ваш папа.

– А мы собирались на байках по ерикам погонять, – сообщила Вика, – но мы и сами прекрасно проведем время. Правда, Миш?

– Ага, – поддержал ее старший брат.

– Нет уж, – возразил Виктор Петрович, – без меня найдите себе менее экстремальное развлечение.

– Да все будет нормально, Вить. Я им дам парня, он почти чемпион мира по водному мотоциклу. Пусть гоняют, – успокоил Шатунов, – а мы с тобой делом займемся. Я завтра привезу двух московских товарищей, ты их наверняка знаешь, ну, в смысле, видел по телевизору. Сегодня у них был рабочий день, и они остались ночевать в городе, тесть мой ими занимается. А завтра – день отдыха. По Волге покатаемся, может быть, рыбалку какую-нибудь знаменитую для них соорудим, может быть, уток постреляем, там будет видно, чего они захотят. Ну, а потом – банька, плавно перетекающая в застолье.

– А я-то там зачем понадобился? – удивился Колосов.

– Ну, понимаешь, – замялся Шатунов, – я как-то нечаянно обмолвился, что у меня гостит друг, – здесь Илья некоторое время жался, мялся, явно подбирая слова, – э-э, можно сказать, представитель малого бизнеса, э-э, человек из народа, так сказать, из самой его гущи… Они были несколько удивлены, что у меня такие друзья. Ну, вот и воспылали желанием с тобой познакомиться и побеседовать. Особенно Попо… ну, в общем, завтра сам увидишь. Хорошо, Вить? Я тебя прошу…

– Да, ладно, ладно. Чего ты так разволновался? Я такой, какой я есть, и совершенно этого не стесняюсь. Только о чем мне с ними беседовать? Ты же знаешь, мои взгляды… Я тебе не наврежу?

– Да, что ты, что ты, – радостно замахал руками Илья, – можешь смело критиковать власть, это им даже понравится. Ты себе просто не можешь представить уровень цинизма этих людей… Так что не беспокойся, все будет нормально.

Парились вчетвером: двое московских товарищей, Шатунов и Колосов. Шатуновские банщики развели такой роскошный, медвяно пахнущий пар и так здорово орудовали разнообразными вениками, хлеща их тела, что Колосов, в третий раз выходя из парилки и ныряя в бассейн, подумал: «Как заново родился…» Пить пиво устроились в небольшой, вполне банного вида, комнате. Когда они вошли туда, закутанные в простыни, как римские патриции в тоги, один из гостей спросил:

– Ты же говорил, только пиво и раки. А водка зачем? И шампанское в ведерке… Фу-ты ну-ты, утонченность, что ли, свою демонстрируешь?

– Это я, Гурьян Данилович, решил подольститься к нашему независимому журналисту, – слегка придуриваясь, пояснил Шатунов. – Знаю, что он большой ценитель икры. А вот, что пить под икру будет – водочку, как русские, или шампанское, как аристократы, не ведаю… Вот и решил все предусмотреть…

– Правильно, правильно, Илюха, – густым басом поддержал Шатунова второй гость, высокий, атлетического сложения, но уже начавший заплывать жирком, пятидесятилетний мужик со смолянисто-черными, еще блестящими от воды, кудрями и запорожского вида усищами, – не слушай его. Это он из себя все целку строит, как бы кто не подумал, что Поповского олигархи купили… С потрохами… А мы – люди свободные, нам наплевать, кто что скажет. – Он уселся за стол, запустил ложку в судок с икрой и быстренько отправил ее в рот. Медленно пожевал, причмокивая толстыми красными губами, отчего усы его встопорщились, как у кота: – У-умм… Но иранская все-таки лучше.

– А это и есть иранская, – хитро улыбаясь, сказал Шатунов.

– Как он тебя, а, Герка? А ты думал, что с олигархами можно запанибрата? – поддел его Поповский, усаживаясь за стол. – Классовый враг, он и есть классовый враг.

– За что ж вы нас так не любите, Гурьян Данилович? – разводя руки в стороны, как бы сокрушаясь от сего прискорбного факта, дурашливо спросил Илья.

Прислуга внесла кружки с пивом и большущее блюдо с крупными, отборными раками.

– Уж не обессудьте… Мы – по-простому, по-нашенски, по-волжски, – продолжал скоморошничать Шатунов.

С обоими гостями Колосов действительно оказался знаком, то есть как знаком, неоднократно видел и того и другого на экране телевизора. Поповский Гурьян Данилович был то ли главным советником Президента, то ли его главным пиарщиком, но, судя по тому, что сначала Поповский провозглашал на телеэкране желательность и полезность для страны какого-либо мероприятия, а потом эта его идея претворялась в жизнь, человеком он был весьма влиятельным. А Герман Вилорович Борзенюк был независимым журналистом, не входящим в штат ни одного издания, ни одного телеканала или радиостанции. В былые времена его считали человеком Поповского, так как он в своих блестящих, по эффективности и эффектности, телепередачах в пух и прах разнес единственных серьезных соперников последнего. Впоследствии он, правда, перестал считаться членом команды Гурьяна Даниловича и даже, будучи коммунистом, чехвостил нынешнюю власть при каждом удобном моменте. Во всяком случае, Колосов был удивлен, увидев их вместе.

– В последние годы нам многое удалось сделать для того, чтобы в обществе воцарилась стабильность, чтобы простой человек, наконец, почувствовал уверенность в завтрашнем дне, – говоря это, Поповский водрузил на нос невесть откуда взявшиеся очки с малюсенькими стеклышками без оправы.

– У-угм, – чуть не поперхнулся Борзенюк, только что сделавший изрядный глоток из кружки.

«Откуда он их достал, – подумал Колосов, – он что, и парился, что ли, с ними?» Он увлекся, потроша пучеглазого красного красавца-рака, и, только случайно подняв голову и поймав взгляд Поповского, удивительнейшим образом умудряющегося смотреть сквозь свои микроочки, повисшие на самом кончике его мясистого носа, понял, что эта тирада предназначена именно ему. До сих пор, в течение всего времени, что ему пришлось провести в этой компании, Колосову удавалось отмалчиваться, увиливая от участия в общем разговоре. А тут… Словно бес попутал…

– Ага. Стабильность. Абсолютная. Как на кладбище, – ответил Виктор, стараясь попасть в тон и не испортить атмосферу, как сказали бы его дети, «всеобщего прикола», установившуюся в отношениях этой троицы.

– Га-га-га, – заржал Борзенюк, затрясшись всем телом и проливая на себя пиво.

– Вот зря вы так, – мягким, ласковым тоном, каким обычно бабушки рассказывают сказки любимым внукам, начал Гурьян Данилович, – вам это, может быть, кажется неважным, а огромному большинству народа так надоели все эти перестройки, революции, реформы, преобразования, одним словом, катаклизмы всякие. И люди ценят то, что мы дали им спокойствие, закрыли наконец этот этап революций. Что? Разве не так?

– Ну, насчет того, что вам удалось закрыть этап революций, это вы обольщаетесь. Последние сто лет революции в России происходили с завидной регулярностью. И очередная революция уже на носу, – ответил Виктор.

– Позвольте, здесь вы передергиваете. Революций-то всего в России было – меньше чем пальцев на одной руке. Ну, в 1905-м, две – в 1917-м, ну и контрреволюция в 1991-м, если вы и ее намерены считать, – продолжал мягко увещевать Поповский.

– Революция – это любое целенаправленное, относительно кратковременное насильственное воздействие на базис или надстройку для приведения их в равновесное состояние, имеющее конечной целью захват власти новым классом или ее сохранение действующим правящим классом. Я не делю революции на революции снизу и революции сверху, революции и контрреволюции. Это всего лишь термины. А суть явления – насилие. Хотя в некоторых случаях и бескровное. Так вот, исходя из этого определения к революциям 1905–07 годов и февральской 1917 года, добавляются «новая экономическая политика» 1921 года, коллективизация и начало индустриализации 1928–30 годов, «великая чистка» 1935 – 39 годов, «разоблачение культа личности» 1953–56, революция аппаратчиков 1964–65, горбачевская «перестройка» 1986–89, демократическая революция 1991–93 годов, «заговор молодых генералов КГБ»* 1998–99. Все эти события поистине грандиозны и эпохальны и заслуживают своего названия революций хотя бы из-за того, какое влияние они оказали на судьбы десятков и сотен миллионов людей в нашей стране.

* – термин В.Войновича из романа «Москва–2042»

– Но для революции нужно наличие революционной ситуации. Как там у классиков? «Верхи не могут, низы не хотят»? А сейчас и верхи могут, и низы хотят, – уверенно сказал Поповский.

– Это поверхностный взгляд на ситуацию. Основное-то противоречие сохраняется, – ответил Виктор.

– Это какое же? Между производительными силами и производственными отношениями? – рассмеялся Поповский. – Да вы, я гляжу, марксист.

– Основное противоречие лежит внутри тех, кого вы назвали «верхами». Реалии сегодняшнего дня требуют создания современных общественно-политических и государственных институтов, таких как гражданское общество, свободные выборы, парламентаризм, политические партии, независимое правосудие, свободные СМИ, различные институции, следящие за соблюдением прав человека. И наши «верхи» их вроде бы создают. Но любое дело делается человеком, и любые институты без соответствующих их предназначению людей бессмысленны и даже вредны. Помните знаменитое «кадры решают все?» Для того, чтобы выдвинуть достойных людей из своей среды, общество должно быть конкурентным во всех своих областях от экономики до искусства. А вот честной конкуренции наши «верхи» как раз допустить и не хотят, и не могут, ибо в противном случае в самой ближайшей исторической перспективе лишатся своего экономического могущества, а затем и всего остального.

Колосов перевел дух, отхлебнул пива, затем продолжил:

– Вот и получается у нас вместо Государственной Думы – Верховный Совет, вместо свободных выборов – «вертикаль власти», а вместо постиндустриальной экономики – две трубы: нефтяная и газовая. Вот вам и противоречие: жизнь внутри страны «верхи» организовали, как при Николае I, а для внешнего мира им хочется казаться вполне современными, респектабельными господами XXI века.

Борзенюк, который во время длинной речи Виктора успел выпить несколько кружек пива и съесть целую гору раков, был настолько увлечен этим занятием, что для всех стало неожиданностью, когда он влез со своим комментарием:

– Одна маленькая поправочка. Николаю I подданные были нужны, он с них доход получал. Чем народу больше, тем выше доход. А нынешним народ не нужен. Плати ему пенсии, пособия всякие… Они спят и видят, когда же им, наконец, удастся один на один с трубой остаться. А народишку можно оставить немножко, так, для обслуги. И то, лучше таджиков завести. Ну что? Уел он тебя, Гурьяша?

Поповский сморщился, с раздражением ответив:

– Ну, о чем вы говорите! Какие-то революции, классы, базисы и надстройки. Весь мир живет в тишине и спокойствии… И только у нас базисы какие-то…

– В тишине и спокойствии живут там, где общество научилось сохранять равновесие между, так не любимыми вами, базисом и надстройкой, где постоянно совершенствуют и то и другое, где реформы практически перманентны и микроскопичны настолько, что они незаметны огромному большинству населения. А проводить реформы, как у нас – один раз в сотню лет, то, вот вам, пожалуйста, и катаклизмы. Мы застряли в эпохе позднего феодализма и все никак не переползем в буржуазное общество. Отсюда и революции эти, с завидной регулярностью случающиеся в России. – Колосов говорил уверенно и увлеченно, внутренне радуясь пристальному вниманию собеседника. – Марксисты утвердили за самим феноменом революции некий универсальный характер, имманентный каждому фазовому переходу из одного состояния общества в другое. Но с высоты XXI века можно смело утверждать, что революции происходят лишь при переходе от феодального, сословного общества к обществу буржуазному, поднимающему на свой флаг требования утверждения и широкого распространения в обществе основных свобод и общечеловеческих ценностей. Ни до этой эпохи, ни после нее мы не видим революций как «локомотивов истории». А сейчас на наших глазах во многих странах совершенно мирным и естественным образом происходит перерастание классического индустриального капитализма в постиндустриальную эпоху.

– Феодализм, насколько мне помнится, – это система поземельных взаимоотношений… Но при чем тут наше время? Уж как только не обзывали наше время: и бандитский капитализм, и капитализм стадии накопления первоначального капитала, и госкапитализм, и корпоративистский капитализм. А как же советские годы? Их вы тоже в феодализм зачислите? – Поповский, скосив глаза и пытаясь смотреть сквозь свои очечки, уперся внимательным, пристальным взглядом в Колосова.

Тот, кивнув головой, утвердительно ответил на вопрос оппонента:

– Совершенно верно. Ведь главное для феодализма не какие-то там земельные отношения, хотя сам термин и возник от слова феод, то есть земельный надел. Главное – это отсутствие свободного рынка. Не только рынка товаров и капиталов, но и рынка идей и человеческих устремлений. Это деление общества на две изолированные касты: дворянство и всех остальных. Так было устроено российское общество в начале XX века, так оно было устроено при советской власти, так оно устроено и сейчас. Дворянство тщательно охраняет свои привилегии, заботясь в первую очередь о том, чтобы не пустить на свою поляну чужаков. Это, кстати, порождает колоссальную проблему. Проблему тотальной неэффективности страны. А происходит это потому, что руководят в политике, бизнесе, образовании, армии и так далее не лучшие, а худшие. Это, кстати, понимал Сталин, который и создал систему «выдвиженцев».

– Правильно, правильно, ты ему про сталинских железных наркомов напомни… – громовым басом подал реплику Борзенюк.

– Молодых тридцати-тридцатипятилетних парней, частенько выходцев из самых низов, сразу ставил на самые ответственные посты в государстве, как щенят в бурную реку кидал. Выплывешь – молодец, вот тебе орден, плыви дальше, нет – пожалте в концлагерь. Другое дело, что принципиально изменить ситуацию «выдвиженцы» не могли. Через короткое время они, обласканные системой, допущенные к льготам и привилегиям, сами становились частью советской аристократии, начиная действовать по ее правилам. Она, советская аристократия, и разоблачение «культа личности» устроила по одной только причине – уж больно им не нравилось, что их можно вот так вот, запросто, и в концлагерь, как простых. Я думаю, что они руководствовались именно этим соображением. На многомиллионные жертвы, которые понес простой народ, им было наплевать. А когда исчез единственный фактор отбора, правящая элита в течение трех десятилетий окончательно выродилась, что и привело к крушению советского строя. И сейчас ситуация принципиально не изменилась. Сын министра в двадцать лет становится руководителем крупного банка, а дочь нефтяного олигарха – сенатором. И так далее. В то же время власть делает все, чтобы душить мелкую буржуазию, не дать ей подняться, встать на ноги, превратиться в самостоятельную мощную силу. Не буду приводить примеров, их – море, боюсь вас утомить. Упомяну лишь «челноков», которых правительство с завидным постоянством продолжает удушать своими постановлениями, – Колосов говорил с возмущением, чувствовалось, что о давно наболевшем. – За эти сто лет было только два кратковременных периода, когда власть советских вельмож ослабла настолько, что они сочли за лучшее дать свободу народной инициативе. Это НЭП 1921–28 годов и НЭП 1991–98 годов. Не удивительно ли, что нашей чиновной аристократии потребовалось примерно одинаковое время и в первом, и во втором случае для того, чтобы прийти в себя и снова закрутить гайки, и загнать народ в привычное стойло? В свое время даже Виссарион Белинский, которого, кстати, так любили коммунисты, написал: «Государства без среднего класса осуждены на вечное ничтожество…»

Гурьян Данилович прервал филиппику Виктора:

– А кто против? У нас с каждой трибуны несется: «Укреплять средний класс!»

Колосов досадливо поморщился, как от зубной боли:

– Белинский средним классом называл именно буржуазию. А вы, говоря о среднем классе, имеете в виду категорию, к которой в современной социологии причислены и наемные управленцы, и адвокаты, и чиновники, и высокооплачиваемые рабочие, и прочая, и прочая… и лавочники в том числе. Объединены все эти люди по чисто формальному признаку – по уровню дохода. Но это не более чем фикция, обман. Если буржуа, экономя на себе, на жене, на детях, каждую копейку вкладывает в расширение дела, то наемный менеджер пускает свой доход на личное потребление, а на дело ему наплевать. У него иные приоритеты.

– И какие же? – спросил уже давно молчавший Шатунов.

Колосов тут же отреагировал:

– Например, как правильно сыграть с шефом в теннис. Из всех тех людей, причисленных социологами к среднему классу, лишь буржуа способен создать нечто новое, лишь он является творцом. Все остальные, в лучшем случае, добросовестно выполняют свою работу. Так что никакого среднего класса, в том смысле, в котором вы его упомянули, не существует. Экономические и социально-политические интересы этих людей различны, а частенько даже противоположны друг другу. Только сильная, постоянно обновляющаяся в честной конкурентной борьбе буржуазия способна создать сильную страну, в которой будет комфортно и удобно жить всем. И это прекрасно понимали все русские реформаторы, такие как Мордвинов, Александр II и Лорис-Меликов, Витте и Столыпин. И не только понимали, но и действовали в этом направлении. Но… к сожалению, мы имеем то, что имеем. Да… Говоря о состоянии современного общества, нужно иметь в виду еще один характерный момент. Если досоветская аристократия в массе своей состояла из людей нормальных, благовоспитанных, придерживающихся четких норм христианской и общечеловеческой морали, то советская аристократия, образовавшаяся из партии большевиков и вырожденческой части старой аристократии, признавала только одну мораль – целесообразность. Причем для достижения своих целей им постоянно казалось целесообразным убивать людей. Тысячу, сто тысяч, полмиллиона, миллион… По сути дела, советская аристократия – это банда маньяков-убийц. А сейчас нами правят их дети и внуки. Эдакие недоросли-митрофанушки. Маленькие, черненькие, кругленькие, с бровями Леонида Ильича, которые судят о человеке по тому, кем были его папа и мама. Они теперь любят говорить о правах человека, о глобализации и постиндустриальном обществе, но суть их осталась прежней: для достижения своих целей они готовы, как и их предки, убивать, убивать и убивать… Фактически народы Российской империи вот уже почти сто лет живут в условиях то затухающей, то разгорающейся с новой силой гражданской войны. Конечно, с чисто научной точки зрения было бы весьма интересно узнать, что же заставило всех этих людей, таких разных, объединиться в банде под названием РСДРП(б). Во всяком случае, объединялись они не по национальному, религиозному, классовому или профессиональному признаку. Исследовать бы генокод хотя бы главарей… Может, что-нибудь и прояснилось бы… Но с практической точки зрения сейчас самое главное – закончить Столетнюю гражданскую войну на Руси, иначе просто не останется ни самой Руси, ни народов, ее населяющих.

Гурьян Данилович с легкой усмешкой язвительно заметил:

– Гражданская война существует только в вашем воспаленном воображении, точно так же, как и кастовые и сословные барьеры, и иные препятствия, стоящие на пути у человека, стремящегося сделать карьеру или… в общем, добиться успеха в жизни. Их нет, вы их просто выдумали. Я понимаю… Жизнь в стране круто переменилась, не всем удалось приспособиться, не всем – найти новое место в жизни… Отсюда эта фрустрация… Вы бы лучше Илью Борисовича попросили, чтоб он вам помог… Илья Борисович, ну что же ты, не можешь другу какую-нибудь идейку подбросить плодотворную, ведь ты же у нас великий бизнесмен?.. А с гражданской войной мы давно покончили. День согласия и примирения, слышали о таком общенациональном празднике?

– Чепуха это. Примирение кого с кем? Ягнят с волками? Гражданскую войну невозможно закончить примирением. Всегда побеждает либо одна сторона, либо другая. Только не надо мне рассказывать про пакт Монклоа. Пакт-то подписали, а франкистов все равно отправили на свалку истории, а некоторых – так вообще за решетку засадили. – Виктор понял, что Поповский пытается его разозлить и вывести из равновесия.

– Вы отдаете себе отчет в том, что эти ваши речи подпадают под статью Уголовного кодекса? Вы же откровенно призываете к насилию!!! – возмутился Поповский.

– Я не знаю, как и в каких формах это произойдет. Но это обязательно должно произойти. С властью посткоммунистических феодалов должно быть покончено раз и навсегда, – уверенно и спокойно сказал Колосов.

– Гы-гы-гы-гы, – заржал Борзенюк. – Как он вас, Гурьяша, не любит. Феодалы вы для него. Гы-гы-гы. Право слово, феодалы и есть. Я тоже об этом всегда говорю. Вы же примитивные ребята. У вас вся внутренняя и внешняя политика состоит из трех элементов: пропаганда, провокация и спецоперация. Все ваши гэбэшные штучки… Гы-гы-гы. Вам до истинных государственных деятелей, таких какие были во времена Иосифа Виссарионовича, как до Луны… Расти и расти.

– Ты-то чего ржешь, болван? Да они таких, как ты, первыми на фонарь потащат. И вообще… Что-то я не понял насчет гэбэшных штучек… Это, по-моему, у тебя папа – генерал-лейтенант КГБ, это ты на Иновещании работал… А я в это время был диссидентом, в лагере срок мотал… Феодалы мы для него… – раскрасневшийся Гурьян Данилович пыхтел, как паровоз, – однако это тебе не помешало, работая на нас, обливать помоями наших конкурентов, вполне приличных людей, между прочим. Позволю себе напомнить, что делал ты это за весьма и весьма приличное вознаграждение.

– Ну и что? Я журналист. У меня работа такая. Я за приличные деньги и сейчас замочу, кого хочешь. Ты только плати нормально, а то только обещаешься. А по поводу конкурентов… Что вы, что ваши конкуренты – хрен редьки не слаще… А как ты срок мотал… Ладно, замнем для ясности – Не желая продолжать, Борзенюк снова присосался к пивной кружке.

– Ну что, господин мелкий буржуа, потащите на фонарь этого продажного краснобая? – подначил Виктора Поповский.

– Простите, но вы мне приписываете слова, которых я не говорил, и садистские наклонности, которых у меня нет. Может быть, ваши слова – это просто проговорка, по Фрейду?

– Это уже слишком… – Гурьян Данилович аж подскочил на стуле, очечки слетели с носа и свалились в кружку с пивом.

– Я принципиальный противник кровопролития. Говоря о мерах, долженствующих привести к окончанию гражданской войны, я имею в виду прежде всего ряд мер чисто административного характера, часть из которых имеют исключительно символическое значение. Но они нам позволят, наконец, перевернуть страницу российской истории, озаглавленную как «Большевистская оккупация». – Колосов понял, что опытные профессионалы развели его, как вокзальные наперсточники провинциального лоха, впервые приехавшего в Москву.

Все это время, пока Герман Вилорович наливался пивом, чередуя его с водкой, забрасывая в себя раковые шейки и икру и лишь изредка подавая отдельные реплики, Гурьян Данилович, почти не прикасаясь к еде и питью и внимательно наблюдая за Виктором, искусно направлял разговор в нужную ему сторону. Этот сумбур мыслей и чувств, передуманных и выстраданных Колосовым за долгие часы длинных бессонных ночей, который он обрушил на своих собеседников, был ничем иным, как результатом PR-акции под названием «Общение с народом». Старый пиарщик постоянно контролировал ситуацию, выйдя из себя только при последних словах Колосова.

Виктор подумал, что то, что он сейчас собирается сказать, вряд ли понравится Шатунову. Но остановиться он уже не мог, да и не хотел.

– Я бы даже не настаивал на запрещении нынешней коммунистической партии. Но… Правительство новой России должно во всеуслышанье объявить, что большевистская партия и ее политическая полиция ЧК–КГБ являлись преступными организациями, имевшими целью полное уничтожение русского народа. Соответственно, все организации, объявляющие себя их наследниками, должны быть поставлены вне закона. И конечно же, погост с Красной площади должен быть убран, останки большевистских главарей Ленина и Сталина должны быть сожжены, и прах их развеян над Ледовитым океаном. Царицыну и Екатеринодару, так же как и другим российским городам, селам, площадям и улицам, должны быть возвращены их истинные названия. Символическим актом завершения гражданской войны станет установка памятника генералу Корнилову и участникам Ледового похода на центральной площади Екатеринодара. Генерал Корнилов должен, наконец, взять Екатеринодар! И конечно же, правительство должно обратиться к гражданам России, вынужденным покинуть отечество из-за большевистской оккупации, и их потомкам и призвать их вернуться на Родину. Собственность, принадлежавшая их предкам, должна быть, безусловно, им возвращена. В случае возникновения каких-либо технических сложностей стоимость утраченной собственности должна быть возмещена акциями различных предприятий, принадлежащих государству.

– Окончательно, значит, хотите разбазарить народное достояние, да? – зловеще улыбаясь, уточнил Поповский.

– Ну почему же, – ответил Виктор, – я думаю, эти люди будут более рачительными хозяевами, чем ваши олигархи-комсомольцы или же красные директора и их отпрыски. Я уж не говорю о таком понятии, как справедливость… И самое главное… России нужна новая столица.

– Такие предложения уже озвучивались, – отправляя в рот раковую шейку и с аппетитом прожевывая ее, сказал Борзенюк, – то Екатеринбург, то… А Хрущев, вообще, вот чудак, в Воронеж хотел…

– Нет, нет, – замотал головой Виктор, – столицу надо начинать строить заново. Ставить палатки в чистом поле, тянуть связь и начинать работать. И параллельно строить новый город. А вельможное чиновничество пусть остается в Москве, иначе из их липких ручек власть не вырвешь. Не мытьем, так катаньем пролезут снова во власть. Пока они будут соображать, что к чему, принять жесткий закон о люстрации. Люди, работавшие в КПСС, ВЛКСМ, КГБ, лишаются права работать в органах исполнительной и судебной власти, а также избираться в законодательную власть любых уровней. Ну и, конечно, в образовании и средствах массовой информации… Пришла пора покончить с этой бандой раз и навсегда…

За столом воцарилась неловкая, гнетущая тишина, даже Борзенюк перестал жевать и застыл с кружкой в руке, забыв поднести ее ко рту или же поставить на стол.

Опершись обеими руками о край стола, Колосов поднялся на ноги.

– И еще… Вы – власть, считаете нас – народ абсолютными идиотами. Но мы не идиоты. Кое-что мы все-таки понимаем… Например то, что показательные, на весь мир, убийства иностранцев устраиваете именно вы. И понимаем, для чего вы это делаете. Для того, чтобы на встречах с лидерами западных демократий иметь возможность заявить: «Вот видите, какой он мерзкий, нехороший, этот русский народ. Какая демократия, какие права человека? Этот народ не созрел ни для того ни для другого. Ксенофобия – исконная черта русского народа. Его надо держать в ежовых рукавицах, не до демократий тут. А иначе к власти придут фашисты… Вот тогда вы с ними повозитесь… Так что, друзья, не критикуйте нас, а всячески поддерживайте. А мы вам за это гарантируем бесперебойные поставки энергоносителей…» Извините, но я должен идти. – И не говоря больше ни слова, он направился к выходу.

Уже закрывая за собой дверь, Виктор услышал слова Поповского, обращенные к Шатунову:

– Странные у тебя друзья, Илья Борисович. Ты, ненароком, революцию спонсировать не собираешься?

Вечером, когда Илья, проводив гостей, вернулся на остров, к нему зашел Виктор.

– Илюш, ты извини меня, дурака, – начал было он с порога, – я ,наверное, тебе подгадил… Сам не знаю, чего завелся…

– Брось, все нормально, – прервал его Шатунов. – Может быть, по форме было несколько резковато, но… Ерунда. Не бери в голову. Он сам хотел узнать, что думают люди…

– Виктор Петрович, Виктор Петрович! – Свирский аккуратно тряс Колосова за плечо.

– А? Что? – словно выныривая из глубокого сна, оторопело глядя на профессора, спросил он.

– Пап, вставай к веслу, вон уже приток, а то нас к другому берегу унесет, – наконец-то дошли до Виктора слова сына.

Через час они пристали к берегу. Водная часть путешествия благополучно завершилась.

Глава 11

Разводить костер решили на берегу. Хотя на реке и было попрохладнее, но ночевать решили на твердой земле. За прошедшие дни вода успела поднадоесть всем. Остатки съестного, собранного им в дорогу Леной, закончились еще утром и, хотя сегодняшнюю рыбалку нельзя было назвать неудачной (у них ещеоставалась крупная рыбина, не считая мелочи), Мишка и профессор вызвались сходить на ближайший хутор, домики которого виднелись в километре отсюда. «Может быть, удастся хлеба купить или картошки», – предположил Михаил, отправляясь на разведку.

Бросив плот, расположились в сотне метров от берега, невысокого, но в этом месте обрывистого, среди копешек свежескошенного сена. Это самое сено и стало главным аргументом при выборе места ночевки.

Красный шар заходящего солнца уже оседлал высокий правый берег реки. Костерок весело горел невысоким бездымным пламенем, потрескивая угольками. В котелке лениво булькала уха.

– Папа, смотри, они возвращаются, – громко сказала Вика.

– И с ними идет кто-то еще, – добавила Марина.

Виктор, сидевший на корточках у костра и разравнивающий прутиком угли, поднялся на ноги и, приложив ладонь козырьком ко лбу, посмотрел в сторону хутора. Действительно, фигурок было три. Сделал несколько шагов в сторону, нагнулся, поднял автомат и набросил ремень на плечо.

– На всякий случай, – пояснил он.

– Да, – поддержала его Марина, вытащив из-за пояса пистолет и тщательно осмотрев его, – что-то давно у нас не было никаких приключений.

Идущие приближались, и уже можно было рассмотреть, что они ведут между собой вполне мирную беседу, а в поведении незнакомца нет никаких признаков агрессии. Виктор отложил оружие в сторону.

– С ними, кажется, поп идет, – заметила Вика, – а в руках пусто, значит, ничего не удалось достать.

– Мир вам, – сказал незнакомец, подходя вместе со Свирским и Михаилом к костру.

Ему было явно за семьдесят. Глубокие морщины, загорелая, выдубленная ветром и солнцем кожа, печально опущенные уголки рта, прячущиеся в давно нестриженых усах, бородка клинышком, некогда, видимо, холимая, сейчас отросла и почти потеряла форму, седая грива, забранная сзади в хвостик, застиранная черная ряса, отливающая ржавчиной в лучах заходящего солнца, на груди восьмиконечный деревянный крест, висящий на обычном шнурке.

– Отец Василий, – представился незнакомец и принялся выкладывать на землю из глубоких карманов рясы картошку, помидоры, болгарский перец и даже два здоровенных, как сапог сорок пятого размера, иссиня-черных баклажана.

– Если бы не отец Василий, – начал говорить Анатолий Львович, но тут его перебил Мишка, принявшийся скороговоркой рассказывать о результатах проведенной разведки:

– Ну вот, пришли мы на этот хутор, сунулись в крайний дом. Орали, орали у калитки – никого. Даже собаки нет. Зашли во двор, постучали в дверь, в окно – никого. Пошли в соседний дом. Я уже смело калитку открываю, только шаг сделал, а тут на крыльцо мужик с двустволкой выскакивает. «Убирайтесь! – орет, – сейчас стрелять буду!» Мы – назад. Пошли в дом напротив. Смотрим, а в окне бабка руками на нас машет. Мы опять вышли на улицу. А тут навстречу отец Василий как раз идет. Он нас и просветил. На хуторе-то, оказывается, птичий грипп. Вот они и сидят по своим хатам, ни с кем не общаются.

– Да, да, – подтвердил поп, кивая седой головой, – такое вот печальное событие.

Слушая рассказчика, Виктор с дочерью уже успели почистить и порезать в уху картошку и накрыть импровизированный стол прямо на траве.

– Но в этом году он полегче, чем в прошлые годы, – продолжал отец Василий, – мрет только птица, случаев падежа скотины мне не встречалось. А случай смерти человека – вот первый. Как раз по этому скорбному случаю побывал на этом хуторе. Сегодня отпевал покойника-то. Я уж вторую неделю квартирую в соседней станице. Загостился на одном месте… А вчера девчонка прибегала, просила прийти сегодня… А это мне за работу дали… – Отец Василий повернулся и ткнул пальцем в то место, куда он выкладывал овощи.

– А мешочек с солью у вас есть? – неожиданно спросила Вика.

– Не-ет, – оторопело ответил священник.

– А вы расстрига? – продолжала допрос Вика.

– Почему же расстрига? – переспросил отец Василий, – хотя… можно, наверное, сказать и так, поскольку был у меня приход, я его покинул самовольно и пошел странствовать. Но сана меня никто не лишал, по крайней мере, мне об этом неизвестно. А почему ты об этом спрашиваешь, дочь моя?

– Не обращайте внимания, отец Василий, – ответил за нее Мишка, – это так… литературные аллюзии.

Котелок с дымящейся, вкусно пахнущей ухой был уже снят с огня, а Виктор Петрович извлек откуда-то пластиковые ложки и тарелки.

– Всем за стол, – скомандовала Марина, а потом добавила, обращаясь уже только к отцу Василию, – пожалуйста, присаживайтесь.

То ли густая, наваристая уха сегодня была особенно хороша, то ли все успели к вечеру изрядно проголодаться, но котелок как-то необычно быстро опустел. Михаил, заглянув в него очередной раз, разочарованно констатировал:

– Пусто… Ладно, сейчас схожу на реку, воды принесу. Пусть Анатолий Львович свой знаменитый чай заварит.

– Отец Василий, я так понял по вашему рассказу, что птичий грипп здесь каждый год бывает различных типов? – спросил у священника Свирский.

– А почему у вас крест деревянный? – снова влезла с вопросом Вика.

– Крест-то? А это, чтоб людей в искус не вводить, – ответил поп. – Знаешь, как бывает, может и человек неплохой, а увидит здоровущий серебряный крест, начнут ему в голову мысли дурацкие лезть. Это все от нищеты да убогости нашей… Грипп-то? Да, конечно, разный. То было все болели; и птица, и скотина, и люди. А в этот год – только птица.

– Ну да, ну да, – забубнил себе под нос профессор, – это, значит, первоначальный, самый примитивный штамм. А до этого уже была мутировавшая разновидность… Интересно, интересно… А как же сегодняшний покойник?

– Покойница, – ответствовал отец Василий. – Говорят от кур своих заразилась, у нее давеча падеж был. А домашние, те вроде бы ничего, здоровые.

– А в прежние годы, – продолжал настойчиво выспрашивать Свирский, – были случаи передачи вируса от человека к человеку?

– Кто ж его знает, – развел руками священник, – но в прошлом году люди болели, да, и кое-кого Господь прибрал…

– Так как же они в таких условиях продолжают живность держать? – изумился Свирский.

– Да, держат, – подтвердил отец Василий, – как им не держать? Держат, – еще раз повторил он, – только в случае падежа карантин устраивают, вот как на Ромашкове.

– А вы сами не боитесь заразиться? Вот сегодня покойника отпевали, в зараженный дом входили… – спросил профессор.

Отец Василий с удивлением посмотрел на Свирского, словно недоумевая, как такой солидный, пожилой человек может задавать столь наивно-детские вопросы.

– На все воля Божья, – ответил он, – а священнослужитель, как и врач, должен исполнять свой долг перед Богом и людьми всегда и везде. И никому не отказывать… А бояться… чего уж бояться-то. Я в позапрошлом году переболел… Тяжело болел, думал призовет меня к себе Господь… Но нет, видимо, не пришел еще мой час. Жив-здоров, как видите. С тех пор не то что птичий грипп, а и простуда обычная ко мне не липнет.

– Интересно… Интересно… Выработался стойкий иммунитет после заболевания, перенесенного в тяжелой форме… – бормотал Анатолий Львович, усердно протирая носовым платком очки, что свидетельствовало о крайней степени волнения.

За время их беседы Мишка успел сгонять на реку и принести воды, раздуть угли, подбросить в костер сучьев и повесить над пламенем котелок.

– Анатолий Львович, – обратился он к профессору, – вода уже закипает, заварите, пожалуйста, ваш замечательный чай.

Свирский поднялся на ноги и подошел к костру, Михаил уже стоял наготове, протягивая ему пачку чая и ложку.

– Отец Василий, – сказала Марина, подгребая под себя сено из копешки и устраиваясь поудобней, – а почему вы свой приход бросили? Почему странствовать отправились?

Он поднял голову, встрепенувшись так, как будто она своим вопросом помешала ему додумать какую-то бесконечно важную, но в то же время чрезвычайно запутанную и длинную думу.

– Странствовать? – переспросил он, пожал плечами, перекрестился и с убеждением сказал: – Это было озарение… Свыше… Жил я до того, как все священники живут – от праздника до праздника. Хлопотал о ремонте храма и восстановлении колокольни, воскресную школу открыл… Тем более, что отчизна наша, долгое время лютыми безбожниками управляемая, отошла от православия, позабыла Господа. Отсюда и беды все… И я старался служил, пытаясь вернуть людям чистый источник веры. Одним словом, как вы, миряне говорите, крутился. Но однажды остановился… и задумался. Уже и безбожных коммунистов давно нет, дважды в год церковную службу на всю страну по телевидению транслируют, большие начальники в храмах стоят и, держа свечечки, неумело крестятся, уже без присутствия священнослужителя и шагу не делается. Даже бордель, прости Господи, новый открывается, и то попа приглашают, чтобы освятил он данное учреждение. Церковные иерархи в самых высших сферах заседают, с министрами-президентами лобызаются и за ручку здороваются. Вроде вернула церковь себе утраченные позиции в обществе и государстве… Почему же жизнь наша с каждым днем становится все омерзительнее, а люди – циничнее и подлее? Почему младшие перестали оказывать почтение старшим, почему исчезает семья, почему на улицах наших городов миллионы беспризорных детей при живых родителях, почему у нас десятки миллионов алкоголиков и наркоманов, почему убийства людей у нас стали обыденным явлением, а воровство и прелюбодеяние даже не почитаются грехом? И почему, наконец, наши кладбища так густо заселены двадцати-тридцати-сорокалетними мужиками? Как будто война прокатилась по Руси…

– И что? Вам удалось найти ответы на эти вопросы? – несколько игриво спросила Марина.

Поп с недоумением посмотрел на нее, пожал плечами.

– Это было, как озарение… Это даже не наказание Господне за грехи наши, ибо они не знают Господа, они язычники. Мы живем в языческой стране. Этим людям надо нести слово Божье и учить их закону Божьему. И я какое-то время мучился, не знал, как мне поступить. И однажды… Кто-то из учеников воскресной школы забыл на столе книгу. Я взял ее в руки, раскрыл… Евангелие от Марка, а там подчеркнуто: «И сказал им: идите по всему миру и проповедайте Евангелие всей твари». Я понял, что это знак… Бросил дом, бросил приход, и с тех пор странствую по всей Руси. Служу Богу и людям, как могу… И проповедую слово Господа нашего Иисуса Христа.

– И нам проповедовать будете? – очень серьезно, почему-то с испугом, спросила Вика.

– А я уже проповедую, – пряча усмешку в усы, весело ответил отец Василий. – А последние три года я что-то здесь на юге подзадержался. Интересные дела здесь происходят. Люди как бы начинают пробуждаться от столетнего сна и вспоминать, что они не Иваны, родства не помнящие, что до них на этой земле жили сорок поколений их предков со своим оригинальным укладом и организацией жизни. Все больше начинают вспоминать о своем казачестве, причем с упором не на внешнюю сторону, как было лет десять-двадцать назад, а на конкретные дела и проблемы. Параллельно с официальными властями, назначенными из Москвы, стали появляться традиционные казачьи властные структуры, избираемые всем народом. И авторитета у них побольше, чем у официальных. А в последнее время они и реальную власть стали прибирать к рукам… Бог даст, может быть, отсюда и начнется воскресение святой Руси… и восстанет она, аки Феникс из пепла.

Свирский, разливавший в это время свежезаваренный чай из котелка, раздраженно поморщился. Покончив с этим занятием и поставив котелок на землю, пошел в наступление на священника:

– И как вы видите эту самую святую Русь? По-уваровски? Православие, самодержавие, народность?

Поп, шумно и с видимым удовольствием отхлебывающий мелкими глотками из пластикового стаканчика, а в перерывах между ними азартно дующий на чай и обожженные пальцы, словно и не заметив колкости профессора, удовлетворенно, с выражением полнейшего блаженства на загорелом морщинистом лице, произнес:

– Это, Анатолий Львович, не чай, это – божественная амброзия, жаль только сахару маловато. Обещайте, что научите меня так же заваривать. Обещаете?

– Обещаю, обещаю, – рассмеялся Свирский.

– Я, многоуважаемый Анатолий Львович, – продолжал поп, – вовсе не ретроград какой-то и не сумасшедший, между прочим. И прекрасно понимаю, что живем мы с вами в первую половину XXI века, и что было правильно во времена графа Уварова, то вряд ли сгодится сейчас. Но в чем нельзя не согласиться с графом, так это то, что нации нужна некая объединяющая идея, некая общая цель.

– И вы смогли бы вот так по-уваровски точно и емко ее сформулировать? – спросил Виктор, у которого неожиданно проснулся интерес к этому разговору.

– Нет, что вы, – вдруг смутился отец Василий, – так – нет… Ведь это же классика… Но попробовать можно. Конечно, это не так красиво звучит, но… Суть проблемы отражает. Я думаю…

– Ну, ну, – подбодрил его Свирский.

– Что ж, извольте, – было заметно, что отец Василий не кокетничает, что он действительно смущен, – крепкая богатая семья, здоровая нация, справедливое общество.

– Ну-у, – протянул Колосов, – в принципе, чего больше можно пожелать каждому отдельному человеку, как не богатства, здоровья и справедливости?

– А как же свобода личности? – спросил Анатолий Львович. – Разве она не достойна национальной идеи?

– Бог – Создатель, Творец абсолютно свободен по определению. А человек – творение Божие, созданное им по своему образу и подобию. Следовательно, человек тоже свободен. Каждый из нас рождается внутренне свободным, а уж как мы с этой свободой поступаем в течение своей жизни – это уж дело личного выбора и, наверное, совести. Но я понял ваш вопрос. – Священник жестом остановил профессора, рвущегося продолжить спор, – Вы имеете в виду несвободы внешние. Но ликвидация внешних несвобод не может быть национальной идеей, недостижимо прекрасной целью нации, к которой можно приближаться бесконечно близко, но так никогда и не достичь. Внешние несвободы надо ликвидировать мимоходом, как вы миряне говорите, в рабочем порядке.

– Позвольте, позвольте, милейший отец Василий, – насел на него Свирский, – а что это у вас всюду нация да нация? Вы националист, да? Но ведь в России не только русские живут. А их как, побоку, да? Не учитывать их интересов?

– Ну почему же не учитывать? – Священник, задумавшись, потер пальцем длинный горбатый нос. – Для внешнего мира все мы Russians, без всякого деления на русских и россиян. А это, поверьте, самое верное доказательство нашего единства и единства наших интересов. А все остальное от лукавого.

– Хорошо, – продолжал кипятиться Анатолий Львович, – так кого же тогда вы считаете истинно русским?

– Да вы не кипятитесь так, – лукаво улыбнулся поп, – я правильный ответ знаю. Истинному интеллигенту положено отвечать, что русский – это тот, кто позиционирует себя в рамках великой русской культуры. Да? Но… вот я вам по-другому скажу. Как-то, давно видел я по телевизору сюжет. Приехал в глухую российскую деревеньку негр. Женился на местной девке. Живет, землю пашет, да еще местным старухам одиноким помогает. Он и по-русски-то говорит через пень-колоду, а слова такого «культура» и слыхом не слыхивал, но для меня он русский больше, чем те, кто этих самых старух в одиночестве бросил. Вот кому за державу обидно, вот тот и русский. Кто готов для нее работать до беспамятства, кто жизнь за нее готов отдать… кто жалеет ее, убогую… вот тот и русский.

Солнце уже давно закатилось за правый берег Дона. Только там, где еще недавно было солнце, тонкой полоской разливалась над берегом серо-желтая хмарь, а на востоке уже сгущались синие сумерки, скапливающиеся черными чернильными лужами возле каждого бугорка, каждой едва заметной неровности почвы. Хутор Ромашков растворялся в ночи, исчезая на глазах, как заколдованный замок. В густеющем, напитывающимся влагой, как губка, воздухе стоял монотонный шум, наполняющий вечернюю степь от края и до края; беспрестанно трещали кузнечики, где-то поблизости надоедливо скрипела цикада, посвистывали перепела, а в зарослях у реки начинала пробовать голос какая-то птаха.

Фф-фь-ю-ю, – вдруг разрезал воздух, как нагайкой, разбойничий посвист, а вслед за этим прогремели два выстрела, дробясь и множась эхом от зеркальной поверхности реки.

Из-под берега, в том месте, где оставался на якорях брошенный плот, вынеслись три всадника и галопом рванули в сторону хутора.

Все повскакали на ноги, Виктор и Мишка ухватились за автоматы, а отец Василий принялся затаптывать и разгребать еще тлеющие угли костра, от чего искры полетели вверх и во все стороны. Оттуда же, откуда и первая, показалась вторая группа всадников, заметивших сноп искр, поднятых попом.

– Кто такие? – громко заорал всадник, осаживая лошадь прямо перед носом у отца и сына Колосовых, держащих автоматы наизготовку.

– А вы кто такие? – не менее задиристо гаркнул Мишка.

Всадников было шестеро. Первый, бывший, видимо, старшим в группе, был одет в летнюю казачью форму времен Первой мировой; белую гимнастерку и синие галифе с широкими красными лампасами, остальные – кто во что горазд, кто – в камуфляж, а кто – и в обычную майку с джинсами. У старшего и еще у двоих были в руках охотничьи двустволки, еще трое были просто с нагайками.

– Гришаня, ты, что ли? – елейным голосом, вроде бы искренне обрадовавшись, воскликнул поп.

– А, это ты, отец Василий, – уже более миролюбиво откликнулся всадник. – А это кто с тобой?

– Мирные люди, путешественники, – залебезил тот, – в Сталинград добираются, к родственникам.

«Поистине, – подумал Виктор Петрович, – это человек с тысячью лиц, и меняет их он так часто, как… как… как Марина перчатки. А кстати, а как часто меняет Марина перчатки? Черт… А ведь придется соответствовать… Попутал меня бес на старости лет…»

– Ну, сколько тебе говорить, в Царицын, отец Василий, в Царицын, – добродушно поправил Гришаня и затем, уже вполне миролюбиво, обратился к Мишке: – Мы дозор 3-го Донского казачьего полка. Урядник Чигрин. А вы кто такие?

– Сумеречный дозор, хи-хи, – прыснула Вика.

– Тебе ж сказано, мирные путешественники, – старался сохранить солидность Михаил, – едем к родственникам, из Москвы. Документы показать?

– А почему с оружием? – настойчиво продолжал расспрашивать Гришаня.

Все шестеро всадников были примерно Мишкиного возраста, и Виктор Петрович решил не вмешиваться в разговор, справедливо полагая, что молодежь между собою быстрее поладит.

– Почему, почему, – ответил Михаил, – вон у вас как: то стреляют, то скачут, как же тут без оружия…

– Это мы хунхузов преследовали, – гордо пояснил «урядник». – Кстати, вы не видели, куда они поскакали?

– Как же, Гришенька, видели, на Ромашков и поскакали, – махнул рукою отец Василий.

– Эх, нам бы хоть один автоматик, – завистливо глядя на Михаила, произнес Гришаня.

– А я с вами поеду, – мгновенно отреагировал тот.

– Правда? – совсем по-детски обрадовался «урядник» и тут же, словно устыдившись своей секундной слабости, жестко скомандовал: – Сергиенков! Спешиться! Поведешь путешественников в станицу! За мной! Наметом! Марш!

Не успел вышепоименованный Сергиенков, с самым трагическим выражением лица, встать обеими ногами на землю, как Мишка взлетел в седло и помчался вслед за остальными.

– Как кобель на заборе, – презрительно произнес расстроенный Сергиенков.

– Ничего, у него получится, – вступилась за брата Виктория, – он не первый раз на лошади.

– Все равно, – продолжал бухтеть Сергиенков, – сразу видно – не казак.

– А кто тут казак? – смерила его презрительным взглядом Вика. – Уж не ты ли?

Все произошло так быстро, что у Колосова от изумления только челюсть отвисла. Такого фортеля от сына он не ожидал.

– Ну, парень, – восхищенно ахнула Марина, легонечко ткнув Колосова кулачком в бок.

– Дурак, – пробурчал тот себе под нос.

– А кто такие хунхузы? – спросил Анатолий Львович.

– Это они так бандитов называют, – отозвался отец Василий.

– Почему? Они что, китайцы? – изумился Свирский.

– Ну почему же китайцы, наши, отечественные. Там каждой твари по паре.

– Так их что, здесь много? – забеспокоился Анатолий Львович. – Эдак нам на месте оставаться опасно, да и идти куда-то – тоже. Ни зги не видно.

– Да нет, немного, – успокоил «казак»-проводник. – Как луна взойдет, так и пойдем. Здесь до станицы час идти. Это лучше, чем здесь ночевать. А утром из станицы в Волгоград машина пойдет, вы с ней и доедете. От нас обычно каждый день машина ходит.

«Казак» был одет в цивильное, если не считать хромовых сапог и нагайки, и на казака ну ни капелечки не походил.

– А ты что, местный? – с вызовом спросила у него Вика.

– Я… я из Ростова, – почему-то смутился он. – Я в университете учусь, на мехмате, а Гришка учится на инженерно-физическом, тоже на четвертом курсе. Он ничего парень, но здесь ему форму выдали и звание урядника присвоили, вот он и заважничал. А остальные ребята – кто – откуда…

– Так ты математик? – деловито уточнила Вика. – Нет, на математика ты не похож. Математик должен быть худенький, невысокий, в очках… с умным лицом. А ты… Тебя как зовут? Валера?.. Вон какой здоровый. Знаешь что, бери-ка вот этот чемодан… Ага, вот этот… И вот эту сумку, и двинули вперед. Чего зря время терять…

Марина с одобрительной усмешкой следила за тем, как Вика руководит молодым человеком, а Колосов, глядя на это, подумал: «Интересно! Что еще нового я узнаю о своих детях?»

Ромашков было решено обойти, а после него уже выйти на проселочную дорогу, ведущую в станицу. Самое сложное было – идти по бездорожью, да еще при блеклой, скупой, почти не дающей света луне. Ноги то и дело норовили зацепиться за сурчину или запутаться в высокой траве, да и багаж, правда, уже не столь большой и громоздкий, как при выезде из Орла, давал о себе знать. Но когда выбрались на дорогу, шагать стало веселее. И луна, похожая на головку овечьего сыра с надкушенным краем, налилась сочным белым светом, щедро проливающимся на пыльную грунтовку.

Шли не торопясь, небольшой плотной группой, только Вика и проводник, оторвавшись от остальных шагов на пять, держались впереди всех. Иногда, поставив вещи прямо в пыль, на дорогу, отдыхали, а отдохнув, снова двигались вперед.

– Отец Василий, – спросила Марина, – а вам уже известно, что произошло в Москве?

– Да, – печально ответил он, – эпидемия.

– Как эпидемия? – встрепенулась она. – А про бомбу вы ничего не слушали?

– Кто говорит – бомба, кто – эпидемия. – Отец Василий остановился и опустил сумку на землю. – Все одно – кара Господня за грехи наши, за то, что погрязли в пороках многочисленных, закоснели в неверии. И нет никому из нас спасения, всюду нас настигнет карающая десница…

– Постойте, постойте, – опешила Марина, – еще час назад вы утверждали, что мы язычники и не знаем Бога, и не ведаем, что творим. Нас сначала учить надо и просвещать, а потом уже наказывать, если что не так. Ваши слова?

– Ох, не знаю я, матушка, не знаю, – покачал седой головой старый священник, – совсем запутался. Москва ведь для меня – не просто картинка в телевизоре, приход у меня в Коломне был, так что частенько приходилось бывать в златоглавой. А друзья… А родственники… Не знаю… Я ведь не ученый богослов с Афона, я простой, полуграмотный поп, который до истины доходит не умом, а сердцем. Да и где она, та истина? Ищешь ее на ощупь, как слепой в темной комнате.

Молодежь, обнаружив, что остальные остановились, и они оторвались слишком далеко, уселись на обочине рядышком друг с другом дожидаться отставших.

– Нет, вы мне другое скажите, – не выдержал Анатолий Львович, – только без этих ваших карающих десниц. Вы всю Россию исходили-изъездили, людей много разных видели… Так вот, скажите, как, по-вашему, есть у нас как у народа, у нас как у страны, у нас как у цивилизации шанс на возрождение? Или же мы – несчастный, больной, вырождающийся народ, надломленный тяжкой ношей и обреченный на вымирание?

Отец Василий поднял сумку, повесил ее на плечо и, сделав шаг, сказал:

– Пойдемте дальше. – Голос его изменился и вместо глухой печали в нем зазвенел колокольчик лукавства. – Я ж уже говорил, что я простой, полуграмотный поп…

– Да будет вам прибедняться… – не очень вежливо оборвала его Марина.

– Я вам лучше сказку расскажу, – нисколечки не обидевшись, продолжал он. –Сказка – не моя, а был у меня один прихожанин… В общем, это его сказка. Была в глубокой-глубокой древности страна такая, Этрурия называлась. И жили в ней люди – этруски. И правил этой страной великий император по прозвищу Бронзовый Ус. Всю Ойкумену он завоевал – покорил, кроме союза эллинских полисов да далекой Индии. И была у этого императора то ли личная гвардия, то ли тайная полиция, в общем, те, кого римляне позднее называли преторианцами. А командовал ими человек без роду без племени, но чрезвычайно преданный императору, инородец с трудным, непереводимым именем Джгериа. И к этому самому Джгериа, по роду его работы, стекались всякие сведения и донесения. И однажды сделал он для себя одно открытие. Эллинские полисы и Индия никого не завоевали – не покорили, а живут богаче и лучше, чем этруски. А все потому, что жизнь у них по-другому устроена. У эллинских да индийских простолюдинов не все отнимают, что они наработали, а только небольшую часть. Отчего простолюдины лучше и охотнее работают. И простолюдины довольны, и вельможи счастливы, и полисы богатеют. А этруски все на войну работают, мечи куют. И народ весь нищий, и сам император… Да он такой был, что ему, кроме власти и войны, ничего не нужно было. У него и имущества-то имелось: меч да кусок ткани – наготу прикрыть. Вельмож своих, правда, подкармливал, жилища им более-менее приличные, по этрусским, конечно, понятиям, строил. Но Джгериа понимал, что все это мелочи. «У меня власти – почти как у Бога, а сам я – нищий, и семья моя нищая», – думал он. И решил он изменить такое положение. Нет, не то чтобы он задумал всех сделать свободными и счастливыми… Нет. Но и народу надо будет небольшое послабление сделать, и вельмож раскрепостить, чтобы могли по заграницам свободно ездить, друзей-партнеров иностранных заводить, состояние, приличествующее их положению в обществе, сколачивать, и, главное, избавить их от этого вечного, липкого страха перед императором. А то ведь при Бронзовом Усе как было: чуть что не так, то вельможа ты, не вельможа, мой меч – твоя голова с плеч. Шибко боялись они, в смысле вельможи, Бронзового Уса, поэтому при каждом удобном и неудобном случае принимались прилюдно орать: «Да здравствует великий император», – а потом быстренько, чтобы опередить соседа, писали на него, то есть на соседа, донос в нелояльности к величеству. Вот от этого-то позора Джгериа и хотел освободить вельмож. Поэтому задумал он избавиться от императорской династии и основать свою, новую, преторианскую династию. Замириться с эллинскими полисами и Индией, а освободившиеся от бремени военных расходов финансы распихать по карманам. Своим и своих преторианцев, и вельможам тоже можно дать немножко нажиться. И составил Джгериа заговор против императорского семейства. Император был уже стар и мог умереть со дня на день, а наследник его был так глуп и прост, что даже прозвище у него было соответствующее – Мужик. Джгериа был уверен в успехе заговора. Но так как предусмотрительность и осторожность были основными чертами его натуры, то он решил подстраховаться. «Если заговор вдруг почему-то провалится, то заметут все руководство, – рассуждал он. – А я не хочу, чтобы моя великая идея погибла вместе со мной. Кто-то должен будет за меня отомстить. Это должен быть человек маленький, незаметный, но такой, который знает всех наших преторианцев. А еще он должен быть умным и проницательным, чтобы ему одного взгляда хватило для того, чтобы распознать человека». Думал, думал Джгериа, и нашел такого человека. Оказался им гардеробщик…

– Кто, кто? – словно не расслышав, переспросил Колосов. – Гар-де-роб-щик? Ха-ха-ха.

Виктор расхохотался так заразительно, что вслед за ним стали смеяться Марина и Анатолий Львович, а потом уже и сам отец Василий. И только Вика с Сергиенковым, остановившись, с недоумением глядели на них и никак не могли взять в толк, над чем эти четверо могут так заразительно и искренне смеяться, стоя ночью на проселочной дороге, затерявшейся в бесконечной русской степи.

– Гардеробщик? – переспросил Колосов, – ой, уморил.

Поп, отирая тыльной стороной ладони слезы с глаз, ответил:

– Ну да, гардеробщик. И звали его Василич…

Новый взрыв хохота грянул в степи, будя и пугая ее обитателей.

– Ва-си-лич, – стонала Марина, согнувшись и ухватившись за живот.

Отсмеявшись, все еще изредка всхлипывая, старый священник продолжил свой рассказ:

– Ну да, гардеробщики нужны всем, даже преторианской гвардии. Приезжают преторианцы на своих колесницах на службу, а перед тем как проследовать в личный кабинет, плащи и шлемы сдают гардеробщику. Гардеробщика никто не замечает, а он знает всех и очень многое о каждом. Вот этот в будни ходит в парадных золоченых доспехах – значит, щеголь, любит пустить пыль в глаза, что для человека его профессии равнозначно приговору «дурак». А этот – постоянно в шелковом плаще, окрашенном какой-то особой краской. С чего бы это? Не по чину. Значит, ворует. А у того с утра красные глаза и вечная небритость. Пьяница, пропащий человек. А бывает и так. Парень всем хорош, ни к чему не подкопаешься. Но… Постоянно у его плаща оборвана петелька для вешалки. Значит, с женой у него проблемы. А если человек не может руководить собственной женой, то как же он будет руководить подчиненными? Вот так вот.

– Да уж, – только и сумел сказать Анатолий Львович.

– Да, – поп покивал головой, как бы в поддержку восклицания Свирского, – очень непростым парнем был наш гардеробщик по имени Василич. Неприметным, но приметливым. Все это учел великий хитрец Джгериа и сделал Василича участником заговора против императорской династии. Причем Василич знал всех, а про него – только Джгериа.

И вот умирает старый император Бронзовый Ус. Пружина заговора распрямилась, но… Вроде бы внешне придурковатый, Мужик стал действовать так быстро и решительно, как от него никто не ожидал. Даже великий хитрец Джгериа. Всех заговорщиков схватили и всем отрубили головы. Кроме Василича, про участие которого в заговоре так никто и не узнал. Прошли годы. Мужика сменил другой член императорской семьи. Народишко в Этрурии совсем обнищал. Но тут на севере страны, в горах, открылся источник живительной влаги. Кто ее попьет, тот становится в два, три, а то и в четыре раза сильнее. Стоила эта вода сумасшедших денег. Нашлись советчики у императора, которые говорили: «Давайте будем поить всех этрусков этой водой. Тогда крестьяне вырастят вдвое больше хлеба, ремесленники накуют вдвое больше доспехов, мечей и копий, а наши войны и их кони смогут биться с врагом круглые сутки без отдыха. И мы окончательно разгромим наших врагов и покорим всю Ойкумену без остатка». Будь на месте нынешнего императора Бронзовый Ус, он бы так и поступил. Но после этого жестокого и решительного воина все последующие императоры хоть и оставались тиранами, но кишкой все-таки были послабже. Если и затевали где-нибудь войнушку, то лишь на далеких окраинах Ойкумены, чтобы избежать прямого столкновения с эллинскими полисами или же Индией. Нынешний император предпочел иное решение. Он стал продавать живительную влагу всем, кто мог за нее заплатить, даже врагам. А на полученные деньги было решено покупать еду, чтобы подкормить оголодавших этрусков и тем самым избежать угрозы голодного бунта. Все это время Василич подыскивал среди преторианцев человека, который смог бы осуществить замысел Джгериа и таким образом отомстить за него. И такой человек нашелся. Звали его Покоритель гуннов. Был он кандидатурой тем более подходящей, что находился в родстве, хоть и дальнем, с правящей династией. Вот к этому-то преторианцу и пришел Василич и раскрыл перед ним замысел Джгериа, и передал ему наказ великого хитреца. Покорителю гуннов план понравился. Признаться, у него у самого нет-нет да и проскакивали подобные мыслишки в голове. Но поскольку был он уже далеко не молод, то план решил слегка усовершенствовать. Он сразу же начал готовить себе преемника – молодого, энергичного преторианца по имени Баюн. Победитель гуннов разделил план на две части. В первой – он, заняв трон императора, должен сильно напугать эллинов и индусов. Перестать продавать им живительную влагу, наготовить горы оружия и, вообще, всячески демонстрировать, что он готовится к войне. А во второй – должен был сменить его Баюн. Он должен был обворожить всех – и врагов, и вассалов, и самих этрусков – бархатистой велеречивостью, обходительностью и мягкостью манер. Испуганные враги должны были, попав под обаяние Баюна, позволить этрускам свободно торговать по всему миру, включая и Индию с Элладой, причем не только живительной влагой, но и товарами, для изготовления которых требуются и руки, и голова. Тем самым этрусские преторианцы наконец-то смогут прилично заработать и встать вровень с эллинскими да индийскими вельможами. А взамен Баюн должен был обещать отпустить на волю покоренных вассалов, перестать производить мечи и копья в фантастических количествах и, вообще, проводить мирную и дружественную политику.

Но… Как говорится, гладко было на бумаге, да забыли про овраги. Как я уже говорил, Победитель гуннов был весьма немолод, поэтому, захватив императорский трон, просидел на нем не более недели и скончался, так и не успев испугать ни собственных вассалов, ни эллинов, ни индийцев. Императором стал Баюн и начал исполнять свою часть плана, так и не сделав поправок на то, что первая часть не была выполнена. Оружие стало делать не нужно, вот и остались простолюдины без работы и без куска хлеба. Хоть ложись и помирай. В результате потеряла Этрурия все свои завоевания, а внутри страны голодная чернь подняла бунт и прогнала Баюна с императорского трона. Императором чернь избрала своего предводителя, по имени то ли Бэм-ц, то ли Бум-с. Не помню точно, как его звали. Да это и неважно. Рассердился Василич, что такой хороший план уже во второй раз срывается, и послал преторианских генералов усмирять чернь. Но генералы оказались настолько бездарными, что провалили и это несложное задание, потеряв собственные головы. Начались для преторианцев черные времена. Народ на них косится, новый император подозревает во всех грехах и подвергает постоянным реорганизациям, а собственное руководство в разброде; кто погиб, кто ударился в бега, а кто просто деморализован. Но Василич и в этих условиях не отчаялся. Только решил он не делать больше ни на кого ставку, а лично руководить преторианцами в сложном деле овладения императорским троном Этрурии. С этого дня то один, то другой преторианец стали обнаруживать в карманах своих плащей записочки с инструкциями. А поскольку начальства на тот момент у них не было никакого, и приказов им никто никаких не отдавал, преторианцы охотно принялись выполнять инструкции из записочек. А так как по прошествии недолгого времени дела у преторианской гвардии в целом и у каждого отдельного исполнителя инструкций медленно, но верно пошли в гору, то каждый преторианец, получивший новую записочку, не за страх, а за совесть старался выполнить инструкции, в ней содержащиеся.

– Ага! – воскликнул Анатолий Львович. – Вот оно! Полное торжество конспирологии!

– Ну-у… – задумчиво протянул отец Василий, – кон-спи-ро-ло-ги-я. Я думаю, наш гардеробщик и слов-то таких мудреных не знал, он лишь только старался во благо преторианской гвардии и в память о своем благодетеле Джгериа. Д-да… Этруски так и не научились делать ничего, кроме оружия. Да и оружие у них уже получалось никуда не годное, такое, что ни одна страна уже не покупала его. А Василич тем временем провел в императоры своего человека. Он теперь это мог делать так часто и так быстро, как ему заблагорассудится. Этрурия снова начала продавать по всей Ойкумене живительную влагу, которая опять была в цене. Одна проблема – полученных денег не хватило бы на всех. «Да ну их, этих простолюдинов, – решил Василич, – у нас теперь свобода, пусть выживают, как могут. А нам самим денег, полученных за живительную влагу, не хватает. Нам сейчас много народу и не нужно. Живем со всеми в мире, воевать ни с кем не собираемся… Бог с ними, с простолюдинами…». Преторианцы превратились в богатых вельмож, раскатывающих по всей Ойкумене по делам или без оных и поражающих своей роскошью и богатством жителей других стран. И главной заботой для них стало – охранять источник живительной влаги от простых этрусков. Шло время. Василич менял императоров, разбогатевшие до неприличия преторианцы вконец обленились и даже источник живительной влаги перестали охранять. Да и от кого охранять прикажете? Простых этрусков почти не осталось, повымерли давно, а те, кто выжил, от безделья и пьянства превратились в тупых животных. С соседями, ближними и дальними – вечный мир. Так от кого охранять-то? Но не так думали ближние и дальние соседи Этрурии. Живительная влага – это Божий дар, он не может принадлежать какой-то одной стране. Более того, вы посмотрите на этих этрусских вельмож, которые демонстрируют свое неправедно нажитое богатство при каждом удобном и неудобном случае. Нет, живительная влага, как дар Божий, должна принадлежать всем народам Ойкумены, а не кучке грязных этрусских вельмож. Сказано – сделано. Международные силы Ойкумены под руководством союза эллинских полисов и Индии оккупировали северную часть Этрурии, где бил источник живительной влаги. А преторианцев стали отлавливать по всей Ойкумене и отбирать у них их богатства.

Вот и сказке конец…

– Постойте, постойте, а как же Василич? – запротестовал Анатолий Львович. – Что с ним случилось?

– А, Василич… – как бы удивившись своей забывчивости, сказал священник, – Василич… Когда произошла вся эта петрушка, то первое, что он почувствовал – это удивление от того, как такой великий, такой хитрый, такой мудрый план мог привести к таким печальным результатам. Он так удивился, что, наверное, умер бы от удивления, если б мог. Но он не мог умереть, так как был вечным, поэтому изумления он превратился в камень. До сих пор в тех местах есть поверье, что, кто найдет тот камень, тот станет обладателем всей хитрости этрусских преторианцев. А от всей великой этрусской цивилизации осталось только несколько безделушек, да кое-какие надписи, которые до сих пор не могут прочесть ученые…

– А что было потом? – спросил Колосов.

– Потом много чего было, – ответил отец Василий, – но это уже другая сказка. Одно лишь могу добавить. В самый разгар всей этой истории случилось событие, на которое никто не обратил внимания в силу его обыденности и незначительности. В одной из областей Этрурии двумя братьями было основано новое поселение, названное ими – Рим. Поселились там гордые и свободные люди, которые и дали начало новому народу – римлянам. Ну… а что было потом, вы, наверное, знаете из учебников истории.

– Стой! Кто идет? Стрелять буду! – раздался грозный оклик.

Все остановились как вкопанные, ошарашенные неожиданной командой. Оказалось, что только на Сергиенкова это происшествие не произвело никакого впечатления.

– Свои, свои, это я – Сергиенков! – отозвался он.

– Пароль! – продолжал требовать грозный голос.

– Интеграл! Отзыв?

– Абцисса. Проходите. Валерка, признайся, сегодняшние дурацкие пароль и отзыв – твоих рук дело? – спросил один из троих людей с оружием, вышедших из-за копны и стоящих теперь у дороги, когда Сергиенков и Вика поравнялись с ними.

– А что? Штык и пуля лучше, да? – огрызнулся он.

– Кто это с тобой?

– Свои, Чигрин приказал в станицу проводить.

– Дети, как есть дети, – сказал отец Василий, когда они миновали кордон, – все в игры играют. Хотя… До того как они здесь появились, скверно было… Разбойники совсем обнаглели…Скот угнать или человека ограбить… Каждый день такое происходило. Бывало и убивали. Меня самого три раза останавливали. Но у меня, Слава Богу, грабить нечего. Один раз, правда, с досады крест мой деревянный отобрали, нехристи. Потом отъехали и выбросили. Я его через километр на дороге подобрал… Ой, а когда с бензином было попроще, засады на машины устраивали. Дорогу перегородят… Да чего уж там.., – поставив ношу на дорогу, отец Василий отер пот со лба. – Валера, Валера! – окликнул он Сергиенкова, призывно маша рукой.

Сергиенков и Вика, заметив, что их зовут, подошли к священнику. Они стояли на перекрестке, на окраине станицы. Грунтовка, по которой они пришли продолжалась широкой асфальтированной улицей с тротуарами и горящими фонарями, а вправо и влево от них, между заборами пролегла корявая неосвещенная бетонка.

– Валера, дорогой, спасибо, что проводил, – сказал поп. – Ты куда собираешься людей вести? К себе? И где ты их там устроишь?

– Да сообразим что-нибудь, – не очень уверенно ответил тот.

– Вот-вот. Пока вы там будете соображать, ночь пройдет. Давай сделаем так. Я их заберу с собой, к своей хозяйке. У нее места много. Они там переночуют, а утром, когда от вас машина выйдет, ты на ней вместе с ихним Михаилом приезжай за ними. Лимоновая, 11. Понял? Знаешь, где это? Вот по этой вот улице, – отец Василий махнул направо, – через три квартала – налево. Это и есть Лимоновая. Ну, до завтра. Не забудь, мы ждем тебя с машиной и Михаилом. – Старый священник перекрестил Сергиенкова, подхватил сумку и, сказав: – Пойдемте, – двинулся по бетонке.

Анатолий Львович и Колосов, пожав парню руку, подняли сумки и двинулись вслед за попом. Марина кокетливо сделала ручкой:

– Бай-бай, – и добавила для Вики, – долго не задерживайся, догоняй.

– Ну… Пока.., – несмело протянула ладошку Вика.

– Пока… – он спрятал ее ладонь в своих руках, – жалко, что ты завтра уезжаешь…

Она пожала плечами:

– Мне надо идти. – И осторожно высвободив свою ладонь из его рук, бросилась догонять Марину.

Они недолго шли по темному переулку, ведомые попом, прежде чем остановиться перед калиткой в высоком заборе.

– Знаете что, мы в дом не пойдем, чтобы хозяйку не будить, – сказал отец Василий, – а залезем-ка мы на сеновал и прекрасно там выспимся.

– А собака во дворе есть? – поинтересовалась Вика.

– Нет. Давайте за мной. – Священник открыл калитку и, стараясь не топать, отправился через весь двор к сараю, стоящему в самомдальнем углу двора.

Утомленные ночной прогулкой, заснули все почти мгновенно, лишь только устроившись на свежем пахучем сене. Один только Виктор Петрович, которому мешала то тревога за сына, то могучий храп отца Василия, долго не мог заснуть. Но, в конце концов, и он забылся тяжелым, полным кошмарных сновидений сном.

Проснулся, когда солнце уже вовсю вливалось на сеновал сквозь открытую дверь сарая. Поднял голову, огляделся – никого. Встал на ноги, отряхнулся, постаравшись вытащить травинки из волос и одежды. Спустившись по скрипучей приставной лестнице вниз, Колосов увидел на пороге летней кухни маленькую, сухонькую старушку.

– Доброе утро, вы нас извините, что мы так бесцеремонно, без приглашения…

– Доброе, доброе, проходите сюда, молочка попейте, – сделала приглашающий жест старушка.

Но в это время за забором раздался зычный голос автомобильного клаксона. Колосов бросился к калитке и, распахнув ее, вывалился на улицу. Напротив двора стоял УАЗ – «буханка» и рядом с ним Сергиенков со счастливой, мечтательной улыбкой на лице. Виктор Петрович схватил его за грудки:

– Где Михаил? Где?

Улыбка сползла с его лица, мгновенно сменившись выражением смущения и оторопелости.

– Они только что вернулись… Сейчас у командира, докладывают… – залепетал Сергиенков.

Колосов опустил руки. «Слава Богу, жив», – подумал он. В это время на улице показались Вика, Марина, Анатолий Львович и отец Василий. Сергиенков явно приободрился, улыбка снова вернулась на его уста.

– Он знаете какой боевой оказался, ваш Михаил-то, – с жаром принялся рассказывать он, – если бы не он, Чигрин бы сразу в станицу вернулся. А так они тех хунхузов всю ночь выслеживали и вышли на самое их гнездо. Самого главаря поймали, который уже несколько лет в розыске находится… – выпалив это, Сергиенков перевел дух. – Загружайте вещи, поедем за вашим Михаилом.

«Слава Богу, – снова пронеслось в голове у Колосова, – вот и заканчивается наше путешествие».

– Здравствуй, земляк, – сказал он, подойдя к открытому окну водителя. – Ты в Волгограде в какой район поедешь?

– Не беспокойся, довезу вас до места, куда скажешь, – ответил тот.

– Нам на пристань надо, на ту, что в районе сельхозакадемии. – уточнил Виктор Петрович, – Знаешь ее?

– У матросов нет вопросов, – скаламбурил водитель, – быстрей загружайтесь и вперед.

Забросить вещи внутрь, попрощаться с гостеприимными хозяевами и рассесться по местам – заняло меньше минуты. УАЗик зафыркал, наполняя воздух запахом скверного бензина, и, переваливаясь на колдобинах, двинулся вперед по улице, провожаемый отцом Василием, смотрящим ему вслед и чертящим воздух размашистыми крестами.

Когда УАЗик подъехал к зеленым воротам с белыми орлами, Мишка уже стоял на ступеньках КПП и ждал их. Вика выбралась из машины и бросилась к брату – обниматься. Вслед за ней вышел Виктор Петрович и, подойдя к детям, обнял их:

– Ну, пойдемте. Еще час, и будем на месте. Пойдем, пойдем, неудобно людей задерживать.

– Папа, я с вами не поеду, – неожиданно дрогнувшим голосом сказала Вика, – я останусь здесь.

– Н-не понял… Это в каком это смысле, останусь? – изумился Колосов, до которого постепенно стал доходить смысл слов, сказанных дочерью. – Это из-за этого мальчишки, из-за Сергиенкова? Вика, но о чем ты говоришь? Ведь тебе еще даже нет восемнадцати лет. Ты еще несовершеннолетняя…

– Ничего, бать, ты не беспокойся, я присмотрю за ней, – солидно вступил в разговор Михаил.

– Что значит, ты присмотришь? Вы сговорились, да? Это у вас что, шутки такие? – Виктор Петрович просто-таки оторопел от происходящего и не знал как себя вести. Наконец он овладел собой и ему стало казаться, что это обычное детское упрямство, что стоит ему только немножко надавить, немножко пристыдить их, и все встанет на свои места. – Да вы с ума сошли! – воскликнул он. – Миша, ну, Вика, предположим, влюбилась, как ей кажется, но ты-то серьезный мужчина, – решил подольститься он к сыну, – или до сих пор в казаки-разбойники не наигрался?

– При чем тут влюбилась, – оскорбилась Вика, – вовсе я и не влюбилась.

– Ты сам посуди, что мне на острове делать? – спросил Мишка. – В казаки-разбойники, действительно, играть, что ли? А здесь серьезное, большое дело…

– А мне что на острове делать? – в тон ему, раздражаясь, спросил Виктор Петрович.

– Пап, ну ты другое дело… – попыталась успокоить его дочь, – тебе вакцину надо доставить… Опять же, у тебя Марина…

– Да при чем здесь Марина!.. – во весь голос заорал он. – А-а, знаю… это вас этот Сергиенков подбил… Я… Я его на кусочки порву…

Виктор Петрович обернулся к фургону в поисках злодея Сергиенкова, но того уже и след простыл, зато из фургона, привлеченные его воплем, выбрались наружу Анатолий Львович, Марина и водитель и с недоумением глядели на семью Колосовых. Виктор, устыдившись своего поступка, снова повернулся к детям, обнял их и снова принялся вполголоса увещевать:

– Ребятки, я вас прошу, не позорьте перед людьми, поехали. Я понимаю, вам захотелось самостоятельности, поступков… Так давайте сделаем все по-человечески, по-семейному. Обсудим все заранее, примем общее решение, подготовимся… А не так, с бухты-барахты… При всем честном народе… Ну же, поедемте… – Виктор Петрович увидел, что его увещевания подействовали на дочь, что еще чуть-чуть, и она согласится с его доводами… но тут Мишка окончательно все испортил.

– Знаешь, нам надо поговорить наедине, по-мужски, – сказал он и вслед за этим скомандовал: – Вика, пойди сядь в машину!

– Ну, уж дудки! – взъерепенилась она, – ни в какую машину я не пойду. А если вам необходимо посекретничать, то я могу отойти в сторонку.

Она сделала несколько шагов в сторону ворот и, отвернувшись ото всех, застыла, засунув руки в карманы джинсов.

– Эй, шеф, – по-таксистски окликнул Колосова водитель, не понимающий из-за чего произошла задержка, – времени в обрез, мне ехать пора.

– Миша… – начал было отец, не реагируя на окрик водителя.

– Я знаю все, что ты скажешь, – прервал его сын, – но я не хочу так больше жить.

– Как? – удивился Виктор Петрович.

– А вот так, как ты живешь. Все-то ты знаешь, все-то ты понимаешь, но не делаешь даже малейшей попытки, чтобы что-нибудь изменить. Как осенний лист, подчиняющийся воле ветра. Прибило тебя к этой мастерской, и ты уже двадцать лет там копаешься. Потом подул ветер – эпидемия, и тебя повлекло на другой конец страны… А я так не хочу… Я хочу сам делать свою судьбу! – Мишка говорил торопливо, но уверенно, сосредоточенно сдвинув брови.

– Все, шеф, я уже уезжаю, а ты как хочешь… – Водитель забрался в УАЗик и хлопнул дверцей.

– Уже иду! – крикнул Виктор, повернувшись к УАЗику, потом позвал: – Вика… – И когда она подошла, снова обнял детей. – Ну и момент вы выбрали для семейных разборок… Вы совершенно правы, на мне действительно лежит ответственность за Анатолия Львовича и его вакцину. И я, действительно, обязан их доставить Шатунову. И не могу упустить эту машину, когда до цели осталось всего пятьдесят километров. Но я вас очень прошу… обещайте мне, что вы меня здесь дождетесь, и мы во всем разберемся. Я только к Шатунову и обратно… Сегодня вечером, максимум, завтра утром я буду здесь. Я только прошу никуда не уезжать отсюда и дождаться меня. Я вовсе не собираюсь давить на вас и подавлять вашу волю, но… но давайте все сделаем по-людски. Обещаете?

– Да… – согласилась Вика. Михаил молча кивнул.

– Ну? До свидания?

– До свидания, – глаза у дочери подозрительно заблестели, Михаил же по-прежнему был сух и холоден.

Виктор Петрович прижал их к себе, потом резко отстранился и бегом бросился к микроавтобусу.

– Ну что? Попрощались? – заводя двигатель, весело спросил водитель, когда Колосов уселся рядом с ним.

– Витя, что случилось? Почему ребята не поехали? – с удивлением спросила Марина.

Обернувшись назад, Колосов наткнулся взглядом на вопрошающие глаза Свирского и Марины.

– А-а… – с досады он махнул рукой, – лучше не спрашивай… Мои дети вдруг, как-то разом повзрослели, а я и не заметил…

– Ты не расстраивайся, – успокоил его водитель, – ребята здесь не пропадут.

Машина уже миновала главную улицу станицы и вывернула на трассу Москва-Сталинград. Водитель был явно из тех людей, которые любят поболтать, но в силу специфики своей профессии вынуждены частенько подолгу бывать в одиночестве. Поэтому присутствие в машине трех потенциальных собеседников необычайно вдохновило его, и он был готов говорить, даже не особенно заботясь о том, слушают его, говорить даже тогда, когда собеседники молчат и не подают ответных реплик.

Поначалу Виктор, погрузившись в тягостные раздумья, не слышал его, но потом, поймав обрывок фразы, стал слушать собеседника со всевозрастающим интересом.

– …скадрированная часть. То есть офицеры, прапорщики были, а солдат почти не было, самый минимум. Разворовали, распродали почти все, что можно. Наши, когда пришли, ужаснулись.

– А наши – это, простите, кто? – неожиданно прозвучала реплика Анатолия Львовича, который, как оказалось, внимательно слушал водителя.

– Наши? Наши – это казаки.

– А в каком это смысле, пришли? – продолжал настаивать Свирский.

– Ну, в смысле, взяли власть. А вы что, не знаете? – удивился водитель.

– Ничего мы не знаем. Мы из Москвы добираемся. У нас там своя катавасия, – ответил Анатолий Львович.

– А-а… Ну, тогда начну с самого начала, – удовлетворенно сказал водитель. – Года два-три назад появились эти самые казаки. Нет… неправильно сказал. Казаки-то и раньше были. Я сам природный казак. Но мы обычные люди, как все. А в девяностые годы появились казаки, которые на себя старую казачью форму напялят, чужие погоны, ордена повесят и в эдаком вот виде разгуливают. Мы, мол, казаки. На этом их казачество и заканчивалось, как правило. А эти казаки, ну те, которые два года назад появились, так они даже и не в форме. Ходят, как обычные люди. Может быть, они и раньше появились, но простой человек, такой как я, их только два года назад заметил. Стали они на каждом хуторе казачий круг собирать, да выборы атаманов устраивать. Одним словом, параллельные органы власти. Чиновники поначалу даже не трёкнулись. А те, в смысле, казаки, знай гнут свою линию потихоньку. Уже станичных атаманов выбирают, ну и все остальное, что с этим связано. Потом в городах. Здесь уже началась борьба за бюджеты. А этим вот летом избрали атамана Всевеликого войска Донского. Ростовскую и Волгоградскую область объединили. Сталинград – Волгоград в Царицын переименовали. Губернаторов, из Москвы назначенных, спровадили. И то же самое, что у нас, на Кубани и в Ставрополье, происходит. А теперь… вот – почитай. – Водитель отвернул солнцезащитный щиток и, вытащив из кармашка вчетверо сложенный лист, протянул его Колосову.

Виктор Петрович развернул лист и бегло проглядел его сверху вниз:

«Воззвание к гражданам России… Мы, всенародно избранные атаманы Донского, Кубанского, Терского и Волжского казачеств… спасти Россию от окончательного разграбления и разорения… сохранить единство страны… вернуть свободу и справедливость… равенство прав и возможностей… законность и порядок… свободные выборы в шестимесячный срок… обязуемся… гарантируем… Рюрик. 22.07.15.»

Анатолий Львович взял листок, переданный ему Колосовым.

– А кто такой Рюрик? – спросил Виктор у водителя.

– Это не кто, а что! Город новый. Новая столица России. Как раз там, где сходятся границы Ставропольского, Кубанского и Донского краев. В Москве-то радиация. Да… Я по телеку слышал… Ужас… Ужас… А нынешнее-то правительство в Питер драпануло. В курсе?

– В курсе, в курсе, – подтвердил Колосов.

– Вот и получается, – продолжал водитель, – что если мы сами себе не поможем, то больше надеяться не на кого. Как говорится, все сладится, было бы здоровье. А вот со здоровьем-то как раз проблема.

– У вас в станице птичий грипп есть? – спросил Свирский.

– Нет, в станице в этом году еще ни одного случая не было, – ответил водитель, – а в Царицыне уже не просто грипп, а атипичная пневмония. Больницы, говорят, битком забиты. Но… Как-то держится еще город. Электричка ходит. Я вот в типографию еду, так там народ весь работает. В намордниках, правда ходят. Но никто работу не бросил. И случаев заболевания там не было ни одного. Но, честно говоря, страшновато, конечно…

– Слышь, друг, ты лучше про вашу в/ч расскажи, – перебил его Виктор. – Я так понимаю, что у ее ворот я со своими ребятами и расстался. Да?

Водитель согласно кивнул головой и тут же начал охотно рассказывать:

– Ты понимаешь… Это не совсем в/ч… Даже форма не у всех есть. Ну там, наряды, караулы – все это есть, плюс чисто милицейская работа с хунхузами этими проклятыми. Но все это не главное, и занимает у ребят минимум времени. А собраны у нас студенты… Ну, почти все – студенты из разных городов. И готовят из них… Даже не знаю, как сказать. Ну, ты читал в листовке про выборы? Вот… Их задача будет – организовать выборы по всей России. Ну, как в листовке сказано. Так что, не беспокойся, в плохую компанию твои ребята не попадут, и плохому их там не научат.

– Да уж, – отозвался на его слова Колосов.

– Да, да, точно. У этих ребят очень важная, можно даже сказать, святая миссия. Они понесут по всей стране нашу казачью правду, это их руками будет спасена и собрана воедино Россия.

От всего услышанного у Колосова заломило зубы, а в затылке возникла такая острая боль, как будто ему туда засадили стомиллиметровый гвоздь, и теперь медленно проворачивали его вокруг своей оси. С трудом повернув шею, он попросил, обращаясь то ли к Марине, то ли к Анатолию Львовичу:

– Анальгин… Две таблетки…

Марина, увидев его искаженное от боли лицо, испуганно принялась копаться в сумке и, найдя блистер с анальгином, выковыряла из него две таблетки и протянула Виктору. Он проглотил их и запил водой из бутылки, стоявшей рядом с сиденьем водителя, после чего, наклонив вперед голову и крепко зажмурив глаза, обеими руками принялся попеременно массировать то лицо, то затылок. Так, казалось, стало полегче. Водитель же продолжал зудеть, как большая муха, бьющаяся о стекло в поисках выхода:

– …казак, не казак. Как определить? Старые документы ворошить или на слово верить? Вот и решили; тот казак, кто казачью службу несет. Вот я один месяц в году и служу. Мне-то сорок один. До сорока пяти лет. А то у меня всего одна девчонка. Тринадцать лет ей. Захочет ли потом служить? Не знаю. А землей в Донском краю могут владеть только казаки. Вот я и пошел служить. А так, все остальное время в году я водителем в нашем отделении Сбербанка работаю… Ну вот. Приехали. Пристань.

Марина осторожно тронула Колосова за плечо:

– Витя, пристань…

Он, морщась от боли и с трудом разлепив глаза, вдруг увидел перед собой темно-синее великолепие Волги и тоненькую белую полоску песчаного берега острова Сарпинский. До боли знакомая картина. Непривычными в ней были только хищные силуэты двух военных кораблей, стоящих на якоре недалеко от острова.

– Спасибо, земляк. – Виктор пожал водителю руку.

– Да, ладно. Почему не пособить хорошим людям? – ответил тот.

Зеленый армейский УАЗик уехал, оставив их втроем на высокой набережной Волги, с которой открывался прекрасный вид на остров. Вниз вела широкая, крутая, бетонная лестница, упиравшаяся в деревянное здание пристани.

– Виктор Петрович, вам бы лучше пока присесть, – забеспокоился Анатолий Львович, внимательно глядя на Колосова.

– Да, да, Вить, давай сюда вот, на сумку, – поддержала его Марина.

– Нет, – отказался Виктор, – они там, на том берегу, должны меня хорошо рассмотреть. Марина, надо что-то белое, ну, типа флага. Помахать.

Свирский и Марина одновременно бросились к сумкам, сложенным прямо на тротуаре.

– Вот… Белая рубашка… Пойдет? – спросил Анатолий Львович.

– Пойдет. – Машите над головой.

Махать рубашкой ему пришлось недолго.

– Смотрите, – радостно вскрикнула Марина, – от острова отвалил катер.

Глава 12

Густой туман клубился над водой, стелясь по самой ее поверхности. Плотной серо-белой пеленой он окружил Колосова, не давая возможности видеть дальше чем на несколько метров. Колосов вдруг понял, что он заблудился, но по-прежнему старательно и монотонно продолжал выгребать руками, стараясь не сбить дыхания и продолжать плыть правильным брассом. Ему обязательно нужно было доплыть. Куда и зачем доплыть, он, правда, никак не мог вспомнить, но твердо помнил, что обязательно должен. Плыть было страшно тяжело. Вода была тягучей и вязкой, как расплавленный свинец. И, почему-то, совершенно черной. Каждое движение рук и ног давалось с неимоверным трудом, но он старательно держал голову прямо над поверхностью воды, чтобы она не попадала ему в лицо. И плыл, плыл, плыл… Но тут в тумане как будто возникла какая-то тень. «Берег, берег…», – обрадовался Колосов. Тень росла, приближалась, чернела… И вдруг прямо перед ним из тумана вынырнул нос военного корабля. Он был огромен, и продолжал расти, накатываясь на Колосова и заслоняя все вокруг, угрожая подмять его под себя и погрузить в эту черную, тяжелую, тесную воду. Он заметался, пытаясь уйти от столкновения, но… тысячи тонн легированной корабельной стали навалились на него, втаптывая в вязкую глубину. «Не-е-ет!» – завопил Колосов, и вода хлынула ему в нос и рот, лишая воздуха.

– Хэ-э-эх! – с хриплым криком вынырнул из сна Виктор и, судорожно дыша, сел в кровати, с ужасом озираясь по сторонам ничего не понимающим взглядом.

Весь он опутан какими-то проводами и трубками, слева, на штативе – капельница, справа – передвижной стеллаж с какими-то приборами.

«Ф-фу-у-у, – наконец с облегчением выдохнул он, – это был сон, всего лишь сон… Но где я? Что со мной? Что это за провода? Ах… да… Головная боль…»

Виктор вспомнил, как к пристани подошел катер, и они, погрузившись в него, переправлялись через Волгу, и как, оказавшись на одном траверзе с военными кораблями, он спросил у встретившего их человека в бежевой униформе и зеленой бейсболке с надписью «Shatunov enterprises. Security»: «Что это за корабли?» «Корабли Каспийской флотилии охраняют остров», – ответил тот. «От кого?» – поинтересовался Виктор, но спрашиваемый вместо ответа только пожал плечами.

Еще Виктор запомнил пристань, к которой они причалили. Вместо довольно-таки скромного сооружения, которое здесь было в прошлом, теперь красовалась солидная причальная стенка из железобетона, к которой, наверное, теперь могут приставать и океанские лайнеры. А дальше… Дальше – туман, какие-то лица, снова туман… И этот проклятущий сон…

– А-а, вы уже проснулись? Доброе утро, – пропел мелодичный женский голос, возвращая Колосова к действительности.

Он повернул голову, пытаясь разглядеть в полутемной комнате обладательницу нежного голоса. «Ш-р-р-р», – зашуршали раздвигаемые шторы, и в комнату полились яркие солнечные лучи, наполняя ее резким, белым светом, на мгновение ослепившего его. Колосов крепко зажмурился, так и не успев разглядеть обладательницу голоса.

– Где я? – спросил он, не раскрывая глаз.

– Вы в гостях у Ильи Борисовича, – ответил голос.

– Что со мной? Снимите с меня все эти провода, – потребовал Виктор. – Я хочу встать. И где моя одежда?

– Что вы, что вы! – запротестовал голос. – Сейчас подойдет доктор и Илья Борисович.

Раздался звук открывшейся двери, затем еще один женский голос спросил:

– Ну как?

– Уже проснулся и порывается встать… – ответил первый голос.

– Хорошо, Маша, идите, дальше я сама…

Снова раздалось чмоканье двери, вслед за тем комнату огласил звучный шатуновский баритон:

– Ну, брат, и напугал ты меня…

Колосов медленно раскрыл глаза и повернулся к двери. На пороге стоял Илья, улыбающийся от уха до уха, а перед ним женщина лет 35 – 37 в белом халате, на плечи которой Шатунов положил свои лапищи. «Весьма симпатичная докторша, между прочим. А ведь они любовники, – подумал Виктор, поймав короткий взгляд, которым она наградила Илью. – Впрочем, что мне за дело до того…»

– Привет, – хриплым, каким-то не своим голосом поздоровался он.

– Прилягте, пожалуйста, – попросила докторша, подойдя к Колосову и внимательно глядя на приборы, установленные рядом с ним на стеллаже.

Холодный кружок стетоскопа запрыгал по его груди. Резким рывком докторша отклеила пластырь, придерживавший трубку, и вытащила из левой руки иглу капельницы.

– А теперь – сядьте, – попросила она.

Надела ему на руку манжетку и, измерив давление, по-видимому, осталась довольна, принявшись освобождать Виктора от датчиков и проводов, которыми они были присоединены к приборам.

– Людмила Семеновна у нас – звезда мировой медицины, доктор наук, лучший специалист в России по сердечно-сосудистым заболеваниям, – представил докторшу Шатунов.

«Еще бы, – внутренне усмехнувшись, подумал Колосов, – когда это у тебя были не лучшие…»

– Свирский здесь? – все таким же хриплым голосом спросил он.

– Здесь, здесь, не беспокойся. И вакцина тоже здесь, – заверил Шатунов. Он принес к кровати стул и уселся на него задом наперед, облокотившись руками на спинку. Докторша осталась стоять рядом. – Уже испытания провели и даже в производство запустили. Супер. Супервакцина. Суперсвирский. Все – супер… Я тебе по гроб жизни обязан… Видно, так у меня на роду написано быть перед тобой в неоплатном долгу. Сегодня уже будет готова к отгрузке первая партия. Вечером, в восемь, по этому поводу вечеринка, или, как говорят мои американские партнеры, coctail party. Как, Людмила Семеновна, нашему больному можно будет поучаствовать? – обратился он к докторше.

– Ну… Если вести себя разумно: не бегать, не прыгать, не поднимать тяжестей…

– Какие тяжести, Люсенька? Тяжелее бокала с шампанским ему ничего не придется держать в руках, – заверил ее Шатунов.

– Табак, алкоголь – исключены. И главное – никаких стрессов. В остальном – без ограничений.

Колосов прокашлялся.

– Как прошли испытания? Как – производство? – До него наконец дошел смысл слов, сказанных Ильей. – Сколько я спал? Что у меня было? – спросил он, переводя взгляд с докторши на Шатунова и обратно.

– У вас был гипертонический криз, – ответила она.

– Людмила Семеновна тебя, неблагодарный, лечила по уникальной, ею разработанной методике. Несколько суток сна, и просыпаешься как огурчик. Без всяких последствий. Представляешь, это – как пьянка без похмелья. – Илья улыбнулся своей роскошной голливудской улыбкой.

– Какое сегодня число? – продолжал настаивать Виктор. – Илья, перестань валять дурака. Это действительно для меня важно. Я оставил Мишку и Вику в станице, в семидесяти километрах отсюда. Черт, даже не знаю ее названия. Максимум двадцать шестого я должен был вернуться за ними.

– Сегодня тридцатое июля, – ответила за Шатунова Людмила Семеновна.

– Ах, дьявол… – пробормотал Колосов, потом, немного подумав, попросил: – Илюшка, сделай мне машину на той стороне, у пристани. Я за ребятами смотаюсь. Час туда, час обратно.

Шатунов открыл было рот, собираясь что-то сказать, но его опередила докторша:

– Я бы вам не рекомендовала предпринимать сейчас каких-либо путешествий. Вам еще нужно пару деньков, чтобы окончательно окрепнуть. Иначе, боюсь, приступ может повториться.

– Старик, не вопрос, – заверил его Илья, – правда, у меня с той стороной сейчас определенная напряженка, но… я тебе машину отсюда переправлю. Или… Знаешь, давай сделаем так. Ты сиди, не дергайся. Я к тебе человека пришлю, ты ему все объяснишь, и он съездит вместо тебя.

– Нет. Я сам должен, – отказался Колосов.

– Ну, ты слышишь, что доктор говорит. Самому тебе еще нельзя. Во всяком случае, я тебе обещаю что-нибудь придумать. А сейчас… Извини, мне надо бежать, сейчас самая запарка, ведь сегодня первая отгрузка, – заторопился Шатунов. – Да… Совсем забыл…Можешь оставаться здесь, а хочешь, перебирайся во флигель, который ты обычно занимаешь. Кстати, вещи твои уже там. И смокинг там тебе уже приготовлен. Сестричка последует за тобой. Команду она уже получила, так что… – Илья ухмыльнулся. – Вот, держи ключ, – он протянул ему пластиковую карточку, – у нас теперь всюду электронные унифицированные замки стоят. У каждого только своя зона доступа. У тебя – зона А, как у меня. Доступ во все жилые и производственные помещения. Такого даже у матушки-губернаторши нет. – Илья снова продемонстрировал свою ослепительную улыбку. – Извини, надо бежать. – Он поднялся со стула и пожал Колосову руку. – Не забудь про вечеринку, – напомнил он, выходя из комнаты.

Илья убежал, а Колосов так и остался сидеть на кровати с самым растрепанным видом и кучей вопросов, которые ему некому было задать. Правда, в комнате еще оставалась докторша…

– Простите, – начал было он, – со мной на остров прибыли еще два человека…

– Извините, я не обладаю никакой информацией. – Ответила она. – Соблюдайте режим, и через два дня вы уже сможете вести активный образ жизни. В разумных пределах, конечно. До свидания. С вами останется Маша. Если что, звоните.

Докторша вышла, а вместо нее в комнату впорхнула белокурая длинноногая девица в коротеньком халатике, обладательница того самого ангельского голоса. Колосов попробовал было порасспрашивать ее, но толку и от нее не добился. Тогда он оделся и поплелся в сопровождении сестрички в свой коттедж, который Шатунов называл флигелем. Виктор попытался от нее избавиться, но не тут-то было, дисциплина у шатуновского персонала была железной.

– Вы не беспокойтесь, я не буду вам мешать. Я побуду в соседней комнате. Быть рядом с вами – это моя работа, – вежливо, но твердо отклонила она предложение Колосова оставить его одного и найти себе какое-нибудь другое занятие.

Дорога до флигеля через парк заняла минут пятнадцать, не более, но Виктор почувствовал все-таки себя уставшим. Он включил видеопроигрыватель и завалился на диван – убивать время до вечера.

На вечеринках, подобных нынешней, Колосову доводилось бывать у Шатунова и раньше. Проводились они обычно в парке, в летнем павильоне, который он шутливо окрестил Монплезиром за откровенное архитектурное эпигонство. Правда, раньше было несколько попроще, без смокингов.

Ровно в восемь он начал одеваться. Увидев себя в большом зеркале, остался доволен. Выйдя в соседнюю комнату, Колосов обнаружил, что Маша, уже одетая в вечернее платье, готова сопровождать его на вечеринку.

– Маша, вы что, и на прием со мной пойдете? – удивился он.

На самом деле девушка действительно не очень надоедала ему. За все время она побеспокоила его лишь один раз, зайдя измерить давление и напомнить принять лекарства.

– Да, сегодня и завтра я буду с вами, – просто ответила она, – у меня даже все необходимое на всякий случай с собой, – она похлопала рукой по небольшой блестящей сумочке, – а утром к вам еще зайдет доктор.

«Она успела сбегать переодеться, а я ничего не слышал», – подумал Виктор, а вслух спросил:

– Так вы и ночевать со мной собираетесь?

Не отводя глаз, с усмешкой в голосе она ответила:

– Вчера вас, кажется, это не смущало…

Не зная, что ответить, он не нашел ничего лучшего, как предложить ей руку и вместе выйти из дома.

– Скажите, Маша, – обратился к медсестре Колосов, когда они неспешным шагом шли под руку через парк, – и давно тут такие порядки завелись; коктейли, смокинги, вечерние платья?..

– А как американцы у нас поселились… – сказала она, – а что? Мне нравится. Красиво… Но вы не беспокойтесь, закончится все равно по-русски: икрой, осетриной и водкой.

Виктор посмотрел на нее с любопытством. За разговором они не заметили, как подошли к шатуновскому дому, который правильнее было бы назвать дворцом.

– Давайте не будем его обходить, – предложила Маша, – пройдем напрямую, через зал.

Они поднялись по парадной лестнице и, пройдя через большой зал, служивший для проведения торжественных мероприятий в холодное время года, оказались на террасе. Перед ними раскинулась большая, аккуратно постриженная лужайка, на противоположном конце которой высилось здание Монплезира. Рядом с ним расположился оркестр. С правой и с левой стороны лужайки были натянуты большие полосатые тенты, под которыми были установлены сервированные столы. Один тент был в красно-белую полоску, а другой – в белую и синюю. С террасы на лужайку вела широкая лестница, окаймленная каскадом фонтанов.

Заметив среди людей, стоящих или прогуливающихся по лужайке, Шатунова, Виктор устремился к нему. Маша не спеша последовала за ним. Илья тоже заметил его и, извинившись перед людьми, с которыми он вел беседу, пошел навстречу Колосову.

– Привет, это что за солидные мужики, с которыми ты стоял? Твои американские партнеры? – спросил Виктор, пожимая Илье руку.

– Нет, – ответил он, – это – чиновники: консул, военно-морской атташе и цэрэушник, я не помню, как официально его должность называется. А партнеры… – он покрутил головой, – вон, видишь, высокий старик с седой шевелюрой в компании женщины и двух мужчин? Это Алекс Голдштейн, президент компании «Зибер и Лоули». Из наших, кстати, эмигрировал в семидесятые годы. Ну, и помельче людишки тоже здесь есть.

– Илюшка, как насчет машины? – резко перешел к главной для него теме Колосов.

– А… Все нормально, – успокоил его Шатунов, – завтра к тебе зайдет человек, и вы с ним отправитесь. Здесь-то загрузить машину на паром – не проблема. Проблема – как ее выгрузить и потом загрузить на том берегу? Но не волнуйся. Все уже продумано. У него все необходимое для этого будет с собой. Но… Я другого не пойму. Почему ты бросил детей черт знает где?

– Я бросил? – возмутился Виктор. – На мне – Свирский, на мне – эта самая вакцина, и попутка, чудом найденная. А тут Виктория с Мишкой вздумали дурить – не поедем, мол, и все. И попутка из-под носа уплывает. Что мне было делать? Я решил оставить детей, но привезти тебе вакцину. Я же надеялся за ними вернуться в тот же день… Кто ж знал, что я свалюсь на целых пять дней?

– За Свирского тебе огромнейшее спа…

– Кстати, где он? И где Марина? – перебил Илью Колосов.

Шатунов подхватил его под локоть, и они неспешно двинулись по лужайке. Увидев пробегающего мимо них официанта с большим круглым подносом, Илья Борисович жестом остановил его, и они взяли по бокалу шампанского.

– Свирский? Он где-то здесь. Я его уже видел. Небось, со своими американскими коллегами расположились где-нибудь в беседке и обсуждают морально-этические аспекты генной инженерии. Давай пройдемся. – Илья сделал приглашающий жест рукой, и они продолжили фланировать по лужайке. – А Марина… Кстати, а кто она такая, эта Марина?

Помрачнев, Колосов покрутил головой:

– Что-то ты темнишь, Илюша… Она – жена московского чиновника. Вернее, уже вдова. Из Москвы мы выезжали вместе. У них был пропуск… Он погиб в дороге. Эта ужасная дорога… Сколько смертей, сколько крови…

– Ну… – философски заметил Шатунов, – все что ни делается, все к лучшему.

Они подошли к павильону. Сквозь распахнутые настежь двери было видно, как под звуки оркестра по зеркальному паркету кружатся в вальсе пары.

– А вот тебе Марина, – кивком головы Илья указал на одну из пар. – Она здесь пользуется успехом.

Колосов никогда еще не видел ее такой красивой, в роскошном вечернем платье, с обнаженными спиной и плечами, раскрасневшуюся, всю в мерцании и блеске бриллиантов…

– Ты, Вить, случаем не влюбился? – спросил Шатунов, склонившись к самому уху, чтобы не перекрикивать оркестр. – Такая женщина – как огонь для мотылька. Для нее мужчины не люди, а… средство передвижения. – Он улыбнулся, довольный найденным сравнением.

Колосов пожал плечами, ничего не ответив.

– Послушай, – продолжал Илья, – ну, она заводная. Это прямо черт знает, что такое. Я сам, когда ее первый раз увидел, подумал – миллион за ночь, а потом понял – не жалко и десяти.

– Да? Ты находишь? – с печальным видом на физиономии проронил Колосов.

Отстранившись, Шатунов окинул его оценивающим взглядом, потом опять склонился к уху:

– Да никак ты ревнуешь, брат? Ну, уж действительно заводная, раз проняло такую холодную рыбину, как ты. Пойдем, пойдем. – Илья потянул его за локоть прочь от павильона.

Стоило им развернуться, как их взгляды наткнулись на одиноко стоящую метрах в десяти от них Машу. К ней подошел молодой человек, что-то спросил, она отрицательно покрутила головой.

– Кстати, как тебе медсестричка? – спросил Шатунов.

– Какого черта ты ко мне соглядатая приставил? – грубо буркнул Виктор.

– Почему соглядатая? – удивился Илья. – Милая девушка. Я думал, вы подружитесь. К тому же лишняя предосторожность не помешает. Вдруг тебе станет плохо? Пока врача докличешься… А она уже тут и все, что нужно сразу же сделает. – Какое-то время они шагали молча. – Ну, ей-Богу… Да не дуйся ты на меня… Сам знаешь, как это бывает. И не я первый начал… Да перед ней сам дьявол не устоит…

– Ладно, проехали.. – снова буркнул Колосов. – Пойдем лучше водки выпьем.

– А как же рекомендации врача? – засомневался Илья.

– Плевать… – махнул рукой Виктор, и они зашагали к ближнему шатру.

Не успели они пройти и нескольких шагов, как их окликнули:

– Илья Борисович! Илья Борисович!

Они повернулись и увидели приближающуюся к ним Марину.

– А, Виктор… Это ты. Привет. Как самочувствие? Нормально? Мы с Анатолием Львовичем так переживали за тебя, – обрушила она на них поток слов. – Илья Борисович, белый танец, пожалуйте на тур вальса.

– Что вы, Марина Викторовна, – усмехнувшись, ответил он, – с моей-то ногой… Найдите себе партнера помоложе, а мы уж, по-стариковски, пойдем водочки выпьем.

С наступлением сумерек зажглось освещение, а общество как бы разделилось на две части: те, что помоложе, группировались вокруг Монплезира, а люди постарше потянулись к шатрам, к столам с напитками и закуской. Под навесом Колосов и Шатунов снова встретились с группой американских дипломатов. Проходя, Илья перекинулся с ними парой шутливых фраз.

– А что здесь делают эти? – спросил Колосов у Шатунова после того, как они выпили по первой.

– Кто эти?

– Консул, атташе…

– Как – что? – удивился Илья. – Выпивают, закусывают…

– Да я не в том смысле…

– А, вот ты о чем… – наконец-то дошло до Шатунова. – Понимаешь, вот уже лет пять-семь я с этими америкосами имею очень тесный деловой контакт… Странные они ребята. Не то чтобы туповатые, но…Как тебе сказать; начетчики, что ли. Сначала придумают схему, а потом в рамках этой схемы действуют, считая, что это и есть реальная жизнь, забывая при этом, что они сами же эту схему и придумали. А когда жизнь начинает преподносить им сюрпризы, бывают до крайней степени удивлены.

– Они – странные, – перебил его Виктор, – а мы?

– Ну, мы, вообще, полные придурки. Так вот американцы. Объявили Каспий зоной своих интересов. Но Каспий нельзя рассматривать изолированно. Наконец-то до них дошло, что нет Каспия без Нижней Волги. Два года назад открыли в Сталинграде консульство. Ну и весь чиновный ряд по полной программе. А когда в городе начался птичий грипп, переселились ко мне на остров, с моего разрешения, конечно. Так что, я их держу вот так! – Илья Борисович рассмеялся, демонстрируя Колосову сжатый кулак. – Теперь готовится решение в ООН, я уже практически там все пробил – объявить Нижнюю Волгу ноосферным историко-культурным заповедником под протекторатом ООН. Сам понимаешь, что командовать будут мои друзья-американцы, то есть я.

– А как же казаки, которые у тебя под боком действуют? – задал вопрос Колосов. – Прогнали тебя и твою губернаторшу из вашего собственного города. Строят новую столицу, объявили себя началом новой русской государственности… Я читал листовки. Не знаю, что там на самом деле, но, по крайней мере, внешне все выглядит очень привлекательно.

– А-а… – отмахнулся Илья Борисович, как от назойливой мухи. – Это опереточное войско? Смешно! Колхозники вперемешку с университетскими деятелями. Сборище неудачников. Да они вскоре все повыздохнут от птичьего гриппа. На них и патронов тратить не придется. Постой-ка, – забеспокоился он, – а ты, случаем, не у них оставил Вику и Мишу?

Виктор утвердительно кивнул головой.

– Теперь я понял, о какой станице идет речь, – сказал Шатунов. – У них там специальная школа. Готовят эмиссаров-пропагандистов. Там им мозги промоют основательно… Завтра же забери их оттуда! Хоть силой, хоть как! Хочешь, я тебе еще дам людей?

– Не надо, – отказался Колосов. – Илья, у меня есть еще одна проблема. Я был вынужден взять у Марины в долг триста тысяч долларов…

– Не беспокойся, – заверил его Шатунов, – эта проблема уже урегулирована.

– Спасибо тебе, – поблагодарил Виктор. – Помнишь, ты как-то предлагал мне работать у тебя? Если это предложение еще в силе, то я согласен. Я понимаю, что таких денег сам никогда не заработаю, поэтому, если ты не против, я готов работать на тебя.

– Вот это дело, – обрадовался Шатунов. – Я рад, что ты решил бросить заниматься ерундой и заняться настоящим делом. А про долг забудь. Никакого у тебя долга нет. Доставив вакцину, ты для меня такое дело великое сделал… Признаться, все висело на волоске, а ты был моей последней надеждой. Конечно, это было колоссальной авантюрой – повесить на тебя ответственность за многомиллиардное дело. Но я был в тебе уверен. Я знал с самого начала, что именно такой человек, как ты, справится с этой задачей.

– Да, – вяло отреагировал на хвалебные речи Виктор, – помнится ты что-то говорил про вертолет, который потерялся.

– До вертолета, признаться, был еще и самолет. Но… – Илья совсем по-простецки почесал в затылке, как будто сомневаясь, надо ли говорить то, что он собирался сейчас сказать. – Понимаешь, этот ханурик, орловский губернатор, затеял шашни с китайцами, хочет объявить себя территорией под протекторатом КНР, подмяв при этом под себя еще и своих соседей. Воронежский ему, правда, сопротивляется. Этот хряк не поймешь, чего хочет. До Петербурга далеко, под китайцев ложиться не хочет, но и к нам не примыкает. Выжидает, гад… Но дай срок. Год, максимум, два, и мы с ним разберемся, никуда он не денется. А орловский закрыл воздушное пространство над собой, сволочь. Так что, вертолет попросту сбили. Он смутно знал, что я как-то связан с вакциной. И вакцину эту делают где-то у него. Свирского разыскивали, правда, не зная, кто он и как его зовут. Так что, если бы не ты, то…

– Илья, – спросил Колосов, – наверняка ты обладаешь подробной информацией. Так что же происходит сейчас со страной? У тебя есть общая картина?

– Почти в половине регионов отмечены случаи птичьего гриппа, вызванного вирусом, смертельным для человека. Эпидемия атипичной пневмонии уже стоит на пороге. – Шатунов сделал небольшую паузу. – Москвы в ее прежнем виде не существует. Вот губернаторы вместе с местными элитами и понеслись кто в лес, кто по дрова. Кто-то тянет к Петербургу, но это, в основном, Северо-Запад, а кто-то…

Колосов оборвал его, не дав закончить предложения:

– Послушай, так что все-таки произошло в Москве, ты знаешь?

– Как – что? Я думал ты в курсе… Террористы взорвали нейтронную бомбу. Город цел, но… А вирус ликвидирован вместе с разного рода бунтарями.

– И еще двадцать миллионов жизней, – добавил Виктор.

– Должно пройти какое-то время, – продолжал Илья, не реагируя на замечание, – прежде чем Москва, как символ российской государственности, снова оживет, а пока… Пока все рассыпается на мелкие частички, как трухлявое дерево.

– Ты что? – с удивлением спросил Колосов. – Тоже веришь в этот бред про террористов? CNN же сообщало, что вроде бы эксперты рассмотрели на спутниковых снимках подлетающую к Москве боеголовку или ракету, я не специалист, не знаю, как правильно сказать.

Сдвинув брови, Шатунов хмуро сказал:

– О! То-то и дело, что не специалист! Весь мир признал, что террористы, значит, террористы! И – точка!

Виктор заметил, что к шатру приближается солидная дама с пышной прической в сопровождении целой свиты.

– А вот и твоя госпожа губернатор пожаловала, – сказал он Илье.

– Пойдем, – предложил Шатунов, – тебе нужно отметиться.

– Чуть позже, – отказался Виктор, – неудобно. Я и так отнял у тебя кучу времени. Тебе ведь наверняка нужно еще не с одним десятком людей пообщаться.

– Пустое…

– Пойду лучше разыщу Свирского. Извини. – Колосов дружески тронул Илью за локоть и оставил его одного, снова направившись на лужайку.

Побродив по лужайке, а потом по аллеям парка, Виктор обнаружил, что Маша больше за ним не ходит. То ли ей надоело присматривать за таким больным, нарушающим все предписания врача, то ли соответствующую команду получила. Во время этой прогулки он еще раз увидел Марину, весело хохочущую, в компании таких же, как она, молодых, веселых, довольных жизнью мужчин и женщин.

«А что я, собственно говоря, себе вообразил? Никто никому никаких заверений, обещаний или клятв не давал, – подумал он, – объяснений не устраивал… Ну, встретились два человека и разошлись как в море корабли. Нормальное явление… Нет, так нехорошо… Не может быть… Надо с ней все-таки поговорить. – Колосов уже почти решился подойти к Марине, но в последний момент остановил себя. – Нет, не сегодня. Завтра, в спокойной обстановке…»

Анатолий Львович сам наткнулся на него, стоящего посреди аллеи и погруженного в тягостные раздумья.

– Виктор Петрович, рад снова видеть вас в добром здравии. – Они обнялись, как старые друзья.

– Colleagues! Don t wait me, – крикнул он группе мужчин, остановившихся в нескольких метрах от них. – I met my friend. See you!

Вразнобой попрощавшись, они двинулись по аллее в сторону лужайки, оставив Свирского и Колосова наедине.

– Как самочувствие, Виктор Петрович? – спросил Свирский.

– Спасибо. Вроде бы ничего… Только… Я проспал пять дней и чувствую себя так, как будто я отстал от жизни на десятилетия. Как замороженный в старом фильме.

– О-о! Здесь интересные вещи происходят, Виктор Петрович. – Свирский покачал головой. – Как же я был наивен!

– Какие-то проблемы с вакциной? – удивившись реакции профессора, спросил Колосов.

– Нет, с вакциной все в порядке, – ответил Анатолий Львович. – Здесь проблема иного рода. Проблема больших денег и геополитики. Честно говоря, я даже не знаю, что мне делать, как себя вести. Шатунов не выполнил ни одного пункта нашего соглашения, кроме перечисления двенадцатимиллионов, которые он заплатил нам как разработчикам, еще когда я был в Орле. «Зибер и Лоули» будет продавать вакцину под названием Эй-Би-Эф-Ю – «Antibirdflu Universal». План производства на первый год – шестьсот миллионов доз. Поставляться она будет, в первую очередь, в Северную Америку, затем в Евросоюз, Австралию и Японию. Но самое главное – это цена. Пятьсот долларов за дозу. В остальных регионах мира она начнет продаваться, как минимум, через год по цене триста-четыреста долларов. Это будет зависеть от того, насколько быстро и качественно сработают конкуренты. Но по их прогнозам, ничего, сравнимого с нашей вакциной, в ближайшие год-два в мире не появится. Я, кстати, тоже так думаю. А в Россию и еще в ряд стран поставлять вакцину вообще не планируется.

– Откуда у вас эти сведения? – спросил Колосов.

– Кое-что я видел собственными глазами, во что и как она, то есть вакцина, пакуется, о чем-то рассказали мои американские коллеги, а кое-что мне рассказал сам Шатунов, когда я пробовал выяснить с ним отношения. Он и рассказал-то мне это за тем, чтобы я понял, какая махина приведена в движение. Он так и сказал мне: «Профессор, не путайтесь под ногами, иначе вас просто раздавят. Вы же ученый, и вы не можете не понимать, что земной шар перенаселен. Не хватает уже не только минеральных ресурсов и продуктов питания, но и чистой воды, и воздуха. Человек загадил всю планету. А атипичная пневмония – это прекрасная возможность откорректировать численность населения Земли. Выживут достойнейшие. А те, кто не способен заплатить пятьсот долларов – туда им и дорога».

– И что вы ответили ему? – поинтересовался Виктор.

– Ничего я не успел ответить. Он просто развернулся и ушел. Да я и встретил-то его случайно, когда он зашел в лабораторную зону. Мы же, то есть мои американские коллеги и я, живем изолированно. Жилая зона, рабочая зона, как на шарашке. Кругом стены, заборы, охрана, двери с электронными замками. Когда нам нужно попасть на производство, нас сопровождает охрана. Выйти по своей воле оттуда невозможно. Это только сегодня – исключение в честь праздника. Привезли нас сюда на автобусе.

– А кто работает на заводе? – перебил его Колосов.

– Жители деревни. Она рядом с заводом расположена, – ответил Анатолий Львович.

– Ага, – сообразил Виктор, – значит, все это хозяйство расположено в восточной части острова.

– Признаться, я в растерянности. Я совершенно не знаю, что мне делать. Еще неделю назад я был для вашего Шатунова равноправным партнером, который мог выдвигать свои условия, торговаться… а теперь я не более чем раб, который никак не может повлиять на ситуацию. Ни черта не понимаю я в этом бизнесе… – Свирский выглядел, как человек, потерявший дорогую ему вещь и теперь мучительно соображающий, каким образом такое могло с ним случиться.

– Значит, говорите, откорректировать, – задумчиво произнес Колосов, потом, тряхнув головой, словно сбрасывая с себя нерешительность и оцепенение, спросил: – Профессор, вы сможете повторить свою вакцину без того, что вы передали Шатунову?

– Конечно, – уверенно воскликнул Свирский.

– Вам надо бежать. Сегодня, сейчас, не дожидаясь, пока вас снова запихнут в эту жилую зону.

– А как же охрана?

– Ерунда, – заверил Виктор. – Я знаю потайную калитку, которую Шатунов устроил для себя лично. Ну, для тех случаев, когда ему необходимо выйти инкогнито. Там нет ни камер, ни охранников. Ключ у меня есть. Так что за пределы поместья выскользнем незамеченными. На пристань и, вообще, на берег, обращенный в сторону города, мы не пойдем. Слишком опасно, нас там засекут. А мы переправимся на противоположный, левый берег Волги. Рукав там неширокий, мы легко его переплывем на весельной лодке.

– А лодку где возьмем?

– Позаимствуем в деревне. Переправимся на левый берег, а там пешком до моста километров десять-пятнадцать. Так что к утру уже будем в городе. А там нас ищи-свищи.

Раздался хлопок, и в небо взлетела первая ракета, открывая огненную феерию. Через мгновение в воздухе стоял неумолчный шум и треск, а черное ночное небо расцветилось сотнями фейерверков.

– Самое походящее время для побега, – сказал Колосов. – Мне только нужно десять-пятнадцать минут – одно дельце закончить. Анатолий Львович, подождите меня, пожалуйста, вон в той беседке. Я быстренько, даже за вещами заходить не буду.

– Марина Викторовна? – понимающе спросил Свирский.

Колосов кивнул, подтверждая его догадку.

Марину он нашел на удивление быстро среди толпы, с восторгом глазеющей на расцветающие в небе огненные хризантемы. Заметив Виктора, она сама сделала к нему первый шаг и, схватив его за руку, потащила прочь от людей, в аллею. Когда они отошли настолько, что их не стало видно с лужайки, она резко остановилась и, крепко обхватив его обеими руками за шею, впилась ему в губы страстным, волнующим поцелуем. Колосов был ошарашен и от неожиданности, казалось, остолбенел, потеряв дар речи. А Марина, оторвавшись от его губ, уже нашептывала ему в ухо, обжигая горячим дыханием и заставляя волноваться кровь:

– Любимый, наконец-то мы снова вместе. Я так боялась за тебя, так переживала, когда ты заболел. Мне было страшно. Эта противная докторша сказала… Нет, лучше не буду говорить, что она сказала. Люблю тебя. Милый… Пойдем сейчас же к тебе…

Она принялась осыпать его лицо мелкими, быстрыми поцелуями. Колосов плавился, как воск.

– Марина… Но как же… – наконец-то он смог выдавить из себя, стараясь взять себя в руки, – как же Шатунов…

– О, это страшный человек, – снова принялась нашептывать Марина, слегка касаясь губами его уха, – он взял меня силой. Силой и шантажом, а ты лежал такой слабый, такой беспомощный, и они могли сделать с тобой все, что угодно. Я вынуждена была ему уступить. Но… Милый, разве это измена? Он взял только мое тело, но не душу. Душой я всегда была с тобой. Я люблю только тебя, тебя одного. Я полюбила тебя сразу же, как только увидела в первый раз. Мой храбрый, мой мужественный, мой рыцарь…

– Марина… – попробовал прервать он ее.

– Они держат меня взаперти, – пожаловалась она, – оружие отобрали, приставили ко мне какую-то здоровущую бабу… Не поймешь: то ли прислуга, то ли надсмотрщик.

– Марина, прости дурака за то, что посмел усомниться в тебе… Я тоже… люблю… тебя. – Последние слова дались ему неимоверно тяжело, уж больно давно ему приходилось говорить их, настолько давно, что событие это стало казаться ему каким-то нереальным и даже, как будто, никогда не бывшим.

Они слились в нежном поцелуе всепрощения, превратившись в единую плоть, имеющую общую душу.

– Мариша, – наконец заставив себя оторваться от нее, прошептал Виктор, – мы с Анатолием Львовичем решили бежать. Прямо сейчас.

Неожиданно она заплакала. Такой реакции Колосов никак не ожидал.

– Я так хочу с тобой, – сквозь всхлипывания проговорила она. – Что же мне делать?

– Как – что? – не понял Виктор.

– А деньги? Я не смогу их сейчас забрать. Они сразу же что-то заподозрят. Жалко бросать. Ведь там три миллиона. Витя, подумай, как они могут нам помочь. А дети? Ведь нам же еще надо как-то устроить в жизни Вику и Мишу… Прямо не знаю, как поступить. Стыдно, да, что я такая меркантильная? – По ее прелестному лицу текли слезы.

– Ты как всегда права, моя милая, но я не могу задерживаться. Иначе Свирского снова упрячут под охрану. Сегодняшняя ночь для него – единственный шанс. Не плачь, – Он осушал ее слезы поцелуями. – Ты завтра пойдешь к Шатунову и потребуешь, чтобы тебя перевезли на правый берег, в город. А я обязательно найду в городе телефон и позвоню ему, и тоже потребую, чтобы он тебя отпустил. Илья не посмеет отказать, слишком многим он мне обязан. Сам постоянно твердит об этом.

– А если вас поймают? – засомневалась она.

– Не поймают. Я придумал хитрый ход, – с гордостью пояснил Виктор. – Мы поплывем не на правый берег, а на левый. Нас там искать никто не будет.

– Но как же мы встретимся? Ведь я совсем не знаю города, – испуганно спросила Марина.

– Ты помнишь ту пристань, к которой мы подъехали?

– Да.

– Завтра, в одиннадцать часов, я жду тебя на лестнице, ведущей к пристани. Хорошо?

Они снова поцеловались, на этот раз страстно и коротко.

– Все. Беги, – она оттолкнула его от себя, – иначе я не смогу от тебя оторваться и никуда тебя не отпущу.

Колосов сделал шаг назад, глядя на нее, потом решительно шагнул в кусты, растворившись в темноте. Марина постояла, некоторое время глядя ему вслед, а потом неспешно двинулась в сторону лужайки. Проходя сквозь веселящуюся, праздничную толпу, разглядела Шатунова с бокалом в руке, говорящего тост. Рядом с ним – носатый старик с густой седой шевелюрой. «Бр-р-р», – внутренне содрогнулась она. Марина поднялась к себе и, раздевшись, сразу прошла в ванную. Какое-то время понежилась под гидромассажем, потом после ванны долго и тщательно занималась волосами и кожей. Закутавшись в халат, устроилась на диване в гостиной, взяв в руки гламурный журнальчик, чтобы убить время. На часах было чуть больше двенадцати. «Нет, рано, – подумала она, – они еще не успели. Какая же все-таки скотина этот Шатунов. Использовать меня, как дешевую проститутку с Казанского вокзала. Это ж надо было додуматься подложить меня под этого мерзкого американского старикашку…»

Когда стрелки показали час ночи, она взяла трубку и набрала номер.

– Сл– лушаю, – ответил слегка заикающийся голос.

– Илюша, это Марина. Я уже у себя и жду тебя, – пропела она в трубку.

– А что так рано? – пьяно изумился голос. – А что у нас будет сегодня на десерт?

– Илюшенька, ты даже представить себе не можешь, какой замечательный десерт тебя сегодня ожидает.

– Д-да? В таком случае уже бегу. – В трубке раздался сигнал отбоя.

За те шесть дней, что Марина провела на острове, она успела занять вполне определенное и, как ей казалось, достаточно прочное положение в здешнем обществе, что и подтвердил сегодняшний прием. Другое дело, что Шатунов все же не в меру циничен, и в нем никогда нельзя быть уверенным до конца. Необходимо было стать для него чем-то большим, чем просто забавной сексуальной игрушкой. Один его фокус с Голдштейном чего стоит. Ей хотелось стать для него человеком, которому он чувствовал бы себя обязанным. Ну, хотя бы, как Колосову. Еще лучше – стать полезным. Партнером. Деловым партнером.

Дверь в комнату растворилась, пропуская пьяненького Илью Борисовича.

– Куколка, – пьяно захихикал он, – у меня предложение. Давай сразу начнем с десерта.

Путаясь в рукавах, он принялся сдирать с себя смокинг. Наконец, после нескольких безуспешных попыток, ему удалось стащить его с себя и швырнуть на пол.

– Ненавижу эту гадость, – брезгливо сказал он.

Марина поднялась с дивана ему навстречу.

– Ну, что ж. С десерта, так с десерта, – усмехнулась она. – Ты чем готов пожертвовать, чтобы спасти свой проект с вакциной?

На глазах трезвея, Илья Борисович замер в нелепой позе, глядя в упор на нее.

– Н-не понял, – медленно проговорил он.

– Твой проект под угрозой срыва, – повторила она. – У меня есть информация, которая может тебе помочь.

– Так… – Шатунов наклонился, поднял с пола смокинг и, встряхнув его, сказал: – Деловые разговоры пошли в кабинет разговаривать. Оденься, – бросил он, выходя из комнаты.

Когда Марина вошла в кабинет, Илья Борисович уже сидел за рабочим столом абсолютно трезвый, и только покрасневшие белки глаз напоминали о выпитом сегодня алкоголе.

– Чего ты хочешь? – жестко спросил он.

– Долю в бизнесе.

– Сколько?

– Десять процентов, – наобум ляпнула она.

– Ты с ума сошла. – Илья Борисович схватился за голову. – Ты даже себе представить не можешь, чего ты просишь. Максимум один процент. И то, я ручаюсь за свои полпроцента, а вторую половину еще надо согласовать с Голдштейном. Да и… Еще надо посмотреть, что у тебя за информация, и стоит ли она таких сумасшедших денег…

– Хорошо, я согласна на один процент. И информация моя того стоит, – с радостью согласилась Марина.

– Ну и?..

– Что ну и? Неужели ты думаешь, что я разболтаю все так, без всяких гарантий? Где акции-то?

– Дурочка, неужели ты думаешь, что я держу их дома, под матрасом? Хорошо, будут тебе гарантии. – Он вышел из-за стола и подошел к одному из зеркал. Повинуясь его руке, зеркало отъехало в сторону, и за ним оказалась стальная дверь сейфа. Как завороженная, Марина сверлила взглядом его спину, пока он колдовал у двери, а открыв дверь, сделал шаг внутрь и тут же обратно. Проделав манипуляции с дверью и зеркалом, он повернулся и подошел к Марине, держа в протянутой руке изящную сафьяновую коробочку. Она открыла ее и от восторга и изумления потеряла дар речи. В гнездышке из черного бархата, искрясь и играя на свету, лежал бриллиант величиной с голубиное яйцо прекрасной формы и огранки.

– Ну что, пойдет в качестве залога? – осведомился он.

Не в силах оторвать глаз от бриллианта, она кивнула головой.

– Итак? Какая у тебя информация? – раздраженно спросил Шатунов.

Марина облизала пересохшие губы.

– Свирского нет на острове. – Шершавый язык цеплялся за небо и мешал ей говорить.

– Что-о?

– Но я знаю, где он. Ему помог бежать Колосов, – сказала она, захлопнув коробочку и крепко зажав ее в кулачке.

– Ну же, ну же, говори. – Илья Борисович подскочил к ней и стал трясти ее за плечи.

– Эй, осторожнее. – Марина уже справилась со своим волнением, охватившем ее при виде драгоценного камня. Она оттолкнула от себя Шатунова, промолвив: – Осторожнее, милый. Ты делаешь мне больно. Они переправились на левый берег. Колосов уверен, что ты не сообразишь их там искать. – Подойдя к нему, она чмокнула его щеку. – Удачи тебе, милый. Как видишь, моя информация стоит того, – проговорив это, она направилась к выходу.

Шатунов бросился к столу, сорвав с аппарата трубку, принялся тыкать в кнопки пальцем.

– Далдыченко? Ко мне! Да, в кабинете!

* * *

Идти по песку было чертовски неудобно. Он набивался в туфли, просачиваясь сквозь носки и натирая ноги. Поэтому после первых же шагов по песчаному берегу они сняли туфли и носки, сбросили с себя смокинги, подвернули брюки и в таком виде двинулись вдоль реки, вверх по течению.

Побег прошел идеально. Они без затруднений выбрались из парка, никем не замеченными добрались до деревни. Не заходя в нее, спустились к самой воде. Здесь, как и надеялся Колосов, они нашли привязанные лодки местных жителей. Никаких замков. И даже весла им удалось обнаружить здесь же. Переправившись на левый берег, столкнули лодку, дав ей уплыть вниз по течению. Всего и делов-то оставалось, что вот так вот по-дачному, легким прогулочным шагом дойти до городишка под названием Краснослободск, откуда в Волгоград был переброшен мост через Волгу.

Сначала они услышали шум мотора на реке, потом еще один и еще, и еще… Потом на лодках зажглись прожектора, световые лучи от которых шарили по воде, натыкаясь на песчаный берег.

– Бежим, – скомандовал Колосов, бросившись прочь от реки.

Они вбежали на невысокий бугор и залегли за ним. Прожекторов было более десяти. Они приближались к берегу, растянувшись широким фронтом вверх и вниз по течению.

– Здесь на белом песке наши черные штаны видны за версту, – с тоской в голосе произнес Анатолий Львович.

– За мной! – Колосов поднялся и побежал.

Чем дальше они убегали от реки, тем гуще становился лес, песок, в котором предательски вязли ноги, сменился упругим травянистым дерном. Они пробежали метров четыреста и, тяжело дыша, остановились, наткнувшись на заросли малинника.

– Больше не могу бежать, – прохрипел Свирский, судорожно хватая ртом воздух.

Виктор оглянулся назад. Там и сям, как светлячки, в лесу горели огоньки фонариков. Видимо, лес, как густым гребнем, решили прочесать, растянув преследующих в длинную цепь.

– А мы больше никуда не побежим, – ответил он, обходя малинник вокруг. – Идите сюда, Анатолий Львович. Наденьте пиджак. Здесь есть небольшая ямка, в нее мы и заляжем.

Цепь приближалась. Свирский и Колосов уже слышали реплики, которыми обменивались люди, идущие в цепи. Лучи фонариков заплясали по малиннику. Беглецы вжались в землю, словно стараясь раствориться в ней. Тяжелые армейские ботинки прошуршали по лесной подстилке, минуя малинник. Преследователи удалялись вглубь леса. Уже еле слышными стали их голоса. «Слава Богу, – подумал Колосов, – пронесло». Он поднял голову, оглянулся. Цепь ушла уже довольно-таки далеко от них. Виктор уж было решил подниматься, когда до его ушей долетел странный звук, как будто кто-то шагнет, потом постоит на месте, переминаясь с ноги на ногу, потом снова шагнет. И мотивчик. Кто-то по ту сторону малинника мурлыкал какой-то попсовый мотивчик. «Да он жрет малину», – понял Виктор. Любитель малины еще несколько минут потоптался на месте, после чего, видимо, все же решил догонять своих. Он решительно затопал, обходя малинник.

– Ч-черт, – вдруг отчетливо услышал чей-то возглас Колосов, а затем стук оружия о землю и звук падения грузного тела.

Повернув голову, Виктор увидел совсем рядом с собой сидящего на земле мужика, от испуга и изумления раскрывшего рот и вытаращившего глаза. Не давая ему опомниться, Колосов кинулся на него, вцепившись обеими руками в горло. Анатолий Львович, об ногу которого и споткнулся «секьюрити», медленно поднялся на колени и, парализованный страхом, как завороженный наблюдал за смертельной схваткой двух, рвущих друг другу глотки, мужчин.

«Секьюрити» был крупнее и сильнее Колосова, почувствовавшего, что он не сможет додавить врага. Еще немного, и тот вырвется из его рук.

– По-мо-ги-те, – прохрипел из последних сил Виктор, у которого уже поплыли в глазах разноцветные круги.

Выведенный из оцепенения этим предсмертным хрипом, профессор поспешно принялся шарить растопыренными руками по траве. Наткнувшись на автомат, потянул его к себе и, неумело взяв в руки, приставил к ребрам врага, и нажал спусковой крючок. «Секьюрити» дернулся в предсмертной судороге и затих, уронив руки на землю. Звук выстрела понесся по лесу, резонируя в стройных стволах корабельных сосен. В ответ по всему лесу поднялась сумасшедшая пальба. Казалось, стреляли со всех сторон. Колосов, еще не оправившись от схватки и едва восстановив дыхание, поднялся на ноги:

– Бежать, профессор, бежать, – сквозь охвативший его кашель проговорил он.

Схватив в одну руку автомат, второй он потянул Свирского за собой. Он плохо соображал, куда они бегут, помня лишь о том, что необходимо отбежать от места схватки как можно дальше и подыскать подходящее место для обороны. Стрельба почти прекратилась, видимо из опасения попасть в своих. Виктор уже заметил перед собой широкую промоину, в которой, наверное, прятался один из ериков, коих здесь оставалось великое множество после разлива Волги, когда Анатолий Львович, ойкнув, внезапно упал, потащив за собой Колосова.

– Анатолий Львович, миленький, что с вами? – забеспокоился он.

– Кажется, в меня попали. В груди больно, – задыхаясь, сбивчиво проговорил профессор.

– Идти сможете? Здесь уже недалеко.

– Попробую.

Он поднялся с помощью Виктора и, поддерживаемый им, заковылял вперед. Каждый шаг давался ему все тяжелее и, когда до промоины оставалось уже несколько метров, колени его подогнулись, и он бессильно повис на Викторе. Тот подтащил его к краю промоины, спустился вниз, а затем вслед за собой втащил туда и Свирского. Промоина, расширяясь, уходила куда-то вперед, а у их ног лежало недвижимое лесное озеро, в черной воде которого плавала желтая луна.

– Ничего, Анатолий Львович, – принялся успокаивать профессора Колосов, – сейчас я вас перевяжу, передохнем и двинем дальше. Мы от них по ерику уйдем.

– Нет. Виктор Петро… – с трудом выговорил Свирский. В груди у него что-то булькало и сипело. – Сядь-те. Вот так. – Колосов сел на песок, устроив голову профессора у себя на коленях. – Где ваша зажигалка? Выбросьте ее… в воду, – попросил Свирский, когда Виктор достал из кармана свою зажигалку. – А теперь достаньте мою. В левом кармане. Так. – Теперь Виктор держал в руках точно такую же зажигалку, как та, которую он сейчас утопил. – В ней, внутри, находится микрочип, – собравшись с силами, снова заговорил Свирский. – Там все материалы по вакцине. Доберитесь в этот новый город… Рюрик… Найдите этих людей… Добейтесь производства… вакцины. Хорошо бы… моих ребят… – у Анатолия Львовича хлынула горлом кровь, заставив его замолчать.

Колосов почувствовал, как его брюки напитываются горячим и липким.

– Помолчи, помолчи, Анатолий Львович, – попросил он, стараясь зажать носовым платком рану в груди профессора.

Кровотечение прекратилось, и Свирский снова смог заговорить, с трудом составляя слова и беря паузы для отдыха:

– У нашей технологии есть недостаток. Если человек не заражен вирусом гриппа, она для него смертельна. Помните, я делал вам два укола? Первый – легкий вирус. Второй – вакцина. Я работал над устранением… Не успел… Шатунов и люди из «Зибер» об этом не знают. У них ничего не по… – Его речь прервалась на полуслове. В груди снова заклокотало, потом хрип и… Все.

– Анатолий Львович, Анатолий Львович, – затормошил его ничего не понявший Колосов.

Свирский лежал недвижим, и грудь его больше не вздымалась, разрываемая клекочущим дыханием.

– Прими, Господи, душу его, – промолвил Виктор, закрывая другу глаза.

* * *

– Илья Борисович, дорогой, мне стало известно, что у вас возникла проблема. Вернее, у нас возникла проблема. Не знаю, дорогой мой партнер, осознаете ли вы, что для нас значит бегство создателя вакцины? – голос в трубке менялся от приторно-вежливого в начале фразы до грубо-ефрейторского в конце. – Мы в жопе! Вы понимаете это? Если еще кто-то выбросит вакцину на рынок…

– Алекс, Алекс… Я… Александр Иосифович, я… – пытался перебить говорившего Шатунов.

– Обычный русский бардак! Вы неспособны обеспечить выполнение элементарных требований безопасности бизнеса!

– Александр Иосифович, я клянусь вам, что в течение трех часов ситуация будет исправлена! – наконец Шатунову удалось прервать своего собеседника.

Голос в трубке на какое-то мгновение замолк, потом очень спокойно и тихо произнес:

– Хорошо. Я вам верю… Пока… – и издевательски добавил: – Спокойной ночи.

Шатунов шваркнул трубку на телефонный аппарат, потом медленно поднял налитые кровью глаза на стоящего перед ним навытяжку Далдыченко и вдруг взорвался:

– Твою мать!!! Почему Голдштейн знает о случившемся?! А? Я тебя спрашиваю! Почему…

– Я вам уже докладывал, у нас орудует «крот», – спокойно ответил начальник службы безопасности, слегка пожав плечами. – подготовительный этап завершен. Можно начинать операцию.

– Так какого хера тебе надо?! – снова заорал Шатунов. – Проводи!!!

– Простите, но вы велели не начинать без вашей команды.

Запищала рация, и очередной яростный рев застрял в глотке Ильи Борисовича.

– Слушаю, – ответил на вызов Далдыченко.

– Товарищ генерал, докладывает третий, – загнусавила рация. – Мы их взяли, находимся на пути домой. Один живой, второй убит. Наши потери: двое убитых, пятеро раненых. Отбой.

– Добро. Жду вас.

Шатунов вскочил со стула, новый вопль потряс стены кабинета:

– Какой ты, к херам собачим, генерал?! Двух штатских придурков живыми поймать не можете!

Далдыченко стоял молча, полуприкрыв глаза. Шеф продолжал бушевать. Генерал знал, что эту бурю надо просто пережить. Несмотря на некоторую истеричность и грубость, Шатунов был все-таки не самым плохим начальником. К тому же за те деньги, что ему здесь платили, можно было бы и не такое вытерпеть. Самое главное – дело сделано. Никто не ушел, никакой утечки информации не случилось. Подумав об этом, генерал улыбнулся одними лишь уголками губ, что однако не укрылось от зоркого взгляда Ильи Борисовича и вызвало у него новый приступ ярости. Неизвестно, сколько бы еще бушевал Шатунов, если бы не раздавшийся стук в дверь.

– Разрешите? – В кабинет просунулась голова в бейсболке.

Шатунов приглашающе махнул рукой. В кабинет ввалились четверо: офицер, спрашивавший разрешения войти, за ним Колосов со связанными руками и в перепачканной кровью одежде и двое конвоиров.

– Освободите ему руки. Подождите за дверью, – приказал Далдыченко.

Пока конвоиры возились с наручниками, офицер прошел к столу и положил на него зажигалку и пачку сигарет, покрытые ржавыми пятнами запекшейся крови.

– Вот. Это все, что у них было с собой, – доложил он.

Далдыченко подсел к столу и тут же принялся потрошить пачку сигарет.

Выйдя из-за стола, Шатунов пересек огромный кабинет и остановился перед Колосовым, так и оставшимся стоять у входной двери.

– Зачем ты это сделал? – спокойно спросил Илья Борисович.

– Ты собираешься использовать вакцину неподобающим образом. Практически как бактериологическое оружие. Так нельзя. Это не по-людски, – ответил Виктор.

– А ты кто, Господь Бог? Почему это ты решаешь, что подобает мне делать, а что не подобает? Я вложил в бизнес собственные деньги и теперь хочу на этом заработать. Что, нельзя? Это предосудительно?

– Заработать? Можешь. Но только не на жизнях сотен миллионов людей. И как же ты мог… Как ты мог согласиться на то, чтобы оставить Россию без вакцины? Не хотелось говорить красивых слов… Но это же твоя родина, в конце концов!

– Дурачок ты, Колосов, – засмеялся Илья Борисович, – юродивый. До седых волос дожил, а что такое жизнь, так и не понял. Триста миллиардов долларов в год! Да таких денег никакая родина не стоит! За них можно любую новую родину купить! Создать свою собственную! Вылепить ее! Такую, какая тебе нравится! – перешел на крик Шатунов, потом взял паузу, прошелся поперек кабинета, вернулся обратно и заговорил с затаенной ехидцей: – А ты, Колосов, лицемер. Человечество, видите ли, ему жалко. Неподобающим образом я поступаю… А ты подобающим образом поступил, когда прикончил двоих моих людей и пятерых поранил? А? У них, между прочим, детишки – сироты остались, вдовы безутешные… Их не жалко?

– Это не я, – буркнул Колосов. – Это они сами себя в темноте со страху покромсали.

Илья Борисович снова пустился в прогулку по кабинету, засунув руки в карманы брюк. Остановившись перед Виктором, спросил:

– Ну, и чего ты добился? Где Свирский? Ау-у! Свирский! Нету! Мертвый лежит! Он тоже на твоей совести. Ты убийца… Колосов. Убийца-идеалист. Это такие, как ты, страну развалили. Все ваши свободы, выборы, права человека… – Снова несколько шагов туда, столько же обратно. – А твоя сучка московская, знаешь, что удумала? Шантажировать меня. Меня! Выцыганила у меня алмаз «Алисия». Дура! Да он в двадцатку самых крупных входит! Что ты с ним делать будешь? – он заговорил так, как если бы Марина тоже находилась в кабинете. – Федор Несторович, слышишь? – обратился он к Далдыченко, сидевшему у стола. – Утопить эту суку сейчас же!

– Отпусти ее, Илья, – угрюмо попросил Колосов.

– Да ты поистине юродивый. Ты что же, не понял, кто тебя заложил? Это ведь она тебя заложила, любимая твоя, – рассмеялся ему в лицо Шатунов.

– Все равно. Отпусти. Пожалуйста, – настойчиво повторил Виктор.

– Хорошо. Будь по-твоему, – легко согласился он. – Федор Несторович, распорядись. Давайте сюда ее. С вещами. И обыщите ее хорошенько. Сам знаешь, на предмет чего. Да, и бриллиант мой отбери. В зеленой такой коробочке.

Далдыченко вышел из кабинета.

– Ну, что будем делать, брат? – обратился Илья к Виктору. – Свирского ты привез, ты и увез. Здесь мы квиты. Что еще? Жизнь я тебе должен? Я тебе ее возвращаю. Даже две. Сам понимаешь, ни один человек, заподозренный во враждебных намерениях, не должен покинуть остров живым. Но я не люблю оставаться в долгу. Я дарю тебе жизнь. Тебе и твоей девке…

Дверь с шумом распахнулась, и в кабинет влетела Марина.

– Илюша, что эти мерзавцы себе позволяют? – возмущенно прокричала она.

Она была так испугана и возмущена действиями шатуновских «секьюрити», что пронеслась мимо Колосова, не узнав его в этом, с головы до пят измазанном в крови, человеке. Осекшись на полуслове, она повернула назад голову и встретила тяжелый взгляд серых глаз:

– Витя, это ты? Он тебе сказал, что я… Не верь ему, Витя, не верь…

Колосов молчал. В кабинет вошел Далдыченко, за ним охранник с двумя чемоданами – одним большим, из тех, которые можно катить, самостоятельно, не прибегая к услугам носильщика и вторым, поменьше.

Далдыченко положил на стол перед Ильей Борисовичем зеленую коробочку и зашептал ему на ухо:

– Все проверили. Ничего запрещенного у нее нет, но… У нее с собой наличные, более трех миллионов… И драгоценностей, эдак…

– Не мелочись, Федор Несторович… – с презрением проговорил Шатунов, в то же время раскрыв сафьяновую коробочку и любуясь своим бриллиантом, – отправь их сейчас же с острова. И… Пойдем-ка спать.

– Охрана! Взять их, – распорядился генерал.

– Илья! – обратился к Шатунову Колосов. – Если ты так великодушен, что сохраняешь мне жизнь, то позволь уж забрать сигареты. Курить уж больно хочется.

Илья Борисович сделал приглашающий жест рукой. Подойдя к столу, Виктор поспешно стал собирать сигареты в разодранную пачку, а собрав, сунул в карман и зажигалку, и сигареты.

– Зажигалочку тоже надо бы проверить, – с сомнением в голосе сказал Далдыченко.

– Не перегибай палку, генерал. Ты ж все-таки не с Джеймсом Бондом дело имеешь… Знаю я эту зажигалку, сам дарил. Бери, бери, – великодушно разрешил он Колосову.

Марину и Виктора вывели из дворца и рассадили по джипам, стоявшим у парадной лестницы; в первый – Колосова, а во второй –Марину с ее багажом. Через пять минут они уже были на причале. У причальной стенки черной скалой высилась громада военного корабля, возле которого, как муравьи, суетились матросы, таская на него какие-то коробки из грузовика.

Первый джип проехал в дальний конец причала. Из него вышел Колосов в сопровождении двух охранников. Они спустились с причала в катер и стали поджидать остальных, но второй джип почему-то застрял возле военного судна.

– Ребятки, я вас умоляю, не сажайте меня в лодку с этим человеком. – Марина постаралась обрушить на охранников всю мощь своего обаяния. – Это мой муж. Он ужасный ревнивец. Он меня убьет. Это он хотел бежать с острова. А я не хотела. Он сумасшедший. Не оставляйте меня с ним один на один. Умоляю вас… – запричитала она. – А куда уходит этот корабль? – внезапно, без всякого перехода, перешла она на деловой тон.

– В Баку, – буркнул один из «секьюрити».

– Ты б поменьше болтал, – отреагировал второй.

– Умоляю вас, ребята, устройте меня туда. Поговорите с капитаном, – снова заканючила Марина. – Вот. Возьмите. – Она стала пихать им в руки тугие пачки. – Здесь по десять тысяч. Долларов. Каждому. Ну же, умоляю вас.

– Не положено… – засомневался первый.

– Да ладно тебе, – сказал второй. – Приказ был: выкинуть с острова. А на катере или на корабле, никто не уточнял. Я сейчас, – сказал он, засовывая пачку в карман брюк и выбираясь из машины наружу.

Поправляя на ходу съехавшую на ухо бейсболку, он направился к катеру, поджидавшему их на дальнем конце причала. Марина видела, как он махнул рукой: «Отправляйтесь, мол, без нас», – после чего твердой походкой кадрового военного промаршировал к трапу корабля. Переговоры продолжались минут пятнадцать, после чего он подошел к машине и, распахнув дверцу, помог Марине выбраться на бетон причала.

– Двадцать тысяч вас устроит? – поинтересовался «секьюрити».

Марина радостно кивнула головой в знак согласия.

– Ну, тогда идите. Вас у трапа ждет сам капитан. Минут через десять они отчалят.

Когда вместо Марины у катера появился охранник и, махнув рукой, прокричал: «Нас не ждите», – Колосов даже не удивился. «Наверное, опять начала разыгрывать какую-то новую комбинацию» – подумал он. Катер отвалил от стенки и, грозно ревя мощным мотором, направился к правому берегу.

Причалили к тому самому плавучему деревянному причалу-вокзальчику, с которого шесть дней назад они втроем отправились на остров. Выбравшись из катера на дебаркадер, Колосов прошел через пустой кассовый зальчик, сошел по сходням на берег и энергично взбежал по крутой бетонной лестнице на самый гребень набережной. Здесь он обернулся и посмотрел назад. Над черными верхушками дубов и сосен острова Сарпинский в серой предрассветной мгле разлилась розовая полоска утренней зари. Окруженное легкой мутью уже показало свой бок багровое солнце. Начинался еще один день…

Он повернулся и спорым шагом направился в город. Ему нужно было торопиться. Слишком много дел ожидало его сегодня.

Эпилог

Два чернокожих морских пехотинца, утомленные безумной бакинской жарой, а пуще того – нефтяной вонью, пропитывающей в этом городе не только воздух, но и каждый камень, особенно в безветренные, жаркие летние дни, такие как сегодня, лениво поглядывали из своего «Хаммера», как метрах в ста от них матросы в белых робах таскают картонные коробки с пришвартовавшегося русского корвета на американский армейский грузовик.

– Чертова вонь, – с тоской в голосе выругался один из них. – Как думаешь, Сердж, если закрыть окна, может полегче будет?

– Сколько тебе говорить, Си.Ар., – отозвался сержант, – ты уже так пропитался этой вонью, что если закрыть окна, будет только хуже.

На дальнейшие препирательства не было сил, и они замолкли, продолжив наблюдать за разгрузкой. Неугомонный Си.Ар. потянулся за биноклем, мечтательно промолвив:

– Сейчас бы косячок долбануть. Травка помогла бы.

Сержант не счел для себя нужным отвечать на столь очевидную глупость.

– Вау! – вдруг воскликнул, глазевший в бинокль Си.Ар. – С корвета сошел и движется к нам очаровательный кусочек белого мяса. Ты только посмотри, какие у нее сиськи! На, – он великодушно протянул сержанту бинокль, – посмотри сам.

Сержант приложился к окулярам, подкорректировал резкость.

– Да, ничего киска, – пробурчал он, продолжая наблюдать, как навстречу им, виляя бедрами, туго обтянутыми джинсами, идет женщина, неся в одной руке небольшой чемоданчик, а во второй держа ремень чемодана побольше, который послушно катится за своей хозяйкой.

Эта туристического вида дамочка дико смотрелась в грузовом порту; на фоне грузовых судов, контейнеров, шныряющих туда-сюда погрузчиков и портовых кранов. А также портовых рабочих. «Она явно пользуется успехом у местных докеров», – подумал сержант, глядя, как двое местных в рабочих комбинезонах и ярких пластиковых касках пытаются завязать с ней знакомство. Они заступили ей дорогу и не дают пройти. Один из них уже хватает ее за руки и, с непонятными намерениями, пытается вырвать из рук чемоданчик. «Нет, ребята, эта киска не для вас», – решил он и, громко и решительно выдохнув: «Вуса-а», – завел двигатель.

Стремительный бросок боевой машины чуть не смел не в меру наглых докеров, едва успевших выскочить из-под самых колес. Наглецы что-то загалдели на своем туземном наречии, но молодец Си.Ар., вовремя сориентировался и взял их на мушку, заставив тем самым поспешно ретироваться.

– Мадам, я вижу у вас проблемы? – воскликнул сержант, высунув в окно свою улыбчивую черную физиономию. – Может быть, вас надо куда-нибудь подвезти?

– Буду вам очень признательна, – с акцентом ответила она.

– Ты что, Сэрдж, а как же грузовик? – испуганно спросил Си.Ар., толкая сержанта в колено.

– Не дрейф, малыш. Мы его на дороге в аэропорт перехватим, – успокоил напарника сержант, повернувшись к нему. – Ты лучше вспомни, когда у тебя последний раз такая баба была. Ну, иди встречай ее.

Си.Ар. выскочил на раскаленный асфальт. Открыв заднюю дверцу, сделал приглашающий жест рукой:

– Прошу, мадам.

Помог ей забраться самой и забросить вещи в машину, после чего и сам уселся туда же.

– Спасибо вам, – поблагодарила она. – Эти чертовы туземцы… Вы не могли бы отвезти меня в центр, в какую-нибудь приличную гостиницу?

– О’кей, мадам, – ответил сержант. – я знаю одну, очень приличную.

Сержант лихо развернулся, и через несколько минут они уже миновали ворота порта.

Си.Ар. жадно пожирал ее глазами. «Черт, вблизи она еще сексуальнее, чем мне показалось вначале», – подумал он. Она со своими вещами расположилась напротив него на сиденье, тянущемся вдоль борта машины, забросив нога за ногу и опершись раскинутыми в стороны руками на свои чемоданы.

Сержант служил в Баку уже больше года и за это время успел довольно-таки неплохо изучить город. Так что найти в Старом городе спокойную, тихую улочку, где бы им никто не помешал, для него проблем не составляло. Он припарковал машину и, выключив зажигание, обернулся назад:

– Ну что же ты, чувак? Давай…

Не соображая, что происходит, дамочка переводила взгляд с одного на другого. Си.Ар.а не надо было долго упрашивать. Он резко дернул ее за ногу, так что она слетела на пол машины, при этом больно ударившись головой. Си.Ар. навалился на нее, заламывая ей руки за спину. Сэрдж радостно хохотал, наблюдая, как Си.Ар., здоровый, накачанный детина, безуспешно борется с хрупкой женщиной.

Наконец-то ему удалось завести ей за спину обе руки, удерживая их там одной своей лапищей, а второй он принялся расстегивать ей джинсы. Это было чертовски смешно. Сердж хохотал от души, наблюдая за поединком этой дикой белой кошки с этим увальнем Си.Ар.ом.

Но тут ей удалось освободить одну руку, и (черт возьми!) в руке был пистолет. Си.Ар., смешно взбрыкнув ногами, отлетел в дальний угол машины, сбросив по дороге багаж этой дикой кошки. Он забился в самый угол и мелко дрожал от страха, трусливо поджав под себя ноги. И оплакивать бы его черной мамочке в далеком отсюда Детройте своего придурка сына, если бы не Сэрдж. Он успел перехватить руку дамочки, и пуля сквозь открытый люк ушла в небо. Второй раз он ей выстрелить не дал, вырвав пистолет из ее рук. Так и боролись они: сержант, обернувшийся вполоборота назад и прижатый рулем, и чертова кошка, пустившая в ход и руки, и ноги, и зубы. А Си.Ар. так и сидел, застыв в дальнем углу. «Какого черта?» – подумал сержант, продолжая отбиваться от дамочки и не давая ей дотянуться до пистолета. Он проследил за взглядом Си.Ар.а. Черт возьми! Чемоданчик, упавший на пол, раскрылся, и из него высыпалась целая гора долларов!

– Эй, придурок! – заорал сержант.

– Сэрдж! Мы миллионеры! – с блаженной улыбкой на лице отозвался солдат.

– Если ты не пошевелишься, то будешь не миллионером, а трупом! – рявкнул Сэрдж, с трудом сдерживая дамочку.

Проснувшийся Си.Ар. проворно подскочил к борющимся, распахнул дверь машины и чемпионским ударом вышиб дамочку наружу.

Сэрдж, не теряя времени, резко рванул с места, и, визжа покрышками, машина скрылась за поворотом.

В голове гудел большущий колокол, а коленки и локти саднили так, что из глаз сами собой покатились крупные слезы. Марина попыталась подняться, но земля стала выскальзывать из-под нее. Она так и осталась стоять на четвереньках на мощеной разнокалиберным булыжником горбатой улочке Старого города. А слезы катились из ее глаз и капали в мыльную воду, веселым ручейком пробивающую себе дорогу среди булыжников.

К ней подошла девочка лет пяти с белыми бантиками в черных косичках и тронула ее за плечо:

– Тетя, ты почему плачешь? Тебя кто-то обидел? Не надо, не плачь.

Андрей Орлов Урал 2017. Эра безумия

© Орлов А. Ю., 2014

© ООО «Издательство АСТ», 2014

На главном городском погосте было тихо и… как-то не празднично. В знойном мареве расплывались могилки и ограды. Царило безветрие – ни один листочек не шевелился на березе. Дерево у ограды создавало тень, но она не спасала. Дышалось с трудом – воздух раскалился, загустел, временами складывалось впечатление, что люди этим аномальным летом 2017 года дышат не кислородом, а какой-то едкой химией. Андрей шевельнулся, вышел из оцепенения. Затекла нога, он сменил позу. Ком в горле не рассасывался, легкие с трудом впускали воздух. Он сидел внутри ограды, смотрел на могилу недельной давности, заваленную жухлыми цветами, на свежий букет, который положил несколько минут назад. Довольно странно – за неделю не пропал ни один цветочек. Обычно их тащат бомжи, а потом продают посетителям за воротами кладбища. Тишина в этом скорбном уголке стояла какая-то неправильная. Он покосился вбок – там что-то шевелилось. Через участок возилась пожилая гражданка в платочке – что-то чистила на «своей» могилке, собирала мусор в пакет. Похоже, она неважно себя чувствовала – иногда замирала, при этом дышала так, словно это были ее последние вздохи. Молодого мужчину по соседству гражданка не замечала. По лицу пенсионерки струился пот. Пожилым людям этим знойным летом было особенно трудно…

Андрей раздраженно поморщился – донеслись посторонние звуки. Он покосился через плечо. Из-за поворота показалась машина – вполне представительный джип. Он как-то неуверенно, рывками катил по дорожке, петляющей между «кварталами». Сместился к левой обочине, заехал на траву и встал, едва не уткнувшись в капот лупоглазой «Хонды» Андрея. Надрывно кашлял водитель. Распахнулась дверь, он вывалился из машины, едва не свернув ограду, за которой возвышались шалашом свежие венки. Лицо водителя искажалось, цвело багрянцем, он кашлял очередями. Оставив дверцу открытой, побрел, как пьяный, в узкий проход между могилами и пропал за кустами. Доносились лающие звуки – водителя рвало. Он был один в машине – больше никто не вышел.

Голова была пуста, как выпитая накануне бутылка водки. Переваривать увиденное она не собиралась. Возвращалось оцепенение. Жара усугубляла душевные муки. Снова мутный взор фиксировал каменное надгробье, фотографию смеющейся девушки с лучистыми глазами. Скорбная датировка ниже фото: 8 января 1991-го – 12 июля 2017-го… Пару дней назад до него дошло окончательно: Риты нет и больше не будет. Он видел сны, как она возвращалась – входила в квартиру со своими ключами, садилась к нему в постель, гладила, что-то щебетала про глупый розыгрыш, вселенское недоразумение, что больше никогда такого не повторится. Он просыпался, замирая от надежды, и снова погружался в беспросветный мрак. Он каждый день приходил на могилу, тупо созерцал надгробье, чего-то ждал. Дни тянулись в тумане, он жил в каком-то выжидательном анабиозе. А пару дней назад вдруг понял с пронзительной ясностью – всё, Риты нет, она не вернется! Он подавил порыв шагнуть черезподоконник, схватился за холодную батарею – ты что замыслил, дурачина? На том свете станет легче? С чего ты взял, что на этом все закончится? Живи, как получится, тяни эту лямку. В последующие двое суток он беспробудно пил, не выходя из дома – благо имелись в холодильнике запасы…

Он любил эту женщину до дрожи. На сентябрь намечалась свадьба. И все закончилось, когда водителю большегруза на трассе стало дурно, он выехал на встречку и смял в лепешку не успевшую отпрыгнуть малолитражку. В этом месяце очень многим внезапно становилось дурно. Водитель многотонного грузовика выбрался из оторвавшейся кабины, но процесс уже вступал в конечную фазу. Человека тряс озноб, рвота лилась рекой. Он прополз пару метров на корточках и умер. Медицинское заключение писалось долго – это был не инфаркт, не инсульт. Что-то острое инфекционное, поразившее ткани и кровь. Отчасти симптомы сыпного тифа, отчасти вирусного гепатита. Но почему водителя в таком состоянии допустили к работе? Коллеги и начальство хором твердили, что парень был здоров, как бык, три часа назад прошел медосмотр. Какие только загадки не таятся в человеческом организме… То, что осталось от Риты в сплющенной «Тойоте», спасатели вырезали несколько часов. Несостоявшийся тесть – Иван Алексеевич Сурин – сошел с ума, когда на опознании ему предъявили растерзанный труп. Матери у Риты не было, воспитывал отец, бывший военный – и проблемы с психикой начались не сегодня. Трагедия с дочерью лишь усугубила состояние – мужчина впал в глубокую депрессию. Человека устроили в хорошую клинику – спасибо Шуре Черепанову, давнему однокашнику, врио главврача психиатрической больницы № 2. Он первым предложил помощь, видя беспомощность Андрея, взял дело в свои руки и устроил человеку надлежащие уход и лечение…

Он с трудом оторвался от смеющихся глаз, сделал попытку продохнуть. Попытка провалилась, легким не нравилось работать с горячим воздухом. Он извлек из борсетки фляжку, обтянутую кожаным чехлом. Грамм сто внутри оставалось. Андрей смотрел на нее, не решался открыть. Жизнь показывала, что это не самое страшное зло. Поколебавшись, сунул ее обратно. Незапланированных встреч с гаишниками никто не отменял, а от него и так воняло. Он погладил фотографию мертвой девушки. Пусто было на душе. И с телом творилась какая-то ерунда. Неделя в прострации, ноги ватные, в голове туман. Он давно перестал замечать, что происходит вокруг. Отстранился от жизни, не замечал людей. Он поднялся на негнущихся ногах, побрел к дороге. Отметил боковым зрением, что пенсионерка еще здесь. Устала работать, присела, утирая пот. Мужчину, идущего к машине, она не замечала. Возможно, он становился прозрачным. Или тоже умер…

Он открыл дверцу лупоглазой «Хонды» и мрачно уставился на подперший его джип. Водитель не вернулся – как убежал в кусты, так там и остался. В округе властвовал покой. Дверь водителя была распахнута, двигатель работал.

– Эй, мужик, машину убери! – хрипло выкрикнул Андрей. В окружающем пространстве ничего не менялось. Кусты помалкивали. На кладбище царила повседневная кладбищенская тишина. Андрей выждал, повторил призыв. В третий раз кричать не хотелось. В нормальном состоянии он бы, разумеется, полюбопытствовал. С водителем что-то стряслось – немудрено на такой жаре. Но в данный час – похмельный, раздавленный, с образом Риты в голове – он даже не рассматривал такую возможность. Вздохнув, сел за руль подержанной «Хонды», начал рывками сдавать назад – до чугунной загородки оставалось небольшое расстояние. Он смял траву, уперся бампером в бугорок. Медленно, едва не касаясь «обнаглевшего» джипа, начал выворачивать. В обычный день он бы от души поругался, но сегодня не хотелось. Не доходило.

Он плелся по кладбищенским дорожкам, объехал переполненные мусорные баки, ворота, у которых почему-то отсутствовала охрана. Обычно людный пятачок за воротами тоже пустовал. Стояли припаркованные машины, но ни в салонах, ни вокруг не наблюдалось никакой жизни. В происходящем было что-то неправильное. Кондиционер работал, поэтому до выезда на трассу он более-менее отдышался и пришел в себя. Надо прекращать хандрить, – подумал Андрей. Жизнь продолжается, какой бы бессмысленной она ни была. Он снова сместился к обочине, встал под величавой корабельной сосной, достал телефон, чтобы позвонить на работу. Он управлял магазином в Закаменском районе, торгующим запчастями и мелкой «самодвижущейся» техникой. Фантастической прибыли бизнес не приносил, но на жизнь хватало. Подчиненные понимали, что ему сейчас не до работы, справлялись сами. Были сочувствия, соболезнования, но с текучкой никто не лез. Хоть на этом спасибо. Он глотнул минералки из бардачка, набрал своего зама Павленко – просто узнать, не разорилась ли еще контора. Вызов не проходил. Он тупо созерцал экран, пока не дошло, что отсутствует связь. То есть вообще. Явление редкое, но пока не исключительное. Пожав плечами, он поехал дальше и через пару минут уперся в Западное шоссе, славящееся узкими горлышками и непробиваемыми пробками. Слева в полуденной думке вздымался Горячинский кряж, отпочковывающийся от Уральского хребта. Зрелище величавое в любое время дня и года. Горные кручи вздымались до неба, снег поблескивал на вершинах, абсолютно безразличный к аномально жаркому лету. Каждый выходной туда устремлялись тысячи горожан, надеясь найти прохладу на местных сопках. По горным серпантинам карабкались машины, пешие группы. Находились чудаки, которые покоряли вершины, разбивали там палатки и насмешливо взирали с высоты на задыхающийся город.

Попутная полоса была пуста. Андрей засмотрелся на ползущую навстречу бетономешалку, повернул направо. Пронзительный рев привел в чувство! Ахнув, он выжал тормоз, и мимо него на запредельной скорости, продолжая верещать, промчалась спортивная «Мазда-3»! Какого черта, ведь никого тут не было! От столкновения уберегли какие-то доли мгновения. Сердце колотилось, колючий еж выдавливался из горла. Злость ударила в голову. Испугался? Жить захотелось, Андрей Михайлович? А смысл имеется?

Убедившись, что до ближайших фар не менее двухсот метров, он выехал на трассу и покатил к городу – суровому уральскому мегаполису, центру металлургической и прочих промышленностей, центру притяжения в южной части Уральского региона. Быстрее шестидесяти он не разгонялся. Тише едешь – дольше живешь. Несколько раз его по встречной полосе обгоняли машины – движение в этот день было незначительным. Возможно, из-за жары, или из-за того, что суббота на календаре. В полуденной ряби проплывали окраинные микрорайоны, коттеджи, замшелый частный сектор, который власти пообещали снести через двадцать лет. Асфальт, положенный в прошлом году, уже вздувался, обрастал трещинами. От монотонной езды опять уплывало сознание. Глухо вещал приемник – диктор уверял, что жара на Южном Урале продлится еще неделю – ну, максимум две или три. А потом, наконец-то, в регион придут долгожданные «двадцать пять» (ну, максимум «тридцать»). Ведущий сам не верил своим словам – проговаривал их вяло и неубедительно. «Такие новости следует сопровождать закадровым смехом», – лениво подумал Андрей. Он убедился, что мобильная связь продолжает отсутствовать, сделал попытку подумать головой (а не чем-то еще), с чем это связано, но попытка провалилась. Мозги становились ненужным придатком черепа, картинка в лобовом стекле расплывалась, как пластилин над огнем. Дома уплотнялись, он въехал в город. Машинально отмечались нетипичные картинки. На редкость не загруженные дороги – даже через «горлышко» под виадуком он проскочил, как по маслу, хотя в иные дни мог стоять тут часами. Очень странно, два часа назад, когда он ехал из города, этого вообще не заметил. Хорошо, что в аварию не попал. Деревья скукожились от палящего зноя, походили на согбенных старцев. Избыток машин «скорой помощи» – несколько раз он замечал автомобили характерной расцветки, виляющие между другими машинами. Пешеходы тащились по тротуарам, вот кто-то схватился за фонарный столб, согнулся пополам, его рвало на бордюр. Переизбыток машин на обочинах – люди оставляли их впопыхах. Водитель белого фургона не доехал до обочины, бросил свое корыто на второй полосе, даже аварийку не включил. Молодая женщина лежала на тротуаре, ее трясло, пена изливалась с губ. Над ней приплясывал молодой парень, не знал, за что хвататься, кроме собственной головы. Притормозили прохожие, стали нагибаться, кого-то из них тоже вырвало…

Он никогда не видел такого количества ДТП. Японский микроавтобус врезался в подержанное купе, загнав его на тротуар и протаранив рекламную конструкцию. Двери машин были нараспашку, рядом никого – либо обошлось без пострадавших, либо их уже увезли… Авария из трех машин, последовательно воткнулись друг в дружку – участники и очевидцы при этом присутствовали, но обсуждали событие как-то без огонька. Плакала девочка с косичками, размазывая слезы по мордашке. Мамаша при этом присутствовала, но ничего не видела – ее как будто парализовало, сумочка свалилась с плеча… У высотного бизнес-центра «Уральский самоцвет» авария была куда серьезнее. Грузовая фура выезжала с примыкающей дороги – то ли тормоза отказали, то ли с водителем что-то приключилось, – понеслась с горки, завалилась боком на припаркованные авто. В машинах, кажется, кто-то был… Истошно выла женщина над укрытым простыней телом, ругались мужчины. Двое храбрых самцов бросались на инспекторов ГИБДД, и те не стеснялись применять дубинки. Их лица тоже искажала ярость. Андрей на пониженной скорости тащился мимо – одному штатскому уже перепало, он загибался от боли. Второго вдавили в капот и дубасили по ребрам, входя в раж и не стесняясь присутствующих. Мужчина орал, но стражи законности не унимались. У одного инспектора был разбит нос, униформа взмокла от крови. Толпа реагировала вяло, никто не протестовал, не возмущался. «И здесь разгул законности и правопорядка», – констатировал Андрей, пристраиваясь в хвост короткой очереди. Между тротуаром и перевернувшейся фурой оставался узкий просвет. Здесь стоял еще один инспектор, регулировал движение. Молодой парень был растерян, кусал губы, физиономия покрывалась мертвецкой бледностью. Андрей протащился мимо, даже не задумавшись, что если парень его остановит, последующие полтора года придется ходить пешком. «Выхлоп» от вчерашнего царил такой, что самого тошнило…

Все увиденное не откладывалось в голове. Он пил последние дни, не выходя из квартиры, что-то пропустил в этой жизни… Он повернул на улицу Планетарную, чтобы напрямую выехать к дому… и сам едва не пополнил сводку ДТП! На него летел, виляя «бедрами», обезумевший розовый «Платц»! Он успел среагировать, метнулся к бордюру, оцарапал крыло. Машина промчалась мимо, как ракета. Он успел заметить бледный лик водительницы средних лет, слипшиеся волосы. Да что случилось с людьми на жаре?! Он машинально обернулся. Розовый «Платц» на скорости сместился вбок, перелетел через бордюр, что с его посадкой было сущим безумием! Андрей невольно напрягся – не им подмечено, что столбы любят быстрых женщин. Водительнице удалось избежать столкновения с означенной конструкцией – машина сделала сумасшедший вираж, встала, никого не задев и едва не въехав в распахнутую дверь подъезда. Открылась дверца, вывалились стройные ноги в туфлях на шпильках, выгнулась худая шейка – водительницу рвало. Орали дети «мужскими» голосами, но в этом не было ничего неординарного – детский мат давно не шахматный термин…

Он тоже чувствовал позывы к рвоте. В горле раскалилась Сахара. Он нашел пустое место на парковке, добрел до павильона, чтобы купить минеральной воды. С трудом, словно старый разбитый дед, перевалился через крыльцо, вторгся в торговый зал. Там царила убийственная парная. Кондиционер не работал. Электричество тоже приказало долго жить – судя по мраку в холодильниках и на витринах. В зале было пусто – ни покупателей, ни продавцов. Он обозрел витрины, отключенные холодильники с напитками – можно представить, во что там превратились лимонад и пиво. Добрел до прилавка, выждал пару минут, постучал по стеклу. Никто не отзывался. Магазинчик вымер. «Неспроста, – сделал глубокомысленный вывод Андрей. – Наверняка за этим что-то стоит». Он созерцал застекленную витрину, в которой скукожились сосиски, сардельки и прочие изделия, не имеющие отношения к мясной продукции. «А из настоящего мяса в наших магазинах только продавщицы», – пошутила однажды Рита и взяла с него слово никогда, ни при каких условиях не есть это «жидко-картонное» дерьмо. При мысли о Рите он снова почувствовал тошноту. Стучать в витрину можно было до полной победы глобального потепления. Он махнул рукой и побрел восвояси. Скоро и так домой приедет, а в холодильнике полная банка с водопроводной водой…

Через несколько минут он въехал в тенистый дворик на улице Декабристов. Во дворе было тихо, как в гробнице. Чахлые тополя стояли, как приговоренные к расстрелу. Грудились старые пятиэтажные дома с облупленными фасадами. На фоне прочих дом, в котором проживал Андрей, выглядел сущей «Флоренцией». Не украшенный, к сожалению, фигурами античных богов, но вполне помпезный, основательный, возведенный в те годы, когда людей пачками расстреливали в подвалах, но строили на совесть. Он припарковался на своем «коронном» месте между мусоркой и качелями, в третий раз проверил телефон – связи не было. Он заглушил мотор, уныло констатировал, что машина продолжает немерено потреблять бензин. Полный бак он заправил за день до трагедии с Ритой. Практически не ездил, только сегодня – а стрелка опустилась уже на треть. Пора везти старушку в автосервис. Рита однажды укорила: твоя тачка ест, как голодный ребенок. Будем ждать, пока она вырастет и станет автобусом?

Любое воспоминание о потере вызывало резь в желудке. Он осмотрелся, прежде чем выбраться из машины. Двор пустовал, невзирая на субботний день. По детской площадке кругами носился палевый питбуль Смурфик из второго подъезда. За собакой волочился поводок. Физиономия пса выражала полнейшую растерянность, он не мог понять, куда пропал хозяин. Обоняние почему-то не работало. Собака металась по двору, жалобно скулила. Кинулась было к Андрею, но встала, затормозив всеми лапами – не то. В окружающем пространстве было что-то от чертовщины. Имей он трезвый ум и зоркий глаз, давно бы сделал выводы. Но рассуждал, видимо, так: если ему плохо, то и всему миру должно быть плохо. Он заспешил к подъезду, торопясь поскорее добраться до воды и дивана. Из подъезда вышли двое – молодожены с пятого этажа. Он, хоть тресни, не знал, как их зовут (а может, знал, но забыл). Даже обрадовался – хоть кто-то живой в этом «вчерашнем дне». Молодые неважно выглядели – парень кашлял и сплевывал, юная спутница с тревогой на него смотрела, не подозревая, что сама покрывается пунцовыми пятнами.

– Добрый день, Андрей Михайлович, – поздоровалась девушка, хватая парня за локоть. У того кружилась голова – он вцепился в косяк, как-то глупо улыбнулся.

– И вам того же, – отозвался Андрей. – Далеко собрались, молодежь? Надеюсь, не в парную?

– Павлику плохо стало, – хрипловато объяснила девушка. – Вызвали врача, а он не пришел. Дойдем до поликлиники, должен же там работать дежурный терапевт?

Неясное чувство подсказывало, что прогулка закончится впустую. Но он не стал пускаться в дискуссии, пропустил семейную пару и ввалился в подъезд. Кружилась голова. Он карабкался по ступеням, как по плитам пирамиды Хеопса. В пятиэтажном доме отсутствовал лифт, зато имелись широкие ступени и мощные «антивандальные» перила. Такое чувство, что отяжелел на пару центнеров. Желудок раздувался, как гармошка. Он еле волочился, вцепившись в перила. Передохнул у подоконника, стараясь не влезть в свежую рвоту на батарее – кого-то качественно прополоскало. Двинулся дальше, хрипло напевая: «И уносит меня, и уносит меня…»

С площадки четвертого этажа доносилось сдавленное сопение. Пару лет назад так сопели, прижавшись к его двери, разнополые отроки, решившие заняться сексом. Путь их пролегал на чердак, но, видимо, не дошли – любовь накрыла с головой. У Андрея в тот день было скверное настроение, он гнал совокупляющихся до первого этажа, а потом за свой поступок было и смешно, и стыдно… Сегодня под его дверью никто не предавался радостям соития. Напротив своей квартиры возился сосед, безуспешно пытаясь провернуть ручку – некто Полторашин, худосочный, лет пятидесяти, безвредный, бесконфликтный, глава семьи из двух человек и кошки (однажды объяснил, смущенно разведя руками: мол, жена так повелела – быть главой семьи). Он повернулся на шум, явив растерянную физиономию, немного расслабился, обнаружив знакомую личность. В руке он комкал пустой пакет с логотипом местного «хлопчатобумажного» бренда.

– Что случилось, сосед? – Андрей натужно пошутил. – Тебе в магазине не продали еду?

– А, это ты, Андрюха… – забубнил Полторашин. – Представляешь, ерунда какая… Благоверная за молоком отправила – ну, побежал, а магазин закрыт почему-то… Возвращаюсь… ну, чтобы получить дальнейшие указания – а Валюша не открывает. Стучу уже минут десять, ручку дергаю, не слышит, что ли? А я, как назло, ключ не взял – ну, зачем, скажи на милость, брать ключ, если она дома, а я через десять мину приду?

– Логично, сосед, – согласился Андрей, утверждаясь на площадке. – Ключ в таких ситуациях брать не обязательно.

– И что теперь делать? – сокрушался сосед. – Боюсь, Андрюха, как бы с ней чего не случилось… Не открывает, зараза, зато Баська под порогом орет, как сумасшедшая, слышишь?

Можно и не прислушиваться. Отродье рода кошачьего, не дающее ему спать ночами своим кладбищенским мяуканьем, орало за дверью… как сумасшедшее.

– Слушай, а давай я с твоего балкона заберусь? – осенило соседа. – Ну, как в прошлый раз, помнишь – когда мы ключи потеряли? Там же хрен всего лететь… – И, не дождавшись ответа, принялся тормошить Андрея, подталкивать к двери. Тот не возражал. Не успел войти в дышащую жаром прихожую, как сосед оттолкнул его, вторгся в квартиру и побежал по ковру в грязных ботинках. Заскрипели шпингалеты, Полторашин вывалился на балкон. Андрей разулся, сунулся вслед за ним, чтобы убедиться, что сосед не промахнулся. Тот уже карабкался по собственным перилам. Андрей вернулся в комнату и рухнул на диван. В квартире было душно, воздух застоялся, открытая балконная дверь проблему не решала. Он нащупал тумбочку, кнопку вентилятора. Под мерное гудение стало легче. Но снова навалились тоска и одиночество. Он обливался потом, скрипел зубами, боролся с приступами хандры. Пошарил по дивану, нашел пульт от телевизора. Загорелся экран, забубнил диктор новостного круглосуточного канала. Его слова практически не усваивались. На большей части земного шара установилась аномальная жара – даже в южном полушарии, где по идее зима. («Пингвины, что ли, жалуются?» – вяло подумал Андрей.) Страдают гипертоники, пожилые люди, медицинские учреждения работают круглосуточно, не справляясь с потоком больных. Тысячи людей уже скончались от жары. Эпидемии причудливых болезней – причем не только в желтой жаркой Африке, но и в благополучной Европе. Где-то медики уверены, что источником заражения является речная вода, где-то водопроводная… Тревожные сигналы со всех концов необъятного земного шара… Правительства многих стран, особенно правительство Российской Федерации, принимают срочные меры, чтобы ситуация не вышла из-под контроля. Министерство чрезвычайных ситуаций и другие экстренные службы работают круглосуточно…

Андрей выключил телевизор в тот момент, когда диктор начал кашлять, изменившись в лице. Соринка в рот попала… А едва настала тишина, уши уловили еще один посторонний звук. За стенкой надрывно выли. Чертова собака – даже в голову не пришло, что воет человек. И уж совсем прошло стороной, что данное событие может быть связано с соседом Полторашиным. Выть могли где угодно. Потом включилась дрель – теперь уже справа, в другом подъезде. Такая же надрывная, мерзкая, как бормашина. Она гудела, не переставая, мотая нервы, но хотя бы заглушила вой. Все в порядке, что за сосед без дрели?

Через пару минут он начал сходить с ума. В голове варилась и выплескивалась каша. «Хватит, – рассудил Андрей. – Выйди из этого, пока окончательно не разлучили с головой!» Он пружинисто поднялся, дошагал до ванной. Влез под душ и тщательно оттирал от себя всю мерзость первой половины дня. Брезгливо уставился на отражение в настенном зеркале. Взъерошенный, пока еще подтянутый субъект тридцати трех лет от роду, щеки ввалились, небритый, глаза потухшие – картинка не отвести глаз! Достиг гармонии духа и тела! Глаза бы не смотрели…

Он сплюнул с досады, намылил физиономию и принялся соскабливать густую щетину. Полчаса назад безумно хотелось домой, а сейчас хотелось из дома. Зачем он сюда приперся? Садись в машину, вали отсюда – за город, к реке, отвлекись, переночуй на природе – уж лучше, чем на кровати, где ты совсем недавно с Ритой занимался любовью! Стены ванной невыносимо давили. Казалось, из-за мягкой шторки выбирается рука Риты, мелодичный голосок просит передать ей шампунь – но только быстро и без хичкоковских штучек! Он познакомился с этой девушкой два года назад, втрескался по уши. И не угасло за сто недель сильное чувство, лишь острее становилось, крепло, как молоденький бычок… До Риты он четыре года жил один, превратив свою квартиру непонятно во что. Первая жена сбежала с майором милиции – можно подумать, мало было поводов не любить правоохранительные органы. Он не сокрушался – семейная жизнь себя изжила, заводить детей Анжелика не собиралась – блюла фигуру. И квартиру не отсудила – собственность Андрея, наследство от покойных родителей…

Он уже заканчивал процесс нанесения свежих царапин на физиономию, когда в прихожей заверещал городской телефон. Чертыхнувшись, он утерся полотенцем и побрел на шум. Стационарные телефоны работали – в отличие от сотовых.

– Хоть здесь тебя нашел… – сварливо забурчал старый однокашник Шура Черепанов – врио главврач психиатрической больницы номер два. – Дурдом какой-то, сотовой связи нет, покоя в мире тоже нет… – И сделал паузу, отметив, что собеседник не реагирует. – Не узнал, что ли, старого друга?

– Вроде того, – вздохнул Андрей. – Чем меньше пью, тем хуже узнаю людей. Здравствуй, Шурик…

– То есть сегодня ты выпил мало, – предположил старинный приятель. – Не поверишь, дружище, как я рад тебя слышать… – Только сейчас Андрей обнаружил, что голос медицинского работника подозрительно подрагивает.

– Что-то случилось? – насторожился Андрей. – Ты где?

– Случилось, Андрюха… Мне очень жаль, я от души тебе сочувствую, соболезную… но час назад скончался в результате трагического случая отец Риты Иван Алексеевич… Мы не виноваты, Андрей, это действительно несчастный случай на фоне повального безумия…

Шура поперхнулся и замолк. Он все сказал. Андрей стоял в оцепенении, не мог найти подходящих слов. Уснувшая тоска опять просыпалась.

– Между нами говоря, он все равно был не жилец, – непонятно зачем добавил Шура. – Ты в курсе, что у человека был запущенный рак легких? Да и какая жизнь после того, как потерял последнего родного человека…

В последних словах было что-то циничное, но Андрей проглотил.

– Ясно, Шура… – сказать было нечего.

– Приезжай. Ты должен присутствовать. Сам же говорил, что у него не осталось никакой родни…

– Приеду, Шура.

– Знаешь… – Приятель снова помялся, потом высказал странную фразу: – Мне кажется, это не самое страшное, что могло с ним случиться… Да и вообще со всеми нами…

То ли фразу он выстроил неправильно, то ли зашифровал ее – до Андрея она не дошла. Впрочем, чему удивляться? Любая фраза до него бы сейчас не дошла.

– Извини, что спрашиваю… – снова как-то издалека начал Шурик, – но… ты как себя чувствуешь?

– Плохо, – буркнул Андрей.

– Что именно плохо? – встревожился Шура. – Понос, изжога, неконтролируемая рвота?

– Нет.

– Высокая температура, жар, аллергические реакции на то, что ранее воспринималось нормально?

– Нет.

– Приступы бешенства, паники, озноб, учащенное дыхание?

– Слушай, иди к черту.

– А что тогда? – не сдавался Шура.

– Жить не хочется, вот что, – отрезал Андрей и вдруг поймал себя на мысли, что после душа он чувствует себя абсолютно нормально – во всяком случае, физически. Нигде не болит, не ноет, голова не кружится, и в ней начинает что-то шевелиться – как бы даже не мысли.

– А, ну это нормально, – успокоился Шура. – Лишь бы не понос и не бешенство. А поднять свою тень и войти в Сумрак мы все хотим. Приезжай, Андрюша, жду.

– Да приеду я…

Он бросил трубку и застыл, ощущая всеми нервами звенящую тишину. Мурашки ползали по коже. Начал приходить в себя? Прими поздравления. Заглохла дрель в соседнем подъезде – видимо, ее владелец полностью высверлил кому-то мозг. С обратной стороны уже не выли. С открытого балкона не поступало никаких вестей. Все это было больше чем странно. Он прислушался к ощущениям в организме – не начинается ли то, что перечислил Шура? Не начиналось. И чего сидим в опостылевшей квартире? Он начал метаться по шкафам, вытряхивал чистое белье, рубашку, джинсы. Облачался чуть не в панике – как будто неприятности уже высаживались в соседнем дворе и начинали замыкать кольцо. Деньги в борсетку, документы, перочинный ножик знаменитой швейцарской фирмы. Фляжку не брать, это приказ! Он швырнул остатки пойла на диван. Подлетел к компактному сейфу, вмурованному в стену, где хранил рабочую документацию. Документы решил не брать, сунул в карман несколько бумажек с мертвыми американскими президентами – на всякий случай. Уходя из дома, не забыл выключить электроприборы. Прежде чем сгинуть в прихожей, обозрел с тоской просторный зал, в котором провел всю свою сознательную жизнь. Откуда это тягостное чувство, что он сюда не вернется? Чушь. Он мотнул головой, вытряхивая из нее остатки дури. Он вернется еще сегодня. Может быть, завтра. Куда он денется? Заедет утром на кладбище и вернется. Если мир, конечно, к тому времени не встанет на дыбы. Он развернулся через левое плечо и, не оглядываясь, зашагал из квартиры.

Во дворе ничего не менялось. Только страшненький Смурфик (урод в своей бойцовской семье – доброе и безобидное создание) испарился вместе с поводком. Место пса заняла незнакомая молодая женщина – растрепанная, в мятой сорочке, глаза растерянно блуждали. Поводок у нее на шее не болтался, но вид был такой, что она тоже потеряла хозяина. Или прилетела с другой планеты и безуспешно пыталась сориентироваться в пространстве. Она хотела куда-то пойти, делала несколько шагов и погружалась в задумчивость. Затем поворачивала на сто восемьдесят и снова билась в неодолимую преграду. Сложно представить, что творилось у нее в голове под пышной прической. Сообразив, что и эта дорога не ведет к цели, она стала рыться в сумочке, достала телефон и стала звонить – при полном отсутствии связи! Но это не было помехой – она упрямо давила на клавиши и прикладывала телефон к уху. Ничего особенного, – резонно рассудил Андрей. – Существует хоть одна женщина, которая знает, чего она хочет? Кончилось тем, что девушка мазнула его взглядом, в котором сквозила начальная стадия безумия – сочла мужчину пустым местом, развернулась и побежала со двора. Андрей вздохнул с облегчением – как-то не хотелось, чтобы эта незнакомка стала знакомой – дошагал до машины, завелся…

Его дом находился в историческом центре мегаполиса. До больницы было три квартала. Он осваивал их, как минное поле, недоуменно констатируя, что приходит в себя, но лучше бы этого не делал. Не было повода оптимистично смотреть на мир. Трафик уменьшался, городская жизнь погружалась в анабиоз. На проспекте имени вождя мирового пролетариата возвышались помпезные деловые центры – за последние годы их налепили столько, что пора сносить. Парковки были забиты, многие машины стояли с открытыми дверьми. «Где все люди? – недоумевал Андрей. – Куда попрятались?» У центрального фонтана тоже было малолюдно – хотя именно здесь должно наблюдаться паломничество. Сновали унылые личности – их контуры расплывались в мареве зноя. Фонтан не работал – видно, кончилась вода. Он свернул в первый переулок Глинки и вскоре уже катил вдоль проржавевшего решетчатого забора. Загнал машину за бойлерную у неухоженного сквера, стал искать лазейку. Лазеек здесь было больше, чем в законах Российской Федерации (Шура лично их показывал пару лет назад – после развеселой вечеринки в дурдоме). Вскоре он шагал по дорожке, петляя между дебрями кустарника. Обходить все это несчастье к главному входу не было желания. Корпуса больницы построили лет 60 назад, в эпоху «великого и ужасного», они порядком обветшали, но смотрелись зловеще. Трехэтажные глыбы из красного кирпича, соединенные закрытыми переходами. В беседке кто-то был, бубнили голоса. Он сменил направление, обогнул главный корпус – сам не понимая, откуда это стойкое желание не встречаться с людьми. Главный корпус гудел, но на задворках было безлюдно. У крыльца курили плечистые санитары, угрюмо смотрели на него. Могли и не пустить, но пустили – на снулых физиономиях отчетливо читалось, что им по барабану.

– Куда? – буркнул мятый, с воспаленными глазами работник.

– К Черепанову, – буркнул в ответ Андрей. – Он ждет.

В узком «предбаннике» темнота облепила, как плесень. Потолки здоровые – звук шагов по каменному полу отлетал от потолка, как мяч. Он выбрался в широкий коридор с истосковавшимися по ремонту стенами и сразу повернул к лестнице. За спиной остался растревоженный улей, персонал и их клиенты с экстравагантными и не очень болезнями…

Шура Черепанов – коренастый, солидный, в меру упитанный блондин в несвежем халате, имеющий привычку по любому поводу презрительно выпячивать губы – рассматривал его с такой предвзятостью, словно собрался купить. Не поленился выбраться из-за стола, ощупать, обнюхать – поморщился, уловив от приятеля характерный запашок. Минутой ранее он орал в телефонную трубку, что это психиатрическая лечебница, а не травмпункт, и уж тем более не инфекционная больница.

– Проверку прошел? – натянуто усмехнулся Андрей. – Мне уже больно? В рот посмотришь?

– Стой спокойно, – огрызнулся Шура, продолжая свои загадочные пассы. – Не дерзи и поменяй выражение лица, оно меня уже бесит. С тобой точно все в порядке?

– Нет, – помотал головой Андрей.

– Что такое? – забеспокоился Шура.

– Процессор полетел.

– Какой про… Блин, шутить изволишь, – раздраженно скривился Шура. – Ладно. – Он расслабился, и по уставшему лицу разбежалась сеточка морщин. – Депрессия, похмелье, это нормально. Весь в трудах и невзгодах. Ладно, что только это… Слава богу, иначе говоря.

– Что-то происходит? – спросил Андрей.

– Представь себе, да, – удивился Шура. – Нужно быть слепым и глухим, чтобы этого не видеть. Вот скажи, как ты сюда доехал? – Шура отстранился, брезгливо махнув ладошкой, как бы намекая, что с детства не выносит запах перегара (от других).

– На автопилоте, – пожал плечами Андрей. – Не обращай внимания, дружище, все пройдет. Ты же знаешь, я пью в меру.

– Знаю, – кивнул Шура. – И прекрасно вижу, в какую меру ты вчера надубасился. Ладно, понимаю, каково тебе, не тупой, не деревянный… Прими еще раз соболезнования. Пошли. – Шура забрал со стола связку ключей, пачку сигарет, осмотрел напоследок свой невзрачный кабинет, явно не соответствующий статусу целого главврача большой «душевной» больницы. – Ты как сюда прошел?

– Через задний проход. – Беспокойство нарастало. Шура явно чего-то боялся и не испытывал большого желания покидать кабинет.

– Вот через него и пойдем, чтобы не видеть весь этот бедлам, – кивнул Шура. – Не привыкать нам по жизни все делать через задний проход…

И снова голова отделялась от тела, а в организме протекала неустанная борьба противоречий. Он ловил себя на мысли, что организм с чем-то борется и в принципе справляется. Шура торопился, тянул его за рукав. По коридору сновали люди в белых халатах, что-то вопрошали у Шуры. Он односложно отвечал, отмахивался. Лестница, знакомый «предбанник», черный ход и курящие санитары – но уже другие. Аллея в глубь территории, задняя сторона ограды, неказистое строение на задворках – больничный морг. Двое работников дымили со страдальческими минами под криворуким тополем. В облезлых помещениях, заставленных шкафами и каталками, царила спасительная прохлада – но желания здесь пожить почему-то не возникало. К людям, переехавшим в мир иной, могли бы относиться уважительнее. Тела лежали в беспорядке, наспех прикрытые простынями. Работник морга с въевшейся в физиономию серостью отогнул простыню и отвернулся. Освещение было скудное, но его хватало. За прошедшую неделю со дня гибели дочери Иван Алексеевич Сурин сильно исхудал, ни разу не брился. Щетина торчком, складками висела дряблая кожа. Глаза его были закрыты, на лице застыла смиренная скорбь. В верхней части височной области выделялась багровая короста – смерть наступила в результате воздействия внешних факторов.

– Что случилось, Шура? – пробормотал он.

– Не знаю, дружище… – стыдливо бубнил приятель, пряча глаза. – Этому нет объяснения – как и всему, что сейчас творится… Ты же знаешь, он лежал под моим присмотром, я лично его наблюдал и назначал курс лечения… У Ивана Алексеевича была клиническая депрессия – типичное аффективное расстройство. Вся ярко выраженная «депрессивная триада» – нарушение мышления, двигательная заторможенность, полная утрата способности что-то переживать. Он ничего не замечал, не ел – приходилось кормить принудительно. Он был абсолютно безобиден и тих… В палате, помимо Ивана Алексеевича, лежали еще двое со схожими диагнозами. Буйных там не было. Все случилось сегодня утром, часов в шесть. Его вдруг затрясло, кожные покровы резко покраснели, глаза вращались – во всяком случае, эти двое так рассказывали. Они проснулись от его рычания и воплей… Санитары вбежали поздно – проспали, козлы… Когда они явились, в Ивана Алексеевича уже бес вселился. На соседей по палате он не бросался, но был в явном неадеквате. Рвота, бессвязный лепет, перевернул зачем-то свою кровать… Санитары бросились, чтобы его зафиксировать, он побежал к окну, оступился, ударился виском о подоконник… Прости, Андрей, можешь, конечно, вчинить иск к больнице или лично мне набить морду – ведь я обещал одно, а допустил такое… Но, видит бог, это трагическая случайность, это не должно было случиться…

Шура замолчал. Он действительно был расстроен. Работник морга подавил зевоту и вернул простыню на место, хотя никто его не просил. Андрей почувствовал облегчение – спасибо, товарищ.

– У истории было продолжение, – глухо вещал Шура. Со стороны казалось, что капельки пота у него на лбу превратились в льдинки и прилипли к коже. – Иван Алексеевич не одинок в своей участи. В девять утра схожая история приключилась со вторым обитателем несчастливой палаты – неким Анищенко. Он впал в буйство, при этом облил всех присутствующих рвотой, ругался, как прапорщик, накинулся на третьего бедолагу. Но санитары уже не дремали – прибыли и зафиксировали, как говорится… вернее, как поется. Ничем хорошим это не кончилось – Анищенко активно конвульсировал и через пару минут скончался в жутких корчах – думаю, не выдержало сердце, хотя, возможно, имелись другие причины, покажет только вскрытие…

– А третий? – Андрей сглотнул.

– Третьего перевели в соседний корпус, в палате провели дезинфекцию… – Шура яростно растирал ладонью лоб. – Но все это мартышкин труд… – Он уронил руку и поднял глаза, окруженные синью мешков. На лбу остались красноватые вдавлины. – За прошедшие сутки в нашей больнице скончались восемь человек – больше, чем за весь прошлый год. Большинство летальных исходов не поддается никакому разумному объяснению. Людям без причин становилось плохо – у кого-то был жар, другие начинали биться в падучей, не имея никакой предрасположенности к эпилепсии…

– Полицию вызывали? – Андрей кивнул на укрытое тело Ивана Алексеевича.

– По каждому эпизоду ставили в известность правоохранительные органы, – отмахнулся Шура. – Полиция приезжала лишь однажды – по первому вызову. Прибыли какие-то снулые, составили протокол, даже разбираться не стали. Больше не приезжали.

– Почему?

– А я знаю? – сорвался Шура. – Может, они сами все передохли! Ладно, извини. Пошли отсюда. Пойдем ко мне, помянем Ивана Алексеевича, царствие ему небесное… Уже можно, смена кончилась, в четыре Алябин заступает, пусть тащит этот воз. Ты же не торопишься домой?

И вновь заброшенный садик на задворках главного корпуса, вестибюль, коридор, наполненный суетливой больничной жизнью. Сновали пациенты в длинных пижамах. Кто-то визгливо кричал о наступающем царствии Тьмы. Метались люди в больничной униформе с озабоченными лицами. Шура кивнул на лавочку у стены – посиди, мол, не скучай, – а сам куда-то умчался с развевающимися полами халата. На Андрея никто не обращал внимания. Небритые санитары провезли на каталке тело – один из работников безостановочно кашлял, второй злобно шикал на коллегу. Андрей попятился к стене, невольно задумался: а что он здесь делает? Не пора ли выдумывать неотложные дела? Пока он колебался, вернулся Шура – натянутый нерв, буркнул, что все в порядке, пост сдал, можно расслабиться, но начальство повелело больницу не покидать – и потащил его к лестнице. Но не наверх, где был рабочий кабинет, а куда-то в подвал. Спустившись вниз, Андрей обнаружил длинный коридор по всей длине здания и несколько закрытых дверей.

– Хозблок, – буркнул Шура, вталкивая его в третью по счету дверь. – Склады, лаборатории, комнаты отдыха персонала из числа санитаров и прочая херня – а также мое резервное «бомбоубежище». Прошу любить.

Шура заперся и отдышался. Выхватил платок из кармана, стал усердно утирать лоб. Затем спохватился, щелкнул тумблером рядом с выключателем. Утробно загудел кондиционер над дверью. Через пару минут стало комфортно. Андрей с любопытством озирался. Помещение небольшое, но уютное. Видимо, в этой каморке Шура находил успокоение от непосильной работы, а еще упивался мирскими утехами со своими прелестными коллегами. То, что Шура не ангел, было написано на его физиономии. Читать с его лица умели все – кроме родной жены, пребывающей в наивной уверенности, что ее муж – эталонный образец верности. В помещении имелись шкафы, стеклянный столик, мягкие кресла, обитые искусственной кожей, мягкий диван, способный в два приема преображаться в «испытательный полигон». На стене рядом с дверью висела коробка интеркома, подмигивая зеленым огоньком. Испустив продолжительный вздох, Шура добрел до шкафа, вернулся, виртуозно неся в одной руке бутылку французского коньяка с двумя бокалами, в другой упаковку яблок и палку сырокопченой колбасы. Развалился в кресле и, скорбно поджав губы, наблюдал, как Андрей перочинным ножом кромсает снедь и разливает коньяк.

– Надоело все, – доверительно поведал Шура. – И без этих проблем – работаю, как Штирлиц, на две Ставки, света белого не вижу. Прошлой ночью поспал три часа, все кости отдавил на этой тюремной шконке… Эх, коррумпироваться бы сейчас… – мечтательно вздохнул приятель.

– Ты еще не коррумпировался? – Андрей удивленно покосился на коньяк, цена которому была не три и даже не пять тысяч.

– Это за работу, – отмахнулся Шура. – Заслужил. Ты все равно не поймешь, о чем речь. Это не работа, это хуже, чем урановые рудники в тридцатиградусный мороз под пулеметным огнем… Ладно, давай, не чокаясь. – Шура поднял подрагивающей рукой длинноногий бокал. – За упокой души Ивана Алексеевича, хороший был мужик, светлая ему память…

Выпили и погрузились в угрюмую задумчивость. Минуты через две Шура встрепенулся, строго уставился на приятеля.

– И чего сидим? Между первой и второй уже состав прогремел. Давай, дружок, раздавай продукт – для профилактики гриппа, так сказать…

Выпили по второй, сомкнув богемский хрусталь. Шура почавкал колбасой, откинулся, сделав блаженную физиономию.

– Вот так-то лучше… Ты знаешь, что такое отдых?

– Догадываюсь, – проворчал Андрей.

– Мимо, – покрутил указательным пальцем Шура. – Отдых – это такая работа, за которую ты не получаешь денег. По третьей?

– Не гони. – Мысль о брошенной под оградой «Хонде» пришлась очень кстати. – Что происходит, Шура? В последние дни я немного отсутствовал в этом мире.

Шура раздраженно выпятил губы и принял напряженную позу – недолго продлился так называемый отдых.

– Ты, приятель, походу слепой, глухой и тупой… Восьмой из умерших в больнице – санитар по фамилии Соловцев. Мужик с богатырским здоровьем. Ни на что не жаловался. Пошел в туалет по малой нужде – его нашли через десять минут с опухшим лицом. Бачок свернут, крышка вдребезги. Это инфекция, Андрей, она разит без разбора…

– Может, есть смысл закрыть больницу, ввести строгий карантин?

– Но это везде, – удивленно посмотрел на него приятель. – При чем здесь больница? Инфекция шагает семимильными шагами – по городу, по стране, по необъятному глобусу. Новости не слушаешь? Ах, прости, ты же отсутствовал в этом мире… Можешь закрыться в квартире, запереться от всего мира – не думаю, что спасешься. Это не от жары, но уверен, что высокая температура служит катализатором, ускоряет процесс протекания инфекции. Она выражается по-разному – у кого-то прогрессирует вялость, кто-то впадает в исступление. Жар, ломота в костях, изжога, удушье или рвота. Инкубационный период разнится – в силу неведомых обстоятельств. Люди заболевают массово. В городе забиты все инфекционные больницы, мрут сотнями. Сомневаюсь, что заражение идет каким-то специфическим образом – через воду или, скажем, контакты с животными. Зараза носится в воздухе, и тут уж как повезет. – Шура поежился. – Можно, конечно, заняться «самолечением» – что мы, собственно, и делаем, носить марлевые повязки, воздержаться от контактов с людьми, но где гарантия?

– Мы тоже можем заразиться? – вздрогнул Андрей.

– А чем мы лучше других? – хмыкнул Шура.

– А почему ты про грипп упомянул? Ради красного словца? Вроде не сезон для эпидемии. Да и симптомы разнятся. От гриппа, знаешь ли, с ума не сходят, кровати не переворачивают…

– Что мы знаем о типах этой болезни? – пожал плечами Шура. – Только в наше время выявлено более двухсот вариантов вируса гриппа. Птичий, свиной, кошачий, козий, желудочный… Знаменитая испанка, от которой сто лет назадвымерли почти 100 миллионов человек, тоже была разновидностью гриппа. Вирус мутирует, приобретает причудливые формы, может в один прекрасный год ударить не только по дыхательным путям, но и в голову. Медицина научилась его лечить, но хронически не поспевает за мутациями. Помнишь зимнюю эпидемию?

– Помню, – поежился Андрей. – На собственной шкуре испытал. Температура за сорок, рожа красная, как у Деда Мороза, постоянно рвет и трясет… Думал, что не выживу. Рита с работы отпрашивалась, чтобы со мной сидеть, так я гнал ее из дома – боялся, что от меня заразится. Полторы недели в аду. Реально думал, что коньки отброшу. Потом еще две недели с трудом ноги волочил. Как вспомню, так мороз по коже.

– И я славно побюллетенил, – подхватил Шура. – Лечился, как положено – интерферон, физиологические растворы, все дела. И тоже Ольгу с малой гнал из дома – и выгнал в итоге, спровадил к теще в Муравьево.

Шура задумался. Упоминание о жене с дочерью натолкнуло на мысль. Он вытащил сотовый телефон, глянул на экран и швырнул его на тахту.

– Но мы в подвале, – резонно заметил Андрей.

– Да хоть в шахте «Распадская», – огрызнулся Шура. – Здесь есть сотовая связь. Это не бункер, где сплошной бетон. Вернее, была бы сотовая связь, если бы она была… Вот дьявол, – защелкал пальцами приятель. – Хорошо хоть свет еще не отрубили. И воду в кране. – Он опасливо покосился на закуток, где имелись умывальник с душевой кабиной и крохотный туалет.

– Семья-то дома? – поинтересовался Андрей.

– В Мармарисе, – немного смутился Шура. – Курорт такой в Турции. Отправил на заслуженный отдых, а сам пашу за семерых. Девять дней из пятнадцати уже отдохнули. Прости, что не стал говорить тебе тогда… И как прикажешь до них дозвониться? А вдруг что-то не в порядке?

– Но там, наверное, все тихо… – неуверенно начал Андрей.

– Да нигде не тихо, – вспылил Шура. – По всему миру похожая хрень – где-то больше, где-то меньше… Ладно, будем надеяться на лучшее. Вчера, по крайней мере, с ними все было в порядке.

Он вздрогнул – застучали в дверь. Качнулся наполненный бокал, едва не выпал из ослабевших пальцев.

– Ну, что еще?! – взорвался Шура. – Моя смена кончилась!

Дверь он оставил незапертой. Посетитель не стал дожидаться, пока он изволит войти, приоткрыл сам. Возник курносый носик, затем пара смышленых, но испуганных глаз, появилась их обладательница – интересная женщина лет двадцати пяти, с затянутыми в узел пепельными волосами и халатике, подчеркивающем все, что нужно. Фигура у девушки была такая, что смотреть в глаза уже было бессмысленно. Впрочем, и кукольное личико оказалось довольно милым.

– Танюша? – пробормотал Шура и смущенно кашлянул, покосившись на Андрея. – Вы что-то хотели, Татьяна Сергеевна?

Женщина вошла и сказала приятным грудным контральто:

– Ой, здрасьте… – Скользнула по Андрею заинтересованным взглядом. – Тут это самое, Саша… в смысле, Александр Васильевич… – И замялась.

Шура воспользовался паузой, чтобы представить коллегу:

– Татьяна. Как ни странно, Ларина. Верная помощница, замечательный, хотя и молодой специалист в своей области…

«Интересно, в какой?» – подумал Андрей.

– Ах, оставьте, Александр Васильевич… – Скулы женщины побелели – то ли от смущения, то ли от нежелания сообщать очередную неприятную новость. – Вот вы тут сидите, можно сказать, отдыхаете, а там такое творится…

– По порядку, Танюша, – перебил Шурик.

– По порядку можно было вчера, – зачастила женщина. – А сегодня полный беспорядок и анархия… Полиция так и не прибыла… Исчез доктор Гарин из отделения инфузионной терапии, его нигде не могут найти… В палате номер восемь обнаружены два тела – это пациенты, с ними проводил психотерапевтические сеансы доктор Юнгер. Скончались, по внешним признакам, от удушья… В полиции не берут трубку. Пациенты разбегаются, их никто не может удержать. Сестринский персонал тоже не собрать, санитары не знают, чьи распоряжения выполнять. В третьем отделении был пожар, кто-то успел сдернуть огнетушитель и все залил… Александр Васильевич, миленький… – Татьяна умоляюще прижала руки к груди, – сделайте хоть что-нибудь, обуздайте этот бардак. Я знаю, что ваша смена закончилась, но должен же кто-то это прекратить! Вас сменил Алябин, где он? Его тоже не могут найти. Что происходит, Александр Васильевич? – «Верная помощница» сделала квадратные глаза. – В город не дозвониться, выходить туда страшно. Пять минут назад в больницу прибежали двое испуганных молодых людей, умоляли их не выгонять, говорили, что за ними гнались какие-то психи, которые крушили все подряд…

«В психбольнице прячутся от психов?» – мысленно удивился Андрей.

– Пойдемте, Александр Васильевич, – умоляла Татьяна. – Не знаете, что делать – так наорите на это стадо, вы же умеете орать. Или разгоните нас к чертовой бабушке, но чтобы это было официальное распоряжение… Боже, несколько минут назад стало плохо доктору Бурденко – у него лицо одеревенело, весь трясется, слова вымолвить не может – никто не понимает, что он хочет сказать. Дозвониться до «скорой» невозможно, не срабатывают даже городские телефоны. Его положили в ординаторской, медсестры пытаются привести его в чувство…

– Ну, клиника! Пойдем, Танюша. – Шура засуетился, начал выбираться из кресла, расплескал коньяк, остатки выпил. – Андрей, сиди здесь и ни шагу. Хотя ты и так никуда не пойдешь, потому что я дверь закрою… – Шура злорадно осклабился и вытолкал Татьяну в коридор. Провернулся ключ в замке.

Дверь не отличалась особой прочностью, он бы выбил ее при нужде, но пока сидел, не шевелился. Что за чертовщина в городе? Он слышал, как удаляются шаги, уплотняется тишина. Лишь размеренный гул кондиционера напоминал о том, что он не в склепе. Может, сон? Многоходовая галлюцинация с сюжетом? Он ущипнул себя за ухо – самый здравый поступок в данной ситуации. Несколько минут он сидел неподвижно, боясь шевелиться. Похоже, он заражался всеобщей фобией. Минуты тянулись, как покалеченные гусеницы. В коридоре было тихо, звуки с первого этажа в подвал не проникали. Он потянулся к коньяку, плеснул в бокал и выпил, не глядя. Не помогло, нервы продолжали шалить. Он плеснул еще – в бутылке оставалось на три пальца. Вылакал, закусил сморщенным символом компании «Эппл», дал себе зарок, что больше пить не будет. Как шутили в школе – ждем еще двадцать минут и уходим…

Когда вернулся взмыленный Шура Черепанов, Андрей уже порядком нагрузился – растекся в кресле, перекатывал ногой пустую бутылку.

– Ну, конечно, – всплеснул руками Шура. – Дай козлу капусту и уйди. Входи, Танюша. – Он втащил в каморку бледную женщину, запер дверь. Работница доковыляла до дивана на негнущихся ногах, скинула туфли, забралась с ногами. Она была бледна, глубокие носогубные складки, обрисовались на кукольной мордашке.

Из «волшебного» шкафа образовалась вторая бутылка коньяка – Шура наполнил свой бокал до краев, осушил в один присест, жадно навалился на колбасу.

– Повествуй, – предложил Андрей.

– Вот только не грузи меня, ладно? – всколыхнулся Шура. – Потерпишь, дай в себя прийти.

– Тогда вопрос, – вздохнул Андрей. – Здесь, конечно, очень мило, есть выпить, закусить, компания подходящая, но не стоит ли отсюда побыстрее свалить?

– Не стоит, – мрачно огрызнулся Шура. – Отсидимся, в этой барокамере безопаснее, чем снаружи. Не самое взвешенное решение – выходить сейчас в город, понимаешь?

– Не совсем, – признался Андрей.

– Поверь на слово. – Шура некультурно срыгнул, покосился на вздыхающую Татьяну. – Третьей будешь, Танюша? Ты просто обязана выпить.

– Я попозже, Сашенька, ладно? – Она вздохнула, пристраивая кулачок под щеку. – Ведь это не последняя бутылка, верно?

– Даже не предпоследняя, – ухмыльнулся Шура, наполняя бокалы. – От похмелья не погибнем. А если надо, и провиант найдем.

– А если свет отключат? – допустил Андрей.

– Ну, хватит, – скрипнул зубами Шура, отправляя в организм очередную дозу. – Без вас, Андрей Михайлович, знаете ли, тошнит. Персонал больницы практически весь разбежался, остались самые стойкие и те, кто боится увольнения. Часть больных заперли в палатах, другие вырвались на волю и где-то гуляют. В палатах, в коридорах… блин, повсюду – валяются трупы, черт, невероятно… У кого-то крышу сносит, в драку бросаются… Алябин пропал, доктор Гарин пропал, Бурденко скончался – дьявол, он ведь только неделю назад защитил кандидатскую. «Поляну» накрывал в «Созвездии рыб»… Сначала был массовый исход из больницы, потом многие вернулись обратно – рассказывают, что по проспекту Ленина носятся какие-то озверевшие толпы, бьют витрины, терзают мирных прохожих… Машины давят народ, повсюду заторы, люди не могут вырваться из города, в соседнем квартале горит супермаркет «Антей»…

– И это ты называешь эпидемией гриппа? – осторожно поинтересовался Андрей.

– Да никак я это не называю! – хлопнул кулаком Шура. – Я до последнего надеюсь, что сплю! Это то, чего не может быть, только в кино! В городе паника, телефонная связь не работает, Интернет не работает, электричество есть, но последние капли… Послушай, Андрей… – Шура с ужасом уставился на товарища, – люди в случайном порядке прямо на глазах превращаются в черт знает кого. Мы сами с Татьяной это видели – молодого практиканта из мединститута парализовало, он в мумию превратился – весь белый, физиономия кривая, глаза навыкате. Потом ожил, давай рычать, сначала на стенку бросался, потом на санитара Осипчука. Но с Осипчуком такие номера не проходят, сразу в челюсть – и кирдык… Вот же хрень… – Шуру нешуточно затрясло. – Мы ведь тоже можем в любую минуту подхватить эту заразу… Дюша, ты бы что предпочел – сразу сдохнуть или впасть в буйство, бросаться на всех, как зомби? Ты уж следи за мной, ладно? – Шура демонически осклабился, от тяжелой работы лицевых мышц слюна закапала с губ. – Вдруг начну преображаться – так ты меня сразу бутылкой по башке…

– Мы все умрем? – промолвила с дивана Татьяна.

– Ну, что вы несете? – застонал Андрей, хватаясь за голову. Он уже трезвел, организм воспринимал коньяк, как воду. – Это же Россия двадцать первого века, а не какой-нибудь «Рассвет живых мертвецов»… Ребята, вы совсем-то белены не объедайтесь.

«А может, они разыгрывают меня? – вдруг подумал Андрей. – Решили приколоться, пошептались, а теперь стараются. А на самом деле в больнице все штатно, врачи работают, психи болеют, а то, что ты видел – компот из белой горячки и случайных совпадений…»

– Кстати, насчет белены, – вспомнил Шура. – Наверху, в четвертом отделении – у нас там самая настоящая «палата лордов», депутаты изволят врачеваться, чиновники, представители богемы – несколько человек реально сошли с ума. То есть полностью свихнулись.

– В дурдоме кто-то сошел с ума? – засомневался Андрей.

– А что ты удивляешься? – возразил Шура. – Это миф, что в психбольницах обитают сплошь клинические психи, лыка не вяжущие и бросающиеся на все живое, чтобы причинить ему вред. Обычные люди – на вид вполне вменяемые. Ну… почти. А депутаты и чиновники тоже подвержены душевным недугам. И хоромы у них наверху почти царские, простым смертным туда дорога заказана. Знаешь, кто лежит? – Шура сделал заговорщицкую мину и понизил зачем-то голос: – Сам Аскольд Вятский, слышал о таком? Журналист и глава единственного так называемого светского городского издания «Облик». Ну, что-то вроде гламурной светской хроники. Выходит в Интернете и издается типографским способом. Наш местный светский лев – что-то вроде Ксюши Собчак, только не в Москве, а на Урале. Завсегдатай пафосных вечеринок, видный метросексуал, атрибут гламурных скандалов и разборок… Он даже депутатом чуть по пьяни не стал, слава богу, знатный металлург его обошел на три процента. И у такого человечища тяжелый нервный срыв. Переутомился, представляешь? Работа нервная, времени свободного почти нет. Слетел с катушек – разбил в квартире все хрупкое и нежное, а то, что не смог разбить, начал с одиннадцатого этажа выбрасывать – кресла, тумбочки, радиотехнику… Разбил четыре машины, троих покалечил – ну, адвокаты и подсуетились, чтобы вместо тюряги его отправили отдохнуть в психушку. И никакой он, между нами говоря, не Аскольд Вятский. Творческий псевдоним, чтобы народ не смеялся. Вася Хрюкин его фамилия. О чем это я? – Шура задумался. – Нет, с Аскольдушкой все в порядке, в сортире спрятался, отсиделся. А депутат облсовета Лапласов и замглавы департамента мэрии Шурило славно зажгли. Крыша у мужчин свалилась. Палату разорили – а там обстановки и техники на полмиллиона, набросились, остервеневшие, на прибывших санитаров, одному Шурило руку прокусил, другому Лапласов чуть голову не открутил по часовой стрелке… В общем, уволю обоих, – сокрушенно вздохнул Шура. – Санитаров, разумеется. Если все благополучно разрешится. Ну, где это видано, чтобы таких уважаемых людей перерабатывать в фарш…

Все происходящее было вершиной абсурда. Несколько раз Андрей порывался выйти из комнаты (бог с ней, с машиной, уедет на такси), но так и не воплотил простое желание в жизнь.

– Ладно, – пьяным голосом сообщил Шура, извлекая из «запасников» третью бутылку с жизнеутверждающей наклейкой «Мартель». – Как говорил царь Соломон: «Всё фигня». Все пройдет, пройдет и это.

– Согласен, – кивнул Андрей. – Проще надо к жизни относиться.

– Фигня? – икнула с дивана Татьяна. – Проще надо относиться? Мужики, вы от жизни-то не отрывайтесь. Тут такое, может, нам жить осталось с гулькин нос… – Она едва не захлебнулась от волнения, тяжело дышала с выпученными глазами.

– Да ладно, Танюша, успокойся, – миролюбиво буркнул Шура. – Чему быть, того не миновать. Ну, хочешь, марлевую повязку надень, смочи ее в растворе – это там, – кивнул он на шкаф. – И давай подсаживайся, – он многозначительно погладил ладошкой подлокотник. – Долго нам еще бобылями тут сидеть?

Похмелье было ужасное. Он мучительно долго приходил в себя. Открыл глаза, недоверчиво воззрился на подмигивающую люминесцентную лампу. Свет пока не отключили, но напряжение прыгало, лампа моргала и слегка потрескивала. На столе царил бардак, под столом валялись бутылки, рваные обертки. Одно из кресел перевернули и бросили. Мамай пришел. Страдальчески вздохнув, он поднял отяжелевшую руку с часами. Половина восьмого утра. До свидания, суббота, здравствуй, красный день календаря. Опять он нажрался, как скотина. Может, хватит уже синячить? Он спал на диване в неудобной позе – ноги на полу, голова под диванной подушкой. Хорошо, что не наоборот. Под мышкой посапывала опухшая Татьяна. Поза женщины тоже не отличалась изяществом – головой уперлась в Андрея, ноги покоились на Шуре, которого мертвецкий сон сразил на другом конце дивана. Причудливое трио. А вроде приличные на вид люди… Несколько минут он пытался вспомнить, что было вчера. Простые русские вопросы: Кто виноват? Что делать? Что было вчера? Получался какой-то триллер. Надо же допиться до такого.

По коридору кто-то пробежал. Потом еще – двое или трое. После паузы в глубине коридора раздался истошный вопль, от которого мурашки побежали по коже. Привстала Татьяна, уставилась на Андрея, как на воплощение самой страшной нежити. Заворошился Шура, которому женский каблучок уперся в подбородок. Мотнул головой, стряхнул с волос прилипшую колбасную обертку.

– Что за хрень, дамы и господа?

– Тише… – прохрипел Андрей.

Повторился вопль – сделался прерывистым, затухал. В коридоре кто-то возился, кряхтел. Потом опять послышались шаги. Затряслась дверь – снаружи безуспешно пытались ее открыть. Голосовые связки при этом не задействовали. Дверь не поддавалась. Шура машинально начал вставать, но застыл, когда Андрей приложил палец к губам. Шура задумался, кажется, начал что-то вспоминать. Слипшиеся волосы на макушке врио главврача зашевелились самым натуральным образом. Задрожала Татьяна, прижала ладонь ко рту. Выламывать дверь не стали, но какое-то время прислушивались, нет ли кого внутри. Люди хранили молчание, пожирали друг друга глазами. Субъект за дверью перестал упорствовать и побрел прочь, волоча ноги. Его уход сопровождался каким-то странным утробным рычанием. Настала тишина.

– Ой, мамочка, – прошептала Татьяна.

– Ну, да, дичь, – прокряхтел Шура, сползая с дивана. – Чем дальше, тем увлекательнее, блин…

Он доковылял до туалета в глубине ниши, где не задержался, пустил струю в рукомойнике, пофыркал. Не сказать, что он вернулся посвежевшим. Хмуро уставился на приметы вчерашнего пиршества, особенно на пустые бутылки, которыми кто-то, похоже, жонглировал. Доковылял до шкафа, вынул четвертую бутылку и взгромоздил на стол. Остальные помалкивали – описанные действия не вызывали у присутствующих возражения. Впрочем, Шура был зол и на других плевать хотел. Он плеснул в бокал только себе и вылакал, запрокинув голову. И едва пристроил бокал на стол, как в коридоре вновь образовался шум. Бежали несколько человек. Протопали мимо, потом была короткая возня, и вся компания побежала обратно, издавая урчащие звуки. Шура замер с открытым ртом, и остальных сразила столбовая болезнь. Топот затих – бегуны добрались до лестницы. С Шурой что-то приключилось – он яростно тряс головой, дернулся, шагнул к двери. Не успели хором запротестовать, как он провернул собачку замка, начал приоткрывать дверь.

И только он это сделал, как в коридоре что-то прошуршало, дверь распахнулась, ударив и отпихнув Шуру! Он отлетел, шлепнулся на пятую точку. А в помещение внесся какой-то чернявый типчик в полосатой пижаме. Он споткнулся о порожек, замахал руками и проделал беспосадочный перелет до стола. Избежать увечий, кажется, удалось – сгруппировался в полете, рухнул грамотно, откинув руку. «Летательный исход», – озадаченно подумал Андрей. Он уже давно не валялся на диване. Внезапная сила оторвала от подушек, швырнула вперед. Он подлетел к двери, заперся, повернулся, сжимая кулаки. Подпрыгнул Шура, тоже принял стойку.

Настала тишина. Все застыли – пауза в видеоряде. В коридоре было тихо. Только Татьяна сидела на диване, обняв себя за плечи, и выстукивала зубами польку. Новоприбывший недоверчиво посмотрел по сторонам и сел на колени. Он смотрелся диковато. Жизнь мужчину не баловала – и не только в последние минуты. Еще молодой, не больше тридцати, взъерошенный, с крючковатым носом. Пунцовые пятна цвели на искаженной физиономии. Моргали глаза в синеве мешков и складок. Темные волосы торчали, как у пораженного током. Он быстро ощупал себя, как-то задумался, пожал плечами. Агрессивных намерений посетитель не проявлял. Дрогнули кулаки, которыми Шура, увлекавшийся в молодости боксом, собрался искалечить визитера – разжались и упали.

– А это что за мелкий бес? – пробормотал Андрей, отрываясь от двери.

Нервно хихикнула Татьяна, сползая с дивана.

– О, боже… у меня был такой же чертик на зеркале заднего вида…

– Спасибо, милочка, – пробормотал чернявый, отыскивая ее глазами, в которых стало появляться что-то осмысленное. – Ты так любезна…

– Витек, ты в порядке? – помедлив, спросил Шура.

– Вашими молитвами, Александр Васильевич, – фыркнул чернявый. Он уже перестал себя ощупывать, встал на корточки и начал приглаживать непокорные волосы. Потом глаза его заметались, словно лошади в горящей конюшне – парень начал приходить в себя. – Ну, еги-ипетская пирамида… – протянул он вибрирующим шепотом. – Вторая серия, блин…

– Чего вторая серия? – не понял Андрей.

– Витек, что там было? – глухо вопросил Шура, показывая взглядом на дверь.

– Не скажу, Александр Васильевич. А то потом не интересно будет. Мама дорогая, неужто я снова вляпался? – Он поднял жалобные глаза на Шуру. – Александр Васильевич, за мной опять два зайца погнались… Когда же это кончится, ну, скажите? Как в реале, блин…

– Кстати, просьба заценить, – вздохнул Шура. – Виктор Карташов, потомственный алкоголик и тунеядец. Асоциальный опустившийся тип, хотя когда-то разбирался в компьютерах и даже работал программистом. Ни семьи, ни работы, жена ушла и правильно сделала. В квартире – сральник, пропил даже обои. Загремел в больницу неделю назад с острым приступом белой горячки после пятидневного запоя. Живет на девятом этаже. Вообразил, что его квартира подверглась нашествию грабителей-скалолазов. С балкона проникли двое в масках и стали циничным образом грабить Витька – видимо, присвоили последний стакан и штопор. Он видел их, как нас с вами. Витек расстроился, но оказал достойный отпор грабителям. Даже «избитые», они решительно отказывались уходить. Тогда Витек, будучи законопослушным гражданином, как был босиком, выбежал из квартиры и помчался в ближайшее отделение полиции писать заявление о том, что его ограбили. Кричал, что его никто не понимает, бросался на людей в погонах, которые не давали ему ручку. К чести сотрудников полиции, Витька почти не били. Посмеялись, вызвали медиков, и Витька, естественно, повезли в психушку. Первый день он строчил кляузы в Страсбургский суд – на черствость медицинских и полицейских работников и всемирный масонский заговор. Потом успокоился, понял, что неправ.

– Ну, вы и презентовали меня, Александр Васильевич, – сконфуженно пробормотал Витек, с интересом уставившись на бутылку посреди стола. – Да ладно, проехали, я все понял, можете выписывать – вместе со всем моим уникальным набором хронических заболеваний… Я выпью, Александр Васильевич? – Витек умоляюще посмотрел на Шуру. – Ну, пожалуйста, Александр Васильевич, сил моих больше нет. Ну, нельзя так долго находиться трезвым, поймите элементарную вещь…

К изумлению присутствующих, Шура воздержался от решительного «нет», а лишь устало махнул рукой – делай что хочешь – и побрел, спотыкаясь, на диван. Витек обрадовался, подлетел к бутылке, наполнил бокал почти до краев и жадно присосался. Интенсивное недельное лечение на пользу не пошло. Витек расслабился, виновато заулыбался – человек на глазах рождался заново.

– Спасибо, Александр Васильевич…

– Отработаешь, – устало буркнул Шура, закрывая глаза.

– Александр Васильевич, зачем вы разрешили ему выпить? – с укором сказала Татьяна. – Таких субъектов на километр к бутылке подпускать нельзя.

– А ты ничего, крошка, – фамильярно подмигнул ей Витек. – Даже без поллитры ничего. Ты, кстати, знаешь, что эта грудь, что на тебе, очень тебе идет?

Татьяна возмущенно закудахтала, стала прикрываться, хотя была одета.

– Витек, а ну без пошлостей, – предупредил Шура. – А то наплюю на кодекс медицинского работника, отхватишь у меня дюлей.

– Излагай, Витек, – проворчал Андрей. – Что там было? Да веди себя прилично, а то обратно выставим.

Виктор Карташов был законопослушным гражданином. Разбитной, острый на язык, не дурак заколдырить, полностью потерянный для общественно-полезной жизни, но, в сущности, безвредный. Какое-то время он собирал в кучку разрозненные воспоминания, комментируя процесс визгливыми выкриками в духе: «Вот же хрень», «я фигею», «снова белочка моя» – после чего начал повествовать, на удивление связно и не без юмора. Он до сих пор не исключает, что это рецидив белой горячки, но почему тогда тут прячутся эти трое, почему они испуганы и не считают его психом? Потому что сами психи? «Ряженые» зомби слоняются по больнице, спотыкаются о трупы, все нормальные люди давно разбежались или погибли… Вчера в его палате, где проходят лечение такие же достойные люди, творилась форменная вакханалия. Двое впали в неистовство, обливались пеной, прибывшая медсестра у одного из них констатировала жар, у другого… чуть не трупное окоченение. Как такое возможно? Ну, Витек не медик. И вообще, он подозревает, что медицина в данном случае бессильна. Обоих заболевших санитары на носилках оттащили в изолятор, а вскоре такая же неприятность приключилась с медсестрой. Женщину едва не вывернуло наизнанку! Потрясенные очевидцы наблюдали, как ее швыряло по коридору, она орала нечеловеческим голосом, хваталась за горло, расцарапывая его в кровь. Потом озверевшие санитары загнали больных в палаты, запретили выходить под угрозой побоев. Товарищи по несчастью конкретно сходили с ума. Кто-то лез на стенку, кто-то под кровать. Кто-то хохотал и выкрикивал, что человечество получило по заслугам, его настигла кара небесная, так ему и надо за все накопившиеся грехи! Витек был тише воды и ниже травы, съежился на своей кровати в углу, следил за ситуацией. Галлюцинаций ночью не было, если не считать, что все происходящее было одним большим глюком! Больница тряслась, по коридору кто-то бегал, ругался матом. В палате тоже происходило что-то страшное. Соседа – водопроводчика Сидорова, допившегося до розовых поросят, выгнуло, словно радугу. Он рухнул с кровати, трясся в конвульсиях – и куда-то делся, – когда перепуганный Витек выглянул из-под одеяла, того и след простыл. Он заткнул уши, зажмурился, клялся себе, что навеки бросит пить, что даже за миллион долларов не прикоснется к зеленому змию! Он обливался потом – духота царила неимоверная. Были провалы, было странное состояние, отчасти похожее на сон. Орали люди, кто-то мяукал, кто-то хрипел, временами прыгала кровать, с которой он упорно не желал расставаться. Даже по потолку кто-то лазил! Регулярно безумцы бросались к двери, пытались ее выломать. Но дверь была прочная, и замок держал, как надо. Больные лезли на окна, трясли решетки, но и их приварили на совесть. Витек дрожал и не мог понять – почему же с ним ничего не происходит? А утром триллер продолжался. Распахнулась дверь, и в палату полезли те самые «ряженые» с перекошенными мордами. Многие были в крови. Кто-то был в больничной пижаме, кто-то в форме персонала, другие вообще непонятно в чем. Это зверье орало, расшвыривало кровати с нечеловеческой силой, хватало людей. У Витька хватило ума залезть под кровать. Ну, не рвался он умереть молодым и здоровым! Там и отлежался, никем не пойманный, потом пополз. А когда до двери осталось несколько метров, совершил беспримерный рывок, вывалился в коридор, побежал к лестнице. Он скатился с нее в вестибюль, помчался в холл. Слава богу, никто его не преследовал. Он выскочил из больницы… и повернул обратно, когда на него поперла еще одна озверевшая толпа! Сзади бежали монстры, справа по коридору топали такие же – и по лестнице с верхних этажей кто-то скатывался. Загнали, демоны! – мелькнула мысль. Оставалась единственная дорожка – под лестницу. Он покатился в подвал, побежал по полутемному коридору. За ним уже топали. Острой наблюдательностью эти твари не отличались – он втиснулся в нишу между дверьми, и они протопали мимо. А спустя минуту потопали обратно, скуля от разочарования. Витек поздравил себя со вторым рождением – они едва не толкнули его в плечо! – перевел дыхание и на цыпочках побежал обратно. Отворилась дверь, высунулся нос заместителя главврача, и он уже не раздумывал…

– Александр Васильевич, миленький, мне не чудится? – умоляюще вопрошал Витек. – Вот не поверите, впервые в жизни хочу, чтобы белочка пришла…

– Рад бы, Витек, тебя утешить, но не могу, – сокрушенно вздыхал Шура. – Не повезло тебе сегодня с белочкой.

– А действительно, Витек, почему с тобой ничего не происходило? – задумался Андрей. – Люди вокруг тебя умирали, превращались в безумцев, а тебе хоть бы хны.

– Ну, извини, приятель, – развел руками алкаш. – Вы трое тоже походу не жалуетесь, нет?

Он исподлобья обозрел всех присутствующих. Татьяна смутилась, отвела глаза. Шура отяжелевшей «иноходью» доковылял до стола, злобно воззрился на ополовиненную пациентом бутылку, но пить не стал. Передернул плечами.

– Ох уж это непередаваемое чувство, когда в любую минуту ты можешь почувствовать острое недомогание – и либо подохнешь, либо озвереешь. Бодрит, господа? Ну, что, вас еще тошнит от этой жизни?

Вся компания подавленно молчала. Андрей давно уже подметил, что остро реагирует на любые подвижки в организме. Пульсирует боль в голове – уже паника. Перевернется что-то в желудке – и хоть завещание пиши. Ощущения действительно непередаваемые. Жизнь уже не кажется никчемной и пустой…

Захныкала Татьяна, зарылась в щель между диваном и подушкой.

– Не хочу… – всхлипывала. – Не хочу, это просто пипец какой-то… – Внезапно ее пронзила нехитрая мысль, которая, собственно, могла бы и раньше прийти. Она вскинула голову, побледнела. – У меня же родители еще вчера ждали меня после смены… Господи, как они там, наверное, все больницы и морги обзвонили… Мужчины, вы чего ждете? – Она едва не завизжала. – Вы мужики или кто? Давайте выбираться! Мне домой надо! У отца слабое сердце, а мама очень впечатлительная!

– Ну, что ты орешь, Танюша? – зашипел Шура, делая страшные глаза. – Сиди тихо…

– Витек, во время одиссеи по больнице ты видел хоть одного нормального человека? – спросил Андрей. – Ну, вроде нас с тобой…

Витек задумался, неуверенно качнул головой.

– Не, приятель, таких, как мы, не видел. Но, знаешь, я особо не всматривался – носился, как на Олимпиаде…

– Вот только не надо говорить, что, кроме нас, никого не осталось, – заворчала Татьяна. – Я уже по горло сыта этими глюками… – Она достала из халата телефон, стала лихорадочно давить кнопки. Остальные кинулись делать то же самое – кроме Витька, которому в больнице телефон не полагался (чтобы до Гаагского трибунала не дозвонился). Мобильной связи, разумеется, не было. Интерком не работал – в чем Шура быстро убедился. Взоры всех присутствующих сместились на лампу дневного света, которая продолжала гореть, но регулярно моргала – и всякий раз, когда она это делала, к горлу подкатывал тоскливый ком.

– Ой, мамочка, – озвучила Татьяна общую мысль. – Если она сейчас погаснет, я скончаюсь…

– Ладно, – пробормотал Андрей. – Все это крайне мило, но в чем-то Татьяна права – мужики сегодня не мы. Хватит глючить и убеждать себя, что на Землю обрушился зомби-апокалипсис. Не бывает зомби-апокалипсиса.

– Точно, приятель, – встряхнул шевелюрой Витек. – Бывает мало водки. Ну, или много – кому как. Подожди, – всполошился он, глядя, как Андрей тянет руку к двери, – ты уверен, что это именно то, что нам сейчас нужно?

– Ты далеко, Андрюха? – встревожился Шура.

– Ой, не выходи, – запричитала Татьяна. – Не надо…

– Не надо? – удивился Андрей. – Татьяна, ты уж определись – будем выбираться или еще посидим? В общем, слушайте меня внимательно, мужики и дама. Сейчас я тихо выхожу – ну, типа на разведку. Запритесь, а ты, Шура, стой у двери, как влитой, держи руку на замке, и только я ударю, сразу открывай.

– Уверен? – сглотнул Шура.

– Надоело, – признался Андрей. – Решим этот вопрос – мы спятили или нет. Мы же современные люди, господа, всему имеется вменяемое объяснение.

Он минутку помедлил, выискивая, чем вооружиться, сжал горлышко пустой бутылки и решительно повернул собачку.

Он выскользнул в полутемный коридор… и спустя секунду влетел обратно с перекошенным лицом! Споткнулся о порог, перекувыркнулся, влетая в комнату.

– Запирай!!!

Коридор огласился громогласным ревом! Шура, ахнув, замкнул запор, отшатнулся от двери, а она уже тряслась, ходила ходуном от беспорядочных ударов. Завизжала Татьяна, перепрыгнула через спинку дивана. Метался Витек, запинаясь о ножки стола. Пятился Шура, сжимая кулаки. Дверь могла не выдержать! Сохранять тишину уже было неактуально. Андрей орал командирским голосом (и сам удивлялся своей решимости), что не хрен стоять и трястись, всем за работу, заблокировать вход! Поднатужившись, они с Шурой перевернули ближайший шкаф, подтащили к двери. Кинулись к дивану, стали его подтаскивать, едва не раздавив притаившуюся за ним Татьяну – а Витек продолжал метаться (но уже продуктивно), удалял с их пути посторонние предметы – стол, кресла, пустую стеклотару…

Дверь подперли, рухнули на пол. Подползла Татьяна, забралась под мышку к Андрею (почему-то не к Шуре, но тот даже не заметил), стала там дрожать, вызывая в организме раздражающие вибрации. Долбежка затихала, утробное рычание становилось глуше. Последний удар в дверь – и в коридоре воцарилась тишина. «Мало каши ели», – подумал Андрей.

– Эй, глазастенькая, – пробормотал, спотыкаясь, Витек, – это все из-за тебя. Визжала, словно менты тебя пытали…

– Давайте не искать крайних, – предложил Андрей. Он сам еще не мог успокоиться, зубы выбивали чечетку.

– Страшно, Андрюха? – покосился на него Витек. – А ты не пугайся. – Он глупо заржал. – Это еще больше осложнит ситуацию.

– Боюсь, вы ничего не знаете о страхе, друзья мои, – криво усмехнулся Андрей. Стоило закрыть глаза, как снова озарялась картина: из полумглы вылупляются озверевшие рожи – у одного кровь стекает с губ, у другого глаза висят на ниточках, горят воспаленной краснотой – несутся на него, простирая скрюченные длани. У одного, кажется, рука сломана – вывернута в плечевом суставе, но это для парня не проблема…

Он коротко поведал о том, с чем столкнулся.

– Ну, что ж, по крайней мере, один из нас убедился, что он не спит, – невесело усмехнулся Андрей. – Так что прости, Татьяна, выходить в свет в ближайшее время нам крайне не рекомендуется. Если не хотим, чтобы нас порвали.

– Ну, как же так? – стонала она. – Где же санитары?

– Здесь они. Извини, это и были… санитары.

Вздрогнул Шура, уставился на Андрея с таким видом, словно тот опроверг непререкаемую догму. Нервно гоготнул Витек, свернувшийся за диваном в позе зародыша.

– Поделом говноедам. Дошел наш с мужиками посыл до боженьки…

– Разговорчики, – злобно шикнул Шура. – Ты что, Витек, совсем страх потерял?

– Ага, от страха, – хихикнул алкаш. – Успокойтесь, Александр Васильевич, к вашей светлой личности это не относится. Вы, конечно, не подарок ко Дню Благодарения, но мужик терпимый, видали и похуже.

Послышалась подозрительная возня – Витек дотянулся до ополовиненного «источника зла», присосался к горлышку, пока не отобрали. «В мир глюков хочет свалить, – неодобрительно подумал Андрей. – Хитрый какой». Лично у него желание пить пропало начисто. Да и Шура воздержался от комментария – ему уже было все равно.

– Давайте рассуждать здраво, – предложил Андрей. – Что происходит?

Люди молчали – каждый по-своему переживал ситуацию.

– Выяснили, – крякнул Андрей. – Второй вопрос. По вашему уверению, вчера в городе наблюдались пожары. Если тушить их некому, а, подозреваю, так и есть, то пламя будет перекидываться со здания на здание, и недалек тот час, когда над нами загорится больница, и станет вдвойне, а то и втройне весело.

И это ценное замечание осталось без комментариев.

– При этом выбраться мы не можем, – добавил Андрей. – Пока, во всяком случае, не можем. Но это надо сделать при первой же возможности. Что мы имеем при самом худшем раскладе? Телефонная связь не работает, в городе пожары, бардак, паника… – Он поднялся на подгибающихся ногах, доковылял до санузла и быстро вернулся на место. – Воды в кране тоже нет, с чем вас и поздравляю. Скоро начнутся вонь, глад и мор. Исходя из перечисленного, электричество тоже должно отключиться. – Он уставился на моргающую лампу, и все проделали то же самое. – Имею подозрение, что оно уже отключилось, просто кто-то в общей панике запустил резервный генератор, у которого скоро кончится горючее…

Народ в тоске безмолвствовал.

– Твари, которые ломились в дверь, – безжалостно гнул Андрей, – примерно в курсе, что мы здесь, и будут предпринимать попытки до нас добраться. Рано или поздно они сломают дверь. Почему бы нам не вооружиться? Колись, Шура, что у тебя тут есть?

– Скальпель устроит? – усмехнулся приятель. – Прости, Андрюха, здесь не арсенал воинской части. Можно ножки от кресла оторвать, трубу какую-нибудь выломать…

– Да ладно, поживем, вроде не дует… – закряхтел Витек, подпирая кулаком небритую щеку. – Детишек нарожаем, да, красивая? Получим аморальное удовлетворение. – Он гаденько гоготнул, забормотал дальше, не дожидаясь реакции: – Ладно вам париться, народ, ну, подумаешь, сумасшедшие бегают по зданию. Мы же в дурдоме, нет? Передохнем, придумаем что-нибудь…

«Отдых» явно затягивался. Люди погружались в ступор, пропадало желание шевелиться. Волнами накатывал сон, в панике просыпались. Временами в коридоре кто-то топал, изъяснялся рыком и мычанием, тряс дверь. Люди в такие моменты прекращали дышать. Татьяна льнула к Андрею. Ее, вероятно, задевало, что он не хочет ее обнять. «Эти твари не могут разговаривать, – делал мысленные зарубки Андрей. – Издают примитивные звуки. Видимо, вирус поражает не только мозг, но и голосовые связки». Потом настало время, когда обессиленные, измученные ожиданием люди полностью отключились. Сон ударил, как кувалда. Похмелье оказалось совсем некстати. Андрей купался в какой-то липкой тине, из которой всплывали пораженные неведомой заразой санитары, мертвый Иван Алексеевич Сирин, почему-то живая, но обезображенная Рита, умоляла ее убить…

Он очнулся от испуганного вопля! Татьяна пробудилась раньше других и обнаружила, что вокруг темнота! Андрей отыскал ее на ощупь, заткнул женщине рот. Люди обливались потом. Вместе с лампой отключился кондиционер, стало нечем дышать. Шура с Витьком ползали по полу, активно использовали ненормативную лексику. В коридоре было тихо. Оторвав от себя Татьяну, шикнув на товарищей по несчастью, Андрей включил фонарик на мобильном, забрался на гору мебели и приник к двери. В коридоре определенно было тихо. По комнате шныряли пятна света – товарищи вооружались сотовыми телефонами, никто не хотел сидеть в темноте. Часы показывали половину пятого – пока еще дня. Андрей спустился вниз и шепотом проинформировал, что имеется сдержанный повод для оптимизма.

– Ой, как страшно выходить… – заскулила Татьяна. – Они там, они нас ждут, они притаились…

– Может, перекусим? – предложил Витек. – А потом и двинем, помолившись?

– Да чтоб тебя, он еще и ест, – разозлился Шура. – Все съели, больной, расслабьтесь. И выпили ВСЁ – не будем пальцем показывать, кто это сделал…

– Так я же ни в одном глазу, Александр Васильевич… – вяло отбивался Витек. – Это только на пользу. Тут сколько ни выпей, уже не проймет…

– Попытка не пытка, господа и дамы, – объявил Андрей. – Другого шанса, возможно, не будет. Тихо отодвигаем мебель, вооружаемся и валим отсюда к чертовой матери…

Мужчины возились с мебелью, которой сами же загородили проход. Объявляли минуты тишины, напряженно вслушивались. Из коридора не поступало никаких звуков. Голова работала – что-то подсказывало, что пораженные в мозг оппоненты не такие уж титаны мысли, чтобы учинить засаду и терпеливо в ней сидеть. Если тихо, значит, никого нет. Кряхтя, оттащили шкаф. Вооружались стальными ножками от столика, которые легко откручивались от столешницы. За спиной царило гнетущее молчание – сердце выскакивало из груди. Андрей отомкнул запор, сжимая до судорог стальную трубу, высунулся наружу. Он весь обливался испариной. Труба не пригодилась, в коридоре никого не было. Тишина заткнула уши, как вата. Он выбрался наружу, присел на корточки, стал осматриваться. В глубине коридора густел мрак, но интуиция подсказывала, что злобные силы там не таятся. В другой стороне тьма рассасывалась, серела стена – там был выход на лестницу. Сердце билось, как шаманский бубен – он никогда не думал, что способен испытывать такой звериный страх. Глаза привыкали к темноте, в нескольких метрах от Андрея лежала бесформенная груда.

– Посидите здесь, отлучусь, – шепнул он.

– Черта с два, – прокряхтел Шура. – Вместе пойдем. Мочи нет уже ждать…

– Хорошо, – согласился Андрей. – Но толпой не валить. Выждать – и за мной. Чуть шикну – бегом назад и запираемся.

– Мамочка дорогая, мамочка дорогая… – бубнила, как заевшая пластинка, Татьяна. – Как же мы пойдем?

– Половым путем, дорогуша, – не преминул съехидничать Витек. – По полу, ножками…

Блестящую динамику не демонстрировали. Кто-то замешкался, кто-то рвался наружу – Андрей уже присел на корточки рядом с телом, а товарищи все еще возились. Он брезгливо зажал нос – вокруг покойника пахло не ромашками. Мертвое тело принадлежало мужчине в санитарном облачении. Униформа в «камуфляжных» кровавых пятнах, штаны разорваны – словно дикий кот провел по штанине когтями. Он отпрянул от нечеловеческого оскала – видимо, не стоило лишний раз проявлять любопытство. Кто-то руками разрывал покойнику рот, а потом отгрызал нос вместе с ноздрями, причем отчасти это удалось…

Он двинулся дальше, а за спиной хрипели:

– Вот хрень, это же Бусыгин – санитар из четвертого отделения… Блин, не повезло мужику…

– Он мертвый, да? Он мертвый? – истерила Татьяна. – Мамочка, я так боюсь покойников…

– А чего их бояться, милочка, они не шевелятся, – натужно хрюкал Витек.

– Помогите, он шевелится… – внезапно запричитала Татьяна.

Народ рассыпался, обуянный страхом, Андрей, чертыхаясь, побежал обратно… и встал как вкопанный. Зыбкий огонек вновь осветил скрюченное тело. Оно, ей-богу, шевелилось! Но это не мешало искалеченному бедняге испускать удушливый смрад разложения! Скрюченные пальцы «мертвеца» конвульсивно подрагивали. Из разорванного рта вывалился синий, в пупырышках, язык. Приоткрылись глаза – блеклые, болотные, подернутые паутиной. В них поигрывал какой-то синеватый огонек. Ахнул Витек – раскоряченная длань впилась ему в штанину! Не успели опомниться, как он отпрыгнул, взмахнув ножкой, и, резко выдохнув, треснул санитара по черепу! Кость хрустнула, словно была ледяной коркой. Санитар Бусыгин издал головой звук, который обычно издается другим местом, и застыл. Череп со слипшимися волосами окрасился кровью.

– Витек, зачем ты его? – зашипел Шура. – Он ведь живой был…

– Не был он живым, Александр Васильевич… – потрясенно бормотал Витек, отступая от мертвеца (теперь уже гарантированного) и лихорадочно крестясь. – Вы бы хотели так жить? Вот признайтесь, вам нужна такая жизнь? Гадом буду, это не жилец, пусть спасибо скажет, что избавил от страданий…

Андрей помалкивал. Он чувствовал, что Витек не так уж неправ. Оживший мертвец – гарантированный источник неприятностей. Этого парня уже не вылечит никакая медицина. Татьяну тошнило, ее подталкивали к выходу. На лестницу взбирались ползком, готовые в любую секунду броситься на попятную. В психбольнице царило противоестественное безмолвие. Освоив первый пролет, выключили фонари – тьма отступила. Несколько раз пыхтящий Витек, сжимая наперевес окровавленную трубу, пытался вырваться вперед. Андрей хватал его за ворот, отправлял в тыл. Никаких батальныхсцен! Пригнувшись, он перебежал лестничную площадку, высунулся в коридор первого этажа. Пространство освещалось из бокового окна, заделанного мутным стеклом и решеткой. В коридоре валялись перевернутые лавки, тела. Запашок присутствовал. «И здесь скоропорт», – сипло выдавил Витек, затыкая нос. К аромату разложения примешивался ощутимый запах гари. Он поступал с улицы – в больнице, слава богу, ничего не горело. Он придержал Витька – тот дрожал, как паровоз под парами, – пересек, пригнувшись, коридор и выбрался в просторный вестибюль. С улицы доносился утробный гул. В вестибюле тоже хорошо погуляли. На стенах красовались потеки крови и какой-то желтоватой субстанции. На мраморном полу, разбросав руки, валялась женщина в больничном халате – судя по скрюченным конечностям, перед смертью она защищалась. Ближе к входу, переплетясь ногами, лежали еще двое. Будка вахтера была растерзана, на полу валялись осколки стекла и плексигласа. Окна разбиты, оконные переплеты раскурочены, хотя решетки снаружи оставались целыми. Андрей медленно двигался по холлу, огибая тела и горы осколков. Двустворчатые двери были закрыты – их держали жесткие пружины с доводчиками. Он задыхался от волнения – желание покинуть скорбную юдоль просто выкручивало. Но гул снаружи нарастал. Он подбежал к двери… и замер, начал вслушиваться. В затылок уже дышали, люди обступили его. От страха и нетерпения у всех срывалось дыхание. Желание выйти стало пропадать. На улице кто-то присутствовал. Хрустела галька под ногами, доносился гул. На крыльцо кто-то взгромоздился – Андрей отшатнулся, остальные тоже попятились. В больницу чужаки не полезли – видимо, были в курсе, что там ни еды, ни развлечений, – блуждали по крыльцу, что-то ломали. Несколько особей, лицезреть которых не было возможности, мычали в стороне. Вот кто-то упал – видимо, оступился, – мычание переросло в карканье придушенной вороны, затопали люди, диковатый хор огласил сквер перед больницей. Андрей приложил палец к губам и сделал знак, чтобы следовали за ним. Вся компания перетекла в коридор. В больнице по-прежнему было пусто. Подавленные люди мялись в коридоре, пугливо озирались.

– Надеюсь, все понимают, что сейчас не лучшее время выходить на улицу? – прошептал Андрей.

– Мда уж, – неопределенно выразился Шура, у которого от страха свело челюсть, он с трудом ею шевелил.

– Ну, в натуре сотворение нового мира… – Витек яростно корябал ногтями лоб и улыбался так, словно уже сидел на электрическом стуле.

– Вижу два варианта, – бормотал Андрей. – Первый – возвращаемся обратно и дожидаемся лучших времен…

– Господи правый, это что – доктор Бурденко? – Татьяна прижала руки к груди и потрясенно уставилась на тело медика, у которого была свернута шея, а морщинистое лицо превращалось в рыхлую землистую массу.

– Это не доктор Бурденко, – злобно зашипел Шура. – Это труп доктора Бурденко. Танюша, может, хватит остро реагировать на каждого покойника?

– Ну да, где хваленый цинизм медработника? – хихикнул Витек. – Впечатлительная ты какая-то, крошка.

– Да иди ты к черту, – разозлилась Татьяна. – Будут еще тут всякие… Я, между прочим, всего полгода работаю в этой больнице и до вчерашнего дня не видела ни одного трупа. Это, если ты забыл, психиатрическая клиника, а не реанимация…

– Полагаешь, я мог забыть? – затрясся от беззвучного хохота Витек.

– Поговорили? – строго сказал Андрей. – Тогда второй вариант… Шура, что тут с черным ходом? Но не из главного корпуса, а где-нибудь подальше.

– Пошли, – встрепенулся Шура. – Это там. – Он показал подбородком. – Пара коридоров, пристройка – и мы на воле.

– Веди, Сусанин. Татьяна – за мной, Витек – замыкаешь процессию и никуда не лезешь.

– Слушаюсь, начальник, – нервно гоготнул Витек. – Буду подбадривать вас свежими анекдотами…

Они практически добрались до примыкающего коридора. Шура нетерпеливо газовал у проема. Татьяна за спиной Андрея вдруг шумно выдохнула – словно поперхнулась, наступила ему на пятку. Он хотел ее поддержать, подхватил под локоть, она навалилась на него. Он схватил ее двумя руками, чувствуя, что у девушки подкашиваются ноги.

– Эй, ты чего?

– Подожди, Андрюша, что-то мне не очень…

Она не договорила, женщину охватила лихорадка. Она тряслась в его руках, прерывисто мычала. Глаза молили о помощи, потом стали закатываться, она обвисла. От Татьяны исходил сильный жар – он навалился внезапно, как обухом по голове, женщина даже опомниться не успела. Он не видел в полутьме ее лица, она схватила его за плечо, сильно сжала – и тут же разжала пальцы. Он все понял – так вот как это происходит… Стучали зубы, она трясла головой, ноги не держали – висела, как куль. Он доволок ее до ближайшей скамейки, усадил. Но она и сидеть не могла – завалилась. Конвульсии учащались. Он схватился за телефон, отыскал срывающимися пальцами нужную клавишу. Шура вырывал у него фонарик, выражался в нецензурной форме. Мерклый свет озарил сведенные судорогой скулы. Это была уже не Татьяна! Изувеченная ведьма, лишь немного напоминающая Татьяну! Вздулись вены, лицо стало пегим, глаза вываливались из орбит. Видимо, боль зашкаливала за все разумные пределы. В какой-то миг в глазах прочертилась ярость – столь нелепая в этот момент. Она издала сиплый рев, разверзся белозубый оскал. Выгнулось ладно скроенное тело… Краем глаза он заметил, что Витек замахивается трубой – ишь ты, понравилось… Но столь радикальные меры не понадобились – лихорадка оборвалась, женское тело упало на скамейку. Сердце не выдержало чудовищного напряжения…

Они смотрели на мертвую женщину – оторопевшие, еще не веря. Предсмертная судорога изменила ее до неузнаваемости, лицо превратилось в синяк с вздувшимися кровеносными сосудами. Заохал Шура, кинулся проверять пульс, оттягивал веко, но что он рассчитывал там увидеть? Он рухнул на колени, завыл, фонарик покатился на пол. Попятился Витек, опустив трубу, сел на пол, прижался к стене.

– Вот же черт… – бормотал он, спотыкаясь на каждом слове. – Вот же угораздило… Вот же срань, верните меня обратно в запой…

– Шура, прекращай. – Андрей положил приятелю руку на плечо. – Все под богом ходим.

– Под богом? – Шура всхлипнул, закрыл лицо ладонями. – Да я в гробу видал такого бога…

Они молчали, погружаясь в предательский ступор. Онемение расползалось по телу. Теперь уже каждый – до дрожи, каждой клеточкой – чувствовал, что нечто подобное может накрыть и его. Успеешь что-то понять – но даже не поволнуешься, не смиришься. Хотя, возможно, и к лучшему…

– Нельзя ее здесь оставлять, – пробормотал Шура, поднимаясь с пола. Он пристроился на коленях рядом с покойной, взял ее остывающую руку. Шумно выдохнул Витек, предпочитая не демонстрировать свои дурные наклонности.

– При всем уважении, Шура, – смутился Андрей, – мы не можем доставить Татьяну на кладбище и там похоронить. Даже в ваш замечательный местный морг отнести ее не можем. Через это надо пройти. – Он поднял фонарик, шагнул в ближайший проем. Вернулся быстро, издавая горлом отрывистые звуки, укрыл тело простыней. Снова сидели, борясь с отупением. Андрей встрепенулся, побрел в боковой коридор. Оживился Витек, пристроился сзади. Шура взвыл, начал в ярости крошить кулаками стену, потом сник, потащился за товарищами.

Переходы внутри больницы оказались длинными и витиеватыми. Они перетекли в соседний корпус. Пришлось осваивать всю пристройку, чтобы выбраться в задний двор. В этой части больницы тоже было пусто. Коридоры изгибались, плелись. В конце пути пришлось идти через хозяйственную часть. Трупов здесь не было, особого беспорядка тоже. Люди брели мимо складов с инвентарем и постельными принадлежностями, мимо штабелей с кроватями, складированных горками одеял на стеллажах. Короткая винтовая лестница, сумрачный полуэтаж, забитый бесхозным больничным хламом, снова спуск, изогнутый проход мимо ниши, в которой на полках пылились скрученные одеяла и матрасы. Внезапно Шура, занявший свое место «проводника», резко встал. Паника охватила – и он туда же?! Но нет, старинный приятель пока оставался в норме – вскинул голову, фонарик осветил обострившийся профиль, сжатые губы. Он что-то услышал. Выплеснулось бешенство, он занес над головой трубу, едва не снеся подбородок Витьку, и, процедив: «Ну, суки, держитесь», бросился в нишу.

Разразилась суета. Хрипы, визг, разлетались охапки одеял и подушек. Шура был полон злобы и решимости. Впрочем, до разрядки дело не дошло. Прыгающий свет озарил копошащиеся тела, растопыренные пальцы, которыми закрывался некий хрипящий тип. Шура вытаскивал его из ниши за ногу, а тому это не нравилось, он брыкался, скулил. В нише под ворохом больничных принадлежностей прятались двое. Видимо, их страх был настолько объемлющим, что они даже не пытались узнать, что творится на «воле». Сообразив, что убивать их пока не стоит, люди опустили оружие, пожирали глазами выживших счастливчиков.

– Кравец? – изумленно вопросил Шура.

У мужчины, к которому он обращался, была изувечена нога – похоже, он сломал ступню. Лысоватый, в форменной серой рубашке, он морщился от боли, вздрагивал при каждом вдохе. Он пытался подтянуться на руках, щурил подслеповатые глаза – видимо, потерял очки.

– К-кто это?

– Черепанов, – представился Шура. – Если помнишь такого.

– О, боже… Здравствуйте, Александр Васильевич… А я-то смотрю, не видно вас нигде…

– И тебе приятного дня, Кравец, – вздохнул Шура и представил господина. – Кравец, вахтер. Мажордом наш, блин…

Второй из уцелевших выглядел куда примечательнее. Он сжался в позе эмбриона, поглядывал затравленным волчонком. Одетый в больничную пижаму, статный, кучерявый, с породистой физиономией, украшенной горбатым носом. Красавцем, впрочем, он сейчас не был. Лицо исполосовано в кровь, под глазом красовался здоровый синяк, по щеке расплывалась синюшная гематома. Он хлопал глазами и не мог побороть сжирающий его ужас. До пациента не доходило, что склонившиеся над ним люди вполне адекватны и не хотят ему зла.

– А это что за жертва некрофила? – удивился Витек.

– Новости светской хроники, блин. – Шура презрительно сплюнул. – Милейший Аскольд Вятский собственной персоной. Журналист, светский лев и весьма узнаваемая в городе персона. Завсегдатай гламурных вечеринок, любимец напыщенных дам и все такое.

– Впервые вижу, – хмыкнул Витек. – Мне оно надо?

– Я тебе рассказывал про него, – покосился на Андрея Шура. – Нервный срыв у человека на фоне сытой обеспеченной жизни, не обремененной проблемами. Этот гад себе требовал отдельную палату и джакузи, представляешь? Лежать с чиновниками и депутатами ему, видите ли, западло.

– Что вам надо от меня? – взвизгнул Вятский. – Да, я Аскольд Вятский, и я требую уважительного к себе отношения! Я вас трогал?

– Трогал, – кивнул Шура. – Кто телегу на меня настрочил в областной минздрав? Тигру, видите ли, в этой клетке не докладывают мясо. И омарами покормить забыли. И постельное белье не меняют дважды в день. И обои в горошек, а не в полоску. Никакой ты не Вятский, дружище – ты Вася Хрюкин. Бедненький, – поцокал языком Шура. – На кого ты похож, что с тобой сделали? Не получилось отдохнуть от себя? Ладно, живи, Аскольдушка, кто старое помянет, как говорится… Давай, Ксюша, вставай, – протянул он руку. – Так и будешь тут валяться?

– Не прикасайтесь ко мне! – завизжал Вятский. – Никакая я вам не Ксюша! – Он засучил ногами, отказываясь подчиняться, но быстро поменял свою точку зрения после точной оплеухи – вскочил, затрясся.

– Бледненький какой, – посетовал Витек.

– Ничего, – проворчал Шура. – Любит быть фараоном, пусть любит быть и мумией. Виталий Антонович, ты сможешь подняться? – склонился он над вахтером.

– Да хрен-то там, Александр Васильевич, – кряхтел «мажордом» Кравец, хватаясь за протянутую руку. – Кабы мог, лежал бы тут с этим нытиком и скандалистом? Он мне уже все нервы вымотал…

Совместными усилиями подняли Кравца – Андрей подставил плечо. Обуза была так некстати, исключала мобильность, но не бросать же человека? Кравец закусил губу, чтобы не взвыть от распарывающей боли. Ступня искривилась – перелом был серьезный, со смещением. Видно, наболело у человека – он начал говорить, проглатывая слова, – как пережил кошмар вчерашнего дня, как по больнице носились умалишенные, как спешно ретировались самые дальновидные работники персонала, а ему служебный долг не позволял, он очень ответственный человек… Никаких подозрений на белую горячку, на стойкие галлюцинации – Виталий Антонович непьющий вменяемый человек. Уравновешен настолько, что даже жене за двадцать лет совместной жизни ни разу не позволил вывести его из себя. Он сразу понял, что все по-настоящему, и этот «Голливуд» разыгрался не только в психбольнице номер два, но и везде. Он обрывал телефоны – жены, знакомых, родственников, – никто не отвечал. По больнице метались какие-то безумцы, орали, нападали друг на друга. На его глазах скончался в страшных корчах доктор Бурденко. Пришлось оставить свой пост – там уже орудовала банда обезумевших людоедов. Именно Кравец, скатившись в подвал, запустил автономный генератор – после того, как в больнице отключилось электричество. А потом удирал от причудливой парочки – долговязого пациента со второго этажа и примкнувшей к нему медсестры Петровой, у которой явно крыша поехала. Он залетел в подсобку, споткнулся о швабру, упал, что и послужило причиной перелома. Несколько часов он лежал в темноте. Ночью стало тихо, хотя наверху кто-то еще отплясывал и ломал двери. Кравец пополз по переходам, забился в нишу – он умотался настолько, что уже не мог никуда ползти. Его нагнал этот горе-журналюга, умолял спасти, обещал кучу денег – тому и в голову не приходило, что человек со сломанной ногой не способен на благотворительность. Он забился в нишу вместе с ним, нес какую-то пургу, пока не забылся тревожным сном…

– А вы, любезный, не хотите рассказать, что с вами случилось? – поинтересовался Андрей. – Вас неплохо отделали, мои сочувствия. Не желаете описать свою часть увлекательных приключений? Или мы с вами в разных социальных плоскостях?

– С депутатами подрался, – хохотнул Шура.

– Отстаньте от меня, чего привязались? – надрывался журналист. – Идите своей дорогой, вашу мать!

– То есть ты с нами не идешь, Аскольдушка? – на всякий случай уточнил Шура.

– Нет, мне с вами не по пути!

– Очень жаль. – Шура оскалился ему в лицо. – Ну, счастливо помереть. У тебя была уникальная возможность написать материал о триумфальном рождении нового мира в свое гламурное издание. Пойдемте, мужики, пусть этот гусь остается, нам же легче. Виталий Антонович, обопритесь и на меня тоже…

– Вы что, с ума сошли? – всполошился Вятский, обнаружив, что компания уже удаляется. – Как вам не стыдно меня бросать? Вы люди или кто? – Он рванулся, пристроился в арьергард.

До выхода к гаражам у заднего крыльца оставалось совсем немного. Вахтер постанывал, но как-то прыгал на одной ноге. Люди сгрудились в тесной нише перед дверью, запертой на засов. Данным выходом, похоже, не пользовались. Шура шепотом предупредил журналиста, что за каждый звук без санкции тот будет обретать затрещину, и это не просто угроза. Вятский фыркнул, но молчал. Люди уныло слушали, как между гаражами и больницей кто-то бродит – и даже не один, а несколько «неопознанных» личностей. Доносились звуки, похожие на рык. Андрей почувствовал облегчение наряду с разочарованием – он боялся себе признаться, что боится выходить на улицу.

– Прорвемся? – шепотом предложил Витек. – Их там не больше трех. За гаражами ворота и калитка с хреновым замком – мы с мужиками уже проверяли.

– Вы спя… – вздрогнул журналист – и тут же обрел затрещину. Шура не дремал. Люди снова вслушивались. Тяжело дышал и обливался потом Кравец.

– Мужики, вы со мной никуда не уйдете… – зашептал он. – Вот же черт, навязался я на вашу голову… Этих типов вы, может, и пройдете, но где гарантия, что другие не прибегут?

– Виталий Антонович прав, – подумав, согласился Андрей. – Мобильности нам сегодня не хватает. И что творится в городе, мы не знаем. Выйдем – и сразу в западню. В больнице пока безопасно. Не думаю, что сюда вернется толпа… если сами ее не позовем, конечно. Как ни крути, а нужно дожидаться темноты. А лучше – ночи. Или есть желающие прогуляться прямо сейчас?

Желающих не было. Люди пятились от двери, за которой продолжалась возня и «народные гулянья», вывалились в коридор. Через несколько минут они вернулись к нише. Вятский забился в угол, закрылся от жизненных трудностей ладошками. Вахтера положили на матрас.

– Есть идея, – осенило Шуру. – В соседнем коридоре имеется выход на крышу. Этот корпус не просто старый дом, а старый дом с мезонином. На крыше есть башенка, она возвышается почти на два этажа. Лестница разветвляется – одна ведет в башню, другая на крышу. В башню можно проникнуть беспрепятственно, там что-то вроде смотровой площадки с видом на ближайшие улицы… – Шура споткнулся, а Андрей подумал, что про башню Шура вспомнил неспроста. С кем он там приятно проводил время? С Татьяной? С ее предшественницами?

– Здание больницы мы таким способом не покинем, но хотя бы полюбуемся пейзажами.

– Идем, – кивнул Андрей. – Витек, опекаешь Виталия Антоновича… и следи, чтобы наш гламурный друг что-нибудь не выкинул.

– Еще чего, – возмутился Витек. – Я тоже хочу любоваться пейзажами. Что они, маленькие, без ухода двадцать минут не протянут?

Последовала короткая перепалка, после чего спорщики с изумлением обнаружили, что Вятский задремал. Кравец уверил, что последит за ним, не привыкать. Трое поднимались по узкой винтовой лестнице, топча мусор, какой-то древний строительный хлам. Лестница упиралась в люк. Крышка почти не скрипела, петли были смазаны. Полукруглая декоративная башенка с прямоугольными окнами выгодно возвышалась над крышей. Время ее ремонта пока не наступило. Скрипели гниющие половицы, вываливались кирпичи из внутренней облицовки. Как и ожидалось, здесь имелся матрас – Шура смущенно отодвинул его ногой. Оконные переплеты в окнах отсутствовали. Пространство «мезонина» было той же улицей – с горячим июльским воздухом, в котором отчетливо сквозили примеси гари и тлена. В помещении дышалось легче. Люди припадали к окнам, стараясь не выделяться, замирали, потрясенные мощью абсурда…

Начало восьмого вечера, мутное солнце клонилось к закату. Над центральной частью уральского мегаполиса зависла плотная сиреневая дымка. С башни просматривался сквер перед главным корпусом, виднелась часть центрального проспекта, чуток – прилегающие улицы. Здания в этой части города стояли плотно, улицы были узкие – за исключением главного проспекта Ленина с шестью полосами. Сбывались скверные предчувствия. Город был уже не тот, что раньше. Напротив больницы горело здание бывшего Совнархоза с помпезными греческими колоннами. В разбитых окнах играли сполохи пламени. Часть кровли обвалилась, огонь вырывался наружу. На соседние здания он не перекидывался – видимо, сказывалось полное безветрие. Пожары в городе имели место, но пока не приняли тотальный характер. Чадил ядовитым дымом бизнес-центр «Калининский» на улице Ямщицкой – огонь отхватил все тридцать недавно отгроханных этажей. Горел элитный квартал «Кленовый» на Канатной горке – из пяти зданий переменной этажности пылали четыре, а пятое уже прогорело – зияло пустыми глазницами. Через одно горели старые здания на улице Трикотажной – все пространство в том районе укутал пепел. Сквозь деревья просматривалась проезжая часть проспекта. Ее перегораживали брошенные и столкнувшиеся машины. Многие уже отгорели, превратились в нагромождения закопченного железа. Стоял переломанный пополам троллейбус с поникшими рогами – в него одновременно въехали два джипа, отчего он перегнулся, как книжка. На тротуарах, на проезжей части лежали тела. Можно представить, какая там вонь на этом пекле… Тел было много, они валялись везде, где тормозил взгляд, – в парке, на проспекте, на примыкающих улочках. Мужчины, женщины, дети… Впрочем, не все они были неподвижными – кто-то полз, подтягиваясь на руках, скатился с тротуара на решетку ливневой канализации… Были и живые – они неприкаянно блуждали, натыкаясь на тела и машины. Хаотичное броуновское движение – людские силуэты слонялись без цели, как слепые. Их лица в отдалении не читались. Но, напрягая слух, можно было различить, как они издают звуки определенной частоты – заупокойный монотонный вой…

Загремели выстрелы! Взревел мотор – с примыкающей улицы вывернул микроавтобус. Он что-то зацепил – рвался и корежился металл. Но продолжал нестись, мелькал между деревьями. Он резво огибал преграды, из заднего окна велась стрельба. И разом все пришло в движение! Вой сменился разноголосым ревом. Насторожились блуждающие личности, завертели головами. И вдруг помчались с разных сторон наперерез несущейся машине! Выскакивали другие – из сквера у больницы, из улиц, проулков, выходящих на проспект, из подъездов домов. Их было множество. Откуда их столько? Кто-то прыгнул на бампер микроавтобуса, размахивая руками – его отбросило, как баскетбольный мяч. Полетел другой – его зашвырнуло под искореженный троллейбус. Мини-вэн зацепил правым боком сгоревший автомобиль, отправился юзом, отлетел, словно мячик, от застывшего седана. Из окна уже не стреляли. В салоне кричали перепуганные люди. Водитель не справился с управлением, машину понесло на бетонные блоки у раскопанного участка теплотрассы! Она влепилась в них на полной скорости. Смялась кабина, подпрыгнула задняя часть. Удар был такой силы, что от автомобиля отлетела задняя ось с колесами, а то, что осталось, треснулось об асфальт и практически развалилось. Сомнительно, чтобы после такого удара там кто-то выжил. А если и так, их участи сложно было позавидовать. Озверевшая толпа набросилась на обездвиженный автомобиль, облепила его. Люди не замечали, что калечат своих же «товарищей», лезли, расталкивая и расшвыривая. Дикую сцену вуалировала листва деревьев, в полной красе картинка не представала. Но кого-то эти твари вытаскивали из машины, обступали, что-то с ними делали…

– Ни хрена себе сцены из провинциальной жизни… – убитым голосом сообщил Витек. – Александр Васильевич, вот вы вроде грамотный человек, объясните тупому алкоголику, что это за хрень?

– Не знаю, Витек, не знаю… – потрясенно шептал Шура. – Одно могу сказать – эта штука вряд ли обратима. Это конец, мужики… Конец городу, всему… А если эта хрень творится по всей стране, по всему миру, то и миру полный трындец… Население вымерло или превратилось… в этих самых… Нормальных людей, вроде нас, осталось с гулькин хрен… Не знаю, почему они не вымерли, возможно, их срок еще не пришел, организм сопротивляется, но в любом случае им не выжить в этом мире…

– Хочешь сдаться? – буркнул Андрей.

– Да нет, порезвимся пока, – вздохнул Шура. – Но не питай иллюзий, Андрюха. Эта штука, что делает людей такими, – на девяносто процентов вирус. Еще на девяносто он витает в воздухе и доступен всем. Чем защищаться, ума не приложу. Боюсь, что ничем. Если уж проворонила современная медицина, которая достаточно сильна, хотя и принято ее ругать… Ну, наденьте, черт возьми, марлевые повязки, если хотите, – рассердился Шура. – Они есть у меня в кабинете. Но это то же самое, что с канцелярским ножиком на танк идти…

– Нужно выбираться из города, – сказал Андрей. – В горы уходить, больше некуда. Возможно, туда еще не добралась эта напасть. А вдруг на высоте ее нет? Вооружаться, искать транспорт. Что-то делать с Кравцом – бросать его не дело, но тормозить он нас будет по полной программе. Еще этот светский львенок навязался, мать его… Тут и без загадочных вирусов скоро будет инфекций невпроворот… Одно плохо, мужики, какие планы ни строй – а до темноты нам придется вести больничную жизнь…

Они смотрели, как завороженные, на «картинки из городской жизни», не могли оторвать глаз. Привычный мир развалился – вместе с вечной борьбой за существование, с неумным зарабатыванием денег, относительным бытовым комфортом, с друзьями, родственниками, знакомыми, с продажными ментами, коррумпированными чиновниками, губернаторами, президентами. Если Шура прав, то чего тогда стоит эта технически вооруженная, погрязшая в сытости цивилизация, если она способна развалиться за двое суток? Чего стоит хваленая мировая медицина, проворонившая какой-то вирус? В глубине квартала на улице Чаплыжной что-то прогремело – возможно, взорвался газ. Вывалилась целая секция из здания – вместе с мебелью, мертвыми телами. В переулке, выходящем на проспект, металась ополоумевшая от страха собака. Снова что-то громыхнуло, над крышами пятиэтажек взметнулся столб. Вопили люди – и теперь уже толпа рванула в противоположную сторону. Они давились, вламывались в здание из красного кирпича, соседствующее с Совнархозом. Это было стадо – никем не контролируемое животное стадо. Что у них с головами, что они бросаются на любого, кто не похож на них? Зверский голод? Кто они? Ожившие мертвецы, те самые пресловутые зомби, питающиеся свежей плотью, или живые, но озверевшие люди с новоприобретенным инстинктом убивать?

Он пока не понимал. Требовалось время, чтобы осмыслить и вжиться. Из дома, атакованного безумцами, доносились крики. Распахнулась балконная дверь на четвертом этаже, выбежала женщина. Она схватилась за перила, перегнулась наружу. Лицо исказилось от отчаяния. Она кричала, умоляла помочь. Металась по короткому балкону, хотела перелезть на крохотный карниз, но сорвалась нога, пришлось вернуться. Она опять перегнулась – словно собралась броситься вниз. В квартире что-то происходило. Со звоном разлетелось стекло на балконной двери, показался мужчина. Он пятился задом, махал рукой, в которой был зажат кухонный нож. К нему тянулись длани убийц, он в отчаянии бил по ним, но не мог сдержать напор. Хлестала кровь. Он что-то крикнул женщине – в это время цепкая рука схватила его за горло. Оскалилась нечеловеческая пасть. Мужчину втащили обратно в квартиру – он уже не сопротивлялся, только обреченно выл. Женщина осталась на балконе одна – надолго ли? Андрей зажмурился, когда она приняла эпохальное решение – полезла через перила. Он оторвался от своей амбразуры, шикнул на товарищей – мол, чего уставились, не в театре. Заткнул уши, но поздно – тоскливый вой сменился шлепающим звуком упавшего на асфальт тела…

Они вернулись на «базу» весьма кстати. В складской нише, среди груды пропахшего нафталином тряпья, протекал жутковатый спарринг! Дрались «тыловые крысы», отчаянно набрасывались друг на друга. Вернее, набрасывался вахтер Кравец, позабывший про свою больную ногу, норовил схватить журналиста за горло, а тот смешно отбивался и орал так, словно его перемалывали в блендере! В представшем хаосе конечностей было что-то иррациональное. Впрочем, включились быстро. Андрей метнулся, схватил вахтера за шиворот, отбросил к стене. Тот ударился позвоночником, но не утерял подвижности. Оскалилась бездонная пасть, унизанная не самыми здоровыми зубами, проступили вены, глаза носились по кругу, выплескивая бешенство. Это был уже не тот Кравец – ответственный и исполнительный работник! Он рычал, схватил стальной клешней Андрея за щиколотку. Паника захлестнула. Он ударил второй ногой – пяткой в подбородок. Переломилась челюсть, но бывшему вахтеру это было, что слону дробина. Виталий Антонович продолжал извергать в пространство звуки дикой природы, поднимался, опираясь на сломанную ногу. Хрустела кость, он не чувствовал боли. Лицо превращалось в страшноватую маску тролля. Шура с Андреем застыли, наблюдая за рождением Левиафана. Неизвестно, чем бы закончилось это безумие, не прояви сноровку алкоголик Карташов. Витек издал короткий рык, ударил трубой сверху вниз, словно топором рубил чурку. Череп отзывчиво раскололся, глаза Виталия Антоновича растеряли сумасшедший блеск, сбились в кучку. Он закачался и повалился на бок, испуская пронзительный запах фекалий.

Вахтер Кравец был мертв. Вятский трясся, издавая что-то шипяще-свистящее, сучил ногами, отползая от мертвеца. На распухшей физиономии красовались свежие ссадины.

– Ну, ты зажег, Витек… – потрясенно пробормотал Андрей.

– Проблемы, Андрюха? – Витек говорил таким тоном, словно у него в горле застряла лампочка. – Промотаем обратно?

– Да нет, Витек, все нормально, ты молодец, – убитым голосом сообщил Шура.

Прыгающий свет скользил по лицам товарищей. На Витька – не такого уж профана в плане выживания, было страшно смотреть. Волосы торчали дыбом, кадык работал, как разогнавшийся поршень. Физиономия Шуры сливалась со стеной позади него. Но товарищи держались, никто не ударялся в панику, не бился головой о стену.

– Лотерея, блин… – озвучил всеобщие переживания Витек. – Попадет – не попадет, выживешь – не выживешь. Увлекательно, ептыть ее…

Все склонились над «гламурным» журналистом – не собирается ли и этот пойти по скользкой дорожке… Человек превращался в жалкую пародию на самого себя. Физиономия пылала, глаза мутнели от страха.

– Не лицо, а задница какая-то, – прокомментировал Витек.

– Ну, да, харизма нашего героя нуждается в восстановлении, – согласился Шура. – Сочувствую, Аскольд, но у тебя уже нет никакого шанса стать главным героем. Слабоват ты для фигуры былинного масштаба.

– Что это было? – прохрипел, пуча глаза, журналист. – Я умираю? Я выживу?

– Самим интересно, – усмехнулся Андрей и, чувствуя какую-то неловкость, словно он в армии и вынужден издеваться над новобранцем, рывком поставил журналиста на ноги. – Все в порядке, Аскольд, ты живой. Соберись, не будь тряпкой – а не то обещаю, выбросим тебя волкам на съедение…

Позднее, когда Вятский пришел в себя и обрел способность воспринимать действительность, выяснились шокирующие подробности. Ничто, как говорится, не предвещало. Он отключился, потому что немного устал. А очнулся от странного пилящего чувства. Хорошо, что очнулся! В полумгле что-то дергалось. Присмотревшись, он обнаружил, что вахтера выгибает и пучит. «Бодрая» картина сопровождалась каким-то шаманским горловым пением. Дать деру журналист не мог, его от страха прибило к полу. И вдруг оборвалась трясучка, вахтер застыл – а потом его словно пнули под зад! Он набросился на журналиста без объявления войны (тот прекрасно слышал, как хрустит, доламываясь, больная нога), сильные пальцы впились в горло, в лицо, его окатило такой отвратительной вонью, что сперло дыхание…

– Ну, что ж, Аскольд, биться за жизнь ты умеешь, – усмехнулся Шура. – Глядишь, и протянешь какое-то время… Ладно, приятель, прости, все мы в одной лодке.

Остаток дня они лежали, закрывшись на замок, в сумрачном помещении без окон, проваливаясь то ли в сон, то ли в обморок. «Чудесных» превращений больше не было. Временами кто-то поднимался, блуждал, наступая на «черную кошку в темном помещении». Дышать было нечем, одежда взмокла. Нервничал Витек, мечтал о выпивке – ну, хоть чуть-чуть, для поднятия тонуса, организм уже не может…

– Слушайте, я, конечно, врубаюсь в это, как в квантовую оптику – все эти вирусы, швирусы, микробы с бактериями… – жарко шептал он. – Но ведь с сегодняшнего дня уже не существует ничего фантастичного, нет? Бред превращается в явь, все такое. А если это злонамеренная акция? Вдруг инопланетяне решили освободить плацдарм для себя? Ну, стереть с лица земли всех людей, освободить жилплощадь, а потом по собственному усмотрению использовать эту миленькую планету? Города им наши, конечно, не нужны, снесут, построят что-то свое, с природой тоже разберутся… Слабо парировать, Александр Васильевич? Ну, скажите, откуда взялся этот вирус, про который медицина ни сном ни духом, да еще ударил так конкретно – почти везде? Ведь это так, не правда ли? Случись только в нашем городе, разве не ввели бы уже жесткий карантин, не работал спецназ в ОЗК, не носились бы над городом вертолеты и самолеты? Но что-то не видно ничего такого, а, Александр Васильевич?

– И что прикажешь, Витек? – неохотно огрызался Шура. – Поставить тебе пятерку по логике? Ну, молодец, догадался, именно так и было. Слушайте, мужики, давайте немного поспим? Ей-богу, надоело с вами трепаться. Я будильник выставлю на час ночи…

В начале второго, когда над городом царила беспросветная мгла, четыре тени выскользнули из больницы и окопались за беседкой. Ночь была безветренной, в небе расплывались и подмигивали бледные звезды – дымка гари и не думала развеиваться. На заднем дворе было тихо. Со стороны проспекта доносился невнятный гул. Силуэты деревьев вырисовывались во тьме, проступали очертания гаражей, больничной ограды, которая на этом участке была не решетчатой, а монументально-кирпичной. Подозрительные личности в ареале не шатались, чувство опасности пока помалкивало. Разнылся Вятский – он проспался и обнаружил, что давно пора перекусить. Мало того, что он питается, как все приличные люди, четыре раза в день, так он привык еще и по ночам таскать из холодильника что-нибудь вкусное. У людей чесались кулаки, но они сдерживались. Потом журналист вспомнил, что ему нужна аптечка – почему-то раньше он об этом не вспоминал.

– Послушайте, мы пойдем по городу в больничных пижамах? – дошло до Вятского. – Вы сбрендили. Мы не можем…

– Нет, парадные мундиры наденем… – зашипел ему в физиономию Шура и показал чешущийся кулак. – Давай договоримся, Ксюша, с этой минуты ты заткнулся, лады? Затаил на всех добро и заткнулся. Ей-богу, не посмотрим, что ты у нас пострадавший, настучим по чавке, не возрадуешься.

Они лежали и всматривались. Шура шепотом возвестил, что скоро вернется, откатился в темноту и куда-то убежал. Он вернулся минуты через три, озвучив свежие разведданные: за пределы клиники он не выходил, но ворота не заперты (хотя и не сказать, что распахнуты настежь). У гаражей припаркованы машины, в том числе карета «скорой помощи» фирмы «Форд» – двери у нее не заперты, бензин в баке есть, но ключ в замке отсутствует. Посторонних не видно. Остальные машины – отечественного производства.

– Провода замкнем, – задумчиво вымолвил Андрей. – Что-то мне подсказывает, что лучше взять вместительную «скорую помощь». У нее движок хотя бы не рычит на весь город. Но на проспект соваться нельзя, там все перегорожено, не проедем…

Он погрузился в раздумья. Параллельно проспекту, за задворками больницы, тянется улица Кабинетная – еще одна оживленная магистраль, хотя и не такая загруженная, как центральная. Прорываться на авось? Понятно, что «мертвецы» кинутся в погоню, придется спасаться бегством, но если улица перегорожена, то им конец… Он шепотом озвучил свой план. Все трое остаются, следят за развитием событий и друг за другом. Если кто-то «превращается»… в общем, мужики знают, что делать. В случае угрозы извне – отступать в больницу. А он уходит на разведку – обследовать Кабинетную улицу. Если что, спасется бегством – он не образец олимпийского здоровья, но бегать обучен. Товарищи недовольно роптали, но никто не рвался за ним, когда он отползал прочь. За гаражами жались в кучку несколько машин. Андрей передвигался перебежками, замирая, сливаясь с темнотой. Он добрался до ворот, убедился, что створы разомкнуты, просочился наружу. Как же просто в наше время выйти из психбольницы…

Он находился в темном переулке, окруженном акацией и кленовым молодняком. До Кабинетной было метров полтораста. С данной точки она почти не просматривалась – фонари на улице не горели. Он смещался вдоль ограды – волнение просто зашкаливало. Глупая мысль сразила наповал: а, возможно, не так уж плохо, что Рита умерла неделю назад? Умерла человеком, по-людски, без всяких дикостей. А что бы с ней случилось сейчас, как бы он пережил ее преображение? Шанс незначительный, что пронесет – у Риты были проблемы с иммунитетом, любая хворь воспринималась болезненно. Речь не шла ни о СПИДе, ни о ВИЧ, просто у девушки был слабый организм, требующий витаминов и бережного отношения. «При чем здесь ВИЧ? – возмущалась она. – Что такое ВИЧ?» «Василий Иванович Чапаев», – пошутил однажды Андрей…

Он выхаркивал комок из горла. Долой эти сопли прошлой жизни… Он скользил по переулку, приближаясь к дороге. Мерцать одиноким перстом становилось опасно. Он перебрался через обочину и остаток пути шел на корточках, натыкаясь на ветки и торчащие из земли корни. Загривок уже щипало – он различал, как по проезжей части блуждают тени…

Он лежал за столбом электропередач, имея неплохой обзор. Проезжая часть погружалась во мрак, приходилось всматриваться, чтобы что-то различить. Мурашки ползли по коже, волосы шевелились… Не зря эта улица привлекла его внимание – благодаря трамвайным путям проезжая часть значительно расширялась. Жизнь замерла в субботу и воскресенье – трафик в эти дни минимальный. Смазанные тени колыхались в ночном воздухе – люди бродили, точно пьяные. На первый взгляд их было относительно немного. Там, где он лежал, вжимаясь в столб, вообще никого не было. Несколько фигур колыхались на противоположной стороне дороги – у ресторана итальянской кухни «Манжори». «Меню изучают?» – мелькнула забавная мысль. На тротуарах лежали тела – весомая причина пореже дышать. Он полз мимо кустов, отделяющих тротуар от проезжей части. Машин на дороге было немного. Замер хлебный фургон, в зад ему на полном ходу врезалась спортивная «Тойота», а уж ту для симметрии сплющила элегантная «Мазда». «Тянитолкай» занял крайнюю полосу, проезду не мешал. Застыл на горке трамвай 12-го маршрута – двери нараспашку, в салоне кто-то копошился, издавая голодное урчание. Дорога поднималась к перекрестку с Войховской. Места для проезда хватало, но что за горкой? До площади Энгельса от перекрестка порядка полуверсты. Андрей решил рискнуть – пополз дальше. Мелькнула мысль: встать, как все, и расхлябанной походкой двинуть по своим делам. Но, взвесив все «против», отказался от идеи: неизвестно, как твари чувствуют чужаков, можно сесть в лужу с таким «творчеством». Он дополз до остановки общественного транспорта. Дверь в киоск, торгующий пищевой мелочью, была распахнута. Удержаться от соблазна он не мог – переполз через порожек, включив рассеянный свет. Схватил подвернувшийся под руку пакет с вишневым соком, жадно глотал, утоляя жажду, впихнул в себя два шоколадных батончика, вскрыл еще один пакет, осушил наполовину. А когда покидал гостеприимный теремок, чуть не поседел от страха – по тротуару брела целая группа понурых личностей, и он едва не вывалился им под ноги! Он вцепился в косяк, затаил дыхание. Медленно убрался в темень киоска. Субъект, возглавлявший процессию, что-то почувствовал, остановился. Поднял нос к небу, начал принюхиваться. Он медленно повернулся, заблестели льдинки в глазах. Инцидент мог закончиться плачевно, но идущий следом наехал сослепу на товарища. «Главарь» зашипел, задергался – и, видимо, забыл, чего хотел. Помешкав, он повертел головой и потащился дальше – за остановку. Странная процессия удалялась. Андрей перевел дух, задумался – они вообще представляют, куда идут? Или им без разницы? Что им нужно? Приключений, покушать, порвать кого-нибудь? Они способны на элементарный мыслительный процесс? Догадываются о своей ущербности вчерашние люди, ставшие в одночасье уродливыми тварями?

Он покинул остановку и полз дальше в растерянных чувствах. Теперь противник не только по фронту, но и в тылу. А глаза и нюх у него работают. Они не доходяги, как кажутся, – могут носиться, как реактивные. Он добрался до перекрестка с Войховской – на нее с Кабинетной сворачивали трамваи. Перебежал к магазину со звучным, но не корректным названием «Бегом к нам!», от него к киоску хлебобулочных изделий, далее – к продуктовому вагончику, подавив острое желание забраться туда и что-нибудь съесть (холодильники не работают, мясные изделия протухли). Остаток дистанции до площади Энгельса выглядел пустым. Застывшие машины, несколько трупов. У въезда на площадь шатались какие-то призраки, да и черт с ними. На всякий случай он продвинулся еще немного по Кабинетной – убедиться наверняка, что проезд открыт. Он переполз через тротуар, втиснулся в арку, перегороженную ржавой решеткой и калиткой, запертой на «вечный» замок. Странная конструкция – войти во двор через арку невозможно, в чем тогда ее смысл? В вертикальном положении улица просматривалась лучше. На площади скорбными кучками громоздились машины, но пространство для маневра, кажется, было. А дальше отворот на улицу Коминтерна, переходящую в Восточное шоссе, – и выезд из города к синеющим вершинам… Можно было возвращаться. Он чуть не присвистнул – ничего себе, в какую даль занесло. Напротив высилась недавно отремонтированная часовня (удачно отремонтировали – как раз к концу света), рядом с ней колыхались блеклые фигуры. Туда же брели еще несколько «паломников». Он невольно задумался: автоматическая память?

Андрей оторвался от решетки, чтобы перемахнуть через тротуар и окопаться в кустарнике, как свет фар прорезал мглистое пространство! Мощный джип на полном ходу выворачивал с Войховской на Кабинетную! Взревел мотор – завершая маневр, водитель поддал газу. Дальний свет фар озарил местность – неработающий светофор на углу, вывеску «Правильное пиво». Словно наездник стегнул коня, хрустнула передача, машина помчалась с горки к площади. Еще одна группа выживших пыталась вырваться из города. Андрей онемел, он уже догадывался, что сейчас произойдет. Как в воду глядел: отрезок улицы наполнился гамом, разноголосым воем! Пришла в движение группа у часовни. Они уже не казались квелыми и беспомощными. Они ломились сквозь кусты, выбегали на проезжую часть навстречу мчащейся машине! Мозгов у них точно не было. Работал рефлекс: схватить чужого! В свете фар мелькали вздувшиеся лица, рваная одежда в пятнах крови. В память врезалась стройная девушка в щеголеватых, обшитых бахромой джинсах – она проделала спортивный прыжок, сиганула на капот, но отлетела от удара – ее кружило, как кусок полиэтилена, болтались конечности – а потом швырнуло на трамвайные рельсы. Прыгнули еще двое – и их разбросало, как кегли. Джип не сбавлял скорости, ловко объезжал препятствия. Остановить его ничто не могло. Но шум привлек внимание. Зараженные полезли на дорогу, как тараканы, из всех щелей! Выбегали из подъездов, из пустот между домами, выпрыгивали из разбитых окон. Все неслись на дорогу, издавая жуткий вой, кидались вдогонку джипу. Но тот уже умчался, удалялись габаритные огни. Уже рычал на площади, маневрировал. Удачи вам, люди, черт вас побери… Как некстати они нарушили«спящий режим»! Толпа безумцев запрудила улицу от перекрестка до площади! Откуда вас столько, граждане?! Они возбужденно метались, принюхивались, вертели головами. В темноте это выглядело более, чем жутко. А из домов продолжали сыпаться другие – с «поздним включением», присоединялись к своим собратьям. Через минуту весь отрезок улицы превратился в колышущуюся разнородную массу.

Андрей стоял, ни жив ни мертв, в двух шагах от этих «гуляний», вдавливался в узкое пространство между решеткой и обрамлением арки. Там имелось углубление, хотя сомнительно, что оно могло решить накопившиеся проблемы. Он обратил внимание, что между землей и краем продольного уголка, к которому варились штыри, имеется узкое пространство порядка четверти метра. Можно пролезть, если лечь на землю. Или застрять, зацепившись за рваный угол профиля…

Он затаил дыхание, слился со стеной. А рядом поскрипывал щербатый асфальт, бродили дерганые «невротики». Он слышал их дыхание – хриплое, прерывистое. Машинально отмечал, что это не «классические» мертвецы из кинопродукции – живые люди, хотя и живущие какой-то странной жизнью, напрочь исключающей мозг. Мелькнула мысль: а ведь не смогут они выжить в таком состоянии. При пожаре и потопе они беззащитны, а зимой при первом же морозе вымрут дружно, как один… Возбуждение в толпе спадало. Люди снова погружались в анабиоз. Толпа рассасывалась – целые группы расходились по подъездам и домам. Оставшиеся замедлялись, опускали руки. Бродили по «случайным» траекториям, с усилием переставляя ноги. Мимо арки проволоклась разнополая парочка в возрасте – мужчина в светлой футболке, забрызганной кровью, женщина в длинной юбке. Ноги у нее были босые. Незадолго до катаклизма дама навестила парикмахера – густые волосы были тщательно уложены и залиты лаком, прическа почти не растрепалась. Мужчина выступал на корпус впереди, он вздрагивал на каждом шагу, но целеустремленно брел вперед, шаркая подошвами. Дама семенила за кавалером. Возможно, в прежней жизни они были женаты, инстинкт не позволял расстаться. Может, их можно вылечить? – проплыла еще одна интересная мысль. Он снова затаил дыхание – в обратном направлении проволоклась группа подростков. Их физиономии были вытянуты, у одного из уха торчал наушник. Навстречу тащилась девушка примерно одного с ними возраста – с вздувшимся, опухшим до безобразия лицом. Пацаны не обратили на нее внимания, хотя в нормальном состоянии непременно бы это сделали, да еще и увязались бы. Мимо арки девушка не пошла – сменила направление, стала протискиваться сквозь кусты на проезжую часть. Улица пустела. Андрей облегченно вздохнул, стал прикидывать, сможет ли протиснуться под решеткой (а потом – дворами, хотя тоже перспектива незавидная). Но тут в зоне видимости образовались еще двое. Широкий в кости мужик с глубокими залысинами неприкаянно брел, прижимаясь к фундаменту. А на тротуаре, в паре метров от Андрея, застыла худенькая девочка лет четырнадцати. В джинсах, в кроссовках, в вызывающе узорчатой маечке. Вот она дернулась, растопырила пальцы. Ее волосы были тщательно умазаны грязью и торчали, как у панка. Отвисла челюсть, глаза казались потухшими и неживыми. Она отрешенно смотрела вдаль, не видя, как к ней приближается лысоватый мужик. Андрей напрягся – что ей мешает посмотреть немного в сторону? Что мешает мужику зацепить его плечом? И опять начнется хаос и столпотворение. Он сжал кулаки, приготовился бить. Девчонка застыла, как изваяние, а лысый уже тащился мимо. И вдруг он встал, как вкопанный! Андрей похолодел. Мясистый профиль «новообращенного» был в метре от него, он мог свернуть его рыхлый нос одним ударом. А что потом? «Мертвяк» заволновался, он что-то почувствовал. Задергались жировые складки на подбородке, толстые ноздри стали раздуваться. Глаза – слепые блюдца, в которых не было зрачков, – вдруг начали краснеть. В этом парне определенно что-то есть от Стиви Уандера, – мрачно подумал Андрей. Совсем уж слепым он не был, что-то различал. Но смотрел в другую сторону – на растрепанную девчонку, на пустеющую улицу, на распухшую девушку из «низшего общества», которая пробилась сквозь кусты и кружилась по проезжей части замысловатыми восьмерками. И тут Андрей обнаружил любопытную вещь. Растрепанная девчонка, растопырившая пальчики, продолжала бессмысленно таращиться на тротуар. Но вдруг глаза ее дернулись, быстро мазнули плешивого мужика и быстро вернулись обратно. Она напряглась, пальчики застыли. Андрей почти физически ощущал удушливый страх, исходящий от ребенка. Да она же нормальная! Просто маскируется под нетопырей, чтобы не поймали раньше времени! И еще вопрос, кого из них почувствовал плешивый… Зараженный субъект уставился на девчонку, и у той задрожала отвисшая челюсть. Ведь рванет же сейчас! – мысленно ахнул Андрей. Вот упырь шевельнулся, принимая угрожающую стойку. Девчонку заморозило от ужаса.

Андрей негромко кашлянул. Субъект повернулся на сто восемьдесят, плотоядно оскалился. Надо же, какие хищные вещи века… Андрей бесшумно вылетел из арки, схватил субъекта за грудки, ударив лбом в переносицу, потащил обратно, ухитрившись врезать коленом в промежность. Все еще держите все яйца в одной корзине? Он поздно сообразил, что, возможно, эти твари не чувствуют боли. Ошеломленный субъект задергался, из пасти вырвался удушливый смрад. Он чуть не впился Андрею в нос! Но тот уже знал, что делать. Он доволок субъекта до решетки, стиснул горло, принялся душить. Времени не было, он должен был все сделать быстро. Эти твари действительно дышали! Но он же не убийца! Что еще оставалось? Он давил, как мог, вонзая пальцы в толстокожего борова. Откуда в нем столько жира? Тот уже не мог брыкаться, сдавленно сипел. Обмякли ноги – ну, слава богу… Он продолжал давить, чувствуя, как отнимаются руки. Субъект обмяк окончательно. Гора свалилась с плеч. Отдуваясь, он уложил его рядом с решеткой. Быстрый осмотр прилегающей местности. Невероятно! Он со страха действовал так ювелирно, что все прошло незамеченным. В окрестностях было тихо. Кто-то шатался по трамвайным путям, кто-то ковырялся в автомобилях, слившихся в жестком поцелуе. Девчонка торчала, как одинокая сухая березка. Глаза привыкли к полумраку, он видел, как дрожит ее подбородок. Моргали глаза, вернувшиеся на свои орбиты.

– И что, барышня, будем глазками шлепать? – зашипел он. – Сюда иди. Ты в порядке?

– А ты кто? – Она неуверенно шевельнулась.

– Баталов моя фамилия, – усмехнулся Андрей. – Имеешь что-то против?

– Да нет. – Она продолжала колебаться. – Ничего не имею против того, что не против меня… Ты же не против? Слушай, а эта фигатень на самом деле? Мне не снится? Я целый день уже хочу проснуться и никак не могу. Не поможешь?

– Да иди же сюда, глупая, – разозлился Андрей. – Чего ты там застряла? А то уйду, и разбирайся со своими снами. Думаешь, дел других у меня нет?

– Ой, уже иду… – Она заковыляла к нему, забавно разводя руками. А едва погрузилась в темноту арки, задрожала, вцепилась в него, прижалась. Девчушку трясло, она хлюпала носом, сдавленно бормотала: – Спасибо, Баталов, помог ребенку с честью выйти из критической ситуации… Господи, я уже целые сутки не видела нормальных людей, пряталась по каким-то бочкам и мусорным контейнерам, устала уже заниматься тяжелыми физическими упражнениями…

– Ну, все, ребенок, расслабься, ты у своих. – Он чувствовал себя крайне неловко, робко гладил ее по спине. – Пошли, пошли, не будем стоять во всем этом…

Она без усилий пролезла под решетку – лишь глухо ойкнула, когда уперлась в задушенного плешивца. Андрею же пришлось повозиться. Он лег на спину, проволок себя вперед, отжал от груди ржавый профиль. Как же вовремя, черт возьми! В проеме арки со стороны дороги объявился некто – сутулый, он тяжело подволакивал ноги. Услышав шум, начал бурно реагировать. Истошный рев огласил окрестности! Сюда, все сюда! И началось паломничество! Топот, голодное рычание. Зараженные подбегали со всех сторон, лезли в арку. За несколько секунд их скопилось не меньше дюжины. Они отталкивали друг друга, вцеплялись в решетку, трясли ее, пытались просунуть головы между прутьями. Их рев отлетал от потолка в гулкой подворотне, создавал жутковатое эхо. Ржавая конструкция тряслась, ходила ходуном. Трое полезли на прутья – словно пьяные матросы на решетку ворот Зимнего дворца. Но сварка держала, обвалить такую штуку было непросто. Андрей еще приходил в себя, пытался продохнуть – такая тяжесть чуть не раздавила! К нему тянулись заскорузлые конечности. Повторить его поступок – пролезть под прутьями – никто не пытался. Тут нужно недюжинное усилие интеллекта. Дошло – да хватит уже валяться! Кто сказал, что во дворе их нет? Обложат со всех сторон, будет тогда капкан! Он откатился подальше от решетки, начал подниматься. Ноги разъезжались. А спасенная им девчонка нетерпеливо подпрыгивала. Потом ей что-то ударило в голову – она подобрала у стены булыжник, швырнула в решетку. В кого-то попала – «подстреленный» возмущенно закудахтал.

– Обломался, чучело? – хрипло хохотала девчонка и снова нагнулась, чтобы продолжить бомбометания. Ну, уж нет, такого он им позволить не мог. Он схватил ее за руку и потащил к выходу из подворотни…

Они выкладывались полностью – влетели во двор, заметались. Побежали через детскую площадку к коробке автосервиса, ворота которого были распахнуты, но забегать туда почему-то не хотелось. Промчались мимо, кинулись в просвет между чахлыми кленами и железными гаражами, которые, невзирая на суровое распоряжение мэрии, так и не снесли. Их преследовали – они это чувствовали, но боялись оглянуться. Во дворе эти твари тоже присутствовали, и бегство двух людей не осталось незамеченным. Андрей был настроен решительно – уйдем! И девчонка его намерениям не препятствовала, бежала параллельным курсом, подбрасывая ноги. А когда он зацепился за стальную крышку погреба и покатился по земле, царапая руки, она мгновенно подлетела, стала тянуть его за рукав.

– Ну, вставай же, Баталов, чего разлегся? Заняться больше нечем? Господи, достался же мне тормоз…

– Девочка, кто тебя воспитывал – ехидна? – бормотал Андрей, собирая себя по клочкам. Как же права была эта девчонка! За ними неслись безликие силуэты, разрезали ночную хмарь. Они бежали, взявшись за руки, и неизвестно, кто кого тащил. Мелькали дворы пятиэтажек, припаркованные машины, которыми некому было управлять, вырос двор затрапезной панельной «свечки». Контейнеры забили до такой степени, что их уже не видно. Девчонка ойкнула, наступив на мертвое тело, он схватил ее за шкирку, швырнул в кустарник, прыгнул сам, повелел ползти, и они ползли, пока кусты не расступились, а лбы не уперлись в бетонный блок. Они лежали, переводя дыхание. За кустами пронеслась стая, и настала тишина. Несколько минут на передышку – они пришли в себя. Вскинув голову, Андрей обнаружил, что дымка над городом рассосалась, поблескивает выпуклая луна. Полнолуние, ничего себе, час волка… Тяжело дышала девчонка, он видел, как вздымается ее тщедушное тельце, моргают глаза. У нее был маленький носик и высокий лоб, говорящий о том, что курсы развития интеллекта ей посещать не обязательно.

– Ты как? – спросил.

– Плохо, Баталов. Местами ужасно… Никогда так не бегала. Не засек, сколько у нас было на спидометре?

– Не засек. Еще набегаешься, – уверил Андрей. – В новом мире это будет что-то вроде национального вида спорта.

– Ну, едрить твою… – не по-детски ругнулась девчонка. – Нет, я, конечно, была готова к любому повороту судьбы, но чтобы такая хрень…

– Не ругайся.

– Да ладно тебе. – Она отмахнулась. – Кого сейчас интересуют приличные манеры?

Девочка замкнулась, обняла себя за плечи. Он терпел это тягостное молчание минуты две.

– Задумалась?

– Грохот в ушах усмиряю… – Она шевельнулась. – Рушатся, Баталов, мои грандиозные планы на жизнь. ЕГЭ списать на «отлично», в универ поступить, замуж выйти по большой разделенной любви… Ты не бросишь меня? – спросила она.

– Да вроде не должен, – пожал он плечами. – Не так уж много нас осталось, чтобы бросаться такими, как ты. Впрочем, если у тебя особые планы…

– А куда мы пойдем? – девочка оживилась.

– В больницу для умалишенных, – скупо отозвался он. – Тут недалеко. Товарищи уже заждались. Будем пополнять скорбные ряды выживших…

– Вот хрень… – снова ругнулась она. – Психушка – это круто. Так мы типа избранных?

Он усмехнулся.

– Типа того. Правда, кто и для чего нас избрал… У тебя имя есть?

– Ксения, – подумав, сообщила девчонка. – Ксения Суворова, тринадцать… скоро четырнадцать лет, перешла в восьмой класс 29-й школы, живу… вернее, жила на улице Матросова… – Она задрожала. – У меня мама вчера умерла. Я не могла никуда дозвониться, побежала на площадку, колотилась к соседям, а потом спасалась от них по лестнице – они совсем озверели…

Девочка, спотыкаясь, повествовала – он мрачно слушал. Время на раскачку еще было – до больницы можно пройти дворами, напрямик. Отца девочке бог не дал («От святого духа народилась», – горько пошутила она), имелась мать – насквозь больная и беспомощная. Семья не процветала, училась девочка не очень, хотя читала много и не только в компьютере. Да кого сейчас волнует, что она делала в прошлой жизни? Последние два дня мама не выпускала ее из дома, словно что-то чувствовала. Даже на балкон не давала выйти, а только молилась, молилась. Поочередно отключались телефон, вода, свет, газ. «Осталось вывести нас во двор и расстрелять», – шутила Ксюша. Она не унывала, понимала, в какой стране живет. Не унывала до того самого дня, пока матери не стало плохо. У нее был сильный жар, тряслись руки, женщина шарила по шкафам, выискивая аптечку, – и повалилась замертво с искаженным лицом. Ксюша кричала, трясла ее. Девочка в принципе знала, чем мертвый человек отличается от живого. Мама была непроходимо мертва – и, возможно, ей в этом даже повезло… Ксюша плакала, заламывала руки, обрывала неработающие телефоны. Потом укрыла тело простыней и выбежала в подъезд, стала биться в соседнюю дверь. С этого и начались ее увлекательные приключения. Дверь открылась, и первой из квартиры выпрыгнула перепуганная догиня Санта – существо, в общем-то, бесстрашное и независимое. Что-то ее смертельно напугало – то, что было вместе с ней в квартире. Санта, скуля, катилась по лестнице, а за ней полезли какие-то одутловатые монстры и без объявления причин набросились на убитую горем девочку! Соседей она знала – почтенная семейная пара средних лет. Всегда улыбались, здоровались. Но сейчас даже слова не дали вымолвить – набросились, как голодные львы на антилопу! Ксюша визжала, когда ее повалили. Ей удалось подцепить носком детскую коляску, стоящую в подъезде, подтащить к себе и опрокинуть на «почтенного» отца семейства, пытавшегося прокусить ей подбородок. Чудом выбралась из-под монстра, покатилась по лестнице вслед за Сантой. На улице творилось что-то бесподобное. По двору носились люди-шакалы, набрасывались на нормальных людей. Один из них помчался за Ксюшей – хорошо, что споткнулся о бордюр и разбил свой дурацкий лоб. Она лежала в детской песочнице, шалела от страха, впитывала в себя этот новый опыт современной жизни. На ее глазах соседу из 12-й квартиры проломили череп. Две трясущиеся твари, в которых она с трудом опознала обитателей второго подъезда, разрывали ему грудную клетку… а дальше смотреть не смогла. Ксюшу рвало так, что она чуть по швам не треснула. Прибыла полиция – патрульный «УАЗ» влетел во двор и катил по дорожке вдоль дома, сбивая всех подряд. Перевалил через поребрик, врезался в трансформаторную будку. Водитель и пассажир из машины не вышли – куда уж после такого удара? Вывалился сержант заднего сиденья – красный, как рак, с сатанинским блеском в глазах. Ну, и толку от такой полиции? А уже отползая за раскопанную теплотрассу, она наблюдала и вовсе абсурдную картину. Страж законности, растопырив клешни, бросился за женщиной, улепетывающей со двора. Но споткнулся о крышку колодца, потерял в преследовании несколько секунд. С беглянкой за это время произошли метаморфозы. Она уже не убегала, дергалась, как китайский болванчик. А когда работник полиции вновь пошел на нее, она поднималась с колен с изменившимся лицом – скалилась, поигрывала накрашенными ногтями. Он застыл в ступоре, словно забыл, чего хотел. Боевой контакт не состоялся, какой в этом смысл? А в следующий миг оба уже брели вдоль здания, вертя головами, как сычи, выискивая жертву…

Ксюша не стала задумываться, что ей это напоминает (а напоминало очень многое), кинулась бежать. Страх гнал, куда глаза глядели. С этого момента ей постоянно приходилось спасаться бегством – то от своры разъяренных сверстниц, то от толпы гастарбайтеров в комбинезонах дорожных рабочих. Лишь однажды ей удалось забраться в крохотный магазинчик, съесть кусок сыра (с непищевой плесенью), запить отраву минералкой – а убегала через задний ход, потому что в дверь залез какой-то коричневый карлик с гноящимися глазами и враждебными намерениями. Несколько раз ей казалось, что она сходит с ума. Нормальное пристанище не находилось. Нормальные люди почти не встречались, а если и бегали иногда «по траверсу», то до запуганной девочки им не было дела. Несколько часов она пролежала под фундаментом в ржавой бочке, потом в подворотне нырнула в мусорный контейнер – ощущения пережила ярчайшие, но вариантов не было. Потом она вспомнила, что за индустриальной зоной – так называемой «Фрезой» – у нее в своем доме проживает тетушка, которая в данный момент отдыхает в Северной Европе. Дом закрыт, но Ксюша прекрасно знает, как в него забраться. У тетушки под домом обустроенный подвал, собственный дизель-генератор, надежный люк (спасибо покойному дядюшке-самогонщику). Она решила пробраться в промышленный район, отсидеться пару дней, а потом решать, как жить дальше. Идти по городу она решила ночью, но попала в «облаву» – пришлось работать головой и действовать творчески…

– А ведь почти получилось, – не без гордости сообщила девочка. – Но только этот пень, которого ты задушил, что-то почувствовал. Держу пари, он тебя почувствовал, а не меня…

Они крались дальше, пересекли «во глубине уральских руд» трамвайные пути на Войховской, углубились в кварталы «сталинских» домов. До больницы по прямой оставалось метров триста, когда Андрей залег за углом подстанции. В добротном здании П-образной формы чернела арка, сквозь нее он намеревался проскочить к больнице. Но там сновали люди-звери! Снова мороз по коже, несмотря на теплую ночь. Его уже тошнило от вида этих несчастных. Скособоченные силуэты слонялись по двору и что-то (или кого-то) искали. Один из зараженных перевернул мусорный бак, расшвыривал его содержимое, ворча под нос, другой забрался в островок кленовой поросли, задавшись целью истоптать его вдоль и поперек. Команда из трех особей отрывала дверцу у припаркованной машины. Внутри никого не оказалось, и это ввергло их в транс. Еще одна компания бродила от подъезда к подъезду. Андрей от нетерпения кусал губы. Слева забор, справа забор. Откатываться на исходную, искать обходную дорогу – массу времени потеряешь. Подгоняло опасение, что товарищи его заочно похоронили и решили сами вырываться из города. Он лежал в бурьяне, выглядывал из-за угла. Ксюша сделала попытку подползти к нему, но он грубо шикнул:

– Назад, лежать.

Она обиженно засопела. В присутствии уверенного мужчины девчонка начинала смелеть.

– Что там, Баталов?

– Догадайся.

– Да уж, догадываюсь… А что они делают? Буквой «Г» ходят?

– Ходят…

– А еще что? Регенерируют утраченные органы?

Какие мы начитанные не по годам…

– Ищут что-то. Заткнись, Ксюша.

Она молчала какое-то время. Потом опять стала приставать:

– Нашли?

– Нет.

– И что – занервничали и закурили?

Он вздрагивал от беззвучного смеха. Ребенок ему достался тот еще. Сумела выжить в непростом мире, не растеряла чувства юмора и способности бегать и швыряться камнями… Зараженные, как по команде, покидали двор. Потащились направо, вдоль забора, не найдя того, чего искали. Андрей опять задумался: что же происходит у них в голове? Словно одновременно каждый получил приказ: «Выходи строиться, в колонну по одному!» Они брели, понурые, вытянувшись в цепочку, пропадали за изгибами ограды. Он напряженно всматривался – никого не осталось во дворе? Кажется, никого.

– Пошли, девочка… – Поднялись одновременно, побежали по тропинке вдоль подстанции. Вбежали во двор, одолели тридцать метров открытого пространства и уже собрались шмыгнуть в арку, как кто-то взволнованно воскликнул:

– Подождите…

Страх унялся, не успев разгореться. Враг бессловесен, дар речи сохранили только «свои». Он встал. Ахнула Ксюша, испуганно прильнула к нему. Рука машинально потянулась за фонариком – кому не спится в ночь глухую? Из глубокой ниши перед подвальным оконцем (возможно, там раньше была каморка дворника) выбралась рослая женщина с неплохой фигурой, помогла выбраться еще кому-то. Трещало дерево, что-то сыпалось – парочка нашла убежище под старыми поддонами и мешками с цементом. Второй субъект тоже оказался женщиной – пониже, постройнее. Обе были, как хрюшки – с ног до головы, но передвигались быстро. Они подбежали, не смущаясь, что находятся в свете «рампы». С молодыми женщинами все было в порядке (если отмыть и развеселить). Обеим лет по двадцать семь – двадцать восемь. Внешне привлекательные, хотя и не похожие. У рослой были волнистые белокурые волосы, вытянутое лицо, доверчиво приоткрытый ротик. Вторая оказалась брюнеткой – с пухлыми щечками, снабженными сексуальными ямочками, глубокими карими глазами. Ее ротик не был доверчиво приоткрыт, а глаза смотрели настороженно.

– Слава богу… – бубнила блондинка. – Слава богу… Хоть кто-то еще остался не такой, как эти страшные люди…

– Слава богу? – удивился Андрей. – А что, дамы, есть новости о боге?

– Есть, мужчина, – усмехнулась брюнетка. – Теперь доподлинно известно, что его не существует.

– Ну, почему же, – пожал плечами Андрей. – А как насчет сурового испытания, ниспосланного господом – вроде вселенского потопа? Человечество надо время от времени встряхивать и взбалтывать.

– Встряхивать, но не взбалтывать, – поправила брюнетка. – Что вы несете, мужчина, какие испытания? Кого испытывать, если никого не осталось?

– Эй, вы чего, поговорить сюда пришли? – встрепенулась Ксюша и потянула Андрея за рукав. – Не знаю, как вы, а я боюсь. Баталов, валим отсюда, а эти замарашки пусть сами решают, с нами они или где это они…

– Подождите, – спохватилась блондинка. – Мы с вами! Мы целые сутки не видели нормальных людей! За нами гонятся какие-то мутанты, мы едва успели спрятаться – они такие тупые… ковырялись тут, прыгали по нам, но так и не нашли… А перед этим за нами гналась стая диких таксистов – мы хотели увести машину с шашечками, а они как повалили из кофейни, жуть… А до этого нас хотела полиция, представляете, какой ужас? Загнали в подъезд, но мы оборонялись. Даша сбросила одного с лестницы, а я надела ведро на голову одному типу… не разбираюсь в их званиях, но у него две полоски на погонах…

– Господи, Надя, не надо уже про две полоски… – взмолилась брюнетка. – Замкнуло тебя на этих двух полосках. И вообще помолчи, умаяла своей болтовней… Послушайте, мужчина… вы ведь мужчина, нет? Вы знаете, куда идти? Помогите, мы вас очень просим, мы в полном отчаянии. Мы понимаем, что нужно выбираться из города, но только глубже в нем застреваем…

Они гуськом бежали через подворотню, углубились в квартал аварийных бараков, от которого имелась тропа к больничному переулку. Женщины бубнили, как заведенные, стараясь держаться ближе к Андрею (чем начали досадовать несовершеннолетнюю Ксюшу). Классический набор – две подружки: блондинка и брюнетка. Первая болтушка, проста, как три рубля, хотя и не чужда самоиронии. Брюнетка Даша посложнее, остра на язык, но тоже испугана, и больше всего в создавшейся ситуации мечтает опереться на мужское плечо. У блондинки Нади – свой маленький бизнес «в сфере транспортных и курьерских услуг», который с некоторых пор никому и даром и не нужен. Брюнетка – офисный работник, трудится в уральском филиале крупной столичной фирмы, специализирующейся на продвижении детских развлечений – от мягких игрушек до компьютерных игр. Подруги детства, обеим по 28. Последнее связное воспоминание из прошлой жизни – отмечали в узком девичьем кругу день рождения Даши. В городе что-то происходило, носились кареты «скорой помощи», не работала сотовая связь. Но поход в кафе в этот день – святое. Хорошенько нагрузились мартини, оттого и конец света воспринялся невнятно. Кому-то из официантов стало плохо, бегала заведующая, ругалась на отсутствие телефонной связи, потом сама пропала. Кто-то кричал, что заведующая заперлась в кабинете и издает оттуда умопомрачительные звуки. Бегали какие-то люди. Ситуация накалилась до предела, когда стало плохо их третьей подруге – некой Галине. Женщину вырвало в вазочку с мороженым, она затряслась, как будто под ней был не стул, а вибростенд. Потом налетела орда. Женщины спрятались под стол, откуда их вытаскивал молодой официант, орал: «Какого хрена вы тут сидите?! Не видите, что здесь происходит?! Бегом за мной на черный ход!» Потом они гадали – куда же подевался этот славный паренек? Что случилось с Галиной? Что за бардак вокруг, и нужно ли в понедельник выходить на работу? Бодун был страшен, они очнулись в каком-то котловане в обнимку со строительными сваями, долго вспоминали, что же было вчера… А потом продолжились «веселые старты» – и спасло их только то, что девушки хорошо бегали…

Спалиться в компании этих болтушек было проще простого. Ксюша предложила сделать вид, что «мы их не знаем». Даша услышала и рассмеялась, после чего замолчала, и блондинка болтала в одиночестве. Андрей уже изнемогал от этой трепотни и искренне недоумевал – почему эта сорока выжила?! В барачном захолустье им встречались только мертвые тела. Многие были обожжены, а пара бараков превратилась в головешки, от них исходила тяжелая вонь. Где-то в стороне горел многоэтажный дом, чадил, словно факел. Четверо просочились сквозь кустарник, перебежали переулок перед больничными воротами. Андрей молился: только бы не уехали, только бы не уехали…

Потрясающе, никто не уехал! Никто не переродился! Даже до беседки бежать не пришлось. Взволнованный Шура Черепанов окликнул его, и вся четверка свернула к припаркованным у гаража авто, среди которых выделялся «Форд», приспособленный для нужд больницы. Шура бросился навстречу, возбужденно схватил за грудки:

– Где тебя носит? Мы уже в панике! Боже, бабья-то сколько… – изумился он. – Нам, что, нужны чирлидеры? – Но тут же устыдился. – Прошу прощения, дамы, все отлично, вы в надежных руках…

А вскоре уже расшаркивался перед самой молодой участницей команды – мол, очень рады, мадемуазель, но одна Ксюша у нас уже есть… Люди грузились в машину – это был обычный микроавтобус, куда вместо заднего ряда сидений втиснули больничную кушетку. Женщины уже сидели в салоне, возбужденно дрожали. Прыгала, как на иголках, Ксюша. Андрей замкнул провода под щитком – на учебе во время прохождения службы в батальоне 8-го (диверсионного) Управления ГРУ обучали и не такому. Он собрался взгромоздиться за руль, но рассерженный Шура оттолкнул его.

– Сам поведу, ты не умеешь – это тебе не танк.

Пришлось садиться в салон, поскольку место рядом с водителем занял нездорово возбужденный Витек, вооруженный ножкой от Шуриного стола. Он тут же извернулся на сто восемьдесят, принялся подмигивать смущенным женщинам.

– Какой шарман! Уже не так тоскливо, правда, Андрюха? Скучаете, девушки?

– Господи, не настолько, – прошептала Даша, а блондинка сглотнула и решила помолчать.

Витек не обиделся, развязно гоготал. «Странный какой-то алкоголик», – подметил Андрей. Обычно люди, посвящающие жизнь спиртному и допивающиеся до белой горячки, равнодушны к прекрасному полу. С Витьком обстояло иначе. Он реально взбодрился и вернулся к жизни. Или просто хорохорился.

– Будем знакомиться, дамы? А что, веселая прогулка намечается, перед ней обязательно нужно познакомиться. Спешу отрекомендоваться – некто Карташов, эсквайр. Временно, по причинам от меня не зависящим, вынужден проводить время в данном богоугодном заведении… О, миледи, вы такая юная, – обратил он внимание на прыгающую девчонку. – Снимаю шляпу. Не поделитесь, как вам удалось выжить в этом стремительно меняющемся мире? Вы – такая же редкость, как монгольский водолаз…

– Да пошел ты… – еле слышно пробормотала Ксюша и как-то ненароком придвинулась к Андрею. Брюнетка Даша сделала то же самое.

– Это клоун? – хлопнула глазами Надежда.

Витек заржал.

– Это хуже, чем клоун, сударыня, – проворчал Шура, гнездясь за руль. – Это сущее наказание божие. Но не волнуйтесь, он вас не тронет.

Последним в салон забрался журналист Вятский. Он вел себя смирно, оттер рукавом кровь с лица и в принципе был узнаваем. Услышав женские голоса, видимо, вспомнил о своем высоком предназначении, выпрямил плечи, соорудил пародию на загадочную улыбку.

– Ой, а я вас, кажется, знаю, – удивилась блондинка. – Вот только где я вас видела… – Она наморщила лоб.

– Не будем заострять, Надежда, – улыбнулся Андрей. – Все мы по-своему уникальны и исключительны. А в свете происходящих событий скоро станем музейными раритетами… Как он вел себя? – бросил он в спину Шуре. Тот пожал плечами.

– Нормально. Маленький нервный срыв, кидался камнями. Да ладно, – отмахнулся Шура, – пусть кидается чем угодно, лишь бы не понтами. Все готовы, смертники? Полетели, или как? Молиться никто не будет? – Шура повернулся к притихшим пассажирам – такое впечатление, что на лицо ему нанесли толстый слой строительной штукатурки…

Это был суровый прорыв через суровый уральский город. Здесь даже зомби были настолько суровы, что не помышляли о ночном сне. Семеро «смелых» вырвались из клиники как нельзя вовремя! По больничному переулку со стороны Кабинетной уже валила толпа! В свете фар мелькали странные фигуры, изувеченные «болезнью» лица – молодые, старые, мужские, женские. Им и в голову не приходило посторониться. Они восторженно взвыли, когда навстречу вывернула машина с горящими фарами. Бросились вперед, потрясая конечностями. Завизжали женщины в салоне. Приятного, конечно, мало. Три часа ночи, а в стране никак не наступал постельный режим.

– Держись, народ! – ахнул Шура. – На таран идем! Витек, твою мать, почему не пристегнулся?!

В последний момент перед столкновением он дал вираж, уходя к обочине. Не решился – и правильно сделал. Пробить такую толпу – это не одного человека снести. Пострадает машина, пострадают пассажиры, заглохнет двигатель – пиши пропало. Машина накренилась, врываясь в канаву водостока. Завизжал обуянный страхом журналист. Андрей не удержался, сунул ему локоть под ребро, чтобы не портил людям боевой дух – Вятский закашлялся, заткнулся. Машина краем бампера зацепила толпу, что не повлияло на ходовые качества. Снесла двоих или троих, бросился наперерез какой-то смертник с «бывшей интеллигентной» физиономией, украшенной очками, – от удара раскололся череп, кровью оросило стекло. Женщины завизжали еще пуще.

– Что, милая, не спится? – обернулся к блондинке Витек. – Ну, что мне сделать для тебя – поцеловать, принести кофе в постель?

– Да замолчи ты уже! – закричала Даша, хотя Витек обращался не к ней, а та, к кому он обращался, потрясенно помалкивала.

Микроавтобус, виляя, выпрыгнул на проезжую часть, помчался к Кабинетной улице, до которой было рукой подать. Толпа пустилась в погоню, но быстро отстала. Микроавтобус выворачивал на улицу, обогнул сбившиеся в «поезд» машины, покатил в горку, объезжая препятствия.

– Отлично, – оптимистично урчал Витек. – Этим насовали, насуем и другим.

– Не радуйся, – ворчал Шура, напряженно всматриваясь в дорогу. – Самое приятное еще только начинается…

До «самого приятного» оставалось метров двести. За перекрестком с Войховской – напротив того места, где Андрей «познакомился» с Ксюшей, – уже шевелились двуногие существа, перекрывали дорогу. Из подъездов, из всех щелей высыпали другие, заступали на «пост» – еще бы, свет фар был виден за версту!

– Проскакивайте! – вдруг азартно завопила Ксюша, вцепившись в поручень. – Давите, проскакивайте!

Возбудились остальные, загомонили, подались вперед. «Уже обстреляны, – мысленно усмехнулся Андрей. – Азарт, адреналин – как в компьютерной игре».

Только журналист не поддавался общему возбуждению. Он снова праздновал труса, забился в угол, потрясенно бормотал: «Боже, как же я попал… еду с хрен знает кем, хрен знает куда…» Шура, в общем-то, не возражал, утопил газ. Машина с ревом пронеслась перекресток с Войховской. Других вариантов не было. Войховская – узкая, заблокирована автотранспортом, по трамвайному полотну не разгуляешься. Возвращаться назад тоже не хотелось – город засосет, потом не выберешься из него. Пролетели перекресток, Шура включил повышенную передачу, «Форд» понесся с горки – по встречной полосе, гаишники вряд ли оштрафуют… И надо же случиться такой иронии – первым дорогу несущемуся автомобилю заступил здоровый мужик в форме инспектора ГИБДД! Коренастый, плечистый, с напрочь изуродованной физиономией. Он стоял, набычившись, поднял руки, словно вратарь, ловящий мяч.

– Ни хрена себе, – ахнул Витек. – Так вот кем Бабайку в детстве пугали…

– Что там за выезд на встречку дают? – захохотал ломающимся смехом Шура. – Прав лишают? Пятнадцать суток?

«Можно и штрафом отделаться», – подумал Андрей, вцепляясь в поручень. Другой рукой схватил за шкирку скулящую Ксюшу. Удар был такой, что клацнули зубы. Лобовое стекло покрылось разводами. Гаишника отнесло, как будто резинового. Женщины повалились друг на дружку, истошно визжа, но, кажется, не пострадали. Витек на этот раз был пристегнут, одобрил почин горловым урчанием. Упала скорость после столкновения с «инородным» предметом. И тут произошло то, чего никто не ожидал. Град камней застучал по стеклам! Видимо, остатки разума в головах зараженных еще имелись. Вновь загомонила дамская часть собрания, завыл протяжным фальцетом журналист. Боковые стекла обрастали трещинами. Разлетелось стекло рядом с Витьком – он словно чувствовал, успел отклониться и прикрыться плечом. С трубным ревом в салон влетел какой-то претендент на его место, схватил Витька за горло. Парень не дремал, поступательное движение стальной трубой – и ножка вонзилась в разверзшуюся пасть! Он вовремя выдернул свое оружие – тварь подавилась, разжались руки, и переломанное туловище покатилось по асфальту. Но параллельно машине уже бежал другой, рычал, хватался за зазубренные края разбитого стекла. Витек впадал в исступление, ремень не позволял развернуться, но он старался – привстал, перехватил трубу, как древко знамени и, подбадривая себя непечатными словами, долбил по голове. «Спринтер» отстал. Витек откинулся в изнеможении, испарина ручьями стекала со лба.

– Молодец, – покосился на него Шура.

– Рад стараться, Александр Васильевич. – Витек что-то вспомнил, обернулся. Дрожащую личину алкоголика изувечила глумливая ухмылка. – А телесные поощрения назначаться будут, господа руководители? – Даже в этой безумной ситуации он не мог не донимать эффектную блондинку. Та хотела что-то ответить, открыла рот, издала квохчущий звук и вновь решила помолчать.

– Задумалась, крошка? – хихикал алкоголик. – Вся такая в мечтах о прошлом? Займешься с героем безопасным сексом? Совершим, так сказать, плотский акт любви.

– Безопасный секс – это когда муж в командировке, – подала голос малолетняя Ксюша.

Надрывно засмеялась Даша. Ее бедро все сильнее прижималось к Андрею. Безумие какое-то. В окно влетел булыжник, ударил Витька в плечо. Он взвыл. До выезда на площадь Энгельса оставалось метров двести. Инородные предметы продолжали бомбардировать машину. Со звоном разлетелась левая фара, и сразу же уменьшился обзор – что не замедлил отметить Шура злобным рыком. Теперь он вел машину рывками, вертя баранку то влево, то вправо. «Форд» продвигался вперед, маневрируя между препятствиями. И снова море страсти, взрыв адреналина! Твари выбегали на дорогу, бросались под колеса. Кто-то отлетел, выписывая крендель в воздухе, кто-то рухнул под колеса. Микроавтобус подпрыгнул, давя тело, застучали зубы, подпрыгивали люди, чуть не выбивая макушками крышу. Согнулась в три погибели Ксюша, спрятала голову между коленями.

– Ты что делаешь, девчонка? – испугался Андрей, хватая ее за шиворот.

– Брови выщипываю, Баталов, не видишь, что ли… – хрипела Ксюша. С губ ее стекала рвотная жижа. – Я говорила тебе, что очень боюсь летать на самолетах? Меня в них укачивает…

Автомобиль подлетел, словно его пнули под зад. Ксюша застонала, снова пароксизм потряс детское тельце. Ладно, если просто тошнота, – нервничал Андрей. Остальные, видимо, тоже об этом подумали, с тревогой уставились на девочку. Ксюша вздрагивала, опустошала желудок, в котором уже сутки не было еды. А когда распрямилась, по бледной мордашке текли слезы. Она шмыгнула носом, обнаружив, что стала объектом внимания.

– Да расслабьтесь вы, – проворчала девочка. – Я пока еще с вами…

Хрустел рычаг передач, кашлял двигатель. Шура перестал давить лезущую под колеса биомассу (а та продолжала это делать с завидным упорством), по возможности объезжал. Бессмысленные столкновения могли повлечь серьезную поломку. «Форд» уже вывалился на площадь, метался по кольцу, маневрируя между грудами металлолома. Справа проплывало высотное здание бизнес-центра «Октябрьский» с примыкающим к нему одноименным торговым центром. С высоких ступеней скатывались орущие люди, бежали наперерез. Шевелились клумбы в центре кольца – и из них вырастали одутловатые лица с воспаленными глазами.

– Вот же дьявол… – чертыхался сквозь зубы Витек. – Сейчас бы крупнокалиберный пулемет на крышу…

– Устал я что-то, – мрачно заметил Шура, уходя от столкновения с очередным подвижным «объектом», когда-то бывшим вполне миловидной девушкой. И снова «помеха справа» – на этот раз целая толпа молодых людей – офисный планктон (видимо, и по субботам начальство заставляло трудиться). Они ударили всей массой в правый борт, несколько особей попали под колеса. Микроавтобус накренился, пошел юзом, визжали пассажирки, выл гламурный журналист, а Андрей прикладывал стоические усилия, чтобы не заорать вместе со всеми. В последний момент Шура справился с управлением, ювелирно разминулся с фургоном «Ключевой воды», вставшим поперек дороги, пробуравил несколько тел и вновь вернулся на кольцо.

– Шура, сворачивай на Коминтерна! – опомнился Андрей. – Уйдем по ней на Восточное шоссе! И фару береги, Шура, без нее нам никак!

Шура, ругнувшись, запоздало дал по тормозам, стал выписывать кренделя. Улица Коминтерна у своего истока была застроена старыми пятиэтажками. Первые этажи зданий занимали фирмы и магазины. Даже в советские времена здесь был район плотной застройки. А сейчас еще и «свечек» налепили в глубине квартала. Андрей поежился, вспомнив, какая высокая в этом районе плотность населения…

Он не ошибся. В принципе дорога была свободна, не считая рейсового автобуса, развалившегося на двух полосах. Но это пресловутое население… Они промчались мимо чадящих пятиэтажек (район газифицирован, взрывалось и горело здесь весьма охотно), в одной из них зиял чудовищный провал – словно метеорит пролетел сквозь жилой дом. Дальше пожаров не было. С правой стороны остался парк – излюбленное место отдыха мамаш с колясками. Там и сейчас гуляли люди – если можно так выразиться. Даже с колясками! Андрей не поверил своим глазам. По аллеям на звук мотора бежали обезумевшие люди. Впереди неслась растрепанная дама, она толкала впереди себя детскую коляску! Коляска болталась из стороны в сторону, опасно кренилась, но не падала. Неужели в ней до сих пор что-то лежало? Это невероятно… Женщину обгоняли «пешие», неслись, сминая молодые елочки, топтали клумбы.

– Мать честная… – бормотал впечатленный Шура. – Я что-то не пойму, это парк культуры или все-таки отдыха?

– Не говорите, Александр Васильевич, – вторил ему Витек, потирая отбитое плечо. – Лезут, словно им тут бесплатный вай-фай…

Шура машинально топил педаль акселератора. Парк остался за спиной. Зыбкие тени неслись за машиной – кто-то длинноногий вырвался вперед, уцепился за задний бампер. Захрустели кости – беднягу втянуло под колеса. Остальные отстали, хотя и продолжали бежать. Снова потянулись пятиэтажки. Улица была полна народа! Толпы людей слонялись по тротуарам, выбирались на проезжую часть, ковырялись в брошенных машинах. Ну, просто праздник всенародного единства! Они реагировали незамедлительно, бросались наперерез, не думая о том, что их собьет насмерть. Выручала фора в считанные секунды. Но столкновения происходили – люди бились об изувеченный бампер, разлетались, словно теннисные мячики. Блондинка обрела дар речи, умоляла прибавить газу, Даша умоляла Шуру ехать осторожно, Витек матюгался через слово и мечтал о танке. Шура Черепанов каждое столкновение предварял предупреждающим воплем и вскоре вопил без остановки, а машину постоянно бросало и крутило. «Автомат Калашникова бы сюда», – с тоской подметил Андрей. Уже не думалось, что все эти люди – невинно пострадавшие, такие же граждане, достойные жалости и уважительного отношения, – это были враги, которых следовало убивать, пока они не сожрали тебя!

А потом началось самое страшное, чего и представить боялись. Напротив кинотеатра «Глобус», где в числе прочих работал модный кинозал 5-D, машину подбросило особенно сильно. Шура в панике вскричал, выпустил руль, что едва не повлекло фатальные последствия – машина отправилась влево, громыхая бортами, перескочила бордюр под острым углом, подлетела к зданию, где находился ресторан «Дубрава». Отчаянный скрежет – она царапала левым бортом шершавый цоколь, деформировался кузов. Двигатель замолчал! Трение способствовало торможению. Машина проехала по инерции метров двадцать и ткнулась в торец крыльца ресторана. Столкновение было не сильным, но разве в этом дело?!

– Заглохли! – взвыл в отчаянии Шура. – Вот же мать!!!

– Заводись!!! – взревел Андрей. Голосили женщины, скулил и тявкал Вятский, окончательно забывший, что его профессия подразумевает чуток мужества. Андрей нащупал ногой под сиденьем что-то металлическое – сцапал изогнутый стальной кронштейн.Хоть какое-то оружие. Небольшое преимущество заключалось в том, что левым бортом микроавтобус прижался к зданию, незачем было воевать на два фронта. Но горстке людей и одного фронта было предостаточно. Шура терзал акселератор, сипло ревел «Заводись, падла!», но двигатель лишь лениво потрескивал. А с улицы уже неслась озверевшая толпа. Какой-то миг, и она облепила микроавтобус! В стекла бились головы, кулаки, сплющился чей-то нос. У Витька вообще стекла не было, и к нему уже тянулись сучковатые конечности. Витек перепугался не на шутку, лихорадочно совал трубу в окно, бубнил садящимся голосом:

– Ну, вы и начудили, Александр Васильевич… ну, вы и зажгли… Заводи машину, эскулап хренов!!!

У Шуры срывались руки, он лихорадочно работал ключом зажигания. А толпа уже раскачивала автомобиль, самые рьяные представители «мертвого мира» лезли на капот, на крышу. Кто-то ударно потрудился головой – стекло распалось на мелкие кусочки, с воплем ужаса отпрянула Даша, повалила в проход сидящую рядом блондинку. Андрей уже летел через сиденья, чтобы занять место у окна, засадил железкой в булдыжью харю первого «посетителя». С оттяжкой ударил еще раз, третий. Обладатель хари повалился обратно, сотрясая воздух возгласами простуженного петуха. Но лезли прочие – он продолжал молотить, не видя, куда бьет, – по рожам, по рукам. Отметил краем глаза, что Витек на переднем сиденье еще не сдался. Откуда столько силы у изможденного алкаша? Он вертелся, сквернословил, молотил трубой – но темп ударов уже замедлялся, Витек слабел. Андрею тоже приходилось несладко. Перекошенные лица рябили перед глазами, расплывались. Немела рука, он перехватил болванку в левую руку, стал лупить, наращивая частоту ударов. Хлестала кровь из рассеченных лбов, ломались фаланги пальцев – на что их обладателям было глубоко плевать. Его схватила за горло проворная длань с когтистыми конечностями. Потемнело в глазах. От вопля под ухом он чуть не оглох – активизировалась блондинка, издала пронзительный индейский клич и вцепилась в эту самую длань, стала ее выворачивать. Она оказалась отнюдь не дохлятиной! Существо захрипело, оторвало конечность от горла и повалилось на головы своих товарищей.

– Спасибо, Наденька… – выдохнул Андрей, хватаясь за расцарапанную шею.

– Да что ты, Андрейка, это я с перепуга… – лепетала блондинка.

Вторая попытка ворваться в микроавтобус. Твари лезли, их ничто не брало.

– Расступитесь… – вдруг выплюнула Даша. Умница – пока остальные вели неравный бой, она не сидела без дела, нашла под задним сиденьем (читай, под журналистом Вятским) канистру с бензином и уже волокла по проходу, сбивая крышку. Андрей и Надя отпрянули, она плеснула из канистры в торжествующую морду (судя по габаритам, продавщицы из мясного отдела), захлопала по карманам, отыскивая зажигалку. Раньше надо было думать! Но уже летела, отпихнув Андрея, малолетка Ксюша! В хозяйстве у девочки имелась зажигалка – мощная, с пьезоэффектом. Язычок пламени выстрелил в упитанную морду «продавщицы». Атакующая взревела благим матом – пламя облизывало физиономию, занялась одежда. Она застряла в окне, семафорила короткими руками с мясистыми пальцами. Обжигаясь, Андрей вытолкал ее наружу, смотрел не без радости, как огонь перебрасывается на других участников «вечеринки», и это влечет замешательство в их стройных голодных рядах. Приободрился Витек, почувствовав, что дрогнула нечисть. Но времени на передышку не оставалось! Разлетелось заднее стекло, и на голову воющему журналисту спикировал очередной «десантник». Журналист визжал, как поросенок, отбивался руками. Куда там! Глаза боятся, а руки крюки! Андрей уже кувыркался через спинки сидений, поражаясь своей проворности. Зловредное существо уже терзало журналиста, тянулось пастью к горлу, когда он ударил его болванкой по виску – размозжив кость с одного удара. Набросился на застрявшую тушу, бил по черепу, пока тот окончательно не развалился. Опомнился, когда Ксюша издала заливистый крик тревоги. Подлетел к окну… и принялся бодаться с новой тварью, лезущей на смену убиенному. Это был какой-то щуплый заморыш с повадками бешеного волка. В тельняшке, в штанах защитного цвета, на плече татуировка в виде якоря, и русалка обвилась вокруг последнего. И как он разглядел в предрассветной хмари? То ли неврастеник, то ли наркоман – извивался, дергался. Сил субъекту не хватало, и Андрей уже порядком уморился. Они мутузили друг друга локтями – чертова железяка, куда она подевалась? За спиной подпрыгивала Ксюша, взволнованно дышала в затылок.

– Баталов, вы что, в поддавки играете?

Руки отнимались, дышать было нечем, он давился собственным потом.

– Ну, правильно… – шипела в затылок Ксюша. – Все правильно, Баталов, дай ему еще один шанс, он того заслуживает… Держи, растеряха, вот твоя железка…

Он ударил так, что руку чуть не выбило из плечевой сумки! Удар получился на славу. «Моряк» повис в окне с проломленным черепом.

– Готово, да чтоб тебя, падла, конями порвало!!! – взбудоражено взвыл Шура. Припозднился он что-то с запуском двигателя. Чертова тарантаска! Двигатель работал издевательски бесшумно. Он врубил заднюю скорость, повернул баранку чуть вправо – и выжал газ, насколько хватило безрассудства! Заскрежетала дверца – терлась о шершавый фундамент. Вылетали остатки разбитой фары, отвалился бампер. Машина рванулась назад, резко встала. Снова рванулась – и снова встала. С нее посыпались все, кто висел на окнах. Завизжала тварь, которой колесами раздавило желудок. Отхлынула озверевшая публика… и снова набросилась, облепила машину, как пчелиный рой. Но Шура уже мастерски вел ее задом, маневрировал, стряхивая с нее все, что налипло. Микроавтобус задним ходом выбрался на проезжую часть. Шура перевел передачу, и машина ринулась вперед по широкой дуге, огибая атакующую толпу…

Пассажиры облегченно вздыхали, растекались по сиденьям. Шура несся, как угорелый – у тварей просто не было времени прыгнуть под машину. Что-то бессвязно лопотала Надя – ее пронзил словесный понос, она сама не понимала, что говорит. Истерично посмеивалась Даша, шутила про «отряд особого назначения по ликвидации населения», после чего провалилась в ступор. Икала Ксюша – как-то чересчур всё было для «подвижной» детской психики. Журналист застрял в проблемном состоянии – бормотал молитвы, чередуя их матерными словами. Подкинулся, когда Андрей добрался до него, хватаясь за спинки сидений, заверещал, закрываясь руками:

– Не трогайте меня, что вам нужно?!

Услуги журналиста требовались в последнюю очередь. Не обращая на него внимания, Андрей схватил за шкирку мужика с проломленным черепом, подволок к окну, перевалил через борт. Покосился на журналиста – с какой бы охотой отправил и его туда же…

И только Витек раньше прочих вернулся в привычный ритм. Уже вертелся, как на иголках, щелкнул тумблером над головой, активируя свет в салоне, подмигнул потрясенной блондинке.

– Все в порядке, дорогая? Размялись? Красавица ты моя…

Даша пихнула подругу под локоть.

– Поздравляю, Надюша, ты девушка этого парня, ты знаешь об этом?

– Да? – удивилась блондинка и приоткрыла ротик. Витек засмеялся.

– И ты, дорогуша, классно выглядишь. Хотя, прости, красотой мир ты уже не спасешь… – И затрясся гаденьким смешком, весьма довольный своими остротами.

В окружающем пространстве ничего хорошего не происходило. Город накрыла предрассветная серость. «Утро, подожди! – надрывно умолял Витек. – Мы еще не ложились!» Горстка уцелевших погружалась в клоаку. Улица Коминтерна была прямая, как проспект, жилые здания громоздились плотными кварталами. И сидеть по квартирам этой ночью народ не хотел. Пораженные неведомым вирусом люди регулярно бросались под колеса, а на пересечении с улицей Островского их атаковала целая толпа молодых и «здоровых» людей – она неслась со стороны студенческого городка Уральского университета потребительской кооперации. Атакующих было не меньше сотни, они валили плотной массой. Выручала только скорость. С воплем «Ну, молодежь, как вы уже достали!» Шура вывернул баранку, вновь помчался к левому тротуару, взгромоздил микроавтобус на бордюр. Он мчался по тротуару, разлетались пластиковые урны, фанерные прилавки незаконной уличной торговли, обрывки афиш и вывесок. Привычно визжали женщины. Толпу удалось обмануть – вчерашние студенты, не успевшие разъехаться по домам после сессии, меняли направление, ломали строй. Когда Шура снова вырулил на проезжую часть, протиснувшись между тополями, они уже были в аутсайдерах, тащились где-то сзади. И снова не успели перевести дыхание.

– Твою ж мать! – громогласно ахнул Шура. – Ребята, дорога заблокирована!

Им крайне повезло, что мрак уже рассеялся, очертилась бледная видимость. Проскочи они перекресток с улицей Добролюбова – и угодили бы в западню. Авария посреди дороги собрала пассажирский автобус и около десятка легковушек – видимо, автобус сорвался с привязи и понесся, сгребая мелкий транспорт, и теперь эта груда полностью перекрыла проезд…

Застонала Даша.

– Может хоть кто-нибудь принести добрую весть?

– Согласен, дорогуша, – сокрушенно вздохнул Витек. – Жизнь у нас сегодня не складывается.

– Шура, сворачивай на Добролюбова! – спохватился Андрей, когда машина уже въехала на перекресток. – Живее!

Других вариантов не было. Только направо – потому как слева, со стороны продуктового рынка, неслась густая толпа явно не с предложением посетить торговые павильоны. Шура снова выписывал восьмерки, втискивая побитый жизнью «Форд» на узкую улочку Добролюбова. Она была застроена старыми дореволюционными зданиями и считалась сосредоточием исторического центра города. Здесь ощутимо попахивало гарью. На углу мельтешили смутные личности, пытались ринуться наперерез, но у них ничего не вышло. «Форд» уже катил по «исторической» брусчатке, уложенной в прошлом году пришельцами из дружественного Таджикистана. Здесь в любое время суток оставался узкий проезд – ввиду наличия множества фирм и заведений. Тротуары и обочины загромождал припаркованный транспорт. Сегодняшняя ночь не стала исключением – машин хватало, кое-где валялись тела. Но проезд сохранялся – слава богу! Разогнаться было невозможно, а сзади уже неслась толпа, не дающая ни на мгновение расслабиться. Вдруг заскрипело что-то в хваленом американском железе, мотор зачихал, машина пошла рывками. Ругнулся Шура, переключил передачу, но эффекта это не возымело. Озноб вцепился в позвоночник – этого еще не хватало! Загорланили пассажиры, выражался Шура. Да еще и проезд оказался заперт – водитель навороченного «Порше» пытался выехать с парковки, но то ли передумал, то ли с ним что-то стряслось – машина вылезла на проезжую часть, стояла с распахнутой дверью. Единственный проезд – направо – мимо бодро чадящего купеческого домика, в котором когда-то была женская гимназия, а на закате цивилизации обустроили пафосный банк.

– Мы сейчас опять заглохнем! – надрывался Шура. – Эта тварь не хочет никуда ехать!

– Шура, дорогой, выжми из нее хоть что-то! – умолял Андрей. – Давай налево, там РОВД…

– Ментам будем жаловаться? – злобно хохотнул Шура. – А что, отличная идея…

В этом квартале действительно расположился районный отдел полиции (не самой добропорядочной репутации), с чем вынуждены были мириться владельцы окрестных ресторанов, обслуживая представителей законности по «льготным» расценкам. Впрочем, положительную роль такое соседство тоже играло. Кашляя выхлопом, машина втянулась в переулок, преодолела небольшую арку, въехала в узкий проезд, заставленный полицейскими машинами. Справа вплотную к проезду подступало двухэтажное здание ресторана японской кухни. Первый этаж горел, языки пламени плясали в выбитых окнах. Едва проехали, внутри прогремел взрыв, из оконного проема вырвался клуб дыма, за ним – сноп огня. Послышался треск – свалилась межкомнатная перегородка. Взвизгнули дамы. Даша и Ксюша прижались к Андрею.

– Причина взрыва не установлена, – натужно пошутил Витек.

– Какого хрена тут устанавливать! – взорвался Андрей. – Газовые баллоны взрываются!

Снова что-то ухнуло, посыпались кирпичи. Машина пронеслась еще метров тридцать, двигатель заглох. Шура вывернул баранку – автомобиль развернулся правым бортом к проезду и окончательно встал. До крыльца райотдела – приземистого одноэтажного здания – оставалось метров двадцать.

– Бежим в ментуру! – проорал Андрей. – Там может быть оружие!

Но все застыли, смотрели, как завороженные, на абсурдную картину, не могли заставить себя пошевелиться. Поздно, черт возьми… Через арку уже неслась разношерстная буйная толпа! Твари, обуянные чувством голода, развивали скорость приличных бегунов. Их было чудовищно много, не меньше сотни, а в арку лезли все новые и новые. Спасаться бегством было бессмысленно, они уже были рядом – несколько секунд, и окружат микроавтобус, порвут пассажиров на куски… И Андрей застыл. Сердце сжалось от тоски и безысходности. Как же так… Возглавляли забег молодые крепкие парни, кое-кто – в полицейской форме. Они как раз пробегали мимо горящего здания, в свете пламени плясали перекошенные лица, чернели пасти. Картина вгоняла в дрожь, заставляла цепенеть. Вырвалась вперед… невеста в свадебном платье – последний штрих в жутковатой картине абсурда! Фигуристая рослая девица – давно рассыпалась тщательно уложенная прическа, нарядное белое платье почернело от грязи, оторвался подол, слетели туфли – она бежала босиком. Тупая ярость искажала симпатичное лицо, реяли за плечами спутанные волосы. Она была, возможно, спортсменкой – пышные одежды бежать не мешали, дама мчалась, как горная лань. Взмахнула рукой, что-то кинула на бегу – и гриф от сломанной гитары запрыгал по асфальту перед микроавтобусом.

– Ни хрена себе букет невесты… – бормотал оцепеневший Витек. – Ну, все, господа и дамы, можно попрощаться…

Завизжали женщины – очнулись, а смысл? И тут опять рвануло в ресторане! Прогремел оглушительный взрыв – такое ощущение, что взорвались несколько баллонов. Все трещало, рушилось, осыпалось, ударная волна сносила, словно картонные, перегородки между помещениями, ударила во внешнюю стену. Люди зачарованно смотрели, как рушится, ломаясь, на пути атакующих стена японского ресторана, падает на головы самым прытким, как выносится струя огня, всё сметает на своем пути, ударяет в здание напротив… Огненная завеса и груда обломков загородили пассажиров от взбесившейся толпы. Разлетались фрагменты человеческих тел – руки, головы. Единственный, кто вынесся из огня – быстроногая невеста! С ног до головы она была объята племенем. Платье сгорело в считанные мгновения, почернела и обуглилась кожа. Горящая женщина металась по пустому пространству, упала, забилась в конвульсиях, застыла, скрюченная и дымящаяся…

Боженька поблажку дает! – ударило по мозгам.

– Все в РОВД! – взревел, как ошпаренный, Андрей. – У нас минута, не больше, они сейчас прорвутся через огонь!

Люди приходили в себя, вываливались наружу, бежали к крыльцу. Андрей схватил под мышки обмякшего журналиста, поволок к двери, награждая пинками. Тот бормотал, чтобы его оставили в покое, он хочет тихо умереть, всеми брошенный и забытый, ему уже ничего не надо, его никто не любит.

– Обидно, приятель, что мы тебя не ценим? – ядовито осведомился Андрей, выбрасывая труса из машины. – А ну, бегом к крыльцу, работать вместе со всеми! – И погнал его безжалостными ударами ботинка.

Нетерпение гнало. Этим тварям неведомы страх и благоразумие. Их могли остановить лишь конкретные преграды. В отблесках пламени возбужденные люди топали по крыльцу, подлетали к железной двери. Она была закрыта, дьявол! Истошно голося, женщины стали в нее долбиться, но разве поможет? Шура рвал дверную ручку, плевался во все стороны расстроенный Витек. Андрей лихорадочно думал. За угол – и дальше? Но в пешем виде, без оружия они и квартал не пробегут. Кругом враги! Он орал, чтобы выламывали дверь, нечего тут хороводы водить! Побежал обратно к машине, в страхе кося на горящий завал. Никто пока не лез, стена выросла внушительная. Дай же, боженька, еще поблажку… Он шарил под водительским сиденьем, побежал назад, к сплющенному багажнику. С воплем радости выхватил оттуда монтировку, побежал обратно. А Витек с Шурой уже пытались отжать дверь испытанной в сражениях ножкой от стола – оба пыхтели, злобно рычали друг на друга. Андрей пришел им на помощь – всунул конец монтировки на уровень замка, потащил, едва не выворачивая плечи из суставов… Хрустнуло что-то в замке – радость-то какая! Дверь поддалась – навалились на нее все втроем, и она поползла внутрь…

Люди вваливались в просторный холл, в котором горел, хотя и не очень ярко, электрический свет! Небольшие зарешеченные окна были задернуты плотными шторами – поэтому свет снаружи не просматривался. Казенное помещение без претензий, хотя и недавно отремонтированное. Серый кафель на полу, застекленная будка дежурного с самим дежурным, успешно обрастающим трупными пятнами. Стальной шкаф, у стены напротив – груда старых железных дверей, явно предназначенная на выброс. Там тоже валялись мертвые в полицейской форме. Время не теряли, захлопнули дверь, но замок уже был вывернут, практически не держал. Тысяча чертей! Андрей разорялся, желчь и матерщина лезли из организма могучим потоком. Заведенный на пинках журналист работал вместе со всеми – при этом физиономия его выражала бескрайнюю библейскую скорбь. «Таскайте двери! – орал Андрей. – Перегораживайте проход!» Вдвоем с Шурой они перевернули громоздкий шкаф, с лязгом подволокли к двери. Остальные, надрываясь, таскали двери. Пыхтела Ксюша, от которой было больше вреда, чем пользы, скулил журналист, которому чуть не размозжило стопу. Дверь уже была подперта шкафом и двумя «единицами» металлолома, когда неприятель прорвался через завал. Толпа гремела по крыльцу, давила на дверь. Она подпрыгивала в петлях, но преграда ее отчасти сдерживала. Чертыхаясь, Андрей полез на шкаф, подпер дверь плечом – и начал обрастать синяками от непрекращающихся ударов.

– Что стоим и наблюдаем?! – рычал он. – Тащите двери, прорвутся же, черти!

И вновь стартовало безумие, люди носились, как муравьи в муравейнике, волокли громоздкое железо, прислоняли к шкафу. Андрей рычал на верхотуре, а когда плечо превратилось в сплошной синяк, спрыгнул на пол. «Запруда» получилась внушительной – пока держала. Разлетелось стекло в оконном переплете, разбилось второе, взметнулись шторы, и целый лес рук вторгся в холл! Выломать решетки атакующие не могли – данные изделия были приварены на совесть. «А ведь когда-нибудь выломают, – мелькнула тревожная мысль. – Что им еще делать? Времени вагон, давись, да выламывай».

– Андрюха, те менты погибли от огнестрельных ранений… – сообщил отдувающийся Шура, показывая на тела в глубине помещения. – По ходу они начали превращаться, тут их кто-то и кокнул…

Андрей досадливо отмахнулся – не до этого. Хотя интересно, конечно…

Снаружи прогремел оглушительный рев – толпа прибывала. Шарахнули по двери чем-то тяжелым – задрожала, загудела металлическая баррикада, сдвинулась на пару сантиметров.

– Ой, мамочка, – обняла себя за плечи Надежда. – Сейчас меня сожрут…

– Это они могут… – задумчиво вымолвил Витек и вдруг встрепенулся. – Андрюха, отходить надо. Ну, поколотятся еще немного – пойдут в обход. Ты уверен, что все окна прочные и двери не выломать?

– Послушайте, здесь что-то не так… – с титаническим усилием соображала Даша. Зачумленный взгляд скользил по трясущимся решеткам, по электрическим лампам, горящим вполнакала.

– А я давно уже заметила, – не без гордости сообщила Ксюша и задрала нос, испачканный ржавчиной.

– Какие мы наблюдательные, вашу мать! – прогремел разгневанный бас, и все невольно втянули головы в плечи.

В глубине холла – у проема, ведущего в лоно законности и правопорядка, – возвышалась примечательная личность. Суровая – как зима в Якутии. Приземистый мужчина лет пятидесяти, в меру упитанный, в меру полысевший. Капитанская форма натянулась в районе живота, пуговицы еле держались. Он исподлобья озирал посетителей маленькими глазками. В них сквозила настороженность и злоба. У копа были барсучьи щеки, прижатые остроконечные уши. У пуза он держал укороченный складной автомат Калашникова, состоящий на вооружении работников МВД, при этом палец поглаживал спусковой крючок.

– Ой, дяденька, не стреляйте, – испуганно запищала Ксюша. – Мы свои…

– Свои они… – неприязненно пробормотал капитан полиции. – Какого хрена вы сюда явились, кто вас звал, вашу мать? – покосился на руки, лезущие в окно, на дверь, трясущуюся от ударов, и разразился такой забористой матерщиной, что недоуменно вздрогнул даже Шура Черепанов.

– Ого, сколько запятых наставил… – хлопала глазами Ксюша.

– Как это по-русски… – бормотала Даша.

Сотрудник местной полиции продолжал разоряться и посылать всех в известном направлении. Присутствие ребенка его не смущало. Когда такие мелочи смущали работников правоохранительных органов? Потом он замолчал, вновь обозрел всех присутствующих, задержался взглядом на понуром журналисте и процедил сквозь зубы:

– Какой бомонд…

– Позвольте догадаться, любезный, – сказал Андрей. – Вы сотрудник данного отделения – рискну предположить, что ответственный и порядочный работник. Хворь, сразившая городское население, вас почему-то не коснулась. Возможно, вы пытались вырваться, но, обнаружив, что творится в городе, вернулись на рабочее место. Ваши коллеги, – он выразительно глянул на мертвые тела, – погибли при исполнении, нам очень жаль. Скорее всего, вы их сами пристрелили, когда они превратились в монстров и решили вас съесть… Все в порядке, капитан, не напрягайтесь, мы занимаемся тем же самым. Вы не страдаете галлюцинациями – все это происходит на самом деле. Вы остались один на все отделение, не так ли? Вы заперли все двери, вооружились, задернули шторы, включили запасной генератор и решили провести годы лихолетья отдельно от других – пока не созреет более мудрое решение. Не созреет, капитан. Мы сожалеем, что нарушили вашу приватность, накликали на здание уродов. Но, знаете, здесь как-то не было соответствующих табличек. – Андрей небрежно усмехнулся, хотя под дулом автомата это было непросто. – Все еще надеешься стать майором, капитан? Может, представишься? Работники полиции обязаны представляться, когда их об этом просят рядовые граждане.

Многие из присутствующих испуганно зажмурились – казалось, обозленный капитан уже поливает их свинцом. Он побагровел, вздулись жилы на виске. Но стрелять офицер передумал, выплюнул из себя излишек желчи и опустил автомат.

– Лобов, – процедил он. – Капитан Лобов, заместитель начальника районной криминальной полиции…

– Отлично, – обрадовался Андрей. – Послушай, капитан, у нас к тебе дело государственной важности. Оружейка тут есть? Валить отсюда надо. Показывай потайной ход. Население стучится в дверь и через пару минут будет здесь – а население сегодня крайне рассержено и хочет жрать. Да не будь ты букой, капитан. Ведь в компании веселее, согласись?

Дверь тряслась и по миллиметрам отъезжала. Капитан колебался. Возможно, наряду с вопиющими недостатками он и обладал определенными достоинствами, но умение быстро думать сюда не входило. Гул за дверью нарастал, дверь ходила ходуном. Глаза у капитана забегали, он кивнул и начал выволакивать из кармана связку ключей. Оружейное помещение находилось рядом – за первой дверью. Он гремел запорами, отодвигал решетку…

Дальше все было, как в тумане. Дух захватывало от волнения. В пирамиде красовались укороченные АКСУ, отдельно в сейфе хранились снаряженные магазины. Мужчины расхватывали оружие – за исключением журналиста, который, видимо, считал себя пацифистом. Шура кричал, что он знает, он все умеет, он служил когда-то в армии (и это было сущей правдой – два года рядовой Черепанов околачивался при штабе медицинского батальона, по великим праздникам выезжая на стрельбище). Витек тоже был «классным специалистом», вспомнил, как в десятом классе их вывозили на стрельбище, и ему позволили пару раз выстрелить. Не беда, аппетит приходит во время еды! Женщины робко жались к стенам, им никто не предлагал стать амазонками – не та публика. Запасные магазины совали по карманам, за пояс, один Витек ухитрился даже сунуть под мышку. «Куда идти, капитан?» – тряс Андрей Лобова. Тот кусал губы, не решаясь выдать страшную полицейскую тайну. Приходилось вытягивать ее клещами. Все просто: коридор, подвал, местный изолятор, снова коридор…

Покинуть холл с коридором уже не успевали. Публика, обложившая здание, окончательно взбеленилась. Удары сыпались с растущей частотой. Повалилась дверь, загородившая проход. За ней вторая, и включился «принцип домино». Двери падали, отъезжал, содрогаясь, шкаф.

– Бабы, все в коридор! – орал, срывая голос, Андрей. – Бегите отсюда, по лестнице в подвал! Если не придем, уходите дальше! Аскольд, отвечаешь за них головой! Если с ними что случится, мы тебя за яйца повесим, понял?! – И пинками гнал от холла струхнувшую «гражданскую» публику. «Ответственный» журналист удирал первым, только пятки сверкали. Пятились Надя с Дашей, что-то бормотали, всплескивали руками. «Баталов, только не лезь на рожон, – умоляла Ксюша. – Не вздумай лезть на рожон, ты меня слышишь?» – «Он слышит тебя, о, повелительница», – отвечал за Андрея бледнеющий Витек. Капитан полиции расталкивая всех локтями, лез в холл, вставал в позу, широко расставив ноги. Ноздри раздувались, он дрожал от нетерпения и сам в этот миг был точной копией тех, кого собрался мочить. Зеленел и дышал предынфарктным хрипом Шура. Но не праздновал труса, передергивал затвор. Рассыпались цепью за порогом, ждали, отчетливо понимая, что сейчас произойдет. «Вашу ж мать, – надтреснуто ругался Лобов. – Вот какого хрена вы сюда приперлись? Так хорошо без вас было…» А когда окончательно отъехал шкаф и распахнулась дверь, злобно выкрикнул: «Стреляйте одиночными, экономьте патроны!» «Каждой твари по пуле», – подумал Андрей, вскидывая короткий ствол. Лет десять он не держал в руках ничего подобного, но жива еще тактильная память…

Сомнительно, что Шура с Витьком представляли, что такое стрелять одиночными. Нужно точно помнить, что переводчик огня отводится не до упора, а в промежуточное положение… В открывшийся проход повалила нечисть, и разразилась суматошная пальба! Беспорядочно застучали четыре автомата, Андрей мгновенно оглох, пороховой гарью забился нос. Эти твари становились какими-то одноликими, теряли индивидуальность, присущую каждому человеку… Шквал огня смел, расшвырял атакующую волну. Пули рвали перекошенные морды, грязную одежду. Целая очередь влетела в глотку орущему мускулистому типу, порвала содержимое черепа, разбила кость, и брызги мозговой жидкость, как шрапнель, уделали лезущих следом. Матерился, как сапожник, капитан Лобов, выстреливая в растущую, как на дрожжах, массу одиночные патроны. Гоготал Витек, входя в раж. Он мигом опустошил магазин, выхватил из-под мышки другой. Обливался потом Шура – бил от пуза, короткими очередями. Пот заливал лицо, он не дал бы прицелиться. В этой давке все равно не промажешь – хоть из-за спины стреляй… Твари валились охапками, брызгала кровь, трещали черепные кости. Но проход уже забился новыми претендентами для отправки на тот свет, они давили, просились «на прием». Те, кто ворвались, не успевали разбежаться (в этом случае пришлось бы тяжко), падали здесь же, и примерно через полминуты все пространство вокруг двери было завалено мертвыми и ранеными. Это давало передышку, теперь зараженные не могли беспрепятственно врываться в здание – им приходилось карабкаться по телам, преодолевать баррикады.

– Ни хрена себе эротика! – голосил Витек, сбивая с кучи тел абсолютно нагую девицу – практически модель – все лицо ее было сплошной коростой. Можно представить, чем она занималась в тот момент, когда недуг вспорол мозг. Девица покатилась по полу, застыла, весьма пикантно разбросав конечности. Смотреть на эту порнографию как-то не хотелось. Люди торопливо перезаряжали, снова долбили в колышущуюся массу. Баррикада росла, атакующим приходилось все труднее через нее перебираться. В выбитые окна тянулись руки. На них никто не обращал внимания – явной угрозы с этой стороны не поступало. Пули косили прорвавшихся в холл, укладывали штабелями, и в какой-то миг мелькнула диковатая мысль, что это уже превращается в какую-то рутину. Боеприпасов бы только хватило…

Наступление захлебывалось. Атакующие по инерции лезли, но проход уже забился телами, образовалась «пробка». Приободрились товарищи, Шура криво усмехался, приосанился Лобов. Из Витька поперла дурь. С воплем:

– А ты куда прешь, кусок покойника?! – он уложил прорвавшегося шустряка в когда-то белой офисной рубашечке, давил спусковой крючок, но магазин опустел, тогда он перехватил автомат за ствол, вознес над головой. – Ну, что, братва, в рукопашную?!

Ахнув, Андрей схватил разгоряченного товарища за шиворот.

– Витек, ты бессмертный, мать твою? А ну, стоять! Лобов, пора отходить!

– Пора, согласен, – проворчал капитан, начиная пятиться. Он перевел предохранитель на огонь очередями, выпустил длинную очередь, умножив число мертвецов, первым побежал в проход. – Все за мной, уходим!

Следом выскользнул Шура, а Витька пришлось оттаскивать силой, он упирался, теряя голову в горячке боя. «Тоже эндорфины», – подумал Андрей.

– Я ведь почему раньше пугливый был, – спотыкаясь, объяснял Витек, когда Андрей пинками гнал его в коридор. – У меня автомата не было. А теперь есть… – И помчался по проходу, получив необходимое ускорение. Андрей последним преодолел рубеж, обернулся, исполняясь скептицизма. Форы практически не было. Расстреливать эту публику можно было хоть до утра, они беспрерывно лезли, и меньше их не делалось. Через баррикаду уже карабкались неугомонные твари, извергали боевые вопли. Одного из них он в принципе знал – парень работал диспетчером в местном аэропорту, был другом детства Риты – однажды она позвала его в гости с женой, нормальные оказались люди, хорошо посидели, выпили парочку бурбонов. Прощаясь, договорились, что еще когда-нибудь встретятся. Вот и встретились. Кажется, Максимом его звали. Он чувствовал, как жирные слезы бегут по щекам. Никогда не вернется тот старый добрый мир… Он полностью опустошил магазин, прежде чем шагнуть за порог. Пули кромсали зараженную плоть, люди рушились с груды тел, раскатывались, как бревна. Максима он пристрелил последним – никак не поднималась рука. Лишь когда тот остался один из прорвавшейся группы, бросился на Андрея, злобно тараща глаза, он выстрелил парню в лоб, чтобы не мучился. Последние два метра тот пролетел по воздуху, повалился ничком. Он тупо смотрел, как из треснувшего затылка вываливается бурая масса, опомнился, прыжками кинулся прочь…

Толпа гналась, не отставая. Он топал мимо дверей, мимо отдела криминальной полиции, мимо чрева районного уголовного розыска, кабинета его начальника, мимо Шестого отдела, дверь в который была нараспашку, и любой желающий мог заглянуть к неутомимым борцам с экономической преступностью. Он свернул за угол, треснувшись плечом о стену (на машине получилось бы изящнее). За углом уже корчились свои, прикрывая его отход. Застрочили автоматы – Шура палил лежа, зачем-то прикрываясь, как будто противник мог ответить тем же.

– Вы чего такой косой, Александр Васильевич? – сокрушался раскрасневшийся Витек. – Цельтесь лучше, какой вы неумеха…

Пули кромсали потолок и стены в конце коридора, отбивали щепки от косяков. В коридор уже лезли – мужчины, женщины, подростки… Витек забил магазин, принялся косить «штурмовую группу», держа автомат на вытянутых руках, да еще и развернув его рожком параллельно полу (насмотрелся в «негритянских» боевиках). Андрей тоже сменил рожок, и когда у Витька иссяк боезапас, перехватил эстафету, положив двоих решительных «тинэйджеров», топающих по коридору. Плотность огня в узком пространстве была настолько высокой, что у зараженных не было ни шанса – доставалось всем, кто оказался в коридоре. И здесь росла гора тел.

– Бинго! – возвестил Витек, вытряхивая «отвоевавший» магазин. – То, что нас не убивает, еще пожалеет, что нас не убило, верно, Андрюха?

– Все сюда! – взревел где-то в кулуарах капитан Лобов. – Вы, что, сюда убивать пришли?!

Снова мчались в неизвестность, спотыкаясь, отдавливая пятки друг другу. Здание, облюбованное районными копами, относилось к исторической застройке и имело богатый «внутренний мир». Андрей читал на каком-то сайте, что построил этот дом некий чудаковатый купец, а когда сменилась эпоха, здесь лютовал районный отдел НКВД. В подвалах пытали, мучили «врагов народа», здесь же расстреливали. Подвалы были глубокими и запутанными, имели разветвленную систему коридоров и выходов. Райотделу полиции предлагалось новое здание на проспекте Карбышева, но копы от него отказались. Еще бы. Старый купеческий дом оказался им милее и комфортнее… Лобов злобно гримасничал, когда они проносились мимо и пропадали в черном проеме. Пропустив замыкающего, он захлопнул дверь, замкнул стальной засов. Люди валились на каменные ступени, озаренные мглистым светом, утирали пот. В подвальную дверь уже долбились, уже гудела разъяренная толпа. Люди потрясенно молчали, начинало доходить, что они наделали. Шура передернул плечами, отшвырнул автомат, издал звук, не предвещающий ничего хорошего.

– Далеко не выбрасывай, – покосился на него Лобов. – Пригодится еще.

– Женщины где? – выдохнул Андрей.

– Там, – кивнул капитан под лестницу. – Уже спустились.

Слава богу… Передохнуть под громовую долбежку не удавалось. Скрипел и раскачивался не отличающийся монументальностью засов.

– Прорвутся? – с опаской вымолвил Витек.

– Прорвутся, – уверил Андрей. – Когда подтащат стенобитное орудие.

– И без орудия прорвутся, – проворчал Лобов, принимая вертикаль. Только сейчас Андрей обнаружил, что этот малый едва стоит на ногах. – Все, пошли. Так просто отсюда не выбраться…

Обстановка в подвале навязчиво напоминала средневековую. Ремонт тут не делали – во всяком случае, общепринятый в 21-м веке. Каменные стены, покрытые бурыми потеками, бледное освещение на пожелтевшем потолке. Вдаль тянулся коридор с зарешеченными камерами открытого типа. Вся жизнь заключенных представала, как на ладони. Камеры видеонаблюдения под потолком носили, видимо, декоративный характер. У контролеров, дежуривших в подвале, имелся письменный стол и даже компьютер. Под столом валялся мертвый рыжеволосый сержант с простреленной грудью и контрольной пулей в черепе. Пребывал он тут, похоже, давно, превратившись в выразительный предмет обстановки. В подвале было прохладно, трупные запахи еще не превратились в полноценную вонь. К ним уже устремлялись какие-то люди – впрочем, паника отменялась, это были свои – милые дамы, за которых давно пора уже выпить! Ксюша повисла у него на шее, хлюпала носом. Хихикали брюнетка с блондинкой. Витек плотоядно скалился Наде в глаза, не вызывая у нее никакого отторжения. «Вы живы… – стонали они от радости. – Боже правый, вы живы…»

– Как он? – кивнул Андрей на подавленного Вятского. У того, похоже, начиналась новая депрессия. Он стоял в проходе, бледный, как мел, проницал пространство невидящими глазами.

– Да не очень, – смутилась Надежда. – Но вроде не буйствует. У товарища эта… как ее…

– Морально-психологическая травма, – подсказала Даша.

– Усугубленная депрессией, одиночеством и потерей жизненных ориентиров, – добавила умненькая Ксюша, при этом было не похоже, что она глумится.

За подвальной дверью скопилась целая армия. Народ гудел, требовал, чтобы ему открыли, колотился в дверь. Возникало тревожное чувство, что дверь не устоит. Капитан Лобов припустил по коридору. Остальные кинулись за ним. В изоляторе районного отделения царило полное уныние. Практически в каждой камере имелись сидельцы. Где по одному, где по два. В первых клетках за решетками валялись трупы – их позы говорили о том, что удовольствия от своих последних минут они не получили. Сердце щемило при виде пожилого интеллигентного мужчины, неведомо как угодившего в изолятор. Он, судя по всему, метался по клетке, потом сломал свои очки и в исступлении кромсал ими собственные глаза… В трех последующих камерах метались какие-то бешеные волки – рычали, скулили. Их кожа покрылись мертвецкой сыпью, гной сочился из глаз. Увидев посторонних, они окончательно взбесились. Орали надрывным фальцетом, метались так, что в глазах рябило. Потом, как по команде, кинулись на решетки, стали их трясти с нечеловеческой силой. В следующей камере тоже изнемогало существо – худосочное, лопоухое, в зауженных джинсах и расстегнутой рубахе, под которой красовались замысловатые наколки. Существо исполняло диковатый танец, пыталось высунуть руку. Андрей промчался мимо, когда по затылку царапнуло:

– Откройте блин, ну, в натуре…

Он встал как вкопанный. Существо обрадовалось, нетерпеливо запрыгало, стало орать человеческим голосом, что его незаслуженно закрыли, он не может тут сидеть, кругом какие-то безумцы и покойники. Его нельзя держать в камере, он важная личность, он когда-то сидел с самим Ходорковским! Отчасти литературные слова густо перемежались непечатными и феней. Впрочем, что тут удивительного, подобная публика и думает матом.

– Лобов, стой! – крикнул Андрей. – Это же нормальный человек!

– Это – нормальный?! – негодующе взревел Лобов. – Да это же Пескарь – наркоман, мошенник и воришка! Жалкая ничтожная личность! Пусть сидит, ему еще долго тут сидеть!

– Заткнись, ментяра! – взвыл сиделец и начал выгибать пальцы. – С тобой, вообще, на хрен, не базлают! Вы, что, опухли, чалить меня тут?! Не чистил я того фраера в парке, меня вообще там не было!

– Обвинили в том, чего не делал, – пробормотала, пряча ухмылку, Даша. – То есть подкинули неплохую идею…

– Ты сам, Пескарь, скворечник захлопни! – разозлился Лобов, подлетая и занося кулак. Узник заржал, попятился, начал яростно гримасничать.

– А что, нормальный мужик, – пожал плечами Витек. – За версту видны природный интеллект и безупречные манеры.

– Чё, мусор, не достанешь через решетку? – кривлялся Пескарь. – А ты открой, открой, не тряси понтами, не махай тут волыной. Боишься, герой? Чего зеленый-то такой?

– Язык прикуси, подонок… – багровел Лобов.

– Чем, начальник? – заржал урка и показал щербатый рот. – Твои же шестерки и повыбили.

– Дядечка, а вы на дуэль его вызовите, – предложила Ксюша. – Пусть знает.

– Зачем на дуэль, если можно просто пристрелить? – пожал плечами Шура.

– О, Господи, – взмолилась Надя. – Вы, любители тонкой иронии! Выпускайте скорее этого парня, или бежим дальше! Хотите, чтобы нас съели?

Из уст блондинки звучала сермяжная истина. Наверху уже трещала дверь, не выдерживая напора разбушевавшихся «фантомасов». Капитан Лобов заскрипел зубами. Последней сволочью он не был. Поколебавшись, он со злостью сдернул с пояса увесистую связку ключей, вставил в замок. Заскрежетало запирающее устройство, решетка с натугой распахнулась.

– Начальник, ты золото! – заверещал Пескарь, выскакивая из камеры. Завертелся, стреляя глазами. – Куда бежать, чего делать, командиры? Чё тут за кипиш вообще в натуре?

– Да уж, двух уродов мы наверняка не потянем, – озадаченно почесал затылок Шура и с грустью посмотрел на остолбеневшего журналиста. Андрей шагнул дальше, глянул в соседнюю камеру. Оттуда проистекало загадочное молчание. На нарах, завернувшись в одеяло, кто-то лежал. Отогнулся край казенного одеяла, обрисовалось худощавое лицо, увенчанное мальчишеской стрижкой. На Андрея смотрели мутные глаза. Обитателю клетки, видимо, было безразлично, что вокруг происходит. На «мутировавшего» зверя он не походил. На покойника тоже.

– И этого выпускай, – проворчал он.

Лобов вспыхнул.

– Парень, ты не много ли на себя берешь? Это не мужик, это баба. Невротичка, наркоманка, в притоне взяли! Бросалась на работников полиции при исполнении, покалечила человека, теперь ему бюллетенить придется…

– Уже не придется, – перебил Андрей. – Капитан, укороти самолюбие, отверзай свои скрипы. Слишком мало нас осталось, чтобы бросаться нормальными людьми.

Наверху что-то лопнуло, завыло с металлическим придыханием, раздался оглушительный треск, грохот! Рухнула стальная дверь, не выдержав массированной атаки. И покатилась вниз по лестнице возбужденная лава! В страхе завопили люди, помчались прочь. Первым удирал Пескарь – оттолкнул журналиста, с удобством обосновавшегося в своем ступоре, понесся, как ракета. Кинулись остальные. Лобов со злостью оттолкнул Андрея, скинул с плеча автомат.

– Некогда, пошли.

Действительно, некогда. Каждая секунда на счету. Он уловил краем глаза проблеск тоски в затянутых поволокой глазах и тоже скинул автомат. У подножия лестницы уже накапливался неприятель, рвалась безликая в своем безобразии толпа. Оба с капитаном открыли огонь одновременно, стали пятиться. Ливень свинца повалил первые ряды, но уже неслись другие. Кончились патроны в магазине – некогда перезаряжать!

– Валим на хрен! – заревел Лобов.

Они помчались прочь, чувствуя, как в затылок дышит смерть. Ужас гнал – «Только бы не споткнуться, – молил Андрей. – Только бы не споткнуться…» К ним уже тянулись заскорузлые конечности, когда они промчались через дверной проем, а за спиной разразилась пальба – Шура с Витьком засели за косяками, прикрывали товарищей. Молодцы парни! – возликовал Андрей. Вот тебе и безвестный алкаш, ценитель и знаток белой горячки, вот тебе и ленивый доктор, не чурающийся подарков и беспорядочных половых связей… За спиной творился какой-то ад, трещали автоматы, вопили луженые глотки. Очередное наступление было сорвано, живые перемешались с мертвыми, а товарищи уже оттаптывали пятки. Они бежали по каменному подвалу с мешками-склепами (понятно, чем во все эпохи привлекали эти подвалы работников внутренних дел). Капитан Лобов ушел в отрыв, уже катился по винтовой лестнице – спортсмент, блин… А за спиной нарастал угрожающий гул. «Такую толпу не остановит никакая дверь, – в панике думал Андрей. – Просто снесут ее энергией разогнавшейся массы…» Мелькали сумрачные коридоры, какие-то ответвления, проходы, в которых горели маломощные лампочки. Данной частью подземелья, похоже, непользовались. Вновь заминка – из-за колонны вывалились женщины, снова началось братание, слезы. Валялся на полу, держась за сердце, теряющий сознание журналист, плакала Ксюша, шутила сквозь слезы, что это утро могло бы быть добрее. Освобожденный Пескарь куда-то пропал, да и шут с ним. Лобов хрипел, чтобы все бежали вправо от основного коридора – так они собьют погоню со следа. До выхода рукой подать, можно пройти короткой дорогой…

Андрей уже перестал ориентироваться. Трещала голова, подводило зрение. Накопившаяся усталость вцепилась в ноги. Остальные чувствовали то же самое. Несколько минут они сидели в сыром боксе. Зараженные бежали стороной – словно товарняк грохотал за стенами. Страшно представить, сколько их набилось в этот бескрайний подвал, простирающийся, похоже, не только под зданием РОВД, но и под соседними. Ужас гнал дальше – люди поднимались, семенили за широкой спиной капитана. Сдавленный писк – кто-то выскочил наперерез – не трогайте меня, в натуре! Ошалевший от страха Пескарь! Блуждал по подземелью, рассчитывая выбраться в одиночку, и вновь нарвался на «своих». Ему зажали рот, посоветовали молчать. «Мало в тебе культуры, Пескарь», – посетовал Шура, получив в лицо искрометное выражение и в воспитательных целях треснув воришку по загривку. «Хочешь с нами идти – иди и не рыпайся, блатняк хренов», – прошипел ему в рожу Лобов. Бежали дальше, торопясь попасть на улицу. Можно подумать, на улице их поджидало что-то радостное! «Теперь только прямо, – скупо информировал Лобов. – Здесь выход к гаражам за “Парабелью”». «Да что за подвалы такие, капитан? – зачарованно бурчал Шура, стараясь не наступать ему на пятки. – Чем вы занимаетесь в этих подвалах?» – «Расстрелами, блин. Тех, кто не согласен с действующей властью», – угрюмо гоготнул Лобов. В иные времена шутка прозвучала бы зловеще. Сегодня она прозвучала, как обычная шутка. В этой части подвала еще горели лампочки, но промежутки между ними становились длиннее. Охнула Даша, подвернув ногу. Прислонилась к стене, согнула голень. Андрей подставил ей плечо.

– Спасибо, Андрюша. – Она шумно переводила дыхание. – Все в порядке, я сейчас…

– Эй, не отставайте, – бурчал замыкающий Витек, подталкивая блондинку – та хотела вернуться к подруге.

– Уже догоняем, – уверил Андрей. – Даша, ты нормально? Что с ногой?

– Да ерунда. – Она наступила на ногу и согнулась пополам от боли. Он обнял ее за талию – девушка доверчиво прижалась к нему. Она насквозь промокла от пота, дрожала, как зайчонок.

– Обними меня, – пробормотал он, испытывая неуместное тянущее чувство под лопаткой. – Прыгай на одной ноге. Разберемся.

– Хорошо, Андрюша…

– Эй, где вы там? – шипел из полумрака Витек. – Что случилось?

– Догоняем уже, идите. Все в порядке.

Поначалу он не испытывал беспокойства. Догнать компанию – пустяк. Нога подвернулась – не беда, бегать можно и прихрамывая, а резкая боль быстро пройдет. Но они тащились со скоростью черепахи. Даша снова сделала что-то неловкое, задергала ногой. Он перехватил ее, тоже неуклюже, пришлось присесть. Она вдруг замолчала, задышала как-то странно. В этой дикой, совершенно непригодной для этого ситуации он вдруг почувствовал сильное желание ее поцеловать. Пока они кряхтели, поднимались, остались совсем одни. Товарищи уже на улице!

– Стыдоба-то какая, Андрюша… – пыталась усмехнуться Даша. – Ну, пошли, пошли, недосуг нам глупостями заниматься…

И тут он понял, что волнение было вызвано не только «амурными» обстоятельствами. Почувствовал беду – вспотел, как в парной. Шорох в соседнем коридоре, надсадные звуки – словно что-то терли по наждачной бумаге. Приближалось несчастье, он оттолкнул Дашу, прикрыл ее собой, вскидывая автомат. Коридор оказался ближе, чем казалось слезящимся глазам. Вылупилось что-то юркое, плотоядно рычащее, вырвало автомат, отшвырнуло! Андрей попятился, запищала Даша, которой он оттоптал ногу. Навалились сразу трое «уникумов» с повадками диких зверей! Ладно только трое, а не вся бурлящая масса. Видно, откололись от своих товарищей, блуждали по подземелью, беспомощно тыкаясь в проходы, пока не почувствовали запах… Твари давили, обдавали зловонием, хватали за грудки. Даша куда-то откатилась – умница. Андрей отчаянно вырывался. В первые мгновения жуткий страх опутал туловище. Разум подсказывал – не ори, а то такая прорва слетится! Когтистая лапа сдавила ключицу, тут он и прозрел: сожрут ведь без соли и специй! Откуда силы взялись? Он бил кулаками, как профессиональный боксер-тяжеловес – в рыхлое пузо, по гноящимся челюстям – почти без замаха, делая короткие выдохи. А когда тварь попятилась, отпустив ключицу, раздвинулось пространство, он замолотил в полную силу – сломал подвернувшуюся челюсть, раскромсал грудину, показавшуюся подозрительно хрупкой – как будто кости этих тварей становились тонкостенными трубками. Существо повалилось на колени, он врезал локтем по виску, двинулся дальше, развивая успех. Про отступление эти существа ничего не знали (в программе не заложено), продолжали бросаться. Он схватил за горло первого, кто попался, пяткой высек ногу, а когда тот повалился, наступил ему на горло – и давил, попутно отбиваясь от последнего претендента на «лакомый кусочек». Хрустнул позвоночник – он бросился вперед, работая кулаками, как кувалдами. В мутном свете мельтешила остроклювая особа условно женского пола в длиннополой юбке, каркала, как ворона. О, женщина! Ты-то куда? Он схватил ее за длинные волосы, обмотал вокруг руки, швырнул виском о стену. Она издохла в один миг, ноги переплелись, запутались в длинных юбках. Он выпустил ее, рухнул на колени, теряя последние силы. Не так уж молод он уже, не по душе такие перегрузки… Но первый был еще жив, и этот факт Андрей проворонил. Он повалился сзади, схватил за горло, стал душить. Какого черта?! Он ведь качественно его уложил! Сил уже не было, он дергался, хрипел, в глазах темнело. Пытался привстать, но боров был тяжелым, давил его своей нехилой массой. Смачный хрустящий звук, еще один, третий! Боров подпрыгивал, как на панцирной сетке. Ослабла удавка на горле – и о, облегчение! – он скатился с Андрея! Разгоряченная Даша продолжала наносить удары казенником автомата, пока не размозжила череп…

Кашляя, держась за горло, он дополз до стенки, пристроился в сидячем виде. Сердце колотилось, как бешеный метроном. Даша рухнула на колени, взяла его за плечи.

– Ты в порядке? – Она с трудом выдавливала слова из горла.

– А то, – пробормотал он. – Спасибо, Дашуля, ты настоящий верный друг… – Он вымученно засмеялся. – Так и будем теперь по очереди выяснять, в порядке ли мы…

Надо было вставать, двигаться дальше – эти животные были везде, могли возникнуть из любого коридора, но сил уже не было. «Двадцать секунд, – бормотал он про себя, обнимая вернувшийся автомат. – Только двадцать секунд, и мы идем. Товарищи заждались, скоро будут отправлять на поиски спасательную экспедицию, капитан Лобов на дерьмо исходит…»

Даша погладила его по щеке, что-то простонала, села рядом. Он отыскал ее дрожащую руку, крепко сжал. Хорошая девушка, почему он раньше не замечал? Глаза закрывались, сил бороться со усталостью уже не было. Напротив висела лампочка, источая мерклый свет. Очевидно, к генератору, запущенному Лобовым, подключалось все, что в этом здании было связано с электричеством. Он проваливался в предательскую скользкую субстанцию… и вдруг что-то почувствовал.

Ладошка Даши сделалась горячей. Невыносимо горячей. Ее как будто заменили раскаленным камнем. Ужасное предчувствие встряхнуло мозг. Да нет, глупости, не может быть… Он распахнул глаза, в горле воцарился зверский сушняк. Он боялся повернуть голову. Дашину руку пронзила судорога, она затряслась, забегали пальцы. Он повернул голову – не ждать же милости! Пот хлестал с лица девушки, как будто ее поливали из ведра. Дрожал подбородок.

– Даша, ты что? – он не узнал своего голоса.

– Не знаю, Андрюша, что-то нехорошо сделалось… – Она еще сумела произнести начало фразы, потом ее вырвало на собственные колени! Он уже все понял, отшатнулся. Ну, не мог он ее оставить на произвол судьбы! Он вскочил на корточки, схватил ее за плечи. А Даша лишь беззвучно открывала рот. Завершился инкубационный период, и инфекция безжалостно взялась за дело. Лицо побагровело, стало распухать – и вдруг как будто рассыпалось на сегменты, – сделалось пятнистым, разбежались морщины. Оно постарело в одночасье, сморщилось, превратилось в лицо карги. В глазах зажегся потусторонний блеск. Рот перекосился, Даша оскалилась, как волчица. Он не успел отпрыгнуть – она издала клокочущий звук, подпрыгнула, повалила его, вцепившись в горло!

Да сколько же можно! Одна абсурдная ситуация сменялась другой. Эта девушка минуту назад спасла ему жизнь! Он только начал к ней что-то чувствовать… И снова не мог пошевелиться. Вжатый в стену, придавленный телом, в котором вдруг проснулась нечеловеческая сила – он совершал какие-то жалкие потуги. А когда подвижные пальчики стали вдавливаться в горло, он понял, что это конец. Предел, шевелиться просто нечем. Вполне логичный упадок сил. Такое может случиться даже с былинным богатырем…

И вновь не суждено ему было покинуть бренный мир. Чудовище хрипело, торжествовало победу – оно уже практически умертвило свою жертву. Запоздало Андрей почувствовал, что над ними кто-то стоит. Девичье тело пронзила судорога – кто-то вонзил ей в загривок нож…

Сил стряхнуть с себя девушку не было. Кто-то оттащил ее, агонизирующую. Прошла, наверное, целая вечность, пока он дополз до стены, отдышался, посмотрел на мир разумным взглядом. Фактически прошла минута. Рядом с ним сидело и отрешенно смотрело в стену какое-то бесполое недоразумение…

Вполне возможно, что это была девушка. Или женщина. Или что-то вроде того. Или нет. Андрею было безразлично, кому выражать благодарность за очередное спасение. Он что-то пробормотал. Женщина догадалась, кивнула, повернулась к нему. Она была одета во что-то серое, мешковатое. Прически не было – жесткий ежик и прямая челка, закрывающая глаза и половину лица. Она откинула волосы, предстала во всей красе. Особой красотой она не блистала. Сплошной унисекс. Острые скулы, угловатое лицо, острый носик, на удивление высокий лоб и большие глаза, в которых не было никакого огонька.

– Потрясающе, – пробормотал он. – Никогда не знаешь, откуда ждать помощи. Позвольте догадаться. Ты та самая наркоманка, которую мы не успели вытащить из камеры.

– Сам ты наркоман, – фыркнула девушка. – Никогда не потребляла эту гадость. Предпочитаю крепкие напитки. Работаю в детективном агентстве Марка Ройзмана. Следили за одним типом, задолжавшим супруге четыре миллиона алиментов. Вот это действительно торчок – хотя никогда бы о нем не подумали. Менты нагрянули, как Апокалипсис, – я даже толком информацию собрать не успела. Ну, один оскорбил меня, так сказать… действием, пришлось его хорошенько вздуть. Ну, дура, да, – вздохнула бывшая узница. – Знаешь, чтобы быть дурой, вовсе необязательно быть блондинкой. Погорячилась. Менты и обрадовались – сунули меня в кутузку, четыре дня в ней шизуюсь. Даже Ройзман вытащить меня не может. Даже под залог. Говорят, что тому уроду, который руками любит махать, совсем поплохело. Викой меня зовут. Виктория Кутепова, 24 года, сирота казанская, снимаю комнату на Верблюжьей горке…

– Понятно, – вздохнул Андрей и тоже представился. Рот забился желчью, дышать было нечем. Он не мог оторвать глаз от тела Даши. В ее глазах застыла ярость. Кровь вытекала из-под головы и медленно приближалась к ногам Андрея.

– Были виды на нее? – догадалась Вика.

– Были, – вздохнул Андрей.

– Прости, обломала тебе весь кайф. Знаешь, я уже два дня наблюдаю из-за решетки, как народ звереет и в нежить превращается. Лежала, ждала, что и меня такая фигня посетит. Сначала злая была, потом тупеть начала. Только и радости, что Пескарь за стенкой матюгами развлекал…

– Почему ты здесь? – перебил Андрей.

– Руки тонкие, – объяснила Вика. – Вы сбежали, пальбу учинили, потом такая свора мимо пронеслась – думала, они никогда не закончатся… А как пробежали, смотрю, у Пескаря решетка открыта, а в замке ключи. Ну, подтянула к себе дверь, достала ключики… Руки, говорю, тонкие. Метнулась к выходу, а там опять гудит. Сержант лежит мертвяком. Конфисковала у него перочинный ножик, табельный ПМ, – Вика небрежно похлопала себя по боку, – и пошла туда, куда все побежали. Они по основному коридору, а я вбок…

– Ну, понятно, – вздохнул Андрей. – Ты вроде ангела у меня, только внешне не очень похожа. Давай-ка выбираться. – Он начал подниматься, держась за стену.

– А что за хрень в городе? – спросила Вика. – Я, знаешь ли, в последние дни немного отсутствовала. То сидельцы в изоляторе зажигали и мерли, как мухи, то стреляли, то эта развеселая толпа…

– Весь мир сошел с ума, – популярно объяснил Андрей. – Зомби в городе. Таких, как мы с тобой, практически не осталось.

– Да ты гонишь… – Вика внимательно посмотрела ему в глаза, скулы защемила судорога.

– Пошли, сама увидишь. И будь готова к сюрпризам. Доставай свое табельное оружие…

Последние метры до спасительной двери они одолевали в полной темноте – в здании, похоже, отключился свет. «Конец света в тоннеле», – пошутила Вика, насаживая шишку на лбу о низко висящую балку. Андрей активировал сотовый телефон. Зарядка кончалась, жизнь в фонарике еле теплилась. Навороченное устройство с четырьмя гигабайтами «оперативной личной жизни» превращалось в бессмысленное железо. Заряжать его больше негде, да и незачем. В «большом мире» наступил рассвет, пять часов утра – над городом висело ватное облако гари. Видимость была неважной. Мужчина с женщиной вывалились из приземистой двери в бетонной будке воздухозаборника. Стрелять не пришлось. Эту часть исторического центра «городское население» еще не освоило. Небольшой пустырь, заросший травой, шапки кустов, какие-то мглистые строения на задворках бизнес-центра «Парабель», возведенного со всеми возможными нарушениями строительных норм. Гарь уплотнялась, в подвале дышалось легче, чем на улице. Их уже встречали – бросился навстречу разгневанный Шура: где вы были, сколько можно ждать?! Мы тут психуем, спасательную команду формируем! Открыл рот от изумления, обнаружив рядом с приятелем совсем не ту женщину. «Это не Даша, – взволнованно бормотала Надя. – Кто это, Андрей, где моя подруга? Объясни, почему это не Даша?» Он объяснял неохотно, неуклюже объезжая тему, что Дашу прикончила их новая спутница. Схватил за шиворот плачущую Надю, когда она метнулась обратно к двери, начал втолковывать все заново – нет больше Даши, нет и никогда не будет, с этим нужно жить и мириться… У блондинки была истерика, ее схватил за локоть бледный, как призрак, Витек, начал неумело утешать. Сгорбатилась Ксюша, ее опять рвало. Шлялся бестелесным призраком Вятский – он уж точно не понимал, где находится. Матерился взвинченный Пескарь – и доматерился до того, что рассвирепевший Лобов съездил ему по шее и принялся материться вместо Пескаря. Какого хрена мы еще здесь? Почему эта шустрая профурсетка на свободе, кто ее отпустил?! Ох, связался со всяким сбродом, и что за анархия повсюду – мать ее, беспорядка…

Машину Лобов уже нашел – зря времени не терял – люди загружались в здоровый удлиненный «Ситроен» – что-то среднее между джипом и микроавтобусом. «Проходимец» был знатный – мощные колеса, дорожный просвет на зависть отечественной «Ниве». За спиной водителя было два ряда сидений, влезли все, и даже место осталось. Трясущегося журналиста усадили по центру – за спинами рулевого Лобова и забравшегося рядом Андрея. Пищала Ксюша, придавленная бесцеремонным Пескарем. На шум уже сбегались «посторонние». В лучах восходящего солнца из-за «Парабели» вывернула толпа, понеслась с улюлюканьем, отрезая проезд в переулок. Ахнула Вика – для нее это было пока в диковинку. Но, кажется, сбывалась мечта Витька о танке. Обозленный Лобов предпочел не искать сложных путей, направил стальной «кенгурятник» на толпу. Заволновались пассажиры, но он уже врубился в людскую массу, разбросал ее, как картонных солдатиков, пробился к переулку.

Несколько раз он сворачивал, прекрасно ориентируясь в хитросплетениях улочек. И через пять минут уже катил по улице Театральной, объезжая «не пригодный для проживания центр». Солнце вставало справа – багровый диск, завуалированный дымкой. На него смотрели, почти не щурясь. На улице Театральной наблюдалась унылая апокалиптическая картина. Брошенные машины, брошенные дома, кое-где еще не унялись пожары. Повсюду валялись разлагающиеся трупы. В стороне от обочин шатались, совершали рваные механические движения, какие-то зыбкие личности. Услышав шум, они замирали, провожали взглядами объезжающий препятствия «Ситроен». Кто-то порывался бежать, но быстро останавливался. Даже головы без мозгов соображали, что за кометой не угнаться. Мчалась наперерез вполне «мобильная» группа, возглавляемая женщиной в костюме бизнес-леди. Даже в нынешнем плачевном состоянии она не утратила организаторских способностей – широко шагала, махая руками, звала примером. Люди охотно шли за ней. Лобов презрительно сплюнул, надавил на газ. Всю группу протаранить не удалось – вперед вырвалась только леди с «очаровательным» ликом Медузы Горгоны. Ее отшвырнуло обратно на толпу «подчиненных», а стальная рама даже не дрогнула. Андрей перехватил в зеркале ошеломленную мордашку Вики: она не верила своим глазам, скукожилось некрасивое личико, отвисла остренькая челюсть. Где мир, в котором она жила?

У избавленной от архитектурных излишеств коробки «Спортмастера» скопилась «пробка». Под знаком «разворот» красовалась груда железа. Машины сталкивались на полной скорости, такое ощущение, что их водители дружно ослепли. Здесь было множество трупов. Жутковато смотрелась перевернутая детская коляска в стороне от пешеходной «зебры». Лобов чертыхался сквозь зубы, переваливаясь через разделительный барьер на встречную полосу. Дальше дорога была пустая. Внедорожник разгонялся, а Андрей прикидывал расстояние – до выезда на Восточное шоссе оставалось несколько кварталов…

И опять он поздно включился в драматические события! Почему все происходит так внезапно? Что за болезнь такая? Капитан Лобов внезапно захрипел, организм издал душераздирающий звук. Извергся на лобовое стекло поток рвоты! Машина дернулась, перевалилась с бока на бок. Андрей похолодел. Что он мог сделать в данную минуту? Лобов затрясся в жуткой агонии, застучали зубы, он выпустил руль. Внедорожник сменил направление, пошел юзом к левой обочине. Ахнув, Андрей потянулся к рулю, но мешал ремень безопасности. Слишком поздно он перехватил баранку, колеса почему-то заблокировались, прямо в глаза несся мощный фонарный столб! Завизжали пассажиры. Ну, почему так всегда – фонарные столбы стоят через пятьдесят метров, однако именно к ним притягиваются транспортные средства! Ахнуть не успел – внедорожник на полном ходу врезался в столб. Потряс удар сокрушительной силы. Несколько мгновений он был полностью дезориентирован. Истошный вопль – левое ухо что-то опалило. Мимо пронесся журналист Аскольд Вятский – невероятная сила, спорить с которой бесполезно, оторвала его от сиденья, швырнула через приборную панель. Он вынес лобовое стекло, вывалился наружу. Сыпались осколки, забрызганные кровью. За спиной воцарился клубок, больше никого из машины не выбросило…

Это было еще не самое страшное. Лобов задергался, как припадочный, – он был пристегнут, от удара не пострадал. И вдруг зашипел, начал разбухать, как лягушка, которую надувают через соломинку. Побагровело лицо от напряжения, вздулись вены. Это состояние, очевидно, схоже с тем, что испытывают тяжелоатлеты, поднимающие вес, который им не по зубам. Или то, что чувствует человек, висящий на карнизе, когда уже разжимаются пальцы, а жить охота… Что-то сломалось, вот он, переломный момент. Новообращенная тварь – бывший капитан полиции – громогласно заревела, бросилась на Андрея. Вторую подобную атаку он бы уже не осилил. Он и с первой-то не справился! Выручил ремешок, обвивший Лобова. Андрей отпрянул, капитан не дотянулся до него. Разъяренный зверь, он извивался, корчился, не мог понять, что его не пускает. Андрей лихорадочно отыскивал спусковой крючок АКСУ. Не хотел он стрелять в мужика – нормального русского мужика, выбравшего не ту профессию. Этот мужик, если вдуматься, спас им жизнь… Вторая попытка – Лобов рванулся, хрустнуло крепление ремня. Короткая очередь в висок, и капитан с раздробленным черепом откинулся к дверце. Дьявол! И сколько еще открытий чудных? В ком из товарищей еще таится, набухая, эта мерзость?..

А дальше как в тумане. Он выпрыгивал из машины, отстегнув ремень. Земля держала, хотя и не всегда. Он распахивал боковую дверь в салон, суетился, вопрошал, все ли целы? Поразительно, в салоне все смешалось в кучу, но все были живы, отделались ушибами и ссадинами. Матерился Пескарь, клял «поганых мусоров», не умеющих ездить. Андрей вытащил из салона ошеломленную Ксюшу, ощупывал ее, не замечая, что девчушка задыхается в его клешнях, а ноги болтаются над землей. Стонала Надя, ощупывала помертвевшее лицо. Дружно чертыхались Шура и Витек, все восемь конечностей которых оказались переплетены и почти завязаны. Ждать помощи от них пока не приходилось. Он перехватил сосредоточенный взгляд Вики – девушка сообразила, что надо делать. Когда он обежал вокруг капота, она уже вытаскивала из машины грузное тело капитана. В худых руках работницы сыскного агентства имелась сила. Вдвоем они извлекли мертвеца из салона, пристроили под разорванным отбойником. Андрей опять помчался к капоту, рухнул на колени перед мертвым Вятским. Рано или поздно это должно было случиться. Не в данных обстоятельствах, так в других. Не выживают такие люди в экстремальных ситуациях. Он почувствовал укол под лопаткой – не совесть ли? Ну, не могут все люди в мире быть мужественными и бесстрашными! Тело журналиста было переломано вдоль и поперек, лицо разорвано, словно его кромсали ножом, из глазниц торчали осколки лобового стекла. «Повезло» ему вдвойне – он не только вылетел из машины, но еще и со снайперской точностью вонзился черепом в фонарный столб. По столбу стекала мозговая жидкость, а голова журналиста превратилась в разбитый керамический горшок…

Он встрепенулся, когда забился в припадке автомат! К черту сантименты! С возвышения, на котором поблескивал стеклом жилой комплекс «Дивногорский», катилась рваная цепочка людей. Или не людей – собственно, разницы никакой… Вика с похвальной оперативностью вникла в ситуацию и уже поливала их из автомата капитана Лобова. Было видно, что она не впервые держит в руках оружие! Споткнулись двое, покатились с горки, опережая голодных «партнеров». Остальные бежали как ни в чем не бывало. Кончились патроны – Вика выругалась по-мужски, бросилась к приборной панели, на которую капитан выложил снаряженные магазины. Андрей скинул с плеча автомат. Где эти копуши? Шура и Витек уже разжали суровые мужские объятия и кропотливо искали свои автоматы. Витек нашел, вываливался из машины, кукарекая, как бойцовский петух. Тут Андрей и обнаружил, что из выхлопной трубы внедорожника вьется сизый дымок. Двигатель работал! Подумаешь, треснулся об столб!

– Витек, в машину! – заорал Андрей и вновь помчался вокруг капота. – Вика, отставить огонь! Едем! Я за руль!

Он столкнулся с девушкой, когда они оббегали этот клятый фонарный столб. Чуть лбами не треснулись! Вовремя схватил ее за плечи. Она смотрела на него со страхом, и все же мелькнуло в зеленых глазах что-то юмористическое. Они запрыгнули в салон одновременно. Он давил на газ, выставив пониженную передачу, но машина приклеилась к столбу, не хотела с ним расставаться. Медленно, дюйм за дюймом она отлеплялась от столба, отъезжала, колеса буксовали. А «люди-нелюди» уже были тут – целая чертова дюжина атаковала выбирающуюся из западни машину! Злобно пыхтела Вика, выползая на капот с вытянутым автоматом – благо стекла уже не было. Но были осколки, впивающиеся в кожу. Стрелять ей было неудобно, девушка изворачивалась.

– Александр Васильевич, а ну, вставайте раком! – проорал за спиной Витек. – Да живее, чего вы как неживой!

Шура сообразил, принял нужную позу. Витек уже вышибал прикладом люк, взгромоздился ему на спину, заулюлюкал, высунувшись по пояс.

– Ты куда? – ахнула Надя, хватая его за бедра – похоже, этот «никчемный» выпивоха становился родным и близким.

– Ну, прости, дорогуша! – жизнерадостно выкрикнул Витек, клацая затвором. – Беспилотников не держим!

Он открыл огонь, когда до тварей оставалось метров десять. Зараженные картинно взмахивали руками, падали. Тела, нашпигованные свинцом, катились с откоса. Витек палил короткими очередями, подбадривая себя жизнерадостными матерками. Он повалил, наверное, половину, укоротив прыть остальных. Невероятно! Твари пятились, огрызаясь рыком и шипением. Неужели в них просыпался инстинкт выживания? Что же будет дальше? Эволюция? Люди будущего?

– Сестра, скальпель! – взревел Витек, сбрасывая в салон автомат. Взамен просунулся такой же – со снаряженным магазином. Витек перехватил его удобнее и снова начал долбить, выискивая цели. После нескольких «тренировок» этот парень становился вполне приличным стрелком. Твари падали, как мишени на стрельбище. Точно эволюция – двое выживших развернулись и побежали вверх по склону. Витек разрядил в них остаток магазина, проследил, как они бьются в агонии, и спрыгнул в салон. Внедорожник уже пятился на дорогу. Теперь он выглядел не очень представительно – в капоте зияла вмятина, лобовое стекло отсутствовало. С холма неслись очередные представители «зарождающейся народности», но роли это уже не играло. Помятый, но не побежденный «Ситроен» вновь помчался по Театральной улице…

Пассажиры уныло молчали, никто не расслаблялся. Образы Даши и капитана Лобова слишком зримо стояли перед глазами, чтобы их игнорировать. Даже Пескарь перестал упражняться в «великом и могучем», погрузился в тягостное безмолвие. Оборвались многоэтажные постройки, приближался массивный куб «Домоцентра», за которым несколько улиц одновременно вливались в Восточное шоссе. Их пытались преследовать, перегораживали дорогу. Подмечались новые детали: возможно, с мозгами у «заболевшего» населения было и не очень, но элементарные действия, направленные на добычу провианта, они уже постигали. Напротив «Домоцентра» возились люди – вытаскивали на шоссе выломанный шлагбаум – с явной целью перегородить дорогу! Андрей прибавил газ и успел проскочить у них под носом, но настроения от этого не прибавилось. Не хватало еще, чтобы эти твари научились принимать разумные решения. А когда он проехал мимо строительного гиганта, то обнаружил в зеркале заднего видения, что за машиной бегут трое, машут руками. За ними – еще толпа. Догнать машину им было не по зубам, но Андрей на всякий случай прибавил газу.

– Баталов, остановись! – вдруг ахнула Ксюша, сидящая у заднего окна. – Это люди!

– Что значит, люди? – недоверчиво проворчал Андрей.

– Ну, такие, как мы, ты почему такой бестолковый?

– Поезжай, кентуха, не парься! – встрепенулся Пескарь. – Мы не такси, мля, без бабла их тут возить!

Андрей невольно притормозил, покосившись по сторонам – какие ждут еще открытия? Остановился, вышел из машины. Трое продолжали бежать за машиной. Они отчаянно жестикулировали, кричали, их лица были искажены от страха! Впереди летел длинноволосый бородатый мужчина в рясе. Священник, надо же. За ним, на небольшом удалении, бежали двое. Мужчина с женщиной, они держались за руки – не сказать, что молодые, но и не старые. Явно семейная пара. Женщина задыхалась, хваталась за сердце, мужчина семенил рядом. Оглянулся, узрев настигающую толпу, ужаснулся, помчался длинными шагами, но женщину не выпустил, волок за собой.

До троицы оставалось метров сто с гаком. Они бы не успели добежать до машины, погоня уже настигала. Андрей вернулся за руль, перевел рычаг. Джип понесся задом наперед, встал поперек дороги, едва не сбив священнослужителя. Тот был худ, долговяз, физиономия выше бороды пестрела оспинами. Он сжимал небольшой крестик с цепочкой – с шеи сдернул, чтобы остановить нечистую силу? Священник добежал до распахнутой двери, в нетерпении запрыгал, поджидая отстающих. Подбежали двое – оба бледные, запыхавшиеся. Обоим далеко за сорок, как бы даже не пятьдесят. Мужчина был полностью седой, неплохо сложен. У женщины были русые вьющиеся волосы, приятное лицо, подернутое отметинами надвигающейся старости. Она стонала, заплетались ноги, она валилась на руки своему спутнику. А озверевшая толпа уже догоняла. Андрей скрипел зубами, наблюдая, как троица неуклюже грузится в салон.

– Граждане, не давиться, все сядут, всем хватит места! – орал Витек, распахивая люк. И снова застрочил перегревшийся «Калашников», кося голодных сограждан. Четверых размазало по асфальту, их затоптали, остальные рассыпались, сбавили темп. Из салона простирались руки, хватали новоприбывших, затаскивали внутрь. Седому мужчине пришлось запрыгивать на ходу. Шура и священник втащили его в машину, захлопнули дверь. Кто-то уже вцепился в задний бампер, волокся за машиной – по счастью, недолго, отвалился, когда колеса попали в выбоину. Восточное шоссе было свободным, не считая завалившейся на бок машины ГИБДД у развилки. Какое счастье! Андрей старался не утапливать сильно газ, держал темп, смотрел по сторонам. За спиной царила яростная возня – новым членам команды требовалось жизненное пространство. Возмущался Пескарь, которому почти не осталось места.

– Вы уже покаялись, дети мои? – внезапно сочным басом возвестил худосочный поп. – День гнева, мрака и суда настал! Тяжесть божественного мщения достигла Земли! Ярость Отца нашего изливается над миром!..

– Ну, начинается, – проворчал Шура. Послышалась возня, похоже, священнослужителю перепало под ребро. Он хватанул воздух и затих. – Вот так-то лучше, – хмыкнул Шура.

– Действительно, батюшка, помолчите, – миролюбиво сказал Витек. – А то ведь осерчаем, пешком пойдете.

– Да как вы не понимаете? Великий день Его всесильной кары настал! – взвыл священник и снова что-то забулькал.

– Ага, батюшка, – проворчала Вика. – Давайте уж про Агнеца, который снял четвертую печать, про коня бледного и всадника мощного на нем. Что там еще? Не знаю, как прочие, но кое-кто из присутствующих знаком с творчеством Ивана Бунина.

– Про пятую печать, – робко подала голос Ксюша. – А была еще, кстати, и шестая. Горы там куда-то сдвинулись, небо свилось, начальники разные по пещерам разбежались…

– Именно то, что нам сейчас нужно, – ухмыльнулся Андрей, не отвлекаясь от дороги. – Еще поострим, господа православные атеисты?

– А чего это я должна каяться? – недовольно вопросила блондинка. – Почти не грешила, мартини только по выходным, имею отличную кредитную историю…

– Представьтесь, батюшка, – попросил Андрей. – Только без ваших церковных штучек. Надеюсь, вы еще дружите с головой?

– Отец Мефодий, – вздохнув, поведал поп. – Настоятель храма Пресвятой Троицы на площади Коммунаров. В миру Архип Апостычев. Выжил, потому что верую в силу Божью и Его нетленные заповеди…

– И потому что мы остановились, – перебил Андрей. – Скажите спасибо маленькой девочке, что сидит сзади. Она могла бы вас не заметить. А вы, уважаемые?

– Павел… Павел Николаевич… – взволнованно забормотал седой мужчина. – Работаю инженером на металлургическом комбинате… А это Аня… Анна Денисовна, она работает… работала бухгалтером в строительной компании… Спасибо вам огромное, граждане… – Он спотыкался, глотал слова от волнения и все не мог отдышаться. – Мы думали, нам конец… Батюшка Мефодий к нам вчера вечером примкнул… Мы отсиживались на складе «Домоцентра» – в пункте выдачи крупногабаритного товара, там вроде не было этих ужасных созданий… а потом Анечка предложила выйти, поискать защиту… Ведь не могут бездействовать полиция, армия, МЧС, он обязательно должны принять какие-то меры, вывезти людей из города, защитить их, предоставить жилье… А стоило нам только выйти…

– О, господи… – Женщина закашлялась. – Об этом трудно вспоминать, это как-то запредельно, такого не бывает…

– Мы, в общем-то, не мягкотелыми интеллигентами оказались, – усмехнулся мужчина. – Перевернули стеллаж с бытовой химией, а потом телегой их давили, чтобы пробиться. Ну, знаете, такая здоровая телега с ручками, она по рельсам на складах ездит…

– Вот только у нас она не по рельсам ездила, – добавила Анна Денисовна. – Где попало она, короче, ездила…

– Вашей семье еще повезло, – осторожно заметил Андрей, – оба уцелели. – И растерянно замолчал, боясь спрашивать о детях (а то и о внуках).

– Мы не муж и жена, – немного смутился Павел Николаевич. И засмеялся каркающим смехом. – Вернее, чужие муж и жена… Можете представить, наши фамилии: Лукашин и Шевелева? Вот ей-богу, не вру… Павел Лукашин и Анна Шевелева… В кино, правда, были Женя и Надя…

– Вы серьезно? – изумилась Вика.

– А в чем прикол? – буркнул Пескарь, не знакомый с культовыми советскими комедиями.

– Просто совпало так, – вздохнула Анна Денисовна. – Мы уже отсмеялись по этому поводу. И ничем хорошим эта история у нас не кончится – как и у героев фильма…

– Перестань, родная, – обнял ее за плечи Лукашин. – Все у нас будет хорошо, во всяком случае… мы с тобой точно умрем в один день.

Они поочередно говорили – о своей неудачной, но под занавес разгоревшейся жизни, – прорвало у людей. Их никто не перебивал, все угрюмо слушали, не забывая коситься в окна. О жене и муже, которые хорошие люди, но к которым они всю жизнь ничего не испытывали, жили по инерции, потому что так надо, потому что все так живут. О детях, которых у Павла Николаевича никогда не было, а у Анны Денисовны был сын, но умер в раннем младенчестве. О неинтересной работе, о том, как случайно встретились, когда обоим было под пятьдесят. Как встречались украдкой от благоверных, как без памяти влюбились, поняли, что жизнь – такая вещь, которую обязательно надо прожить… О том, как встречались по каким-то квартирам, сдаваемым почасово, по гостиничным номерам, как поняли, что не могут друг без друга, а все остальное в этой жизни вторично. Как Павел Николаевич презрительно величал супруга своей возлюбленной Троллейбусом за длинные рога. Как пару дней назад договорились встретиться в заброшенном сквере на задворках «Домоцентра». Оба прибыли на своих машинах, а обратно выбраться не смогли. Прятались на складе от толп звероподобных монстров, рыщущих, словно стаи волков. Как на их глазах люди превращались во что-то омерзительное, а их сия участь миновала. Как к ним примкнул трясущийся от страха батюшка, уже забывший, зачем приехал в «Домоцентр», но, видимо, по делам родной церкви, по каким же еще…

– И у меня есть бывший, – печально вздохнула белокурая Надя, волосы которой по ходу катаклизма начинали приобретать пепельный оттенок. – Ну, такой тип, просто ненавижу… – Она раздраженно передернула плечами. – Начал раздражать меня с первого взгляда, не успели познакомиться. Сразу подумала, что он сволочь. Впрочем, потом… – Надежда задумалась (если это слово уместно к тому, что она делала). – Потом оказалось, что я ошиблась. Потом оказалось, что нет… – Она вдумчиво терла вздернутый носик, не замечая, что отдельные члены команды начали украдкой улыбаться.

– Вы только посмотрите, что он делает, этот ранее судимый! – вдруг ахнул Шура Черепанов и с хрустом вывернул руку Пескарю. Воришка взвыл, рухнул с сиденья на колени, изогнулся от боли. – В карман мой забрался, телефон стырил, представляете?

– Мужик, ты охренел, не гони, не брал я твою мобилу… – заскулил Пескарь. – Чего докопался? Больно же, отпусти… Не брал я… Ну, все, отпусти, вкурил я…

– Смотри-ка, врет, поганец, как Первый канал, врет! А это что? – Шура нагнулся и подобрал оброненный Пескарем телефон, треснул им воришке по челюсти. Тот заверещал, как полицейская сирена. – Пескарь, ну, ладно, я понимаю, ты вор. Профессия такая. Украл, продал, укололся – в тюрьму. Я врач, ты вор, все нормально. Но скажи, зачем тебе эта штука, если электричества нет и не будет, телефон разряжен, а мобильная связь в стране появится не раньше, чем через миллион лет? Что ты рассчитывал поиметь на этой краже? Духовно обогатиться?

– Мужик, прости, я машинально… – стонал Пескарь, закатывая глаза, – Шура продолжал выкручивать руку. – Ну, не могу я иначе, больной я…

– Полагаете, это освобождает вас от ответственности, больной? – строго осведомился Шура и закатил воришке такого подзатыльника, что тот едва не выбил башкой стекло. А потом долго скулил, зализывая раны. «Зря он так, – подумал Андрей. – Такие типы злопамятны, припомнит когда-нибудь».

На парковке «Ашана-Сити» царило запустение. Андрей хотел проехать мимо, но что-то надоумило притормозить и сдать к обочине. Пронеслась шутливая мысль: для таких, мол, собственно, и построили этот «гипер» на краю города. Люди выезжают на природу, должны заехать и отовариться. Им же нужны продукты! Оголодавшие люди уловили его мысль, зачарованно смотрели на торговый центр, украшенный легкомысленной мозаикой. Никто не возразил, когда он медленно свернул направо, проехал метров семьдесят и снова встал, задумчиво созерцая картину безрадостной апокалиптики. Машин на парковке было немного, многие стояли как-то криво. Безрадостную картину дополняли мертвые тела, разбросанные на всем видимом пространстве. «Противогаз надо», – с содроганием подумал Андрей. На выезде из города уже не было такой духоты, как в средоточии городских кварталов. Появлялся ветерок, он гонял по парковке пустые пакеты, обрывки одежды, бытовой мусор. Ни одного зараженного в поле зрения не было. Наверное, логично, жилых домов в окрестностях нет – только вымершая автобаза, пара заправок. Традиционная еда чудищ не волнует, охотиться здесь не на кого…

– А что, в натуре, Андрюха, – возбужденно зашептал Витек. – Забьем машину съестным, нам же легче будет. Где еще затоваримся? Здесь же нет ни одной твари…

– Кент реально дело базарит, – глухо вторил ему Шура. – Заезжай под здание, там тоже парковка. Если что, отобьемся. Или мы теперь не опасны?

– О, святые угодники, опять это искушающее вместилище дьявола… – крестился, но не возражал отец Мефодий. Под «искушающим вместилищем», очевидно, имелся в виду крупный торговый центр с неисчерпаемыми соблазнами.

– А че, давай в магаз, – воспрянул оклемавшийся Пескарь. – Там нынче баблом ведь шуршать не надо, нет?

Машина медленно въезжала под колонны. Тихо шелестели шины. Напряглись автоматчики, опустив до упора предохранители. Парковка, как и сам «Ашан-Сити», была не очень вместительной (в отличие от его старшего брата «Ашана»), но пространства, чтобы развернуться, хватало. Покалеченный внедорожник подкатил к входу, где за распахнутыми дверьми просматривались застывшие эскалаторы, банкоматы, вереницы тележек. Люди бесшумно выскальзывали из машины, глотали смешинки, наблюдая, как отец Мефодий задирает полы рясы и воровато зыркает по сторонам. Автоматчики охраняли безоружных, окружили их. В округе не было ни одной живой души. Люди по одному просачивались внутрь – первым лисьей поступью вкрался «профессионал» Пескарь, он же и отправился на разведку, на цыпочках заскользив по эскалатору. Вскоре спустился, махнув рукой – мол, чисто…

В «сопутствующие» отделы никто не заходил. Даже недалекие сообразили, что время для шопинга неудачное. Цепочкой просачивались через кассу, бежали к рядам. Трупов в зале было немного: несколько кассирш, «уснувших» на рабочих местах, парочка покупателей с синими лицами. Скорбно выделялось крохотное тельце, прикрытое тряпкой. На полу валялся трогательный листочек со списком покупок, начертанным женской рукой. Люди проходили мимо, зажимая носы, – к массовой смертности населения уже привыкли. Забирали с полок рюкзаки, наплечные сумки, скользили дальше – к продуктовым рядам, где все товары находились в целости и сохранности (во всяком случае, в количественном отношении). Мародеры не бесчинствовали – данное слово в текущей ситуации было неуместным. И все же кое-где в рядах зияли прорехи – успели наведаться живые…

Народ набрасывался на продукты, словно прибыли с голодного острова! Трещали упаковки с едой, оголодавшие беглецы давились пряниками, орехами, сухими копченостями, жадно припадали к сокам и лимонадам. Скоропортящуюся снедь никто не трогал – от нее уже источался неприятный запах. Утолив первый голод, грузили в баулы кондитерские изделия, крупы, сырокопченые колбасы, задубевшие мучные изделия, твердые сыры. Гурман Шура собирал охапками дорогой кофе, сгребал в рюкзак фундук, арахис. Ксюша забралась в стеклянный шкаф, набитый шоколадными батончиками – неловкое движение, и они засыпали ее с ног до головы! Она сидела, растерянная, в гуще кондитерского изобилия, молча перебирала шоколад.

– Тонущий в роскоши о спасении не просит, милочка? – подмигнул проходящий мимо Витек. – Чего сидишь? Собирай, сгодится.

Блондинка с задумчивым лицом пробовала на прочность колбасы. Полукопченая «Казачья» ей чем-то не понравилась – ни по запаху, ни по мягкости, – она скептически морщила носик, но расставаться с изделием не спешила – видно, в прошлой жизни ценила этот сорт.

– А живот от этой колбасы не заболит? – риторически вопросила она.

– Не успеет, – встрепенулся Шура, изучающий в проходе «новую линейку» ароматизированных презервативов.

– Потверже бери, – посоветовала Вика и с усмешкой покосилась на снующего вокруг блондинки Витька. Парень насупился – намек был точно в цель. Потом Витек куда-то испарился, и из соседних рядов послышалось подозрительное позвякивание. Андрей встрепенулся, уставился на погруженного в витрину Шуру – что он там, инструкцию к презервативам изучает? Шура тоже насторожился.

– Витек, чтоб тебя… – зашипел он. – Ни капли, понял? Пропадем из-за тебя, ты что, элементарных вещей не понимаешь? Можешь взять одну бутылку, но только про запас…

Витек нарисовался с полным рюкзаком. В нем бренчало так, что наводящих вопросов не требовалось. На вид он был трезвым – просыпалось в парне гражданское самосознание.

– Я же сказал тебе – только одну, – злобно шипел Шура.

– Ну, извините, Александр Васильевич, одной не было, – развел руками Витек. – Да не страдайте вы, все пучком, это я так, по старой памяти. Как-нибудь посидим, раздавим по рюмочке… Это ещечто. – Он заговорщицки подмигнул, кивнул куда-то за плечо. – Там отец Мефодий украдкой к армянскому коньяку пятилетней выдержки прикладывается. Молится и прикладывается. И плавленым сырком закусывает – видимо, пост у человека. День сырка, блин – бессмысленный и беспощадный…

В супермаркете было тихо. Люди с сумками и рюкзаками сходились к витринам с молочной продукцией, присаживались, настороженно поводя ушами. Павел Николаевич, набравший полный баул, приобнял свою любовницу. Анна Денисовна, закусив от усердия губу, рылась в сумочке, которую каким-то чудом сохранила, ворчала, что вот где мужу надо было прятать свои заначки. Воришка Пескарь сидел на полу, скрестив ноги, потягивал теплое чешское пиво, мурлыча под нос «На Дерибасовской открылась пивная». Отец Мефодий слонялся между витринами бестелесным призраком, размышлял о чем-то мрачном и безысходном. Блондинка не теряла времени, пристроилась на горку поддонов, наводила макияж. Рядом с ней лежали косметические изделия, которые она сгребла в соответствующем отделе, и из этой кучки все последовательно шло в дело. В «расходной части» скопилась кучка использованных влажных салфеток, неудачные с ее точки зрения кремы, пудра. Надя увлеклась, никого не замечала.

– Штукатурку положила, наносит первый слой… – шепотом комментировал Витек. – Все нормально. Лучше быть голодной, чем не накрашенной.

– Ну, что, господа, – глухо объявил Андрей. – Две минуты отдыхаем, и в путь.

Он высунулся из-за витрины, окинул взглядом пустые кассы, сумрачное пространство между кассами и эскалаторами. В отличие от прочих голодающих, он время использовал продуктивно – набрал ножей, кухонных инструментов, фонарей, батареек, разовых китайских зажигалок, сухого горючего. Отдельно волок перевязанный тюк с одеждой. В аптечном отделе сгреб все, что было на витрине – потом разберется. «Пофигинчика бы сейчас принять», – подумал он с тоской.

Почему-то все разом замолчали. Даже Пескарь перестал булькать и срыгивать. Молчание угнетало. Только тяжелые вздохи разнообразили обстановку. «В кислой среде сидим», – подумал Андрей.

– И что будет дальше, господа взрослые? – вдруг серьезным голосом вымолвила Ксюша. Она сидела на краю витрины, спрятав руки между коленками, и меланхолично разглядывала присутствующих. – Есть у кого-нибудь приличные идеи? Так и будем вечно трястись, бояться всего, что шевелится, а в первую очередь, себя?

– Скажи спасибо, что мы живы, девчонка, – проворчал Витек.

– Нас практически не осталось, – согласился Андрей. – Какой-то жалкий процент, и непонятно, почему на нас не подействовала инфекция.

– Подействует, Андрюха, – вздохнул Витек. – Подействует, не волнуйся. Вспомни Дашу… Вспомни этого бравого мента… Ведь с ними все было в порядке, такие же, как и мы, и вдруг – раз… и полный пипец. Они и понять-то, наверное, не успели…

«А также Татьяна – помощница Шуры, вахтер Кравец, – подумал Андрей. – Сотни тысяч других».

Задрожала Анна Денисовна, прижалась к своему любовнику. Павел Николаевич шумно сглотнул, уставился на Андрея с какой-то неясной мольбой.

– Это, наверное, как выстрел в затылок, – прошептала Анна Денисовна. – Ни помолиться не успеешь, ни даже почувствовать, что с тобой что-то не то… Это вам не банальная вирусная инфекция, не грипп, – усмехнулась она. – Долго, мучительно, все проклянешь, пока избавишься от этой напасти… Помнишь, Пашенька, как в январе я этот вирус подхватила? – Она прижалась к седовласому мужчине, погладила его по небритой щеке. – Две недели лежала пластом, думала, не дождусь, пока эта хворь пройдет. А только излечилась – сразу ты заболел. Ну, просто проклятье какое-то, больше месяца не виделись…

– Батюшка, а вы что молчите? – поинтересовался Андрей, наблюдая за душевными и физическими метаниями священника. – Не сложилось мнение о происходящих событиях? Или истинно уверовали в библейскую подоплеку?

– Что там ваше начальство по этому поводу думает? – встрепенулся Витек.

– Какое начальство? – Батюшка начал густо краснеть.

– Ну, то. – Витек кивнул на потолок. – Вы же не трудитесь на нескольких работодателей, верно?

Отец Мефодий возмущенно запыхтел. Впрочем, дискуссия на теологические темы не успела разгореться.

– Подождите, – вдруг сказал Шура, и взоры всех присутствующих повернулись к нему – чересчур уж странным тоном он это сказал. С Шурой что-то происходило – впрочем, вряд ли это было связано с завершением инкубационного периода. У Шуры был такой вид, словно мимо пролетала грандиозная идея, он не успел ее схватить, но что-то в голове осталось. Озаренный, он вскочил с пола и начал вышагивать между витринами. Сначала медленно, потом все быстрее, разгонялся. При этом он пучил глаза и ерошил грязные волосы. Люди с придыханием за ним следили, никто не решался произнести логично вытекающую фразу. Наконец мысль угнездилась, стала раскладываться по полочкам.

– Я тут вот о чем подумал… – откашлявшись, сильно волнуясь, начал Шура. – Может, я в чем-то неправ, но зерно в этом, кажется, есть… В январе в нашем городе… да и не только в нашем городе – началась сезонная эпидемия гриппа, всплески которой, собственно, происходят много лет, стали нормой и никого не удивляют. Это был обычный грипп, о нем заранее предупредил отдел эпидемиологического надзора. Эпидемия началась в последней декаде января. До нее циркулировали лишь вирусы не гриппозной этиологии и так называемый парагрипп, иногда ошибочно принимаемый за грипп. Выявленный вирус – обычный H3N2, поражает слизистую носа и гортани, плюс умеренно выраженная общая интоксикация. Отличие от прошлых эпидемий – в слишком долгом протекании заболевания и доставляемых беспокойствах – не имеющих, впрочем, летальный характер. Это даже не эпидемия – в нашем городе переболело, если не ошибаюсь, порядка одного или чуть больше процента населения. Универсальный эпидемиологический порог – заболевание пяти процентов населения. Так – небольшая вспышка заболеваемости. В начале марта грипп ушел, выявлялись лишь отдельные случаи. Меня этот недуг тоже коснулся – где-то на улице подхватил инфекцию и десять дней валялся в постели, глотая всякую рецептурную дрянь. Ты, Андрюха, тоже переболел, – он некультурно выстрелил пальцем в Андрея. Тот кивнул, начиная догадываться, куда клонит приятель. – Теперь же выясняется, что сезонным гриппом переболели Павел Николаевич и Анна Денисовна.

– Я, кажется, сообразила… – взволнованно сообщила Ксюша и спрыгнула с витрины. – Я заболела перед 23 февраля – точно помню, пацанов в классе без меня поздравляли. Мама с работы отпрашивалась, чтобы со мной сидеть, пилюлями пичкала, температуру мерила – как будто я сама ее измерить не могла. Десять дней – а потом еще долго слабость была, вялая ходила, как после наркоза…

– А меня наш разлюбезный шеф Ройзман Марк Захарович под конвоем домой отправил, когда я обчихала все агентство, – усмехнулась Вика. – Орал, чтобы я тут никого не заражала. Выдержала три дня постельного режима, и снова в строй – на ногах долечивалась.

– Офигенно, Александр Васильевич, вы гений! – возбудился Витек. – Я ведь тоже болел, водярой с перчиком лечился. Чуть не помер, блин, от «передозировки», глюками обзавелся по самое не хочу… Это что же получается? – Витька распахнутыми глазами обвел аудиторию. – Уже шестеро из нас, уцелевших, болели гриппом… Нет. – Он задумался. – Это не случайно. Это не просто совпадение. Если переболел лишь процент, ну, ладно, полтора… даже два, три… все равно это слишком удивительное совпадение…

– К тому я и веду, – перебил Шура. – Неизвестная инфекция, от которой часть населения умирает, а другая часть превращается в зомби, не действует на тех, кто зимой переболел обычным гриппом! В нашем миллионном городе переболели, согласно статистике, порядка десяти, может быть, пятнадцати тысяч человек…

– Не факт, что все они живы, – вмешался Андрей. – Эти десять или пятнадцать тысяч – являются звеном в пищевой цепочке, причем отнюдь не наверху. Их ловят, жрут, кто-то сгорел в своих домах. Выживших меньше, чем хотелось бы. Они загнаны, прячутся, норовят, как и мы, улизнуть из города…

– Но все равно интересно. – Витек усердно раздвигал в улыбку одеревеневшие губы. – Значит, мы уже не переродимся в этих… – Он сдавленно захихикал. – Не будем, как эти ребята, ходить медленно, пошатываясь, а, проголодавшись, бегать очень быстро…

– Мы бессмертные, – хихикнула Ксюша.

– Ну, да, лет семьдесят ты еще протянешь, – покосился на нее Витек. – А смысл?

– Но с чем это связано, Александр? – поднял голову Павел Николаевич. – Мы не знаем, что такое нынешняя инфекция, но это нечто жуткое, с чем медицина еще не сталкивалась – этому вообще нет разумного объяснения. Мгновенно, как только созревает эта гадость, перестраивается организм, имеют место лицевые деформации, человек теряет разум и начинает хотеть себе подобных в качестве пищи. Непонятно, что это такое, откуда пришло, почему медицина прощелкала, но это явно не грипп. Каким образом то, что мы переболели гриппом, влияет на иммунитет от нынешней инфекции?

– Не знаю, Павел Николаевич, – развел руками Шура. – Я в психбольнице работаю, не специалист, знаете ли. Вам и опытный вирусолог с ходу не ответит. Нужды серьезные исследования, но кто и когда их теперь будет проводить, если везде творится такая канитель? Ответа нет и, видимо, не будет. Возможно, в организме вырабатываются некие антитела, побеждающие нынешний вирус. Не заморачивайте голову, Павел Николаевич, будем принимать реальность, какой она есть.

– Признайся, Надюша, – Витек пытливо уставился на блондинку и облизнул пересохшие от волнения губы, – ты болела зимой гриппом?

У белокурой красотки все мысли были написаны на мордашке. Она самодовольно кивнула.

– Ага. Еще как болела. Две недели на телефоне с плюшевым мишкой под мышкой. У меня же свой маленький бизнес, я должна все знать…

Витек испустил облегченный вздох и осмелел настолько, что послал блондинке воздушный поцелуй. Не сказать, что она ответила взаимностью, но, по крайней мере, ее не вырвало.

– Колитесь, батюшка, – сказал Андрей. – Вы тоже грипповали?

– А как же, сын мой, – не без самодовольства сообщил поп. – Вот аккурат к скончанию января и сразила хворь проклятущая. На Крещение совершал всенощное бдение, тогда еще заприметил, что что-то нос першит, и мутно как-то в голове. А через энное количество дней и слег окончательно. Так попадья моя Иринушка только и делала, что прыгала возле койки, – похвастался батюшка, – настоями лечила, ласковая была, даже выздоравливать не хотелось. Знаете, какая она у меня… – Отец Мефодий мечтательно заулыбался.

– Рекомендуете, батюшка? – не сдержался Шура.

– Была, – добавив, помрачнев, поп, и Шура смутился. – Не болела моя Иринушка гриппом, ох, не болела… – пробормотал священнослужитель и уткнулся в пол.

– Ты последний, Пескарь. – Андрей вонзился взглядом в воришку. – Повествуй, как жил, что делал, как хворь к тебе окаянная привязалась. Надеюсь, ты тоже переболел гриппом?

А вот с Пескарем было что-то неладно. Последние пять минут он пребывал не в своей тарелке. Он попытался сделать независимый вид, кривил небритые губы, но получилось малоубедительно. Пескарь напрягся и занервничал. Насторожились присутствующие. Шура как-то ненароком придвинул к себе автомат. Этот жест не укрылся от Пескаря. Он начал судорожно бледнеть.

– А че сразу я-то… – забормотал воришка. – Вестимо, болел, в натуре. Как все, так и я, чё я, хуже вас, что ли? Ага, неделю трупаком валялся, пилюли разные глотал…

– Врешь, Пескарь, – удрученно сказал Шура. – Не болел ты гриппом, не пытайся нас провести.

– Ну, и чё, в натуре? – сменив бледность на румянец, внезапно взвился Шура. – Ну, не болел, и чё теперь? Виноват, да? Заболеть? Думаете, заколбасит меня сейчас, бросаться на вас буду, а вы меня пристрелите к той-то маме? Да не дождетесь…

Он оборвал свой страстный монолог, снова побледнел. Люди стыдливо молчали. Действительно, дискриминация какая-то получалась. Если не болел человек гриппом, значит, уже и не человек?

– Ну, что вы в самом деле, дети мои, – миролюбиво забурчал батюшка, отодвигаясь на всякий случай от Пескаря. – Набросились на ни в чем не повинного человека, разве так можно? Это такое же божье существо.

– Он сам на нас набросился, – проворчал, отворачиваясь, Шура. – Мы его и пальцем не трогали.

– Ладно, глядишь, и обойдется, – проворчал Андрей. – Возможно, это мы чего-то еще не понимаем. Убедиться бы надо, что наша идея не бредовая. Зайдем с другого конца, не возражаете? Шура, вспомни, Татьяна болела гриппом?

Шура вздрогнул, задумался.

– Нет, не болела… Нельзя ей было болеть – старенькие родители на попечении.

– Усвоено, – кивнул Андрей. – Надюша, твоя подруга Даша болела гриппом?

Блондинка словно чувствовала, что грядет именно этот вопрос. Решительно замотала головой. Вот и выяснили, все вставало на свои места. «Счастливому» совпадению не оставалось даже шанса. Враг теперь был извне, а не внутри. Определенное беспокойство доставлял лишь Пескарь. Он был крайне напуган, уже сообразил, чем чревато его «богатырское» здоровье, нервно облизывал губы. Превращаться в монстра он не хотел, становиться изгоем – тоже, а миролюбивый настрой батюшки ни в чем не убеждал. Это были лишь слова, за которыми скрывались опаска и настороженность. Пескарь уже понял, что с этой минуты за ним будут пристально следить.

– Ну, все, довольно, – встрепенулся Андрей. – Уходим, господа гриппозники, пока не спалили.

Он уловил движение краем глаза – юркая тень шмыгнула мимо мертвого кассира и застывшей конвейерной ленты. Нырнула за торговый ряд с крупами и макаронами. Мысленно ахнул – разрази тебя гром, Пескарь, чего же ты так визжал?! – как снова завертелась адская круговерть…

Вика первой открыла огонь – очередная порция нечисти кинулась в атаку! Ведь догадались же подкрасться бесшумно, накопили силы… Их было не двое, не трое, целая свора! Всполошенные люди выкатывались в центральный проход, кто-то успевал схватить рюкзак или сумку. Метались под пулями оскаленные гоблины. Двое прыгнули на священника, повалили на пол. Батюшка орал, извивался, как угорь, но сильные руки моментально скрутили ему шею, и застыли истерзанные болью глаза. Стоило радоваться, что не возьмет тебя зараза? Вторая тварь вонзилась в горло мертвеца, брызнула кровь упругими фонтанами. Обоих припечатало к полу трескучей очередью, а за ними повалился и третий, рвущийся вдоль витрины. Падали пакеты с молоком, банки со сметаной, рвались, разбрызгивая содержимое, емкости с йогуртом. Пятились трое мужчин, вооруженные автоматами, и примкнувшая к ним Вика, а остальные уже были в проходе, метались, не зная, куда бежать.

– Валим! – проорал Шура, выбрасывая пустой магазин. – Если обойдут, капец нам конкретный!

Монстры давили, падали, пораженные пулями, практически под ноги обороняющимся. Ковыляла изувеченная девица в униформе персонала гипермаркета – видимо, менеджер торгового зала: к ее ногам были пристегнуты ролики, в которых она раскатывала по торговому залу, выполняя свои должностные обязанности! Пуля поразила девицу в живот, ее согнуло пополам, швырнуло внутрь витрины. Массированный напор удалось сдержать, и снова наступление остановила гора трупов.

– Бегите к хлебному отделу! – проорал Андрей. – Там есть служебный выход!

Отступление превращалось в паническое бегство. Но люди умудрялись тащить свои сумки и рюкзаки! Не оставлять же такое богатство! Эти твари все равно не умеют им пользоваться! Воришка Пескарь опять был впереди планеты всей – несся скачками, а когда наперерез ему выскочил сутулый мужик, измазанный кровью, с воплем подпрыгнул, треснул по черепу пивной бутылкой. Монстры не успевали зайти с тыла. Отдельные попытки пресекались в зародыше. Андрей отстал, положил троих, выскочивших из прохода напротив кулинарии, врезал очередью по силуэту, мелькнувшему на вершине стеллажа (через крышу, что ли, спускались?), прослушал, как он валится, а вместе с ним падают на головы монстров коробки и ящики с никому не нужным товаром. Люди по одному уже пропадали в проеме за витринами с булками. Орали Шура с Витьком: не задерживаться! Шопинг понравился? Вика приплясывала у двери и прикрывала его отрывистыми очередями. «А она ничего, молодец», – не к месту обнаружил Андрей и с любопытством мазнул ее взглядом, пробегая мимо. Давненько он не видел таких одухотворенных женских лиц… На двери был замок без сложных электронных глупостей, и сама дверь смотрелась основательно. Вика влетела за ним, замкнула собачку, замерла на мгновение, переводя дыхание, – и в тот же миг дверь затряслась, как под ударами отбойных молотков. Они устало посмотрели друг на друга.

– Пошли, – вздохнул Андрей. – Не в переговоры же вступать.

– Сейчас, Андрей, подожди минуточку… – Видимо, в уме досчитала до трех – и понеслась с высокого старта, прыгая через ступени. Он припустил за ней, гадая, как долго простоит эта дверь под натиском ярости и голода. Но пока держалась – они промчались два пролета, но рева толпы за спиной пока не слышали. До парковки под супермаркетом было рукой подать – они промчались через болтающуюся дверь и вынеслись на пустынный нижний уровень. Никого! Слава богу! Припаркованные машины, сумрачные колонны. Только свои метались, волоча за собой баулы – потеряли ориентацию, где их джип?! «Странные люди, – мелькнула мысль. – Столько машин, бери любую. И мини-вэнов хватает. Хотя любую пока еще заведешь…»

– Господи, откуда они взялись? – хваталась за сердце Анна Денисовна. – Все так тихо было…

– А они как акулы, Анна Денисовна, – выплевывал Шура. – Чуют кровь на расстоянии пятидесяти километров… Скажите спасибо, что их здесь пока нет – а то будет нам полный улет…

Павел Николаевич потащил свою любовницу куда-то за угол – она ему слепо доверилась, засеменила, схватившись за плечо.

– Куда? – зашипела Вика. – Павел Николаевич, назад…

– Ага, – сострил не к месту Витек, хватая за пояс свою «облюбованную» блондинку. – Направо пойдешь – жену потеряешь.

– Так вроде не жена, – озадачилась Надя.

– Ну, поженятся когда-нибудь…

Прозвучало как-то оптимистично. «Юные» любовники повернули обратно. Первым сориентировался Пескарь – помчался вдоль ряда навеки застывших машин. «Правильной дорогой идет товарищ», – спохватился Шура и припустил за ним. Остальные помчались, путаясь в сумках и тюках. «Ну, табор какой-то», – подумал Андрей. Они переглянулись с Викой, пристроились в хвост процессии. Бежали, отслеживая обстановку. Как-то удивительно – все твари наверху, в торговом зале, а внизу их как корова языком слизала. Кто же мог представить, что опасность подстерегает с другой стороны! Шура с Пескарем уже подбегали к раскуроченному джипу – двигатель оставили включенным, Шура кинулся к багажнику, как вдруг Пескарь сменил направление, рухнул на бок, выставив ногу. Шура споткнулся, потерял автомат, сумку, треснулся лбом о капот… Пескарь уже летел, подхватил автомат, передернул затвор – бледная физиономия озарилась сатанинской улыбкой. Он пнул под ребро стонущего Шуру, отпрыгнул.

– А ну, стоять, гриппозники хреновы! – завопил он благим матом, вскидывая автомат. – Оружие на землю, а то палить буду, не верите?!

Охотно верили – этот дурак их уложит. Люди застыли в недоумении, сбились в кучу. Диспозиция из рук вон скверная – Пескарь не смог ее просчитать, ему просто дико повезло. Он держал всех на мушке, видел всех, у кого оружие, и мог открыть огонь в любую секунду. Из-за неловкого движения могли пострадать безоружные. Ошалевший Витек не успел сбросить автомат с плеча – возможно, и к лучшему, – распахнул от изумления рот.

– Волыны на землю, я сказал! – вопил Пескарь, потрясая оружием. – Еще раз повторить?!

Витек поколебался, медленно нагнулся и положил автомат на бетонку. Яростно кусала губы Вика, жалобно глянула на Андрея, но что еще оставалось? – последовала его примеру. Пескарь оскалился, перевел автомат на Андрея. Вздохнув, тот тоже подчинился. В принципе он понимал воришку. Быть изгоем в компании хочется меньше всего. Он понимал, что его пристрелят, как только он начнет превращаться, а если и не начнет – что за жизнь, когда ты человек второго сорта, тебе не доверяют, видят в тебе потенциального монстра, держатся от тебя подальше? Возможно, Пескарь работал на импульсе, не продумав свои действия, но выглядел решительно.

– Ты у нас, Пескарь, в натуре свободный радикал, – пробормотал Витек. – Чего еще удумал?

– Молчать! – задергался Пескарь. – Шмутье и хавку в багажник, живо! Повторять не буду! Оружие не трогать! Живо, мля!

Он точно сходил с ума, мог начать палить в любое мгновение – особо не задумываясь, в кого и почему. Со стоном поднимался Шура, держась за голову. Люди потянулись к багажнику, стали забрасывать туда сумки. Андрей лихорадочно размышлял. Ситуация была на сто процентов проигрышная. Пескарь контролировал всю группу и три автомата, оставшихся на бетонке. У Вики в недрах одежд имелся пистолет Макарова, но вряд ли есть резон его вытаскивать, во всяком случае, сейчас, когда все сбились в кучку и представляли идеальную мишень. Вика и не пыталась, вопросительно переглянулась с Андреем – может быть, позднее, когда этот тип будет усаживаться в машину? Андрей кивнул – лучше выждать, пусть воришка успокоится, потешит себя мыслью, что все у него выгорело. А у того блестели глаза, жирный пот стекал с физиономии, он гримасничал, подпрыгивал от нетерпения. «А ведь точно наркоман, – подумал Андрей. – Возможно, не героинщик, не вконец погрязший, но явно нюхнуть бы сейчас Пескарь не отказался».

– Что, Пескарь, хорошо без совести? – проворчал Витек, забрасывая сумку в нутро машины.

Воришка ощерился, картинно сплюнул – и вдруг расхохотался.

– Ага, кентуха, ни стыда ни совести. Ничего лишнего. А ты за мою совесть не грузись, понял? Я, может, ее тоже в долю взял? Живее, кому говорю, вы чего такие вялые? Все положили? А ну, отойти! Всем отойти, я сказал!

Люди пятились. Вика спряталась за Андрея – чтобы сподручнее было извлекать оружие.

– Ты, красотуля! – ткнул Пескарь в оторопевшую блондинку. – Тоже полезай в багажник!

– Ты того, да? – Посиневшая от страха Надя покрутила пальцем у виска. – Это еще зачем?

Народ зароптал.

– А чтобы не скучно было в дальнем походе! – Пескарь гаденько захихикал и начал отступать к водительской дверце. – Развеемся, крошка, отлично проведем время… сколько нам еще отпущено? Думаешь, у Пескаря не получится?

Шагнул Витек, прикрывая собой блондинку. Андрей машинально отметил, что поступок, как ни крути, мужественный.

– Не, Пескарь, так не пойдет, вали один… – Автоматная очередь ударила под ноги, и Витек от страха чуть не рухнул на колени. Отчаянно пыхтела за спиной Вика – не могла вытащить пистолет из кармана, зацепился, зараза. Надежда с обреченным видом оторвалась от Витька, побрела к машине. Остальные хмуро смотрели, как она уходит, кусали губы. Как же проморгали эту гниду, ведь знали о его сволочной натуре? И вдруг Андрей напрягся – за колонной что-то шевельнулось, сместилось к растерзанному капоту «Ситроена». Давно уже, собственно, пора. Пескарь не видел, что происходило у него за спиной. «Рояль в кустах» не стал мотать нервы – с пронзительным визгом выскочил из-за капота, превратившись в молодого человека, обросшего струпьями и коростами, схватил за горло Пескаря, моментально задушив его предплечьем и откусив воришке ухо! Из Пескаря фонтаном брызгала кровь, он еще трясся в конвульсиях, а молодой человек уже отшвырнул его в сторону, прыгнул в стойку, издав воинственный рык.

– Ребята, а вы, оказывается, бываете такими милыми… – пробормотал Витек, пятясь к пятачку, где лежали автоматы. – Надюша, радость моя, ты в курсе, что ты уже никуда не едешь?

И снова разразилась суматоха. Вика выпрыгнула из-за спины Андрея, принялась палить из «Макарова». «Молодой человек» подпрыгивал всякий раз, когда ему в грудь попадала пуля, но не падал, лишь шатался, рычал и шипел. Впрочем, с ним уже было все ясно, контрольный в голову не требовался. «Забрать оружие! – орал Андрей. – Все в машину!» Опоздали на какие-то мгновения! Успели расхватать автоматы, но рассаживаться в салон уже было некогда. Набухло сумрачное пространство в глубине парковки. Дикий рев, неслась обезумевшая толпа! Упыри высыпали в узкое пространство между машинами, лезли, отталкивая друг друга, пытаясь первыми добраться до добычи. Видно, отчаялись пробиться через дверь наверху (почему-то оказалась прочной), кинулись по эскалатору на запах крови. Это было что-то страшное, необузданное, такого напора и страсти еще не видели. Лютый голод превращал существ в неутомимых монстров.

– Мать твою… – ахнул потрясенный Витек. – Да что же это такое, давятся, как на Майдане…

Прыгать в машину действительно было поздно. О продуктах, оставшихся в багажнике, уже никто не думал. Пещерный ужас гнал прочь, к выезду с парковки. Люди бежали, крича в отчаянии – Павел Николаевич с Анной Денисовной, длинноногая Надежда. Автоматчики стояли цепью, давая им возможность убраться подальше, стегали короткими очередями, но толпа и не думала останавливаться. Такое ощущение, что бежали даже мертвые! Дрогнула жидкая цепочка. Чертыхался Шура, у которого срывались руки, и он не мог выбить магазин. Прозвучал срывающийся вопль! Замешкавшегося Шуру оттолкнула невесть откуда взявшаяся Ксюша, вырвалась вперед, что-то швырнула, побежала обратно.

– Зажмурьтесь! – провопила она.

Железная штуковина упала перед атакующей массой. Яркая световая вспышка, оглушительный грохот, и все смешалось в наступающих рядах. Эти твари не были мертвыми, они прекрасно видели и слышали, а значит, были подвержены ослеплению и оглушению. Первые ряды встали как вкопанные, бегущие сзади навалились, затоптали их. Зажмуриться люди успели, а вот заткнуть уши не догадались. Фора в несколько секунд, пока в рядах противника царили хаос и замешательство. «Светозвуковая граната “Заря-2”», – сообразил Андрея, уносясь скачками и выбивая звон из ушей. Лежали такие в отдельной коробке, когда они перерывали оружейку в отделении полиции. Видимо, Ксюша тогда и позаимствовала, никому не сказав. А что, молодец, девчонка! Разобралась с устройством, бестолковка работает!

Задыхаясь, все пятеро выбежали с парковки, догнали своих. У Анны Денисовны подгибались ноги, она смотрела с болью и отчаянием на черноту за колоннадой, уже готовую выплюнуть толпу. Андрей рычал, показывал пальцем – туда! – в направлении Восточного шоссе, до которого было сто метров открытого парковочного пространства. Хоть тресни, больше некуда! Они бежали, спотыкаясь о лежачих полицейских, хватаясь за шесты дорожных знаков. Андрей лихорадочно озирался, нужна машина! Микроавтобус со значком «Тойоты» с распахнутыми дверьми выглядел неплохим решением. В салоне два трупа, но это ерунда. Значит, и ключики есть. Он махал руками, отчаянно жестикулировал – сюда, сюда! Выдернул из салона тело женщины средних лет с лицом, обезображенным мукой, возликовал, обнаружив ключи в замке зажигания. Но машина не заводилась! Дьявол! Голова уже отказывалась понимать элементарные вещи. Если эти двое погибли, не выходя из машины, значит, двигатель наверняка работал. И вряд ли перестал после их смерти – продолжал коптить, изводя горючее… Тысяча чертей! Да тут у половины машин пустые бензобаки! Он рыком остановил людей, помчался дальше – в соседнем ряду прохлаждался еще один мини-вэн. Миллион чертей! Из-за машины, пошатываясь, выходили трое зараженных – омерзительные, страшные, наполовину обугленные. Почуяли добычу, бросились, растопырив конечности! Вырвался вперед статный молодчик с горящим взором и раздавленным носом.

– Сережа? – ахнула ошеломленная Надя и встала как вкопанная. – Боже правый, это же Сережа… Не стреляйте, это мой бывший!

Молодчик прорычал что-то невнятное, повернул голову на женский голос и тоже встал. Он продолжал утробно рычать, поедал глазами женскую фигуру. Видимо, не полностью атрофировался мозг, оставались неповрежденные участки, ответственные за клочки памяти. Он издавал невразумительные звуки, в воспаленных глазах зарождалось что-то осмысленное.

– Это твой бывший, который испортил тебе всю жизнь? – хохотал, как подорванный, Витек, хлеща очередью. Досталось всем троим – зараженные попадали.

– Зачем?! – истошно завопила Надя.

– Отличный вопрос, детка, – проворчал Витек, хватая ее за шиворот. – Не возвращаются к былым возлюбленным, забыла? Отмирай скорее, он уже не человек…

А из-под здания гипермаркета уже неслась одуревшая кодла! Люди метались, не зная, куда бежать. Орал Витек, что ни хрена не понимает в этих машинах! Ну, не было у него по жизни машины, на стиральной ездил, пока не пропил! Андрей помчался к мини-вэну, и снова неудача, пустой бак! Да что за тысяча несчастий! Толпа уже приближалась, росла, как на дрожжах. «Все на дорогу! – орал он в исступлении. – У кого есть патроны, прикрывать!»

Патронов оставалось с гулькин нос. Витек орал, что он пустой, может стрелять только матерками. У Вики был последний магазин, у остальных же и в последнем оставалось только застрелиться. Павел Николаевич волоком тащил свою любовницу к дороге – у Анны Денисовны подкашивались ноги. Надя озиралась через каждый шаг, делала умоляющую мордашку. Автоматчики огрызались одиночными выстрелами, но вряд ли они могли кого-то остановить. Укрыться в каком-нибудь джипе? – мелькнула мысль. – Запереться, пусть раскачивают, выбивают стекла, проживем на пару минут дольше…

Люди сбились в кучу, бежали вдоль обочины. Анна Денисовна скинула тапочки, ковыляла босиком. Павел Николаевич задыхался, хватался за сердце. Остальные еще могли бежать. Над городской окраиной разгорался новый день, жарило солнце, дул порывами знойный ветерок. Толпа неслась за ними – до нее было метров сто, но расстояние сокращалось. Кто-то уже вырывался вперед, мчался гигантскими прыжками. Силы кончались – вместе с патронами. Андрей остановился, тщательно прицелился. Горячий пот хлестал со лба, мешал ловить фигурки в перекрестие прицела. Он выбил из магазина три последних патрона. Поразил двоих – завертелась, как раздавленная муха, худосочная бабенка с крепкими ногами. Повалился в пыль плешивый «атлет», возглавлявший гонку. Остановилась Вика, вскинула «Макарова», высадила в толпу последние патроны, со злостью выбросила пистолет.

– Что делать будем, Андрюша? Это ведь не конец, нет?

Ее челюсть тряслась, проняло девчонку. Сердце резала тоска. Было что-то в этой особе – сам еще не понял, но что-то было. Поражался себе, недоумевал, мол, с каких пор стал поглядывать на таких – некрасивых и «мальчикообразных»? А вот теперь она стала обычной испуганной бабой – жалкой, дрожащей, хотя и пыталась зачем-то храбриться. Он подхватил ее под локоть, поволок дальше.

– Беги, Вика, беги, не спрашивай ни о чем…

Как будто он знал ответы на эти риторические вопросы! Люди выскакивали на проезжую часть, по которой было легче бежать, но движения замедлялись, они с трудом волочили ноги. Восемьдесят метров оставалось до толпы, семьдесят… И никакого просвета впереди, ничего такого, способного сойти за укрытие. Пустая дорога, справа за пустырем мастерские, недоделанная стройка, впереди заправка, которая, судя по виду, уже взрывалась и горела. Нужно было к городу бежать! Застонала Анна Денисовна, рухнула посреди проезжей части. Павел Николаевич доковылял до нее на негнущихся ногах. Она протянула ему руку, он схватился за нее. Да что за тормоза! Андрей с бизоньим рыком, как будто сам уже начал преображаться, в несколько прыжков домчался до женщины, выбросил ненужный автомат, поднял ее, взвалил на плечо. Не такой уж легкой оказалась эта ноша, ноги подогнулись, дыхание застряло в горле.

– Женщина, ну, что у вас ногами? – хрипел он, начиная движение. – Вроде не старая, должны еще бегать…

– Простите, молодой человек… – стонала Анна Денисовна. Она еще умудрялась шутить! – А что у стрекозы с ногами? Шесть штук, а ведь не ходит… Андрей, оставьте меня, убегайте, зачем нам всем погибать?

Он тоже исчерпал свои возможности! Пробежал от силы метров тридцать, и чугунная тяжесть поволокла к земле. Женщина сползла, он тоже чуть не падал. Нет, не упадет… Предел настал для всех, люди выдохлись. Падали на асфальт, безучастно смотрели, как на них надвигается толпа. Тяжело дышал Витек, обнимал блондинку. Шура судорожно хмурил брови, но не выходил, хоть тресни, презрительный взгляд! Андрей привлек к себе сразу двоих – Ксюшу и Вику, обнял крепко, в последний раз он кого-то обнимает!

– Может, что-нибудь поделаем? – убитым голосом предложил Витек.

– Например? – прошепелявил Шура.

– Ну, не знаю… Задавим позитивом?

Предложение было отличное!

– Поднимаемся, мужики… – просипел Андрей, отталкивая от себя женщин. – Бабы, уходите, а мы с этой нечистью на кулаках, по-мужски разберемся…

– Эх, была не была… – пролепетал Витек, отстраняя от себя блондинку. – Чеши, Надюша, пока можешь… Ты же у нас Надежда, умрешь последней…

Шура Черепанов поднимался из праха, с хрустом расправил плечи. Плакал Павел Николаевич, но тоже ковылял в общий строй, закатывая зачем-то рукава. «Глупо как-то», – тоскливо подумал Андрей.

Откуда взялся этот автобус Павловского автозавода? Вынырнул из дымки, ползущей из города! Его заметили в последний момент, а если бы водитель не надавил на звуковой сигнал, заметили бы еще позже. Пронзительный рев огласил пространство, и за спинами бегущих монстров прорисовалась квадратная кабина транспортного средства. Он несся от города на полной скорости. Твари пришли в замешательство, замедлялись, оборачивались на звук. Автобус не мог их объехать, они бежали по всей ширине проезжей части. Водитель не стал смещаться к левой обочине, просто прибавил скорость. Автобус пробуравил на полном ходу человеческую массу! Он пер, как дредноут, разбрасывая людишек, как пустые фанерные коробки. Хлестала кровь, разлетались фрагменты тел. За считанные секунды он пропер через людскую массу, помчался дальше. У Андрея хватило ума поднять руку. Шеф, остановка по требованию! И не поверил своим глазам, когда вдруг взвыли тормоза, а квадратный автобус, на «лбу» у которого почему-то отсутствовал номер, начал останавливаться!

Всё решали секунды. Но надежда охватила людей, заставляла шевелиться. «Живо залезайте, ждать не буду!» – сиплым басом орал водитель, но никого и не требовалось подгонять. Подсаживали женщин, потом полезли мужчины. Из салона им никто не помогал, пришлось надсаживаться самим. Густая муть вставала перед глазами. Андрей взгромоздился последним, когда уже набегала яростная толпа, схватился за вертикальные поручни, чтобы устоять, но автобус дернулся, он на кого-то повалился. Со скрежетом захлопнулись двери – и голова какой-то твари, пытавшейся забраться по ступеням, оказалась зажатой! Тело упыря оставалось снаружи, тащилось по асфальту, голова оказалась внутри. А автобус уже набирал скорость, стреляя клубами ядовитого дыма. Толпа отставала, только деформированная голова продолжала дергаться и развлекать пассажиров. Черты лица уже не просматривались, сплошная маска из гноя, рубцов, крови. Эта тварь еще не умерла, пыталась снаружи отогнуть створки. Глаза пылали бессильной яростью. В салоне вопили какие-то высокие мужские голоса, требовали «убрать эту мерзость». Андрей, распаляясь, бил каблуком по мерзкой голове, но та лишь фырчала и дергалась. Неохотно затихла, желтоватая жидкость потекла изо рта. Остекленели глаза. Водитель на ходу приоткрыл двери, голова вывалилась. Автобус тряхнуло – заднее колесо вдавило несчастного в асфальт.

Люди разбредались по салону, падали на сиденья. Павел Николаевич бережно поддерживал свою женщину – она плохо себя чувствовала, но, судя по бледной улыбке, не собиралась умирать от инфаркта. Автобус был практически пуст. В глубине салона лежали деревянные и металлические ящики, да на одном из сидений подпрыгивали в унисон две сомкнувшие головешки с испуганными глазами. Люди стонали, приходя в себя. Икала, как заведенная, Ксюша. Блондинка похлопывала ее по спине и сама начинала икать. На них обеих уставился обалдевший Витек, сглотнул… и тоже не сдержал заразительной икоты.

Сон накатывал волнами. Андрей боролся с сонливостью, тряс головой. Какого черта, он уже забыл, когда в последний раз спал! Он обернулся. А это что за пропаганда нетрадиционных отношений? На него смотрели два сомкнувшихся молодых человека – обоим лет по восемнадцать, и обоим не мешало бы побриться. Абсурд расцветал махровым цветом. Какой суровый гей-парад, – усмехнулся про себя Андрей.

– Хай, ребята… – пробормотал он слабым голосом. – Как жизнь молодая?

– Плохо, – отозвался голубоглазый паренек со смазливой мордашкой. – Лучше и не спрашивайте…

– Вы кто? – спросил второй – черноглазый, с удлиненным лицом и пухлыми губами.

– Да какая разница… – пробормотал Андрей. – Можете звать Андреем Михайловичем, если хотите…

– Я Борис, – сказал голубоглазый.

– А я Иннокентий, – сообщил губошлеп.

Напротив, через проход, развалился, приходя в себя, Шура. Он как-то странно смотрел на парочку – сначала свысока, как высокая цена на низкую зарплату, потом с недоумением – мол, почему такие выжили, потом с жалостью, потом сплюнул и уставился в окно. Автобус тряхнуло. Витек стукнул зубами и вывалился в проход.

– Эй, водила, блин, ты что, дрова везешь?

– Не дрова, – отрешенно пробормотала блондинка. – Но, собственно, и не хрусталь…

Заскрежетали тормоза, автобус встал посреди пустынной дороги. Из-за руля выпрыгнул и возник во всей красе тяжеловатый мужчина лет пятидесяти – с массивной шеей, барсучьими щеками и жестким «ежиком» на голове.

– Чтобы не было дальнейшего непонимания, – процедил он недобрым голосом. – Мне плевать, кто вы такие, граждане, но чтоб вели себя прилично, уяснили? Перед вами не водила, а депутат Законодательного собрания области Зарубин Дмитрий Иванович, глава комиссии по взаимодействию с правоохранительными органами и противодействию коррупции! Просьба относиться уважительно!

– Депутат? Ни хрена себе. А справка есть? – засмеялся Витек.

«Водитель» вспыхнул, побагровел, и создалось впечатление, что сейчас он попросит всех посторонних удалиться. Или в драку полезет.

– Точно, был такой, – щелкнул пальцами Шура. – Видный общественно-политический деятель регионального масштаба.

– Что значит, был? – Глаза «деятеля» сузились в щелки. – Был, есть и будет! А вот ты кто такой, мил человек?

– Главврач психиатрической больницы номер два, – хрюкнул Шура. Засмеялись все присутствующие, и даже хихикнули голубки у Андрея за спиной. Зарубин мощно вздохнул, начал наливаться яростью. Андрей припомнил – действительно имелся в области такой деятель, назойливо напоминавший удалившегося на покой бандита – любитель раздавать интервью, совладелец крупного промышленного объединения и фигурант развалившегося уголовного дела о вымогательстве и злоупотреблении должностными полномочиями.

– Минуточку, Дмитрий Иванович, – услышал Андрей собственный голос. – Не кидайтесь в бой. Я прошу прощения за ремарки своих товарищей – они такие же злые, как и вы, потеряли все, включая родных и близких, а оттого исходят желчью. Прошлого больше нет, есть туманное настоящее и сомнительное будущее. Надеюсь, мы подружимся и поможем друг другу. Мы очень благодарны, что вы остановились, а не проехали мимо. Нижайше просим вас – садитесь за руль, и поехали отсюда.

– Простите, – проворчал умеющий включать голову Витек. – Не обращайте внимания на презренного алкоголика.

– Ну, поехали, Дмитрий Иванович, – взмолился Шура. – Вот воистину, кончилось время, когда уместно было понтами трясти…

Презрительно фыркнув, Дмитрий Иванович взгромоздился за руль. Автобус катил по Восточному шоссе, отдаляясь от мегаполиса. Мелькали пустые поселки, заправочные станции. Впереди в туманной дымке возвышались горы. Андрей сидел позади водителя, изнывая от блаженства, повествовал о злоключениях своей группы. Фразу «Мне плевать, кто вы такие» Зарубин больше не произносил, мрачно слушал, вертя баранку. Он оказался не таким уж вредным. Выбил сигарету из пачки, закурил. Предложил Андрею – тот отказался. Какое счастье, что бросил курить – Рита со своим ослабленным иммунитетом решительно не выносила табачного дыма.

– Так что ваше появление, Дмитрий Иванович, – закончил Андрей, – просто дар божий. Нас бы уже съели. Куда направляетесь, если не секрет?

– В горы, – проворчал Зарубин. – Сам пока не знаю, – окинул в зеркале собеседника оценивающим взглядом. – Есть у меня на примете одно местечко, где можно отсидеться…

– Решайте сами, – пожал плечами Андрей, – хотите ли везти в ваше местечко такую толпу. Высадите нас где-нибудь в горах – и на этом спасибо. А у вас тут причудливая компания, нет? – покосился он на геев, которые настороженно прислушивались к беседе.

– Был еще стриптизер из клуба «Роза Венеции», – мрачно хохотнул Зарубин. – Еле избавились от него, когда бросаться на нас начал, пришлось пристрелить. Вот и приходится теперь, – он выразительно похлопал по расстегнутой кобуре на поясе, – все свое носить с собой. Вдруг кому-нибудь приспичит? Сразу лекарство наготове. – Он обернулся и очень выразительно глянул на Андрея. Взгляд у депутата Заксобрания был не из приятных. – А что касаемо этих голубков, гм… В жизнь бы с ними не связался, кабы один из них ни приходился мне племянником. Борюсик, вон тот, противный, с голубыми зенками. – Зарубин соорудил физиономию, как будто собрался опорожнить желудок. – Ну, урод в семье, что поделаешь, позорит добропорядочных родителей и прочих родственников. Пятно на семье. Пороть его некому. И мне некогда. Не отдавать же на растерзание шакалам, верно? В художественной академии учится – и дружок его там же. Мамаша привезла их к нам в коттедж сразу, как началось. Скрутило сестренку практически тут же, сердце не выдержало. Потом жене заплохело, стала превращаться в какое-то чудо-юдо, людей не узнавала, бросалась – нашей домохозяйке горло перегрызла, пришлось умертвить своими руками, когда на дочулю нападать стала. Потом и с дочулей что-то стряслось, запер ее в комнате, так она в окно выпрыгнула, через забор перелезла и уковыляла куда-то… – Депутат стиснул челюсти, побелели костяшки пальцев, сжимающих руль.

– Сочувствую, Дмитрий Иванович, – проворчал Андрей. – Все мыкого-то потеряли…

– Потом какая-то гнусь на дом пошла, как будто ей там намазано… – погружался в воспоминания Зарубин. – Мы с этими голубками на «Хаммере» вырвались, пробились к зданию областного правительства, да застряли, как китайский луноход, блин… Пришлось с заднего двора… Помощника своего, Аверченко, пристрелил, жалко, хороший был мужик… Ладно, автобус этот подвернулся, пустой стоял на задворках Заксобрания…

– У вас оружие есть, Дмитрий Иванович? Ну, помимо того, что у вас в кобуре. А то мы поизносились малость…

– Так это же не простой автобус, а волшебный, – гоготнул депутат и показал большим пальцем себе за спину. – Видишь тару? Там какого только дерьма не накопилось плюс куча канистр с бензином. Это же не рейсовый автобус, спецназ перевозил – для охраны обладминистрации. Вот только разбежались куда-то бравые хлопцы, а хозяйство их осталось. Полюбопытствуй, если не в лом.

Андрей не поленился, прогулялся в хвост салона. За ним пристроились Шура с Витьком, им тоже стало любопытно.

– Одуреть… – восхищенно бормотал Витек. – Дары волхвов, не иначе…

Зачем спецназу новенькие противотанковые гранаты РПГ-18 «Муха», оснащенные пусковыми телескопическими устройствами, история умалчивала. Но три означенные штуки, поблескивающие смазкой, лежали в ящике. «“Мухи” отдельно, котлеты отдельно», – тут же сострил Шура. Ручной пулемет Калашникова, снабженный сошками и большим запасом боеприпасов в удлиненных изогнутых магазинах, смотрелся тоже привлекательно. Стальная коробка с наступательными гранатами, отдельный «кармашек» с запалами, несколько АКСУ со складными рамными прикладами.

– Ну, братва, налетай, – восхищался Витек. – Пацифистов, я думаю, не осталось? Павел Николаевич, вы в армии служили?

– Не служил, Виктор, – смутился Лукашин. – Но на сборы после института ездил, три месяца жил в палатках – выстрелить из этой штуки смогу, не волнуйтесь.

– А я и на сборы не ездил, – хохотнул Витек. – Ну, ничего, опыт приходит во время еды. Расхватывай, народ, кто не боится… А мы куда, подрастающее поколение? – придержал он любопытствующую Ксюшу, которая после инцидента с гранатой, видимо, решила, что умеет все. Девчонка насупилась, села обратно.

– Сейчас бы покушать… – вздохнула она.

Запасы провизии в «волшебном» автобусе отсутствовали. Андрей не расстраивался, главное – арсенал. Человек с оружием может добиться гораздо большего, чем он же без оружия. Автобус давно сошел с федеральной трассы, катил по живописным предгорьям. Дорога в этой местности была практически идеальной – ввиду наличия в седловине между холмами элитного поселка Янтарный, ехидно прозванного в народе «Сторублевкой». Временами попадались брошенные машины. Взгляд цеплялся за разлагающиеся трупы, усиженные воронами. Два роскошных «Порше» нашли друг друга – столкнулись лоб в лоб. По обочинам дороги, по полянам и околкам медленно бродили одинокие фигуры, чем-то напоминающие пасущихся коров.

– Не в «Сторублевке» ваше козырное местечко, Дмитрий Иванович? – на всякий случай поинтересовался Андрей. – Не сказал бы, что это самое безопасное место.

– Это точно, – согласился Шура. – Зомби-телохранители и зомби-домохозяйки – куда ни шло, но вот зомби-миллионеры – это душераздирающее зрелище. Представляю, как они ходят и расстраиваются…

– Не в «Сторублевке», не волнуйтесь, – проворчал Зарубин. – «Сторублевка» – это пошло и уже не модно…

– Вопрос в лоб, ребята, – обратился Андрей к молодым людям, трогательно прижавшимся друг к другу. – Отвечайте, как на духу. Вы зимой болели гриппом?

– Нет, нет, не болели… – сразу же испуганно замотал головой Иннокентий и начал покрываться румянцем. Его приятель немного подумал и закивал.

– Вы уверены? – Андрей прищурился. Парни сделались цветными, как революция. Сразу видно, врали.

– Врут и не краснеют – это не про них, – засмеялась Ксюша.

– Послушайте, мужчина, а в чем, собственно… – запищал Иннокентий.

– Дмитрий Иванович, эти двое болели гриппом?

– Борька точно болел, – фыркнул депутат. – Светка, его мамаша, звонила и жаловалась – дескать, такая температура у мальчика, все тело горит, ничего не помогает, врачи сказали, что это грипп. А в чем проблема?

– Я тоже болел, – обреченно вымолвил Иннокентий. У него при этом был такой вид, словно он совершает гражданский подвиг. Борис украдкой погладил его по ладошке. Андрей отвернулся.

– А вы болели, Дмитрий Иванович?

– Ну, было дело, – неохотно признался Зарубин. – Сразила проклятая инфлюэнца. Неделю провалялся без задних ног, антибиотики грыз, как семечки… А в чем проблема-то?

– Поздравляю вас всех, – заулыбался Андрей. – Не судьба вам превратиться в зомби. Все присутствующие в этом автобусе зимой переболели гриппом. Не знаем, почему, но это в некотором роде прививка от заразы, сразившей все избежавшее гриппа население.

Примерно полминуты «резиденты» автобуса переваривали информацию. Потом Зарубин как-то простодушно крякнул и прибавил газу.

– А вы ничего, ребята, – проворчал он уже без прежней угрюмости, – начинаете мне даже чем-то нравиться.

Радостно засмеялись влюбленные молодые люди и, уже не таясь, переплели свои конечности, включая нижние. Обстановка разрядилась, люди уже не чувствовали себя скованными и несчастными. Автобус, постреливая гарью, катил по «эльфийской» пасторали. Предгорья в окрестностях мегаполиса были удивительно красивыми и почти не испорченными человеческой заботой. Проплывали покатые холмы, заросшие смешанными лесами, молодые березки выбегали к обочинам. Не сбавляя скорости, ПАЗик проскочил отворот на «Сторублевку», перед которым стояла машина ГИБДД, а в водостоке валялось тело в характерном ярко-зеленом жилете. Справа осталось летное поле аэроклуба. За постройками белели силуэты легких самолетиков. Еще один – перевернутый и порядком расквашенный – валялся метрах в трехстах от обочины. Видимо, пилот только взлетал, а может, заходил на посадку, когда его пронзила судорога, и штурвал уплыл из рук. Приметы недавнего апокалипсиса уже не впечатляли – даже Ксюша начинала привыкать. Метров через двести, когда дорога повернула и пошла по открытому пространству, заросшему рослой травой, встрепенулся Борис:

– Дядя Дима, остановите, а? Тут такое дело…

Дело, собственно, не хитрое. Встрепенулась блондинка, сообщила, что и она бы не прочь. Депутату было безразлично – он бы и сам не отказался передохнуть. Машина забралась на холм, с которого просматривались окрестности, и остановилась. Стыдливо стреляя глазами, Борюсик заспешил к выходу. Иннокентий припустил за ним – тоже смутившись. Приятели спрыгнули с подножки, погрузились в высокую траву и спустились в заросшую кустарником ложбину.

– Бедные, несчастные… – пробормотал Витек, выразительно поглядывая на струящуюся к выходу блондинку. – Кругом одни натуралы – общественность в шоке… – Спохватился, побежал за Надей, чтобы не оставлять ее на съедение «мертвецам», подмигнул Андрею. – Чего сидим? Мальчики налево, девочки направо, следующая остановка через двести километров…

Остальные тоже выбрались размять кости. Потягивались, озирались. Дул приятный освежающий ветерок. Ни жары, ни запаха разлагающейся мертвечины. Вернулась Надя с обратной стороны автобуса. Витек тащился сзади, как верный страж, с автоматом за плечом, и задумчиво разглядывал неплохо сохранившуюся в боях попку. Депутат, позевывая, обогнул капот и хмуро уставился на отвалившийся бампер. Тот держался на честном слове, согнулся в трех местах и волокся за автобусом, как хвостик. Упитанная физиономия выражала сонм сомнений – воистину гамлетовскую проблему: забить или не забить.

– Скотчем не пробовали, Дмитрий Иванович? – ухмыльнулся Витек.

Депутат презрительно фыркнул, махнул рукой и полез за сигаретой. Не к лицу высокой персоне размениваться на такие мелочи.

– Ну, и чем они там занимаются? – обеспокоенно спросила Анна Денисовна, глядя на овраг, в котором пропали Борюсик с Иннокентием.

– Биатлоном, блин, – проворчала Ксюша, вызвав у публики взрыв хохота.

Не успели люди отсмеяться, как загуляла трава, стали выбираться пропавшие. Они выглядели растерянными, беспрестанно озирались. Что-то в ложбине привлекло их внимание и не обрадовало. Но не настолько, чтобы, очертя голову, броситься под защиту дружеских штыков. Парни пятились, взявшись за руки, потом остановились. Им было и страшно, и любопытно.

– Это что, нетрадиционное ориентирование на местности? – не понял Витек.

– Замерзли хлопцы, – буркнул Шура, на всякий случай передергивая затвор. – Важный вопрос: как вести себя в непонятной ситуации?

– Да никак, – буркнула Ксюша. – Стоять и ждать, пока ситуация сама не нормализуется.

Все же страх оказался сильнее любопытства. Молодые люди развернулись и засеменили к автобусу. А из ложбины с кряхтением и голодным урчанием выбиралось причудливое творение Создателя. Наполовину обгоревшую голову венчал летный шлем. Комбинезон был оборван, висел клочьями. Лица у несчастного практически не было, горели только глаза. Левая нога была сломана в голени, испачкана кровью, поэтому он еле тащился, волоча ногу. Из бедра второй ноги торчал металлический стержень, доставляющий существу дополнительные хлопоты. Еще один достойный представитель славного племени… Скалился рот, украшенный обломками когда-то приличных зубов, из опухших глаз сочился гной. Он брел к группе вооруженных людей, простирая обгорелые конечности.

– Господи, что это? – вздохнула Анна Денисовна, прижимаясь к своему мужчине.

– Сбитый летчик, блин, – проворчала Ксюша.

– Убейте его, что вы стоите? – взвизгнул Иннокентий. – Не нам же его убивать!

– Так мы еще и пацифисты, – проворчал, отворачиваясь, Шура.

Витек неохотно поднял автомат, подумал и опустил. Угрюмо смотрел, как к ним приближается искалеченное существо, бывшее когда-то пилотом аэроклуба.

– Надоело убивать, – вздохнул он.

– Убивай с грустным лицом, – ухмыльнулся депутат Зарубин, выхватил из кобуры увесистый «Стечкин» и двумя выстрелами в голову повалил бедолагу. Какое-то время тот взбрыкивал ногами, потом успокоился. – Ну, все, развеялись и хватит. – Дмитрий Иванович сплюнул и полез в автобус. – Будем ждать, пока еще кто-нибудь полезет – не такой тормозной и калечный?

Уступать свое место за баранкой Дмитрий Иванович отказался наотрез. Буркнул, что по молодости работал водителем на автобазе, поэтому не видит ничего противоестественного в своем присутствии за баранкой. Время сейчас такое – забывать, чем занимался, вспоминать прошлое. «Ну, уж, с охотой вы не завязывали», – хотел съерничать Андрей, но передумал. Все и так понятно.

Через пять минут автобус проскочил небольшую деревеньку и притормозил у автозаправки, совмещенной с продуктовым магазином. Находка была удачной. Вооруженные до зубов люди высадились из автобуса и короткими перебежками устремились к магазину. Шура выразительно кивнул на стоящий у входа пятнистый корейский микроавтобус. Из сопла последнего вырывался сизый дымок. Андрей кивнул – мол, вижу.

– Не стреляйте! – крикнул он, прячась за косяком у раскрытых дверей и отчаянно жестикулируя, чтобы все рассосались. В магазине что-то упало, кто-то пробежал. Настала тишина.

– Мы не зараженные! – добавил он на всякий случай. Подумал и внес еще одно немаловажное дополнение: – Да и не бандиты, собственно…

– Ладно, входите, – ворчливо отозвались из торгового зала. Внутри обнаружились вполне здоровые на вид люди. Пара мужчин немного быковатого вида и две молодые дамы приятной наружности, одетые по-походному. До приезда группы они активно обчищали витрины, стряхивая в мешки консервы, крупы и напитки. У мужчин имелись помповый «Ремингтон» и охотничье ружье. С нескрываемой завистью они смотрели на автоматы группы Андрея.

– Опоздали, – проворчал гладко выбритый тип. – Это наша территория.

– Ребята, давайте жить дружно, – миролюбиво предложил Андрей. – Весь магазин не унесете, всем хватит.

Обозрев автоматы, уже готовые к стрельбе, мужчины помешкали и снисходительно кивнули – ладно, так и быть. Смазливые дамы украдкой косились на Шуру с Андреем, на видного Павла Николаевича, на убедительного в своей монументальности Зарубина. Свои мужчины их явно тяготили. Их партнерам это не понравилось. Они закончили нагружать мешки и направились к выходу, косясь на прибывших.

– Откуда вы, люди? – спросил Шура.

– Из дачного кооператива «Геолог», – проворчал один из мужчин. – На пикник съездили, погуляли, называется… Поселок с ума сошел, народ от жары совсем тронулся. Хорошо хоть оружие в сейфе было. Хотели в город вернуться, а в городе такая катавасия, что не приведи бог. Ну, развернулись, да на восток, за лучшей жизнью. Не везде же такая фигня творится…

– Знаете, куда ехать?

– Это наше дело, мужик, – проворчал второй.

– А то давайте, присоединяйтесь, – предложил Андрей. – Вместе мы вполне боеспособный отряд. А в одиночку, знаете ли, в наше время…

– Точно, могут возникнуть проблемы со здоровьем, – поддакнул Витек.

– Нет уж, увольте, мы сами, – усмехнулся первый, покосившись на внимающих диалогу дам. – Езжайте, люди, своей дорогой, а мы поедем своей. Но спасибо за предложение, как говорится.

Женщины с сожалением озирались, но их вытолкали на улицу. Взревел мотор пятнистого микроавтобуса, и он помчался на дорогу.

– Не хотите, как хотите, – задумчиво вымолвил Шура и обозрел вместительный торговый, где царил беспорядок, но товар оставался. – Итак, граждане мародеры, что берем?

– Всё, – проворчал Зарубин, выволакивая из-под кассового аппарата стопку внушительных пакетов и холщовых мешков.

Работали дружно. Только Борюсик прохлаждался на стреме, ревностно поглядывал на приятеля и подрагивая от нетерпения. В автобус волокли все, что попадалось под руку, – крупы, консервы, макароны, мучные и кондитерские изделия. Ксюша «специализировалась» на шоколадных батончиках, семечках и чипсах. Зарубин и Шура проникли в подсобное помещение, где нашли не распакованные коробки с консервами, и работа пошла веселее. Потом заголосил «дневальный» Борюсик – со стороны деревни к магазину направляется группа неопознанных лиц! Движутся так, словно пьяные вдрабадан! Народ заторопился, судьбу решили не искушать. Да и брать в магазине больше было нечего. «Спасибо этому дому, пойдем к другому, – радовался Витек, стаскивая с верхней полки последние бутылки какого-то кошмарного бренди. – Да не буду я пить, не буду, – отбивался он от возмущенных возгласов. – Потом, позднее, чего вы такие правильные? Скажи им, Надюша». Люди загружались в автобус, забрасывали мешки. Со стороны деревни действительно приближалась кучка местной «голодной бедноты». Автобус презрительно пыхнул в них выхлопом и помчался по дороге.

Метров через восемьсот пришлось притормозить. Поперек проезжей части стоял знакомый пятнистый микроавтобус корейского производства. Его развернуло на 120 градусов. Дмитрий Иванович подвел автобус почти вплотную и остановился. Дверь со стороны водителя была распахнута, остальные закрыты. Просматривалась запрокинутая голова пассажира, открытый рот. Все лицо было залито кровью. Мужчина, отвергший предложение примкнуть к команде, был мертв. Второй пытался в критический момент покинуть машину, но только и успел раскрыть дверь. Он свешивался с сиденья, горло было разорвано, обагрено кровью.

– Ну, ни хрена себе кунштюк… – бормотал прилипший к стеклу Витек. Судорожно крестилась и тряслась блондинка. «Вот это да, – уныло думал Андрей. – А если бы они согласились с нами поехать?» Драматическая пауза не затянулась, с лязгом отъехала задняя дверца, и на проезжую часть выскочили две обезображенные девицы! Уже не те смазливые создания, что смотрели на них с печалью. Завершился инкубационный период – и так уж совпало, что у обеих одновременно. «Задержка, – подумал Андрей. – Ну, у женщин бывает…» Безобразные оскаленные ведьмы – с губ сочилась кровь, глаза блуждали – заковыляли к автобусу, стали колотиться в лобовое стекло, из-за которого на них задумчиво смотрел Зарубин. Люди затаили дыхание – до чего же разительная перемена. А несчастные барышни, умертвившие в одночасье своих мужчин, долбились ладошками, лбами, отвратительно гримасничали. Болезнь определенно была необратимой – невозможно представить, что они способны вернуться в прежний облик.

– Мучаются, наверное, бедненькие, – прошептала с жалостью Надежда. – Кушать нечего, человеческая еда им не подходит…

– Жалко птичек, – согласился Витек. – У них еще это самое, как его… чувство страха, тревоги и собственной неполноценности – ведь их достоинство так попрали. Эй, шеф, может, поедем уже?

Бывший депутат (хотя бывают ли бывшие депутаты?) пронзительно смотрел в лобовое стекло. Вероятно, все происходящее он посчитал, как личный вызов самому себе. Но ему не хотелось подниматься или просить кого-то другого. Он повернул рычаг, и распахнулась передняя дверь! Пассажиры возмущенно ахнули – какого черта?! Упырицы заурчали, помчались прыжками вокруг капота. Первая запрыгнула на подножку – ее сразила пуля в лоб, повалилась обратно. Депутат вторично взвел курок. Запрыгнула вторая – ее уже встретил целый залп – и дама закувыркалась, напичканная под завязку свинцом.

– Вот так-то лучше, – проворчал Дмитрий Иванович, бросил пистолет на приборную панель и с лязгом закрыл двери.

Сон сразил, дальнейшая поездка воспринималась отрывочно. Вика дремала у него на плече, временами ее головка соскальзывала, она просыпалась, смущалась. В затылок ревниво дышала Ксюша. Она бы тоже прикорнула на сильном мужском плече. Он просыпался, вертел головой, снова засыпал. Автобус отвалил и с этой дороги, повернул в горы, трясся по грунтовке. Дорога вздымалась в гору, изредка погружалась в небольшие седловины. Лес приблизился с двух сторон. Теперь преобладали хвойные – пышные косолапые елочки, приземистые сосны с корявыми ветвями. «Сюда они точно не заберутся, демоны», – урчал Дмитрий Иванович, выкручивая баранку уставшими руками. Начинался горный серпантин, автобус полз с черепашьей скоростью, безбожно потребляя горючее. Люди открывали окна, и живительный горный воздух наполнял салон. «Я сейчас умру от комфорта…» – стонала Вика, растекаясь по сиденью и плечу Андрея. «А вон грибочки, – хихикал Витек, показывая на пятнистые серые бугорки, произрастающие на опушке. – Ну, те самые грибочки, – объяснял он бестолковым, – которые мультики показывают».

Дом на краю обрыва возник, словно в сказке – сложенный из толстых бревен, рослый, двухэтажный, со сложными архитектурными изгибами и мезонином на покатой крыше. Окна обрамляли резные наличники, и каждое окно было заделано в стальную решетку. Андрей присвистнул – в этой «лубочной» домине без проблем бы уместилась целая больница. Автобус по дуге объезжал строение, приближаясь к воротам – имелась возможность хорошенько его рассмотреть. Задняя сторона фактически сливалась со скалой – под домом простирался обрыв. По флангам стояли подсобные строения, стилизованные под теремки, а всю усадьбу окружал рослый сплошной забор из вертикальных бревен.

– Неплохая крепость, Дмитрий Иванович, – уважительно оценил Шура. – Ладно, не будем выяснять, во сколько миллионов бюджетных денег обошелся вам этот бастион. Кто старое помянет, как говорится…

Зарубин не обиделся, только мрачно гоготнул. Уголовные дела и судебные производства канули в лету, кого сейчас волнуют такие мелочи? За массовые убийства-то судить некому.

– Живите уж, не жалко, – ворчал он снисходительно, притормаживая у ворот. – Последний раз я сюда наведывался пару недель назад. В подвале хватало запасов, было много горючки – имеется автономный генератор, насос, подающий воду из озера. А сколько мы еще с собой привезли – думаю, хватит на пару недель, а там посмотрим… Но и работу потребую, – свел он в кучу косматые брови. – Не думайте, что на халяву будете жить. Частокол под забором нужно поставить по всему периметру, с сигнализацией покумекать – чтобы гости незваные без спроса не жаловали. Территория вокруг дома не благоустроена, руки не дошли – да и бес с ней. Туда – пулемет, – показал он пальцем на мезонин. – Оттуда весь двор простреливается и кусок леса. Сплести веревочные лестницы, чтобы можно было выбрасывать в обрыв – пожарный выход, так сказать. Что еще? Ладно, по ходу выясним. Бабам готовка – уяснили? Не собираюсь тут с вами питаться сухомяткой…

– Да вы настоящий стратег, Дмитрий Иванович, – похвалил Шура.

– А вот умничать не надо, – отрезал депутат. – А то зараз укорочу. Ладно, выметаемся, надо дом обследовать.

Взорам высыпавших из автобуса людей предстало неприятное зрелище. Отворилась калитка в нижней части ворот, и, пошатываясь, выбралось еще одно недоразумение, растерявшее человеческий облик. Лицо опухло до неприличия, цвело нарывами, босые ноги, дырявые трико, провисшие на коленках. Мужчина был по пояс обнажен. Грудная клетка деформировалась, такое ощущение, что ребра в его скелете теперь располагались не в ряд, а в разных плоскостях, к тому же их хорошенько изогнули. Вместе с ребрами скрючился позвоночник. Существо ковыляло к людям – изгибаясь под «рискованным» углом к горизонту. Оно давно не ело и обессилело. Блеск в глазах не убеждал, скалилось и шипело существо тоже как-то невыразительно.

Зарубин вздохнул, извлек из кобуры пистолет и произвел выстрел. Существо в ободранных трениках повалилось в одуванчики.

– Сторож Коляныч, – объяснил Зарубин, пряча пистолет. – Хороший мужик. Один тут жил и службу нес. Надеюсь, дружков в мое отсутствие не приводил. Вы двое, – повернулся он к племяннику и его дружку, которые хлопали глазами, как механические куклы, – берете Коляныча за ноги и оттаскиваете в лес. Да подальше. И молчать! – повысил он голос, отмечая бурную реакцию. – Остальным проверить здание.

Автоматчики разбредались по двору, заглядывали в подсобные строения. Распахнулись ворота, автобус въехал внутрь, встал у недостроенной беседки. Придомовую территорию действительно не мешало бы облагородить. Это был здоровый пустырь, ограниченный забором и обрывом. На дальней стороне, в промежутках между домом и оградой возвышались каменные завалы. Над головой шумели сосны, пели птицы, которым не было никакого дела до вселенских бед.

Мужчины скрупулезно обследовали территорию. Прочесали подвал, оказавшийся не таким уж большим, оба этажа, чердак, крышу. «Лубочной» бревенчатая громада оказалась не только внешне, но и внутри. Весь интерьер был выполнен из дерева. Большая гостиная внизу, зал с бильярдными столами. Наверху несколько спален с добротной деревянной мебелью, выходящих в общий коридор. Несколько лестниц, прорезающих дом по вертикали, веранда, смотрящая на обрыв, – с нее открывался головокружительный вид на подножие горы и протекающую внизу речушку, впадающую в живописное озеро. Подвал совмещался с подземным гаражом – Зарубин снова оседлал свой «ПАЗ», развернул его на пустыре и задом съехал по пандусу в гараж. В просторном боксе стояла единственная невзрачная иномарка – очевидно, машина незадачливого Коляныча. Вердикт был утешителен: в доме чисто! Никаких дружков Коляныч не приводил, слонялся по территории в гордом одиночестве и даже пораженный болезнью продолжал исполнять свои обязанности…

Усталость накатила невероятная. Люди расползались по комнатам, падали на кровати. Они готовы были сделать ВСЁ, но только не сейчас. Стремительно засыпали, бежали из этого мира, в котором все перевернулось…

Это были странные дни. Депутат Зарубин слонялся по дому мрачной зыбью, иногда хватался за сотовый телефон, забывая, что такого понятия больше не существует. В одиночку глушил коньяк, порывался включить компьютер, чтобы узнать, что творится в мире, звал жену, домохозяйку, отношения с которой, похоже, строились не только на деловой основе. Напившись до зеленых чертей, страдал по своей квартире в Макао, по «скромному» особнячку в окрестностях Барселоны, в котором был лишь раз, да и то коротким набегом. В минуты глухого отчаяния хватался за топор и яростно колол сосновые чурки, которыми был забит весь сарай. Приближаться к нему в такие минуты крайне не рекомендовалось.

Остальные тоже не чувствовали себя счастливыми, хотя добились безопасности и комфорта. Для полного счастья чего-то не хватало. В трубах текла вода, подогреваемая тэном, в лампочках теплилось электричество. Потреблять и то, и другое старались экономно. Дмитрий Иванович облюбовал себе комнату на первом этаже, смежную с гостиной, где и сидел, как сыч, просматривая на компьютере американские мелодрамы, скаченные когда-то дочерью. Глушил коньяк, горевал над старыми фото. К женщинам не лез – возможно, всерьез оплакивал свои потери, возможно виагры не было под рукой, а позориться не хотелось. Остальные жили наверху. Борюсик с Иннокентием решили не смущаться, заняли гостевые апартаменты рядом с лестницей. «Черт с вами, гействуйте, девочки», – махнул рукой Шура – он собирался оспорить помещение, но передумал, ушел в другой конец коридора. По соседству с парнями поселились Лукашин с Анной Денисовной. Эти двое почти не выходили, а однажды признались, что эти дни – настоящий медовый месяц, они мечтали об этом несколько лет – но, естественно, при других обстоятельствах… Ксюша с Викой поселились в одной комнате, и Андрей через стенку слышал, как они переругиваются, не в состоянии поделить умывальник и душ. Он выбрал себе маленькую комнату с видом во двор – большего и не хотелось. В помещении напротив ворочался Витек, прикладывался к бутылочке, а утром ходил с воспаленными глазами, тоскливо поглядывал на Надежду и натужно шутил – кто рано, мол, встает, тот к обеду уже не человек. Блондинка тоже посматривала на него как-то странно и не могла определиться, о чем она думает, и думает ли вообще. Иногда вечерами собирались в гостиной, вспоминали былые времена. Неужели все кончено? Уже не будет все дорожать (кроме рубля), отпала необходимость тянуть до последнего «одноразовую» зарплату, сидеть на работе и гадать, где бы заработать денег? Не будет надоевших пробок, ночных клубов, ментов, чиновников, всего того, к чему намертво привыкли, что смертельно надоело, но стало неотъемлемой частью жизни? Витек травил бородатые анекдоты, Шура упивался цинизмом, Павел Николаевич и Анна Денисовна от нечего делать составляли смету, сколько может стоить этот дом…

Впрочем, в светлое время суток работа кипела, никто не отлынивал. Извлекли из подвала и установили на крыше новенький прожектор, способный осветить окрестности здания. Заостряли колья, врывали под забором в шахматном порядке. Через дорогу, вьющуюся серпантином к вершине горы (дом Зарубина находился в ее средней части), натянули проволоку. При натяжении замыкались клеммы нехитрого устройства (Павел Николаевич сконструировал его за два часа), и в холле первого этажа противно визжала тревога. Несколько раз устройство испытали – все работало. Навредить сигнализации мог только дождь, но засушливое лето и не думало кончаться, намеков на осадки пока не было. Женщины готовили еду на безразмерной кухне. Между делом выяснилось, что Вика абсолютно не умеет готовить, у Ксюши отлично получается подгорелая глазунья, у Анны Денисовны – недопеченные пироги, а белокурая Надя умеет ВСЁ. Это было откровение, особенно для Витька. От удивления он даже забыл выпить. А впоследствии признался по секрету, что перестал себя узнавать. Рюмка водки на столе уже не является неизменным атрибутом, к которому тянется рука. Нет, он, конечно, выпивает, есть такое слово «надо», но с каждым днем получает от этого все меньше удовольствия, особенно после укоризненных взглядов Нади. В мезонине установили пулемет, складировали горкой рожки с патронами – с этой части крыши открывался «живописный» вид на голый двор, бревенчатый забор, на смешанный хвойник, простирающийся за оградой. Задрав голову, можно было рассмотреть растущую к небу гигантскую гору, а если опустить – то Иннокентия или Борюсика, подметающих двор «ультрамодной» пластиковой метлой. Ответственными за «исправительные работы» их назначил лично Дмитрий Иванович (трудотерапия – чтобы дурью не маялись, другого все равно не умеют) и лично контролировал выполнение. «Работайте, голубки, работайте! – злорадно хихикал он, восседая на крыльце и пыхтя сигаретой, одновременно поглаживая обух топора. – Только труд вас вылечит. Там и будете теперь до скончания своих веков – при дворе!»

Обучаться стрелковому делу молодые люди отказывались наотрез – содрогались при виде автоматов, мастерили жалобные лица. Им казалось, что при стрельбе эти штуки обязательно взорвутся у них в руках. «Будем заниматься боксом, – уверил дядюшку Борюсик. – И в случае непредвиденной ситуации всегда за себя постоим». Однажды Андрей случайно подглядел сквозь щелку, как они раздобыли боксерские перчатки и смешно подпрыгивали друг перед другом, нанося «эротические» удары – фактически не били, а гладили, сопровождая ласки любовными взглядами. «Ну, Андрей, зачем вы подглядываете? – жеманно воскликнул Иннокентий, обнаружив глаз постороннего. – Вам интересно? Так зайдите, присоединяйтесь к нам, научите нас, как это правильно делать». Андрей бежал с розовыми ушами – от упырей так быстро не бегал! Да еще и озирался – не стал ли кто свидетелем его позора…

В отличие от молодых людей, женщины брали в руки оружие, хотя и не могли понять, что в нем привлекает мужчин. «Главное, держите крепче, – обучала своих товарок Вика. – И старайтесь убить не своих, не себя, а именно того, кто на вас нападает. Если не можете передернуть затвор, попросите кого-нибудь из мужчин – они обязательно отложат свои дела и придут на помощь». Блондинка не понимала, почему, прицеливаясь, она должна закрывать левый глаз – она и так все прекрасно видит. А вдруг противник слева подойдет, а глаз закрыт? Почему она не может зажмурить правый глаз? Кто, вообще, придумывал эти правила? Может, ей лучше на кухню пойти, там пирог на печке подгорает? У Анны Денисовны получалось лучше, она лишь не могла понять, почему при стрельбе очередями за три секунды вылетает ВСЁ. Что-то тут неправильно, нельзя ли в этом автомате немного снизить темп стрельбы? У Ксюши тоже выходило неплохо, проблема заключалась лишь в том, чтобы поднять автомат. Когда она это делала, ноги у девочки прирастали к полу, а руки отнимались.

«И никогда, дорогие женщины, вы слышите? Никогда, ни при каких условиях, – поучал прекрасный пол Андрей, – даже если вам очень захочется, или вы почему-то решите, что это единственный выход из создавшейся ситуации, – НИКОГДА не берите в руки гранату. Это не кухонный инструмент, не крючок для вязания и даже не автомат. Тем более никогда не вздумайте дергать за это колечко – даже если вам, ну, очень захочется это сделать. Никогда, вы слышите? В крайнем случае, проконсультируйтесь с кем-нибудь из мужчин».

Тащились резиновые дни. Люди начинали нервничать – неизвестность томила хуже казни. Радиоприемники не работали – весь мировой диапазон состоял из треска помех. Создавалось впечатление, что это неспроста. Вечерами люди все чаще собирались в гостиной, сидели с угрюмыми лицами. Воображение пасовало, планы на дальнейшую жизнь не строились. Витек лежал на диване, ворчал, что ему уже неохота бороться с ленью. Надя с поджатыми губами крутилась перед зеркалом, хлопала себя по животу и завидовала кошкам, которые всю жизнь едят, спят и не толстеют. Выпуклый вопрос витал в воздухе: ЧТО ДАЛЬШЕ? Запасов мазута и бензина хватит еще на неделю, потом погаснет электричество. Перестанет работать насос, и дом останется без воды – придется с ведрами бегать по отвесной тропе к озеру. Отключится сигнализация, наступит каменный век. Не за горами тот волнительный день, когда в доме закончатся продукты. ВСЕ. Ну, допустим, урежем пайку, сходим за грибами. Порыбачим, в конце концов – в здешнем озере иногда попадаются карпы. Но каким должен быть ежедневный улов, чтобы прокормить эту ораву? А если наступит осень? А за ней, не дай бог, зима? «А что, может не наступить?» – задумалась Надя. Вяло похихикали, но тема осталась волнующей. Ответов не было. Зарубин мрачно пыхтел и воздерживался от комментариев. Все сильнее в головах укоренялась мысль, что однажды придется распрощаться с этим домом и спуститься с горы…

Он уже не мог спокойно думать о том, что эта женщина проживает здесь же, ворочается за стенкой, вздыхает, переругивается с Ксюшей. Всякий раз, когда они пересекались днем, он чувствовал, как в горле раскаляется пустыня, дрожат поджилки. Ее взгляд был выразительнее некуда: чего ждем? Перенесем отношения на следующую жизнь? Тоскуешь по своей Рите, не воспринимаешь других женщин? Ну, хорошо, я потерплю. Сколько прикажешь потерпеть? День, два, неделю? Какая, право, ерунда, у нас ведь вся жизнь впереди…

– Отвернись, Андрюша, я разденусь, искупаться хочется…

Он смутился и отвернулся. Ослепительно сияло солнце, на небе не было ни облачка. Перед ним возвышалась отвесная серо-бурая скала. Она простиралась до самого дома. Где-то наверху блестели резные карнизы крыши, окна с выпуклыми наличниками. Виднелись скрученные веревочные лестницы под оконными карнизами – тот самый «пожарный выход», о необходимости которого говорил Зарубин. Несколько минут назад они спустились по крутой тропе в расщелине между скалами, расположились на камнях у впадения речушки в озеро. За спиной что-то зашуршало, вздохнуло. Андрей напрягся. «Почему бы подъемник не соорудить, – как-то с усилием подумал он. – Можно воду поднимать, и незачем таскаться взад-вперед к озеру и обратно…»

– Все, Андрюша, можешь оборачиваться…

Он повернулся, чувствуя, как трещит и сопротивляется. В горле вырос ершистый ком. За спиной обнаженной Вики журчала прозрачная, как хрусталь, вода, простиралась озерная гладь, заросшая тальником и камышами. Лучики солнца поблескивали в воде. «Почему не купается?» – мелькнула глупая мысль. Она стояла перед ним, взволнованно переступая с ноги на ногу, совершенно нагая, успевшая загореть до конца света – такая трогательная в своем несовершенстве, немного угловатая, худая, с тонкими ручками, выпирающими ключицами. Подрагивал остренький подбородок. Она смотрела на него распахнутыми глазами, и казалось, что сейчас расплачется. Или наоборот, засмеется, объявит, что это шутка, и начнет торопливо одеваться. В ней не было ничего такого, и все же сердце заколотилось, его потянуло к этой женщине – ведь именно этого он хотел всю последнюю неделю! Горячий пот приклеил рубашку к позвоночнику. Он взмок от волнения, сделал навстречу неровный шаг. Она испустила мучительный вздох, когда он ее обнял, тихо засмеялась.

Жарко стало в голове, он совсем потерял ее – голову! Он жадно целовал ее, тыкался куда-то сухими губами. Она охотно отвечала, расстегивала ему рубашку. Они упали в чашу между каменными глыбами, возились, сооружая ложе из сброшенных одежд. Мешали автоматы, в них было столько выпуклых деталей! К черту! Они сплелись в объятиях на горячей от солнца плите, скатились в ямку с водой, но даже это не отрезвило пылающие головы. Страсть бурлила, они занимались любовью по пояс в воде, дышали в бешеном темпе, судорожно ощупывали друг дружку, как будто не верили, что это они, и все происходит на самом деле…

– Все, мой милый, я утонула… – Вика смеялась, выбираясь из ямы. Он вылез вслед за ней, к нему уже тянулись тонкие руки, в которых имелась упругость и сила. Она опять к нему льнула, ласкалась, жмурилась от накатившего блаженства. Они лежали, приходя в себя, потом опять переплелись, покатились обратно в яму, которая так заменяла им постель…

Все испортило многозначительное покашливание. Зашуршала галька. Оба вспомнили, в какую эпоху им посчастливилось жить, отпрянули друг от друга. Андрей нащупал автомат, Вика прикрылась мокрыми одеждами. Андрей осторожно высунулся. В метре от каменной чаши с печальным видом сидела на корточках Ксюша и перебирала гальку в воде. Покосилась на выросшую из-за камня голову, гордо задрала нос.

– Не понял, – пробормотал Андрей. – Это что?

– Уже не узнаешь? – фыркнула девчонка.

– Ты что тут делаешь? – разозлился он.

– Рыбачу.

– Без удочки?

– Зато с червяком. – Ксюша подняла руку и продемонстрировала жирного дождевого червя, который жизнерадостно извивался и пытался укусить ее за палец. Рядом что-то хрюкнуло. Вика прикрылась джинсами и изнемогала от беззвучного хохота. Только сцен ревности им не хватало!

– Ты почему одна и без оружия? – возмутился Андрей. – Кому было сказано – никогда так не делать?

– А вы-то сами?

– А у нас вот! – Они одновременно вскинули автоматы, после чего обоим стало и смешно, и стыдно.

– Понятно, – печально усмехнулась девочка. – Развлекаетесь, значит. Нашли друг друга. Я знала, что этим все закончится. Ты тормоз, Баталов, мог бы и пораньше обратить внимание на Вику. Она уж, бедная, вся изнервничалась, ночами плохо спит, ворочается, через каждые полчаса в душ бегает, как будто у нас безлимитный тариф на воду…

– Ну, знаешь ли, девчонка! – возмутилась Вика и стала неудержимо краснеть.

– Да все я знаю, – отмахнулась Ксюша и испустила такой вздох, которому позавидовала бы ведущая актриса самого драматического в мире театра. – О, боже, не могу поверить! – Она размахнулась и зашвырнула червяка в реку. – Неужели у меня наконец-то будет своя комната?

– Что ты имеешь в виду? – удивился Андрей.

– Как что? Ты тупой, Баталов? Ведь после того, что у вас случилось, Вика, как порядочная женщина, должна переселиться к тебе, нет? Ну, подумай, какой ей смысл делить жилплощадь с зеленой малолеткой, если есть ты?

– Ну, все, – рассердился Андрей. – Ты слишком много говоришь и ничего не понимаешь в жизни. Отвернись, мы оденемся.

– Чего это я должна отворачиваться? – фыркнула Ксюша. – Что там у тебя такого, чего я не видела в Интернете?

Пророчество сбылось. В тот же вечер смущенная Вика перебралась к Андрею со своей подушкой, забралась под одеяло и принялась пугливо стрелять глазами. Автомат и сумку с боеприпасами она тоже принесла и повесила на гвоздик. Приятное тепло разливалось по телу – впервые с того окаянного дня, как он получил трагическую весть о дорожном происшествии с Ритой… Рано, – возмущенно стучала в голове совестливая натура. – Очень рано, ты еще не выплакал свой траур, как ты можешь?.. Но разве прикажешь сердцу и другим чувствительным местам, которые продолжали работать, несмотря ни на что?

Это было такое короткое, черт возьми, возвращение к жизни! Они уснули лишь под утро, полностью истощенные, никакие, но чрезвычайно довольные. Давно перестала царапаться в стену Ксюша, издавать заупокойный вой, подбрасывать «вредные советы». А через полчаса Андрей проснулся от странного чувства. Мурашки бегали по коже. Сквозь стекло просачивался тусклый предутренний свет. Он застыл, машинально положив руку на бедро сопящей женщины. Отдаленное урчание или показалось? Тревога росла. И вдруг разбилась в клочья хрупкая тишина! Вздрогнул дом, забилась, заулюлюкала на все лады, сконструированная Лукашиным сирена – на базе «пищалки» из машины почившего Коляныча! Кто-то порвал или натянул проволоку на дороге! Явно не лесное зверье, давно извели в этой местности крупную фауну… Андрей уже вытряхивался из кровати, тряс Вику, которая отключилась так, что пушкой не разбудишь.

– Одевайся! – орал он. – Тревога!

– Ну, что такое? – растекалась по кровати нагая женщина. – Что случилось, Андрюша? Ты еще не усмирил зов плоти?.. Какое сегодня число?..

И вдруг очнулась, уставившись на него огромными глазами, и принялась метаться синхронно, подбирая разбросанную одежду. Вылетели в коридор, наспех одетые, волоча за собой автоматы и сумки с магазинами. «Только бы “учебная” тревога, – стучало в голове. – Только бы учебная тревога…» По коридору, в тусклом свете единственной лампочки, метались Борюсик с Иннокентием, не знали, куда бежать и за что хвататься. Они напоминали укуренных фигуристов, забывших надеть коньки. Сигнализация верещала и надрывала уши. Выбегали люди, тоже кое-как одетые, взволнованные. Хрипло курлыкала Анна Денисовна, ее отстранил обнаженный по пояс Лукашин с автоматом на ремне.

– Какого дьявола?! – грохотал Шура. – Отключите эту чертову пищалку, поспать не дает!

Орала, срывая голос, Ксюша – как ей надоели эти перестраховщики, теперь из-за каждого зайца они будут вскакивать и нервничать?! У нее и так неприятности личного плана! Потом замолчала, обняла себя за плечи, со страхом уставилась на Андрея. Существует такой тип женщин: чтобы успокоиться, им нужно сорваться с цепи. Любопытный факт: выбежала Надя в сорочке задом наперед, удивленно уставилась на царящий в коридоре бардак, почесала лоб (видимо, думала, что она думала), а из-за ее спины робко высовывался моргающий Витек с опухшей от сна физиономией. Факт был чертовски любопытный и достойный обсуждения, но только не сейчас! Люди скатывались с лестницы, а навстречу им уже ломился депутат Зарубин – всклокоченный, еще не проснувшийся, ругался, отдавал противоречивые приказы.

– Заткнитесь, Дмитрий Иванович, – прорычал Андрей, ударяя кулаком по надрывающейся «звонарне», чтобы тоже заткнулась. – И не вносите сумятицу, без вас бардак. Всем приготовить оружие, никому не расходиться, ждать приказа!

И он помчался к двери – достойному элементу долговременного фортификационного сооружения. Убедился через окно, что вблизи крыльца никого нет, вывалился наружу. И встал, как столб, пронзенный ознобом. Зашевелились волосы на голове. Это было невероятно, преследовало чувство, что за забором колышется плотная людская масса – гудит, испускает упругие энергетические волны… Дрогнули ворота, затряслись. А под горой по-прежнему гудело, приближалось – этот звук не походил на гул голодной толпы…

Он ввалился обратно, задвинул засовы. Холодный пот хлестал, как из ведра.

– Закрыть все ставни! – орал он. – Всем на второй этаж, к окнам, держать оборону! Стреляйте, не бойтесь, они не будут отвечать вам тем же! Дмитрий Иванович… или вас теперь лучше Василием Ивановичем называть? – хотели пострелять из пулемета? Ну что ж, предоставляется уникальная возможность отвести душу!

И вновь началась сумасшедшая свистопляска. Хорошо, что уже светало, отпала необходимость включать прожектор. Вроде готовишься к самому страшному, а когда оно случается, то понимаешь, что ни хрена не сделал! Люди мешали друг другу, карабкалисьобратно на второй этаж. Спешили в комнаты, припадали к окнам. Возбужденно повизгивала Ксюша. Где же гранатометы, мать их?! – колотилось в голове. Да в подсобке под лестницей, где же еще?! Он загнал в комнату Вику, она смотрела на него со страхом, скулы побелели от волнения.

– Милая, – он взял ее за плечи, – все будет хорошо. Кто бы это ни был, они в дом не прорвутся, мы хорошо об этом позаботились. Открой окно и не отсвечивай. Ты знаешь, что делать.

– А ты куда? – Она схватила его за рукав.

– В мезонин. Не бойся, они действительно не будут по нам стрелять, чего переживать?

Отчего же так переживалось, черт возьми? Он чмокнул ее в висок, помчался заниматься неотложными делами. Когда он, обливаясь потом, ввалился в недостроенный мезонин (здесь еще валялись мешки с цементом и груды досок), Шура с Зарубиным уже находились там. Первый волочил к двустворчатому окну мешок с цементом, второй вертелся и кряхтел, пристраивая пулемет на край. Андрей сгрузил на пол реактивные гранаты, выбросил из сумки цилиндрические пусковые устройства, похожие на фаготы. Вставлял одно в другое, открывал заднюю крышку и раздвигал до упора телескопические трубы – внутреннюю и внешнюю. Все три устройства были готовы к стрельбе. Мелькнула мысль: устройство-то дурное, уж если раздвинул эти трубы, то назад в походное положение не вернешь. Придется стрелять, как ни крути. Ладно, с каждой минутой он убеждался все явственнее, что стрелять придется…

Накопилась за воротами критическая масса, надавила. Ворота бились, скрипели, но пока держали. И вдруг над забором справа и слева стали появляться человеческие головы. Распахнулись рты, взревели глотки. Ну, точно, старые знакомые. Не поддаются ворота – полезут через забор. Они уже лезли – росла, как на дрожжах, скатывалась вниз человеческая масса. Расхристанные, страшные, оборванные, какие-то бродяги. В их лицах не осталось ничего человеческого, женщины ничем не отличались от мужчин. Ввалившиеся носы, обнажившиеся челюстные кости, гнойные раны по всему телу. Но их по-прежнему преследовало дикое чувство голода. Они валились вниз – на заостренные, врытые под углом колья! Они пронзали их насквозь – похоже, упыри окончательно лишались мышечной массы. Извивались тела, словно червяки, насаженные на крючок. Сверху на этих несчастных падали другие, кто-то оставался лежать, кто-то полз, перебирался через груды тел. На втором этаже уже разразилась пальба – люди не выдержали, чего ждать? Беспорядочно строчили автоматы, кричали женщины. Ударной многословной вязью матерился Витек. Застрочил Шура, сбив с забора трех оголодавших монстров. Колья уже не работали – тела покрыли их словно одеяла. А монстров меньше не становилось, они все лезли, прыгали вниз, бежали. С воплем «Эх, чавелла!» – Дмитрий Иванович застрочил из пулемета, посек всех, кто уже бежал по подметенному Борюсиком двору.

– Какого хрена?! – рычал депутат. – Почему так мало кольев вкопали?

– Русская натура, Дмитрий Иванович! – гоготал Шура, меняя магазин. – Пока снег не выпадет, мужик лопату не починит! А чего вы возмущаетесь? Вот сами бы взяли и вкопали! Слуг в этой стране уже десять дней нет!

От нечисти, скопившейся перед домом, исходила дурманящая вонь. Она уже забивала носы, проникала в головы. Андрей прицелился, плавно оттянул спусковой крючок шептала. Мощная отдача ужалила в плечо. Реактивный снаряд прочертил дугу, разорвался посреди двора, накрыв вторую волну атакующих. Взвилось облако дыма, полетели разорванные тела. На втором этаже одобрительно загудели. Как на балконе, блин, в театре…

– Андрюха, а на бис слабо? – проорал Витек.

Андрей уже хватался за второй гранатомет. «А какой смысл? – мелькнула мысль. – Их что, от этого меньше станет?»

– Кто такие, не понимаю! – орал между очередями Шура. – Откуда взялись? Из города всей толпой сюда привалили? Это уже миграция какая-то!

– Здесь городок в пяти верстах на восток! – Зарубин оторвался от пулемета, вытер пот с лица. – То ли Крюково, то ли Крючково! Если с горы перевалить туда, на восток, то по грунтовке к нему и придешь! Там здоровый карьер, градообразующее предприятие, так сказать! А месяц назад его закрыли, весь город без работы остался. Мы ставили перед правительством вопрос, со всей принципиальностью, предлагали дотировать карьер, но там громадные убытки, вопрос так и не решили!

– Понятно! – хохотал Шура. – Народу заняться нечем, вот и поперлись на освоение новых земель! А что? То-то я смотрю, видок у них какой-то провинциальный! Да вы посмотрите, сколько их! – Он снова припал к прицелу. – Вот же, блин, понаехали тут!

Били в три ствола, не щадя патронов. Еще один взрыв расцвел в толпе. Беспорядочные очереди трещали на втором этаже. Зараженные валились, как костяшки домино. Но чувство страха было им неведомо – слетали с забора, бежали к дому, все такие живописные, сказочно-страшноватые. Позицию, что ни говори, выбрали удачно – твари не могли зайти с тыла, не могли ударить с флангов – там были каменные завалы и сплошные бревенчатые стены. Карабкаться сзади по обрыву тоже было проблематично. Им всем приходилось бежать через двор, и вскоре все пространство перед крыльцом было завалено мертвыми и подстреленными телами. Но остановить эту лаву уже не смог бы даже дивизион гранатометов АГС-17. Катилась волна обезображенных существ, многие уже подбегали к крыльцу, пропадали в слепой зоне. Приходилось вытягивать шеи, чтобы разглядеть их внизу под мезонином. Чертыхнувшись, Шура выхватил из «походной» сумки гладкую наступательную гранату, выдернул чеку и подбросил с воплем «Поберегись!!!». Рвануло в районе крыльца. Вознесся к небесам сварливый клекот давящихся под домом существ.

– Не стоит, – проворчал Андрей. – Дверь повредишь – тогда прорвутся.

– Граната слабая, – процедил Зарубин, вытягивая шею. – Такой твердыню не сломаешь. Но ты прав, мужик, лучше не стоит искушать судьбу. Они все равно не смогут пробиться в дом.

Жалобный вой подтверждал его слова. У тварей не было никакого оружия, кроме ослабевших конечностей. Продавилось крыльцо, не рассчитанное на такую свору, в обломках копошились люди, калечили друг дружку. Толпа накинулась на дверь, стала сотрясать ее. Это было то же самое, что биться в бетонную стену. На двери даже ручки не было. Толпа прибывала. Несколько тварей пытались вскарабкаться на окно, повисли на решетке, стали раскачиваться. Витек со второго этажа сбивал их одиночными выстрелами. Твари задирали головы, шипели, скалили пасти, кто-то подпрыгивал, вытягивая руки, но дотянуться до второго этажа не мог, высота была приличная. Сверху стреляли, прореживая толпу, но в этой гуще сдавленных тел уже было не понять, кто жив, кто мертв. Оживали атрофированные мозги – одна из тварей, вылитая баба-яга в тылу врага, полезла на шею рослому бугаю с отслоившейся кожей на щеках. Тот что-то сообразил, расставил ноги, пена потекла с губ – а ведьма оседлала его, привстала, точно в стременах, вытянула руку. Но все равно не могла дотянуться даже до карниза, злобно щелкала зубами.

– А это что за конная статуя? – возмутился Витек и повалил ведьму точным попаданием в лоб. А за компанию – и ее «коня».

Окрестности особняка продолжали сотрясать автоматные очереди и гул толпы. Зараженные уже не прибывали – видимо, количество «переселенцев» было ограничено несколькими сотнями особей. Появлялась слабая надежда – перестрелять тех, кто есть, и вряд ли в скором будущем стоит ожидать вторую волну.

– А если дом подожгут? – неуверенно предположил Шура.

– Ну, извините, – с сомнением заметил Андрей. – Для них это то же самое, что для тебя доказать теорему Ферма. Недюжинная работа ума и знаний.

– Ну, не знаю, – исполнялся скепсисом Шура. – С одной стороны, они становятся вялыми, а с другой – как бы умнеют. Ведь нашли же нас, вон какая толпа привалила. И ведьма вон – сообразительная… А если все сейчас начнут соображать? Когда голодный, рядом еда, а ты не можешь ее достать, знаешь, как мозги начинают трудиться?

– Это все херня, мужики, – злобно сплюнул Зарубин. – Тут, кажется, что похуже назревает. Никто не слышит? Черт меня побери, этот лязг уже бесит…

Мужчины прислушались и похолодели. Урчание – то самое, явно не биологического происхождения – делалось явственнее. За гулом толпы, в горячке боя – на него перестали обращать внимание. Мурашки побежали по загривку. Происходило что-то необъяснимое. Взревел мотор – мощный, в несколько тысяч лошадиных сил. Словно картонные, разлетелись бревенчатые ворота, и во двор взгромоздился тяжелый механический монстр – автокран «Като» со стрелой, опущенной в транспортное положение! Люди не верили своим глазам. Как такое может быть? Это до какой же степени у них от голода включились мозги?! Испуганно вскричали женщины. Заливался матерками, как соловей, впечатленный Витек. А стальной монстр двигался причудливыми зигзагами, словно за рулем сидел пьяный. Его повело куда-то влево – заскрежетала, смещаясь, стрела, потом подался вправо, насилу выровнял движение. Он с ревом катил по мертвым телам, давил их, с разгона вонзился в толпу, собравшуюся у крыльца! Видит бог, кабы не эта толпа, он наломал бы бревен и въехал в дом! Но груда тел – живых и мертвых – послужила амортизатором, он проволок ее, раздавил остатки крыльца и встал, едва не врезавшись стрелой в украшенный барельефом фронтон. Живые в толпе разочарованно взвыли. Автокран ревел, сотрясался, водитель газовал – но уже не мог продвинуться ни на сантиметр. Эти твари могли бы оттащить мертвецов, отогнать кран назад и снова врубиться в здание, но кто бы им позволил это сделать? Свинцом бы завалили! Мужчины победно заулюлюкали, засвистели.

– Что, не получается каменный цветок?! – ржал, как подорванный, Зарубин. – Учите матчасть, придурки!

– Мужики, держите меня за ноги! – встрепенулся Андрей.

Он обнял гранатомет, пополз по наклонной крыше. Шура с Зарубиным крепко вцепились ему в лодыжки, держали. Было страшно, голова куда-то проваливалась, тело скользило. Но он дополз до края, перегнулся. Под домом творилось что-то несусветное. Кран застрял, как в болоте. Громоздились груды тел – застреленных, раздавленных. Кто-то шевелился, кто-то полз, волоча за собой парализованные ноги. Но уцелевших было больше, чем хотелось бы. Они опять лезли, тянули к дому руки. Распахнулась дверь в кабине, вывалился водитель – худой, нескладный, вылитый Кощей. На нем болтались обрывки комбинезона – явно трудился на автобазе. А умище-то какой, раз сумел завести и пригнать эту штуку… Твари определенно умнели, хотя на вид и не скажешь. Водитель шлепнулся на залитую кровью землю, поднялся – ноги разъезжались. Поднял голову, оскалился, обнаружив наблюдателя с гранатометом. Вокруг него уже клубилась толпа.

«Ни хрена ты не бессмертный, гражданин Кощей», – подумал Андрей, оттягивая крючок. Он старался взять подальше от крыльца – повредить кран, проредить толпу, но чтобы по возможности не пострадал дом и люди в окнах. Отпрянул одновременно с выстрелом. А когда разлетелась упругая волна, он выбросил ненужное пусковое устройство и вновь подался вперед. Мог бы выстрелить и удачнее. В неудобном положении подбросило ствол, взрыв прогремел чуть дальше. Но нашел свою цель – разбросал с десяток тварей, топчущихся у автокрана. Кощея отбросило к кабине, размазало по двери. Кабина деформировалась, вырвало дверь, порвались протекторы на колесах. Автокран перекосился. Но двигатель продолжал работать! В изувеченную кабину снова кто-то лез. Да откуда же вы взялись, такие мастеровитые?! Дернулась стрела, отлепляясь от кабины, и с нарастающим ужасом Андрей смотрел, как она ползет вверх! Лязгает, сотрясается сварными конструкциями, но неуклонно поднимается! Вот она поднялась на сорок градусов, сравнявшись с мезонином, и с пронзительным лязгом в ней что-то переклинило, стрела остановилась, застыв готовым к бою фаллосом. Между краем стрелы и обрывом ската образовалось пустота порядка полутора метров. Андрей уже четко видел, что сейчас произойдет. И точно – самые проворные уже взбирались на раму автокрана, перелезали на стрелу, карабкались вверх…

– Вытаскивай! – заорал он страшным голосом. Шура и Зарубин потащили его обратно. Они уже все поняли – конец стрелы болтался у них под носом. Андрей схватился за автомат, дослал патрон в патронник. Чертыхался Шура, потерявший свою сумку с боеприпасами. Зарубин, витиевато матерясь, поднимался на колени – приклад пулемета под мышку, основание сошек – в левую руку.

– Нате, жрите, твари! – вопил Шура, швыряя гранаты. Грохотали взрывы. Но вряд ли эти слабенькие изделия могли нанести непоправимый урон – тем более тем, кто уже был на стреле. Демоны передвигались проворно, цеплялись за выступающие части стрелы. Кто-то сорвался, ухнул вниз с глухим воем. Застрочили автоматы на втором этаже – еще несколько особей сбило свинцом. Но лезли другие, они уже облепили стрелу со всех сторон. Кто-то, видимо, бывший спортсмен, передвигался на руках, болтая ногами, – поступательно посылал себя вперед. Несколько тварей уже добрались до конца стрелы, приготовились прыгать.

– В цепь! – хрипло проорал Зарубин. – Вставайте в цепь! Не пройдут гады! Но пасаран! Коси их, пацаны!!!

Ударили в три «скрипки» одновременно. Словно ураганом сдуло братву с края стрелы. «Свято место» заняли другие – судя по обрывкам одежды, большинство из них когда-то были женщинами. Четверо разлетелись, перегруженные свинцом, одна ухитрилась прыгнуть и повисла на кромке ската. Протяжный вопль возвестил, что провисела она там недолго. Одновременно кончились патроны. Выкрикивая ругательства (чтобы было не очень страшно), кинулись перезаряжать. А в это время прибыло еще несколько «голодных ртов», теперь уже двоим бесам удалось перескочить через пропасть. Первый сорвался, второй пролетел довольно приличное расстояние, свалился на колени, простер к автоматчикам загребущие длани… и неудержимо поехал вниз, оборвался. Покатилась новая волна – плотный огонь задержал наступление лишь на несколько мгновений. Целая куча тварей перепрыгнула на крышу. Половину словно ветром сдуло, остальные, злобно скалясь, на четвереньках ползли вверх. Место выбывших занимали новые. Бросать гранаты опасно – своих посечешь. Но пока справлялись, твари проползали половину расстояния до мезонина и катились обратно, набитые под завязку, подхватывали других, все вместе падали. Злобно хихикать уже не хотелось, люди стреляли молча, сжав зубы. И вновь не меньше полудюжины вурдалаков ползли по крыше, а другие перепрыгивали, цеплялись, забрасывали ноги. Снова кончились патроны, черт возьми! Руки срывались, выступы снаряженных магазинов не попадали в зацепы.

– Прорвутся! – хрипел Шура.

– Держимся, мужики, держимся, – бормотал Андрей, передергивая затвор. Все тело ныло, пальцы не слушались. Как в той поэме – «рука бойцов косить устала».

Зарубин от волнения только пыхтел, превращаясь в багровое средоточие ярости. Не депутатское это дело, вестимо… Дрогнула хилая шеренга защитников мезонина, когда очередные полдюжины тварей, перебирая конечностями, устремились к разбитому окну. Большинство нашло свой конец, но одному удалось перевалиться через подоконник! Пришлось прервать огонь, Андрей схватил его шиворот, бил об пол обросшей струпьями башкой, пока в нем окончательно не остыла жизнь. Огонь ослаб. Возбужденные твари лезли, как мухи на мед. Вонь царила несусветная. С воплем «Мать же твою!» Зарубин отбросил пулемет, в котором заклинило затвор, схватил двумя руками простертую к нему длань, вывернул ее – едва не оторвал от плеча! Шура выпустил остатки магазина в дряблую грудь, исписанную наколками, а перезаряжать уже не было времени. Схватил автомат за ствол, начал наносить беспорядочные удары.

– Отходим… – хрипел Андрей. – Отходим, мужики, все в гараж…

Начиналось самое страшное – паническое бегство. Андрей отступал последним – ему еще удалось выпустить несколько пуль, задержав продвижение врага, потом он выбросил автомат, припустил за отступающими товарищами. Люди скатывались с лестницы, бежали по коридору, вопили: «Все в гараж!» Доходило не до каждого. Люди в этом аду сходили с ума, метались, обуянные страхом. Нет ничего хуже паники – слабости, доступной даже храбрым. Вылетели из комнаты Борюсик с Иннокентием, стали рваться в разные стороны. На руках у последнего были боксерские перчатки – совсем свихнулся парень? Вика волокла за шиворот упирающуюся Ксюшу – вот какого, скажите на милость, она упиралась?! Кажется, все отлипли от окон, выскочили в коридор – Витек со своей блондинкой, Лукашин со своей любовью всей жизни – кто-то с оружием, кто-то без. Сообразили, куда бежать, помчались. Да нет, не все! Прозвучал исполненный отчаяния вопль в исполнении Борюсика, он едва не промчался мимо Андрея. Не туда! Он схватил парня за плечо, развернул, потащил за собой. Они вдвоем замыкали бегство. Парень извивался, умолял его выпустить. Уже на лестнице Андрей обернулся – и пот прошиб. Иннокентий замешкался, по дурости остался в тылу! А с лестницы уже катилась обезумевшая толпа. Видимо, парень понял, что не уйти, принял позу боксера, запрыгал на носках. Сюр кромешный. Андрей ничем не мог ему помочь – остался без оружия. Да и далеко бежать… Визжал, вырывался Борюсик, надрывно звал своего дружка. А к Иннокентию уже тянулись жадные конечности. Он ударил – свернул кому-то нос. Ударил еще раз – и противник, запрокинув голову, повалился на колени. Иннокентий засмеялся – а в следующий миг его смяла толпа! Кто-то остался потрошить добычу, другие побежали дальше. Ахнув, Андрей схватил под мышку поднадоевшего Бориса – тот дергался, сучил ногами, – прыжками помчался по лестнице…

Слава богу, что на двери в гараже имелся засов. Дверь замкнули – за секунду до того, как в нее посыпались удары. Борис, обретший свободу, бросился грудью на дверь, едва не разбив свою собственную челюсть. Он ревел, как поросенок, слезы катились градом. Дверь могла простоять минуту, от силы две. В гараже имелось тусклое освещение. Депутат Зарубин уже садился за руль, копался в бардачке, выискивая ключ зажигания.

– Все в машину! – орал он. – Кого ждем? Особого приглашения?!

Спохватившись, он дернул за рычаг, двери разъехались, и возбужденные люди стали карабкаться в салон. Взъерошенный Витек умудрился пошутить: ну, все, мол, спасибо этому дому, едем к другому. Насколько помнилось, именно на подобный случай в салоне имелся запас консервов и несколько новеньких АКСУ в заводской смазке. Неплохо быть дальновидным…

Уже тряслись, поднимаясь, ворота. Самые шустрые черти уже вкатывались по пандусу в гараж, чувствуя, что именно здесь происходят главные события. С грохотом вынеслась из петель дверь, повалила одержимая банда. А автобус уже выезжал во двор по наклонной горке, давил живых и мертвых, а, оказавшись на ровном участке, катил, подпрыгивая, как по стиральной доске, – трупов было столько, словно поработали две приличные армии. «ПАЗ» преодолел перегруженное мертвечиной пространство, проехал мимо застывшего автокрана, а перед разбитыми воротами внезапно встал! Люди гомонили: какого лешего, почему не едем?! Водитель колебался, кусал губы. Потом внезапно вырос из-за руля, сутулый, весь обрюзгший, неживой, но с плотоядным блеском в глазах.

– Разбирайте оружие, граждане, – процедил он. – Открывайте окна, сейчас мы им покажем…

Очередная серия безумия. Проще было подчиниться, чем доказывать, что он неправ. Да и времени не было. Уцелевшие твари уже рвались из гаража, бежали через двор, облепили автобус. «А ведь их осталось не так уж много, – мелькнула интересная мысль. – Вряд ли кто-то будет отсиживаться в доме, все прибегут». Внезапно засмеялся Павел Николаевич: «Ну, хорошо, граждане, давайте дров наломаем!» Упыри колотились в стекла, орали что-то невразумительное. Распахивались форточки, выезжали стволы блестящих от смазки автоматов. Не иссяк еще боевой задор. С рыком «Да пропади оно все!» Шура канистрой, наполненной бензином, вышиб заднее окно, отпрыгнул, чтобы не засыпало осколками, потом метнулся обратно, принялся палить наружу короткими очередями. В краткий миг автобус ощетинился огненными сполохами. Люди подбадривали себя криками, метались от окна к окну. Пальба царила оглушительная. Твари валились охапками, ни один не успевал забраться в автобус. Они метались вдоль бортов, спотыкались. Их становилось все меньше. Два десятка, полтора… Ни в одну больную голову не пришла логичная мысль спасаться бегством. Они даже не понимали, что умирают. Остались несколько копошащихся тел. Их рвали кусочки свинца. Стрельба затихала. Раздавались лишь отдельные отрывистые очереди. Вот кто-то перебежал – завизжал, когда меткая пуля перебила позвоночник. Вот кто-то заворошился под грудой тел. Очередь крест-накрест, и никакого движения.

Над территорией загородного дома воцарилась хрупкая тишина. Никто не бежал к автобусу. Из дома не ковыляли резервы «командования», в распахнутые ворота не лезла толпа. Весь двор был усеян телами. Застыл заглохший автокран. Только раненые стонали, да Борюсик, забравшийся с ногами на сиденье, жалобно всхлипывал. Потери, как ни крути, минимальные – из одиннадцати человек выжили десять.

– Все, что ли? – недоверчиво шмыгнул носом Витек и принялся осматриваться. – Отстрелялись, блин, граждане рейнджеры?

– Вроде того, – ухмыльнулся Шура. – Но лучше не обольщаться раньше времени. Переживаем, как говорят синоптики, «режим осторожной надежды».

– Как говорили, – поправил Андрей.

– Как говорили, – согласился Шура.

– И что теперь? – помедлив, спросила Анна Денисовна. Голос женщины подрагивал – от облегчения и растерянности. – Возвращаемся в дом, и еще тут немного поживем?

– Да вы что, Анна Денисовна! – всплеснула руками Надя. – Как вы можете такое говорить? Тут же теперь такая вонь, такая вонь…

– Устами блондинки, как говорится… – хмыкнул Витек и с удовольствием прижался плечом к своему нечаянному белокурому приобретению. – Нужно уезжать. Разгрести это месиво мы все равно не сможем – тут десять похоронных команд должны работать. Да и кто их знает – вдруг новые подтянутся? Дорожку-то протоптали… Дмитрий Иванович, предложения имеются? Это ведь вы у нас светоч, компас и рулевой?

Дмитрий Иванович громко откашлялся и задумался. Он уже не выглядел сутулым, вялым и подавленным. Покосился на рыдающего племянника, немного смутился.

– Спускаться с гор, мне кажется, рано, – проворчал он. – Предлагаю двигаться в обратную сторону – проехать седловину перевала, там должна быть дорога. В полутора верстах отсюда, чуть выше – старая охотничья заимка, там можно временно перекантоваться.

Возражающих не нашлось, людям было все равно. Сразила дикая усталость.

И вновь последующие события воспринимались обрывками. Надсадно выл мотор, автобус поднимался в гору. Уже достаточно рассвело, лучики солнца золотились на охапках еловых лап. Потом он свернул с дороги, вьющейся вокруг горы, ушел в низину по едва заметной в чертополохе колее. Несколько раз он прорывался через кустарник, приближался к краю каменистого обрыва, снова углублялся в хвойный лес. Дорога карабкалась в гору, и вскоре «ПАЗ» остановился у отвесного обрыва, в котором было прорублено что-то вроде ступеней.

– Приехали, сограждане, – глухим от усталости голосом возвестил Зарубин. – Выметайтесь, дальше пешком. Тут рядом. Жратву возьмите, воду и оружие…

Десять измученных людей карабкались по ступеням, заросшим мхом. Местечко было глухое, много лет тут никто не появлялся. Колючие кустарники, поляна перед чащей – и вырос еще один дом, по уши заросший бурьяном. У «охотничьей заимки» было два этажа, бревна сруба почернели от старости, их проела тля, отдельные бревна и доски практически сгнили. Покосилась крыша. Окна в доме были такие, что не годились даже в амбразуры. Постройка тем не менее смотрелась внушительно. Хотя и глупо. Дверь не отличалась прочностью, но была закрыта на замок.

– Что за хрень? – бормотал Андрей. – На охотничью заимку вроде не тянет, нет, Дмитрий Иванович?

– В семидесятых годах построили, – поведал депутат. – Второй секретарь городского райкома партии. Мужик любил охоту, баб и баньку, но страдал паранойей – особенно после того, как его по синьке чуть собственная жена не прирезала. Болезнь свою скрывал, но кончил плохо… Он в натуре охотиться сюда приезжал – тогда еще в этих горах косули водились, олени, даже рыси забредали. Это сейчас тут все запущено, а раньше нормально было. У людей в семидесятые и требования были другие…

Он побрел, пошатываясь, к дому, взгромоздился на просевшее крыльцо. Нагнувшись, Дмитрий Иванович покопался в щелях завалинки, выудил проржавевший ключ. Дверь открылась с пронзительным скрипом.

Заходить в убежище параноика раньше времени не хотелось. Люди падали в траву, с наслаждением вытягивали ноги. Вика обвилась вокруг его рукава, застыла – вся черная, безразличная, с ввалившимися глазами. В ногах пристроилась такая же Ксюша – не успела прилечь, как задремала. Шура, спотыкаясь, побрел в кусты, долго отсутствовал, а когда неспящие начали тревожиться, возник – какой-то постный, с измазанной малиной физиономией.

– Чего развалились? – пробурчал, высовываясь из дома, депутат. – Живо все в дом, я, что, за вас отвечать должен?

Всем было плевать, что дом разваливается на глазах, что главный предмет в интерьере – пыль, что по ступеням можно ходить лишь после соответствующей молитвы. Люди тащили в дом оружие, мешки с консервами и минералкой, бросали все это у порога, чихали, поднимая пыль. Никто не жаловался – пылевые клещи пахли приятнее, чем разлагающаяся плоть. Депутат замкнул входную дверь на ключ, проворчав, что до особого разрешения выходить из здания запрещено, а кто возражает, может понюхать его кулак. Лично Андрею до депутатского кулака было, как до Венеры, но он не возражал. Бессонная ночь, убийственное утро – только спать…

На втором этаже было несколько комнат, а перед ними – холл с диванами бородатых советских времен. Из дивана, словно горбы из верблюда, торчали ржавые пружины. Мебель давно развалилась, кровати трещали по швам, половицы стояли горбом. Всхлипывал Борис. Бурчала Ксюша, что снова ей придется жить одной. Шура вяло хихикнул, что охотно подождет, пока девчонке исполнится восемнадцать (он чтит уголовный кодекс – вернее, память о нем), а потом позволит ей ночевать в его кровати. Он ввалился в первую попавшуюся комнату и даже дверь забыл закрыть. Сон сразил, как автоматная очередь. Андрей смутно помнил, как забирался на кровать «со скрипом». Вика мямлила, что этого делать нельзя, нужно выбить из покрывала пыль, чтобы не схватить какую-нибудь заразу. Оба сонно похихикали. Уснули, обнявшись, – просто отключились без ног…

И снова он очнулся от пугающего чувства. В душу забиралось что-то гадкое, зловредное. Поджилки мерзко дрожали. Он затаил дыхание. Снова «мертвецы»? Но нет, интуиция была уверена, что это что-то другое. А что, позвольте, другое? Что мы не заметили за героическим фэнтэзийным сюжетом? И снова в узкие оконца просачивался мутный свет. Это что, уже вечер? Или, боже упаси, утро? Тогда выходит, что он проспал практически сутки? В общем-то, вполне логично после такого тарарама…

Вики рядом не было. Он пошарил по кровати, взметнув облако пыли, заглянул зачем-то под кровать. По комнате стелилась белесая дымка. Подружка отсутствовала – если она, конечно, не спряталась в развалившемся платяном шкафу. Он нащупал автомат, автомат Вики… Вновь одолевало беспокойство. Он встал с кровати, издающей пронзительные звуки, на цыпочках приблизился к окну. Сквозь узкое оконце сочился маревый свет. Часы уверяли, что все-таки утро. Проспали около суток. И не только они, в доме было тихо. Природу сковало безветрие. Прорисовывались кусты перед обрывом, клочья тумана, выползающие из бездны. Он вздрогнул – за спиной заскрипели половицы. Худенькая фигурка проскользнула в комнату, съежилась в его объятиях.

– Где была? – прошептал он.

– До ветра бегала. Решила улыбнуться новому дню, блин…

– А это куда? – уточнил он на всякий случай. Депутат Зарубин замкнул входную дверь на ключ – он точно помнил. Куда он сунул ключ после этого? В карман? На гвоздик повесил? Судя по всему, из развалины имелся дополнительный выход – возможно, подземный, что для бывшего владельца с паранойей вполне нормально. Не стал бы депутат запускать людей в ловушку, а потом закрывать их в ней.

– Старый сортир на этом этаже, – пробормотала Вика. – Это что-то, надо признаться. В такие заведения надо заходить после долгой моральной подготовки… Ты спал, я не стала тебя будить, это рядом…

– Спит наш летний оздоровительный лагерь? – усмехнулся Андрей.

– Спит, Андрюша… Этим людям дай волю, они еще неделю проспят…

– Ну, пойдем, и мы немного поспим…

Но успели только лечь. Внизу под трухлявыми перекрытиями что-то упало, раздался басистый пронзительный вопль! Он перешел в хрип, в какие-то булькающие звуки. В этом доме, оказывается, была превосходная слышимость! Хорошо, что люди спали одетыми. Сон был глухим, как летаргический, однако все проснулись. Чувство опасности уже в подкорке. Когда, сжимая автоматы, Вика с Андреем вывалились в коридор, там уже царил ажиотаж. Метался взбудораженный Шура Черепанов, выскакивали мятые и взъерошенные Лукашин с Анной Денисовной. Никто не понимал, что происходит. Колотилась в дверь Ксюша – ей никто не подсказал, что открывается дверь в другую сторону. «Проживальцы» высыпали в коридор, гомонили. Гремели вниз по трухлявой лестнице. Хорошо, что никто не открыл огонь – а то воцарилась бы форменная вакханалия. В заросшем пылью пространстве корчился на полу в трех шагах от входа обливающийся кровью депутат Зарубин! Он держался за торчащий из горла огрызок доски, синел от натуги и исполнял на полу что-то вроде «нижнего брейка».

Ошеломленные люди теснились под лестницей.

– Дядюшка? – пробормотал оторопевший Борюсик.

Андрей машинально подметил, что входная дверь приоткрыта, в замочной скважине торчит ключ. Пространство отчасти освещалось. Зарубин выходил из дома, получил доской в горло и вернулся? Чушь. На пороге крови не было, а груда досок в компании черенка от лопаты и почему-то велосипедной цепи валялась справа от двери. Он первым подлетел к потерпевшему, успев окинуть взглядом помещение. Зомби не умерщвляют подобным образом. Он отшатнулся, вскочил на ноги, когда умирающий депутат вдруг схватил его за штанину, с усилием захрипел:

– Эта тварь здесь, Андрей… среди нас… – Его тускнеющие глаза забегали, он словно выискивал кого-то у Андрея за спиной. – Это она меня ударила, эта тварь… Я спал на диване… ключи вытащили из кармана… поднялся, чтобы посмотреть… Они шушукались в кустах недалеко от дома… Я видел их, они не люди, они не такие, как мы… Это заговор, Андрей, это не бред… Я хотел разобраться, а эта тварь пырнула меня доской…

Голова отказывалась соображать. Он слушал эту клиническую муть, стоя, как гимн. Но депутат Зарубин не был сумасшедшим! Он не мог сам себя ударить доской! В нем был такой запас психической прочности, что позавидовал бы любой из присутствующих! Но он не сказал ничего информативного! Кто ударил? Что за тварь? Кто эти «не люди»? Кровь ударила из горла, как из прорвавшегося стояка. Перестали метаться и застыли глаза. Еще одним нормальным человеком на свете стало меньше. Что и подтвердил дрогнувшим голоском Витек:

– Ну, ексель-моксель… был человек – и нет человека…

Вырвало Анну Денисовну. Что-то взволнованно забурчала, закурлыкала, словно голубь, блондинка. Мысли метались по клетке-черепу, их было много, все они были взаимоисключающие! Это было что-то новенькое, удар ниже пояса, откуда не ждали. Андрей пока не придумал, как к этому относиться. Нет, он должен разгадать загадку! А то такими темпами скоро никого в живых не останется! Злоба пульсировала в голове. Он шагнул к двери, замкнул ее, запер на ключ, исподлобья оглядел присутствующих. Лица людей прятались в полумгле. «Может, я сплю? – задумался Андрей. – А что, самое подходящее объяснение». Мысли не выстраивались в логическую цепь, но что-то в голове уже забрезжило. Главное, не распускать людей, все должны быть здесь, он всех должен видеть… Злость разогревала череп, пылали уши. Он не может разбираться здесь, в присутствии покойника… Он проорал, чтобы все поднялись наверх. За перилами на галерее второго этажа имелось открытое пространство перед коридором. Две пустые деревянные кадки – то, что в них произрастало, давно сгнило. Древние «дедовские» диваны, колченогое кресло родом из семидесятых. Люди слушались, никто не роптал. Спотыкаясь о ступени, потянулись наверх. Андрей украдкой оттянул затвор, спустил предохранитель. Он страшно волновался. Люди тоже не находили себе места, бессмысленно сновали между кадками. Кто-то присаживался на диван, кто-то продолжал блуждать. Назойливая мысль отобрать у них оружие сверлила череп. Но что это даст, бунт на корабле? Нужно быть внимательным, никого не упускать из вида…

– Андрюха, что это было? – проворчал, опускаясь в кресло, взъерошенный Шура. Он был смертельно бледен, рука едва не выворачивала трухлявый подлокотник.

– Господи, почему мы здесь? – взмолилась блондинка. – Надо бежать, здесь опасно, нас снова начинают убивать…

– Надюша, успокойся, – бормотала белая, как мел, Вика. – Андрей все делает правильно. На этот раз опасность исходит от кого-то из нас…

– Да что вы несете? – взвизгнул Борюсик. Он спрятался за боковиной дивана, дрожал там, как осенний лист.

– Почему от кого-то из нас? – не поняла блондинка. – Как такое может быть?

– Душа моя, ты очень редко включаешь голову, – вздохнул Витек, пряча глаза. – Андрюха прав, господина депутата прикончил один из нас. Надеюсь, он не подозревает нас с тобой? Знаешь, Андрюха, – он смутился, – в принципе моя задница за последнюю ночь успокоилась и уже ничего не ищет. Одинокий носок, как говорится, нашел себе пару, все такое…

– Подождите, я не понимаю, – подала голос Анна Денисовна, – зачем кому-то из нас убивать Дмитрия Ивановича? Мы спали, никого не трогали…

– Я тоже не совсем вникаю в то, что случилось, – поставил в известность Павел Николаевич.

– О, господи, – молитвенно вздохнула Ксюша. – То одно, то другое. С кем я связалась? – Девочка сидела в стороне на корточках, пальцем рисовала что-то причудливое в пылевых завихрениях на полу.

– Ты права, девочка, – ехидно усмехнулся Андрей. – Пришло твое время платить за свои грехи. Надо было бегать одной. Ты что там делаешь? – не удержался он. – План эвакуации рисуешь?

– Художник во мне проснулся, – огрызнулась Ксюша. – Не твое дело.

– По-моему, все понятно, – с расстановкой, отчетливо проговаривал Андрей. – Кто-то проснулся, спустился вниз, стараясь не шуметь. Вытащил у храпящего Дмитрия Ивановича ключ из кармана, вышел из дома – думаю, для того, чтобы пошушукаться с сообщниками. А когда возвращался, депутат уже проснулся, начал проявлять резонный интерес. Впрочем, эта, как выразился Дмитрий Иванович, тварь и слова ему не дала сказать, воспользовалась попавшимся под руку оружием, а потом на цыпочках побежала по лестнице. Я стоял у окна, но не видел, как этот некто возвращался в дом, угол обзора другой. Хотя, безусловно, я что-то чувствовал, оттого и проснулся…

– Ничего себе, человеческий фактор в кои-то веки, – с манерным уважением заметила Ксюша.

– С какими еще сообщниками? – вытянул челюсть Шура. – Ты того, Андрюха? – Он постучал кулаком по макушке. Звук получился гулким и надтреснутым.

Андрей молчал, жадно поедал людей глазами. Абсурд буквально колосился, но, черт возьми, если это он его придумал!

– Позвольте спросить… – подал голос спрятавшийся за диваном Борюсик. – Мы говорим о существе женского пола, нет? Ведь дядюшка ясным языком выразился – «эта тварь меня ударила… эта тварь меня пырнула»…

– Нет уж, позвольте, – встрепенулась Анна Денисовна. – Мы за равноправие полов. Слово «тварь» изначально женского рода, но применяется, как для обозначения мужских особей, так и женских. Естественно, по правилам языка оно должно сопровождаться глаголом, обозначающим действие женской особи – «сказала», «ударила», – но это ничего не значит…

– Какой же бред… – застонал Шура, закрывая глаза.

– Так что же, Баталов? – Ксюша оторвалась от своих художеств и посмотрела на Андрея пронзительным взрослым взглядом. – Ты уже решил, кто из нас убийца? Работает твой «экспресс-метод»? Кем ты себя возомнил – Эркюлем Пуаро?

Голова уже дымилась от переполняющих ее идей – безумных, как этот новый мир. Девочка вела себя вызывающе, но это понятно, ее съедал страх. И не только ее – все люди, собравшиеся в холле, уже не понимали, что ждать от этой жизни в следующую минуту.

– Господи, мы же спали… – бормотала со слезами на глазах Анна Денисовна. – Скажи им, Пашенька… Мы же проснулись одновременно…

– Мы тоже с Витюшей спали, – стучала зубами блондинка. – Во всяком случае, я точно спала… А потом он как пихнет меня под ребро…

– Вот что значит, бросил пить, – убитым голосом сообщил Витек. – Теперь всякая хрень в психическую идет. Да и не только на меня походу… – Он провалился в оцепенение, замурлыкал, не разжимая рта «Куда-куда ведут пути-дорожки…»

Вика что-то прошептала Андрею на ухо. Он задумался и кивнул. Откашлялся.

– Ты права, моя хорошая, я тоже об этом подумал. Или все не так? – Он пристально уставился на свою подругу. – Ты выходила за несколько минут до происшествия. Когда я проснулся, тебя рядом не было. Ты сказала, что была в туалете…

– Андрей, ты что? – Вика побледнела еще больше.

– Опаньки, – оживился Шура.

– Да нет, все в порядке. – Андрей снисходительно улыбнулся. – Исходя из этой логики, ты всадила доску в горло Дмитрию Ивановичу, поднялась наверх, мы с тобой легли, и только после этого его что-то надоумило упасть и заорать.

– Ну, задержка, – усмехнулся Витек. – Бывает. Представляете, я тут читал в больнице… Где-то в Млечном Пути рванула звезда, и свет ее взрыва дошел до нашей планеты. И все бы ничего, но взорвалась она не только что, не вчера, не на прошлой неделе – а десять миллионов лет назад…

– Не поднимайся, Шура. – Андрей проделал резвый шаг, встал напротив школьного товарища, сидящего в кресле, вскинул автомат.

Шура немного удивился. Он уже не выглядел таким бледным, как несколько минут назад. В глазах его поселился прохладный блеск. Он хотел приподняться, но передумал. Подскочила Вика, забрала автомат, лежащий у него на коленях.

– Александр Васильевич? – поразился Витек. Видимо, понял по ряду признаков, что это не шутка, подбежал, тоже наставил ствол. Ахнули остальные.

– Ну, в натуре экспресс-метод… – потрясенно вымолвила Ксюша.

– Ты ничего не перепутал, Андрюша? – спокойным голосом спросил старый школьный товарищ.

– Я знаю, что это ты, Шура. – Андрей не чувствовал своей кожи. Такое ощущение, что обморозил все тело. – Когда поднялись к дому, ты был единственным, кто отлучился в лес и долго отсутствовал. Измазался малиной, чтобы чего не подумали. До этого ты был такой же, как мы. А вернулся тихим, скучным, быстро поднялся в комнату, словно плохо себя чувствовал. Даже шутил ты как-то натужно. Кого ты там встретил, Шура? Как врач, ты должен знать, как нанести удар в области шеи, чтобы человек быстро умер. Да, ты психиатр, но ты же специалист широкого профиля, сам хвастался? Ты уже метался по коридору, когда мы вышли на крик. А мы быстро с Викой вышли. Возникает мысль, что ты и не заходил в свою комнату, только сделал вид, что выбежал из нее. Ударил Дмитрия Ивановича – и прыжками наверх. А он возьми и заори от избытка чувств… Зачем тебе это надо, Шура?

– С чего ты взял, что я Шура? – изменившимся голосом произнес доктор Черепанов, и присутствующие почувствовали, как у них волосы поднимаются дыбом.

Это был не Шура. Он знал, как свои пять пальцев, школьного друга. Это был не он. Кто-то другой, забравшийся в тело Шуры. Изменился голос, звучал, как из ведра. Глаза излучали прохладный блеск. Он сидел неподвижно и не испытывал беспокойства по поводу направленных на него автоматов, которых становилось все больше.

– Не вставай, – на всякий случай сказал Андрей. – Убью.

– Убьешь? – Густые брови взметнулись вверх. – Кого ты убьешь? Тело старинного друга? Субстанцию, опутавшую его мозг? Поверь, в этом нет для нас ничего страшного. А вообще-то ты молодец, Андрюха, – понизил голос Шура. – Быстро все выяснил. Надо было в детективы идти. Даже не ожидал…

– Слушай, ты… – рассвирепел Андрей.

– И просьба не перебивать, когда тебя хвалят, – усмехнулось сидящее в кресле существо. – Ладно, шутки в сторону, что ты хочешь узнать? Отвечаю на любые вопросы, я сегодня добрый. Это уже не имеет никакого значения. Почему я забрался именно в твоего приятеля? Извини, но он сам облегчил задачу, решив прошвырнуться по малой нужде. Нам было безразлично, кого из вас прибрать. Впрочем, вру, медик, конечно, предпочтительнее. Знания в вашем мире, что ни говори, убогие, поверхностные, но пусть хоть такие…

Все собравшиеся потрясенно молчали. Андрей держался на пределе, молил себя не выстрелить раньше времени.

– Что с Шурой?

– Его сознание заблокировано, но носитель копирует его манеру, речь, знает привычки. В распоряжении носителя весь богатый внутренний мир вашего героя, память, навыки, опыт. Ваш прогресс до такого еще не дошел – и уже не дойдет. Я знаю все, чем дышит Шура. Помню, как после пьянки в десятом классе, когда ты безуспешно пытался снять отличницу Альбину Шестакову, ты блуждал по кустам, обливал их рвотой и нес пьяную галиматью, что эта отличница – латентная лесбиянка…

– Заткнись, козел, – процедил Андрей. – Шуру можно вернуть?

– Не думаю, – пожал плечами сидящий в кресле человек. – Операция в принципе минутная, практически безболезненная, что-то вроде вашей манту от туберкулеза. Только не в плечо, а в затылок. Но, как ни крути, это энергичное вмешательство в мозг, отмирают клетки, деятельность серого вещества поддерживается автоматически – насколько это угодно оператору. Не будет стороннего вмешательства, и тело умрет, потому что кровь в мозговые клетки почти не поступает. Если хочешь, стреляй, – пожал плечами Шура. – Я же вижу, как ты рвешься это сделать. Убей старинного друга. – Шура оскалил желтеющие зубы. – Увы, Андрей, мы не всесильны, многого тоже не знаем. Мы смертные – так же, как и вы. В каком-то отношении мы даже слабее вас – во всяком случае, физически. Кислорода избыток – а слишком хорошо тоже нехорошо, с гравитацией проблемы, пища некачественная… Вот и приходится засылать агентов по старинке – особенно когда других способов нет. Самый интересный момент – почему вы выжили? Какой-то жалкий процент, но тем не менее. Болели гриппом зимой – и остались целы? Абсурдно, но факт. Как одно может быть связано с другим? Почему 50 процентов населения превратились в плотоядных зомби? Такое тоже не было предусмотрено. По плану люди должны были скончаться в страшных, но быстрых мучениях – от инфекции, мгновенному развитию которой способствовали аномальная жара и вспышки на солнце. Столько интересного, оказывается, в мире медицины… – Бывший Шура Черепанов засмеялся механическим смехом.

– Господи правый… – задрожала Вика. – Это те уроды, которые все это затеяли…

Шура продолжал смеяться.

– Вы что, пришельцы? – выдавил Андрей.

– Блин, а я же говорил… – встрепенулся Витек. – Никто не слушает алкоголика, у которого, между прочим, высшее обра…

– Говорил, Витек, говорил, – перебил Шура. – Ты говорил про инопланетян, и в этом ты ошибся. Дарую бесплатную, но достоверную информацию: инопланетян не существует. Нигде. Нет планет, где могла бы развиться жизнь, подобная нашей или вашей. А если есть, то до них лететь столько веков, что вся затея теряет смысл. Существует что-то другое…

– Параллельные миры, мать их, – осенило Вику.

– Спасибо, Викуля, в некотором роде да. Не все из них приспособлены для обитания, но отдельные пока еще находятся…

– Зачем ты сюда явился, урод? – прохрипел Андрей, напрягая палец. Видит бог, если бы у этого существа не была физиономия Шуры, он бы разрядил магазин, не раздумывая. – Вам так интересно, почему выжила горстка людей? Полагаешь, у нас имеются ответы?

– Ну, простите, – соорудил серьезный лик «пришелец». – Таково задание, у всех свое начальство. Как и в вашем мире, его пожелания – не всегда образцы адекватности. Тем более у тех, кто работает… м-м, как бы это выразиться… в поле. Для данного мира это уже не важно, соглашусь. Но будут другие миры, в которых предстоит работать. Если мы и туда явимся, как полные дилетанты… – Такое ощущение, что собеседник немного смутился. – Как мы будем выглядеть? Как тупые разрушители чужих миров? Это несколько нехорошо. По расчетам после вирусной атаки должна была остаться пустая земля, свободная от живых существ. Месяц – и трупы разлагаются почти полностью. Особый фермент – он образуется в мощах после работы вируса – ускоряет разложение. Тотальная очистка, и все готово. А получилось… сами знаете, что. Да успокойтесь, вам ничто не грозит. Ну, тем, кто остался. Просто было задание – кстати, уже отмененное – взять на заметку вашу группу, отследить, так сказать, генезис. Ваш товарищ имел информацию – по тому же гриппу, по невосприимчивости переболевших, по состоянию выживших. С этой целью он, собственно, и вышел к агентам, томящимся в вашей дикой природе, – Предать информацию, получить дальнейшие инструкции. Увы, даже высокоразвитая раса в отсталых районах работает по старинке. Да, не спорю, решение убить Дмитрия Ивановича относится к разряду эмоциональных. Мы тоже испытываем страх, нерешительность, способны на неправильные действия…

– Что за вирус вы выпустили? Как вы это сделали?

– Носители вроде меня проникли во все уголки планеты и даже, не поверите, в Антарктиду. Инкубационный период длился две недели. Все произошло в течение считанных дней. В Америке – даже за сутки. Гм, закрыли, так сказать, Америку… В некотором роде, это вирусная инфекция, не имеющая отношения к гриппу, поражающая в первую очередь мозг, а уж потом все тело. Ваша медицина смогла бы найти антивирус, но все произошло очень быстро, времени на исследования не было. И только на здешнем полигоне выяснилось, что в вашем мире инфекция действует несколько странно – я имею в виду перерождение людей в ходячих мертвецов. Ну что ж, наши специалисты тоже не всесильны…

– Зачем вы это сделали?

– Разве непонятно? – удивился Шура. – Освободить жизненное пространство, для чего же еще? В нашем мире трудно жить, население сконцентрировано на редких клочках суши, избыток лишних ртов. Водоемы с ртутью как-то не способствуют освоению территорий. А у вас – такие роскошные площади, которые вы даже использовать толком не можете…

– Вы люди?

– Не совсем… Ваш вирус, например, на наших граждан не действует. Да и внешне мы немного другие…

– Как же вы собрались бороться с зомби?

– Это временное явление.

– Что это значит?

– Скоро узнаете. Есть программа, есть такое понятие, как «синхронизация завершающей стадии»…

– Почему же не видно ваших переселенцев? Не катятся брички с обозами, не расчищаются земли под посевные площади? Не сносятся города, чтобы на их месте возводились новые? Чего вы ждете? Зараженные не проблема, их можно перестрелять, взорвать, усыпить, извести парочкой термоядерных взрывов…

– А вот с этим, вынужден признаться, проблема. – Собеседник снова смутился. – Как бы вам это сказать, чтобы не шокировать… Впрочем, вас в любом случае это шокирует. Первые обследования вашего мира были успешными. Взяты пробы частиц атмосферы, пробы грунта, лежащих ниже тектонических плит, многие из которых, к сожалению, родоновые, обследована флора, которую вы непростительно загрязнили… Отчет, составленный экспертами, был вполне утешителен: мир пригоден для наших организмов. Состоялась, хм, акция… И вдруг обескураживающая информация, перечеркивающая предыдущие выводы: при недельном пребывании в этом мире – что пришлось проделывать некоторым агентам – в организме начинаются необратимые изменения, в чем-то схожие с вашими раковыми опухолями. Всего лишь незначительные отличия в составе атмосферы, в вашем мире превышено содержание азота в воздухе, повлиять на которое мы не можем. Полтора-два процента, и для наших организмов это уже губительно… Просчитались эксперты. В общем, пару дней назад поступило распоряжение сворачивать операцию и покинуть этот мир. То, что мы здесь еще находимся – сбор последних данных, которые помогут предотвратить подобные ошибки в дальнейшем…

Шура замолчал на полуслове, начал отрешенно созерцать пространство перед собой. Словно кто-то переключил в нем режимы – установил режим ожидания, граничащий со спящим.

– Это что же ты хочешь сказать, подлец? – потрясенно пробормотал Андрей. – Вы уничтожили всех людей, живущих в нашем мире, а потом поняли, что сделали это напрасно?

– Нехило так, – скрипнул Витек. – Шесть миллиардов – и в топку. Бли-ин… – протянул он, – партайгеноссе Гиммлер от зависти бы удавился…

К окончанию этой сцены был бы уместен закадровый плач. Сидящий в кресле, не стирая с лица постной мины, начал подниматься. Его не волновали грозные рыки, автоматы, которые ему совали в лицо. Никто не решился выстрелить. Он небрежно отвел стволы, подошел к перилам, под которыми был сумрачный холл первого этажа… и вдруг перевалился через них!

Женщины ахнули от неожиданности. Мужчины, чертыхаясь, бросились к перилам. Шура Черепанов лежал внизу – неловко вывернутый, руки разбросал, как будто приглашал к себе. Незачем было биться насмерть, высота небольшая. Но он упал на голову и сломал шею – умерев мгновенно и без вариантов. Поблескивали в сизой мгле ледышки глаз. Андрей смотрел в них, не мог оторваться и чувствовал, как пустота рождается в груди…

Мертвых не успели похоронить – хотя нашли уже лопаты и уютное тенистое местечко за домом. Витек и Павел Николаевич вызвались зачистить окрестности – дабы найти и покарать пришельцев из «потустороннего мира». Но только зря набили шишки и ссадины – все «потусторонние» давно покинули квадрат. Впрочем, новость имелась. Принес ее Витек, добравшийся до лестницы, прорубленной в откосе. Он прибежал с трясущейся губой и стал орать о новом нашествии! Упырей тьма-тьмущая, они вялые, но движутся вполне адресно – со стороны загородного дома Дмитрия Ивановича, где накануне было знатное побоище. Уже обтекают автобус, брошенный под обрывом, взбираются на лестницу! Ведь пронюхали же, суки, где обосновались люди!

Львиная часть боеприпасов осталась в автобусе. Снова паника овладела горсткой людей. Их оставалось только восемь! Люди пятились за дом, передергивали затворы. Метался, как пришибленный, Борюсик, всхлипывал. Андрей схватил его за шиворот, швырнул за угол. А демоны, похожие на мертвецов с приличным сроком «хранения», уже выбирались на пустырь перед домом, рвались через кустарник. Их лица уже не читались, отслаивалась кожа, выпирали челюстные кости, глаза западали в глазные впадины. Но они еще что-то видели – ковыляли, растопырив от «радости» конечности. С худосочных тел свисали обрывки одежд. У них активно выпадали волосы, черепа покрывались струпьями и коростами. И снова вонь – густая, беспощадная – наступала впереди «войска». Твари становились приторможенными, двигались так, словно все кости у них были переломаны. Но чувства голода не растеряли, брели на запах, извлекали невразумительные звуки. Люди подпускали их поближе, ждали.

– Какие же они бедненькие, непосредственные… – шептала Ксюша. – И почему такие страшные? Фильмы ужасов после такого – просто комедии…

– Непосредственные – это ты в точку, девочка, – бормотал, пятясь на угол, Витек. – После болезни эти ребята стали как-то проще смотреть на вещи. У вас такой обтекаемый вид, друзья. – Он засмеялся, покосившись на товарищей. – Еще подождем? Может, в контратаку сходим?

Шквал свинца снес и повалил ковыляющую толпу! Но по лестнице карабкались новые. Патронов было мало. Люди бросились за угол, а когда обернулись, обнаружили, что твари бегут за ними! Тяжело, как в замедленной съемке, скрипя костями, но все же бегут! А за домом, слева из леса, выходит еще одна партия! А эти-то откуда? Они ковыляли по корягам, по хрустящему валежнику, натыкались на сучки корявых осин. И эти побежали! Андрей отметил краем глаза, что местность сложная, много деревьев, канавы, море валежника, а враг уже подбирается с двух сторон. Люди бежали в самое средоточие кустарника, отстреливались. Ахнула, споткнувшись, Ксюша, повалилась, разбив нос. Вика подхватила ее, с болью посмотрела на Андрея. Нехорошо ему как-то стало.

– Уводи девчонку! – пролаял он. – Уводи к чертовой матери! – Он яростно замахал рукой, показывая, куда бежать. – Я здесь, я прикрою!

Карусель закружила. Обернулся несколько раз вокруг оси – и словно с американских горок спустился. Голова носилась по кругу. Он пятился, запнулся о пенек, насилу поднялся. В голове разгорелся фейерверк. Черт возьми, он должен следить за ситуацией! Вика с Ксюшей куда-то пропали. Хрустели ветки, кричали люди, разражались одиночные выстрелы. Твари ломились через кустарник, разевая щербатые рты. Он выстрелил несколько раз, повалил какого-то доходягу с чешуйчатой лысиной. Но уже спешили другие – у одного подломилась нога, он треснулся лбом о поваленное дерево. Второй упал, прошитый очередью. Андрей повернулся, чтобы бежать, – и сам споткнулся, пропорол плечо о замшелый пень, из которого торчали зазубренные ошметки коры. Он поднялся, двинулся дальше, шатаясь, какое-то время пытался бежать, но голова не работала, болела, как последняя сволочь. Он ковылял, полностью дезориентированный, мотал головой, чтобы привести ее в чувство. Люди разбежались, как их собрать в этом лесу? Он смутно помнил, как вывалился на поляну – обширную, заросшую одуванчиками и какими-то нелепыми голубыми цветами. Брел по ней (параллельным курсом брел еще кто-то), а когда обернулся, обнаружил, что на хвосте висит стая. Зараженные тоже выдыхались, ковыляли, с трудом переставляя ноги. «Эх, – с тоской подумал Андрей, – сейчас бы парой гранат расширить посевные площади…» Он прицелился, оттянул спусковой крючок. Выстрела не последовало. Он извлек последний магазин (почему все в автобусе оставили?!), вбил в гнездо. Твари окружали, он пятился, валил их одиночными выстрелами. Справа разразилась пальба и слева. Он не мог контролировать все, что происходит. Кажется, Витек пятился, огрызался от группы «товарищей» короткими очередями, что-то матерно выкрикивал. Хромала растрепанная Анна Денисовна, ее тащил за руку Лукашин, озирался, их уже догоняли, тянулись безобразные длани… Андрей отступал, дыхание срывалось, он ловил в прицел изможденные скособоченные фигуры, стрелял, выискивал другую мишень взамен упавшей, снова стрелял. Спохватившись, обернулся – как же кстати! – перед ним уже разверзлась зловонная пасть. Он вбил в нее патрон, рот создания сделался красным. Теперь ты, Джокер, дружище… И обнаружил, что на поляне полным ходом развиваются драматические события. Витек подвернул ногу, рухнул на колено. Обострившаяся физиономия исказилась от страха. Он выпустил длинную очередь, но на него уже навалилась толпа – особей двенадцать! Витек кричал, придавленный гнетом, захлебывался, перестал. Завозился жутковатый клубок из переплетенных конечностей… Две твари накинулись на Анну Денисовну, кружили ее в каком-то диковатом вальсе. Проморгал Павел Николаевич! Он в страхе кричал, отбивался кулаками от наседающей нечисти… Андрей хотел кричать, бежать, но сил уже не было. Оскаленные демоны расплывались перед глазами. Они подходили – все медленнее, но шли, не стояли. Он стрелял, опять стрелял, отчетливо осознавая, что тварей больше, чем патронов в последнем рожке…

Он выпустил последнюю пулю, взял автомат за ствол, замахнулся. И что-то вдруг произошло. Он застыл с занесенным прикладом. К нему никто не подходил. Зашатался тот, кто находился ближе всех, – рухнул носом в траву и остался лежать неподвижно. Зашаталась соседка – особь условно женского пола с тремя седыми волосинками и обвисшей грудью. Тоже рухнула. Свалился кто-то слева, справа. «Ты должен удивиться», – мелькнула мысль. Андрей опустил автомат, перевел дыхание. Тварей на поляне было много – запашок царил такой, что хоть святых выноси. Они шатались, как игрушечные солдатики, падали, умирали. Вот длинноногая девица с отвалившейся челюстью вознамерилась сделать шаг, сломалась, словно сухая ветка. Никто уже не шел, одни стояли, другие падали. Со стороны это смотрелось забавно. А главное, оптимистично. «Соображай, – твердил он сам себе. – Думай только головой. Что происходит?» «Как вы собрались бороться с зомби?» – «Это временное явление». – «Что это значит?» – «Скоро узнаете…» Что-то про синхронизацию завершающей стадии… Выходит, уже узнали. Прошла минута или две – поляна пестрела от безжизненных тел. Подломился и упал последний – самый «выносливый». Андрей недоверчиво озирался. На поляне не осталось ни одного живого мертвеца – только мертвые… И в кустах на опушке никто не шатался. Он куда-то побрел, балансируя, точно канатоходец. Неловкое движение, и сам повалится замертво. Груда тел издавала густую вонь. Такое впечатление, что ее намеренно сложили штабелем, чтобы поджечь. Витек Карташов так и не смог из-под нее выбраться, хотя пытался, тужился, вытащил голову. Он лежал раздавленный под этой грудой, глаза закрыты, в лице напряжение, мол, тянем-потянем… Давясь слезами, Андрей поплелся дальше. Анна Дмитриевна умирала. Она лежала на коленях у Павла Николаевича, дрожала, стиснув зубы, чтобы хоть как-то терпеть боль. Одной из тварей еще при жизни удалось расцарапать женщине горло. Кровь хлестала из глубоких борозд. Платок, который приложил ей к горлу Павел Николаевич, превратился в красную тряпку. Женщина вздрогнула последний раз, затихла. Павел Николаевич поднял голову, он был белее смерти. Новость о кончине любимой не стала неожиданностью – он уже приготовился, знал, к чему идет дело.

– Такое бывает, Павел Николаевич, – пробормотал Андрей. – Соболезную. Надо жить дальше…

– Живи, Андрей, – устало произнес Лукашин. – Живи, теперь это твой мир… Увы, без Аннушки жить не буду, не хочу, не могу, прости… Мы просто обязаны умереть в один день, ведь я обещал ей…

Он поздно заметил автомат – Лукашин подтягивал его правой рукой. Бросился, чтобы выбить оружие, но выстрел уже прозвучал – из выходного отверстия в левом виске вывалилась кровавая каша, мертвое тело повалилось навзничь…

Он плохо понимал, что происходит. Стоял на коленях, удобрял поляну рвотой. Послышался шорох, он повернул голову на шум. Брела ссутулившаяся Надя, глаза ее блуждали. Похоже, девушка крепко саданулась головой. Уставилась на горку трупов, обнаружила под ней нечто свое, родное, завизжала, бросилась туда. Андрей нашел где-то силы, метнулся ей наперерез, повалил.

– Не надо, Надя, не подходи…

Она рыдала, закатывала глаза, молотила кулачками по земле. Твердила пронзительным надрывом: «Витюша мой, Витюша…» Что-то шевельнулось на опушке. Медленно брели, взявшись за руки, две женщины – маленькая и побольше. Обе обливались слезами. Обняли Андрея, прижались к нему, завыли в полный голос. У Ксюши под глазом расплывался здоровенный бланш, Вика кое-как передвигалась, подволакивая ногу. Обе с ног до головы были засыпаны прелой листвой. И снова что-то шевельнулось в кустах. Тащился Борис, драматично гримасничал, держался за отбитую грудную клетку. А когда свалился рядом, взвыл так, что стало понятно – не притворяется, сломал свое «адамово» ребро.

Сил осталось лишь добрести до автобуса. В автомате Павла Николаевича осталось несколько патронов. Андрей взвалил его на плечо – такая тяжесть, словно трактор «Беларусь» тащил. Он бормотал, что товарищей они похоронят завтра, сегодня просто нет элементарных сил. Приедут и похоронят, по-людски, как положено… Он куда-то брел, за ним тащилась кучка людей – три женщины и молодой паренек. Кругом валялись трупы, весь лес был завален трупами. Он переползал через ступени, стараясь не поскользнуться. Оступилась Ксюша, покатилась, уселась ему на шею. Он так и сползал с этим гнетом до подножья, осторожно стряхнул с себя. Потащился к распахнутым дверям автобуса, долго и упорно громоздился в салон. А забравшись, вспомнил, что сегодня он не пассажир, а водитель, побрел обратно, но заметил краем глаза, что на заднем сиденье кто-то шевелится. Эти двое еще не умерли, чего-то ждали. Сидели, обнявшись, сил подняться у них не было. Возможно, при жизни это были парень с девушкой, возможно, они любили друг друга, и даже после «смерти» не смогли расстаться. На Андрея смотрели пустые глаза, с высушенных черепов свешивалась какая-то безжизненная пакля. Приручить? Взять с собой? Он уже не мог убивать ни в чем не повинных людей. Но скинул с плеча автомат, извел две пули. Десять минут ушло на то, чтобы вытащить покойников наружу. Женщины сбились в кучку, ждали, помогать не спешили. Борис усердно делал вид, что умирает от боли в ребрах. Потом они грузились в автобус, а Андрей еще минут десять замыкал проводки. Завелся двигатель, он развернул автобус и обнаружил, что с лестницы кто-то сползает, вяло машет рукой! Он чуть не подавился. Витек! Физиономия вытянута, сам едва живой, но глаза смеялись. Это как?!

Завопили женщины, стали выпрыгивать из автобуса. Андрей тоже слетел с подножки, обнаружил, что автобус едет! – полез обратно, что-то нажимал, натягивал рычаг стояночного тормоза, который не желал натягиваться.

– Ты занимайся, занимайся, я подожду… – хрипел Витек, вокруг которого приплясывали три бабы – большая, поменьше и совсем маленькая, – лезли обнимать, целоваться.

– Ты же умер! – вопила Надя, тряся его за грудки.

– Кто сказал, что я умер? – отбивался Витек. – Я такого не говорил. Просто лег передохнуть, потом просыпаюсь, мама дорогая! – позишен намбер трындец!..

– Скотина! – брызгала слезами Надя. – Как ты мог?! Еще раз умрешь – убью, понял?!

Андрей обнимал исхудавшего товарища, тискал, не мог поверить, что это не сон. Застенчиво улыбался Борис, шмыгал носом.

– Что, родная, приляжем на дорожку? – подмигнул Витек разрумянившейся блондинке. И, в общем-то, прилег, пришлось тащить его в салон всем дружным коллективом…

Плотная мгла зависла перед глазами. Зрение подводило. Автобус медленно тащился под горку – Андрей боялся пережимать газ. Неверное движение, и вся компания летит в пропасть… Он плохо помнил, как миновал особняк Дмитрия Ивановича, где воздух насквозь пропитался мертвечиной. Он смотрел лишь на дорогу. А когда взгромоздился на асфальт, немного расслабился, поддал газу. Бензин в баке еще оставался, и вообще возникало чувство, что с некоторых пор проблем с горючим в этом мире быть не должно. Проблема в том, как его собрать…

– Еги-ипетская пирамида… – апатично бурчал Витек, когда автобус прокатил мимо сельского магазина, под крыльцом которого лежали разложившиеся тела. – Вот почему я бросил пить? Сколько неучтенного бухла осталось в мире…

– Как и бензина, – пробормотал Андрей.

– Что? – вышел из оцепенения Витек. – Ну да, ты прав, бензина не меньше, чем бухла…

Препятствий на дороге почти не было. Пятнистый микроавтобус на проезжей части – навеял смутные воспоминания. Андрей отвел глаза от невнятных бугорков у обочины, прибавил скорость. Супермаркет у дороги, продуктами с которого они кормились больше недели. Печальной памяти «Сторублевка» – у поворота застыла машина дорожной полиции. За час езды они не увидели ни одного зараженного, только трупы в грязных лохмотьях украшали пригорки и редкие перелески. Андрей свернул на федеральную трассу, по укоренившейся привычке посмотрел налево – не нужно ли кому-нибудь уступить. Тяжело вздохнул и вырулил на проезжую часть. И снова монотонная езда, слипались глаза. Временами он вскидывал голову к зеркалу. Измотанные пассажиры молчали. Ксюша грызла кулачок. Борис свернулся на сиденье и беспокойно храпел. Блондинка и Витек сомкнули головы, им было хорошо и плохо одновременно – ни разу в жизни Андрей не видел более странной пары. Вика смотрела на него – чувства на осунувшейся мордашке менялись, как в калейдоскопе. Он подмигнул ей. Вика улыбнулась – дескать, идущие на гильотину приветствуют тебя…

На горизонте мерцал в полуденной дымке город-миллионник. Торчали в небо трубы металлургического комбината – дым из них не вился. Высились многоэтажные «свечки», натыканные по всему городу как попало. Вдоль обочин мелькали автомастерские, пустые заправки, небольшие торговые центры, кафе. Ни одной живой души, сплошная мертвая плоть… Проплыл «Ашан», беготня по которому несмываемой печатью вгрызлась в память. Показался пустырь, изрезанный оврагами, – летом свалка, зимой снегоотвал. Андрей притормозил, отметив возню на пустыре. Стиснул челюсти, лицо его потемнело. У серого транспортного средства необычной конфигурации (помесь пылесоса с паровозом, но размером с обычный джип) возились странные личности в серых балахонах. Мешковатые одежды и громоздкие капюшоны скрывали их лица и фигуры. Перед ними лежал металлический предмет цилиндрической формы. В предмете имелись крышки, они были открыты. Над внутренним устройством цилиндра колдовала мешковатая личность. Услышав звук мотора, субъекты насторожились. Обнаружив остановившийся автобус, стали суетиться, затаскивать предмет в машину, у которой дверца открывалась почему-то внутрь. Двое убрались во тьму салона, а с третьего, когда он садился, слетел капюшон. Открылся серый яйцеобразный череп, нос практически не выделялся, вместо глаз – невнятные впадины. Возможно, это было не лицо, а средство защиты наподобие противогаза. Машина бесшумно заскользила – то ли задом, то ли передом, – пропала в овраге. Пассажиры в автобусе угрюмо молчали. Сквозь зубы чертыхнувшись, Андрей перевел рычаг передачи.

– Все еще пробы снимают, суки, – процедил Витек. – Атмосферу изучают, репы чешут – как же они так прокололись… – У него, похоже, портилось настроение. – Анализы, видите ли, им не понравились… Да уж, больной, что-то мне не нравятся ваши анализы…

– Как они, интересно, проникают в наш мир? – спросила Ксюша.

– Не волнует, – фыркнул Витек. – Разве что бомбу ядреную протащить – чтобы камня на камне у них не осталось…

Автобус въезжал в мертвый город. Тянулись многоэтажные дома, парковки, заполненные пыльными машинами. Пришлось максимально сбросить скорость – проезжей части фактически не осталось. Несколько раз он переваливал через бордюры, выезжал на тротуар, а то и катил прямо по гниющим телам, которые были везде. Ксюша взволнованно поведала, что она видит людей. Нормальных людей! И действительно – из подъезда жилой пятиэтажки высунулась настороженная физиономия и сразу спряталась. Пробежали двое, юркнули за трансформаторную будку. А когда автобус проехал, высунулись, провожали его глазами и оживленно переговаривались. «Гриппозники, – не без удовольствия подумал Андрей. – Лишь бы стрелять с перепуга не начали». Все чаще им попадались избежавшие смертельного недуга люди. Кто-то брел по тротуару, не обращая внимания на разлагающуюся биомассу и гул мотора, кто-то возился у входа в шиномонтажку, и только богу ведомо, что он там делал.

– Вот и кончился праздник… – меланхолично пробормотала Надя.

Жара за две недели спала, вдоль улицы дул ветерок, носил обрывки бумаги и пакетов. Но трупный запах ощущался – даже при закрытых окнах. Женщины шуршали спецназовскими аптечками, извлекали бинты, марлю, мастерили повязки.

У фургона, стоящего на обочине, возился мужик в противогазе и плотной штормовке не по сезону. За спиной у него висело помповое ружье. Он смерил взглядом подъезжающий автобус, оттянул на лоб резиновую маску. Андрей притормозил, опустил окно. Мужик вразвалочку подошел. На вид ему было не меньше сорока, отливала серебром густая щетина. Пустые глаза окружали дряблые мешки.

– Здорово, – вздохнул мужик. – Откуда будете?

Андрей немногословно объяснил. Собеседник понятливо покивал.

– Ну, добро пожаловать обратно в город, сограждане. А тут вот такая, блин, комедия. – Он выразительно кивнул на гору трупов у обочины. – Все взяли и чего-то разом померли. Ну, не то, чтобы мы возражали… Вы проездом или жить тут будете? – Мужик покосился на прилипших к окнам пассажиров.

– Посмотрим, – пожал плечами Андрей. – Много выживших?

– Ну, пару десятков за полдня уже встретил, – крякнул мужик. – Вы это, люди… если собираетесь задержаться, дуйте к театру музыкальной комедии на Левандовского, там место сбора таких, как мы. В зрительном зале никаких мертвецов, свежо, красота. Противогазы выдают, пожрать, если сами не добыли, оружие раздают. С желающими работают опытные психологи… – Мужику понравилась шутка, он засмеялся. – В общем, давайте, некогда мне тут. У меня жена одна в квартире…

– Понятно, спасибо. – Андрей располагающе улыбнулся, спросил, когда мужик уже отвернулся: – Друг, ты зимой гриппом болел?

– А? Что? – Мужик повернулся, тень непонимания улеглась на видимую часть лба. – Ну, да, болел, как сейчас помню. За сорок температура была, думал, кеды отброшу. А только на поправку пошел, жена слегла… А почему спрашиваешь?

– Да просто, – улыбнулся Андрей. – Навеяло что-то. Счастливо, друг.

– Потрясающе, – вздохнула Вика, когда автобус тронулся дальше. – Мы будем жить в городе, в котором все друг друга знают.

– Не думаю, – возразил Андрей. – Что-то мне подсказывает, что мы будем жить далеко за городом. Как насчет коттеджного поселка на берегу живописного озера? В гости будем друг к другу ходить, дружить домами…

– Вот же блин, а я пить бросил, – расстроился Витек.

У театра музкомедии стоял армейский бронетранспортер и грозно пыхтел выхлопной трубой. В моторном отсеке возился крепыш, меньше всего похожий на военного. Люди потянулись на выход. Разбуженный Борюсик протирал глаза и сладко зевал.

– Развеемся? – спросила Вика, пристально взглянув ему в глаза.

– Развеемся, – согласился Андрей. – Витек, вы ползите, мы догоним.

– Охрененное удовольствие – гулять сегодня по городу, – проворчал Витек, вцепляясь в локоть своей блондинки, чтобы не отобрали. – Ладно уж, идите, подождем вас в зрительном зале. – И двинулся прочь, бормоча под нос: «В зрительном зале, в зрительном зале…»

– Он прав, – задумался Андрей. – Не самый лучший день для прогулок. Горожане на каждом шагу… Интересно, существуют в центре города такие места, которые почти не посещали люди?

– Ну, ты тупой, Баталов, – обернулась Ксюша. – Конечно, существуют. Вон, библиотека, чем тебе не нравится? – И ткнула подбородком в шестиэтажное здание городской публичной библиотеки, расположенное через дорогу…

Они взобрались на крышу публички – в гулком подъезде на последнем этаже имелась пожарная лестница к люку. А замок отлично разбивался патроном. Они стояли у кирпичного ограждения, созерцали фрагмент городского центра, раскинувшийся под ногами. Над мертвым городом сияло безоблачное небо. Большая часть мегаполиса осталась целой – пожары пылали далеко не везде. Многие здания смотрелись, как новенькие, – в квартирах сохранились интерьер, обстановка, только вдруг пропали все жильцы… Мародерствовать даже некому. Не дымили трубы, не сигналили машины. Поблескивал купол золотоглавой церкви Святой Троицы – бывшая вотчина отца Мефодия. Думать о Боге в эту минуту как-то не хотелось. Если Бог и существует, то у него своеобразное чувство юмора.

– Обвенчаемся? – усмехнулся Андрей. – Без священника. Сами пойдем и сами себя обвенчаем.

– Лучше отпоем себя, – передернула плечами Вика и задумалась – в сущности, идея ей понравилась.

Они застыли в оцепенении, меланхолично созерцали обломки старого мира. Говорить было не о чем. Думать тоже. Мертвые тела, разбросанные по улицам и переулкам, уже не вызывали рвотного рефлекса. Возможно, прав знаменитый автор крылатой фразы: «Гибель одного человека – трагедия, гибель земного шара – статистика…»

– О чем думаешь? – прошептала Вика, обнимая себя за плечи.

– О разном, – пожал он плечами. – Например, о том, что период восстановления народного хозяйства несколько затянется. А ты о чем?

– Глупая мысль. – Она прерывисто вздохнула. – Мы уже никогда не увидим Париж…

– Да и бог с ним, – засмеялся Андрей. – Давай-ка я тебя обниму.

– По закону жанра, что ли, положено? – проворчали сзади.

Он был уверен, что девчонка потащится за ними, поэтому нисколько не удивился. Ксюша сидела на бетонном кубе воздухозаборника, болтала ногами и грызла шоколадный батончик неизвестного происхождения. Под глазом расплывался замечательный синяк.

– Ну, я так и знал, – хмыкнул Андрей. – Скоро эта гадкая девчонка заберется к нам в постель, а мы даже не заметим.

– Не заберется, – возразила Вика. – Во всяком случае, до полного совершеннолетия точно не заберется… Какое, кстати, сегодня число?

Андрей подумал и пожал плечами.

– А месяц?

Он сделал недоуменную мину.

– Знаешь, тоже затрудняюсь ответить…

– Боюсь, мы так и не узнаем, когда эта девчонка станет совершеннолетней. – Вика засмеялась. – Может, удочерим ее?

– Да я, скорее, повешусь, – фыркнула Ксюша, спрыгнула с куба и потащилась с обиженным видом на другой конец крыши.

– Отлично, – констатировал Андрей, обнимая Вику. – Теперь мы точно знаем, где у нее больное место.

Не к осени ли дело? – они поежились, когда налетел порывистый ветер. Пришлось отступить от края крыши. За осенью зима, трескучие уральские морозы, снег по пояс. Не слишком ли далеко он загадывает? Зима – не самое страшное в этом мире. Что им точно не грозит в этом городе и в этой стране – так это перебоев с дровами…

Мария Чурсина Петербург 2018. Дети закрытого города

© Чурсина М.

© ООО «Издательство АСТ», 2014

Пролог

Третье октября 2018 года

Влад вышел из дома, как всегда, в половине восьмого и побрел к автобусной остановке. За плечом болтался рюкзак с парой тетрадок и студенческим обедом. Обычное утро, навязшая в зубах рутина.

В тумане горела цепочка фонарей. Влад прошел дворами, на ходу вытаскивая из потайного кармана пачку сигарет. Остановился в закутке между двумя ларьками и закурил. Теплый дым потек в легкие. Влад закрыл глаза, наслаждаясь минутным спокойствием.

Он не успел понять, что произошло. Резкая боль вонзилась в затылок. Влад согнулся пополам, роняя сигарету из помертвевших пальцев. Внутренности скрутило узлом. Падая, он только и успел выставить перед собой руки. Уткнулся в холодный мокрый асфальт. Из горла вырвался хрип.

«Что за черт?»

Боль понемногу отступила. Шатаясь и хватая ртом воздух, Влад поднялся. По-прежнему горели фонари, только теперь их свет плыл перед глазами. Ведя рукой по боковой стене ларька, он вышел на тротуар.

Мимо пронеслась машина. Она вильнула и вывернула на соседнюю полосу. Встречный автомобиль летел, не сбавляя скорости. Влад инстинктивно зажмурился, и как сквозь вату до него донесся звук удара.

Обе машины превратились в огненный шар. Грохнуло – осколки посыпались на асфальт. Влад шарахнулся в сторону. Новые машины, как в безумном сне, летели навстречу огненному шару.

«Черт, черт, черт!»

Где-то на периферии сознания мелькнула мысль, что так не бывает. Без скрипа тормозов, без отчаянных сигналов, без попыток избежать столкновения. В тупом безразличии.

Закрывая голову руками, Влад несся прочь от страшного места. Не особенно разбираясь, куда бежит, он рванул через парк. По утрам здесь было пусто, разве что бродили собачники.

В тумане он споткнулся обо что-то мягкое и едва не растянулся на земле. Вгляделся: поперек дорожки лежал мужчина – рот и глаза удивленно открыты.

– Эй, дядя, – негромко позвал Влад, уже понимая, что ответ вряд ли получит. Лицо лежащего застыло, как восковая маска. В шаге валялось что-то светлое, мохнатое. Влад не стал приглядываться. Он уже сообразил, что институт на сегодня отменяется, вот только куда бежать – еще не знал.

Попятился, нервно оглядываясь. Влад только теперь заметил, что прохожих на улицах не было. В желтом свечении фонарей стояли неподвижные деревья. Ни одна ветка не шевельнулась. Безветренное утро пахло озоном.

Небо понемногу светлело на востоке, а на западе горела рыжая зарница, и тянуло горьким дымом. Ломая ледок, затянувший лужи, Влад побежал к дому. Дорога через автостраду была перекрыта огромным комом огня, а за глухой стеной стройки послышался гул. Падал башенный кран.

От мощного удара земля дрогнула. Обрывки проводов заплясали по асфальту, рассыпая стрекочущие искры.

Влад понесся вперед, уже не оборачиваясь. У автобусной остановки лежали в разных позах люди, кое-кто сидел, завалившись на спинку скамьи. Он вжался спиной в стену и медленно сполз по ней, ощущая, как стучит в голове кровь. Бешено заломило в висках, так что мир поплыл перед глазами.

…Было очень холодно. Влад очнулся и ощутил под собой асфальт. Он лежал на боку и почти не чувствовал тела, видел серую громаду высотки и краешек неба над ней. Небо было светлым, почти безоблачным. По-прежнему горели фонари, но теперь их свет казался мертвенно-тусклым. Влад попытался шевельнуться и не смог.

А еще было тихо, совсем тихо, как не бывает в городе. Так тихо, что далекие голоса он услышал отчетливо. Захрипела рация.

– Сектор три А, ответьте. Сектор три А!

– Вас слышу. Мы приближаемся к зданию больницы. Здесь выживших нет.

Хрип рации прекратился. Влад увидел троих в военной форме и затемненных масках, с автоматами наготове. Они приблизились к остановке автобуса.

– Выживших нет. Из хорошего могу сказать только то, что умерли они мгновенно, судя по всему. Никто не мучился.

– Ребят, у меня от этих картин желудок скручивается. Чего это с ними, а?

– Весь город накрыло.

– Не знаю. Слухи разные ходят.

– Да нет, говорят, выжившие есть. Только они слегка того, контуженные. Отправят в карантин. Кто ж его знает, чем все это обернется.

Трое прошли по асфальтовой тропинке к зданию больницы, и Влад потерял их из виду. Только голоса еще звучали, и надсадно хрипела рация.

– Уходим, здесь нет живых.

Влад собрался с силами и закричал. Из горла вырвался невнятный стон.

* * *

СЕКРЕТНО

Командующему внутренними войсками

Рапорт

В соответствии с вашим приказом, бригадой срочного реагирования проведены все предусмотренные работы по ликвидации последствий событий 3 октября текущего года в зоне нашей ответственности. Ликвидированы локальные аварии, возникшие по причине мгновенной гибели людей. Выжившие доставлены в спецбольницы.

Для выяснения причин произошедшего ведется расследование. Наиболее вероятной версией остается применение стратегическим противником нового типа оружия. В приложении сообщаю о версиях произошедшего, выдвинутых комиссией, а также о некоторых событиях аномального характера, зафиксированных на территории города.

Прошу выделить дополнительные силы для дальнейшей ликвидации последствий.

Рапорт содержит приложение на 164 листах.

Командующий 121-й бригадой специального назначения

Глава 1 Город без голоса

Двадцать пятое августа 2031 года. День поездов

Когда сутки трясешься в поезде, в голову начинают являться лирические мысли, просто потому, что в голове пусто, только плещется горьковатый поездной чай. Чай этот везде: в чашках, в разговорах, в головах вот, и в воздухе витает тот же самый чай. Лежа на верхней полке, Вета пообещала себе, что больше никогда и никакого чая.

Город, в котором она жила до этого, был городом без голоса и без лица. Ей даже не хотелось называть его по имени. Просто «этот город». По ночам он вяло шевелился под светом желтых фонарей, утром – переставлял ноги по пыльным дорогам. Даже сосны почти не шумели, потому что сосны не умеют как следует шуметь.

Ее поездка в пустоту – только с драгоценной папкой, прижатой к груди, – стала для всех новостью и наконец расшевелила болото. Потом Вета узнала, как кричала от злости ее научная руководительница, потому что аспирантское место у нее таки отобрали, как хихикали девочки, разведя очередную игру «мы знаем про тебя все», и как в удивлении открывал и закрывал рот Андрей, должно быть, так и не поверив, что она уехала.

Выйти из поезда она должна была на каком-то полустанке, названия которого так и не запомнила. Холодное, уже почти осеннее утро развернулось над двухэтажными домишками розовой простыней. На платформе, выщербленной, как будто облитой кислотой, взад-вперед расхаживал одинокий мужчина.

Вета постояла рядом со своей сумкой, не решаясь первой подойти. Она сама не знала, чего ждать от секретного города, но уж точно не вылинявших домиков и мужичка в потертой джинсовке. Родилась и умерла мысль вернуться. Место в аспирантуре еще ведь можно выпросить обратно?

Мужчина, задержав взгляд на ней всего на секунду, зашагал навстречу.

– Вы учительница?

– Да, – не сразу ответила Вета. Она его жадно рассматривала. Может, нашивка на куртке? Особый браслет, как в фильмах про тайные организации? Удостоверение?

Он был обычным: каштанововолосым, темноглазым и молодым. Наверное, не намного старше самой Веты.

– Как вас зовут? – он щурился на солнце, и распахнутая на груди джинсовка выставляла напоказ серую рубашку. Тоже – совсем обычную.

– Вета.

– А по имени-отчеству?

– Можно просто Вета.

– Ну да, а пропуск я буду заказывать на кого? – криво усмехнулся парень, и Вете захотелось сострить ему в ответ, но она только скривила губы.

– Елизавета Николаевна Раскольникова. Так лучше?

– Угу. Идемте, Елизавета Николаевна.

Он накинул на плечо ее сумку и спрыгнул вниз с платформы. Вета неуклюже последовала за ним, чуть не упала, зацепившись ногой за шпалу, и принялась рассматривать город, выступивший перед ней из тумана.

Рядом с облезлыми двухэтажками росли яблони, и ветки их гнулись под тяжестью плодов. Вета едва сдержала себя, чтобы не сорвать один, но проводник обернулся и наградил ее снисходительным взглядом.

– Это Полянск. До Петербурга нам еще три часа ехать.

За поворотом нашлась машина со служебными номерами.

– Меня, кстати, Антон зовут, – сообщил парень, забрасывая ее сумку в багажник. – Тебя должен был встречать другой человек, но он не смог, и попросили меня.

Перед тем как завести машину, он закатал рукава джинсовки и рубашки прямо по локоть и долго настраивал зеркало.

– Я вообще-то в Центре недавно работаю.

– Где? – подалась к нему Вета, решив, что не расслышала.

– А, не важно.

Дорога стелилась перед ними ровная, серая полоса, высветленная августовским солнцем.

– А с чего ты вдруг решила переехать?

Вета оглянулась на него. Вопрос, на который она пыталась ответить сама себе и всем людям из своей прошлой жизни, в яблочном городе звучал легко и просто и как будто сам просился на язык Антону. Тот, напялив на нос солнцезащитные очки, вдобавок улыбнулся ей.

– А вы что, там родились? – Она потерла кончиками пальцев шею, по которой то и дело катились капли пота. Было неожиданно жарко, но снять плащ казалось актом капитуляции.

Он побарабанил по рулю.

– Я просто переехал еще в детстве, вместе с родителями. Они ученые.

Вета многозначительно помычала.

– А вы тоже стали ученым?

Игрушечный тигр на лобовом стекле покачивал головой. Она и не заметила, когда дома по обе стороны дороги кончились, и за обочинами потянулась голая степь, украшенная разве что клоками тумана. Плавно виляла дорога впереди машины, и как Вета не старалась, она не могла разглядеть на горизонте ничего нового.

– А я не стал, – протянул Антон, усмехаясь этому туману. – Не сложилось как-то.

– Вот и у меня – не сложилось, – выдохнула Вета, поправляя на коленях сумку. Возможно, еще оставалась возможность вернуться на щербатый полустанок, купить билет назад и выпросить в университете если не аспирантуру, то хотя бы соискательство. Место секретарши в деканате. Да что угодно.

Но туман смыкался за машиной, как будто море, разверзшееся, только чтобы пропустить их к закрытому городу. «Разверзнись, море!» – сказал Антон и стукнул сучковатой палкой оземь. И море разверзлось, оставив после себя мертвые водоросли и скрюченные кораллы.

– У нас там тихо сейчас, – сказал Антон, кивая, словно в ответ игрушечному тигру. – Это раньше было беспокойно, испытания все эти, а сейчас тихо. Так что ты не бойся. Хотя тебе-то как угодно непривычно будет. А классы тебе какие дадут?

– Я пока что не знаю, – сдержанно пожала плечами Вета. – Начальные, наверное. Я начальные просила.

Признаться честно, она до сих пор не понимала, почему ее взяли, ведь ни опыта, ни педагогического образования у нее за плечами не было. Вета, правда, вела кое-что у студентов, когда заменяла свою научную руководительницу, но ведь это не в счет.Наверное, никто особенно не рвался учительствовать в закрытом городе, вот туда и приглашали кого ни попадя.

– Никто особенно не рвется работать у вас? – вырвалось само собой. Она оглянулась на Антона: тот широко раскрытыми глазами наблюдал за дорогой.

– Да не то чтобы. Беспокойно было, говорю же. Но сейчас нам и своих работников хватает. Даже не знаю, почему тебя пригласили. Ты очень умная?

– Я очень упертая, – фыркнула Вета, откидываясь на спинку сиденья. То, что она умная, само собой подразумевалось.

Она приоткрыла окно, и салон машины сразу наполнился непривычным запахом. Город, в котором раньше жила Вета, пах разве что пылью, сосной после дождя и кислым дымом с западных окраин – там тянулись промышленные кварталы.

Здесь ветер нес аромат полевых трав, хотя, казалось, к августу все должно было отцвести.

Временами ей казалось, что за стеной тумана вырастают незнакомые высотки, больше похожие на космические корабли, блестят стекла в свете восходящего солнца, и ветер снова дышит яблоками. Но подступающий туман рассеивался, и дорога опять виляла. Вместо высоток по обочинам дороги росли чахлые кустики.

– А ты вообще-то знаешь, что это за город? – серьезно спросил вдруг Антон, глядя на нее поверх темных очков.

– Смотрите на дорогу, – не выдержала Вета. Она так и не смогла признаться, что едет в никуда.

Серьезная женщина, выписывающая ей направление, была очень занята, чтобы что-то объяснять. Она пила чай, искала подоспевшему коллеге какие-то ведомости и параллельно сверялась с графиком отпусков. Заполняя бланк каллиграфическим почерком, она сделала три ошибки. Скомкала его. Написала второй, и в нем сделала всего одну. Очень рассердилась. Скомкала. Переписала еще раз.

Какие уж тут объяснения.

Вета проспала всю оставшуюся дорогу, и снился ей красивый город в голубой и розовой глазури утра. Шпили, шпили, шпили везде, куда хватало взгляда, и ажурные дома – этажерки, и светлые проспекты. Ее разбудил молодецкий хохот. Вета открыла глаза и завороженно заморгала, не понимая, почему так темно.

Казалось, небо затянулось серыми тучами. Антон стоял в десяти шагах от машины, болтая о чем-то с двумя парнями в военной форме. Автоматов наперевес у них, правда, не было, но Вета уверилась – с ними лучше не связываться.

Разминая затекшие ноги, она выбралась на обочину, как сокровище, прижимая к себе сумку, где до сих пор мялась заветная папка.

– А вот и она, кстати, – обернулся на нее Антон.

Солдаты смерили ее заинтересованными взглядами.

– Ну что, пойдемте оформлять пропуск? – Один из них кивнул на будочку, примостившуюся рядом с ограждением. – А чего вы так испуганно смотрите?

Вета поняла наконец, что солнце закрыли никакие не тучи. Они вместе с машиной, Антоном и бравыми парнями находились в промежутке между двумя металлическими оградами, каждая из которых подпирала небо, никак не меньше. Внешний контур – Вета назвала его внешним за вышки, ожерельем тянущиеся так далеко, куда только хватало глаз, – был утыкан прожекторами, направленными наружу.

– Это что, военная база? – сдавленно поинтересовалась она, понимая, как весело за ней сейчас наблюдать, но все еще не в состоянии перевести дух и оторваться от поражающего воображение зрелища.

– Ну, – развел руками Антон. – Можно и так сказать. А ты куда ехала?

Солдаты снова дружно загоготали.

С документами решилось на удивление быстро. Антон, поглядев на часы, посерьезнел.

– Отвезу тебя в школу, а сам на работу поеду. А то дел по горло, как бы до ночи не засидеться.

Вета хотела спросить – только ради приличия, – где он все-таки работает, но поленилась. Все равно ведь они никогда больше не встретятся, зачем напрасно сотрясать воздух.

Город, который потянутся за окном машины после того, как они преодолели третий контур, поражал обыденностью. Новенькие, но типовые девятиэтажки стояли ровными рядами. Здесь все еще было по-летнему тепло. Люди шагали по улицам вовсе не в серебристых комбинезонах. И третьей ноги ни у кого не было.

На горизонте, правда, проступали очертания высоких и сверкающих на все цвета радуги зданий, но, как объяснил Антон, там был центр, а центру и полагается возвышаться и сверкать. Вета успокоилась и, нашарив в сумке зеркальце, принялась поправлять макияж.

– Школа номер пять, да?

Машину дернуло так, что зеркало упало ей на колени из разжавшихся пальцев. Антон свернул с проспекта на боковую улочку.

– Да.

– Повезло. Это, так сказать, элитная школа.

Вета пожала плечами – особого везения она тут не видела. Вот если бы попасть в университет…

– Вот здесь она и есть. Выбирайся.

Небольшая трехэтажная школа потонула в зелени высоких кленов и низеньких вишен. С обеих сторон ее подпирали дома. По небольшой аллее, замощенной галькой, ветер гонял цветастую обертку от конфеты.

Вета хлопнула дверцей и приняла из рук Антона свою сумку. Не сказать, чтобы тяжелую, но с непривычки сильно оттягивающую плечо.

– Всего доброго, – сказал он, сверкнув улыбкой и стеклами очков. – Ты звони, если что.

Куда надо было звонить, Вета не поняла, но и уточнять не стала. Она только кивнула и зашагала к аллее. Там из клумб с красными и желтыми гладиолусами показывались цветные статуи: львенок, вставший на задние лапы, улыбающийся динозавр, ученый кот. Кто-то еще притаился в глубине, но Вета не стала вглядываться.

Лестница вывела ее к дверям – типичным, школьным. Кажется, такие же самые были в той гимназии, где училась Вета. Давно.

Колотить в них не пришлось.

Глава 2 Без лица

– Ну вот как хорошо! Хорошо же, – не уставала повторять завуч – невысокая женщина, по всем стандартам подходящая под свою должность. Кажется, встретишь на улице – и тут же догадаешься, кем она работает.

Остро отточенным карандашом она заполняла квадратики на большущем листе ватмана – составляла расписание. И цветастая накидка на ее плечах, несмотря на жару, вовсе не портила впечатления. Наоборот, она говорила: «Это хороший, демократичный завуч. Он даже посетил последние курсы повышения квалификации».

«Повешения», – почему-то мелькнуло в голове Веты. Она послушно сняла плащ, пристроила его на вешалке у дверей и села. Все как полагается: белая блуза, черная юбка ниже колен, и никаких «ногу на ногу».

– Вы нас просто выручаете! – пела завуч, заполняя острым карандашом графы в расписании. – Это замечательно, что вы приехали. Вы знаете.

Она взяла Вету за локоть.

– Мы вам квартиру уже выбили. И расписание я вам составлю самое удобное. Будет время на все. И детей дам – самых хороших. Ох, да у нас все дети замечательные! Сейчас оформим все, потом поедете домой, отдохнете там, освоитесь пока в городе. А потом сразу в бой!

Она потрясла в воздухе кулаком, и Вете, вспомнившей вдруг прожекторы на «контурах», захотелось судорожно сглотнуть. И ей вспомнился вопрос Антона: «Почему тебя взяли, ты что, самая умная?»

Задать его сейчас или повременить?

Она помолчала, оглядывая скромный завучский кабинет. Единственное окно выходило на аллею, а за ней виднелось одноэтажное здание с сетками на окнах. Спортивный зал что ли.

– У нас тут все очень хорошо выходит, – щебетала хозяйка кабинета. «Лилия Аркадьевна, запомни, Лилия Аркадьевна», – твердила себе Вета. – Вот смотрите, тут поставим вам три девятых класса, здесь – три восьмых, и еще пятая параллель. Их можно даже вот сюда. Так неплохо, да? Потом я, может быть, еще лучше сделаю.

– Девятых? – переспросила Вета, не особенно возмутившись. – Мне сказали, что можно взять только пятые и шестые.

– Да, – завуч беспомощно посмотрела на нее поверх очков-прямоугольничков. – Понимаете, у нас тут учительница биологии – старенькая уже, ей тяжело. Так что придется и девятых.

Вета вымученно кивнула. Девятых так девятых. В конце концов, она вела занятия у студентов, знает, что там почем.

В школе было пусто и гулко, только на третьем этаже, у лестницы на чердак, куда Вета забрела по ошибке, сидела компания подростков в шапочках из газеты, и красой от них несло так, что померкли и яблоки, и бензин, и горький дым.

Лестницы засыпали белой крошкой – Вета шла осторожно, не касаясь перил. Окна были распахнуты. Все – с новыми рамами. Во все – видна аллея. А двери в классы оказались закрыты. Жаль, ей хотелось взглянуть хоть на один, вспомнить детство.

Документы оформили подозрительно быстро, дождавшись только секретаря и директора. Директор хмуро смотрел на Вету, плюя с высокого кресла на все щебетания завуча. На столе у него стояла только стеклянная фигурка девушки в пышном платье и органайзер с ручками и карандашами.

– Ты какой факультатив будешь вести? – спросил он, выстукивая по подлокотнику кресла странный мотив.

– Экологию, – нудно выдала Вета, глядя мимо – в окно, на аллею.

Какие еще факультативы? Клены манили прохладой, фигурка динозавра торчала под самым директорским окном и улыбалась в тридцать шесть человеческих зубов. Вечером, сидя в таком кабинете, Вета обязательно задергивала бы шторы. Плотно-плотно, чтобы эта харя не вынырнула из темноты, выхваченная боковым зрением.

– Экология – это хорошо, это нужно, – сказал директор и подписал наконец ее заявление.

Секретарь споро настрочила нужные бумажки, сунула их в папку с крупной надписью «учитель биологии» и отпустила Вету с миром. Та снова поднялась к завучу, на второй этаж. На лестнице, правда, столкнулась с растрепанной пожилой женщиной. Она затравленно глянула на Вету и шарахнулась в сторону.

Завуч тоже выглядела слегка напуганной, и цветастая накидка валялась на пустующем стуле.

– Чтоб тебе пусто было, – ругнулась она в открытую дверь и тут же заметила Вету. – Ой, вы уже все сделали, да? Ну тогда давайте так, вот ключи, документы потом оформим. Езжайте сейчас домой. Первого сентября можете не приходить, все равно ничего еще известно не будет.

Она ткнула ручкой в настенный календарь.

– А вот второе и третье, получается, выходные. Тогда уже сразу четвертого, в понедельник с самого утра подходите, и в бой.

Она уже знакомо потрясла кулаком в воздухе.

Город, напоенный солнечным светом, искрился всеми своими стеклами. Вета только и делала, что щурилась. Щурилась, когда ехала в автобусе, пока вертела и так и сяк выданную ей карту. Проводить до дома никто не вызвался, вот и пришлось самостоятельно пробираться по асфальтовым тропинкам и кленовым аллеям, здесь их, оказывается, было много.

Такого пустого и чистого города Вета не видела никогда. Новенькая девятиэтажка, сестра-близнец всех остальных, встретила ее запахом свежего ремонта. Лифт радостно взвизгнул, откликаясь на первый же зов. Поднимаясь в нем, Вета в первый раз почувствовала себя птицей. Не потому, что летит, а потому, что легкая.

С полыми костями и пустым желудком.

Даже сумка перестала натирать плечо. Она выпрыгнула из лифта новой и свободной. У нее за спиной больше не было жениха-идиота и подружек-врагинь. И научной руководительницы, которая не прочь посплетничать за спиной. Вета наконец-то перестала злиться на них и на весь мир.

– Вы прибыли в закрытый город. Вот здесь распишитесь.

В ее пропускном удостоверении говорилось, что инструктаж должны были проводить трое должностных лиц с громкими званиями, но вместо них пришел лысеющий мужчина в штатском. Он бурчал, не поднимая взгляда от стола, и между делом подсовывал Вете какие-то бумаги.

Она старалась читать, но казенные фразы выстраивались неповоротливыми гусеницами, мужичок требовал подписи, и Вета подмахивала, почти не глядя.

– У вас есть право выезжать из города раз в году на один месяц. Если остались родственники вне города, они могут навещать вас, в этот же месяц, но это требуется оформлять отдельно.

Вета снова подписывала криво напечатанные приказы.

– У вас есть право писать письма и отправлять посылки, но только после проверки, которую осуществляют наши сотрудники. Телефонная связь между городами тоже налажена, но звонить вы имеете право только из специальных пунктов. Посмотрите в путеводителе.

Она уставилась на тощую синюю книжицу, которая валялась на парте перед ней. Моргнула. Полуподвальное помещение напоминало школьный класс, только сырое и на стенах – красочные плакаты. «Что делать во время пожара», «как помочь утопающему», «если вы услышали сигнал тревоги».

Вета облизывала губы и молчала.

– За разглашение секретной информации следует наказание по закону. Впрочем, вряд ли вам кто-то доверит секретную информацию в ближайшее время. У нас здесь действует комендантский час, его нарушать тоже не советую. Прочитайте вот в этой брошюре. Пожалуй, это все, что вам необходимо знать.

Он поднял голову, и Вета впервые увидела его глаза, окруженные сеточкой морщин. Плакаты на стенах кричали: «При ударе электрическим током…», «почему опасно появляться на улицах во время испытаний», «знай, где ближайшее убежище».

– Вопросы есть?

Она быстро кивнула, опасаясь, что он уйдет и не дослушает.

– Почему город закрыли?

– Здесь располагаются важнейшие научно-исследовательские институты, военная промышленность, – выдал инструктор, как будто прочитал в учебнике.

Вета быстро глянула на плакаты, пытаясь сообразить, какую бы еще информацию вытащить из мужчины в штатском. «Правила безопасности при возникновении аномалий», – взгляд выхватил алую надпись.

– В бытовом отношении… я имею в виду, я могу просто ходить по городу, ничего не опасаясь? – Она поморщилась от собственного косноязычия.

– Конечно, – инструктор кивнул, устало прикрывая глаза. – Но не забывайте слушать радио. Приемники есть почти везде, и репродукторы на крупных улицах. Все, что необходимо знать населению, будут передавать по общим волнам. Если услышите сигнал тревоги – это громкий долгий гудок, – спускайтесь в убежище, убежища есть в подвале почти каждого дома. Почитайте внимательно вот эту брошюру. Я надеюсь, вы знали, куда ехали.

«Убежища? Тревоги?» Вета отвела взгляд. Может, все это – лишние предосторожности. Ведь когда инструктируют по противопожарной безопасности, это не значит, что через пару минут начнется огненный шторм. Она неуверенно кивнула.

– Внимательно прочитайте все брошюры. Распишитесь вот здесь. В нашем городе вы столкнетесь с так называемыми вторыми гражданами. Это люди, которые подверглись действию аномалий, они приравнены в правах и обязанностях к нам с вами. Они не опасны, соблюдают наши законы, пользуются нашим языком, правда, могут быть несколько эксцентричны в быту. А вам, я вижу, рассказывали.

– Нет, мне ничего не говорили.

Вета отрешенно покачала головой. Перед тем как ехать сюда, она прошла столько тестов, проверок и собеседований, что окончательно запуталась в своих ощущениях и уже не знала, чего ожидать. Как выбрали именно ее, Вета не решилась бы объяснить. Как же ей быть учителем – без опыта работы? Но она была так обрадована победой, что даже не стала спрашивать – как.

– Ничего, сами разберетесь, невелика наука, – хмуро успокоил ее инструктор. – Не нарушайте закон и проживете в нашем городе без проблем.

Все отжалованное ей время Вета тратила в свое удовольствие. Она навела порядок в новой квартире, правда, наводить-то было особо нечего. Всю обстановку здесь составляли кухонный гарнитур на кухне, шкаф и кровать в комнате. Вешалкой в прихожей служил вбитый в стену гвоздь.

Другой пошел бы жаловаться, но Вета была довольна. Она купила себе вазу и тут же поставила ее на кухонном столе. Чашку, тарелку и ложку привезла с собой. А что еще нужно учительнице биологии для полного счастья?

Она бродила по городу, бездумно заходила в магазины, удивлялась цветастому великолепию товаров и ничего не покупала. Забрела однажды в парикмахерскую и попросила подровнять челку.

Дородная мастерица в форменном платье похвалила ее волосы и спросила, нежно щелкая ножницами:

– В школу собираешься?

– Да, – протянула Вета, из-под прикрытых век глядя в окно.

– Выпускной класс небось, да?

Она обернулась к зеркалу. Руки вдруг напряглись на подлокотниках, как будто собирались подкинуть ее вверх.

– Я учительница, – чуть хрипло выдохнула Вета.

Лицо парикмахерши, отраженное в зеркале, стало недоуменным. Потом она расхохоталась.

– Учительница. Молоденькая какая! Первый раз, наверное, да? Ну да, учительница первая моя… Смотри романов со старшеклассниками не накрути, а то всякое бывает. Учительница. – Она трясла головой и усмехалась. И снова трясла головой, словно так и не поверила.

Только в центр города Вета не ходила. Неприятно было: несколько зданий, обнесенных высоким забором, походили на ощетинившихся зверей, рычали двигателями выезжающих машин.

– Военные институты, наверное, – размышляла Вета, поглядывая на высотки со своего балкона. Без них Петербург-68 выглядел бы обычным провинциальным городком.

Соседи тихо сидели по своим квартирам, не грохотали по батареям, не скандалили. Вета не была большой любительницей бессмысленного общения. Никто не трогал ее – и она никого не трогала.

Она записалась в библиотеку и вечерами листала подшивки «Биологического вестника», по привычке выписывая в новенькую тетрадку интересные мысли. У нее была и старая, только та осталась в личном ящике, в лаборатории. Хотя, наверное, Ми уже распорядилась ею по своему усмотрению. Вета не держала на нее зла.

Неприятно удивил разве что комендантский час – пережиток прошлого. После десяти вечера по улицам ходили разве что патрули, и в свете желтых фонарей поблескивали кокарды на фуражках.

– Раньше беспокойно было, – повторяла Вета слова Антона и не понимала, что он вообще имел в виду. Города спокойнее она в жизни не знала.

* * *

– Оно меня забирает. – Антон задумался и стряхнул пепел с сигареты в урну. – Да, так и сказали. Оно меня забирает. Пугало.

Затянулся горьким дымом. Он давно бросал – и никак не мог бросить окончательно. От дыма в груди делалось спокойней и увереннее.

Антон стоял на детской площадке, переминался с ноги на ногу, отчего мелкий гравий под подошвами ботинок хрустел. С двух сторон площадку подпирали жилые дома, еще с одной – огороженная сеткой-рабицей стройка, как полагается, с краном и орущими рабочими в ярких касках.

– Врут, – без особенной уверенности в голосе отозвался Март.

Антон вгляделся в окно на втором этаже. Занавешенное белым тюлем, оно ничем не отличалось от соседних, но ему все равно чудилось слабое шевеление в углу. Может, сквозняк покачивал штору.

– Врут или не врут, не знаю. Только она уже давно про пугало это твердила. Ее возили в психиатрическую клинику, там обследовали и поклялись, что девочка здорова. Снова вернули домой. А она опять про пугало.

– Тьфу. – Сунув руки в карманы, Март походил вокруг скамейки, столбики за которой напоминали индейские тотемы. Страшные звериные рожи таращились на играющих в песочнице детей.

– Вот тебе и тьфу. Родители, конечно, пальцем у виска только крутили. А она рассказывала, как пугало из обоев в углу вылупляется и лезет. Каждый раз описывала его подробнее. Обычное пугало. – Он пожал плечами. – Только лица у него не было. Вроде как мешок с опилками вместо лица.

Горький дым уже не согревал: с окраины потянуло свежим ветром, но Антон ленился застегивать куртку. Так и стоял, стряхивая пепел в урну, забыв, что сигарета давно прогорела до самого фильтра. Мерз, ежился.

– Пугало без лица, – эхом повторил Март, и мамаши на скамейке удивленно посмотрели ему в спину. – Да тут и состава преступления нет. Зачем тебе его ворошить?

Окно на втором этаже по-прежнему ничем не отличалось от соседних, хотя солнце уже почти завалилось за дом. Красные блики ползали по стеклам верхних этажей.

Одним утром девочку из квартиры номер шесть нашли повешенной в ее собственной комнате. В углу, из которого по ночам вылуплялось и лезло пугало.

Мамочки разбирали своих детей из песочницы и разводили по домам. На город опускался вечер, и пора было садиться в машину и уезжать, потому что на рабочем столе давно скопилась куча бумаг, которые нужно доделать еще позавчера. Но Антон все еще мял в пальцах прогоревший сигаретный фильтр и вглядывался в окно на втором этаже.

Они дождались, чтобы двор совсем опустел. Хотя непонятно – зачем.

– «Оно меня забирает». Соседи говорят, она кричала в последнюю ночь.

– А родители что? – дернулся Март.

– А родители вроде бы ничего не слышали.

Он прошелся, заложив руки в карманы необъятных брюк. Март совсем недавно работал в их отделе, даже меньше, чем Антон, и ему еще разрешалось носить что попало.

– Значит, соседи врут.

– А смысл? – буркнул Антон.

Разговор ради разговора. Он и сам знал, что в пугалах один смысл – ворон гонять. А чтобы из обоев вылупляться… Антон достал из пачки новую сигарету и теперь мучительно мял в пальцах. От табака на губах уже горчило, но если закурить, то появится мотив остаться тут еще на несколько минут.

– Нет смысла. Люди просто любят нагнетать страх. Болтают всякое, – сказал Март. Он тоже глядел в окно на втором этаже. Видел ли то самое шевеление шторы в углу окна? – А если там ночку посидеть?

– Сидели уже, до тебя, и ничего. Девочка только руками разводила, мол, при вас не приходит пугало.

– Значит, точно ненормальная.

– Ну или пугало каким-то образом узнавало, что его караулят и не являлось. – Антон улыбнулся во все зубы.

Март посмотрел на него, как на придурка.

– Ты что, выслеживать теперь его собираешься?

Тот отрешенно пожал плечами. Штора не колыхалась. Солнце окончательно уползло за соседний дом, и малиново-желтые блики больше не прыгали по стеклам. Да и зачем бы пугалу приходить в пустую комнату?

– Нет.

Он швырнул недокуренную сигарету в урну и зашагал прочь из двора-полуколодца, в очередной раз решая бросить противную привычку. Курить.

Привычку заглядывать в чужие окна Антон никуда бы не дел.

Антон не курил весь вечер, но горечь на губах ощущал только сильнее. Казалось, даже пальцы оставляют желтые пятна на листах бумаги. Впрочем, глаза слишком устали, а старенькая лампа изредка принималась мигать. Темнота за окном густела, хоть прожектора-фонари, оставшиеся здесь со времен военного положения, и пытались отогнать ее хоть с автомобильной стоянки.

Дело с пугалом висело в воздухе вместе с горечью табачного дыма.

– Нам велели закрыть это дело немедленно.

Март выпучил глаза:

– И что, ты до сих пор не закрыл?

Признаться честно, Антон не докладывал ему обо всем, и занимался ровно тем, чем считал нужным заниматься. Но Март только махнул рукой.

Он поверил, когда в кабинете раздался телефонный звонок.

– Зайдите ко мне. Оба, – привычно тихо приказал Роберт в трубку и нажал отбой.

– Ну вот, – обреченно развел руками Антон, а Март так и не додумался, в чем все дело.

Он сунул в ящик стола одни бумаги, схватил со стола другие. Какие-то листы из отчета – вполне вероятно, что половина нужных так и осталась лежать на месте, а вот черновиков и изрисованных каракулями бумажек он прихватил с собой достаточно. Антон поторопился к кабинету начальства.

Роберту, должно быть, стоило сочинить кратенькое и смешное прозвище, но, во-первых, всем оказывалось не до того. А во-вторых, весь изюм прозвища в том, что оно само на ум приходит, когда видишь человека. Вот местного библиотекаря давно прозвали Скворцом за то, что он любил высунуться из окна своей каморки, и торчал оттуда день-деньской, и поплевывал, за что каждый раз получал выговор и нагоняй от читателей, напрасно ожидающих за столом выдачи.

При виде Роберта все шуточные мысли быстро атрофировались и, полудохлые, расползались по оконным щелям, потому что в голом коридоре спрятаться больше было некуда. О нем вообще не хотелось шутить вслух, а в собственной квартире тянуло оглянуться в темный угол: не стоит ли он там, задумчиво меряя тебя взглядом.

Но никто никогда не слышал, чтобы Роберт повысил голос. Он всегда разговаривал полушепотом. А увольнял быстро. Март этого еще не знал, а жаль. Март, в общем-то, показался Антону неплохим парнем. Ленивым, может быть, немного. И болтливым еще.

Он в первый же день выложил свою историю, и нельзя сказать, что Антона она слишком порадовала, ведь выходило, что во внешнем мире его не очень ждут. Сейчас Март парил в Центре на птичьих правах, но все равно оставался беззаботным до крайности.

– Может, первым пойдешь? – он остановился у кабинета начальника и нерешительно покачался с носка на пятку. Похоже, наконец дошло.

Антон пожал плечами и неохотно дернул на себя дверь. За ним уныло тянулись еще несколько нераскрытых убийств, но волосы на затылке ощущали, что вызвали их вовсе не из-за этого. Вряд ли парочка отчетов понадобилась Роберту так поздно вечером, когда большинство сотрудников уже разбрелись по домам, а небо накрыло город прозрачной от прожекторов ночью?

– Не слишком ли много пугал развелось на вашем участке? – поинтересовался Роберт за секунду до того, как Антон успел открыть рот.

В комнате горела единственная лампа, да и та настольная. Пара папок лежала тут же, придавленная грузом собственной ничтожности. А так стол оставался чистым и пустым, как автостоянка перед зданием сейчас – все машины успели разъехаться, а служебные отдыхали в гараже.

– Никак нет, – произнес Антон, перехватив поудобнее стопку бумаг. Они грозили поползти на пол шуршащим водопадом.

Роберт провел пальцем по боку одной из папок. Пиджак аккуратно висел на спинке его стула, а две верхние пуговицы на рубашке оказались расстегнуты, будто в кабинете было невыносимо жарко, только вот этой жары Антон не ощущал.

– И сколько их?

Ничего особенного в Роберте не было, ни исполинского роста, ни боевой массы, но лоснящихся мускулов, но голос гипнотизировал, и будь сотрудники Центра кобрами, они давно бы плясали, по команде раздувая капюшоны.

– Товарищ полковник, пугал нет. Они все… э, на огородах стоят, – выдал Антон, едва сдерживаясь, чтобы не расползтись в кривой улыбке. Скорее, нервной, потому что эти пугала скоро начали бы ему сниться.

По тому, как Роберт приподнял брови, стало понятно, что он услышал то, что хотел услышать. Он побарабанил пальцами по краю стола.

– Друга своего позови. Можешь быть свободен.

И даже не потребовал отчета.

…Март не показывался из кабинета долго. Так долго, что Антон, едва успевший осознать, какую же ерунду брякнул пять минут назад, успокоился, испугался и снова успокоился. Подоконник шершавился под пальцами. Антон глянул в окно: ночь. Уйти с работы пораньше – ни единого шанса. Но это ничего, пару ночей он даже не спал. Караулил пугало, например.

Март показался из-за двери, помятый, словно им вытирали пол, и с повисшими, как плети, руками.

– Ну? – обернулся на него Антон.

Тот выразительно пожал плечами. Точно так же пожимал уже один раз, когда рассказывал об убитом пареньке. Странно – вроде стрелял в воздух. Прошло время, и история обросла напускным безразличием.

Хотя Антон видел, как тряслись его пальцы, когда Март рассказывал. И теперь тряслись. Поэтому расспрашивать больше не стал. Сгреб с подоконника свои отчеты и пошел следом – по коридору, освещенному только лампочками сигнализации.

Глава 3 Никогда не улыбайся

Четвертое сентября – день пыльных демонят

Завуч кусала карминовые губы. Она резко поднялась, и вдруг хрустнул остро отточенный карандаш, а в расписании осталась дырка.

– Дверь закройте.

За спиной хлопнуло. Тот, кто следом за Ветой попытался войти в кабинет, ойкнул и отскочил обратно. Завуч взяла целый карандаш и постучала им по краю стола, словно требовала тишины у шумящих за окном кленов.

– У нас уволилась учительница. В субботу. В субботу принесла заявление. Второго сентября, да. Вам придется взять на себя классное руководство. Понимаете…

Вета не желала понимать. Она даже не села. Бросила на стул сумку и тяжело глянула на Лилию Как-там-ее-по-отчеству. В сентябрьском городском мареве оказалось жарко, и по лбу важно потекла капля пота. Вета раздраженно смахнула ее.

– Я на это не подписывалась.

Лилия стянула очки на кончик носа и улыбнулась. Расписание возлегало на ее столе, как карта военных действий – растертые карандашные линии, остатки от ластика, загнутые уголки.

– Выручайте, кроме вас некому их взять, понимаете? Не могут же дети остаться без классного руководителя, как вы считаете? Ну и кого мы здесь еще найдем?

Вета задумалась и села: ноги предательски ослабели. Она поняла, что это стало началом капитуляции. Лилия опустилась на стул напротив, и взгляд ее над очками сделался розово-ласковым, а голос – елейным, слаще, чем засахаренное малиновое варенье.

– Я не…

Классное руководство. Это что же, ей придется водить их по театрам и ловить за школой с сигаретами? А потом ее же и отчитают: почему, мол, ваши дети собрали так мало макулатуры.

– А я расписание составлю, как вам удобно, – во вторую смену, чтобы вы смогли к своим деткам ходить.

Ее голос потянулся медовыми ниточками – от ложки до банки, из которой зачерпнули и понесли ко рту.

– Доплата, конечно же, будет.

– Я не могу…

Вета поняла, что только что проглотила этот самый мед, полную ложку. Во рту стало приторно, противно, на зубах заскрежетали крупинки сахара.

– Замечательные дети! Восьмой класс. Вы сразу с ними подружитесь. – Лилия расплывалась в улыбке. Еще бы немного, и губы выползли бы за пределы лица. – Так вышло, что Жаннетте Сергеевне пришлось уйти. Понимаете, она уже пожилая. Так я готовлю документы?

Вета поняла, что мед уже течет по горлу и падает в желудок тяжелыми дегтевыми каплями. Хотелось спросить, есть ли у нее выбор, но какой уж тут выбор. Она, как двоечница на контрольной, оказалась немой и жалкой.

– Да.

– Ну вот и славно, сегодня я вас познакомлю. Замечательные дети, вы не пожалеете. А если проблемы возникнут, так я всегда помогу. Всегда, вы приходите. У вас с кем первый урок?

– Сегодня с пятыми, а потом восьмыми, – неохотно выдавила из себя Вета, разглядывая смазанные пометки на расписании. Свою фамилию она там не нашла и вдруг догадалась, что ее уроки записаны под фамилией той, которая уволилась. Как ее? Жаннетта?

– Ах, так как раз с ними? Вот и хорошо, вот и замечательно. – Она двинула очки обратно на переносицу и быстро накарябала что-то себе в блокнотик. – Да вы идите, осваивайтесь пока. Знаете, где кабинет биологии? Да, и подружитесь там с лаборанткой, ее Роза Викторовна зовут.

…В школе бесновались останки праздника. Шарики и торжественные надписи, вырезанные из бумаги, поленились снять, и дети таскали их, кто во что горазд. Вете в коленки ткнулся первоклассник, весь обмотанный бумажной мишурой.

Она нашла кабинет биологии в углу, у самой лестницы, и долго мучилась с ключом, вставляя его и так и эдак. Он входил и выходил, и даже проворачивался, вот только дверь не открывал. Потом что-то хрустнуло, и в щели стало видно, как штыри замка отъехали.

Вета осторожно прошла внутрь, как будто за партами сидели призраки и, скрипни хоть одна половица, они все бы обернулись на нее. Но в кабинете было пусто и пахло так, как должно пахнуть в кабинете биологии: немного старыми книжками, немного – пыльными чучелами, перьями и зеленью. Подоконники были уставлены цветами, как баррикадами.

– Вы новая учительница?

Вета обернулась: у неприметной двери в углу стояла сухонькая и снежно-седая бабушка.

– Да.

– Проходите. Я тут лаборантом работаю. Цветы пока поливать буду, а потом вы сами, да? – Она исчезла за дверью так же тихо, как и появилась. Вета вошла в подсобку следом и присмотрелась: на ногах Розы были мягкие тапочки с помпонами.

Мимо деловитой трусцой пробежал рыжий таракан – мелкий и нестрашный.

– Это наглядный материал бегает, видите? – засмеялась бабуля.

В комнате царствовал стол. Он стоял в центре, и куда бы Вета ни попыталась пройти, ей приходилось протискиваться мимо лакированных углов. Она ступала осторожно: тараканов здесь должно быть великое множество. Полчище. Орда.

– В самом деле, у нас тут много наглядного материала, – повела рукой Роза. Ее высохшие пальцы венчал отменный маникюр. – Разные схемы, таблицы. Вы говорите мне, а я вам буду подбирать к теме урока.

Вдоль всех стен тянулись шкафы, заваленные пыльными книгами – к ним Вета не решилась бы прикоснуться даже под страхом лишения премии. В углу валялись свернутые трубочками листы ватмана и старые шторы. И цветы. Цветы были тут повсюду – как венки на могиле образования.

«Странно, школа вроде бы новая, а кабинет биологии такой запущенный».

Должно быть, заметив, как брезгливо Вета оглядывается по сторонам, Роза проковыляла к примостившейся в углу раковине, смочила тряпку водой и принялась протирать стол – со стороны Веты он был занесен пылью, словно снегом.

– Не нужно, я сама. – Вета протянула руку к тряпке и неосторожно махнула. На пол со стола посыпались скрепки, колпачки от ручек, какие-то шарики из пластилина. Все, что осталось здесь от Жаннетты.

– Да, здесь не очень прибрано. Но вот начнется учеба, и мы потихоньку тут все уберем, – бормотала Роза, сгребая в кучу бумаги на своем столе. – Пирожков не хотите? Я принесла сегодня.

– Нет, спасибо. Может, после уроков?

– Хорошо-хорошо.

В нише стола Вета нашла старый журнал, пролистала несколько страниц. В глаза бросилось: «Работа с учениками. Дементьев Валерий – неопрятно одет. Проведена беседа». Она захлопнула журнал, отчего в воздух поднялся столб пыли, и сунула его на место.

Из угла напротив на нее пустыми глазницами таращился макет человеческого организма. Наружу торчал кишечник и бурое сердце.

– А какой у вас класс? – спросила Роза, подаваясь вперед всем телом сразу. Гибкая, как змея, и такая же бесшумная.

– Восьмой, – пробормотала Вета, уставившись в глазницы манекена, и зачем-то уточнила: – А.

– Ну да, ну да, класс Жаннетты. Надо же, – она всплеснула тоненькими руками. – Ну надо же, какая жизнь.

С утра пронеслись пятиклашки. Одетые все как один в костюмы и форменные синие жилетки, они смотрели на Вету и сидели, смиренно сложив руки перед собой. На переменах рассматривали чучела. Осторожно щупали листья хойи, занявшей весь угол справа от учительского стола.

В перерыв времени Вете хватило только на то, чтобы выбежать в ближайший магазин и купить пачку печенья. Все равно пообедать в местной столовой надежды не было: ее оккупировали со всех сторон школьники.

– А я, пожалуй, пойду, – мило улыбнулась Роза, как только Вета обернулась на нее, жуя печенье. Она так и стояла в старомодном плащике и шляпе, пока на нее не обратили внимания.

– Да, конечно.

Когда Вета осталась одна, она достала из ниши, прикрытой старенькой салфеткой, журнал и принялась его листать. С ее личным классом нужно было познакомиться поближе, но как? Вот войдет она на урок и скажет: «Здравствуйте, я ваш новый классный руководитель».

Вета с особой ясностью представила себе их выжидательные взгляды.

«Не бойтесь, мы с вами как-нибудь уживемся».

Не пойдет. Начнут смеяться и все перепортят.

«Так вышло, что Жаннетта – как же ее там? – Сергеевна уволилась, и теперь я…»

– Что ты, ну вот что? – буркнула Вета себе под нос, не смущаясь безглазого манекена.

За окном шумели счастливые учащиеся первой смены, выпущенные на волю, под солнышко. Вета оглянулась: по пыльному подоконнику ветер гонял кусок ваты, которым, видимо, затыкали щели на зиму. Одно окно подсобки выходило на дорожку, куда ее в пятницу привез Антон, другое – на кленовую аллею.

Динозавр и ученый кот выглядывали из-за цветов, кто-то еще прятался в глубине, за деревьями. Человеческая неподвижная фигура – новое украшение школьного сада. Можно было бы посмотреть вечером, по дороге домой, кто там такой интересный.

Вета перевела взгляд на журнал. Одиннадцать детей. Всего-то. По сравнению с пятиклашками, которых в кабинет биологии набивалось столько, что едва хватало парт, одиннадцать показалось просто ничтожно маленьким числом. Почему их до сих пор не расформировали?

Одиннадцать – это даже хорошо, у нее появился шанс их запомнить. В конце концов, единственное, что им остается – мирно просуществовать еще четыре года. Четыре – это еще меньше, чем одиннадцать.

Она откинулась на спинку стула. До урока оставалось двадцать минут.

Вета слышала, школьники иногда проверяют новых учителей. Ну, сажают какого-нибудь оболтуса на шкаф или там игрушечную мышь на стол подбросят. Выдержки на то, чтобы со спокойным лицом подать нашкафному ученику тетрадку и ручку у Веты бы хватило. А мышей она в жизни не боялась, в институте экспериментальной биологии, где она проходила практику, были полные клетки мышей, а крыс еще больше. Она брала их за шкирку и колола новыми препаратами.

С кроликами было сложнее. Но с восьмиклассниками оказалось куда хуже.

Она вошла, улыбаясь, и сказала:

– Жаннетта Дмитриевна ушла на пенсию, теперь я…

– Вы врете, – усмехаясь, бросил парень с третьей парты.

Все остальные зашевелились, стали переглядываться и хихикать. Вета опустилась на свой стул и раскрыла ежедневник на новой странице – на первых трех уже красовалась полная путаница из имен и оценок пятиклассников.

– Вы, конечно же, знаете лучше меня? – Она в показном удивлении приподняла брови.

– Конечно! – Парень в ответ дернул плечом. Была бы Вета младше и глупее, она бы влюбилась в такого безоглядно – ведь отличницы всегда влюбляются в хулиганов.

Он смотрел на нее, как будто спрашивал: «Ну и что ты со мной будешь делать?»

– Хорошо, – легко согласилась Вета. – Тогда подойдите ко мне на перемене, мы обсудим местные сплетни. Как вас зовут?

– Меня? – фыркнул хулиган. – Ну, допустим, Валера.

– Очень приятно, Валера.

Девочки на первой парте захихикали громче, прикрываясь учебниками. Аккуратными, новенькими учебниками со скелетом на титульном листе. Солнечные зайчики прыгали по полиэтиленовым обложкам.

– Как только что нам сообщил Валера, я буду вашим классным руководителем. – Вета постучала ручкой по столу, призывая задние ряды к тишине. Там, негромко, но с завидным постоянством шептались, шуршали вещами, перетягивали друг у друга один несчастный учебник.

Девочки опять прыснули.

– В чем дело?

Одна из них – тоненькая и светловолосая – вскочила и, хохоча, потянула из рук парня, что сидел сзади, белую кофту.

– Он у меня забрал!..

– Успокойтесь немедленно, – откровенно возмутилась Вета.

Кто-то заскрипел стулом, порываясь помочь в схватке за кофту. Класс был совсем крошечный, а шуму от него получалось больше, чем от пятиклашек, вместе взятых.

Со всех сторон вдруг посыпалось:

– Как вас зовут?

– А сколько вам лет?

– А вы замужем?

– Какой институт окончили?

– А давайте устроим праздник в честь нашего знакомства! – выкрикнула девочка, сидящая у самой стены. Она прямо-таки излучала здоровье и жизнерадостность. И улыбалась Вете неожиданно искренне.

– Мы обсудим это на классном часе.

– Это значит – никогда! – крикнул тот самый хулиган, назвавший себя Валерой. Его хулиганская челка намокла от пота и прилипла ко лбу неопрятной кляксой. Вета передумала – она никогда бы не влюбилась в такого.

– Мы же должны познакомиться с новым учителем, – старательно отводя взгляд, заявила девочка в белом. Ее длинные волосы разметались по спине и плечам, но кофту она уже натянула.

– Этим я и собираюсь заняться. Меня зовут Елизавета Николаевна.

– Так вы замужем? – понеслось еще откуда-то.

Она решила не обращать на это внимания. Когда в начальной школе тебя дразнят, можно просто ничего не отвечать. Далеко, значит, ушли восьмиклассники от начальной школы.

– Ну хорошо, я согласна. Если вы так жаждете познакомиться, давайте каждый выйдет и расскажет немного о себе, – предложила она. – Ну, кто первый? Или вы только с места выкрикивать хотите?

Вопрос неуклюже повис в воздухе и с треском рухнул где-то у третьей парты. Снова зашумели на задних рядах, на стол Вете прилетела чья-то ручка. Парень с первой парты у окна глядел на нее беспомощно.

– Давайте начнем с вас.

Понимая, что стоит ей упустить ситуацию хоть на секунду, как она скатится в невообразимый хаос, Вета выразительно подняла брови.

– Выходите.

Прямо перед ней – через стол и парту – сидели две девочки. Одна очень спокойная, черноволосая, она только изредка оборачивалась назад, словно показывая одноклассникам: да, я с вами, заодно. Вторая сидела, опустив плечи и прячась под неопрятными прядями волос, спадающими прямо на лицо.

– Ну же?

Девица отчаянно покрутила головой.

– Я не кусаюсь.

Та затряслась еще сильнее, откинувшись на спинку стула. Замахала руками. Стеснительная?

– Зато мы кусаемся, – выкрикнула девочка в белом.

Вета обернулась на нее:

– Ладно, выходите вы. Представьтесь только.

Она отбросила на спину не забранные в прическу волосы и вышла вперед, покачивая бедрами, как взрослая женщина.

– Меня зовут Вера Орлова.

Улыбнулась. В ответ ей зычно загоготали с задних рядов парни. Все правильно, им бы уже пора вступить в развеселый возраст полового созревания.

– Почему вы к нам пришли? – прямо спросила Вера, заводя прядь волос за ухо. Накрашенные – или от природы угольно-черные – ресницы задрожали насмешливо.

– Да, почему? – потянулось по кабинету.

Вета поднялась и встала, прижавшись бедром к краю стола. Так, ей казалось, она смогла бы удержать контроль. Из окон класса открывался вид на улочку, усаженную кленами и кустарниками в белом цвету. На голубом здании через дорогу виднелась надпись: детская поликлиника.

В небе кружили птицы.

– Потому что я теперь здесь работаю, и я буду вашим классным руководителем. Жаннетта Сергеевна ушла на пенсию.

Тот парень, сидящий у окна, глядел в небо, подперев ладонью подбородок. Воротник его рубашки наполовину был заправлен под жилетку, вторая половина торчала дыбом.

– Почему ты не в форме, Вера?

– Жилетка в стирке, – фыркнула та и опустилась за свою парту. Она нашла себе занятие – бездумно перекладывала тетрадь и учебник то туда, то сюда. Главное – не поднимать глаз.

– Она не на пенсию ушла, – прикрывая рот ладонью, буркнула девочка с первой парты – черноволосая и очень серьезная. Бледная. То ли так падал свет, то ли она и правда была бледнее остальных.

– Она не ушла на пенсию, хватит нам врать. Мы знаем!

Вета поймала взгляд крикуна: паренек, которого она и не назвала бы восьмиклассником, сидел как раз сзади Веры. Маленький и очень подвижный – как обезьянка, – он тут же отодвинулся в сторону, едва не навернувшись со стула.

– Отлично. С вами я тоже хочу познакомиться, выходите.

Он помялся у доски, как будто вспоминая сложную формулу.

– Марк. Эм, а, эр, кэ. Вы записываете? – Он вытянул шею, чтобы глянуть Вете через плечо – в ежедневник.

– Да. Хорошо, я готова выслушать то, что вы мне скажете. Что тут происходит, Марк?

Он скорчил уморительную рожицу, и класс грохнул хохотом.

– У нас душевная травма, – возопил с третьей парты Валера, хватаясь за сердце. – Нас бросили, как вы не можете понять? Нас просто бросили.

Вета вздохнула, чувствуя, что еще немного, и воздуха ей перестанет хватать. Придется открывать окна. А они пыльные и заставлены цветами под завязку.

– Валера, может быть, вы успокоитесь? Волноваться вредно. – Она встала. Угол стола больно впился в бедро.

– Вообще-то он не Валера, он Арт, – прикрываясь ладонью, буркнула девушка в первой парты. – А Валера сидит возле окна.

Тот принялся поправлять выбившийся из-под жилетки воротник. Арт корчился на парте в предсмертных муках. Открыть окно стало жизненно необходимо для Веты, она задыхалась. Самую малость – на пару сантиметров, чтобы не задеть один из горшков.

– Отдай! – Это Марк снова стащил с Веры белую кофту.

– А вы от нас откажетесь теперь, да? Откажетесь? – с идиотскими смешками спрашивали с задних парт.

Вета хлопнула ладонью по столу, только на мгновение прекратив общий шум, а пальцы тут же заболели. От шума и пыли у нее начинали ныть виски.

– Арт, откройте окно.

– Почему я? – заныл он, корча из себя первоклассника.

– Потому что я вас попросила.

Он оглянулся по сторонам, чтобы все смогли увидеть недовольное лицо, и потащился к кону через незанятую парту. Загремели падающие стулья.

– Никогда не улыбайтесь нам, – сказала девочка из-за ладони. «Руслана» – прочитала Вета на обложке ее тетради. – Никогда. Вас что, в институте не учили?

Глава 4 Слова и соль

Четвертое сентября – день сожалений

Когда прозвенел звонок, Вета просто сидела на месте. Она истратила весь свой запас слов и уговоров, сердитых возгласов и упреков. Она молчала, только барабанила ручкой по листку ежедневника, а класс жил насыщенной и яркой жизнью.

Кто-то перебрасывался учебником, Вера опять отбирала у Марка свою кофту, Валера терзал листок хойи, оторванный Артом. Тот сражался с другом на стульях. Вздох вечернего ветра бродил по классу над всем этим.

Затрезвонило в коридоре, и они бросились наружу, шумя и перекрикивая друг друга. На полу остались валяться клочки бумаги и чья-то забытая тетрадь. Вета наклонилась, чтобы поднять ее. Безымянная. Бросила на стол.

Спина и плечи болели так, словно целый час она перетаскивала мешки с песком. В горле стало сухо и противно. Она слышала, что школьники имеют привычку проверять новых учителей, но то, что происходило на ее уроке, уже превысило всякие рамки розыгрыша.

Ненависть. Вот что пряталось за шутовскими кривляньями Арта, за надменным взглядом Веры. Ненависть скользнула в истеричном веселии всех остальных. Вета никак не могла избавиться от этого чувства – гнетущего, черного.

Она ушла в лаборантскую, чтобы глотнуть чуть теплой воды из чайника, но сухое горло по-прежнему болело.

– Они просто обижены за то, что ушла обожаемая Жаннетта, – сказала Вета, глядя на себя в зеркало. Блеклая помада стерлась, обнажая беззащитные обветренные губы. – Они успокоятся, и все станет хорошо.

Грохнул звонок, и в кабинете опять зашумели, задвигали стулья. У нее этим вечером в расписании стояла вся восьмая параллель. Глядя на себя в зеркало, Вета думала, выходить или нет. За окном кричали птицы. Если бы она могла спрыгнуть с подоконника прямо в клумбу на кленовой аллее и просто уйти.

Но она расправила плечи и вышла, нацепив на лицо безразличную улыбку.

– Здравствуйте, я ваш новый учитель биологии.

В ответ громко захохотали.

«Лучше бы не выходила», – мелькнуло в голове.

– А вы нам ничего не сделаете! – закричал на противной высокой ноте белобрысый паренек. – Двойки всему классу нельзя ставить. И вы даже не знаете, как нас зовут.

Через две минуты, когда муляж сердца пролетел у нее над головой и с размаху врезался в доску, Вета поняла, что ее восьмой «А» обошелся с ней очень нежно.

В перерыв она закрыла кабинет и ушла в другое крыло, в кабинет завуча, просто надеясь, что та до сих пор сидит над расписанием. В школе стояла тишина, не совершенная, нет, но в сравнении с тем, что творилось в коридорах утром, здесь разостлала свои пески настоящая пустыня.

Лилия стояла, уперевшись ладонями в стол, и разглядывала карандашные строчки одни поверх других. Числа в столбик и фамилии в десятки столбиков. Когда скрипнула дверь, она улыбнулась.

– Ну как?

Вета опустилась на стул и сжала зубы изо всех сил, потому что надетая перед уроком улыбка быстро сползала, а под веками собиралась противная влага.

– Что? – кашлянула завуч уже привычно, по-деловому.

– Все ужасно. – Пришлось прижать к губам пальцы, чтобы и правда не разрыдаться. У нее еще один урок, хороша же будет учительница с красными глазами.

Учительница со срывающимся голосом тоже так себе зрелище.

– Так, без паники. – Лилия бросила карандаш. – Со всеми бывает. Ну? Они же вас проверяют. Главное – не показывайте, что испугались, иначе вообще на шею сядут. А знаете, я сейчас посижу у вас на уроке, да?

Вета всхлипнула.

– Ну же! – Лилия захлопнула дверь, чтобы не набежали любопытствующие. – Ничего страшного, говорю. У всех так. Или вы как думали, все легко и просто будет? Нет-нет. Ничего, привыкнут к вам и успокоятся. Только не улыбайтесь им. Никогда. Договорились?

Вета судорожно кивнула.

– Вот и хорошо. А теперь успокаивайтесь и идемте. Хотя ладно, – она глянула на то, как Вета ловит слезы на собственных щеках. – Я пойду первая, поговорю с ними, а вы подходите потом. Умойтесь только.

Тщательно высушив лицо, она пришла после звонка. И, стоя за дверью кабинета, услышала, как Лилия вдалбливает притихшему классу что-то о том, как много работы у нового учителя – нужно же сдавать разные тематические планы и прочие бумажки. Вот Вета и опоздала, она…

– Елизавета Николаевна, – представила Лилия зашедшую Вету. – Я послушаю, как вы будете себя вести на ее уроках.

Перед Ветой вдруг оказались примерные мальчики и девочки в синих жилетках, у всех учебники обернуты, как положено, и аккуратно пристроены на угол парты. У всех – живой интерес в глазах.

Вот только у Веты – дрожь в голосе и трясущиеся руки. Хорошо, руки можно убрать за спину, можно изображать на доске только что изобретенные таблицы и схемы, а с голосом что делать? Лилия, усевшаяся на последней парте, осуждающе качала головой.

Или это казалось.

Вета закончила урок на пять минут раньше, чем нужно и, заставив учеников делать заданные на дом таблицы, села. Дрожали еще и колени. Лилия на задней парте чертила что-то. Восьмиклассники писали, изредка перешептываясь, кидаясь записочками и передавая друг другу учебники, ручки, ластики. В общем, вели себя как обычные дети, а не как маленькие демоны.

Вете на секунду показалось: предыдущие два урока ей приснились. Она их сама выдумала, чтобы не расслабляться. Но, глядя на растащенную по всему полу меловую пыль, она вспоминала. Нет, было, все было взаправду. И рисовали на доске неприличные картинки, пользуясь тем, что в общем шуме Вета не слышала даже сама себя.

Она заметила вдруг: кабинет был заполнен до отказа, так что Лилии едва нашлось местечко рядом с полной девочкой на последней парте. Странное неравноправие, два класса из параллели просто скоро по швам треснут, а еще один – едва-едва занимает первые два ряда парт.

– Все хорошо, – сказала Лилия, зажав под мышкой стопку бумаг. Она подошла к Вете после звонка, пока та даже не сделала попытки подняться со стула – силы кончились. – Вы неплохо ведете урок. Только все-таки пожестче с ними. Не улыбайтесь.

– Да я вроде и не улыбалась, – безразлично пожала плечами та.

– У вас непроизвольно получается. Не улыбайтесь. Это я могу себе позволить, а не вы. Жестче. И все наладится.

Она вышла, стуча каблуками, а Вета осталась сидеть, уронив плечи, сцепив пальцы на коленях. За открытым окном гудело море детских голосов, и ей отвратительна была даже мысль, что придется пройти мимо них, и каждый будет оборачиваться и говорить: до свидания.

И глядеть вслед. Зачем? Какого демона они все это устроили?

Обычная проверка? Ну да, как же. Привыкнут? Надейся, надежда умирает последней. Что делать?

Вета бездумно полистала ежедневник. Интересно, из-за чего ушла обожаемая Жаннетта? Неплохо бы поговорить с ней. Пусть бы посоветовала, как приструнить Арта, например.

Но уходить все-таки пришлось. Вета тщательно красила губы перед зеркалом, поправляла гладко зачесанные назад волосы. Она надеялась, что все ее восьмиклассники рассосутся с кленовой аллеи. Мало ли что почти по-летнему тепло, пора домой, уроки делать. Она зря размечталась.

Ее класс шумной кучкой утроился у невысокой изгороди клумб. Вера и Руслана сидели на железном пруте, чуть поджав под себя ноги, остальные – кто стоял рядом, кто поодаль, но когда Вета вышла на крыльцо школы, все взгляды устремились на нее.

– До свидания, Елизавета Николаевна! – попрощался дружный хор голосов.

– До свидания.

Она изобразила улыбку, уже забыв о наставлениях Лилии, и прошла мимо, чувствуя, как взгляды обжигают не хуже кислоты. И возле ажурных кованых ворот аллеи ее ждал еще один сюрприз. Имя сюрприза вспомнилось не сразу.

– Антон?

Восьмой «А» внимательно наблюдал.

– Вот. – Он широко улыбнулся и покачал тортом в вытянутой руке. – Решил поздравить с первым рабочим днем. Не сердишься? Как все прошло?

– Пойдемте, – ответила ему Вета одними губами, и улыбка сползла с лица Антона.

– Сердишься все-таки?

– Мне все равно, куда мы пойдем. Мне абсолютно безразлично, как вы здесь оказались. Идемте, говорю вам.

– До свидания, Елизавета Николаевна, – навстречу попался еще один восьмиклассник, не из ашек. Вета сдержанно кивнула ему.

– Да в чем дело? – Антон остановил ее, когда школа осталась далеко сзади, а вокруг шуршал вечерней жизнью совершенно незнакомый ей квартал города.

Вета посмотрела в лицо своему внезапному собеседнику. Человек требовал объяснений. Морщинки собрались на лбу, у переносицы. Возле уголков губ. Человек расстроен – он пришел поздравить, а его за руку тащат в неизвестном направлении.

Красивый белый торт в его руке растрясся так, что вишенка из центра скатилась к краю.

– Что случилось? – повторил Антон, растеряв долю решительности от ее взгляда.

– Они меня ненавидят. – Вета развела руками и отвернулась, потому что по лицу вовсю потекли слезы.

Она сама не знала, зачем рассказывает. Все закончилось тем, что они сидели в почти безлюдном парке на скамейке, и торт стоял рядом. Вета уже успокоилась и смотрела, как ветер таскает туда-сюда по асфальтовой дорожке кленовый лист, еще зеленый.

Ей было пусто, и больше ничего. Пришло время для умных и правильных слов.

– Я знаю, что я не должна их винить. Они же дети.

Антон покачал головой. Упираясь локтями в колени, он тоже смотрел в асфальт. Новый, еще не пошедший трещинами.

– Это не дети. Это уже взрослые, осознавшие свою силу сволочи. Я сам недавно… – Он кашлянул и продолжил уже уверенней: – Разбираться тут нужно основательно. Так они тебе сказали, почему ушла Жаннетта?

Ветер кусал Вету за щиколотки, обтянутые тонкими колготками. Она сжала пальцами виски. Хотела бы она что-то вспомнить, но в ушах звучали только хохот да надменные уверения в том, что «ничего она им не сделает».

– Они не говорили. Только что я вру.

Антон выпрямился. Он него немного пахло сигаретами, но Вете было не до деталей. В мыслях кружился цветастый крикливый хоровод, быстрее, быстрее, быстрее. Она тряхнула головой. Пропало.

Антон грустно смотрел на нее.

– Ты не пробовала с ними по-хорошему? Ну, попросить их успокоиться, объяснить все.

– Пробовала. Я все пробовала. И поговорить по душам, и просила хоть для справки объяснить, с чего они взъелись. Несколько человек, кажется, были вменяемыми, но остальные им не дали и рта открыть. Они все заодно.

– Это ясно. Я думаю, у всего этого есть зачинщик. Один.

Она хмыкнула:

– И я даже знаю, кто это. Вот только не легче.

– Все очень просто. – Антон деловито побарабанил пальцами по кованому подлокотнику, удобно откинувшись на спинку. Вета сидела на самом краю и впивалась пальцами в край крашеной доски. – От них ушла любимая учительница, вот они и расстроились, а всю злость выместили на тебе, так еще и другие классы подговорили.

По асфальтовой дорожке перед ними прыгали воробьи и вальяжно расхаживали голуби, видимо, ожидая угощения. Вета вытянула ноги – голуби отбежали в сторону, но улетать даже и не подумали. Бесстрашные.

– Может, просто отловить тех, что вменяемые, и расспросить их как следует?

Вета безразлично дернула плечом. Голуби бродили, едва ли касаясь ее подошв. Глупые помоечные птицы.

– Это поможет?

– Ну не будут же они срывать уроки вечно. Есть какие-то меры воздействия, родителей там к директору вызвать, двойку влепить.

– Влепить, – бездумно повторила она. – Всем в столбик не влепишь.

Они помолчали, глядя на голубей. Вета жалела, что не припасла ни кусочка печенья, всю пачку съела днем, и теперь в желудке было тяжело и грустно. Ветер стал прохладнее и требовательнее. Идите уже домой, – хотел сказать им ветер, но только больнее кусал за беззащитные щиколотки.

– Я тут подумала… по сути нет никаких мер воздействия. Не по лицу же их бить, как Макаренко, понимаете, Антон. Вы следователь? – спросила Вета, обернувшись на своего собеседника. Тот задумчиво пожевал губами.

– Ну да.

– Похоже, – почти улыбнулась Вета. Заныли мышцы, как будто она весь день только и делала, что хохотала. Смеялась, как чокнутая. А динозавр, выглядывающий из цветочный клумбы, подхихикивал ей.

Антон глянул на нее чуть исподлобья, как будто она смеялась над ним.

– Давай я попробую найти эту самую Жаннетту? Может, уговорим ее пообщаться с классом. А что, сказала бы, что ты хорошая, и она ушла не по твоей вине, и все успокоилось бы.

Она снова попыталась улыбнуться. Идея Антона была не так уж плоха, во всяком случае, она оказалась гораздо лучше, чем ничего. Но она покачала головой.

– Спасибо, конечно…

– Думаешь, Жаннетта просто так ушла второго сентября? – выдохнул он.

Вета расправила на коленке полу плаща, которую загнул ветер, и обернулась. Выстукивая по картонной коробке торта четкую дробь, Антон смотрел в небо.

– А?

– Второго сентября, – повторил он и моргнул. – Странно. Я думал, когда учителя решают уйти на пенсию, они уходят летом, а не отведя классный час с любимыми детьми. Понимаешь? Может, ты поспрашиваешь о ней в школе?

– Ну, поругалась с кем-нибудь. Пожилые люди бывают очень нервные. Со злости бросила все. – Вета вспомнила вдруг, как в первый день столкнулась на лестнице с взволнованной растрепанной женщиной. Она или нет?

Ветер зашуршал листьями, разогнал голубей с асфальтовой дорожки.

– Холодно, – вздохнула Вета. – Давайте по домам?

* * *

Ночью позвонил Март. Сонный и злой от этого Антон поднял трубку, косясь на закрытую входную дверь.

– Ну?

– Ыть, – без особых предисловий начал тот. – Я тут подумал. У нас веревка сохранилась?

– Какая еще веревка? – буркнул Антон, ловя перед собой в воздухе черных мушек и понимая, что это всего лишь выкидывают фокусы не привыкшие к яркому свету глаза.

– На которой девочка повесилась.

Март днем на работу вообще не явился, и Антон уже начал подумывать, а не пишет ли тот рапорт о переводе в другой город. Роберт обычно так и избавлялся от ненужных сотрудников.

– Какая еще девочка сдалась тебе посреди ночи?

– С пугалом.

Плохое слово повисло в ночном воздухе. Антон подумал и отступил из коридора назад, в дверной проем комнаты. Растягивая спиральку провода, посмотрел в открытое настежь окно. Сентябрьская душная темнота заползала на подоконник. Вдалеке мерцали серебристые огни.

– Слушай, все. Дело закрыто, девочка признана невменяемой. Никакого пугала, – заговорил он быстро.

– Да знаю, что Роберт тебе по голове уже постучал, – прервал его Март. – Ты просто скажи, веревка сохранилась?

– Должна вообще-то. Куда ей деваться. А тебе она зачем?

– Надо, – коротко отозвался Март и бросил трубку.

Поглядев на себя, взлохмаченного и хмурого, в зеркало Антон выключил свет и ушел обратно, спать.

Глава 5 По кругу

Это так нервирует. Отражение наверняка корчит мне рожи, стоит только отвернуться от зеркала. А по коридору шастают привидения. Пятое сентября

Утром Март выложил ему все.

– Я вчера искал одного человека, весь город проехал, пока нашел. Забрался в какие-то трущобы, даже не знал, что здесь такое водится.

Антон держался – не курил, хотя с каждым вдохом утреннего прохладного воздуха нарушить негласный запрет хотелось все больше.

– Ну и как? – Ему, в общем-то, было все равно, но Март смотрел прямо и ждал ответа. Не отворачивался. Не давал шанса отвести глаза.

– Нашел. Он, правда, мялся долго, но в итоге все рассказал. Теперь мне нужна та веревка.

Антон морщился, как от головной боли, от яркого света: солнце выплывало из-за высоток и заглядывало в их окна на пятнадцатом этаже. Отчаянно блестели стекла в соседних домах. Напряженный силуэт Марта на фоне окна чернел и двоился.

– Так что тебе Роберт сказал?

– Ыть, – он расстроенно махнул рукой и пошел наливать в кружку воды из теплого еще чайника. Чай был отвратительный, пах сеном и помятой земляникой, и сразу же наводил на мысли о несчастном кустике, раздавленном пробегавшей мимо лошадью. – Мне нужно здесь остаться.

– Так он говорил тебе писать рапорт о переводе? – сказалось само собой. Чтобы пережить неловкую паузу, Антон нашел на столе дырокол и прижал его прохладным дном ко лбу.

– Вообще-то нет, – ядовито заметил Март и тут же горестно вздохнул: – Но сделал последнее предупреждение.

«Так обычно и бывает», – решил Антон. Тот, за кого просят, у кого «где-то там» знакомые, в один прекрасный момент должен начинать шевелиться ради собственного благополучия. А не хочется, не привычно. Потому что привычно получать пряники по мановению пальца некоего дяди.

– Роберт сказал не трогать больше дело девчонки. У нас еще пять, какое желаешь?

Он подвинул на край стола безобразную стопку папок, из середины которой торчал неизвестно как туда затесавшийся старый билет на поезд.

– Нет, если я взялся за что-то, я доведу это до конца. Увидишь, я его раскрою, так что твой Роберт челюсть с пола подбирать будет.

Кружка с грохотом опустилась на жестяной поднос, служивший обеденным местом.

– Ну, как знаешь, – пожал плечами Антон. Топать и размахивать руками у него не было ни малейшего желания. Выгонят – туда ему и дорога. – Дело уже в архиве.

– Без бумажек обойдусь, – скривился Март.

И вышел, хлопнув дверью. Искать еще повешенных девочек, что ли.

* * *

– Не забудьте сдать тематические планы и планы воспитательной работы. Да, и на счет родительских собраний… – Лилия опускала очки на переносицу и смотрела внимательно и пронизывающе.

В компании уверенных в себе женщин за сорок и одного мужчины-физика Вета чувствовала себя бактерией под микроскопом. Шевелила жгутиками на предметном стекле.

– Такая молоденькая, – сказали за ее спиной.

– А вы знаете, что ей вчера дети устроили? – тихо шепнули в ответ.

За окном шумела ранняя осень, за дверью бесновались выпущенные на перемену младшеклассники. Всем хотелось на волю. А Вете – больше всех. Она не казалась себе взрослой и важной. Она вообще ничего не ощущала. После вчерашнего в груди было пусто, как в вакуумной колбе.

Классный руководитель – звучало непривычно и глупо – если ей в лицо. Юбка выше колен и блузка с модными широкими рукавами. В библиотеке ее приняли за опоздавшую старшеклассницу.

– В четверг будет день здоровья, а на следующей неделе – день города. На плечи классных руководителей ложится ответственность за проведение экскурсий. Отчет тоже обязателен. – Лилия снова перебрала листы бумаги у себя в руках. – Если нет вопросов, то можете быть свободны.

Все потянулись к выходу. Вета подождала у окна, прижав к груди выданный ей чистый журнал. Мимо шмыгнули смутно знакомые пятиклассники.

– Здрасти!

Она даже не успела ответить.

Лилия вышла из кабинета последней, заперла его на ключ и, снова толкнув очки подальше на переносицу, зацокала каблуками по коридору. Вета догнала ее, мимоходом замечая машину «скорой помощи» у кленовой аллеи. Кому, интересно, стало плохо?

– Вы что-то хотели? – Очки Лилии стремительно поползли ей на кончик носа. Еще немного, и грохнулись бы на пол, и разлетелись бы звенящие перламутровые осколки под ноги играющим в резиночки малышкам.

– Да, мне нужен адрес Жаннетты Сергеевны, – выдала Вета, еще крепче прижимая к себе журнал.

– Зачем он вам? – непонимающе дернула плечом Лилия и зашагала к своему кабинету.

Вета если и отстала, то всего на шаг. По дороге она глянула в окно: к машине «скорой помощи» вывели девочку. Один бант на косичке развязался и висел почти до земли. Вета скользнула в закрывающуюся дверь.

– Хочу поговорить с ней на счет класса. Может, посоветует что-нибудь. Она же ладила с ними, да?

Лилия тяжело вздохнула и, бухнув бумаги на стол, прямо на недоделанное расписание, отвернулась к окну.

– Вы можете спросить про детей у меня. И кстати, когда будут готовы тематические планы?

В учительской за стеной пересмеивались, и пахло вянущими розами. После первого сентября они загородили здесь все, торчали из каждого мусорного ведра и гордыми кучами возлежали на столах. Георгины давно потеряли лепестки, осыпались астры, и соцветья гладиолусов повисли бесцветными тряпочками. Розы вяли медленно и торжественно.

Вета захлопнула дверь и плечом привалилась к косяку.

– Не сегодня. Я только вчера начала работать. Вы не могли бы дать мне адрес?

Нервный стук по столу выдал ее – Лилия дернула головой. Взглянула поверх очков.

– Понимаете, Елизавета Николаевна. Это конфиденциальная информация, я не имею правда каждому встречному давать адреса учителей.

Шумели деревья в открытую форточку, и пахло уже не цветами, а столовой. Подгорели пирожки.

– Почему я не могу просто говорить с бывшей учительницей своего класса?

– Ну что вам от нее нужно? – Лилия с размаху опустилась на жалобно скрипнувший стул. – Родительский комитет, кто как прошлую четверть закончил? Я вам могу предоставить любую информацию.

– Мне просто нужен ее адрес, – тихо повторила Вета и сжала обкусанные губы.

– А мне нужны ваши тематические планы. Срочно. Завтра к обеду, – фыркнула завуч и, подхватив из стакана очередной опасно отточенный карандаш, уткнулась в расписание.

Девятые классы выслушивали ее серьезно и сосредоточенно. Послушно смеялись над шутками. Отвечали, когда их спрашивали. Только на перемене к Вете подошли две девушки и, помявшись слегка возле учительского стола, спросили:

– А правда, что вчера восьмые классы…

Вета посмотрела на них внимательно. Застенчивые улыбки вряд ли походили на насмешки. Она пожала плечами.

– Да, восьмые классы.

Зашептались.

Роза в подсобке кипятила чайник, разбросав по столу пакетики и свертки.

– Может, хотите печенья? – Две жестяные коробки тут же подвинулись в сторону Веты. Она заглянула: в одной россыпь сахарных звезд, в другой – песочные завитушки.

Из-за открытых окон по полу бегал сквозняк. Вета захрустела одной звездой. Крошки остались на пальцах, на белой блузке, на губах, а во рту – никакого вкуса. Поломав остатки звезды в пальцах, Вета решилась:

– Роза Викторовна, а вы случайно не знаете, где живет Жаннетта Сергеевна?

Та округлила глаза и мотнула головой так, что седые кудряшки – показалось Вете – едва не разлетелись по углам.

– Я не интересовалась никогда. Кажется, где-то в районе школы. Близко. А вы что хотите?

Вета театрально посмеялась.

– Да просто познакомиться, знаете. Про детей расспросить, есть, наверное, у нее какие-то методы.

Роза даже не улыбнулась, и это заставило Вету резко замолчать.

– Понимаете, Елизавета Николаевна, она заболела. Не хочется просто так тревожить старую больную женщину. Да вы у завучей спросите. Может, они и больше знают, чем я. Жаннетта, она, знаете, просто пришла и поставила меня в известность. Ухожу мол, не могу, ноги уже не ходят.

– Так, может быть, с детьми к ней сходить, проведать? – Привет из пионерского прошлого. Вета много раз читала в книгах, что с учителями надо поступать так. Но в жизни ни разу не наблюдала. – Она была бы рада, как считаете?

Роза махнула сморщенной ладошкой. На пальцах блестели перстни и кольца, это Вета заметила только сейчас. И алый камень, и синий, и поблекший от времени зеленый.

– Не нужно. Человеку сейчас тяжело. Нехорошо получится, если дети увидят ее в таком состоянии.

Неловкость повисла над столом серой птицей. В кружке остывал жиденький желтоватый чай.

– Почему тяжело? Что с ней случилось? – глупо спросила Вета.

Роза многозначительно повела плечом. Сквозняком шевельнуло страницы неоформленного журнала, который Вета раскрыла, да так и запуталась с нумерацией страниц. Чуяла она, что наделает ошибок.

Отчаянно мокрой сделалась спина. Неловко подхватив со стола ручку, Вета принялась заново считать страницы. Восемь на математику, двенадцать на русский язык. Двенадцать или тоже восемь? В кабинете биологии скрипнула дверь.

– Можно? – В дверном проеме показалась улыбающаяся Алиса, а за ней – еще одна девушка из класса. Вета успела познакомиться с ней, но имя застряло в голове, странное, коверкающееся.

– Здравствуйте, – вплыла в кабинет та.

«Алид, – пыталась вспомнить Вета. – Айледэ?»

– Здравствуйте. – Она кивнула и сжала ручку, как дротик. Метнула бы, сделай они хоть шаг.

– Елизавета Николаевна, – протянула Алиса, пряча за спиной школьную сумку. – А мы перед вами извиниться хотели. Ну, за вчерашнее. Мы вот от класса пришли. Нам правда очень стыдно, мы так больше не будем.

– Честное слово, – машинально добавила Вета.

Девушка со странным именем стояла на шаг позади Алисы и тоже улыбалась. Обе в синих жилетках, так что не придерешься.

– Честное слово. Мы вам шоколадку принесли!

На край ее стола опустилась плитка в шуршащей фольге, и Алиса снова встала ровно – руки за спину.

– Вы нас прощаете?

Вете почудились тонкие тараканьи лапки, ступающие по похолодевшей спине. Не могло же так произойти на самом деле. Она моргнула. Девочки стояли на прежнем месте, и не было в их взглядах тщательно замаскированной ненависти. Подвоха. Выверенного плана уничтожения ее, Веты.

– Да, конечно, – проговорила она, ощущая, что язык слегка заплетается.

«Алейд, – вспомнилось. – Никин Алейд, откуда такое имя только взялось».

Светловолосая Алейд теребила край безрукавки.

– Правда? Вы не будете дуться? – радостно вскрикнула Алиса.

Роза, притаившаяся в углу, дернулась от неожиданности, оглянулась. Дрогнула гладь светло-коричневого чая.

– И не бросите нас? – негромко вторила ей Алейд.

– Не брошу. Не дуюсь, – выдохнула Вета, почти счастливая. Растопыренными пальцами отбросила назад волосы.

– Мы тогда пойдем, да? – Алиса кивнула на угол стола. – А шоколадку возьмите. Вкусная.

Громыхнул звонок.

Мимо снова шмыгнул таракан.

«Надо бы прибраться», – отстраненно подумала Вета. Она во второй раз переписывала тематический план. Первый Лилия забраковала, нарисовав на полях жирные вопросительные знаки. Кое-где карандаш насквозь проткнул бумагу.

Вета брезгливо поджала одну ногу под себя, хотя тараканы были мелкие и пуганые. Вернулась Роза – сняла у порога шелковый шарфик с шеи и намотала на вешалку. Она тихонько убралась из школы, пока Вета ходила к завучу, и та уже подумала – до завтра. Но нет.

– Елизавета Николаевна, а к вам эта ненормальная приходила, – вкрадчиво проговорила Роза и указала глазами на объемистую сумку, примостившуюся у шкафа.

Вета в сумку не заглядывала. Не ее – ну и больно надо. Сейчас оттянула матерчатую ручку: там вперемешку лежали учебники и что-то из одежды, спортивная форма, кажется.

– Какая? – Вета подняла взгляд на таинственно поджавшую губы Розу.

– Какая? – Она всплеснула руками. – Ненормальная. Чокнутая.

До Веты стало понемногу доходить.

– Из моего класса?

– Ну да. Неужели вы подумали, что я могу называть так кого-то из учителей. – Роза рассмеялась. – Девочка из вашего класса. Как же ее… Рония. На первой парте еще сидит.

Вета вспомнила тихую девочку, которая мотала головой на все попытки заговорить с ней.

– Что с ней? – немного испугалась Вета, приняв слова о сумасшествии всерьез.

– А! – Роза махнула рукой. – Она тут постоянно ходит. Туда-сюда. Камера хранения что ли ей тут.

Вета отвернулась к окну. Шумели клены, бросая на подоконник семена-самолетики. Вдалеке маячила неопознанная фигурка – краска поблекла от дождей и солнца, и Вета опять пообещала себе прогуляться и рассмотреть ее получше.

У ажурной ограды стоял Антон, задумчиво гоняя носком ботинка камешек. Туда-сюда. Вета остановилась в шаге от него, и камешек прилетел к ее ногам. Антон поднял голову.

– О, привет. А я тебя жду.

Дети шумели на аллее. Проходя мимо, Вета исподтишка оглядывала каждую компанию – не ее ли восьмиклассники. Нет. Ее дети мирно сидели на уроках. Она даже не сделала попытки улыбнуться.

– А что, у следователей так много свободного времени?

У нее самой от тупой бумажной работы слезились глаза и устали пальцы, да и вообще не было настроения болтать.

– Не то чтобы очень, – усмехнулся Антон. – Дел по горло. Просто достал адрес этой Жаннетты. Тебе он все еще нужен?

Вета помедлила с ответом, глядя на камешек под ногами. Сегодня все улеглось в ее душе. Проблемы с детьми? У кого их нет. Может, и права Роза, не стоит тревожить по пустякам старую больную женщину.

С другой стороны, до комендантского часа оставалось полно времени, и идея проводить его дома один на один с тематическими планами приводила Вету в тихое бешенство.

– Нужен. Спасибо, что не забыли, – она выдавила из себя мученическую улыбку.

Антон тяжело вздохнул:

– Может, все-таки на «ты»?

Вета пожала плечами. В другой раз она бы ответила незадачливому кавалеру, что не видит веских оснований для такого, но Антону грубить не хотелось. В здании спортзала методично лупили мячом по сеткам, защищающим окна. Топало множество ног, и дребезжало стекло. Кажется, у восьмых классов сегодня физкультура. Вета обернулась к Антону.

– Может быть. Сегодня дети извинились передо мной.

– Ого, – усмехнулся он. – Достойный поворот сюжета.

– Не веришь в их искренность?

Ветер шуршал опавшими листьями, но солнце припекало так, что нагревались прутья ограды. Вета отдернула руку. Мимо них, стуча каблучками, как взрослые, важно прошествовали две младшеклассницы с чехлами для скрипок. Мамы младшеклассниц отставали на пару шагов. Антон проводил процессию задумчивым взглядом.

– Верю. Детям надо верить. Они будут помнить, что собирались себя хорошо вести. Примерно до завтра.

В школе громыхнул звонок – из раскрытых окон коридора его голос вырвался на аллею. Вета вздрогнула. Сейчас из спортзала выбегут раскрасневшиеся мокрые ее восьмиклассники.

– Пойдемте уже отсюда.

Глава 6 Уважаемые жильцы

Если бы не Антон, Вета никогда бы не нашла в переплетении улиц дом номер восемь. Асфальтовая дорожка выводила к пруду с лебедем и обрывалась там. Здесь стало не слышно машин и бесконечных грохочущих трамваев.

Дом номер восемь прятался в зелени сквера. Непривычный для города – пятиэтажный, кирпичный, как будто выдернутый из другой реальности. Клумбы под окнами давно пожухли и увяли. Из окна на первом этаже выбивалась прозрачная шторка. Вета посчитала – судя по номеру квартиры, Жаннетта должна была жить на втором.

– Наш Петербург строили не с пустого места, – объяснил Антон, пока они поднимались по пропахшим кошками лестницам. – Тут уже был махонький городок. Ну правда, не в голой же степи дома возводить. Только мне казалось, такие старые дома уже снесли.

– А почему его здесь начали строить? – скучно спросила Вета.

Антон крутанул указательным пальцем в воздухе.

– Очень удобно. После того неудачного испытания можно легко изучать всякую пакость, которая здесь завелась.

Вета не стала переспрашивать. Ей показалось, Антон здесь уже бывал, он так уверенно вел ее к дверям квартиры. С детской площадки им в спину поглядели мамы, устроившиеся в тени на скамейке.

Вета бесполезно и долго давила на кнопку звонка, но за дверью не раздавалось ни звука. Антон молча отодвинул ее и постучал. Им открыли не сразу, сначала в квартире раздались шаги, замерли. Скользнул в полумраке лучик света из глазка.

– Кого вам? – спросили из-за двери.

– Жаннетту Сергеевну. – Антон совершенно неожиданно для Веты вынул из нагрудного кармана синее удостоверение и поднес его к глазку. – Спецотдел центра. Открывайте.

Вета и сама судорожно сглотнула. От такого в груди стало холодно, и она прижала ладонь к ямке между ключицами. Откуда-то взялось противное ощущение, что, если бы не удостоверение, им бы ни за что не открыли.

Заскрипели замки, и в узкой полосе света перед ними появилась женщина. Она вовсе не была такой уж дряхлой старухой, которая нарисовалась в воображении Веты. В возрасте, но – вполне крепкая. Руки в браслетах, в ушах – серьги, выглаженное, хоть и потертое платье.

– В чем дело? – Поджав губы, она глянула на Вету и снова переключила внимание на Антона.

У ее груди от двери к косяку тянулась металлическая цепочка, не дающая открыть дверь шире.

– Я новый учитель биологии, – само сорвалось с языка Веты, и она видела, как медленно щеки Жаннетты покрываются нездоровым румянцем.

– Прекрасно, – протянула она. – И что же вам от меня надо?

– Понимаете. – Вета шагнула вперед. Оказалось, что Жаннетта ниже ее ростом на целую голову, но смотрела она все равно как будто сверху вниз. Истинная учительница. – Все не так просто… с вашим классом.

– Ах, вас Лилия подослала, да? – ядовито усмехнулась Жаннетта. – Так и что же, я должна сказать детям: ведите себя хорошо, слушайтесь. Вы этого хотите?

– Дети считают, что это я выжила вас из школы. – Вета скрестила руки на груди, но убийственный, по ее мнению, аргумент не произвел на Жаннетту никакого впечатления.

– И? – Она подалась назад, как будто хотела разглядеть Вету во всех подробностях, с ног до головы. – По какому же поводу уголовное дело?

А она выдохлась, как уксусная кислота на воздухе. Испарилась и повисла под потолком.

– Нет никакого уголовного дела. Если вы забыли, я вас не выживала. Послушайте, я не знаю, почему вы ушли из школы, да это и не мое дело, но не нужно отыгрываться на невиновных. Я прекрасно понимаю, что если вы ушли со скандалом, то дети почувствовали это.

Жаннетта смотрела на нее, сузив глаза, потом кивнула. Уголок ее губ дрогнул, как будто она хотела что-то возразить, да передумала.

– Что происходит в школе? – хрипло потребовала Вета.

– Хорошо. Я поговорю с детьми. Завтра же. Довольны теперь? – Жаннетта вскинула голову, отчего недлинные крашеные волосы охватили шею медной волной. – И не нужно тут размахивать удостоверением!

Хлопнула дверь. После яркого света глаза долго не могли привыкнуть к темноте. Вета стояла на лестничной клетке между двумя дверями и моргала, как будто ее с ног до головы окатили помоями.

Средневековье. Только магов, сжигаемых на кострах, не хватает.

– Может быть, теперь все наладится, – неуверенно вздохнул слева от нее Антон.

Они снова вышли на лестницу, и свет, пробивающийся сюда через узкие окна, показался серым и холодным.

Дождь все-таки хлынул, не зря над городом весь день висело туманное марево. До остановки они не добежали и спрятались под козырьком чужого подъезда, где на доске объявлений болтался от ветра обрывок бумаги: «Уважаемые жильцы!..»

– Почему Петербург закрыли? Дело в военной промышленности?

Вета продрогла в сырой блузке, пока смотрела, как струи дождя лупят по лужам, рождая большие пузыри. «Пузыри – к долгому дождю», – вспомнила она что-то далекое и глупое.

– Нет, скорее в науке. – Антон отвернулся в сторону.

Мимо них прошла бабушка, подозрительно глянула и потянула на себя дверь подъезда. Дождь лился по поникшим листьям кленов и лип. Капли обтрепали белые соцветья на клумбах – названий таких цветов Вета не знала.

Как только с неба полилась вода, двор перед домом опустел. Куда-то исчезли с качелей визжащие дети, в песочнице скучал забытый плюшевый слон.

– И какая это наука?

– Я не особенно разбираюсь, – пожал плечами Антон. Он стоял у другого края козырька, словно стеснялся подойти ближе. Говорить было неудобно – приходилось повышать голос, чтобы перекрикивать дождь.

Вета снова оглянулась на объявление. «Уважаемые жильцы! В связи с плановой проверкой электросетей…»

– В моем классе есть дети со странными именами, – сказала она медленно. – Они какой-то другой национальности, типа татар или удмуртов? Говорят без акцента и выглядят как остальные.

– Нет. – Антон поднял голову и улыбнулся одними глазами. – Тебе что, правда ничего не рассказали?

«Уважаемые жильцы! В связи с плановой проверкой электросетей будет отключено электричество…»

Из распахнутых окон на первом этаже слышались голоса и звон посуды. Оттуда наверняка бы потекли вкусные запахи, но дождь смыл все. Поток воды несся между тротуарами, подхватывая оборванные листья и цветы.

– Что мне должны были рассказывать? – Она выразительно приподняла брови – этот жест показал бы ее безразличие, если бы не дрогнул голос.

Антон потер пальцами затылок.

– А они как себя ведут?

Дождевая вода струями стекла с козырька, и брызги долетали до ног Веты. Она отступала дальше к стене.

– Я не разобралась пока. Вроде бы как все, а что?

– Хорошо. Я думаю, дети ко всему привыкают быстрее. Это взрослые страдают нетерпимостью. Ругаются, воюют, притесняют друг друга. – Он обернулся к Вете. Мокрая челка прилипла ко лбу. – На самом деле отличить – проще простого. Спроси имя, и, если оно непривычное для тебя, сразу поймешь, кто перед тобой.

– И кто? – выдохнула Вета, совершенно потерявшаяся в переплетении его слов и дождевых струй.

– Это те, кто пострадал от того самого испытания. Понимаешь, тут за городом есть военный полигон. Однажды не рассчитали с мощностью. И так вышло… я не разбираюсь в подробностях.

На стене трепетал от ветра обрывок объявления. Пожелтевшая бумага казалась хрупкой, прикоснись – и рассыплется пеплом.

«Уважаемые жильцы! В связи с плановой проверкой сетей будет отключено электричество с пяти до девяти вечера. Просьба тем, кто не желает пользоваться электричеством, принести заявления в местный отдел ЖЭУ».

Она потонула бы в луже по самую щиколотку, если бы Антон не подхватил ее под локоть.

– Осторожнее. – Он улыбнулся. – Не пугайся так, а?

Вета долго не могла заставить себя говорить – переживала новость снова и снова. Казалось, что если она замолчит и забудет, закроется в своей подсобке с безглазым манекеном, то реальность отступит и больше не прикоснется к ней. Вета прерывисто вздохнула.

– Расскажи мне. Я хочу знать вообще все. Что мне ждать от них?

Антон остановился вдруг, взял ее за плечи. После дождя вокруг защебетали птицы, высыпали на улицу дети в цветных одежках, как куклы. Двор ожил, а Вете стало зябко и неуютно – посреди улицы, посреди чужого мира.

– Понимаешь, – медленно подбирая слова, проговорил Антон. – Они такие же, как мы. Ну или почти такие: голова, руки, ноги. Тринадцать лет назад рядом с городом, который раньше был на этом месте, случилась катастрофа. Сейчас спорят, что это было, испытания оружия или удар противника. Конечно, правду нам никто не скажет. Многие погибли. Кое-кто выжил. Кое-кто немного изменился. В общем, – он оглянулся на детей, но Вета смотрела умоляюще, он не смог замять разговор. – Наш город – он потому и закрыт. Его затем и закрыли, чтобы новые люди не расселились по всей стране. Ну, неясно же, что из этого получится. Да?

Вета тоже хотела кивнуть и легкомысленно махнуть рукой, но ледяное оцепенение сковывало ее изнутри. Антон говорил, а кончики ее пальцев холодели.

– Они совсем не опасные, понимаешь? Им законом запрещено применять свои способности, о которых нам тоже еще очень мало что известно.

Поднимая валы брызг, по луже катил малыш на велосипеде. Вета переступила ногами в мокрых колготках.

– Говори. Что еще я должна знать.

Антон поджал губы.

– На самом деле испытания оружия до сих пор проходят. Правда, теперь к этому относятся гораздо аккуратнее, но все-таки. Поэтому у нас в городе периодически бывают разные неприятности. Но сейчас вроде бы все спокойно.

* * *

Мимо носились младшеклассники, громкие, как реактивные самолеты. Вета пробилась мимо них к стенду с расписанием и сложила руки на груди. Лилия, едва не теряя шаль, пришпиливала лист ватмана к деревянным рейкам.

– Вообще-то вы могли бы меня предупредить, – выдала Вета, не здороваясь.

Завуч быстро оглянулась, и край расписания выскользнул у нее из рук, торжественно пополз вниз. Вета сузила глаза, рассматривая: здесь – никаких фамилий. Биология и все тут. Ей уже порядком надоело значиться везде под фамилией Жаннетты.

– О чем, простите? – хмуро отозвалась Лилия.

– О новых людях. Может, дадите путеводитель по городу почитать или что-то в этом роде? Я должна знать, что мне делать, если вдруг земля под ногами разверзнется или ко мне на урок придут зеленые дети.

Она прочитала все брошюры, которые получила от инструктора, но вопросы так и не решились.

Лилия вколола в стену последнюю кнопку и обернулась к ней, потрясая кисточками шали, словно ейстрашно жарко. Вета видела ее лицо совсем близко, и жилку, которая билась у виска.

– Вас обязаны были проинструктировать перед отъездом. А здесь, между прочим, курсы для иногородних не устраивают. Мне за такое не платят. Приспособитесь как-нибудь, никто вас не съест, не переживайте.

На все ноты грянул звонок.

– Посмотрите на объявления в учительской. Вы в учительской бываете или нет? Вы, между прочим, сегодня дежурный учитель, – сказала она на прощание и удалилась к себе.

Теперь в холе висело огромное расписание, уже не карандашное, а аккуратно выведенное черным фломастером. Вета стояла перед ним минут пять. Мимо пробежал Валера.

– Здрасте!

– Какой у вас урок?

– Математика, – расплылся в улыбке он и тут же понесся вверх по лестнице, весь мокрый, с тремя сумками под мышкой.

Математичка оказалась резкой и недружелюбной. Она, конечно, позволила Вете посидеть на задней парте, но сначала довольно резко выговорила за отсутствие журнала. Прямо при детях. Учительница русского языка была интеллигентной от макушки, украшенной узлом темных волос, и до носков блестящих туфель. Она говорила полушепотом, а дети ее почему-то слушались.

В подсобке, у шкафа лежал пакет «ненормальной» Ронии. Она сама приходила к первому уроку, картаво здоровалась с Ветой и просила разрешения оставить пакет. Приходила после второго урока, забирала оттуда какие-то учебники и снова просила разрешения. Вечером забирала.

Рано утром, когда в учительской еще никого не было, Вета взяла несколько журналов и пролистала их. В каждом классе находилось двое или трое учеников со странными именами. Иногда и десять. Значит, ее класс не был никаким особенным, просто маленьким, и на очередном совещании Лилия грозилась его расформировать, оставив Вету без прибавки к зарплате.

Вета мечтала, чтобы так и случилось.

Девятые классы – вот отдых для души. Шептались за спиной и перелистывали учебники.

– Что писать про ДНК?

– Можно прикрыть окно?

Они были именно такими, каких Вета представляла себе учеников, трясясь в пассажирском поезде. В меру шумные, в меру любители повыпрашивать высокую оценку. Но они принимали Вету всерьез, и от этого она чувствовала себя сильнее. Ощущала себя учителем. Когда она столкнулась в коридоре с Артом и компанией, она вдруг сама превратилась в школьницу, маленькую и запуганную, но держала спину прямо.

– Где твоя форма? – поджала губы Вета.

Арт в ответ расхохотался, выпячивая грудь, чтобы все полюбовались на клетчатую рубашку.

Роза поливала хойю в углу кабинета, а потом все остальные цветы, тщательно протирала каждый листок влажной ваткой. Сквозняк шуршал бумагами в распахнутых шкафах.

Утром были пятиклашки, и Вета вытащила микроскопы, вызвав целую бурю восторга.

– Вот, написала заявление директору, чтобы нам тараканов потравили, а он молчит, – жаловалась Роза. – Как вы считаете, что делать?

– Пусть живут, – мрачно разрешала Вета, дописывая журнал.

Вечером она покопалась в пыльных шкафах и нашла записи Жаннетты. Планы воспитательной работы, проверенные контрольные и сценарии классных часов. В таблицах вымученным учительским языком было написано, что Валера неопрятно одевается, а Марк не делает задания по литературе.

– Родительское собрание. – На очередном совещании Лилия постучала указкой по столу. – Не забудьте, что те, у кого пятые классы, кроме всего прочего, должны еще посетить их родительские собрания.

– Что мне им говорить? – спросила Вета, остановив завуча в коридоре.

Та толкнула очки поглубже на переносицу.

– Что? Познакомьтесь. У вас были еще уроки с вашим классом после того случая?

– Нет, будет только в пятницу. – Искусанные губы болели и кровили, почти не переставая.

– Вот и хорошо. Поговорите с родителями. Самая крайняя мера… можно договориться, чтобы кто-то их них сидел на ваших уроках.

Чем ближе было собрание, тем больше терялась Вета. Вечером она сидела в подсобке, как обычно выводя очередной тематический план, когда о косяк поскреблись. Роза давно ушла, а Вета не сразу услышала осторожный стук.

Она обернулась: в дверном проеме стояла уставшая женщина в теплом не по погоде пальто и платке, повисшем на плечах.

– Мне бы Елизавету Николаевну, – попросила она. – Я мама Ронии.

До собрания оставалось больше часа, и Вета машинально перевела взгляд на брошенный у шкафа пакет. Дети еще были на уроках, а после – Вета как будто знала – усядутся на низенькую ограду клумб и будут ждать родителей. Будет ли им страшно, что Вета пожалуется, или их даже этим не проймешь?

– Почему-то никого нет, – пожала плечами мама Ронии. – Я пришла слишком рано? А вы не могли бы поговорить со мной прямо сейчас? Трудно же столько ждать.

В кабинете за партами они сели друг напротив друга – Вета развернула свой стул.

– Понимаете, моя дочка, она немного слабоватая, – рассказала родительница, не переставая мять носовой платок. – Ее ребята обижают. Я ничего не прошу, нам бы только дотянуть ее до девятого класса, доучиться бы, а там уже… – Она махнула рукой в сторону окна.

– Есть что-то еще, что я должна знать? – Вздохнула Вета, вычерчивая в ежедневнике звезду.

– В общем-то, это все. Понимаете, она еще у меня такая фантазерка, может и наврать, но она очень добрая. Хорошая девочка.

Вета пообещала следить за оценками Ронии, заученно протараторила про форму, ремонт кабинета и правила дорожного движения.

– Как вас зовут? – спросила она под конец.

Женщина нервно дернулась.

– Валентина Ивановна.

– Понимаете, я здесь работаю всего четыре дня. – Вета ласково улыбнулась. – Мало что знаю. Так если что, вы объясните мне. Если есть что-то…

– Нет, – замотала головой та. – Рония очень добрая девочка.

Проводив ее, Вета долго стояла у окна, вдыхая терпкий запах шалфея. Смотрела на кленовую аллею. Сейчас там было пусто, до звонка оставалось считаные минуты, но еще немного – и они высыплют на улицу. Все в одинаковых синих жилетках, в черных брюках и белых блузках. Будут смотреть в окна кабинета на втором этаже.

«Уважаемые жильцы, – вертелось в голове. – Уважаемые…»

Она читала фамилии в журнале и пыталась найти отличия. Никин Алейд – тихая и светловолосая, а ее мама – пышная и яркая, как артистка на заслуженном отдыхе. Рядом с ней муж – бородатый, как геолог. Муж улыбался Вете и повторял, что очень рад.

Мама Марка – беззащитная и худенькая. Сказала, что кроме Марка у нее еще четверо детей и села на заднюю парту. Мама Арта – бледная, с жесткими чертами лица, в очень стильной куртке, сжимала кулак – показывала, как она возьмется за сына.

Вета ничего не рассказывала им о сорванном уроке. Они пришли всей компанией и стали убеждать ее:

– Только не бросайте нас.

– Я буду приходить на уроки, – сказала мама Арта.

Папа-геолог кивал, как заводная собачка. Мама Валеры завела разговор о том, кто же не сдал деньги на учебник по английскому.

Вета поняла, что боялась зря, на нее никто не накинулся, злобно рыча и царапаясь. На нее смотрели даже с долей жалости: какая, мол, молоденькая. Мама отличницы Русланы подошла и тихонько поделилась, что раньше и сама была учителем, вот только ушла в домохозяйки воспитывать дочь. Обещала, что все будет хорошо – у нее же было.

Они все знали без рассказов, но откуда? Постаралась Жаннетта или вклинилась Лилия?

Теплый вечер дышал в окна запахом влажной земли и листьев. Возле клумбы с жухлыми гладиолусами собрались ее дети – небольшая компания, куда меньше, чем остальные две. Смеялись, шумели. Вета говорила о форме и отвлекалась на них. Если Жаннетта, то как она могла знать, что именно произошло?

Не могли же рассказать сами дети.

«Мама, папа, у нас новый классный руководитель, и мы сорвали ей урок».

Улыбка выходила глупой. Мама Марка несмело поинтересовалась:

– А вы не знаете, почему ушла Жаннетта Сергеевна?

– Я только слышала, что она ушла на пенсию. – Вета стояла перед ними, как на расстреле, – у доски и руки за спиной. – Больше ничего. А вы знаете?

Все молчали.

Вета отпустила родителей, когда в соседних кабинетах еще шли кровопролитные баталии за учебники и выезды всем классом на природу. Мамы Русланы и Арта беседовали в коридоре о предстоящей экскурсии по городу, которую решили взять на себя, когда Вета собралась и закрывала кабинет. Они обступили ее с обеих сторон, и каждая смотрела участливо.

– Все наладится. Мы поможем, – пообещали они. Одинаковые кукольные улыбки. – Мы на вашей стороне в любом случае. Не переживайте.

Вета молча открыла и закрыла рот.

«Уважаемые жильцы…»

Дети сидели, как и полагалось, на низенькой ограде клумбы.

– До свидания! – проводил Вету нестройный хор их голосов.

Она попрощалась.

У ажурной ограды, с той стороны, где обычно ждал ее Антон, было пусто, только рыжий закат отражался в лужах. Вета пару секунд постояла, рассматривая сырой асфальт, вздохнула и зашагала к автобусной остановке.

«Уважаемые жильцы, что же творится в вашей школе, что же, черт возьми, происходит в вашем закрытом городе?»

Глава 7 Серые ленты

До комендантского часа оставалось не так много времени. Вета выбежала из подъезда и в желтом свете фонарей разглядела телефонную будку, прилепленную, как гигантский гриб-трутовик, к стене соседнего дома. Карточка лежала у нее в кармане плаща, а телефон она заучила наизусть.

В закрытом городе не брали мобильные, и приходилось изворачиваться по старинке.

Конечно, он не пришел сегодня и не пришел вчера, значит, у него на то были причины. Но Вета не напрашивалась на свидание.

Палец скользил по телефонному диску. Время шло медленно, шуршало листьями за приоткрытой стеклянной дверью.

– Дежурный, – раздался в трубке серьезный мужской голос.

– Здравствуйте. Мне нужен Антон, который работает у вас следователем.

Секунду в трубке слышались только потрескивания и шорохи. В голове Веты успели мелькнуть предположения о том, что вызов оборвался, что никакой Антон не следователь и здесь его вообще не знают.

– Переключаю. Ваш разговор записывается, – произнесли на том конце провода.

Потянулись гудки, длинные, как провода за окном поезда. Вета ждала, поглядывая на пустынную полутемную улицу. Холодный ветер хватал ее за голые щиколотки – выбежала из дома, не натянув даже колготки. Она переступила на месте.

– Сейчас никто не может ответить на ваш звонок. Если вы считаете, что ваше сообщение может быть важным, вы можете проговорить его на запись, – сообщил холодный женский голос.

Вета укусила себя за губу, чтобы промолчать и повесить трубку. Но не выдержала.

– Антон, мне нужно с тобой поговорить. Я не понимаю, что происходит. – Она помолчала. – С ними со всеми что-то не так. Я не понимаю, что.

Трубка улеглась на свое привычное место – спать. Было уже совсем поздно, и ночь красила небо перламутрово-серым, зажигались бледные звезды.

Кто угодно на ее месте бросился бы в библиотеку, в первый попавшийся газетный ларек, да куда угодно, лишь бы узнать, что за новые люди ходят вокруг нее в городе и разговаривают человеческими голосами. Вета хотела так поступить, именно сегодня, именно после собрания. Она долго обещала самой себе, что сделает именно так. Но вдруг поняла, что единственное, чего хочет, – хоть как-то добраться до постели.

Сунув руки в карманы плаща, Вета зашагала к дому.

* * *

Были вещи, которые он игнорировал, потому что не мог их изменить. Были вещи, которые он терпел, потому что маленькому человеку в большом мире вечно приходится что-то терпеть. И, в конце концов, были вещи, которые он принимал такими, какие они есть, потому что получал от этого удовольствие.

Март не относился ни к первым, ни ко вторым, ни к третьим. Вечером, когда рабочий день лениво подползал к концу, он позвонил дежурному и тут же бросил трубку. Но высветился номер, и, конечно, Антона прогнали из уютного кабинета с горячим чайником в сырой осенний вечер, разбираться, почему сотрудник не изволил появляться на рабочем месте.

Дверь долго никто не открывал. Антон прекрасно знал, что Март живет один, потому что все родные, и даже жена, остались в другом – не закрытом – городе. Еще у него бледно-синяя шторка в ванной и стол в кухне, заваленный грязными тарелками и кусками засохшего хлеба.

«Человек, который не моет тарелки и разбрасывает засохший хлеб, ни за что не станет вешаться на перекладине в ванной, отодвинув в сторону шторку», – решил Антон и спустился вниз, чтобы вызвать из отдела коллегу, вскрывающего замки.

Когда Антону надоело сидеть на подоконнике, а в городе зажглись первые фонари, Март открыл дверь сам. Покрутил головой и наткнулся взглядом на мрачно молчащего Антона.

– Ну? – выдал тот замогильным голосом.

– Заходи, – хрипло выдавил Март вместо ответа.

В квартире было темно и тихо. Не сумрачно – темно, как бывает, если занавесить все окна плотными шторами. Антон терпеть не мог шторы и летом спал всегда с распахнутым окном. Март, плюнув на положенную ему роль проводника, тут же исчез в черном дверном проеме.

Больно саданувшись коленом о тумбочку, Антон нащупал ручку двери. За ней горел маленький дерганый огонек – свечка стояла на полу, наполовину оплывшая, обычная желтоватая свечка, какие коробками продавались в ближайшем хозяйственном.

Ковер в том месте был отвернут и придавлен стулом. Воск стекал на коричневый линолеум и застывал бесформенными кляксами.

– Свет отключили? – не понял Антон, на ощупь находя второй стул и усаживаясь у стены.

На полу рядом со свечкой валялись темные узкие обрывки ткани. Он пригляделся: ленты, которыми девочки-школьницы обычно подвязывают форменные юбки. Март сел прямо на пол, скрестив ноги в потертых спортивных брюках. Босые узкие ступни казались желтоватыми от свечного пламени.

Все вокруг казалось желтоватым, серым или бурым. Так обычно бывает, когда выключат свет. В углу прыгал еще один огонек – это свечка отражалась в экране телевизора.

– Я тебе никогда не рассказывал, – сказал Март, и до Антона долетел запах крепкого коньяка. Какой же сегодня праздник? – Да демоны с вами, я никому никогда не рассказывал.

Смотреть на него сверху вниз оказалось неудобно. Март прятал глаза – может, специально – и чуть раскачивался, обхватив руками колени.

– Ваш демонов закрытый город. Сюда попадают не только такие хорошие мальчики, как ты, которые учатся и учатся, чтобы работать следователем. Во внешнем мире никто не знает о ваших стычках с новыми людьми. Никто не знает о ваших делах тут.

Он так и сказал «ваших», как будто выплюнул, словно сам все еще был на теплой должности в уездном городе Нэ, куда его определил добрый дядя, мамин брат.

– А я узнал, потому что угораздило пристрелить человека. Случайно и наповал. Все было по правилам, сначала – предупредительный в воздух, а потом я стрелял по ногам. Но рука дрогнула, понимаешь. Парень умер на месте. И как потом оказалось, он был не виноват ни в чем. Поднялся шум. Полицейский произвол! Потому меня и отправили сюда, чтобы подальше и поглубже.

Антон кивнул. Он все это уже слышал. Добрый дядя нашелся, что делать и в этом случае. Дело замять, а племянника отослать подальше, чтобы не мозолил глаза местному начальству. Хороший выход, куда лучше, чем сидеть без работы в родном городе. Или даже в тюрьме.

– А мне ко всем демонам не сдался ваш Петербург! Ко всем демонам… вот прицепилось.

Антон беззвучно усмехнулся. «Не так уж долго ты здесь живешь, – хотелось ему сказать. – Не так уж долго, а Петербург уже и тебя под себя подмял. Ко всем демонам. Куда ты теперь денешься».

– Но мне некуда из него бежать. Не примут меня в большом мире.

Так и сказал, «в большом мире», как будто их маленький мирок-остров затерялся в океане на долгие сотни лет, и нет надежды выбраться, совсем никакой надежды.

– Я их боюсь. – Март скривил рот. – Знаешь, как я боюсь этих ваших новых людей? Так в детстве буку из-под кровати не боялся. Они как люди, у них по две руки, по две ноги, и голов лишних не растет, но при всем при том они не люди. Нелюди. Знаешь, я один раз задержался на улице до ночи. Думал, ну что тут такого? Ходил, гулял. И тут из темноты на меня полезло: собака – не собака, но на четырех лапах. Ростом мне по плечо. И несет от нее… мертвечиной несет, брюхо разодрано, но идет ко мне. И грохот такой, грохот, как будто ржавые железяки друг о друга бьются. Веришь или нет, я чуть на месте не помер, хотя в жизни всякое видел. Я просто хочу выжить. Но если я хочу выжить, нужно смотреть страху в лицо, так ведь?

– Что ты несешь, – начал было Антон, но тот лишь отмахнулся.

– Ты вырос среди них, ты можешь отличать их от людей, а это уже очень важно. Равенство и братство? Вот уж ерунда. Говоришь, военные ловят этих чудищ по ночам? Думаешь, переловят всех, да? Слушай, это все не о том. Я хочу встать на одну ступеньку с ними. Я хочу сравняться. Понял? Не стать сильнее, просто стать равным, это же наказуемо?

Он помедлил, как будто ждал ответа, хотя на самом деле – Антон видел – никакой ответ ему не был нужен. Все ответы уже нашлись. Март задумчиво пожевал, отвернувшись в угол. В выпуклом экране телевизора плясал бледный оранжевый огонек.

– Я тут кое-что привез собой.

Март поднялся, отчего огонек свечи затрепетал в предсмертных судорогах, потянулся к столу, на котором – даже в полумраке было видно – стояли три разномастные чашки, и взял какой-то плоский прямоугольный предмет.

Антон смог его рассмотреть на его ладони, но как только попробовал дотронуться, Март отдернул руку. Это была обычная зажигалка. То есть, не совсем обычная – серьезная, металлическая с выгравированным змеем в центре, но вместе с тем в ней не было ничего такого, за чем стоило бы тащиться поздно вечером в другой край города.

– Это вещь того парня, которого я пристрелил. Думал, что пристрелил.

Антон рассмотрел запекшиеся темные пятна на языке змея и на тонком хвосте.

– Что…

– Это я его убил. Но он умер мгновенно, не больно. И он меня простил.

Они смотрели друг на друга сквозь полумрак, и глаза у Марта были такие же, как у выгравированного змея. В них, кажется, тоже запеклась кровь.

– Это он тебе сказал? – посмеялся Антон, надеясь хоть немного разогнать повисшую над ними холодную тишину.

Уголок рта у Марта дернулся.

– Он. И теперь я знаю, как спрашивать. Мы можем узнать, кто убил ту девочку.

…Вдвоем они сидели на полу и молча разглядывали серые ленты. На них не оказалось крови, а пятна, которые нашлись у самого края, больше походили на пот или жир – прозрачные, без запаха.

– Не нужно, – сказал вдруг Антон и бессильно опустил руки на колени. На самом деле у него давно болели глаза, ныла спина, и скручивало желудок, но самая большая проблема была даже не в этом. – Подумаешь, пугало. Может, она и правда была сумасшедшая. Мало ли чокнутых. Нам же сказали не лезть в это дело.

Март хмуро глянул на него:

– И что? Новые люди будут выживать нас из города, а ты продолжишь сделать вид, что ничего не случилось?

– Брось. Кого они выживают? Девочка покончила с собой…

– Пугало! Пугало ее убило.

Антон хотел сказать что-то еще, но только вздохнул. В голове собралось великое множество аргументов и просто здравых мыслей, но вряд ли хоть одно сможет пробить бетонную стену Марта. «Пугало, пугало». Начинал ныть затылок.

– Я в этом не участвую, – буркнул Антон, рывком поднимаясь на ноги.

Март смотрел недоуменно, так, что было вообще неясно, расслышал он или нет, но Антон повторять не собирался. Только снова пребольно врезался коленом в тумбочку. Там что-то бряцнуло.

Ручка двери нашлась удивительно быстро. На лестничной клетке было хоть и сумрачно, но гораздо светлее, чем в квартире. Почему-то совершенно не обращая внимания на лифт, Антон сбежал вниз по лестнице, прыгая через две ступеньки.

На улице он снова зашел в телефонную будку и набрал номер дежурного, чтобы сказать, что тревога отменяется и вообще пропавший коллега отыскался живым и здоровым, разве что немного повредившимся разумом. Но не успел рассказать всего, заготовленного наперед. Его огорошили таким заявлением, что Антону не захотелось ничего отвечать.

Он просто сел в служебную машину и направился снова в центр города, к проспекту Рождественского.

* * *

Вету разбудил отчаянный перезвон. Она резко села на кровати и с полминуты не могла понять, что происходит. Реальность перемешалась со страшным сном, и она рассматривала темное небо за окном, пытаясь разглядеть в нем огненные полосы и вражеские самолеты.

Звон замер, сорвался на самой высокой ноте, и она наконец сообразила, что это всего-навсего дверной звонок. Накинув на плечи халат, чтобы сразу не продрогнуть в осенней ночи, она поплелась в прихожую.

Мама всегда учила спрашивать, прежде чем открывать. Хотя это было глупо: в городе у Веты не образовалось ни одного такого знакомого, которому она доверяла бы настолько, чтобы открыть дверь ночью. Но получилось само собой.

– Кто там? – Она прильнула к щелочке между стеной и дверью.

– Ты мне вроде звонила. Что-то случилось, да?

Она захотела найти часы, чтобы поинтересоваться, который же час, но настенными еще не успела обзавестись, а простенькие наручные остались в комнате. Плестись туда через всю квартиру почему-то показалось смерти подобно.

Рука сама собой повернула замок. Вета приоткрыла дверь, впуская в прихожую луч бледного лестничного света и Антона – хмурого и замученного.

В прихожей сразу стало тесно и запахло дождем – осенней моросью, волосы Антона были чуть влажными. Он потоптался на месте, снимая куртку.

– Чашку чая не нальешь? – попросил он и засопел, как первоклассник, которому мама не помогает завязать ботинки, и он мучается, вяжет сам, а шнурки выпадают из непослушных пальцев. – День такой выдался. Чокнуться можно.

Вета молча ушла на кухню, включила там свет. Спички ломались под неловкими пальцами. Не с первого раза, но она сумела зажечь горелку и поставить на нее почти полный чайник.

Послышался шум воды: Антон умывался в ванной, фыркал. Вета прислонилась спиной к прохладному подоконнику и, сложив руки на груди, снова закрыла глаза, принялась досыпать. Она хотела вернуть сон про истребители над городом, потому что даже такой сон казался лучше, чем реальность, куда ее выдернули.

Реальность просыпалась вместе с ней и усмехалась голосом Арта, смотрела презрительно глазами Жаннетты. Вета не знала, что делать с такой реальностью. И табуретка на кухне была только одна.

Пришел Антон, ногой поддел табуретку, подвинул ее ближе и уселся верхом, как на коня. Пока они молчали, закипел чайник. Вета разлепила глаза и пошла наливать кипяток в кружку, сама удивляясь, как не облилась.

– Я вот что подумал. Надо тебе уволиться, – выдохнул Антон, когда кружка с чаем опустилась перед ним. Развернувшиеся листья чая плавали, изредка прибиваясь к краям. Он взялся за ручку – на стол выплеснулось несколько капель.

– Чего? – фыркнула Вета, еще не до конца разобрал смысл его слов.

– Не знаю, может, я не так сказал. Надо вежливее, надо как-то по-другому. Но у меня, если честно, голова не работает уже. Ты не хотела бы уволиться из школы? Так лучше? – протянул Антон просительно.

Он смотрел на нее ясно-прозрачными глазами, а Вете еще чудились яростно гудящие истребители.

– И куда потом? – глупо спросила она.

– Уедешь домой. Ты же откуда-то приехала, правильно? Извини, что не сказал сразу. Такое идиотское совпадение. Это ведь я тебя сюда привез, да.

– При чем тут ты? – не поняла Вета. Она потянулась к горячему боку чайника, чтобы заварить чаю и себе тоже, но вспомнила, что кружка у нее тоже всего одна, как и табуретка.

Антон отхлебнул кипятка, поморщился, прикрыл рот ладонью.

– Да ни при чем. Подумал, что надо было тебе все сразу рассказать. Может, ты захотела бы на первый же попавшийся поезд сесть и укатить отсюда куда подальше.

Дорога, серой лентой тянувшаяся за окном, пустовала – ни одной машины. Горели желтые фонари, похожие на сырные головки. Вета смотрела на город, залитый этим желтоватым маревом, как туманом, из которого торчали высотки в стороне центра и бело-красные трубы теплоэлектроцентралей. Все вокруг казалось влажным, блестящим от дождя. Капли чертили на стекле древние руны.

– Что рассказать? – спросила Вета, чувствуя, что онемели губы, как будто ее оглушили препаратом, одним из тех, которые так любят стоматологи.

– Правда. – Антон постучал кончиками пальцев по столу. – Я очень удивился, когда узнал, что тебе даже не сказали, куда ты едешь. И в Петербург никогда вот так не тянули людей извне. Просто… приезжие, конечно, есть, но они либо идейные, либо попадают сюда не по своей воле. Тем более что полгода назад только закончились очередные испытания.

Вета молчала, глядя на его пальцы. Рукава рубашки Антон закатал почти до локтей, словно собирался идти врукопашную прямо здесь, и его руки с выделяющимися венами лежали на столе. Пустую чашку он отодвинул к самому краю.

Он поднял на нее глаза, прозрачные и грустные.

– То есть, похоже, они не закончились. Тебе лучше уволится и уехать. Пока есть время. Надеюсь, что время еще есть.

– Слушай, я ничего не понимаю в ваших здесь новых людях и испытаниях, – взмахнула рукой Вета. – Надеюсь, хоть ты объяснишь мне? Но я в любом случае не могу вот так уйти. Я никогда не отступаю перед трудностями.

Она сглотнула и в точности повторила фразу Лилии.

– Всем поначалу тяжело, у всех бывают проблемы. Что же теперь, сбежать? – И едва удержалась, чтобы не подтолкнуть несуществующие очки поглубже на нос.

– Ты что, не понимаешь? – Антон повысил голос, но тут же умолк, кашлянул, глядя в сторону. – Это опасно. Я помогу тебе уехать. Если все это зайдет слишком далеко, я уже ничем помочь не смогу.

– Хватит! – Вета мотнула головой.

Она резко развернулась к окну, и ей показалось, все фонари города погасли на секунду и снова загорелись. Как будто Петербург подмигнул ей.

– Какие еще испытания? – спросила она чуть хрипло.

– Секретного оружия. Я не знаю какого. Аномалия может опять разгуляться. Мы-то здесь уже давно, нам некуда деваться. Да и привыкли. А ты не такая. Может, стоит как-то получше все объяснить, но мне ничего не приходит в голову, извини.

Все это походило на продолжения сна. Среди ночи к ней ворвался сумасшедший следователь и принялся рассказывать о каких-то испытаниях. А улицы города пустовали, только тихий ветер шуршал листьями. Днем припекало солнце и улыбались прохожие. Дети валялись в опавших листьях. Какие еще испытания?

– Ладно, – сказал Антон, замучившись ждать. – Ты подумай. Нужно подумать. Если что… ну, ты знаешь.

Не оборачиваясь, Вета кивнула.

Возможно, думала она, он и правда не в себе. Врываться в дом к человеку и предлагать ему уйти с работы – ненормально. У нее просто слишком расшалились дети, а не маньяк держит нож у горла.

Антон по-хозяйски прошел в комнату, стянул на пол ненужное покрывало, лишнюю подушку и устроился спать. Вете ничего не оставалось, как только погасить свет. Но даже при погашенной лампе тени лежали на потолке. Она пожалела, что не обзавелась шторами. Город за окном сиял так ярко, что бледные тени шевелились.

Глава 8 Скажи, что не сможешь

Седьмое сентября – день горького дыма

Она красилась перед зеркалом в ванной, сначала ресницы, веки, потом губы – темной помадой. Антон, замерший в дверном проеме, уже открыл рот, чтобы сказать Вете, что эта помада делает ее лет на пять старше. Но вовремя понял, что именно этого она и добивается.

Темная помада, слой туши, слой темно-бежевых теней – именно так и должна выглядеть потрепанная жизнью учительница. Лет тридцати, не больше, но на лбу уже залегли бы хмурые складки, плечи поникли под грузом проблем, юбка обвисла грустными полами. Антон не имел ничего против учительниц, но…

Вета обернулась.

– Тебе действительно так нужно все это? – спросил он, застегивая пуговицы на манжетах, просто чтобы чем-то занять глаза. Рубашка, оказывается, сильно измялась за ночь. Надо было бы заехать домой.

– Что? – искренне не поняла она. – У меня уроки с пятыми классами, а во вторую смену – с восьмыми. Ты следующую ночь опять собираешься здесь провести?

– Надо бы домой съездить, – усмехнулся он.

На завтрак не было ничего, кроме заваренного вчера чая. В холодильнике скучала банка консервированной фасоли и огрызок от капустного кочана.

– Но могу встретить тебя после школы.

– Боишься, что я сама не найду дорогу? – усмехнулась Вета, роясь в сумочке. – Нет уж, спасибо.

Она и подумать не могла, что когда солнце начнет заваливаться за высотку университета, сама позвонит Антону, чтобы он ее встретил.

– Что за проблемы с журналом?! – Лилия не сдерживалась. Она кричала, как будто отчитывала нерадивого ученика, а он то и дело огрызался в ответ. И по-другому не понимал. Вот только Вета молчала, но каждый раз на полшажка отступала к двери. – Что это, я спрашиваю? Почему перепутаны страницы, почему здесь помарка? Это официальный документ, как вы не понимаете!

– Я делала все по инструкции, но там оказалось меньше страниц…

– По инструкции? – вопрошала Лилия, ударяя многострадальным журналом по краю стола. – А голова ваша была где? Это что, по-вашему, тетрадь двоечника?

Еще один шажок назад. Скоро дверь упрется в лопатки.

– Забирайте свой журнал, – вздохнула Лилия, выдохшись от крика. – И чтобы к вечеру у меня на столе лежали ваши тематические планы.

Вета подхватила журнал – тяжелую книгу в синей обложке – и выскользнула в учительскую. Там все разом сделали вид, что ничего не слышали, такие уж тут были порядки. Все ходили на цыпочках и друг друга называли по имени-отчеству, вот только ненависти никто не отменял.

Все правильно, нужно только расправить плечи, нацепить на лицо безразличное выражение и не улыбаться. Не улыбаться никогда.

Она молча проскочила мимо учителей и оказалась в коридоре, где на паркетном полу лежали полотна солнечного света. У дверей кабинета ее ждали пятиклассники, радостно-серьезные, с неприподъемными ранцами.

Солнце пекло спину, и пахло сырым паркетом: уборщица только что прошлась мимо со своей широченной шваброй, злобно покрикивая, чтобы они подвинулись. Запах мокрого паркета стал запахом школы. Мимо носились младшеклассники, как саранча.

– Ну вас, она не виновата, что попала сюда, – сказала Лис. Край ее воротничка, как всегда, торчал вверх. Вера отвернулась.

– Откуда ты знаешь? – протянула она, глядя в угол.

Руслана подошла к ним и бросила сумку на подоконник, хмурая и вся как будто выцветшая от солнца, только волосы по-прежнему – иссиня-черные.

– О чем беседа?

– О том же, о чем и всегда, – дернула плечом Вера.

Волосок защекотал кожу в выемке между ключицами. Блузка, как всегда с двумя расстегнутыми верхними пуговицами, притягивала взгляд Арта. Он подпирал противоположную стену, держа школьную сумку за длинную ручку так, что сумка тащилась по полу. И делал вид, что совершенно не интересуется болтовней девчонок.

– Вот откажется она от нас, что тогда будет? – ядовито сузила глаза Лис. – К Лилии пойдем под руководство, как миленькие. Она сама предупреждала.

Вера криво усмехнулась:

– Молчи уж. Это из-за тебя Жаннетта ушла. Если бы не ты, не было бы никаких проблем.

– Ш-ш-ш, идет! – притихшая слева Алейд толкнула Веру локтем в бок.

Все замолкли. По коридору, прижимая к себе журнал, как священный Грааль, шла Елизавета Николаевна, и поджатые губы не дернулись в улыбке, когда ее взгляд скользнул по девушкам.

– Здравствуйте, – пропела Вера, и ей вторили остальные.

– Здравствуйте, – кивнула учительница. Не замедлив шага, прошла мимо.

Вера приподняла брови, оборачиваясь к Лис. Мол, вот видишь.

– И что будем делать? – негромко произнесла Алейд. Она повторяла это не в первый раз, но остальные предпочитали ее не замечать. Вера обернулась.

– Я знаю. Если эта уйдет, Жаннетта вернется, и поможет нам. Она одна была на нашей стороне.

Вера поймала взгляд Арта и поманила его пальцем.

Вета вошла на урок в свой класс, когда за окном уже назревали сумерки, и остатки дождя висели на кленовых ветках. То и дело капли срывались и падали, звонко ударяясь о жестяной подоконник. В окно ветер дышал горьковатым запахом дыма.

Все одиннадцать ее учеников сидели за партами, примерно сложив руки перед собой. У каждого на столе – учебник, тетрадка. Дневник. Цветные пеналы с карандашами и ручками. Рония вытряхнула очки из яркого чехла и водрузила их на нос.

– Здравствуйте, – выдохнула Вета. – Рада, что я снова с вами и даже слышу свой голос.

Все смотрели на нее, на нее одну, не в парту, не мимо. Только Валера, как обычно, отвернулся к окну.

Арт покусывал кончик карандаша и ухмылялся Вете. Он был в синей безрукавке, как и все остальные, кроме Веры. Та так и осталась в любимой белой кофточке поверх блузки.

– Арт, молодец, что пришел в форме. Давайте запишем тему: эволюция человека.

Никто не шевельнулся. Вета замерла рядом со своим столом, вопросительно приподняла брови.

– Я так тихо сказала?

Пальцы вдруг сами собой разжались, и журнал хлопнулся на пол. В недоумении она уставилась на свои руки, пошедшие мурашками, потом на журнал. На белом прямоугольнике бумаги черным фломастером было выведено: 8 «А». Вета подняла взгляд на класс: все – ну или почти все – смотрели на нее. Рония ковыряла ногтем парту, Вера занималась кончиками своих волос.

– Еще? – улыбнулся Арт, хрустнув суставами пальцев. Один из плакатов, украшающих стену, – «животные нашего края» – с шуршанием сполз на пол.

Она вдохнула горького ветра и села. Спокойствие, тайно выращиваемое внутри, в одну секунду рухнуло, и осколки больно впились под кожу.

– И что же здесь происходит? – произнесла Вета, кашлянув, чтобы скрыть предательскую дрожь в голосе. Не страх, ярость. Ярость подступала к горлу, хоть умом Вета понимала, как это опасно. – По-моему, вы уже достаточно взрослые люди, чтобы высказывать свои претензии открыто и спокойно, а не устраивать тут детсадовские демонстрации. И если вы хотите поговорить, то давайте говорить. Это не игра. Я готова выслушать.

Хмыкнул Марк, пряча лицо в ладонях, как будто умываясь. Солнечные лучи играли в стеклах открытых окон, и Валера потянулся, чтобы закрыть одно. Пошатнулся горшок с геранью.

– Сосиска жирная, – громко шепнули со второго ряда.

– Ну и? Арт? Вера? – подогнала их решение Вета. Она знала, что если не возьмет ситуацию в руки сейчас, не возьмет уже никогда.

– Почему я? – лениво протянула Вера, внимательно рассматривая чуть завивающиеся кончики волос.

– Кто-то должен быть народным гласом. – Вета не выдержала, нервно постучала ручкой по столу. Она почти ощутила, как пахнут волосы Веры – травяным шампунем, и что чуть оттопыривается эмблема школы на безрукавке Арта, а Руслана упрямо трет мочку уха – зарастающую дырочку от серьги. – Почему же никто не решается? Мне показалось, у вас достаточно накипело, чтобы высказаться.

Со своего места вскочила Лис, улыбаясь так, что на щеках появлялись детские ямочки.

– А у меня есть предложение. Давайте устроим праздник в честь нашего знакомства. Можно всякие конкурсы придумать и принести вкусной еды. Елизавета Николаевна, можно?

– Конечно, Алиса. – Вета не обернулась в ее сторону, но кивнула. – Конечно, устроим. Только сначала выясним, чем все так недовольны.

Они молчали, как будто дали обет местному божеству. Если у них здесь новые люди, то особые божества просто обязаны иметься в наличии. Интересно, кто это? Священное дерево, на ветвях которого зреют души?

Вета ничему бы уже не удивилась.

– Чего вы хотите? Чтобы вернулась Жаннетта Сергеевна? – Она почти что легла грудью на стол, чтобы взглянуть каждому в глаза.

Руслана откинулась на спинку стула.

– Ребята, я объясню вам, как случилось все. Меня попросили взять ваш класс, потому что вы остались без классного руководителя. Жаннетта Сергеевна ушла, не отчитываясь передо мной. Если у вас есть вопросы, почему и зачем, пожалуйста, спрашивайте у нее, у директора. Вы же не хотите говорить со мной.

Это было бесполезно – они молчали. Кто-то от скуки листал учебник. Переговаривались на второй парте Марк и Ииро – щуплый паренек, на вид и не дашь тринадцати лет.

Вета села ровно и сложила руки на груди. Журнал по-прежнему валялся на полу, всеми забытый. Она нечаянно наступила на него каблуком туфли и отдернула ногу, подумав, что теперь на синей обложке останется отпечаток.

– Тогда, может, скажите, что мы с вами будем делать? Писать контрольные после того, как вы дома изучите тему?

– Мы ничего не будем писать, – сказал вдруг сосед Арта – Игорь, насколько помнила Вета, не сверяясь с журналом. Форменная жилетка висела на нем, как на пугале огородном, но зато на шее красовалась бандана защитной раскраски. Арт согласно кивнул.

Прямо возле окна защебетала-закричала птица. Вета обернулась: аллею перед школой как будто заволокло сероватым дымом. Валера чертил в тетради странные знаки, а его соседка помогала, вырисовывала цветы на полях.

– Это почему же? – произнесла Вета, оборачиваясь к Арту. Кто бы классе не выкрикивал ладно скроенные лозунги, она все равно разговаривала будто с ним одним.

– Потому что не будем, – приглушенно рыкнул он и выжидательно сложил руки на груди. – И вы нам ничего не сделаете. Ни-че-го. Ну что, опять побежите жаловаться завучу, да? Или хотите, мы одежду на вас подожжем?

– Арт. – Вета склонила голову к плечу. – Ты решил пойти на меня войной? Что же, хорошо, сегодня вечером я позвоню твоей маме. Мы с ней обсудим этот урок. Все обсудим, не сомневайся. И журнал. И мою одежду.

Она наклонилась и подняла с пола синюю книгу. Стряхнула пыль с титульной стороны, особенно тщательно – с белого, приклеенного к обложке бумажного прямоугольника с черной надписью: 8 «А». Как и положено по инструкции.

– Да хоть папе, – хохотнул Арт, приподнимаясь со своего места. Он уперся руками в парту и, глядя исподлобья, заявил: – Только подумайте, как бы вам самой после этого не было плохо. Очень плохо. По улицам темным ходить не боитесь?

Он сел, медленно, важно, словно выступил на конференции с тщательно отработанным докладом. А Вета все смотрела на белобрысую челку, не понимая, что же нужно отвечать на такое.

– Арт, – улыбнулась она наконец. – Если вам станет легче, представьте, что я очень испугалась.

Кто-то слева хохотнул и тут же смолк.

В учительской был телефон. Номера Антона Вета до сих пор не знала, но помнила наизусть номер дежурного. Три цифры.

– Добрый вечер. Мне нужен Антон.

– Переключаю.

Вета вздохнула, устало опираясь локтями на стол. Учительская пустовала, как и вся школа после седьмого урока. Только в закутке за шкафом шуршала тетрадями замученная пожилая учительница английского. Серели сумерки за окном и вяли розы, разномастным пучком сунутые в широкую вазу на окне. По щиколоткам тянуло сквозняком.

– Ваш разговор записывается, – сообщил бесстрастный голос.

– Хорошо, – выдохнула Вета просто так. Ей нужно было говорить, хоть с кем-то. Хоть с этим безликим голосом.

Учительница английского посмотрела на Вету вопросительно, та показала жестами – две минуты.

В раскрытые настежь коридорные окна дышала осень, и неслись возгласы не успевших далекой уйти детей. Вета посмотрела на аллею, пока шла в учительскую: весь ее класс, как заговоренный, сидел на низенькой ограде клумбы. Все одиннадцать человек, она легко пересчитала их.

«Неужели никому не хочется домой?»

– Да, – прозвучал наконец на том конце провода голос Антона. Глухой и уставший до неузнаваемости.

– Привет, это я.

Услышав ее, он немного повеселел, как будто звонки ему на работу стали делом привычным. Или притворился, что повеселел.

– О, хорошо, что появилась. Как школьная жизнь?

– Паршиво, – не стесняясь в выражениях, призналась она и поймала на себе неодобрительный взгляд англичанки. – У меня к тебе просьба. Ты не встретишь меня у школы? Если надо, я подожду.

В трубке зашумело, зашептало, словно Антон прикрыл ее ладонью, чтобы поговорить с кем-то в комнате. Вета ждала, покорно, как барашек перед жертвоприношением. Ведь чем-то подобным наверняка и занимаются эти новые люди. Жертвоприношениями.

– Скажи, если не сможешь, я сама доберусь, – выдала она, когда скрежет в трубке прекратился.

– Нет, я заеду. Минут через тридцать, ладно? – Он снова бросил что-то мимо трубки, Вета не разобрала слов. Она вздохнула.

– Подойди к главному входу, я увижу тебя в окно и спущусь.

Он ничего не спросил, только обещал поторопиться. Связь резко оборвалась, как будто дежурному надоело записывать бессмысленную болтовню, и Вета с сожалением опустила потеплевшую от ее рук трубку на рычаг.

Она сунула журнал в специальный шкаф и вышла, попрощавшись с англичанкой. В коридоре уборщица в синем халате закрывала окна. Навстречу Вете попалась только припозднившаяся старшеклассница в спортивной форме – по вечерам в местном зале проходила секция волейбола.

Антон приехал не через полчаса – всего через пятнадцать минут. К тому времени аллея почти опустела, только группка подростков у цветочной клумбы осталась на месте. Вета почти все время простояла у окна, боком привалившись к стене. Хоть у нее от усталости и нервов болели ноги, сидеть она не могла – норовила сорваться и бессмысленно заходить взад-вперед по подсобке.

Манекен таращился пустыми глазницами, пока Вета лихорадочно собирала вещи. Сумка, учебник для пятых классов – ведь у них урок в понедельник. Тетради пятиклашек – много, но надо проверить. Стянув с крючка плащ, она едва не выронила ключи.

Пока она спускалась по лестницам, колени предательски дрожали, но Вета списывала все на слишком прохладный вечер. Туман до сих пор лежал на цветочных клумбах и опавших листьях. Антон ждал ее у главного входа, заложив руки за спину.

– Помочь? – он подхватил стопку тетрадей.

Проходя мимо своего класса, Вета первой попрощалась:

– До свидания.

– До свидания, – хором откликнулись они.

Это такой ритуал, – поняла Вета. «Здравствуйте – до свидания». Можно улыбаться и склонять голову, но потом все равно ненавидеть. Еще одно правило школы.

Второе сентября

Тяжело опираясь на стол, Жаннетта прошла к своему месту и села. Класс напряженно молчал, а она смотрела в окно, нервноперебирая пальцами тяжелые каменные бусы.

– Значит так, – сказала она, не оборачиваясь. Рыже-седые растрепанные волосы и сурово поджатые губы. – Открываем тетради, записываем.

Кто-то зашуршал новенькими страницами, еще пахнущими канцелярским магазином. На третьей парте Арт задумчиво смотрел в окно. Оттуда доносились развеселые крики младших, там еще цвело лето, и свобода, и тепло.

Второго сентября воздух в школе пах тоской. Первого еще ощущались тонкие нотки праздника, а потом начиналось – все по новой.

– Вы расстроились? – простодушно поинтересовалась Алиса. Она даже привстала, и Вера с первой парты покосилась на нее – все лучше, чем приниматься за опостылевшую учебу.

Жаннетта глянула в их сторону, губы плаксиво дрогнули. Но если бы минуту назад они бы не слышали шипения Лилии из-за дверей учительской, они бы и не заметили. Жаннетта редко улыбалась. Почти никогда.

Пять минут назад открылась дверь учительской и стукнула Алису по лбу. Она испуганно отпрыгнула, но выскочившая в коридор Жаннетта не стала ругаться, вместо этого она зашагала в учительский туалет, припадая на больную ногу, и Алейд потом рассказывала, что глаза у нее были красные.

– Это мы виноваты, да? – гнула свое Алиса, зависнув над партой, хоть на нее уже и шипели со всех сторон. – Скажите.

– Записываем тему, – отрезала Жаннетта, поджимая губы. – Вы тут ни при чем.

Ха! Как же. На перемене под лестницей состоялся военный совет.

Вера сидела на перилах, медленно покачивая ногой.

– Да что тут непонятного, Лилия специально доводит Жаннетту, чтобы она ушла.

В полуподвале, куда спускался обрубок лестницы, было темновато, и кто-нибудь то и дело запинался за брошенные тут ведра и куски труб. Шумела перемена, но им было все равно – пусть вот-вот грянет звонок, пусть. Решение уже витало в воздухе.

– Что тут неясного! – Алиса звонко стукнула кулаком по ладони. – Нужно устроить им всем. Предлагаю бойкот и уйти с уроков. Лилия поймет, что была не права.

Второго сентября дежурной была вечно занятая математичка, и в холле она не стояла, хотя и была обязана проверять у каждого наличие сменной обуви. Выдался какой-то особенно сложный случай с расписанием, она сидела в учительской и кусала остро отточенный карандаш. Поэтому на выходе их никто не остановил.

За школой толпились угрюмые старшеклассники.

– Сваливаете с уроков, малышня?

На следующий день они узнали, что Жаннетта ушла.

Глава 9 Голоса улиц

Седьмое сентября – день телефонных звонков

Выдавливая из себя по слову, Вета рассказала о произошедшем. Не так уж и приятно оказалось признаваться в том, что она испугалась обнаглевшего школьника. Но Вета вспомнила, как онемели до бесчувственности пальцы и как хлопнулся об пол тяжелый журнал, и по спине снова пробегал строй ледяных тараканов.

Антон слушал молча и ни разу не усмехнулся. Вета внимательно наблюдала за его лицом – если бы уголки его губ только дрогнули, она бы тут же прекратила разговор. Но он серьезно кивнул.

– Ты можешь написать заявление, и вполне вероятно, что его родителей серьезно накажут.

В машине она согрелась. В машине было тепло и спокойно, а из-за затененных боковых стекол казалось, что на городских улицах давно сгустились сумерки.

– Я не буду ничего писать, – вздохнула Вета, прикрывая глаза. Стало грустно, что Антон не понимал таких простых вещей. – Если напишу, это будет выглядеть, как будто я сдалась, запаниковала. Испугалась.

Он пожал плечами, плавно поворачивая руль. Машина въехала в узкий переулок между двумя высотками, и низкие ветви деревьев заскреблись по крыше.

– С другой стороны, нападение на человека, знаешь ли, серьезное преступление, – сосредоточенно проговорил он.

Вета мотнула головой:

– Он сделал это специально, чтобы я подняла шум. Я же видела, они весь этот спектакль придумали заранее. Отрепетировали и показали мне.

Мороз снова побежал по коже, хотя еще стоя у окна в подсобке Вета всячески уговаривала себя успокоиться. Оказывается, как мало надо для страха – журнал выпал из рук, и все. Страх шершавым языком лижет коленки.

– Ты права, – выдал Антон, притормаживая на светофоре. – Не нужно сразу таких радикальных мер. Дети! Знаешь, поступи лучше, как все нормальные учителя. Позвони родителям и нажалуйся как следует. А в понедельник можно и к директору.

Демонстрируя решительность, он стукнул кулаком по рулю.

– Я все равно не собираюсь делать вид, что ничего не случилось, – тяжело произнесла Вета. Язык ворочался еле-еле. – Иначе разойдутся от безнаказанности еще больше. Только знаешь, их родители какие-то заторможенные. Одинаково улыбаются, одинаково кивают. Это жутко.

– Ты знаешь его телефон?

Она отрешенно кивнула, вовсе не надеясь, что Антон увидит. Но он обернулся.

– Вот и хорошо. Сейчас приедем, и сразу позвонишь. – Он многозначительно помолчал, а может, ждал ее реакции, но не дождался. – И вообще, чур, сегодня ко мне едем. Там хоть еда есть.

Вета усмехнулась. Судя по пейзажу за окном, они давно уже выехали за пределы кварталов, которые она успела изучить. Из-под ресниц она наблюдала, как проплывают мимо оранжево-белые новостройки. Потом потянулся пустырь, бросился влево, и снова начались дома.

– А с остальными как? – устав от долгого молчания, поинтересовался Антон. – Лучше или хуже?

– Остальные восьмые классы просто срывают уроки. Что с ними делать? – Она дернула плечом. – Я даже не слышала своего голоса. И завуч сегодня, как назло, после обеда из школы ушла. Я на их уроках просто молча сидела. Силы кончились.

Она дохнула на стекло и в запотевшей кляксе нарисовала дерево с красивой разлапистой кроной. И задумалась, как бы изобразить повисшие души. Облизнула пересохшие губы.

– Знаешь, на самом деле все уже и так плохо. Хуже некуда. Если бы они по-прежнему кричали и кидались учебниками, я могла бы обманывать себя, что они просто хулиганы. Но они уже не играют. Они, по-моему, идут насмерть. Против меня.

Типовая высотка и пятый этаж – квартира Антона мало чем отличалась от ее собственной, разве что кухней была развернута на восток, а не на запад. В прихожей на широкой приземистой тумбе стоял телефон. Вета увидела его сразу, и сердце тут же окатило кипятком от предстоящих разбирательств.

– Ты только маму позови к телефону. Знаешь, как ее зовут? – Он наверняка заметил ее остановившийся взгляд.

– Почему?

– Ну! – Антон повесил куртку в шкаф. – Вряд ли ты так долго общалась с его отцом, чтобы узнать по голосу. А если сам Арт подойдет к телефону и поговорит с тобой? Родители так ничего и не узнают.

Вета стянула туфли и, шевеля затекшими пальцами, встала у телефона.

– Ты прав, – первый раз искренне сказала она и подняла холодную телефонную трубку.

Ежедневник лежал в сумке, и она несколько секунд искала нужный номер среди беспорядочных записей. «9 сентября – экскурсия по городу!» – кричала пометка красными чернилами – других в тот момент не оказалось под рукой. «Сдать тематические планы», – аккуратно выведенные буквы, на собрании у Лилии больше нечем заняться, приходится вырисовывать эти буквы. Округло, долго, выслушивая бесконечные требования.

«Нанна», – значилось внизу страницы. – «Григорий Львович Майский».

И пять цифр.

– Я не записала ее отчество, – раздражаясь на саму себя, бросила Вета, прижимая гудящую телефонную трубку к бедру.

Антон выглянул из кухни, донельзя озадаченный.

– К новым людям обращаются только по имени. Ну, прибавь «госпожа», если хочешь совсем официально.

– Госпожа, – попробовала на вкус Вета и сморщилась от непривычности слова, поднося трубку к уху. – Нанна. Они меня за сумасшедшую не примут?

Но было поздно раздумывать. Как только замолчал вращающийся диск, оборвав гудок, в трубке прозвучал далекий мужской голос.

– Слушаю.

Вета помолчала секунду, пытаясь понять, говорит с Артом или с его отцом. Не различила.

– Госпожу Нанну пригласите, пожалуйста.

Зашипели, замялись на той стороне провода.

– Ее нет сейчас. А кто ее спрашивает?

«Вдруг правда отец», – мелькнуло в голове Веты. Она не видела его и не знала, как он говорит, но воображение злобно рисовало Арта, корчащего перед зеркалом суровую мину.

– Так кто?

Она замолчала, поняв вдруг, что не знает, как ответить.

– Может, передать ей что-нибудь? – решили за нее.

– Нет, спасибо, я перезвоню, – пообещала она и трусливо бросила трубку.

Вета оперлась руками на тумбу и нависла над ней, как будто в светлой лакированной поверхности пыталась рассмотреть надписи. В прихожей было сумрачно: сюда еле пробивался свет из комнат. Да и какой свет – солнце закатывалось за многоэтажки, оранжевым и красным разрисовывая чужие стекла.

Антон включил свет на кухне и хлопал дверцами шкафчиков, а Вета не могла отделаться от приторно-кусачего чувства, что за ней наблюдают. Заглядывают в окна – да это же пятый этаж! – и слушают разговоры через щелочку в двери. Тихо посмеиваются.

– Поговорила? – В коридор вышел Антон с закатанными по локти рукавами. Он держал нож, а из кухни потянулся вкусный запах. Вета вспомнила вдруг, как же давно она не ела по-хорошему. Печенье из ближайшего к школе магазина колом стояли в горле.

– Да. Ее нет дома. Может быть, потом позвоню. – Она прекрасно знала, что никуда звонить не будет. Решимости уже не хватит. Растерялась решимость по пустырям и дворам-колодцам.

Вета до отвала наелась котлет с макаронами и ощутила себя почти счастливой: сытая, и два выходных дня впереди. За выходные ведь может произойти все что угодно, например, когда она вернется в школу, ее перестанут ненавидеть. Или на Петербург рухнет гигантский метеорит, и Вете не придется больше идти на работу.

Антон переключал каналы небольшого телевизора. Повсюду шли новости, новости, новости. Опрятные дикторы монотонно рассказывали о новом политическом курсе и встрече президента с кем-то там. И ни один и словом не обмолвился ни о каком испытании. Раньше Вете казалось, что в закрытом городе должны передавать свои особые передачи, но ничего подобного. Антон выключил телевизор и откинулся на спинку кресла. Мигнул и потух голубой экран.

– Ты решила остаться здесь? – Он кивнул на окно, за которым уже густели сумерки, явно имея в виду город.

Вета помолчала. Сказать, что она всерьез задумывалась над его предложением уехать из Петербурга, было бы ложью, но эта мысль спокойно жила в уголке ее сознания, как спасительный круг на борту нового лайнера. Не нужен, а все равно успокаивает. И эта мысль очень помогла в молчании, воцарившемся после заявления Арта.

«По улицам темным ходить не боитесь?»

– Не знаю. Приглашу родителей на уроки. Должен же найтись выход. Не бывает так, чтобы куча взрослых не могла справиться с одиннадцатью разбушевавшимися подростками.

Антон хмыкнул, но промолчал, дожидаясь, пока она расправится с чаем. Тетради пятиклассников горой возвышались на столе, непроверенные, справа от телевизора. Вета взглянула на них и тут же отвернулась к окну. Там покачивалась от ветерка невесомый тюль, и жить снова стало легче.

Антон тер подбородок, глядя в окно.

– Слушай, – сказал он вдруг, – а правда, почему класс такой маленький? Вроде недостатка в детях тут не наблюдалось.

Вета пожала плечами:

– Лилия старательно рассказывала мне, что класс профильный, химико-биологический, что ли. Но ведь это ерунда. У них нет дополнительных занятий по биологии, а химичка вообще еще не начала свои занятия.

Разговор оборвался. Каждый думал о своем, а может, они думали об одном и том же, только делиться друг с другом не собирались. О ветра из окна становилось прохладно. На улицах Петербурга Вета никогда не замечала большого количества машин, но после комендантского часа исчезли и они. Тишина показалась ей зловещей.

И вдруг тишину прорезал звук, похожий на многоголосый тихий стон. Так могли бы стонать люди, давно смирившиеся со своей болью. Много людей. Целая больница неизлечимых. Вета сама не ожидала, что вздрогнет. Что это было, может, звук издавал какой-то механизм или трубопровод?

Она взглянула на Антона, но тот даже не обернулся.

– Мать-птица. Видела стелу возле набережной?

Вета некстати вспомнила, что завтра ее класс идет на прогулку по случаю дня города – уроки отменяются. Наверняка завернет и туда. По коже побежали толпы мурашек. Она не слышала этого звука раньше – не имела привычки открывать окно вечером.

– Здесь есть набережная?

– Понятно, – усмехнулся он, – по легенде, мать-птица замурована в стенах города.

Ей вообразилась девушка в белом балахоне, как древнегреческая богиня, но с крыльями вместо рук, и стало противно от мысли, что живого человека замуровали в стену.

– Ничего страшного, это всего лишь сказка, – протянул Антон, по-прежнему щипая себя за подбородок. Он не мог не заметить, как скривилась Вета.

– А стонет кто?

– Мать-птица, – пожал плечами он. Само собой разумеется, конечно. Так бывает во всех городах. – Ох, ну может, водопровод, я не знаю. Или стройка.

За окном виднелись габаритные огни на огромном подъемном кране. Район строился, и рос город.

– Так говорили дети. Дети называли ее матерью-птицей, как будто сговорившись. Отовсюду, с окраин, из других городов приезжали и называли ее так. А без них фигурка на стеле была бы просто распластанным по ветру бесформенным силуэтом. Ерунда все это. Расскажи лучше что-нибудь о себе.

Он улыбнулся.

– О себе… – повторила Вета, бездумно отводя взгляд.

23 августа данного года

Девочки из группы, конечно же, обо всем узнали, но позвонила только рыжая конопатая Мирка, которой вечно до всего было дело. Она долго сопела в трубку, выдумывая фальшивые поводы для разговора.

– А ты не знаешь, Милена Игоревна сегодня будет в университете? Мне надо у нее кое-что спросить.

– Не знаю, – выдавила Вета, ковыряя обои на стене.

В прихожей тетиной квартиры уже громоздилась ее сумка, застегнутая через силу, но если вдуматься – не такой уж большой багаж в новую жизнь.

– А секретарь в деканате теперь новая, да?

Обои были розовые в цветочек. В зеркале на противоположной стене отражался ее сгорбленный силуэт – Вета сидела в углу прихожей, спиной привалившись к тумбочке, и край вязаной салфетки щекотал ей шею.

– Я понятия не имею.

– А правда, что ты уезжаешь в закрытый город? – выпалила Мирка на одном дыхании, как будто боялась забыть и не договорить вовсе. И Вета представила, как она жмурится от удовольствия и страха.

Вета полюбовалась в зеркале на свою кривую ухмылку. Что самое вдохновляющее в этом отъезде – и Мирка, и Ми, и все остальные будут судачить, но их сплетни раз и навсегда окажутся очень далеко от Веты.

– Да.

– Ой, а я так рада за тебя. Слушай, ты первая из нашей группы нашла хорошую работу. Платят прилично, наверное, да? И квартиру сразу дадут. Ты приезжай потом, расскажешь, что да как. – Она приглушенно захихикала, словно прикрыла телефонную трубку.

– Обязательно расскажу.

– Слушай, а еще можно спросить?

– Извини, я спешу. Нужно собирать вещи, сама понимаешь, – хладнокровно оборвала ее Вета и, не расслышав слов прощания, положила трубку. Хватит на сегодня откровений.

Хоть дел у нее не было, а последний день в пыльном августе тянулся утомительно и бесполезно. За глупыми воспоминаниями и телефонными звонками. Вета перебирала старые тетрадки и складывала их в большую коробку из кладовки – пусть пылятся.

Под руки попался выпускной университетский альбом. На первой же фотографии – пятнадцать девушек, причесанных и накрашенных по особому случаю. Лина в красивом белом платье, которое отец привез ей из-за границы, а Мирка была в смешном зеленом. Свое платье Вета затолкала на самое дно коробки. Она ходила в нем на занятия, а потом, вместе с тетиными бусами, надела на выпускной вечер. Просто ей было все равно.

Пятнадцать девушек, с которыми она провела пять лет. И по которым она никогда не будет скучать. Вета бросила альбом в ту же коробку. Чего хорошего? Вечные ссоры и сплетни за спиной. Однажды они обвинили Вету в том, что она подставила Мирку.

Та, по-особенному рыжая и очень несчастная, сидела в углу коридора на полуразломанном стуле над зачеткой. Вокруг нее собрались остальные, и, стоило Вете подойти, четырнадцать пар глаз ненавидяще уставились на нее.

– Между прочим, это ты писала отчет за всю группу, – заявила Лина, вскидывая голову вверх – гордо. Сумочка у нее сегодня была – высший класс, белая, с аппликацией из кожаных лилий. Такую не купишь у них в городе.

– Я, – согласилась Вета, все еще надеясь на благодарность. Она не была доброй самаритянкой, она просто не могла доверить свою итоговую оценку по биохимии кому-то другому, потому и взяла на себя обязанность.

– Так это ты не вписала туда Миру?

Та трубно высморкалась.

– Ей теперь зачет автоматом не ставят! Из-за тебя, между прочим. – Лина подбоченилась, Вета тоже.

– Так пусть сдает, раз не ставят. – Она дернула плечом. – Я что, за все ваши оценки должна отвечать?

– Я не сда-а-ам, – протянула расстроенная Мирка, натирая до красноты глаза рукавом шерстяной кофты.

Вокруг раздались возмущенные фырканья. Кое-кто из девушек, конечно, предпочел остаться в стороне – им-то уже поставили зачет, чего напрасно сотрясать воздух, – но некоторые тут же приняли сторону Лины.

– Нет, ты пойди к Елене Эдуардовне и разберись. Скажи, что Мирка тоже отчет делала, – повелительно ткнула пальцем Лина и попала Вете в пуговицу белого халата – та явилась на зачет прямо из лаборатории и уж точно была не ровня разукрашенным надушенным одногруппницам.

– Иди и сама разбирайся, если такая воительница за справедливость. – Вета брезгливо отодвинула от себя ее палец. – Зачетку мою отдайте.

Лина поджала губы. Ко всем прочим своим недостаткам она была еще и старостой. Вечно опаздывающей, пропускающей выдачу стипендии и путающей аудитории. А теперь ее модельная сумка топырилась под весом зачеток.

– Нет, ты иди и разберись. – Сузила она и без того узкие по-восточному глаза.

Мирка просительно посмотрела на Вету. Крупная слеза висела у нее на носу, как микролитр красителя на кончике пипетки – Вета вспомнила о брошенном эксперименте и развернулась, чтобы зайти на кафедру.

На кафедру она, конечно, зашла, и Елену Эдуардовну там не обнаружила, но, дозвонившись ей домой, – ах, непозволительная наглость – попросила еще раз посмотреть отчет. И представила, как близоруко щурясь и шурша страницами, та листает толстенькую пачку листов. Она охнула, обнаружив в самом конце списка вожделенную фамилию.

– Ой, простите пожалуйста, я, наверное, не заметила. Пусть подойдет завтра, я все ей поставлю.

Вета вернулась с хорошей новостью в коридор, и Мирка на радостях кинулась ей на шею, а все остальные не шевельнулись, только взгляды отводили. Такие вот ссоры по углам.

…Вета накрыла альбом старым атласом по анатомии и легла прямо на пол, растирая онемевшие ноги. Единственное, за чем она вернулась бы в университет, – за старыми стоптанными туфлями и белым халатом, они остались в ее личном ящике, в лаборатории. Но идти туда означало бы столкнуться еще раз с Ми. Та наверняка ничего не скажет, но посмотрит так, что мало не покажется. А еще на крыльце велика вероятность столкнуться с девушками. Из их группы много кто поступает в аспирантуру.

Вета любила свою лабораторию той самой любовью, когда приходишь на работу за час, когда университет еще пустой и гулкий, а охранники оборачиваются на тебя с удивлением. В одиночестве надевала удобные старые туфли, застегивала халат и вдохновенно принималась за работу. А вечером она задерживалась там так долго, что охранники снова смотрели с недоумением, а поймать запоздавший автобус Вета считала большим счастьем.

Она провела так все лето и никогда не жаловалась, но однажды под вечер тетя, до ночи засидевшаяся за вязанием и телевизором, завела неторопливый разговор.

– Как дела в лаборатории? Я сегодня встретила Ми, она сказала, что твоя новая статья пойдет в «Вестник» университета.

– Да, надеюсь, – уныло улыбнулась Вета, растирая уставшие ноги. Три раза сбегать с нулевого этажа на пятый с большущими биксами в обеих руках – это она неплохо сегодня потрудилась.

– А еще вы собираетесь выставлять эту работу на конкурс «Инновация года»?

– Я уже выставила. Ми вообще-то с жюри разговаривала, и шансы у моей работы большие.

Обычно в такие вечера она глотала ужин, даже не чувствуя вкуса, выпивала три кружки чая, но внимание тети ее так озадачило, что вилка зависла над тарелкой.

– Знаешь что, дорогая. Ты только не обижайся. – Тетя посмотрела на нее поверх очков, и бормотание телевизора сделалось далеким и непонятным. – Ми сказала, ты как-то слишком зазнаешься. Веди себя поскромнее, ладно?

Вета бросила вилку на стол.

– В каком это еще смысле – зазнаюсь?

Тетя многозначительно пожала плечами.

– Ну, я уж не знаю, что у вас там происходит. Просто она так сказала, а еще, что есть студенты и талантливее, чем ты. – Она улыбнулась, надеясь мягонько перейти на другую тему. – А ты в следующем году опять будешь ее занятия вести, да?

– Нет, – буркнула Вета, со скрипом отодвигаясь на стуле. В лицо ей Ми говорила совсем другое. – В этот раз я слишком много троек на экзамене наставила. Общий бал низкий – в деканате Ми ругали.

…Она пролистала тетрадки с лекциями – исписанные четким летящим почерком, они еще хранили воспоминания о веселой и живой преподавательнице аналитической химии, которая всегда носила крупные бусы из агата, и о хмуром правоведе, и о почти впавшем в маразм гидрологе.

Жаль выбрасывать – рука не поднимается. Может быть, когда-нибудь она вернется и вытащит эту коробку и отряхнет с нее пыль. Хотя вряд ли.

Вета решительно перемотала коробку веревкой и оттащила ее в кладовую.

Восьмое сентября. День встреч

Сквозь сон Вета услышала нахальный телефонный звонок и сначала не могла понять, где находится. Потом ей захотелось запустить в сторону, откуда шел звук, чем-нибудь тяжелее подушки.

К тому времени, как она выпуталась из простыни, звонки уже оборвались. Сонные глаза не хотели ничего видеть, потом Вете удалось их разлепить. Немного. Через щелочку она смотрела на до боли яркую желтую полоску света, она медленно расширялась. Потом в ней случилось быстрое движение, и, судя по звуку, хлопнула дверь.

– Что? Ты хоть знаешь, что ночь на дворе? – Смысла слов она не разбирала, но звуки – вот звуки крутились в ее голове хороводом, сцепившись длинными тонкими пальчиками. – Какие еще пугала! Кто ответил? Ты соображаешь вообще?

Голос удалялся, но не долго. Сквозь сон Вета подумала, что телефонного провода до кухни не хватит, разве что до дверного проема, и эта мысль ее почему-то успокоила.

– Я не могу сейчас приехать. Что, до утра никак не ждет? Утром буду.

Удар и последний, предсмертный короткий звон – это бросили трубку. Вета накрылась простыней по самую макушку и наконец-то смогла заснуть.

* * *

Она только утром заметила, что обои в кухне бежевые, в цвет штор – те тоже бежевые и с более темными полосами вдоль. Так типовая кухня казалась чуть выше. А еще у Антона была дурацкая привычка везде и всюду открывать окна.

По ногам уже ощутимо тянуло ветром, но вставать и закрывать половинку рамы Вете было лень, а Антон преспокойно болтался в коридоре. Он брал трубку телефона в руки – она отзывалась звучными гудками, набирал номер, ждал, хмыкал и клал трубку.

Потом снова набирал номер, а Вета пила чуть теплый чай из большой кружки. Она всегда давала чаю остыть, не любила горячий. «Эпителий рта полностью восстанавливается через двадцать четыре часа». За любовь к умным фразам над ней вечно посмеивались одногруппницы.

Антон в очередной раз поднял трубку, и Вета вспомнила ночной звонок. Он не приснился, нет. По работе, наверное…

Она вспомнила о стопке тетрадей, которую так и бросила в комнате, и настроение тут же поползло вниз. Школа замаячила на горизонте скорбным призраком. Может быть, попробовать снова связаться с родителями Арта? Вечером, не сейчас, сейчас они наверняка уже гуляют по набережной. Или еще неизвестно где.

Вета ощутила острую необходимость никуда-никуда не выбираться сегодня из дома. Она бы так и сказала Антону, который остановился в дверном проеме, сунув руки в карманы, как герой вестерна.

– Я…

– Не пойму, почему он не отвечает? – выпалил Антон, глядя мимо. Глаза его стали стеклянными. – Часа два уже. Не может же так крепко спать.

– Твой друг? Может, ушел из дома? – пожала плечами Вета, отставляя полупустую кружку подальше от себя.

Антон задумчиво потер затылок.

– Обещал же ждать.

– Ну, – она вспомнила, что никуда сегодня не собиралась выходить. Лучше умереть, чем столкнуться с вышедшим на экскурсию классом. – Может, сходим к нему?

Вета увидела ее возле школы – невысокую сгорбленную фигуру за листвой еще зеленых кленов.

Когда она начала узнавать кварталы, по которым они проезжали, она вжала голову в плечи: вдруг заметят. Но тут же не выдержала и взглянула в окно. Аллея перед школой пустовала, только одна фигура замерла перед клумбой, где гладиолусы печально клонились к асфальту.

Перед тем как аллею от нее заслонил спортзал, Вета увидела, как та, что стояла на асфальтовой дорожке, сложила руки за спиной и зашагала. Словно чего-то ждала.

– Останови! – Вета требовательно хлопнула по плечу Антона.

Машина почти сразу замерла у тротуара, но Вета еще несколько секунд потратила на нервные попытки открыть дверь. Когда выбралась, в лицо тут же ударило запахом школы – сырым паркетом и пыльными бумагами, рассованными по шкафам. Или это только почудилось?

Вету меньше всего волновало, что творится вокруг. Она вдруг испугалась, что Жаннетта уйдет, никого не дождавшись, свернет с аллеи и найдет одной ей известный проход в высокой изгороди по ту сторону.

Но она была там. Сложив руки за спиной, стояла и смотрела на распахнутые окна кабинета биологии – уборщица решила вымыть окна, – и стека очков блестели.

– Жаннетта… – Вета запыхалась и забыла ее отчество, но та уже обернулась. Темные, не выцветшие глаза изучили Вету с ног до головы, и она только сейчас заметила, что Жаннетта еще как немолода. В солнечном свете проступили глубокие морщины.

Но серьги были на месте, тяжелые, с зелеными камнями, наверное, с малахитом. Пальцы сжались за запястье Веты, они оказались неожиданно холодными, хоть у самой Веты ладони были влажными, от почти летней жары. Она хотела думать, что это от жары.

– Ты их пересадила?

Вета услышала, что сзади к ней приблизился Антон. У него имелось потрясающее для следователя свойство – притворятся стенкой или столбом. Так мастерски, что он мог стоять в полушаге, и все равно его никто не замечал.

– Пересадила? – растерянно повторила Вета, решив, что Жаннетта беспокоится о цветах в кабинете. Их там слишком много, целый подоконник, еще немного, и растения отвоют у школьников первые парты.

– Пересадила детей, я спрашиваю?

– Нет, я еще ничего не успела. – Она приложила усилие, чтобы освободиться от захвата шершавых холодных пальцев, но Жаннетта тут же схватилась опять – правда, только за широкий рукав блузки.

– Почему?

Все-таки она была очень старой. Серьги, кольца и краска на глазах делали свое дело, но покрытая пигментными пятнами кожа в вырезе кофты выдавала Жаннетту. И руки – секунду назад Вета ощущала, как выступают на них суставы.

– Они бы меня все равно не послушали.

Жаннетта моргнула.

– Идем. Не хочу, чтобы меня тут застали. Роза сегодня в школе?

– Не знаю, вроде бы она не собиралась приходить, – выдохнула Вета. Она ожидала совсем не такого разговора.

Она шла медленно – возраст, вот уже и проблемы со здоровьем. Она двигалась с заметными усилиями, но не жаловалась, молчала. Вета шла чуть сзади, хотя и не привыкла так плестись. За аллеей, по другую сторону школы, нашлась небольшая спортивная площадка и проем в высокой ограде. Проем не походил на парадные ворота, через которые обычно проходила Вета. Казалось, строители просто поленились ставить еще одну секцию кованой ограды.

Глава 10 Если что

Суббота, девятое сентября – день забытых обещаний

«Старое кладбище», – иногда слышала в школе Вета, но не могла даже представить, как оно выглядит на самом деле.

«Он мне и говорит, мол, что ж вы делаете, ироды! – темпераментно рассказывала учительница физкультуры, размахивала руками так, что задевала детей, снующих по коридору. – По могилам скачете. А я ему – что же делать, если другой площадки для эстафеты нам никто не выделил!»

Из окна ее кабинета кладбища не было видно. Но закроешь глаза и начнешь представлять: покосившиеся кресты до горизонта, сырость и черные птицы.

На самом же деле не было тут никаких крестов. Огороженный шумными кленами участок оказался совершенно пустым, не считая разросшегося по углам чертополоха. Он тянулся вдоль всего школьного участка, и от переулка с лавочками и клумбами отделялся только невысоким заграждением и калиткой. Вдалеке торчали вбитые в землю колышки-отметины – видно, остались после эстафеты.

– Марка никогда не сажай рядом с Артом, запомнила? – говорила Жаннетта, беря курс на калитку. – И еще не забывай за участком ухаживать. У нас там гравилат растет. Сними с уроков да хоть Алису и пусть срежет сухие листья. Или Валеру, он безотказный. Ты запомнила?

– Да, – сквозь зубы прошипела Вета, туже затягивая пояс плаща. Она не понимала, зачем ее хотела видеть Жаннетта. Не за тем же, чтобы надавать кучу бессмысленных советов? За этим не приходят, не меряют шагами аллею перед школой, опасаясь, что заметит Роза.

– У меня полно дидактических материалов, поищи их в шкафах. Вопросы для контрольных. Скажи им, что срез для администрации. Клетка и от нее две стрелочки. Пусть напишут – животная и растительная. Органеллы… Запомнила?

– Да, – почти выкрикнула Вета. Она стеснялась только Антона, который безмолвной тенью следовал за ними. Без него она давно бы высказала этой заслуженной учительнице все, что думает о животных клетках и об ее классе. – Что вы им сказали?

– Кому? – обернулась на нее Жаннетта. Ни удивления, ни беспомощности, таким тоном на допросах отвечают матерые преступники в фильмах.

«Кто убийца, я? Да вы что, я люблю солнечные деньки и котят».

Но в глазах – чужая кровь.

– Кому же еще, детям! Вы сказали, что поговорите с ними, и после этого все стало еще хуже. – Голос Веты хрипел. Она хотела прокашляться, но кашель застрял в горле.

Жаннетта прошла до ближайшей скамейки. Площадка вокруг – цветные лесенки и качели – пустовала. Дети были слишком заняты заговорами против своих будущих учителей.

Они сели, а Антон остался стоять за плечом Веты, он оглядывался, как будто его очень интересовал пейзаж вокруг и алая машина у подъезда.

– Я им не говорила ничего плохого, – сказала Жаннетта очень серьезно. – Наоборот, я пыталась донести, что вы – лучший вариант.

На грубую лесть это мало походило. Так не льстят – с поджатыми губами и суженными от злости глазами.

– И почему же я? – не выдержала Вета. От Жаннетты пахло терпко – старыми арабскими духами, такие же стояли в тумбочке у мамы. Липкий от времени флакончик, ими она никогда не пользовалась.

Вета все еще ожидала глупого бормотания и неуместных комплиментов, вроде «молодая и перспективная», но ответ последовал – жесткий и уверенный.

– Потому что вы из другого города.

Зашуршали листья на деревьях, и солнечный, не по-осеннему душный день подернулся холодом.

– Почему вы захотели вдруг поговорить со мной? Вы меня не пустили даже на порог.

Жаннетта скривила накрашенные губы так, что помада пошла трещинками.

– Тебе все сразу надо узнать? Не выйдет. Не пустила – значит, были причины.

Холод цапнул ее за плечи под тонкой блузкой, за щиколотки, как всегда. Вета бездумно скрестила руки на груди – чтобы просто согреться.

– И что? Что случилось в школе, вы объясните мне наконец-то?

– Я надеюсь, ты понимаешь, – заговорила Жаннетта медленно, очень медленно, так что Антон обернулся на нее и посмотрел, изучающее сощурив глаза. – И все прекрасно понимают, что ничего особенного в школе не случилось. Просто бунт против нового учителя. Обычное дело. Да так с каждым бывает. Они успокоятся со временем. У меня были очень плохие отношения с Лилией, вот и ушла. Только сплетни распускать не надо, договорились?

Ветерок потянул запах сырого паркета и казенных отштукатуренных стен. В галерее на первом этаже – доска почета, «наша гордость», потом – «наши учителя». Над подписью «биология» все еще висела фотография Жаннетты. Не успели снять или поленились, стоило ли дергать Лилию по такой мелочи. А на других этажах – пустые белые стены, почти как больничные. Вета едва не содрогнулась от этого яркого воспоминания. Она не смогла представить, как вернется в школу в понедельник.

– Я это уже слышала. А теперь вы послушайте меня. – Руки ощутимо дрожали, и Вета боялась, что ее собеседница заметит, поэтому прятала пальцы, сжимала в кулаки. – Видимо, я нужна школе и вам. Иначе меня бы не пригласили сюда ехать, иначе вы не ждали бы меня на аллее. Тогда я ставлю вопрос таким образом: говорите мне, что тут происходит, или я увольняюсь. Вы же не сами ушли. Вас уволили, насильно, с треском и скандалом, да?

Жаннетта смотрела на нее пронзительно.

– Мы ведь не чужие теперь люди, – улыбнулась она и снова взяла Вету за локоть. – Правда? Скажи мне, правда?

– Правда, – скривилась та. В том, что теперь они – ближе некуда, Вета даже не сомневалась. Осталось срастись подушечками пальцев.

– Ты лучше слушай меня, только меня. У Лилии свои цели, она будет приказывать тебе, но ты не слушай. Она ничего не сделает – не сможет. Розу вообще не слушай никогда. Просто кивай, когда она говорит. И никогда не спорь, запомнила? Она может улыбаться и совать тебе печенье, а потом возьмет и напишет докладную. Не знаю, сколько ты продержишься, но терпи – тебе уже некуда деваться.

Вета очень хотела стряхнуть с себя ее руку, освободиться от цепких пальцев и просто встать и уйти. Забыть, что послезавтра ей снова придется идти по кленовой алее, потом – мимо доски почета. Уж тогда-то ей придется вспомнить этот разговор и укорить себя за то, что не была жестче.

– Такой шанс выпадает раз в жизни, поверь. Это очень хорошая работа, и дети тоже хорошие. Просто пока что они не могут к тебе привыкнуть, понимаешь? Я всю жизнь работала учителем, я знаю. Но ты их не бросай, понятно? Уделяй им побольше внимания, и все будет хорошо.

Вета хотела сказать, что на этой их пресловутой школой не сошелся клином свет. Она, в конце концов, просто решила выбрать себе работу попроще. Просто хотела уехать. Единственный шанс? Она побеждала на конференциях международного масштаба! Какая-то школа…

Но почему-то Вета молчала.

– Я тебе помогу, буду говорить, что делать. А ты, если что, звони мне сразу же. И родителям. Или я позвоню, если хочешь.

Слева кашлянул Антон, и Вета едва не вздрогнула, когда он положил руку ей на плечо. По коленкам пробежал холодок, но она нашла в себе силы отодвинуться от Жаннетты.

– Не нужно, я сама справлюсь. Приглашу родителей. Не нужно.

Жаннетта едва заметно кивнула.

– Но если что… ты запомнила?

– Да, я найду вас, если что.

Она встала и поняла, как ноют мышцы, как будто она исходила город вдоль и поперек, каждый переулок, каждый двор-недоколодец. Каждую песочницу во дворе. Она едва смогла сделать шаг назад.

Но сделала.

«Мне все это не нравится».

Слова витали в воздухе, когда они возвращались к машине, но никто не произносил их вслух. Не сговариваясь, Вета и Антон обошли школу, хоть для этого пришлось сделать изрядный крюк и почти заблудиться между чистенькими новостройками.

«Если мне еще хоть кто-то скажет, что “так бывает со всеми”, я его ударю».

«Я теперь точно знаю, что дети бушуют не просто так».

Вета никогда не умела драться.

Когда они сели в машину, она захлопнула дверь и обернулась к Антону.

– Лилия знает. И все знают.

Он кивнул, непонятно чему. Может, своим мыслям. Вета прижала ладони к коленям, чтобы ни те, ни другие не задрожали.

– Давай предположим самый худший вариант.

До нее даже не сразу дошло, что сказал Антон. Что он вообще что-то говорил. В ушах звучал только гул, как от далекой лавины, от собственного страха.

– Давай предположим…

– А? И какой же он, ты уже придумал?

Машина так и не тронулась с места, справа виднелась школа, вся в кленах и осенних увядающих цветах. Если что-то здесь и пахло старым кладбищем, то кленовая аллея – без сомнений. Вета отвлеклась, чтобы закрыть окно.

– Возможно, в школе произошло что-то на самом деле плохое, из-за чего Жаннетте пришлось уйти, а дети очень даже расстроились. У нас, знаешь, принято молчать о проблемах, вот Лилия и не выкладывает их тебе.

«Кажется, настало время, – подумала Вета. – Время для того, чтобы перестать притворяться, что все в порядке. Я думала, оно придет позже. Хотя, почему бы и не сейчас. Сейчас тоже вполне ничего».

Она вырвалась из мыслей и убрала с лица глупую улыбку.

– Что такого плохого могла сделать Жаннетта? Убила нерадивого ученика?

– Ну, убитого ученика она бы скрыть не смогла, – вполне серьезно заверил ее Антон, и от этой серьезности Вета расхохоталась, как сумасшедшая.

– А что тогда? – спросила она, захлебываясь в своем смехе. – Ничего не могу придумать.

– Если она просто поссорилась с кем-то? Бывает, тем более женский коллектив. Знаешь, вряд ли на тебе станут отыгрываться за это. Коллеги, я имею в виду. На счет школьников… м-да.

Ей уже захотелось уехать отсюда, немедленно, потому что голова сама собой поворачивалась в сторону, где виднелся угол здания из светлого кирпича. По аллее ветер гонял опавшие листья вперемешку с обрывком бумаги. Фигурки между кленами смотрели на нее, все сразу. Сквозь стены. Она не видела, но знала.

– Если подумать, это самое реалистичное объяснение, – успокаивающе заговорил Антон. – И тогда правда, со временем пыль уляжется, и скандал, с которым уволилась Жаннетта, со временем забудут и дети. Дети же быстро все забывают.

– Ты сказал, мы ищем самый плохой вариант, – напомнила Вета, скребя ногтем по стеклу.

Он помолчал, вдыхая запах кладбища вместе с ней. Сорняки под оградой.

– Допустим, с детьми правда что-то не так. Тогда понятно, почему ушла Жаннетта, тогда понятно, почему взяли именно тебя. Потому что ты ничего не знаешь.

– Они обычные, – пожала плечами Вета. – Или что, скажи. Они приносят жертвы богу смерти? Закапывают людей под деревом, на котором зреют души? Или они собираются скормить меня этой вашей матери-птице? Скажи, я не знаю, какие у вас тут обычаи.

– Хватит говорить ерунду! – не выдержал Антон и наконец тронул машину с места.

Слова, брошенные им в один из вечеров, прочным якорем засели у Веты в голове и теперь никак не хотели откуда уходить.

– Уволиться. – Она крутила это слово в голове и так и сяк. Ей не нравилась мысль, не нравились звуки, которые сложились в самое простое решение всех проблем. – Уволиться, и пусть делают, что хотят.

– Увольняйся, – подтвердил Антон, а Вета не заметила, когда заговорила вслух.

Она хотела сказать об ответственности и совести, но только тяжело вздохнула. Солнце сквозь стекла машины жарило как сумасшедшее, а ее коленки все равно покрывались мурашками от холода.

Если вдуматься, что здесь такого? Тысячи людей устраиваются на работу и понимают, что это им не подходит. Тысячи начальников ищут себе новых подчиненных. Неужели в закрытом городе, доверху напичканном исследовательскими институтами, невозможно найти учителя?

Пусть хоть учебник им вслух зачитывает, все толку больше, чем от этого бесконечного праздника жизни.

Девушка, идущая по обочине, обернулась на их машину, и Вета вжалась в спинку сиденья: на мгновение ей почудился полный безразличия взгляд Русланы. Но мгновение схлынуло огненной волной в груди, и она поняла, что это не Руслана. Другая девушка, просто с темными волосами, убранными в хвост. Старше, куда старше восьмиклассницы.

– Я что, буду теперь от каждого встречного подростка шарахаться? – спросила Вета у пробегающих мимо деревьев.

Якорь оказался крепким, она подергала и убедилась, как хорошо он впился в дно. Вета закрыла глаза и сглотнула. Она почти успокоилась – ведь можно уволиться, если что.

Если что.

Не звонить Жаннетте, не жаловаться директору, не собирать вещи на глазах изумленной Розы. Просто отнести заявление и купить билет на поезд. Тихонько уйти из школы, чтобы не попасться на глаза одиннадцати подросткам, дежурящим у клумбы с гладиолусами. В самом деле, никто же не побежит за нею следом по содрогающимся рельсам, за поездом.

– О чем ты думаешь? – натянуто поинтересовался Антон.

Она открыла глаза и вопросительно приподняла брови.

– У тебя лицо очень напряженное.

– Я думаю, как долго мне дадут собирать вещи после того, как я решу уволиться, – призналась Вета.

– Понимаешь, – выдохнул он, останавливая машину в тенистом переулке, с одной стороны подпертом нарядным магазинчиком. – Для того чтобы уехать из города, тебе нужна бумага, подписанная директором. Иначе не выпустят. Поэтому попробуй уговорить его по-хорошему.

Клены требовательно и зло застучали ветками по крыше машины, дернулась, как в припадке, гирлянда флажков на витрине магазина.

– А если он не согласится? – Вета поймала себя на том, что говорит об увольнении как о деле уже решенном. Осталось только обсудить некоторые мелочи. Например, как добраться из Петербурга в Полянск, или как там называется яблочный пятиэтажный город?

– Не знаю. Попробуй его уговорить. Он же нормальный человек, должен войти в положение. Да и вообще, я думаю, ему эти скандалы не нужны.

– Человек? – усмехнулась Вета, уже не зная, куда деться от ползущего по телу вверх холода.

– Хорошо, ты меня поймала. – Он развел руками. – Ты тоже не говори «человек» особенно часто. Кое-кто может и оскорбиться.

– У тебя никогда не было подруг?

Вета пожала плечами и провела пальцем по стене лестничного пролета. Палец не испачкался, тогда она решилась прислониться. Когда собираешься провести следующий час в неудобной позе в чужом доме, всегда приятно найти точку опоры.

– Была одна. Мы с ней вместе работали в лаборатории.

– И что она? – Антон мял что-то в кармане куртки. Вета видела синий уголок сигаретной пачки. Он затолкал пачку обратно в карман. Может, стеснялся курить при ней.

– Ничего. Она была милой болтушкой. Мне это нравилось – я могла молчать и только периодически глубокомысленно кивать ей. Правда, иногда мне хотелось ее убить. За болтливость, естественно.

Вета помолчала, вспоминая Илону. Та наверняка поступила в аспирантуру. Не потому, что оказалась очень умной и талантливой, просто нужно же было Ми взять хоть кого-то на место Веты. Илона вполне подходила, она набирала в библиотеке гору учебников, складывала их в и без того крошечной лаборатории и через месяц относила обратно. Но зато она очень старалась.

– Она… – сказала Вета и замолчала, глядя сквозь закрытое бетонными полосками окно. Далеко внизу раскачивались деревья, и мимо окна сновали птицы. Черные, большие, и Вета не могла понять, что это за птицы. На воронов не похожи, не галки точно.

Она вдруг поняла, какая тишина вокруг – только птицы за плотно закрытыми окнами машут крыльями.

– Почему ты уехала? – спросил Антон, не дождавшись, пока она обернется. – Тебе не нравилась твоя работа?

– Не нравилась? – Холодная усмешка на каменных онемевших губах. – Я жила ею. Только ей.

– Почему тогда ты уехала?

Она смотрела на птиц, те кружили над двором, над детскими цветными лесенками и качелями. По асфальтовой тропинке мальчишка важно катил велосипед.

Почему она уехала? Кажется, поссорилась в очередной раз с Андреем. Или нет. Поругалась с Ми? Вот бы вспомнить.

– Я не знаю, – хрипло отозвалась она.

20 августа данного года

Не хотела она никаких истерик. Вета пришла и положила на стол пачку документов в новенькой белоснежной папке с надписью «Дело», тщательно завязанную, помеченную только числовым кодом – и все. Она сказала:

– Все уже решено, я уезжаю.

Тетя заплакала.

У нее была особая манера плакать – красивыми крупными слезами, всегда вовремя, всегда с причитаниями строго по делу.

– Уезжает она. Ну как же так? Как же? Тебя в аспирантуру берут, мы договорились. Ты с научным руководителем поговорила? А матери? Матери ты это уже рассказала?

Вета одной рукой расстегнула плащ, дернула пояс и шумно выдохнула. Она, оказывается, все еще сжимала ручку, которой ставила подпись – так и в автобусе ехала, всю дорогу.

– Нет. Сегодня поеду и расскажу. Давай без истерик. Надоело.

Она ушла в зал, а тетя осталась плакать на кухне, перед тихо бормочущим телевизором. Там пахло обедом, но Вете не хотелось есть. Сегодня утром, сидя на кухне за чашкой пустого чая она дала себе обещание ничего не есть, пока не решит все вопросы. Потому что ждать становилось уже невозможно.

Вопросы она еще не решила, а значит, и есть было нельзя. Вета постоянно устанавливала себе дурацкие правила.

Она бросила сумку на диван и подошла к шкафу, позволив себе на сегодня только одну слабость – еще раз посмотреться в зеркало. Она выцвела за эти последние дни, поблекла. Распущенные волосы казались соломой, хоть были только вчера вымыты. Косметика сыпалась с лица.

Вета не замечала за собой такого даже перед защитой дипломной работы. Даже когда впопыхах дописывала ее, совершенно переставая соображать, что и как делает. Хотя одногруппниц трясло от одной только мысли, что придется выйти перед комиссией и внятно произнести: «Методы микробиологического тестирования…» Тьфу. Ее не трясло тогда, зато сейчас – да.

Сейчас осень красила бульвары в рыжий, а в университете творилась суета. Будущие аспиранты носились с документами, преподаватели привычно нервничали и боролись друг с другом из-за мест. Но Вету все это нисколько не волновало, потому что она уезжала.

Совсем скоро.

Она оперлась рукой на стену, закрыла глаза и досчитала до десяти. Чтобы вернуться в кухню, в которой плакала тетя, ей нужны были силы. Чтобы еще раз сказать ей, что возврата назад больше нет.

Но тетя сама появилась в дверном проеме, чуть прикрытом шторкой из цветных стеклянных палочек.

– Веточка, ну как же так, а Милене Игоревне ты уже сказала? Милене Игоревне. Она-то тебе что ответила?

Вета одернула юбку, чтобы та целомудренно прикрыла колени, застегнула верхнюю пуговицу на белой рубашке и только потом подняла глаза.

– Сегодня скажу. Сейчас пойду забирать документы из аспирантуры и ей заодно скажу, – спокойно, как могла, вздохнула она. Дело-то было давно решенное. Записанное утром, за чашкой пустого чая, в новенький блокнот и еще не вычеркнутое.

А сердце все равно больно екнуло. Разговор с научной руководительницей гильотиной маячил на горизонте. Хорошо бы в лаборатории никого не было! Она позвонила бы Милене Игоревне потом, уже перед самым отъездом. Прямо с подножки поезда. А может быть, и позже.

– Ты скажи ей, может, она тебе место на следующий год оставит? – Тетя обреченно взмахнула рукой, стирая со щеки последнюю слезу. – Ой, какое еще место. Там знаешь, какой конкурс! А ты ее и так подвела, у нее теперь из-за тебя еще и место отнимут.

Она развернулась и ушла на кухню. По дороге только хлопнула ладонью по дребезжащему холодильнику и снова горестно вздохнула – так жалко было пропадающее место.

Вета бездумно протерла губкой пыльные туфли, попутно отмечая, что зря – ветер поднимал целые песчаные бури на асфальтовых дорогах. Конец лета стучался в окна сорванными листьями.

– Не нужно мне никакое место, – запоздало ответила она тете, и та глянула на нее поверх больших очков. Большими беспомощными глазами. – Я сюда больше не вернусь.

Здесь каждый поворот дороги был наполнен ее воспоминаниями – опостылевшими, кислыми на вкус, скрипящими песком на зубах. Вета закрывала глаза, пока ехала в автобусе, и слушала тишину в наушниках. Батарейка в плеере села еще утром.

Сосновые пролески провожали ее шорохом в открытые окна. Автобус дошел до конечной остановки почти пустым. Водитель курил в окно, но вонючий дым долетал и до Веты. Она терпеливо вдыхала, хоть другой раз сошла бы на первой же остановке. Вета не признавала компромиссов.

– Конечная…

Она вышла у университетского двора, до отказа забитого пестрой толпой, и протиснулась ко входу.

– Куда? – поинтересовался седой охранник, потому что Вета по старой привычке не вынимала из сумки пропуска. Раньше она ходила со значком, приколотым к пиджаку, и в университетские здания ее пускали безо всяких проблем.

Она не глядя сунула руку в карман и достала розовую картонку пропуска – Ми похлопотала и добыла. Охранник отвернулся от нее, и Вета вошла. Возле отдела аспирантуры уже собралась приличная очередь – сегодня был предпоследний день подачи документов, и об этом красноречиво заявляло объявление, приколотое тут же.

– Я забрать, – буркнула она серьезным физикам, прижавшимся к самой двери, и дернула ее на себя.

В крошечной комнатке за заваленным бумагами столом документы принимала все та же женщина, что и у Веты, – полная и в тяжелых очках. Она мутным взглядом окинула нежданную гостью. С другой стороны ее стола примостилась будущая аспирантка – тощая, но тоже в очках, и, сгорбившись, дописывала что-то в заявлении.

– Девушка, вы можете подождать за дверью? – рыкнула приемщица.

Вета шагнула к середине комнаты и оказалась как раз под желтой лампой. По шее потекла противная капля пота.

– Я забрать.

– Девушка, очередь!

– Я забрать документы.

Тощая будущая аспирантка глянула на нее затравлено, словно проверила, не ослышалась ли. И снова уткнулась в писанину.

– Фамилия? – вздохнула женщина, обреченно разворачиваясь к подоконнику, заваленному папками без завязок.

– Раскольникова, – выдохнула Вета, судорожно сжимая пальцы на ручках сумки. Тощая аспирантка казалась ей счастливой. Самой счастливой в мире, и беззаботной, и удачливой. А вот Вета не могла так просто – просто жить.

Она уезжала.

На стол шлепнулась папка, серая, и несколько проштампованных бланков выскользнули на лакированную столешницу.

– До свидания, – зачем-то сказала Вета и, собрав бумаги в кучу, вышла за двери.

Задушенные знаниями физики проводили ее, все как один, непонимающими взглядами, и Вета едва не поскользнулась на мраморном полу. Это из-за их взглядов, как пить дать.

Шумела развеселая толпа у колонн университета, вился сигаретный дым, и краснели на клумбах пионы – они всегда зацветали ближе к началу занятий. Вета вдохнула холодного воздуху, искренне надеясь, что вот теперь-то правда станет легче. К груди она прижала папку с ненужными уже документами.

Выбросить бы их тут же, в урну, но она не выпускала папку из онемевших пальцев. В толпе мелькнула знакомая синяя куртка – и знакомая улыбка с ямочками на щеках. И Вета поняла, что спрятаться уже не успеет. Ми вывернула из-за колонны и подлетела к ней.

– Веточка, зайка, я договорилась. У тебя будет повышенная стипендия, факультетская. Я и у декана уже подписала. Ой, а что это у тебя?

Она потянула на себя уголок папки.

– Вета, это что?

Она выпустила – пальцы сами собой разжались, и Ми, конечно же, все увидела. И карандашную надпись на папке, и Ветины трясущиеся коленки. И все поняла.

– Вета, как же так? Вета, а? – Секунду она ждала ответа, но та молчала и прятала взгляд в проходящих мимо людях. Они уж точно были счастливее ее. И счастливее, и беззаботнее, и удачливее в сто раз. Только самая настоящая неудачница могла на крыльце университета столкнуться с Ми. – Эх ты!

Она побежала к дверям и оттуда, обернувшись, с досадой уже выкрикнула:

– Эх ты! А я у декана уже подписала.

Она скрылась за тяжелыми дверями, за сизым дымом, а Вета, вместо того чтобы ощутить облегчение, подумала, что умирает. Она оборвала за собой все ниточки не тогда, когда забрала документы у толстой тетеньки, а когда в закрывающуюся дверь Ми крикнула: «Эх ты!»

У нее было готово много аргументов в свою защиту, громких слов, но все они почти ничего не значили рядом с этим веским «эх». Вета оторвалась от стены и побрела вниз по ступенькам. За колонной ей почудился еще один до дрожи в пальцах знакомый силуэт. Она тряхнула головой.

Нет, не он. Да и не понятно, что тут делать Андрею. Но с губ все-таки сорвался вздох облегчения. С кем с кем, а с ним она сталкиваться не хотела бы точно.

Глава 11 Прибывшие из снов

Суббота – день надежды на будущее

Март открыл, взлохмаченный, в майке и старых спортивных штанах, и ошалело уставился на Вету, а вовсе не на Антона. Хотя обратился именно к нему.

– Ты бы хоть предупреждал, что ли.

И спрятался за приоткрытой дверью.

Не давая ему закрыться опять, Антон прислонился к двери плечом, не горя желанием проходить дальше порога.

– Ты бы хоть на один звонок ответил для начала. Мы в дверь тебе колотимся уже полчаса.

Вета стояла за его спиной, сложив руки на груди, и, Антону казалось, не кричала от ярости только потому, что была слишком хорошо воспитана.

– А? – не поверил Март. Огромные по-оленьи трогательные глаза, впрочем, никого не впечатлили. – Ничего не слышал. Я спал.

– И телефон тоже не слышал? – хмуро уточнил Антон.

– Я телефон отключил, чтобы спать не мешал.

В квартире за его спиной было темно, несмотря на солнечный день, только в самом конце коридора на голом линолеуме лежала полоска тусклого света. Дверь в комнату осталась закрытой, очень плотно. Вряд ли Март захлопнул ее так, выбежав открывать.

– Демоны бы тебя побрали, – смакуя каждый звук, проговорил Антон.

Тот показательно скривился.

– Кстати, хорошо, что зашел. У меня есть кое-какие интересные новости. Может, пройдете все-таки, или здесь будем говорить?

Вета вошла в квартиру следом за Антоном и неловко остановилась на коврике в прихожей: дальше ее не приглашали. Март вообще не страдал избытком вежливости. Сам он, лохматя волосы растопыренной пятерней, тут же убрался в ванную, как будто совсем забыл о гостях.

– Он всегда такой, – буркнул Антон, помогая Вете снять плащ. Она не долго упрямилась и хмурилась, видно, раздумывала над тем, стоит ли подождать снаружи. – И вообще, не обращай внимания. Сейчас небось начнет рассказывать о призраках и мистических ритуалах.

Вета сделала большие глаза – Антон только развел руками.

– Со всеми случается.

– Со мной не случалось никогда, – скривила губы она.

Он сам не знал почему, но открывать дверь в большую комнату не стал, прошел на кухню. Стараясь не обращать внимания на раковину, заваленную грязной посудой, смахнул крошки с края стола и уселся на табурет.

Вета прошла к окну и замерла там, спиной к открывавшемуся пейзажу – солнцу в стеклах высоток. Сложила руки на груди.

Март вернулся, мокрый и фыркающий. Даже на майке остались мокрые пятна, так тщательно он умывался.

– Короче, – он бросил полотенце на миниатюрный холодильник, который притаился в углу, и взгромоздился на кухонную тумбу. – Она мне ответила.

На человека, повидавшегося с призраком, Март совсем не походил – насвистывал и качал ногами. Таким довольным Антон его не видел никогда, наверное, потому, что видел каким угодно: мрачным, сонным, скучающим, уставшим. Но довольным никогда, точно. И потому от заявления на секунду даже потерял дар речи. Да и что тут спрашивать.

– Да уж, я так и думал, что вы мне не поверите.

Вета смотрела на него безразлично, наверное, совершенно не понимала, о чем речь. Март рассматривал ее заинтересованно – коленки под черными колготками.

– И что она сказала? – через силу выдавил из себя Антон, понимая, что как истинный артист погорелого театра, Март жаждет контакта с публикой.

Тот выдержал театральную паузу. Партер замер в предчувствии.

– Она сказала, что сама решила умереть.

Антон закашлялся, подавившись заготовленными наперед криками «Браво, бис!». Март сидел на тумбе с таким выражением лица, что не понять – то ли шутит, то ли уже свихнулся. Антон уточнил на всякий случай:

– Что, прямо так и сказала?

– Сказала. И чтобы мы больше не тревожили ее. А потом воск стал черным.

Вета нашла на подоконнике вазочку с печеньем, покрутила одно в руке, но надкусить не рискнула. Крупинки соли на овсяном кругляшке проблескивали в лучах солнца.

– И что дальше? – спросил Антон. Печение хрустнуло, переломившись под пальцами Веты. Она стряхнула с юбки коричневые крошки, а оба кусочка уложила обратно в миску. – Вернешься домой?

– Домой? – он очень удивился, склонился вперед, как будто бы не верил, что Антон и вправду способен сморозить такую ерунду. – Нет. Ты что, не понял? Я теперь и тут хорошо заживу.

Антон и в самом деле мало что понял. И о чем было говорить после такого? Он покрутился на стуле, ища нейтральные темы для разговора, но Март улыбался так загадочно, что было видно – никаких других тем на дух не примет. В ручке холодильника застрял старый бумажный цветок.

Антон встал и сделал вид, что очень опаздывает.

– Мы уже пойдем. Просто ты не отвечал на звонки, вот и демоны тебя знают. Ладно, мы пойдем.

– Ну давайте.

Он проводил их до двери, правда, только взглядом, обиженный, видимо, за непонимание. А на лестничной клетке яркий свет ударил в глаза, даже Вета закрылась рукой.

– Окна надо чаще мыть, – фыркнула она себе под нос.

В один из весенних вечеров

Инка подняла телефонную трубку, в пятый раз за вечер. Набрала заученный наизусть номер. В ухо долго лились длинные гудки. Инка рассматривала себя в зеркало. В домашнем невзрачном халате она сама себе казалась еще младше, чем была. Один гольф сполз до щиколотки.

– Мам?

Из окна неприятно дуло. Инка переступила ногами на холодном линолеуме.

– Я же сказала тебе не звонить. Я на смене, у меня дел куча. Ну что ты, маленькая? Одну ночь не переночуешь, да?

Мама дежурила в больнице, и было совершенно ясно, что она не сможет сорваться и побежать домой из-за каких-то там выдуманных страхов младшей дочери. Инка хотела попроситься к ней, посидела бы тихонько в кабинете или даже в коридоре. Можно ведь взять с собой учебники. Можно спать на жесткой кушетке и никому не мешать.

Но по тону матери точно поняла, что та откажет даже в этом.

– Все, Инна, я работаю, а ты делаешь уроки и идешь спать, иначе я не знаю что!

Ее голос прервался противными короткими гудками. Инка аккуратно уложила трубку на место. Еще раз посмотрела на себя в зеркало: губы предательски дрожали. Теперь у нее был только один выход.

Тренировочная рапира лежала на шкафу. Инка всегда подтаскивала стул из зала, чтобы достать. Но в этот раз она не понесла стул обратно, а поставила его у открытого окна и села ждать.

Майский вечер долго не хотел уступать место ночи. У самого подъезда горел фонарь, и в лужице света, как на ладони, была видна лавочка и куст сирени, притаившийся за ней. Ветер пах сиренью.

Инка забылась всего на секунду, а когда открыла глаза, по светлому пятну на асфальте мелькнула черная тень. Закачались ветки сирени. Очень далеко, как будто на самой окраине города, завыл ветер в бетонных трубах. Тоскливый, рвущий душу звук.

Она вскочила со стула и отступила вглубь комнаты, готовясь к бою. Ветер пробрался в открытое окно, и теперь он пах не сиренью. Гнилым болотом. Разлетелись в стороны тонкие занавески.

– Я тебя не боюсь, – сказала Инка, пугаясь уже того, как звучит ее голос в пустой комнате. Хрипло, непривычно.

Он возник в углу комнаты. В тени, между шкафом и креслом, где его можно было принять за игру воображения, в пузырях отклеившихся обоев.

Инка не стала дожидаться. Выпад вперед – лучший, наверное, за все пять лет тренировок. Страх подстегнул, и тело сработало само, вспомнило, как нужно.

Укол достиг цели. Острие рапиры ткнулось во что-то твердое, как что металл тонко и жалобно запел. В ее пальцы вцепился ледяной холод. Инка отскочила в сторону.

– Я не сдамся просто так, пугало огородное! – закричала она, и в голосе появились звенящие нотки слез.

Новый выпад закончился ничем: рапира прорезала пугало, как воздух. Сущности выбралась в центр комнаты. Аморфная, только издали напоминающая человека, ее тело было сплетено из горького дыма и пыли. Инка оказалась зажатой в угол.

– Пошел прочь!

Его конечность обвилась вокруг рапиры. Тонкие струйки дыма потекли к ногам Инки. Она отступала и отступала, пока не влипла в стену. Дальше было некуда. Холод пополз вверх по ее ногам.

Гул ветра в трубах стал ближе, а потом сделался единственным звуком во всем мире. Холодные щупальца тумана скользнули по ее спине и коснулись горла.

* * *

Вета помнила о тетрадках, брошенных на подоконнике, справа от телевизора. Ничего сложного, в каждой – несколько рисунков, два определения, но ей предстояло проверить их все. Но сначала – забрать.

Она молчала, Антон тоже. Напряжение повисло запахом полыни, а Вета думала о тетрадках. Нужно их забрать. И как она потащит их домой? Давно искусанные до крови губы только начали заживать, как она вскрыла старые раны, и снова – соль и железо на языке.

– Не нужно говорить, раз не хочешь. – Он пожал плечами, старательно наблюдая за дорогой, хотя субботним полуднем на далекой от центра трассе не наблюдалось никакого движения. Пара автобусов проскочила мимо.

– Правильно понял. Я не хочу. – Вета провела пальцем по стеклу, на котором вчера рисовала дерево. Скорее бы забрать тетради и заняться ими.

– С ума сойти, какие все загадочные.

Руки затряслись, и она с трудом преодолела желание выскочить из машины прямо сейчас. Вспомнила про тетрадки – куда без них, в понедельник. Один вопрос, и настроение из плохого превратилось в отвратительное.

«И все-таки, почему ты уехала? Какие-то проблемы, да?»

– Мне казалось…

– Хватит! – резко остановила его Вета, сжимая пальцы в кулаки. – Я больше не хочу ничего слышать. Не хочу говорить на эту тему. Все.

– Как скажешь, – сухо отозвался Антон.

Молчаливая поездка давила на нервы, заставляла выстукивать нервную дробь по стеклу, злиться. Солнце светило слишком ярко даже сквозь затемненные боковые стекла. Вета не стала подниматься на пятый этаж, дождалась Антона с тетрадками у подъезда.

– Будь так добр…

– Буду добр. – Пока подъездная дверь закрывалась, она видела, как он в несколько прыжков преодолел первую лестницу и нажал кнопку лифта, даже ни разу не оглянувшись.

Коленки пощекотал осенний ветер. Солнце – яркое, но уже холодное, плавало в окнах. В песочнице копошились дети, а те, что постарше, – сбились в стайку у бревенчатого домика, посмеивались, бросали на землю конфетные обертки.

Дверь хлопнула за спиной еще раз – очень скоро, а может, это Вета потеряла счет времени.

– Спасибо. – Она даже не спросила, с какой стороны автобусная остановка, просто подхватила из его рук сумку, распухшую от тетрадей, и зашагала вдоль детской площадки.

Вета долго стояла на автобусной остановке, уложив сумку с тетрадями на деревянное сиденье. Она пропускала один автобус за другим, потому что даже не помнила, как называется ее остановка. Ждала, сама не зная чего. А потом села на первый попавшийся.

Каким-то чудом Вета умудрилась добраться до дома, только немного побродив по кленовым аллеям. На ладони осталась красная полоска от тяжелой сумки, и, бросив ее возле лифта, Вета сжимала и разжимала пальцы.

Она старалась ни о чем не думать. Зря вспылила? Конечно, зря. Но от одного только воспоминания о старой жизни внутри все переворачивалось. Она могла бы сейчас сидеть в любимой лаборатории. Пирожок на обед и болтовня улыбчивой Илоны. Какого демона…

Лифт все не ехал, и Вета безразлично подумала, что он сломался. Ко всем ее неприятностям не хватало только этой. Но делать было нечего – она подхватила сумку и поплелась вверх по лестнице. В пролете между первым и вторым этажом на стене висели новенькие синие почтовые ящики.

Машинально отыскав свой, Вета почти не удивилась, когда увидела торчащую из него полоску бумаги. Счета? Рановато как-то. Сумка с тетрадями снова отправилась на пол. Ленясь достать ключи, Вета подцепила лист бумаги за край и вытащила. Это оказался самодельный конверт, и потеки белого клея выступали из чуть разошедшихся швов.

Она покрутила его в руках: ни обратного адреса, ничего. Нужно было сунуть его в сумку и прочитать дома, за чаем. Потому что, кроме чая, дома ничего не было. Но она передернула плечами и оторвала неровную полоску у края, и на ладонь Вете вывалился тетрадный листок, неровно оборванный по краю.

Конверт спланировал на пол.

«Помогите мне. Пугало вернулось помогите пожалуйста».

Три восклицательных знака, пропущенная запятая, округлый девичий почерк и перечеркнутый каракуль в конце. Вета покрутила тетрадный лист в руках, но не нашла больше ни черточки.

«Они что, решили теперь меня разыграть?»

Вета подняла голову: ей почудилось движение на площадке второго этажа. Может, там мелькнула чья-то тень. Вторая мысль была куда неприятнее – они каким-то образом узнали, где она живет. Следили?

Она подняла конверт и торопливо, сминая драгоценные доказательства, засунула их в сумку.

«По улицам темным ходить не боитесь?»

Оставив сумку на полу, она на цыпочках подошла к лестнице, ведущей вверх, и заглянула дальше. И на бетонных ступеньках, и у чужих дверей было пусто, да и солнечные лучи пронизывали подъезд, так что не спрячешься.

Она вдруг поймала себя на том, как прерывисто дышит и тянется к верхней пуговице на блузке – расстегнуть, чтобы дышалось легче. Как течет по виску капля холодного пота. Хлопнула подъездная дверь, и Вета вздрогнула.

Кто-то, насвистывая, поднялся к лифту, судя по звукам, подавил на кнопку, но разочаровался и зашагал к лестнице. Вета наблюдала, как к ней на площадку поднимается благообразный мужчина в серой рубашке и строгих брюках. Не замечая ее затравленного взгляда, он обошел Вету полукругом и зашагал дальше.

«Я сошла с ума, – наверняка определила она. – Они меня довели. Пора лечиться».

И села прямо на холодную ступеньку.

В один из весенних вечеров

Они вместе стояли под накрапывающим дождем, и никто не хотел начинать разговор первым. Шли автобусы, все чужие и озаренные теплым светом.

– Ну ладно, – сказала Вета, сунув замерзшие ладони поглубже в карманы пальто. Там она нащупала крошечную дырку в подкладке и окончательно посерьезнела. – У твоего друга плохая девушка. Но я-то не пью, не курю, заканчиваю университет. Чего ты недоволен постоянно?

Бежала за ним пол-остановки от университета, вспоминая по дороге пошловатое девичье стихотворение типа «ждала – пришел – любила – забыла», а потом схватила его за рукав – надоело бежать. Рукав он выдернул, и Вета даже обрадовалась – можно сунуть в карманы задубевшие пальцы.

– Слушай, так и будешь убегать? Я тебя час прождала.

– Ну да, час таращилась на каких-то парней. – Андрей всеми силами изобразил отвращение – уголки губ поползли вниз. – Ты себя в зеркале вообще видела? Пальто расстегнуто, юбка короткая, сапоги до колен. Я пошел, короче.

Он секунду помедлил, дожидаясь, видно, когда Вета опять схватит его за рукав куртки, но она не собиралась еще раз проскрести ногтями по потрескавшейся черной коже. Подкатил автобус – идущий совсем в другую сторону, – и Андрей запрыгнул в него следом за двумя парнями очень делового вида. На остановке разом стало пусто. Желтый фонарь отражался в мокром асфальте: дождь разошелся, как девица на похоронах.

Вета пошевелила пальцами в карманах – они пусть медленно, но отогревались. Жалко было только пальто: шерстяное и ужасно фирменное, оно наверняка потеряет форму он такой незапланированной стирки. Вета украдкой глянула на небо – кислотные дожди, городская осень – и зашагала прочь от остановки и от поднадоевшего за день здания университета.

В такие дни она забиралась в первый попавшийся автобус – потому что здесь каждый вез ее до дома – и замирала у заднего поручня, уткнувшись лбом в стекло. Кондуктор обычно не цеплялся, завидев проездной. Если вдруг находилось незанятое место, Вета падала на него и доставала плеер. Это было привычно настолько, что она даже не чувствовала вкуса музыки. Хотя после целого дня в лаборатории батарейка в плеере могла и сесть – тогда Вета слушала по наушникам тишину, замечая подвох только ближе к дому.

Но сегодня есть не хотелось: в лаборатории нашелся пакетик растворимого пюре, да и мытье пробирок она оставила до завтра, значит – почти выходной. Андрей обещал встретить ее вечером, поэтому Вета еще и красила ресницы, вызывая бурю эмоций у напарницы по эксперименту. Она же не знала, что прождет Андрея, прислонившись к колонне, час.

А потом ненароком оглянется назад и увидит там его, сгорбившегося и с гадкой гримасой на лице – уголки губ опущены вниз, как будто вместо собственной девушки он увидел отвратительную плесень на колонне.

– Ты смотришь на тех парней? Я уже час за тобой наблюдаю. Я так и знал, что ты мне изменяешь. Ну-ну, давай дальше, а я пошел.

Видно, с работы его опять увольняют. Вета мельком глянула на группу молодых людей, предоставленных самим себе и горячительным напиткам, и пошла следом за Андреем. Не в лабораторию же ей было обратно тащиться.

Сентябрьская суббота

Солнце заходило за дома – серое небо за узким окном подергивалось вечерним туманом, как молочной пенкой.

– Привет. – Он опустился на ступеньку рядом, но не так уж близко, в шаге от нее.

«Ну вот, перегородили весь проход», – подумалось Вете. Хотя не так давно заработал лифт, и ходить мимо нее перестали.

– Ты прости. Я не хотел тебя задеть, – мученически выдал Антон. Было видно, что он очень старается.

– Да ничего. – Она давно замерзла, давно повторяла себе, что нужно встать и идти, но вместо этого только смотрела в одну точку и никак не могла прекратить. – Все в порядке.

– Я вижу, как все в порядке. – Он помолчал, гоняя носком кроссовка пылинку по бетонной ступеньке. – Понимаю, что не хочешь рассказывать. Просто так все не бросают и не едут в неизвестность и пустоту. Так только бегут.

– Бегут, – бессмысленно повторила за ним Вета. Она снова собиралась бежать, но вот теперь-то куда? И не пора ли завязывать с этим? Ото всех не набегаешься. Она сказала вслух и сама не заметила как. – Ото всех не набегаешься.

– Правда, – кивнул Антон, глядя себе под ноги. – Слушай, может быть, не обязательно уезжать из города, можно просто уволиться из школы и попробовать найти другую работу?

Вета смотрела на пылинки. В рыжем свете солнца они танцевали в воздухе и на ступеньках.

– Я не могу всю жизнь шарахаться от темных углов и шорохов. – Она отвела взгляд и ощутила, как горячая кровь прилила к щекам. – У моего парня была собака. Мраморный дог Рей. Когда он клал передние лапы мне на плечи, он с легкостью мог лизнуть меня в лоб, представляешь?

– Неслабая собачка, – напряженно проговорил Антон. Вета видела, как он нервно сцепляет и тут же расцепляет пальцы.

– Да, и на редкость добрая. Он всегда подвывал мне, когда я плакала. – Она облизала пересохшие губы. – Когда у Андрея выдавался плохой день, он брал ремень и… ну ты понимаешь?

Снова охрипла. Вета опустила голову, дожидаясь, пока сойдет нервный румянец.

– Наверное.

– Мы с Андреем однажды поскандалили из-за того, какой сделать бутерброд. Андрей невменяемый, если злится. Помню, что он взял нож. А потом собака прыгнула на меня и закрыла собой. Я думала, что сделаю очень правильно, если уеду. Оказалось, я трусливо сбежала, так?

– Нет, ты…

– Не считай Андрея абсолютным злом. У меня было полно причин уезжать и без него. Например, мне осточертели подковерные интриги подружек. Еще тетя, она просто довела меня своими придирками по любому поводу. А научная руководительница считала, что я слишком зазналась. Что я ничего не стою без нее. А я хочу чего-то стоить. Ты спросил меня, почему я уехала, а мне нечего было ответить. Я сама все думала – почему? До сих пор думаю и не могу придумать. Мы с Андреем встречались пять лет, он мне вроде сделал предложение, я его вроде приняла. Я пять лет готовилась к тому, чтобы поступить в аспирантуру. Все как у людей, да?

Она подняла глаза.

– Пожалуйста, не надо, – попросил Антон. Вверху звучно и гулко хлопнули дверью.

– Не надо что? – едва ли не закричала Вета.

Антон подвинулся к ней и обхватил за плечи. Неловко, так обнимают, когда не знают, что сказать, и прячут взгляд. Вете стало трудно дышать от запаха осеннего ветра в его волосах и – уже почти выветрившегося – запаха сигарет. Стало тепло испачканным в подъездной пыли ладоням.

Зажурчала вода по трубам. Вета отстранилась и, чтобы чем-то заняться, принялась отряхивать ладони одну о другую. Юбка давно измялась – заметила она, и манжеты блузки стали серыми. Пора стирать.

– Пойдем домой? – предложил Антон, покосившись на сумку с тетрадями, которая все еще стояла под почтовыми ящиками.

– Пойдем. Только там есть нечего, как всегда, – ответила она, и стало больно пересохшим губам.

– Хочешь, я схожу и куплю чего-нибудь?

– Хочу, – тихо улыбнулась Вета.

Вета сидела на подоконнике в халате и болтала ногами. За ее спиной стараниями Антона было приоткрыто окно, так что вечерний ветерок гулял по кухне и без спроса трогал полотенца и тетрадки, брошенные на столе.

Антон жарил картошку – такая роскошь. Вета и не помнила, когда последний раз оставляла себе немного сил, чтобы почистить пару клубней. Она вдыхала запах горячего масла и была почти счастлива. Завтра все-таки воскресенье, а не понедельник.

– Ты такой идеальный. Идеальный-идеальный. Таких больше не делают, – сказала она и скрестила босые ноги.

– Таких, как я, на каждом углу бесплатно раздают. По десять штук в одни руки.

Шипело масло на сковородке. Антон накрыл ее крышкой и отошел к столу, вытирая руки полотенцем.

– Как тут твои двоечники поживают? – Он подцепил верхнюю тетрадку, и с нее на стол соскользнул белый конверт с разошедшимися швами и потеками клея.

Вета не потрудилась убрать записку, так и бросила сверху, вместе со всеми остальными бумагами. «Читать чужие письма неприлично», – хотела напомнить она, но разве же это письмо? Одна глупая строчка.

Антон изучал ее слишком уж долго.

– Что это? – спросил он поблекшим вдруг голосом.

– Понятия не имею. Лежало у меня в почтовом ящике.

Ветер из окна стал противным, продул халат насквозь, и она обернулась, чтобы закрыть окно. Город подмигнул ей рыжими огнями сквозь кроны деревьев.

– Кто это написал, ты знаешь? – Он протянул записку Вете, и она снова различила округлые буквы, три восклицательных знака.

– Откуда? – удивилась Вета. – Здесь нет подписи. Хотя предполагаю, что это сделали мои дети. Кому еще!

Она так и не закрыла окно, и в осенних сумерках над Петербургом пронесся долгий прерывистый звук, похожий на плач десятков голосов. Смолкло гудение машин вдалеке, ветер забился под карниз и затих там, и на секунду в городе остался только плач.

– Это снова трубы? – глупо спросила Вета.

Глава 12 Пустые обещания

Десятое сентября. Воскресенье

В воскресенье утром она отправилась в школу, клятвенно обещая себе, что проведет там не больше получаса, а потом – сразу домой.

– Собери у них тетрадки, – сказал Антон прошлым вечером.

– Я их не могу заставить замолчать, ты хочешь, чтобы я их заставила написать что-то?

Они стояли на кухне друг напротив друга, а на плите пригорала картошка. Вкусный запах щекотал ноздри, желудок жалобно скулил.

– Я не знаю, ну у них же есть и другие занятия? – Антон беспомощно развел руками. – Возьми те тетради.

– Где я буду искать учителей в воскресенье?

На самом деле она давно поняла, как и что будет делать, но от одной только мысли, что завтра придется идти в школу, тут же пересохло в горле и закололо в боку. Взгляд опять упал на записку – ее Антон так и не выпустил из рук. Округлый девичий почерк.

Вета тяжело опустилась на табурет и подперла голову рукой. В затылке растекалась свинцовая тяжесть.

– Хорошо, я поищу в шкафах. Вроде бы там были какие-то старые контрольные.

Она так и не поняла, что за демон его укусил. На что ему сдался клочок бумаги с неровно оборванным краем.

– Ты что, так переживаешь за мой класс? Если честно, я не поняла шутки с пугалом. Это что, местный колорит?

– Можно и так сказать. – Антон криво усмехнулся и отвел взгляд. – Понимаешь, мне тут один знакомый рассказывал о девочке, которая тоже что-то твердила о пугале.

Он сощурился, глядя мимо, и сжал губы в тоненькую ниточку. Вета поняла, что теряет его, и потянула за рукав.

– И что стало с той девочкой?

– А? – очнулся Антон. – Нет, ничего. Вроде бы она была сумасшедшая.

…В фойе школы ее взглядом остановила бабушка-консьержка.

– Я учительница, – оправдалась Вета сквозь головную боль. – Нужно кое-что забрать из кабинета.

И продемонстрировала ключи. Больше на пути ей никто не попался. Школа в выходные, оказывается, больше не пахла мокрым паркетом. Она пахла пылью и старыми книгами. Вета только сейчас заметила, как отличается ее кабинет ото всех остальных.

Громоздкие шкафы, восседающие на них пыльные чучела, безглазые манекены с выпотрошенными внутренностями, цветы в горшках и кадушках обжили кабинет и почти забрали его себе. Еще совсем немного, и они выдавят отсюда людей.

«Мы оберегаем природу!» – громоздился на стене выцветший плакат. Его подпирал еще один с подробной инструкцией: «если ты решил серьезно заняться биологией». Вета ушла в подсобку и поплотнее прикрыла за собой дверь. Она не хотела, чтобы безглазые манекены таращились ей в спину.

Из-под ног испуганно прыснул таракан, заметался от одной ножки стола к другой и сообразил наконец спрятаться под шкафом. Вете даже давить его не хотелось. Будет потом валяться под ногами всю неделю. Она спохватилась – вспомнила, что уже решила уходить из школы.

Шторы везде были задернуты. Наверное, вездесущая Роза постаралась – чтобы не выцветала мебель. Вета бросила сумку на стол, открыла самое большое окно и дернула на себя первую попавшуюся дверцу. Из шкафа на нее чуть не посыпались свернутые в трубки плакаты.

Роза обещала прибраться в шкафах, но, видимо, так и не собралась. Вета отступила, закрывала лицо рукой – шкаф дохнул на нее застаревшей пылью и сушеными тараканами. На пол посыпалась бумажная труха.

Половину полок занимали картонные коробки с надписями «ракообразные», «насекомые»… рассматривать дальше Вета не стала. Она не без труда затолкала обратно плакаты и прижала дверцу, пока не щелкнули магниты.

Контрольные не нашлись ни в следующем шкафу, ни в еще одном, и Вета, преодолевая желание пойти и вымыть руки от пыли, попыталась вспомнить, где же их видела. Вспомнила – в столе.

Там было три выдвижных ящика, заваленных хламом еще со времен Жаннетты, но контрольные нашлись сразу. Вета пересчитала их – одиннадцать, как и полагается. Перебрала, просто ради интереса, и сразу же обратила внимание на два похожих почерка. Почерком вроде таких и была написана записка. Один принадлежал Ронии, а другой – Алейд.

Она сложила все листы в сумку и поторопилась убраться из комнаты. Откуда-то взялось гаденькое предчувствие, что сейчас ее застукают за этими детективными изысканиями. На пороге подсобки Вета оглянулась: безглазый манекен таращился ей вслед.

– Хватит уже, – шикнула она то ли ему, то ли себе и закрыла за собой дверь.

Учительская оказалась закрыта. Пришлось под пристальным взглядом бабушки-консьержки выбираться на улицу и искать там телефонную будку. Номер дежурной части Вета уже выучила наизусть. Разбуди в три часа ночи – сначала скажет, а потом уже швырнет учебником.

– …Сейчас никто не может ответить на ваш звонок. Если вы считаете, что ваше сообщение может быть важным, можете проговорить его на запись, – сообщил холодный женский голос.

Вета тяжело вздохнула.

– Антон, я нашла контрольные, и тут вроде бы есть похожий почерк. Заезжай, когда сможешь, я буду дома.

Она вернула трубку на рычаг и только сейчас поняла, что домой ее никак не тянет. Вета отошла в тень ближайшего клена – а сегодня выдался очередной ласково-солнечный день – и нашла в сумке ежедневник, куда записывала адреса своих детей.

– Далеко, – вздохнула она, впервые видя такое название улицы.

Дорога через газетный киоск – должны же там продавать карту города – казалась и правда не близкой.

Все то же 20-е число все того же августа

Пригород встретил ее ветром в лицо и скрипом песка на зубах. Электричка выплюнула своих пассажиров на платформу и, трубно прогудев, скрылась за лесом.

Здесь было много сосен и мало хороших дорог. Перекинув сумку через плечо, Вета зашагала через песчаные барханы, поросшие редким леском. Она родилась и выросла в пригороде, но никогда его не любила.

Зимой здесь оказалось слишком холодно и пустынно, летом – жарко и людно, а в межсезонье дороги развозило так, что пара машин до сих пор оставались на тех самых местах, где застряли годы назад. Их каркасы ржавели под дождем.

По привычке она хотела купить хлеба, но в магазине не было света, и торговали прямо со стола, выставленного на крыльцо. А перед ним собралась большая очередь – Вета не стала дожидаться.

Через дорогу уже показался ее дом. Старый, деревянный, с внешней лестницей на второй этаж, он скрипел на ветру, скособоченный, как старик. Полуслепой дедушка-сосед курил, сидя на лавке возле своей двери.

– Здравствуйте, – крикнула ему Вета и взялась за шаткие перила.

Он сощурился в ее сторону.

– Не вижу, кто это. Катя, ты?

– Ее дочка, – вздохнула Вета и, не прислушиваясь больше к его бормотанию, пошла вверх по скрипящим на все голоса ступенькам.

Задребезжал флюгер-петух на крыше и повернулся к ней хвостом.

– Вот так всегда – одна сплошная задница, а не жизнь, – проворчала она, заправляя за уши всклокоченные ветром пряди.

Крики из дома она уже услышала. Правда, приглушенные, доносящиеся из самой дальней комнаты, но злобные, как и всегда.

Вета постучала так, что задребезжали стекла в окнах прихожей – ноль реакции. Пришлось искать в сумке ключи, под толстой пачкой документов, за ненадобностью сложенных вчетверо, под расческой и старенькой губной помадой – вдруг обнаружилось, что у нее давно потерялся колпачок.

Ключи нашлись и тяжело легли в ладонь, целая связка: от тетиной квартиры, от родительского дома, от лаборатории и кладовки и еще от сарая тут же – давно пора выбросить, а все рука не поднималась.

– Эй, я приехала, – привычно оповестила она, бросая сумку под зеркало и – туда же – ключи.

На истертом ковре в прихожей валялась отцовская куртка, из карманов которой высыпались сигареты и спички и еще какая-то коричневая труха. Вета брезгливо обошла ее по кругу.

– Вот и давай-давай! – послышался из кухни мамин голос. Следом за этим бахнуло об пол – и разлетелась на куски тарелка. – Чего тянешь-то?

– Пусти-и-и, – тоненько завизжал отец.

Вета на ходу захлопнула вечно отходящую дверцу шкафа и вошла на кухню. Здесь стекло в двери разлетелось в дребезги – уже третье с зимы, и на полу валялся «снаряд» – старенькая кружка с вишенками, на удивление целая, даже без сколов по краям. По осколкам вышагивала мама в хозяйских тапочках.

– Давай уже, хватит людей смешить. – Она уперла руки в бока.

Вета подняла кружку и остановилась в дверном проеме. Распущенный пояс плаща тянулся почти до самого пола и грозил вывалиться.

Отец стоял одной ногой на подоконнике, а другая его нога повисла в воздухе. На большой крюк, вбитый в потолок для тяжелой люстры, была привязана веревка, которая и обхватывала его шею. Сильно, как будто. Нога, повисшая в воздухе, дергалась, пытаясь найти опору. Но напрасно – табурет давно лежал на полу. Отец тоненько голосил, закатывая глаза к небу.

– Табуретку подай. Табуретку!

– Мама, – напомнила о своем появлении Вета. Она могла стоять у дверного косяка хоть до самого вечера, но желудок уже давал о себе знать утробным бурчанием. Правило она не соблюла: никаких сил уже не было на дурацкие правила.

– Ой! – мама оглянулась и сразу стала растерянной. Вытянутые рукава кофты, связанные на поясе, грустно закачались. – Ты приехала? А я думала, ты заниматься будешь.

Вета молча подняла с пола табуретку, кружку вернула в раковину и ушла в прихожую – за веником и совком. Там по ногам побежал сквозняк из щели под дверью.

Она вспомнила, что так и не смыла с лица хрустящую пыль. Но в ванной из крана пошла ржаваяжижа вместо воды. Вета оперлась рукой о бортик раковины и прислушалась к тому, как за стеной родители выясняют, кто больше виноват в том, что дочка расстроилась.

Сказать им сейчас или потом, когда успокоятся?

Она подняла голову и опять посмотрела в зеркало. Из-за желтого света лицо казалось совсем страшным и бездвижным, как будто восковым. Вета попыталась улыбнуться – получился угрожающий оскал.

В дверь робко постучали.

– Кушать будешь?

– Да, мама.

– Коля! – протяжно разнеслось по коридору. – Сходи за хлебом, хоть какая-то от тебя польза будет.

За окном уже совсем стемнело, соседние крыши скользко блестели от дождя, а внизу хлопали двери, отчего весь старый дом содрогался.

– Я уезжаю. Через три дня, – сказала Вета, поставив кружку точно в центр квадратика на клетчатой скатерке, прожженной в одном месте, а в другом – надрезанной ножом.

– Так ты уже решила, – не глядя на нее, мама выводила узоры на запотевшем окне. Рисовала дивные, нездешние цветы.

– Да, и документы уже пришли. Меня берут.

– Ну, раз ты решила.

В соседней комнате телевизор монотонно зудел голосом диктора. Вета раздраженно обернулась не дверь, но вспомнила, что стекло в ней разбито, и закрываться совсем нет смысла.

– Я не буду тебя держать. В конце концов, сколько можно тебя держать, – сказала мама, подцепив со стола чашку. Груда посуды в раковине стала чуть больше. – Туда хотя бы письма доходят? И позвонить можно?

Она включила воду, и ее шум сразу перекрыл и бормотание диктора, и шорох дождя за окном, и то, как сильно колотилось сердце Веты. Она вдруг поняла, что не знает ответов на такие простые вопросы.

Это как утро экзамена – кажется, что знаешь все и готов ответить, а первый же вопрос ставит тебя в тупик.

– Не знаю, я потом выясню. Раз в год можно уезжать в гости к родным.

– Понятно.

Громыхала посуда, а Вета, прислонившись спиной к подоконнику, чувствовала, как бежит на тоненьких лапках сквозняк. По плечам, потом по спине и вниз, к коленям.

– Я туда не перееду, – сказала мама, дернувшись, словно желая повернуться.

Вета поковыряла утеплитель в щелях рамы, серая пыль осела на пальцы.

– Я знаю.

За окном загудело, и старый дом снова дрогнул – мимо поселка неслась ночная электричка. Она вернула Вете тоскливое чувство расставания и тихую радость, остатки которой едва-едва теплились в душе, убитые метаниями последних дней.

Десятое сентября

Ночные мысли о пугале сдуло утренним ветром, вымело помелом из желтых листьев. Он полночи размышлял о том, как искать автора записки, если его вдруг не окажется среди подопечных Веты, так ничего не придумал и заснул на жестком диване, даже не замечая, как ноет от неудобной позы шея.

Разошелся день, и на работу удосужился явиться Март. Антон даже боялся предположить, сколько же галочек возле фамилии напарника уже наставил Роберт, потому что то ли Роберт был очень занят другим, то ли у Марта нашелся сильный покровитель, но из Центра его пока что выгнали.

Он полчаса пил чай с единственным печеньем, жаловался на то, что не выспался, потом уныло созерцал пейзаж за окном. Потом пришел этот вызов – дежурный отчитался бодрым тоном и спросил, вызывать ли экспертов. Как будто сам не знал. Но – каждый раз спрашивал.

– Вызывать, – сообщил Антон.

Давно их не вызывали вот так – прямо на место преступления. Чаще передавали пухлые папки с делами из полиции. И если вызывали, это значило только одно – странностью там не просто пахнет, а воняет, и на вонь давно сбежалось полрайона.

Вета почти отчаялась, блуждая по незнакомому кварталу. Она шла вдоль набережной – ухоженная и празднично разукрашенная часть осталась позади вместе со стелами и парапетом, Вета шагала по узкой асфальтовой дорожке, слева от которой к воде уходил поросший травой склон. Справа возвышались дома, каждый был отмечен большим синим номером, но нужного никак не находилось.

Она прошла набережную до самого конца – там уже тянулись огороженные стройки и нехоженые рощи кленов – и снова вернулась к главной дороге. Спросила у прохожих, в ответ ей только покачали головой. Ноги начинали ныть, требуя немедленного отдыха. Солнце жарило как сумасшедшее.

Вета остановилась посреди тротуара, чтобы вытащить ежедневник и сверится. Все так и было, она не ошиблась. Она оглянулась по сторонам и заметила на лавочке у подъезда двух пенсионеров.

– Как тебя не в ту степь занесло, девонька, – сказал один из них, выслушав вопрос Веты. – Площадь Союза знаешь где? Вот оттуда близко, а отсюда тебе долго топать.

По его объяснениям выходило, что нумерация домов оказалась напрочь перепутана. Она сникла окончательно: площадь Союза была в трех остановках отсюда, если она правильно помнила, а с ее печальной способностью путать маршруты автобусов путешествие затянется до вечера. Она вообще не собиралась долго бродить по городу – вдруг Антон уже приехал и теперь не знает, где ее искать.

Плескалась о берег серая вода, и Вета подумала, что даже не помнит названия реки.

– Сова, – тихонько подсказали сзади.

Она обернулась, соображая, что знает этот голос, особенно извинительную интонацию в нем. «Можно я оставлю здесь сумку?»

«Рония читает мысли?»

– Екатерина Николаевна, вы просто так гуляете? – Рония шагнула вперед, по тюремному сложив руки за спиной. Вряд ли она смотрела на горизонт, скорее себе под ноги, но ветер дышал в ее лицо и развевал неубранные волосы.

– Елизавета, – со вздохом поправила Вета.

– В меня Арт вчера пеналом кинул, – безо всяких интонаций выдала Рония. – И я видела, как вы туда-сюда ходили по набережной. Я тоже люблю гулять. А мальчишки у меня порвали тетрадку. Вы скажете им?

– Скажу, – пообещала Вета. Она искала Алейд, осознанно выбирая вариант полегче, Алейд казалась ей проще и улыбчивее. Но нашла все равно Ронию. Судьба? Или, как они здесь говорят, Вселенский Разум. Интересно, кто это.

– Постойте со мной, – попросила Рония тем же тусклым голосом, как будто рассказывала о смерти, с которой давным-давно смирилась. – Вы же не торопитесь, да?

Вета смотрела на нее украдкой: серенькая юбка и такая же кофточка, волосы неясного цвета и мальчишеская фигура. В восьмом классе так просто стать гадким утенком.

Еще одна головная боль классного руководителя. «Создавайте в классе дружный коллектив», – назидательно посоветовала Лилия. Сбежать бы отсюда, и никакого коллектива создавать не придется.

– Вы же не уйдете, да? Вы же нас не бросите? Обещайте, что останетесь.

Формальное «нас» вдруг превратилось в жалобное «меня». С новой силой заныли виски. Вета сжала пальцы на ремешке сумки.

– Рония, скажи, что случилось? – спросила она тихо, и в ответ зашептали темно-серые волны Совы. Визжали вдалеке дети, и город вел свою привычную воскресную жизнь, но Рония услышала. Дрогнули ее плечи. – Что случилось у вас, милая?

Она обернулась. Волосы Ронии неопрятно падали на лицо, и розовый закат разливался по ее щекам.

– Ничего не случилось, Екатерина Николаевна. Почему вы так спрашиваете?

Вета поймала и не отпустила ее взгляд.

– Скажи честно. Я знаю, что это ты написала мне письмо. – Так вести разговор, кажется, требовала педагогика. Хотя Вета не знала точно.

Ручка сумки впилась в ладонь так, что, кажется, оставила след на коже. Голые коленки Ронии щекотала длинная трава, Вета удивлялась, как девушке не холодно в летнем наряде под не летним ветром. Река пахла горьким дымом и темной водой.

– Вы, наверное, ошиблись, я не писала. – Она вдруг шагнула ближе и по-детски взяла Вету за руку, сжав в ладони ее пальцы. – А вы нас любите?

Пальцы Веты были ледяные, а пальцы Ронии – горячие, как от лихорадки. Она сжала сильнее, требуя ответа.

– Конечно, люблю. Я же ваш классный руководитель, – хрипло отозвалась Вета. Она была как в театре. Вышла на сцену и громко и фальшиво выдала свою роль: конечно, люблю. Зрители заулюлюкали и бросили в нее тухлым помидором.

Ей в голову пришло вдруг, что все это – еще одно изощренное издевательство. Сейчас из ближайших кустов выскочат оставшиеся десять восьмиклассников и как засмеются. Но вокруг только тихо шумел ветер, и даже не визжали дети – их уже разобрали по домам.

– Мы вас тоже любим, – уверенно, но тем же бледным до синевы голосом вторила ей Рония. – Пойдемте. Вам на какой автобус? Мне на третий можно, можно на шестнадцатый.

Она потянула Вету дальше по набережной. Уверенно, как ребенок тянет маму к витрине с нужной куклой. Без стеснений. Шла на шаг впереди и сжимала пальцы Веты, а в висках той колотилась кровь.

«Эта ненормальная. Чокнутая», – сказала Роза в ее голове и скривилась, как будто в ее чае плавал рыжий таракан.

Округлый почерк встал перед глазами. Он, конечно, был похож на почерк из письма, но разве мало в мире прилежных округлых буковок, которые девочки выводят на криво оторванных тетрадных листках!

«Пугало, оно вернулось». Или как там было?

– Рония, ты знаешь, что это за история с пугалом? – Свободной рукой Вета провела по невысокой ограде набережной. В чугунных завитушках застряли сухие листья. Она не заметила, как поросший травой склон сменился бетонными плитами, уходящими к воде.

– Я не очень люблю детские страшилки, – по-взрослому сердито отозвалась Рония. Она тут про любовь, а Вета лезет с какой-то чушью.

– Скажи, у тебя все хорошо? – Ей больше нечего было спросить, и ветер немилосердно трепал подол юбки.

– У меня? Не очень, – спокойно сказала Рония. – Меня не любят в классе. Бросаются бумажками, обзываются. Могут просто не замечать. Меня не любят учителя. Они между собой называют меня «эта чокнутая», я слышала. Мне очень сложно, Елизавета Никодимовна. Вы меня любите?

– Да, люблю, – собирая пыль с чугунных перильцев, выдавила Вета.

– Пообещайте, что не бросите меня. Пообещайте!

– Обещаю, – произнесла Вета, зная, что пожалеет.

– Вы не жалуйтесь моей маме на мои оценки. Я стараюсь. Просто я не одаренная.

На пляже – песчаной косе, уходящей в реку прямо с каменных ступенек, – носилась пара веселых псов, рыча и перетягивая друг у друга сдувшийся мяч. Хозяин с пучком поводков в руках, сидел под покосившимся зонтиком-мухомором. Он поднял глаза на Вету и Ронию, когда они прошли мимо. Песок забился в туфли, но Вета не решилась остановиться, чтобы вытряхнуть его. Рония упрямо тянула вперед.

– Домой, – сказала она. – Пора. Мама увидит. А я закрою глаза, и как будто ничего не произошло. Вы обещаете не вызывать мою маму в школу?

– Что с тобой случилось?

Рония оглянулась на нее:

– Ничего. Но вы же будете любить меня, правда?

Вета не ответила. Здесь у подъездов домов стояли каменные первобытные монстры, как сторожевые псы, и таращились на Вету, как будто понимая, что она здесь чужая, и скалили каменные клыки ей в спину.

– Рония, послушай, я…

– Вот здесь остановка, – удовлетворенно заключила та и встала, прижавшись щекой к плечу Веты, как примерная дочь.

На них обернулись: женщина с тяжелыми сумками и компания молодых людей чуть поодаль, и слова, которые собиралась произнесли Вета, комом застряли в ее горле. Подкатил пустой воскресный автобус, не их, да и Рония не шевельнулась, но остановка тут же опустела.

– Вот мой идет, – сказала девушка, щекоча теплым дыханием плечо Веты. Она отстранилась, встала напротив и очень серьезно посмотрела ей в глаза. Рония уперла руки в бока, сразу сделавшись похожей на свою маму, – испуганная, но не сдавшаяся. – Вы обещали, что не уйдете, да? Я помню. Вы обещали.

Скрипнули тормоза. Рония прыгнула на подножку и оттуда помахала Вете рукой, как будто они были старыми добрыми подругами, и вот в очередной раз прогулялись по набережной. Вета хотела помахать в ответ, но обнаружила вдруг, что руки потяжелели, как будто весь день она перетаскивала набитые колбами биксы.

Автобус сердито зарычал и тронулся с места, Вета осталась одна под металлическим козырьком остановки. Ветер мел дороги и пересыпал песок. Она думала о том, что еще можно доехать до площади Союза и поискать дом Алейд, но ветер зло шипел: хватит. Хватит уже дергаться, ничего ты не сделаешь, Жаннетта – и та не смогла.

Письмо все еще лежало в сумке, и Вета с трудом преодолела желание вынуть его и перечитать. Может, и правда, идиотская шутка, в которую Ронию не посчитали нужным посвятить? Кто-то кидался в нее пеналом. Конечно Арт, кому еще.

Можно было бы позвонить матери Арта и пожаловаться один раз, но на все. Должен же найтись способ повлиять на неуправляемого подростка. Можно было пойти к директору и потребовать, чтобы он разбирался. Сколько ей еще терпеть, в конце концов?! Устроить ему истерику. Ни один директор не имеет права сидеть в своем мягком креслице, когда мальчишки-маги кидаются на учителей с угрозами.

Вета слушала, как хрустит на зубах песок, и раздумывала о том, что напишет в своем заявлении об уходе.

Черную служебную машину Вета увидела издали, но не сразу поверила, что ее уже разыскивают и ждут. День клонился к вечеру, но теплое сентябрьское солнце еще висело над площадкой, отражаясь в стеклах дома невыносимо оранжевыми бликами. Не поверила, пока ей навстречу с лавочки у подъезда не вскочил Антон.

– Где ты ходишь? – Он схватил ее за руки, как будто она собиралась вырываться и убегать. Сзади – Вете показалось – зашептались мамаши, которые, как обычно, выгуливали детвору на площадке.

– Гуляю, – ответила Вета глухо от растерянности. – Нельзя?

– Можно. – Он отпустил ее, опустил взгляд и привычным жестом потер затылок. На асфальте красовалось солнце, нарисованное цветными мелками, за солнцем дом и девочка с огромными глазами. – Прости. Чего-то я правда насочинял. Ты сказала, что будешь дома. Так что там с контрольными?

– Да. – Вета достала из сумки пачку тетрадных листов, перебрала их снова – вроде бы все, одиннадцать, и письмо. «Пугало» – бросилось в глаза. Вета сложила лист надписью внутрь и все вместе протянула Антону. – Бери, если нужно. Как думаешь, надолго может растянуться процедура увольнения?

Глава 13 Это был дождь

Понедельник, одиннадцатое сентября – день побегов

С утра пронеслись пятиклашки. Шумные, с цветными пеналами и дневниками. Вета рисовала вместе с ними таблицы и растворяла в воде марганцовку. На перемене пошла к директору. Она уже испугалась принятого решения и малодушно надеялась, что на месте окажется только секретарь, и она оставит заявление на столе. На подпись. Подпишете – позвоните.

Но директор был на работе. Он попивал чай из щербатой кружку и смеялся о чем-то с секретарем. Его грузная фигура смешно смотрелась на маленьком стульчике для гостей.

– Вот, – сказала Вета и уложила на стол перед ним заявление.

Директор лениво покосился в сторону бумаги.

– Хорошо, что вы пришли, – защебетала секретарша, вытаскивая ручку из пучка на затылке. – Вот здесь распишитесь. Вы знаете, что теперь будете работать на полставки заведующей школьного музея?

– Я не буду работать, – оборвала ее Вета. Деть руки оказалось некуда. Она стояла, сама как школьница – руки за спиной. А дверь была открыта, урчала гулом голосов перемена, и дети то и дело проходили мимо. Приостанавливались. Может, смотрели ей в спину.

Директор подтянул к себе ее заявление, и на его лбу собрались глубокие морщины. Секретарша замерла с приоткрытым ртом, все еще держа на весу журнал, где Вете полагалось расписываться.

– И почему же это, скажите на милость? – Директор глянул на нее над стеклами очков, зло и испытывающее.

– Я не могу с ними работать.

– С ними – это с кем? – он старательно прикидывался или вправду ничего не знал. Вета только сейчас подумала, что ее проблема – не единственная и не самая огромная в школе. Странно.

– С восьмыми классами. – Она смотрела в угол окна, туда, где за стеклом покачивались толстые черные провода. За решеткой-солнышком покачивались клены, напоенные утренней прохладой, и скалился во все тридцать два человеческих зуба динозавр.

– А, – усмехнулся директор, открываясь на спинку стула. Руки сложил на круглом животе. – Ясно, они вас довели.

Она поняла, что ничего не ответит, хотя утром готовила доводы, речи и тирады. Очень правильные. Очень нужные. Вета не могла отвести взгляда от динозавра, и руки ее уже дрожали так, что прятать их за спиной стало жизненно необходимо.

– Ясно, – повторил директор, когда устал сверлить ее ненавидящим взглядом. – Тогда вот вам мой ответ: я этого не подпишу.

Вета собралась с силами и взглянула на него: директор выводил в углу ее заявление злобное «отказать». И размашистую подпись. Она закрыла глаза и облизнула пересохшие губы.

– Идите работайте, – сказал директор и встал, расставив застонать несчастный стул. – У вас сегодня уроки.

– Я не пойду, – произнесла Вета почти по слогам и открыла глаза.

Он стоял напротив, громадный, как скала. Любой бы испугался. И она чувствовала, как по скуле течет капля холодного пота.

– Я не выйду на работу, и вам придется уволить меня по статье. Через суд. Или не знаю, как еще. Я просто не приду к ним на уроки.

Секретарша даже не пыталась изображать вежливость – неотрывно наблюдала за Ветой. Не моргая. К лицу директора из-за воротника рубашки подступила багровая краска. Вета поняла, что уже не говорит – хрипит, как смертельно больная.

– Вам лучше выпустить меня из этого вашего… города.

– Не придете, да? – рыкнул он. – Ах, вас дети довели. Какие все неженки. А где я, по-вашему, буду искать нового учителя биологии посреди учебного года? Где, спрашивается? И отправляйтесь работать без всяких тут ультиматумов! Когда найду нового учителя, тогда и катитесь, куда угодно. Хоть к демонам.

Хлопнула дверь, так что порывом ветра дернуло юбку Веты. Он скрылся в своем кабинете, а Вета осталась стоять, глядя на сиротливый листок бумаги, в углу которого стояло грозное «отказать».

– Так вы распишитесь за музей? – осторожно спросила секретарша.

– Ну и ты расписалась? – поинтересовался Антон в телефонную трубку.

После пятого урока второй смены школа вымирала. Еще шли уроки за плотно закрытыми дверями кабинетов, еще крошился на пол мел, еще стучали каблуки по деревянному паркету, но коридоры уже стояли пустыми, и парочка-другая учениц, гуляющих под ручку на перемене, торопилась вернуться обратно в класс – задолго до звонка.

В учительской тоже было пусто, только лежали на широком подоконнике букеты мумифицированных роз. Вета не стеснялась говорить, хоть вечно холодная и слишком большая телефонная трубка всегда казалась ей очень неуютной.

– Расписалась, – вздохнула она нехотя.

– Ну и зря.

– Я растерялась. Он на меня так закричал.

Но все оправдания были лишними. Вета и сама знала, что струсила и поддалась. Оглядываясь назад, она прекрасно понимала, что директор был ей не по зубам. Он мог бы и не такую заставить замолчать. А потом уйти, хлопнув дверью. Вета еще легко отделалась.

– Никого он не будет искать на мое место, – выдохнула она обреченно. Он просто-напросто сломил ее неумелое сопротивление. Растоптал, как рыжего таракана, и захрустели под ботинком все доводы.

– Да уж. Ну и что, ты ему даже не рассказала про Арта? Да и вообще про всех своих?

За ее спиной прозвучали шаги – вошла учительница русского языка, молча убрала журнал в шкаф и вышла, махнув на прощание шелковым шарфиком. В последние дни она все больше молчала, глядя на Вету. Сочувствующе, понимающе? Вета уже устала спрашивать и не получать ответов.

– Ничего я не сказала. Я просто не успела. Да и он сам все прекрасно знал, думаю. Он так и выдал: они вас довели. Значит, знал.

– Странно. Раз знал, почему не принял меры? – совершенно искренне возмутился Антон. Вета чувствовала, что его раззадоривал не только ее рассказ. Было что-то еще. Но она не спрашивала – и без того хватало тем для размышлений. – Или я ничего не понимаю в педагогике, или это какой-то изощренный садизм. У нас тут не рабство, в конце концов. И как сегодня вели себя восьмые классы?

Вета поняла, что не чувствует даже отвращения к себе. Вообще ничего.

– Как-как. Как обычно. Откололи кусочек от легкого. Ну, у манекена. Гипсовые крошки по всему полу…

Антон вздохнул.

– Что мне делать? – глухо спросила она. Из окон учительской было видно старое кладбище – раньше Вета его не замечала. А дальше – дом и площадка, на которой резвились дети.

– Слушай, у тебя документы с собой?

Сладко екнуло сердце.

«Конечно, – подумала Вета. – Конечно, он придумает что-нибудь. Он ведь знает…»

– С собой. – Она понизила голос, снова оглядываясь. Коридор, видный из распахнутой двери учительской, пустовал. Лилия ушла уже давно – Вета сама видела, как та выходила на крыльцо с сумкой под мышкой.

– Через час я смогу приехать. Подождешь?

– Вообще-то у меня еще урок с моими. Так что куда мне деваться? Жду. – Горькие судороги заставили губы дрогнуть в улыбке. На самом деле ей не хотелось смеяться.

Она положила трубку на место и, не торопясь, пошла в свой кабинет. Перемена подходила к концу, и Вета думала, у дверей ее уже ждет восьмой «А». Вера и Руслана, наверное, как всегда, сидят на подоконнике.

В закутке у дверей было пусто. Вета не с первой попытки, но открыла вечно заедающий замок кабинета. Хойя приветливо помахала ей листьями – сквозняк гулял по полу, и ветер заглядывал в распахнутое окно. Она сама оставила его, чтобы хоть немного проветрить комнату от запаха пыли и старых бумаг.

По полу стелился равномерный слой гипсового и мелового крошева. В углу смирно лежал кусок отколотого легкого. Уборщица завтра наверняка будет возмущаться. Вета прошла за учительский стол, села. Раскрыла брошенный тут же ежедневник.

О чем она думает, не будет же никакого завтра. Она уйдет из школы, даже если придется до крови разбить руки о дверь директорского кабинета. Она уедет из этого города, даже если по степи за ней будет гнаться свора волков. Лучше бояться волков, чем собственных восьмиклашек.

Громыхнул звонок, разогнав пугливых воробьев с ветки дерева. Вета барабанила ручкой по ежедневнику. Приоткрытая дверь и кусочек коридора мозолили ей глаза. Она не могла отвернуться. В коридоре было тихо: ни голосов, ни топота. Онемели неудобно сложенные руки.

Вета поднялась и прошла между партами, сосредоточенно слушая, как стучат ее собственные каблуки. Выглянула в коридор: мимо, едва оглянувшись на нее, пробежал парень из параллельного восьмого. Вета захлопнула дверь.

«Они сегодня не придут», – сказал ей взглядом безглазый манекен.

Вета едва не рассмеялась от облегчения. Она прошла к окну: кленовая аллея пустовала, никто не сидел на низенькой ограде клумбы, и от этого ей сделалось еще веселее. Как будто директор только что сам зашел к ней и принес подписанное заявление – пожалуйста, идите куда угодно. Она пошире открыла окно, едва не сбросив на пол горшок с фиалкой, и вдохнула полной грудью, в первый раз за демоны знают сколько времени.

Ветер пах опавшими листьями и гравилатом, который Алиса так и не обрезала. Как же легко думать об этом!

Вета поймала себя не том, что напевает, поливая цветы. Она раньше никогда не поливала, Роза сама заправляла порядком в кабинете и подсобке. Но в последний вечер ведь можно побыть хорошей. Пусть цветы запомнят ее хорошую.

Она не заметила, как за окном заплакал дождь. Тоже, кажется, первый за всю осень. Зашептали листья кленов, и тут же намок подоконник. Защищенная плотно прикрытой дверью, Вета рисовала в ежедневнике поезда. Можно не возвращаться в университет. Можно найти любую другую работу.

Любая работа будет лучше ее нынешней.

«Вы обещали любить нас, помните?» – сказала в ее памяти Рония и отвернулась к серой Сове. Дурацкое воспоминание, как некстати. Вета захлопнула ежедневник, взглянула на часы: до приезда Антона оставалось не так уж много времени, но она вдруг поняла, что не может больше сидеть в пропахшем пылью кабинете.

Вета бросила в сумку только ежедневник, все учебники и тетрадки оставив на столе – зачем они ей теперь! Спину щекотали одиннадцать невидимых взглядов. Она выпрямилась.

– Я никому ничего не обещала, – сказала она хрипло и, ощутив себя полностью сумасшедшей, повернула манекен лицом к стене. Почему всем не терпится навесить на нее новых обязательств?

Все, что осталось, – закрыть окно и еще немного помучаться с дверным замком. На лестницах и в коридорах ей никто не попался. Вахтерша даже головы не подняла. Но сердце все равно заколотилось как сумасшедшее.

И вдруг все кончилось. Вместе с хлынувшим в лицо запахом осени и дождя Вета почувствовала свободу. Плащ сразу же намок, и волосы прилипли к шее. Под пристальным взглядом школы Вета прошла по кленовой аллее. Под ногами хрустел и шептал гравий.

Вскоре – за первым же поворотом – она избавилась от гадкого чувства, что ей смотрят в спину. Здание из белого кирпича скрылось из виду. Вета спряталась под козырьком магазина, хоть сюда все равно доставали струи дождя, и приготовилась ждать.

– Что случилось? – напряженно спросил Антон, пока Вета расправляла мокрые волосы. После холодного дождя ей показалось, что в машине ужасно жарко.

– Ничего. Они просто не пришли на урок. Ничего не случилось.

Антон похлопал ладонями по рулю, глядя на то, как дворники разгоняют воду с лобового стекла. Он остановил машину у тротуара и не собирался заводить снова. Вету это озадачило.

– А Каганцев Игорь случайно не из твоего класса?

Вета вздрогнула. Ей вдруг стали неприятны любые упоминания восьмого «А», и за дождем почудился неясный силуэт. «Дерево», – поняла она через секунду, но по спине успели пробежаться мурашки.

– Из моего. Почему ты спрашиваешь?

– Не пугайся только.

Вдох огнем прошелся по пересохшему горлу.

– Когда так говорят, я не становлюсь спокойнее, знаешь…

От дождя дорога превратилась в сплошное серо-сизое марево, по бокам которого стояли тени-дома. Кто-то метнулся мимо, не понять – человек или просто ветер дернул ветку.

– Его убили сегодня утром, – заключил Антон, не глядя на Вету.

Она не сразу поверила. Детей ведь не убивают.

– Детей не убивают, – сказала она вслух. – Так нельзя.

– Нельзя, – согласно кивнул Антон и замолчал, предоставив ей самой додумывать.

Молчание за шуршанием дождя по крыше машины показалось глупым и надуманным. Как будто они снимают фильм. Сейчас из-за серой завесы выглянет черный глаз камеры, и оператор взмахнет рукой – давайте дальше текст.

– Я про него очень мало знаю, – сказала Вета, почти готовая поверить в оператора и фильм. – Он сидел вроде с Артом. Бывало, и выкрикнет что-нибудь, но, я думаю, по указке своего соседа, на большее его вряд ли хватило бы. И родители его на собрание не пришли, кстати.

Она подумала, что надо бы сделать пометку себе в ежедневник – родители не пришли, вызвать. И тут же передернула плечами.

– Ясно, – бесцветно сказал Антон.

Шипел дождь, ниагарскими потоками скатываясь с тротуара на дорогу.

– Скажи, что случилось? – Вете хотелось закрыть глаза, зажать ладонями уши, чтобы услышать как можно меньше. Еще меньше. И еще.

– Ну, его нашли ближе к обеду. Сидел так спокойненько под деревом, недалеко от дома. Сидел, смотрел перед собой. Толкнули – повалился на бок.

Он замолчал. Не пересказывать же ей сухие сводки протоколов. Про то, что повреждений не обнаружено, да и вообще физически он оказался полностью здоровым. Ну, только что мертвым. Так сказали эксперты. Или рассказать?

Вета терла глаза до тех пор, пока перед ними не замелькали цветные круги, но легче все равно не стало. Она очень боялась, что он станет рассказывать дальше. Ей и так каждое слово было как пенопластом по стеклу.

– Ясно, я поняла. Я не хочу слушать про эту вашу магию, про новых людей. – Вета загородилась ладонями, чтобы видеть только дождь перед собой. – Скажи только, убийцу найдут?

– Найдут? Не знаю. По крайней мере, я не вижу ни одной зацепки, ничего. Но ты же не хочешь подробностей, да?

– Правильно, – произнесла Вета, облизнув онемевшие губы. Она все еще ощущала, что Антон смотрит на нее. Ну вот, вздыхает тяжело, как будто она во всем виновата.

– Скорее всего, убийцу мы не найдем, – спокойно и даже как-то отстраненно произнес Антон. – Потом будут попытки замять скандал. Потом дело спишут за сроком давности. Такие вещи редко раскрываются. Мы-то вообще мало что можем противопоставить новым людям. Ты правильно делаешь, что уезжаешь, поверь мне.

– Ты что, собираешься окончательно меня добить? – прошипела сквозь зубы Вета. Злые слезы засохли на глазах, так и не рискнув вытечь на щеки.

– Ну извини. Ты спросила – я ответил.

– Я не виновата в том, что его убили. – Она не могла так. Она должна была вытащить наружу то, что мучило больше всего. И если не поверить самой, так хоть заставить поверить Антона.

– Конечно, – с готовностью отозвался он. – При чем тут ты? Ты даже не из этого города. И уж тем более ты не можешь знать, что у них тут в школе происходит. Ты сделала все, что смогла.

Он говорил так, как будто ни секунды в жизни не верил в это. Вот не верил, и все. Но у Веты не было сил, чтобы его убеждать.

«Может, я плохой учитель? – думала она, глядя, как текут капли по стеклу. Много капель, много воды и такие грузные неповоротливые мысли. – Я самый худший в мире учитель. Но я все равно не виновата. Я никому ничего не обещала».

Все было правильно и логично до тех самых пор, пока она не вспоминала, что убили мальчишку, который сидел у нее на третьей парте. Она толкнула дверцу машины и, не глядя, наступила в самую середину бурлящего потока. В туфлях сразу же захлюпало, но Вете было не до того. До автобусной остановки тут идти – не так уж и долго, потерпит.

Она услышала, как за спиной хлопнула дверца.

– Подожди!

Антон быстро догнал ее и заставил прижаться спиной к кованой изгороди школьного парка. Волосы давно прилипли к лицу. Дождь не был холодным. Вета вспомнила вдруг, как бежала однажды из университета под дождем, норовя наступить в самые глубокие лужи. Андрей бежал следом и злился, а она хохотала.

– Не дури, я тебя отвезу. – Антон опустил голову, одной рукой оперевшись на прут ограды. – Я просто устал. Суматошный выдался день.

– Я не понимаю, почему осталась крайней у всех, – спокойно произнесла ему в лицо Вета. – Я бегу, да. Опять. Но я не виновата в том, что его убили.

– Просто не хочу, чтобы ты уезжала, – слабо улыбнулся он. Вышло наигранно. Режиссер за стеной дождя кривился от фальши, и сценарист комкал сценарий.

Прошлым вечером

Теперь пришла его очередь.

Весь день Игорь слушал голос города – так грохотала в водосточных трубах вода и бился о стены ветер. Игорь был вялый, оглохший от этого шума. На вопросы учителей он отвечал невпопад и схватил двойку на истории.

На большой перемене одноклассники затащили его в закуток под лестницей. За пределами их круга топали и кричали, но все это было далеко, как будто на втором плане. В его ушах выл город.

– Ну что? – первым нарушил молчание Арт.

– Он придет, – выговорил Игорь, едва шевеля помертвевшими губами.

Никто не улыбался, даже Алиса, сидевшая на сломанной парте. Она сказала что-то, но Игорь не расслышал. Теперь гул сделался невыносимым.

– Может, расскажем Елизавете Николаевне? – с середины лестницы отозвалась Алейд. – Она же может что-то сделать.

– Ну и что она сделает, что? – рявкнул на нее Арт, так что Алейд отшатнулась. – Плевать она на нас хотела, твоя Елизавета! И Жаннетты уже нет. Мы одни остались. Сами будем выкручиваться.

– Много ты навыкручивался, когда Инка и Лара… – Вера возникла справа от него – светлые волосы-паутинки были подсвечены коридорными лампами.

Арт нетерпеливо дернул головой:

– Значит так, нам теперь нужно держаться всегда вместе. Каждый будет разговаривать с Игорем по телефону. По очереди. И так всю ночь. Мы его удержим.

Игорь грустно кивнул, стараясь не смотреть на одноклассников. Просто пришла его очередь. А следом придет очередь каждого из них.

Всю дорогу к дому город шел следом за ним: темный силуэт крался от переулка к переулку. Ветром, несущим опавшие листья, бездомным псом у мусорных баков – желтый взгляд в спину Игоря, – стайкой черных птиц, перелетающих с дерева на дерево.

Невозможно убежать. Город шел за ним до самого дома, а потом – уселся вороной на ветке дерева прямо за окном его комнаты. Игорь поднялся и задернул шторы. Не помогло – тень птицы отпечаталась на светлой стене.

До самой ночи он сидел в комнате родителей, пока его не прогнали спать. И во всей квартире погасили свет. Игорь проверил, закрыты ли окна, подергал входную дверь. Тайком он утащил телефон, размотав кабель во всю длину, и с головой накрылся одеялом.

К утру его заклонило в сон, его и Алису, потому что наступила ее очередь. Спать хотелось невыносимо, глаза закрывались, и он падал лицом в подушку. Алиса зевала на том конце провода. В голове громоздился неповоротливый ком из мыслей и недосмотренных снов.

Он не мог бы вспомнить момента, когда телефонная трубка замолчала.

Игорь очнулся от страха. Телефонная трубка лежала рядом – немая и холодная. Он сел, сбрасывая с себя одеяло. За окном загорался жиденький рассвет. Дрожащими руками он принялся набирать номер, сбился и только на второй раз понял, что телефон отключен: в трубке не слышалось даже гудков.

– Мама! Мам! – босиком и полуголый, как был, он бросился в родительскую спальню.

Родители спали, отвернувшись друг от друга, по разным краям кровати.

– Мама! – Игорь дернул за край одеяла.

Она подняла растрепанную голову, пошарила рукой по тумбочке в поисках часов.

– Пять утра еще. Иди спать, Игореш…

Перевернулась на другой бок.

Он пошлепал в комнату, от холода потирая голые плечи. Безлицый город уже стоял за его окном. Высокий худой силуэт, свалянный из старых тряпок и уличной пыли. Игорь шарахнулся обратно в коридор. Вокруг заскрежетало, как будто дом разваливался на куски. Стены опасно накренились.

Дверь его комнаты – одна насмешка – цветные стекла во всю верхнюю половину. Хлопнула оконная рама, и город вошел. Игорь заметался по прихожей. Нечем было забаррикадировать дверь. Только трюмо, но его не подтащить. Куда бежать? В ванную? Загнать самого себя в ловушку.

Сорвав с вешалки родительские куртки, он вытряхнул из отцовской ключи. Руки дрожали, и никак не выходило попасть в замочную скважину. Сзади тихо заскрипела дверь его комнаты.

Ключ наконец провернулся, и Игорь не выдержал – глянул через плечо. Город стоял в двух шагах. Неподвижный – руки обвисли вдоль тела. То, что было вместо лица, похожее на старую мешковину, шло морщинами. Гул в ушах сделался вдруг невыносимым, взорвал барабанные перепонки.

Игорь закричал во всю мощь легких, но сам же ничего не услышал, и бросился вниз, босиком по бетонной лестнице. Упал – колено взорвалось болью, но то, что стояло сзади, было куда страшнее.

Подъездная дверь хлопнула дважды. Игорь снова упал, разодрав в кровь второе колено. Не в состоянии подняться, он пополз по широкой асфальтовой дорожке и, прежде чем обессилел, успел ощутить запах застоявшегося болота. Вой ветра и лязг железа сложились в человеческие слова:

– Стой.

Он замер, закрывая руками голову.

– Пойдем со мной, – сказал город.

Глава 14 Бродячие псы

Одиннадцатое сентября

Она узнала окраины города. Если вглядеться, то за дождем можно было увидеть стену, отделяющую Петербург от остального мира. Или Вете только чудилось. Потому что машина все летела и летела по прямой и ровной дороге, а стена не становилась ближе. Вета хотела просить, долго ли еще, но не решалась: такое сердитое и сосредоточенное лицо было у Антона.

Мимо, за расплывчатыми силуэтами деревьев пронеслась черная махина.

– Что-то сгорело? – Она хотела спросить как бы между делом, но тон вышел чересчур напряженным.

– Где? – Антон бросил взгляд назад. – А… Ничего не горело, это храм Вселенского Разума. Еще одна штука, которую создали новые люди. Тебе не понравится.

– Долго нам еще?

– Не особенно.

Дорога резко вильнула вправо, и стена выросла прямо из прибитой дождем травы – вся монолитная и металлически-серая. Вета оглянулась на город: тот в дождливом мареве походил на корабль в тумане. Мачтой торчала башня теплоцентрали, подмигивая алыми огоньками.

– Я пойду спрошу, что тут у них, а ты сиди, – с тяжелым вздохом выдал Антон.

Но Вета выбралась из машины за ним – разве она смогла бы выдержать эту неясность и ожидание? – и по мокрой траве пошла след в след. Здесь не пахло дождем, скорее машинным маслом. Бухал где-то вдалеке неизвестный механизм, ритмично, словно стучало большое сердце. Она остановилась, вытряхивая из туфли колючий камешек, и окончательно промокла и замерзла.

Испугавшись, что останется одна посреди степи, Вета бросилась вперед.

В проеме, обозначающем проход на территорию охраны, было суше, и даже веяло теплом. Антон стоял к ней спиной, а вот молодой парень, очень похожий на тех, которые встречали Вету по приезде, и тоже с автоматом через плечо, заметил ее и, кажется, подмигнул. Она успела поймать его слова:

– Вы что, не в курсе? Никого больше не впускают и не выпускают. Ну, только по приказу маршала. Военное положение все-таки.

– Военное? – не выдержала Вета. Сложила руки на груди – как будто собиралась так защищаться. – С какой стати? Я мессершмиттов над городом не вижу.

Парень глянул на Вету озадаченно, потом снова перевел взгляд на Антона.

– Она что, не в курсе?

Тот нервно дернул плечом.

– Приказа маршала у нас, конечно, нет, но есть заявление об угрозе жизни, подписанное Робертом.

Только сейчас Вета заметила, что он прижимает к себе невзрачную кожаную папку. Военный посерьезнел.

– Вольфганг, я знаю, что приказ был никого не выпускать.

– Ну ладно, демоны с вами, сейчас разберемся.

Вета окончательно бы продрогла, если бы ее не провели в комнату с голыми стенами, где в углу у стола стоял дребезжащий обогреватель. Она опустилась на жесткий стул. Антон замер сбоку от нее, привалившись спиной к стене. Вета обернулась было к нему, но он только закрыл глаза, наверное, предрекая, что выяснения будут долгими.

Громоздкий черный телефон звонил несколько раз. Вольфганг отвечал рублеными фразами – да, нет, слушаюсь, потом ждал, глядя в стол перед собой, потом снова отвечал.

Когда он наконец-то в трех словах объяснил их ситуацию своему невидимому собеседнику, Вета встрепенулась. Она подняла голову и по его лицу попыталась понять, какое же их ждет решение. Вольфганг хмурился и поджимал губы.

– Да, есть, – сказал он и положил трубку на рычаг.

Антон пошевелился за плечом Веты, а она вдруг поймала себя на том, что от волнения хрустит суставами. Попробовала успокоиться и сложила руки на коленях.

– Добро, – прогудел Вольфганг. – Повезло. Давайте свое заявление, вас выпускают. Даже не знаю, с чего вдруг такие поблажки.

– Я только до Полянска и вернусь, – пообещал Антон, как будто боялся навсегда расстаться со старинным товарищем. Даже не взглянул на Вету.

– Надеюсь, успеешь до темноты, – мрачно протянул Вольфганг.

Они быстро обменялись бумагами. Подписанное не Ветой заявление легло на пустой стол, Вольфганг передал Антону клочок бумаги с печатью, видимо обозначающий здесь пропуск. Вета поднялась.

Ей показалось, что дождь начал утихать, но небо над Петербургом налилось вечерней синевой, и Вете от этого сделалось тоскливо.

«Вы же обещали нас любить», – глухо повторила в ее голове Рония, и ей вторила Сова за бетонным парапетом – волны о берег одна за другой.

– Я не обещала, – одними губами произнесла Вета в ответ залитому туманным маревом городу. – Ты вырастешь и все поймешь.

Такая глупая фраза – ее произносят всегда, когда не могут объясниться, потому что нечего тут объяснять. Просто испугалась. Но что она ей скажет? Прости, Рония, но я боюсь вас.

– Поехали? – окликнул ее Антон, давно уже открывший дверцу машину, он так и замер в неудобной позе – еще не сел, но уже и не стоит. На дождь он уже не обращал никакого внимания.

Вета прикусила губу.

– Да, едем.

Блеснула молния над городом. Вета окунулась в теплый салон машины, как в сон, и так же закрыла глаза.

– Тебе плохо? Бледная как мел, – в первый раз за все это время снизошел до нее Антон.

Она скривилась, чувствуя, как начинает ломить в висках, как обхватывает голову тяжелым обручем боли.

– Мне плохо, но это не имеет никакого значения. Едем.

Проезд, медленно открывшийся в стене, казался крохотным. Казалось, что машина в него ни за что не пройдет. Дождь заливал дорогу, и асфальт блестел впереди, как река. Вета закрыла глаза.

– Послушай. – Вывело ее из забытья.

Машина стояла, как будто в колодце, между двумя стенами, и от дождя не видно было даже вышек. Антон сидел, лбом почти касаясь руля, и жмурился, как от боли.

– Может, тебе не обязательно уезжать? Найдем тебе другую работу, или, если хочешь, не работай вообще.

– Что с тобой? – не разобрала Вета. Она развернулась на месте, едва не передавившись ремнем безопасности. – Не открывают ворота?

– Их откроют минуты через три. Пока позвонят, пока объяснятся. – Он уставился в стену дождя.

Странно, она думала, почувствует громадное облегчение, сразу же, как только окажется здесь, почти на самом выезде, но сейчас ощущала только пустоту, и щемило где-то в животе. Некстати вспомнили вещи, так и брошенные в квартире, а ключи Вета оставила на столе в подсобке. Захотят – заберут, ей не было жаль, но по спине бежал озноб от одной мысли, что придут чужие люди и начнут рыться в ее записях.

А в раковине осталась немытая чашка, Роза прополоскает ее под хиленькой струей воды, думая о ней. Думая о том, как быстро Вета сдалась. Но эта мысль не отзывалась щемлением у солнечного сплетения.

«Вы обещали», – сказала Рония.

– Уйди, – шепнула Вера, закрывая глаза.

Машина медленно тронулась к светлеющему проему – тот делался больше. Вета прижалась лбом к стеклу.

– Тебе настолько противно все в этом городе? – спросил Антон бесцветно.

Под колеса легла и понеслась гладкая дорога, ни ухаба, ни рытвины. Вете стало жутко, что из дождя вдруг вынырнет грузовик, и на такой скорости они просто не смогут увернуться. Она отряхнула с себя эти мысли, как капли. Откуда здесь взяться грузовику?

– Мне жутко от этого города. Он как… – Она выдохнула, не зная даже, какие слова выбрать. –Болото. Ровная такая зелененькая гладь. Только не дай боже тебе на нее наступить.

– Болото, – повторил Антон и усмехнулся.

Она была готова к долгой поездке и долгому ожиданию. Даже к тому, чтобы провести всю ночь на вокзале – однажды уже приходилось. И даже готовила фразы, которые скажет по приезде домой. Тетя, наверняка, обрадуется и предложить сходить к Ми. Вдруг у нее осталось место в аспирантуру?

Но в университет она не вернется. Хватит нервотрепки.

– Ты меня осуждаешь? – резко ответила она на брошенный вскользь взгляд Антона. И только потом подумала, что, может, он оглядывал дорогу.

– Осуждаю? – Он вымученно сдвинул брови. – Никогда и мыслей таких не было.

Впереди возник темный силуэт. Далеко – с такого расстояния не разобрать, человек или дерево. Он мог и почудиться в сплошной стене дождя, но Вета вцепилась Антону в локоть. Он вывернул руль, тихо ругаясь сквозь зубы.

Машину на мокрой дороге резко занесло вбок. Завизжали тормоза. Вета даже вскрикнуть от неожиданности не успела – ее отбросило на дверцу. Передние колеса съехали в кювет, и по днищу что-то процарапало, как будто провели железным когтем.

Отключились фары. Еще десяток долгих секунд машина летела в мешанине из дождя. Потом жалобно взвыл перегретый двигатель, застучал на пустых оборотах, и они встали.

Вета судорожно втянула воздух и поняла, какая вокруг тишина. Только дворники ездили туда-сюда по лобовому стеклу, бессмысленно гоняя дождевую воду. Вета потерла ушибленный локоть.

– И что это было? – спросила она хрипло.

Антон не сразу нашел место крепления ремня безопасности, отстегнул его. Коснулся шеи, как будто там болело. Вета видела, как сжимались в тонкую полоску его губы.

– Я… прости, не хотел тебя пугать. – Он хлопнул ладонями по рулю. – Я тебя не предупредил, я надеялся, что все как-нибудь устроится.

– Да что еще? – тихо зверея от неизвестности, прошептала Вета. Зажглись наконец фары, и перед бампером она различила толстый ствол дерева. Еще бы немного, и машина вписалась бы в него – тут и гадать нечего. Вета смотрела на него как завороженная, и еще на то, как дворник ерзают по стеклу.

– Он тебя не хочет отпускать. – Он зачем-то открыл дверцу и тут же с силой захлопнул ее, успев впустить в салон разве что запах дождя и степи.

Вета обернулась вправо, туда, где по ее представлениям должен был остаться город, охваченный серо-серебристым маревом и закрытый стеной. Она ничего не смогла различить в переплетении струй воды, только зря щурилась и снова кусала уже сочащиеся кровью губы.

– Смотри. – Антон поднял было руки, словно собирался рисовать в воздухе, изображать невиданные фигуры, но тяжело вздохнул и снова опустил голову на руль. – Я не знаю, как это объяснить тебе.

– Все равно, как, – не выдержала она.

– Город не хочет тебя отпускать. Ты ему понравилась. – Он неловко улыбнулся, пытаясь хоть немного разрядить атмосферу. Вете и самой казалось, что между ними вот-вот начнут проскакивать молнии. – Точнее, он признал тебя своей. Теперь вряд ли отпустит.

– Что мне сделать? – закричала Вета. – Что? Я…

Она застонала, не в силах больше говорить на эту тему. Рука сама собой потянулась к дверце. Та легко открылась, щелкнул замок. Вета ступила на размякшую от дождя землю. Чавкнула грязь под каблуком.

– Лучше не надо, – тихо – и чуть слышно из-за шума дождя – сказал ей вслед Антон.

– Лучше не надо что? – Одной ногой она уже стояла на земле, и дождь снова поливал холодом спину. Долго или не очень, она доберется до Полянска.

Или где-нибудь здесь утонет.

– Лучше не надо, – повторил он, потянулся к Вете, но не достал. Сжал пальцы на мягкой обивке сиденья и склонился к ней. – Он тебя не отпустит уже. Живую. Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

Вета сжала пальцы в кулаки.

– Плевать мне на ваш город!

Она с силой хлопнула дверцей и пошла в ту сторону, откуда тянулись по жирной земле следы шин. Сумка хлопала Вету по бедру, одежда сразу же промокла насквозь.

Ни города, ни дороги она теперь не видела и, когда обернулась, поняла, что потеряла из виду даже следы машины – последний ориентир. Шла, увязая в грязи, пока не выбилась из сил. Из полумрака вырастали кустарники и низкие деревца, дороги не было.

Земля смешалась с небом. Вета остановилась, растерянно оглядываясь. Отбросила с лица мокрые волосы. Чужое присутствие она почувствовала кожей, потому что зрение оказалось вдруг бесполезным. В привычный уже шум дождя вклинился еще один звук – так хлюпала грязь под тяжелыми шагами. Они ни скрывались, они подавали голоса: глухо рычали у нее за спиной.

Вета попыталась унять панику и пошла дальше. Все равно куда, лишь бы не стоять на месте. И преследователи двинулись следом. Оборачиваясь, она видела то узкую морду, то желтый оскал. Стая бродячих собак – разномастных, длинноногих, черных и рыжих, желтоглазых. Она не хотела всматриваться: прямой взгляд мог бы стать спусковым крючком нападения. Тени мелькнули справа.

Она не выдержала и рванула вперед. Но дыхание мгновенно сбилось. Поскальзываясь на грязи, она все еще бежала, тратя драгоценные секунды на то, чтобы оглянуться. Преследователи теперь тоже перешли на бег, они гнали ее по бездорожью, заставляя бросаться из стороны в сторону. Она давно потеряла направление. Еще немного, и Вета ощутила горячее дыхание у своих ног. Потом в опасной близости от ее бедра клацнули зубы. Желтые глаза блеснули впереди и слева. Они ее окружили.

Захлебнувшись дождем, Вета замерла. Собаки остановились неровным кругом. Неторопливые – некуда им были спешить, – пошли на нее.

Недалеко взвыл мотор – громкий даже в шуме ливня. Машина, заляпанная грязью по самые стекла, вывернула из дождя справа. Взвизгнула рыжая шавка – едва успела отскочить в сторону.

Как только машина оказалась рядом, Вета отчаянно дернула дверцу и упала на пассажирское сиденье. Антон ничего ей не сказал – тут же вдавил педаль газа в пол. Стрелка спидометра дернулась, как эпилептическая.

За окнами ничего было не разобрать, кроме беспорядочных дождевых струй. Они снова летели в пустоту, и пальцы Антона, сжатые на руле, казались онемевшими. Вета боялась взглянуть ему в лицо. Ее саму трясло так, что клацали зубы.

Спереди вынырнула тень: рыжий бок, оскаленные зубы. Машина вильнула в сторону, но быстро выровняла курс. Вета обернулась. Она не поверила тому, что увидела. Сквозь дождь собаки преследовали их, неслись за машиной, скорость которой ушла за сто и все росла.

Дождевые струи ложились на боковые стекла почти горизонтально. Рев мотора сделался надсадным. Машину подбрасывало на корчах, вот подбросило в последний раз, так что Вета приложилась плечом о дверцу, и тут под колеса машины нырнула дорога.

Они оба вздохнули с облегчением. Антон сбросил скорость и впервые посмотрел на Вету – сам до невозможности бледный, судорожно сжавший зубы. Хотел что-то сказать и не смог. Она тоже не смогла. Сердце до сих пор колотилось как сумасшедшее.

Дождь как будто бы утихал, и даже в небе наметился просвет. Теперь можно было рассмотреть далекую стену города, черные вышки, подпирающие небо. Пересилив себя, Вета осторожно глянула в зеркало заднего вида: собак не было.

Антон остановил машину и бессильно отпустил руль.

С волос на грудь капала вода, блузка прилипала к телу. Вета опустила взгляд: туфли были в грязи.

– Что мне теперь делать? – спросила она срывающимся шепотом.

Антон протянул руку, чтобы убрать мокрые волосы ей за плечи и увидеть лицо. Его ладонь, неожиданно горячая, легла ей на плечо.

«Тушь давно потекла», – некстати подумала Вета и провела по щекам, но черных следов на ладонях не осталось. Дождь смыл и тушь, и слезы, и все следы.

– Все будет хорошо, – хрипловато, как будто простужено, пообещал Антон. – Поехали домой?

Не переодеваясь, она завернулась в одеяло и отвернулась к стене. Мокрые волосы лежали на подушке, капала на голый пол вода.

– Может, хочешь чаю? – спросил Антон, вернувшись в комнату с пустой чашкой – как будто с доказательством, мол, смотри, я больше ничего от тебя не потребую.

Вета ничего не ответила.

– Простынешь, – наигранно-сердито пригрозил он, не зная, что бы еще сказать.

Она молчала, и Антон, потоптавшись еще немного, ушел на кухню. Дождь постепенно исходил на нет, хоть по-прежнему бил в стекла, но уже не зло, а так, словно стучал: «Пустите». Он все равно поставил на плиту чайник и сел ждать, не находя себе никакого другого занятия.

Отчаянно хотелось курить, но заставить себя вставать, чтобы открыть форточку, он не мог. Он мял в пальцах брошенную на обеденный стол конфетную обертку и вздыхал. Было безнадежно душно, так душно, что виски давно намокли от липкого пота. Серым призраком проступал город через мутное стекло и дождевую воду.

Антон услышал, как в комнате скрипнула кровать. Тихонько – видимо, Вета повернулась на другой бок, и может быть, теперь она смотрела в окно на этот же самый мутно-серый город. Он бросил фантик на стол и уже хотел было подняться, чтобы пойти к ней в комнату, но не вышло.

Закипел чайник и вместе с ним отчаянно затрезвонил телефон. На ходу вывернув ручку плиты, Антон выбрался в прихожую и зажал телефонную трубку между ухом и плечом, одновременно зачем-то пытаясь прикрыть дверь в комнату.

Он ошибся – Вета лежала по-прежнему лицом к стене. В щель между не до конца закрытой дверью и косяком он наблюдал за Ветой – та шевельнулась, поднимая подушку под грудь.

– Да?

Трубка отозвалась потрескиванием.

– Алло? – раздраженно повторил Антон, собираясь уже вернуть трубку на рычаг, но на том конце провода послышалось тихое покашливание.

– Слышишь? Слышишь? – Кто бы ни пытался с ним поговорить, он сильно охрип и едва выводил слова.

– Кто это? – не понял Антон.

– Своих уже не узнаешь? – в трубке едва слышно засмеялись, потом закашлялись опять. – Я знаю, кто убийца. Подъедешь?

Антон мельком глянул в щель не до конца закрытой двери. Вета лежала, закрыв глаза и даже не сбрасывая с лица влажные пряди волос. В прошлый их визит к Марту ей там не слишком-то понравилось. Но и оставить ее одну дома Антону тоже что-то мешало.

– Это не подождет?

– Издеваешься, что ли? – голос Марта изошел на свист.

– Не пойти бы тебе… – зло выдохнул Антон, чуть отдаляя трубку от лица. В эту минуту ему не хватало только ломать голову над убийствами и прочими отголосками работы. – Ладно, приеду. Но позже.

Он бросил трубку на рычаг и прислушался: дождь утих до еле слышного царапанья в стекла. Еще немного – и от него останутся только лужи, лаково блестящие в свете уличных фонарей.

Антон пошел в комнату и присел на край кровати. Он совсем не знал, что говорить, но Вета начала первая.

– Мне нужно будет написать докладную директору? – спросила она глухо оттого, что лежала, почти уткнувшись лицом в подушку. – Ну. Они же прогуляли урок.

Он склонился, потом еще немного, и лег рядом – и взял ее за руку. Вышло, что почти обнял. Вета не отстранилась. Может, у нее не было сил. Ее плечо, не прикрытое одеялом, было холодным, как дождь. Антон прикоснулся к нему губами, без тени флирта. Так мама проверяет у малыша температуру – негорячий ли лоб.

– Можно и к директору, – сообразил он не сразу. – Или к завучу. Она обязана разбираться с такими вещами.

– Как бы она со мной не разобралась после такого, – невесело усмехнулась Вета.

– Оставайся сегодня, – попросил Антон, ловя ее руку.

Она моргнула и отвела наконец взгляд от единственной точки на стене. Губы дрогнули, но Вета ничего не ответила – только выдохнула.

Дождь вымочил город, сразу же окунув его в промозглую гулкую осень, и на асфальте стало так много желтых кленовых листьев, что они покрыли улицы коврами. Вета наступала на листья, как будто давила их, сосредоточенно и насупленно смотрела себе под ноги.

Давно наступил комендантский час, но она не боялась патрулей – шагала по улицам, хорошо освещенным желтушными фонарями, и смотрела себе под ноги. Ветер тыкался в ладони, как провинившийся пес холодным носом. От него по спине ползли мурашки. Расстегнутый плащ трепетал полами.

Прежняя истерика и страх уходили, и, кажется, она снова позволила Петербургу вползти внутрь себя и повсюду протянуть тонкие ложноножки спокойствия и тумана.

«Ты же обещала не бросать меня», – сказал ей закрытый город.

– Помню, – отозвалась Вета и почувствовала, как от слов замерзают губы. Улыбнулась, а закричать не смогла бы, даже если бы Мать-Птица явилась сейчас перед ней – призрачная фигура и широком белом платье. Бесформенная, только издали похожая на женщину, разведшую руки в стороны. А на самом деле широкие рукава скрывали крылья.

Город застонал ей в ответ сразу всеми стенами, каждым фонарным столбом и даже асфальтом, побитым дождем. Так могли бы стонать тысячи больных, которые давно уже утратили всякую надежду на выздоровление.

Глава 15 Без тени сомненья

Двенадцатое сентября – день сумасшедших девочек

Утром Вета красила глаза перед зеркалом в ванной. Руки ей не очень подчинялись, и она уже в который раз стирала черную краску с носа и с век. В теле ощущалась такая свобода, которая бывает только после бессонной ночи. Еще немного – и полетишь.

Или упадешь прямо на асфальт.

– Я ждал тебя всю ночь, – сказал Антон, привалившись к дверному косяку.

Вета увидела его отражение в зеркале. Точнее, только лицо, склоненное к косяку, но лица ей хватило. Да. Бессонница бывает еще и такая. Такая, когда ночь сама ложиться на кожу и рисует морщины у уголков рта. Морщины отвращения, такие порой появлялись и на лице Андрея. Тогда он брал ремень и шагал к Рею.

– Прости, – торопливо сказала Вета, пряча косметику в сумку. – Я гуляла.

Она просто не могла больше находиться в душной, пропахшей чужой жизнью квартире, поэтому, когда Антон сказал, что ему нужно на полчаса съездить на работу, она даже обрадовалась – можно сбежать.

Захлопнула дверь, потому что ей, конечно, никто не оставил ключей, и до раннего рассвета бродила по городу, сидела на лавочках в пустынных парках, балансировала на трамвайном рельсе и, ложась грудью на бетонный парапет, заглядывала в глубины Совы. Она смотрела в темную воду и не видела там своего отражения, только расплывчатые рыжие круги от фонарей.

К утру продрогли плечи, совсем устали ноги, и она решила вернуться. Дверь оказалась открыта. Антон прямо в одежде ничком лежал на нерасправленной кровати. Сбросив только плащ и совсем промокшие туфли, она прилегла рядом, стараясь его не касаться. Почти не скрипнули старые пружины.

– Мне сегодня к первому уроку.

Утро выдалось вдруг радостным от солнца и позолотило грязно-желтые листья, которые еще кое-как держались на деревьях после вчерашнего ливня.

– Между прочим, я забыл тебе кое-что сказать, – хмуро заметил Антон, глядя в голубоватую кафельную плитку, которая выстилала пол ванной комнаты. – А ты сама не спросила.

Вета забросила сумку на плечо и остановилась перед ним. Отражение в кафеле – темное, бесформенное, как дождливая ночь, хотелось потереть тряпкой. Она коснулась его носком ноги, обтянутой черным чулком, но отражение, конечно, не стерлось.

– Что? – спросила Вета.

– Быстро вернулись результаты экспертизы. Почерк в записке не принадлежит никому из твоего класса.

Она, начав было злиться и кусать губы в начале его фразы, в концу успокоилась настолько, что едва не рассмеялась. Выходит, записка в почтовом ящике – просто глупое совпадение, шутка, и загадочное пугало не собирается убивать Ронию. Просто ошибка. И никто пока не знает, где она живет.

– Ну, здорово. – Вета протиснулась в коридор, где уже горела лампа, хоть утро и добиралось досюда пляской солнечных зайцев. – Хотя я так и не поняла, что это за мода у вас. Пугало какое-то. Детские страшилки?

– Не такие уж и детские, – чуть слышно отозвался Антон. – Не такие уж…

Она надевала туфли в прихожей. Ступням сразу становилось холодно и сыро, но тепло понемногу возвращалось в Вету, и согревались туфли. Она прятала глаза, чтобы случайно не встретиться взглядами с Антоном.

Не хотелось вспоминать – вчерашняя попытка бегства казалась стыдной, как грязь на одежде, и горькой на вкус. Она не смирилась. Просто решила пока не вспоминать.

– Пугало убило девушку, – выпалил Антон громко и резко. А она уже думала, что он потерял весь свой голос вчера ночью под дождем, за городской стеной. – И теперь я думаю, что оно убило и Игоря.

Вета замерла на одной ноге, поправляя туфлю, потом медленно встала на обе. Сумка сползла с плеча и шлепнулась на пол. Легкая сегодня сумка – Вета же бросила все учебники и тетради в подсобке на столе.

– Я чего-то не знаю? – чуть дрогнувшим голосом поинтересовалась она. – Расскажи. Новые люди, живой город, который меня не выпускает. Теперь еще и пугало. Что еще? Может быть, драконы и василиски?

Антон дернул головой.

– Никто в него не верит. Точнее, его и на самом деле не было. Просто мне так удобнее говорить – пугало. Я не знаю, что это или кто.

– Расскажи, – повторила она, не обращая внимания на сумку. – Что стало с той девочкой?

Вета боялась, что он опять махнет рукой, отшутится, и за шутками будет крыться тщательно спланированное недоверие.

– Она повесилась, – ответил Антон глухо в пол, как будто разговаривал только с ним. Полу, впрочем, было все равно.

Она кашлянула: голос вдруг захрипел. Вчера ее класс сбежал с уроков, а вдруг не сбежал вовсе, вдруг их схватило то самое пугало и уволокло в темное изваяние храма, который у самого выезда. Вдруг! Откуда ты знаешь, Вета, что еще бывает в этом городе? А в школе тебе лишь улыбнутся – что? пугало? да у нас такое каждый месяц, в третье воскресенье, и вообще идите уже работайте, мы составим вам самое удобное расписание. Теперь-то оно будет очень удобным.

Она тряхнула головой, сбрасывая навязчивую картинку, где было все как прежде, но не было уже восьмого «А».

– Ну, подростки часто совершают глупости. – Вета попробовала снова вернуться в реальность – привычную, надежную реальность. – Жаль, конечно…

– Это была девочка из твоего класса. Я проверил. Полгода назад, весной, она повесилась. Контрольные можешь забрать, кстати. – Антон кивнул на подоконник, где – она только сейчас заметила – громоздилась стопка примятых листков. – Вдруг пригодятся.

…Она перебирала их в автобусе. Вот тройка с минусом и корявый мелкий почерк Марка. Вот тщательно выведенные буквы и парочка помарок – четверка. Это работа Веры Орловой. Вете хотелось найти листок Русланы: у той же наверняка будет твердая пятерка, но автобус затормозил у школы, и пришлось выходить.

Со вчерашнего вечера ничего не изменилось. Мамы за ручку приводили первоклашек и помогали им переобуваться, расположившись на широких скамейках в холле. Вета несла пачку контрольных, прижав ее к груди, и то и дело с кем-то здоровалась. Мимо прошагала Лилия, красивая, деловая до невозможности и в своей привычной шали.

«Я, в общем-то, неплохой человек, пусть и срываюсь иногда», – говорила за нее эта шаль.

«Человек?» – про себя повторила Вета и впервые засомневалась.

Тонкие нервные губы Лилии кривились. Она безостановочно кивала мамам первоклашек, ни на секунду не став от этого болванчиком.

– Зайдите ко мне срочно, – сказала Лилия, кинув на нее всего полвзгляда, и даже не кивнула.

Кончики пальцев мгновенно похолодели. Вета поднялась на второй этаж, посражалась с замком и вошла в пыльное царство чучел и старых тетрадок. Манекен так и стоял, отвернувшись в угол. Хойя приветственно колыхнула резными листьями. Захотелось бросить на ближайшую парту контрольные и просто сесть на пол.

Ничего здесь не изменилось. Ничего.

За окном что-то глухо и громко упало, захохотали детские голоса, но Вета не вздрогнула. Медленно она подошла к манекену, развернула его лицом к себе, примирительно похлопала по холодному облупившемуся плечу. Безглазый череп испытывающе уставился на нее. Его сердце было исполосовано царапинами.

От движений Веты заколыхались тонкие узкие листочки растения, пристроенного на шкафу. Она уже и так поняла, что ничего не изменилось.

Но и по-старому тоже ничего не будет.

Потом пришли девятиклассники. Непривычно тихие они расселись по местам, зашуршали учебниками и встали, когда прозвенел звонок, – без напоминания. Вета попросила открыть окно, и снова парень с последней парты едва не сбросил на пол мешающий горшок.

Она начала, как всегда, спрашивать домашние задания, отличница с первой парты потянула руку – она приготовила реферат, и тут содрогнулась дверь.

– Я же сказала зайти ко мне! Срочно, – не стесняясь учеников, выпалила Лилия, и у Веты все внутри дрогнуло, как та дверь. Она забыла зайти. – Срочно!

Уголок цветастой шали мелькнул в дверном проеме, она ушла, стуча каблуками по только что вымытому и оттого омерзительно воняющему деревянному паркету. Вета слушала этот стук, а девятиклассники смотрели на нее. Особенно внимательно – отличница с первой парты. Неужели они уже знали о смерти Игоря?

– Посидите тихо, – попросила она их, проводя кончиками пальцев по горлу: там собрался безобразный вязкий ком, который мешал дышать и говорить.

В коридорах школы было пусто, как и положено коридорам школы, только из приоткрытых дверей начальных классов неслись голоса. Учителя говорили – дети повторяли хором. Вете захотелось удлинить путь, чтобы хоть немного отсрочить появление перед Лилией, и, повинуясь детскому желанию, она спустилась на первый этаж. Вместо того чтобы напрямую выйти к кабинету завуча, пошла в обход.

В холле уже все стихло, и бабушка-вахтерша читала. Дверь кабинета директора открылась почти перед лицом у Веты. В коридор вышел неприметный человек в сером костюме, невидящим взглядом скользнул по Вете и зашагал к выходу. Следом за ним выскочил директор – красный и взволнованный.

Уже подходя к концу коридора, через вечно открытые застекленные двери она услышала голос директора:

– Сделаем все, как было сказано. Я лично буду контролировать.

– Уверен, что так и будет. – Человек в сером обернулся, слабо улыбаясь.

Вета нехотя задержала на нем взгляд, хоть в человеке не было ровным счетом ничего особенного: ни роста, ни горы мышц, даже выражение лица у него было обычное – обывательское до зубного скрежета. Она бы ни за что не заметила его в толпе.

Вета минула лестничный пролет, и дорожка из свежевымытого паркета вывела ее к учительской, а заодно и к кабинету Лилии, дверь в который сейчас была плотно прикрыта. Вета поздоровалась с учительницей английского, которая задумчиво замерла посредине коридора, и стукнулась в ненавистную дверь – отступать было некуда, сзади спину ей сверлили любопытные девятиклассники.

Вета кожей чувствовала, как они шепчутся в кабинете биологии. Перегибаются через парты, тянутся друг к другу и шепчутся без остановки.

Из-за двери никто не ответил, и Вета дернула ее на себя.

Лилия сидела на своем месте, не двигаясь. В руках, сведенных под подбородком, притаился остро заточенный карандаш, но перед ней больше не было расписания, и вообще ничего не было, девственно чистый лакированный стол. И его поверхность Лилия и сверлила глазами, словно читала там тайнопись.

– Садитесь, – приказала Лилия, когда Вета уже подумывала развернуться и уйти, потому что глупо стоять над душой у человека, который так занят собственными мыслями.

– Вы еще не знаете, что произошло, – утвердительно произнесла завуч, не разводя рук, не выпуская карандаш. Теперь она смотрела прямо в противоположную стену, и если бы там висел хоть календарь с котятами, Вете стало бы куда спокойнее. – Садитесь уже. У вас в классе умер мальчик, Игорь.

Вета села и сложила руки на коленях. Она не знала, как ей реагировать. Сказать, что узнала об этом уже вчера? Или не говорить, или биться в истерике, кусать себя за локти и проклинать за то, что недоглядела? Как положено поступать учителям? Она поняла вдруг, что оцепенела и не смогла бы шевельнуть даже пальцем.

– Что теперь делать? – сказала Вета.

Она не ожидала такого быстрого помилования, она не ожидала помилования вообще. Где же прилюдное порицание: «Вот кого мы называем плохим учителем!», как же воспитательный момент – «она так и не смогла найти путь к ранимой детской душе». Лилия стащила с носа очки, карандаш покатился по столу. Левый край шали сполз с ее плеча, обнажив простую белую блузку.

– Мальчик, вероятно, покончил с собой, – произнесла она так, словно все еще читала лекцию о морали и нравственности, но уже подбиралась к ее концу. – Конечно, это очень плохо для нашей школы, но мы попытаемся замять конфликт, насколько возможно.

Она жестом очень усталого человека потерла переносицу. Вета впервые заметила, какие у нее худые суставчатые пальцы, как куце покрашены ногти, и как топорщится кровавый заусенец.

– От вас я прошу только одного – возьмите в руки свой восьмой «А». Ну поговорите с ними, пообщайтесь в неформальной обстановке, общайтесь почаще с родителями. Должны же они к вам привыкнуть, в конце-то концов! Пусть только не поднимают панику, я прошу вас.

Как будто это Вета сидела в кабинете перед ней и заявляла, что собирается утроить панику среди родителей. Вот прямо сейчас пойдет и позвонит каждому.

– Я пойду? – сказала она.

– Идите. – А еще у Лилии были губы сухие – в трещинках, как пересохшая земля. Совсем бледные, когда без краски. Вета только сейчас заметила это.

Девятиклассники сидели тихо. И даже не шептались.

Во вторую смену уроков у нее не было, только поздним вечером часы в музее – подписалась-таки. Вета дождалась, когда опустеет учительская, когда вспорхнет в положенную ему выемку последний журнал, и села за телефон.

В ежедневнике творился кошмар, но она давно знала, кому будет звонить первым, кому вторым, а кого оставит напоследок. Вета все еще помнила обещания «быть на ее стороне», но уже слабо верила им, да и момент оказался еще тот.

Телефонный диск едва ли не обжог холодом, хотя – Вета видела – до нее с трубкой сидела молодая учительница географии и болтала так, что слышали ученики в коридоре. Первые цифры дались нелегко, потом волнение прошло, и, слушая длинные гудки, она прокашлялась, чтобы не хрипеть в трубку.

– Да? – Женский голос оказался неожиданно знакомым, Вета и не думала, что тут же вспомнит молодую женщину с жестким лицом и в очень стильной куртке.

Она представилась, слушая дыхание собеседницы.

– В чем дело? – резковато поинтересовалась та. – Понимаете, я сейчас занята.

– Я вас надолго не отвлеку, – пообещала Вета. Секунду раньше она собиралась быть дружелюбной, но даже распоследний призрак улыбки сполз с ее лица. – Мне нужно, чтобы дети явились на мой урок, слышите? Все. Я понимаю, что игнорировать школу приятно и весело, но я должна их увидеть.

– Он прогуливал? Я скажу Арту, – суховато пообещала та. – Скажу. Еще что-нибудь? У меня совещание, извините, долго говорить не могу.

Шуршание на том конце провода заставило Вету замолчать, потом положить трубку. Она медленно размышляла о том, что говорила вовсе не так, как планировала. Еще и голос дрогнул – такой позор, позорище. Не хватало только сорваться на истерику.

Днем к ней явилась математичка и криком кричала, что восьмой «А» не явился на уроки, вообще, совсем. Пришла только злобно сопящая Рония, да и ту пришлось отпустить. Ее что, не предупредили, что нужно прогуливать? Вот такая судьба у изгоев.

Потом в подсобку бесшумно вошла учительница русского языка. Шелковый шарф у нее на груди часто и неровно вздымался.

– И как это понимать? – почти что раздраженно начала она. Вета тогда уже знала, что им нужно отвечать.

– Я разберусь.

– Они просто не явились… как это понимать? Я напишу докладную директору. Вы обязаны…

– Я разберусь, – мрачно и монотонно повторила Вета, глядя в глазницы манекену. Даже ему смотреть в глаза было проще, чем учителям. Они являлись к ней один за другим, и уже не потому, что пылали праведным гневом, но «воспитательный момент». Такое нельзя упускать.

– Я разберусь, – снова повторила Вета, как заведенная кукла, и спохватилась, что сидит в пустой учительской перед молчащей трубкой телефона. Нажала на рычаг и принялась набирать следующий номер.

– Я – классный руководитель Марка.

– А я узнала, – то ли растерянно, то ли испуганно откликнулась новая собеседница Веты. Совсем молодой голос. На заднем фоне послышались детский смех, потом звон. Охи-вздохи. – Как там Марк? Он не балуется на уроках?

– Он не пришел в школу, вы знаете об этом?

Послышался приглушенный вздох, как показалось Вете, слишком уж наигранный.

– Ох, ну и ну! Я поговорю с ним сегодня же.

– Тогда скажите, что я хочу его видеть. И их всех, слышите? Пусть они все придут завтра.

Вета облизнула пересохшие губы. Такое нельзя говорить, и чтобы губы не пересыхали. Очень хотелось пить, но она знала, что если отойдет от телефона, то никогда больше не решится.

Следующий номер.

– Я – классный руководитель Русланы. Нет, она не схватила двойку. Она не пришла на уроки, что случилось? Вы не знаете? Болеет? Но вы только что были удивлены. Послушайте, я должна видеть их завтра. Их всех, передайте ей, договорились?

Вета положила голову прямо на стол. Во рту было сухо, в мыслях – гулко, просторно и холодно. В учительской витал серый ветер с Совы и трогал ее за волосы влажными пальцами, касался висков. Вета приподняла голову и подперла ее кулаком: на подоконнике лежали мумифицированные розы, а дальше – дальше было окно, открытое в город.

– Почему вы не можете просто любить меня? Ах да, – хмыкнула она. – Вы же не обещали.

Глава 16 Мертвые дочери

Она в последний раз на сегодняшний вечер подняла изрядно потяжелевшую трубку телефона и набрала номер. В груди уже ничего не давило, не скреблось и не пищало жалобно. Солнце давно завалилось за соседний дом, и от его света небо над старым кладбищем казалось желтоватым. Вета послушала гудки, которые должны были привести ее к Жаннетте. Долгие, утомительные гудки.

Она успела подумать, что Антон ошибся и достал ей не тот номер. Она успела подумать, что Жаннетта вышла за хлебом, забыла ключи, захлопнула дверь и теперь сидит у соседки. Она даже успела подумать, что Жаннетта умерла точно так же, как Игорь, и сидит теперь, привалившись к стене, такая же тихая и белесая. Но трубку подняли.

Приятный мужской голос поздоровался с ней, и Вета чуть не охрипла от неожиданности. Ей никто не говорил, что у Жаннетты есть муж – сын, племянник? – ей вообще никто ничего не говорил о Жаннетте.

– А мама не может подойти, – он утихомирил ее пыл.

«Сын», – почему-то подумала Вета, как о предательстве, злобно.

– Она сама попросила меня звонить, – не отстала Вета. – Когда она будет дома? Скажите ей, что это очень важно.

На лакированной поверхности стола отразились ее пальцы, сжатые в кулак. Они спикировали вниз, но не ударили – осторожно опустились, но стол все равно скрипнул.

– Она не сможет подойти, она в больнице, – меланхолично перебил Вету «сын». – Инсульт был, понимаете? Состояние так себе. Врачи говорят, все плохо. Так что не думаю…

Вета замолчала, как будто ей в рот засунули ком из тряпок.

– Извините, – выдала она глухо.

– А что вы хотели? – смягчился «сын». – Вы из школы? Как мне получить материальную помощь?

В поверхности стола отразились ее пальцы, и теперь отражение напоминало паука на пяти лапках. Он застыл неподвижно, напряженно, ждал удара тапочкой и думал, как бы половчее увернуться. Желтое небо за окном серело.

– Я не знаю, – выдохнула Вета. – Спросите лучше у завуча.

– Конечно, никто ничего не знает, – нудно начали на том конце провода. – А она, между прочим, всю свою жизнь отдала школе, всю. Вы вот знаете, что у меня сестра умерла? И ничего, никто даже не шевельнулся. Никто даже не спросил у нее, мол, как вы, Жаннетта Сергеевна, может, вам чем помочь? Никто даже не удосужился.

– Когда? – выпалила Вета, удивляясь, что все еще в состоянии говорить, а не только истерически хохотать, беззвучно кривить губы в этом смехе. – Когда она… заболела?

– Позавчера вечером ее соседка нашла. Но врачи сказали, она долго пролежала сама. Никто даже не удосужился…

– Спасибо! – крикнула Вета и с силой уложила трубку на рычаг.

Некоторые мужчины даже хуже женщин.

Она взглянула на часы: рабочее время в музее она безбожно прогуливала.

* * *

Однажды из книжного магазина мама принесла ей странную брошюрку под названием «Что такое дружба».

– Почитай. Ты же не знаешь, – заметила она беззлобно. Не упрекнула, а просто походя сказала: сегодня дождь, а ты никогда не умела дружить.

Вета чуть обиделась, но уже назавтра позабыла. Она не знала, какой смысл в том, чтобы ходить под ручку с какой-нибудь из одногруппниц. Хоть когда намечались общие сборы – например, по случаю дурацкого окна в расписании, – она поддерживала разговор и даже улыбалась. Она была слишком умной, чтобы в открытую демонстрировать окружающим свое безразличие. И слишком гордой, чтобы лепить из себя компанейскую девочку. И, может быть, слишком хладнокровной, чтобы верить, что у нее это хорошо выходит.

Она прекрасно знала, что никогда не любила Андрея. Они познакомились в санатории, где Андрей скучал, а Вете было не до него. Она много читала и гуляла по парку, а он лип к ней, раздражающе заговаривал в любой удобный момент. Ему было скучно, а она в конце концов просто уступила. Потому что была слишком спокойной, чтобы разразиться гневом и прогнать его.

Все кругом радовались: какая красивая пара. Родители Андрея объявили, что Вета им подходит. Андрей платил за нее в автобусах и звонил по вечерам. Она отбывала повинность – пятнадцать минут разговора, поцелуй на прощанье, осознание, что завтра это придется проделать снова. Зато все одногруппницы завидовали – ни у одной из них тогда еще не было постоянного парня.

Пять лет – большой срок. Говорят, серьезное испытание отношений. Они бы выдержали еще, но со временем истерики Андрея становились все чаще и громче. Вета задавалась вопросами: вдруг он понял, что она его не любит? А почему не понимал раньше? Или понимал, но молчал? Потом она мечтала, чтобы он нашел себе другую девушку. Вета всегда была слишком холодной, чтобы устаивать скандалы и рвать отношения самой.

Потом Андрей уходил «навсегда», и она вздыхала с облегчением, но через неделю он возвращался. А она была слишком безразличной, чтобы отказать ему. Он так привык бегать туда и обратно, что, наверное, очень даже удивился, когда Вета уехала. Наверное, она не смогла бы уйти по-другому. Только в закрытый город – где Андрей ее никогда не достанет.

…Она поднялась на четвертый этаж, где между актовым залом и кабинетом психолога примостился школьный музей, вечно запертый и не особенно популярный среди учеников. Но молчал актовый зал, смиренно мигала сигнализация над дверью психолога. Из-под двери музея просачивался желтый свет.

Оттуда пахнуло невыносимым запахом кроликов. На четвертом курсе Вета проходила практику в институте токсикологии, именно в том отделении, где препараты проверялись на животных. Она входила туда спокойно, на ходу натягивая халат, потом перчатки. Одногруппницы кривились, морщили носы и негодовали. Ей нравилось собственное спокойствие и бесили их, порой деланные, ужимки. А теперь, выходит, отвыкла – сморщилась.

В безобразно вытянутом помещении за таким же длинным столом сидел мужчина и перебирал бумаги. Кроликов здесь не было, но Вета приметила дверь, уводящую вправо. Что там, живой уголок?

– Здравствуйте, – улыбнулся мужчина. – А мне сказали, что вы придете помогать.

Он сказал это так по-доброму, что Вете даже не захотелось вцепиться ему в лицо – а поднимаясь по лестнице, она думала, что обязательно захочется.

– Я опоздала, – сказала Вета, бросая сумку и плащ на ближайшую длинную лавку. Она закрыла подсобку, закрыла кабинет, снова провозившись с замком чуть ли не до отчаяния, и решила, что сегодня туда больше не наведается. – Куча дел с документами, понимаете. Так всегда бывает, когда ни с того ни с сего оказываешься классным руководителем.

Мужчина улыбнулся. Бумаги его теперь мало занимали, да и вообще, у Веты возникло подозрение, что ими он просто скрашивал скуку.

Она прошла вдоль стен, рассматривая нехитрые экспонаты под пыльными стеклами витрин. Над ними висели серые чехлы, из одного торчал краешек синего кителя, из другого – вышитая алым юбка. Этикетки, написанные мелким неразборчивым почерком, читать не хотелось. На одном столе экспонаты пылились, даже неприкрытые стеклом: деревянные пяльца с истершейся от времени вышивкой, расписные глиняные плошки.

– Что мы должны делать? – спросила Вета, рассматривая свой посеревший от пыли палец – зря она провела им по краю стола.

«Прибираться?» – почти ответила она на свой собственный вопрос.

– Ну! – сзади послышался скрип ножек скамьи по линолеумному полу. – Делать акты приема-сдачи, но вообще-то, это все равно никто не будет проверять. Так что мы должны высидеть здесь положенное время, и все.

Вета добралась до двери к кроликам – та была подперта шваброй, крепкой и очень надежной на вид.

– Ну, раз в полгода еще провести мероприятие для детей. – Ее собеседник оказался рядом и безразлично махнул рукой в сторону занавешенного темно-красными шторами окна.

– Я вас никогда раньше не видела в школе. – Вета сощурилась, пытаясь припомнить всех школьных мужчин в лицо. Вспомнила одного – учителя физики, которого видела на собрании классных руководителей, но и у того лицо из-под усов не разглядеть.

Этот тоже был в примятой рубашке и брюках со стрелками, но на физика не очень походил.

– А я здесь только вечерами и бываю. Вообще-то я преподаватель в университете, а здесь так. Хобби, можно сказать.

Вета покосилась на рассыпанные по кривоватому столу бумаги. Хобби скучать?

– А что, в университете теперь так мало платят? – не удержалась она.

Он улыбнулся и протянул ей руку.

– Мир.

Рука оказалась мягкой на ощупь и приятно теплой. Вета растроганно дернула плечом. Ее губам очень хотелось улыбнуться в ответ, но противность, засевшая внутри, не давала. Так бывает из-за старой обиды, которая давно ушла, опостылела и подернулась временем, но все равно не дает смеяться в полную силу. Ее обида была на город и на восьмой «А», затесавшийся в город, а преподаватель из университета просто попался под руку.

– Как будто бы и не ссорились, – выдохнула она.

– Мир – меня так зовут. Мирослав.

Она хотела бы называть его по отчеству, но Мир отчества не назвал. Вета решила для себя, что вызнает его полное имя и назначит дистанцию.

– Тогда можете называть меня Ветой. Меня так часто называли преподаватели.

При учениках было бы неприлично звать друг друга так запросто, но кругом не оказалось ни одного несчастного заблудившегося ученика, так что Вете даже попенять Миру было нечем.

Они сели за стол друг напротив друга, и Вета обнаружила, что к рукавам ее блузки поналипло блестящее конфетти.

– Здесь днем кружок каких-то поделок, – сказал внимательный Мир.

Конфетти отлипало от одежды неохотно, еще хуже – от кожи.

– Так за какие же провинности вас сюда? – он снова не выдержал после долгого молчания.

Наверное, он слишком долго молчал, сидя между бесформенных чехлов и пыльного исторического мусора, потому что обрадовался даже ей, хоть Вета никогда не считала себя хорошим собеседником. А сегодня и вовсе истратила весь свой запас слов.

– Хотела сбежать, – резко отозвалась она, напрасно надеясь, что от нее все-таки отстанут или хотя бы дадут поперебирать пыльные листки, чтобы было, куда спрятать глаза. – Но меня поймали и засадили в карцер, как любую нормальную заключенную.

Листки он собрал в стопку и рассовал по папкам с оборванными завязками, спрятал в ящик под витриной, так что и не добраться до них теперь. Безнадежно. Глаза Мира над стеклами очков казались беззащитными.

– Откуда сбежать? – не понял он.

– Из города. Он же у вас такой, не захочет – не отпустит.

Мир моргал, Вета злилась на него за это. Можно подумать, когда вот так лишаешься возможности выбора, лишаешься свободы, то приятно, если на тебя смотрят и глупо моргают.

– Это опять художественная метафора?

– В смысле? – Вета почувствовала себя так же беспомощно, как на первом курсе на занятиях английского. Преподавательница заставляла всех изъясняться только на иностранном, а никто толком не умел этого сделать. Вета путалась в словах, забывала, с чего начала речь, никого не могла дослушать до конца. Так и сейчас – разные языки?

– Новые люди, – напомнила она и про себя решила, что если Мир выбежит из музея с криком: «Сумасшедшая!», то она ничуть не удивится. – Черный храм на окраине. Закрытый город. Который не выпускает меня.

Для нее все это было едино, но Мир только хмурился и не понимал.

– Все, хватит, – махнула рукой Вета. Беседа никак не клеилась, и она слишком устала, чтобы размахивать руками еще.

– Да нет, я все понимаю, кроме того, что он вас не выпустил.

Сумасшедший дом возвращался, бренча бубенцами на шутовских колпаках и вопя во все глотки. А Вета уже понадеялась, что ничего не было. Она забыла о приставучем конфетти и уложила руки перед собой, как примерная ученица на уроке.

– Машина слетела с дороги. – Она хотела бы рассказать о том, как было дождливо, как блестела перед ними дорога, а сзади туманным облаком повис Петербург, как они чуть было не влетели в дерево. Но Вета понимала, что если расскажет, уже завтра начнет жалеть об этом и пойдет классными пятнами, еще только раз увидев Мира.

– Я никогда о таком не слышал.

– А вы должны были? Вам всегда все докладывают?

Мир посмотрел без обиды, поправил очки.

– Ну кое-что я знаю, я ведь изучаю новейшую историю. Хотя, конечно, в военные тайны меня никто не посвящал. Если хотите, проверю завтра, но город никогда так не делал. Просто не мог. Он не такой сильный.

Вета поймала себя на том, что впервые говорит о городе так же, как думает, – как о живом существе, как о Матери-Птице, повисшей над набережной распластанным силуэтом. Как о сумеречном призраке за спиной – спина холодеет от его прикосновений.

– Я не вру, – возмутилась она просто ради того, чтобы возмутиться.

Мир покачал головой:

– Не врете, я понимаю. Неужели вам ничего не рассказали, не было инструктажа? Я не поверю, что можновот так выдернуть человека из внешнего мира и просто заставить жить в нашем городе!

Вета подалась к нему через стол. Пусть пыльно, пусть на рукава налипли противные блестки, она легла на край грудью, так что стало тяжело дышать.

– Мне никто ничего не сказал.

Он протирал очки платком, а Вета теряла терпение. За красной шторой виднелись огни на трассе – у школы и очень далеко, на мосту, перекинутом через реку. За стеной настойчиво зашуршали опилками. Теперь она боялась, что быстро пройдет время и нужно будет уходить.

– Может быть, вы слышали такие теории, – не глядя на нее начал Мир, – про домовых скажем? Мне не приходилось еще читать лекцию человеку, который ничего не знает.

– Домовые? – усмехнулась Вета.

– Некоторые считают, что энергетика хозяев дома способна концентрироваться в некое подобие живого существа. Своеобразный ком сущности, который будет обладать каким-то подобием характеров хозяев дома. Но я сейчас говорю о городе. Задумайтесь, если перед вами не дом, а целый город хотя бы, скажем, сто тысяч человек. Как, по-вашему, что за домовой получится?

Вета морщила лоб, не в силах представить себе то, о чем он говорил. Истории про домовых и прочих призраков ее никогда особенно не привлекали.

– Я не могу понять, вы шутите, что ли?

Мир усмехнулся, водружая очки на нос. Вряд ли бы он стал с пеной у рта доказывать ей что-то, скорее Вета побежала бы за ним, ухватила за локоть и попросила объяснить еще раз.

– Как это? – пробормотала она, чувствуя себя так, словно из-под каждой витрины на нее таращился звероподобный бородатый домовой.

– Странно, вам рассказали про новых людей, значит, рассказали про неудачные испытания оружия. Но не рассказали про город. Это сложное энергетическое образование, еще мало изученное. Это не человек, как вы бы могли представить. Некая сущность, способная отражать наши действия и мысли. Не разумная – так считают наши ученые, но кто знает, как она может отреагировать на то или иное раздражение.

Ей показалось, что света в комнате стало меньше, хоть, как и раньше, горели-гудели ртутные лампы. Кролики замолчали за стеной, и вся школа притихла, подавленная нахлынувшим вечером. Вета помолчала, на язык не приходило ни одного вопроса, как назло.

– А почему так вышло? – спросила она наконец. – Почему в других городах не бывает этих энергетических существ?

Мир отрешенно пожал плечами.

– С чего вы взяли, что нет? Вы так часто видите домовых? Этому учатся годами. Я думаю, нужно быть хорошим специалистом, чтобы его почувствовать. А у нас здесь просто решили его немного усилить. Недаром же закрытый город, да?

Вета угрюмо кивнула. Любой другой на ее месте засыпал бы Мира вопросами, а она должна была уложить все в голове, переварить. Слишком много за один раз.

* * *

– Все дело в том, что ты никогда и никого не любила.

Он стоял рядом с открытой форточкой, хоть и не курил – Вета все равно не позволила бы, – но изредка, как по привычке, касался пальцами губ. Она сама сидела на кровати, по-турецки поджав ноги, и молчала в ответ на каждую фразу.

На их скандал не должны были сбегаться и стучать по трубам соседи, просто потому, что Антон говорил привычным полупрозрачным тоном, только зло, а Вета и вовсе молчала. Она была слишком хладнокровна, чтобы оправдываться. Ей было, в общем-то, все равно, что он о ней подумает.

У них даже скандал особо не клеился. Зачем было приезжать на ночь глядя? Где-то на периферии сознания мелькнула мысль, что нужно бы сейчас подойти к нему и нежно так обнять за плечи. Любая девушка из романа так бы и сделала. И молоденькая учительница географии. Любая нормальная девушка так бы и сделала. Вета молчала, глядела в одну точку и подпирала голову кулаком. Хотелось спать. Она знала, что нужно Антону, за что он простит всю ее неспособность любить, но ей было слишком все равно.

Когда говорят «никто меня не любит», всегда ведь имеют в виду «меня не любишь ты».

– А ты меня обманул, – сказала она, сонно щурясь на желтую лампу. Скрывать больше не имело ни смысла, ни интереса. Петербург за окном давно повис черным с серебристым сполохами покрывалом. – Город не мог нас не выпустить. Он не настолько сильный. Ты сделал вид, что не справился с управлением. Ты просто не хотел меня отпускать.

Если бы он не задохнулся, мгновенно оборачиваясь на нее, если бы вообще повел себя спокойнее – ведь должны же учить следователей вести себя спокойнее! – Вета тут же забыла бы о своем обвинении, выстраданном по дороге из музея. Но тут-то он выдохся.

– Я не обманывал тебя.

– Ты не хотел, чтобы я уезжала. Я поняла это.

Она подумала, что стоило бы устроить истерику с битьем посуды, ведь он прекрасно знал, как важно ей сбежать из школы, но ему было плевать на то, что хочет она. Только посуды лишней не было. Вета щурилась на лампочку и думала, как завтра будет проверять кучу тетрадок – сегодня уже не успеть.

– Знаешь, – понуро сказал Антон. – Ты ведь их совсем не любишь, и они это чувствуют, поэтому и бегают от тебя, поэтому и не верят. Если бы ты хоть попыталась…

Вета отняла руки от лица, судорожно выпрямилась. На губах засохло безразличное выражение. Она сама не знала, откуда в перехваченном злостью горле брались эти слова. Это были не ее слова и не ее мысли, по крайней мере, Вета никогда бы не стала задумываться над такой чушью.

– Не люблю? – захрипела она. – А эти, которые орут на них и лупят указками по столу. Эти, Лилия, например, думаешь, очень любят их? Обожают, да? Да учитель не для любви нужен!

Запал вышел, и она по-старчески закашлялась, надрывая уставшее горло.

– Не для любви, ага, – глядя в пол, повторил Антон. – Не для любви. А им бы ты так сказала? Ты попробовала подростку эту объяснить?

Она кусала губы, не зная, что сделать – закричать ему в лицо или окатить холодным молчанием с ног до головы. Антон сипло выдохнул.

– Теперь я все понял. Ты расстраивалась не потому, что они тебя бойкотируют, не понимают благих намерений, нет. Ты знаешь, почему рыдала? Просто они оттолкнули тебя – тебя великолепную, умную, прекрасную тебя. Да как они могли, маленькие неблагодарные дряни, как они могли не принять такого высочайшего подарка?

Снова коснулся губ, как будто отряхивал с них крошки, и оторвался от подоконника.

– Ладно, я уйду. Не хочу больше тебе мешать. Если надумаешь уезжать, позвони. Я постараюсь еще раз пробиться к Полянску, чего уж там.

Он шуршал курткой в прихожей, а Вета сидела, скорчившись, чтобы не видеть желтого шара лампы, расплывающегося перед глазами, и знала, что нужно подняться и пойти за Антоном, а не могла себя заставить. Она едва не завыла от этой беспомощной тоски, потому что первый раз в жизни было так – не все равно.

Но встала, оперлась на дверной косяк, сжала зубы. Антон словно ждал этого. Завязал шнурок и распрямился, глядя на нее. Он ждал – продолжения разговора, за который можно зацепиться и не уйти, или слез, или прощения, ну хоть чего-нибудь. И Вета даже знала, какими словами все это надо говорить, чтобы он остался, – она вообще-то много читала в своей прошлой жизни.

– Да, – вздохнула она. – Ты во всем прав. Я никого не люблю. Я не люблю детей. Я считаю, что напрасно трачу время на тех, кто даже не оценит меня. Я побеждала на международных конференциях, а теперь что? Объясняю девятиклассникам, что такое синтез белков? И тебя я тоже не люблю. Скажу даже больше, я тебя презираю за то, что ты бегаешь за мной, как собачонка.

Она зажмурилась, сдерживая предательскую сырость на ресницах, опустила голову и услышала, как хлопнула дверь.

Ночью Вета снова шаталась по городу, покрытому туманным маревом, и даже готова была наткнуться на патруль и просидеть до утра в участке, но, как назло, ни с кем не сталкивалась. Не спала уже вторую ночь – многовато для себя прежней, но приходилось признаваться, что прежняя она осталась далеко за стеной.

Вета думала о девочке из класса, которая умерла. Сколько ей было лет? Что с ней произошло? Спросить бы об этом у самой Жаннетты, но уже не спросишь.

Тяжело плескалась о берег темная Сова, как будто норовила лизнуть ноги Вете, идущей по парапету, как по канату над пропастью. Она думала про город, и в каждой черной тени из подворотни ей чудилось странное существо, эфемерное, как туман, тягучее, как пластилин. Почему Мир сказал, будто оно совсем не похоже на человека? Все, что создал человек, антропоморфно.

Вета прикрыла глаза. Город – он. Пусть бы это был мужчина. Он ходил бы по тротуарам в час пик, молчал бы, когда его толкали под локоть. Он казался бы таким же, как все, только чуть-чуть прозрачным. Если слишком яркий свет, или если приглядеться посильнее. Но он бы никому не позволил таращиться на него слишком долго.

– Ведь так? – спросила Вета у замершей реки и усмехнулась. Ее голос быстро потерялся в ночных улицах.

Утром она узнала, что умерла Рония.

Глава 17 Главные враги

Тринадцатое сентября

Март поставил перед ним чашку с мутной бурдой, которую торжественно обозвал «кофеем», а у Антона не было сил даже стереть ладонью мокрый круг, оставшийся от чашки.

– У тебя такой вид, как будто всю ночь отчеты начальству писал, – радостно резюмировал товарищ. – Круги под глазами на пол-лица. Правда что ли писал?

Кофе отвратительно пах, Антона и без того мутило. Одним пальцем он отодвинул от себя чашку.

После недавнего раскрытия Март просто расцвел, даже выгладил рубашку. Он получил похвалу от начальства, и все сразу же позабыли об угрозе увольнения, хоть за спиной его так и маячили прогулы да куча нераскрытых дел. Упоенный успехом Март заявил, что теперь-то он быстро расправится со всеми ними.

У Антона не было времени выспрашивать у него, как же все-таки удалось найти убийцу Игоря, да еще и в такие рекордные сроки, ведь там и правда не было ни единственной зацепки. В ту самую ночь они потратили много времени на пустые звонки и объяснения, а потом всем оказалось не до убитого. А потом у Антона не осталось сил, желания и даже интереса, хоть он и видел, как не терпится Марту рассказать. Но сам он первый не начинал, то ли из вредности, то ли из гордости.

Он открыл окна, хоть на улице с утра стояла та еще погодка – склизкая осень с колючим дождем.

– Темновато как-то, – пожаловался Март и вдобавок включил свет.

Антон признался бы, что светлее от бледного желтоватого пятна под потолком не становилось. Мерзкая хмарь на небе делала утро не утром, а скорее промежутком между одной и второй ночью – как подземный переход, где мигают лампы в железных намордниках, где давят стены. По ногам ощутимо тянуло ветром, но вставать и закрывать окна сил тоже не было.

– Ну и как же порешили паренька? – собрался наконец-то Антон, хоть выдавливать из себя слова казалось худшим наказанием.

– А это – самое интересное, – заявил Март, с видом Шерлока Холмса стоя у окна и пытливо вглядываясь в горизонт. – Рано утром он вышел из дома по каким-то своим делам. Знаешь ли, родители там не очень-то за ним смотрели, даже толком не смогли сказать, куда и зачем он пошел. Но утро же, не ночь, вот и отпустили.

– Короче, – попросил Антон, хватаясь за голову. Виски ныли немилосердно.

– Короче – он случайно попался под руку одному психу. Пристукнули мелкого, даже патруль на крик не прибежал. А психа этого мы давно уже ищем. – Слово «мы» он выделил голосом так, будто сам был матерым сыщиком, а Антон – зеленым курсантом, который восторженно выспрашивал его. – Он еще троих убил, вот ребята в архивах нашли. И псих этот уже во всем сознался, кстати.

В голосе переливалась всеми цветами радуги гордость. Еще бы – серийного убийцу поймать. Мысли разбегались, разлетались от Антона цветными вспышками, и он никак не мог сообразить, какие еще дела Март успел повесить на несчастного нового человека, и вообще откуда он это все выкопал.

– Стой. Не спрашиваю, зачем. Маньяк так маньяк, демоны с тобой. Я только не пойму, как он его убил. Я… да никто раньше такого не видел. Паренек был как живой.

– Да, это, конечно, хороший вопрос. И мы работаем над этим. Работаем. – Март с самым суровым видом шмякнул по столу ладонью. – Ладно, поболтали, и хватит. Нужно браться за дело.

Антон хорошо знал, что последует за этой фразой. Март спуститься в кафетерий на первый этаж, там будет цедить кофе и, цепляя то одного, то второго слушателя, рассказывать о том, как блестяще поймал серийного убийцу, и раз от разу ловко отделываясь от вопросов о том, как он, собственно, вышел на его след.

– Темновато здесь, – пробормотал он напоследок и вышел.

В кабинете давно повисла туманная поволока.

В школе было сумрачно от низких туч, даже первоклассники оглядывались затравлено, притихали. Директорский кабинет оказался заперт, но в коридоре Вету поймала Лилия. Завуч была не то что белая – прозрачная, как белесая дымка над городом, и без шали. Сегодня – без шали, как будто бы в трауре. Темно-зеленая блузка и юбка в тон, сильно ниже колен. Раньше Вета не замечала, как скорбно выглядят руки Лилии, сцепленные в молитвенном жесте у груди.

– Большая трагедия, – сказала она в голос, не замечая, с каким ужасом смотрят на нее мамы первоклашек.

Вета нащупала рядом с собой подоконник и удержалась, не села на стул вахтерши, хоть та и вскочила, решив, наверное, уступить место.

– Родители говорят, она вечером ушла гулять и не вернулась. Утром нашли ее тело в реке, недалеко от набережной. Пока что говорят, что она сама…

Вета все-таки села на неприятно нагретую чужим телом подушечку. Убрала с лица волосы – она только что вошла, не успела ни снять плащ у себя в подсобке, ни расчесаться. Наверное, пятиклашки уже ждут под дверью, донельзя серьезные, прижимают учебники к груди.

– Почему? – спросила Вета.

– Ее травили в школе, вы должны бы знать. Наверное, девочка не выдержала. – В голосе Лилии больше не было похоронной скорби, но Вета подумала, что ей очень бы пошло выступать на похоронах: «Мы все запомним усопшего как прекрасного человека…» Человека?

В голосе Лилии теперь было только назидание: «Вы плохой учитель. Плохой, самый отвратительный».

– Я знаю, но она бы сказала мне.

Лилия выразительно поджала губы. Учителя, как и актеры, – поняла Вета, – все должны делать очень выразительно, чтобы их поняли правильно. Чтобы никто не упустил воспитательный момент.

– Она бы сказала вам, что собирается покончить с собой?

Жутко непедагогично обсуждать такие темы прямо в холле – мамы дергают первоклашек за руки, уводят их подальше. Дети оборачиваются с интересом. Вряд ли они понимаю, о чем речь, но если запретно, значит, интересно, разве нет?

Вета вспомнила, как гуляла ночью по набережной.

– Да. Она бы сказала. Мы с ней часто разговаривали, – выпалила Вета без тени сомнения.

«Вы обещаете любить меня?»

Она похолодела. Мурашки побежали по спине, пальцы вцепились в колени, оставляя, наверное, царапины и синяки.

«Обещаете?» – требовала Рония, а за ее спиной влажно ударялась о бетонный парапет Сова.

– Я не знаю, – вздохнула Лилия, разом превращаясь в уставшую и почерневшую от переживаний, немолодую уже женщину. Потерла переносицу. – Неужели вы не видите, что происходит? Это страшно, страшно.

– Так сделайте что-нибудь, – закричала Вета в голос, потому что вдруг явственно ощутила, что за маской усталости и горя Лилия прячет что-то другое. Маску срочно требовалось сорвать, было очень важно увидеть ее настоящее лицо, но Вета опять готова была скорчиться от беспомощности.

Осознание прошло внезапно, как проблеск молнии в небе, – они взяли ее только для того, чтобы все на нее свалить. «Неопытный педагог. Не умеет работать с детьми. Не досмотрела…» И поэтому ушла Жаннетта. И поэтому так взвыл директор, когда Вета принесла заявление.

Жаннетта сказала: «Потому что ты ничего не знаешь. Ты из другого города».

– Сделайте хоть что-то, – зашипела она сквозь зубы. От нее уже шарахались, как от прокаженной. И вновь вошедших в холл утаскивали прочь: вдруг свихнувшаяся учительница примется швыряться вещами! – Вы же знаете, что здесь происходит. Я вижу, вы знаете! Почему вы ничего не делаете? Дети умирают.

Лилия шагнула назад, поправляя очки. Не испуганная, нет, ни капли. Она снова притворялась, и на этот раз притворялась ошарашенной – ну разве можно так вести себя, Елизавета Ник…

– Что с вами? Понимаю, переутомились, но нужно же держать себя в руках, Елизавета Николаевна. На вас вообще-то дети смотрят. Идите умойтесь. Или нет, лучше идите домой, отдохните там. Я попрошу Розу провести ваши уроки, она сумеет.

Бескровные губы сжались в презрительную линию, и Вете захотелось вцепиться ногтями в ее бесстрастное лицо, в маску, которая выражала все, что нужно, и скрывала все, что нужно. Сердце бешено колотилось о черепную коробку, и туман застилал глаза. Не белесый, как над городом, – черный туман ярости.

Она почти слышала, как шептались за спиной. Почти видела перекошенные, жадно повернутые в их сторону лица. Мелькнула мысль – если выставить себя совершенно сумасшедшей, может, ее выгонят из школы насовсем? Обязаны же будут выгнать. Сладкая мечта.

– Я не уйду, – сказала Вета, успокаивая сбившееся дыхание. – Я останусь. У меня сегодня урок с моим классом.

Она уходила по коридору, мимо распахнутых дверей, и каблуки норовили подвернуться. Первоклашки прижимались к стенам.

В коридорах школы шумела большая перемена. Меловая пыль и просто пыль стояла в воздухе пеленой, и Вета открыла окна в кабинете, чтобы хоть немного проветрить. Цветы пришлось переставить на парты, а самой закрыться в подсобке – уже по-настоящему осенний ветер пробирал до костей.

Она опустилась на свое место за столом, бросила беглый взгляд на кленовую аллею, и почти сразу же заметила Антона. Сердце больно укололо. Она схватила плащ и, кое-как заперев кабинет, слетела по лестнице вниз. Вета не знала, сколько Антон там уже стоит – может быть, собирается уходить?

Дети цветным потоком шапочек, курток и ранцев неслись к выходу из школьного парка. Монохромные и серьезные старшеклассники стояли у спортзала группками, ежились под осенним ветром, поднимали плечи, но в школу не шли.

– Привет, – сказал Антон простуженным голосом. – А у вас, оказывается, кого попало в школу не пускают.

Она попыталась улыбнуться – и так прекрасно знала, что не пропустить его вряд ли кто-то смог, разве что повозмущались бы вслед.

– Ага. Меня саму сегодня пытались выгнать.

– …Еще она меня ущипнула, и я потом потеряла желтый фломастер, – увлеченно рассказывала маме девочка с двумя бантами в рыжих волосах. Мама увлекала ее за руку дальше, к воротам.

– А где ты его потеряла?

– Там, где сидела.

– А где сидела?

Голос почти утих, но Вета видела, как девочка пожала плечами:

– Да везде.

Они оба смотрели на девочку, та подпрыгивала на каждом шагу, и волосы ее были такого же цвета, как опавшие листья. Смотрели, может быть, потому, что слов друг для друга больше не было.

– Знаешь что, – сказала Вета, непривычным чужим жестом потирая шею. – Прости. Я вчера перегнула палку. Я не хотела, чтобы ты уходил. Ты мне нужен.

Улыбаться было невыносимо, от этого ныли губы и зудели виски. Ветер давно залез под плащ и сидел теперь там, притихнув, но все еще холодный и злой. Вета сложила руки на груди, чтобы сохранить остатки тепла.

– Ты прости, что я наговорил тебе всякого. По-идиотски вышло, понимаю. И рассердилась ты за дело.

Ей было жутковато смотреть в его лицо – как будто смертельно больного, всего в темных тенях. Вета вспомнила, что хотела уехать, вспомнила свою сегодняшнюю догадку, потом – что ей предстоит урок с восьмым «А», и ей стало совсем невыносимо.

– Пойдем прогуляемся, я уже видеть не могу эту школу.

Она подумала и взяла его под руку. Если из окна на них смотрит Лилия – пусть пойдет красными пятнами от злости. Демоны с ней и с ее непедагогичностью.

Удивительно, но за кованой оградой захотелось дышать, пусть и сумерки лежали на крышах домов похоронной шалью, прямо сейчас ей хотелось дышать и жить дальше. Еще три часа до урока со своим классом. Что она им скажет?

– Я слышал про Ронию, – сказал Антон. – То есть как услышал, так и приехал. Она же из твоего класса, да? Как обстановка?

Растворялись в серой мути тумана цветные дети, рассыпались, как горох из мешка, из ворот школы и тут же скрывались, таяли, разбегались по подворотням. Посреди тротуара замерли две подружки, коса одной расплелась совсем, и пряди блестящих волос лежали на плече. Они бросились в сторону, через дорогу.

Вета ощутила на своей спине тяжелый взгляд здания из белого кирпича. Школа. Уехать можно куда угодно, но взгляд раззявленных окон все равно останется за левым плечом.

– Если бы могло быть еще хуже, я бы сказала так. Но все по-прежнему. Лилия корчится, от меня шарахаются ученики. Я вчера собиралась все решить одним разговором, а сегодня я не знаю, о чем с ними говорить.

– Они придут?

Вета дернула плечом.

– Не знаю. Я сказала каждому. Почти что лично. Послушай. – Она резко обернулась к Антону. – Ведь нельзя вот так просто закрыть глаза! Сначала Игорь, теперь Рония. Еще ребенок в прошлом году! Может, были еще? Не могут вот так просто мереть дети из одного класса. Из одного класса одной-единственной школы во всем городе. Так не бывает.

– Не бывает, – легко согласился Антон. Так легко, как может согласиться человек, который час назад только что головой не бился о стену, пытаясь ответить на тот же самый вопрос, и не ответил. – Но что тут можно сделать? Эксперты уже дали заключение – Рония все сделала сама. Игорь… на счет него история мутная, но тоже без особых вариантов. Убийцу нашли и, конечно, будут судить.

Она замерла, немного не дойдя до перекрестка, и идущий сзади мужчина больно толкнул Вету плечом.

– Я не могу понять, – сказала она. – Есть что-то очень важное, а я никак не могу понять, что.

Закашлялся старый репродуктор у остановки. По таким иногда разговаривало внутригородское радио, передавали по утрам бодрые песенки, но не часто. Или Вета просто не замечала.

– Внимание, граждане объединенного государства, жители города. Сегодня утром в генеральном штабе было решено повторить испытания на полигоне за городом. Просим вас сохранять спокойствие.

Вета смотрела по сторонам, и ей казалось, что все замерли в напряженном ожидании. Сильный мужской голос. Кто это, интересно? Какой-нибудь офицер самого высокого звания или мэр города? Они все понимали больше нее – все, совершенно точно.

– Что это? – спросила она.

Антон тоже слушал, приподняв голову. В сером небе варились серые кучевые облака.

– Мы держим ситуацию в руках. Все пройдет в условиях строжайшего контроля. Услышав сигнал тревоги, пожалуйста, без паники спускайтесь в убежища.

Слова эхом разносились над городом. Она кожей ощущала, как они несутся, отталкиваясь от стен, как шепчут из каждого включенного «для фона» радиоприемника. На ветках молчали птицы – тоже слушали, драматично задрав к небу головки с крепкими клювами.

– Просим вас с пониманием отнестись к ужесточенному режиму. Въезд и выезд из города без особого приказа маршала запрещен для всех.

– Это что? – спросила Вета, ощутив вдруг болезненные спазмы в животе. Почему ее больше всего расстроил запрет на выезд? Или, можно подумать, она раньше о нем не знала.

Антон пожал плечами, даже равнодушно так, обыденно.

– Это то, о чем я тебя предупреждал.

Она вспомнила ночь и сон о реве самолетных турбин. Посмотрела в чистое небо и не могла понять чего-то очень важного.

– Я надеялся, что все уляжется. Ты не бойся. У нас так бывает.

Город разом ожил – к остановке подрулили автобус, зашуршали шаги и листья под шагами. Захрипела из репродукторов бессловесная музыка. Именно такую и хотелось Вете прямо сейчас. И чтобы все замолчали. Навсегда.

Еще хотелось нервно рассмеяться, чтобы все увидели – ее не волнует. В небе по-прежнему не было птиц.

Она думала, все должно измениться в один миг, но некоторые двери классов были приоткрыты, и оттуда доносились размеренные голоса учителей. Спокойные, выверенные, как под линейку, отштукатуренные казенными интонациями. Поскрипывал только что вымытый паркет у Веты под каблуками. Она снова долго мучилась с замком.

За окном лениво перешептывались клены. Вета села за учительский стол, не снимая плащ. Она не закрыла окна, и Роза не потрудилась, а только собралась, чисто вытерла свою половину стола и ушла. Было холодно.

– Это какой-то странный город, – сказала безглазому манекену – он был согласен, только кивнуть не мог. Кишечник почти вываливался из вскрытого гипсового живота, попробуй покивай в таком состоянии. – Этому городу сказали, что опять испытания, а он… это какой-то странный город.

Если бы манекен мог, он бы покачал головой, несомненно. Вета очень боялась секунды, когда зазвенит звонок, и начнется перемена. Ведь тогда до ее встречи с восьмым «А» останется всего десяток скользких минут – ходить вдоль стен и переставлять цветы. И они придут – сейчас Вета была даже уверена в этом.

Все девятеро. Она вспомнила, какие места будут пустовать, и прикрыла глаза. Девять. Сколько же их было раньше? То есть гораздо раньше, задолго до ее приезда? В старом журнале вычеркнуто две фамилии, одна из них – фамилия Жаннетты. И как только Вета сразу не заметила? Две девочки: одна, о которой говорил Антон. И вторая – дочка Жаннетты. Что произошло тогда – переехали в другой район, может? Ну да, хочется верить в добрые сказки. Сын Жаннетты сказал, что у него погибла сестра.

Рассмеяться бы этим мерзким мыслям или спросить Жаннетту, но Жаннетта больше не ответит. И Лилия. Никто не ответит.

Вета вспомнила то важное, которое хотела выловить в собственных смутных размышлениях. В стопке контрольных работ не было листочка, подписанного Русланой. Попытаться бы его найти – и полюбоваться на круглобокую пятерку, – но его там не было. Руслана ведь только в этом году перешла в самую престижную школу города.

И теперь Вета знала, кто написал ей записку и бросил в почтовый ящик, сунув в самодельный конверт с проступающим на швах клеем.

Глава 18 Птицы вместо богов

Она закрывала окна и увидела их, как обычно примостившихся на низенькой ограде клумбы. Они тоже увидели Вету. Кто-то, должно быть, заметил первым и сказал остальным. Девять пар глаз – Вета пересчитала.

Она постояла секунду, раздумывая, что сделать. Кивнуть, может, или махнуть им рукой? И шагнула назад. Вернула на подоконник растрепанную традесканцию, как будто построила баррикаду.

«Пришли все-таки, – кольнуло вдруг. – Значит, им правда интересно, что я смогу сказать. Или просто некуда больше деваться».

Вета не верила, что они признали за ней авторитет учителя и поэтому не смогли ослушаться. Такие не признают. Обыденное занятие – фиалка, еще одна – совсем уже сухая – отправились к традесканции. Руки подрагивали. На этом уроке не спрячешься за сухими фразами из учебника.

Во вторую смену школа не шумела даже на переменах. Так, шелестела голосами в коридорах и стуком шагов по бетонным лестницам. Родители забирали притихших первоклашек из продленки, и в спортзале кто-то лупил мячом по оконным сеткам. Просто вечер, вторая смена. И еще три урока биологии. Вета замерла, прикрыв глаза, оперевшись руками на спинку учительского стула.

– Здравствуйте!

Она узнала голос Алисы и открыла глаза – та улыбалась, демонстрируя задорные ямочки на щеках. Из всех улыбалась только одна она. Вера прошла за свою первую парту, привычно повесила белую кофту на спинку стула. Жестом красавицы поправила волосы.

– Звонка еще не было, – с вызовом сказал кто-то у дверей.

Парни выскочили в коридор. Обычный класс, обычный урок впереди, и манекен подмигивал несуществующим глазом. Вета опустилась на свое место, сцепила руки в замок, чтобы не слишком дрожали. Руслана перед ней копалась в сумке, хмурилась и выискивала несуществующие вещи – или просто не хотела поднимать глаза.

– Я обо всем догадываюсь, – сказала Вета, спокойно разглядывая их лица. Ее сразу же отпустило волнение, хоть сначала голос и норовил сорваться. – Знаю, что сейчас вы гордо заявите, что не нуждаетесь в моей помощи и вообще ни в чьей помощи не нуждаетесь, но я вижу другое.

Дыхание осушило губы. Она сказала, как будто щелкнула по нужной кнопке, и почувствовала, как хмурое молчание в классе перерастает во что-то новое.

– Вряд ли мы поверим, что вы на нашей стороне, – тихонько пропела Вера Орлова, и ее голос при должной доле фантазии можно было принять за разыгравшееся воображение. Или за популярную песенку, которую она мурлыкала себе под нос. Руслана дернулась в ее сторону, шикнула, но та лишь повела бровью.

– Не верьте, что же я с вами сделаю. – Вета помолчала, глядя перед собой. Когда одинокой ночью воображаешь, что они скажут в ответ, воображение лезет на невиданные высоты, и собеседники – то наивные дети, то злобные нелюди, но она слишком плохо знала их, чтобы предсказывать. – Я и не знаю, как вам помочь. Я вообще мало что тут знаю.

На пороге кабинета возник Арт, пнул мусорную корзину и притворился, что случайно.

– Ой!

– Арт, выйди вон, – попросила Вета, не переходя на приказной тон.

– А чего я сделал? – хмыкнул он, проходя к своей парте. Только что ноги на стол соседа не забросил.

Руслана обернулась и сделала – какое лицо она сделала, Вета не видела, – но остальные парни вошли тише.

– А вы любите нас? – вдруг громко и с искренним вызовом спросила Вера. Выпрямилась, расправила плечи, как будто хотела сказать: «Ну, посмотрите все сюда. Сейчас узнаем, что она из себя представляет».

– Ага, особенно после того, что мы тут устраивали, – буркнула со второй парты Алейд, и вопрос как-то растерял всю свою остроту. Она уткнулась в блокнотик, снова принимаясь выводить там неземные цветы.

Кто-то хохотнул, но тут же снова стало тихо. Так тихо никогда не было на уроках, вспомнила Вета. Даже когда на них злобно прикрикивала математичка, даже если на задней парте, поправляя сползший с плеча палантин, сидела Лилия – не было.

«Только не говори им, что учителя не для любви нужны», – хмуро посоветовал ей Антон в самом конце сегодняшней прогулки. Вета хотела ответить ему что-то резкое, но сдержалась. Призраки вчерашней ссоры все еще витали вокруг них, не хотелось ворошить.

– Не нужно говорить, что мы во всем виноваты. Мы такого уже наслушались, – сказала Вера, наваливаясь грудью на парту. Даже если бы она хотела приблизиться к Вете, чтобы прошептать ей это в лицо, не получилось бы. Все равно бы весь класс слышал.

Забормотали что-то с задних парт, перебивая друг друга, бросались вопросами, и Вета в отчаянии тряхнула головой.

– Ну тише уже! – завелась Алиса. – Наш любимый классный руководитель хочет нам что-то сказать. А вы все время перебиваете.

Ее улыбка уже казалась изощренным издевательством. Они отчаянно не умели слушать. Или не хотели говорить? Но ведь пришли же.

А Вета могла, как математичка, садануть по столу кулаком. Могла бы подняться, вспомнив слова Лилии о том, что учитель должен давить, хотя бы тем, что стоит весь урок, а дети сидят. Она не хотела и не могла давить. Она очень отчетливо чувствовала, кто сейчас сильнее.

– Те, кто не верит мне, могут прямо сейчас выйти. Завучи уже ушли из школы, так что не бойтесь. – Сдерживая дыхание, она откинулась на спинку стула. – Я буду разговаривать с теми, кто этого хочет. Если уйдете все – не буду ни с кем. Так даже проще.

Все остались сидеть. Арт на третьей парте листал какой-то журнал, но устраивать показательные акции без Игоря было сложно даже ему.

Их было так мало, всего девять.

– Вам нужна любовь. Но любовь – это ненаучно, – сказала Вета. – Ее нельзя измерить. Но, если верить моему опыту, ее можно легко заменить чем-нибудь другим. Я пока слабо догадываюсь, чем можно уравновесить чаши весов, но выбора у нас другого нет. Будем пробовать.

Она попробовала улыбнуться, но вспомнила наставления Лилии и скривила губы. Хотя сейчас что улыбайся, что бейся в истерике – уже все равно. Они и так чуяли ее слабость. Вета смотрела на них и думала: «Вы же все из замечательных семей. Неужели на место странно дрыгающейся марионетки не нашлось никого получше меня?»

«Нужно развивать диалог с учениками, – это уже не совет Лилии, это Вета сама где-то вычитала. – Иначе им быстро наскучит тема».

– Что может заменить любовь? – спросила она, все еще кривясь. Чудился запах костров и протухающих водоемов.

Вера расчесывала волосы растопыренной пятерней, время от времени она брала прядь волос в руку и рассматривала их кончики. Вета понимала свою ошибку совершенно ясно – она требовала от них мудрости и выдержки взрослых. Да что там, не у каждого взрослого нашлась бы такая выдержка. Легче обливаться слезами и кричать. Или сунуть все мерзкие мысли подальше и броситься с головой во что-то другое.

– Что говорят по этому поводу научные сводки? – очень серьезный в своей иронии спросил Арт.

– Вы не волнуйтесь, – тихонько попросила Алейд, и Вета опять испугалась – они так чуяли ее, не по-человечески, по-звериному. С такими нельзя не волноваться.

– Вы верите в бога? – спросила она.

– Бога нет, – спокойно возразила Вера, разглядывая свои волосы, как будто на кончике каждого танцевал ангел. – А во Вселенский Разум нечего верить, он просто есть. Вот же глупо, если я спрошу вас, – вы верите в этот стол?

– Нет, – сказала Вета, холодея от своих слов. – Он есть, потому что вы в него верите. Не наоборот.

– И не спорьте с учителем, – усмехнулась молчавшая до этого Аня.

«Не спорь с больным человеком», – могла бы сказать она. «Ты ничего не знаешь, ты из другого города», – сказала Жаннетта невыносимо далеким утром. Она-то боялась за них. Ох, как же она боялась. Пришла к ненавистной школе, чтобы дождаться ненавистную Вету. И как только Жаннетта позабыла о них, получив инсульт, тут же погиб Игорь. А потом Рония.

– Мы будем верить в любовь, – жестко произнесла Вета. – И она будет. Как ваш Вселенский Разум. Как ваш демонов город. Будет, потому что мы в нее поверим.

– Дождь, – сказал вдруг Валера и отвернулся к окну, где по стеклу и правда барабанили капли. И все обернулись туда, как будто зрелище размазанной по окнам воды спасало.

И Вета обернулась, и на секунду застыла, сжимая до скрипа зубы. За окном неслись птицы. Десятки черных теней-птиц. Они летели совсем близко к окну, почти задевая его краешками крыльев. Невиданная стая, затмившая половину неба.

Восторженно-испуганно охнула Алейд, кто-то из парней присвистнул, и вдруг стая кончилась, оставив за окном привычное серое облако.

– Раз-раз, – отчетливо зазвучало в коридоре. – Говорит директор школы.

Голос слышался из-за приоткрытой двери четко, хоть и хрипели на заднем фоне помехи старого радио. Никогда еще на опыте Веты его не включали. Хотя у нее и опыта было – всего ничего.

Головы ее учеников повернулись к двери, как по команде.

– В связи с объявленной угрозой просьба учителям по сигналу вывести учеников в холл школы. Родители уже оповещены и будут забирать детей. Выходить строго по сигналу – я называю класс, и класс выходит. Учителя ответственны за передачу детей родителям. Малейший беспорядок – и вас ждет исключение. Я называю класс, и вы организованно спускаетесь в холл. Седьмой «А».

В полной тишине Вета постучала кончиком ручки по столу.

– Завтра отменят уроки? – поинтересовалась Аня, все еще глядя на дверь. Со стороны лестницы слышался шорох шагов, но ни смешка, ни выкрика.

– Я предупрежу вас, – пробормотала Вета сквозь руку, которой закрывала лицо.

– Мы все умрем! – дьявольски расхохотался Арт. Никто его не поддержал.

– Что мы будем делать? – сказала Руслана, срываясь на высокие нервные ноты.

– Я обо всем вас предупрежу.

Когда вызвали их класс, все встали одновременно. Зашуршали подхваченными тетрадями, сумками. На лестнице Вета под руку взяла Арта, чтобы не прыгал через ступеньки. Тишину школы нарушали далекие глухие удары, как будто вбивали сваи. Девочки перешептывались у нее за спиной.

Всего девять человек. Вета подумала, как мучились остальные учителя, пытаясь раздать всех своих тридцать подопечных с рук на руки родителям. Всего девять – и возможность встретиться глазами с каждым из пришедших.

Серо-стальные глаза матери Арта. Она ничего не сказала, не поздоровалась даже, дернула сына за руку и скрылась за дверью. Наверное, они больше не были «на ее стороне». Наверное, поторопились с уверениями на том собрании. Вета усмехалась, глядя в пол.

Отец Марка разговаривал со всеми вокруг, кроме Веты, затевая вокруг себя постоянный монотонный шум. Еще чьи-то взгляды, случайные прикосновения. Отвела глаза смутно знакомая женщина и взяла за руку Валеру.

Вета оглянулась, проверяя, не забыла ли кого в слабо освещенном холле. У дверей, возле скамеечек, на которых обычно переобувались младшеклассники, стояла невысокая женщина в теплом, не по погоде, пальто. Она не подходила ближе и вздрагивала каждый раз, когда хлопала дверь.

Динамик школьного радио уже хрипел и гремел, вызывая следующий класс, и Вете было давно пора покинуть холл, хоть ей так не хотелось выходить под серый дождь. Она стояла в незастегнутом плаще, чувствуя, как с плеча медленно сползает длинная ручка сумки.

Вета должна была подойти к ней. Сказать. Или промолчать обо всем.

«Рония очень добрая девочка. Она может сказать что-нибудь сгоряча, но…»

«А в меня Арт вчера пеналом кинул, и я видела, как вы гуляете по набережной».

В холл спустился следующий класс, и шепчущиеся, но от этого не менее шумные подростки оттеснили Вету к выходу. Она выскочила, забыв придержать двери, которые за ее спиной шарахнули, как ненормальные. На аллее дождь шуршал по кленовым листьям.

Она не торопилась уходить. Прошла мимо клумб. На одной из них торчали уродливые голые стебли, которые так и не обрезала Алиса. Под деревьями улыбался во все свои человеческие зубы зеленый динозавр. Дальше – облезлый ученый кот смотрел в книжку. Почти во всех классах потушили лампы, разве что из окон холла клены озарялись желтоватым свечением.

Вета прошлась вдоль школьной стены по опавшим листьям, глядя себе под ноги.

«Вы скажете им?» – шептала она себе под нос, вспоминая.

Она так и не сказала. Если бы Арт, кинувший пеналом в Ронию, был бы самой большой ее проблемой, о, как бы все кругом изменилось.

Она задержалась до темноты, блуждая по опустевшему городу – жалкому в этом пыльном одиночестве. Домой не хотелось. Ее там ничего ждало, кроме пустого холодильника и кучи бумажной работы.

Сначала с улиц исчезли прохожие, потом перестали ходить автобусы. Цепочка зажженных фонарей вдоль дороги мигнула. Вечер упал на крыши домов, как темное покрывало. Вета спохватилась: теперь она не успела бы вернуться домой до комендантского часа, даже если бы рванула бегом.

Окна в высотных домах погасли. Раз – зажглись снова, и опять погасли, только теперь вразнобой. Вдалеке запела сирена, пока тихая и нестрашная. Вета ускорила шаг. Она пряталась от редких фонарей в тени деревьев.

Когда до дома оставалась всего пара кварталов, она свернула на проспект и замерла. Поперек дороги стояли два внедорожника, в полумраке похожие на огромных жуков. От них к переулку тянулась цепочка алых ламп. Там ощерила пасть дыра в кирпичной стене. Человеческие фигуры – одна, вторая, третья – бесшумно ушли в темноту.

Вета отшатнулась. Ей пришлось искать проход через дворы, мимо мусорных баков и детских городков, мимо припаркованных кое-как машин. Фонари нигде не горели, но небо было жемчужно-серым, и его света хватало, чтобы не влететь в стену.

На одной из площадок вращалась карусель, тихо поскрипывая металлическими креплениями. Вета замерла, пытаясь рассмотреть, кто решил прокатиться на ней. Деревянные сиденья были пусты. Карусель замерла на мгновение и крутнулась в обратную сторону.

Паника уже стояла у горла. Пытаясь успокоиться, Вета прислонилась к углу дома и стащила туфли – плевать на холод, уж лучше так, чем удары ее каблуков будут эхом отскакивать от стен.

Она увидела его у подвального окошка. Дрожащий силуэт не походил на человека, люди так не ходят. Он двигалась рвано, как будто на ходулях. Шаг вперед, замереть на секунду, подтянуть вторую конечность, еще шаг. Дохнуло горелым.

Вета оцепенела, лопатками вжимаясь в стену. Она видела, как остается за существом влажный черный след, слышала глухой хрип. Совсем уже близко. Вета зажмурилась, задержала дыхание, как в детской игре, сказала мысленно: «Я в домике». Повторила еще и еще.

Он шел мимо, едва волоча тяжелое неповоротливое тело, и в одну секунду запах паленой шерсти и горького химического дыма стал непереносимым. Холод забрался в нее через ступни, вверх по ногам в тонких чулках, вверх по позвоночнику и разлился в груди.

Вета считала секунды, и как только ей показалось, что он уже достаточно далеко, она шумно выдохнула и бросилась прочь. Слишком рано: она тут же услышала за спиной тяжелые прыжки. Он несся следом, теперь уже вовсе не походя на неуклюжего калеку.

Камень впился в босую ступню, но Вете было все равно. Она уже видела просвет между домами: там в кронах деревьев горел рыжий фонарь, его отражения плавали в лужах. Последняя арка.

Вета выскочила на знакомую улицу, судорожно соображая, куда теперь. Кое-где светились фонари: над глухим забором стройки и чуть дальше – у кленового парка. Она выбежала на середину пустой дороги. Пусть лучше ее схватит патруль, чем тот, кто выбрался из подвального окошка. Вета даже мечтала о том, чтобы навстречу ей попался патруль.

Оглянуться она не смогла бы, даже если бы очень захотела. Еще полквартала: мраморный силуэт памятника между кленами, знакомая вывеска продуктового магазина. Вете повезло: дверь подъезда оказалась не заперта изнутри.

Она бросилась пешком по лестнице, опасаясь, что лифт отключен. На пролете пятого этажа со ступенек поднялась темная фигура.

– Где ты ходишь? – Антон схватил ее за плечи. – Ты с ума сошла, да?

Прижимая к груди грязные туфли, Вета сжала зубы, чтобы не заплакать.

– Я… там что-то было. Что-то черное, вылезло из подвального окна и пошло за мной. Это не человек. Что это?

Антон отобрал у нее сумку, вытряс из бокового кармана ключи. И только когда дверь квартиры захлопнулась за ее спиной, сказал:

– Успокойся, не надо устраивать панику. Я уверен, что это поймают и уничтожат. Это сущность. Нельзя выходить на улицу по ночам.

* * *

Дальше потянулись одинаковые дни. Небо, серое, как воды Совы, висело над домами, цепляясь за антенны и верхушки кленов. Вета вставала в шесть каждый день, без будильника. Она привыкла к тому, что постоянно хочет спать, и по дороге в школу закрывала глаза, лбом упираясь в поручень автобуса. Она ловила себя на том, что верх ее мечтаний – сидеть в полной тишине, бессмысленно глядя в пространство.

Одинаковые дни.

– Отчеты о воспитательной работе с классом! – прикрикивала Лилия на собраниях. Лилия нужна была для того, чтобы в мире оставалось что-то незыблемое. И Вета выводила каллиграфическим почерком: «Майский Арт прогулял урок математики. Проведена беседа. Успеваемость повысилась. Дементьев Валера пришел в школу в мятой рубашке. Проведена беседа. Стал одеваться аккуратнее».

– Вера, где твоя жилетка? Опять в стирке? Я с первого сентября ее на тебе не видела. Сегодня буду звонить родителям.

«Елизавета Николаевна, вы что за мазню устроили в журнале! Это официальный документ, между прочим». Очередные нападки Лилии. На такое главное – молчать.

С утра они рисовали стенгазету. Во вторую смену Вета приходила к ним на уроки.

– Что Тихонова, что краснеешь, стыдно? – в голос возмущалась математичка, глядя на мнущуюся у доски Аню. – Перед кем, интересно, передо мной или перед вашим классным руководителем?

Мероприятие в музее – Мир показывал восьмиклассникам фотографии строящегося Петербурга. Дети были притихшие какие-то, прибитые. Может, так же спали с открытыми глазами, как Вета. Серое небо висело над школой, как разорванное ватное одеяло.

Одинаковые дни. Однажды Вета замерла над стопкой контрольных работ и пришла в себя только оттого, что Роза толкала в ее сторону очередную коробку с печеньем – изрядно зачерствевшие сахарные звездочки. Она глотала их, запивая чаем, почти не чувствуя сладости.

– Запишите: гладкая мускулатура.

Пишет Руслана на первой парте, Алейд на второй. Вера делает вид что пишет. Аня рисует в тетради фантастические цветы, Валера мнет в пальцах оборванный с фиалки листочек. Нужно сделать ему замечание, чтобы окончательно не угробил цветы – наследство Жаннетты, – но нет сил. Вета сама почти спит, указкой тыча в развороченный кишечник манекена.

За окном автобуса по утрам – серое марево тумана, как будто небо опускалось на асфальт, а к полудню медленно поднималось выше, оставляя грязные клоки на ветках деревьев, на фонарных столбах. По вечерам огни Петербурга таяли в этом тумане.

В десять выключали свет во всех домах. Она приезжала в девять и торопилась, чтобы успеть хотя бы помыться. Есть она приспособилась в темноте. В темноте же по выверенной очереди она звонит восьмиклассникам. Трубки брали чаще родители – уставшие, нервные, дерганые, как и сама Вета. Она добивалась, чтобы они заглянули в комнату к ребенку. Они рапортовали: уроки сделал.

Они придумали эту любовь, они в нее поверили.

Это просто ее работа. Кто-то стоит с автоматом на вышке, а она добивается, чтобы мама Арта постучалась в дверь его комнаты. Иначе Арта завтра найдут мертвым.

Вета уже давно не бывала в своей квартире, и даже не вернулась за брошенной там зубной щеткой – купила новую. После музея ее часто забирал Антон, и в служебной машине вез домой. Они молчали, как будто застревая в двух разных пространствах. Вета наспех пролистывала учебник, чтобы хоть знать, о чем говорить завтра, на уроке в девятом классе.

Одинаковые дни.

«Двадцать третье», – выводил в тетради пятиклассник Слава, засевший за первой партой.

«Двадцать третье?» – поразилась Вета.

Лилия больше не говорила с ней лично. Покривила губы, разглядывая стенгазету, положенную по воспитательному плану, и молча отошла. Поздоровались восьмиклассницы, устроившиеся на подоконнике.

– Слезайте немедленно! – шикнула на них Лилия.

– Вера, где безрукавка? Давай я ее сама постираю, раз у тебя нет сил, – устало возмутилась Вета.

– А я в безрукавке! – похвасталась Алиса.

Серое небо висело, проткнутое верхушками кленов.

Глава 19 Темнота

Двадцать четвертое сентября. Служа другим, расточаю себя

– Это ненаучно, – согласилась Вета, разглядывая блики в чашке с чаем.

Щелк – выключили свет. Без мерного гула холодильника стало непривычно тихо.

«Десять вечера, – отметила она машинально, она всегда определяла время по этому щелчку, – пора по кроватям».

Вета услышала, как Антон садится на стул напротив, схватилась за горячий бок кружки.

– А что научно? – монотонно протянула она. – Научно – ставить эксперимент с контролем. Ты считаешь, я должна обращать внимание, например, на Арта и абсолютно забыть, например, про Аню? И посмотреть, как быстро она помрет? Это будет научно?

Антон многозначительно хмыкнул.

– Научно, – согласилась Вета сама с собой. – Но я так не сделаю.

Он повозил кружку по столу. Когда глаза привыкали к полумраку, заливавшему комнату, становилось спокойнее. Редкие фонари вдоль трассы тянулись ожерельем до темного горизонта.

– Так ты долго не продержишься, – повторил Антон фразу, с которой и начал разговор. Он, видимо, готовил ее и долго выверял, потому что повторял раз от разу, как единственный аргумент. – Ты и так еле жива. Ты вся бледно-синяя, я удивляюсь, как еще шевелишься. В таком состоянии долго не протянуть.

– И что делать? – задала Вета резонный вопрос. Больше всего в эти одинаковые серые дни она боялась забыть кого-нибудь, упустить, просто из-за того, что слипаются глаза и в руках не держится даже карандаш. И утром услышать страшную новость.

Она тогда часто-часто задавала себе этот вопрос: «что делать?» – и засыпала, не успев даже придумать мало-мальски приличный ответ.

Он рубанул ладонью воздух.

– Нужно понять… механизм действия. Не знаю, как это назвать. И вместо того, чтобы тратить силы, пытаясь обхватить все, нанести один точечный удар.

– Точечный удар, – усмехнулась Вета. – Пускай его ваши военные нанесут. Тоже небось шарятся, как слепые кутята. Ловят этих сущностей, которых сами же наплодили.

– Ну, это был несчастный случай, – примирительно проговорил Антон.

Она не специально уводила разговор в сторону, просто думать не было сил, а на языке остались только слова, уже придуманные или услышанные в сводках по радио. Говорили, что скоро испытания закончатся. Сейчас – просто небольшие технические неполадки, но вообще-то все под контролем Говорили. Весь сентябрь твердили одно и то же, пока от вечерних новостей у Веты не начало сводить ноющей болью зубы, и она выключала радио, не слушая возмущений Антона.

Затянувшаяся неизвестность давила на нервы. Даже до школы иногда доносились мерные удары и гул, будто ветер гулял в исполинских трубах. От него в окнах звенели стекла. Тогда Вета обрывалась на полуслове и отчаянно вглядывалась в окно, за которым эпилептически тряслись клены. Дети тоже оборачивались и тоже смотрели, стихали даже шепотки на задних партах. И не было в этом городе ничего страшнее их общей беспомощной тревоги.

Антон поскреб пальцами в затылке. На сером фоне окна Вета видела его сгорбленный силуэт над чашкой.

– Просто ты не знаешь. Надо узнать.

– Предлагаю: вызови Лилию на допрос, – усмехнулась Вета. – У вас тут разрешены пытки? Боюсь, без пыток она ничего не скажет.

Мигнули фонари над трассой – так бывало часто, они иногда даже гасли на пару минут. Но без фонарей становилось совсем плохо. Тогда в темноте терялись привычные очертания предметов, и от беспомощности хотелось забиться в угол и зажмуриться, что есть сил. Человек – такое все-таки слабое существо. А новый человек?

Вета прижала холодные ладони к пылающим щекам.

– Тебе сами дети ничего не рассказывали? – спросил Антон, оторвавшись от созерцания темноты перед собой.

– Ты же знаешь, что нет. Мне кажется, они и сами ничего не знают. Так только, ощущают краем сознания, примерно как я.

Они вместе пытались создать иллюзию дружного класса. Когда закончился конкурс стенгазет, стали собираться по совершенно идиотским делам: пололи клумбы, помогали в библиотеке, разбирали архивы Жаннетты. Работали обычно только несколько девочек и Валера, который мялся, краснел и потел каждый раз, когда Вета на него оборачивалась. Вера Орлова наблюдала за трудами остальных свысока, забравшись то на подоконник с ногами, то на невысокую изгородь клумбы. Арт с Марком и Ииро, если того раньше не хватала за плечо Вета, носились по школе и вокруг школы, за что ни один и ни два раза уже были отловлены и отруганы Лилией.

Но Вета всех их помнила, ни одного не выпускала их памяти – ни на секунду, и смерти прекратились. Правда ночами снилась путаница из лиц и имен, и в шесть утра она радовалась, что уже можно вставать.

Они придумали эту любовь, они в нее почти уже поверили.

– Как же со всем этим справлялась Жаннетта?

– Я думаю, примерно так же, – дернула плечом Вета. – Мне говорят, она чуть ли не ночевала в школе.

Иногда проговаривалась Роза, иногда Вета слышала, о чем шепчутся за ее спиной математичка с литераторшей. Она уже ничему не удивлялась – не было сил. Неверной рукой заполняла очередные бланки для Лилии. Слова лились потоком, почти не оседая в сознании.

«Да они же просто нашли ее, чтобы потом все шишки получила».

«Не получится, ничего не получится. Жалко девчонку».

– Я думаю, они поначалу не просто так выделывались. И даже не для того, чтобы я ушла, – сказала Вета, отпивая остывшего чаю. – Хотя, может, и прикрывались этим. На самом деле они хотели, чтобы я обратила на них побольше внимания. Чтобы думала о них, понимаешь? Чтобы по ночам не спала и думала. Жить они хотели, вот что.

– А остальные классы?

– Ну, за компанию.

Мысль получилась такая простая и легкая, что Вета даже удивилась, как не нашла ее раньше. Хотя что уж тут удивительного. По дороге в школу думаешь о том, как бы сдать тематические планы. По дороге обратно – как бы проверить все тетради до того, как выключат свет.

– Мне страшно, – призналась она. – Очень страшно. Очень тревожно.

Фигура Антона распрямилась. Он с шумом подвинулся на стуле ближе, приобнял ее за плечи. Ладонь, такая же теплая, как остывающий чай, скользнула по ее шее, пальцы зарылись в волосы.

– Все нормально, – сказал он неуверенно. – Мы на правильном пути. Еще немного, и все решится.

Почти так же говорили в утренней сводке новостей, которые Вета слушала в автобусе, а потом – за трехминутную пешую прогулку до школы – по уличным репродукторам.

«Ситуация взята под контроль. Испытания идут по плану. Пожары в восточной части города успешно потушены, среди мирного населения жертв нет. Погорельцам будет предоставлено временное жилье».

Они боялись паники, потому что, если запаникуют жители закрытого города, паника прорвется наружу, а это будет очень страшно, хоть Вета и не бралась объяснить, почему.

Она высвободилась из его пальцев и опустилась щекой на прохладную клеенку.

– Спать, – шепнула Вета. – Пойдем спать.

Март завел привычку курить прямо в кабинете, и Антона это несказанно бесило, хоть раньше – до появления Марта – он и сам позволял себе такую вольность. Еще Март научился закидывать ноги на стол, и удовольствия от этого получал столько, что хватило бы на пару первых брачных ночей.

Антон молча сталкивал его ноги со своих бумаг, тихо зверея от перспективы лицезреть подошвы его ботинок, с мелкими камешками, набившимся в рельеф. Март теперь говорил неторопливо и приглушенно – ну почти как Роберт, и хитро поглядывал на собеседника, когда тот сжимал зубы в бессильном приступе ярости из-за этих бесконечных пауз в разговоре.

Март теперь раскрывал преступления одно за другим, и повадился ходить в архив. Не столько для того, чтобы поднять старые дела, сколько чтобы вот так же закинуть ноги на стол девушки-архивариуса и, листая пожелтевшие страницы поднятого дела, невзначай рассказать ей о том, как вчера дал наводку операм на очередного убийцу.

Еще он теперь открывал все окна, даже когда утром по проспекту гулял ледяной ветер. Даже если дождь заливал за подоконник, дотягивался сырыми пальцами до важных документов на столе.

– Темновато у вас тут, – говорил Март и открывал окна.

Антон мысленно раздражался, но приходилось соглашаться – и правда, темно. Не спасала даже лампа под потолком, хотя не так давно он лично вкручивал новую, самую сильную. Впрочем, открытое окно тоже мало спасало.

«Темновато» стало его любимым словом. Март часто тянул Антона покурить на улице, тот раздраженно махал руками. Он и так не успевал, ничего не успевал, голова была пустая и как будто набитая ватой. В мыслях путались свои дела и дети Веты. Куда было ему стремиться к уровню раскрытия Марта! Откуда что взялось – тоже не было времени думать.

Сегодня он потребовал у томной девушки-архивариуса папку с делом Игоря и изучал ее все утро. Приходил Март, вещал что-то, махал на Антона, зажимающего уши руками, и уходил. К обеду решение пришло само собой. Не самое лучшее, но единственное и более-менее сносное. Оставалось только поднять телефонную трубку.

– Пятая школа? Завуча по воспитательной работе пригласите к телефону.

На то, что Лилия и сегодня сбежала из школы посреди рабочего дня, Вета обратила внимание, только заметив яркое пятно на аллее парка. Цветастая шаль. Странно, обычно Лилия бросала ее у себя в кабинете.

Вета отвернулась от окна и вернулась к тетрадкам – на сегодня работы у нее было более чем достаточно. Какой-то умник из девятого «А» сдал пустой лист вместо контрольной. Поставить что ли двойки в столбик всем, кто ничего не сдал? Но придут же потом, станут возмущаться.

Она и сама прекрасно понимала, как легко на нее надавить. «Ну натяните на четверочку. Ну что вам, жалко, что ли?» Лилия кривилась: «Я бы за такое вообще два поставила, а Елизавета Николаевна слишком добрая к вам, балбесам!» Но не подзывала ее для разговора наедине, не приглашала в кабинет. Странно.

На самом деле у Веты просто не осталось сил. Она готова была лепить пятерки всем без разбору, чтобы только ее оставили в покое. Дали пару минут поглядеть мимо пространства, посидеть в полной тишине.

Но к десяти приходила Роза, и начиналось: «Вы не хотели бы печения? Вкусное. А чаю? Чаю налить? Я сегодня уже поливала цветы, не помните? Ох уж эти ненормальные дети, набросали бумажек на пол».

– Когда все это кончится? – спрашивала Вета у пустоглазого манекена и даже сама не могла объяснить, что это «все». И сколько ей еще ждать: до каникул, до пенсии, до смерти? Правильно сказал Антон, ей так долго не продержаться, ей уже сейчас хочется выть на звонок, вместе с ним или даже вместо.

Когда скрипнула дверь, Вета внутренне сжалась, предполагая еще одну бестолковую беседу с Розой или куда хуже – проблемы у своих восьмиклассников. Вот прибежали решать. Но тот, кто огибая парты, шел к подсобке, ступал тяжело и мерно, полностью осознавая все свое величие, и страшная мысль – «директор» – вдруг оказалась правдой.

Он вошел и без приглашений устроился на стуле Розы. Когда Вета училась в школе, она никогда не боялась ни кого из школьной «верхушки». Вся из себя примерная и с белыми лентами в косичках, ее тетради посылали на выставки, а рефераты – на конкурсы. Она вообще не понимала, чего так тряслись одноклассники.

Сейчас она ощутила острую необходимость слиться со стулом, только чтобы он ее не видел.

– Ну, вот вы уже месяц работаете у нас, – произнес он спокойно, складывая руки на округлом животе. – Как, нравится?

Вета захрипела, не в силах ничего ответить. Пришлось приложить немало усилий, чтобы успокоиться, вытереть щеки и поднять голову.

– Да, – выдала она бодро, так что позавидовал безглазый манекен – ее верный союзник и друг.

– Это очень хорошо. И я вами доволен, даже очень. Конечно, не все сразу пошло гладко, но у кого без проблем? У всех проблемы.

«Если он напомнит про увольнение – вцеплюсь ему в горло», – решила Вета совершенно хладнокровно. Пусть отцепляет потом, как хочет, она вцепиться и выместит на нем весь страх, всю обиду.

– У нас очень хорошая школа, – завел директор привычную песню.

«И дети хорошие», – мысленно вставила Вета, прикрывая глаза.

– И дети хорошие. Почти все из привилегированных семей. Думаю, вы со всеми со временем подружитесь. А коллектив вам как?

– Хорошо, – отозвалась Вета ему в тон. Если ее и занимало что-то в этом сидящем перед ней обрюзгшем мужчине в дорогом костюме, то всего одно: зачем он сюда вообще явился? Какого демона? С каких это благословений?

– Вот видите, – выдохнул он так, словно Вета отказывалась пить горькое лекарство, а хорошие умные взрослые ее все-таки заставили. – И все у вас получается. Завучи вас хвалят. Говорят, вы со всем справляетесь.

Она даже благодарить не стала – так топорно и обыденно звучали похвалы. Не до конца же дня сидеть перед ним с приоткрытым от удивления ртом и молчать, на пару с манекеном.

– Лилия Аркадьевна тоже вот хвалила вас. – Он покрутил большими пальцами. Руки удобно умещались на животе.

Вета припомнила жестокий взгляд завуча из-под бровей и сглотнула.

– А я думаю, мы вам в этом месяце премию выпишем. Ну вам же нужно обустраиваться, купите себе что-нибудь домой. И зайдите к секретарю, там талоны на бесплатное питание в столовой получите.

– Спасибо, – все-таки выдавила из себя Вета, хоть и звучало все это как невразумительное бульканье.

Директор встал, поправляя полы пиджака, хоть, судя по виду, они никогда бы не смогли запахнуться.

– Работайте-работайте, – позволил он и важно вышел, даже не прикрыв за собой двери.

Двери и в подсобку и в кабинет биологии так и остались распахнутыми, поэтому Вета услышала нервные шепотки за порогом. Она насторожилась – урок все-таки, не перемена, – но голоса тут же стихли, и Вета вернулась к тетрадкам. Однако беспокойство никуда не делось. Она обернулась к окну, пытаясь вспомнить, какой сейчас урок у ее класса. Какой же?

Клены роняли последние листья. Вечная хмарь над городом то разражалась дождем, то сушила лужи ветром.

«Физкультура», – вспомнила Вета, отбивая карандашом по столу нечеткую дробь. Кажется, они до сих пор бегают по старому кладбищу, в спортзал вроде бы рано перемещаться, хотя… она привстала со стула, пытаясь разглядеть, что происходит за окнами спортзала.

И скрипнула дверь. Торопливые шаги не одной пары ног разрушили тишину пустующего кабинета. Скрипнул ножками по полу пододвинутый стул, голоса шикнули друг на друга, и в дверном проеме Вета увидела осторожно выглянувшую Алису.

– А! Какой у вас сейчас урок? – спросила она, как будто Алиса каждый полчаса заглядывала в подсобку с таким видом, будто собиралась стащить засохшие печенья Розы.

– Физкультура, – несмело проговорила та. Из-за ее плеча высунулась Алейд, встрепанная, как застигнутая дождем пичуга.

«Все-таки в зале», – с облегчением подумала Вета, рассматривая легонькие футболки и шорты девочек.

– А у нас, Елизавета Николаевна, чрезвычайное происшествие, – протараторила Алиса, как будто долго готовилась и боялась забыть.

Сердце ухнуло вниз.

– Там это, – с вымученным вздохом добавила Алейд, – Валера упал и ногу сломал. Кажется.

Последнее слово она договаривала, глядя в живот подскочившей на месте Вете.

Оказалось, она даже не знала, где вход в этот демонов спортзал. Не со стороны аллеи – точно, Вета, растревожив каблуками все лужи, оббежала его вокруг, пока Алейд и Алиса пытались за ней поспеть.

Там была полутемная лестница, закуток со скомканной баскетбольной сеткой и пара дверей в раздевалки с такими дырами в местах ручек, что Вета даже представлять боялась, сколько визга и писка слышится здесь на переменах.

«Без сменной обуви в зал не заходить», – гласила облупившаяся надпись над дверью. А Вета зашла, и ее туфли оставляли влажные следы на мокром крашеном полу.

Посреди баскетбольной площадки с одним мячом на всех радостно возились Арт, Марк и Ииро. Обшарив зал взглядом, Вета заметила еще парочку девочек, устроившихся в углу на длинных лавках, и дверь, которая наверняка вела в комнатушку типа ее подсобки.

Был бы зал чуть-чуть поменьше или класс ее хоть немного больше, может, и не так сиротливо и жалко выглядела бы вопящая баскетбольная команда из трех игроков. Навстречу Вете вышла учительница физкультуры в синем спортивном костюме и с кучей физкультурных прибамбасов на шее.

– Я ему говорю – не лезь на высокий турник. Только раз отвернулась. – Виновато развела руками, отчего закачался весь арсенал прибамбасов, начиная от свистка и заканчивая каким-то особенно продвинутым секундомером.

«Обычное школьное происшествие», – саму себя убеждала Вета, шагая следом за ней к потайной двери. Со стороны команды послышалось нестройное «здрасти!», она рассеянно кивнула в ответ.

«Темнота». В комнатке были окна, но оба подоконника оказались завалены хламом, претензионно-изумрудные шторы свисали флагами поверженных государств и окончательно загораживали тусклый уличный свет.

На отдельном стульчике сидел виноватый Валера, неуклюже выставив вперед ногу. Скоро выяснилось, что не сломал, я всего лишь вывихнул, но врача уже вызвали, а школьной медсестры вечно нет на месте. Вета села рядом с ним – дожидаться «скорой», а учительница физкультуры ушла спасать остатки урока. В дверной проем Вета видела ее бедра, обтянутые трико цвета морской волны, и как мальчишки смотрят ей вслед. Как и положено тринадцатилетним.

– Ну что, – сказала она красному от смущения Валере. – Мрак какой-то, да?

– Темновато, – подтвердил он, по привычке бормоча себе в воротник футболки.

Глава 20 Отступления

Двадцать пятое сентября. День волшебного апельсина и черепахи

Мир перебирал книги в единственном шкафу, листал, фыркал от пыли и говорил. Говорить он любил, и Вета думала без лишней иронии: прирожденный преподаватель. Она бы так не смогла. Запнулась бы и потеряла мысль или безвольно соскользнула бы на непроверенные тетрадки и неприготовленный ужин.

Правда, к середине его монолога она отключалась, бессмысленно глядела в разложенные на столе документы и кивала, как заведенная игрушка. Считала минуты до окончания рабочего дня.

– …Прошло тринадцать лет со времени того неудачного испытания. И в этом году нашему городу исполнилось тринадцать лет. Как вы думаете, это много?

«Тринадцать, – сквозь безразличие подумала Вета. – Город-подросток с бушующими гормонами и прескверным характером. Дети невыносимы именно в этом возрасте».

Вета никогда не была невыносимой для учителей, напротив. И в тринадцать ее старательно ставили в пример.

– Много, – сказала она бездумно, просто потому, что Мир молчал и ждал от нее ответа. А без его голоса, как без привычного дребезжания холодильника, становилось непривычно и пусто.

– Как сказать, как сказать. Не такой и большой возраст для города. Но вас, наверное, сбило то, как он выглядит. Правда ведь, гораздо старше?

Вета покивала. Старше или нет – она совершенно в таких вещах не разбиралась.

– Все из-за усиленных темпов строительства, правда, года три назад случилось…

Вета думала о непроверенных тетрадках. Сегодня днем она решительно ничего не успела. Врачи разрешили ей поехать с Валерой в травмпункт, где ему наложили гипс, и уже через полчаса он смело прыгал на одной ноге вокруг обессиленной Веты. И пропрыгал так до тех самых пор, пока родители не приехали забрать его.

– Восемь недель, а может, и дольше, – заметил молодой врач, лица которого Вета потом не могла вспомнить, как ни старалась. – А потом начнем разрабатывать суставы.

– Это не со мной, – сказала она и под его удивленным взглядом села.

В голове не укладывалось, что она будет делать теперь? Если ездить к Валере каждый день под предлогом того, чтобы помочь с домашним заданием, это плюс час, а то и все два к ее и без того плотному графику. Звонить пять раз на день – нет ни возможности, ни желания, да и что подумают о ней родители? Помнить… как? Как его удержать?

Когда она выбралась из полуподвального помещения травмпункта, город стоял серый от туманной дымки, спокойный и пахнущий так мирно – мокрой землей. Он не мог так ее подставить, не мог, не имел права. Но он вытащил туз из рукава и выиграл, а она проиграла.

«Что делать? – привычно спросила она сама у себя и тут же ответила: – Ничего. Опусти руки и жди, пока в классе останется восемь человек. Тебе еще одну премию выпишут».

Валеру увез на светлой машине отец, только мельком поприветствовав Вету, и даже не спросил, подвезти ли ее. Незнакомый район протыкал небо высотками, а Вета шла к автобусной остановке, не замечая, что месит каблуками густую придорожную грязь.

Металлический навес пустовал, и мимо лишь изредка проносились машины. Она спряталась там от накрапывающего дождя, сунула руки в карманы и выдохнула:

– Это нечестно, у меня ведь получалось, у меня все получалось.

Город, конечно, молчал. Красная машина притормозила рядом, выбравшийся из нее парень что-то крикнул, но Вета не обратила внимания. Она смотрела на сероватую дымку, струящуюся на уровне вторых этажей, и сжимала губы, чтобы не зарыдать от бессильной злости. Самая страшная злость – это когда прекрасно понимаешь, что не мог справиться. И понимал это с самого начала.

– Я верила тебе. А ты жульничаешь. Прекрасно.

– Девушка, – тронул ее за плечо подоспевший незнакомец, – здесь не останавливаются автобусы. Старая остановка…

Она вздрогнула всем телом, окатила парня ненавидящим взглядом и зашагала прочь, хоть и не знала, куда идти. Было все равно, куда.

… – Хотите, я вам кое-что покажу? – предложил Мир, закрывая шкаф осторожно, чтобы из него не посыпались свернутые трубочками плакаты.

Они отодвинули швабру и зашли в соседнюю комнату. Вета уже бывала в живом уголке. Видела там шесть клеток с кроликами, расставленными в два яруса. Самый пушистый и рыжий кроль страдал глазной болезнью. Вета опускалась на корточки, разглядывая их с безопасного расстояния, никого не трогала. Да и кролики сами от нее шарахались, видно, чуяли биолога.

Напротив кроличьих клеток стояли два огромных аквариума: один с полупрозрачными золотыми рыбками, из другого меланхолично глядели две сухопутных черепахи.

Мир повел ее дальше, в самый угол комнаты, где за вечно протекающей раковиной оказался еще один аквариум. Этот – треугольный и совсем маленький – был наполнен мутной зеленой водой. И в нем жила всего одна черепаха.

– Видите? – сказал Мир, слегка подталкивая Вету вперед.

Черепаха жила борьбой. Удивительно, как она еще не задохнулась в своем крошечном обиталище. Неясно, за какие грехи ее сослали в самый темный угол, в эту одиночную камеру. Она скребла лапами по стеклу, била по воде и ни на секунду не замирала. Сверху аквариум накрыли квадратным куском стекла, придавили гладким камнем, но оставили открытым уголок, чтобы черепаха не задохнулась совсем.

– Мне говорили, это уникальный вид, черепаха с мягким панцирем. Вы, наверное, знаете, да? – сказал Мир, глядя на черепашьи мучения, как на экран телевизора.

– Ага. – Вета совсем не разбиралась в черепахах, и эта – черная, склизкая на вид, тянущая узкую морду к свободе, не вызвала у нее жалости. Страх и омерзение, и желание поплотнее прикрыть дверь, когда они выйдут отсюда.

– Вот же воля к жизни, – сказал Мир, суя палец в клетку к напуганному рыжему кролику. – Техничка хотела помыть ей аквариум, сунула туда тряпку, а эта как вцепится. Хорошо еще, что в тряпку, а не в руку.

Черепаха отчаянно засучила лапами по стеклянной стенке и рухнула в воду, вздымая тучи зеленовато-грязных брызг.

Под окнами дома мерцали фонари. Вдоль трассы – ожерелье фонарей, свет которых расплывался в серых сумерках.

– Подожди.

Антон листал журнал так, что Вета испугалась за тонкие страницы. Порвет – и отчитывайся потом перед Лилией, выслушивай в очередной раз про то, что «это официальный документ, между прочим, а не тетрадка двоечника». Она села, сложив руки перед собой. Хотелось спать, но пока не отключили свет, нужно было ловить шаткую возможность хоть немного подумать.

– Так что там? – подала она слабый голос.

– Подожди, ну! – нетерпеливо отмахнулся Антон. – Где тут? А…

Она вытянула шею: он нашел предпоследний раздел, в котором она не так давно выводила имена и фамилии, а еще номера свидетельств о рождении и прописку. Антон придвинул к себе огрызок тетрадного листа и принялся выписывать корявые цифры. Она даже не сразу сообразила, что это такое.

– Зачем тебе номера их свидетельств? Хочешь всех на учет поставить? – нервно рассмеялась Вета.

Девять человек – не так уж много цифр на криво оборванном тетрадном листе. Журнал она принесла с собой не случайно – собиралась заполнить кое-какие разделы, но сейчас уже не было сил.

Она молчала всю дорогу, дома не выдержала и разрыдалась, страшно испугав Антона.

– Что случилось? – кричал он, бегая туда-сюда по комнате, пока Вета ничком лежала на кровати и стонала сквозь плотно сжатые зубы. – Кто умер? Ты можешь мне сказать или нет? Куда мне бежать-то?

Она немного пришла в себя, села и, вытирая сырые щеки, заикаясь, проговорила:

– Никто не умер. Но Валера сломал ногу. Я не знаю, как его теперь… помнить. Я не смогу так больше. Моя мечта – сидеть тихонько и смотреть в одну точку. Я, наверное, сама скоро подохну.

Антон сел рядом, обессиленный ее истерикой, и сам уставился куда-то мимо пространства.

– Так я и знал, – сказал он, собирая горькие морщинки у уголков рта.

– Что ты знал? – тупо переспросила Вета. Ей важно было говорить. Если молчать – значит, совсем плохо.

– Что он извернется, – сказал Антон непонятно, поднялся и ушел на кухню. Свет еще не выключили, значит, у них оставался шанс поесть не в темноте, и нужно было тратить время с толком, а не на глупые слезы.

Теперь он захлопнул журнал. Вета посмотрела на белый прямоугольник с надписью: 8 «А». Синяя обложка с белым прямоугольником. Таким же, как на остальных журналах. Почему в ее классе девять человек, а в остальных – под тридцать?

– У меня есть одно подозрение. – Антон сощурился, глядя на стену за Ветиным плечом. – Кстати, я сегодня вызывал на допрос твою Лилию.

Вета вспомнила, как завуч сбегала по ступенькам крыльца, и край цветастой шали развевался. «Я выбегаю всего на полминутки», – говорила тогда шаль. Потом к Вете пришел директор, ей стало не до шали, а он принялся рассыпаться в похвалах. Вопреки всему, вспоминать его визит было неприятно, как будто приходил старый враг и, улыбаясь, клялся отомстить.

– И что она? – не живым и не мертвым голосом спросила Вета.

– Конечно же говорит, что ни о чем слыхом не слыхивала, а на бедного Игоря напал маньяк, а бедная Рония покончила с собой. Но кое-что я все-таки выяснил.

Нужно было достать холодный вчерашний рис с котлетами и разогреть, пока горит желтоватая лампа под потолком. Но Вета сидела напротив, сжав одной рукой пальцы другой, и облизывала кровоточащие губы. Ужин не полез бы ей в пересохшее горло.

– Потому, интересно, ко мне заявлялся директор? Сулил премию, – не выдержала она. – Он что, испугался, что я побежала писать заявления? Может, сразу стоило его припугнуть, был бы как шелковый.

Антон посмотрел на нее, побарабанил пальцами по синей обложке журнала. Он так размышлял, и Вета знала, собирался сказать что-то важное. Она очень надеялась на эти еще не произнесенные слова.

– Нет, ничего не выйдет, – сказал он наконец, и все надежды с грохотом обрушились. – Боюсь, мы с тобой ничего не изменим. Ты не сможешь, а мне не позволят.

Вета похолодела вся, от щек до кончиков пальцев, по хребту побежали мурашки, и оцепенело горло.

– Помнишь, я говорил тебе про девочку, которая покончила с собой, а до этого рассказывала о странном пугале?

Вета покривилась. Где-то далеко, на самой периферии сознания, было и такое воспоминание, но ей не хотелось думать еще и про эту девочку.

– Да. У меня забрали это дело. Начальство сказало – самоубийство, значит, самоубийство. И с твоими точно так же. – Антон огорченно скреб пальцем по синей обложке. Очень похоже делали пятиклассники, когда Вета обрушивалась на кого-нибудь из них с обличительной речью.

«Ты не выполнил задания? Что это такое? Написать записку твоим родителям?» Она всегда очень боялась перегнуть палку, потому что от самого крошечного повышения голоса несчастный опускал голову, набычивался и начинал ковырять обложку учебника. Бесцельно и безрезультатно.

– А девочка? – поторопила его Вета.

– Родилась в Петербурге. Ну, то есть здесь. Тринадцать лет назад. А до этого еще погибла дочь Жаннетты. – Губы его были сухими на вид, как у человека, которого очень мучает жажда. – Ну, хотя бы ясно, чего она так резко ушла из школы и почему видеть никого не хотела. И вообще, что тут удивительного. У нее погибла дочь, которая тоже училась в твоем классе.

Тринадцать лет назад – эта цифра тоже стала слишком часто всплывать. Опять же, Мир повторял ее в своей ежевечерней лекции по истории.

– Мало ли людей, родившихся тут тринадцать лет назад? – не поняла Вета. – Есть же и другие восьмые классы.

Он тряхнул головой, то ли улыбаясь, то ли сжимая зубы от невыносимой боли.

– Поверь, не так уж много. Понимаешь, большинство все-таки приезжих. То есть дети рождались в других городах, а потом их привозили сюда. А из тех, кто родился здесь в день трагедии, большинство погибло, в тот день или позже. – Антон сощурился. – Нужно проверить.

По ее руками была скатерть в веселенький цветочек. Странно, но почти чистая. Вета придвинула к себе пустую чашку и поставила ее ровно между двумя нарисованными букетиками. Тринадцать лет. Жаль, что она почти никогда не слушала Мира. Он говорил, что Петербургу всего тринадцать, и говорил-говорил-говорил еще что-то, а она не слушала.

Как это было? Воображение рисовало огромные котлованы, подъемные краны, людей, на фоне всего этого, мелких как муравьев, и – кое-где – новорожденные арматурные конструкции – зачатки будущего города. Как тут могли родиться еще и дети? Но Антон говорил, тут раньше был поселок.

– Ну хорошо, – выдохнула она, яростно отодвигая чашку в сторону. – Они родились в Петербурге, допустим. Дальше-то что?

– Не знаю, – пожал плечами Антон. – Но это же научно – теория, да?

Ночью зазвонил телефон. Сквозь сон Вета вспомнила, что такое уже было. Узкий прямоугольник света на ковре – Антон ушел в прихожую и не прикрыл за собой дверь. Она натянула одеяло на голову, отчаянно ругая того, кому приспичило поболтать, и снова отключилась, хоть сквозь сон еще и слышала какие-то бессвязные фразы.

– Наверное, свет у всех выключили, – тоже раздраженно выговаривал невидимому собеседнику Антон. – Темно, да. Ночь потому что. Еще что? С ума сошел? Завтра поговорим.

Со звоном трубка рухнула на свое место.

Антон, бормоча себе под нос что-то неодобрительное, выключил свет и лег на край кровати, обхватив прохладными руками Вету за талию. Она не сопротивлялась.

Горела последняя свечка, воск стекал на паркет и застывал. Март сидел рядом, по-турецки скрестив ноги, собирал теплый еще воск и разминал его в пальцах.

Пережить эту ночь, вот чего он хотел. С каждой новой ночью задача делалась все сложнее. Сквозь окна, заклеенные газетами, слышался шорох птичьих коготков по карнизу. За эти дни его квартира почти не изменилась. Разве что появился новый засов на двери, впрочем, совершенно бесполезный.

Все лампы горели, но темнота была сильнее, она оборачивалась вокруг ламп непроницаемым коконом, и лампы тускнели. Единственное, что дарило хоть какую-то мечту о спасении: маленькая свечка, уже почти огарок, и она таяла, исходя восковыми слезами.

Телефонная трубка валялась на полу, мертвая, немая. Март за эти дни раз пять проверял провода, а потом ходил ругаться на телефонную станцию, но скоро убедился, что это бесполезно. Когда городу нужно, он обрывает все связи. Он потушит лампы. Он сам придет, и засовы не помогут.

Огонек свечи дернулся. Напротив Марта теперь сидела девочка. Нескладная, плохонько одетая, некрасивая девочка, каких обычно делают изгоями. Бледная улыбка скользнула по ее губам. Девочка протянула руку.

– Отдай мой кулон.

Руки Марта задрожали. Он не впервые вызывал душу убитого, но каждый раз это было, как в первый. Простой медальон с изображением птички, дешевое украшеньице, валялся тут же, на полу. Март поднял его, посмотрел, как пляшет в металлической глади отражение рыжего огонька.

– Кто тебя убил?

Девочка смотрела сквозь него, грустно опустив плечи. В волосах запутался речной ветер, а на виске запеклась кровь. Она ударилась о каменный парапет, когда бросилась в воду. Губы искривились в плаксивой гримасе.

– Город. Он съест всех, по очереди. Сначала нас. Потом тебя. Потом тех, взрослых. Все такие смелые, когда думают, что он не придет. А он всегда приходит.

Медальон закачался в его руке. Март сжал зубы и попытался унять дрожь.

– Врешь. Нет никакого города. Игоря убил маньяк, а твоя подружка была сумасшедшей. Они сами сказали мне об этом. Вот так же сидели передо мной и говорили. А ты врешь.

Язычок пламени лег, как от сильного ветра, и темнота спрятала ее лицо. Март видел только ее руки, спокойно сложенные на коленях. Под обломанными ногтями запеклась кровь.

– Дурак, – из полумрака сказала девочка. – Нет никаких маньяков. Давно уже нет Игоря и Инки. И меня нет, понимаешь. Скоро и тебя не будет.

Свечной огонек умирал в лужице расплавленного воска. В окно ударили птичьи крылья. Март вздрогнул всем телом и выронил медальон. Издалека донесся гул ветра в трубах и ржавый скрип металла. Гул приблизился так быстро, что не успела догореть свеча.

Огонек вспыхнул в последний раз, осветив тело, слепленное из жухлых листьев и дорожной пыли, спутанных проводов и кирпичных обломков. Мятую мешковину, заменившую лицо.

– Останусь только я, – произнес город.

– Это такая игра, – сказала Вета притихшим пятиклассникам. Тридцать пять пар глаз таращились на нее из-под пушистых челок и бантов. – Если я задаю вопрос, никто не кричит с места. Говорит только тот, у кого в руках волшебный апельсин. Если у меня – вот видите – я говорю. Когда я дам апельсин кому-то из вас, то он тоже сможет говорить. Смотрите.

Она протянула нагревшийся в ее руках апельсин девочке, сидящей на первой парте. Та всегда отвечала лучше остальных.

– Ура! – воскликнула она, поднимая апельсин высоко над головой.

– Почти правильно, – похвалила Вета. – А теперь я задаю вопросы и апельсин даю тому, кто молча поднимает руку. Молча – это очень важное условие нашей игры.

Они молча закивали – послушные до невозможности, но Вета прекрасно знала, что пройдет пять минут урока, и правила игры снова придется напоминать. «Молча! Погорельцев – один минус тебе идет в мою тетрадку. Я слышала, как ты кричишь – и без апельсина. Так не делается, товарищи».

Волшебный апельсин – прекрасное средство, но не панацея.

В двери кабинета осторожно постучались. Вета решила, что пришли опоздавшие – два места в классе пустовали. Но к ним заглянула тоненькая рыжая учительница начальных классов. Вета и не знала ее толком – видела пару раз в коридоре с выводком первоклашек.

– Елизавета Николаевна, вас очень просят зайти в учительскую. – Она помолчала и добавила со значением: – Прямо сейчас.

Вете было неприятно, что в школе все, даже технички, уже знали ее по имени отчеству, а она до сих пор кроме литераторши и математички ни с кем не могла заговорить. Да и с ними не очень-то стремилась. Кому хочется еще раз выслушивать о том, что Арт опять кидался пеналом, а вот Аня совершенно не умеет решать уравнения.

– Спасибо, я сейчас подойду. Так, игра откладывается, друзья. Открываем рабочую тетрадь и делаем задание номер пять.

По классу прошелся гул, как от реактивного самолета. Пятиклассники хотели волшебный апельсин, а получили скучное упражнение на двадцать третьей странице. Апельсин Вета на всякий случай прихватила с собой.

В коридорах школы было пусто, только мелькнула за поворотом спина в синей жилетке – кого-то выпустили в туалет. Тяжелая трубка черного телефона лежала прямо на столе. Вета обвела взглядом занятых своими делами учителей, поздоровалась с каждым кивком головы и взяла трубку.

– Слушай, – приглушенно начал Антон, заслышав ее голос. – Я проверил все эти свидетельства.

Вета не сразу поняла, о чем речь, но потом вспомнила столбики цифр на выдранном из тетрадки листе.

– Они правда все родились в Петербурге. Если верить документам, конечно. А почему бы им не верить.

– Хорошо, – выдавила она, глядя на англичанку, которая с задумчивым видом листала журнал. – И что теперь? У меня урок, я не могу долго…

– Стой, это важно. Я все утро копался. Никто больше не родился в городе тринадцать лет назад. Понимаешь? То есть их всего девять осталось, и все в твоем классе. Это не может быть дурацким совпадением. По какому принципу обычно набирают детей в школу?

Вета представила, как кидаются скомканными бумажками ее пятиклассники, и ей стало тошно.

– Не знаю, по месту жительства, может?

Англичанка оторвалась от журнала и посмотрела на Вету сквозь толстые стекла очков. Высохшие старушечьи губы дрожали, как будто она хотела что-то сказать, и Вета отвернулась.

– Вот и я так сперва подумал. Но ты что, сама не заметила? Твои дети, между прочим, из разных концов города.

Вета кожей чувствовала, как оборачиваются на нее все остальные учителя, а если не поворачиваются, то замирают, прислушиваясь.

– Ну, мало ли. Это вообще школа с каким-то там уклоном. Может, их специально возят, чтобы больше математики выучили. Я плохо знаю город, – окончательно растерялась она. Говорить многозначительными фразами не получалось, а было очень нужно, потому что ей казалось – все кругом знают, о чем беседа, и только посмеиваются за спиной. Ничего, мол, у вас не получится.

– Ну не знаю, – обижено протянул Антон, приняв ее раздражение на свой счет. – Когда за тобой заехать?

Глава 21 Одна дорога

Двадцать шестое сентября. День расставаний

Март больше не забрасывал ноги на стол. И не пил жидкий кофе в буфете на первом этаже. Даже не забегал к девушке-архивариусу, чтобы красиво развалиться на стуле и лениво рассказать об очередном подвиге. Потому что Марта убили этой ночью.

Антон выехал на место преступления первым, прихватив с собой судмедэксперта. Передглазами почему-то висела мутная пелена, и Антон пару раз наскочил колесом на тротуар, заставив спутника презрительно поджать губы.

В комнате тускло горела лампочка без абажура. Март лежал на кровати и не выглядел спящим. Его синюшное лицо с вытаращенными глазами было повернуто к стене. На полу валялись вещи, но весь вид комнаты не вызывал ощущения обыска или, например, кражи. Просто бардак, какой выходит, если долгие месяцы не убирать со стульев брошенную одежду, оставлять кружки, коричневые от чайного налета, и тарелки с засохшими кусками. Разве что окна были заклеены газетами.

Судмедэксперт попросил включить свет, и Антон задумчиво уставился на лампу. Ту, вероятно, не выключали с вечера, и утром, когда дали электричество, она зажглась сама.

Им позвонила соседка Марта, которая всю ночь слышала странные удары и приглушенный хрип и, вероятно, не обратила бы на это никакого внимания – ну, мало ли кто как развлекается, – но утром ощутила резкий неприятный запах. Как будто тухлая болотная вода течет из-под двери.

– Удары были такие, словно ребенка заперли в ванной, а он колотится, чтобы выпустили, – говорила женщина, пока Антон тупо глядел в блокнот, не соображая, как все это записать. – Ну, слабые, тут уж никто особенно внимания не обратит.

Антон поднял на нее взгляд. Дама как дама, на таких держится мир. Судя по строгому костюму и профессиональному безразличию на лице – тоже сотрудница силовых структур Петербурга. Все понимает и знает тоже многое.

– Вот такие? – он пару раз несильно ударит по стене рядом с кроватью Марта. – Похоже, что он хотел позвать на помощь и не мог.

– Да, – подтвердила она.

Судмедэксперт пошел к окну, чтобы отодрать газеты.

– Темновато, – сказал он зло, потому что работать в полумраке не мог, хоть и пытался изо всех сил.

– Темновато, – повторил за ним Антон, не чтобы поддержать разговор. Нет, он вспоминал. «Темновато» было в последнее время любимым словом Марта. А на полу валялись серые ленточки, нож с запекшейся в рукояти кровью и…

Он опустился на корточки, рассматривая предмет, половину которого скрывало брошенное тут же полотенце. Простой металлический медальон с изображением птички. Зачем Марту понадобилась такая вещь? Девушку-архивариуса подобным явно не соблазнить. Такую ерунду обычно носят девочки лет так тринадцати. Тринадцати лет.

Антон поднялся и, машинально сунув руку в карман куртки, хоть там давно уже не водилось сигарет, вышел на лестничную площадку.

Ежась от холода, Вета спустилась на аллею. За ночь Петербург покрылся корочками льда на лужах и разом сбросил все листья. Она не ждала, что так рано наступят холода, и плащ совсем не согревал, а ноги в тонких колготках так и вовсе продрогли.

– Как уроки? – спросил Антон, подставляя ей локоть, за который Вета привычно взялась.

– Нормально. После обеда будут восьмые классы, там я попрыгаю. А пятиклассники что? Ангелы с крыльями.

Мимо пробежала шумная группа подростков в синих жилетках. Им не было холодно – Вета проводила взглядом каждого, вспоминая имена.

– Здрасти! – послышалось нестройно.

– Пойдем куда-нибудь, где потеплее, – попросила она.

Решили поступить просто – забрались в машину, которую Антон остановил на противоположной стороне улицы.

– Помнишь Марта? – спросил он, и Вета только сейчас поняла, что не так с его голосом. Он звучал теперь глухо, как будто через слой ваты. По телефону такие подробности сложно разобрать, особенно когда у тебя в кабинете пятиклассники помышляют о том, чтобы отложить все задания и вволю покидаться бумажками.

– Да, – передернула плечами Вета. Такое неприятное ощущения от ощупывающего взгляда – она хорошо помнила.

– Его убили сегодня ночью.

Вета с минуту молча смотрела на Антона, пока тот барабанил пальцами по рулю и, казалось, говорил сам с собой, а не с ней уж точно.

– Кто? Маньяк, который случайно пробегал мимо? Или он сам… того? – Вета вовсе не хотела, чтобы ее слова прозвучали иронично. Но видимо, в Петербурге было так принято. И виновных находили сразу же.

– В том-то и дело, что не получается, – хмыкнул Антон. – На маньяка не свалишь, а для самоубийства все слишком странно выглядит.

Одно дело, когда девочка-подросток, которую травят в школе, бросается в реку, и совсем другое, когда молодой мужчина, успешный по всем фронтам, вдруг давится в собственной постели. Антон попробовал передать Вете слова судмедэксперта, но уже на середине речи запнулся, запутался и замолчал. Судмедэксперт и сам запутался, потому что даже безмолвному Антону не мог объяснить, как можно удавить самого себя, лежа в постели.

– Что-то я уже ничего не понимаю, – выдавила Вета.

По лобовому стеклу машины застучали дождевые капли, и она бездумно подышала на озябшие руки. Попрятались птицы, цветы на школьных клумбах давно превратились в грязные тряпочки, и Вете уже казалось, что так было всегда. Закрытый Петербург – город вечной осени.

– Последнее время Март стал раскрывать убийства, одно за другим, – сказал Антон так, словно они весь день сидели в машине и обсуждали знакомых.

– Ну да, так часто бывает в фильмах – гениального детектива самого убивают. Тю-тю, – пробормотала Вета, начисто забыв, что речь идет о настоящем человеке и ночью его убили. Ей-то что, ей все еще помнился противный взгляд Марта, которым тот ощупывал ее коленки под черными колготками. Такого мертвым просто не представить.

– Да нет. – Антон невесело усмехнулся. – Все он раскрывал неправильно.

– Нет? – беспомощно обернулась она.

– А ты правда думаешь, что Игоря убил совершенно случайно затесавшийся маньяк? И Рония собиралась прыгать в речку?

– Она не собиралась, – повторила Вета, вспоминая злые глаза Лилии, когда та шипела на нее в фойе школы. «А она вам что, обо всех своих намерениях докладывала?» Почему-то, несмотря на все, Вета по-прежнему верила, что Рония не стала бы обнимать ее и прижиматься щекой к плечу, если бы собиралась покончить с собой.

– Смотри. – Антон протянул ей прозрачный пакет с простеньким медальоном на атласной ленте. – Это ее?

Расставившая крылья птица была похожа на Мать-Птицу и не похожа одновременно. Вета покрутила металлический кругляшок в пальцах. За время работы она так насмотрелась на девочек и девушек, в строгой форме, и в коротких юбках, на длинных острых каблуках, и в детских тапочках-балетках, в бантах, и с дорогими золотыми цепочками не шеях, что опознать украшение, которое можно купить в любом ларьке, было не так-то просто.

– Кажется, ее. Во всяком случае, я точно видела что-то такое в школе. А Рония правда стала бы такое носить. Ну, дешевое, с птичкой. – Вета протянула Антону пакет. – А почему ты спрашиваешь?

– Понимаешь, Март тут выдумал новый способ раскрывать преступления, – сказал Антон. – Как он мне пытался объяснить, нужно было вызывать души убитых, и они сами все рассказывали.

Вета прыснула, решив, что он шутит, но Антон смотрел совершенно серьезно.

– И что? Вызывалось? – проговорила она, готовясь приводить доводы за и против. Это же научно – не верить, пока не доказано.

– Ну, не думаю, если честно. – Антон обернулся, чтобы положить медальон на заднее сиденье. – Напротив, я думаю, вместо душ он вызвал кого-то другого.

В их молчание вторгся дождь, часто-часто забарабанил по стеклам, стряхнул в неба остатки желтых листьев и бросил их на дорогу.

– Кого? – хотела спросить Вета, но сама вдруг поняла. Она знала. Из всех инфернальных сущностей она знала только одну, но зато эту уж чуяла наверняка, ощущая каждой клеточкой тела. Как будто в темной подворотне прячется туманообразное существо и смотрит в спину.

– Пугало. – Антон улыбнулся, что далось ему с трудом.

О стекло ударился планирующий в воздухе лист, и Вета вздрогнула.

– Город? – спросила она у самой себя. – А я, кажется, верю. Пугало убило Игоря и Ронию, а теперь и его. Кого еще тут можно вызвать, кроме города.

«Он и так постоянно смотрит мне в спину», – хотела добавить она, но запнулась.

Овеществленное потустороннее существо вдруг приняло реальный очертания, и Вета увидела его, словно перед собой.

Это был мужчина, высокий и на вид нескладный, худой, одетый серенько и простовато. Но его все равно невозможно рассмотреть как следует – он почувствует твой взгляд и исчезнет.

– Я хочу тебя куда-нибудь спрятать, – признался Антон, и Вета поняла, что это было признание в любви, пусть и слишком напоенное сутью его профессии. – Я беспокоюсь. То, с чем ты имеешь дело, сродни чудищу, которое вызвал Март. Если хочешь, назовем его пугалом.

Он так и сказал – «чудищу». Вета хотела напомнить, что имеет дело всего лишь с восьмиклассниками, хоть их и можно, конечно, назвать чудищами, но все равно… Язык стал непослушным, и все, что она могла, – таращиться на Антона, ловя в своей голове остатки мыслей.

– Я… – пробормотала Вета.

Он потянулся к ее плечам, обнял, заставляя неудобно перегибаться через переключатель скоростей. Вете стало тепло от его дыхания и рук, хоть чуть раньше она никак не могла согреться.

– У меня уроки в восьмых классах, – повторила она, как заведенная игрушка. Как будто бы Антон мог не расслышать, что она говорила с самого начала.

Он отстранился, честно и пронзительно взглянул ей в глаза.

– Отпросись у завуча. Скажи, что у тебя болит голова, подвело живот и ты записана к зубному. Можно подумать, ты так часто отпрашивалась.

У Веты и правда свело все лицо, как от зубной боли. Очень хотелось сбежать и забыть все, как страшный сон, но девять человек зависели от ее внимания. Жизнью зависели, никак не меньше.

– Я не могу, – глухо сказала Вета.

– Они умрут, – отрезал Антон, все еще удерживая ее за плечи. – Все равно все умрут, да еще и тебя за собой потянут. Их сожрет чудище-пугало, или как там ты его хочешь называть? Они обречены. Ты не сможешь ходить за ними вечно и вымаливать еще пару дней жизни.

Его лицо превратилось вдруг в восковую маску – неподвижное, жесткое. Вета отвела глаза. По капоту машины прыгал мокрый, ошарашенный дождем воробей, блестели черные бусинки глаз.

«Лети отсюда, ненормальный», – хотелось сказать Вете.

«Беги отсюда, ненормальная», – вторили остатки здравого смысла.

– Я не могу, – сказала она отрешенно.

Антон тяжело вздохнул, так что на груди натянулась застежка куртки, выпустил ее плечи. В шорохе дождя очень удобно было отворачиваться и барабанить пальцами по рулю.

– Что происходит? – поинтересовался Антон. – Еще недавно ты называла их монстрами, ты хотела сбежать из города, собиралась писать заявления в полицию, или что там было? Теперь ты готова в пекло за ними идти?

Она дернула верхнюю пуговицу на блузке: вдруг стало тяжело дышать. Было душно, и в салоне машины пахло искусственной хвоей – ароматом, способным обмануть только последнего глупца, никогда не видевшего настоящую сосну.

– Ты же не любила их? – повторил Антон, повышая тон. Ему нужно было говорить – Вета знала, он боялся молчания еще больше, чем неведомое пугало. – А теперь бросаешься их защищать?

– Не любила, – усмехнулась она, дергая следующую пуговицу. Если она не вздохнет полной грудью сейчас, она просто умрет. – Я не умею любить. Я тут пытаюсь симулировать любовь. Ты когда-нибудь думал, чем ее можно заменить?

Ей не хотелось говорить о том, почему она остается на самом деле. Она знала, что Антон не поймет.

Воробей таращился на них сквозь заднее стекло, и Вете в первый раз подумалось: что, если это город смотрит на них глазами птиц. Наблюдает, подслушивает и улыбается, хоть клювы не приспособлены для улыбок, но ему так хочется.

– Вот оргазм, скажем, можно симулировать. Легко! А любовь можно?

Надолго повисло молчание, все до краев переполненное стуком дождя о стекло.

– Вопрос, наверное, в том, – сказал наконец Антон, – кто поверит в такую любовь.

Она все-таки пришла на урок. Руслана раскладывала на столе тетрадь, учебник и письменные принадлежности. Вера сидела на краю парты, закинув тонкие ноги одну на одну. Она была, как всегда, без жилетки. Болтала о чем-то с Алейд и покачивала ногой в такт словам.

– Завтра пойдем навещать Валеру, все вместе, – произнесла Вета тоном, не терпящим возражений, и опустила на стол журнал.

Вера скривилась.

– Классно! – закричал откуда-то из угла Марк.

– Пойдемте, – согласилась Алейд. – Знаете, как скучно одному дома сидеть.

– А я не могу завтра, у меня шахматная секция, – весело отозвался Арт, тихонько возвращая на место макет сердца, которым, наверное, собирался запустить в Марка, пока не пришла Вета.

– У нас нет времени подстраиваться подо всех! – повысила голос она. – Идем завтра, и точка.

Класс притих, дети настороженно рассматривали ее, пытаясь понять, чем успели ее разозлить.

– Записываем тему – кровеносная система, – сказала Вета, перекладывая на своем столе ручки и карандаши. – Аня, собери пожалуйста у всех тетради с домашним заданием.

Она услышала, как с тяжелым вздохом Аня поднялась со своего места, потыкала в плечо Руслану, но та только вяло отмахнулась. Шли тяжелые секунды, как капли крови на пол. Вета обвела класс взглядом.

– Я что-то невнятно сказала?

Арт вздохнул, показушно прижимая ладонь к груди. Ей даже почудилось, что вот сейчас он скажет: нас бросили, как вы не понимаете, у нас травма. Как на самом первом уроке.

– А нас расформируют, – просто сказала Алейд.

Вета помедлила, думая, что не так расслышала ее слова. Так бывает иногда, говорят, у учителей вырабатывается привычка не прислушиваться к приглушенным голосам: все равно всех не разберешь. Говорят, у них вырабатывается особый командирский тон.

«Не улыбайтесь им, – сказала однажды Лилия, как будто вбивая каждое слово в несчастную голову Веты. – Никогда не улыбайтесь. И не кричите. Когда вы улыбаетесь – они чуют вашу слабость. А когда кричите – страх. Как собаки, знаете? Собаки тоже чуют страх».

– Куда еще расформировывают? – произнесла Вета своим обычным голосом, без приказного тона.

В классе зашуршали, принялись переглядываться. Она одна была перед ними, как перед многоликим отлаженным механизмом. Она одна, а их – восемь.

– По другим классам и школам, – пояснила Руслана с привычной усмешкой – «хорошо, я расскажу, раз никто больше не способен. Я отвечу. Я получу очередную пятерку. Она мне не нужна, но раз вы так настаиваете…» – Это все из-за Игоря и Ронии.

Вета улыбнулась.

– С чего вы взяли такую ерунду? Лично я ничего подобного…

– Нам Лилия сказала. На прошлой перемене. – Руслана наклонила голову, как умная птица.

Вета положила красную ручку между страниц ежедневника, прикрыла глаза. Сплошной гул окружил ее со всех сторон. Она в самом деле пыталась обыграть их всех? Нельзя выиграть у того, кто ночами зовет тебя на набережную и сталкивает с парапета. Нельзя.

Она поднялась, все еще пытаясь унять головокружение. Пол и потолок отчаянно качались, как палуба корабля, попавшего в шторм. «Это ярость, – сказала себе Вета. – Иди, пока ярость не кончилась. Потом ты не решишься».

– Елизавета Николаевна! – сбивчиво понеслось вслед.

Вета шла по свежевымытому паркету и боялась, что расплещет ярость, что не донесет. Вот уже на ум пришло спасительное: «А может, все не так уж плохо? Ну, расформируют их, а с меня снимут классное руководство. Пусть отдуваются другие». И тут же: «Антон ведь предлагал сбежать».

Кабинет Лилии оказался открыт. Хуже всего было бы, если бы она уже ушла – тогда Вета осталась бы рядом с запертой дверью, все еще сгорая от ярости, уже никому не нужной.

На месте гостя сидела англичанка, и Лилия, мерно покачивая остро отточенным карандашом, зачитывала ей расписание. Вета нарочно хлопнула дверью. Она не вынесла бы томительного ожидания под дверью, она бы озверела от него.

Завуч подняла голову, и на мгновение Вете показалось, что она сейчас кинется и насквозь проткнет нежданную гостью этим самым карандашом.

– Почему вы собираетесь их расформировать? – выпалила она, слыша сама себя как будто со стороны. Голос был взрослым и грубоватым, приказным. Такой как раз подходил для чтения моралей нерадивым ученикам.

Лилия сделала англичанке знак рукой, та поднялась и торопливо вышла, обойдя Вету по широкому полукружью, хотя в крохотной комнате ей для этого пришлось упереться спиной в шкаф.

– Это не мое решение, это приказ министерства, так вот, – заговорила Лилия, копаясь в бумагах на своем столе. Еще немного, и она бы нашла этот самый приказ, даже если его никогда и не существовало.

– Приказ расформировать мой класс? – уточнила Вета.

– Валерианочки попейте, – ласково предложила вдруг Лилия. – Нервничаете. Побелели вся.

Вета подалась вперед, уперлась руками в спинку стула. Если бы она села – о, если бы только села – Лилия сожрала бы ее быстрее пугала. И страшнее, куда страшнее его.

– Какого демона вы рассказываете детям то, о чем должна первой узнать я? Ну или их родители, в конце концов. Куда вы собираетесь деть моих детей?

Губы Лилии сложились жалобной трубочкой.

– Мы что тут, по-вашему, едим их на завтрак? Некоторых из них, как и остальных новых людей, переведут в специальный интернат, а остальных раскидают по параллели. Это ультиматум нашего руководства. Приказы в нашем городе не обсуждаются, Елизавета Николаевна, так вот.

«Нашем, нашем, нашем! – кричало все в ней. – Не твоем, тупая девчонка».

– А вам я не сказала только потому, что вас, как всегда, не было на рабочем месте. Гуляли где-то, а дело было строчное.

Вета чувствовала, как утихает буря. Что она могла противопоставить приказу и руководству? Эти два слова, поставленные рядом, творят чудеса, и даже с Лилией, а не только с ней, простой учительницей биологии.

Глава 22 Следы наверх

Она не говорила об этом и старалась не думать. Кто знает, до чего вообще можно было додуматься, распаляя свое воображение. Чувство было сродни тому, когда проходишь мимо оборванного нищего, просящего милостыню: и жалко, и противно, и ненавидишь саму себя, и хочется забыть поскорее.

Сначала все шло по-старому, но в один прекрасный день администрация школы – кто уж там назывался этим загадочным словом – оформила все документы. Ииро, Арт и Алейд одним утром не пришли в школу, а остальных детей рассовали по двум оставшимся классам восьмой параллели.

Вета не пробовала больше с ними говорить, да и те не горели желанием общаться. Аня постоянно опаздывала на уроки, а чуть только Вета делала ей замечание – поднимала на нее прозрачно-голубые невинные глаза.

– Я была в столовой.

– Ты что, каждую перемену ешь?

Руслана рассказывала всем кругом, что скоро перейдет в другую школу и даже называла номер, но всегда новый. Вера демонстративно игнорировала учителей – всех сразу и каждого с отдельным выражением лица. Алиса постоянно убегала то на собрания актива, то на очень важное мероприятие по сбору макулатуры – Вета никак ее не могла застать больше чем на секунду.

Чуть-чуть посветлело небо над городом. Каждый день, приходя в музей, Вета наблюдала за черепахой с мягким панцирем. Та без устали скребла лапами по стене стеклянной темницы, тянула острую морду вверх. Даже из соседней комнаты Вета слышала плеск воды – черепаха падала и поднимала тучу брызг.

Однажды Вета зашла в живой уголок проверить, как там кролики, которые особенно активно шуршали, и замерла посреди комнаты, совершенно не понимая, что делать: черепаха почти выбралась. Она пыталась подтянуться вверх, зацепившись передними лапами за края аквариума, скребла задними, давно уже не касавшимися воды.

– Идите сюда, скорее! – закричала Вета Миру.

Тот уронил какую-то из папок, бросился к двери и тоже застыл.

Черепаха судорожно дернулась и вдруг опрокинулась назад, снова упала в мутную воду, напугав плеском кроликов. Вета выдохнула, как будто только что на ее глазах полный пассажиров автобус едва не влетел в бетонную стену.

– Вот демоны… – прошептал за ее спиной такой же ошарашенный Мир.

– Она могла выбраться.

– Не думаю, – вздохнул он, разглядывая аквариум. – Проем слишком узкий.

Он поднял камень со стекла, которым был накрыт аквариум, и оценивающе покачал его в ладони.

– Нет, не выберется. Не приподнимет его.

Вете стало тревожно, и до самого конца рабочего дня она сидела, поджав под себя ноги, хотя дверь в живой уголок они как обычно подперли шваброй.

– Кажется, все кончилось, – сказала она Антону, когда свет уже выключили. Нужно было говорить раньше, чтобы разглядеть его лицо, но Вета не смогла.

Она провела рукой по горлу.

– В смысле? – В темноте шевельнулся невнятный силуэт Антона.

– Кажется, пугало наелось. Оно больше никого не убивает. – Она замолчала, потом поторопилась объясниться: – Я спрашиваю о них, каждый день. С ними все в порядке. Правда, не знаю, что с теми, кого отослали, но если бы кто-то умер, это бы опять гремело на всю школу, да?

– Не уверен, – признался Антон. – Но, может, правда… наелось.

Вета сглотнула, снова ощущая комок в горле.

– Я иногда забываю о них, – сказала она. – Сегодня сама себя поймала на том, что думаю о чем угодно, кроме них.

В ту злую секунду понимания она испугалась до холодного пота, а потом все прошло.

– Я никому не звоню, не дергаю ничьих родителей. Как ты думаешь, оно же должно было вернуться, если я их больше не держу, да?

– Наверное, – сказал Антон из темноты.

Глаза все никак не привыкали, и скоро Вета поняла почему. Не светились огни у трассы, вообще ничего в городе не светилось, кроме самого неба. Оно казалось серым покрывалом над черными айсбергами домов.

Рассуждать было глупо, все равно что пятиклассники заговорили бы вдруг о высшей математике, но Вете хотелось доказать самой себе: все кончилось. Правда-правда. На всякий случай она подтянула под себя ноги.

– Знаешь, если бы речь шла о человеке, я бы смог что-то предполагать, – негромко сказал Антон. Он приблизился к ней и сел рядом, судя по звуку, подвинув стул ближе. – Но что скажешь, когда речь идет о пугале, которое убивает детей?

Вета уловила краем глаза белесые вспышки в небе, в самой верхней точке, видимой из окна. Обернулась: ничего не было. Должно быть, шалили уставшие за день глаза.

– Я бы тоже в такое не поверила. Да никогда в жизни. Но, видишь же, как гладко все вышло. Я не обращала на них внимания – они умирали. Я стала обращать – они все остались живы. Если ты скажешь, что это совпадение, я сочту себя сумасшедшей.

Она теперь неотрывно смотрела в окно, силясь рассмотреть хоть одну звезду, вдруг хоть одна вырвется из плена туч. Все напрасно. Антон рядом с ней шумно вздохнул.

– Я все, что можно, перерыл. Все архивы, библиотеки, записки из сумасшедших домов. Никаких упоминаний, даже намеков.

– Главное, что все кончилось, – сказала Вета машинально. Она готова была повторять эту фразу до потери пульса, чтобы только убедить саму себя.

Протяжный гул разнесся над городом. Так мог бы реветь далекий мотор или все, что угодно, как объяснила сама себе Вета, но сердце все равно зашлось в отчаянном ритме. Была в этом звуке жуткая нотка, как будто застонал тяжелобольной – безысходно, дико.

– Мы же сделали все, что смогли. Никто бы не сделал больше. – Вета закрыла глаза.

– Судя по тому, как нам вставляли палки в колеса, никто бы и не стал делать больше, – усмехнулся Антон в темноте за ее левым плечом.

Вспышка света опять расцвела над домами и быстро потухла, но Вета успела ее заметить. Она протянула руку к окну, указывая на темное небо, но сказать ничего не успела: новый стон-гул сотряс дом, обиженно зазвенели стекла. Страшно наклонились деревья, силуэты которых все еще можно было различить на фоне серого неба.

– Включи радио, – севшим голосом попросил Антон.

Она потянулась к стене, нашарила пластмассовую коробку с единственным переключателем, щелкнула им. Послышался шум, напоминающий шорох прибоя, тихий и безобидный. Вета всегда убавляла звук перед тем, как выключить радио совсем.

– Ты трогал настройки?

В темноте было не различить шкалу волн. Вета покрутила ручку настройки туда-сюда, но помехи только стали громче. Голые руки покрылись мурашками, как от холода. Было уже тихо, но предчувствие морозом дышало в затылок.

– Пойдем, – сказал за ее спиной Антон деловито и спокойно.

– Ну это же… – Перед тем, как выйти в коридор, Вета снова обернулась на окно. Деревья стояли неподвижно, будто высеченные из мрамора. По небу разливалось белое рваное марево, под которым жались друг к другу по-прежнему черные дома.

– Это город.

Ей не было ни страшно, ни волнительно, но когда она сдергивала с вешалки плащ, потянула так сильно, что оторвала петельку.

– Не бойся, – сказал ей Антон.

Вета удивилась тому, как тихо и без толкотни спускались люди по лестнице вниз. И молчал лифт. Все было так слаженно, словно у них каждый месяц случались испытания, и каждый месяц стекла тряслись от утробного гула. Но почему и нет? Ей никто и никогда не рассказывал о закрытом городе. Не посчитали нужным.

Где-то на нижних этажах запищал ребенок, но быстро смолк. Свет сочился из высоких окон на лестничных пролетах, но его оказалось слишком мало. Несколько раз Вета чуть не слетела со ступеньки, не рассчитав высоты.

Походя она глянула в окно на лестничной площадке: из-за вспышек на улице делалось светло, как днем. В небе распластались черные неподвижные тени. Одна нависла над соседним домом так низко, что почти касалась телевизионных антенн. Взгляд выхватил из темноты ближнего переулка неторопливое аморфное шевеление. Там плясали язычки белого пламени, то затухая, то снова разрастаясь.

Еще одна неожиданность – подвал дома оказался довольно сухим и не пах мышами, хоть Вета успела вообразить все прелести убежища. До самого утра приглушенный гул тревожил их шаткое спокойствие даже в подвале – помещении без единого окна.

Тридцатое сентября. День красного рассвета и стершихся надписей

Вета шла по ступенькам подземного перехода – вверх. Непривычно яркое солнце выбелило бетонную лестницу, высушило лужи на дорогах. Вета шла по ступенькам и вспоминала, как некрасиво закончится ее самый короткий рабочий день.

Ночью она и подумать не могла, что этот день будет похож на вереницу предыдущих, что машины будут точно так же носиться по шоссе, а люди – собираться на автобусных остановках. А туман утром снова поднимется с асфальта в рыжее от рассвета небо.

– Это мертвый город, – мысленно повторила она услышанную где-то фразу и остановилась.

Все ступеньки были исписаны мелом – белые буквы тянулись от одной стены перехода к другой, но, сколько она ни щурилась, она не могла разобрать ни слова. Свет солнца и чужие подошвы почти стерли меловые каракули, оставив только обрывки и хвостики у самых стен.

Прохожий толкнул Вету под локоть, и она принялась быстро подниматься вверх, опомнившись.

…Сегодня утром Лилия встретила ее у порога школы. В холле не шумели первоклассники. Только дворник бродил по аллее, шаркая жесткой метлой по асфальтовым дорожкам. Вета уже решила, что уроки отменили, но оказалось, что ее все равно ждали.

Лилия прятала руки за краями шали.

– Вы не хотели бы взять отпуск за свое счет? По семейным обстоятельствам, – сказала она очень сухо и твердо.

Вета не сразу сообразила, что ей ответить.

– У меня сегодня уроки.

– Уроки проведет Роза, она разберется. А вы идите домой. Да-да.

Они с полминуты стояли друг напротив друга, перегородив узкий проход между колоннами. Смотрели – и ни одна не опускала взгляда.

– А с какой стати? – поинтересовалась Вета. Не то чтобы она надеялась получить правдивый ответ, но все-таки глупо было стоять, ощущая только сквозняк, холодящий щиколотки. И уходить так сразу тоже было глупо. Скажут потом – ты совсем не боролась.

Лилия вскинула голову, так что засверкали стекла очков. Она так говорила на педсоветах – вскидывала голову, – и становились видны узкие породистые ноздри.

– Школа временно переведена на ограниченное расписание. Понимаете, биология – у нас не профильный предмет. Пока что уроки отменяются.

Без сомнения, она все очень хорошо придумала и безупречно сказала. Алые губы собрались удивленным колечком, когда Вета шагнула вперед.

– Так отменяются или их проведет Роза, что-то я ничего не могу понять?

Лилия отвела глаза, запоздало делая вид, что не отвела, а закатила, и принялась обмахиваться кончиком шали, хотя из приоткрытой двери в холл влетал совсем не летний ветер. Ее обнаженные до локтей руки пошли мурашками.

– И отменили, и проведет, если надо будет. Вы можете отдыхать две недели, разве тут что-то не ясно?

Она уже говорила, как будто вдалбливала двоечнику.

«Это официальный документ, понимаете? Не нужно устраивать тут мазню!»

Несколько недель назад Вета бы обрадовалась. Она бы запрыгала по ступенькам вниз, размахивая сумкой, как первоклассница, получившая сразу пять пятерок. Но сейчас она застыла, сжимая верхнюю пуговицу на блузке. Показалось вдруг, что еще чуть-чуть, и она задохнется. По гулкому холлу прошла старшеклассница, покосившись на них заинтересованно.

– Вы не хотите, чтобы я была с ними, да? Вы поняли, что он остановился?

Лилия вскинула брови – и опять запоздало, Вета успела заметить, как на ее лице нарисовалось брезгливое негодование.

– С кем были? Хватит, мне пора работать. Идите. Идите уже. А если будете дергаться, он и вас сожрет тоже. Не боитесь ходить по темным улицам?

Она собиралась проводить Вету взглядом, чтобы та и не посмела вернуться. Та облизала пересохшие губы.

– Значит, теперь вы решили от меня избавиться? Ну-ну, сначала расформировали класс, теперь поняли, что даже это не помогает. – Она вспоминала почему-то вовсе не глаза своего восьмого «А», который так отчаянно нуждался в ней совсем недавно, а всего лишь черепаху, которая скребет лапами по скользкой стенке аквариума и никак не выберется. Никогда. Как же там черепаха?

– Что же вы так глупо – сначала сами позвали, не давали уволиться, теперь выгоняете? – выпалила Вета на одном дыхании. Она сказала бы еще, про все свои обиды, но слова растерялись.

Вета развернулась на каблуках и собиралась картинно хлопнуть дверью, и навстречу ей попался парень из девятого. Он дернулся в сторону, но Вета все равно влетела в его плечо. Красивого ухода не получилось…

Надпись мелом она заметила еще и на асфальте возле книжного магазина. Дверь магазина была закрыта, окна темнели зарешеченными провалами. Слова остались на удивление четкими. Отодвинув ногой кленовый лист, Вета прочитала: «я останусь навсегда, я не умру». Буквы, выведенные дрожащей рукой, оказались в тени. Четкие белые буквы.

Прохладный ветерок потрогал ее за пальцы. Вета сунула руки в карманы плаща и зашагала дальше, почти сразу забыв о глупой фразе. Подумала только, что незадачливый отвергнутый любовник, наверное, решил напомнить избраннице о себе. Ох, эти подростки!

Она еще помнила себя такой – порывистой и резкой, такой – тринадцатилетней. Когда хотелось безоглядно влюбляться в двоечников и их же в открытую ненавидеть. Она еще помнила, но уже слишком выросла, чтобы красивые фразы про любовь пробирали ее до дрожи.

За поворотом Вета заметила еще одну написанную мелом фразу, на этот раз слегка потертую. «Люди не смотрят под ноги, топчут чужие жизни». Она усмехнулась.

– Прятали бы вы свои жизни получше, друзья.

Она впервые шла домой пешком и боялась заблудиться, хоть много раз видела все эти улицы из окна автобуса. Ветер тревожил собранные в кучи листья, и стеклянный воздух чуть звенел в ушах Веты. Она не знала, что ей делать до самого вечера – хорошо было бы просто идти.

«Не закрывай глаза, ты не сможешь обмануть меня», – настигло ее рядом со знакомым хлебным магазином. Вета покрутила головой, выбирая правильную дорогу, и заметила фразу только мельком. Переступила через нее, не специально, так получилось. Мигнул светофор, и она перешла на другую сторону улицы.

Во внутреннем дворике было тихо и безлюдно. Поскрипывали всеми брошенные деревянные качели, и мотался туда-сюда обрывок объявления у подъездной двери. В поисках ключей она пошарила в сумочке, и услышала сдавленный стон.

Вета вздрогнула, резко обернулась: за ее спиной так же мирно шумели деревья, пустовала асфальтовая тропинка, и не было даже машин – жители дома давно разъехались на работу. Где-то размеренно капала вода – Вета успела услышать даже это, а потом стон повторился.

В этот раз он снова оказался у нее за спиной, но Вета не спешила оборачиваться. Стон был громче и страшнее, чем в первый раз, и теперь она почти узнавала его. Это был тот самый голос, способный пробираться даже через плотно закрытые окна и двери.

Он становился похожим то на вой ветра в трубах, то на гул волн, которые бились в бетонную набережную, то на человеческий вопль. Но человеческим он не был, потому что не в состоянии человек кричать несколько минут подряд, на одной ноте, не замолкая, не срываясь на хрип. Или ей показалось, что так долго? Вета нервно тыкала пальцами в кнопки кодового замка на подъезде и никак не могла набрать номер правильно. Руки дрожали.

Она обернулась, спиной прижимаясь к двери. Мог же кто-нибудь из пенсионеров или молодых мамаш выйти вдруг прогуляться, ведь мог? Какого демона они сидят по своим квартирам!

Стены дома задрожали, и Вете казалось, что стонут именно они, и еще асфальт. Да весь город неровно вздрагивал вместе с ее дыханием. В один страшный момент Вете показалось: она различает слова в этом стоне. Даже не слова, а звуки и слоги, так тянут гласные первоклашки, когда учатся читать. Так пытается заговорить немой.

– Остановись.

Вета задохнулась от ветра, пахнущего мутной глубиной и подгнивающими листьями. Стон тянул звуки, повторяя раз за разом что-то неясное, и только это слово она разобрала, хоть все еще надеялась, что у нее просто разыгралось воображение.

Что делать, кричать? Кричи тут, пожалуй.

Дверная ручка больно впилась в спину, и Вете очень хотелось зажмуриться, чтобы так по-детски уйти от страха. Но зажмуриться никак не получалось, и она неотрывно смотрела, как в воздухе носятся сухие листья.

Сгорбленный силуэт появился на асфальтовой дорожке, и Вета заметила его сначала только краем глаза. Она не смогла бы сказать, откуда он вышел или как возник – создал сам себя из сухих листьев – прямо посреди двора. Он двигался как человек, очень долго пребывающий без движения, рывками, странно переставляя несгибающиеся ноги. Руки безвольно болтались по обеим сторонам туловища.

Вета не шелохнулась. Она могла бы все это время искать ключи в сумке, могла бы звонить по домофону соседям и кричать о чем-нибудь, да о чем угодно, но она не подумала и шевельнутся. Ручки сумки соскользнули с плеча, и та бухнулась на асфальт. Где-то на дне звякнули ключи.

Вспомнилось: «Пугало». И Вета легко подумала: «Ну да, это оно и есть». Она услышала, как гулко и медленно бьется собственное сердце.

Пугало остановилось у края тротуара, за которым начинался пологий подъем к подъезду, руки судорожно дернулись. Если бы Вета еще ощущала хоть что-то, она почувствовала бы боль в пальцах, сцепленных на железной ручке. Царапины пачкались ржавчиной.

Глава 23 Без видимых причин

Тридцатое сентября. День тех, кто не умер

Солнце рассыпалось тысячью искр по окнам домов и металлическим настилам детских горок. Уже много дней в городе не было так солнечно и так тихо. И тишину нарушал только шорох множества крыльев. Птицы: черные галки, серые вороны, голуби и нахохлившиеся воробьи слетались к подъезду и садились на провода и на ветки деревьев.

У пугала не было рук, и в рукавах потертого сюртука темнела пустота. Оно протянуло рукав к Вете, так и замерев у кромки тротуара.

– Зачем? – прохрипела та. Голос не очень слушался, но молчать она тоже не могла.

Птицы садились уже прямо на асфальт, на край урны для мусора – на ветках не хватало места. Вета слышала шорох маленьких коготков – они садились и устаивались поудобнее. Одна ворона качалась на тонкой ветке клена, грозя упасть, но не улетала.

– Зачем ты пришел? Ты выиграл, радуйся теперь, – сказала Вета, и со стороны услышала свой голос. Таким могла бы говорить Лилия, если бы ее вывел из себя особенно наглый хулиган. – Выиграл у маленького человека, город, да? Молодец! Герой!

Если бы она замолчала, она бы, наверное, в тот же момент умерла от страха, потому что руки уже дрожали, как бы сильно она ни сжимала ржавую ручку. И только голос не дрожал.

Вете показалось – грубая ткань, которая заменяет ему лицо, дрожит и идет рябью, как вода от ветерка. Как будто он пытается изобразить что-то лицом. То, что он пока что не научился изображать. Тринадцать лет, если задуматься, такой небольшой срок.

– Что ты пришел? – повторила она снова, но злость уже стихал, и голос звучал все жальче.

Судорожно переставив ногу, он шагнул ближе, покачнулся. Хотя ступней у него не было, как и кистей рук. Все пугало – плохое подобие человека, пыталось существовать в этой ипостаси, пыталось двигаться и говорить, но отчаянно фальшивило.

– Я не верю в тебя, – сказала Вета и только сейчас заплакала, прижимая пальцы свободной – не испачканной ржавчиной – руки к губам.

Стены дома и асфальт снова застонали, заскрежетало вокруг, как будто терлись друг о друга конструкции из металла, зазвенел сам воздух вокруг них. Вете почудилось, что она узнает в общем гуле скрип детских качелей с площадки.

– Пойдем, – различила она в этой какофонии. Так пишут недоразвитые – повторяют букву за буквой, тысячи раз. Так говорил он.

– Я не пойду с тобой. Я хочу уехать. Я хочу быть отсюда подальше, – заговорила она быстро, и слова наползали друг на друга. – Уйди. Уйди-уйди-уйди…

Очень хотелось зажмуриться, но она не могла, и продолжала смотреть, как он медленно покачивался взад-вперед, словно от ветра, хоть никакого ветра не было.

– Пойдем, – взвыло снова, уже почти различимое – или это Вета привыкла к выговору города.

– Нет, – прохрипела она, ощущая кончиками пальцев отчаянную сырость на щеках. Потрясла головой – может, так он лучше поймет?

Он замер, замолчал, и Вета поразилась внезапной тишине, так что даже остановились слезы. Птицы-истуканы покачивались на ветвях и проводах. Солнце купалось в стеклах домов, какое же яркое солнце.

– Не больно, – пообещал город, теперь одним только стоном – без скрипа и скрежета. Наверное, он так шептал. Потому что боялся ее напугать, – подумалось вдруг Вете.

«Ерунда, это не научно, – отчаянно хрипел голос разума. – Город – это кучка людей в бетонных муравейниках. Город не может бояться. Не может жалеть. Не может стоять перед тобой».

– Не больно? Да что ты вообще можешь знать о боли, пугало несчастное! – крикнула она, и ни одна из птиц не испугалась и не взлетела.

Материя, которая заменяла ему лицо, сморщилась, рукава безвольно повисли вдоль туловища. Чуть сгорбленная фигура издали, наверное, могла бы показаться почти нормальной. Просто высокий худой старик замер, задумался о чем-то своем.

– Ты обещала остаться, – низко протянул ветер и запутался в юбке Веты.

– Я ничего тебе не обещала, – всхлипнула она, едва выговаривая слова. Язык отчаянно заплетался. Она бы объясняла и приводила доводы, но так и не смогла убедить себя в том, что чудище, которое стоит перед ней, на краю тротуара, живое и разумное. Не набитый тряпками старый мешок.

Он стоял, неестественно наклонившись вперед, и как будто вспоминал то же, что и Вета, – ночи, когда она бродила по улицам, шла, разведя руки, по узкому парапету набережной, отдыхала на скамейках в парках и ни разу не наткнулась на патруль. Вета до истерики боялась найти в своих воспоминаниях подтверждения его словам. Правду о том, что да, обещала.

– Я не обещала, – сказала она снова, оборвав цепочку воспоминаний. Найти правду было страшнее всего. – Я тебя не люблю. Я хочу уехать отсюда, да куда угодно!

– Любить… – шепнул ветер, засевший в кучке сухих листьев. Или Вете только показалось.

Птицы сидели так же неподвижно, только качалась ворона на вершине молодого тоненького клена. Пугало распрямилось. Еще раз или два дернулись в судорогах его неживые конечности, и оно подалось назад.

Оно исчезло, растеряв себя по дороге. Ветер унес сухие листья и труху, несколько ворон вспорхнуло вверх, и что-то метнулось по асфальту к канализационной решетке. Вета стояла неподвижно, боясь дышать. Ее пальцы давно онемели, кровь в царапинах запеклась.

Резкий механический писк вывел ее из оцепенения, а потом в спину сильно толкнули. Вета отступила в сторону. Подъездная дверь открылась, и на порог вышла сердитая бабушка со скомканной авоськой в руке.

– Ты чего тут встала? – Она зыркнула на Вету. – Пройти уже не дадут.

Та оглянулась: птиц уже не было, только покачивались ветки, хоть ветер давно спрятался за соседним домом. И солнце пекло, как летом. Оказалось, под блузкой по ее телу текут капли пота. Вета судорожно втянула воздух и опустилась на скамейку. Тяжело прошагала мимо старушка, одетая в осеннее пальто.

Вечером с работы вернулся Антон и весело затопал в прихожей. Зашуршал бумагами, потом заглянул в комнату к ней. Весь день Вета провалялась на кровати, плотно зашторив все окна в квартире.

– Извини, – выдавила она, – я забыла тебя предупредить, чтобы не заезжал в школу.

Антон принес с собой запах тлеющих листьев и немножко радостных детских криков с площадки перед домом.

– Да ладно, – посерьезнел он. – Тебе плохо?

Вета отвернулась к стенке, совершенно не понимая, как и о чем с ним говорить.

– Да, – сказала она. – Уже примерно месяц, как очень плохо.

Антон прошел в комнату и сел на край кровати. Он протянул руку, чтобы дотронуться до Веты, но та не обернулась, и рука опустилась на складку покрывала.

– Меня выгнали из школы, – продолжила она, когда немой вопрос уже почти материально висел в воздухе.

Можно было забросить все, забыться, надеть шелковую юбку и пойти гулять по городу – ведь ей дали отпуск, а может быть, и вожделенное увольнение. Ничьи судьбы ее больше не трогали, в конце концов, у детей есть родители, вот и пусть любят своих отпрысков. Но Вета смотрела в стенку и не находила в себе сил ни подняться, ни вспомнить о том, как сегодня к ней приходил город. Или нужно говорить «за ней»?

– Ты веришь в призраки? – спросила она.

– В призраки? – удивился Антон, который еще не успелсообразить, радоваться ее отпуску или бежать и прятать все острые предметы.

– Ну, в фантомы, чудовища, пугала? – Она нервно рассмеялась и села на кровати, подтягивая ноги под себя.

Вета так и осталась в белой блузке – теперь уже изрядно помятой – и школьной юбке ниже колен. Чтобы переодеться, нужно было вставать и идти к шкафу, возле которого ей обязательно бы вспоминалась Рония: «Можно я оставлю здесь свою сумку?» Она бросала сумку в подсобке возле шкафа с пыльными книжками.

– Ты к чему это? – выдал Антон, хотя наверняка уже понял к чему. И чуть-чуть отстранился от нее. Вета хмыкнула.

– Оно почти умеет говорить. Еще немного, и, наверное, оно станет похоже на человека. А знаешь, что самое страшное? – Она выдержала долгую паузу, но уголки губ уже поползли вверх. – Что это научно. Ну что ты смотришь на меня, как на идиотку?

Антон хмурился и не отвечал.

– Да, – согласилась она. – Звучит глупо. Но припомни хоть один доказанный факт, согласно которому город не может материализоваться в пугало и пойти собирать души? Теория имеет право быть, пока ее не опровергли.

Она услышала сама себя как будто со стороны и испуганно замолчала. Мысли эти, не облаченные в слова, казались правильными и простыми, но звучали сумасшедше. Вете захотелось добавить что-нибудь такое обыденное, чтобы затравленное выражение на лице Антона сменилось обыденной скукой.

– Лилия обо всем знает. Она не хочет, чтобы я была рядом с детьми. Видимо, она поняла, что они не уходят из-за меня. А она хочет, чтобы уходили.

Ей вдруг вспомнилась цветастая шаль, Вета нервно хихикнула, представляя себе, как Лилия стоит перед пугалом, пряча руки в пестрых кисточках.

«Я хороший завуч, – как бы говорила всем подряд ее шаль. – Квалифицированный. Я даже умею скармливать детей городу-пугалу».

Антон смотрел на нее так же сумасшедше и молчал. Как же Вете хотелось схватить его за плечи и тряхнуть изо всех сил, чтобы даже зубы клацнули.

– А я знаю, почему город за детьми больше не приходит, – сказала она уже то, чего говорить не собиралась вообще. – Потому что он теперь приходит за мной.

Он подтянул ее к себе и обнял, как всегда, неудобно, но Вета молчала и терпела. В конце концов, она ужасно долго ждала этого разговора и надеялась, что Антон не опоздает ни на минуту, потому что каждую минуту она делала шаг к безумию. Так казалось Вете.

– Лилия не сумасшедшая, – сказал наконец Антон. – Она какая угодно, только не сумасшедшая.

Он вскочил, метнулся в прихожую и там схватил трубку телефона. Вета слушала, как крутится диск, и снова облизывала отчаянно сухие губы. Солнечный свет пробивался даже сквозь шторы, и она представляла, как визжат на площадке дети. Скрипят качелями, гоняют на велосипедах по асфальтовым дорожкам, а птицы задумчиво смотрят на них с полуоблетевших кленов. Птицы наблюдают за каждым.

Антон положил трубку и вернулся. Снова прогнулся матрас – он сел рядом. Вета почувствовала, но не обернулась. Она рассматривала абстрактные узоры на бежевых обоях, и в каждом изгибе ей чудилось птичье перо, или клюв, или лапка, вцепившаяся в тонкую ветку.

– Ты ведь живешь здесь всего ничего. Я не понимаю, – признался Антон. – Если мы решили, что дети, которые родились в городе ему зачем-то нужны, то ты здесь все равно не при чем.

– Я их даже не видела сегодня, – вспомнила Вета, и ее одолело внезапное желание сесть за телефон и позвонить каждому. Можно даже тем, кого собирались сослать в специализированный интернат. Вдруг трубку возьмет Арт. Станет ли ей тогда спокойнее?

Антон тряхнул руками.

– Постой. Объясни мне, как вообще все это происходило? Как он пришел? Куда потом делся? Ты как-то прогнала его?

Вета молчала, снова вызывая в памяти образ пугала с пустыми рукавами и штанинами. Ткань, которая заменяла ему лицо, морщилась, пыталась изобразить человеческие эмоции, но не получалось. Может быть, совсем скоро он стал бы для всех – как случайный прохожий. Высокий сутулый старик, пусть в обтрепанном сюртуке, ходил бы по улицам. На таком не особенно задерживаются взгляды.

Она сама бы шла утром в школу и заметила бы на другой стороне улицы мужчину со странной подергивающейся походкой, и тут же позабыла бы о нем. А мимо нее прошел бы город.

Вета одернула себя. О чем она думает? Нет никакого класса, скоро не будет никакой школы, а потом, вполне вероятно, не будет и ее самой. Так – вполне логично, если исходить из условий задачи. Или эксперимента. «Пугало вернулось», – написала ей Руслана на ободранном клочке бумаги. Ведь так научно все выходило до сих пор.

– Демоны, – сказала она, вполне спокойно осознавая собственную грустную судьбу. – Вот демоны. Не стоило мне сюда ехать.

* * *

Всю ночь город стонал за окнами, то гулко и низко, то переходя на визг. Звенели стекла в рамах, и почти не горели звезды. Падало и снова возникало напряжение в электросетях – Вета слышала, как эпилептически хрипит холодильник, включенный пятый раз за ночь. Нужно было встать и выдернуть его из розетки, но в коридоре бродили страшные тени, а Антон спал, как застреленный. Как он вообще умудрялся спать?

Вета металась по горячей комковатой подушке, не находя такой позы, в которой она смогла бы ничего не видеть. По стенам тоже плясали тени: ветки кленов и тополей – и серое небо глядело в окна. Странно светлое небо – ведь не горели даже фонари вдоль трассы. Вета смотрела на стрелки часов, и даже когда исхитрялась задремать, ей все равно снились эти стрелки, отплясывающие дикий ритм.

Она не выдержала, поднялась, прошла на кухню. Включать свет не хотелось – будет истерически мигать лампа или не зажжется вообще, добавляя последнюю каплю в бездну ее отчаяния. Вета на ощупь включила радио.

Почти на всех частотах шипели помехи. Она крутила ручку вслепую и неизвестно как поймала едва слышный голос диктора. Добавила немного громкости и подтянула к себе табурет.

– …Сохранять спокойствие, – твердил безликий голос, прерываясь потусторонним шелестом помех. – Силы, брошенные на ликвидацию последствий… ограниченная зона доступа…

Вета прислонилась лбом к прохладной стене. Даже в ночной рубашке без рукавов ей было ужасно душно, хотелось открыть окно в осеннюю ночь. Или нет… Вета поймала себя на мыслях о том, как хорошо было бы прогуляться по набережной. Именно сейчас, когда скучают бетонные парапеты, вода бьется о берег, и мать-птица раскидывает крылья навстречу белым вспышкам в небе.

– Нет, – сказала Вета вслух, чтобы удостовериться самой. Нет, она не выйдет из квартиры. Путь он приходит сам, прямо сюда, раз ему так не терпится.

Или выйти все-таки? Подставить разгоряченные плечи прохладному ветру. Никто не заметит ее ухода. Никто ее не остановит, и город старательно отведет патрули. Город заставит Антона спать еще крепче, и до самого утра, а утром все уже будет хорошо.

Вета поднялась, налила в кружку холодной воды из чайника, выпила, а остатки выплеснула на ладонь и обтерла лицо. Нет, так думать нельзя. Ночь кончится, и будет новый день. Без школы. Нужно радоваться и сходить в библиотеку за подборкой журналов, чтобы в голову прекратили лезть идиотские мысли.

Она так ждала рассвета, как не ждала, наверное, даже в детстве, наслушавшись страшных историй. В очередной раз взревел и стих холодильник – снова погасли огни над дорогой. Радио зашипело, как рассерженный кот. Вета опять покрутила ручку настройки, но сиплый голос диктора не находился.

Зато Вета услышала голос города. Он по-прежнему стонал, но в привычном вое за окном поселилась еще одна нотка, временами едва различима, временами – ясная, как учительская речь. Вета подошла к окну: казалось, во всем Петербурге не осталось ни одного огня, но странно светлое небо озаряло улицы жемчужным светом, туманное марево опускалось на трассу.

Она поймала себя на том, что тянется к шпингалету окна, и едва успела отдернуть руку. На одну секунда Вете стало так жутко, что она не могла даже шевельнуться, а тени деревьев, пляшущие по потолку, сплелись в ее воображении в человеческую фигуру. Как только оцепенение спало, Вета бросилась в комнату, зашибла ногу об дверной косяк, но не обратила внимания на противную боль. Она принялась тормошить Антона.

– Ну проснись уже! Ты что, не слышишь?

– Что случилось? – пробормотал он, прячась лицом в подушку. – Спи давай.

Ему надо было рано вставать и идти на работу, где в последнее время дел невпроворот. Настоящих, серьезных дел, не то что какое-то пугало. Вета сжала зубы от злости.

– Ты вообще слышишь? Это нормально?

Антон сглотнул и сел, по-детски обхватывая колени руками. Света в комнате осталось совсем мало, но Вета видела, как он сонно моргает, и это ее чуть успокоило – проснулся. Удушливая волна страха откатилась.

– Что слышать? – спросил он, с трудом разлепляя пересохшие губы. – Этот гул часто бывает. Наверное, подъемные краны. А, еще из труб воду спускают.

Днем это объяснение могло показаться даже неплохим.

– Да нет, – зашипела Вета. – Он говорит. Слышишь? По-настоящему, словами.

– Кто? Тебе, наверное, приснилось. Спи уже, – вздохнул Антон и лег, обняв подушку.

Она подтянула под себя ноги, вспоминая детскую страшилку про руку под кроватью, и ощутила вдруг, какие жаркие эти простыни. Невозможно сильно захотелось накинуть плащ и выйти в прохладную ночь. И правда, никто ведь ее не остановит.

Глава 24 Честные слова

Первое октября. День разбитых стекол

Она сошла с ума. Это Антон знал совершенно точно. Она вернулась утром, и туфли оставили на линолеуме мокрые следы. Она прошла прямо на кухню, села там, не снимая плаща, и посмотрела на него почти счастливо.

– Хочешь, я сварю кофе? Ты любишь кофе? – сказала Вета. Промокший плащ распахнулся на груди, а под ним была только ночная рубашка, тоже мокрая.

Баночка кофе завалялась на верхней полке шкафа – кто-то подарил, а варить кофе Антон не умел, да и времени у него не было, чтобы заниматься такой ерундой.

– Я не знаю, – сказал он, растрепанный и в незастегнутой рубашке. Он не успел как следует испугаться ее новому исчезновению – Вета вернулась через несколько минут после того, как но проснулся, вот только горечь во рту еще осталась. – Свари.

– Я всегда варила для Ми. Ну, для моей бывшей научной руководительницы.

От ее плаща тихо пахло ночью, дождем и ветром. Диким ветром, который никогда не появлялся на улицах города днем. Нет-нет-нет, днем было слишком опасно, его могли заметить. Дикий ветер выходил на охоту только ночью.

Молча Антон смотрел ей в спину и на пояс плаща, свисающий почти до самого пола. Он сам себе до смерти напоминал ревнивого мужа из пошлых анекдотов, но вопрос выбирался наружу, лез через плотно стиснутые зубы.

– И где ты была?

Но она же сошла с ума, а значит, правдоподобного ответа он не получил бы в любом случае.

– Нигде, просто гуляла, – пожала плечами Вета.

– «Просто»? Это запрещено. Как тебя до сих пор не угораздило нарваться на патруль?

Вета обернулась к нему на мгновение, взгляд ее был отстраненным. Рот чуть приоткрылся, будто она собиралась объясниться, но тут же мотнула головой и промолчала: «все равно ты не поймешь», – говорило ее лицо.

– Там совсем не темно ночью, – сказала Вета примирительно, когда кофе закипел в первый раз, – фонари почти нигде не горят, но небо светлое, и вода…

Она почти проговорилась, поэтому тут же замолчала. Зашипел кофе, роняя пенку на синее пламя. Вета выключила газ.

Она не выглядела сонной, скорее наоборот. Она была свежа, словно спала всю ночь, а утром совершила пробежку вокруг двора, и утренняя прохлада покрасила ее щеки в нежно-розовый цвет.

– Что происходит? – спросил Антон, хоть на его месте, наверное, глупо было требовать ответа.

– Ничего. Ты спал. Я не стала тебя будить. – Она села напротив и сложила руки, как примерная пятиклашка. – Тебе же на работу.

«Вот так и сходят с ума, – подумал Антон. – Примерно так».

Ему нужно было решиться на что-то прямо сейчас, иначе – он опасался прийти вечером в пустую квартиру, пустую уже абсолютно, совершенно, полностью, а не на одну ночь. Чашка кофе стояла перед ним, и от сильного запаха почему-то тошнило. Она варила такой же кофе для своей бывшей…

– Пойдешь сегодня со мной? – сказал Антон. – Тебе выпишут пропуск. Скучно же будет сидеть в квартире весь день.

– Нет. – Вета качнула головой. – Перестань, не хочу я путаться у тебя под ногами. Я найду чем заняться.

«Будешь бродить по городу в ночной рубашке и плаще поверх нее».

– Что мне сделать? – беспомощно спросил он.

– Пей кофе, – улыбнулась Вета. – Одевайся и иди на работу.

Она ушла в комнату, скинув на ходу плащ. Переодеваться, наверное, а может быть, спать или просто сидеть на кровати в ожидании следующей ночи. Когда в дверь позвонили, Антон даже не удивился, только обжег руку о горячую чашку и пошел открывать, мысленно припоминая всех демонов.

У порога стояла девочка лет тринадцати с темными волосами ниже плеч. Она выглядывала из-под челки, как из шалашика, как будто пряталась и очень не хотела, чтобы ее нашли. Еще на ней поверх блузки и юбки была синяя форменная жилетка – и не было даже плаща. Антон невольно посторонился.

Девочка вошла, деловито вытирая ноги о резиновый коврик, поздоровалась и спросила:

– А где она?

Антон обернулся на прикрытую дверь комнаты, не сразу сообразив, как позвать Вету, но девочка все поняла по-своему. Придерживая сумку, которая при каждом шаге хлопала ее по бедру, она прошла мимо Антона и толкнула дверь.

– Елизавета Николаевна, вы к нам больше не придете? – Голос полез вдруг на самые высокие ноты.

Антон увидел, как замерла Вета с расческой в руке. Она была уже одета, по-школьному строго, хотя вроде бы и не собиралась идти на работу.

– Руслана, как ты меня нашла? – Уже ни капли не сумасшедшая, а обычная учительница, хмурится и задает каверзные вопросы.

– А вы не придете, да? Нам Лилия сказала, и директор. Почему вы нас бросили?

– Руслана, ты выслушаешь меня или ты пришла только покричать? – Вета опустила расческу на стол и сложила руки на груди, теперь уже совсем растворившись в своей роли.

Иногда Антону казалось, что учителя и не бывают людьми – простыми, понятными. Они бывают только учителями, и никем другим, и их даже специально учат говорить учительскими фразами: «А голову ты дома не забыл?»

– Я не буду вас слушать, я вам верила, я думала, что все изменится, а вы!.. Я боюсь, даже если меня переведут в другую школу, теперь уже ничего не исправишь. Он же меня найдет.

Антон не видел лица девочки, но и видеть не хотел. Подозревал, что молочная бледность сползла с ее щек. Вета слушала молча, с поджатыми губами. Она даже не знала, какой неприступной выглядит, и как вообще эта девчонка с непонятной сумкой через плечо решилась штурмовать такую хмурую крепость?

– А то, что вы сбежали, это просто трусость и предательство, и ничего больше! Вы теперь спать спокойно можете, интересно? Вам Рония и Игорь не снятся?

Вета приподняла брови, что должно было означать возмущение, но заговорила она спокойно и – только когда Руслана выдохлась.

– Ты все очень красиво сказала, но тебе еще и не мешало бы подумать о том, что я не распоряжаюсь судьбами мира, Руслана. Хотя мне иногда очень хочется. И ты могла бы понять, что у меня могут найтись разные причины уйти с работы, а не только вам назло.

Руслана судорожно вздохнула, пальцы проскребли по горлу, как будто она задыхалась. Под кожей ясно проступили ключицы.

– Знаю я, какая у вас была причина. Мальчишки бесились, вот и все причины.

– Нет, ты не права.

– Все очень плохо, Елизавета Николаевна. Вас позвали из другого города, потому что на самом деле никто не хотел брать наш класс. Никому не нужна такая проблема. Просто все знали. Инка повесилась, а Лара попала под машину. Нам сказали, что попала. И никто даже не шевельнулся, понятно вам? Они все такие, они не будут нас защищать. И наши родители, вы думаете, они помогут? Они постоянно как будто спят. Они вообще нас не видят.

Вета, спокойная до судорог, указала ей на диван, и они уселись друг напротив друга, каждая прислонилась к подлокотнику.

– Что у вас теперь случилось?

Девочка нервно выпрямилась, откинула скорбный шалашик из волос назад, за спину.

– Приходил директор и говорил, что мы так плохо вели себя, и вы ушли из школы. Что у нас не те лидеры. Ну и вообще, все то, что обычно говорят в таких случаях.

«А за спиной директора стояла Лилия и, теребя кисточки на шали, пристально смотрела то на него, то на детей из бывшего восьмого “А”, – подумала Вета, – из бывшего моего класса».

Может быть, они собрали всех бывших «ашек» в одном кабинете – словно классный час, а может быть, ходили по тем классам, по которым разбросало ее детей, и тогда их новые одноклассники смотрели на директора с тоской и интересом – ругали-то не их.

«Задумайтесь, возможно, вы идете не за теми лидерами». Она словно слышала, как произносит это директор, одышливо и очень веско. Те, кто сидят на первых партах, вжимаются в спинки стульев, потому что директор нависает над ними каменной глыбой. Те, кто сидят дальше, тихонько радуются этому.

«Вывернуть все наизнанку, найти других виноватых – так умно, так по-учительски», – думала Вета и сама замирала от мысли, что вчера она сама была учителем и говорила нужные формальные слова, потому что такие слова созданы как раз для того, чтобы все кругом понимали лучше. Это как специальный код. Как азбука Морзе, только еще проще раз в десять.

«А голову ты дома не забыл?», «вам одну оценку на двоих ставить?», «так, вышел и зашел, как положено!».

– Почему вы не рассказали все мне сразу? – спросила Вета, глядя Руслане в глаза. Она не любила откровенных разговоров, но в этот раз, как и в сотню предыдущих, все вышло не по ее воле.

– А что мы должны были сказать? – криво усмехнулась Руслана, глядя исподлобья. – Что, мол, пугало у нас тут ходит и кушает детишек? И вы бы сразу нам поверили?

Вета не выдержала и опустила глаза. Она первая. Просто поняла, что уже давно проиграла им во все возможные игры. К чему теперь исходить на анализы?

– Хорошо. Теперь я все знаю. Но в последнее время все успокоилось, разве нет? Город перестал приходить за вами.

Руслана помолчала, рассматривая Вету, и та поняла, что говорить о пугале «город» у них пока еще было не принято. Возможно, они даже не знали, кто прячется под изорванным сюртуком.

– Вы были с нами, – произнесла она, как само собой разумеющееся, и на лице дрогнуло сердитое выражение. – Жаннетта Сергеевна тоже не сразу догадалась, что нужно делать, но потом поняла, и все прекратилось. И за это Жаннетту выгнали из школы.

– А потом выгнали меня, – в тон ей повторила Вета, глядя на уголок обоев, бежевых, с витиеватыми узорами-веточками.

Как ловко у них все это выходило. Приняли – прогнали. Сказали: «Как хорошо, что вы приехали!» – а потом выдали: «Вы берете двухнедельный отпуск». На что они рассчитывали? Что город за две недели съест всех, кто еще остался в живых?

Вета молчала. Все ее мысли были – просто роспись в собственной слабости. Что она могла сказать Руслане? Что город вчера приходил к ней и что сбежать от него удалось только каким-то чудом? Руслана ждала от нее готового решения на блюде, а решения не было никакого, даже самого маленького и некрасивого.

– Я должна подумать, что нам делать, – сказала Вета и прикрыла глаза. Она знала, какого ожидать ответа.

– Так я и знала, что вы ни на что не способны, – с ненавистью и отчаянием выдала Руслана и вскочила. – Да вам будет все равно, если мы умрем. Вы нас не любите!

Вета подняла голову и взглядами встретилась с Антоном. Он все еще стоял в дверном проеме, хотя его никто и не замечал.

«Учителя не для любви нужны? А ты попробуй, объясни это подросткам».

Руслана выскочила из квартиры, жестоко хлопнув дверью, а Вета осталась сидеть и теребить юбку на коленях. Антон опустился на подлокотник.

– Ну я и дура, – сказала она задумчиво. – Боже, какая дура. С чего я вообще взяла, что смогу быть учителем?

– Вовсе ты не дура.

Она сжимала и разжимала кулаки, не находя выхода тому, что творилось внутри. Слов не было, одни ругательства на языке. Лилия, змея, отточенный карандаш ей в горло! Жаннетта не могла даже предупредить, старая идиотка. Дети, всего лишь дети, но демоны побери! Могли бы хоть намекнуть, зачем устраивать эти гадости. Она стукнула кулаком по краю дивана и боли почти не почувствовала.

– Черт, Антон, они же все вокруг меня, все знали это! И ни один мерзавец даже не подумал рассказать. Я должна была им все: не бросать, любить, спасти. А они только делали таинственный вид и говорили мне, какой я плохой учитель. И родители эти, стая воронья… Хотя родители, наверное, ничего не знают. Они, может, только и знают, что их хулиганский класс ни один нормальный учитель после Жаннетты не возьмет. Я полная дура.

Пальцы сжались, комкая юбку, и Вета сорвалась наконец выдав всю злобу и отчаяние.

– Ну скажи ты мне, что делать? Ты же мужчина, в конце концов! Скажи, что мне делать?

Солнце пекло как сумасшедшее. Вета сидела на чужом стуле, поджав под себя ноги, и бездумно смотрела в одну точку. Через распахнутое окно в комнату врывался запах раскаленного асфальта. По трассе носились машины – визжали как резаные. Потом затихли. Вета слушала радио и растирала онемевшую ступню.

– …Использовано оружие массового поражения. Жертв среди мирного населения удалось избежать, но часть прибрежных территорий ушла под воду. Потерявшим жилье предоставлены места в больницах и гостиницах.

Вета покрутила черную, лаково блестящую ручку настройки, хоть ей и не разрешали трогать вещи на чужом столе. Ей было тоскливо, хотелось выть. Когда она ехала сюда – в запрещенный для нее до сих пор квартал, – сил еще хватало на какую-то надежду, теперь силы закончились совсем.

На гостевом стуле было неудобно. Она давно перестала корчить из себя благовоспитанную девицу и забралась с ногами, грудью легла на стол и лбом уткнулась в сложенные руки. Солнце напекло макушку.

По коридору прошелестели шаги, и сквозь голос радио Вета услышала, как открылась дверь.

– Вы – та самая девушка, которая видела город?

Она подняла голову и обернулась: на пороге стоял мужчина, ничем особенно не примечательный. В сером костюме, с простоватым лицом, с фигурой среднестатистического гражданина – он ничем бы не выделился из толпы.

– Да, – сказала Вета растерянно, понимая, что не знает, как к нему обращаться.

– Товарищ полковник, – подсказал он, улыбаясь одними губами. Вете стало раз в десять неуютнее. Он уселся на свое место – прямо под распахнутое окно и предложил: – Рассказывайте. Так что вы видели?

Она не хотела ничего говорить, но вспомнила злую Руслану и заставила себя:

– Я работала учителем, и у меня в классе погибло двое детей.

Роберт медленно кивнул. Его руки спокойно лежали на столе, и Вета поймала себя на том, что сама хрустит суставами.

– Они ничего мне не рассказывали, но однажды подбросили записку. Что было в ней… я дословно не вспомню, но что-то вроде: «Пугало вернулось».

– Как-как, простите? – вежливо протянул Роберт.

– Пугало, – повторила Вета, чувствуя, как отчаянно краснеет. – Я, конечно же, подумала, что это шутка.

– Пугало, – повторил полковник, как будто чтобы лучше запомнить. – Так-так, я вас слушаю.

И Вета сообразила, что не знает, как перейти от смутных описаний к утверждениям.

– Потом я поняла, что оно существует на самом деле.

– Пугало? – снова уточнил Роберт, спокойно, будто к нему каждый день заявлялись сумасшедшие учительницы. – Да-да, продолжайте.

Она сглотнула и прислушалась: машины шумели по-прежнему, только теперь шелест шин по асфальту будто бы отдалился, а на первый план вышел низкий гул, как, бывает, гудят высоковольтные провода. Это радио, поняла Вета, она увела звук, но не решилась выключить совсем, когда вошел Роберт.

Вета обернулась на черный радиоприемник – зеленая лампочка сети не горела.

– Я его увидела. Ну, он ко мне сам пришел.

– Он? – переспросил полковник, складывая большие пальцы подушечками друг к другу. Тон его больше не казался Вете рафинированно вежливым. Нет. Скорее, холодным.

– Да, я толком не знаю, как его называть. Город? Тогда «он». А пугало…

– Город, – определился за нее Роберт, и Вета увидела, как он привык приказывать. Он, наверное, никогда и не говорил по-другому.

– Ладно. – Она снова вспомнила Руслану, чтобы не замолчать. Если она договорит, и тогда проблемы восьмого «А» перестанут быть ее проблемами. Пусть их решает этот человек, который привык приказывать. – Я шла домой, и он вышел ко мне. Он выглядел и правда очень похоже на пугало.

– И что же он от вас хотел? – почти перебил ее Роберт. Его мало интересовала внешность пугала.

– Он говорил мне «пойдем». – Вета поджала губы. Глаза полковника опустели. Похоже, он не верил ни в одно ее слово, и рука вот-вот потянулась бы к трубке телефона – вызывать врачей.

– Просто «пойдем», и все? – жестко проговорил он.

– Да, – прошипела Вета сквозь сжатые зубы, уже начиная терять терпение. Зря Антон привел ее сюда, он хотел помочь, но как бы это не навредило еще больше. – Просто «пойдем». Но я не пошла. И он меня оставил в покое.

На секунду повисло молчание. Роберт пожевал губами, глядя в стену.

– Хорошо, я вас понял.

– Что вы поняли? – сказала Вета, ощущая, как болезненно начинает колотиться кровь в висках. – Товарищ полковник, это пугало… то есть город убивал детей. Остальных нужно спасать, вот зачем я пришла. А не затем, чтобы развлечься.

– Я вас понял, – с нажимом повторил Роберт.

Шум машин давно потерялись за низким протяжным гулом, который Вета теперь чувствовала буквально кожей. Город дрожал, и дрожь передавалась ей.

– Но вы даже не спросили, как…

– Это лишнее, – отрезал полковник. – Вас проводят.

Она встала, запоздало сжимая зубы. Хотелось тоном Русланы закричать о трусости и несправедливости. В комнату вошел молодой человек в черной военной форме и кивком пригласил ее на выход. Вета развернулась на каблуках, замечая напоследок, что Роберт по-прежнему смотрит в одну точку на обоях, и взгляд у него все такой же холодный и пустой.

* * *

Ее довели до выхода, на стоянку вывели под руку и усадили в машину.

– Я сама могу добраться до дома, – сдавленно сообщила Вета, но лицо ее провожатого осталось каменным.

Дверца оказалась заблокирована.

– Вы что, с ума сошли? – поинтересовалась Вета. – Или у вас в сумасшедшем городе похищение человека не считается преступлением?

– Приказ маршала, – сухо объяснил ее попутчик.

Она со свистом втянула воздух и ничего не ответила. Гадкое ощущение, будто произошло что-то плохое и непоправимое, стало почти материальным. Гул в ушах не прекращался ни на секунду, изредка она не слышала сквозь него даже собственный голос. Но из скрежета железных труб и воя ветра в переулках больше не складывалось слов. Этот голос города походил скорее на плач.

Глава 25 Комната с видом на набережную

Давно пропали придорожные знаки. Вета следила за пейзажем, но очень скоро призналась себе, что не узнает эти места и одна отсюда не выберется. Тем более что улицы странно опустели. Окна казенных зданий смотрели на нее, как Роберт, холодно и пусто. У их фасадов сидели каменные демоны, а на крышах распростерлись силуэты женщин-птиц. Старый город.

– Вы слышите это? Это что? – спросила она и поняла, что за гулом уже совсем не различает своего голоса. Сердце как будто окатили кипятком. Вета несколько секунд не смела шевельнуться, глядя как завороженная на раскаленно-белый солнечный диск в конце дороги.

Водитель быстро обернулся на нее, но ничего не ответил. Серые громоздкие здания вырастали по краям дороги и кренились, и горело зарево в конце пути. Дорога мягко ложилась под колеса машины, и зарево быстро неслось навстречу.

Она видела, как по краям дороги появляются люди в черной форме, слишком выглаженной для действующих военных. Их машину пропустили через несколько заслонов и ворот – Вета сидела с прикрытыми глазами и ничего не слышала, кроме мистической оперы из гула со скрежетом на заднем фоне. Она ощущала себя беспомощной и глупой.

Ее вывели из машины, поддерживая под локоть, наверное, чтобы не свалилась раньше времени, провели через какие-то двери, пороги и ступеньки. Когда в глаза снова ударил яркий свет, Вета осознала себя на небольшой бетонной площадке. Впереди плескалась вода, накатывая на бетонный парапет, словно сдавленный гигантской ступней. Он смялся, как пластилин, и река теперь облизывала берег.

Еще один серый дом, и снова пороги-двери-ступеньки. Казенные голые стены. Опять люди в форме: краткие слова-приказы, лязг замков, черная форма. Вета осознала, что гул отступил, когда ее привели в холодную комнату, всю обстановку которой составляли стол и два стула.

К ней вышел мрачный офицер, но сосчитать звезды на погонах Вета не смогла, она до сих пор была ослеплена солнцем. Он не садился. Ходил от стены к стене и руки сцепил за спиной.

– Ваши имя, фамилия отчество.

С его стороны на столе лежала толстенькая папка на завязках, с номером, выведенным черными чернилами. Вета бездумно рассматривала цифры.

– Раскольникова Елизавета Николаевна.

– С какой целью вы приехали в закрытый город?

«Что с того? – думала она. – Вся моя жизнь уместится на паре страниц. На меня не станут собирать досье. Но он говорит со мной, как с серийной убийцей».

– Вы говорите со мной, как с серийной убийцей, – выдала она тускло. – И вообще, по какому праву меня сюда привезли?

Так говорили все преступники в книгах, которые читала Вета.

Военный остановился, уперся в стол кулаками, и, если бы Вета не смотрела мимо, его глаза прожгли бы в ней дыры.

– Я спрашиваю, с какой целью вы приехали в город?

Вета отвернулась.

– Меня пригласили работать учителем в школе.

От серых стен на душе сделалось еще пасмурнее. На набережной палило белое солнце, но оно не грело. Вета не ощутила тогда его тепла на замерзших ладонях.

– Вы до сих пор работаете учителем?

– Нет, меня выгнали. – Она не задумалась даже ни на секунду. Вета давно жила ощущением, что в школу она больше не вернется, даже если загнется от тоски.

– Почему?

Вета отлепила пересохший язык от неба.

– Потому что я не нашла общий язык с детьми. Они вечно срывали уроки.

Эти отговорки даже самой Вете показались гнилыми насквозь, но она не знала, что ответить, правда, не знала. Однако военный проглотил ее ложь. Может быть, он не слушал вообще, и ему было важно, только чтобы она отвечала четко и по теме разговора.

– Вы видели город?

– Да. – И вот тут голос дрогнул. Вета не знала, стоило ли говорить правду или лучше прикинуться сумасшедшей? Ничего не знает, ничего не говорила.

– Как он выглядел?

Серые стены. Она не выбралась бы отсюда, даже если руку ей подало бы само пугало. На набережной облизывала берег темная вода Совы. По радио говорили, что где-то разрушилась набережная – испытали какое-то сверхновое оружие. Не здесь ли? Парапеты погнулись словно от удара огромным кулаком.

– Как человек, только без рук и ног. Пустая одежда, – попробовала объяснить Вета, разлепляя высохшие губы. Как она собиралась рассказывать восьмиклассникам про синтез белков, если не могла даже описать пресловутого монстра? – Можно мне воды?

– Отвечайте на мои вопросы, – отрезал следователь. У него бы восьмиклассники не распустились. – Что он вам сказал?

Ее даже не удивило, что за городом признали способность говорить. И как это произнесли. Именно что говорить. Не сипеть ржавыми трубами, не гудеть, как ветер. Говорить.

– Ничего. – Вета подняла голову и улыбнулась. – Постоянно что-то гудело, но он не разговаривал.

Следователь остановился. Губы, тонкие и белесые в свете голой лампы, поджались.

– Вы до сих пор говорили правду. Мне не хотелось бы… ссориться. И добиваться правды другими способами. Так что он вам сказал?

Оказалось, что ее очень легко сломать. Заболели глаза. Вета закрыла лицо ладонями.

– Он хотел, чтобы я пошла с ним.

– Значит, он говорил просто «пойдем»? Может быть, что-то еще? – Он все знал и без нее, ничему не удивлялся и, наверное, просто выполнял какие-то свои протоколы. Чистая формальность.

– Что-то вроде «останься» и еще «любить», я уже не помню точно.

Следователь оперся рукой на край стола – устал, наверное, – и Вета смотрела на его криво обломанные ногти. Она грела руки дыханием.

Он сел, нацарапал что-то плохо пишущей ручкой на чистом листе. Ей было все равно, что. Она не вытягивала шею, не ерзала, пытаясь рассмотреть.

– Все, – удовлетворенно кивнул он. – Уведите.

– Не помню того момента, в который вдруг стала государственным преступником. И это, наверное, самое паршивое, – сказала Вета ему в лицо, когда открывали тяжелые замки на двери. Следователь посмотрел на нее пустым взглядом – как Роберт – и вернулся к бумагам.

Она вслушивалась в голос города и теперь не разбирала ни слова.

«Может быть, – думала Вета. – Он никогда ничего не говорил, а мне просто почудилось. Больное воображение. Нервы».

Солнце заваливалось за Сову, мазало волны красной краской.

«Да ну, – думала Вета. – Следователь же заявил, что город говорит. Значит, не одной мне так казалось».

Она давно устала биться в истерике, колотить кулаками по серой стене и ломать ногти о единственную защелку на раме окна. Она давно расколотила чашку, которую ей оставили. Белые осколки валялись теперь повсюду, блестели в солнечном свете. Вета давно сидела в углу, побросав туфли в соседний, и смотрела на серо-красную Сову.

Она только сейчас поняла, почему закрыли город. И все, что Антон рассказывал про новых людей, показалось сущей ерундой.

– Ты бы меня все равно не выпустил, да? – сказала она, щурясь от яркого света. Там, где река сливалась с горизонтом, полыхал белый шар солнца. Вета моргнула и отвернулась, чтобы дать отдых уставшим глазам.

Она поняла, что всю осень боялась совсем не того. Она боялась, что окончательно тронется умом от свинского поведения восьмиклассников, потом боялась, что ее не отпустят обратно. Еще позже она боялась, что умрет кто-нибудь из детей, и Лилия встанет в дверях ее кабинета ангелом презрения с шалью на плечах.

А в это время настоящий страх стоял за ее спиной, дышал в шею запахами воды и листьев и ни разу не спустил с нее птичьих глаз. Вета повозила босой ступней в чулке по паркетному полу комнаты, растолкала осколки в разные стороны, вычистив площадку перед собой. Вытянула онемевшие ноги.

И призналась себе в том, что ее ничего не держит. Нет, не самопожертвование. Это скорее было пустое и эгоистичное желание избавиться ото всех проблем. Самоубийство никогда не прельщало Вету, потому что она смотрела на подобные случаи глазами биолога. Гадко лишать себя жизни, бессмысленно и бесцельно. Но она знала, что, если город еще раз придет к ней, она ему не откажет.

Ей нечем здесь жить, и ей некуда возвращаться.

Некстати вспомнилась черепаха из живого уголка. Она была такой жуткой в своем упорстве, царапала стенку аквариума, тянулась и снова плюхалась в воду. Черепаху можно было пожалеть, ее упорству можно было позавидовать. Вот только у Веты возникало совсем другое чувство, о котором она так и не сказала Миру.

– Дура, ну выберешься ты из аквариума, и что дальше? Подохнешь с голоду или от недостатка влажности или тебя придавит тем булыжником с крышки аквариума. Или полезешь обратно в аквариум, в теплую мутную водичку и умрешь там, раненая осколками мечты. Дура.

«Дура, – сказала себе Вета. – Куда ты-то лезла из своего аквариума? Сидела бы себе в иле и тине под крылышком Ми, терпела бы болтовню Илоны, морщилась бы, кривилась, скучала на заднем сиденье автобуса, слушая в наушниках тишину. Цапалась бы с Андреем по пятницам. Но жила бы, жила!»

«Где теперь моя мутная водичка? – усмехнулась Вета, чувствуя себя совершенно чокнутой – сидит на полу, улыбается, обзывает себя саму. – Вот так вылезешь из аквариума, а там что? Там ничего нет».

Она не заметила, когда он пришел и как. Город замер у окна, неловко расставив ноги, будто боялся потерять равновесие.

– Ну вот, – сказала Вета полголоса, щуря глаза, в которые словно бросили горсть песка. – Ты пришел. Что скажешь?

Стало тихо, разом оборвались гул и скрежет. Солнце рисовало нимб над его головой, а ткань на лице чучела кривилась. Вместо улыбки? Гримасы ярости?

Он засипел почти по-человечески, хотя звуку просто неоткуда было идти, и лучше бы Вета слушала уже привычный гул. От нового голоса ее мороз продрал по коже.

– И-и-и-а-а-а-и…

Ей хотелось зажмуриться, но веки как будто окаменели. Вета смотрела на белое сияние солнца и чувствовала, как снова начинают болеть глаза. По босым ногам потянуло холодным ветром. Смятая юбка на коленях шевельнулась от него, и ветер пощекотал пальцы Веты.

– Ты? – переспросила она, начиная вдруг собирать в слова бессвязные звуки.

– О-о-о-э-э-э.

– Ты обеспокоен?

Повеяло запахом стоялой воды, гнилых растений и еще чего-то, чем пахнет на болотах. Он тянул свою песню, а Вета проходила все стадии от ужаса до безразличия. Похолодели пальцы, мурашки побежали по ногам вверх. Она слышала, как клацают ее зубы, потом уже тряслась всем телом, не могла прекратить, а через секунду возвращались холодное спокойствие и способность снова складывать слова из нечленораздельных звуков.

– Ты болен? – догадалась она, и в комнате стало тихо-тихо.

Город переступил на месте, словно раздумывал, стоит ли ему подступиться ближе. Вета угадала. Вдруг возобновился весь рев ветра в трубах и скрежет. Она вздрогнула, но все тут же стихло.

Вета поняла: ему говорить так было привычнее, он не любил «по-человечески». Ткань вместо лица снова кривилась, как от боли. Но он говорил, пытался – ради нее.

– Тебе больно? – спросила Вета, снова начиная дрожать. Болотом пропахла вся ее одежда и волосы, разве что только капли грязной жижи не текли по рукам.

– А-а-а-а!

«Да», – поняла Вета.

Она судорожно сглотнула, чуть не закашлялась. Она не знала, как вылечить город и что ему ответить. А город ждал, покачиваясь из стороны в сторону на длинных, судорожно выпрямленных ногах.

– Тебе плохо, и поэтому ты хочешь забрать меня?

Он дернулся, поднял страшное сморщенное лицо, рукава неодинаково зашевелились. Вете почудились горькие морщины на его лбу, хотя какой лоб, если нет глаз?

– Тогда забирай, – сказала она, а собственный голос отделился и стал чужим. Колени больше не дрожали и не холодели пальцы. Не было в ее решении никакой жертвенности, и Вета только вскользь подумала о восьмиклассниках.

Вдруг вокруг нее оглушительно заскрежетало железо, здание дрогнуло, и с потолка Вете на колени посыпалась белая крошка. Проснулся гул и тут же стал оглушительным, нестерпимым. Она, кожей ощущая его ярость, подобрала под себя ноги и спиной вжалась в стену. Зажмурилась, закрыла руками голову.

Скрежет стих, только гул еще был различим, но и он отдалялся. Из разбитого окна пахнуло водой и осенью. Вета открыла глаза: в комнате было пусто, и солнце почти завалилось за Сову, оставив над горизонтом только бледный бок. Небо серело и накрывало разрушенную набережную туманной пеленой. Вета поняла, что не так было в пейзаже.

Река сожрала еще несколько бетонных плит, подступила теперь почти к самой улице. Берег в полумраке казался и правда откушенным – неровным, резко обрывающимся у самой воды.

На дрожащих ногах Вета подошла к окну и отломала осколок от треснувшего стекла. В его середине зияла дыра-звезда, а ночной воздух оказался приятным до истеричного счастья.

Эта часть набережной казалась пустынной: только разрушенный парапет – казалось, в него зубами вцепилось огромное животное и вырвало кусок. Теперь каменные обломки широким языком уходили в реку. Их облизывал прибой. Справа и слева, насколько хватало взгляда, тянулись провода, изредка украшенные красными лампочками, как бусинами.

Вета до темноты кружила по своей тюрьме, иногда замирая у окна, потом устала и задремала на узкой кушетке. Ей нужно было думать, как выбраться отсюда, кого просить о помощи, кому звонить. Но сонные мысли путались.

Этот город был – серый туман над рекой. Волны со всех сторон тянули к нему длинные гибкие пальцы. В городе бок о бок жили люди и те, кто людьми не были. Мать-птица раскрывала свои крылья и над теми, и над другими. Город был сам – призрак жизни, он так долго стоял на грани, что не заметил, как врос в этот туман, и в бетонный парапет набережной, и в распластанное изваяние птицы, которое парило над ним.

Этот город не выпускал своих – он держал их щупальцами тумана и гибкими пальцами серой реки.

– Тревога.

Вета проснулась от грохота. Она вскочила и бросилась к окну, осознавая на бегу, как светло вокруг. Набережная была залита безжизненным светом, истерично мигали красные лампы.

– Внимание. Тревога. Всем подразделениям занять позиции, – сказал бесстрастный голос, который она так часто слышала из репродукторов и радио.

Над городом запели унылые сирены. Черные тени повисли в воздухе над Совой. Белые тени заплясали по воде. Волны бились о берег – сильнее, сильнее, сильнее с каждым новым ударом.

Вета различила черные фигурки людей: они застыли широким полукругом рядом с обвалившимся парапетом.

– Второму подразделению – повышенная готовность.

Удар был всего один, но от него дрогнула набережная. Вета ощутила, как завибрировал пол у нее под ногами. То, что выбиралось из реки, ползло уже по асфальту набережной – бесформенное, черное.

– Второе подразделение, огонь!

Она узнала грохот, который так часто слышала, среди ночи спускаясь в подвал. Белое пламя обожгло асфальт, так что он вздулся. Вету на мгновение ослепило, и она отступила вглубь комнаты, закрывая лицо руками. Рукам сделалось жарко.

– Пятое подразделение, повышенная готовность.

Город закричал. Скрип железных конструкций перемешался с воем ветра и грохотом камней. Когда Вета заставила себя открыть глаза, половина алых ламп уже не горела. Видимая часть набережной лежала в руинах. Человеческие фигуры отступили дальше от реки, и теперь она отчетливо увидела его.

Дух города замер посреди каменных обломков, подсвеченный уцелевшими прожекторами. Нескладный и худой – руки-плети повисли вдоль туловища. Вета оцепенела. В ушах стоял бесконечныйгул.

– Четвертое подразделение, повышенная готовность. Он идет в вашу сторону.

Сирены взвыли почти на ультразвуке. Дух города шел через белое пламя ровно в ее сторону. У него не было лица, но отчего-то Вета была уверена, что он смотрит в ее окно.

«Уходи, – взмолилась она мысленно. – Они же убьют тебя».

Передняя линия обороны оказалась смята. Черные фигуры отступали. Вместо очередного приказа послышался хрип. Тени, висевшие над рекой, надвинулись и теперь поливали набережную огнем почти без остановок.

Вета сползла на пол и сжалась, обхватив себя за плечи. Город взвыл, отчаянно, зло. Удары загрохотали один за другим, и вдруг все стихло. Еще с полминуты тоненько плакали сирены, потом на нет изошли и они.

Вета осторожно выбралась из своего убежища. Коленки и руки тряслись. Она увидела пустынные развалины набережной. Погасли почти все красные лампочки, и только изредка ее удавалось разглядеть темные человеческие фигуры, слаженно отступающие под защиту стен.

Кажется, в этот раз они его победили.

Антон ждал ее в комнате для допросов – на месте следователя. Он посмотрел виновато и тут же отвел взгляд, продолжая вертеть в руках колпачок от ручки.

– Как-то не привыкла сидеть в тюрьме, – ответила она на его безмолвный вопрос, усаживаясь напротив. Вета пригладила волосы.

Она преувеличивала, конечно. Она жила тут, как в гостинице – в небольшом, но симпатичном номере, куда ее переселили после визита города. Но оказалось, что насильственное ограничение свободы давит, даже если в обычной жизни живешь как затворник.

– Это ошибка, – сказал Антон виновато. – Тебя скоро отпустят.

– Знаю я, какая ошибка, – этот ответ Вета готовила всю ночь и очень торопилась его произнести. – Хотели скормить меня городу, а он вдруг передумал. Вот и вся ваша ошибка, – она выдохнула сквозь зубы, – они и детей ему скармливали, да? Только детей было легче. Они не знали, и им никто не верил.

Вете стало жалко Антона, он смотрел, как бездомный пес. Пни его – и примет с той же покорностью.

– Ладно, я верю, что ты не знал. Но ты мог быть и повнимательнее. Тоже мне, следователь, – фыркнула Вета, откидываясь на спину стула.

Она с удивлением обнаружила на лице Антона улыбку и вовсе не виноватую.

– Ты думаешь не с той стороны, – сказал он.

– И с какой же надо? – Ей осталась единственная свобода – думать, и поэтому Вета искренне возмутилась. Уж не собирается ли он ей указывать?

В комнате, как и вчера, горела унылая лампочка без абажура, большая черная тень дергалась на стене и заставляла Вету нервничать.

– Ну, ты не задумалась, почему город оставил тебя?

Вета опустила лицо на ладони, с силой потерла щеки, пальцами сжала уголки глаз.

– О, а ты, наверное, понимаешь логику этого существа, да?

– Ты сама мне ее рассказала. Он не забирает тех, кого держат в этом мире. Ты постаралась любить восьмиклассников, и они больше не умирали, помнишь?

Взгляд Веты остекленел. Она долго не могла моргнуть, обдумывая его слова.

– Хочешь сказать, что это ты… меня держал?

Антон выдохнул, как будто даже с облегчением, а Вета замерла, ожидая неприятного поворота в разговоре.

– Да, это многое объясняет, – сказала она сдержанно. – Можно даже притянуть все события к нашей версии. Ну и что с того?

Он наклонился к столу, упираясь в него локтями, весь подался вперед.

– Я знаю, что не нужен тебе. Ты меня не любишь. Никогда не любила.

Вета молчала, хоть тишина и нервировала не хуже этой дерганой тени на стене.

– Но пока я думаю о тебе, город тебя не заберет.

Она отвернулась совсем и теперь смотрела на тень и на стену, а если прищуриться, то лампа пускала желтые лучи во все стороны.

– Теперь я понимаю, почему он так разозлился, – сказала Вета, с трудом заставляя двигаться онемевшие губы. Ей хотелось увильнуть в другую тему. В любую другую. В этой ей было горько и неуютно, как живой мухе, которую прикололи булавкой, а она еще шевелит лапками, но уже никуда не денется. – Он хотел меня забрать, а не мог.

Она знала, что теперь последует вопрос в лоб, и он последовал.

– Ты останешься со мной? Взамен я обещаю всегда думать о тебе, чтобы город тебя не забрал.

– Вроде бы я по своей воле никуда и не сбегала, – дернула головой Вета.

Скрипнул его стул, хотя, казалось бы, ближе уже не подвинешься, и Вета ощутила знакомый запах подгоревшего кофе. У Ми тоже постоянно сбегал кофе, бились чашки и куда-то пропадали важные бумаги.

Антон вздохнул:

– Ну не совсем же я дурак. Я вижу, что ты меня не любишь.

– Мир не на любви стоит, – со злостью процедила сквозь зубы Вета. Тень задергалась, стала еще уродливее. С самого утра Вета не слышала привычного гула, и то и дело ловила себя на мысли, что готова метаться от беспомощности.

– Ошибаешься, – спокойно заметил Антон. – Спроси у своего города, если хочешь убедиться. Спроси у восьмиклассников. Мир стоит на любви.

Город. Он молчал. Его могло быть не слышно в камере для допросов – хорошо. Но его не было слышно даже из ее комнаты, где окна выходили на набережную, на примятый бетонный парапет. Вета судорожно вздохнула. Там шумела в открытую форточку Сова, и все. Город молчал.

– Что ты от меня хочешь? – нервно спросила она, и аромат кофе стал еще сильнее.

– Ты дашь мне еще один шанс? В обмен на то, что я буду тебя держать.

– Да хоть сколько угодно! – сорвалась она. – Хоть сто шансов. Ты меня устраиваешь, полностью. А любовь – твои фантазии. Разговаривай о ней с восьмиклассниками.

Глава 26 Стены из тонкого стекла

Третье октября

Вопреки обещаниям, Вета собрала немногочисленные вещи и уехала в свою квартиру. Утром, как только туман поднялся с асфальтовых дорог. Она не чувствовала никаких угрызений совести. Обещания? Пусть. Ни одни на свете обещания еще не удержали ни одну на свете женщину.

Она продрогла в полупустом автобусе. Глаза закрывались сами собой, но сны не приходили. Облетевшие деревья кутались в туман, а окна высоток блестели от солнечного света. Город опустел, и это Вета заметила только сейчас, из окна автобуса.

Она ни с кем не встретилась, пока шла наискосок двора. Лифт одиноко прогудел в гулкой шахте, ключ послушно и легко повернулся в замочной скважине.

В ее доме повсюду лежала пыль. Первым делом Вета открыла окно. Отсюда не видно было трассы, ни желтых фонарей. Только разноцветная площадка. Отсюда пахло далеким дымом.

Вета прошлась по комнате, скидывая на ходу плащ, и снова замерла у окна. Она быстро продрогла – погода, хоть и солнечная, все больше напоминала, что осень уже совсем наступила.

А город молчал. Вета походила по комнате, переставляя какие-то вещи, хоть с таким количеством вещей у нее и не могло быть беспорядка, и снова вернулась к окну. На подоконнике громоздились забытые некогда листочки с контрольными работами пятиклашек. Город молчал, как мертвый, и она различила только далекие шумы моторов, но ни одной знакомой нотки.

Бросив сумку не разобранной, она с ногами залезла на кровать.

– Это был шум воды в трубах, и еще так скрипят подъемные краны, – прошептала Вета сама себе и зажмурилась, что было сил. Холодный ветер из окна осторожно касался ее щиколоток. Город молчал.

– Его никогда и не было, – сказала Вета и сама почти поверила.

Она шла в школу, как на эшафот. На светофоре встретила компанию девятиклассников, и с каждым по очереди поздоровалась. На низенькой ограде клумбы, не обращая внимания на дождь, сидели незнакомые ребята, не из ее класса, но Вета ради разнообразия кивнула и им. Уродливые голые стебли, которые так и не собралась срезать Алиса, были уже обломаны и валялись на взрыхленной земле.

Оказалось, Вета совсем забыла, как пахнет свежевымытый паркет. Как он скрипит под каблуками туфель. Она остановилась на втором этаже, чтобы взглянуть на дверь своего кабинета. Даже отсюда виднелись металлические штыри в щели между дверью и косяком. В сумке валялся ключ, который позабыла отобрать у нее Лилия, но заходить туда Вете все равно не хотелось.

Там же все по-старому: на подоконниках нагромождение комнатных цветов, выцветший манекен таращится пустыми глазницами, и пахнет кабинетом биологии, а еще старыми бумагами, которые остались после Жаннетты. Печенье Розы в банках. Рай, да и только.

Вета усмехнулась, снова берясь за перила. Хорошо бы и дальше никого не встретить.

Многие двери классов были заперты, и за ними притаилась тишина. Кое-где шли уроки. Она похолодела от понимания, что не так давно и сама работала тут. Какой же она была идиоткой, не смогла понять все и сразу.

Вздох облегчения вырвался из груди Веты, когда она увидела свет за приоткрытой дверью музея. Старый паркет выдал ее, и Мир, сидящий за столом, обернулся.

– Добрый вечер. Давно тебя не было. Куда пропадала?

Конечно, он ничего не знал о ее «отпуске» и поинтересовался только из вежливости. Вета села напротив, сложила руки перед собой, как примерная пятиклассница.

– А там наша черепаха опять чуть из аквариума не вылезла, представляешь? Даже камень не помог, – усмехнулся Мир, листая пыльные документы. – Пришлось сверху еще старый аквариум поставить, чтобы она стекло не поднимала.

Следы Петербургского вечера стекали у Веты по плащу на пол и высыхали на паркете и на ее туфлях. Зонт она бросила в углу.

– Помнишь, ты говорил, что знаешь про город?

Мир взглянул на нее, затолкав очки поглубже на переносицу.

– Ну да, я вообще-то читаю лекции по истории. – В очках Мира мелькнул блик от желтой лампы. Мелькнул и погас.

– Не совсем тот город, – бесцветно перебила его Вета. – Другой. Помнишь, ты еще говорил, что он не может быть таким сильным. Не поверю, что такое можно скрыть. Ты же знаешь о нем, правда?

Они помолчали. Пыльные шторы комнаты-музея были раздернуты, и Вета увидела, как в сером небе чертит линии дождь. Город молчал, только капли скреблись по окнам.

– Мне очень важно, – сказала она, замечая, как дрожит голос, и не стала сдерживаться. Пусть так.

Мир стянул очки и бросил их на бумаги, так что теперь на немытой столешнице красовались два блика от линз.

– Так что именно тебе интересно?

У нее не было сил идти обходными путями.

– Почему он замолчал? Он умер?

Очки стукнулись о поверхность стола, когда Мир столкнул их и захлопнул папку. Он сощурился, и стал совсем беззащитным.

– Замолчал?

Вета в нетерпении тряхнула руками.

– Он говорил. Не знаю, как еще назвать гул этот. А теперь замолчал. Почему? Он больше никого не заберет? Он взял передышку? Что случилось?

Мир поднял руки, словно сдаваясь на милость победителя.

– Подожди, давай не так быстро. Существо города вряд ли может говорить. Оно бестелесно. Тот звук, который все называют голосом города, может быть чем угодно, это же просто местная достопримечательность. И что ты имеешь в виду, когда говоришь «заберет»?

Вета покачнулась вместе с длинной скамейкой, на которой сидела. Одежда уже подсохла, но дрожь начала бить Вету только сейчас. Она натянула рукава плаща по самые кончики пальцев. Скреблись за стеной кролики – она прекрасно это слышала. А город молчал.

– Он забрал двоих детей при мне. И до меня двоих. Он мог забирать только детей, рожденных в нем в год основания. Как бы ты сказал, он от этого становился сильнее, да?

Вета вспомнила вдруг свою жуткую фантазию: она пойдет в школу и на тротуаре столкнется с высоким сгорбленным стариком-городом. Он обернется и глянет ей вслед.

Мурашки побежали по спине.

– А потом что, когда он стал сильнее? Он теперь может забирать кого угодно? И почему он замолчал?

Она говорила и забывала, что Мир ничего не знал о событиях ее последних недель. Он страдал и морщился, а Вета все говорила, не в силах остановиться. Даже если бы под дверью подслушивала Лилия, она бы высказалась до конца.

Но Мир спросил совсем не о том, о чем ей думалось он спросит.

– Почему тебя больше всего беспокоит его молчание?

Она хотела бы сказать о затишье перед бурей и о том, как нагнетает тревогу тишина в подворотнях, но только приоткрыла рот. Мир чуть-чуть улыбнулся.

– Это все очень страшно, что ты рассказываешь о детях. Если так и есть, это очень страшно.

– Он уже давно не забирает детей, – выдала она машинально и опустила глаза. – И я думаю, детей ему скармливали специально. Их даже собрали в один класс, чтобы удобнее было следить. Им даже пригласили нового учителя, из другого города. Чтобы ничего не понимал и не дергался. Все еще страшнее, чем ты думаешь. Намного страшнее.

Мир не шевельнулся. Он либо поверил ей и остолбенел от ужаса, либо посчитал сумасшедшей и теперь старался не разволновать.

– Не знаю, зачем я это тебе рассказываю, – призналась Вета. – Просто меня вчера возили… на другую часть набережной и пытались скормить городу. Он меня не забрал. Не знаю, может, заберет сегодня или завтра. Не знаю. Я хочу, чтобы хоть кто-то мне поверил. Они знают, что город существует, и хотят сделать его сильнее.

Когда Вета замолчала, он принялся постукивать пальцами по столу. В такт дождю.

– Они хотят получить новое оружие, – сказал он вдруг очень уверенно. – Новое, равного которому не будет. Но это оружие не хочет быть оружием.

У нее похолодело в затылке, как будто кто-то прикоснулся ледяными пальцами. В школе шли уроки, но музей приткнулся в темном закоулке на последнем этаже, поэтому до него не долетало звуков обычной жизни. Даже кролики за стенкой притихли. Вета попробовала дыханием согреть ладони.

– Я не знаю, что теперь делать.

– А что ты можешь сделать? – сказал Мир с нажимом и тяжело лег грудью на край стола. – Если они хотят кормить город детьми и воевать, они будут кормить и воевать. Тебе нужно уехать. Есть хоть какая-то возможность?

Из Веты вышла вся смелость. И снова зашебуршались кролики – так обыденно, привычно. Утром к ним наверняка приходила лаборантка. Положила каждому капусты, каждому сказала: «У-тю-тю, ты пушистик мой!» – и как всегда не промыла глаза рыжему. Вета сто раз напоминала ей, а та боялась слова «антибиотик», хотя кролика давно пора было тащить к ветеринару. «Животная боится!»

– Я не уеду, – горько вздохнула Вета и облизала с губ горечь.

– Почему? Собираешься спасать детей? Поднимать их на восстание? Что же ты будешь делать-то?

Губы опять пересохли.

– Ничего. – Вета прикрыла глаза. – Просто жить. Я хочу здесь жить. Именно в этом городе. А еще меня уволили из школы. Так что я пойду.

Мир догнал ее у дверей и вцепился в локоть. Из коридора тянуло сквозняком, так что пошли мурашками только немного отогревшиеся ее руки.

– Мне не нужно никаких ответов, я теперь и сама все знаю. И знаешь, это хорошо, что я больше никогда не увижу свой класс.

– Боишься пожалеть? – спросил Мир, щурясь, потому что очки оставил на столе.

– Нет. Я не пожалею. Я больше никогда не вернусь в школу. – Она усмехнулась. – Ну, только завтра, за трудовой. И мне все равно, что я буду делать дальше. Я просто хочу здесь жить. Только бы он снова заговорил.

Вета дернула руку и вышла, едва не споткнувшись в кромешной темноте.

Она кое-как пережила тихую ночь – сначала бродила по городу, но быстро устала. Вторую половину провела в кровати, пытаясь заснуть. А утром, чтобы отвлечься хоть чем-то, спустилась в магазин. По пути Вета заглянула в почтовый ящик и вытащила на свет пыльный самодельный конверт, сделанный из тетрадного листа. Она поставила тяжелую сумку на пол, разорвала заклеенный край и долго не могла понять смысла слов, по которым скользила взглядом – раз, другой, третий.

«Почему вы не вернетесь? Вы все еще обижаетесь на нас? Это неправильно, потому что мы не хотели вашего ухода».

Вета усмехнулась и спиной привалилась к зеленой подъездной стене. У детей короткая память, а сегодня она собиралась идти в школу за трудовой. Не хотела бы она столкнуться с кем-нибудь из бывшего восьмого «А». Опять будут расспросы и обиды.

«Теперь, когда вы все знаете, нам будет проще вместе. Мы поняли, что вы защитили нас. Нужно поговорить об этом! Мы вас ждем».

Подписи не было, но Вета узнала аккуратный почерк Русланы.

– Если бы все было так просто, – сказала она вслух и, комкая, сунула письмо в сумку. Оставалось только медленно тащиться на свой этаж, снова и снова перебирая в уме слова, нацарапанные на клочке линованной бумаги.

Поняли, простили, забыли? Ничего не изменится. Детская память такая короткая. Сегодня они обещали вести себя лучше, завтра они опять разгромят кабинет биологии. Чтобы быть учителем, нужно не рвать себе душу из-за каждого нового промаха. Вета точно знала, что не вернется. Абсолютно точно.

«Мы вас ждем». На низенькой изгороди у клумбы. Или они больше не собираются там до уроков?

Дома ей снова стало невыносимо, не помогало даже открытое окно. Вета маялась в душных стенах. От нечего делать она накинула плащ и вышла во двор. До ближайшей телефонной будки дошла, лениво заложив руки в карманы, и простояла так несколько минут, глядя на серый телефонный аппарат сквозь мутное стекло.

Небо над городом хмурилось, собираясь рассыпаться дождем. Она плохо помнила, как добралась до школы. Ноги ныли, и туфли были забрызганы грязью, поэтому Вета решила, что шла пешком. Она специально обернулась, когда шагала по тротуару: но по соседнему никто не шел, тем более там не было высокого нескладного старика.

С ней опять кто-то поздоровался. Вета обернулась и увидела ярко-красную сумку, какая была у Арта. Владелец сумки успел скрыться за стволами деревьев. Вета прошла мимо пожухших клумб, мимо бумажных голубей в мусорной урне и поднялась по ступенькам в тихую школу.

В приемной директора тоже пахло дождем, и в окно улыбался антропоморфный динозавр. Вета села на непредложенный ей стул и покорно сложила руки на коленях.

– А Олега Семеновича… – начала было обернувшаяся к ней секретарша.

– Мне уже все подписали, просто разбирайтесь в документах сами, – перебила ее Вета. – Вы не волнуйтесь так. Трудовую вернете потом. Мне нужна Лилия.

– Она у себя. А что вы…

Вета на прощание подмигнула динозавру. На лестницах не с кем было сталкиваться, и даже в учительской гулял только сквозняк, ерошил страницы брошенной на столе книжки. В своем кабинете, склонившись к столу, сидела Лилия с остро заточенным карандашом в руках.

– Зачем вы пришли? – Она встрепенулась вся, от кончиков пальцев и до кисточек накидки.

Вета вспомнила, что боится ее, но как-то слишком поздно. Она подперла спиной дверь.

– Я увольняюсь. – Вета опустила взгляд в пол, чтобы переждать бурю завучского гнева. Лилия, наверное, сверкала глазами, целилась карандашом ей в сердце. Судя по звукам, она схватила трубку телефона.

– Зайди ко мне, прямо сейчас!

Вета подняла глаза:

– Не вижу смысла здесь работать. К тому же я хотела сообщить, что у вас ничего не получится.

В дверь уже осторожно стучались. Вета отошла в сторону, чтобы посмотреть на настороженное сухонькое лицо Розы, которое просунулось в щель между косяком и дверью.

– Так, как я и говорила, – быстро бросила ей Лилия, совсем не глядя на Вету, словно ее не существовало.

Роза, мило улыбаясь, повернулась к Вете.

– Вы, наверное, немного расстроены из-за детей. Кто же вас расстроил, скажите нам фамилии?

Та тяжело выдохнула. Откровенного разговора с Лилией не получалось. Вета хотела взять позицию наскоком, ошарашить Лилию, но у той оказались еще более далеко идущие планы.

– Меня никто не расстраивал, – выдала она, изображая улыбку. Уголки губ бездарно кривились. – Дети прекрасные, совершенно замечательные дети. При чем тут они?

– Но вы же решили уходить не просто так? – напирала Лилия, постукивая своим карандашом по столу, отчего у Веты едва не случился нервный тик.

Роза и Лилия окружили ее, отрезав всякий путь к отступлению. Лаборантка негромко вещала из-за спины:

– Ну что же вы их испугались? Они только шутят и ничего плохого не сделают.

Вета хотела припомнить Розе, как та отсиживалась в подсобке, пока восьмиклассники срывали ей уроки, но мужественно промолчала. В конце концов, все это кончилось.

– Пишите заявление. – Лилия уже подталкивала к самому краю стола листок бумаги. – И обязательно укажите, кто именно помешал вам работать. Мы примем меры.

Вета покосилась на бумагу, поджала губы.

– Ничего я писать не буду, я просто не выйду на работу, вот и все.

В мусорном ведре засыхали сентябрьские розы. Уже почти истлевшие, они засыпали лепестками пол вокруг ведра, шипы побелели от старости. Вета перевела взгляд на Лилию: та начала медленно подниматься из-за стола.

– Мы уволим вас по статье! Вас после этого на работу нигде не возьмут!

– Да? – безразлично произнесла Вета. – Хотите, чтобы я рассказала безутешным родителям, что вы сделали с детьми? Кому вы их скормили? И что вы, интересно знать, сделали с самими родителями? Они ведь безвольные как куклы.

Лилия опустилась на стул. Ее руки, косолапо упертые в столешницу, задрожали. Она вдруг стала старой, и злая морщина прорезалась у рта.

– Веточка, да что вы такое говорите, разве же мы могли… как вы такое подумали… – Бормотала за ее спиной Роза, уже совсем безнадежно, словно отрабатывая положенную программу. Свободного пространства за спиной вдруг стало больше, и Вета почувствовала, что лаборантка вжалась в стену.

– В общем-то, я пришла только сказать, что у вас ничего не получится. Город… или пугало, как вам удобнее? Я его убрала. Не важно как. Вы его больше не увидите и не услышите. Вы уже заметили, что он исчез, правда? Потому и торопились выгнать меня из школы.

Она проворонила подходящий момент для ухода и все еще смотрела Лилии в глаза. Уже совсем не страшные, просто пустые глаза. Кисточки накидки свисали с ее плеч мертвыми цветами.

– Ну тогда пойду, – сказала Вета, снова опуская взгляд на пустой листок бумаги. Как дико и глупо, как она могла вестись на такую идиотскую манипуляцию! Фокусы Лилии подействовали бы разве что на восьмиклассников. Впрочем, теперь не действовали даже на них. – Надеюсь, больше никогда не увидимся.

Роза шарахнулась в сторону, когда Вера протянулась к дверной ручке. У нее появилось новое хобби – уходить. Патетично и не очень, хлопая дверью или спотыкаясь в темном коридоре. Уходить.

Хоть бы он теперь вернулся.

Глава 27 Сухие листья

Четвертое октября. Пока есть, куда идти

На ночь обещали сильный ветер. Вета не включала радио, но в автобусе, и в магазине, и на лестничной площадке беседовали только об этом. В срочном порядке перегоняли куда-то машины, которые обычно ставили у подъезда.

Усевшись в углу кровати, Вета слушала, как шумит за окнами ветер. Еще не ураганный, но уже жуткий. Деревья сгибались под его свистом. Она даже не включала в комнате свет: за месяц испытаний привыкла сидеть в темноте, тем более что свет фонарей и так позволял различить все предметы в комнате.

Потом в окна забарабанил дождь. Резко стемнело. Вета легла прямо на покрывало, не раздеваясь, и принялась смотреть в окно. В рыжем свете фонарей было видно, как чертит на стеклах дождь непонятные символы. Ветер уже не выл, а свистел, задувая в оконные щели, стекла вздрагивали под его напором, и где-то грохотало, словно срывались листы металла.

Сквозь все это Вете почудились вдруг голоса. Она почти не спала ночью и поэтому быстро задремала, когда в ее сне прозвучали эти голоса. Вета открыла глаза и прислушалась к свисту ветра, надеясь, что крики исчезнут вместе с остатками сна. Но зря. Секунду ветер выл соло, потом за ним снова проступили голоса. Детские, они нестройным хором произносили одно и то же слово, Вета не могла разобрать, какое.

Она подскочила к окну: за мешаниной из мечущихся веток, листьев и мусора колыхались провода. На детской площадке раскачивались качели. Вете почудились мелькнувшие за гаражной пристройкой силуэты – один, два. Она шагнула назад и глубоко вдохнула.

Почудилось. Почудилось, вот и все. В такой ураган детей из дома не выпустят совершенно точно. У нее просто расшалились нервы – от общения с Лилией и не такое может случиться. Взгляд Веты упал на смятое письмо, которое все еще валялось на столе.

«Подростки, – подумала она, – красивые слова на ветер. Обожаю-ненавижу. Любовь-кровь. Крайности и обещания, которые забываются еще быстрее, чем высыхают слезы. Ничего серьезного они не сделают, ничего».

Она снова легла, но прежнее спокойное отчуждение испарилось. Ей больше не хотелось смотреть на капли, ей чудились бессвязные выкрики, которым воображение тут же дорисовывало истерические нотки.

Вета очнулась в коридоре, когда застегивала плащ. На лестничных площадках было пусто, лифт не гудел. Она спускалась вниз, слушая, как содрогаются оконные стекла, и с каждым шагом ругала себя все сильнее.

Дверь подъезда была заперта на засов, который отпирался только изнутри. Вета царапнула железо, представляя, как будет наперегонки с ветром пытаться закрыть дверь снова. Она решила, что только выглянет на площадку и убедится, что никакие восьмиклассники по улицам не шатаются. Загаражное пространство было хорошо видно с возвышения у подъезда. Вета вздохнула поглубже и дернула засов.

В лицо ей тут же ударил ветер, вышиб тепло, сон и все мысли. Как, оказывается, громко шумели деревья! Их шумом наполнился весь город, вот только она не различала в шуме слов, остался угрюмый страшный напев. Под ноги бросилось сухое крошево из листьев. Вета прижалась к двери спиной и с грохотом закрыла ее.

На детской площадке скрипели беспризорные качели, по тротуарам неслись обломанные ветки, и, конечно, не было тут ни души. То и дело заправляя волосы за уши, Вета оглядела двор. Ворот плаща трепетал, издавая звук, похожий на шуршание птичьих крыльев.

Ей не показалось, и за гаражами правда мелькнула красная сумка Арта.

От ветра в лицо перехватывало дыхание, волосы то и дело выбивались, она шла, и казалось, вообще не двигалась с места. Когда до ближайшего гаража осталось протянуть руку, Вета так и сделала, и ухватилась за выступ в кирпичной кладке. Вокруг не осталось больше звуков, кроме воя ветра, и она опять подумала, что все почудилось. Не могли же восемь восьмиклассников стоять молчаливыми истуканами и наблюдать из своего убежища за тем, как она пытается пройти двор наискосок.

Оказалось, что могли. Они стояли неровным полукругом в закутке из забора с одной стороны и гаражей с двух других. Здесь стены чуть-чуть прикрывали от ветра, и Вета смогла отдышаться. Она с удивлением поняла, что слышит свое дыхание, а значит, сможет услышать и их слова.

– Мы написали вам письмо, – первой сказала Руслана, волосы которой растрепались, и она была теперь похожа на ведьму – бледное лицо едва выглядывало из беспорядка черных прядей.

– Ты написала, я знаю, – кивнула Вета. Она не хотела думать о том, как выглядит. Она не хотела думать о том, что идет на поводу у кучки сумасшедших подростков, которые рискуют жизнями ради принципа.

– Почему вы нам не ответили? – Руслана заправила прядь за ухо – совершенно бесполезный жест.

Вете спину лизал холод. Она терпеть не могла ощущать на себе эти восемь пар глаз, сразу вспомнилось нехорошее начало ее работы в школе, а она ведь так не хотела возвращаться.

– Потому что мне нечего вам отвечать. У вас есть родители и учителя, пусть отвечают они.

Руслана открыла рот и тут же захлопнула. Вете показалось, она слышала, как клацнули зубы.

– Вы – наш классный руководитель, – отозвалась справа Вера.

Вета обернулась: волосы той были заправлены за ворот белой кофты, глаза стали узкими от злости.

– Уже нет.

Она вдруг почувствовала себя с ними как с равными. Они восьмиклассники, и разница в возрасте не так уж велика, чтобы цедить слова сквозь зубы.

– Так значит, вы все-таки от нас отказались? – Вера склонила голову набок, словно примериваясь для выстрела.

Слева хохотнул Арт. Он возвышался там, и Вета постоянно чуяла его присутствие кожей, так бывает, когда ждешь ножа в спину.

– Да, я плохой учитель, – легко согласилась Вета и, наверное, отобрала у них следующую фразу – Руслана собиралась сказать то же самое. Вета и не ждала, что ее будут разубеждать и звать обратно, напротив. Просто пришло время, когда неплохо бы уже принять все свои ошибки. Она перестала быть учителем, а значит, больше не обязана была говорить умные и правильные вещи. Она стала просто человеком.

Алейд молча взяла Руслану за локоть, но та резко дернулась.

– Вот так, да? – почти закричала она. – Получается, что так все просто – подписали бумажку и выкинули нас всех в мусорное ведро?

– Нет, – сказала Вета честно, – все не так просто.

Она давно замерзла, заледенели даже пальцы в карманах плаща, но мысль о том, чтобы уйти, угасла, так и не родившись до конца.

– Мы просто не хотели умирать, – выдохнула Алейд и спрятала глаза. Она говорила тихо, как и всегда, но ветер не заглушал голоса здесь. «Может, их особые способности могут гасить ветер», – подумала тогда Вета.

– Я знаю. Вы и не умрете, его больше нет. – Ей смертельно захотелось размять шею, она физически ощущала взгляд Арта. – Вы все можете успокоиться и пойти домой. Все кончилось.

– Да? – с вызовом крикнул кто-то у нее за плечом. Кажется, Марк.

Вета быстро обернулась, но в единственном выходе из гаражного закутка мельтешили ветки, а здесь царило относительное спокойствие, хоть и было холодно, а волосы то и дело лезли в лицо.

– Мы не хотим жить в мире, где нас могут вот так убить, ни за что, – сказала Руслана, и Вета увидела, как трясутся ее побелевшие руки.

Вета молчала, думая о всплесках гормонов, об угрозах, о любви. Только массовых суицидов ей еще не хватало. Лилия вряд ли закричит, но все же неприятно. Она предложила:

– Я позвоню вашим родителям, и пусть они прибегают сюда, вас искать. Идет?

Вета скрестила руки на груди, чтобы сохранить последние крохи тепла. Руслана смотрела исподлобья, Вера дергала пуговицу с кофты, словно хотела оторвать. Те, кто стоял за спиной Веты, чуть слышно бросались словами – она почти вздрагивала каждый раз.

– Пойдемте, – спокойно произнес вдруг Арт. – Не видите, что ли, она нам не верит.

Вета повернулась к нему, и оказалось, что он точно так же скрещивает руки на груди.

– Молодец, что в жилетке, – сказала она, окидывая Арта взглядом. Из-под куцей куртки у него и правда торчала синяя форменная безрукавка, и он тут же злобно дернул куртку вниз.

Вета поднесла руку к губам, побарабанила пальцем по подбородку.

– Знаете, когда вы извинились в первый раз… – справа от себя Вета уловила движение – это Алиса вскинула голову. – Я размечталась о том, как все будет хорошо. Как мы обязательно сходим все вместе в кино. Съездим в больницу к Ронии, когда она ляжет на плановое обследование. Ее мама сказала мне, что это скоро. И обязательно будем немножко разговаривать по душам с девочками.

Она усмехнулась, снова оборачиваясь и ловя взгляд Арта. Никуда он не ушел, бросил сумку на землю и теперь грел руки в карманах.

– Да, не удалось. Не получилось у нас с вами. Так что мне, по-вашему, в петлю после этого лезть? Устроили тут демоны знают что со своей любовью. И раз уж вас притащили во взрослую жизнь, имейте смелость признать, вы вели себя как дети.

Арт сзади сердито засопел. Алейд вздрогнула, подняла голову.

– Вы обижаетесь на нас?

Вета искренне улыбнулась. У нее так редко появлялось желание прижать к себе ребенка, погладить по голове, сказать, что все будет хорошо. И сейчас оно вдруг возникло.

– А обижается ведь только тот, кто любит, правда? Безразличный не стал бы. Не важно, что я держала вас в живых, выбиваясь из сил, пока вы устраивали погромы в кабинете биологии. Но так вышло, что все кончилось. Не нужно больше показательных акций. Он не вернется.

– Вы знаете, как страшно? – спросила Алейд, низко склонив голову. Ей взгляд даже исподлобья не был злым.

– Я знаю.

Сзади тяжело выдохнули, так что дуновение пощекотало Вете шею. Она покусала губы, не зная, стоит ли говорить им. Она махнула рукой и отвернулась.

– Идемте домой, хоть в тепле побудем.

Ветер взвыл с новой силой. Ноги, которые уже давно покрылись мурашками, теперь стали совсем бесчувственными от холода. Вета еще раз заправила прядь за ухо и пошла, удерживая на груди плащ, теперь ей казалось, что ветер непременно сорвет его, и отскочат с треском пуговицы.

Совсем стемнело, когда приехала мама Арта. Она играла ключами от машины и по-деловому выясняла, кому по пути с ними. Сына она при всех дернула за ухо:

– Ты что тут вообще забыл? Сказано же тебе, дома сиди!

Вета рассматривала металлическую пуговицу на ее стильной куртке и мысленно рассказывала ей обо всем. О том, как город забирал детей и как они потом собирались уйти из жестокого мира.

– Извините, Елизавета Николаевна, – сказала мама Арта на прощание, и Вете почудилось, что ее уже не так сильно ненавидят. – Они больше не будут вас беспокоить.

Дольше всех у нее задержались Алейд, Алиса и Марк. Они по очереди пили чай из единственной чашки, рядком сидели на кровати и просили рассказать о «внешнем» мире. Вета говорила что-то, уставившись в окно.

Ветер давно стих, оставив на дорогах ковер из сухих листьев и обломанных веток.

– А хотите мы вам все расскажем? – предложила вдруг Алиса.

Вета вздрогнула от неожиданности.

– Расскажите.

Она не сняла плащ, только расстегнула, и длинный пояс теперь свисал до пола, а волосы так спутались, что если попробовать их расчесать – обязательно вырвешь клок.

– Вы, наверное, подумали, что он был всегда? Но это неправда, сначала его не было.

Алейд отодвинулась от Алисы и отвернулась, как будто ее очень интересовал узор на обоях. На совершенно смятой кровати она сидела, поджав ноги, и ни на кого не смотрела. Алиса, наоборот, вся подалась вперед, поймав Вету в ловушку – теперь она не смогла бы отвернуться, как бы этого ни хотела.

– Ну я даже не помню, кто первый предложил, – протянула Алиса, покачивая головой. – Кто-то из мальчишек.

– Арт, – резко выдал Марк, как будто каркнул.

– Наверное. Нам просто надоело. Вечно нас пугают, вечно чуть что нужно нестись в убежище! Вы что, думаете, у нас такое первый раз? Да у нас всю жизнь так. И в темноте сидим по вечерам, и чуть что по подвалам прячемся. Даже погулять и то нельзя.

Она вдруг опустила взгляд и совсем по-взрослому вздохнула. Исчезли ямочки на щеках, хотя Вета думала, они вечны.

– Вы думали, он защитит вас?

– Ну да, он же должен был нас защищать, это ведь мы его создали. Мы не знали, что так получится. Сначала он там мелочи требовал – срезанные волосы, кровь на платочке. Потом кого-то из наших потянуло к отрытому окну. На восьмом этаже. Не выпрыгнули тогда, но испугались. Мы побежали жаловаться учителям – родителям боялись сказать. Конечно, когда уже очень страшно стало. Но мы же не думали, что нас никто не будет спасать.

В наступившей тишине все тяжело дышали, и бился в стекла уже совсем нестрашный ветер.

– А вы точно знаете, что он ушел? – спросила Алейд, до крови кусая губы.

Вета рассеянно посмотрела на нее.

– Да, я точно знаю. Думаю, вам лучше про него забыть. Хотя это сложно, я понимаю. Я обещаю, что он к вам не вернется.

Она ушла к окну и задернула плотные шторы. Ветер постучался еще, поскулил под карнизом и улетел.

Ближе к ночи пришел папа Алейд, похожий на геолога, зачем-то стал пожимать Вете руку. Он говорил, что очень рад, а Вета все хотела сообщить ему о своем увольнении, но так и не решилась. Это было бы, наверное, не к месту и не ко времени.

Они ушли, и в непривычно пустой и тихой квартире она снова села на стул, уложила на коленях пояс плаща. Горела лампа под потолком – и не гасла. Вета подумала, что пропустила вечерние новости, что, наверное, включать радио уже бесполезно, но все-таки пошла и включила. На всех частотах шипели помехи.

От нечего делать она сполоснула чашку, умылась сама. Какой долгий вечер.

За окнами кухни темноту разгоняли желтые фонари. Вета подошла к окну, постояла, упираясь руками в подоконник. Стекло слабо дрогнуло от порыва ветра. Она улыбнулась и потянула створку на себя.

В комнату ворвался тихий гул, похожий одновременно на шум воды в трубах и далекий стук поезда. Ветер скользнул по ее лицу, по шее, под плащ, осторожно тронул волосы.

– Ты жив, – сказала Вета.

Мигнули фонари у подъездов, погасли и снова вспыхнули их отражения в низком небе.

– Я ждала тебя, – просто призналась Вета. – Веришь?

Ей на подоконник ветер принес пучок чудом уцелевших еще ярко-желтых листьев.

Эпилог

– Давай заберем ее себе? – сказал Мир, оборачиваясь в сторону школы.

Мигнул светофор, и машины тронулись с перекрестка. Миру пришлось отвернуться, но он все-таки повторил, побарабанив пальцами по рулю:

– Давай? Мне ее жалко. Посадим в большой аквариум, может, она оставит свои мечты о побеге?

– Ну уж нет, – фыркнула Вета. При одном воспоминании о черепахе ее пробирала дрожь и холодные мурашки ползли по спине.

Весной в школе сдохли два кролика – она узнала об этом тоже от Мира и только пожала плечами: «Я же говорила лаборантке, что нужно тащить их к ветеринару. А она: антибиотики, антибиотики!»

– А что, правда, – предложил тогда ей он. – Приходи в музей работать. Будем вечерами вместе сидеть, разве сложно? И Лилия уволилась.

Он тут же отвернулся, сделал вид, что занят своими бумагами, потому что – Вета знала – ее лицо превратилось в злую, жесткую маску, губы сложились в тонкую ниточку.

– Я никогда не вернусь в школу.

– Да ладно, я же только предложил.

Если ей случалось попасть в тот район, она тратила время, мерзла, убивала ноги в неудобных туфлях, но обходила школу десятой дорогой.

– Приехали. – Мир отстегнул ремень безопасности.

Рядом с высоким белым зданием толпились студенты. «Студенты – совсем не то, что школьники», – думала Вета, каждый раз входя в университет, но ей все равно становилось слегка не по себе среди этих молодых, ярко одетых, постоянно хохочущих людей и… новых людей. Не тринадцатилетних, но все же.

Хорошо хоть научный руководитель пока не заставлял Вету вести занятия. Может, когда-нибудь потом, когда она успокоится, станет уверенней в себе.

Возле кафедры Вета попрощалась с Миром, мимолетно поцеловав его в щеку.

– До вечера.

Летом она приехала в родной город. Тетя очень обрадовалась, приготовила столько еды, что не вмещалось в старенький холодильник. Мама достала целых десять плиток дефицитного шоколада, и Вета не стала ей говорить, что в закрытом городе уже объелась им.

По просьбе тети Вета даже сходила в университет к Ми, хоть и нельзя было сказать, что такое решение далось ей просто. Ми улыбалась, расспрашивала, хвалила новое платье Веты и туфли – такие дорогие для простой аспирантки университета, – рассказывала о новом приборе. Потом махнула рукой на обиды и спросила, не хочет ли Вета вернуться.

А та в ответ рассказала о новой интересной теме для научной работы. Красочно разрисовала перспективы и даже показала новую статью. Ми вежливо улыбнулась в ответ.

У Веты было две недели законного отпуска, но через три дня ее невыносимо потянуло обратно. Когда позвонил Мир, она различила на заднем фоне знакомый гул, похожий на шум ветра в сухих листьях и далекий скрип металлических конструкций.

И ей показалось, что фонарь под окном подмигнул ей рыжим глазом.

Андрей Орлов Столица Сибири 2029. Берег монстров

© Орлов А. Ю., 2013

© ООО «Издательство АСТ», 2013

Пулеметная очередь красиво обвалила кусок обрыва над головой. Посыпалась пыль, разлетелась каменная крошка. Прелюдию продолжил автомат – облаял остров. Я стряхнул пыль с воротника и высунул нос из-за скалы. А так неплохо начинался день. Ольга почти не орала, пепельная дымка не висела над душой. Метрах в пятидесяти от каменного островка покачивалась причудливая посудина. Возможно, в молодости это была самоходная речная баржа. Но даже в тот год, когда разверзлись хляби земные, этот хлам уже не имел права на существование. Судну дали вторую жизнь, переделали, отправили служить людям. Ржавые борта опоясывали рамы из тавровых балок – отчего грузоподъемность, разумеется, снижалась, но возрастала самооценка членов команды. К лебедке на носу приделали примитивное метательное устройство. На уровне форштевня борт прорезали, и служили жутковатым бушпритом заостренные штыри из цельного металла – явно делающие лобовую встречу с чудовищем нежелательной. Ходовую рубку на корме обварили стальными листами с горизонтальными амбразурами. На палубе мельтешили живописные личности в отрепьях. Трое выбрались из трюма и побежали к борту, волоча за собой автоматы. Бородатые, в несвежих долгополых халатах – что за ветераны Туркестанской революции? Из люка вылупился еще один экземпляр – в очках сварщика и с нелепой конструкцией на голове, похожей на фрагмент Пизанской башни. Он гавкнул на автоматчиков. Я не стал задумываться, зачем товарищ прибил к башке скворечник, подтянул к себе РПК – ручной пулемет Калашникова. Внезапный визит требовал срочных мер. Рулевой опять завел «туберкулезный» двигатель, и посудина, чихая и отрыгиваясь, медленно потащилась по дуге к острову – единственному месту на этой стороне, подходящему для швартовки. Я прицелился. Голова с глупой «короной» пропала. Бывает. Я оторвался от прицела – в этот момент из люка выпрыгнули еще трое и резво припустили на борт. Я стегнул запоздалой очередью, но они уже спрятались за искореженным железом, мешками с песком и прочим хламом, которого на палубе валялось в изобилии. Они смеялись! Им было весело!

– Невероятно, – проворчала откуда-то сверху Ольга. – Он не хочет никого убивать. Пожалел заблудших овечек. Ох уж эта бессильная доброта.

Отчасти она была права – я парень глупый и добрый, как все герои русского фольклора. Мы открыли огонь одновременно – когда из-за лебедки высунулась моргающая морда. Из выходного отверстия вывалилось все, что было в пустой голове, и незваный пришелец хлопнулся на палубу, разбросав немытые руки. Загалдели партнеры по нелегкому пиратскому бизнесу. Из трюма матерился, как бригадир стропальщиков, мужик со «скворечником» – видимо, он умел проницать через палубу. Отворилось клюзовое отверстие выше ватерлинии, и оттуда выбралось что-то, подозрительно смахивающее на ствол пушки. Эта гадость смотрела мне в глаза! Продлись очарование еще секунду – и меня пришлось бы отскребать от скалы (представляю, как изворчаласьбы Ольга)! Ахнув, я схватил в охапку пулемет, слетел с косогора и покатился за ближайшую глыбу, разрывая свои любимые кожаные штаны. От взрыва заложило уши. В покинутом месте вырос сноп пламени, косогор снесло, словно он был не каменный. Обвалился пласт обрыва, и над «местом происшествия» взвились клубы рыжей каменной пыли. Какое-то время я выбивал из ушей тревожный колокольный звон, выплевывал крошку. Что поделать – при взрыве, если хочешь избежать контузии, лучше держать рот открытым. Приятная новость для дам – особенно для тех, у кого рот никогда не закрывается…

– Карнаш, ты жив? – на всякий случай спросила Ольга.

– А то, – отозвался я с мужественной хрипотцой. – Чем занимаешься, дорогая?

– Крашу ногти, выщипываю брови и делаю маникюр, – проворчала из-за скалы моя девушка. – От тоски я вою, Карнаш. Разве не слышно?

По правде, я слышал только наших гостей. Они ржали как идиоты, которым показали палец! Баржа медленно смещалась, и над ней висел густой матерный хохот. Я разозлился. Ну, все. Мы тоже можем делать красиво! Я вскочил, одновременно оттягивая спусковой крючок. А это для гостей! Пулемет разразился трескучей очередью, и несколько голов, не успевших убраться, я сшиб! Когда иссяк магазин на сорок пять боеприпасов, я схватил следующий, а короткую паузу компенсировала Ольга со своим АКСУ – таким же подходящим устройством для выбивания мозгов. Она вытрясла магазин одной очередью – снова включился я. Кузьма откуда-то сверху швырялся камнями и пронзительно визжал. Камни не долетали, но он не сдавался, и в итоге один из снарядов с победным стуком покатился по палубе. Мы тоже орали – надрывно, во всю мощь пропитанных ядом вездесущего пепла легких. Апофеозом хора стал лай Молчуна, который не лез в гущу событий, а морально поддерживал хозяев, спрятавшись в яме. Расстреляв третий рожок, я сменил позицию – на всякий пожарный. От разнузданного грохота звенело в ушах. Баржа замедлилась, не дойдя до обрывистых скал метров тридцать. Пушка смотрела куда-то вбок, из жерла вился сизый дымок. В трюме царила колготня – похоже, оттаскивали раненого. На палубе валялось несколько тел. Стонал бритоголовый здоровяк, потерявший кроличью шапку с отрезанными ушами. Он полз за мешок с песком, пуля отчекрыжила ухо, и на облеванной палубе оставался размазанный красный след. Выжившие спрятались и, похоже, включили головы.

– Эй, мужики, а чего хотели-то? – инициировал я переговорный процесс, убравшись за скалу и вставляя новый рожок. – Мы бедные!

Действительно, непонятно. Глупо рассчитывать, что на острове живут обеспеченные люди, заваленные едой, горючим и прочими благами скончавшейся цивилизации. Проще притвориться мирными, разнюхать обстановку – вместо того чтобы очертя голову бросаться в бой. Пустые головы? Вряд ли, раз выжили в этом тринадцатилетнем кошмаре. Что-то здесь не так. Парни целенаправленно шли на остров, зная, чего они хотят. Но чего тут можно хотеть?

Баржа загадочно помалкивала, и создавалось впечатление, что на ее борту собрались тугодумы. Мы тоже молчали, даже собака взяла паузу.

– Послушайте добрый совет, мужики! – самоуверенно добавил я. – Убирайтесь подобру-поздорову! И сделаем вид, что ничего не было!

И снова на всякий случай поменял позицию. Когда-нибудь я точно сотру пупок. Я опасливо приподнялся. Происходило что-то странное. Казалось, что наши оппоненты вняли совету бывалого. Баржа застопорила ход и стала неуклюже разворачиваться. Надрывно работал двигатель, неповоротливый монстр, опутанный сталью, рывками менял ориентацию в пространстве, поворачивая нос к морю. Он отошел еще на тридцать метров. И вдруг взревел посаженный мотор, забурлила вода, разгулялись волны за кормой! Судно с внезапной прытью развернулось еще на двадцать градусов и помчалось вправо, в обход острова! Возмущенно заворчала Ольга. Что-то пролаяли Кузьма с Молчуном. Я запоздало разгадал их маневр. Обогнуть клочок суши и высадить десант на восточной стороне, где имелась еще одна подходящая для швартовки бухта. Дело трех минут. Но откуда они узнали, что на востоке имеется подходящая для швартовки бухта?! Взревели голосистые глотки, поднялись по команде выжившие пираты, и разразилась суматошная пальба. Я полз, закусив губу, нырял в расщелины, обдирая бока о шершавые камни. Наш остров сильно изрезан, камень на камне, плита на плите, повсюду лабиринты и провалы. При себе остались два рожка для пулемета – должно хватить. Ублюдки точно не знали, что восточная и западная оконечности соединены глубоким разломом, по которому проще бежать, чем ползти! Рискуя здоровьем, я скатился с обрыва и припустил по петляющей пади. Секунд через сорок я уже карабкался на обрывистую террасу, стал прилаживать сошки между бурыми глыбами. Сверху сыпались камни, гавкал Молчун. Не по-детски выражался тринадцатилетний оболтус Кузьма – которого мы с Ольгой фактически усыновили и теперь имели полное право лупить широким кожаным ремнем (но почему-то уступали это право друг другу). Когда ревущее чудовище возникло в поле зрения, я уже лежал, разбросав ноги, и был готов к труду и обороне. Как они знатно подставились! Моторный отсек с бензобаком – корпус в этом месте съеден ржой, его пробьет не только пуля, но и камень. Над бортом – орущие глотки. Пираты сгрудились у правого борта, чтобы прыгать на плиту, с которой очень удобно начинать освоение непокорной «терра-инкогнита»… Посудина уже разворачивалась, им оставалось до слепой зоны порядка сорока метров. Еще немного, и я бы не попал в моторный отсек. Я застрочил, затаив дыхание. Я бил напористо, методично, кучно, стараясь думать лишь о том, куда летят мои пули. Они вонзались в борт, рвали на куски истлевшее железо. Орали бандиты, не ожидавшие столь быстрого реагирования. Они открыли беспорядочный огонь по кучке камней, не разобравшись, где сидит пулеметчик. Пламегаситель на конце ствола – не панацея, но какую-то пользу он приносит. Я перенес огонь на десять градусов выше, сбил пару «кеглей». А когда они меня засекли и заорали, снова с остервенением долбил в моторный отсек. Я добился своего! Они успели лишь гавкнуть парой очередей, когда в машинном отделении что-то заискрилось, хлопнуло! Сквозь пробоины было видно, как там разгорается пламя. Автоматчики завертели головами, прекратили стрелять. Двигатель отказал, но плавсредство по инерции шло. Тут и случился второй взрыв. Разлетелся на куски бензобак, прорвалась палуба, и сноп пламени выплеснулся наружу. Бандитам уже было не до меня, они метались по палубе. Усатый тип в нищенских обносках, подпоясанных армейским ремнем, не заметил, как под ногами разливается горящее топливо. Он вспыхнул разом – обноски занялись, как пропитанная соляркой ветошь. Орущий человек-факел метался по палубе, оставляя дымный след. От него шарахались товарищи. Он догадался броситься за борт, лишь наполовину обгорев. Всплывать там уже было нечему. Пламя охватило дощатую палубу, взмыл в небо веселый «пионерский» костер. Из трюма с матюгами лезли двое. Но наверху их не ждало ничего светлого и радостного. За кадром жизнерадостно улюлюкал Кузьма, швырялся по инерции камнями, заливисто гавкал Молчун. Ольга зачищала палубу из АКСУ. Я тоже не успокоился, пока не извел последний рожок. Мстительно рассмеялся: мужики, предупреждали же! В финальной части я подлил масла в огонь: отбросил пулемет, выхватил из подсумка гранату Ф-1 (уж этого добра на острове хватало), вырвал чеку и, хорошенько размахнувшись, швырнул. Граната ухнула посреди палубы, добавив новых красок в картину полного разгрома. Трещали проржавевшие борта, кренилась рубка. Верхняя палуба, объятая огнем, разваливалась на глазах. Судно садилось на корму, медленно тонуло. Глубина в том месте, по моим подсчетам, составляла не меньше двадцати метров – достаточно для небольшого кладбища погибших кораблей. Двое выживших карабкались на нос: старший, потерявший свой «скворечник», и жердяй с длинными руками и шрамом поперек глаза. Первый раздобыл спасательный круг и даже успел в него облачиться. У второго подручных средств не было. Их догоняло пламя, но они успели перевалиться через накренившийся борт. Я от души им сочувствовал, поскольку знал, что сейчас произойдет. Оба вынырнули в нескольких метрах от тонущей посудины – с выпученными глазами, они отчаянно колотили руками. А вокруг несчастных уже забурлила вода, происходили закономерные процессы.

– Помогите… – хрипел жердяй. – Будьте вы людьми…

Какая интересная постановка вопроса. Впрочем, помочь мы не могли даже при всем желании. На гибнущей планете подходила к концу вкусная и здоровая пища. На каждое блюдо приходилась масса претендентов. Взвизгнул обладатель потерянного «скворечника». Он яростно отбивался от кого-то ногами. Спасательный круг не помог. Вспучилась вода, завертелись трубовидные тела с матово поблескивающей чешуей. Их было много, они водили веселый хоровод вокруг обреченного. Физиономия исказилась, посерела, приобрела какое-то глупое выражение. И вдруг перекосилась, он распахнул желтозубый рот, но кричать уже не мог. Вода вокруг него сменила цвет. Он извивался, но не тонул – спасательный круг держал на воде. Закатились глаза, движения становились конвульсивными. Похоже, бедолага уже расстался с ногами. Но еще не умер – рванулся, словно пробудился от спячки, в загоревшихся глазах объявился смысл. Вынырнуло оголодавшее существо – туловище, как у змеи, остроконечная башка с бусинками глаз – в принципе, угорь, но немного переусердствовавший в росте – разверзлась пасть, как на шарнире, хищные зубы впились бедолаге в лицо, сорвав его, словно маску. Чудовище с добычей ушло под воду. Кровь хлестала как из ведра. Порвался круг. Распластались на воде бренные останки, но недолго пробыли в состоянии покоя. Бурлил водоворот, змеились чешуйчатые тела. Завертелось туловище, голодные твари рвали его на куски.

– Помогите! – хрипел жердяй. – Убивают!

Он плыл к острову, размахивая несуразными конечностями, а в выпученных глазах застыл первородный ужас. Он взвизгнул, развернувшись на 360 градусов, но продолжал грести. Объявилась очередная охотница за дармовой добычей – в полете растопырились клиновидные плавники – и одним махом отхватила «терпящему бедствие» руку по середину предплечья! Брызнула кровь из растерзанной культи. Пловец машинально продолжал грести – взлетала и опускалась здоровая рука. Новая атака – тварь возникла из-под мышки, впилась во внутреннюю часть плечевого сустава, затрещали сочленения…

Я опустил глаза, уж больно неаппетитно это выглядело.

– Ну, жесть… – пробормотал с «верхнего этажа» Кузьма.

Когда я снова посмотрел на море, процесс трапезы уже завершился. У местных тварей не было привычки кушать с достоинством и пережевывать по тридцать раз. Остатки пищи, плавающие на поверхности, мигом разобрали. Сомнительно, что кто-то тут наелся. Но червячка определенно заморили. Вода в отдельных местах еще бурлила, мелькали хребты, голодные глаза пытливо озирали акваторию бухты. Судно затонуло. Последней ушла под воду накренившаяся рубка. Плавали обгорелые доски. Сползли в воду последние «неодушевленные предметы», но и с ними быстро расправились. Взбрыкнул полутораметровый, покрытый зеленоватой слизью «угорь», и воцарилось неустойчивое затишье.

Да уж…

Наверху завозились, покатились камни, прозвучал зловещий женский смех, от которого в иных обстоятельствах застыла бы кровь в жилах.

– Выкусили, засранцы? – хохотала Ольга. – Понравилось? Удачных выходных, вурдалаки!

– Ты уверена, что сегодня выходной? – удивился я.

Она споткнулась, видимо, удивилась, кто там внизу такой говорящий?

– Сегодня – нет. Выходной будет завтра… Не поверишь, Карнаш, – проворчала моя единственная и неповторимая, – но я много работала бессонными ночами, чтобы высчитать текущую дату. Ты храпел, а я считала. Сегодня 13 июля 2029 года. Пятница. Пятница, 13-е. И почему я этому нисколько не удивляюсь?

– Надо же, – посетовал я. – И куда несется время? Оглянуться не успеваем…

Это действительно было так. Каждый божий день, наполненный ничегонеделанием, тянулся как черепаха по пересеченной местности. Но когда эти муторные дни складывались в недели, месяцы и пропадали в бездонной пучине прошлого, оставалось изумляться – куда они делись? День едва начался, а я уже чувствовал себя как механизатор, закативший в гору заглохший трактор. Я забросил за плечо отяжелевший пулемет и полез в гору. Встал на полпути и обернулся. Обгоревшие бревна бились о висящую над морем скалу. Выживших не наблюдалось. Я не мог избавиться от какой-то стыдливой неловкости. Но они же первые начали? «Нужно доски вытащить из воды, – подумал я, – высушить, распилить и пустить на дрова». От дровяных запасов, заготовленных осенью, оставалась жалкая кучка. А календарное лето в наше время – это как раньше поздняя осень.

Тяжело сопя, я взобрался на вершину. За скалой сомкнулись несколько вертикальных плит. Между плитами притулился наш рукотворный домик – воплощение мечты бездарного архитектора. Я потащился к дому, напевая под нос: «Мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути».

– Что такое бронепоезд, Карнаш? – высунулся из-за плиты бледный Кузьма. За девять месяцев этот хулиганистый шкет совсем не изменился – как бы даже меньше не стал. Сметливая мордашка немного округлилась, волосы отросли до лопаток (он никого не подпускал к себе с ножницами). Он щеголял стоптанными бутсами, пухлой курткой из брезента и смешной шапочкой, похожей на «пирожок» члена Политбюро ЦК КПСС. В этом объемном наряде он смотрелся вообще коротышкой.

– Начать с того, Кузьма, что для начала ты должен выяснить, что такое поезд. Рельсы, шпалы, вагон-ресторан… – проворчала белая как мел Ольга, выбираясь из-за скалы. Время одеться по форме у нее имелось – приближение «неизвестных» мы обнаружили не в последний момент. Я невольно залюбовался своей девушкой – стройной, нестареющей. Отмытые черные волосы (намедни в нашей «больнице» был банный день) выбились из-под шапочки. Она смотрелась отлично, и никого тут не волновало, что Ольге Черушиной уже далеко за тридцать. Даже куртка, сшитая собственноручно из брезента, смотрелась элегантно и с претензией на стильность. Автомат в изящных ручках тоже не казался жутким анахронизмом.

– Сама ты шпала, – проворчал Кузьма, неприязненно покосившись на «приемную маму». – Я знаю, что такое поезд. Когда я был маленьким, я заходил по делам на вокзал «Новосибирск-Южный». Там было много перевернутых вагонов. Даже паровоз валялся. Я с него еще блестящую табличку оторвать пытался…

Беседа как-то не клеилась. Все собрались на краю утеса, смотрели вниз, где неприкаянно болтались под скалой обгорелые доски. В событии имелось что-то знаковое, но других подсказок в голове не было.

– Да уж… – запнувшись, пробормотала Ольга и выразительно глянула в мою сторону. – Премию Мира мы точно не получим.

– Нашла о чем печалиться, – фыркнул я. – Будем считать, что провели показательную тренировку. А что мы должны были делать? – возмутился я. – Лапки поднять? В дом пригласить? Они же первые начали. Классические бандюки, на них клейма ставить негде…

– Да ну их, – вздохнула Ольга. – Все понятно. Просто не по себе. Много месяцев не видела, как умирают люди… А тебе, Карнаш, – она строго свела выщипанные брови – нужно развивать навыки работы в команде.

– Замечательно, – восхитился я. – Мало того, что я виновен во всех мировых процессах, так еще не умею работать в команде. Ты не перебарщиваешь, дорогая?

– Но ты же забыл про нас? – настаивала Ольга. – Ты был занят своим делом, бегал там внизу со своим пулеметом… Ты как футболист нашей сборной, которому плевать на команду, он бегает по полю, никому не пасует и озабочен лишь тем, чтобы самому отличиться и чтобы все видели, какой он крутой. И чего уставился? Снова скажешь, что Бог на женщине отдыхал?

Я давно уже понял, что понятие «с милым рай в шалаше» – полная фигня. Никакая гибель мира не переделает женщину. Но сегодня ссориться мне не хотелось.

– Ну, вы поговорите, – ехидно проворчал Кузьма и побрел на свою «голубятню», вычесывая вшей из шевелюры.

– Ногти не забудь постричь, – бросила ему в спину Ольга, – ты обещал. А то скоро в лемура превратишься.

– Ага, щас, – Кузьма даже не удосужился обернуться.

– Ладно, замнем… – Ольга расслабилась, соорудила жалобное личико и зарылась носом в мою «суровую» куртку из неразрываемой дерюги. Я тоже ее обнял, накрыл нас обоих своим капюшоном. Несколько минут мы стояли на промозглом июльском ветру, набираясь спокойствия. Другая женщина мне не требовалась. Временами она бесила, выводила из себя своими колючими язвами, претензиями и придирками, но это было нормальное явление. Надеюсь, я ей тоже был небезразличен. Не зря же она заявила девять месяцев назад: всё, мол, шабаш, я нашла человека, которого буду бесить весь остаток своей жизни…

– Мы что-то делали? – прошептала Ольга, поднимая на меня печальные глаза. – Ну, пока не приплыли… эти. Уже не помню…

– Что-то делали, – согласился я. – Ты встала не с той ноги, у тебя было паршивое настроение, ты ворчала, что отдала мне лучшие девять месяцев своей жизни, а я это не ценю, и даже кровать у нас хромая…

– Да, – вспомнила она, – я хотела разобраться с тобой раз и навсегда – ты действительно разозлил меня своим наплевательским отношением ко мне. Но эти пираты все испортили, уже не хочу…

– Как я тебе сочувствую…

Я обнял ее покрепче. Потом отстранился и стал обозревать окрестности. Мы стояли на самой высокой точке нашего острова. Распахнулась панорама пресноводного моря. Беспорядочно наваленные глыбы, небольшой глиняно-земляной участок на южной стороне, где раньше произрастала чахлая растительность, а сейчас все было вырублено, вскопано, и возвышались две примитивные теплицы. Со всех сторон – бездонная колышущаяся масса. Мутные волны облизывали камни, отступали, снова набрасывались. Горизонт был чист. Небо, как обычно, затянула серая муть – облака вперемешку с пеплом. Но сегодня эта муть парила высоко, запах гари почти не чувствовался.

– Лешенька, а что это было? – жалобно про тянула Ольга. – Мне как-то неуютно… Мысль гоню и не могу прогнать. Они ведь не просто так приплыли, им что-то было нужно? Что им тут намазано? Мы не богачи, на нас не разживешься…

Я тоже терялся в догадках. Три посещения за последнюю неделю. То месяцами – никого, то тянутся, как в Мекку. Шесть дней назад в зоне видимости обозначилась некая самоходная бандура. Она подошла и встала в паре кабельтовых от берега. Самодельный барк, сколоченный из обломков древотары и по внешним обводам отдаленно напоминающий катамаран. Команда на рожон не лезла, давая понять, что неплохо воспитана. Мы стояли на горе, все четверо, и случись провокация, успели бы разбежаться. Они прекрасно видели, что мы вооружены и не горим желанием принимать гостей. В гости в наше время с добрым сердцем не ходят. На борту у них имелись пулеметы и что-то вроде мортиры. Но последняя была зачехлена, а пулеметы смотрели в другую сторону, и расчеты к ним не подходили. Некто маленький, в драном плаще, поверх которого была наброшена жилетка-безрукавка (видно, мода теперь такая), разглядывал остров в бинокль. Затем отдал приказ, и катамаран ушел в море. Не прошло и трех дней, как объявилось новое чудо техники – ржавый катер, украшенный парусной мачтой и диковатыми подобиями крыльев из брезента и сварных рам. Наличие парусной мачты объяснялось легко – зачем изводить горючее, если есть ветер? Наличие же крыльев объяснялось лишь клинической долбанутостью членов экипажа. На борту толпились люди не самой приятной наружности, но и они агрессии не проявляли. Впрочем, подошли они ближе, чем предыдущие – на дистанцию кабельтова. Пришлось спуститься к берегу и занять позицию. Вид укрепленной в треножнике пращи, способной метать гранаты Ф-1 на дальние расстояния, парням не понравился. Посовещавшись, они ушли. Мы вздохнули с облегчением, и, видимо, зря. Третья «ласточка» не только сократила дистанцию до критической, но и хорошенько нас взбодрила…

– Все в порядке, – успокоил я. – Враг не пройдет. А если пройдет, то все равно победа будет за нами.

Весь последующий день мы занимались повседневными делами, не забывая поглядывать на море и гнать дурные мысли. Привязав себя к скале страховочным тросом, я подтаскивал багром остатки неприятельской посудины, выволакивал на берег и здесь же разделывал на дрова. В хозяйстве не было ничего лишнего. Вода под ногами бурлила, сновали косяками голодные твари и поедали меня глазами. Эволюция в мире происходила странным образом. Угри и судаки мутировали быстро, превращаясь в жутковатых монстров, одержимых лишь идеей добыть пропитание. Себе подобных они не ели, нападали на беззащитных и местных «вегетарианцев». Иногда они выпрыгивали из воды, щелкали зубами, но дотянуться не могли – за долгие месяцы мы обзавелись соответствующими навыками, как выжить в непростом мире. На всякий случай на соседнем камне пристроилась Ольга с автоматом и внимательно следила, чтобы резвая тварь не прыгнула дальше положенного. При этом она ворчала, что я медленно работаю, у нее масса неотложных дел, и ей совершенно не в жилу охранять покой «этого ленивца». Временами нас охватывало беспокойство, мы шутили, но уже с опаской: если эти умные и прожорливые твари так быстро мутируют, что мешает им однажды обзавестись легкими, лапами вместо плавников, приползти в наш дом и осуществить свою заветную мечту?

Кузьма на соседней глыбе занимался добычей хлеба насущного. Рыба под ним вилась косяками. Ворча под нос, что это «не судаки, а мудаки какие-то», Кузьма натягивал пращу, выстреливал камнем вниз. При удачном попадании всплывала оглушенная рыба. За крупными экземплярами он не гнался – опасно и тяжело. Как только добыча показывала брюхо, он хватался за острогу и бил до тех пор, пока рыба не подыхала. Затем подтаскивал к себе примитивный сачок из арсенала «рыболова-любителя», захватывал им рыбу и выбрасывал на берег. Рыбалка сопровождалась умеренным риском. Не всегда пойманная рыба оказывалась мертвой. Не всегда ее товарки с одобрением смотрели на происходящее. Выныривали из воды, хватались за сетку, норовили уволочь на дно вместе с пацаном. Приходилось привязывать к скале и то и другое. Кузьма наловчился. Но так было не всегда. До сих пор мы с ужасом вспоминали его первую рыбалку в сентябре месяце. Он свалился со скалы в самый неподходящий момент – когда нас с Ольгой рядом не было! Мы примчались на истошные вопли. Кузьма, который в жизни никогда не плавал, крича, как подорванный, улепетывал от свирепой гадины, которая едва не хватала его за пятки. Уму непостижимо, как он доплыл, выкатился на берег, а потом еще сутки не мог прийти в себя, в итоге подхватив простуду. Пережив потрясение, мы подтрунивали над ним: дескать, молодец, научился плавать за одно занятие. «Амфибия ты наша», – ласково шутила Ольга. «Полуамфибия, – поправлял я. – Еще не плавает, но уже не тонет».

Закончив заготовку дров, я перебрался в дом и под строгим оком надзирательницы приступил к работам по укреплению стен. Наша избушка располагалась в расщелине. С трех сторон ее подпирали скалы, причудливо вставшие «домиком» – и эти естественные «щиты» предохраняли жилье от прямого попадания снаряда или мины. Но ветра избу трепали. По дому гуляли сквозняки, выдувало утеплитель, приходилось постоянно конопатить дыры. Зимой ветра были студеными, печка, доставленная с судна, работала круглосуточно – что не очень позитивно сказывалось на запасе дров… А примерно месяц назад нам пришлось пережить жутковатую ночь. Планета еще не умерла, в недрах Земли продолжались процессы. Страшных толчков после памятного 2016 года больше не было, но временами землю потряхивало. Мы проснулись оттого, что пол ходил ходуном, вздымались половицы. Трещали стены. Сверзился Кузьма со своей «голубятни» на наши сонные головы. Мы вынеслись из дома, толком не успев одеться, и остаток ночи сидели на улице, сбившись кружком и укрывшись одеялом. Афтершоки продолжались несколько часов. Островок периодически вздрагивал, в недрах что-то ворчало. Землетрясение разбудило водную стихию, всю ночь свирепые волны обрушивались на скалы. От каменных глыб, висящих над водой, откалывались гигантские куски, катились осыпи. Скалы на вершине не упали, и дом практически не пострадал, но утеплитель вывалился весь, обрушились несколько распорок, и все последующие дни мне было чем заняться (можно представить, чего я наслушался). Впрочем, имелся в событии и позитивный момент: море выбросило на берег массу оглушенной рыбы, и утром мы ходили с мешками, собирали ее. Отдельные глазастые мутанты еще брыкались шиповидными плавниками, тянули к нам свои эффектные пасти, унизанные иглами зубов…

А в целом жизнь на острове не отличалась разнообразием. Чего не скажешь о предыдущей жизни. Приключений хватило бы на несколько романов. 2016 год. Приличный во всех отношениях молодой человек из благополучной семьи, отслужил армию, имел невесту, неплохую работу в структурах банковской безопасности… День города, 123-я годовщина Новосибирска, мегаполис стремительно развивался, становился центром притяжения за Уралом, обходил обе столицы по обеспеченности магазинами на душу населения, по количеству возводимых метров жилья на ту же душу. Стремительно росли микрорайоны, вводились в строй какие-то предприятия – о чем воодушевленно вещал с трибуны градоначальник… Фразу «Земля вступила в стадию повышенной сейсмической активности» природа восприняла буквально. Землетрясение разразилось в разгар празднования, ближе к вечеру, когда город заполонили толпы гуляющих. Новосибирск рассыпался как картонный. Дороги перекрыли завалы. Рухнули мосты через Обь. Половину мегаполиса объяло пламя. Спасательные службы не работали. Вытаскивать людей из-под завалов было некому. Метались выжившие, стонали раненые. Я скулил, как щенок, ползая по развалинам утонувшего в воронке дома, где жили родители. Бежал, ополоумевший, через площадь Станиславского, по улице с тем же названием, а вокруг царил ад. Сила землетрясения была такая, что людей в домах буквально раздавило. Лавинами рухнувших стен давило горожан на улицах, спасения не было нигде. Я успел промчаться по Димитровскому мосту перед тем, как он окончательно рухнул. Ползал по развалинам пятиэтажки на привокзальной площади, выискивая свою невесту… В городе выжило не больше пяти процентов населения – остальных просто смело и раздавило. Умирали раненые – ввиду отсутствия медицинской помощи. Трупы разлагались, увозить их было некому, буйствовали инфекции. Прорвалась плотина, и на город из Обского водохранилища устремилась вода. Несколько дней Новосибирск напоминал разрушенную Венецию, а потом вода ушла в новообразованные подземные пещеры. Уже бесчинствовали мародеры, сбивался в банды криминальный элемент. Желающие выжить шли в вооруженные группы. В одно мгновение планета, какой мы ее знали, перестала существовать. Сместилась земная ось. Наводнения, пожары, прорывы плотин. Города с многомиллионным населением проваливались в пучины. Трещали и расползались материки, уходили под воду. Водные артерии меняли русла. Взорвались вулканы, в том числе и те, что имели приставку «супер». Атмосферу на многие годы заволокло пеплом, пропало солнце. Взрывались реакторы на атомных станциях, сеть локальных «чернобылей» накрыла планету. Сибирь, возможно, пострадала меньше – в силу своего континентального положения. Материк не раскололся, разрушительных наводнений здесь не было. И тем не менее огромный город прекратил существование. Связи с прочими регионами не было. О том, что творится на планете, оставалось лишь догадываться. Но это никого не волновало – людей заботило лишь собственное выживание. Уцелевшие спешно вооружались, забивались в норы. Свирепствовали банды. По городу расползалась радиация, мутировали вирусы – слишком много в этой местности оказалось предприятий с опасным производством. Но самое страшное началось, когда радиация вступила во взаимодействие с вирусами и болезнетворными микробами…

Я бежал в компании себе подобных с правого берега Оби на левый. Но и там не нашел свой «элизиум». Вырваться из города было невозможно – все пространство, окружающее Новосибирск, превратилось в череду непроходимых кряжей и разломов. Между городом и Кузбассом разлилось пресноводное море – просела часть Западно-Сибирской равнины, и образовавшийся котлован заполнился водой. Я нашел пристанище в городе Оби – спутнике Новосибирска, где правили бал военные, и прожил в сносных условиях без малого двенадцать лет. Я добывал антибиотики, еду, обменивал их на другие ценные товары. Иногда пробирался в город, переправлял (за небольшую плату) желающих в колонию. Обретенные в спецназе навыки не дали пропасть. А на мертвый город опускалась тьма мракобесия. Холодало с каждым годом. Запасов еды становилось меньше – как и колоний с приличными обитателями. Лютовали банды, всевозможные секты, орудовали шайки каннибалов. Рыскали стаи мутировавших собак – злых и вечно голодных. Проблема поиска еды и борьбы с холодом становилась во главу угла. Для ВСЕХ. В каком году появились так называемые «зараженные», сказать уже трудно. Возможно, года три, четыре назад. Новая болезнь отчасти напоминала бешенство. Люди подхватывали инфекцию, и она за несколько дней превращала их во всепожирающих монстров. Они напоминали зомби, хотя формально оставались живыми. Кровь по организмам циркулировала. Болезнь развивалась стремительно, в несколько этапов. На первых порах больной не представлял опасности для окружающих (если забыть, что он являлся разносчиком инфекции). Его преследовал жар, ныли суставы, человек становился вялыми, бредил. Потом наступала ремиссия – голова обретала ясность, он мог ходить. И буквально через день – сокрушительный удар. Все менялось. Мозги атрофировались полностью, искажались черты, воспалялись глаза. Больного одолевал мучительный голод. В нем просыпалась невиданная сила. Он мог бегать, как спринтер, лазил, как муравей, по развалинам, а если видел еду, то превращался в одержимое животное. Он умерщвлял живое существо за несколько мгновений, давился горячей плотью, и от этого зверел еще больше. За несколько недель эти твари обрастали струпьями, гноящимися ранами, теряли человеческий облик. Они сбивались в стаи, шныряли по развалинам в поисках пропитания. Их побаивались вооруженные головорезы, каннибалы, сторонилось мутировавшее зверье. Нормальные люди при их приближении зарывались в норы, но это редко спасало – у зараженных на горячую кровь имелся особый нюх. При укусе такого существа человек не превращался в аналогичного зомби (болезнь передавалась по воздуху, и спасали от нее только несколько препаратов, включая тетрациклин), но это мало утешало. Если укусили, то непременно доедят…

Полчища зараженных девять месяцев назад атаковали город Обь. Там было чем поживиться. В защищенной колонии проживало несколько тысяч человек. В головах голодных бестий оставались крохи разума. Голод призвал их к дисциплине, к слаженным действиям. Целая орда прорвала оцепление, бросилась на город. Их удалось остановить ценой тяжелых потерь. Уцелевшие обложили колонию, проникали в подземные коммуникации, буравили землю, как черви… Мне в любом случае пришлось бы бежать. Пришел мой час. Полковник Гнатюк в свете выросших на голове кустистых рогов не позволил бы долго жить. Появилась информация, что в жилом массиве Снегири на севере города люди живут нормальной жизнью, развивается колония. К подобным слухам я всегда относился настороженно, но выбора не было. Одному не выжить. Я бежал с ближайшей же «оказией» – примкнув к колонне бронетехники. И началась безумная свистопляска. Гибель колонны, каннибалы, золотистый ретривер Молчун (скорее, грязный ретривер), истосковавшийся по хозяйской руке. Мы улепетывали от людоедов, от обезумевших зараженных, от страшноватых собак. Ольга Черушина – дочка классной руководительницы – судьба швырнула мне ее в качестве подарка (за что судьбе я премного обязан), беспризорник Кузьма, едва не пустивший нас по миру… Вчетвером мы пробивались через центр, где каждый метр пути был ловушкой, и до сих пор непонятно, как нам удалось выжить. Прорвались через ВЕСЬ город в северные районы, отмотав не меньше тридцати километров! В Снегирях поджидал очередной конфуз. Да, там имелась колония, люди жили в безопасности. Если не обращать внимания на одну небольшую специфику… Кабы не Ольга, то эти чертовы амазонки, опустившие мужчин ниже плинтуса, стерли бы нас в порошок! И не важно, что одна из них была когда-то моей невестой! Мы удирали, как зайцы, из проклятого 5-го микрорайона, а за нами неслась толпа озверевших амазонок и мужиков в их услужении. Все пути были отрезаны, свободной оставалась лишь дорога к свежеобразованному морю, на берегу которого и раскинулась колония. Мы захватили плавучую каракатицу (явно самоделку, хотя и качественную), кинулись в пучины, шли зигзагами по морским просторам, сбрасывая с хвоста взбешенных баб…

Мы были одни посреди бескрайних просторов, когда впервые за много лет выглянуло солнце! Но радость оказалась преждевременной. Надежда, что пепельная дымка рассосется, не сбылась. Небо затянуло, и за девять последующих месяцев мы ни разу не видели солнца. Но воздух здесь был намного чище, чем в городе – это и стало решающим фактором в выборе места обитания. Но поначалу мы об этом не думали. Мы шли на восток, избавляясь от погони. Горючего хватало. Имелись запасные баки. Мало того – при детальном рассмотрении мы обнаружили на судне массу интересных вещей. Похоже, амазонки собирались на этом корыте что-то покорять, но мы обломали им все планы. Трюм был забит – одеждой, одеялами, запасами вяленой рыбы и консервированного мяса, датированного 16-м годом. Спички, свечи, инструменты, гвозди, несколько коробок со столь необходимыми антибиотиками, два мешка соли. Имелась даже столовая посуда! Вид вилки привел Кузьму в замешательство, и после его заявления, что эта зубочистка крайне неудобна в применении (разве что зуб отогнуть), мы еще долго над ним подтрунивали. Помимо нужных вещей, имелась масса ненужных: парочка резных стульев из дорогого гарнитура, женские платья, электрические лампы, мобильные телефоны, шкатулка с золотыми украшениями и даже пухлый кошелек с российскими рублями (мы обклеили ими свое жилище и ежедневно любовались – чтобы не забыть, как выглядят деньги). «Какое нескромное обаяние буржуазии», – ворчала Ольга. Мы провели полную инвентаризацию трофеев и объяснили Кузьме, для чего нужен футбольный мяч, которому он не мог найти применения. Кончилось тем, что он запнул его по дурости в море, а потом жалел. Но мы успокоили парня, мол, ничего страшного – великой стране, в которой мы когда-то проживали, удавалось многое, но не футбол…

Мы плыли на восток – надеялись, что в Кузбассе имеются условия для жизни. Утром следующего дня, после шторма (который мы с честью пережили), мы сделали интересную находку. На отмели у каменного острова красовался крупный, практически перевернутый катер. Его сплющило и насадило на клыки скал. Похоже, бедняги направились к острову, чтобы найти спасение от разбушевавшейся стихии, но не рассчитали, и их швырнуло на камни. Мы перебрались на потерпевшую бедствие посудину. Выживших не осталось – удар был такой силы, что людей размазало по отсекам. В «закромах» мы нашли еще одну партию интересных вещей: древние армейские шинели, ящик гранат оборонительного действия, пулеметы, автоматы, четыре коробки с боеприпасами и прекрасно сохранившиеся кроссовки фирмы «Адидас». Кузьма их мгновенно прикарманил, а через неделю порвал. Все перечисленное мы в то же утро перетащили к себе на судно. Молчуну тоже повезло – он отыскал на погибшем судне выжившую крысу, поиграл с ней в родео, а потом с аппетитом съел.

Мы продолжали двигаться на восток, но уже к вечеру текущего дня поменялись планы. Из дымки навстречу вынырнула тихоходная баржа, набитая людьми. Мы развернули весь имеющийся в распоряжении арсенал. Но в бой вступать никто не собирался. Публика на барже оказалась мирная. У них практически не было оружия. Несколько измученных молодых мужчин, с десяток женщин и две дюжины пожилых людей, половина из которых была больна, а другая половина ранена. Эти несчастные представляли жалкое зрелище. Мы пристали бортами, поговорили. Узнав, что мы идем в Кузбасс за лучшей жизнью, молодые люди развеселились. А потом объяснили, что номер не пройдет. В районе Кемерово произошло локальное землетрясение, остатки города провалились в пучину, все залило водой. Условий для существования там нет ВООБЩЕ. Плюс какой-то ядовитый газ – он весьма активно выходит из разрушенных горняцких шахт и расползается по региону. Даже малая толика этой гадости вызывает острое удушье. В качестве примера молодые люди показали своих спутников, с одутловатых лиц которых визуально сочился яд. У беженцев имелась информация, что относительно сносная жизнь – в Новосибирске. Настала наша очередь посмеяться. Мы объяснили несчастным, что если описать жизнь в Новосибирске одним словом, то будет емкое слово «трындец». Как ни крути, а лучший вариант: 5-й микрорайон под названием Снегири. Молодым женщинам там сохранят жизнь и дадут «достойную» работу. Что им точно не светит – так это изнасилование. Молодых мужчин, возможно, тоже пощадят, но будут вытирать о них ноги. А вот с престарелой частью компании будут проблемы. Нахлебники в колонии не нужны. Каждый отдает по способностям, а получает по минимальным потребностям. Беспомощных либо выбрасывают, либо расстреливают. «Нам плевать! – шумел народ. – Хуже не будет! Мы их уговорим, они же люди! Неужели нет у них сострадания? Расскажите, как туда доплыть?» Баржа подалась своей дорогой, мы сочувственно посмотрели ей вслед и задумались. Кончилось тем, что мы повернули на север и через десять миль наткнулись на каменный остров. Мы хотели просто передохнуть, но когда его обследовали, то задумались. На клочке суши было неплохо. Масса укрытий, естественная защита. «Можем соорудить здесь дом, – предложил я. – Утеплить и пожить нормальной отшельнической жизнью. Нас же не тянет на историческую родину? А любой посягнувший на наш суверенитет получит по башке». «Можем, – подумав, согласилась Ольга. – Тем более что этот островок находится в стороне от так называемых судоходных путей, – и продемонстрировала недюжинную, поистине мужскую логику. – Закавыка лишь в том, дорогой, что на пороге зима. А здесь, не забывай, ветра, так что можно представить… Чем мы начнем и продолжим отопительный сезон? Вон тем криворуким деревом, которое, если не ошибаюсь, единственное?» Помимо дерева, на острове произрастал чахлый кустарник, но в целом Ольга была права. Спас положение подходящий случай. В расстроенных чувствах мы собирались отплывать, но тут обнаружили скособоченную посудину, дрейфующую к северу от острова. Живых людей там, похоже, не было. Мысль возникла спонтанно. Мы устремились на нашей каракатице к незнакомцу, взяли его на абордаж и хорошенько исследовали. На корыте даже трупов не было. Возможно, ее оторвало где-то от причала. В днище зияли пробоины. Если бы не мы, оно бы утонуло через день. Судно практически целиком состояло из сгнившего дерева. Мы прицепили к нему буксирный трос и доволокли до гавани, насадив на мель. Целую неделю мы работали как проклятые! Пилили, рубили, таскали. Заготовили целый сарай дров и даже просушили их. Собственное судно мы спрятали в крохотной бухте, замаскировав брезентом. На каракатице имелось все для поспешного бегства: запас еды, оружия, необходимых в путешествии вещей. Все остальное мы перетащили на остров – в том числе буржуйку из трюма. Постройка дома вылилась в занимательную процедуру. Советчиков было больше, чем нужно, и даже Молчун постоянно куда-то лез. Дом получился странным, но состоял из двух этажей. «Голубятня» плавно переходила в нишу, образованную скалой, так что жаловаться на стесненность бытовых условий у Кузьмы не было оснований. Ни опирайся дом на скалы, он бы, естественно, завалился. Я наслушался по мере строительства такого, что хватило бы на несколько бракоразводных процессов! В принципе, эмоции были понятны: пока шла работа, мы жили в пещере, наслаждаясь студеной романтикой. «Дорогая, ты всегда на позитиве», – заявил я однажды, что и послужило причиной нашего первого бытового конфликта. «Ну, и дал мне Бог семейку, – возмущался я. – Вы ничего не делаете, только критикуете!» «Да ты еще больше нас ничего не делаешь», – ядовито парировала Ольга. Кузьма ей охотно поддакнул, и даже Молчун согласно пролаял. Мы въехали в новую «квартиру». На следующий день Ольга ехидно заявила: «Дорогой, не пора ли нам переселяться из этого ветхого аварийного жилья?» Лучше бы я жил в развалинах и каждый день отстреливался от каннибалов и зараженных! С горем пополам жилье было построено, и, как водится, внезапно пришла зима. Чтобы совсем не затосковать, я занимался рыбной ловлей, колотил какую-то мебель. Поддерживал судно, спрятанное в бухте, в исправном состоянии. Пристроил к дому сараюшку с отхожим местом – чтобы далеко не бегать. Выходить на улицу без суровой нужды было глупо. Тринадцатая зима от начала новой эры выдалась крайне тяжелой. Печка работала без остановки. Температура в помещении даже после яростной растопки не поднималась выше двенадцати градусов. Дули промозглые ветра. В «светлое» время было темно, как в сумерках, ночами царила египетская тьма. Единственный плюс в такую зиму – мимо острова никто не ходит. Снега практически не было, лишь иногда скалы засыпала мелкая крупа, но ее быстро выдувал ветер. Море тоже, как ни странно, не замерзало. Но вода была густая, вязкая, со льдом, плавать в ней было невозможно. Большую часть времени мы сидели возле печки, тоскливо смотрели на пламя, слушали, как потрескивают дрова, как бесится ветер за пределами жилища. Ольга ворчала, что ей смертельно надоела «рыбная диета» – не жизнь, а сплошной четверг – знаменитый рыбный день! Кузьма терзал нас одним и тем же вопросом: а летом точно будет теплее, чем зимой? Молчун помалкивал – лежал под печкой, свернувшись в клубок, спал по двадцать часов в сутки. Я часто думал о том, что происходит сейчас в Новосибирске. Живых людей с каждым годом становилось меньше. Летом население сокращалось от набегов зверья и зараженных, зимой – от холода. Бесчинствовали банды, а в силу резкого сокращения продуктов питания их члены зверели еще больше, не гнушались любой пищей, включая мясо мутантов и человеческую плоть. Не удивлюсь, если они уже начинали подъедать друг дружку. Жизнь в колонияхстановилась невыносимой, количество колоний сокращалось, они постоянно подвергались атакам голодной публики разного пошиба. Вполне возможно, что и в Снегирях пал последний оплот человеческого духа. Разве по силам амазонкам сдержать напор озверевшей от голода массы? И я не уставал поражаться: эти трое всегда сытые, в безопасности, в относительном тепле, работать не заставляют, так еще и постоянно ноют! Ольгу раздражало ВСЁ, любое слово наперекор вызывало нездоровую реакцию. Доставалось и Кузьме с Молчуном. Приступы активности сменялись депрессией. Тупое равнодушие перетекало в жажду познания. В трюме судна было несколько книг – все почему-то под авторством Александра Дюма – она зачитала их до дыр и могла цитировать наизусть с любого места. Но добрее от приобщения к прекрасному она не становилась. Любое невинное замечание в духе: «Дорогая, ты упорно не желаешь облегчить жизнь моему психиатру», – рождало бурю. Она объявляла бойкот, метала молнии, плакала – боже, кого она пустила в душу с грязными ногами?! Я настойчиво советовал ей обзавестись психологом. А Кузьма и Молчун в такие часы скромно поджимали уши и старались не высовываться.

Весьма странно, но в этих несносных условиях пришла весна. В середине апреля среднесуточная температура подскочила на несколько градусов. В мае поднялась до плюс десяти, и ночами мы уже не мерзли. Начало лета было теплее предыдущего! Вторую фуфайку можно было не надевать. Вместе с природой оттаивала Ольга. Она уже не была сгустком желчи и противоречий, хотя и не упускала возможности при случае позубоскалить. Но в целом настроение у женщины было сносное. «Замечательно! – объявила Ольга. – Закрываем зимний рыбацкий сезон и открываем летний купальный!» В один прекрасный день она вступила в фазу активного поиска. Она точно помнила, что видела осенью в трюме что-то интересное, но не придала значения, ведь для зимы это не актуально! Полдня она ковырялась в трюме нашего суденышка – и нашла. Она примчалась с двумя крохотными пакетами, наполненными подозрительной субстанцией, и поставила в известность: это семена! Она старая искушенная дачница! Ольга носилась как угорелая (и что характерно, никого не подпускала к своим игрушкам), а мы сидели в стороне и наблюдали за процессом. Роль главной ехидны перешла ко мне. «С началом, мол, весенне-полевых работ, дорогая. Что это ты там делаешь? Заходишь на посадку картошки? Или это конопля?» В пакетах действительно были семена – непонятно какого растения. Похоже, амазонки собирались открывать новые земли, а мы им нагадили. На крохотном участке, где была каменистая почва, Ольга выкорчевала корни, вскопала землю, перемешав ее с золой. Из обрывков пленки соорудила подобие парника (снисходительно разрешив мне сколотить каркас). Она прогревала землю кострами, обильно поливала ее водой и только после этого решилась закопать семена. Самое смешное, что через пару недель они пошли в рост! Вылезали зеленые побеги, и мы посматривали на Ольгу с уважением. Кузьма не уставал интересоваться: «Уже можно есть?» А то ему смертельно надоела злая рыба. В одной теплице явственно просматривались всходы морковки. Во второй вымахали крупные продолговатые листья, навевающие смутные ассоциации. Тщательно их обнюхав, я вынес безжалостный вердикт: «Поздравляю, дорогая. Традиционный русский корнеплод с острым вкусом и характерным послевкусием. Хрен обыкновенный. Утешай себя тем, что он относится к семейству капустных. Ты уверена, что это то, что нам нужно?» Ольга расстроилась, но я успокоил ее, напомнив, что рыбка с хреном – как ни крути, деликатес…

Утро после боя (ладно хоть не после свадьбы) выдалось муторным и тоскливым. Под тремя одеялами было не жарко. Я озирал спросонья наши хоромы, в которые опять начинало задувать. Такое ощущение, что по ночам просыпается злобный домовой и выдергивает паклю из щелей. В хоромах было чисто, на столе стояла фарфоровая посуда. Ольга каждый вечер ее мыла и расставляла в «боевом» порядке. На резном венском стуле лежали два укороченных автомата Калашникова с откидными прикладами, а на спинку было наброшено красивое вечернее платье. Видимо, снова, дождавшись, пока я захраплю, Ольга примеряла этот артефакт, крутилась перед зеркалом и горько плакала. На нее иногда находило. Однажды ночью я проснулся и чуть не обомлел. Перед кроватью в мерцающем свете стояла восхитительная стройная женщина в красивом платье. Волосы были распущены. Она молчала, по лицу ее сновали причудливые тени. Дыхание чуть не отшибло, забилось сердце. Внутренним чутьем я понял, что это не сон, но пока навел порядок в голове, чуть кондрашка не хватила…

Окно в нашей спальне было сравнительно большим – по размеру иллюминатора, который я демонтировал с ходовой рубки. Небо затянула сизая муть. Таково уж лето в наших палестинах. Ничего фатального за ночь не стряслось. В обеих бухтах, где могли высадиться гости, я установил подобие сигнализации. Тонкая проволока была натянута на высоте десяти сантиметров (островитяне, зная об этой каверзе, ее просто перешагивали – и даже умный не по годам Молчун). Натяжение срывало со скалы камень. Падение вызывало осыпь, и вся эта лавина обрушивалась на листы жести, учиняя невообразимый гвалт. Ночью «растяжку» было не видно. А днем обнаружить появление посторонних мы могли и без сложных технических приспособлений – хотя бы по лаю собаки.

Печка за ночь прогорела, но сугробами комната пока не обросла. Молчун приподнял смышленую морду, зевнул. Ольга не спала, смотрела на меня стеклянными глазами. Она опухла со сна, волосы разметались по подушке. Она ни разу не стриглась за девять месяцев, и короткая прическа с мальчишеской челкой превратилась в бесформенную гриву морской сирены.

– Что смотришь? – сказала она охрипшим голосом. – Не узнал? Хорошо выгляжу? На мне опята выросли? А, знаю, – догадалась Ольга, – ты хочешь сделать мне грязное предложение?

Мне абсолютно не хотелось ссориться. Ей, видимо, тоже. Но натура была неистребима. Я что-то пробормотал про запаздывающего психолога, она зафыркала. Я сделал попытку ее обнять, она вырвалась. В принципе, это было сопротивление, которым можно пренебречь, но я не стал упорствовать.

– Ладно, – вздохнул я, отползая на прежние (и еще не остывшие) рубежи, – все равно я тебя никогда не разлюблю.

– Еще бы, – фыркнула она. – Чтобы разлюбить, надо сначала полюбить.

– Давай, развлекайся, – заворчал я. – В чем еще я провинился? Тебя не люблю, в команде работать не умею, руки из задницы растут. Продолжай, снимай с меня стружку. Лучше бы порчу сняла.

– Кто-то наложил на тебя порчу? – оживилась Ольга.

– Ты.

Шквальная истерика, по счастью, не разразилась. Ольга задумалась. Потом посмотрела на меня как-то виновато, прикусила губу. Я тут же воспользовался ситуацией, подобрался ближе.

– Я же говорила, – обрадовалась Ольга, – ты хочешь сделать мне грязное предложение. Ты озабоченное животное, думающее только о сексе. Не дам, – она активно завозилась, заворачиваясь в одеяло, ехидно постреливала в меня глазками.

– Ну и не надо, – пожал я плечами. И процитировал не помню кого: «Честь девичью блюла, но не со всеми… И жить не хочется, и застрелиться лень…» Как будет слово «блюла» в настоящем времени? – невольно задумался я.

– Блюёт? – предположил из «голубятни» Кузьма.

– Ты почему не спишь?! – возмутились мы синхронно, с негодованием уставившись в потолок. Ольга расстроилась – я это точно заметил. Очевидно, в глубине души она рассчитывала на секс.

– А почему я должен спать? – с вызовом бросил пацан. – Утро уже, блин… Ладно, развлекайтесь, чего там, не буду вам мешать…

Он, заспанный, бродил по своей каморке, скрипели и прогибались половицы. В доме идеальная коммуникация между полами! А Кузьма уже вступал в интересную фазу развития, когда становится интересно, чем же занимаются эти двое, когда поблизости нет ТЕХ двоих?

– Нужно его отселить, – расстроенно заметил я.

– Нужно строить дом с нормальной звукоизоляцией, – отрезала Ольга, но не стала углубляться в тему. Наверное, понимала, что дом с нормальной изоляцией мы бы строили до лета. – Дружок ему нужен, – осенило ее.

– Скорее уж, подружка, – ухмыльнулся я.

Ольга задумалась. Я вытянул руку, обнял ее, она не возражала. Мы устроились удобнее. Но расслабляться не стоило – Кузьма блуждал по «детской», запинаясь о свои игрушки и прочие необходимые вещи. Чертыхнулся, загнав занозу в пятку. Предупреждали, между прочим: не спи босиком. Раздался резкий чих – Кузьма подпрыгнул, вскричал от боли и глухо вымолвил слово, неприемлемое в среде воспитанных людей. Ольга хрюкнула.

– А я говорил ему, – встрепенулся я, – нельзя чихать, ковыряясь в носу.

Ольга засмеялась, но быстро сделалась серьезной. Она не шевелилась, безотрывно смотрела в окно. Я залюбовался ее лицом, исполненным библейской печали. Что бы еще придумать, чтобы эти трое не расслаблялись? Чем заняться интеллигентной женщине на необитаемом острове? Все книги – наизусть, морковка сама растет…

– Порассуждаем об искусстве Иеронима Босха? – осторожно предложил я.

Ольга не ответила. Даже вида не сделала, что меня услышала.

– Уедем с острова? – продолжал я нарываться. – Сколько можно тут сидеть, скука смертная – звереем уже. И Кузьме надо мир показать. Тоскуем девять месяцев, пора и рожать. А в Новосибирске сейчас хорошо, людей почти нет, пробок нет, зверюшки бегают, простор, встречи с интересными созданиями…

Она медленно повернула голову и уставилась на меня, как на полного кретина.

– А что? – я не мог успокоиться. – Еще немного – и мы тут мхом порастем. А потом перебьем друг дружку по причине острых неприязненных отношений. Как насчет медового отпуска, дорогая? Нет, не сейчас, а как морковку выкопаем? В начале осени, когда жара спадет? Быстро съедим твой урожай, сядем на яхту – и в Новосибирск. Тоску развеять. А то ведь помрем от безделья, согласись. Кабы не вчерашний морской бой – так и вспомнить нечего.

Она подумала, потом осторожно вытащила руку из-под одеяла и неуверенно покрутила пальцем у виска.

– Эй, вы там! – закричал с верхотуры Кузьма. – Вы еще в постели? Я схожу на море погуляю?

– С папой пойдешь гулять! – выстрелила ядом Ольга.

Наверху воцарилось недоуменное молчание, после чего разразился зловещий сатанинский гогот. Тема «приемного родительства» вызывала у оболтуса только такую реакцию. Лично меня она тоже напрягала, хотя я ничего не имел против малолетнего сорванца. За рожицей классического беспризорника, острым языком и бандитскими наклонностями пряталась ранимая несовершеннолетняя сущность.

– Бедный ребенок, – прошептала Ольга, – он погружен в пучину одиночества…

Впору самому разражаться сатанинским смехом. Я принял сидячее положение, уставившись на кучу «гардероба» в районе печки. В свете климатических условий, мы спали частично одетыми, но не сказать, что уж совсем.

– О чем задумался? – прошептала Ольга.

– Да есть тема, – признался я. – Не знаю, какие носки надеть. Чистые, но дырявые, или грязные, но целые?

– Хочешь сказать, я плохая хозяйка? – разозлилась Ольга.

Наверху что-то скрипнуло, посыпалось со стола (я сбил Кузьме из досок самый настоящий стол), раздался металлический стук, и что-то покатилось.

– Чернила на ковер пролил? – хихикнула Ольга.

И в тот же миг наш двухэтажный скворечник вздрогнул от душераздирающего вопля Кузьмы! Таких берущих за душу нот я не слышал даже в судьбоносный момент, когда он удирал от стаи кровожадных судаков! Наверху что-то треснуло – Кузьма с разбега вонзился в стену. Ахнула Ольга. Меня подбросило, ужас забился в голове. Подкинулся, разразившись лаем, Молчун. От толчка что-то хрустнуло в кровати, она просела. Я мчался, не разбирая дороги. Чуть не завалил буржуйку, обломал ступень на лестнице, прыгнув на нее всей массой, а когда влетел наверх и бросился по инерции дальше, перевернул стол, который рухнул на пол и сломал половицу.

Я встал как вкопанный. Картина в багровых тонах. Посторонних наверху не было – и то ладно. В нашем доме единственный вход – в нарушение всех противопожарных норм. Кузьма корчился в три погибели за скособоченной кроватью, моргал огромными глазами. На полу валялись какие-то тряпки, деревяшки, которые он по неловкости смахнул со стола. А еще там лежала и матово поблескивала зеленоватым гладким корпусом противопехотная граната Ф-1! Ее он тоже стряхнул!

Я зажмурился. Граната не взрывалась. Соверши она это действие, и наш домик разлетелся бы к чертовой бабушке. Я осторожно приоткрыл один глаз. Гранаты с вставленной в запал чекой, как правило, не взрываются. Чека от удара не выскочила, ее держали разогнутые усики. Я осторожно поднял боеприпас, положил в карман. Пот катился градом. Кузьма сконструировал жалобную мордашку, отчетливо догадываясь, что сейчас будет. Я плевал на эти жалобные мордашки!

– Ты охренел, Кузьма?! – я чуть голос не сорвал. – Что граната делала на столе?!

– Карнаш, не трогай! – заверещал Кузьма, закрывая уши, которые я чуть не оторвал. – Не виноватый я! Рыбу хотел глушить! Ой, больно, Карнаш, пусти! – завыл подросток, когда я схватил его за шиворот и начал возить по полу, который давно пора было вымыть.

– Рыбу глушить?! – орал я. – Браконьер хренов! Ручками надо ловить!

– Ага, ручками… – гундел Кузьма, вырываясь из моих стальных клешней. – Я из-за этих тварей скоро без ручек останусь… Ну, что ты так завелся, Карнаш, ничего же не случилось…

– Идиот!!! – завопил я, швыряя пацана на койку. – Со Страшилы бери пример, придурок! Он так хотел, чтобы у него в голове было хоть немножко мозгов!

Я орал что-то еще, брызгал слюнями, потрясал кулаком. Кузьма, разумеется, не знал, кто такой Страшила. Я тоже плохо помнил. Он скулил, делаясь красным как рак. Я успокоился лишь после того, как примчался Молчун, подпрыгнул и принялся вылизывать мне лицо, намекая, что пора завязывать. Я выдохнул.

– Да уж, энергичненько, – сказала Ольга, тихо поднявшаяся вслед за мной. Она немного побледнела, подрагивали веки. – Ты в ударе, Карнаш, я впечатлена. Ты сломал ножку нашей кровати, разбил трубу, разнес ступеньку, уронил стол и проломил половицу. Впрочем, виновата – половицу проломил не ты, а стол. Который ты зачем-то швырнул на пол. Молодец, Карнаш. Ты просто ежик на заводе презервативов.

– Что такое презерватив? – мгновенно среагировал Кузьма.

– Заткнись! – проорал я. – Будешь так себя вести, никогда не узнаешь! Я просто испугался, – проворчал я, виновато глянув на Ольгу. – Представляешь, что бы было, если бы она взорвалась?

– Мы бы об этом уже никогда не узнали, – она согласно кивнула. – Наше оружие – самое страшное оружие в мире. Никогда не знаешь, куда оно полетит и кого долбанет. А вообще занятно… – девушка задумчиво сморщила лоб. – Если падает вилка со стола – приходит девушка. Если падает нож – приходит злой мужик. А кто приходит, если падает граната?

– Полный капец приходит, – проворчал я и показал зашуганному Кузьме мозолистый кулак. Хотелось надеяться, что он все понял и осознал.

– Относись к нему снисходительно, – посоветовала Ольга, когда мы спустились, оставив Кузьму размышлять о своем поведении. – Не мы его рожали – не нам его переделывать.

– Что значит, «не нам его переделывать»? – возмутился я. – Разумеется, когда он нас взорвет, а заодно и себя, проблема перевоспитания отвалится сама собой. Подожди, – мне стало дурно, – а с чего мы взяли, что у этого шпингалета была лишь одна граната? Они лежат в коробке в подземном хранилище – сторожа там нет, бери сколько хочешь… Дьявол! – я снова полез наверх. – Прости, дорогая, но я не успокоюсь, пока не проведу у этого рыбака повальный обыск…

А ближе к ночи стало совсем не скучно.

– Все кончено… – шептала Ольга под трехслойным одеялом, обливаясь потом и истомой. – Карнаш, ты гадкий змей-искуситель… О, святой отец, я согрешила… Нет мне прощения, ибо я грешна…

– Вот и умничка, – бормотал я, поглаживая ее по впалому животу, – вот и славная девочка…

– Я вся горю… – стонала Ольга.

– Это называется «добыть огонь по технологии каменного века», – не без гордости сообщил я.

– Точно, – догадалась она, – трением.

Какое-то время нам не спалось. Высох пот, повеяло холодом. Пришлось накинуть кое-что из одежды. Мы лежали и прислушивались. Обиженный Кузьма у себя в голубятне делал вид, что спит – даже не сопел, паршивец. За окном завывал ветер – не было на острове такой ночи, чтобы он не завывал. Под тремя одеялами в компании любимой женщины было приятно. Отступали нехорошие мысли, пропадало ощущение затянувшегося конца света.

– Прости меня, Карнаш, – внезапно вымолвила Ольга слово не из своего лексикона, – я ведь все понимаю… все эти скандалы, мой вздорный характер… Просто иногда я забываю, что в этом мире только мы живем сносной жизнью… Ну, может, еще кто-то, но их немного. Мы сыты, не мерзнем, вооружены, можем дать отпор. Вы трое – самые дорогие и близкие для меня существа. Боюсь представить, Карнаш, что было бы со мной, не встреть я тебя…

– Твоя мама осталась бы жива, – резонно заметил я.

– Да, это так… Какое-то время она была бы жива – ведь упыри, ее убившие, шли за тобой… Мы прожили бы месяц, может быть, два… Мы не смогли бы пережить эту зиму… Как ты думаешь, в городе еще остались люди? Ну, я имею в виду, не зараженные, не людоеды, не бандиты…

– Думаю, остались, – признался я. – Человек такое существо, что не может исчезнуть в одночасье. Но остаются только сильные, те, кто может сопротивляться. Ты права, твоя мама, наверное, не смогла бы выжить. В колонии – смогла бы. А в тех условиях, в каких вы жили…

– А за пределами региона еще осталась жизнь? А еще дальше – в Африке, в Америке? А есть ли на Земле такие места, где люди продолжают жить как раньше? Может, где-нибудь на экваторе, среди пальм?..

Я так не думал. Планета хрупка и ненадежна. Две трети суши лежат в сейсмически опасных областях. Основная жизнь сосредоточена по берегам – морей, рек, океанов. Под Северной Америкой и вовсе горячий поток магмы – кошмарный сон геофизиков и прочих исследователей. Все рассыпалось и развалилось в считаные мгновения. А уж потом потрудились вулканическая лава, пепел, всемирный потоп, радиация, инфекции – уничтожив то, что не было уничтожено сразу. Наш регион никогда не относился к сейсмически опасным. Здесь не было вулканов. Не было атомных электростанций. Не свирепствовали торнадо и прочие тайфуны. Здесь не было большой воды – за исключением Оби, отчасти поменявшей русло и слившейся в «водохранилище», посреди которого мы сидели. Здесь был умеренный континентальный климат – без перегибов и катаклизмов. И все равно – камня на камне не осталось. Что уж говорить о других областях планеты…

– Не знаю, дорогая, – отозвался я со всей искренностью. – Ну, разве где-нибудь на экваторе…

– А ты не задумывался, зачем… эти приплывали?

– Кто? – не понял я.

– Ну, эти… – она смутилась. – Которых больше нет с нами?

– Задумывался. Но только голова распухла. Давай условимся считать этот инцидент случайностью, хорошо? Парни ошиблись адресом. А завтра я укреплю позиции на господствующих высотах – чтобы там всегда были пулеметы и гранаты.

Мы правильно сделали, что оделись. Поспать удалось не больше двух часов. Стартовал еще один Армагеддон! Мы проснулись от оглушительного грохота – камни рушились с высоты на жестяные листы! Все слышно, остров крохотный – сто метров между бухтами на западе и востоке. Я в панике подпрыгнул. Первая мысль – землетрясение! Прочь из дома! Металась по кровати Ольга, лаял и подпрыгивал Молчун. На верхотуре выражался Кузьма. Поздно дошло: дом не падает, сигнализация сработала! Но пока я запрыгивал в сапоги, прошли драгоценные секунды. К дому уже бежали люди! Я заметался – дьявол! Нашло приключение наши задницы! В окно было видно, как шныряют на подступах к дому электрические лучи. Они уже были практически на пороге! Я подлетел ко второму окну. Там было темно. Выходит, шли не охватом. Тупо высадились в восточной бухте и подались к дому. Я схватил табуретку, швырнул в окно. Разлетелось стекло корабельного иллюминатора. Ольга металась параллельно со мной. Я схватил ее под мышку, поволок к окну.

– Карнаш, отпусти, ты перепутал, это же я… – сипела и брыкалась Ольга.

О, женщина! Разве спутаешь тебя с другим?

– Спрячься, глупая… – я просто выбросил ее в окно! Не до сантиментов. Она визжала, порезавшись об осколки, куда-то катилась, срываясь на не самые великосветские выражения. Наверху повалился стол – второй раз за день. Еще одна примета? Я схватил автомат, рухнул на колени под окно, чтобы не мерцать. Толпа агрессоров обрушила неказистое крыльцо, лезла в дом. Лаял Молчун – и вдруг куда-то делся, затаился. Я начал стрелять, пока они не начали это делать первыми. От грохота «Калашникова» заложило уши. Двое или трое перевалились за порог. Мои пули ложились кучно, иначе и быть не могло. Но они не находили цель! Звенело и трещало, как в кузнице. «Щитами закрылись, – ужаснулся я. – Умники какие». В помещении царила тьма, я видел лишь, как тени растекаются по пространству. Эти люди были не очень разговорчивыми. «Неплохая дисциплина», – отметилось машинально. Я откатился на пару шагов, уповая на то, что меня не сразу подстрелят. Наверху протяжно завизжал Кузьма:

– Вашу мать, Карнаш! Вы чё там делаете?!

И стартовала вакханалия! Командный голос орал, как рубил: «Трое наверх, взять пацана! И прикончить, наконец, этих двоих!» Ярость плеснула через край. Я снова вскинул автомат, намереваясь палить по ногам, но кто-то пнул по стволу, отрывисто гоготнул. Автомат улетел, я чуть указательный палец не вывернул. Засекли, сволочи! Не дожидаясь, пока меня завалят, я снова покатился к окну, мысленно отмечая, что решительная кучка лиц уже топает по лестнице. Там снова что-то трещало – Кузьма подтаскивал к лестнице стол, надеясь забаррикадироваться. А я уже взлетал, прикидывая, где добыть оружие. В окружающем пространстве – ничего! Пора, пора пересматривать свои взгляды на декорирование помещений… Я подпрыгнул, рывком сорвав гардину, прибитую над окном – тяжелый брус прямоугольного сечения, на котором висели брезентовые занавески. Пространства для замаха оказалось достаточно – меня еще не обложили. Меч судьбы, блин! Толпа поперла, побросав свои стальные щиты. Они усердно сопели. А я плевался матерками, как ротный старшина. Ударил гардиной, не разбираясь – на уровне лица. Бегущий первым краш-тест не прошел. Пока он кувыркался и ловил выбитые зубы, я успел отпрыгнуть и снова вознести разящее оружие. Очередному претенденту я прописал парочку гематом и с отрадой отметил, что теперь ему долго придется соблюдать постельный режим. Третий удар получился вялым – я, собственно, не железный, на моей гардине уже висели хрипящие субъекты. Я не стал хвататься за нее, как за соломинку, выпустил, отступил к окну. Ярости не убавилось. Какого черта?! Мы мирные люди! Возможно, в эту минуту я действительно напоминал пыхтящий с запасного пути бронепоезд. Я бился, как Спартак, не щадя ни себя, ни врагов. Я разил их – метким словом и мозолистым кулаком. Я бил во все, чего не видел, но чувствовал. Но агрессоры наседали. Вспыхнуло ухо от шикарной затрещины. Тупая боль от тычка прикладом пронзила плечо. Кончались силы, и в душу забиралось отчаяние. Я уперся копчиком в подоконник. Руки плохо слушались, я просто защищался предплечьями, стараясь не пропустить удары. Но все равно пропускал. И все же этот хмырь отлично подставился! Он попер на меня с таким видом, словно только что порвал на груди тельняшку. Я пнул его в причинное место, он согнулся, и тут уж я не устоял – врезал под нижнюю челюсть обоими предплечьями. Еще и засмеялся: дескать, мы вам обязательно позвоним. И пропустил момент, когда возник какой-то громила – и буквально протаранил меня! Дикая боль в грудине, мир завертелся, рассыпался блестками. Мы оба вывалились в окно. Я не чувствовал ни холода, ни пронизывающего ветра. Наверху заревела целая ватага – а громче всех орал угодивший в западню Кузьма. Ему удалось вырваться, он катился по ступеням. «Хватайте шмакодявку!» – вопили с «голубятни». – «Не бить, он нужен целым!» Кузьма визжал, вырывался, но его поймали. И вновь во мне взыграло бешенство. Громила прижал меня к земле, сопел в лицо. Из пасти, перенаселенной бактериями, исходил смрадный дух. Но это был не людоед, он не собирался меня есть. Рискну предположить, что это был обычный человек. Я рывком подался вверх, врезав лбом в переносицу. Он что-то хрюкнул, а я развил успех, рвал ему уши, бил еще и еще. Он скатился с меня, я добил его локтем в грудину. И только собрался бежать обратно в дом, как он схватил меня за штанину. Увлекательное ощущение. Как на эскалаторе: если бы перила и ступени поехали в разные стороны. Я балансировал, чтобы не упасть. В голове взрывались мины. Утробный рык – что-то юркнуло под ногами, и скромник Молчун, взявшийся непонятно откуда, вцепился агрессору в запястье, прокусив насквозь. Клешня разжалась. Громила задергал ногами, теряя сознание. И все же я дал ему по ребрам подошвой, чтобы не тянул с этим делом. Молодец, Молчун! Не образец, конечно, отваги, но точно с мозгами. Я бросился в дом, исполненный решимости. Но все уже было предрешено. Кузьма еще брыкался, но больше не визжал – только глухо выл. А навстречу из дома валила толпа.

– Мочи его! – взревела «большая глотка». Я рухнул на спину, перекатился на загривок. Закрученный удар нижними конечностями (как пошутила однажды Ольга: «ногами оригами»), и первый претендент на мою единственную жизнь собрался в гармошку, повалился, хватаясь за живот. Я взмыл на колено, собираясь биться до последнего. Но, увы – третьего глаза на затылке не было. Кто-то подкрался сзади, ткнул меня прикладом в темечко. Я не потерял сознание. Сжал зубы, приказал себе ничего не терять. Но устоять на одном колене было трудно. Я завалился на бок, покатился… и не смог затормозить! Хотя, возможно, к лучшему. Местность в трех шагах от крыльца шла на понижение. Я катился вниз, с ужасом догадываясь, что еще немного, и шмякнусь с обрыва на скалы! Вцепиться было не во что – камни, за которые я хватался, выворачивались из земли и катились вслед за мной. За кадром кричали люди, простучала автоматная очередь. Мне повезло, что я знал этот остров как свои пять пальцев. Я выкатился к обрыву, едва не смяв Ольгины «парники». На краю удалось зацепиться за торчащий из кручи кусок скалы. Но инерция работала, ноги уже перевалились за край. Возможно, проявив усилия, я смог бы остаться на краю, но это был не лучший вариант. От дома уже бежали люди. Я пыхтел, синел от натуги, но держался. Зачем?

Летать так летать. Я перенес центр тяжести вправо и оттолкнулся от обрыва, разжав руки.

Я упал спиной на узкую площадку притулившейся сбоку скалы. Еще полметра в сторону – и я бы сверзился в пучину, превратив себя во вместилище битых костей и раздавленного ливера. Боль была ужасная, позвоночник трещал. Но я не мог позволить себе такую роскошь – потерять сознание. Я отползал, отталкиваясь пятками, в вертикальную расщелину. А едва туда забрался, на обрыв высыпали люди, и местность озарили фонари.

– Где он? – вымолвил кто-то с хрипотцой. Я стиснул зубы – так меньше трещала голова.

– Да хрен с ним, – сказал другой, – не нужен нам этот мужик. Пусть живет… если выжил, конечно.

– Эй, командир, тут еще баба была! – выкрикнул кто-то из глубины острова. – Не видно ее что-то!

– Отставить бабу! – проорал командир. – Пусть живет! Нам мальчишка нужен! Бабай, отвечаешь за него головой! Чтобы ни одна волосинка с парня не упала! Уходим, парни! Хватайте этих доходяг – и вниз!

По-видимому, я все же отключился. Впрочем, ненадолго. Когда я очнулся, посетители еще не покинули остров. Я вспомнил все и чуть не взвыл от отчаяния. Но боевая энергия иссякла. Я вертелся, выкручивался из теснины, пополз внутрь рассеченной пополам скалы. А толпа уже спускалась в восточную бухту. Их было не меньше дюжины. Мычал и брыкался Кузьма, которого сунули в мешок. Стонали раненые – их волокли и покрывали матом. Четверым я точно накостылял. Но это было слабое утешение. Я выползал из расщелины – весь ободранный, побитый, униженный.

– Извини, братан, мы тут немного натоптали! – простодушно гоготнул какой-то остряк.

Я уже не успевал ворваться в дом, схватить автомат и перестрелять их к чертовой матери. Да и куда стрелять в этой темени, в Кузьму попаду… Ноги закручивались, я брел, как пьяный, спотыкался, насаживал ссадины на коленки. Прибежал Молчун, начал виться под ногами, трус несчастный… Я пока еще не задумывался, что это было, блуждал сомнамбулой. В восточной бухте кряхтел, разогревался двигатель – понятно, что морские бандиты прибыли сюда не на подводных буксировочных аппаратах…

Подвернулась нога, я взревел от боли… и вернулся в чувство! Прояснилось в голове. Бандитов в центральной части острова не осталось, они грузились на судно. Я бросился в дом с пылающей головой. А вскоре уже метался с фонарем. Повсюду бардак, вещи разбросаны, окно разбито, кровь, лестница вдребезги. Мой автомат валялся на полу. Нет, я пока не задумывался, почему бандиты не позарились на еду, на оружие, на Ольгу, наконец! В раю живут, у каждого по семьдесят три девственницы?! Зачем им шпингалет Кузьма – от горшка три вершка?! Я схватил автомат, выбежал из дома, бросился искать Ольгу. Я метался по двору, боясь кричать, потому что бандиты еще не уплыли. Снова что-то переклинило. Я ахнул – Кузьму увозят! Бросился к южной бухте – и застыл. Мотор работал ровно, судно уже не стояло. Нет, я должен был успокоиться. Я сделал глубокий вдох… И обратил, наконец, внимание на истошный лай Молчуна. Он стоял под скалой в паре метров от обрыва и старательно лаял, привлекая мое внимание. Спохватившись, я бросился в те края. Он обнаружил Ольгу, честь ему и хвала! Еще немного, и девушка бы сверзилась с обрыва. Она тоже катилась, когда я ее выбросил из окна, вдавилась в узкую расщелину. Она стонала, щурилась, тщетно пыталась выбраться. Ее зажало. По лбу стекала струйка крови, но, похоже, ничего фатального, царапина. Впрочем, тряхнуло ее качественно.

– Ты кто? – она ничего не видела, царапала ногтями края расщелины.

– Твой до дыр, – пошутил я и начал извлекать ее из теснины с такой осторожностью, словно она была воздушным шариком, а я кактусом.

– Я умираю, да, Карнаш? – вяло шептала Ольга. – Меня так вертело, я, ей-богу, тоннель видела… А может, я уже умерла? И ты тоже?

– Давай поговорим об этом, – ворчал я, – но лучше позднее. Мне кажется, ты торопишься в лучший мир.

– Я не хочу в лучший мир… Я хочу в этом никудышном остаться…

Она пришла в себя, когда я выдавил ее, как пасту из тюбика, и утвердил вертикально. Всполошилась, завертела головой. И было с чего. От восточной бухты, разрезая волну, отделился довольно крупный катер и начал по дуге забирать влево на борт. Вскоре стало ясно, что он обходит остров с северной стороны, движется на запад, к Новосибирску. Мы угрюмо смотрели, как он проходит мимо нас – старое речное корыто, грохочет, словно трактор «Беларусь». На палубе, похоже, никого не было, вся ватага растворилась в надстройке. Вспыхнул бортовой фонарь, озарив пространство перед баком. На нас никто не обращал внимания – подумаешь, две фигуры на фоне ночного неба. Какое им дело до нас?!

– Карнаш, миленький, что происходит? – Ольга вцепилась мне в рукав.

Я слишком долго – преступно долго! – выбирался из оцепенения.

– Походу Гражданская война в Сибири… – натужно пошутил я. – Суки, они Кузьму похитили!

– З-зачем?

– А я знаю?! Вот он, факт! На нас им плевать, а на тебя тем более! Еды им не надо, оружия не надо, им нужен только Кузьма – причем в живом и неизбитом виде! За нашим пацаном пришли, усекаешь? И те, что раньше были, приходили за пацаном! Только те были дураки, а эти умные!

– Но это какая-то абракадабра… – пробормотала Ольга, провожая глазами катер. Корма отчасти освещалась и явно держала курс на запад.

– Точно! – гаркнул я. – Абра! – мать ее! – кадабра! Именно то, что не вмещается в голову!

– И что теперь делать? – мы оба непростительно тормозили.

– Откуда я знаю? – кипел я. – Восстановим резервную копию, объявим в международный розыск…

– Ты куда? – вскрикнула она, когда я бросился к дому.

– Чай с печеньем пить! – рявкнул я.

Я носился по жилищу, запинаясь о разбросанные вещи и предметы обстановки. Дорога была каждая минута. Я не думал о себе, не думал о том, что совершаю очередную глупость. Перед глазами стояла озорная мордашка нашего пацана. Бандит, оболтус, басурман! Но он же ребенок, он свой, родной, мы привязались к нему, как к собственному сыну. И от мысли о том, что какие-то головорезы увозят его в мешке, делалось дурно. Я лихорадочно натягивал теплые носки, ватные штаны, кофту, брезентовую куртку с ватным утеплителем, меховую бейсболку. А Ольга крутилась вокруг меня и не могла взять в толк, чего я задумал. Женщины жуткие тормоза!

– Это ты во всем виноват! – завизжала она.

Просто замечательно – если женщины в наше время ощущают потребность в скандале.

– Знаю, – буркнул я, – это я во всем виноват. Я и исправлю.

– А это зачем? – не поняла она, когда я взвалил на плечи «тревожный» рюкзачок, лежавший в укромном месте за печкой.

– На военные расходы, – передразнил я ее, после чего заговорил нормально. – Постараюсь догнать и выяснить, что за хрень происходит. Душу выну из них за нашего пацана!

– Подожди, – спохватилась Ольга, – я с тобой, – и тоже заметалась по двухэтажной конуре, сгребая в кучу одежду.

– Нет! – отрубил я. – Ты остаешься! Я скоро вернусь!

– Вот тебе! – она выставила сразу два кукиша. – Вы же оба пропадете без женщины!

– Нет! – отрубил я. – Не обсуждается! Война не женское дело! Ты никуда не едешь!

В конце концов, убоится она когда-нибудь мужа своего?

– Я не поняла, – удивилась Ольга, – ты меня выслушал или услышал? Я каким языком сейчас сказала – я тоже еду! Может, на лбу тебе топором вырубить?

Переспорить женщину – что пуд соли съесть всухомятку. Урезонить ее можно было точным ударом между глаз, но я постеснялся. Махнул на нее рукой и, не дожидаясь, пока она изволит собраться, побежал к бухте. Скулящий Молчун галопом припустил за мной. А этот куда? По Кузьме соскучился? Я перебирался с камня на камень, в спешке чуть не сорвался – тропа к плавсредству была, мягко говоря, не протоптана. Мы одновременно запрыгнули на борт. Я стаскивал брезент с надстройки и палубы, он помогал – тащил его зубами, но больше путался под ногами. Как же мило, что я все девять месяцев поддерживал корыто в рабочем состоянии. Чуть скандал – так я в «гараж». Уходил на судно и часами с ним возился. Отскабливал ржавчину, смазывал рабочий механизм, прогревал вхолостую двигатель. Словно чувствовал, что однажды эта «ласточка» пригодится. В последний раз я был здесь неделю назад. Механизмы работали исправно, протечек не было, груз в трюме крысы не съели (откуда на острове крысы?). Двигатель завелся со второго подхода – закоптил, затрясся, зачадил. Я медленно выводил посудину из бухты, когда с воплем: «Ты куда, Одиссей?» на палубу шмякнулась взбешенная Ольга и помчалась ко мне в рубку. Я чуть язык не откусил от изумления. Она прекрасно выглядела. Валькирия, горящая желанием всех порубить! Ноздри хищно раздувались, в глазах теснилась молния. Она забыла убрать под шапку волосы, и они струились по плечам воронеными каскадами. Хорошо хоть оделась не в вечернее платье. Ватная куртка с меховой опушкой и капюшоном, четверо штанов, утепленная «конфедератка» с козырьком, закрепляемая ремешками под подбородком.

– Не забыла выключить газ, воду, бытовые электроприборы? – нашел я время на ехидство.

– Даже не знаю, кто меня больше бесит, – выплюнула Ольга, – ты или эти ублюдки. Мы снова по уши в дерьме, ты готов это понять?

– Готов, – буркнул я. – Нет такой проблемы, которую мы не могли бы создать. А сейчас позволь, я немного поработаю, а ты помолчи и подумай о том, кто виноват и что, собственно, происходит. Уверяю тебя, ты придешь к удивительным выводам.

Вражеский катер отдалился мили на полторы, но огонек поблескивал. Других судов в обозримом пространстве не было. Мы не включали никаких огней, поэтому сомнительно, что они нас видели. Но возникало опасение, что они прибавили скорость. Поначалу мы вроде бы сближались, потом перестали, так и шли, сохраняя дистанцию. Я выжимал из каракатицы все, что мог. Идти быстрее она не могла. От силы двадцать узлов – тридцать два километра в час. Тупой форштевень разрезал волну, за кормой бурлила и пенилась вода. Дул сильный ветер, посудину качало, и ощущения при этом возникали самые острые. Боковых иллюминаторов не было, мы разобрали их на окна в доме – отчего острые ощущения усиливались. Ольга успокоилась, перестала обливать всех грязью. А ведь пару минут назад досталось даже Кузьме! Она договорилась до того, что все дети сволочи, а потом призадумалась и устыдилась. Она стояла рядом, вцепившись в ржавый поручень, напряженно вглядывалась в темноту. По щекам бежали слезы.

– Мы же не бросим Кузьму, верно, Карнаш? – шмыгала она носом.

– Верно, – ворчал я, – мы даже мертвого Кузьму не бросим. Прости, несу чушь. Догоним, не волнуйся. Пусть не ночью, на рассвете, но обязательно догоним и учиним безжалостную разборку.

– А если не догоним, и они высадятся в городе?

– Значит, пойдем за ними в город.

– Но объясни… Я думаю и никак не могу понять… Зачем им Кузьма? Он всего лишь ребенок…

– Может, в этом и причина? – что-то заворочалось в груди, но до открытия страшной тайны еще было далеко.

– Что ты хочешь сказать? – она чуть не подавилась.

– Не знаю, – процедил я, – можешь выстроить любую гипотезу. Скажем, отец нашелся у Кузьмы – главарь какого-нибудь жестокого криминального сообщества. Или усыновитель объявился – жаждет ребенка, а детей в нашем мире, сама понимаешь, с гулькин нос.

– Чушь, – подумав, заявила Ольга, – отец Кузьмы всего лишь жулик. Он своего сына в глаза никогда не видел и плевать на него хотел. Версию же с «усыновителем» даже рассматривать не хочу.

– А теперь еще раз подумай, – сказал я. – За последнюю неделю нас навещали четырежды. Сперва полюбовались в бинокль. Мы не скрывались, Кузьму они видели. Потом подошли поближе – словно убедиться хотели, что не ошиблись. Увидели, что мы с оружием, и убрались. Что было в третий раз, ты знаешь. Всех уже съели. Сегодня ночью – четвертое посещение. Заметь, во всех инцидентах посудины и команды были разные. Если допустить, что руководство этими парнями осуществляется из одного центра, то криминальное сообщество, согласись, неслабое. Оно оснащено, вооружено, имеет связь, неограниченную живую силу и способно передвигаться на большие расстояния по смертельно опасным местам. В войске строгая дисциплина – они не бросились грабить наш дом, насиловать тебя. Они забрали Кузьму и смылись – поскольку только в этом состояла их миссия. Мужики были крепкие, подготовленные и неплохо вооруженные.

– Но ты сам-то веришь… – она помедлила, – что кто-то разглядел в бинокль Кузьму, узнал его с такого расстояния – а потом доложил главарю, то есть составил его словесный портрет? Кузьма бродяжил половину своей сознательной жизни, его в принципе никто не может узнать…

– Ты права, – согласился я, – Кузьму сейчас даже мать родная не узнает. Которую, кстати, умертвили люди небезызвестного Сильвестра.

– Так в чем тогда прикол? – ее обескуражило, что я не собираюсь с ней спорить.

– А не нужен ли им ЛЮБОЙ ребенок? – буркнул я и замолчал, пораженный догадкой.

Гавкнул Молчун из-под приборной панели: дескать, да, возможно, в моих словах имеется доля резона. Ольга молчала, сообразив, что ничего информативного из меня не вытянуть.

Несколько минут мы угрюмо помалкивали. Я вцепился в штурвал, расставил ноги – борьба с морскими ветрами требовала недюжинной силы. Ольга грела ладошки на приборной панели – от нее исходило немного тепла. Я оценивал расстояние до неприятельского судна, и в какой-то момент мне показалось, что дистанция сокращается.

– И чего стоим? – покосился я на Ольгу.

– Кадриль сплясать? – разозлилась она.

– В трюм топай. Или руль держи – сам потопаю. Но только не удержишь же, перевернемся… В общем, неси оружие, боеприпасы и проведи ревизию всего, что там осталось. Постарайся управиться за десять минут.

Я с жалостью смотрел, как она волочет из трюма тяжелые пулеметы конструкции Калашникова с ленточной подачей боепитания (у каждого под цевьем был прикреплен металлический контейнер с лентами), устанавливает их на носу. Потом притащила в рубку пару АКСУ, несколько подсумков с запасными магазинами, десяток лимонок в специально приспособленном «сундучке». Два ножа армейского образца (устаревших моделей) в обтрепанных кожаных ножнах.

– В трюме есть еще какое-то оружие, – отдышавшись, сообщила она, – но, думаю, хватит. Есть продукты – вяленая рыба и несколько банок тушенки, есть несколько упаковок тетрациклина, спички. Тоже нести?

– Неси.

– То есть ты уверен, что в море мы этих ублюдков не догоним? – у Ольги дрогнул голос, и глаза подернулись тоскливой поволокой.

Я молчал. Она не подвергала меня испепеляющей критике, понимала, что я выжимаю из корыта всё. Ощущение сокращающейся дистанции оказалось ложным. Кормовые огни не приближались. Я должен был сделать все возможное, чтобы они не стали отдаляться. Тоскливые предчувствия забирались в душу. Интуиция упорно намекала, что на свой благословенный остров мы не вернемся ни сегодня, ни завтра…

Несколько раз возникало чувство, что мы плывем в гору. Это был абсурд, но иллюзия работала идеально. Вода становилась вязкой, картинка перед глазами приближалась под углом – как будто мы находились у подножия холма, который предстояло покорить. С холма обрушивались волны, суденышко вздымалось, падало, носовую часть захлестывало. Несколько раз я терял из вида бортовые огни неприятеля, впадал в панику. Мы с Ольгой до «катаракты» в глазах всматривались в непрозрачную муть, кричали от радости, когда засекали огонек. А те словно издевались – практически всю ночь держались на одном и том же удалении! Мы мерзли, хлопали себя по плечам, чтобы согреться, и черной завистью завидовали Молчуну, который скорчился под приборной панелью и не испытывал неудобств. Не оставалось даже тени сомнений: этой ночью мы домой не вернемся. Но я пока не нервничал. Координаты острова я, в принципе, знал, а если кто-то там вздумает без нас поселиться, то это будет его главной и последней ошибкой в жизни! Несколько часовмы не смыкали глаз. Потом волнами стал набрасываться сон. Море успокоилось, грузные волны уже не вздымались. Ольга вздремнула пару часов под ворохом мешковины, а потом и я рискнул доверить ей штурвал, тоже отключился, взяв с нее слово будить меня при первой же опасности.

Когда я очнулся, каракатица плавно покачивалась на легкой волне. С отрывистым скрежетом бубнил мотор. Тьма рассеивалась, и под лопаткой тревожно заныло. Ольга не будила меня, увлеклась панорамой. Я пристроился рядом, перехватив штурвал, и тоже оценил по достоинству «видеоряд». Море успокоилось. Над окружающим районом властвовала предутренняя полумгла. Дым висел клубами, переплетаясь с облаками, создавая над головой причудливые картины. Мы шли на запад – на максимальных оборотах двигателя. С каждой минутой небо делалось светлее, проявлялась серая видимость. Люди, похитившие Кузьму, погасили бортовые огни, в них не было больше смысла. На дистанции в полторы мили просматривалось серое пятно. Вероятно, и они нас заметили, хотя никак не реагировали – монотонно шли своим курсом. На юго-западе из пелены мрака выплывала земля…

Сердце тревожно сжалось. С чего начинается Родина? Прерывисто задышала Ольга, отыскала мою руку. Из белесой хмари, словно из тьмы средневековья, вырастал Новосибирск. Город-сказка, город-мечта… Огромный город, растянувшийся на сорок километров, единственный мегаполис за Уралом, мрачное нагромождение руин и вывороченных пластов земли… Мы приближались к северным предместьям, у которых плескалось море. Вырисовывалась рваная полоска берега, бесформенные бугры развалин. Два окраинных северных микрорайона, ставшие перед катаклизмом чуть ли не отдельными городами – с развитой инфраструктурой, с сетью дорог. Здесь жили десятки тысяч людей, всяких разных, бедных и богатых, замученных работой и бытом, приговоренных к ипотекам и автокредитам… Пятый и шестой микрорайоны. Снегири и Родники. Если от второго ничего не уцелело (высотки рухнули, от них остались лишь холмы строительного мусора), то на первом сохранились относительно целые строения. Устояли даже несколько высотных зданий – они торчали в небо жутковатыми «фаллосами», касаясь макушками пепельной дымки. Чернели глазницы окон. Девять месяцев назад здесь жила и развивалась сильная колония. Власть захватили решительные дамы, презирающие мужчин. Царствовал жесткий, основанный на железной дисциплине матриархат. Мужчины находились в подчинении у баб и даже не пытались поставить под сомнение свой унизительный статус. Колония была неприступной. Амазонки давали отпор любому, кто приходил не с добром. Но канули в пропасть девять месяцев. В городе фактически не оставалось еды. Что теперь происходило на 5-м микрорайоне? Не было сомнений, что «урбанизированный» район с населением в несколько тысяч здоровых людей давно стал объектом внимания людоедов, зараженных, зверей-мутантов. Достаточно лишь прорваться на одном небольшом участке…

Мы с тревогой всматривались. Если похитители повернут к Снегирям, то все пропало. Значит, имеется договоренность с амазонками. Их пропустят, а нас прибьют, вспомнив физиономии людей, устроивших тарарам в сентябре и укравших у них судно! Но вроде обошлось. Развалины микрорайона оставались слева, бандиты не меняли курс. Наоборот, они забирали к северу, стараясь держаться подальше от берега. Я тоже стал сдавать на борт. Развалины отдалялись. Примерно в миле проплывал причал, с которого в прошлом году стартовал наш победный заплыв. Бинокля в хозяйстве не было, и что там происходит, по-прежнему оставалось загадкой. В районе пирса проявлялись суденышки – то ли действующие, то ли заброшенные. В глыбах вывороченной глины возились какие-то существа. Мы не могли разобрать, что они там делали. Словно черви копошились в клубке. Мелькнули две тени на косогоре – судя по всему, четвероногие. Они спрыгнули с обрыва и примкнули к группе «червей», отчего возня сделалась энергичнее. Ольга сглотнула, я тоже почувствовал позыв к рвоте. Лучше не смотреть…

Развалины микрорайонов остались позади. Такое ощущение, что море поворачивало влево. На юге простирался гигантский залив, вдающийся в глубь городских окраин. Вражеский катер повернул на сорок пять градусов и взял курс на юго-запад – туда, где в светлеющей дымке проступала еще одна полоска берега.

– Куда они идут? – стонала Ольга, сжимая кулаки. – Зачем им Кузьма? Что теперь с ним будет?

– Найдут в Нахаловке с перебитыми номерами? – не очень удачно пошутил я. Она так на меня посмотрела, что пропало всякое желание шутить.

– Он постоянно нас бесил… – завела она опять поднадоевшую песнь. – Мне всегда хотелось хорошенько ему всыпать… – она зашмыгала носом, глотала слезы. – А сейчас так плохо, мы так привязались к нему, он был для нас почти сыном… Знаешь, я бы полжизни отдала, чтобы только вернуть Кузьму… Господи, миленький, ну, сделай, чтобы он вернулся…

– Не того просишь, – проворчал я, – лучше меня попроси – больше проку будет. И вообще прекращай ныть. Слезами горю не поможешь, а уж нашему горю – тем более.

Она притащила рюкзак, и через пару минут мы мрачно жевали вяленую рыбу, запивая ее водой из фляжек. Что-то подсказывало, что надо плотно поесть. Судаки-мутанты имели тот же вкус, что и их предшественники – тоже хищники, но не бросавшиеся очертя голову на все живое. Насытившись, мы проглотили по пять таблеток тетрациклина – спасибо амазонкам, что не оставили нас без спасительных пилюль. В отсутствии лекарств жизнь в Новосибирской области была похожа на лотерею: то ли подхватишь «инфекцию зомби», то ли нет…

Антураж угрожающе менялся. Море обрывалось (хотя на севере ему ничто не мешало разливаться дальше, и порой возникала мысль, что именно в него теперь впадает наша Обь, а не в Карское море). Прошло не более получаса, а мы уже совершали «каботажное» плавание – шли с севера на юг вдоль береговой полосы. Справа, в трехстах метрах, возвышалась ломаная линия берега, вывороченная земля, развалины частных домов, покрытые слоем грязи и пепла. Я пока еще плохо ориентировался. Похолодало – хотя в окрестностях суши, наоборот, должно было потеплеть. Ольга поворчала и принесла из трюма еще по одной фуфайке. Мы набросили их поверх уже надетых и вновь прилипли к иллюминатору. Бандиты определенно нас заметили – трудно не заметить висящую на хвосте посудину. Но никакой реакции! У них имелась цель, и они неуклонно ей следовали. В какой-то миг я обнаружил, что они сбавляют ход. Особо радоваться я не стал – приблизился метров на семьсот и тоже притормозил. Мы медленно шли вдоль берега, как бы игнорируя друг друга. К пулеметам пока не бросались, спрыгнуть на палубу – секундное дело. Руины частного сектора чередовались с пустырями, с развалинами мелких предприятий. Живых существ на берегу не было. Это был какой-то странный берег. В воздухе ощущался запах гари. Подобный запах царил тринадцать лет назад, когда одновременно жахнули все действующие вулканы, и планету окутало смогом. В наше время этот запах слегка развеялся. Но в данном квадрате он чувствовался остро. На этом странности не обрывались. Над районом уплотнилась дымка, стало темно, как в сумерках. Густые клубы витали над водой, напоминая завихрения тумана. Разница заключалась в том, что туман обычно надвигается с моря, а данные образования надвигались с суши. Пришлось добавить обороты, чтобы не потерять из вида противника. В отдельные моменты он уже скрывался в дымке.

– Я не понимаю, Карнаш… – шептала Ольга, прижавшись ко мне плечом. – Почему в этой местности на берегу моря нет ни одной колонии? Возможно, тут опасно, но ведь везде опасно, нет? Море – бесперебойный поставщик рыбы. Люди, живущие здесь, постоянно были бы с едой. Колонисты и преступный элемент должны биться смертным боем за эти райские местечки, но ничего такого нет. По нам не стреляют, нас не гонят обратно в море…

– Чувствуешь, как здесь холодно? – пробормотал я. – В городе в июле месяце не должно быть такого лютого холода. Это самый теплый месяц в году. Здесь ядовитая атмосфера – дай бог, мы в ней не задержимся. Постоянно этот дым, от которого слезятся глаза… Аномальная зона – даже по меркам нашего времени.

– Когда это останавливало храбрых колонистов и обдолбанных бандитов?

– Не знаю, дорогая… Возможно, были люди, пытавшиеся наладить здесь жизнь. Но до нашего времени они не дотянули.

– Что-то гложет меня… – она обняла себя за плечи и задумалась.

– Глисты или черви сомнения? – неловко пошутил я, но она не слышала. Я ощутил толчок, вздрогнул ржавый корпус корабля. Ольга испугалась и схватилась за поручень. Проснулся Молчун, метнулся к стенке, вжался в нее, зарычал. Вспучилось море, но как-то быстро все осело. С обрыва на берегу покатилась глыба, свалилась в воду, взметнув брызги. Толчок сопровождался утробным урчанием из недр. Мы напряженно ждали, не повторится ли удар.

– Дьявол… – облегченно переводя дыхание, прошептала Ольга. – Только этого не хватало…

– Локальный толчок, – озираясь, пробормотал я, – не факт, что он ощущался по всему городу. Участок повышенной сейсмичности. Возможно, это одна из причин, по которой люди не хотят здесь жить…

Мы не заметили, что неприятельское судно снова сбавило ход, и мы приблизились к нему еще на двести метров! На задней палубе перебегали и залегали человеческие фигурки.

– Карнаш, поддай газу! – встрепенулась Ольга. – Пошли разбираться!

Предложение, равносильное самоубийству. У бандитов подавляющее преимущество, и вооружением на борту они располагали, видимо, достаточным, чтобы отправить нас ко дну. Стиснув зубы, я медленно сокращал дистанцию. С кормы простучала пулеметная очередь. Пули вспучили воду метрах в тридцати перед баком. Мы пригнулись. Ольга схватила меня за руку.

– Давай, Карнаш, решаемся. Наращивай обороты, будем таранить. А я бегу на палубу к пулемету, они у меня и головы не поднимут…

Временами эта женщина теряла представление о здравом смысле. Я не успел открыть рот, чтобы поставить ее в известность, что не желаю раньше времени становиться вдовцом, как она уже оттолкнула меня, освобождая доступ к лестнице. Простучала вторая очередь, она замешкалась, я схватил ее за шиворот и прижал к полу. Пулеметчик пристрелялся: на этот раз пули попали в борт, хотя не думаю, что причинили судну фатальные повреждения. Ольга разочарованно пыхтела. Я приподнялся и обнаружил две занимательные вещи. Первая: катер с бандитами развернулся перпендикулярно берегу и устремился к нему на полной скорости! И вторая: с материка подходило рыжеватое пепельное облако, и спустя минуту-другую мы окажемся в его власти и полностью «ослепнем»! Я крикнул Ольге, чтобы сидела на месте, а сам встал к штурвалу и перевел рычаг. «Полный вперед!» Каракатица помчалась вдоль берега, изрыгая рев и лязг. А наперерез нам мчались рыжие клубы – словно выстрелил кто-то из дымной пушки!

Решение пришло внезапно – просто ударило в голову. Я начал выворачивать штурвал, отправляя судно вправо. Заскрипели ржавые борта, накренился корпус. Мы шли с дифферентом на нос, но как-то умудрились не зачерпнуть воду. Окутала рыжая зловонная гарь. Теперь мы тоже двигались к берегу – во всяком случае, хотелось на это надеяться.

– Карнаш, ты что творишь? – встрепенулась Ольга.

– Обманный маневр, дорогая. Мы же хитрые мореходы, нет? Держу пари, что в этом облаке нас не видят. Высадимся севернее их – пристанем к берегу одновременно. А ты хотела, чтобы мы тупо шли за ними? Да они же пришвартуются и расстреляют нас в упор!

– Но я не понимаю…

– Я тоже. Но дело будет выглядеть так. Они идут к берегу, будут высаживаться. Далее отправятся пешком – вертолеты над городом не летают, а на машине по нему не проехать. Мы высадимся метрах в четырехстах севернее и пойдем наперерез. Так мы исключим попадание в засаду. Нужно спешить, чтобы не потерять их… – я потрепал за холку Молчуна, который испуганно прижался к моей ноге. – Готов, приятель? Сам, между прочим, виноват, никто тебе не предлагал стать третьим.

Молчун заскулил – он еще не растерял чутье на неприятности крупного рода. Ольгино лицо покрывалось мертвецкой бледностью.

– Тебя это тоже касается, дорогая. Не передумала ступать на гостеприимную сибирскую землю? Я разберусь со швартовкой, а ты живо собирай вещи. Нужны два рюкзака, две фляжки с водой, ножи. Еда, лекарства, сухое горючее, теплые вещи…

– Ты же не думаешь, что это надолго… – она споткнулась.

– Не знаю. Пулеметы брать не будем – лишняя обуза. Два АКСУ, запас магазинов. Всё. У тебя есть три минуты.

Ольга, чертыхаясь, паковала скарб, притащила два набитых рюкзака. Вполне естественная человеческая жадность. Вечно эти женщины со своим барахлом… Дымка клубилась, заслоняла обзор. Меньше всего нас устраивало столкновение с «твердым тупым предметом». Но вот она стала рассеиваться, облако уходило в море. Обрисовался берег метрах в семидесяти. Он был сильно изрезан, в море вдавались мысы, заваленные грудами камней и останками деревьев. Неприятельская посудина скрылась из вида. Она находилась где-то слева и, видимо, уже пристала к берегу. Я полагал, что для высадки на сушу им потребуется больше времени, чем нам. Их дюжина, а нас всего двое (не считая собаки). Я сбросил скорость и направил судно в узкий залив, огороженный каменистой косой и обломками бетонного строения…

Нам удалось без повреждений зайти в извилистый «фьорд» – чему я был несказанно рад. Со стороны эта гавань не просматривалась, в ней было тихо. Я прикрепил швартовочный трос к огрызку бетонной плиты, намертво впаянному в землю. За судьбу каракатицы можно было не беспокоиться. Мы спрыгнули на берег, подтянули амуницию. Молчуна пришлось упрашивать. Ну, не хотело его высочество окунаться в неизвестность. Скулил, закрывал лапами виноватые глаза, испуганно прижимал уши.

– Ну, знаешь, – разозлился я, – не хочешь идти – оставайся, сторожи судно. Можно подумать, тебя за уши тянули.

Мы полезли на склон, передернув на всякий случай затворы. Молчун решился – издал какой-то сложный звук, спрыгнул и вскоре уже активно путался под ногами. А я еще не терял надежды, что приключение скоро закончится. Учинить засаду по всем правилам военного мастерства, отбить мальчишку и бегом обратно. И пусть хоть раз еще какая-нибудь недалекая девица заикнется, что ей на острове скучно, и в жизни всегда должно быть место сюрпризам…

Мы опустились на корточки и двинулись в лабиринты прибрежного хлама. Мы спотыкались о какие-то плиты, огибали груды вывороченной земли. Дымка рассосалась, но сумерки висели над землей – невзирая на то, что было девять часов утра. Видимость оставалась неважной. Я спешил подняться на склон и припустить наперерез неприятелю, используя складки местности. Бегать по изрезанному берегу было делом нереальным и опасным. Но наверху оказалось не лучше. Все было вспахано, перевернуто. В былые годы здесь был лесистый участок – мощные деревья, поваленные землетрясением, еще не сгнили, громоздились неодолимыми барьерами. Я карабкался первым, прокладывая дорогу в месиве. Молчун иногда вырывался вперед, запрыгивал на возвышения, чтобы осмотреться. Но храбрости хватало ненадолго, он пулей срывался вниз и путался дальше под ногами. Здесь действительно была ненормальная зона. Мы забирались на возвышенность, и температура повышалась градусов на десять. Спускались в низину – и набрасывался холод, от которого застывали внутренности.

– Быстрее, – поторапливал я, – еще быстрее…

– Но как? – возмущалась Ольга, перебираясь через трухлявые паданцы.

– Энергично, подруга, энергично…

К перепадам температуры мы скоро привыкли – перестали паниковать, погружаясь в морозилку. Местность становилась разреженной, можно было ускориться. Я повернул на юго-запад, переживая, что опоздаем. И снова тряхнуло землю! Без всякого предупреждения! Мы испуганно присели. Я обнял Молчуна. Сзади что-то заскрипело, вскрикнула Ольга. Я резко повернулся, вскидывая автомат. Ну, надо же, какой сюрприз… От толчка приподнялась обросшая грязью плита, и с косогора Ольге под ноги скатился… оскаленный череп. Она попятилась. А я смотрел на черепушку без всяких эмоций. Немного странно, что без всего остального. Одна голова, конечно, хорошо, но желательно к ней еще чего-нибудь. Я стал внимательно озираться и обнаружил, что перекошенные холмики не просто напоминают могильные. Они и были, собственно, могильными. В хаосе земли, камней и будущего торфа просматривались упавшие православные кресты, обломки памятников. Кое-где серели человеческие кости. Из впадины между буграми скалился еще один черепок с остатками седоватых волос. За тринадцать лет данное хозяйство могло бы обрасти «культурными слоями», но постоянные встряски не давали это сделать.

– Символично, нечего сказать… – Ольга расклеила посиневшие губы.

– Мертвые с косами, – пробормотал я, – дошло, дорогая. Это Заельцовское кладбище. Главное кладбище правобережной части города – а значит, и всего Новосибирска. Занятно, теперь оно раскинулось на морском берегу. Рядом Мочищенское шоссе, ведущее в город, и что-то нам подсказывает, что бандосы, укравшие ребенка, им воспользуются.

Мертвые люди меня, как правило, не беспокоили, я боялся живых (ну, или тех, кто прикидывался живым), но аура, царящая в этом славном местечке, была такая, что сносило голову. Я заработал всеми конечностями, и вскоре мы выбрались на открытое пространство, венчаемое поваленной будкой стационарного поста ГИБДД. Мы лежали за могильной оградой и свыкались с обстановкой. Деревьев в округе практически не осталось. Те, что не упали, догнивали на корню – от них сохранились лишь жалкие обмылки. Местность хорошо просматривалась. Дул сильный ветер, в воздухе носилась гарь. Под боком действительно пролегало Мочищенское шоссе. Оно узнавалось, хотя и было абсолютно непригодно для езды. Проезжую часть пересекали разломы, вздыбился асфальт. Проходимой оставалась лишь канава водостока, и то не везде. На юге, за обширным частным сектором, где мертвая земля смыкалась со свинцовым небом, виднелись городские кварталы – безбрежное море руин. Именно туда нам хотелось попасть меньше всего…

– Пешком поедем? – зачем-то спросила Ольга.

В окружающем пространстве ничего не менялось, живые существа здесь не обитали. Только где-то далеко на юге над городом парили птицы. На дальнем расстоянии они не подлежали классификации. Но что-то мне подсказывало, что это не ласточки. Бойцы «экспедиционного корпуса» на горизонте не появлялись. Хотелось верить, что они еще не прошли. Я напрягал извилины, ответственные за память, восстанавливал карту города. Когда-то я прекрасно ее знал. И этот самый пост ГИБДД, на котором меня однажды остановили и мотали нервы по поводу того, что знак аварийной остановки не соответствует тому, который, по мнению ГИБДД, является единственно верным. Я принял решение, приказал своим спутникам не растягиваться и, пригнувшись, побежал подальше от шоссе.

Нам крупно повезло. В отдалении от трассы мы погрузились в канаву, повторяющую ее направление. Я молил Бога, чтобы успеть, не разминуться… И частично Боженька пошел нам навстречу. Мы выбрались из канавы, доползли до развалин какого-то сарая, где и окопались. Зона холода осталась позади. В данном квадрате климатические условия соответствовали «норме». «Лето как лето», – бормотала Ольга, застегивая пуговицы на второй фуфайке. За пустырем пролегала развилка. Шоссе уходило дальше, а вправо от него стартовала улица Жуковского, ведущая непосредственно в центр города. Прямая, как проспект, трехкилометровая улица, застроенная частным сектором, а ближе к центру – типовыми пятиэтажками. Я не знал, в каком направлении пойдет «экспедиция», поэтому выбрал пункт наблюдения именно здесь.

Мои расчеты не подкачали! Видно, место высадки обладало особенностями рельефа, отчего наш противник припозднился. Молчун глухо зарычал. Я шикнул на него, и он заткнулся. Взволнованно засопела Ольга. Мы застыли. С противоположной стороны к развилке подходили люди. Они перебирались через препятствия, настороженно озирались. Обычные люди – крепкие мужики от тридцати до пятидесяти. За внешностью особо не следили, услугами брадобреев не пользовались. Но одежда и экипировка были подобраны грамотно. Плотные комбинезоны мышиного цвета, кирзовые сапоги, одинаковые рюкзаки за спинами. К ремням были приторочены подсумки, ножи, фляжки с водой, гранаты. Все имели на вооружении старенькие АКМы, которые не выпускали из рук. Отличались друг от друга эти парни только головными уборами – кто-то был в шапках с козырьком, кто-то в ушанках. У идущего в авангарде на голову был надвинут капюшон. Он стащил его, взгромоздившись на шоссе, утер пот, принялся въедливо озираться. Колючий взгляд скользнул по сараю, побежал дальше. Завершив знакомство с местностью, он подал знак, вся компания потянулась на шоссе. Они взбирались на проезжую часть, перебрасывались скупыми фразами. Я насчитал тринадцать штыков – чертову дюжину. И сделал мысленную зарубку по поводу их «униформы». По сути дела, все они были одеты и экипированы одинаково! У разношерстных бандитов, орудующих в городской черте, такого не было. Наши банды – сборище ярких «индивидуальностей». Как такое возможно в наше время?

Крепкий мужик, окруженный тремя автоматчиками, волок на хребте картофельный мешок, от вида которого защемило сердце. Мешок подрагивал и вибрировал. Возмущенно засопела Ольга. Заурчал Молчун, но я положил ладонь ему на голову, и он успокоился. Кузьма устал уже брыкаться и орать. Ветер доносил глухое мычание. Возможно, ему заткнули рот. Обращались с парнем не очень уважительно – отсюда тема «богатого папочки» с повестки дня, по-видимому, снималась. Мужик устал тащить свою ношу, положил мешок на землю и что-то бросил соседнему бородачу. Тот без возражений забросил автомат за спину и взвалил мешок на плечо. Мычание сделалось громче и выразительнее. Бросаться на штурм было глупо – нас бы посекли еще на старте. Последним на шоссе взгромоздился плечистый пулеметчик – он тащил восьмикилограммовый пехотный пулемет «Печенег» на сошках, оснащенный громоздким коробчатым магазином. Бородач, выступающий в авангарде, провел краткое «производственное» совещание, после чего группа прошла развилку, растянулась в колонну и вступила на улицу Жуковского. Бойца, переносящего ценный груз, стерегли два автоматчика. Я обратил внимание, что со здоровьем у членов команды не все гладко. Двое прихрамывали, третий держался за живот и передвигался без должной уверенности. У четвертого была перебинтована нижняя часть лица. «Моя работа», – не без гордости подумал я. Отряд передвигался быстро. Бойцы постоянно озирались – видно, памятна была каракатица, преследовавшая их все утро.

– Карнаш, ты что? – разочарованно зашептала Ольга. – Хочешь дать им уйти? Но они же…

– Послушай, дорогая, – перебил я, – мы, конечно, храбрые ребята, особенно Молчун, но до самоубийц пока не доросли. Пойдем за ними и будем ждать подходящего случая. Посмотри на них внимательно – это подготовленные солдаты. Их много, куда нам с ними тягаться?

Группа скрылась за ближайшим волдырем на дороге – мы выбрались из укрытия и побежали к проезжей части. Даже Молчун не возражал поиграть в пятнашки с обычными людьми. Я заставил их лежать и не высовываться – пока не досчитают до ста. Потом, пригнувшись, начал освоение водостока. Ольга выбежала на проезжую часть. Я выпрыгнул из канавы, поволок ее вниз.

– Знаешь, любовь моя, – зашипел я со злостью, – похоже, я догадываюсь, где у тебя начинается линия ума. Может, песню споешь – чтобы уж наверняка?

– Прости, увлеклась, – она вырвалась и больше самодеятельностью не занималась. Я двигался первым, оторвавшись на несколько шагов, сканировал разрушенную дорогу и не забывал ставить себя на место противника. Тактика сослужила добрую службу. В какой-то момент я попятился, присел, начал работать знаками. Молчун оказался сообразительнее – первым растянулся в пыли. За перевернутым грузовиком, обросшим многослойной грязью, притаился пулеметчик. В месте сцепки кузова с кабиной проглядывали сошки, на которые опирался ствол «Печенега». Я терпеливо ждал. Пулеметчик убедился, что в тылу все спокойно, схватил пулемет за ручку на верху ствольной коробки и побежал догонять колонну. Я выразительно покосился на Ольгу: поняла? Она пренебрежительно фыркнула и уставилась в небо. И с этой минуты перестала высовываться и шепотом поучала меня, как надо повышать бдительность.

Подземные толчки нас больше не развлекали. Вдоль дороги возвышались руины частного сектора. Он выглядел так, словно по нему прошлись гигантскими граблями. Дома разорваны, внутренности вывернуты наружу, многие постройки перевернуты с фундамента на крышу. Белели кости людей и домашних животных. Вдоль дороги выстроились поваленные мастерские, бывшие автомойки, рядом с которыми валялись перевернутые и раздавленные машины. Концентрация автомоек на улице Жуковского была самой плотной в городе. Большинство работало без разрешения, загрязняя воздух химикатами. Издавалась масса постановлений, предписаний: устранить недочеты, ликвидировать нелегальную коммерческую деятельность. Назначались прокурорские проверки, работали комиссии, копались общественники – и никакого толку. Незаконные автомойки продолжали незаконно трудиться, пока однажды их не накрыло одним тазом – вместе с двухмиллионным городом и прочей голубой планетой…

В голове перекатывались нехитрые мысли: эти парни обязательно устроятся на привал. Они не железные. Тогда и нужно начинать. Подобраться вплотную, снять охранение, застать врасплох… Мы перебирались через воронку, всосавшую асфальт и несколько легковушек, когда по фронту разгорелась стрельба! Стреляли не в нас. Ольга чуть не рухнула в воронку, я схватил ее за шиворот и потащил с дороги. С руин очередной автомойки открывалась часть картины. «Чертова дюжина» на кого-то напоролась. Бойцы перебегали, залегали за укрытиями. Командир махал рукой, указывая подчиненным позиции. В хаосе руин справа от дороги что-то шевелилось – серые размазанные личности, вроде бы двуногие. Я пожалел, что не обзавелся биноклем. Полз на обочину плечистый боец, волоча за собой мешок с Кузьмой. Мешок пытался жить своей жизнью – Кузьма норовил засадить своему мучителю по заднице. Двое прикрывали носильщика. Трещали беспорядочные очереди. Мелькнула дикая мысль – воспользоваться ситуацией, напасть, отнять мешок, пока у мужиков другие проблемы. И вновь не удалось. Группа перестроилась, завладела инициативой. Серые личности карабкались по руинам – разбрасывая мусор, отшвыривая доски, куски оград. Естественные преграды сдерживали наступление. Лаконичные команды – и все бойцы уже были на ногах. Шквал огня взорвал руины! Летела пыль, какие-то огрызки. Мелькали растопыренные конечности, кто-то выл, визжал. Рухнула дощатая стена постройки – она висела на честном слове. Зашатался, развалился обросший плесенью туалет, одиноко мерцающий среди строительного хлама. Там кто-то был – пули рвали тело, взметнули лохмотья. Брызгала кровь во все стороны.

– В сортире замочили, надо же… – потрясенно вымолвила Ольга.

Бойцы сменили магазины и невозмутимо двинулись к руинам. У них хватило благоразумия не соваться в лабиринты, они стояли на обочине и плотно грузили пространство свинцом. Недостатка в боеприпасах они не испытывали. Огонь велся до тех пор, пока в расположении противника не установилась тишина. Над зоной поражения клубилось облако пыли. Все тринадцать человек встали кругом, ощетинились стволами. В центре лежал и подрагивал картофельный мешок. У Кузьмы, похоже, пропало желание вырваться в пампасы. Бойцы терпеливо ждали, каждый сканировал свой участок. Я невольно почувствовал уважение. Таким парням палец в рот не клади – откусят по самую голову. Рецидива не было, руины стыдливо помалкивали. Командир отряда отдал лаконичную команду, и люди стали выстраиваться в походно-боевой порядок. «Да это же практически спецназ», – тоскливо подумал я.

Колонна пришла в движение. Мы тоже выползли из руин и пристроились к ним хвостиком. Семенил Молчун, поджав хвост. Снова разворчалась Ольга. – Так мы никогда не сделаем то, что собираемся сделать! – брюзжала она. – Ты будешь поджидать подходящего случая вплоть до Бердска, Тюмени, или куда они там собрались! Неужели я не замечаю, что болото нас всасывает, мы уже в трясине, а шансы выбраться начинают обратный отсчет!

Я старался не углубляться в бесполезные споры. Переспорить женщину может только женщина. А дальше начинался открытый участок длиной не менее трехсот метров – землетрясение пощадило эту часть района. Пришлось уходить в глубь частного сектора, чтобы не маячить на виду. Это дело мне крайне не понравилось, но выбора не было. Я повел свою маленькую группу за первую линию построек и обнаружил хорошо сохранившийся проезд, тянущийся параллельно улице Жуковского. Мы перешли почти на бег – не будет ничего плохого, если на каком-то участке маршрута мы обгоним группу. Но вскоре и здесь завязли. Оборвался «щадящий» участок местности. До катастрофы в этой части города развивалось малоэтажное строительство. Деревянные дома перемежались кирпичными особняками, которые в ходе землетрясения охотно распадались и заваливали проезд. Громоздились груды кирпичных обломков, фрагменты стальных оград, перевернутые машины. Под стеной, отделанной облицовочным кирпичом, покоились истлевшие останки. Череп несчастного пронзил остроконечный штырь от стальной ограды – похоже, эти штыри разлетались во все стороны…

В темном переулке что-то шевельнулось. Я вскинул автомат, затаил дыхание. В сущности, могло и показаться… Захлопали крылья, я резко повернулся. На уцелевший кусок ограды взгромоздились две большие черные птицы и мрачно на нас вылупились. Хорошо, что на крючок не нажал – а то слетелась бы целая стая. Ольга поперхнулась, всплеснула руками. Глухо заворчал Молчун, но тоже сообразил, что хорошо бы помолчать. Это были достойные представители местной «мутированной» фауны. В облике птиц просматривалось что-то воронье – впрочем, отдаленно. Среднюю ворону они превосходили по размерам раза в четыре, имели вытянутые морщинистые шеи, крупные головы с угрожающе развитыми клювами. На макушках топорщились густые хохлы, а лбы, нависшие над глазами, очень походили на лбы неандертальцев. Но больше всего в этих тварях поражали глаза. Злобные, цепкие, в них имелось что-то гипнотическое. Они смотрели исподлобья, ждали, не решаясь приступить к реализации своих замыслов…

Я опустился на колени, поднял увесистую половинку кирпича. Одна из тварей издала шипящий звук, распахнула клюв. Он разверзся, словно пасть пеликана, почти на 180 градусов! Эффектно. Птицы не нападали, не спасались бегством от моего кирпича. Они сидели неподвижно, вцепившись в ограду изогнутыми когтями, способными играючи распороть горло.

– Вот же черт… – потрясенно прошептала Ольга. – Как ты думаешь, Карнаш, мы представляем для них научный интерес или кулинарный?

На риторические вопросы я предпочитал не отвечать. Я замахнулся кирпичом, сделав вид, что собираюсь бросить. И Молчун, который в данных обстоятельствах уже не мог молчать, вдруг рванулся вперед, приглушенно гавкнул. Птицы взлетели одновременно – медленно, плавно. Расправили крылья, стали набирать высоту – обе размером с хороший дельтаплан. Они смотрели на меня с неиссякаемой злобой, беззвучно разевали бездонные пасти. Я отбросил кирпич, схватился за автомат. Интеллектом этих тварей Создатель не обделил. Увидев направленный на них ствол, они энергичнее захлопали крыльями, взмыли вверх, сделали круг почета и подались в глубины частного сектора.

– Молодец, Карнаш, – неуверенно похвалила Ольга, – ты опытный орнитолог.

Беспокойство не унималось. Преследовало ощущение, что за нами следят. Я схватил Ольгу за руку, окликнул Молчуна, мы спрыгнули с кирпичной горки и побежали дальше. Из пепельного облака вырастала вторая баррикада, я повел отряд в обход, прижимаясь к огородам и просевшим в землю сараям. И снова встал, завороженный. По горке, извиваясь между кирпичами, ползло тело – упитанное, буро-пятнистое! Покатились обломки, и над грудой мусора воспарила приплюснутая харя с узкими «китайскими» глазами. Излишне говорить, что харя смотрела мне в глаза. Приоткрылась пасть – теперь уже рыхлая, водянистая, блеснули треугольники зубов, вывалился спиралевидный язык, оснащенный на конце остроконечным жалом. Теперь я реагировал оперативно, схватил кирпич, швырнул. Голова уклонилась. Кирпич промчался мимо, высек искры из бетонного огрызка. Но моя решительность насторожила хищную тварь из отряда чешуйчатых. Я схватил второй кирпич, но змея уже уползала прочь, виляя гибким туловищем. Я невольно представил: если из такого туловища соорудить плетку, то ей можно сносить небольшие постройки…

Змея скатилась с горки, заползла в трещину. Пятилась испуганная Ольга. Последний шаг в ее исполнении оказался роковым. Что-то оглушительно затрещало, переломилось. Женщина вскрикнула. Я в панике обернулся. Мать честная! Куда она делась?! Над тем местом, где только что была девушка, взвилось облако черной пыли! Скулил Молчун. А я оцепенел, от страха парализовало. Пыль немного осела. Посреди захламленного двора красовалась черная дырка, из которой торчали ошметки трухлявой древесины. В погреб провалилась, – констатировал я. Ну, не дура ли?! Меня колотило от страха и злости, но я справился со своими чувствами, стряхнул оцепенение.

– Молчун, сидеть… – прохрипел я. Послушное животное шмякнулось на подогнувшиеся лапы. Я двинулся к дыре, но сообразил, что тоже провалюсь, лег на живот, отложил автомат и пополз, стараясь шире разводить конечности. Я обливался потом, зубы выбивали маршевую дробь. Какие только ужасы не мелькали в голове! Я схватился за рваные края отверстия, начал подтягиваться. Что-то подсказывало, что если я тоже провалюсь, Молчун нас не вытащит…

Дьявол… Облегчение выплеснулось вместе с испариной! Запылали щеки. Из дыры повеяло холодом, но я не замечал таких пустяков. В глубине погреба что-то возилось, издавая квохчущие звуки, потом разогнулось, и из темноты на меня устремились блестящие глаза. Она держалась за отбитый бок. На несколько секунд я потерял дар речи. Не все в этой жизни поддается оперативному усвоению.

– И что уставился? – злобно зашипела Ольга. – На мне свадебная фата?

Шапку она не обронила, в противном случае вся макушка была бы измазана сажей и плесенью.

– Ты в порядке?

– Мне больно, – пожаловалась Ольга, – но все в порядке. Кстати, здесь чертовски холодно. И еще… мне кажется, тут что-то есть… – ее голос как-то подозрительно дрогнул.

– Что там есть? – не понял я.

– Да какая разница? – вскричала она. – Вытащи меня отсюда!

– Подожди… – я лихорадочно соображал. Пороть горячку не стоило. Земля под распластавшимся туловищем подозрительно прогибалась. Неловкое движение – и привет. Погреб был неглубоким. Если бы я перевесился через край и вытянул руку, а она бы вытянула свою, наши руки бы встретились. На это она и рассчитывала – встала на цыпочки и потянулась вверх. Не встретив аналогичной реакции, расстроилась и разозлилась.

– Я поняла, Карнаш. Ты специально хочешь меня позлить…

Да, я так долго шел к этому дню. Ночами не спал, все думал, как бы ее разозлить! Чуткие уши уже уловили посторонние звуки. Покатились кирпичи, что-то хрустнуло за спиной. Я был уже на взводе, откатывался от ямы. Вскочил и запоздало обнаружил, что автомат остался в стороне, и бежать к нему долго! Чертов растяпа! Ураган эмоций! Не померещилось шевеление! Твари шли за нами, терпеливо ждали момента, чтобы броситься. Дождались! Они не тупые, у них в головах проблески разума… С груды строительных обмылков с голодным рычанием неслись трое! Реяло отрепье, сияли кровавым блеском воспаленные глаза. Зараженные! Завертелась круговерть. Где-то в стороне гневно лаял Молчун. А я уже катился, отбивая плечи и бестолковую голову. Конечно, граждане зомбари, как же без вас в этом славном городе? Голодные, поди? Они особо не раскланивались, летели на меня, выставив заскорузлые конечности. В подобных ситуациях я выбивал клин клином. Я что-то прорычал, помчался им навстречу. Автомат был далеко. Я выхватил из ножен старый армейский нож, стиснул нижним хватом. Оскаленные рожи плясали перед глазами. В них было мало человеческого. Загнившие физиономии, с которых отставала кожа, висела струпьями, с черепов свисали жалкие сосульки – остатки былого волосяного покрова. Они не чувствовали боли, не знали ничего про холод. Эти твари были озабочены лишь поиском еды! Мы сшиблись – как самолетик камикадзе с эскадрильей бомбардировщиков. Я вонзил отточенную сталь в рыхлый живот «центрального нападающего» – проткнул отрепье, бывшее когда-то кожаным плащом, дряблую кожу, внутренности. С надрывом дернул лезвие вверх, разрывая органы. И все за жалкие две секунды! Я выдернул клинок, и пока этот труп что-то хрипел, обливался кровавой гущей, а остальные тянули ко мне заскорузлые конечности, просочился в щель между телами, ушел на простор. Я пробежал шагов десять и прыжком развернулся. Мать честная, бабу прикончил! Гримасничала карикатурная физиономия с мешками под глазами, она подрагивала, царапала когтями землю. Из раскуроченного живота вываливались внутренности. В искривленный безымянный палец намертво вросло обручальное кольцо, не имеющее в наш век никакой практической ценности…

Остальные поворачивались. У одного это вышло быстрее, другой еще копался. Имелось время сбегать за автоматом, но я засомневался – стоит ли шуметь? На меня устремились две пары воспаленных глаз. Возникло стойкое ощущение, что я попал в ресторан экзотической кухни. Причем не в качестве посетителя… Грузный сутулый мужик в рваной фуфайке уже переходил на бег. Типичный представитель популярной «зомби-культуры». Физиономия в коростах и трупных пятнах, нос отвалился, как у Майкла Джексона… Он уже мчался, простирая ко мне артритные длани. Голова работала как компьютер, перебирая ворохи вариантов. Ножом такого не остановить, все равно повалит. Он уже готовился меня сбить – я подхватил с земли огрызок бревна. В такие мгновения силы выплескиваются вместе с адреналином. Я плохо помнил, как вскидывал эту «чудодейственную» штуковину – врезал точно в лоб и отпрыгнул, когда бревно и матерый мужичище рухнули одновременно. Огрызок покатился, мужик свалился на колени, бессмысленно вращал глазами. Бревно пробило лобную кость, и осколки вонзились в мозг. Но ему плевать – он снова поднимался! Ну, конечно, нужно покушать, прежде чем сдохнешь! Я изрыгал какие-то соловьиные трели, не в силах молчать, схватил упавшее бревно и врезал вторично. А когда он повалился навзничь, закатив глаза, ударил в третий раз – с хорошим размахом, круша черепушку, как скорлупу грецкого ореха…

Про третьего соперника я, разумеется, забыл. Он был не просто глупым голодающим, а знал, что такое военная хитрость. Вероятно, неспроста он был одет в потертую армейскую шинель, на одном плече которой еще болтался капитанский погон. Он подкрался сзади, когда я приходил в себя после третьего удара, и ловко запрыгнул на спину, намереваясь впиться зубами в шею! Ужас окатил, я прилагал все старания, чтобы не упасть. Только не падать! Я извивался, молотил локтями, но существо присосалось как пиявка, тянулось зубами – единственной частью тела, которая у зараженных идеально развита…

Я сопротивлялся, отжимал его локтями. Молчун очнулся, запрыгнул этой нежити на плечи! Он рычал как настоящий зверь, впился клыками в загривок зараженного, грыз кость, вырывал куски мяса. Теперь мне приходилось, помимо рюкзака, удерживать этих двоих! Но вроде справился. Субъект с капитанским погоном не смог дотянуться до моей шеи. Какие-то чувства этим тварям все же ведомы. Он завертелся как кот, которому наступили на хвост, завизжал. Наездники свалились с меня. Капитан извивался, плюясь сгустками черной крови. Молчун отбежал на несколько метров и сел. Уставился на меня, склонив голову: мол, сделал что мог, дальше сам. Я взревел, как носорог – дошло, что был на волосок от гибели. Я подхватил с земли оброненный нож, рухнул на колени и начал с ожесточением наносить «множественные» удары. Я бил по груди, по шее, по выпученным глазам. Он превращался в рваный кусок несъедобного мяса, но дергался, не желал умирать. Тогда я вонзил клинок в дряблую шею, проткнул до земли и начал перепиливать обушком шейные позвонки. Сдыхай же, скотина! Он дергался, но уже не так энергично, глаза тускнели. Голова болталась на честном слове. Я отвалился от него, стал дышать полной грудью. Все, капитан, никогда ты не станешь майором. Лучше не думать, что этот урод был когда-то нормальным человеком, и вряд ли повинен в том, что подхватил инфекцию… Антибиотики в нашем багаже были рассованы по разным местам. Я лихорадочно извлек из бокового кармана флакон, проглотил несколько пилюль, насилу успокоился. Этот страх сильнее нас, его усмирить невозможно… «На районе» было тихо, видимо, в округе промышляли только трое. Спохватившись, я побежал к своему автомату. И очень кстати обнаружил, что из трех нападающих умертвил лишь двоих. Женщина была жива. Она перевернулась на живот и ползла ко мне, впиваясь ногтями в мерзлую землю. За «прекрасной дамой» тянулся шлейф окровавленных внутренностей. Она беззвучно разевала рот, гримасничала. Я даже расстроился. Женщина, ну, какая вы упрямая… Я занес над ней казенник автомата. Она подняла голову, посмотрела мне в глаза. В них мелькнуло что-то жалобное. Явилось знание, и это открытие вселило в нее печаль. Тошнота подкралась к горлу, и все же я ударил – главным образом из сострадания.

Головы у этих существ довольно слабые – вся прочность уходит в зубы и конечности. Вытерев казенник о ее отрепья, я побрел к Молчуну. Обнял его, потрепал за ухо. Даже расщедрился и чмокнул в лоб.

– Спасибо, парень, ты чудо. Только в следующий раз реагируй оперативнее.

Он завилял хвостом, обрадованный, что на него обратили внимание. Благодарно тявкнул. А я опять пополз к дыре – вторая попытка, блин.

– Я что-то пропустила? – сглотнув, осведомилась Ольга. Она стояла под дырой, обняв себя за плечи, ее знобило. Девушка не потеряла ни автомат, ни рюкзак, что было крайне отрадно. – Похоже, ты неплохо проводил время, вместо того чтобы вытаскивать меня из морозильной камеры.

– О, нет, дорогая, – устало возвестил я. – Возможно, ты что-то пропустила, но уверен, что на твою долю еще выпадет немало зрелищ и испытаний.

– Что это было? – настаивала она.

– Даерунда. Небольшое выступление местного художественного коллектива. Должен признаться, это немного неблагополучный район.

– Не посрамил Отечество?

– Нет. Ты как там? – поинтересовался я. – Надежда не ушла?

– Нет, – она поежилась, – пока задерживается. Правда, настроение под ноль…

– Поднимем, – уверил я. – Ты готова к тому, чтобы выйти на поверхность?

– Морально готова, – подумав, кивнула она, – физически – уже нет.

– Не удивлен, – не преминул я подколоть, – это удел сильных.

– Слушай, кончай язвить, – вспыхнула Ольга. – Не понимаю, чего ты добиваешься? Здесь зверски холодно, и здесь… какой-то труп.

– Какой-то? – не понял я.

– Ну, да, – Ольга теряла терпение, – он, знаешь ли, не представился.

Так кстати с другого края подполз Молчун! Он, видимо, посчитал, что теперь волен делать все, что заблагорассудится. Я и глазом не успел моргнуть, как он уже лежал на краю и тянулся мордой вниз, озадаченный, что слышит хозяйку, но не видит. И вновь сработала «ловушка». Посыпалась земля, раздался оглушительный треск. Я только и успел подумать, что это уже какая-то система – как под Молчуном провалилась земля, и сам он, не разобравшись в ситуации, обвалился в яму!

Поднялся столб зловонной пыли. Мы кашляли и чихали всей компанией, только я это делал наверху, а эти двое недалеких – глубоко в подземелье. Ольга проявила проворность, успела отпрыгнуть. Она ругалась самым непотребным образом, повизгивал неуклюжий пес, носясь кругами по тесному погребу. Дырка стала больше. Я убедился, что подо мной все прочно, подполз к краю.

– Все целы?

– Ты издеваешься? – застонала Ольга. – Ждешь, пока я превращусь в дикую кошку? Признайся, вы с этой пакостной собакой все нарочно подстроили?

– Это не пакостная собака, – возразил я. – Минуту назад этот лучший друг всего человечества спас меня от мучительной смерти. Ты уверена, что там внизу не осталось никаких солений?

– Я с вами сейчас умру, – пообещала Ольга и так на меня посмотрела, что я бросил все дела и кинулся в окрестные развалины искать что-нибудь схожее с лестницей. Я нашел только две проржавевшие, но толстые трубы, подтащил их к дыре и сгрузил вниз, слегка раздвинув. Слов благодарности я, конечно, не дождался. Все мои действия подвергались испепеляющей критике. Собака первой догадалась, что нужно делать, взгромоздилась на трубу и поползла вверх, высунув язык от усердия. Я схватил ее за шиворот и выволок наружу. Молчун отбежал подальше и без сил повалился в грязь. Тем же образом я вытаскивал Ольгу, у которой зубы выбивали чечетку, а милое личико покрылось белыми разводами.

– Перестань ухмыляться, – хрипела она, испепеляя меня взглядом. – Да, салон красоты уже был закрыт. Я не понимаю, чем тут занимался… – и с ужасом уставилась на истерзанные тела, очень драматично взялась за сердце. Я не верил глазам – женщина, которую я «стопудово» убил, решительно отказывалась умирать! Она подрагивала, как будто лежала на вибрационном стенде, пыталась поднять голову, в которой не осталось ни одной целой кости. Я постеснялся при Ольге отрезать ей голову, намекнул глазами – мол, сама добей, раз такая злая. Возникло неистребимое желание спуститься в погреб. Очень странное. Никогда я не считал себя человеком, способным принимать немотивированные решения. Я перебросил ноги на трубы и съехал вниз, как на санках.

Здесь царила нечеловеческая стужа. Ее источали земляные стены, источал дощатый настил. В дальнем углу, прислонившись к стене, сидел человек. Я включил фонарик. Он был как живой! Казалось, что покойник спал. Молодой мужчина, с короткой стрижкой, открытым лицом. Одежда не истлела, плоть не разлагалась. Он был одет в приличную клетчатую рубашку с расстегнутым воротом, в потертые джинсы. На груди висел золотой крестик. Лицо немного исказилось, но в целом было спокойным. Удивляться, по-видимому, не стоило – в такой стуже сохранился бы и мамонт. А почему такая стужа, лучше не думать. В современном мире много необъяснимого. Но зрелище манило. Я подошел, присел на корточки. В отдалении вспыхнула стрельба. Очень далеко, но фактор неожиданности сработал. Я поскользнулся, упал на пятую точку. Выстрелила нога, толкнув покойника в голень. Труп накренился – верхняя половина туловища боком упала на пол. Раздался звон – словно лопнула хрустальная ваза! В первый миг я не понял, что случилось, а когда дошло, желудок выбрался наружу и долго не желал опускаться. Верхняя (и, собственно, главная) половина туловища разбилась вдребезги! Она оказалась хрупкой стекляшкой. Не развалилась на куски, а полностью разбилась. На мелкие кусочки – в них угадывались фрагменты внутренних органов, кровеносных артерий, костных тканей. Сохранилась лишь пара относительно крупных осколков – нос, ушная раковина. Из остального вряд ли можно было собрать жутковатый пазл…

Сохранилась нижняя половина туловища, от нее отвалилась лишь голяшка, по которой я ударил. Прошло желание заниматься натуралистическими исследованиями. Я вскарабкался по трубам, вывалился наружу. Ольга съежилась, обнимала дрожащего Молчуна. «Музыкальные» пальчики нервно поглаживали затворную раму.

– Ну, как он там? – она выразительно кивнула на дыру.

– Ищет, – туманно отозвался я, – свою вторую половину.

Мы занимались непонятно чем. Похитители Кузьмы уже ушли бог знает куда! В голове прояснилось. Опоздали! Потеряли! Мы припустили дальше, отыскали заваленный «неликвидами» проход, когда-то бывший переулком, и вышли на улицу Жуковского. Частный сектор в этой точке обрывался, мерцали руины пятиэтажек, между ними завывали сквозняки. Автосалон, мебельный магазин, агентство недвижимости «Любимый город» – о чем доходчиво извещали «состарившиеся» надписи.

– Знаешь, Карнаш, – расстроенно пробормотала Ольга, озирая округу, заваленную битым кирпичом, – если дальше пойдет такими темпами, мы никогда не споем «Прощай, любимый город».

Мне и без ее ремарок было дурно. Мы потеряли двадцать минут. Группа неизвестных ушла неизвестно куда, отнюдь не факт, что они будут двигаться по прямой. Они УЖЕ могли уйти с трассы. Я терял терпение, нервничал. Но нет, объекты нашей страсти все еще были на дороге! За грудой сбившихся машин и задавленным плитой «Лексусом», в котором хранились выбеленные человеческие кости, мы наткнулись на свежие трупы. Вспомнилась стрельба, звуки которой я так нервно воспринял в подвале. Мы подкрадывались, просматривая все клочки местности. Снова зараженные напали на наших героев. Но теперь действовали умнее – навалились гуртом из-за покореженной трансформаторной будки, лежащей рядом с дорогой. Большие толпы в этой местности, похоже, не орудовали – действовали мелкие «мобильные» группы. Посреди дороги валялись тела в обносках. Парочка из них принадлежала мужчинам средних лет, трое определенно были женщинами. Зараза полностью выела лица. Кожа висела лохмотьями, в челюстных костях и гниющих лицевых мышцах копошились черви. Пули искромсали всю компанию, но этого было мало. Обездвижив зараженных, бойцы «экспедиции» добивали их выстрелами в головы. Но и это оказалось не панацеей – бородач с гипертрофированным туловищем еще подергивался, блуждали сочащиеся гноем глаза. Монотонно поскрипывали челюсти. Нападение было внезапным, отряд понес потери: в стороне лежали еще два трупа: в кирзовых сапогах, в комбинезонах мышиного цвета. В посмертные маски въелась мука. Они не успели оказать сопротивление: у одного была разорвана грудная клетка, второму с мясом вырвали ключицу. Заморачиваться судьбой своих раненых похитители не стали: пристрелили их. Потом оттащили к обочине и избавили от груза амуниции.

Судя по следам, они продолжали покорять улицу Жуковского. Я хмуро обозрел своих «бойцов». Ольга крестилась, поминала всуе имя Господа и что-то шептала про очередной «мясной момент». Молчун развлекался – вцепился зубами в пуговицу на комбинезоне невезучего бойца и тщательно ее перегрызал. Окружающий мир погружался в сумерки. Город заволокло клубами дыма – порывистый ветер прижимал его к земле. Элементарная физика не работала – этот дым не желал уходить в атмосферу. Руины вуалировались в мерцающей дымке. Отчасти это было нам на руку. Мы шли, прижимаясь к обочине – стараясь не хрустеть кирпичной крошкой. Совсем немного оставалось до пересечения с улицей Тимирязева, где в обширной лесопарковой зоне располагался лучший в России зоопарк. Сюда приезжали со всего города, отдыхали семьями. Прибывали экскурсии из других городов, постоянно клубились дети. Новые павильоны росли как грибы. Обойти это великолепие за день было невозможно. За несколько месяцев до катастрофы заработали роскошный дельфинарий и зимний павильон для обезьян и пингвинов. В зоопарке имелось живописное озеро с беседками и оживленными кафе – здесь всегда было многолюдно, красиво, интересно…

А вот сейчас близость этого места навевала беспокойство. Большинство животных погибло в роковой момент, остальные не смогли бы выжить без еды и ухода, но все же… Меры безопасности лишними не стали. Справа что-то шевельнулось, я схватил Ольгу за руку и заставил присесть. Шлепнулся в пыль Молчун – этот парень знал, когда не стоит выделываться. Руин у «проходной» зоопарка практически не было – раньше там располагался сквер. Но земные недра выплеснулись качественно. Энергия толчка была сокрушительной. Здесь было несколько разломов, верхние слои земной коры выворачивались, вставали вертикально, сталкивались. А потом все застыло. Пустого пространства больше не было. Под массивной скалой, зависшей над обломками фонтана, что-то возилось. Я упорно всматривался. Неприятный холодок заструился по лопаткам. Из сумрачной хмари, постукивая копытами, выбралось крупное животное. С ног до головы оно обросло лохматой палевой шерстью. В облике животного просматривалось что-то лошадиное. По форме туловища оно, скорее, напоминало быка или зубра. Но голову определенно позаимствовало у лошади. Мощная, непропорционально развитая, с мясистыми щеками и короткими ушами. Глаза прятались в глазных впадинах под массивной лобной костью. Но животное прекрасно видело. Выбравшись на дорогу, оно исподлобья осмотрелось. Оно не боялось, что на него нападут зараженные или другие твари, могут потрепать или даже убить. Существо прекрасно себя чувствовало. Оно повернулось на сто восемьдесят градусов, помахивая спутанным хвостом. Движения были неуклюжими – такое впечатление, что под обильным шерстяным покровом имелась панцирная броня. Мутант был занят важным делом – он что-то жевал. С пухлых «утиных» губ свешивались окровавленные ошметки, похожие на растерзанные кишки. По мере поедания эти «купаты» пропадали в утробе. Зараженными питается? – с опаской подумал я. А кем еще? Нормальных людей днем с огнем не сыщешь, неделю будешь рыскать в поисках провианта… Закончив трапезу, животное срыгнуло и издало звук, похожий на ржание. Матово блеснули выпуклые зубы, которым не помешали бы скобки. Оно навострило уши, снова стало принюхиваться и осматриваться. Мясистая морда совершала судорожные подергивания. Животное повернулось в нашу сторону. Заблестели глаза. Хищно раздувались толстые ноздри. Оно наклонило голову, и свалянная грива опала как покрывало.

– Ой, мамочка… – шептала Ольга. – Оно нас заметило… Сейчас мы узнаем, чьи в лесу шишки…

Я терпел. Слишком темно, мы сидели неподвижно, не факт, что животное нас засекло. Безусловно, оно почуяло чужой дух, но это не значило, что начнет сразу действовать. Вроде поело уже…

Интрига была налицо. От напряжения выступил холодный пот.

– Оссподи… – твердила, как заклинание, Ольга. – Оссподи… Ее же пулей не возьмешь… Где бы добыть два грамма никотина…

Напротив зоопарка, в белесых руинах, что-то рухнуло и посыпалось. Лошадь вышла из оцепенения, резко повернула голову. Заржала и с неожиданной прытью, высоко подбрасывая круп, бросилась галопом в руины. Видно, до состояния полного насыщения еще предстояло поработать. Раздался грохот, рухнул обломок стены, хрустели кирпичи. Животное вписалось в черный проем и пропало.

Мы бросились бежать. Оружие и амуниция тянули к земле (для полного счастья нам не хватало саперных лопаток), но сейчас мы их не чувствовали. Мы неслись как на пожар, преодолевая опасную зону. Промчались перекресток Жуковского и Тимирязева, свалились на колени, чтобы передохнуть. Молчун вился вокруг нас кругами, нетерпеливо урчал. Ольга дышала как загнанная лошадь, нервно хихикала, что-то цитировала – в духе «накормлю свою лошадку, причешу ей шерстку гладко…»

– Между прочим, тема, – отдышавшись, сказал я. – Лошадь – она и в Африке лошадь. Просто одичала, жизнь заставила, мутации опять же. Мы могли бы с ней подружиться, приручить, оседлать и совершить конное путешествие по достопримечательностям родного города. Ни один зараженный не подойдет.

– Согласна, – кивнула Ольга, покрутив пальцем у виска, – в моей попе детство тоже бессмертно и работает бесперебойно. Пошли, фантазер, неуютно здесь, вдруг этот мерин вернется?

И все же мы привлекли чье-то внимание. Мы отдалились от перекрестка метров на двадцать, когда со стороны зоопарка раздался истошный вопль. Он дребезжащим эхом отозвался в развалинах. И такое движение пошло… Мы обомлели. От улицы Тимирязева, тянущейся вдоль зоосада, на нас неслась целая лавина! Какие-то лохматые безобразные существа – они передвигались неуклюже, кто-то на двух конечностях, кто-то на четырех, но все равно очень быстро! Они слетали с искореженных руин, катились, поднимались, неслись дальше. Кто-то размахивал палкой, у кого-то в длинных «шерстяных» руках ничего не было. Они приближались стремительно – наперерез. Их было не меньше двух десятков! Мы задохнулись от страха, вот это напор! Пустились наутек, но амуниция и усталость тянули к земле, мы с трудом передвигали ноги. Убежать от этих тварей было невозможно. Договориться, видимо, тоже. Они уже настигали. Я ничего не смыслил в ненасильственном разрешении конфликтов, все подобные ситуации разруливал одинаково. Я проорал Ольге, чтобы бежала дальше, а сам свалился в пыль, выхватил гранату, прикрепленную к поясу, выдернул чеку и метнул, сильно сомневаясь, что она долетит. Мой отряд уже убрался из зоны поражения мощной лимонки. Я рухнул, закрыв затылок свободной рукой. Граната взорвалась перед лавиной – жалко, что не в самой гуще! Осколки разлетались на восемьдесят метров. Грохот был ужасный. Взметнулась пыль, в воздух полетели обрывки мусора, камни, окровавленные конечности. Воцарился галдеж… как в зоопарке. Это точно были не люди. Я уже взлетал на колено, передергивал затвор. Тянуться к следующей гранате было некогда. Посек я, разумеется, не всех. Из дыма и гари вываливались мохнатые образины, пронзительно пищали, прыгали в мою сторону – опираясь на передние конечности, а задние выбрасывая далеко вперед. Разверзались голодные пасти. У существ были «высокоразвитые», заросшие бородами челюсти, торчали голые уши. Руки с узловатыми корявыми пальцами на кистях чуть не вдвое превосходили по длине «классические». Больше всего шерсти топорщилось на ногах – от бедер до обнаженных щиколоток, – казалось, что они надели одинаковые штаны. Я онемел от изумления. Шимпанзе! Бразилия, блин! Страна диких обезьян! Похоже, мутации в этом городе способны творить чудеса. Обезьяны выжили, приспособились, размножились, обрели невиданную силу и научились добывать пищу. Они обитали в том же ареале – и при этом научились ладить с «быко-лошадьми», с прочими представителями фауны – если, конечно, кто-то выжил… Было страшно, до одури страшно. От этой фауны исходила жуткая вонь. Но я не дрогнул. Я бил короткими очередями, и твари валились в пыль, не добегая до меня каких-то метров. Их было больше двух десятков – подбегали новые! Они теснились, лезли. Куда же вы лезете! В порядке общей очереди, граждане! Я повалил штук семь, когда иссяк магазин и настало время попрощаться с жизнью. Внезапно из-за спины стегнул аналогичный «Калашников» – Ольга вернулась! Правильно, неприлично бросать на произвол судьбы хоть и бестолкового, но единственного мужика. Она завалила двоих или троих, и пока обезьяны мельтешили и кувыркались, я успел сменить магазин. Мы медленно отступали, сдерживая напор тварей. Им ничего не стоило обойти нас с флангов или с тыла. Мы припустили вниз по Плановой (в которую благополучно перетекла улица Жуковского), остановились через двадцать шагов, вбили по магазину в лохматую братию, побежали дальше. А встали от истошного громоподобного лая – отвесив челюсти от изумления. Такое впечатление, что наш Молчун тоже мутировал. Откуда он взялся? Шерсть дыбом, пасть оскалена, из глаз выплескивались молнии! Он налетел на обезьян откуда-то сбоку – как ураган, как разрушительное цунами! Первой твари он прокусил икру, набросился на вторую, вырвал цепкими зубами из щиколотки кусок мяса. Обезьяны ревели, кружились в пыли. Проворная шимпанзе с глубоким шрамом вместо глаза бросилась на него, взмахнув штырем арматуры, но Молчун уже катился по земле, прыгнул обезьяне на спину, впился зубами в шейные позвонки и что-то вырвал. Впору аплодировать. Он спрыгнул с зашатавшейся образины, а когда обнаружил, что парочка особей снова подалась в нашу сторону, бросился им под ноги – чем вызвал замешательство и неразбериху. Он их довел до белого каления! Обезьяны позабыли про нас и кинулись хватать шуструю собаку. А Молчун дразнил их – метался, прыгал с места на место. Потом пустился вскачь к руинам, приглашающе озираясь. И вся стая устремилась за ним, галдя и ругаясь на своем непостижимом обезьяньем языке. Я в растерянности посмотрел на Ольгу. Она была потрясена, тяжело дышала. Волосы вздыбились от страха, даже шапку приподняли. Грязная, словно неделю без отдыха чистила трубы.

– Офигеть… – спотыкаясь, пробормотала девушка. – П-понаехали тут…

– Согласен, – кивнул я. – Чем-то эти парни со стройки похожи на гастарбайтеров, – я даже выделил минуточку, чтобы улыбнуться и подколоть ее. – Привет, немытая Россия. Ты больше не мойся, сразу на шабаш.

– Да иди ты, Карнаш…

Мы опомнились и побежали дальше – по улице Плановой, отчаянно надеясь, что Молчун достойно справится с ролью Сусанина и вернется в строй. Как хорошо, что я сподобился обернуться! Махровый ужас пригвоздил к земле. Не все обезьяны тупо подались за собакой. Нашлась по крайней мере одна с мозгами. На меня летела уродливая тварь, покрытая шерстью! Она не издавала никаких звуков, бежала мягко, вприпрыжку, мощно выбрасывая лапы. Болтались, едва не доставая до земли, покрытые шерстью молочные железы! Я слишком поздно осознал свою ошибку – раньше надо было оборачиваться! Я подбросил автомат, но волосатое чудовище совершило беспримерный прыжок и накрыло меня своей тушей, как бык овцу! Хрустнул позвоночник. Чудовище придавило меня к земле, рычало в лицо, тянулось к нему, чтобы отхватить и сожрать. Я вцепился в густую шерсть, отталкивал эту «даму», но она была сильнее, я уже не выдерживал! Никогда не замечал в себе предрасположенности к паническим реакциям, но в эту минуту пронзил такой ужас, что чуть не лишился чувств. Я не мог действовать адекватно. Ни одной степени свободы! Я извивался, трещали кости. В горле вырос противотанковый еж, я не мог продохнуть. Я вцепился ей в кожу сквозь волосяной покров, рвались жилы, не выдерживали локтевые суставы. Окутало горячее зловоние. Горели дьявольские глаза – я весь купался в их пламени. Раздувались пупырчатые ноздри, щелкали зубы со стертыми клыками…

– Ах ты, сука! – закричала Ольга, выбираясь из оцепенения. – На моего мужчину покусилась?! Секса захотелось? Не видать тебе моего мужчины! – Стрелять она побоялась – возможно, опасалась попасть в меня. Рухнула на спину обезьяны с занесенным ножом (и несчастному Боливару пришлось тащить двоих) и стала остервенело кромсать морщинистый загривок. Чудовище взревело, ослабилась хватка. Но я все равно не мог извернуться, руки не выдерживали напряга. Обезьяна визжала, извивалась, а Ольга наносила удары, вырывая из твари куски мяса. Я был весь в обезьяньей слюне, задыхался. Ольга проткнула чувствительный нерв – самка шимпанзе взревела трубным ревом… и скатилась с меня. Она уже вставала, чтобы устранить надоедливую «соперницу» – но та схватилась за автомат и опустошила рожок в обуянную яростью рожу…

Это было что-то. Я целую вечность не мог прийти в себя, копошился, словно в паутине. Силуэт моей девушки плясал перед глазами – она вертелась, отслеживая ситуацию. Безнадежностью обстановка, видимо, не отличалась, Ольга испустила облегченный вздох, ударила ногой по агонизирующей туше и рухнула на колени, начав суетливо меня ощупывать – на наличие переломов, фатальных травм. Я не реагировал, не смеялся, когда было щекотно, только отрешенно следил за ее лицом. Она расслабилась… и вдруг засмеялась.

– Спасибо, дорогой, было интересно… – Ее голос срывался, менял тональности. – Вставай, что случилось? Не в шутку занемог? Что это там такое – адреналин по ногам стекает?

– Неправда… – хрипел я. – Ничего у меня не стекает…

Она затряслась от истеричного смеха.

– Ну, ты отжег, Карнаш, нашел подругу… Какая лапа… Держу пари, ты ей понравился. Но ничего, я ликвидировала ее половую безграмотность… А представляешь, если бы это был дельфин? – она уже не могла смеяться, задыхалась, кашляла.

Меня трясло как в тропической лихорадке. Все, проехали, опасности больше нет… Я приподнялся, отцепил от пояса фляжку, принялся смывать с себя прилипшие слюни. Много я повидал на своем веку, но чтобы участвовать в таком опасном эксперименте… Утерев лицо рукавом, я не выдержал – злобно выругался.

– Злой ты какой-то, – подметила Ольга. – С ножа ел? – и снова затряслась. – Посмотри на себя, ты такой перекошенный… Она запустила тебе психотравмирующую составляющую? Умоляю тебя, это из детства… Ну, ничего, ничего, – она похлопала меня по плечу, – успокаивайся. Все будет хорошо. Когда-нибудь и на нашей улице рассыплют шоколад.

– Ну, что ты со мной обращаешься как с ребенком? – разозлился я, принимая вертикаль и хватаясь за автомат. Сознание вернулось, я лихорадочно озирался. Все куда-то запропастились. Над землей струились завихрения пепельной дымки. Блеклые руины, вздыбленная земля перед воротами зоопарка. Вперемешку с камнями, с грудами битого кирпича, с пластами вывернутого асфальта валялись мохнатые туши. Отдельные тела еще подрагивали и попискивали. Живые обезьяны куда-то пропали. Только глубоко в руинах на противоположной стороне что-то падало и ухало, гудело и повизгивало.

– Рискованно, итить ее… – ругнулся я.

– Рискованно, – согласилась Ольга и посмотрела на меня с внезапной грустью. – Мы все в группе риска. Обрати внимание, Карнаш, первую планку мы уже взяли. Мы в городе – в трех кварталах от центра. Что будем дальше брать? Почту, банки, телеграф?

Захрустели кирпичи, что-то посыпалось, раскрошилось. Мы дружно повернули стволы. Из растерзанной двухэтажки, на которой сохранилась выцветшая вывеска «”Яло”. Салон косметических услуг и одежды», словно слон из посудной лавки, вываливался возбужденный Молчун! Шерсть дыбом, весь в известке и цементе, язык до земли. Явно трудился не покладая лап. Он завертелся, обнаружил хозяев посреди дороги и радостно помчался к нам. Дикие обезьяны за ним не гнались. Он стал поочередно запрыгивать на нас, лизать шершавым языком. Мы смеялись, теребили вздыбленную шерсть.

– Вернулась гулящая душа, – смеялась Ольга. – Еще один любитель острых ощущений. Перевозбужденный ты какой-то, Молчун. Ты чем там занимался в развалинах? – она покосилась на меня и засмеялась. – Такое пропустил, приятель… Посмотри, какой грустный наш Карнаш. Словно венок на похоронах поймал…

Мы неслись как угорелые по короткому отрезку улицы Плановой – хотя никто нас не преследовал. Но поздно, потеряли время! Где теперь искать нашего разлюбезного Кузьму? За несколько минут мы добежали до пересечения с улицей Дуси Ковальчук. Я прохрипел, чтобы падали, затаились.

– В чем дело, Карнаш? – подрагивала Ольга, заползая за сплющенный кузов, оторвавшийся от кабины фуры.

– Не понимаешь? Думаешь, люди, которых мы преследуем, глухие? Мы тут немного пошумели, знаешь ли. А они догадливые. Зачем им нужен этот надоедливый хвост?

Мы начинали совершать непростительные ошибки. Врагам ничто не мешало оставить засаду на перекрестке и перестрелять нас как миленьких. Но в районе было тихо. Слева за дорогой высились помпезные «элитные» руины. Когда-то здесь построили современное 19-этажное здание. В момент землетрясения с него обрушилось почти все. Уцелели три этажа, да и те смотрелись как зубцы крепостной стены. Направо уходила дорога на Димитровский мост, которого ныне в природе не существовало. А прямо по курсу широкая улица Плановая переходила в Нарымскую. Прямая дорога – полтора километра до разрушенного виадука над площадью Трубникова, еще километр – и площадь Лунинцев, цирк, исторический центр, самая клоака… Я посмотрел на часы и присвистнул. Совсем недавно мы десантировались на плиты Заельцовского кладбища – было утро. А сейчас часы показывали начало шестого, о чем и намекали сгустившиеся сумерки. Как быстро в этом мире летит время…

По курсу разгорелась стрельба. Мы навострили уши, возбудились. Есть контакт! Голосили автоматы Калашникова, гавкал «Печенег». Отличная выдержка у парней. Они прекрасно слышали стрельбу у себя в тылу, но проигнорировали ее. Они не сбивались с маршрута и по-прежнему не отвлекались на «пустяки». Довольно странные люди… Я все еще не задумывался, что ими движет. Начнешь гадать – сломаешь голову, рассеется внимание. Пока мы прятались от «лошади» и разбирались с обезьянами, они преодолели полтора километра до виадука и вновь попали в историю. Стреляли в районе площади Трубникова. Сердце тревожно заныло. Эти парни неплохо подготовлены, но отнюдь не былинные богатыри. Им для чего-то нужен наш Кузьма – в живом и не помятом виде, его будут всячески оберегать, прикрывать от опасности (во всяком случае, пока не дойдут по адресу), но этим опасностям несть числа… Теперь мы точно знали, где они находятся. Пулемет «Печенег» – не самое распространенное оружие нашего времени. Мы дружно поднялись и побежали к виадуку. Мы сильно рисковали. Эта улица, как и большинство других, была полна неожиданностей. Мы бежали мимо бывших навороченных новостроек на улице Галущака, мимо центрального метродепо – здесь землетрясение особенно потрудилось: толчок был такой силы, что внутренности депо вывернуло наизнанку вместе с обломками колонн, оборудованием, вагонами, всеми находившимися там работниками. Мы бежали мимо обгорелых колонок автозаправки – катаклизм повлек пожар, и все сгорело махом – люди, машины, здание заправочной станции… Железнодорожный виадук над дорогой сломался пополам и рухнул, склеившись «елочкой». Между опорой и рухнувшей конструкцией можно было протиснуться. Я не стал пороть горячку, приказал своим залечь, а сам обследовал «калитку». Растяжек не было – хотя нашим приятелям ничто не мешало установить в узком месте «осколочно-противопехотный» сюрприз. Мы просочились на площадь Трубникова и залегли за поплывшей насыпью. Такое ощущение, что автомобильное кольцо находилось под непроницаемым куполом. Где-то в заоблачных высях посвистывал ветер, а на этом пятачке царила звенящая тишина. Воздух был сперт, насыщен пеплом и гнилью. «Фаллическая» стела, торчащая раньше посреди площади, валялась, расколотая в нескольких местах. Справа за площадью возвышались еще одни помпезные развалины. Высотные «свечки», возведенные сразу после миллениума, падали «под себя» – как памятные небоскребы в Нью-Йорке – и теперь на месте, где они стояли, возвышались три невразумительные пирамиды. Дорога к цирку представляла стиральную доску – такое впечатление, что ее рыхлили гигантской бороной. Засаду наши приятели не оставили, спешили уйти. Я на минутку задумался – куда податься? В три конца ведет дорога. И снова последовала доходчивая подсказка – впереди, недалеко от Нарымского сквера, загремели выстрелы. Послышались отрывистые крики в исполнении явно людей. Пригнувшись, я побежал вперед и снова начал спотыкаться о трупы! Еще одно поле брани. Пятнадцать минут назад наши оппоненты стреляли явно не по воробьям. На тесном пятачке валялись тела, разорванные свинцом. «Печенег» потрудился на славу. Встречаться с собаками-мутантами приходилось и раньше, но я впервые видел, чтобы они превращались в таких монстров. Шерстяной покров они утратили почти полностью – и можно представить, какие муки эти звери претерпевали зимой. Несуразные крупные тела с торчащими ребрами, огромные непропорциональные головы, развитые челюсти, от хвостов остались жалкие обрубки. В мертвых глазах застыла ярость, скалились пасти, унизанные клыками – каждый размером с перочинный нож. От мертвых тел исходила смрадная вонь. Перестреляли всех, кто напал – желающих прогуляться по наши души не наблюдалось. Но и отряд понес тяжелые потери. Потеряли по меньшей мере троих – их истерзанные тела валялись вперемешку с собачьими. Одному прокусили горло, он лежал в луже собственной крови. Второму голодная тварь впилась в лицо, разорвав до мозга вместе с костными тканями. У третьего вывалились внутренности из живота – собака повалила его внезапным броском, разорвала живот – обоих и пристрелили одной очередью. Кузьмы в этой теплой компании не было. Я молился всем богам, чтобы с ним ничего не случилось… По всему выходило, что вооруженная группа сократилась до восьми человек – а они ведь только вошли в город! С каждой потерей им будет все труднее. Уходили эти парни, похоже, быстро – с мертвых тел даже не сняли амуницию. Мало того, мужчина с рваной раной в животе еще был жив, эти торопыги даже не удосужились пристрелить своего раненого! Несчастный обливался кровью, царапал землю, тужился, чтобы приподняться. Я присел перед ним на корточки, осветил фонарем. В лице бородача не было ни кровиночки. Он трясся, пытался продохнуть. Сгустки крови вываливались на бороду. Такое не лечится, – оценил я незавидные перспективы.

– Мужик, говори скорее, кто вы такие? – забормотал я. – Куда идете, зачем вам наш пацан? Ты все равно умрешь, так облегчи же душу…

– Облегчить душу? – он засмеялся, хотя и выглядело это абсурдно. Он закашлялся, выстрелил залпом гущи. Я отшатнулся. Почему меня все сегодня норовят облить? – Да что ты понимаешь, парень… – выдавил он и откинул голову, сообразив, что встать уже не удастся.

– Куда ведете пацана? – настаивал я и начал его трясти. Ольга за спиной возмущенно закудахтала. Заворчал Молчун.

– Пристрели меня… – выдавил умирающий. – Пристрели, прошу… Больно, не могу терпеть…

– Пристрелю, не переживай, – уверил я. – Только скажи, куда вы идете. Скажешь – и тут же пристрелю. Но если соврешь – даже не надейся.

– Академгородок… Улица Ильича… Легче стало, парень? Ты их все равно не догонишь…

Мне не пришлось брать грех на душу. Мощная судорога изогнула обреченного. Он сотрясся в финальной агонии, закатил глаза… и застыл.

– Мне не послышалось? – с ужасом прошептала Ольга. – Это ведь так далеко, это практически край земли… Ты помнишь, что у нас на улице Ильича?

Мне стало дурно. Оставалась надежда, что этот тип соврал. Но если не соврал, то это хуже, чем можно представить… Тридцать километров напоенной кошмарами земли. Отдаленный от города Советский район, Сибирское отделение Российской академии наук, знаменитый на весь мир Академгородок… Я наивно полагал, что после катастрофы там не осталось условий для жизни. И редкие беженцы из дальних весей это подтверждали. Множество исследовательских институтов, институт ядерной физики со своим взорвавшимся реактором, неподалеку центр вирусологии «Вектор» в Кольцово – какой только гадости из него не вылезло после землетрясения… Улица Ильича – в самой глубине, на ней расположен местный торговый центр, а в конце – Новосибирский государственный университет – старые корпуса и недостроенные новые…

– Хоть бы он пошутил, хоть бы пошутил… – бубнила Ольга.

– Да, он, возможно, любитель шуток и розыгрышей, – пробормотал я. – Да и время для шуток выбрано на редкость удачное…

Я вскочил, пылая от злобы. Никаких Академгородков! Напасть немедленно, пока они рядом – решительно, настырно, самоотверженно! В руинах на улице Железнодорожной, уводящей направо к вокзалу, послышалось глухое урчание – пока еще далекое. А мы уже опрометью мчались с этого проклятого кольца. Мы пролетели мимо раскуроченной стелы, кинулись вверх по Нарымской – к цирку. Развалины высотных зданий громоздились со всех сторон. Мы одолели только половину квартала и завязли. Местность была перепахана. Пришлось остановиться. Мы сидели, сбившись в кружок, за какими-то глыбами. С покинутой площади Трубникова доносились не самые аппетитные звуки. Повизгивал «животный мир», собравшийся на запах крови, лаял, рычал, чавкал. Смачно рвались ткани, хрустели кости. Ольга заткнула уши, чтобы этого не слышать. А по курсу снова разгорелась перестрелка. Отрывисто хлопали выстрелы, кто-то возмущался. Мы должны были до них добраться! Я пополз вперед, царапая брюхо об острые камни. Страшно не хотелось подниматься. Возможно, твари нас не заметили, возможно, им было не до нас. Оставалось метров семьдесят до пересечения с улицей 1905 года. Где-то впереди, в просветах между «складками местности», мелькали фигуры. Уплотнялись сумерки. С каждым годом световой день на планете становился короче. На часах начало седьмого, а руины уже погружались в полумрак. Казалось, что поредевший отряд уже никуда не движется. Бойцы собрались в районе перекрестка и увлеченно решали одну из насущных проблем. Я должен был действовать в одиночку. После недолгих препирательств я упаковал своих спутников в ближайшую труднодоступную щель – ей оказалась провалившаяся в воронку шахта колодца, приказал Молчуну надзирать за Ольгой, а сам ползком отправился дальше.

Я лежал за машиной невдалеке от перекрестка. Тринадцать лет назад она едва успела проскочить светофор, направляясь от цирка к площади Трубникова – вспучилась земля, и машину швырнуло на строительный забор, от которого в новейшее время сохранились лишь несколько секций. Когда-то здесь было историческое здание – областной психдиспансер. В тридцатые годы двадцатого века в нем располагалась пересыльная тюрьма. В подвалах массово расстреливали людей, осужденных по знаменитой 58-й статье. Там же хоронили. Несколько десятилетий над зданием витала мистическая аура. Стонали души невинно убиенных. В третьем тысячелетии психоневрологический диспансер решили снести – кто-то посчитал, что в здании нет ничего исторического, и украшение города из него – сомнительное. На месте больницы планировался многоэтажный жилой дом. Экскаваторы, роющие фундамент, замучились вынимать из грунта полные ковши человеческих останков. Возмущалась общественность, призывая прекратить это изуверство. Но строительство с периодическими паузами продолжалось. Накануне катаклизма дом «на костях» практически сдали. Но забор снести не успели, и жители не вкусили прелести проживания рядом с душами мертвых – случился пресловутый День города, и новостройка рассыпалась в прах. Из укрытия я видел, как по перекрестку снуют нечеткие тени, двое или трое залегли в асфальтовых гребнях. Кто-то подбежал со стороны цирка.

– Командир, прямо не пройти! – поведал боец, вернувшийся с разведки. – Возле цирка – гора, в темноте не одолеем! Там днем-то голову сломаешь. В сквере тоже все на ушах. Боковые улицы завалены…

– Замечательно, – проворчал какой-то остряк. – В этом городе все дороги ведут в тупик.

– Ладно, слушай мою команду, – раздраженно бросил обладатель командирских ноток. – Хватит на сегодня. Уходим в «Шемрок», занимаем круговую оборону. Спать по очереди. Рыкун, головой отвечаешь за мальчишку.

– Не подведу, командир, – сипло бросил боец. Я насторожился. «Шемрок» – симпатичное в прошлом заведение «ресторанного типа» располагалось в бывшем «Доме охотника» – напротив того места, где я сейчас находился. Там также размещалось общество охотников и рыболовов, куча фирм и даже оружейный магазин. Из полумрака выступали очертания когда-то четырехэтажного здания из красного кирпича. Парочка этажей, похоже, сохранилась – значит, и ирландский пивной ресторан, находящийся на первом этаже в угловой части. Сомнительно, что там по сей день подавали пиво с гренками и острыми куриными крылышками, но в качестве убежища точка подходила. Мглистое пространство пересекали согбенные тени. Их действительно осталось восемь. Люди шли плотной колонной. Рослый парень в центре процессии тащил мешок. «Заряд бодрости» у Кузьмы, похоже, иссяк, он уже не мычал и не сопротивлялся. Возможно, решил вздремнуть. Я мог бы попытать удачи в спортивной стрельбе по движущимся мишеням. Вот он, Кузьма, рядом! Подойди и возьми! Но я боялся, что он подхватит шальную пулю. Поэтому не дергался, наблюдал. Колонна автоматчиков пересекла по диагонали перекресток и пропала в дымке. Во всяком случае, можно было не сомневаться, что до рассвета они никуда не уйдут…

Я вернулся в обвалившуюся шахту и лаконично описал ситуацию.

– Идем, – возбудилась Ольга, выбираясь из трещины, – мы сделаем из него свободного человека.

– Не думаю, что эта ночь принесет приятную неожиданность, – усмехнулся я. – Наши оппоненты – суровые профессионалы, они забаррикадируются так, что мышь не проскочит.

Меня подвергли испепеляющей критике, и я в сотый раз убедился, что женщины вредны для здоровья. Вызывают стойкое нарушение нервной системы. Самое обидное, что я не собирался сидеть сложа руки. Но и не хотел действовать с кондачка. Переизбытка живой силы и техники, чтобы взять штурмом пивной ресторан, у нас как-то не было. Я насилу уговорил ее не покидать убежище и терпеливо дожидаться моего возвращения. Сбывались предчувствия. Подобраться к ресторану было невозможно. Оппоненты превратили его в неприступную крепость. Я подполз поближе, затаился среди разбросанных лепешек асфальта. Здание выглядело мрачно. Угловой вход в ресторан преграждали плиты «панельного домостроения», рухнувшие со стоящей напротив высотки. Я решил проползти еще немного, наивно веря, что похож на человека-невидимку. Простучала автоматная очередь. Крайне неприятно, когда в твою сторону изрыгается пламя, летят невидимые пули, и проблема «попадет – не попадет» от тебя уже не зависит. Я застыл, изображая бездну невозмутимости. Часть пуль пронеслась над головой, другие опалили шапку, третьи развлекли меня фонтанчиками под носом. А еще одна разворотила огрызок асфальта, в который я уперся плечом, срикошетила от арматуры и едва не отхватила орган обоняния и любопытства. Пришлось прикладывать усилия, чтобы в этом безобразии сохранить бездну невозмутимости. Автоматчик задумался, не отметив ответной реакции, прекратил стрелять. Выждав несколько минут, я отполз на исходную и короткими перебежками отправился в обход здания. Теперь я подкрался со двора. Реакция последовала незамедлительно. Только на этот раз автоматчиков было двое. Они поливали огнем все, что видели, а я откровенно тосковал, зарываясь в землю. Попытка номер три заключалась в том, что я пробрался в разрушенное здание со стороны улицы 1905 года, надеясь, что в стене ресторана имеется пролом. Я крался в целом бесшумно, перебираясь из одного помещения в другое. В охотничьем магазине мне стало любопытно, но оружия и охотничьих капканов там, разумеется, не было, а обломки витрин мало привлекали. Это было какое-то проклятье! Перегородки в здании давно попадали, можно было ходить без ключей по всему этажу, но прохода в ресторан не было! Глухая стена. Я чертыхался, пробовал снова, но упирался в бездушную кирпичную кладку, с которой давно осыпалась штукатурка и стеновые панели. За стеной различался невнятный гул голосов. Это бесило. Я поднялся на второй этаж по подрагивающей лестнице, и на коленях, прощупывая пол, добрался до дальней части здания. Подо мной был окаянный ресторан, но снова я бился лбом в непроницаемый бетон! Не зря мои противники в качестве убежища выбрали именно «Шемрок». Я снова слышал голоса и скрипел зубами в бессильной злобе. В одном месте я обнаружил, что половицы прогибаются, и начал их вытягивать, беспечно прислонившись к стене. Это было неосмотрительно. Я должен был обследовать плоскость опоры. Видимо, забыл, что все инструкции по технике безопасности писаны кровью. Стена повалилась, я вместе с ней, а из ресторана разразилась бешеная пальба! Я катился прочь с отбитым плечом и селезенкой, а пули рвали раскрошившийся бетон, вышибали половицы…

Примерно через час, хромая на обе ноги, в отвратительнейшем расположении духа, я вернулся в убежище, где меня приняли как родного.

– Ну, слава Богу, жив, – проворчала Ольга. – Мы слышали, как ты создавал имитацию бурной деятельности. Как всегда, милый. Я знала, что нашего Кузьму мы сегодня не увидим.

Впрочем, она не увлекалась расточением яда. Хмуро выслушала мой рассказ, залезла в воротник телогрейки.

– Нам тоже не мешало бы поспать, – сказал я в заключение. – Утро вечера мудренее, утром мы обязательно что-нибудь придумаем. Ищем место для парковки?

– Чем тебе не нравится ЭТО место? – проворчала Ольга, озирая сырые стены и разбитый створ над головой. – Место как место…

В узком пространстве между дорогой и подземельем было чертовски неудобно. Но выбирать не приходилось. В руины не тянуло никакими калачами. Молчун уже храпел, свернувшись кренделем. Я развернул кусок брезента на бетонном «ложе», сверху постелил фуфайку. Ольга дрожала, обняв себя за плечи, упиралась в меня коленками. Все попытки урвать кусочек семейного счастья оборачивались ничем. Создавалось впечатление, что она собирается со мной развестись, но не знает, как это преподать. Она задрожала, когда снаружи разгорелась стрельба, невольно подалась ко мне, и я не упустил свой шанс – обнял ее так, что затрещали кости. Очнулся Молчун, обеспокоенно завертел лохматой головой. Не иссякли желающие взять штурмом пивной ресторан. Но стреляли недолго. Автоматчики отбили нападение. Жалобно скулили какие-то животные, затухал собачий лай. Стало тихо. Все ушли спать.

Но снова поблизости что-то упало, шуршали лапы. Жалобный вой огласил мертвый город. Ольга прижалась ко мне – и я решил воспользоваться ситуацией.

– Ну, надо же, – ворчала она, сопротивляясь моим похотливым усилиям. – Возбудился, как в полнолуние… Карнаш, перестань, – она сдавленно хихикнула, – нашел время… Молчун еще не спит…

Какие мы чувствительные. Уже и собак стесняемся.Молчун прерывисто всхрапнул. Ольга задумалась. Я бы не стал этого делать на ее месте. В тот самый день, когда Молчун начнет притворяться спящим, чтобы посмотреть, чем занимаются мужчина с женщиной, он превратится из собаки в человека.

– Но жизнь продолжается, нет, милая? – горячо зашептал я. – Пусть не у всех, но у нас с тобой точно. Мы не имеем права лишать себя маленьких житейских радостей.

– Правильно, – фыркнуло мое собрание противоречий, – сегодня будем жить счастливо, а завтра умрем в один день. А еще, дорогой, – она мелодраматично вздохнула, – сама огорчилась, теперь и тебя огорчу.

– У нас долги по квартплате? – ужаснулся я.

– Нет. Просто наступают дни, когда белое и обтягивающее лучше не носить…

Тьфу ты, черт. Я обреченно вздохнул и сменил объятия на дружеские. Невыносимо захотелось обратно на остров – к сытой и спокойной жизни, к любимым игрушкам, к изобретательным скандалам этой дамы и хулиганским выходкам Кузьмы. Почему мы так поздно начали ценить эту жизнь?

Я очнулся, когда мерклый свет просочился в подземелье. Как хотелось, чтобы солнце мазнуло по глазам… Удивительно, что нас за эту ночь не съели крысы. Эти «мелкие» грызуны в наше время перерастают кошек, обзаводятся интеллектом, отвратительным норовом и вряд ли будут церемониться даже в присутствии собаки. Заворочалась женщина, которую я всю ночь сжимал в дружеских объятиях. Она страдальчески разлепляла глаза, наполняла их жалким смыслом. Заразительно зевнула, повернула ко мне опухшую мордашку.

– Привет, – сказал я.

– Привет, – согласилась Ольга. – Целую ночь не виделись…

– Да, как безжалостно время, – ухмыльнулся я.

Она задумалась, потом со страхом стала ощупывать свое лицо, а когда обнаружила, что я злобно хихикаю, изобразила графически, что думает по этому поводу…

– Ну, и воняет от тебя…

– Знаешь, родная, не хочу, конечно, сказать ничего плохого, но и ты сегодня не чайная роза… Эй, вставай рабочий народ, – я пихнул уютно свернувшегося под боком Молчуна. Пес недовольно заворчал, закрылся лапой – дескать, пошли вы все, дайте понежиться.

– Не могу поверить, что мы в колодце, – прошептала Ольга. – Что мы здесь делаем? Я еще вчера должна была полить свои всходы – они же зачахнут…

– Ничего страшного, – уверил я, – урожай – будет. Сколько посадила, столько и выкопаем.

– Ты жестокий, – вздохнула Ольга, – ты не даешь мне выразиться хоть в чем-то. Согласись, будет смешно, если я начну заниматься вышивкой, или, скажем, увлекусь составлением оригами или выращиванием этих… как их… бансаев. Может, позавтракаем?

Нам одновременно пришла в голову одна и та же шокирующая мысль. Мы с ужасом уставились друг на друга. Даже Молчун оторвал лапу от любимой морды и с интересом на нас воззрился – дескать, прозрели. Я вскинул руку с часами, которые шли, невзирая ни на что, и вскоре должны были отметить свое четырнадцатилетие. Восемь часов утра! А эти парни собирались выступить с рассветом! Урча от злости, я растолкал свою сонную компанию и устремился наружу. Начинался новый день в мертвом мире. Тусклый сиреневый свет разливался по замшелым руинам. В отдельных местах они уже заросли неприхотливой травой, топорщились чахлые кустики, не требующие солнечного света. В соседней ямке валялись обглоданные кости. Город казался вымершим – он и был, черт возьми, вымершим! Мне стало плохо. Я прошипел в дыру, чтобы молчали в тряпочку, и, извиваясь, пополз через дорогу по лабиринтам «бытового» и строительного мусора. Бетонный «форпост» у входа в ирландский ресторан издевательски помалкивал. Я включил на полную все чувства, привлек интуицию – и понял, что в ресторане ни одного посетителя, нас банально обули! Надо меньше спать! Расточая в пространство уместные выражения – отнюдь не цитаты поэтов Серебряного века – я полз дальше, чтобы убедиться наверняка. Злодеи не оставили даже завалящей засады. Просто снялись и ушли. В изувеченном ресторане – среди груд обветшалых столов, стульев, барных стоек – остались следы их пребывания: пустые банки от мясных консервов, стреляные гильзы (в потолок на радостях палили, когда я там немного пошумел), хорошо ощутимый запах мочи. Костер не разводили – стойко сносили холод и сквозняки. Сплюнув с досады, я подался обратно.

– Нам обоим кажется, что нас отымели? – уныло поинтересовалась Ольга, изучив мою вытянутую физиономию.

– Собираемся, – буркнул я, – мы знаем, куда они пошли. Во всяком случае, надеемся, что знаем.

– Но мы их не догоним, – ужаснулась Ольга. – Тащиться через весь город – тридцать верст, в роли корма для животных, а всё из-за того, что кто-то долго спит?

– Ну, разведись со мной, – вскипел я. – Найди себе другого – пунктуального и ответственного. Вон их сколько. И вообще, бери пример с Молчуна – все понимает, но молчит.

Это было утро горьких разочарований. Кратчайшая дорога через центр – по площади Лунинцев – оказалась полностью заблокированной. Окрестные высотки валились не куда-нибудь, а именно на площадь. И даже цирк. В нашем городе был самый здоровый в России цирк! И падал он, похоже, последним. И не просто падал, а еще и подпрыгивал. Сначала поперек дороги образовалась гора строительного мусора высотой с пятиэтажку, а потом ее сверху прихлопнуло гигантским куполом. Смотрелось жутковато, но, в общем, интересно. Под куполом цирка оставалось немного места, чтобы пролезть – нельзя сказать, что он совсем уж сплющил горку. Но для начала следовало подняться на нее, что представлялось занятием трудоемким и энергозатратным. Обойти этот рослый монумент тоже было трудно – там, где был цирк и Нарымский сквер, дыбилась земля, а у нас, по стечению обстоятельств, не было при себе альпинистского снаряжения. Картина справа выглядела не лучше. Я принял решение – отходить назад до ближайшего перекрестка, свернуть на улицу 1905 года и выбраться в район вокзала. Во всяком случае, это казалось безопаснее, чем двигать на центральный Красный проспект. Но это утро, как уже было сказано, не баловало радостными событиями. Не успели мы отступить от горы, живописно венчаемой куполом, как пространство огласил душераздирающий вопль! На вершине купола выросла двуногая фигура в лохмотьях – не иначе царь горы? Он гортанно вопил, тыкал пальцем в нашу сторону. На вид – типичный умалишенный, глаза блуждали, рожа, как у полного кретина, да еще и в нарывах. Заворошились обломки на вершине горы, покатились камни – и стали воздвигаться новые фигуры, страшные, в зачуханных обносках, с деформированными телами и конечностями. Зараженные! И вся эта гоп-бригада вытаращилась на нас гноящимися глазами. Нестройный рев вырвался из полутора десятков глоток! Я пихнул локтем Ольгу, выводя из оцепенения – шевели полушариями, сейчас нас сожрут!!! Мы взревели от ужаса (и было от чего), бросились наутек. Я обернулся – и лучше бы не делал этого. Твари не были немощными доходягами. Болезнь вступала в стадию, когда физическая сила растет пропорционально звериному голоду. Они катились с горы, не чувствуя боли, прыгали, как кузнечики – с обломка на обломок, размахивали конечностями, рычали. Мы уносились прочь, воя от избытка чувств. Скулил Молчун, улепетывая галопом – в этом парне далеко не всегда просыпался инстинкт отважного бойца. Я снова в отчаянии обернулся. Лавина зараженных катилась по дороге, стремительно сокращала дистанцию. Что они делали на той горе? Живут они там? Сверху все видно? А если восемь автоматчиков «во главе» с Кузьмой сунулись на эту гору? Что от них осталось? Нет, ерунда, не могли их застать врасплох, мы бы услышали трескотню…

– Карнаш, что делать? – хрипела Ольга. Она задыхалась, глаза вываливались из орбит. Принимать бой было глупо. Мы бы ликвидировали половину этих особей, но вторая половина ликвидировала бы нас. Дураками они не были – кучей не бежали, рассыпались по дороге… Впереди уже мерцал перекресток с улицей 1905 года, вздыбленные пласты дорожного покрытия, за ними – колодец, в котором мы провели спокойную ночь…

– Бросаю гранату… – выдавил я. – Как брошу, сразу падаем, ползем за эти лохмотья – и в колодец…

Я на бегу отцепил от пояса лимонку, выдернул чеку и швырнул через плечо. Не могла она нанести колоссальный урон – тем более с недолетом. Мы рухнули на всклокоченную проезжую часть, дождались, пока рванет (Молчун уже умчался далеко вперед), а когда пространство в тылу заволокло дымом, поползли за обломки, энергично виляя пятыми точками. Твари рычали, выли, визжали, а мы уже вгрызались в лабиринты вывороченной земли. Этот номер мог и прокатить, взрыв способен дезориентировать любого. Дым еще не рассеялся, а мы уже скатывались в яму, лезли в раскуроченный колодец.

– Молчун, твою мать… – шипел я, делая отчаянные пассы. – Сюда, ко мне…

Пес полз с вытаращенными глазами, отвесив до земли шершавый язык. Я схватил его за шкирку, бросил в яму, повалился сам, едва не отбив себе самое ценное место организма. Я начал надвигать искореженную крышку, но бросил – в тишине такое не сделаешь. Мы съежились в узкой шахте, сидели, стуча зубами. Я приготовил еще одну гранату – пусть только попробуют оказать нам знаки внимания…

– Мамочка, как же страшно… – стучала зубами Ольга. – Я сейчас умру, до чего страшно, Карнаш, миленький…

– Да все в порядке, дорогая, – шептал я. – Реальные полевые условия. Хотела выразиться? – я ухмыльнулся и обнял ее. – Давай, выражайся. Только не тыкай в них пальцем и не кричи, что они лохи.

Лавина с ревом промчалась над головой. Голодные монстры метались, расточая звуки разочарования. Что-то падало, трещало. Часть зараженных побежала дальше, остальные шатались по дороге, запинаясь о «неровности» дорожного покрытия. Мы сидели не дыша. Я до судорог сжимал гранату. Настала тишина. Мы ждали. Да сколько можно ждать? Я прицепил лимонку обратно к поясу, обнял автомат и начал сдвигать крышку люка. Я не шумел. Сдвинул так, чтобы можно было протиснуться, высунул голову и плечи. Вроде тихо. Я сдвинул еще, расширяя лаз. Повернулся на сто восемьдесят градусов.

И кровь отхлынула от щек. Я практически носом уперся в стоптанные, расползшиеся по швам ботинки, заляпанные толстым слоем грязи! Их обладатель не шевелился. Я поднял голову. Очередной разносчик опасной инфекции предстал в своей естественной красе. Мужчина средних лет и, видимо, небогатых умственных дарований. Мешковатые штаны, «модное» пальто из бутика, в котором семеро уже умерли. У него был искривленный сплющенный череп землистого цвета. С подбородка отслаивалась кожа. Кости черепа над щеками невероятно раздулись, выпирали, точно скулы, разрывая кожу. Из-за этих наростов он не видел, что происходит у него под ногами. Возможно, только это нас и спасло. Субъект стоял неподвижно, лишь со скрипом поворачивал голову, сканируя окрестности. Он что-то чувствовал, рваные ноздри совершали возврат но-поступательные движения, вздымалась грудь. Он догадался опустить голову и посмотреть себе под ноги. У мужика были пустые глаза болотного цвета. Я не стал дожидаться, пока в них разгорится страсть, нож уже был в руке – я резким движением перерезал сухожилие на голени. А пока он не опомнился – второе. Чувство боли этим тварям все же ведомо. Ранение, не совместимое с жизнью – он захрипел, рухнул на колени. Отрадно, что не заорал. Я схватил его за шиворот, повалил на бок и вонзил нож в сердце. Как ни крути, а сердце у них по-прежнему важнейший орган, гоняющий зараженную кровь по организму. Тварь издохла, что-то сдавленно проныв. Я выдернул нож и навострил уши. В округе было тихо. Я выполз наружу и осмотрелся. Других претендентов не было. Выжившие зараженные, отчаявшись найти ускользнувшую добычу, брели на улицу 1905 года – мимо «Дома охотника», мимо «молодцеватых» руин небольшого, но современного здания. Они уже не выглядели энергичными монстрами. Какие-то понурые, с опущенными головами, уходили, шаркая ногами. Никто не оборачивался. Примерно двенадцать особей втянулись в узкую улочку и побрели в неизвестном направлении.

Я спустился в шахту, чувствуя, как трясутся поджилки, начал рыться в рюкзаке, горстями запихивал в рот антибиотики.

– Все в порядке? – участливо осведомилась Ольга.

– Все отлично, – ответил я. – Твари уходят. Но по улице 1905 года нам не пройти – разве что в приятной компании. Возвращаемся назад, свернем на Железнодорожную и по ней попадем к вокзалу. И держимся вместе, никаких инициатив. Нечего тут корчить лебедя, рака и щуку…

Нормальные герои часто ходят в обход, но чтобы возвращаться на два квартала назад… Снова площадь Трубникова, обломки стелы, занесенные пылью трупы собак-мутантов, обглоданные кости невезучих автоматчиков… Кто-то хорошо попировал прошедшим вечером. «Своих» собаки не ели. Почему? – я понятия не имел, поскольку не был экспертом в области современных пищевых цепочек. Поставив Ольгу с Молчуном на стреме, я собрал автоматные магазины (в хозяйстве не повредят), тоскливо обозрел растерзанные рюкзаки убиенных – наверняка собаки все сожрали, включая теплые вещи и лекарства. Над улицей Железнодорожной висела низкая пепельная туча. Там все было серо и непроницаемо. Улица довольно широкая – она тянулась между высотками Челюскинского жилмассива и путями железнодорожной станции. И далеко отсюда, в полутора километрах, упиралась в руины плотной привокзальной застройки. Я не забыл, что в этой местности водятся голодные собаки. Червячка они вчера заморили, но это ничего не значило. Мы медленно двинулись вверх по улице, прижимаясь к развалинам жилой высотки. Справа осталось перепаханное метродепо, Бурлинский переезд, ведущий к вагонно-пассажирскому депо. Челюскинский микрорайон, возведенный в начале восьмидесятых, представлял унылое зрелище. Он и раньше-то был не фонтан, а теперь и подавно. Дома валились как картонные, распадаясь на квадратные панели. Кое-где сохранились отдельные этажи, даже целые секции, но сомнительно, что эти части зданий оставались пригодными для проживания. Мы всматривались в пустые глазницы окон, в дыры разбитых подъездов, но нигде не видели даже намека на разумную жизнь.

– Это так грустно, Карнаш… – шептала Ольга, прижимаясь ко мне плечом. – Вторые сутки бродим по городу, а еще ни разу не видели нормального человека. Где они все? Раньше здесь были хоть какие-то люди, были банды, колонии…

– Банды есть и сейчас, уверяю тебя, – ответствовал я. – Просто наши траектории пока не пересеклись. А что касается нормальных людей… то теперь ОНИ – «нормальные»… ну, те, от которых мы только что убежали…

Слева по обочине возникла длинная жилая «кишка». На углу сохранился выцветший номер – «ул. Железнодорожная, 2». Раньше это здание имело девять этажей, а сейчас его логичнее было обозвать строением «переменной этажности». Оно не рухнуло целиком, где-то уцелели нижние этажи, где-то возвышались целые секции. Открывался вид на квартиры «в разрезе» – занесенная пеплом мебель, элементы интерьера и декора, холодильники, телевизоры, стиральные машины. С шестого этажа свешивалась, утвердившись в нижних перекрытиях, чугунная ванна. Неприкаянно болталась лейка душа – сколько лет она уже тут болталась? В голове возникла интересная мысль: если нам приспичило в Академгородок, то почему не сделать это по рельсам? Зачем тащиться через центр, если существует железная дорога? Мысль еще осваивалась в голове, а мы уже вступали в коридор между руинами Железнодорожного суда и областного УВД на транспорте. Проход был узким, пришлось выстроиться в колонну. Молчун волокся позади нас, помахивая хвостом. В этот момент все и случилось.

На руины справа взмыла безобразная тварь! Хорошо, что боковое зрение пока еще работало. Она передвигалась бесшумно, легко, как кошка. Застыла на гребне, поводя воспаленными глазами… и стремительно бросилась вниз! Мы застыли. Пауза ужаса. Собака Баскервилей нервно курит и завидует! Поджарая мускулистая тварь летела на нас, как истребитель. Тело в безобразных волдырях и шишках, острая морда, глаза навыкате, прорезь рта аж до ушей. А когда тварь распахнула свой рот, стало ясно, что в эту пасть пролезет ведро, что уж говорить о человеческой голове…

Молчун еще только приходил в себя, вздыбливал шерсть (не особо при этом спеша и усердствуя). Ольга попятилась, споткнулась о сплющенную кружку с аэрографией «МВД России», подвернула ногу, закричала – и плюхнулась попой на обломок панельного «зодчества». Я судорожно рвал затвор – заклинило скотину! Ну, не раньше, не позже! А тварь уже слетела с горы, неслась скачками по узкому проходу, изрыгая дьявольское пламя. Ну что ж, самое главное – не растеряться… Я выхватил нож, рассчитывая непонятно на что. И в этот миг в воздухе что-то раскрутилось и засвистело! Я уловил «движняк» – теперь уже слева, на обломках самого справедливого российского суда. Уродливая тварь не добежала до меня лишь пары метров, ей в загривок вонзился металлический шар, утыканный шипами. Черепушка раскололась, как сухая картошка. Тварь отбросило в сторону, она издохла моментально, успев лишь взбрыкнуть мускулистыми лапами. Пасть осталась открытой, из расквашенного черепа вытекала бурая жидкость. Металлический шар попрыгал и успокоился на тропе. Он был оснащен короткой двадцатисантиметровой рукояткой. К концу рукоятки крепилась резинка, связывающая оружие с владельцем.

Мы застыли с открытыми ртами. Ольга хотела привстать, но ахнула от боли в подвернутой ноге и плюхнулась обратно. Озадаченно заворчал Молчун. Я спохватился, начал рвать затвор. Продернул, тьфу ты, черт!

– Не надо стрелять, – проворчали откуда-то сверху нормальным человеческим голосом, и с «судебных» руин спустилась колоритная фигура. Мужчина в наглухо застегнутом пуховике, украшенном соляными разводами. Голова его была непокрыта, топорщились жесткие волосы с примесями седины. Борода торчала клочками – складывалось впечатление, что иногда он брался ее постригать, но тут же бросал. Диким анахронизмом смотрелись очки на носу – самые обычные очки, с одного конца обмотанные резинкой, с другого – заклеенные изолентой. Мужчина был немолод, пенсионный возраст он явно разменял, но почему-то не выглядел старым. Задубевшая, серая от въевшейся грязи кожа, сам худой, жилистый. На боку спасителя болталась засаленная сумка с противогазом. Он как-то без особого радушия покосился в нашу сторону, смотал резинку, поднял смешную булаву – обладающую, впрочем, неплохими убойными способностями. Он склонился над мертвой тушей, прищурился. Даже в очках этот тип неважно видел.

– Доберман, – проворчал он, снова покосившись в мою сторону. – Гадость. Не аппетитные они, жесткие, вкус такой, словно их в моче мариновали… Ладно, на черный день сойдет.

Мы недоуменно переглянулись. Думаю, встреча с инопланетянами вызвала бы меньше удивления. Помалкивал Молчун – уселся в пыль и принялся вычесывать блох.

– Вы их в пищу употребляете? – икнув, спросила Ольга.

– Нет, – фыркнул абориген. – Чучела набиваем и мадам Тюссо продаем.

– А какие из них вкусные? – спросил я, продолжая держать палец на спусковом крючке. Странный субъект поправил очки, внимательно осмотрел меня, потом Ольгу, потом Молчуна, который как-то подобрался и стал с опаской на него поглядывать. Пса он рассматривал внимательнее, чем нас. Я невольно задумался: а какие на вкус ретриверы? Он собрался что-то сказать – видимо, озвучить горькую правду, но человека отвлекли. Покатился камень с горы. Он среагировал молниеносно – тварь уже летела. Ловко развернулся, махнул рукой, отправляя в полет булаву. Очередное огнедышащее создание с размозженным черепом покатилось с руин, испуская жалобный визг. Этот экземпляр был еще хуже – крупный, с угловатой квадратной башкой, оскаленной монолитной челюстью. Туловище состояло из рыхлых неравномерных сегментов, а макушку и лоб пересекала глубокая рытвина, делая голову в чем-то схожей с задницей.

– Не надо стрелять, – покосился абориген на мой автомат, который едва не выплюнул очередь. – Здесь не принято шуметь. Договорились?

Удовлетворенно похмыкивая, он направился к очередной добыче, стал ее разглядывать.

– Ну, вот, пожалуйста. Ротвейлер, совсем другое дело. Мясо жесткое, но на вкус напоминает конину, и если макать ее в соевый соус, то практически не тошнит.

Ольга издала горловой душераздирающий звук, а я спросил:

– Зачем вам противогаз, уважаемый?

– А это чтобы голова при взрыве далеко не улетала, – рассмеялся абориген. – Шучу. На всякий, как говорится, пожарный. Временами из земли постреливает не очень полезный для здоровья газ, самое уместное, что можно сделать в такой момент – поиграть в «слоников».

Проклятье какое-то! Снова над горой вознеслась четвероногая тварь – лохматая, с торчащими остроконечными ушами – испустила угрожающий рык и помчалась сломя голову к кучке людей!

– Ух, ё… – сказал абориген – он не успел смотать свою булаву, отпрыгнул, хватаясь за прицепленный к поясу кухонный топорик. Я вскинул автомат. Но уже работала новая сила! На руинах «третьей власти» кто-то крякнул, со шлепком спустилась тетива, и овчарка – а это, в принципе, была мощная немецкая овчарка – завертелась волчком со стрелой в боку. Повторилось молодецкое кряканье. С горки, как на санках, съехала еще одна фигура в пуховике, вскинула причудливый самострел с обмотанным мешковиной прикладом, оказавшийся «двустволкой», и выпустила вторую стрелу. Тварь еще издыхала, пронзенная в шею, а стрелок уже выхватывал из заплечного колчана две стрелы, натягивал ворот. «Это правильно, – мысленно отметил я, – Бог не только троицу любит».

Но больше не было желающих отправиться в собачий рай. Стрелок повертел головой, ушами, дружелюбно улыбнулся. Он тоже был не молод, худ, морщинист, напоминал мальчишку, который состарился в один день. Но ловкости и навыков ему хватало. В глазах поблескивал озорной огонек.

– Мое почтение, странники, – раскланялся он. – Как дела, как настроение?

– Ну, вот и отлично, – проворчал первый абориген, сматывая резинку своего «волшебного» шара. – Если с другом вышел в путь, как говорится… Что там дальше? Не забудь пол-литра?

Я почувствовал какой-то странный подзабытый запах, исходящий от этих двоих. Не сказать, что неприятный, но, в общем-то, и не аромат альпийского луга. И Ольга почувствовала, стала сопеть, принюхиваясь.

– Люди, а вы кто? – спросила она не очень смело.

– Дворники, – поведал смешливый стрелок. По-видимому, это была шутка – он засмеялся. И тут же поправился. – Вернее, это он дворник, – кивнул на очкарика. – А я в гости зашел. Просто городской житель. Давно, правда, зашел. Лет тринадцать назад. Засиделся что-то…

– Виктор Владимирович, – представился очкарик, протягивая руку. Я поколебался, но пожал. У него была жилистая узловатая конечность, она немного подрагивала. – Можно по-приятельски – Виктор. Староват я, правда, для Виктора… – он задумался. – Но ничего. Зато душой красив и молод.

– А фамилия какая? – зачем-то спросила Ольга.

– Польская, – подумав, признался абориген. – Или русская, – он пожал плечами, – но точно не еврейская. А это Серега, – кивнул он на смешливого лучника, – братец мой двоюродный.

Ольга тоже протянула руку для приветствия, и создалось впечатление, что странный очкастый субъект сейчас ее поцелует. Но, видимо, сообразил, что эпоха немного не та, и аккуратно пожал ее за пальчики.

– Да, измельчали нынче люди… – непонятно к чему заметил Виктор.

– Блин, снова вши завелись… – проворчал «городской житель» и начал усердно чесать себе спину, едва не выворачивая руку из сустава.

– Отличный способ разработать руки, – заметил Виктор и снова как бы невзначай покосился на Молчуна.

– Ладно, черт с ними, сами сдохнут, – сказал Серега и подмигнул растерянной Ольге. – Что, брательник, познакомимся с незнакомкой? Не едим, так хоть поглядим?

Я насторожился, но Виктор, умеющий кое-что подмечать подслеповатыми глазами, небрежно отмахнулся.

– Не бойтесь, это он так, в академическом плане. Поболтать любит. Он со мной уже тринадцать лет болтает, осточертели друг другу хуже горькой редьки. Рад любому собеседнику. Да и вышли мы из того нежного возраста, когда бегают по девчонкам… Ну, что, Серега… – очкарик с хрустом расправил плечи, протяжно крякнул. – По пятьдесят, как говорится, и в школу не пойдем? Или это хозяйство приберем? – кивнул он на мертвых мутантов. – Далеко тащить, итить… – он покосился на развалины под номером два, до которых, по моему мнению, было совсем недалеко. – Что-то плохо вы, люди, на нас смотрите, – обнаружил Виктор, смерив меня независимым оком. – Не уверены, что мы с Серегой на девяносто процентов состоим из воды? Правильно. Что унюхали, из того и состоим. Ерунда, – отмахнулся он, – мы твердо стоим на ногах, скажи, Серега?

– Послушайте, мужики, – пробормотал я, – спасибо вам огромное, вы отличные парни. Знаете, нам в Академгородок надо попасть…

– Маёвку там, что ли, перенесли? – удивился Серега. – Или в универ поступать надумали?

– Сочувствую, – ухмыльнулся Виктор, – вы туда не попали. Это не здесь.

– Знаем, что не здесь, – вздохнул я. – Мы тоже местные.

– Чего хотите-то? – не понял Виктор. – Дорогу показать?

– Сами дойдем. Объясните, мужики, как бы это… безопаснее сделать?

– Везде опасно, – пожал плечами Виктор. А его смешливый родственник согласно закивал.

– Ладно, – вздохнула Ольга. – Пойдем, Карнаш. Спасибо, как говорится, этому дому…

Она попыталась встать, но подломилась поврежденная нога, девушка вскричала от боли. Я кинулся, чтобы ее подхватить. Она гримасничала, шептала ругательства – впрочем, цивилизованные и литературные. Это было так некстати. Ну, и куда теперь с ней?

– Ладно, топайте с нами до хаты, – проворчал Виктор, снимая с левого бока моток веревки, оснащенный на конце ржавым трезубцем. Он освободил трезубец, всадил его в «филейную» часть издохшего ротвейлера, обмотал второй конец вокруг ладони, натянул, перекинул через плечо. Серега проделывал то же самое с овчаркой. «Невкусного» добермана, видимо, решили бросить. – И что стоим? – проворчал он, исподлобья покосившись на нас. – Боитесь, что ли? Не бойтесь, мы не по этой части. Женщине нужно вылечить ногу, куда ты ее, парень, попрешь? Ты с ней не то что до Академа – до ближайшего подъезда не дойдешь.

Он поволок собаку к развалинам под номером два. За ним пристроился Серега, лукаво подмигнув Ольге.

– Карнаш, ты уверен, что из двух зол нужно выбирать незнакомое? – испуганно зашептала Ольга. – Какие-то странные эти «городские жители»…

– Сказала девушка, два дня воюющая с зараженными и дикими зверями, – усмехнулся я. – Брось, дорогая, все в порядке. Это порядочные джентльмены. Меня другое беспокоит: ГДЕ они добывают водку? Это нереально, согласись. Да и правы они, три ноги на двоих – как-то мало.

Я обнял ее за талию, перехватив автомат, и мы поволоклись за «охотниками», настороженно озираясь.

Огнестрельное оружие у новых знакомцев было не в чести. Убежденные приверженцы тишины и спокойствия? Они даже не оборачивались – волокли свою добычу по камням, по бытовому мусору, по густому слою пепла. Мы прыгали за ними, Ольга стонала, проклинала свою неуклюжесть. Посторонних во дворе не было. Пару минут наши новые знакомые вглядывались в очертания руин, в громоздящийся мусор, после чего заявили, что в Багдаде все спокойно, и можно безнаказанно идти домой. Этих двух туш им теперь на неделю хватит. Заодно и поохотились. Мы пробирались вдоль развалин упомянутого дома – он был длинным, как товарный состав. Землетрясение чудачило привередливо – где-то сносило все под корень, где-то действовало избирательно. Оба конца многоэтажки были разрушены до первого этажа. Во втором подъезде уцелела секция, потом опять шел пролом, а средняя часть здания – на уровне пятого и шестого подъездов – сохранилась почти полностью. Снесены были лишь два верхних этажа, и сам дом в этой части смотрелся как-то косовато. Окна в здании были выбиты, дом полностью производил впечатление нежилого. Но уцелело бетонное крыльцо, подъездная дверь и даже обросший грязью домофон, к которому Серега шутливо потянулся. Добычу наверх не потащили. Под фундаментом имелась яма, крытая дощатыми щитами – видимо, аналог морозильной камеры. Туда и утрамбовали мертвых мутантов. Закрыли щитами, а сверху бросили несколько тяжелых булыжников.

– Потом поднимем, – запыхавшись, проворчал Виктор. – Не убегут.

Я считал, что они обитают в подвале, в крайнем случае на первом этаже, но ошибся. Серега первым взобрался на площадку первого этажа, машинально ткнув пальцем в кнопку лифта (а вдруг?). За ним волокся Виктор, отдуваясь и проклиная подкравшуюся старость, незаживающий ревматизм и пресловутые урановые рудники. Подъезд выглядел не очень презентабельно. Со стен осыпалась штукатурка, двери в квартирах были нараспашку (подозреваю, там давно не осталось ничего ценного), лестница протяжно скрипела и даже шаталась.

– Не обращайте внимания, – бухтел Виктор, – здесь всегда так было. Как построили дом, ни разу подъезд не ремонтировали… Удивляетесь, что он уцелел? – он подождал на повороте, пока мы поднимемся – мне приходилось волочь на себе Ольгу. – Мы тоже удивляемся, не только вы… Ведь как было дело? – этот мужик, похоже, был любителем поболтать. – Все случилось, если помните, в День города, на 123-ю годовщину этой, блин, сибирской столицы. Я бегал по городу, искал работу…

Он сделал паузу, отдышался. Звучало не очень правдоподобно. Искать работу в разгар праздника? Он тоже решил, что перегнул, смущенно кашлянул.

– В общем, не нашел ничего, выпил с горя со знакомым мужиком – он грузчиком в Желдорэкспедиции трудился. И так толково посидели под грибочками – память просто выключилась. Все вокруг тряслось, падало, а мне казалось, что это меня трясет и колбасит… Ну, всё, думаю, допился. Пора завязывать, весь уже прокеросиненный… В общем, добрался до подъезда – на «автопилоте», как еще? Помню, удивился – дверь нараспашку, люди орут. Поднялся в квартиру, спать завалился… А я один тогда жил, семьи нет, мама давно умерла… Утром просыпаюсь, а тут такая фигня… В окно смотрю и начинаю туго въезжать. Какая-то странная «белочка». Пустыня, блин. Реальная пустыня в гористой местности. Ни «жэдэ», ни жилмассива на Владимировской – а там такой здоровый жилмассив отгрохали… Ну, точно, думаю, допился, пора кончать с этим делом. Во всяком случае, паузу взять. Работу найти, все такое. А потом доходить стало. Ну, то, что электричества нет – это ладно. У меня и раньше его не было – за долги отключили. Воду тоже часто перекрывают. На лоджию выхожу, вверх гляжу – а два этажа надо мной, как корова языком слизала. Я ведь на седьмом живу… То есть тряхнуло капитально, они просто осыпались. Вот так привет, думаю. Влево, вправо смотрю – тоже пусто, все квартиры наизнанку. Весь день задумчивый на лоджии просидел, на город с тоской смотрел, водочку попивал – оставалась заначка… Там люди бегали, уже постреливать начинали… Народ, что выжил, сидеть в квартирах не стал, разбежались, боясь повторных толчков. А я наоборот – опасался первые дни на улицу выходить. А потом как тряхнуло – ну и вылетел. Но нет, обошлось. Соседняя секция обвалилась – все оставшиеся четыре этажа просто рассыпались, как ваза. А моя часть дома стоит как миленькая. До сих пор стоит… Потом веселее стало, Серега подтянулся, тоже весь такой офигевший, с тех пор и кукуем…

– Вы тринадцать лет живете в этом доме, и хоть бы что? – поразилась Ольга.

– Живем, – вздохнул Виктор. – А что прикажете? Куда переезжать? Не склонны мы к перемене мест. Квартира хорошая, что еще нужно, чтобы спокойно встретить старость? Да хорошо здесь, спокойно, в доме есть все необходимое для автономного, так сказать, плавания…

Мы едва добрались до четвертого этажа, как в квартире справа разразился отчаянный визг! Серега встрепенулся, вскинул самострел и убежал. Вернулся через несколько секунд с глумливой ухмылкой.

– Еще одна попалась.

– Мы там капканы ставим – в 232-й, – пояснил Виктор. – В стене пролом, руины лесенкой составлены, вот всякие твари и повадились в гости ходить. Обычная дверь в подъезде их чем-то не устраивает. Пойдемте, полюбуемся.

В растерзанной трехкомнатной квартире, где гуляли сквозняки, взору предстал очередной красавец, угодивший в медвежий капкан, замаскированный мусором. Хищная тварь метровой длины, гладкая, как сарделька, извивалась в стальных тисках. Две передние лапы были смяты и переломаны. У твари была остроносая обтекаемая морда, узкие глаза-щелочки, хорошо развитая прожорливая пасть, которая тряслась и вибрировала как компрессор. Рваные уши волоклись по земле – такое ощущение, что их долго и старательно вытягивали. Увидев людей, животное задергалось, мощно рванулось. Захрустели кости, выворачиваясь из суставов, рвалась кожа. Я не поверил глазам. Животное оторвало собственные передние лапы, обливалось кровью. Но совершить прыжок оно уже не могло. Привстало на задних лапах, визжа как девка, которую насилуют семеро, и треснулось мордой о разбитую книжную полку, из которой торчал ржавый штырь. Хлопнула тетива, спущенная Серегой, животное забилось в смертельной агонии.

– Старая знакомая, – бодро сообщил Виктор. – Постоянно ходит, но умная, зараза, не хочет ловиться. Не могу избавиться от ощущения, что эту кокотку я знал еще до Дня города. Зимой 2016-го соседи снизу завели щенка-таксу – шебутная такая была, вздорная, контролю не поддавалась. Всякий раз хватала меня за пятки, когда я входил в подъезд. Однажды я разозлился, отшвырнул ее ногой. Вот и запомнила, сволочь… Ладно, пойдемте, потом уберем.

– А это что? – робко спросила Ольга, кивая на четыре человеческие ноги, торчащие из дальней комнаты. Две из них были обуты в стоптанные ботинки, две другие – в рваные пляжные шлепанцы. Ольга брезгливо принюхалась – невзирая на сквозняки, в квартире попахивало тленом.

– Да, парочка погостить вчера приходила, – отмахнулся Виктор. – У нас сигнализация – прозвенел звоночек, что на этаж пытаются проникнуть посторонние. Пока не убрали. Потом уберем.

Складывалось впечатление, что фраза «потом уберем» была основополагающей в жизни этих выживших (и неплохо себя чувствующих) людей. На последнем – седьмом этаже – нашему взору предстали груды мусора, заполонившие лестничный марш и площадку. «Что за кошачий туалет?» – поморщилась Ольга.

– Этот хлам здесь не просто так, – с важностью сообщил Виктор, осторожно ступая между кучами мусора, – он выполняет важную общественную функцию. Идите осторожно, наступайте только там, где наступаю я. Здесь повсюду капканы. Ногу откусит – пикнуть не успеете. Это мы с Серегой сразу через месяц, как все случилось, сделали вылазку в «Дом охотника», – объяснил Виктор. – Там оружейный магазин был – ну, мы и набрали все, что нужно для охоты. Странные люди, – пожал он плечами, – растащили оружие, боеприпасы, разные примусы, даже палатки, а вот самое нужное в наше время – капканы – оставили. Тринадцать лет исправно служат людям – вот это качество…

Мы осторожно поднимались на последний этаж. Потолок на лестничной площадке выглядел каким-то вмявшимся, словно по нему топтался гигантский мастодонт. Шахта лифта была распахнута. Из черноты проистекал могильный холод. Я снова отказывался верить глазам – Виктор извлек из кармана связку ключей, повозился с замком и открыл решетчатую дверь, отгораживающую секцию из двух квартир! Мы с Ольгой изумленно переглянулись. Замок с ключом – какая милая непосредственность.

– Не пугайтесь, – возвестил хозяин, пропуская нас вперед, – порядок пока не наводили. Потом наведем. Да здесь, если честно, за тринадцать лет ничего не изменилось. Всегда так было. Родные стены. Вы проходите, не стесняйтесь, падайте куда-нибудь.

Он возился с ключом, запирая решетчатую конструкцию, а мы, немного оробевшие, мялись в прихожей маленькой двухкомнатной квартиры. Ободранные стены, вырванные с мясом розетки, обрывки линолеума на полу. Потолок с широкой трещиной, которую пытались замазать каким-то раствором, но бросили. Повсюду валялись ненужные вещи, ворохи тряпья. К стенам жалась колченогая мебель. Ароматы «кошачьего туалета» из подъезда плавно перетекали в квартиру. Ольга сунула нос в маленькую комнату, с ужасом оттуда вынырнула, шепотом сообщив, что там из мебели – только бочка. Зачем в квартире бочка? Сунулась во вторую – чуть большей кубатуры. Центральное место занимала железная печь с трубой, пробивающей потолок. Здесь валялась груда растопки, стоял металлический бак с мутной водой. Колченогие кресла, раскладной столик, заваленный объедками и грязной посудой. Под пластинчатой батареей выстроились пустые водочные (!) бутылки. В комнате имелся шаткий шкаф, сервант с книгами и две неприбранные лежанки в разных концах помещения. За сервантом притулилась искусственная елочка, на которой висели несколько тусклых игрушек. «Елку до сих пор не выбросили», – машинально подумал я.

– Ригоричненько, – прошептала Ольга, передернув плечами. – Знаешь, Карнаш, мне почему-то не хочется заходить на кухню…

– Хорошо живете, – похвалил я, поворачиваясь к хозяину. – По нынешним меркам даже нескромно.

– Согласен, – проворчал Виктор, стаскивая пуховик, – пора платить налог на роскошь.

Действительно, что еще нужно, чтобы спокойно встретить старость? В помещении не чувствовалось холода. Хозяин приоткрыл заслонку печи, поворошил угли кочергой, пробуждая их к жизни. В окне, через лоджию с выбитыми стеклами, открывался панорамный вид Железнодорожного района. Подъездные пути станции Новосибирск-Главный превратились в ершистое месиво. Смешались в кучу рельсы, шпалы, железнодорожные вагоны, обломки пристанционных построек. Локомотивное депо рассыпалось в прах. От нарядного микрорайона в районе ДК им. Кирова уцелели лишь несколько «фаллических символов», и над ними вилась стая черных птиц. Со стороны Оби надвигалась плотная пепельная туча.

– Вы здесь в безопасности? – недоуменно спросил я. – Все-таки последний этаж, а вы не любитель огнестрельного оружия…

– До сих пор не знаю, что нужно сделать, чтобы автомат выстрелил, – засмеялся хозяин. – Все правильно, шуметь не любим. Подходы к жилищу заминированы, гм. На кухне имеется лаз на крышу. Вот там, – кивнул на огрызок ковра посреди несущей стены, – заблокированный проход в соседнюю квартиру. Любой, кто поднимется на этаж, не сможет это сделать без помпы. На крайний случай, – он сокрушенно вздохнул, – в заначке имеются несколько гранат – Серега добыл, он когда-то служил в армии…

– А вы не служили?

– Служил, – пожал плечами Виктор. – Электриком. С тех пор ни черта не смыслю в электричестве.

Ольга с изумлением разглядывала книжные корешки на полках. Читать здесь любили, и все, что было, зачитали до дыр. Рекс Стаут, Александр Бушков, «История Средних веков» – ветхое, явно «букинистическое» издание, целая галерея сочинений перебежчика Виктора Суворова. Еще одна груда пыльных книг валялась на полу – видимо, они были недостойны храниться на почетном месте в серванте.

– «Россия, которой не…» – по складам, вглядываясь через мутное стекло, бормотала Ольга. Часть корешка с последним словом названия была оторвана.

– Которой не наливаем, – хохотнул Серега, стаскивая пуховик и бросая самострел на свою лежанку. – Ну, что, дамы и господа, обмоем это дело? – он потер ладошки, радушно подмигнул Ольге и спохватился. – А где, кстати, наш третий друг? Походу у этого пройдохи затянулось похмелье…

Он удалился в маленькую комнату, и мы, ведомые любопытством, потянулись за ним. В крохотной комнатушке из приличной мебели действительно имелась только бочка. Широкая металлическая бочка, вогнутая в нескольких местах и с надписью на английском языке: «пункт назначения Роттердам». Серега, лукаво посмеиваясь, пнул по бочке сапогом. Пошел густой и протяжный металлический звон. На дне железной емкости что-то заворочалось, закряхтело, и образовалась одутловатая физиономия с моргающими глазами. Человек был вылитый бомж. Еще не старый, весь заросший рыжей растительностью, с мясистым бородавчатым носом, слезящимися глазами. От него источался тяжкий перегарный дух. Человека трясло – переживаемое похмелье было разрушительным и убийственным. Дрожали руки, стучали остатки зубов.

– Встречайте, – жизнерадостно объявил Серега, – Диоген.

– Неужели тот самый? – озадачилась Ольга.

– Другой, – проворчал хозяин, протискиваясь в комнату. – Никакой не Диоген, шутит Серега. Агдамычем парня кличут. Квартирант наш. Раньше был бомжом, а сейчас он – человек, – пафосно возвестил Виктор и засмеялся. Спорить с утверждением было трудно. Субъект, проживающий в бочке, выглядел убого, жалко, очень хотелось взять кувалду и загнать его обратно, чтобы не видеть. Но это, безусловно, был человек – то есть существо, которых в природе осталось, мягко говоря, мало. Субъект не понимал, что происходит вокруг него – глаза блуждали, подрагивала борода. Мы чудились ему очередной галлюцинацией.

– А почему в бочке? – не понял я.

– Ну, у парня свои странности, – пожал плечами Виктор. – Нравится ему там. Фуфайку разложит и на массу давит всеми днями. Хорошо ему у нас, – хозяин оскалился, продемонстрировав дырки между черными зубами. – Сбылась мечта бедного еврейского мальчика. Был когда-то наркоманом, но давно закончился волшебный порошок. Клей нюхал, какие-то таблетки глотал. Теперь на спиртное перешел. Никакая зараза его не берет. Напился вчера, скотина, как в последний раз…

«Квартирант» издал нечленораздельный, но берущий за душу звук и с шумом свалился обратно в бочку. Гавкнул из прихожей Молчун, не рискующий заходить в квартиру.

– Эй, Агдамыч, подъем! – прорычал Виктор, врезая кулаком по металлу. – Под лежачего бомжа портвейн не течет, понял?

– А сейчас мы ему устроим, – злорадно захихикал Серега, вцепился в бочку и резко ее перевернул. Тара с дребезжанием покатилась по полу, мы едва успели отшатнуться. На месте Агдамыча я бы вылез из бочки и хорошенько отдубасил Серегу. Но тот лишь что-то жалобно промямлил и скорчился в позе эмбриона, обняв затрапезную фуфайку.

– Почему вы меня все время переворачиваете? – прошамкало похмельное недоразумение, подоткнув оба кулака под голову. По бороде катилась слюна.

– Хорош, – вздохнул я.

– Я бы даже сказал – прекрасен, – ухмыльнулся Виктор. – Эй, Агдамыч, пить будешь?

– Не могу уже… – простонал «квартирант».

– Тьфу, оппортунист несчастный, – хмыкнул Виктор. – Ладно, народ, пойдемте, пусть спит. Серега, мечи на стол – накормим людей с дороги. А я пока у девушки ногу посмотрю – что-то мнеона не нравится.

Процесс врачевания подвернутой конечности представлял занятное зрелище. Ольга сидела на шатком кресле производства середины 70-х, со страхом смотрела, как чужие грязные (да еще и дрожащие) руки задирают ей штанину. Объявилась местами чистая тряпка, бутылка водки без опознавательных знаков. Смочив одно в другом, «квартиросъемщик» тщательно протер опухшую голень. Смазал каким-то жиром, потом стащил с серванта картонную коробку, развязал извлеченный из нее пакет. Столовой ложкой он зачерпывал бурую клейкую массу с устойчивым отвратительным запахом, размазывал по опухшему месту, да еще и втирал выпуклой стороной ложки. Ольга морщилась от боли, со страхом смотрела на то, во что превращалась нога.

– Доктор, это что? – бормотала она.

– Собачий жир, – невозмутимо ответствовал Виктор. – А то, что сверху – вымоченный в водке голубиный помет. Видели современных голубей? Их осталось мало, но они теперь в «тельняшках»… Питаются не хлебными крошками, а исключительно внутренностями мертвецов. Не брезгуют ливером мутантов, зараженных…

– Доктор, а может, лучше традиционно? – сглатывая, бормотала Ольга.

– Традиционно, дорогая моя – это вы неделю хромать будете, – заверил Виктор, обматывая получившуюся «конструкцию». – А после чудодейственной мази через шесть часов будете как новая. Отличное целебное средство, уверяю вас. На основе данных компонентов изготавливается также антипохмельное средство – усиленно рекомендую. Прошло клинические испытания, одобрено потребителями. Только вот Агдамычу оно противопоказано – аллергия сразу высыпает…

– Спасибо, вы такой грамотный… – шептала Ольга. Она уже не казалась такой бледной – похоже, «чудодейственный препарат» начинал действовать. – Вы, наверное, Виктор, до катастрофы по научной линии трудились? У вас такое умное лицо…

«Кабы не пропитое», – ревниво подумал я.

– По научной линии? – Виктор закончил перевязку и озадаченно почесал седеющую макушку. – Да как вам сказать… Да, помнится, было что-то такое, подметал пару недель в одном НИИ. Дворником хроническим работал – простите уж, что вынужден разочаровать. Трудился в основном в ЖЭУ, в разных коммерческих организациях. В милиции работал, потом в полиции, а незадолго до того, как началось это веселье – даже по прокурорской линии. Не смотрите так, барышня… Думаете, я всегда был дворником? Что вы, по молодости и сторожем приходилось трудиться, и грузчиком, и даже специалистом по изготовлению кошачьих туалетов в антисанитарных условиях. А потом, знаете ли, здоровье уже не то стало…

Тащить куда-то Ольгу было рано – она с трудом ступала на свою ногу. В квартире под номером 243 на седьмом этаже царила, как ни странно, теплая атмосфера, и возникало дикое дежавю. Хозяин широким жестом смел со стола неликвиды вчерашнего пиршества, постелил чистую «скатерть». Серега волок с кухни резанное ломтями мясо с подозрительными зеленоватыми жиринками. Выставил обмотанные скотчем стеклянные рюмки.

– Собачатина, – насмешливо изрек Виктор, покосившись на Молчуна, тоскующего на коврике в прихожей. – Мяса в этом доме завались – на любой вкус и цвет. Девушка вегетарианка? – удивился он, отметив «неоднозначную» реакцию Ольги. – Должен заметить, вегетарианцы в наше время долго не живут, гм… Вынужденная мера, господа. Мы как евреи, – засмеялся Виктор, – свинину не едим, морепродукты не едим, молоко не пьем. Да вы не бойтесь, мясо хорошо прожарено. С санитарной точки зрения в этом доме полный порядок. Человечину не потребляем, знаете ли.

– Есть особый деликатес, – спохватился Серега и выкопал из груды вещей в углу коробку с тусклой этикеткой, изображающей жизнерадостного котенка. – Ломанули тут в прошлом месяце один заваленный магазин… «Вискас». Корм для кошек, – объявил он торжественным голосом. – Стал еще вкуснее. Балуемся помаленьку. Надеюсь, ваша собачка не откажется от деликатеса?

Молчун не отказался, заскулил, завилял хвостом и чуть не откусил Сереге руку, когда тот навалил ему в прихожей полную тарелку. Мы стали извлекать из рюкзаков свои продукты – от нашего стола, как говорится.

– Вяленая рыба, – пожал плечами Виктор. – Сразу видно, мутанты – по плавникам. То есть речных мутантов вы едите, а сухопутных – почему-то брезгуете. Впрочем, дело хозяйское…

Из вежливости я попробовал жесткое мясо, вымоченное в острых приправах, отбивающих вкус. Желудок остался на месте, но предложение отведать еще «вот этого зелененького» я вежливо отклонил. Серега прыгал вокруг стола, разливал водку по стопкам. Этикеток бутылки не имели и очень походили на те, что пролежали несколько столетий на морском дне. Пить не буду, – решил я, невольно принюхиваясь. Пахло спиртом. Я перехватил настороженный взгляд Ольги – она тоже не собиралась пить эту бурду. Но мы почему-то промолчали, когда в предназначенные нам стопки забулькало мутное пойло.

– Мужики, – пробормотал я, – я, конечно, все понимаю… Но где вы водку добываете? – я покосился на галерею пустых бутылок под батареей. – Вы, кстати, уверены, что это водка?

Обитатели квартиры № 243 дружно засмеялись.

– Тринадцать лет уже, мил человек, чуть не каждый день эту гадость потребляем, – доверительно сообщил Серега. – Я раньше мало пил, но с такой, блин, жизнью… Думаешь, почему мы еще живы, в ходячих мертвецов не превратились? Почему нас не берут заразы? Из-за нее, проклятой, – он выразительно постучал ороговевшим ногтем по стеклу. – Спирт, он, если вдуматься, любую заразу убивает. А с лекарствами и прочими антибиотиками у нас, как понимаешь, труба…

– Вопрос-то ставился не об этом, – ухмыльнулся Виктор. – Где берем, уважаемый, там уже нет. Я, собственно, и до тех страстей был не дурак заколдырить. Как появлялась лишняя копеечка – так сразу на целевые расходы… Чем меньше зарабатывал, тем больше пропивал, в общем. Водка дорогая стала на закате человеческой эры. Триста рублей – минималка за бутылку в 2016-м – да это же форменный грабеж! А мужики в гаражах – вон там, – он кивнул на лоджию, – сами гнали паленку и продавали всем желающим по сто пятьдесят. Нормальная водка, – пожал он плечами. – Не аквавит, конечно, но никто не умирал, как правило. Весьма закаляет организм. А когда жахнуло, гаражи завалило вместе с клиентурой и производителями… Мы перебивались тут с Серегой с виски на текилу – «Горожанка» под боком, в воронку провалилась – вместе с торговым залом, со складами. Мы ночами рылись, пытались проделать лаз в воронку. И повезло – откопали полость, балки под землей нарастопырку встали, и мы пролезли на склад. Потом неделю темными ночами таскали в дом продукты и спиртное. Квартиру забили – чуть пол не провалился. Народ там бегает, стреляет, бандюки баб насилуют, а мы с Серегой таскаем и таскаем, как прилежные муравьи… Ни разу не попались. Но ничто в этом мире не вечно под луной, – философски изрек Виктор, закатив глаза к потолку. – Все прошло, прошло и это. Выпить нечего, еда кончилась, а животной пищей мы тогда еще не питались… И вдруг ударило по голове: а почему не докопаться до гаражей? Что там было заныкано у «коммерсантов»? А это рядом, через дорогу – ну, мы с Серегой однажды «лунной» ночью и вышли на промысел. Дело было летом, земля не мерзлая, копали две ночи, и вот, пожалуйста, – Виктор подбоченился, и под ним едва не треснул шаткий стул. – Откопали полный гараж паленой водки. Семьдесят с лишним ящиков, почти полторы тысячи бутылок… Было больше, но половина разбилась, жалко. Ну, и опять героическая летопись, как мы с Серегой это дело перепрятывали. Не спрашивайте куда, не скажем. Это конфиденциальная информация.

– Невероятно, – пробормотал я, отыскивая в физиономии нашего спасителя следы запущенного алкоголизма. Но почему-то их там не было. И Серега выглядел вполне здоровым для своего возраста и рода занятий. Действительно, что им будет с полутора тысяч бутылок? – А говорят, что много водки бывает.

– Относительно всё, – вступил в беседу Серега. – С одной стороны, много, с другой – катастрофически мало. На пару лет еще хватит, – он покосился на перегородку между комнатами. – Если Агдамычу, конечно, не наливать. Думаете, почему его Агдамычем назвали? Давно это было. Ушел из дома – ну, типа погулять, на него иногда находит – и пропал с концами. Помянули мы парня, а только похмелились наутро – является. Счастливый от ерунды. Где-то раздобыл мешок консервов и бутылку «Агдама» – ну, того самого, белого крепленого, девятнадцать «оборотов» – самого легендарного в СССР вина. А где раздобыл, как, почему? Его ведь много лет не производят. Сам не помнит, где взял. Видимо, разрыл чьи-то «коллекционные» запасы. Вот и прилипло погоняло – а вообще, его Вовчиком звать…

Помянули «квартиранта», видимо, зря. В соседней комнате загремела бочка, раздался душераздирающий стон. Похмельный господин вывалился в коридор, схватил ключи, висящие на крючке. Отпрыгнул перепуганный Молчун.

– Во хрень… – раздалась сиплая ругань. – Допился, собаки мерещатся…

– Агдамыч, ты куда? – встрепенулся Виктор.

– Пойду, полетаю… – буркнул «квартирант», открывая дверь. – Хреново мне что-то…

– Далеко не улетай… – Виктор дождался, пока захлопнется решетчатая дверь в подъезде, схватился за полную стопку. – Ну, давайте, господа, а то согрелась уже. Не чокаясь, за надежду.

Водка была ужасной. Я не пил ее несколько лет, но пока еще помнил, чем приличная водка отличается от фальсифицированной. Рука машинально потянулась к мясу. Ольга тоже выпила – глаза прыгнули на лоб.

– Боже правый, как вы ее пьете…

– Согласен, – допустил Виктор, – не совсем качественно произведенная продукция. Да нормально пьем, сударыня. Дело привычки. А как еще прожить? – он сокрушенно вздохнул. – Чем больше друзей, тем хуже печень. Вы не подумайте, мы ведем здоровый образ жизни. В первой половине дня стараемся много не пить, утром пробежки делаем – кросс по лестнице – вверх, вниз, если на улицу выходить страшно. Пресс качаем, тренировки проводим регулярно. Книжки вон читаем, обсуждаем создавшееся в стране положение. Интеллигенты же, как не поболтать о политике…

Рюмки долго не пустовали. Ольга сделала страшные глаза, посмотрела на меня жалобно, дескать, не пей, Иванушка. Неисповедимы пути Господни: выпили ВСЕ. Даже Ольга – уже не хватаясь за горло и не пытаясь опорожнить желудок прямо на стол. Зашумело в голове, снизошло невиданное расслабление. Мы жевали собачье мясо вперемешку с рыбой, оживленно болтали. На мой вопрос, остались ли люди на массиве, или данная троица – последние из когда-то многочисленного племени могикан, Виктор пожевал губами и пустился в пространные рассуждения. В том плане, что люди есть. Немного, но есть. Затаились – кто в подвалах, кто в бойлерных. Иногда пересекаются с нашей троицей, здороваются по-соседски. Но лучше с ними не встречаться. Недобрые они, настороженные, боятся чего-то. Половина этой публики – давно мутанты, выглядят безобразно, хотя фактически – те же люди. Днем их не увидишь, прячутся по норам. Ночью добывают пропитание. Время все расставило по местам – выживают сильные и хитрые. Последняя зима была особенно лютой, люди пачками замерзали. Даже непонятно, кто остался – народ разбился на мелкие группы, каждый за себя и своих близких, попыток создать колонию и действовать сообща давно не наблюдалось…

– А туалет у вас есть? – покраснев, спросила Ольга.

– Там, – кивнул Виктор на лоджию. – Самый экологичный в мире туалет. Только дверь за собой закрывайте. В лоджии дыра, не ошибетесь. Да, немного ветрено…

– Умный японский унитаз, – осклабился Серега. – Главное, чтобы человек попался хороший.

– О, Господи… – прошептала Ольга. – Я не пойду, я потерплю…

На лестничной площадке что-то загремело, раздался продирающий визг! Подскочили все, даже невозмутимый Виктор.

– Агдамыч, самолет-невидимка хренов!

Я схватил автомат и побежал за ними, успев оттащить за шкирку рвущегося в бой Молчуна. Ведь в капкан же попадет! Одно из упомянутых устройств определенно сработало. Агдамыч с перепуга забыл про свое великое похмелье. Он чуть не сплющился, прижавшись к стене, смотрел, как под ногами дергается в припадке достойный представитель племени зараженных. Нога попала в капкан, он не мог вырваться. Лица у кряжистого мужика практически не было – сплошная шелушащаяся маска и воспаленные бусинки глаз. Он был облачен в разорванную утепленную куртку, на которой в рамочке было доходчиво выведено: «ОМОН». Похоже, этот тип прокрался в подъезд незаметно, напал сзади на Агдамыча, который возвращался с «полетов», но не успел схватить, попал в капкан. Виктор схватил увесистый огрызок бетона с штукатуркой и, рухнув на колени, принялся методично бить мужика по голове. Тот издох после третьего удара, но Виктор бил для верности – раз десять.

– Ни фига себе, – присвистнул Серега, – ОМОН лютует.

– Ты веревку с дребезжалкой натянул? – прорычал ему в лицо разозлившийся Виктор.

– Ой, – смутился Серега, – забыл… Прости, братан, не повторится…

Агдамыч выбрался из ступора, схватил покойника за шиворот и потащил к провалу в лифтовую шахту.

– Да брось ты его, – проворчал подобревший Виктор. – Потом уберем. Агдамыч, шел бы ты в баню со своими прогулками, а? Топай в бочку и спи до вечера, надоел уже…

«Квартирант» не стал ерепениться. Он снова погружался в вялотекущую прострацию и имел серьезные проблемы с ориентацией и координацией. Он не понял, кто перед ним. Скользнул чумным взглядом по незнакомым лицам, громко икнул и юркнул в квартиру, где загремел «бочкотарой». Труп с размозженным черепом валялся напротив лифта. Не хотелось думать, чем набита эта шахта и какие там веют миазмы. Впрочем, холод сдерживал наступление вредоносных микробов. Мы вернулись в квартиру, и веселье продолжалось. Еще пара стопок – и пьяная дурь оплела мозги. Я перестал отдавать себе отчет, где нахожусь и чем чревато подобное времяпрепровождение. Это было чудовищно непривычно – сидеть в компании нормальных людей, не замышляющими против тебя ничего дурного, выпивать, закусывать, болтать о разной ерунде. Заразительно смеялась Ольга – Серега рассказывал ей что-то забавное. Виктор пьянел, махал руками, уронил бутылку, но я успел ее поймать, предвидя подобный расклад. Резкий поворот в сознании произошел внезапно. Еще минуту назад он складно повествовал – о «первой» жизни, о многочисленных работах, с которых летел, как фанера над Парижем, об увлечении поэзией в молодости, о том, как в зрелые годы пытался писать прозу и что из этого вышло (да ничего не вышло), о любви к жанру «фэнтэзи». А какая нынче, на хрен, любовь, когда вся жизнь вокруг – сплошная и беспросветная фэнтэзи, причем в самом мрачном ее понимании? Потом он резко выключился, стал нести непереводимую чушь, окаменел, уставившись в пространство, стал рычать, скрипя зубами: «Мужики, да как вы не понимаете? Нас же всех слили! Просто взяли и слили к той-то матери!» Потом он схватился за бутылку трясущейся рукой, начал разливать мимо рюмок, изводя бесценное добро. Ольга рыдала на плече у Сереги (что меня почему-то не беспокоило), повествовала, хлюпая носом, что потеряла вчера ребенка, не знает, как жить дальше, жаловалась на непосильную бабью долю. Я пытался ей что-то возразить: дорогая, мол, ты что-то путаешь, мы не можем себе позволить иметь детей. Потом ее куда-то повело, она свалилась – к счастью, на мое плечо. В Сереге проснулся былинный богатырь, он был уверен, что именно сейчас всем покажет – начал собираться, вооружаться. Виктор очнулся, повалил его обратно в кресло с рыком: «Сидеть, дебил! Я как один эту хату потяну? С Агдамычем еще возись – его тоже вечно налево тянет…»

Потом была полная отключка и беспробудная тьма.

А похмелье было страшнее, чем все мутанты, вместе взятые. Меня мутило и полоскало, состояние было такое, словно через мой несчастный организм процедили весь алкогольный суррогат планеты. Я очнулся на чужой лежанке, сплющенный о батарею парового отопления, пахнущую плесенью и тухлятиной (неужели трудно раз в квартал ее хотя бы тряпкой вытирать!). Рядом со мной покоились ноги Ольги – приятно, что их обладательница обосновалась не на другом конце квартиры, а у меня в ногах. По жилищу неприкаянно блуждал Молчун, подбирал объедки с пола. За столом, посреди горы «вчерашнего», сидел всклокоченный Агдамыч, ошарашенно смотрел на собаку, на нас с Ольгой, мелкими глоточками пил теплую водку, которая в этом доме, похоже, не переводилась. На другом конце помещения ворочались тела, сипло стонали. Словно из болота, выплывала похмельная физиономия хозяина «роковой» квартиры – бессмысленная, опухшая, как вчерашняя Ольгина нога. Вырос сморщенный Серегин нос, закутанный в грязные покрывала.

– Спасибо тебе, Господи… – прошептала Ольга, дернув ногой. – Нас не расчленили и не съели…

– Да лучше бы съели… – резонно отозвался я.

– Мы не питаемся человечиной, – утробно возвестил Виктор, сделал попытку встать, повлекшую небольшие локальные разрушения, и на этом решил не рисковать.

– Как мне плохо… – простонала Ольга. – Мы чего это так надубасились?

– А кому сейчас хорошо? – заметил Виктор. – Но, в общем-то, душевно посидели, мне понравилось…

– Если выпил хорошо, значит, утром плохо… – угрюмо поставил в известность Серега. – Если утром хорошо…

– Эй, а вы кто? – тупо спросил Агдамыч.

Гавкнул Молчун.

– Люди, нам в Академгородок надо… – изрек я слабым голосом. – Вы не знаете, как туда пройти без крупного ущерба?

– Ага, ты еще спроси, какой сейчас общественный строй… – пробормотал Виктор. – Не знаем, Леха, не знаем… Мы дальше вокзала не ходим… Или дальше Нарымской – если в другой конец…

– Тогда мы пойдем…

– Удачи… – пробормотал Виктор, сгребая в кучу, словно кошка, покрывала и почерневшие от грязи простыни. – Семь футов вам под килем… И пусть надежда освещает ваш путь… А мы выпьем с пацанами за упокой ваших душ…

– Не надо про водку, пожалуйста, я вас умоляю… – просила Ольга. – Боже правый, Карнаш, ведь я предупреждала… Ну, почему вас, мужиков, невозможно остановить?

– Виктор, а если по путям пойти? – вспомнил я свою вчерашнюю «недорожденную» мысль.

– Не надейтесь, – лишил он нас последней надежды. – До путепровода у Владимировской – можно. А дальше – только если летать умеете…

– А я вчера уже что-то слышал про Академгородок… – подал голос Серега. – Не, в натуре, Виктор, что-то слышал…

– Так мы и говорили, – проворчал я.

– Не, еще до вас… Вспомнил… – Серега стряхнул с себя покрывало и начал яростно чесаться. – Проходили эти крендели с автоматами, помнишь, братан? Мы только из дома рано утром вышли…

– Было, да, – выдал, громко икнув, Виктор. – Рано утром было дело, еще до вас. Мы с Серегой вышли… ну, как бы на пробежку…

– Черта лысого, – засмеялся Серега. – Ты был такой расписной, какая пробежка? Просто вскрыть хотели одну старенькую заначку…

– Ладно, не позорь меня перед гостями, – проворчал Виктор. – В общем, едва успели спрятаться. Мимо нас они прошли: от Железнодорожной в глубь массива – к вокзалу. Мы высовываться не стали, видок у них был грозный. Этакие ухари, вооруженные по зубы. Злые, сонные. Мешок какой-то тащили. Человек семь их было или восемь. Вроде люди… да точно люди. Мешок еще брыкался. Словно собаку тащили. Или еще одного человека… только маленького.

– А двое бухтели меж собой, – добавил Серега. – Один ворчал, дескать, отстаем от графика, сутки потеряли, увязли по уши в этом сраном городе. Да еще людей потеряли. Два дня осталось – на все, про все. Должны успеть. А второй говорил, что на Университетский проспект лучше не соваться – там точно не пройти. Двигаться нужно по проспекту Строителей, ну и далее – по Лаврентьева, по Морскому… А я еще подумал – какие знакомые названия. Это же в Академгородке…

– Прошли они мимо нас, – подытожил Виктор. – Ну, мы не стали их как-то приглашать в гости – спешили парни. Откопали с Серегой чего хотели, опохмелились, через пару часов решили новую вылазку сделать, погулять по родному массиву – вот на вас и напоролись…

– Что же вы сразу не сказали?! – я задыхался от волнения, подлетел… и рухнул обратно с раскалывающейся головой. Какое совпадение! Эти парни, в отличие от нас, не сунулись на гору под куполом цирка – умные гору обходят! Они вернулись назад и потопали через Челюскинский жилмассив!

– Дык ёпт… – смутился Серега. – Вы вроде и не спрашивали ничего такого…

– Отстали на сутки… – простонала Ольга, хватаясь за голову. – Не могу поверить… Мой мальчик… А мы тут бухаем с какими-то проходимцами…

– А какая вам разница? – проворчал Виктор, предпочитая не обижаться на «проходимцев». – Что бы изменилось? Вы все равно в Академгородок шли. Зато теперь точно знаете, что туда и надо. И что ваш «мешок» был жив – по крайней мере вчера. Не могли вы никуда идти, барышня, вспомни про свою ногу.

– Боже, у меня ведь еще и нога не работает… все несчастья разом… – захныкала Ольга. Она начала привставать, подтянула здоровую ногу, оперлась на нее, села на колено. Стала медленно приподниматься. Измученная похмельем мордашка выражала крайнее непонимание. Нога не болела. Она постучала ей по полу, попрыгала. Потом прошлась взад-вперед. Нагнулась, ощупала со всех сторон. Нога определенно не болела.

– Какая жалость, – заметил я. – А так хотелось повыделываться.

– Виктор, простите… – Ольга смутилась, зарделась. – Я не хотела вас обидеть, вы просто Айболит…

– Это еще не все… – прокряхтел Виктор. Он повторил попытку подняться – теперь уже успешную. Добрался до серванта, осторожно открыл верхнюю дверцу – она висела на обломке петли и чуть не грохнулась ему на макушку – извлек древний пузырек от уксуса, добрался до стола, нацедил в рюмку мутной жижи цвета детской непредсказуемости, выпил. Снова налил до краев, потащился к нам.

– Оприходуйте на двоих. Много не надо.

– Что это? – простонала Ольга.

– Пейте, говорю.

Терять было нечего. Мы выпили. Признаться, ничего отвратительнее я не пил. Словно тухлых яиц объелся вперемешку с коровьими лепешками. И вдруг пропала головная боль, зрение обрело резкость и многоцветность. Прояснился разум. Исчезла вялость из мышц, тело обретало силу и упругость. Мы с Ольгой в сотый раз недоуменно переглянулись. Она испытывала схожие ощущения. Подошел Молчун, принюхался, перекривился и шлепнулся на задние лапы.

– Я повторяю свой вопрос, – Ольга сглотнула – ощущения во рту были непередаваемые. – Что это?

– Антипохмелин, – ухмыльнулся Виктор, поднося нам две рюмки с водкой. – А теперь вот это – отлакировать, так сказать, до блеска… – дождался, пока мы безоговорочно подчинимся, удовлетворенно кивнул. – Голь на выдумки хитра, господа. Путем долгих научных изысканий была выведена точная формула чудодейственной микстуры. Не буду вас грузить процентным составом ингредиентов, но основных компонентов здесь три: моча собаки-мутанта, сцеженная из мочевого пузыря мертвого животного, вороний помет и жировая прослойка одной недружелюбной змеи, которую изредка можно приветствовать на наших развалинах…

Ольгу уже тошнило, но быстро поднесенная рюмка водки пресекла критическую ситуацию.

– Уф… Что же ты сразу не сказал, Виктор?

– А ты бы выпила? – хозяин жилплощади самодовольно ухмыльнулся. – Ладно, все в порядке, жизнь продолжается. Будет небольшой рецидив через пару часов, но с ним вы справитесь.

– А мне? – жалобно попросил Серега.

– А ты не маленький, сам возьмешь.

– Спасибо вам, мужики, – искренне поблагодарил я, начиная собираться. – Хорошо у вас, но мы пойдем. Дела, знаете ли, сами не сделаются.

– Ладно, – решился Виктор, – провожу вас до вокзала. Ходить по этой местности без провожатого – эффективный способ отбросить кеды. В лучшем случае, карму себе сломаете. Но учтите, только до вокзала, дальше мы не ходим. Может, собачку оставите? – он задумчиво уставился на смирно пыхтящего Молчуна.

Пес ощетинился и зарычал. При нужде он умел выключать дурачка и понимать человеческую речь.

– Ни в коем случае! – воскликнули мы хором. А Ольга добавила. – Как вы можете, Виктор! Это же наш второй ребенок!

И снова городским руинам не было конца. Мертвый мир представал во всем своем мрачном великолепии. Прощание вышло каким-то смазанным. Серега тоже выражал готовность «усилить службу безопасности», но Виктор отмахнулся – нечего там толкаться. Сиди и развлекай Агдамыча. А лучше печку растопи, холодновато в доме стало. Мы пробирались вдоль разрушенных подъездов. Двое перебегали, третий созерцал, а потом первые двое созерцали, пока бежал третий. Где-то далеко, за просевшей аркой, за гаражным кооперативом и путевыми строениями, выли собаки. Мы добежали до конца дома, затаились у раздавленного шлакоблочной плитой зеленого «Витца». В салоне белели кости незадачливой водительницы. Одежда давно истлела, рассыпалась, но уцелела туфелька на шпильке, натянутая на косточку стопы…

В округе было тихо. Мы передвигались короткими перебежками мимо двухэтажного здания Сбербанка, засыпанного обломками примкнувшей к нему многоэтажки. В момент толчка по дороге мимо банка ехала фура с прицепом, ее перевернуло, и теперь разрозненные части автопоезда, словно детали конструктора, валялись на тротуаре. Все случилось внезапно, я даже ухом не повел! Дуновение воздуха – Виктор резко повернулся, вскинул самострел, пропела тетива. Крупное животное с клочками неравномерно растущей шерсти покатилось по ступеням Сбербанка, застыло у подножия, конвульсивно вздрагивая. Стрела пробила его насквозь. Мы попятились. Виктор прошипел, чтобы я не стрелял, а то столько дерьма слетится… Он тоже волновался, жирный пот блестел на лбу. Я никогда еще не видел таких разросшихся крыс! Это определенно была крыса – «мелкий» надоедливый грызун. Жирная, размером с двух кошек, со свирепой оскаленной мордой. Подрагивал лоснящийся голый хвост. Она напоминала гигантскую лохматую грушу. Что-то мелькнуло в заваленном проходе, у которого стоял проржавевший банкомат. Показалась еще одна тварь. Блестели хищные глаза, она злобно попискивала. Вздыбилась шерсть, как у собаки. Крыса помчалась на нас – ну, полная дура! Зарычал Молчун, рванулся ей навстречу, оттолкнувшись всеми лапами. Но Виктор уже отправил вторую стрелу из своей «двустволки». И вторая тварь, призывно пища, покатилась по ступеням. Виктор, махнув, бросился прочь, перезаряжая на бегу. Мы побежали за ним. Молчун сообразил, что его порыв остался неоцененным, помялся и припустил за нами. Мы перебежали перекресток улицы Ленина и 1905 года, перемахнули через груду кирпича и бытовой техники, затаились. Виктор стащил с носа запотевшие очки, принялся лихорадочно протирать их отворотом пуховика. Полчища крыс за нами не гнались.

– Неплохо, – отдышавшись, похвалил я. – У вас же зрение плохое, Виктор, как вам удается метко стрелять?

– Ума не приложу… – признался абориген. – Интуиция, наверное. Или задницей эту нечисть чую… Крысы в этой местности – это что-то… Здесь всегда в подвалах было много крыс, вели себя как таджики – ну, словно у себя дома, не боялись ничего, на людей фыркали. А после того, что случилось… в общем, окончательно обнаглели. Переняли повадки кротов, землю роют. Поодиночке еще ничего, а вот когда их стая – бросаются, не думая, грызут все подряд… Пойдемте, здесь два шага до привокзалки…

Через пять минут мы уже лежали в руинах на краю площади Гарина-Михайловского, угрюмо созерцали городские просторы. Мы поздно проснулись – день уже подкрадывался к обеду. Город заволокла темно-серая облачность. Надрывался ветер. И вновь преследовало ощущение позднего вечера. Привокзальная площадь была пуста – там нечему было падать. И земля здесь с корнем не выворачивалась. Чернели лишь невнятные, занесенные снегом горки – остовы машин, развалившиеся киоски, остановочные павильоны. А вот за границами площади стихия почудила на славу. Вокзал «Новосибирск-Главный» – бывшее украшение города – стал горкой мусора. От вокзала пригородных сообщений уцелели лишь несущие конструкции. Добротные здания, прилегающие к площади, отчасти выдержали удар – их строили «на века» в пятидесятых годах прошлого столетия, отдельные фрагменты почти не пострадали. Чего не сказать о высотной гостинице «Новосибирск» – неприлично рослая безыскусная коробка рухнула практически плашмя – на обычную пятиэтажку, в которой я когда-то жил…

Сердце обливалось кровью, когда я смотрел на эти развалины. Я помнил, как, воя от горя, откапывал свою Маринку, еще не зная, что она покинула дом перед толчком. Лучше бы она погибла тогда под прессом многотонных глыб…

– Дальше не пойду, – мрачно сообщил Виктор. – На площадь не суйтесь, обойдите слева, прижмитесь к гостинице. А уж на Вокзальной магистрали… понятия не имею, с чем столкнетесь. Простите, – он как-то стушевался. – Ей-богу, не могу идти дальше. Словно не пускает что-то, держит на привязи. Ну, знаете, как животные, привязанные к ареалу своего обитания… Или как ведьмы, не переходящие черту нарисованного мелом круга…

– Как же вы возвращаться будете? – поежилась Ольга. – Там крысы…

– О себе думайте, девушка, – посоветовал Виктор. – Ваши проблемы по сравнению с моими… что-то вроде парашюта с пожизненной гарантией.

– Может, что-нибудь посоветуете? – спросил я.

– Посоветую, – не смутился Виктор, озираясь через плечо. – Я, конечно, не специалист по выживанию в этом мире… Чуть почуете запах газа – бегите. Ни в коем случае не нюхайте. Этот газ не веселящий – убивает на третьем вдохе. Колодцы обходите стороной – не суйтесь в канализацию. По крайней мере в центре. Мистика там какая-то. Сойдете с ума, потом не выберетесь.

– Но мы уже были в колодце, – вздрогнула Ольга. – На улице Нарымской…

– Я не говорю про улицу Нарымскую, – поморщился Виктор. – Я говорю про подземелья Центрального района. К тому же готов поспорить на бутылку водки, что глубоко в колодец вы не спускались. Это не считается. Просто примите на вооружение. Вороны и голуби – падальщики, но с голодухи могут напасть и на живого человека. Не подпускайте их близко. Без нужды не стреляйте. Опасайтесь крыс – они тут отдельная грустная тема. Люди говорят, что этими тварями перегружены подземелья ЦУМа, «Флагмана» и «Бонанзы» – они до сих пор находят там еду и радостно размножаются. Влезете во что-то непонятное, особенно в ночное время – просто уходите, тихо, без паники. Шуметь ни в коем случае нельзя.

– Мы поняли, спасибо, – я неуверенно помялся. – Скажите, Виктор, вот вы вроде неглупый человек… Надеюсь, вы вникли вчера в нашу историю. Скажите, зачем эти люди похитили мальчишку?

– Думал уже, – соорудил неопределенную мину Виктор. – Завиральные версии об усыновлении или индийскую мелодраму с объявившимся отцом рассматривать, вы правы, не стоит… Вы прекрасно понимаете, что в этом мире фактически не осталось детей. Вот отсюда и пляшите.

– А куда плясать-то? – не поняла Ольга.

– Да куда хотите, – серую личину проводника исказила усмешка. – В голову приходят только фантастические версии. Детей приносят в жертву какому-нибудь сверхъестественному божеству, надеясь, что ударит молния, разлетятся по небу тучи и пепел, выглянет солнышко, и снова на земле воцарятся гармония и рай… Или, скажем, именно ребенок укажет невежественным взрослым дорогу в Шамбалу – страну сияющего света… Помните залипуху про Шамбалу? Мистическая страна, часть классического индуизма, связанная с местом рождения будущей аватары Вишну? Якобы царство в Средней Азии, сделавшееся невидимым для человеческих глаз. Где ее только не искали – эту Шамбалу: и на Алтае, и в Саянах, и даже на Крайнем Севере. Несколько веков уже ищут. Праведное общество, прекрасный климат. Стоит найти эту страну – и будет людям счастье. Мудрость одолеет невежество, духовность – косность, самоотверженность – эгоизм. Сгинет нечисть, уйдут природные катаклизмы, воцарятся мир и гармония. А если учесть, что только чистые сердцем могут найти к ней дорогу, то данная версия имеет под собой резонные основания, согласитесь? У кого еще в нашем мире остались чистые души и сердца, как не у детей?

– Вы, случайно, лектором в обществе «Знание» не работали? – поежилась Ольга.

– Нет, мадам, я дворником работал, – печально отозвался абориген. – И выпивал очень плотно, что, собственно, и продолжаю. Ну, будьте здоровы, – распрощался он, пожав нам руки. – До новых встреч, как говорится. Будете мимо в наших краях – не проходите, нальем, обещаем приятную компанию, ударное похмелье, все такое… Прощайте, в общем.

Он, пригибаясь, засеменил прочь, но встал, пройдя несколько шагов, посмотрел на нас с каким-то сожалением.

– А собачку точно не оставите?

Мы двигались ускоренным маршем, практически не делая остановок. Боеприпасов вполне бы хватило, чтобы сдержать напор маленькой армии. Мы боялись лишь, что нас застанут врасплох. Помогали спасительные сумерки. Мы перебирались через развалины, перебегали открытые участки. Парковка перед гостиницей «Новосибирск» оставалась чистой – практически вся коробка падала в другую сторону. Здесь все еще стояли машины – словно их владельцы ненадолго отлучились по делам в гостиницу или в окрестные магазины. Возникла смелая мысль: а почему не завести какой-нибудь «Лексус» или «Ленд-Крузер»? Бензину ничего не сделалось, колеса можно подкачать, замкнуть проводки. Вдруг заведется? Попытка не пытка. К тому же Вокзальная магистраль, которую нам следовало освоить от начала до конца, не казалась такой уж захламленной. Но пришлось отказаться от привлекательной идеи. Машина не заведется. Тринадцать лет она находится под губительным воздействием окружающей среды, двигатели, салоны, выхлопные трубы забились пылью и пеплом. Единственное, что она может сделать при попытке ее завести – это с треском взорваться…

Мы перебегали, озираясь по сторонам. На открытых участках приходилось ползти. Ольга возилась, путаясь в одеждах, а я не мог понять, зачем она столько на себя натянула. Жара, июль!

– Зачем тебе две фуфайки? – раздраженно шипел я, отдирая ее от крюка арматуры. – В одну уже не влезаешь?

Мы выходили на Вокзальную магистраль – широкую артерию, упирающуюся в центральную площадь. Арка на улицу Сибирскую – вернее, бывшая арка – в пустоту под арочным перекрытием провалились сразу три этажа. Очередная «кишка» вплоть до ЦУМа – раньше была прямая, а сейчас превратилась в ломаную змейку, а от девяти этажей уцелели четыре… Комплексы зданий переменной этажности на правой стороне магистрали – такое впечатление, что их расстреливали неделю из орудий крупного калибра… Поваленные светофоры, фонарные столбы, дорожные знаки, опоры электропередачи и громоздкие рекламные конструкции… Одна из последних, восхваляющая преимущества нового сотового оператора перед старыми, перегородила дорогу почти целиком, раздавив несколько легковушек. Мы крались по тротуару, прячась за глыбами земли и асфальта. Деревьев на аллее уже не осталось – в первые же годы лихолетья выжившие пустили их на дрова. Обратная сторона дороги рябила в сгустках дыма. Этот дым создавал не только «слепые» зоны, но и «глухие». Но чувство опасности работало. Мы рухнули за вздыбленный бордюр, когда по курсу отметилось движение – причем одновременно кинулись за одну и ту же глыбу, отбив себе плечи.

– Неуклюжий… – стонала Ольга. – Какой же ты неуклюжий…

– Да, у нас с тобой много общего, – ворчал я, подтаскивая автомат. – Мы могли бы подружиться… Молчун, замри… – зашипел я на отставшего пса, и тот без разговоров улегся в пыль.

Зыбкие тени блуждали по магистрали между остановкой общественного транспорта и некогда стильным магазином «Флагман», рассыпавшимся в прах буквально по кирпичику. Из завихрений вырисовывались согбенные, раскоряченные фигуры. Они бродили как сомнамбулы, перетекая с места на место, совершая хаотичные, лишенные логики движения. Их было не меньше двадцати, они никуда не перемещались, фактически топтались посреди дороги, пребывая в заторможенном состоянии. Ничего двусмысленного: очередная стая зараженных, промышляющая в поисках пищи. Лохмотья, сбитая обувь, изъеденные гноем деформированные лица. Временами они погружались в сомнамбулическое состояние, в этом тоже не было ничего странного. Замедлялись процессы в разлагающихся организмах. Это обусловливалось временем суток, отсутствием возбуждающих факторов, чувством сытости. Но просыпались и возбуждались эти твари практически одновременно – словно стая голубей, в которую бросишь камешек…

– Дворами надо было идти, – испуганно прошептала Ольга.

– Не надо, – отозвался я. – Дворы, знаешь ли, немного не очищены. Эта «кишка» осыпалась внутрь, можно представить, что там творится…

Голова лихорадочно трудилась. Мы могли бы действительно попытать счастья дворами. Могли бы набраться терпения, дождаться, пока эта стая мигрирует в другие края. Могли бы встать и на цыпочках отправиться дальше, имея слабый шанс, что они не очнутся, когда мы будем прокрадываться мимо них…

– А давай их перебьем? – предложила Ольга. – Несколько гранат и немного постреляем. В городе станет чище.

Идея не выдерживала критики. Чище не станет – на звуки боя слетятся не только двуногие обитатели городских руин…

Я уже склонялся к мысли, что стоит набраться терпения, когда пространство огласил истошный человеческий крик! Не все «мертвяки» находились в ступоре, кто-то орудовал в дальних развалинах. Мы мгновенно насторожились. Очнулись зараженные, стали дергать, вертеть своими изувеченными головами. А в руинах напротив остановки за «Флагманом» назревала драма. Женский крик сменился мужским, из развалин выбежали двое. Их лица в дымке не читались. Их кто-то преследовал. Оказавшись на улице и обнаружив перед собой развеселую компанию, они одновременно закричали от страха. Из развалин за ними гнались – катились камни, трещали оконные переплеты. Взревела толпа, пробудившаяся от спячки. Люди бросились вдоль тротуара – в сторону вокзала. Хлопнул выстрел – мужчина был вооружен – и вырвавшийся вперед «голодающий» покатился по дороге. Но толпа уже летела – страшная в своем монолитном единстве. Беглецов затоптали, окружили, навалились всей массой. Образовался клубок мельтешащих конечностей. Мы подавленно наблюдали за происходящим, испытывая все, что угодно, только не гордость за родную страну. Мы не могли помочь несчастным – слишком быстро все случилось. Учинять стрельбу – только привлекать к себе внимание.

– Пошли, – спохватился я, хватая Ольгу за рукав. – Проскочим, им пока не до нас. Молчун, вперед…

У развалин «Флагмана» царило энергичное пиршество. Голодные твари вгрызались в трепещущую плоть, ползали за каждым куском, вырывали друг у друга. Мы бесшумно заскользили вдоль развалин «кишки». Молчун вырвался вперед, прокладывал дорогу. Мы одолели метров сто, вздохнули с облегчением. Группа зараженных осталась в тылу, за пасмурной дымкой. Мы миновали узкий проезд, заваленный руинами торгового центра «Виндзор», переломанную вывеску «Уйгурской кухни» и понеслись мимо ступеней ЦУМа. От магазина остались лишь черные головешки. Центральному городскому универмагу в этой жизни решительно не везло. В январе 2001-го, в лютый тридцатиградусный мороз, он сгорел практически полностью. Магазин отстроили, сделали нарядным, современным, дорогим – и вот он снова сгорел… Ольга задыхалась, кашляла, а я вдруг почувствовал на душе отчаянный дискомфорт. Сердце защемило. Самое время поддаться меланхолии. Нет уж, в ближайших планах – как можно быстрее добежать до перекрестка с проспектом Димитрова и только там отдышаться. Я схватил Ольгу под мышку, начал разгонять.

– Не тряси, Карнаш… – отбивалась девушка. – Ты грубое животное… Вот если бы ты меня любил…

– Моя любовь к тебе, душа моя, просто маниакальна, – отрубил я, чуть не пинком спроваживая ее вперед. – Поднажми, семейные терки никуда не убегут…

Чуяло мое сердце, не просто так оно разгулялось! Запищали, замельтешили горелые останки центрального универмага – и покатилась в нашу сторону лавина гигантских крыс! Те самые твари, парочку которых Виктор подстрелил из самострела! Страшные, измочаленные, размером с добротного барсука! Они выпрыгивали из руин, обтекали разбросанные перед ЦУМом обломки конструкций, остовы автомобилей, неслись наперерез, энергично перебирая лапами. Скалились в предвкушении зубастые пасти. Эх, голодуха… Мы бежали мимо сохранившихся ступеней и уже никак не успевали достичь перекрестка. Почему я упустил из вида эту маленькую деталь? Ведь Виктор предупреждал о мерзких тварях, облюбовавших подвалы ЦУМа. И что теперь с ними делать? Игнорировать? Добавить в друзья?

А самые голодные и решительные уже преодолели площадь, катились со ступеней, истошно пища. Я встретил их плотным автоматным огнем – доколе соблюдать режим тишины? Ольга сорвала с плеча автомат, и нас стало двое. Свинцовый шторм смел первые шеренги атакующих. Крысы кувыркались, напичканные пулями, валились со ступеней под ноги. Истошный писк перекрывал автоматную трескотню. Какие неуравновешенные создания! Почему в прославленных российских автоматах так быстро заканчиваются патроны?! Мы в несколько секунд опустошили магазины, а эти твари все неслись, подбегали новые, крутили кульбиты по ступеням. Мы отступали к проезжей части, но там уже некуда было бежать. Сменить магазин – это несколько долгих секунд. Грозное рычание – наш милый сердцу Молчун принял выстраданное решение! Он уже мчался в гущу атакующих – пасть оскалена, шерсть дыбом. Я никогда еще не видел нашего питомца таким разъяренным! Эти твари были умнее обезьян из зоопарка – он не мог увести их за собой, как легендарный Крысолов. И прекрасно это понимал. Он врубился с фланга в атакующую шеренгу, пробуравил ее, как ледокол ледовый торос, расшвырял в разные стороны. Вцепился зубами в горло первой попавшейся, прокусил вместе с позвоночником, отбросил. Он выполнил историческую миссию! Твари не добежали до нас, у них теперь имелась другая цель. Они окружили пса, набросились на него. Молчун рычал, визжал, вертелся как юла. Он впивался зубами во все, что попадалось, рвал, кусал, царапал когтями. Летела шерсть – крысиная, собачья… Три секунды, и мы успели поменять магазины, бросились вперед – выручать питомца. А на нашем друге уже висели несколько тварей, его движения слабели, он по-прежнему рычал, но уже не так грозно. Я впал в неистовство, что-то орал, стрелял в этих тварей одиночными патронами, чтобы не попасть в Молчуна, сбивал их, как мишени в тире. Парочкакрыс сообразила, оторвалась от пса, кинулась на попятную. Их сшибла Ольга, она же и добила присосавшихся к нашей собаке. А я уже выхватывал гранаты из подсумка – из обгорелых развалин неслась вторая лавина! Я швырял «лимонки» как можно дальше, чтобы нас не посекло осколками. Они взрывались у самого пепелища. В воздух летели огрызки мусора, куски тварей. Всю площадь перед ЦУМом заволокло дымом. А когда он начал рассеиваться, обнаружилось, что новые чудища из здания не лезут. А те, кто выжили, шустро семенили обратно, прятались за обгоревшими конструкциями. Ползли на брюхе подбитые, надрывали писклявые глотки.

Короткая передышка. Я бросился к четвероногому другу. Теперь уже у меня шерсть встала дыбом. Молчун был весь искусан, с него ручьями стекала кровь. Под вырванной шерстью обнажалась кожа. Крысы прокусили ему горло, какая-то падла впилась в нос, разорвав кожу и хрящ. Из сломанной ноги торчала кость! Я завыл от безнадеги. Качнулась Ольга, схватилась за сердце. Молчун пытался приподняться на здоровой лапе, глухо скулил, смотрел на меня преданными глазами. Главное, что жив! Времени катастрофически не хватало. Крысы могли предпринять вторую попытку. Зараженные у «Флагмана» тоже не глухие. Что им съеденные мужик с бабой – так, на один зуб… Я поднимал его бережно, как хрустальную вазу, обнимал, как родного ребенка, обливался слезами. Ольга забрала у меня автомат, помогала взвалить на плечи. Он благодарно лизнул ее в щеку. Ольга заплакала. Я не чувствовал тяжести. Какая, к дьяволу, тяжесть? Мы помчались дальше – к перекрестку с проспектом Димитрова. Ольга контролировала тыл, а я волок на себе помалкивающую собаку. Молчун тяжело дышал, вздрагивал. Отчаяние захлестывало. Ну, почему?! Мы перебежали дорогу – слава богу, что в момент толчка зеленый свет светофора горел по Вокзальной магистрали. Поток на Димитрова застыл у стоп-линии, здесь и накрыло, дальше никто не поехал. Мы перебежали пустую вздыбленную дорогу, лавируя между вывороченными пластами, перепрыгнули через поваленный светофор на углу бывшего «Золотого ключика». Часть жилого дома осыпалась, загородив дорогу, пришлось по диагонали перебегать на другую сторону магистрали – к унылым останкам Управления Западно-Сибирской железной дороги. Я старался выверять дыхание – только не сбиться с ритма, тогда задохнусь! Чувствовалась тяжесть, подгибались ноги. Но это была своя ноша, я должен ее вынести… Мы бежали мимо когда-то нарядного сквера у главного здания Управления – от елочек и клумб не осталось и следа (стоило ломать копья и трясти «общественностью», когда власти снесли монументальные голубые ели, чтобы посадить невзрачные канадские?). Перепрыгнули через узорчатую витую ограду – раньше она перегораживала подъезд к управлению с улицы Урицкого, а теперь валялась в «первозданном» виде посреди магистрали. В глазах уже рябило, горячий пот заливал глаза. Я понятия не имел, куда мы бежали. В самую клоаку? Центральная площадь Ленина уже мерцала на горизонте, уже выплывала из мрака и пепла…

– С ним же ничего не будет, да?.. – задыхаясь, бормотала Ольга, бегущая рядом. – Ну, подумаешь, немного покусали, с кем не бывает… С ним же все в порядке будет, как ты считаешь?.. Это ведь только крысы, а он у нас такой выносливый… Ну, что ты молчишь? Я же русским языком тебя спрашиваю…

– Милая, сделай ртом одно доброе дело, хорошо? – взмолился я.

– Какое?

– Помолчи!

Уже мерцала перед глазами улица Советская, пересекающая Вокзальную магистраль. Мы бежали мимо рваных руин огромного здания – типичного представителя советской эпохи, где «при жизни» размещались сотни фирм и фирмочек (а при «совке» был единственный проектный институт).

– Задыхаюсь, черт… Лешенька, давай остановимся, за нами никто не гонится… – она хватала воздух ртом, закатывала глаза.

– Спортом надо было заниматься… – язвил я.

– Мне спорт вреден…

Хорошо, что сподобилась обернуться. Она завыла от страха. И я завертелся с ношей на плечах, готовый реагировать на опасность. До опасности оставалось время. Из мглистого пространства между зданиями на другой стороне дороги выскальзывали белесые фигуры – вроде бы четвероногие. Их было не меньше десятка. Излишне говорить, что все они как один устремились в нашу сторону! Мы бросились дальше. К черту, куда тут бежать, все равно догонят… Я встал, пристроил Молчуна на землю – он тихо заскулил, отобрал у приплясывающей Ольги автомат. И тут мой взгляд уперся в крышку канализационного колодца, выдернутую из створа. Надо же, не все колодцы в этом городе еще раскурочены…

– Отстреливайся, не подпускай их! – прорычал я и бросился к колодцу. Ольга била короткими очередями, кто-то выл, лаял, но все это перестало для меня существовать. Шесть, от силы семь коротких очередей – и у нее закончатся патроны в рожке… Я тащил тяжелую крышку колодца, приволок Молчуна, забрался в колодец – отлично, что там сохранились вбитые в кладку скобы. Я плохо помнил, как спускался в чрево подземелья – от титанических усилий темнело в глазах. Пес, похоже, помогал – вцепился лапами мне в плечо, старался удержаться. Короткий спуск, бетонный пол, отлично! Я пристроил друга на полу, пулей метнулся обратно.

– Лезь! – орал я. А Ольга все стреляла. Ей удалось отогнать тварей, и даже выдалась минутка перезарядить. Спохватившись, она бросилась к колодцу, рухнула на меня, вцепившись в скобу.

– Подожди, Карнаш… – и какая только дурь не приходит бабам в голову. – Но Виктор говорил, что нельзя соваться в канализационные колодцы…

– Издеваешься? – проорал я, пригибая ей голову и натягивая крышку в створ.

– Прости, еще и дура ко всему…

Наше счастье, что эти бестии были неразумными. Они топтались у нас над головой, выли, рычали вразнобой, но ума сдвинуть крышку не хватало. Мы спускались в кромешной темноте. Ольга висела на мне, я – на прогибающихся скобах. Мы свалились на холодный пол, что явно не пошло на пользу здоровью. Хорошо, что Молчуна я успел оттащить. Мы яростно возились, воюя друг с другом, с рюкзаками, оружием, амуницией, с многочисленными одеждами, благополучно превращающимися в лохмотья.

– Карнаш, может, свет включишь? – стонала придавленная Ольга. – Хотя, знаешь, можешь не включать. Я не боюсь темноты…

– Неужели? – утробно урчал я. – Значит, у тебя паршиво с воображением…

Я вслушивался, приготовив автомат. По колодцу кто-то топтался, издавая звуки, от которых кровь стыла в жилах. Тварь пыталась приподнять крышку, но у нее ничего не выходило. Рев взбешенного чудовища, сильная лапа ударила по чугуну – и тварь с топотом умчалась. Видимо, за подмогой.

– Пробежал кто-то? – вздрогнула Ольга.

– Твой принц на лошади мимо проскакал…

Заклинило что-то в голове. Я не думал, что все так плохо! Порывшись в рюкзаке, я достал фонарь. Озарилась унылая обстановка подземелья. Искореженный бетон, разбитые трубы, чудовищные провалы в полу… Мелко подрагивал лохматый комочек, обливался пеной. Грудь сдавило, дышать стало нечем. Я подполз к нему. Молчун со скрипом повернул ко мне голову, посмотрел так грустно, что защемило сердце. Предсмертная мука застыла в печальных глазах. Я ведь помог вам, да? – он тихо заскулил, а мне казалось, что он шепчет… Бедное животное истекало кровью. Раскаленный шар вонзился в голову, я пристроил фонарик на полу, принялся разрывать свой рюкзак, выдергивать аптечку. Голова не варила, я впадал в прострацию. Подожди, приятель, не уходи, ведь твои ранения – такая ерунда. Подумаешь, грызуны покусали. Но не мог я остановить это чертово кровотечение! Пес полностью, от ушей до хвоста, превратился в одну кровоточащую рану. Под боком всхлипывала Ольга. Она бинтовала рану на горле, но это уже никак не влияло на ситуацию. Пес содрогнулся, потом еще раз. Помутнели смышленые глаза. Я все понял, затрясся, обнял его. Он умер у меня на руках – вздрогнул еще раз, выдохнул – протяжно, словно человек, а вот обратно вдохнуть уже не мог, застыл, словно подавился…

Сколько я его ни тряс, ни тормошил, он больше не шевелился…

Я сидел на коленях, тупо качаясь, ничего не видел, не чувствовал. Слезы текли, я их не замечал. Суетилась Ольга, спрашивала, что случилось, почему я завис, нужно срочно делать перевязку! Потом ее словно проткнуло, она схватила фонарик, застыла…

Мы сидели, обнявшись, в этой чертовой дыре. Гладили Молчуна, шептали ему какие-то слова, проклинали окаянную жизнь. Потом провалились в ступор – выходили из него как из комы. Очнулись от холода, который полным ходом осваивал организм. Подавленный, я слонялся по пятачку, заваленному ржавыми трубами, нашел в полу глубокую трещину, осветил ее до дна. Дно, по счастью, имелось. Плиты разошлись, образовав яму с рваными краями. Я вынул из рюкзака брезентовую накидку, завернул в нее мертвое тело, опустил на дно могилы. Ольга сидела рядом, шмыгала носом, освещала «фронт работ». Я завалил могилу всем, что оказалось под рукой. Соорудил грубоватый холмик из огрызков бетона. Несколько минут мы просто сидели, исподлобья пялясь на эту горку. Пустота забиралась в душу. Ольга заревела, обняла меня. Наступали тяжкие минуты прозрения. Мы начинали понимать, что в нашем мире что-то изменилось, ушла его часть, и никогда уже не будет так, как раньше…

– Вот и нас когда-нибудь так же… – глухо вымолвила Ольга, выплакав все слезы.

«Ладно, если похоронят, – мрачно подумал я. – В нашем мире как-то не принято хоронить».

– Не хорони меня в канализации, ладно? – попросила Ольга.

– Ладно, – я машинально кивнул.

– Лучше бы мы у Виктора его оставили… – она опять всхлипнула. – Не звери же, у них и так хватает еды… – вздрогнули поникшие плечи. – Если еще и с Кузьмой что-нибудь случится, я точно не переживу… Пойдем скорее, Карнаш, – заторопилась Ольга, схватила меня за рукав. – Время теряем, мы должны его найти… Обещаю, что не буду больше хныкать, я сильная, ни одной слезинки от меня не дождешься…

Я поднял голову. «Посторонние» шумы еще не смолкли. Твари, которым не хватило ни сил, ни ума, привели подкрепление. Возились, утробно урчали хищные «городские» звери, царапали когтями чугунную крышку.

– Выйти не сможем, – грустно подытожил я. – А убираться нужно. Посиди, я обследую эту дыру. Попробуем пробраться низом до следующей шахты…

Неприятности – одна другой краше – неслись за нами, как кошка за мышкой. Виктор был прав – местная канализация не лучшее место для посещений. В мирное время-то не стоит, что уж говорить про «военное»… Мы пробирались по узкому переломанному желобу, натыкаясь то на битую кирпичную кладку, то на скользкие стены. Подземелье ощетинилось выломанными трубами, элементами присоединительной арматуры. Лохмотья свисали с потолка – паутина, обрывки проводов и штукатурки. Проход петлял, я с трудом ориентировался. Здесь точно что-то было не в порядке – стрелка компаса, идущего в «нагрузку» к наручным часам, вертелась как волчок. Холод забирался за воротник. Возникало ощущение, что мы движемся в никуда. Сузились стены, проход превратился в узкую перемычку песочных часов. Сдавило грудную клетку, и я, зажатый, начал задыхаться. Стало страшно. Я насилу выдавил себя из трещины, помог пробраться Ольге. Она была худа, несмотря на сто одежек. Страх не проходил. Он делался объемным. Мы вывалились из узкого коридора в широкую бетонную трубу – очевидно, главный коллектор. Уже всерьез потряхивало. Страх, как холод, вкрадывался за воротник, сдавливал позвонки до грыжи. От него темнело в глазах. Страх без причины… В этом подземелье было что-то такое, что генерировало это основное человеческое чувство. Возможно, обещанная Виктором «мистика» – или что он там имел в виду… Я умел обуздывать эмоции, держался и сейчас, но с каждым метром становилось труднее это делать. Я обернулся, осветил понурую фигурку. Ольгу трясло. Перекосилось милое личико, покрытое толстым слоем сажи и пепла. Зубы выстукивали рваный ритм.

– Застыл при виде моей ослепительной красоты? – выдавила Ольга. – Могу представить, какова я… Что происходит, Карнаш? Почему так страшно?

Ответа не было. В этом мире было много интересного и занимательного, не имеющего объяснений. Страх перебирался в «красную зону». Немела кожа на голове, отнимались ноги. Невольно вспоминалась «ведьмина плесень», в которую мы влипли много месяцев назад на улице Богдана Хмельницкого. Вернее, это я влип, а Ольга меня вытаскивала, проявляя чудеса выносливости и отваги. Но «ведьмина плесень» не внушала страх. Она внушала безудержное наркотическое веселье, завершающееся летальным исходом… Я схватил ее за руку и потащил по трубе. Эта зона не будет вечной, она когда-нибудь кончится. Где же в этой дыре ближайшая шахта?!

Это были сложные полчаса. Пот хлестал ручьями, шахта петляла, как горная тропа, чего не могло быть в принципе: городские коллекторы должны быть прямыми, как проспект… Зловещая тень скользнула с потолка, проползла по стене, меняя очертания и оттенки. Послышался шорох, и под стеной, куда забрался призрак, что-то закряхтело, заворочалось. Образовался сгусток ЧЕГО-ТО. Это ЧТО-ТО разрасталось, наползало, огибало с флангов. Я в страхе попятился, вскинул фонарь, приготовившись продырявить очередного монстра. Но передо мной никого не было! Совсем. Лишь зловонная субстанция, похожая на туман, да в углу под стеной валялось старое истлевшее тряпье, оставленное много лет назад бродягой, решившим переночевать в канализации. Я задержал дыхание, резонно полагая, что без лишней гадости в легких можно прожить – и схватил за руку Ольгу. Я потащил ее вперед, пока страх не причинил ей чего-нибудь необратимого. А она то вырывалась, то льнула ко мне, прилагая все усилия к тому, чтобы мы никуда не ушли. Я перестал ориентироваться. От мысли о том, что мы заблудились, кожа обрастала пупырышками. Какой-то сложной каракатицей мы выбрались из гиблой зоны, но передышка была короткой. Снова что-то эфемерное витало над головами, едва не срывая шапки, карабкалось по стенам и потолку, гналось за нами. Новый отсек – как в подводной лодке. Ноги опутывало что-то вязкое, подошвы приклеивались к полу. Я подался обратно. Пол был липким, словно кто-то разлил ведро соплей, и в этой клейкой массе отпечатались следы. Размер обуви значительно превосходил размер ноги среднестатистического мужчины. Я сел на колени, поневоле заинтригованный, прислушался. Если существо здесь было совсем недавно, то оно уже удалилось. Впрочем, могло вернуться – привлеченное «паровозным» пыхтением Ольги и стуком ее зубов. На подошве неопознанного существа отсутствовал рисунок. Возможно, стерся, или его там никогда не было. Возможно, это никакая не обувь… Такое впечатление, что кайма следа пузырилась. Я дотронулся до нее… и отдернул руку. След был горячим. Бред какой-то. Пойти по горячим следам? Свет фонаря немного померк, стал рассеиваться. Садились дефицитные батарейки. В рюкзаке имелась еще пара, но так не хотелось ее доставать…

Резонно полагая, что встреча с «бигфутом» – не совсем то, что нам нужно в этот скорбный день, я повлек Ольгу в ближайшее ответвление от шахты. Снова перекатывались под ногами трубы, громоздились ржавые вентили, муфты. Вторая зона неодолимого ужаса – словно в дерьмо вступили! Невкусные запахи, флюиды, шорохи… Липкая муть забирала сознание. Самое противное, что впереди уже мерцала вертикальная шахта колодца с обвалившейся кладкой. Но мы не могли до нее добраться. Вроде шли, но шахта не приближалась. Это было форменное безумие! Закружилась голова, меня куда-то понесло, отбросило к стене. Подкашивались ноги. Череп сдавило, словно его сунули в слесарные тиски. Я закинул автомат за спину, сжал покрепче фонарь. Словно чувствовал, что автомат способен принести только вред. В голове творился полный ералаш – рвались гранаты, прокрадывались сквозь разрывы ласковые, но назойливые голоса, убеждали что-то сделать, настаивали. Я гнал их к чертовой матери, но их было много, они звучали хором… Застонала Ольга, сползла на колени. Лицо исказилось до неузнаваемости. Она выронила автомат, стиснула виски, не в силах противиться боли. Глаза закатывались, она теряла разум. Ситуация возникала аховая. До точки невозврата оставались крохи. Я метнулся к ней, схватил за шиворот, как щенка. Она испустила какой-то злобный надрывный вопль. Вырвалась, засверкали глаза. Она орала мне в лицо – что-то демоническое, непереводимое. Брызгала слюной, яростью. Я отшатнулся. Это была не Ольга. Это была какая-то подлая деструктивная субстанция, овладевшая ее сознанием. Я что-то говорил ей, внушал элементарные вещи, тянул к шахте. Но она вырвалась, набросилась на меня, окончательно лишившись разума! Цепкие пальцы впились в горло, сдавили – а Ольга лишь на вид слабая женщина, на самом деле она очень сильная… Я обалдел. И с этой особой мне предстоит прожить всю жизнь душа в душу?! Она едва меня не задушила, пока я прикидывал тактику обращения со слабым полом. Я оторвал от себя ее руки, влепил пощечину, чтобы пришла в себя. Но она и не думала. Бешенство бурлило. Ее лицо превращалось в маску страшной ведьмы, она отпрянула, выхватила нож! А вот этого я стерпеть не мог. Умереть от руки взбесившейся (но, безусловно, любимой) женщины? Ладно, бытовые скандалы, «позиционное» изматывание, война нервов. Но вот так, понастоящему? Клинок уже летел, чтобы вспороть брюхо, я заблокировал удар, легонько вывернул запястье, а когда она согнулась, вскричав от боли, шлепнул по затылку – мягко так, по-доброму. Она потеряла сознание, клюнула носом. Пусть одно небольшое сотрясение, чем два полноценных трупа… Задыхаясь, словно в дыму, я подбирал с пола ее нож, автомат, взваливал на себя все это беспокойное хозяйство. Схватил под мышку Ольгу, перегнул, словно скрученный ковер, потащил к колодезной шахте. Я спешил как на пожар, еще немного, и во мне бы тоже начались интересные процессы…

Отдельная история, как я вытаскивал ее на поверхность. Трещали сухожилия, череп лопался от напряжения. Я выбил крышку, выволок Ольгу в хаос дорожных неровностей, а оттащив на пару метров, бросился обратно, чтобы вернуть крышку на место. Нельзя выпускать зверя. Я валялся под черным пепельным небом, собирая себя по клочкам. Воздух в мертвом городе, конечно, то еще удовольствие, но, в сравнении с духом подземелья, он казался сущим озоном. Сознание возвращалось, отмирали члены. Вернулось хорошо поспавшее чувство опасности. Я покосился на бесчувственную Ольгу, выполз на гребень асфальтовой волны и осмотрелся. Удивительное дело, мы вынырнули в двухстах метрах от того места, где нырнули – между центральной площадью Ленина и улицей Советской. Справа вздымались развалины «Ростелекома». Слева – горка головешек на месте «Болгарского дома», стоимость жилья в котором в лучшие годы обгоняла стоимость апартаментов на Манхэттене. Завывал ветер, густела тьма. И больше ничего потенциально страшного. То есть получалось, что мы двигались в правильном направлении. Бездна абсурда! Мы ходили кругами и зигзагами, а прошли всего двести метров – только лишь перебравшись за перекресток? И что-то странное происходило со временем. Времена суток в наше время можно легко перепутать, день зачастую похож на ночь, но существуют биологические часы, отличающие «светлое» время от темного. Организм был уверен, что уже настала ночь. Я рискнул осветить циферблат – половина одиннадцатого вечера! Уму непостижимо. Когда мы похоронили Молчуна, было всего лишь начало четвертого пополудни. Что произошло со временем? Или не со временем, а с нами? По каким временным кривулинам мы блуждали?

Некогда разбираться. Нужно пользоваться. Все-таки ночь – то самое время суток, когда живые твари предпочитают спать. Я подполз к Ольге и начал приводить ее в чувство легкими покачиваниями. Чище моя девушка не стала. Потрескались губы, скукоженное личико превратилось в лик страдающей мадонны. Я вытащил фляжку, смочил ей губы, плеснул на лицо. Она застонала, зачмокала. Я влил ей в рот несколько капель. Ожили лицевые мышцы. Кровь потекла из носа. Я запрокинул ей голову, подложив под плечи автомат. Ей было неудобно, она извивалась.

– Лежи спокойно, – строго сказал я. – Представь, что ты пациент, нуждающийся в операции.

– Но мне больно… – хрипела она. – Пациент всегда прав…

– Но не всегда жив, – наставлял я. – А будешь ерепениться, запишу тебя на прием к патологоанатому. Хочешь этого? Тогда лежи спокойно, у тебя кровь идет.

Она успокоилась. Восстанавливалось дыхание. Я облегченно вздохнул. С возвращением, как говорится. Ушла и отдала концы безумная ведьма, жаждущая вспороть брюхо своему парню. Когда-нибудь я ей это припомню…

– Вот черт… – прошептала Ольга, разлепляя глаза. – Мне кажется, я уже знаю в лицо всех архангелов…

– И как они?

– Нормальные люди… В белых одеждах, с крылышками, приятные в общении…

– Это просто черти замаскировались, – пошутил я. – Архангелов не существует. На небе тоже был переворот.

– Что-то случилось? – насторожилась Ольга. – Ты напряженно держишься. Словно собираешься от меня отпрыгнуть.

– Ну, ты сегодня не королева красоты, – нашелся я. – Прости. Что-нибудь помнишь?

– Ничего не помню, – подумав, призналась Ольга. – Было страшно, потом разболелась голова, потом… все захлопнулось… Что случилось, Карнаш, ты меня пугаешь… – она стала приподниматься.

– Не двигайся, – я уложил ее обратно. – Все в порядке, ты пережила небольшое затмение, оно в прошлом. Твоя честь и репутация в полном порядке.

Она подозревала что-то ужасное, смотрела на меня со страхом, ощупывая шишку на затылке. Я призвал ее к послушанию, приказал ползти, и она ползла, усиленно выделяя углекислый газ мне в пятки. Мы выбрались к бывшему скверу «На Орджоникидзе», в центре которого валялись осколки металлического шара с очертаниями материков и океанов. В светлые и радостные дни он короновал небольшой, но симпатичный фонтан. В округе было тихо и спокойно. Спали мутанты и бывшие люди, сраженные зловредной инфекцией. Спали птицы, змеи и прочие представители фауны и социума. Мы сидели в фонтане, от которого местами кое-что сохранилось, вяло жевали перловку, глотали таблетки. Я безучастно разглядывал обломок металлического шара, на котором сохранилось барельефное изображение Америки. Привычные конфигурации материков и океанов были уже не актуальны. Карта мира решительно изменилась – где теперь Америка, которую мы так почитали и ненавидели? Ольга нерешительно покосилась через плечо, глянула в другую сторону – словно искала кого-то. Я даже догадывался кого. Заблестели слезы в запавших глазах, потекли по снулому личику.

– Ты сказала, что больше не будешь плакать, – мрачно напомнил я.

– Прости, – она шмыгнула носом. – Забыла. Больше не буду. Не могу, Карнаш, так плохо без него… – она закрыла голову руками, провалилась в оцепенение. Мне было нечего сказать. Я сам себя чувствовал так, словно отрезали кусок души – без которого можно прожить, но так тяжело…

Мы лежали на краю центральной площади, изучали обстановку. Сердце мегаполиса казалось вымершим. Ветер гонял по площади клочки мусора – словно две незримые команды играли в футбол. Лежал в руинах знаменитый на весь мир театр оперы и балета, недостроенный отель экстра-класса, творения конструктивистов 30-х годов. Справа, позади пустыря, возвышалось просевшее в землю здание мэрии – вотчина господина Городового, «скоропостижно» почившего девять месяцев назад под обломками рухнувшей тюрьмы. В той части города орудовала секта «евангелистов» под его чутким руководством. Но что там сейчас? Времена меняются? Блокпост на Красном проспекте в мутной пелене почти не угадывался.

– Вот и наступило далекое-предалекое будущее… – тоскливо прошептала Ольга. – Какая унылая хрень. Волнуюсь я что-то, Карнаш. Невозможно пешком пройти через город. Не решается проблема. Тут нужен отряд спецназа и бронированная защита…

– А если у проблемы нет решения, то зачем волноваться? – подметил я. – Ты права, тащиться через центр к автовокзалу – идея слабая. Мы ее уже проходили. Давай туда, на Орджоникидзе, – я показал прямо – на узкий проход между сквером у театра и вереницей живописных развалин. – Добежим до Военной, потом до «Ауры», выйдем на Каменскую магистраль… Небольшой кружок, оно того стоит. Попробуем напрямую выйти к Бердскому шоссе…

Это был отчаянный забег – с полной головой страха. Мы неслись, как кенгуру, перепрыгивая через мелкие препятствия, огибая крупные, промчались мимо входа в метро, которым девять месяцев назад так удачно воспользовались, и рухнули в пыль на улице Орджоникидзе. Пронесло! Никто не мчался за нами галопом. Хороший знак, – рассудил я, позволил Ольге отдышаться и повел ее дальше. Машин на проезжей части не было – в день празднования злополучного Дня города движение в окрестностях площади Ленина власти ограничили. Но вся дорога была завалена – обломками зданий, рекламными щитами, кусками чугунной ограды сквера. Мы пробирались через эту кашу, стараясь не высовываться – мимо старейшего магазина «Яхонт», мимо бывшего магазина для ветеранов. Безумно жалко было видеть то, что осталось от красивейшего отеля «Мариотт». Единственное городское здание в стиле модерн, сданное в эксплуатацию в 2013 году – с элегантными архитектурными «излишествами», со статуей богини гостеприимства у входа – от него остался лишь каменный фундамент, сложенный на века… Пришлось перебежать к театру – слишком много тут было открытых мест. Мы ползли по парку на задворках Оперного. Он всегда был не ухожен, а сейчас и подавно. Но подземная стихия в этой местности не лютовала. «Горные кряжи» и «большие каньоны» не вырастали. Сохранились даже рельсы – по скверу проходили трамвайные маршруты с улицы Мичурина на Серебренниковскую. Они неплохо сохранились. Мы вскарабкались на насыпь – земля просела перед рельсовым полотном. Ольга включила фонарик на рассеянный свет, осветила вполне приличную шпальную решетку, проржавевшие, но целые рельсы. Покосилась через плечо. Словно собралась трижды сплюнуть.

– Не волнуйся, – усмехнулся я. – Трамвай не придет. И масло тут никто не проливал.

Но что-то в окружающем пространстве было не так. Сновали в воздухе призрачные завихрения, кружилась голова, и озноб, совершенно не «климатического» происхождения, забирался за воротник. Явственно шуршали листья на деревьях. Проблема заключалась в том, что в заданном квадрате не было ни деревьев, ни тем более листьев. Что-то назревало, витало напряжение. На всякий случай я пристроил палец на переводчик огня – патрон давно покоился в стволе. Насторожилась Ольга – вскарабкалась на насыпь, приложила ухо к рельсу. Я тоже чувствовал невнятный гул. Да нет, ерунда…

Внезапно звякнуло – давно забытый звук. Таким сигналом вагоновожатые сгоняли с рельсов зазевавшихся пешеходов. Еще одна слуховая галлюцинация? Задрожала, заволновалась Ольга, завертела головой. Звук растворился в стылом воздухе, сменился монотонным поскрипыванием. Нарастал гул. Мы повернулись и онемели. Из сумрачных развалин, в том месте, где улица Мичурина упиралась в улицу Орджоникидзе, к парку выезжал призрак трамвая…

Мы застыли, завороженные. Липкие мурашки поползли по телу. Трамвай выглядел как настоящий! Основательно заржавевший, много повидавший в этой жизни – он неспешно приближался, издавая звуки, которые, собственно, и должен издавать трамвай! Стекла в салоне и в кабине были целыми – во всяком случае, таковыми казались. Только в задней части салона их затянули стальными щитами. На крыше, в районе токосъемника, выделялось смазанное пятно – при достатке воображения оно могло сойти за гнездо пулеметчика. В кабине вагоновожатого просматривался зыбкий силуэт. В салоне проявлялись неотчетливые округлые пятна – головы пассажиров? Кондуктор, интересно, есть? Призрак неумолимо приближался. Он повернул, вписавшись в кривую, направился конкретно в нашу сторону, покачивая ржавыми боками. В последний момент я опомнился, отобрал у онемевшей Ольги фонарик, выключил его. Свет был зыбкий, возможно, привидение, возомнившее себя вагоновожатым, не успело его разглядеть. Мы рухнули под откос, застыли, и через несколько секунд страшноватое механизированное чудище проехало мимо нас, постукивая колесами по стыкам рельсов. Наваждение имело вполне материальную природу – колеса издавали жуткий скрежет, запахло ядреным машинным маслом, окатило волной теплого воздуха…

Трамвай прошел без остановки, а мы лежали, обрастая гусиной кожей. Потом привстали, уставились вслед уходящему трамваю. А он невозмутимо удалялся, таяли загадочные звуки. Вот он свернул за вздыбленную ограду «летнего сада», пропал…

Мы потрясенно уставились друг на друга, избавлялись от паутины наваждения. Бывает же такое…

– Трамвай не придет, говоришь? – икнув, вымолвила Ольга. Провела пальцем по рельсу, понюхала. Пролила-таки Аннушка масло.

– Пришел, – мрачно констатировал я. – Прошу прощения… Трамвай «Желание». Успела загадать?

– Успела, – она судорожно кивнула. – Чтобы все было как раньше… Это не глюк? – она еще раз понюхала испачканный палец.

– Хороший вопрос… – я поднял голову и стал отыскивать взглядом контактную линию. Ничего подобного тут, разумеется, не было. С обеспечением города электричеством в последние годы как-то напряженно… Ольга проследила за моим взглядом.

– Это плохо, Лешенька… Как бы не дурной знак…

– А помнишь мистический маршрут под номером тринадцать? – решил я сгустить краски. – Это было сущее городское проклятье. Тринадцатый трамвай ходил через центр в Октябрьский район, и что бы власти ни делали, он постоянно влипал в неприятные истории. Каждую неделю он что-нибудь да отмачивал. То машины сбивает, то пешеходов, то горит. То вдруг срывается с места, когда водитель на секунду отлучается, несется, не видя дороги, собирает на Восходе десяток легковушек, разбрасывает их, прет дальше, а в салоне пассажиры, и их охватывают такие трепетные чувства… Это случалось постоянно, никакие меры не помогали. Красивая городская традиция. Народ возмущался, требовал у властей упразднить маршрут, сменить номер, установить шлагбаумы и светофоры на пересечениях с нерегулируемыми перекрестками. Про наш тринадцатый трамвай сняли даже фильм, показывали по центральному телевидению…

– Прости, что перебиваю, Лешенька, – глухо сказала Ольга. – Но ты заметил номер трамвая? Он сохранился в углу на заднем стекле – выцвел, облез, но прочесть пока можно…

– Не заметил, – признался я.

– Тринадцатый маршрут… – она смотрела на меня с суеверным страхом, ее глаза поблескивали в темноте мутными лунными огоньками.

Запершило что-то в горле. Мы сидели и слушали. За оперным театром властвовала тишина. «Городское проклятье» не возвращалось.

– Ну, ладно, хватит, – сбросил я оцепенение. – Подурили, и будет. Никакой это не знак. У страха глаза велики. Есть рациональное объяснение. То, что сохранились рельсы, не фантастика. Трамвай тоже отыскался, эка невидаль. Держу пари, это одна из уцелевших банд, пытающихся сохранить контроль над частью города. Ездят по делам – в ночное время, когда риск подвергнуться нападению значительно меньше. Пассажиры вооружены, на крыше пулеметчик. В прошлом эти люди, обнаружив сохранность путей, очистили шпальные решетки, возможно, что-то подлатали, пустили по рельсам трамвай. Работает на механике. Фактически дрезина, приводимая в движение мускульной тягой. Нужно радоваться, что в этом городе еще не угасло человеческое племя. Еще боишься?

– Боюсь, – призналась Ольга.

– Ну, тогда пошли дальше, – ухмыльнулся я. – Чтобы не бояться.

Страх подгонял. Мы побежали наискосок через сквер, вернувшись на улицу Орджоникидзе, перебрались за перекресток с Каменской. Развалины в этой местности уплотнялись, их окутывала плотная мгла. Не менее получаса мы добирались до пересечения с улицей Военной. Под горой уже виднелись руины крупнейшего в городе торгового центра «Аура». Двигаться под горку стало легче. Но идти приходилось вслепую – мы боялись включать фонари. Справа высились останки высоток – три помпезные когда-то «свечки». Ближе к перекрестку с Каменской магистралью мы встали, обескураженные – дорогу снова загородила гора.

– Ну, всё, Карнаш, включай трактор, – вздохнула Ольга. – Прорвемся.

– Не неси чушь, – поморщился я.

– Ну, конечно, – она всплеснула руками, – я могу только есть, пить и нести чушь.

Давненько мы не выясняли отношений. Возможно, неплохая примета – пора возвращаться к жизни после гибели четвероногого друга. Пробиться через этот «Эверест» было трудно даже с бульдозером. Мы вздрогнули – где-то далеко, в глубинах частного сектора за магистралью, простучала автоматная очередь. За ней посыпались одиночные выстрелы. Я судорожно озирался. По правую руку, среди обломков, возвышалось вытянутое жилое здание. Возможно, по первому этажу мы могли бы продвинуться вдоль улицы и выбраться в окрестностях «Ауры». Других проходимых путей я не видел.

– Туда, – кивнул я.

– По стройке полазим? – удивилась Ольга. – Теперь без приключений?

Если уж быть предельно точным, это была «стройка наоборот». Приключений мы не искали – они сами нас находили. Мы вновь карабкались по грудам битых стройматериалов. Проникли в дом, воспользовавшись проломом в стене, и на первом этаже обнаружили что-то вроде «коридорной системы». Большинство дверей были выбиты, громоздились груды мусора, разбитая бытовая техника, металлические каркасы предметов мебели (все деревянное в центре города ушло на дрова). Какое-то время мы топтались посередь этого убожества, осторожно двинулись вперед, стараясь ничего не задевать во избежание обрушения. На какой-то миг мы потеряли друг друга – любопытная Ольга шмыгнула в квартиру. Я встал, чтобы ее дождаться. За дверным проемом метались сполохи света.

– Как-то странно, – доносился утробный голос. – Сохранился шкаф, в нем сидит скелет. В ногах у скелета нож и пустая бутылка водки…

– Ничего удивительного, – отозвался я. – В каждой семье имелся свой скелет в шкафу. Удивительное заключалось бы в том, если бы бутылка оказалась не пуста… Ты можешь не отставать?

– Да, я очень стараюсь… – гибкая фигурка, обвешанная фуфайками, выскользнула в коридор. – Слушай, Карнаш, – зашептала она, – ночь на дворе. Не пора подумать о ночлеге? В квартире неплохая кровать…

Я мог бы с ней поспорить, что ночью двигаться безопаснее. Обсудить эту тему мы не успели. В воздухе что-то пропело, с хрустом вонзилось в косяк! Ну, никак без приключений! Мы повалились одновременно, сплющились за растерзанным электрощитком. Я догадался выключить фонарь. А Ольгин сам погас, куда-то откатившись.

– Ты цела? – прошипел я.

– Да я-то цела, вот только ухо…

Я поднял руку, провел по косяку и нащупал шершавую металлическую стрелу, загнанную в стену. Стреляли из спортивного арбалета. В ту пору, когда мы с Ольгой еще не знали о существовании друг друга, она бродила по городу с подобной штукой. Искушение выплюнуть очередь в черноту коридора было бездонным. Но я сдержал естественный позыв. В конце коридора кто-то завозился. Стрелок, похоже, был не один.

– Ау, – сказал я.

– Чего надо? – хрипловато проворчал мужчина. В голосе звучали настороженность и испуг.

– Мимо идем, – уклончиво отозвался я. – Это вам чего-то надо, а не нам. Мы вас трогали?

– Здесь не ваша территория, – поставил в известность собеседник.

– Ну, извините, уважаемый. Просим прощения за беспокойство. Мы не видели указателей, что это частная территория. Еще раз просим нас извинить. Не знаем, как выразить наше сожаление.

– Чего это с тобой? – прошептала Ольга. – Нас снимает канал «Культура»?

Наступило продолжительное молчание. На другом конце коридора стартовало производственное совещание. Я обратился в напряженный слух. В обсуждении участвовали вроде бы трое.

– Кто такие?

– Мужики, ну, какая вам разница? – я начинал терять терпение. – Просто идем по своим делам. Нам нужно тут пройти, а на улице… согласитесь, неуютно, мусорный ветер…

Ольга отрешенно замурлыкала: «Мусорный ветер, дым из трубы, плач природы, смех Сатаны…»

– Сколько вас?

– Дивизия, блин…

– Ты чего такой грубый? – вступил другой голос.

– А чего сами такие борзые? Вас трогали?

– Ладно, разрешим пройти, – проворчал первый. – Еда есть?

– Ну, есть немного… – сам не понимаю, почему это вырвалось. Но у нас в рюкзаках действительно оставалось немного провизии: вяленая и копченая рыба, несколько банок тушенки, перловки, у которых давным-давно истекли все разумные сроки годности.

– Слышь, Карнаш… – глухо зашептала Ольга. – Тут, похоже, есть параллельный проход – с обратной стороны…

– Не спеши, успеем, – отозвался я.

– Хорошо, мы не будем стрелять, – великодушно поведал «парламентер». – Проход здесь платный. Сделай десять шагов вперед, оставь еду и уходи обратно. Если все в порядке, мы вас пропустим. И без глупостей, стреляем без предупреждения.

– Карнаш, а если засада? – встрепенулась Ольга.

Фатальной опасности я пока не чувствовал. В действиях троицы упорно просматривалось что-то дилетантское. Я извлек из рюкзака банку перловки и половину рыбины, пополз вперед. Оставил, где просили, и быстро вернулся.

– Прошел испытание на щедрость, – фыркнула Ольга. – Теперь, как порядочные люди, мы должны спасти этот мир, который задыхается от голода.

Коридор наполнился шумом – кто-то полз навстречу. Мне стало смешно, я мог бы прикончить этого «пластуна» одним выстрелом – на слух (а потом воспользоваться параллельным коридором), но пока воздержался. Незнакомец забрал еду и вернулся на позицию. Настала тишина. Текли минуты.

– И что? – зевнула Ольга. – Все полтора часа экранного времени будем тут сидеть и зевать?

– Эй, мужики, мы проходим, – предупредил я и завозился, делая вид, что поднимаюсь. Как в воду глядел! Шлепнулась тетива, и стрела пропела над головой, вызвав обрушение штукатурки.

– Твой платеж не прошел, – ухмыльнулась Ольга.

– Мужики, вы чего, охренели? – возмутился я. – Мы же договаривались!

– Мало, – чуть помедлив, отозвался «переговорщик». Он что-то дожевывал. – Давай еще, мужик. Стрелять не будем.

– Умнейший человек, – с ядовитой иронией констатировала Ольга, – в нашей палате. Ну, давай, Карнаш, что лежишь? Тащи им жратву. Осчастливь добрых самаритян. А то не знаем, куда ее девать.

Теперь я точно разозлился. Я крикнул, что несу, порылся в рюкзаке для соответствующего звукового оформления и пополз вперед, обхватив цевье автомата. Ударил прикладом по полу – словно донышком банки в сердцах, сообщил, что могут забирать, и пополз обратно. Но далеко я не ушел – бесшумно вкатился в ближайший проем и застыл. За едой ползли двое – похоже, друг другу они не доверяли. Они лихорадочно шарили по полу, отыскивая заветную еду. Я набросился на них в кромешной темноте! Они кричали от страха, отбивались кулаками, коленями, но явно были не бойцы. Стрелять в этой давке было нереально. Я чуть не рассмеялся – ребята, не ломайте мне ноги своими ребрами! Хватило нескольких хороших оплеух, чтобы покончить с этим. На всякий случай я откинулся к стене, чтобы арбалетчик не проткнул стрелой, но на другом конце тоже все было кончено. Ольга, разозленная потерей драгоценного провианта, прокралась параллельным коридором и быстро разобралась со стрелком.

– Карнаш, я поймала его! – сообщила она.

– Утром, надеюсь, отпустишь? – ухмыльнулся я.

В свете фонаря возникли двое с разбитыми носами. Истощенные, грязные, с серыми изможденными лицами. Они были страшно напуганы, умоляли не убивать.

– Парень, прости… – хрипел рахитичный сорокалетний мужик с дряблыми мешками под глазами. – Пойми, нам жрать нечего, мы думали, ты с нами поделишься… Мы же не себе – у нас тут женщины, старики…

Я вник в их трудное материальное положение, уверил, что добивать их не буду и внимательно выслушаю их грустную историю. Они кряхтели, утирали носы. Одного из незадачливых охотников звали Василием, другого Павлом. Арбалетчика, с которым одной левой справилась Ольга, – Дмитрием. Из дома, где мы находились, имелся проход в подземелья «Ауры», в канализации которой обитали люди. Загнивающая колония – и даже с собственным руководителем. Бойцов в колонии почти не осталось. В случае опасности она могла выставить не больше десятка мужчин, еще способных переставлять ноги. В «Ауру» полгода назад начали стекаться люди, бежавшие из разгромленных колоний. Поначалу были бойцы, была еда и люди, способные ее добыть, поддерживали относительную безопасность. В районе «Ауры» скопилось несколько сотен горожан. Они отбивали нападения, минировали проходы – имелись специалисты, знакомые с военным делом. Но зима в этот год выдалась невиданно суровой, костры и печи не спасали, люди десятками умирали от переохлаждения. Лютовали банды каннибалов, зараженных, наведывались дикие звери. Гибли мужчины, способные держать оружие. Людям приходилось сбиваться в кучу, зарываться глубже в землю. Еды практически не осталось, добывать ее с каждым днем становилось труднее. Ели крыс, любую живность, которую могли добыть. Выжившей сотне удалось заблокироваться в котельной под подземной парковкой торгового центра, там они и влачили существование, изредка делая вылазки за продуктами. «Мы не агрессивные, – уверяли изможденные мужики, – нам просто хочется еды и безопасности. И пережить очередную зиму, которая уже не за горами…»

Мы могли бы пройти мимо этой колонии, но настало время подумать о ночлеге. И не так уж много оставалось в мире людей, чтобы равнодушно повернуться спиной. Я чувствовал, что эти парни не представляют опасности. Они вели нас какими-то запутанными коридорами. Мы спустились в подвал по разбитой лестнице, попали в широкую канализационную трубу. Горький опыт хождения по подобным артериям уже имелся, но в данном случае все было спокойно. Тропу протоптали, местные коллекторы были свободны от духов подземелья. Мы погружались все глубже в подземный мир, миновали мощные металлические двери, отворившиеся на условную фразу. В теплотрассе и примыкающей к ней котельной горели восковые свечи, урчал заезженный генератор. Копошились люди в выцветшем тряпье. В нашу сторону устремлялись женские лица, в которых не оставалось ничего женского, слезились воспаленные глаза беспомощных пожилых людей. «Население» жалось к печкам, работающим на полную мощность. Холод просачивался через стены, в подземелье царил убийственный гнилостный дух. Молодых и здоровых практически не было – выбило, как в Великую Отечественную. Люди ворочались на лежанках, что-то бубнили, тянули к нам засохшие длани. Несколько раз мыостанавливались, отдавали им рыбу, пожертвовали банку тушенки. Обитатели подземелья не набрасывались на еду, как голодные звери, садились в кружок, пускали по кругу ложку или нож, терпеливо ждали, пока им что-нибудь достанется. Ну, не могли мы всех накормить! Они продолжали тянуть к нам заскорузлые ладони, а Ольга испуганно шептала:

– Откуда же их столько, Карнаш… Ну, что ты молчишь? Объясни этим людям, что мы не рассматриваем обращения граждан…

Среди умученных, хотя и нормальных лиц, мелькали деформированные, изуродованные, зачастую лишенные основных человеческих примет – глаз, ушей, носа. Поднялся мужчина с вмявшимся черепом и гигантским «защечным мешком», свисающим с физиономии, словно дряблая женская грудь. Левый глаз у него отсутствовал, а правый находился явно не в своей тарелке. Зевнула и почесалась «интересная» особа, у которой вместо ушей были жалкие волдыри с отверстиями, а между толстыми пальцами на руках красовались перепонки. Еще одна «красавица подземелья» с землистым, предельно вытянутым лицом, но удивительно красивыми глазами – она была одета в длинные мешковатые юбки и зимний пуховик когда-то красного цвета – вкрадчиво приблизилась и зашептала мне на ухо, что может доставить самое райское на земле наслаждение, которое я никогда не забуду. Она шептала, что готова доставлять мне его постоянно, пока у кого-то из нас не отсохнут соответствующие части тела – и всего лишь за пустяк с моей стороны: немного еды и позволение находиться рядом, в особенности с моим автоматом. В голосе женщины звучали бархатистые чарующие нотки, в красивых глазах застыла извечная бабья тоска. Она тянулась к моей руке, чтобы погладить ее – совершенно не смущаясь присутствия Ольги. Я смущенно бормотал, что еда у нас кончилась, и ничем полезным я быть не могу. «И вообще его женщины не интересуют», – хмыкала в кулачок Ольга.

– Ой, не могу, – возмущалась она, когда я вырвался из плена удивительных глаз. – Проституция Российской Федерации, блин, просьба любить и жаловать. Какие мы нарядные и раскрепощенные…

Вскоре эти люди уверились, что у нас действительно не осталось еды. Они теряли к нам интерес, разбредались по углам. Враждебного отношения я не заметил. Эти люди хотели только есть. Ничего другого их в жизни не интересовало. Им было абсолютно безразлично, кто появляется в их компании и кто ее покидает. Многие из них давно махнули на себя рукой, жили лишь ожиданием смерти. Мы отыскали свободный уголок между изгибами холодных труб. Здесь валялось какое-то тряпье. Я застелил его сверху распахнутой фуфайкой. Ольга свернулась калачиком, потянулась ко мне. Я поцеловал ее в щеку, известив, что хочу еще пройтись, вернусь через двадцать минут. Часы показывали без малого час ночи, большинство страдальцев уже спало. Ворочались тела, укутанные рубищем. Кто-то монотонно матерился, сокрушаясь, что не может умереть. А руки на себя накладывать – смертный грех, придется терпеть. Но ничего, уже не за горами тот долгожданный день…

Местного предводителя я нашел в закутке за засыпанной аппаратной. Абсолютно седой мужчина в телогрейке нервно прохаживался между самодельными нарами и утлым раскладным столиком. Он еще не исхудал, как большинство подопечных, хотя и не сказать, что выглядел атлетом. Серое лицо изрезали глубокие морщины.

– Пойми, Борис, – с хрипотцой внушал «отец нации» унылому рябому типу. Тот слушал стоя, с опущенной головой, – ну, нет другого выхода, такой закон. Что нам делать с твоей Елизаветой – в санэпидемконтроль звонить? Отправить лечиться за границу? Заразилась твоя благоверная, хорошо, что успели поместить в карантинный бокс. Это конец, Борис. Она со дня на день в зомби превратится. А ты к ней ходишь и тоже подхватишь инфекцию. Хочешь, чтобы все от нее свалились? Извини, друг, доступ к «телу» закрыт. Мы все понимаем, скорбим вместе с тобой, твоя Елизавета была доброй покладистой женщиной, нам будет ее не хватать… В общем, завтра команда Латышевского сделает то, что должна. Прости, дружище, это необходимо. Не ходи к ней больше. Тебя все равно не пустят.

По глазам потенциального вдовца текли слезы. Он все понимал. Пошатываясь, он сгинул во тьму. Предводитель плюхнулся за стол, открыл тетрадь с обмусоленными корочками, послюнявил карандаш и на нескольких страницах что-то вычеркнул.

– Вот так и доживаем. Осталось их девяносто четыре… – резюмировал он со вздохом, пожимая мне руку и всматриваясь в мое лицо. – Жалко Бориса, но что поделать? На собственной шкуре знаю, что это такое. Моя жена скончалась полгода назад. Подхватила инфекцию на свежем воздухе. Хоть не выходи из этого подземелья… Гусак Алексей Захарович, – представился предводитель. Я тоже представился. – Тезка, значит, ну, что ж, хорошо… – он оценивающе обозрел мое еще не исхудавшее туловище. – В армии, похоже, служили, Алексей, выживать умеете. Вы же не с неба сюда свалились?

Я поведал, что считал нужным. Он внимательно слушал, покачивал головой. На слове «Академгородок» его глаза выбрались из запавших глазниц, сделались большими и удивленными.

– Глупости, Алексей, – передернул он плечами. – Безнадежная затея. Мне жалко вашего пацана, но прогулка в Академгородок… Далеко. И слухи разные о дальних землях гуляют. Назад вы не вернетесь. На вашем месте я смирился бы с потерей. Может, останетесь? – спросил он с надеждой. – До зарезу нужны такие люди, как вы. Полторы калеки осталось в подчинении… Жалко, – опечалился Гусак, когда я вежливо отклонил «заманчивое» предложение. – Не бережете вы себя…

– Может, знаете дорогу, Алексей Захарович? – спросил я. – Или люди ваши знают?

– Да нечего тут знать, – отмахнулся Гусак. – Напрямую вне трассы, конечно, не пройдете – там горы выросли, все окрестности ТЭЦ-5 и Ключ-Камышенского плато – загадочная горная страна. Как ни верти, только Большевичка и Бердское шоссе. Два варианта. Первый – по Каменской магистрали через автовокзал. Но это опасно, вы даже до Южной площади не дойдете. Сильвестра, я слышал, угомонили еще осенью, но свято место пусто не бывает, там сейчас каннибалы промышляют. У этой публики тоже дела не ахти, – Гусак вздохнул, словно и себя причислял к этому гордому племени. – Человечество вымерло почти полностью, есть им нечего, друг дружку жрать приходится… Вторая дорога вам больше подойдет. Метрах в трехстах по Каменской магистрали начинается глубокий разлом. Он тянется до улицы Кирова. Бандитов и каннибалов там не встретите – им нечем поживиться в том районе, а вот за прочих божьих тварей ничего не скажу…

– Спасибо, Алексей Захарович, – искренне поблагодарил я. – Вы нам очень помогли.

– Да в чем помог-то? – отмахнулся предводитель. – Попасть в могилу раньше времени помог?

Подошел сутулый бородач с автоматом за спиной, начал что-то нашептывать Гусаку на ухо. Тот понятливо кивал, искоса поглядывая в мою сторону. Бородач испарился. Взгляд Алексея Захаровича потеплел.

– Доложили, что вы накормили наших людей. Благодарствую, Алексей. Понимаю, что всю толпу шестью хлебами не накормите, но хоть за это спасибо… В общем, ночуйте у нас, располагайтесь. Если передумаете лезть в могилу, будем рады пополнению. А если нет, то вас выпустят через южный вход, я распоряжусь. Это там, – он махнул куда-то в темноту.

– Кем вы были в мирное время, Алексей Захарович? – поинтересовался я перед уходом.

Он как-то зябко поводил плечами, вымученно рассмеялся.

– Не поверите, Алексей. Муниципальным депутатом, – рука отправилась в карман (за депутатским мандатом?), но передумала. – Попутно работал директором завода электровакуумной аппаратуры. Считался молодым и перспективным. Давно это было, черт возьми…

По пути назад меня перехватили. Окликнули по имени. Приподнялся мужчина с заплывшим лицом и выпадающими волосами. Я с трудом его узнал. Парня звали Иван. В бытность мою обитателем колонии в Оби он на пару с братом Марио держал заведение, где любили столоваться гвардейцы полковника Гнатюка и сам полковник. Пришлось остановиться, поговорить с человеком. Лучше бы я не слышал эту грустную историю! Но я ведь не знал, что случилось с колонией. Я сбежал из нее десять месяцев назад, опасаясь страшной мести полковника (он с некоторых пор крепко стоял на рогах). К Оби подкрадывались полчища зараженных, их с потерями отгоняли, но они просачивались сквозь подземные коммуникации, настырно рыли норы… И через неделю после моего исчезновения вновь прорвало фурункул! Твари ударили внезапно, словно фонтан вырвался из-под земли. Откуда их столько взялось? Не меньше тысячи оголодавших «мертвяков» набросились на людей, смяли позиции военных, распотрошили все дома. Половину удалось перестрелять, но остановить эту лавину было невозможно. Иван лично видел, как негодующему полковнику озверевший монстр отгрыз голову. Уцелевшие люди – примерно сотни полторы – отступили в гарнизонный клуб, где и забаррикадировались. Людей с оружием там оказалось совсем немного. Боеприпасы подошли к концу. Орда зараженных (непрерывно получающая из-под земли подкрепление!) осадила «очаг культуры». Двери уже выламывали. Кто-то бросил клич: люди, мы же не хотим, чтобы нас сожрали заживо? В общем… вынесли на рассмотрение идею массового самоубийства. На этом месте рассказа у меня волосы встали дыбом. Люди умоляли горстку уцелевших автоматчиков расстрелять их. Те были бледные как мел, но стреляли, валили людей пачками. Потом в себя… Иван и его брат Марио имели при себе пистолет. С двумя патронами. Прощание вышло каким-то скомканным. Рыдали друг у друга в объятиях, а двери уже трещали, лезла озверевшая толпа. Марио выстрелил в Ивана, потом в себя. Но в Ивана он фактически промазал – пуля царапнула висок. От боли Иван лишился сознания, кровь залила лицо. Он очнулся, когда неподалеку хлопнула граната – кто-то из автоматчиков предпочел забрать с собой десяток тварей. В полу образовалась яма, в общей сумятице Иван туда и провалился. Практически двое суток он лежал в этой дыре, а когда выбрался, все уже кончилось. Колония опустела. Остались обглоданные кости. Горели «стратегические» запасы горючего в цистернах. Зараженные ушли. Потрясенный Иван побрел в город – куда еще идти?

– Дошел, Карнаш, уж больно жить хотелось, – повествовал он слабым голосом. – По пути вот с этим бедолагой познакомился, вместе мыкались, – он похлопал по храпящему телу под ворохом тряпья. – Господин Богомыслов, бывший чиновник из Калининской администрации. Осужден за взятки и махинации с муниципальной собственностью. Бежал, когда рвануло – все зэки тогда разбежались – мыкался тринадцать лет по разным колониям…

Я только через час вернулся на лежанку – расстроенный, одолеваемый мрачными думами. Ольга дремала, но еще не спала. Приподняла фуфайку, чтобы я под нее забрался.

– Какие мы пунктуальные, – бормотала она. – И часа не прошло… Ложись скорее, мне здесь одной очень страшно… Вроде люди кругом, а страшно…

– Никто не приходил, пока меня не было? – я нежно обнял ее.

– Удача приходила, – проворчала она. – К тебе. Сказала, что больше не придет.

– Прости. Знакомого встретил.

– О, Господи… И что? Посидели, выпили?

– Потом расскажу. Засыпай, милая. Если мы еще и завтра проспим…

Мы не проспали. Несколько часов на сон – и совесть, отягощенная чувством долга, постучалась в черепную коробку. Мы лихорадочно собирались. Переглянувшись, решили не завтракать, чтобы не дразнить людей. Опуская глаза, мы протискивались между ворочающимися телами. Южную дверь из армированной стали, утопающую в глубокой нише, охраняли щуплые бородачи с одутловатыми лицами. Они должны были нам открыть – так обещал господин Гусак. Когда мы поздравили их с добрым утром и пожелали хорошего дня, они вдруг как-то помрачнели. Возникла мысль сорвать с плеча автомат. Но идея осталась нереализованной. Возможно, к лучшему.

– Минуточку терпения, Алексей, – смущенно кашлянули за спиной.

Мы обернулись и обнаружили группу бледных мужчин, нацеливших на нас автоматы. Им было неловко, они не скрывали. Алексею Захаровичу Гусаку было тоже неловко. Похоже, он практически не спал. Под честными глазами порядочного человека (и депутата) прочертились лиловые круги. Он смущенно кашлянул, опустил глаза.

– Послушайте, ребята, нам очень жаль… – он хрипло откашлялся, – но всю еду, что лежит в ваших рюкзаках, вы должны оставить. Поймите, мы не бандиты, не грабители с большой дороги, но… Да, нам стыдно, неприятно, но вы нас тоже должны понять. Это не для нас – а для людей, что лежат в нашей котельной. Там больные, женщины, старики… В общем, простите, – резюмировал Гусак, – но из подземелья вы не выйдете, пока не оставите свои припасы. И лекарства, включая перевязочные материалы. Ваша одежда и ваше оружие нас не интересуют.

Было бесполезно выражать им свое презрение. Природа человеческая не меняется. Не можешь добыть – отбери у ближнего. Мы переглянулись. Бросаться в драку? Но кто-нибудь обязательно пострадает. Ладно, пожалеем пропащие души. Я жалел лишь о том, что мы не позавтракали. Вздохнув, я начал распаковывать наши рюкзаки. Автоматчики не приближались, наблюдали издали. Драгоценные лекарства и антибиотики лежали в коробке от патронов – им и в голову не пришло, что там не патроны. Хоть с этим повезло. Они оживились при виде горки продуктов. Действительно, зачем этой парочке, идущей на смерть, столько провианта?

– С удачной охотой, Алексей Захарович, – съязвил я напоследок – мужчина зарумянился и насилу выдержал взгляд. – Надеюсь, и дальнейшие охоты будут для вас столь же удачными…

Впрочем, о «большом каньоне», разрезавшем кусок правобережной части города, Гусак не соврал. Мы выбрались из развалин, перебежали Каменскую магистраль и уже через несколько минут недоверчиво посматривали на висящие над нами кручи. Разошлась земная твердь, образовалось рваное ущелье, в которое падали и разбивались дома частного сектора, пафосные особняки и гаражи, мелкие производственные строения. Мы бежали по пади, опасливо поглядывая на зияющие над головой карнизы, перебирались через горы мусора и человеческих костей. Утро выдалось хмурым, пепельная мгла висела над ущельем, погружая его в клубящиеся сумерки. Атаку крылатых тварей мы не проворонили. Они спикировали с кручи – просто камнем рухнули! А у самой земли расправили крылья, помчались по наклонной. Я уловил движение – как разверзлись крылья с перепонками, – толкнул Ольгу под изувеченный каркас поликарбонатной теплицы, а сам покатился в груду заплесневелых досок. Схватил половинку развалившегося поддона, воздел на вытянутых руках. Атакующая тварь треснулась грудью, закудахтала, завизжала. От удара затрещали кости, помутнело в глазах. Но я устоял. Оглушенная птица (или все же летучая мышь?) рухнула на землю, судорожно била крыльями, тянула ко мне безобразную голову на морщинистой индюшачьей шее. Щелкал клюв, похожий на ковши экскаватора. Когда же эти твари остановятся в развитии? Остальные возмущенно галдели, вились роем над головой. Я отбросил подвернувшийся щит, полоснул по ним очередью. Полетели пух и перья. Две крупные особи свалились под ноги. Одна издохла, другая еще на что-то надеялась – тянулась ко мне остроносым клювом, поблескивали шарики глаз. Птицы поднимались в небо – не рассчитывали они на столь радужный прием. А я уже выколупывал из теплицы ворчащую Ольгу, гнал по пади, понося этих «гордых», но глупых пернатых…

Приятной прогулки нам, собственно, не обещали. И все же я рассчитывал на что-то более спокойное. Отвесный обрыв увивали замысловато переплетенные корни. Но когда мы встали рядом, чтобы сделать передышку и привести в порядок взлохмаченные чувства, они пришли в движение, завозились, превратились в клубок запутанных змей! Разверзались пасти, унизанные зубьями, выстреливали жала на кончиках длинных языков. Мы отшатнулись от них, как от чумы – и, в общем-то, разумно – их жала выстреливали на приличные расстояния. Я вскинул автомат, долбил по ним, крошил в мелкую капусту, выдергивая из обрыва, пока не опомнился – зачем расходовать драгоценный боезапас? Мы побежали дальше, Ольга отстала, а когда я спохватился, она уже жалобно стонала где-то в тылу. Я скачками пустился обратно – и обнаружил, что она застряла в груде человеческих останков. Она вертелась, извивалась, обливаясь рвотой, зацепилась за что-то, к ней тянулись костлявые фаланги пальцев, на которых местами сохранилась кожа. Злорадно скалились черепушки… Я полез на гору, позабыв про уважительное отношение к покойникам, обнял свою любимую за талию, стал вытаскивать, как из трясины…

А дальше ущелье пошло в гору, мы с трудом переставляли ноги. По пади свирепствовал ураганный ветер – излишне говорить, что дул он нам в лицо. Высохла и обветрилась кожа. Ущелье сглаживалось. Не прошло и часа, как мы выбрались на поверхность за разрушенным мостом через улицу Кирова. Когда-то пафосный район Новосибирска – окрестности метро «Октябрьская» – средоточие деловой и общественной жизни. Территория стремительно развивалась и застраивалась. Нынче все лежало в скорбных руинах, над которыми властвовал порывистый ветер. Он носил клубы пыли, какие-то обрывки, мелкие предметы. Катилось спущенное колесо, оторвавшееся от автомобиля. Район казался пустынным. Сквозь сизое марево проступала обвалившаяся красивая высотка с магазином татарской кухни «Бахетле», торчали в небо обмылки помпезных «свечек». Банки, деловые центры – от них лишь кое-где уцелели каркасы, давно осыпалась облицовка. Мы сбавили обороты, крались по обочине, настороженно озираясь.

– Невероятно, – бурчала Ольга, закрываясь руками от пронизывающего ветра. – Нам, как плохому велосипедисту – постоянно в гору и против ветра…

Мы сделали привал в груде незавершенного строительства. Ветра в этой местности, похоже, дули постоянно – полируя камни и глыбы бетона. Возможно, этим и объяснялось отсутствие «на районе» живых существ. Ольга ковырялась в рюкзаке, извлекла «косметичку» – жестяную банку с непостижимыми женскими штучками. Она обильно смазывала лицо жирным кремом – я всегда остерегался спрашивать, из чего эта гадость сотворена. Вероятно, она сама не знала, главное, что помогало в непростых ситуациях. Мордашка блестела, как надраенный сапог. Но этого было мало. Она продолжала ковыряться в банке, бормоча, «что бы еще намазать на морду?», ей нужна защита на весь день! В итоге она покрыла себя вторым слоем, залоснилась, заискрила, стала покрываться блестящими «звездочками».

– Блеск для губ используешь? – ухмылялся я, стараясь не внюхиваться в прогорклый запах «защитного» крема. – Маскируешься под границу между светом и тенью?

– Не издевайся, – бурчала она. – Ты не представляешь, что такое для женщины отсутствие ее повседневных атрибутов. Ни помыться, ни причесаться, ни перышки почистить. Я вся чешусь и пахну.

– А у меня носки в бумеранги превратились, – похвастался я. – Боюсь выбрасывать – вернутся ведь по голове…

Мы взбирались на пологую горку. Когда-то с этой местности открывалась эффектная панорама на центр. Она и сейчас открывалась. Эффектная, как никогда. От здания бывшего обкома КПСС – резиденции губернатора – сохранились две стены, похожие на обелиски. Одну из них поддерживал завалившийся с соседней стройки подъемный кран, другая стояла сама по себе и выглядела очень неустойчиво. «Зеркально-стеклянные» жилые массивы на Военной горке стали просто горкой, венчаемой осколками остекления балконов. Горка поблескивала – вероятно, пыль на ветреном месте не задерживалась. Обвалилась высотка переменной этажности, сохранились лишь вертикальные опоры и криво висящая надпись «Ланта-банк». С этой минуты мы предпочитали не оглядываться, упорно шли вперед. Район действительно вымер – на дистанции в четыре километра мы не встретили ни одной живой души! Здесь просто нечем было питаться. У станции метро «Октябрьская» лопнул асфальт и все, что было под ним. Обнажилась бездна, в которой просматривался подземный переход к станции, истлевшие останки пассажиров, упавшие в разлом машины. Мы обогнули пропасть и устремились дальше – мимо напыщенного 27-го дома по улице Кирова, проживать в котором считалось признаком хорошего вкуса, мимо городской публичной библиотеки – в ней не уцелело ни одного окна, но здание стояло – явный комплимент добросовестным советским строителям. На улицу Восход мы не пошли – она гуляла волнами, как будто разразился бурный шторм, а потом все застыло. Мы обогнули развалины завода радиодеталей и отправились в глубь кварталов, передернув затворы и приготовив гранаты. Но и здесь нам никто не препятствовал! Такое ощущение, что нас выбросили во вчерашний день. Массив на огромном протяжении был застроен типовыми пятиэтажками. Среди них, как мухоморы в окружении бледных поганок, возвышались современные высотки. Новые дома рушились как карточные домики, а вот «хрущевки» строили по сейсмоустойчивой технологии, с них сносило крыши, выбивало оконные переплеты, кое-где отпадали халтурно закрепленные панели, но, в общем и целом, дома стояли. В них никто не жил – даже летом в насыщенных сквозняками клетушках невозможно было находиться. Мы пробирались между грудами мусора, углублялись в кварталы. Передохнули в салоне «Лэнд-Ровера», застывшего на парковке у дома. Окна были закрыты, лавина прошла стороной, а замок на двери я вскрыл прикладом автомата. «Сейчас бы еще покушать», – мечтательно вздохнула Ольга после десяти минут покоя на мягком диване.

Чувство голода обострялось, мы старались не думать о еде. Если надо – всегда добудем. Мы спешили дальше. В черных дырах подвалов попискивали крысы, но не высовывались – возможно, в данной местности они не отличались габаритами и прожорливостью. Впрочем, одну из хвостатых тварей мы все же засекли. Ее растерзанный труп с голым хвостом валялся рядом с расквашенной трансформаторной будкой. Крысу жадно обгладывало лохматое существо. Из боков животного были выдраны клоки шерсти. Оно стояло к нам спиной, помахивало пышным хвостом, и было поглощено своим гастрономическим занятием. Со спины животное не походило на мутанта. Не знаю, что нашло, возможно, образ Молчуна стоял перед глазами. Я не испугался. Приступ меланхолии сдавил грудь. Возникло дикое желание погладить собаку. Хорошая собачка… Я подошел к ней поближе. Животное почувствовало постороннего, совершило резкий скачок с разворотом и практически с кувырком через голову! Я опешил. На меня таращилась изувеченная шрамами кошачья морда! Растопырились роскошные «буденновские» усы. Оскалилась пасть, вылезли два убийственных клыка. Тварь присела на мягкие лапы, чтобы броситься. Возможно, я успел бы выстрелить. Но Ольга успела первой. Прогремела короткая очередь, пуля пробила лобную кость, и кошка без разговоров завалилась на бок, вздрогнув пару раз.

Я перевел дыхание. Даже испугаться не успел.

– Ну, ты точно инвалид первой группы на голову, – постучала по макушке Ольга. – Котенка захотел погладить?

– Я думал, это собака…

– Ну, тогда щенка…

Мы опасливо разглядывали мертвое животное. Возможно, на начальном этапе эволюции это был ангорский кот. Теоретически белый. Потом с ним что-то случилось – то ли вирусов налопался, то ли избыток микрорентген нашел свою жертву… В общем, чем удобряли, то и выросло. Ольга брезгливо передернула плечами.

– Домашний любимец, блин…

– Кошки съедобны? – задумался я.

– Ну, знаешь ли, – она натужно сглотнула. – Возможно, мы голодные, но чтобы до такой степени… Да, – она смутилась под моим ироничным взглядом, – у твоего вечно молодого, вечно пьяного приятеля Виктора я пробовала собачье мясо. Но сколько я перед этим выпила? Мне было без разницы, знаешь ли…

Вопрос был чисто академический. Непонятно, почему она восприняла его буквально. Надежду добыть нормальную еду я еще не потерял. Мы спешно снялись с места, пока не сбежалась местная публика, привлеченная шумом. И вскоре уже пересекали по диагонали падающую к Большевичке улицу Добролюбова. В районе перекрестка было много препятствий, поэтому мы срезали – через руины бизнес-центра «Якутия» и вывернутые наизнанку внутренности ресторана «Олонхо». Проезжая часть за светофором в сторону центра была забита автотранспортом. Машины теснились в четыре ряда. И не только у светофора, но и по всей дороге. Застывшие черные кляксы, обросшие слоями грязи. Когда тряхнуло в памятный день, весь этот бесконечный поток дачников тащился в город. После толчка, разумеется, никто не поехал. Машины сталкивались, переворачивались, их засыпало обломками стоящих вдоль дороги зданий. Уцелевшие машины и их водители просто не могли выбраться из этого плена.

– Ты только посмотри, что делается, – изумленно бормотала Ольга, озирая во все пределы улицу Большевистскую. – Удивляюсь, почему тут еще не выросло пробковое дерево…

– Занятная история, – соглашался я. – Прошло тринадцать лет после вселенского тарарама – и вот мы попали в пробку. Хотя чему тут удивляться? Был День города. Рвануло к вечеру. Традиционно половина горожан празднует, другая половина возвращается с дач. Обрати внимание, встречные полосы практически не заняты.

В противоположном направлении дорога действительно была пустой. Отсюда прекрасно просматривался левый берег Оби, над которым клубилась дымка. Эффектная возвышенность, въезд на Коммунальный мост, от которого с горем пополам уцелела лишь дамба. Массивы многоэтажек на холмистой местности выглядели так, словно их неделю утюжили тяжелые бомбардировщики. Пересекать разделительную полосу было опасно. Это ускорило бы наше продвижение, но лишь до первой опасности, которая съела бы нас с потрохами. К тому же дорога гуляла волнами, в ней зияли провалы. Валялись горки вывернутого асфальта. Лучше тише, да лучше, – рассудил я, и мы заскользили вдоль обочины, тщательно огибая участки, чреватые падением к центру земли. Ольга с трудом поспевала за мной, ворча, что все эти «ухищрения» ни к чему не приведут. Не существует никакой разницы, пойдем мы пешком или будем бежать. Тридцать километров до научного центра! Хочешь не хочешь, нужно что-то придумывать.

– Пойми, дурочка, – убеждал я свою упрямицу, – нам нет смысла искать машину.

– Обоснуй, – не понимала она.

– Дороги нет. Разве это дорога?

– Но попробовать-то мы можем? Хотя бы часть пути проехать с комфортом? – и я поражался отсутствию здравого смысла в ее голове, которую, в общем-то, не считал абсолютно безнадежной.

Мы промчались мимо вереницы автосалонов и недостроенных торговых центров. На площадке у дилерского центра «Лексус» стояли четыре когда-то белоснежных внедорожника. Ольга потопталась возле них, сокрушенно вздохнула, перехватила мой насмешливый взгляд и стушевалась. Мы тащились дальше – мимо рухнувшего в грязь завода «Труд», мимо останков элеватора, застекленных пешеходных мостов, упавших на дорогу. Приближались руины жилых домов, а справа строения обрывались, начинался обширный пустырь, ограниченный дорогой и прибрежным микрорайоном «Европейский Берег». Его построили в рекордные сроки, а упал он еще быстрее. «Красив и летом, и зимой Новосибирск родной!» – уверял скособоченный плакат. Злая ирония заключалась, видимо, в том, что в окрестностях плаката рухнуло все, кроме него самого.

– Есть повод гордиться, – урчала мне в спину уставшая и оголодавшая Ольга. – Прошли километр. Из тридцати. Ну, ладно, полтора. Максимум два. Дело за малым. Сейчас передохнем – и как навалимся на это дело, чтобы уже к обеду…

– Слушай, помолчи, – взмолился я, – ну, что ты нервы мои мотаешь?

И вдруг застыл с открытым ртом. Это не было галлюцинацией. Ольга тоже что-то услышала, оцепенела, проглотив очередное язвительное замечание. Наперебой гудели и рычали автомобильные моторы…

Мы перебежали улицу Большевистскую в районе взорвавшейся «Ленты», а дальше шли вприсядку, периодически опускаясь на четыре конечности. Шум проистекал с пустыря напротив бывшего магазина «Турист». Перед катастрофой власти взяли за моду устраивать в этом месте снегоотвал – всю весну здесь громоздились гигантские горы снега и растаивали только в июне. Перед руинами «Европейского берега» красовался обширный, практически ровный участок местности. На краю его росли приземистые строения, собранные из чего попало, – явно постапокалиптическое зодчество. В стороне возвышались гигантские цистерны – видимо, железнодорожные. Рев моторов приближался, делался надрывным, раздражающим. За постройкой с распахнутыми воротами просматривалось подобие арены, ограниченное высокой двухметровой сеткой. Горланили люди, кто-то залихватски свистел. Мы озадаченно переглянулись – откуда столько нездоровой, бьющей через край энергии? Город практически вымер, там никто не веселится, а здесь, лишь немного в стороне от жилых кварталов…

Мы сместились к дороге, чтобы «самодельные» гаражи и мастерские не заслоняли обзор. Одолели метров семьдесят, воспользовавшись канавой, и залегли за головешками автозаправочной станции. С позиции хорошо просматривался палаточный городок, раскинувшийся на заднем плане. Банда была многочисленной. Перед нами раскинулся фактически город – плотные палатки с отверстиями для дымоходов, какие-то сборные домики нелепых конфигураций. Между ними змеились дорожки, засыпанные гравием. Поселок тянулся вдоль реки, практически примыкая к руинам «Европейского берега». Крепостной стены как таковой не было. В нескольких местах возвышались брустверы, вспаханные участки с колючей проволокой (видимо, заминированные), торчали вышки с часовыми, вооруженными пулеметами. Банда была моторизованной. Машин в округе было много – и от этого чуда новаторской мысли невольно глаза округлялись. Фургоны, грузовики, легковые машины с усиленной колесной базой и мощными протекторами. Автотранспорт был оснащен обвязками из стальных рам, пулеметными гнездами. Торчали приваренные подножки с поручнями. О сохранности самих автомобилей, похоже, не заботились – металлические части изъела ржавчина, кузова облепила грязь, зияли прорехи. Заботились лишь о том, чтобы автотранспорт был на ходу. Часть машин была припаркована у палаточного городка, парочка прохлаждалась у охраняемых автоматчиками цистерн (явно с горючим). Несколько машин выстроились вдоль обочин по улице Большевистской, но возле них, похоже, никого не было.

– Вот это то, о чем я говорила… – возбужденно зашептала Ольга, высовывая голову. – Если у этих головорезов есть машины, то убеди меня, что нет дорог, по которым они носятся, разве не логично? Это банда, у каждой банды имеется зона влияния…

– Не высовывайся, – я схватил ее за воротник, – а то расстреляют во внесудебном порядке.

– Почему нас должны расстрелять? – насупилась Ольга.

– Прости. Расстреляют только меня. Тебя не расстреляют. Какое-то время. А когда закончится срок твоего использования – тогда, конечно, шлепнут.

– Какой ты грубый, – поморщилась Ольга.

У огороженной арены толпились десятки людей. Они не походили на доходяг, хотя и молодых там было немного. Не стриженные, в растрепанных лохмотьях – мужчины, женщины. Похоже, в банде ценился дух самовыражения: у кого-то на башке красовался петушиный гребень, у кого-то волосы были выстрижены самым абсурдным образом. У кого-то свисала грива до пояса – за которой он, как ни странно, следил. Хохотала тетка – рыжая, с веснушками. Упитанные чресла обжимали кожаные штаны с аляповато нашитой бахромой. Выше пояса красовалась замшевая куртка, из-под которой выглядывала майка, а из-под майки – клетчатая рубашка. Толпа возбужденно улюлюкала, орала. Разносились зажигательные матерки. Посреди арены происходили события. Меньше всего это походило на спортивное состязание. Хотя и здесь работал девиз: «Дальше, выше, сильнее!» На поле в живописных позах валялись исковерканные тела. Прибежали какие-то бродяги, оттащили их за пределы. Первый раунд мы пропустили, начинался второй. Отворилась створка в сетке, и на арену вышвырнули пятерых мутантов в «концлагерной» хламиде. Определенно это были мутанты – те же люди, но изувеченные, с искривленными телами. Вдавленные черепа, отсутствие ушей, волдыри вместо носа… Мутанты в развитии ничем не уступали людям – они и были бывшими людьми, попавшими под воздействие радиации или одной из многочисленных «вирусных инфекций». Они имели, за малым исключением, покладистый характер, не отличались агрессивностью. Передвигались, как все, успешно справляясь со своими недостатками. Вот и сейчас – их вышвырнули на арену, они растерянно озирались, переступали с ноги на ногу. Распахнулись ворота в противоположной части арены, и с ревом под ликующие вопли толпы на поле выпрыгнули два ржавых джипа со смонтированными на рамах клинообразными отвалами с ножами. Один – светлый, другой – темный. В некотором роде, грейдеры. Смысл соревнований постепенно доходил. Кто больше раздавит, тот и выиграл. Особых правил в игре, вероятно, не было. Ревя, как бизоны, оба джипа помчались на горстку растерявшихся мутантов. Четверо разбежались. А пятый не пожелал. Он угрюмо смотрел единственным смещенным глазом, как на него несется механизированное чудовище. Водитель приподнял отвал за миг до удара, а после столкновения дал по тормозам. Взвыла толпа. Бедолагу перерубило пополам, отшвырнуло к сетке. Горланила толпа. Кто-то надрывался: «Это нечестно, мля!». Второй джип негодующе прогудел, резко развернулся и погнался за долговязым увальнем со скрученным спиралью позвоночником. Захрустела кость, широкое колесо наехало на пятку, несчастный растянулся, взмахнув руками, и его уже вдавливало в гравий многотонное транспортное средство. И завертелась свистопляска. Машины и перепуганные мутанты носились по арене, неистовствовала толпа. Пронзительный бабий вопль – мутант в мешковатой дерюге оказался женщиной, ее переехало всеми четырьмя колесами. Еще один, чувствуя обреченность, бросился на сетку, полез по ней, с трудом просовывая заскорузлые пальцы в узкие ячейки. Идея была неудачной. Джип уже несся по кругу, прижимаясь к сетке. Глухой удар – и раскоряченное тело отправилось покорять воздушное пространство. Он пролетел метров двадцать, приземлился, весь переломанный. Толпа вопила и рукоплескала. Видимо, счет сравнялся: два-два. Остался последний обреченный – подвижный, коренастый, с головой, похожей на сплющенную тыкву. Он презрительно смотрел, как на него несется быстроходный грейдер. И вдруг метнулся ему навстречу под рев толпы, как-то по-заячьи подпрыгнул перед самым ударом, перелетел через крышу промчавшегося под ним джипа и приземлился на полусогнутые. Покатился колесом – настоящий циркач! Джип лихорадочно разворачивался. Сигналил второй, совершая крутой маневр. Они летели с разных концов арены на застывшую согбенную фигуру. «Бейся, урод! – скандировала толпа. – Бейся!» Мутант еще не выдохся, стоял в напряженной позе и, видимо, контролировал обе машины. Водитель первой почуял подвох, дал по тормозам. Второй продолжал лететь. А мутант вдруг резко перепрыгнул на руки, снова на ноги – пошел колесом. Хрустящий звук ломающегося металла – второй джип зацепил крыло первого, прорезал на нем вмятину. Истошно взвыли оба водителя. Машины отпрянули друг от друга, стали разворачиваться. У одного болталась фара, на другом тоже красовалось увечье. Ставки в игре, вероятно, были высоки. Уничтожить мутанта можно было лишь одним способом. Толпа застыла в напряженном ожидании. Начиналось самое интересное.

– Ну, держись, парень… – прохрипела Ольга.

А я соображал лишь в одном направлении: Ольга права. Если есть машины, есть и дороги. По крайней мере «направления». И нет в пространстве хоть одного человека, кто в данный момент смотрел бы не на арену. Даже часовые отвлеклись от своих обязанностей. Идея попахивала керосином. Но Ольга снова была права: пешком в научный городок мы не ходоки! Мы петляли между пустыми бочками, составленными в три ряда. На шару, будь что будет! Я первым вкатился в гараж – попутно мастерскую по ремонту колесной техники, обитую обгорелыми досками. Юркнул за станочек у входа, явно стыренный с Инструментального завода, расположенного через дорогу. У бандюков даже электричество имелось! Впрочем, что в этом странного? Если нет проблем с горючим, с дизель-генераторами… Ольга вкатилась вслед за мной, я схватил ее в охапку, прижал палец к губам: мол, тихо, пусть будет сюрприз. В замкнутом пространстве, заваленном автомобильным хламом, прохлаждались три машины и два одутловатых волосатика в промасленных комбинезонах. Они бросили свои дела, прилипли к мутному стеклу, наблюдали за событиями на арене. Один из присутствующих повернул голову на подозрительный звук. Но не заметил ничего необычного и вернулся в «зрительный зал». Ольге не терпелось куда-то бежать, что-то делать. Я схватил ее за руку. Мне не нужно ее бездыханное тело! На поясах у парней висели увитые цепочками кобуры с торчащими из них рукоятками. «Третьих лиц» в помещении не было. Снаружи донесся разноголосый рев. Взревела клаксоном машина-победитель.

– Тьфу ты, – сплюнул механик. – Твоя взяла, Толян. Даже две минуты этот фрик не продержался. С меня косяк.

– Гы-гы, – гоготнул второй, отвалился от окна и загремел инструментами в ящике.

Первый, поскрипывая стоптанными башмаками, подошел к машине, установленной на домкрат, взялся за разводной ключ. Принялся напевать, не попадая в ноты: «Полгода плохая погода…»

Если бы только полгода…

– Слушай, мужик, – я выбрался из-за станочка и вразвалку подошел, – вы тут свечами не богаты? Тачка не фурычит, хоть кувалдой ее правь.

Механик поднял глаза, уставился с непониманием. Одет я был действительно не поместному. И физиономию имел не характерную для тутошней народности. Он хотел привстать – но поймал леща и треснулся затылком о бетонное возвышение. Я пяткой затолкал его под приподнятую машину. Из вертикального ящика для хранения инструментов высунулся второй, но успел лишь заметить, как ему в лоб, кувыркаясь, летит разводной ключ. Яркая вспышка озарилась в голове, и сразу стало темно. Все прошло без излишнего шума. Вытянув шею, я глянул в окно. В районе арены кипела разборка. Зрелище перетекало в дебаты. Похоже, победа одной из сторон вызывала у другой резонные вопросы. Я покосился на выползающую из-под станка Ольгу.

– Так, на будущее… – строго начал я.

– У нас есть будущее? – удивилась девушка.

– Никогда не лезь поперек батьки, – закончил я бесценную мысль, – иначе от нашего будущего останется только МОЕ будущее.

Похоже, мы совершили не самый умный поступок. Мы тоскливо обозревали представший взору хлам. У звероподобного «Ниссана», тюнингованного под летучую мышь, но почему-то оснащенного крыльями дракона, не хватало трех колес из четырех возможных. У изъеденного ржой пикапа отсутствовал двигатель. «Тойота-Королла» с расширенной колесной базой, усиленная сантиметровыми стальными листами, смотрелась солидно, но в ней отсутствовали два немаловажных элемента – передние сиденья.

– Невероятно, – расстроенно бормотала Ольга. – Получается, что суточную норму глупостей кто-то из нас еще не выбрал.

Я скрипнул зубами и так посмотрел на нее… Женщина! То ей грезилась машина, способная унести нас в Академгородок, то опять я сел в лужу. Она смутилась. Согласен, это очень безысходно – быть женщиной. Вдруг послышались треск, громыхание, и возникла удручающая мысль, что мы самостоятельно загнали себя в западню. Подогреваемый злостью, я бросился к окну. С улицы Большевистской к пустырю приближались два «монстра» – в принципе легковые автомобили, но без собственных колес, а установленные на колесные базы то ли тракторов, то ли тягачей. Транспортные средства были опутаны сталью, имели приваренные лестницы-подножки, обшиты стальными листами с амбразурами и щетинились пулеметными стволами. Расстояние от подножек до земли у этих чудовищ было не менее полутора метров. Первым с расчищенной дороги съехал страшноватый «Опель» – по сути, пикап с открытым кузовом. На стекле и бортах красовалась витая надпись с претензией на готичность – «Wild Cat». «Дикая кошка», по-нашему. Он играючи перевалил через раскроенный бордюр и подкатил, чадя выхлопом, к мастерской. Сбывались недобрые предчувствия. Я сжал в кулак разыгравшийся страх и показал простым жестом – спрячься, на фиг. Рано паниковать. Я метнулся, стиснув автомат, к боковому окну – маленькому, мутному, но дающему необходимый обзор. «Дикая кошка» встала рядом со строением. И сразу за ней, фырча, подкатил второй, резко остановился, едва не ткнувшись в коллегу. Машина была укомплектована рисковым водителем. Конструировал это чудо человек не без юмора. Машина смотрелась столь же эффектно, как и первая, но в очертаниях кузовной части проступал не «Опель» или что-то ему подобное, а родная российская «Волга»! Собственно, это и была «Волга» – обшитая сталью, мятая, перелатаная, но чертовски узнаваемая. Ностальгируем, пацаны? Приличных машин не нашлось? Хлопали двери, с подножек чудовищ прыгали люди характерного облика и раскраски. Ей-богу, индейцы. Они явно были у себя дома. А дальше события неслись по нарастающей. Бандиты, вооруженные короткоствольными автоматами, выбрасывали из пикапа мутантов со связанными руками. Действия понравились толпе, окружившей арену, – веселье продолжалось! Мутантов было трое – мужчины с искривленными конечностями, лица избиты в кровь. Третьим выбросили беднягу средних лет – на вид нормального, с единственным дефектом – все тело сверху донизу было покрыто бурой растительностью. Он не стал дожидаться, пока его окружат автоматчики и погонят на «Голгофу». Момент был выбран удачно. Только приземлившись, он подпрыгнул словно мячик. Опали веревки с запястий и щиколоток – успел перетереть по ходу транспортировки. Он помчался прочь, петляя, высоко подбрасывая ноги! Загорланила толпа, растерялись субъекты, занимавшиеся добычей и перевозкой «гладиаторов». Кто-то вскинул автомат, протарахтела очередь. Сорвался повелительный окрик: не убивать! Брать живым! Оба экипажа проходимых машин устремились за беглецом. Выпрыгнул даже водитель из «Волги». Пиратская косынка на башке и кожаная куртка смотрелись еще уместно, а вот громоздкие очки сварщика и яркие клетчатые штаны – уже немного вызывающе. А беглец домчался до улицы Большевистской, катился по ней кульбитами, демонстрируя неутолимую тягу к жизни. На земле остались двое связанных – они извивались, пытались освободиться, но их стреножили прочно. Я обратил внимание, что «клетчатый» не выключил мотор – из выхлопных труб рывками вырывались клубы.

Озарилось в голове. Позвольте, мы еще не исчерпали лимит глупостей…

– Водишь хорошо?

Ольга сглотнула.

– Водила… Ты же помнишь… И «механику» когда-то пробовала…

Это был последний шанс. Пригнувшись, мы выскользнули из мастерской. «Дикая кошка» прикрывала нас от горлопанов у арены. Экипажам было не до нас. Мутант споткнулся, растянулся посреди дороги, и на него навалилась толпа. Я подтолкнул Ольгу к «Волге». Она карабкалась на подножку, тянулась к открытой двери. Обходить опасно, ничего, она не толстая, протиснется на водительское место. Я подпрыгивал от нетерпения, а когда снаружи остались лишь ноги моей избранницы, терпение лопнуло, я полез в благоухающий потом и прочими запахами салон…

А вот это был действительно экстрим. Я скорчился на пассажирском сиденье, стаскивал надоевший рюкзак – с себя, с нее. Ольга зеленела от волнения, руки тряслись – на рычаге, на рулевом колесе, украшенном человеческой челюстью. Срывались ноги с педалей. Амбразур и прочих «видоискателей» в салоне хватало, чтобы оценить панораму. Я уже лез на заднее сиденье, покрытое пронзительно воняющей кожей – лучше не думать, из кого шили эти «чехлы»…

– Девочка, резко не дергай, не гони… Выезжай на дорогу спокойно, с достоинством, словно так и надо… – бормотал я, истекая потом, – пусть не сразу поймут, что их тачку банально угоняют…

Я мог бы взять управление в свои руки, но ситуация нуждалась в контроле. К тому же я лучше стрелял, чем водил машину. Ольга справлялась с задачей, хотя ее и трясло, как разогнавшийся компрессор. Хрустел рычаг трансмиссии. «Волга» рывками подалась назад – странное ощущение, словно едешь, сидя на крыше колченогого шкафа… Пятнадцать метров задним ходом, она скатилась с бордюра. Машинально отмечалось, что проезжая часть в южном направлении относительно расчищена, между волдырями и пробоинами в асфальте имеются проезды… Толпа у арены не сразу почуяла подвох. В этом гадюшнике неустанно снуют машины, за всеми не уследишь. Клацнула передняя передача, «монстр» уже катил по Большевистской – на юг, в пепельное марево. Экипажи машин завершили операцию по нейтрализации беглеца. Его схватили за шиворот, били по голове, в живот. Из разбитого рта текла кровавая пена. Кто-то заметил, что «монстр» уезжает, недоуменно крикнул. Остальные прекратили экзекуцию, уставились на отъезжающую машину. Водитель «Волги» стащил очки газосварщика, озадаченно заморгал: куда это собралась его «ласточка»? Я еле удержался, чтобы не повалить их всех одной очередью (вместе с мутантом, он все равно не жилец). Но не стал, уж лучше минута форы, чем трупы негодяев, которых я не знаю и знать не хочу… Проплывала арена в сизой дымке, далекие вышки с часовыми. Проплыл застывший бульдозер – идеальное средство для расчистки дорог. По правому борту остался овраг, заваленный сгоревшими собаками и обугленными телами зараженных (наловчились отбивать нападения, но еще не ознакомились с санитарно-гигиеническими нормами). Ольга умница! Ценные подарки надо давать за такое самообладание. Машина медленно удалялась, она ни разу не пережала газ, хотя соблазн был велик. Бандиты стали переговариваться, пожимали плечами. У шофера зароились смутные догадки, но время озарения еще не пришло. Мгновения тянулись как сонные гусеницы. Давило напряжение. Словно в школе на уроке – роковая фраза: «Так, к доске пойдет…» И замираешь, дрожат коленки, бурлит адреналин, и ты из последних сил делаешь вид, что тебе безразлично, кто, собственно, пойдет к доске…

Свершилось, забегали! Трое помчались через дорогу, вопя во все горло. Двое вскинули автоматы, стали строчить нам вслед. Но это ладно, заднее стекло заделано сталью, колеса защищены щитками из того же материала…

– Гони! – крикнул я, и Ольга круто повернула баранку, огибая торчащую частоколом неровность. Утопила газ, не забыв переключить передачу.

И стартовала безумная гонка! Застучали зубы, салон трясся, и казалось, вот-вот оторвется от колесной базы. Нас подбрасывало к потолку. Машина перелетала через кочки, болталась во всех плоскостях. Взлетали и опускались на мощных рессорах колесные оси. Выла водительница – жалобно, протяжно… Дорога действительно была расчищена. Но чтобы по ней проехать, приходилось вилять во все стороны. Закончился сложный участок, взревел мотор, «Волга» помчалась по прямой. Отлично!

– Сколько у нас бензина? – крикнул я.

– Километров на тридцать… Или чуть больше… Но это если по шоссе, и только в том случае, если эту штуку считать малолитражкой…

Паршиво. Но лучше, чем ничего. Впрочем, я и не надеялся, что на этом «монстре» под звон фанфар мы въедем в Академгородок. Я возился на заднем сиденье, пристраивал автомат, проводил ревизию в подсумках. Шесть «лимонок» в наличии, тоже неплохо. Четыре снаряженных магазина, столько же у Ольги. Я озирался, свыкался с обстановкой. Салон машины был выполнен в мрачных «готических» тонах. Рваная обшивка, огрызки металла, торчащие отовсюду (вполне подходящие для незапланированной трепанации). Ржавый рычаг, встроенный в боковую стену. Я дернул за него, отдаленно догадываясь, для чего он нужен, и со скрежетом приподнялась защитная задняя стенка. Пулемет, конечно! Капот окружили боковыми стенками и переоборудовали под пулеметное гнездо. Стальной трехслойный бруствер для защиты пулеметчика, само огневое средство… Я прикусил язык от изумления. До боли знакомый по кинофильмам цилиндр, кожух с продольными впадинами, две вертикальные рукоятки на конце, спусковой рычаг… Творение американского изобретателя Хайрема Максима – пулемет с одноименным названием! Ни защитного щитка, ни колесного станка, только дылда ствола и кожух, установленные на сомнительные сошки. Матерчатая пулеметная лента, вставленная в казенник, а с другого конца утопающая в жестяной коробке…

– Не поверишь, милая, – прорычал я, – эти оболтусы эксплуатируют пулемет «Максим»…

– Эстеты, блин, – ругнулась Ольга. – Машина – «Волга», пулемет – «Максим»… Из запасников краеведческого музея, поди, вынесли, доработали под боевую стрельбу… Слушай, а патроны-то откуда?

– С патронами вроде все в порядке, – пробормотал я, озирая ленту, – калибр 7,62, такой же, как у «Калашникова»… Ну, умельцы…

Насколько помнилось, для надежной работы этого аппарата требовалось постоянно охлаждать кожух водой. Я схватился за канистру, валяющуюся под ногами. Почти пустая! Ладно, разберемся… Загремели выстрелы. Ойкнула Ольга. Я пригнулся, пополз к брустверу, волоча за собой автомат и подсумки…

Невероятно! Мы мчались по улице Большевистской, виляя в разные стороны. Ее действительно очистили, а опасные участки обозначили красными ленточками. Мелькнул перекресток с улицей Выборной, где валялись под слоем пыли останки церкви – бывший кинотеатр. Разбитые выезды с Бугринского моста, подломившаяся эстакада, под которой мы промчались, едва не зацепив ее макушкой. Сравнительно ровный участок – от новизны ощущений захватило дух. Куда она так гонит?!

– Ты что, сбесилась? – проорал я. – Разобьемся на фиг! Это же не ракета!

– Не могу медленнее! – выкрикнула Ольга. – Боюсь! – и внезапно засмеялась надрывным смехом. – Спокойствие, Карнаш, на скорости в двести километров любая дорога становится идеально ровной!

Нас преследовали. Из сизого пространства за обрывками эстакады вылупилась «Дикая кошка» и с ревом погналась за нами. Салон был забит вооруженной публикой. Несколько человек подпрыгивали в кузове, тщась наладить пулемет, двое или трое висели на подножках. Ну, махновцы, не могу… За ними мчались еще несколько машин. Но с проходимостью у них, в отличие от «Кошки», было туговато. Не могли они долго составлять конкуренцию. Заработал пулемет. Пули жахнули над головой. Вторая очередь – рассыпались по корпусу машины, по защитному колесному щитку. Водитель «Дикой кошки» выжимал из своего детища все соки – машины сокращали дистанцию. Отечественный автопром явно проигрывал зарубежному.

– Ты в порядке? – прокричал я.

– Пока еду… – проворчала Ольга.

Я рискнул привстать и обернуться. Мимо нас летел карьер «Борок», развалившееся пополам здание его управления. Дорога на обозримом участке пока еще была приличной. Но в мутной дымке уже возвышались какие-то холмы. Три версты – и мост через Иню. А он вообще в природе существует? – вкралась тревожная мысль.

Пальба не унималась. Я рухнул обратно, пополз к пулемету. Вся вереница неслась за нами, не отставая, изрыгая пламя и свинец. Дистанция – двести метров. Видимость на участке была неплохой – ветер разгонял дымку. Я оперся локтями в капот, приподнял громоздкую «стрелялку», вцепившись в ручки… и в следующий миг уже самозабвенно поливал бандитов из чуда доисторической мысли! Конструкция тряслась, дрожали сошки, горячий пот заливал лицо. Но пулемет исправно трудился. Патроны, весело подпрыгивая, пропадали в казеннике. Кучность попадания была никакой, пули летели по «свободным» траекториям, но вскоре я приноровился, научился держать ствол. Похоже, я попал в кого-то! Невнятное тело отвалилось от подножки, покатилось по складкам местности. Рычащий «Порш», облепленный щитками, попытался обойти «Дикую кошку» и вырваться вперед. Пули замолотили по лобовику, машина задергалась, ушла в сторону, в нее кто-то въехал, обе, сцепившись, подались к водостоку. Я радостно засмеялся. И вдруг почувствовал, как повело «Волжанку», мы тоже меняли курс, уходили в сторону – причем с такой поспешностью, что, казалось, сейчас взлетим! Жуткий костотряс, мы неслись по водосточной канаве. Я вцепился в боковой щиток, чтобы не вылететь к чертовой матери!

– Слушай, ты, повелительница кюветов, ты что творишь?!

– А ты посмотри вбок! – проорала она.

Я посмотрел. Действительно проблема. Мимо прыгал кусок пейзажа. Огромный провал посреди дороги, разверзшийся, словно пасть чудовища. В провале весьма живописно висел зажатый глыбами грузовик-дальномер.

– Умница, солнышко… – простонал я, стряхивая обратно подскочивший к горлу желудок. – Только в следующий раз предупреждай, когда соберешься делать опасный маневр…

– О, ты назвал меня именем несуществующего небесного тела? – засмеялась Ольга. – Я так польщена…

Она уже освоилась, втянулась, появлялись аппетит и азарт. Я продолжал вести огонь, подмечая, что «Дикая кошка» тоже шарахнулась вправо, объезжая разлом, а остальные тормозили – их клиренс не был предназначен для столь крутых перепадов высот. Я вновь открыл огонь, сбил кого-то с подножки! Потрогал кожух и отдернул руку – он раскалился, как «несуществующее» небесное тело… Дьявол! Нужно сделать паузу. Я оторвался от рукояток и гашетки, перевернулся на спину, вытащил из подсумка две гранаты и перебросил через себя. Пропустить такой момент я не мог, вновь улегся на живот. Два цветистых взрыва с паузой в несколько секунд прогремели перед носом «Кошки». Вопли раненых, молчание убитых – как это приятно для слуха… Но нет, веселье продолжалось – разбушевавшийся «монстр» вывалился из клубов дыма и продолжал как ни в чем не бывало нас преследовать! Возможно, людей на борту существенно убавилось, но это мало успокаивало. Водитель переключил последнюю передачу, машина понеслась с ускорением. Я вновь припал к пулемету, но он нуждался в охлаждении, кожух дымился, пули вылетали с такой скоростью, словно их выбрасывали рукой. Я вновь потянулся за дефицитной гранатой, и водитель «Кошки» словно почувствовал, сбросил темп. Вот там и держись, ублюдок… Зато возобновилась стрельба. Лупили из всего, что у них было. Но что-то мне подсказывало, что опытных стрелков там нет, одна шелупонь с понтами. Да и как попасть при такой трясучке? Я дождался паузы в этой какофонии, обернулся. На нас летела высокая покатая гора! Скала, торчащая у обочины, рухнула поперек дороги, рассыпалась на мелкие кусочки, образовав что-то вроде трамплина.

– Не вздумай… – прохрипел я, обрастая коркой ужаса. – Жми педаль! Да не эту!

Похоже, у Ольги были проблемы с воображением. Увлеклась, решила, что все получится. Лечиться надо! И только перед самой горкой, вскричав от страха, она ударила по тормозам. Машина пошла юзом, развернулась… и проворно потрюхала в объезд – хорошо, что между горой и очередной пастью имелась тонкая ленточка ровного пространства. Мы едва лишь успели объехать эту шишку, я облегченно переводил дыхание, Ольга передергивала рычаг, как над головами раздался истошный разноголосый рев! Такое ощущение, словно падал бомбардировщик! Водитель «Кошки» решил соригинальничать. Еще один безголовый! Одним махом догнать и перегнать! На какое-то мгновение над нами зависло ржавое днище немецкого пикапа, гигантские тракторные колеса. Потом все это несчастье промчалось мимо, пошло на посадку и треснулось оземь!

Самое удивительное, что чудо устояло на колесах. Оно скрипело, вращалось, его понесло к обочине, но ориентацию в пространстве оно сохраняло. Не удержались двое, катились по земле, обретая раны и переломы, плохо совместимые с дальнейшим существованием. Остальных укачало и контузило, они не сразу открыли огонь. А Ольга, исполняя жуткую бабью арию, уже давила в пол педаль акселератора. Дребезжа и стреляя выхлопом, мы промчались мимо «Кошки». Выстрелить никто не успел. Я даже про гранату забыл – хотя в этот миг граната в кузове врага смотрелась бы весьма уместно. Мелькнул висломордый водитель, аляповатый полосатый шарф, обернутый вокруг горла. Дольче и Габбана, блин…

Они пристроились нам в хвост, но мы уже промчались метров двести. Приближался разъезд Иня – с мостовым переходом через одноименную речку. Справа пейзаж украшали «жизнерадостные» руины гипермаркета «Метро», слева – треснувшая пополам гора, затянувшая в себя военное училище, модный планетарий и, видимо, половину жилого массива на Ключ-Камышенском плато. Обломки виадука над дорогой при землетрясении разбросало по обочинам, они не мешали проезду. Появлялась робкая надежда, что мост уцелел, и через минуту-другую мы промчимся по нему с победными воплями…

Но особенность надежды заключается в том, что долго она не живет. Хотя и умирает, конечно, последней. На данном участке владения банды, очевидно, обрывались. Мы на полном газу вылетели к мосту. Ольга задергала руль, закричала от разочарования. Мост лежал – почти на том же месте, где и должен. В момент толчка он просто подпрыгнул и рухнул обратно, практически не разломившись. Но небольшое смещение при падении все же произошло. Он рухнул криво, задравшись вверх. Между полотном моста и полотном дороги образовался барьер порядка полуметра. Сбросив скорость до ноля, мы могли бы на него вскарабкаться, но на полной скорости, когда за нами гнались и разнузданно стреляли… Я прекрасно понимал свою девушку. Она не могла останавливаться, нас бы расстреляли в упор. Но черт ее подери… Она ругалась, молилась, и когда до барьера оставалось метров тридцать, резко повернула вправо!

– Держись!!!

Дыхание перехватило. «Монстр» пронесся десять метров по ровному участку и рухнул в пропасть! Вернее, поначалу показалось, что это пропасть. Машину безбожно трясло, отвалился боковой бронированный щиток. Неодолимой силой вырвало пулемет, он вывалился из машины. Я сам едва не отправился в полет, зацепился ногой за заднюю стойку кузова, как-то удержался, подтянулся и рухнул в салон на заднее сиденье. Мы катились по крутому, с наклоном не меньше 50 градусов, откосу, заваленному камнями, мерзлой спрессованной землей. «Монстр» не терял сцепления с камнями, но его подбрасывало, колотило. Ольга орала так, будто ее носом возили по батарее. Адреналин хлестал цистернами. Приближались мутные воды. Речка небольшая, два плевка. Невероятно, но машина не перевернулась – хотя имела к тому все предпосылки. Мы с разгона влетели в воду. В речку – бух! И поплыли, подхваченные течением. Амфибией это чудо инженерной мысли не было, но оно не тонуло. Ошалевшие, с отбитыми внутренностями, мы тупо смотрели, как приближается противоположный берег. Запас инерции был набран неплохой, чтобы нас просто понесло по течению. Нас сносило к берегу, и мы недоверчиво смотрели, как приближаются громоздкие камни, комья вывернутой земли, останки древовидной органики… Мы закричали от радости, когда колеса сцепились с камнями на мелководье, и мощный мотор поволок груду железа к обрыву. «Волга» карабкалась по камням, вставала практически вертикально – но, слава Богу, падала на колеса. Мы ползли по раскрошившемуся берегу, карабкались в гору, а за спиной разочарованно вопили, хлопали рваные выстрелы…

Мы перевалили через седловину сплющенной железнодорожной насыпи и покатили дальше – к Поселку РМЗ.

– Карнаш, ты жив? – вяло вопросила Ольга.

– Скорее да, чем нет, – прошептал я. – В отличие от нашего пулемета… Ты в курсе, что мы остались без «Максима»?

– А я виновата?

– Представь себе, да…

– Предъявляешь претензии?

– Нет…

Я чувствовал невиданную усталость. Словно лично толкал этого монстра. Я забрал автомат и перебрался на переднее сиденье. Обнял Ольгу, которая вцепилась в баранку и напряженно вглядывалась вперед. Глаза ее слезились. Я поцеловал ее в висок. Она вздохнула и воздержалась от комментариев. Я дотянулся до рюкзака, извлек из него флакон с антибиотиками, выпил пару капсул, скормил с ладошки Ольге, бутылек убрал в карман. Погони не было. Половину имеющегося в баке бензина мы уже извели. Машина покоряла разбитое шоссе, объезжая завалы, обломки заборов. Когда возникали провалы в грунте, мы съезжали с трассы и искали объездные пути. На обычной машине мы бы здесь не проехали, но мощному «монстру» трасса покорялась. Жилых районов в этой части Первомайки не было, но останки «древней» цивилизации изредка попадались. Завод насосного оборудования, рассыпавший станки на дорогу, «Универсам удачных покупок», «удачно» провалившийся в воронку. С его складов еще кто-то кормился – на обочину взгромоздилась шестиколесная каракатица, намереваясь перекрыть нам проезд, хлопнул выстрел. Но мы промчались мимо, проигнорировав очередную банду. Дальше не было многоэтажных построек, только частный сектор, островки леса. Деревья зачахли, вымерли, на месте жилого сектора возвышались невнятные бугорки, засыпанные пеплом. «Ну, давай же… – умоляюще бормотала Ольга, поглядывая на стрелку топливного датчика, – ну, давай же, еще немного…»

Ровные участки чередовались вздутиями, сдвигами, перепадами. Мы пролетели Матвеевку с ее недостроенной развязкой, поваленные леса перед нижней Ельцовкой, в которых когда-то уютно размещались детские лагеря, взорвавшуюся автозаправку на повороте. И уже катили с двухсотметровой возвышенности, когда обнаружили одновременно две отвратительные вещи. За нами снова гналась «Дикая кошка», гремя огнем! Догнали, демоны! Таились до поры, не стреляли! А за поворотом бросились вперед, грохоча из всех стволов. И огромный, практически десятиметровый провал в грунте – в том месте, где завершался спуск в низину, и располагалась остановка общественного транспорта! И мы неслись к нему на полных парусах. Тормозить было нереально – нас бы расстреляли прямой наводкой. Вступил в работу гранатометчик, вооруженный «Мухой» – расцвел взрыв справа по борту, затем еще один, практически под задними колесами! Машину подбросило, но она продолжала нестись. Приближался провал – огромный, безнадежный. Он пересекал все видимое пространство, не объехать. Шанс мизерный, что перелетим. Я в отчаянии поедал глазами Ольгу. Она смертельно побледнела, дрожали губы. Невозможно передать, что мы чувствовали в эти мгновения. До обрыва оставалось метров сорок. И дикая мысль проткнула словно молния: даже если перелетим, мы же разобьемся всмятку на той стороне!

Она быстро глянула на меня. Какая адская мука в глазах… Или повоюем еще?

– Дверь открой, – сказал я. И сделал то же самое со своей стороны, – выпрыгиваем, если перелетим…

За несколько метров до разверзшейся бездны (какие десять метров – все пятнадцать!), она утопила педаль в пол, доведя скорость до логического (а возможно, и исторического) максимума. Желудок помчался к горлу, когда исчезла твердая почва под ногами и началось черт знает что…

Словно в замедленной съемке, «монстр» с вращающимися колесами воспарил над бездной. И вновь инерция тащила его вперед. Он перелетел эту чертову трещину! А когда собрался камнем рухнуть, из распахнувшихся дверей вывалились двое. До земли им лететь было, в общем-то, недолго – метра полтора. Я сгруппировался, и все же от тупого удара в плечо потемнело в глазах. Визжали тормоза, и хор «мальчиков-матерщинников» разразился яростным вокалом. Прыгал по камням, разбиваясь в лепешку, неуправляемый «монстр», распахнулся капот, сминались части кузова, отлетали колеса, оси с рессорами. Останься мы в салоне, нас бы просто порвало! Я видел, как с воем падает на край обрыва Ольга, нога пропадает в бездне, рушится вся – целиком, и лишь рука хватается за самый край, где имелся сомнительный выступ… Я уже летел, изрыгая рулады, плюхнулся плашмя, выбрасывая руку. Схватил за запястье, потом второй рукой… В запасе было несколько секунд – пока бандиты на другом краю ущелья выскочат из машины, передернут затворы, прицелятся… Я рычал от натуги, выволакивая из пропасти беспомощное тельце. Глаза моей девушки мутнели, бледность превращалась в мертвенную синь. Две секунды, одна секунда… Я перебросил ее, словно плащ-палатку, через горку камней, прыгнул сам. Шквал огня ударил по камням. Пули выли, звенели, рикошетили, сбрасывали какую-то мелочь. Иногда я высовывался, злорадно скалился. «Мухи» у пацанов кончились, гранатами экипироваться не успели. Что имелось с собой, с тем и бросились в преследование. Повторять опасный трюк они побоялись. Шестеро или семеро приплясывали у подножек «Дикой кошки», сыпали матюгами, пулями, обкладывали нас по полной программе.

– Неужто стерпим, дорогой? – стонала Ольга. – Или мы уже неживые?

– Стерпим, – шептал я, – еще как стерпим. Лучший способ остаться живыми – никому не говорить, что мы живые.

Несколько минут братва перемывала наши косточки, пообещала, что мы еще встретимся (и тогда нам точно капец), села в «Кошку» и подалась восвояси. Ольга лежала не шевелясь, жалобно смотрела в негостеприимное небо. Свалилась шапка, волосы стояли торчком. Я прекрасно понимал, что она чувствовала.

– Что, фаза? – сочувственно поинтересовался я, погладив ее по волосам. Поднял шапку и принялся натягивать на макушку.

– Что ты делаешь? – прошептала она.

– Шапку надеваю, – объяснил я. – Нельзя? Прическу бережешь? Эй, – я осторожно потряс ее за плечо, – ты как?

– Кардиограмма еще не выпрямилась, – вздохнула Ольга и стала приходить в себя. Через пару минут мы выяснили, что в создавшемся положении есть и недостатки. До въезда в городок осталось версты четыре, и примерно столько же – по самому городку. Автоматы благополучно канули в пропасть. Рюкзаки зажало в искореженном автомобиле. В наличии оставались лекарства, которые я, к счастью, сунул в карман, подсумки с магазинами и гранатами, ножи. Преследовал жуткий голод, и я понятия не имел, что в этой местности можно есть. Плюс полная неясность об опасностях, подстерегающих в данной части безбожно разбросанного города. Вполне возможно, что ужасы об этом районе были обычной городской легендой. Людям свойственно преувеличивать опасности. Ядерная зима в отдельно взятом муниципальном субъекте, злобные вирусы, сжирающие и превращающие живых существ в невиданных монстров. Возможно, в прежние годы здесь и злобствовали мутации с инфекциями. Но когда это было? Все давно успокоилось, вредные вещества распались на безвредные компоненты, радиация впиталась в землю, погребена метровыми слоями пыли и грязи…

Делать было нечего, мы тронулись в путь, приготовив гранаты. В округе царило спокойствие, что подтверждало мою теорию. Крупные разломы земной коры больше не наблюдались. Строений в этой местности не было. Только леса. С правой стороны вплоть до самого городка тянулся красивый строевой сосняк. Удар был настолько мощный, что деревья валились, как солдаты под плотным огнем. Большую часть погребло под вывороченными пластами. В городе все это великолепие за год растащили бы на дрова, но здесь тащить оказалось некому. А спустя 13 лет и подавно… Мы встали как вкопанные, завороженные величественным зрелищем. Остатки леса венчало огромное стальное тело, обросшее серым «камуфляжем». Оно скользило по «лесоповалу», по глыбам земли, ломая фюзеляж, обрывая крылья с турбореактивными двигателями. И в итоге едва не вылезло кабиной на дорогу. Все иллюминаторы были разбиты. В облике небесного красавца пока еще угадывались очертания «Боинга 757» – пассажирского самолета для маршрутов средней дальности, вмещающего более двух сотен пассажиров. Хвост у красавца отсутствовал, фюзеляж был переломан в нескольких местах. Я содрогнулся, представив, что происходило на борту. Возможно, он летел из Москвы. Заходил на посадку в Толмачево, когда все случилось. Пропали сигналы с земли, заткнулся диспетчер. Да и сами пилоты, наверное, видели, что на земле творится неладное. Перспектива садиться на вздыбленную посадочную полосу их чем-то не устроила, они успели набрать высоту. И кружили над землей какое-то время, выискивая место, где можно хоть как-то сесть. Кончалось горючее, паниковали пассажиры. Возможно, самолет упал, возможно, пилоты обнаружили в окрестностях Академгородка что-то похожее на ровное поле, да при посадке допустили ошибку…

Мы тащились дальше. Временами мутнело сознание, я забывал, куда мы идем, подгибались ноги. Периодически яростное нетерпение овладевало, я нервничал, подгонял плетущуюся девушку. Проезда не было – в районе клиники Мешалкина поперек дороги валялся пешеходный мост. От самого НИИ патологии кровообращения, куда приезжали лечиться больные сердцем со всей страны, уцелели лишь невнятные горки. Над бывшим медицинским центром висела и перемещалась с места на место загадочная серебрящаяся дымка. Она клубилась, поблескивала и как бы растекалась, словно ртуть. Ползли таинственные завихрения, а при нашем приближении вдруг стали смещаться к дороге. Желания знакомиться с неведомым у нас не было. Мы предпочли убраться. Я повел девушку влево – к железной дороге. Мы перебрались через вздыбленное полотно в районе станции Сеятель и железнодорожного музея под открытым небом. Мы волоклись по унылым развалинам микрорайона «Щ», выбрались на улицу Героев Труда, тянущуюся параллельно шоссе. «Боже, какой Сталинград», – бурчала Ольга, исподлобья разглядывая кварталы плотной застройки. В этом районе почему-то было много пепла – он покрыл руины, точно снегом, заполнял все полости и впадины. При порывах ветра он приходил в движение, клубился, словно пыль, перекатывался какими-то спиральными завихрениями. Мы брели по нему, как по снегу, увязая все больше. Першило в горле, муть вставала перед глазами. Мы сделали привал в разрушенной бойлерной, отыскав за лабиринтами кирпичных стен свободный от пепла уголок. Ольга хрипло закашляла, скорчилась клубочком под стеной.

– Скажи, Карнаш, что делать, если твоя девушка больна?

– Сказку рассказать? – я мог лишь обнять ее и накормить антибиотиками. Я сделал оба важных дела, мы сплели конечности, чтобы какое-то время не мерзнуть. Отдых затянулся. Мы задремали. Первым проснулось чувство долга и принялось пинать по заднице. На физзарядку ушло секунд пятнадцать. На улице изрядно потемнело. «Ни зги же не видно, – возмущалась Ольга, опасливо выглядывая из бойлерной, – хоть бы фонари включили, злыдни…»

С неба сыпал густыми хлопьями светлосерый пепел. Я никогда такого не видел. Он падал, словно снег – мягко, плавно, весело кружился, когда его подхватывали порывы ветра. От пепла исходил неприятный запах – словно дух горелой резины перемешали с «чудотворным» ароматом протухшего яйца. Мы глотали таблетки, вытягивали воротники свитеров, чтобы дышать через них, брели по разбитой, утонувшей в пепле дороге. Кашель рвался из груди и начинал серьезно беспокоить. И снова казалось, что наступает вечер. Возможно, так и было. Судя по всему, мы не только вздремнули, но и поспали. Я поднес к глазам циферблат своих хваленых часов… и от нахлынувшей печали чуть не задохнулся. Часы, прилежно шедшие много лет, стояли! Стрелки замерли – большая уперлась в цифру «12», маленькая – в «6». Я потряс часы – бесполезно. Я их точно ни обо что не ударял (во всяком случае, не помнил). После памятного прыжка через бездну они шли, прилежно показывали три часа пополудни.

– Замечательно, – ворчала наблюдательная Ольга. – Остались без еды, без здоровья, без духовных ориентиров, так еще и без времени…

В таких вот тяжелейших условиях мы вышли на проспект Строителей, обойдя въезд в научную зону… и Ольга первая засекла опасность, ударила по ноге. Мы одновременно рухнули в пыль. До упавшего фонарного столба было несколько метров, мы проползли их по-пластунски, затаились. Волнение нарастало. Пересохшее горло превращалось в раскаленную пустыню. Жилая зона осталась за спиной. На противоположной стороне дороги высился мертвый лес. Вся обширная зона вокруг научного центра была покрыта лесами. Землетрясение работало избирательно – большая часть лесного массива сохранилась. Деревья почернели от нехватки кислорода и солнечного света, скукожились. Многие попадали – на землю, на собратьев, другие как-то держались, превращаясь в безжизненные жердины. Часть леса подвергли рубке и распилке – выделялись участки, состоящие из одних пеньков. Но элемент пейзажа я уловил лишь мельком – как дополнение к основным событиям. От развилки приближалась маленькая процессия. Усталые люди выбирались из завихрений пепла, прорисовывались, как в растворе проявителя. Они передвигались в колонну по одному, вяло переставляли ноги. Кажется, только трое. Одежда от волнения прилипла к спине. Знакомые серые комбинезоны, обуты в кирзовые сапоги, облепленные грязью. Мятые шапки, бороды. Автоматы висели на плечах – они уже чувствовали себя в родной стихии, нападения не боялись. В движениях людей чувствовалась невыразимая усталость. Они прошли долгий и тернистый путь. Тот, что ковылял в центре, тащил на горбушке здоровый мешок…

Мы задыхались от волнения. Неужели не напрасны наши старания?

– Карнаш, обалдеть, это Кузьма… – Ольга заикалась от волнения. – Это точно Кузьма… Мы же обогнали их – часть пути проехали на машине… А они тащились пешком – через буераки, мимо банд, вот поэтому их и осталось только трое… Господи, Карнаш, что нам делать? Нельзя им дать уйти… Черт, у нас ведь никакого оружия… Не взрывать же их гранатой…

Да Бог с ним, с оружием! Неодолимая сила уже выбрасывала меня из-за укрытия, гнала на штурм. Сработал фактор внезапности. Автоматчики растерялись, когда из сумерек на них набросилось что-то яростное, безумное! Они не ожидали засады в этой местности. Они ведь почти дома! А я был уверен, что сверну горы. Встреча с первым завершилась нокаутом – бородач не успел стащить автомат и грохнулся в пыль с перебитой челюстью. Второй еще сбрасывал с себя мешок, а я уже оттолкнул его, отвесив пинка по бедру. Бросился на третьего, имевшего шансы оказать сопротивление. Но он их упустил, усталость гнула к земле, что и привело к тяжелым последствиям. Я ударил двумя кулаками одновременно – в глаз и в грудь. Он задохнулся, рухнул, начал кашлять. Я подскочил, свалился на колени и добил его тяжелой плюхой в горло. Не стоит хлестать по сусалам, если есть более надежные способы обезвредить человека. Я перекатился, попутно выдергивая нож. Мужик, переносивший мешок, загибался от боли (я знал, по какой мышце ударить, чтобы обеспечить яркие впечатления), но сорвал со спины автомат. Физиономия перекосилась. Нож уже летел, красиво кувыркаясь, вонзился в грудь на уровне сердца. Я не стал дожидаться, пока он растечется по «древу», метнулся к нему, вырвал нож, побежал к первому, решившему проснуться после нокаута. Попытка не прошла, он снова погрузился в глубокий сон, усугубленный второй свернутой челюстью. Я лихорадочно озирался: один из присутствующих был точно мертв, у других большие проблемы со здоровьем. Нетерпеливо прыгала Ольга, несла какую-то ахинею. Задергался, замычал мешок. Я бросился к нему с радостным воплем, перерезал веревки, распорол горловину. Словно пружина выстрелила! Вылетел мальчишка в лохмотьях, грязный, с сальными волосами, ошалевший от страха. Его рот был туго перевязан тряпками.

Это был не Кузьма! Другой пацан – двенадцати или тринадцати лет. Разочарование – не описать. Видимо, сумел в мешке развязаться. Я и глазом не успел моргнуть, как он отправил мне в этот глаз кулачок! Я сел от неожиданности. Вот так дела. А пострел как-то ловко толкнул меня в плечо, покинул мешок окончательно и помчался прочь! Только пятки сверкали, и лохмотья раздувались! Я моргал. А пацан уже вкатился в лес. Захрустели гнилые сучья, взметнулась пыль. Возня, треск, мычание – и тишина. Только пепел клубился над участком мертвого леса.

– Кузьма? – неуверенно пробормотала Ольга.

– Это не Кузьма, – отрезал я.

– А кто? – она начинала тупить.

– Пацан какой-то. Мы ошиблись, дорогая… – я бросился в лес, взлетел на бугорок, стал осматриваться. Подбежала Ольга – вся в расстроенных чувствах. Пацана нигде не было – убежал или засел в каком-то укрытии, откуда и лупал на нас испуганными глазами. «Парень, не бойся! – кричал я. – Выходи! Мы не сделаем тебе ничего плохого!» Но в лесу было тихо, затаился шкет. Я прыгал по поваленным деревьям, заглядывал под них, кричал: «Пацан, ты чего такой трус? Вылазь! Мы же спасли тебя! Все в порядке, мы хорошие!» Но малек, похоже, натерпелся. Он не верил людям. Отчасти я его прекрасно понимал. Пережить такое… Просто дикий, неконтролируемый страх. Мы бродили по трухлявой чащобе, звали его, кричали, что все опасности позади, он должен держаться людей, в одиночку не выжить. Никто не отзывался. Вероятно, этот шпингалет был уже далеко. В итоге мы вернулись на дорогу, угрюмо таращились на неподвижные тела. Ладно, хоть доброе дело сделали… Мы вскрыли рюкзаки «потерпевших», рвали жесткую пленку – упаковку от продуктов, давились волокнистым мясом, отдающим дымком, глотали, почти не пережевывая. Даже мысли не возникло – а из кого, собственно, мясо? Жадно пили холодную воду из холодных фляжек, снова копались в рюкзаках. Весь боезапас парни извели в тяжелом походе – в магазинах по несколько патронов. Но снаряженные рожки у нас имелись. Мы щелкали затворами тяжелых АК-74, оснащенных пламегасителями – солидное убойное оружие. Надевали рюкзаки, набитые остатками еды и теплыми вещами. Дополнительный вес они почти не создавали, а падать спиной теперь было приятно. Я оттаскивал тела в ближайшую канаву, а Ольга собирала оставшийся после нас «компромат» и спихивала туда же. Прежде чем уйти, мы снова вошли в лес, звали пацана.

Потом разозлились – да и черт с ним! Жалко мальчишку, но мы же не няньки – носиться за ним по всему городку? Нетерпение подгоняло. Мысль устроить засаду на дороге имела пару привлекательных сторон. Но пришлось ее отвергнуть. Вдруг уже прошли? Мы потеряли сутки, да еще уснули в бойлерной… Рисковать мы не могли. Мы быстрым шагом осваивали обочину. Справа громоздился лес, слева – реликты почившей цивилизации. Дорога поворачивала вправо, проспект Строителей перетекал в проспект Академика Лаврентьева. Мы залегли. Слева высились руины институтов, многочисленных фирм, учреждений. Наклонные башни технопарка на улице Николаева отказывались падать. Уперлись друг в друга, как два быка, с них облетело все, что могло облететь, но каркасы стояли – застыли «домиком», как мрачный памятник канувшей в Лету высокотехнологичной эпохе… Мы пробежали сотню метров и снова залегли. Проспект Лаврентьева со стороны технопарка форсировали смазанные личности. Мы всматривались до боли в глазах. За темнеющей дымкой они плохо читались. Это была довольно многочисленная группа людей, и не все они были вооружены. Люди спешили. Среди них были женщины – семенили они, во всяком случае, как женщины. Они переходили дорогу и пропадали в лесу. Не сразу дошло: не в лесу они пропадали, а с улицы Кутателадзе перебегали на улицу Пирогова. Последняя отпочковывалась от проспекта Лаврентьева и убегала в лес, огибая по радиусу институты СОРАН, расположенные на проспекте. Длина этой части улицы – от силы пара верст. Она обрывалась там, где начинались общежития и корпуса университета – в самом сердце Верхней зоны Академгородка. В самом деле, проще пробежать по Пирогова, чем огибать эти долгие проспекты: Лаврентьева, Морской… Сердце забеспокоилось. Кажется, что-то намечалось в районе НГУ…

Народ ушел. Мы подбирались к перекрестку, стараясь не делать резких движений. Второй толпы не было. Одиночные лица тоже не слонялись. Мы залегли за светофором, который выдрало из земли с бетонной подошвой, набирались терпения. Улица Пирогова убегала в лес, пропадала за далеким поворотом. Она не казалась особо пострадавшей. Толпа уже ушла за поворот. В лесу, похоже, никого не было. Я собрался с духом – самое время для марш-броска. И вдруг за поворотом зажглись фары! К перекрестку катила машина. Лязгали изношенные детали, кашлял простуженный двигатель. Машина быстро приближалась. Мы напряглись. Происходило что-то странное. В районе университета намечается событие, туда спешат люди, и вдруг оттуда вырывается машина. Мелькнула мысль: мы должны ее остановить!

Как удачно, что мы не вышли из укрытия раньше времени! За перекрестком засел дозор. Затрещали сухие ветки, и на проезжую часть выбрались трое автоматчиков в комбинезонах, перекрыли дорогу. Мурашки поползли по коже. Ведь мы их не видели! Хороши бы мы были, пустившись вскачь – нас бы расстреляли, как куропаток! Происходило действительно что-то странное. Машина завиляла, дернулась, такое ощущение, что водитель собрался поддать газу. Двое убрались к обочинам, вскинули автоматы, третий остался посреди дороги. Заскрипели тормоза – встала какая-то несуразица с громоздкими колесами, похожая на «Жигули». Двигатель продолжал работать. Трое вразвалочку подошли, открылась передняя дверца. Мы подползали ближе.

– Пастырь Фрол? – угрюмо вымолвил один из караульных, осветил фонарем салон. – Куда это вы собрались?

– Боже святый, да вам какое дело? – донесся из салона испуганный тонкий голосок. – Я пастырь Фрол, почему вы меня остановили? У меня важные дела…

– Можно подумать, мы не знаем, кто он такой, – усмехнулся второй постовой.

– Выходите из машины, пастырь, – сурово произнес первый. – Положите руки на крышу и не шевелитесь. Нам очень жаль, но дальше вы не поедете. Вам запрещено покидать внешнее кольцо.

– Да в чем дело, бойцы? – мужчина сорвался на визгливые нотки. – Я имею право проезжать везде, где мне вздумается! У меня постоянный пропуск! Какое вы имеете право меня останавливать? Я буду жаловаться архипастырю! Я только что проехал второе кольцо – они не стали меня даже останавливать…

– У них не было соответствующего распоряжения, пастырь, – усмехнулся караульный. – А у нас есть. И передано лично архипастырем Нилом. В общем, всячески извиняемся, пастырь, но вы уже приехали. Выходите из машины, пока мы вас не вытащили.

Я уже летел, не дожидаясь, пока этот крендель выберется из салона. Нечего тут путаться под ногами! Заработал приклад, заработали ноги, руки. Первый повалился с разбитым затылком, второй отшатнулся, вскинув автомат – явно не любитель тишины! Я увел его в сторону, вцепившись в цевье, выломал вместе с суставом, долбанул прикладом в челюсть. Он был живучим и чрезвычайно нудным – даже с разбитой челюстью пытался отобрать свой автомат. Я ударил лбом в трясущуюся переносицу, добавил локтем по виску, коленом в область паха. Долго, невыносимо долго! Был еще и третий, и что-то мне подсказывало, что он не просто так стоит. За спиной уже клацнул затвор… и негодующее рычание сменилось свистящим хрипом. Я обернулся. Физиономия караульного делалась мучнистой, надулась, как воздушный шар – бородища встала колом. Он рухнул на колени, выронив АКМ, а потом головой – мне в ноги. Отбил свой последний поклон. За его спиной мерцала бледная Ольга. Она сжимала нож, с которого стекала кровь.

– Мать твою, Карнаш… – пролепетала девушка. – И как ты жил до меня?

– До тебя я перебивался случайными связями, – пошутил я. И обнял свою девушку. Впрочем, не время для телячьих нежностей – я бросился к машине, вскидывая автомат. Немолодой уже мужчина, глаза его подслеповато слезились – в зачуханном берете, брезентовом плаще, с махровым шарфом, повязанным вокруг горла – дрожал от страха и не делал попыток угнать машину. Возможно, забыл, как это делается. На груди его висел какой-то странный деревянный амулет: коряво вырезанная луна, приклеенная к солнцу.

– В-вы кто? – промямлил мужчина.

– Разберемся, – буркнул я. – Дорогая, подержи товарища на мушке, а я порядок наведу.

Нам крупно повезло, что этих ухарей было только трое. Мы бледно бы смотрелись, останься хоть один в лесу. Я трудился как стахановец. Какой очаровательный дубль! Вновь один покойник и парочка еле живых. Несколько ударов, дабы не очнулись, потом я хватал их за ноги, оттаскивал в лес. Туда же – мелкий «компромат». Запасные магазины были никак не лишними. Я рассовывал их по подсумкам и карманам, пока они не стали из меня вываливаться.

– В машину, – приказал я Ольге, и мы протиснулись на заднее сиденье. Без разговоров я упер решительный ствол в трясущуюся шапку из ободранной цигейки. – Разворачивайте тачку, товарищ. Только без нервов, мы не собираемся вас везти туда, откуда вы сбежали. Доезжаете до первого участка, где можно свернуть в лес и временно спрятать машину. С вами хотят побеседовать, не надо изображать предсмертную муку.

Он справился. Груда паданцев загородила машину. Мы вытащили его из салона, заволокли в ближайшую яму. И только в яме рискнули включить фонарь. Субъект подрагивал, моргал, рука с обкусанными ногтями нервно теребила амулет. Это был обыкновенный испуганный человек, ничего зловещего. При взгляде на него возникала даже мысль, что он иногда моется.

– Добрый вечер, пастырь, – поздоровался я.

– Что вы хотите? Я вас не знаю… – трясся он.

– Вот же совпадение, мы вас тоже. Представьтесь, пожалуйста.

– Пастырь… Пастырь Фрол…

– Мы видим, – фыркнула Ольга.

– А попроще? – сурово изрек я.

– Куда уж проще, – фыркнула Ольга. Я показал ей кулак, чтобы не фыркала и не порола всякую чушь.

– Старостин… – забормотал мужчина. – Старостин Константин Яковлевич… Я историк, я работал в государственной научно-технической библиотеке Сибирской Академии Наук, увлекался старообрядчеством… Я был хорошим специалистом… Я не хотел быть пастырем, я сугубо мирныйчеловек, но так повелел архипастырь Нил – моя должность фактически ничего не значит…

– Что здесь происходит? – перебил я. – Вернее, что ДОЛЖНО произойти? Зачем вам дети?

Он заныл какую-то слезливую чушь и практически отковырял луну от солнца на своем амулете. Я схватил его за шиворот.

– Послушай, Константин Яковлевич, или как там тебя… Говори ВСЁ, и быстро. Или доставим тебя к твоему архипастырю, и будет тебе трындец. Дорогая, заводи машину…

– Не надо, умоляю… – задергался Старостин и начал обливаться потом, хотя было как-то не жарко. – Не делайте этого, Нил меня убьет…

– Тогда говори, – пожал я плечами. – И прими на заметку, Константин Яковлевич – мне кажется, мы с тобой на одной стороне. Ты не испытываешь добрых чувств к своему архипастырю, мы тоже не испытываем… хотя никогда его не видели. Поехали. И не спрашивай, кто мы – все равно не скажем. Кто такой Нил?

– Да никакой он не архипастырь… – возмущенно запыхтел Старостин. – Сволочь он, ловкач, охмурил людей, выезжает на своей харизме и чужих знаниях… Он был всего лишь директором зачуханной новосибирской гимназии, а сейчас, посмотрите на него – архипастырь, надо же…

Он зачастил, проглатывая слова. Мы терпели этот поток мятущегося сознания, понимая, что иначе он не сможет. О колонии, что существовала 12 лет назад под поселком Кольцово. О вирусах, гуляющих на свободе – по зараженной территории вокруг биоцентра «Вектор». Но народ был грамотный, люди знали, как обеззаразить организм… О том, как зверствовала банда в районе «Щ», но давно те пацаны повымерли… О колонии, основанной на развалинах «академовского» торгового центра, о том, как она укреплялась, как выдерживала натиск людоедов и просто бандитов, как пала четыре года назад, а на ее руинах выросла жесткая тоталитарная секта под руководством бывшего директора гимназии, озабоченная поиском дороги в мифическую страну Беловодье, где все счастливы, где текут молочные реки с кисельными берегами. Он мнил себя ученым, но нес какую-то шарлатанскую чушь. Мол, еще до катастрофы была проделана колоссальная работа по выявлению этого самого Беловодья, нашли так называемую «Акинфиеву книгу» – писанную самим святым старцем Акинфием – реальный путеводитель в легендарную страну свободы из русских преданий! Да-да, уважаемые, вы не ослышались. Многовековые поиски мифической страны завершены. Где только не искали ее старообрядцы-бегуны – выходцы с Поволжья – и в алтайских горах искали, и уходили в глубь китайской территории, и даже переправлялись в Северную и Южную Америку… И никому из них не приходило в голову, что волшебная страна постоянно под боком, она всегда рядом, нужно лишь суметь туда войти! Великая «Акинфиева книга» несколько веков гуляет по стране, куда ее только не заносило. Была и у царей, и у купцов, и у разбойников с большой дороги. Но только господину Старостину удалось расшифровать древние письмена – после того, как специально собранная экспедиция разворошила развалины публичной библиотеки, учинив попутно небольшую, но кровопролитную войну. После этого он, собственно, и был назначен на почетную, хотя и ни к чему не обязывающую должность пастыря при архипастыре. А почему эта зашифрованная рукопись (вернее, бледная машинописная копия) перед самой катастрофой оказалась в ГПНТБ – вопрос тоже интересный, хотя и имеет реальное объяснение…

Он нес с серьезным видом такую чушь, что мы не верили своим ушам. Какое Беловодье? Какие письмена и старец? Не морочьте голову нормальным людям! Но он все бормотал: о фантастическом маршруте Акинфия, который тот проделал с верными и праведными людьми, о счастливом завершении поисков. Но все ответы на вопросы подавались в зашифрованном виде, их мог расшифровать лишь специалист с углубленным знанием психологии и мировоззрения староверов. Первые выкладки многомудрого Акинфия: «Путь в Беловодье лежит севернее «Катая и Хины» (то есть нынешних Казахстана и Китая), по Шибир-стране (тут пояснения вроде не требуются). Для непонятливых: «За Урал-камнем, меж морем Ледовитым и морем Охотским, но только не в земле «чайных» людей… Предостережения о происках слуг Антихриста, о чистых руках и чистой душе, с которыми надо подходить к решению этой важной проблемы…

– Он Антихрист… – страстно шептал Старостин, закатывая глаза. – Он сущий Антихрист – этот Нил… Акинфий прямо предупреждал – берегитесь демонов, которые хотят завладеть Беловодьем, не подпускайте их к нему… Но это же невозможно, мы не можем так жить, мы все хотим попасть в сказочную страну, мы хотим нормально дожить свои жизни, а не в этом аду… Да, я грешен, что пошел у него на поводу, сломался, раскис, выполняю его прихоти… Но кто меня будет осуждать? Вы?

– А дети тут при чем? – наезжал я.

– Как, разве я не сказал? – растерянно хлопал глазами Старостин. – Врата заветной страны отворит кровь четырех невинных младенцев… Ну, не совсем младенцев, – допустил «историк», – главное, чтоб отрокам не было еще четырнадцати… При этом нужно строго соблюдать ритуал – последовательность действий за последние полтора года расшифрована. Главный жрец обязан присутствовать и руководить церемонией… Еще бы он не стал руководить, этот жулик – пуще прочих рвется в Беловодье…

– Вот, блин… – потрясенно пробормотала Ольга.

Я чуть не врезал ему по тыкве! Хорошо, что сдержался. Еще бы время потеряли, приводя его в чувство.

– И что, по вашему мнению, должно произойти, Константин Яковлевич? – ядовито осведомился я, пряча сжатые кулаки. – При условии, разумеется, соблюдения ритуала. Я так понимаю, невинных отроков убивают одного за другим?

– Да… Образуется портал… Ну, что-то вроде освещенного пандуса… по которому все желающие в течение пяти минут могут пройти в Беловодье… – похоже, он сам верил в свою пургу. И решительно не желал менять «показания».

– Чертовы шарлатаны… – процедил я. – Вы понимаете, упыри, что просто так убиваете детишек, которых в этом мире и так осталось с гулькин хрен?

– Послушайте, это не шарлатанство…

– Ладно, успокоились, – я глубоко вздохнул. – Дело было, видимо, так. Нил отправил во все концы необъятных окрестностей Новосибирска хорошо вооруженные отряды – читай, экспедиции – с приказом добывать детей. Проще Эльдорадо найти, – усмехнулся я. – Детей в этом мире почти не осталось. Не рожают, знаете ли, бабы. Но кому-то повезло, не все экспедиции погибли. Детей нашли и доставили. Так?

– Да… Нужно четверо, но Нил потребовал пятерых – на всякий, как говорится, случай… Четверо уже здесь, пятого пока не было. Хотя по связи доложили, что скоро приведут…

«Не приведут», – подумал я. Сбывались черные предчувствия, они все-таки доставили Кузьму к своему шабашу…

– Когда произойдет церемония?

– Уже должна начаться… Или вот-вот начнется… – Старостин испуганно зажмурился – моему кулаку действительно сильно чесалось.

– Где?

– Во дворе старого здания НГУ… Там всегда проходят церемонии и ритуалы…

Студенты хреновы! Меня трясло от злости и нетерпения.

– Будет присутствовать вся секта?

– Да, конечно… Но мы никакая не се…

– Заткнись! Сколько людей в колонии?

– Около пятисот… Там женщины, старики…

– Количество активных штыков?

– Около четырех десятков… Многие погибли в экспедициях…

«Еще посты», – крутил я извилинами. Но в самый важный момент церемонии люди с постов, вероятно, прибегут на шабаш. Вряд ли им понравится, что соплеменники без них улетят в мифическую страну…

– Что же вы, Константин Яковлевич, убегаете от такого счастья? – ядовито поинтересовался я. – Новая жизнь не за горами, а вы бежите из секты – в холод, в разруху. Это как-то объяснимо? Вы же верите в эту ересь.

– Он убьет меня… – простонал Старостин. – Нил хотел от меня избавиться еще до начала церемонии – один хороший человек поведал, он подслушал разговор… Я ему уже не нужен, он считает, что я опасен для него…

– Какой он вероломный, – фыркнула Ольга. – Умные нам не надобны, нам надобны верные, так, что ли?

– Сезон вождей, – ухмыльнулся я. – Конкуренты неуместны. А теперь слушайте сюда, Константин Яковлевич. Убивать мы вас не будем, потому что руки марать не хочется. Машину свою вы не получите. Идите пешком куда хотите – хоть к чертовой матери. Постарайтесь не попадаться какое-то время – это, собственно, в ваших же интересах… Я внятно излагаю?

Нетерпение гналось за нами с бензопилой! Да еще и злобно хихикало: не успели, не успели… Я гнал нелепые «Жигули» по улице Пирогова, тревожно прислушиваясь к ржавым всхлипам под капотом. Валил густыми хлопьями пепел…

– Бред… – взволнованно шептала Ольга, вцепившись в автомат. – Какой же, мама дорогая, бред… Как в это можно верить? А ты помнишь, что Виктор говорил примерно то же самое?

– Виктор говорил про Шамбалу, – процедил я. – Это из индуистской мифологии. А эти нелюди – про Беловодье. Чисто русское изобретение. Наши просто сперли идею у индусов. Виктор шутил и выдвигал фантастические гипотезы. А эти упыри действуют на полном серьезе!

Стоп-машина! Пост на выезде со второго кольца. Мы могли бы промчаться мимо, но тогда вся наша операция пошла бы прахом. У караульных должна быть связь с базой. Из еле приметной будки под деревьями выскочили трое. Снова трое! Комбинезоны, бороды, традиционные изделия Михаила Тимофеевича Калашникова… Двое выбежали на дорогу, вскинули стволы. Я резко затормозил, не выключая двигатель. За спинами двоих мялся третий – видимо, имеющий полномочия отдавать приказы.

– Огонь! – прорычал он. Ахнула Ольга – какая, право, бесцеремонность…

– Не стреляйте! – проорал я в открытое окно. – Мы привезли ребенка!

Это было первое (да, собственно, и единственное), что пришло в голову. Но как сработало! Все трое опустили автоматы. Двое помялись и легкой рысью припустили в нашу сторону. А вот теперь я не дремал. Идиоты! Кто их учил оставаться на линии атаки? «Жигули» еще не выработали свой ресурс. Я плавно отпустил сцепление и лихо врезал по газам! Машина врубилась в них, разбросала. Попятился третий, начал дергать свой затвор вместо того, чтобы спасаться бегством. Я уже достаточно разогнался, чтобы не оставить от него мокрого пятна! Служивого унесло, как будто в него врубился истребитель. А я уже натягивал ручник, выметался наружу. Последний был мертв, валялся в кювете, весь переломанный. Я пристроил его пониже, чтобы не отсвечивал. Парочка других еще шевелилась, стонала. Рождение мысли прошло без мучений – особенно после того, как я обнаружил у них на поясах сумки с противогазами.

– Переодеваемся, быстро! – крикнул я. – Снимай вон с того, – я ткнул пальцем, – у него комбинезон как будто мешковатый. Дабы не углядели твой выдающийся второй размер.

– Третий, – обиделась Ольга.

– Неужели? – ухмыльнулся я.

На переодевание ушло минуты четыре. Новая одежда пропахла потом, но теперь мы были «как все» – невнятные личности в типовой униформе, рюкзаки, оружие, подсумки на поясе. Пепел валил уже так, что нечем было дышать, видимость терялась в пятнадцати метрах. Мы натянули противогазы – это не только камуфляж, но и защита от губительного воздействия внешней среды. Мы катили дальше, задыхаясь от волнения и нехватки воздуха. Сгущалась атмосфера, страх пропитывал каждую клетку тела. Оборвался лес, потянулись неказистые развалины – центра новых медицинских технологий, областной больницы Сибирского отделения РАН… Уже мерцали увенчанные шапками пыли руины университетских общежитий. Машина сломалась так некстати! Видимо, рывок, когда я давил «препятствия» на дороге, был ей в корне противопоказан! Двигатель заглох, и сколько я ни пытался его реанимировать, издавал лишь дряблое старческое кряхтение. Я выл от отчаяния, колотил по рулю.

– Бежим, – спохватилась Ольга, выскакивая наружу. – Общагами пройдем. Здесь недалеко.

Пешком – это полный караул. Дорога была каждая минута. Мы перебежали на левую сторону дороги, углубились в «околоуниверситетские» развалины. Мы вязли, как в болоте, чертыхались, насилу выискивали обходные пути среди гор мусора. Старые и новые общежития падали охотно, крошились, как старые черствые горбушки. Все пространство университетского городка было завалено обломками. Мы нервничали, теряли уйму времени. Пришлось стащить противогазы – дышать было нечем. И все же мы приближались к большому пустырю – между бывшей физико-математической школой и задней стороной старого корпуса НГУ. Все люди, живущие в районе, собрались в этот час на пустыре. Оттуда доносился размеренный гул, мельтешили отблески костров…

Все это было как сон. Голова отказывалась работать. С корабля – и прямо на бал? Даже времени не было осмотреться, что-то спланировать. Кто из великих однажды изрек: «Докопавшись до истины, хочется поскорее закопать ее обратно»? В окружении костров сновали тени людей в долгополых неряшливых одеждах. Колыхалась, гуляла волнами людская масса. Охранники по периметру – большинство в противогазах, отчего невольно возникает мысль: не распыляют ли здесь чего-то для пущей эйфории? Караульные тоже наблюдали за происходящим, бдительность притуплена. Все здесь, дурных нема…

Мы еще только осваивались на краю пустыря. Метались мысли, чувства. По периметру – руины, справа – одинокий «пряничный» домик, раскрашенный волнистыми разноцветными полосками. Местное святилище? Кучка машин на отшибе, рядом с ними как будто никого, распахнутый багажник…

– Ты готова ко всему? – спросил я у Ольги.

Она кивнула, глянув на меня с суеверным ужасом. Мы натянули противогазы. Короткий инструктаж. Я уже крался по периметру к кучке машин, прятался за горками битого кирпича. Закопченная канистра в багажнике, шланг, отверстие бензобака. Толчками сливалось в канистру горючее – мутное, грязное, с резким специфическим запахом…

Сознание пошатывалось, какая-то хрень творилась в голове – даже в противогазе я чувствовал, как под череп забирается липкая субстанция. Еще не эйфория, но уже наплевать на все. Делай что должен и будь что будет! Раскачивались люди, что-то выводили фальшивыми голосами. Фигуры в живописных лохмотьях сгрудились вокруг центрального помоста. Там горел костер и что-то происходило. Протиснуться сквозь толпу было невозможно. На это ушло бы не меньше пяти минут. Причудливые «народные» танцы вокруг костра, невнятные вопли хриплыми голосами. Взметнулась фигура в ослепительно белом балахоне, запрыгнула на помост. Куда это мы такие нарядные?

– Во славу Господа нашего! – взревел ведущий шоу хорошо поставленным сценическим голосом.

– Во славу Господа нашего! – подхватила толпа.

А дальше я не понял, что произошло. Решимости было через край, но я безбожно тормозил. Пронзительный детский визг, что-то вывалилось из мешка на помост, яростно задергалось. Взревел ведущий, завыла толпа. Черные тени, словно ангелы смерти, сомкнулись над «ягненком», принесенным на заклание. Я не видел, что происходило, но визг оборвался. Я рывком стащил с себя противогаз, чтобы не облить его рвотой… Толпа неистовствовала, взметнулся лес рук. Ведущий – видимо, тот самый архипастырь Нил – снова выкрикнул что-то пафосное, но слова не доходили – в ушах звенело. Я понял только одно – это был не Кузьма.

И в этот момент вдруг что-то еще произошло. Толпа застыла. И я застыл – хотя уже готов был ринуться в бой. В небе что-то раскатисто прогрохотало – словно колесница проехала. Июльский гром, прости боже, которого не было уже тринадцать лет? Словно колыхнулось, вспучилось темное пространство над университетским городком. Сверкнуло в небе, потом правее, левее…

Люди падали ниц, вразнобой заголосили. А я тупил до последнего, недоуменно таращился в небо. Что это было, черт возьми? Постановка, что ли, такая? Мерцание прекратилось, но вроде посветлее стало, очертились руины, черную мглу чередовали седые завихрения. Разгорелись костры, жадное пламя устремилось в небо. Вскинул руки подтянутый архипастырь.

– Во славу Господа нашего!

Я отступал в тень, чтобы припустить намеченным маршрутом. Снова опоздал. Пронзительный детский вопль.

– Не трогайте меня, дяденька!

Снова не Кузьма. Какая-то девчонка… Но это ведь ни в чем не повинный ребенок! Я уже мчался трехметровыми прыжками, прячась в тень. Обливал из канистры «пряничный» домик – ни одна сволочь на меня не смотрела…

Им было на что смотреть! Сомкнулись ангелы смерти над второй жертвой. И началось невиданное светопреставление! Грохотал гром, метались сполохи по небу – и я застыл, окаменел с канистрой в руке. Разлетелась мгла над головой – словно разгребли ее граблями, оставив какие-то рваные завихрения. Я увидел Луну! Ей-богу, тот самый подзабытый спутник планеты! Ущербный желтый диск, которого не видел целую вечность, а по бокам от Луны – то слева, то справа, зажигались, пестрели яркие желтые точки, как бы даже не звезды… И вновь грохотало, мельтешило, надрывалась сумасшедшая какофония, словно кто-то лупил по клавишам пианино всеми конечностями… В прорехах между пепельными тучами носились стаи птиц. Много птиц – то ли мутанты, то ли просто птицы, не поймешь. Они закрыли луну, но все равно рябящий желтый свет озарял унылые пейзажи, делал их веселыми, необычными…

Впору протереть глаза – такое ощущение, словно с неба что-то спускалось, но проявлялось не в полном формате. Нечто эфемерное, непонятное, громоздкое – и вместе с тем невесомое. Как бы холм, озаренный голубоватым свечением, по которому выжившим представителям человечества предлагалось подняться. Или… пандус?

Неужели у этих умников все получилось? Глупости. Параллельного мира не существует. Но это ведь точно не постановка…

Люди зачарованно смотрели, задрав головы, как проявляется чудо, обретает очертания, законченность линий, которые, впрочем, оставались пока размытыми. Застыл ведущий спектакля. Возможно, сам не ожидал… И вдруг взревел:

– Тащите обоих!

Нервы отказали. Вот оно! Не какой-то там Бог, не какая-то высокая непознанная сущность… А готовая тропа! Орали дети, которых тащили на жертвенный алтарь. Плакала девочка.

– Отвяжитесь, падлы! – орал мальчишка. – Какого хрена вы, суки, до меня докопались?!

Кузьма! Проклятый извечный вопрос: стоит ли этот мир слезы ребенка? Позволительно ли умертвить нескольких детей, чтобы для всех оставшихся началась светлая и радостная жизнь?

Возможно, я был не прав, но считал, что такое непозволительно.

«Пряничный» домик вспыхнул жадно – взвились языки огня, затрещало дерево, словно в печке. Благодатный огонь? Да хоть олимпийский! Раскатисто прогремела автоматная очередь, и ее автор уже исчезал в руинах, мчался, пригнувшись, на другую сторону пустыря. Встревожилась людская масса, отдельные особи завертели головами. Повернулся архипастырь, сдернул балахон, обрисовался голый череп, ястребиный взор. Заволновались приспешники. К горящему домику уже неслись охранники в противогазах. А я уже шел вперед с твердым намерением пробиться сквозь толпу. Действие прекратилось, народ замешкался. Охранники бросились тушить огонь. И вдруг в их рядах разгорелись истошные автоматные очереди! Кто-то повалился, за ним еще один. Закружился людской водоворот. Люди беспорядочно стреляли. Такое впечатление, что в рядах доблестных стражей объявился возмутитель спокойствия, решивший пострелять по своим. Молодец, Ольга! Вспыхнула суета, давка. Народ схлынул к центру арены. Но места на всех там не хватало. А когда я начал швырять по сторонам гранаты, и они оглушительно взрывались, расшвыривая ошметки руин, воцарилась настоящая паника. Люди метались, натыкались друг на друга, падали. Их давили собратья. Возможно, меня еще не засекли (на вид свой в доску: форма, противогаз), хотя я был уже в гуще событий. По кому мы еще не отбомбились? Впрочем, последнюю гранату я оставил – для особо тяжкого случая. Я рвался сквозь толпу, поливая свинцом над головами «штатских», вертясь как юла, едва успевая менять магазины. Когда в поле зрения возникали мятущиеся охранники, я бил на поражение, косил через одного, отрадно подмечая, что их становится все меньше. Ольга еще не выдохлась, наступала с правого фланга. Кому-то из охранников пришла в голову интересная мысль: открыть огонь по толпе (видно, обнаружил мои перемещения), но я угомонил его одной очередью. Люди разбегались, стонали раненые. В какой-то миг я вскинул голову к небу. «Портала» не было, уже убрался! Выл ветер, метались птицы, мерцающую луну заволакивали клубы пепла. «Не стреляйте! – вопил народ. – Верните нам нашу благодать! Что вы делаете?!» Не говорите, люди, полная политическая близорукость! Я рычал от бешенства, хлестал адреналин. Не хотелось думать о том, что меня в любую минуту могут убить. Я рвался к алтарю, как армия Жукова на Берлин. А там метались люди. Вертелись на помосте связанные детские тела, сквернословил Кузьма. Демоны в черных облачениях валились под автоматными очередями. Мелькнуло что-то под помостом, на пару мгновений объявилась перепуганная личность архипастыря. Больше и не потребовалось. Наши взоры пересеклись. В его глазах забилась ярость. Он зашипел, растопырил пальцы, унизанные остроконечными ногтями. Ну, здравствуй, Ястребиный Глаз и Коготь! А в следующий миг он уже корчился в предсмертных конвульсиях: несколько пуль обезобразили лицо, продырявили глазную впадину…

Дальше я помнил весьма отрывочно. Я сбрасывал с помоста детские тела, потом нырнул туда сам, чтобы не мерцать на юру, выхватил нож, резал веревки. Стащил с себя осточертевший противогаз – голова завертелась по кругу…

– Карнаш, мать твою за ногу! – вопил чумазый, как трубочист, Кузьма. – Какого хрена так долго?! Ты знаешь, чего я тут натерпелся?! Меня украли, почти не кормили! Я два дня висел в мешке, колотился о чью-то задницу!

Я смеялся, что-то бормотал – вел себя как полный кретин. А рядом уже приплясывала невысокая личность в мешковатом комбинезоне, скрывающем третий (хотя на мой искушенный взгляд, второй) размер груди, плевалась свинцом во всех направлениях.

– Обнимитесь, обнимитесь! – кричала Ольга. – Поговорите, впечатлениями поделитесь, чего уж там! Куда нам спешить?

Я кивнул – пакуем чемоданы, народ!

Мы улепетывали, как самые быстроходные зайцы. Кубарем вкатились в развалины физикоматематической школы (сколько светлых голов она выпустила!), помчались дальше, воя от возбуждения. Я убегал последним, обернулся. Вот это да! За нами неслась озверевшая толпа, которую лишили последней надежды. Людей переполнял праведный гнев. Их можно было понять! Они орали, размахивали палками, швыряли камни. Трещали рваные очереди – в толпе еще оставались охранники, подхваченные общим течением. А с неба на толпу пикировали разъяренные птицы, орали дурными голосами, клевали людей в головы! Ольга рухнула в горку мелких кирпичей, пыталась выбраться из нее, как китайский джип из сугроба. Я подхватил ее за талию – что мне стоит, подумаешь, устал немного… Мы потеряли драгоценные секунды. Когда мы выбежали на пустырь перед развалинами ультрасовременных (тринадцать лет назад) общежитий, толпа уже обходила нас с флангов! Их было несколько сотен, и все горели жаждой учинить самосуд. Бежать оставалось только прямо, а по курсу, на другой стороне проезда, возвышался фундамент непостроенного здания. Мощный, монолитный, залитый на совесть, он с честью выдержал толчок тринадцатилетней давности и даже трещинами не покрылся. Вот это бетон… Плевать на качество бетона! Мы уже перепрыгивали через залитую опалубку, карабкались на плиты, среди которых можно было найти хоть какое-то укрытие. А толпа уже обтекала цокольный этаж, уже готова была наброситься…

– Ольга, держим круговую оборону! – проорал я, выхватывая последнюю гранату.

Избавиться от нее я не успел. Загудела земля. Все произошло стремительно. Не понравились природе текущие выкрутасы. То хотим в страну молочных рек, то не хотим в страну молочных рек… Нарушилось что-то в хрупком природном равновесии. Оскорбилась матушка. Последовал мощнейший подземный толчок, сопровождаемый оглушительным треском! Мы подпрыгнули, схватились друг за друга, заорав от страха. Все вокруг грохотало, рушилось. Вздымались, переворачивались пласты земли. И вся эта вакханалия сопровождалась утробным ревом, проистекающим из глубин планеты. Словно огромная доисторическая зверюга грохнула кулаком по потолку – кто тут девушкам спать не дает?!

За первым толчком последовал второй, третий. Но они уже затухали. Покрывались трещинами, скрипели, покачивались окружившие нас бетонные плиты. И вдруг все смолкло. Воцарились тишина и мрак. Пепельные тучи закрыли луну. От портала в чудесную страну с кисельными берегами не осталось и намека. Пропали птицы. Не кричали люди. Рядом со мной тяжело дышали мои родные и близкие. Кажется, все целы…

– Вот же ексель-моксель… – прохрипел взбудораженный Кузьма. – Слушайте, Карнаш, тетя Оля… а чего это вы сейчас натворили? Я чё-то ни фига, в натуре, не въехал – что это было, а?

– Гордись, Кузьма, – убитым голосом сообщил я, – ты вдохновляешь нас не только на глупые поступки, но и на массовые убийства…

Я первым вскарабкался на плиту. Отстегнул фонарик от пояса, включил его на полную мощность, стал осматриваться. Окрестности фундамента с бетонной горкой, на которой мы так кстати оказались, представляли жалкое зрелище. Вздыбилась земля и погребла в одночасье всех, кто оказался рядом. Абсолютно всех! Меня терзали диаметрально противоположные чувства, тошнота теснилась у горла. Я чувствовал стыд, чудовищную неловкость, растерянность, радость… Вскарабкалась Ольга, достала свой фонарик. Мы молчали, ошарашенно озирая перепаханную землю. В окрестностях университета, похоже, перевернулось все, за исключением этого самого фундамента. Спору нет, хороший бетон…

– Что-то мне не по себе… – прошептала Ольга. – Мы же не виноваты, нет?

Вскарабкался Кузьма, озадаченно почесал заросшую грязью макушку.

– Это… – он задумался, словно забыл, что хотел спросить. – А Молчун-то где?

– Потом расскажем, – сглотнула Ольга.

Кузьма нагнулся, помог вскарабкаться на плиту какой-то приторможенной девочке в унылых лохмотьях, перетянутых веревкой. Она была немного выше Кузьмы, но явно моложе. У девочки были смышленые большие глаза, а все остальное покрывал толстый слой грязи. Она смутилась, потупилась, взяла Кузьму за руку. Пацан не возражал, хотя тоже немного смутился.

– Кто это? – вздохнул я.

– Это Маша… – стыдливо представил подружку по несчастью Кузьма.

«Не пьет, не курит», – подумал я.

– Какая прелесть, – восхитилась Ольга. – Скажи, я правильно понимаю, твоя подружка теперь будет жить с нами?

– Ну, дык… угу, – стушевался Кузьма и как бы невзначай, бочком, приблизился к девчонке.

Ольга заплакала, обняла Кузьму, обняла спасенную девочку, прижала их к себе. Я обнял их всех. Ну, что, мальчишки и девчонки, а также их родители?.. Мы застыли на промозглом ветру, который разгулялся не на шутку. Все кончилось. Или только начиналось? По нашей милости погибли несколько сотен ни в чем не повинных людей. Что бы нами ни двигало, а с этим придется жить. У нас имелся дом – на далеком острове в далеком море. И я готов был горы свернуть, чтобы туда вернуться. Возможно, это не просто. Практически без оружия, без еды, по неустойчивой земле, каждый метр которой – потенциальная ловушка. Тридцать верст до города – через пропасти и парней, которые поклялись с нами поквитаться. Пятнадцать верст по мегаполису, и лучше не вспоминать, какой он из себя и какие твари в нем правят бал. Северные городские «ворота», посудина в бухте, которой могли приделать ноги. День до острова, который могли занять и заминировать какие-нибудь злопамятные пираты…

Но это ведь фигня в сравнении с «мировой революцией»?

Андрей Лестер Москва 2066. Сектор

© Лестер А., 2013

© ООО «Издательство АСТ», 2013

Взгляд, перебегающий с одного на другое, теряет из вида Господа

Антуан де Сент-Экзюпери

Солнечный лучик постели коснется, Звук смс-ки нарушит покой….

Популярный статус

Часть первая Начало

Анжела

Нет ничего лучше маленького щенка.

Чагин

Старший садовник Никита Чагин, высокий мужчина тридцати пяти лет, в прекрасном настроении возвращался домой из питомника вечнозеленых. На нем был рабочий комбинезон цвета хаки, грубые черные ботинки с толстой подошвой. Длинные светлые волосы развевались на теплом апрельском ветру. Как и всегда, он ехал на велосипеде.

Во дворе невероятно длинной панельной девятиэтажки, в которой жил с семьей Чагин, шла обычная московская жизнь. На скамейках, под цветущими молоденькими абрикосами, сидели старики. Женщины развешивали на веревках белье. Школьники играли в волейбол на песочной площадке. Малыши носились веселой стайкой, преследуя большого рыжего кролика. Кролик, подкидывая зад, пытался уйти от преследования по длинной полосе асфальта, когда-то служившей проезжей частью. «Здравствуйте, дядя Никита!» – закричали дети Чагину. «Здравствуйте, дети!» – ответил Чагин и внезапно нажал на оба тормоза.

Сердце старшего садовника сделало прыжок, которому кролик, спасающийся от детей, мог бы от всей души позавидовать.

В дальнем конце двора, у подъезда Чагина, стоял большой белый автомобиль.

Никите сразу же стало ясно, что приехали к нему.

Таких автомобилей он не видел уже много лет. Во дворе иногда появлялись машины: крошечная коробочка управдома, «Скорая», трактор ремонтной бригады. Но это случалось так редко, и въезжали они так осторожно, даже робко, что родители могли не опасаться за детей, играющих на бывшей дороге.

Этот стоял уверенно и зло. Весь сиял в косых лучах заходящего весеннего солнца. Кузов был большой, дутый, колеса громадные, окна непрозрачные, темные. «Джип. Такие автомобили раньше называли джипами», – думал Никита, упираясь ногой в асфальт и не слезая с велосипеда. Вертелось еще какое-то слово, связанное с такими вот большими угрожающими машинами, но Чагин никак не мог вспомнить его. «Как же их называли?» – спрашивал зачем-то себя Никита, чувствуя неприятные мурашки, поднимающиеся по спине.

Соседи возвращались на велосипедах с работы, ставили их у специальных стоек, выгнутых из красивых никелированных труб, подзывали детей, перекликались с женами, вынимали из багажников авоськи с продуктами. Они видели автомобиль. Но никому не приходило в голову подойти и рассматривать диковину.

Даже дети игнорировали чужака, и в этом, конечно, тоже было что-то жутковатое.

«Они не любопытны», – успокаивал себя Чагин. – Не зеваки».

Наконец он оттолкнулся ногой и покатил к своему подъезду.

Полковник Адамов

К сорока пяти годам я повидал много страшных вещей. Даже слишком. Отравленные колодцы, взорванные подъезды, осколочные ранения в живот, целые деревни, умирающие от голода.

Но, кажется, не было ничего страшнее, чем то, что я увидел ранним утром 10 марта 201… года у метро «Кропоткинская», в начале Бульварного кольца.

Это была огромная, дикая, паническая очередь к телефонам-автоматам.

Чагин

Войдя в подъезд, Чагин взбежал к лифту, на табло горела красная цифра «9», именно на девятом и жил Чагин. Он нажал на кнопку, лифт долго, очень долго спускался.

Наконец двери шахты открылись, и ударило тяжелым запахом мочи. Стенки были мокрые, на полу поблескивала вонючая лужа. Чагин остолбенел. «Внедорожник!» – вдруг возникло в голове слово. Внедорожник! Вот как назывались раньше такие машины с большими колесами.

Мочи в лифте Чагин не видел лет пять, не меньше. Он просто забыл, что это возможно. Поколебавшись с мгновение, Никита прошел мимо лифта и через две ступени побежал вверх по лестнице. Ступеньки лестницы были веселые, яркие: пролет салатовый, пролет светло-оранжевый. Салатовый, светло-оранжевый. Салатовый, светло-оранжевый. Интересно, Вика уже дома? Одна?

На площадке пятого этажа жужжала машинка для чистки обуви. Сосед Витя надраивал черные туфли. Несколько пар обуви других цветов, среди них женские и детские, стояли рядом на стеклянной полке.

– Привет! – бросил Никита, пробегая.

– Эй! – позвал вслед Витя. – Что с тобой? Помощь нужна?

– Нет. Утюг забыл выключить, – крикнул Чагин в просвет между перилами.

На девятом этаже Чагин оглядел свою лестничную площадку, салатовую. Все было в порядке, на месте: тюлевые занавески на окне ниже пролетом, апельсиновое дерево в большом керамическом горшке, никелированная лестница на стене и над ней – люк на чердак из свежей некрашеной сосны.

Он открыл дверь в квартиру своими ключами и вошел. Из гостиной доносился смех жены и негромкий грубоватый мужской голос. Никита не разуваясь прошел по коридору в гостиную. На низком диване, далеко выставив длинные ноги в ослепительных черных туфлях (которые по своему отчаянному блеску вполне могли бы потягаться с туфлями сседа Вити), сидел, развалившись, высокий мужчина в очень хорошем темно-синем костюме. У мужчины был седой ежик и стальной взгляд серо-голубых глаз. На столике из небьющегося стекла стояла откупоренная бутылка вина, два полупустых бокала и нетронутая чашечка кофе. По правую руку от незнакомца, спиной к Чагину, сидела в кресле жена Чагина, Вика, темноволосая, аккуратная и казавшаяся совсем миниатюрной рядом с рослым незнакомцем. Когда Чагин вошел, Вика повернулась к нему, и Никита в глазах ее, в лице, во всем развороте ее небольшого аккуратного тела, увидел то почти чрезмерное возбуждение, которое так притягивало его когда-то и которого позже он стал бояться, зная, что за ним следует темная вспышка депрессии, обиды и скандалы.

– Заходи! Скорее! – сказала Вика своим звонким возбужденным голосом. – Виталий к нам из Сектора приехал. Представляешь?

Незваный гость приподнялся и протянул Никите руку, оголив белоснежный манжет и запонку, блеснувшую металлом и голубым стеклом (или камнем, Чагин не очень разбирался).

– Виталий.

– Никита. – Чагин пожал протянутую руку, очень крепкую, холодную и уверенную.

Лицо незнакомца было в оспинах, левый глаз из-за шрама над бровью казался меньше правого. Он явно был намного старше Чагина, может быть лет пятидесяти, но при этом подтянут, шире Никиты в плечах и даже, кажется, выше ростом. «В одиночку такого из квартиры не вышвырнешь», – подумал Чагин.

– Виталий… А по отчеству? – спросил он.

– Виталий и всё. Вы же знаете, у нас по отчеству не принято.

– Сейчас я принесу бокал. Будешь вино? – Вика поднялась с грацией нарастающего возбуждения.

– Буду, – сказал Чагин и сел на краешек кресла. – Чем обязан? – спросил он незнакомца.

– У меня к вам есть очень интересное предложение, – ответил Виталий, и зрачки его странно сузились.

У Чагина внутри все почему-то натянулось и задрожало. Он вспомнил мочу в лифте.

– Кто вы? – зачем-то еще раз спросил он. – И почему приехали именно ко мне?

Зрачки незнакомца вернули свой обычный размер. Он неторопливо и с иронией оглядел Чагина. В этот момент в дверях появилась Вика с бокалом.

– Да я вот уже рассказывал в общих чертах вашей жене. – Гость улыбнулся Вике с видом заговорщика. – Я представляю правительство Сектора. У меня есть самые высокие полномочия, почти абсолютные. И мне нужен специалист вашего уровня. Можно сказать, любой ценой. Поэтому уверен, что наша встреча – удача и для вас, и для меня.

Всё было слишком внезапным. Видеть, как радуется Вика, было противно. Оставлять ее наедине с громилой из Сектора тоже не хотелось. Даже ненадолго. Но Чагин понимал, что ему нужна пауза, время, чтобы прийти в себя.

– Я только руки помою, – сказал он глухо и встал.

– Мы не возражаем, да, Вика? – улыбнулся Виталий.

Если он и хотел завоевать доверие Чагина, то как-то криво, неправильно. Несмотря на улыбки и фамильярный тон, проступала затаенная озлобленность и какая-то неудовлетворенность. Слишком заметная озлобленность и неудовлетворенность для такого большого сильного мужчины, к тому же чиновника, наделенного «почти абсолютными полномочиями».

Но, возможно, они все такие, думал Никита.

В ванной он умылся холодной водой и внимательно посмотрел на себя в зеркало. Глаза были встревоженные и растерянные, а на лице как будто остывало теплое выражение покоя и привычного счастья. Этого тепла было еще много, оно копилось несколько лет. Нет, с таким лицом нельзя идти в бой. Но Чагин забыл, совсем забыл, как нужно смотреть на врага.

Сняв куртку, Никита остался в серой футболке – худой, жилистый и загорелый. Когда он вернулся в гостиную, незнакомец первым делом похвалил его загар. «Какая наглость!» – подумал Чагин, и ему как-то легче стало дышать, словно тело его воспользовалось этой подсказкой и начало припоминать, как держать себя в такой ситуации.

– И для чего вам специалист? – спросил он незнакомца. – Вы решили развести сады?

– Нет, уважаемый, не сады. Нас интересует ваша настоящая специальность. Настоящая… – незнакомец сделал паузу, подбирая слово, – а не хобби. Нам интересен журналист высокого класса. Человек опытный, неординарно мыслящий. Инженер человеческих душ.

– Человеческих пороков, – поправил Никита. – Человеческими душами занимались писатели в девятнадцатом веке.

– Хорошо сказано! – похвалил незнакомец. – Мы в вас не ошиблись.

– Думаю, что все-таки ошиблись. Я садовник. Это и есть моя настоящая профессия. Хотя вам, пожалуй, это нелегко понять.

Вика сделала Никите страшные глаза и попыталась дотянуться до него под столом ногой, но Чагин предусмотрительно отодвинул свою ногу.

– Вот за этим вы нам и нужны. Чтобы помочь нам понять то, что нам, в нашем положении, понять нелегко. – Виталий подобрал ноги и наклонился к Чагину.

Чагин заметил, что одна из пуговиц на роскошном пиджаке высокого правительственного чиновника пришита светло-голубыми нитками, совершенно не подходящими по цвету. «У них и нитки в дефиците», – подумал Никита.

– Короче, к делу, – сказал незнакомец, опустив громадные руки между коленями и сцепив пальцы. – Уверен, что это важно и для тебя, дружище, и для всей твоей семьи. Просто послушай. Можешь выслушать? Пару минут.

«Валяй», – хотел ответить Чагин незнакомцу, который перешел на «ты» стремительно и привычно. Но вместо этого отвалился на спинку кресла, откинул со лба челку и сделал глоток вина.

– Так что? Выслушаешь?

– Ладно, – сказал Чагин. Ему показалось, что Вика вздохнула с облегчением. Но сам он расслабиться не мог.

– Не знаю, что вам известно о жизни в Секторе… – начал Виталий.

– Мы не любопытны, – сказал Чагин.

– Никита! Не перебивай! Дай человеку рассказать, – вспыхнула Вика.

– Так вот. – Зрачки незнакомца снова проделали тот же фокус: сузились и спустя мгновение расширились. – Что бы вы там ни думали, у нас есть правительство, организация, государство. Даже официальная церковь. Мы выжили и мы растем. Но последнее время у нас большие проблемы. Я бы назвал их проблемами роста. Первое – экономика. Рынок маленький, и мы задыхаемся. Второе – оппозиция. Как это ни смешно, она появилась и у нас. Две этих проблемы переплетены очень плотно. Понятно, что оппозиция использует неудачи в экономике. Для борьбы нам нужны идеи. Нам их не хватает. Работает группа интеллектуалов, но нужен взгляд со стороны, нужен человек, который не варится в нашей каше. Это раз. Чтобы расширить рынок, тоже необходим такой человек. Это два.

– И этот человек я?

– Так точно! – сказал незнакомец, холодным взглядом буквально впиваясь в лицо Никиты. – Ты. И мы готовы заплатить хорошо. Очень и очень хорошо. Я знаю, несмотря ни на что, у вас здесь ходят деньги. Денег будет много. Работу, я думаю, завершим за два-три месяца. На время работы предоставим дом в лучшем месте Сектора. Восемь спален с прислугой и охраной. По окончании дом перейдет в собственность вашей семьи. Дети, надеюсь, есть?

– Есть, – сказал Чагин и поерзал на кресле.

– Отлично. Сможете переехать в новый дом. Я так понял, Вика давно мечтала о жизни в Секторе.

– Да, но…

– Но принимать решение нужно быстро. У нас не остается времени. Положение серьезное. Все висит на волоске. Ты был нужен уже вчера. Подумай! Если у нас произойдет катастрофа, вы не останетесь в стороне, процесс выплеснется за пределы Сектора, вам всем здесь придется иметь дело с непредсказуемыми последствиями хаоса.

Вика порозовела и с мольбой смотрела на Чагина. Никита старался не встречаться с ней взглядом.

– Я все-таки как-то не пойму, что во мне такого особенного, – сказал он. – И прямо скажем, я не хочу ехать в Сектор.

– Подумай о жене. Я знаю, как она поддерживала тебя, когда все отвернулись. Да, да, знаю. ТОГДА сюжеты о вашей семье показывали по телевизору на всю страну. Приходит время отдавать долги. Не так ли?

– Что будет, если я не справлюсь? Я не гуру какой-нибудь. И как я могу повлиять на кризис в вашей экономике и на расширение рынка?

– Это очень просто. Мы хотим наращивать экспортные отрасли. Поэтому нам нужен профессионал, который знает, как устроены мозги кретина…

Кровь бросилась Чагину в лицо.

– Слышишь ты! – само собой выскочило у него.

– Хорошо, хорошо… Извини. – Незнакомец поднял громадные лапы в примирительном жесте.

– У меня сын… – задыхался от ярости Никита.

– Да я же говорю, извини. Откуда я мог знать, – оправдывался Виталий. – Вика мне ничего про сына не говорила. Он «тихий»? Так вы их называете? Ну и прекрасно. Где он, кстати? Сынишка?

– Твое какое дело? – Чагин начинал испытывать наслаждение от затопляющей его злобы.

– Никита! – взмолилась Вика. – Успокойся, прошу тебя! В чем он виноват? Мы же сами иногда…

– Ничего, – сказал Вике незнакомец. – Никита в чем-то прав. И реакция хорошая, здоровая. Я еще раз вижу, что мы в нем не ошиблись.

Он подмигнул Чагину:

– Нравится? Нравится быть таким? Это настоящая жизнь, дружище.

Адамов

Возможно (я допускаю это) все случилось только потому, что с самого начала послали не того человека.

Когда меня вызвал Изюмов и, оглянувшись на мрачные лица офицеров, сказал, что есть некоторые проблемы в Орехово-Зуево, я едва сдержался. «Ошибка! – хотелось мне крикнуть. – Большая ошибка! Не ту лошадь седлаете!»

Ведь это я, именно я, хотел когда-то взорватьОрехово-Зуево. Со всеми предместьями. Оставить вместо громадный котлован, и дело с концом.

Чагин

Сосед Чагина по лестничной клетке не захотел жить в Москве, уехал. Трехкомнатную квартиру оставил Чагину. Чагин присоединил ее к своей двухкомнатной: прорубил пару стен, замуровал лишнюю входную дверь, и получилось довольно просторное жилье для трех человек – не больше, но и не меньше, чем у других. Еще одна квартира на девятом этаже, третья, опустела два года назад и тоже досталась Чагину. В ней Никита хранил байдарки, лыжи, тяжелый арбалет со стрелами, палатки, инструменты и различный спортивный инвентарь.

Вещей в комнатах было немного, но все они были новые, основательные и добротные, сделанные руками. В столовой стоял большой овальный стол на массивных резных ножках, на кухне – широкая удобная плита и двойная мойка с тяжелыми бронзовыми кранами, вырезанная из настоящего камня. Такими же крепкими, надежными были стулья, полки, шкафы для одежды и комоды – шкафов было всего два, потому что Чагины не держали в доме лишней одежды, подражая в этом всем другим жителям своего района. В гостиной, кроме большого дивана и широких кресел, вырезанных из ореха и обтянутых настоящим гобеленом, а также низкого длинного столика, крытого толстым, в палец, стеклом, стоял черный кабинетный рояль; по стенам висели полки, уставленные книгами, в основном руководствами по садоводству; в углах размещались большие звуковые колонки, а на специальном стеллаже – проигрыватель пластинок с серым резиновым диском и звукоснимателем, оснащенным сияющими металлическими штангами и равновесами.

– Это все хорошо, – продолжал уговаривать Виталий, стоя у проигрывателя и перебирая пластинки в потрепанных бумажных конвертах. – Бетховен, Петр Лещенко, ручной работы мебель, салфетки, вязанные крючком, и вино с тульских виноградников. (Хотя, например, кофе ваш не пью, воняет какой-то краской…) Но это ведь не все, что нужно человеку. Согласись. Господь дал тебе талант, дар слова, нельзя зарывать его в землю, грешно…

– Это искушение, а не талант. Сказано: избавь нас от искушения.

– «И не введи нас во искушение», – поправил Виталий. – Ты тут с ними и Священное писание забудешь!.. Что бы ты ни говорил, что бы ты себе ни надумал, ты никогда не будешь таким, как они. Вот маленький пример. Вы двери закрываете на замок. Зачем? Я знаю, что никто из ваших соседей не запирает двери.

– Пожалуйста, не хватайте пластинку руками, – сказал Чагин.

– Потом, когда с заданием справишься, вас никто насильно в Секторе держать не будет. Захотите – уедете, захотите – останетесь. Опять же, если уедете, вернуться сможете, когда угодно. Я же сказал, дом будет ваш. Навсегда. И прислуга. Раньше такие условия предлагали только президентам… Но сейчас – во время выполнения работы – ты должен находиться в Секторе и не покидать его до завершения работ. Это условие, надеюсь понятное.

Вика по просьбе Чагина уже минут двадцать как оставила их одних, ушла в спальню или в детскую. Никита оглянулся и прислушался: ему показалось, что в коридоре скрипнула дверь.

– Не пойму только, зачем ехать всей семьей? Что, если я поеду один? – спросил Никита, на всякий случай понизив голос.

– А не боишься оставлять семью?

– Здесь? – улыбнулся Чагин. – Здесь? Шутите?

– Ну а сам не боишься один оказаться? У НАС?

Последние два слова Виталий произнес с таким нажимом и такой многозначительно-блудливой улыбкой, что Чагин сразу же вспомнил лужу в лифте.

– И не в таких местах бывал, – ответил он.

– Ты уверен?

– Уверен.

– А зря, – сказал Виталий и, приблизившись, сверху вниз посмотрел на высокого Чагина. – Зря, – повторил он.

Чагин выдержал тяжелый взгляд голубовато-стальных глаз. Он не отступил и молча ждал продолжения. От нависшего над ним незнакомца пахло чужим запахом сильного хищного тела и какими-то старинными духами.

Виталий вдруг взялся за пуговицу своего роскошного пиджака и, наклонившись к самому лицу Никиты, спросил:

– А ниток случайно нет?

– Каких ниток? – переспросил Никита.

– Под цвет костюма. Ты же сразу заметил, что у меня пуговицы чем попало пришиты.

– А, вы об этом. Нет, таких нет.

– Ну и ладно, – ответил Виталий, сузив и снова расширив зрачки.

– Так вот. – Он отошел к стеллажу и положил на место пластинку Slade 1977 года, фирма Polydor. – Резюме. Мне пора ехать. Буду здесь послезавтра в десять ноль-ноль. Посоветуюсь тем временем с президентом. Может быть, тебе и разрешат поначалу приехать одному, обжиться и осмотреться несколько дней.

– Я пока что не сказал «да» и на этот вариант, – напомнил Чагин.

– Подумать у тебя время будет. Поговори с женой, взвесь. И помни: другого шанса ни для тебя, ни для твоей семьи, ни для Москвы не будет.

Виталий направился к выходу. Под его тяжелыми шагами гнулись и скрипели половицы. Вика с заискивающим и напуганным выражением лица вышла проводить.

– До послезавтра! – помахал ей рукой Виталий.

Чагин молча закрыл за ним дверь.

Спустя минуту он вышел на кухню, вылил в раковину вино из бокалов и открыл окно. Ему показалось, что дома душно.

Было слышно, как внизу громыхнула дверь в подъезд, посаженная на мощную пружину: вышедший к машине Виталий широко распахнул ее, а потом отпустил. Никто из местных так не делал.

И сразу же послышался топот маленьких ног и детские голоса.

– Дерганый! Дерганый! – по-весеннему весело кричали сбежавшиеся на чужака дети.

– Мальчишки! – шепнул Никита и улыбнулся от мгновенного счастья.

Анжела

В начале была музыка. Это точно.

Адамов

Мужчины утаивают, женщины – лгут.

Так сказал мне один латинос в Гватемале. Он был женат четыре раза. Все мои жены, говорил он, были лгуньи. А до свадьбы казались прямодушными ангелами. Это брак на них влияет. Так он хотел успокоить меня, когда я рассказал ему о Регине.

Тогда, в Гватемале, я еще был на ней женат. Вернее, это я был в Гватемале, а она ждала меня в Москве. Была без ума от этого города.

Регина, как и я, была из военной семьи. Ее мать, гарнизонная гранд-дама, врала всегда и во всем, даже по поводу цены на сливочное масло в соседнем магазине или насчет погоды. Спросишь, как погода в Москве, ответит – проливной дождь и холод. А там плюс двадцать и ясное небо. Это должно было меня насторожить, ведь я собирался жениться на ее дочери, но почему-то не насторожило. Регина выглядела правдивой, я думал, что пошла в отца. Единственное, что меня с самого начала немного коробило, – это ее увлеченность гороскопами. Она даже на суде во время развода сказала, что наш брак не имеет перспектив, потому что она родилась под знаком Льва, а я – Овена, причем не просто Овена, а на рубеже то ли Тельца, то ли еще какой-то твари, не запомнил. И стала по этому поводу распространяться, так что судье пришлось ее принудительно затыкать. Я слышал, как он потом в коридоре говорил, что впервые сталкивается с такой тяжелой формой зодиакального идиотизма. Хорошее выражение – «зодиакальный идиотизм». Теперь такого юмора не сыскать. Зато исчезло и само явление. Конечно, если не считать дерганых.

Все называют те дни Переворотом. Некоторые Потеплением. А я бы назвал Ответом. Большим Ответом.

Как-то упустил тот момент, когда Регина стала меня ненавидеть. Наверное, это произошло одновременно с ее первым предательством. Ненавидеть она умела со вкусом, не торопясь. Она как будто специально уделяла время ненависти. Странно, я так не умел, тут она превосходила меня по всем статьям, а я ведь убивал и пытал людей без счета. И шантажировал. Всякое приходилось.

Вечером накануне того дня, когда нас вызвали в Центр по тревоге (код «7» – более высокий уровень только при массированной ядерной атаке), я встретился с Региной по дороге домой из аэропорта. Хотелось спать, и, во всяком случае, не хотелось видеть людей. Но Регина настояла. На улице было холодно, морозно и грязно. «Мерзко» – так говорили раньше. Мне это слово не нравилось. Я в свое время заметил, что с мужчинами, которые говорят о погоде «мерзкая», следует держать ухо востро, зачастую они и сами мерзавцы.

Мы зашли в кафе. Регина стала требовать денег. Я за два часа до этого прилетел из Дагестана, и мне было странно видеть еще довольно красивую женщину, хорошо одетую, сытую, сидящую в тепле, которая тратила бесценное время своей жизни на ложь и вымогательство, и все для того, чтобы в результате получить какие-то совсем необязательные для жизни вещи. Вначале она долго жаловалась, что им с Сережей (это был ее новый муж) нечем заплатить за газ и электричество, потому что учеба Кати (нашей с Региной дочери) на юридическом высасывает финансы.

– Как так? – сказал я. – Я же даю деньги на учебу.

– Ненавижу, когда ты так шепчешь, – сказала она. – Ты что, не можешь по-настоящему разозлиться?

Мне не хотелось отвечать.

– Я с тобой даже ни разу не была за границей. Ты-то везде побывал! – Она попробовала нанести удар из-за угла.

Я действительно много где побывал: в Афганистане, Сомали, Чечне.

– Ну а при новом муже? – спросил я.

– Побывала! – ответила она. – На Новый год были в Париже.

А за электричество заплатить нечем. Что тут скажешь?

– С Катей? – спросил я, чтобы как-то поддержать беседу.

– Нет, ей с нами неинтересно. Да ей и поехать-то не в чем.

– Я давал на это деньги, – сказал я.

– Опять ты шепчешь? Как кобра какая-то. Ты из-за своей службы родине семью разрушил, значит, тебе родина за это заплатила, за наше разрушенное счастье. Значит, это наши общие деньги.

Я промолчал. Логика была потрясающей.

– И ты теперь счет ведешь, на что дал, на что не дал? Может, тебе квитанции из магазинов приносить для отчета?

– Чего ты хочешь, Регина? – спросил я. – Ты сказала, дело срочное, а говоришь о деньгах. О них ты и без этого всегда говоришь. Так в чем срочность?

– Твоя дочь, – выпалила она, – требует машину. Мини-Купер.

– Да ты с ума сошла, – улыбнулся я. – У меня нет таких денег.

– Хотя бы подержанную, двух-трехлетнюю…

– Это всё?

– Сказала, из дома уйдет!

– Пусть уходит! – Я встал, рассчитался с официантом и направился к выходу.

Регина побежала за мной.

Ночью мне снился красивый и тревожный сон, который, с небольшими изменениями, снился мне уже несколько лет. Время от времени.

Но вначале я долго не мог уснуть. В глазах мелькали отрывки из событий последних дней в Дагестане. Болело колено, давило и покалывало в правом боку. Я чувствовал себя старым, изношенным. Сколько времени у меня еще осталось? Я не мог вообразить себя стариком. Жизнь чего-то да стоила, пока в ней были опасность, риск и возможность бросаться опасности навстречу.

С годами я понял, что служение стране, вообще, не является для меня основной побудительной причиной. Я действовал, потому что не мог жить без смертельной опасности, как некоторые не могут жить без секса, телевизора или ежедневных походов по магазинам. И если опасности поблизости не было, я делал все, чтобы ее найти.

Но я все же был еще и человеком, не только агрессивным животным, поэтому старался максимально разумно использовать свои разрушительные инстинкты. Я понимал, что наша страна (или родина, не знаю, как правильнее) зашла в тупик. Конечно, я видел и другие страны, и не могу сказать, что мне нравилась дорога, по которой они шагали. Абсолютно все человечество казалось в той или иной мере заблудившимся. Исходя из этого понимания, думал я, есть ли у меня еще время что-то изменить? Остались ли силы сделать бросок навстречу, может быть, самой большой опасности? Опасности для всего мира. Всех людей.

Или я так и состарюсь, как исправный бультерьер, которого лишь изредка спускают с поводка?

Такие мысли разрушали меня, подтачивали здоровье и характер. Я чувствовал всеобщую опасность, она пропитывала почву и небеса. Но я не понимал, где ее источник. Где враг? Куда бросаться?

Было много людей, которые боролись с «системой». Одни с коррупционной системой, другие с капиталистической, третьи с коммунистической, четвертые, вообще, с государством как таковым. Среди этих людей были отважные, самоотверженные бойцы. И все же мне казалось порой, что даже эти герои боятся смотреть в корень, в суть проблемы.

Постепенно я пришел к убеждению, что системы не имеют значения.

Значение имела глобальная Регина, вертлявая бабенка, зажавшая Землю в своем жадном кулачке.

…Эти мысли делали меня еще более одиноким.

Я встал, налил в чайную чашку водки и выпил.

И ночью мне приснился сон.

Бобслейная площадка с узкими ледяными дорожками. Я держусь за край темно-красных ультрасовременных саней, в которых сидит какой-то саночник. Он в шлеме, я не вижу его лица, но мне кажется, что это человек, которого мы все должны не то чтобы охранять, а оберегать, сдувать пылинки, но вместо этого мы (а с другой стороны держит сани майор Бур, мой сослуживец) начинаем разгонять сани, они несутся все быстрее вниз, мы уже не успеваем бежать рядом, нужно отпустить, но я знаю, что если мы отпустим, то произойдет крушение, катастрофа, и в то же время я знаю, что ведь это именно мы с Буром разогнали сани вниз, старались изо всех сил, чтобы пустить их по наклонной плоскости как можно быстрее. А значит, мы и будем виноваты в катастрофе. И так хочется увидеть лицо саночника, но он не поворачивается, и улетает с ледяным визгом в узкую, падающую круто вниз, сияющую канаву. Я просыпаюсь, вытираю пот, потом засыпаю – и все начинается сначала: зная, что сани будет не остановить, я все-таки бегу и толкаю их вниз, а затем отпускаю, останавливаюсь, поднимаю пустые руки, а человек в санях улетает, чтобы разбиться.

И когда по тревоге я мчался с включенной мигалкой улицами Москвы, я думал почему-то, что сани из моего сна были нашей Родиной, что бы это слово ни значило. Мы ее вроде бы хотели спасти, удержать, а на самом деле сталкивали, разгоняли по наклонной плоскости. И я еще подумал, чтобы развеселить себя, а вот здорово было бы вырыть громаднейший котлован, собрать по периметру все другие родины. И чтобы все другие соответствующие спецслужбы растолкали бы каждая свои сани и отпустили, а потом, у дна, они врезались бы все друг в друга: вот был бы грохот! И что-то мне подсказывало, что как раз и наступает такой момент. Момент столкновения и грохота. Во всяком случае, теперь я могу признаться, что в те минуты я желал катастрофы.

Это было утро второго марта 201… года. Мы собрались в четвертом корпусе, на Юго-Западной. Изюмов злился. Он торопился, очевидно было, что случилось нечто из ряда вон выходящее. Тем не менее, ожидая, пока соберутся все, говорить не начинал. Потирал свои толстые генеральские щеки, выдвигал ящики, листал бумаги, входил и выходил из своего громадного кабинета, в котором мы все расселись и негромко переговаривались, делясь мелкими новостями и немножко расслабляясь, настраиваясь, как перед любой хорошей дракой.

Некоторые были одеты в форму, некоторые нет. Виталий Бур сидел, как всегда, в великолепном костюме, он умел одеваться, словно в Голливуде. Посматривал на остальных с улыбкой. Двухметровый наглец. Он у нас числился по особым делам, хотя это и звучало несколько чрезмерно: «Шатуны», наше подразделение, и так было особым, да еще и в составе особого корпуса.

Впрочем, по особым-особым-особым был и я, и еще Мураховский, и Семиглазов, и Саша Попов. Мураховский, мрачный, толстенький, сидел, потирая рукою лоб. У него на погоду болела голова. А вот Саши Попова не было. Это было немного странно, он был очень быстр и пунктуален, всегда появлялся раньше всех. Вчера вечером, после встречи с Региной, я разговаривал с ним по телефону. Так, о всякой ерунде. Просто хотелось после зодиакального помешательства услышать голос друга. Настроение у него было прекрасное; понимая, почему я расстроен, он пробовал развеселить меня, и это ему удавалось.

Когда-то мы втроем, Саша, Изюмов и я, бывшие однокурсники, после службы в комитете были по одному переведены сначала в разведку, потом в Корпус, а затем уже и выделены в «Шатунов».

Название «Шатуны» придумал я. Как раз в тот момент и происходил развод с женой, дочка оставалась с ней, а я-то считал, что все лишения, службу и т. д. терплю ради дочки – и вот такой поворот. Поэтому я был тогда не в себе, даже думал, а не кончить ли с этим со всем, с этой службой «неведомой стране», как мы с Сашей Поповым позволяли себе шутить, оставаясь с глазу на глаз. Вот когда нам объявили, что собирают подразделение «особое в особом», и предложили подумать над названием, я и ляпнул: «Шатуны». Думал, что горькую иронию мою сразу же раскусят, и даже испугался. Такой шутки могли не простить. Шатун ведь бродит без цели, ни семьи у него, ни дочки, ни хрена, одно бешенство, и лучший выход для него – чтобы его пристрелили.

Однако название почему-то одобрили. Оно сразу прилипло. «Отлично! – воскликнул тогда Изюмов. – Отлично! И на других не похоже, и смысл ясен: “Лучше нас не трогать. Разбудили – сами виноваты, прячьтесь, крушить будем без разбора!”»

…«Внимание!» – сказал Изюмов, стоя у своего стола. «А где же Попов?» – шепотом спросил я у Виталия Бура. «Адамов! – Генерал, казалось, глядя на меня, едва сдерживал глухую, нарастающую ярость. – Повторяю последний раз. Внимание!»

Изюмов всегда начинал важные, да и неважные тоже, да в общем все свои заявления с этого слова: «Внимание!» Иногда я даже думал, может в этом и заключается секрет его столь быстрого, по сравнению с нами, продвижения по служебной лестнице.

– Вчера около 21.00 неустановленными лицами в неизвестном направлении вывезены все боеприпасы и оружие со складов 3114 и 3117 в районе Орехово-Зуево. Повторяю. Все боеприпасы и всё оружие.

Мы пошевелились. Бур поправил отвороты пиджака.

– Некоторые из вас должны быть знакомы со спецификой этих складов. Остальным сейчас будут предоставлены материалы для ознакомления, – продолжал Изюмов. – Второе. Ночью на место ЧП был направлена группа во главе с подполковником Поповым.

Тут я несколько напрягся. «Почему ночью? Почему не сразу же? Саша! Что с ним?» Тон Изюмова не предвещал ничего хорошего.

– Спустя десять минут после прибытия группы на место мы потеряли с ними связь. Телефоны и радиопередатчики были либо уничтожены, либо повреждены. Поначалу была принята версия, что мобильную связь кто-то глушит, однако… Короче, вышли из строя все, подчеркиваю, все телефоны и радиопередатчики. Связавшись с нашим агентом в Орехово-Зуево, мы вскоре получили информацию, что группа находится на территории складов. Агент наблюдал, как члены группы свободно перемещались по территории. Никаких признаков вооруженного противостояния не было. Затем агент сообщил, что группа рассеивается. – Изюмов словно захлебнулся от злости и сделал паузу в две-три секунды. – На вопрос, что значит «рассеивается», агент ответил «расходятся по одному кто куда».

Изюмов налил стакан воды и выпил его весь. Все зашевелелись и переглянулись. «Кто куда»! Такое нечасто услышишь.

– Сразу же после этого связь с агентом тоже прервалась. – Изюмов сжал кулаки и опустил их на стол. – Полтора часа назад подполковник Попов был задержан у станции Железнодорожная. Ехал на велосипеде. А сейчас вы сами все увидите. И услышите.

Изюмов сделал знак рукой, и адъютант встал и раздвинул шторки на правой стене.

За бронированным стеклом, посреди квадратной серой комнаты на привинченном к полу стуле сидел мой друг Саша Попов. Руки его были в наручниках, а лодыжки пристегнуты блестящими цепями к металлическим ножкам стула. Лицо Саши странно изменилось. Именно странно, потому что эти перемены скорее всего не были напрямую связаны с тем, что его прикрутили к стулу цепями. Да, Саша был другим. Каким-то тихим, что ли. Как на первом курсе, когда мы с ним в стройотряде сидели ночью у костра и мечтали, как заработаем денег и вернемся к нашим любимым девушкам.

Перед Сашей стояли два небольших человека в сером. Один был постарше, с залысинами, левую руку держал в кармане брюк.

– Подполковник, я повторяю вопрос, – сказал человек с залысинами. – Что вы установили? Где оружие? Где ящики с «керамикой»?

Несколько человек с нашей стороны стекла тут же заглянули в листки, которые, тихо передвигаясь по кабинету, раздавал офицерам адъютант. Я взял листок, не глядя. Значение слова «керамика» не интересовало в тот момент нисколько. Я ждал реакции Саши.

– Где они? Вы понимаете, что это в данный момент самое главное? С членами вашей группы мы разберемся потом. Я обещаю вам, что мы досконально выясним, почему вы прекратили выполнение задания и разошлись. И кто стоит за этим. А сейчас – где ящики? У кого они?

Саша поднял голову и улыбнулся серым людям. Затем улыбнулся бронированному и непрозрачному с его стороны стеклу. Он прекрасно знал, что за ним наблюдают, сколько раз видел это одностороннее окошко и так и сяк, и с изнанки, и из генеральского кабинета.

– Не могу понять, – ответил Саша спокойным и почти счастливым голосом, – почему вас всех это так волнует? Ведь это прекрасно, что оружие исчезло! Что же в этом плохого? Чем вы так обеспокоены?

Человек с залысинами вынул левую руку из кармана (для равновесия) и правой, размахнувшись, с силой ударил Сашу в лицо. Я вскочил.

Чагин

Леша Чагин был очень похож на отца: светловолосый и кареглазый, с темными бровями, худой и высокий, выше почти всех своих ровесников. Ему было шесть, а ростом он был с восьмилетнего.

С тренировки, как и всегда, он вернулся в радостном возбуждении.

– Папа! – крикнул он Никите, снимая с ног кроссовки и вешая на специальный крючок зачехленную теннисную ракетку. – У нас во дворе был дерганый!

– Тише, – сказал Никита. – У мамы голова болит.

– Да? – В глазах мальчика промелькнула тревога, но он внимательно всмотрелся в лицо отца и расплылся в улыбке. – Папа! Я вижу, что ты шутишь.

Сердце Никиты сжалось от любви, нежности и стыда. Он не шутил, он банально врал, но мальчик прощал все.

– Ну да, шучу, – сказал он. – Кушать будешь?

– Нет, папа, пожалуйста… Можно я выйду на улицу? – Леша рукой вытер пот на лбу и на висках, и от руки остались грязные разводы. – Дай мне кусок хлеба с солью и все. Черного. У нас есть черный хлеб?

– Ну, ты и грязнуля! – засмеялся Чагин. – Иди, руки помой. И переодень майку. Наверное, мокрый насквозь.

Дом снова становился домом.

– Папа, а чем у нас так пахнет? – кричал Леша уже из ванной. – Этот дерганый, он правда у нас был?

«Это не так легко исправить», – подумал Чагин. – Нельзя сделать вид, что ничего не произошло».

– Правда, сынок, – ответил он, отрезая толстый, влажный ломоть черного хлеба и посыпая его крупной солью.

– А зачем? – Леша появился из ванной в свежей майке и с полотенцем в руках.

– Ну, я специалист, ты же знаешь. Вот я ему и понадобился.

– Они деревья будут сажать?

– Вроде того, малыш, – сказал Чагин. – Ну, беги. Курточку не забудь надеть. Со двора не уходите. Я позову.

– А мама дома?

– Дома, дома, малыш.

Мальчик надел курточку и взял кусок хлеба.

– Папа, а почему мы двери на замок закрываем?

– Это привычка.

– А у других нет такой привычки?

– У других нет. Беги.

– И все-таки у нас очень странно пахнет, – сказал Леша и через секунду уже мчался вниз по лестнице к своим друзьям.

В коридоре появилась Вика.

– Пошел гулять? – спросила она.

– Да.

– С хлебом?

– С хлебом.

– Не давал бы ты ему ничего с собой на улицу. Пусть дома ест.

– Вика, это ребенок. Мальчишка. Они все так делают.

– Микробов никто не отменял, – сказала Вика, и в ее голосе Чагину почудилось злорадство.

Как будто она была на стороне микробов.

– Поговорим? – предложил он.

Они сели в столовой. Чагин с длинной стороны большого стола, Вика рядом – у овального закругления. На трех ярусах красивой фаянсовой вазы лежали яблоки, киви и апельсины. Все из оранжереи, в которой работал Никита. Он взял в руку большое желто-розовое яблоко, пахнувшее одновременно яблочным садом и свежими бананами.

– Хочешь? – спросил он жену.

– Нет, спасибо.

Вика была напряжена, и больше всего Никита боялся, что она сорвется в истерику. Тогда поговорить не удастся.

Чагин и боялся перепадов настроения у жены, и жалел ее. Она была как бы еще одним ребенком в их семье, только ладить с ней было сложнее, чем с сыном.

Вика и выглядела значительно моложе своих тридцати лет.

Ниже Чагина на голову, с хорошей фигурой, ладная, вымытая до блеска, Вика сидела за столом в старинных джинсах в обтяжку и белой блузке с расстегнутым воротом. Темные волосы были коротко пострижены, и видно было, как напряженно бьется жилка на шее. Чагину хотелось взять ее за плечи под тонкой тканью блузки и прижать к себе, погладить по волосам, успокоить, поцеловать. Он любил жену, хоть она и мучила его временами изрядно.

Но Чагин знал, что успокоить ее нежностью сейчас нельзя. Ей нужны ответы.

– Так что ты скажешь? – спросила Вика, вглядываясь в него почерневшими блестящими глазами.

– Скажу, что нам нужно крепко подумать.

– Не надо прятаться за словом «мы». Я уже подумала. Я хочу уехать. Я хочу в Сектор. А что скажешь ты?

Чагин откинул со лба светлую челку. Одна из программ пятиканальной радиоточки, установленной на кухне, транслировала фортепианный концерт Грига.

– Выключить радио? Тебе не мешает? – спросил Никита.

– Нет.

Вика сложила руки на груди. Чагин знал, что такая решительная поза несвойственна Вике, что она ей просто не по силам, а значит, нужно отвечать быстро, иначе она вот-вот сорвется.

– Хорошо, – сказал он. – В принципе мы могли бы съездить туда на какое-то время, но давай порассуждаем.

– Тут и рассуждать нечего. Едем или не едем?

– Вика, пожалуйста… Я не говорю «нет». Но нельзя и броситься по первому зову очертя голову.

– Да может быть это первый и последний случай! Единственный шанс! Я и мечтать о таком не могла. Если не говоришь «нет», то, значит, «да»? Не пойму… Что ты имеешь в виду? Ты мужчина или нет? Ответь понятно. Я не могу здесь больше жить. Все эти постные рожи…

– Они не постные.

– Постные! Я задолбалась вязать коврики и салфетки и вешать белье на улице с этими колхозницами!

– Они не колхозницы, ты прекрасно знаешь.

– Да они даже сплетничать не умеют. Мне поговорить с ними не о чем. Я хочу в ночной клуб! Чтобы там было так громко, чтобы не слышать друг друга, чтобы было накурено, чтобы девки полуголые к тебе цеплялись, а я бы им в морду когтями, как раньше – помнишь? Чтобы утром похмелье, чтобы хреново было! Понимаешь?

– Мы можем съездить туда и сходить в ночной клуб.

– Нет, я хочу жить там. Я хочу общаться с нормальными людьми. Мы здесь чужие, чужие. Понимаешь? Вокруг инопланетяне! Они ВООБЩЕ не понимают, о чем я говорю. У меня ни одной подружки. Ни одной!.. И эта симфоническая музыка по радио! Выключи ее! Я же просила!

– Вика, я предлагал выключить, ты сказала…

– Ничего ты не предлагал! Меньше всего ты думаешь обо мне. Я понимаю, тебе здесь удобно: я под контролем, никуда не дернусь. Никаких забот.

Чагин встал и выключил радио.

– Вика, а как же наш мальчик? – тихим голосом спросил он. – Как же…

– А как же я? – не дала договорить она. – Я понимаю, ты делаешь вид, что не замечаешь, как он меня мучает. Если я злюсь, он ВОТ ТАК смотрит на меня. Как инопланетянин. Я рассказываю о своем детстве, он смотрит на меня ВОТ ТАК. Он спросит что-нибудь: почему люди женятся или зачем в школе ставят отметки, я начинаю объяснять, и через минуту он опять смотрит на меня ВОТ ТАК! ВОТ ТАК, понял?

– Вика, я же говорил тебе, не вдавайся в долгие объяснения. Тебе только кажется, что ты объясняешь. А ему понятно, что ты сама толком не разобралась. Вот он и улыбается.

– Да что ж мне, совсем заткнуться?

– Могла бы и потерпеть, он все-таки главный человек в нашей семье.

– А с какой это стати он главный? Видишь, ты какой, когда тебе удобно, ты ложишься под кретинов, а когда нет… У кретинов дети небось не главные в семье. У них семья другая, как в восемнадцатом веке, патриархат какой-то… Будь последовательным. Раз уж ты с них пример берешь…

Чагин покраснел от ярости.

– Вика, – еле сдерживаясь, сказал он, – у нас дома мы будем называть их тихими.

– Как хочу, так и называю! Кретины! – вдруг крикнула она. – Кретины!

В следующую секунду Вика сорвалась со своего места, опрокинув стул, и подбежала к открытому окну.

– Кретины! – успела крикнуть она в окно, прежде чем Чагин схватил ее, поднял на руки и потащил в спальню.

Она отбивалась, а Чагин крепко прижимал ее, целовал искаженное лицо.

– Хорошо, мы поедем. Поедем, – говорил он.

– Как могло так получиться? – говорила, всхлипывая, Вика, лежа поверх покрывала. Чагин сидел рядом с ней и держал ее за руку. – Почему наш мальчик мутировал, а мы – нет?

– Это не мутации.

– Какая разница! Он не такой. – Вика повернулась, спрятала лицо, уткнувшись в бедро Никиты, и снова заплакала. – Какая разница?..

– Ну а как же мы будем с ним в Секторе? – спрашивал тихо Чагин. – Леша не сможет там жить. Здесь он среди своих. А там он не выживет.

– Ну, мы же об этом ничего не знаем, – глухо, в ногу Чагина, проговорила Вика, – какая там жизнь. Давай попробуем. Виталий говорил, что мы сможем взять прислугу из тихих и даже каких-нибудь друзей для Леши.

Она подняла лицо, и на нем сквозь слезы всплыла лукавая улыбка:

– Там восемь спален! Ты представляешь? Спален, а не комнат.

Чагин ничего не сказал на это, хотя по окраинам Москвы несложно было найти неплохой дом для семьи из трех человек, и он даже когда-то предлагал Вике переехать из панельного дома, но она не захотела, потому что это была квартира ее родителей, и это хоть как-то связывало ее со старым, допереворотным миром. «Где они сейчас? – подумал о родителях Вики Никита. – И где мои старики? Живы ли?»

– Давай только, я поеду вначале один, осмотрюсь, приготовлю все, – сказал он. – А дня через три-четыре и вас заберу. Согласна?

– Хорошо, – сказала Вика, постепенно успокаиваясь.

Она села, спустила ноги на пол.

– Пора ужин готовить, – сказала она. – Как я? Страшная? Все поразмазывалось, да?

– Терпимо, – улыбнулся Чагин, поднимаясь. – Пойду, приведу дела в порядок.

– А ты заметил? – остановила его в дверях Вика.

– Что?

– Ты заметил, какие замечательные у него духи? – сказала она, вытирая слезы тыльной стороной ладони.

Адамов

Еще ночью воинские части, расположенные в данном районе, были приведены в состояние боевой готовности. По окончании допроса Саши Попова прошло короткое совещание, и сразу после него тщательно отфильтрованная информация была передана в разведуправление, руководству страны и совсем уже в усеченном виде – в МВД. Улей зажужжал. Неясно было, как долго мы сможем скрывать произошедшее от населения, но пока решили на подъездах к складам с «керамикой» выставить простые милицейские посты, а на объект отправить небольшую ударную группу.

В десять пятьдесят две, проехав Орехово-Зуево насквозь, мы подъезжали к восточной окраине этого разросшегося поселения ткачей. Было холодно, минус десять, не меньше. Падал редкий и мелкий снег.

То, что я увидел еще издалека, мне не понравилось. Дорога была перегорожена специальными пластиковыми конусами оранжевого цвета. Перед этой полосой заграждения, с нашей стороны, стояли: рейсовый автобус, бортовой ЗИЛ, маршрутка номер 215, и за ними несколько легковушек. Несмотря на мороз, двигатели всех автомобилей почему-то были заглушены. Приехавшие люди покинули свои транспортные средства, толпились на дороге и явно волновались. Хотя это не совсем точно сказано. На самом деле, мне еще никогда не доводилось видеть такую реакцию толпы. Приблизительно половина мужчин, женщин и детей бегали туда-сюда и кричали, в то время как другая половина, наоборот, стояла как вкопанная и молча глядела куда-то выше голов, на восток.

В этом направлении, на переднем плане, метрах в тридцати с той стороны оранжевых конусов, видны были зеленый милицейский УАЗик и бело-синие «Жигули» ДПСников. Менты, в отличие от высыпавших на дорогу гражданских, почему-то плотно засели в машинах, вокруг бегал только одинокий толстый сержант в милицейском бушлате и в шапке с отвернутыми ушами.

Метров за сто от скопления людей и техники наш «Лексус» внезапно дернулся, что-то словно ударило в днище, в коробку передач, колеса заклинило, и нас понесло. К счастью, асфальт еще не успело как следует присыпать снежком, и мы, немного покрутившись, остановились поперек дороги почти у ног толпившихся. Стоило нам справиться с заносом и замереть на месте, как толпа разразилась ликующим криком. Они показывали на нас, подпрыгивали, поворачивались друг к другу, и мне показалось, что смысл их подпрыгиваний можно было перевести как: «Я же вам говорил!» Сержант с толстой харей бежал к нам.

– Он смеется? – спросил Бур, сидевший на заднем сиденье, и снял автомат с предохранителя.

Похоже, сержант действительно смеялся на бегу. Ноги в сапогах разлетались в стороны, болтались уши зимней шапки, руки тянулись к нам, а рот кривился. Мы опустили стекла и воочию, если можно так выразиться, услышали этот немного жуткий смех. Это не был смех российского милиционера. Это был смех Галилео Галилея, которому инквизиция поверила, что Земля вертится.

– Стоять! – крикнул я, и сержант споткнулся, взмахнул руками и упал на одно колено.

Мы с Буром вышли из машины. Двое остались внутри прикрывать нас. Сержант встал, на коленке у него расплывалось пятно снега с грязью.

– У вас двигатель нае…улся? Так? Нае…улся? – В лице его испуг замечательным образом сочетался с восторгом.

Толпа у автобуса шумела.

– Ко мне! – скомандовал я сержанту. – Быстро. Отвечай, в чем дело. Пять секунд.

Бур тем временем рыскал глазами вокруг.

– Фенька! Фенька нае…улась! – выдохнул запыхавшийся сержант.

– Какая еще Фенька? – возмутился Бур.

– Это они завод «Фенолит» так называют, – не спуская глаз с сержанта, сказал я.

В этот момент из милицейского УАЗика вылезли трое в форме, и один из них, в офицерских погонах со звездами, крикнул, перекрывая шум гражданских на дороге.

– Валим! На хер! – И махнул рукой.

И немедленно все повалили. Естественно, в нашу сторону. Утешало разве, что с той же стороны была и Москва. В общем, я так понял, им важно было оказаться подальше от «Фенолита». Однако они не побежали, а просто пошли, все вместе. На всякий случай мы отступили под прикрытие нашего «Лексуса». С нами за джипом оказался и сержант, которого я крепко держал левой рукой за воротник бушлата.

Когда толпа провалила мимо нас в указанном им направлении, приблизились трое ментов. Этих мы не могли пропустить. Мы их остановили и объяснили, кто мы такие, и что им придется немедленно ввести нас в курс дела. Надо сказать, что глаза у этих трех, в отличие от сержанта, были обыкновенные, милицейские, но при этом очень и очень озабоченные, если не сказать напуганные.

Вот так, посреди русского поля, в десятиградусный мороз, у «Лексуса» европейской сборки, развернутого поперек дороги, я услышал от капитана российской милиции, что за десять минут до нашего приезда трубы завода «Фенолит», дымившие на расстоянии примерно в километр от поста, в одну секунду исчезли, растворились в воздухе.

– Что значит исчезли? – спросил Бур. – Взрыв был? Звук, толчок, вспышка, дым, пламя?

– Да просто нае…улись! – начал сержант, и мы попросили закрыть ему рот.

Капитан выполнил нашу просьбу, но тут же горестно сказал:

– А ведь он в чем-то прав!.. Не знаю, как вам объяснить. Ну вот, посмотрите туда, видите?

– Ничего не видим, – сказал Бур.

– Вот и мы так. Вначале стояли, спорили с пассажирами автобуса, они хотели проехать, вдруг, смотрю, баба одна уставилась в небеса, я тоже повернулся – глядь: трубы как бы тают. Вначале дым исчез. А потом и трубы стали таять. Ну, продолжалось это с полминуты, не больше. Они вначале стали как бы прозрачные, а потом и растаяли, исчезли. Короче…

Я понял, что капитану очень хочется продолжить, и помог ему:

– Нае…улись?

– Да-да, – с недоверием ответил он. – Так. Да. Растаяли окончательно. И как только они растаяли, стуканул наш движок в УАЗике. И тут же в «Жигуле». И в автобусе, и у мужиков, и в ЗИЛу! Одновременно.

Наш водитель открыл капот «Лексуса», поковырял там-сям и сказал, что ума не приложит, все на месте, все в порядке, но двигатель мертвый.

Мы с Буром переглянулись. Не хотелось верить во все это, но чего-то подобного мы ожидали, ведь мы слышали час назад рассказ Саши Попова. И тут мы как по команде достали наши мобильники. Так и есть! Дисплеи были не живее двигателя.

– А у вас? – спросили мы ментов. – Что с мобильниками?

– Не фурычат.

– Рации?

– Тоже, – ответил капитан.

– Оставайтесь здесь, – сказал я ментам. – Никого не пропускать. Пост не покидать. А мы – туда, посмотрим, что там, с Фенькой.

– Мы же замерзнем, – сказал капитан.

– Не замерзнете. Если через час мы не отрапортуем в штаб, здесь будет достаточно людей, чтобы сменить вас. Приказ выполнять! Будет холодно, жгите костры. Разрешаю снять резину с УАЗика. Под мою ответственность.

Капитан покосился на наш автомобиль. Я знал, что на языке у него вертится: «А почему бы не с “Лексуса”?» Однако было не до капитана. Мы вчетвером двинулись рысью в сторону «Фенолита», в четырехстах метрах северо-восточнее которого раньше находились склады 3114 и 3117.

Минуты через две стало жарко. Понятное дело, на бегу разогреваешься. Но не настолько. С каждым шагом окружающая температура повышалась и еще через некоторое время явно перевалила на плюсовую. Впереди стала видна довольно четкая граница между белым полем снега и голой коричневой землей.

– Вот ОНО! – крикнул загадочно Бур и махнул рукой лейтенанту Федорову по кличке Химик.

Федоров остановился, стал на колено, снял рюкзак и сделал заборы воздуха.

– Порядок! Чисто, – сказал он.

Счетчики Гейгера тоже молчали. Расстегнув воротники, мы двинулись дальше. Еще через несколько десятков шагов я снял шерстяную шапочку и вдруг услышал пение птиц. Громкое и отчетливое, как в солнечный майский день у меня на даче. Бур, наверно, тоже услышал. Он странно посмотрел на меня и повернулся к Федорову.

– Плюс одиннадцать, – сказал Федоров. – И, кажется, растет.

Мы перешли на шаг. Теперь следовало быть особенно осторожными. Слева от нас тянулся высокий бетонный забор. Справа, в глубине редкого леса, я знал, должна была быть колючая проволока, ограждающая военный объект. Почему-то ее не было видно, я объяснил это поднимающейся от земли дымкой. За забором располагался завод «Фенолит». Должен был располагаться.

– Где завод, Адамов? – спросил Бур.

– За забором, – ответил я.

– Но его там… – хором сказали водитель и Химик.

Два заводских корпуса, как мне было известно, достигали двадцати семи метров в высоту. Объяснить их отсутствие загораживающей обозрение бетонной стенкой я не мог. Но все же. По моему знаку водитель крепко уперся в забор руками и наклонился. Разбежавшись, я вскочил ему на плечи и заглянул на заводскую территорию.

– Ни хера! – сказал я, чувствуя, как мороз прошел по спине, и зашевелилась кожа на затылке.

За забором действительно ничего не было. То есть было, конечно, но именно то, что и принято отмечать вырвавшимся у меня словосочетанием. Ровная площадка земли с кое-где пробивающейся зеленой травкой. Никаких следов зданий, складов, подъездных путей, кранов, автомобилей и каких бы то ни было механизмов.

– Что значит… – начал Бур.

– Трава, Витася, – ответил я. – Одна трава. На это стоит посмотреть.

И в этот момент, когда я цеплялся руками за грязный край забора и балансировал на плечах водителя-спецназовца, я ненадолго впал в какое-то странное состояние. Проще всего было бы описать это как ощущение сильного счастья. Но это было бы неточно и приблизительно. Просто этот теплый воздух, эти запахи травы и не знаю чего еще, эти птицы (одна из них сидела метрах в пятнадцати от меня на срезе бетонной стенки и блестела бусинкой глаза)… В них было столько покоя…

И тут я увидел людей.

Они шли, как ходили много лет назад с майской демонстрации: весело, очень оживленно, немного устало и так, как будто там, куда они шли, их ждал какой-то небывалый отдых и какое-то особенное грандиозное веселье.

Я понял, что эти люди уходят с завода. И вспомнил слова Саши Попова. «Они просто ушли», – говорил он. Допрашивающие не понимали. «Что значит просто?» Саша уже весь был в крови, но находил в себе силы улыбаться. «Просто – это просто, – отвечал он. – Неужели не понимаете?»

Вот эти люди, они просто уходили. Не забастовка, не выходной, не прогул, даже не праздник. Они просто шли домой и, казалось, были счастливы от того, что идут.

От этого зрелища невозможно было оторваться. Оно завораживало. Но я еще помнил, что хранилось на складах 3114 и 3117 под кодовым названием «керамика». Тут было не до счастливых переживаний.

– Давайте через территорию, – скомандовал я.

Все перелезли через забор и за несколько минут пробежали поросшую молоденькой травкой, довольно обширную территорию огороженной земли. Вышли мы с другой стороны через распахнутые настежь ворота. Впереди, за дорожной развилкой, в лесу, находились нужные нам склады. На пятачке перед воротами стояли пустые автобусы, в одном даже были открыты двери. Слева по дороге за пригорок уходили, исчезая из виду, последние из веселой толпы работников завода «Фенолит».

– Вперед! – сказал я.

Через три минуты мы стояли перед корпусами военных складов. Ворота были раскрыты, боеприпасы отсутствовали, – всё было так, как описывал Саша Попов. Ничего неожиданного. Тем не менее впечатление было сильным. Во-первых, я знал, что исчезнувшей «керамикой» можно легко стереть с лица земли всю европейскую часть России с Прибалтикой и Украиной в придачу. А во-вторых. Во-вторых, с этими пустыми складами что-то было не так, неправильно. Но в чем заключалась эта неправильность, я никак не мог уловить. Однако это сильно беспокоило. Даже на фоне исчезнувшего в одночасье завода со всеми сооружениями и техникой в придачу.

– Бур! – позвал я.

– А? – ответил Виталий.

– Что тут не так?

– Да всё.

– Нет, кроме того, что всё.

– Еще раз всё, – злоответил Бур, оглядываясь и не находя с кем сразиться. – Я так понимаю, охрана снова «рассеялась». Изюмов сказал, что нас будут встречать. А где они?

Охраны действительно не было. Но все-таки не ее исчезновение, само по себе странное и неприятное, пугало и тревожило меня.

Я вошел в помещение 3114. Наверху, на балках, сидели птицы и оживленно перекликались. Дул легкий ветер, сквозняк. Под ногами прошелестел прошлогодний лист. И тут я понял. На складе было чисто! Идеально чисто. Кроме этого коричневого влажного листа, занесенного ветром, в помещении не было абсолютно ничего. Ни щепок, ни соринок, ни окурков. Никаких кусочков ветоши, или обрывков бумаги, или картонных ящиков, – ничего из того, что остается, когда экстренно выгружаются склады. Не видно было даже комков грязи, которую неизбежно занесли бы на обуви похитители, или охранники, или любые человеческие существа, по тем или иным причинам оказавшиеся внутри.

– Здесь чисто! Вот в чем дело. Кто-то убрал за собой, – сказал я и увидел, как глаза Бура расширились и сразу же сузились.

Я знал, что такая последовательность эмоций у моего товарища – волнение и решимость – очень опасны, и предупредил:

– Витася, спокойно.

Хотя у меня самого от этой «уборки складов» холодные мурашки бежали по спине.

– Так ведь это хорошо, что чисто! – сказал вдруг Федоров-Химик.

– Конечно, хорошо, – согласился с ним водитель. – Чисто, и прекрасно, что чисто.

Они улыбнулись вначале друг другу, потом нам с Буром, положили на бетонный пол склада автоматы, повернулись и пошли.

«Рассеиваются!» – подумал я и похолодел. Не думал, что это заурядное, в общем-то, зрелище вызовет во мне такой мистический ужас. Я стоял в оцепенении и смотрел, как они весело шагают по бетону, выходят за ворота, поворачивают…

– Стоять! – крикнул Бур и направил на них дуло автомата.

Водитель и Химик оглянулись на его окрик, широко улыбнулись и продолжили движение в выбранном направлении.

– Стоять! Пристрелю! – крикнул Бур, выбегая за ними.

Я бросился за Буром, но не успел ничего предпринять. Он упер приклад в бедро и, не целясь – до спецназовцев было не более пятнадцати метров, – нажал на курок.

От мгновенного напряжения внутри я пригнул голову. Однако выстрела не последовало.

– Твою мать! – заорал Бур, передернул затвор и еще раз нажал на спусковой крючок. С тем же результатом.

– А, суки! – Он швырнул автомат на траву и бросился вдогонку.

Я рванул за ним. Бур догнал уходивших, подсечкой свалил водителя, рывком сзади – пальцами за глазницы – опрокинул на землю Федорова-Химика и, прежде чем я успел навалиться на него, присел на колено и нанес Федорову сокрушительный удар кулаком в висок.

– Витася, прекрати! – захрипел я, отрывая его от Химика, и мы покатились по траве.

– Не трогайте их, – вдруг раздался над нами девчоночий голосок.

Бур ослабил хватку. Я оттолкнул его подбородок ладонью, взглянул вверх и застыл от изумления. В двух шагах от нас стояла девочка лет двенадцати в красной курточке и шапочке с бомбончиками, розовощекая и голубоглазая.

– Я вам говорю, – строго сказала девочка Буру, лежащему на спине. – Не трогайте их.

– Кого «их»? – грубо переспросил Бур, садясь и отирая грязь с щеки.

– Вот их, – сказала девочка, указывая на Федорова и на водителя, который пытался привести Федорова-химика в сознание.

– Анжела! Что ты тут делаешь? – переведя дыхание, воскликнул я.

Чагин

На следующий день, после визита человека из Сектора, Никита встал за полчаса до рассвета. Еще ночью он решил съездить к Борису Лебедеву.

Он не мог принять решение, ему необходимо было поговорить с кем-нибудь, и Лебедев был, пожалуй, единственным человеком, способным понять Чагина. Так Никита, во всяком случае, считал.

Лебедев был православным священником и жил при церкви километрах в десяти от дома Чагиных. Но Чагин нуждался в нем не из-за его рода занятий. Или не только из-за этого. И даже совсем наоборот.

Никита мог бы поговорить с любым из своих соседей, да хоть с Витей с пятого этажа, тем самым, который был одержим чисткой обуви. Тихие умели слушать. Но серьезный разговор с обыкновенным тихим сильно напоминал беседу с частным представителем какого-то всеобщего Монаха, необъятного потустороннего лица без особых пороков и изъянов, а Чагину нужно было что-то попроще, с червоточинкой, поэтому он выбрал Лебедева.

«Хочешь простого и грешного собеседника – ищи священника, не иди к соседу». – Чагин, стоя в трусах на кухне, варил кофе и улыбался своим мыслям. Кофейные зерна были из оранжереи, в которой он работал, но пахли довольно хорошо и натурально, Никита не чувствовал никакого запаха краски: скорее всего, жутковатый визитер из Сектора придумал это специально, чтобы уязвить.

Полночи Никита проворочался, ожидая рассвета, но теперь немного успокоился и решил подождать, чтобы приехать к Лебедеву в более приличное время. Он не был у священника уже месяца два и слышал, что у него появилась женщина.

Кофе был готов. Никита налил его в любимую итальянскую чашку, сохранившуюся со старых времен, и пока кофе остывал, пошел одеваться. Надев рабочие штаны, он оттянул большими пальцами подтяжки и, щелкнув ими по груди, подошел с чашкой к окну.

Слева, на востоке, поднималось Солнце. Чагин отметил это как хороший знак. Со времени Переворота он не уставал ожидать какого-либо подвоха даже от небесных тел. В принципе, учитывая то, что произошло на Земле, и Солнце могло в один прекрасный момент взойти не вовремя или не с той стороны, по меньшей мере, где-нибудь сбоку. Слава Богу, пока что обходилось.

В большом церковном дворе Лебедев развел красивый фруктовый сад: яблони, абрикосы, миндаль, а в этом году говорил, что хочет высадить белый инжир, вдруг приживется. Никита подумал, что завезти Лебедеву саженцы – неплохой повод для встречи. Он заехал в оранжерею, под которую была перестроена расположенная неподалеку и давно брошенная жителями пятиэтажная хрущевка, объяснил работникам, что его не будет, скорее всего, до обеда, на верхнем этаже выкопал пять инжирят, завернул в мешковину, спустился и привязал сверток к велосипеду.

Обогнув большую аккумуляторную станцию, занявшую место бывшей бензозаправки «Лукойл», Никита, по сути, выехал из Москвы. Раньше здесь была четырехполосная автострада, но нигде вокруг не сохранилось ничего, что могло бы напоминать о ней. Теперь под колесами бежала грунтовка, приятно желтеющая под утренним солнцем среди невысоких елей и берез. Велосипед мягко подбрасывало, апрельский ветер шумел в ушах и трепал широкие листья привязанных к раме саженцев, пахло влажной землей, лесом, кожей сиденья, по-хорошему, едва ощутимо, постукивало под ногами в педалях, в цепи, и Чагину хотелось ехать так долго-долго, и забыть о неприятном визите, о разногласиях с женой, о Секторе и о мучительной необходимости выбирать.

За леском был поворот, и дальше открывался вид на зеленые купола невысокой церкви с белыми стенами, на роскошный свежий сад и старую каменную оградку с зеленой деревянной калиткой, в которую Чагин минутой позже и вкатил свой велосипед.

В саду и вокруг церкви не видно было никого, зато откуда-то с заднего двора слышалась довольно громкая музыка и всхрап лошадей. Там, на заднем дворе, Лебедевым была устроена конюшня, в которой он проводил времени чуть ли не больше, чем в саду. Никита прислонил велосипед к ступеням входа и обошел церковь. Здесь музыка звучала намного громче. «Fantasy, return to the fantasy», – пел неестественно высокий, но нельзя сказать, чтобы особенно неприятный голос. Мелодия показалась Чагину очень знакомой, хотя он и не слишком хорошо разбирался в рок-музыке шестидесятых или семидесятых годов прошлого века, – всё это было задолго до его рождения. Двор был залит солнцем, колонки, откуда звучала музыка, стояли у стены. Ворота в конюшню были распахнуты, в проеме было как-то таинственно темно, тянуло запахами сена и лошадей.

– Борис! – позвал Чагин, и вскоре из недр конюшни показался священник.

Это был среднего роста мужчина лет пятидесяти-пятидесяти пяти, одетый в джинсы и клетчатую байковую рубашку с подвернутыми до локтей рукавами. В расстегнутом вороте рубашки виднелась белая футболка ослепительной чистоты. Такой же чистоты и сухости, словно только что прожаренное в специальном медицинском шкафу, было и все в этом худом, поджаром человеке, – сухое загорелое лицо, внимательный взгляд голубых глаз, короткие не по сану волосы с сильной проседью и абсолютно седая, аккуратно подстриженная бородка. Чагин всегда считал, что больше всего Лебедев похож на инструктора по альпинизму, закалившегося в горных походах. Но, конечно, он знал, что при ближайшем рассмотрении становится заметна особая монашеская прозрачность взгляда и не только взгляда, а словно и всего тела Лебедева, и такой, конечно, уже не бывает у туристических инструкторов.

– Никита! – обрадовался Лебедев, вытирая руки. – Привез?

– Привез, – сказал Чагин, невольно улыбаясь.

– Секунду. – Лебедев сделал тише музыку. – Это я ее дразню такой музыкой, говорю, чтобы запомнила и включала после моей смерти. Сейчас познакомлю.

– Регина! – позвал он, зачем-то обеспокоенно оглянувшись на одноэтажный флигель, расположенный чуть поодаль.

В темном, резко пахнущем, проеме конюшни возникла привлекательная голубоглазая женщина с гладко стянутыми в пучок, густыми темными волосами, на вид лет тридцати пяти. На самом деле ей могло быть и сорок, и даже больше:

«тихие» часто выглядят моложе своих лет, а в том, что она была именно «тихой», Чагин почти не сомневался.

– Никита. – Чагин пожал протянутую ему ладошку с налипшей травинкой.

Поздоровавшись, женщина ткнула Лебедева кулаком в плечо:

– Издевается надо мной, видите? После смерти! Да он весь, как кизил, не знаю, или саксаул какой-нибудь, жилистый, скрученный. Нас всех переживет.

Улыбка этой женщины, любовь, которая светилась в ее взгляде, когда она смотрела на священника, озаряли еще больше весь этот и без того светлый двор. «Moonlight night after moonlight night side by side they will see us ride», – вкрадчиво лилось из приглушенных колонок, и Чагину, хорошо понимавшему английскую речь, стало жаль себя. Невозможно было променять этот мир на восемь спален Сектора.

– Ну что, посмотрим на инжир, и пить чай? – сказал Лебедев. – Регина…

Женщина ушла во флигель, а священник с Чагиным пошли к велосипеду отвязывать саженцы. Чагин заметил, что, входя в дом, Регина оглянулась направо-налево, с опаской, как ребенок, переходящий улицу, по которой едут автомобили.

Через несколько минут они уже сидели в саду за длинным деревянным столом. Регина, повязав волосы светлой косынкой и вымыв руки, принесла и расставила чашки и снова удалилась во флигель. Походка у нее была молодая и красивая. Мужчины посмотрели ей вслед.

– Что, Никита, плохи дела? – спросил Лебедев, отмахнувшись от пчелы.

– Откуда вы знаете? – спросил в ответ Никита, впрочем, тут же вспомнив, что Лебедев никогда не отвечает на такие вопросы. – Да. Плохи. И даже хуже.

– Опять рушится мироздание?

– Вроде того.

– Ну, рассказывай.

– У меня не так много времени. – Никита посмотрел на часы. – А поговорить хотелось о многом. Начну с главного. Как вы думаете, как они живут в Секторе? Там очень плохо? В смысле, они еще хуже, чем мы были ДО ТОГО? Или такие же?

– Это главное? – спросил Лебедев.

– Не совсем, – ответил Чагин, опять смирившись с тем, что Лебедев не будет отвечать на вопрос. – Но прежде чем перейду… Хочу спросить в лоб.

Чагин откинул челку и пошевелил плечами. Лебедев ждал с выражением внимания и покоя на лице.

– Борис, – выдохнул Чагин. – Вы для меня загадка. Я знаю вас несколько лет, и за эти годы я хорошо, можно сказать, безошибочно, научился отличать тихих от дерганых.

– И ты хочешь спросить, кто я?

Чагин покраснел:

– Да. Это важно для меня. Не могу объяснить почему (даже самому себе), но сейчас это стало даже особенно важно. Возможно, меня мучит вопрос, насколько мы можем приспосабливаться…

Регина подошла и стала снимать с подноса заварной чайник, вазочки с медом и вареньями, печенье, серебряные ложечки, белоснежные накрахмаленные салфетки. Чагин замолчал.

– Никита. – Чагину показалось, что Лебедев стал строже. – Ты можешь говорить все при ней, при Регине.

– Хорошо. Все эти годы… Я всегда сомневался, как вы прошли через Потепление. То мне казалось, что вы такой же, как я, то…

– Ты хочешь знать, кретин я или дерганый? – спокойно спросил священник.

– Да. – Чагин, бросив мимолетный взгляд на Регину, стал заливаться краской.

– А если я скажу, что я дерганый кретин?

Лебедев засмеялся. Посмотрел на Регину с широкой, открытой улыбкой, откинулся назад, а кулаки положил далеко перед собой на стол (в правом была зажата чайная ложечка, сверкающая на солнце).

– Я… не понимаю, – ответил Никита.

Лебедев захохотал. Теперь смеялась и Регина.

Смех у нее был грудной, красивый, с теми особенными теплыми оттенками, которые бывают только у тихих.

Через некоторое время засмеялся и Чагин. Ему было хорошо и просто с этими людьми.

– Извините, – сказал он священнику.

– Нет, это ты извини, – ответил Лебедев. – Дурацкая шутка. Конечно, я такой же, как ты. Ничего со мной не сталось. Ни в чем я не изменился. Ни на йоту.

– А мне иногда казалось…

– Ерунда, – сказал священник. – Дерганый, он и в Африке дерганый.

– Вы жалеете об этом?

– Не скажу, – все еще улыбаясь, ответил Лебедев.

– Хорошо, спрошу по-другому. Вот скажите, у нас есть шанс стать такими, как они? Моя жена может стать такой, как Регина?

– А зачем ей становиться такой?

– А затем, – резко ответил Чагин, – что у меня сын тихий. И если я знаю безусловно хорошего человека, то это мой сын, Леша. В момент Переворота он был совсем крошечным. Почему он изменился, а мы нет? Конечно же вы тоже думали об этом. Почему мы с вами остались прежними? Это наказание? И если да, то почему ребенок должен отвечать за нас с Викой? Ведь ему тяжело с такими, как мы. Какой смысл в его «потеплении», если его оставили с такими родителями? Которые даже толком не понимают его.

Лебедев продолжал молчать. Это была его обычная тактика в беседах с шибко умными. Чагин об этом знал, и, выговариваясь, сам худо-бедно отвечал на свои же вопросы.

– Каков критерий отбора? – не мог успокоиться Чагин. – Абсолютное большинство людей стали тихими. Среди них чиновники районных управ, гаишники, педофилы, даже президент! А я, всегда мечтавший о тишине, сосредоточенности, о простоте, просидевший несколько лет в медитациях, остался дерганым. Раз людей разделили (кто бы это ни сделал), а не переделали сразу всех, значит преследовали какую-то цель. Какую? Или, может быть, это ошибка, просчет, и я просто попал в отбраковку? Но если остался такой большой процент необъяснимого, ненужного брака, то значит это сделал… – Чагин замялся.

– Ну-ну, говори, – подбодрил его священник.

– Значит, это сделал не Бог?

– А ты уверен, что инжир приживется в открытом грунте? – спросил вдруг Лебедев.

– Уверен, – сказал Чагин после паузы. – Но сажать следует под углом, а верхушку направлять к Солнцу, как я показывал.

– На зиму прикапывать?

– Не знаю. Сейчас рано говорить. Посмотрим, какая еще будет эта зима.

Вопросы священника вернули Никиту в ту область, где он мог быть уверен в своих мыслях и поступках. Это успокоило его.

– Послушайте, Борис, – сказал Чагин, наконец. – Тут такое дело. Ко мне вчера приехал один человек и сделал странное предложение…

Регина грызла сухарики. Гудели пчелы. На стол падали белые лепестки абрикосовых цветков. Все это плохо вязалось с рассказом Чагина.

– И ты не можешь отказать жене? – спросил священник, выслушав Чагина.

– Не могу. Она не бросила меня, когда я попал в тюрьму. Все бросили, а она нет. Хотя именно у нее были все основания подозревать меня, не верить мне, а она пошла за мной. Беременная. И потеряла бы всё, если бы не Переворот.

– А чиновнику из Сектора мог бы отказать? Если бы не жена? – Лебедев стал скрести седую бородку, но скоро отдернул руку, как это делает человек, который борется с плохой привычкой.

– Чиновнику могу. Он, кстати, мало похож на чиновника. Больше на наемного убийцу из старого кино.

– Не боишься его?

– Не до такой степени.

– Тогда делай, как тебе велит совесть.

– Совесть-то, извините, надвое сказала. Не могу отказать Вике, но не могу и тащить в Сектор Лешу.

– Никита, – сказал Лебедев строго. – Ты не собираешься спросить у меня, что тебе следует делать: принимать предложение из Сектора или нет?

Чагин выпрямился и откинул челку:

– Нет, не собираюсь.

– Тогда поступай, как ты решил. А я знаю, что ты уже принял решение. Если это будет в моих силах, я тебе помогу. А больше я ничего тебе не скажу. Справишься?

– Справлюсь, – ответил Чагин.

– Тогда идем, я кое-что тебе покажу. – Лебедев поднял из-за стола свое ловкое поджарое тело. – Региночка, ты подожди нас здесь, – сказал он женщине.

Следуя за священником, Чагин обогнул церковь и вошел в маленькую пристройку с зелеными дверями из старого мятого железа. Внутри хранились лопаты, грабли, мотки проволоки, банки с удобрениями, какие-то рамы, старые доски со следами росписи. Посреди стоял поломанный стол, покрытый пылью, а в углу старинная желтая этажерка.

– Вот, есть у меня такая штука. – Лебедев пробрался к этажерке и снял с полки тяжелый черный телефонный аппарат с дисковым набором.

– Вот такая штука, – повторил Лебедев. – Работает.

– Ну и что?

– Запиши номер и спрячь. Если понадобится помощь, сможешь мне из Сектора позвонить.

– Из Сектора? – Никита, кажется, был поражен не менее, чем вчера, когда увидел лужу мочи в лифте. – У вас есть связь с Сектором? Но это же невозможно! Все кабели были перерублены.

– Получается, не все. Записывай номер.

– И я так понимаю, о телефоне никому ни слова?

– С тобой приятно иметь дело, – сказал Лебедев.

Записав номер и спрятав бумажку в потайной карман комбинезона, Чагин собрался уезжать. Он покатил свой велосипед к воротам. Лебедев и Регина вышли провожать.

– Спасибо! – сказал Чагин. – И вам, Регина, спасибо за угощение. Мне стыдно, я даже не спросил, как у вас дела. Зациклился на своих проблемах.

– У нас все хорошо, – ответил Лебедев, обнимая Регину за плечи.

– На исповедь, наверное, по полгода не приходят?

– И не по полгода, Никита, а совсем не приходят.

Чагин подергал пальцем велосипедный звонок.

– Разве это хорошо?

– Хорошо.

– И детей не крестят?

– Не крестят.

– И это хорошо?

– И это хорошо, – улыбался Лебедев.

– И не отличают православных от католиков?

– Даже от иудеев, Никита.

– И это, вы считаете, хорошо?

– Хорошо.

Никита глубоко вздохнул и посмотрел поверх голов Лебедева и Регины на купола и на цветущие верхушки деревьев:

– Может быть, вы и правы.

– Давай-ка благословлю тебя по-старинному. – Лебедев снял руку с плеча Регины и перекрестил Чагина. – Благослови тебя Господь!

– Поеду, – сказал Никита, усаживаясь на седло. При упоминании Господа ему стало жутковато.

С первых дней Потепления его не покидало ощущение, что Господь приблизился и скрывается теперь где-то совсем рядом, как бы за тюлевой занавесочкой. Он не знал, хорошо это или плохо, и не знал, хочет ли он, чтобы занавесочка была отдернута.

«Хорошо тихим, они не зацикливаются на таких вещах», – думал Никита, выезжая к повороту на лесную дорогу.

Регина махала ему вслед рукой.

Анжела

Кто-нибудь может сказать, куда подевались карлики?

Адамов

Тридцать лет назад мы с будущим генералом Изюмовым приехали в Москву из Владивостока на поезде «Россия». В школе мы сидели за одной партой. Моя мать неоднократно пыталась нас разлучить, уверяла, что дружба с Юрой разрушит мою жизнь. И оказалась, возможно, не так далека от истины.

Я был из простой семьи: отец мичман на флоте, мать – работник гарнизонного клуба. И мы жили в бараке на верхушке сопки.

Изюмов с матерью, Ираидой Викторовной, жил в центре, на улице Ленина, в обкомовском доме, и в одной из комнат на стене у них висел портрет Ираиды Викторовны в полный рост, исполненный каким-то заезжим московским художником. Мать Изюмова была придворной журналисткой, Золотое перо Приморья 1979 года. Зато у Изюмова не было отца. Класса до восьмого Юра считал, что отец был летчиком-испытателем и погиб во время полетов, пока не выяснилось, что тот страдал банальным алкоголизмом, причем в тяжелой форме (управлять, естественно, никакими летательными аппаратами не мог), из-за чего Ираида Викторовна и развелась с ним, едва успев обзавестись сыном.

А вот бабушка Изюмова – внимание! – жила в Подмосковье, в городе Орехово-Зуево.

Я занимался борьбой и хорошо учился. Юра по большей части шнырял по дворам с ножом и велосипедной цепью в кармане. Иногда его заносило в спортзал, так же как и меня – в дворовые разборки. При этом мы много читали, ходили на закрытые просмотры фильмов Тарковского и слушали не только рок, но и симфоническую музыку.

Потом мы поехали в Москву поступать и поступили в один институт, и даже оказались в одной группе. Спустя некоторое время, как и предупреждала моя мать, влипли в одну нехорошую историю, нас погнали из общежития, и мы на какое-то время оказались у бабушки Изюмова в городе Орехово-Зуево.

Там я пережил самое сильное мировоззренческое потрясение моей юности. В чем оно выражалось? Ну, во-первых, я понял, что русский народ – это понятие, а не реальный объект, и реальные люди из Приморья отличаются от таких же из Орехово-Зуево или Петушков намного сильнее, чем жители Ленинграда от жителей Лондона. Во-вторых, я растерялся и не знал, где искать образец, мерило русскости: в Москве, Ставрополе, Архангельске, Новосибирске или все-таки в Орехово-Зуево? В-третьих, я понял, что можно не только не понимать русских, но и не любить их, причем искренне, от всего сердца. В-четвертых, я сделал некоторые, пока еще смутные выводы о природе человека вообще.

Пьяные здесь лежали на улицах и никого не удивляли и не заботили. Однажды я увидел женщину лет тридцати, в субботний день уснувшую в грязи у входа в большой универмаг. На ней был светлый плащ, дело было в сентябре, покупатели (многие шли в магазин семьями, с детьми) протискивались в двери бочком или просто переступали через нее, причем лежавшая не вызывала у них абсолютно никаких эмоций, кроме тех, что может вызвать препятствие, мешающее проходу. Я попытался поднять ее, но ко мне тут же приблизился милиционер, который до этого стоял с друзьями у пивной будки в нескольких шагах. Фуражка милиционера висела на затылке, вверх торчал белесый чуб, ремень был распущен, китель выбился, рубашка вылезла из штанов, кобура была расстегнута. В руке он держал бокал пива с желтой неопадающей пеной. «Ёптыть! – сказал милиционер. – Ебёныть!» И добавил еще несколько похожих слов, из которых я понял, что он не советует связываться, и что пусть дама лежит, где лежала, он ее знает, и с ней все в порядке.

Я видел, как пятилетние дети спокойно играли во дворе вокруг соседа, спящего в собственной блевотине, и в ужасе отшатывались от человека с книгой в руке.

Я также понял, что за книги в этом городе могут и будут бить. Могли избить за чтение газеты на остановке. И самое ужасное было в том, что это не был осознанный протест против грамотности, это была мутная, сермяжная реакция на чужака и связанное с чуждостью неправильное поведение. И поднималась она из таких глубин, о которых даже задуматься в те времена для меня было страшно. Сейчас, спустя несколько десятилетий, я бы сравнил состояние психики орехово-зуевцев тех лет с редкими, особо выгодными, месторождениями угля или нефти. Чтобы добыть самые древние и самые жуткие содержания, не было необходимости забуриваться на километры. Нефтяные лужи их подсознания плескались прямо на поверхности, открытые непосредственному наблюдению. И кроме этих луж я не мог разглядеть ничего.

Хотя было и что-то вроде христианства. Если в автобус вваливался пьяный в дупль молодой парень, отборно матерился и падал на пассажиров, то обязательно находилась старушка, уступающая ему место. При этом, как правило, старушки произносили следующие слова: «Садись, милок! Устал, сердешный!» Автобус, и это меня еще более бесило, одобрял старушку. То ли старушки действительно считали пьянство тяжелым трудом, то ли исповедовали христианство такого толка, которое могли бы исповедовать собаки, если бы у них была религия: лизать бьющую тебя руку.

Однажды соседка по коммуналке, соскучившаяся в декретном отпуске, вышла на кухню с бутылкой портвейна и, придерживая руками свой огромный живот, предложила нам с Изюмовым выпить на троих, а после – отыметь ее прямо здесь, у подоконника. «За угощение», – как она выразилась, поморщившись от громкого крика своего трехлетнего сына, который в это время ездил на четырехколесном велосипеде по коридору и тренировался в матерщине.

В те месяцы я впервые понял, сколь благодатным может быть воздействие ядерной бомбы, если суметь применить ее точечно, в данном случае – для ликвидации одного конкретного подмосковного города. Будучи студентом, не чуждым новым веяниям в искусстве, я разрабатывал эту идею уничтожения Орехово-Зуева в разговорах с другими студентами. Интересно, что необходимость локального взрыва я обосновывал не столько потребностью уничтожить пьяниц и откровенных дебилов, сколько необходимостью избавить Советский Союз, да и весь мир, от мистической опасности, исходящей от слов «ёптыть» и «ебёныть». То, как произносились орехово-зуевцами эти слова, и каким образом с их помощью мгновенно устанавливалась прочная связь между местными жителями, наталкивало на мысль об их магическом характере. Я видел, и не раз, как в пустых тоскливых глазах после произнесения вслух этой магической формулы мгновенно появлялась жизнь, какой-то особенный свет уверенности («мы стоим на своей земле и делаем свое дело») и даже (что опаснее всего) какое-то религиозное воодушевление.

Этих людей нужно было уничтожить, говорил я, пока они с помощью своей магии не уничтожили остатки русской культуры, экономики и даже экологии, а потом не принялись и за сопредельные территории.

Однажды меня вызвали в комитет комсомола нашего института. За кабинетом комсорга оказалась еще одна комнатка, в которой меня ждал блеклый человек с упрямо сжатыми губами, назвавший мои теории касательно Подмосковья остроумными, хотя и жестоковатыми, и предложил проявить свои способности на более полезном для Родины поприще. Так начался мой долгий и непростой путь в «Шатуны».

Похожим маршрутом проследовали и Попов с Изюмовым.

Юра Изюмов, с детства впитавший основы поведенческой психологии обкомовских работников и городской шпаны, быстро продвигался по карьерной лестнице. Вскоре он не только обогнал в этом смысле нас с Поповым (мы стали всего лишь полевыми офицерами), но и перестал признавать в нас бывших друзей.

Юра женился, родил дочку Анжелу. Бабушка его умерла. Ираида Викторовна переехала из Владивостока в Орехово-Зуево, и теперь уже не Изюмов, а его дочь ездила в гости к своей бабушке.

Встретив Анжелу Изюмову на территории военных складов в марте 2066 года, я в долю мгновения прокрутил в голове все связанное с Орехово-Зуевом и подумал, что это не могло быть простым совпадением. Именно здесь, именно я, именно она! Не говоря уже о том, что первое задание, связанное с Событиями, руководство поручило «Шатунам», а значит, Изюмову, который, в свою очередь, будто специально, направил туда Сашу Попова (!) и спустя несколько часов – меня.

Я и сейчас думаю, что все могло бы пойти по-другому, вспомни Изюмов в решающий момент о наших студенческих годах и моем восприятии Орехово-Зуева, как черного и маслянистого тектонического разлома русской жизни. Что, если бы туда отправился Мураховский или Семиглазов? Уверен, что навстречу им не вышла бы девочка в лыжной шапочке с бомбончиками, и вся история пошла бы, скорее всего, иным путем.

В прошлый раз я остановился на том, как мы попали на склады, с которых невероятным, не поддающимся объяснению образом, исчезли боеприпасы, достаточные, чтобы убить все живое как минимум на одной четверти суши. Двое из нашей команды, закаленные, проверенные люди, внезапно бросили оружие и снаряжение и пошли. Бур догнал одного из них, Федорова, и едва не выбил ему мозги, я бросился на Бура, мы покатились по жухлой траве, еще мокрой от недавно сошедшего снега. И тут над нами раздался девчоночий голос. Мы остановились, я сел в грязи, – передо мной стояла Анжела, единственная дочь генерала Изюмова.

После всего, что случилось в этот день, я, пожалуй, не должен был удивляться ничему.

Тем не менее я был очень и очень удивлен.

Анжеле было двенадцать лет. Изюмов и его жена Лиля сдували с нее пылинки и никуда не отпускали одну. Бабушка, у которой, в принципе, девочка могла быть в гостях, была одержима соображениями безопасности еще больше, чем родители. Я мысленно прикинул расстояние до дома Ираиды Викторовны. Получалось километров восемнадцать-двадцать. То есть девочка просто не могла находиться здесь. Но вот она стояла на расстоянии вытянутой руки на территории закрытых военных складов. В красной лыжной курточке и шапочке с бомбончиками.

Кроме того, Анжела возникла так внезапно, так тихо, словно спустилась откуда-то сверху или вообще соткалась из воздуха. Я прокрутил в голове все наши действия за последние полчаса. Да, мы достаточно хорошо осмотрели все вокруг. Когда мы пришли, здесь никого не было.

– Не трогайте их! – повторила девочка специально для Бура и показала на лежащего без сознания Федорова и водителя-спецназовца, склонившегося над ним.

– Анжела, а ты что здесь делаешь? – еще раз спросил я, все еще сидя на земле.

– Я на лыжах каталась, – спокойно ответила она и прошла мимо нас к Федорову.

– Какие лыжи? – спросил Бур, поднимаясь и отряхивая грязь. – Это кто? Что за Анжела?

Я объяснил. Это произвело впечатление.

Девочка тем временем присела на корточки рядом с Федоровым, сняла рукавичку и похлопала Химика ладошкой по щекам. Федоров открыл глаза, застонал и схватился рукой за голову.

– Нужно увести ее отсюда. Немедленно, – сказал Бур. – Сделай это, будь другом, а я разберусь с этими козлами.

– Команды, майор, здесь буду отдавать я, – ответил я Виталию, останавливая его рукой.

Анжела подошла к нам.

– Их не нужно трогать, – сказала она. – Пусть уходят. Они перевернулись.

– Что?! – спросили мы хором.

– Они перевернулись, – повторила девочка. – Стали тихие.

Так в первый раз я услышал это слово. Тихие.

– Что значит «перевернулись»? – спросил Бур, хотя по выражению лица его было видно, что какие-то страшные догадки уже роятся у него в голове. Ведь мы оба присутствовали на допросе Попова и вдобавок совсем недавно видели, как рабочие исчезнувшего завода «Фенолит» уходят домой со счастливыми лицами буддистских монахов.

– Вы это чуть позже сами поймете, – сказала Анжела. – Надо потерпеть.

– Нужно немедленно доложить Изюмову, – сказал Бур.

– Подожди, давай разберемся, – ответил я. – Анжела, как ты тут могла на лыжах кататься? Снега-то нет.

– Ну и что, дядя Игорь. Он был.

– Когда, Анжела?

Девочка задумалась. Лицо ее стало сосредоточенным, как будто она внимательно вслушивалась во что-то важное внутри себя.

– Я не помню, – наконец ответила она и сняла свою шерстяную шапочку.

Волосы у нее на висках потемнели от пота. Да, было слишком тепло. Мне даже показалось, что трава под ногами прямо на глазах наливается зеленью.

Оглядевшись, в стороне, у трансформаторной будки я и в самом деле увидел поставленные торчком лыжи с аккуратно навешенными на носки кругами лыжных палок.

Я тянул время, потому что не знал, о чем докладывать генералу. Растаявшие на глазах у милиционеров заводские трубы, аккуратный газон на месте корпусов «Фенолита», дикая, невероятная чистота на пустых складах, какие-то «перевернутые» и «тихие», – что все это могло означать, как такое могло произойти, – у меня не было (и не могло быть) никаких объяснений. После допроса Саши Попова мы отрабатывали версию применения психотронного оружия. Но тогда почему не работают двигатели автомобилей? Почему погасли дисплеи мобильников? А что, если психотронная атака нанесла сокрушительный удар и по моей голове, и все это мне только кажется? Что, если после доклада и меня прикрутят цепями к металлическому стулу и попытаются выбить дурь из головы?

Удивления больше не было, невероятность происходящего наконец-то вызвала своеобразную анестезию, но от этого не становилось легче, потому что не было ни одного ответа на вопрос «что делать?».

– Анжела, но почему здесь? Почему ты каталась на лыжах так далеко от бабушкиного дома? Кто тебя отпустил одну?

Анжела пожала плечами. Точно так же пожимала плечами Лиля, ее мать, в которую я даже был одно время немножко влюблен, как, впрочем, бывал влюблен практически во всех рыжеволосых и зеленоглазых молодых женщин.

– Дядя Игорь, – сказала Анжела. – Я сама не пойму. Я рядом с домом каталась, а потом как-то шла, шла…

«Шла, шла, – думал я, – и прошла двадцать километров. Незаметно для самой себя. Пересекла между делом несколько шоссе и парочку воинских частей, огражденных по периметру заборами и колючей проволокой».

– Анжела, послушай, – как можно более ласково сказал я, – скажи еще раз, как ты называешь этих людей…

– Которые перевернулись?

– Да, которые перевернулись. – Слово далось мне почему-то не без труда.

– Я их вначале называла про себя «мутики», а теперь думаю, что лучше называть их «тихими». Да, они «тихие».

– Анжела, а что ты думаешь о себе? Кто ты? – совсем вкрадчиво спросил я и замер.

– А я не знаю, – ответила она просто. – Я про себя не очень-то много знаю.

– Как это? – влез Бур.

– А вы про себя много знаете? – спросила его Анжела.

– Я всё про себя знаю! – ответил Виталий.

– Какой интересный дядя! – сказала задумчиво Анжела.

«Надо уходить отсюда, – подумал я. – Как можно быстрее. Пока и мы с Буром не перевернулись тем или иным образом. И уводить отсюда девочку».

Тем временем Федоров встал и, помахав прощально рукой, нетвердой походкой пошел к западным воротам складской территории. Водитель шагал рядом, сочувственно на него поглядывая. Бур посмотрел им вслед с выражением человека, жалеющего, что не может ударить каждого из предателей прикладом в затылок, но быстро очнулся, поднял брошенные автоматы, снял один с предохранителя и попробовал произвести выстрел в воздух. Ничего, только щелчок. Бросил его на землю и попробовал то же с другим. Щелчок, щелчок и еще щелчок.

– Адамов, ты что-нибудь понимаешь? – в ярости потряс он бесполезным оружием.

– Нет, – ответил я, приняв решение действовать по уставу.

Ответов нет. Но разбираться будем потом, а сейчас территорию необходимо изолировать. Нужно немедленно подвести войска и оцепить участок в радиусе не менее пяти километров. А нам уходить. Я достал передатчик спецсвязи, нажал на кнопки, вытащил антенну, – связи не было.

– Бур! Рацию!

Майор протянул мне свою. Результат тот же. Мы снова достали отказавшие мобильники, понажимали на кнопки, включили-выключили, постучали по корпусу, потом вынули и вложили аккумуляторы. Дисплеи светились ровным светом ночника, но никаких значков на них по-прежнему не было.

– Попробую взобраться на крышу, – сказал Бур, направляясь к пожарной лестнице.

– Подождите, – сказала вдруг Анжела. – Это бесполезно. Звоните лучше с моего.

Она достала из кармана складной дамский телефон «Nokia» в перламутровом красном корпусе и протянула мне. Какое-то нехорошее предчувствие холодком прошлось у меня в груди. Я как завороженный взял телефончик и медленно открыл его. «Nokia» показывала полную антенну. Тогда я снова достал свой аппарат и положил его на ладонь рядом с мобильником Анжелы. Держал их на одной ладони и смотрел. Мой не работал. С девчоночьим все было в порядке. Ладно. Я набрал на перламутровом телефончике защищенный номер Изюмова и, когда он поднял трубку, коротко доложил обстановку. Сказал, что оцепление нужно немедленно и что с нами его дочь.

– Боже мой! – сказал Изюмов. – Сейчас же убирайтесь оттуда! Двигайтесь на запад. Высылаем за вами вертолет.

– Нет! – крикнул я, с внезапной ясностью вспомнив наш «Лексус», летящий по дороге подобно мертвой железной коробке. – Только не вертолет! Ни в коем случае! Слышишь! Не надо вертолета!

Чагин

Вечером, перед отъездом в Сектор, Чагин предложил Леше расписать темперой стену в детской. Это была давняя мечта мальчика.

– А мама не будет против? – спросил Леша. – Помнишь, она нам не разрешала.

– Не будет, – сказал Чагин. – Мама, не будешь против, если мы распишем стену? Мы хотим нарисовать море и пальмы.

– Не возражаю! – откликнулась Вика.

Она с того момента, как Чагин окончательно определился с поездкой, находилась в приподнятом настроении: напевала старинные песенки, перебирала шкатулки с украшениями и примеряла перед зеркалом серьги, брошки, бусы и цепочки всех видов, зачесывала волосы то так, то эдак, подкрашивала глаза и со словами «ну как вам?» хлопала ресницами. Достала из каких-то своих тайников старые глянцевые журналы и озабоченно листала их: «Интересно, что они там сейчас носят?» В общем, была занята приятным делом и соглашалась на все.

– А мы точно потом поедем на море? – спрашивал перепачканный синей краской Леша, стоя на табуретке и закрашивая кистью линию морского горизонта. – В Крым?

– Конечно, – отвечал Никита, возившийся внизу с травой и цветами. – Это будет большое и серьезное путешествие. Пока меня не будет, обдумай, что тебе нужно взять с собой. Приготовься. Помнишь, как мы ходили осенью в поход? Тогда мы уходили на два дня. А в этот раз только дорога в одну сторону займет у нас не меньше недели. Вот и прикинь, что может понадобиться.

– Я могу посоветоваться. Одна девочка из нашей школы в прошлом году ездила в Крым.

– Маша Нечипоренко?

– Да, она привезла оттуда камушки и ракушки, забыл, как называются.

– Рапаны, – сказал Чагин, с удовольствием подержав на языке это слово.

Чагин знал Льва Нечипоренко, отца Маши. Это был маленький мужественный человечек, как камешек, – крепкий, надежный, улыбчивый. Чагин слышал, что в Крыму уже побывали многие, но лично знал только одного человека. Один раз ему удалось поговорить об этом с Нечипоренко, и он понял, что Крым стал еще прекраснее, хотя чудес там и не больше, чем в Москве. Большего он добиться не мог, так как Лев Нечипоренко был тихим, а у тихих предубеждение к чудесам.

– Но вначале, – крикнула Вика из ванной, – мы съездим к папе на новое место работы!

– Папа, а ты совсем бросишь свои сады и оранжерею? – спросил Леша.

– Нет, Леша, не брошу. Это, как бы тебе сказать, спецзадание. Я быстро справлюсь, мы вернемся, и я снова буду разводить сады и выращивать фрукты.

– Папа, знаешь. – Леша, стоя на табуретке, повернулся к стене спиной и застыл с кистью в руке. – Я не хочу, чтобы ты уезжал один, без нас. Но ехать в Сектор я тоже не хочу.

На глаза Никиты так быстро навернулись слезы, что он просто не успел взять себя в руки.

– Это важное задание, Леша. Я профессионал, там тоже живут люди, и они без меня не справятся. А вы, когда приедете, поможете мне. Вместе мы сделаем все быстро-быстро, потом домой, соберем вещички, возьмем у дяди Вити двух прекрасных лошадок – и в Крым!

– А чего же ты тогда плачешь?

– Да я радуюсь, сынок. Крым – это не шутка. Я там десять лет не был.

– Маша говорит, там очень красиво, – сказал Леша.

– Да, очень, – ответил Чагин и прижал Лешу к себе.

– Ну, давай закончим нашу картину и спать, – сказал он через секунду. – Нам всем нужно набираться сил.

Еще с вечера Чагин собрал вещи в старую, потрепанную сумку NIKE. Белье, бритву, тапочки, полотенце, фонарик (он слышал, что в Секторе плохо освещаются улицы и подъезды). Утром, умывшись и сделав зарядку, добавил к вещам бледно-коричневый резиновый бинт для силовых упражнений, блокнот, ручку и карандаши и задумался у книжных шкафов.

Ему показалось уместным взять с собой «Записки о Галльской войне» Юлия Цезаря, но это чтобы нагрузить голову, а вот что взять для отдыха? Он долго ходил вдоль полок, пока не нашел книгу, которую никогда не читал. «Остров сокровищ». Прекрасно! Раз в пять лет Чагин вспоминал, что не читал самую известную из книг Стивенсона, после чего откладывал чтение назавтра или на неопределенный срок, а потом забывал. Отлично! Вот и повод. Чагин бережно положил Стивенсона поверх полотенца, и вдруг ему пришло в голову, что и эта книга уместна в сегодняшних обстоятельствах. Он, как и все, кто вырос в эпоху кино и телевидения, знал содержание. Пираты, сокровища, сражения, взаимный обман и кто кого перехитрит.

«Очень кстати», – подумал Никита.

Без пяти десять внизу в открытое окно стал слышен нарастающий гул мощного автомобильного электродвигателя. Затем шум прекратился, хлопнула дверца автомобиля, и спустя минуту раздался звонок в дверь.

На пороге, возвышаясь на несколько сантиметров над дверным проемом, стоял Виталий в сером костюме с отливом. Чагин машинально осмотрел пуговицы – на этот раз все были пришиты как надо. Пахло все теми же духами.

Чагин впустил гиганта в прихожую, но пройти в дом не пригласил.

– Еду один, – сказал он. – Это вас устраивает? Поговорили с президентом?

– Поговорил, – ответил Виталий своим низким хрипловатым голосом. – Она согласилась.

– «Она»? – спросил Чагин.

– А что?

– Да так, ничего.

В коридоре появилась Вика и поздоровалась с Виталием, залившись счастливой краской.

– Зря жену сразу с собой не берешь, – сказал Виталий. – А вы не боитесь его одного к нам отпускать? – улыбнулся он Вике.

– Но это же ненадолго. – Вика вопросительно посмотрела на мужа. – Он скоро нас заберет. Обживется и заберет.

– А где сынок? – спросил Виталий сладеньким голосом.

– В школе, – быстро ответил Никита. – Вопрос. Если все действительно окажется, как вы рассказывали, как я сообщу жене, чтоона может ехать ко мне?

– Да мы сами заедем за ними, и всё.

– Нет, так не пойдет. Она поедет только после того, как я лично сообщу ей, что ехать можно. Кроме того, им нужно будет собраться, так что предупредить придется заранее.

– Хорошо. – Виталий улыбнулся, но зло. – Напишешь письмо. У нас каждый день экспедиторы ездят к вам за продуктами, попрошу, чтобы заскочили.

– Ладно, договорились. Вы не возражаете, я тут с женой попрощаюсь, – сказал Чагин, подталкивая гиганта к двери.

– Конечно, конечно, – ответил Виталий и, пригнув голову, вышел.

Как только за ним закрылась дверь, Чагин схватил Вику за руку и потащил ее подальше от прихожей.

– Слушай, – сказал он быстрым шепотом, когда они оказались в гостиной. – Слушай внимательно. Вы поедете в Сектор только тогда, когда тебе передадут письмо, написанное моей рукой. Поняла?

– Ладно. А что может быть?

– Тише, прошу тебя. Просто слушай. Помнишь, как мы с тобой переписывались, когда я был в СИЗО? Помнишь?

– Ну, помню.

– В самом начале письма должно быть «Викуля». Поняла? Если этого слова не будет, значит что-то не так, и ты никуда не едешь. Повтори.

– Если не будет «Викули», я никуда не еду. А что делать-то?

– Не будем загадывать. Думаю, что все будет хорошо. Береги Лешу.

Чагин обнял Вику и, попрощавшись, с сумкой через плечо пошел догонять Виталия.

Внутри белый «Range Rover» был обшит светлой кожей. Чагин бросил свою старую сумку с эмблемой «NIKE» на заднее сиденье и сел справа от Виталия.

– Попрощался? – спросил верзила, устраиваясь за рулем.

– Попрощался.

– Можешь ручкой помахать. – Виталий опустил стекло со стороны Чагина. – Они наверняка с балкона смотрят.

– Поехали, – сказал Чагин.

– Ну как хочешь.

Джип тронулся и очень хорошо принял с места, а когда обогнули дом и выехали на дорогу, помчался просто с невероятной скоростью, километров под сто двадцать. У Никиты с непривычки даже засосало под ложечкой. Он не встречал еще таких быстрых электромобилей.

– Нравится? – спросил Виталий. – Спецзаказ. Гудит, правда, как троллейбус. Помнишь, как троллейбусы гудели? А? На Садовом. Зимним утром. Вокруг темно, все синее, снег, троллейбус светится изнутри, как цветочный павильон на колесах. И гудит, даже подвывает. Где теперь Садовое кольцо? На куски порезали… Какую страну потеряли! Козлы.

– Почему «козлы»? И кто? Разве кто-то виноват в том, что случилось?

– Всегда кто-то виноват, дружище. Всегда.

После этих слов Виталий замолчал с таким видом, словно перебирал в памяти вероятных виновников произошедшего, и, судя по его сопению и суженным зрачкам, этим гипотетическим врагам лучше было держаться от него как можно дальше.

Автомобиль двигался по-прежнему быстро, очень быстро. Вскоре подъехали к Северной Просеке и повернули вправо, чтобы объехать Просеку с внешней стороны, с той, где раньше был МКАД. Объездная дорога была гладкая, крытая бледно-фиолетовым свежим асфальтом, и Чагин подумал о том, как быстро люди привыкают к новым значениям слов. Еще не так давно «просека» означала полосу вырубленного леса, а теперь наоборот – прорубили широкую полосу в теле города, снесли дома и высадили густой лес.

В Просеке, то есть в лесу, который с необычной скоростью поднялся на месте бывшей городской застройки, никаких дорог не было, и, чтобы попасть в следующую городскую Часть, нужно было сделать немалый крюк. Чагину, когда объезжали вокруг, показалось, что за те несколько месяцев, что он не покидал пределов Северо-Восточной Части, лес разросся в стороны, и Просека стала даже еще шире. Возможно, снесли еще ряд домов вдоль ее края, а возможно, он просто забыл, каким был лес.

Изредка на дороге попадались электромобили, «Range Rover» легко обходил их всех. В обе стороны ехали многочисленные велосипедисты. Девушка в мини-юбке, которая катила на велосипеде с большим багажником-корзиной, помахала высунувшемуся в окно Чагину рукой. В металлической корзине ее багажника лежали тяжелые стопки свежих газет. Проскочили повозку, которую довольно резво катили две серые лошадки с красиво заплетенными гривами. На облучке повозки мужчина в черной джинсовой куртке держал на коленях мальчика лет восьми, который с серьезным лицом учился править лошадьми.

Северная и Северо-Западная Части почти ничем не отличались от Северо-Восточной, в которой жил Чагин. Те же просторные весенние улицы, широкие площади и многочисленные скверы. Много ярко одетых детей, играющих без всякого надзора. Разноцветные секции домов. Велосипедисты в костюмах и в рабочих комбинезонах, упряжки. Красивые женщины. Блеск вымытых окон. Цветущие фруктовые деревья. Чистые троллейбусы.

– Вот и троллейбусы, – сказал Никита. – Чем они вам не нравятся?

– Это не те троллейбусы, дружище. От этих меня тошнит, – ответил Виталий. – Леденцы какие-то. Я люблю лязг, грохот, запах машинного масла…

– И бензина, – вставил Чагин.

Седая голова повернулась, и на Никиту посмотрела пара холодных глаз. У Никиты возникло неприятное ощущение, будто он засланный агент и прокололся, дал понять, что знает секретный пароль, и теперь вражеский главарь раздумывает, не придушить ли его за это струной от рояля.

– И бензина, – произнес, наконец, Виталий, отворачиваясь. – Ты что-то имеешь против бензина?

Чагин промолчал.

– Знаешь, дружище, – сказал через минуту Виталий, – я тебе как-то не очень верю. Вот в это твое опрощение. Тихие – понятно, у них мозги промыты чем-то очень крепким. И, похоже, навсегда. А вот ты… Жилистый мужик, журналист, огонь и воду прошел: бомонд, богема, телки, тачки, пепси, фанта… В тюрьме побывал. Ты должен жизнь любить.

– Это смотря как жизнь понимать, – ответил Чагин. – И любовь.

– Да как ее ни понимай, а жизнь – всегда борьба, движение вперед, развитие. Ну и удовольствия, конечно, не без этого. А свалиться в каменный век и говорить, что тебе нравится греться на солнышке, как старухе из мордовской деревни… В это я не поверю никогда. Вот, например, твоя ситуация. Разве хорошо, что вы в каменном веке живете? Ни Интернета, ни телевизора, ни мобильников, ничего. А не уничтожили бы цивилизацию, ты бы не переживал, не спрашивал меня – «как мне связаться с моей дорогой женой?» – Виталий сделал неудачную попытку передразнить Чагина. – Взял бы мобилу и позвонил. И не надо тебе никаких гонцов, никаких писем, никаких переживаний: доедут – не доедут, привезут – не привезут, прочтет – не прочтет. Согласен?

– И да, и нет.

– А это что еще значит?

– А то, что письмо (настоящее, не компьютерное) – его можно держать в руке. Можно ощутить его вес, смять, понюхать. Можно по почерку угадать настроение. На нем могут быть следы от слез или от чашки с кофе. Из него можно узнать такие недоступные словам вещи, какие никогда не вычитаешь из сообщения в компьютере. Его можно сложить вчетверо и носить с собой в кармане или положить в любимую книгу и доставать иногда. Или спрятать в потайное место и никогда никому не показывать, но знать, что оно есть – тот самый листок бумаги, который держала в руках она, или он, или, может быть, твой отец, которого ты не любил и не понимал, а потом понял, но было поздно; или твой сын; или друг, какого больше никогда не будет… Учитель, читатель, даже какой-то совсем чужой человек, неожиданно оказавшийся близким… Он сидел, склонясь, над этим самым листком, оставил на нем свой пот, свои вибрации…

– Хорошо излагаешь, – сказал Виталий, переключая передачу. Под зеркалом заднего вида закачался амулет в виде игрушечного пластикового мобильничка. – Ход мыслей тебе немного подправить, и будешь незаменим. Мы с тобой горы свернем.

– А можно узнать поконкретнее, чем мне придется заниматься? – спросил Чагин.

– Поконкретнее тебе расскажет Хозяйка, когда приедем. Потерпи, дружище. Еще вопросы есть?

– Есть. Не возражаешь, если я тоже перейду на «ты»?

Виталий хрипловато засмеялся, откинув седой затылок на подголовник сиденья.

– А ты мне нравишься. Жалко будет, если с тобой что-нибудь не то случится.

– Ну что? На «ты»?

– Давай, дружище, не возражаю. Только когда приедем, при подчиненных будешь меня называть «господин полковник». Понял? Забавный ты парень. И как ты уживался с кретинами?

Вскоре показалась Главная Просека, самая широкая и непролазная. За ней, в ржавой дымке лежал, пока еще смутно различимый, Сектор.

– Вот мы почти и дома, – расслабленно улыбнувшись, сказал полковник. – Вот она, Россия!

Сердце Никиты сделало длинный прыжок.

Часть вторая Прыгающий человек

Анжела

Просто исправили ошибку.

Регина

Даже лень сказать, что жизнь прекрасна.

Анжела

Хотя на этом нельзя успокаиваться.

Адамов

До Переворота (Потепления, Большого Ответа), думая о смерти, я хотел, чтобы обо мне забыли, как только я умру. Забыли навсегда и так основательно, как будто меня и не было никогда. Забыли все, кого я знал, и все, кто знали меня. Забыли те, мимо кого я случайно проходил, и те, кто, бросив свои дела, вслушивались в далекие звуки моих выстрелов где-нибудь в джунглях или в горах. Чтобы после меня не осталось ничего – чистый снег памяти. Как будто я вообще никогда не проходил этими улицами, не поднимался по лестнице, не касался перил и кнопки электрического звонка. Забыл мой отец, смеявшийся однажды над моим дневником, забыла мать, кокетничавшая в клубе с офицерами, забыла Регина. Забыла Катя. Дочь. Забыли Бур и Мураховский. Даже Саша Попов.

Иногда было так плохо, что только мысли об абсолютном исчезновении приносили временное облегчение.

А теперь пишу. Наверно, хочу оставить память. О чем?

В полуподвале явочной квартиры нашлось несколько старых общих тетрадей с Микки-Маусами на обложках. Одна исписана уже наполовину. Если проживу достаточно долго и если боль не сломает окончательно, надеюсь, меня хватит еще на парочку.

Я оказался стар для подвигов. Да, несколько человек я все-таки убил. За этим и пришел сюда. Но получил две ножевые раны… И, самое плохое, сорвался с крыши. Дерганые заслуживают смерти хотя бы за то, что не ремонтируют крыш.

Правое колено, как назло, именно то, которое тревожило меня уже несколько лет, теперь изуродовано навсегда. Я думаю, что порваны связки, разрушены суставы и расщеплена какая-то кость – внутри чувствуются мелкие осколки.

Рука порезана не сильно. Зато в боку приличная дырка. Но я все равно смог бы выбраться отсюда, если бы не колено. Громадная черно-фиолетовая опухоль. Сгусток боли размером с арбуз.

При падении вдребезги разлетелся мобильник, с помощью которого я мог связаться с Анжелой. Других средств связи нет. Я здесь один. Никто в Москве не знал, куда я направляюсь. Анжеле сказал, что еду на Север, посмотреть, приходят ли корабли. Поэтому меня еще долго не будут искать. Здесь, в явочной квартире, наши агенты будут не раньше, чем через десять дней: я сам отдал такой приказ, не хотел, чтобы мне помешали.

Лекарств на десять дней не хватит. Дня через три закончатся обезболивающие. Потом антибиотики. Об этом лучше не думать.

Единственный выход – выбраться на улицу, к телефонам-автоматам. Ближайшие – в соседнем переулке, метрах в двухстах. Я мог бы доползти до них, но улицы полны народа. Они никогда не пустеют. В этом районе, похоже, вообще никто не ходит на работу. Даже ночью на улице почти столько же людей, сколько и днем: стараются развлекаться.

И везде расклеены мои портреты. В зарешеченное окно вижу несколько штук на стенах домов с той стороны улицы. Один совсем рядом, на столбе. «Разыскивается». И такая сумма, за которую любой дерганый продаст на органы всех своих родственников, не то что раненого врага.

Удивительно, как много людей мечтает написать книгу о своей жизни. При этом подавляющее большинство не писало никогда ничего. Даже писем. Многие никогда ничего не читали. А книгу о своей жизни тем не менее хотели бы написать. Или хотя бы продиктовать. Или чтобы кто-нибудь за них написал. С их слов. Парадокс.

Хорошо, что мечты – такой слабый мотив. Какой процент людей способен преследовать свою мечту или бороться за нее?

Иначе нас завалило бы книжным мусором посильнее, чем перед Потеплением.

Другой парадокс. Люди хотели оставить книгу о своей жизни даже в те времена, когда еще работали компьютеры. Почему не блог, а именно книгу? Ведь не стыдно же было рекомендоваться блогерами, хотя это было все равно, что дать визитку, где под твоим именем было бы написано «болтун».

Может быть, они хотели обеспечить себе какую-никакую Вечность? И верили почему-то, что книга может в этом помочь. Именно книга, а не блог. Не слышал, чтобы кто-нибудь, желая остаться в памяти навечно, завел себе соответствующий блог.

Но мне кажется, что я пишу не для вечности. Кажется, что у меня более простые, практические цели…

У генерала Изюмова хватило ума не прислать за нами вертолет.

Не столь сообразительным оказался заместитель министра обороны, который, решив, что «Шатуны» деморализованы и не справились с заданием, выслал в район «Фенолита» несколько бортов с десантом и разведкой. Двигатели отказали, как только воздушная техника пересекла линию, отделявшую внизу под ними заснеженную мерзлую территорию от раскисшей, теплой земли, с невероятной скоростью зарастающей зеленой травой. Погибли почти все. Это были первые, но не единственные жертвы Переворота.

Анжелу я передал отцу с рук на руки. Доложил. Провели летучку.

Отсчет пошел на часы и даже на минуты. Понятно было, что в окрестностях Орехово-Зуево люди очень скоро узнают о происходящем, слухи полетят к Москве со скоростью верхового пожара, начнется паника. Больше нельзя было прятать информацию в недрах одного-двух ведомств. На Старой площади собрали большое экстренное совещание.

На нем присутствовали: первые лица министерства обороны, администрации президента, ГРУ, ФСБ, МЧС, милиции, ученые из центра ядерных исследований, специалисты по космосу, какие-то политики, зачем-то патриарх, несколько губернаторов. Президент и премьер-министр принимали участие заочно, по видеосвязи из бункера, каждый из своего: решили, что не стоит в таком угрожающем положении класть все яйца в одну корзину, то есть в один бункер.

Премьер на экране выглядел абсолютно растерянным. Игра желваками на этот раз никак не помогала, а нам с Буром, видевшим, что на самом деле происходит в Орехово-Зуево, казалась попросту неумной. Президент же просто круглил глаза и лепетал, что он понимает серьезность вызова, и мы все должны объединиться перед лицом, и, конечно, мы преодолеем, как и всегда раньше преодолевали…

А суть-то была как раз в том, что никто не знал, перед лицом чего «мы» оказались. И, может быть, совсем не стоило перед лицом «этого» объединяться. Может быть, как раз совсем наоборот, нам всем (пока не поздно) стоило разбежаться подальше. Рассеяться, разойтись «кто куда», как это сделала группа Попова, и Химик с водителем, и, в конце концов, сам президент с премьером, благоразумно засевшие глубоко под землей, хотя и по совершенно другой, чем наши офицеры, причине.

Конечно, самой первой версией была террористическая атака или нападение недружественного государства. Но кто именно напал, какие цели ставил перед собой, почему не добивался человеческих жертв (падение вертолетов оказалось только следствием, почти случайностью)? И каким инструментом пользовался нападающий? Как это все было сделано? При помощи чего?

Что мы имели на тот момент? Во-первых, исчезновение секретных и очень мощных боеприпасов. Во-вторых, бесследно растаявший в воздухе завод «Фенолит» (причем по лицам присутствовавших было видно, что никто не верит в это событие). В-третьих, тотальный отказ связи (хотя мне и удалось сделать один звонок с мобильника Анжелы Изюмовой, но, ни я, ни Бур не сказали об этом никому). В-четвертых, заглохшие двигатели автомобилей. В-пятых, невозможность произвести выстрел из огнестрельного оружия. И еще – сильное локальное потепление. И странное поведение людей. Посредством чего можно было добиться такого результата?

Каждое из этих аномальных событий, взятое в отдельности, в принципе, могло быть достаточно удовлетворительно объяснено. Так, боеприпасы (чисто теоретически) могли быть уничтожены специальными бактериями. Связь могла быть прервана импульсной бомбой. Еще проще воздействовать на людей. Способы известны. Пока, правда, никому не доводилось слышать о психотронном оружии, наводящем счастливые улыбки на лица граждан, но все же.

Однако как объяснить все в совокупности? И куда делись кирпичные здания и стальные конструкции завода «Фенолит»? И почему мощнейшая, судя по всему, импульсная бомба не смогла совладать с крошечным перламутровым мобильничком Анжелы Изюмовой?

А главное – зачем? Зачем это было проделано?

Губернатор Хабаров, один из немногих, кто вообще не оглядывался на экранные изображения первых лиц государства, предложил следующий план. Первое – постараться определить источник угрозы и получить информацию о нем. Если есть возможность – связаться с представителем источника, узнать цели и требования. Второе – понять, будут ли еще атаки или, точнее, зоны воздействия, и не может ли зона расширяться сама по себе, без дополнительной поддержки извне. Третье, и самое важное, – немедленно выработать тактику первоочередных действий: эвакуацию, изолирование, меры предосторожности.

– Десантные атаки, во всяком случае, следует прекратить, – сказал Хабаров, обращаясь к министру обороны. – И немедленно, кстати, проверить, не напортачили ли чего-нибудь наши собственные модернизаторы в Сколково.

Лицо президента на экране мгновенно приняло выражение мальчишки, застигнутого за воровством мелочи из отцовского кармана.

Тему инженерной ошибки подхватил министр по чрезвычайным ситуациям.

– Действительно, почему мы не рассматриваем сценарий катастрофы? – спросил он. – Мы можем иметь дело с последствиями разрушительных непреднамеренных событий.

– Интересно, каких? – спросил представитель министерства обороны.

– Например, эксперимент с новым видом вооружения. – Министр исподлобья пристально посмотрел на военного, тот, нагло ухмыляясь, легко выдержал взгляд. – Или, действительно, Сколково. Адронный коллайдер какой-нибудь, ядерные исследования, космические программы. Не знаю. Много чего. Всем ведомствам нужно выложить карты на стол, и немедленно.

– Мы против, – выступил директор ФСБ. – По надуманной причине вы хотите вывести из зоны секретности все, что находилось под грифом десятки лет. «Выложить карты» – это значит разрушить институт государственной и военной тайны. Причем надолго. Если не навсегда.

– Мы выкладываем карты не перед случайной публикой, – возразил министр. – Здесь собрались серьезные государственные люди.

– Не настолько серьезные, уверяю вас, – ответил фээсбэшник. – А что, если катастрофа в результате сбоя систем или, как вы говорите, инженерной ошибки случилась на объектах других государств? Например, на американском военном спутнике? А ударило по нам?

«Порвалась цепь великая», – вдруг выскочил из моей памяти школьный отрывок из Некрасова. – «Одним концом по барину, другим по мужику».

– Я уже говорил с президентом Америки, – вступило в беседу экранное изображение премьера. – Они проверяют у себя. Они обеспокоены, но не очень верят нашей информации.

– Есть важная информация! – попросил слова худой человек в очках с айфоном в руке. – Центр исследований «Молот». Только что пришло сообщение. Совместно с силами министерства обороны мы замерили… Ну, чтобы было понятнее, скажем так, радиацию и электромагнитное излучение по периметру зоны потепления. Так вот, ни одно из известных нам излучений не дает показатели, на любую заметную величину отличающиеся от таких же показателей вне зоны. То есть, если переводить на язык обывателя, извините, в зоне не происходит ничего. И в то же время нам известно, что там все-таки кое-что происходит.

– Невероятный логический аналог черной дыры! – воскликнул академик Небоженко, всемирное светило, руководитель проектов из института ядерных исследований, и непонятно было, шутит он или серьезно.

Спустя две минуты присутствующие втянулись в обсуждение возможности инопланетной атаки, вероятно даже разумной. И тут по микрофону постучал патриарх.

– Дайте слово патриарху, – сказал с экрана премьер.

– Да, конечно, – согласился министр обороны. – Давайте дадим слово патриарху.

Гул в аудитории не умолкал, но в общем-то никто не возражал, пусть выступает представитель конфессии. Один только Хабаров попытался воспротивиться.

– У нас нет времени выслушивать патриарха, – бесстрашно сказал этот крупный мужчина с широким лицом и густыми седыми бровями. – По крайней мере, не сейчас.

Однако слово дали. Понятно, что за инопланетянами в списке предполагаемых причин должно было следовать божественное воздействие, и все приготовились отдать дань традиции, но патриарх сумел поразить всех присутствующих, кратчайшим путем вернувшись к тому, с чего начинали почти час назад.

– В условиях продолжающегося экономического кризиса, – своим резонирующим актерским голосом заговорил местоблюститель, – наши соперники, определенные силы на Западе, несомненно, ищут способы выйти из тупика за счет других народов и стран. В первую очередь за счет России, последнего оплота сопротивления и здравомыслия…

– Конкретно что вы предлагаете? – перебил его Хабаров с нескрываемым раздражением, и всем стало ясно, что, если все закончится хорошо, смельчаку больше никогда не видать губернаторского кресла.

– Я предлагаю, – все тем же надменным резонирующим голосом выговаривал патриарх, – добиваться от властей Америки и других Западных стран передачи нам полной информации относительно совершенной ими диверсии…

Патриарх говорил еще около пяти минут, в течение которых премьер несколько раз смотрел на часы на своей правой руке. Я сидел далеко сзади, на возвышении, и в определенный момент мне показалось, что экранное изображение премьера подмигнуло экранному изображению президента. Не знаю, насколько эффективен такой способ общения, но буквально через мгновение президент произнес:

– Я еще раз хочу услышать, что может предложить МЧС.

Патриарх шумно сел. Министр по чрезвычайным ситуациям пожевал губами и оглядел всех исподлобья.

– Важно определить, – сказал он, – имеет ли зона тенденцию к расширению. И если мы столкнулись с разного рода негативными проявлениями, как то – отказ связи и аппаратуры, изменения в психике людей, то не могут ли они, эти явления, приобрести характер эпидемии? Пока что это один сравнительно небольшой город, даже, мне подсказывают, пока только район… Затронет ли это другие города? Как узнать это? Как предотвратить? Какая профилактика может быть предпринята, какие профилактические действия, короче, вы все меня поняли… Оцепить мы можем силами военных, разгрести завалы силами нашего министерства, но как предпринять профилактические меры против того, чего мы не понимаем? Вопрос к ученым.

– Я вот что хочу сказать, – поднялся со своего места академик Небоженко.

Он повернулся во все стороны и посмотрел на присутствующих, сидевших в разных местах зала, словно, чтобы убедиться, что это похожие на него существа, с таким же приблизительно мыслительным аппаратом. Если не по мощности, то хотя бы по принципу устройства.

– Я вот что хочу сказать, господа, – повторил академик. – Вы знаете, что это напоминает больше всего? Помните фильм «Земля Санникова»? Такое ощущение, что кто-то хочет принудительно построить на нашей территории что-то вроде рая. Да. Маленький рай в Орехово-Зуевском районе.

Поднялся шум. Некоторые вскочили со своих мест. Я смотрел на мельтешение мужчин в сверхдорогих костюмах и вспоминал то небывалое чувство счастья, которое испытал, стоя на плечах водителя и глядя через забор «Фенолита» на ровную площадку травы внизу и на птицу с круглым блестящим глазом, сидящую неподалеку от меня на бетоне забора. «Рай? Почему нет», – думал я, пронизываемый холодом неизвестности.

– Какой же это рай! – воскликнул с места возмущенный директор ФСБ. – Автомобили остановились, связи нет, заводы исчезают, словно их стирают ластиком, люди покидают места работы. Это вы называете раем?..

В конце концов сошлись на утверждении первоочередных мер и действий и разлетелись по Москве. Связывались с агентами, руководителями государств, производили замеры, изолировали, рисовали планы эвакуации, останавливали выход газет и телепередач. Думали, как обуздать Интернет. И это (как стало понятно вскоре) было, пожалуй, самое смешное.

В эту ночь я десятки раз повторил свой доклад о том, что видел в районе «Фенолита» и складов.

И ни разу не упомянул об Анжеле и ее телефончике.

Молчал и Бур. А Изюмов был настолько растерян, что, казалось, забыл о том, что я ЗВОНИЛ ему с докладом.

Я помню, что это была ночь какого-то всеобщего воодушевления. Как будто где-то били огромные небесные куранты, которые никто не слышал, но все чувствовали, как глубоко вибрируют внутренности под их страшным боем.

С каждым часом я все больше задумывался о семье. Катя вспоминалась почему-то не алчной девятнадцатилетней студенткой, а совсем маленькой, с красным пластилином под ногтями. Она смотрела на меня снизу вверх большими круглыми глазами и дергала ручонкой за брючину.

Где она сейчас? Что будет с ней?

Я также обнаружил, что судьба Регины, напротив, абсолютно не волнует меня. Я даже с некоторым удовольствием представлял себе, как бывшую жену, по меткому выражению директора ФСБ, «стирают ластиком» со страницы, на которой обитает человечество. Решение проблем. Чисто и безболезненно. Согласитесь, это совсем не то же самое, что изуродованный труп у подъезда.

Каждые десять-пятнадцать минут мы проверяли поступающую с периметра зоны информацию. Никаких изменений. Участок с аномальным потеплением оставался в своих границах, связь повсеместно (за исключением оцепленной территории) работала, военные и промышленные объекты не исчезали. Понемногу мы начали успокаиваться. В пять утра Изюмов дал мне автомобиль с водителем и отправил домой отсыпаться. Когда я выходил, он задержал меня на секунду, произнес: «Спасибо за дочку» и так быстро отвернулся, что толстые щеки его затряслись, а у меня возникло ощущение, что бывший друг побоялся испачкаться о собственную благодарность.

В машине я заснул. Открыл глаза, когда стали двигаться толчками, и где-то рядом раздался сигнал автомобильного клаксона. Еще горели фонари, но восток уже серел. Справа громоздился Храм Христа Спасителя, мы приближались к Гоголевскому бульвару. Площадь и прилегающие улицы, вся проезжая часть, были запружены людьми. Десятки автомобилей стояли перед толпой, делая попытки проехать. Мой водитель, заметив, что я проснулся, тоже посигналил толпе, но реакции не последовало, тысячи людей были заняты чем-то неизмеримо более важным, чем несколько жалких железных коробок, которым они мешали проехать. Я открыл дверцу, вышел и оглядел площадь.

Глубокий и ни с чем, испытанным ранее, не сравнимый ужас охватил меня: наверху слева, у выхода из метро «Кропоткинская» змеилась огромная паническая очередь к телефонам-автоматам. Из метро выдавливались все новые и новые порции людей. Некоторые из них бросались с криками или расспросами к тем, кто уже толпился наверху, другие же (в точности как это было вчера на выезде из Орехово-Зуево) замирали на месте и стояли молча, как вкопанные, глядя куда-то поверх голов.

Я понял, что мир, каким я его знал, обрушился в одну секунду – весь, без остатка, без надежды, раз и навсегда. Эпидемия началась.

Рыкова

Елена Сергеевна Рыкова, в прошлом «королева ЖКХ», а ныне президент Сектора, ловкая зеленоглазая женщина, давно перешагнувшая рубеж бальзаковского возраста, с озабоченным видом ходила по комнатам большого особняка на Воронцовских прудах.

Она проверяла, как идут приготовления к приезду «журналиста».

По дому еще сновали грузчики, электрики, мебельщики, но почти все уже было закончено.

Задача стояла непростая – дом должен был понравиться семье Чагиных. А семья, судя по информации, собранной людьми Рыковой и агентами Бура, попалась необыкновенная даже по нынешним временам. Лебедь, рак да щука. Так, во всяком случае, думала Рыкова.

Сам журналист – дерганый с уклоном в кретинизм. С женой легче всего – дерганая на всю голову. А сын – типичный тихий. «Хотя, – поправилась Елена Сергеевна, – вся надежда именно на то, что не совсем типичный. Боже, помоги! – подняла она глаза к потолку. – Пусть это будет тот ребенок, который нам нужен».

С расчетом на вкусы разных членов семьи и оформлялись комнаты. В основных помещениях со стен поснимали неработающие плазменные телеэкраны, служившие украшением интерьера. Вынесли все пластиковое, кричащее, вызывающее. С полок убрали интернет-книги (новейшее веяние), отпечатанные в Секторе. Обрезали местное радио. Оставили минимум телефонных аппаратов, да и те отключили от общей сети Сектора, так чтобы жильцы могли звонить только прислуге или друг другу. Рыкова считала эту предосторожность излишней: все равно телефонной связи между Сектором и Внешним миром не существовало. Но Бур настоял. «И палка, – сказал он, – раз в год стреляет».

Елена Сергеевна считала, что Виталий вообще в последнее время стал опасно замкнутым и подозрительным. Она опасалась, что причина этого в их разногласиях. С тех пор как они узнали, что Анжеле можно подыскать замену, и нашли нужную семью, Елена Сергеевна и Виталий не переставали спорить относительно тактики поведения с необходимым им Ребенком. Люди из-за границы говорили, что от Ребенка ничего нельзя добиться силой. Соответственно Елена Сергеевна построила операцию на хитрости, ласке, подкупе и увещевании. Бур считал советы американцев трусливой ерундой и уверял, что силой он добьется всего, что они запланировали, гораздо быстрее. Обходные маневры, ласки да экивоки, приведут только к потере времени. «Хорошо, – возражала на это Елена Сергеевна, – что ж ты тогда с помощью силы за столько лет не добрался до девчонки Изюмова?»

На этот раз ей удалось одержать верх над почти всесильным полковником. Но надолго ли это?

Рыкова прошла в комнаты, приготовленные для жены журналиста. Здесь все было в полном порядке. Выносить ничего не пришлось. Оставили и нерабочие плазмы на стенах, так неожиданно воплотившие старинную идею «Черного квадрата», и зеркало на потолке в спальне, и кресло с подлокотниками в виде женских ног, согнутых в коленях (на спинке был сделаны пупок и намечена грудь, не слишком большая, чтобы не давила на спину), и подставку для цветов – двух целующихся роботов из яркой пластмассы.

Более того, учитывая запросы изголодавшейся по изнанке цивилизации женщины, еще и добавили всего понемножку. Трельяж с боковыми створками, оформленными как крышки от ноутбука: на изнанке левой был нанесен логотип «Аpple», на правой – «Microsoft». Стеклянный шкафчик с большим количеством достаточно тошнотворных дезодорантов и освежителей воздуха. Невероятной конструкции тренажер с синими ручками, на котором (Елена Сергеевна проверяла) нельзя было подкачать ни одну из существующих мышц. Косметички в виде человеческих сердец с торчащими из них обрезками артерий. Пудреницы в виде мобильников. Несколько десятков блестящих красочных журналов на столах и полках, из которых жена журналиста сможет узнать, как далеко ушла мода. Дополнительный журнальный столик с глянцевыми секс-гороскопами на неделю, месяц и год.

Елена Сергеевна открыла самый толстый. Жена журналиста, кажется, по гороскопу лев, как и сама Рыкова, запомнить было несложно. Льву обещали ролевые игры и духовное единение сердец. Елена Сергеевна улыбнулась. Ей нравилось дурачить людей.

Сама Рыкова (и это отчасти составляло ее тайну) была равнодушна ко всем подобным вещам. В отличие от подавляющего большинства дерганых ее не волновали ни разноцветные побрякушки, ни модные показы трансвеститов, ни грезы об Интернете и турпоездках в Таиланд. Она вполне могла бы жить среди тихих – в здоровой атмосфере, среди простых вещей. Если бы не страсть всей ее жизни. Откаты.

Они доставляли ей почти физиологическое удовольствие. Построение схемы грамотного освоения бюджетных средств было искусством, которому она предавалась всем сердцем, со всею своей энергией и всеми талантами. Елена Сергеевна очень любила деньги и не скрывала этого, но даже наедине с собой, в минуты наибольшей откровенности, она не могла ответить на вопрос, что важнее для нее – сумма украденных денег или весь тот комплекс переживаний, который сопутствовал процессу их извлечения. Обман, интрига, лесть, подкуп, угрозы, совращение невинного, нарастание алчности, лицемерие, щекочущее чувство опасности и, наконец, – вдохновение.

Да, вдохновение! Даже в добрые старые времена, когда нищую страну затапливали потоки нефтяных денег, и работы по обналичке и взяткам было просто невпроворот, Елена Сергеевна умела почувствовать своеобразную поэзию, скрытую в любимом занятии. Так, однажды она ради чистого искусства отказалась подписать документы на возведение пентхаусов в доме на Остоженке, в котором и сама недавно купила квартиру. И это несмотря на то, что один из трех проектируемых пентхаусов строился лично для нее. Сколько упоительных минут пережила она, наблюдая за растерянностью и бессильной злобой соседей, пока водитель одного из них, простой сельский парень, не подсказал хозяину, что «надо бы занести».

Теперь, после Переворота, поэзия откатов окончательно взяла верх над низменным расчетом. В Секторе Рыкова и так могла взять столько денег, сколько хотела, начальства над ней не было, и построение схем стало для нее искусством ради искусства.

Это были ее шахматы. Как набоковский Лужин воображал людей шахматными фигурами, так и Елене Сергеевне иногда весь мир представал в образе плательщика, потребителя и обналичивающей конторы. Для придания остроты она включала в свои теперешние схемы обязательное участие надзорных органов и силовых структур и проводила некоторые операции анонимно, наслаждаясь поэзией опасности.

Конечно, это было немножко искусственно, но что поделать, если в Секторе так много искусственного: ненастоящий Интернет, поддельные турпоездки, симуляция мобильных переговоров.

Елена Сергеевна вздохнула, взяла из стеклянного шкафчика бирюзовый баллончик с надписью «Морская свежесть» и брызнула из него в воздух. Спустя секунду в комнате распространился едкий химический запах. Елена Сергеевна чихнула и помахала перед собой рукой с большим рубином на указательном пальце.

В длинном коридоре с дубовыми панелями Елене Сергеевне пришлось посторониться. В кабинет журналиста четыре грузчика, отставив зады, тащили цветущий апельсин в громадной керамической кадке. Верхушка дерева зацепилась за притолоку, кадка накренилась, и один из грузчиков громко крикнул: «Ёптыть!» Елена Сергеевна засмеялась и пошла в детскую.

Комнату Леши обставили мебелью, купленной в Тихом мире, повесили льняные занавески, на полках и этажерках разложили мячи, теннисные ракетки, шахматы, шашки, металлические конструкторы с настоящими инструментами; на специальном столе установили фотоувеличитель и приспособления для печати фотографий, а рядом положили пленочный фотоаппарат ФЭД. Все это должно было заинтересовать мальчика. А вот с игрушками была проблема. Во что играют тихие дети? Этой информации Елене Сергеевне почему-то не предоставили. Упустили. «Долбофаки!» – выругалась она. Ну, ясно, что он не будет играть с трансформерами и картонными симуляторами компьютерных игр. А вот что насчет машинок? Солдатиков? Как у него там устроено все в голове?

На всякий случай положили большого мягкого тигра и механическую юлу.

«Ладно, – решила Елена Сергеевна, – ничего страшного, если про игрушки спросим у папы. Журналиста».

Успокоившись, она улыбнулась задуманному плану.

В сущности, сами по себе ни журналист, ни тем более его жена Рыковой были абсолютно не нужны. И это осознание интриги и обмана вызывало у Елены Сергеевны чувство удовлетворения и правильно начатого дела. Сравнимого с подготовкой подставных фирм для участия в тендере госзакупок.

Чагин

Над Главной Просекой, поверх какого-то особенно кромешного леса, поднималась на громадных бетонных колоннах неширокая, но очень длинная, эстакада, единственная дорога в Сектор.

Въезд никем не охранялся, зато приблизительно посередине дорогу перекрывал шлагбаум, с левой стороны которого располагалась полосатая будка с узкими окошками. Начиная от этого, по всей видимости, пограничного пункта вдоль эстакады бежали в сторону Сектора столбы с большими рекламными щитами.

Когда джип притормозил у шлагбаума, из будки появились двое мужчин, одетых в форму российских гаишников 2000-х годов. На поясах у них висели резиновые дубинки, а справа, там, где раньше полагалась кобура, болтались странные округлые футляры, похожие на укороченные чертежные тубы, из-за чего сами охранники напоминали конструкторов прошлого века или студентов архитектурного института. Вид этих футляров, а в особенности то, что могло быть внутри, настолько заинтересовал Никиту, что он не обратил внимания на саму процедуру пропуска. Ему показалось, что «гаишники» просто подняли шлагбаум и обменялись с Виталием каким-то странноватым салютом: сложили ладонь лодочкой и приложили ее к уху.

«Господин полковник» заметно оживился. Чагин, напротив, чувствовал себя, словно переправлялся через Стикс. Ему даже пришло в голову, что он выступает в роли какого-то Орфея навыворот. Он отправлялся в Аид не для того, чтобы вывести оттуда свою Эвридику, а совсем наоборот – чтобы найти ей там местечко и подготовить теплое гнездышко. Впрочем, по настоятельному требованию самой Эвридики.

Как-то неправдоподобно быстро набежали тучи и заметно похолодало.

Никите стало тоскливо и страшно. Он уже пожалел, что согласился на этот эксперимент. Ему захотелось высунуться в открытое окно и поглядеть прощально на исчезающий за выпуклостью эстакады Тихий мир, но Чагин пересилил себя и не сделал этого, хотя бы для того, чтобы не доставить удовольствия Виталию.

Он решил отвлечься и рассмотреть рекламу на щитах. Щитов было всего два вида, они чередовались попеременно.

На одних пожилая женщина расчесывала щеткой длинные волосы маленькой девочки, а из-за спины женщины выглядывали веселые лица молодой пары, очевидно родителей девочки. У молодого человека в ушах висели разноцветные серьги длиною почти до плеч, а лица трех поколений женщин, включая малышку, были покрыты косметикой так жирно, словно это были лица танцоров балета или даже клоунов. Надпись на плакате гласила: «В ночной клуб всей семъей!» (Так и было написано, через твердый знак.) Под этой орфографически неправильной надписью стоял логотип в виде стилизованной головы льва. Ни адреса, ни названия клуба, в который приглашались дружные семьи, на плакате не было. Чагин подумал, что объяснений может быть несколько. Либо все жители Сектора прекрасно понимают, о каком клубе речь, либо плакаты приглашали в клубы вообще, то есть относились к так называемой социальной рекламе, пропагандируя образ жизни. Никита напрягся, чтобы вспомнить аналоги из прошлого, но ничего, кроме «Позвоните родителям», не приходило в голову.

На щитах другого типа изображался пластмассовый игрушечный ноутбук на батарейках с подписью: «Готов ли ты к будущему?» Внизу был такой же профиль льва. И снова ни адреса, ни телефона.

За эстакадой открывалась перспектива Сектора – плотное коричнево-серое скопление зданий почти без вкраплений зелени.

У съезда был еще один шлагбаум. Здесь стояли уже не гаишники, а люди в камуфляжке. Они отсалютовали Виталию тем же странным жестом: сложенной в лодочку ладонью.

По ответному приветствию Виталия заметно было, что он стоял гораздо выше в иерархии Сектора. Жест его отличался небрежностью, но вместе с тем и подчеркнутым военным шиком.

Совсем недалеко от второго шлагбаума Чагин увидел довольно красивую часовню, по углам которой, вокруг купола, успел разглядеть гипсовые фигурки, изображавшие женщину или скорее даже девочку с распущенными волосами и поднятой к уху левой рукой.

У часовни толпилось десятка два плохо одетых людей. Заметив белый «Rover», они все повернулись к машине лицом и приложили левую руку к уху.

– Что это они делают? – не выдержал Никита.

– Приветствуют, – сказал Виталий, самодовольно щурясь.

– Они знают вас в лицо? И как они разглядели, кто в машине?

– У нас такая машина одна. Они знают, кто в ней ездит. И меня знают, конечно. Я у них вроде апостола, – сказал Виталий.

– Апостола! – изумился Чагин. – Какого еще апостола?

– Обыкновенного, – ответил полковник. – Вроде я Бога живого видел.

Адамов

Меня разбудил звонок в дверь.

Очнувшись, я в одно мгновение вспомнил все, что произошло утром. Паника у метро «Кропоткинская». Брошенная машина. Дорога домой. Пешком по улицам, залитым ревущими толпами. Попытка успокоиться и проверить, что именно выползло за пределы аномальной зоны. Мобильной связи не было. Телевизор не работал. Компьютер загрузился с каким-то зловещим скрипом. Но лучше бы он не включался вообще. На дисплее появилась невиданная жуткая заставка – громадные, во весь экран, буквы WORD. «СЛОВО»! Предупреждение, угроза, или благая весть? Кто? Кто хотел нам его сказать? Я нажимал «пробел», escape и enter, проводил по клавиатуре ладонью, стучал кулаком, но буквы никак не реагировали на нажатие клавиш. Они переливались на абсолютно черном фоне всеми цветами радуги, пока я не вытащил аккумулятор. На кухню! Газовая плита работала. Батареи отопления были горячими. Из кранов бежала вода. Это немного успокоило. Стиснув зубы и оскалившись зверской ухмылкой, я достал мой Зиг-Зауэр. «Проверим!» – сказал я вслух в полной уверенности, что меня слышит тот, кто вывесил на дисплее моего компьютера «СЛОВО». Я навернул глушитель, направил пистолет на диван и нажал курок. Раздался характерный звук приглушенного выстрела, сопровождаемый звоном пули, ударившейся в какие-то металлические деталивнутри. Диван дрогнул. Поднялось облачко пыли. Оружие работало. Я подошел к окну. На улице были видны фары медленно ползущих сквозь толпу автомобилей. Значит, двигатели тоже в порядке. Все знакомые здания стояли на своих местах и не делали попыток раствориться в воздухе. «Что? Тяжело сожрать мегаполис?» – сказал я кому-то, глядя в верхнюю треть окна, где не было видно ничего, кроме тусклого городского неба, затем почувствовал смертельную усталость, прилег на простреленный диван и заснул так быстро и глубоко, словно потерял сознание.

…Звонили настойчиво. С пистолетом в руке я подошел к двери. Камера видеонаблюдения не работала, и я заглянул в глазок. С той стороны, упираясь ручищей в стену, над глазком нависал Бур. Лицо его было страшным в своей неподвижности. Я открыл дверь.

– Собирайся! – сказал Бур, войдя. – Поедем к Изюмову. Я только что из конторы. Все сбежали.

Такие конторы, как наша, не сразу разбегаются даже после вооруженного государственного переворота. Однако я немедленно и безоговорочно поверил Буру, просто потому, что говорил он со мной необыкновенно грубо и даже нагло. Люди подобные Витасе всегда резко меняют тон, как только убеждаются, что иерархия рухнула.

– Попов? – спросил я, не выпуская пистолета из руки.

– Нет и Попова. Вообще никого. Ни в кабинетах, ни в камерах. Есть информация, что все руководство – президент, премьер – уехали два часа назад во Внуково.

– Аэропорт? Так ведь самолеты…

– Да и хрен с ними, – сказал Бур, глядя на мой Зиг-Зауэр. – А это можешь выбросить. Лучше бейсбольную биту с собой возьми. Или сковородку.

– Да? – спросил я и посмотрел на часы на стене.

Часы показывали половину двенадцатого.

– Да, – ответил Бур с ухмылкой и кивнул на часы. – Реакция правильная. Ты, конечно, проверял оружие, я понимаю. Но время-то идет. И все очень быстро меняется.

Зрачки Витаси сузились.

– Ну что, едешь со мной? – спросил он. – Быстрее. Пока мой «Ровер» еще на ходу.

– «Еще»? – переспросил я. – Ты думаешь…

– Я уверен.

Я знал, что Бур относится к той поразительной породе людей, которые, не обладая особо развитым интеллектом, тем не менее умеют в критических ситуациях вычленять главное, и если уж пришла пора хватать жирные куски, то, будь уверен, схватят самый жирный. И этот жирный кусок, по его мнению, находился в руках генерала Изюмова.

– А зачем нам сейчас Изюмов? – спросил я, внимательно глядя ему в глаза и желая уточнить.

– Спросить кое-что хочу, – прошипел в ответ Бур. – А у тебя нет вопросов? Ствол-то брось. Говорю же, не пригодится.

Но я не бросил, а в каком-то восторге освобождения направил дуло в зеркало, на свое опухшее усталое отражение, и нажал курок. Бур был прав. Ничего не случилось. Пустой щелчок – и отражение осталось на месте.

Однако, одеваясь, по привычке сунул Зиг-Зауэр за ремень.

Я начинал догадываться, зачем Витасе генерал. И именно поэтому согласился ехать.

Изюмов обычно жил в Жуковке, но кроме этого у него была квартира в Москве, и еще небольшой дом в Балашихе, о существовании которого знали только самые близкие люди.

– Рублевку будут громить, – уверенным голосом говорил Витася, сбегая по лестнице. – Он это дело сообразит. Поэтому в Жуковку не поедет. У него есть где-то еще один домишко. Ты знаешь адрес?

Так вот зачем я оказался нужен Буру. Я не сомневался, что иначе он бы поехал один.

– Хочешь, чтобы я сдал тебе Изюмова?

– Нет, хочу, чтобы, пока есть возможность, мы оседлали правильную лошадь.

– Боливара?

– Какого еще Боливара? – спросил Бур, усаживаясь в свой громадный белый джип.

– Простого. Который не выдержит двоих.

– Не заморачивайся, Адамов, – сказал Бур. – Сейчас куда?

Он понимал, что в лучшем случае я не сразу скажу ему адрес, но не хотел терять времени.

– Прямо. На светофоре налево, – сказал я.

– Мы, Адамов, друг друга знаем давно, – вращая руль огромными костистыми лапами, сказал Бур. – Я тебе в открытую скажу, чего я хочу. Это меня раньше Изюмов мог интересовать. Его положение, связи, секреты гребаные государственные, деньги, продвижение по службе… Все кончено, Адамов. Теперь он никто. Меня, брат, интересует Анжела, его дочка, которая на склады приперлась. Хочешь знать, что в данный момент самое важное?

– Будет ли ядерная атака?

– Ядерная атака ерунда. Да и не будет ее. Самое важное сейчас – это узнать, работает ли у девчонки мобильник.

– И всё?

– И всё.

– А дальше?

– Что дальше?

– Ну, узнал. А дальше что? Какие у тебя планы?

– А зачем об этом сейчас думать? Никто не знает, что будет дальше. Мы даже не знаем, доедем ли до ближайшего поворота, или заглохнем. А может быть, нае…немся, как трубы завода «Фенолит». Растаем, как сигаретный дымок. А, Адамов?

– Хорошо, едем к Изюмову. Но девочку не трогать, – сказал я.

– Даю слово, – сказа Бур. – Только узнаем про мобильник.

– Я спрошу с тебя, если что, – сказал я.

Бур повернулся ко мне и несколько секунд смотрел мне прямо в глаза, потом отвел взгляд, ему нужно было смотреть на дорогу.

– Ты понял? – спросил я.

– Понял, – ответил Витася.

– Тогда давай в Балашиху.

Прозорливость и цепкость Бура в очередной раз поразили меня. Я хорошо понимал, зачем ему Анжела. А он понимал, что я прекрасно это понимаю. Ведь мы, не сговариваясь, зачем-то скрыли вчера ото всех, что девчонка легко включала мобильную связь прямо в эпицентре страшной аномалии. И если кто-то (или что-то) кроме мобильников уничтожил еще и двигатели внутреннего сгорания и вывел из строя огнестрельное оружие, то можно предположить, что Анжела….

Мы ехали непривычно, не по-московски, быстро. Машин почему-то было очень мало, и проезжая часть почти везде была свободна.

По-прежнему на улицах стоял гул тысяч, десятков тысяч, сотен тысяч голосов. Взрослых и детей, стариков и женщин, бомжей и военных, таджиков и славян, офисных работников и милиционеров, в спортивных куртках и норковых шубах, штанах с пузырями и новеньких джинсах, в лыжных шапочках и кепках, с бантами и в галстуках, с детскими колясками и на костылях, больших и маленьких, толстых и худых, решительных и вялых, быстрых и медленных, наверное, умных и, пожалуй, дураков. Однако эти тысячи разрозненных людей больше не производили впечатления напуганной толпы. Они шли по улицам так, как будто им вдруг открылись какие-то простые и ясные цели, как будто они вспомнили, как много хороших дел и приятных встреч их ждут впереди. Чем-то они напоминали тех счастливых рабочих исчезнувшего завода «Фенолит», которые вчера уходили домой по влажной от сошедшего снега обочине.

Куда идут все эти люди, домой или на работу, в магазин или к друзьям, понять было невозможно, но над тротуарами измученного города, над машинами и головами людей словно бежали густые волны радости, возбуждения, и вместе с тем силы и покоя.

– Не думаю, что будут громить Рублевку, – сказал я.

– Зато так думает Изюмов, – ответил Бур, и мне показалось, что он недоволен тем, что видит за стеклами автомобиля.

Чем дальше мы продвигались к востоку, тем больше он нервничал. Я внимательно всматривался в знакомые очертания кварталов и микрорайонов. Дома, заводские сооружения и офисные здания в основном оставались на своих местах. Хотя кое-где уже появились проплешины: не видно было складов у Электрозаводского моста; там, где еще вчера на высоком берегу Яузы стояли корпуса больницы им. Ганнушкина, зеленели девственные холмы; без следа растворились охладители ТЭЦ в Гольяново, в свое время раскрашенные мудрыми руководителями города в синие и красные треугольники.

Нигде не видно было вчерашних грязных сугробов. Вдоль домов пробивалась травка. Дворники, опираясь на ненужные деревянные лопаты, смотрели на пугающе чистые, придомовые территории, как одинокие отдыхающие смотрят на осеннее море.

Сильно потеплело.

– Потеплело, – сказал я.

Бур дико поглядел на меня и ударил громадной ладонью по панели автомобиля.

– Давай, родимый! – попросил он. – Давай! Продержись еще немного.

Мы подъехали к Кольцевой.

– Деньги дерьмо, – вдруг сказал Бур. – Денег я и так, если захочу, возьму, сколько мне надо… Я знаю, ты думаешь, что я хочу ухватить жирный кусок. – Потрясающе! Он буквально читал мои мысли. – Да, я хочу ухватить жирный кусок. Но он имеет для меня значение только в России. А Россия имеет значение, только если она правильно устроена. Для этого нужны такие люди, как мы. Которым не все равно, какой будет страна. Что касается меня, я все силы на это положу. Не веришь?

Я промолчал.

Мне не хотелось отвечать. Мне вообще не хотелось говорить.

В эти минуты я не знал, во что выльется катастрофа, сколько несчастий, разрухи и горя может она принести, кому она нужна и для чего, выдержит ли ее страна, о которой говорит Бур, буду ли я завтра жив, и будут ли живы Бур, Катя, Анжела, Саша Попов, не исчезнет ли через полчаса Кремль, Эрмитаж, Кельнский собор и Египетские пирамиды, встречу ли я снова рыжеволосую (везет на рыжеволосых!) девушку Лену, которую неделю назад защитил от подонков на ночной автобусной остановке у МХАТа, – всего этого я не знал и знать не мог.

Но я знал, что много-много лет, целую вечность, я не испытывал такого ощущения свободы, которое пронизывало меня сейчас – до ногтей, до кончиков волос, до самого дна глубоких внутренних штолен, заполненных неудачами, ошибками и забытыми детскими обидами, до последнего сантиметра той длинной дороги подозрений, злобы и расчетливости, по которой я шагал так одиноко, так устало и так бесконечно давно.

Было ощущение, что полковник Адамов умер, и теперь я (кто я?) мог говорить и делать, все, что захочу. Тогда, когда захочу. И так, как захочу. И если кому-то угодно, пусть спросят с мертвеца.

Нам повезло. «Ровер» заглох, когда до дома генерала Изюмова оставалось всего метров пятьсот.

Мы вышли из машины и огляделись с той особенной, въевшейся в кровь, быстрой осторожностью, с которой раньше приходилось оглядываться, разве что выпрыгивая из вертолета где-нибудь в Чечне или саваннах Центральной Африки.

Однако не заметно было ничего опасного, – никаких признаков разрушений, паники, агрессивной толпы или неадекватных действий военных.

Справа и слева от трассы тянулся лес. Вдали виднелось несколько заглохших автомобилей. По противоположной обочине к автобусной остановке учительница как ни в чем не бывало вела малышей с большими цветными ранцами за плечами. На остановке стояло человек пять молодых парней в военной форме, но почему-то без головных уборов. Это смотрелось странно.

Казалось, никто еще не успел понять, что автобусы больше ходить не будут. Ни школьники, ни военные, ни учителя.

«Домишко» Изюмова располагался на территории воинской части. В начале девяностых с помощью каких-то хитрых манипуляций его воткнул среди военных построек отец Лили, жены Изюмова, в то время служивший командиром части.

Дорога к КПП проходила через редкий, всегда загаженный, лесок, за которым в светлое время суток хорошо просматривалось ограждение из колючей проволоки, которого (конечно же!) теперь заметно не было.

Нужно было идти. Теперь и я торопился. Что, если до Анжелы доберется кто-либо раньше нас?

Но Бур не мог оторваться от своего автомобиля. Автомобиль, можно сказать, умер. Не работали не только двигатель и GPRS c бортовым компьютером, но даже сигнализация и центральный замок.

– Как я его оставлю? – сокрушался Бур, задрав капот и пытаясь соединить какие-то проводки.

А я в тот момент, глядя на омертвелые проводки, вспоминал о сложных системах слежения за спутниками, о регулируемых железнодорожных переездах, к которым несутся нескончаемые цистерны с горючим и разными страшными ядами, о ракетных шахтах, об атомных электростанциях, в конце концов! Я даже начал прикидывать, какая волна радиации накроет нас раньше: с Калининской АЭС или с Нововоронежской. А может быть, на жителей столицы хватит и взрыва реактора «Ангара-5» или термоядерных установок в Дубне?

Весь мир накренился и пополз в пропасть. И расставание Бура с автомобилем на краю этой пропасти напомнило мне хрестоматийного казачьего есаула, который на севастопольском пирсе прощался с конем под ураганным огнем наступающих красных. Но там было живое существо, а здесь – кусок металла с бесполезными проводами и резинками. Кроме того, в отличие от гражданской войны, было совершенно непонятно, кто за кого и чего хочет враг.

– Бросай его! – Я ударил Витасю по плечу, и он очнулся.

Земля в лесу была теплой. Кое-где виднелись уже подснежники и какие-то мелкие фиолетовые цветочки, а рядом – желтые головки одуванчиков, как в мае. И везде – поразительная, небывалая чистота. Ни одной пивной бутылки, никаких полиэтиленовых пакетов, смятых сигаретных пачек, окурков, упаковок из-под чипсов, шприцев, тампаксов.

Я решил еще раз испытать звериное чутье Бура.

– Витася, – спросил я, уже не холодея, как поначалу, при виде необъяснимой чистоты. – Как ты думаешь, кто мог здесь убрать?

– Мы это обязательно выясним, – ответил Бур мрачно. Звериное чутье не помогло.

Он шел левее и несколько сзади, и я виском и затылком чувствовал опасность и думал: «А не убить ли мне его самому, до того, как он попытается избавиться от меня?»

Мне казалось, что Бур стал еще выше, еще тяжелее, еще опаснее, чем всегда. Он шел по лесу как зверь, как хозяин, становилось ясно, что теперь удержать его будет нелегко. Я видел раньше, как во время переворотов в Африке такие вот здоровенные парни из дисциплинированных бойцов мгновенно превращались в жестоких кровавых властителей.

Я прикинул, справлюсь ли с ним, и ответил себе – да, должен. Он был на полголовы выше, крупнее, злее, но я был опытнее и быстрее.

У меня еще оставалось в запасе несколько минут. Теперь я думаю, что, возможно, я использовал их не так, как следовало.

– Витася, – спросил я, – у тебя есть дети?

Оказавшись у дома Изюмова, я позвонил в дверь. Бур тем временем обошел дом с тыла и заглянул за углы.

Внутри раздался какой-то шорох, но никто не открывал.

– Это я, Адамов! – крикнул я. – Все спокойно. Открывайте!

Наконец двери отворились. На пороге стояла Лиля с опухшим от слез лицом и неприбранными рыжими волосами.

– Гарри! – воскликнула она, вспомнив мое студенческое прозвище.

Меня не называли так уже лет двадцать. Плохи дела, подумал я. У людей того типа, к которому относились Изюмов и его жена, романтические пласты сознания обнажаются только под воздействием очень большой беды.

– Скорее! – Лиля бросила затравленный взгляд в сторону улицы (в просвет между мной и Буром) и, как только мы оказались внутри, заперла двери на все засовы.

Мы прошли в гостиную. Изюмов, руководитель одного из самых засекреченных спецподразделений России, сидел в кресле со стаканом в руке. На нем был серый спортивный костюм PUMA и вязаные шерстяные носки коричневого цвета. Толстое лицо его покраснело, редеющие белесые волосы стояли торчком, одна нога была закинута на другую и на подошве вязаного носка отчетливо видна была большая дырка, которую генерал теребил пальцем свободной руки.

– Садитесь. – Пьяный Изюмов показал стаканом на диван, не переставая при этом теребить рваный носок.

Это зрелище, как и вырвавшееся у Лили «Гарри!», отнесло меня на много-много лет назад. В те далекие годы рваные носки у Юры Изюмова скорее были правилом, чем исключением.

«Нам приходится экономить. Мы не можем позволить себе то, что покупаете вы», – говорил мне, жителю барака, обладатель огромной квартиры в обкомовском доме.

И Юра экономил. Мясо ел только в гостях, а дома питался морковными котлетами. Когда собирали деньги на студенческую попойку, давал рубль («у меня больше нет»), а по ходу пьянки еще и пытался подзаработать: однажды за десять рублей съел личинку майского жука – склизкое желтое существо размером с крупную гусеницу. Зато осенью, когда мы надевали свои поношенные курточки, у Юры появлялся новый овчинный тулуп, пыжиковая шапка или даже настоящий кожаный плащ. Сэкономив на друзьях, а также на носках и трусах, он вкладывал деньги в своего рода недвижимость в царстве одежды.

Боги всегда будут смеяться над нами, подумал я. Громадные заводы из бетона и стали таяли на глазах как дымок дамской сигареты, а рваные носки оставались навсегда.

Я сел в кресло рядом с большой пальмой, а Бур сказал: «Как-то не время рассиживаться» и остался стоять.

– Ну, тогда выпейте! – сказал Изюмов и потянулся к столику, на котором стояла бутылка водки, томатный сок и несколько стаканов (как будто он знал, что мы приедем!).

Нога его в рваном носке соскочила при этом с коленки и с сильным стуком ударилась об пол. Изюмов выругался и, с кряхтением перегибаясь через свой огромный живот, стал разливать водку. Потом, расплескивая, толкнул стаканы.

– Пейте!

– Спасибо, – отказался я.

– Пей, говорю!

– Юра, – сказал я. – Ты на нас не кричи! Мы тебе помочь хотим.

– Юра?! Я превратился в Юру. Понятно. А как же «товарищ генерал, разрешите обратиться»? – заварнякал Изюмов. – Когда это я стал Юрой? А? Для него я тоже теперь Юра?

Стаканом он ткнул в сторону Бура, скрестившего руки на груди.

– Говно ты, а не генерал, – спокойно сказал Бур, сузив глаза, и Изюмов как-то сразу сник.

– Нет, никто мне не сможет помочь. Все кончено, – заныл он. – Мы отрезаны от всего мира. Ничего не работает. Мобильники, телевизор, даже видеоплеер… Высшее руководство страны…

Заговорив о руководстве, этот подлец мгновенно поменял тон с ноющего на трагически-официальный.

– Высшее руководство страны, которое пыталось сохранить… Ценой собственной жизни… Их самолет… – Изюмов красочно покрутил стаканом с водкой. – Все акции в жопе! – неожиданно закончил он.

– Какие акции, дружище? О чем ты?

Несокрушимость веры в денежный расчет и сила жадности, не ослабевающая даже перед лицом гибели, всегда казались мне чем-то из разряда невероятных чудес. В принципе, этих явлений не могло быть, но они были. А раз так, то почему тогда в начале марта не могут цвести одуванчики?

– Все оффшорные деньги вложил. В мобильную связь, коммуникации, энергетику. Эта дура нудила, давай, бери побольше, кризис заканчивается, все будет дорожать.

– Да ты сам говорил, что нет ничего надежней энергетических компаний и связи! – огрызнулась Лиля.

«Неужели я мог быть когда-то хоть немного, но влюблен в эту базарную торговку, увешанную дорогостоящими побрякушками?» – подумал я.

– Акции, господа, вам больше не понадобятся, – сказал я коротко, не желая терять времени. – Подумайте лучше о ребенке. Анжела дома?

– Дома, – всхлипнула Лиля, поправляя несвежую рыжую прядь.

– Нам надо с ней поговорить. – Я встал с кресла.

– Нет! Гарри! Нет, не надо. – Лиля вцепилась мне в грудь. – Нет, не пущу! Не трогайте ее!

– Лиля! Ты что? Все в порядке.

– Нет! Нет! – Она колотила меня кулачками.

Похоже, ей нравилось то, что она делает. Какой-никакой, а выход эмоциям. Игра в самоотверженность.

Тем не менее это не очень удачное подражание драматическим сценам из кинофильмов начинало мне надоедать. Я испытывал большое искушение отвесить ей пощечину.

– Успокойся, говорю. Это в ваших же интересах. Помочь хочу. Она в своей комнате?

– Не пущу!

– Слушай, Лиля, внимательно. Если бы мы хотели плохого, я б с тобой не говорил. Мы бы просто свернули вам шеи, и дело с концом… Анжела нам нужна. Она была с нами на объекте, хочу задать ей пару вопросов.

– На каком объекте? – произнесла озадаченно женщина и бросилась к мужу.

– На каком объекте, ты, урод? – Лиля схватила Изюмова за ворот спортивной куртки и стала трясти. – Во что ты втянул нашу дочь?

Изюмов к этому времени, расплескивая и проливая, но все же успел выпить еще стакан и теперь покорно болтал щеками.

– Ладно, я пойду, поговорю с Анжелой, а ты подержи ее пока, – сказал я Буру.

– Да нет уж, – ответил Бур. – Лучше наоборот.

Мы были похожи на двух грабителей, взломавших сейф с бриллиантами и опасающихся оставить один другого наедине с драгоценностями.

– Хорошо, пошли вместе.

– Тогда эту тварь придется связать, – кивнул Бур на Лилю.

Лиля дернулась, как от удара по спине, повернулась к Буру, широко открыла рот и громко прошептала: «Што-о-о?»

– Ничего, – ответил Бур. – У кого-нибудь есть скотч?

Лиля опустилась у ног Изюмова на колени и почему-то на коленях поползла к соседнему креслу. Кое-как взгромоздившись на него, она с ужасом поглядела на нас с Буром и повторила своим потусторонним шепотом:

– Што-о?

– Клейкая лента, в рулончиках таких аккуратненьких, есть у вас? – сказал Бур.

Анжела сидела в наушниках, задрав ноги на стол с тетрадками, и слушала музыку. Наушники были подключены к ноутбуку, на мониторе вспыхивали и опадали какие-то электронные загогулины. За окном, в которое девочка смотрела, покачивая музыке в такт головой, человек двадцать военных в кителях и несколько женщин в расстегнутых куртках и пальто спокойно и деловито обсуждали что-то.

Когда мы вошли, Анжела сказала «Ой!», сняла ноги со стола и поздоровалась.

– Как дела? – спросил я ее.

– Хорошо, – улыбнулась девочка, сдвинув наушники, но не снимая их.

Она, по-видимому, не собиралась долго разговаривать с нами.

– А вы чего такие злые? – спросила она.

– Мы не злые, мы сосредоточенные, – сказал я в некоторой растерянности.

Такие двенадцатилетние девочки даже в лучшие времена приводили меня в замешательство. Всегда казалось, что они знают обо мне нечто такое, чего никогда не знал о себе я сам.

– Особенно Виталий Иванович, – сказала Анжела.

– Можешь называть меня «дядя Витася», – сказал Бур.

– Нет, – покачала головой девочка. – Я только дядю Игоря называю дядей. А вы – Виталий Иванович. Я помню. Очень интересный человек. Который все о себе знает.

– У тебя что, ноутбук работает? – спросил я. – Можно попробовать?

Я шагнул вперед. Но стоило мне нажать на клавиши, как экран погас, и на черном фоне выскочило уже знакомое мне слово «WORD». Сколько я ни пытался убрать заставку, ничего не выходило; жутковатые буквы спокойно переливались всеми цветами радуги, никак не реагируя на мои потуги. Компьютер висел, как мертвый.

– Адамов, не ломай технику! – вылез вперед Бур и своим огромным твердым пальцем нажал на кнопку питания.

Экран погас, а через секунду Бур нажал на кнопку еще раз. Почти мгновенно экран густо почернел, и на нем снова издевательски переливались неуничтожимые буквы.

– В жизни не видел ничего подобного, – тюзовским голосом сказал Бур, явно пытаясь втянуть Анжелу в беседу. – Да, знаний у меня не хватает.

– Виталий Иванович, тут знания ни к чему! – сказала Анжела. – Вот как это делается!

Она легко тронула клавишу «пробел», и переливающиеся буквы мгновенно исчезли, а по экрану снова в замедленном полете поплыли бессмысленные в своей сложности фигуры из цветных электронных линий. В наушниках стала слышна музыка.

Мы с Буром переглянулись.

– А Интернет? – спросил я. – Можешь включить?

– Можно было бы и Интернет, только серверы не работают, а как их запускают, я не знаю, мы это не проходили. А зачем вам?

– Хорошо, – вдруг сузив глаза, сказал Бур и достал из кармана мобильник. – Можешь с него позвонить?

Кажется, Анжела начала понимать, что «дядя Витася» задает не совсем бескорыстные вопросы. Она вопросительно посмотрела на меня. Я кивнул.

– Ладно. – Она взяла его телефон, поглядела на потухший экран и недолго думая просто нажала «трубку».

В ту же секунду все девяносто восемь килограммов моего тренированного тела вздрогнули, как от удара током. В тесном кармане моих джинсов завибрировал и спустя мгновение, оглушительно, как мне показалось, зазвонил забытый мобильник. Я вытащил его и посмотрел на дисплей. Определялся номер Бура.

– Алё! – сказал я, снимая трубку.

– Алё, – послышался смеющийся голос Анжелы.

Он звучал одновременно из трубки и в двух шагах от меня.

– А ну-ка! – Бур выхватил мобильник у девочки.

Телефоны тут же мертво замолчали, исчезли антенны и погасли экранчики.

– Черт побери! – сказал Бур, глядя на дисплей своего коммуникатора.

– Хотите, вам позвоню, Виталий Иванович? – Анжела порылась под тетрадками на столе, достала свою красную перламутровую «Нокию», и в руке Бура раздался «Полет валькирий» Вагнера.

– Откуда ты знаешь мой номер? – спросил Бур.

По его обычно неподвижному лицу пробежала рябь сменяющих друг друга чувств. Я подумал, что он увидел больше, чем ожидал.

– А зачем мне его знать? Я и без номера могу позвонить, – сказала Анжела, задирая голову, чтобы посмотреть в лицо двухметрового громилы. – Вы так не переживайте. Все будет хорошо. Поглядите в окошко. Видите? Все хорошо. Любой вам скажет!

Небольшая толпа за окном начинала рассасываться. Люди и в самом деле, казалось, договорились о чем-то хорошем и, пожимая друг другу руки, расходились с безмятежными и уверенными лицами чемпионов, удачно вышедших на пик формы.

– Тихие? – вопросительно кивнул я в сторону окна. – Уже?

– Ну, в основном, да. Хотя не все. Я пока не пойму, как это работает.

– Кретины, – прошипел Бур.

– Зачем вы так? – строго спросила Анжела.

– Извини, – пошел на попятную Бур. – Понимаешь, это так все неожиданно. Понять, что происходит, любому тяжело. А я человек грубый, военный… Не сдержался. Конечно, это меня не оправдывает, но дело в том, что я просто очень и очень расстроен. Можешь представить, сколько у меня сейчас дел! А машина заглохла. Как думаешь, машину сможешь завести?

– Вы обманываете меня, – ответила Анжела строго. – Вовсе вы не из-за машины. И заводить вам я ничего не буду.

– А смогла бы? – настаивал Бур.

Она снова посмотрела на меня. Я снова кивнул, хотя и не так уверенно, как в первый раз.

– Если вас это так сильно интересует, – сказала Анжела, – то я полчаса назад каталась на скутере Кирилла. Это мой сосед. Он у него заглох, а я завела и поехала. Но потом выскочила мама, загнала меня в дом и заперла.

И тут Бур пошел ва-банк. Медленно и осторожно, двумя пальцами, он вытащил из-под пиджака пистолет. Это был ПБ, бесшумная версия «макарова».

– А ну! Выстрелить сможешь? – Бур протянул пистолет Анжеле.

Не рассуждая даже малейшей доли секунды, я выхватил свой Зиг-Зауэр и максимально точно и коротко ударил им Витасю в висок.

Чагин

– Виталий, извини, конечно, но что это значит? – спросил Чагин. – Что значит, что ты видел живого Бога?

То, что произошло на Земле пять лет назад, по-прежнему не имело никаких вразумительных объяснений. Никто, как говорится, не взял на себя ответственность. Причина и источник Переворота были так же неизвестны и недоступны пониманию, как и в первые дни. И каждый раз, когда Чагин имел неосторожность задуматься об этом, внутри возникало похожее жутковатое чувство.

Как будто бы совсем рядом, за тоненькой, колеблемой сквозняком, занавесочкой присутствовал Наблюдатель, имени которого не знал никто. Зато Он видел всех и знал обо всех всё. Чагину и хотелось заглянуть за занавесочку, и было страшно даже подумать об этом.

Неужели же полковнику удалось это сделать?

– Надеюсь, это шутка? – Чагин почувствовал, как ослабели колени. – Это пропагандистский трюк?

– Я тебе расскажу, но попозже, – с видом спокойного превосходства ответил Виталий. – Это закрытая информация.

– Но не для этих людей? – Чагин кивнул назад, в сторону часовни, которую они минуту назад проехали.

– И для них тоже. Они знают только то, что им позволено узнать.

– «Попозже», это когда? – не сдавался Никита.

– «Попозже» – это когда придет время, – сказал Виталий.

– Ваше правительство хочет, чтобы я помог остановить распад, и скрывает от меня информацию, без которой я, возможно, вообще вас не пойму?

– Повторяю. Когда придет время, – отрезал Виталий, и Никита в очередной раз удивился, как это полковнику в ярости удается удерживать лицо абсолютно неподвижным и только сужать зрачки.

И еще Чагин подумал, стоило ли приоткрывать человеку завесу над заветной непроницаемой тайной, если после этого он с удовольствием мочится в лифте?

Или дело обстоит еще хуже и страшнее, и Тот, кто скрывается за занавесочкой, кто так близко подошел к нам за последние пять лет, совсем не таков, как мы себе его воображаем?

…Но вскоре то, что происходило за окнами автомобиля, отвлекло Чагина от этих бесплодных размышлений. Улицы Сектора полностью завладели его вниманием.

Прежде всего Чагина поразили небывалый шум, странный холод и удивительно бедная растительность.

Как только через два-три переулка въехали на широкую улицу, которую Чагин вроде помнил по старой Москве, а вроде и нет, во всяком случае не мог вспомнить ее названия, шум стал настолько сильным, что приходилось повышать голос, чтобы расслышать друг друга. Скрипели велосипеды, лязгали повозки, кричали рикши и носильщики седанов и паланкинов, гудели как пчелы многочисленные прохожие, и поверх этого всего отовсюду неслась музыка, песни, какие-то завывания и оглушительная трансляция рекламных воззваний.

Деревьев на улицах почти не было, а те, что были, сильно отличались от посадок в Тихом мире. Почти не было видно вечнозеленых. Плодовые отсутствовали как вид. И почему-то на ветках только-только начинали набухать почки и формироваться первые листики, в то время как у Чагина во дворе уже отцветали абрикосы. Никите показалось, что здесь, в Секторе, было значительно холоднее. Этого не могло быть, учитывая, что Сектор находился всего в тридцати километрах от дома Никиты, да к тому же южнее, но это, по-видимому, было так.

Однако были вещи гораздо удивительнее деревьев, и журналист внутри Никиты очень быстро взял верх над садовником.

Через пару минут полковник остановил машину у шеренги красно-синих телефонных будок, предупредил Чагина, чтобы тот не выходил из машины, после чего на всякий случай закрыл ключом обе передних двери и отправился кому-то звонить. Когда он, пригнувшись, втискивался в крайнюю из будок, вся линия красно-синих ящиков, соединенных продольными металлическими полосами, вздрогнула.

Никита, увидев телефоны, сразу же подумал о Лебедеве и о таинственном аппарате, который священник зачем-то прятал у себя в церкви. Всем хорошо было известно, что телефонной связи между Сектором и Тихим миром не существует. И вот, оказалось, что это не так. Или не совсем так. Оказалось, что в Тихом мире тоже есть тайны, секреты. Интересно, от кого? И зачем они?

Надеясь, что полковник будет говорить хотя бы пару минут, покрутив ручку, Чагин полностью опустил стекло и стал рассматривать улицу и прохожих.

Откуда-то неподалеку, перекрывая громкостью все другие, более отдаленные, ретрансляторы, гремела песенка. «Мяу! Ши… Мяу! Ши… Тебе мои мя-ки-ши!» – старательно мяукал женский голос.

Чагин вспомнил, как в конце 90-х вернулся из своей первой поездки в Европу. После Парижа и замков Луары Москва поразила его хмурыми лицами, грязью и толпами людей, одетых сплошь в черное и серое. После европейской упорядоченности в глаза бросался лежавший на всем отпечаток тоски и безумия. Казалось, что никто не знал, куда и зачем направляется, а тот, кто знал, выглядел обреченным, словно корова у ворот бойни.

Нечто подобное Чагин переживал и на этот раз. Всего час назад он видел на улицах сияющие глаза и уверенные походки. А теперь его окружали потухшие взоры, вялые или, наоборот, излишне возбужденные, тела, неестественные жесты и слишком громкие, отдающие безумием, крики толпы.

В основном люди были одеты мрачно и скудно, но попадались и модники в ярких нарядах, с длинными пластмассовыми гирляндами сережек в ушах и носах. Эти приплясывали на ходу и даже напевали: «Мяу! Ши… Мяу! Ши…» Многие мужчины, и не только юного возраста, шли с расстегнутыми ширинками, в которые высовывались цветные уголки рубашек (как раньше носили платочки в нагрудных карманах пиджаков). Женщины были одеты еще более странно, в какие-то балахонистые юбки и платья, скрывающие талию и линию бедер. Зато груди у всех были подчеркнуты, обтянуты и даже (невзирая на погоду) оголены.

Чагину показалось, что изменился даже физиологический тип среднего горожанина. Они не были ниже ростом или уже в плечах, однако как-то слишком сутулились и по-негритянски отклячивали зады. Другими были и лица. Очень много появилось людей с извилистой линией рта, с несобранными, расквашенными губами. Казалось, что говорили они, причмокивая. Модно было, вероятно, подчеркивать эту извилистую длину губ. Как бы в подтверждение этих мыслей у машины вдруг остановился молодой мужчина с накрашенным ртом и в оранжевой куртке с круглыми зелеными пуговицами размером с небольшое яблоко. С трусливой наглостью глядя на Чагина, он поднес левую руку к уху.

– Привет, – сказал Чагин, подавляя из вежливости брезгливую гримасу: у мужчины (если это все-таки был мужчина) был накрашен не только длинный рот, но и глаза, и в уголках глаз скопились комочки краски.

Мужчина (или кто бы это ни был) еще раз сложил левую руку лодочкой и еще раз поднес ее к уху.

– Сколько литров? – спросил он, указывая другой рукой на капот «Ровера».

– Что? – переспросил Чагин, удивляясь.

Он, конечно, понимал, что находится на бывшей территории Москвы, но существо перед ним выглядело так дико и малопонятно, что, казалось, и говорить должно было на каком-нибудь непонятном или даже инопланетном наречии. Но оно говорило по-русски, да еще и с гипертрофированным аканьем подмосковного жителя. И это было странно и удивительно.

– Сколько литров? – повторил человек.

– Это электромобиль, – ответил Чагин.

Человек посмотрел на Чагина диковато.

– Я понимаю, – сказал он. – А литров сколько?

– Литров чего? – Ситуация начинала немного забавлять Чагина.

Вдруг из толпы появился мальчик лет семи с густой прической из длинных негритянских косичек и в голубой искусственной шубке. «Папа! – крикнул он раскрашенному, – трансформеры скоро закончатся! Скорее!»

– Не переживай, – ответило существо сыну. – В этом магазине у меня все схвачено.

В это время шеренга красно-синих телефонных будок снова вздрогнула, и из крайней вылез громадный Виталий. Собеседник Чагина оглянулся и в ужасе присел на своих тонких ногах. Он лихорадочно сложил руку лодочкой, дернулся к уху, но тут подбежал мальчишка, и ему пришлось менять диспозицию. Раскрашенный схватил сына за косички, оперативно намотал их на руку и сильным рывком опустил голову мальчишки чуть ли не до пояса.

– Простите, господин полковник, – сказал он, кланяясь и пятясь от автомобиля. При этом не забывал хорошенько подергивать за волосы сына, который выл от боли и тоже корчился в подобии поклонов.

Чагин не верил своим глазам. Это напоминало дурной сон или плохое советское кино на историческую тему.

Виталий, не сказав ни слова, а только сузив зрачки, прошел и сел в машину.

– Я бы тебе рекомендовал разговаривать только с представителями премиального класса, – сказал он глухо. – Во избежание.

– Во избежание чего? – спросил Чагин. – И как я определю представителей премиального класса?

– Научишься. А до той поры лучше на улицах не говори ни с кем. Во избежание.

Чагин не рискнул второй раз спросить «во избежание чего».

Они повернули еще раз и выехали на очень широкую уродливую улицу, в разлете которой стояли высокие грузные здания, а перед ними громоздился как бы мелкий густой подлесок каких-то трущобного вида сооружений. Чагин попытался сориентироваться. Высокие здания на заднем плане, в основном грязные, с трещинами и потертостями по фасадам (некоторые из них, однако, выглядели чище и богаче), напоминали до боли знакомую улицу.

– Это Ленинский проспект? – неуверенно спросил Чагин.

– Да, это он. Красавец! – сказал Виталий с таким широким восторгом, словно показывал заезжим гостям Невский проспект времен расцвета Петербурга и Российской империи.

По мнению Чагина, хвастаться было совершенно нечем.

Почти все пространство между дорогой и большими старыми зданиями было залеплено какими-то киосками, павильонами, хижинами и каморками, покрывающими улицу в несколько слоев и перемешанными так бессмысленно и некрасиво, что все вместе напоминало нечто среднее между старым Черкизовским рынком и выброшенным на помойку, протухшим салатом оливье.

Местами, среди грязных, растрескавшихся фасадов сияли тонированными стеклами вычищенные богатые здания, которые смотрелись на общем убогом фоне довольно нелепо и еще сильнее сгущали окружающую нищету.

Все щели и переулки были забиты кучами мусора.

Все стены и столбы завешаны рекламой.

Реклама висела на растяжках, на редких голых деревьях, покрывала двери подъездов, телефонные будки, асфальт и даже стекла окон.

В мусоре рылись грязные озверелые люди, похожие на ухудшенную версию допереворотных московских бомжей. Мимо шли женщины с выставленными грудями и мужчины в длинных серьгах и с расстегнутыми по моде ширинками.

Чагин попытался примерить эти улицы и этих людей на себя, на свою семью. Получалось плохо.

«Похоже, здесь собралась вся дрянь», – подумал он и решил, что сделал ошибку, согласившись на поездку и пообещав Вике, что она с Лешей приедет к нему в Сектор. Нет, нет, ребенка сюда везти нельзя. «А чего я ждал? – укорял себя Никита. – Что я рассчитывал здесь увидеть? Разве непонятно было, почему Лебедев молчал на мои вопросы?»

Чагин поежился, вспомнил про свои книги в потрепанной сумке NIKE, которая лежала на заднем сиденье. «Записки о галльской войне» и «Остров сокровищ». Ну, это еще не слишком нелепо. Хорошо, что не взял Тютчева и Пастернака. Он едва удерживался, чтобы не застонать от досады.

По дороге катились совершенно невообразимые повозки. Каждый пытался изобразить роскошь в соответствии со своими представлениями о ней и своим достатком. Шестерня спряженных вместе велорикш тащила карету, обклеенную плакатами с изображением танцующей девушки с микрофоном. На девушке были высокие сапоги, розовые плавки на детских узких бедрах и татуировки на громадных голых грудях. Судя по надписи, звали танцовщицу (или певицу) «Катька – мегавспышка».

Рядом влачились грязные и потрепанные велосипеды с устроенными на них картонными ящиками как бы автомобильных кузовов. На некоторых были приделаны эмблемы «Мерседеса» и «Тойоты». Их легко обгоняли пешие рикши, одни из которых тянули за собой красивые перламутровые кабриолетики на двух колесах, другие – дешевые повозки, подозрительно напоминавшие садовые тачки. Но даже пассажиры последних с презрением поглядывали на тех, кому приходилось добираться пешком.

Электромобилей, в особенности таких, как белый «Ровер», было немного. Все они сигналили, разгоняя повозки, но двигались всё равно довольно медленно.

В какой-то момент трущобы по левую сторону проспекта на время расступились и мимо поплыли чистые тротуары, красивые чугунные заборы, аллеи и уходящие вглубь, два-три прозрачных, свободных от мусора переулка. Посреди стояло несколько больших ухоженных зданий, центральное из которых подозрительно напоминало институт нефти и газа имени Губкина, так называемую «Трубу». Поблизости была оборудована довольно аккуратная стоянка, на которой вокруг электрических и конных повозок, а также велосипедных коробочек поменьше, в ожидании седоков крутились стайки рикш, велосипедных и беговых. По фасаду здания, на самом верху, шли громадные буквы, обведенные трубками ночной подсветки. Никите показалось, что на здании было написано «БЕЛЫЙ ДОМ». Он отклонился, чтобы не мешал сидевший слева Виталий, и прочел внимательно. Точно! «Белый дом!» Никита засмеялся.

– Что смешного? – спросил полковник. – Это правительственное здание.

– Да какой же он «белый»? Он коричневый, – всхлипывая, показал на «Трубу» Чагин.

После этих слов его разобрало еще сильнее. Через полминуты от смеха начало тошнить.

– Дружище, тебе, может, валерьянки дать? – спросил полковник угрожающе.

– Нет, спасибо. Просто анекдот вспомнил. Помнишь, как Ленин говорил Максиму Горькому: «Ну, какой же вы горький? Вы сладкий!»

Неожиданно Виталий тоже засмеялся, но выражение лица его при этом было таким, что было совершенно непонятно, смеется ли он шутке Чагина, или над тем, что Чагина ожидает в ближайшем будущем и о чем он сам еще не знает.

Когда проехали институт имени Губкина и снова по обочинам пошли трущобы и нищие, полковник показал на группу бродяг, греющихся у вентиляционной шахты, и притормозил:

– Посмотри! Никого не узнаешь?

Похоже было, он снова решил похвастаться.

– Нет, – честно ответил Чагин, вглядевшись в людей в лохмотьях и постепенно успокаиваясь.

– Вон, с синяком под глазом.

– Нет, не узнаю.

– Евсей Сергеев! Знаменитый визажист.

– Да? Странно, – ответил Чагин. – Я почему-то думал, они у вас должны быть при деле.

– Так-то оно так, да только очень сильная конкуренция. Обскакал его Тщедушкин… Кстати, на тему… Помнишь анекдот: «А где вы видели еврея с лопатой?»

– Помню, – сказал Никита.

– А где вы видели визажиста на вентиляционной решетке! – пошутил Виталий и хрипло засмеялся, откинув седой ежик на подголовник.

И хотя смех полковника больше напоминал воронье карканье, Никита по-новому посмотрел на него.

– Виталий, – спросил он полковника немного погодя, – а у тебя есть дети?

– А что ты хочешь узнать? – переспросил полковник, помолчав.

– Есть ли у тебя дети, – пожал плечами Чагин.

– Ничего больше?

– Да нет, вроде ничего.

– Понимаешь, каждый раз, когда задают такой вопрос, мне кажется, что человек просто чего-то боится и рассчитывает узнать, пожалею ли я его.

Чагин еще раз пожал плечами. Немного помолчали. Впереди снова сгрудились повозки. Виталий высунулся из окна и рукой оттолкнул разрисованную картонную коробку, устроенную на велосипеде и изображавшую автомобильный кузов. Коробка перекосилась, велосипедист, скрывавшийся внутри, завилял, пытаясь удержать равновесие.

– Мне вот почему-то показалось, что ты хочешь пойти на попятную, – сказал наконец Виталий. – Не нравится тебе наш Ленинский проспект?

– Нет, не нравится, – сказал Чагин.

– Хочу напомнить, что ты будешь здесь работать не столько в своих интересах, сколько винтересах своего Мира. Хотя я и сомневаюсь, что он твой. Помни, что наша проблема – ваша проблема. Не поможешь нам, пострадают тихие. Все просто.

– Это призыв к совести или шантаж? – спросил Чагин.

– Да какая разница? Это факт.

Виталий выкрутил руль и свернул с проспекта. Стало немного тише, но и грязнее.

– Скоро приедем, – сказал он. – Хочу спросить. Ты счастлив?

«Что?» – чуть не вырвалось у Никиты. Нужно отдать должное полковнику, подумал Чагин, он умеет сразу переходить к сути вопроса. Хотя иногда это выглядит неожиданно.

– Сейчас или вообще? – уточнил Никита.

– Ты понимаешь, о чем я.

– Тогда да. Да, я счастлив.

– А какое оно, твое счастье? Что ты чувствуешь?

– Ну, это, Виталий, очень долгий разговор.

– А ты попробуй коротко.

Никита задумался.

– Коротко? – спросил он немного погодя.

– Да, коротко. В двух словах.

– В двух словах – я перестал гоняться за счастьем. И это чувство само по себе счастье.

– Интересно. – Полковник откинулся на подголовник и, выпрямив руки, уперся ими в руль. – Интересно. А что ты все-таки при этом чувствуешь? Покой? Ощущение безопасности? – Полковник хмыкнул. – Сонливость?

– Виталий, это нечестно. Я уже ответил. Причем, как просили, в двух словах, – сказал Чагин. – Теперь твоя очередь. А ты – счастлив?

– Неужели ты меня не боишься? – тихо сказал полковник, не меняя позы и продолжая глядеть прямо перед собой.

– Боюсь.

– Это правильно, – похвалил полковник. – Я, дружище, бываю счастлив. Когда побеждаю. Ну, или когда опасность миновала и я могу отдохнуть.

В этом месте полковник неожиданно вздохнул.

– Хотя я знал одного человека. Очень хорошо знал. Который бывал счастлив только перед лицом опасности… Ладно, – встряхнулся он. – Мы приехали. Воронцово. Послушай внимательно. Небольшой инструктаж.

«Ровер» остановился у неширокого мостика без перил, перекинутого через глубокий ров, поросший сорняками. Мостик упирался в металлические ворота метров пяти высотою, украшенные поверху чугунной вязью и двумя позолоченными львиными фигурками, напоминающими те, что Чагин видел на плакатах социальной рекламы, развешанных вдоль эстакады. Направо и налево от ворот шел грязный зеленоватый забор, еще более высокий, чем ворота. Верхняя часть забора, полоса высотою метра в полтора-два, наклонялась наружу и по самому краю была переплетена гирляндами колючей проволоки. Это было очень похоже на шумопоглощающее ограждение, вроде тех, которые в Москве устанавливали до Переворота вдоль автомобильных трасс. Присмотревшись, Чагин понял, что это и есть шумопоглощающее ограждение: забор был составлен из кусков, очевидно свезенных сюда из разных мест.

Виталий коротко и четко объяснил Чагину, что входить и выходить на территорию поселка Воронцово он сможет только по пропуску, рассказал, как он его получит, изложил основные правила режима, сообщил, что нужно будет подписать договор о неразглашении и под конец добавил:

– Сейчас будет встреча с президентом. У нас, как ты знаешь, отчествами не пользуются. Не принято. Но есть исключение. Президента будешь называть Елена Сергеевна. Предупреждаю, она может представиться, как Елена. А ты называй ее Елена Сергеевна. Понял?

– Понял, чего не понять, – вздохнул Никита.

– Ну, тогда, с богом! – сказал полковник и посигналил.

И пока ворота разъезжались в стороны, Чагин спрашивал себя, какого бога имел в виду Виталий: того ли, что и священник Лебедев, или того, который прятался за занавесочкой, или того, которого сам полковник якобы видел лично, а может, и того, который в виде женской фигурки украшал храм при въезде в Сектор.

Адамов

Господи! Да ведь, в конце концов, люди тысячи лет мечтали о жизни в раю, а когда эта жизнь началась, оказалось, что для счастья не хватает Интернета.

Рыкова

Когда Бур позвонил, что они уже в Секторе и скоро будут, Елена Сергеевна немного засомневалась, правильно ли везти журналиста сразу в дом, в Воронцово. Не лучше ли вначале принять его по протоколу, в Белом доме? Все-таки она президент, а он – всего лишь наемный работник, ландскнехт, или как там это называется. Нужно придерживаться разработанной версии.

Но когда Виталий попытался надавить на нее, предлагая держать журналиста в строгости и сохранять дистанцию, сомнения развеялись. Силовой вариант Елену Сергеевну не устраивал. Лаской, значит лаской.

Даже хорошо, думала она, что Виталий последние дни так озабочен поисками своего бывшего дружка, не будет мешать ей проводить свою линию. А тот, конечно, заслуживает, чтобы Бур его нашел. «Оборзевшая скотина! Посчитал, что может делать у нас, в Секторе, все, что ему хочется».

…Ну что ж, гостиная на втором этаже, конечно, лучшее место для первой встречи с отцом Ребенка. Здесь есть камин, два старинных шкафа с книгами (до сих пор служившими, правда, исключительно в качестве украшения интерьера), и прекрасный вид на пруд с лебедями.

Елена Сергеевна повернулась несколько раз перед громадным зеркалом в позолоченной деревянной раме, висевшим над камином. Да, оделась она тоже правильно. Не слишком официально, но и не слишком по-домашнему. Чтобы заинтересовать приезжего из Мира кретинов, нужно немножко отличаться от их тихих теток. Но и не следует, конечно, одеваться совсем как дерганая. Можно отпугнуть.

Поэтому она надела тесную, зауженную к коленям, светло-персиковую юбку, такого же цвета блузку с не слишком глубоким квадратным вырезом и темно-бордовый коротенький лайковый пиджачок.

Во всем Секторе только Рыкова, да еще Наташа, ее правая рука в проекте «Прыгающий человек», могли позволить себе отступить от моды и подчеркнуть линию бедер. Только они носили старинного покроя платья, тесные юбки, обтягивающие джинсы и разные кофточки и пиджачки с бантиками над углублением поясницы.

Елена Сергеевна осталась довольна тем, что отразило зеркало. Она попятилась, чтобы разглядеть туфли, но зацепилась за край низкого круглого стола, выругалась и потерла ушибленную ногу. Не хватало еще синяков на коленях! – подумала она, засмеявшись. – Посчитают, что я специально навела тени, как эти молодые дуры, которые рисуют себе на коленках синяки. Кто спорит, это, конечно, наводит мужчин на романтичные мысли, но я все-таки руководитель государства…

Чагин

– Как много значит хороший забор! – пробормотал Чагин, когда «Ровер» въехал на территорию поселка, и за ним закрылись высокие ворота с фигурками львов.

Полковник же, зная заранее о производимом эффекте, посмотрел на Чагина с многозначительной ухмылкой, как бы говорящей: «Не стоит напрягаться, этот сюрприз не последний».

За воротами оказался великолепный ухоженный парк, в центре которого лежало зеркало большого пруда. По сторонам блестели пруды поменьше. Один из них был едва виден из-за желтого каменного забора, за которым, на дальнем берегу, стоял большой особняк в псевдоклассическом стиле. По берегам других прудов тоже громоздились огороженные усадьбы, всего около десятка.

Аллеи были идеальными как в Версале, росло много фигурно подстриженных вечнозеленых: туи, кипарисовики и даже тис. Видны были сливы и черешни с готовыми раскрыться бутонами цветов. Рыжий спаниель бежал по дорожке, посыпанной чистейшим песком. Стояла удивительная тишина. Слышно было, как метрах в двухстах, на берегу большого пруда, переговариваются какие-то мужчины в серых костюмах. Утки скользили по поверхности пруда как бы на огромных наконечниках водяных стрел. Нигде не видно было ни единого пятнышка рекламы.

Полковник оставил машину у ворот псевдоклассического желто-белого особняка. Вошли и по тропинке вокруг пруда двинулись к парадному подъезду.

На большом камне посреди водоема сидели два белых лебедя и выщипывали пух под крыльями, роняя его в темную воду.

– Здесь будешь жить, – сказал Виталий Чагину.

Особняк был в два с половиной этажа, с флигелями, колоннами и большим полукруглым балконом и мезонином посередине. Было красиво, но отчасти неприятно. Пафосная, помпезная составляющая красоты всегда подавляла Чагина.

У парадного входа крутилось человек пять в серых костюмах и розовых рубашках. Двое из них под некрасиво оттопыривающимися пиджаками носили на портупеях округлые футляры, вроде тех, что Чагин видел на «гаишниках», охранявших эстакаду.

Люди в сером приветствовали полковника сложенными в лодочку ладонями и с презрением посмотрели на рабочий комбинезон Чагина и на старую сумку NIKE в его руке.

Полковник провел Чагина в большой прохладный холл, и по подковообразной лестнице, устланной красным ковром, они поднялись на второй этаж. Пройдя по галерее с уходящей вдаль анфиладой голубых арок, полковник постучал в высокие двери темного дерева.

– Заходи, – раздался грудной женский голос.

Бур толкнул двери, и Чагин оказался в просторной зале с окном от пола до потолка и длиною почти во всю стену. В правом конце залы, на диване у пылающего камина, сидела женщина с глянцевым журналом в руках.

Она свернула журнал в трубочку и постучала им по дивану.

– Проходите, садитесь, и давайте знакомиться.

Чагин, ступая своими тяжелыми рабочими ботинками по темному лаковому паркету, подошел и сел на другой диван, который стоял напротив, через стол. Чрезмерная роскошь помещения неприятно давила на него.

– Представься, – сказал мрачно полковник.

Женщина сделала рукой умиротворяющий жест. На указательном пальце блеснул огромный красный камень, возможно рубин, Чагин никогда не умел отличать драгоценные камни. Вика бы сразу определила.

– Никита, – сказал он, привстав.

– Елена Сергеевна, – хрипловатым голосом курящей и властной женщины произнесла хозяйка и протянула ему руку.

Чагин пожал ее, и женщина на несколько мгновений задержала его руку в своей.

– Вот вы, значит, какой.

От нее хорошо пахло духами и жевательной резинкой.

– Бур, – сказала она возвышающемуся над диванами полковнику. – Ты, если много дел, можешь идти.

– Елена Сергеевна, – сказал полковник, потрогав зачем-то шрам над левой бровью, – по вашим каналам, случайно, не проходило что-нибудь новенькое по моему другу?

– Нет, – ответила женщина. – Но я бы не стала беспокоиться. Скорее всего, его уже где-нибудь на кладбище визажисты сожрали. – Шутка, конечно, – добавила она, оглянувшись на Чагина и мило ему улыбнувшись.

Лицо полковника осталось абсолютно неподвижным. Он кивнул и вышел, закрыв за собой дверь.

– Ну что ж, расскажите о себе. – Елена Сергеевна закинула ногу на ногу и похлопала трубочкой журнала по колену.

– Я здесь из-за жены, – сказал Чагин угрюмо.

– Очаровательное начало, – засмеялась Елена Сергеевна. – Настоящий герой. И настоящий подкаблучник, как и все герои. Да?

– Не знаю, что вы имеете в виду, но я просто хотел предупредить. Если бы не жена, меня бы здесь не было. Работа в Секторе меня не интересует.

– Вот как? А мне казалось, здесь есть где развернуться. С вашим талантом, с вашей дерзостью. Я помню одну вашу статью в журнале «300 процентов».

– Какую?

– «Город неутоленных амбиций». Так, кажется?

– Вроде была такая.

– Вы о нашем городе-Москве тогда такое по-написывали! Помню, у всех был шок. Представляю, что вы могли бы теперь написать о нас. Какую книгу! Не статью, а книгу. Неужели это вам не интересно? Исследовать, препарировать.

– Больше не интересно.

– А что случилось? Скажите, вы, вообще, счастливы?

Ну вот, подумал Никита, они все спрашивают о счастье. Похоже, это больное место.

– Сейчас не особо, – буркнул он.

– Понятно. А можно на «ты»?

– Как угодно. У вас, похоже, с этим не церемонятся.

– Конечно. А зачем? Вы тоже можете называть меня Леной.

Чагин откинул челку и внимательно посмотрел на президента Сектора. Хорошо за сорок, некрасива, щербинка в передних зубах. При этом очень энергична, властна, с хорошей молодой фигурой и особенным заразительным смехом сильной женщины. Наверное, покоряла сердца. Не исключено, что и сейчас еще покоряет. Значит, Лена.

– Лучше «Елена Сергеевна», – сказал Никита.

– Вот подлец, предупредил. Ладно. Это я не о тебе, надеюсь, понимаешь.

– Понимаю, конечно.

– Так что насчет счастья? Что скажешь?

– Согласитесь, это странный разговор.

– Ну, так мы живем в странном мире.

– Да, я счастлив. Там, у себя дома, среди тихих.

– Вот и нам бы хотелось того же, – сказала Елена Сергеевна. – Рассчитываем, что ты нам поможешь. А мы тебя отблагодарим по-царски. Тебе полковник сказал, что этот дом твой?

– Нет, он сказал, что я буду тут жить, пока буду работать. А когда закончу работу, вы мне этот дом подарите.

– Да, таков был наш план. Но я умею менять планы. Этот дом уже твой. Так что с этой минуты я, в некотором роде, у тебя в гостях. Нравится? – Она повела рукой, описывая полукруг.

– Нравится, – сказал Чагин, чтобы быть вежливым. – Но у меня и так все есть. Я же говорил, что я из-за жены.

– Ну, давай тогда познакомимся поближе. Значит, ты женат?

– Да.

– И кто твоя жена?

– В каком смысле?

– Она где-то работает? У нее есть профессия, образование?

– Она музыкант. Дочь известного композитора. Сейчас не работает.

– Есть дети?

– Сын. Шесть лет.

– Ходит в школу?

– Да.

– Не рано для такого малыша?

– Нет. И, как вам объяснить… У нас не совсем такие школы, как вы, вероятно, себе представляете.

– В чем отличие?

– Да я не старался сравнивать. Могу сказать, что в наших школах главное.

– И что?

– Укрепить ребенка. Дать ему опору, почву под ногами. Расширить, я бы сказал…

– Кругозор?

– Нет, не кругозор. Это нас не особо интересует. Расширить легкие, чтобы дети могли дышать этой жизнью как можно более глубоко.

– Я понимаю, это поэтическая метафора.

– Вроде того.

– А какие предметы изучают?

– Понимаете, это тоже не особо важно. Все подчинено главной цели. Если что-то помогает ребенку окрепнуть и расширить дыхание (это, как вы говорите метафора), это приветствуется, если что-то мешает – исключается.

– А как можно определить, что помогает, а что мешает? Каковы критерии?

– Критерии – сияющие глаза. Все просто.

– Очень поэтично. Воспитываете, значит, художников. Ну, а если, например, война?

– Можно, я не буду отвечать?

– Хорошо, не отвечай. Это сложный вопрос, не спорю. – Елена Сергеевна улыбнулась, стараясь скрыть удовольствие от маленькой победы.

Чагин же тем временем думал, что собеседница его слишком привыкла хитрить, и это мешает ей быть умной.

– Хорошо. – Елена Сергеевна сняла одну ногу с другой и рукой с большим красным камнем на пальце потерла, наклонившись, икру правой ноги. – Ну, а как ваш сын ладит с другими детьми? Чувствует, что он другой?

– Он не другой. Он такой же, как все.

– Но семья-то у него другая.

– Не имеет значения.

– Не понимаю.

Чагин отбросил челку.

– Елена Сергеевна, вы президент государства, а я случайный человек. Учитывая это, могу ли я дать вам совет? Вы не воспримете как дерзость?

– Я? Конечно восприму́! Или воспри́му? Как правильно? – засмеялась она хрипло. – Ты, кстати, куришь?

– Нет.

– А я закурю, не возражаешь?

Она взяла со стола пачку сигарет FACEBOOK, достала одну и прикурила, помахав перед собой рукой с красным камнем.

– Давай свой совет, я готова.

– Вам сложно будет понять, как все устроено у нас, в Тихом мире, если вы будете пытаться анализировать и все время усложнять умозаключения. Нужно расслабиться и принять. Осознать, что на самом деле все просто. Да, семья у нас другая, но мальчик точно такой же, как все. Несмотря на то, что у него другая семья. Тут нечего добавить.

– И это никак на нем не отражается? – Елена Сергеевна снова закинула ногу на ногу и поставила локоть правой руки с сигаретой в левую ладонь. – То, что у него другая семья?

Чагину показалось, что женщина насторожилась. Но ощущение было мимолетным и тут же прошло.

– Никак.

– Вы уверены?

– Да.

– И вы никогда не замечали ничего, что отличало бы его от других детей? Во время игр, или там, не знаю, конфликтов каких-нибудь?

– А почему это вас так интересует?

– Так ведь ему жить здесь с тобой. Хочу, чтобы у тебя было поменьше проблем, чтобы ничто тебя не отвлекало от работы. Работы будет много. Работа ответственная.

– А вот я как раз хотел спросить. Мы не могли бы перейти к описанию вот этой работы, которую мне предстоит сделать? А то как-то странно. Обычно собеседование проходит до приема на работу, а не после. А вы меня вроде как взяли, да еще и заранее расплатились. Это как-то немного… сковывает.

– Напрягает! Хорошее слово. Забыл?

– Забыл.

– Ну, вот такие мы. Напрягаем. Мы же дерганые. Забыл?

Чагин предпочел промолчать.

– Значит, так, Никита. – Рыкова наклонилась и потушила сигарету в продолговатой малахитовой пепельнице. Персиковая юбка ее при этом так натянулась на бедрах, что Чагин испугался, что лопнет, в лучшем случае, змейка. – Я твой главный работодатель. К тебе отношусь с доверием и уважением. И это мое личное дело, как и когда (и к кому) демонстрировать свое отношение. Хочу, рассчитываюсь заранее, хочу – потом. Не скрою, специалисты твоего уровня у нас есть. Но такое редкое сочетание профессионализма (на который я рассчитываю) и специфического опыта, в данном случае опыта проживания в Тихом мире, к счастью или к сожалению, сосредоточилось только в тебе. Ты мне нужен. Я сделала шаг первой. Тем не менее оставляю за собой право задавать вопросы и удостоверяться, что я в тебе не ошиблась. Согласен?

– Согласен, – сказал Никита.

– Тогда, чтобы закончить разговор о сыне, хочу напомнить, что бояться тебе здесь нечего. Я сама живу в соседнем доме. И сына с женой ты можешь привозить когда угодно, хоть сегодня вечером. Если считаешь, что нужно осмотреться, твое дело. В общем, как только созреешь, проинформируешь меня, и мы отправим за ними. Договорились?

– Договорились.

– А то как-то несправедливо получается. Все ради жены, но ты здесь, а жена по-прежнему там, откуда мечтала уехать. Я слышала, что у тебя с женой связана какая-то романтическая история. Расскажи, пожалуйста, поподробней, что там у вас произошло.

– Ладно, – сказал Чагин, смирившись с тем, что еще некоторое время не узнает подробности своего задания, и рассказал о том, что случилось шесть лет назад, за полгода до Потепления.

Чагин в то время был на подъеме. Работал в еженедельнике «300 процентов», материалы выходили в лучших и самых дорогих интернет-изданиях, вел колонку в газете «Трейдсмен», почти одновременно выпустил несколько скандальных репортажей и обзоров на небезопасные темы. Стал известен. Его старались подкупить. Угрожали.

Никита с Викой расписались, купили квартиру, решили завести ребенка. Вика была беременна. Домой звонили с угрозами. Она боялась, плакала, и Чагин пытался разобраться, предлагал звонившим встретиться лицом к лицу, обращался в милицию, но продолжал работать. Как-то раз Вике в спину бросили камень.

И вот однажды ночью, в конце августа, Чагин возвращался домой из гостей. В подъезде дома, в котором он был в гостях, был ремонт, меняли какие-то трубы или тянули Интернет. Обрезки труб лежали у стен, а сверху свисали мотки провода. Чагин сбегал пешком по лестнице, и когда спустился к первому этажу, вдруг погас свет. Никита стал осторожно спускаться, из темноты появились две смутные бесшумные тени. Одна забежала за спину, другая замахнулась – в руке у нее была труба, – но зацепилась трубой за моток провода, свисающий с потолка, и крикнула: «Б…!» В то же мгновение сзади обрушился удар, но Чагин пригнулся, и он пришелся вскользь. Никита бросился вперед, вырвал обрезок трубы у переднего, а дальше все смешалось. Тот, который зацепился за провода, выскользнул и убежал, а второго, нападавшего сзади, Чагин сбил с ног и несколько раз ударил трубой.

«Возможно, вы видели фотографии, – сказал Чагин тускло, – их много было в Интернете. Я почему-то не смог остановиться после первого удара. Из-за этого так все плохо закончилось».

Было много шуму. Заказчиков не нашли, а Чагину за превышение и убийство дали семь лет. Организовали травлю. Это было легко, потому что выходил Никита в ту ночь от любовницы.

И как-то довольно быстро все отвернулись от него. Родители Вики Чагина прокляли. Но Вика не бросила мужа. Так же, как и все, она знала, у кого был Никита, но упрямо пыталась вытащить его из тюрьмы. Беременная, ездила с передачками в СИЗО, продала квартиру, платила адвокатам, боролась за мужа изо всех сил, наперекор всем, с остервенением, слезами и диким упрямством.

После приговора сказала, что родит и будет обжаловать. «Дайте только две недели сроку» – эти слова молодой женщины на девятом месяце беременности тиражировали все телеканалы России, вышибая слезу из домохозяек.

Кто знает, чем бы все закончилось, если бы не Переворот, после которого в один день опустели тюрьмы, и Чагин оказался на свободе.

– Как вы думаете? – спросил Чагин у Елены Сергеевны. – Я мог отказать Вике, когда она захотела в Сектор?

– Да, потрясающая история, – проговорила Елена Сергеевна, и Чагину почему-то показалось, что рассказ не встревожил, а, наоборот, успокоил ее. – Теперь мне все яснее… Значит, тебя тяжело остановить… Ладно, попробуем использовать твою энергию в мирных целях. Кофе будешь?

– Не откажусь.

Елена Сергеевна нажала звонок на краешке стола, и вскоре на пороге появилась очень пожилая женщина в балахонистом халате и с усиками на насупленном лице.

– Неля! Нам два кофе и холодной водички. И пусть Наташа принесет.

– Значит, смотри, – тем временем продолжала Елена Сергеевна, – о твоем задании. Мы тут немножко задыхаемся, варимся в собственном соку. Люди закисли, начинаются разные нежелательные движения, здоровая агрессия становится нездоровой. В том смысле, что направляется против власти. Короче, надстройка забарахлила. Ну и с базисом не все в порядке. Мы тут почти ничего не производим. Вон полковник Бур жалуется, что не может достать ниток, пришить пуговицу на старый итальянский пиджак. Продукты из Тихого мира получаем почти задаром. Внешней торговли, как таковой, нет. То есть, утрата независимости налицо. Этим пользуется оппозиция. То, что я тебе сейчас скажу, это государственная тайна. Но мы стоим на краю пропасти. Месяц-два, и все рухнет. А когда рухнет, будет плохо не только нам, но и кр… то есть тихим, извини. Это ты тоже должен учесть… Чтобы справиться с этими двумя проблемами, мы создали отдел в правительстве, в котором работают лучшие наши умы. Называется: Проект «Прыгающий человек». В рамках этого проекта мы намереваемся решить и проблему идеологической стабильности и наладить внешнюю торговлю. Зачем нам нужен ты? Первое – у наших интеллектуалов замылился глаз, а у тебя свежее зрение, и что касается национальной идеи, ее вообще всегда привносили извне, варяги какие-нибудь. Второе – ты должен будешь подумать и подсказать нам, что бы такое мы могли производить и продавать в Тихий мир. Ты знаешь их нравы и потребности. Это твой эксклюзив. И времени на это остается в обрез.

– А можно уточнить, – спросил Чагин, – сколько именно времени у вас осталось? Виталий говорил, что мне нужно будет завершить работу за два-три месяца.

– Правильно говорил. Это и есть все, чем мы располагаем. Цейтнот.

– Простите, я не специалист, но как за два-три месяца можно наладить новое производство? Идейку, я понимаю, можно подкинуть и за два дня.

– А мы планируем особенное производство. Связанное с «идейкой», как ты говоришь. Потому и работает над этим один и тот же отдел. «Прыгающий человек». Вот сейчас придет Наташа, она от службы президента курирует этот проект, она и расскажет тебе поподробней. Сегодня она введет тебя в курс дела, а завтра утром ты должен будешь приступить к работе. Готов?

Чагину не нравилось то, что ему предлагали. Копаться в идейных предпочтениях дерганых и продавать продукцию «Прыгающего человека» тихим, это как совмещать функции психоаналитика и предателя. «Но, может быть, – думал он, – я действительно смогу помочь своим уберечь Тихий мир от чего-то неожиданно разрушительного. Побывать в шкуре разведчика. Любой разведчик работает на два фронта, иначе ему не выжить. Да и потом, это действительно интересно. Например, почему этот человек “прыгающий”?»

– Готов, – сказал Чагин.

В этот момент раздался стук и спустя секунду, коленкой отталкивая тяжелую дверь, в комнату с подносом в руках вошла очень красивая молодая женщина.

Обтягивающие джинсы, туманно-голубые глаза, густые светлые волосы и стрижка каре. Умная красавица прямиком из двухтысячных.

Они познакомились. Наташа расставила чашки и села слева от Чагина на его диване. Елена Сергеевна, слегка прищурясь, внимательно следила за реакцией Никиты. Никита старался не выказывать ничего.

– В общем, так, Наташа, – сказала Елена Сергеевна. – Вот это и есть тот самый молодой человек, который должен помочь нам. Завтра он приступит к работе. Сделай так, чтобы он приступил во всеоружии. Отвечай на все вопросы. Вводи в курс дела. Ну а для начала, – Елена Сергеевна качнула чашечкой кофе в сторону Чагина, – для начала своди его в магазин и переодень. Не все разделяют наши с тобой дикарские вкусы, а встречают все-таки по одежке. Брезентовый комбинезон в Белом доме не проканает.

– Он не брезентовый, – сказал Чагин.

– Ну вот, он обиделся. – Елена Сергеевна лукаво поглядела на Наташу и отхлебнула кофе улыбающимися губами.

– С чего начнем? – спросила Чагина Наташа.

– С «Прыгающего человека», – чуть резче, чем следовало, ответил Никита. Он немного разозлился на себя из-за того, что не мог смотреть на девушку прямо.

«Пять лет в Тихом мире все же не шутка», – оправдывал себя Чагин.

– Что именно вас интересует?

– Прежде всего, что значит название? И какова основная цель?

– Название, – сказала Наташа с мягкой улыбкой, – это квинтэссенция философии разрушенного мира. А цель – сохранить припрыжку цивилизации в условиях уничтоженных технологий.

– Серьезное заявление, – не удержался Чагин.

Он почувствовал себя самолетом-истребителем последнего поколения, набирающим высоту, чтобы оттуда пикировать и атаковать цель. Это было забытое, но от этого не менее сладостное чувство интеллектуального (или квазиинтеллектуального) сражения с красивой молодой женщиной.

Елена Сергеевна мгновенно уловила флюиды.

– Хотела уйти, но послушаю, – сказала она.

– Разве у разрушенного мира была какая-то философия? Из чего квинтэссенция? – спросил Никита.

– Философия – это не последовательное собрание формулировок. Она растворена во всем. А цивилизация как губка. Она впитывает философию, как пантеистический мир впитывает Бога.

– Довольно упругая губка, – пошутил Чагин. – Раз она собирается отправиться вприпрыжку.

– Точное и верное замечание, – не смутилась Наташа. – Рассказывать дальше? Или вы уже и так все знаете?

– Конечно, рассказывайте. Я здесь, чтобы понять.

– Так вот, нами установлено, что фрагментарность сознания, фрагментарность чувств и фрагментарность поступков, то есть своего рода прыжки, являются отличительной чертой развитого человеческого индивидуума, а также общества в целом. Современные технологии, погибшие под давлением неизвестных сил, как раз и являлись выражением всеобщего стремления к фрагментарности. Отрывочности. Восстановив человека прыгающего, мы восстановим современную цивилизацию.

– Послушайте, – сказал Чагин. – Фрагментарность это в переводе на русский – «осколочность» или «разорванность». Если вы где-нибудь записываете свои постулаты о фрагментарности, а я, допустим, найду их и разорву на кусочки, то никто не сумеет их прочесть. Вы просто не передадите свою мысль. То же и с сознанием. И в особенности с поступками. Фрагменты не только не передают целого, но и отучают от восприятия всего цельного и по-настоящему большого.

В этот момент внизу под балконом кто-то, очевидно охранник, довольно приятным баритоном запел: «Мяу-ши! Мяу-ши!.. Тебе мои мя-ки-ши!»

Наташа поморщилась.

– Хорошо, – сказала Наташа. – Возьмем любой видеоклип десятилетней давности. Э-э…

– Вот видите, – воспарил Чагин. – Этот певец дробит ваши чувства и ваше сознание и не дает собраться с мыслями. Фрагментарность не помогает, она мешает вам.

– Я счас ему голову раздроблю, – сказала Елена Сергеевна, поднимаясь. – А вы продолжайте, не обращайте внимания.

Пока Наташа с Чагиным обменивались остроумными репликами, президент вышла на балкон и оттуда заорала:

– Сервер, твою мать! Заткнись!

– Что за долбофаки! – сказала она, возвратясь. – Продвинутых имен себе понабирали, а как были колхозниками, так и остались. Карма.

– Понятие человека прыгающего гораздо шире, – продолжала Наташа. – К тому же, как нам всем известно, практика является критерием истины. А что говорит практика жизни в Секторе? Тихий непрерывный поток существования убивает мыслящих людей. Но стоит разорвать такой поток, позволить человеку совершать прыжки, немножко туда, немножко сюда, вверх, вниз, налево, направо, вперед, назад – человек тут же оживает и становится продуктивным. Одна из задач участников «Прыгающего человека» – создавать условия, вещи, идеи, которые позволяют людям фрагментировать сознание. Раньше эта задача решалась просто. Сверхбыстрые средства передвижения, супермаркеты с невероятным ассортиментом… Да одного Интернета было достаточно, чтобы голову через полтора часа разнесло в осколки. А как быть теперь? Когда у нас было всё, мы не до конца понимали великое благо отрывочности, анонимности, неточности, рассеянности. Всегда занят всем и ничем. Всегда везде и нигде. Это ничего вам не напоминает? Мы были равны богам. И продуктивны как боги.

– Ну вот, вы снова о продуктивности, – снизил градус Никита. – А продуктивность-то вам для чего?

– Хотя бы для того, чтоб не скатиться до уровня деградировавших масс, которые окружают Сектор извне.

– Так вы же сами говорили, – повернулся Чагин к Елене Сергеевне, – что даже ниток пуговицу пришить вы не производите. А деградировавшие массы производят. И нитки, и пуговицы, и костюмы.

– Не зря мы его пригласили, да, Наташа? – кивнула Елена Сергеевна девушке.

Спустя несколько минут Никита сдался.

– Ладно. Из всего, что было сказано, я пока понял, что мне придется делать что-то такое, чего нельзя будет пощупать.

– И это говорит блестящий журналист! – Елена Сергеевна воздела глаза к люстре с висюльками из цветного стекла. – Пощупать как раз будет что. И тебе завтра покажут образцы. Но кому, как не тебе, Никита, знать – все, что можно пощупать, вначале нужно назвать. «В начале было Слово».

– В начале была музыка, – поправил Чагин.

Елена Сергеевна вдруг сделала какое-то неловкое, непроизвольное движение рукой, и они с Наташей очень странно переглянулись.

Адамов

Академик Небоженко был прав насчет рая.

Хотя и не прав насчет Земли Санникова, то есть маленького экспериментального рая в отдельно взятом Орехово-Зуевском районе. «Эксперимент» быстро вышел вначале за пределы складов 3114, а затем и за пределы Московской области, и, скорее всего, охватил всю Землю. Связи с отдаленными странами и другими континентами у нас, правда, не было, но если пораскинуть мозгами, то что могло заставить Того, кто не остановился перед законами физики, остановиться перед государственными границами?

(Кстати о физике. В первые дни я неоднократно поддавался искушению и проверял, какие законы действуют, а какие нет. Например, подбрасывал и ронял разные предметы, проверяя, упадут ли они на землю, или, может быть, останутся висеть в воздухе, или, чем черт не шутит, поплывут как-нибудь в сторону, или начнут делать произвольные прыжки. Но нет, старые добрые законы в основном, скажем так, работали. Предметы падали. Причем вертикально. С одинаковой скоростью. Это утешало.)

Остальные участники последнего в истории совещания правительства ЭР-ЭФ в своих предположениях ошиблись.

Прошла неделя, но не взорвалась ни одна ядерная станция, никто не объявил войну, трупы не усеивали улицы, а голодные бунты не сотрясали города.

Напротив, царила атмосфера праздника и спокойного воодушевления, как будто миллионы выздоровевших одновременно вышли из больницы после операции удаления какой-то всеобщей опухоли.

Многие рванули в деревни, загород. Бросали московские квартиры, грузились на подводы и разъезжались в разных направлениях: в Калужскую, Рязанскую губернии, в Орехово-Зуево (!), а некоторые и значительно дальше. Мои соседи по лестничной клетке, Вассергисеры, занимавшие прекрасную пятикомнатную квартиру, отправились куда-то в район Черновцов, где в какой-то позапрошлой уже жизни, еще до войны, жили бабушки и дедушки Ильи Моисеевича, главы семьи.

– Илья Моисеевич, что делать с квартирой? – спросил я соседа, загружавшего в лифт связки книг.

– Делайте что угодно. Мы не вернемся, – дружелюбным тоном тихого мутанта ответил Илья Моисеевич.

Преображение было наглядным и потрясающим. Я знал соседа, как замкнутого, хитрого, алчного и, вероятно, очень жестокого человека, руководителя одного из крупнейших банков.

Еще не ясно было, что происходит на Земле. Не сдвинулись ли континенты? Куда падали самолеты? И если свалки и химические яды, растворенные в реках, исчезли, то не вывалены ли они колоссальными грудами где-нибудь за Воронежем? И где жертвы? За годы работы в особом отделе я усвоил, что никакие радикальные перемены (даже такие чудесные) не могут обойтись без жертв.

Я хотел предостеречь нового, инопланетного, Илью Моисеевича.

– А вы уверены, что там так же, как здесь? – спросил я соседа.

– Ну да, конечно, – сказал он, глядя поверх очков. – А как может быть по-другому?

– А вдруг вообще нет никаких Черновцов?

Илья Моисеевич засмеялся.

– Черновцы вечны, друг мой! Поверьте, в нынешних условиях я бы не отправился искать Челябинск-19. А Черновцы… Что им будет, дорогой вы мой? В Черновцах дом, в Черновцах кладбище, в Черновцах синагога, в Черновцах вареники с вишнями! Но вы не переживайте. – Старый еврей похлопал меня по плечу. – Здесь тоже будут цвести абрикосы.

Потом он наклонился ко мне и веселым шепотом произнес:

– Есть Черновцы. Я знаю. И все там в порядке.

– Да откуда же вы это знаете? Связи-то нет.

– А я знаю. Говорю вам, абрикосы будут цвести на Тверском бульваре.

Подавляющее большинство населения мутировало (или «перевернулось», как выражалась Анжела) и плевать хотело на исчезнувшие автомобили, компьютеры и авиаперелеты. Вместо всего этого дерьма люди бесплатно получили рай, Эдем, Золотой век.

Я тоже, естественно, в гробу видел и мобильную связь, и многопартийную систему, но в отличие от большинства, долго не мог успокоиться.

Я не верил в Черновцы.

Все мне казалось, что перемены ненадолго, что старый мир в один прекрасный момент вернется или произойдет еще что-нибудь похуже этого.

А еще, я видел, какими были тихие, и понимал, что им должно быть очень хорошо. Мне казалось, что они узнали что-то такое, что мне было совершенно недоступно. И я ждал, когда со мной произойдет то же, что и с ними. Однако ничего не происходило. Я начинал понимать, что дело не во времени, не в сроке, и скорее всего, я ничего не дождусь. Напрашивалась аналогия с физическими законами. Было ясно, что законы отменялись избирательно и направленно. Так же и с мозгами. Меня почему-то не выбрали. Или наоборот. Выбрали. Но для чего?

Это мучило.

Зато и позволяло смотреть на все как бы со стороны. Если тихие плавали в новом мире как рыба в воде, то я не переставал ощущать, что вода мокрая. И сильно мокрая.

Отвлечь меня от подобных переживаний и успокоить могла только Анжела. Причем она не делала ничего особенного. Просто пожимала плечами и говорила какую-нибудь ерунду, вроде того, что «все люди разные, и что в этом такого?». Но мне тут же становилось хорошо. И слова ее казались проникнутыми каким-то очень глубоким смыслом, который я вот-вот должен был уловить, но, к сожалению, не улавливал.

Стоило, однако, уйти, отдалиться от Анжелы, как очарование таяло, и мучительные бесплодные мысли снова завладевали мной.

Конечно, я видел, что я такой не один.

Несколько позже всех непеределанных стали называть дергаными. Считалось, что таким, как я, все не по нутру, а в особенности – райская жизнь.

Как тесно связаны оказались внешне не связанные явления!

Кто сможет объяснить, почему с исчезновением химических свалок исчезли туристические бюро? В какой зависимости находилось использование в двигателях продуктов переработки нефти и существование рекламного бизнеса? Почему, когда не стало телевидения, исчезли бомжи? И куда делись километры разноцветных упаковок в супермаркетах? И бесконечные сообщения о политических сражениях никчемных подлецов?

Куда, в конце концов, подевались карлики?

Болеутоляющие приходится экономить. Записки становятся все более отрывочными. В моем подвале становится очень холодно. Возможно, это просто от того, что я теряю силы.

Тихие только на первый взгляд казались инфантильными идиотами.

В считаные дни они сумели организоваться и проделать титаническую работу по разделению Москвы на сектора.

Из одного внешне блестящего, а на самом деле давно уже изъеденного смертельными метастазами города нарезали, как из торта, восемь кусков. По какому-то странному плану эти куски отделили друг от друга широкими километровыми просеками.

На улицы вышли сотни тысяч строителей, рабочих и просто добровольцев, которые за несколько недель снесли тысячи зданий и сооружений. Они повалили миллионы столбов и заборов, они рубили кабели и безжалостно отсекали коммуникации, тут же протягивая вместо них новые; они сажали деревья и переселяли людей.

И все это – при полном отсутствии властей.

Интересно, что некоторые дерганые присоединились к этому невероятному кипению тихих миллионов. И даже более того.

В один из дней на куче строительного мусора высотой с трехэтажный дом я увидел губернатора Хабарова, того самого, который не боялся смеяться над патриархом в присутствии ханжи-президента. Рукава белой рубашки были закатаны до локтей, а косматые брови покрывал слой цементной пыли. Он размахивал руками, кричал зычным голосом, и, похоже, руководил.

«Вот увидишь, – сказал он мне в этот день, – такие, как мы, здесь тоже будут нужны. Не бойсь! Без нас не обойдутся».

Зная, что Бур здоровый парень и, скорее всего, очухается, все эти дни я прятал Анжелу. Я нашел Сашу Попова, один день мы провели у него, но остаться подольше я не рискнул: Бур, не найдя меня, будет конечно же искать и Попова.

К счастью, мне удалось разыскать Лену, рыжую девчонку, которую я зимой отбил у отморозков на Тверском бульваре. Она стала тихой, и я думал, что поэтому не узнает меня. Но она узнала (тихие помнили многое из своей прошлой жизни, хотя и не всё), и Анжела на какое-то время поселилась у нее.

И Попову, и Лене я объяснял, что Анжела очень важна для меня и что она в большой опасности. Но почему это так, я решил не говорить никому.

Я не понимал, конечно, каково предназначение Анжелы. Да и сейчас не понимаю. Но всегда твердо верил, что оно есть. Это невозможно объяснить, но я чувствовал, что в ней наше прошлое, и вместе с тем – наше будущее. Она хранитель. Она – наш шанс. На что? Так же, как и сейчас, я не способен был ответить.

Но я знал, что на меня возложена ответственность за нее, и был готов защищать ее ценой собственной жизни. И не только.

Именно поэтому я не сразу отправился на поиски дочери. Я понимаю, что даже если бы я нашел Катю в самый первый день, ничего бы не изменилось. Но чувство вины гложет меня, и жестокий червячок внутри ввинчивает свой вопрос. А вдруг? А вдруг я смог бы что-нибудь изменить? Спасти?

Катю я нашел только на пятый или шестой день от начала Переворота в квартире Сережи, нового мужа Регины.

Он был дома и сам открыл мне дверь. Раньше мне приходилось пару раз с ним встречаться. Это был невероятно скучный человек, ведущий невероятно подвижную жизнь. Типичный московский менеджер среднего звена. Член безликого скучного сообщества, которое, чем больше активности проявляло, тем скучнее становилось. Они стояли в очередях на паспортном контроле аэропортов, влетали и вылетали, пили чилийское вино в одном сезоне, и австралийское – в другом, занимались фитнесом и дайвингом, портили дорогие костюмы в давке за бесплатным пивом «Бочкарев» на выставках и премьерах 3-D фильмов. Кроме этого, они ничего не умели, но везде были нужны, так как нанимали на работу друг друга. Саша Попов, читавший философские книжки, называл эту породу людей «менеджерами-в-себе».

Впустив меня, этот, неприятный в прошлом, человек вдруг улыбнулся симпатичной улыбкой, пожал плечами, в точности как мой сосед Илья Моисеевич, и сказал тихо: «Какая-то глупая ситуация, да?» («Вот и он тоже», – подумал я не без зависти и недоумения.)

Насчет глупой ситуации, это было слабо сказано.

Дочка сидела в дальней комнате перед мертвым ящиком компьютера и остервенело нажимала на кнопки клавиатуры. На полу рядом с ней возился с какими-то платами и проводами худой белобрысый юноша, в бровях у которого переливались блестящие бусинки, по три штуки с каждой стороны.

Стол, стулья, диван и пол были усеяны DVD-дисками, разобранными модемами, деталями мобильников, винтиками, отвертками, штекерами и кучей запчастей от ноутбуков.

Когда я вошел и позвал Катю, она оторвала от компьютера лицо с черными синяками под глазами и сказала:

– А! Явился, спецназовец сраный! Что вы сделали, суки? Про. бали страну! Убирайся! Пошел на….!

Мальчик с бусинками посмотрел на меня и побледнел от испуга. Он не знал, кто я, и справедливо рассудил, что реакция человека с моей внешностью на такое приветствие может быть небезопасной.

– Простите! – вскочил он, уронив свои микросхемы и проводки. – Простите, она не в себе. Она не понимает, что говорит… Вы не знаете, что она пережила за последние несколько дней!

– Сядь, – попросил я его и попытался заговорить с Катей.

Но она не отвечала на мои вопросы, а беспорядочно выкрикивала самые черные ругательства,перемежаемые лексикой из социальных сетей. Я не понял и половины, но приблизительный смысл был таков.

– Аськи не доходят! Ни хера не работает! Закосячил «ВКонтакте»! Меня люди ждут! Я зафренженна по полной! Люди ждут, вам говорю. Это все ты виноват! Что натворили? Сначала ГЛОНАСС свой…баный ввели вместо GPS… Лучше бы мы Америке сдались! Лучше бы мы Гитлеру сдались!

Я никогда не думал, что эти слова (в основном пропущенные мною здесь), которые я не единожды слышал в бою и во время допросов, может знать моя дочь. Я вспомнил почему-то, как однажды, много лет назад, вернувшись с какого-то задания в Москву, нашел ее с Региной в парке. Я стоял за деревом и смотрел. Регина шла по аллее, разговаривая с подругой, а трехлетняя Катя в фиолетовой курточке вытягивала вперед ручки, как бы сжимая невидимый руль, и отталкивалась одной ногой от асфальта, а другой пыталась как бы скользить. Что это она делает? – остолбенел я и на всякий случай проследил за ее взглядом. По соседней аллейке двое мальчишек катились на самокатах. Регина и Катя еще не успели заметить меня, и я бросился бежать к выходу из парка, и схватил за руку первого попавшегося мне мужика подходящего возраста, и спросил у него: «Где здесь продаются самокаты?», и поехал туда, и купил, и через пятнадцать минут она обнимала меня ручонками за шею, и я целовал ее пальчики, и опять у нее под ногтями был пластилин…

– Уйди! – крикнула Катя еще раз и впилась в мертвый компьютер с уже знакомыми мне буквами WORD на дисплее.

Я протянул к ней руку, и она завизжала.

Спустя полчаса, после того как Сережа нашел ампулы с реланиумом и мы успокоили Катю и она заснула, мальчик с бусинами рассказал, что в первый день она целые сутки бегала по Москве и снимала на камеру таявшие в воздухе фабричные трубы, заторы из автомобилей и толпы на улицах, а потом попыталась загрузить это всё в фейсбук и ютуб…

– Это еще ничего, – сказал мальчик. – Один наш однокурсник вчера бросился с двадцать четвертого этажа. Всмятку! Я бы так делать не стал, но я его понимаю. Остаться без будущего в девятнадцать лет!

– Без компьютеров, – поправил я его.

– Компьютеры, то есть технологии, это и есть будущее, – он посмотрел на меня, как на идиота. – Представьте, что вас эволюция за несколько часов отбросила в положение червяка, и у вас больше нет ни рук, ни ног, вы не разговариваете с друзьями и не ходите в кино, а ползете в темной вонючей жиже, глотаете ее и пропускаете ее сквозь себя.

– Это не одно и то же, дружище, – сказал я.

– Нет, это совершенно одно и то же, просто некоторые это понимают лучше других. И таких людей много. Мы были вчера в одном клубе на Профсоюзной, часа три добирались туда, столько же обратно, нас там было много, мы решили держаться вместе. Борис Французов, оппозиционер, визажист Евсей Сергеев, Алла Пугалашко с Максимом Палкиным, директор ММВБ-РТС, ректор МГИМО, – серьезные люди там были. Хозяйка клуба, королева ЖКХ, тоже, между прочим, не на помойке найдена, пообещала миллион долларов тому, кто первый запустит любой гаджет: мобильник, айпод, цифровой плеер…

– Не хочу тебя огорчать, – сказал я, – но доллары, кажется, не особо будут цениться в ближайшее время.

В этот момент Катя пошевелилась и открыла глаза.

– Ну что ты шепчешь! – сказала она мне. – Что ты шепчешь! Ты можешь говорить чуть-чуть погромче? Ты можешь наорать на него, как нормальный мужик? Что за манера говорить как с больными. Я всегда ее ненавидела.

Я подошел и положил руку ей на плечо. На этот раз она не завизжала, а просто заплакала.

– И тебя я всегда ненавидела. Я не тогда начала тебя ненавидеть, когда ты нас бросил.

«Это не я вас бросил, – подумал я. – Это сделала мама». Но ничего не сказал.

– Я начала ненавидеть тебя тогда, когда поняла, что это из-за тебя я такая некрасивая. – Она подняла руки. – Эти мужицкие руки, эти скулы, косматые брови. Тебе надо было родить мальчика и отправить его… – Она всхлипнула.

– Куда, Катюша? – спросил я тихо, не снимая руки с ее плеча.

– В жопу, вот куда! – сказала она и рывком отвернулась к стене и закрыла руками лицо. – В жопу!

Рыкова

Чагин понравился Рыковой. «Образованный дикарь», – думала она, в сопровождении охраны шагая вдоль большого пруда.

Он был слишком другим. Это даже волновало не по программе.

«А еще лучше – приставить к нему Наташу». Бур говорит, что он предан жене. Ну и что? Интрижка необязательна. Беседы о высоком, кокетство, платоническая связь, желание защитить слабого – все эти вещи иногда привязывают сильнее постели.

Больше романтики. Больше желания что-то такое доказать. Таковы мужчины. Лучшие из них. Глупцы.

Губернатор Хабаров

Здесь нет убийц. Но там они есть. И много. И оттуда они придут к нам.

Чагин

«Бараны! Вы слышали когда-нибудь, как оркестр десятилетних скрипачей из мытищинской школы № 4 играет Полонез Огинского?»

Часть третья Мега вспышка

Чагин

Вечером было решено, что завтра на работу в Белый дом Никиту отвезет Наташа. Но в половине девятого утра почему-то явился полковник.

Чагин в это время в одной из спален второго этажа застегивал пуговицы клетчатой рубашки, которую вчера купил в магазине «Клитор», по словам Наташи, самом модном из местных магазинов одежды, единственным конкурентом которого выступал торговый центр «Точка G». Рубашка была хорошая, старого производства, из толстой, приятной на ощупь, фланели.

Форточка была открыта, и Чагин слышал, как внизу полковник с полминуты раздраженно говорил о чем-то с охранниками, затем внезапно скомандовал: «Смирно! Руки по швам!» – после чего раздался чмокающий звук, сильно напоминающий звук пощечины. Чагин прислушался.

– Сервер и Хард в этом месяце без премиальных, – чеканил полковник. – Остальные – на две недели лишены доступа к и-мейлу!

Никита как раз протянул руку к рыжей кожаной куртке и так и замер с протянутой рукой. «И-мейл?»

Через минуту полковник появился в дверях.

– А постучать нельзя было? – спросил Никита, поворачиваясь, и осекся.

Таким он полковника еще не видел. Да, он был в костюме с иголочки, черном, в тоненькую голубую полоску, чисто выбрит, надушен и в свежей рубашке. Но на каменной маске его лица как две дыры зияли черные провалы подглазий. Кожа была серой, мертвой, под нею ходили желваки. Зрачки сузились до размеров булавочных уколов, а седой ежик волос был так беспорядочно измят, словно Виталий спал на цементном полу тюремного карцера.

– Что-то случилось? – спросил Чагин. – А где Наташа?

– Поехали, – пролаял полковник, явно не расположенный к разговорам.

Всю дорогу до Трубы Чагин и полковник молчали. Чагину показалось, что Виталий придавлен чем-то страшным, и даже начал было сочувствовать ему. Но у тревоги и боли полковника был явный металлический привкус зла, и Никита, которому уже пять лет не доводилось видеть людей в отчаянии такого рода, понимал, что причина подавленности и бешенства, в конечном счете, это желания и мысли самого полковника.

«Что бы такое могло случиться? – думал Никита. – Что-то с Наташей? Оппозиция? Может быть, они не врали? Может быть, то самое, та самая катастрофа? Что, если мы опоздали?» Через минуту Никита вспомнил, что и вчера полковник был не в духе, что было особенно заметно, когда он интересовался каким-то своим другом, которого никак не мог разыскать, и про которого Рыкова сказала, что его, вероятно, на кладбище сожрали визажисты. Не тот ли это мужчина с широким грозным лицом и бычьей шеей, портреты которого, с обещанием больших денег за любую информацию, были расклеены по всему Сектору?

Происходившее на улицах сегодня не очень волновало Чагина, он почти не смотрел по сторонам. Достаточно насмотрелся вчера и, кроме того, эту ночь провел очень плохо, заснул только под утро, и голова была тяжелая, все виделось как бы в легком тумане.

Вчера, после довольно неплохого обеда, которым его накормила говорившая басом старуха Неля, за Чагиным на открытой повозке с двумя параллельно расположенными велорикшами заехала Наташа, и они отправились в магазин одежды.

Тучи к этому времени разошлись, и равнодушное солнце заливало улицы Сектора: горы вонючего мусора, тысячи толкающихся людей, рекламу, рекламу, рекламу. Чагин вынул из нагрудного кармана комбинезона солнцезащитные очки и надел их. Теперь он заметил то, что не сразу отложилось в сознании, когда он ехал по Сектору первый раз, несколько часов назад. Было очень много людей в форме, то ли военных, то ли полиции. У некоторых на ремнях висели загадочные округлые футляры.

И было очень много сумасшедших. Они кричали, размахивали руками, цеплялись к прохожим, ходили по двое, по трое, держась за руки или обнявшись. Один из них, в оборванной одежде и весь в язвах, бросился прямо под колеса повозки, в которой ехали Наташа и Чагин. Его ударило велосипедным колесом и отбросило на пару метров, но он успел подхватить с потрескавшегося асфальта мятую сигаретную пачку и, вскочив, прижал ее к уху и закричал: «Алло! Зая! Всё путем!»

От удара Наташу едва не выбросило из коляски, Чагин схватил ее за руку, и девушку бросило на него. Она засмеялась, глядя в глаза ему так близко, что черты лица ее расплывались, и прижала горячую ладошку к его груди. На секунду это взволновало Чагина, но при этом почему-то заставило вспомнить стрип-бар «Dolls» образца 2010 года.

Велорикши разразились таким избыточным количеством матерных слов, каких в прошлом веке хватило бы на десять минут штыковой атаки.

– Хватит! – грубо оборвал их Чагин. – Оставьте его в покое.

Наташа вернулась на свое сиденье и погладила Чагина по руке.

– Ну что вы? Это жизнь. Инджойте!

– Ин… что? – спросил, было, Никита. – Ах да! Конечно. Инджойте. Наслаждайтесь. Понятно.

Издалека было видно, что все пространство перед магазином забито повозками. Поэтому Наташа предложила оставить коляску и пройтись пешком. Прохожие презрительно фыркали, глядя на странно одетую пару, причем рабочий комбинезон Чагина явно возмущал их меньше, чем обтягивающие джинсы и подчеркнутая талия Наташи. Все женщины скрывали линию бедер и старались сделать их как можно более узкими на вид, вероятно, чтобы быть похожими на плакаты с изображениями местных эстрадных звезд – Ленки-инетчицы и Катьки-мегавспышки. Полным женщинам этот фокус, конечно, не удавался, и (из-за отсутствия талии) они были похожи на толстые цилиндрические обрубки с двумя курьезными выступами наверху.

Раз или два Чагина сильно толкнули. Извинений не последовало. Чагин посмотрел вслед толкающимся: похоже было, они не придавали столкновениям никакого значения.

– В тринадцатом веке, – сказал Чагин, – за такой толчок на улице Лондона можно было разрубить человека пополам.

– Да уж прямо! – сказала Наташа. – В тринадцатом веке… Какой вы чувствительный! А что, в Москве до Переворота не так толкались?

Подойдя ближе и увидев название магазина, Чагин засмеялся.

– Не пойму, какова символика? «Клитор». Это что, сугубо женский магазин? Или, наоборот, сугубо мужской?

– Это магазин для всех, – ответила Наташа.

– Тогда почему бы не назвать его «Клитор и Пенис»? Или еще как-нибудь в этом роде?

– Что же тут непонятного? – спросила Наташа, улыбнувшись и ущипнув Чагина за руку. – Символ в том, что вы, попадая в этот магазин, попадаете в точку. Возбуждение на пределе. Искать больше ничего не нужно.

– Да к чему столько возбуждения? Это просто одежда.

– Нет, это для того, который «Алло! Алло! Зая!» – Наташа очень похоже изобразила оборванного сумасшедшего, – это для него одежда просто одежда. А здесь магазин для премиального класса.

У входа стоял охранник в розовом костюме и серой рубашке. Охранники в других местах, насколько успел разглядеть Чагин, одевались, наоборот, в серые костюмы и розовые рубашки. Очевидно, необходимо было подчеркнуть, что здесь, в «Клиторе», диктуют моду.

Внутри сразу же приблизился скользкий продавец в черном трико, сильно обтягивающем гениталии, и в розовых туфлях. От него так сильно разило СПИДом, что Чагин невольно отшатнулся. В носу продавца были продеты две лакированные коричневые палочки сантиметров шести длиной, замыкавшиеся крошечными серебряными копиями допереворотных мобильников.

Узнав, что Чагин из Внешнего мира, этот юноша с изуродованным носом и подведенными глазами испуганно отступил на несколько шагов.

– Не бойся, – успокоила продавца Наташа. – От него нельзя заразиться. Он дерганый, как и мы.

Если бы она всунула палец в рану на теле Чагина и поковыряла там, впечатление навряд ли было бы сильнее. «Дерганый, как и мы!»

– А чем он боится заразиться от меня? – грубо спросил Чагин.

– Ну, тишиной.

– Чем?

– Говорят, что от кретинов, то есть от тихих, можно подхватить болезнь, – нараспев проговорил продавец (палочки в носу при этом шевелились, и покачивались крошечные мобильники). – Типа как утратить вкус к жизни.

– Ну, ты-то навряд ли утратишь вкус. Весь в пупырышках, – сказал Чагин. – Вкусовых.

Он думал, что оскорбит продавца, но тот, напротив, польщенно засмеялся и спросил, в каком отделе Никита будет выбирать одежду.

– А какие могут быть? – спросил Чагин. – Мужской и женский.

– Мужской и женский? Нет, одежду так не классифицируют, – потупил глаза продавец. – Это шовинизм. Правильно делить одежду на «мужественную» и «женственную». А доступ к ней должен быть у всех, без ограничений. И женщины и мужчины могут брать такую и такую, в зависимости от настроения. А вообще у нас пять отделов: мужественный, женственный, смешанный, антикварный и рабочий. Абсолютно на все вкусы. Я покажу. Фолловьте!

– Что? – спросил Чагин.

– Он говорит, «следуйте за мной», – пояснила Наташа.

– Нет, стойте. Охранники в каком отделе одеваются?

– В ра-а-бочем, – ответил продавец, сладострастно изогнувшись.

– Вот и пошли туда, – сказал Наташе Чагин. – Только этот пусть за нами не тащится.

В рабочем отделе Никита купил сносные туфли из коричневой кожи и несколько рубашек. Брюки, пиджаки и костюмы были сплошь серыми и розовыми, и Чагину все-таки не очень хотелось мимикрировать под обслугу Елены Сергеевны.

– А где продаются такие костюмы, как у полковника?

– У Виталия? – переспросила Наташа. – Нигде. Это допереворотные костюмы. Бывают в антиквариате, но очень-очень редко. Если хотите, пойдем посмотрим.

Антикварный отдел напоминал притон барыги. Здесь было всего понемногу: шорты, пальто, даже коньки-снегурочки.

– Секонд-хенд? – спросил Никита.

– Нет, это старые вещи, но не ношеные, – ответила Наташа.

– А как проверить?

– Никак, – вздохнула Наташа. – Но я вас потому и привела сюда, что лучше все равно нигде не найдете.

В конце концов Чагин остановился на джинсах «Wrangler» и рыжей кожаной куртке. Осмотрев вещи с изнанки и убедившись, что они выглядят не слишком подозрительно, Никита переоделся в примерочной.

– Можно посмотреть? – спросила Наташа.

– Прошу.

Девушка отодвинула занавеску и цепко оглядела Никиту.

– Боже, боже, боже… – сказала она. – Я еще помню таких мужчин. Великолепно! Премиально! Только нужно деньги посчитать.

– Может не хватить? – спросил Чагин.

– Понимаете, такие джинсы стоят очень дорого. Велорикша, например, за месяц столько не зарабатывает.

– А у нас они висят бесплатно, – сказал Чагин.

– Вы шутите? – Наташа почему-то оглянулась и продолжила заговорщическим шепотом: – Этого не может быть.

– Может.

– Но ведь это премиально!

Когда вышли с пакетами из «Клитора», Наташа взяла Чагина под руку и заговорила, старательно понижая голос, хотя в этом и не было никакой нужды: на улице стоял такой шум, так ревела музыка и реклама, что и громкой речи было не разобрать в двух шагах.

– Вы знаете, я не всегда говорю то, что думаю. Мы сегодня в гостиной обсуждали «Прыгающего человека», и я сказала, что деградировавшие массы и все такое… Это вам не понравилось. Но что вы хотели, чтобы я говорила в присутствии Рыковой? У нас тут все очень непросто…

Вечером, условившись наутро с Наташей, Чагин бродил по этажам, привыкал к дому. Пытался понять, кто здесь жил раньше. Задавал себе вопрос: от чего могли остаться на стенах едва заметные, прямоугольные пятна, несколько более яркие, чем краска или обои вокруг? Если это были картины, то почему их сняли?

Чагин был уверен, что дом понравится Вике, ровно в той же степени, в какой был уверен, что и на несколько дней сюда нельзя привозить сына. Что делать? Вероятно, Вика тоже думала в свое время, что ее будущему ребенку лучше было бы не иметь в папах убийцу и изменника. Однако не уступила сомнениям и не бросила Никиту.

Каждый раз, когда взгляд Чагина останавливался на телефоне, а телефонные аппараты были почти в каждом помещении, он едва удерживался, чтобы не схватить трубку и не набрать номер, который дал ему священник Лебедев. Хотелось дать какой-нибудь сигнал наверх, словно с подводной лодки, удостовериться, что там, за Главной Просекой, идет все та же простая, медленно расцветающая жизнь. Никите казалось, что он провел в Секторе не десять-двенадцать часов, а долгие-долгие дни, за которые все что угодно могло произойти там, дома, с женой и сыном, и с тишиной на улицах, и с цветами в волосах женщин, и с саженцами белого инжира, и даже с выставкой чищеной обуви на стеклянных полках, которую устроил в подъезде сосед Витя.

Мысли мешались. Что за церкви у дерганых? (Он увидел на улицах еще две-три с такими же фигурками девушки с распущенными волосами.) Кому они поклоняются? Что в футлярах охранников? Всем известно, что огнестрельного оружия нет. Тогда что там? Какой катастрофой пугают Тихий мир Рыкова и полковник?

Никита знал, что существует какой-то пакт, который защищает Тихий мир от насилия со стороны дерганых. В первое время было много случаев грабежей, изнасилований и убийств, но спустя приблизительно год жизнь стала абсолютно безопасной. И Чагин, как и все, не задумывался почему, это казалось ему столь же очевидным и в то же время необъяснимым, как и невероятная скорость, с которой в Тульской губернии поднялись и стали плодоносить кофейные деревья. Но, может быть, существуют какие-то договоренности? Человеческий фактор? Тогда безопасность и мир могут оказаться неустойчивыми, как неустойчив дерганый человек.

Каждый раз, когда мысли его, описав круг, приближались к этой точке, Чагин слышал голос Леши: «Папа, не надо туда ехать. Там плохо», и с шумом переворачивался на постели. В конце концов он не выдержал, протянул в темноте руку и поднял трубку телефона, стоявшего у изголовья. В трубке раздался странный полузабытый звук, словно скрипел, загружаясь, компьютер. Через полминуты потрескивание закончилось удовлетворенными колокольчиками, как бы извещающими, что компьютер загружен, и спустя мгновение в трубке раздался недовольный бас старухи Нелли Семеновны. «Чего тебе? – спросила Неля. – «Время, знаешь, сколько?» «Извините», – сказал Никита и положил трубку, думая, что попытка была в любом случае глупой, – наверняка телефон прослушивается.

Когда Чагин начал все-таки засыпать, за окном вдруг раздался шум, крики, музыка и пение. «Мяу-ши! Мяу-ши!» – горланили пьяные голоса. Никита встал и вышел на балкон. Ночь была кромешной, экономящий электричество Сектор был погружен во тьму. По аллее от главных ворот в сторону отдаленных особняков двигалась небывалая кавалькада, освещаемая факелами. Человек двадцать велорикш тянули за собой нечто вроде большой кареты с открытым помостом перед ней. На помосте стоял человек в блестевшей в свете факелов норковой шубе до пят, и несколько особей, вероятно, женского пола, прыгали на него с визгом и пытались повалить. Пение доносилось из кареты. «Стоп, б…! – заорала вдруг одна из прыгавших на норковую шубу. – Давайте Катьку-мегавспышку!» Голоса громко поспорили и через несколько секунд затянули: «Я при-и-нцесса! Тебя раз-де-ла. И ат пра-цесса я при…ела!»

В некотором тумане входил невыспавшийся Чагин в здание Трубы-Белого дома. В большом фойе было много народу и стоял густой тяжелый запах табачного дыма, духов, дезодорантов, освежителей воздуха, лака для волос. Женщины и здесь, в правительственном здании, были в прямых, балахонистых платьях и с подчеркнутой грудью, многие с тщательно накрашенными синяками на коленях. В основном они были некрасивы, во всяком случае таких, как Наташа, Чагин не заметил. Мужчины ходили с расстегнутыми ширинками, из которых с продуманной элегантностью высовывались уголки рубашек; каждый второй носил в ушах разноцветные пластиковые серьги. Некоторую структуру разноцветной толпе придавали люди в форме и многочисленные серые пиджаки с розовыми рубашками.

Бур провел Чагина в лифт. У лифта стояла очередь, которая словно по команде поднесла левые руки к уху и пропустила полковника вперед. Когда Чагин и полковник вошли, за ними не последовал никто.

В пустом лифте Виталий посмотрел на себя в зеркало и попытался пригладить неровности седого ежика.

– Ну что, Никита, не надумал жене письмо писать? – спросил он. – Через полчаса экспедитор выезжает за продуктами, может завезти.

– Да как-то рановато, – ответил Чагин. – Я еще не обжился.

– Да? А мне показалось, что ты уже вошел в роль домовладельца. Без стука к тебе уже не войдешь. Так что, не пора писать?

Чагин подумал, что его подталкивают перевезти семью в Сектор, чтобы задержать тут надолго или навсегда. Но зачем? Ему слабо верилось, что он может так уж радикально помочь дерганым в их бредовых разработках.

– А что вы на меня так жмете? – Язык как-то сам собой соскочил на «вы». – Боитесь, что мне в вашем офисе не понравится, и я передумаю?

– Во-первых, передумывать поздно. Здесь, дружище, не детский сад. А во-вторых… Знаешь, мне эти ваши закидоны вот уже где… Я, дружище, думаю о России и о будущем. Это вы тут каждый думаете только о себе и о своей семье.

«Каждый? Тут? Думаете? И Елена Сергеевна? А кто еще?» – подумал Чагин.

– Ну, в общем, пока нет, – ответил он. – Еще не готов.

В этот момент двери лифта открылись, и Никита прочел надпись на стеклянной перегородке: «Прыгающий человек».

Они вошли в большой зал, устроенный по принципу офисов в крупных американских корпорациях. Сотни две человек сидели за низенькими перегородками, стучали на машинках, говорили по телефону, щелкали какими-то странными приборчиками, смеялись, скандалили и слушали музыку по радио. В дальнем конце зала виднелась глухая стена с тремя дверями, на которых блестели золотистые таблички, казавшиеся на таком расстоянии крошечными.

Появилась Наташа с непроницаемым лицом, и полковник передал Чагина с рук на руки.

– Дерзай! – сказал Виталий, тяжелым взглядом сузившихся зрачков провел по шумному залу, поманил пальцем двоих в серых пиджаках и в их сопровождении вышел.

Чагин облегченно вздохнул.

– Ну что, – сказал он Наташе, – показывайте своего прыгающего человека!

Наташа многозначительно улыбнулась и приложила палец к губам, как бы намекая на вчерашний доверительный разговор.

– Идемте! – повела она его в сторону дверей с табличками. – Кто из работников чем занимается, расскажем потом. А сейчас начнем с самого главного – с нашей программы и с образцов продукции. И познакомлю вас с нашим главным теоретиком.

– И не топорщитесь, ладно? Если я что не по-вашему скажу. Помните наш разговор? – добавила Наташа тихо, глядя при этом в сторону от Никиты с выражением официальной строгости.

– Помню, – сказал Чагин.

– Вот и премиальненько!

Она, конечно, была дерганой, но скорее нравилась Чагину, чем не нравилась. Высокая, с туманом в голубых глазах, вынужденная на каждом шагу хитрить и изворачиваться. Было в ней что-то опасное, но вместе с тем и подкупающее.

– Вот здесь, – показала Наташа на крайнюю слева дверь с надписью на табличке «Главный теоретик», – теоретик, это понятно. Здесь я. А здесь будет ваш кабинет.

Посередине была дверь с табличкой «Представитель президента», а правее ее – «Отдел № 1». Наташа открыла последнюю дверь и жестом пригласила Чагина:

– Прошу.

Никита шагнул и оказался в небольшой приемной. Из-за стола, побледнев от испуга, вскочила молоденькая девушка с полуголой грудью.

– Это ваша секретарша, Анфиса.

У Анфисы были полные, ярко наведенные помадой губы, слегка косящие черные глаза с блеском и завитые каштановые волосы, переброшенные на одну сторону. На ней была светлая блузка с нежно-зелеными цветами, завязанная у горла бантиком, под которым был устроен большущий каплевидный вырез, обнажающий до границы сосков довольно тяжелую грудь; а также странная темно-серая юбка, скрывающая талию и очертания бедер. «Как это им удается? Какой-то каркасик под тканью? Кринолин наоборот?» – мелькнуло в голове у Никиты.

– Здравствуйте, – прошептала Анфиса.

– Здравствуйте, – ответил Чагин и, желая приободрить девчонку, улыбнулся и поднес к левому уху сложенную лодочкой руку.

На лице девушки возникла мучительная гримаса. Она бросила взгляд на Наташу и очень нерешительно подтянула руку к левой, пышной, стороне своей прически.

– Анфиса, расслабься, – сказала Наташа, словно чему-то радуясь. – Это Никита, отныне твой начальник. Значится так, сделай три кофе, можно тульский, коньяк и три бокала в кабинет и позови сюда Теоретика… А нам сюда. – Она распахнула дверь в кабинет.

Чагин вошел. Большая комната была абсолютно пустой, если не считать встроенного в стену шкафчика, громадного письменного стола, обтянутого зеленым кожзамом, черного офисного кресла с потертым на краях сиденьем, небольшого приставного столика и двух стульев. Не было ни часов, ни цветов по стенам, ни кондиционера, ни сертификатов о якобы победах в международных конкурсах, ни каких-либо других офисных атрибутов, знакомых Чагину по старым допереворотным конторам. Только на фронтальной стене висел большой плакат в застекленной рамке.

Справа было окно, выходившее на ржавую крышу, слева – стена-перегородка, не доходящая сантиметров тридцать до пола и, наверное, метр до потолка. Если встать на стул, можно было заглянуть в соседний кабинет. Соседним кабинетом, как понял Чагин, был кабинет представителя президента, то есть Наташи.

– Вот оно как, – сказал Чагин, подсунув под перегородку левую туфлю и покачав ею из стороны в сторону на территории соседнего кабинета.

– Вот так вот, да, – сказала Наташа. – У вас, между прочим, шнурки развязались.

– Вечная проблема с новой обувью, – вздохнул Чагин и, выдвинув стул, присел завязать шнурок.

В это время в открытые двери послышался звонкий надтреснутый голос:

– Секретность, паника в блогосфере! Секретность! В этом весь цимус.

Голос приближался и через пару секунд уже слышался из приемной.

– Вот так, Анфиса. Кто больше меня его ждал? Кто? А ведь даже имени его не сообщили! Ну что ж, тем лучше, тем вкуснее… Паника в блогосфере! Показывай-ка мне его!

Чагин, решивший подтянуть шнурки и на правой туфле, увидел на пороге стоптанные спортивные тапочки и края черных брюк, заляпанные грязью.

– Это главный теоретик! – сказала Наташа. – А это…

Чагин покончил с шнурками и выпрямился. Он увидел взлохмаченную черно-седую голову с щетиной до самых глаз на бледном лице. Голова уставилась на него черными круглыми глазами, открыла рот и сказала: «Па…»

– А это Никита Чагин, – продолжила Наташа.

Черные глаза совершенно округлились, голова крикнула «Паника в блогосфере!» и исчезла. Послышался хлопок двери и топот убегающих спортивных тапочек.

Наташа наморщила лоб. Похоже было, что случившееся явилось неожиданностью даже для нее.

– Он убежал? – спросила она зачем-то у Анфисы.

Анфиса кивнула.

– Стой здесь, – приказала Наташа. – Я схожу за ним.

Она вышла. Никита развел руками и поджал губы, как бы говоря Анфисе: «Что мы с вами можем поделать?». Анфиса стояла не шелохнувшись.

Никита встал и обошел вокруг стола, приблизившись к плакату на стене. Анфиса стояла у открытых дверей и молча смотрела на него, выполняла приказ. Никите было жалко ее.

– Ну, что тут у нас… – сказал Никита, стоя вполоборота у застекленной рамки. – Значит, мы за прогресс…

«Мы – за прогрес!» – гласила надпись на плакате. (Слово «прогресс» было написано с одной буквой «с», и это не было похоже на случайную ошибку.) Посередине, на фоне неба, заполненного большим количеством летательных аппаратов, стоял узкий небоскреб из синего стекла, отдаленно напоминавший офис российского Газпрома, а к нему по металлической плитке с разных сторон шли две дружные группы людей. Люди смотрели вверх и смеялись от счастья. При этом они держались за руки и, похоже было, высоко раскачивали руками на ходу, как бы радуясь или танцуя.

Слева к синему небоскребу приближался священник в черной рясе, трансвестит в красных плавках и разноцветных перьях в радужных волосах, девочка в школьной форме и седая женщина с огромной грудью и раздутыми от ботокса губами, наверное, бабушка девочки. Справа двигались, очевидно, желая сомкнуться с первой группой в хороводе вокруг небоскреба (что, конечно, было невозможно, учитывая размеры здания и рост изображенных человеческих фигур), – крепкий мужчина в форме и с округлым футляром на боку, девушка с очень большой грудью и очень узкими бедрами, малыш лет пяти на роликах и юноша в тесном черном трико мима, похожий на вчерашнего продавца из магазина «Клитор». Присмотревшись, Чагин увидел, что все фигуры составлены из крошечных мобильных телефончиков, флэшек и компьютерных чипов, и подивился трудолюбию, кропотливости и явному идиотизму художника.

Анфиса не прерывала молчания. Чагин посмотрел на нее краем глаза и ему показалось, что ее косящие глаза увлажнились и покраснели. Он как раз хотел спросить: «А почему «прогресс» с одним «с» написано?», чтобы завязать разговор, но теперь передумал, побоялся, что девушка расплачется. Он прошел к окну и посмотрел на двух взъерошенных голубей на ржавой крыше. Странным образом голуби ему тоже показались ненормальными.

– Анфиса, а вы давно здесь работаете? – задал Никита максимально нейтральный вопрос.

– Полгода, – ответила девушка, не сходя с места.

– Вам здесь интересно?

– Да, – ответила Анфиса, по-детски нервно сцепляя внизу руки и одновременно выставляя вперед грудь, словно на конкурсе красоты.

– Понятно, – сказал Никита.

Как страшно отличалась девушка от своих мягких, подвижных и уверенных в себе свертниц из Тихого мира. Сцена становилась неловкой.

– Как вы думаете, они надолго убежали? – спросил он. – Да вы присядьте.

– Не знаю, – прошептала Анфиса, не двигаясь с места.

Чагин подошел к ней. Щеки ее порозовели, руки сцепились еще сильнее. Девушке было лет восемнадцать-девятнадцать, не больше. На шее, под бантиком блузки, висел кулончик с золотой женской фигуркой. Фигурка показалась Чагину похожей на те, которые он уже видел на местных храмах, но рассмотреть пристальнее он не решался, чтобы не пялиться на почти полностью открытую грудь Анфисы.

– А что у вас на кулончике? – спросил он, глядя на девушку сверху вниз и несколько в сторону – отводя глаза от ее груди. – Можно посмотреть?

Анфиса сделала быстрый шаг вперед, вдвинула колено между ног Чагина, охватила его голову руками и поцеловала его в шею.

Адамов

Я не смог удержать Катю. Упустил.

Большой Ответ намертво привязал меня к Анжеле, и я просто не в состоянии был уследить за всеми перемещениями дочери. Тем более помешать ей жить так, как ей хотелось. Через несколько месяцев она насовсем перебралась в ту часть Москвы, которую стали называть Сектором.

Поначалу там были какие-то клубы, в которых собирались те, кто не мутировал, то есть дерганые. Дело в том, что за Большим Ответом пришла Большая Ломка. Дерганые в основном сильно мучились изменениями, произошедшими в мире, и искали для себя хоть какую-нибудь отдушину. В клубах на Ленинском и Профсоюзной они находили то, что позволяло им перетерпеть еще один день.

После того как Москва была разрезана тихими на восемь кусков, у Сектора появились границы – просеки, как и у всех других секторов, только другие сектора получили названия, а этот так и остался – Сектор. Постепенно не поддавшиеся изменениям стали селиться в этом районе, а перевернутые, то есть тихие – уезжать отсюда. А еще спустя пару месяцев в Сектор хлынули дерганые отовсюду.

От нового мира, тихого и солнечного, они бежали сюда, как звери от лесного пожара.

Я посмотрел старые карты. Где-то здесь в старину находилось Свалочное шоссе. Конечно, это всего лишь совпадение, но сейчас мне хорошо думать об этом.

Первые два года население здесь росло очень быстро. Шли и ехали на подводах (как некие антиподы Ильи Моисеевича, отправившегося в свои чудесные Черновцы) из дальних уголков бывшей России и сопредельных стран. Были дерганые из Прибалтики и даже из Польши. Почему-то удивительно мало было кавказцев. Напрашивался вывод: либо на Кавказе образовался свой Сектор, где-нибудь в Адлере или Минеральных водах, либо у них по какой-то причине не оказалось достаточного количества дерганых. Хорошо зная Чечню, Осетию и Дагестан, я склоняюсь к последнему варианту.

Не все дерганые покинули Тихий мир.

Например, мне рядом с тихими было как-то лучше. До Переворота я годами не ходил в гости, лучшим из наслаждений считал опасность и кровь, а в мирной жизни радовался, когда заканчивался тюбик зубной пасты или дырявилась очередная рубашка. Выбрасывая вещи, я как бы выбрасывал еще несколько дней своей жизни и получал от этого несомненное удовлетворение.

Теперь я перестал торопить дни, много понял о себе такого, чего нельзя было понять даже в бою или под пытками.

Мы с Леной стали ходить в гости к ее друзьям, таким же тихим, как и она, они умели по-настоящему веселиться, и мне никогда не бывало скучно и противно, как раньше.

Лена открыла мне, какой может быть женщина. Это было нечто совершенно новое, несравнимое ни с чем в прошлом, и мне стало ясно, что все мои прошлые победы на личном фронте были на самом деле поражениями.

Конечно, я все равно остался бы в Тихом мире. Из-за Анжелы. Даже если бы мне было там плохо. Но мне было хорошо.

А другие… У некоторых в Тихом мире была измененная семья или родственники. Я даже слышал, что есть одна или две семьи, в которых дети тихие, а родители – дерганые.

Некоторые, как священник Л., с детских лет мечтали о такой жизни, какая началась после Переворота, и только по какой-то непонятной мне иронии Судьбы (пишу это слово намеренно с большой буквы) сами не подверглись изменениям.

А некоторым было все равно, где жить. Например, Мураховский и Семиглазов. Невероятная сила Большого Ответа не смогла справиться с мозгами особистов из группы «Шатуны». Однако дерганый Мураховский отправился в Сектор, а дерганый Семиглазов остался в Москве, то есть в Тихом, но сделал этот выбор по одной-единственной причине: он недолюбливал Бура.

Бур некоторое время охотился за мной, но спустя приблизительно год губернатор Хабаров заключил с Сектором довольно жесткое соглашение, в соответствии с которым при любом акте насилия в отношении тихих (или на территории Тихого мира) прекращались поставки продовольствия и электричества.

И тогда жизнь стала небывало безопасной.

Надо сказать, что продукты и электроэнергия поставлялись в Сектор практически даром, как акт милосердия, хотя сами тихие никогда не говорили об этом в таких терминах. Они не любили дерганых, но рассуждали просто. Раз люди не в состоянии сами вырастить зерно или построить электростанцию, то надо дать им то, чего у них нет.

Тем не менее года через два в Секторе выставили таможню, стали проверять всех въезжающих. Они, вероятно, усвоили, что дерганые на полях Евразии закончились, прирост населения за счет своих прекратился, а бесконтрольный въезд тихих их не устраивал. В Секторе существовало поверье, что «кретины» могут заразить их своей «отсталостью».

Губернатор Хабаров, тоже не измененный Переворотом, довольно быстро сообразил, что тихие прекрасно обходятся без бюрократической машины, но в глубине души продолжал считать их детьми, и думал, что грязную работу за них должны делать такие, как он, как я и Семиглазов. Мы создали Комитет Защиты, в котором служило…. Но об этом не могу писать. Я не могу быть уверенным, что тетрадки не попадут…

Уже после создания Комитета, но до подписания пакта с Сектором, в ноябре 2066 года жизнь снова несколько раз сильно встряхнула меня.

Во второй половине месяца, в воскресенье, я был в гостях у Саши Попова. Он жил в районе Сокольников в старом деревянном доме. Попрощавшись с ним, я сел верхом на своего гнедого жеребца Свифта и успел шагом отъехать от дома Саши метров четыреста, не больше, когда меня догнал на серой лошаденке мальчишка-сосед с криком: «Дядю Сашу убили!» Я развернул жеребца и через полминуты уже стоял на коленях на асфальте, прижимая к себе окровавленное тело друга. Левая сторона лица была раздроблена чем-то тяжелым, вроде обуха топора, в груди торчал кусок заточенной арматуры. Саша был мертв.

Напротив дома Саши была булочная. На порог высыпало несколько человек. Продавщица в белом накрахмаленном кокошнике кричала:

«Они побежали туда!» и показывала рукой. У ступенек булочной лежало тело бойца килограммов на сто тридцать. Его стриженная под машинку голова была вывернута назад, на лице застыла страшная гримаса, изо рта текли пена и кровь: Саша сломал ему шею. Чуть дальше на асфальте корчился и пытался ползти еще один, помельче, с поломанной в плече рукой. «Сколько их убежало?» «Трое!» – крикнула продавщица. «Держите этого!» – приказал я мужчинам и бросился в погоню. Я догнал их на углу улицы Матросская тишина. Топор, наверное, они выбросили, в руках у одного был арбалет, еще двое достали ножи. Это были не просто грабители, они умели драться и, прежде чем я убил двоих, успели полоснуть меня разок по груди. Арбалетчику я сломал кисти рук и некоторое время пытался узнать у него, кто их послал. Удалось выяснить, что они хотели ограбить ювелира, жившего этажом ниже Саши, а планировал все тот, стотридцатикилограммовый, оставшийся лежать на дороге с переломанными шейными позвонками. Зачем нужно было столько оружия для простого ограбления, арбалетчик не знал. У меня не было оснований не верить ему, и несколькими ударами в голову я убил и его.

Когда я вернулся, последнего, которому Саша сломал плечо, мужики не дали мне. Вскоре приехал Семиглазов и забрал его.

На ступеньках булочной сидела девушка в разорванном платье, которое она придерживала руками на груди.

Продавщица рассказала, что эти пятеро были в булочной и ели, стоя у столика, блины, наблюдая, как я у подъезда прощаюсь с Сашей, затем вышли и направились в дом. Через несколько секунд раздался крик дочери ювелира, выбежал Саша, и случилось то, что случилось.

Зачем они грабили днем и зачем, словно специально, поднимали шум? Было только одно вразумительное объяснение. Кто-то хотел предупредить меня, но сделать это так, чтобы я и догадывался и сомневался одновременно. Если это так, то на тот момент эти люди добились своей цели.

В тот день, глядя на громадное мертвое тело стриженого бойца, я понял, что тихие, если это необходимо, убивают не менее эффективно, и Саша наверняка справился бы с двумя-тремя, но их было пятеро.

Нам так и не удалось доказать, что Бур причастен к убийству моего друга, так же как нет и сейчас у меня доказательств, что он замешан в том, что случилось с Катей.

Сашу похоронили под Волоколамском, где жила его мама, на сельском кладбище, на горочке, на которой мы с ним однажды сидели, смотрели в даль, и я сказал: «Знаешь, я наверно, женюсь на Регине». Саша промолчал. «Мне страшно», – сказал я. «А представляешь, как из-за этих взгорков выползали немецкие танки? – сказал Саша. – Нет? А я всегда, лет с четырех, не мог спокойно смотреть на тот холм. Мне всегда казалось, что они вот-вот появятся и поползут».

Он был и остается моим самым лучшим и единственным другом.

Я чувствую, что Наблюдатель близко. Я не могу понять, имеет ли он тело и прячется от меня, или растворен в воздухе, в предметах, и даже во мне самом. Но я вслушиваюсь, поворачиваю лицо и спрашиваю его: «Каков смысл? Зачем нужно было заводить всю эту комедию с боеприпасами и огнестрельным оружием, если все равно происходит такое?»

Через несколько дней появился Изюмов. Я не видел его с тех пор, как забрал у него Анжелу, то есть с того самого дня, когда он оплакивал акции энергетических компаний, а Бур назвал его говном.

Я был у Лены, на Измайловском бульваре. Анжела – в ближайшем, как говорили когда-то, Подмосковье, в одной прекрасной семье, у крепких и надежных тихих людей.

Изюмов приехал под подъезд на крошечном гольф-каре с салатовым навесом. Это было бы смешно, если бы в ту минуту, когда я увидел его, я не думал о том, что, пожалуй, им известно обо мне слишком многое.

Юра не похудел, но на жирном лице его появилось выражение какого-то скользкого благообразия.

Я не пустил его в дом Лены, мы вышли во двор и сели на скамейке под голубятней. С этой точки хорошо просматривались все подходы, и никто не смог бы приблизиться неожиданно.

Изюмов сказал, что знает о гибели Саши и сочувствует мне.

– Юра, давай ближе к делу, – сказал я, осторожно потрогав то место в кармане куртки, где лежал мобильник.

Мобильник был мертв, но стоило Анжеле захотеть поговорить со мной, он бы ожил. Я не хотел, чтобы это произошло в присутствии ее отца.

– Я не прошу вернуть дочь, – сказал Изюмов. – Знаю, что с тобой договориться нельзя. Ты всегда был жестоким. Еще со школы. Помнишь, как мы закаляли волю и бегали с тобой вдоль трассы босиком? Я сбил ногу об острый камень, текла кровь, но ты не захотел остановиться.

Я молчал.

– А помнишь, как ты сказал Толику: «С такими, как ты, мы не дружим»? Ты никогда не был снисходителен к человеческим слабостям. В тебе не было ничего, как бы это сказать… Ничего домашнего.

Слова о жестокости забавно звучали в устах человека, сделавшего карьеру в спецподразделении и еще недавно за безделицу пытавшего своего студенческого друга.

– Слышал, как ты убил этих грабителей. Весь Сектор, вся наша интеллигенция ужасались этой истории.

– Переходи кделу, – повторил я.

– И вот этот вот шепот. Я помню, в институте мне даже нравилось, что ты никогда не кричишь, а вот так шепчешь, и умные боятся, а дураки ждут, когда ты начнешь ломать им носы. Но потом я стал этот шепот ненавидеть.

Я встал.

– Ладно, ладно, – заторопился Изюмов. – Сейчас перейду к делу. Просьба маленькая и очень простая. Попроси Анжелу, чтобы она позвонила матери.

Я сел.

– Мы все свои мобильники всегда держим в готовности. Всегда заряжены, лежат по всей квартире. Вот мой Vertu, – он достал из кармана золотой аппаратик и показал его мне (не упустил возможности порисоваться), – всегда со мной. Мы думали, что она хоть разик позвонит нам. Лиля каждый день плачет.

– А вы зачем, кстати, уехали в Сектор? – спросил я.

– Зачем? Разве можно здесь жить! – воскликнул он.

«Откуда он узнал?» – подумал я. Бур не мог ему рассказать. Вспомнил, как мы звонили ему со складов? Сопоставил тот звонок с нашим визитом к нему в Балашиху? Может быть, Лиля подслушивала под дверями, когда Анжела демонстрировала нам с Буром свои способности? Как бы то ни было, это не было похоже на разводку. Он знал. Значит, теперь нас по меньшей мере четверо: я, Бур, Изюмов и Лиля. Если они не рассказали кому-то еще. И это всё очень плохо.

Я встал. Изюмов вскочил за мной.

– Умоляю! Хотя бы смс-ку! Хотя бы раз в неделю! Ты понимаешь, что ты отнял у нас самое дорогое? Ты отнял у нас дочь!

– Видишь ли, Юра, – сказал я. – Мир сильно изменился. Есть вещи, о которых не знает никто, ни ты, ни я, ни Бур. Есть также вещи, о которых я не могу тебе рассказать. У Анжелы все хорошо, она здорова и по-своему счастлива. Но вы с Лилей для нее, постарайся понять, – вы для нее как инопланетяне, некие закрытые объекты, с которыми невозможен обмен информацией.

– Ты жесток. Ты просто жесток, – сказал Изюмов. – Обмен информацией! Так ты говоришь о семье!

Он отвернулся, и в глазах его заблестели слезы. Над нами с шумом пролетели голуби. Изюмов заметил упавшее на него перышко и брезгливо отряхнул его. И тут я понял, что он хочет, чтобы я видел его слезы и что он обманывает меня.

Я решил, что пора навести справки, чем занимается сейчас бывший друг и бывший генерал.

– Не приезжай больше, – сказал я ему.

Несколько дней я обдумывал разговор с Изюмовым и в конце концов решил ехать в Сектор, найти Катю и забрать ее оттуда. Лена пыталась меня отговорить. С невероятной проницательностью, свойственной тихим, она знала, что произойдет.

Но я поехал. Постарался изменить внешность (Лена смеялась) и, добравшись, связался с нашими людьми. Они помогли мне разыскать Катю.

Мы встретились в кафе, обстановка которого напомнила мне притон в фавелах Рио-де-Жанейро, дочка плюнула мне в лицо, а ее друзья с серьгами в ушах и палочками в носах стали бросать в меня окурки и салфетки. Я постоял, покачиваясь с пятки на носок, затем опустил голову и ушел.

Анжела

Подслушивать нехорошо и нечестно.

Дядя Игорь, наверно, выключил сигнал своего мобильника и не слышал, как я связалась с ним.

Как теперь рассказать ему, что я знаю все, о чем он говорил с моим отцом?

Чагин

– Премиальненько! – послышалось неподалеку.

Наташа и Теоретик стояли у открытой двери из общего зала в приемную.

Анфиса отступила. Чагин потер шею и посмотрел на руку – на руке остались жирные следы бледно-вишневого цвета.

– Так, так, – удовлетворенно говорила Наташа, входя в кабинет, – времени зря не теряем. Молодцы!

Теоретик занес тяжелую охапку бумаг, папок и каких-то наглядных материалов и выложил их на зеленый кожзам стола.

Чагин думал, что Анфису накажут, но никто и не думал этого делать. Напротив, она даже немножко воспряла и осмелела. Бодро вышла и через минуту внесла коньячок и кофе.

Наташа и Теоретик заняли места у приставного столика, а Чагин сел за письменный стол. Наташа протянула ему платок.

– Вытрите шею.

– Спасибо.

– У вас очень растерянный вид, Никита.

Чагин взмахнул челкой и с вызовом посмотрел на Наташу.

– Она всего лишь хотела добиться вашего уважения, – сказала Наташа.

«Уважения?» – подумал Чагин.

– А я всего лишь хотел спросить, что это за фигурка у нее на кулончике, – сказал он вслух.

– Это символ ангелианства, – подсказал растрепанный, но, кажется, несколько пришедший в себя Теоретик.

– Секта? – догадался Чагин.

– Нет, почему, – обиделся Теоретик. – Официальная религия. Одна из… – поправился он, оглянувшись на Наташу. – У нас толерантное общество. Все религии равны.

– Но некоторые равнее, – захохотала Наташа. – Вы, кстати, так и не познакомились. Это, значит, Никита, а это – Лёва, но мы все называем его Теоретиком.

Леве, наверное, было под шестьдесят, но он был суетлив, как подросток.

– Ну что? За знакомство! – Наташа подняла бокал с коньяком.

Чагин поднял свой и сделал глоток. Коньяк был средней паршивости, но крепкий, и терпкое бархатное тепло внутри примиряло с действительностью. Теоретик тоже взял бокал, подержал, но пить не стал.

– Мне нельзя, – пояснил он, – я сейчас на таблетках. Нервы и все такое. Сами видели. Вот, бывают такие приступы, паника в блогосфере!

В глазах Левы больше не было того неприкрытого ужаса, с которым он убегал из кабинета, но у Чагина с каждой секундой крепла уверенность, что Теоретик переполнен, недоговаривает и страдает от этого.

– С чего начнем? – спросил Лева Наташу.

– С самого простого. Способы поддержания фрагментарности сознания. Мы как раз вчера начали это обсуждать с нашим гостем.

– Хорошо. Вот, смотрите.

– Да, смотрите, Никита, – встряла Наташа, – фолловьте и прикидывайте, а что бы в этом роде вы сами могли нам предложить.

Один за другим Теоретик стал выхватывать из кипы на столе какие-то листы, журналы, учебники и наглядные пособия.

– Вот интернет-книги. Премиальное изобретение!

Чагин взял в руки совершенно обычную с виду книгу. Макунин. «Бриллианты для переводчика». Повертел в руках, открыл и пролистал несколько страниц.

– Но ведь ее невозможно читать!

– В этом и смысл. – Теоретик навалился грудью на стол Чагина и стал бледными пухлыми пальчиками, густо поросшими черными волосами, быстро указывать особо важные места. – Вот видите, в тексте ссылка… А вот еще… Переходим по этой ссылке. Попадаем на страницу 117. Никакого отношения к содержанию книги! Паника в блогосфере! Почему? А вот ссылочка, которая нам это объяснит – страница 23. Открываем. Еще хуже? Та-ак… тут у нас сразу две ссылки… Переходим, читаем: «Туалетная бумага из генно-модифицированной целлюлозы омрачила выпускной вечер в детском саду!» Зато вторая, обратите внимание, разъясняет содержание четвертой страницы…

Лева продемонстрировал несколько видов интернет-книг и перешел к школьным учебникам. Третий класс. «Я и толерантность». Собственно текст, включая относящиеся к нему иллюстрации (страница 27 – «Ты – не пидарас, но и он – не жирный козел»), занимал по ширине приблизительно две третих страницы. Оставшаяся треть была отведена под мелкие цветные баннеры с подписями. «Чемпионат по плевкам в зеркало». «Плавочки с каркасиком». «Цыплята-извращенцы». «Выборы в муниципальный совет. Анкета». «Телесные наказания в Атлантиде». «Курс рубля и фазы Луны».

За учебниками последовали комиксы, за комиксами – журналы секс-гороскопов, затем поляроидные фотографии рекламных растяжек: «Ассортимент – духовная основа общества», «ААА-ангелианство, автократия, ассортимент», «Четырнадцать способов написания слова ”Прогресс”. Ты вправе выбирать!»

Был еще и календарь, где каждый месяц был проиллюстрирован изображением отдельной категории местных силовиков. Там были мужики в серых костюмах и розовых рубашках, были, наоборот, в розовых костюмах, были «гаишники», были в камуфляжке, в тельниках, в фуражках и кепках, и даже в полосатом трико. На обложке календаря красовался каллиграфический росчерк с широкими завитками: «Ассорти Мент».

Вскоре у Чагина начала болеть голова. Он уже давно допил свой коньяк.

– Можно еще? – попросил он Наташу. – А то как-то тяжело без подготовки.

– Анфиса, порцию! – крикнула Наташа, и спустя несколько мгновений появилась Анфиса с полным бокалом в руке.

Губы у нее были снова аккуратно подведены, черные глаза с косинкой блестели, но рука все-таки робко дрожала, и Чагину по-прежнему почему-то было жалко девушку.

Он взял бокал и выпил одним махом. Ненадолго стало легче.

– Покажи заставки и справочники, – сказала Наташа.

– Вот, – протянул Лева книгу. – Что скажете?

Это была «Анна Каренина» в обложке с золотым тиснением, отпечатанная хорошим академическим шрифтом. С одним «но».

На первой же странице прямо под словами «несчастливы по-своему» была наклеена квадратная листовка с рекламой ночного клуба «Пугалашко и Co(ck)». В правом верхнем углу наклейки располагался кружок с маленьким крестиком. «Понятно», – сказал себе Чагин, смутно припоминая рекламу на интернет-сайтах. Он уверенно взялся за уголок, отмеченный крестиком, и потянул, – наклейка стала отдираться с частью текста.

– Паника в блогосфере! – восторженно потер руки Теоретик, человек-протуберанец, как про себя уже назвал его Чагин. – Попробуйте еще раз.

Чагин внимательно осмотрел наклейку, потянул еще, опять неудача. Теоретик подскочил и забежал Никите за спину.

Чагин перевернул страницу. На четной стороне снова была наклейка. С таким же аккуратным кружком и крестиком. Чагин попробовал подцепить уголок ногтем – отдиралось с буквами страницы. Он стал листать, пока не заметил наклейку с заметно отставшим уголком. Потянул за него, и наклейка легко снялась.

– Браво! – воскликнул Теоретик.

– Премиально! – подтвердила Наташа, обращаясь к Теоретику. – Он быстро понял, что непрерывность текста не имеет большого значения, но вместе с тем догадался, что иногда нужно предоставлять читателю возможность избавляться от наклетика, иначе читатель разозлится.

– Наташа, не забывай, что в данном случае еще очень важен элемент игры, неожиданности. Никто не сможет заранее просчитать, какие наклетики можно отлепить, не повредив страницу.

На некоторое время Наташа и Лева погрузились в теоретический спор.

– Стойте! А зачем это вообще? – прервал их Чагин, потрясая книгой с раскрытыми страницами.

Теоретик оглянулся на него и в некотором замешательстве почесал черно-седую щетину у самых глаз.

– А затем, что при населении в пятьсот сорок тысяч мы за первую неделю продали тридцать тысяч экземпляров! – сказал он.

– Понимаю! Инджойте, и ни о чем не думайте! – сказал Чагин. – Прыгай больше и все такое. Странно, что вы забыли такое универсальное слово, как «прикол».

– Ну вот, – сказала Наташа. – Мы уже начинаем думать, это хорошо.

Старуха Неля накормила Чагина убойным завтраком, но все-таки он несколько опьянел. Много лет он не пил ничего крепче кефира в первой половине дня.

– Вы знаете, – сказал Никита, – смотрю я на вас и думаю, что Горький был не прав («опять Горький» – отметил он про себя с невидимой собеседникам улыбкой). Рожденный ползать летать не может, и так далее. Глупости! Рожденный ползать может еще очень и очень многое. А вот рожденный прыгать не может уже точно ничего!

– Никита, я знаю, вас предупредили, что работники «Прыгающего человека» не подлежат цензуре. Но давайте не доводить до абсурда, – сказала Наташа, показав указательным пальцем на потолок.

– А вот книжки-справочники, – засуетился Теоретик. – Укрепляют уверенность человека, что все знания под рукой, не нужно ничего знать на память. Конечно, это иллюзия, как и Интернет, но это даже и не Интернет… Но соблюден главный принцип: серьезные статьи чередуются полной ахинеей и во всем приблизительность, расплывчатость и опять же – ссылки. Принцип номер два – ссылка. Великий принцип ссылки!

– Достаточно! – остановил Чагин Теоретика. – Я понял задачу и великие принципы.

– Все равно придется ознакомиться со всем ассортиментом, – сказал Теоретик. – Чтобы вы не повторялись, когда начнете креативить.

– То есть, вы хотите, чтобы я подкинул что-то новенькое? Такое, чтобы мозги у ваших совсем съехали набекрень?

– Естественно, хотим, – сказала Наташа. – В этом и есть смысл инноваций. Помните такое слово?

– Нет, нет, – неожиданно горестно сказал Лева. – Вы оцениваете ситуацию слишком поверхностно. То есть, конечно, да, мы хотим, чтобы вы подкинули… Но, нет, в смысле набекрень. Совсем наоборот – если мы дадим гражданам сосредоточиться, их психика взорвется, они просто сойдут с ума. Фрагментарность спасает их. Мы разбиваем безумие на куски, не даем ему аккумулироваться в одном месте. Разделяй и властвуй. Разделяй безумие, властвуй над своей душой, вот в чем смысл прыжков!

– Боже мой. – Чагин потер ладонями виски. – Разделяй душу, чтобы властвовать над безумием! Или как там вы сказали… Не вынуждайте меня использовать ненормативную лексику, я не делал этого уже года четыре…

– Но ненормативной лексики, в сущности, нет, – сказал Теоретик. – Все пласты лексики равноценны. Иначе нарушается принцип политкорректности…

– Хватит! – сказал Чагин. – Я хочу отдохнуть.

– Ладно, – сказала Наташа, глядя на часы и вставая, – перерыв. Лева, отведи Никиту на второй этаж, пусть сфотографируется на пропуск, а я посмотрю пока, чем наши занимаются. Вернетесь, продолжайте. Если буду нужна, позовете. А вы Никита, на коньяк не налегайте. Не забыли, что я вам вечером обещала? Нас ждут приключения.

Она огладила ладонями свои обтянутые джинсовой тканью бедра и вышла спортивной походкой.

Все время, пока шли к фотографу, Теоретик вел себя еще более странно, чем в кабинете. Продолжая бормотать что-то о толерантности и политкорректности («Помните принцип разделения властей?»), он, задирая голову, по-собачьи заглядывал Чагину в глаза, словно хотел усилием воли передать ему какую-то важную для них обоих мысль, не имеющую ничего общего с тем, о чем он говорил вслух.

Чагин тем временем думал о том, что Вика, конечно, ошибалась, полагая, что в Секторе встретит много друзей и интересных собеседников. Она, скорее всего, воображала, что найдет здесь нечто вроде московского общества образца 2010 года. Но если те были наивными идиотами, то эти идиоты вооружены специальной теорией. Прыгающие человеки. Полмиллиона прыгающих человеков. Избранных. Или отбракованных. Во всяком случае, таких, с кем Некто оказался бессилен.

Теперь Чагин понимал, что дерганым Сектора (он все же выделял себя и таких как Лебедев, в отдельную категорию) недостаточно жить, как им нравится. Само существование Рая не дает им успокоиться. Они объявили раю войну и, если бы могли, давно разрушили бы его.

И еще – Чагина не покидало ощущение (и Теоретик, заглядывающий в глаза, только усиливал его), что они здесь знают нечто такое, о чем неизвестно тихим.

Вдруг это какие-то качества Божества? Такие, о которых лучше вообще ничего не знать?

Эти рассуждения, как и всегда, вызвали у Чагина чувство холодного ужаса.

«Может быть, не стоит отодвигать занавесочку? – думал он. – И почему все-таки я тоже оказался в отбраковке, в одной компании с дергаными? По-видимому, я не знаю о себе что-то очень важное. Но что?»

– Послушайте, – попросил он Леву, как только они вышли из фотомастерской, – а вы можете рассказать мне об ангелианцах, что это за религия такая?

– Конечно, – сказал Теоретик, и в глазах его появилось выражение, будто Чагин задал один из тех вопросов, на которые ему хотелось бы ответить. – Конечно, только давайте пойдем назад пешком, не поедем на лифте.

– Помните тот момент, когда после Переворота все, кто мутировал, перестали ходить в церкви? Да? Ну, так с нами оказалось все наоборот.

Теоретик еще больше стал похож на человека-протуберанца. Он спешил высказаться. Слова душили его. Он захлебывался и беспорядочно двигал конечностями.

– Мы, в отличие от тихих, сохранили тягу к нематериальному, иррациональному.

Чагин поморщился, но удержался и не стал перебивать.

– Не зря среди нас оказалось так много священников и жрецов всех религий, какие только можно себе вообразить. Как только мы стали жить компактно, в Секторе, народ повалил в храмы и всякие молельные дома. Пошло очень много молодежи. Все хотели знать, в чем провинились, и как вернуть мир на старые пути его. Священники сориентировались довольно быстро. Мусульманам в атрибуты рая, к садам и гуриям, добавили Интернет и мобильную связь. Другие тут же подтянулись. Пошла гонка на опережение. «Да, этот мир юдоль скорби, – заявили католики. – Нас погрузили в пост-цифровое чистилище, мы больше не можем сделать тысячу фотоснимков своей семьи на фоне Египетских пирамид и сохранить их на крошечной карточке, у нас больше нет Одноклассников и ВКонтакте, зато за гробовой доской праведники смогут пользоваться смартфонами».

С небольшим опозданием выдвинулись православные. Но зашли они в правильные коридоры и быстро получили от правительства карт-бланш.

– На что? – спросил Чагин.

– Да на всё. На борьбу. На право идейной поддержки Сопротивления. Ну и, конечно, на использование символов Второго пришествия.

– Я не в курсе, что это за символы. Просветите.

– Я и сам не в курсе, не специалист в христианской догматике, но в нашем случае это мобильник и девочка, которая умеет включать его.

– Поклонение мобильнику?

– А что здесь такого? Разве в доцифровых и пост-культурных обществах боялись поклоняться примитивному пыточному орудию римлян? Короче, пошли слухи, что такая девочка существует, живет где-то во Внешнем мире, скрывается ото всех, но рано или поздно придет и включит все мобильники и видеоплееры, и начнется Новая эра света и радости.

– А вот это тоже отсюда? – Чагин сложил пальцы лодочкой и поднес руку к уху.

– Естественно, паника в блогосфере! Главный жест ангелианца.

– Ну а девочка-то есть? Ее кто-то видел?

– Конечно! В том-то и дело, что видели…

– Стойте! – сказал Чагин. – Я, кажется, знаю. Полковник Бур?

– Да, он. Он что-то рассказывал вам?

– Нет, ничего. Сказал только, что он вроде апостола у местных.

– И не вроде апостола, а апостол. Он никому ничего не рассказывает про девочку, но у нас живут ее родители, отец и мать.

– Мария и Иосиф.

– Не совсем. Там, как известно, дух святой был, а Иосиф только номинально числился, а тут настоящий отец, родной, кровный родственник, паника в блогосфере!.. И вот родители говорят, что полковнику было явление. А отец ее сейчас епископ, второе лицо после патриарха…

– Да что за явление? Что там было?

– Не важно. То есть важно, но пропустим. Все равно это миф, а у нас мало времени. Если через пять минут не вернемся в офис, это будет подозрительно. Короче, в епархиальном соборе ангелианцы поместили золотой Vertu в саркофаге из пуленепробиваемого стекла (а пуль-то нету, ха-ха). Ему, конечно, поклонялись: целовали, приносили новорожденных и все такое. И вот однажды, – Теоретик задохнулся и положил руку на сердце, – однажды на него пришла смс-ка!

– Смс-ка? – похолодел Чагин.

– Да, смс-ка.

– Что там было? – Никита спросил и тут же пожалел, что спросил. Не стоило, не стоило трогать занавесочку.

– Да ничего особенного. Несколько слов. «Нет ничего лучше маленького щенка».

– И всё?

– И всё.

Никита засмеялся счастливым смехом. Такие слова вполне мог бы написать его сын Леша. Если это и имело какое-то отношение к Неизвестному, то это было именно то, что Чагин уже знал о нем. Чистые реки, умные дети, тишина, цветки абрикос и черешни.

– Это чудесно, – сказал он.

– Да, может быть. Но вы не знаете, во что это вылилось.

Теоретик вдруг схватил себя за растрепанные волосы и потянул их, словно желая вырвать. На лице его проступило выражение глубокого горя и отчаяния.

– Во что?

– Я не могу сказать, – прошептал Теоретик. – Но начало было такое. Люди теряли сознание, ползали на коленях, женщины срывали одежды и отдавались прямо на каменном полу храма. С улиц потащили щенков: отмывали, откармливали и держали дома вроде домашнего божества. Другие, напротив, ловили собачат и приносили их в жертв у, поедая их мясо. Третьи занимались с собаками любовью. Во всех клубах во время стриптиза на сцене в определенный момент обязательно появлялся щенок сенбернара или ротвейлера… Выпускались значки и брошки. Кусочки собачьей шерсти вкалывали в уши, брови и гениталии. И так было до тех пор, пока не пришло второе сообщение, за ним третье, и так пошло, приблизительно раз в неделю…

– Подождите, – перебил Чагин. – Значит, девочка все-таки есть?

– Есть, да. И зовут ее Анжела.

– А где она?

– А вот об этом лучше…. – Лева приложил палец к губам, потом помахал рукой перед собой, как бы отказываясь от слишком щедрого подарка, потом с ужасом посмотрел вверх и вниз в пролеты лестницы. – Нам пора. Быстрее.

Чагин не стал давить. Он понимал, что у него еще есть два-три дня, чтобы открыть для себя некоторые тайны Сектора. Он шагал широко, а Теоретик почти бежал рядом с ним и очень тихо, но так, чтобы было слышно Чагину, бурчал себе под ноги:

– Я так ждал вас. То есть человека оттуда, из Внешнего мира. То есть, конечно, вас. То, что приехали вы, именно вы, это слишком. Слишком для меня. Не знаю, какова цель… Я не знал… В общем, я очень ценю, вы не берите себе в голову…

В большом зале «Прыгающего человека» Теоретика ждали две нестарые женщины в очках и мужчина лет сорока с извилистым ртом. Балахончики на женщинах были коротенькие, и на коленках хорошо просматривались густо наведенные синяки. Женщины выглядели изможденными, дряблыми, и Чагин подумал, что в реальности они навряд ли способны достаточно долго занимать ту позу, на которую намекали сине-зеленые пятна косметики на ногах.

Эти люди готовили доклад президента к какому-то празднику, и им необходимо было обсудить с Теоретиком детали. Теоретик заметался в нерешительности, не зная, с кем пойти, но все же набрался мужества и удалился с сотрудниками куда-то в глубь шумного зала. Чагин в одиночестве направился в свой кабинет.

Анфиса стояла в углу приемной лицом к большой металлической подставке, на которой размещались горшки с комнатными растениями, и что-то поправляла руками. Она вздрогнула, когда вошел Чагин, но через мгновение испуг в ее косящих глазах сменился выражением жалобного кокетства.

– Вам принесли квазигеймы и образцы и-мейла. Наташа просила ознакомиться.

Снова «и-мейл»! Но Чагина теперь уже не так легко было купить. «Скорее всего, какая-нибудь очередная инновационная хрень», – подумал он. Его теперь больше интересовали другие вещи, например, насколько реальна девочка, изображенная на кулончике Анфисы.

– Что у тебя там, с цветами? – спросил он. – Проблемы?

– Какая-то болезнь, не пойму, – горестно вздохнула Анфиса.

Чагин подошел и увидел, что все растения, кроме одного, искусственные, однако земля почему-то была влажной во всех горшках. Единственный живой цветок действительно выглядел плохо. Листики были покрыты пятнами, желтели и сворачивались, торчало несколько голых высохших побегов.

– Гелиотроп? – спросил Никита.

– Может быть, да, я не разбираюсь в болезнях растений.

– Нет, это не болезнь. Это цветок так называется.

– А-а-а, понятно. Ну, я все равно не знаю его названия. Такой цветок был у моей мамы, когда мы жили в Перово, в цифровое время. Очень красивый. Необычный. И приятный запах. Он всегда у нее красиво цвел, а у меня с ним ничего не получается. В общежитии мне не разрешили держать натуральные цветы, и я его сюда перевезла, а здесь ему еще хуже.

– А какие цветки на нем были? Мелкие? Крупные? Белые или фиолетовые? – Никита внимательно осмотрел больные листики.

– Мелкие, лиловые, очень нежные.

– Понятно, – сказал Чагин, погрузив указательный палец в мокрую землю горшка. – Флоренс Найтингейл.

– Флоренс как? – спросила Анфиса, забывая выставить вперед грудь.

– Флоренс Найтингейл. Вид гелиотропа. Гелиотроп Флоренс Найтингейл. Назван в честь знаменитой сестры милосердия. Наверное, за его нежность.

– Флоренс Найтингейл, – повторила Анфиса. – Очень красиво. И подходит ему. Но он перестал цвести. Я и в церковь уже ходила, молилась и свечку Анжеле ставила, – ничего. Только хуже стало. Анжела, прости, – прошептала девушка и, взяв с голой груди своей золотую фигурку, поцеловала ее.

– Это грибок, – сказал Чагин. – Я сейчас расскажу тебе, что делать. А еще лучше, давай-ка мы прямо сейчас этим займемся. Во-первых, – Чагин вытащил горшок с цветком из подставки, – мы поставим его на окно, на солнце. Тащи мне большую тарелку или лист бумаги, мягкую тряпочку, стакан воды. Земля сухая есть? А лимон?

– У меня нет, но я спрошу у девчонок.

– Отлично, – сказал Никита, осторожно вынимая цветок из горшка. – Вы его чуть-чуть подгноили. Слишком много воды, слишком мало солнца.

– Я сейчас! – Анфиса с радостью выбежала выполнять поручение.

Когда она вернулась с небольшим пакетиком сухой земли и двумя дольками лимона в салфетке, они вычистили и просушили салфетками горшок, заменили землю, протерли листики водой с добавлением лимонного сока, подрезали лишние побеги. Эта простая знакомая работа успокоила Чагина и, совершенно очевидно, увлекла девушку.

– Ну вот, – сказал Никита. – Готово. Должно помочь. Если грибок не уйдет, я попрошу жену привезти одно очень хорошее средство, и все будет, как вы тут говорите, «премиальненько»! Так?

– Так, – сказала Анфиса грустно. – А вы женаты?

– Женат, – сказал Никита, почему-то испытывая чувство вины. – Но это не помешает Флоренс Найтингейл быть самым нежным цветком в Белом доме. Смотрите и инджойте!

Анфиса поняла шутку и улыбнулась.

– Знаете, – вдруг тихо сказала она, – тут многие ждали вашего приезда. И я тоже.

– Почему? – спросил Чагин, тоже понизив голос.

– Я хотела спросить, у вас там, в Тихом мире, много людей живет?

– Много. Гораздо больше, чем здесь. Просто живут они не в такой тесноте.

– А вы были в других городах? В других странах? Что там? Тоже живут люди? Какие они?

– Я был только неподалеку. Тверь, Тула, Ярославль. Везде спокойно и чисто. Девушки, как ты, носят живые цветы в волосах.

– А как вы думаете, можно там у вас узнать что-нибудь про моих родителей?

– Они исчезли после Переворота? – спросил осторожно Чагин.

– Да, а откуда вы знаете?

– Да так. Ты не единственная.

– Значит, можно? Вы сможете? Или кого-нибудь из ваших друзей сможете попросить, если сами заняты? Я могу заплатить.

– Я попробую, – сказал Чагин. – А платить никому ничего не надо. Послушай, Анфиса, как ты думаешь, почему Лева убежал, когда увидел меня? Он всегда был таким странным?

– В общем-то да, но…

Оглянувшись на дверь, девушка подошла к Чагину и потянулась к нему губами. Чагин отшатнулся.

– Не бойтесь, – сказала Анфиса. – Наклонитесь. Я хочу вам кое-что сказать на ухо.

Чагин наклонился.

– Говорят, – горячо и влажно зашептала ему в ухо Анфиса, – говорят, у него месяц назад забрали ребенка.

– Кто? Зачем?

– Не знаю. Я вам ничего не говорила. Хорошо?

– Конечно, – ответил Чагин.

Через полчаса снова появился Теоретик.

– Вы все материалы посмотрели? – спросил он Чагина.

– Да, пролистал.

– А квазигеймы?

– Не успел.

– И-мейл?

Чагин пожал плечами.

– Вы знаете, что мне в конце рабочего дня нужно подавать рапортичку, какой объем работы мы с вами проделали? И если я не доведу до вас всего, что есть в плане, то…

– Лева, извините, – остановил его Чагин. – Я понял. Я вас не подставлю, не бойтесь. Скажите мне лучше вот что. Вы говорили, родители некой Анжелы…

Теоретик сделал страшную гримасу, засигналил руками, и Чагин замолчал.

– Да, я говорил, что родители могут менять имя ребенка по своему усмотрению, это, кстати, в розовой папке, тоже не мешало бы ознакомиться, – затараторил Лева и вдруг бросился на пол.

С ловкостью, удивительной для его возраста, уперся слабенькими пухлыми ручками, прижался к полу и посмотрел в щель под перегородкой. Отжался и вскочил, запачкав и не отряхнув брюки. Взял лист чистой бумаги, положил его перед Чагиным и быстро, корявым почерком, написал: «Она там. Притаилась. Вы поняли? Кивните».

Чагин кивнул.

«Пишите вопрос», – написал Лева.

«Есть ли в Секторе семьи с тихими детьми?» – написал Чагин.

«Вам что-нибудь говорили о детях-Омега?» – накорябал в ответ Лева.

Чагин отрицательно покачал головой. Теоретик запустил пальцы в свою растрепанную шевелюру, закинул назад голову, уставив на несколько секунд пустой взгляд в верхний угол кабинета, затем снова бросился к бумаге.

«Если вам предлагали привезти сюда семью, не привозите!!!» – Он поставил три восклицательных знака.

Едва Чагин успел прочесть, как Теоретик схватил исписанный лист, скомкал, засунул в рот и стал быстро жевать. Пожевав, он сделал попытку проглотить и подавился. Подбородок его втянулся, надулся зоб, на лбу мгновенно выступил пот, а в глазах появилось выражение ужаса.

– Анфиса, воды! – крикнул Чагин и сам выбежал в приемную.

Схватил из рук секретарши стакан и поднес к губам задыхающегося Теоретика. Теоретик мучительно пытался сделать глоток. В этот момент из-за перегородки раздался голос Наташи:

– Лева, доклад ко Дню толерантности готов?

Лева замычал, выпучивая глаза и бешено вращая левой рукой.

– Не поняла. Что? – строго переспросила Наташа.

Теоретик сглотнул.

– Да, – просипел он. – Да, почти.

– У тебя все в порядке? – спросила Наташа.

Анжела

Человек по отношению к обезьяне – тоже вроде как мутант.

Рыкова

Елена Сергеевна любила вести серьезные разговоры у камина. Они с Буром сидели в гостиной ее дома, нависающей над Большим прудом. Дом располагался метрах в трехстах от псевдоклассического особняка, авансом подаренного Чагину. Он был построен год назад модным архитектором и весь состоял из кубов и параллелепипедов.

Пол в гостиной был покрыт черной блестящей плиткой, за исключением той части, что нависала над прудом и была полностью стеклянной. Камин был черным, диваны черно-белыми, стены белыми, над камином висело зеркало в округлой черной раме. Слева и справа от зеркала в черных блестящих рамках были развешены вызовы в прокуратуру, постановления об отказе в возбуждении уголовного дела, газетные вырезки с обличениями королевы ЖКХ в коррупции, копии банковских выписок с переводами больших сумм на оффшорные счета, листки с корявыми рукописными расчетами сумм отката и обналички, – свидетельства лучших достижений хозяйки.

Бур сидел на диване напротив и медленно цедил красное вино из широкого бокала. У него была привычка, которая раздражала Елену Сергеевну, – цедить вино сквозь зубы тонюсенькой струйкой. Он вроде все время пил, но вино почти не убывало. Иногда, если прислушаться, можно было уловить неприятный звук всасываемого вина.

– Мы должны успокоиться и выдержать характер, – сказала Рыкова.

– А может быть, просто хватит ломать эту комедию? – оторвался от бокала Бур. – Сколько это продлится? Не проще ли взять журналиста за горло?

– Каким образом?

– Обыкновенным, – сказал Бур и, выдвинув вперед свою громадную костистую лапу, показал, как берут человека за горло.

– И что дальше? Этот долбофак с корабля несколько раз повторил: ничего вы не добьетесь от такого ребенка, если попытаетесь заставить силой.

– Все гениальное просто, – сказал Бур. – Никакого применения силы к ребенку. Журналист и его жена будут нежностью и лаской склонять ребенка к сотрудничеству. А от них, то есть от журналиста, да, конечно, от него мы добьемся такого поведения силой. Этот Чагин будет у нас как преобразователь тока: на входе насилие и страх, на выходе нежность и осторожность.

– А если мальчик почувствует?

– А если я скажу журналисту, что я убью мальчика, если он позволит ему почувствовать?

– Все равно, слишком большой риск. Мы ждали этого пять лет. Давай подождем еще два дня, а потом, если не выгорит, пусть будет по-твоему.

– Нельзя ждать! – Зрачки полковника сузились и спустя мгновение снова расширились.

Под глазами у него еще не сошли глубокие утренние синяки. Бокал в руке дрожал.

– Послушай, Виталий. – Елена Сергеевна наклонилась и положила ладонь на другую руку полковника. – Нельзя так много думать об этом Адамове. Мы все равно найдем его. Куда он денется? Все границы Сектора перекрыты самым надежным образом, у нас, кажется, даже ежики из Главной Просеки перестали забегать. Сидит где-нибудь в канализационной шахте. На улицу ему выйти нельзя. Хотя, скорее всего, он уже мертв. Ну, если не мертв, то будет мертв. Это дело даже не дней, а часов. Ты сам мне говорил, что с такими ранениями долго не живут.

– Лена, – осторожно, но холодно снял ее руку Бур. – Ты не понимаешь. Я хочу его найти не для того, чтобы убить. Я хочу его найти, чтобы спасти. Нельзя дать ему умереть.

Рыкова снова откинулась на спинку дивана, сделала глоток вина и внимательно посмотрела на Виталия. «Глупец! – подумала она с презрением. – Никогда не предполагала, что ты так самолюбив. Чем же он так тебя уязвил?»

– Никогда не понимала ваших мужских игр, – сказал она вслух с легкой дурашливой интонацией.

– Называй это как хочешь. У него будет Анжела, у меня будет мальчик. И мы посмотрим.

В это время зазвонил телефон.

– Алло, – сняла трубку Елена Сергеевна. Некоторое время она молча слушала, потом спросила. – Хочет выйти?.. Пропуск у него есть?.. Подожди-ка минутку…

Она закрыла трубку рукой и спросила Бура, инструктировал ли он Чагина по поводу режимных ограничений в Белом доме.

– Да, – негромко ответил полковник. – И по всем другим объектам, включая Воронцово и границы Сектора.

– Он хочет выйти в город. Один.

– А что случилось?

– Ничего. Говорит, устал и желает увидеть все сам, без комментариев наших теоретиков. Без ансам-бля.

– Пусть идет. Я скажу Мураховскому, чтобы проследил за ним.

Елена Сергеевна кивнула и отняла ладонь от трубки.

– Наташа? Хорошо, пусть идет… Нет, не надо ничего. Ты на вечер договорилась с ним куда-нибудь?.. Пугалашко? Неплохая идея… Попробуй форсировать, только осторожно… На связи. И никаких и-мейлов.

Чагин

Чагин отошел от Белого дома метров двести, когда увидел далеко справа, в переулке, две будочки телефонов-автоматов, возвышающиеся среди кучи мусора, доходившей приблизительно до уровня человеческого колена. В куче паслись человек пять-шесть нищих. «Визажисты», – вспомнил Никита. Он повернул в переулок, и тут у него снова развязались шнурки.

Наклонившись, он заметил мелькнувшую далеко сзади тень. Она показалась ему знакомой. В подворотню спрятался человек, очень похожий на маленького толстяка, покупавшего утром лекарства в аптечном киоске в фойе Белого дома. Чагин тогда обратил внимание на его страдальческую гримасу и еще успел подумать, что, пожалуй, у толстяка сильно болит голова.

Конечно, это могло быть совпадением, но когда-то ряд подобных «совпадений» привел к покушению на его жизнь, убийству, тюрьме и вечному проклятию раскаяния.

Когда Чагин вошел в будку и набрал номер телефона, ему было достаточно, чтобы толстенький человечек с больной головой не приблизился настолько, чтобы услышать, о чем Никита говорит в трубку. Но человечка вообще не было заметно.

– Анфиса, – сказал Чагин ответившей на том конце провода секретарше, – передай, пожалуйста, Наташе, чтобы взяла с собой фотоаппарат. Хорошо?

Создав таким образом алиби, он прикрыл телом телефон и набрал номер, который дал ему позавчера Лебедев. Раздалось не меньше десяти гудков, пока с той стороны сняли трубку.

– Да, – сказал спокойный и полный сил голос Лебедева.

– Борис, это я.

– Никита? Что случилось? Говори по возможности быстро.

– Пока ничего. Жив, здоров. Но тут происходит нечто непонятное. Я боюсь за Лешу и Вику.

– Что-то конкретное?

– Нет, я бы не сказал. Всего понемножку, а в целом – появляется какое-то предчувствие.

– Не паникуй. Пока они здесь, ничего с ними не случится.

– Борис, тут что-то не так. Не могу всего объяснить, но мне кажется, это касается именно моей семьи. Ты не мог бы на несколько дней забрать их к себе?

Некоторое время в трубке было слышно только потрескивание, потом ровный и какой-то тусклый голос Лебедева сказал:

– Нет, я не смогу этого сделать.

– Но почему? – не поверил собственным ушам Чагин.

– Не могу объяснить. Прости.

– Зачем тогда ты дал мне этот номер?

– Я не должен был этого делать, но подумал, что так будет лучше.

– Борис… Пожалуйста… Я не понимаю.

– Никита, тебе пора класть трубку. Позвони через два часа. Звони настойчивей: звоночек выведен во двор, но до телефона еще нужно добежать.

Чагин швырнул трубку на рычаг, ударом ноги открыл дверь телефонной будки и, оказавшись на улице, огляделся в ярости и отчаянии.

Анжела

Мне жаль папу и маму. Иногда очень хочется увидеть их. Но так, чтобы они не видели меня.

Увидеть не получалось, зато я смогла услышать их. Ничего хорошего из этого не вышло.

После того как я подключилась к телефону дяди Игоря и подслушала, я дала себе слово больше так не делать, но потом, когда я все-таки решила отправить смс-ку родителям, я не удержалась и снова при помощи их мобильников подслушала, что они говорят с той стороны.

На этот раз я услышала такие вещи, которые не хочу слышать больше никогда. И, конечно, я больше никогда, никогда, никогда, никогда не буду подслушивать.

А если им так нужны эти смс-ки, пусть получают их.

Я призналась во всем дяде Игорю, и дядя Игорь сказал, что на моем месте он ни за что не отправил бы им ни слова, ни даже закорючки. Он считает, что я дразню их, и это плохо кончится.

Но ведь они просят эти смс-ки, они радуются, значит, они им нужны. Да, конечно, ужасно неприятно, как они ими пользуются.

Когда дядя Игорь злится, он говорит спокойно, тихо, почти шепотом. Мне это ужасно нравится.

Адамов

Сил остается все меньше. Пожалуй, на день-два. А шансы, что наши ребята появятся здесь раньше, чем через пять-шесть дней, ничтожны. Значит, и мои шансы близки к нулю. Потому что выбраться без посторонней помощи я не смогу, а способов позвать на помощь не осталось.

Анжела считает, что я поехал на Север, посмотреть, приходят ли корабли. Так же думают и все остальные. Они не ждут меня раньше, чем через десять дней, значит, не начнут беспокоиться раньше этого срока.

Я всегда носил с собой специальный телефончик, чтобы Анжела могла сообщить мне, если что не так. Телефончик разбит и раздавлен, когда я падал с крыши. Так что, даже если она не выдержит и нарушит свое обещание не тревожить меня по пустякам, то не сможет связаться со мной.

Попытка проползти несколько сот метров до телефонов-автоматов неосуществима. В лучшем случае я попаду к людям Бура. А в худшем, это навряд ли будет похоже на бой. Я разглядываю в окно людей, живущих в этом квартале. Серьги, склизкие рты, походки шакалов. Дерганые. Любят собираться в стаи.

И почему я отказался завести почтовых голубей? Смешно.

Что же делать? Просто издохнуть в этом подвале? Или все-таки выйти и встретить смерть на улице?

Не могу позволить себе ни то, ни другое. Я должен быть рядом с Анжелой. По меньшей мере, до тех пор, пока не передам ее в надежные руки.

Почему я никому не рассказал правды о ней? Ни Хабарову, ни даже Лене.

Даже в Секторе знают о ней больше, чем у нас.

Немного осведомлены мои ребята, выполняющие время от времени здесь работу. Но они считают рассказы дерганых о девочке с мобильником мифом, а смс-ки, приходящие на храмовые аппараты, дешевым трюком епископа Изюмова. И они не распространяются. Не болтливые.

Нельзя умирать.

Нельзя поддаваться искушению выйти.

Ждать.

Терпеть.

Как быстро она выросла. Семнадцать лет. Взрослая. Сознающая свою силу. Почти женщина.

Кажется совсем, совсем недавно я притащил ей щенка лабрадора. Как долго она сидела на корточках рядом с ним! Пристально смотрела на него. Гладила. Протягивала руку, и щенок тыкался в ее ладонь своим носиком. Я все ждал, когда она не выдержит и схватит щенка и прижмет к себе (будь мне двенадцать, я бы сделал именно так), но она не делала этого. Постепенно комната наполнялась каким-то физически ощутимым теплом, мне показалось даже, что в комнате стало значительно светлее. Вскоре это тепло и этот свет сгустились настолько, что стали почти невыносимыми, и я вышел. Девочка и собака проводили меня одинаковыми взглядами.

Только сейчас мне становится ясно, что всю жизнь, стоило мне встретиться с чем-то очень красивым, с каким-нибудь большим счастьем, как я сразу готовился за него умереть. Ну не странно ли?

Хуже всего то, что мне абсолютно не страшно. Зато очень больно.

Интересно, почему человек некоторых кошмарных снов боится больше, чем смерти и физических мучений?

Чагин

Первым решением было больше никогда не обращаться за помощью к Лебедеву. «Священник он и в Африке священник, – думал Чагин в тумане ярости. – Слова, слова, слова… А как дошли до дела – извини, Никита, не могу. Что ж, понятно… Решил свить себе семейное гнездышко. Завести тихую жену. Белый инжир, чай с медом!.. Немедленно звонить Рыковой. Пусть ответит, что это за дети-Омега!»

Но в следующую секунду Чагин решил, что звонить Елене Сергеевне будет неправильно. Хотя бы потому, что таким образом он выдаст Теоретика, а этот человек-протуберанец, этот измученный дерганый, этот полусумасшедший карл маркс, и так уже, кажется, еле цепляется за жизнь.

«Узнать у самого Теоретика!»

Но что-то подсказывало Никите, что Лева больше не скажет ничего, – не зря он съел лист бумаги. Хотел показать, что поставил точку. Молчок.

Тогда – Наташа! Пусть ответит. Нужно вернуться в Трубу и поговорить с ней!

Нет, в здании она ничего не скажет. Тогда – звонить! Пусть выйдет сюда и, глядя мне в глаза, объяснит, в конце концов, что здесь происходит, что от меня скрывают.

Как тяжело и неприятно с ними со всеми иметь дело. Все недоговаривают, все боятся друг друга, налюдях говорят одно, а наедине другое. Да, плевать на них. Звонить! Звонить немедленно. Пусть выйдет и ответит на вопросы!

В это время из подъезда с шумом выскочила стайка пацанов и унеслась куда-то за поворот. Через несколько секунд появилась вторая, с фанерными автоматами в руках. Предводитель этой второй группы мальчишек, с зелеными волосами, серьгами в ушах и с ширинкой, расстегнутой по-взрослому, поднес руку-лодочку к левому уху и закричал: «Кретины отступают. Дерганые, за мной!» Убежали и эти пацаны. И только сейчас Чагин заметил, что стоит лицом к телефонной будке и смотрит на свое отражение, не видя его. В мутном стекле, разделенном на три части горизонтальными металлическими полосками с облупленной синей краской, проступил высокий поджарый мужчина в короткой куртке из рыжей кожи, клетчатой фланелевой рубахе и старинных пост-индустриальных джинсах.

Почти ковбой. Клинт Иствуд. И растекся как дерьмо.

Чагину стало стыдно. Он вспомнил, как дети у него во дворе кричали полковнику, хлопнувшему входной дверью: «Дерганый! Дерганый!»

Он отбросил челку, с приятным звуком застегнул стальную молнию куртки и решил ждать Наташу, как и договаривались, у казино «Инвалид», через час, а до встречи с ней не предпринимать ничего.

Толстого человечка больше видно не было. Могло и показаться, подумал Никита. Нервы-то на пределе.

Давно он не чувствовал себя так плохо, тревожно, несобранно. Может быть, в Секторе и воздух какой-то отравленный? А что? Все может быть.

Казино «Инвалид» находилось недалеко от Белого дома, и Наташа пришла пешком.

Чагин к этому времени в основном взял себя в руки, а увидев в толпе светлое каре Наташи, почувствовал, как к нему окончательно возвращается спокойная уверенность в себе. «Удивительно, – подумал он, – как некоторые женщины умеют внушать уверенность в своих силах». В толпе балахонистых женщин, мужчин с пластмассовыми серьгами в ушах и сумасшедших, говорящих по воображаемым мобильникам, Наташа показалась ему давным-давно знакомой, почти родной. Она вполне могла быть его однокурсницей, соседкой по подъезду в их доме в Лианозово, одной из девочек четырнадцатого отряда лагеря Артек, в то лето, когда он впервые влюбился, ну, или посчитал что влюбился.

Конечно, она высказывает абсурдные предположения и дикие мысли. Но кто из дерганых не высказывает их?

Чагин чувствовал, что с тех пор, как оказался в Секторе, никому не мог доверять так, как этой красивой молодой женщине, просто и по-человечески одетой, без лишней косметики, с уверенной спортивной походкой. Ему нравилось, что свои абсурдные воззрения она излагает прямо, без обиняков, не пытается льстить и заискивать. Она умеет слушать, не задает лишних вопросов и сохраняет достоинство в присутствии начальства. В конце концов, именно Наташа помогла ему с пропуском, и он смог позвонить Лебедеву. При воспоминании об этом звонке снова со дна души начал вздыматься мутный и горький осадок, но Чагин отбросил мысли о Лебедеве.

Наташа подошла и внимательно, без особого кокетства, посмотрела на него туманно-голубыми глазами.

– Ну что, где побывали? – спросила она. – Что нового для себя открыли?

– Да так, – сказал Чагин. – Прошелся без всякой цели, просто пытался вникнуть, почувствовать жизнь ваших улиц. Когда я был журналистом, часто делал так, выезжая в незнакомые места.

– Ну, вот вам инструмент познания! – сказала Наташа, протягивая ему фотоаппарат «Зенит» в потертом кожаном футляре. – Пользоваться умеете?

Чагин чуть было не спросил: «А это еще зачем?», но, к счастью, успел вспомнить, что он сам попросил Наташу захватить фотоаппарат.

– Конечно.

– А зачем он вам?

– Знаете… Не думаю, что я выдержу длительную экскурсию по местным достопримечательностям. Лучше заснять самое интересное, а потом внимательно рассмотреть в спокойной домашней обстановке.

Чагин, конечно, доверял Наташе, но и не был законченным глупцом.

– У меня в доме есть увеличитель, ванночки и все такое? – спросил он.

– Конечно, в цокольном этаже у вас оборудована прекрасная фотолаборатория.

– Отлично.

– Тогда в чип-шоп? – сказала Наташа приподнятым тоном.

– Конечно, – сказал Чагин.

Но едва они отошли от казино метров двадцать, как он осторожно, но настойчиво спросил:

– Наташа, а мы не могли бы внести корректировку в наш экскурсионный план?

– Какую, если не секрет?

– Через два дня ко мне должны приехать жена и ребенок. Ребенок у меня тихий. Конечно, меня волнует, как он будет жить здесь. Я хочу увидеть, как в Секторе живут тихие. У вас есть семьи с тихими детьми?

– А вы не торопитесь вызывать сюда семью! – сказала неожиданно Наташа. – Я знаю, Елена Сергеевна и полковник хотят, чтобы вы привезли их поскорее. Это понятно, им так спокойнее, это гарантия, что вы никуда не денетесь. Но мало ли, что они хотят? Не думаю, что будет большим нарушением договоренностей недельку пожить у нас холостяком. А?

Наташа улыбнулась ему искрящейся улыбкой и легонько толкнула в плечо.

– Вы еще многого не видели. Куда торопиться?

– Может, вы и правы, – сказал Чагин. – Но всё же. Живут у вас здесь тихие?

– Наверное, да, – ответила Наташа как бы между прочим. – Должно быть несколько человек. Завтра могу дать вам полную информацию. Только просьба. Никому не слова.

– Получается, вы не знаете точно, есть они у вас или нет? А Елена Сергеевна говорила, что в «Прыгающем человеке» даже о Тихом мире сведений больше, чем у самих тихих. Нет цензуры и ограничений на доступ к информации.

– Ну да. Только я не помню все наизусть. Завтра мы с вами заберемся в каталоги и все выясним.

«Завтра!» – подумал Чагин с досадой, но давить не стал.

Чип-шоп не впечатлил Чагина. Как и следовало из названия, это был некий аналог секс-шопа, только вместо имитации половых органов продавались имитации гаджетов. Чагин для виду сделал несколько снимков и даже поговорил с продавцом по поводу пластиковой имитации пальмы хамедореи, стоявшей у входа.

К семи часам подошли к обещанному бару знаменитой в допереворотном мире эстрадной певицы Галы Пугалашко.

Над баром в тени первых сумерек горела вывеска «Пугалашко & Co(ck)». У входа шумела плотная толпа. Наташа над головами подняла какую-то красную книжечку и широкий афродерганый в розовом пиджаке и серой рубашке помог им протиснуться внутрь.

Внутри было темно и, в общем-то, всё как и в допереворотных клубах. Столики, никелированные трубы, освещенный подиум.

Принесли неплохую еду. Чагин отказался от коньяка и коктейлей и заказал бутылку простого вина с калужских виноградников. Удивительно, это было то самое вино, которым Вика несколько дней назад угощала полковника.

На подиуме какое-то время крутилась стриптизерша с отсутствующими бедрами и огромной синтетической грудью, потом появился фокусник, достававший из шляпы мячики в виде желтых смайликов, за фокусником последовало еще несколько скучных номеров.

– Что мы здесь делаем? – спросил Чагин.

– Подождите немного, – сказала Наташа. – Сейчас начнется. Обещали сюрприз.

Вскоре на подиум вышел скользкий ведущий с неправильным прикусом и кокетливой манерой поправлять рукой волосы.

– По-моему, господа, самые дорогие гости уже собрались. Настроение на хаях. Как говорится, СТАРТ-АП!

В зале зааплодировали.

– Вынужден вас огорчить. Сегодня мне не удастся провести вечер. Мое место займет… – Он оглядел зал и поправил волосы. – Мое место займет… Актриса, соединившая в себе культуру Франции, России и Украины. Эдит Пиаф, Верка Сердючка и Надежда Бабкина в одном лице. ГА-А-АЛА…

– Пугалашко! – заорал зал. – Пугалашко!

– Ну что ж. – Довольный созданной интригой, ведущий поправил волосы кокетливой ручкой. – И на этот раз вы оказались самой проницательной публикой России. Встречайте! Сама! Пре-е-емиум… Донна!

Под дикий рев публики на подиум выскочила премиум-донна Гала Пугалашко, законодатель эстрадной моды СССР и цифровой допереворотной России. За те шесть лет, что Чагин не видел ее, Гала почти не изменилась, только походка стала совсем деревянной и увеличилась по моде грудь.

А так – на ней был все тот же коротенький балахончик на цилиндрическом старушечьем теле и те же ямочки на толстых коленях.

Без всякого предисловия Гала запела о любви. Некоторые пары за столиками обнялись, в глазах одиноких балахонистых женщин блеснули слезы. Но вдруг Чагин вздрогнул. В зале раздался звонок мобильного телефона. Не обращая на него никакого внимания, Гала продолжала обнимать микрофон и лирически мерить подиум шагами усталого солдата. Через несколько секунд зазвучала еще трель, потом еще одна, мелодии телефонных вызовов заполнили зал.

– Что это? – спросил Чагин.

– Это люди приносят с собой маленькие кассетные магнитофончики, на которых записаны рингтоны, и включают, когда начинается выступление.

– Но зачем?

– Так принято, – сказала Наташа мечтательно. – Дань воспоминаниям. Помните, сидишь, бывало, в Большом театре и вдруг посреди представления – звонок мобильника.

Чагину показалось, что он кое-что понял.

– Фрагментарность? – спросил он. – Прыжки? Это вы придумали звонками разбивать выступление на кусочки? В «Прыгающем человеке»?

– К сожалению, нет, это родилось стихийно. В народе еще не окончательно выбиты творческие силы. Зато мы, – Наташа наклонилась к уху Чагина, – мы придумали в ангелианских церквях прерывать службу рекламой чип-шопов и концертов Ленки-инетчицы. Получили за это большую премию.

– Надо сходить, – сказал Чагин с сарказмом. – На службу.

Гала закончила пение, расставила ноги и взяла микрофон обеими руками.

– А теперь, – романтически прохрипела она в микрофон, – обещанный сюрприз. Новая волна, наша смена… Наша мегазвезда, наша мегавспышка! Она заста-авила-таки нас поволноваться. Исче-езла надолго, нигде не появлялась. Уж не подцепила ли случа́ем какой-нибудь вирус от заезжих кретинов? Или с тульским кофе? Или по сетям электрическим?

В зале дружно захохотали. Раздались аплодисменты. Похоже, все знали, о ком идет речь.

– Доколе, Катерина, ты будешь испытывать наше терпение? – крикнула Гала в сторону кулис. – Давайте хором. До-ко-ле! До-ко-ле!

Это отдаленно напоминало вызов Снегурочки на детском утреннике.

На сцену выкатилась инвалидная коляска, в которой сидел молодой, коротко стриженный, мужчина с глубокими синяками под глазами. Красная рубашка была расстегнута на три пуговицы, пожалуй, для того, чтобы всем, даже с самых дальних столиков, хорошо были видны белые бинты, опоясывающие его грудь. Ширинка черных кожаных штанов была, как и полагается, расстегнута и наружу торчал уголок красной рубашки длиною сантиметров в пятнадцать.

– Вот она, вспышка сверхновой!

Зал на несколько мгновений замер, потом очнулся, завизжал, засвистел и затопал.

– Это она! – кричали самые догадливые. – Мегавспышка! Инджойте!

– Что происходит? – спросил Чагин, наклонившись к Наташе.

– Видели плакаты Катьки-мегавспышки?

– Ну, видел, – ответил Чагин, вспоминая поп-звезду с узкими мальчишескими бедрами и голой грудью пятого размера.

– Ну вот, – вздохнула Наташа, – вот она операцию сделала.

Гала Пугалашко подбежала к инвалидному креслу и, наклонившись, игривой старческой ручкой подбросила вверх торчавший из ширинки красный рубашечный лоскут.

– Надеюсь, твое новое приобретение не меньше! – крикнула она в микрофон, подмигнула залу, и зал бешено зааплодировал.

– Она, что, поменяла пол? – спросил Никита, чувствуя, как волна тошноты поднимается к горлу.

– Ну да, – ответила Наташа. – Держали в секрете. Хотели фурор произвести.

– Что-то мне не очень хорошо, я выйду на пару минут, подышу свежим воздухом.

– Ладно, только от клуба далеко не отходи. Я за тебя отвечаю. – Наташа взяла его за руку и с тревогой посмотрела ему в глаза.

Когда Чагин пробирался между столиками к выходу, в спину ему неслось со сцены:

– Господа, фанеру! ВКонтакт!

– Есть ВКонтакт! – крикнул кокетливый ведущий, и изо всех колонок загремело: «Мяу-ши! Мяу-ши! Тебе мои мя-ки-ши!»

«Хорошо, что телефоны бесплатные. Хорошо, что телефоны бесплатные», – как заговор, как защитную мантру, повторял про себя Чагин, пробираясь через толпу у входа в клуб.

«Хорошо, что телефоны бесплатные, – повторял он, думая при этом, что зря он так погорячился насчет Лебедева. – Ну, захотел человек семейного счастья, ну испугался. Что за ерунда!»

На улице уже было темно. Вход в клуб сиял, золотая молодежь светила фонариками, и от этого темнота вокруг казалась совсем кромешной, как на околице села летней безлунной ночью.

Уже забыв, что он обещал себе никогда больше не связываться с Лебедевым, Никита вошел в ближайшую телефонную будку. Посмотрел на свои командирские часы с фосфоресцирующим циферблатом. Лебедев просил звонить часа через два. Прошло не меньше четырех. Можно сказать, выдержал характер. Вперед. Чагин снял трубку и стал набирать номер.

Справа за стеклом переливались огни клуба, слева было черно и будто бы двигались какие-то тени.

Чагин набрал первые две цифры, когда слева, в темноте, раздался звук тяжелого удара, крик, стон и звон стекла.

Чагин выскочил и в углу, образованном стеной дома и телефонной будкой, увидел неловко сложившееся тело человека, над которым другой человек, как бы в раздумье, заносил «розочку» разбитой бутылки. Никита схватил занесенную руку и рывком повернул нападающего к себе. Это оказался Лева. Теоретик. Присмотревшись, он узнал в лежавшем без чувств маленького толстяка, следившего сегодня за ним.

– Что происходит? – зверским шепотом спросил он Теоретика, не выпуская его тонкого запястья.

– Я сделал это! – таким же шепотом воскликнул Лева и забился в истерическом смехе. – Я сделал это, паника в блогосфере!

С большим трудом Чагин разжал пальцы Левы и заставил его бросить разбитую бутылку.

– Он видел вас?

– Нет, я подкрался как ниндзя! – восторженно зашептал Теоретик.

– Тогда уходим!

Никита потащил Теоретика за угол, в ближайший переулок. Навстречу прошла пара обнявшихся нищих, или сумасшедших, разбираться было некогда, потом какой-то модный парень с фонариком, но никто из них не остановился у лежавшего на асфальте человека. Может, и не заметили. Чагин не оглядывался. Они повернули, добрались до следующего поворота и снова повернули. Дергая конечностями и спотыкаясь, Теоретик страшным шепотом выкрикивал в темноту и хохотал над своими же словами:

– Пустая бутылка бьёт сильнее полной! Это как теория и практика!.. Долг платежом красен!.. Я сделал это!.. Паника в блогосфере! Я хотел хоть что-нибудь сделать для вас…

За вторым поворотом, в абсолютной темноте, Чагин взял Теоретика за шиворот, встряхнул и легонько стукнул спиной о кирпичную стену.

– Что случилось? Быстро! Ну?

– Он следил за вами. Вы не знаете их! Они обучены. Это Мураховский. Это он увез моего сына!.. Он прислушивался и по оборотам диска записывал номер, по которому вы звонили. Не знаю, куда вы звонили, но уверен, что это важный, необычный звонок. Они нам помогут?

– Кто «они»?

– Те люди, которым вы звонили?

– Не понимаю, о чем вы.

– Вы должны мне верить.

– Это с какой стати?

– Помните тот вечер, осенью 2066 года? Подъезд, два человека с обрезками труб. Они не должны были вас убить, так, повредить немного мозги, ребра поломать, на большее у них полномочий не было… Но все пошло не так. Им не повезло. Да и вам не повезло. Заказчика так и не нашли. Моя фамилия Беримбаум. Это что-нибудь говорит вам?

Чагин напряг память. Что-то мелькало на периферии, но ничего конкретного вспомнить не мог.

– Нет, не говорит.

– Так и должно быть, паника в блогосфере! Заказчик-то я! Только меня никто не знал. Серый кардинал. Непубличная фигура. Делишки, то да сё, а вы полезли…

Чагин отпустил воротник Теоретика и весь сразу обмяк. С тех пор прошли годы. Когда-то он давал себе слово найти и растерзать человека, из-за которого он стал убийцей, а теперь не знал, что делать.

– Я, когда вас здесь увидел, – продолжал Лева, захлебываясь, – подумал, это как-то выяснилось, то, что нас связывает, и все специально организовано. Но потом понял, что это не так. То есть, хуже того. Это именно так! Специально! Организовано специально. Только не ими, а Тем, кто сделал это всё с нами пять лет назад. Наблюдателем! И Ему даже выяснять ничего не потребовалось. Он с самого начала все о нас с вами знал. Еще до того, как вы стали писать, а я задумал послать людишек.

– Стоп! Нам нельзя тут стоять, – сказал Чагин. – Сейчас меня начнет искать Наташа. Поднимет шум. У вас есть такая красная книжечка? Вы можете войти в клуб?

– Да, вот она. Только Наташа ничего не должна знать. Ничего!

В клуб они вошли по отдельности. Теоретик сел у барной стойки, а Чагин вернулся за свой столик. С большим трудом высидев рядом с Наташей минут десять, он извинился и сказал, что ему нужно в туалет.

– Смотри, там тебя могут отловить наши зажигухи! – засмеявшись, предупредила Наташа.

«Типа как сыкухи, которые зажигают», – подумал Чагин уходя.

В туалете Никита узнал следующее.

Приблизительно месяц с небольшим до этого дня в один из северных портов пришел большой парусник из Америки. Первый в постцифровую эпоху. Вся команда, как и следовало ожидать, была из тихих. Но было и двое дерганых. Один из них, до того как попал на корабль, работал в какой-то исследовательской организации. В порту на Белом море он сошел на берег, добрался до Сектора, нашел полковника Бура и рассказал о детях-Омега. Это дети, которые могут включать мобильники, компьютеры и все цифровые устройства. Они также умеют запускать двигатели внутреннего сгорания и производить выстрелы из артиллерийских орудий. Все эти дети находятся под полным контролем тихих. В Америке дерганые не живут компактно. Ничего подобного Сектору у них не существует. Но этот моряк верил, что где-то должен быть Город будущего, посетил Рио, Амстердам и Лондон и, наконец, нашел в Москве.

У всех детей-Омега, насколько было известно этому американскому дерганому, есть три общих черты. Первая – все они родились до Переворота. Вторая – родители этих детей, и мать и отец, не подверглись во время Переворота изменениям, то есть, тихий ребенок в дерганой семье. Третья – все, что они делают, они делают исключительно по своей воле, их дар теряет силу под давлением любого рода.

Получив эту информацию, стали проверять семьи на наличие тихих детей. В Секторе быстро нашлась такая семья: главный теоретик Лева Беримбаум, его молодая жена и сын-шестилетка.

– Но у них ничего не получилось с моим мальчиком. – Теоретик заплакал. – Наверное, не все тихие дети в дерганых семьях такие особенные. И они забрали его. Увезли. Я не знаю, куда. Мураховский увез, вон тот. – Лева показал в ту сторону, где, по его мнению, должен был лежать агент, и повторил рукой движение человека, наносящего удар бутылкой по голове.

– Мне сказали, – продолжал он, – чтобы я оставался на месте, работал, как и раньше, и держал рот на замке. И если они узнают, что я кому-нибудь рассказал о детях-Омега и о моем сыне, они убьют Мишу. Его зовут Миша, моего сына.

В этот момент Теоретик окончательно сломался. Он сел на корточки, запустил пальцы в волосы и завыл.

– Я многое за этот месяц передумал, – сквозь рыдания выдавил он. – И ваш случай тоже вспоминал. И не раз. Я вроде забыл о вас, пять лет не вспоминал, а тут вспомнил. И тут зачем-то появились вы. Я не мог понять…. Никто не знал, что я связан с вами, что я сделал это с вами. Если бы они знали, не допустили бы нашей встречи. Мозгов бы хватило. Бур даже Достоевского читает. Достоевского!..

– Тише… – Чагин сел рядом с Теоретиком на корточки и обнял его. – Тише…

Анжела

Я примеряла новое, не совсем законченное, платье. В конце апреля в музыкальном училище будет весенний бал, и дядя Игорь пообещал, что я пойду.

Я стояла перед зеркалом и булавками отмечала на ткани места, когда в дверях появилась Регина и сказала:

– Далай-лама, пойдем, батюшка зовет.

Они с Борисом называли меня «Далай-ламой в изгнании», хотя и не знали обо мне ничего такого особенного. Просто дядя Игорь нагнал на них страху и напустил, как говорится, туману.

Когда Борис начинал меня этим Далай-ламой дразнить, я поддевала его тем, что его тоже смешно называют. Отец Борис! Что это такое? Вы же не наш отец. А он говорил, ну, называешь же ты Адамова дядей Игорем? А он не твой дядя.

– Ладно, – сказала я Регине и так и пошла, с булавками.

Борис выглядел необычно. Он был немного встревожен, и у него почему-то было виноватое лицо.

– Понимаете, – начал он, когда мы сели. – Игорь сказал мне, что нужно быть очень осторожными, пока он не приедет. И взял с меня слово. А тут…

И он рассказал нам, что садовник Чагин, который отправился в какую-то странную командировку в Сектор, просил забрать к себе его жену и сына, а он отказал. Но сердце у него не на месте, возможно и вправду семья садовника в опасности, и он думает, что надо хотя бы поехать и поговорить с ними. Как мы считаем?

Мы считали, что нужно ехать, мы будем в его отсутствие вести себя хорошо, и Борис пошел седлать рыжую кобылу. А я подумала, что это тот случай, когда нужно связаться с дядей Игорем.

Мы все знали, что в церкви есть телефон с проводами, но никто не знал о моих мобильниках.

Когда Борис уехал, я заперлась и дала сигнал дяде Игорю, что связь установлена. Но он не отвечал. Я повторила сигнал несколько раз. Ответа не было. Мне абсолютно не нужны вышки и покрытие, и я могу дозвониться даже на телефон с севшим аккумулятором, поэтому я тоже стала беспокоиться.

Скоро Борис вернулся.

– Черт знает что, – сказал он, слезая с лошади, и мы с Региной переглянулись. – Вика (это жена Никиты) забрала сына и уехала в Сектор. Самовольно, не предупредив никого.

– Это точно? – спросила Регина. – А вдруг ей просто стало плохо дома одной, и она отправилась к подруге или к родителям?

– Точно, – сказал Борис. – Родителей у нее нет, подруг, кажется, тоже. Их сосед Витя сам довез их до пограничного поста. Он сказал, что Вика торопилась, хотела попасть в Сектор до темноты, потому что там не освещаются улицы.

«Какая дура!» – подумала я.

– А Леша всю дорогу плакал, – сказал Борис и сел на колоду для рубки дров.

Солнце заходило, и верхняя половина лица Бориса была освещена, а весь остальной священник уже был в тени от конюшни. У него было лицо человека, который не знал, что делать.

Дядя Игорь по-прежнему не отвечал.

Тогда мне в голову пришла одна мысль.

Часть четвертая Война

Рыкова

Вика вызвала у Елены Сергеевны чувство презрительной ярости. Еще по старым московским офисам она знала эту породу людей. Дикие мечты, необоснованные претензии, бешеные приливы энергии, чередуемые апатией, патологическое стремление переделать все на свой лад в сочетании с абсолютной неспособностью предвидеть последствия своих поступков, – все это делало таких людей ни на что не годными работниками и утомительными (и даже опасными) спутниками и партнерами.

Поначалу Вика тихо и довольно жалобно выла, потом стала огрызаться и даже пинать в ярости ножку стола.

– Куда он мог пойти? У вас здесь есть знакомые? Какие-нибудь родственники, о которых он мог слышать дома? – спрашивала Елена Сергеевна, нервно шагая по блестящим черным плиткам.

– Нет! Я же сказала! – крикнула Вика так оглушительно, что Елене Сергеевне показалось, будто «Акт прокурорской проверки» (в черной рамочке под стеклом) качнулся на стене.

– А ты, дорогая, не кричи. Это, между прочим, твой ребенок. И только мы можем помочь тебе вернуть его. Иди-ка сюда.

Вика упиралась, но Елена Сергеевна подняла ее и вывела на балкон.

– Смотри! – сказала она.

Под ногами, сквозь стеклянный пол, видны были отблески фонарей на черной поверхности пруда. Кое-где по гравийным дорожкам с хрустом прохаживались охранники в костюмах, сопровождаемые загорающимися при их приближении лампочками, выхватывающими на несколько мгновений из темноты кусок дорожки и ветки кустов. Все выглядело довольно мирно. Зато вдали, за едва угадывающейся черной полосой высокого забора, стояла густая и холодная, едва разбавленная редкими огоньками, ночная тьма городских трущоб.

– Чувствуешь запах опасности? – спросила Елена Сергеевна Вику и ткнула в темноту указательным пальцем с большим рубином. – Вон там, за забором, твой сын. Один. Ночью. В чужом городе, в чужой, я бы сказала, стране. Думай! Что он любит? Чего боится? Что ему интересно? Где его искать?

– Я не знаю, – снова заплакала Вика. – Да, я плохая мать. Я не знаю, что он любит. Я вообще не понимаю его. И что, – вскинула она голову с неожиданной агрессией, – и что, в этом тоже я виновата?

– Ладно, Сервер, – сказала Елена Сергеевна громоздкому мужчине в серых брюках и розовой рубашке с подвернутыми на толстых руках рукавами, – отведи ее в тот дом. Пусть Неля даст ей что-нибудь выпить. Проследи, чтобы она успокоилась и никуда не выходила. И отправь кого-нибудь в бар Пугалашко за журналистом. Нет, стой, это потеря времени. Не надо. Я сама туда позвоню.

Когда патрульные привезли жену Чагина, у которой в Секторе из-под носа исчез мальчишка, Елена Сергеевна первым делом связалась с Буром и потребовала, чтобы он отозвал всех, кто прочесывал город в поисках его бывшего дружка, и немедленно бросил их на поиски Ребенка. Не исключено, что этот мальчик – ее единственный и последний шанс стать властительницей не какого-то жалкого и до безумия перенаселенного городишки размером с Мытищи, а огромной, вероятно, очень богатой и таящей бесконечные тайны и неизведанные возможности, страны. А там недалеко и до Всемирной республики, если, конечно, правда, что в других землях нет ничего похожего на Сектор, и если удастся не выпустить из-под контроля Бура, который последнее время стал забирать слишком много власти в свои руки.

Чтобы найти мальчишку, пока с ним не случилось какой-нибудь беды, нужен был кто-то, кто хорошо знает его. Поэтому лучшую поисковую группу должен вести журналист.

Елена Сергеевна набрала номер бара Пугалашко и приказала позвать Чагина.

– Он в туалете, – испуганно ответил спустя минуту бармен.

– Мне по херу, – сказала Елена Сергеевна. – Если через десять секунд он не подойдет, я выдерну ноги тебе и твоей премиум-донне вместе с тобой. А пока давай сюда Наташу.

Вика и Леша

По дороге Леша старался быть мужественным и не плакать, но пару раз все же не удержался и всхлипнул. Сосед Витя, сильный мужчина с круглой стриженой головой, одетый в пахнущую свежестью белую рубашку, посадил его рядом с собой на облучок и позволил править лошадьми.

– Держи вожжи крепко и ничего не бойся, – сказал он, погладив Лешу по спине тяжелой горячей ладонью. – Скоро увидишь папу, а там, глядишь, и назад домой.

Когда подъехали к эстакаде, нависающей над Главной просекой, Вика попросила остановить повозку и слезла.

– Дальше мы сами, пешком.

– Моих лошадок стесняешься? – теплым рокочущим басом спросил Витя. – Ну, как знаешь.

– Давай, мужичок, держись, – сказал он Леше, присев перед ним на корточки. – Ну вот, опять глаза на мокром месте! Давай обнимемся.

Когда он обнял мальчика, Леша не выдержал и заплакал в голос.

– Ну что тут поделаешь, – сказал Витя. – Поплакать, конечно, тоже иногда стоит. Это ничего. Держи свой рюкзак. Папке привет!

– Хорошо, – сказал Леша, всхлипывая. – Передам.

Вика перекинула через плечо кожаную дамскую сумочку. Она не взяла с собой никаких вещей. Виталий говорил, что у Никиты будет потрясающая зарплата, ему выплатят аванс, и Вика сможет все купить в Секторе.

Леша с неохотой дал матери руку, и они стали подниматься по эстакаде. Одна из лошадей всхрапнула и стала нервно переступать копытами. Витя взял ее под уздцы и, придерживая, довольно долго смотрел вслед удаляющимся женщине и мальчику. Круглое и обычно веселое лицо его стало серьезным.

С середины эстакады было видно далеко во все стороны. Сзади клонилось к закату красное солнце, и внизу, в кромешном лесу Главной просеки, начинали клубиться сумерки. Впереди виднелся мрачный серо-коричневый город. В окнах отблескивали красные огни заходящего солнца, в двух-трех местах на общем грязном фоне вспыхивали золотистые купола. Не считая трех мужчин в серо-голубой форме (знакомой Леше по старым фильмам), которые прохаживались у полосатой будки с узкими окошками, вокруг было абсолютно безлюдно. Поднимался ветер. Из грязно-коричневого города волнами катился непонятный слитный шум.

Все вместе казалось Леше красивым и неприятным одновременно. Ему было страшно, но он решил не поддаваться страху.

Люди в форме остановили их у шлагбаума и, пока Леша рассматривал наклеенные на стену будки объявления, о чем-то говорили с Викой.

На одном из объявлений над номером телефона было написано: «Помни! Смерть родителей может сильно ударить по карману». Леша безуспешно пытался понять, что именно тут имелось в виду, и в то же время слышал краем уха, как мать быстро-быстро говорит о чем-то с охранниками, один из которых, вероятно, услышав слова «полковник» и «на особом счету», бегом забежал внутрь, потом выбежал, вытянулся по стойке смирно и приложил сложенную лодочкой руку к левой стороне головы.

Охранники зачем-то подняли шлагбаум, хотя Леша с матерью и так могли спокойно пройти, и посмотрели вслед Вике с развязными улыбками.

Вика пришла в восторг от обилия разнообразных рикш. Особенно ей понравились те, кто таскал повозки бегом.

– Ну не чудо ли это! – восклицала она, перекрикивая шум улицы, и Леша смотрел на нее так, будто видел в первый раз.

Вика глядела во все глаза, забывая, о чем договорилась по телефону. Люди полковника должны были подъехать за ней к церкви каких-то там ангелианцев у самого въезда в город. Однако Вика миновала церковь и зачарованно двинулась вперед, в глубь Сектора.

Она сразу выделила ту часть толпы, которая следила за модой. Поначалу манера одеваться и накладывать макияж неприятно поразили ее, но уже спустя минуту она подумала: «Ну что ж, это прикольно!» Забытое словечко оказалось к месту, и Вика повторила еще несколько раз: «Прикольно. Да, это прикольно!» – с удовольствием перекатывая слово на языке.

Еще через пару минут она уже начала страдать, что одета как «колхозница» – в белом трикотажном свитере, джинсовом сарафане и приталенной курточке. Встречные прохожие неодобрительно осматривали ее.

В толпе она также заметила довольно много скользких личностей с быстрыми глазами и рефлекторно охватила сумку рукой и прижала ее к боку. От этого давно забытого движения, призванного обезопасить ее от воров, приятное тепло разлилось у нее внутри, словно она села рассматривать свои детские фотографии. «Боже мой, воры!» – думала она в восторге.

– Мама, куда мы идем? – спросил Леша. – Ты знаешь, куда идти?

– Сейчас, зайка, подожди минутку. Только зайдем в этот магазин, посмотрим и поедем к папе.

– Я не зайка, – сказал Леша.

– Да, да, да, конечно, – механически проговорила Вика, целиком погрузившись в рассматривание витрины торгового центра «Кликобель».

Чего здесь только не было! Обувь, сумочки, косметика, аксессуары. Слева от входа почему-то размещался огромный профиль Бориса Гребенщикова с завитой в три длинных косички бородкой, а справа – двухметровое улыбающееся лицо Федора Бондарчука с ослепительно-белыми зубами, стальными кольцами в ушах и африканскими браслетами на длинной, как у Нефертити, шее. Сердце замерло. А вдруг это их магазин?

Рассудок должен был подсказать Вике, что все богатство, которое она видела в витрине, фальшивое. Давно уже в Секторе не делались такие прочные изысканные вещи, давно уже нигде не было никаких Prada и Dolce&Gabbana. Поэтому ясно было, что в магазине продавались либо дешевые картонные подделки, либо безумно дорогой антиквариат.

Но рассудок молчал. И Вика вошла. Внутри было немало покупателей, но как только она приблизилась к отделу косметики, из-за прилавка, вильнув гибким телом, выскользнул продавец в черном трико.

– Вы первый раз в нашем магазине? – спросил он.

– Да, – ответила Вика и залилась краской. Ей было стыдно, что она, дура, никогда не была здесь.

– Премиально! – воскликнул продавец. – Я вижу, вы из Внешнего?

– Что, извините? – робко переспросила Вика.

– Из Внешнего мира? Из Тихого?

– А, да! Да, да, конечно, – сказала Вика. – Только я не из Москвы. Я с Урала. Мы вообще не знали, что тут такое есть, такая прелесть. И вот, слава Богу, добрались. А если бы я была из Москвы, я бы давно уже к вам приехала. Конечно! Здесь ведь пару часов езды, и всё. Нет, я просто не знала… Вы даже не представляете, я вообще не знала о Секторе! – Она попыталась в кокетливом ужасе расширить глаза, но, кажется, скользкий продавец ей не верил, и это было мучительно. Мучительно!

А еще хуже было то, что придется объяснять, почему она ничего не покупает. Ведь у нее нет денег. Конечно, она скажет, что ее муж на важной государственной работе и друг самого полковника, и она только отберет все, что ей понравится, а потом они вместе заедут и заберут. Но все равно, как неприятно. Но вдруг Вика почувствовала прилив злости и высокомерия. «Да я вернусь сюда завтра, может быть, даже сегодня, и скуплю тут полмагазина! Продавец будет ползать передо мной!»

– Вы до которого часа работаете? – спросила она.

– До последнего клика, – ответил продавец. – Давайте, я покажу вам, как выбранный товар отправить на кассу. Смотрите!

Он подвел Вику к наклонному стенду, на котором в маленьких клеточках были изображены товары отдела косметики, обозначенные номерами. По левому и по нижнему краю стенда располагались планки с колесиками, от которых снизу вверх и слева направо были протянуты тонкие металлические прутики.

– Крутим нижнее колесико, – показал продавец. – Видите, вертикальный курсор двигается слева направо. Находим нужную колонку. Теперь крутим левое колесико, поднимаем горизонтальный курсор. Когда курсорчики пересеклись на выбранном товаре, нажимаем вот эту кнопочку внизу. Видите?

Вика кивнула. Внизу находилась кнопочка в виде компьютерной лапки.

– Если мы нажмем ее (но мы не будем сейчас ее нажимать) – клик! Загорится лампочка подсветки на нужной вам клеточке, и через минуту товар на кассе. Инджойте!

Последнее слово Вика не поняла, но не стала переспрашивать. Ей понравился оригинальный способ отбора товара. Немного напомнило аппараты для пополнения телефонных счетов. Конечно, было бы проще показать продавцу товар пальцем, как это делали в Тихой Москве. Но ведь еще проще было бы вообще ничего такого не покупать, не так ли?

«Воистину, простота хуже воровства,» – подумала Вика и, несколько освоившись, решила показать себя требовательной покупательницей.

– А что это у вас такой небольшой ассортимент? Здесь не так уж много клеточек.

– Дело в том, – улыбнулся продавец, – что здесь расположены только премиальные марки. Вам ведь именно такие нужны?

– Да, да, конечно. Только такие, – поспешила с ответом Вика.

Леша в это время уже несколько минут находился на улице. Он решил сам найти папу.

Весь его небольшой жизненный опыт подсказывал ему, что лучший способ – обратиться с вопросом к кому-нибудь из взрослых, они всегда помогут ребенку, по каким бы делам ни торопились. Леша знал, что в Секторе живут дерганые, и всегда умел, как и любой тихий, безошибочно определить дерганого, как бы он ни старался сойти за «кретина». Он также знал, что дерганые – другие, не такие, как жители Тихой Москвы, а теперь еще и воочию убедился, что они совсем не выглядят хорошими людьми. Однако он не мог предположить, что они могут быть настолько другими и настолько нехорошими, чтобы отказать в помощи ребенку.

Леша выбрал старушку в опрятном сером балахончике и обратился к ней:

– Извините, вы не знаете, как найти управление садов?

Леша был уверен, что отца пригласили спасать какой-нибудь гибнущий сад. Иначе почему его так торопили? Может быть, вредители завелись, или болезнь, или неправильно посадили. Хотя, это мог быть, например, парк в каком-нибудь детском санатории, который нужно срочно привести в порядок, ведь скоро лето, в санаторий приедут дети, и где они тогда будут гулять?

Старушка ничего не ответила. Она с затравленной улыбкой оглянулась по сторонам, как бы ища сообщников пацана, и поспешно удалилась.

– А вы не знаете, как найти управление садов? – спросил он у мужчины с большим животом и веснушчатым лицом.

– Отлезь, микрочип! – весело сказал толстяк, почти не убавляя скорости.

Неподалеку, меряя шагами тротуар от небольшой кучи мусора до столба, обклеенного одинаковыми фотографиями голой уродливой женщины с микрофоном, прохаживался огромный человеческий язык. Снизу торчали худые ножки в розовых чулках и кедах, по бокам – ручки в длинных розовых перчатках; в одной язык сжимал толстую пачку рекламных листовок, которые пытался раздавать прохожим. «Бесплатное гедонистическое тестирование! Бесплатное гедонистическое тестирование! Курсы повышения гедонистического индекса! Первое и последнее занятие – бесплатно! Бесплатное гедонистическое тестирование!»

Быстро смеркалось, и Леша не видел прорезей, в которые смотрели глаза человека, сидящего внутри языка, но ему показалось, что он чувствует, как эти глаза внимательно следят за ним.

Мамы все еще не было.

Леша остановил еще четверых. Может быть, дело в том, что он не так спрашивает? Он попробовал изменить вопрос: спросил, кто распоряжается садами и парками, потом, где живут садовники, потом, где живут люди, которые приезжают в командировку, и уже приготовился спросить, не знает ли кто-нибудь, как найти очень высокого человека на большой белой машине, как его осторожно взяли за плечо. Леша оглянулся. Сложившись пополам, к нему тянулся своим кончиком язык. Вблизи Леша хорошо разглядел прорези для глаз и для дыхания и даже увидел блеск глаз в глубине.

– Мальчик, ты, наверное, из Москвы?

– Да, – ответил Леша, пытаясь разглядеть выражение глаз гигантского поролонового языка.

– Ну, так, знай, никто тебе на улице ничем не поможет. Такие у нас нравы. Но тебе со мной повезло. Я знаю, где находится управление садов и где живут командированные. Если хочешь найти своего папу, пойдем, я переоденусь и проведу тебя.

– Хорошо, – обрадовался Леша.

Язык взял его за руку шершавой розовой перчаткой, и они пошли сквозь толпу, быстро удаляясь от освещенных витрин магазина «Кликобель» в темноту грязных переулков.

Чагин

– Если они узнают, что я говорил с вами, они убьют моего сына, – сказал Теоретик, дрожа и дергая руками. – Лучше мне, наверное, вылезти через окно.

Никита видел, что восторг от нападения на Мураховского и истерика признательной речи закончились, и теперь Левой овладели вялость и страх. Он больше не верил ни в свои силы, ни в возможность помощи извне, и только хотел убежать, спрятаться, зарыться в какую-нибудь глухую нору, и даже, возможно, жалел, что решился помочь Чагину и рассказал ему о детях-Омега.

Окошко находилось в последней туалетной кабинке, на уровне человеческого роста. Лева уцепился за край оконной рамы, но не мог подтянуться.

– Ты будешь утром на работе? – спросил Никита.

– На работе? – в ужасе прошелестел Теоретик. – Какой работе?

Похоже было, он думал, что жизнь кончилась, и, как все, поддавшиеся страху люди, не способен был посмотреть на ситуацию со стороны. На самом деле, пока что никто не знал, что именно Теоретик ударил Мураховского, и тем более никому не было известно, о чем они говорили с Чагиным. Существовала даже возможность, что вообще никто не узнает, что они встречались сегодня: и в бар, и в туалет они входили по отдельности. Что-то могла заметить Наташа, но неизвестно пока, на чьей она стороне.

Никита подсадил Теоретика. Только теперь, когда он охватил его руками, прижал и поднял, когда кожей почувствовал нервную дрожь и влажный жар Левы Беримбаума, Чагин до конца осознал, что это был именно тот человек, что, не задумываясь, перечеркнул однажды всю его жизнь. Именно в этом измученном хилом теле, которое крепко держал Чагин, когда-то проживало существо, заказавшее нападение на Никиту.

Кто живет в этом теле теперь? Враг или друг? Узнать это можно единственным способом – помочь телу, то есть Леве Беримбауму, пролезть в окно и убежать.

В это время со стуком распахнулась входная дверь в туалет. Внутрь ворвалась музыка, поверх которой требовательный голос прокричал:

– Никита Чагин! Срочно к телефону! Президент!

В кабинке Лева в панике засучил ногами. «Тише!» – со злостью шепнул ему Чагин, проталкивая его в узкий оконный проем.

Вошедший, приближаясь, стал поочередно открывать двери кабинок.

– Никита Чагин! Немедленно выходите!

– Секундочку! – крикнул Никита и, вытолкнув Теоретика, спустил воду. – Дайте штаны надеть.

Наконец в дверь его кабинки затарабанили так, что затряслись боковые перегородки.

Никита затворил окно и отодвинул защелку двери. Перед ним блестела широкая красная лысина бармена. Это был человек лет сорока с широкими плечами, толстым животом и лицом боксера.

– Быстро к телефону! – скомандовал он.

– А если я тебе на лысину надену вот эту корзину с закаканными бумажками? – спросил его Никита с расстановкой. – Как оно будет ничего?

В Секторе Чагину ловить было больше нечего. Нужно было выбираться отсюда. Чем быстрее, тем лучше. Но при этом не следовало делать лишних движений, чтобы не встревожить раньше времени врага. Теперь Никита понимал, что имеет дело именно с врагом, умным, хитрым, абсолютно беспринципным и поставившим себе не совсем понятные, но, скорее всего, далеко идущие цели, для осуществления которых нужен был он, Чагин, и его ребенок.

Как выбраться? Вот в чем вопрос. Никита знал, что по всему периметру Сектор наглухо изолирован от Внешнего мира. Легально выехать или выйти отсюда он сможет, только получив персональное разрешение полковника или Рыковой, а это невозможно.

Есть ли другие пути отхода? Как предупредить Вику? Сможет ли ему помочь Лебедев? И если не Лебедев, то кто? На что может пойти полковник, если заподозрит, что Чагину известныего намерения? Как защитить Лешу?

В сущности, это и был самый важный вопрос. Как защитить сына?

Все эти мысли в несколько мгновений пролетели в голове Чагина за то время, что он шел к телефону, расположенному на барной стойке. «А сейчас, – подумал Никита, подойдя и успокаивая дыхание, – мне нужно взять трубку и как можно спокойней поговорить с Еленой Сергеевной».

За плечом Чагина пыхтел от неутоленной злобы обиженный бармен. Никита помахал ему рукой, чтобы он отошел и не подслушивал. Бармен еще больше налился кровью и напряг плечи, но, подумав, отошел.

– Да, – сказал Чагин в трубку.

– Никита, – послышался голос Рыковой. – У нас тут твоя жена…

Пол бара качнулся под ногами Чагина.

– Я сейчас приеду, – сказал он.

– Не надо, – сказала Рыкова.

Адамов

Произвел смотр лекарствам. Продержусь сутки. Дальше придется экономить, а экономия в моем положении будет означать сепсис, гангрену и отсроченную ненадолго мучительную смерть.

Есть доза адреналина, достаточная, чтобы поднять в бой небольшого умирающего носорога. Главное – не пропустить тот момент, когда я еще в состоянии буду вколоть его и когда это будет оправдано хотя бы чем-нибудь кроме желания «умереть стоя». Укол даст мне силы выбраться наружу и заставит функционировать мышцы. Вопрос в том, выдержит ли сердце?

Как бы то ни было, в моем случае не следует рассматривать эти ампулы как эффективное лекарство. Скорее это что-то вроде хорошо заточенного клинка для выполнения харакири.

Пакет из коричневой бумаги, так называемый manila envelope, мне передали экспедиторы, приехавшие из Сектора за продуктами. В нем были два чистых листа бумаги формата А4, сложенных вдвое, и с десяток черно-белых фотографий, отпечатанных на дешевой фотобумаге и не глянцованных. Тот, кто посылал мне фотографии, очевидно торопился. Обратного адреса и подписи не было.

На снимках была моя Катя, по какому-то дикому недоразумению (это не было новостью для меня) превратившаяся в Секторе в эстрадную певичку, дешевую, но очень популярную.

На первом она сияла во всей славе Катьки-мегавспышки: микрофон в руках, голая грудь, эстрадный костюм, состоявший из трусиков в блестках и розовых тапочках без каблука. На втором она, с каким-то мученическим выражением лица, уже в халате, сидела в больничном кресле, у которого была ножка, как у вазочки для мороженого. Рядом стояли какие-то медицинские работники: один с тетрадкой и ручкой в руках, другой с блестящим медицинским инструментом непонятного назначения.

На третьем Катя, стриженная под машинку, лежала на операционном столе.

Далее следовали снимки ряда последовательных медицинских операций с омерзительными деталями надругательства над телом моей дочери. Я много чего повидал, я таскал за волосы отрубленные головы, но руки мои ослабели и дрожали, когда я добрался до шестого снимка. А дальше было хуже: крупный план глубоких надрезов и вшиваемого в них мужского члена вызвал у меня приступ головокружения и рвоты.

На последней фотографии то, что осталось от Кати, сидело на инвалидной коляске, рядом с которой позировал человек, одетый с извращенным лоском работника шоу-бизнеса. Поза и улыбка этого человека как бы приглашали полюбоваться на содеянное. На лице человека был болезненный восторг эксгибициониста и надменное ожидание денег и славы. Вероятно, это был продюсер.

Через десять минут я уже собирался в Сектор.

Встретиться с теми, кто сделал это, и найти тех, кто прислал мне пакет, было моим личным делом. Делом, которое не касалось на Земле абсолютно никого. Поэтому под надуманным предлогом всем нашим ребятам я дал приказ покинуть территорию Сектора и не входить в него как минимум десять дней. Анжеле и Хабарову сказал, что еду на Север проверить, приходили ли в порт новые корабли, Лену заставил переехать к тем из ее друзей, которые дальше всех жили от ее дома, а Анжелу перевез к людям, у которых она не жила раньше никогда.

Первым я нашел продюсера, узнал у него адреса врачей и перерезал ему горло.

Тот, кто выманивал меня в Сектор, был уверен, что я приду.

В клинике трансплантаций меня поджидало человек восемь бойцов. Бура среди них не было.

Это была тяжелая, жестокая работа на пределе моих возможностей, и я только частично выполнил задачу. Я уничтожил двух врачей и нескольких бойцов, но не сумел выяснить один мучавший меня вопрос. Чья это была идея – изуродовать Катю? Были ли это сделано насильно теми же, кто убил Сашу Попова, или Катя и сама была не прочь, а они только подтолкнули?

И если верно последнее, то как сильно должна была она меня ненавидеть.

Сейчас, когда маленький мир моего тела стал огромным миром боли, мне приходит в голову, что…

Не то чтобы Бога не было. Даже наоборот. Мне кажется, что их два. И второй тоже Бог, а не дьявол. Дьявола-то точно нет. Дьявол это человек.

Да, Богов два. Не меньше. Во всяком случае, я за свою жизнь имел дело с двумя.

Один – это бог моей боли, бог трехлетней Кати, гуляющей в парке с Региной с пластилином под ногтями, и бог человеческой крови, которой я, Игорь Адамов, несколько дней назад залил коридоры клиники пластической хирургии.

Этот бог всегда молчал. Молчит он и теперь.

Другой – бог Большого Ответа. Он начал разговор. Но поняли ли мы его? Должны ли мы отвечать? И как?

Будут ли еще реплики с Его стороны?

…Греки были ближе к истине, когда считали, что богов много и каждый отвечает за что-то свое. А тот, Большой и Непознаваемый Бог евреев, Бог Отец, Бог Единства и все такое, он ни за что не отвечает, ему ни до чего нет дела. Он занят тем, что стережет Вечность, то есть себя самого, как и я пять последних лет был занят тем, что стерег Анжелу и воображаемое будущее человечества, и мне не было никакого дела до моей дочери.

…Анжела никогда не говорила о Боге, но только рядом с ней я понимал…

…Под окном дерганые подростки танцуют хип-хоп. Бедные неуклюжие мальчики! Видели бы вы, как ловко это делают пацаны в Тихой Москве!

Леша

В подъезде стояла жуткая вонь – пахло гнилью, мочой и еще чем-то незнакомым, отдаленно напомнившим Леше запах внутри теплиц, если их долго не проветривать.

Было темно, на ступеньках под ноги то и дело попадались шуршащие пакеты, осколки стекла и какие-то склизкие очистки.

– А почему вы не включите свет? – спросил Леша между вторым и третьим этажами.

Язык остановился, держась свободной рукой за перила и сипло дыша.

– Потому что… мы экономим, – ответил он, и Леше показалось, что вопрос почему-то разозлил ряженого.

У входа в подъезд язык вкрадчивым голосом, слегка приглушаемым костюмом, объяснил Леше, что в Секторе, к сожалению, небезопасно «шнырять ночью по панелям», и лучше они поднимутся к нему в квартиру, позвонят в гостиницу для командированных, найдут Лешиного папу и подождут его в доме.

Они поднялись на четвертый этаж, где язык открыл ключами несколько замков тяжелой металлической двери, за которой, к большому удивлению Леши, оказалась еще одна дверь, деревянная, причем тоже запертая на два замка.

Войдя, переодетый зачем-то снова запер все замки.

Через абсолютно темный коридор они на ощупь прошли в комнату, в которой было немного светлее, угадывались очертания предметов, так как в окно попадал далекий тусклый свет из окон дома напротив. Язык чиркнул спичкой и зажег толстую свечу в узорном керамическом подсвечнике. Тень хозяина квартиры упала на стену, сломалась в углу между стеной и потолком и поползла к торчавшему из середины потолка голому крюку без лампочки. Язык выпрямился, и тень отскочила от крюка, закачавшись на стене в такт дрожанию пламени свечи.

– Ты не боишься? – спросил он.

– Нет, – ответил Леша, который уже начинал немного бояться.

Это было странное чувство, Леше не доводилось ранее испытывать страх в незнакомых помещениях или при общении со взрослыми.

– Правильно, здесь ты реально в сейфе, то есть, в безопасности.

Язык, кряхтя, вылез из поролонового костюма. Внутри оказался сильно пахнущий потом худой и сутулый человек с извилистым безвольным ртом. На нем был тонкий рваный свитер, а под свитером, который человек тоже снял, оказалась красная майка с надписью «Спортивное паломничество 2066».

Глаза человека, насколько можно было разглядеть при свете свечи, были злыми и трусливыми, хотя он и пытался придать своему лицу ласковое выражение, чтобы успокоить и приободрить Лешу.

– Сейчас сделаем небольшой инлайтмент, – сказал человек, хихикнув, и зажег еще несколько свечей, расставленных по комнате в консервных банках и грязных блюдцах. – Кушать не хочешь?

– Нет, – ответил Леша. – Я хочу к своему папе.

– Хорошо, хорошо, только не переживай, я сейчас позвоню, разыщу его, а ты пока посиди здесь. А потом уже поштевкаем, то есть поедим.

Человек вышел, и Леша услышал, как в двери комнаты щелкает закрываемый снаружи замок. Лешу зачем-то заперли. Он огляделся все еще довольно спокойно, но при этом вспомнил почему-то старый фильм про Буратино с неприятно фальшивым мальчиком в главной роли. В Секторе, конечно, все должно быть странным, но что-то в этой квартире было слишком странным даже для Сектора. Не оказаться бы в положении того неприятного мальчика с длинным носом на резиночке.

Леша обошел комнату. В ней было очень много книг – в шкафах, на полках и просто беспорядочно сложенных кривыми стопками на полу. В углу и на холодильнике, не включенном в розетку, лежали кипы газет и журналов. На кровати, покрытой одеялом без пододеяльника, валялись листы бумаги с какими-то беспорядочными надписями карандашом.

На стене над кроватью висела большая цветная фотография очень хорошего качества, на которой улыбались безвольными улыбками наглые сытые лица нескольких мужчин. За их спинами на стене было растянуто полотнище, покрытое стилизованными изображениями наушников, под каждым из которых располагались слова «Радиостанция «Московский ревербератор». Наверху стояла дата: 2011. В одном из мужчин Леша узнал хозяина квартиры. Рядом висела черно-белая фотография качеством похуже, вероятно сделанная уже после Потепления, на которой похудевшего хозяина обнимал за плечи широкий человек с узким лбом и поломанным носом.

Слева от кровати, на письменном столе, стояла большая пишущая машинка с приделанной сбоку блестящей металлической пластиной, на которой было выгравировано «Гомеру от Ахиллеса». В машинку был вставлен наполовину заполненный лист бумаги. Леша взял свечку, торчавшую из консервной банки, поднес ее к листу и прочел: «Глава 9. Постцифровая братва окончательно переходит под начало Ахиллеса (Блогера Бледного). Философия милосердия и справедливости, определяемая просто и емко словом “понятия”, приносит первые плоды».

Где-то в квартире, куда ушел хозяин, зашумела вода в унитазе и хлопнула дверь. Затем послышался звук вращения телефонного диска. Человек-язык куда-то звонил. Папе? В гостиницу? Леша поставил свечку на место и прислушался.

– Алё! Бледный? – прошептал в трубку хозяин. – Это я, Гомер.

Раньше Леша никогда не подслушивал никаких разговоров. Не потому, что это было нехорошо, а потому, что никогда не возникало даже мысли об этом, просто не было никакой нужды. Он и сейчас не делал ничего особенного: не подкрадывался на цыпочках и не прижимал ухо к замочной скважине.

Однако по непонятной причине через дверь и стены Леша различал приглушенный шепот в другой комнате так ясно, как будто говорили прямо у него над ухом.

Леша так натерпелся за сегодняшний день, так хотел найти отца и вернуться вместе с ним домой из этого пугающе отвратительного Сектора, ему было так тревожно и даже страшно, что он, сам не замечая этого за собой, сделал какое-то странное внутреннее усилие, после которого в голове у него как будто щелкнуло. Пространство внутри головы стало бесконечно огромным, озаренным мягким приятным светом, словно от тысяч далеких звезд, и прямо в середине этого уютного и одновременно бесконечного пространства грубый голос сказал:

– Привет, писака! – и Леша вздрогнул.

– Бледный! Срочно пришли кого-нибудь, у меня для тебя кое-что есть, – раздался в голове у Леши шепот, и мальчик понял, что он слышит чужой телефонный разговор настолько ясно и отчетливо, как если бы прижимал к уху трубку параллельного телефона… И даже лучше. Даже яснее и отчетливее, совершенно без помех.

Чтобы проверить свои ощущения, Леша отошел в дальний конец комнаты, к окну – ничего не изменилось, звук голосов оставался предельно четким.

– А поконкретнее? – спросил грубый голос.

– Да есть тут мальчишка, лет семь-восемь, кретин. Искать его никто не будет. Они тут нелегалы. Ты говорил, что если я найду тебе хорошие детские почки, подаришь мне жилье в Воронцово или в Дарвиновском.

– Насчет Дарвиновского, у тебя борзометр зашкаливает. Это личная хата полковника. Там мест больше нет. А где-нибудь рядом с Воронцовскими, можно подумать…

– Ты обещал, – горячо зашептал человек-язык. – Мальчишка – кретин, ты понимаешь? А это значит, что почки совсем другие, не такие, на какие ты рассчитывал. Почки со знаком качества. Сто лет на них проживешь. Это не какой-нибудь бродяжка из Сектора. Мальчишка крепенький, чистенький… Я вот что еще думаю. Конечно, важнее здоровья ничего нет, но в данном случае еще и на запчастях, – раздалось неприятное хихиканье, – на запчастях можно неплохо заработать…

– Какой ты меркантильный. А еще Гомер! А если бы твоего сына на запчасти разобрали и распродали по кусочкам? Слышал, что было в клинике? Кому-то сильно не понравилось, что его родственников разбирают на запчасти.

– А что было? – с испугом переспросил Гомер.

– Со временем узнаешь. Это будет полезно.

– Так что делать, Бледный? Что делать, скажи. Если согласен, я его задержу, только поторопись. Боюсь, что не смогу долго его разводить. Почувствует неладное, поднимет шум. А ты знаешь, какие у меня соседи. Заберут пацана и сами кому-нибудь продадут. Или полковнику отвезут… Тому всегда люди нужны для обмена.

– Это правда, – ответил грубый голос и после непродолжительного молчания сказал: – Лады, Гомер. Пацана не выпускай. Сиди тихо. Скоро приедем. Сторгуемся, не ссы.

Последние слова Леша услышал, уже высунувшись в открытое окно и ощупывая крепление старой водосточной трубы, спускавшейся по внешней стене дома.

Леша лазал по деревьям как белка: с трех лет объедал с друзьями черемуху и шелковицу, забираясь на самые высокие ветки. Ржавая труба это, конечно, не ветка шелковицы, но Леша вспомнил, как папа говорил: «Высота не имеет значения. Главное, держись крепко руками».

И когда бывший сотрудник радиостанции «Московский ревербератор», а ныне придворный писатель бандита Бледного, Гомер-Свендерович начал поворачивать ключ в замке комнаты, в которой был заперт Леша, мальчик уже спускался в ночной переулок с высоты четвертого этажа.

Анжела

Я могу включить любой мобильник на любом расстоянии. Нужно только захотеть, и больше ничего. Мне не нужно знать, где находится человек, и совершенно ни к чему так называемый абонентский номер. Как я это делаю, я не знаю, да и не особо стремлюсь узнать. Делаю, и всё.

А еще я могу включить телефон незаметно для его хозяина, и слушать все, что происходит вокруг. Причем определить, что я подключилась, никак нельзя. Об этом до сегодняшнего дня знали только два человека на всей Земле – я и дядя Игорь. Однажды я подслушала разговор дяди Игоря с моим отцом, а потом несколько раз подслушивала своих родителей, после чего решила больше так никогда не делать. И все потому, что услышала из уст мамы и папы такие вещи, которые ребенок, пожалуй, не должен слышать о себе от родителей.

Я их жалела, а они пользовались мной, зарабатывали на мне деньги. Изображали из себя Марию и Иосифа. Повышали свой статус среди дерганых. Дурачили неизлечимо больных. А деньги тратили на всякие мерзости. Будучи сами неизлечимо больными.

В общем, я давала себе слово больше не влезать в чужие мертвые мобильники и не оживлять их, и даже хотела прекратить отправку смс-ок в Сектор. Во всяком случае, я стала отправлять их редко и нерегулярно, не так, как делала это в первое время.

Но сегодня вечером все сразу же переменилось. Мы узнали, что какая-то дура потащила в Сектор шестилетнего тихого мальчишку, а отец этого мальчишки, друг Бориса Лебедева, раскопал в Секторе какие-то важные сведения, настолько важные и настолько тревожные, что запаниковал, а он, говорят, никогда не был слабонервным. Я, естественно, решила связаться с дядей Игорем и сообщить ему об этих странных происшествиях, и спросить, что делать в такой ситуации. Такая у нас с ним была договоренность: искать его только в случае опасности или чего-нибудь экстраординарного.

И когда я сделала попытку связаться с ним (что может быть проще для меня!), оказалось, что дядя Игорь исчез. Вернее, исчез его мобильник, все говорило о том, что его телефончика, того, который он всегда держал при себе для экстренной связи со мной, больше нет в природе. Но так как дядя Игорь не относится к тем людям, которые просто так, по неосторожности теряют или ломают такие важные вещи, я сразу поняла, что с ним что-то случилось.

Я вспомнила его посеревшее лицо и его глаза, как бы смотревшие внутрь, когда он уезжал на Север посмотреть, как он сказал, приходят ли корабли, и подумала, а вдруг он в большой беде, один на всем белом свете, и некому прийти ему на помощь?

И тогда я решила позвонить своему отцу.

Я не говорила с отцом пять лет, и это было непростое решение.

Но нам нужно было узнать, что же все-таки могло так напугать старшего садовника Чагина. Я видела его в окно, когда он приезжал на велосипеде. Это был красивый уравновешенный мужчина, не похожий на труса.

И где сейчас его сын? Не попал ли в беду? И как можно выручить его?

А главное – куда исчез дядя Игорь? А что, если он и не собирался ехать на Север и его отъезд как-то связан с пугающей историей садовника?

Что, если он тоже сейчас в Секторе? Лежит связаный и избитый в каком-нибудь подвале. Что, если его пытают? Я видела его бывшего друга Виталия Ивановича. И прекрасно знала, на что эти люди могут быть способны.

Я, конечно, не верила, что отец добровольно поможет мне. Но мне достаточно было, чтобы он согласился добыть для меня такую информацию, для получения которой ему придется поговорить с важными людьми в Секторе. И с такими людьми, которые могут знать что-либо о дяде Игоре и о всяких тайных заговорах. Ему нужно будет ездить, встречаться, звонить и разговаривать.

В этом и заключался мой план. Он будет разговаривать, а я буду подслушивать.

– Алло, – сказала я в трубку. – Это я.

Отец молчал, я слышала только какое-то сопение в трубке, и почти видела, как кривятся его губы и подрагивают щеки, – мы не говорили пять лет, и он должен был волноваться.

– Это ты? – спросил он, наконец, каким-то слабым голосом.

– Да. Это я, – сказала я и повторила, – я.

– Взрослый голос, – сказал он и поперхнулся. – Очень взрослый голос… И какая хорошая связь… У тебя какой телефон?

– Nokia.

– Красный?

– Да, красненький. Перламутровый, – ответила я и неожиданно заплакала.

Еще я задала несколько вопросов о маме, но потом почувствовала, что со мной говорят слишком осторожно и слишком неискренне, как с человеком, которому не доверяют, но которым тем не менее собираются хорошенько попользоваться. От семьи не осталось ничего. Отец был совершенно чужим и даже опасным человеком, который к тому же считал чужим и опасным человеком свою дочь, то есть меня. Больше всего в жизни я не люблю кого-либо в чем-либо подозревать, даже если люди заслуживают подозрений. Поэтому вскоре я перешла к делу.

Я попросила отца узнать, где находится старший садовник Чагин (бывший, как оказалось, журналист), и дать мне о нем максимально подробные сведения: зачем его пригласили в Сектор, пересекали ли границу его жена и сын, когда они это сделали и куда направились после. Кто их встретил, где поселили. Чем они будут заниматься, где жить и когда вернутся назад. И еще задала много мелких, но конкретных вопросов, требующих наведения детальных справок.

Отец задумался и стал упираться. Он сказал, что не все может сообщить мне, и даже не всю информацию может получить, так как для этого требуется особый доступ. Еще он сказал, что лучше бы мне самой приехать, и он на месте поможет мне навести справки.

Я ответила, что, возможно, я и приеду (я действительно думала об этом!), но информация нужна мне немедленно и в полном объеме, и если через десять минут я не начну получать ее, никогда их дурацкая церковь больше не получит ни одной смс-ки. Тогда он засуетился и сказал: «Хорошо, хорошо, только не надо волноваться…»

Как легко шантажировать этих людей! Попробовала бы я проделать такой же фокус с кем-нибудь из тихих! На месте отца я представила некоторых своих знакомых из Тихой Москвы. Регину. Рыжую Лену, подругу дяди Игоря. Егора Петровского, девятнадцатилетнего сына директора электростанции, его сильные не по возрасту плечи и бездонные синие глаза. Мне стало смешно.

Как и следовало ожидать, спустя несколько минут я услышала, как отец говорит с пропускным пунктом на границе Сектора, потом с полковником Буром, потом с какой-то Рыковой, которая зло расхохоталась и послала его на три буквы, с Сервером, с Мураховским, с какими-то безымянными лейтенантами, святыми отцами и «братухами».

То, что я узнала, потрясло меня.

Полковник Адамов в Секторе. Ранен. На него идет облава. Мальчик потерялся. Его тоже ищут, он им нужен. Потому что этим мальчишкой они хотят ЗАМЕНИТЬ МЕНЯ!

И еще я узнала, что они уверены, будто я способна…

Я выбежала из своей комнаты.

– Отец Борис! Я видела у вас охотничье ружье.

– Это берданка, – ответил он, растерянно поглядев на меня. – Так сказать, память об отце. Мой отец с ней…

– Патроны сохранились? – перебила я.

Ночь была темной, а церковный двор освещался только несильным светом лампы над воротами храма. Регина и Борис стояли неподалеку, но лица их почти не были видны. Я подняла ружье дулом вверх, в ночное небо, и нажала курок.

Удар оглушительной красно-оранжевой вспышки напугал меня и в то же время привел в какой-то странный восторг. Регина вскрикнула. Птицы взметнулись и с криками стали носиться над черными ветвями абрикосовых деревьев и над тяжелой темной массой церковного купола.

Несколько секунд мы все молчали и не шевелились. В ушах звенело. Пахло паленым.

Потом Регина повернулась и молча ушла. Отец Борис стоял, опустив руки, и смотрел на меня сквозь темноту.

– Борис! – сказала я, не выдержав.

Он шагнул ко мне, вынул из моих рук берданку и свободной рукой, сухой и крепкой, обнял меня за плечи.

– Пойдем в дом, – сказал он. – Тебе, наверное, очень тяжело.

И тогда я рассказала ему все.

Адамов

В подъезде напротив живет человек, который подрабатывает рекламой сомнительных фирм, одеваясь в костюм, изображающий большой человеческий язык. Несколько раз я видел его в компании уголовников. Тогда он был в обычной одежде, но я узнал его по манере выворачивать ноги и по-женски прижимать к бокам локти при ходьбе.

С полчаса назад этот человекоязык провел мимо окна моего подвала мальчишку лет восьми. «Откуда у него мальчишка?» – подумал я, вгляделся и чуть не задохнулся от волнения. Мне показалось, что мальчик – тихий! Лица в темноте было не разглядеть, но то, как он оглядывался, говорило, что он чужой в этих местах, а походка мальчика, раскрепощенная, даже грациозная, и в то же время прямая и собранная, резко выделяла его из вечерней толпы. Такая звериная грация в старые времена приобреталась годами тренировок, тихим была дарована бесплатно, а у дерганых вообще не наблюдалась.

Внутри, под сердцем, протянуло холодом, и зашевелилась кожа на затылке. Как сюда попал тихий мальчик? Зачем? Что это значит? Случайно ли это? А если нет и это знак, то кто мне его посылает? Хабаров? Анжела? Или Тот, Второй, Который заговорил с нами пять лет назад в Орехово-Зуево?

Они вошли в подъезд, а я стиснул в руке ампулы с адреналином.

Минуты шли, стекло ампул раскалилось в руке, но ничего не происходило.

Потом очередной приступ боли прокатился волной по телу и затопил мозг. «Здесь не может быть тихих детей, – подумал я, стискивая зубы. – Это галлюцинации, начало разложения психики».

Но спустя еще несколько минут я вдруг услышал свист и крики за окном. Шумела толпа подростков с фонариками. (Золотая молодежь: батарейки и аккумуляторы здесь очень дороги и доступны не всем.) Некоторые были на велосипедах, другие на роликах, и все почему-то кричали и светили фонариками куда-то на стену дома, на той стороне переулка. Часть подростков сгрудилась за окном прямо перед моими глазами, и из-за их ног и велосипедов мне ничего не было видно.

Тогда, волоча за собой килотонны боли, я отполз в сторону, чтобы поменять ракурс, пригнул голову и в просвете увидел того самого мальчишку с прямой походкой, которого вел полчаса назад человекоязык. Мальчишка висел на стене дома, на высоте метров в двенадцать, и смотрел вниз. Внизу свистели и улюлюкали.

В окне, рядом с водосточной трубой, которую мальчик сжимал руками и ногами, появилась тень, протянула руки, и мальчик стремительно, как обезьянка, слетел по трубе вниз, прыгнул на асфальт, испуганно посмотрел на дикую толпу подростков, окружившую его полукольцом, и вдруг отчаянно побежал прямо на них. Одни растерялись и отступили, другие пытались схватить мальчишку за куртку, но не смогли: мальчишка мужественно прорвал цепь и побежал куда-то вниз по переулку.

С визгом и улюлюканьем вся толпа на колесах и на колесиках ринулась вслед.

Какой я дурак! Как я мог сомневаться! Конечно, это был тихий мальчик!

Но что могло значить его появление? Что с ним случилось? От кого он бежит?

Куда?

Чагин

Рыкова сказала, что группа, с которой Чагин будет искать в ночных трущобах своего сына, появится в баре через несколько минут. Чагин медленно положил трубку и зачем-то стал прижимать ее к телефону, невидящим взглядом озирая полутемный блеск бара. Где-то на периферии мелькнула Наташа в своей настоящей женской одежде, красное лицо бармена, балахон Пугалашко и припудренные груди официантки. Потом Никита отнял руку от телефонной трубки. Трубка была мокрая. Никита поднял руку к лицу и посмотрел на ладонь. Затем откинул деревянную загородку и зашел за барную стойку. На полках стояли десятки разноцветных бутылок. Aston Martin, Gordons, Beefeater – все это были подделки. Широким движением Чагин смахнул на пол разноцветный стеклянный ряд, под звон и грохот снял с верхней полки бутылку тульского коньяка, сорвал пробку и отхлебнул из горлышка.

Группа действительно появилась очень быстро. Складывалось впечатление, что они дежурили на улице у входа или вообще сидели где-то за столиками в закрытой зоне бара.

В группе было шесть человек. Пять мужчин со сжатыми губами и Наташа. Двое были с таинственными футлярами, остальные вооружены ножами, телескопическими дубинками и арбалетами. Многовато, подумал Чагин, для поиска маленького ребенка. Это же не серийный убийца и не допереворотный солдат-дезертир с автоматом Калашникова и двумя запасными рожками. Не лучше ли было разделиться на несколько маленьких групп, чтобы прочесывать город быстрее?

– Не лучше, – с нажимом ответила Наташа и многозначительно посмотрела на Чагина. – Ночью? В Секторе? Не лучше.

И Чагину стало страшно.

– Скорее, – сказал он. – К магазину.

Все погрузились в длинный электрический минивэн и покатили в сторону магазина «Кликобель».

Минивэн был зеленый, перекрашеный, с мятым капотом и разбитым бампером. Боковых стекол в окнах не было. «Это хорошо, – подумал Никита. – Легче наблюдать за улицей». Поиски решили начать с того места, где Леша потерялся. Чагин сказал, что в лесных походах учил сына, если потеряешься, оставаться на том самом месте и ждать.

– Но там его уже искала ваша жена, – возразила Наташа.

Чагин посмотрел на нее так, что она невольно отшатнулась.

– Ну, хорошо, хорошо, о жене ни слова, – поспешила она успокоить Никиту, – а если там не найдем, где еще он может быть? Куда он мог пойти?

– У вас есть управление садов и парков или какая-нибудь организация в этом роде? – громко спросил Никита, высунувшись в окно и вглядываясь в темные улицы, людей и дома.

– Нет, Никита. Таких организаций у нас нет.

– А гостиницы для приезжих специалистов у вас есть? Я брал сына с собой пару раз в командировки, и он может предполагать, что я остановлюсь в такой гостинице.

– Нет у нас никаких гостиниц для специалистов, – сказала Наташа.

– Премиальненько, – сквозь зубы прошипел Чагин.

В этот момент они проезжали мимо церкви, над вратами которой стояла гипсовая фигура девочки с рукой, прижатой к левому уху.

– Вот куда он может пойти, – сказал Чагин. – В церковь. Церкви есть и у нас. А все остальное слишком непохоже.

Чагин вообще-то сомневался, стоит ли сразу сообщать членам группы всю информацию о привычках Леши, о том, как и в каких обстоятельствах он склонен себя вести. Во-первых, он опасался, что эти сведения передадут другим группам, и они найдут Лешу раньше, и тогда он может никогда больше не увидеть сына. А во-вторых, Никита решил бежать из Сектора при первой возможности, следовательно, чем меньше дерганые знают, тем лучше. Однако страх за сына, страх перед улицами Сектора – бандитами, извращенцами и «визажистами» всех родов – пересилил. Лешу нужно было найти как можно быстрее, убедиться, что он жив и здоров, и только после этого думать о бегстве от той опасности, которую представлял из себя Бур, одержимый идеей добиться мирового господства при помощи детей-Омега.

Пока враги на его стороне, нужно рассказывать все, что может помочь им найти сына.

Но потом. Что делать потом? Как выбраться отсюда? Как попасть назад в Москву? Что будет с ними, если не смогут бежать? Какие планы у Рыковой и Бура на его сына? Не приступят ли они к выполнению своих планов немедленно? И что они сделают? Заберут Лешу, как они сделали с сыном Теоретика? Будут мучить, ставить эксперименты? И что будет с Викой? Почему ее не выпустили из Воронцово? Ведь она тоже хотела искать Лешу. Позволят ли им теперь быть вместе, семьей?

Вдруг словно ледяным душем окатило Никиту. «Бур! Леша может искать Бура! Это единственный человек, которого он знает в Секторе!» Сын может описать полковника, дерганые испугаются и приведут Лешу к нему.

Полковника нужно опередить. Нужно искать быстрее, как можно быстрее.

– Почему не объявите по радио? – развернулся Чагин к Наташе. – У вас тут везде громкоговорители расставлены. Что может быть проще?

– Нельзя, – ответила Наташа.

С переднего сиденья повернулся руководитель группы, бритый наголо здоровенный мужик с поломанными ушами и темным пятном ожога на лице. Он молча, но веско покачал головой из стороны в сторону, подтверждая слова Наташи.

– Но почему?

– Не с нашим народом, – просипел мужик. – Хуже будет.

– Но почему? – требовал Никита.

Мужик посмотрел на него, как на дитя, и, не сказав ничего, отвернулся.

– Потому что немедленно начнется охота, – ответила за него Наташа. – Травля. И битва за право найти мальчика первым. И не дай бог, если подключатся квазигеймеры. Ты бы хотел, чтобы на твоего сына охотились, как в старой компьютерной игре? Только с настоящим оружием. – Наташа подняла глаза вверх, прошептала что-то неслышное, приложила к уху левую руку и одновременно перекрестилась правой. Это могло быть смешно, но никто не рассмеялся.

В магазине «Кликобель» Леши не оказалось. Он не вернулся к тому месту, в котором потерялся. Значит, он не потерялся. Значит, он пошел искать отца. Или полковника.

Но было еще одно объяснение. Самое плохое. Мальчика похитили.

– Нужно опросить людей! Что вы стоите? – закричал Чагин. – Вперед! Кто-то мог его видеть.

– Привлекать население приказа не было!

– Так получите такой приказ!

Наташа бегом бросилась к телефону и через несколько секунд отрапортовала по-военному:

– Мальчик пока ни одной из групп не найден. Разрешено опрашивать население, любые классы, без исключения. Только осторожно.

«Все-таки на нее можно положиться, – подумал Чагин. – Но сами мы не справимся. Надо просить о помощи! Не может быть, чтобы Тихий мир нас бросил в беде. Надо звонить Лебедеву! Но как это сделать? Нельзя, чтобы они знали, что у меня есть связь с Москвой. Когда я найду Лешу, это может стать нашим единственным шансом на спасение».

Чагин решил при первой возможности оторваться от группы, найти телефон-автомат и сделать звонок.

Тем временем все, кроме водителя, вышли из минивэна, рассыпались цепью, проверяли дворы, подъезды. Наташа и человек с ожогом задавали вопросы населению. При этом Наташа не отходила от Никиты и не сводила с него глаз.

Регина

Почему Адамов не рассказал никому об Анжеле? Непонятно. Впрочем, я никогда особо не понимала его. Вернее, до Потепления я вообще не понимала, как он живет, чего добивается и почему поступает так, а не иначе.

Зато теперь мне становилось ясно, почему он так опекал девочку, так боялся за нее, почему смотрел на нее с такой лаской и с болью, и с тревогой.

Лично у меня все внутри просто переворачивалось от жалости к ней, и, я бы сказала, саднило от благоговения перед… Точнее я выразиться не могу. И, следовательно, не буду.

Неужели она такая не одна?

После выстрела Анжела и Боря долго просидели взаперти. Потом вышли и рассказали мне о детях-Омега. И еще они рассказали о том, что Игорь в большой беде, и о том, что этот мальчик, Леша, и его отец, такой странный и такой располагающий к себе человек, попали в жуткую, невозможную ситуацию, из которой можно никогда больше не выбраться. Я понимаю, что мне рассказали не все: Боря прятал глаза, а взгляд Анжелы, наоборот, пламенел от жара нераскрытой тайны, которой она, скорее всего, хотела поделиться, но не могла.

Ну что ж. Раз так, значит, пусть будет так.

Если бы у Адамова была такая дочь, как бы они подошли друг другу, подумала я.

Через несколько минут Анжела заявила, что собирается «войти в Сектор». Она так и сказала – «войти», как входят в селение военные, как входил Игорь в бесчисленные городки и деревни в те годы, когда мы были мужем и женой, годы, похожие на тяжелый сон.

– Помогите седлать жеребца! – сказала девчонка.

– И что ты собираешься там делать? – спросил Борис.

– Они поклоняются мне. Я заставлю их отдать дядю Игоря и мальчика, и Никиту, и его жену. И я накажу их.

– С использованием вот этого? – Борис руками изобразил выстрел из берданки. – Но это начало войны. Кровь.

– Нет, я найду другой способ. Я поговорю с ними.

– Анжела, не делай этого. Они не будут слушать. Ты думаешь, раз они поклоняются твоим изображениям, они будут тебя слушать? Ерунда! На самом деле они поклоняются своим больным мозгам, а совсем не тебе. Ты им не нужна. Они прибьют тебя к доскам. Простите за кощунственное сравнение, – Борис перекрестился, – но ты читала «Легенду о Великом инквизиторе»?

– Это Достоевский, что ли? – с презрением воскликнула Анжела. – Но ведь он во всем был не прав!

– Все равно. Нельзя тебе туда идти, – твердо повторил Борис. – Я сейчас свяжусь с Хабаровым. Пусть губернатор надавит на Сектор. Вышлет парламентеров, отключит свет, прекратит поставки продовольствия.

– А разве это не будет объявлением войны? – спросила Анжела. – Поймите же, несколько минут назад я слышала своими ушами, на что готов пойти полковник Бур. Он придумал план «Б». Если на него надавят, он будет брать заложников и сражаться до конца.

«Боже мой! – воскликнула я, не разжимая губ. – Жизнь так прекрасна! Зачем? Зачем Ты оставил так много людей пребывать в кошмарных снах?»

Леша

Из разговора Бледного и Гомера Леша понял только то, что это очень плохие люди и они хотят сделать с ним нечто страшное.

Папа учил его, если потеряешься, нужно ждать на том месте, где виделись последний раз.

Поэтому Леша бежал в сторону магазина «Кликобель». Хотя город был запутан и незнаком, Леша прекрасно помнил дорогу. Как и все тихие дети, он замечательно ориентировался, был внимателен к мелочам и даже помнил количество этажей и подъездов во всех зданиях, мимо которых провел его человекоязык. А их было немало.

Леша бежал изо всех сил. За ним с криками неслась толпа взрослых мальчиков на велосипедах и роликах, и только разбитые дороги, камни, ямы и трещины на асфальте не давали им пока что догнать его. Один из велосипедистов упал с грохотом, несколько человек наскочили на него в темноте, образовалась свалка, и преследователи немного отстали, а у Леши появилась надежда, что он сможет первым добежать до магазина. Он не знал, чего хотя от него эти подростки, но уже понял, что правильнее будет не ждать от них ничего хорошего.

Леша пробежал уже два квартала, когда вдруг в голове у него раздался голос Гомера.

– Бледный, он убежал. Сто пудов, к матери, в «Кликобель».

– Там есть мои пацаны. Мы его встретим. За почки спасибо, но за грязную работу ты мне торчишь, – ответил бандит.

Услышав этот телефонный разговор, Леша не понял почти ничего, но и того, что он понял, было достаточно. В магазин, в котором он расстался с мамой и который казался ему единственным безопасным местом в Секторе, теперь было нельзя. Тогда он немножко сбавил скорость и стал оглядываться в поисках какой-нибудь безопасной подворотни. Это было ошибкой: один из преследовавших его, худой долговязый парень лет шестнадцати на роликах, вырвался вперед, догнал его, толкнул в спину и сбил с ног.

Через несколько мгновений Лешу крепко держали за шиворот, и в лицо его бил свет электрических фонариков, штук десяти, не меньше.

Сервер

Время было детское, около десяти вечера. Антон (так звали Сервера до того, как он с младшим братом переехал в Сектор подальше от кретинов с их идиотским укладом) помнил, как сиял, и сверкал, и кипел огромный город по вечерам. Теперь десять – это была уже ночь. Экономия электроэнергии сделала свое черное дело. Сервер печально улыбнулся нечаянно получившемуся каламбуру.

Сегодняшнюю ночь он собирался провести со своей девушкой Анфисой, которая работала в премиальной организации «Прыгающий человек». Первую половину ночи в новейшем клубе «Мяу-Ши», а потом – к нему домой. Обе части обещали быть по-своему необыкновенными. Клуб «Мяу-Ши» работал по системе мультиэмьюз. Вначале бар, потом просмотр редкой копии любимого фильма «Социальная сеть» в кинотеатре на втором этаже, потом, чтобы снять напряжение от слишком серьезного кино, – бои старушек на крыше комплекса. На самом деле ивэнт правильно назывался «Бои без правил среди пожилых женщин старше семидесяти лет», но наедине с близкими друзьями (и с Анфисой) Сервер иногда мог позволить себе запретное слово «старушка».

Вторая половина должна была начаться срыванием с Анфисы ненавистного балахона, скрывающего линию талий и бедер. Не то чтобы Сервер плохо относился к моде, совсем нет, его не слишком заботили наряды посторонних женщин, но балахоны, которые надевала его любимая, он ненавидел всей душой. Вероятно, в этом и есть их смысл и предназначение, рассуждал он. Вызывать неистовое желание сорвать их. Иначе зачем такое уродство? Но признаться в этих крамольных мыслях не мог никому, даже Анфисе.

Анфису Сервер (а в прошлом Антон) считал самой красивой из известных ему женщин. Ее косящие глаза и завитые пряди сводили его с ума. Что говорить о той картине, которая открывалась после расправы с балахоном! Он всерьез думал о женитьбе и, будучи по природе своей латентным крестьянином, страдающим в обличье горожанина, мечтал о детях. Такие мечты в Секторе считались порочными, а осуществление их грозило погружением в тяжелые, изматывающие заботы: жизнь была такая, что до десяти лет ребенка нельзя было отпустить на улицу одного. Но и Анфиса была не без порока: любила комнатные цветы, тихую музыку и простую домашнюю работу. Хотя это не страшно. Известно, что немного порочности делает женщину еще более привлекательной. Сервер с любовью погладил карман своей розовой рубашки, оборванный неделю назад в стычке и аккуратно подшитый той же ночью руками Анфисы. Тихонько, пока он спал. Нормально ли ночью своими руками штопать рубашку? Не нормально. Но почему-то приятно вспоминать об этом.

И вот сегодняшняя долгожданная ночь: бои старушек, титан древности Цукерберг, а главное – Анфиса, – сегодняшняя ночь была испорчена и перечеркнута появлением какой-то Вики, в первые полчаса свои в Секторе потерявшей собственного ребенка. Рыкова приказала отвести эту женщину в дом, в котором поселили ее мужа, журналиста, и не отходить от нее ни на шаг. Позже позвонил Бур (все телефоны журналисту отрезали от городской сети, но в комнате охраны, конечно, оставили необходимую связь) и сказал, чтобы ее не выпускали за порог ни при каких обстоятельствах, что бы ни случилось, и что Сервер персонально, головой своей, отвечает за эту женщину, показавшуюся Серверу во всех отношениях нелепой.

Так что Сервер запер Вику в специально предназначенной для нее комнате, в которой стоял густой запах дезодорантов и освежителей, а посередке красовалось большое кресло с женской грудью, пупком и подлокотниками в виде коленок. У входа он поставил двоих охранников в серых костюмах. Еще несколько человек расставил в разных местах по дому, а четверых с футлярами отправил на улицу, контролировать периметр.

И теперь он сидел недвижимо, глядя в ночной парк за окном и думая о полковнике Буре, который испортил ему сегодняшнюю ночь. Впрочем, что еще можно ожидать от человека, не единожды хлеставшего Сервера по щекам. Ночь впереди была долгая. Делать было нечего. Оставалось вызывать в памяти лицо Бура, его шикарные костюмы, шрам над левой бровью и нечеловеческую привычку сужать зрачки. Что ж, думать о полковнике, конечно, не лучшее, но и не худшее из занятий. Думать о нем и ненавидеть его.

Зная, что впереди еще долгие часы ожидания, Сервер постарался расслабиться и поплыл по волнам ненависти.

Чагин

Прошел час с того момента, как Чагин в зеленом минивэне отправился на поиски сына.

Группапрочесывала квартал за кварталом, грязные подъезды, мрачные подворотни, сомнительные ночные заведения. Леши нигде не было. Опрос населения, который, по мнению Чагина, проводился слишком осторожно, слишком невнятно, тоже ничего не дал, – никто не видел никакого необыкновенного мальчика.

Позвонить Лебедеву не удалось, Наташа не отставала от Чагина ни на шаг.

Утешало только то, что и другие группы не нашли Лешу. Но это же и пугало.

Руководитель группы, бритый здоровяк с ожогом на лице, становился все мрачнее и сосредоточеннее. Чагину это не нравилось. В конце концов в отчаянии он подумал: «Может быть, Леша и вправду ребенок-Омега и у него есть сверхспособности? Может быть, он как-то обнаружит их у себя и, может быть, эти способности спасут его?»

Чем меньше становилось надежды быстро разыскать сына, тем больше Чагин надеялся на чудо.

Леша

– Мы же не какие-то вшивые католики, – сказал долговязый подросток, которого остальные мальчики и девочки называли странным именем Ай-Поц. – Это у них там среди ночи в церкви обязательно кто-нибудь тусуется. А в нашей церкви, чуть стемнело, никогда никого. Тут самое место. Тут этого пацана никто не найдет.

Они сбили ржавый висячий замок на задней двери и, освещая путь фонариками, вошли в церковь.

Несмотря на тычки и подзатыльники, которыми подгоняли Лешу, он быстро и внимательно оглядел внутреннее убранство. Оно почти ничем не отличалось от тех церквей, которые Леша видел в Москве. Только видно было, что недавно тут делали ремонт. Часть росписи по стенам и на потолке была совсем новой и совершенно не гармонировала со старыми, более тусклыми участками. На этих новых, недавно накрашенных кусках, везде был один и тот же персонаж, которого никогда не раньше не замечал Леша ни в настоящих церквах, ни на иллюстрациях в папиных альбомах. Это была девочка лет тринадцати с распущенными светлыми, почти рыжими волосами, чаще всего зачем-то прижимавшая левую руку к голове.

Посередине стоял то ли шкафчик то ли стол, такой, как обычно стоит в любой церкви. Эти шкафчики всегда напоминали Леше кафедру, с которой в актовом зале школы выступал директор, только они были пониже и повернуты скошенной стороной наоборот, к залу.

Лешу подтащили к этому шкафчику и заставили встать на колени. Леша, конечно, не хотел, но его сильно ударили сзади под коленки, и когда он упал, схватили за плечи и прижимали, чтобы он не делал попыток подняться.

На наклонной полочке шкафчика под толстым стеклом лежал какой-то маленький черненький приборчик, а на передней стенке была прикреплена табличка с надписью «И не надо бояться». Это была первая публичная надпись в Секторе, смысл которой был понятен Леше. Более того, по его мнению, эти слова как нельзя более точно описывали происходящее в церкви.

Подростки, каждый из которых считал своим долгом ударить, ущипнуть, крикнуть что-нибудь обидное или попросту плюнуть на Лешу, казались Леше сильно напуганными. Он не мог понять, чего именно они боятся, ведь бояться, скорее, нужно было ему, но они вели себя так, как мог бы вести себя человек, который изо всех сил пытается скрыть от окружающих измучавшее его глубокое чувство страха. Они, конечно, смеялись, визжали, выкрикивали не всегда понятные ругательства, курили, плевались и разъезжали под гулкими сводами на роликах, но все равно было ясно, что они боятся. Чего?

Один из мальчиков, с накрашенными черной краской губами и в курточке с повторяющимся рисунком приборчика, напоминающего тот, что лежал рядом под стеклом, пытался прорваться вперед и кричал, что он знает чувака, от которого убежал Леша.

– Это Гомер, – кричал он, перекашивая лицо, как ему казалось, от ярости, а на самом деле от страха. – Это кореш Блогера. Надо вернуть пацана на место. Вы хоть понимаете, кто такой Блогер? ББ? Блогер Бледный?

– А что мы с этого будем иметь? – спросил Ай-Поц. Он, похоже, был здесь главным. – Надо подумать. Что, просто так отдать? Мы что, лохи? А может, его можно продать в клинику? Слышали? Говорят, там покупают таких.

– Каких таких? – спросила невысокая девчонка в кожаной куртке с блестками и оранжевом балахоне вместо юбки. – Ты много видел таких?

– Правильно, Ай-Падла, – одобрил долговязый. – Мы таких еще не видели. Вам, кстати, не интересно, как он устроен? Давайте узнаем, чем это он от нас отличается. А, кретинчик, чем ты от нас отличаешься?

Ай-Поц с силой ткнул Лешу под подбородок фонариком. Леша дернулся. Все захохотали.

– Боится, значит уважает! – крикнул сзади тот, который требовал немедленно отвести Лешу назад к бандиту Блогеру Бледному.

– Неправда, – не выдержал Леша. – Я вас не уважаю. Уважение надо заслужить.

– Что, что, что? – Ай-Поц надавил фонариком и поднял лицо Леши кверху. – Ни хера себе! Да ты нюх потерял, глюкавый! Так, так, так, – повернулся долговязый к столпившимся подросткам. – Ладно. Возможно, продать этого глюкавого – не такая плохая идея. Скорее всего, мы так и поступим. Но для начала – предлагаю его немного помучить. Согласны?

– Да! Да! Конечно! Сто пудов! По ходу да! – закричали подростки.

Каждый старался выглядеть более злым и жестоким, чем другие. И Леша понял, чего они боялись. Они смертельно боялись друг друга.

– Тогда разденьте его! – приказал долговязый, и подростки с визгом накинулись на Лешу.

Анжела

И не надо бояться.

Рыкова

Елена Сергеевна стояла у камина и разглядывала знаки своей доблести, висевшие в застекленных рамочках на стенке. Постановления об открытии уголовных дел и постановления о закрытии. Грозные предписания и фиктивные акты проверок. Запрос комиссии по противодействию коррупции и решение парламента о незамедлительной замене председателя комиссии. Сколько было всего, и никогда не было так тревожно.

Прошло уже больше двух часов с тех пор, как стали искать Мальчишку. Елена Сергеевна хорошо знала способности своих силовиков и гнусный характер населения. Обычно подобные поиски успешно завершались, едва успев начаться. Что же случилось на этот раз? С чем приходится иметь дело?

Вначале не смогли найти дружка Виталия, некоего Адамова. Теперь то же с Мальчишкой. Что происходит? Что делается не так?

Елена Сергеевна кожей чувствовала, что завтрашний день не будет похож на сегодняшний. Что-то заканчивалось. В ночном воздухе Сектора сквозило леденящим воздухом перемен.

В тяжелой задумчивости простояла Елена Сергеевна у стены минут десять, а то и пятнадцать. Потом прошла к телефону и набрала номер Бура.

– Виталий! Ждать больше нельзя, – твердо сказала она. – Поднимай весь Сектор. Пусть включат трансляторы.

Адамов

Не могу думать ни о чем, кроме тихого мальчишки, убежавшего в темноту. Что он здесь делал? Кто привез его? Зачем? И какое отношение это имеет ко мне?

А я уверен, что это как-то связано со мной, я давно убедился, что ничто не происходит просто так.

Я должен был выйти и спасти мальчишку. Трудно представить, что с ним могут сделать здесь, в Секторе.

Учитывая, что это была всего лишь толпа подростков, я мог бы его отбить, хотя от меня почти ничего уже не осталось. Ножевые раны не затянулись. Нога – тяжелый кусок раздробленных костей, жаркого гниющего мяса и сумасшедшей боли. Пожалуй, на протезе или даже на одной ноге было бы значительно легче. Но…

Может быть, у меня еще есть шанс?

Я приоткрыл створку окна и выставил в щель зеркальце, привязанное к пластиковой ручке от швабры. Вот уже час, как я борюсь с обмороком и смотрю, смотрю, смотрю в это зеркальце. Я верю, что рано или поздно в нем появятся велосипедные фонарики дерганых детей, и прямо под мое окно притащат тихого мальчишку.

Конечно, это будет последний мой выход. Последняя операция. Ну, значит, так тому и быть. Адреналиновая смесь передо мной, на столе. Заранее набрал ее в шприц. Я могу вколоть две дозы и тогда справлюсь даже с теми двумя крепышами, что подошли только что к подъезду напротив. Они тихо говорят о чем-то и посматривают на окна на четвертом этаже. На те самые окна, из которых вылез мальчишка. На таком расстоянии не расслышать, о чем они. Когда-то я неплохо читал по губам, но сейчас темно, и я не в состоянии разобрать слов.

Но вот один из них зажигает спичку, закуривает, и я вижу, как он говорит что-то вроде «не поймаем сбежавшие почки… вырвет…. Бледный… готовься…». Что это значит? Какая тяжелая голова! Боль и горячечный туман мешают сосредоточиться. Что же это может значить? Все плывет. Мысли не собрать. Сбежавшие почки… Это…

Что это? На столбах заработали трансляторы! На предельной громкости. «Мальчик, по виду семи-восьми лет, светловолосый, утверждает, что прибыл с мамой из Тихой Москвы…. Немедленно сообщить… Дело государственной важности…. Полковнику Буру лично… Вознаграждение…»

Это о нем, о мальчишке! Где же он? Какая тварь транслирует объявление? Теперь только чудо поможет пацану.

…Я вижу в зеркальце фонарики. Они приближаются. Свист и улюлюканье. Господи, тот или другой, любой из вас, из богов… Кто-нибудь! Слышите? Сделайте так, чтобы мальчишка был с ними!

Слышу детский крик. Зовет папу.

Это он, тихий мальчик.

Делаю укол.

Бортовой журнал окончен.

Я выхожу.

Чагин

Они не знали, куда идти дальше. Чагин сел на грязные ступени подъезда и попросил всех помолчать. Он закрыл глаза и попытался отключить все мысли, в особенности тревожные и те, которые кажутся полезными. От них нужно освобождаться в первую очередь. «И не введи нас во искушение». У Бура хорошая память. Помнит «Отче наш». Поправляет. Бур. Забыть Бура. Забыть об опасности, забыть всё.

Чагин по опыту знал, что только в состоянии такой медитации способен более или менее хорошо понимать своего сына. Но медитация не очень удавалась на этот раз. Через две минуты Чагин встал, предложил вернуться в район магазина «Кликобель» и проверить изнутри все близлежащие церкви.

– Мы уже проверяли, – сказал руководитель группы.

– Значит, проверим еще раз.

– Не нужно, Никита, – сказала Наташа ласковым голосом, как больному. – Только время потеряем. Лучше опросим вон тех. – Она показала на большую семью с детьми, выбиравшуюся из подворотни на ночную прогулку.

– Как хотите, – сказал Чагин и быстро пошел в сторону «Кликобеля».

– Вот видишь, тут закрыто, – сказала Наташа у дверей большой церкви, запертых на большие навесные замки. – И опечатано. Здесь никого не было.

– А есть у этой церкви какой-нибудь черный ход? – спросил Чагин и пошел вокруг.

Никто ему не ответил и никто не пошел за ним, даже Наташа.

– Сюда! – крикнул он через несколько мгновений, увидев заднюю дверь и сорванный замок на ней.

Суровый здоровяк с обожженным лицом сидел на корточках и трогал пальцами какие-то жирные полоски на каменном полу, блестевшие в свете фонарика.

– Здесь кто-то был, – сказал он. – И совсем недавно.

Чагин тем временем, задыхаясь от волнения, прошел мимо аналоя с загадочной табличкой «И не надо бояться» (где-то на периферии сознания мелькнула мысль, что это, возможно, и есть смс-ки ангелианцев, но Чагину некогда было задумываться о посторонних предметах), и за широкой колонной увидел на полу какой-то темный комок. Никита посветил фонариком и бросился вперед. Это был не комок. Это была зеленая футболка. Лешина. Сомнений быть не могло. Чагин поднял и расправил ее. На груди розовело пятно гравийной пыли. Леша на теннисном корте, собирая мячики, имел обыкновение прижимать их к груди. Розовую пыль не успевали отстирывать.

Леша был здесь, в этой уродской церкви!

– Но почему футболка? – внезапно севшим голосом спросил Чагин, сам не зная у кого.

Обожженный взял футболку из рук Чагина, помял ее, понюхал и вернул назад Никите.

– Мы найдем их, – сказал он. – Они были на велосипедах. Въехали по дороге в помойку, испачкали колеса. Пойдем по следам.

Наташа, услышав это, почему-то выключила свой фонарик, попятилась и выскользнула за дверь. Чагину, однако, было не до Наташи. Они с Обожженным бросились на улицу и пошли по следам.

– Следы ведут туда, – через несколько мгновений крикнул Чагин. – Я побегу вперед!

Обожженный дал знак двум своим бойцам, и они рысью двинулись вслед за Чагиным вверх по темной улице.

В этот момент раздался пугающий треск и шум, и из динамиков, расположенных на столбах и над подъездами, загремел голос: «Мальчик семи-восьми лет… Тихой Москвы… Полковнику Буру… Немедленно… Под страхом… Вознаграждение…»

– А вот это они зря! – крикнул один из бойцов, бежавший рядом с Никитой. – Добавим газу!

И они побежали еще быстрее.

Динамики гремели. Сектор зашевелился.

Рыкова

Елена Сергеевне хотелось бы понять, как думает журналист, что он может сделать, на что решиться. Она не сомневалась, что Никита не сможет им помешать заполучить Ребенка. Живым, как говорится, или мертвым. Но из любви к искусству, желала знать, что он сейчас чувствует.

Как относится к жене?

Ребенка ей заменяла Наташа. Она подобрала ее подростком, взяла в дом, научила ходить, разговаривать и думать. Научила одеваться, вести себя с мужчинами. Научила зарабатывать деньги, ненавидеть и врать. Врать как можно больше.

Как только начали трансляцию, и Сектор за оградой Воронцова зашевелился, словно громадное, мохнатое и не очень чистоплотное животное, Наташа позвонила.

– Почти нашли! – кричала она, торопясь и перекрикивая грохот уличных динамиков. – Чагин бежит по следам. Если Ребенок жив, через несколько минут он будет у них. Район улицы Памяти амфетаминщиков… Пусть полковник немедленно выдвигается с отрядом. Если толпа вылезет на улицу, журналист может затеряться, и мы упустим Ребенка.

– Не бойся, – сказала Елена Сергеевна. – Догони их и будь рядом. Виталий не позволит журналисту сбежать. Его жена у нас, и Бур настроен очень решительно. Ты знаешь, что они с Мураховским умеют делать с людьми. Нужно объяснить это Чагину, и он навряд ли взбрыкнет, если будет знать, что из его жены тут же начнут нарезать длинные тонкие полоски.

Чагин

Улица Памяти амфетаминщиков, по которой бежал Чагин, поднималась вверх и круто, почти под прямым углом, поворачивала влево. Когда Никита выбежал из-за поворота, он увидел жуткую, небывалую картину.

Под оглушающие звуки трансляторов («Мальчик семи-восьми лет… Полковник Бур… Под страхом…») метрах в пятидесяти от Никиты ворочалась темная каша людей. Люди набрасывались, падали, отлетали, взмывали вверх, громоздились друг на друга, беспорядочно прочерчивая темноту лучами фонариков. Некоторые фонарики уже абсолютно неподвижно лежали на земле, продолжая светить куда попало. И в этих нагромождениях беспорядочных вспышек света и темноты видна была какая-то страшная машина, ломавшая человеческие фигуры. Она была ниже обычного человеческого роста, но значительно шире и напоминала огромного раскоряченного паука.

Когда Чагин подбежал ближе, он увидел, что эта страшная машина была человеком, только каким-то неправильным, поломанным (в голове у Никиты почему-то вспыхнули Квазимодо и кентавры с фриза Парфенона), а за нею, за этой страшной машиной вжимался в стену дома его сын Леша – в курточке на голое тело и без штанов.

Чагин бросился к сыну. Двое бойцов из группы обожженного рванулись за ним. В этот момент клубок из тел рассыпался, и одновременно смолкли динамики. Сразу стали слышны крики и стоны из груды на асфальте и звериное рычание, исходившее от раскоряченной фигуры. Несколько человек убегали вверх по улице. Другие лежали под ногами. В стороне валялось несколько велосипедов. На некоторых из них горели электрические фонарики.

«Папа!» – крикнул Леша из-за спины страшного человека, и Чагин бросился к сыну. Вместе с ним к Леше бросились и бойцы из группы Рыковой, но не только. Откуда-то справа, из темноты появились две быстрые крепкие фигуры и метнулись к страшному человеку. Чагин в какое-то молниеносное мгновение понял, что человек этот защищает его сына и что он, скорее всего, тяжело ранен. Он не успел удивиться и даже не успел ничего подумать – удар сзади свалил Никиту с ног. И, падая, Чагин видел, как рухнула под ноги израненному человеку одна из нападавших крепких фигур, и как другая вскинула арбалет и раздался тупой всхлипывающий звук металлического прута, пробивающего тело. Раскоряченный человек, спасавший Лешу, откинулся назад, и Чагин услышал глухой удар затылка о камни улицы.

Никита оперся на локоть и сделал попытку встать. «Леша, беги!» – крикнул он. Но Леша не побежал, а бросился к отцу. Стрелявший из арбалета протянул руку, чтобы схватить мальчика, но один из бойцов группы направил на него свой футляр, нажал что-то, футляр открылся с электрическим треском, посыпались искры, – и арбалетчик осел на колени.

Чагин перевернулся на четвереньки. Тупая боль разламывала спину между лопаток, руки двигались, как ватные. Тот, кто ударил Чагина сзади, бил прикладом и, вероятно, искал седьмой позвонок, но, к счастью, удар пришелся значительно ниже («хорошо быть высоким!»), и Чагин даже не потерял сознание.

Леша обнял отца за шею, прижал к своей голой холодной груди и залил его горячими слезами.

– Папа, вставай! Вставай, папа! – повторял он.

Бойцы, один из которых ударил Чагина (это было понятно по тому оценивающему взгляду, который он бросил на попытки Никиты подняться), вышли вперед, отбросили ногой тело арбалетчика и склонились над тем, что еще секунду назад было страшной раскоряченной фигурой, бившейся в одиночку с толпой.

– Джек-пот, братуха. Это Адамов! – сказал тот, который был повыше.

В этот момент к месту побоища подкатил зеленый минивэн, из него выскочила Наташа, а за ней Обожженный и еще двое бойцов. Чагин встал и поднял сына на руки. Его еще сильно качало.

– Что они с тобой делали? – спрашивал он сына. – Где твоя одежда?

– Они сказали, что я мутант и надо посмотреть, как я устроен, – всхлипнул Леша. – А где мама?

Наташа тоже посмотрела на тело человека, которого они называли Адамовым, толкнула его ногой, затем приблизилась к Чагину.

– Садитесь в машину, – жестко сказала она.

– Нет, – сказал Чагин, прижимая сына к груди.

– Садитесь, – повторила Наташа.

Чагин продолжал пятиться.

Тогда Наташа сделала знак рукой, и бойцы с футлярами с двух сторон двинулись к Чагину и Леше.

И тут зазвенели телефоны.

Звуки сотен разнообразнейших рингтонов ударили одновременно и заполнили все вокруг. Звенело в минивэне, раздавалась трель в кармане у Наташи, «Владимирский централ» вырывался наружу из комбинезона Обожженного, старые забытые мелодии звучали в куче стонущих под ногами тел, звонки всех видов и родов лились из окон вокруг, из подъездов и со стороны ближайших переулков.

Обожженный выхватил из комбинезона свой амулет-мобильник. Приборчик светился и пел: «…этапом до Твери, зла немерянно…» Обожженный вскинул мобильник к уху и вдруг детским, срывающимся голосом крикнул: «Ало-о-о!»

«А-а-л-о-о-о!» – Тысячеголосое эхо прокатилось по улице, в домах, во дворах и в соседних переулках. «Он работает! – кричал Обожженный, вскинув мобильник высоко над головой. – Работает!»

Еще через секунду такие же крики понеслись отовсюду, быстро нарастая и превращаясь в сплошной слитный гул, словно десятки тысяч воинов по единой команде ринулись врукопашную.

Чагин с Лешей на руках, ничего не понимая, продолжал пятиться. Кто-то дернул его сзади за куртку, но он не обратил на это никакого внимания. «Занавесочка! – взорвалось в его голове. – Отдернули занавесочку!»

Сзади его потянули за рукав. Но Чагин выдернул руку и стал вытирать глаза. Только сейчас он заметил, что глаза его залиты слезами. Тогда его сильно толкнули в спину. Это было очень больно, он в ярости обернулся – перед ним стоял Теоретик.

– Паника в блогосфере! – крикнул Лева. – А вы мне не верили. Дети-Омега, паника в блогосфере! Дети-Омега!

Вокруг царило безумие. Сотни людей вывалилось на улицы. Крики «Алло!», хохот и истерические рыдания слышались отовсюду. Некоторые катались по земле. Две женщины выскочили из подъезда, сорвали с себя одежду и побежали по переулку, держа мобильники высоко над головой, как факел с олимпийским огнем. Бойцы и Наташа, казалось, начисто забыли о Чагине и его сыне.

– Скорее! – торопил Теоретик, который, и это было хорошо заметно, едва удерживался, чтобы не броситься плясать вместе со всеми. – Скорее, сюда!

За углом стояла длинная рессорная повозка с двумя лошадьми в упряжке.

– Уходим! – кричал Теоретик. – Вы умеете править лошадьми? Возница куда-то сбежал. Ах, вон он, скотина, целуется с чужими мобильниками! Так что, умеете?

– Умею, – сказал Чагин, усаживая сына в повозку.

– Нет, папа! Нужно вернуться! – закричал Леша. – Мы не можем бросить того человека! Он спас меня!

– Хорошо, – сказал Чагин после нескольких секунд колебания. – Хорошо. Я сейчас.

– Нет, – сказал Теоретик. – Он мертв. Бросьте его. Надо выбираться.

Адамов

………………………………………………………………………

.……………………………………………………………………

…..…………………………………………………………………

……………………………………………………………………..

…………………..

Чагин

– А как же Вика? Что нам делать с Викой? Мы не можем сбежать без нее!

Рыкова

В отличие от абсолютного большинства дерганых, Елена Сергеевна, хотя и сохранила для истории парочку своих мобильников (они лежали где-то в старых вещах, в подвале), никогда не носила бесполезных гаджетов с собой, тем более не использовала их в качестве амулетов.

Поэтому, когда одновременно включились все мобильники и Сектор в течение минуты погрузился в безумие и хаос, Елена Сергеевна даже формально не смогла участвовать во всеобщем сумасшедшем ликовании. Пока еще не понимая, что происходит, она накинула шубку из голубоватой шиншиллы кордильерской и вышла на стеклянный пол балкона. Из-за забора, ограждающего территорию Воронцова, доносился многотысячный гул, музыка, сигналы клаксонов, барабанная дробь. Кто-то даже позволил себе нарушить запрет и включить рубильники в жилых кварталах: кое-где в домах горел электрический свет, и в одном месте, ближе к Профсоюзной, небо перечеркивали прожектора.

Вначале Елена Сергеевна подумала, что шум устроил Бур, который нашел Ребенка и, вероятно, даже добился от него демонстрации способностей. На какой-то миг она обрадовалась. Но еще через мгновение она поняла, что и в самом Воронцове тоже ликуют. Со всех сторон слышны звуки, подозрительно напоминающие звонки и рингтоны мобильных телефонов, крики «Алло!», хохот и рыдания.

Поднимался ветер. Поверхность черно-золотистого пруда внизу подернуло рябью. Ветер смял прическу Елены Сергеевны и бросил прядь волос на глаза. Придерживая одной рукой ворот шубки, другой она убрала волосы с лица и оглянулась. Справа по тропинке бежал бывший оппозиционер Французов в окружении пяти-шести молодых девчонок. Остановившись на противоположном берегу пруда, он помахал из полутьмы Елене Сергеевне и закричал: «Они работают! Мобильники включились!»

– Слава Анжеле! – крикнул ему из-под балкона Колонтитул, личный охранник Рыковой, который почему-то самовольно оставил свой пост и сейчас удалялся куда-то в сторону соседнего пруда.

Когда пришло понимание того, что произошло, шквал раскаленных мыслей пронесся через голову Елены Сергеевны.

«Что случилось? То ли это, что мы ожидали? Каково развитие событий? Кто причина? Где Бур? Удастся ли ему перехватить власть в Секторе? Где журналист? Имеет ли его сын отношение к этому? Как вернуть контроль над толпами? Что делать в данную секунду?»

– А что, если это вернулись боги? – вдруг прошептала Елена Сергеевна.

Напоровшись на эту мысль, она уже не могла думать ни о чем другом. Ведь боги не возвращаются без причины. Вдруг это проверка? Разбор полетов. Кто тут чем занимался последние пять лет. А по результатам проверки – дело. И суд. И, возможно, страшный.

От этих мыслей Елена Сергеевна похолодела, и длинная, до пят, шубка из шиншиллы не могла спасти ее от этого холода. Она попыталась взять себя в руки и вызвать в памяти бесчисленные проверки, наезды, обыски и даже суды, через которые ей довелось в свое время пройти. «Вывернемся как-нибудь и на этот раз!» – говорила себе Елена Сергеевна, легонько поклацывая зубами.

Где-то в доме раздавался настойчивый звонок, но Елена Сергеевна была уверена, что это очнулся очередной мобильник у кого-нибудь из обслуги. Однако звонок продолжал греметь, и так как никто не брал трубку и не устраивал по этому поводу ликования, Елена Сергеевна в конце концов встрепенулась и поняла, что это звонит обычный проводной телефон. Она подбежала к телефону, который стоял на столике у камина, и почему-то с нежностью погладила его, прежде чем снять трубку. Этот черный эбонитовый аппарат с толстым проводом, змеящимся по полу, показался ей островком надежности и постоянства, другом и даже спасителем.

Звонил Бур.

– У тебя все в порядке? – кричал он. – Точно? Почему трубку не брала?

– Все нормально, да, – ответила Елена Сергеевна, быстро приходя в себя. – А у вас? Что происходит?

– Хаос! Абсолютная неуправляемость. Все бросили свои посты. Только Мураховский не повис на мобильнике. – В этот момент в трубке раздался одобрительный рык, словно Виталий хлопнул боевого товарища по спине. – Все остальные к службе непригодны. Наташа невменяема. Удалось выбить из нее…

– Выбить? Ты сказал «выбить»?

– Да, выбить. А что? Журналист с Ребенком уехали в сторону Шаболовки. Вроде бы с ними был Теоретик. Откуда они могли узнать о тоннеле? Не отвечай, сейчас это все равно. Я с Мураховским выдвигаюсь туда. Проверь, что с его женой. Запри ее в подвале. Сделай это сама, если там у вас с персоналом то же, что здесь. Поняла?

– Так точно, – с подчеркнутой иронией ответила Елена Сергеевна, но Бур обратил на иронию еще меньше внимания, чем на проснувшуюся мобильную связь.

Вероятно, он не боялся суда богов.

– Вот и хорошо. Отбой, – отчеканил он и положил трубку.

Елена Сергеевна схватилась было за голову, но, встряхнувшись, продела шубу в рукава и побежала в дом, в который отвели Вику.

Чагин

Транспорта на улицах не было. Зато пешеходы в огромных количествах вывалили на проезжую часть, и Чагин, подгоняя лошадей, свистел атаманским свистом и размахивал свободной рукой, чтобы не подавить дерганых в полутьме.

Повозку встряхивало и болтало, и при каждом прыжке дергалось и подпрыгивало страшное тело человека, которого бойцы Рыковой называли Адамовым. Леша вцепился в своего спасителя ручонками и изо всех сил пытался смягчить броски и рывки. Это было нелегко. Человек по имени Адамов был тяжел и грузен. Он весь был залит кровью, чужой и своей. С огромной распухшей правой ноги, неестественно вывернутой в сторону, свисали размотавшиеся грязные и окровавленные бинты. В груди, рядом с сердцем, торчала металлическая арбалетная стрела. Когда это грузное тело с грубым, будто высеченным из камня, лицом и бычьей шеей, втроем втаскивали на повозку, сердце человека еще билось.

Страшно было даже подумать, что может чувствовать раненый с каждым толчком повозки. Но никто не знал, стоит ли вытаскивать стрелу. В любом случае, времени на это не оставалось.

Лева подгонял Никиту, кричал, что нужно спасать сына, а раненый все равно не жилец. Ну, протянет он еще полчаса, и что?

– Как ты нашел нас? – спросил Никита.

– Никто не отменял обычной телефонной прослушки, – загадочно ответил Теоретик, и Чагин решил, что не время уточнять детали.

Он гнал лошадей куда-то в сторону Шаболовки. Теоретик сказал, что там находится вход в заброшенный тоннель метрополитена, который выводит на территорию Тихой Москвы. Вход закрыт сорокатонными воротами из железобетона, но Лева знает, как открыть их.

– Можно было и через эстакаду рвануть, – кричал Теоретик, дрожа от волнения. – Все менты разбежались. Но мы договорились встретиться у тоннеля. Нам помогут. Разве я мог знать, что начнется такое?

– Я без Вики отсюда не уйду, – кричал в ответ Чагин. – Ты уходи с Лешей, а я вернусь за Викой.

– Надеюсь, сможем уйти все вместе.

– Каким образом?

– Долго объяснять, – крикнул Лева на ухо Чагину.

– Тогда помоги держать раненого, – оттолкнул его Никита.

Вскоре въехали в какие-то трудноузнаваемые, но все-таки знакомые кварталы. Далеко слева и впереди появилось громадное здание университета, с подсветкой и шпилями, отмеченными красными огнями, хотя давно уже не летали никакие самолеты. Университет был за Просекой, в Москве.

– Смотри, Леша! – не удержался Никита. – Университет. Скоро мы будем дома.

Еще через несколько минут они подъехали к какому-то длинному сооружению, напоминающему корпус железнодорожного депо. Неполная луна слабо освещала листы железа на стенах, оторванные и загнутые как крышки открытых консервных банок. Вокруг лежали громадные кучи мусора. Зато не видно было дерганых. Стояла относительная тишина.

– Осторожней! – предупредил Теоретик, и Чагин осторожно направил лошадей в открытые деревянные ворота.

Внутри путь освещали фонариками. Под колесами была рыхлая бугристая земля. Если тут и лежали когда-то рельсы, то, скорее всего, их давным-давно разобрали. Остался только древний запах креозота, которым когда-то пропитывали шпалы. По сторонам лучи фонариков падали на ржавый металл опор и перекрытий, чем заканчивалось депо, разглядеть было сложно, для этого понадобился бы прожектор.

Но постепенно круглые пятна света на дальней стене становились все меньше и все ярче, становились видны округлые своды, утопленный вглубь проход и глухая стена грязного бетона, закрывающая его. Вдруг в свет фонариков попали человеческие тени. Они метнулись в сторону и спрятались за какими-то ящиками.

– Была не была, – сказал Теоретик. – Анфиса! Это мы!

Тени вылезли из-за ящиков, и под сводами депо раздался дикий хохот.

– Они работают! – закричал грубый мужской голос. – Солнечный лучик упал на кровать, звук смс-ки нарушил покой!

– Наоборот, – перебил его смеющийся женский голос, – вначале звук смс-ки!..

– Леша! – закричал вдруг еще один женский голос, и к повозке подбежала Вика.

Чагин остановил лошадей.

– Вика! – сказал он. – Как ты здесь оказалась?

– Потом расскажу. Леша! – Вика обняла сына. – Лешенька! – Она показала на крепкого мужичину, размахивающего мобильником со светящимся в темноте дисплеем. – Видишь, они все-таки включились! Как ты?

К повозке подошли Сервер и Анфиса. На лицах их было странное выражение и тревоги и счастья одновременно. Они говорили наперебой и показывали свои мобильники.

– Прыгающий человек, – сказал Лева, обращаясь к Чагину. – Прыгающий человек, паника в блогосфере! И никуда от этого не денешься!

– Времени нет! – крикнул он Серверу. – Вперед! Открываем ворота.

За ящиками была железная дверь в боковой стене. Теоретик открыл ее ключом, вошел внутрь и щелкнул выключателем – полоса света упала из открытой двери на ящики и грязную землю.

Через несколько секунд раздалось гудение и скрежет.

– Сервер! Дерни рычаг слева. Сильнее! – крикнул Лева.

Сервер вбежал в проем с полукруглыми сводами и одной рукой потянул за какой-то рычаг. В другой у него был мобильник, на который он то и дело посматривал.

Гудение стало сильнее, под ногами Чагин ощутил сильную вибрацию, но громадная железобетонная дверь не трогалась с места.

– Брось мобилу, скотина! – заорал Теоретик. – Брось, или я лично пришибу тебя!

– Как вы можете, – вмешалась Вика. – Он столько для меня сделал.

– Никита, помоги! – крикнул Лева.

Чагин подбежал к Серверу, и вдвоем они опустили заржавелый рычаг – бетон стены дрогнул, и метровой толщины дверь стала с визгом и скрежетом поворачиваться на металлических полозьях.

Рыкова

Елена Сергеевна рылась в ящиках картотеки. Она торопилась, выбрасывала на пол пачки бумаг, карточек, разрывала пакеты, отбрасывала в сторону листы.

Вот он! Елена Сергеевна нашла номер мобильного телефона Бура.

«Как хорошо, как правильно мы сделали, что сохранили все сведения!» – подумала она и с замиранием сердца стала нажимать кнопочки своего доисторического айфона.

– Алло! – послышался в трубке голос Виталия.

– Виталий! – волнуясь, сказала она. – Виталий! Вики нет. Возможно, ее вывел из Воронцова Сервер. Где ты?

– Через минуту буду в депо. Тебя понял. Отбой.

Связь разъединилась. Но Елена Сергеевна не выпускала мобильника из рук. Она зачарованно смотрела на него и думала: «Неужели будет суд?»

Чагин

– Вперед, уходите! – крикнул Теоретик, как только дверь отошла от стены на метр. – Безумие не вечно. Смотрите, – он показал на Анфису и Сервера, – они уже пришли в себя. Через минуту здесь могут быть и бойцы полковника.

Чагин не верил своим глазам: дрожащий человек проявлял мужество и собранность, которым можно было позавидовать.

– Скорее. – Вика схватила Лешу за руку. – Никита, скорее!

– Подождите, – сказала вдруг Анфиса. Она подошла к Чагину и, глядя ему в глаза, спросила: – Вы узнаете там про моих родителей? Вы обещали.

– Узнаю, Анфиса, обязательно. Спасибо тебе, – сказал Чагин. – Спасибо за Вику.

Оглянувшись на Сервера, он робко коснулся ее плеча.

– И тебе, Сервер, спасибо!

– Не за что, – сказала Анфиса и вдруг быстро шагнула вперед, вставила свою коленку между ног Чагина и поцеловала его в шею.

Сервер от неожиданности втянул в себя воздух, но в следующую секунду успокоился и подумал: «Это ничего. В этом сезоне в моде нимфомания, а моя девочка не должна отставать от моды».

– Я умоляю вас, уходите! – почти в истерике закричал Теоретик. – Уходите, ради всего святого!

– Мы не оставим этого человека! – твердо сказал Чагин, показав на тело раненого.

– Адамова, – подсказал Сервер.

– Лева, открой шире двери, чтобы повозка проехала. На руках мы его не дотащим!

– Нет! – крикнул Лева.

– Открой, – сказал Чагин.

– Нет, нет и нет! Уходите! Он труп! Вы даже не знаете его!

– Брось его. – Вика вцепилась в рукав мужа. – Бежим!

– Нет, мама! – крикнул Леша. – Так нельзя!

– Хорошо, не хочешь открывать, я сам открою. – Чагин оттолкнул Теоретика и вошел в освещенную комнатку, в которой располагался стол с пультом управления. – Куда нажимать? Быстрее!

– Ладно. – Теоретик всхлипнул. – Боже мой! Что я делаю? Только ради моего сына. Боже, боже, боже мой!

Многотонная дверь медленно поползла по полозьям. Чагин подогнал повозку к самой двери. И в это время недалеко послышался звук приближающегося электромобиля.

– Это полковник, – сказал Сервер, снимая с пояса свой футляр.

В следующее мгновение их ослепил свет прыгающих автомобильных фар. В ворота депо ворвался и понесся по ухабам белый «Ровер».

Бетонная дверь тоннеля отошла ровно настолько, чтобы можно было протиснуться на повозке, Чагин загнал повозку в тоннель.

– Уезжайте, – сказал он сыну и жене. – Уезжайте. А мы закроем за вами дверь и задержим их.

«Ровер» остановился метрах в пятнадцати. Открылись обе двери, и на пропитанную креозотом землю шагнули Бур и Мураховский. Голова Мураховского была перебинтована и белела в темноте.

– У них арбалеты, – глухо сказал Сервер, подталкивая Анфису к ящикам, за которыми она могла спрятаться.

– Журналист! – крикнул Бур. – У тебя есть выбор. Отдать мне ребенка и уйти к своим кретинам. Или остаться здесь вместе с сыном. Десять секунд на размышление. Обратный отсчет. Десять! – Бур и Мураховский сделали шаг вперед.

Лева нажал кнопки, и дверь тоннеля с визгом и скрежетом поползла теперь в обратную сторону, медленно закрываясь и отрезая от Сектора повозку с Лешей, и Викой, и телом раненого. Чагин стоял перед дверью, надеясь закрыть подход к ней своим телом, хотя от этого, пожалуй, было мало толку.

– Девять! – сказал Бур, делая шаг.

Сервер поднял свой футляр.

– И ты, Сервер? – хрипло сказал Бур и захохотал. Чагин был уверен, что у него в это мгновение сузились и сразу же расширились зрачки. – Восемь!

Дверь медленно ползла.

Теоретик вдруг выскочил из освещенной комнатки и, прячась за ящиками, подобрался ближе к Чагину.

– Никита! – громко зашипел он. – У нас есть шанс!

Чагин глянул на Леву. В руках у того был пистолет. Обычный пистолет Макарова. Чагину приходилось когда-то стрелять из такого на стрельбище со знакомыми ментами.

– Дети-Омега! – шипел Теоретик. – Леша может выстрелить!

– Даже не думай! – сказал Чагин, продолжая следить за приближающимся Буром.

– Семь, – сказал Бур.

Мураховский вскинул арбалет, и в это же мгновение раздался электрический треск, из футляра Сервера посыпались искры, и Мураховский, раскинув руки, опрокинулся на спину. Бур отреагировал молниеносно – с тупым чавкающим звуком стрела проткнула насквозь шею Сервера.

– А-а-а! – завизжала Анфиса.

Из-за медленно ползущей бетонной двери вышел Леша.

– Вот так-то оно будет лучше, – сказал Бур, перезаряжая арбалет.

– Никита, ради бога! Паника в блогосфере! Мальчик может выстрелить, – шипел из-за ящиков Теоретик.

– Папа, возьми у него это! – сказал из-за спины Чагина Леша.

– Нет, – сказал Чагин, сидевший в прошлой жизни за убийство.

– Возьми! – сказал Леша.

Бетонная дверь почти закрылась.

– Шесть, пять и четыре! – сказал Бур, приближаясь. – Журналист, давай по-хорошему.

– А-а-а! Паника в блогосфере! – завопил вдруг Лева и, швырнув пистолет под ноги Чагину, бросился на Бура.

Двухметровый полковник спокойно подождал, пока маленький Теоретик вцепится в него снизу, и страшным ударом ручки арбалета раздробил ему голову.

– Стреляй, папа! – Леша подхватил пистолет и протянул Чагину: – Стреляй!

Чагин вскинул пистолет и нажал на курок. Ничего не случилось. В тишине раздался хохот Бура.

– Какое разочарование, да? – сказал он, переступая через тело Левы, и поманил громадной лапой. – Иди, мальчик, сюда.

«Предохранитель!» – блеснуло в голове у Чагина. Он лихорадочно щелкнул предохранителем и еще раз нажал на курок. Выстрел ударил в упор. Зрачки Бура расширились от боли и удивления. Он упал на одно колено, прохрипел что-то неразборчивое, пытаясь удержать в руках арбалет, и завалился набок.

Анжела

Когда я открыла глаза, везде было солнце, много солнца. Вся комната была заполнена солнцем. В открытом окне качались ветки абрикос, медленно роняя бело-розовые лепестки цветов. Где-то недалеко фыркали лошади, и играла музыка. Странный высокий голос пел на английском языке: «Fantasy, return to the fantasy…» Эту музыку я уже слышала когда-то у отца Бориса.

Я пошевелилась. Сильно покалывали кончики пальцев на руках и ногах. Немного кружилась голова. Но в целом я чувствовала себя неплохо.

Я приподняла голову и оглянулась. За изголовьем постели в широкой клетчатой рубахе спал в кресле Егор Петровский, сын директора электростанции. Я подумала, что он заснул на посту сиделки, и мне стало радостно и смешно. Я засмеялась. И вспомнила все. И перестала смеяться.

Мне удалось включить мобильную связь в целом городе. Включить и удерживать ее в течение почти сорока минут. Когда-то для этого нужны были разные операторы, антенны, частоты и всякая подобная лабуда. А я сделала это одна, без ничего.

Я вспомнила, как тяжело мне было. Как с каждой минутой становилось все тяжелее. Мозг как будто опустили в кипяток, вокруг все плыло в ослепительном радужном свете, и мерцающие очертания Бориса и Регины всплывали передо мной и кричали, чтобы я остановилась, но я не имела права останавливаться. И я продержалась сорок минут.

Потом я помню, мы ехали с губернатором Хабаровым встречать садовника, который вез домой своего сына, свою жену и дядю Игоря. Помню, как испуганно смотрел на меня садовник Никита Чагин, и как звонко рассмеялся его сын, когда я поздоровалась с ним, и как я успела подумать о том, что этим мальчиком собирались заменить меня, и что надо будет как-нибудь потом поговорить с мальчишкой. Помню, как я медленно подошла к повозке, и заглянула в нее, и увидела посиневшее тело в сгустках крови с куском железного прута, торчащего из груди. Больше я не помнила ничего.

– Егор! – позвала я. – Егор!

Егор открыл глаза, вздрогнул и, оттолкнувшись ногами, резко поднялся по спинке кресла. Он улыбнулся своей замечательной, немного застенчивой улыбкой и потер голову обеими руками.

– Плохая из меня сиделка, – сказал он. – Прости.

– Ничего, – сказала я. – Я рада тебя видеть.

– И я рад, – сказал он. – Хотя мне и немного страшновато. Не знал, что ты можешь такое.

– Надеюсь, что ты шутишь, – сказала я.

– Шучу, – сказал он. – Но и страшновато тоже.

Он встал, подошел и провел рукой по моим волосам. Я поймала его руку и сжала ее.

– Егор, – сказала я.

– Что?

– Егор, а что с полковником Адамовым?

Егор опустил глаза:

– Его увезли куда-то мой отец с губернатором. А я остался здесь. Больше ничего не знаю.

Я прикинула, насколько скромно была одета под простыней, и стала подниматься.

– Куда ты? – спросил Егор. – Подожди. Хочешь, я позову врача?

– Не нужно врача, – сказала я.

Рыкова

В бронированном экипаже двигалась Елена Сергеевна по улицам Сектора. На улицах царили холод, тревога и подавленность. Толпы людей с возбуждением надежды шумели у церквей, не помещаясь внутри. Мобильная связь проработала чуть более получаса, оставив после себя чувство тяжелого похмелья и даже отчаянья.

«Вот для чего нам нужен был Ребенок, – думала Елена Сергеевна. – Окормляй как хочешь: то под горячий душ толпу, то под холодный».

Экипаж остановился у большого белого здания, резиденции Бура. Елена Сергеевна вышла из экипажа и поморщилась. Из динамиков, установленных неподалеку, на пределе громкости неслось: «Мяу-ши! Мяу-ши! Тебе мои мя-ки-ши!..»

Ее провели на второй этаж, впустили в большую светлую комнату и закрыли за ней дверь. Комната была переоборудована в больничную палату. Посреди стояла кровать, ана ней, подключенный к капельницам и проводам, лежал Виталий.

Елена Сергеевна подошла к нему и посмотрела на его заострившееся рубленое лицо. Грудь была перевязана и прикрыта простыней. Но Елена Сергеевна помнила, как позавчера в этой груди копались окровавленными пальцами доктора, а она сидела рядом и думала: «Вот это и есть наше будущее? К этому мы идем?»

Теперь она постояла должное время у постели раненого, демонстрируя подчиненным единство власти и вместе с тем испытывая непреодолимое желание вырвать все проводки, поддерживающие жизнь в этом громадном теле.

Потом она вспомнила, как долго разрабатывали концепцию «прыгающего человека» и, наклонившись, прошептала на ухо полковнику: «Допрыгался?»

И расхохоталась.

Адамов

Нет ничего лучше маленького щенка.

Андрей Лестер Москва 2077. Медиум

© Лестер А., 2013

© ООО «Издательство АСТ», 2013

Жертв, дорогой, никто не приносит сам, а его вынуждают к ним, – а он либо идет на них, либо нет.

Ю. Домбровский

Часть первая

1

Вы когда-нибудь видели, какой танец исполняет человек, который испугался змеи, но в то же время хотел бы ее раздавить? Какую цыганочку он отплясывает? Как он пытается, попирая законы физики, висеть в воздухе и оттуда разить землю ударами своих ног?

Вот такой танец исполнил я вечером 5 сентября 201.. года, продравшись сквозь заросли Главной Просеки и оказавшись наконец в Тихой Москве.

Только змеи никакой не было. Был большой кровоподтек под глазом, вывихнутые запястья и жуткая боль в районе правой почки. А змеи не было. То есть она была, но это была та фигуральная, поэтическая змея, которая лежит себе и лежит, свернувшись, под сердцем, но потом вдруг просыпается и начинает жалить безжалостно.

Я бросил пустой рюкзак на траву под невысоким гранатовым деревцем и стал прыгать и топтать в остервенении землю и кричать при этом: «Гадость! Гадость! Гадость!..»

2

А я ведь знал, что с этой парочкой дерганых что-то не так. У меня было предчувствие, что ничем хорошим это не закончится.

До этого дня я доставлял им товар три раза. Обычные вещи, все те вещи, что обычно заказывают жители Сектора. Хозяйственное мыло, кофе в зернах, старые CD– и DVD-диски, в особенности фильмы и музыку в фирменных упаковках, с яркими обложками. Дерганые в Секторе очень любили старые диски в старых упаковках, хотя ни смотреть, ни слушать их было не на чем. После Переворота цифра прекратила свое существование. Не работали ни компьютеры, ни мобильная связь, ни цифровые проигрыватели. Вообще-то много чего не работало. Аналоговое телевидение. Бензиновые двигатели. Да и дизельные тоже.

Так что диски вроде бы были дерганым ни к чему. На них были записи, которые никто в этом мире, как бы ему ни хотелось, больше не смог бы воспроизвести. Однако дерганые заказывали и кино, и музыку, и даже компьютерные игры. То ли надеялись, что все еще вернется и мир снова станет цифровым, то ли в отсутствие привычных развлечений воспылала страсть к коллекционированию. Причем в небывало чистом его варианте: ничто из коллекций никак нельзя было использовать.

Ну не то чтобы совсем никак. Можно было хвастаться коллекциями перед соседями, а по хвастовству дерганые Сектора могли дать фору даже москвичам образца 2012 года, хотя в 2012 году этому никто бы не поверил. Просто не поверили бы и всё. Разве могли где-нибудь жить более хвастливые люди, чем в Москве? Мученики хвастовства. Разве это возможно? Оказалось, да. Возможно. Оказалось, что возможно еще и не такое. Но об этом расскажу как-нибудь позже.

Так вот, эта парочка, муж и жена, заказывали обычные вещи и платили вовремя и не особенно торговались. А я возил, таскал через Просеку.

Фамилия у них была двойная, Смирновы-Инстаграм. Они были молодые и довольно красивые, в дни Переворота, я думаю, им было вообще не больше пятнадцати. К тому времени, как я привез им товар во второй раз, они, по-видимому, решили завести ребенка – у Смирновой-Инстаграм стал округляться животик. А на третий раз (когда животик потянул уже месяцев на восемь) они вдруг поменяли фамилию. Приехал, а на дверной табличке надпись: «Смирновым стучать два раза». Значит, снова стали Смирновыми. Вот тогда мне и стало как-то нехорошо. Не принято в Секторе по своей воле отказываться от новых имен и продвинутых добавок к фамилиям. Никогда не слышал, чтобы человек, скажем, по имени Коллонтитул вернул себе старое имя. Такое, как, например, Сережа. Или Вася. Житель Сектора лучше бы умер, но ни за что не поменял бы имя на свое старое, допереворотное.

Тем не менее то, что они отбросили новую, секторовскую, добавку к своему имени, само по себе было еще не слишком страшно. Но вот когда они заказали у меня тихие газеты, я должен был насторожиться. Просто обязан был стать в стойку. Но я этого не сделал. И влип.

3

Они жили в том месте, где раньше была станция метро «Коньково». В шестнадцатиэтажном панельном доме. На одиннадцатом этаже. Лифт не работал: из-за экономии электроэнергии и дефицита запчастей лифты в Секторе работают только в здании правительства и в домах, где живут представители премиального класса.

Лестницы были грязные, перила покореженные, площадки засыпаны мусором, везде вонь. Радости взбираться на одиннадцатый этаж в таких условиях – прямо скажем, не очень много. Но я постарался компенсировать неприятные ощущения размышлениями о том, какой я все-таки молодец. Мне тридцать девять лет, я несколько полноват (набрал вес от хорошей жизни в Тихой Москве), однако взобрался без труда и даже по дороге наверх, где-то в районе девятого этажа, обогнал двух подростков, которые, тяжело дыша, из последних сил цеплялись за остатки перил. Да, я был в лучшей форме, чем эти дерганые дети. Сказываются занятия спортом в юности и опять же здоровая жизнь в Тихой Москве.

В общем, к двери Смирновых, бывших Инстаграм (и бывших до этого опять же – Смирновых, надеюсь, понятно, о чем я говорю), я подошел в хорошем расположении духа. Это была последняя точка моего торгового тура. Остальной товар я уже развез заказчикам, рюкзак был практически пуст, если не считать кое-каких побрякушек, которые я выменял у дерганых, да еще моей сменной одежды. Кроме того, в рюкзаке лежали газеты для Смирновых и метров двадцать марли для них же, наверное, на подгузники, если вспомнить животик мадам Смирновой.

Проблем с этой парой никогда не было, так что я рассчитывал уже через полчаса, самое большее через час быть у Просеки, на обратном пути домой, к Наде.

Как выяснилось, я сильно ошибся в расчетах.

4

Когда человек трус, это плохо. А когда он жадный трус – это плохо вдвойне. Это, я бы даже сказал, страшно. И не только из-за возможных последствий. В этом есть какой-то экзистенциальный ужас. Насмешка.

Итак, я постучал в двери с надписью «Смирновым стучать два раза». Постучал два раза. Никто не открывал. Я постучал еще. За дверью раздались шаги, хриплый женский голос громко сказал: «Что за долбофака принесло?» И дверь отворилась. На пороге стояла соседка Смирновых-Инстаграм, а за спиной ее незнакомая мне молодая женщина.

Соседка, отекшая пятидесятилетняя мадам, была в домашнем балахоне по моде Сектора, то есть с оголенной жирной грудью и скрытой линией бедер. Вверху торчало и выдавалось, внизу все было узко, как у мальчика или человека с парализованными ногами. А вот та, что стояла за спиной, была существом совсем иного рода. Я даже вначале подумал, что мне показалось. Потому что я точно знал, что нахожусь километрах в десяти от ближайшей границы с Тихим миром и здесь такие не водятся.

В общем, за спиной у мадам стояла красивая женщина лет двадцати пяти, приблизительно ровесница моих заказчиков Смирновых. Голубые глаза, светлое каре густых волос. Но главное – то, как она была одета. Уже года три, не меньше, ни одна женщина в Секторе не одевалась на людях таким образом. Разве что Рыкова, президент, но президент не в счет. А вот кроме Рыковой, в такой одежде никто не смог бы себе позволить не то что отправиться на работу или в магазин, а даже вынести мусор или зайти к соседу за спичками. Подчеркивать талию и линии округлостей ниже талии было, по умолчанию, запрещено. Надень балахон, выставь грудь и – вперед! Если природа наградила узкими бедрами и плоским задом, можешь гулять в одних плавках. Если есть деньги, можешь накачать грудь размера на четыре. Тогда вообще красота.

Однако на голубоглазой незнакомке была длинная темно-зеленая юбка, наверху обтягивающая бедра, а внизу, ниже колена, украшенная несколькими рядами каких-то широких волнистых лент, которые колыхались при каждом движении незнакомки и только подчеркивали сравнительно неподвижный блеск туго натянутой на заднице и бедрах ткани. Еще на ней были летние открытые туфельки с невысоким каблуком и скромно-нескромного вида светлая трикотажная блузка с вертикальным рядом пуговичек посередине.

«Кто такая?» – подумал я. Чья-то родственница из Тихого мира? Сумасшедшая? Инопланетянка? Экстремистка?

– Чего надо? – спросила жирная в балахоне.

– Э-э… А мне Смирновы нужны, Смирновы-Инстаграм… Ну, вы понимаете… – сказал я.

– Нету их.

– А где они?

– Нету, и всё, – сказала жирная, оглянувшись на инопланетянку.

– Ну что значит – «и всё»? – не сдавался я. На меня смотрела красавица в обтягивающей юбке, так что, вполне естественно, я старался выглядеть максимально уверенным и насмешливым, то есть мужественным. – Где-то же они есть? Вы меня разве не помните? Меня Ваня зовут.

В этот момент необычно одетая незнакомка оттеснила соседку Смирновых и вышла вперед.

– Ваня, – сказала она, пристально глядя мне в глаза, – иди домой. Понял?

– Э-э… – начал я, но красивая блондинка перебила меня.

– И больше не приходи, – сказала она с угрозой, но в то же время как бы жалея меня.

И решительным движением закрыла передо мной дверь.

5

Когда я спустился и вышел из подъезда на улицу, ко мне подошли трое в серых костюмах и розовых рубашках. Один был высокий толстяк с огромным животом, второй – худенький лопоухий паренек. У третьего, самого здорового, на лице был след от ожога.

– Приветик! – сказал обожженный.

– Добрый день, – ответил я и поспешно поднес левую руку к уху – обычное приветствие в Секторе, как будто отвечаешь на звонок мобильника.

Но на обожженного этот поспешный жест вежливости никак не подействовал. Даже наоборот. Он молниеносно схватил мою поднятую руку и с такой силой рванул ее вниз, что я едва не упал на колени.

– Ты кто? – спросил он, выкручивая мне кисть.

– Я Ваня. Рюкзачник, – сдавленным от боли голосом выговорил я.

– Где живешь? – Обожженный многозначительно посмотрел на своих помощников. – В Тихой?

Я понял, что в лучшем случае будут бить. И меня понесло:

– В Тихой, да. Ну не то чтобы в Тихой. Сами понимаете, приходится. – Я осклабился и собачьим взглядом заглянул поочередно в три непроницаемые лица. – Вы же знаете, как нам, рюкзачникам, живется. Конечно, я стараюсь как можно больше времени проводить в Секторе, но что поделаешь, работа такая, приходится, просто вынужден общаться там с кретинами. Думаете, это просто?

И так далее, и так далее… Я был очень напуган и не мог контролировать себя. Я говорил гадости о всех тех прекрасных людях, с которыми жил в Тихой Москве. Называл их кретинами, как это принято в Секторе, а еще – скучными, тупыми, отсталыми. Говорил, что они недоразвитые враги прогресса и науки. И тому подобные вещи. И всё под диктовку собственного страха.

При этом я думал: если будут бить, то пусть уже начинают. Пусть не тянут с этим делом. Потому что побои вынести легче, чем чувство страха, которое им предшествует.

Я был более чем жалок. Бейте, только не пугайте! Вот что говорили мои торопливые слова, заискивающая улыбка и умоляющий взгляд.

Обожженный отпустил мою руку, ухмыльнулся и кивнул тем двоим, что стояли в сторонке. Они шагнули ко мне и несколько раз сильно ударили меня по почкам. Боль пронзила от затылка до пяток, но я не издал ни звука. Началось, думал я. Бьют. Уже легче. Уже не так страшно. Главное, чтобы не убили.

Затем меня снова схватили за руку, повернули – и в глаза ударила черная вспышка, и я на какое-то время потерял сознание.

6

Когда я очнулся, надо мной сидело то, что еще лет шесть-семь назад, до Переворота, называли бомжом. А еще раньше, как рассказывал мой отец, – бичом. Бич, то есть бывший интеллигентный человек. Так их называли до 80-х. Если применять это слово к сегодняшней реальности, то оно точнее «бомжа». Теперь потрепанные и вонючие нищие – это, как правило, бывшие кто-то. Не всегда, конечно, интеллигенты, но тем не менее. Чтобы вы правильно меня поняли, речь идет о Секторе. А в Тихом вообще нет нищих. Да и не воняет никто.

Так вот, Это, сидевшее надо мной на корточках, было похоже одновременно на Майкла Джексона и Сергея Зверева, как они могли бы выглядеть, если бы после очередной пластической операции вместо палаты в элитной клинике их отправили бы на пару неделек на городскую свалку. Восстановиться.

Я пошевелился, разлепил заплывший от кровоподтека глаз, и бич с шумом отпрыгнул в сторону, опираясь на руку, как обезьяна. При этом меня накрыло облаком удушающей вони. Я привстал, и бич привстал. Я выпрямился, качаясь, во весь рост. Бич побежал.

Я подумал, что он скорее всего шарил у меня по карманам и надо бы его догнать, но бежать за ним не мог. Ноги были ватные, голову ломило, болели почки и вывернутые запястья.

Я оглянулся. Мимо шли по своим делам дерганые, и никто не обращал на меня никакого внимания. По проезжей части бежали рикши и катили раскрашенные картонные коробки на велосипедных колесах. На некоторых были надписи «Mercedes», или «Audi», или «Toyota». Откуда-то сверху громыхал шлягер: «Мяу-ши! Мяу-ши! Тебе мои мя-ки-ши!»

Из густого двухметрового бурьяна, который рос вокруг шестнадцатиэтажки, за мной следили пацаны лет двенадцати-тринадцати. Посматривали на мой рюкзак, валявшийся рядом, на растрескавшемся асфальте. Это было опасно. Преодолевая головокружение, я наклонился, поднял рюкзак и с максимальной доступной мне скоростью двинулся подальше от этого страшного места.

Отойдя пару кварталов, я остановился в пустынном переулке у старой телефонной будки. Внутри была куча человеческого дерьма, поэтому я не стал заходить, а, повернувшись к улице задом, забился в угол между будкой и стеной дома и пошарил в рюкзаке. Он был пуст. Ни газет, ни марли, ни побрякушек. А главное – не было сменной одежды. И как теперь я появлюсь в Тихой Москве в зауженных зеленых брюках и синей рубахе с продолговатыми оранжевыми пуговицами размером с киви и с погончиками в виде мобильничков, скроенных из оранжевых кусочков ткани?! В Секторе было два-три магазина, где в отделе антиквариата можно было купить обычную человеческую одежду: джинсы, рубашки и все такое. Купить и потом переодеться. Но во-первых, это стоило бешеных денег, навряд ли хватило бы, а во-вторых, тут я втянул живот и, сморщившись от боли в запястье, просунул руку в карман узких зеленых брюк, а во-вторых, денег у меня не было вообще. Они, наверное, отправились туда же, куда и содержимое рюкзака.

Я задумался было, кто мог так качественно обобрать меня – охранники в серых костюмах, бич с обезьяньими повадками, пацаны из бурьяна или вообще случайные прохожие, – но при попытке задуматься в затылке заломило еще сильнее и стало тошнить.

Солнце уже опускалось за крыши соседних пятиэтажек, так что я решил спешить, надел пустой рюкзак и двинулся в сторону Главной Просеки.

7

Просека – это не то, что вы думаете.

Это не дорога в лесу. Это дорога в городе. По которой как бы идет толпа деревьев. Ну в общем, чтобы было понятнее, – это широкая полоса, прорубленная в городе. Дома снесли, асфальт перепахали и засадили деревьями, которые после Переворота росли так быстро, что уже года через два стали высоким и густым кромешным лесом. Тайгой.

Таких просек было семь. Главная Просека отделяла Сектор от остальной Москвы, которую теперь называли Тихой. Через нее была переброшена бетонная эстакада с шлагбаумом и чем-то вроде таможни посередине. Весь Сектор был обнесен по периметру забором из колючей проволоки и хорошо охранялся, поэтому эстакада считалась единственной дорогой в Тихую. Иногда я пользовался этим легальным переходом и приезжал с комфортом на велосипеде. Но сегодня был не тот случай.

Так что мне пришлось воспользоваться запасным вариантом – опуститься в люк старой канализации и миновать ограждения под землей.

В Просеке было уже темно, но я знал этот лес очень хорошо и мог бы, наверное, пересечь его с закрытыми глазами. Кое-где, правда, неожиданно разросся подлесок, и пришлось продираться. Нещадно грызли комары.

Но все это была ерунда. В спину меня толкала ледяная рука страха. И комары с колючками состязаться с ней, конечно же, не могли.

Наконец я выбрался в Тихую. Здесь даже воздух был другим. Ласковым, спокойным.

Впереди светилось здание Университета. В сквере, в котором я оказался, горели фонари аллей, посыпанных мелким гравием, куда-то шли спокойные уверенные люди, смеялись женщины, раздавались детские крики. Недалеко прошел трамвай.

Я вдохнул всей грудью. Страх отпустил меня. Скоро я буду дома. Увижу Надю. Обниму ее. Сниму эту отвратительную одежду с мерзкими оранжевыми пуговицами, стану под горячий душ, вылечу свои синяки…

Но тут воспоминание о том, как я вел себя у дома Смирновых-Инстаграм, накатило на меня, а следом за ним – накрыла волна стыда и жуткой, непереносимой досады. Я оглянулся, не видит ли кто меня, рванул ворот рубахи (одно оранжевое пластиковое киви отлетело в траву), сорвал с себя рюкзак, швырнул его под ноги и с криками «Гадость! Гадость! Гадость!» стал прыгать и топтать ни в чем не повинную землю.

Я снова повел себя как трус.

Неужели это неисправимо?

Как я посмотрю Наде в глаза?

Мучения от невозможности переделать свое нутро были невыносимыми.

Однако если бы я знал, что ожидает меня впереди, я бы перестал прыгать. Я бы бросился в траву, под гранатовое деревце, накрыл голову руками и постарался сделаться максимально незаметным.

8

От Университета до моего дома в Сокольниках добираться час с небольшим.

Был субботний вечер, и в трамвае ехали веселые отдохнувшие люди. Я сел сзади, в углу, спрятав зеленые брюки за спинкой переднего сиденья. Дурацкую рубаху с оранжевыми пластиковыми украшениями прикрыл рюкзаком и отвернулся к окну, чтобы не светить на весь салон синяком под глазом.

Впереди, по диагонали от меня, сидела семья тихих. Женщина лет тридцати в красивом платье и с живой белой розой в темных волосах. Мужчина в белой рубахе с рукавами, подвернутыми на сильных руках. И дети – мальчик лет пяти и девочка немного постарше. Мальчик стал коленями на сиденье и смотрел назад, на меня. Он улыбался. Конечно, он разглядел и синяк, и мою вызывающую одежду и смотрел на меня так, как будто хотел посмеяться над моим внешним видом вместе со мной. Явно вызывал меня на контакт. Возможно, появление такого попугая в трамвае было ему не совсем понятно, и он хотел растормошить меня, чтобы разобраться, как я устроен. Но я не поддавался и не поворачивался в его сторону, а упорно смотрел в темнеющее окно, в котором уже хорошо было видно мое отражение.

Тогда мальчик не выдержал, толкнул свою сестру и на весь вагон заорал:

– Ленка, смотри! Дерганый!

Все дети в вагоне повернулись в мою сторону. А взрослые не отреагировали никак. Только отец ребенка наклонился и тяжелой своей рукой шлепнул пацана по заднице.

– Ай! – крикнул мальчишка, но не обиделся и не заплакал.

Все другие дети засмеялись и на какое-то время забыли обо мне.

Я вздохнул свободнее. Мягкий свет в салоне, покачивание вагона, спокойные сильные люди и негромкие голоса действовали умиротворяюще.

Так я и ехал, постепенно успокаиваясь и думая, что отдаляюсь от своих проблем, в то время как на самом деле я к ним приближался.

9

Да. Я дерганый. Как это случилось, почему это так, а не иначе, я не знаю. Да и никто не знает.

Переворот смёл всё на свете. Химзаводы и компьютерные технологии как языком слизнуло. Оружия не стало. Самолеты не летают. Двигатели внутреннего сгорания не работают уже пять лет. Поезда вроде куда-то уходят, но непонятно, кто на них ездит. И никакой при этом катастрофы. Напротив. Жизнь стала как на курорте. Все, кроме перечисленного, конечно, в общем-то функционирует прекрасно. Фабрики, школы, транспорт, больницы. В Нечерноземье климат теперь не хуже, чем в Ницце. Да еще и растет все как на дрожжах. Снимают по несколько урожаев, а деревья вырастают за год, за два. Не зря некоторые называют Переворот Потеплением.

А некоторые – Большим Ответом.

Никаких мигрантов. В Москве людей осталось не больше миллиона. Восемнадцатый век или, скорее, даже Золотой. Рай.

Короче, так хорошо, что аж страшно. Но люди в основном не боятся. Чувствуют себя как рыба в воде. Оно и понятно, недаром их называют тихими. Они теперь под стать окружению. Здоровые, спокойные, никуда не торопятся, не жадничают, не завидуют, а главное – совершенно не переживают, что исчез фейсбук.

Они вообще мало о чем переживают. Как будто даже совсем не вспоминают о прошлом. Такое ощущение, что им хорошенько промыли мозги каким-то успокоином.

Зато переживают дерганые. Такие, как я. Ну, если честно, я как раз нетипичный случай, а вообще дерганые переживают сильно. Как жить без Интернета? Как теперь слетать на Мальдивы и перед кем похвастаться? А внедорожники? А финансовые рынки? А шоу-бизнес? Как без всего этого?

Дерганые оказались устойчивыми к Воздействию. Что это за Воздействие, навсегда ли оно, никто не знает. Но одни счастливы, а другие, наоборот, настолько несчастливы, что поставили себе целью вернуть все назад. Как было. Сделать счастливых несчастливыми, а несчастливых – счастливыми. Но я-то понимаю, что на самом деле они хотят просто снова сделать одинаково несчастливыми всех подряд.

Я не такой. Я, так сказать, дерганый-выродок. Тяжелый случай. Таких, как я, совсем мало. Один на тысячу, не больше.

Отличий много. Все нормальные дерганые живут в Секторе, а недоделанные, такие как я, где попало. Все называют тихих кретинами, а мы заводим с ними семьи. Ну и так далее. Многих я знаю. Как правило, это военные или люди бывших интеллигентных профессий.

Если честно, меня вроде бы все устраивает. Я торгую. Путешествую туда-сюда. Живу в Тихой, много времени провожу в Секторе. Очень комфортно. Хочешь покоя – пожалуйста. Хочешь временно в дурдом – просим. До Переворота я никогда не чувствовал себя так хорошо.

Но если совсем уже быть честным, то я, наверное, тоже хотел бы стать тихим. Они не бывают трусливыми. Среди них вообще нет трусов. Вот в чем дело.

Была бы моя воля, я бы огненными буквами написал на небесах: «Меняю комфорт на храбрость! С доплатой».

Иногда я немного успокаиваюсь, а иногда, как это было после этой поездки к Смирновым-Инстаграм и после встречи с людьми в серых костюмах и розовых рубашках, иногда просто хочется упасть на колени и возопить:

– Господи! Или кто там это всё сделал с нами… Ну почему ты смог уничтожить бомбы и атомные электростанции, решить проблемы перенаселения и голода, вырастить кофейные плантации в Калуге, но не смог одного маленького незначительного человечка, Ивана Кошкина, сделать смелым? Сделай же что-нибудь! Прошу тебя! Тебе ведь это не трудно…

10

Ночью я вскочил, как будто меня ударили шахматной доской по груди. Сел в кровати. Сердце колотилось. Огляделся. Рядом мирно дышала Надя. Я был дома, в Тихой Москве, в Сокольниках, на улице Короленко. А значит, в безопасности.

Но сердце не успокаивалось. Болела ушибленная спина. Ныли запястья.

Вечером я не рассказал Наде, что случилось со мной в Секторе. Сказал, что напали грабители. А зря. Теперь невысказанные мысли догнали меня.

Что-то было не так.

Куда делись Смирновы-Инстаграм? Почему меня отпугивали от их квартиры?

Я уже слышал подобные истории. Один знакомый рюкзачник говорил, что вроде бы за последние полгода в Секторе исчезли несколько молодых пар. Сам он с ними знаком не был, но слышал от верных людей. Я на эти рассказы внимания в свое время не обратил. Мало ли что мы рассказываем друг другу, какие байки. А теперь подумал: вдруг это правда?

Случилась же эта жуткая история с сыном Чагина! О ней знают многие из наших, а деталей не знает никто. Почему, кстати, все держится в такой тайне?

Я уже как-то привык к безумию Переворота. Когда все Это случилось, куда-то, например, исчезли китайцы. И карлики исчезли. И кто его знает вообще, есть ли теперь китайцы даже у себя в Китае? И есть ли сам Китай? Но с этим все смирились. Это был Переворот, Большой Ответ, вот и все объяснения. И было это давно. И с тех пор как-то было спокойно, никаких тебе катаклизмов.

И вдруг снова… Какие-то необъяснимые вещи. Если рюкзачник говорил правду, значит, Смирновы не первые? Хрен с ними, китайцами, но куда на ровном месте исчезают обычные молодые люди?

И что за девушка встретила меня в квартире Смирновых? Кто такая? Почему так одета? Как попала в Сектор?

Не ждет ли нас Переворот номер два?

Я долго пролежал на спине, уставившись в потолок, и заснул только под утро.

А утром случилось вот что.

11

За завтраком у открытого окна (под пение птиц и стрекотание белок) Надя вдруг спросила меня:

– Кошкин, ты как себя чувствуешь? Готов к серьезному разговору?

Я подумал, что Надя снова будет уговаривать меня бросить мою торговлю, прекратить ездить в Сектор и найти себе занятие здесь, в Тихой. Поэтому слегка напрягся и ответил, что нет, не готов.

Но Надю не проведешь. Мы вместе уже десять лет, знает она меня прекрасно, а с тех пор как она стала тихой, проницательность ее превзошла все пределы.

– А я вижу, что готов, – сказала она. – Уж больно бодренько сопротивляешься. Помнишь, я тебе рассказывала, мы в школу взяли новую секретаршу?

– Ну, что-то такое помню. По-моему, Анфиса? Дерганая?

– Из Сектора, да, – тактично ответила Надя, положив вилку и выпрямившись на стуле. – Она уже неделю не выходит на работу. Телефона у нее нет. Давай съездим к ней домой.

Меня почему-то затошнило.

– А нам-то это зачем? – спросил я слабым голосом.

– Надо съездить.

– Понимаешь… я устал. Да и что за спешка?

– Надо узнать, что с ней. Я ее начальница, отвечаю за нее.

– Ну, я понимаю, когда вы на работе. А дома? Ты что, и дома отвечаешь за своих подчиненных? Это же не ученики, а ты у них не классный руководитель. Ты завуч, а это секретарь, Взрослый человек.

Надя встала, обошла стол и прижала к себе мою голову.

– Поедем! Пожалуйста! – говорила она, гладя мои волосы.

Нежнее ее рук я не знал в мире ничего.

– Да зачем это тебе? – спрашивал я, хотя и так уже было понятно, что я поеду с ней.

– Ей девятнадцать лет. Она здесь одна. Ни родителей, ни друзей, никого. И она странная. Ее взяли под честное слово. Лена за нее просила.

– Рыжая? Адамова? Как, кстати, ее муж?

– Вроде бы ничего, уже встал с коляски. Ходит понемногу с палочкой… Я директору не докладывала, что Анфисы нет на работе. Не хочу, чтобы ее уволили. Но больше скрывать ее отсутствие не могу. Так что, поедешь?

– А фингал? Как я с таким синячищем на улице появлюсь?

– А ты надень спортивную форму. Все будут думать, что ты на тренировке травмировался.

– На какой еще тренировке?

– А может быть, ты боксер…

– Какой же из меня боксер? – Я залился краской.

При всей ее тактичности Надя все-таки допустила оплошность. Да, я занимался когда-то и борьбой, и боксом. И подготовлен был лучше других. Но на соревнованиях пугался, терялся и проигрывал. Трусость не дала мне стать спортсменом. На тренировках мог выиграть три схватки подряд, а на соревнованиях – выйду на ковер, а тренер уже рукой глаза закрывает, не хочет видеть, что дальше будет, знает, что я сейчас спасую.

– Я думал, мы на озеро в парк сходим. Поныряем с вышки, поедим чебуреков…

– Съездим и пойдем в парк. Хорошо? Я пошла одеваться.

Надя повернулась и пошла к выходу из столовой. В трусиках и коротенькой шелковой маечке на бретельках, с мальчишечьей прической. Она была худенькой, но с красивой линией бедер, а двигалась так плавно, будто в ней было килограммов восемьдесят весу и грудь четвертого размера. Все тихие двигались плавно и грациозно, как кошки или, например, жирафы. Вот почему даже переодетого дерганого сразу можно было вычислить – просто по походке.

Но Надя – это было нечто особенное. Она была чемпион по плавности и грации. И вместе с тем по скорости и подвижности.

Она и до Переворота отличалась грациозностью движений, наверное, Воздействие наложилось, то есть легло, на хорошую, подготовленную почву. И характер у нее всегда был неплохой, хотя и со странностями. Была очень замкнутой, никогда не звонила первой. Могла накричать на официантку. А однажды в гостинице в Испании, когда у нее заканчивался крем для загара, взяла в руку босоножку с тяжелой танкеткой, придавила тюбик с кремом к стене и с силой провела по нему каблуком. На стене остались следы. Зато каплю крема выдавила. Я чуть было не побежал покупать ей билет на обратную дорогу.

Но теперь это был совсем другой человек. То есть не совсем другой, но другой. Во всяком случае, крем она больше об стены не выдавливала.

Что сохранилось в ней, так это привязанность и, наверное, любовь ко мне. Чем я ее заслужил, не знаю. Иногда мне просто не верилось, что такая женщина может жить с таким, как я.

12

Анфиса жила на Павла Корчагина, в районе станции метро «Алексеевская». Это была одна из действующих станций, но нам удобней было ехать через парк. Да и что за удовольствие залезать под землю? Теперь метрополитеном пользовались в редких случаях, например, когда нужно было быстро пересечь весь город и сэкономить время на объезде просек.

В общем, мы приехали на велосипедах, поставили их у подъезда большого сталинского здания и поднялись на лифте на восьмой этаж.

Вся площадка была уставлена цветами в горшках. Цветов, я бы сказал, было чрезмерно много. Чересчур.

Мы позвонили в дверь. И раз, и два, но без толку. Никто не открывал. Вообще-то в Тихой Москве уже давно никто не запирал двери на замок, но, во-первых, Анфиса была дерганой, так сказать, иммигранткой из Сектора, а у них, как известно, свое мнение относительно замков. А во-вторых, существуют же еще какие-то правила вежливости: заперто, не заперто – не стоит ломиться в чужую дверь без предупреждения.

В общем, когда нам не открыли и после третьего звонка, мы толкнули дверь, и она, несколько неожиданно, признаюсь, распахнулась.

– Анфиса! – позвала Надя, когда мы оказались в просторной прихожей.

Никто не ответил. Мы обошли всю квартирку, заглянули в ванную и на лоджию. Анфисы не было. Везде были разбросаны вещи, на кровати, на стульях и даже на полу, и еще мне бросилось в глаза, что нигде не было ни одного комнатного растения, зато на подоконниках видны были круглые следы от горшков и даже кое-где рассыпанная черная земля.

В ванной на полочках располагались женские сокровища – косметика образца 2012 года. Тут тебе и «L’Oreal», и «Shiseido», и «Dior», и черт ногу сломит, чего тут только не было. Понятно, что это были подделки, фирм этих давно не существовало, а антиквариат стоил очень дорого и Анфисе был явно не по карману. Уж в этом-то я разбирался хорошо. Сразу мог отличить платежеспособного клиента от неплатежеспособного.

– Ты только посмотри! – показал я Наде на флакончики и тюбики.

Но Надя только скользнула взглядом по всем этим богатствам. Ни тени интереса или осуждения не промелькнуло в ее глазах. Она, конечно, красилась, но, как и все женщины в Тихой, делала это в меру и достаточно, я бы сказал, осторожно. А этикетки и всякие буквы на них не значили для тихих абсолютно ничего. И в который раз я почувствовал, что имею дело с существом с другой планеты. Причем, если можно так выразиться, с инопланетянкой в квадрате. Я и до Переворота осознавал невозможность понять женщин, и Надю в первую очередь, а что уж говорить про нынешнее время, когда нас разделило Воздействие.

– Куда она могла подеваться? И почему никого не предупредила? – Надя выглядела очень и очень расстроенной.

– Во всяком случае, можем быть уверены, что она не сбежала в Сектор, – решил приободрить ее я и показал на смятый балахон, валявшийся на кровати. – Косметику всю оставила и вот это…

Я поднял фиолетовый балахон и показал его Наде.

– Видишь? Помнишь, я рассказывал тебе про эту штуку. Без такого ни одна уважающая себя женщина в Секторе на улицу не выйдет. У них подчеркнуть бедра и зад считается неприличным. Ну, не то чтобы неприличным, неприличного у них, кажется, вообще не осталось, а немодным до неприличия… Всегда хотел посмотреть, как он устроен, как так получается, что они все или с узкими попами ходят, или в худшем случае на цилиндрики с сиськами похожи…

Я начал было разворачивать ткань балахона, надеясь обнаружить внутри какие-нибудь жесткие вставочки, пластмассовые пластинки или китовый ус, но Надя выхватила у меня балахон и бросила его туда, где он лежал.

– Прекрати, пожалуйста, – сказала она. – Надо ее найти.

– Так я ж и пытаюсь, – попытался оправдаться я. – Методом исключения. Теперь мы знаем, что в Сектор она, слава богу, не убежала. А в Тихой Москве просто так люди не….

Я хотел сказать «не исчезают», но вдруг заледенел внутри. Я вспомнил вчерашнее исчезновение Инстаграмов, рассказы знакомого рюкзачника и пугающие тягостные размышления, которым я предавался сегодня ночью. Причем все эти воспоминания и мысли уместились в одной кратчайшей доле мгновения. Накатили, так сказать.

Я уже говорил, что после Переворота куда-то подевались китайцы и карлики. И даже было непонятно, есть ли вообще теперь Китай или, скажем, Америка.

Но во-первых, одно дело какие-то там китайцы с карликами, а другое дело – конкретный человек, от которого остались только набор косметики в ванной и коричневые круги от цветочных горшков на подоконнике.

А во-вторых, просто об этом не хотелось думать, в самые первые дни Переворота исчезли не одни китайцы, а еще довольно много разных людей. Кое-кто уехал из Москвы на Юг, в лес, в провинцию, а кое-кто… Во всяком случае, больше их никто никогда не видел. Но об этом лучше не вспоминать. Все равно ответов не найдешь. А с ума сойти можно. Не зря же тихие никогда не вспоминают или, точнее, никогда не говорят об этом.

– Просто так люди – что? – переспросила Надя. – Не исчезают? Ты это хотел сказать?

– Ну да, – сказал я и на всякий случай отвернулся.

– Ты чем-то напуган?

– Нет, все нормально.

«Черт бы побрал их чуткость и проницательность!» – подумал я.

Не желая показывать глаза Наде, я отошел в дальний угол комнаты, присел на корточки и, как бы в дальнейших поисках, отодвинул от стены большую плетеную корзину с крышкой.

И отшатнулся, как будто увидел каракурта.

На стене была новенькая, аккуратная розеточка стационарного телефона.

13

– Не понимаю, – сказала Надя, – зачем было говорить, что у нее нет телефона, если у нее он есть?

Иногда Надя казалась старше меня на целую вечность, а иногда представлялась мне трехлетним ребенком, не понимающим, как кто-то мог взять с уличной скамейки оставленную им дорогую игрушку. «Она же моя! Ее никто не мог взять!» – говорит человеческий детеныш и лезет на четвереньках под скамейку. «Она, наверное, упала, моя машинка», – говорит он уже из-под скамейки, в то время как мать держится за сердце и на глазах ее проступают слезы, а отец стискивает зубы и смотрит вдаль, как в грозное будущее, сквозь которое он должен провести своего сынишку.

– Наденька, – ответил я, совмещая в себе и мать, и отца, – всякое бывает. Да может, она еще и нерабочая, эта розетка…

– Тут что-то не так. Я не пойму. Что я людям скажу? Девчонку дали мне под мою ответственность, я жалела ее, никому не говорила, когда она перестала ходить на работу. Она не могла так поступить со мной. С ней что-то случилось.

– А может, она просто познакомилась с парнем, влюбилась и не может расстаться?

– Ты шутишь. А меня вот что гложет. Почему в первый же день, когда она не явилась на работу, не пошла к ней домой? Почему не проверила, что с ней?

– Потому что ты знала, что в Тихой с девчонками ничего плохого не случается, – сказал я.

– Но что же делать теперь? Виновата во всем я. Значит, я должна и исправлять. Лене Адамовой я ничего не могу сказать. Она сдала девчонку под мою ответственность, попросила меня, как человека, об услуге. А сейчас она беременная, на шестом месяце, и расстраивать ее я не буду ни при каких обстоятельствах. И директору не могу сказать. Потому что он обещал держать Лену в курсе. А Анфису, может быть, даже уволит.

– Не уволит. Не такой уж он и зверь.

– Да, но Анфиса прогуляла неделю. А директор все-таки….

– Дерганый? Ты это хотела сказать?

Надя покраснела.

– Да, надо было ввести запрет на профессии, – пошутил я.

По глазам Нади было видно, что она не оценила шутки. Но оправдываться не стала.

– Надо ее искать! – сказала она. – Немедленно. Пока не случилась беда. Но где? А если она ушла куда-то в Тверь или на Украину? Как ее найти? Я никогда не была за пределами Тихой.

Надя имела в виду, что с момента Переворота никогда не покидала территории Москвы. Зато я покидал. Где я только не был.

Но мне очень не хотелось лезть не в свое дело. Это даже слабо сказано. Внутри меня словно сидел маленький испуганный человечек, выставлял вперед ручки и ножки, упирался в невидимую преграду и кричал: «Нет! Я не хочу! Это не мое дело!»

– Ну что! – Лицо Нади из виноватого и растерянного вдруг стало решительным и серьезным. – Поможешь мне?

– Смотри! – сказал я, показывая на подоконник. – Цветов нет. А на лестничной клетке полно. Значит, она вынесла их отсюда туда. А для чего? Чтобы поливать было удобнее. То есть попросила соседей…

– Про цветы мне понятно, – сказала она, – а про тебя – нет. Так как? Поможешь?

– Ну а как по-другому?

– Нет, ты ясно скажи, искать вместе со мной будешь?

– Да-да, давай начнем… – Я отвернулся. – Вот шкаф. Откроем и посмотрим. Вдруг там и телефонный аппарат найдем…

Я надеялся, что если мы поговорим о том о сём, как-то эта тема рассосется сама собой, и не надо будет мне говорить «да». Или «нет». Потому что и то и другое было плохо.

– Ты что, боишься? – ледяным голосом сказала Надя мне в спину. Я замер.

В шкафу было встроено зеркало, и я видел себя, похожего на побитую собаку. Да еще и с синяком. На жалкую побитую собаку. Не на мужчину. Ни у одного из тихих никогда не видел я такого затравленного взгляда. Что я за человек! Вся жизнь моя была неправильной! Кроме Нади, вся жизнь была дешевой, ненастоящей… А я сам… Черт меня побери!

Я едва удержался, чтобы не ударить кулаком в зеркало.

– Нет, – глухо сказал я. – Я не боюсь.

Потом я повернулся к Наде, но не выдержал ее взгляда.

– Да, я боюсь, – сказал я, глядя в сторону. – Боюсь. Мы оба это знаем. Но я помогу тебе. Я сам найду Анфису. Я приведу ее сюда за руку.

Тут я почти что в ярости повернулся и посмотрел прямо в глаза Нади, в которых был для меня весь мир, прошлое и будущее.

– Я обещаю, – сказал я.

– Ну тогда идем, поговорим с соседями, – спустя несколько секунд сказала Надя и взяла меня за руку, за два пальца, мизинец и безымянный, была у нее такая привычка.

Она снова казалась старше меня на целую вечность.

14

Легко сказать: «Найду и приведу за руку!» Но где ее искать? И как?

Несколько утешало то, что Анфиса скорее всего отправилась не в Сектор. Иначе она прихватила бы с собой балахон и косметику. Но это же и пугало. Значит, и здесь, в Тихой, уже не все так гладко? Человек может и здесь ни с того ни с сего взять, все бросить и куда-то рвануть? Исчезнуть? А может, ей помогли?

В общем, мы, как и собирались, первым делом пошли к соседям.

Соседи рассказали нам не много.

Действительно, Анфиса просила их, если что, поухаживать за ее цветами.

– Она так и сказала «если что»? – спросил я.

– Да, так и сказала, – ответила полная женщина лет пятидесяти с ласковым взглядом. – Она очень любит свои цветы, ухаживает за ними, однажды брала у нас книжку «Садоводство»… Мы, конечно, предложили ей оставить горшки с цветами в квартире, нам не тяжело зайти и полить, но она сказала, что у нее «бардак». – Женщина улыбнулась и оглянулась на своего мужа, седого мужчину в очках.

– Да, сказала, что «бардак», – подтвердил муж.

– А когда она уехала? Или ушла…

– Это было в прошлое воскресенье. Но потом она вернулась. В четверг, кажется. Точно, в четверг, – сказала женщина.

– Да, точно, в четверг, – подтвердил муж. – Выглядела обеспокоенной. Но она часто бывает такой, сами понимаете. Жить там, где она жила…

– Да. Я понимаю, – поспешил остановить его я.

– Мы были на работе, – продолжила женщина с ласковым взглядом, – поэтому не знаем точно, когда именно она появилась в четверг. Зато точно знаем, когда ушла. Без десяти, без пятнадцати шесть. Потому что вскоре по радио начался концерт школьников, а там выступал наш внук, он играет на виолончели.

«Значит, ей больше пятидесяти, – подумал я. – Или родила рано».

– И всё? Больше вы ничего не заметили?

– А зачем вам это? – с тревогой посмотрел на меня седой мужчина.

– Она работает в нашей школе. Не пришла на работу, мы беспокоимся, – выступила вперед Надя.

Мужчина, услышав тихую, сразу успокоился.

– Знаете, – сказал он, обращаясь к Наде, – перед тем как уйти первый раз, в воскресенье, я видел, как она во дворе разговаривает с незнакомым человеком. На вас чем-то был похож, – пояснил он мне, – только худой. Разговаривала долго.

– Вы никогда раньше не видели этого человека? – спросил я, вспомнив, как в старых книгах и кинофильмах следователидопрашивали свидетелей.

Седой сосед сразу понял, почему я так спросил (проклятая проницательность!), улыбнулся и сказал мне:

– Конечно, никогда. Именно поэтому я и назвал его незнакомцем.

– Спасибо, – поблагодарил я. – Ну, мы пойдем тогда еще раз посмотрим в ее квартире… Там документы должны были остаться. Школьные…

– Ладно, ладно, – сказал мужчина и снова улыбнулся улыбкой понимания. – Удачи вам. Если нужна будет помощь, обращайтесь.

Мы вернулись в квартирку Анфисы.

– Ну что? Извини, но придется учинить обыск, – сказал я Наде, оглядываясь и думая, с чего начать.

15

Моя молодость пришлась на 90-е, а в постцифровой России я уже несколько лет развлекал себя профессией рюкзачника. Поэтому я был спец в вопросе, где что можно спрятать в квартире. Проверил холодильник, задние стенки шкафов, просунул руку в щель между подушками кресла, высыпал крупы из баночек, заглянул в зимние сапоги, ну и так далее.

Надя помогала отодвигать мебель и давала советы. «Там точно ничего нет, – говорила она. – Там тоже». Несмотря на необыкновенную проницательность, присущую всем тихим, пару раз она ошиблась. Следователь из нее был плохой. Я сделал вывод, что для этого дела необходима природная подозрительность и даже склонность к паранойе, а этого как раз Наде сильно недоставало (если, конечно, можно считать это недостатком).

Приблизительно через полчаса я выложил на покрывало кровати все более или менее важные находки. Это были:

1. Телефонный аппарат с вращающимся диском.

2. Большой коричневый конверт, на котором было написано «И-мэйл. Прыгающий человек», но внутри которого ничего не было.

3. Атлас автодорог Подмосковья с рекламой компании «Shell», исчезнувшей пять лет назад в один день с телевидением и дальней радиосвязью.

4. Расписание электричек Курского вокзала.

5. Некачественно проявленная цветная фотография, на которой у крепкого человека с квадратной челюстью сидела на коленях девушка в балахоне и с полной красивой грудью, оголенной до сосков. Надя сказала, что это и есть Анфиса. Человеку с квадратной челюстью на вид было лет двадцать пять. Он улыбался и был одет в серый костюм и розовую рубашку. В такой же костюм и такую же рубашку, как те трое, что избили меня вчера у дома Смирновых-Инстаграм. На обороте этой фотографии была надпись зеленой шариковой ручкой: «Солнечный лучик постели коснется, звук смс-ки нарушит покой!»

6. Еще одна фотография. Квадратная, сделанная при помощи старинного «Полароида». На этой Анфиса была уже не в уродливом балахоне, а в ярком женственном платье с бретельками и стояла рядом с высоким жилистым мужчиной с длинной светлой челкой.

Что нам давали эти находки?

Телефонный аппарат мы осмотрели со всех сторон и ничего познавательного нигде не обнаружили. Во всяком случае, на нем не было таблички с адресом, где нас ждала бы Анфиса. На нем вообще не было никаких табличек и надписей. Куда с него могли звонить, было неясно. И звонили ли? Надя вставила провод телефона в найденную нами розетку и набрала номер.

– Алле! – сказала она. – Кинотеатр? Скажите, что у вас идет сегодня вечером?.. Спасибо.

Надя кивнула мне и горестно вздохнула. Проверка подтвердила, что у Анфисы и на самом деле был телефон и он работал, но зачем Анфиса обманывала, пока что понять мы не могли.

Конверт. Повернули его туда-сюда, потрясли, посмотрели на свет. Штампов не было, даты тоже, водяные знаки не просматривались, что значила надпись «Прыгающий человек», мы опять же не понимали.

С атласом повезло больше. Пролистав его, я увидел, что после страницы 34 сразу же следовала страница 37. Понятно. Кто-то вырвал один лист. Со страницами 35 и 36. Но следов вырванного листа не было. Более того, страницы 33, 34, 37 и 38 располагались на цельном листе бумаги, сложенном вдвое и аккуратно прошитом посреди скрепкой. Атлас был сшит тетрадкой. Если предположить, что из него был вырван такой же сдвоенный листок, то не хватать должно было четырех страниц (учитывая те, что должны быть на обороте), однако не хватало двух. Как это могло случиться – загадка.

Размышляя, я заглянул в оглавление. Там тоже не было ответа. Но зато было ясно, что не хватает страницы с картой всего, что было восточнее Раменского, и страницы с местностью западнее Рошаля. А это уже что-то.

Расписание электричек оказалось значительно полезнее. В нем были тупо отмечены электрички, идущие на Петушки и Орехово-Зуево. А в двух-трех местах станции Орехово-Зуево и Крутое были обведены шариковой ручкой.

Но и Орехово-Зуево, и Крутое располагались восточнее Раменского! Вот, значит, карта какой местности понадобилась Анфисе. И конечно, проще всего было предположить, что она направилась куда-то в те края.

Обрадовавшись этой подсказке, я почувствовал, что в мозгу словно рассосался какой-то тромб тупости, и я понял, каким образом Анфисе, вырвавшей из атласа четыре страницы, удалось удалить всего две. Это был такой же сдвоенный листок на скрепке, как и все остальные. Сложенный пополам. Страницы один, два, три, четыре. Просто внутри, на развороте, была какая-то реклама! А она шла без нумерации!

Это абсолютно ненужное нам открытие тем не менее так окрылило меня, что я поверил в свои способности сыщика и решил взять быка за рога, то есть немедленно воспользоваться информацией с последних двух находок.

У нас было две фотографии.

Что за крепыш был снят на коричневатой цветной фотографии, проявленной вручную в ванночках с проявителями и т. д., мы не знали – и как узнать, не имели ни малейшего представления. И вообще. Эту фотографию я постарался как можно быстрее передать Наде, стесняясь при ней пялиться на девушку с голой грудью.

Зато я хорошо рассмотрел маленькую, поляроидную.

Во-первых, Анфиса, поменявшая балахон на платье, оказалась довольно привлекательной особой. У нее была не только красивая полная грудь, но и вообще неплохая фигурка, густые мелко завитые волосы, зачесанные на одну сторону, и довольно заметно косящие глаза. Внешность запоминающаяся.

А во-вторых, мужчина рядом с ней был Никита Чагин, которого я хорошо знал.

Хотя нельзя было сказать, что мне было бы приятно увидеть его еще раз.

16

Я решил ехать к Чагину немедленно.

Мы покинули дом Анфисы, вернулись к станции «Алексеевская» и спустились в метро.

В метро было пустынно. Было воскресенье, никто в Тихой никуда не торопился и без причины под землю спускаться не хотел. Вернее, не торопился никто, кроме нас. Дождавшись поезда в сторону «Бабушкинской», мы вошли в вагон и сразу повернули налево, где были места для велосипедистов.

Закрепив велосипеды, я залез в карман спортивной куртки и достал оттуда поляроидное фото Анфисы с Никитой. Прошло совсем немного времени, но моя решимость уже успела несколько охладеть, и я уже не был так уверен, что мы поступаем правильно, направляясь к Чагину. И я продолжал рассматривать фотографию, как бы желая, чтобы изображенная на ней странная пара разрешила мои сомнения.

Чагин был садовник, бывший журналист, один из тех неправильных дерганых, кто, подобно мне или, например, директору Надиной школы, остался жить в Тихой Москве, вместо того чтобы рвануть с другими дергаными в Сектор и биться там за прогресс и возрождение Интернета.

Мне приходилось бывать у него дома. Его жена Вика была тоже дерганой, но в отличие от Никиты дерганой, так сказать, на всю голову. Так что иногда она заказывала мне всякие штучки, которые изготавливались в Секторе и которых нельзя было достать в Москве. Вика мне не нравилась. Страдала перепадами настроения, а я с детства не любил психованных. Чагин, надо сказать, мне тоже не особо нравился. Временами даже меньше нравился, чем его жена. Вика по крайней мере радовалась моему приходу, а он вел себя надменно, отвечал всегда односложно и старался побыстрее вытолкать меня за дверь.

Последний раз я был у Чагиных в канун 8 Марта (праздника, который уже давно праздновали исключительно в Секторе), привозил Вике открытки и сделанные в Секторе сувениры.

А на фотографии Чагин и Анфиса стояли на фоне черешневого дерева, усыпанного спелыми ягодами, и это значило, что снимок был сделан приблизительно в конце мая.

С марта по май много воды утекло, думал я. Точно так же, как и с мая по сентябрь, то есть по сегодняшний день. Все, что угодно, могло случиться за это время. С Чагиным и Анфисой в том числе.

Про Чагина среди рюкзачников ходили разные слухи.

Как будто бы он даже был причастен к жуткой панике среди ангелианцев, случившейся этой весной в Секторе. Ангелианцы – это люди, которые поклоняются некоей Анжеле, будто бы являющейся представителем Воздействия на Земле и способной посылать смс-ки на давно умершие мобильники и вообще умеющей делать разные чудеса. В существование этой Анжелы я, конечно, не верил. Думал, что фокусы с смс-ками в храмах ангелианцев были сродни плачущим иконам и тому подобной лабуде.

Однако я знал как минимум десяток людей, которые утверждали, что в один прекрасный апрельский вечер в Секторе и в самом деле неожиданно включились все мобильники. Люди якобы чуть с ума не посходили, бегали по улицам голяком, визжали и плакали, и всё из-за того, что подумали – конец пришел эпохе Переворота. Что боги смилостивились и снова будет все, как раньше: кредиты, поездки в Египет, ютуб, авиарейсы и крутые тачки. Снова заработают компьютеры и двигатели внутреннего сгорания. Включится телевидение, и на экраны выскочат гиперсуперзвезды эстрады и журналистики. И хрен с ними, с чистыми реками и птичьим пением по утрам! Мир снова станет маленьким, в восторге решили дерганые, а торговые брэнды – большими, и снова можно будет метаться по жизни туда-сюда, а не сидеть уныло и не пялиться на этот дебильный рай вокруг, который мог удовлетворить только конченых кретинов, какими, вне всякого сомнения, были все тихие, пусть даже их теперь и абсолютное большинство.

Ну вот, говорят, что через полчаса этих диких плясок мобильники успешно сдохли, истерия кончилась, а в церкви ангелианцев вскоре появилась концепция третьего пришествия Анжелы и соответственно подробные толкования того, почему второе пришествие не увенчалось окончательной победой сил прогресса над застоем и мракобесием Тихого мира.

И вот, говорили, что Чагин тоже вроде бы находился в это время в Секторе и каким-то концом был к этому всему причастен. И хотя я понимал всю неправдоподобность этих рассказов, они меня сильно напрягали.

Так что я был и рад, и не рад, что мы нашли эту фотографию. Кто знает, в чем замешан Чагин и на чьей он стороне? В общем, все время, что мы тряслись в метро, настроение менялось у меня с такой скоростью, что даже Вика Чагина могла бы мне в этом позавидовать.

17

Когда мы выкатили велосипеды из метро, пошел теплый проливной дождь. У выхода под дождем стояла чья-то оседланная лошадь с черной гривой, заплетенной косичками. Она встряхивала под дождем головой и косила глазом и показалась мне чем-то очень похожей на Анфису на фотографии.

Люди на улицах сняли обувь и шли по лужам пешком. Мы старались объезжать их подальше, чтобы не обрызгать водой из луж. Одного здоровенного мужика в брюках с подвернутыми штанинами все-таки окатили водой, но он только засмеялся и помахал нам вслед.

Неужели за этим фасадом радости, уверенности и безопасности что-то кроется? Неужели какой-то червячок незаметно подъедает это райское яблоко изнутри?

С такими мыслями я оставил Надю во дворе дома на Анадырском проезде, в котором жил Чагин. Когда я заходил в подъезд, она сидела под большим разноцветным грибком на детской площадке и сквозь струи дождя испуганно смотрела на меня.

Я, как мне казалось, понимал причину ее испуганного взгляда. Она боялась, что я сломаюсь, не сдержу обещание, и тогда, конечно, все рухнет. После такого падения уже нельзя будет восстановить наших отношений. Для меня это был последний шанс, может быть, зря я так заострил проблему и поставил на карту всё. Но что сделано, то сделано.

Войдя в лифт, я нажал на девятку, так как Чагин жил на девятом этаже. Занимал весь этаж. Теперь многие жили просторно, и это не было чем-то необычным.

Однако лифт почему-то поднялся до восьмого этажа и остановился. Я еще и еще раз нажал на девятый – безрезультатно. В конце концов, отирая с лица воду, набегающую с мокрых волос, я шагнул на площадку и нос к носу столкнулся с крупным мужчиной в обтягивающей белой футболке. Мужчина внимательно посмотрел на меня подозрительными глазами дерганого и спросил: «Вы к кому?»

Колени у меня подогнулись. В Тихой Москве таких вопросов не задают.

– К Чагину.

– По какому вопросу?

Мне показалось, что он сейчас крикнет: «Стоять! Лицом к стене! Руки на стену! Раздвинуть ноги!»

– По личному, – еле слышно прошелестел я.

– Где живете?

Мне следовало спросить: «А вы кто такой?» Но как-то само по себе вылетело:

– В Сокольниках, на Короленко.

– В Тихой, значит. Давно? – Мужчина с интересом разглядывал фингал у меня под глазом. – А это откуда?

Он поднял руку, чтобы показать на синяк, а может быть, и коснуться его, но совершенно неожиданно для самого себя я мгновенным инстиктивным движением левой руки остановил его. И сам испугался.

– Да так, с велосипеда упал, – извиняющимся тоном пояснил я.

– С велосипеда, значит? Серега! – крикнул мужчина.

В открытой двери одной из квартир появился еще один мужчина, не такой широкий в плечах, но выше первого почти на полголовы.

– Серега! Смотри, какое чудо к нам пожаловало.

– Э-э, стой, – сказал Серега, – подожди. Я его знаю, он безобидный. Это рюкзачник. Ваня. Правильно я говорю? – спросил он у меня.

– Правильно, – ответил я, облегченно сглотнув.

– Ты к Вике? Ее нет дома.

– Нет, я к Никите.

– Зачем?

– У меня есть к нему важный разговор.

– Какой?

У меня было полное ощущение, что я нахожусь в Секторе. Ни разу за последние пять лет в Тихой Москве я не слышал, чтобы хоть кто-нибудь разговаривал с кем бы то ни было подобным образом.

– Ну, у меня же разговор к нему, а не к вам, – сказал я, несколько оправившись. – Вот я ему и скажу.

Высокий Серега оглядел меня с ног до головы.

– Ладно. Давай проведу тебя, – сказал он, и мы вдвоем поднялись на девятый этаж и постучали в дверь Чагина.

Никита сразу узнал меня. И сразу же скроил свою презрительную надменную мину.

– Ваня, тебе сказали, что Вики нет? – спросил он.

– Сказали, но у меня к тебе важный разговор.

– У тебя? Ко мне? Важный?

Я вспомнил, что еще до Переворота, в цифровой России, на Чагина было совершено нападение. В темном подъезде, двое или трое с обрезками труб. Правда, в тот раз нападавшим не повезло, но все равно я их понимал.

– Да, у меня, – ответил я. – И это действительно важный разговор.

Я кивнул в сторону Сереги, намекая, что он должен уйти и оставить нас наедине, но Чагин на мой кивок отреагировал кривой усмешкой:

– Мы тебе что-то должны? Или новенький дезодорант нарыл?

– Никита. Я прошу меня выслушать.

– Зачем? Мне не о чем с тобой говорить.

– Пожалуйста, у меня важное сообщение, – сказал я.

– У тебя? У тебя, дружище, не может быть важных сообщений.

– Ты ошибаешься. Еще раз прошу тебя, давай поговорим.

– Ваня, я ошибся только один раз, – сказал Чагин. – Когда разрешил тебе в моем доме заниматься своей мерзкой торговлишкой….

– Я совсем не поэтому пришел. Это важно…

– Серега, уведи его, пожалуйста, – сказал Чагин. – «Важно»! У него, Серега, в принципе не может быть ничего важного за душой.

– А вдруг? – неожиданно заступился за меня Серега.

– Не может, – настаивал Чагин. – Он не способен ни на что важное.

– Может, и не способен, – согласился Серега, – но у него может быть какая-нибудь информация.

– Если бы у него была такая информация, он бы не пришел. Испугался бы, струсил. До свидания, Ваня. Больше не приходи.

Никита повернулся и закрыл за собой дверь. Серега провел меня к лифту. Я спустился вниз, молча сел на велосипед, махнул Наде рукой, и мы поехали домой.

Дождь закончился. Солнце блистало сквозь тучи, на легком ветру покачивались розовые цветки ленкоранской акации, похожие на вымокших попугайчиков, но мне этот мир совсем не казался таким уж райским.

Через несколько часов, несмотря на то что день клонился к вечеру, я привычно собрал вещи, накинул на плечи рюкзак и ушел искать Анфису. Один.

Часть вторая

1

Электрички теперь ходили редко. В этот день, в воскресенье, до Орехово-Зуево шли всего две. Первая – утром, вторая – вечером. Я взял билет на вторую и, естественно, последнюю.

Но когда я зашел в вагон, то подумал, что для этого направления достаточно было бы и одного рейса в день. Во всяком случае, какая-то из двух электричек определенно была лишней. В вагоне, кроме меня, никого не было. Ни единого человека. Стало даже немного жутковато, и я подумал было, не перебраться ли в какой-либо другой вагон, где, возможно, есть люди, но пересилил себя и остался на месте. Может быть, оно и к лучшему – не буду светить своим фингалом, успокаивал я сам себя.

После Переворота я ни разу не садился в электричку и поэтому немного волновался, смутные воспоминания, ностальгия и все такое зашевелились где-то в районе сердца. Однако когда мы тронулись, я понял, что в такой электричке я не ездил никогда и к моим воспоминаниям этот поезд не имеет никакого отношения.

Здесь не было пивных потеков на полу, никто не ходил по проходам, предлагая купить всякий хлам, не пели под гармошку семилетние азиатики. Отсутствовали кондукторы, а главное – и следа не было того особенного железнодорожного запаха и того неповторимого, но, согласитесь, ужасного воздуха, густо пропитанного парами усталости и разнузданности, который семь-восемь лет назад заполнял пригородные поезда.

Скамейки были самые простые, деревянные, но удобные – с выпуклостями и вогнутостями в нужных местах. Я вытянул ноги и стал смотреть в окно.

Под негромкое уютное постукивание колес, в лучах косого вечернего солнца мимо проносились, а на поворотах плавно разворачивались густые темно-зеленые леса, аккуратные домики деревень, пасущиеся лошади и отары овец, строгие линии виноградников, размеченные белыми столбиками. Кое-где попадались спокойные счастливые люди. Дети, играющие в футбол. Рыбаки на берегу пруда. Молодой загорелый пастух в белой рубашке. Девушки в наброшенных на плечи мужских пиджаках, прогуливающиеся под руку со своими возлюбленными.

Я никогда не был в этих местах. То есть мне, конечно, приходилось ездить во Владимир, Суздаль и один раз даже в Петушки. Но – до Потепления. А тогда это была совсем другая дорога. Пьяная, грязная, с полуразрушенными деревенскими домами, безвкусными дворцами торговых центров и ресторанов, наскоро слепленными строительными рынками, трубами убогих рабочих поселков, оборванными таджиками, серыми болотами, вдоль которых разная рвань парковала на стоянках «мерседесы» и «лексусы»; а надо всей этой красотой на хамски-ярких плоскостях рекламных щитов возносились ряды цифр: суммы денег в разных валютах и номера телефонов, по которым вам предлагалось с этими суммами расстаться. Всё это было до Переворота, и это был абсолютно другой мир.

Я помню те дни, когда все началось.

Мы жили в том же доме на Короленко, рядом с парком Сокольники, в котором живем и сейчас. Место было вроде неплохое, но неподалеку, за грязным леском, проходила набережная, транспортное кольцо, и ночью стоял такой гул от идущих по набережной автомобилей, что нельзя было открыть форточку, даже если задыхался от духоты.

И вдруг как-то утром гул прекратился. Даже при закрытых окнах он всегда ощущался, давил на стеклопакеты и на мозг. И тут его не стало. И я проснулся.

Осторожно, чтобы не разбудить Надю, я выбрался на кухню, открыл окно – за окном стояла потрясающая, небывалая тишина. Никто никуда не ехал. Автомобильного движения не было. Смертельно напуганный, я бросился в другую комнату, выскочил на балкон и увидел соседа, безуспешно пытающегося завести свой «фольксваген». Я увидел, что все машины в нашем дворе стоят неподвижно на своих местах. А через несколько минут началась всеобщая паника.

Не загружались компьютеры, отказала мобильная связь, прекратило работу телевидение.

Но страшнее всего было то, что случилось, когда я поднял Надю. Я растолкал ее и крикнул:

– Надя! Вставай! Надо уходить! Хрен знает что!.. Наверное, война!..

Надя потянулась и сделала попытку обнять меня за шею. Я отшатнулся.

– Ты что? Вставай!

– Что случилось, Ваня? – спросила она меня, спокойно и счастливо улыбаясь.

– Атака! Ни хрена не работает! Телевизор! Машины!..

– Ну так это же хорошо, что не работает телевизор и не ездят машины! Разве не так? – сказала Надя и сладко потянулась.

Надя перевернулась мгновенно. То есть изменилась, стала другой, такой же, каким стал мир за окном, тихим, неторопливым, теплым и полным радости. В течение нескольких часов перевернулись или, если угодно, изменились почти все. Во всяком случае, почти всё население Москвы в течение нескольких часов стало похожим на Надю. Но не я. Со мной ничего не случилось. Я остался тем же. Беспокойным мелким торговцем. Трусом.

Позже я обнаружил, что я такой не один. Нас стали называть дергаными. И в основном дерганые собрались в Секторе. Но опять-таки – не я.

Я остался с Надей и другими тихими.

Мы так никогда и не узнали, что случилось с Землей. Кто остановил войны, очистил реки и воздух? Кто уничтожил почти все современные технологии? Были ли это инопланетяне? Или это был Он, Тот, Которого ждали и боялись верующие всех возможных конфессий?

Вначале было страшно, но потом оказалось, что жизнь в новом мире вполне возможна. И даже более того – это в общем-то была прекрасная жизнь. Это был даже, скажем так, рай.

Но дерганые мечтали о «движняке». Еще бы! По какой-то причине Воздействие обошло их мозги, и они остались такими же жадными, завистливыми и подозрительными. А жадному, завистливому и подозрительному лучше повеситься, чем жить без движняка. В общем, они жили в Секторе, как в резервации, поклонялись мобильнику и мечтали распространить законы своей жизни на весь остальной изменившийся мир.

У них там сохранились все прелести: казино, гей-клубы, детская преступность и торговля людьми на органы. Конечно, при таких раскладах была большая нужда в полиции, охране, президенте и разнообразных чиновниках. Полиция, чиновники и бандиты составляли так называемый премиальный класс и жили, надо сказать, так себе, но все же получше других. А остальные барахтались как попало, в грязи и голоде. Зато – движняк!

Вот почему я решил стать рюкзачником. Очень удобно. Живешь в покое и безопасности, а стосковался по движняку – отправляешься с товарами в Сектор.

Короче, хорошо устроился.

Так, во всяком случае, я считал до вчерашнего дня, пока в моем чувстве всеобщей и непоколебимой безопасности Тихого мира не была проделана большая зияющая пробоина с рваными краями.

Мирно покачиваясь, я ехал в пустой электричке на Орехово-Зуево и смотрел в окно на безмятежный и абсолютно безопасный мир, в котором даже двухлетние дети могли гулять без присмотра по ночным улицам. И впервые за пять лет райские картины не рождали во мне ощущения безмятежности и покоя. В пробоину тянуло ледяным сквозняком тревоги и страха.

2

Я ничего не сказал Наде о жутких мордоворотах, которые допрашивали меня в подъезде Чагина. Не то чтобы я сомневался в ее стойкости. Тихие в этом плане могли дать большую фору любому жителю Сектора. Но я все-таки боялся, что это может разрушить ее картину мира. К тому же она была женщиной.

Не говоря уже о том, что я чувствовал свою вину перед ней. И я ее любил. Скажу вам по секрету, если вы не любили тихую, вы вообще ничего не знаете о женщинах, и мне вас даже где-то жаль.

В общем, я сказал Наде, что Чагин был не в настроении и говорить на серьезные темы отказался.

Потом я отправился в библиотеку и выпросил в читальном зале подробную карту Орехово-Зуевского района 1997 года. Там были интересные объекты, наверняка давно не существующие. Например, завод «Респиратор». Или завод «Фенолит», окрестности которого выглядели уродливо даже в схематичном изображении.

Затем я собрался с духом и решил выяснить, с кем говорила Анфиса в прошлое воскресенье. Рассуждал я следующим образом. Раз седой сосед сказал, что незнакомец был похож на меня, только худой, значит, следовало искать человека, похожего на меня с точки зрения седого соседа, то есть дерганого, а еще лучше – рюкзачника.

Рюкзачников в Москве было всего пятеро, включая меня. Худых из них было двое. Я начал с того, который жил ближе. Его звали Роман Приходько. Он, к счастью, оказался дома. На вопрос, встречался ли он с такой-то, Рома ответил, что встречался, но только было это не в воскресенье, а в четверг.

– Рома, ты уверен? – спросил я. – У тебя календарь в голове не сбился?

– Уверен, – сказал Рома. – Это было в четверг. А в прошлое воскресенье я ездил в Хотьково. Сказали, там сохранился склад китайской оргтехники, хотел проверить.

– С кем же тогда она встречалась в воскресенье? Откуда столько дерганых в Москве? Полезли как тараканы.

– А я откуда знаю, с кем она встречалась? Наших никого не было в выходные. Саша был в Секторе, а Вова и Богдан ездили со мной на склады.

– Это очень странно, – сказал я.

– Ты, я вижу, расстроился, – заметил Рома. – А зря. Не стоит расстраиваться по мелочам.

– Ты считаешь, это мелочи?

– Считаю, да, – сказал Рома. – Считаю, что мелочи.

– Слушай, человек поговорил с кем-то, неизвестно с кем, а потом рванул из дома куда глаза глядят. Это мелочи?

– Знаешь, чувак, я б на твоем месте лучше притормозил и спросил у корефана, а зачем она, эта девчонка, в четверг с ним встречалась.

– Да! – всполошился я. – Действительно! Что она от тебя хотела?

– Просила достать оружие, – понизив голос, сказал Рома.

– Оружие? – У меня задрожали губы.

– Да, чувак, оружие.

– И что? – Я не мог прийти в себя.

– И что. Ничего. Ты же знаешь, мы этим не занимаемся. По Пакту за это из Тихой вышвырнут, а в Секторе могут запросто и на разборку пустить – почки, печень, то да сё. На запчасти разберут и в холодильник. Так что я, конечно, сказал – нет. Ну и ей тоже посоветовал с этим не связываться.

– А она?

– Ну, мне не показалось, что я ее переубедил. Так что на твоем месте я бы эту мадам не искал. А если, случайно, тебе не повезет и ты ее все-таки найдешь, то обо мне ей ничего не говори. Для здоровья, я думаю, лучше бы было, чтобы она вообще забыла мое имя и мой адрес. Вот так-то, а ты говоришь – воскресенье. Да кого оно волнует, это воскресенье, и с кем она там говорила! Это, чувак, ерунда.

«Оружие… оружие…» – шептал я в пустом вагоне на всем расстоянии от Купавны до Павловского Посада, скручивая в руках брезентовый ремень рюкзака.

Скручивая и раскручивая. Скручивая и раскручивая.

Зачем оружие в Тихом мире девятнадцатилетней секретарше, работающей в средней школе?

Но измученный и измочаленный ремешок никакого ответа, естественно, не давал.

3

В Павловском Посаде в вагон зашла стайка подростков. Трое крепких ребят лет пятнадцати и пять девушек, их сверстниц. Двое, один парень и одна девушка, были с гитарами. На ногах у всех были пляжные шлепанцы, волосы мокрые. Не помню, чтобы где-то в районе Павлово-Посада была река или озеро с хорошим пляжем, но ребята, судя по всему, хорошо провели время и теперь возвращались домой.

Они приветливо кивнули мне и устроились неподалеку. Парень с гитарой взял несколько аккордов, потом спросил у меня:

– Мы вам не помешаем, если попоем тут немного?

– Нет, – сказал я. – Ради бога.

– «Ради бога» что? – переспросил паренек с улыбкой, явно не понимая, что я имел в виду.

– То есть да, – спохватился я, – конечно, пойте. Не помешаете. Даже наоборот, веселее будет.

– Ладно, – сказал парень.

Глядя на меня, он снял руку с грифа и поднес палец к своему левому глазу. Улыбнулся мне и приподнял бровь. Все поняли, что он подшучивает над моим синяком, и засмеялись. Но удивительно, их смех совершенно не задел и не обидел меня, а только поднял мне настроение и отвлек ненадолго от тяжелых мыслей об оружии и о том неприятном и опасном деле, в которое я ввязался по недомыслию.

Парень запел какую-то неизвестную мне песню, немного похожую на классический шлягер 70-х «Там, где клен шумит». Голос у него был приятный, почти уже установившийся, мужской, друзья подпевали слаженно, похоже было, что у всех со слухом все в абсолютном порядке. Но одна из девчонок все время вертела головой и оглядывалась на меня, несмотря на то что подружка несколько раз толкнула ее локтем под ребра.

Когда песня закончилась, эта энергичная подружка, закинув руку за спину вертевшей головой девушки, повернулась ко мне и сказала:

– Вы не обижайтесь, но она еще никогда не видела таких, как вы.

– Дерганых? – спросил я.

– Ну да, можно и так сказать, – сказала девушка и засмеялась.

И странно, мне снова не было обидно, а только весело и легко.

– А что, такие редкость в ваших краях? – спросил я.

– Не то слово, – ответил за нее самый здоровый из парней, голубоглазый брюнет в шортах и ярко-желтой майке. – У нас вообще нет дерганых.

«Вот оно как!» Я подумал, что мне этих ребят сам бог послал. Ну, не бог, конечно, а случай, – с такими словами, как бог, ангел, провидение и все такое, после Переворота я вообще старался обращаться как можно осторожней… Ясно было, что Кто-то пролетел над нами пять лет назад, а что, если Он и сейчас слышит? Возьмет и растворит поезд в воздухе. Или омолодит нас всех лет на десять. Или состарит. Или включит мобильники. Не дай… Вот, опять чуть не вылетело.

– А откуда вы тогда знаете, кто я? – спросил я у брюнета.

– Мы в Москве видели, что люди разные бывают. А Светка, – кивнул он на ту девчонку, что вертела головой, – еще ни разу в Москве не была. Ей в диковинку.

– А вы где живете?

– В Орехово, – ответили они хором и засмеялись.

Воистину… мне повезло. Если в Орехово-Зуево нет дерганых, то появление Анфисы должно быть для местных событием. Кто-то да видел ее. И запомнил. Надо познакомиться с этими ребятишками поближе, решил я.

Жизнь рюкзачника приучила меня к изворотливости, выработала способность втираться в доверие – или, если выразиться помягче, налаживать контакты с людьми. Конечно, тихие – люди очень чуткие и проницательные, их не так просто обмануть, но я ведь и не совсем обманывал. Иногда сам себе не в состоянии был ответить, где заканчивался блеф и искусственная эмоциональная накачка, а где и вправду начиналось искреннее с моей стороны расположение и даже любовь.

Я подсел к ребятишкам и через пять минут уже знал, что голубоглазого брюнета в желтой майке зовут Игорем, гитариста Сашей и что все они были на Павловском озере, которое образовалось на окраине города пять лет назад и пополнялось бьющими из-под земли горячими ключами. «Наверняка на месте бывшей городской свалки», – подумал я, вспоминая, как бесследно таяли после Переворота горы отходов и как они на глазах зарастали травой или заполнялись прозрачной водой озер. Но подросткам я об этом не сказал.

Между прочим, вы знаете, как-то язык не поворачивается называть тихих тинейджеров подростками. Подросток – это что-то, на мой взгляд, отрицательное, такое, чем нужно переболеть. Жестокость, неуверенность в себе, прыщи. В общем, всякая гадость, особенно в сфере секса. А тихие были совсем другими. Никакого переломного возраста, никаких внутренних конфликтов, никаких страданий юного Вертера. Вот эти ребята, которые ехали со мной в электричке, они были похожи на молоденьких, еще не совсем окрепших и не закостеневших взрослых или, наоборот, на больших здоровых детей. Или, если еще точнее, они были похожи на породистых щенков крупных собачьих пород в возрасте примерно от восьми месяцев до года. Надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю.

Короче, я не стал портить им настроение, рассказывая о свалках допереворотной России, зато рассказал им историю, как меня ограбили в Секторе и как я там получил в глаз. Я придумал эту историю на ходу и пытался сделать ее нестрашной и смешной, но ребята не рассмеялись. Напротив, они помрачнели. Хотя и ненадолго.

– Да, мы знаем, что бывает в Секторе, – серьезно сказал Игорь, и я поспешил сменить тему разговора.

К тому моменту, когда мы подъезжали к станции Орехово-Зуево, я уже был уверен, что могу попросить моих новых знакомых разузнать для меня, не появлялась ли где в их городе дерганая девушка с косящим взглядом. И я бы так и поступил, если бы это было пару месяцев назад. Но в тот день я не смог этого сделать. Я знал, что они в считанные часы найдут Анфису. Но я не знал, во что это может вылиться и как это отразится на этих замечательных ребятишках. В какую беду они могут попасть из-за меня. Так что я не стал просить их ни о чем.

Когда поезд стал притормаживать, я задумался, что делать дальше, и ребята заметили, как я погрустнел.

Наперебой они начали приглашать меня в гости, пожимать руки и хлопать по плечам. Я кивал, говорил «ладно, ладно, спасибо», а потом, когда мы все уже встали, чтобы идти к выходу, спросил:

– Кстати, а нет ли у вас в городе гостиницы?

– Как нет? – загалдели они. – Конечно, есть!

А Света, которая никогда не была в Москве и не видела дерганых, вдруг громко сказала:

– А моя сестра, между прочим, тоже никогда не была в Москве, но ТАКОГО человека видела! Точнее, такую женщину. И как раз в гостинице!

Сердце у меня екнуло, и в тамбуре я пробрался поближе к Свете.

– Как интересно, – сказал я, стараясь при этом казаться равнодушным. – Наверное, это было очень давно, еще в самом начале.

– Нет, это было на этой неделе, – сказала Света и тут же, увидев на платформе мальчика с кошкой на руках, напрочь забыла обо мне. – Пушистик! – закричала она, бросаясь к мальчику и обнимая их вместе с котом. – Ты тоже пришел меня встречать?

Остальные обступили меня на платформе и стали требовать, чтобы я позволил им провести меня к гостинице. Когда мне удалось объяснить, что я хочу прогуляться один, они стали наперебой рассказывать мне, как туда добраться. Причем девочки показывали в разные стороны, что заставило меня против воли улыбнуться. Несмотря на Воздействие, подумал я, женский пол все-таки сумел сохранить такие милые человеческие черты, как, например, географический идиотизм.

Но тут гитарист Саша вырвал из блокнота листок и, положив его на свою гитару, которую держали в этот момент две его подружки, быстро начертил мне толковую схему.

Я с некоторым сожалением распрощался с замечательными ребятами, перешел по мостику на другую сторону железнодорожных путей, поправил на спине рюкзак и отправился в одинокое плавание по улицам незнакомого города, погружающимся в теплую сентябрьскую ночь.

4

Нашла ли Анфиса оружие? Успела ли его применить? Или, может быть, передумала? А если нашла, но не передумала и не успела, то не лучше ли держаться от нее подальше, вместо того чтобы нарываться на встречу с ней?

И что именно она могла найти в Тихом мире? Как использовать? Есть ли у нее опыт в обращении с оружием?

С тех пор как пистолеты, автоматы и пушки перестали стрелять, словно кто-то отменил физические законы горения пороха и выталкивания куска металла из цилиндрического пустотелого устройства давлением газов, оружие стало простым, как в старину. Вместо «макаровых» и ТТ, авианосцев и самолетов-невидимок с ядерными ракетами на борту теперь можно было использовать разве что лук и стрелы, кинжалы и шпаги, топоры, дубинки, копья и боевые колесницы с двухметровыми лезвиями по сторонам, рассекающими граждан на части. Не так разрушительно, как раньше, конечно, но в умелых руках больше, чем достаточно.

Я не говорю, что этим всем пользовались. Я говорю, что если бы вдруг настала нужда, то оружие могло бы быть только таким. А насчет колесниц – это я вообще прямо сейчас придумал. Ни о каких колесницах никто, конечно же, и слыхом не слыхивал.

В Тихой Москве оружие против человека не применялось годами, но за пределами, в особенности в Секторе, могло случиться всякое.

Так, например, Адамова, мужа Надиной подруги, человека чудовищного здоровья и большого, я был в этом уверен, воинского опыта, при помощи нехитрого набора металлических дротиков превратили этой весной фактически в отбивную. Неизвестно, что и почему с ним произошло, но то, что он выжил, было чудом. И между прочим, маленькая секретарша Анфиса вполне может быть как-то с этим связана.

Со слов Нади, она появилась в школе приблизительно в то время, когда Лена, жена Адамова, призналась, что ее муж умирает от жутких ран. Так что еще неизвестно, чего эта грудастенькая девчонка с косящими глазками успела там, в Секторе, понасмотреться. А главное, чему успела научиться. Кто ее знает, может, она какой-нибудь ниндзя под прикрытием.

Да, а насчет оружия… были, конечно, и более, скажем так, современные образцы. «Современные», признаюсь, звучит не очень хорошо в наших условиях. Даже прямо скажу – плохо звучит. Что в самом деле может означать это слово, если технологическое время совершило рывок в обратном направлении? Что есть современное? Новое или хорошо забытое старое? Попытка плыть против течения времени, которое и так уже само по себе повернуло вспять? Прошло пять лет, а все равно каждый раз, стоит мне задуматься над этим, как мозги заворачиваются набекрень.

Короче, были еще и разные электрические приспособления, и даже какое-то современное (вот, опять это дурацкое слово!) изобретение – охранники в Секторе иногда носили его в небольших круглых футлярах, прикрепленных к поясному ремню. Но что это за футляры, что там внутри, как оно действует, я не знал. Несколько утешало то, что в Тихом мире такие футляры не водились и достать их было нельзя.

Вот с такими мыслями я подходил к гостинице.

Гостиницы были почти в каждом большом поселке, не говоря уже о городах. Они появились приблизительно через полгода после Переворота, и все были устроены одинаково. Но совсем не так, как в старые времена.

Во-первых, в отличие от отелей, которые тоже кое-где сохранились, они были бесплатными. Ну а во-вторых – действовали по принципу охотничьего домика. То есть поселяющийся человек находил в номере все нужное для жизни, включая даже кое-какие продукты и лекарства, но и сам должен был, уходя, что-нибудь оставить для других. За собой принято было убирать, постели жильцы застилали сами, так что персонала в гостиницах было, как правило, мало, работники следили за общим состоянием здания, делали в номерах генеральную уборку, стирали белье, и в обычное время их видно не было, и казалось, что гостиница живет как бы сама по себе.

В Орехово-Зуево гостиница была одна, но и она, как оказалось, пустовала. Полностью или частично – это мне предстояло узнать.

Гостиница располагалась в старинном четырехэтажном здании из красного кирпича, скорее всего перестроенном из бывшего морозовского барака. Внутри были широкие лестницы со ступенями из ажурного чугуна, гулкие коридоры с полукруглыми сводами, устланные посередине ковровыми дорожками, и просторные номера с высокими потолками.

На улице уже стемнело. В большом холле, освещенном светом высоких торшеров и обставленном тяжелой мебелью из мореного дерева, я нашел дежурного, невысокого старичка в синем шелковом банте, повязанном в вороте белой рубашки, взял у него белье и подошел к стене, на которой висела поэтажная схема номеров. На схеме пояснялось, каков размер номера, сколько там спальных мест и каких, есть ли кухня и так далее. И кроме того, против каждого номера находилось место для красного флажка, который должен был обозначать «Занято».

Таких флажков на схеме было всего два. Одним был отмечен угловой номер на верхнем, четвертом, этаже, а второй флажок торчал напротив такого же номера на третьем, только был прицеплен почему-то горизонтально, сбоку. Я хотел поправить его, но старичок, отложив в сторону книгу, которую он читал (я еще раньше заметил, что это был толстый том Льва Шестова), сказал, что не надо этого делать.

– Эта девушка попросила, чтобы мы не трогали флажок.

– Но зачем? И какая девушка?

– А еще она попросила, чтобы о ней ничего никому не рассказывали. Мы пообещали, так что, извините, ничего сказать не могу, – ответил тихий старичок, с некоторым подозрением глядя на мой синяк.

Да, если тихие что-то кому-то обещают, это становится для них чем-то вроде закона. Даже крепче. Так что я отлично понимал, что обычным способом у дежурного я ничего о неизвестной девушке не узнаю.

– А все остальные номера на третьем этаже свободны? – спросил я.

– Да, пожалуйста.

Я достал из фанерного кармашка, прикрепленного к стене под схемой, красный флажок и воткнул его напротив номера, расположенного рядом с тем, где жила девушка, о которой дежурный не хотел ничего рассказывать. Вначале я собирался воткнуть флажок, как и положено, вертикально, но потом, по какому-то наитию, взял и воткнул его в лежачем положении, сбоку. Точно так, как был прикреплен флажок девушки.

– А вы что, тоже собираетесь отсутствовать неопределенное время? – спросил старичок.

– Да, скорее всего, – ответил я, не оборачиваясь, чтобы дежурный не увидел торжествующего блеска в моих глазах.

«Так ты, дедуля, не так хитер, как кажется с первого взгляда! – подумал я. – Значит, девушка отсутствует. Понятно».

– А ключ нужен? – спросил старичок, не заметив своей оплошности.

– Да, пожалуй. Видите ли, квартиру я у себя дома не запираю, но в гостинице… Иногда просто хочется выспаться.

– Я вас понимаю, – ответил дежурный. – Мы номера тоже не запираем, но бывает, что жильцы берут ключи от дверей.

Он открыл ящик и стал искать ключ. А я тем временем быстро сунул руку в рюкзак, отыскал фотографию Анфисы с Чагиным и, подойдя к дежурному, потащил из рюкзака носовой платок. И как бы случайно выронил фотографию. Я хотел уронить ее на стойку, чтобы по выражению глаз старичка понять, была ли Анфиса той самой девушкой, о которой нельзя ничего рассказывать. Но всего не рассчитаешь – фотография соскользнула сполированной поверхности стойки и упала на пол со стороны дежурного.

В этот момент открылись входные двери, и в гостиницу вошли двое.

Старичок положил Шестова на стойку и, кряхтя, полез поднимать фотографию.

Вошедшие приближались быстрее, чем мне бы того хотелось. Я повернулся к ним спиной и спрятал лицо. Не вовремя мне пришла в голову эта дебильная идея с фоткой!

– Может быть, вам помочь? – спросил я старичка. – Давайте! Вам тяжело.

– Нет, – кряхтел старичок из-под стойки. – Мне не тяжело. Даже хорошо. Хоть какая-то разминка. А то сидишь тут, сидишь…

«Давай, дед! Давай, старый! Скорее, дорогой! Скорее, черт бы тебя побрал! Давай сюда мою фотку!» – пытался внушить ему я.

Тем временем двое подошли к нам. И именно в этот момент дежурный разогнулся, поправил седую челку на вспотевшем от усилий лбу и выложил фотографию с Анфисой на стойку. Рядом со своим томиком Шестова. И прямо под нос вошедшим. Я метнулся и накрыл фотографию ладонью, но было поздно, вошедшие успели рассмотреть.

Это были те двое, что били меня вчера в Секторе, у подъезда Смирновых-Инстаграм.

5

Вообще-то били меня трое. К счастью, третий, самый страшный, с обожженным лицом, пока не появился. Однако он мог стоять на улице, или прятаться в ночном парке, или просто ждать в своем номере на четвертом этаже.

Но и этих двоих было достаточно. Вчера я их хорошо запомнил. Один был высокий толстяк с громадным животом, другой – на полголовы меньше меня ростом, худой и с круглыми ушами, которые торчали в стороны, как у Чебурашки. Естественно, выбираясь из Сектора, они предусмотрительно переоделись. Сняли свои форменные серые костюмы с розовыми рубашками и влезли в джинсы и одинаковые белые футболки с надписью «Улыбнись!».

Но я не улыбался.

Старичок с шелковым бантом сразу заметил возникшее напряжение и обеспокоенно переводил взгляд с меня на двух незнакомцев. Вероятно, в своей новой жизни ему вообще не приходилось видеть столько дерганых одновременно и в одном месте.

– Приветик! – сказал мне толстяк издевательским тоном и поднес к левому уху руку, сложенную лодочкой.

«На миру и смерть красна», – подумал я и не ответил на приветствие стандартным жестом жителей Сектора.

– Привет, – сказал я.

Я знал, что эти двое побоятся тронуть меня на глазах старичка. По Пакту, подписанному несколько лет назад губернатором Тихой Москвы и президентом Сектора, любой акт насилия, совершенный секторианцами на территории Тихой, карался быстро и эффективно. В зависимости от тяжести содеянного вначале отключалась подача электроэнергии в Сектор, затем прекращался подвоз продовольствия. Ну а за такие дела, за создание таких проблем власти Сектора делали с виновником такое, о чем лучше не знать.

– Спокойной ночи, – сказал я дежурному.

Потом кивнул тем двоим и пошел к лестнице наверх. Двое двинулись следом.

6

Сердце стало колотиться у меня в горле. Ноги держали плохо. Но я сделал над собой усилие и через ступеньку рванул наверх. На повороте лестницы висело зеркало. Оно отразило бледное лицо смертельно напуганного человека. Это было мое лицо, но оно показалось мне чужим. В открытые на лестничных площадках окна слышна была далекая музыка и близкое громкое пение сверчков. Сейчас я отдал бы всё, чтобы сидеть с Надей где-нибудь в парке на скамейке и слушать звуки теплой сентябрьской ночи.

«Увижу ли я когда-нибудь Надю? – проносилось у меня в голове. – Узнает ли она, что случилось со мной, как я вел себя, о чем думал?»

Двое немного отстали. Я повернул в коридор третьего этажа. Стены качнулись. Э-э… дело было совсем плохо, ноги не несли меня. Я еще надеялся на чудо. Вдруг эта встреча случайность и те двое, толстяк и лопоухий, поднимутся к себе на четвертый и спокойно лягут спать?

Но они повернули за мной, на третий.

Я задыхался. Из последних сил попытался взять себя в руки. «Они не посмеют нарушить Пакт. Они не сумасшедшие», – сказал я себе. Но совершенно неожиданно (или, напротив, абсолютно ожидаемо) эти слова не успокоили меня, а даже совсем наоборот – в следующее мгновение мелькнула мысль: «Нет! Они именно сумасшедшие!» – и я побежал. Сзади раздался топот. Значит, они тоже.

Даже на подгибающихся ногах я все-таки бежал быстрее своих преследователей. У меня еще оставалось несколько секунд, чтобы сделать выбор. Можно было заскочить в номер, от которого я взял ключ, запереть его изнутри (если успею) и попробовать выдержать оборону. А можно было, не останавливаясь, добежать до конца ковровой дорожки и выпрыгнуть в открытое черное окно. Но что там было за окном? (И почему я не осмотрел местность, когда была еще возможность!) Вроде бы там находилась клумба. Но что, если у нее ограждение из острых железных прутьев? А если под окном мраморная девочка с собакой, или пионер с горном, или декоративные валуны с острыми краями?

Ледяной ужас дул в спину с такой силой, что холодели ногти на пальцах рук. Я просто не мог больше терпеть.

И тогда я остановился и повернулся к ним лицом.

7

Двое были уже в нескольких метрах от меня. По напряженным лицам было видно, что у них самые серьезные намерения. Шустрый худенький Чебурашка вырвался вперед, это и подвело его. Хотя и меня тоже.

Руки у меня дрожали, но я сжал пальцы в кулак, присел и, спружинив ногами, ударил Чебурашку прямой правой в челюсть. Удар получился не слишком хлестким, мои движения были скованы страхом, однако из-за того, что Чебурашка набегал на меня, результат превзошел все ожидания. Раздался страшный треск, громко клацнули зубы, и худое существо с коротким вскриком взлетело в воздух и рухнуло прямо под ноги громадному толстяку.

Толстяк, весивший никак не меньше ста сорока килограммов, не успев отреагировать, на всем скаку споткнулся о тело своего товарища, вскинул руки и мгновенно превратился в снаряд невероятной разрушительной мощи. Я сделал попытку увернуться от летящего прямо на меня громадного куска бекона, но было слишком поздно, я успел только развернуться левым плечом и спрятать голову за подбородок и выставленный вперед локоть. Туша врезалась в меня, хрустнули суставы, из отбитых легких в одно мгновение вырвался весь воздух, и я потерял сознание, вероятно, еще до того, как ударился со всего маху об пол гостиничного коридора.

8

Я пришел в себя от пощечины. Скорее всего она была не первой. Одновременно с возвращением сознания стала ощутимой жгучая крапивная боль в правой щеке и страшная ломота в затылке. На мгновение позже я почувствовал, что вся левая сторона – плечо, ребра и внутренности – пульсирует и ноет так, словно я побывал в автомобильной катастрофе.

Я открыл глаза. Передо мной стоял, тяжело дыша, толстяк с красным лицом. Он как раз замахивался для еще одной пощечины. Нужно было срочно дать ему сигнал, что я уже очнулся и еще один удар по моему лицу будет уже явно лишним. Однако пошевелиться оказалось не так просто, крикнуть тоже. Зато я сумел изо всех сил расширить глаза. Но то ли этого сигнала оказалось недостаточно, то ли толстяку было жаль сил, потраченных на замах, но спустя долю секунды правую щеку снова обожгло, и моя голова сильно мотнулась в сторону, едва не надломив шейные позвонки.

«Почему он бьет все время по правой? – удивился я, с трудом вернув голову на место. – Неужели бережет мою ушибленную левую сторону? И если да, то почему? Может, они, эти двое, на самом деле не так страшны и не чужды милосердия? Это один вариант. Другой хуже. Толстяк понимает, насколько я плох (со стороны виднее), и боится, что если еще добавит по отшибленной левой стороне, то я могу запросто склеить ласты. А я им для чего-то нужен».

В принципе и дураку было бы на моем месте понятно, для чего. Кинофильмы цифровой эпохи оставили во мне неизгладимый отпечаток, и я знал, что раз сижу на стуле, значит, будут пытать.

От последней мысли я едва снова не погрузился в глубокий обморок. Но в этот момент заметил, что толстяк держится как-то криво, а правая рука его висит как плеть, и мне пришло в голову, что, вероятно, в момент столкновения он напоролся ключицей или плечом на мой выставленный вперед локоть. Если так, то ему крупно повезло, что удар пришелся не в горло или в висок.

И это же, кстати, объясняло, почему он бьет только левой.

Эти рассуждения немного взбодрили меня, и я осмотрелся.

Несколько правее и сзади толстяка на диване с закрытыми глазами лежал лопоухий Чебурашка и стонал. На губах его пузырилась кровь. Отлично! Я почувствовал себя еще лучше. Значит, я кое-что еще могу! Жаль, что Надя не видела, какой точности удар я нанес.

Я почувствовал прилив здоровой горячей крови и нагло посмотрел на толстого.

– Стой! – сказал я ему хрипло. – Не видишь, я уже здесь? С тобой. Что тебе надо?

– Очухался, падла! – ответил толстяк, вытирая слюну с губ тыльной стороной левой руки.

Даже это малое движение ему тяжело было сделать правой. Это обнадеживало. Я попробовал пошевелить ногами, как бы прикидывая, можно ли, если что, вскочить. Нет, вскочить я бы не смог даже при большом желании. Ноги мои были привязаны к ножкам стула крепкой веревкой. Той самой веревкой, которую я, выезжая из дома, благоразумно захватил с собой. Я огорчился. И не знаю, чему больше: тому ли, что меня связали, как барана, или тому, что моей параноидальной предусмотрительностью воспользовались, как это часто бывало, другие.

– Сам ты падла! – сказал я в ответ. – Развяжи меня, забирай своего дружка и беги отсюда что есть мочи, пока дежурный не позвонил куда надо. Знаешь, что с тобой сделают за нарушение Пакта?

Толстяк рассмеялся. И от его смеха весь мой задор сразу же сошел на нет. Это был смех человека жестокого, тупого и хорошо знающего свое дело. Я снова почувствовал себя раненым, беспомощным и абсолютно одиноким.

– Ты думаешь, старику внизу есть до нас дело? Думаешь, он пойдет проверять, что там за шум наверху? Мы же дерганые, забыл? Мы всегда шумим. Мы и отдыхаем с дикими криками. И старик об этом знает. Ну даже если мы подрались. И что? Подрались трое дерганых. Это что, событие? Ему, Ваня, на нас наплевать. Мы для него люди второго сорта. Так что успокойся и рассказывай. Что ты тут делаешь? За нами следишь?

– За вами? Слежу? Да ты что! Это вы за мной следите.

Толстяк достал из моего рюкзака антикварный складной ножик с красным крестиком на рукоятке, поковырял его пальцем и вытащил из корпуса штопор.

– О! – сказал он. – То, что надо.

– Я буду кричать, – сказал я, холодея.

– Кричи, – ответил толстяк, гадко ухмыляясь. – Я закрыл окна, а рамы здесь делают на совесть. Звукоизоляция что надо, не то что у меня на Ленинском проспекте.

Он поднес штопор к моему лицу и провел острием от виска до подбородка, неглубоко расцарапывая кожу. Я начал задыхаться.

– Пожалуйста, – сказал я. – Перестань. Я прошу тебя. Пойми, вы ошиблись. Я здесь случайно.

– Случайно? А это что?

Толстяк сунул мне в глаза фотографию, на которой Чагин обнимал за плечи Анфису в ярком платье.

– Фотография, – торопливо проговорил я. – Это фотография.

– Я понимаю, что фотография. Или ты меня за идиота держишь? Чья фотография?

– Ну, девушки одной.

– Какой девушки? Давай подробнее и поживее. Мне что, выковыривать из тебя? Ты кто такой, бл…, чтобы я тут перед тобой на цыпочках ходил? А? Кто ты такой?

– Я Ваня, рюкзачник. Мы ведь уже встречались…

– Я не в том смысле. Ты что, не врубаешься? Точно, вы еще хуже тихих кретинов. Недоделки. Полукровки.

С этими словами он довольно крепко стукнул меня по темени ручкой моего складного ножа. В глазах потемнело.

– Еще раз спрашиваю. Зачем вы с ней сюда приехали? Что вам надо? Кто вас прислал?

«Мы? Приехали? Нас кто-то прислал? Во что ввязалась эта чертова Анфиса?» – пронеслось у меня в голове. Но на этот раз я не стал озвучивать свое удивление. Я решил рассказывать все быстро (как от меня и требовалось) и, по возможности, как оно было на самом деле. Правда, у меня хватило мужества не упомянуть Надю.

– Эта девушка, она подруга моих знакомых. Я ее ни разу не видел живьем… Подожди, не бей!.. Сейчас поймешь. Вчера меня попросили найти ее. Она не пришла на работу и все такое. А я же рюкзачник. Кто еще умеет искать людей, если не я…

– Ладно, – остановил меня толстяк. – Я все понял. Ты и на самом деле считаешь себя умнее меня. Хорошо. Сейчас я тебе докажу, что ты не прав.

Он поднял штопор и стал водить острым концом у меня перед глазами.

– Вчера ты заявился к Инстаграмам и стал выяснять, куда они подевались. Сегодня вы с этой сучкой стали следить за нами уже здесь. Что вы знаете? Кто вами руководит? А чтоб тебе был понятнее смысл моих вопросов…

Он шагнул к кровати, взял с нее подушку и положил мне на колени.

– Знаешь, для чего это? Это чтобы твой крик заглушать, когда я выколю тебе глаз и ты начнешь визжать как свинья. Так вот, – он поднес острие штопора к моему глазу, – последний раз спрашиваю. Кто вас сюда послал? Какие у них планы?

Это был ужас собственной персоной. Никогда в жизни мне еще не было так страшно. Мне было страшно говорить и страшно молчать. Мне было страшно кричать, и мне было страшно не кричать. Мне было страшно пошевелиться, и мне было страшно оставаться неподвижным. Мне было страшно, что я живой. Лучше бы я был мертв.

– Не… Не… – выдавил я из себя. Из глаз моих полились слезы. Еще немного, и я бы…

Но вдруг распахнулась входная дверь, и на пороге появилась женщина в юбке и в куртке с капюшоном, накинутым на голову.

– Эй ты! У меня спроси! – сказала женщина громко и сбросила капюшон.

Слезы застилали мне глаза, в номере было скорее темно, чем светло (горел один только ночник над диваном, на котором валялся Чебурашка), сидел я вполоборота и не особо мог вертеть головой, однако все мои чувства, включая шестое… Да что там чувства, весь мой организм, вобравший в себя память миллиардов лет эволюции, каждая клеточка, каждая хромосома и каждая митохондрия, и что там еще есть внутри содрогнулись от абсолютно безошибочного узнавания – это была Анфиса!

9

На самом деле Анфиса сказала не «Эй ты!». Она сказала что-то вроде «Эй ты, сбой в программе!». В общем, сказанное Анфисой совпадало по смыслу с классическим выражением «жертва аборта», а по форме – полностью соответствовало тому особенному сленгу, на котором, тоскуя о цифровых технологиях, говорило население Сектора.

И толстяку не понравилось то, что его назвали «сбоем в программе». Причем настолько, что он даже не удивился (и не обрадовался) появлению Анфисы, как этого можно было ожидать. Его глаза налились кровью, он шумно втянул в себя воздух ноздрями и вдруг почему-то рыгнул. Складывалось ощущение, что он уже разрезал девчонку на кусочки и съел ее. На самом деле это, конечно, было не так. Это только предстояло сделать. И громадный садист двинулся на Анфису, отводя в сторону левую лапищу, из которой торчал тоненький блестящий винтик штопора.

Да простит меня Господь (в данном случае я не боюсь этого слова, потому что использую его точно по назначению), я должен был крикнуть «Беги!», но я не сделал этого. Растерялся я, или был еще слишком слаб, или, что вероятнее всего, просто боялся остаться один и понимал, что ярость толстяка может обрушиться на кого-то другого, и кто его знает, может быть, я буду таким образом избавлен от мучений. За счет ближнего моего.

Много плохого сделал я в своей жизни. Но этот момент своей слабости буду помнить всегда. Несмотря на то что кончилось все не совсем так, как мы с толстяком и Чебурашкой рассчитывали.

Как только толстяк приблизился к Анфисе на расстояние двух шагов, девушка быстро вскинула руку и выпустила в жирное лицо садиста полбаллончика нервно-паралитического газа. «Где она его достала?» – мелькнуло у меня в голове среди всех прочих обрушившихся на мой мозг мыслей. Я хорошо знал, что газовых баллончиков больше никто не выпускает, старые давно испортились или израсходованы, и такая штука, которую сжимала в руке Анфиса, стоила целое состояние. Это была действительно серьезная вещь. Не дамский вариант. Что-то из милицейских или даже военных запасов.

Толстяк коротко взвыл, потом страшно захрипел, вцепился обеими руками в свое лицо и рухнул на колени. Докатилось и до нас с лопоухим. Чебурашка был немного ближе к зоне распыления и, как следствие, выгнулся на своем диване так, словно его шарахнуло током в тысячу ампер. И даже перестал пускать кровавые пузыри.

У меня резануло глаза, и я закашлялся.

Анфиса подождала несколько секунд, пока распыленный газ уляжется, потом шагнула в комнату, взяла один из стульев и подняла его над головой. Это были вполне благоразумные действия, потому что жирный гигант, как это было ни невероятно, все так же держась руками за лицо, начинал привставать на одно колено. Между прочим, стулья в Тихом мире, как правило, очень тяжелые, они делаются из натурального дерева и на века, так что Анфису немного занесло, и я даже испугался, что она сейчас опрокинется от тяжести стула назад. Но девчонка справилась, удержала равновесие, выпрямилась и с размаху опустила стул на голову толстяка. Звук удара был страшен.

10

– И что теперь с ними делать? – спросил я Анфису, когда она развязала меня и я, покачиваясь, встал на ноги.

Прежде чем освободить меня, Анфиса крепко связала Чебурашку и толстого. Лопоухий сидел на диване и смотрел вокруг круглыми от ужаса глазами. Лицо у него было перекошено на одну сторону, левая челюсть и опухшая левая щека постепенно приобретали синюшный оттенок. Челюсть, вероятно, была сломана.

Опухла и моя правая рука. Я вспомнил, как в детстве тренер по боксу учил нас: «Берегите руки. Помните, что кости человеческого черепа гораздо прочнее, чем кости ваших пальцев».

Толстяка Анфиса усадила рядом с диваном на пол. Он был настолько больше Чебурашки, что, сидя на полу, казался почти одного роста со своим дружком, сидевшим на диване. Руки и у лопоухого, и у толстого были связаны за спиной, но толстяку Анфиса скрутила еще и щиколотки, так что он сидел в очень неудобной позе, опустив голову, упершись связанными руками в стену и вытянув ноги перед собой. И без того громадный живот теперь выпирал вперед просто неестественной горой. Час-другой такого сидения, и любой взвоет, никаких пыток не надо.

По волосам толстяка на рубашку стекала тонкими струйками кровь.

Картина неприятная. Понятно, что мне хотелось поскорее отделаться от всего этого. Слинять. И раз уж я нашел Анфису, то слинять не куда-нибудь, а домой. И поскорее забыть обо всем, что случилось. И даже, может быть, бросить торговлю и рюкзачные авантюры. Найти более мирное занятие. Завести, в конце концов, детей.

Но у Анфисы были другие планы.

– Надо подумать, – сказала она. – Лучше всего, конечно, их убить.

При этих словах толстяк дернулся и попытался вскинуть голову. У него это не слишком хорошо получилось, и он застонал. Чебурашка вжался в стену, расширил глаза еще больше и стал что-то говорить, но из-за сломанной челюсти не так-то легко было разобрать, что он хотел нам сообщить.

– Заткнись, – сказала Анфиса.

Она, надо сказать, тоже выглядела несколько растерянной. Узнав, что я муж Нади, она развязала меня, но все равно посматривала на меня с недоверием.

– Анфиса, так нельзя, – сказал я. – Что значит «убить»?

– Лишить жизни, – задумчиво ответила Анфиса, поднимая с кресла мой старинный полевой бинокль, который толстяк вытряхнул из рюкзака вместе с другими вещами. – Отличная штука! – сказала Анфиса, наводя бинокль на Чебурашку обратной стороной. – Он нам пригодится.

– Нам? – всполошился я. – Ты сказала «нам»? Пригодится? Анфиса, нам надо ехать домой. Возвращаться. Немедленно. Вот только надо решить, что делать с этими. Не лишать же их и в самом деле жизни!

– А почему нет?

– Да потому что так нельзя.

– А как можно? Оставить их здесь, чтобы они выбрались и через месяц пришли к тебе домой?

– Они побоятся.

– А вдруг нет? Что тогда скажешь?

Я не хотел, чтобы эти двое слышали, как мы обсуждаем наши планы и нашу жизнь в Тихой Москве. Поэтому я предложил Анфисе выйти в коридор и поговорить там.

– Хорошо, – согласилась Анфиса. – Только выруби их.

– Как это? – изумился я. – Зачем?

– Затем, что я выросла в Секторе и знаю, что так будет правильно. Если они, пока мы будем говорить, развяжутся, локти будет кусать поздно. Возьми стул или вазу и тресни им по башке. И пойдем поговорим.

– Если я их вырублю, – сказал я, чувствуя, что наш разговор превращается в беседу двух сумасшедших, – то зачем тогда выходить? Они и так ничего не услышат.

– Так, – пожала плечами Анфиса, – для подстраховки.

11

В конце концов сошлись на том, что вырубать нападавших мы пока не станем. Для подстраховки я связал ноги Чебурашке и пропустил дополнительную веревку под руки толстяку, потом лопоухому и после этого обкрутил ее вокруг двух ножек дивана. Подобная тщательность связывания говорила о том, насколько мы опасаемся этих двоих.

Выйдя в соседний номер, мы поговорили. Если, конечно, то, что случилось между нами, можно назвать разговором. Я давно не общался с девятнадцатилетними дергаными, да еще и при таких обстоятельствах.

Она возражала буквально на все. На любое «да» тут же следовало «нет», и наоборот.

Я настаивал на том, что нам нужно ехать домой. Анфиса говорила, что никуда она не поедет, потому что у нее есть дела. Это привело меня в бешенство.

– Ты ЭТО называешь делами? – кивнул я на стену, за которой сидели связанные. – Да тебя пол-Москвы ищет, люди переживают, Лена беременная за тебя поручилась… А ты? Никому ни слова, исчезла и занимаешься тут вот такими ДЕЛАМИ? Давай этих сдадим властям и – домой!

– Властям? – усмехнулась Анфиса. – А еще рюкзачник! Властям… А ты видел эти власти? Где они? Как именно ты собираешься сдать этих уродов властям? Куда ты пойдешь? У тебя есть адрес? Или телефон? «Здравствуйте! Это власти? Пункт приема убийц из Сектора? Приезжайте поскорее, а то я тут не могу разобраться со своими проблемами…»

Я замолчал. Она была права. Просто как-то раньше мне эти очевидные вещи не приходили в голову. В Тихой Москве все было так организовано, в таком порядке. Напрашивался вывод, что наверху стояла группа людей, которые и наводили этот порядок. Много раз я слышал разговоры о властях от таких же неправильных дерганых, как и я. Но теперь, порывшись в памяти, я что-то не припоминал, чтобы такие разговоры вел кто-нибудь из тихих.

То, что я воспринимал как данность, могло оказаться просто моей фантазией. Я действительно не знал ни имен, ни адреса, ни номера телефона. Это было неприятным открытием. В Секторе власти были на каждом шагу, а в Тихом мире я ни разу не встречался с ними.

В общем, службы спасения в Тихой Москве не было. Это точно.

Зато какой-то номер был у Анфисы. Раз она скрывала, что у нее в квартире есть телефон, то делала это по какой-то причине. Короче, она должна была куда-то звонить. Куда? Не властям ли? А если нет, то не лучше ли мне слинять одному?

Я так разгорячился, что вскочил.

– А как же Пакт? Он же кем-то подписан? Кто-то же отключает подачу электроэнергии в Сектор?

– Да? И ты знаешь имя того, кто его подписал? И напомни, пожалуйста, когда последний раз отключали электроэнергию? И по какому поводу?

– Нет, я не знаю имени. Но я знаю, что Пакт существует. Спроси у любого дерганого!

– Не знаю кто. Не знаю где. Но знаю, что оно есть, – передразнила меня девчонка. – И вы еще смеетесь над ангелианцами?

Анфиса рассуждала достаточно логично. Но я не собирался сдаваться. К тому же у меня возникло стойкое ощущение, что она знает что-то о руководстве Тихой Москвы, но по какой-то причине не хочет об этом говорить. Держит тайну зажатой в кулаке. Ну что ж, попробую угадать, что у нее там спрятано.

– Мы спросим у дежурного, – предложил я первое, что пришло в голову. – Он должен знать, куда следует обратиться.

– Ты уверен? А почему тогда он не вмешался в ваши разборки?

– Ну… Не было причины.

– Ладно, пойди спроси. – Анфиса разозлилась. – Только во второй раз я тебя спасать не буду!

– И пойду! – сказал я, обидевшись.

Хотя она в чем-то была права. Что бы сейчас было со мной, если бы не она? Каким количеством глаз смотрел бы я на мир? (В ту секунду мне как-то не пришло в голову, что это именно из-за нее я и попал в эту историю.)

– Иди, – сказала Анфиса.

– И пойду.

– Иди-иди… Я так понимаю, ты уже подумываешь, не слинять ли тебе отсюда одному. Без меня.

– Ты… – Я набрал воздуха. – Ты как могла? Такое…

– А что? Неправда?

– Неправда! – ответил я, вспоминая Надю и то, как она беспокоилась, что я провалю свою последнюю попытку стать мужчиной. – Я без тебя не вернусь.

– Тогда помоги мне. Мне нужно найти одного человека. А рассказывать об этом сейчас никому нельзя. Потом поймешь почему. Поверь мне. Можешь поверить?

Весь опыт моей жизни после Переворота кричал мне, что нельзя верить незнакомой иммигрантке из Сектора. Но я кивнул:

– Постараюсь.

– Постарайся. А я обещаю тебе, что как только найду этого человека, мы сразу же вернемся домой. Договорились?

– Договорились, – сказал я, понимая, что нарушил одно из самых святых правил бизнеса: «Никогда ничего не делай под давлением». Но был ли это бизнес? Вот в чем вопрос.

– Вот и хорошо, – сказала Анфиса, впервые полностью соглашаясь со мной. – А я тебя не обману. Ты хороший.

В глазах ее неожиданно появились слезы, а дальше произошло нечто еще более неожиданное. Анфиса перебросила свои завитые волосы на одну сторону, решительно шагнула ко мне, вставила свою коленку между моих ног и поцеловала меня в шею.

12

Мы вернулись в номер, в котором меня пробовали пытать и в котором теперь мои истязатели сидели привязанные к ножке дивана.

Я потер рукой то место на шее, куда поцеловала меня Анфиса (все-таки не стоило забывать, что девчонка воспитывалась в Секторе), и стал собирать свои вещи и заталкивать их назад в рюкзак. Смена белья. Непромокаемая куртка из тонкой плащевки. Фонарик, зажигалка, раскладной нож. Бинокль, карта Орехово-Зуевского района из читального зала. Фотографии…

– Анфиса, – спросил я, держа в руках фотографию, на которой девчонка сидела на коленях у крепкого парня в таком же сером форменном костюме, какие носили в Секторе толстяк и Чебурашка, – а это кто?

– Никто! – сказала Анфиса, вспыхнув. – Дай сюда!

И выхватила фотографию у меня из рук. Спрятала ее в нагрудный карман своей куртки и, глянув на меня своими косящими глазами, добавила, будто извиняясь:

– Потом расскажу. Может быть…

– Ладно, ничего, – ответил я, думая, что попал в ситуацию, похожую на матрешку. Я искал Анфису, Анфиса искала какого-то человека (не этого ли, на фотографии?), а кого ищет тот человек и как долго будет раскладываться матрешка, никому не известно.

Анфиса посмотрела на часы.

– Без четверти одиннадцать, – сказала она. – Дежурный должен сейчас уйти домой. Этих здесь оставлять нельзя. Ни живых, ни мертвых. Убивать пока не будем. Просто отведем на место.

– В Сектор? – ужаснулся я.

– Нет. У них здесь неподалеку тоже есть местечко. Да, толстый? – спросила она у связанного. – Завели себе местечко? Тебя, кстати, как зовут?

– Тэг, – разлепив губы, ответил толстяк.

– Понятно. А тебя?

– Хшшш… – прошипел сквозь поломанную челюсть Чебурашка.

– Как?

– Хшшш…

– Чё-то не пойму… – Анфиса взглянула на меня как бы с просьбой разобраться в этом вопросе.

– Наверное, его зовут Хэш, – сказал я. – Они напарники, так что все закономерно. Один Тэг, другой Хэш. То есть один Хэш, а другой Тэг. Вместе это будет «Хэштэг», так что все ясно…

– А что это? Что такое «хэштэг»? – спросила Анфиса. – Мне стыдно, но я не все цифровое помню. Когда случился Переворот, мне было всего тринадцать, в тонкости я не вдавалась.

Мне показалось, что Анфиса извиняется за то, что не знает значения слова «хэштэг», теперь абсолютно бессмысленного и ничего реально существующего не обозначающего.

– Да я и сам толком не знаю. Какой-то термин из Интернета. Что-то связанное с поиском статей на заданную тему. А может, и нет. В общем, не помню…

Мне было неприятно вспоминать исчезнувшие слова, обозначавшие исчезнувшие явления. Как будто для этого нужно было разрыть могилу и открыть гроб.

Кстати, насчет могил.

Собравшись, Анфиса пинками подняла Хэша и Тэга (а я почему-то вспомнил старый фильм «Танго и Кэш»), попросила меня развязать им ноги и сказала, что они должны прогуляться с нами в один лесок, тут неподалеку. Хэш и Тэг заупрямились. Возникало ощущение, что они хорошо знают, куда именно их собираются отвести. Тогда Анфиса сделала толстяку знак, чтобы он наклонился к ней. Толстяк согнул спину и приблизил к Анфисе свое лицо с засыхающими струйками крови на нем. Девчонка вытянула губы и что-то прошептала ему на ухо. Толстяк, то есть Тэг, побледнел как мертвец и почти сразу же с послушным видом двинулся вперед. За ним потянулся и лопоухий Хэш.

– Если что, – сказала Анфиса, протягивая мне невесть откуда взявшуюся бутылку из-под шампанского, – бей им по кумполу! Понял?

Я взял бутылку и утвердительно кивнул. Да, думал я, если бы меня ночью со связанными руками пытались вывести в лес, я бы, наверное, попытался убежать. Или хотя бы позвать на помощь. Но эти суровые еще каких-нибудь полтора часа назад ребята двигались покорно, как дрессированные, и не предоставляли мне шанса даже замахнуться тяжелой зеленой бутылкой, не то что треснуть по кумполу.

Мы беспрепятственно вышли из гостиницы; стараясь держаться подальше от гуляющих парочек, прошли по ночным переулкам и минут через двадцать подошли к черной стене высоких деревьев. Перед нами лежала густая кромешная тайга. В этих местах и раньше были довольно большие островки леса. Но после Потепления елью, ольхой и лиственницей заросли территории свалок, дач, химических заводов, карьеров, воинских частей и торфяных разработок. Как следствие, островки сомкнулись.

Мы подошли к их границе, у которой начинался новый грозный лес. «Начало», – подумал я. А вот где этот лес заканчивается? И есть ли у него вообще конец? Я был уверен, что теперь об этом не знал никто.

На опушке я оглянулся и посмотрел на окраинную улицу, по которой мы только что прошли. Горели фонари, в теплом ночном воздухе мирно покачивали ветками липы и можжевельники, кое-где светились редкие окна, и слышно было, как в каком-то дворе девушка пела песню. Несколько мгновений я напряженно вслушивался, пытаясь разобрать слова песни, словно хотел их запомнить и унести с собой, затем повернулся и вошел в колючую черноту елей. Десяток шагов – и больше не видны были огни человеческого жилья. Еще десяток – и не стало слышно песни.

Теперь нам не поможет никто.

– Включи фонарь, – сказала Анфиса. – И смотри внимательно за этими. А я пока надену джинсы. Тут с голыми ногами не пролезешь.

13

Приблизительно через час мое терпение закончилось. Я был искусан комарами, голоден и напуган. Каким образом ориентировалась Анфиса в ночном лесу, заросшем густым подлеском, папоротником и тому подобной лабудой (на мой взгляд, очень неприятной и даже вредной), я не понимал. Мне все больше казалось, что она заблудилась.

Шли мы в следующем порядке. Впереди Анфиса, за ней лопоухий Хэш, потом толстый Тэг, а сзади я. У Анфисы и у меня в руках были включенные фонарики. Аккумулятора моего хватало обычно часа на два, и мне страшно было подумать, что будет, когда он сядет и фонарь перестанет светить. Вокруг шуршало, ухало и шелестело. Здесь точно водились волки и стопроцентно – ядовитые змеи. Пару раз я не очень удачно упал, сильно ударив о корень какого-то дерева колено и оцарапав лоб. Это было тем более обидно, что на мне и так живого места было уже практически не сыскать.

Приключение показалось мне затянувшимся. Еще не поздно было вернуться назад.

– Анфиса! – позвал я. – Нам еще долго?

Анфиса отодвинула рукой упругую ветку какого-то дерева, шагнула вперед и отпустила ее, не придерживая. Хэш не успел увернуться, и ветка сильно хлестнула его по лицу. Он выругался. Анфиса засмеялась.

– А за такие слова, – сказала она ему, – еще получишь!

– Анфиса! – повторил я. – Я дальше не пойду, пока ты не ответишь. Долго еще идти?

Девчонка повернулась, сняла капюшон с головы и посветила мне в лицо фонариком.

– Ну-ка сядьте! – скомандовала она Чебурашке и толстому, у которых руки были связаны за спиной.

Когда они с кряхтеньем и стонами опустились на землю, Анфиса подошла ко мне.

– Не хочешь идти? Хочешь остаться здесь или вернуться? Ладно. Не иди. Оставайся… А говорил, что не вернешься в Москву без меня!

– Так я же не знал…

– Не знал, что будет трудно? Бедный мальчик! Ай-ай-ай… Он так хотел быть героем. А оказывается, иногда героям бывает трудно. И что же теперь делать? Как бедного героя успокоить?

– Да брось ты этого придурка! – внезапно сказал толстяк. – Давай лучше договоримся. Я и ты. Ты хочешь знать, где полковник? Я расскажу тебе. Хочешь знать, зачем мы тебя искали? Тоже расскажу. И назад в Москву помогу вернуться, чтобы наши пацаны тебя по дороге не тронули.

– Да? Интересно, – переключилась на него Анфиса. – А что взамен попросишь?

– Взамен… – начал формулировать толстяк, – взамен я попрошу вот что…

– Анфиса, ты что, с ума сошла! – перебил я и шагнул к толстому. – Встань! – приказал я ему.

Он ухмыльнулся.

– Встань! – повторил я.

– А в чем дело, Ваня? – спросил толстяк, явно издеваясь надо мной.

– Ни в чем! – выдохнул я, ударив его боковым правым в висок.

Толстяк хрюкнул, покачнулся, но не упал.

– Живой? – спросил я его, встряхнув отбитой рукой. – Вставай и пошел. А тебя, Анфиса, я приведу в Москву, не бойся. Но я хочу знать, куда мы идем и сколько нам осталось. И не заблудилась ли ты. И почему эти уроды следили за тобой. И что это за человек, которого ты ищешь? В чем вы все замешаны?

Анфиса молчала с полминуты, все то время, что громадный Тэг мучительно старался подняться на ноги, упираясь спиной в ствол тоненькой ольхи, которая под его тяжестью гнулась и грозила сломаться.

– Хорошо, Кошкин, – сказала она наконец, назвав меня почему-то по фамилии, – нам осталось идти часа полтора-два. Потерпи, пожалуйста. В лесу будет избушка, в которой мы отдохнем. Там эти двое расскажут, как найти того, кого я ищу, а дальше – как повезет.

– Кого ты хочешь найти? Полковника? Каких, интересно, войск? Или, может быть, полиции? Или ГАИ? Хотя про ГАИ ты, наверное, и не слышала никогда… И почему мы не можем у них всё узнать прямо сейчас? Зачем их тащить с собой?

– А этого я тебе не скажу, – ответила она, оглянувшись на Хэша и Тэга. – Сам догадайся, если не дурак.

«Как я могу о чем-нибудь догадаться, если я даже не знаю, кто такая ты? Откуда взялась? Что такого шепчешь бойцам на ухо, отчего они бледнеют, как мертвецы?» – думал я, углубляясь в лес, как мне казалось, бесповоротно.

14

Как Анфиса ориентировалась в ночном лесу, для меня было загадкой. Мы почти не останавливались. Она не бегала туда-сюда, не принюхивалась к следам, не исследовала стволы деревьев, в общем, не делала ничего из того, что полагается делать следопытам. Наверное, решил я, она просто хорошо изучила эту дорогу. Может, оставила какие-то метки, заметные ей одной.

Короче, часа через два, как девчонка и обещала, мы подошли к избушке. Это было старое, допереворотное сооружение с сенями и даже небольшим покосившимся крыльцом. Мой фонарик сел, а свой Анфиса выключила, как только мы оказались у порога. Войдя в темноте в скрипнувшую дверь, она порылась где-то внутри и вскоре зажгла свечи, после чего дала мне знак: «Заводи!»

Хэш и Тэг, оказавшись в сенях, рухнули как подкошенные. «Воды!» – попросил Хэш. Челюсть у него распухла до невероятных размеров. Не видно было глаза, а снизу появился как бы зоб, нависавший над воротником и прикрывавший шею. «Наверное, останется уродом», – подумал я. Непохоже было, чтобы где-нибудь в избушке прятался врач, который мечтал вправить ему сломанные кости.

– Воды! – процедил он еще раз в щелочку губ. Открывать рот, как это делают здоровые люди, не гоняющиеся в гостиницах за рюкзачниками, он не мог.

– Обойдешься! – сказала Анфиса. – До утра не умрешь.

– Анфиса! – раздался голос Тэга. – Мое предложение еще в силе. Я покажу тебе, где полковник, а потом проведу через лес к Тихой. Подумай. Сама ты не выберешься.

– А это мы еще посмотрим. Свяжи их хорошенько, – сказала она мне. – И пойдем поспим пару часиков.

Я снова перемотал веревкой щиколотки дерганым бойцам и на всякий случай связал их между собой. Тэг шипел от бешенства, и мне было страшно делать то, что я делал. Но назад дороги не было, поэтому я затянул узлы потуже и легонько пнул толстяка под ребра.

– Не шипи! – посоветовал я ему.

В избе была одна комната с печкой посередине. Окна были заколочены досками снаружи. Пахло мышами и древесной гнилью. На печке стояла горящая свеча. Еще одна горела на полочке на бревенчатой стене. Громадные тени дрожали, расходились и перекрещивались на стенах и потолке. Анфиса казалась по сравнению с этими тенями маленькой и хрупкой. И очень уставшей.

Она достала из какой-то тряпочки несколько кусков соленого сыра и сухари из пресного хлеба.

– Вон там вода, – показала она на оцинкованное ведро в углу, накрытое листом фанеры. – Кружка одна. Пей ты, потом я. Можно было бы сделать чай, но нежелательно разводить огонь. Нас могут искать.

Я с жадностью схватился за кружку, набрал воды и уже поднес ее к губам, как вдруг передумал.

– Нет, вначале ты. – Я протянул кружку девчонке.

Она выпила половину и отдала мне.

После Переворота вся вода в Тихой, даже из-под крана, была вкусной, похожей на родниковую. Но эта, в закопченной кружке, в избе с заколоченными окнами, с лежащими в сенях связанными крепкими мужиками, с которыми я не побоялся вступить в бой, была самой вкусной водой за всю мою жизнь.

Поев, Анфиса сказала: «Вот и премиальненько!» – и стала укладываться спать. Вдоль стены стояла широкая деревянная скамья. Из-под нее девчонка вытащила спальник и разложила его на скамье.

– А ты полезай на печку, – сказала она. – Там есть матрас. Подушки нет, сорри.

Через несколько минут я лежал на матрасе, на печке, Анфиса в своем спальнике на скамье. Свечи потушили. Ветер шумел в верхушках деревьев, сопели и стонали в сенях Хэш и Тэг, где-то запел сверчок.

– Рассказывай! – сказал я. – Кто ты такая? Что здесь делаешь?

– Может, лучше утром? Нам спать всего пару часов. На рассвете надо уходить.

– Нет, сейчас. Ты обещала.

– Хорошо, – сказала Анфиса. – С чего начать-то? Знаешь Анжелу?

– Какую? – спросил я, хотя сразу понял, о ком речь.

– Ну, церкви в Секторе видел? Изображения девочки с крыльями? Знаешь, кто такие ангелианцы?

– Знаю. Но Анжела – это миф. Сказка.

– Нет, Кошкин, Анжела существует.

Я замер.

– Ты ее видела?

– Нет, не видела. Но я точно знаю, что она существует. Я видела, как она это делает.

– Что делает? – спросил я.

– Как она мобильники включает. И я еще много чего видела.

Я почему-то в этом не сомневался.

– Вот, значит, – продолжала Анфиса, зевнув, – вначале я искала Анжелу.

– Где? Здесь?

– Здесь, не перебивай. Ну, искала и не нашла. Хотела уже назад вернуться, а потом случайно узнала про одного человека… И вот этого человека мне надо… Короче, ты все равно не поймешь.

– Так – не пойму, – согласился я. – Это точно. А ты начни сначала. Почему сбежала? Почему Наде ничего не сказала? Зачем у тебя дома телефон?

Все тело у меня болело, и я никак не мог улечься на старом сыром матрасе. Анфиса помолчала, слушая, как я вожусь на печке и покряхтываю.

– Кошкин, лучше спи. Я тебе завтра все расскажу. Честно.

Голос у девчонки был сонный, она еле ворочала языком. Мне стало жалко ее.

– Ладно. Пусть будет завтра. Деваться некуда… А спать все равно не буду, – сказал я решительно. – Вдруг они развяжутся?

Но Анфиса уже не слышала меня. Некоторое время я прислушивался к ее дыханию и к звукам, доносящимся из сеней, но потом глаза мои закрылись, я глубоко втянул в себя воздух и провалился в беспамятство.

15

Проснулся я от какого-то стука. Кто-то вошел? Или вышел? В избу сквозь щели в заколоченных окнах проникал утренний свет, но его было слишком мало, чтобы разглядеть, что происходит в углах. Я хотел вскочить, но, едва пошевелившись, застонал от боли. Неплохо меня вчера отделали! Даже лучше, чем позавчера. Я привстал, оперся на локоть и вспомнил всё.

И сразу же подумал о Наде. Вчера я не успел позвонить ей из гостиницы. Что она думает? Я был уверен, что она и близко не догадывается о том, что со мной происходит. Как связаться с ней? И стоит ли?

– Эй, Кошкин! – раздался откуда-то из-за печки голос Анфисы. – Чего разнежился? Вставай! Пойдем пытать заключенных!

Через секунду появилась и сама Анфиса. В джинсах, обтягивающем красном свитерке и с железной кочергой в руках.

Я с трудом слез с печки и поплелся за девчонкой в сени.

– Постой, Анфиса! – сказал я ей в спину. – Ты обещала утром все рассказать. Зачем мы здесь? Чего эти люди от нас хотят? Чего мы от них… То есть чего ты от них хочешь?

– Времени нет на объяснения, – ответила Анфиса, тыкая кочергой поочередно то в лопоухого Хэша-Чебурашку, то в толстяка Тэга. – Фолловь за допросом и кое-что поймешь.

Я был знаком с диалектом Сектора, но не сразу сообразил, что Анфиса предлагает мне «следить» за допросом. Обычно употребленное ею слово использовали дерганые женщины, когда заигрывали с представителями противоположного пола. «Фолловьте меня!» – кричали они, с дурацким смехом убегая по улице в своих балахонах.

– Ну! Кто начнет рассказывать? Кто первый? – спросила Анфиса, закинув кочергу на плечо.

Бойцы выглядели плохо. Ночь в связанном виде, без еды и питья, не способствовала восстановлению сил. Особенно был плох Чебурашка.

– Пить! – попросил он сквозь щелочку в губах.

Я представил, как запеклось у него все в разбитом рту, и между лопаток у меня пробежала судорога.

– Сейчас, – сказал я, повернув в избушку за водой.

– Ты куда? – спросила Анфиса. – Не надо никуда идти. Он потерпит еще немного. Потерпишь, лопоухий? Да?

Я остановился в нерешительности на пороге, и громадный толстяк Тэг хрипло и вместе с тем как-то обреченно засмеялся.

– У тебя, дамочка, неправильная политика френдования, – проговорил он. – Кого ты выбрала в партнеры? Посмотри на него. «Сейчас я принесу водички…»

Учитывая его состояние, толстяк довольно похоже передразнил меня.

– Говорю тебе, брось этого недоделка, давай между нами двумя все решим, – продолжал он, судорожно сглатывая почти после каждого слова.

– Ты чего добиваешься, Тэг? – спросила Анфиса, поигрывая кочергой. – Хочешь, чтобы Ваня тебе еще раз продемонстрировал хук справа? Лучше начинай говорить.

Тэг смотрел упрямо, но во взгляде было слишком много боли. Мне показалось, что он вот-вот сломается.

– Что ты хочешь знать? – спросил толстяк, глядя на свой живот.

– Я хочу знать, где сейчас находится полковник Бур и что вы делали на берегу озера.

Полковник Бур! Вот кого она искала. Я слышал об этом человеке. Серый кардинал Сектора. То ли министр обороны, то ли руководитель спецслужб. Было время, когда его боялись настолько, что ангелианцы прерывали службу, если он парковал свой электромобиль рядом с храмом. Высыпали на улицу и прикладывали руки к левому уху. Этот жест у них означал нечто среднее между «Аве Анжела» и «Хайль Бур!».

Но этой весной толпа в Секторе взбунтовалась, наверное, нажрались галлюциногенов. Все решили, что снова стала работать мобильная связь, бегали, как я уже говорил, голяком по улицам, визжали и плакали. Потом на улице появились войска и вот такие вот ребята в серых костюмах, как Хэш и Тэг. Толпу усмирили, но в какой-то стычке полковник Бур погиб. Такой версии придерживались все рюкзачники и все дерганые, с кем мне доводилось говорить.

Во всяком случае, с тех пор о Буре больше никто и никогда не упоминал.

– А если я не скажу, что ты сделаешь? Ударишь кочергой? – глухо, но с вызовом проговорил Тэг.

– Могу и ударить. Но лучше брошу вас здесь без еды и питья. Выведу ночью в лес, раздену, свяжу и положу рядом включенный фонарик. Пока закончатся батарейки, комары превратят вас в полуфабрикаты. Страшно подумать, как вы будете корчиться! Как гусеницы на огне. Брр…

– Понимаешь, Анфиса. Такое дело, – сглотнул Тэг. – Мы, конечно, можем превратиться в полуфабрикаты, но можем и не превратиться. Нас могут найти наши пацаны. Есть шанс. А вот если мы расскажем тебе про полковника, то шанса у нас уже не будет. Он нас из-под земли достанет. А это пострашнее комаров.

– А если я оттащу вас двоих в Орехово-Зуево, посажу на электричку, привезу к Адамову и расскажу ему, кто изуродовал его дочь? Как вы думаете, при таких раскладах будет у вас шанс?

Тэг побледнел, как это было вчера вечером, когда Анфиса что-то шептала ему на ухо.

«Адамов! – подумал я. – Я догадывался, что он человек непростой! Но ведь он жил рядом с нами, в Тихом мире, у него тихая жена, работает в школе. Что происходит? И как с ним связана Анфиса?» Чем больше я узнавал, тем больше запутывался. Калейдоскоп никак не складывался в картинку. Полковник. Озеро… И при чем тут мои клиенты Смирновы-Инстаграм, о существовании которых Анфиса, похоже, даже не догадывалась?

– Он в инкубаторе! – вдруг еле различимо сказал Хэш.

– Что? – переспросила Анфиса и наклонилась к нему.

– Полковник в инкубаторе, – выдавил из себя Чебурашка. – И без нас ты его все равно не найдешь.

– В каком еще таком инкубаторе? – Анфиса приготовилась внимательно слушать.

– Заткни свою пасть! – в ярости сказал толстяк Хэшу. – Заткни, или я своими руками оторву твою челюсть!

– Ладно, – сказала Анфиса, сняв кочергу с плеча и постукивая ею по ладони левой руки. – Как хотите. Я считаю до десяти. Раз!

– Анфиса! – сказал Тэг. – Ради чего ты это затеяла? Чего ты хочешь добиться? Хочешь отомстить Буру за Сервера?

– Его, между прочим, звали Антон, – сказала Анфиса, сжав зубы. – А ты помнишь, как тебя называла мама? Коля? Сережа? Может быть, Богдан? Или Саша? «Тэг»! – с презрением сказала она. – Присвоили себе клички вместо имен и довольны. А полковник и рад, что вы такие идиоты.

– Кто бы говорил об идиотах, – пробурчал Тэг. – Сама где сейчас живешь! С кретинами.

Этот выпад Анфиса проигнорировала.

– Он и тебя при случае так же пристрелит из арбалета, как он это сделал с Антоном. Или ножом пырнет. Или сделает маленькую дырочку и подвесит вниз головой, чтобы кровь стекала… Два!

Толстяк замолчал. Чебурашка Хэш весь извивался и дергался, ему явно хотелось поскорее прекратить мучения и выдать все, что было ему известно, но по какой-то причине он боялся связанного напарника больше, чем Анфису с кочергой.

– Три!

Напряжение сгущалось. Мне хотелось закрыть глаза или выйти, но я не желал давать повода для насмешек и терпел.

– Четыре!.. Пять!

– Хорошо, Анфиса, – сказал толстяк. – Я расскажу. А что ты собираешься сделать с нами?

– Накормлю и оставлю здесь, в избушке. После того как найду Бура, вернусь, развяжу – и идите куда хотите. Если будет желание, могу в Тихой замолвить за вас словечко.

– Анфиса! – не выдержал я. – Какое словечко? О чем речь? Их нельзя исправить. Ты понимаешь это? Нельзя! С ними и Переворот не справился. У них мозги так устроены, что им любое Воздействие нипочем. Это жадные, жестокие твари. Им нужно побольше развлечений, чтобы не думать о своей жадности и жестокости. Они не будут жить в Тихой. Их нельзя пускать к нормальным людям.

– Ну, это кто еще нормальный, – сказал Тэг. – Так что, рассказывать дальше, или поговорим с твоим дружком о Гегеле и Фейербахе?

– Ваня… – сказала Анфиса.

– Они убить меня хотели! – не мог остановиться я. – Глаз выколоть штопором! А ты хочешь их отпустить на все четыре стороны?

– Ваня, я тебя что-то не пойму. То ты против того, чтобы их убить, то против того, чтобы их отпустить. Ты помолчи немного и подумай. А я послушаю Тэга.

Я замолчал, хотя внутри все кипело от ощущения, что события развиваются неправильно.

– На берегу озера, – сказал медленно Тэг, – мы обеспечивали работы, которые шли на дне озера.

– А что там, на дне? – спросила Анфиса.

– Мы и сами не знаем. Это правда. Вроде как там раньше были склады боеприпасов. После Переворота забили ключи, и они ушли под воду.

– Но боеприпасы не действуют. Зачем их искать?

– Да там и нет никаких боеприпасов. Песок, ил, растительность всякая. Даже следа от складов не осталось. Но наши там роют, достают из-под воды грунт и везут к полковнику.

– В инкубатор?

– А ты сообразительная, – печально усмехнулся Тэг. – Ну да, в инкубатор.

– Зачем полковнику грунт со дна озера? Он что, уран ищет? Или золото с алмазами?

– Нет никакого урана. Ничего нет. Никакого оружия. И золота с алмазами нет.

– Так зачем ему это? Неужели никаких соображений? Никаких слухов?

– Ну, говорят… – Тэг поежился и оглянулся, как будто даже здесь боялся, что полковник услышит его. – Говорят, что на этих складах он впервые увидел Анжелу.

– Анжелу! – в каком-то восторге воскликнула девчонка и оглянулась на меня с видом «ну я же говорила!». – Анжелу… И что? Что он там увидел? Что говорят?

– А этого никто не знает. Ничего не говорят. Правда.

– Хорошо! – Анфиса взволнованно прошла по маленьким сеням до стены и обратно, переступив по дороге через ноги связанных. – Значит, Бур видел там Анжелу и теперь роет землю в нетерпении… Понятно. То есть ничего не понятно. Ладно, а где он сам? Как его найти?

– Давай карту, покажу. И воды.

– Сейчас.

Анфиса вошла в избушку и вернулась с кружкой воды и зеленовато-серым глянцевым листком, испещренным надписями, разноцветными линиями и пометками, сделанными от руки зеленой шариковой ручкой. Я узнал этот листок, хотя и не видел его никогда. Зато видел его родных братьев из атласа автодорог Подмосковья, который мы с Надей нашли у Анфисы в квартире. Я вспомнил, как мучился, пытаясь разгадать загадку вырванных страниц (по нумерации не хватало двух, а фактически вырвано было четыре), и как решил, что на развороте, очевидно, была реклама. Извернувшись и заглянув за оборот листа, я убедился, что был прав на сто процентов. Две недостающие страницы занимала реклама МТС. Оператора мобильной связи. Ирония показалась мне даже слишком очевидной.

– Вот здесь, – стал объяснять Тэг, с жадностью выпив всю воду (я взял у него пустую кружку и, не спрашивая разрешения, пошел за водой для лопоухого), – видишь, озеро в виде человеческого эмбриона. Это старая карта, и сейчас озеро гораздо больше и выглядит совсем не так. В смысле по форме совсем другое… Мы находимся где-то здесь. У тебя тут ручкой помечено. Правильно?

– Правильно, – ответила Анфиса нетерпеливо. – Ну и?

– Значит, берег, с которого ныряют на дно, должен находиться где-то здесь. Тут вот, видишь, квадратики. Бл…, не разберу! Масштаб слишком мелкий.

– Сейчас! – обрадовался я. – Сейчас принесу.

Я сбегал за картой, которую мне одолжили в читальном зале, и Анфиса стала под руководством Тэга чертить на ней. «Ну что ж, – подумал я, – остается надеяться, что девушка из библиотеки простит меня».

Когда маршрут был прочерчен и Анфиса узнала, как охраняется дорога от озера к инкубатору, она спросила:

– А что это за инкубатор? Кого он там разводит? Страусов?

– Этого мы не знаем, нас туда не пускали. Но мне кажется, не страусов, – ответил Тэг. – Мне кажется, он там разводит людей.

– Людей? – воскликнул я.

– Людей… – задумчиво произнесла Анфиса, и мне показалось, что у нее по этому поводу есть кое-какие соображения. – А вы, что вы делали здесь в лесу? Про инкубатор вы ничего не знаете, что достают из озера, тоже не знаете. А кто знает?

– Бур знает. Может, Мураховский знает.

– Мураховский? – воскликнула Анфиса. – Он тоже жив?

– Да. Только после того случая у него с головой совсем уже плохо. Не дружит он теперь с головой.

– Мураховский, значит. А вы, значит, ничего не знаете?

– Не знаем! Подумай, кто с нами делиться будет? С тобой сильно делились секретами, когда ты в «Прыгающем человеке» работала? Мы охраняли, следили, чтобы вокруг никто не шарахался. А когда увидели тебя, сразу подумали, что тебя кто-то прислал, что ты теперь на каких-то гадов кретинских работаешь, и пошли тебя искать. А тут – этот, рюкзачник. Решили и его прижать.

– Бур знает, что вы меня видели?

– Нет, мы хотели сами тебя выловить и сделать ему сюрприз.

Анфиса внимательно посмотрела на толстого.

– Ладно, поверю, – сказала она. – По куску сыра с сухарями вы заслужили.

Через полчаса, собравшись и покормив Хэша и Тэга, мы вышли из избушки с рюкзаками за плечами.

– Если Бура там нет, я вернусь и убью вас, – сказала Анфиса бойцам вместо прощания. – Не возражаешь, Ваня? – спросила она у меня.

Я понял, что она очень взволнованна, и решил никак не реагировать на ее слова.

– Между прочим, – сказал вдруг Тэг из сеней, и мы на секунду остановились, чтобы выслушать его, – между прочим, мама называла меня Иваном. Ваней. Как этого придурка с рюкзаком… Хотя вас это в принципе не касается.

Часть третья

1

– Анфиса, ты когда-нибудь убивала человека? – спросил я.

Двигаясь на северо-восток, мы отошли от избушки с полкилометра, не больше. В лесу стояла тишина. В том смысле, что не было никаких звуков, связанных с человеком. Зато, несмотря на сентябрь месяц, на все голоса пели птицы. А до Переворота, я это хорошо помнил, птичье пение в подмосковных лесах прекращалось где-то в середине лета. Стучал дятел, извлекая из какого-то звонкого дерева довольно мелодичный звук. Раз или два неподалеку раздался треск ломаемого сухостоя, я испугался и остановился, но Анфиса успокоила меня, предположив, что это олени. «Это территория Тэга и Хэша. Другие охранники появятся здесь не раньше чем через сутки, когда поймут, что с Хэштэгами (правильно я говорю? – улыбнулась она) проблема».

Комаров было меньше, чем ночью, но все же достаточно. Ненавижу комаров. В особенности в сочетании с паутиной, налипающей на вспотевшее лицо и шею. Да, лес – развлечение не для меня.

Однако в это утро я почти не обращал внимания ни на паутину, ни на кровососущих. Я чувствовал, что я изменился. Даже осанка, несмотря на ушибы, стала другой. «Интересно, что сказал бы Василий Николаевич, мой тренер, увидев меня сейчас?» – подумал я и посмотрел на опухший правый кулак с кожей, содранной на фалангах пальцев.

Как только мы вышли на поиски инкубатора, я стал сводить воедино все, что узнал ночью и сегодня утром. Пока что было ясно следующее:

1. Анфиса ищет полковника Бура.

2. Полковник Бур, которого все считали мертвым, – жив.

3. Полковник построил какой-то инкубатор на территории Тихого мира.

4. Полковник делает нечто бессмысленное – поднимает ил со дна озера и возит его в свой инкубатор.

5. Анфиса знает об Адамове то, чего не знают другие.

6. Бойцы из Сектора тоже знакомы с Адамовым и смертельно его боятся.

7. Полковник утверждает, что видел Анжелу.

8. Анжела существует.

9. Это не новость для Анфисы.

Прояснив все, что мне стало известно, так сказать, ответы, я решил обозначить и главные вопросы. И вот что получилось:

1. Зачем Анфисе встречаться с Буром?

2. Как она узнала, что Бур жив?

3. Что (или кого) Бур разводит в инкубаторе?

4. Почему Анфиса, зная Адамова, отправилась на поиски Бура одна?

5. Действительно ли Анжела (раз уж она существует в реальности, а не только в воображении ангелианцев) способна включать мобильники, запускать двигатели внутреннего сгорания и стрелять из огнестрельного оружия?

6. Какое отношение ко всему этому имеют Смирновы-Инстаграм?

7. Когда мы вернемся домой?

Хорошенько обдумав оба умозрительных списка, я решительно поправил лямки своего рюкзака, окликнул идущую впереди девчонку и спросил ее:

– Анфиса, ты когда-нибудь убивала человека?

2

– Зачем спрашиваешь? – в своей обычной манере (либо возражать, либо отвечать вопросом на вопрос) ответила Анфиса.

– Хочу знать, – терпеливо сказал я, ускорив шаг и приблизившись к девчонке почти вплотную.

Анфиса метров тридцать шла молча.

– А ты мне точно поможешь? Не сдрейфишь, как вчера в лесу? – наконец спросила она.

– Помогу. Но я должен все знать.

Анфиса оглянулась и засмеялась.

– Ты чего? – спросил я.

– Видок у тебя премиальный! Синячище-то позеленел, всеми красками переливается…

Тут она снова замолчала. Но я не стал ее дергать. Чувствовал, что сейчас начнет говорить. Так и случилось – не только тихие бывают проницательными.

– Когда случился Переворот, мне было тринадцать лет, – сказала Анфиса. – Мы жили в Новогиреево, в двухкомнатной квартире. Я и мои родители. Утром все начали шуметь, бегать, звонить по городским телефонам. Мобильники не работали, телевизор тоже… Включила ноут, а там заставка – большое слово WORD. А сам ноут не грузится. Дела… Ну, в общем, ты и сам это все знаешь. Я побежала на улицу.

Я шагал рядом с Анфисой, немного отставая и чуть-чуть справа от нее. Так что передо мной раскачивались ее мелкозавитые волосы, убранные в хвост, и хорошо были видны загорелая щека и шея и на удивление скромная сережка в ухе.

– Отец не хотел меня пускать, но я не послушалась, выбежала. Паника, дружки, тусня, то да сё… Все хотели, конечно, сфоткать все, что там было, или снять видео и потом вывесить в фейсбуке и «одноклассниках», но ничего не работало, а люди как-то это не могли понять. Ну ладно мобилы (тут связь могла отказать и все такое), а почему обычные фотики косячат? Потом как-то все улеглось, и я побежала домой. А родителей уже дома нет. Я была во дворе, внизу, они не выходили, ну, может, я и проглядела их, и они вышли, но почему они мне ничего не сказали? – Голос Анфисы дрогнул, но она довольно быстро взяла себя в руки. – Короче, ключи от квартиры на месте, от машины тоже, бумажник отца лежит на полке под телевизором, сумка матери – в прихожей. Документы на месте, все на месте. А родителей нет. Больше я их никогда не видела.

Пропали родители. Довольно распространенная история. Я знал, что во время Переворота исчезло много стариков. Некоторые уехали из Москвы, как мои родители, а некоторые, как моя бабушка, просто растворились бесследно, как будто их никогда и не было.

– Ты знаешь, – сказала Анфиса, – они ведь были не такие уж и старые. Папе было пятьдесят, маме сорок пять. И еще. Все их вещи остались на месте, в квартире. Но исчезла обувь. Сколько ни искала, не смогла найти папины ботинки и мамины сапоги, замшевые, на змейке. Как будто они обулись и ушли. Куда?

Да, про ботинки – это было сильно. Даже слишком. Может, они хотели выйти следом за Анфисой на улицу, обулись, и тут их и настигло то, что настигло мою бабушку. А может быть, их позвал кто-то, они обулись и ушли. Вот только куда? Долгие годы я старался не думать об этом, и это в общем-то несложно делать, пока ты живешь в Тихой.

– Потом все вокруг стали тихими, тупыми, им нравилось, что больше не работают телевизоры и не летают самолеты, и мы с моей подружкой и ее родителями ушли от них подальше – на Профсоюзную, где начали собираться нормальные люди.

– То есть дерганые, – не удержался я.

– Ну да. Потом появились Просеки, потом сделали забор вокруг Сектора и отрезали все коммуникации, соединявшие с Москвой. Оставили только две высоковольтных линии, по которым подавалось электричество. Бесплатно. Чтобы мы сидели тихо. Но это ты тоже знаешь… Я искала родителей, но в Секторе их найти не могла, и никто, кого я спрашивала, о них не слышал… А когда мне исполнилось четырнадцать, меня изнасиловали. Прямо на улице, на асфальте. Их было трое. Сбили с ног. Держали. Вначале один, потом полез другой. Рядом была какая-то помойка, битые стекла. Мне уже было все равно, как жить дальше. Я подняла кусок стекла и этого второго резанула по горлу…

«Значит, убивала», – поежился я.

Анфиса достала карту, посмотрела на нее и огляделась. Мы двинулись дальше.

– Так он и не успел ничего сделать. Не насладился, так сказать, не повысил свой «гедонистический индекс». А те два подонка были нетрусливые, не убежали, стали бить меня ногами. И забили бы, если бы не появился Антон.

– Это он на фотографии? – спросил я, вспомнив парня с квадратной челюстью и надпись на обороте «Солнечный лучик постели коснется, звук смс-ки нарушит покой».

– Да. Он потом взял себе имя Сервер. Пошел работать в охрану президента. Мы пять лет были вместе. Играли в «и-мэйл», как все, ходили в разные клубы, заменители цифровых развлечений. Хотели пожениться. А потом Бур убил его.

Теперь мне было понятно, почему Анфиса никому ничего не сказала.

– И ты отправилась за Буром, чтобы отомстить? – спросил я осторожно.

– Нет, – сказала Анфиса, отводя рукой тугую ветку и придерживая ее. – Я ведь тебе говорила. Я отправилась не за Буром, я отправилась за Анжелой.

3

– Так, значит, Анжела – это реальный человек? – спросил я.

– Ну да, я же тебе говорила. Ты что, не веришь?

– И она действительно умеет оживлять мобильники?

– Ну да.

– Но это невозможно. Там нужны какие-то настройки… Я не очень разбираюсь. Но операторов давно нет. Вышек нет. Сим-карты не действуют. Компьютеры, которые все это обслуживали, давно превратились в хлам. Нет, Анфиса, этого не может быть, потому что этого не может быть никогда.

– Вот как? – сказала Анфиса. – Не может быть?.. Ты видел, как остановились все машины пять лет назад?

– Ну, видел.

– А как таяли в воздухе заводские трубы?

– Видел, ну и что?

– А алкоголиков видел?

– Последний раз лет шесть назад, до Переворота. Теперь не встречаю.

– Вот видишь. Их, кстати, даже в Секторе нет. И после этого ты говоришь, что могут быть невозможные вещи?

– Да, но…

– Никаких «но». Кошкин, я еще раз говорю: я своими глазами видела и слышала, как в одну минуту включились все мобильники в Секторе. Звонили звонки, играли рингтоны, люди кричали «Алло!», разговаривали друг с другом.

– Это был психоз, галлюцинации.

– Дурак ты и не лечишься! – рассердилась Анфиса.

– Да у них давно аккумуляторы разряжены. Чтобы работать, любому электроприбору нужно питание.

– Это твоему мозгу нужно питание, Кошкин. А Анжеле, чтобы включить мобильник, ничего не нужно.

– Все равно, тебе просто могло показаться.

– Послушай, Ваня! Послушай меня внимательно. Скажу тебе сейчас одну вещь, и ты сразу ее забудь. Забудешь? – Анфиса остановилась и повернулась ко мне, разглядывая меня в упор.

– Забуду.

– Я своими глазами видела, как шестилетний ребенок дал своему отцу пистолет и сказал: «Стреляй!» И отец нажал на курок и выстрелил. В полковника Бура. В сердце. Наповал. Не знаю, как он выжил. Так вот. Если ребенок смог выстрелить из пистолета, в то время как профессора во всем мире уже пять лет не могут взорвать даже новогоднюю хлопушку, то неужели ты думаешь, Анжелу может остановить разряженный аккумулятор? Анжела плевать хотела на аккумуляторы. Анжела – это…

– Я все понял. Дальше не надо, – поспешил согласиться я.

Меньше всего мне хотелось, чтобы Анфиса начала учить меня, что Анжела – это бог, или ангел господень, или еще что-нибудь из набора ангелианцев.

– Но тебе она зачем? – спросил я ее. – Анжела?

– А затем, что один человек обещал мне помочь найти моих родителей и не сдержал обещание. – Девчонка поправила рюкзак, сверилась с картой и снова бодро зашагала впереди.

Я тоже заглянул в карту через ее плечо. До инкубатора нам оставалось еще километров шесть-семь. Вполне могли закончить разговор.

Если бы я знал, что нас ожидает впереди, то, конечно бы, не торопился. Не торопился бы идти и не торопился бы задавать вопросы.

4

Однако в будущее я заглядывать еще не научился, поэтому спешил все выяснить, пока мы не добрались до инкубатора. Я плохо представлял себе, с чем мы там столкнемся, но понимал, что времени на разговоры скорее всего не будет. Сильно беспокоила боль в правом боку. Не помешают ли мне ушибы быстро набрать большую скорость при экстренном отступлении и поддерживать ее достаточно долго, чтобы оторваться от преследователей? Проще говоря, смогу ли я бежать как заяц, когда за нами погонятся люди несколько посерьезней, чем толстяк с Чебурашкой?

– Значит, никто тебе не помог найти родителей, и ты решила, что их сможет найти Анжела, которая может все? – спросил я.

– Типа того, – ответила нехотя Анфиса.

– Но почему ты никому ничего не сказала? Я бы понял, если бы ты хотела, например, убить полковника. Ясный пень, об этом рассказывать нельзя. Но почему не сказать про родителей и про Анжелу друзьям? Зачем такие тайны? Ты уж меня извини, но тут что-то не так.

Я помнил, что перед тем, как уехать, Анфиса встречалась в Москве с каким-то незнакомцем. И не эта ли встреча подтолкнула ее к бегству в леса? Хотя, может быть, это было не бегство, а наступление, кто его знает.

– Дело в том, Ваня, что я говорила. Знаю я кое-кого, кто мог бы подсказать, где искать Анжелу…

– Например, Адамова, – подсказал я.

– Ваня, не говори, чего не знаешь. Адамову такие вопросы задавать нельзя. А почему нельзя – не нашего ума дела. Зато я говорила с другим человеком. Который застрелил Бура. Понимаешь, раз его сын смог сделать так, что выстрелил пистолет, значит, он такой же, как Анжела. Ну или почти такой же. И он тоже мог бы помочь мне. Я попросила этого человека, чтобы он позволил мне поговорить с мальчишкой. Он отказал. Я разозлилась. «Ах так, – говорю, – ты обещал помочь с поисками, полгода ничего не делал, обещание не сдержал, а теперь и с сыном твоим поговорить нельзя!» А он говорит: «Да, нельзя!» И, типа, пошла вон. Хорошо, говорю, я сама найду Анжелу, без твоей помощи. Пусть тебе будет стыдно, пусть тебя совесть сожрет, если она у тебя еще осталась! Из-за тебя и твоей жены погиб Сервер, то есть Антон, а ты прячешь от меня своего мальчишку!

Анфиса подняла толстую ветку и шарахнула ею по стволу сосны изо всех сил. Ветка оказалась гнилой и рассыпалась. Удара не вышло. Тогда девчонка пнула шляпки грибов, которые брызнули мякотью во все стороны.

– Ты что? – сказал я, чтобы перевести разговор на другую тему. – Это же белые!

– А мне до жопы! – сказала она. – Хоть белые, хоть черные!.. А эта сучка Вика все равно в Сектор от него убежала!

– Вика? – вкрадчиво спросил я, припомнив поляроидную фотографию. – Этот человек… это, случайно, не Чагин?

Анфису будто холодной водой окатили. Она утихла и, засопев, ускорила шаг.

– Может, Чагин, а может, и не Чагин, тебе-то что? Ты что, знаешь Чагина?

– Не столько его, сколько его жену. А сам он, конечно, неприятный тип… А что, Вика сбежала в Сектор?

– Не знаю. Считай, что я тебе ничего не говорила!

«Хорошо, – подумал я. – Тогда и я тебе не скажу, что заходил вчера к Чагину и что он не захотел разговаривать. Хотя теперь понятно, почему у него на двух этажах охрана. Был бы у меня ребенок, стреляющий из пистолетов, я б его еще не так охранял».

– Слушай, Кошкин! А почему это я должна все время на твои вопросы отвечать? Ты сам-то не хочешь кое-что рассказать? – спросила вдруг Анфиса.

– Могу и рассказать, – ответил я. – Хотя это я за тобой тащусь, а не ты за мной.

– Ну и расскажи, с чего это ты вдруг за мной тащишься? Зачем столько упорства?

– Я же говорил, Надя попросила.

– Надя попросила, наверное, в Москве меня найти, среди тихих. В раю. А ты куда поперся? Ты хоть понимаешь, что тут с нами могут сделать?

– Понимаю, – сказал я (хотя я не понимал или, точнее, не хотел понимать). – Но я обещал.

– Это что, такая любовь у вас?

– А в чем сомнения? – спросил я.

– Да как-то ты не похож на спасителя девчонок.

– И чем же? Чем же именно я не похож? Размерами? Шириной плеч? Силой удара?

– Да нет, с размерами и силой удара у тебя вроде все в порядке. Толстоват немного, на мой вкус, а так ничего. Но все равно не похож. «Не верю!» – как говорил покойный Лева-Теоретик.

– Это говорил Станиславский, – сказал я. – Был такой театральный режиссер.

А сам подумал: «Вот именно поэтому я за тобой и тащусь. Чтобы верили». Но вслух ничего не сказал.

5

Я решил, что Анфиса обманывает меня. Могло ли быть совпадением, что она искала Анжелу именно там, где случайно обосновался полковник Бур, убивший ее жениха? Навряд ли. Таких совпадений не бывает. Скорее всего девчонка заговаривает мне зубы, бьет на жалость: родители, Анжела и все такое. А сама с самого начала искала полковника, чтобы отомстить ему. Но как именно?

Я уже достаточно хорошо знал Анфису, чтобы наконец-то понять, что она попросту собирается убить Бура.

Убить человека. Это раз.

Убить полковника, которого охраняют головорезы, садисты и извращенцы. Это два.

И что прикажете делать мне? Как остановить ее? Как вернуть назад, домой, в Тихую Москву? А если она откажется? Наброситься и связать? Но с такой ношей я не выберусь из этого леса (даже если у меня получится связать ее). Нас выловят и поджарят на вертеле, как Буратино с Мальвиной. Или утопят в озере.

Так что же, идти с ней? На убийство? Или все-таки бросить ее к чертям собачьим? Но этого-то как раз я сделать и не мог. «Не похож на спасителя! Не верю!» И Надя так считает. Не верит. Если брошу девчонку, то назад вернуться не смогу. Нужно будет бежать подальше, на край Земли, где меня никто не знает, где будет все равно, верят мне или нет. Но от себя-то – не убежишь!

Значит, не отвертишься. Надо идти с ней. Недолго осталось. Километра три. Когда дойдем, все станет ясно.

«Делай что должен, и будь что будет», – вспомнил я.

Но должен ли я это делать? Вот в чем вопрос.

– Анфиса! Ты собираешься убить полковника? – решил рубануть я сплеча.

– Да, – ответила Анфиса не задумываясь.

6

Расстояние до инкубатора между тем сокращалось, причем гораздо быстрее, чем мне того хотелось. Анфиса шла все медленнее и осторожнее, всматриваясь в заросли по сторонам и стараясь не наступать на хрусткие ветки.

Сердце у меня билось с перебоями, ноги слабели и двигались все хуже. Единственное, в чем я точно отдавал себе отчет, было то, что я абсолютно не понимал, что делаю. «Убить? Убивать? – крутилось у меня в голове. – Убью, убьем, убьет… Что ж, все когда-то происходит впервые». А в следующую секунду я уже думал, что ничего, мол, страшного, мне-то лично ничего делать не придется, Анфиса все сделает сама, а я только так, для прикрытия.

– Анфиса! – позвал я в конце концов шепотом. Мне хотелось поговорить, выговориться, иначе, казалось, стиснутые страхом слова убьют меня раньше, чем эта девятнадцатилетняя фурия доберется до своей жертвы.

– Тсс! – приложила она палец к губам, обернувшись. Потом помахала рукой – «садись!».

Я осторожно, чтобы не звякнуть чем-нибудь металлическим, снял рюкзак и сел. Закрыл глаза. Так бы и сидел здесь вечно, вытянув ноги, с закрытыми глазами. Слушал бы птиц и шум ветра в соснах.

– Кошкин! – вдруг почувствовал я горячее дыхание на щеке и шее.

Открыл глаза – Анфиса сидела рядом, наклоняясь ко мне.

– Кошкин, я не самоубийца, – сказала она полушепотом.

– Я в этом сомневаюсь, – прошептал я в ответ.

– И хочу, чтобы мы с тобой ушли отсюда живыми. Ты хоть и не спаситель мира, а хороший. Я тебе еще кое-что хочу рассказать. Пока мы не добрались до Бура. Чтоб тебе в случае чего как-то легче было сориентироваться. Понятнее, что ли… Видишь ли, тут что-то странное происходит.

– Кто бы мог подумать! – съязвил я.

Анфиса пропустила мое замечание мимо ушей.

– Пойми, я не знала, что Бур жив, и никак не могла знать, что его здесь встречу. А встретила. Это странно. Это очень странно. Я ведь и на самом деле за Анжелой отправилась. Несколько месяцев ночами лежала, думала, где она может скрываться. Вспоминала, как Антон однажды говорил, что подслушал разговор Бура и президента Рыковой. Он стоял внизу, а они на балконе, в Воронцово, это в Секторе типа как раньше Рублевка была, ну ты должен знать. «Раз там все началось, то там Анжелу и надо искать!» – сказал Бур Рыковой. «Где все началось?» – думали мы с Антоном. И ничего придумать не могли, пока я не нашла у Теоретика карту. Он одно время был моим начальником, когда я работала в спецотделе «Прыгающий человек». Его тоже Бур убил, в тот день, на моих глазах, вместе с Антоном. Раздробил ему череп. Потом, когда Чагин выстрелил в полковника и мы уходили, я нашла у Левы, так звали Теоретика, карту. Вот она, смотри!

Анфиса вытащила из-под ремня заправленный в джинсы красный свитерок, сунула под него руку, пошарила в районе груди и достала сложенный вчетверо небольшой листок, влажный от пота.

На листке синели какие-то квадратики, ломаные линии, кружки и пятна, нанесенные шариковой ручкой. Не было ни одной надписи, ни слова, ни буквы, ни цифры. Больше всего это напоминало контурную карту, только сильно упрощенную: без указания масштаба и сторон света и с линиями совершенно одинаковой толщины, так что в большинстве случаев нельзя было отличить лес от озера, а границы населенного пункта от кривизны сельской дороги.

– Но тут ничего не понятно! – в отчаянии сказал я. Я уже устал не понимать.

– А теперь делаем вот так. – Анфиса достала вырванный из атласа листок, раскрыла его на коленях, непонятную контурную карту повернула туда-сюда. – Вот! Видишь?

Да. Я видел. Немного не тот масштаб, но в принципе ошибки быть не могло – листки почти полностью совпадали. Но на том, который Анфиса прятала у себя на груди, на краешке кривой фигуры, напоминавшей человеческий эмбрион, стоял крестик. А на атласе видно было, что эмбрион – это озеро.

– Понял?

– Да, – сказал я. – Это карта Орехово-Зуевского района. А крестиком отмечено то место, которое сейчас находится под водой. Толстяк сказал, что оттуда дерганые ил добывают.

– Не добывают, а достают, – поправила Анфиса.

– А в чем разница?

– В том, что им ил нужен не как ископаемое, не вообще ил, а именно этот ил. Понял?

– Да, – ответил я. – Только непонятно, зачем этот ил дерганым.

– Я и сама не понимаю. Хотя кое-какие мысли на этот счет у меня имеются. Но я про карту. Так вот, я ее после гибели Теоретика хранила у себя. Знала, что Лева не стал бы просто так на себе какие-то схемы прятать, да еще когда шел на такое важное дело. Но для чего эта карта, как ее применить и вообще карта это или еще что, я не знала. Но вот проходит полгода, и в прошлое воскресенье я случайно встречаю Касперского. Это имя такое. Как раньше звали, не помню, а теперь, в общем, Касперский. Живет он в Секторе, но у него сильная аллергия на освежители и дезодоранты, а их там специально килотоннами распыляют, чтобы от Тихой Москвы отличаться. Так вот он, когда совсем начинает задыхаться, чувствует, что еще немного – и кранты, собирает вещички и едет на несколько дней к своей тетке в Тихую. Там у него его астма и проходит, лучше любого санатория, и потом можно назад в Сектор возвращаться. А через полгодика, когда яды в организме накопятся, – снова в Тихую. К тетке своей. Мотается потихоньку два раза в год. Приспособился. Ну, я не ожидала его увидеть, он меня тоже, сказал, что про меня всякое слышал в Секторе, в основном плохое, вроде как меня убили и закопали, или какой-то бандит, враг государства нашего (то есть ихнего) завербовал меня и с собой куда-то на Север утащил, в общем, всякую ерунду. Мы давно с Касперским знакомы, с ним еще Сервер дружил, по клубам вместе зависали, то да сё. Но это не важно. А важно, что работает он у Изюмова. Знаешь, кто это такой?

– Знаю. Епископ церкви ангелианцев. Он еще раньше якобы смс-ки на специальные мобилы, установленные в церкви, получал. А весной перестал. Как раз после тех событий, когда правительство Сектора испугалось и запретило ему дурить народ. Поняли, до чего может довести разжигание религиозного фанатизма.

– Да не было никакого фанатизма! Как ты не поймешь?! – воскликнула Анфиса громким возмущенным шепотом. – Это не галлюцинации были! Мобилы на самом деле включились и начали работать. И смс-ки на самом деле в церковь приходили. Настоящие. От Анжелы. Просто после того, как Бур убил Теоретика и Антона и хотел Адамова убить, она перестала их высылать. Вот и все объяснение. Все просто! Но дело не в этом. Касперский рассказал мне, что Изюмов последнее время немного свихнулся, по вечерам запирается у себя в подвале и молится, а в конце молитвы вместо «аминь» повторяет несколько раз «здесь все началось, здесь все началось, здесь все началось». Касперский не утерпел и однажды подобрал ключи и залез в подвал. А там у стены сооружено что-то вроде алтаря, и над алтарем громадная надпись «ОЗ». Касперский вначале думал, что это «ноль три», то есть телефон старинной «скорой помощи», потом решил, что Изюмов начал молиться какой-то «Обители Зла» или стране «Оз», а потом на досуге порылся в документах епископа и нашел его российский паспорт, еще цифровой. А там место рождения – Орехово-Зуево. Касперский сказал, что его как громом по башке!..

– Молнией, – поправил я.

– Да какая, на фиг, разница! Хоть ломом. Главное, что ему стало ясно, что «ОЗ» – это Орехово-Зуево! И значит, епископ молится своему месту рождения, вроде как Вифлеему. Значит, богом себя считает. Здесь, говорит, все началось. Альфа и омега. Кстати, там в молитве такие слова тоже были. «Альфа и омега. Альфа и омега». Совсем крыша съехала. Ну, похихикали мы с Касперским, посмеялись над Изюмовым, а потом вдруг я вспомнила, как Бур говорил Рыковой: «Раз там все началось, значит, и Анжелу там надо искать»! И все у меня в голове сошлось. И побежала я в «Букинист», купила старый атлас Подмосковья, потом домой, достала Левину схему, открыла Орехово-Зуевский район… А дальше ты все знаешь.

– Ну да, знаю, – ответил я. – Только при чем тут Анжела?

– Ты что, совсем тупой? При том, что ее искать надо где-то рядом с Орехово-Зуево. Ты что, не слышал, что тебе Тэг сказал? Русским языком. Что Бур вроде как тут первый раз Анжелу встретил. А где именно? Вот у Левы все на карте и отмечено. Лева в нашем отделе занимался проблемами сознания и теорией тихих детей.

– Что за теория такая?

– Не знаю, но говорили, что у самого Теоретика тоже был тихий ребенок и жил с ним в Секторе, а потом куда-то исчез. Правда или нет, ручаться не могу, свечку не держала. Короче, я тут три дня по лесам рыскала, Анжелу искала или следы какие-нибудь. Ну и увидела, как из озера ил достают, грузят на подводу и куда-то увозят. Явно дерганые. Только одеты странно, по-кретински… А пока работают, в лесу Тэг с Хэшем ходят, на стреме типа. У озера еще двое, а потом они меняются: те в лес идут, а Тэг с Хэшем на берег. Долго я в кустах провалялась, наблюдала. Что везут и куда? Переночевала в избушке и на следующий день пришла снова, подкралась, лежу. Опять приехали и на дно нырять начали. И вдруг еще одна подвода приезжает. Даже не подвода, а типа кареты. И вдруг из нее выходит Бур. Я чуть не спалилась, еле удержалась, чтобы не закричать. Но потом подползла поближе послушать, о чем говорят. Почти ничего не разобрала, но поняла, что они тут надолго.

– И решила вернуться и оружие поискать, – сказал я.

– А ты откуда знаешь? – насторожилась Анфиса.

– Анфиса, я рюкзачник, – с гордостью сказал я. Не удержался. – Если ты еще не поняла, что это значит, скажу, что о человеке, который ищет в Тихой что-нибудь необычное, я узнаю, как правило, первым.

– Ух ты, какой важный! – ответила она. – Дай-ка бинокль.

Я полез за биноклем, достал его и протянул Анфисе. Но когда она взялась за него, не выпустил его из руки. Анфиса потянула. Я не отпускал.

– Так что, нашла оружие? – спросил я ее.

Вместо ответа она молча потянула бинокль. Я снова не отпустил, хотя тянула она крепко, а для меня держать прибор разбитой вчера рукой было довольно болезненно.

– Так что, нашла? – повторил я вопрос.

– Дай сюда! – злым шепотом прошипела она и вырвала бинокль из моей руки.

7

Тот, кто был свидетелем Переворота, казалось бы, по определению не должен ничему удивляться. Однако возможности человека в этом смысле поистине безграничны. Не верьте никому, кто утверждает, что его ничем не удивишь. Такой человек или врет, или не знает природы человеческой. В этом я убедился, когда мы наконец добрались до места.

Увидев то, что Хэш и Тэг называли инкубатором, я был поражен настолько, что на несколько минут почти забыл, зачем мы сюда пришли и какие ужасы скорее всего нас ожидают. А ведь это был только самый поверхностный взгляд со стороны! Мы еще и догадываться не могли, что скрывается внутри.

Подойдя к объекту (как я пока что предпочел называть про себя инкубатор) метров на двести, мы оказались на краю большой поляны, за которой небольшое пространство было занято одиночно стоявшими дубами и какими-то редкими кустиками. А дальше, собственно, и начинался объект. Или инкубатор, как кому угодно. Он занимал площадь в гектар, может быть, в два, не больше, и справа от него сквозь густые елки блестела вода какого-то пруда или озера. И в этом на первый взгляд не было ничего необычного.

Если не принимать во внимание, что объект был обнесен забором, вдоль которого с внутренней стороны темной стеной возвышалась живая изгородь из тиса и каких-то колючих растений вроде боярышника. Высота изгороди была не намного меньше панельной девятиэтажки старой постройки. Вы когда-нибудь видели молодые свежие кусты темно-зеленого тиса тридцати метров высотой? Если нет, то поймете мое удивление.

Деревья после Потепления принимались мгновенно и росли с невероятной скоростью. Но во-первых, как бы быстро они ни росли, они никогда не превышали своих естественных размеров. А во-вторых, после того как я мысленно прикинул время, которое потребовалось бы, например, елкам, чтобы дорасти до таких размеров даже с учетом послепереворотной скорости, у меня получался срок никак не менее семи лет. А это значит, что они начали расти еще ДО Переворота! Или росли намного быстрее всего, что мне приходилось до сих пор видеть.

Но это еще не все. Заняв позицию на пригорочке, в густом малиннике, я вытащил свой бинокль и взглянул на ограждение объекта с двенадцатикратным увеличением. Забор был деревянный, сшитый из свежих некрашеных досок, по которым кое-где стекали струйки смолы. Ветки тиса и боярышника местами проросли в щели между досками, срослись с забором и вымахали метров на восемь – десять ввысь.

Это выглядело до того невероятным, что у меня закружилась голова. С одной стороны, по доскам забора видно было, что они не только не простояли здесь ни одной зимы, но даже не выдержали ни одного сколько-нибудь долгого периода дождей. (А я помнил, что вторая половина апреля в этом году и почти весь июнь были необычно дождливыми.) С другой стороны, то, как срослись с досками кусты живой изгороди (если, конечно, можно назвать кустом растение тридцати метров высотой), совершенно отчетливо говорило о том, что живая изгородь была высажена ПОСЛЕ установки забора. То есть приблизительно в июле. Два месяца назад.

Может, в этом и был смысл инкубатора? Здесь разводили гигантские кусты? Но для чего? Неужели для военных целей? Я знал, что основа идеологии Сектора заключалась в слепой вере в то, что рано или поздно рай, созданный Переворотом, будет разрушен. Теперь создавалось впечатление, что Полковник решил разрушить его при помощи боевых кустов.

– Посмотри! – сказал я, передавая бинокль Анфисе. – Что скажешь?

Спустя минуту или две она отняла окуляры от глаз, потерла рукой лоб и несколько растерянно сказала:

– Хрень какая-то…

– Вот-вот, – проговорил я с тайной надеждой, что, столкнувшись с явлением, которое не умещается в ее сознании, Анфиса откажется от своей безумной затеи.

Однако моя надежда прожила секунд десять, никак не больше.

– А самое хреновое, – сказала Анфиса, выдержав паузу, – что эти долбофаки своими кустами весь обзор загородили. А нам нужно выяснить, что там внутри.

8

Мы решили влезть на какое-нибудь достаточно большое дерево, растущее неподалеку на пригорочке, и оттуда провести рекогносцировку. «Что такое рекогносцировка?» – спросила Анфиса с вызовом. Пришлось объяснить.

Наметилиодин из самых высоких дубов почти на самом краю поляны. Укрываясь за малинником, подобрались к нему – и тут же столкнулись с проблемой. Назовем ее проблемой залезания на дуб.

Дерево было, что называется, в три обхвата, а нижняя ветка, за которую теоретически можно было уцепиться, находилась на уровне приблизительно в три человеческих роста. Нечего было и думать, чтобы взобраться по толстенному стволу, как по шесту. Я мог, конечно, подсадить Анфису, но очевидно было, что это совершенно бесполезно, так как и с этого уровня она все равно бы не смогла ни за что уцепиться. К тому же я плохо представлял себе, какими навыками лазания вообще обладает Анфиса и сможет ли она вскарабкаться на вершину, даже если каким-нибудь чудом доберется до нижней ветки. Например, если бы я смог подбросить ее словно мяч или, скорее, специальный борцовский манекен. Но манекен весил, насколько я помнил, килограммов двадцать – двадцать пять, а в Анфисе было не меньше шестидесяти.

– Гораздо меньше! – возмутилась Анфиса.

– Это насколько же? – уточнил я.

– Во всяком случае, никак не больше пятидесяти семи.

– Да, это существенная разница, – вздохнул я.

– Ну, не всем же быть такими малофигурными, как твоя Надя, – огрызнулась девчонка.

Мы постояли еще с минуту, тупо уставившись на вертикальный широченный ствол.

– А ты не захватила, случайно, таких специальных железных когтей? – спросил я Анфису. – Забыл, как они называются.

– Это каких еще когтей?

– А таких, в которых электрики на столбы забираются.

– Кошки! – вспомнила Анфиса. – Кстати, – оживилась вдруг она, – ты же Кошкин, вот и лезь, тебе сам бог велел по деревьям лазать.

– Хорошо, – сказал я, совершенно не обидевшись, и хотел было напомнить, что у меня отбиты почки и, возможно, даже сломано ребро, не говоря уже о многочисленных мелких ушибах и раненой руке.

Но вдруг вспомнил, как Анфиса ночью смеялась надо мной и говорила, что, мол, героям бывает иногда трудно. Несмотря на то что это удивляет некоторых незрелых представителей мужского пола.

В общем, я подавил желание жаловаться. Это было нелегко, но очередная мелкая победа над собой воодушевила меня.

– Хорошо, – повторил я и снял с себя рюкзак. – Тогда сделаем так. Привяжи-ка мне бинокль сзади, чтобы не болтался.

Анфиса перекинула ремень бинокля через мою шею и закрепила прибор сзади куском веревки, который обвела вокруг меня и связала спереди, чуть выше живота. Затянув узел, она хлопнула меня по груди своей ловкой ладошкой и посмотрела снизу вверх в глаза. Я испугался, что она снова вставит мне между ног свою коленку и начнет целоваться, но обошлось. Девчонка сжала в кулак руку и со словами: «Прости, Кошкин, я не хотела тебя обидеть!» – стукнула меня в грудь еще раз, уже кулаком.

– Ладно, – пробурчал я, вздохнул и почувствовал, что теперь я просто не могу не взлететь на верхушку гигантского дуба в ближайшие тридцать секунд. И как они умеют это делать? Женщины. Не в смысле взлетать, а в смысле заставлять, побуждать и все такое.

Я отошел от дуба шагов на двадцать пять, вспомнил службу в Вооруженных силах Российской Федерации, хорошенько разбежался и, уперев ногу в дерево, продолжил бег по вертикальной поверхности толстого ствола. Как кот, только на двух ногах. Я, конечно, был несколько тяжелее, чем во время прохождения курса молодого бойца, поэтому мой вертикальный бег завершился где-то на высоте трех метров, что, признайтесь, не так уж и мало. Когда набранная мной инерция исчерпала себя, я намертво вцепился руками в складки коры и повис. До ветки оставалось еще около метра. Я понимал, что никакие усилия не помогут мне. Я просто не смогу преодолеть этот несчастный метр и через несколько секунд, обдирая руки и колени, рухну под ноги прекрасной Анфисы.

Как я завидовал в это мгновение пацанам из Тихой Москвы, которые карабкались по деревьям как обезьянки, с мая по ноябрь объедаясь шелковицей, черешней, абрикосами, яблоками и орехами!

Я уже готов был сдаться, как вдруг немного выше и правее своего правого колена увидел небольшое дупло и понял, что у меня есть шанс. Я мог вставить в дупло ногу и дотянуться до ветки. Оставалось решить вопрос, за что держаться руками и как подтянуть вверх все остальное, кроме правой ноги. А это без малого восемьдесят килограммов. Если не считать ногу.

И вот что я вам скажу. Никогда не следует недооценивать идеологической установки. Уже начиная соскальзывать, я почувствовал, как в голове молнией вспыхнула спасительная мысль: «Я не смогу справиться с таким гладким деревом! Но я попробую взобраться на эту шершавую СКАЛУ!» Стоило в голове сменить «дерево» на «скалу», как дело пошло на лад. Используя углубления и складки коры, я подтянулся на руках, вставил ногу в дупло – и через минуту уже сидел на толстенной ветке.

Анфиса подошла к дереву вплотную, задрала голову вверх и в восторге хлопнула двумя руками по шершавой коре.

– Ма-ла-дец! – прочел я по губам ее шепот.

Посидев немного на ветке, уняв дрожь в коленях и головокружение, я двинулся дальше и через две минуты сидел уже почти на самой верхушке.

Странно устроен человек. Всю жизнь я страдал от собственной трусости, но при этом никогда не боялся высоты. Повиснув на тонких ветвях в двадцати пяти метрах от земли, я почувствовал себя настолько комфортно, что готов был устроить себе здесь гнездо и провести в нем несколько суток, лишь бы не спускаться вниз и не пытаться вместе с Анфисой охотиться на убийцу-полковника. Но надо было делать то, зачем я сюда вскарабкался. И я развязал узел на животе и достал из-за спины бинокль.

Спустя пару мгновений меня постигло довольно глубокое разочарование. Как с такими умственными способностями, какими обладали я и Анфиса, мы могли рассчитывать выследить полковника, проникнуть в охраняемый объект, убить опытного вояку и уйти живыми домой?!

С верхушки ничего не было видно!

То есть было, но не намного больше, чем из малинника. Несмотря на высоту, на которой я раскачивался, и довольно высокий пригорок, на котором рос дуб, на таком расстоянии гигантская живая изгородь не давала заглянуть внутрь. И любой, кто учил в школе геометрию, мог легко просчитать это, никуда не уходя с солнечной полянки, лежавшей далеко внизу. Вот все, что мне удалось разглядеть: какое-то очень высокое и узкое деревянное сооружение, стоявшее прямо посередине непонятного объекта, противоположная стена живой изгороди, и в разрыве веток гигантского тиса и боярышника – тесовая крыша какого-то здания у противоположной стены.

С территории объекта доносился лай собак, громкие мужские голоса и стук то ли молотков, то ли топоров. Но что делали эти люди, я видеть не мог.

Правильнее было слезть, обойти объект с другой стороны, там, где располагались въездные ворота, и взбираться на высоту напротив ворот, которые были значительно ниже гигантских кустов, а значит, давали возможность разглядеть, что творится внутри. Но раз уж я потратил столько усилий, надо было хоть как-то осмотреться.

Поверх забора в ветвях живой изгороди поблескивали кольца колючей проволоки. Объект имел прямоугольную, близкую к квадратной, форму со сторонами не длиннее ста пятидесяти метров. Высокое узкое сооружение посередине почему-то показалось мне строящейся церковью. Видна была какая-то площадочка, похожая на каркас будущего шатрового купола, а над ней возвышался двухметровый деревянный крест.

«Зачем им здесь церковь?» – подумал я. И в этот момент залаяли еще несколько собак, потом лай усилился и стал остервенелым, а еще через пару секунд раздался пронзительный женский крик.

Расстояние было большим, живая изгородь скрадывала звуки, и я не видел ни собак, ни женщину. Но сердце заледенело и упало вниз живота.

Женский крик повторился, но уже несколько глуше, как будто кричавшей пытались закрыть рот ладонью. Или тряпкой. Стук топоров по дереву прекратился. Собаки стали срываться на визг и рычание. И вдруг на непонятной деревянной площадке, которую я принял за купол строящейся церкви, из-за темной линии тисовых верхушек возникла седая голова. Покачиваясь, как будто человек, которому она принадлежала, взбирался по высоким ступенькам невидимой лестницы, голова поднялась выше линии живой изгороди, за ней появились широкие плечи в пиджаке, потом руки, а потом человек оглянулся и посмотрел прямо на меня.

9

Спустился я даже быстрее, чем поднялся. Что лишний раз говорит о сравнительной силе психологических стимулов. В данном случае – страха и желания поразить женщину.

Забыв о боли в боку и руках, с шумом и треском я прокатился до нижней ветки, откуда, не раздумывая даже тысячной доли мгновения, прыгнул чуть не на голову испуганной Анфисы.

– Бежим! – крикнул я шепотом, схватив свой рюкзак.

– Что случилось?

– Бежим! Нас увидели!

– Кто? Кто нас увидел? Успокойся, ради бога!

– Не надо упоминать бога, я тебя прошу! Он! Седой человек в пиджаке. У них там какая-то вышка. Он забрался и посмотрел прямо мне в глаза.

– Кошкин, остынь. На таком расстоянии он не смог бы разглядеть тебя. Ты же за ветками прятался, правильно?

– Правильно. Ну и что?

– Бинокля у него не было?

– Не было. Ну и что? Он видел меня. Я понял по его глазам. Бежим, говорю. Там обсудим.

– Где там?

– В лесу, Анфиса, в лесу!

Я отбежал шагов на тридцать, но Анфиса не тронулась с места. Даже более того, она села и прислонилась спиной к стволу дуба. Когда я оглянулся, она помахала мне рукой. Мол, пока, Кошкин! До свидания, спаситель девчонок! И я остановился. Это было ошибкой. Далеко не всегда страх бывает плохим подсказчиком.

10

Я подошел к Анфисе, но не сел, а остался стоять.

– Говоришь, тебя вычислил седой человек в пиджаке? Как он выглядел? Заметил шрам над левой бровью?

– Нет, не заметил. Хотя, может, шрам и был.

Я уже не так сучил ногами от страха, но все еще подмывало бежать от этого места подальше.

– Высокий? – спросила Анфиса.

– Как я мог это понять, если видел только верхнюю половину, пиджак и голову?

– Но здоровый?

– Здоровый, широкоплечий.

– Пиджак, говоришь? Хороший? Ты ведь рюкзачник, должен разбираться.

– Хороший пиджак, Анфиса, антикварный, в Секторе сейчас таких не шьют. Пойдем отсюда, я очень тебя прошу.

– Какого цвета пиджак?

– Темно-синий. Анфиса…

– Ладно, пойдем, – сказала она, вставая. – Это был Бур. Полковник. При нем никому другому не разрешается надевать антикварные пиджаки.

– Что будем делать? – спросил я.

– Надо подумать, – ответила Анфиса с озабоченным и мрачным видом.

Но подумать мы не успели. В кустах подлеска, с той стороны, где предположительно располагались ворота в объект, раздался треск, словно по лесу катился тяжелый шар, и спустя несколько секунд из-за деревьев выскочил громадный лохматый пес в серебристом ошейнике. Он не лаял, набегал на нас молча, но грозно, с нарастающим рычанием. Язык болтался сбоку, в открытой пасти видны были невероятных размеров клыки. Еще мгновение – и пес должен был совершить прыжок. И тут я сделал нечто из ряда вон выходящее. Ничем не объяснимый шаг. Я прыгнул раньше овчарки.

Прежде чем я понял, что делаю, я уже стоял перед Анфисой, заслоняя ее от собаки своим телом и занося над головой мой двенадцатикратный бинокль, как последний аргумент. Не помню, рычал ли я. Но волосы точно стояли дыбом. А мои губы растягивал оскал хищника, готового биться не на жизнь, а на смерть.

Овчарка уже оттолкнулась и оторвала от земли передние лапы, а я уже, как в замедленном кино, стал опускать ей на голову тяжелый оптический прибор, когда откуда-то сзади появилась рука с баллончиком, далеко вперед вылетело продолговатое облако яда, – и громадный пес споткнулся в прыжке, упал у моих ног, взвизгнул и стал, извиваясь, тереться мордой об усыпанную хвоей землю.

Немного газа досталось и мне. В голове вспыхнуло, горло сжало спазмом, ноги подкосились. Анфиса схватила меня сзади за руку и рванула за собой не по-детски, чуть не вывихнув ушибленное плечо.

– Дыши! – крикнула она, оттаскивая меня в сторону. – Стой на ногах! Не падай. За мной!

Слезы застилали мои глаза. Спотыкаясь, я сделал несколько шагов, как вдруг раздался тяжелый сокрушительный топот лошадиных копыт, отдававшийся болезненными вспышками внутри моей головы. В следующую секунду я услышал крик Анфисы, затем на меня упала капроновая сеть, меня прокатили по земле, рывком подняли и перебросили через седло, как призового барана.

11

К тому времени как лошадь, на которой меня везли, вошла в ворота инкубатора (теперь я уже не думал о нем как об абстрактном «объекте»), я немного отдышался. Слезы на глазах еще не высохли, утереть их тоже не было возможности, однако вспышки в голове прекратились, и кое-что мне удалось разглядеть.

Я висел вниз головой. Обзор частично закрывался черным брюхом жеребца, а слева вверху – еще более черным конским членом. «Значит, жеребец вороной», – подумал я. То с одной, то с другой стороны в поле зрения вдвигались лошадиные ноги. Вот в таком обрамлении передо мной в перевернутом виде покачивался, так сказать, интерьер инкубатора. Сразу после ворот мимо проплыло какое-то вытянутое вдоль ограды длинное бревенчатое строение, рядом с которым стояла телега, накрытая брезентом. Потом мы прошли совсем рядом с колодцем. Судя по расстоянию до изгороди, он располагался недалеко от центра двора.

Со стороны моего затылка слышны были негромкие насмешливые голоса нескольких мужчин и глухой топот копыт по утоптанной земле. Сколько было лошадей, кроме того жеребца, с которого свешивался я, определить было сложно. Может быть, одна, а может быть, и три. Однако меня не столько заботило количество лошадей, сколько то, болтается ли поперек одной из них Анфиса, или ей все же удалось убежать. Оглянуться было невозможно. Я попробовал напрячь шею и задрать голову вверх, чтобы посмотреть себе за спину, но ничего не вышло. Даже когда я проделал это упражнение в сочетании с максимальным подкатыванием глаз под лоб, удалось разглядеть только ноги того, кто вел моего жеребца. На нем были камуфляжные штаны, заправленные в раздолбанные коричневые туристические ботинки, на протектор одного из которых налипло конское дерьмо с впечатанными в него рыжими хвоинками.

Совершенно неожиданно справа по ходу лошади, прямо перед глазами (а не со стороны затылка) по направлению от жеребячьего члена к его поблескивающим передним ногам пробежал босой ребенок лет семи, в холщовых штанах и рубахе навыпуск.

– Шустрый микрочип! – сказал один из мужских голосов, и остальные засмеялись.

Последнее, что я увидел, прежде чем меня сняли с лошади, был большой каменный дом с палисадником, обнесенный красивым чугунным забором. Мне даже показалось, что рядом с домом блеснула голубая поверхность бассейна. Потом быстро мелькнули, переворачиваясь перед глазами, дощатый настил, потный бок жеребца, кусок голубого неба, камуфляжка; за меня схватились две пары рук, раздалось кряхтенье и голос: «Тяжелый, долбофак!» – и через несколько секунд я оказался на дощатом полу какого-то полутемного и довольно прохладного помещения.

12

Двое здоровых мужиков в камуфляжке вытащили меня из сетки и, ни слова не говоря, вышли, заперев за собой тяжелую деревянную дверь с двумя поперечными металлическими полосами – вверху и внизу. Металл отблескивал новизной, нигде на полосках не видно было ни пятнышка ржавчины. Такими же новыми были деревянные стены комнаты. Пахло то ли сосной, то ли елью, в общем, смолой.

В комнате была большая двуспальная кровать с чистым голым матрасом. У стены стояли квадратный деревянный стол с толстыми ножками и толстой столешницей, два стула и неподалеку – вместительный зеленый таз, над которым висел алюминиевый рукомойник. Над столом, слева от рукомойника, к стене крепились две длинные деревянные полки, на которых не было ничего. Напротив входной двери в стене светилось крошечное окошко, но располагалось оно, как в тюрьме, под потолком и было заделано прочной железной решеткой.

В дальнем углу я заметил дверь высотой ниже среднего человеческого роста, обитую по периметру поролоном. Я подошел к этой двери и открыл ее. За ней оказалось крошечное и абсолютно пустое помещение без окон и без полок, но с двумя одежными крючками на стене. Кладовка? Шкаф? Душевая? Предназначение комнатки было непонятно.

Я вернулся в большую комнату и попробовал выглянуть на улицу, но нигде не было щелей и отверстий. Тогда я приложил ухо к смолистой двери и услышал возобновившийся стук топора, детский смех и фырканье лошадей.

«Куда я попал? – думал я. – И что ОНИ собираются со мной сделать?» Помещение было и похоже, и не похоже на тюремную камеру. И зачем в нем просторная двуспальная кровать?

Если это инкубатор, то помещение вполне может оказаться ячейкой инкубатора. И если это так, то кто здесь я? Яйцо, цыпленок или бройлер?

Так я размышлял час. А может быть, десять минут. Часы у меня отобрали вместе с рюкзаком, а в тех обстоятельствах, в которых я оказался, время могло замедляться и ускоряться, как ему угодно.

Вдруг за входной дверью раздались приближающиеся голоса, затем тяжелые шаги по ступеням деревянной лестницы, лязгнул засов, и в комнату, пригнувшись, вошел человек громадного роста в синем костюме с иголочки. Я вскочил на кровати, а он закрыл за собой дверь и, нависая надо мной, стал внимательно рассматривать меня, словно я был интересным экземпляром бабочки или каким-нибудь редким зверьком. У человека были короткие седые волосы, шрам над бровью и стальные глаза. Это его я видел на площадке.

– Вы полковник? – спросил я, сглотнув. – Что вы собираетесь со мной делать?

Еще я хотел спросить, где Анфиса, но вовремя одумался. А вдруг она все-таки убежала? В таком случае было бы неразумно давать любую информацию о ней этим людям.

Глаза человека проделали странную операцию. Зрачки их сузились почти до точки, а потом снова расширились. Человек молчал.

– Можно мне в туалет? – спросил я.

Выражение лица гиганта на этот раз вообще никак не изменилось. Он продолжал молча смотреть на меня.

Я заерзал, потер руками волосы. Наверное, газ из баллончика окончательно выветрился из меня, и я вдруг почувствовал поднимающийся от меня резкий запах пота и грязного тела.

– Так что, можно? – переспросил я, набравшись храбрости.

Седой великан в синем костюме повернулся и, качнувшись, как будто у него кружилась голова, вышел, молча закрыв за собой дверь.

13

Еще не прошло и суток, как я расстался с Надей, а казалось, что прошло несколько месяцев. Я дважды едва не погиб, меня пытали, травили газом, тащили в сетке, как дикое животное. Мне пришлось самому бить, пытать и допрашивать живых людей. Я намеревался стать соучастником убийства, а может быть, и убийцей.

А главное – внутри меня за это время успело пронестись столько ураганов, шквалов, торнадо, гроз и жутких снегопадов, сколько в обычной жизни приходится на год, а то и на два.

Теперь я ждал своей участи в каком-то жутком и совершенно не поддающемся пониманию инкубаторе. Заведении, управляемом явно сумасшедшими людьми. По сравнению с этими местами даже Сектор казался мне детским санаторием.

Чего бы только не отдал я в те мгновения, чтобы снова оказаться рядом с Надей, в Сокольниках, в своей квартире.

Зачем? Зачем я сорвался и дал обещание, которого не мог выполнить хотя бы потому, что не мог знать, с чем мне придется столкнуться? Мне тридцать девять лет, а повел себя как подросток. Неуравновешенный мальчишка.

Ведь я жил в раю. И не ценил этого рая. Привык к нему.

Еще вчера я жил в мире, в котором не было преступности, наркомании, голода, ядерных отходов, рекламы тампаксов, пропаганды, предвыборной борьбы, распродаж, войн, бензиновых паров в воздухе, тяжелых металлов в питьевой воде, локальных конфликтов, угрозы перенаселения, нелегальной миграции, озоновых дыр, новостных заголовков типа «Учительница средней школы тридцать лет пролежала в стене в халате от Prada», автомобильных аварий, детской порнографии, алкоголизма, литературных критиков, ток-шоу, кислотных дождей, психиатрических лечебниц, галоперидола с серой, взрывов в метро и ювелирных украшений для хомячков.

А теперь я ждал, когда моей судьбой займутся извращенцы и садисты, которые почему-то уже несколько часов не заходили ко мне и, между прочим, не выпускали меня в туалет.

Час назад я помочился в зеленый таз и выставил его в крошечное помещение за дверкой для карликов. Но делать все остальное в этот таз я не собирался.

Я подошел к двери и, зная, что, возможно, навлекаю на себя беду, стал стучать в нее кулаками и ботинками и кричать: «Выпустите меня! Я хочу в туалет! Выпустите!» Через несколько минут силы закончились, и я в отчаянии упал на голый матрас. С разбитого вчера кулака текла кровь. Я смотрел, как на доски пола капают капли крови, и мысли о самоубийстве шевельнулись где-то глубоко внутри. Кстати, почему ОНИ не отобрали у меня ремень и шнурки? Они не боятся, что я покончу с собой? Или им все равно? А может, это для них даже лучше – с плеч долой. Или как там раньше говорили: баба с воза – кобыле легче.

Нет, я решил не доставлять ИМ такого удовольствия. Успокоившись, я прикинул, что, колотя в двери, неправильно распределил силы и поэтому быстро устал. На этот раз, поднявшись, я стал наносить удары в двери медленно и размеренно и так же размеренно, чтобы не сбивать дыхание и не впадать в истерику, кричать: «Выпустите! Кто-нибудь!»

В конце концов за дверью снова послышались шаги. Кто-то завозился с засовом, дверь распахнулась, и на пороге оказался мой позавчерашний знакомый – здоровяк с обожженным лицом. Смотрел он хмуро. Я попятился.

– Рюкзачник! – радостно сказал он и улыбнулся улыбкой, от которой задрожали мои внутренности. – Не ожидал. Талантливый ты парень! Я даже поверил тогда, в Коньково, что ты ни при чем. Что случайно пришел к Инстаграмам. Лоханулся. Бывает… Пошли, – пригласил он жестом на улицу, – не бойся, сейчас тебя никто убивать не будет.

– Куда мы идем? – спросил я слабеющими губами.

– Куда-куда… В туалет! На парашу! Ты же просился. Или нет?

Я вышел из дверей и огляделся. Налево и направо от меня, от забора до забора или, правильнее будет сказать, от живой изгороди до другой живой изгороди шла длинная дощатая галерея, вдоль которой располагалось несколько избушек, стоявших стена к стене. Двери всех избушек, как и той, в которой сидел я, выходили на галерею.

Левее и чуть впереди стояла просторная изба с крепким крыльцом, над которым развевалось синее знамя, перечеркнутое по диагонали красной полосой. Далее за ним возвышался красивый каменный дом, который я уже видел из-под брюха вороного жеребца. Вокруг дома были разбиты красивые клумбы, а дальше за ним виднелись какие-то пристройки, подстриженные кусты (нормальных размеров), где, вероятно, я и заметил что-то вроде бассейна.

Обрамление из гигантских темных и очень густых кустов придавало всему находящемуся внутри городка игрушечный и какой-то потусторонний вид. Солнце уходило за ту линию непроходимой изгороди, вдоль которой располагались избушки, соединенные галереей. По моим прикидкам сейчас должно было быть часа три-четыре, может быть, чуть больше. Следовательно, избушки стояли с западной стороны, а красивый каменный дом с чугунной оградой – с северной. Разумно, если учесть, что зимой солнце, заслоняемое гигантским тисом, вообще может не попадать на территорию или попадать в очень ограниченных количествах, да и то только с юга.

Сейчас, в послеобеденное время, тень от изгороди накрывала почти половину двора и быстро ползла к его восточной границе.

Прямо передо мной, погруженный в тень, красовался спортгородок. Больше всего он был похож на спортивные площадки в летных частях. Помимо раскрашенных в красный и желтый цвет турников, брусьев, шестов, канатов и различных уличных тренажеров, здесь были маленькие карусели, какие-то вертящиеся шары из металлических труб и еще несколько приспособлений, предназначенных скорее всего для тренировки вестибулярного аппарата. На карусели крутились двое мальчишек, одного из которых я уже видел, а на брусьях с кислым видом отжимался парень лет двадцати пяти в белой майке.

За спортгородком стояло какое-то круглое деревянное сооружение с конусовидной крышей, напоминающей поставленный на стены вигвам. К этому круглому сооружению примыкала высокая деревянная вышка, разделенная площадками, в которых были проделаны отверстия для лестниц. Над вышкой зачем-то был прилажен двухметровый деревянный крест.

Всё на территории инкубатора, кроме каменного дома с клумбами и бассейном, выглядело совершенно свежим, только что выстроенным. Дальше за вышкой, в освещенной солнечным светом части, просматривались еще какие-то деревянные здания, показавшиеся мне не совсем законченными. Рядом с ними стояли телеги, строительные козлы и валялись доски. Несколько человек занимались у телег чем-то странным. Хотя на расстоянии в сто метров разобрать детали было сложно, а времени было в обрез, даже мимолетного взгляда хватило, чтобы инстинкты подсказали, что люди делают что-то не то или не так, что происходит что-то ненормальное.

– Сюда, – сказал обожженный, и мы повернули направо.

Никто из находившихся во дворе не обратил на меня особого внимания, тем не менее меня не покидало чувство, что меня напряженно и внимательно разглядывают изо всех щелей и укрытий.

Пройдя между спортгородком и линией избушек, соединенных общей галереей, мы подошли к избе очень мрачного вида, перед которой галерея обрывалась. Дверь в эту избу была обита листом металла и располагалась прямо над землей, над невысоким порожком. Крыльца и окон не было. Обожженный, пока мы шли, несколько раз с интересом оглянулся на это мрачное зданьице.

– Вот мои солдатики порадуются, когда вернутся из караула и тебя увидят, – сказал хмурый здоровяк. – Помнишь Хэша и Тэга?

Я вздрогнул, но взял себя в руки.

– Кого? – спросил я.

– Не знаешь таких? А кто тебе вот это сотворил, помнишь? – Он показал на мой подбитый глаз.

– Помню, – опустив глаза, ответил я. – Только я не знаю, как их зовут.

– Ничего, познакомитесь.

«Навряд ли, – подумал я. – Если Анфиса не вернется и не отвяжет их, они могут через пару суток и кони двинуть». Но следом за этой довольно абстрактной мыслью я вдруг живо представил, как Хэш и толстяк Тэг, которого мама в детстве звала, как и меня, Ваней, начинают мучиться от жажды, бредить, извиваться и умирать медленной смертью от истощения, нелеченых ран и застоя крови в туго связанных телах. Даже думать об этом было ужасно. Я содрогнулся.

– Что, невтерпеж, Иван? – по-своему понял мое движение обожженный. – Пришли уже.

И действительно, пахнуло давно забытым запахом общественной уборной. Между мрачной избой и стоявшим чуть дальше небольшим двухэтажным домиком из красного кирпича тянулась линия из шести или семи дощатых кабинок с окошками в виде сердечек. Я вошел в одну из них.

Это был обычный садово-деревенский туалет. Отхожее место. Дырка была вырезана не в полу, а на подиуме высотой с унитаз. Рядом на гвозде висело розовое пластиковое сиденье от унитаза, с крышкой. Я решил не пользоваться сиденьем, а в гигиенических целях влез на подиум и уселся орлом. Окошко в виде сердечка оказалось на уровне глаз. Слегка наклонив голову влево, я мог наблюдать за людьми, занятыми странным делом в восточной части городка.

Я никогда не жаловался на зрение. В детские годы даже приобрел среди пацанов во дворе славу человека, видящего в темноте. Может быть, я и вправду видел ночью несколько лучше других, но так как в драках не участвовал, а уважения, что ни говори, хотелось, утверждал, что вижу абсолютно всё. «Я же Кошкин! А кошки ночные животные».

А в прошлом году заметил, что начала развиваться дальнозоркость. Рановато, конечно, но что поделаешь.

В общем, я довольно хорошо видел, как копошились люди у телеги, и воспользовался туалетной паузой, чтобы понаблюдать за ними. Это было в высшей степени занимательно и в высшей степени глупо. То есть глупо делать ТО, что они делали, и занимательно – наблюдать за тем, КАК они это делают.

Телега была с откидными бортами, как грузовик. Открытые борта висели по сторонам, и было видно, что в телеге пусто. Несколько мужчин с голым торсом, обливаясь потом, пытались вставить лом под кусок пустоты посередине телеги. Наконец, похоже, им это удалось. Двое слезли, а еще двое надавили на лом, намереваясь, очевидно, с помощью рычага кантовать пустоту. Один из кантующих крикнул что-то вроде «Отойди!» и повис на поднятом в воздух конце лома. Покачался на нем, рискуя пропороть себе живот, но пустота не поддавалась. Тогда один из тех, кто слез, взобрался снова на телегу с пилой в руке. Размахивая руками и пилой, он, видимо, убедил в чем-то остальных, и они все вместе стали вытаскивать лом, придавленный пустотой. Безрезультатно. Тогда тот, что был с пилой, согнал всех других вниз, обошел пустоту с обратной стороны, чтобы не попасть, в случае чего, под лом, и попробовал пилить. Как он собирался пилить сплошное дощатое дно, было совершенно непонятно, но он, насколько я мог разглядеть, явно пытался это делать, как вдруг… Как вдруг раздался треск, мужик с пилой опрокинулся на спину, а днище телеги провалилось посередине и ударилось в землю с такой силой, что на расстоянии почти в сто метров у меня под ногами дрогнул импровизированный унитаз, и я инстиктивно ухватился рукой за деревянную стенку, покрытую паутиной.

Ничего подобного никогда мне видеть не приходилось. Никаких объяснений в голову не приходило.

Однако мысли, оттолкнувшись от идиотизма увиденного, снова прыгнули к Хэшу и Тэгу. Сколько они смогут протянуть без помощи извне?

– Чё такой мрачный? – спросил обожженный, когда я вышел. – Санузел не понравился? Рано горевать. Сейчас покормим, а потом допросик начнем. Радуйся пока.

«Чего они тянут? – подумал я и снова обратил внимание, как с интересом оглядывается обожженный на зловещего вида избу. – Неужели там Анфиса! Что они с ней делают?»

14

Обожженный отвел меня в столовую, которая располагалась в одной из изб. Это была просторная комната, рассчитанная человек на тридцать. Внутри никого не было. Вероятно, все уже пообедали. Кем были эти «все», оставалось загадкой.

Меня посадили на скамейку за один из двух длинных дощатых столов.

– Обед на одного! – крикнул обожженный. – Полпорции!

«Полпорции. Морят голодом или недостаток продуктов? Или еще один способ унизить?» – думал я.

Через минуту в проеме двери, расположенной в задней части столовой, появилась молодая женщина с подносом. В очередной раз глаза мои раскрылись от удивления – на женщине был русский национальный костюм, правда, без кокошника. Ну или, там, – без венка. Короче, не знаю, что должно идти в комплекте с такой вот разукрашенной юбкой, блузкой, передником и еще какими-то деталями, названия которых я то ли никогда не знал, то ли забыл. В общем, голова женщины была повязана простым белым платком.

Еда состояла из щей с мясом, гречневой каши с куском жареного сома, хлеба, горчицы и стакана томатного сока, как я обнаружил, уже подсоленного. Вилки не дали. За несколько минут я съел все ложкой и руками и запил соком, вкуснее которого я не пил даже с отцом в детстве, в сосисочной на улице Кирова.

Когда я уже поднимался со скамьи, из кухни донесся звук падающих мисок, и я увидел в проеме двери светловолосого парня, собирающего с пола разлетевшуюся посуду. Парень взглянул на меня и тут же отвернулся. Это был пропавший Смирнов-Инстаграм!

Не знаю, заметил ли Смирнова обожженный, но из столовой он меня буквально вытолкнул. Не спускаясь на этот раз с галереи, мы быстро дошли до моей камеры, то есть избы, но у дверей я спросил, можно ли вылить мочу из таза.

– Я бы тебе эту мочу на голову вылил, – сказал обожженный. – Но полковник не любит вони.

Я вытащил таз из пустой крошечной комнатки и, выйдя на галерею, оглянулся, нет ли рядом еще каких-нибудь русских красавиц. Плен пленом, а все ж таки мне было бы стыдно перед женщинами. Убедившись, что никого нет, я двинулся в сторону ближайших гигантских кустов.

– Стой! – крикнул обожженный.

Я остановился и посмотрел на него. Лицо его стало суровым и пепельно-серым, как будто он увидел человека, которому пришло в голову поиграть с пультом запуска ядерных ракет.

– Не туда, – сказал он жестко. – ТУДА вообще ничего никогда нельзя лить. Бросать тоже. Понял?

– Так точно, – автоматически ответил я. Сработал армейский рефлекс двадцатилетней давности.

Пришлось мне все-таки пройти с тазом вдоль всех других избушек, из которых, как я уже понял, каждую секунду могли выйти женщины. Что это за женщины и что они тут делают, я не понимал. И почему одна из них так пронзительно кричала сегодня, тоже оставалось загадкой. Зато было ясно, чем могла заниматься в инкубаторе Смирнова-Инстаграм. Конечно, воспитывать ребенка. То есть вскармливать и заботиться, что в принципе одно и то же.

«Не для этого ли инкубатор?» – осенило меня.

Но что-то я не особо много пеленок видел на веревках с сохнувшим бельем. Да и крика младенцев тоже слышно не было.

15

Следующие несколько часов я провел в лихорадочном состоянии, которое люди обычно называют состоянием размышления. Мысли метались и бегали по кругу.

Где Анфиса? Почему меня не бьют и вопреки обещаниям обожженного даже не допрашивают? Что здесь делает Инстаграм, и здесь ли его жена? Почему нельзя выливать мочу в кусты, пусть даже гигантские? Что вообще делают здесь все эти люди? Зачем столько охраны? Чего они боятся? Как это связано с Анжелой? Сколько Анжеле, если она все-таки существует, лет? И не является ли Анжела одним из организаторов этого инкубатора?

Кто вообще сказал, что Анжела хочет людям добра? Что, если как раз совсем наоборот и именно она стоит за этим безумным предприятием?

Зачем полковнику ил со дна озера, и что могло проломить днище телеги и упасть с такой силой, что вздрогнули стены?

Когда нас с Анфисой начнут искать люди из Тихой Москвы? Успеют ли они? Догадается ли Надя сообщить Адамову? Похоже, он единственный, кто знает, как справиться с бойцами полковника. Иначе отчего бы им так бояться этого человека?

Хорошо ли, что Анфиса не успела убить полковника, или, наоборот, плохо?

Понимает ли Надя, как я жалею, что не всегда был тем мужчиной, которого она достойна?

Но о чем бы я ни думал, мысли возвращались к одному – что собираются делать со мной в ближайшее время? В принципе обращались со мной не так уж плохо: вывели в туалет, покормили, держали не в бетонном карцере, а в приятно пахнущем помещении с двуспальной кроватью. Но с другой стороны, этому могло быть и менее радужное объяснение. Вывели в туалет, чтобы не загадил комнату. Покормили, но не очень, – пожалели продуктов, и так, мол, сойдет. Держали в комнате с двуспальной кроватью, но без вещей, без постельных принадлежностей и даже без подушки. Так могли обращаться с человеком, которому жить осталось недолго: и тратиться на него не хочется, и мучить его особо ни к чему. При таких раскладах кормежка и в особенности томатный сок, показавшийся мне таким вкусным, выглядели как последняя сигарета, которую дают выкурить смертнику.

За окошком стало смеркаться, и комната погрузилась в темноту. Потянуло прохладой. Я понял, что ночью будет холодно. А печки нет. Почему? Понятно, что зимой здесь никто не жил, все построено пару месяцев назад. Но значит ли это, что и в грядущую зиму здесь тоже никто не собирается жить?

Каким образом ветки тиса и боярышника, которым уж точно не меньше пяти лет, смогли сплестись с досками забора, поставленного этим летом, и вытянуться после этого еще метров на десять? Что ускорило рост кустов? Ил?

Чтобы занять мысли и отвлечься, я занялся подсчетами. Забору и домикам (кроме каменного с клумбами и бассейном) месяца два. Значит, шестьдесят дней. Если кусты посадили ПОСЛЕ того, как поставили забор, то они росли в день… Тридцать метров делим на шестьдесят – на полметра в день. Делим на двадцать четыре. Получаем – больше, чем на два сантиметра в час. Это двадцать миллиметров, в часе шестьдесят минут, значит, прибавляли миллиметр за три минуты. То есть росли на глазах. Можно ли ВИДЕТЬ, как растут ветки, если они прибавляют миллиметр в три минуты?

Меня прервал приход полковника.

Он вошел в сопровождении обожженного и еще одного крепкого бойца, которого я до сих пор не видел и который держал в руках подсвечник с тремя горящими свечами. Обожженный и боец с подсвечником были в камуфляжке, на поясах висели загадочные боевые футляры. Бур – в своем синем костюме. Они молчали. Сердце метнулось в горло. «Вот и всё», – подумал я.

Хотел вскочить, но ноги перестали слушаться, и я упал назад на кровать.

Они простояли, ничего не говоря, целую вечность, которая, впрочем, на самом деле могла длиться не более пятнадцати секунд. Потом полковник знаком приказал бойцу поставить свечи на стол.

– Свободны! – проскрежетал он низким голосом.

Бойцы вышли.

Полковник зачем-то (становилось все прохладнее) снял пиджак и остался в белой рубашке. Пиджак аккуратно повесил на стул, а сам сел на другой. Наклонился и свесил громадные руки между колен.

– Рассказывай, Ваня Кошкин! – сказал он устало все тем же низким и хриплым голосом.

– О чем? – прошелестел я.

– Зачем сюда пришел? Что тебе нужно?

Я стал просчитывать варианты. Полковник ждал. Он выглядел очень усталым. Судя по его глазам, он прекрасно понимал все, что происходило со мной в те минуты, но у него не было сил даже на ухмылку.

И я почти уже начал объяснять, что я здесь вообще-то случайно, как вдруг вспомнил, как два дня назад просил бойцов, чтобы они не били меня, и как я был противен себе, и что именно из-за этого, в конечном итоге из-за того, что я был противен себе, я и оказался в этой комнате, больше похожей на пыточную, и в следующее мгновение не то чтобы вспомнил, а просто наяву пережил то упоительное бешенство, с которым ударил Тэга в лесу правым боковым, и почувствовал на губах тот восхитительный до самозабвения звериный оскал, с которым ждал прыжка кавказской овчарки, закрывая своим телом Анфису…

– Ничего я вам не скажу, – ответил я и лег на спину, закинув руки за голову.

При свете свечей видно было, как сузились и снова расширились зрачки стальных глаз полковника.

– Ты знаешь, кто я? – спросил он.

– Знаю, – ответил я.

– Ну так говори.

Я молчал.

Полковник встал.

– Ладно, как хочешь, – сказал он и вдруг покачнулся, как тогда, днем. И снова сел. – С собой борешься? – спросил он через минуту. – Героем хочешь стать? А зачем? Хочешь своей женщине что-то доказать? Или себе?

– Откуда… Откуда вы знаете? – Я привстал и оперся на локоть.

Полковник улыбнулся, и улыбка его была страшной.

– Знаешь, Иван, сколько людей, ожидающих смерти, я видел? Они обнажаются. Нужно только уметь их читать. Я – научился.

– Так, значит, меня ожидает смерть? – спросил я.

– Это был бы лучший вариант для всех нас. Это плохо, что ты сюда пришел. А вдруг вас начнут искать и найдут нас? Я, Иван, этого не особо боюсь, нет уже тех людей, которых я мог бояться, но лишние проблемы никому не нужны. Поэтому проще было бы отвезти тебя сегодня ночью в Орехово-Зуево и утопить в пруду. Начнут искать тебя, там и найдут. Но я не привык как проще. Я хочу как интереснее. Скажи, зачем Анфиса шла сюда? Искала меня?

– Анфиса здесь? – не выдержал я. – Не трогайте ее!

Полковник придвинулся ко мне и, наклонив голову, рассматривал мое лицо при свете свечей. Щека его подергивалась. Взгляд был абсолютно безумным. От него пахло чем-то терпким, как от крупного зверя, а поверх этого колыхался запах какого-то редкого антикварного одеколона.

– Скажи! Она хотела убить меня? – прошептал он.

– Я не буду говорить с вами, – ответил я, чувствуя, как кровь леденеет в жилах.

– Хорошо. – Бур встал и снял пиджак со стула. При свечках он казался еще огромнее. – Хорошо, пойду поговорю с Анфисой. Она, кстати, не в таких роскошных условиях, как ты. Ее, кажется, даже развязать забыли. Да что развязать! Как повесили, долбофаки, головой вниз, так и висит. Никакой дисциплины! Обо всем приходится напоминать. Пойду, Иван. Если она до утра не доживет, ты будешь виноват.

Полковник накинул пиджак и взялся рукой за дверь.

– Стойте! – сказал я ему. – Мы связали двух ваших людей и бросили в лесу. Они умирают. Пообещайте, что не тронете Анфису, и я расскажу, где они.

– Ну-ка, ну-ка, что за люди? Как зовут?

– Хэш и Тэг. Толстый и лопоухий. Если не найдете, они умрут.

– Ты думаешь, что я променяю Анфису на двух солдат?

– Как хотите, можете не менять, пусть умирают. А они были вам преданы. Хорошие были солдаты.

– Ладно. Говори, где они.

– Обещайте, что не тронете Анфису и развяжете ее.

– Обещаю, – сказал Бур своим хриплым басом.

Я рассказал, как найти толстяка и Чебурашку, и полковник ушел.

Через минуту я услышал на улице перекликающиеся мужские голоса, а еще через несколько минут топот копыт нескольких лошадей, выезжающих из инкубатора.

16

Меня разбудили на рассвете и вывели на улицу. Было пасмурно. Шел мелкий дождь. Синий флаг с красной полосой по диагонали поник и потемнел от влаги. В восточной части городка, за вышкой, у колодца, мокли под дождем лошади разных мастей – вороные, гнедые, серые. Рядом стояло человек пятнадцать в армейских плащ-палатках с накинутыми капюшонами. Все это сильно напоминало старые фильмы о ку-клукс-клане.

Меня подвели к этим людям. Некоторые вполголоса переговаривались, другие просто стояли молча. Сильно пахло мокрыми лошадьми. Крупный вороной жеребец нервничал и переступал копытами, меся тонкую пленку грязи под ногами.

Я не мог оторвать взгляда от мрачных мужчин в полувоенной форме. Однако краем глаза все же отметил, что с южной стороны вдоль фантастической темной изгороди тянулись конюшни, а с восточной какие-то мастерские. Обожженный тоже был здесь. Я уцепился глазами за его лицо, надеясь, что он даст мне понять, что здесь готовится. Но он не смотрел на меня, был суров и, казалось, погружен в свои мысли.

Через минуту из длинного деревянного здания, которое я принял за мастерские, двое в грязной камуфляжке с засученными рукавами вывели Тэга и Хэша.

Толстяк и Чебурашка выглядели очень плохо, даже хуже, чем когда мы с Анфисой уходили из лесной избушки. Они были босиком. Ноги были развязаны, а руки связаны за спиной. На грязных футболках все еще читалась дурацкая надпись «Улыбнись!».

Тэг увидел меня, но глаза его не выражали ничего, кроме боли. Я не выдержал и отвернулся.

В это время из открытых ворот конюшни вывели пару белых лошадей, которые тянули за собой высокую карету, обтянутую черным кожзамом. Все расступились, образовав полукруг. Карета заняла освободившееся место.

Еще через полминуты лязгнула калитка с чугунными прутьями, и от каменного особняка к нам двинулся полковник Бур. Он шел, не прикрываясь ничем от дождя, без головного убора, в черном, прекрасно сшитом костюме и сияющих черных туфлях, на которых тут же появились капли жидкой грязи.

В тот же момент, когда Бур вышел из калитки, обожженный, словно по сигналу, тяжелой рысью побежал в дальний угол городка, к мрачной избе, на которую вчера оглядывался.

Когда полковник приблизился, все, как по команде, повернулись в его сторону и вскинули сложенные лодочкой ладошки к левому уху. Даже Тэг с Хэшем дернули связанными руками. Только я предпочел обойтись без салютов.

Бур ответил на приветствие, подошел к белым лошадям, похлопал одну из них по морде и взобрался на облучок кареты. Карета скрипнула, покачнулась и едва не перевернулась под его весом. Полковник сел, положил кисти громадных рук на колени и остался сидеть, не обращая никакого внимания на дождь. Все замолчали и только время от времени нервно переступали с ноги на ногу.

Потом некоторые осмелились оглянуться.

Обожженный вел Анфису.

Он крепко стискивал ее левую руку повыше локтя. С правой стороны рукав красного свитерка был оторван, и на голой коже чернели страшные кровоподтеки. Волосы девчонки были спутаны, а под глазами темнели огромные фиолетовые круги, так что издалека даже казалось, что Анфиса в маске. Я невольно рванулся к ней, но двое, стоявшие рядом, схватили меня и силой вернули на место.

Когда Анфису подвели, полковник заговорил.

– Ратмир! – сказал он сиплым басом, обращаясь к обожженному. – Начинай!

Обожженный дал знак, и Тэга с Хэшем втолкнули в центр круга. Затем вперед вывели меня и Анфису.

Полковник вскинул руку и показал на нас с девчонкой.

– Эти люди, – начал он без всякого предисловия, – хотели убить меня. Думали, что хотят. Они не первые, и они не последние. Но они ошибались. Перед нами девчонка со сложной судьбой (я знаю ее много лет) и неповзрослевший романтик. У них есть время исправиться. Они не знали и сейчас не знают, с чем мы столкнулись. Так случилось, что мы знаем больше, чем все остальное человечество. Никто! – Он возвысил голос. – Никто ни в Москве, ни в Секторе, ни за океаном не знает того, что знаем мы. Мы избранные. Мы не побоялись посмотреть в лицо вещам, которые отменяют законы морали, так же как сделал это две тысячи лет назад наш Спаситель. За нами будущее. Мы спасем мир. И эти двое, – он снова показал на нас своей громадной рукой, – поймут это, когда поживут с нами. Дайте им плащ-палатки!

Бур сделал знак рукой, как будто сметал со стола, и нас с Анфисой укрыли плащами и вывели из круга.

– А теперь – эти. Это предатели. Зная, что люди, которых мы только что видели, собираются убить меня и стремятся овладеть нашими секретами, Хэш и Тэг выдали, как найти нас, и дали им вот это.

Бур залез в карман пиджака и достал оттуда сложенную вчетверо карту, которая еще вчера хранилась на груди у Анфисы и по которой с помощью Тэга мы прочертили маршрут к этому про́клятому месту. Полковник развернул листок и поднял его над головой.

– Вот подробная карта с обозначением точки-Омега, нашего городка и подходов к ним. Какими трусами нужно быть, чтобы дрогнуть и уступить такому врагу! – Бур кивнул в нашу сторону. – Этих бойцов… бывших бойцов воспитала армия великой Цифровой России. Они получили подготовку в подразделениях Сектора, лучших в Евразии. И ничем, кроме малодушия и склонности к предательству, нельзя объяснить их поступка. Как вы все знаете, можно в считанные часы изменить и перевернуть всю Землю. Отменить физическую картину мира. Ньютона, Эйнштейна, Римана и Гамова. И мы видели, как это происходит. Можно, как это делала Анжела, пойти наперекор Воздействию и совершать чудеса. Свидетели этого тоже есть среди нас. И можно, как стало теперь известно всем нам, находящимся здесь, в этом крошечном городке, в этом инкубаторе будущего, можно пойти гораздо дальше, чем на то способна Анжела и кто бы то ни было – в Секторе или Тихом мире, на Северном море или за океаном, на небе или на земле. Но никто! – Полковник рубанул воздух. – Никогда! И нигде! Не способен изменить предателя. Поэтому Хэш и Тэг, бывшие бойцы Министерства Обороны, заслуживают смерти. Приговор будет приведен в исполнение в течение часа. Решение принято.

Полковник встал на облучке, и карета снова скрипнула и закачалась. Мне показалось, что у него, как и вчера, кружится голова. Но он удержался, выпрямился во весь рост и сказал:

– Казнь будет совершена за пределами инкубатора. Мы не можем осквернять сердца наших питомцев. С нами поедут эти двое, – он показал на нас, потом повернулся к обожженному, – ты, Ратмир, вы трое, ты и ты. Остальным оставаться в городке. Работы на озере сегодня отменяются. Главным без меня остается Мураховский.

Невысокий полный человек с обвислыми щеками и со страдальческой гримасой на лице снял с головы капюшон и отсалютовал сложенной лодочкой ладошкой, после чего отправился отдавать распоряжения.

Нас подвели к карете и посадили внутри на широкую скамью, обшитую светлой кожей, как в автомобильном салоне. Потом в карету влез Бур и сел рядом.

– Запахни плащ, – сказал он Анфисе, которая оказалась ближе к нему. – А то костюм мне испачкаешь.

Несколько человек побежали открывать ворота, и карета тронулась.

17

Мы отъехали от инкубатора километра полтора, не больше. Я подумал, что расстояние Бур выбрал ровно такое, чтобы не было, если что, слышно криков.

Нас вывели из кареты. Остальные спешились.

Потом Бур внезапно предложил, чтобы Тэга убил я. Но эту часть рассказа я бы хотел опустить. Если вы не против. Впрочем, даже если против.

В общем, я, если это можно так назвать, отказался.

Тогда Бур шепнул что-то на ухо Ратмиру. Тот вразвалочку подошел к Чебурашке-Хэшу, обошел его сзади, пнул ногой в коленную впадину и, когда Чебурашка упал на колени, одной рукой схватил его за затылок, а другой – накрест – за подбородок. «У него же челюсть сломана! Ему больно!» – пронзила меня абсурдная мысль. Ратмир рванул руками, – и Хэш упал на землю вперед лицом.

У меня закружилась голова, и стало неудержимо тошнить. Я хотел отойти в сторону, но стоявший рядом боец рванул меня за шиворот – смотри!

Смотреть оставалось недолго. Бур снял пиджак и шагнул к толстяку Тэгу.

– Иван! Меня зовут Иван! Ваня! – крикнул Тэг неожиданно тонким голосом.

Полковник ударил его в горло. Вырвался звук, от которого испуганно метнулась и заржала одна из лошадей. Удар был страшен по силе и скорее всего смертелен, но полковник, пожалуй, привык действовать наверняка. Схватив Тэга левой рукой за волосы, он не дал ему упасть и нанес еще один сокрушительный удар – кулаком в центр лица, буквально вогнав раздробленные кости переносицы в череп. Подержал с секунду на весу обмякшее тело и отпустил.

Жестом, каким подзывают официанта, поманил побледневшего парня в камуфляжке, который держал его пиджак, левой рукой осторожно достал из пиджака белый носовой платок, тщательно вытер правую руку, платок бросил на землю и надел пиджак.

– Закопайте здесь! – сказал он. Зрачки его сузились и снова расширились.

Двое бойцов бросились отвязывать лопаты, притороченные к седлам.

Меня вырвало и рвало еще долго и мучительно. Анфиса не проронила ни звука.

– Этих возьмете с собой, – показал на нас полковник, сел в карету, и лошади потащили ее в сторону инкубатора по узкой лесной дороге.

Анфису подсадил к себе Ратмир, а я сел на рыжую лошадь сзади того побледневшего парня, который держал пиджак Бура. Когда парень развернул лошадь и Тэг с Хэшем остались у нас за спиной, я вдруг всхлипнул. Я вспомнил, как сломал Чебурашке челюсть, и как он шипел и чавкал и не мог даже правильно выговорить свое имя, и как смотрел на нас с Анфисой круглыми испуганными глазами. Слезы заполнили мои глаза, и я стал рыдать, захлебываясь, как ребенок. Я пытался взять себя в руки, но ничего не мог с этим поделать.

Парень в седле передо мной молчал некоторое время, а потом вдруг крикнул звонким срывающимся голосом:

– Заткнись! Заткнись, скотина! Понял? Заткнись!

18

Хотелось бы, конечно, сказать: «Покачиваясь в седле, мы вернулись в городок…» Но на самом деле, что касается меня, то я, во-первых, сидел не в седле, а за ним, а во-вторых, далеко не покачивался. Меня трясло и кидало так, что к тому времени, как мы въехали в инкубатор, боль в отшибленных почках стала почти невыносимой. Растрясло и другие мои раны и ушибы, и это немного отвлекло меня от мыслей о толстяке и Чебурашке.

Мы спешились (то есть я слез с лошади, пятясь и кряхтя, как оживший мешок с картошкой) у конюшни, и парень в камуфляжке отвел меня в камеру.

Дождь уже прекратился. Население инкубатора просыпалось, и по дороге я успел увидеть двух молодых женщин в простых русских сарафанах и наброшенных сверху дутых пуховиках, напоминающих антикварные китайские, которые несли в сторону уборных детские горшки. За красивым чугунным забором каменного дома стройная девушка лет двадцати в ярко-желтом спортивном костюме делала зарядку. За нормальными декоративными кустами и вправду прятался прямоугольный бассейн метров пятнадцати в длину. Девушка стояла у края бассейна и тянулась на цыпочках, повернув лицо к солнцу, которое только-только вышло из-за темной стены гигантской живой изгороди. Вдруг из дома выскочил худой мальчишка лет восьми, в одних плавках, и, едва не столкнув девушку в бассейн, с разбегу прыгнул в воду. Девушка что-то крикнула ему, но мы уже прошли мимо и не слышали.

На территории спортгородка тот самый молодой человек, который вчера с кислым видом отжимался на брусьях, теперь с не менее кислым видом подтягивался на перекладине. На его белых трусах горела люминесцентным зеленым крупная надпись «NOKIA». Когда мы проходили мимо, он, подтянувшись, отпустил левую руку и поднес ее к уху, продолжая держаться на согнутой правой.

– Долбофак! – сквозь зубы сказал сопровождавший меня парень, ответив тем не менее на это хвастливое приветствие как полагается.

Облокачиваясь на перила галереи, у входа в мою камеру стоял Ратмир. Значит, Анфису уже привезли. При одном взгляде на обожженного меня начала бить крупная дрожь.

Ратмир отпустил парня, завел меня в камеру и провел короткий инструктаж:

– Значит, так. Подъем в шесть. Отбой в десять. В туалет будут выводить три раза в день – после завтрака, обеда и ужина. Вечером, если будешь себя хорошо вести, отведут в душ. Будильник тоже выдадут. Всё будет зависеть от твоего поведения. Всё – это всё. Повторять не буду. Отдыхай.

Ратмир вышел, и я остался один. За время моего отсутствия на кровати появилось белье, одеяло и подушка. На столе – пластмассовый кувшин с водой и старая мятая железная кружка. На верхней из полок теперь красовался настоящий древний жидкокристаллический монитор производства фирмы «Samsung». На экране монитора были наклеены буквы, вырезанные из блестящей синей фольги и складывающиеся в слово «Future».

В каморке непонятного назначения я обнаружил резиновые сапоги, поверх которых висели чистые портянки с рваными краями, и вафельное полотенце на крюке, похожее на те, что целую вечность назад выдавали в поездах. Я снял футболку, намочил вафельное полотенце водой из кувшина, обтерся им и упал на широченную кровать вниз лицом.

Как и обещал Ратмир, в туалет меня выводили трижды, но почему-то забыли про завтрак, а обед и ужин приносили в камеру. После ужина отвели в холодную баню, где и в самом деле был душ – большие емкости с водой под потолком, в которые воду закачивали скорее всего вручную, так как никаких следов электричества в инкубаторе не было. Сказали, что раз в неделю баня топится, но это не для всех.

Вечером пришел Бур. Принес спички. Я зажег свечки и сел за стол.

Полковник сел с другой стороны. Сегодня он был одет по-домашнему – в джинсах, сером пуловере и мокасинах.

– Значит, так, Ваня! – начал полковник своим жутковатым голосом. – Ты теперь член нашего сообщества, хочешь ты этого или нет. Отпустить мы тебя не можем. Да и не хотим. Нам такие, как ты, здесь нужны. С легкой придурью. Потом поймешь зачем. Теперь – для чего мы здесь. Мы, Ваня, строим новое общество. Шесть лет назад Переворот ликвидировал все технологии. Общество раскололось на две части – Сектор и Тихий мир. Тихие всем довольны, не зря их называют кретинами. В Секторе – наоборот. Мне не нравятся ни те ни другие. Я изменю всех. Я и до Переворота мечтал переделать страну, но не имел рычагов. Теперь они у меня есть. Но только сейчас я могу переделать не страну, а весь мир. В моих руках сосредоточились возможности, которых никогда и нигде не было на Земле ни у одного человека. Наполеон, Сталин – это смешно. Помнишь, какой грандиозной властью обладал президент Соединенных Штатов? Так вот, отсюда, из этого инкубатора, – полковник опустил громадную ладонь на стол, и пламя свечей вздрогнуло и закачалось, – он кажется зарвавшимся официантом! Мы можем изменить физические законы мироздания, природу человека и построить такое общество, какого еще никогда не было. Ставка – весь мир! Понимаешь, Кошкин? Крупнее ставки не бывает.

Я представил себе весь мир, о котором за годы после Потепления успел забыть, и мне стало страшно.

– Ну и с помощью чего вы хотите изменить весь мир? С помощью Анжелы? Или с помощью ила, который ваши люди достают со дна озера? – спросил я.

Зрачки полковника сузились и расширились.

– Над Анжелой смеяться не надо, – сказал он. – Над илом – тем более. Теперь слушай. Что может Анжела. Она может оживить любой мобильник, где бы он ни находился, и позвонить на него. Против нее будет сила Воздействия, которая отменила мобильную связь, цифровые технологии и компьютеры как таковые. Против нее будут законы физики. Нельзя наладить связь без антенны, передатчика и источника питания…

«Именно это я и пытался объяснить Анфисе», – подумал я.

– Но Анжела сильнее Воздействия и законов физики. Кто дал ей такую силу? В Секторе думают, что Анжела – ангел или еще какое бесплотное существо. Нет, она обыкновенная девочка. Я знал ее и ее отца. Как девочка обрела такую власть над миром предметным и миром беспредметным? Сегодня мы близки к разгадке. Анжела не одна. Полгода назад шестилетний мальчик выстрелил в меня из пистолета. Выстрелил не он, а его отец (его фотография лежала у тебя в рюкзаке), но сделал это возможным именно мальчик.

«Чагин!» – подумал я, но ничего не сказал.

– Как, при помощи чего этот мальчишка поставил на место законы физики, которые были сметены Воздействием? Анжелу прячут в Тихом мире люди, которым наплевать на человечество. Эти люди считают, что жизнь, подобная тихому сну, и есть рай. Это не так. Если мы сейчас, во времени, живем в раю, то какую ценность будет для нас иметь настоящий рай? В вечности?

– Извините, но жизнь в Тихом мире совсем не подобна сну, – возразил я. – Они много работают, поют песни, у них, в конце концов, секс такой, какой вам и не снился!.. То есть не вам, конечно, но многим не снился, да…

– Секс может случиться и во сне, – отрезал Бур. – Если в жизни людей нет трагедии, нет страха, нет стремления вперед, то это не жизнь, а сон.

«Я бы мог поспорить», – подумал я, но на этот раз промолчал.

– Я верну людям настоящую жизнь. Не такую, как сонное существование в Тихом, но и не такую, как в Секторе, где полно извращенцев, с которыми мне несколько лет приходилось мириться. И сделаю это при помощи детей, подобных Анжеле и тому пацану.

Сказав это, полковник машинально потер своей тяжелой рукой грудь в районе сердца и поморщился, словно от боли.

– Это дети-Омега, – продолжил он. – Они смогут запустить двигатели автомобилей и ядерные реакторы, вернуть компьютеры и цифровое телевидение, дать людям возможность мечтать о будущем.

– Да зачем же им мечтать о будущем, если у них и без того прекрасное настоящее?! – не выдержал я.

– А зачем ты стал рюкзачником, а не жил со своей Надей в прекрасном настоящем? – спросил Бур.

Я похолодел.

– Откуда вы знаете про Надю? – почему-то шепотом спросил я.

– От Ратмира, конечно, – рассмеялся полковник. – Ты что, не помнишь, как у квартиры Инстаграмов мои бойцы из твоей задницы пробку выдернули и из тебя потекло все, что надо и не надо?

– Не трогайте Надю! – сказал я упрямо, опустив глаза и покраснев.

– Ладно, оставим это, – согласился Бур. – В общем, когда дети-Омега вернут все, что мы потеряли во время Переворота, мы станем управлять миром. Потому что вернут они это только для нас. Для избранных. Грубо говоря, оружие мы возьмем себе, а социальные сети отдадим народу.

– Зачем?

– Затем, чтобы реже применять оружие. Гуманизм! – Полковник снова рассмеялся жутковатым смехом и вытер тыльной стороной ладони губы.

А я вспомнил, как этой самой рукой он сегодня утром забил до смерти Тэга.

– О пользе виртуальности мы с тобой в следующий раз поговорим, – отсмеявшись, сказал полковник. – А пока я хочу, чтобы ты понял, что здесь, – он стукнул указательным пальцем в столешницу с таким звуком, как будто это был не палец, а средних размеров молоток, – здесь мы воспитаем этих детей. Мы открыли тайну их появления, и мы не остановимся. Мы очень близки к успеху.

Полковник медленно, покачнувшись, встал, внимательно посмотрел на меня и загадочно произнес:

– У тебя, кстати, тоже кое-что могло бы получиться.

Мне неудержимо хотелось спросить полковника, зачем его люди ковыряли ломами пустоту и как могло получиться, что когда она (пустота) упала, дрогнули стены и загудела под ногами земля. Однако я понимал, что на сегодня им сказано более чем достаточно и лишние вопросы его только разозлят. Поэтому я попрощался и решил ждать следующего дня, а тем временем хорошенько поразмыслить, как отсюда можно бежать.

Но стоило мне сосредоточиться, как на галерее раздались шаги нескольких человек, лязгнул засов, дверь в мою камеру снова отворилась, и на пороге появилась Анфиса.

Она держала в руках подушку и белую фаянсовую чашку с отбитой ручкой. Вместо джинсов и свитерка на ней был русский сарафан.

Обожженный, который стоял сзади, подтолкнул девчонку и сказал:

– Чего застеснялась? Заходи.

Когда Анфиса вошла, Ратмир отошел в сторону, и тогда, закрывая собой весь проем, на пороге снова появился полковник.

– Слушай внимательно, рюкзачник Кошкин, – сказал он, упираясь руками в верхнюю часть дверного косяка и наклоняя под ним голову. – Если через две недели она не будет беременной, в новом мире для тебя места не найдется. Ну разве что два метра глины в соседнем лесу.

Через секунду дверь за ним захлопнулась, и пламя свечей метнулось в сторону. Мы остались одни.

Часть четвертая

1

Тяжелые деревянные двери закрылись, и мы остались одни. Анфиса бросила принесенную с собой подушку прямо в центр двуспальной кровати и села на стул. Она была измучена, но жива и, по-видимому, цела. Мы столько натерпелись с этой девчонкой! Больше всего мне хотелось броситься к ней и обнять, но после того, что сказал полковник, я побоялся это сделать. А вдруг Анфиса истолкует мое движение неправильно и решит, что я тороплюсь исполнить приказ Бура сделать ее беременной? Поэтому я сел на кровать напротив девчонки и осторожно спросил:

– Как ты?

– Бывало и хуже, – ответила Анфиса хрипло.

– Простыла? – спросил я.

– Я не простужаюсь, – ответила она все тем же хриплым, севшим голосом, – я закаленная. Так, голос сел. Покричала чуть-чуть.

Снова повисло молчание. Толстые свечи оплыли уже наполовину, но освещали комнату достаточно хорошо. Анфиса сидела, поставив ноги вместе, одну к другой. Русский сарафан, в который ее зачем-то переодели, закрывал ноги почти до щиколоток, видны были только испачканные кроссовки. Удивительно, как одежда диктует позу и даже манеру поведения. Одну руку Анфиса держала на столе, другая спокойно лежала у нее на колене. Как на портретах девятнадцатого века.

– А тебе идет сарафан! – неожиданно сказал я и засмеялся.

– Точно? – спросила она.

– Точно! – ответил я, продолжая смеяться. – Конечно, точно.

– Так что, и косу надо было заплести? А то я отказалась, – нахмурилась Анфиса.

– Не знаю… – Смех становился неудержимым. – Может, и стоило! Прости… это… нервное…

– Дурак ты, Кошкин! – сказала вдруг Анфиса, потом оглядела себя со всех сторон, приподняла руками ткань сарафана и уставилась на сине-красный узор посередине. – Пипец! – сказала она задумчиво. – Кажется, так мы говорили в детстве?

– Да! Так! – отвечал я, вытирая обеими руками слезы. – Извини… Всё… Всё… Сейчас я успокоюсь…

– Пипец, он, как говорится, и в инкубаторе пипец! – все так же задумчиво сказала Анфиса и вдруг, взглянув на меня, не выдержала и тоже захохотала.

Мы смеялись долго, со слезами и причитаниями, а когда успокоились, я взял чашку, подошел к входной двери и приставил чашку к двери, а ухо к чашке.

– Ты чего, Кошкин? – спросила Анфиса.

– Хочу убедиться, что там никто не стоит и не подслушивает. Бежать нам надо, Анфиса! Бежать! И чем быстрее, тем лучше, – сказал я громким шепотом, отходя от двери.

– Есть и другой вариант, – как всегда, решила поспорить девчонка.

– Какой? Остаться здесь и рожать детей-суперменов?

– Нет. Убить полковника.

– Ты с ума сошла! Нам нужно бежать и рассказать все тем людям, которые смогут его остановить. Пока не поздно. Ты знаешь, что он задумал?

Я пересказал ей все, чем сегодня поделился со мной полковник.

– Он мирового господства захотел. Ты представляешь, что он сделает с тихими, когда у него появится настоящее оружие? И это еще не самое худшее. А если он из тихих станет делать дерганых и не простых, а патологических убийц, преданных лично ему? Наделает, сколько захочет. Армию. Миллион, два, десять. Десять миллионов убийц.

– Ну вот мы его и остановим, – упрямо повторила Анфиса. – Убьем.

– Да как? Как ты его убьешь? Без оружия и сидя в камере…

– А как ты убежишь? – парировала Анфиса.

– Можно придумать. Поговорить, например, с тем молодым охранником, который побледнел, когда Бур… Когда он… – У меня снова перехватило горло.

– Никто с тобой разговаривать не будет. Бур не зря устраивает показательные казни. Запугивает. Они все его боятся. Даже Антон его боялся. Хотя и ненавидел. И пошел на риск только ради меня.

– Расскажи, что тогда произошло, – попросил я. – Расскажешь?

– Расскажу. С чего начать? В апреле Чагина взяли на работу в Сектор. В отдел «Прыгающий человек». Дали ему громадный дом в Воронцово, непонятно, за какие заслуги. А я работала у него секретаршей. Чагин вначале приехал один, а потом вызвал жену с ребенком.

– Вику и Лешу?

– Да, а ты откуда знаешь? Пардон, забываю, что ты рюкзачник и бывал у них, – сказала Анфиса. – Вот. А потом Леша потерялся, его вроде какие-то бандиты хотели на органы разделать, но бандитов убил Адамов.

– Адамов! – воскликнул я. – В Секторе?

– Да, в Секторе.

– Но что он там делал?

– Слышал такую песенку: «Мяу-ши! Мяу-ши!.. Тебе мои мя-ки-ши!..»?

– Ну, слышал, конечно. Катька-мегавспышка. Кто ж ее в Секторе не знает! Пол поменяла. Стала страшным мужиком. Жуть! – Я помотал головой, как будто съел половину лимона.

– Ну так она – его дочь.

– Адамова?

– Адамова. Да. Ну вот, значит, когда Адамов узнал, что сделали с его дочкой… Ты, кстати, Тэга жирного жалеешь, а ведь это они заставили Катьку на операцию согласиться. Может, она и вообще не хотела пол менять, кто ее знает. Короче, Бур приказал, а они заставили и сделали. А Адамов узнал об этом, пришел в Сектор и убил всех врачей и продюсеров и охранников штук пять.

– Один?

– Один. А потом Лешу от бандитов спас.

– Анфиса!

– Что?

– Вот кто нас спасет! Адамов! Надо думать, как ему весточку передать.

– Подожди, Кошкин! Во-первых, запомни: все, что я тебе рассказала, не должен знать никто. В особенности про Адамова… Ну, ты слушай дальше. Адамов Лешу спас, но сам погиб. Его в тот же день убили. Порубили в куски, еще и из тяжелых арбалетов расстреляли. Я его видела. То есть видела его тело. Мертвое. Как он выжил – совершенно непонятно. Так что скорее всего в Секторе все считают, что он мертв. Вот именно поэтому никто ничего не должен знать об Адамове.

– Какая поразительная симметрия! – воскликнул я. – Ты ничего не придумываешь? Буру выстрелили в сердце, а он жив. Адамова порубили, был мертв – стал жив. Бур был жив, а скрывался. А теперь и про Адамова ничего говорить нельзя. Тоже скрывается. Повторяющийся сюжет.

Анфиса обиделась.

– Я сейчас позову Ратмира. Пусть меня лучше назад в каземат заберут от такого идиота!

– Прости! – пошел я на попятный.

– Прости? Да как ты мог! Я в тот день потеряла лучшего человека на земле.

– Ну все, я же сказал, прости. Пожалуйста. Просто это все так… невероятно.

– О Боже! Пипец! «Паника в блогосфере!» – как говорил Лева-Теоретик. «Невероятно!» – передразнила она меня. – Забудь это слово, понял?

– Хорошо, забыл. Всё.

– Выкинь его из своего… как это называется…

– Из словаря.

– Вот-вот, из своего словаря. «Невероятно!» Пипец, блин!

В этот момент мне в голову пришла неплохая идея. Нужно было просто помолчать минуту-другую. Сидеть, смотреть, как свечки отблескивают от ленточек на сарафане, и молчать. Я так и сделал. Это помогло.

– Короче, ты понял? Про то, что Адамов жив, не говори никому, ни под каким соусом. Иначе Бур к такой войне тут станет готовиться, такие меры безопасности разведет, что мы к нему тогда уж точно не подберемся. И кстати, не убежим, если захотим убежать.

– У них что, с Адамовым счеты? Они раньше друг друга знали?

– Похоже на то. Но мне об этом ничего не известно.

– А зачем же ты тогда Тэга Адамовым пугала? А что, если он Буру об этом рассказал?

– Не рассказал.

– Уверена?

– Уверена.

– А почему?

– Потому что Тэг и Хэш знали, что у них есть один шанс спасти свои шкуры – стоять на том, что карта у меня уже с собой была, а они хотели мне помешать, но не вышло. А сказать про Адамова было равносильно тому, что сказать – она нас напугала, и мы тебя сдали. Нет, они бы не сказали ему. А ты? Ты не ляпнул случайно?

– Нет, я старался поменьше ему рассказывать. Так, на всякий случай.

– Вот и молодец. Молодец. Короче. Адамов лежал на телеге мертвый. Или как мертвый. Не дышал. Это когда они приехали в тоннель.

– Кто «они»?

– Лева-Теоретик, Чагин и Леша. Они бы не выбрались, если бы не Анжела. Анжела включила все мобильники в Секторе, начался хаос, бойцы и охранники всё побросали и плакали, целуя свои мобильнички, а Чагин с Левой тем временем сбежали и уехали в тоннель.

– Что за тоннель?

– А ты как в Сектор контрабанду носишь?

– Через канализацию.

– Ну вот. А Теоретик хотел Чагина с сыном через заброшенный тоннель метро вывезти. Только проблемка была. Вика – ненавижу ее! – сидела в Воронцово в доме, который Чагину подарили, и полковник дал команду ее запереть. А Сервер был в ту ночь начальником караула. И когда мне позвонил Лева и попросил помочь, я согласилась. Чагин со мной хорошо обращался, не так, как другие в «Прыгающем человеке». И он обещал мне, что в Тихом мире найдет моих родителей. И ребеночка его было жалко. Так что я позвонила Серверу, то есть Антону, и он вывел Вику.

– Подожди! А зачем Теоретику было рисковать жизнью (он же погиб, да?), спасая Чагина? И почему полковник так охотился за семьей Чагиных?

– А вот это интересный вопрос, – сказала Анфиса. – А зачем здесь все эти семьи? Дети. Женщины в сарафанах. Тебе же вроде полковник объяснил.

– То есть Леша тоже… Дети-Омега!.. А он, значит, ребенок, так сказать, Омега. Но как полковник узнал, что Леша именно такой ребенок? Как?

– А вот если мы получим ответ на этот вопрос, то узнаем, как устроен инкубатор. А тогда и до полковника можно будет добраться… Есть тут какая-то тайна. Ее мог Лева знать, ему многое про детей-Омега было известно, он этим специально занимался, по должности, но нам рассказать не успел. Вроде бы полковник и у Левы сына забрал, эксперименты над ним ставил. В общем, в тоннеле полковник догнал нас. Меня, Сервера, Вику эту гребаную, Чагина с сыном и телегу с мертвым Адамовым. Полковник был с Мураховским, ты его сегодня видел, тоже тварь живучая. И они убили Сервера. И Теоретика. Но Теоретик успел Леше дать пистолет. И крикнул Чагину, что мальчишка может выстрелить. Он тоже знал про Лешу, на что он способен. А Чагин не знал. И потом… Короче, Чагин выстрелил в Бура в упор, в грудь. Полковник валялся в крови, Мураховский был ранен, и мы ушли… А потом я в Тихой Москве немножко очухалась, и Лена, жена Адамова, устроила меня на работу в школу. Адамов выжил, но долго не вставал… Все мы думали, что начнется новая жизнь. Но Вика сбежала в Сектор, а Чагин замкнулся, стал злой, неприветливый. Мне он, правда, пытался улыбаться, но как-то насильно, что ли. Родителей моих он не нашел, а когда я наехала на него, сказал, что ничего не обещал мне, а говорил только, что поможет разузнать, и что у него самого родители исчезли и он в отличие от меня не бегает со своим горем по всему Тихому миру. Я повернулась, ушла и долго после этого с ним не встречалась.

Анфиса замолчала и с минуту или чуть больше смотрела куда-то в бревенчатую стену за моей спиной.

– А потом мне пришла в голову потрясающая идея. Раз Анжела может позвонить на ЛЮБОЙ мобильник, не зная даже его номера, то она МОЖЕТ ПОЗВОНИТЬ МОИМ РОДИТЕЛЯМ! Я вспомнила: когда они исчезли, дома не хватало одного мобильника, у папы их было несколько, значит, телефон с ними!

Вот куда занесло Анфису. Я много раз пытался представить, куда исчезла моя бабушка в дни Переворота, и в конце концов стал думать об этом месте как о некотором Аиде, потустороннем мире. И теперь, когда я представил, как некая Анжела по просьбе девятнадцатилетней девчонки звонит в Аид ее родителям и там, в царстве мертвых, ее родители поднимают трубку и отвечают «Алло!», мне стало по-настоящему жутко. Что называется, до костей пробрало. Я не усидел на месте, вскочил и несколько раз прошелся по комнате, пытаясь успокоиться.

– И что? – спросил я. – Что ты сделала?

– И ничего, – ответила Анфиса, обмякнув, как воздушный шарик, из которого выпустили воздух. – Я снова пошла к Чагину и попросила, чтобы он отвел меня к Анжеле. Но он отказал. Сказал, что ничего об Анжеле не знает. «Ладно, – сказала я, – тогда, пожалуйста, попроси Лешу, он ведь тоже все может, пожалуйста, я тебя умоляю, ведь мы с Антоном помогли тебе спастись… Пусть Леша позвонит им. Один звоночек!»

– И что? – снова спросил я, на этот раз боясь услышать ответ.

– Он отказал.

– Отказал?

– Отказал. Сказал, чтобы я с этим больше к нему не приходила. «Ладно! – сказала я ему. – Ладно, Никита! Тогда я сама найду Анжелу!» Вот так.

– И тогда ты стала искать, а потом встретила этого Касперовича…

– Касперского.

– Да, Касперского. И он рассказал про Изюмова и Орехово-Зуево, и ты взяла карту Левы-Теоретика… Так что, – осенило вдруг меня, – получается, ты действительно не знала, что Бур жив?

– Какой же ты все-таки, не хочу говорить кто! – возмутилась Анфиса. – Я же тебе три раза это повторила, а ты не веришь.

– Теперь верю. Значит, ты тут рыскала в поисках Анжелы, а наткнулась на полковника и на Тэга с Хэшем! И сразу…

«И сразу забыла про родителей, но вспомнила про неутоленную месть, – подумал я, но не сказал. – Вот отчего на нас обрушились все эти несчастья!»

– Дошло, как до жирафа, – устало улыбнулась Анфиса. – Ну что, давай ребеночка делать? А то ведь полковник тебя в лесу закопает. Сам знаешь, он шутить не любит.

2

В эту ночь я долго сидел на стуле и думал, как выбраться из инкубатора.

Ночью камера с двуспальной кроватью запиралась снаружи железным засовом. В окошко было не пролезть, да и чем я мог бы распилить решетку? Даже если бы я смог найти инструменты, то незаметно проделать отверстие в бревенчатой стене или сделать подкоп было просто нереально. Во всяком случае, на это ушло бы немало времени, а времени как раз у нас с Анфисой не было.

Бур почему-то подчеркнуто благоволил ко мне. То есть в переводе на русский – не убил, не пытал, кормил, выпускал в туалет. Даже делился планами. Зачем-то я ему был нужен. Зачем? Неужели затем, чтобы я сделал ребеночка Анфисе? Но это бред.

«Через две недели – чтобы Анфиса была беременна! Я проверю!» – сказал полковник. Мы с Анфисой посмеялись над этим. Как он проверит? И кто может дать гарантию? Существуют же разные циклы, физиологические особенности и все такое.

С другой стороны, Буру может быть в высшей степени наплевать на особенности наших организмов. Сделает тест – результат отрицательный, и пошел в расход!

Не говоря уже о том, что я и не собирался заниматься «этим» с Анфисой. И не только потому, что я любил Надю. А потому, что какой же я после этого спаситель?

Хотя нельзя сказать, что меня не волновали мысли об этом. Даже более того – я боялся лечь рядом с девчонкой на двуспальную кровать. Понимал, что не совсем отвечаю за себя. В особенности после того, как она сказала, что нужно идти до конца. То есть если полковнику и в самом деле нужна эта беременность, а мы в ближайшие две недели не сможем выбраться из инкубатора, то зачем зря подставлять себя? Наша задача – остановить полковника, значит, рисковать моей жизнью ради «какой-то там морали» Анфиса не может. То есть она согласна. И даже рекомендовала бы мне послушаться полковника Бура. Но настаивать не будет. Пока.

Да, насчет побега. Предположим, мы с Анфисой смогли оказаться во дворе инкубатора без сопровождения. Что дальше? Охранников здесь гораздо больше, чем населения или заключенных, я не знал пока, кем считать женщин в русских сарафанах, мальчиков в холщовых штанах и рубахах навыпуск, девушку в желтом спортивном костюме. Хотя, если вспомнить мое посещение квартиры Смирновых-Инстаграм, непохоже было, чтобы они, Смирновы, отправились в инкубатор по своей воле. И что значил тот душераздирающий женский крик, который я слышал, сидя на верхушке громадного дуба?

На территории я видел двух или трех цепных псов, кавказских овчарок. Собачье рычание и лай слышны были иногда и с той стороны забора. Значит, кто-то патрулировал территорию и за пределами инкубатора.

Скажем, я добрался до стены. Но как преодолеть плотную, как щетка, и колючую живую изгородь тридцати метров в высоту? Как продраться через нее?

Допустим, продрался. Теперь нужно взобраться на забор и перерезать колючую проволоку. Предположим, что все это время по какой-то фантастической причине (смогла ведь Анжела отвлечь всю полицию Сектора от преследования Чагина с сыном) охранники забудут о своих обязанностях. Но где раздобыть инструменты? И что скажут собаки, которые явно не интересуются мобильниками и цифровыми технологиями и которых отвлечь гораздо сложнее?

Значит, остается выход через ворота. Теоретически можно спрятаться в телеге, которая выезжает на озеро за илом. Или договориться с охранником. Но как это осуществить на деле? На глазах у десятка других охранников? Опять же собаки. Чем больше я думал об этом, тем менее вероятным мне это представлялось.

Вывод был один. Побег без помощи извне невозможен.

Но насколько мы могли рассчитывать на помощь извне? Рано или поздно, конечно, нас начнут искать. Еще спустя какое-то время нас найдут. Но когда начнутся поиски? Сколько на это в общей сложности уйдет времени?

Надя привыкла к моим «командировкам». Я, бывало, уходил на два-три дня. А несколько раз ездил за разными раритетами далеко от Москвы и отсутствовал неделю и даже больше.

Как все тихие, Надя не понимает изнутри природу преступления и поэтому по-настоящему не верит в его возможность. Не верит в существование таких вещей, с которыми я столкнулся за последние два дня. Значит, она начнет беспокоиться не раньше привычного срока. Значит, неделя. Плюс время на поиски.

Никак не меньше десяти дней.

И еще одна мысль болталась где-то на задворках сознания. Даже если Наде вдруг станет очень тревожно, она все равно будет выжидать неделю. Просто потому, что захочет дать мне шанс выполнить свое обещание. Привести Анфису за руку без чьей-либо помощи. Надя любит меня и хочет, чтобы я справился. Стал мужчиной. Поверил в себя. Поэтому даст мне время.

Так что ее любовь может убить меня, думал я. Парадокс.

Однако в этом парадоксе я вдруг ощутил что-то очень возвышающее, доходящее до пределов и выходящее даже ЗА пределы. И я так почувствовал Надю и мою не разрываемую никакими расстояниями связь с ней, что перестал бояться Анфисы, а вернее – себя.

И лег рядом с девчонкой. Она спала, дышала ровно и глубоко. И мне нужно спать, говорил я себе, нужно отдыхать, накапливать силы. Кто его знает, когда придет помощь и что ожидает нас впереди. А на полу выспаться не получится. Я уже пробовал ложиться на голые доски, но с моими синяками и ушибами не продержался и десяти минут.

Я не стал укрываться одеялом. Одним одеялом с Анфисой. Так все-таки надежнее.

«Догадается ли Надя обратиться к Адамову?» – продолжали еще некоторое время крутиться в голове мысли о спасении.

И сколько все-таки у нас времени? Хорошо, если две недели. А если нет?

Сегодня Бур благоволит к тебе, играет с тобой, как кот с мышью, а завтра он передумал – и вогнал тебе кости переносицы в мозг одним ударом кулака.

Зачем я ему нужен? Зачем? И зачем ему нужна девчонка? Ведь она хотела убить его. Неужели…

Анфиса глубоко вздохнула, пробормотала что-то во сне и, набросив на меня край одеяла, крепко обняла меня рукой.

3

На следующее утро мне сказали, что я могу с подъема до отбоя свободно перемещаться по территории инкубатора, не считая тех мест, которые специально охраняются. А если Анфиса будет хорошо себя вести, то с завтрашнего дня ходить по городку сможет и она, но, правда, не весь день и только в сопровождении охранника.

Утром случилось небольшое происшествие.

Стройная девушка, которая вчера в желтом костюме делала зарядку у бассейна за чугунной оградой, вдруг выскочила во двор с голой грудью и в сером балахоне, скрывающем линию бедер. Она влезла на качели, расположенные в спортгородке, и стала раскачиваться и петь громкую песню: «Мяу-ши! Мяу-ши!.. Тебе мои мя-ки-ши!» Собрались охранники и нерешительно переминались с ноги на ногу, явно не зная, что им делать.

Неподалеку с кислым видом разминался хвастун в трусах с зеленой надписью «NOKIA». Он глядел на девушку и гадко улыбался. Потом на балконе большого каменного дома появился полковник. «Светлана! – крикнул он. – Быстро домой!»

– А пошел ты! – крикнула в ответ Светлана, раскачиваясь еще сильнее.

Кислый в трусах сменил гадкую улыбку на угодливую, метнулся к девушке и стал останавливать качели. Что-то мне подсказывало, что на его месте я бы не стал этого делать. И точно, как только качели остановились, девушка размахнулась и полоснула ногтями по его лицу. На щеке сразу же проступили кровавые следы.

– Ратмир! – крикнул полковник.

Появился Ратмир. Девушка спрыгнула с качелей и с визгом бросилась к воротам. Ратмир побежал наперерез, схватил ее сзади поперек тела и потащил к чугунной калитке. Девушка отбивалась, пыталась ухватить обожженного когтями за голову и кричала: «Уроды! Пустите! Хочу в Сектор! У меня заказ в «Кликобеле»!»

У калитки ее встретил Бур. Вдвоем с Ратмиром они затащили девушку в дом.

– Это его дочка, – сказал мне кислый, трогая расцарапанную щеку. – Тяжело ей здесь. А кому легко? Ни и-мэйла, ни зажигух, ни чип-шопов, ни проповедей с рекламой суперрикш! Еще месяц – и что останется от моего гедонистического индекса? Два года повышал его с личным инструктором, какие деньги на это выбросил! Один только тренинг возбуждения обошелся мне в две зарплаты продавца. Но с другой стороны, я-то знаю, ради чего сижу в инкубаторе.

Я заинтересовался и протянул руку.

– Ваня, – сказал я. – Рюкзачник.

– Дивайс! – ответил рукопожатием кислый.

– «Ди» или «дэ»? – спросил я.

– «Ди»! – гордо ответил кислый. – Ди-вайс.

– Так ради чего ты здесь? – спросил я.

– Да ты и сам знаешь, – ответил Дивайс. – Ради того, что и все. Ради детей. Мой, кстати, самый лучший. У тебя, кстати, как? Получается?

Дивайс подмигнул в сторону моей камеры.

– Как она? С виду обнадеживающая телка.

Неудержимо захотелось заткнуть пасть этому Дивайсу – я уже был совсем не тем Ваней Кошкиным, что три дня назад у подъезда Смирновых, – однако решил перетерпеть и выяснить у мерзавца как можно больше. Я видел, что передо мной человек скользкий, но в то же время угодливый и чрезвычайно хвастливый. Это упрощало задачу.

– Ничего, – ответил я уклончиво. – А твоя где?

– На кухне. Она тут шеф-повар.

– Ух ты! – сказал я. – Ваша семья здесь, наверное, на особом положении. А у меня, видишь, как получилось. Меня даже брать не хотели. Так я сам ломанулся.

– Да? – спросил Дивайс, и глаза его стали злыми и подозрительными. – А как ты узнал, куда надо идти?

– Я же рюкзачник, – ответил я, подумав, что надо быть осторожнее. – Я у кое-кого на особом счету. Давно знаком. Услуги разные. Вещички кой-какие, то да сё. Потому и брать вначале не хотели, думали, что я там, – кивнул я в сторону изгороди, – полезней буду.

«Кажется, выкрутился, – подумал я. – И даже более того, намекнул, что пользуюсь чьим-то покровительством. Это его должно заинтересовать».

Я оказался прав.

– А у кого, если не секрет? – Он даже шею вытянул, так ему хотелось узнать. – У кого на особом счету?

– В том-то и дело, что секрет. Сам понимаешь, не от меня зависит, а то бы я тебе, конечно, рассказал. Такие, как мы, должны держаться друг друга.

– А чего ж тебя тогда связанным привезли? А потом из избы не выпускали?

– А ты никому не расскажешь? Смирновым, например. Они кажутся мне не очень благонадежными.

– Ты и Смирновых знаешь?

– Я много чего знаю. Так что, не расскажешь?

– Не расскажу.

– Смотри, а то мне влетит. Меня не только связали, но еще и синяк под глазом поставили. И это все для того, чтобы другие семьи думали, что я сюда попал случайно.

– Ты что, под прикрытием работаешь? – трясясь от возбуждения, на недостаток которого он только что жаловался, прошептал Дивайс.

Я отстранился от него, оглянулся вокруг и сделал нарочито равнодушное лицо.

– Ты этого не говорил, я этого не слышал. Хорошо?

– Хорошо, хорошо… Конечно… – торопливо согласился Дивайс.

– Ну вот, будем считать, что это сделано, чтобы другие мне не завидовали. Больше пока ничего сказать не могу, извини… Так ты говоришь, что твой сын самый лучший? А я слышал, вроде как Миша Беримбаум надежды подает, – сказал я наугад, порывшись в памяти и вспомнив, что именно так называла Анфиса сына погибшего Левы-Теоретика.

– Мишка? Не-ет, он моему и в подметки не годится. Мой – это премиальный класс. А Мишка…

– Ну, не знаю, – сказал я. – Говорят, что он кое-что может.

– Это ты про спички? Так это ерунда. И вообще он только в Кругляше работает, а мой и без ила может. Сам увидишь!

– Ну, значит, злые языки, – сказал я. – Завистники! Твоего-то как зовут?

– Раньше Гаджом звали, Гаджет, если полное имя, а теперь, само собой, пришлось назад переименовывать в Петьку.

– Значит, Петька.

– Ну да, – застеснялся Дивайс немодного имени и вздохнул. – Я ж понимаю, что так надо.

В этот момент я заметил приближающегося к нам невысокого толстяка с обвислыми щеками. Это был Мураховский, тот самый участник бойни в тоннеле, о котором мне говорила Анфиса.

– А подтянуться сколько можешь? – громко спросил я у Дивайса.

– Если не раскачиваться? – воодушевился кислый. – Раз двадцать, не меньше.

И он тут же полез на турник.

Подошедший Мураховский задрал голову и посмотрел на подтягивающегося Дивайса с такой страдальческой гримасой на лице, словно хотел сказать ему «Осёл!», но боялся, что на этом не остановится.

– Пошли, – вместо этого сказал он мне. – Поговорить надо.

4

Мураховский завел меня в дом из красного кирпича, который стоял между туалетами и конюшнями. Видно было, что и этот дом новый. (Как и всё в инкубаторе, за исключением каменного особняка за красивой чугунной оградой, куда Бур утащил свою дочь Светлану.) Внутри еще пахло непросохшей штукатуркой.

Вместе мы вошли в некое подобие кабинета. По дороге, в конце недлинного коридора, я увидел небольшую комнату, заполненную оружием: футлярами, арбалетами, боевыми ножами. Вход в комнату перекрывался железной решеткой из толстых прутьев, в которой было проделано откидное окошко, достаточное, чтобы просунуть арбалет, но недостаточное, чтобы влезть внутрь. («В такое окошко может пролезть только мартышка, ну или маленький ребенок», – подумал почему-то я.) В комнате сидел охранник и разглядывал интеркомиксы.

Больше ничего я рассмотреть не успел, так как Мураховский довольно грубо толкнул меня в спину.

– Слушай внимательно! – сказал он, как только мы оказались в кабинете. – Сейчас ты увидишь наших ДЕТЕЙ. Возможно, кто-то из них будет задавать тебе вопросы. Возможно, тебе самому необходимо будет что-то спросить у них. Говорить разрешается. Но – по обстановке. Поэтому первое. Если я подам знак – замолкаешь мгновенно. Как труп. Второе. Фильтруй базар. Все дети на территории инкубатора – тихие.

– И мальчик у бассейна? – спросил я.

Мураховский потер голову, и лицо его свела страдальческая гримаса.

– Говорил же я, говорил! – обратился он к пустому месту на стене. – Говорил, что его лучше в пруду утопить. Слишком он въедливый. Смотри, как лезет везде… Ладно… Ладно… Молчу.

«Еще один сумасшедший!» – подумал я, но не слишком удивился. В Секторе каждый второй разговаривал сам с собой. А этот, похоже, был еще и контужен.

– Мальчик у бассейна? – спросил он, уставив на меня тусклые голубые глаза, словно покрытые пленкой, как у птицы. – Да, и мальчик у бассейна. Поэтому говори со всеми детьми, как с тихими. А с мальчиком у бассейна в первую очередь. Никаких «долбофаков», никакого вот этого… – Он покрутил в воздухе скрюченными пальцами. – Будь крайне осторожен. Понял?

– Понял, понял, – поспешил заверить я.

– Вопрос, – вдруг сказал он и, наклонив голову набок, вцепился в меня глазами. Пленка на них немного растаяла, как будто его отпустила сильная внутренняя боль. – Ты живешь с тихими. Чем они от нас отличаются? На твой взгляд?

– Ну, они… – задумался я.

– Только не надо рассказывать, – перебил он меня, – что мы жадные, злые, с прыгающими мыслями, ездим на рикшах и поклоняемся мобильнику. А они добрые, щедрые, спокойные и так далее. Не надо рассказывать про нашу жизнь. Давай коротко. В двух словах. Что самое главное?

Я много времени потратил на обдумывание различий между мной и Надей. Я, можно сказать, кожей прочувствовал эти различия. Спинным мозгом. Поэтому ответ был у меня давно готов.

– Они уже дома, – ответил я.

– Что? – переспросил Мураховский.

– Они уже дома, – повторил я.

– Дома, – повторил за мной Мураховский, уставился себе под ноги, схватился обеими руками за волосы и потянул за них. Потом поднял лицо со страдальческой и в то же время жестокой улыбкой на нем. – Дома, значит… Пошли!

Он снова вытолкнул меня в коридор, из которого мы спустились по ступенькам вниз, где Мураховский с лязгом открыл стальную дверь. Стоявший рядом охранник протянул ему шипевший и потрескивающий факел, и мы вошли в узкий подземный ход.

5

В конце сырого подземного коридора Мураховский потушил факел, потянул на себя ручку стальной двери, и вскоре мы оказались в просторном помещении с круглыми стенами, диаметром, наверное, метров десять. На высоте около четырех метров начиналась крыша, которая представляла собой конус из узких досок, сходящийся в точку, расположенную над центром комнаты, так что возникало ощущение, что мы были накрыты громадной вьетнамской шляпой. Под самой крышей по всей окружности шли окна, и в комнате было довольно светло.

Я узнал помещение. Мы просто оказались внутри того здания, которое стояло рядом с вышкой посередине городка. Зачем было пробираться к нему по подземному ходу, я не понимал. Возможно, такова процедура инициации? Но во что?

Внутри играли в шашки двое пацанов в холщовых брюках и рубахах навыпуск. На коленях у женщины в русском сарафане сидела четырехлетняя девочка, раскачивала ножками в красных ботиночках и накручивала на палец светлый волнистый локон.

Посреди комнаты возвышалась на половину человеческого роста сияющая труба из нержавейки с полметра в диаметре. В нее озабоченно и испуганно заглядывал худой мужчина в очках и белом халате. В стороне, в широком антикварном кресле сидел полковник Бур. В сияющем чистотой синем костюме в узкую светлую полоску.

«Значит, это и есть «Кругляш», о котором говорил мой новый знакомый Дивайс», – подумал я.

Если я был прав, то Кругляш больше всего напоминал что-то среднее между детской комнатой в каком-нибудь санатории и научной лабораторией.

– Начинайте! – сказал Бур, даже не кивнув мне.

Женщина, приподняв ноги на носки, подвинула девочку у себя на коленях и представилась.

– Меня зовут Катя, – сказала она.

– Иван, – сказал я. – Здравствуйте. Кажется, мы уже виделись в столовой.

У женщины были короткие волосы, крашенные в черный цвет, и полные тоски светло-карие глаза. Взгляд ее и манеры чем-то напомнили мне манеры директора школы, в которой работала Надя, ну и, может быть, Чагина, из чего я сделал вывод, что женщина принадлежит к немногочисленному племени неправильных дерганых.

– Это Миша, – показала женщина на черненького кудрявого мальчишку.

Мальчишка с интересом посмотрел на меня.

– Привет, – помахал я ему, и он улыбнулся, озарив комнату.

Как страшно я успел соскучиться по улыбкам тихих за эти несколько дней, растянувшихся в целую вечность! Покашляв, я едва удержал слезы, наворачивающиеся на глаза. Это движение не осталось незамеченным мальчишкой.

– А это Гриша. – Женщина показала на второго пацаненка, рослого и светловолосого, в котором я узнал сорванца, обрызгавшего водой из бассейна Светлану, дочь Бура.

– Значит, Миша и Гриша, – сказал я. – Все понятно.

Что именно «понятно», я и сам, конечно, не знал. Но мальчишки, по-видимому, знали. Они переглянулись и засмеялись. Человек в белом халате бросил на Бура многозначительный взгляд. Бур кивнул ему.

– А можно, мы будем называть вас дядя Ваня? – спросил черненький Миша.

– Конечно! – ответил я.

Ко мне подошел человек в белом халате. У него было очень неприятное лицо. Нижняя губа отвисала и открывала десны и плохие зубы. Глаза быстро двигались, словно в горячке, вероятно, отражая движение тысяч проносящихся у него в голове мыслей.

– Присядьте вон там, – указал он мне на вертящийся офисный стул родом прямо из офиса цифровой эпохи. – Мы сейчас поиграем с детьми. А вы постарайтесь понять смысл нашей игры. Если я скажу «Иван!» – подключайтесь. Ну что, Катя, давайте начнем с Ирочки, – сказал он, и женщина сняла девочку с колен и подвела ее к полкам с игрушками.

Девочка сразу же потянулась за пушистыми желтыми утятами с черными бусинами вместо глаз.

– Мама! Сними утят! – попросила девочка. – Пожалуйста! Сними!

– Сейчас, малыш, – ответила Катя. – Давай сделаем, как в прошлый раз. Помнишь? Зажигаем экранчик и идем играть с утятами.

Ниже игрушек на полке стоял плоский экран компьютера. От него шли проводки к компьютерному блоку, который темнел внизу, и к большому аккумулятору, стоявшему рядом.

Девочка подошла к дисплею и сказала: «Зажгись!»

Раздался щелчок. На компьютерном блоке вспыхнула зеленая лампочка, раздалось урчание, которого я не слышал уже шесть лет, и через несколько секунд дисплей замигал, осветился, а потом на него выплыла переливающаяся всеми цветами радуги заставка в виде слова WORD!

Мураховский, Бур, Катя – все, кроме детей, смотрели на меня. А я отвернулся и, только собравшись с духом, снова взглянул на оживший дисплей. Если бы я не сидел на офисном стуле, а стоял, то скорее всего потерял бы сознание. Это было так, словно я услышал «талифа куми», или что там говорил Иисус Лазарю.

То, к исчезновению чего все давно привыкли, то, что считалось мертвым и, возможно, навсегда, – вдруг ожило. Кроме того, это была та самая ужасная в своей издевательской простоте заставка, которая вдруг выскочила на всех компьютерах мира в День Переворота, после чего все компьютеры, смартфоны, айпады, плейеры, видеорегистраторы и десятки других цифровых устройств отошли в небытие.

В общем, привет с того света производил впечатление. Это был удар, от которого нелегко оправиться.

Девочке дали утят, и она ушла играть на толстом мате бордового цвета.

– А теперь Миша, – сказал человек.

– Я не хочу, – сказал Миша, посерьезнев.

– Ми-иша! – протянула женщина в сарафане.

– Отставить, – раздался сиплый бас полковника. – Пусть ребенок отдохнет. Давайте Григория.

Гриша метнул на Бура огненный взгляд.

– Да-да, – сказал Бур. – Считай, что это домашнее задание.

«Это его сын!» – сообразил я. Сын полковника. Вот почему Мураховский рекомендовал быть особенно осторожным с мальчиком из бассейна.

Человек в белом халате вложил мне в руку смартфон фирмы «Samsung». Первым движением было – отдернуть руку, словно мне сунули живого скорпиона. Однако спустя мгновение я зажал корпус смартфона пальцами и уставился на темный экран с отпечатками жирных пальцев на поцарапанном дисплее.

– Покажи дяде Ване, на что ты способен, – сказал человек в халате.

Давно не видел, чтобы так пламенел взгляд тихого ребенка, да еще голубоглазого.

– Пожалуйста, – заныл человек, – а то папа меня накажет.

Гриша опустил глаза и задумчиво покрутил на ладони черную шашечку. Через секунду я вскочил, едва не выронив из рук плоский приборчик. Меня словно током ударило. В ладони загудело, зажужжало, отдалось в руку до самого плеча.

– А, черт! – воскликнул я.

Все взрослые засмеялись, а дети нет.

– Это вибросигнал, – сказал Мураховский. – Наверное, дядя Ваня забыл даже, как это называется.

«Да, забыл, – подумал я, – и что тут смешного?»

Я взглянул на приборчик. На дисплее появилось светлое окошко и надпись: «Введите pin-код». Еще через секунду мобильник без всякого звука потемнел и снова погрузился в то небытие, из которого вынырнул несколько мгновений назад. Человек в халате забрал его у меня и положил к себе в карман.

– Ну что? Миша? – вопросительно взглянул он на полковника.

– Давайте попробуем, – согласился Бур.

– Иван! – сказал человек с отвислой губой.

– Что? – спросил я и тут же вскрикнул, потому что Мураховский ткнул меня сзади кулаком прямо в отбитую почечную часть.

– Ах да, – сказал я. – Пардон.

Миша с Гришей снова засмеялись. Несмотря на это, Миша явно оставался настороже и ждал, что будет дальше.

– Видишь ли, Миша, – начал я, пытаясь быстро сообразить, что от меня требуется. – Я тут человек новый…

Бур сузил зрачки и через секунду снова расширил их.

– Хочешь, покажу фокус? – сказал я.

– Хотим! – хором крикнули пацаны.

Девчонка на мате тоже отпустила своих утят и открыла рот.

– Ну-ка, дайте шашки. – Я подошел к столу, за которым сидели мальчишки. – И дайте присесть.

Гриша встал и уступил место. Я сел, поелозил под столом ногами, потом сделал несколько пассов и начал:

– Смотрите! Вот три шашечки. Они у меня в руке, под столом. Значит, правая рука под столом, а в левой руке, смотрим внимательно, ничего… Итак… Следим за шашечками. Тук-тук-тук!

Я постучал шашкой снизу по крышке стола.

– А теперь – опа! – И показал шашечку, как бы переместившуюся сквозь стол ко мне в левую руку. – Вот она! Делаем еще раз… Тук-тук-тук!

Этот фокус я разучил с отцом, когда в пятом классе болел корью, сидел дома и скучал.

– И еще раз… Тук-тук-тук! Вот они все! – Я открыл ладонь левой руки и провел раскрытой рукой слева направо, демонстрируя появившиеся в руке как бы из ниоткуда шашечки.

Все время, что я показывал фокус, Бур и человек в халате переводили взгляд с меня на Мишу и обратно. Миша сидел с хмурым лицом. Но в глазах его, я это видел, искрилась глубоко спрятанная улыбка.

И вдруг! Шашечки, лежавшие на моей левой руке, исчезли! Сами по себе.

Ко мне никто не приближался. Я все время смотрел прямо на пластмассовые кругляшки. Так что они исчезли мгновенно, прямо у меня на глазах. На коже ладони медленно таяло ощущение веса исчезнувших шашечек.

Не веря случившемуся, я поднес пустую руку к лицу, потом повращал ею немного в воздухе, и в следующий момент что-то толкнуло меня изнутри в правую ладонь, сжатую от волнения в кулак. По позвоночнику пробежали тысячи иголочек. Я уже знал, что это. Но прежде чем раскрыть руку, взглянул на Мишу. Он наблюдал за мной с большим интересом и с той же искрящейся в глубине улыбкой.

Я медленно повернул руку и разогнул пальцы.

На ладони лежали шашечки! Те самые, что исчезли с левой руки! Одна белая и две черных. У одной из черных был отбит краешек, а на белой темнело небольшое коричневое пятно. Может быть, йод, а может, фломастер… Как завороженный, я протянул палец – хотел потрогать пластмасски, чтобы убедиться, что они настоящие, а не обман зрения, но в эту секунду одна из них снова исчезла! И это была именно та, которой я собирался коснуться, – белая, с коричневым пятнышком то ли йода, то ли фломастера. Просто растворилась в воздухе. На моих глазах. Тогда я быстро сжал правую руку.

Но не успел. В кулаке уже было пусто. В кратчайшую долю мгновения черные шашечки последовали за белой. Куда?

– Прекрасно, – прошептал я.

Голос почему-то моментально сел. Я попробовал откашляться, но это не помогло.

– Прекрасно, – тем же полушепотом просипел я. – Смеетесь над дядей Ваней.

И Миша с Гришей действительно весело засмеялись.

А человек в халате, как крыса, протрусил к полковнику и, наклонившись, быстро и горячо зашептал ему что-то на ухо. Полковник все это время не сводил с меня глаз.

6

Все покинули Кругляш через двери, выходящие на улицу. А мы с Мураховским зачем-то снова полезли в подземный ход.

Когда поднялись по ступенькам у входа в его кабинет, Мураховский поморщился, потер лоб и сказал:

– Иди погуляй. О том, что видел в Кругляше, никому ни слова. – Он еще раз потер лоб и добавил: – Считай, что тебе повезло. Раньше мальчишка у нас только спички умел по столу взглядом таскать. Мы и сами не знали, на что он способен. Да, тебе повезло. Определенно.

7

Меня просто распирало. Хотелось поделиться тем, что я увидел. Точнее, хотелось бежать и кричать: «Это реально! Дети-Омега существуют! Я верю в Анжелу!» Ну и так далее.

Однако я понимал, что за мной наблюдают, что от меня чего-то ждут, неизвестно чего; но то, чего от меня ждут, важно для Бура и его команды, поэтому, если я хочу проникнуть глубже и получить, возможно, шанс на спасение, не стоит сейчас дергаться.

Так что я не побежал в избушку докладывать обо всем Анфисе, а вместо этого пошел в спортгородок, залез на турник и стал подтягиваться. Это была неплохая идея. Физическая нагрузка лучше всего помогает справиться с возбуждением.

Давненько я не подходил к перекладине. Тело казалось чужим и неоправданно тяжелым. Подтянувшись три раза, я хотел спрыгнуть, уж больно непослушными были мышцы. Но пересилил себя. Четыре, пять, шесть… На седьмом я понял, что выдохся. Руки из последних сил сжимали металлическую трубу турника, – еще секунда, две, и пальцы соскользнут. Но какая-то сила заставила меня продолжать. Восемь, в глазах потемнело, девять, это уже подтягивался не я, а комок одеревенелого от боли и усталости мяса, десять… Всё! Теперь-то уж точно всё. Тем не менее я зачем-то продолжал цепляться за металл. И вдруг вспомнил, как полковник со спокойным лицом ломает горло Тэгу и затем, хотя это уже было бессмысленно, вбивает кости его переносицы в и без того умирающий мозг. Я не позволю… Этому… Повториться! Одиннадцать. Двенадцать! Пальцы соскользнули, и я ударился ногами в землю. Коленки подогнулись, голова кружилась, горячее дыхание со свистом вырывалось из груди.

Я присел на корточки, ожидая, когда отступит темнота в глазах. Некрасиво было бы упасть в обморок на спортплощадке.

Итак, двенадцать. Неплохо, скажете вы. Неплохо для тридцатидевятилетнего мужчины, склонного к полноте. Но это если не знать, что еще восемь лет назад я уверенно подтягивался двадцать шесть раз. Широким хватом. Из-за головы.

Почему-то захотелось увидеть отца. Может быть, вспомнил, как он шестилеткой водил меня на стадион, где учил подтягиваться и делать подъем переворотом.

Где они сейчас с мамой? Как живут?

В первый же день Потепления они, как тогда говорили, перевернулись, то есть стали тихими. Через неделю бросили московскую квартиру, нашли где-то подводу с толстой рыжей лошадью с мохнатыми ногами, погрузили пожитки и уехали на родину отца, в Астрахань. Спустя два года приехавший из тех краев в Москву человек передал от них письмо, в котором родители рассказывали, что живут хорошо, Волга очень чистая, рыбы много, цветут розовые лотосы, и неплохо было бы, чтобы я разок хотя бы приехал к ним с ребенком. Странно, они почему-то были уверены, что у меня есть ребенок. Возможно, оттого, что видели, как изменилась после Переворота Надя и наши с ней отношения.

А я не приехал. И даже не ответил на то письмо. И никакого ребенка у нас с Надей не было.

Почему так складывается, что у человека есть всё – лучшая в мире женщина, хороший дом в прекрасном городе, райский климат, здоровье, уверенность в завтрашнем дне (не та, за которую раньше принимали временное ослабление страха перед будущим, вызванное сделанными накоплениями финансов, а настоящая), в общем, есть всё, а человек все равно живет неправильно?

Я понимал в те минуты, что вся моя жизнь, за исключением встречи с Надей, была прожита не так. И, подчиняясь внезапному порыву, дал себе слово, что если выберусь из этого инкубатора, то рожу ребенка, обычного, не Омега, и поеду с Надей в Астрахань, к родителям.

Но в следующее мгновение голову посетила дикая мысль. А может, позвонить им? Раз про Анжелу все правда и раз рядом такие ДЕТИ, то почему не попробовать? Может быть, Анфиса была не так уж и не права, когда просила Чагина, чтобы он позволил своему сыну Леше помочь ей. Сделать всего лишь один звоночек.

Но тихие никогда не хранят мобильных телефонов. Значит, позвонить им нельзя.

Тогда – бабушке! ТУДА. Туда, куда исчезли родители Анфисы и многие другие старики, которые, вероятно, просто не успели стать тихими. Где они? Кем они стали? Может быть, их нужно было спасать? А может быть, совсем наоборот, – лучше было бы даже не думать о них.

Дойдя в своих размышлениях до этой точки, я встряхнулся и решил, что нельзя терять ни минуты. Терпение терпением, осторожность осторожностью, но надо и делать что-нибудь. Действовать.

Переполненный решимостью, я вначале хотел было пойти к полковнику и спросить его напрямую, зачем я им и какова моя роль в проводимом ими эксперименте с детьми, но побоялся, что Бур спросит, как у меня дела с Анфисой? И работаем ли мы над приплодом? Что я ему отвечу?

Нет, пока рановато ставить вопрос ребром, подумал я и пошел поглядеть на разгрузку таинственного ила. Как раз в это время в ворота въехала груженная доверху телега, накрытая брезентом.

8

Но в телеге оказался не ил, а продукты. Мешки с мукой, сахар, ящики со сгущенным молоком, картофель, лук, растительное масло, яблоки.

Охранники снимали продовольствие с телеги и заносили в длинное здание с высоким потолком, которое стояло слева от ворот и которое я принял в первый день за мастерские. Возможно, его использовали еще и как склад. Мужчины в камуфляжке смотрели на меня недовольно, с угрозой, но никто не отгонял меня, и мне удалось разглядеть, что внутри просторного сарая они подходили к широкому люку в полу и спускали мешки и ящики вниз по широкой металлической полосе, напоминавшей детскую горку. Через несколько минут снизу раздался голос:

– Куда вы грузите, долбофаки! Я тут не успеваю. Пусть кто-нибудь спустится, поможет. Куда класть? И так, бл…, все файлы забиты. На хера столько жратвы?

– Ты руками работай, а не языком! – крикнул в ответ один из охранников, и все остальные громко заржали. – Тогда будешь успевать. «Спуститесь!» Тебе, может, туда еще и Ленку-инетчицу спустить? Или Катьку-мегавспышку? Чтобы не скучно было.

Все снова заржали.

– Не, Катьку уже нельзя. Ленку – да. А Катьку нельзя. Теперь Катьке самой такой аппарат приделали, что он от нее в угол забьется, – сказал другой.

И опять все заржали.

Но один, тот самый, что бледнел, когда убивали Тэга и Хэша, нахмурился и полез вниз, в подвал.

– Куда ломанулся, Фликр? Ленки еще там нет! Или ты за Катькой? Тоже ориентацию поменял? – понеслось ему вслед.

В это время ворота распахнулись, и к сараю подъехала еще одна телега. Когда с нее сбросили брезент, я увидел, что там в два ряда сложены ящики с консервами. «Запасаются! – подумал я. – Бур готовится. К чему?»

Постояв неподалеку еще немного и убедившись, что тут ничего особенно интересного не происходит, я решил исследовать то место, где вчера в землю врезалась упавшая с телеги пустота.

Увиденное поразило меня.

В земле зияла дыра размером с большую сковородку. Выглядела она так, как будто с поверхности в глубину протащили кусок железа с рваными краями. Или как будто в землю со страшной силой всосало доски от раздробленного тележного днища. Так оно, похоже, и было. На глубине метра в четыре виднелись края досок, плотно прижатых друг к другу той силой, которая переломила их посередине и потянула вниз. Оглянувшись, я присел на корточки и стал рассматривать дыру, гадая, кто мог из-под земли рвануть за днище телеги с такой силой. Мне показалось, что я слышу в глубине легкое гудение, затем края сплющенных друг об друга досок слабо пошевелились и начали медленно, очень медленно погружаться еще глубже. Я отшатнулся.

9

Итак, предполагаемое разглядывание разгрузки ила, добытого со дна озера, с того самого места, на котором, если верить покойному Тэгу, полковник Бур впервые увидел Анжелу, не объяснило мне ничего или почти ничего.

Начнем с того, что телега, как я уже говорил, была не с илом, а с продуктами. В инкубаторе, по моим прикидкам, находилось всего около сорока человек, включая детей и семью Бура. О ком-то я мог и не знать. Ну хорошо, пятьдесят. На глаз оценив грузоподъемность телеги и разделив получившееся число на количество жителей инкубатора, я пришел к выводу, что достаточно подвозить продовольствие раз в неделю. Ладно. Пусть будет раз в пять дней.

Но из разговоров охранников я понял, что погреб забит продуктами, тем не менее продовольствие продолжает поступать. Это могло не значить ничего, и это могло значить, что полковник готовится к осаде. Если бы я мог узнать, с какого времени в инкубатор стали везти лишние продукты, я бы понял, связано ли это с появлением здесь меня и Анфисы.

Почему-то это накопление продуктов беспокоило меня, но я не мог понять почему.

К тому же мысли все время сбивались на жуткую дыру в земле и на слова Дивайса о том, что его сын в отличие от других ДЕТЕЙ может делать чудеса без помощи ила. Значило ли это, что другие дети проявляют сверхъестественные способности только при содействии ила? И если да, то как это осуществляется? Как выглядит в реальности? Они едят его, этот ил, или обмазываются им? Прикладывают к голове? Или, наоборот, к предметам, на которые хотят оказать воздействие?

Как бы это ни выглядело, ничего похожего я в Кругляше не заметил. Но если ил обладает такими необыкновенными свойствами, почему бы и мне не использовать его? Может быть, он поможет открыть ворота, или усыпить охрану, или сделать нас с Анфисой невидимыми?

Я решил, что я должен как можно быстрее, но в то же время и незаметнее, чтобы не вызывать подозрений, узнать об иле все.

А еще я был уверен, что потусторонняя дыра в земле и магические свойства донной грязи каким-то образом связаны. Не знаю почему, но интуиция подсказывала, что я не могу ошибаться. Но как? Как они связаны?

И почему нельзя ничего выливать в живую изгородь? Отчего Ратмир так испугался, когда я двинулся к забору с тазиком мочи?

Не получив ответа ни на один из роившихся в голове вопросов, я сделал попытку рассмотреть поближе ворота. Единственное место, где не росли пугающие своими размерами кусты тиса и боярышника.

Но стоило приблизиться к воротам на двадцать шагов, как охранник, мирно прогуливающийся туда-сюда, вдруг остановился, напрягся и заорал: «Стоять!» – таким голосом, каким до Переворота кричали ночные грабители, чтобы парализовать волю жертвы.

Однако это была не ночь в цифровой России, а я был не жертвой, во всяком случае, не персональной жертвой этого охранника, поэтому я сделал вид, что не понял, и, продолжая идти, крикнул:

– Что?

В ту же секунду справа и слева, в торцах деревянных строений, которые я считал мастерскими и конюшней, открылись дверцы, из них выскочили еще двое охранников, один из которых сорвал со спины арбалет и прицелился мне в грудь.

– Стоять, козел! – крикнул он.

Конечно, на этот раз было намного понятнее. Я остановился и даже слегка попятился.

– Пардон! – показал я им ладони. – То есть извините.

– Пошел отсюда! – крикнул первый.

И я предпочел послушаться. Несколько шагов сделал спиной вперед, потом повернулся и пошел к избушкам.

Итак, к воротам нельзя подойти ближе чем на двадцать шагов. И охраняет их совсем не один боец, а как минимум три, и хорошо вооруженных.

Этот эпизод немного встряхнул нервы. Кожу головы приятно покалывало микроскопическими холодными иголочками. Проходя мимо дыры в земле, я вдруг вспомнил неприятного человека в белом халате, того, что руководил экспериментом в Кругляше. Вспомнил, какие у него были глаза, когда он заглядывал в сияющий цилиндр из нержавейки, расположенный в центре круглой комнаты.

Когда я смотрел в дыру, у меня наверняка были такие же!

10

Я так много думал о чудесах и таинственном иле, что упустил из виду самую простую и самую важную вещь, которую сегодня узнал. Причем узнал, что называется, совершенно бесплатно. И без всяких усилий с моей стороны.

Дети-Омега, с помощью которых Бур собирался переиначить весь мир под себя, оказались не похожи на дрессированных монстров, они даже не были подобием гитлерюгенда или пионеров эпохи продразверстки. Это были обычные дети, которые любили посмеяться и пошалить. А главное – они были тихими.

А это значило, что ДЕТИ не станут поддерживать злые замыслы. Просто не смогут. Тихие на это не способны.

И еще это значило, что они могут помочь нам.

Но как? И что именно нужно попросить у них? И каким образом установить контакт?

Пришло время поговорить с Анфисой. Нужно было срочно рассказать ей обо всем, что я сегодня узнал и увидел, и задать ей как минимум один вопрос.

Почему она скрывала, что у нее дома в Тихой Москве был телефон? Кому она с него звонила?

Стоило больших усилий не побежать в избушку. Зная, что за мной следят, я старался идти не торопясь, однако невольно прибавлял шагу.

Подойдя к линии избушек у западной исполинской стены из черного тиса и боярышника, в который раз я наткнулся на Ратмира. Обожженный, как и всегда, стоял, опершись на перила галереи.

– Ты куда? – спросил он.

– Туда, – ответил я с невинным видом, кивнув на дверь в нашу с Анфисой избушку.

– Не надо туда, – ковыряя в зубах какой-то щепкой, сказал Ратмир. – Не надо создавать суету. Погуляй, потом пообедаешь. – Он посмотрел на часы. – Скоро обед. А потом уже завалишься со своей красоткой «у койку». Делом наконец займешься.

Обожженный ухмыльнулся.

Сзади раздалось хихиканье. На скамейке сидел Дивайс и лыбился во весь рот.

– Хорошее дело, Ваня. Важное! Но ты, если чего, скажи, друзья помогут. Хочешь, я за тебя смену отстою?

– А ты, Дивайс, заткнись, – лениво ухмыляясь, сказал Ратмир. – А то я ведь могу и вход USB тебе подпортить!

И довольный своей шуткой, он вытащил щепку изо рта; после чего раздалось громкое хриплое карканье, которое, по всей видимости, должно было изображать смех.

Хотя кислый мне не очень нравился, я не поддержал шутку Ратмира.

– Дивайс, часы есть? – спросил я его, подойдя к скамейке.

– Есть.

– Сколько до обеда?

– Двадцать минут, – ответил кислый, рисуя что-то фломастером на предплечье той руки, на которой были надеты часы.

– Что рисуешь? – спросил я, присаживаясь рядом.

– Вот, смотри! – показал кислый, гордясь.

На руке объемным шрифтом, таким, каким подростки в Секторе пишут на стенах, было написано «Цукерб».

– Что это? – спросил я.

– Это «Цукерберг», тормоз! – сказал Дивайс. – Просто еще не дописано. Хочу себе сделать такую татуировку. Потом, конечно, – взглянул он на скучающего Ратмира. – Не сейчас. Когда в Сектор вернемся.

– У меня, кстати, есть отличный приборчик для нанесения татуировок, – сказал я. – Нашел несколько лет назад на заброшенном складе японских товаров. Так и лежит в гараже.

У Дивайса загорелись глаза.

– Джапан? Настоящий?

– Конечно, настоящий. Еще на цифровых станках делался. Сейчас таких в природе не существует.

– Сколько просишь?

– Тебе это будет дорого, – сказал я. – Если покупать, денег не хватит. Но могу подарить.

– Подари-ить? – не веря своим ушам, переспросил Дивайс.

– А что? Ну не хочешь даром, давай разыграем. Кто больше подтянется. Если ты, считай, приборчик твой. Если я, будешь мне каждый день компот за ужином отдавать.

– Да хоть сейчас! – вскочил Дивайс. – Пошли.

– Ну пошли, – сказал я, и мы стали отдаляться от ушей Ратмира.

– Кто первый? – спросил Дивайс, встряхивая руками и разминая шею.

– Давай ты.

Кислый подпрыгнул, вцепился в турник и пошел наяривать. Десять, пятнадцать… Можно было бы, конечно, крикнуть ему «Стой», все равно победа за ним, но я подумал, пусть устанет как следует, будет податливее в разговорах. Девятнадцать. Жилы на шее вздулись, лицо покраснело. Дивайс зарычал от напряжения, качнулся…

– Стоп, не раскачиваться, – сказал я. – Это нечестно.

Двадцать. Опустившись, Дивайс пыхтел, касаясь поднятыми руками ушей, но не спрыгивал с турника. Дернулся еще раз. Безрезультатно.

– Ну что, всё? И это всё? – сказал я. – Останешься без «джапана».

Дивайс заорал и медленно полез вверх, пытаясь достать перекладину подбородком.

– Ну! Ну! – подначивал я. – А где же сила воли?

Дивайс выдавил из себя стон и коснулся краешком подбородка железки. Спрыгнул вниз и стал трясти головой.

– Двадцать! – сказал я. – Молодец.

– Двадцать один, – возразил Дивайс, задыхаясь.

– Двадцать! Ты перекладину снизу достал, а надо сверху, – сказал я и тоже начал разминаться.

Кислый смотрел на меня с обидой и подозрительностью.

– Ладно, расслабься! – хлопнул я его по плечу. – Ты выиграл. Я даже пробовать не буду. На сегодня десять раз мой предел. Молодость, молодость! Где ты?

Кислый расслабленно выдохнул.

– А ты молодец, – похвалил его я. – Двадцать один раз подтянулся. Волевой. Наверное, и сын в тебя. Говоришь, он ТОЖЕ лучше всех?

– Конечно! – расцвел Дивайс. – Ему этот ил до жопы. Он сам все делает!

– А я знаю… Не могу сказать откуда, но знаю, что и Миша с Гришей тоже без ила могут работать.

– Неправда! – взвился кислый. – Неправда! Врут, гады! Только Гадж, то есть только Петя может сам. Пойди убедись! Проверь!

– Тише, тише, – стал успокаивать я. – Верю. Тебе-то я больше верю, чем каким-то там… Просто как-то странно, что ему на ил наплевать, твоему сыну.

– Ничего странного.

– Значит, он и как Анжела смог бы?

– Анжела – это отстой. Петя рулит! – сказал Дивайс, наконец отдышавшись.

И тут я решил рискнуть.

– Ты давно в Секторе не был?

– Два месяца, я же говорил. А что?

– А то, что с епископом там происходят странные вещи. Подойди поближе.

Дивайс подошел.

– Слушай, – сказал я шепотом. – Это только между нами. Расскажешь кому… – я резанул рукой по горлу, – и тебя, и меня. Понял?

– Понял, понял.

– Епископу замену ищут. Он с ума сошел – раз. И смс-ок больше не получает – два. Я вхож к президенту.

– К Рыковой?

– Да, к Елене Сергеевне. Заменить Изюмова на молодого и перспективного – это задача государственной важности. Понял? Следишь за мыслью?

Я знал по своему торговому опыту, что, зомбируя человека, нужно говорить как можно быстрее, задавать ему вопросы, требовать внимания, короче, не давать времени одуматься. С кислым это было несложно. Податливый материал. Приятно работать. Быстро кивает, демонстрирует понятливость и готовность к сотрудничеству.

– Так вот. У тебя есть шанс. Но вначале я должен убедиться, что твой сын лучший. И потом убедить того, кто будет решать. Есть у меня небольшое подозрение. Поговаривают, будто ил на самом деле никакой силы не имеет и дети и без него прекрасно справляются. Все, не только твой Петя. – Кислый снова начал возмущаться, но я остановил его жестом. – Ил – это как ядерная бомба. В цифровую эпоху были страны, которые не имели ядерного оружия, но заявляли, что имеют. Чтобы врагов запугать и весу себе добавить. Так и здесь. Свойства ила скорее всего сильно преувеличены. Чтобы враги боялись.

– Да какие враги! – не выдержал Дивайс. – Вот это, по-твоему, само тут выросло за месяц?

Он хотел было обвести рукой вокруг себя, чтобы показать мне титанические кусты по периметру, но я схватил его за руку.

– Тише. Не забывай про осторожность.

– Все проверено. Миллионы раз. Все дети работают только в Кругляше.

– Рядом с цилиндром? – Я решил подтвердить свою догадку.

– Ну да! – расширил глаза Дивайс. – А ты откуда…

– Оттуда. Продолжай.

– И чем дальше они отходят от цилиндра, тем меньше у них получается. Девчонка вообще в двух метрах уже ничего не может. Вообще ничего, понимаешь? А если ее на цилиндр усадить, может позвонить на другой мобильник и даже поговорить. И Миша так же. И… все остальные…

Я понял, что он даже сейчас боится произнести имя сына полковника, Гриши.

– Ил – это стимулятор. Мощнейший. И единственный. Другого нет.

– Хорошо, – сказал я. – Значит, Петя может отправить смс-ку на телефон в Секторе? Как Анжела. Теоретически.

– Нет, – горестно сказал Дивайс, – не может.

– Не пойму, ты же говорил…

– А тут опять ил. Его, когда все начиналось, под забором раскладывали, вот и получилось кольцо. В блокаде мы. Через это кольцо никто не может позвонить. Ни снаружи, ни изнутри. Нет связи. Кольцо ничего не пропускает.

– Прямоугольник… – задумчиво произнес я.

– Ну да, прямоугольник. Суперщит. Никакое воздействие не проникает. Понимаешь, – страшным шепотом, округляя глаза, сказал он, – если бы за день до Переворота Москву вокруг таким илом обложили бы, все у нас бы сохранилось, все бы было чики-пыки: фейсбук, оружие, Формула-1, прогресс, короче. Весь мир бы накрылся медным тазом, а мы бы в Москве – нет. Но тогда никто про ил ничего не знал.

Я не стал убеждать Дивайса, что он допускает логическую ошибку и путает причину со следствием. Ведь ил появился только ПОСЛЕ Переворота, как побочный эффект. На том месте, где полковник впервые встретил Анжелу, первую и самую сильную из детей-Омега. И тут меня осенило. А когда это случилось? Когда произошла эта встреча? В какой момент? Почему раньше я не задавал себе этого простого вопроса?

«Суперщит, – думал я через мгновение. – Значит, до нас никто не доберется, и мы никому ничего не сможем передать. Мы в осаде? В карцере? В непроницаемом бункере? Так и сгнием здесь? Если, конечно, через две недели Бур не сломает мне шейные позвонки за то, что не обрюхатил Анфису. Нет, это надо проверить. Нельзя так просто сдаваться».

– Дивайс, оставим пока Суперщит в покое. Он нам сейчас не интересен, – сказал я, на самом деле с большим усилием остановив мысли о Суперщите. – Давай вернемся к нашим баранам. К новому епископу и смс-кам в церквах. Ты говоришь, что теоретически повторить то, что делала Анжела, может только Петя. Но если Миша, предположим, положит себе в карман немного ила, то не справится ли он с смс-ками еще лучше твоего сына?

– Да нельзя его положить в карман! Нельзя! Ты что, не знаешь? Его вообще никуда положить нельзя.

– Это как? – остолбенел я. – Что значит «нельзя»?

Но в этот момент с галереи раздался голос приближающегося Ратмира.

– Отставить разговорчики! – рявкнул обожженный. – На обед. Шмелем!

11

В столовой я впервые увидел Смирнову-Инстаграм, давнишнюю знакомую. Она улыбнулась мне усталой улыбкой недавно родившей женщины. А ее светловолосый муж, заметив меня, снова отвернулся.

Женщины были в сарафанах. Мужчины кто в чем. Одежда их довольно сильно отличалась от одежды дерганых Сектора, но и тихих они тоже не очень напоминали. В простоте резиновых сапог и старых кроссовок, клетчатых рубах и голубых блуз ощущалась какая-то нарочитость, как на маскараде. Русская рубаха без ворота и с орнаментом, в которую был одет Дивайс, только подчеркивала, что это ощущение верно.

Между Смирновой-Инстаграм и Дивайсом сидел мальчишка лет одиннадцати в синей рубашке с погончиками.

Ели молча. Разговоры в столовой были запрещены распорядком.

Спиной ко мне на длинной скамейке сидел черноголовый Миша. Он, наверное, подавал мальчишке в синей рубашке какие-то знаки, потому что тот раз или два подмигнул в ответ.

Судя по тому, как строго посмотрел на мальчишку Дивайс, это и был его сын Петя, бывший Гадж. Гаджет. Тот, которому для чудес не нужен ил.

С другой стороны от Дивайса сидела женщина с изможденным лицом и бегающими глазами. Ее я тоже видел в первый раз. На голове у нее был колпак повара. Жена?

Наклоняясь вперед, эта женщина все время пыталась обратить на себя внимание Пети, чем страшно злила Дивайса, который каждый раз, когда она наклонялась, морщился от злобы и тут же виноватыми глазами посматривал на охранника у дверей.

Я хлебал капустные щи со свининой и осторожно, исподлобья наблюдал за ними. Вот женщина опустила обе руки под стол. Глаза ее забегали еще быстрее. Вот она, скособочившись, потянулась под столом к Пете. Дивайс украдкой опустил глаза и вдруг побелел как бумага.

В следующую секунду он вскочил, едва не перевернув скамейку, на которой, кроме него, сидело еще пять человек. Раздался стук. На пол под столом упал какой-то предмет.

Охранник вложил в рот два пальца, свистнул, вызывая подкрепление, и бросился под стол. Женщина в поварском колпаке хотела бежать, но охранник из-под стола схватил ее одной рукой за ногу. Она упала, переворачивая скамейку. Петя вскочил и в ужасе смотрел на происходящее.

Прибежали еще двое, а за ними и Ратмир.

– В чем дело? – рявкнул обожженный.

Из-за стола вылез охранник и вместо ответа высоко поднял в руке мобильный телефон. Маленький, округлый, с синим пластмассовым корпусом, такой, какие перед Переворотом уже были давно устаревшими, их носили только одинокие пенсионеры и детишки из очень бедных семей.

– Давай ее сюда! – сказал Ратмир.

Охранник потянул шеф-повара к выходу, она попыталась вырваться, колпак сбился и закрыл половину лица. На помощь подбежал еще один боец. Вдвоем они поволокли жену Дивайса на улицу. Она упиралась ногами в пол, а когда ее протащили через всю столовую и стали выталкивать в дверь, женщина пронзительно и протяжно крикнула. Потом еще раз, потом еще, чаще, чаще, пока ее вскрики не слились в один протяжный визг. Ее потащили направо, в сторону каземата, и вдруг крик ее оборвался, но не совсем, слышен был ещестон и какое-то бульканье, как будто ей зажимали рот. Хотя, наверное, так оно и было.

Где-то за мастерской подняли свирепый лай собаки.

Я вспомнил. Это был тот самый крик, который я слышал, сидя на дубе с биноклем, когда еще мог слезть, спрыгнуть и убежать. Но не слез, не спрыгнул и не убежал.

Мы вышли следом, протискиваясь в дверях. По галерее бежал, приволакивая ногу, Дивайс и быстро-быстро говорил Ратмиру:

– Я ее предупреждал! Я ей тысячу раз говорил… Я не виноват… Это не я… Я не знал. Я тысячу раз… Тысячу раз говорил… Вы мне верите? Вы должны мне верить!

Я проводил их взглядом, повернулся и быстрым шагом пошел в свою избу.

В это время к круглому строению посреди инкубатора подъехала грязная телега. Человек шесть охранников сняли с телеги большой алюминиевый бидон, в каких в старину возили молоко, и, приседая под его тяжестью, занесли внутрь.

Я снял засов с двери. Охраны рядом с нашей камерой не было. Надо запомнить.

12

Входя, я был готов ко всему. К тому, что Анфиса лежит на кровати в слезах и депрессии. К тому, что по всей комнате разбросаны осколки монитора, который нам с надписью «FUTURE» установили в воспитательно-пропагандистских целях. Я бы не удивился, если б Анфиса достала из недр своего сарафана мобильник и потусторонним шепотом сказала: «Вот видишь, ту дуру поймали, а меня нет. Давай звонить Адамову». Я даже был готов увидеть, как девчонка сидит перед монитором и смотрит мультики. В инкубаторе, как я понял, возможно еще и не такое.

Однако я не был готов к семейной сцене.

– Анфиса!.. – начал я, но был подстрелен на взлете.

– Ты где был? – приступила она ко мне с недобрым огнем в косящих глазах.

– Как где? – опешил я.

– Думаешь, меня можно вот так бросить и шляться где попало?

– Анфиса, я же не просто так шлялся. Нам спасаться надо.

– Ты за мировыми проблемами не прячься!

– Да я не прячусь.

– Прячешься!

– Не прячусь.

– Прячешься!

– Послушай, мне есть что тебе рассказать.

– Расскажи, почему не удосужился ни разу за целый день заглянуть?

– Анфиса!

– Что?

– Почему ты не сказала, что у тебя был телефон?

– Последний раз спрашиваю: тебе что, наплевать на меня?

– Кому ты с него звонила?

– Ты думаешь, мне тут сладко? Думаешь, инджою по полной в этом карцере?

– Это важно! Пойми. У нас, возможно, есть шанс сделать звонок!

– Я думала, что тебя уже убили.

– За что?

– За то, что со мной не переспал.

– А как бы они узнали?

– Мне сказали, чтобы я про телефон никому не говорила.

– Мне не наплевать на тебя, я все время думал о тебе…

– У меня было три номера.

– Я же не развлекался…

– Номер Чагина, потом номер не знаю кого, но сказали, что там, если что, всегда найдут Адамова…

– Ты не представляешь, что здесь происходит и как я торопился с тобой поделиться…

– И еще номер губернатора Хабарова.

– Хабарова? Значит, губернатор существует?

– Дурак! – Анфиса перебросила волосы на одну сторону. – С тобой невозможно разговаривать.

– Со мной?

– Да, с тобой.

– Послушай, у нас не так много времени. Это вопрос жизни и смерти. И возможно, не только нашей жизни и смерти…

– Хабаров умер два месяца назад, – сказала Анфиса, внезапно успокоившись и сев на кровать.

Это напомнило мне шквал на море в хороший летний день. Пронесся, и снова тишина. Плеск волн, крики чаек и все такое.

Я закрыл руками лицо, постоял так несколько секунд («О горе, горе!» – услышал я издевательский шепот с кровати) и решил начать сначала. Повторить этот дурацкий разговор, только в правильной последовательности и выбросив лишнее.

– Предлагаю назвать вещи своими именами, – сказал я. – Я так понял, что в Тихой существует что-то вроде спецслужбы. Такой КГБ для тихих. Я прав?

– Может, и прав. Мне откуда знать?

– И губернатор Хабаров – реальное лицо. Как я и думал. И следовательно, Пакт между Тихой и Сектором тоже не выдумки.

– Хабаров не настоящий губернатор, – сказала Анфиса.

– Это я понимаю. Я еще пять лет назад слышал от людей, что он не управляет, а помогает. Что он в прошлом был губернатором, отсюда и пошло: «Губернатор Хабаров». А то, что тихие не нуждаются в аппарате принуждения, я и без тебя знал.

– Аппарате чего?

– Принуждения. То есть в Секторе руководят сверху, а в Тихой Хабаров действовал сбоку.

– Как эротично! – воскликнула Анфиса, откидываясь назад и опираясь на руки.

Я только взглянул на нее и ничего не сказал, не стал ввязываться.

– А раз Пакт – это правда, то нас легко отсюда вытащат, как только узнают, где мы.

– И как они об этом узнают?

– Ты вообще меня не слушала? Дети-Омега, ну, те, которые здесь живут, в инкубаторе, умеют включать мобильники. Правда, есть одна проблемка, но это надо еще проверить…

– Значит, умеют? А помнишь, как ты не верил мне, когда я про Анжелу тебе рассказывала? Психоз! Галлюцинации!

– Какая ты все-таки мстительная! – сказал я.

И эти слова повисли в воздухе. Мы замолчали, думая каждый о своем. Однако не ошибусь, если скажу, что эти мысли были связаны с полковником Буром и желанием Анфисы убить его.

– Ладно, – подвел я итог. – Времени у нас в обрез. Мы вообще не знаем, что будет через пять минут. Поэтому давай к самому главному. Ты помнишь номера телефонов?

– Чьи? – спросила Анфиса, и я почувствовал, что начинаю терять терпение.

– Чагина, Хабарова и тот номер, по которому можно разыскать Адамова.

– А чего ты так зло говоришь?

– Анфиса, прошу тебя!

– Я же сказала, что Хабаров умер.

– Ты помнишь номера телефонов?

– Нет, – сказала Анфиса, опустила глаза и стала теребить сарафан.

Мне даже показалось, что она сейчас начнет насвистывать какую-нибудь мелодию.

– Ты это чего? Врешь? – поразился я.

– Да нет, не вру, – ответила Анфиса, справившись с мгновенным замешательством и спокойно глядя мне в глаза. – Зачем мне это?

– Повторяю! У нас есть шанс спастись. И может быть, даже спасти других. Давай номера!

– А почему бы тебе не позвонить Наде?

Я задохнулся от такой наглости.

– Наде? Ты говоришь, Наде? – Через несколько секунд я все же справился со своими эмоциями. – Да потому что Наде придется искать контакты с нужными людьми. А это потеря времени. И ей еще могут и не поверить. Возможно, нам удастся сделать только один звонок. Один. Даже ползвонка. Значит, нужно, чтобы с той стороны был человек, который поймет с полуслова. Ты и на самом деле не понимаешь, что, если мы потеряем время, мы можем потерять…

– Жизнь? – подсказала Анфиса. – Понимаю. Чего тут непонятного. Голову оторвут и кишки выпустят. Это у них тут быстро. Поэтому давай-ка лучше попробуем сделать ребеночка. А то проверят – и закопают тебя. А полковник может зарыть и живьем. Ты думал об этом? Это разве сто́ит твоей морали и верности? Ты Надю спросил? Она хотела бы, чтобы ты сохранял ей верность, лежа в яме с забитым землей ртом? И ушами, и глазами… И всем-всем-всем… Все забито землей. Ты задыхаешься. Медленно… Хотела бы она такого исхода?

– Ты что, и вправду думаешь, они могут ПРОВЕРИТЬ?

– А что тут такого? Разве ты не бывал в Секторе? Там такое в порядке вещей, даже в мирное время. Берут и проверяют. Иди-ка, красотка, сюда! Ножки шире! Посмотрим, чем вы там в спальне занимались.

– Тем более нам нужно спешить, – сказал я.

– Давай сделаем дело, а потом будем спешить, – сказала Анфиса. – Иди сюда, не бойся. Кстати, синяк у тебя уже почти прошел. Теперь видно, что ты был, наверное, в молодости красивый. Да не стой ты! Садись.

– Анфиса! – встряхнул я головой. – Прекрати. Никто нас проверять не станет. Я им зачем-то нужен. Пока не пойму зачем, но нужен. Я был в Кругляше. Это у них вроде как лаборатория, где они опыты над детьми ставят. Зачем меня туда пригласили, если хотят убить? Какая логика?

– Логика? Похвастаться! А потом убить. Вот почему они и не боятся тебе свои тайны показывать. Как раз, по-моему, замечательная логика!

– Анфиса, давай телефоны, – повторил я.

– Не помню, – сказала она. – Не помню, и всё.

– Да ты что, обезумела? Ты и в самом деле настолько хочешь убить полковника, что готова рискнуть ради этого не только своей жизнью, но и моей, и жизнью всех этих людей, – я повел рукой вокруг, – и всем Тихим миром?

– Тише! – приложила Анфиса палец к губам. – Тише!

Я замолчал и прислушался. К нам шли. Не успел я сесть на кровать и обнять Анфису (нельзя сказать, что попытка запугать меня оказалась полностью безуспешной), как загремели шаги и дверь распахнулась.

– Это еще что такое? – рявкнул Ратмир. – Почему дверь не заперта? Кто позволил без разрешения?

Я начал медленно подниматься. За спиной Ратмира стоял Фликр, тот парень, что просил меня заткнуться и не плакать, когда казнили толстяка и Чебурашку.

– А? – повторил обожженный. – Кто позволил?

Я молчал. Правильный ответ никак не приходил в голову.

– Хорошо. Потом разберемся. А сейчас, – он больно ткнул меня под ребра указательным пальцем, – ты иди в Кругляш. Бегом! А ты, – повернулся он к Анфисе, – готовить умеешь? Тогда дуй с Фликром на кухню. И без всяких там! Долбофаки! – сказал он, выйдя на галерею, засунув большие пальцы за ремень и посмотрев куда-то на Восток, где солнце уже опускалось на верхушки тридцатиметрового зловещего тиса.

13

По дороге в Кругляш я наконец-то увидел Смирнову с ребенком. Она сидела на карусели, держа малыша в розовом кульке из тонкого блестящего одеяла, что-то напевая и заглядывая младенцу в лицо. Рядом стоял Петя, сын Дивайса и женщины в поварском колпаке, которую утащили в каземат. Мальчик задумчиво толкал рукой карусель. Смирнова-Инстаграм медленно поворачивалась на карусели, подставляя заходящему за темную изгородь Солнцу то лицо и розовый кулек, то затылок и спину.

Если верить кислому, именно этот мальчишка у карусели обладает самыми большими способностями. Но не может одного – преодолеть ограничительную силу Щита, специально или случайно созданного строителями инкубатора.

Я думал о том, насколько я был прав, что не сказал Анфисе, что «проблемка» на самом деле не проблемка, а большущая проблема. Проблемища. Если Щит из ила и на самом деле не пропускает никакого воздействия, это значит, что позвонить за пределы инкубатора не удастся. Даже если я рискну собой и кем-то из ДЕТЕЙ и уговорю их помочь.

Вывод напрашивался сам собой. Конечно, я был прав. Ведь Анфиса, даже не зная о проблеме, не пожелала дать мне ни одного из номеров, по которым находились, вероятно, единственные из всех людей на земле, способные вытащить нас отсюда. А что было бы, знай она, что шансы стремятся к нулю?

Стремятся, но не сравнялись, думал я. Пока еще не сравнялись. Значит, нужно пытаться. И пусть я не был смельчаком, зато умел быть упорным.

Я подошел к Кругляшу как все, то есть по поверхности земли, отгоняя мысли о том, почему в прошлый раз меня водили подземным ходом. И так голова шла кругом от вопросов. И это еще слабо сказано.

Обнаружив дверь и постучавшись, я вошел внутрь и увидел трех человек. Громадного Бура в костюме с иголочки, ученого с отвислой губой и плохими зубами и Мураховского, потирающего лоб со страдальческой гримасой на лице.

– Садись, – сиплым басом сказал полковник.

Я не стал спорить.

– Как дела с Анфиской? – спросил он и сделал неудачную попытку подмигнуть.

Его лицо, безнадежно непривычное к выразительной мимике, так и осталось каменным, зато зрачки, как всегда, сузились и расширились, что не слишком вязалось с полушутливой интонацией.

– В каком смысле? – Я рискнул прикинуться тупым.

– В прямом! – Юмор улетучился из голосовых связок полковника.

– Вы имеете в виду, заняты ли мы… Делаем ли мы…

– Трахаетесь ли вы! – брызгая от раздражения слюной, крикнул Мураховский. Он сделал шаг ко мне и, похоже, намеревался ткнуть меня кулаком по почкам, но Бур остановил его.

– Не трогай, – сказал он. – Дай ему ответить, как мужчине.

Это вот «как мужчине» пролилось на меня, как спирт на спичку, и я сделал глупость.

– Нет, не трахаемся. Мы не кролики какие-нибудь. И у меня есть любимая женщина.

– Вот как? – протянул полковник. – Любимая женщина? Мураховский, возьми-ка на заметку. У него есть любимая женщина. Надо найти… И ты, – снова обратился он ко мне, – наверное, хочешь, чтобы у нее все было в порядке?

– Вы не посмеете, – сказал я тихо.

– Посмеем, – просто ответил Бур, и я понял, что он говорит правду. – Так что ее жизнь и, скажем так, здоровье тоже в твоих руках. Сам посуди, три человека. Ты, Анфиса и еще твоя любимая. И дышать эти три человека будут ровно столько, сколько ты будешь слушать меня. И повиноваться.

– Но зачем вам это? Разве я вам для этого нужен? Чтобы трахаться, как вы говорите, с Анфисой?

– Нет, не для этого. Ты не настолько дурак, да, чтобы не заметить, что мы чего-то от тебя хотим. Заметил? И правильно. Не для этого. Но! Так уж я устроен. Слов на ветер не бросаю. Сказал «плодитесь и размножайтесь» – значит, плодитесь и размножайтесь. Не будешь плодиться, вырву у тебя печенку своими руками. Не веришь?

«Он абсолютно безумен», – подумал я, лихорадочно вычисляя правильный ответ. На заре юности в цифровой России мне приходилось сталкиваться пару раз с бандитами, и я помнил, что на такие вопросы надо отвечать как-то по-особенному, иначе любой ответ сочтут за вызов, прицепятся к словам, и пиши пропало. «Да пошли вы все!» – подумал я в конце концов и сказал то, что думал:

– Верю.

– Вот и молодец, – против ожидания просто ответил полковник. (Хоть тут повезло.) – Напоминаю, у тебя две недели. Но начать на Анфисином фронте ты должен сегодня. А мы проверим. А теперь твое основное задание. Все, что ты сейчас услышишь, говорится тебе и только тебе. Что с тобой будет, если кому проговоришься, надеюсь, напоминать не надо.

– Не надо, – проговорил я, стискивая пальцы.

– Хорошо, – сказал полковник и дал знак ученому в белом халате.

– Все дело в особенности устройства психики тихих детей, – начал крысоподобный человек. – А мы склонны считать, что наши подопытные являются тихими. Хотя у них и наблюдаются некоторые признаки девиантного от тихих поведения.

– А ему – можно дать по почкам? – спросил вдруг Мураховский. – Чтобы короче говорил?

– Мураховский, – угрожающе просипел Бур, и человечек с толстыми щеками замолк и послушно отступил на два шага назад.

– Так вот, – нервно оглянувшись на Мураховского, продолжил ученый, – эти дети обладают экстраординарными способностями. Но проявлять их могут только по своей воле и желанию. Исключительно по своей воле и желанию. Их нельзя заставить. Любая попытка нажима делает из них обычного ребенка-кретина, ничем не отличающегося от любого другого отработанного человеческого материала. Поэтому работать с ними нужно очень тонко. Иногда они проявляют ту силу, которую мы называем Антивоздействием, так как она противостоит тому, что было сделано во время Переворота Воздействием, природа которого…

– Короче, дружище! – Полковник сузил зрачки, и ученый забегал по Кругляшу, как крыса в поисках выхода.

– Так вот… так вот… – затараторил он. – Мы сами не поймем, когда они хотят работать, а когда нет. Зато нами точно установлено, что в присутствии некоторых людей они работают охотнее. Эти люди, как правило, так называемые недоделки. Вот как вы, например. Это когда у человека наблюдается снижение психических качеств в сторону тихого характера, но при этом во всем остальном он остается нормальным.

«То есть дерганым», – подумал я.

– Мы провели с вами небольшой опыт, который подтвердил наши ожидания. Вы даете результат. Очень хороший, я бы сказал, редкий. Следовательно, нужно продвигаться дальше. Постепенно, шаг за шагом, мы с вами будем двигаться от эксперимента к эксперименту, пока не достигнем окончательного результата.

– А что значит «окончательный результат»? – не выдержал я.

Человек в халате бросил затравленный взгляд на полковника. Лицо полковника не отразило ничего.

– Для каждого из детей он свой, – продолжил, запнувшись, ученый, – но в целом результат определяется достижением тотального Антивоздействия. Как минимум по самым важным из направлений.

– А какие из направлений самые важные? – спросил я.

– Увидишь, – сказал полковник. – Сейчас приведут детей. Ты будешь работать с Мишей. И запомни, мы не можем заставить ребенка, но мы можем заставить тебя. Поэтому слушай, что тебе говорят. А с ребенком будь нежнее, чем со своим собственным, когда ты его забирал из роддома.

– У меня нет ребенка, – пробурчал я и, странное дело, нашел в себе силы покраснеть.

– Тогда ПРЕДСТАВЬ, что ты забираешь из роддома своего первенца. Заводи! – сказал он Мураховскому.

14

На этот раз в эксперименте, как выразился человек в халате, участвовали только мальчишки. Гриша, Миша и Петя. Все они выглядели несколько подавленными, в особенности сын Дивайса. Я связал это с происшествием, случившимся с его матерью во время обеда.

Мальчиков сопровождала Смирнова-Инстаграм. Она все время беспокойно посматривала в ту сторону Кругляша, где, по ее мнению, находилась избушка, в которой она оставила своего ребеночка. Ее, насколько я помнил, звали Жанна, очень неподходящее имя для такой ласковой, спокойной и простой женщины, к тому же «совершающей движение в сторону снижения психических качеств», то есть тяготеющей к образу жизни тихих. Я хорошо помнил, как они с мужем изменились за последние месяцы: перестали заказывать барахло с цифровых свалок, сменили фамилию, отказавшись от приставки Инстаграм, заинтересовались газетами из Тихой Москвы. Вероятно, это их и подвело. Кто-то донес, и вот они здесь. Вполне возможно, что они нужны полковнику для того же, для чего и я. То есть наоборот. Я показался полезным полковнику в том деле, для которого привезли сюда их. Или ее. Сам Смирнов по-прежнему отворачивался, завидев меня.

Дети поздоровались со мной, причем Петя кивнул, а Миша и Гриша громко сказали: «Здравствуйте, дядя Ваня». Потом они расселись вокруг стола и, разыграв очередность с помощью «камня, ножниц и бумаги», начали партию в шашки.

Ученый тем временем подбежал к цилиндру из нержавейки и обеспокоенно заглянул в него.

– Свежачок? – страдальчески усмехнулся Мураховский.

Затем неприятный человек с плохими зубами подбежал к полковнику и стал что-то негромко говорить ему на ухо. Ему практически не приходилось наклоняться. Полковник был такого роста, что, даже сидя в кресле, был не намного ниже ученого, стоявшего рядом.

Посовещавшись, они, по-видимому, решили оставить Гришу в покое и начали с Миши. На длинном низком столике разложили спички, иголки и карандаши. Стол одним концом придвинули к сияющему цилиндру.

– Ну что, Мишенька? – с неестественной ласковостью сказал ученый. – Попробуешь?

– А дядя Ваня не против? – вдруг спросил Миша.

Все посмотрели на меня. Даже Гриша с Петей.

– Конечно, не против, – сказал я. – Мне даже интересно. Я никогда ничего подобного не видел.

Я старался говорить мягко, но в то же время опасался, что мои слова прозвучат так же неискренно, как то, что говорил ученый. От этого мой голос невольно стал грустным. И все это заметили. Мне даже показалось, что в Мишиных глазах блеснуло сочувствие. Он вздохнул.

– Хорошо. – Миша подошел к столу.

Несколько секунд он барабанил пальцами по краешку стола, и затем две спички, вначале метнувшись, как от сильного ветра, поднялись в воздух сантиметров на пятнадцать, повисели, покачиваясь, и снова упали на стол.

– Мишенька, а теперь ближе, – елейным голоском пропел ученый.

Миша шагнул ближе к цилиндру. На это раз ему удалось поднять не только спички, но и иголки.

«Ил действует!» – подумал я. В том, что в цилиндре находится ил, который используют в качестве стимулятора, я уже почти не сомневался.

Невольно заинтересовавшись, я тоже шагнул ближе.

– А можно мне бумагу? – спросил Миша у полковника.

– Конечно, – просипел полковник, и ученый метнулся к полкам, взял детский альбом для рисования и вырвал из него листок.

– Куда? – спросил он.

– Вот сюда положите, – сказал Миша, показывая на край стола, касающийся цилиндра.

Ученый ребром ладони подвинул спички, иголки и карандаши и положил на их место альбомный листок.

– Дядя Ваня, смотри! – сказал Миша голосом циркового артиста. – Только для тебя!

В следующее мгновение со стола в воздух поднялся карандаш, покачался, затем повернулся заточенным концом вниз, опустился, коснулся листка и крупным детским почерком нацарапал на нем: «Не грусти».

После этого Миша, не спрашивая ни у кого разрешения, пошел и сел рядом с Гришей и Петей. Бур сузил зрачки. Мураховский потер лоб. Ученый зачем-то снова заглянул в цилиндр и даже как будто хотел сунуть туда руку, но потом отдернул, как могла бы поступить рассеянная хозяйка, внезапно решившая вытащить что-то голой рукой из кипящего супа и вовремя спохватившаяся.

Первым опомнился Бур.

– Жанна, давай-ка телефоны! – сказал он.

Жанна вопросительно посмотрела на Мураховского, который, не мешкая, присел у каких-то ящиков, открыл один из них длинным ключом с невероятным количеством насечек и достал оттуда два маленьких мобильных телефона NOKIA, черный и красный. Телефоны были мертвые, мертвее камня. Как в принципе и все, что перестало действовать после Переворота: телевизоры, двигатели внутреннего сгорания и туристические агентства.

Красный телефончик вручили мне, а черный – Пете. Петя задумчиво нажимал на кнопки, однако ничего не происходило. Жанна встала со своего места и, поправив волосы рукой, отвела Петю в сторону, к полкам с игрушками. Там они долго о чем-то говорили. Потом Жанна погладила Петю по голове, и они вернулись.

Петя сел на стул, наклонился, поставив локти на колени, и нажал кнопку указательным пальцем. В ту же секунду телефон в моей руке засветился, завибрировал, и крошечные динамики заиграли «Ориентация – Север, я хочу, чтоб ты верил, я хочу, чтоб ты плака-а-ал…». Как ни готовил я себя к такому исходу событий, все же не смог не вздрогнуть.

Ученый крысоподобно изогнулся и стал нервными дергаными жестами показывать мне, чтобы я «снял трубку». Ну что ж! Первый раз за шесть лет я нажал кнопку с изображением крошечной зеленой трубочки. Теперь уже двумя руками ученый с гнилыми зубами показывал, что надо поднести к уху. Я поднес.

– Разговаривайте! – страшным шепотом сказал ученый, вытягивая некрасивые губы.

– Алло! – сказал я и услышал в трубке легкое эхо своего голоса.

– Алло! – ответила трубка голосом Пети.

Петя сидел недалеко от меня, поэтому я слышал его и без трубки, но в трубке голос был громче и по-механически отчетливее.

– Приём! – сказал я, не зная, что делать дальше. – Приём! Как слышите?

– Да нормально он тебя слышит! – прогундосил на ухо подкравшийся сзади Мураховский. – Сделай отбой и набери его.

Я сделал, как мне было сказано. И снова все прекрасно работало. Петя отвечал, я спрашивал, и мы слышали друг друга.

Я очень волновался. У меня вспотели ладони. Ведь я держал в руках аппаратик, который мог бы стать моим спасением. Вот кто может и должен спасти нас. Петя! Миша хороший мальчик, прекрасный мальчик, но поднимание спичек в воздух силой взгляда не перебросит нас через тридцатиметровую изгородь. А Петя…

Тем временем Бур махнул рукой, и Жанна с Петей и Мураховским открыли дверь и вышли на улицу.

– Отойдите подальше, к воротам! – крикнул им вслед ученый.

Телефон у меня в руках снова умер. Я нажал на одну кнопочку, потом на другую, – безрезультатно. Это был неживой и бесполезный прибор. Повинуясь какому-то безотчетному импульсу, я шагнул вперед и положил красный NOKIA на длинный журнальный столик, на то место рядом с сияющим цилиндром, где несколько минут назад лежал листок с надписью «Не грусти!». Как только приборчик коснулся стола, экран засветился, появились знаки антенки и заряженной батареи. Ученый в этот момент стоял у дверей, довольно далеко от меня. Бур сидел в кресле и с непонятным выражением смотрел на Гришу. Никто из них ожившего приборчика не заметил. Я приподнял телефон. Экран погас. Я опустил. Экран засветился. Что бы это значило? Может ли это быть простым совпадением? Петя то включает, то выключает мой телефон и делает это как раз в то мгновение, когда я его то кладу рядом с цилиндром, то поднимаю? Или дело в иле? Пролонгированное антивоздействие?

Пока я размышлял над этим явлением, Миша с Гришей бросали на меня веселые взгляды.

И вдруг – на меня накатило.

Внутри меня словно взорвался какой-то светящийся газ. Все вокруг запульсировало в такт моему сердцу. Мир показался невыразимо прекрасным. В одно мгновение я понял и ученого с его отвислой губой, страхом и жаждой признания, и Бура, глядящего на сына с жестокостью, болью и кровной привязанностью, и прекрасные улыбки тихих детей. Все мои рваные мысли показались мелкими, не важными и смешными. Я больше ничего не боялся. Я понял, что живу в лучшем мгновении в лучшем из миров.

Мне было невероятно, невыносимо хорошо.

Я понял, что Я УЖЕ ДОМА.

И тогда я громко захохотал.

Все повернулись ко мне.

Но в следующую секунду все закончилось. Я будто опустился с небес на землю и снова стал маленьким, издерганным тысячами мыслей и страхов Иваном Кошкиным. Но в то же время мне почему-то казалось, что больше я никогда не буду таким, каким был до этого волшебного мгновения, что не смогу его забыть и буду везде и всегда искать его цвет, вкус и аромат.

– Извините! – сказал я Буру и ученому, обводя руками вокруг себя. – Всё это слишком сильно действует. Никогда не думал…

Но в этот момент женский голос снова запел из пластиково-металлической коробочки: «Ориентация – Север! Я хочу, чтоб ты верил…»

– Алло! – ответил я Пете, избавленный от необходимости придумывать объяснения своему внезапному хохоту.

Мы поговорили. Теперь я слышал Петю только в трубке. Это было намного убедительнее.

– Что и требовалось доказать, – сказал ученый, и я понял, о чем он.

Петя мог делать ВЕЩИ на расстоянии от цилиндра. Дивайс не соврал. Мальчик не зависел от ила.

– Зови их сюда! – сказал Бур.

Ученый протрусил к дверям, а я, вздрогнув, почувствовал в кармане джинсов какое-то щекочущее движение, словно туда залез жук. Хотел сунуть руку в карман, но, к счастью, заметил, как Миша, исподлобья глядя на меня, покачивает головой. Будто говорит: «Не надо этого делать, дядя Ваня! Не надо лезть в карман». И я не полез.

15

Через пару минут вернулся Петя с Жанной и Мураховским.

– А теперь, дети, – сказал полковник, поднимаясь с кресла, – посидите здесь с Жанночкой, поиграйте. Отдохните.

Пригнув голову, Бур вышел на улицу, за ним я и Мураховский. Дверь в Кругляш Мураховский запер снаружи.

– Созывай людей! – сказал ему Бур, неровной тяжелой походкой удаляясь в сторону каменного дома с красивой оградой.

– Видишь флаг? – спросил меня Мураховский, показывая на синее полотнище, перечеркнутое красной полосой по диагонали.

– Вижу, – ответил я.

– Вот иди туда. И жди.

Мураховский ушел, а я двинулся к большому деревянному дому, над которым развевался флаг. К этому времени я уже сообразил, что это скорее всего штаб охраны, а может быть, и что-то вроде офицерского общежития. На порог этого дома вышел Ратмир и взглядом стервятника обвел погрузившийся в тень двор инкубатора.

Вокруг не было никого. Я сунул руку в карман, в котором несколько минут назад шевелился «жук», и достал клочок бумаги. Разгладив его на ладони, я увидел, что это записка.

«Вам понравилось ощущение? Привет от Гриши и Миши. Не волнуйтесь. Вас уже ищут».

Я вспомнил небывалое переживание, пронизавшее меня в Кругляше, но не задержался на этом воспоминании.

«Вас уже ищут. Вас уже ищут. Вас уже ищут», – повторил я три раза. Потом еще раз поднес записку к глазам. Нет, никакой ошибки. «Вас уже ищут». Вот что там было написано.

Тогда я скомкал записку и хотел съесть ее, но почувствовал на ладони как будто легкий ветерок, разжал руку – никакого клочка бумаги там больше не было.

16

Когда все взрослое население собралось у дома с флагом, на крыльцо поднялся полковник.

– Вы знаете, я не люблю предисловий. Сегодня один из нас, человек, которому мы доверяли, более того, мать одного из наших ДЕТЕЙ, совершила проступок. – В этот момент Бур покачнулся, и мне снова показалось, что у него кружится голова. – Проступок, который мы не можем оставить безнаказанным. Все знают, что на территории инкубатора строжайше, раз и навсегда, без каких бы то ни было исключений, запрещено держать при себе и свободно перемещать модули мобильных телефонов. В любом состоянии. С аккумуляторами и без. В разобранном и собранном состоянии. Эта женщина – сейчас она находится в каземате, но вы знаете, о ком я говорю, – однажды уже нарушила это правило. И мы простили ее, учитывая ее честный труд, преданность ее мужа и талант сына.

Странно, думал я, слушая полковника. Очень странно. В Тихом мире никто из тихих не хранит мобильников и абсолютно не интересуется ими. В Секторе – все хранят мобильники, лелеют их, перекупают, обмениваются, носят с собой, поклоняются их изображениям. Да и здесь никто не отменил официального приветствия – когда ладонь, сложенную лодочкой, подносят к левому уху. Что, конечно же, является имитацией начала разговора по мобильному телефону. Отчего же тогда в инкубаторе сложился такой запрет? И какой в нем смысл, если ил и в действительности является непроницаемым щитом?

– Поэтому сегодня… – продолжал полковник.

– А детей-то всех попрятали, – произнес тихий голос слева от меня.

Я покосился, – рядом в толпе стоял Смирнов.

– Знают, что детям нельзя это слушать. А то никаких чудес не будет.

Я замер. Смирнов не смотрел на меня, но обращался явно ко мне.

– Никаких локальных воздействий. То есть Антивоздействий, – продолжал, как будто себе под нос, говорить он. – А если мы все сейчас выйдем и по очереди плюнем ему в лицо, кого он оставит в живых? Кого-то должен оставить. А то опять же без нас не будет никаких Антивоздействий.

Я незаметно, не поворачиваясь в его сторону, протянул к нему руку, схватил его за предплечье в грубой брезентовой штормовке и стиснул, пытаясь заставить его замолчать.

– Иван, вы тоже будете терпеть?

– Молчите! – прошептал я. – Поговорим позже.

– Утром она будет вывезена за пределы инкубатора специальной командой, – продолжал полковник. – Все вы хорошо знаете, что это значит. Надеюсь, это послужит уроком всем, и гражданскому населению, и военным. И повторяю еще раз. Никто из детей не должен знать, что случится завтра утром. Каждый, кто осмелится рассказать об этом ребенку, будет казнен в тот же день, когда об этом станет известно. А это СТАНЕТ известно. Об этом вы тоже все знаете. – Бур поправил лацкан пиджака и сиплым басом прорычал: – Р-р-разойтись!

17

Почти сразу же после объявления приговора жене Дивайса начался шмон. Всех гражданских загнали по избам и стали переворачивать постели, вытряхивать одежду, заглядывать в посуду и ковырять паклю в стыках бревен. Я, конечно, не видел, что происходило в других избах, но в нашей обыск прошел именно по такой схеме. Под конец один из охранников даже вскрыл заднюю крышку монитора, на котором была наклеена синяя блестящая надпись «FUTURE».

– Все равно он хрен когда заработает, – пробормотал в раздражении боец.

«Вот оно как! Политическая неблагонадежность?» – позлорадствовал я.

Откуда-то от соседей послышался треск раздираемого на куски дерева – то ли отрывали половицы, то ли отбивали ножки от стола.

В общем, шмон прошел серьезный.

Я во время обыска сидел в избе один. Анфиса готовила ужин на кухне. Поделиться тем, что сообщили мне в записке Миша и Гриша, было не с кем. Но зато я мог позволить себе спокойно и даже с чувством внутреннего превосходства наблюдать за потными взъерошенными бойцами, выполняющими приказ полковника. «Вот придут наши, не так забегаете! – думал я. – А они уже идут. Тихие дети не умеют врать. Сказали «ищут» – значит, ищут».

Конечно, я задавал себе вопрос, каким образом мальчишки могли об этом узнать, ведь мы ограждены Суперщитом, за который не проникает никакое Воздействие и Антивоздействие, а следовательно, и телепатия всех видов и подвидов, но решил не ломать голову, а довериться фактам.

Во время ужина я намеревался дать знак Смирнову и поговорить с ним где-нибудь на улице, вдали от внимательных ушей. Но на этот раз в столовой дежурил не один, а сразу три охранника, которые ни на секунду не спускали глаз с гражданских. Так что ничего из моей затеи не вышло.

А после ужина нас снова разогнали по камерам.

18

Анфиса пришла поздно и принесла с собой алюминиевую ложку и кусок красного кирпича.

– Это что? – спросил я.

– Ножи на кухне пересчитывают и запирают на замок, а из этого, – она подбросила кусок кирпича на руке с таким веселым выражением, будто хотела засветить кому-то в висок, – из этого мы сделаем прекрасную заточку.

– Анфиса, ты видела, что они делают с теми, кто хранит запрещенные вещи? А оружие запрещено.

– Волков бояться… – сгнить в инкубаторе, – сказала девчонка, пристраивая кирпич на столе и начиная с увлечением тереть об него черенок ложки.

– Анфиса, посмотри на меня!

– Что такое?

– Посмотри, говорю!

– Ну что?

– Анфиса, нас уже ищут.

– Свежо предание, но Интернета нет как нет, – поделилась она поговоркой новейшего времени.

– Это не предание. – И я рассказал ей все и про записку, и про ил, и про Петю, который оживляет мобильники, и под конец про Смирнова, который может оказаться нам полезным.

– Не знаю, я вижу только один способ покончить со всем этим. – Анфиса, прищурившись, посмотрела на ложку и снова начала точить ее об кирпич.

– Но мы не можем сидеть просто так! – воскликнул я. – Мы должны что-то делать.

– А я и делаю, – сказала Анфиса. – Точу ложку.

– Может быть, мне стоит поговорить с Петей и попросить его позвонить кому-то из тех людей, с которыми ты знакома? А?

– Во-первых, – ответила Анфиса, – где вы теперь, после такого шмона, найдете телефон? Во-вторых, ты сам говоришь, что через этот б…й ил никакой сигнал не пройдет. А в-третьих, если поймают, убьют всех. Может быть, даже и Петю. Ты готов рискнуть?

– Но что тогда делать? Как сообщить им, где мы?

– Ваня, дорогой, раз они взялись искать, то, поверь, найдут и без твоей помощи.

– Но когда? Вот в чем вопрос. Когда? И сколько дней мы продержимся?

– Веди себя хорошо, участвуй в экспериментах и все такое, и тебя не тронут.

– А тебя?

– За меня не беспокойся.

– Что значит не беспокойся? Я же из-за тебя здесь! А ты тут заточки изготавливаешь! Знаешь, что мне полковник сегодня сказал? Сказал, что проверит, как мы, ну это…

– Трахаемся или нет? – спросила Анфиса, подняв ложку против света и оценивая, как движется дело. – И проверит. Я ж тебе говорила.

– Он абсолютно сумасшедший, Анфиса. Если проверит, а мы не это… А мы ничего… То убьет и всё. Просто из каприза. Хоть я вроде ему и нужен. Ты, говорит, будешь медиумом, то есть посредником между мной и детьми. «Ответственная должность. Кадры решают всё»… Кадры кадрами, но если ему вздумается, завалит в три секунды. Поэтому нужно спешить. Нужно помочь людям из Тихой быстрее найти нас. Брось ты свою ложку! Давай лучше придумаем, как сообщить им, где мы!

– Вот ты, Ваня, вроде умный, а дурак, – сказала Анфиса, спокойно откладывая ложку в сторону. – Готов идти на смертельный риск из-за того, что боишься, что полковник проверит, трахались мы или нет. Зачем? Не проще ли совместить приятное с полезным? А? Кошкин? Давай сделаем, чего они от нас хотят, и пусть проверяют! А насчет процедуры проверки ты за меня не переживай. Я в Секторе выросла, я и не такое еще видела, сам знаешь.

Я промолчал.

– Ты мне скажи, почему не хочешь? Это что, любовь?

– Не знаю. Не только. Не могу тебе объяснить.

– Значит, любовь, – вздохнула Анфиса. – Хочу тебя обрадовать, – сказала она через минуту.

– Давай, – пробурчал я, укладываясь на кровать и внезапно чувствуя себя абсолютно изможденным.

– Вот этот вот Фликр, который побелел как снег, когда толстяка замочили, он неплохой парень… – Она почему-то сделала паузу. – Так вот, он сказал, что у Бура есть План Б.

– Как?

– План Б.

– И что это значит?

– А вот что. Ты на что надеешься? На то, что, когда наши сюда подойдут и напомнят Буру о Пакте, он сразу подчинится и нас выдаст.

– Ну да, – сказал я. – Иначе Сектору обрубят электричество и прекратят поставки продуктов. И через три дня их хваленое государство разлетится в пух и прах. Прощай прогресс и надежды на холодную войну с раем!

– Вот раньше они, наверное, этого и боялись. И Бур, и тем более Рыкова. Но то было раньше. Теперь Бур изменился. По Плану Б – наплевать ему на Сектор и на государство, на прогресс, чип-шопы и церкви ангелианцев. Пусть весь Сектор хоть с землей сровняют. Вместе с жителями. А сверху асфальтовыми катками пройдутся. Наплевать. А значит, полковник ни на какие соглашения ни с кем не пойдет.

Меня подбросило как на пружинах. Я сел.

– И в каком случае вступает в силу План Б?

– Ты только не нервничай, ладно, Кошкин? План Б вступил в силу три дня назд. Бур уже объявил об этом личному составу инкубатора. Когда сюда подойдут (если, конечно, подойдут), он на переговоры не пойдет, а будет биться до конца.

– Это что, война? – тихо спросил я, чувствуя, как холодеет в груди.

– Война.

– Но на что он надеется? Тихих больше.

– Тихих, может быть, и больше, да кто пойдет воевать? А тут, ты сам видишь, отъявленные головорезы. Плюс дети-Омега.

– Ну, насчет них ты можешь не беспокоиться. Дети – тихие. Они по определению в войне Буру не помощники.

– А это как сказать. Фликр говорит, что если оживить любой прибор или механизм (при помощи детей, конечно) и установить его после этого на платформу из ила, то дальше он будет сам работать. До тех пор, пока его не стронешь с места. Чудесный ребенок при этом больше не нужен. Например, пушка. Ребенок запустит шутки ради, а через несколько дней из нее по людям начнут стрелять.

– Не может быть! – воскликнул я, вскакивая с кровати. – Этого не может быть!

– Ты еще скажи, что это «невероятно», – поддела меня Анфиса. – Твое любимое словечко. А еще Фликр говорит, что видел на складе два танковых пулемета ПТК.

– ПКТ, – машинально поправил ее я. – ПКТ. Серьезная штука. Кирпичную стену крошит, как трехмиллиметровую фанеру. А что это этот Фликр тебе такие вещи рассказывает? Ты ему, случайно, коленку между ног не вставляла? В шею не целовала?

– А что тут такого? Молодой парень. Приятный.

– Боже мой! – воскликнул я, забыв, что зарекался упоминать Бога всуе. – Боже мой! За что мне это?.. Когда мы вернемся в Москву, это будет самый счастливый день в моей жизни. Знаешь почему?

– Свою любимую встретишь?

– Нет! С тобой распрощаюсь! Навсегда. Буду ходить по улицам, а тебя рядом нет. Пить чай, тебя тоже нет. Зайду в душ, и там тебя нет. К друзьям – и там никакой Анфисы!

– Кошкин, ты бы прекратил истерику, ладно? – сказала Анфиса, пробуя остроту заточенной ложки пальцем. – У меня вот какая идея есть. Я так поняла, с детьми у тебя уже неплохие отношения, и один из них, по-моему, Левин сын, умеет предметы перемещать. Так пусть он из оружейной комнаты, которую ты видел рядом с кабинетом Мураховского, все оружие повытаскивает. Охранники кинутся – нет оружия. А мы его себе возьмем. Если вооружимся, ты, я, Смирнов, вот и получится, может быть, что-нибудь.

– Да нет же, Анфиса, нельзя, не сможет он. Миша и карандаш-то еле от стола оторвал, а тут арбалеты, мечи разные, дротики… Тяжелое это всё, не получится. Понимаешь, карандаш лежал прямо рядом с цилиндром, в котором ил, а отошел на полтора метра – все, только спичку может приподнять. А на три метра отойдет – и ничего не сможет.

Вскоре, чтобы не возбуждать подозрений, мы погасили свечи, но еще долго после этого спорили и составляли планы, из которых ни один не годился, так что я в отчаянии даже начинал подумывать, а не послушать ли Анфису и просто пойти и замочить Бура, а если не получится, то какая разница, как помирать, все равно вариантов нет.

Наверное, около часу ночи Анфиса подкралась к дверям и минут за десять – пятнадцать просверлила заточенной ручкой своей ложки дырочку между неплотно пригнанными бревнами внешней стены. Заглянув в нее, она шепнула:

– Иди посмотри!

Я подошел и заглянул. В дальнем конце инкубатора человек восемь охранников при свете луны выгружали в склад продукты из двух доверху нагруженных телег.

Наконец мы легли.

– Укрывайся одеялом, – сказала Анфиса. – Не бойся. Рискнем и сегодня не потрахаться.

И она захихикала.

– Тише! – сказал я и тоже начал хихикать.

Через минуту мы уже смеялись, как сумасшедшие, зажимая рты руками, и мне казалось, что я вижу, как блестят в темноте Анфисины косящие глаза, очень, между прочим, красивые.

Когда мы успокоились, она погладила меня по щеке, вздохнула и сказала:

– Ну как знаешь… А я вот все время думаю, как бы Сервер поступил на твоем месте? Тоже рисковал бы жизнью, лишь бы мне не изменить? А?

– Давай спать, – прошептал я.

19

На рассвете я проснулся и сел в кровати, словно кто-то рванул меня вверх за грудки. На улице послышалось лошадиное ржание и хриплый лай собаки. Босиком я подошел к бревенчатой стене, вынул клочок пакли, которой мы заткнули дырку, проделанную Анфисой. На площадке между конюшней и мастерской топтались несколько всадников. К седлам были приторочены лопаты. Рядом стояла высокая карета, обтянутая черным кожзаменителем, перед которой встряхивали гривами две белые лошади.

Откуда-то справа появился Ратмир. Он вел за локоть жену Дивайса. Она была в сарафане. Связанные руки держала за спиной. А рот был перевязан или заклеен чем-то, возможно, скотчем, на таком расстоянии было не разглядеть.

Подошел полковник. Все вскинули руки лодочками к левому уху,втолкнули женщину в карету. Затем туда же, пригнувшись, влез полковник, а за ним – Ратмир.

Открылись ворота, и кавалькада покатила из инкубатора в лес.

В следующий раз я проснулся от лязга засова на нашей двери. «Подъем!» – прокричал незнакомый голос.

Когда я вышел, распряженная карета стояла у конюшен, но нигде не было видно ни полковника, ни Ратмира и никого из тех бойцов, которые выезжали на казнь.

Я прошел в уборную, потом умылся и уже подумывал, как улизнуть от Дивайса и поговорить со Смирновым, когда вдруг ворота в дальнем конце городка поползли в стороны и в них въехали три грязных усталых всадника. Поперек седла у одного из них висело длинное тело связанного человека в военно-полевой форме и крепких черных ботинках на шнуровке.

Когда они проезжали мимо меня к каземату, я увидел лицо человека. У него была рассечена бровь и кожа на лбу, и пол-лица покрывала спекшаяся кровь. Но я узнал его.

Это был Сергей. Сережа. Высокий покладистый охранник с восьмого этажа. Из дома Никиты Чагина.

Часть пятая

1

Говорят, что любая определенность лучше неизвестности. Я и сам так считал до сегодняшнего утра. А какие-то пять-шесть дней назад я и вообще предпочитал, чтобы бить начинали как можно быстрее, потому что, если честно, обмирать от ужаса и ожидания было намного тяжелее, чем терпеть побои.

Последние дни чем больше я узнавал, тем больше возникало вопросов и тем плотнее становилось облако неизвестности, в которое я погружался. Передо мной приоткрыли завесу самые невероятные тайны, какие только может представить себе человек. Но при этом я по-прежнему не знал, как выбраться из инкубатора. Да что там выбраться! Я даже не представлял, каким способом мы могли бы отправить весточку за пределы этой чертовой изгороди, выросшей на кольце из таинственного ила, обладавшего не укладывающейся в сознание силой.

Я не знал своего будущего. То есть я никогда его, конечно, не знал. «Человек предполагает, а Господь располагает»» – так говорили раньше. Но последние дни я перестал даже предполагать. Мне было совершенно, абсолютно неизвестно, что может произойти со мной не только на следующий день, но и в следующие полчаса, и даже в следующую секунду.

И все-таки первое же зерно определенности вызвало у меня поначалу такой острый прилив паники, что снова захотелось назад, в густой туман неизвестности и неясных вероятностей.

Стоило мне увидеть Сережу (мне показалось, что и он увидел и узнал меня!), как внутри зашевелились предательские мысли.

Они близко, думал я, они подошли. Судя по тому, что Анфиса рассказывала об Адамове и апрельских событиях в Секторе, это ребята серьезные, очень серьезные. Но они не знают, что их ждет за изгородью. Они ничего не знают об инкубаторских детях-Омега, ничего не знают об иле и даже не знают о том, что полковник Бур жив и не собирается сдаваться и уступать.

Как только они сунутся, начнется бойня. Не знаю, что будет с ними, но нас точно всех перебьют. План Б. Два слова. Даже полтора. Но за ними – кровь, дерьмо и трупы. Конец. Грязь, холод и вечное небытие.

Так не лучше ли оставить все как было? Пусть Бур сумасшедший, и завтрашний день неизвестен, но жить можно и здесь, в инкубаторе. Я посредник, медиум, у меня есть интересное занятие. И откуда нам знать, что Бур не сможет выстроить нормальное общество? Вон какой была Европа в доцифровую эпоху! А построили ее живодеры не лучше полковника… Кормят тут нормально, двуспальная кровать, даже душ есть, и обещали баню. Зачем дергаться?

Но в следующую секунду я вспомнил, как визжала жена Дивайса, и как толстяк Тэг перед казнью выкрикнул, что его зовут Ваней, и глаза Миши, в которых было столько тепла и доверия, и как Чагин не захотел со мной говорить, потому что я «ни на что хорошее не способен». И Надю. Ее ласковые руки и испуганные глаза. И наваждение отступило.

Надо пробиваться, решил я. Смотреть только вперед. Будь что будет. «Взявшийся за ручки плуга и оглядывающийся назад – не пахарь», – вспомнил я слова из какой-то хорошей книги.

2

Вскоре в спортгородке я увидел Смирнова. По тому, как он вел себя, посматривал в мою сторону и не очень убедительно делал гимнастические упражнения, я понял, что парень ищет встречи со мной. Я подошел, остановился неподалеку и начал делать разминку.

– Вы получали вчера записку? – глухо спросил Смирнов, влезая на брусья.

– Возможно, да, возможно, нет, – сказал я.

– Я знаю содержание записки, – отжавшись один раз, сказал Смирнов.

– Послушайте, я давно вас знаю. – Я делал вращения туловищем. – И вы, и ваша жена Жанна мне всегда были очень симпатичны. Я склонен доверять вам. Но цена ошибки слишком высока. Попробуйте убедить меня, что я могу вам верить.

– Я знаю, что вас ищут ваши люди из Тихой. И не знаю, как для вас, а для меня это последний шанс. Если нас никто не выручит, я не продержусь здесь и двух недель. Я больше не могу, я сломался. Мы с женой, когда узнали, что у нас будет ребенок, стали думать о его будущем и как-то не видели это будущее в Секторе. Помните, мы расспрашивали вас о жизни в Тихом мире? Перестали посещать клубы, тратить деньги на имитации компьютерных игр, и-мэйлы, и-форумы. Жанна даже одеваться стала проще. На этом нас, наверное, и подловили. Понимаете, я устал от Сектора уже полгода назад. Но у меня была мечта – уехать в Тихую. Она поддерживала. Ее разрушили за пять минут. Пришли и выволокли нас из дома, даже не дав собраться. Теперь у меня нет мечты. Вернее, теперь у меня осталась одна мечта, одна мысль, одно желание – выбраться отсюда. Или убить полковника. Или плюнуть ему в лицо и погибнуть самому. Если вы мне не поможете, я так и сделаю… Скажите, эти люди, которые вас ищут, они способны вытащить нас отсюда?

У меня не было причин не доверять Смирнову, но ведь и я казался убедительным в глазах Дивайса, когда втирал ему разную лабуду про то, что он может стать новым епископом.

– А откуда вы узнали о записке? Предположим, какая-то записка была.

– Как откуда? От Миши. Он советовался со мной, отправлять вам ее или нет.

– Ну и что там было, в этой записке?

Смирнов спрыгнул с брусьев и наклонился, уперев руки в колени. Он тяжело дышал.

– Что вас ищут. И вопрос, понравилось ли вам ощущение?

– Если это и на самом деле Миша рассказал вам, может быть, вы знаете, о каком ощущении идет речь? – спросил я, цепляясь за турник.

– Знаю, и лучше вас. Вчера в Кругляше вам внезапно стало очень хорошо. Вас покинули все тревожные мысли, а мысли других людей стали понятны, словно эти люди оказались прозрачны, сделаны из стекла. Вам показалось, что вы пришли туда, откуда уже никуда не надо больше идти. И вы перестали бояться.

– Я поражен, – выдавил я, делая усилие и вынося подбородок над перекладиной. Я и на самом деле был поражен.

– Это еще не всё. Я могу сказать вам, что это за ощущение. Приблизительно так чувствовали себя в день Переворота те люди, которые перевернулись, то есть стали тихими. В сущности, вы просто на несколько секунд стали тихим.

– Как… это… удалось? – Я продолжал подтягиваться. – Почему я им стал? Это действие ила?

– Нет, Иван. Это сделал Гриша.

– Гриша?

– Гриша. Видите, я рассказываю вам вещи, от которых может зависеть мое спасение и жизнь Гриши. Просто потому, что вам верят дети. А значит, верю и я. И еще потому, что мне все равно ничего больше не остается. Я просто вынужден кому-то верить.

– Ну, на этот раз вы не ошиблись. – Я спрыгнул с турника.

– Гриша может любого человека сделать тихим. Но только на очень короткий промежуток времени, длительность которого сильно зависит от человека. Например, у вас это состояние длилось около тридцати секунд. А у Фликра минуту.

– Фликра?

– Да, Фликра. Гриша успел поэкспериментировать. У Мураховского пять-шесть секунд. А у полковника вообще, по-видимому, не возникает никаких подобных ощущений. Гриша пробовал делать это каждый раз, когда его отец принимал решение о том, казнить или помиловать кого-либо из наших людей.

– Так дети знают о казнях?

– Конечно! Они крепче, чем вы думаете. Вы ведь жили среди тихих и знаете, что тихий не значит мягкотелый. Так вот, Гриша пробовал проделать этот фокус с отцом и, может быть даже, в случае удачи как-то повлиять на его решение. Но Бур никак не реагировал. Его речь даже не теряла своей плавности. У него только кружилась голова.

– Так вот почему мне казалось, что он иногда покачивается!

– За нами следит вон тот охранник, – сказал Смирнов. – Не хочется, но придется для конспирации лезть на канат. Полезли?

Я кивнул. Чувствовал я себя неважно. Сказывались недосып и тяжелые, изматывающие размышления. Но делать нечего, нужно было лезть. Хорошо, что канатов было подвешено два, в метре друг от друга.

– Если бы Гриша мог действовать на всех без исключения и этот тихий эффект длился хотя бы час, ну, даже полчаса, мы бы давно бежали отсюда.

– Но он мог бы повторять это каждую минуту, разве нет? Просто не дать охранникам прийти в себя.

– Нет. С одним и тем же человеком это можно сделать только два-три раза в сутки, да и Гриша не в состоянии превратить в тихих всех охранников сразу. Трех, от силы четырех человек за раз. Не больше. Вы, кстати, знаете, почему вас не убили и оставили здесь?

– Знаю, – сказал я, взобравшись на самый верх, обмотав ногу канатом и повиснув наверху, как матрос парусника. – Чтобы я поработал посредником между Мишей и Буром. Медиумом, так сказать. А когда у Миши в моем присутствии стало лучше получаться, Бур понял, что во мне не ошибся. И с этого момента я ему стал нужен еще больше.

Смирнов неожиданно улыбнулся.

– Дети! – сказал он. – Вы не знали, что они могут хитрить? Миша и до вас мог двигать шашечки и написать записку карандашом без помощи рук. Просто они намеренно скрывают размеры своих способностей от полковника и его помощников. А когда появились вы, вы понравились Мише, и он решил вам таким образом помочь, показать полковнику, что вы даете результат, а значит, вас надо беречь.

Мы спустились вниз, я больше не в состоянии был делать силовые упражнения: голова кружилась, руки отваливались. Я сел на скамейку и стал делать медленные наклоны, как бы растягивая мышцы ног.

– А самое главное, – сказал Смирнов, – что вас взяли в посредники не между Мишей и Буром, а между Гришей и Буром, то есть между Гришей и его отцом. Миша – это пробный камень. Просто решили присмотреться и проверить. У Гриши характер сложнее, да и в семье, сами понимаете, ситуация не из легких. Из мальчишек Миша самый крепкий.

– А я думал, Петя.

– Нет, просто Петя старше, и у него лучше с мобильниками получается.

– И к тому же он в состоянии оказывать антивоздействие без помощи ила, – вставил я.

Смирнов снова улыбнулся:

– Молодцы мальчишки! Хорошо дурачат! Вы тоже поверили? Кто вам сказал? Мураховский? Или Дивайс?

– Дивайс.

– Хвастливый осел. Иван, правда заключается в том, что все пацаны совершенно не нуждаются в иле. Девчонка, Ирочка, Катина дочка, она да, только у цилиндра может работать. Но это пока. Мальчишки тоже так начинали. Но теперь они могут делать свои фокусы и рядом с цилиндром, и вдалеке, и вообще без этой волшебной грязи.

– Но зачем этот обман?

– Это легко понять, вы потом разберетесь.

– Так, значит, и Щита никакого нет?

– Нет. – Смирнов вдруг помрачнел. – Щит есть. Это правда. Никто из детей не может переступить эту границу. Нельзя ничего ни получить из-за изгороди, ни отправить туда. Нельзя позвонить или принять звонок. Нельзя перебросить записку, как это делает Миша, или еще какой предмет. Нельзя сделать тихим даже на одну секунду никого, кто находится за изгородью. Это действует в обе стороны. То есть оттуда сюда тоже ничего нельзя передать. Я думаю, что даже если бы кто-то из детей мог выстрелить, то пули просто не перелетели бы на ту сторону.

– А что бы с ними случилось?

– Не знаю. Может, расплющились бы о невидимую стену и упали. А может, растворились бы в воздухе. Пока никто не пробовал.

– Послушай, Смирнов! – перешел я на ты. – Ты понимаешь, что это все значит?

– Понимаю! – ответил Смирнов. – Что нам не помогут чудесами из-за пределов инкубатора. Но нам могут помочь грубой силой.

– Грубой силой, – повторил я, глядя вдаль и стараясь улыбаться, так как прогуливающиеся охранники то и дело посматривали на нас. – Раз пошла такая пьянка, ты слышал что-нибудь о Плане Б?

– Нет.

– Когда придет помощь из Тихого мира, здесь будет сложная, очень сложная обстановка, товарищ Смирнов. Это не они нам помогут, это мы должны им помочь.

– Что же мы можем сделать?

– Нас трое. Я, ты и Анфиса. Если мальчишки будут на нашей стороне, мы кое-что сможем, я уверен. Нам нужно быть начеку. Как только помощь снаружи подойдет – действовать по обстоятельствам и без промедления. Ты готов?

– Готов, – глухо, в землю ответил Смирнов, бывший Инстаграм.

– Нам нужна связь. Если честно, я вообще удивлен, что нас до сих пор не разогнали по камерам. После того как утром привезли раненого. Ты его видел?

– Да, в щель, из кухни. Я там помогаю поварам.

– Отлично, значит, ты ближе к Анфисе. Уже хорошо. Мне надо ее насчет тебя предупредить. А то она может и пику между ребер засунуть, она такая. Так вот, этот человек, этот раненый – это разведчик, это один из тех, кто нас ищет. Значит, они близко. Нужно готовиться. Миша сможет обеспечить связь? Передавать записки, если что?

– Да, сможет.

– Он живет с вами?

– Да.

– Поговори с ним немедленно. Пока Бур не спохватился и не изолировал нас всех поодиночке. Понял?

– Понял, – сказал Смирнов.

– Ну, тогда – поехали! Как говорил Юрий Гагарин, – сказал я.

– А кто это? – спросил Смирнов.

3

Я успел предупредить Анфису. Она воодушевилась. Одна только мысль о возможности вооруженного сопротивления сразу привела ее в бодрое состояние духа.

– Может, и ты, Кошкин, поймешь, что единственный способ – это убить гада! – сказала она.

Тем временем в инкубаторе становилось все тревожнее. В воздухе словно сгущался запах крови. Несколько охранников, выйдя из большого дома, над которым развевался сине-красный флаг, побежали к мастерским, причем так быстро, что привязанные неподалеку собаки, вероятно, непривычные к такой суете, натянули цепи и зарычали. Ратмир несколько раз выходил и заходил в дом полковника. Сам полковник появился на балконе, глянул в сторону бассейна и прорычал:

– Светлана! Оденься и немедленно в дом!

– Ну что еще? – крикнула в ответ Светлана, невидимая за розами и самшитом. – Нельзя позагорать?

– Нельзя, – сиплым басом сказал полковник.

Через полминуты над кустами появилась мокрая голова, плечи и голая грудь Светланы.

– Инджойте и остальное приложится вам! – закричала она через забор всем, кто в это время находился во дворе инкубатора.

Появился Ратмир и, грубо схватив ее за руку, втолкнул в дом.

Однако судьба Светланы мало заботила меня. Меня интересовал Сережа. Что с ним? Как он попался? Где? Что теперь с ним будет? Неужели люди полковника осмелятся?.. Я понимал, что Бур готов на все, и слышал о Плане Б, но все-таки не мог до конца поверить в его реальность. Как-никак, а это означало бы войну между двумя мирами, и эта война представлялась мне необыкновенно страшной, окончательной и от этого неправдоподобной, как ядерная атака в старом цифровом мире.

В общем, я изо всех сил хотел верить, что с Сережей все будет хорошо.

Сделав вид, что направляюсь в уборную, я решил прогуляться мимо каземата, в надежде, что мне удастся что-нибудь услышать или даже увидеть. Но охранник, стоявший у дверей в это самое мрачное здание инкубатора, выбежал мне навстречу и толкнул в грудь.

– Пошел! – крикнул он.

– Да что такого, я в уборную!

– Пошел, я сказал! – Охранник выхватил из ножен тесак, блеснувший на солнце, и замахнулся.

Я попятился и прошел к уборным не напрямую, а вокруг, по большой выпуклой кривой. Там я засел на некоторое время, пытаясь провести рекогносцировку через окошко в виде сердечка. Но никакого движения рядом с казематом больше не было.

Зато в восточной части инкубатора кипела какая-то непонятная деятельность. Вбегали и выбегали то в мастерскую, то в конюшню. Вынесли из конюшни огромный длинный кусок железа, похожий на рессору от старинного грузовика, и стали прилаживать его к воротам в виде дополнительного засова. Этого, наверное, показалось мало, и через пару минут притащили еще один.

Дыру в земле, в которую неведомой силой всасывало разломанное днище телеги, накрыли сколоченным из досок деревянным щитом и начали сооружать на нем нечто вроде стола с излишне толстыми ножками и чрезмерно массивной столешницей.

Затем появился Ратмир. Все бросили свои занятия и побежали к недостроенной вышке, прилепленной одной стороной к Кругляшу. Там они выстроились в две шеренги, и началось что-то вроде переклички.

Как только я вышел из своего укрытия, Ратмир вложил два пальца в рот, оглушительно свистнул и помахал мне рукой. Я пошел на его зов.

– Бегом! – крикнул он злобно. – Бегом, мать твою!

Я потрусил. Как только я приблизился, он схватил меня за плечо железными пальцами, рванул и почти потащил ко входу в Кругляш.

– Не надо так дергать, – сказал я, споткнувшись. – Я и сам прекрасно дойду.

– Shut up! – неожиданно рявкнул он по-английски.

В Кругляше уже находились Миша, Гриша и Петя. В кресле сидел Бур, в такой же вальяжной позе, что и всегда. Только зрачки его глаз сужались и расширялись чаще обычного.

Я почти все время находился во дворе инкубатора и старался запоминать детали происходящего, однако не помнил, чтобы Бур покидал пределы своего особняка и чтобы мальчики входили в Кругляш. Вероятно, подумал я, их привели сюда через подземный ход, как и меня когда-то. А раз и полковник здесь, значит, есть еще один подземный ход?

Рядом с мальчиками стояла Жанна, у цилиндра крутился ученый с обвислой губой, а слева, ближе ко входу в подземелье, страдал от головной боли Мураховский. У полок с игрушками я заметил большой лист железа с наклеенными на него толстыми полосами черной жесткой резины, напоминающей резаные автомобильные покрышки.

– Послушайте меня внимательно, – сказал полковник. – Очень внимательно. В первую очередь я обращаюсь ко взрослым. Обычно мы такие дела решали без детей, щадили их нервы и сердца.

«Полковник заговорил о сердцах! Дело плохо, – подумал я. – Что они узнали от Сережи?»

– Но сейчас не тот случай, – продолжал он своим сиплым басом. – Долгое время мы здесь занимались научными изысканиями и экспериментами, которые должны изменить жизнь всего человечества. Кое-кто находится в инкубаторе очень давно. Гриша фактически вырос здесь, около года назад приехал Миша. Они помнят, как в лесу стояло только два дома и больше ничего.

Бур сделал попытку улыбнуться детям. Но ни Миша, ни сын полковника не ответили на его улыбку.

– Другие попали сюда, в это священное для будущего всех землян место, сравнительно недавно, месяц, два назад, когда уже появились стены, изгородь и все необходимое для нормальной жизни. И совсем недавно к нам присоединился очень интересный молодой человек, – Бур кивнул в мою сторону, – который, я уверен, уже понимает всю важность происходящего… Мы собирались построить новый мир взамен деградирующего старого. Воздействие раскололо человечество на две части – так называемых тихих и так называемых дерганых. Первые опустились в болото самоуспокоения, вторые, лишившись технологий, испугались и погрузились в пучину извращений. Мы хотели, и мы хотим объединить и тех и других под знаменем прогресса, развития и возрождения всех технических достижений, которые были утеряны во время Переворота. Для этого у нас есть всё – воля, великолепные организаторы, – Бур показал на Мураховского, – и дети, которые являются не просто, как их раньше называли, цветами жизни, а, я бы сказал, цветами будущего, и даже более того – хранителями будущего. Не всегда понимая смысл действий взрослых, они тем не менее самоотверженно помогали нам заложить фундамент, на котором мы построим новый мир, мир техники, скоростей, процветания, крепкой власти, здоровья, дисциплины и порядка. Мы работали не покладая рук, но считали, что располагаем достаточным количеством времени для завершения наших изысканий. События последних дней, и прежде всего то, что случилось сегодня, говорят о другом. Времени у нас не остается. Силы зла, прознавшие о существовании нашего городка будущего, приближаются к нам. Каждую минуту они могут оказаться под стенами инкубатора. Их задача – уничтожить нас всех. Убить военных, гражданских и детей. Сжечь лаборатории и мастерские. Стереть с лица земли саму память о нас. Но прежде чем они убьют нас, они попытаются вырвать из наших людей те священные тайны, которые были отвоеваны нами у природы в трудах и лишениях. Эти люди, которых устраивает нынешнее положение в бывшей Великой державе, которые тайно управляют и жителями Тихой Москвы, и жителями Сектора, которые вынашивают планы по превращению целых народов в животных, в скот, в быдло, – эти люди просто так не сдадутся. Они будут пытать взрослых и детей. Пытать. Я знаю, на что они способны. Нам уготовлены страшные мучения. Не буду живописать их. И прежде всего потому, что верю и знаю – мы победим.

Я вдруг подумал, что не зря полковника хочет убить чуть ли не каждый второй человек из тех, кто его близко знает. Не только за невероятную жестокость и тонны пролитой крови, но и, наверное, за такие вот речи, подменяющие понятия и сбивающие с пути.

Как говорить с Мишей после такого выступления? Кто мне поверит, когда я затяну подобную же волынку, только на свой лад?

«Лучше бы тебе мельничный жернов повесили на шею и бросили в омут, чем… – пытался вспомнить я строчки из читанного однажды Евангелия, – чем соблазнишь ты хоть одного из малых сих». Вспомнить не получалось, а то, что всплывало в памяти, хоть и передавало общий смысл, совсем не обладало той силой проникновения и убеждения, которая была в старой книге.

– Мы победим, – повторил Бур. – Я хочу, чтобы все понимали, – полковник пристально посмотрел на меня, – что среди наших бойцов есть герои. Есть люди, преданные делу до последней капли крови. Не секрет, что многие хотели и хотят расправиться со мной. Но даже если их желания осуществятся и я погибну, врагам это ничего не даст. Пока жив хотя бы один из наших самых преданных бойцов, таких как Ратмир и его команда, никакой враг не завладеет инкубатором и нашими детьми. Еще раз повторяю. Мы победим. Мы найдем способы и средства… И именно с этой целью мы собрались здесь сейчас. Сегодня мы должны сделать попытку возродить ту технологию, которая поможет нам спастись от зверской расправы и спасет в дальнейшем, я в этом уверен, весь мир и все население планеты… Мураховский! – дал знак полковник.

И Мураховский со своей страдальческой гримасой на лице сделал два шага к столу и с тяжелым стуком выложил на него пистолет Макарова. ПМ.

4

Несмотря на потрясающее красноречие, с которым Бур пытался подтолкнуть всех нас к авральной работе, оживить пистолет не получалось.

Полки с игрушками отодвинули в сторону и на их месте закрепили на стене лист железа, покрытый резаной резиной. Я вспомнил, где видел нечто подобное. В армии похожие листы были в специальных боксах, расположенных во дворе караульного помещения. Там мы разряжали автоматы Калашникова и, целясь в лист с резиной, проверяли, не остался ли случайно в патроннике патрон. Помню, как однажды в соседнем боксе прозвучал выстрел – и какой шухер подняло по этому поводу начальство!

Короче, в течение часа, не меньше, то Мураховский, то сам Бур брали в руки «макарова», подходили к цилиндру, поплотнее, по возможности, прижимаясь к нему ногами, и целились в лист с резиной.

Мальчишки работали поочередно. Их тоже ставили поближе к сияющему нержавейкой цилиндру, чтобы максимально простимулировать способности к антивоздействию. Дети хмурились и даже говорили, что боятся, но не отказывались от работы. После того, что рассказал мне Смирнов, я уже и не знал, до какой степени они хитрят, а до какой действительно не справляются с задачей.

Каменное лицо полковника с меняющими размер зрачками не раз угрожающе нависало надо мной, а Мураховский все время пытался незаметно для мальчишек ткнуть кулаком по почкам, но ни я, ни Жанна ничем помочь не могли.

В конце концов, видя, что отец теряет терпение, подал голос Гриша.

– Дайте пистолет мне! – неожиданно сказал он.

Бур медленно вложил оружие в руку сына, придерживая ее своей рукой, поднял и показал, как целиться и как нажимать курок.

– Виталий, отойди назад, – назвал Бура по имени Мураховский.

Бур не послушал его и остался стоять там, где стоял, чуть впереди и несколько левее Гриши.

Я внутренне сжался, ожидая выстрела. «А что, если мальчик и на самом деле выстрелит в отца или, например, в ученого?» – подумал я.

Но прошла минута, потом другая, – выстрела не последовало.

В этот момент раздался стук в дверь с улицы и крик: «Полковник! Полковник! Откройте!»

Бур в раздражении и злобе выхватил пистолет из руки сына и кивнул Мураховскому. В дверях стоял боец из команды Ратмира, запыхавшийся, с каплями крови на щеке.

– В чем дело? – просипел Бур.

– Полковник… – повторил боец, глядя на нас.

Бур шагнул к дверям, уперся громадными лапами в косяк и склонил голову, чтобы охранник мог дотянуться и сказать ему на ухо. Через несколько секунд он выпрямился и отдал команду:

– Мураховский, оружие убрать. Дети пусть отдохнут, погуляют. Жанна – в дом. Дядя Ваня пусть побудет с детьми, расслабится и подумает, что не так. Через час повторим.

Он вышел. Через несколько минут вышли и мы.

5

– Миша, – спросил я, как только мы с мальчишками остались одни, – с тобой говорил Смирнов?

– Дядя Саша?

– Да, дядя Саша. – Имя Смирнова как-то вылетело у меня из головы.

– Говорил. Я могу передать вам записку в любое время, пока вы находитесь в инкубаторе. И назад могу вернуть, то есть ответ получить от вас.

– Наверное, стоит носить с собой карандаш. У тебя нет, случайно, лишнего?

– Есть. – Миша вытащил из нагрудного кармана курточки несколько шариковых ручек и пару простых карандашей. – Выбирайте.

Я взял прозрачную, с фиолетовым колпачком. И один карандаш для подстраховки, вдруг закончится стержень.

– Послушай, Миша, – сказал я, поглядывая на Гришу и Петю.

– Дядя Ваня, вы не бойтесь их. Они никому ничего не расскажут. Во-первых, мы друзья. А во-вторых, они обещали.

Ну, раз обещали – значит, не расскажут. Тихие всегда держат данные ими обещания.

– Миша, как ты узнал, что меня ищут?

– Вас и Анфису, – поправил мальчик.

– Как? Ведь Щит не пропускает никакие сигналы.

– Да я подслушал, как пельмень говорил с Ратмиром.

– Какой пельмень?

– Ну, Мураховский. А что, разве не похож?

– Похож. Пельмень с больной головой, – сказал я как бы про себя, но Миша услышал и засмеялся. – И что они говорили?

– Что разведка донесла, что какие-то люди расспрашивают о вас в Орехово-Зуево. А вы думали, телепатия, да? Признайтесь!

– Да, я думал, телепатия или что-нибудь страшное, с того света. У-у-у! – изобразил я руками и лицом страшный ужас из детской сказки.

На этот раз засмеялись все мальчишки.

– Я хочу бежать отсюда, – прямо сказал я. – Вместе с Анфисой. И Смирнов тоже хочет. То есть дядя Саша. Но вас я тут не могу оставить. Предлагаю сбежать всем вместе. У меня есть план. Как вы на это смотрите?

– А куда?

– В Тихую Москву.

Миша задумался.

– А те люди, которые вас ищут, они не убьют нас всех? – вдруг спросил Петя.

– Нет, все, что говорил полковник Бур, неправда. Гриша, мне очень жаль.

– Да, это неправда. Я знаю, – спокойно подтвердил Гриша, не тратя времени на сантименты.

– Но что мы там будем делать? Там есть такие, как мы?

«Даже лучше!» – чуть было не сорвалось у меня с языка.

– Конечно, есть, – сказал я. – Послушайте, у нас не много времени. Нам нужно договориться, что, как только подойдут люди из Тихой, вы все соберетесь по моей команде. Договорились?

– Дядя Ваня, – сказал Миша, – вы мне нравитесь. Но вы не тихий. А я знаю, что с дергаными нельзя договариваться. Нас всегда обманывают. И особенно медиумы. Нам жалко их, но мы все равно знаем, что они нас обманывают, чтобы полковник не убил их. Скажите, вас не полковник попросил с нами поговорить?

«А, ч-черт!» – подумал я. Это было неожиданное препятствие. Я почему-то думал, что тихие дети с их необыкновенной проницательностью сразу поверят мне. Однако этого не случилось. Почему? Может быть, я до конца и сам не верил в возможность побега, и дети истолковали мою неуверенность как ложь?

Но в это время на крыльцо столовой вышла Анфиса с ведром. Блестящая, но жестокая (как и многие блестящие идеи) мысль пришла мне в голову. За Анфисой вышел Фликр, по-видимому, он был приставлен сопровождать и охранять ее. «Вот и убьем сразу двух зайцев!» – подумал я, решив заодно проверить, можно ли положиться на Фликра.

– Анфиса! – позвал я. – Подойди к нам на минутку.

Анфиса поставила ведро и двинулась к нам, придерживая руками полы длинного сарафана. Фликр занервничал, бросился было за ней, но, сделав несколько шагов, остановился недалеко от крыльца и только обеспокоенно, закинув зачем-то назад голову, оглядывался по сторонам.

У меня была минута или от силы две.

– Анфиса, это Миша Беримбаум.

– Очень приятно, – сказала Анфиса, протягивая руку.

Мальчик пожал руку. Остальные дети завороженно следили за разговором.

– А это Анфиса, – сказал я. – Она последняя видела твоего отца.

– Как это? – спросил Миша, сглотнув. – Как это «последняя»?

Анфиса перекинула волосы на одну сторону, присела рядом с мальчиком, и в глазах ее, совершенно неожиданно для меня, появились слезы.

– Я работала с ним, – сказала она. – В «Прыгающем человеке».

– В «Прыгающем человеке»? – переспросил мальчик, облизнув сухие губы.

– Да, в «Прыгающем человеке». Ты давно здесь?

– Да, давно. – Из всесильного улыбающегося волшебника Миша мгновенно превратился в маленького хрупкого мальчишку с испуганными глазами, и я хотел уже остановиться, но Анфиса опередила меня.

– Ты знаешь, где сейчас твой папа?

– Нет. Где-то работает, – прошептал мальчик, отворачиваясь. – У него много работы. Он не может пока ко мне приезжать… Понимать надо! – как будто повторяя чужие слова, сказал внезапно Миша.

У меня перехватило горло. Анфиса подняла на меня влажные глаза. В них был вопрос. Я кивнул. Да, Анфиса, сделай это.

– Понимаешь, Миша, твой папа очень любил тебя.

Миша вырвал руку.

– Не надо, я лучше пойду, – сказал он. – С мальчиками…

– Миша, – сказала Анфиса, – твой папа был очень хорошим человеком. Он погиб. Весной… Он спасал людей… Меня… Он спас меня и еще несколько человек.

Миша не выдержал и начал всхлипывать.

– От кого? От кого он вас спас? – едва смог выговорить он.

– От полковника Бура, – сказала Анфиса, вытирая рукой слезы на щеках Миши. – Это он убил твоего папу. Когда-нибудь я расскажу тебе, как это было.

– Немедленно вернуться в столовую! – нарочито командным голосом крикнул Фликр, и я увидел, что из дверей каземата вышли двое. – А вы с мальчиком отойдите в сторону! Пожалуйста, – тихо добавил он.

6

Как я и ожидал, всех разогнали по избам. Миша ушел к Смирновым, Гриша – в каменный особняк, а Петя с Катей. Дивайс со вчерашнего дня, с момента оглашения приговора его жене, так и не появлялся.

Некоторое время я пролежал на кровати лицом вниз, закрыв глаза и пытаясь остановить мысли, которые жгли меня изнутри. Потом я встал и, осторожно вытащив из дырки, проделанной Анфисой, паклю, стал смотреть во двор инкубатора.

Вскоре я увидел, как из мастерской вынесли два продолговатых свертка, положили их на стеллаж, собранный поверх таинственной дыры в земле, накрыли брезентом и оставили рядом часового с тесаком и арбалетом.

Потом какое-то время не происходило ничего. А еще приблизительно через полчаса по площади прошел Бур, и следом за ним четыре человека пронесли к воротам носилки с тяжелым грузом, накрытым допотопным черным полиэтиленом. Когда они проходили мимо Кругляша, один угол черной пленки задрался и из-под него показался черный высокий ботинок на шнуровке.

Носилки положили на землю рядом с воротами. Потом несколько человек бегали туда-сюда, в мастерские и обратно. Один из охранников приставил к воротам шестиметровую лестницу, влез на нее и смотрел за ворота в бинокль.

Потом ворота открыли, и четверо с носилками вышли из инкубатора. Их сопровождали еще человек шесть, все тяжеловооруженные.

Судя по тому, как быстро вернулись бойцы в инкубатор, они просто выкинули тело Сереги где-то неподалеку.

7

Что-то толкнуло меня в правую ногу, и в карман будто бы полез большой жук. Я обрадовался и испугался одновременно и с замиранием сердца достал из кармана сложенный в несколько раз тетрадный лист.

«Гриша думает, что может стрелять. Это нам поможет?» – прочел я слова, написанные крупным детским почерком.

Я схватился за карандаш и быстро написал снизу: «Да! Нужно добыть оружие. Можешь вытащить пистолет у Мураховского? Как шашечки? Там исчезло, здесь появилось».

Не успел я сложить лист вчетверо, как он растаял прямо у меня в пальцах. К этому тяжело было привыкнуть, и я рассматривал свои пальцы до тех пор, пока в них не появился снова тот же листок.

«Нет, не могу, – писал Миша. – Слишком тяжелый».

Да, это покруче Интернета, подумал я и быстро написал ответ: «Тогда скажи дяде Саше, когда нас поведут в Кругляш, пусть тетя Жанна заболеет и он пойдет вместо нее. Попробуем отнять».

На этот раз листок пришел с запиской, сделанной взрослой рукой. «Пока там Бур, ничего не выйдет, – писал Смирнов. – С ним не справимся. Нужно его как-то выманить».

«Спросите у Гриши, – ответил я. – Он должен знать, как это сделать».

В следующий раз листок, уже порядком измятый и с каким-то фруктовым липким пятном на нем, появился в моей руке минут через пять. На нем был вопрос, записанный Мишей, и ответ Гриши с другой стороны листа: «Хорошо. Сделаю. Только предупредите заранее».

Я написал снизу: «Всем. Договорились. Эту записку съешьте или сожгите».

«Съели», – пришел через минуту ответ на крошечном клочке бумаги.

Я сжег его и стал ходить по комнате туда-сюда, представляя в деталях, как мы набрасываемся на Мураховского и ученого и отнимаем пистолет. Смирнов казался мне парнем неслабым. Должны справиться. Сердце колотилось.

Что будем делать, когда пистолет сможет стрелять?

8

Когда я в следующий раз вытащил из дырки паклю и посмотрел во двор, там не было абсолютно никого. Сентябрьское солнце поднялось уже в высшую точку своего дневного пути и освещало почти всю территорию инкубатора. Все замерло. Слышно было, как звенит собачья цепь и шумит ветер в ветвях грандиозных тисов и боярышников.

Почему-то Бур никого не присылал за мной и не выводил в Кругляш детей. Этого я не понимал. Я пробовал поставить себя на его место, и мне казалось, что я бы сейчас рвал и метал, чтобы запустить огнестрельное оружие. И если он не занят этим, то чем он занят? Эти вопросы изматывали меня. Что он делает? Что знает? К чему готовится и как собирается реагировать?

Через какое-то время стали слышны голоса и звук шагов. К избам приближались охранники. Человек десять, не меньше. Я напрягся. Лязгнул засов. В дверях стояли двое. Один среднего роста, худой и сутулый, а другой – квадратный блондин в лопающейся на громадных плечах гимнастерке. (А где же Ратмир? – хотелось спросить мне.)

– Обедать! – сказал блондин, выстудив меня ледяным взглядом голубых глаз.

Я вышел на галерею и увидел, что из каждой избы людей выводят по двое охранников. В столовой охранники сели за столы так, чтобы разделить обитателей разных камер и не позволить им переговариваться, передавать друг другу какие бы то ни было предметы и даже подавать знаки.

Стояла гробовая тишина. Анфиса и Смирнов молча расставили на столах казаны с горячим и тарелки. Начали есть. На обед был гороховый суп с копченой грудинкой. Неплохо для последней трапезы в жизни, подумал я.

Вдруг Жанна, которая сидела за соседним столом, застонала, отодвинула от себя тарелку, разливая на стол и себе в подол горячий суп, и схватилась за живот.

– Что с тобой? – бросился к ней Смирнов, но двое охранников не дали ему приблизиться.

Жанна застонала еще громче.

– В чем дело? – спросил блондин с квадратными плечами. Похоже, в отсутствие Ратмира он был за главного.

Охранники не знали, в чем дело.

– Живот! Справа… – простонала Жанна. – Сжимает… как в тисках…

– Может, позвать доктора? – спросил один из охранников.

– Дайте ей воды и отведите в дом, – сказал блондин.

Жанну подняли. Она не могла держаться прямо, на лбу выступил пот. Если бы я не знал, что сам посоветовал ей сказаться больной, я бы поверил, что ей очень плохо. Интересно, кто у них тут за врача? Не тот ли мой знакомец в халате и с плохими зубами?

Как раз когда Жанна переступала порог, в воздухе как будто лопнула огромная струна.

Дрогнули стекла в окнах. Люди бросили ложки. Квадратный блондин выпрямился и побледнел, а в его ледяных глазах плеснуло бешенство.

После первого толчка звуковой волны раздался треск, словно кто-то настраивал на волну громадный радиоприемник. Потом треск прекратился, и мы услышали голос.

Звук голоса был очень громким, и мы отчетливо слышали каждое слово и каждый оттенок тембра, но в то же время было ясно, что человек говорит в невидимый микрофон очень тихо, почти шепотом, а громкость – это исключительно работа усилителей.

– Меня зовут Игорь Адамов, – сказал голос. – Подполковник Адамов. Думаю, что среди вас есть такие, кто знает, кто я. Кто бы вы ни были там, внутри, вы нарушили Пакт. Сектор будет наказан. Вы тоже. Но я бы хотел быть максимально милосердным. На вашей территории находятся граждане Тихой Москвы: Иван Кошкин и Анфиса Петренко. Выпустите их, и я подумаю, что могу для вас сделать. Десять минут на размышления.

Снова раздался треск, и звук растаял. На несколько секунд установилась тишина. Затем заржала лошадь, залаяли собаки, и все забегали. У некоторых из охранников тряслись руки.

Блондин ухмыльнулся, дал команду звонким железным голосом, и нас всех загнали в избы. Часть бойцов осталась охранять камеры, остальные побежали на свои посты, вероятно, определенные для них каким-то штатным расписанием.

Через несколько минут я увидел полковника в отблескивающем на солнце синем костюме и вычищенных до зеркального состояния туфлях. Он тяжело шагал от своего каменного особняка к вышке. Сзади шел Ратмир с мегафоном в руках и вталкивал в него батарейки, которые вынимал из кармана камуфляжной куртки.

Полковник подошел к вышке, взял у Ратмира мегафон и стал подниматься по деревянной лестнице. Довольно быстро он исчез из моего поля зрения: дырка между бревнами была длинной, как щель в старинном танке, и не годилась для обзора вверх-вниз.

Через пару минут раздался треск значительно более слабый, чем у аппаратуры Адамова. Потом заговорил Бур.

– Адамов! – раздался его сиплый бас, усиленный мегафоном. – Удивлен, не скрою. Рад слышать. Надеюсь, у тебя со здоровьем все в порядке. Узнаешь меня? Могу напомнить. Я Виталий Бур, министр обороны Сектора и хозяин этого городка. Сегодня, кстати, я подал в отставку, сложил с себя полномочия министра. Так что за Сектор я больше, к сожалению, не отвечаю. Более того, на Сектор мне наплевать. Делайте с ним что хотите. Можете заморить их голодом, загнать под землю, сжечь огнеметами. Анжела способна на такое? Она с тобой? Короче, Адамов, ты немного опоздал. Мне плевать на Сектор. Но этот городок я вам не отдам. И ни один человек отсюда к тебе не выйдет… Что касается Кошкина и Петренко. Может быть, они здесь есть, а может быть, их здесь и нет. Дело не в этом. А дело в том, подполковник Адамов, что у меня здесь женщины и дети. Тихие дети. И я бы хотел, чтобы они остались в живых. Но пока что буду считать их заложниками. А теперь слушай. В восьми километрах севернее есть железнодорожная станция. Через два часа на ней должен стоять паровоз с запасом угля и воды и с пятью вагонами. Второе. Ты уберешь всех своих бойцов от стен нашего городка и обеспечишь проход моих людей к станции. Каждые полчаса я буду выпускать одного бойца, чтобы он проверил, выполняются ли мои условия. Если он не вернется, я убиваю одного из заложников. Если он вернется, но скажет, что вы не выполняете или недостаточно хорошо выполняете одно из условий, я убиваю одного заложника. И так каждый раз. Да! Забыл. В принципе можете попробовать убить меня. Но ты же знаешь, Адамов, у меня есть по-настоящему верные люди. И если что-то со мной случится… Тогда, к моему глубочайшему сожалению, они убьют всех заложников и начнут с детей. Это всё. Мог бы еще пару советов тебе дать, чисто по-дружески, но батареек жалко…

Я пнул бревенчатую стену ногой. События разворачивались по худшему из сценариев. Что бы мы ни сделали теперь, погибнут невинные люди. Значит, нужно атаковать одновременно всех охранников. Но это невозможно.

Тем не менее делать что-то надо. Чем могут нам помочь из-за Щита, я не представлял.

9

Бур спустился, и началась возня. Бойцы, с виду беспорядочно, перемещались по всему инкубатору. Пару раз куда-то к южной стене пробежал Ратмир. Слышны были негромкие окрики, команды, лязг металла. Распахнулись ворота конюшни. Вывели лошадей, что-то делали с ними. Ученый, как был, в своем белом халате, занимался чем-то у стеллажа над таинственной дырой в земле. Охранник помогал ему передвигать и осматривать что-то в длинных брезентовых свертках, которые лежали на стеллаже.

Наконец Бур вышел из мастерских и пошел прямо на меня, по дороге оглядываясь куда-то на верхнюю кромку южной изгороди, словно ожидал там что-то увидеть. Может, Адамова, или Анжелу, или какое-нибудь хитроумное приспособление, с помощью которого можно было бы преодолеть Щит.

Он приближался, я смотрел на его широкую грудь, короткие седые волосы и представлял, как я стреляю в него. Куда бы выстрелил? В грудь? В живот? Или в голову? Такого нужно бить наверняка. Несмертельное пулевое ранение его не остановит, даже, вероятно, не собьет с ног. Несмотря на всю ненависть и страх, которые он во мне вызывал, я не мог представить себя стреляющим ему в лицо, и если даже подумать об этом мне тяжело, то что будет, когда придется стрелять?

Посреди двора его перехватили Ратмир и тот квадратный блондин, который сегодня распоряжался за обедом. Они подняли руки, сдвинули рукава и сверили часы. Потом Бур махнул в сторону ворот, похлопал блондина по плечу, которое было под стать его громадной лапе, хотя ростом блондин был меньше полковника головы на полторы. Боец отдал честь, то есть поднес руку лодочкой к левому уху. Бур и Ратмир, стоявшие спиной ко мне, ответили на его приветствие таким же по-военному четким жестом, и он побежал к воротам.

У ворот к этому времени стояли две телеги, нагруженные бревнами. За ними с заряженными арбалетами пряталось человек десять бойцов. Еще человек десять прикрывали их с флангов, вооруженные дротиками, копьями и тесаками. У двух или трех были футляры.

Когда блондин подбежал к воротам, их молниеносно приоткрыли ровно настолько, чтобы широкий боец смог протиснуться, и сразу же, как только он оказался снаружи, снова заперли на все засовы.

Прошло полчаса, сообразил я. Квадратный человек отправился за пределы инкубатора с проверкой выполнения условий ультиматума.

Полковник постоял немного, глядя на закрытые ворота, потом опять двинулся в мою сторону. Оставшийся стоять посреди городка Ратмир залез в карман, вытащил сигареты и закурил. Давненько мне не приходилось видеть курящего человека. Пока полковник не дошел до двери моей избы, Ратмир дважды посмотрел на часы.

10

– Не хочу терять время, – просипел полковник, открыв дверь. – Ты уже понял, что тебя оставили в живых только потому, что хорошо справляешься с ролью посредника, медиума. Дети с тобой работают намного лучше, чем без тебя. Не знаю, чем ты их берешь, но такова уж их природа. Тихие. Для меня загадка… У нас есть около полутора часов. Думаю, что шайка Адамова приняла ультиматум…

– Тогда почему они промолчали? – осмелился перебить я. Мне не очень-то хотелось, чтобы Бур ошибся, неправильно истолковал действия Адамова и в результате началась кровавая бойня.

– Ну так и мы промолчали, – ответил Бур. – Что из того? В Сомали, помнится, твой друг всегда молчал, принимая ультиматумы.

– Какой мой друг?

– Адамов.

– Он не мой друг. Скорее ваш, раз вы были с ним в Сомали.

– Да? – Бур подошел, вцепился мне в плечо железными пальцами, так что я от боли и неожиданности вскрикнул. Он пристально, сверху вниз, заглянул на дно моих глаз. – Ну и ладно. Так вот, нам надо запустить огнестрельное оружие. Сейчас выведут детей, и вы будете пробовать вначале с пистолетом Макарова, затем с ПКТ. Знаешь, что это такое?

– Знаю.

– Молодец. Каждый из детей способен по-своему. Кто из них сможет выстрелить, мы не знаем. Ты работал с Мишей, а сегодня настало время поработать с моим сыном.

Бур прервался и сделал странное движение губами. Это было самое большое приближение к обычной человеческой мимике, которое мне удалось до сих пор заметить на его лице.

– С моим сыном, – повторил он. – С ним работали меньше всех. Возможно, он и раскроется больше всех. Во всяком случае, я надеюсь. А ты постарайся. Помоги ему. Только очень постарайся. А чтоб тебе лучше работалось, я пока возьму Анфису к себе в дом, и если через час тебе не удастся убедить Гришу или любого другого из детей произвести выстрел, начну присылать тебе твою подругу по кусочкам. Понял? – улыбнулся Бур сумасшедшей жестокой улыбкой.

– Понял, – прошептал я.

– Не слышу!

– Понял, – сказал я тверже.

– Вот это другое дело. Жаль, конечно, что вы так и не заделали ребеночка. Но кто знает, может, у вас все впереди. Все зависит от тебя… Сейчас за тобой придут. Ну а пока, извини, друг, я прикрою тебя на засов. Военное положение, сам понимаешь.

Как только полковник отошел на несколько шагов, я припал к смотровой щели. Бур стоял несколько справа и, по-видимому, отдавал команды бойцам, которые находились на галерее и были мне не видны.

Затем он направился в сторону своего особняка, а следом двое потащили Анфису. Она упиралась и смотрела своими косящими глазами прямо мне в глаза, и мне казалось, что взгляд ее говорил: «Будь мужчиной. Убей гада! Убей! Прирежь или пристрели!»

За ними в кадре появились Фликр и Петя, которые, не особо торопясь, пошли к Кругляшу.

Потом двое вывели Смирнова и Мишу. «Значит, сработало! – подумал я. – Жанна осталась дома».

Бур вошел в калитку своего особняка и оставил ее открытой для людей, тащивших Анфису. Ратмир зачем-то тоже побежал к нему.

И в тот момент, когда полковник уже входил в дом, а Ратмир еще не вышел из калитки особняка во двор, открылась щель в больших воротах инкубатора, и в нее вошел блондин с квадратными плечами. Он как-то странно махнул рукой бойцам, охранявшим ворота, и, заметив Петю, трусцой побежал к Кругляшу.

Бежал он тоже как-то странно. Не так, как бегают военные, тем более дерганые. Почему-то он напомнил мне усталого и почти протрезвевшего к утру выпускника старой цифровой России, который, попрощавшись с одноклассниками, бежит к остановке за пустым утренним трамваем. Подбежав к мальчику, он присел рядом с ним на корточки и что-то сказал ему. Фликр попятился и оглянулся. Затем боец с квадратными плечами встал, Петя и Фликр зашли в Кругляш, а блондин раскинул руки и стал смотреть по сторонам так, как будто он первый раз видел внутренности инкубатора.

Мимо него, выворачивая назад шею, прошел Миша. Он улыбнулся Мише и расслабленно помахал ему рукой. Те двое, что вели Смирнова и мальчика, покачали головами и тоже оглянулись.

Еще через несколько секунд блондин вдруг покачнулся, провел рукой по лицу, встряхнул головой и как ни в чем не бывало быстрым тяжелым шагом тренированного военного человека направился к особняку полковника.

11

Не знаю, почему меня всегда приводили в Кругляш последним, но и на этот раз, когда Ратмир втолкнул меня в двери, там уже были все: мальчишки, ученый, Мураховский, Смирнов и, конечно, полковник.

Полковник выглядел несколько более расслабленным, чем пятнадцать минут назад, когда обещал резать Анфису на кусочки, если я не добьюсь от мальчишек стреляющих пистолетов и пулеметов. Вероятно, блондин доложил ему, что Адамов отступил от инкубатора. Но предоставит ли он ему паровоз? Пропустит ли к станции? И куда собирается ехать Бур?

Впрочем, все эти вопросы не слишком волновали меня. Мы со Смирновым разработали план и не собирались от него отступать. Свою судьбу мы должны были решить сами, здесь и сейчас. И как нам может помочь Адамов, я не совсем понимал. То, что он выполнил первую часть требований полковника, одновременно настораживало и радовало. Радовало потому, что бойня откладывалась. А настораживало то, что он так легко сдался. Но может быть, у него тоже есть план? Если с ним сейчас Леша и Анжела, то, как только Бур выйдет из-за Щита, шансов в открытом противостоянии у полковника не будет. Если, конечно, у Бура не появятся к этому времени пистолеты и автоматы. Не хотелось даже думать о том, что может произойти в этом случае.

Верил ли я, что меньше чем через час Бур начнет присылать Анфису по частям? Ответ утвердительный. Значит, у нас было совсем немного времени на то, чтобы захватить оружие и отбить всех заложников. И если первое представлялось почти невыполнимым, но все же вероятным, то как осуществить второе, я и представить себе не мог. Короче, это попросту казалось мне невозможным.

Как только мы нападем, бойцы полковника убьют Жанну и Катю с Ирочкой. Отобьем Жанну, девочку и Катю, – полковник перережет горло Анфисе. Единственный выход – ВНАЧАЛЕ освободить женщин, а уже потом нападать на полковника и его, так сказать, гвардию. Но как освободить, не нападая? Курица и яйцо. Волк, коза и капуста. Неразрешимая задача.

Разрешить ее можно было только одним способом, думал я. Рубить этот Рубикон, или этого Буриданова осла, или хрен его знает кого, всё, к чертовой матери, повылетало из головы, но главное – рубить и двигаться вперед. Наверное, так поступают герои. Но я-то героем не был.

Нужно было сделать шаг, и сделать его как можно быстрее. Это отдаленно напоминало прыжок с десятиметровой вышки. Ты стоишь на краю, и прыгнуть кажется совершенно невозможным. Никакое умственное усилие не может оторвать тебя от твердого помоста. Но ты знаешь, что лететь надо. И рано или поздно шаг вперед делается как-то сам. Вернее, этого шага никогда не замечаешь. Никакого перехода нет. Здесь был страх, а там, сразу, – полет. Вероятно, этим и отличается трус от храбреца. Храбрец тоже боится, но не ищет мостика между страхом и полетом. Он просто летит. А трус замирает в поисках невозможного, несуществующего, – некоего воображаемого смягчающего перехода, по которому можно пройти до того пункта, в котором полет перестанет пугать.

В общем, да, чем-то это напоминало стояние на вышке, с той только разницей, что после прыжка в воду сравнительно редко судья вырывает у тебя кадык и расстреливает из арбалета всех зрителей, начиная с женщин и детей.

Мураховский выложил «макарова» на стол.

Дети посмотрели на него, а потом переглянулись. Не знаю, насколько талантливо они водили за нос в течение нескольких месяцев и ученого, и полковника, и всю его команду, но сейчас им этого таланта явно недоставало. Невооруженным взглядом видно было, что они знают нечто важное, чего не знает никто, кроме них. Впрочем, я не заметил, чтобы Мураховский или Бур обеспокоились. Вполне могло быть, что детскую хитрость замечал только я, как больше всех напуганный.

И тут вдруг кровь бросилась мне в лицо. Стало жарко, и в несколько мгновений майка промокла от пота. Блондин пришел из-за Щита, оттуда, где были Адамов и, вероятно, Чагин, и, может быть, даже Леша и Анжела, и после этого стал говорить с Петей. Он что-то хотел узнать у него или, напротив, рассказать ему. Последнее не было похоже на этого жестокого и, по-видимому, непримиримого бойца. В таком случае что он хотел узнать у Пети? И почему это не расстроило, а воодушевило мальчишек? Это важно. Не зная этого, опасно двигаться дальше.

Но этот поезд уже было не остановить.

– Начинайте! – сказал Бур.

– Начинать? – спросил у меня Гриша.

Прямое обращение ко мне было не по инструкции. Но Бур отнесся к этому снисходительно – нарушайте что угодно, только сделайте, что от вас требуется!

– Конечно, – сказал я, прекрасно понимая, что на самом деле имел в виду мальчик. – И побыстрее.

Гриша встал и долго смотрел на лежавший на столе пистолет. Потом погладил его.

– Выстрел – это очень громко? – спросил он у отца.

– Так себе, – просипел Бур. – Бывают вещи и погромче.

– Хорошо. – Мальчик взял пистолет в руки, и Мураховский рефлекторно метнулся к оружию, накрывая его ладонью. – Возьмите, – сказал Гриша. – Я как раз вам хотел дать. Я не люблю громких звуков.

Мураховский выпрямился, снял пистолет с предохранителя и направил его на лист железа с резиной. Простоял так около минуты, и ничего не произошло.

«Когда же уйдет Бур? – думал я, обливаясь потом. – Когда? А что, если у Гриши не получится его увести?»

– Миша! А ты не мог бы помочь товарищу? – Я решил подтолкнуть детей. – Ты же знаешь, сегодня особенный день, и нам обязательно нужно добиться успеха.

Полковник, услышав эти нехарактерные для меня речи, удовлетворенно кивнул. Он не мог догадываться о нашем замысле. Вероятно, он решил, что угроза расправиться с Анфисой подействовала на меня.

«Может быть, Миша сможет помочь другу каким-то образом выманить Бура?» – думал тем временем я.

Смирнов сцепил пальцы и упорно глядел себе под ноги. Я боялся, что он не выдержит и сорвется раньше времени.

– Давайте я попробую, – сказал Петя. – А Гриша пока отдохнет.

Ученый взглянул на полковника. Тот дал добро. Гриша сел. Петя встал рядом с Мураховским. И в этот момент за стеной раздались дикие женские крики, топот ног, звон разбитого стекла, грубый мат и, наконец, голос Светланы:

– Папа! Папочка!

Бур вскочил на ноги, в одно мгновение оказался у двери и распахнул ее. В просвет мы успели увидеть полуголую Светлану, которая рвалась из рук двух или трех охранников. Рядом стоял Ратмир, зажимая рукой глубокий порез на лице. Из-под руки густо лилась кровь. Руки Светланы тоже были в крови.

– Папочка! – кричала она.

– Две минуты, – быстро сказал Бур. – Запритесь.

Он шагнул за порог, Мураховский запер дверь, некоторое время мы слышали отдаляющийся бас полковника, причитания Светланы и угрюмое бу-бу-бу Ратмира.

– Продолжим, – сказал Мураховский, показав пистолетом, что мы должны занять свои места.

– Хорошо, – сказал я. – Мальчики, приготовьтесь!

И бросился на Мураховского.

Он был на полголовы ниже меня и значительно старше, выглядел больным и измученным, и я не ожидал такого ожесточенного и умелого сопротивления. У меня было преимущество, я бросился неожиданно и успел схватить его за руку с пистолетом, не потому, что боялся выстрела, а потому что не хотел, чтобы мне этой почти килограммовой железякой проломили череп. Но толстенький усталый Мураховский молниеносно освободился от захвата, ударил меня каблуком в берцовую кость и замахнулся «макаровым». Однако я успел уклониться, поднырнуть под удар и плечом врезался ему в район солнечного сплетения, сбивая его с ног прямо на цилиндр из нержавейки. Ударившись спиной о край цилиндра, Мураховский хрюкнул, обрызгав мне все лицо слюной, и вцепился в горло. Я ударил его в лицо, но удар получился смазанным, потом еще раз, и этот удар тоже был слабым, как во сне, но я понимал, что должен продолжать молотить его кулаками, потому что этот гад, тренированный в незапамятные времена, имел преимущество в близком бою. Пальцы его сжимались на моем горле, и я понимал, что еще секунда-две, и он просто сломает мне трахею, как вдруг голова его дернулась и рука разжалась.

Смирнов, быстро расправившийся с хлипким ученым, пришел на помощь, вначале саданув Мураховского в висок углом шахматной доски, а потом – рванув его сзади за шею.

Я сидел на полу и задыхался. И как в тумане видел Мишу и Петю, заклеивающих скотчем рот ученому, и Смирнова, которому Гриша помогал стягивать сзади руки Мураховского.

Справившись с приступом тошноты, я помог хорошенько связать обоих. И пока связывали, все время спрашивал: «Мы не слишком шумели? Кто знает? Мы не слишком шумели?»

Уходить по плану мы должны были через подземный ход, но стальная дверь оказалась заперта.

– Ключ! – прошипел я в отчаянии. – Где ключ?

Мураховский был без сознания. Зато ученый извивался, как гусеница. Смирнов залез в карманы его халата, ключа не было.

– Где ключ, урод? – схватил Смирнов ученого за волосы.

– Тише, здесь дети, – зачем-то сказал я, подошел к ученому и ударил его со всего маху носком ноги по печени.

– Дядя Ваня, стойте, – схватил меня сзади за куртку Миша. – Стойте!

– Нет времени, Миша! Уходить надо!

– Стойте! – повторил Миша. – Будет ключ. Только остановитесь.

Я остановился, посмотрел на Мишу, и таким беззащитным показался мне мальчишка, что я приготовился отдать за него жизнь, если мы не успеем найти ключа до возвращения Бура.

Миша замер на секундочку, пошевелил губами, – и в руке его появился длинный ключ из желтого металла.

Мы открыли дверь и столкнули вниз Мураховского и ученого. Затем спустились сами, закрыли дверь за собой и оказались в кромешной темноте. Темнота подземелья пахла подвальной гнилью, горелыми тряпками и смолой. Смирнов пошарил на стене рукой, затем чиркнул спичкой и зажег факел. Я удивился, но спрашивать, как он догадался, что здесь где-то должен быть подвешен факел, было некогда.

– Куда дальше? – спросил Смирнов.

Он посветил во все стороны, и я увидел в углублении еще одну дверь, за которой, возможно, скрывался еще один коридор. Потом я вспомнил, как Бур однажды необъяснимо оказался в Кругляше, и решил, что за этой дверью ход к его особняку. А значит, и к Анфисе.

Первоначальный план был пробиваться к оружию в кирпичном доме Мураховского, но теперь, когда я знал, что Анфиса у Бура и туда, вероятно, ведет подземный ход, я впал в замешательство.

Можно сразу к полковнику в дом, но что мы сможем сделать с одним пистолетом, который неизвестно еще, будет ли стрелять, в том месте, где наверняка сосредоточено самое большое количество охранников?

Прямо на юг проверенный подземный ход вел к кабинету Мураховского и оружейной комнате.

Куда идти? Сразу бить в сердце или попробовать вначале вооружиться?

– Ну что? Куда? – Лицо Смирнова в свете факела выглядело бледным и абсолютно бешеным.

– Дядя Ваня! – воскликнул Миша, сообразив, что я не могу решить, в какую сторону идти. – Дядя Ваня! Помнишь, ты спрашивал, смогу ли я переместить пистолет? Так я смогу, то есть сам не смогу, а втроем, с Гришей и Петей – сможем. И не только пистолет. Пойдем туда, где есть оружие. Я тоже буду стрелять.

– И я, – глухо сказал Петя.

– Почему же ты раньше не сказал, что вы это можете? – спросил я. Под ногами застонал пришедший в себя Мураховский. – Уходим! Этих двух берем с собой.

– Я не знал, что мы можем это, – говорил Миша из темноты, пока мы пробирались по подземному коридору. – Это тот солдат сказал Пете. Он передал сообщение от Анжелы. Анжела сказала, что когда мы делаем что-то вместе, силы возрастают во много-много раз. И еще она передала нам, как это делать. И тогда получается эта… как ее… синемия?

– Синергия, – ответил я. – Скорее всего синергия.

Анжела нашла небольшую трещинку в Щите.

12

Подойдя к двери, преграждающей вход в кирпичный дом с кабинетом Мураховского и оружейным складом, я понял, что мы в ловушке. Дверь была заперта, и даже если бы добытый нами ключ подходил ко всем дверям в инкубаторе, мы не смогли бы им воспользоваться, потому что оставили его в замочной скважине, чтобы дверь в подземелье нельзя было открыть со стороны Кругляша.

А Бур уже наверняка вернулся туда. Точно! Донеслось эхо от тяжелого удара в стальную дверь. Ну вот. Одни буду ломиться, а другие побегут на перехват. Несколько секунд, и охранники встретят нас у выхода в кирпичный дом.

– Пацаны! – крикнул Миша.

Мальчишки схватились за руки, – и тяжелая стальная дверь открылась. Распахнулась настежь, легко и бесшумно, словно кто-то невидимый и невероятно расторопный провернул ключ в замке, а потом сильно толкнул дверь плечом.

– Он стреляет? – спросил я у детей, поднимая перед собой пистолет.

– Да! – ответили они хором, и я рванул наверх.

Наверху был только один боец, наверное, остальных распределили охранять вход в инкубатор и заложников. Он схватился за нож и попытался подняться. Я почему-то не осмелился нажать на курок, а просто саданул его по черепу рукояткой.

Мы проверили второй этаж – там не было никого – и стали таскать шкафы и столы, чтобы забаррикадировать оба выхода: в подземелье и на улицу.

Дом был кирпичный, окна забраны толстыми железными решетками, и мы могли продержаться здесь довольно долго. Но не в этом, конечно, заключался наш план.

13

Надо сказать, что подпереть двери мебелью мы успели как раз вовремя.

Не прошло и минуты, как в дом начали ломиться.

– Стреляй! – запаниковал Смирнов. – Стреляй в них!

– Подожди, – ответил я. – Выстрелю, и что дальше? Ну, убью одного или раню. И что из этого?

Удары становились все сильнее. Дети испуганными глазами смотрели на меня.

– Дай я выстрелю, если ты не можешь! – крикнул Смирнов.

– Да нельзя нам стрелять! Рано! Как только они узнают, что у нас пистолет, из которого можно выстрелить, они поймут, что им нечего терять. Ты этого хочешь? А как же твоя жена? Ребенок? Что будет с ними? Слышал, Бур говорил, что у него есть верные люди, которые готовы убивать заложников… Кто у тебя, кстати, мальчик или девочка?

– Девочка.

– Как зовут?

– Не придумали еще.

– Что значит не придумали?

Удары прекратились. «За бревном побежали», – подумал я.

– Жанна хочет Соню, а я Наташу, чтоб была как моя мама.

– Непорядок, – сказал я, чувствуя, что этот разговор успокаивает и собирает меня. – Вы что, договориться не можете? Вот все закончится, и назовете дочурку. Да? Мне, кстати, оба имени нравятся.

– В том-то и дело, – сказал Смирнов, облизывая пересохшие губы. Он оглянулся на Мураховского и ученого. – А с этими что будем делать?

– Запрем где-нибудь.

– Где?

– А вот сейчас и решим. Миша! – позвал я. – Пора вооружаться!

Мы подтащили к той мебели, что подпирала дверь, еще один тяжелый стол и побежали к тяжелой решетке оружейной комнаты.

– Ну что! Давайте таскать из-за решетки оружие. Как шашечки. Сможете? – обратился я к Мише. – Хватит синергии?

– Зачем, дядя Ваня? Мы лучше дверь откроем, – сказал Миша.

Мальчишки стали напротив решетки втроем, и она открылась сама по себе, словно и не было на ней никаких замков и засовов.

В оружейной комнате чего только не было, даже луки и алебарды. Но больше всего мне понравились бронежилеты и автоматы Калашникова. На нижних полках стояли железные ящики, крашенные в зеленый цвет. Открыв их, мы увидели россыпь патронов разных калибров и несколько рожков под автомат.

Я проверил оружие. Автоматы были смазаны и вычищены, затвор ходил легко.

– Держал когда-нибудь такое в руках? – спросил я Смирнова.

– Нет, только в кино видел, – ответил он.

– А мне приходилось.

– Ну что, будут стрелять? – спросил я мальчишек.

– Да. Они уже готовы. Можете проверить, если хотите. Только курок надо нажать, – ответил Петя. – А мне покажете, как с ним обращаться?

Я стал объяснять всем, как пользоваться доцифровым огнестрельным оружием, не раз выручавшим еще наших дедов. И в это время послышался звон падающих стекол, и в разбитое окно кабинета закричал голос Ратмира:

– Выходите по одному. Детей выпускайте первыми. Если будете вести себя тихо, мы вас не тронем. Считаю до десяти. Раз…

– Стой! – крикнул я ему. – А что будет, когда посчитаешь? Ты не сказал.

И неожиданно для самого себя я захохотал.

– Лучше бы тебе этого не знать, – ответил Ратмир и грязно выругался. – Два!

Я передал один бронежилет Смирнову.

– Три!

Мы надели бронежилеты.

– Четыре!

Петя перекинул ремень автомата через плечо.

– Пять!

«Держитесь все сзади, за мной и дядей Сашей. Стреляй, только если нас убьют, понял?» – сказал я Пете.

– Шесть!

Мы перетащили Мураховского и ученого в оружейную.

– Семь!

Дети закрыли решетку снаружи.

– Восемь!

«Теперь уже никто и никогда не откроет эти замки», – сказал Гриша.

– Девять!

«Лучше бы их все-таки убить», – сказал Смирнов, передергивая затвор автомата и показывая на связанных.

– Десять!

«Жаль, что ты женат, – сказал я Смирнову. – Вы бы с Анфисой составили хорошую пару».

Двери затрещали от удара в них чем-то очень тяжелым.

– Ну все! – сказал я. – Осталось немного. Не бойтесь. Они не знают про автоматы. Как только двери выломают, мы с дядей Сашей идем прямо на них и стреляем без предупреждения. А вы, пацаны, не высовывайтесь. Понятно? Прорываемся к избам и освобождаем женщин с детьми.

– И папу! – сказал Петя.

– Да, и Дивайса. Конечно! – сказал я, на самом деле совершенно забыв о хвастуне.

После очередного удара тяжелым предметом полетели осколки камня и кирпичная пыль. Пробить стальную дверь им, может, и не удастся, но вывалить ее внутрь – вполне.

– Так, дети! Пока не началось. Чего еще я не знаю? Какие еще секреты вы скрываете? Рассказывайте! Это важно.

– Нет… – сказали мальчишки. – Ничего. Больше ничего. Никаких секретов.

– Что еще сказал блондин? Тот солдат. Что он сказал про Адамова?

Стоял невообразимый грохот выламываемых вместе с косяком дверей. Рычал Ратмир, орали охранники. И нам приходилось кричать, чтобы слышать друг друга.

– Ничего, дядя Ваня! – крикнул Петя, прижимая к груди автомат. – Он только улыбался, как тихий, у которого высокая температура, и повторял слова Анжелы. Мне кажется, он их не понимал. Повторял, как магнитофон.

– Ты видел магнитофон? – удивился я.

– Да, у Гриши дома есть. «Юпитер», с большими бобинами. Только звук плохой – лента уже очень старая.

Дверь со скрежетом упала на шкаф и подвинула его. Завизжали и заскрипели по деревянному полу ножки столов, составлявших нашу баррикаду. Охранники с криками раскачивали бревно и пробивали себе дорогу к нам.

Вдруг в просвете я увидел нацеленный на нас арбалет.

– Смирнов! – крикнул я, поворачиваясь к детям и сбивая их с ног на пол.

Смирнов нажал на курок.

Раздался оглушительный треск автоматной очереди. Над головами со свистом полетели щепки и куски отколотых пулями кирпичей.

– Идиот! – заорал я. – Куда стреляешь?

Но когда я взглянул через плечо в сторону входа, арбалета уже видно не было.

– Вперед! – прокричал я и ломанулся через столы в проход.

14

На земле перед домом распластались, накрыв головы руками, человек шесть бойцов. Некоторые успели заползти за брошенное бревно. Один из бойцов, возможно, тот, что целился из арбалета, лежал лицом вниз на пороге. Затылка у него практически не было. А была вместо него каша из крови и мозгов. Чуть в стороне на спине лежал тот парень, что бледнел, когда убивали Тэга. Он прижимал руки к кровавому пятну на животе и широко открывал рот, как будто ему не хватало воздуха.

– Фликр! – крикнул я.

А может быть, и не крикнул. Может быть, этот крик раздался только в моей голове. С этого момента все происходило так быстро, что местами я не успевал осознавать.

– Дядя Ваня! – закричал Гриша. Этот крик был реальным. Это точно.

Я оглянулся – метрах в семи справа, стоя на колене, Ратмир с резаной раной на лице целился в меня из электрического футляра. Я вскинул автомат, но не мог нажать на курок. Пальцы не слушались.

И вдруг футляр исчез из рук Ратмира! И в то же мгновение появился в вытоптанной траве у меня под ногами. Я едва не споткнулся об него. Я сделал два шага вперед по направлению к Ратмиру, понимая, что надо стрелять, но по-прежнему просто не мог этого сделать. Передо мной был безоружный человек.

Однако в следующую секунду обожженный выхватил из ножен тесак, и я нажал на курок. Мое тело дернулось от отдачи, а тело Ратмира – от нескольких кусков металла, влетевших в него почти в упор.

– Дядя Ваня! Дядя Ваня!

Каким-то боковым зрением я видел Гришу и Мишу, пытавшихся растормошить меня и сдвинуть с места, но не мог оторвать взгляда от тела Ратмира, неловко вывернутого на земле в нескольких шагах от меня.

– Дядя Ваня! Туда! – крикнул еще раз Миша, и я очнулся и побежал к ближней избе.

Это была изба Смирновых. И сам Смирнов уже взбегал по ступенькам на галерею. Охранников на галерее не было. Ни перед избой Смирновых, ни перед Катиной, ни перед камерой Дивайса.

«Убежали?» – подумал я.

– Дядя Ваня! Они внутри! Солдаты внутри! – кричал Миша.

Смирнов вскинул автомат.

– Стой! – закричал я, бросился к нему и сбил его с ног.

У него было совершенно безумное лицо, и я прыгнул ему на грудь, схватил за рубашку на груди – пуговицы полетели в стороны – и несколько раз встряхнул.

– Стой! Не стреляй! Не стре-ляй! Понял? Там твоя жена! Ребенок! Ты что?

В глазах Смирнова появился свет понимания, и я отпустил его.

И тогда стал слышен голос изнутри.

– Бросайте оружие! – крикнул мужчина. – Иначе мы убьем их.

– Убьем! – раздался крик и из соседней избы, где находились Катя с Ирочкой.

Нужно было подумать. Я оглянулся, не бегут ли к нам другие бойцы. Но никого не увидел. Двор инкубатора будто вымер. У ворот за телегами прятались те, кто охранял вход. Где были остальные, я не знал, да и гадать об этом было некогда.

– Тронете хоть пальцем, – крикнул я, – разделаю на бифтешкс!

В ответ раздался жестокий стальной хохот. Мне показалось, я узнал голос. Смеялся тот самый блондин с квадратными плечами и ледяным взглядом. Неужели это он каких-то полчаса назад сообщил Пете способ, каким мальчишки могли во много раз увеличить свои способности?

– Тронешься с места, вырежу сердце у младенца! – прозвучало в ответ. Да, это был голос квадратного блондина.

– Убью! Сволочь! – закричал Смирнов.

– Что делать, пацаны? – спросил я тихо.

И буквально в следующее мгновение на галерее раздался дробный стук. На доски настила прямо из воздуха посыпались ножи, арбалеты и несколько стальных дротиков. Дети переместили оружие из рук охранников с тем же успехом, с которым Миша удивлял меня исчезновением пластиковых шашечек.

– А теперь – приготовьтесь, дядя Ваня! У вас несколько секунд, – сказал Миша, выводя Гришу вперед. – Сейчас мы откроем дверь, и охранники будут улыбаться, как будто им подарили нового плюшевого мишку. Постарайтесь успеть, пока они будут чувствовать, что оказались дома.

– Стрелять в тихих? – не поверил я своим ушам.

– Это только видимость, – сказал Петя.

– Да, но… – Однако я не стал вдаваться в философскую подоплеку этого вопроса, а просто подозвал Смирнова, и мы заняли позицию.

– Раз… Два… Три! – посчитал Миша, и двери в избу Смирновых распахнулись.

Мы рванули вперед. У дальней стены комнаты стояли двое охранников. Блондин держал перед собой дочку Смирнова, завернутую в розовое одеяльце, а второй боец прикрывался от нас смертельно бледной Жанной. Оба охранника блаженно улыбались. На наших глазах второй снял руку с шеи Жанны, а блондин протянул ей сверток с ребенком.

Как только Жанна взяла ребенка, Смирнов кинулся к блондину и раздробил ему зубы прикладом автомата.

Никогда не забуду этого удара в лицо человека, улыбавшегося улыбкой святого.

Я подскочил ко второму из охранников и стянул ему руки за спиной сорванной с кровати простыней. В этот момент сидевший на полу блондин пришел в себя, зарычал, пуская кровавые пузыри, и бросился на меня. Очередь из автомата Смирнова остановила его.

– Я же говорил, сволочь… Я же говорил, убью! Сволочь! Я же говорил! – повторял Смирнов, вытирая слезы.

– Пошли! – потянул я его за рукав. – А ты, Жанна, останься пока здесь. Закрой дверь. На, надень это! – Через голову я стащил с себя бронежилет и отдал его женщине.

Мы выбросили труп блондина на улицу и потащили туда же второго охранника. В дверях он укусил меня за ногу. Я ударил его в голову кулаком, но он не отпускал. Тогда я поступил по методу Смирнова, то есть попросту воспользовался прикладом автомата. Спустив затем связанного со ступенек, на всякий случай я еще пару раз ударил его в лицо той самой ногой, которую он пытался прокусить.

Приблизительно так же мы освободили и Катю с Ирочкой. Не буду описывать ход своих мыслей на этот раз, хотя бы потому, что не очень хорошо его помню, но, вытащив охранников из камеры Кати, я дождался, пока улыбка сойдет с их лиц, и, стиснув зубы, прошил их очередью. Вполне возможно, я не хотел, чтобы кто-нибудь из них развязал руки и бросил мне в спину армейский нож. А может быть, просто ярость захлестнула меня.

С Дивайсом все оказалось и проще, и сложнее. Когда мы ворвались, он и двое охранников лежали в куче на полу. Наверное, когда бойцы Бура лишились оружия, Дивайс бросился в драку, которая ему, по всей видимости, дорого обошлась.

– Папа! – кинулся к нему Петя.

Из громадного кровоподтека на месте правого глаза у Дивайса текла кровь и какая-то неприятная жижа. Охранники, лежавшие рядом, не так широко улыбались, как предыдущие, видно было, что им хорошо досталось, а тихие не меньше дерганых страдают от боли. Даже временные, так сказать, ложные тихие.

– Молодец, хвастун! – похвалил его я, вытирая тыльной стороной ладони пот и кровь со своего лица. – Беги к Кате, бери ее с Ирочкой, и сидите все вместе у Смирновых. Стрелять умеешь? Петя, отдай ему автомат.

Петя снял с шеи своего «калашникова» и не без сожаления протянул отцу.

– Не расстраивайся! На вот тебе! – Я вытащил из-за пояса ПМ, отнятый у Мураховского. – Теперь за Анфисой, и будем пробиваться на выход.

Гриша посмотрел на дом, в котором прожил несколько лет, и побледнел.

15

Легко сказать, берем Анфису и пробиваемся к выходу.

Но как ее взять? И начнем с того, где она? Я понимал, что в особняке, но особняк большой, у него наверняка есть подвал и чердак, а может быть, и потайные комнаты, из которых подземный ход мог вполне вести в любое место инкубатора.

И где сейчас Бур?

Последний раз я видел его, когда он выходил к Светлане из Кругляша. Следовало предположить, что через несколько минут он вернулся, обнаружил наше отсутствие и дал команду ломать двери в подземный ход и вместе с тем преследовать нас по поверхности. А вот что он сделал после этого? Куда направился?

Бойцы у ворот выглядывали из-за груженных бревнами телег, но ничего не предпринимали. Мы оглянулись по сторонам и больше нигде никого не увидели. На втором этаже особняка в одном из окон мирно колыхались занавески. Навалилась такая тишина, что было слышно, как стонет вдалеке раненый Фликр.

– Надо идти в дом, – сказал я, переводя дыхание. – Это очень опасно. Фокус с превращением человека в тихого, как нам известно, на полковника не действует.

«Включить мобильники и деморализовать охрану особняка так, как это сделала весной Анжела? Но мобильников ни у кого нет. Вот почему Бур под страхом смерти запрещал их в инкубаторе! – лихорадочно соображал я. – И даже если ребята вытащат из особняка все оружие, в чем я сомневаюсь, полковник и его верные псы в закоулках и тесноте коридоров и комнат смогут справиться с нами и голыми руками».

– Вы сможете продлить этот эффект? – спросил я у мальчишек, гримасой изображая блаженную улыбку и растерянность. – Тридцати секунд мало. Нам потребуется намного больше времени, чтобы обыскать весь дом.

– Мы н-не знаем, – сказал Гриша, заикаясь от волнения.

– Послушай, – сказал я ему, – может быть, останешься здесь, внизу?

– Вы знаете, – сказал Гриша, – моя мать умерла три года назад. У нее была запущенная пневмония. В Секторе не оказалось лекарств, а в Тихой Москве они были, но отец не захотел обратиться к тихим… Я пойду с вами.

– Слушай, а как ты выманил отца из Кругляша? – спросил я мальчика, чтобы хоть как-нибудь, хоть на мгновение отвлечь его.

– Я Светлане отправил записку, – Гриша сделал попытку улыбнуться, – что в мастерской отец прячет от нее работающий ай-под с самыми свежими записями. Сестру обычно запирают в комнате на втором этаже. Ну, наверное, она разбила окно и выпрыгнула…

– А где же твои друзья? – подал голос Смирнов. – Адамов и другие. Почему они не помогают нам?

– Помогут, не переживай! – ответил я уверенно, а сам подумал: «Хотелось бы и мне знать, где они!»

Вдруг откуда-то слева, с той стороны особняка, которая была не видна нам, со свистом, одна за другой, вылетело несколько стрел, обмотанных горящей паклей. Они воткнулись в крышу и стены избушек. С пакли капала какая-то воспламеняющая жидкость, и бревна на наших глазах начали гореть.

Смирнов метнулся было в сторону начинающегося пожара, но я остановил его.

– Если что, Дивайс их выведет, а ты должен свою семью отсюда прикрывать! Опасность здесь, понимаешь?

Он понимал, но оставаться на месте ему было очень тяжело.

– Тогда вперед? – Он побежал к особняку и открыл чугунную калитку.

В это же мгновение стрела, пущенная из арбалета, сбила его с ног.

– Вот так вот, – сказал сиплый бас Бура, усиленный мегафоном. – А теперь, Иван, отпусти детей. Пусть они зайдут в дом. Без оружия, естественно.

– Дети, за мной! – крикнул я и, прикрывая мальчишек своим телом, подбежал с ними к стене особняка, где мы были защищены карнизом.

Смирнов поднял голову и на локтях пополз к нам. По-видимому, бронежилеты помогают не только от пуль.

– Иван! – повторил полковник. – Я не шучу. Неужели ты хочешь, чтобы я начал отрезать кусочки от Анфисы? Не слышу!

– У Адамова есть новое оружие, о котором вам неизвестно! – закричал я в ответ.

Все-таки моя профессия – рюкзачник. А рюкзачнику тяжело заработать, если не умеешь хитрить и изворачиваться.

– И что? – спросил полковник.

– А то, что никакой Щит от этого вам не поможет! Я уполномочен провести переговоры. Но вначале хочу увидеть Анфису. Сейчас положу оружие на виду и войду в дом!

Ну что ж, пан или пропал. Не дожидаясь ответа, я вышел на открытое место и положил на землю автомат. Мне показалось, что в одном из окон мелькнула тень.

Потом я вывернул карманы, поднял вверх полы куртки и повернулся кругом.

– Ну что? – крикнул я. – Вхожу?

– Входи, – ответил полковник.

Проходя мимо Миши, я быстро сказал, глядя себе под ноги:

– Когда закричу, сделай так, чтобы пистолет оказался у меня в руке.

16

Войдя в дом, я оказался в просторном холле с камином, диванами и концертным роялем, отблескивающим черным лаком. Справа наверх уходила широкая лестница из темного дерева, устланная ковровой дорожкой, притянутой к ступеням бронзовыми штангами. Слева располагался арочный проем, в котором виднелся довольно длинный коридор. В углу темнела дверь с бронзовой ручкой.

– Ну и куда мне? – крикнул я.

– Поднимайся наверх, – ответил сиплый бас полковника.

Я три раза глубоко вдохнул и выдохнул. Это помогло очень мало, а точнее – совсем не помогло. «Взявшийся за руки плуга», – сказал себе я и стал подниматься по лестнице, оставляя на ковре следы грязи и крови.

– Сюда, – донесся голос из-за ближней двери, когда я оказался на втором этаже.

Я толкнул дверь. В комнате было почти темно. Окно закрывали жалюзи, тускло отблескивающие металлом. Я не сразу разглядел Бура.

Он сидел за тяжелым письменным столом в кресле с высокой черной спинкой, а перед ним, между его расставленных ног, почти полностью закрывая полковника от меня, стояла Анфиса. В сарафане.

– Входи! – сказал Бур. – И не бойся. То есть бойся, конечно. Но входи. Правильно я говорю? – Железной рукой он повернул голову Анфисы к себе, словно это была голова куклы в кукольном театре.

Анфиса плюнула ему в лицо. Бур спокойно вытер лицо рукавом ее сарафана.

В это время на улице поднялся страшный шум – крики, удары по дереву, топот ног. Выстрелов слышно не было. Спина у меня похолодела, а на затылок будто легла чья-то ледяная рука.

– Не всегда всё идет по плану? Да, Иван? – ухмыльнулся полковник. – Подними руки и медленно подойди.

Он сжал рукой подбородок Анфисы.

– Если, конечно, не хочешь, чтобы у нее нечаянно не сломались шейные позвонки.

Я поднял руки и сделал шаг вперед. Шум на улице усилился. В соседних комнатах тоже послышался звон разбитого стекла, крики и стук, как от падения тяжелых предметов. Но выражение лица полковника не изменилось. Я сделал еще один шаг.

– Живее! – сказал Бур.

Я не представлял, как смогу попасть в полковника, не ранив Анфису, но понимал, что еще секунда – и будет поздно. И закричал. В то же мгновение в моей поднятой руке появился пистолет.

– Полковник! – неожиданно крикнул кто-то сзади.

Я обернулся и выстрелил в человека, бежавшего на меня. Потом повернулся к полковнику, но опоздал. Его не было в кресле. Анфиса стояла у стола и кричала «Ваня!», а полковника не было. Спустя какую-то мельчайшую долю секунды я увидел его справа от меня, однако отреагировать не успел, и Бур выхватил пистолет из моей руки.

– Отлично! – сказал он в веселом возбуждении. – Отлично! Заткнись, сука! – Попятившись, он схватил Анфису за волосы и рванул к себе.

– Сюда! – приказал он мне.

Я подошел. Полковник был громаден. Зрачки его сузились и расширились.

– А теперь смотри в глаза! Поиграем.

Он приставил пистолет к моему виску.

– Как ты думаешь? Выстрелит? – спросил он. – С одной стороны, я очень плохой человек. Даже спички не двигались, если я оставался с ДЕТЬМИ один. То есть может и не выстрелить. Но с другой стороны, стреляю-то не я, а кто-то из ДЕТЕЙ. И вроде бы никто из них не видит, что пистолет уже у меня. Думают, что это ты, Иван, с оружием в руках освобождаешь принцессу. А значит, должны сделать так, чтобы он стрелял. Да-а… Вопрос… А сейчас мы узнаем на него ответ…

Не успев договорить, Бур дернулся и издал такой звук, как будто рванул без разминки штангу весом килограммов в двести. На меня брызнула кровь.

Приблизительно на уровне моих глаз в шее полковника торчала ложка с заточенной ручкой.

– Это ты сука! – крикнула Анфиса, пытаясь провернуть ложку. – Ты, а не я!

Бур махнул своей медвежьей лапой, и девчонка отлетела к окну, ударившись затылком о подоконник. В этот же момент он рванул меня к себе, обхватил мою шею рукой и едва не переломил ее.

– Так что, Иван, попробуем? – зарычал он, снова приставляя пистолет к моей голове. Голос его звучал, как-то булькая, словно он разговаривал, полоща горло.

Я закрыл глаза, стиснул зубы, пытался вспомнить какую-нибудь молитву, но не мог.

– Адамов! – вдруг прорычал полковник.

Я открыл глаза. В комнату входил широкий страшный человек с тяжелым взглядом, в котором я не сразу узнал мужа Надиной подруги.

– Брось его, Витася, – тихо сказал Адамов, приближаясь.

Бур вскинул пистолет, но я изо всех сил ударил по его огромной руке, и прозвучавший выстрел расколол стенку шкафа метрах в полутора левее Адамова. Почти одновременно с этим, не успев понять, что произошло, я ударился об стол с такой силой, будто выпал на него со второго этажа, а в комнате раздался рев, звук глухих ударов и стон титанических усилий. Приподняв голову, в полутьме комнаты я увидел сплетение тел на полу, потом мимо мелькнула светлая тень сарафана: Анфиса наклонилась, подняла что-то с пола, – и раздался еще один выстрел.

Через секунду, опираясь на руку, в сторону отползал Адамов. Бур стоял на коленях и, тяжело дыша, сжимал в правой руке окровавленную ложку, вырванную им из своей шеи.

– Не надо! – крикнул Адамов.

Но Анфиса непослушалась. Она обошла полковника спереди и несколько раз выстрелила ему в грудь. Убедившись, что патроны закончились, девчонка бросила пистолет на ковер. Потом зачем-то начала быстро-быстро расчесывать свои волосы пальцами.

Я выпрямился, но голова сильно кружилась. Подошел к Анфисе и положил руку ей на плечо. Она вздрогнула, но руку не сняла.

Бур лежал на боку. Широкий человек стоял над ним.

– Адамов, – прохрипел еле слышно Бур, – ил черный, очень черный… И очень тяжелый…

Потом зрачки его расширились и остались такими уже навсегда.

– А где мальчишки? – спросил я.

17

По распоряжению Адамова полковника вынесли на улицу.

За ним на второй этаж поднялись трое здоровенных парней, одного из которых я видел в прошлое воскресенье в доме Чагина. Тогда он остановил меня на лестничной площадке и не хотел пропускать. На этот раз здоровяк с уважением протянул мне руку и спросил:

– Ну как ты, братишка?

– Нормально, – ответил я, слегка покачиваясь.

Они завернули тело в брезент, наклонились и крякнули: «Тяжелый!»

– Не поможешь? – обратился ко мне один из парней.

– Нет, – твердо ответил я. – Не хочу. Я достаточно с ним обнимался.

– Понимаю, братишка, – сказал мой знакомый. – Ничего, братишка, отдыхай…

На улице было жуткое и вместе с тем радостное оживление. Пылали избы, в которых полковник держал гражданских, что называется, на развод. Бойцы из Тихой протянули шланги и ручным насосом гнали воду из резервуаров рядом с баней, заливая пожар. Им удалось отсечь пламя от столовой и большого деревянного дома, над которым еще час назад развевался синий флаг с красной полосой по диагонали. Теперь флага не было.

Бойцы из Тихой выводили пленных, запрягали лошадей в телеги, разбирали какие-то завалы перед мастерскими.

– Дядя Ваня! – крикнул откуда-то Миша и тут же появился из-за Кругляша, помчавшись ко мне с такой скоростью, что я испугался, что мальчишка запутается в собственных ногах.

Он подбежал, и я на ходу подхватил его под мышки и поднял вверх и прижал к себе.

– Спасибо, малыш! – говорил я ему.

– Дядя Ваня! – говорил он мне, одновременно плача и смеясь.

– А где Гриша и Петя? – спросил я его.

– Они там, с Анжелой, – показал Миша, немного успокоившись. – Пойдем туда?

– Пойдем, – сказал я. – Только давай-ка я вначале найду Анфису. Я обещал привести ее в Москву за руку, понимаешь… Как бы она опять куда не сбежала. Она шустрая.

18

Катя и Жанна сидели на бревнах со своими детьми. Жанну за плечи обнимал Смирнов, бывший Инстаграм. Неподалеку Анфиса накладывала повязку на глаз Дивайса.

– Куда они теперь? – спросил я, ковыряя бревно ногой.

– Заберем в Тихую, – сказал Адамов.

– А дети?

– И детей, конечно, заберем.

– И Гришу?

– И Гришу.

– Тяжело ему будет.

– Тяжело ему сейчас. А будет нормально, – ответил Адамов.

– А можно мне Мишу к себе взять?

– Если он согласен, какие могут быть возражения? Ты что, успел забыть, по каким законам люди в Тихой живут?

– Наверное, да, успел, – сказал я, глядя на дым, путающийся в верхушках огромных тисов. – А это правда, что вокруг этого инкубатора Щит?

– Правда.

– И вы никак не могли с ним совладать?

– Никак, – ответил Адамов.

– И что, никакие сигналы, ничто не проходит? Воздействие, Антивоздействие и все такое?

– Никакие. Анжела была удивлена.

– Надо его изучить, этот ил.

– Может, и надо, – ответил Адамов. – А может, и нет. Пусть Анжела решает. И дети. Им виднее.

– А как вы нас нашли? Вам Надя позвонила?

– Нет, меня нашел Чагин. После того как ты от него ушел, он почему-то об Анфисе вспомнил. И совесть его заела. Стал ее искать, попали на Надю, она сказала, что ты уехал в Орехово-Зуево. А мне этот городок знаком, – улыбнулся Адамов. – Я его когда-то, много лет назад, взорвать хотел. Шутка, конечно. Хотя, может быть, и зря не взорвал? Что ты так смотришь? Я же это, как его… Не в прямом смысле, а…

– Фигурально?

– Вот-вот, фигурально. Старость уже, склероз, слова забываю, пора найти занятие поспокойней… Я, друг мой, сразу догадался, где Анфиса, но искали-то мы не только ее, поэтому немного задержались в Орехово. Тебе, кстати, привет от местной молодежи! Они сразу тебя вспомнили. Приглашают на Клязьму налима ловить. Я пообещал, что ты приедешь. Приедешь?

– Приеду. А как вы потом догадались, что нужно в инкубатор войти? Почему заложниками, нами то есть, рискнуть решили? И как вошли?

– А очень просто всё. Увидели пожар и услышали стрельбу. Значит, пора. Бояться уже нечего. Только того, что опоздаем. А вошли с помощью Анжелы и Леши. Хорошо, что Чагин Лешу с собой взял. Одна бы Анжела не смогла. А так у них вместе эта, как ее…

– Синергия?

– Точно! Синергия. Вот они и состряпали человека, который подошел к воротам, стукнул в них, охранники без разговоров и открыли.

– Какого человека? Как это «состряпали»?

– А такого… кого они из здешних бойцов знали. Вон он! – И Адамов показал в сторону Кругляша.

Весело беседуя с каким-то парнем из отряда Адамова, в нашу сторону шел квадратный блондин. Только глаза у него были не ледяные, а теплые. Богатырь улыбался широкой светлой улыбкой и поправлял на широченных плечах груз арбалетов, луков и колчанов. Земля качнулась под моими ногами.

– Но он же…

– Ты не переживай. Это же, как тебе сказать… Это копия.

– Так что же, – начал я и осекся.

– Так что же что? – спросил Адамов.

– Так что же с ним теперь делать? – едва выговорил я, и все неразрешимые вопросы последних дней завертелись у меня в голове каруселью. Карусель все набирала и набирала скорость, все предметы и люди, страхи и надежды, угрозы и обещания утратили резкость, слились в одном потоке, – и я потерял сознание.

19

Пришел я в себя в какой-то повозке. Довольно приличной и чистой. Ну, диваны, конечно, были не в светлой коже, как у Бура в его катафалке, и лошади не такие белые, зато удобно и по-человечески. Я лежал на широком и длинном сиденье, головой в сторону движения, словно заснул в метро. Напротив покачивались на взгорках и ухабах Анфиса и Чагин.

У Анфисы под глазом был небольшой, но красивый синяк. Я засмеялся.

– Чего? – возмутилась Анфиса. – Не нравится?

– Нравится! – сказал я.

– Блин! – толкнула она Никиту локтем. – В кои-то веки мужик нормальный попался, и тот с неправильным чувством юмора.

«Мужик!.. Братишка! – вспомнил я. – Неужели это обо мне?»

– Хочешь абрикосовки? – спросил Чагин, откручивая крышку армейской фляги. – Сам гнал! В этом году у нас такой урожай абрикосов, что девать некуда.

Я не отвечал.

– Ты, Чагин, его обидел, – сказала Анфиса. – Сто пудов. Я тебя знаю.

– Ну, было дело, – признался Никита. – Прости! Прости, слышишь? Дурак я был.

– Да ладно, – сказал я, поднимаясь. – Давай сюда свою абрикосовку!

– Держи. Только не разлей. Опа! Видишь, как болтает…

Я взял из рук Чагина маленький стаканчик и в два глотка выпил чистую обжигающую жидкость.

– Хорошо? – спросила Анфиса.

– Хорошо! – ответил я.

– Ну что, простил? – спросил Чагин.

– Да говорю же, ерунда.

– Ну, тогда и я выпью, – сказал он, наливая. – За Ваню! И хочу сказать, что давно не пил с таким удовольствием!.. Я не слишком многословен? – спросил Никита.

И мы все засмеялись.

– Где это мы? – спросил я, оглядываясь на лес вдоль дороги.

– К Орехово подъезжаем.

– А сколько сейчас времени? – обеспокоился я. – На электричку успеем?

– А зачем нам электричка? Нам и так хорошо, – сказал Чагин. – Едем себе.

– Никита, ты все-таки бесчувственный, бестактный человек, – сказала Анфиса. – Он же к Наде торопится. Обидно, конечно. Со мной даже под угрозой смерти не захотел, а к некоторым готов из «скорой помощи» вылезти и пешком побежать!

И мы снова засмеялись.

Но Анфиса была права. Я спешил. И если была хоть малейшая возможность приблизить тот момент, когда я увижу Надю, я хотел ею воспользоваться. Впервые со дня Переворота я пожалел, что больше не летают самолеты.

Коротая время, мы разговорились.

– Что будешь теперь делать? – спросил Чагин. – Не завяжешь с рюкзаками?

– Завяжу. А что делать, пока не знаю. Хочу вот Мишу к себе взять. – И тут я вспомнил обещание, которое давал себе в инкубаторе. Про ребенка и про родителей. – А еще заведем с Надей ребенка, – сказал я, – и потом вчетвером, с Мишей, поедем к моим родителям в Астрахань. А может, наоборот, съездим к родителям, а потом ребенка. Хотя… Можно ведь и по дороге… В общем, запутали вы меня.

Чагин с Анфисой посмеялись надо мной, потом Анфиса выпила полстаканчика абрикосовки, крякнула по-матросски, поставила локти на колени и посмотрела мне прямо в глаза.

– А как же твоя бабушка? – спросила вдруг она. – И мои родители? Не хочешь поискать, куда они делись? А, Кошкин?

Майя Треножникова Минск 2200. Принцип подобия

«Similia similibus currentur» [1].

Первый закон гомеопатии

1

Металлическая конструкция напоминала детскую книгу с объемными картинками-аппликациями; тот, кто придал подобную форму дыбе, обладал неплохой фантазией и чувством юмора. Железная «книга» могла раздвигаться, выпячивая тело прикованного узника под нужным углом, а могла и захлопнуться, раздавив мышцы и дробя кости. Последнего, впрочем, не требовалось.

С тех пор как Магниты стали не только охотниками, но и палачами и пыточных дел мастерами, любые приспособления устарели, словно дубина по сравнению с ядерной бомбой. Указ о «дополнительных полномочиях» обсуждался как в Совете, так и среди светской аристократии; полуофициальные (и желтые) газетенки верещали о «произволе» и «узаконенном садизме», но очередной рецидив захлопнул рты намертво. Надежнее — только суровой ниткой зашить.

Призывать непосредственно во время охоты — ненадежно, опасно и часто стоит жизни Магнитам, а их и так мало, — гласило официальное объяснение.

Вранье.

Целест пробормотал злое, как воронье карканье, слово.

Вр-ранье. Честный бой в том числе и безопаснее «отлова»… помимо того, что экономит драгоценные баллоны с нейтрасетью.

Но Цел ест не спорил, никто из них не спорил.

Гомеопатические дозы, помнил он, — о да, конечно, помнил. Магниты — армия ордена Гомеопатов, а мудрые твердили: подобное лечится подобным, и ваша сила — суть зло, обращенное на службу добра, а потому соблюдать осторожность — превыше всего.

Цел ест помнил.

Всегда. И даже теперь.

От нового прикосновения одержимый взвился на раскладной книге-дыбе, мышцы его натянулись, словно готовые лопнуть. Целест прищурился: холод действует? Ледяная корка проползла от мошонки узника к пупку, оседая розоватыми от крови и причудливо-прозрачными, похожими на опалы каплями на жестких лобковых волосах. Яички сморщились, почти втянулись в живот пленника, но боль это вряд ли уменьшило.

— Отвали, ублюдок! — прохрипел узник. В десятый или двадцатый раз в течение последнего часа. Целест вздохнул, оторвался от созерцания примороженных гениталий жертвы, хмуро окинул взглядом одержимого целиком: смуглый черноволосый парень, похожий на дикаря с какого-нибудь залитого солнцем и ядовитыми гадами острова; судя по гортанному акценту, и впрямь чужеземец.

Впору пожалеть, если не вспомнить, как этот тип потопил целый корабль… заставляя экипаж и пассажиров отрывать друг другу конечности и пробивать днище.

«Разумный» одержимый. Прежде Магниты были псами, что грызут глотки бешеным волкам, — теперь это более напоминало войну. И допрос. Иначе зачем приказ записывать каждое слово одержимого? Матерное — тоже.

Хотелось выбраться из провонявшей тухлой кровью, блевотиной и мочой пыточной — словно в насмешку из бойницы-окна на высоте двух человеческих ростов золотился ранний вечер, прохладный вечер последних дней августа — скоро его сменит осень, златогривая своевольная осень. Тесная каменная клетка — серые стены, низкая дверь и непропорционально высокие потолки, одновременно выстуженная и душная — наказание не только жертвам, но и палачам.

Волосы лезли в рот. Целест ненавидел келью, устрожение правил испытания; ненавидел все вокруг, в первую очередь — одержимого. Тот напрягся, за голени и запястья его надежно держала дыба с нейтрасетью, но попытку плюнуть палачу в лицо это не отменило. Целест машинально уклонился от сгустка слюны пополам с кровью, клочьями опаленной плоти и желчью. На каменный пол бряцнуло несколько выбитых зубов.

Сдаваться дикарь не собирался. И между прочим, иглы под ногтями не помешали ему сложить непристойный жест.

— П-поди сюды, красавчик… от-тымею, — причмокнул одержимый, словно объект его вожделения только что не отморозил ему все необходимые инструменты. Вместо ответа Целест запустил сгустком отравленных шипов, и хотя яд ожег паховые вены до тошнотворного бульканья вскипевшей крови, одержимый только призывно дернулся. Определенно не собирался отменять приглашения.

— По-моему, довольно, — вслух продекламировал Целест. Хотелось добавить многое — комментарии к постановлению Совета Гомеопатов: тот предписывал терзать несчастных до последнего, «дабы не допустить ошибки». Еще больше хотелось задрать свинцово-серую мантию Магнита, достать из карманов джинсов сигареты и всласть подымить, однако курить в смрадной келье Целест брезговал.

— Рони, твой клиент, — позвал он. — Сомнений нет, а? Я его уже наизнанку вывернул, а он все на мою красоту любуются… Сволочь. И надеюсь, ты тщательно записал все его ругательства — пусть Совет наслаждается.

Словно в подтверждение, одержимый хрипло захихикал. Целест сплюнул на пол:

— Задолбали дурацкими приказами.

— Не надо, Целест. Мудрым виднее. Иду, — отозвался Рони. Прежде узник не видел второго, а теперь, когда тот приблизился, — заорал, срываясь на подвывания; Целест демонстративно заткнул уши. Вот, казалось бы, чего бояться? Рони, он же Иероним — версия, которую услышать можно разве на официальных собраниях Магнитов; более безобидного на вид создания не сыщешь — невысокий, где-то по плечо долговязому Целесту, почти альбинос и похож на лабораторную крысу. Вернее, учитывая упитанное телосложение, — на лабораторную морскую свинку.

Но Целест понимал, почему одержимый завизжал. Целест был «воином» — их боялись, но в меру — так опасаются револьвера или обоюдоострого кинжала; Целест мог вызвать огонь или заморозить арктическим льдом, выстрелить шипами или оплавить кислотой. Не более того.

«Мистиков» недолюбливали даже высокопоставленные чиновники и аристократы. Как-то Рони с характерной отрешенной горечью заметил: «мистик»-Магнит отличается от одержимого только тем, что убить его — незаконно. Святых мало — каждому есть чего спрятать от эмпатов; редкий мазохист-фанатик исповедей настолько пустит в душу добровольно. Защита или нет — большинству неприятно.

Целест привык. Рони его напарник слишком давно. И друг… да, и друг тоже.

Еще Целесту любопытно. Сколько ни смотри — все равно любопытно.

Черты лица у Рони невыразительные, словно размазанный дождем акварельный рисунок, и выражение почти не меняется; стоит рядом — отрешенный, потерянный, как деревенский дурачок на столичном гулянье. А узник хрипит до кровавой пены, и молит… молится…

Жаль, Целест способен наблюдать лишь внешние проявления. Говорят, кто испил полную чашу кошмаров, насланных хорошим мистиком, почтет Ад за дом престарелых, а Сатану — за ворчливого старикашку с клюкой. Одержимый слабо подвывает, по уголкам рта ползет кровавая пена, а глаза закатились, как у эпилептика. Рони стоит рядом — маленький, неприметный человечек.

Всего-то минуты три. Максимум — пять; меньше, чем на сигарету требуется.

Говорят, для мистика — и жертвы — эти мгновения длиннее бесконечности, поделенной на нуль.

— Отозвался, — Рони пригладил короткие белесые волосы, отчего те приобрели еще более взлохмаченный вид. — Проклятье, ну сразу ясно же, что он мой…

— Правила, — поднял указательный палец Целест. На длинном аккуратном ногте присохла капля крови, Целест скривился и оттер ее о мантию. — «Испытания телесные прежде, дабы каждое рекомое слово втуне не пропало» — таков закон о «разумных одержимых». Видимо, в Совете решили…

— …что мы сожрем все мозги несчастных одержимых, не поделившись с вами кровью.

Пару мгновений Целесту потребовалось, чтобы опознать за безнадежно-скучным тоном шутку. Между прочим, целое искусство. Когда-то не хватало и часа!

— Черт, — расхохотался он. — Ты хоть для разнообразия пользуйся интонацией… знаешь, паузы — это запятые, восклицательные знаки… ладно, молчу. Что с клиентом?

Рони пожал плечами. Теперь стоял он спиной к узнику, зато Целест еще рассматривал дикаря. Искалеченное тело застыло в позе наркомана в экстазе, смуглая кожа посерела до оттенка плесневелых камней пыточной. Дикарь жив, конечно. Тот случай, когда эвтаназия оказалась бы полезнее витаминов…

Все-таки не зря говорят про мистиков, мол, они «высасывают мозги».

Или душу. Кусок мяса без разума — меньше, чем труп. Но еще пригодится… дополнительная причина не убивать одержимых на месте, а волочь в Цитадель.

«Чего же Совет все-таки хочет услышать от них?»

— Пойдем, а? Здесь воняет. И я хочу помыться. — Он потянулся хлопнуть Рони по плечу, но в последний момент остановился: не хотел пачкать того кровью.

2

От начала дней, может быть, храня в памяти детскую травму — Всемирный потоп, человечество ждало Апокалипсиса и «конца времен». Пророки изрекали запутанные и непонятные откровения-катрены, а шарлатаны расшифровывали, пытаясь заработать на страхе людском «здесь и сейчас». Предсказывали и огонь с небес, и голод, и — разумеется! — чуму.

Чума и явилась. В странной, мало кем ожидаемой маске, без бледного коня, и ангелы не возвестили о ней золотыми трубами.

Кабинетные ученые, из тех, кто видит мир сквозь пелену пергамента, килобайты архивных дисков и перфоленту, говорили о том, что первые симптомы эпидемии относятся еще к 20 веку. «Дети-индиго», «особенные» — так именовали первых одержимых; по иронии судьбы человечество тогда страшилось штаммов свиного и птичьего гриппа, ядерной войны и мирового терроризма, а истинную угрозу воспринимало скорее как добрый, в крайнем случае нейтральный знак.

Пророки во главе с Нострадамусом и Иоанном провалили экзамен на достоверность.

Кабинетные философы из тех, кто проводит жизнь в четырех стенах, но судит о целой Вселенной, говорили: люди слишком боялись смерти, воспринимали «чуму» буквально, а потому пропустили одержимых. От болезни ведь не умирали. Во всяком случае, сами зараженные.

Позже взяли слово теологи, и они сравнивали эпидемию с одержимостью демонами, устаревшим средневековым понятием; к двадцатому веку оно прокисло и годилось разве для фильмов класса «D» и книжек в мягкой обложке. Но термин прижился.

Одержимые.

Безумцы, наделенные безграничным могуществом. Вирус (или злобная воля самого Дьявола?) делился на два подтипа: физического и психического воздействия. Поначалу заметны были первые, и среди запыленных томов и сбоящих дисков есть свидетельства, когда один одержимый, сумасшедший, как мартовский заяц, обрушивал огонь и ядовитые испарения, сонмы пчел и каменный град на целые города. В День Памяти транслируется знаменитое видео, заснятое на камеру мобильного телефона: тихий город, ланч в студенческой закусочной, смех и шутки. Невзрачному парню — по виду типичному «ботанику», чьи дужки очков чуть не толще запястий, — случайно, а может быть, нарочно, шутки ради, опрокидывают кетчуп на светло-голубую рубашку. Невинная оплошность или забава.

Достаточно, чтобы вырвался демон. Из ладоней «ботаника» — жгутами нефтяно-черной жижи; жгуты похожи на щупальца и обматывают сначала приятелей за столиком, а потом и всех посетителей закусочной. От прикосновений к коже жертва вспыхивает, вместе с ней — аккуратные круглые столики и плетеная корзинка со свежей выпечкой. Картинка на видео мелькает, звук прерывается, но крики боли слышны все равно — они пробиваются сквозь ужас самого случайного «оператора», сквозь годы и столетия — запахом горелой плоти и обугленных костей. Одержимый выстреливает новыми и новыми щупальцами, они отрываются, похожие на гладких бурых цепней, скользят за жертвами на улицах — одно выхватило младенца из колыбели и разорвало пополам; на долю секунды камера останавливается на вывороченных и пригорелых внутренностях на фоне одеяла с пестрыми Микки-Маусами. Последний кадр — разорванная рубашка «ботаника», втоптанная в грязь на полу закусочной. На ней красное. Красное, но не кетчуп.

Запись демонстрируют каждый год, но к ней нельзя привыкнуть.

Однако «физики» оказались только верхушкой айсберга. Пожалуй, с ними все-таки можно было бороться — несоизмеримые потери, порой целый гарнизон спецназа, чтобы уничтожить одного одержимого. Но — можно.

Те, кого потом назвали «психами», оказались хуже.

Свидетельств почти не сохранилось. Одержимые-«психи» — эмпаты, телепаты, гипнотизеры; «властелины душ» — погружали в безумие и вырывали из реальности, но кто сфотографирует дно пустоты? Уцелели лишь обрывки информации о некой девочке: дневники нескольких выживших из маленького городка, волей больного ребенка погруженного в беспросветный кошмар. Доживали авторы мемуаров среди покоя, сбалансированного питания и зелени… в доме скорби.

К середине двадцать первого века эпидемия почти совершила то, чего не удалось ни ангелам с трубами и мечами, ни ядерной бомбе.

От цивилизации остались разрозненные группы людей, что прятались в развалинах городов, с ужасом ожидая, что в их маленьком сообществе тоже объявится одержимый. Болезнь вспыхивала бесконтрольно, без предварительных симптомов или какой-либо закономерности. Сегодня ты человек — завтра всемогущий разрушитель.

Человечество вымирало.

Но Бог решил пощадить Своих детей — или, как утверждают менее склонные к религиозному толкованию ученые, природа восстановила баланс, выработала естественные «антитела». Через сто пятьдесят лет после начала эпидемии стали появляться первые Магниты.

Тогда они не назывались Магнитами, конечно. Титул придумали много позже, как и философию самого ордена Гомеопатов; просто рождались дети, наделенные способностями одержимых, но с сохранным разумом и личностью. Более того, они могли выявлять — «призывать» — больных и нейтрализовывать их.

Это было спасением. Это было панацеей.

Появился орден Гомеопатов — идеологи его перерыли почти утраченные архивы и нашли рассуждения еще эллинские: «подобное лечится подобным». Подходило как нельзя лучше.

Гомеопаты спасли человечество. И цивилизацию тоже — между прочим, напоминая о сием неоспоримым факте при каждом удобном (и не очень) случае.

Приблизительно тогда в Мире Восстановленном ловцов назвали Магнитами, имея в виду способность «притягивать» и оставлять от одержимого вывороченные ошметки или кусок мяса без проблеска воли. Безопасные ошметки, безопасные «растения»… уже безопасные.

Магниты помогли взять эпидемию под контроль, но часто гибли и сами, призывая чужую сторону: если «физик» пытался бороться с «психом», побеждал одержимый — и наоборот.

Двое — лучше, чем один. Принцип пары закрепился прочно и нерушимо. Мистик и воин не охотятся поодиночке — только вдвоем; второй все равно пригодится — прокладывать путь огнем и каменным мечом либо отгонять случайных зевак, дабы не пострадали.

Гомеопаты стали новой Инквизицией. С той разницей, что «ведьмы» существовали вполне реально, периодически проявляясь в мелких селениях и крупных городах; иногда их ловили с помощью сети-нейтрализатора — гениального изобретения, спасшего многие жизни, в первую очередь Гомеопатов, хотя ветераны презрительно фыркали на «детские игрушки в баллончиках», — и «призывали». Воздействие физическое — призыв «физика» (вернее, воина — каждый уважающий себя Магнит-физик смертельно оскорбится, если его так назвать); галлюцинации и эмпатия — мистика.

Подобное уничтожается подобным.

И нет пощады одержимым. Во благо простых тружеников и честных граждан.

Спустя почти тысячу лет от сожжения на костре последней рыжеволосой крестьянки, объявленной «ведьмой» по навету позарившейся на удойную корову соседки, Инквизиция возродилась — практически без религиозного подтекста, зато с реальными «чудесами»; теперь ее не осуждал ни один гуманист-просветитель. Гомеопаты — суровая необходимость, понимал каждый — от школьника до старика; понимал, сознавая, что час спустя сам может перекинуться в одержимого…

Гомеопатов не любили. Ни мудрых из Совета, ни ученых в белых халатах — тех, кто придумал сеть и нашли способ по крови выявлять дар, ни тем паче бойцов-Магнитов, пускай польза и оправдывала исступленножестокие меры.

Становились Магнитами по рождению, прихоти судьбы — равно аристократ или дочь сапожника. Стоило проявиться дару — орден забирал ребенка, а порой и взрослого себе.

К реальной власти Гомеопатов, впрочем, не допускали. С чего бы «санитарам» править? К тому же негласно почитали немногим лучше одержимых…

Народное мнение выразила пословица: «От Магнита до одержимого — извилина да мантия».

А поскольку Магниты рождались относительно редко, то выбора стать или не стать частью ордена не предоставлялось. Даже сыну Верховного Сенатора Адриана Алье-ны, Целесту Альене.

3

Всю двойственность отношения к Гомеопатам Целест ощутил с младенчества. Родился он искристым сентябрьским днем, заледенело-ломким, как рыжие листья под коркой первого льда, — первенец немолодой уже четы Альена. На радостях Верховный Сенатор объявил государственный праздник, народные гулянья и бесплатный глинтвейн каждому, кто сколько способен выпить. Вся столица — от Сената до подворотен — славила Адриана Альену и его маленького сына, а виновник торжества спокойно спал в колыбели красного дерева, завернутый в пеленки из драгоценного шелка — натурального шелка из-за дальних границ; под изразцовыми потолками роскошной детской плясали разноцветные блики — солнечные зайчики. В целом Мире Восстановленном, не говоря уж о Пределах, не сыскать было существа прекрасней — во всяком случае, так думали мать и отец Целеста, а кто осмелится спорить с Сенатором и его женой?

Счастье продлилось три месяца. До первого теста.

Тест на Магнита проводился раз в три года — иногда «дар» проявляется внезапно, почти как одержимость. В роду Альена, впрочем, Магнитов не могли припомнить ни Адриан, ни его жена Ребекка, потому не опасались нести ребенка мрачным, закутанным в серо-белые одеяния ученым-Гомеопатам. Центральная лаборатория размещалась в Цитадели, одном из восстановленных храмовых коплексов; с давней той поры религия окончательно уступила место науке, и церковь стала вотчиной новой Инквизиции, ощетинилась громоздкими, похожими на стеклянных ежей с трубочками-колбами вместо игл, аппаратами и пропиталась ароматом реагентов. Религиозную полутьму сменили электрические лампы.

Целест громко вопил — ему не нравились едкие запахи, его пугали незнакомые люди с холодными жесткими руками, противные руки отобрали его у мамы, а потом больно укололи предплечье. Целест протестовал всеми силами, даже попытался укусить беззубыми деснами «обидчика».

Целест словно предчувствовал: его судьба «золотого мальчика» заканчивается, едва начавшись. Вердикт Гомеопатов звучал приговором: ярко выраженные способности Магнита. Будущий воин или мистик. Специализация выяснится позже.

Сын Сенатора? Какая разница… и потом, господин Альена, разве вы не счастливы, что ваш сын будет защищать нас от одержимых? Разве то не достойная судьба?

Ребекка рыдала в голос. «Мое дитя, мой первенец — одержимых ловить! А если мистиком окажется, они же все сумасшедшие!?» — причитала, будто по покойнику, едва удалось ее успокоить.

Адриан сдержался. Кивал засушенному сморчку-Гомеопату и подписал согласие; только молчал три дня и померкли рыжие волосы, подернулись сединой.

Начиналась зима.

До десяти лет будущему Магниту дозволяли жить в отцовском доме, с младенцами орден предпочитал не возиться. Позже Целест думал, что относились к нему, как к жертвенному агнцу: мать, отец, слуги и даже родившаяся два года спустя сестра Элоиза отсчитывали дни и часы. Семь лет, пять лет, три года… до того, как Целест перестанет быть…

Кем? Человеком?

Вероятно.

Его обучали Восстановленному Знанию — от языков и литературы до генетики и химии, но порой на середине урока добродушный старик-учитель прерывался, пряча в кустистые усы невеселую усмешку. Целест распознавал ее.

«Зачем тебе Овидий и теоремы Пифагора — ты уйдешь от нас к тем, чья сила — безумие и убийство, и ничто более не потребуется».

Целесту объясняли — мол, избранный, благословленный, будущий спаситель, но также слышал он, как шепчутся горничные: «похороненный заживо». Два или три раза Целест потихоньку плакал, уткнувшись в ярко-алые подушки, и слезы на них терялись темными пятнами, а затем высыхали. А под потолком по-прежнему мелькали в цветных витражах пестрые блики.

Прошло десять лет, и Ребекка отвела сына в Цитадель Гомеопатов, а вернулась одна. Они с мужем нашли все-таки на старости лет утешение в дочери Элоизе, но те, кто видел в тот день жену Сенатора, поговаривали — облачилась она в траур и черную с серебристыми опалами вуаль.

Целест более не принадлежал миру людей.

Обитель Гомеопатов, славная в столице как осиное или гадючье гнездо, на поверку оказалась чем-то между монастырем и военной академией. Проповедовался дух братства, единства, общей цели и… особенности. «Вы — другие, — твердили мальчикам и девочкам, многие из которых ревели, просились домой. — Вы — избранные, и вы — сама жизнь». Какой-то ученый сказал образованному Целесту — «лейкоциты в крови Мира Восстановленного».

Ежедневные тренировки выматывали, но и не оставляли времени для тоски.

Смириться оказалось нетрудно.

Год спустя его способности были протестированы вторично — на сей раз на заранее заготовленных одержимых. Связанные нейтрасетью, под охраной опытных Магнитов, бились двое — одержимый-физик и «псих», ребенку оставалось лишь призвать того, чья сила ему ближе. И окончательно утвердить дальнейшую судьбу.

Случались ошибки. Случалось, юные Магниты погибали на последней ступени посвящения. Сын Сенатора или дочь сапожника — в равных условиях; Гомеопаты могли только связать одержимых и приставить охрану-помощников, но одиннадцатилетний Целест великолепно понимал: он наедине с самой смертью. Неправильный выбор, неверное определение собственной силы — и мрачное предсказание болтливых служанок воплотится в реальность буквально…

— Это — физик. — Учитель Тиберий, Магнит-воин лет тридцати (Целест воспринимал его старичком), с обликом профессионального культуриста и выцветшими, как пуговицы на старом платье, глазами, кивнул на связанного мужчину. Мужчина напоминал тролля из сказок — грубые черты лица, вздутые бильярдными шарами мускулы и кривые желтые зубы, готовые впиться в глотку.

— Она — «псих», — относилось к девочке лет девяти, рыжей и зеленоглазой, как две капли воды похожей на сестру Целеста.

«Элоиза», едва не выдохнул он, прикусил губу до крови. Не она. Не она, слава всем богам и Гомеопатам, но так похожа.

Нет, он не мог «призвать» — уничтожить! — ее. Девочка обречена, лицо ее словно смятый пластилин, и слюна течет по подбородку. Но — не мог.

Целест потянулся к мужчине-«троллю», заставляя грубую кожу лопаться, а сукровицу — кипеть; потом добавил излюбленный позже прием — иглы, свернутые из вырванных ногтей и волос «жертвы», искрошил зубы и погрузил заостренные куски льда в глазницы. Стихии тверди, огня и холода брыкались, как дикие быки на родео, но затем покорились и стали послушнее цирковых пони.

Мужчина «отозвался» на физическую боль.

Целест выбрал правильно.

— Поздравляю, юный Магнит-воин, — провозгласил Тиберий, поднимая дрожащую руку ребенка вверх, словно тот был боксером на ринге. Целест зачарованно смотрел на развороченный труп первой жертвы и думал: а если бы у меня оказался дар мистика? Я погиб бы из-за сходства одержимой с Элоизой?..

Кажется, вечером он плакал в своей келье — совсем как несколько лет назад, когда осознал неотвратимость судьбы.

Но в последний раз.

4

К совершеннолетию — девятнадцати годам практически все Магниты обзаводятся постоянными напарниками. Охотиться и призывать уже пойманных одержимых идеально вдвоем (вчетвером, вшестером — далее до бесконечности, зависит от масштаба операции). Считалось, что лучший тандем — постоянный; единение «половинок» скреплялось церемонией в Цитадели Гомеопатов под торжественные речи и органную музыку, из-за чего ее иронично прозвали «свадьбой». А настоящих свадеб и не случалось почти — зачем? Внутри ордена — свободные нравы, а обычные люди не подпустят к себе Магнита; портовые шлюхи и те вдесятеро дерут.

Целесту исполнилось девятнадцать. Напарника или напарницы у него до сих пор и не намечалось. Одинаково веселый и общительный со всеми — близко не подпускал никого. Целест считался одним из лучших молодых воинов, и как минимум десять мистиков жаждали заполучить его себе в «женихи» — между прочим, восемь из десяти были девушками, и явно покушались не столько на способности, сколько на классически-правильные черты лица, горделивую осанку и длинные рыжие, как осенние листья, волосы. Целест девушкам не отказывал, а вот от постоянных отношений увиливал. Деловых — тоже. Несмотря на неодобрительное ворчание учителя Тиберия.

«Напарник — раз и навсегда. Я не могу торопиться». — Отговорки сыпались желтыми листьями, и Тиберий устал от них отмахиваться. Твердить, мол, напарник — не только помощник в охоте и призыве, но и вторая половинка, умножающая силы обоих участников пары, — надоело до чертиков.

Как будто Целест не понимал. Понимал. Просто…

Хоть что-то он, урожденный сын Сенатора — обреченный стать санитаром и убийцей, — мог выбрать.

Потому не торопился.

Соседом по комнате у Целеста был чернявый Тао Лин — его родину, древнейшую из земных цивилизаций, — перенаселенный Китай эпидемия выкосила в первую очередь, территорию Поднебесной до сих пор относили к Дальним Пределам. Тао Лин, помимо того, что был хорошим воином, умел просачиваться всюду и все знать. Включая то, чего молодым Магнитам не полагалось бы.

За завтраком Тао Лин ерзал, словно под ним на лавке ежа материализовали. По ухмылке на тонких желтоватых губах Целест сразу понял: не терпится поделиться свежей сплетней.

— Слышали? — замогильным тоном протянул он, привлекая внимание сразу пятерых соседей по длинному обеденному столу. Столовая — просторное гулкое помещение, всегда заполненное людьми, отзвуками голосов и не всегда приятными запахами, к приватным беседам не располагала, зато сплетни распространять отсюда идеально. На Тао Лина моментально уставились десять глаз. Целест же хранил невозмутимое выражение лица. Целесту хотелось доесть утреннюю яичницу — безвкусную, как туалетная бумага, зато питательную; спрятаться в подсобке со швабрами и выкурить пару запрещенных сигарет. Болтовня Тао — все равно сплошь ерунда.

— Ну чего? Чего случилось? — загудели остальные. Тао выдерживал эффектную паузу.

Целест понял, что без него не обойдется:

— Валяй уже.

— Новенького привезли! — торжественно возвестил китаец. Целест, а с ним две девочки из его поклонниц презрительно фыркнули:

— Новость-то какая. А главное, редкость.

— Не-е… там такая история! — поспешно затараторил сплетник. — Из Северных Пределов притащили — туда, говорят, до сих пор цивилизация-то не добралась, деревня в десять дворов и пять коров была! И там одержимый! Всех перебил, кроме одного парня — тот мистиком оказался, несколько недель пытался одержимого того… — Тао сделал выразительный жест, словно выдергивая пробку из бутылки. — А одержимый, значит, его… Заставил всех друг друга заживо жрать, чисто зомби наклепал, и самого парня чуть не съели, а он в последний момент возьми и призови… его сразу, без теста, взяли. Тиберий говорил, мол, таких сильных мистиков давно не попадалось! Сам слышал!

— Ага, Тиберий лично докладывал, — снова фыркнул Целест. Подумаешь, история. Ну проворонили очередной всплеск эпидемии — в Пределах до сих пор трудновато. Ну чудом удалось спасти какого-то мистика… и?

Курить хотелось уже невыносимо. Целест выскользнул из-за стола в поисках укромного места. Про мистика из Северных Пределов, некогда границы Финляндии и России, — забыл напрочь.

По закону парности, напомнил несколько недель спустя все тот же Тао Лин в компании еще двоих воинов, Лереены и Аиды. При Цитадели много лет назад разбили сад — ныне запущенный, заросший, более достойный зваться «зарослями». В саду можно было собирать ежевику и дикую малину, кислые яблоки и несъедобную сливу; прогуливать историю, философию и практические занятия, прятать нелегально пронесенные из городских баров емкости со спиртным и уединяться для романтических прогулок. И драться тоже.

Однако поединки среди Магнитов были запрещены и случались редко. Поэтому от зрелища Целеста перекосило.

Его сосед и две девушки обступили белобрысого круглолицего паренька — на вид мальчишка был года на два младше своих обидчиков. У запястья Лереены змеился бирюзовый ледок, Аида опутывала белобрысого ежевичными колючками — хорошо, если не добавила яда, — а командовал Тао.

Целест сравнил парня с… жертвами. Да, жертвами мистиков — пустой, мертвый, словно вместо радужки — мелкие серебряные монетки. Губы беззвучно шевелились, может быть силясь выдавить крик, — колючки процарапали белесую кожу, кровь казалась яркой, как раздавленные ягоды.

— Чего вы творите! — заорал Целест. Вокруг него моментально собрались шаровые молнии. Дуэли между Магнитами запрещены, кара — двести плетей, за убийство — отлучение и позор, но он не мог не вмешаться. — Вы что — одержимые?!

— Это он, Целест, — вынырнул Тао. Китаец был ростом меньше крупных девиц, и казалось, будто они — его телохранители. Классической расцветки — блондинка и брюнетка. — Тот парень… мистик из Северных Пределов. Он первый начал! Кошмары наслал!

Целест нахмурился. Врет? Мальчишка не похож на преступника — мистика, что отнимает личность у своих собратьев. Кара за подобное — смерть, но сначала нужно разобраться.

— Мы его воспитываем, — поддакнула Аида.

Целест шагнул ближе, недоверчиво изучая совершенно безобидного паренька. В следующую секунду едва не заорал.

«…Это моя мать, у нее белые волосы и розовые губы. А сейчас — алые, в крови — видишь, грызет она свою дочь, видишь — стелятся влажными червями кишки и разбитый череп с вытекшим мозгом напоминает чашу. Видишь — они бродят и ищут, они ищут меня… Староста приказал им всем. Староста подтолкнул. Только меня не смог… и поэтому они меня съесть хотят, слышишь — кричат, рвут кого-то — если взять за ноги и потянуть, тело лопается, как надутая лягушка… слышишь? Они за мной… что мне делать?..»

Очнулся Целест от собственного вопля.

— Вот! Он всем показывает… картинки, — засуетился Тао. — Нужно его проучить.

— Заткнись, идиот! Ты же сам рассказывал, что с ним случилось! Он не виноват… кыш отсюда! — Последнее Целест прокричал, поскольку Лереена и Аида вновь собирались атаковать. Льдом и колючками. — Оставьте его мне.

Молнии рванулись в мягкое вечернее небо, затерялись в листве. Троица переглянулась, но подчинилась.

Целест остался наедине с «немного странным» мистиком.

— Как тебя зовут? — Начало разговора ничем не лучше любого другого. Белобрысый молчал. Целест сорвал крупное зеленое яблоко и протянул его, словно мистик был маленьким ребенком и его можно «купить» яблоком да конфетами.

Впрочем, тот принял «дар». И даже стал грызть.

«Уже прогресс».

Целест не знал, что делать. Наверняка парнем из Северных Пределов должен заниматься Совет, Тиберий, кто-то из взрослых и умных. Сам он мог только сесть рядом на холодную траву.

— Я не враг. Эти… ну, они придурки, но тоже не враги.

Молчание. Хрупанье яблоком заменяет ответ. Целест

рассматривает мальчишку, хотя особенно и нечего — деревенщина обыкновенная, нескладный, забавный даже, если бы не взгляд сдохшей третьего дня кошки.

«Это картинки. Они у него внутри, и надо… вытащить», — Целест почему-то подумал о гнилом зубе, дергает и мучает, нужно выдрать.

— Покажи мне, — сказал Целест. — Покажи мне все. Ладно?

Мальчик кивнул.

На несколько минут — или часов? — Целест провалился в ад. В безумие захваченной одержимым деревни, полной каннибалов-зомби; причудливые образы соседствовали с реальными. Первая «картинка» оказалась лишь обложкой.

В конце был «староста» — одержимый. Огромный, как медведь-гризли, с косматой бородой, похожей на охапку соломы, он вел за собой толпу полумертвых «зомби» — кое-кто грыз соседей, выблевывал куски костей и сгустки волос. Вся армия двигалась в сторону… Целеста? Паренька? Целест сейчас наблюдал изнутри.

«Я не поддался».

Он прятался в погребе. Воняло гнилью и крысами. Попытался опрокинуть бочку с солеными огурцами под ноги старосте, но тот устоял. Замахнулся топором, уже заляпанным чьей-то кровью… и упал, раздавленный более могучей силой — силой Магнита.

Страх остался. Страх врос в (Целеста) маленького мистика, не давая дышать, говорить, даже кричать — навсегда, словно рыболовные крючки под кожей.

И тогда Целест (Целест!) проговорил: «Все закончилось. Ты свободен».

Тишина заняла Вселенную, а прервана оказалась тихим голосом:

— Иероним. Рони.

— Очень приятно. Целест. — Парень улыбался. Целест подумал, что тот выглядит как будто воскрес из мертвых. В каком-то смысле так и было. — Слушай, Рони… хочешь ко мне в напарники?

Рони протянул яблоко Целесту.

Позже тот думал, что жест действительно смахивал на предложение о браке. Вернее, на согласие.

5

Комок пламени болтался под потолком и менял окраску от бирюзового до карминового, словно глаз неведомого монстра. Периодическивспыхивал оранжевым — лисьим хвостом, косматым и пушистым, будто дразнил своего же создателя. Целест открыл окно и выгнал летучий фонарик под ледяной ноябрьский ливень, в гущу голых заостренных веток, где тот немедленно и затерялся.

Но и без фонарика в комнате-келье было светло. Небо изгибалось черным зевом, выплевывало молнии и потоки воды.

— Я не сплю. Мог не гасить. — Из-под аляповатого красно-коричневого пледа вынырнула светлая макушка. Целест вздрогнул: в грозовом полумраке Рони здорово смахивал на привидение — почти альбинос, только глаза серые; природа пожалела на него иных оттенков. Пожалела и эмоций, и слов — более десяти за день от Рони приравнивались к небольшому чуду. После сплетника Тао Лина к новому соседу приходилось привыкать.

Но Целест не жалел. О том, что скрепил союз с Рони «свадьбой», — тоже. «Тебе придется его многому научить, но он — один из сильнейших мистиков», — одобрил сам учитель; на практике пока проверить способности Рони не случалось, но первое знакомство и легкость, с которой Целеста затащили на задворки чужого — или собственного? — сознания — неплохой аргумент.

«Зато мы теперь друзья», — но порой Целест сомневался. Делить келью и тренировки — одно, но дружба — другое… наверное. У Целеста тоже небольшой опыт.

Может быть, все-таки поторопился… выбрал — он, но выбрали ли его?

— Увидят — шум подымется, — щелкнул пальцами, зажег новый пульсар и тут же загасил его. Целест имел в виду старших Магнитов. Все-таки Гомеопаты сродни монашескому ордену — занудными правилами и комендантским часом для молодежи, например. Не нарушал их только ленивый, однако вконец наглеть не рекомендовалось.

Рони кивнул. Он завернулся в одеяло. Уроженец Северных Пределов или нет, он замерзал от самых незначительных холодов. Целест захлопнул окно, возвратился на свою кровать; на указательном пальце изредка вспыхивало пламя, будто кто-то забавлялся с фитилем свечи.

С Тао они болтали ночами. Иногда тайком притаскивали соседей — и соседок, веселое время. Что можно делать в компании бесчувственного, как рыба замороженная, мистика, Целест представлял слабо.

— Почему ты всегда молчишь? Ты ведь уже не боишься… ну, того что произошло? Все в порядке, а?

Рони улыбнулся. Целест понял это только потому, что вновь запустил крохотный огонек, не крупнее мышиного глаза, — тот описал траекторию, подразнился перед носом мистика и вернулся к создателю.

— Мы теперь на всю жизнь напарники, — напомнил Целест. — И скоро, наверное, «брачная ночь»… в смысле, настоящая охота. Давно одержимых не было, но эпидемия всегда так, то затихнет, то по десять штук в день, а порой и поболе. Мне уже доводилось ловить — удовольствие небольшое, зато уж адреналину на всю катушку. Никаких гулянок не надо.

Тихое дыхание было единственным признаком того, что Целест не пытается вступить в контакт со стенкой — или пульсаром.

— А еще я хочу тебе столицу показать. Ты ведь кроме деревни своей и не видал ничего. У нас есть на что посмотреть… Площади всякие, оперные театры — там вся знать собирается, и я бы торчал, если не Магнитом был… ага, помирая со скуки.

Он рассмеялся.

Целест поймал невысказанный вопрос. Словно поскреблись в подполе мыши, в качестве подпола — его собственный череп. Он встряхнулся, всего лишь на долю секунды, но испугался вторжения мистика. И устыдился этого.

— Э… нет. Я не жалею. Это круто на самом деле, и пользы от нас поболе будет. Слушай, — осенило его, — а я ведь тебя понимаю. Ты и столицу хочешь глянуть, и все такое, только боишься… люди не кусаются, честно. Музеи — ерунда, пойдем в Пестрый Квартал, там не соскучишься. Хочешь — пиво пей, хочешь — на всяких уродов, фокусников и чертей смотри, девки опять же. Весело.

Целест закрыл глаза, растянулся на кровати. Ему чудилось, будто каждая клетка сделалась невесомой, наполнилась пузырьками гелия; еще он мог слышать Рони, хотя тот по-прежнему не произносил ни слова. Мистиковы штучки? Почему бы и нет — у Целеста нет причин опасаться напарника. Разве не давали они клятвы, так похожей на свадебную церемонию: «до смертного часа единое целое».

Очнулся Целест от прикосновения к ладони. Рони пересел к нему и протягивал запасливо стащенное из столовой печенье.

— Рони? Ты… опять меня… того? — печенье пахло корицей. Целест сравнил его с кольцом — яблоко было помолвкой, это — обручальное; ассоциация отозвалась нервным хихиканьем. Целест замотал головой, потер виски. Поддался? Вновь?

— Ты сам, — Рони снова улыбнулся, настойчиво протягивая драгоценную «добычу».

— Я? Но я же…

«Не могу быть эмпатом».

— Спасибо тебе, — внезапно Рони рассмеялся, и Целест подумал: а не наступит ли конец света? — и тоже хмыкнул, сначала тихонько, затем громче; ему поддакнул вновь взметнувшийся к серовато-желтому закопченному потолку пульсар, брат-близнец пропавшего без вести.

— «Брачная ночь». Хорошее название… и да, я хочу, чтобы ты показал мне город.

Целест исполнил обещание. Вечер спустя они вдвоем покинули Цитадель. В карманах Целеста шуршало несколько смятых купюр — совсем немного, он не только не просил денег у отца, но и отказывался от любой помощи родственников; изредка наведываясь в роскошную резиденцию Альена, старался не попадаться на глаза никому, кроме сестры и матери. А сейчас и вовсе направлялся в противоположную от дома сторону. В Пестрый Квартал.

Благородство и изысканный вкус прививаются тяжко, а выветриваются быстрее нашатыря: маленькие полутемные пивные, будто выдолбленные в каменных нишах старых домов, привлекали Целеста более роскошных ресторанов, да и кислое с запахом несвежей капусты пиво втрое вкуснее марочных вин; с простыми гражданами — рабочими, мелкими торговцами и чиновниками, даже с ворами и проститутками Пестрого Квартала всегда найдется о чем поболтать, а братья по крови — пресны и скучны, как утренняя каша в столовой…

Целест скинул мантию Магнита и отправил ее в дупло развесистого ясеня. Целест подозревал, что о тайнике знают абсолютно все, причем не одно поколение, но до сих пор укромное место надежно скрывало шалости и побеги. Рони послушно повторил за ним, оставшись в потертом полосатом свитере и аккуратно залатанных на бедре джинсах.

— Магнитов боятся, — объяснил Целест. — Ну, понимаешь… все-таки «нелюди». А так никто и не поймет, на лбу же у нас не написано!

Рони пожал плечами: тебе виднее.

Забор смыкался вокруг Цитадели и сада литерой «U»: медные ворота метров шесть высотой — треугольные, с завитушками и литыми изразцами, а далее — монолит-камень, хмурый, черно-серый, как мантии Гомеопатов, камень. И вроде бы нельзя покинуть крепости — только своевольные яблони да вишни протягивают тяжелые от плодов ветви за пределы гранитной тюрьмы.

Но кто остановит Магнитов?

Целест завис в полуметре над землей, прикидывая, хватит ли телекинетических сил перекинуть двоих; жестами объяснил: придется лезть, дальше помогу. Рони отрицательно мотнул головой. Целест скрипнул зубами, но отступать поздно — подхватил напарника за руку, тот был много тяжелее обычно поднимаемых предметов, Целест с усилием закинул его на забор. Рони неуклюже уцепился за кромку, перевалился до половины на городскую сторону. Он закусил губу: от резкого «прыжка» его тошнило.

— Вниз, — скомандовал Целест, вновь пытаясь удержать, отпустил в каких-нибудь десяти сантиметрах, но Рони плюхнулся не изящнее тюка с мукой. Целест вздохнул: он слышал прежде, мол, мистики скверно владеют собственным телом.

— Ты в порядке? — Не хватало, чтобы напарник вывихнул ногу, к примеру. Или сломал что-нибудь.

Рони поднялся, подул на оцарапанные ладони, отряхнул влажную грязь с коленей:

— Да. Пойдем.

— Вперед! — просиял Целест ярче солнышка — даром, что вечер хмурился и сыпал первым мягким снегом. — Виндикар, столица Мира Восстановленного, ждет нас!

Дивен город Виндикар, сиятельная столица империи Эсколер. Точно из обломков помятой и опаленной скорлупы — разрухи, пожаров и наводнений, из мертвенного праха старой Европы, из мраморной крошки и битого стекла, вылупился он, отбросил грязную и неказистую скорлупу, расправил черно-алые крылья.

Отстроенный после эпидемии, Виндикар ныне напоминал лоскутное покрывало — люди всех наций и вероисповеданий стекались в оплот цивилизации, то отражалось в нарядах, говоре, архитектуре. Китайские пагоды соседствовали с викторианскими «колониальными» особняками, по соседству с вычурным барокко можно было наткнуться на поджарый хромированный хай-тек, и все они по стойке «смирно» вытянулись перед сооружениями не самыми высокими, но самыми значимыми: Сенатом, Цитаделью Гомеопатов и Лабораторией. Мелькали аляповатые вывески, пестрые рекламные щиты мелькали разноцветным неоном — специальные батареи подзаряжать нанимались за сходную плату Магниты-воины; Целест собственноручно постарался для господина Доррета, владельца табачной фабрики. Оплачивал Доррет заядлому курильщику половину — деньгами, половину — натурой.

— Моя работа, — не удержался и похвастался Целест, указывая спутнику на растянутую в пол-улицы рекламу. Реклама изображала роковую брюнетку, одетую практически исключительно в витки серебристого табачного дыма, кой попутно являлся для девушки главным источником наслаждения — во всяком случае, если судить по ее лицу.

Рони открыл рот, чтобы напомнить о запрете использовать ресурсы Магнита не по назначению, но промолчал, конечно.

Вдоль пасмурных улиц тянулись вереницы багряных огней, город казался залитым не то закатом, не то отблесками пламени. Красный считался цветом Виндикара, злые языки вспоминали старое значение — символ проституции, но вне кухонь — или приватных вечеринок с камином и сладким ликером — так шутить не рисковали даже аристократы. Злой язык и потерять недолго, а власть Сената — справедлива, но строга. У черно-багряного города имелись не только крылья, но и стальные когги, зоркий орлиный глаз и острый клюв.

Целест и Рони миновали Площадь Семи — Целест рассказал три легенды о непонятных «Семи», в каждой упоминались разные личности. То повешенные за крамольные стихи поэты, то бунтовщики, сожранные дикими зверями, то вообще одержимые.

Рони едва поспевал за длинноногим и быстрым Целе-стом, затем не выдержал и осторожно потянул за рукав. Целест сбавил ходу.

По площади и прилегающим улицам мелькали вытянутые, похожие на серебристых и золотых рыб мобили. Рони, уроженец «скорлупы» — Северных Пределов, испугался их поначалу и закашлялся, когда одна из золотых рыбок обдала его зловонным бурым дымом.

А за задернутыми занавесями он ощутил причудливые галлюцинации и животную похоть — будто ударной волной оттолкнуло, он застыл посреди площади с открытым ртом.

— Кто это, Целест? — не сразу развернулся к провожатому.

— Детки аристократии, — фыркнул тот, — обдолба-лись порошком и катятся куда-нибудь в дорогой клуб… а, извини, ты не в курсе, что такое наркота и клубы.

— Они подобны одержимым, — заметил мистик, — хотя вызвали болезнь сами.

— Не путай болезнь с кайфом. — И Целест закурил помятую и надорванную сигарету из истрепанной пачки; Рони поморщился, но послушно вдохнул терпкий табачный запах. Кайф… вроде настойки с мухоморами — в деревне готовили такую, на дно огромного жбана клался один-единственный гриб цвета огней Виндикара, а потом заливался ржаной брагой.

Целест уже опередил его, рассекая разномастную толпу, торопился в Пестрый Квартал. Мимо оперного театра — тоже Восстановленного; мраморные атланты блестели словно смазанными жиром гладкими телами, у входа рыкали родонитовые львы и застыли, немногим отличаясь от статуй, привилегированные стражи. Мимо рынка — Целест поставил мысленную галочку сводить туда Рони, но в другой раз, днем, ночной рынок скучен и мертв — а его темный собрат пробуждается как раз в Пестром Квартале. Мимо строгого здания Сената, похожего на грозный перст, мимо богатых домов — и постепенно сворачивая на все более узкие и грязные переулки, асфальт сменился булыжниками, дыхание прохлады и сочных пушистых пионов на клумбах — смрадом гнили в канавах, переполненных мусорных баков; ухоженные палисадники и расписные витражи — неприличными граффити на стенах.

— Хватай меня за руку, — предупредил Целест. Сюда добропорядочные граждане носу не казали — велик риск нарваться на кого угодно, от банальных грабителей до маньяков; конечно, и десять человек не сладят с мистиком — а уж с мистиком и воином подавно, но Рони мог просто заблудиться…

Трущобы напоминали многократно сломанную и неправильно сросшуюся кость. Кое-где серые дома смыкались тупиками, скалясь выбитыми окнами и облупленной облицовкой, похожей на трупные пятна. Кое-где красовались заборы, увенчанные колючей проволокой. То и дело раздавались далекие крики, ругань и звон битого стекла, несколько раз Рони послышалось, будто за их преследует нечто огромное и сопящее, как медведь-шатун, отчего он вцеплялся в ладонь Целеста до спазма в собственных пальцах.

— Не бойся ты так, — не выдержал тот. — Мы же Магниты, забыл?

Забыл. Рони приняли в Цитадель без теста — еще бы, нейтрализовал настоящего, не связанного одержимого, однако оставался семнадцатилетним мальчишкой из вычеркнутых самими Гомеопатами Пределов, где в черных кошек и домовых верят куда крепче, чем в Магнитов…

— Скоро придем, — утешил Целест. — В Пестром Квартале не страшно. Там… пестро.

И лучшего определения не сумел бы подобрать он. Очередной поворот, и словно вынырнули из глубокого колодца, да не куда-нибудь, а на карнавал. Вечный карнавал царил в Пестром Квартале. Гротескная пародия на «официальные» площади и проспекты Виндикара. Чадно дымили подожженные мусорные баки, и пламя их ничуть не отличалось от драгоценного пурпура фонарей; подкрашенные фосфором вывески имитировали дорогие бутики, кое-где торчали чахлые кустики или даже общипанные деревья, и они передразнивали ухоженные скверы. А многочисленные притоны — чем они хуже дорогих клубов, где развлекается богатая молодежь? Разве наркотики там дороже да вместо оборванных, замотанных в грязные тряпки вышибал — секьюрити в строгих костюмах.

Но суть одна. Целесту доводилось бывать и там, и здесь, и он давно уверился: Пестрый Квартал, прибежище воров, наемников, бродяг, шлюх — а порой и порядочных отцов семейств, из тех, кто хочет отдохнуть свободно и без присмотра соседей, — его стихия. Словно родился он не от семени благородного Альена, но был зачат под забором какой-нибудь проституткой и наркоторговцем.

Целест с наслаждением нырнул в разномастную толпу — Пестрый Квартал к ночи пробуждался, здесь обитали те, кто днем предпочитал скрываться в потаенных нишах безглазых домов, а то и в канализации. Привлеченные яркой внешностью, к Целесту тут же прилипли две девицы неопределенного возраста — от пятнадцати до сорока, макияж и розовые парики прятали истину надежнее масок. Одна выдохнула пряный дым наркотической сигареты прямо в лицо, томно протянула:

— Развлекаетесь, мальчики? — а вторая тем временем, наматывала на палец волосы Целеста, которые в отблесках живого огня тоже казались огненными.

— Позже, — привычно отмахнулся Целест. Он не выпускал руки напарника, и это вызвало у девиц ухмылку и хихиканье.

— Они представляли нас в постели, — заметил Рони. Буйство ярких красок вокруг лишь подчеркнуло его бледность, но сейчас щеки стали пунцовыми. Целест заржал, захлебывался хохотом, даже согнулся пополам, хлопая себя по коленкам:

— Не обращай внимания. Здесь все такие. Но это же весело!..

«Не обращай внимания», — сказал Целест, но Рони то и дело перехватывал образы — непристойные, подернутые пеленой наркотического бреда, а порой и образы убийства. Эмпат болезненно ежился, послушно семенил за Целестом и отгонял самое неприятное. Однако недаром Тиберий назвал его «сильнейшим мистиком» — минут через пять-семь он поставил «фильтр», поднял голову от залитых помоями, иногда кровью, булыжников и начал осматриваться по сторонам.

Виндикар подобен плащу — двухстороннему, подкладка его тоже вышита золотом, и поди разберись — где фальшивое (изнанка?), думал Рони.

Одноглазый и босой, несмотря на ноябрьский холод, тип схватил за рукав, предложил «ширнуться на халяву», и Целест поспешно выдернул из «объятий».

— Осторожно: они колют одноразку. — И тут же пояснил: — Наркоту, которая вызывает моментальное привыкание.

Где-то зычно голосили зазывалы — торговали живым товаром, таблетками; нищие с алчным взором прямо на перевернутом мусорном баке играли в карты, кости и «наперсточек». Какой-то парень с «ирокезом» и в пирсинге на ушах, губе и бровях, яростно колотил по и без того раздолбанному «однорукому бандиту».

Целест немного задержался перед вывеской «Цирк уродов», но преодолел соблазн. Ему хотелось поскорее добраться до любимой забегаловки и познакомить старых приятелей с новым другом.

Вот и она — притон «Кривоногий Джо» — название, словно почерпнутое из вестернов эры до эпидемии, на самом деле идеально описывало хозяина. Сломали ли Джоаниму ноги в драке, либо родился с травмой — никто не знал, но его ноги смыкались в форме буквы X и двигались только от колена. Что не мешало ему двигаться проворнее иных «прямоногих».

Целест с порога вскинул руку в приветственном жесте, и многие из посетителей ответили ему — может быть, не как товарищи, но как хорошие знакомые. Сам притон отличался подозрительным сходством с подвалом, а то и тюрьмой: низкие потолки, холодный мшистый дух, жестяные, многократно разбитые и подвязанные клейкой лентой столы и стулья, — Рони припомнил скамьи в Цитадели, затем в родной хижине, — просто драгоценная мебель в сравнении с этим. Вместо украшений по стенам кто-то развесил железные кружки и пустые фляги. Вместо барной стойки стоял еще один стол повыше, и хозяин — тощий, косматый, похожий на шельмовского ободранного кота — разливал прямо из массивных бочек какое-то пойло.

Рони втянул смесь кисловатого дыма керосинок, табачной горечи и еще чего-то, сладковато-гнилостного, и покорно нырнул в густой полумрак. Целесту виднее, куда идти. Он же обещал веселье…

А Целест тем временем резво распихивал локтями полупьяных посетителей — он пробирался к дальнему «столику». Рони невольно закрывал нос и рот ладонью: от местного сброда несло перегаром, чесноком и немытым телом. Он бы попросил Целеста уйти, но, кажется, поздно…

Сына Верховного Сенатора встретили радостным (радость подогревалась хмельными парами) гиканьем из дальнего угла.

— А, Рыжий, вот и ты! Тащи задницу, местечко найдется! — возопил бородатый гигант с черной повязкой через правую половину лица. Когда он поднялся с места, громыхая огромной кружкой, Рони почудилось, будто гигант выше его минимум вдвое, а когда облапил Целеста — тонкокостный аристократ полностью исчез в дружеских объятиях.

— Привет, Пират. Снова налакался по уши, обжиматься лезешь, будто я девица, — зафыркал Целест. — Пес, Лысый, Клык — и вам тоже здрасте, только не надо меня тискать…

Типы со странными кличками вполне отвечали каждый своей. «Пес» был примечателен шапкой-ушанкой на меху соответствующего животного и осанкой побитой дворняги. Лысый блестел не только гладким черепом, но и извилистой татуировкой на бычьей шее. Клык скалился единственным зубом, маленькая голова на длинной немытой шее и перьеподобные лохмотья делали его похожим на стервятника.

— Рони, не жмись. Иди сюда, — окликнул напарника Целест. — Это мой друг, Иероним. Все зовут его Рони.

Подтащили к колченогому столу и усадили на скамейку. Мигом перед носом появилась кружка с местным пойлом, от запаха которого у Рони заслезились глаза. Он только вздохнул. Он предпочел бы сытный ужин в столовой. Если Целеста тянет на авантюры — можно забраться в кладовую…

— Здравствуйте, — поздоровался мистик.

— Ххех, друзья у тебя, Рыжий… он нас боится. Маленький белый кролик. — И Клык щелкнул голыми деснами, а его друзья заржали. — Кролик!

Рони философски пожал плечами. Хоть тараканом назовите, только бы… — он отодвинулся на край скамьи.

— Тихо! — гаркнул Целест, причем примолкли за соседним столом тоже. — Обидит кто — спалю заживо. — И все как-то подались назад, видимо сообразив: угроза воина-Магнита — не птичкино чириканье.

Но в следующее мгновение Целест хлопнул Пирата и Клыка по плечу, как ни в чем не бывало:

— Чего новенького слышно в Пестром Квартале?

— Новенького? А что у нас случается, — пожал плечами Пес, «уши» его качнулись в такт. — Жабу прирезали недавно — говорят, кого-то на камешки из Пределов нагрел. Девки наши в облаву последнюю попались, да и сгинули. А так — все по-старому.

Целест кивал с видом главаря банды, но интересовался не тем. Контрабандисты возили много ценных штучек, и Целест многозначительно хлопнул себя по карману. Компания завозилась с серьезным видом, Пират и Лысый прикрыли остальных массивными телами, на испещренном непристойными надписями столе появились карты, сигареты — из тех, что не купишь у Дорре-та, томно замерцали рубиновые и опаловые броши и серьги родом из влажных экваториальных островов, где солнце горячо круглый год, а рабство — законно. Но Целеста интересовало иное: запрещенные в Эсколере, Виндикаре и Мире Восстановленном книги — на полу-истлелой бумаге и поцарапанных дисках. Основа всего — данные из Архива, что под соленой массой Мертвого Моря; спрятанные в самом начале эпидемии знания по медицине, технологии, химии… и о самой эпидемии тоже; контрабандистам порой удавалось выкрасть парочку не слишком ценных, но гигантский Архив, похоже, не ощущал ничтожных потерь. Ирония в том, что у элиты Гомеопатов к Архиву свободный доступ, как и у Сената, но Целест не был ни элитой, ни членом Сената.

Целест выбрал несколько, усмехнулся про себя: знал бы папочка, как его сын собственноручно нарушает законы Виндикара…

— За встречу, — грохнули кружки. Рони, доселе безучастного и будто полусонного, Целест пихнул в бок острым локтем. Пришлось присоединиться к тосту и выяснить: на вкус пойло «Кривоногого Джо» еще отвратнее, чем на нюх.

Потом еще глоток… шум, крики и лязг посуды отдалились на второй план. Мистик потихоньку клевал носом.

Целест сыграл шесть партий в карты, проиграл половину купленного, переругался с «приятелями», обозвав Пирата шулером и вруном, тот выхватил кривой нож, но побоялся воина. В результате у Целеста остались драгоценные диски да опаловая заколка, похожая на пушистый венчик дикой ивы или вербы.

В висках Рони пульсировала мигрень.

— Ты все? Может, пойдем, а? — шепнул он Целесту. Обещанное веселье он мысленно похоронил и отпеть успел.

— Позже… погоди немного, — ответил Целест. Его царапнула когтистая совесть: кажется, мальчишка из Северных Пределов не оценил похода. Целесту захотелось повести Рони еще куда-нибудь, может, в Цирк Уродов или к девочкам, он уже соскочил с места, чтобы, не прощаясь, покинуть знакомцев и притон. Именно тогда появилась танцовщица.

У Кривоногого Джо случался стриптиз и непристойные шоу. Целест загасил сигарету с травкой:

— Гляди. Сейчас она такое вытворять будет…

И ошибся.

Завернутая от щиколоток до переносицы в покрывала, танцовщица поначалу вызвала презрительные усмешки, даже свист: что за мелочь? Да и ткань, поблескивающая оттенком лунного камня, скрывала все самое интересное. Целест заметил неподалеку сухопарого мужчину, строгость осанки его не замаскировал даже аляповатый цирковой балахон в желтых звездах из фольги. Мужчина волок за собой древний обшарпанный, точно сделанный еще до эпидемии, магнитофон, долго возился с кнопками — а нетерпеливая толпа подзуживала маленькую танцовщицу раздеться, выкрикивала насмешки и непристойности, но кокон оставался нетронутым. Целест сравнил слабое мерцание тканей с лунным лучом, растворенным в озере. Холодном глубоком озере — в нем легче утонуть, чем поймать кусочек света.

Наконец доисторический магнитофон откашлялся, поворчал, как и полагается не вовремя разбуженному старичку, и завел монотонную заунывную мелодию, скорее всего одна в нем она оставалась — еще на старом диске или чудом сохраненная в памяти. Мелодия выводила одну ноту, бесконечно растягивая и размазывая, словно незастывающий комок черной смолы, горячей вязкой смолы; Целесту хотелось подпрыгнуть, вырваться из зыбучих песков, втянуть в легкие свежий воздух… но за него это сделала танцовщица.

Словно корка инея опали перламутровые одеяния, и осталась она обнаженная, совсем девочка, вряд ли лет четырнадцать-пятнадцать исполнилось — по-цыплячьи худая, с маленькими острыми, как звериные мордочки, грудками; она прикрывала окружья ареол ладонями и тряслась, будто от холода или страха, а может, того и другого. Она обвела зал взглядом пойманной в норе лисицы, оскалилась своре похотливых и жестоких собак, а потом ринулась с места — в бесплодной отчаянной попытке убежать. Ритм сменился с монотонного на тревожный, и девочка отлично чуяла его — она замелькала, спасая от неведомых преследователей свою жизнь, закрутилась веретеном с обсидиановыми нитями длинных волос.

Клиенты «Кривоногого Джо» были отребьем и пьяными свиньями, знал Целест, — но сейчас не мог не отмечать краем глаза, что никто не воспринимает наготы девочки, только ее движения, ее страх и отчаянную жажду жизни.

Целест выступил вперед. Девочка извивалась, уворачивалась от невидимых врагов, теперь она схватила лепестки-покрывала, точно надеясь отбиться или сокрыться от преследователей — но тщетно. Согнулась в такт звенящей ноте, выпукло выступили лопатки и желобки позвонков, а потом снова — вперед, погоня продолжалась.

Целест поймал себя на том, что почти не дышит. И не хотелось дышать.

Девочка поравнялась с ним — Целест перехватил ее умоляющий взгляд, едва сдержался, чтобы не кинуться спасать, а потом забилась в причудливой агонии, и вместе с танцовщицей бились пойманными в стеклянную клетку птицами аккорды, и вот — замерла она, пронзенная стрелой или пулей, вытянулась в судороге и опустилась бессильно на холодные грязные камни.

Несколько минут в зале повисла тишина.

Целест нарушил ее первым — вместе с аплодисментами к потолку бывшего подвала или «обезьянника» вознеслись искры фейерверка. Меньшее, чем он — Магнит, повелитель стихий, — мог отблагодарить танцовщицу за маленькое чудо. Уже после него вступили остальные — кто хлопал в ладоши, кто колотил по столам кружками или рукоятью кинжала. Благообразный «клоун» и танцовщица поклонились, и клоун стал ходить по рядам с железным подносом, и щедро бросали серебро прижимистые забулдыги. Проняло каждого.

— Она такая… — протянул зачарованно Целест. Он обернулся к напарнику: — Рони, что скажешь?

Тот молчал, улыбался своей странной, чужеродной улыбкой. Компания контрабандистов во главе с Пиратом аплодировала и шумела более всех, Клык жевал губами и причмокивал, а Лысый вывалил целую пригоршню монет на стол — для «клоуна» и танцовщицы.

— Рони! Тебе не понравилось? — Кажется, Целест готов был драться.

— Она… воплощенная, — сказал Рони, и закусил губу.

Странный комплимент, однако Целест собирался ковать железо, пока горячо: то бишь пообщаться с танцовщицей лично. Он сгреб монеты на поднос «клоуна»:

— Господин! Мы с другом навеки сражены прекрасным танцем! Нельзя ли поговорить с танцовщицей, а, господин?

Строгий «клоун» выпрямился, хотя до того почтительно кланялся всем и каждому:

— Моя дочь не проститутка.

— Что вы, господин! Она ведь ребенок совсем, как мог я подумать такое? Я просто хочу, — и Целест вынул из кармана заколку-цветок, — подарить ей это лично…

Клоун оценивающе посмотрел — не на безделушку, на Целеста. Потом на Рони, который по-прежнему улыбался.

— Хорошо. Идите за мной.

— Благодарю, господин. — Целест кинулся за отцом танцовщицы, забыв попрощаться с контрабандистами. Рони нерешительно махнул им напоследок.

— Зови меня Пеней.

— А ваша дочь, стало быть, Дафна? Танец напомнил мне именно этот миф…

Мужчина остановился у входа: девочка уже покинула притон. Он испытующе воззрился на обоих парней, будто размышляя: откуда клиент Кривоногого Джо знает античный миф, потом как-то криво, одной стороной рта, ухмыльнулся:

— Нет. Вербена. Ее имя — Вербена.

Танцовщица ждала на улице. Она успела переодеться

в поношенные брюки из грубой ткани и растянутый серый свитер, из воротника торчали ключицы, сейчас — в свете горящих мусорных баков и среди гомона толпы Пестрого Квартала — всякое чародейство исчезло. Обыкновенный угловатый подросток с парой маленьких прыщиков на подбородке.

«Совсем ребенок».

— Вот, дочка, — проговорил «клоун», — к тебе поклонники. Поболтай-ка с ними, а я кружку пива пропущу, в горле пересохло…

Попутно Целесту и Рони продемонстрировали кулак. Мол, только троньте. Целест пантомимой изобразил агнца божьего, и Пеней вернулся в бар.

— Здорово танцуешь, Вербена, — сказал Целест. Девчонка подсчитывала медяки, закрываясь от проходящих мимо людей, словно готовая броситься и вцепиться в глотку любому, кто сократит расстояние до трех шагов. Она хмыкнула, полуоглянулась в сторону нежданного «фаната».

— Чего надо-то?

— Просто похвалить. И вот… — Целест достал заколку, чуть задержал ее в ладони, заставив опаловый венчик вербы распушиться, потянуло весенней свежестью — девочка удивленно распахнула ярко-голубые, лунные, глаза:

— Это мне? Как ты это сделал?

— Тебе. Сделал, и все.

Откуда приехали чопорный «клоун» и «гадкий утенок» с грацией эллинской нимфы? И неужели она не слыхала ни разу о Магнитах? А хотя… в сознании большинства, Магниты — убийцы и палачи, а терпкий вербный пух — вечный призрак весны, посвящение девочке с цветочным именем, — мало общего с усмирением безумцев.

Целест усмехнулся. Он присел на корточки, сделал вид, что более всего на белом свете интересуется спором двух панков неподалеку; Вербена любовалась заколкой, а в эбонитовых волосах ее «бирюлька» засияла жемчужиной.

Или кусочком луны, предположил Целест.

— Кто ты? — спросила Вербена.

— Целест, — назвался он. Вербена достала откуда-то дешевое зеркало в зеленой пластмассовой оправе и стала придирчиво изучать последствия влияния подарка на свою красоту.

— Вербена. Впрочем, ты уже у па выяснил. А это кто? — Она ткнула указательным пальцем (ногти обкусанные, а кутикулы в грязи) в Рони.

Мистик понял, что столбом прикинуться не выйдет — ростом маловат, неуклюже поклонился девочке:

— Иероним. Рони.

— Ты похож на крысу, — заявила девочка. — А ты — на белку. — Второй приговор она вынесла Целесту. Оба закашлялись, пряча хохот; потом Целест щелкнул Вербену по носу:

— А ты не промах. Вербена, ишь. Сорокой будешь, поняла?

— Да хоть гусеницей, — не растерялась танцовщица. — Если еще чего-нибудь дашь. А?

Целест смутился. Подарки закончились — у него только диски по карманам рассованы, но то старое знание, к чему оно своевольному подростку? Он беспомощно моргнул Рони, ища поддержки, и мистик выступил вперед с видом «вот-так-всегда».

— Нет украшений. Но я могу показать тебе картинки… красивые картинки. Если позволишь.

Вербена сложила руки на груди, отчего длинные рукава болтались, словно кукольные. Свитер, кстати, явно мужской, да и штаны тоже — ушитые и подрезанные, но чужие… Целест пожалел, что отдал деньги контрабандистам. Они пригодились бы танцовщице.

— Картинками сыт не будешь. Белка, ты мне нравишься больше.

— Поздравляю, — не удержался и шепнул Целесту Рони. Он поднял ладони в жесте «не буду вам мешать», отступил в тень закоулка, но там спал и ворочался во сне пьяный, от которого за пять метров несло мочой, и Рони брезгливо отодвинулся.

А Целест растерялся — наверное, впервые за девятнадцать с половиной лет; будь Вербена лет на пять постарше, он рассыпался бы в комплиментах и питал надежды, чего делать с неоформившимся ребенком, он не знал… и вообще, зачем полез к танцовщице? Сказать, что она заставила его — профессионального «мага» Мира Восстановленного — поверить в чудеса?

Глупо как-то…

— Вы с отцом живете здесь?

— Неа. — Мелочь тихонько звякала в потертом брезентовом кошельке. Кое-кто из прохожих голодно облизывался на него, но сунуться боялся: рыжий парень вызывал смутные опасения. — Заглянули вот… потом уедем…

— В Пределы?

— Угу. — Кажется, не интересовал более девочку Целест. И без помощи телепата-Рони можно прочитать «дяденька, отвяжитесь уже».

— Ты классно танцуешь, — повторил Целест.

— Спасибо. — Наградой оказалась полуулыбка — губы смуглые, а зубы ярко-белые, колючая и свежая, как весенний побег.

«До свидания», почти проговорил Целест. И почти позвал — «Рони, пойдем», готовый извиниться за сомнительное веселье и унести сувениром Пестрого Квартала неясную, недосказанную тоску, похожую на многоточие или поврежденный на самом интересном месте файл с антикварной флэш-памяти.

Его остановил Рони. Мистик вывалился из своего угла белесым клубком ниток, расталкивая прохожих; едва не растянулся, ухватился за локоть Целеста. Невыразительное лицо стало гипсовой маской ужаса.

— Там… Целест…

Остальное не расслышал. Бар «Кривоногого Джо» полыхнул столпом огня, грохот последовал секундой позже и оглушил обоих; инстинктивно Целест кинулся к Вербене, закрывая ребенка собственным телом, повалился на заплеванные булыжники. Каменно-огненный смерч разметал толпу — обитатели Пестрого Квартала очутились внутри исполинской печи, полной угля и пламени; по мере того как взрывная волна опадала, просеивались крики боли и ужаса.

Целест приподнялся на локтях. Каменные своды экс-подвала, призванные выдержать перестрелки и пьяных посетителей — а хоть бы бомбежку! — проседали карточным домиком. Притон складывался внутрь на манер мятой картонной коробки. Из-под обломков тянуло гарью и жареным мясом. Целест сглотнул.

— Вербена? Рони?

Девочка молчала. Ее била дрожь, но она оказалась цела и невредима. Мистик лежал рядом и тоже с трудом сдерживал тошноту — наверняка в тот момент радуясь, что ужинал много часов назад. Светлые волосы забрызгала чья-то кровь — рядом с Рони валялась оторванная нога, похожая на неловко выделанный протез; кость розово и сахаристо мерцала в огненных отблесках. Ее владелец щерился выломанной челюстью метрах в десяти.

— Одержимый, — проговорил Рони.

— Мой, — буркнул Целест.

— Не знаю. Могли взорваться бочки со спиртом. «Псих» свел всех с ума, и…

Целест скрипнул зубами. Рони — прилежный мальчик, черт подери, зазубрил параграфы Устава и Правила

Магнитов, но доводилось ли ему сражаться в полевых условиях… ну, кроме первого раза? Нет!

— Папа! Папа-а! — Вербена вырвалась из «объятий» Целеста, резко села на тротуаре и с той же ловкостью, какой недавно изображала Дафну, — кинулась к раздробленному зданию, перепрыгивая через фрагменты тел и еще живых — обоженных, залитых кровью людей. К босым пяткам липли жирные хлопья сажи, они же кружились в пространстве вперемешку с песком и мелким гравием. Ничего, кроме криков, мяса, огня и гравия…

— Стой!

«Проклятье!»

Целест рванулся следом, а Рони — за ним. Он закашлялся на полпути, захлебнулся пеплом и смрадом; выплюнул черную слюну. Полуразрушенное здание пульсировало, изгибалось в ладонях огня, дышало — хваталось за последний вздох, но внутри никого не осталось, не могло остаться…

— Па!..

Она едва не запнулась о распростертое тело — вернее, несколько тел, огонь сплавил их в единую безобразную химеру; химера еще жила и тянула к Вербене ободранные до остова щупальца, девушка наступила на фаланги, и те хрустнули, рассыпались пеплом.

— Па!

— Да стой ты, дура! — не выдержал Целест. Пожар по-прежнему полыхает, и не мог никто выжить там, ни единый человек, и не…

— Одержимый. Вот он, — проговорил Рони. Словно в ответ на бесстрастный комментарий заляпанного чужой кровью и пеплом мистика, бар дрогнул и, прежде чем окончательно просесть, выплюнул небольшую группу людей. Людей? Существ… безобразных и безумных существ; Целест невольно закусил губу, когда узнал «свою» банду — здоровяка-Пирата ослепило полностью, сорвало пол-скальпа, лицо его теперь напоминало изжеванную резинку багряно-алого цвета; бахрома текла и капала на грудь. Рядом шатался Пес — шапка его на поверку оказалась синтетической и теперь вплавилась в голову и шею, обе руки сгорели до костей. Лысого и Клыка жар сшил вместе, спиной к спине и вместо ниток — какая-то кружка и обломок стола, матово поблескивал вплавленный металл. Вместе с контрабандистами появились еще несколько выживших — пока-живых, Целест судорожно соображал — шок у них или остатки жизни поддерживаются безумием одержимого-«психа»…

«Черт. Черт. Черт».

Нейтрасети, конечно, не захватил.

Чуть поодаль держался Пеней. Его одеяние обтрепалось, а правильные черты лица размазало случайным осколком — выбив половину зубов и скосив набок нос, но он казался самым «цельным».

— Он?..

— Не знаю!

Оба Магнита стояли в нескольких метрах от одержимого… неподвижно. Целест в пятый раз судорожно пошарил в карманах — ну хоть маленький баллончик; так обворованный на рынке надеется на чудо и возвращенный из небытия кошелек. А к одержимому, размазывая черные слезы, бежала Вербена…

«Он убьет ее. Просто убьет».

Одержимый поднял руку, тупо ухмыляясь, — Целеста передернуло; прежде одержимые были «просто зараженными», безликими, никем. Не верилось, что интеллигент в чуждом ему клоунском костюме переродился бешеной тварью.

Над обгорелым асфальтом закружилась и осела золоченая фольговая звезда.

— Па!..

С кончиков пальцев одержимого сорвался сгусток плазмы — похожий на звезду-фальшивку, эта была смертью, и смерть озарила Вербену — темно-лиловым цветом, Целесту почудилось, будто сморщился и завял пушистый опал-заколка.

«Слишком поздно».

— Вербена! — Воин-Магнит зажмурился. А когда открыл глаза — может быть, всего мгновение спустя, длинное, как век настоящей звезды, мгновение, — то увидел, как закрыли тела контрабандистов девочку, завалили ее, она пронзительно визжала от ужаса, но… была жива. Искалеченные жертвы одержимого образовали «панцирь» из плоти и крови, тем спасли ее.

— Быстрее, — сказал Рони. Целест отшатнулся: выражение лица мистика ничем не отличалось от одержимого. — Я держу их. Пусть послужат… последний раз.

«Никогда не доводилось… так…»

Мелькнуло — многое. И что попались, и что Рони нарушил правила, подчинив людей своей воле, заставив умирать; сто и одно нарушение, это Пестрый Квартал — сейчас он напоминает поле боя или эшафот после массовых казней, так пускай!

Не успел додумать. Новый сгусток едва не испепелил Целеста, он ловко выставил защитное поле — рекурсивный удар смял Пенея, переломал ключицы и обе ноги, из пробитого черепа густо сочилась околомозговая жидкость. Стоя на коленях, одержимый вновь поднял — единственную теперь, вторая болталась измочаленной культей, — руку.

Метил он в Рони. Это Целест понял безошибочно. Понял и мистик, потерял контроль над почти мертвой бандой, попятился от стены огня — сплошной иссиня-алой, как на газовой горелке, стены — выше, чем в Цитадели, стена не тронет Вербену и Целеста, только маленькую белобрысую «крысу»…

— Твою мать! — Целест перемахнул через распростертые туши — Пират, кажется, попытался ухватить его за джинсу — наперерез огненному барьеру.

Рони почувствовал влагу. Обычный дождь, теплый — много теплее, чем в родных Северных Пределах; он съежился под потоками ливня, но потом подставил лицо умиротворяющим каплям. Рони был жив.

«Целест?»

Тишина вокруг не прерывалась даже стонами. Рони озирался, схватил себя за уши — оглох, что ли? И где Целест? И одержимый, и Вербена? Вокруг только трупы, сотни трупов, кроме них — перевернутые мусорные баки, сплющенные, будто по ним табун коней проскакал, руины… обломки игровых автоматов, какие-то балки и скрученные листы железа, тряпки и битое стекло…

— Целест! — позвал он, собственный голос почудился неправдоподобно-громким.

— Здесь. — Из-под мясной груды выползло нечто грязное, заляпанное кровью, сукровицей и сажей. — Я его призвал. Вон валяется… — Он указал на останки Пенея. Выглядел он будто в зад засунули динамитную шашку.

— Мертв?

— Как старый башмак. Где Вербена?

— Она жива, — после паузы проговорил Рони, — я ее чувствую… Целест. Ты спас меня.

— Ерунда какая! — отмахнулся тот, его волновала девочка, а спасение — как иначе, они же напарники, «вместе и навсегда». — Сумеешь найти Вербену?

— Да. Найду.

Рони не солгал. Безусловно живая и физически здоровая Вербена отыскалась под холмом из плоти — от последнего взрыва контрабандисты спеклись, как гусь в печке, но внизу температура была много ниже. Когда Целест выволок девушку на белый — а точнее, искрасна-бурый свет, она оказалась без сознания, но Рони «просканировал» ее и заявил, мол, просто шок.

— Оклемается, — добавил он. И без паузы: — Что ты с ней делать собираешься?

Отличный вопрос. Тащить в Цитадель? Гомеопаты чужих не принимают, проще подзаборному пьянице пролезть в Сенат, чем постороннему — в Цитадель. Целест поскреб затылок, доводя и без того растрепанные волосы до состояния хаоса первозданного.

— Есть одна идея… Только бы дотащить ее до города. Когда она очнется?

— Не знаю. У меня нет нашатыря. Я попробовал бы разбудить ее силой, но…

— Нет! — быстро оборвал мистика Целест. — Никакого вмешательства.

Рони присел на корточки рядом с распростертой на жуткой перине из мертвых тел девочкой. От зрелища Целесту словно под ногти иглы загоняли; он ежился и лохматил волосы. Он вымотан, исчерпал свой ресурс воина… пустой бак, топливо на нуле…

«Не хватит сил».

Дрожало под коленками, и гулко барабанил пульс, почему-то в животе, а не под левым ребром, где ему полагается находиться.

— Рони, ты сможешь ее поднять?

Мистик прикинул вес костлявой девчонки, согнул руку и тронул мускулы. Жидковато как-то выходило, прощупывался жирок, а вот мыщцы — не очень. Целест сложил указательные пальцы в жесте мольбы.

— Поднять — да, — наконец, выдал Рони. — Но долго не пронесу.

— Я поддержу, — с облегчением выдохнул Целест.

Телекинез и немного физической силы. Сработало.

— Нужно торопиться. — Целест в последний раз оглядел мертвых и полуживых; Пестрый Кварталзамер, точно ужаленный паралитическим ядом, но вскоре оживет — и забурлит, буйно и разнузданно; скорбь и насмешки, панихида и мародерство — все явится следом за затишьем, а еще — другие Магниты и стражи почтут появлением зону отверженных. А вот им пора уходить.

Целест опять вел заброшенными переулками. Ныне тишина и темень — без гнусных миазмов горелой плоти — впитывались подобно исцеляющей мази. Рони устал после первой сотни шагов, но держался, Целест выскребал остатки ресурса, умоляя: ну хоть немного, еще чуть-чуть…

Вербена по-прежнему висела безвольным мешком с костями.

— Куда мы идем? — пропыхтел Рони, поправляя ношу — Вербена упорно соскальзывала носом вниз. Они выбрались на прилично освещенные, асфальтированные и сонные улицы — здесь о трагедии не хотели знать. Впрочем, одержимый мог появиться среди горшков герани на подоконниках абсолютно так же. Никто не застрахован.

Целест едва не запнулся на ровном месте. Но ответил:

— Ко мне. Главное, чтобы отец не увидел… а мать и Элоиза позаботятся о Вербене.

Крались снова закоулками. Целест сам себе напоминал вора, с самого дна Пестрого Квартала — грязный, как не свинья, целый свинарник, озирается после десяти шагов — не появится ли где страж или патрульный Магнит. И так далеко до резиденции Альена…

— Целест. Я больше не могу. — Ровный голос на последнем слоге сорвался в хныканье. Целест вспомнил, что Рони младше его на два года, помимо всего прочего. Щенкам не свойственен стоицизм.

— Давай передохнем.

Они как раз пробирались через заросший яблонями и декоративной вишней переулок зажиточных виндикар-цев. Заборы вздымались в небеса, а мостовая источала тонкий аромат специального шампуня.

«Виндикар — изменчивый», — невольно подумал Рони. Он неуклюже плюхнулся прямо на подмерзлую мостовую; от холода передернуло, но усталость взяла свое. Вербену расположил рядом — колени стали ей подушкой. Целест помялся и сел рядом.

— Далеко еще?

— Не очень. Ты совсем выдохся, да?

— Прости. — Рони изучал собственные грязные пальцы, словно ученый — новую бактерию под микроскопом. — Я плохой напарник. Из-за меня погибли твои друзья.

— Заткнись! — Целест взлохматил на сей раз чужие волосы. Белесые и короткие, на ощупь они были мягче. — Ты — идеальный напарник. Пират и остальные все равно бы умерли… а ты спас Вербену. И вообще, если кто-то должен просить прощения — то я у тебя, обещал веселье, а получилось вона как…

Вербена заворочалась и гортанно застонала. Вцепилась в предплечье Рони, оставляя поломанными ногтями глубокий след, — но в сознание так и не пришла.

— Я видел ее танец. — Рони улыбнулся. — Она воплощенная.

Не мог объяснить, не находил слов. В языке людей, что старше Мира Восстановленного, есть понятия всего-то для пяти чувств — эмпатия не входит в список. После первого призыва мир перекосился в сторону призрачных полугаллюцинаций, реальность рассыпалась, словно стекляшки в калейдоскопе. Рони прозрел и ослеп одновременно. Странное, неописуемое состояние.

Недаром мистиков считали «чокнутыми» — не без оснований. А Вербена вернула ему цельность.

Ненадолго… но это было хорошо.

— Это было хорошо, — сказал Рони и дернул плечом, будто отгоняя комара. — Я отдохнул. Идем?

— Ага… — Целест снова потрепал его затылок. Затем достал сигаретную пачку, с сожалением выявил блестящую фольгой пустоту. — Напарничек. Между прочим, сегодня у нас и состоялась «брачная ночь»… это стоит отметить. Позже.

Коренной виндикарец, Целест мог пробраться из западной части города в восточную за десять минут — притом что средний мобиль тратил более трех часов. Рони не успел пожаловаться вторично, а Вербена — очнуться от обморока. Целест остановился у очередного забора темно-розового камня с редкими прожилками зелени, затем скользнул к калитке явно черного хода.

— Сейчас.

Рони безразлично кивнул. От усталости ноги сами собой сгибались, причем под неожиданным углом.

Целест поозирался по сторонам. Дом, родной дом… и могут быть нежелательные свидетели. Половина слуг — новые, кликнут отца, решив, что забрались воры, а с Адрианом Альеной шутки плохи, пристрелит, а потом разберется, что сыну пулю всадил. Опять-таки ресурс на нуле… воинов хоть и почитают сродни колдунам и чародеям, но суть — гидро-пиро-телекинез, плюс способность к трансформации некоторых веществ. Таблицу Менделеева и законы физики никто не отменял. А энергия для того же гидрокинеза берется из собственных сил…

Целест свистнул два раза и тут же нырнул в негустой, округло стриженный — и в ноябре почти лысый — кустарник, увлекая за собой напарника с драгоценной ношей.

Свист повторился за забором. Целест приглушенно хихикнул.

— Открывай, свои.

За калиткой зашуршало, потом раздался короткий скрип. Целест прищурился, тратя последнюю каплю ресурса на ночное зрение, и осклабился во весь рот:

— Эл! Мы здесь.

Рони чувствовал себя ездовым животным — и отнюдь не благородным скакуном, скорее ишаком или мулом; плелся за лидером-Целестом и тащил Вербену, иногда проверяя ее: жива, здорова, какие-то неясные сны мелькают разноцветными кляксами. Усталость отняла у него все, кроме дара. И будто ушат холодной воды — новый образ, новая аура… Целест? Еще один Целест?

Рони оторвал взгляд от переплетений колючих веток. Девушка-Целест. Похожа.

Довольно высокая, тонкая и гибкая, словно плеть — удар ее обожжет, но от руки хозяина удар — благословение. Рыжие волосы, а глаза оттенка увядшей травы; девушка-осень, двойник Целеста.

— Моя сестра Элоиза. Можно Эл. — Целест беспардонно потянул девушку за рукав куртки, наброшенной поверх пижамы. На пижаме розово мелькали медвежата. Рони почему-то улыбнулся.

— А это мой напарник, Рони…

«Иероним», — хотел добавить тот, но смолчал. Вновь закинул Вербену на плечи с показной легкостью и натуральной осторожностью.

— Ты обзавелся напарником? На-адо же, Целест! — девушка фыркнула, с любопытством уставилась на мистика. Тот не удержался, коснулся ее мыслей. И отпрянул, перехватив «выловил-таки себе мозгожора»…

— Почему мозгожор?

Целест и Элоиза переглянулись. Элоиза скривилась, будто ей жабу за шиворот сунули. Целест продемонстрировал напарнику кулак.

— Простите. Больше не буду, — потупился Рони, благодаря темноту за то, что она сокрыла румянец на его полупрозрачно-светлой коже. — Я…

— Нужно вот разобраться. Эл, помоги, на тебя надежда. — Целест переключил внимание сестры на Вербену. Элоиза барабанила лакированными ногтями по медной резьбе калитки, задумчиво щурилась.

— На фига, возлюбленный братец мой, ты притащил эту замарашку? Да и вообще, заявляешься в три ночи, хотя полагалось бы спать… ну или одержимых ловить. А?

— Долгая история. — Целест пригнулся, чтобы их глаза оказались на одном уровне, потом еще ниже, изображая умоляющий взор. Спектакль был старый, хорошо отработанный. Элоиза широко зевнула, поежилась — в одной куртке все-таки прохладно, ночной морозец кусался стаей насекомых. Мучить брата надоело.

— Давайте внутрь. Только тихо. Отец караул выставил…

Сад в резиденции Альена выгодно отличался от сада

Цитадели ухоженностью, пусть и вчетверо-впятеро уступал размерами. Фигурные деревья напоминали молчаливых стражей Площади Семи, а неяркая багряно-лиловая подсветка проникала в каждый уголок — ненавязчиво, мягко, но неумолимо. Словно сам закон. Словно сама воля Сената.

Целест в который раз хмыкнул над символизмом.

Дом расположился в самом живописном углу, словно вальяжный кот. Два высоких этажа, мансарда с лепниной и освещенная крыша: летом там устраивали официальные и не очень официальные приемы, а ныне одиноко ежились мраморные изваяния полуобнаженных девушек и не менее склонных к нудизму юношей. У парадного входа подобных скульптур еще штук пять, плюс два хмурых алебарстовых льва. Впрочем, хозяйка и гости сейчас пробирались даже не через черный ход — там шаталась прислуга, а к пожарной лестнице и раскрытому окну на втором этаже.

— Нам туда, — сообщила Элоиза. Они благополучно пробрались через сад, мимо всех постов охраны — Элоиза частенько выбиралась таким образом гулять, да и братец наведывался. Она легко подтянулась к нижней ступеньке, с юркостью ласки забралась вверх.

— Быстрее! — шикнула с подоконника. Целест в который раз поскреб макушку, и Рони повторил бы его жест, да руки занятые мешали. Что делать с Вербеной?

— Лезь. Я ее подниму телекинезом, — ресурс грозил уползти в минус, а Вербена — свалиться с высоты десяти метров; Целест проклял девчонку и одержимого, досталась пара ласковых и лестнице с Элоизой.

Получилось. Рони зажмурился, когда карабкался — узкие ступеньки воспринимались хрупкими, как трубчатые птичьи кости, скользили в ладонях и под кроссовками, но сверху взирала Элоиза — хитрая и насмешливая, как лисица. Или белка. Белкой Целеста обозвали… Элои-зе подойдет аналогично…

Затем Целест поднял Вербену. Бесчувственное тело воспарило, словно девочку заживо прибирали Небеса; Элоиза и Рони подхватили ее и втащили внутрь. Целест взлетел последним.

— Уф… все. Меня не трогать. — И он, ничтоже сумня-шесь, прошествовал прямо по зеленоватому мраморному полу, к ворсистому розово-желтому коврику около кровати и на кровать же плюхнулся. На полупрозрачных, как лепестки, простынях отпечатались серые полосы грязи, и осыпалась бордовой коркой засохшая кровь.

— Целест! — взвыла Элоиза. Если бы она была воином, подобно брату, от Целеста не осталось и горстки пепла.

Рони тем временем, поместил Вербену в поросячерозовое и тоже пушистое кресло. Он чувствовал себя неловко в «девчачьей» комнате — среди пастельных тонов, мягких игрушек, двух трюмо красного дерева и с серебряными зеркалами, целого батальона каких-то тюбиков, баночек и бутылочек — они распространяли густой приторный аромат. Печенье, подумал Рони, и рот его наполнился слюной. Есть хотелось невероятно, но до завтрака далеко…

Он коснулся сознанием Вербены, убедился: девочка скоро очнется.

— Просыпайся, — сказал Вербене.

— Целест! — Гнев победил отвращение. Вымазанный брат был торжественно изгнан с кровати за шкирку. — Только. Попробуй. Еще. Раз…

— Прости, о несравненная сестра, мой тяжкий грех! — картинно взмахнул руками тот и устремился к Вербене. Кажется, она и впрямь просыпалась. Целеста продернула дрожь — где-то в диафрагме, он списал ее на усталость, — когда ресницы девочки шелохнулись. Освещение в комнате Элоизы было золотистым, но глаза Вербены по-прежнему сияли холодной луной.

— Где я? Почему вы… ох, нет. — Она застонала, вспоминая бар Кривоногого Джо. — Мой отец… он ведь умер, да?

Целест закусил губу. На кончике языка свернулась соль — кровавая соль.

— Да, — ответил вместо него Рони. — Прости.

Вербена резко села в кресле, и тут же согнулась, будто

пораженная внезапной болью в подреберье. Угловатые плечи тряслись. Подпаленный свитер сполз с левого бесформенной ветошью.

— Что с ней такое? — шепотом спросила у брата Элоиза, но Целест только мотнул головой, опустился на корточки рядом с Вербеной. В тот момент ему хотелось быть мистиком. Или попросить Рони: сделай что-нибудь, вы же умеете. Вместо просьб он молча взял Вербену за руку и тихонько обнял — как почти никогда не обнимал своенравную и ехидную Элоизу… а может быть, вся разница в том, что отец Элоизы жив-здоров и она не одинока?..

— Прости, — повторил за напарником Целест. — Мы тебя не бросим. Правда?

— Ну и чего у вас приключилось? — Элоизе пришлось обратиться к «мозгожору».

— Ее отец оказался одержимым. Целест призвал его. Она… ей некуда идти. — Рони сглотнул. Теперь жажда пересилила голод: прилип к языку медово-ванильный аромат комнаты и самой рыжей девушки — она так похожа на Целеста, разве поменьше и… ярче. Рони жмурился. — Целест решил…

— Что я оставлю замарашку у себя. — Элоиза вздохнула, — Ладно, придумаем что-нибудь… Не выгонять же вас. Так, братец. — Она повысила тон. Вербена немного успокоилась и прижалась к Целесту, тот осторожно убрал тонкие исцарапанные пальцы. А потом вытащил из перепутанных волос заколку.

— На. Не потеряй. Это твое.

Заставить опал цвести венчиком вербы уже не вышло. Но танцовщица сжала талисман до побелелых костяшек. Там, в Пестром Квартале, она казалась то чаровницей-нимфой, то самоуверенной нахалкой, но теперь…

«Она ребенок», — вновь подумал Целест с какой-то горьковатой, словно клейкие весенние листья, нежностью.

— Братец! Вам всем надо хорошенько помыться! Но дамы первые. — И Элоиза потащила Вербену за собой.

Целест помахал вслед и устроился в том же плюшевом кресле, в котором недавно плакала Вербена, закинул ногу на ногу и достал пачку сигарет. Пачка по-прежнему была пустой. Целест чертыхнулся, смял бело-коричневый картон.

— Как тебе моя сестричка? Не сердись на нее — она ядовита, как гюрза, но в глубине души добрая… где-то очень глубоко. — Целест запустил комком-пачкой в открытое окно. Колыхнулись полупрозрачные канареечножелтые занавески.

— Угу.

Рони огляделся. Кресло в комнате одно, кровать пачкать — Элоиза рассердится. И за косматый, будто шкура неведомого зверя, ведь розово-желтых не водится, — тоже. В соседнем углу примостился овальный письменный стол с компьютером, но Рони опасался чуда виндикар-ской техники, а потому и стулу на колесиках не доверял. В результате, устроился на мраморном полу, поджал колени. От светильника в форме бутона пыльцой рассеивался мягкий бежевый свет. Он укутывал ласково и сонно.

— Ты не обиделся, а? Ну… — на «мозгожора», не договорил Целест, и тут же подумал: телепат наверняка считал. Сестра Магнита или нет, предрассудки Элоизу не миновали. Целест задумчиво прикусил указательный палец: «Надо будет объяснить Рони. Пусть привыкает. Меня кличут „садистом“ и „палачом“, ему прилепят ярлык „мозгожор“… все нормально».

— На Элоизу нельзя обидеться. — Может быть, мистик шутил. Или нет. Он уткнулся подбородком в колени, часто моргал. — Она… яркая.

Вновь не хватало слов, теперь — никакой связи с шестым, седьмым или сто двадцатым чувством. Рони пялился на дверь ванной; на мгновение возник образ Элоизы без ее фланелевой пижамы: у нее сметанно-светлая кожа, будто изнутри сияет, и гладкая, как скорлупа; вода проникает в переплетение волос, они темнеют до оттенка старого дерева, а еще капли скользят по щеке, длинной шее и вниз…

Рони мотнул головой, радуясь: мистик он здесь единственный.

— Яркая? — Целест устроился поперек кресла. С кроссовок капнуло. Пара грязных отпечатков неопровержимо свидетельствовала его вину. — Своеобразные комплименты девушкам делаешь… слушай, а ведь мы сегодня неплохо поработали. Самое главное, что Вербена в безопасности. Черт, надо только постараться, чтобы наши ее не забрали исследовать как родственницу одержимого…

Целест вновь закусил палец, будто пытаясь вытащить занозу. Он опасался и Гомеопатов с их мучительными тестами, и того, что Гомеопаты — правы. Вербена опасна? Ее отец разгромил половину Пестрого Квартала и снес бар — экс-тюрьму со стенами метровой толщины, словно муравейник растоптал.

Правила — это правила.

Целест вытер обслюнявленный палец о кресло.

Нет, он не готов отдать танцовщицу хмурым дядькам и теткам из научного отдела Цитадели. Не готов. Они с Элоизой придумают легенду и для отца, и для Сената, и для ордена.

— А все-таки мы молодцы, да, Рони?

— Угу. Я есть хочу.

— Да ну тебя. Впрочем, я тоже голоден… черт, и слуг не позовешь. Ничего, запряжем сестричку.

Дверь ванной распахнулась и из горячего пара, словно из пены морской, появились обе девушки. Элоиза укутала Вербену в махровый халат все того же отгенка «девчоночьих» пеленок (во всяком случае, так именовал любимый цвет сестры Целест, заставляя злиться). Отмытая и успокоенная Вербена взирала на Элоизу, как весталка — на богиню, снизошедшую в храм. Элоиза торжественно вывела ее за руку.

«Кажется, они успели подружиться», — ухмыльнулся Целест.

— Все в порядке, она цела — пара ссадин не в счет, — начала Элоиза, потом уставилась на нахально развалившегося в кресле брата и на серо-черные разводы. Она открыла рот, и Целест невольно зажал уши, предвкушая нечто сравнимое с аудиальной атакой воина.

— Целест!!

— Прости, — он юркнул к невозмутимому Рони. Пихнул в бок: — Мог бы вступиться за уставшего меня.

— Но ты правда грязный. — Рони с готовностью подвинулся на холодном полу. Элоиза кинулась к ним с видом гарпии, матово блеснули крашенные персиковым лаком ногти.

— Еще раз… глаза выцарапаю. И плевать, что ты колдун!

Вербена наблюдала за сценой сначала молчаливо,

а потом хихикнула. Закрыла ладонью рот и нос, словно стесняясь смешливости, потом робко моргнула покровительнице: можно? Элоиза махнула рукой, мол, что с него возьмешь.

— У меня котяра был, рыжий, как ты, — сообщила Вербена Целесту. — Вечно облазает все кусты и лужи, а потом в кровать лезет… слышь, а у вас тут круто. Лучше, чем…

Мелькнула грозовым облаком тоска, но Вербена отогнала ее — с заметным усилием; однако маленькая танцовщица смирилась с тем, с чем все равно пришлось бы. Хорошо, что она ребенок, подумалось Целесту, дети принимают боль легко — будто сбитые коленки, а потом встают, отряхиваются и идут дальше.

А еще Вербена вырастет красивой. Обязательно вырастет… Целест не позволит Гомеопатам замучить ее. Элоиза поможет укрыть девочку.

— Лучше, чем в кибитке, — закончила Вербена. С ее волос, лаково-блестящих от воды, оседали капли, и тускло мерцала заколка. — Спасибо тебе, Целест.

И она со знакомой уже грацией опустилась на колени перед воином, поцеловала в щеку — точно клюнул птенец, и вернулась к Элоизе. Целест открыл рот, медленно прикоснулся к месту поцелуя.

— Н-не за что…

— Марш в ванную! — Элоиза притянула девочку к себе. Целесту жест напомнил далекое детство, когда он был уже обреченным, но еще не Магнитом; львиная доля игрушек доставалась «жертвенному агнцу», а Элоиза отнимала и прятала.

«Пускай».

— Возьмешь одежду в шкафу. Твоему другу… — Элоиза смерила оценивающим взглядом невысокую округлую фигуру Рони, — хм… кажется, кто-то из слуг оставлял… — Она закопалась в платяной шкаф, покрытый резьбой, словно экзотическими татуировками, и голос оттуда доносился гулко, как из пещеры. Разноцветные тряпки летели на пол одна за другой, Рони отшатывался от интимных предметов туалета, будто в него метили горящими углями. Зато Вербена подняла за полупрозрачную лямку кружевной бюстгальтер, слегка потянула, и кружева обзавелись дыркой, дизайнерами не намеченной.

— Прикольно… мальчики, вам нравится?

Рони высунулся в окно, точно ничего интереснее облачного неба цвета молочного шоколада не существовало.

«Меня бы уже убили», — отметил Целест, скаля зубы на манер коня на скачках.

— Еще как.

— Во, нашла, — предъявила достаточно потертые штаны — они были чуть не вдвое длиннее ног Рони — и помятую холщовую рубашку, явно принадлежавшую кому-то из слуг. Что уж это тряпье делало у Элоизы — Целесту оставалось только строить детективные версии. — Брюки подвернешь, и нормально. Оба — кыш. Вера, оставь мой комплект в покое.

«Вера? Как мило. Обзавелась куклой… или младшей сестрой вместо нелюдя-брата?»

Горячая вода — сущее благословение. Целест вспоминал множество богов и божков, половину мифологии и религиоведение, на всякий случай вознося молитвы каждому. Грязную одежду он скомкал и закинул в мусорное ведро, предварительно достал диски — надо же, треснули только два из пяти.

— Что это? — спросил Рони. Он уже смыл розоватую пелену чужой крови с волос. На плече, бедре и лопатке вспухли царапины, но несерьезные, даже антисептиком обрабатывать лень… Просто зацепило брызгами камня.

Им повезло. Либо Целест выставил защитное поле? Наверняка второе.

В везение Рони не верил.

— Пытаюсь выяснить правду. — Шум воды и шипение пара заглушали слова. — О нас. Об эпидемии. Обо всем. Многое скрывает Сенат, еще больше — Гомеопаты… только бы не добрались до Вербены.

Последнее вырвалось непреднамеренно. Целест прикусил язык, а потом подумал: и? Мистик все равно все знает. Наверняка знает.

— Не доберутся.

Он успел натянуть штаны, а Рони — еще возился с длинными, как водопроводные трубы, брючинами, подворачивая под свой рост, когда грохот заполнил маленькое пространство.

«Вербена?! — Болезненная и тяжелая мысль, Целест застыл с рубашкой в пальцах, а потом выронил ее. — Она?..»

— Прекратите! Что вы себе…

«Элоиза. Жива».

Они вывалились в комнату. Целест сжимал кулаки, его ресурс по-прежнему болтался где-то у дна, зато он собирался драться врукопашную. При необходимости. Он не только воин-Магнит, но и просто — воин… пора вспомнить древнее значение слова.

Элоиза стояла посреди комнаты, уперев руки в бока. Вербена сжалась за кроватью, похожая на зверька, застигнутого в норе сворой гончих. Гончие гремели цепями-шокерами на пороге.

— Какого… вы себе позволяете?! — Элоиза вздернула подбородок. Стражи или нет, ее это не беспокоит. Трое рослых громил, каждый из которых словно был внебрачным сыном женщины и орангутанга, щелкали серебристыми рукоятями, а цепи неярко поблескивали у ног. Целест невольно зажмурился. Такая цепь влегкую ломает бедренную кость взрослого мужчины. А Элоизу… и Вербену тоже — просто разорвет пополам.

Стражи хмуро поводили бритыми головами. Целесту почудилось, что они скалятся.

— Приказ выполнен, — гаркнул один из них.

— Да мать вашу, вы хоть знаете, куда затащили ваши здоровенные задницы!? — В подобные моменты с Элоизы слетало луковой шелухой все воспитание и аристократизм. «Кое-чему я сестричку научил», невольно подумалось Целесту. Стражи неуверенно переглянулись.

— Приказ выполнен, — повторил другой, замечательный красными оттопыренными ушами.

Повисла пауза, а потом Целест кинулся бы — обязательно, если уж Элоиза не струсила, так ему и вовсе надлежит грызть глотки этим бугаям. Но из полутьмы за выбитой дверью появился еще один. Не страж — высокий пожилой мужчина, несмотря на возраст сохранивший горделивую осанку, из-за длинных волос более всего напоминал он престарелого поэта или художника; Рони тряхнул головой, невольно подмечая сходство уже троих.

— Отец! — подтвердили догадку Целест и Элоиза. Элоиза сориентировалась первой, метнулась к отцу — стражи только дернулись за ней, но с места не тронулись.

— Что происходит? Приходишь среди ночи с какими-то головорезами…

— Твой брат нарушил правила, дочь. — Адриан Альена смотрел сквозь Элоизу, словно девушка превратилась в стеклянную статуэтку. — Он и его товарищ виновны в преступлениях: самовольное отлучение из Цитадели, контакт с преступными элементами, несанкционированное воздействие на посторонних…

Элоиза повисла на пурпурной мантии отца. Та немного вздернулась, обнаружив, что под сенаторским одеянием — обыкновенная ночная пижама. Он тоже человек, почему-то подумал Рони, и улыбнулся.

Адриан Альена, всемогущий Верховный Сенатор… пожертвует сыном?

— Я не намерен перечить Гомеопатам. Они ждут вас снаружи. А ее, — кивок в сторону сжавшейся в комок Вербены, — следует уничтожить. Такова воля Гомеопатов, а я, Верховный Сенатор Адриан Альена, подтверждаю…

— Нет!

Рыжей молнией мелькнул Целест. Отвесил удар ногой одному стражу, второму достался тычок в глаз, отчего тот просел, подобно рухнувшей колонне. Третьему, красноухому, за шиворот влетел совсем чахлый, но пульсар; стражи хрипло ругались, но не смели атаковать сына Сенатора. Целест кувыркнулся через кровать, схватил Вербену и попятился к окну:

— Рони, иди сюда. Бежим.

— Поздно, сын, — Адриан Альена наблюдал за действом, словно за представлением в Опере. Недоставало инкрустированного жемчугом бинокля. — Тебя ждут на улице. Лучше сдайся, так будет проще. Взять их.

— Отец. — Элоиза едва не сдернула сенаторский пурпур, но Адриан мягко отстранил ее от себя. Жестом, подразумевающим: я объясню тебе все позже, малышка. Элоиза оставалась «любимой девочкой», а сын… что ж, говорят Магниты — нелюди, вот и Целест изменился.

Адриан тяжко вздохнул. На пальцах его, изуродованных артритом, мерцали рубиновые перстни, их он рассматривал, пока стражи скручивали отчаянно вопившего Целеста и его молчаливого напарника. Красноухий «достался» Вербене и держал девочку за горло, готовый придушить по первому сигналу.

— Отец! Пожалуйста, нет, не надо!..

«Неужели так закончится? Вот так… просто… Вербену убьют, нас будут судить… плевать…»

Мелькнул и погас спичкой под дождем плазменный комок.

«Не могу. Не могу ничего сделать — ресурс исчерпан, а если бы и нет… не могу воевать против собственного отца», — опутанный блеклой платиной шокеров, Целест все еще вырывался. Бесполезно. Стражам не совладать с воином, но с девятнадцатилетним мальчишкой — сущая ерунда.

Рони не сопротивлялся. Только вскрикнул коротко, когда хрупнул, стянутый цепью, плечевой сустав. Пока Целест ругался и выбивался, он сумел-таки высунуться на долю секунды в окно, оценить ситуацию: да, ждут. Наручники из нейтрасети и традиционная пара Магнитов. Даже мобиль — графитово-серый, его очертания только угадывались благодаря мерному свету фонарей.

Можно попробовать.

— Нас здесь трое. Элоиза. Целест. Я. — Голос мистика звучал бесстрастно, будто вокодером модулировали — Больше никого.

Страж, душивший Вербену, разжал массивные пальцы. Вербена, негромко вякнув, повалилась на пол. Дрожа, отползла в дальний угол.

Целест открыл рот. Истеричный смех вспыхнул в диафрагме и рассеялся. Молчать. Нужно молчать и не мешать мистику.

Воевать не придется. Он надеялся.

— Адриан Альена, помните: Вербена — ваша дальняя родственница. Ее родители погибли в… катастрофе, и поэтому она живет у вас. Сегодня ночью мы с Целестом нарушили правила и явились сюда, но Вербена живет у вас уже несколько дней. Вы ее любите… как приемную дочь.

— Приемную дочь, — повторил Сенатор.

— Черт… Мозгожор, — невольно пискнула Элоиза. Рони дернулся, как от пощечины, на долю секунды будто рябь пробежала по невозмутимому лицу, однако продолжил.

— Когда ваша жена спросит, кто такая Вербена, расскажете эту историю. Сейчас вы отдадите нас с Целестом Гомеопатам, затем отпустите стражей и ляжете спать. А вы, — Рони обвел немигающим взором каждого из преданных охранников; гиганты зачарованно повторяли каждый жест «крысенка». Цепи негромко звякнули об пол. — Ничего не будете помнить, кроме того, что задание выполнили, и успешно. Все.

…Перед тем как наручниками сомкнулась нейтрасеть и хмурые невыспавшиеся Магниты подзатыльником подтолкнули обоих в мобиль, Целест успел показать Рони большой палец.

6

В камере три на четыре сидели уже дня два. Или три, или неделю, время запуталось в зеленоватых, цвета плесени, витках нейтрасети. Утешало, что нейтрасетью обили стены, словно войлоком — изолятор для душевнобольных, однако руки-ноги не связали. Целест раз сорок повторил, мол, добрый знак: значит, не собираются изгонять или казнить. Их сила пригодится.

Когда-нибудь. Возможно.

— Лучше бы выпороли там, или… — в который раз описал «круг почета» Целест. Рони невольно сравнивал его с пресловутой белкой, посаженная в деревянную конструкцию-круг, она надеется вырваться из клетки и бежит, бежит… бесполезно. Он прислонил голову к скользкой стене и отдернулся: обожгло ядовитыми лепестками.

Рони свернулся на полу в позе зародыша, дрожа от волглого холода.

— Небось ждут, пока мы тут мхом порастем. — Целест пнул бронированную дверь, припечатал ее колючей молнией, и сеть хищным растением поглотила корм. Искры взметнулись до потолка. — Дерьмо! Ненавижу!..

Решетка на двери приоткрылась. В проем втолкнули поднос: по плошке похлебки, куску хлеба и вода в жестяной кружке. Еду приносили «отключенные» — некогда одержимые-«психи», а ныне безмозглые зомби, бледнокожие, с сухими бесслезными стекляшками-склерами и черной змеей — тавро Гомеопатов — на лбу. Отключенных использовали как рабов-тюремщиков в том числе потому, что им никакой мистик не прикажет отпереть дверь или деактивировать системы безопасности. На простые приказы «подай-унеси-вымой» их хватало, как и на приказ «охранять пленников». Отключенные копошились в Цитадели, подобно опарышам в гнилом куске мяса, изредка попадались на улицах Виндикара, а избегали их и впрямь, как ходячих мертвецов.

Целест пронаблюдал, как долговязая фигура затормо-женно ковыляет по полутемному коридору, едва не задевая макушкой низкий бурый потолок.

— Уроды, — сказал он. Поднял миску с похлебкой, понюхал и поморщился: сущими помоями кормят. Тоже, что ли, наказание? Додумались же!

Он подцепил и выудил картофельную шелуху.

— По-моему, даже ты это есть не будешь, а, Рони?

Реакции не последовало. Целест сравнил напарника

с медленно бредущим «отключенным» — полуоткрытый рот и расслабленные лицевые мышцы коматозника; его передернуло. Что происходит? И без того молчаливый, Рони окончательно замкнулся в себе; равнодушный к клетке, к отвратительной кормежке, к… к нему, Целесту. Они ведь друзья. Что случилось?

— Эй? — Он тронул плечо. — Ты не болен, а?

— Нет, — откликнулся Рони.

— Слушай, я уже привык, что тебя болтуном не назовешь, но… в чем дело? Ты отлично выкрутился там, ну, с охранниками… и отцом. — Целест взял холодную ладонь в свою, улыбнулся. — Ты спас нас всех. Я разбираюсь в… воздействиях. Они теперь Вербену не тронут, ты хорошо им промыл мозги…

Кажется, последнего не стоило говорить. Рони выдернул руку с нехарактерной резкостью. Сел на полу и отвернулся от Целеста, закрывая ладонями глаза. И кажется, Целест понимал значение этого жеста…

— Рони?

— Мозгожор.

— Ох, ёпт. — Ничего корректнее Целесту в голову не пришло. Хотелось пинать дверь и материться. «Твою мать, хорошего мальчика из вшивой деревеньки обозвали „моз-гожором“ — мировая скорбь и трагедия…» — Это все?

— Недостаточно? — Рони припомнил испуганное и немного брезгливое выражение лица Элоизы — уголок ярко-коралловых губ поджат, и она готова отплевываться, будто на язык попала тухлятина. Мозгожор. Чудовище. Порой чудовища рвут на части врагов, но то не отменяет острых когтей, желтых клыков, ядовитой слюны и вони из пасти.

— Ну… Рони… — Целест растерянно покусал указательный палец жестом-привычкой, словно в розовожелтом пушистом кресле сестры. — Магнитов не любят, потому что, да, мы убийцы. И мы сильнее обычных людей. Люди побаиваются тех, кто обладает недоступной им силой. Меня в детстве обучали Знанию Восстановленному, так вот, старого Бога распяли на кресте за то, что он был подобен мистикам и воинам сразу. А потом две тысячи лет поклонялись ему. По крайней мере, в нас не пытаются вбить гвозди.

Среди тишины потрескивали разряды «плесени»-нейтрасети. Иззелена-черные искры пробегали и осыпались; камера облизывалась на пленников и жаждала испить до дна. Целест в очередной раз погрыз палец.

Подействовало? Не лучшее время для проповеди, не лучшее время для поддержки боевого духа.

Рони развернулся к нему всем телом.

— А ты? — спросил он. — Ты меня боишься? Элоиза — да. Или… — Он задумался, подбирая сравнение. — У нас ставили мышеловки. И каждое утро, обычно женщины и девушки, собирали и выбрасывали дохлых мышей. Они держали грызунов за хвосты и кривились. Вот и Элоиза…

Он мотнул головой, не договорил.

— А ты?

— Нет, — растерянно отвечал Целест, но отступил на полшага. — С чего бы?

— Ты вытащил меня там, в саду. Ты спас меня минимум дважды. Мистиков обзывают «мозгожорами», но, если позволишь, я покажу, что еще могут мистики…

Точно на электронной прокрутке мелькнули описания и предупреждения. Мистик способен свести с ума, гласили они, выжечь нервные узлы и отшвырнуть «отключенным» или просто пускающим слюни идиотом, навеки запереть среди худших кошмаров, где смерть — благословение.

Затем Целест кивнул.

Чужой разум вторгся толстой иглой. Целест хмыкнул, его передернуло: не самое приятное ощущение, будто под черепом вырос чужой глаз. Рони улыбнулся: расслабься, и тогда Целест махнул рукой, растянулся на полу в позе морской звезды. Делай, что пожелаешь.

Наслаждение нахлынуло искристым потоком — ошеломляло, переполняло даже; Целест тихонько застонал, сжал в кулаках ткань рваных брюк; глаза его закатились, будто в обмороке, а губы заалели от прихлынувшей крови. Он выгнулся навстречу экстазу.

Отдельных «картинок» не мог разобрать. Покой и возбуждение, сродни сексуальному, расслабление и восхитительная напряженность каждого нерва; видения мелькали коловертью, смазано, но непостижимым образом ему удавалось прочувствовать каждое, словно смаковать дорогое вино. Сладкая тоска и ароматная горечь — апельсиновая корка, сахарная вата и теплое молоко. И в финале — бархатистая влажная темнота. Абсолют.

Целест никогда не вернулся бы оттуда добровольно. Потребуй с него дар, разум, душу — он отсыпал бы щедро, как медяки на празднестве, в пьяном угаре. Только бы остаться среди розово-черной тьмы.

Он разозлился, когда услышал Рони:

— Все. Довольно.

— Твою… Рони! Что это было? — Целест приподнялся на локтях. Со стыдом ощутил, как спереди липнет, будто после «мокрого» сна; скрестил ноги.

— Я вернул тебя в материнскую утробу. Говорят, нет счастливей нерожденного младенца…

«И это правда», — одними губами выговорил Целест, чересчур слабый, чтобы подняться на ноги. Он сел на полу, растирал затекшие колени и заново воспринимал холод, затхлый смрад, голод и грязь на коже и волосах.

Рони подарил ему блаженство… подарил? Или напомнил… лучше бы не вспоминать.

«Мистики все-таки опасны», — подумал он, но то была спокойная мысль. Покачиваясь, Целест встал со своего неуютного ложа, хлопнул Рони по плечу, приобнял его:

— Спасибо. Было круто. Только…

«Не надо больше. Слишком тяжело возвращаться. Слишком легко попросить оставить там навсегда».

— Только чересчур.

У Рони вертелись на языке тысячи вопросов — примет ли Элоиза такой подарок, а может, иной, ведь «хороших» картинок много, больше, чем льдинок в мерзлом северном море; поймет ли она, откроется или… Но эмпат впитал эмоции Целеста, и смолчал.

Больше никогда, решил он. Больше никогда.

7

Ржавые петли скрипнули и тем вырвали из некрепкого сна. Целест скатился с мятого матраца-постели, замер на четвереньках, словно готовая к гонке борзая.

«Кто… пришел? Отключенные?»

На соседней лежанке Рони поднялся на локтях. Он облизал пересохшие губы, но объяснить Целесту не успел.

Первой в дверь вошла женщина лет сорока или старше, того типа, который уважительно именуют «маскулинным», а презрительно — «мужик в юбке». Коренастую сильную фигуру балахон Магнита скрывал, но по мускулистым рукам угадывалось и остальное. Целест едва удержался от присвиста: короткие волосы женщины вспыхивали огнем.

«Воин. Черт, каким же ресурсом надо обладать, чтобы постоянно поджигать волосы и охлаждать кожу?!». — Он попятился. Нейтрасеть теперь не реагировала на жалкие эманации Целеста, черно-изумрудная повилика тянулась и обжигалась о неисчерпаемый источник.

Следом протиснулся грузный мужчина. Его раздутое тело вызывало неприятные ассоциации с весьма несвежим утопленником, обширная лысина поблескивала в травяно-зеленом освещении, будто обитая водорослями. Маленькие свиные глазки зацепили Рони, и тот съежился, словно придавленный массивной тушей.

«Главный мистик», — понял Целест. Он сочувствовал напарнику: по крайней мере, женщина-воин не обжигает его. От эмпатии скрыться сложнее.

На фоне колоритных Магнитов еще двое — какой-то кривенький и словно побитый молью человечек, беспрестанно поправляющий золотую оправу очков, и совсем уж непримечательный мужчина — мышиного цвета волосы, лучики морщин вокруг глаз и серый костюм, — терялись совершенно. Однако Целест сообразил, кто они.

Главы Совета, ют кто. Воин, мистик, теоретик и ученый.

«Твою мать, — за неимением сигареты в который раз прикусил палец. — Чем мы так уж… отличились?»

Рони тер виски, будто тщась избавиться от приступа мигрени. Вопросительную паузу спустя откашлялся и начал мужчина в костюме:

— Мое имя Флоренц. Мы с коллегами, госпожой Дек-строй, — женщина-воин коротко хмыкнула, а пламя взметнулось к потолку, — господином Горацием, — в сморщенных от книжной и компьютерных пыли пальцах теоретика скользнули, едва не упав на пол очки; Целест подумал: он наверняка опасается своих «коллег», — и господином Винсентом, — мистик среагировал не более каменной глыбы, — …в течение нескольких дней обсуждали ваш поступок…

«Да вранье. — Целест уставился с вызовом на всех четверых. Конечно, его мысли услышаны, пускай. — Вы, Главы Совета… о каких-то удравших среди ночи мальчишках? Смешите мои тапочки!»

Новая пауза. Рони закрывается. Целест сравнил его со страусом — жаль, нет песка; но не винит в трусости: ему тяжело из-за того, что более могущественная воля поглощает его собственную.

— Вы нарушили Кодекс Гомеопатов, — продолжал ученый-Флоренц.

— Чем? Что смылись в Пестрый Квартал? — Целест так и стоял на четвереньках. Дурацкая поза, надо сказать. Двусмысленная. Он сел, скрестив ноги.

— Это незначительное нарушение. Но вы применяли воздействие на людей при призыве, — подал голос Гораций, он слегка заикался. — Кодекс Гомеопатов предписывает: минимизировать количество жертв со стороны мирного населения… Вы же использовали посетителей бара… кхм… «Кривоногий Джо» в качестве пушечного мяса…

— Ложь. — Целест стукнул кулаками по каменному полу, разбежалось несколько трещин. Декстра ухмыльнулась со странным подобием… одобрения? — Одержимый их наизнанку выворотил. Если бы мы возились с полу-трупами, сдохли бы сами и его не… в общем, мы действовали единственным возможным в рамках создавшейся ситуации методом.

Откуда-то в конце фразы прорезался канцелярит. Целест удивился, едва не сплюнул. А впрочем, с Главами наверняка так лучше.

А еще…

Целест сильнее всего боялся подумать о «а еще». Пока здесь этот моржеподобный Винсент, ни единой мысли о том, что Рони…

— У нас не было выбора, — подтвердил тот и коснулся запястья Целеста. Предупреждал. Он улыбнулся главному мистику: — Вы ведь все знаете, господин Винсент. От вас нельзя скрыться.

Рони был кварцевой статуэткой — прозрачной; ни образов, ни ощущений не осталось собственных, затаенных, личных, — ничего, кроме гладкого стеклистого холода. В каком-то смысле это было приятно. Он знал, что виновен — он, не Целест, и плюс воздействие на стражей, и Вербена…

«Зато Целеста отпустят».

Он снова улыбнулся Винсенту. Если бы знал древнюю религию, то сравнил бы себя с кающимся грешником у Престола Господня, а так — просто улыбался, расслабленно и мирно.

— Они правы, — разлепил губы главный мистик. — Они поступили верно.

— А самоволка, — добавила Декстра, демонстрируя гладкие зубы, — Сущие пустяки. Не знаю как вы, господа, но мы с Винсентом настаиваем не на наказании, но на повышении этих двоих. Если что, запишите рыжего под мою ответственность.

Теоретик все-таки выронил свои очки. Они разбились на тысячу крохотных осколков, один царапнул лодыжку Целеста.

— Самоуправство! Вы переступаете через Кодекс! Вы не имеете права… требую справедливой кары нарушителей. — Дыхание сбилось, он закашлялся. — Я настаивал бы на изгнании! В крайнем случае — на публичной порке, в количестве не менее сорока плетей!.. С последующим понижением и перенаправлением… например, в Северные Пределы…

Рони тихонько ойкнул. Будто щенок, которого пнули грубым сапогом.

Декстра вновь оскалилась. Огненная Тигрица, таково было ее прозвище, и она приготовилась грызть глотку. Целест невольно тронул собственный кадык.

— Рыжий. А ну, собери этому зануде очки.

Целест даже пикнуть не успел насчет «нейтрасети», недостатка ресурса, да и этих дурацких осколков много, как их собрать в цельное стекло — никакого магнетизма (неважный каламбур) не хватит.

Он подчинился. Очки — тоже.

Декстра помахала очками перед носом Горация:

— Как вам? Магнитами такого уровня не разбрасываются, господин теоретик.

— Она права. И я поручусь за Иеронима Тарка, — добавил главный мистик и, видимо считая свою фразу точкой в разговоре, сорокаведерной бочкой выкатился из камеры. Целест по-рыбьи хлопнул ртом и некстати отметил, что впервые слышит семейное имя Рони. Как-то не называл, а спросить в голову не приходило…

Гораций сжал кулаки.

— Господин Флоренц, а вы на чьей стороне?

— Как ученый, я могу подтвердить проявленный дар у обоих, — начал Флоренц, и теоретик, не признав поражения, ретировался вслед за Винсентом. Декстра расхохоталась, смех ее напоминал скрежет ножей друг о друга.

— Ну и цирк. Ребята, надеюсь вам понравилось, — пламя на ее голове изогнулось указателем на дверь. — Но теперь все в порядке. С сегодняшнего дня вы — элита Магнитов… Флоренц, пнешь зануду, чтобы выписал пропуски?

8

— …А потом ржали уже мы. Рони, ты тоже. Не отмазывайся!

— Нервное. Я тогда впервые ощутил ресурс Винсента. Будто… — Рони задумался, и щелкнул пальцами, будто порываясь забрать у Целеста сигарету, — …платяной шкаф на спину поставили.

Они часто вспоминали события почти пятилетней — юбилей в ноябре — давности. «Брачная ночь», перевод с нижней ступени Магнитов на высшую — единым рывком, словно на крыльях взлетели. Знакомство.

«С Вербеной». — И в зеленых глазах Целеста вспыхивали лунные блики.

«С Элоизой». — И Рони сглатывал ванильно-медовую слюну.

В Лилейном сквере лилий не росло, зато процеживали прохладные уже солнечные лучи вязы, клены и каштаны с побурелыми «свечами» и разлапистыми листьями. Солнечные пятна поблескивали на траве, узких уютных тропинках и крышах маленьких кафе горстями золотых. Солнце подкидывало монетку-другую и Целесту, отчего волосы его загорались пламенем, не хуже, чем у Декстры. А Рони неизменно жмурился. Он не любил слишком яркого света.

Неподалеку шелестел древний Дунай — когда-то, читал Целест, до эпидемии, река была грязной, промышленной. Теперь Виндикар берег ее; вредные производства и ядовитые фабрики стыдливо, словно мусор под ковер, прятались в Пределах.

Целестстряхивал пепел, закинув ногу на ногу, теребил браслет с серебряным прямоугольником — не больше бритвенного лезвия. Знак элиты Магнитов.

— Это Вербена, правда? Она принесла нам счастье.

Рони помедлил, прежде чем кивнуть.

С заветного дня, когда урожденный Альена и беспородная дворняжка — Тарк сделались нечаянными свидетелями перебранки Глав Совета, изменилось многое. Скрепя сердце и скрипя зубами, Гораций подписал циркуляр, Целесту и Рони выдали браслеты с бирками-прямоугольниками, они же передатчики экстренных вызовов. Скалилась до боли знакомая змея-гравировка, полыхая карминовым, если объявлялся одержимый и требовалось его ликвидировать.

Все ограничения по комендантскому часу «учеников» растворились, как тучи после летнего ливня: сторожа кланялись элитным Магнитам, даже если те собирались в три ночи в бордель.

Тао Лин от зависти пожелтел втрое обычного, распространял какие-то невероятные сплетни про Сенатский протекторат, подкуп и кровное родство с Главами Совета. По обыкновению, ему не верили. А Целест и Рони пожимали плечами, рассказывали правду (кроме упоминания Вербены), вели себя абсолютно как прежде.

Экс-учитель Тиберий пожимал руку как равным, только усмехался смуглым ртом почему-то. «Двумя отчетами меньше», — сказал он, объясняя ухмылку. Действительно, элита рапортовала непосредственно Главам.

Поначалу над рапортами тряслись. Целест изгрызал по полручки в придачу к пачке сигарет, а Рони и вовсе разве лбом о стенку не бился. Но Тигрица пробегала глазами мелко исписанные листы минуты за три, а потом отпускала — не терпя, как выяснил Целест позже, только лжи и попыток выкручиваться. Врунов высмеивала перед всем отрядом воинов, высмеивала язвительно и жестоко, издеваясь над каждым словом; Целест провожал опальных соратников сочувствующим взглядом: ему думалось, после подобного разноса жертве остается только петля.

Впрочем, никого не хоронили. Декстра действительно заботилась о подопечных.

Отчеты Рони и вовсе сводились к паре минут безмолвного диалога телепатов. Винсент ожидал его в своем кабинете, переполненном тяжелой и покрытой пылью роскошью — золотыми и бронзовыми статуэтками, циклопическими часами и величественными картинами; главный мистик привык к обстановке, так моллюск привыкает к раковине — менять ничего не собирался, равно как не видел паутины и ржави. Винсент обычно читал какую-нибудь книгу, когда Рони входил и мялся на пороге, а потом бросал короткое: «Хорошо» или «Молодец». Рони подозревал, что глава мистиков помимо обьиных псионических способностей обладает и ясновидением.

Им повезло: распределение обогнуло третьей дорогой, не отослали в соседние города — портовый и пропахший рыбой Веллум, сонный Аратор или вовсе на остров, некогда звавшийся Британией, остров Ллайен, огрызок империи Эсколер и цивилизации. Магниты-элита столицы — достойная судьба, даже Целест доволен ею, не говоря уж о безродном парне из Северных Пределов. Рони нравился мегаполис — мобили вместо мосластых кляч, электрическое тепло вместо нарубленных сосен; Целест сдержал и обещание «повеселиться», только повел напарника не в разнузданный Пестрый Квартал, а в парк аттракционов. И не ошибся: Рони потратил немало монет на «русские горки», комнату страха, такую смешную по сравнению с наваждениями мистика, на засахаренные яблоки и дурацкие сувениры, вроде аляповатых кепок и безразмерных футболок. А вечером признался Целесту, что уже не тоскует по дому и прежней жизни.

Труднее оказалось с прямыми обязанностями. Поначалу Рони зажигал узкие деревянные щепы-лучины в память о каждом призванном — «они ведь были людьми», но полгода-год спустя ритуал поблек, стерся, как истоптанные башмаки; и он прекратил отдергиваться, выхватывая среди отключенных знакомые лица. И переступал через разодранные, словно после разрыва динамита, куски призванных Целестом. К торопливому, смешанному с брезгливостью страху привык тоже.

Вот и сейчас — официантка в коротком, несмотря на прохладу, платье цвета корицы принесла им пряное розовое вино и жаренную в сухарях утку, а получив за расторопность чаевые — не улыбнулась, как улыбалась обычным посетителям; ретировалась.

Они сняли залитые кровью мантии, но браслеты-передатчики выдавали Магнитов. Целест звякнул серебром о бокал.

— Вербена… скоро ее выступление. Ты пойдешь?

«А Элоиза там будет?» — едва не спросил Рони, и едва не подавился ломтем картофеля. Во-первых, разве Вербена появляется без названой сестры? Во-вторых…

— Конечно.

— Сестрица по секрету доложила… Сейчас, погоди, припомню, как она это сказала… «Будет настоящий фурор, мы встряхнем наше болото», — продолжал Целест. К их столику подлетело несколько воробьев — в отличие от людей, птицы не страшились «садистов и мозгожо-ров». Целест щедро отсыпал крошек. — Я и не сомневаюсь. Вербена — всегда залог фурора… иногда чересчур.

Он добавил последнее с легкой тоской, будто промелькнуло облако по кристальному августовскому небу. Вербена — танцовщица из бара «Кривоногого Джо», маленькая Дафна и испуганное дитя, ныне она — дива, прима и истинное чудо Виндикара. Чудо без примеси крови или безумия.

Ее проверяли много раз, но дара не выявили — самый обычный человек. Вольнодумцы, книгочеи-еретики шептались: наконец-то талант от Бога, а не бесовы отродья (под отродьями, безусловно, подразумевались Магниты). Вербена — имя, произносимое Виндикаром и самой империей Эсколер как имя богини, воплощенной красоты.

Они же оставались просто… друзьями.

Они общались вчетвером, и Целест порой поддразнивал танцовщицу, а она безжалостно мстила, не гнушаясь кусаться и царапаться. Рони и вовсе считала чем-то вроде немногословного слуги, правда, не боялась «картинок», которые тот охотно показывал. «У тебя в голове фильмы?» — спросила как-то Вербена, и Рони пожал плечами. «Они у каждого, — вместо напарника объяснил Целест. — Только мистики умеют ими делиться».

Но вскоре девочке наскучило дергать Рони за рукав «покажи еще чего-нибудь» — реальный мир предоставлял куда более богатый выбор, и в отличие от «картинок» его дозволялось трогать и пробовать на вкус. Рони не навязывался.

К тому же не Вербена занимала целый «склад» фильмов-в-голове. О нем Рони молчал отдельно.

— Они звали нас сегодня, — сказал Целест. Солнце сменило золото на россыпи граната, по небу ползли разводы, суля дождь и ранние холода. Немногочисленные посетители перебирались с летней площадки, стилизованной «а-ля натюрель» — пластмассовый плющ вперемешку с живым и столики в виде несуразных цветов, — под крышу квадратного кафе, откуда доносилась музыка и дышало теплыми вкусными запахами.

«Хороший вечер, — лениво потягивал вино Целест, — черт с ними, с постановлениями и правилами».

— Уже поздно, — заметил Рони.

— Элоиза упоминала тебя. Кажется, ты ей нужен… в смысле помощи, — не удержался Целест, и его куснула совесть. Говорят, человек способен бесконечно наблюдать изгибы открытого пламени, Элоиза была таким пламенем для Рони. Он охотно позволил бы жару сорвать с себя кожу, плоть и опалить до костей, до черно-серебристого пепла. Еще Элоиза была — горьким медом, а он — увязшим всеми лапками и слюдяными крыльями трутнем.

— Я?

Вид у мистика сделался дурацкий: моментально отвернулся изучать воробьев, покраснела даже шея, и высветились тонкие волосы чуть ниже затылка. Как всегда, стоило упомянуть Элоизу. В присутствии девушки Рони вовсе играл роль шута при королеве; лучший шут — тот, кто серьезен, кто веселит не натужным юмором, но каждым жестом и взглядом. Совесть Целеста периодически потрясала кулаками, но удержаться от фырканья в рукав он не мог: романтичные сопли забавны в принципе, а уж в исполнении неуклюжего увальня…

А он? Целест мысленно прогнал саркастичную совесть, как назойливого (рыжего, разумеется) кота: я не бегаю за Вербеной хвостиком, мы на равных, а то и наоборот — Вербена за мной увивается, по-девчачьи, в стиле «ну и катись отсюда», однако Целест старше на пять лет и понимает то, чего не понимает пока сама Вербена.

— Именно, ты. Может быть, даже наградит. Как насчет поцелуя в щечку? — Целест молился, чтобы не заржать, а Рони пожал плечами на беззлобную насмешку. Он не обиделся: привык за столько лет. Целест прав — ерунда все это…

— Почему бы и нет? Пойдем. Только дай доесть утку: за нее все равно заплачено.

Целест все-таки рассмеялся — теперь уместно. Он раздавил окурок в листообразной пепельнице, вытянул длинные ноги, пошевелил носками кроссовок. С реки тянуло прохладой, но вино грело изнутри. Когда никотиновый дым рассеялся, он втянул терпкий осенний воздух.

Из кармана вывалился баллон нейтрасети. Официантка несла счет, чинно вышагивала на каблуках, она отскочила от безобидного блестящего цилиндра, будто от гранаты с сорванной чекой. Целест лучезарно улыбнулся миловидной шатенке в мини-платьице — жаль, так боится Магнитов; вернул «необходимую предосторожность» в карман.

— Отличный вечер. Плевать на «разумных» одержимых, — «и целые склады свеженьких отключенных, и что кровь из-под ногтей вычищать не успеваем». — На все плохое — плевать.

9

Они всегда заходили через черный ход, предназначенный для слуг и незначимых просителей. Помимо того что Целесту не хотелось бы наткнуться на какого-нибудь расфранченного аристократа или пузатого чиновника в лаково-пурпурном мобиле и с целым выводком одинаковых, как канарейки в клетках, лакеев возле увенчанных позолоченным гербом-львом ворот, он заботился и об отце. Незачем лишний раз напоминать высшему свету, что сын Адриана Альены — нелюдь и «легальный убийца».

Иногда Целест размышлял, как бы принял отец весть о гибели первенца. Скорее всего, с потаенным, спрятанным даже от себя, облегчением. О мертвых говорят лишь добрые слова, и тем мертвецы противоположны Магнитам. Декстра однажды посоветовала отречься от родового имени: «Винсент и я отреклись лет двадцать пять назад, и не жалеем. В наших собственных довольно чести». Но Целест не желал перерезать единственную нить, связывающую с матерью и Элоизой.

Но и возле невзрачной низенькой калитки дежурило двое стражей. Один поспешно выбросил окурок, заметив гостей, из-под подошвы громоздкого сапога предательски сочился голубоватый дымок. Страж досадливо крякнул, увидев, что раздавил почти целую сигарету из-за рыжего сыночка хозяина — чертова Магнита да его напарника.

— Куда? — хмуро осведомился он у Целеста. Рассыльному или служке бы добавил пару крепких выражений, но «мутированных выродков» опасался.

— К сестре. — Целест смерил стража взглядом сверху вниз, благо рост позволял.

Рони пробормотал: «Извините» — и как можно незаметнее проскочил следом.

Когда-то особняк воспринимался дворцом — а особенно возносились ввысь своды мраморных стен, холодных даже в июльскую жару, а пестрые узоры на декоративных окнах чудились далекими, как звезды. Теперь Целест вырос, и разноцветные витражи мерцали, словно переспелые плоды на деревьях — высоко, но можно дотянуться. Иллюзия, однако приятная иллюзия.

«Но иллюзии — не ипостась воина», — улыбнулся он, поднимаясь по смягченным ковровой дорожкой ступеням.

Мелькнули лиловыми тенями слуги, умудряясь даже на довольно узкой лестнице не столкнуться с визитерами. Целест хорошо запоминал лица, однако лакеев отца невозможно было отличить друг от друга, словно их отливали из легкого алюминия, красили в нужный цвет и запускали шнырять по домам и улицам, кланяться и исполнять поручения.

«Если кто-то из них станет одержимым, и не определишь — который». — Целест тронул браслет и перепрыгнул через три ступеньки. Элоиза ожидала его… и Вербена тоже.

По просьбе девочек переоборудовали две комнаты — спальни раздельно, хотя можно перебираться друг к другу, а гостиная общая. «Дальней родственнице» не отказывали ни в чем, хотя порой Целест задавался саркастичным вопросом — потакали бы Вербене в каждом капризе, не стань она «богиней Виндикара и всей Империи Эсколер», или же постепенно статус ее упал бы до «приживалки»?

— Вы ползете как садовые улитки, — послышался сердитый голос, а затем Элоиза втянула обоих в свои владения. Вербена сидела на подоконнике и, похожая на русалку из легенд, расчесывала волосы; смуглая кожа казалась темно-медовой в свете гаснущего вечера. Она соскочила и кинулась к Целесту:

— Привет, — повисла на нем, подтягиваясь на цыпочках, чтобы чмокнуть в щеку. Целест отметил заколку— цветочный венчик, и обнял девушку. Все как всегда. Хорошо. — Так редко заходите… много работы?

— Вроде того. — Он скривился. — Не будем о ней, ладно?

— Да-да. — Элоиза поправила складку на элегантной темно-алой блузке. Она переросла привязанность к розовому и тотемным выбрала багровый. Цвет власти. Цвет открытого огня. — Мы не для того вас позвали, чтобы вы всякие кошмарики про одержимых рассказывали.

— Как скажешь, — выдохнул Рони, он жался к порогу, словно гостиная — бежево-алый уют, несколько кресел и стеклянных статуэток-подставок, вазы с цветами и пара элегантных безделушек, — была переполненной нейтрасетью темницей. Он попытался коснуться Элоизы, но та увернулась. — Все, что хочешь.

— Опрометчивые слова, мистик. А вдруг я потребую твою голову? — усмехнулась дочь Сенатора. Она прикоснулась лакированным ногтем к подбородку Рони, а когда отпустила — он подался назад и спрятался в кресло с ногами. «Теперь будет молчать до конца вечера», — Целест переглянулся с Вербеной.

Все так знакомо.

И это хорошо.

Он запрыгнул на подоконник и зажег сигарету собственным дыханием, вызвав короткие аплодисменты

Вербены и столь же короткое «выпендреж!» Элоизы. Вербена устроилась рядом, глаза ее сияли.

— Короче. — Элоиза выдержала театральную, а вернее, ораторскую паузу. — Мы тут придумали…

— …Чтобы я выступила перед Гомеопатами, — закончила Вербена.

Целест присвистнул. Выдохнул дым в распахнутое окно.

— Вы сидите, как сычи в дупле. Если выбираетесь, так только на облаву. А когда появляетесь среди людей… то есть, — Элоиза запнулась, но продолжила почти моментально, — среди обычных людей, многие относятся к вам предвзято. Можно понять, конечно, но это же неправильно! Я ведь не перестану называть тебя братом, Целест, оттого, что ты плюешься огнем или кислотой?!

— Ты — нет. — Он завис в полуметре от пола и вернулся на подоконник. Вербена вспорхнула, словно синица с ветки, оттолкнула названую сестру и заговорила быстро-быстро, язык ее скоростью уподобился танцу, но двигалась она все же изящнее, чем говорила: — Мы хотим большой праздник, и чтобы там все аристократы, и кто захочет, но самое главное — чтобы вы пришли, Магниты, ученые, теоретики. Настоящий праздник для всех, и тогда все поймут — вы хорошие, не убийцы и не мозго…

Она осеклась. Закусила указательный палец — жестом, тщательно скопированным у Целеста. Рони кивнул ей: все в порядке.

Целест щелчком отправил окурок вниз — тот приземлился прямо на цветочную клумбу и опалил белую кисть пиона.

— Орден Гомеопатов не нуждается в благотворительных акциях, Элоиза. Мы не уроды из Цирка в Пестром Квартале, мы — защитники, — сказал Целест. — Защитники самой цивилизации. Без нас не было бы никакого Мира Восстановленного, позволь напомнить.

Элоиза сжала кулаки, скулы и щеки покраснели до оттенка ее блузки.

— Защитники! Кодла маньяков и палачей, вот как вас называют — в тошниловках на рынке и в элитных клубах шепчутся, мол, вы ловите кого попало и ради забавы раздираете на части, словно голодные псы. Недавно по Площади Семи мятежники водили отключенного и выкрикивали — «его душу сожрали ублюдки из Цитадели», а потом указывали на прохожих — «ты следующий». Стражам едва удалось разогнать толпу. Но Вербена — богиня Виндикара, если она вступится за Гомеопатов, ее послушают и аристократы, и писаки, а через них и простолюдины… О черт, да ты ничего не понимаешь! И ваши эмпаты тоже! — Рони вздрогнул всем телом, словно хлестнули плетью. — Вас ненавидят за пытки и жестокость, а дурацкие газетенки подливают масла в огонь. И Сенат ничего с этим не делает, а может, и не спешит делать — в Сенате-то люди, а не мутанты!..

Целест замер посреди комнаты. По мере того как Элоиза повышала тон, он сутулился, будто практикуя трансформацию тела, делался ниже ростом. Волосы закрыли лицо рыжей маской. Он напоминал оборотня в полнолуние — еще немного и завоет дикий зверь.

Вербена мягко тронула его ладонь.

— Элоиза права, — сказал Рони. — Я чувствую ненависть. Иногда дышать тяжело, точно воздух пропитан ядовитым дымом. Я закрываюсь, но…

Целест встряхнулся:

— И ты думаешь исправить все…

— Не я. — Элоиза развернулась к бару, только сейчас вспомнила, что следовало предложить гостям напитки. Этикет треснул на мириады осколков. Этикет… перед кем? Братцем и его мокрицеподобным приятелем? Она звякнула прозрачными дверцами.

Вернулась она с дежурным набором, на позолоченном подносе плескалось в разномастных бутылках вино, крюшон и вода в графине. Целест залпом глотнул ледяной воды.

— Не я, — повторила Элоиза и провела ладонью по волосам Вербены. Та смутилась по-детски, дрогнула ресницами, но затем горделиво выпрямилась. — Богиня Виндикара.

10

— Они чокнулись. Просто на пару чокнулись, — хмуро пробормотал Целест. Красновато-лиловая, похожая на орхидею резиденция осталась в сотне шагов, только тогда он прервал молчание.

— Элоиза говорила правду.

— Знаю, — отмахнулся Целест. Из кармана едва не вывалился давешний баллон с нейтрасетью, а вместе с ним — воспоминание о перепуганной официантке. Клубок королевских кобр она привечала бы охотнее. — Но это глупо, воображать, будто девчонки убедят народ, а хотя бы и аристократов в том, что мы…

— Необходимы? — Рони остановился возле рекламного щита. На нем простенькой голограммой мелькала Вербена; зернистая и грубо выполненная копия уровня театральной декорации, но даже в виде рекламы она завораживала до мурашек по спине. Мимо торопливо семенил приземистый человечек в мятом костюме и нечищеных ботинках, жеваное лицо его выражало тревогу. Наверняка посыльный или мелкий клерк, посланный с неким поручением в богатый квартал. Поравнявшись с рекламным щитом, он едва заметно улыбнулся землистыми губами.

— Есть мозг, и есть чувства, Целест, — прокомментировал Рони. — Магниты защитники и спасители, понимает мозг, а страх кусается под кожей. Страх и ненависть. А кожи-то побольше.

Точно в подтверждение он ущипнул себя чуть ниже локтя — на месте захвата зарозовело пятно; затем спрятал ладони в карманах. Покачивалась «бирка», отзерка-ливая блики фонарей и голограммы. Целест коснулся столба, на котором крепился щит, взметнулся разряд, и аляповатая картинка засияла вдвое пронзительней. На темный асфальт срывались искры, словно Вербена разбрасывала бриллианты.

Мир Восстановленный служит Эсколеру. Эсколер служит Виндикару, а Виндикар — Вербене. И Целест тоже служит Вербене.

— Проклятый указ. Прежде было лучше — мы сражались с одержимыми, а не волокли в Цитадель. Честный поединок, а не истязание… — Он поджал губы, а в глазах мелькнули золотые кошачьи искры, — Народ превозносит разных там благородных рыцарей и героев-спасителей, но не палачей. О да, моя сестрица права. Чего нельзя сказать о Совете.

— Не нам решать. — И Рони зашагал вдоль гранитовых и позолоченных заборов, постепенно полумрак проглатывал его.

Целест подмигнул Вербене-рекламе. Законное-незаконное воздействие — без гипноза и прочих «мисти-ковых штучек», так? Мозги — под толстой костью черепа, а шрамы заметны на коже.

Из-за редких туч выглянула луна, желтоватая и какая-то болезненная. Вербена красивее, решил Целест.

Она — икона, что вернет веру в праведность Гомеопатов и бойцов-Магнитов? Символично.

Глупо (а Рони поддакивал бы Элоизе, хоть прикажи она мяукать с крыши здания Сената), но символично.

— Пора домой, — догнал он мистика, подсчитывая: через час-полтора доберутся до Цитадели, можно поймать мобиль — тогда быстрее, но пока нет дождя, Целест предпочитал прогуляться. Он надеялся помимо сестры повидать и мать, однако Ребекка Альена сопровождала мужа на очередном официальном приеме. Кроме того, Ребекка несколько раз убедительно просила Целеста «приходить без сопровождения… своего друга».

Тем лучше, что их не застали дома. А время… август прохладен, но ласков, и город полнится самоцветами огней и впечатлений. Не потеряют их в Цитадели за лишние полчаса.

В расчетах он ошибся.

Техника Мира Восстановленного — во всяком случае, в крупных городах — сравнялась с той, что была до эпидемии, а порой владельцы фабрик и заводов доказывали в Сенате, потрясая платиновыми перстнями, что опередили и обогнали старый мир. Вот только применение изменилось — например, привилегия быстрой связи оказалась у Гомеопатов.

Резкий визг — Рони всегда сравнивал его с визгом поросенка, которого обрекли стать колбасой, — прервал их. Целест подначивал напарника насчет Элоизы, Рони традиционно пожимал плечами, но тревога напомнила о том, кто они.

— Около Белого ручья. Улица Новем, — встряхнул брелок Целест. Змеиные зрачки и координатная сеть ощутимо жгли запястье.

— Там дома. Жилые, — уточнил Рони зачем-то, на самом деле высматривал ближайший мобиль. Если владелец не захочет отдать Магнитам добровольно, допускается краткосрочный гипноз. Устав, параграф восемьдесят два дробь шесть. — Неужели никого дежурных поближе?

— Должны быть. Тиберий с Иллиром вроде, — припомнил Целест; он выскочил на проезжую часть и размахивал нудно пиликающим брелком. Почти тут же затормозил длинный пурпурный мобиль — сигнал тревоги знаком не только Магнитам, но и простым гражданам. Или тот, кто сидел за рулем, просто не решился размазать Целеста по асфальту.

— Не справляются, значит, — Рони пронаблюдал, как Целест за шкирку выкинул владельца мобиля — невысокого и какого-то смазливого, словно фарфоровая кукла с яркими губами и волосами из желтых шелковых нитей, паренька; тот шипел и потрясал затянутыми в серый бархат кулаками, но мобиль уступил.

«Дополнительная причина недолюбливать Магнитов», — подумал Рони.

В салоне крепко пахло сиренью. Целест выжал максимум, а мотор был хорош, улицы и фонари закрутились, почему-то напомнив Рони шоколадный коктейль с вкраплениями разноцветных капель-мармелада.

«Я еду убивать, а думаю о мармеладе…» — Он потер щеку. Он забыл пристегнуться и теперь вцепился в скользкое лакированное сиденье до побелелых ногтей.

— Не убивать, а выполнять долг. И незачем думать вслух. Это тебе нет разницы, пользуется собеседник языком или нет, а не окружающим. — Целест резко повернул налево, подрезал сразу двоих. Вслед полетела отборная брань. Он помахал из окна, демонстрируя свой визгливый универсальный пропуск.

Брань, пожалуй, стихла — почти стихла. Выражения изменились — точно.

Но «ублюдок мутированный» звучит не лучше простого «куда прешь, болван».

Улица Новем, что у Белого ручья, более всего напоминала задний двор. Одна из первых в Виндикаре, застраивалась она стихийно, а кровью в ее тощих жилах была вода. Каждый норовил поставить дом поближе к холодному чистому источнику — вроде бы подземному: Белый ручей не вытекал из реки и не впадал в нее; дома напоминали кур у поилки — кур облезлых и тощих; как и хозяева, они ссорились из-за удобного места, возвышения, узких мостиков и чахлых кустов. Бедняцкие хижины в два, редко три этажа — каждый забит под завязку — давно облупились, выставив напоказ уродливые кирпичные шрамы. В криво огороженных дворах висело белье и играли чумазые ребятишки. Власти Виндикара уже лет десять собирались облагородить улицу Новем, однако все проекты благополучно засыпали под сукном.

«Может быть, теперь займутся», — подумалось Целесту. Они ворвались в смрадный туман — смесь нечистот, прогорклого рыбьего жира и моченых яблок, бурый и плотный, как болотные испарения. Рони даже отпустил свое сиденье и зажал нос.

— Магнитов-то зачем вызвали? — зафыркал Целест. — У них канализацию прорвало…

Мобиль едва протискивался между домов- «кур». Скоро придется бросить, а далее бежать на своих двоих. Целест покосился на Рони: неважный спринтер. Хорошо бы «клиент» не оказался в каком-нибудь недоступном тупике…

— Одержимый травит. — Рони подумал о том же, вздохнул. — Либо иллюзия.

— Вычислить никак?

— Ты ведь знаешь — «психи» сильнее мистиков. До призыва.

Мобиль подцепил закругленным носом связку развешенного белья и сочно плюхнулся в огромную лужу — по окна. Лужа, кажется, не высыхала со времен первой эпидемии.

— Вылезаем, — объявил Целест. Круглое лицо Рони вытянулось, и Целест счел нужным ободрить напарника: — Я слышу крики, и вроде… недалеко.

Они вымазались в грязи и едва не заблудились среди одинаковых, как кротовьи норы, лачуг и вонючего тумана. Людей по пути не попадалось, неудивительно — от одержимого или бегут, или… не успевают.

«Крики», — сказал Целест. И ошибся.

На пустыре, зажатом свалкой, ручьем и дикими колючками, творилось действо. Именно так — действо. Обитатели улицы Новем решили присягнуть на верность самозваному правителю, а то и божеству. Мужчины, женщины, старики и дети застыли в коленопреклонной позе перед ядовитым «святым» — косматым парнем, типичным работягой с низким лбом и мощными руками. Парень был плотью от плоти улицы Новем — и ее безумием. Люди нечленораздельно подвывали, выражая покорность одержимому. Монотонный гул перемежался всхлипами.

— Теперь проще определить, а? — заметил Целест. Никто не помешал им подойти ближе, ступая чуть не по головам или откляченным задам. Казалось, они развалятся комьями протоплазмы, словно трухлявые грибы, стоит толкнуть посильнее.

— «Псих»? Но запах… откуда? — Рони моргнул. Он заметил, что почти все жертвы ранены; у светловолосой девушки в рваном голубом платье были выколоты глаза, и в кровоточащее месиво забилась галька из ручья. Ее сосед скалился единственной верхней челюстью. Нижнюю глодал поодаль, в репейных зарослях, бродячий пес. Пес вилял хвостом и тоже по-своему благодарил одержимого — сознательно, в отличие от людей.

Затем Рони увидел обнаженную беременную со вскрытым животом — плод вывалился и болтался на пуповине, похожий на крупное яблоко, женщине полагалось биться в агонии, а она кланялась самому ложному из богов; он отвернулся.

— Не слишком буйный, — сказал Рони: смрад и зрелище подталкивали к горлу комок тошноты. Побыстрее закончить, и… наверное, кого-то еще можно спасти.

— Я прикрою — Ногти Целеста потемнели и ощерились иглами. Десятки игл — в них яд, но не смертельный; попадет в человека и вызовет сон. Предосторожность.

Рони шагнул ближе — едва не поскользнулся на кровавом пузыре плаценты, на чьей-то оторванной кисти. Пара минут. Пара его личных кошмаров — профессиональных, спасибо учителю Иллиру — и не только ему, кошмаров… а потом улица Новем станет почти прежней. Мертвых оплачут, а Магнитов — проклянут, «как всегда, опоздали»; ничего не меняется.

— Ближе, мальчик, — внезапно сказал одержимый. Рони остановился, открыл рот, позволяя отравленному воздуху въедаться в легкие.

Опять! Опять эти «новые», разумные одержимые — их следовало связывать и пытать в Цитадели.

«Вместо честного боя — истязание», — говорил Целест. Целест прав. И это плохо. Очень, очень плохо…

Жестяной баллон с нейтрасетью охладил руку, а строки указа — разум.

Да будет так.

Целест сжал челюсти до скрипа, на скулах дернулись желваки. «Разумный» одержимый — нужно присоединиться. Телекинезом он извлек напугавший официантку баллон, мрачно подумав: хорошо, что в действии не видела. Баллон поплыл вперед, мерно покачиваясь, будто запечатанная бутылка с посланием на океанских волнах. Живой ковер из истерзанных «рабов» зашевелился, смыкаясь перед Рони — протянутыми руками, изуродованными лицами с засохшей слюной и кровью; одержимый по-бычьи мотнул приплюснутой головой.

Разумный, да… он сознавал силу, он умел ею распоряжаться. «Чем он отличается от Магнита, если соображает? Жаждой крови? И только?» — мелькнула мысль, и Цел ест отогнал ее; солдатам не следует рассуждать о человеческих лицах за звериными масками врагов. Себе подобных убивать трудно.

«Сейчас начнется».

— Эк вас набежало, — одержимый оскалился нечищеными зубами. В его колени тыкалась слепым щенком девочка лет двух или трех, он подхватил ее. Девочка тихонько пискнула, когда одержимый вдавил мозолистые пальцы в глазницы, и заструилась бело-розовая, как яичный белок с кровью, жижа. Одержимый швырнул ее Рони, и ослепленная прижалась лицом к бедру, пачкая джинсы. Рони медленно отодвинулся. — Пшел отсюда, если не хочешь того же.

— Ты не настоящий одержимый, — баллон скользил, и Рони боялся его выпустить. «Не смотри на людей. Нельзя спасти всех». — Тем хуже. Ты убийца.

Белесые ресницы дрогнули — Рони сливался сознанием с одержимым, то была битва. Мистик справится с «психом», подобное исцеляется подобным. Одержимый — болезнь, а он — лекарство. Нейтрализуется. Потом — нейтрасеть. Нейтра. От слова «нейтральный». Вне войны. Вне боли. Это правильно. В отличие…

— Твою мать! — где-то в иной галактике заорал Це-лест. Рони мотнул головой, словно отгоняя навязчиво зудящего комара.

Нет, не прервется. Недо-призыв/контроль требует сил, размыкать нельзя. Введенное в кровь лекарство (яд?) не откачать, хоть вскрой бритвой вены.

— Твою мать, — повторил Целест негромко. «Паства» одержимого закопошилась, подгоняемая «пастухом», Целест сравнил их с сонными осенними пчелами. Рони потревожил матку — пчелы будут кусаться.

Предсказуемо. Обитатели улицы Новем поднимались на нетвердые ноги, шатаясь, побрели к Целесту. Тоже предсказуемо.

Среди незнакомых лиц Целест выхватил два.

— Невозможно — Он взмахнул обеими руками, горсть игл сорвалась и зацепила ближних «новемцев», те немедленно повалились на гальку и зычно захрапели, но задние ряды подпирали, и спящие очутились под ногами собратьев. Одному мужчине острым каблуком отсекло пол-уха.

— Невозможно. — Целест будто забыл тренировки, собственную силу, не говоря уж об Уставе.

Тиберий и Иллир. Воин и мистик — их с Рони учителя; смуглый невозмутимый атлет и его субтильный, хрупкий почти по-женски напарник; они вышагивали вместе с остальными зомбированными. Магниты — жертвы «психа»? Воинов порой «затягивало» — новичков-идиотов, позавчера овладевших даром и уверенных, будто сумеют одолеть одержимого-психа, но Тиберия… учителя? И мистика? Кукольно-красивый, слащавый какой-то, с плавными жестами и тянущим выговором, Иллир все-таки обучал молодых, и Рони отзывался о нем уважительно.

Так не бывает. Магниты — санитары, не слуги одержимых.

Целест попятился. В голове было пусто, словно ему тоже промыли мозги, только мигал почему-то веселеньким желтым вопросительный знак.

Тиберий прокладывал себе путь, сшибая собратьев по несчастью. Магниты всегда впереди, даже чокнутые, подумалось Целесту, и он хихикнул. Когда бывший учитель приблизился, Целест заодно узнал и причину омерзительного смрада-тумана: Тиберий разлагался.

Язвы вспухали и лопались, словно пузыри болотного газа. Язвы были белесые, как гнилостный налет на переспелых фруктах, кожа Тиберия почернела и надулась, разрываясь при каждом шаге. Он еще жри, однако немногим отличался от очень несвежего мертвеца.

«Его ресурс. — Целест задышал ртом: от вони слезились глаза. — Весь его ресурс… вот в этом… самоуничтожении…»

Рядом с Тиберием, как и полагалось, семенил Иллир. Золотистые волосы порозовели от крови — чужой или своей, проломлен череп или проломил другому, — Целест разобрать не мог. Иллир кокетливо улыбался, будто перед зеркалом, собственному отражению. Изящные ладони он сложил в молитвенном жесте.

«По крайней мере, он не слишком изменился». — Целест хихикнул и закашлялся. У них с Рони мало времени. И явно невыгодный расклад.

Тогда чего он ждет?

— Прости, учитель. — И Целест ударил.

Он предпочитал иглы, но выбрал огонь. Представляя в воображении Декстру с суровой складкой у рта и факелом вместо прически, он просил прощения и каялся. Огонь — это чистота, говорила Декстра. Целест очищал.

Гнилая плоть вспыхнула с податливостью свежей нефти, и Тиберий зашипел, а может быть, шипел кипящий гной. Огонь перекинулся на «новемцев», кто-то завизжал — от злости, не от боли; массу слепило в ком, и ком катился к Целесту.

«Я должен защитить Рони», — подумал тот спокойно. Только выкрикнул.

— Призывай на месте!

Как там? В особо экстремальной ситуации, оговоренной подпунктами (какими?), допускается… мать вашу, допускается. Когда тут из Магнитов трупные бомбы клепают!

«Лишь бы Рони услышал меня… лишь бы…»

«Ком» прижал Целеста к репейным зарослям. Колючки запутались в волосах и царапали через свитер и джинсы, словно разозленные коты, а впереди был яд и огонь. Чужой яд — его огонь.

«Я не неуязвим…»

Тиберий выступил вперед. Наверняка, «разумный одержимый» до сих пор управлял им, как и остальными — и надеялся выиграть битву на уровне физическом хотя бы; кожа на лице учителя сгорела полностью, оголив остов черепа. Когда он открыл рот и выдохнул ядовитый дым, напомнил дракона из легенд. Правда, драконы не горят…

«Нет уж… я буду драконом». — Целест ощутил боль кислотных и обычных ожогов, коротко взвыл, ответил новым залпом огня. Он попытался левитировать, на нем повисли сразу двое новемцев.

— Отцепитесь вы! — заорал Целест, пытаясь стряхнуть их; он сражался в первую очередь с Тиберием… и Илли-ром? Где мистик? Черт с ним, с мистиком. — Я ваши долбанные задницы спасаю!..

Свою, впрочем, тоже. Целест не отрицал. Не хотелось сдохнуть, вроде мыши под веником, и от руки собственного учителя.

Адреналин бился в горле, висках и мокрых от жара и пота ладонях. Целест понимал: сейчас «сонные иглы» не выйдут; «чары» воинов-Магнитов — от плоти и крови. Плоти… гниющей.

Рони знал о битве. О пожаре, что взметнулся над улицей Новем, о загнанном в угол Целесте и черной лавине. Знал… но не мог вмешаться.

Каждому свое, и от него, мистика, зависел исход. Он не двинулся, когда пламя лизнуло волосы и одежду, когда несколько капель яда прожгли дырки на любимом свитере.

Это — только тело. Тело не важно для мистика… и для «психа», если на то пошло.

Рони впитывал. Более всего это напоминало битву змеи с крысой; иронично — обычно с крысой сравнивали его, но теперь он был змеей. Он заглатывал одержимого («призывай на месте!»), мерно и спокойно. Крыса сопротивлялась, егозила и кусалась. Голый хвост разметывал пыль, кровавую пыль.

Еще можно сравнить с промокашкой… его разум — промокашка, что впитывает чернильное пятно.

Главное — успеть.

Прежде, чем убьют Целеста.

Язык Тиберия вывалился, похожий на бурый гриб, но на очередной плевок кислотой его хватило. Целест увернулся — опалило только голень, он покатился в репейник, стараясь не замечать пульсирующую боль и мелкие царапины.

Уничтожить… нужно уничтожить.

На сей раз удар был не просто огнем. Плазмой.

Лежа в обугленных репейниках, Целест наблюдал, как исчезает в белом зареве его учитель, тот, кто объявил испуганному мальчишке: «Приветствую воина-Магнита!» — изводил на тренировках и пожимал руку после удачных операций. В горле собрался спазм, словно Целест проглотил колючку, он сглотнул.

Потом сообразил: остальные не нападают. Будто гибель «вожака» остановила зомби. На самом деле…

— Рони?

— Я… я успел. — Теперь мистик позволил себе стать живым; Рони выскочил из толпы потерянных, недоумевающих новемцев — многие мертвы, но те, кто стенают от боли, — живы и будут жить. — Я успел…

Он забрался в репейники — к Целесту.

— Ты ранен, — указал, но не осмелился тронуть расплывшийся кислотный след на ноге — темно-коричневый, с мелкими папулами. В Цитадели вылечат, но шрам останется, наверное. Рони протянул руку, помогая напарнику встать.

— Я убил Тиберия, — сказал тот. Он стер кровь со щеки. Огляделся — пустырь между Белым ручьем, свалкой и зарослями был выжжен и залит кровью, полон убитыми и ранеными. Они победили, но какой ценой!

— Гребаные одержимые… что они такое? Как ему удалось «поймать» Тиберия и Иллира?

Рони покачал головой:

— Нет, Целест. Только Иллира. Я чувствовал… одержимый управлял Иллиром, а тот — Тиберием.

Он развернулся и указал на своего учителя. Светловолосый мистик — ныне его волосы сгорели вместе с половиной одежды, стоял на коленях рядом с останками Тиберия, согнулся пополам. Его то ли рвало, то ли рыдал надрывно, а может, то и другое вместе.

— Иллир? — Рони тронул плечо учителя.

— Я все помню. Ты ведь тоже. Ты знаешь. — Иллир ухмыльнулся. Он безумен, и это не имеет отношения к одержимым и эпидемии, даже к поговоркам «все мистики — чокнутые», понял Целест.

Иллир хрипло захохотал. Левую сторону некогда красивого лица покрывал полумаской багровый ожог, нос провалился, а единственный глаз лихорадочно блестел.

— Новые одержимые. Они явились, чтобы уничтожить нас.

11

В лазарете было душно, но медики в лице госпожи Кей-тин, строгой сухопарой дамой, по слухам — сестры Дек-стры, запретили открывать окна, а в форточку не пролезла бы и сорока. Время тянулось и тянулось, будто монотонная заунывная песня; Целест тупо пялился в бледно-зеленый потолок, считал разводы трещин и дергал бинт на ноге. В результате бинт растрепался, заголив мокнущий ожог — тоже нудная и надоедливая боль. Когда Рони бочком прокрался в палату, Целест готов был обнимать его.

— Наконец-то! — Он соскочил с жесткой кровати. — У меня крыша едет… — Он осекся: в доме висельника не говорят о веревке, а ему следует поостеречься со словами о безумии. — Как Иллир?

— Плохо, — Рони потер виски и сел рядом. — Винсент говорит, он уже не придет в себя. А если Винсент ничего не может сделать…

Рони махнул рукой, от жеста повеяло такой безнадегой, что Целеста пробрал холод, несмотря на духоту.

— Кто такие «новые одержимые», Рони?

Блекло-серые глаза мистика напоминали мелкие серебряные монетки. Выражения — столько же.

— Мне не доложили, знаешь ли. В Совете собрание — часов пять уже, и они перепуганы, как мыши от кошачьего запаха.

«И не только они, — додумал Целест. — Ты тоже, верно? Один я ничего не понимаю. Хоть у всезнайки Тао выпытывай…»

— Да. Мне страшно. — Целест дернул плечом, когда телепат озвучил догадку; Рони смял в кулаке простыню. — И я тоже не понимаю. Иллир управлял Тиберием, а одержимый захватил Иллира, сознательно захватил. Разумные одержимые… это ведь неправильно, Целест?

— Неправильно, — эхом отозвался он, расковыривая влажную рану на ноге. Скривился: задергало, как от укуса осы, десятка ос. Разумные одержимые, Магниты-жертвы — сущий бред, но Совет примет меры, орден Гомеопатов не вчера зародился, а они — только солдаты. И палачи. О да.

Целест представил Вербену — ее танец-наваждение, лунные глаза и смуглую кожу, такую гладкую, что одновременно тянет подцепить зубами, надкусить, будто персик — и страшно прикоснуться, вдруг синяк оставишь. Она добрая фея в мире злобных колдунов. Ради Вербены Целест готов быть злобным колдуном.

— Как твоя нога? — Рони покосился на лохматую, достойную скорее нищего на паперти, чем воина, повязку.

— Ну ее. Курить хочу. Мне заплевали кислотой голень, а дышу-то я легкими — и все равно запрещают… где логика?

Рони слабо улыбнулся:

— Нет логики. Это верно.

Цитадель слыла «черным» местом, хотя стены ее были серы, словно тень в рассеянном свете, местом тайн. Но внутри тайны держались не плотнее, чем кольца на намыленных пальцах. Совещались второй день, а каждый новичок-Магнит и каждый вчерашний школяр из ученых уже сплетничал о том, что учителя Иллира свели с ума, а он захватил учителя Тиберия. Целест хмуро размышлял, придется ли ему раскидывать любопытных телекинезом или достанет обычных пинков. Когда Целест сбежал в келью и увидел Тао, оставалось лишь скрипнуть зубами и смириться. Рони забрался с ногами на свою кровать, забился в угол, взгляд его в кои-то веки выражал: «Забери его от меня».

— Вы все охренели? — рявкнул Целест, отчего восковожелтые уши китайца порозовели — но слабо, и он приветствовал хозяина кельи поклоном. — Что тебе еще рассказать… ты уж небось все знаешь!

— Вообще-то мы к вам, — вместо Тао ответил его напарник, мистик Авис — длинный тощий неопрятный тип, чьи сальные космы свешивались вдоль уныло-узкого лица и от грязи казались черными, хотя на самом деле Авис был шатеном. Ависа прозвали Вороной за мрачный нрав и манеру предсказывать недоброе; надо отметить — предсказания его сбывались нередко, что не добавляло Вороне популярности.

Неудивительно, что Рони в угол забился… да и Целе-сту это «мы к вам» не понравилось.

— Что значит «к нам»? — Тао и Авис стали «элитой» около года назад, не подселят же их теперь к Целесту и Рони… хотелось бы надеяться.

— Совет постановил увеличить стандартные патрули до четверок. Мол, два воина — лучше, чем один. И про мистиков то же, — пояснил Тао. И протянул короткопалую узкую ладонь для рукопожатия. — Теперь мы коллеги, Целест. Как никогда прежде.

Авис повторил его жест, и Целест посочувствовал напарнику: от Ависа пахло немногим приятнее, чем от гниющего заживо Тиберия… сравнение явилось неожиданно и заставило Целеста тряхнуть рыжими волосами, изгоняя его.

Нехорошо. Нехорошо помнить учителя отравленным зомби, как бы ни чесалась заживающая нога; портрет Тиберия развешан на всех уровнях Цитадели, и скорбят о нем не наигранно. Целест тоже любил учителя.

А Иллира, скорее всего, эвтанируют через неделю или две — вместе до смертного часа, звучит клятва Магнитов, в буквальном понимании мало общего со счастьем молодоженов. Рони уже оплакивает его.

Плохо.

— Коллеги. Что ж, пускай. Будем страховать друг друга, вот только где Совет наберет столько Магнитов? Вызовет из Пределов и остальных городов, что ли? — Наверное, не следовало обсуждать подобное с Тао, но Целест не мог остановиться. Он, по обыкновению, перегнулся через подоконник, прикуривая сигарету. — Мол, главное Виндикар обезопасить, а остальной Мир Восстановленный пропадай пропадом?

— Нет, — Тао улыбнулся во весь рот, счастливый, что наконец-то может сообщить неслыханную тайну. — Совет решил проситьпомощи у обычных людей. У Сената. Стражи, конечно, против одержимых продержатся не дольше тех новемцев, но у них есть оружие, и они могут нейтрасетью орудовать… лучше, чем ничего. И кстати, вам с Рони поручено доставить прошение.

Он положил на подоконник тонкую прозрачную карточку, стеклянную на вид. Она слилась с белым фоном. Авис занял место рядом с Тао — выше его на пару голов, смотрелся телохранителем — только чересчур уж худым.

— Ничего хорошего не выйдет, уж поверьте, — начал Ворона, и Тао показал ему кулак. Авис замолк, попытался найти поддержки Рони — мол, нашего брата-мистика не понимают, почитают чуть не «психами», но наткнулся на ментальный «заслон» и белобрысый затылок.

— Отправляйтесь сейчас, — Тао вздохнул, — жаль, что мы с Ависом не можем пойти с вами. Нам бы хотелось хоть глазком одним на Сенат изнутри полюбоваться. А Декстра хочет, чтобы вы сделали это вдвоем.

Он с ухмылкой уставился на Целеста. Из-за гладких черных волос и кожи древесного оттенка он напоминал куклу, и кукольной была усмешка.

— Кажется, я догадываюсь, почему. Тебя-то аристократы услышат, верно, Альена?

12

Сенат был близнецом-антиподом Цитадели. Многоэтажное строгое здание надзирало за Виндикаром и всей Империей, только если Цитадель Гомеопатов сера, точно плащ наемного убийцы, то власть Сената обозначалась черно-алым, горделиво, строго… и немного пугающе.

Целест не любил приближаться к просторной Сенатской площади (караул на каждом шагу и тишина, словно на плахе перед тем, как отрубят голову). Тао назвал Целе-ста по родовому имени, но сын Адриана Альены ничем не отличался от большинства горожан.

Власть уважали, безусловно. На расстоянии.

Что ж, теперь у них не было выбора.

— Я никогда не был внутри, — признался Целест. — Не то чтобы тянет сунуться.

Целест заметил, что Рони мучает некий вопрос: Рони теребил свой браслет — змеиные глаза тусклые, кобра спит, а звенья серебристо позвякивают. Он переключился с третьей на вторую скорость.

— Что-то не так?

— Зачем двое? Тао прав, ты — Альена. — Кажется, впервые мистик осознал кто его напарник, с кем он «сыграл свадьбу» пять лет назад. — Но я — нет.

— Вместе до смертного часа. Это закон, что выше законов Сената и аристократии. — И Целест вернулся к третьей скорости, а в памяти его всплыл совет Декстры отречься от всех имен, кроме личного.

На каждом из пяти углов Площади несли караул стражи. Рослые, стройные, в парадной черно-багряной форме, с непременной развевающейся мантией и пером на высокой шляпе — перо реяло на ветру, словно пламя свечи. В полуденных лучах сияло красное золото на погонах и кобурах. Целест прикинул, сколько толку от этих породистых псов в настоящей битве, представил таких вот раззолоченных типов среди гари, пепла и трупов, с баллонами нейтрасети вместо инкрустированных кораллами револьверов… издал ехидный смешок.

— Не суди по облику, — заметил Рони. Он всматривался в стражей: искал соотечественников. Северные Пределы славятся статными красивыми мужчинами — пухлый коротышка-мистик исключение из правил. Может быть, кто-нибудь узнает его?..

Их остановили дважды: пост на площади и около центрального входа с высокими ступеньками и гладкими дымчатыми колоннами. Оба раза змеиные браслеты служили пропуском… и отпугивали, как не отпугнула бы живая гюрза.

Стражи ничем не отличались от всех остальных в своей «любви» к Гомеопатам и Магнитам в особенности.

Переступив порог, оба синхронно зажмурились: из черных сводов кругло мигали лампы, мириады ламп. Целест вспомнил, что здание Сената именуют «домом без теней». Очередная метафора, за которую стоит заплатить ресурсом электростанций. В остальном святая святых Винди-кара оказалась аскетичнее подземной тюрьмы. Черный камень и белое люминесцентное зарево — ничего кроме.

Целест набросил капюшон мантии, и Рони быстро повторил его жест.

— Вверх, — предположил Целест на правах «тебя-аристократы-послушают» — избранного. Эхо разбежалось по многоглазым стенам. — Наверное.

Они поднялись по сияющей лестнице, ступили в длинный коридор, финалом которого были двери с гербом Эсколера — восходящим солнцем из похожего на цветочное мыло розового агата.

— Туда, — ткнул пальцем Целест.

Сенат был близнецом-антиподом Цитадели, но совещались здесь так же, как в Совете, разве не собирались задерживаться дольше положенного. Очередные стражи воздвиглись перед незваными визитерами.

— Мы от Гомеопатов. — Пока Целест ничего не видел за широкими плечами крепких парней. Эффект смазан, конечно, — а жаль, Целесту бы понравилось с первого шага выступить перед отцом.

— С важным известием, — зачем-то добавил Рони.

Главная палата тоже была черной и тоже ослепляла —

архитектор не внял эклектике Виндикара и выдержал здание Сената в едином стиле. Люди за прямоугольным столом из обсидиана носили пурпурные мантии и не отбрасывали теней.

«Мы — тени», — Целест одернул собственное серое одеяние.

Отца он увидел сразу. Во главе стола, узкие губы поджаты, лицо кажется монохромной кожаной маской. Целест устремился к нему под колючими, как ежевичные заросли, взорами; абсурдно испугался запнуться или поскользнуться на мраморном полу. Выставить себя шутом.

— Ой, — выдохнул Рони, и Целест действительно чуть споткнулся. Он обозлился: ни раньше, ни позже вспомнил напарник, что нужно проявить эмоции, но в следующую секунду заметил много левее от Альены-старшего… Элоизу.

«Вот оно как? Выбрала политику? — Моргнул золотистыми ресницами. От яркого света, не более. — Матери бы не понравилось… но отцу — да».

— Официальный запрос от ордена Гомеопатов верховному правлению Мира Восстановленного — империи Эсколер и ее столицы, города Виндикар, — скороговоркой проговорил Целест. На гладкий стол легла, впитывая не-цвет, карточка.

Гонцы вытянулись по стойке «смирно», подражая солдатам у входа — неудачной копией: Рони любовался на Элоизу, а у Целеста немилосердно зачесался нос. Стараясь отвлечься, он пересчитывал членов Сената — высшая аристократия, совет Тридцати. Помимо Элоизы он узнал красногубого паренька, чей мобиль бесславно потонул в новемской луже.

«Мир тесен…» — Целест все-таки шмыгнул носом. К своему и, кажется, Элоизы стыду. Остальные подчеркнуто не заметили — в первую очередь отец; Адриан Альена кивнул стражу, чтобы тот загрузил инфокарту в проектор.

Из пола с тихим скрипом выдвинулся экран, вмонтированный в каменную подставку, а назойливый свет совиных глаз-лампочек померк, оставив после себя мигрень и резь в пересохшей сетчатке; неудивительно, что совещания Сената длятся час-два — не более. Трудно без теней.

Проектор исказила рябь, а потом предстали старые знакомые — четверо; дежавю эпизода в камере, разве недоставало ядовитых лиан нейтрасети. Нос смилостивился над Целестом и больше не чесался, зато заныла больная нога; он проклинал чей-то злой умысел, закон подлости и самую судьбу. Хотя — хуже, если бы приходилось, как Элоизе, заседать в компании отца и двадцати восьми напыщенных типов.

Честное слово, судьбы мира не стоят зудящей голени.

На мониторе выступал Гораций. Запинался и теребил знакомое пенсне, словно его заставляли говорить, угрожая расправой. На заднем плане сложила руки на груди Декстра, под кожей подрагивали резко очерченные, как у атлета, мускулы. Винсент подниматься с кресла целесообразным не счел, а ученый-Флоренц явно дожидался своей очереди.

Гораций просил помощи. Просил денег — на «многократно усиленное производство нейтрасети ввиду острой необходимости оной», просил людей из стражи, вплоть до «введения комендантского часа для мирного населения». Мол, «упростит патрулирование Магнитами общественных мест».

Целест сравнил речь с монотонным стрекотанием сверчка.

«Черта лысого добьются». — Он покосился на напарника, но Рони уставился в пол, словно изучал карту острова сокровищ.

— Мы вынуждены запрашивать столь радикальные меры, — в финале взял слово ученый, — поскольку у нас имеется версия, что «разумные одержимые» не есть проявление непосредственно болезни. — В отличие от теоретика, говорил Флоренц гладко, но тут слышимо проглотил слюну. — Не хотелось бы делать преждевременных выводов и пугать вас, уважаемые господа сенаторы, но… Лично я и несколько коллег склонны предположить появление так называемого Амбивалента.

Экран запестрел серыми бликами и погас, зато в зале поднялся шум.

— Амбивалент! — стукнул кулаком по обсидиану широкоплечий аристократ, обладатель благородного «римского» профиля. Щеки его приобрели охряной оттенок, под цвет одеяния. — Антинаучные выдумки! Они попросту выбивают из нас деньги!

— Кому нужны мусорщики, не способные вычистить помойную яму?! — поддакнул тонкий юношеский голос, Целест хранил «стойку смирно» (пока) и только догадался — красногубый вякает. — Разогнать этих Гомеопатов…

— И кто будет ловить одержимых? — теперь девичий. Рони приглушенно выдохнул: наверняка молился своей Элоизе. — Может быть, ты, Кассиус?!

— В любом случае, требования недопустимы. Запрос о «новом виде» эпидемии уже поступал, мы узаконили пытки в Цитадели…

— Но если Амбивалент…

— Антинаучные бредни!

— …вызовет недовольство и бунты!

— …заговор! Гомеопаты намерены захватить власть!

Рони потерял нить разговора. Смысл распался на

пульсацию образов, хаотичных, будто молекулы в броуновском движении. Поначалу болезненная игра светотени, потом Элоиза — она теперь не просто дочь Сенатора, но часть высшей власти; далекая и чужая, как звездные боги из старых легенд. Сумбур накатил пыльной бурей, а Рони запутался. Он поставил «блок» и смежил веки.

А потом очнулся. Блок действовал от всех, кроме напарника — узы Магнитов крепче любовных, осязаемее кровных. Целест сжал кулаки так, что костяшки готовы прорвать кожу, а потом проступили иглы, и Рони прикоснулся к запястью между шипами — там, где колотился пульс.

— Выбивают деньги? Захватить власть?! — Целест высвободился, потряс кулаками. — Вы не поняли?! Прежде мы «отстреливали» бешеных зверей, а теперь сражаемся с идеальными убийцами — вот кто такие разумные одержимые. Они способны захватывать Магнитов… — Он сбился. — Вы сидите здесь, с этими дурацкими лампочками и за толстенными стенами, а мы вот разбирались с эдаким. Разумным. Проклятая сволочь вывернула мозги наставнику мистиков. Моего учителя превратил в кусок ходячей дохлятины.

Целест чиркнул лезвием по столу. На обсидиане осталась зазубрина.

— Подавитесь гребаной властью! К черту ее! Нам нужен Мир Восстановленный — и только он, а вот вы получите трупярни и руины, потому что не видите дальше собственного носа. Вы не были на улице Новем. Задворки, верно? Вам плевать на отчеты — погибло сто человек, двести, какая разница — ваши задницы в безопасности! Пока сами не взбесились…

Шипы описали кульбит перед лицом Адриана Алье-ны. Двое его соседей отклонились, едва не перевернув тяжелые золоченые стулья, но Верховный Сенатор даже не сморгнул.

— Забываетесь, молодой человек, — сказал он. Тоном отца, что журит сына за неприличное поведение. Целест захлебнулся новым выпадом, как-то сник. Костяные лезвия стьщливо поползли под кожу.

— Извини… те, — пробормотал он. — Но я говорю правду! Рони может показать, как оно было, — он подтолкнул вперед мистика, — Рони, покажи им!

Молчание опешивших сенаторов сменилось гулом. Одержимые далеко, а мистик-«мозгожор» — вот он, рядом. Отмахивались — убери его, словно заставляя защелкнуть намордник бойцовскому псу. Рони плотнее надвинул капюшон. Нет, он не собирался «показывать».

— Вы закончили, молодой человек? — осведомился Сенатор; он сцепил пальцы в плотный узел — это наверняка причиняло боль вспухшим артритным суставам, но Адриан Альена не подал виду. — Теперь позвольте ответить на ваши претензии.

Экран загорелся снова, Целест различил карту Эсколе-ра — Мира Восстановленного. От центра Европы и на юг, холодный север пестрел белыми пятнами, как и Черный континент, и бывшая Австралия. Пределы — так именуют выжженные под корень территории; люди живут и среди развалин и пустырей, а Цитадель посылает туда Магнитов, но вместо цивилизации — натуральное хозяйство, средневековье по соседству с высокими технологиями.

Пределы, впрочем, померкли и стыдливо исчезли с карты. Адриан Альена заботился в первую очередь об Империи.

— Вы знаете историю, молодой человек? Современный Эсколер — это бывшая Европа, он же единственный на данный момент оплот знаний и разума. Но Эсколер — разнородная масса: сюда приходят из разных земель, и пришельцы хранят различные верования, традиции, а порой и вражду. Вы никогда не покидали Виндикара. — Он смерил Целеста с головы до ног, и тому почудилось — снова облили ядом. Незажившую рану плюс десяток свежих. — И вы, очевидно, незнакомы с политической и экономической ситуацией. С тем, что постоянно вспыхивают мятежи и восстания, а уж обычным разбойным бандам — работорговцам, наркодилерам и прочим — и вовсе счету нет. С тем, какими силами мы удерживаем стабильность и мир. Целая Европа, молодой человек, когда-то — несколько десятков государств, теперь — единое целое… вы всерьез думаете, будто у нас есть возможность заняться еще и проблемами Гомеопатов?

Экран погас, а лампы зажглись. В седых волосах Сенатора мелькали серебристые блики от многочисленных «глаз». Собственные его глаза были иззелена-золотыми.

— Орден Гомеопатов всегда справлялся самостоятельно. «Орден Гомеопатов отделен от власти, не вмешивается во внутригосударственные вопросы», — и говорил он, словно чеканил золотые монеты, звонкие и полновесные. — Сенат не станет нарушать статус-кво. Мы однажды пошли вам навстречу, разрешив пытки одержимых в Цитадели, хотя и в прошлый раз внятных объяснений данным мерам не последовало. Народу это не нравится, и нельзя испытывать его терпение бесконечно. Впрочем… дополнительные финансы на производство нейтрасети вы получите. Я ответил на ваши вопросы, молодой человек?

«Я твой сын!» — едва не заорал Целест, из всей речи — логичной, правильной (никто не любит Гомеопатов, а Магнитов и вовсе ненавидят) он выхватывал обращение «Молодой человек». Чужой.

Выродок, нелюдь, мутант.

«Ну же, папочка, назови меня… уродом, к примеру!»

Он полуотвернулся. К Элоизе, но девушка молчала — не имела права говорить. Сенат — это тридцать избранных, но решает глава. Элоиза заслонилась обеими ладонями, напомнив Целесту детские игры в «я тебя не вижу», а поверх рассыпались волосы.

В доме без теней — каждый тень.

— Да, — сказал Целест. Шипы торчали из его светлой с золотистым пушком кожи, кое-где ползла кровь, скапливаясь в сжатых кулаках. Руки Целеста напоминали пурпурные розы. — Я передам Совету Гомеопатов ваш ответ, господин Верховный Сенатор. Но… у меня еще личная просьба.

— Какая же?

— Вычеркните мое родовое имя, господин Верховный Сенатор. Я больше не Альена.

13

Ступеньки предательски морозили — мрамор холодный камень. Говорят в народе, мол, из мрамора сердца аристократов… А сидеть у подножия здания Сената — ничуть не удобнее, чем на грязных булыжниках Пестрого Квартала, в нищенских лохмотьях выпрашивая милостыню.

Целест раздавил третий окурок и выкинул его на чистую площадь. Стражи наблюдали за ними — мрачно, словно вороны на ветках, но не прогоняли.

Рони держал Целеста за руку, и она все более напоминала плотный розовый бутон — стиснутые лепестки пальцев, иголки, клейкий металлоидно пахнущий сок. Рони оцарапался, заставляя Целеста расслабить сжатые спазмом мышцы. Несколько капель крови сползли по кромке шипа, достигли кулака-венчика и, опав, затушили окурок.

«Если бы не рука — он бы заплакал», — подумалось мистику.

Целест молчал. Губы его припухли, он грыз их, словно промахиваясь мимо мягкой бумаги фильтра; на самом фильтре зияли глубокие ямки.

Рони достал из кармана мятый платок и стирал кровь с предплечья Целеста. На ступеньки изредка капала кровь. Заморосил тусклый, не ко времени осенний дождик, и размазал алое по прожилкам мрамора.

— Целест, — сказал Рони, — нужно домой.

— Твои родители мертвы, — ответил тот; волосы намокли, потемнели до темно-бронзового отгенка, пряди прилипли к щекам, напоминая кровавые потеки, — но ты для них был и остался сыном.

Целест вырвал руку и ударил по ступеньке, выбивая из мрамора крупинки. Пара игл также треснули, сломанные они напоминали когти гигантского зверя.

Монстра.

— Сенат не вмешивается… ты слышал? Им плевать на нас, плевать на одержимых — перебей они хоть пол-Империи… Пойти на поводу у Магнитов — еще чего! А знаешь почему, Рони? Потому что нас ненавидят. Этот толстогубый Кассиус так и обозвал — мусорщики, мол. Мы разгребаем дерьмо, и от нас воняет. Никто не любит мусорщиков, а тем более мусорщиков-уродов. Декстра права. На черта мне родовое имя, если для отца я «молодой человек»?

Рони кивнул. Он вспомнил разговор — в темнице, когда Целест объяснял про распятого бога, у столба с Вербеной-рекламой и полыхающими искрами; Целест повторял, что Магниты не нуждаются в чьем-либо одобрении. И в любви тоже.

«Ты хорошо обманывал… себя в первую очередь».

— Тебя любят, Целест.

— Кто? — Он смял пачку из-под сигарет, а когда закашлялся, у рта полыхнуло бледно-зеленым пламенем; Целест напоминал дракона. — Мать, может быть? Она носила по мне траур, а когда прихожу, встречает, словно фамильное привидение.

Рони расправил платок, начал обматывать вокруг исцарапанного предплечья. Узел получился кривоватым. На белом фоне проступили костяные шипы и несколько пятен.

— Элоиза. И Вербена. — И предупреждая недоверие: — Эмпаты не ошибаются, Целест.

Шипы медленно скрывались под хлопчатобумажной тканью и кожей, а дождь раскачивался, словно свинцовый колокол, — от тихих перезвонов к гудящей ярости, от слабо моросящего — к ливню. Целест и Рони спускались к мобилю, когда из здания Сената выбежала Элоиза.

— Постойте!

Она нырнула под ливень, словно с моста в реку; строгий серый костюм намок до черного вдовьего — или символичного — оттенка, и тоже струились кровавыми потеками рыжие волосы. Рони вздрогнул от сходства брата и сестры — несмотря на разницу в два года, они казались близнецами. Элоиза едва не запнулась на ступени, дернула Целеста за подол мантии.

— Ты — чего — творишь — идиот?! — зашипела она.

Целест высвободился. Глянцевые ногти Элоизы

скользнули по грубой ткани; он продолжил идти.

— Нет уж. — Элоиза силой развернула брата к себе. — Довольно того, что ты отрекся от…

«От меня», — недоговорила она.

— …Зачем? Как понимать твою выходку, мальчишка?

Звякнул браслет — змея на нем язвительно осклабилась. Через «повязку» проступали красно-коричневые пятна.

— Мальчишка? Спасибо, не «выродок». Не я отрекся, Элоиза. Отец объяснил — вы, мол, псы, вот и занимайтесь песьей грызней. И незачем из-за собачьего брехания тревожить людей. Что ж, мы перегрызем глотки и этим «разумным одержимым», пускай Магнитов после этого не останется вовсе…

— Дурень! — Пощечину Элоиза приложила с оттяжкой, так что голова Целеста дернулась под неестественным углом. Он потер щеку. — Отец просто сказал, что ты ничего не понимаешь в политике. Так и есть, между прочим, иначе ты не устраивал бы истерик…

— Зато понимаешь ты, сестренка. — Целест продолжал тереть щеку, и подсохшая, но размоченная водой краска с руки расцветила лицо вдвое ярче, будто он накрасился дешевыми румянами. Рони стало неуютно, словно подсматривал в чужое окно. Довольно того, что он, как телепат, слышит мысли — более чем мечталось бы; свидетельствовать семейные раздоры не намерен. Зато хотелось сказать Элоизе — я понимаю, я все понимаю, у каждого своя правда, но я на твоей стороне… на чьей? Близнецы со схожей аурой, сейчас они чужие.

— Ты была там, не так ли? — продолжал Целест. — Могла замолвить словечко…

— Прости. Не могла. Решение за Главой, и никто не вправе оспорить…

— А как там твоя идея насчет шоу? Противоречит официальной политике Эсколера?

Элоиза ждала этого вопроса. Она выдохнула с облегчением, словно брела по узкому мосту над бездной, и вдруг ступила на широкую равнину.

— Нет, — улыбнулась она, — Чернь… как и большинство аристократов, чего уж там, — боится вас, боится тех мер, которые вы предлагаете, и предпочитает закрыть глаза на ваши предупреждения. Но… Ты ведь помнишь, кому поклоняется Виндикар?

Целест открыл рот. Нужно протестовать и не сдаваться — Элоиза теперь одна из них, из Сената… его сестра. Любят его. «Элоиза. И Вербена».

Достаточно.

— Танцующей богине, — был риторический ответ. Целест хмурился, но в уголке рта притаилась улыбка.

— Вот именно. Если она попросит помощи — пусть и от имени Гомеопатов и воинов их, Магнитов, ей не откажут, — Элоиза прильнула к плечу брата, и Рони потупился. — Кстати, ты знаешь, кто такой этот Амбивалент, которым запугивали Сенат?

Они переглянулись — втроем.

— Я попробую выяснить, — неуверенно сказал Рони, — при Цитадели есть библиотека, в крайнем случае спрошу у наставника…

— А я видела кое-что. — Элоиза нахмурилась, намотала на палец рыжую прядь. Мокрые волосы пахли цветочной пыльцой, и, стоя рядом, Рони тайком втягивал этот запах — будто воруя его. — Помнишь диски… Целест, ты должен помнить. Когда вы приволокли Вербену…

— Из Архива. Да. Сто лет назад. Слушай, я думал… они потерялись?

— Голова у тебя потерялась. — Элоиза смерила брата торжествующим взглядом. — Правда, на них почти все зашифровано, но этот термин попадался. Ох, ладно… мне пора, да и вам нечего мокнуть. Передавайте ответ своим Гомеопатам, да поаккуратнее — говорят, глава воинов способна выжечь весь Эсколер одним взглядом, а старший мистик — превратить в кретинов с размягченным мозгом… впрочем, особенно стараться ему не пришлось бы. И держите плюс два в уме. Ага?

— Ага, — повторил Рони. Целест уже сокрылся в мобиле, а он все всматривался в серебристую ткань дождя, за которой исчезла Элоиза. Целесту пришлось поторопить его.

14

В тесной и скромной, по сравнению с «домом без теней», комнате Совета Целест держался с отстраненным спокойствием, и так же доложил резолюцию. Слова, слетая с губ в затхловатую сырость Цитадели, рассеивались кляксами, словно кровь на повязке.

Главы переглянулись. Привычно вспорхнуло золотистым мотыльком пенсне Горация, резко черкал пометки в пожеванном блокноте Флоренц. Винсент был не эмоциональнее карпа, глубоководного и медлительного.

Целест впился взглядом в Декстру. Неопалимые волосы потемнели до бархатно-гранатового, а губы она сжала так, что казалась вовсе лишенной рта.

«Я отказался от родового имени», — почти добавил Целест, а вместо этого спросил:

— Что такое Амбивалент?

— Теория ученых. Требующая подтверждения, недоказанная теория. — Гораций опередил остальных. Целест почему-то вообразил кривенького и помятого человечка с мечом в руках — меч слишком тяжел для куриных лапок, но Гораций упорно размахивает им. Сражаясь с… с Флоренцем? Или со всеми ними?

«Раскол внутри Гомеопатов?»

— «Антинаучные бредни»? Так говорили в Сенате.

— Теория, — подчеркнул Флоренц. Меч рухнул в пыль. — Одна из гипотез. Признаться, мы надеялись, что она подействует на Сенат… но нет так нет.

«Вы ведь и не ждали иного? Отправили меня и Рони, поставили галочку, и все…» — Он облизал губы, проглатывая привкус кислого молока.

Декстра сделала ему знак: свободен.

Ходы, переходы и ответвления внутри Цитадели напоминали муравейник. Раз в неделю в них терялся малыш-новичок, находили его запуганным и частенько — зареванным; давным-давно следовало запереть пустующие кельи и целые ветхие коридоры из шершавого камня, но выстроенная много десятков лет назад башня одичала, как и окружающий ее сад. А закоулки годились для разговоров.

Тао перегородил путь Целесту, вынудил отступить в L-образный тупик. Целест раздраженно напомнил о дежурстве — через полчаса между Серебряной улицей и проспектом Риан, знаменитом клубами и магазинами для богатых мальчиков и девочек.

— Я помню. — Тао сгустил воздух в щит — попытка Целеста отодвинуть помеху с дороги провалилась. — У меня лишь один вопрос.

«Об Амбиваленте?» — проклятая «легенда» не выходила из головы. Дергала свежими ранами на руке. Кто — или что такое эта «гипотеза»? Элоиза обещала помочь, упоминала диски, про которые Целест пять лет как забыл… совпадение? Шутка? С нее станется.

Целест вспомнил, как сестра бежала за ним по дождю.

Если шутка… то скверная.

«Она любит тебя».

— Ну?

— Ты правда отрекся от родового имени?

Целест вытаращился на китайца, будто тот объявил, что добровольно возвращается в родные Восточные Пределы, к развалинам храмов и одичалым кочевникам.

— Откуда…

— Значит, правда. — Тао похлопал Целеста по плечу, для чего ему пришлось вытянуть руку на всю длину.

— Какая тебе разница? — «сейчас точно упомянет Ам-бивалента». Целест спрятал руки в карманы, некрасиво задрав мантию. Надо не думать о проклятой «гипотезе», иначе все мистики Цитадели уже к утру вытащат из него ненужные подробности. Рано. Сначала нужно разобраться самим.

«Согласно первого параграфа Устава Гомеопатов»…

— Мне — никакой. А вот им. — Тао ткнул указательным пальцем в облезлый потолок, покрытый оспинами мокрых пятен и морщинами трещин. — Им — да. Пока ты был Альена, ты был ценнее… Гордость — сестра глупости, а?

— Да пошел ты. — На сей раз Целест оказался проворнее, он оттолкнул китайца. — Не понимаю, какого дьявола ты докапываешься…

— Я теперь в твоей команде, рыжий. Что ж, ты прав — мне есть разница. Аристократом и его командой пожертвуют в последнюю очередь… а смертей скоро будет много. — Тао обогнул его с ловкостью ласки. Целесту мерещились слепящие лампы и холодный промозглый ливень, и иглы в собственных руках.

— Ворона накаркал?

— Авис — мистик-ясновидящий. — Тао прищурился, отчего глаза его слились с лицом, в точности как губы Декстры. — Ворона или нет, он не ошибается.

Целест тряхнул головой и провел по еще влажным волосам.

«Уничтожить. Разумные одержимые. Амби… пункт четыре дробь два, Магнит обязан принимать вахту в указанное распорядком время, опоздание более чем на пятнадцать минут квалифицируется как нарушение десятого уровня и влечет за собой…»

Целест преодолел десять или пятнадцать метров до шумного общего коридора. Мимо пробегала стайка малышей-новичков, громко хвастаясь способностями. Новоявленный воин демонстрировал гидрокинез, отчего в выбоинах на полу плодились лужицы. Перекричать ребят Тао не удавалось, и Целест был готов благодарить каждого из них.

Он высушил несколько лужиц и одобрительно кивнул гидрокинету — мол, продолжай, и получится настоящий водный смерч.

— С чем его и поздравляю. Можешь прятаться по углам Цитадели вместе с Вороной, а я — на дежурство.

…Возвращались поздно, порой — заполночь. Дни наступили холодные, бабье лето стыдливо вытрясло из кармана зеленые и желтые листья и сбежало, уступив промозглым холодам. Приходилось кутаться в теплые зимние мантии; каждое дежурство Целест делал мысленные ставки — свалится с температурой или выдержит. Дождь просачивался сквозь плотную ткань, жабьей лапой трогал кожу.

Вахты удлинились вдвое — шесть часов против трех обычных. После недели подобного графика взвыла вся Цитадель, и Совету пришлось объяснять то, о чем прежде шептались. Готовность альфа, обострение и новый вид эпидемии. Одержимых, впрочем, ловили успешно и успешно же домучивали — в зловонной камере пыток и на прозекторских столах ученых. Впрочем, за неделю «строгого режима», как прозвал новый распорядок Тао, а с его легкой руки — вся Цитадель, объявились только двое безумных разрушителей, оба в порту. Одного поймали за полчаса, второй успел взорвать склад с привезенным из Южных Пределов бананами, кокосами и манго, и пол-города наполнилось приторным ароматом фруктового пепла, а когда «повара» приволокли, спеленатого найтрасетью, он причмокивал и обещал съесть всех под мандариновым соком. Разбежалась перепуганная мелюзга, но Магниты постарше и бровью не повели. Оказалось, к разумным одержимым привыкнуть проще, чем к удлиненной вахте.

А Целест думал о Вербене. О матери (что она сказала, когда отец сообщил ей про выходку сына… если сообщил!), об Элоизе, таинственном, черти бы его драли, Ам-биваленте и дисках (почему сестренка молчала о них столько лет? Или просто забыла, не думала, что пригодятся?) — тоже, но в первую очередь о Вербене.

Она поймет. Еще — Рони, но Рони не считается: во-первых, эмпат, во-вторых — напарник. Целест представлял, как скажет Вербене: «Теперь я — как ты. Только свое имя. Но твое стало именем богини, может быть…»

Здесь его мысленная фраза прерывалась. И Целест оттягивал визит домой, отговариваясь усталостью, опасением наткнуться на отца — ворохом отговорок, бесполезных и дурно пахнущих, вроде чешуек дохлой рыбы. Он страдал бессонницей и под монотонный перестук дождя долго рассуждал, пялясь в низкий темный потолок: рано, родители должны успокоиться, а Вербена занята не менее Магнитов — она выступает во всех театрах, и кажется, сейчас вообще не в Виндикаре. Рони кутался в тощее одеяло и молчал.

Как обычно.

Были дожди и было растянутое в обыденность серое время.

В конце концов Вербена пришла сама.

Первым ввалился почему-то Авис, встряхивая вытянутой на манер зеленой груши головой, и объявил: «К тебе гости, рыжий». Целест только переоделся после дежурства, вывесил за окно промокшую мантию и выстиранные джинсы, а Рони любовно выгребал из карманов купленные неподалеку и еще горячие жареные каштаны и раскладывал их на кровати, подстелив лист бумаги. Гостей они не ждали.

Авис подмигнул с самым заговорщическим видом. Целест охотно выгнал бы его пинком — парочка из сплетника и Вороны надоела до зубовного скрежета на работе; следом порог переступила закутанная в темно-индиговый плащ фигура.

Потом фигура откинула капюшон, и Целесту пришлось хвататься за подоконник.

— В-вербена? Но…

«В Цитадель не пускают чужаков! Никого, кроме Гомеопатов…»

— Как ты…

Волосы Вербены были собраны в строгий конский хвост, но знакомая заколка поблескивала. Как всегда. Ничего не меняется, несмотря на «разумных одержимых» и… и дождь.

— Привет, Целест, Рони… Меня пропустили, а господин Авис согласился проводить сюда, — улыбнулась девушка. — Ты ведь не против, Белка?

— Я… нет. — «Кроме Гомеопатов и богини Виндикара». Целест обогнул ухмыляющегося Ависа и обнял Вербену.

— Прости, что пропал. Я…

Он замолк, словно захлебнувшись словами. Объяснения и длинные фразы, повторяемые еженощно, расплавились в диафрагме, как топленое масло. Вербена была холодной — замерзла на улице, хотя и надела под плащ шерстяную кофту с аляповатым желто-красным рисунком; Целест обнял ее, пытаясь согреть, и уткнулся носом в пахнущие цитрусовыми духами волосы.

— Пойдем-ка. — Рони прихватил горсть каштанов, они обожгли пальцы. Большая часть осталась Целесту и гостье. Авис упирался с полсекунды, но потом подчинился коротышке-собрату.

— Мы лишние, — прокомментировал Рони уже за дверью.

— Но это же…

— Вербена-танцовщица. Я знаю.

«Я знаю ее пять лет».

— Хочешь каштанов?

— Отвали, — буркнул явно разочарованный Авис, ссутулился более обычного. Но несколько темнокоричневых плодов все же зачерпнул костистыми пальцами, прежде чем хлопнуть дверью собственной кельи.

Рони постоял немного, а потом выбрал левый фланг узкого коридора и выщербленные сотнями ног ступеньки.

Целест не заметил, как их оставили наедине. Обнимал Вербену, делясь теплом, — девушка дрожала, и он окутал себя и ее облаком жара, почти спонтанно, словно мальчишка, едва научившийся контролировать дар. На смуглой коже Вербены румянец напоминал червонное золото, она с явной неохотой расцепила объятия.

— Ты такой хороший. Только глупый.

Целест не был телепатом, и уж тем более ясновидящим, но ожидал чего-то похожего. Уставился мимо Вербены, на обшарпанную стену, где сонный осенний паук запутался в своей же паутине.

— Элоиза? Она попросила прийти ко мне, да? Мы же все обсудили…

— Не Элоиза. Госпожа Ребекка, — перебила Вербена. Целест подумал, что глаза у нее еще и оттенка паутины. Он сел на кровать, зажав ладонями голову. Он так рад, что Вербена пришла. И так… страшно? Горько?

Глупо.

— Я не глупый. Слушай, я не собираюсь. Обсуждать.

Вербена оказалась рядом, и когда обвила его —

и впрямь на манер гибкого растения, Целеста продернула дрожь до позвоночника, а язык во рту стал толстым и неуклюжим. Он обругал себя: как будто впервые… с Вербеной… с девушкой… с девушкой-Вербеной.

«Она взрослая», — внезапно понял он.

— Госпожа Ребекка просто хочет поговорить с тобой, — сказала Вербена; она потерлась щекой о его щеку, а Целест со стыдом прикинул — брился в последний раз дня два назад, должно быть, Вербене неприятно царапаться о рыжую щетину. — Она не осуждает. Она понимает. Просто поговорить, потому что… потому что она твоя мать, Целест.

— А ты? — Целест обнял Вербену за талию, но оказалось неудобно, и ладонь сползла ниже. Он отдернулся, схватил каштаны (спасибо запасливому, как суслик, Рони!), будто оправдываясь.

— Что мне за дело до родовых имен? — усмехнулась Вербена. — А ты для меня просто Белка. И пришла я к тебе не по чьей-то просьбе. Я пришла… потому что хотела. Давно хотела. Прийти к тебе.

«Ко мне». — Целест моргнул. Протянул угощение.

— Я поговорю с матерью.

— Обещаешь?

— Обещаю.

Вербена схватила его за плечи и по-птичьи клюнула в губы, больно стукнувшись носом. Коротко хихикнула, и Целест успел зачарованно (словно наблюдая за танцем — весь Виндикар, вся империя Эсколер зачарованы Вербеной, а она — здесь, в келье Магнита) оценить новый прилив румянца. Они одновременно рассмеялись, а по полу рассыпались всеми забытые каштаны.

Со второго раза получилось. И губы у нее оказались сладкими.

«Она ребенок!» — вскрикнул какой-то из внутренних голосов Целеста, но замолк прежде, чем досадить и все испортить.

Не ребенок. Взрослая, совсем взрослая — лунная дева, богиня; Целест ощутил собственный жар — от паха по венам, животу, рукам; он вливал его в Вербену, и девушка изогнулась, скидывая сначала свитер, потом джинсы, и…

— Ох, черт, — проговорил Целест, чувствуя себя подростком: лишь бы не опозориться. Он однажды видел ее обнаженной — только однажды: с поры притона «Кривоногого Джо» выступления Вербены приобрели не только изящество, но и целомудрие.

Она теперь другая. Груди небольшие, по-прежнему острые, с маленькими сосками. Такая тонкая кожа, такая…

— Черт.

Они ведь друзья. Вроде. Хотя Целеста и преследуют сны — двойники того, что происходит теперь. Но друзья. И вообще, она ведь… в смысле…

— Ты же… Вербена, ну…

— Девственница. И чего? — дернула плечом (когда плечи из угловатых и костлявых стали женственноокруглыми? Давно. Наверное. Целест не позволял себе замечать то, что знал весь прочий мир!).

— Ну… — Целест облизал пересохшие губы. Он хотел объяснить — так неправильно, она — лучшая из танцовщиц, она — королева Виндикара, выше Сената и уж точно выше каких-то там убийц с паранормальными способностями. Но Вербена оказалась сверху, сжимая его бедра сильными смуглыми ногами, и наклонилась, принося в дар поцелуй. Перехватив блик желтоватой лампочки, замерцала, точно расцветая, та самая заколка. Целест подумал о символах, судьбе… а потом уже не думал вовсе.

«Эта девчонка все решает сама». — Целесту оставалось только покориться. И быть ласковым. Осторожным и ласковым.

И самым счастливым на свете.

Чуть позже вспоминалось, как он и Рони попали на ее выступления в Гранд Театре — Вербена уже была… как это называли в старину? «Звездой?» Скорее луной — звезд много, и не всегда отличишь одну от другой, а луна — единственная. Целест и Рони дежурили в Театре, и кажется, именно тогда Тао уверился: имя Альена чего-то означает даже в Цитадели…

Рони тогда поразился Театру: сооружение напоминало кусок рафинада, искрилось вплавленным в стены кварцем, неправдоподобно-праздничное в строгом черно-алом городе. Перед Вербеной сыны благородных фамилий падали на колени, и несли ей — корзинами, миниатюрная девушка целиком бы туда поместилась, — розы, гиацинты и орхидеи с густо-фиолетовыми бархатными лепестками.

Ее танец… завораживал. Как обычно. Кажется, Рони тогда повторил свой непонятный для не-эмпата (хотя Целесту он пытался объяснить, в меру словарного запаса) комплимент — «воплощенная».

А в эбонитовых ее волосах мелькала заколка в виде распушившегося венчика вербы. И Целест знал, что простенькое украшение неизмеримо дороже тяжелых рубиновых ожерелий, алмазных россыпей-колье и платиновых серег с изумрудами, что дарят Вербене поклонники.

В конце концов, после третьего «биса» и поклонов, она потащила с собой за кулисы именно их — Магнитов, а его, Целеста, обнимала… почти так, как сегодня.

Почти.

Тогда он не решился. А теперь… все на своих местах.

— Я люблю тебя, — сказал он.

Вербена прижалась к его груди теплой щекой.

…В библиотеке дежурил новичок из теоретиков — заспанный и неловкий, он выронил замотанные скотчем очки и близоруко уставился на Рони.

— Я… ненадолго, — поспешно проговорил тот, и скользнул вглубь, между пахнущими древесиной, пылью и горечью стеллажами. Библиотека Гомеопатов могла соперничать с Великим Архивом, во всяком случае, Рони оценил ее именно так — лабиринт массивных, но согбенных под грузом книг и дисков полок; разноцветные корешки — новые и затрепанные, с торчащими из ветхой ткани нитками; засвеченные коричневые пленки, похожие на ссохшиеся волосы мертвецов, и запечатанные бобины с перфокартой. Громоздкие шкафы взирали на мистика с высоты трех метров, и он ощутил себя лилипутом среди великанов.

— Ну… начну с буквы «А», — пробормотал Рони себе под нос.

Он вскарабкался по треугольной стремянке и принялся методично отбирать книги с дисками. Львиную долю занимали труды мудрецов и философов, от первых же строчек Рони засыпал и рисковал свалиться с лестницы. Таинственный Амбивалент, впрочем, не упоминался, зато теологи и ученые спорили — является ли эпидемия карой или просто болезнью, насколько гуманны методы Гомеопатов и «воинства оных, именуемые Магнитами».

Попадались истории о старом мире — о том, что было до эпидемии. Они читались легче, но вызывали недоверие. Летучие машины? Связующие знаки, вроде его «змеи», — у каждого, и по ним можно говорить? И все время война, непонятная и необъяснимая, словно до эпидемии каждый был одержимым, но не признавался в этом.

Рони с трудом удерживал стопку толстенных томов. С опаской глянул вниз. Свернет ведь шею…

«Сюда бы Целеста с его телекинезом. Ну и ловкостью тоже».

Наверное, стоило прихватить какого-нибудь отключенного покрепче, дабы держал тяжеленные книги. Не сообразил… а впрочем, нет. Большинство Гомеопатов вовсю использовали бессловесных рабов, но Рони отпугивала их пустота — словно перегибался в бездонный колодец, вдобавок неизменно чувствовал что-то вроде вины.

«Поглотитель душ», — вопят сектанты на улицах.

«Мозгожор», — брезгливо оглядываются граждане Виндикара.

Девятую книгу он не удержал, и массивный, обитый железом талмуд полетел вниз. Рони зажмурился — ветхая бумага наверняка не выдержит, порвется, ему попадет, и…

Книга зависла между небом и землей.

— Аккуратнее. Ты чуть меня не зашиб.

Остальные восемь «кирпичей» выпрыгнули из ненадежных объятий Рони, стопка очутилась на полу, и тогда мистик разглядел нежданного помощника.

— Аида, — улыбнулся он.

Давным-давно эта девушка «травила» его вместе с Тао и подругой Лерееной, но воды утекло с тех пор больше, чем в северном море. Лереену с напарницей Ксаной отозвали в соседний Маирж; Аида вышла замуж как Магнит и как человек — за мистика Вотана, крепкого коренастого мужчину лет на пятнадцать старше ее, усатого и обстоятельного.

Рони спустился, и без лестницы выяснилось — девушка обогнала его в росте на полголовы, крепко сбитая, сильная благодаря тренировкам, как все воины, черноволосая — только волосы гладкие, а не вьющиеся, как у Вербены. Забавно, они все живут в одной Цитадели, но редко рассматривают друг друга. Безликие убийцы — тени. Магниты.

— И-е-ро-ним, — по слогам проговорила Аида. Зубы у нее были неровные, а губы — бесформенные, словно куски теста.

«Что ей нужно?»

— Забавно, что ты здесь. Чего Магнитам делать в библиотеке? — Аида с легкостью подняла книги. — На. Если удержишь, конечно.

— Оставь, — не рискнул Рони. — Я потом…

— Могу помочь, — и предупреждая вопрос, — просто скучно, Рони. Вотан дрыхнет, да к тому же вся ваша братия красноречием не блещет… правда, картинки показывает лучше, чем некоторые.

— Я… — Рони болезненно скривился, припомнив безумие, в котором он тонул, точно в липком кроваво-алом сиропе. Откуда его выволок Целест.

— Извини. Хотя, мне, наверное, следовало извиниться еще тогда…

Рони отмахнулся. Не хватало вот сейчас вспоминать старые обиды!

Аида присела на корточки, задернув мантию и обнаружив брюки-милитари. Она перелистывала страницы, взметывая облака пыли, а Рони отмечал, что ногти у нее короткие, в заусенцах и обкусанные.

— Чушь собачья, — вынесла приговор Аида. — Наша наставница, Декстра, говорит, что в юности мечтала сжечь все это барахло. Здесь все равно ни на грош правды. Только сушеная каша из мозгов старых придурков.

«Может быть. Но мне негде искать… и даже не так. Мне некуда пойти больше, потому что постучишься в чужую келью — и придется объяснять, где Целест и почему. Не хочу».

— А ты?

— Не знаю. Никогда не любила книжки. У меня есть огонь, яд и шипы — зачем мне буквы на бумаге? — Аида вздохнула и потрепала Рони по затылку. — Не забивай себе голову. А я пойду, пожалуй…

Она оглянулась в просвете двух стеллажей:

— Кстати, Вотан считает, что если правда хочешь что-то вызнать — так у рыночных гадальщиков. А точнее, у дешифраторов. Не все из них шарлатаны.

— С-спасибо, — проговорил Рони вслед. Он занялся книгами, и вскоре пальцы его покрылись сухой пылью, похожей на пустынный песок; вместе с тусклымзеленовато-желтым фонариком мигало само время.

Он едва сдержал крик.

Вернуть книги на место — еще несколько мучительных минут; Рони нужно убедиться — просто видение (мистики все чокнутые), его не выбросили в никуда, словно беспородного щенка. Он оцарапал нежную кожу между пальцев острой кромкой бумаги и промокнул кровь языком. От металлоидного запаха страх возрос до паники. Он побежал прочь. Поскользнулся и едва не скатился кубарем с вереницы ступеней.

«Целест!» — едва не позвал он.

Но удержался: его не ждали.

15

— Все в порядке. Я уже сказал: все в порядке — Рони схватился за голову, изображая мигрень. Поутру, часов в пять, Целест едва не зашиб его дверью — Рони завернулся в теплую мантию, как в одеяло, и спал прямо на полу, на манер дворового пса. Извинялся уже минут пятнадцать, и Рони радовался — хватило ума не рассказывать о том, как плохо ему было. В конце концов, мистики все ненормальные, и то исключительно его проблемы.

— По-твоему, я должен был вас… тревожить? — порозовел до кончиков волос. Целест схватил его поперек туловища, словно в борьбе опрокидывая на пол, прошептал на ухо:

— Спасибо. Ты настоящий друг.

— А ты обещал поговорить с матерью. Как раз успеешь до дежурства — отвезти Вербену домой и…

Целест помрачнел. Его лучшая ночь закончилась.

— Хорошо. Слушай, ты точно не обижаешься?

— Я требую оплаты.

— Какой именно? — Целест вывернул карманы — вывалилась мятая сигаретная пачка, пара мелких монет. Браслет покачивался на запястье, в коридоре было холодно, и по коже обнаженного по пояс Целеста бродили мурашки. Он был готов платить, вот только представления не имел, чего Рони может потребовать. Бессмертную душу?

Впрочем, догадался — пятилетнее знакомство сродни ясновидению.

— Завтрак. Что-нибудь поприличнее овсяной размазни, — ожидаемо сказал Рони.

Но прежде требовалось незаметно покинуть Цитадель. Вечером хватило пары улыбок и взмаха ресниц, пушистых и немного колючих, как лапки мотылька — теперь Целест знает, и это знание драгоценней всех Архивов. Но сейчас — утро. Нужно выбраться, пока все ночная смена не вернулась, а остальные — не проснулись.

— Пять минут, — заверил Целест, вновь покидая напарника за дверью.

Вербена спала, свернувшись по-кошачьи, и Целест поразился, до чего гибко ее тело (о да, он знает теперь — насколько); от нее веяло сонным теплом и уютом. Целест тронул висок и убрал прядь волос, прилипшую к губам, и тогда Вербена проснулась.

— Доброе утро. — Она зевнула, прикрывая рот ладонью. Торопить ее казалось кощунством, сродни осквернению святыни. Он заменил слова поцелуями и вновь наслаждался пряным ароматом и гладкой кожей под пальцами.

— Рони ждет за дверью, верно? — прервала его Вербена.

— Угу. Слушай, прости…

— Все о'кей. Ты чудо, — целовалась она все-таки по-птичьи, словно воробей слетал с ветки и клевал в губы. Вербена устремилась в ванную (Целест вспомнил, что на змеевике сохнет нижнее белье и носки, и сгорел со стыда — хорошо, не в прямом смысле), вернулась минут через пять, полностью одетая. «Звезда» или нет, она оставалась уличной танцовщицей, способной собраться быстрее пожарника — или того же Магнита.

— Я готова.

— Доброе утро. — Рони кивнул обоим, сел на край собственной кровати, старательно не замечая мятых простыней по соседству и характерного сандалово-устричного аромата. Только пожалел себя на мгновение — усталый, разбитый и голодный; от Целеста «платы» дождешься через сто лет, впереди долгий день, а небо опять разбухло прокислой серой хмарью, и еще нужно доставить Вербену домой в целости и сохранности. Кстати…

— Слишком яркая одежда. — Он ткнул в индиговый плащ.

— И верно. — Целест тряхнул лохматыми космами — в отличие от гостьи расчесаться не удосужился и сейчас напоминал ведьму. Или ведьмака. — Слушай… у нас ведь есть запасные мантии? Если накинуть капюшон, то авось, не догадаются. Ну разве кто из мистиков полезет считывать, но тоже вряд ли, чего зря ресурс тратить, верно, Ро?

— Здорово. Я выряжалась в целую кучу нарядов, но в мантию Магнита — никогда, — по-детски обрадовалась Вербена.

«Еще бы. Это же запрещено. И никто в здравом уме… ну то есть, все равно что в колпак с прорезями, какие палачи носят». — Но Целест смолчал. Он потрошил узкий стенной шкаф.

Его одежда оказалась безнадежно длинна Вербене («ну ты и орясина», прокомментировала та). Мантия Рони — широка, но это лучше, чем подгибать подол чуть не вдвое.

— Сойдет, — сказала она.

Утро выдалось прегадкое, мелкий дождь кусался больнее стаи комаров, встреченные по пути Магниты (и несколько ученых, судя по белым халатам и небрежно заткнутым за ухо шприцам) смахивали на мокрых воробьев и в последнюю очередь интересовались, что за «третий» с Целестом и Рони и почему прячет лицо под капюшоном. Однако Целест рассудил — идти через ворота — верх нахальства, зато можно вспомнить задорное ученическое прошлое с нелегальными побегами.

Заветный ясень не изменился за несколько лет, взирал единственным глазом-дуплом, полным презрения ко всему человеческому роду с их мелкими глупыми тайнами.

— Мантию туда. А потом — летать. — Целест обнял Вербену, не желая отпускать. Он бы отдал много за мифические способности — манипуляцию временем, к примеру. Отмотать часы назад и навеки зависнуть во «вчера». — Не бойся, у меня ресурс полный.

— Я ничего не боюсь! — фыркнула Вербена. — Значит, потом жду вас…

— Да, мы заберем на мобиле и докинем до дома. — Целест ощутил словно лимонную корку на языке. Расставаться придется, и видеться — вот так, урывками. Всю жизнь. Магниты не женятся на… людях.

«А на богинях?»

— Поторопись. — Рони оглянулся. Его мучила головная боль — последствие полубессонной ночи, а может быть, простудился на холодном полу. Сам виноват — мог попроситься к кому-нибудь.

Целест поднял Вербену на вытянутых руках, словно она весила не более бумажного змея, — и подобно змею, девушка воспарила в угрюмо-серое небо, над забором. Она рассмеялась, брыкнув ногами в воздухе, попыталась перекувырнуться. Целест стоял неподвижно, на его лбу дождь смешивался с каплями пота. Телекинез требует много сил… «Если сегодня объявится одержимый, от меня немного толку».

— Отпускай, тут близко уже, — объявила Вербена по ту сторону забора. Но Целест продержал ее, пока не уверился, что ноги девушки безопасно коснутся взбугренного трещинами асфальта.

— Ты как? — Целест подпрыгнул бы, чтобы проверить, но все-таки сэкономил остатки ресурса.

— Жду вас, шевелитесь.

Рони оглянулся снова. Среди облетелых кустов, колючих и злых, похожих на мотки проволоки, мелькнули тени.

«Мистику следует все-таки доверяться предчувствиям», — посетовал он, но поздно. Тао и Авис уже выбирались из убежища, отцепляя плети выломанных веток и отряхиваясь от лиственной трухи. Авис наступил в лужу, выругался.

— Прелесть-то, — выдал Тао. — Как романтично… прям эти… Ромео с Джульеттой.

Целест развернулся к парочке всем телом. На долю секунды Рони испугался, что запустит чем-нибудь вроде плазменного сгустка; потом накинулось дежавю. Целест спасал его. А наоборот… вряд ли выйдет. Рони мог бы попробовать стереть память, но Тао — хороший Магнит, умеет ставить блок. И Авис уж точно не слабее Рони.

— Проклятье, — протянул Целест словно со скукой. — Вы чего, следили?

— В замочную скважину не подглядывал, если об этом, — за себя ответил Тао. Авис ухмыльнулся, заголив желтые лошадиные зубы. — Но «чужой» на территории Цитадели, использование ресурса не по назначению, да и вообще…

— Заткнись, — перебил Целест. Его затошнило словно прямо из розового сада плюхнулся в канаву. С добрым утром, добро пожаловать в реальную жизнь. Вербена — там, а он здесь. И эти двое — тоже здесь. — Чего тебе надо?

«Вряд ли ограничится омлетом с беконом и оладьями под кленовым сиропом, как Рони», — с какой-то усталостью подумал он.

— Нам. Всем, — уточнил Тао. — Слушай, мы не против твоей интрижки, хотя Авис считает, что ты отхватил слишком сладкий кусок. — Сальноволосый мистик согласно закивал. — Но это твое дело. А вот кое-что нужно нам всем. Мы могли бы не враждовать, но работать вместе…

— Чего. Тебе. Надо?

— То, что ищешь ты и твой приятель. — Тао выдержал значимую паузу. — Кажется, эта штука называется Амби-валент.

Дорогу до особняка Альена молчали. Вербена не выдержала первой, дернула Целеста за рукав:

— Да ладно! Ну подумаешь, какой-то там абми… амби…

— Амбивалент, — уточнил он, прокручивая руль. — Да черт с ним. Не такая тайна… наверное. Просто обидно, что эти два урода шантажируют меня.

— Не расстраивайся. — И она прижалась к плечу, потерлась, словно кошка — ластящаяся и мечтающая быть приласканной. — Элоиза мне говорила про какие-то диски, мы их пытались еще сто лет назад открыть, но ничего не поняли… слушай, — она повернулась к Рони, который задремал на тесном заднем сиденье в неловкой позе, прижавшись виском к окну, — Дешифраторы — это твое?

— На Большом рынке, — вместо напарника пояснил Целест, — Но они же шарлатаны… а может, и не все. Нужно поискать. Эта Аида умная девица… — Он быстро глянул на Вербену, — хотя страшнее сотни одержимых и стерва. Черт, но придется тащить Ависа и Тао…

— Они Магниты. Как и ты. — Вербена ущипнула Целеста за мочку уха, и снова потерлась о плечо.

Целест затормозил резко, едва не врезался в столб, увенчанный рекламным щитом. В мерно мигающем свете его капли дождя перекатывались разноцветным бисером. Он приложил указательный палец к лобовому стеклу, подался вперед, и от дыхания стекло запотело.

Он остановился метрах в сорока от ворот особняка, и непогода прятала полмира под грязным покрывалом, но увидел.

Ребекка Альена стояла возле ворот — там, где обычно несли вахту стражи; она ссутулилась, словно зонт в задрапированной перчаткой руке весил целую тонну; по черно-багряным складкам платья стекали тяжелые крупные капли. Ребекка Альена ждала — не первый час, может быть, простояла так всю ночь, укрывшись под лепестками зонта и плотным шерстяным шарфом — от ветра. Она была похожа на плакальщицу — почти мифологическую, вроде банши, что вечно бродит у могилы похороненных ею, и дождь — слезы ее.

— Я не пойду, — сказал Целест сквозь зубы.

— Ты обещал.

— Я не могу. Это… провокация. — Он ударил кулаком по рулю, на потертой кожаной обивке изогнулась вмятина. — Мама всегда такой была. Это… черт, манипуляция. Вербена, тебе нужно домой, Рони проводит, а я…

— Ты идешь, — проговорил Рони, ставя точку, и Целест почему-то не осмелился возражать.

Сам он остался поодаль. А Целест пошел, и Вербена тоже, держалась под руку, почти повисла на сгибе локтя. От Целеста веяло страхом, а от Ребекки — пустотой, будто от отключенного, Рони передернуло, но позже распробовал эмоцию — горькое вино. Он был эмпатом, но зачастую не понимал людей. Да и под силу ли двадцатидвухлетнему парню понять шестидесятилетнюю женщину-мать?

Он накинул капюшон и «отсоединился» от обоих.

— Спасибо, что пришел, — сказала Ребекка. Целест изучал забор и за ним — поникшие розовые кусты с бордовой гнилью опавших лепестков.

— Разрешите идти? — пискнула Вербена.

— Да, дитя, — улыбнулась Ребекка, возле тонких губ собрались морщины, словно на сушеном абрикосе. Целест попытался вспомнить, когда его мать стала старухой, и не сумел.

Вербена устремилась к дому. Они остались вдвоем с матерью; Вербена ушла — он не поцеловал ее еще раз на прощание, но это исправит позже, многократно исправит. Рони где-то позади.

— Прости, — сказал он. — Отец наверняка наговорил кучу гадостей про меня… ну да, я, конечно, тоже отличился… Слушай, там так получилось…

— Ты отрекся. — А глаза Ребекки выцвели из лазурносинего до блекло-голубого, цвета вытертой ткани. Целест ощутил, как горят его щеки. Он был глупым мальчишкой — злым мальчишкой. И выходка — выходка глупого злого мальчишки, сродни привязанной к кошачьему хвосту консервной банки.

— Прости, — повторил он. — Я… только от родового имени. Не от тебя, мама. Никогда. — Он обнял мать, а потом сполз на колени, прямо в лужу между вычурными плитками, он прижимался горячим лбом к жесткому кринолину платья. — От родового имени. От отцовского. Может быть. Не от тебя.

— Ты простудишься. — Ребекка заставила его подняться с колен. — Боги старые и новые… какой ты ребенок. Я думала, эти Магниты учат не только… сражаться.

«Убивать» — не сказала она.

— Прости.

Порыв ветра швырнул горсть капель на лицо Ребекки, и она промокнула их платком. Потом она улыбалась.

— Как же иначе, Целест? Ты не можешь отречься от нас.

«Ну хорошо, я уже понял — я дурак. И? — Целест развел

руками. — Черт, а Рони меня кинул. Припомню ему».

— Я просила прийти для иного, Целест. Речь об Элоизе.

Целест потер подбородок, попутно усмехнувшись, —

а вот теперь Рони наверняка навострил оттопыренные уши.

— Чего вытворила моя возлюбленная сестренка?

— Она собирается замуж. За человека, который… — аристократка замялась, подыскивая определение помягче, — …недостаточно соответствует моим представлениям об идеальном супруге.

Она вновь прикрылась платком. Кружева замаскировали многое — в том числе образы сотни семейных ссор, вялотекущих, как замороженная река; Альена умели контролировать эмоции. Почти всегда. Почти все.

Но Целест догадался — по узору-вышивке с черной монограммой «Р.А.» на платке, вероятно.

«Рони, твой выход. Промоешь гаду мозги? Или набить ему морду?» — Мокрые джинсы липли к коленям, а Целест с трудом сдерживал ехидный смешок. Вымазанная в придорожной грязи мантия и джинсы того стоили. Поставить на место ухажера Элоизы… о да!

— Кто он?

— Только умоляю, Целест, не надо… радикальных мер. Просто поговорить. Ты все-таки старше на два года, и вы с Элоизой всегда были близки, словно двойняшки…

— Кто он? Мама, я обещаю, и все такое. Без пироки-неза и вырванных рук-ног. Честно. Кто?

Ребекка поцеловала сына в щеку, будто благословляя на подвиги:

— Аристократ. Член Сената. — Новая сеть морщин дала понять, что Ребекка Альена не одобряет политическую карьеру дочери. — Его имя — Кассиус Триэн.

16

Горбатый переулок лучше проспекта Риан. Хотя бы потому, что в Горбатом переулке — дымная и грязная, пропахшая горелым жиром забегаловка, где толстая краснолицая тетка готовит самые вкусные на свете пироги. Особенно с рублеными яйцами и капустой, с луком и потрохами, и с яблоками тоже. Проспект Риан холоден, как дворец из ртути и льда, полон прозрачных фонарей и зеркальных витрин, за ними — золото и драгоценности, изысканная одежда и рестораны, возле двери каждого встречает вышколенный лакей в приталенной ливрее. На Магнитов усиленно не смотрят — фланирующие господа, их слуги, посланные за покупками… а в забегаловке немного косятся, но право на пирог стоит несколько монет, и ни слова о том, кто ты.

— …И больше мы ничего об этом Амбиваленте не знаем. — Целест допил разбавленный кофе из пластикового стаканчика. — Вот и все.

Он честный. Он рассказал Тао и Авису, как и договаривались. Даже про диски, о которых упоминала Элоиза. Обо всем, кроме самой Элоизе, но просьба матери точно к Амбиваленту не относится, хотя и грызет, словно червь — яблоко.

— Твоя сестра пять лет держала диски и не пыталась дешифровать? — Тао разломил пахнущий луком и чуть пригорелым тестом пирог. Вторую половину предложил Авису, тот отказался. Отказался и Рони — что было на него не похоже.

— Ну… да. — Целест пожал плечами. — Я всегда пытался узнать больше, чем… ну… — Он понизил тон до шепота. — Официально. А она — нет. Любопытство любопытством, но видимо, там какой-то сложный код…

— Дешифраторы. Даже не знаю, остались ли еще настоящие. — Всезнайка из Восточных Пределов задумался.

«Прямо коренной виндикарец, дока в истории». — Целест спрятал ухмылку за сигаретой.

Эти двое — противные, конечно, и липнут, словно пресловутый банный лист к заднице. Но Целест признавал, что искать вчетвером легче, чем вдвоем. А пока — на пост, хорошо мобиль под боком…

А там и день закончится.

Скучно, ничего не происходит (хорошо, что не происходит, лучше поскучать, чем воевать!). Патруль Магнитов и патруль обычных стражей встречаются порой, курят и болтают, и вроде бы даже без неприязни.

Каждому свое. И у каждого своя работа.

— Пойдем. Рони..

Рони стоял, прислонившись к грязной стене забегаловки. Ели здесь стоя, а он цеплялся пальцами за щербины на стене, едва удерживал равновесие и готовый сползти в любое мгновение.

— Черт! — Целест выронил незажженную сигарету, подхватил его. Рони был горячим, серые глаза его порозовели, словно он впрямь превратился в мышь-альбиноса. — Чего с тобой? Простудился?

— Нет.

Целест порадовался: Тао и Авис ушли… на улицу, по крайней мере. Грязное стекло и неумолимый, словно проклятие роду человеческому, дождь отгородили одну пару Магнитов от другой. Толстуха-хозяйка заведения косится и на оставшихся — больные ей не нужны, заразу плодить.

— Она… — Рони словно воткнули колючку под язык, а Целесту захотелось выругаться. Только законченный болван, конечно, не заметит дурацкой влюбленности мистика в Элоизу, но…

«Может, ты и вены вскроешь? От несчастной любви?»

— Я искал. Я знаю, где она. Если хочешь, пойдем после… работы. Думаю, еще будет там.

— Как скажешь, — с влюбленными, сумасшедшими и мистиками лучше не спорить.

А уж если «три в одном»…

Уже на пороге Целест тосковал о Цитадели, Пестром Квартале и закусочных. Рони привел его ко входу «Вельвета» — одного из дорогих клубов, гнезд виндикарской молодежи, и не только — недаром говорят, политика вершится в «Доме без теней» только на четверть.

«Когда Эл успела полюбить подобное?» — Целест поморщился. Отдельно стоящее строение, облицованное клинкером, подражало то ли средневековым замкам, то ли уютным французским кофейням, прочитать о которых можно разве на Архивных дисках; густо-охряные камни тянуло потрогать — мягкими и теплыми казались они, а искусственно выведенный плющ увивал клуб от треугольной крыши до ступеней из плотно-бежевого с зелеными прожилками серпентина. Возле клуба сторожили местные охранники — в вельветовой, разумеется, униформе коричневого цвета.

— Ты не ошибся? — спросил Целест у Рони. Неизменные Тао и Авис домой отправиться не захотели, и сейчас стояли поодаль. Тао тихо присвистнул, Авис пробурчал: «Нас все равно сюда не…»

— Израсходовал весь ресурс, — покаялся Рони. — Но просьба госпожи Ребекки…

«И касается „жениха“ Элоизы», — закончил Целест мысленно, а сам махнул рукой вовсе ненужному эскорту:

— Ребята, может, вы домой? Это не по работе. Это… хм, личное.

Прозвучало обреченно. Ради Вербены он приговорил себя к этим… рыбам-прилипалам, впрочем, ради Вербены Целест готов и на большее. Вот только разговор будет касаться не его.

Если состоится, конечно.

— А нам и неинтересно, — неожиданно выдал Тао. Он потер сухие желтые руки, похожие на лапки мертвой птицы. — Правда?

Авис с готовностью мотнул волосами.

— Внутрь только проведи, Альена, — поддел он, и Целест вздрогнул, будто от удара хлыстом — не сильного, но с оттяжкой. — Дальше сами разберемся.

— Я не Альена, пора бы запомнить. Я — Магнит. И именно как Магнит войду. И вы тоже, если хотите.

Доберманы оскалились. Во фразе «предъявитепропу-сквыккому» Целест различил и рычание, и брызг слюны, а затем они поджали хвосты от брелка-змеи — тоже по-собачьи.

— Патруль, — сказал Целест, скалясь в ответ.

Собаки боятся змей.

«Вельвет» и внутри был… вельветовым. Обволакивал вкрадчивой музыкой и полутьмой, запахами дерева, духов и дорогого алкоголя. Со стен безучастно улыбались пухлые купидоны и волоокие нимфы в резных рамах, возле барной стойки, увитой золотыми и серебряными виноградными листьями, подобно алтарю языческого божества плодородия, жонглировал хрусталем и разноцветными бутылками бледный бармен. Он напоминал дрессированное привидение — навеки запертое в стенах родового замка, обреченное служить хозяевам; незаметное и услужливое. В клубе народу было мало, велись неспешные разговоры, и тонко звякали бокалы. Появление чужаков отозвалось паузой — Целесту показалось, что смотрят на него, в полумраке он не различал лиц, только отблески украшений — серег, булавок для галстуков.

«И где Эл?» — Целест озирался, выискивая знакомых. Кого-то, кажется, видел в Сенате, на улицах или в доме отца, аристократы — вроде горошин из стручка. Подскочил и предложил столик и напитки дрессированный официант — если секьюрити у входа сродни доберманам, то этот смахивал на абрикосового пуделя с куделями-кудряшками.

«Вельвет» так и… облеплял элитарностью, но некстати вспоминались слухи — сюда приволакивают невольников из Пестрого Квартала, и вот эти утонченные господа с бриллиантами в ушах и запонках терзают одурманенных наркотиками безродных девчонок и мальчишек, словно шакалы — овец. Слухи, разумеется. Трудно представить это благородное заведение залитым кровью, пропитанным криками боли, словно пыточную в Цитадели. К тому же рабство запрещено в Империи Эсколер, каждому гражданину гарантированы равные права…

«Элоиза терпеть не могла клубов», — чуть не сказал Целест вслух, а Рони направился к спрятанной в углу лестнице. Вверху — VIP-кабинки, предположил Целест, следуя за напарником. Тот столкнулся с длинноногой блондинкой, прелестной и похожей на дорогую куклу, пробормотал извинения, но не остановился.

«Вот он — Магнит… воистину. Истратил ресурс или нет, притягивает Элоизу — или она его».

— Простите, но… — тявкнул «пудель», однако не посмел остановить.

— Нам нужно. — Целест коротко поклонился кукольной блондинке. Та фыркнула, поправляя жемчужную нить на изящной шее.

Лестница вывела к недлинному коридору. Выполненные в японском стиле — бело-желтая бумага и цветы, выведенные тонким чернильным пером, — двери обозначали каждый «вип» аккуратным квадратом. Рони шагал к одной из последних с упорством тарана — довольно мягкого такого тарана; Целест усмехнулся ассоциации.

— Рони? Может, не…

Поздно. Он уже раздвинул деревянно-бумажные двери, и напевно звякнули бамбуковые татами, разноцветные, словно омытая речной водой галька.

Он отпрянул — будто выдернул палец из кипятка. Попытался захлопнуть полупрозрачную створку, зацепил, и на рисово-цветочном поле расцвели прорехи.

— П-простите. — Рони был готов бежать, забиться в мышиную нору или ближайшую подворотню. Лишь теперь очнулся от транса — обещал найти Элоизу и нашел, не его вина, что клубок размотан, а нить привела к…

Куда?

Целест догадывался, но спросить Рони — неловко, и без того хлопает глазами, точно разбуженный ледяной водой лунатик, смял в ладонях мантию и дрожит. Целест решил постучать по косяку псевдодвери, но Элоиза опередила его.

Слава всем богам, она хотя бы одета. Бретелька черного платья соскользнула с плеча, пронзительно-светлого, как рафинад, а размазанная губная помада напоминала томатный сок — или кровь. Когда Элоиза распахнула хрупкий заслон, Целесту подумалось — не зря в старину рыжих женщин почитали ведьмами.

— Какого — черта — вы — делаете — здесь?! — У последнего слога она едва не сорвалась на визг, но прикусила эмоции до шипения. Из кабинки тянуло приторно, с горчинкой — ароматические свечи плавали в собственной расплавленной плоти. С циновок хмуро моргал давешний мальчик.

«Как его там? Кассиус?» — Целест разглядел «неудачный выбор» пристальнее. Смазливый сладенький такой, черт знает, что Эл в нем нашла. Моль бледная, вроде…

Да, вроде Рони. Только Кассиуса именуют не иначе как «платиновым блондином», а бледность — «аристократической». Вся разница в том, завернули тебя после рождения в некрашеную холстину или полупрозрачный шелк.

Целест испытал почти детское желание врезать Касси-усу… просто так.

— Ну?! Я требую объяснений! — В декольте Элоизы покачивался и вспыхивал рубин. Словно пульсация крохотного сердца, сравнил Целест, выбирая слова оправдания. В самом деле, зачем они заявились в чужой клуб, в чужую жизнь, в…

— Я нашел тебя, — сказал Рони. В его расширенных, будто у наркомана, зрачках отражался рубин и Элоиза. — Просто… нашел. Я не знал, что…

Он облизал губы.

— Прости.

— «Просто нашел», — передразнила Элоиза. Погрозила кулаком — Целесту живо представилась, как заточенные ногти выцарапывают глаза Рони, разлетаются брызги и рубин пьет живую кровь вместо тусклого света.

Она рассмеялась.

— Мальчики, да вы везде пролезете… Только следующий раз предупреждайте. Рони, очень мило с твоей стороны «найти меня», но я не терялась. Все, теперь по домам.

— Элоиза… я хотел поговорить. Госпожа Ребекка просила. — Рони не говорил — выдыхал слова, выдыхал и задыхался. Он потянулся за Элоизой. Он не возражал бы отдать глаза (руки, ноги, голову) за ее прикосновение.

Она потрепала его по щеке:

— Рони. И ты тоже. — Густо накрашенные ресницы взметнулись вверх, — Вы оба — мои братья, благодарю за заботу, но с мамой и ее кризисом среднего возраста я разберусь сама. Ладно?

Рука Элоизы — теплая. Теплый летний мед и ваниль. Рони тронул мягкую изнанку ладони, а Целест ощущал его покорную обреченность и спазм в горле — пискнуть тяжко, муторь — стыд и восхищение — и так явно, словно эмпат транслировал собственные эмоции. Или срабатывала «связь» Магнитов. Экстремальные ситуации не всегда на поле боя…

— Элоиза. П-пожалуйста…

Он ослеплен, оглушен, он вычерпал ресурс и подобен заживо похороненному. Осталось — прикосновение, мягкая кожа (если лизнуть — сладкая?). Рони так уязвим: нулевой ресурс для воина означает всего лишь невозможность сражаться, для мистика же — проницаемость и незащищенность.

Слеп, глух и обнажен. И все нервы выдернуты из кожи, словно нитки тряпичной куклы.

Таким он пришел к Элоизе, так он готов передать волю госпожи Ребекки.

— Рони… — Она попыталась высвободиться. — Рони, давай позже, хорошо? Ты нездоров. Целест, да сделай что-нибудь с ним…

Жалость — слегка брезгливая жалость. Будто к нищему, замотанному в пропитанные гноем бинты; белесые капли запятнают дорогое платье. Целест пригладил волосы, кивнул:

— Эл, нам правда…

— Я знаю. Не вмешивайтесь. Мама не всегда права, уж ты-то должен понимать. — Элоиза позволяла Рони удерживать запястье, но потихоньку отодвигалась. — В любом случае…

— Мы не вовремя. Понимаю. — Во рту пересохло, Целест отдал бы все — включая брелок-сигнализацию за пару глотков воды. Пробить бумажные двери и каменные, такие вельветовые стены, прыгнуть под дождь. Можно в реку.

— Да чего ты там возишься?

Целест вздрогнул от нового голоса. Кассиус немного тянет гласные, будто смакуя дорогое вино.

«Черт. Я совсем забыл про него… но вдруг он совсем не плохой. Родители ошибаются — кому, как не мне, знать?»

Кассиус вынырнул из-за татами из разорванных створок. Прядь светлых волос прилипла к полным губам, он убрал ее нетерпеливым жестом.

— Что они здесь делают?

— Целест мой брат. — Элоиза все-таки выдернула руку. Рони шумно всхлипнул, будто от удара в диафрагму. Он завис между Целестом, Кассиусом и Элоизой, но не вполне понимал, что происходит.

Элоиза была рядом. Где теперь?

— …А это его напарник. Иероним. — Когда назвала по имени, он двинулся к ней и ткнулся лбом в плечо. — О Боже, Рони… — Чуть не упал, когда Элоиза отодвинулась.

Кассиус изучал его и Целеста с откровенным любопытством. Целест сложил руки на груди — не собирался терпеть, что на него пялятся, словно на диковинного таракана. Мадагаскарского.

«Но Рони и правда странновато ведет себя». — Нужно аккуратно утащить его. От этой камбалы пучеглазой.

«Прекрати». Кассиус не сделал им ничего плохого. И явно побаивается Магнитов. А его темно-серый с отливом костюм, расстегнутый и чуть примятый, следы помады на шее и мордашка истинной блондинки — не повод презирать.

— Очень приятно познакомиться, — сказал Кассиус. Он приобнял Элоизу. — Прошу извинить меня за тот выпад в Сенате, я… я не знал, что вы родственники…

— Ну да. Обычного Магнита надо шугать, словно бло-хастую шавку, — рявкнул Целест и вновь устыдился.

«Прекрати».

— Простите. — Он прикусил язык в прямом смысле. Рот наполнился солью. — Я иногда болтаю ерунду.

Он протянул руку для рукопожатия. Оно оказалось вкрадчивым, словно Кассиус натянул (вельветовые) перчатки.

— Все в порядке. Рад знакомству, господин… Целест, — Кассиус быстро улыбнулся, — ваша сестра — дивный цветок Виндикара, а вы, как я слышал, благороднейший из воинов.

«Я палач». — Но ранку во рту дергало, и Целест смолчал.

— Мы пойдем. Эл, счастливо погулять вечером. — Он подмигнул в своей обычной веселой манере — в конце концов, братская ревность — это глупо. Элоизе когда-то надо выходить замуж, почему бы и не за эту…

«Камбалу».

…вполне приличного молодого человека.

— Поймите правильно, у нас все серьезно, господин Целест, — продолжал Кассиус, на довольно пухлых щеках расплескался румянец. Целест отмахнулся. Сторожить со свечкой он определенно не намерен.

— Да я понял. Эл, про диски помнишь? В общем, мы на днях заглянем.

Кассиус обнял Элоизу, на черном фоне платья серый рукав и перламутровый маникюр казались бледнее луны в полуночном небе. Они неплохая пара. — Целест для верности сложил губы в улыбку еще раз.

— Договорились. — Элоиза собиралась нырнуть за татами с бумагой. И тогда Рони кинулся к ней, на полумиг Целест испугался — ударит ее, Кассиуса, будет драться до последнего, как бы смешно ни звучало.

— Элоиза. Нет. Элоиза. — В зрачках его вспыхивал и гас рубин, раскачивался и трепетал больным сердцем. Рони вцепился в предплечья девушки; чудилось — тянется к тонкой синеватой жилке под подбородком, жаждет перегрызть ее. Невысокий, кругленький и забавный, сейчас он был страшен. Бешеная крыса опаснее волка.

— Элоиза. Умоляю. Элоиза.

Потом Кассиус ударил.

Пощечина заставила очнуться всех. Первого — Целеста.

— Рони… — он схватил напарника за шкирку, — …мать твою.

Тот разжал пальцы; сведенные судорогой, они плохо гнулись. Чернильные рисунки на рваной бумажной двери плясали, Элоиза отряхивалась и почему-то разглаживала платье, а Кассиус выступил вперед.

— Я… не хотел, — черед Рони оправдываться. Он стер слюну с подбородка.

«Легко не отделается», — мрачно подумал Целест.

— Я… я потратил слишком много… ресурса. Элоиза…

— Все. Довольно. Уходите. Ты. Уходи. — И они с Кас-сиусом исчезли за дверью. Вместо хлопка печально зашуршала бумага, разделяя Магнитов и людей.

17

Темнота в келье плотная, клейкая, словно отвар муки. Ее так и тянет выплеснуть за окно — пусть на головы случайным прохожим, зато прочь. Пока не задохнулся. По рукавам Целеста пробегали искры, но зажечь свет — электрический или собственный — он не решался.

В темноте — черные мысли.

О том, что бунтующих или обезумевших Магнитов подвергают эвтаназии. Это гуманная, милосердная мера — к счастью, крайне редкая. Из истории Эсколера Целест припоминал восстание Йоанхейма-воина и его невесты Лайлы-мистика; они решили, что хранители покоя и цивилизации достойны власти… а уничтожил их сам Совет Гомеопатов.

«Лишь бы Эл и Кассиус не вздумали…»

Неверно.

Они ничего не сделают. Элоиза не позволит.

Лишь бы Рони в самом деле не…

— Рони? — Он решился позвать мистика. Тот лежал на спине с открытыми глазами, в «Вельвете» Целест сравнил их с жидким яичным белком, теперь — свернувшийся. Или тухлый. Если прикоснуться, глазные яблоки окажутся холодными и плотными.

«Он просто восстанавливает ресурс». — Целест подавил порыв вскочить и тормошить напарника. Целест успел обойти пол-Цитадели, за ужином наткнуться на неизбежных Тао и Ависа — они куда-то запропастились в клубе, но вернулись довольными, отвертеться от расспросов, выкурить полпачки сигарет, пытаясь сложить из сиренево-серого дыма портрет Верберы (она тоже знает? Эл рассказала ей? что она делает сейчас?), и теперь ждать рядом.

«Найти, что ли, кого-нибудь… нет, не Ависа, к чертям эту парочку… Спросить, как долго мистики восстанавливаются?»

Целест потоптался на потертом половике около входа, зашнуровал кеды и вновь развязал узлы.

Рони сел на кровати, вытянув руки вперед, будто подражая вампирам из дурацких древних фильмов.

— Эй? — Целест коснулся дверной ручки. Бояться или радоваться? Все нормально или… или нет?

— Нормально. Только не… не кричи, — Рони принялся массировать глаза, надбровные дуги и лоб. Он словно страдал от похмелья. Целест облегченно засмеялся. Рядом с кроватью на тумбочке стоял графин и валялось несколько пластиковых стаканов. Целест протянул напарнику воду, тот жадно выхлебал до дна.

— Чего на тебя нашло в «Вельвете»?

— Ресурс. Я был… прозрачным. — Рони смял пластиковый стаканчик. Хрупкий треск напомнил о раздавленных жуках; это был неприятный, омерзительный звук, Целеста передернуло.

— Прозрачным?

Он сел рядом.

— Да. Элоиза… — губы Рони дернулись, — ты ведь знаешь, что я…

«Влюблен с первого взгляда? Знаю. Последняя винди-карская шавка догадалась бы».

Он кивнул. Наполнил водой еще один стакан и пронаблюдал, как его постигла судьба первого; раздавленный пластик наслаивался на кровати, словно скелеты микроскопических организмов на дне рек — тех, что миллиардами оседают, а потом меняют течение. Пластиковые стаканчики — такая маленькая смерть.

Вода оживила Рони. Полумрак не помешал рассмотреть — ресницы его слиплись от слез.

«Это лучше пустоты».

— Рони?

— Нельзя видеть будущее. Авис врет. У воинов есть ограничения — нельзя исцелять или оживлять, а мистики не способны предсказывать. Авис все врет. — последнее он почти прокричал, непривычные голосовые связки сорвало на фальцет. Целест поколебался, прежде чем взять Рони за руку.

— Давай по-порядку. Что случилось?

— Ничего, Целест. Я просто. Сам не уверен. Госпожа Ребекка предупреждала. Элоиза в опасности. Я пытался. Объяснить. — Рони сморгнул, и крупная слеза проскользнула по щеке. — Целест, правда — я настолько отвратителен?

— Чего-о?! — Пока речь шла о «глюках» мистика, Целест успел забеспокоиться. В ясновидение он не верил, однако карканье Вороны порой сбывается, Кассиус на вид опасен примерно как щенок болонки, но — личность загадочная. А последнюю фразу Целест не понял. Совсем.

— Отвратителен? В каком еще смысле? Чего ты несешь!?

Рони замялся, подыскивая определения. Затылок заливало тяжелой болью, словно в позвонках поселились жуки-древоточцы. Костоточцы. Объяснить. Как объяснить? Все равно что дикарям с южных островов — матричное исчисление. Что такое матричное исчисление? Рони понятия не имеет — очередной термин, выхваченный из чьего-то разума.

— Я смотрел чужими глазами, — сказал он, а в горле расцвел знакомый чертополох-спазм. — Элоиза или Кассиус. Думаю, она. Видит меня… вроде личинки, белесой личинки. Гадко. Я… такой?

В сумраке, пахнущем аромосвечами и бумагой — прозрачный и бесформенный, словно медуза; преломление (омерзительнопростоомерзительно) мыслей и света собственным… разумом? Телом?

Рони попытался сложить образ-воспоминание, заретушировал и обрезал острые углы и только тогда передал Целесту. Тот шарахнулся, будто перед носом вывалили мешок гниющего мяса.

— Ох… слушай, Эл не…

«Почему бы и нет? Она определенно не влюблена в него». — Целест почему-то устыдился. В его постели — богиня Виндикара, он так счастлив (и даже Амбива-лент — страшилка где-то на предпоследнем месте в личном списке), но везет не всем.

«Мне жаль. Правда. Рони не красавец, но и не урод — и я бы предпочел его вместо смазливой камбалы рядом с Элоизой».

Целест повернул Рони к себе — за подбородок:

— Не такой. Забудь. Ты ведь раньше ничего такого не чувствовал — и эй, только не обманывай, будто не «читал» ее.

Рони сосредоточенно грыз ноготь. К нижней губе прилипла тонкая полоска.

— Читал. Но… не знаю.

Повторялась сцена в заполненной нейтрасетью темнице, и вновь чудилось, что лицо мистика — открытая рана, он останавливает кровь, и скоро эмоции зарастут розовой кожицей, а затем воцарится спокойствие. Никаких аномалий.

— Вот. — Целест встряхнул напарника. — Тебе почудилось. Черт, а еще ты умолял ее о чем-то. Помнишь?

Щелк. «Он сгрызет ногти под корень» — Целест пронаблюдал, как проступает вместо выгрызенных кутикул кровь.

— Неважно. Да… ты прав. Привиделось.

— Винсенту своему не говори. Он голову тебе оторвет. — Целест продемонстрировал кулак, и угроза — реальная, куда реальнее странностей, глюков и зеленоватоблеклого призрака эвтаназии, заставила Рони фыркнуть.

— Конечно. Просто. Не буду больше расходовать ресурс на максимум. — Рони улыбнулся, и в той улыбке Целесту почудились йод и бинты.

18

— А я отыскал дешифратора. Не шарлатана. — Тао захлопнул дверь. Тон его подразумевал, что он как минимум возродил из останков родины великую Поднебесную Империю, и теперь воссядет на жадеитовый трон. А первым министром его уже назначен Авис, который, по обыкновению, ухмылялся, и зубы его словно залиты топленым воском.

Причина ухмылки вскочила с кровати Целеста и неловко отодвинулась к полуоткрытому окну — от щели тянуло декабрьским холодом, свежим и пахнущим арбузами.

В Цитадель не пускали чужих, а Вербена стала исключением. «Попалась» она на третьем или четвертом визите. Целесту пришлось оправдываться, чуть не коленях умолять — не разлучайте; в конечном итоге Гомеопаты (не последняя наверняка Декстра!) махнули рукой на личную жизнь какого-то рыжего воина.

«Наверное, Элоиза права, — думал тогда Целест, — единственный способ примирить Гомеопатов и людей — вот он, маленький и черноволосый».

И он целовал ее — в дрожащие веки, а ресницы больно кололись, в скулу, лоб и затылок. Он был счастлив. Настолько, что одержимые — разумные или нет, нахмуренные люди — теперь Магнит рисковал получить в спину не только ругательство, но и комок грязи или гнилой томат, даже не-к-ночи-будь-помянут Амбивалент — воспринимались не страшнее детской сказки «про привидения».

С Элоизой и Кассиусом неприятную историю замяли, Рони извинился — причем с той церемонностью, на какую способен простолюдин в официальной беседе с аристократом. Было заметно, как он мечтает поговорить с Элоизой наедине, но Кассиус не отпускал ее ни на шаг, и Целест признавал: то ее воля, ни боги, ни демоны не осмелились бы командовать Элоизой Альена.

Целест провалил поручение матери… или нет, в конце концов, каждая мать желает своему ребенку счастья. И она просто ошиблась, заклеймив избранника.

Родители ошибаются так часто.

«Зато вы остались друзьями», — попробовал он утешить Рони. И замолк на полуслове.

И еще он забыл о дешифраторах.

— Можешь нас не стесняться. — Авис подмигнул Вербене. — Слушай, Целест, ты удобно устроился. Развлекаешься тут, а мы изображай этих… как их…

— Такс, — подсказал Тао. — Ну, которые по норам лис ловят. Кстати, а напарник твой где?

Целест пожал плечами. Рони почти всегда оставлял их с Вербеной наедине — если только девушка не хотела пообщаться со старым приятелем тоже. Целест поначалу ощущал нечто вроде вины, а потом Рони заявил, что был бы эгоистом и собакой на сене, если бы мешал.

— Скоро вернется, — ответил Целест.

«И между прочим, он всегда стучится».

— Я могу поискать его? — предложила Вербена, она теребила пушистые кисточки на вязаной темно-бежевой кофте и смущалась.

— Великая Вербена побежит за каким-то мистиком. — Тао приблизился к ней вплотную, протянул руку — словно для того, чтобы обнять за талию, но отдернулся под взглядом Целеста. — Твои приемные родители знают, куда ты бегаешь?

— Нет. — Вербена опустила голову. — Я говорю, что на репетиции, и мой наставник, господин Селио…

— Хватит. — Целест притянул ее к себе. — Еще слово, и…

— …Я что-то пропустил? — Рони остановился на пороге, словно преграда из Ависа и Тао была сродни крепостной стене. В узком переходе-коридоре мало места.

— Решали, кто пойдет тебя ловить. Монетку еще не кидали, но желающих немного… шучу. А у нас кое-что про дешифраторов. — Авис ступил вперед, позволяя Рони пройти в комнату.

«Словно какое-то совещание. Гомеопатов, а то и Сената», — Целест обнимал Вербену и улыбался непонятно чему. Тао рассказывал с выражением, будто надеясь получить премию. Дешифратор отыскался на Центральном Рынке — здесь Целест фыркнул, прошептав на ухо Вербене: вот уж где сброда полным-полно. Авис наклонился к ним, распространяя запах несвежих волос и тела:

— На блюдечке с каемочкой, рыжий. Мы выхватили все каштаны из огня… и радуйся, что я не прошу платы — поцелуя Вербены-танцовщицы.

Вербена отодвинулась, плохо скрывая отвращение. Авис расхохотался, заголяя бледные анемичные десны.

— Да уж, мне повезло, — шепнула Вербена на ухо Целесту.

Тао обещал. Если бы мог предоставить письменные гарантии, выложил бы их — с печатями, подписями и заверениями нотариуса. Дешифратор высшего сорта, любую информацию расщелкает, как фисташки.

— Послезавтра у нас дежурство неподалеку, — заключил всезнайка и поднял короткий, но цепкий указательный палец. — Идеальный шанс. Мы выясним и найдем этого Амбивалента.

— И станем героями, — подхватил Авис.

Чтобы не рассмеяться, Вербене пришлось уткнуться в грудь, в колючий свитер Целеста.

— Я обязательно скажу Эл, чтобы притащила эти чертовы диски, — паузу спустя проговорила она.

Многие называли Виндикар городом отражений. Рассеянные по сердцу Европы зеркальные двойники искажались и преломлялись, будто закатные лучи в черной холодной воде. Близнецами были Сенат и Цитадель Гомеопатов, замызганными родичами роскошных клубов самозванно именовались притоны Пестрого Квартала. Фигуры и тени преследовали Виндикар. Двухцветие — королевский багрянец и темнота.

Пестрый Квартал, нахальный как его обитатели, считал себя тенью и Центрального Рынка, однако Рынок и сам мог представить все то, чем радовало — или пугало — дно; порой в слегка смягченном варианте, более законно и с меньшим риском расстаться с кошельком, а то и жизнью. Рынок тянулся от реки на юго-восток, захватываяпостепенно окрестные пустыри, переваривая каждый жилой дом в лавку и лоток, а каждую тряпку и бродячую кошку — в товар. Сплоченные в гильдию обитатели рождались под зычные вопли зазывал, вырастали, приторговывая орехами, конфетами или самодельными деревянными статуэтками, потом помогали своим отцам за прилавком, сменяли их… и в конце жизни ждала их купленная «со скидкой» в лавке соседа-родича траурная урна.

Как и везде, на Рынке властвовала их величество Эклектика. Негласная гильдия объединяла всех торговцев, иные были беднее последних оборванцев, другие — богаче сенаторов, во всяком случае, неофициально. Правда, вторые не рисковали строить многоэтажные особняки, потому как стражи за налогами приходили исправно, а демонстрировать богатство властям — дразнить сторожевых псов. И все-таки путались добротные каменные дома с грязными лачугами, первые пахли терпкими южными пряностями, вторые — затхлостью и молью; улицы казались узкими из-за вечной толпы, гудящей, как старый трансформатор.

Торговали прямо на ступенях домов, хватали за рукав и предлагали золото, ткани, свежее мясо и диковинные фрукты, живых кур и гусей, сомнительного качества технику, пряности, пластмассовые безделушки, картины — многие из которых тянули на шедевры, а другие — на бездарную мазню; предлагали свои услуги грузчики, парикмахеры, дизайнеры (мы сошьем вам уникальную одежду при вас!), проститутки обоих полов («клубы знакомств»), сновали воры и клянчили милостыню явно профессиональные нищие. Слышался звон металла, вилок и стаканов, крики и ругань, похвальбы и приглушенные деловые разговоры. Хватало и сектантов различного толку, и шарлатанов. Но Центральный Рынок — не Пестрый Квартал, здесь все более или менее честно.

Может быть, и дешифраторы тоже.

— Целест… а кто они вообще такие? — все-таки задал вопрос Рони, и тут же смутился. Столько разговоров и таинственных лиц, а он толком не понял, к кому они идут. Оглянулся по сторонам: скоро должна появиться Элоиза — на условленном месте возле шеста-спицы — на его вершине сидели в подсобке пожарные, а под ним дремали стражи и Магниты. Виндикар обеспечивал безопасную торговлю.

— Вчера из Пределов приехал? — вытаращился Тао. И как обычно, замолк под взглядом Целеста.

— Люди-машины, — чуть подумав, сказал тот. Целест читал о дешифраторах давным-давно, и отнюдь не только в семейной библиотеке, но и на тех дисках, каковые добывала из Архива покойная банда Пирата. В современном Мире Восстановленном дешифраторов считали помесью гадалок со старыми компьютерами, но правда, как всегда, проще… и сложнее.

— В общем, это началось в середине двадцатого века… а кое-кто считает, что военные и раньше такие штуки вытворяли, только неофициально, — последнее явилось прямиком из запретной секции Архива, но какая разница? — Целест закурил и чуть понизил голос. Он чувствовал себя не то лектором, не то пророком: Рони ловил каждое слово, и даже неразлучная ехидная парочка заинтересовалась. — Военные надеялись остановить эпидемию с помощью людей-машин. Брали обыкновенных парней покрепче, вроде нас — ну, не вроде нас, Магниты еще не рождались ведь. И заменяли им половину органов искусственными. Там, армированное сердце, позвоночник из титана. Вшивки на скорость, точность стрельбы и на все остальное. Тогда их называли киборгами. Может, слышали такое слово?

— Нет, — отрицательно мотнул головой Рони. И почему-то поправил толстый шарф. Губы обветрились от холода, он закусил и сдернул тонкий слой кожицы.

— Киборг — кибернетический организм. Живой и машина одновременно. А в мозги им встраивали мнемо-порты — теоретически должно было, во-первых, защитить от «психов»-одержимых, во-вторых — быстрее соображать и так далее… Рефлексы-то все здесь. — Целест постучал себя по рыжей макушке. — Но, конечно, ничего хорошего не получилось. Часть «вшитых» перемерли во время экспериментов, большинство уничтожили… Да, одержимые все-таки были сильнее, ну и числом брали. А потом стало не до киборгов этих. В так называемые «темные декады» — несколько десятилетий полной разрухи — люди страдали как от одержимых, так и от киборгов — у многих заклинило программу, всякие сбои пошли, а то и просто умом двинулись… Они же оказались почти бессмертными. Органы искусственные, кости из титана, как тут своей смертью помрешь?

Рони зажмурился. Он представил развалины старого мира, ржавые остовы домов с грузным вкраплением серого бетона — плиты висят, словно переспелые ягоды и норовят свалиться на неосторожного прохожего. По битому стеклу, оплавленному пластику и каменному крошеву шныряют крысы, а под сводами-обломками, словно в пещерах, прячутся последние люди — они ловят и едят крыс, убивают друг друга за лишнюю тряпку или ампулу антибиотика, и молятся, молятся, чтобы среди них не пробудился очередной одержимый.

А еще в ледяном запустении бродят странные «киборги». Их жизнь вечна и пуста, их мозг помнит все, каждую боль и каждую смерть. Люди не принимают их. Люди ненавидят их почти так же, как одержимых — вы провалили миссию, кричат киборгам, и они уходят, — переступая, а иногда тяжко раздавливая распухшие трупы, замирают среди камней и ржавого железа, смотрят на гаснущее солнце, и мерно тикает в груди неумолкаемое сердце…

— Что потом с ними стало? — Рони подышал на руки. Мороз кусался, приходилось прятать ладони в рукава. Вокруг гудело и шумело, и он жадно глотал каждый звук.

— Кто остался — и есть дешифраторы, — ответил Целест. — Они способны распознать любой код, восстановить битый файл. Большинство сидит в Архиве, одновременно охраняют и раскладывают информацию по полочкам. Несколько — у Сената, но к ним не попадешь, даже Эл не светит…

— И парочка здесь, — закончил Тао. Он похлопал Целеста по плечу. — Складно рассказываешь, только уж больно страху нагнал.

Авис повертел головой на манер длинноклювого аиста. «Мистик-ясновидящий» наверняка проникся сполна — пускай и слышал историю прежде.

— Я отыскал, — похвастался Авис, затем нос его указал на Целеста, — в общем, дело за твоей сестренкой.

К Целесту привязалась маленькая торговка леденцами — разноцветные шарики, похожие на подкрашенные льдинки, перекатывались по жестяному лотку. Сама девчонка, укутанная в урезанный и перекроенный мужской тулуп, тоже напоминала шарик — только косматый и пушистый. Торговка расхваливала товар тонким птичьим голосом, Целест сдался — отсыпал медяков в обмен на леденцы. Те оказались неожиданно вкусными, кислосладкими и пахли лесными травами. На зубах они хрупали в точности как лед под ногами.

— Идут, — встрепенулся Рони, едва не рассыпав пригоршню своей леденцовой доли. Целест покрутился, выглядывая среди черных, рыжих, серых шуб, курток и шарфов знакомые фигуры. К ним приблизились двое, и Целест едва не выругался — дважды. Первое ругательство оттого, что Элоиза вырядилась в какую-то бесформенную синтетическую куртку мерзко-сиреневого оттенка и замотала пол-лица еще более мерзко-розовым шарфом, наверняка освобожденным из самых пыльных недр шкафа. Вычислить ее в этом наряде было не легче, чем сказочную принцессу в лягушачьей шкурке.

А второе ругательство — потому что она притащила с собой Вербену. Хорошо хоть та тоже замотана по уши в серо-белый шарф, искристо-черные волосы спрятаны под вязаной шапкой, и выделить из толпы ее невозможно. Но приводить богиню на Рынок… без охраны, просто так…

«Ну да, удержала бы ее Эл. Аж три раза». — Целест вздохнул, чувствуя: проще сдаться и пустить на самотек.

— Я тебя все равно узнаю, — сказал он Вербене, воровато отгибая уголок шарфа и целуя ее, — и тебя тоже. — Он показал Элоизе кулак. — А значит, и не только я.

— По-твоему, мы должны были захватить эскорт из всех папочкиных стражей? — вздернула золотисто-рыжую бровь Элоиза. Целест воззрился в небо, увидел низкие снеговые тучи и шест с флагом Виндикара и отмахнулся.

— Привет. Хотите? — Рони протягивал тускло поблескивающие конфеты. Элоиза покачала головой — по-прежнему сторонилась мистика, хотя тот пытался загладить вину как мог. Вербена поблагодарила и взяла пару леденцов.

— Госпожа сенатор, — Тао поклонился Элоизе, Авис и вовсе попытался поцеловать руку — но Элоиза перчатку не сняла и от обоих отодвинулась, они перекинулись на Вербену. — Госпожа… богиня.

— Они всегда такие? — шепотом спросила Элоиза у Целеста, поправляя вылезший из-под сиреневого ужаса — капюшона локон. — Черт, а я думала, что твой Рони странный…

«Вот так и сочиняют страшилки про Магнитов», — но вслух Целест осведомился о дисках.

— Здесь. — Элоиза протянула сверток, заботливо укутанный в плотный полиэтилен и перевязанный розовой (розовой!) ленточкой.

— Я боялась, что они поцарапаются и завернула поплотнее. — Вербена коснулась запястья Целеста, и розовая ленточка была прощена.

— Следуйте за нами. — Тао явно наслаждался вниманием госпожи сенатора (которая оказалась ужасно похожей на Целеста рыжей девчонкой!) и Вербены.

— Мы приведем вас к лучшему дешифратору Виндика-ра. Может, и целого мира, — добавил его напарник. Вместе они словно выучили дурную роль в бездарной пьесе. Но последовать стоило хотя бы, чтобы потом припомнить…

Рони оглянулся в сторону шеста: вообще-то они покидали пост. Стражи расположились поодаль, пустили по кругу увесистую флягу, и на Магнитов внимания не обращали. Докладывать о нарушении не станут… наверное. На всякий случай Рони дернул Ависа за рукав, они заговорщически переглянулись и вместе слегка подчистили память свидетелям. Совесть дернулась подыхающей рыбой и затихла.

Они ведь стараются для Ордена и для Империи. Они хотят выяснить и нейтрализовать этого Амбивалента — чем бы он/оно ни было.

Спешащие куда-то люди в мантиях Магнитов — не самое приятное зрелище. Целест скрипел зубами, перехватывая каждый испуганный взгляд; несколько торговцев спешно сгребали товар. Две толстые бабы — одна с корзиной хлеба, вторая с мешком подмороженных бледных апельсинов, — провыли вслед удивительно слаженным дуэтом: «Ой, че ж деется!» Приходилось ускорять шаг.

По счастью, не всякая ворона летит напрямик — Авис выбирал относительно малолюдные переходы. Под подошвами скользили покрытые ледяной коркой булыжники и нередко отбросы, дома жались друг к другу, словно пытаясь согреться — но от стен веяло изморозью, а с крыш угрожающе свешивались сосульки. Целест прикидывал, успеют ли они с Тао в случае чего поставить щит… или расплавить ледяной дамоклов меч.

Он придерживал Вербену под руку, хотя ловкая, как куница, танцовщица не нуждалась в помощи. Рони галантно предложил свои услуги Элоизе, поколебавшись, она согласилась — видимо, чтобы не обижать беднягу окончательно; теперь оба отставали. Целест подозревал — сестренкиной вины в том немного. Зато Рони выглядел счастливым, будто вместо леденцов наелся веселых таблеток, какими в клубах торгуют.

Авис завел всех в тупик. В прямом смысле — дома наконец-то сжались L-образно, сцепились мерзлыми серыми стенами.

— Здесь. — Авис ткнул в подвальное окно. Пролезть туда могла разве кошка.

— Предлагаешь ломать стену? — Целест постучал по смерзшемуся серому камню.

— Нет.

Они с Тао присели на корточки, ссыпали внутрь несколько уцелевших леденцов и поднялись, вытирая о мантию липкие ладони.

— В прошлый раз пришлось кидать камни. Но дешифратор на слух не жалуется. А теперь отойдите… да-да, все — чуть назад. А то провалитесь сквозь землю.

Его перебил тяжелый ржавый скрип, и впрямь — твердь земная разверзлась. Целест с Вербеной отскочить успели, а Рони вытаращился на крышку люка, которая только что ничем не отличался от заплеванных булыжников. Элоиза дернула его к себе.

Люк напоминал канализационный, но сливался со стеной одного из домов, словно подкопанный исполинским кротом. Из темноты пахнуло ржавью, погребом и почему-то гнилой картошкой.

«Разве киборгам нужна человеческая еда?» — задумался Целест.

— Мутанты? Входите. — Голос из темноты тоже был ржавым и каким-то изъеденным. Целест вообразил гору металлоидной трухи.

Первые по отвесной кривой лестнице спустились Тао и Авис (воин поддерживал мистика телекинезом). Целест с сомнением пнул гнутую перекладину, оглянулся на спутников — из всех он был самым тяжелым, наверное. Ну, зато мог и «лететь» некоторое время.

— Вперед. — Вербена скользнула вниз, и ему оставалось кинуться следом.

Лестница выдержала.

В подвале царил мороз. Не спасали теплые мантии, холод проник под слои ткани и пил тепло жадными глотками. С низкого потолка сталактитами свесились сосульки, и долговязому Целесту приходилось нагибаться, чтобы не пораниться об острые края. Прикрепленные к стенам, моргали бледные люминесцентные лампы. Подвал напоминал пещеру — например, дракона или какого-нибудь древнего безымянного монстра. Целест обнял Вербену одной рукой, а второй зажег собственный огонь на кончиках пальцев — старый фокус сейчас нес тепло и… ну, смелость.

— Мутантские штучки, — прохрипело в углу. — Ишь, толпа заявилась… уж простите, предложить кресло и вина не сумею…

И будто заколотили ломом по жестяному ведру. Целест истолковал это как смех твари. Он сглотнул, покосился на проводников — в смеси мертвенного и оранжевого освещения Тао, как никогда, смахивал на куклу, а Авис — на мрачную черную птицу. Впрочем, в этой пещере-морозильнике даже Элоизе не по себе, даже Рони какой-то зловещий…

«О черт».

— Целест? Чего мы ждем? — спросила Вербена. И воин устыдился слабости, шагнул к голосу — впрочем, не загасив огня.

Человек полулежал у стены, завернутый в тряпки настолько ветхие, что они грозили развалиться от неосторожного дыхания. Человек оперся на локтях, приветствуя гостей, но встать не мог, и Целест понял почему: левая нога разложилась полностью — пара ошметок зловонной темно-коричневой плоти на кости, почему-то темносерой, блестящей кости. Правая, напротив, гротескно распухла ниже колена. В серо-зеленой гнили копошились желтоватые маслянистые опарыши.

Элоиза прикрыла нос и рот шарфом.

— Добрый день, — поздоровался Целест.

— Помоги мне сесть, мутант, — проскрипел дешифратор (если это был он!). Целест заколебался — отпускать ли Вербену, но опасным это безногое создание быть не могло. Тао первый склонился к киборгу, тот вцепился, словно желая разорвать тощего китайца пополам. Целест присоединился к нему, и теперь дешифратор впился заголенными костями-пальцами в обоих.

Не костями. Титановыми прутьями. Дешифратор глухо застонал, разметывая свои тряпки. Когда-то он был крупным мужчиной — настоящим гигантом около двух метров ростом и мышечной массой культуриста — плоть превратилась в желе и корм для личинок, но железная основа держалась.

Целест выпрямился, потирая предплечье — дешифратор едва не вывихнул локтевой сустав помощника. Думалось об отключенных. Этот — тоже отключенный, только физически.

— Спасибо, — сказал дешифратор. — Как вас много.

Глаза его напоминали стрекозиные и негромко пощелкивали. Он ухмыльнулся, продемонстрировав ровные серые зубы — тоже титановые, как и остальной скелет. Из полуистлелого тела выпирали и мерно пульсировали абсолютно здоровые искусственные органы.

Целеста передернуло, наверняка чересчур заметно. Дешифратор ткнул в него пальцем:

— Что, брезгуешь? Смотри в штаны не наложи, мутант-красавчик. А вы, девочки, слабо чмокнуть Бена-Героя?

Вербена плотнее обняла Целеста, и киборг снова захохотал. Из горла вывалилось несколько дохлых червей.

— Когда-то вы обе раздвинули бы ножки перед Беном… да… еще и бегали бы хвостиком. А может, и ваши смазливые мальчики тоже. Вон тот рыженький неплох… И узкоглазый сгодился бы… а впрочем, все вы… х-ха…

— Извините, господин Бенджамен, — перебил киборга Авис. Мистик тер виски, видимо пытаясь считать дешифратора. Речью он не отличался от какого-нибудь старого похотливого калеки, а вот мысли — сплошь двоичный код. Рони тоже коснулся цифрового разума и едва не «завис» сам.

— Извините. Мы пришли…

— Хакнуть гребаные файлы. Вот уж новость-то. Кто еще к Бену-Герою теперь сунется… а раньше бегали, да. И отсосать сами предлагали. Девчонки, вроде тебя. — Обглоданная титановая кость вновь уперлась в Вербену. — Сладкие киски, сладкие… и мальчики тоже. Мальчи-девочка, какая в жопу разница. Х-ха.

— Гадость, — прошептала Вербена, услышали ее Целест и Рони — он стоял рядом.

— Оплату мы оговаривали. Сто стандартных денежных единиц Эсколера. — Зато Тао был невозмутим. Восточная выдержка.

— Из твоего кармана, рыжий, — негромко добавил Авис. Целест кивнул. Он протянул Тао диски. Дешифратор метнулся вперед; он перехватил диски и продемонстрировал, будто боевой трофей. На гладкой лазерной поверхности заплясали блеклые блики.

— Бен-Герой круче вас, ребятки-мутанты. Как вы там себя называете… Железяки? Ах да, Магниты. Один хрен.

Целест в который раз переглянулся с Тао. Воинов учили быстроте реакции. Но по сравнению с киборгом (с полуживым, разваленным киборгом!) они не проворнее вон этих подмороженных опарышей…

— Прошу вас, господин Бенджамен, — сказал Целест. — Помогите нам. Нашему миру угрожает опасность, а хуже всего, что мы не знаем, что оно такое. Совет и Сенат, похоже, знают, но то ли не все, то ли не хотят объяснять нам. На этих дисках может быть информация. И только вы способны ее считать.

Дешифратор зажал диски зубами. Титан скрипнул о пластик, но не оставил зазубрин — киборг оказался аккуратен. Он снова поднялся на локтях, будто надеясь встать на искалеченные ноги, но сдался и бессильно привалился к стене. Диски выпали изо рта.

— Иди сюда, красавчик.

Целест оглянулся по сторонам. Может, и не к нему обращаются. Рони с Ависом хранили выражения лиц, достойные священников на мессе. Тао спрятал руки в карманы. Элоиза вот, кажется, готова выступить, но красавчик — это не к ней. А Вербена ждет от него, Целеста, подвигов.

«Вот черт».

— Вы мне? — Он сел прямо на грязные смерзшиеся тряпки, стараясь не думать о том, что киборг успеет придушить его, прежде чем раскаленная плазма расплавит титан.

— Тебе. Потому что ты красавчик. У тебя лучшая женщина вашего мира, хотя ты и жалуешься на несправедливую судьбу. И друзья у тебя хорошие. — В глади дисков отражалось изуродованное лицо киборга. Целест подумал об античных статуях — их ведь тоже находят с отбитыми носами, щеками и подбородками, и хранят лишь в память о возможной красоте.

— Вы не могли бы…

— Расшифрую. Конечно.

Целест кивнул. Молчание, особенно густое из-за потрескивания люминисценток, — сродни ритуальному, мантии Магнитов и почти маскарадная одежда девчонок добавляли ирреальности. Будто жертвоприношение. Целест представил себя в роли девственницы на алтаре, и тихонько фыркнул. Но дешифратор им не интересовался — зато поднес диск ко рту, словно намереваясь проглотить его целиком.

«Чего он делает?»

— Эй, — кажется, голос Элоизы. Возлюбленная сестренка не хотела отдавать рухлядь, что валялась у нее несколько лет, на съедение киборгу. Ее удержали.

Киборг выпростал длинный язык, похожий на отжатую и нерасправленную тряпку — измятый, покрытый чем-то вроде тонкой чешуи металлоидного оттенка. Искусственный, понял Целест, конечно. Плоть слаба, а железо долговечно. Дешифратор лизнул радужную поверхность — сначала бегло, пробуя, а затем принялся вылизывать по всему диаметру — от острых краев к отверстию посередине. Фасеточные глаза его закатились, язык скользил кругами — быстрее и быстрее; дешифратор оскалился и подрагивал, будто в экстазе.

— О боже, — снова не выдержала Элоиза, а когда Целест поймал взгляд Вербены, то заметил понимание. Вербена тоже умела зачаровывать своими… движениями.

Киборг отбросил один радужный кругляш, схватил второй — и все повторилось. В сухом рту не выделялось слюны, но Целесту пришлось пересилить себя, чтобы прикоснуться к облизанному дешифратором диску.

— Загрузка… сто процентов, — внезапно проговорил тот. — Распознавание: положительно. Наличие кэш-ошибок: да. Исправленных: сто семнадцать. Битые кластеры: да. Неисправленных: четыреста тридцать шесть…

Короткая пауза. Целест наблюдал, как выползает из вмятины в переносице серо-лиловая мокрица. Мокрица медленно перебирала крохотными лапками, а потом покатилась вниз — дешифратор дернул головой.

— Запрос: Амбивалент. Начинаю группировку данных. Связанные файлы: эпидемия, «одержимые», мутации. Разделение течения болезни на физический и психический подтипы. Амбивалент: разделение отсутствует. Разумность: да. Агрессивность: да, возможны вариации. Способность к инфицированию: да. Проявления: больные с частично сохраненным сознанием, управляются Амбивалентом. Возможность бессознательного управления: да. Амбивалент, причины появления: неизвестны. Теория о создании: закрытая информация, данные повреждены. Повтор запроса. Причины появления: нет доступа. Методы обнаружения: нет. Методы борьбы: нет. Повтор запроса. Методы нейтрализации: нет. Повтор запроса. Способы уничтожения: нет. Нет. Нет. Нет.

Киборг сорвался на писк, на ультразвук летучей мыши. Он заколотил обглоданными кулаками по камням и тряпью, и разлетались лохмотья с каплями гнили; Целест схватил его за запястья.

— Помоги …те же! — прошипел он, сознавая: удержать машину-эпилептика невозможно. Не силами людей. Наверное, даже не силами мутантов.

Подскочили Тао, Рони и Авис. От последних толку мало — дешифратор откинул их, пища гортанно и захлебываясь желтовато-кремовой массой раздавленных личинок. С Тао вместе сплели «сферу» — энергетическое поле, спеленали киборга, словно капризного младенца; Целест даже выхватил баллон с нейтрасетью.

— На фига? Он не одержимый. Его замкнуло, — рявкнул Тао.

На вытянутых руках удерживали нити «сферы» — словно атланты небо, Целест скривился: мышцы ломило телесно, осязаемо, хотя сеть невидима. Тао прищурился, отчего казался вовсе безглазым — гладкая желтоватосерая сифилитичная луна с дырками ноздрей.

На четвереньках подполз Авис, его волосы выбились из-под капюшона и извивались черными водорослями.

— У него мозги электронные. Не подступишься. Рони, ты сильнее, попробуй…

Рони. Прозрачный — почти флуоресцирует, как медуза. Растрепан, на лбу шишка — успел приложить киборг или сам неудачно к стене приложился.

— Да сделайте что-нибудь! — Элоиза. Сжала руки в кулаки. Ей недостает плетки — хлестать невольников. Да что ты сделаешь, девочка-сенатор?

По губе ползла кровь. Из носа. У Тао. Целест слизывал собственную и дивился, почему красная полоска на месте.

Киборг затих, но это иллюзия. Его держит «сфера»; зато ярость — древняя, могучая; ярость зверя и сотни одержимых.

Серые стены сжимаются, колотятся ракушечными створками и клацают сталактитами сосулек.

— Держись, Целест. — Вербена. Она горячая, несмотря на мороз. Она промокает платком кровь, и ради нее Целест держится. Да. Держится.

— Мозги… электронные.

— Попробуем вместе.

— Блокировка — отключение.

Авис и Рони. Ворона и крыса. Черное и белое. Символично. Заткните киборга. Его визг распиливает пополам. Бензопилой. И сфера не выдержит.

— …Вроде… все?

Целест слышал издалека. Мышцы болели, будто пропитанные молочной кислотой — сто часов тренировок без передышки. Хотелось уснуть, проблеваться и зарыться головой в сугроб — одновременно.

Дешифратор не шевелился.

— Оно… оно сдохло, да? — Элоиза первая приблизилась к туше из тлена и металла, ткнула носком сапога.

Стрекозиные глаза заклацали, к клацанью присоединилась челюсть. Дешифратор смеялся.

— Отойди. — Рони потянул Элоизу на себя. Он готов сражаться с неведомым чудищем, он уже знает, как проникнуть в его (один-нуль-один-нуль) мозги, но не рисковать Элоизой. Рони добавил, словно извиняясь:

— Пожалуйста. Оно небезопасно.

Целест оглянулся. Его спутники молили, разве не вслух, — давай уйдем, все сказано, нужно обсудить и разобраться, но не здесь, не в этой пещере из прошлого, льда и механизмов.

Целест шагнул к киборгу.

— Господин Бенджамен, вам лучше?

— Х-ха. Х-ха. Рыжий красавчик. Мокрые штанишки, а? Бен-Герой заставил вас поплясать. Х-ха. — Дешифратор оскалился и выплюнул кусок собственной щеки. «По крайней мере, безумен не более обычного». — Кто он? — кивнул на Ависа и Рони. — Черный приходил. Белобрысый нет. Он крутой… хакер… или как, по-вашему. Х-ха. Только жалостливый, да… эй ты, слышишь? Жалостливый. Нельзя жалеть.

Рони загородил своим маленьким круглым телом Элоизу — сущая комедия, но смеялся только киборг, над чем-то своим, липким от машинного масла и загробным. Мистик разлепил губы, но киборг оправданий не ждал.

— В чужих мозгах ковыряешься. Понимать должен. Нельзя жалеть, никого и никогда… запомни. Почему не убил меня?

— Вам можно помочь. Дешифраторы нужны в Архиве, если восстановить… ну… — Рони старался не пялиться на трупные пятна посреди живота и груди киборга, на гангренозные ноги и полураздавленное месиво опарышей. «Интересно, расплодятся ли новые?»

— Помочь? Мне? — Киборг захохотал вновь. — Нет уж, спасибо. Во мне мертво живое и живо мертвое. Хреново, белобрысый. Аты, красавчик… добей меня. Я знаю, ты можешь.

— Но…

— Я выполнил задание. Я требую платы.

Сердце дрогнуло, раскисло и потекло куда-то в желудок, откликнулось спазмом и слабостью в коленях. «Почему я, — скрипели люминесцентки, — почему именно я… Тао и Авис нашли его, сговаривались о цене. Почему я?»

— Ты. Добей. Меня. — Киборг не просил. Приказывал, дыша ругательствами и мелкой пылью военной базы, перегаром дешевого пойла, треском пулеметов — дыша прошлым солдата, воина; память нельзя истончить. Память мертва — поэтому жива вечно. Нельзя ослушаться. Целест кивнул.

— Уходите, — проговорил он, Вербена дернула за локоть, и Целест проник пальцами под капюшон, тронул волосы и заколку.

— Я скоро. Ждите наверху.

Зажмурился. Предпочел бы повязку. Целесту припомнился древний обычай — перед расстрелом или виселицей, электрическим стулом либо инъекцией яда — завязывать обреченному глаза, милосердно опутать его ужас шерстистой тьмой.

— Твои друзья ушли, красавчик.

Киборг повязки не просил. В глазницах кругло вертелись стекляшки-визоры. Мертво живое и живо мертвое, проговорил Целест пересохшими губами; его пробил жар, между лопаток налип горячий пот.

Ледяная пещера — могила. Может быть, последнего киборга. Может быть.

Он приложил ладони к глазницам дешифратора. Тот подался назад:

— Эй, парень. Смерти надо плевать в рожу, а не страусом башку прятать.

— Титановый сплав, — напомнил Целест, и почти не солгал. — Я не доберусь до… в общем, так нужно.

Механические глазные яблоки кололись, на ощупь напоминали комок смятой фольги, обертки от шоколадных конфет с сиропом из вишни. По краям холодило железо и противно — податливо соскабливались остатки плоти, вязкой грязью набивались под ногти.

— Два. Раз. Пшел!

Костяные шипы выстрелили и рассыпались под черепом киборга. Целест нагрел их, чтобы пробить искусственные глаза, но мог не стараться — визоры уязвимее прочих фрагментов. Киборг дрыгнул гангренозной ногой, разбрызгивая черную гниль и язвенную жижу, грузно и по-особенному медленно осел на пол.

Шипы торчали на манер длинных, жестких кукольных ресниц.

«Сломанная кукла, — подумал Целест, отступая от мертвеца (мертво живое и живо мертвое). — Просто… игрушка».

Померещилось — шевелится, выкашливает свое «х-ха», и Целест едва не заорал. Нет. Ресницы длинные, ресницы внутри и паралитический яд выел, выскреб мозги — электронные или из воды и жира, неважно.

Личинки. Это личинки продолжают прерванную трапезу.

«Кое-что живо», — тошнота врезала кулаком в солнечное сплетение, Целест согнулся, извергая полупере-варенный завтрак — хлеб с сыром, вяленую дыню и вареные яйца. В блеклом свете месиво обрело оттенок выбитых мозгов.

Потом он бежал прочь.

19

Вербена отдала последний леденец. Ананасовый и желтый, словно одуванчик, он отдавал химией и кислил на языке. Целест грыз его — пытался перебить привкус металла и разложения. И курил. Ананас с табаком или табак с ананасом.

По сравнению с обледенелым подвалом, зимний Вин-дикар — горяч, словно тропические джунгли. Целест перешагнул грань мира мертвых, дернул за хвост сторожевого цербера, и сбежал.

— Но мы ничего не узнали, — наконец сказала Элоиза. — Я смотрела эти диски на… хм, обычном компьютере. Там был код и вот это слово — Амбивалент. Я думала, он скажет больше…

Ее передернуло, и вновь выбилась из-под бесформенного «маскировочного» капюшона прядь волос. Элоиза намотала ее на палец. Рони держал ее под руку, кажется, она не возражала. Все еще.

«Они бы неплохо смотрелись вместе, — отстраненно подумал Целест; но перчатка Элоизы соскользнула, и он заметил похожее на обручальное кольцо с зеленоватозеркальным александритом. — …Итак. Амбивалент».

— Да все понятно, — Тао пожал плечами. Он отобрал у Целеста недокуренную сигарету, затянулся. — Какая-то штука, вроде одержимого, только сильнее.

— Не штука. Человек, — поправил Рони. Он собрал хороший урожай картинок-кошмаров — богатый и спелый, словно налитые соком яблоки. Гладкий глянец кожицы, тонкие прожилки мякоти, а сок пахнет железом. Почти как кровь.

Нужно возвращаться — на пост, в сердцевину Рынка, к шуму, разнузданному веселью, мелким дрязгам и пене недобродившего винограда. Виндикар никогда не спит, не знает отдыха и апатии. Виндикар жив. Подвал и его обитатель — нет.

«И умер он до того, как выросли ресницы». — Целест встряхнул пустую пачку из-под сигарет. Несколько табачных крошек приземлились на обмороженный асфальт.

— Человек, — повторил Целест. — Нужно найти его и уничтожить. Амбивалент или черт с рогами…

— Послушай, ваши не идиоты. Наши тоже. Наверняка они знают. — Элоиза высвободилась из «объятий». —

Эти твои диски, хоть и контрабанда из Архива — да-да, я знаю! — но не самые секретные в Мире Восстановленном. Просто нужно убедить действовать, убедить, что это не «антинаучные бредни»… если это правда так, но я верю дешифратору. Собрать отряды Гомеопатов — не только Магнитов, но и ученых и даже теоретиков, подключить стражей и военных, организовать поиски, и…

Она осеклась.

— Методы обнаружения: нет, — процитировал Авис. Он взмахнул руками, удерживая равновесие на льду, и впрямь на манер ленивой медлительной вороны. — Методы уничтожения: нет. Мы обречены. Эта дрянь сведет с ума и подчинит всех, кто еще нормальный, а Магнитов просто сметет прочь. Как крошки со стола.

Авис запрокинул голову назад, выставив угол кадыка на тощей шее. Наверняка воображал себя пророком.

— Заткнись! — Вербена накинулась на него — с ногтями и маленькими кулачками, ей приходилось подпрыгивать, чтобы царапать долговязому Авису плечи — сквозь толстую мантию и свитер под ней, смешное зрелище, смешное и жуткое. — Не смей! Заткнись!

— Уйми свою бесноватую! — Авис отшатнулся.

— Сам такой!

Целест обнял Вербену:

— Она права. Заткнись. Может быть, Сенат и Гомеопаты верят устаревшим данным и сложили лапки, но пока я жив — не сдамся. Надеюсь, что вы все тоже.

Целест сглотнул. Он вспомнил безумного Тиберия с болотными язвами, обугленного до черно-розовых прожилок плавленой плоти и тоже безумного Иллира. И — х-ха! — куклу с ресницами из шипов. Он втянул прохладный воздух полной грудью.

— Поймаем мы этого Амбивалента. Поймаем и уничтожим.

В Цитадель возвращались по свежевыпавшему снегу, желтым искрам фонарей — рано темнеет, или потерян счет времени, нудным тягучим часам. После того как приехал в золотисто-бежевом мобиле и в сопровождении десятка стражей Кассиус, забрал Элоизу и Вербену, — не разговаривали. Каждый о своем. Целест, помимо всего прочего, о том, что нужно объяснить матери насчет Кас-си. Неплохой он парень — о Элоизе заботится, с Вербеной покровительственно галантен… к ним с уважением.

Мы выросли, мама. Твой сын — легальный убийца, теперь и не только одержимых. Наградил старого солдата ресницами-шипами.

Мы выросли, мама. Твоя дочь — член Сената, наравне с отцом решает в слепящем доме-без-теней судьбу Эско-лера. Вполне способна выбирать — мужчину тоже.

«Но я обещал», — скрипело где-то в шейных позвонках, в колесах облезлого мобиля — вместе со снегом и хрустким морозцем. Целест вывернул регулятор печки на максимум, и стекла подернулись туманом от дыхания. Рони смотрел в слепое бельмо окна. На заднем сиденье обиженный Авис бормотал под нос что-то насчет «неблагодарных», а Тао нехарактерно прикусил язык. Наверное, его вымотала «сфера». Хорошо, без одержимых обошлось, до утра ресурс восстановится.

«Мы обречены. Амбивалента не остановить. Чушь. Все живое можно убить… и мертвое тоже».

Вокруг Цитадели клубился кофейной гущей, с вкраплением снежных сливок, сумрак. Видимо, власти города сочли, что пиро- и электрокинеты об освещении позаботятся самостоятельно: в паре фонарей едва теплился мутный, похожий на куриный бульон свет. Целест потер лоб, предвкушая ужин и вожделенную тишину; он обдумает еще разок, как объяснить матери про Амбивалента и… что им с Вербеной делать. Магнит и богиня — неравная пара.

Мысли рассыпались, словно давешние леденцы — круглые, они разбегались по углам, выскальзывали. Целест не завидовал телепатам: со своими бы справиться, а они еще и чужие раздумья слышат.

Ему необходимо немного покоя — теплой комнаты и холодной подушки.

Но из распахнутых ворот текли голоса.

— Там суета, — устало проговорил Рони.

Авис прекратил бурчать, огладил и без того зализанные волосы:

— Общий фон — тревога. Чего-то дрянное приключилось.

Целест едва удержался от нового «заткнись!».

Мобиль пробился сквозь суету. Чернокожий парень с акцентом южанина цокнул языком и сорвался с поста, побежал то ли помогать, то ли вклиниться в толпу зевак.

— Дрянное дело, — повторил Авис. Он не дождался, пока Целест припаркует мобиль, выскочил в камень, снег и снующих людей, рослый мужчина — ученый едва не сбил с ног. Разворошенным муравейником была Цитадель, знакомые и полузнакомые люди куда-то торопились, компании по три-четыре человека курили и обрывисто, восклицающе спорили под голыми деревьями. Будто взорвалась бомба, а они и не заметили — но Цитадель на месте, антрацитовая и предвечная.

«Да что случилось?»

Целест поймал за рукав мальчишку лет двенадцати, замерзшего, с красными оттопыренными ушами и красным же пуговичным носом.

— Чего все бегают?

Мальчишка округлил глаза. В них полыхали блики чужих фонарей и факелов.

— Одержимых куча, наших до черта положили… И злые, гады, будто научил кто драться. Одного только схватили, там он, — махнул рукой. «Там» означало — в Цитадели. Вполне можно догадаться.

Мимо пронеслись двое с носилками, волокли раненого. По разбитому черепу — словно клубничный джем поверх волос — Целест определил: несчастному не жить. Комья крови вмерзали в снег, прилипали к подошвам. Темнота разжевывала.

— Подойдем ближе? — сказал Рони.

Суета — шторм, а он — маленькая мягкотелая рыбка. Легко разбить о камни, вдребезги, в скользкую, резко пахнущую муть внутренностей. Эмоции переполняют до тошноты. Рони выставил руки перед собой, словно лунатик. Он пытался идти и боялся, что собьют с ног.

Иди за Целестом. Он сильный, и он не чувствует всего. Вместе доплывем до тихих вод.

Возле входа рыдали две девушки, спрятав лица в ладонях, и вещал Кристоф — один из старших теоретиков, твердил что-то о «нашей победе», утешал. Доносились смачные ругательства и проклятия. Кто-то перекинулся междометиями с Целестом, похлопал Рони по плечу, он едва успел кивнуть в ответ.

А потом отстал. Рони замер посреди просторного холла; выстроенная по образу и подобию средневековых замков, Цитадель нависала лестницами, недосягаемыми окнами и голосами-призраками. Целест ушел, а он остался, и не знает куда идти. В столовую? В келью?

Обратно на улицу, может быть, даже бежать прочь?

— Рони.

— Аида, — развернулся всем корпусом и теперь опознал одну из плачущих. — Аида, ты…

— Не надо меня читать. Все и так ясно, правда? Да. Убили.

Губы распухли, словно мокрая губка. Аида не пользовалась косметикой, а сейчас глаза ее не шире, чем у Тао. В спутанных волосах застряли щепки, на рукавах комья грязи и ссохшейся кровяной корки.

Рони прикоснулся к ее запястью, и обнаружил, что у Аиды оторван мизинец.

— Богатый, мать его, райончик. Клуб «Вельвет». — Рони передернуло, он отпустил больную руку и потянул Аиду за вторую, здоровую — подальше от середины холла. Тут их растопчут. Под лестницей спокойнее, таков крысиный инстинкт.

— Богатый райончик… пятнадцать одержимых, Ро. Пятнадцать. — Аида рассмеялась. Ей выбило два зуба, влажно и уязвимо хлюпали прорехи в деснах. Она прислонилась к стене, сползла, задевая какие-то жестяные ведра, швабры. Рассыпались с грохотом — грохот не услышал никто.

— Созвали всех, кто поблизости был. До вас досигна-лить не получилось. Далековато, наверное…

Рони подумал о подвале и ледяных стенах. Наверняка глушили сигнал. Он кивнул.

— Далековато.

— Штук двадцать их было. А может, больше. Вотан кого призвал, кого просто… — Выразительное движение, словно откручивала цыпленку голову, из мизинцевой культи проглянул костяной осколок. Рони осторожно коснулся обеих ладоней. Ладони у Аиды были жесткими, как доски.

— Т-сс.

— Мы ничего не могли поделать. От «Вельвета» пара угольков. Так и надо богатеньким задницам. А людей жалко. Полрайона как веником вымело. Начисто. Даже обломки не везде — где испарило, где вплавило в асфальт. Вместе с жителями. Такая, мать его, и-икебана…

Рони представил клуб, полный вкусных запахов, блондинок с голыми плечами и бумажных цветов. Цветы сгорели первыми, наверняка.

Жаль.

Интересно, выжил ли бармен-привидение? Бродит ли на руинах, гремя бокалами и стеклянными цепями?

— …Они заставили его выблевать собственные кишки. Выблевать. Именно. Из горла вытащить, такая будто веревка — красновато-коричневая, будто фокус показывал. — Аиду заколотило, и мелко подрагивали спутанные волосы, осыпалась комковатая труха. Рони обнял ее, пахло от девушки горько и резко — потом, грязью. Дрожала часто-часто, загнанной лошадью; Рони вспомнилось, как отбили заблудившуюся в кустистом и редком северном лесу кобылу-трехлетку у белошкурых облезлых волков. Волков-то расстреляли — подмоченным порохом и ржавыми ружьями, а кобыла билась, ржала и в конце-концов последний патрон ей достался.

Зато Аиде он мог помочь.

Вторгнуться в податливое из-за шока, словно моллюск без раковины, сознание, разлить воды на чересчур яркие краски. Кровь красна, а уголь черен — серое мягче, серое приятнее. Крысиный цвет. Рассейся до матовой радуги.

Пусть блекнет, пусть гаснет. Он хотел, чтобы Аида уснула — может быть, прямо здесь, Рони попытается донести до кельи.

Воин оттолкнула его:

— Не надо. Не надо меня анестезией пичкать.

— Я…

— Спасибо. Но не надо. Сейчас хочу ненавидеть. Единственного одержимого поймали. Который, ну… ты понял. Я хочу с ним… поговорить. Мне нужен мистик в пару.

Звучало вроде светского приглашения — в театр, к примеру, на балет с Вербеной-танцовщицей. Вечер пятницы, не опоздайте.

Рони достал из кармана чистый платок и промокнул рану Аиды.

— Потом покажи врачам. — Он укрепил повязку аккуратным узлом между большим и указательным пальцем. — Пойдем.

Эпицентр — столовая. Неудивительно, место, где принимают пищу, привлекательно и для иного действа. Хлеб и зрелища.

Целест протолкался, пользуясь локтями и природной верткостью. Кто-то больно толкнул в диафрагму, он не остался в долгу. Слышались возгласы, стоны и ругательства. Цитадель распухла, будно загнившая рана. В столовой воцарилась духота от нескольких сотен легких, горл и ртов. Кто-то раздвинул стоящие ровными рядами столы с лавками, освободил пространство — спасибо, выгадал немного места. Водовороты толпы сгущались вокруг очевидцев. Целест попытался подобраться к знакомому воину, теперь он зажимал пустую глазницу, слюдяными слезами истекал выдавленный глаз. Не подпустили — жадно хватали каждое слово, будто голодные кошки — требуху.

— Одержимый там, — вынырнул Тао. Еле живой после «сферы», он активизировался, будто от дозы веселых таблеток; каждому свое — в том числе и наркотики. Черные глаза блестели, он улыбался большим лягушачьим ртом. Он схватил Целеста за рукав и поволок туда, где обычно возвышались огромные кастрюли с варевом, где выдавали еду.

Отодвинули один из столов, примотали к нему одержимого… одержимую. Блондинка с голыми плечами и жемчугом. У нее острые черты лица — лица умирающей, у нее зубы оборотня и волосы мягкие, как материнская любовь. Блондинка была одета в причудливо изрезанное, дабы открывать самые интересные части тела, платье цвета сердцевинки розовых лепестков. Теперь ее наготу прикрывали бесформенные лохмотья. Целест подумал о растоптанных цветах.

На предплечьях, запястьях, между ног и поперек всего тела, пульсировали зеленые нити нейтрасети.

— Единственный… то есть единственная. «Физик». Остальных уничтожили на месте, а наших погибло двадцать человек и еще столько же ранены, — сообщил Тао, одновременно возбужденный и деловитый.

«Точно наркоман».

И потом: «Девица-то из аристократов… никто не застрахован, верно, папочка? Перед эпидемией и Амбива-лентом все равны».

Целест не сомневался: Амбивалент существует. И может быть, сейчас наблюдает откуда-то — желтым рысьим всевидящим оком, скалит кривые зубы и хихикает.

«Новые одержимые. Уничтожить нас».

Иллир предупреждал. Но Сенат твердил об «антинаучных бреднях», и все, что могли сделать Гомеопаты, — принести больше жертв, тщетно пытаясь откупиться. Целест обернулся на одноглазого, выдавленное месиво стер кто-то из лекарей, обрабатывал нечистую рану. Блондинка-одержимая корчилась на расстоянии пары метров. Целест разглядел пепел и запекшееся мясо на акриловых ногтях.

Амбивалент существует, о да…

Он увидел Глав — вернее, Винсента и Декстру, мистик и воин стояли в изголовье одержимой, словно лекари подле умирающего. Если они боялись, ненавидели или вообще испытывали какие-то эмоции, Целест не уловил — впрочем, он и не телепат, верно? Толпа бурлила возле старших Магнитов и оседала, будто разбившись в мелкую изморось оскалы.

Чуть поодаль Флоренц вместе с парой молодых девушек-ученых зашивали раны Магнитам. Пациент Главы, кряжистый, словно гном из легенд, бородач, приглушенно ругался — несколько раз дословно процитировал Бена-Героя; Целеста передернуло.

— Мы должны… сказать, — проговорил Целест.

Поблизости Тао. Рони нет. Где Рони? С ним проще…

Авис вон, сует нос к одержимой, словно сам собрался ее призвать, — дурак, она же «физик»… отпихнули, оттерли вглубь, спорят. Винсент их сдерживает. Может быть, если бы не этот ходячий эмпат-транквилизатор, обитатели Цитадели взбунтовались бы. Магниты испуганы. Да и другие Гомеопаты тоже.

Нырнул вглубь, к неровному дну — камни и останки утопленников, пиратские сокровища и ядовитые морские ежи. Блондинка заверещала: «Вы трррупы! Трррупы!» — вибрируя сладострастно, словно приглашая воспользоваться ее матовым жемчужным телом — перед смертью.

Трррупы.

Целест ощутил, что захлебывается; он забился в толпе — водовороте; поплыл к неясному зеленоватому свету.

— Амбивалент, — выдохнул Целест. Он добрался до Винсента и Декстры; волосы воина трепетали черным холодным пламенем — знак траура. Главный мистик был непроницаемой глыбой, айсбергом — о такой когда-то разбился разрекламированный корабль. Но Целест ведь уже вынырнул?

— Амбивалент, — выплюнул он, отравленную соленую влагу. — Причина всему. Он существует. Мы знаем. И вы знаете, правда? Это Амбивалент сотворил с ней, — указал пальцем на блондинку. — И с другими. Разумные одержимые — дети этой… твари. Мы должны остановить его, кем бы оно ни было.

Ближе к последним словам повисла тишина. Гортанное «трррупы» вклинивалось в редкие стоны раненых.

Цитадель внимала.

«Теперь знают все. — Целест улыбнулся уголком рта. — Тем лучше. Мне осточертели эти гребаные тайны».

Он выхватил из толпы побледнелое до оттенка слоновой кости лицо Тао. Ависа, шевелящего губами: «Зря ты…» — распознал с чуткостью глухонемого. Потом заметил Рони под руку с Аидой, девушкой-Магнитом, от которой когда-то спасал. Среди Магнитов нет врагов, вспомнилось из уроков еще Тиберия, а потом и Декстры. Мы братья и сестры. Мы единое целое. Гомеопаты, чья сила зло, но служит во благо — исцеляет подобное подобным.

Рони кивнул из толщи голов и серых мантий. Целест продолжил:

— Какой смысл скрывать? Вы ведь этого добивались пытками одержимых, выяснить хоть что-нибудь об Ам-биваленте от них? Поэтому приказывали доставлять живыми, для этого мы превратились из санитаров в Инквизицию. «Антинаучные бредни» — правда… Ведь правда же? Господин Винсент? Госпожа Декстра?

Запнулся, захлебнулся глотком влажного душного воздуха. Декстра — будто каменная, статуя античной богини войны, Ники Самофракийской. Недостает крыльев и меча, но их легко представить — да и зачем Магниту меч. Огонь сильнее. Ее огонь выжжет живое и мертвое. Финальным очищением.

Винсент почему-то улыбался. Грузная фигура воспринималась расслабленной, мистик точно грезил наяву, но Целест осознал: Виндикар, а может, и вся Империя в руках этих двоих. Винсент мог бы подчинить каждого Магнита и человека — просто кивком; целый мир «отключенных», послушная паства.

«Я пред ликом богов. Ну и ладно».

— Да, — сказал Винсент, закрывая лицо распухшими подагрическими ладонями, — Амбивалент существует. Амбивалент пробудился. Это правда.

Теперь молчание пульсировало. Точкой материи перед Большим Взрывом. Умолкла даже (трррупы, трррупы) блондинка.

«Я пред ликом богов… но даже боги беспомощны перед Амбивалентом».

По-настоящему жуткое откровение. Так ребенок узнает, что он и мама с папой смертны. Может быть, на могиле раздавленного мобилем любимца-кота. «Томми теперь на небесах с ангелами, детка… да, все мы будем там».

— Без паники, — на всякий случай рявкнула Декстра, словно предлагая бояться ее, а не какую-то неведомую тварь. — Каждый из этих… разумных одержимых знает о своем хозяине. Пока они молчат.

Винсент кивнул: молчат — означало непроницаемость сродни свинцовому резервуару. Целесту захотелось нырнуть в толпу. Поздно. Уже полез на баррикады.

Декстра продолжала — ее лицо из-за пламенных от-бликов заострилось, словно ритуальная маска:

— Пока. Мы просили помощи у Сената, но, видимо, придется обходиться своими силами. Что ж, теперь вы все знаете — но пусть каждый помнит, что страх и отчаяние дурные помощники. Орден Гомеопатов однажды спас цивилизацию, спасет и второй раз. Вопросы есть?

Вопросов не было. Целест вглядывался в грифельносерую толпу. Пытался ощутить каждого, подобно тому, как ловят «волну» эмоций эмпаты. Вот возбужденно шепчется стайка малышей во главе со знакомцем-гидрокинетом. Лохматый Магнит ухмыляется молоденькой, совсем девчонке — ученой, мол, не бойся, я ведь с тобой. Теоретики чиркают что-то в блокнотах. Тао подтянулся на цыпочках и зажал рот напарнику — видимо, чтобы окружающие не слышали мрачных прогнозов. Только не сейчас.

«Мы выживем, правда?»

— Тру-у-упы. Тру-у-упы, — завелась одержимая; заунывный вой, словно суку палкой отдубасили. Целеста передернуло. Не его одного — даже Винсент разомкнул кожистые веки, поморщился.

— Прошу разрешения на допрос и призыв, — выступила Аида. Рони по-прежнему стоял рядом. — Мое имя Аида Райто. Одержимая убила моего мужа и напарника, но он удерживал ее в течение всей операции. Она моя по праву.

— Это так, — кивнула Декстра. — Ты — воин. Кто заменит вторую половину на призыве?

— Я. Иероним Тарк. — голос сорвался на фальцет. Рони покраснел.

— Дозволяю, — поставил невидимую печать Винсент.

Целест понял, его шоу закончилось — пора спрыгивать со сцены и уступать другим. Публичная пытка, публичный призыв. То, что доктор прописал, — доказать, мы сильнее одержимых, насытить кровью и местью, и возможно, учуять след Амбивалента.

Почему бы и нет?

Целест хлопнул Рони по плечу:

— Валяй. Выуди из нее все, что можно.

Рони чувствовал себя обернутым в вату. Вата затыкала уши, глаза, заползала волокнисто в рот, перекрывая дыхание и доступ света, звука, мыслей. Барьер он выставил нарочно, боялся, что чужая паника разорвет изнутри, словно бумажный пакет; задыхался теперь в изоляции. И охотно вылупился из невидимой «ваты».

Блондинка выгнулась навстречу, игриво повела бедрами. Рони натолкнулся на преграду — естественную защиту «физика» — неправильно это, подобное лечится подобным. На свободе одержимая испепелила бы уже незадачливого Магнита-мистика. Призывай своих — не тронь чужое.

«Ну же. Хоть что-нибудь. Амбивалент… теперь я знаю, что искать. Мы все знаем. Так проще, наверное».

Шмыгнул носом, пытаясь учуять табачный дым (где ты, Целест?) и волглую сырость пыточной камеры. В толпе — тяжелее; Рони ощутил себя фокусником, только вместо кролика с пушистыми ушами и розовым влажным носом, вытягивал…

«И-и-информацию».

Возле уха сопела Аида. Дожидалась своей очереди — не отключи, нет, она не позволит, чтобы убийца мужа подохла, не сознавая причин казни. Разумные одержимые — не омертвелая гангренозная гниль, как прежде. Дети Амбивалента — враги.

Рони зачерпнул ненависть Аиды, словно снулые воды серного источника, — направил на опутанную нейтрасе-тью блондинку. Она дернулась навстречу, изогнулась, раздвигая бедра — под обрывками платья белья не оказалось; Рони сглотнул.

«Она не человек. Она — часть Амбивалента…»

Вместо воя — томные придыхания, за подобные проститутки в Пестром Квартале дерут втридорога. Кто-то из зрителей зафыркал, кто-то хихикнул напряженно. «Уведите детей», — послышалось из третьего угла. «Не тем занят», — из четвертого.

Рони вспомнил мед и ваниль — белую кожу Элоизы, у нее другой оттенок. Одержимая — словно русалка, матовая муть нежити. Элоиза яркая. Элоиза настоящая. Рони останется верен ей, даже если она выбрала другого…

Сделай правильный выбор. Как всегда.

Одержимая заорала, теперь от ужаса.

В тот момент Целест измочалил сигарету и рассыпал на каменный пол табачную крошку. Кошмары протянулись от стола-эшафота; несколько мистиков хмыкнули — видимо оценив работу собрата.

«Тарк молодец», — с легкой завистью пробурчал Авис, извивались змеи-волосы. Целест сравнил его с Горгоной. «Но сейчас не твой выход. Эта Аида назначила заменой не тебя».

— Ничего, — Рони «отпустил» одержимую. Голубые глаза ее покраснели — ни единого целого капилляра, видения испепелили изнутри. Золотистые волосы потемнели — одержимая разбила голову о «прилавок», где обычно стояли объемистые кастрюли и сковородки с едой.

Рони облизал потрескавшиеся — на морозе, наверное, — губы.

— Как обычно. Они молчат.

— Сейчас заговорит. — Аида, будто разочарованная неудачей, оттолкнула его. Рони отвернулся, закрыл глаза.

Он знал, что будет. Он заранее ощущал вонь горелых внутренностей, испражнений и захлебывающийся крик боли — страдания не бешеного зверя, но разумного существа. Разумного… врага.

«С меня довольно. Пожалуйста». — Он протиснулся в толпе и выскочил из столовой, думая о том, что нескоро подойдет к раздаче за добавочной порцией обеда или ужина. Несколько дней придется питаться в забегаловках.

Он добрался до кельи и, не снимая грязной мантии, рухнул на кровать.

20

У южного черного хода толпа оказалась поменьше, или разбрелись уже. Целеста пошатывало от усталости, млечная капля луны перекатилась к зениту — ночь на дворе. Впереди день и работа, мы-поймаем-Амбивалента.

Целеста знобило. Крохотными затяжками он проглатывал сигарету, боясь выронить — так тряслись руки. «Словно с перепою… а я трезв, как сенатор на совещании».

— Это можно исправить.

— Ч-чего? — Целест столкнулся с Ависом. Синяки на бледном, словно ящеричье пузо, лице делали его похожим на маску Трагедии. — Охота тебе ресурс тратить?

— Я не читал твоих мыслей. Ты произнес вслух.

Авис протянул жестяную флягу, оттуда пахнуло резко

и горько — виноградным огнем, коньячным спиртом. Целест сделал пару больших глотков.

— Спасибо.

«У тебя хорошие друзья, красавчик». Бен-Герой прав, отличные друзья — зря Целест не доверял «парочке». Целест протянул сигаретную пачку:

— Хочешь?

Сигаретную пачку будто стадо коров жевало, содержимое соответствовало. Другого нет. Утром можно купить — неоновая реклама в том числе с Вербеной залог курева. Вербене не нравится табачный дым. Диссоциативно.

— Нет.

Ависа морозило тоже, он закашлялся, постучал себя по узкой, по-птичьи костлявой груди. Глотнул из железного горла. Он смотрел прямо перед собой — куда-то мимо встопорщенных дикобразов-кустов и голых деревьев, сквозь забор, бессветный пустырь и сам Виндикар.

— Я буду, — маленький Тао появился незаметно и сигареты забрал все — Целест только вяло разжал ладонь. — Новость есть.

— Еще одна. Держу пари, плохая. — Целест отшвырнул окурок в ближайший сугроб. Тао-всезнайка — работает круглосуточно, без перерыва и выходных. Тао как-то намекнул, что теоретически может сунуть нос, ухо или любопытный взгляд в любой уголок Цитадели. «Вот вне ее сложнее, правда», — добавил китаец извиняющимся тоном. Тао коллекционировал все металлическое и электронное — горелые диоды, лампы, проволоку. Электро-кинез давал «жучкам» вторую жизнь. Целест тогда погрозил кулаком: подглядывать за нами с Вербеной вздумаешь — пирсинг в неожиданном месте устрою. Кажется, Лин понял.

«На самом деле он умница. Хорошие у меня друзья, правда… я как-то и не думал, вроде так и надо. А они хорошие…»

— Именно. Гораций и Флоренц ругались. Оказывается, это теоретики запретили про Амбивалента говорить — мол, паника начнется, ничего хорошего не выйдет, хватит с этих мутантов инструкций. Им все равно по кайфу одержимых пытать.

Целест кивнул. Эмоции болтались оборванными проводами. Всякий ресурс исчерпаем, а на теоретиков во главе с Горацием и подавно расходовать жаль.

— Про кайф тоже сказал? — поддел Авис напарника.

— Другими словами. — Тао проигнорировал насмешку, его рот сокрыло темно-фиолетовым табачным облаком. — Но да.

— Сволочи.

Холод, гладкий и хитрый, елозит по одежде, пока не найдет прореху, уязвимое местечко. А как заберется — грызет; Целест тщетно кутался в мантию и дышал на руки — на огонь сил не было; ночь и зима слились в белолиловую мглу, мигали лунным бельмом. Трррупы. Будут трррупы.

Отключенные сейчас вычищают столовую. Аида буквально взорвала блондинку, точно переполненный водой бумажный пакет — внутренности раскидало по углам и заляпало даже потолок жирными кровавыми кляксами. Вряд ли закончат к утру. Малыши небось до сих пор по кельям рыдают. Месть воинов жестока… мистиков тоже.

Нелюди безжалостны. С мутантов хватит и инструкций, да.

— Ну-ка, девиз Гомеопатов? — сказал Целест. Дружное «хмы» и слаженный ответ:

— Подобное исцеляется подобным, — вместе, а Авис хмыкнул снова: — Только при чем здесь…

— Амбивалент угрожает всем — воинам, мистикам и людям. Без третьего компонента не справимся. Нужно просить помощи у людей. — Целест хотел хлопнуть Ависа и Тао по плечу, но лишь безвольно скользнул обледенелой ладонью. — У Сената или нет. У людей.

Утро расстелилось покоем. Обеденную залу вычистили — заставляя задуматься, сколько же отключенных припасено в нижних камерах, — запах печеной плоти перебило запахом традиционного омлета. Можно есть без комка в горле. Почти.

Утро тихо, словно простыня на лице покойника. Целест глотнул мерзкого, зато крепкого кофе, усмехнулся своей же шуточке. Поделился бы с Рони, но тот думает о чем-то своем… как обычно.

Повизгивала малышня, негромко спорили теоретики и ученые. Магниты сосредоточенно жевали завтрак, а закончившие ночную смену заразительно зевали. Цитадель будто оправилась от приступа безумия — и теперь сама смущалась, единым организмом. Ну что это на меня нашло…

— Пойдем к Эл. — Целест все же потыкал напарника указательным пальцем. — После вахты, а? Нужно поговорить, ну и…

«Я хочу видеть Вербену», — наверняка мистик прочитал. А может, и просто понял, как понимают друзья, не только эмпаты.

— Обязательно. — Рони отодвинул тарелку с нетронутой желто-коричневой плюхой — омлет не был райской пищей, но съедобен… и вообще, кто угодно мог воротить нос, только не Рони.

— Ты здоров?

— Все в порядке. Я даже умудрился выспаться.

Зимой утро перепрыгивает в вечер. Густеет мороз и синеватая темнота, и поглядываешь на площадные часы — скоро ли смена караула. Стрелки примерзли — не двигаются. Скучно. Лучше скука, чем то, что случилось вчера, думал Целест. Наскреб мелочи и купил сигарет, дышал холодом и никотином. Когда-нибудь он умрет от воспаления или рака легких… впрочем, Магниты не умирают от такой ерунды. Магнитов убивают.

Амбивалент — конец времен.

Встряхивал рыжими волосами, отгоняя паршивую му-торь — она ползла из темноты, пещерными страхами. Гул Рынка чудился рыканьем волчьей чащобы.

Выпадал снег — мокрыми комьями, похожими на слипшийся рис. Разноцветное людское море боролось против снега, впору ставки делать. Победила природа — к концу вахты расползлись все, кроме самых упрямых торговцев, лениво согревающихся из фляжки (Авис у них и добывал — и сегодня то ли купил, то ли занял содержимое — доверху) стражей.

Стрелка ткнулась острой мордочкой в отметку «шесть часов».

— Ура. — Рони махнул косматой рукавицей. — Можно к Эл, да? Лишь бы дома оказалась…

— Вряд ли где-то еще. — Целест покачал головой и затоптал в грязное серое месиво бессчетный окурок. — Ей должны были сообщить вчера, и не думаю, что ее скоро потянет в клубы.

Пара стражей переминалось с ноги на ногу, наверняка мечтая о большой кружке горячего бульона или чего покрепче. На изразцовом витье калитки нависли носатые сосульки. Стражи пропустили без лишних слов — слишком холодно, чтобы говорить.

С порога окутало теплом и бархатом полутемного покоя. Пахло чем-то съедобным — с кухни, и терпко, померанцами и астрами — из комнаты. Целест озирался по сторонам.

— Вербена обычно встречает меня, — зачем-то сказал он.

— Наверняка на репетиции, — предположил Рони, вытирая ноги, чтобы не испачкать мрамор или ковровую дорожку, пушистую, как хвост персидского кота. Он так и не привык к резиденции Альена. — Господин Селио не щадит даже богинь.

— И то верно, — улыбнулся Целест. — А Эл дома? Ты ее чувствуешь?

Мистик занес ногу над ступенькой и застыл в неловкой позе.

— Да, — сказал он, выцепив из бисерного вороха эмоций и мыслей нужные. Не труднее, чем различить золотые крупинки в речном песке. — Чувствую.

Наверху горели несколько тускловатых искусственных факелов. По высоким стенам вытанцовывали блики и тени, а полумрак казался крепким, словно чайная заварка. Целесту живо вспомнился «Вельвет» и бумажные цветы. Вместо «Вельвета» — камни и руины, может быть, братская могила и несколько торчащих ног. Трупы вывезут — вручить безутешным родственникам.

— Эл! — Целест толкнул дверь сестриной комнаты. — Ты здесь?!

Дверь не поддалась — заперта изнутри. Вельвет отражается в сегодня. Доппельгангер, черт его дери, — ничего нового под луной и искусственными чайными факелами.

— Я здесь. — Оденься Элоиза в черное вечернее платье, Целест бы точно выругался куда-нибудь в небеса или ближайшую яму — пусть дойдет куда надо, вверх или преисподнюю. Джинсы и футболка смазали дежа-вю. Футболка, впрочем, не уступала платью — мягко обогнула контуры стройного тела, обрисовала все нужные округлости. Пришлось пихать Рони в бок — он безопасен, он просто влюбленный мистик, и все ж когда пялятся на твою сестру…

«Она собирается замуж, верно?»

— Привет, — поздоровался Целест. — И тебе тоже, Касси, — пожал протянутую руку. Прилизанные волосы Кассиуса смахивали на серебристый шлем. В петлях темно-лиловой рубашки поблескивали аметистовые запонки. Мизинец обвила печатка с маренговым алмазом.

Касси есть Касси.

— Добрый вечер.

— Эл, Вербена где? — Целест вспомнил, что собирался «поговорить». Он пришел… магнитить. Почти в прямом смысле.

— Мог бы стучаться — раз. Мог бы сделать вид, что тебя интересую я тоже — два. — Элоиза задрала нос и подсела к Кассиусу. В кожаном кресле они помещались вдвоем.

«И чем он маме не нравится? Ладно, у Рони взгляд побитого щенка, но Триэн — аристократическая фамилия, чего ей не так?»

— У нее завтра в Театре выступление. — Элоиза пожала плечами. — Скоро вернется.

На прозрачном параллелепипеде стола плакали стеарином ароматические свечи. Ваниль и мед — Элоиза верна себе. Рони следовал за Целестом — шаг в шаг, словно боясь оступиться и завязнуть в зыбучих песках.

— Мы дождемся ее, не возражаешь? Нужно поговорить. — Целест забрался в свободное кресло. Подошвы ботинок он вытер, но края джинсов и даже мантии где-то заляпал. Элоиза недовольно поморщилась. Снова дежавю.

— Когда-то комната была вся розовая, как новорожденный поросенок. И плюшевых поросят тоже хватало, — поделился воспоминаниями Целест — персонально для Касси. Элоиза вспыхнула быстрее пролитого бензина:

— Заткнись! Касси, не обращай внимания, мой брат иногда такой придурок… и не иногда тоже!

— Все в порядке. — Кассиус закинул ногу на ногу. Кстати, мне всегда был интересен орден Гомеопатов, и в частности Магниты, но нам до сих пор не предоставлялось возможности спокойно поговорить. Вы не возражаете?

Из-за кресла вынырнула початая бутылка багряной летней сангрии и вазочка с зефиром. Бокалов только два — «вы испортили романтический вечер, ребятки», звякнуло стеклом о стекло. Элоиза достала из бара еще пару.

— Не возражаем. — Целест дернул Рони — в ногах правды нет, и тот присел на поручень кресла. Они тоже могли поместиться вдвоем, но смотрелось бы странновато. — О чем рассказать, Касси?

— Вы ведь чудо природы. Одержимые тоже, но одержимые — это сосуды, захлестнутые стихией. — Заискрилась сангрия, Кассиус одновременно гладил пальцы Элоизы и хрустальную ножку. И вел светскую беседу. Истинный аристократ. — Если в сей бокал влить море, он разлетится на куски. Но вы удерживаете в себе саму стихию, вы владеете ею. Каково это?

Целест потер подбородок. Вопрос на засыпку — в Мире Восстановленном к «чудесам природы» привыкли, таков уж человек — сойди Господь Бог к детям Своим, от Него отмахнутся через пару лет — надоел, мол.

Дернулась и погасла свечка. Целест протянул руку, поджигая заново от собственного пальца. Затем сплел простенький пульсар, который лопнул на ехидных розовых поросят — Элоиза погрозила кулаком, а Кассиус два раза хлопнул в ладоши. Затем «вырастил» связку неядовитых шипов, словно несколько вязальных игл торчали из костяшек — на остриях мигали узкие блики, Кассиус поежился.

— Черт. Трудно ответить, Касси. Я всю жизнь Магнит, — Целест запнулся, — то есть способности проявляются после первого Призыва — у всех так, ученые говорят, надо распознать силу. А теоретики оттуда и вытащили принцип подобия.

— «Подобное исцеляется подобным», — кивнул Кассиус. — Симптомы болезни лечат средствами, аналогичными по действию.

— Да, именно… ну а потом само собой. — Целесту припомнилась присказка о сороконожке — она разучилась ходить, едва спросили, как ей удается передвигать бесчисленные лапки. Целест по-драконьи выдохнул фигурную спираль — шаровая молния взорвалась под потолком.

— Целест! — Элоиза соскочила к выключателю. — Только попробуй пятно оставить! — Она развернулась к будущему мужу. — Мой брат обожает дурацкие трюки, и лучше не поощрять…

— Прости. — Кассиус перехватил ее, тонкокожие пальцы легли туда, где футболка намекала на то, что под ней. — Не сердись, мне правда интересно…

— Можешь продолжать, — смилостивилась Элоиза. Целест дернул из пачки сигарету и заложил за ухо. Рони изучал несуществующее пятно на потолке.

— Я знаком с техникой безопасности, — сказал Целест. — Ну, в общем… наверное, все. Пиро, электро, ги-дрокинез. Обычно воин предпочитает одно, я люблю шипы и… и огонь. — Почему-то смутился. Огонь — Декстра, Декстра годится ему в матери, но…

— Благодарю вас. — Губы Кассиуса слились по цвету с сангрией. — Иероним, вас не затруднит принять эстафету?

Рони не сразу сообразил — к нему обращаются. Он молчит ведь. Не мешает. Элоиза выбрала его, и пусть — Кассиус достоин… наверное. Желтая футболка, тесные джинсы и полоска кожи цвета морской пены, теплый снег с запахом дорогих конфет. Рони вспомнил одержимую, распяленную на столе в паутине нейтрасети, — она торговала собой. Рони не сдался — впору считать себя рыцарем, служащим Прекрасной Даме.

А служение целомудренно.

— Я… — Он сбился, потер пухлыми пальцами виски.

Губы Кассиуса казались окровавленными, а улыбка

хищной. Рони заглянул, но прочитал любопытство — вполне искреннее и вполне доброжелательное. Аристократы любят экзотических уродцев, вот только большинство чрезмерно привыкло к Магнитам — Кассиус нашел развлечения поближе Пестрого Квартала с горбунами, бородатыми женщинами и сиамскими близнецами.

— Я чувствую. Мысли тоже, но в первую очередь… — Рони замялся. С кресла свешивалась напарникова ладонь, и он схватился за нее. — Целиком, понимаете? Настроение, боль или радость, страх или покой. Любовь или… нелюбовь.

«Больше, чем хотелось бы. Я вижу все. Иногда от этого охота кричать».

Ключицы Элоизы дрогнули: сглотнула. «Мозгожор».

— Но я не всегда это делаю, — поспешно добавил Рони. — Обычно наоборот, ставлю фильтр. Иначе можно запутаться, где ты и где все остальные… А еще мистики могут дарить картинки.

— Гипноз и иллюзии? — уточнил Кассиус.

— Да. Но мистики не стремятся уничтожить других. Только одержимых, но это ведь наша работа, и либо он тебя, либо ты его. — Фильтр давал течь. Кассиус обнимал Элоизу, Элоиза прижималась к нему. Наверное, оба припоминали «Вельвет» и бумажные цветы. — Магниты вообще не враги людям… то есть остальным людям. Госпожа Декстра и господин Винсент… это Главы воинов и мистиков — они вдвоем могли бы весь Эсколер захватить. Огнем и гипнозом. Поверьте, я знаю, о чем говорю. Но они никогда… я как-то спросил Винсента, почему он не использует всю свою силу, и он ответил — если Магниты будут врагами человечества, то кто останется в друзьях? Ой!

Вскрикнул: Целест постарался, у Целеста пальцы железные, не хуже дешифратора-киборга. Рони высвободился, подул на руку. Синяк нальется, как пить дать!

«Кажется, меня не туда понесло…»

В момент молчания погасли свечи, и Целест не решался двинуться с места. Ругаться на Рони? Или хвалить? Он правильно разложил, будто подслушивал разговор с Тао и Ависом на крыльце и подготовил агитационные речи, плакаты из типографии и пачку лозунгов, вот только…

«Просить помощи у людей. Касси в том числе. И он сенатор».

Элоиза вновь поднялась к выключателю — ее силуэт скользнул бело-рыжей тенью. Потом шагнула к окну, прислушиваясь.

— Благодарю вас. — Кассиус выпрямился, протянул руку — сначала Целесту, потом Рони. — Лично я никогда не сомневался в Магнитах. Вы защитники Мира Восстановленного и его единственная надежда.

«Не мы. Не единственная». — Целест и Рони переглянулись.

— Вербена! — перебила его Элоиза. — Вербена возвращается. Кажется, вы хотели говорить в ее присутствии?

21

Проще, чем по льду на новеньких санках. Целест обвивал Вербену за талию и жарко шептал ей в ухо, а потом забрался на подоконник — излагать. Вербена держалась рядом и смотрела влюбленно и восхищенно.

Под таким взглядом — хоть самому Амбиваленту в пасть!

Так просто — объяснять «своим». Магниты и люди — кто придумал делить? Амбивалент на то и нужен, чтобы напомнить: единое целое, даже среди Гомеопатов не каждый мутант — теоретики и ученые становятся стражами Мира Восстановленного добровольно. Вербена и Элоиза хором припомнили свою идею — образцово-показательное выступление и речь.

«Глупо, наверное», — добавила Вербена. Целест возразил и снова шепнул что-то, о чем разве Рони догадался, а на сандалово-смуглых щеках расцвели чайные розы. Из окна рявкала вьюга, и комья туч забивали луну, однако комната Элоизы озарена изнутри — ни капли ресурса, все естественно. Светиться от счастья — вполне реально.

«Так просто. Так хорошо».

«У тебя лучшая женщина и лучшие друзья, парень», — гудел трансформаторной будкой киборг. Целест соглашался.

Проще, чем по льду на новеньких санках — или на белом коне, как полководцы древности. Конец света отменяется. Кассиус и Элоиза обещали «все устроить», аметистовые запонки сверкали вместе с глазами — недоставало только меча, рубить вражеское войско. Амбивалент — испытание, произнес Кассиус торжественно, испытание, посланное нам во имя объединения. Пора напомнить каждому: Гомеопаты — хранители, но и хранителям не обойтись порой без помощи тех, кого хранят.

Так… логично.

Целест выдохнул очередную фразу и сполз с подоконника. Спину покусывал сквозняк. Эйфория разливалась градусами сангрии.

Все будет хорошо. А у них с Вербеной — особенно хорошо, и у Элоизы с Касси, и у Рони с… с кем-нибудь.

«Методы уничтожения: нет». Вранье, причем вранье опасное. Дешифраторы и теоретики глупее пробок — первый вынес приговор, сидеть трусливым кроликом в норе, не сражаться; вторые пытались превратить хранителей в палачей — не выйдет. И в Сенате, во главе с отцом, старшее поколение — не гении, куриной слепотой страдают — дальше своего носа и графиков знать ничего не желают. Ничего, мы докажем.

Всем докажем.

«Ур-ра!»

Стоило смежить веки, мигал дерганой подпиткой рекламный щит. «Мы хотим праздник». Пир во время чумы — акция по сплочению; Рони твердил об эмоциях, но Вербена сумеет пробрать до костей последнего нарика из Пестрого Квартала. Знатных господ — тоже. Метод кнута и пряника — Амбивалент и Вербена. Дьявол и спаситель. За Вербеной — Магниты.

«За Вербеной — я», — от этой мысли Целеста тянуло пробежаться по потолку. В один из первых зимних дней, тепловатый еще, подернутый корочкой изморози и инее-вого дыхания, он показал Вербене левитацию — проще говоря, летали они невысоко — на уровне заборов, выше Целест побоялся забираться, но летали. Вывалиться бы сейчас — вместе, в объятиях, со второго этажа и взмыть ласточкой под липкие тучи.

«Потом. Может быть, на этой… черт, акции».

Хорошие друзья — и Касси в том числе. Первый вызвался помочь. Ну, может быть, Эл ему объяснила, неважно. Вербена взахлеб предлагает танцы — это тоже магия, да, Целест знает, в городе магии тьмы есть место свету. Они — свет. Рони будто заворожен свечным пламенем, но Рони всегда такой… и он больше, чем друг. Магниты-напарники вообще единое целое — как он может сомневаться в победе?

Нельзя сомневаться.

Когда-то Целест плакал, осознавая — не такой, как все. Избранный и проклятый, подобно тысячам других; сегодня вторую половинку — гнильцу яблочную — отсекал и выбрасывал.

Избранный.

Они все — избранные.

— Решено. Через три недели — Великое Объединение.

По лестнице спускались вдвоем. Заполночь — наверняка опять утром клевать носом, а на дежурстве сам столб расползается надвое, ни кофе, ни «огненная вода» не спасут — от последней только хуже. Вербена сдалась раньше, закрылась в «своей» половинке. Целест искрил энтузиазмом, как заголенный провод в ручье; Рони послушно кивал. Да, у нас получится. Да, все будет хорошо. Олицетворением «хорошо» сейчас казалась подушка.

Рони привыкнет к тому, что Элоиза с Кассиусом, — в самом деле, не ревновать же.

— …И потом мы все вместе расскажем о том, что происходит и что Сенат скрывал правду. Черт, а я еще сопротивлялся — мол, Магнитам не нужна поддержка. Нужна, оказывается. А еще Эл и Касси собираются объявить о помолвке, и…

Целест прикусил язык — до крови. Порадовался, что Рони обогнал его, и он видит только паутинно-бледный затылок.

— Все в порядке, — ответил телепат. — Ты же знаешь, я желаю счастья Элоизе.

И открыл рот — предупредить, но поздно. Последняя ступенька шваркнула под подошвой. Они попались. Возле массивной напольной вазы с ломкими оранжерейными хризантемами — любимыми цветами, похожими на разноцветных пушистых ежей, — стояла Ребекка Альена.

— Д-доброй ночи… мама. — Целест вытянулся по стойке «смирно». И без того светлая кожа слилась оттенком с мраморной вазой.

«Слишком холодно для мрамора и для хризантем, — подумал Рони — А холоднее всего — ее взгляд».

— Мама, я… я знаю, ты меня просила, но… — зачастил Целест, мигом растеряв лет пятнадцать из своих двадцати четырех.

Ребекка куталась в шаль цвета истоптанного сотнями подошв снега. Она напоминала фамильное привидение — бесплотное и серое; пара рубинов в ушах не спасали положения, но чудились кровавыми каплями.

— Давно просила. Да. Извини, что осмелилась выйти к тебе и напомнить, — сказала Ребекка. — Триэн в моем доме, с моей дочерью, и что сделал ты?

Целест опустил голову. Соскользнул рыжий «хвост» и тоже поник.

«Мама умеет эффектно появляться…» — Он куснул указательный палец, вспоминая ответ — он же готовился, выучил все, словно на экзамен. И чего теперь?

Растерялся.

— Ну…

Пара шагов по пиритовым прожилкам в напольном камне. Словно золотая шахта под ногами, гордость архитектора Пирата. Или как его там? Тень протянулась к матери, словно Целест вновь умолял на коленях.

«Нет. Я прав. Эл права. Касси нормальный парень».

— Ты умолял меня о прощении, Целест, а я умоляла тебя — защитить нас. Элоизу. Меня. Адриана…

— Отец-то здесь причем? — не выдержал Целест. Вокруг запястьев браслетами зацвели шипы, хотелось врезать — вазе, хризантемам, пусть уронят обмороженные блекло-розовые пушинки. В портеты на стенах — золоченые рамы и торжественное, как Сенат и Цитадель, вместе взятые, витье — тоже, запустить бы чернилами. Рога дорисовать.

Чер-рт. Рони вон жмется к лестнице, тоже удрать хочет.

— Триэн — зло. Он уничтожит нас всех. И тебя в том числе, Целест, — провозгласила Ребекка, окончательно уподобляясь то ли Пифии, то ли и впрямь призраку. Ржавых цепей недоставало.

— Мама, прекрати. Касси — отличный парень. Я знаю, у отца был когда-то конфликт с господином Иоанном Триэном, но сын необязательно похож на отца. В конце концов, вы же не Магниты, — не удержался Целест.

— Ты умолял о прощении, — напомнила Ребекка. Сетка морщин на сероватой коже — ни капли румянца, аристократическая бледность сродни склепной, — собралась возле губ. Целесту почудилось, что мать набросится на него — как все одержимые разом. А то и хуже. — Ты солгал. Недаром ты отрекся от родового имени — предатель по сути своей.

— Мама! Касси — на нашей стороне. И вообще, — Целест все-таки двинул по вазе, кисть залило болью, а монолит не шелохнулся, — почему бы тебе самой не высказать все Эл? Или не выгнать Касси из дома?

Они оба знали ответ. Знал и Рони — тер виски, закрываясь от сплошной стены гнева. Все равно что деревянным щитом от огнемета. Он присел на крохотное декоративное кресло, годное скорее для эльфов или фей — цветочно-витое; тонюсенькие ножки скрипнули под его весом. Рони испуганно вскочил.

«Опять я третий лишний…»

— Элоиза решает сама. Элоиза член Сената — я не вправе приказывать ей, — сказала Ребекка. В уголке глаза собралась тушь — грифельной слезою. — Адриан ненавидел Иоанна, но Иоанн мертв уже четыре года. Адриан не считает, что сыновья повинны в грехах отцов. Но я знаю правду.

«Потому что ты не умеешь прощать. На самом деле». — Целест прикусил язык. Вновь. Зубы вошли в старую колею-ранку.

— 4-черт… Мама! Поверь отцу и мне. И Эл. Кассиус Триэн, может быть, и похож на золоченую камбалу, но внутри он хороший. И вообще, мама… мы выросли — взрослые мы у тебя уже, и Элоиза, и я. Позволь решать самим.

Договорил мягко, будто оборачивая шалью. Так и тянуло — подойти, поцеловать и обнять, мама, все будет хорошо. А когда поймаем Амбивалента — еще лучше.

Шаль упала на пол, словно подстрелили гигантского нетопыря.

— Предательство возвратится ранами, — проговорила Ребекка, прежде чем исчезнуть в сумраке коридора.

Просторный дом сжался до грецкого ореха и выплюнул их. Целест кубарем скатился в мерзлый сад, неправдоподобно ухоженный — не сад, а торт со взбитыми сливками, вместо безлиственных деревьев — лакрица, а вместо снега — сахарная пудра; то ли оступился, то ли ринулся в сугроб, аккуратно запеленавший кусты шиповника. Колючками оцарапало от висков до подбородка, но снег охлаждал разгоряченный лоб, покусанные губы и перегретые, как лампочки Дома-Без-Теней, глаза.

— Целест! — Рони схватил за шиворот мантии. На него ощерилось — бледное в синеву, с бисером крови и комьями снега, не лицо, а горсть осколков. Вспухшие губы дрожали, но Целест скалился взбесившейся дворнягой. «Именно… дворнягой — без роду-племени, только кличка, да еще цепь — воин».

Узкое лицо серебрилось инеем — то ли снег, то ли слезы. Рони принялся аккуратно счищать изморозь, стряхивать снежинку за снежинкой. Время окуклилось, а сад стал праздничным тортом, они — зефирными фигурками.

Засахаренный мир.

Вербена спит. Элоиза — с Кассиусом, Адриан Альена — в Сенате или в постели, для него, похоже, нет разницы. На мраморе — осыпались пионы, прямо на шаль, а Ребекка Альена сокрылась за всеми стенами резиденции.

А они остались. У Рони горячие пальцы и Рони спокоен.

Целест хватанул воздуха — резко, подреберьем; потом сглотнул.

— Она… я…

— Она любит тебя. Просто слова и обида, Целест.

Рыжие пряди намокли и тянули к земле. Снег — вода.

Можно захлебнуться. Переносицу щипало — шиповник или соль. Шиповник: Магниты не плачут. У мутантов нет родовых имен, они вылупляются из пузырей в радиоактивных болотах — матерей тоже нет.

Целест радовался, что Вербена не видит, Элоиза не видит, и Кассиус тоже… «Теперь ты мой должник, камбале-ныш. Я отдал тебе не только сестру — мать тоже. И себя».

Обхватил Рони за предплечья, обогнул замерзшими пальцами — хватит. Спасибо за помощь.

— Я понимаю. И понимаю, что ты понимаешь… тьфу ты.

Целест пробормотал, чувствуя, как формулировка становится его личной молитвой — если боги мертвы, а сам ты демон, время переписывать книги, переименовывать вазы для хризантем в Священный Грааль и сочинять молитвы:

— Она простит меня, когда поймаем Амбивалента.

До Цитадели добирались долго — вьюга, скверная видимость и предательски дерганый пульс. Табачный дым замерзал на лобовом стекле рисунками. Контрастный душ — с небес в пропасть, кажется, он собирался показать Вербене левитацию… да, но не такое.

В тарелке остыл ужин — Целест отказался от него. Много лет назад его слезы засыхали бордовым на атласноализариновых подушках, теперь — сепией на белом. Имеет право, раз в десять лет. Очередная фаза отречения.

Но потом Целест думал о Вербене, и слезы его высохли. Рони, шлепая босыми ногами по полу, выбрался из душа. Он кутался в махровый халат с безвкусно наляпанными подсолнухами; он был похож на потертую мягкую игрушку. Вроде Элоизиных плюшевых медведей и белок — она их спрятала в недрах платяного шкафа, но не выкинула. Мы выросли, но не выбрасываем память.

Целест смотрел на напарника и сквозь него. Обкусанные губы дернулись на полувыдохе.

— Мы с Вербеной объявим о помолвке. После выступления, — сказал он, и сжал губы в нить. — Эл и Касси тоже.

— Поздравляю, — тихо ответил Рони. Он забрался на свою кровать, укутался в одеяло. — Я больше всего хочу, чтобы вы все были счастливы, Целест. — И, будто оправдываясь, — а то заподозрят в неискренности: — Я же мистик: подпитываюсь чужим счастьем.

22

Календарей у Целеста отродясь не водилось — дни похожи, как веснушки. Выходные и праздники ничего не значат, у болезни отпуска нет, и у Магнитов тоже. Весну угадывал по перестуку тающих сосулек, травяному запаху и по тому, что прятали в глубину шкафа теплую одежду. Рони наверняка еще по заразной, хуже гриппа, всеобщей эйфории — лейтмотив, сродни закрученной мелодии.

Календарь он купил, чтобы зачеркивать дни: Объединение решили назначить на первый день весны, первый день нового года — пробуждение от серо-белого сна, зимней спячки. Люди не так и далеки от ящериц и сусликов — без солнца и тепла тяжко из норы или из-под камня выползать.

До эпидемии новый год праздновали, знал Целест, посреди зимы — старый бог людей родился в самую темную и студеную ночь года, но не принес счастья ни себе, ни последователям: бог умер, его мир умер. А Мир Восстановленный не желал радоваться снегу и льду.

Вычеркивал, вдавливая в шероховатую дешевую бумагу, время до весны — на календаре, подвешенном над кроватью, была изображена улыбающаяся Вербена, и в те вечера, когда не встречался Целест с прототипом, — разговаривал с картинкой. Или с Рони — о Вербене и об Объединении.

У идеи-фикс запах клейких лиственных эмбрионов. И цвет зеленый — команда «вперед!».

Целест не сомневался: все получится. Они ведь готовились — Элоиза и Кассиус правдами-неправдами то ли выбили, то ли подкупили, то ли просто обманули всех (кроме отца? Или его тоже? Она так и не рассказала, принося известие, как подарок на день рождения — в фольге с ромашками и угадай-какой-руке); Гомеопатов пригласили на празднование начала года официально. Сенатский гонец в черно-красной ливрее, выутюженной до крахмального хруста, под любопытными взглядами малышни, недоумевающими — Гомеопатов постарше и торжествующими — «заговорщиков» прошествовал к каждому из четырех Глав с официальным письмом. Авис по-вороньи предположил — мол, выставят взашей, но…

Не выставили.

«Дело теперь за твоей Вербеной, — хмыкнул потом посрамленный Авис. — Посмотрим, как она убедит…»

«Убедит». — В тот момент Целест смахивал на религиозного фанатика, спорить — себе дороже.

Целест не сомневался.

«Она воплощенная», — говорил о Вербене Рони; она может убедить и объяснить доходчивее бубнежа о схемах, стратегиях и планах — и определенно эстетичней расправ в затхлой пыточной. Недаром ее месяца два проверяли в Лаборатории и самой Цитадели — по всем параметрам мистик, причем сильный. Но нет — никаких мутаций. Талант, слава выжившим богам, не считается ни аномалией, ни приговором.

Рони говорил, мол, Винсент способен целую Империю превратить в марионеток, пуговичноглазых зомби, однако Целест поставил бы на Вербену — она умеет убеждать. Без гипноза и иллюзий. Без «мозгожорства».

«Она воплощенная». Пускай так. Люди должны узнать о войне — и принять в ней участие, настоящие гомеопаты-доктора ставили во главу угла пациента — если не организм борется с болезнью, что сумеет врач? Орден Гомеопатов помнит принцип подобия, зато запамятовал принцип исцеления — пора напомнить. А кумиру поверят скорее, чем политику или мрачному инквизитору в серой мантии в пятнах подсохшей крови. Властители умов, властители душ — в каждом поколении свои пророки. Их услугами просто надо уметь пользоваться, оплата по прейскуранту. А Вербене нужен только Целест. Она повторяла десять, сто и тысячу раз. А он повторял за ней.

Подбитые карандашом, утопали числа на календаре, будто одно- и многоклеточные корабли в игре «морской бой». Целест торжествовал и готов был грызть остатки зубами — поскорее, черепашья упряжка, ну хоть чуть-чуть — быстрее. Так дети ждут именин и обещанного еще полгода назад велосипеда. Так заключенные грезят об освобождении. Порой казалось, будто двухмерная Вербена выгибается со стены и помогает зачеркивать злополучные цифры.

Когда наступит весна — объединятся Гомеопаты и… все остальные.

Когда наступит весна, уничтожат Амбивалента.

Когда наступит весна, Ребекка Альена простит Целеста.

Когда наступит весна…

«Мы с Вербеной будем вместе — по-настоящему. И уж точно — навсегда. Как в старых книжках, верно?»

«Конечно, — отвечал Рони, неизменный и невозмутимый, словно булыжник — избела-серый камень с вкраплениями кварца; на брусчатке не расти цветам. Провисала пауза, но ее можно списать на типичное-типичное слов не хватает. — Именно так».

Зима — тоже женщина: на непривечание обиделась, погрозила напоследок морозным кулаком — в начале февраля завалило Виндикар чуть не по шпили Сената и Цитадели, да и хлопнула дверью досрочно. За неделю до празднеств воцарилась жара почти июньская. Из вспухшей комковатой земли поперла одурелая, пронзительно-салатовая, как «химические» краски, трава, а не менее одуревшие от такой смены температур жители вытаскивали футболки исандалии, задумчиво поглядывая на свитера и пальто — убирать их или не стоит, вдруг зима передумает и доработает положенный срок?

Для празднеств выделили, конечно, Площадь Семи — самую просторную и самую знаменитую. Целест подозревал, что отец его выступал против: Площадь Семи, несмотря на пропаганду и официальные версии, ассоциировалась в народном сознании с чем-то антиполитическим, бунтарским, вроде булыжников или скрещенных серпа и молота (символа одной из древних, построенных «на» и «в» крови, империй).

Но — она же самая просторная, куда денешься? Каждый год спорят и каждый год празднуют на Площади Семи, к которой удобно прилегают пара скверов с фонтанами и скамейками, и которую нетрудно оцепить стражам и Магнитам.

Безупречный аргумент: все для вашей безопасности.

Стучали молотками и вжикали пилами строители еще по морозу — первый день года должен быть отпразднован, а как зарядило солнце — веселее работа пошла, Целест и Рони каждый день урывали хоть полчаса, бешеной собаке сто верст не крюк, — заглянуть, как из беложелтых, пахнущих смолой и орехами досок складывают подмостки — сцену. На ней выступать будут сенаторы, само собой.

И Вербена. Вербена — тоже.

Эпидемия, должно быть, зиму провожать отправилась — ни единого случая одержимых, один раз подозревали «психа» — оказался шарлатан-жулик, выманивал банальным гипнозом в порту кошельки. Сознался, едва схватили его Магниты, — и позорно обмочил штаны, а уж стражам и старой-доброй тюрьме обрадовался, как поцелую прекрасной принцессы.

«Будет нелегко убедить простой народ, что мы не чудовища», вздохнул Авис после того, как услышал от Тао эту байку.

«Ничего, получится!» — Целест как раз думал, что пора зачеркивать очередную закорючку на календаре.

Первого марта он проснулся в четыре утра. За окном фиолетовыми пятнами ползли облака, до восхода — часа три еще, но на старом брюзге-вязе уже свили гнезда и горланили горлинки, и пестрил зачеркнутыми метками календарь. В предрассветном сумраке улыбалась Вербена. Целест считал уже секунды; сев на кровати, гладил шероховатую бумагу.

«Что важнее? Амбивалент, объединение или помолвка? Магниты почти никогда не женятся, а уж из „нормальных людей“ кто пойдет за мутанта?.. Вербена. Вербена пойдет».

Она кивала с плаката. Пробивался прохладный, пахнущий ивовым (вербеным) цветом ветер.

Ранняя весна. Хороший знак.

Рони на соседней кровати спал с полуоткрытыми глазами — не первый раз, Целест когда-то пугался, потому что напарник здорово смахивал на мертвеца или кататоника, потом привык. Белки и сетчатка сизо отражали мутные, засеянные облаками небеса. Губы шевелились — может быть, Рони читал его, Целеста, и его грезы превращались в сон. Целест спрыгнул с кровати и пихнул Рони под бок:

— Просыпайся. Сегодня…

Рони скривился — Целесту будто зажженную спичку за шиворот засунули. Действо не начнется раньше полудня, Магнитов призовут к девяти-десяти, зачем торопиться? Он зевнул, взъерошил волосы — они растопырились прозрачными ежиными иглами. Умыться и действовать. Сегодня великий день, и…

«Помолвка. Целеста и Вербены. Элоизы и Кассиуса. Будто надписи на заборах — с „плюсами“ и сердечками, подобной наскальной живописи тысячи лет. Я не добавлю своего. Пусть так. Я выбрал сам».

Он опередил Целеста — нырнул в ледяной душ с головой, целиком, словно смывая недостойные «лучшего друга» мысли.

На Площадь Семи подвезли к семи утра — еще пустынная, она пахла смолой свежих досок, почему-то бумажным клеем и неотвязно — листьями. Стражи косились на Магнитов, старались держаться подальше — впрочем, как проверил Тао, выпивкой делились. Толстый страж, усыпанный веснушками до сходства с перепелиным яйцом, хмыкнул: «Не понимаю, чего вас нелюдями кличут, нормальные ж парни и девчонки». Щербато усмехнулся Аиде, но та отвернулась. Она до сих пор не нашла постоянную пару — вместо убитого мужа.

Периметр Площади — плюс несколько дежурных постов в маленьких скверах, скорее для очистки совести. Стражи маскировались под столбы, Магниты — под камень. Черно-красное и серое. Нельзя мешать веселиться.

Фиолетовое смыло прочь, день иззолото-лазорево выкатился — сразу, целиком, беззастенчиво. Все приветствуют весну, все приветствуют тепло — Вербену тоже будут приветствовать, думал Целест, ловя взглядом ранних посетителей Площади. Пока не гуляк, все больше торговцы палатки ставили, да кто-то из мелких чинов городской администрации суетился. Всякий раз, минуя Магнитов, отдергивались, будто от кипятка.

— Они нас боятся. — Авис традиционно позаимсто-вал у Целеста сигарету.

— Не больше, чем обычно, — возразил Рони. У него уже заныли ноги — от одной мысли, что придется стоять навытяжку до вечера, делалось дурно. Рони прислонился к фонарному столбу.

А Целесту хотелось вогнать шпоры в атласные бока времени или хотя бы наподдать под зад. Сколько можно тянуть? Он ждал слишком долго.

Полосатые и цветастые палатки расцвели подснежниками. Вообще-то в этом году подснежники отцвели в середине февраля еще, тоже озадаченные внезапным теплом. Палатки замещали их. А в палатках — набор «все для праздника», лакированные сахаром яблоки и пунш, бублики в россыпи ванильной пудры и жбаны кисловатого пива. Пахло углем жаровен и гуталином — сапоги начистили до бриллиантового блеска.

На Площадь Семи вели семь улиц — между прочим, официальное толкование названия, и по каждой из них тянулись люди. Кто-то вертел черно-алые флаги на тонких деревянных палочках, похожих на свежие кости. Кто-то заранее хлебал пиво и терпкое прошлогоднее вино — дешевле «догнаться» заранее, на Площади заломят вдесятеро.

Рони и Авис жмурились от наплыва мыслей, эмоций и образов. Потом вылавливать надоело — отсекли экраном. Авис стрельнул очередную сигарету.

— В прошлом году замерзли до сосулек в носу. Спасибо, хоть тепло, — припомнил он.

— Правильно. Так и должно быть. — Целест смотрел в разномастную пестрядь улиц, блекло-зеленую кашу первой листвы, туда, где розоватый горизонт смыкался с землей. — А ты можешь предсказать будущее? — внезапно развернулся к мистику. Тот ведь хвастался — ясо-новидящий, мол.

— Могу, Целест. Оно тебе не понравится.

— Д-да? — запнулся, но сделал вид, что веселится. — И что тебе привиделось?

— Красное, — ответил Авис. — Много, много красного. Но твой век долог, Целест.

Рони вкатился между ними, как слегка подтаявший и липкий снежок:

— Да ну? — фыркнул он, и Целест ощутил будто прикосновение мягкой лапой. Кроличьей счастливой лапкой — все будет хорошо. — А про меня чего-нибудь насмотрелся?

— Про тебя? — Авис смерил сверху вниз, в профиль — одним глазом. — Ты останешься со своим напарником. Навсегда.

— Как непредсказуемо! — Через Целеста фыркать, и оттягивать воротник — жарковато с утра, розовое солнце желтеет и спеет быстрее диких груш. — Эдак и я могу предсказать… вот, например, что через пару часов здесь яблоку негде упасть будет. Засахаренному.

Он не ошибся. Крупой из дырявого мешка ссыпался народ — уже толкались локтями, протирая местечко поближе к сцене. Пахло ванилью, корицей и некрепким алкоголем (крепкий власти города запретили — во избежание беспорядков). На вычищенной площади потихоньку воцарялись промасленные обертки от яблок и пирожков. Народ веселился, шумно спорил, кое-где уже мерялись силой, пели и даже целовались.

Все ждали весны. Все ждали завершения — и начала года.

Эпохи, думал Целест.

Несколько молодых стражей затянуло в толпу — к чертям дежурство, пока начальство не видит, будь поближе к народу. Неплохая, между прочим, политика. От Магнитов, как обычно, держались подальше. В группке парней один — бритый и в щетине, похожий на лупоглазого ежа, сально пошутил насчет Вербены; Целест мигом кинулся к «обидчику» — но на дуэль вызвать не успел. «Еж» со товарищи смотались от «чокнутого мутанта» — аж пятки сверкали. Натурально — подбоем на каблуках.

— Это очень продуктивный способ подружиться с обычными людьми, — прокомментировал ехидный Тао.

Целест только плечами пожал. По мере того как переполнялась Площадь Семи, ожидание перевешивало — невыносимо. Каждая минута весила тонну. Или две. Остальные Магниты скучали или беззастенчиво злоупотребляли страхом — например, бесплатно добывали сэндвичи и пунш на апельсиновых корках.

Неподалеку хмурилась Аида. Она изгрызла губы, и те смахивали на пару кусков сырого мяса. Рони ловил себя на том, что смотрит на вспухшие пиявками губы, с тонкой, едва наросшей кожицей и близкой кровью, — отталкивающее притягивает.

Оглянувшись на Целеста, Тао и Ависа, Рони шагнул к Аиде.

— Ты до сих пор без пары, — заметил он.

— Обещали подыскать. Одна не останусь, куда ж денусь. — Кажется, Рони слышал уже подобное или просто в чьем-то разуме прочел. — Да и разница-то…

В тот момент она размышляла о мозоли на мизинце и потрескавшихся губах, их нужно смазать, что ли. Ее не преследовали кошмары — Магниты быстро забывают лица умерших, особенно воины. А мистики умеют экранировать и списывают в архив. Универсальные солдаты-киборги-дешифраторы — не умели, поэтому и проиграли.

Плоть совершенней железа. Железо не восстановится само — всякая плоть живет до смерти.

Рони открыл рот, чтобы пожелать хорошего года, вспомнить полагающиеся фразы — удачи-счастья-здоровья; тысячи лет люди желают одного и того же, как правило не получая желаемого. Рони сплел иллюзию терпковатого цитронового аромата, окутал им Аиду.

— Эй. Я предупреждала: не лезь… — «ко мне в мозги», не договорила девушка, и сжала его ладонь.

Толпа загустела и выплеснулась к краям площади: приветствовали черно-алые мобили сенаторов, окруженные элитными стражами на нервных тонконогих скакунах — вороных, конечно. Целест был готов взобраться на ближайшее дерево или зачерпнуть ресурс под левитацию — приехала ли уже Вербена; сдерживался пока, по-гусиному вытягивая и без того длинную кадыкастую шею. Он протиснулся к Рони и Аиде, дернул того за рукав:

— Рони, ты Вербену чувствуешь?

Мистик воззрился сначала на Аиду, потом, жмурясь, — куда-то в заляпанное солнцем и парой облаков небо, и только затем на Целеста:

— На Площади несколько тысяч человек. Ты воображаешь, я способен «почуять» одного?

— Не одного, а Вербену, — отмахнулся Целест. Неохотно вернулся на место. Рони покачал головой, кивнул Аиде — мол, извини, я должен быть на посту. Еще увидимся, день долог и дежурство сверхурочно.

Рони улыбнулся через силу. Сегодня праздник, сегодня Объединение. Нужно начерпать радостного возбуждения — хотя бы у Целеста, тот искрит надеждой, словно игристое вино — пузырьками.

«Хочу в Цитадель. Спать». — Улыбка исчезла, едва Рони позабыл о ней. Захлестнуло — потянуться к Целесту, дернуть за рукав: пожалуйста, отойдем куда-нибудь. Хотя бы к паркам, там тоже нужны Магниты…

Не имел права. Целест слишком долго зачеркивал дни.

Рони вспомнил об улыбке. На улыбку не нужен ресурс.

Гул всколыхнулся до экранов, а толпе пришлось потесниться. Гибкие лошади покачивали багряными перьями в гривах, косились на обступивших их людей — они были хорошо воспитаны и боялись наступить на чью-нибудь ногу. Всадники держались в седле навытяжку, на табельном оружии — длинноносых ружьях — переливались блики. К таким же блестящим мобилям тянулись тысячи рук — светлых и темных, тонких и мускулистых, обломанные ногти с каемкой грязи, и хрупкий розоватый маникюр, и обгрызенные заусенцы, и пухлые младенческие ручки — матери вместе с детьми. Словно разорвать хотели — каждому по кусочку, мобиля, коня, стража и сенатора. На память.

Толпа объяснялась в любви.

Целест усмехался — толпа всегда признается в любви властям: на празднествах, где обещают пару бесплатных кружек — выпивки, да горсть серебра под ноги, пни ближнего своего да выхвати. И отворачиваются с плевками, едва поднимается хлебная пошлина.

Вербену они любят бескорыстно. Вот в чем разница.

Может быть, Элоиза и Кассиус будут хорошими владыками Империи Эсколер, но никакая власть не сравнится с богиней.

Мобили двигались медленно — сантиметр за сантиметром, Целест представил водителей — аккуратные и чуть испуганные, как и конный эскорт, — интересно, воткнуты ли у них перья в фуражки? Почему бы и нет?

Толпа скандировала: Виндикар. Сенат. Кто-то даже — имена, не последнее — Адриан Альена. Элоизу помянули среди прочих — пару раз, большего не заслужила пока. Кассиуса Триэна — и того реже.

Целест перехватил въедливый, как заноза, взгляд Тао. И демонстративно закурил, выдыхая дым в лица, макушки и стряхивая пепел на чужие мантии и рукава. Под неразборчивую ругань и угрозу «затолкать в зад», с сигаретой пришлось расстаться — ее втоптали в грязь, разнесли по крупицам, на чьем-то плоском каблуке дотлевала секунд пять искра.

Рядовые стражи занялись делом — уже оттаскивали оборванного красноносого парня — пытался разгрохать бутылку из-под пунша о лаково-железный бок мобиля, усмиряли пару не в меру рьяных дамочек. Спокойно, думал Целест, все спокойно и мирно.

Сущая идиллия.

Лишь бы обошлось без одержимых.

Пока толпа осыпала правителей воздушными поцелуями и ранними обморочными подснежниками — а стражи следили, чтобы не подмешалась где дохлая кошка или сгнивший еще зимой томат; со стороны сквера потянулись невзрачные мобили Гомеопатов. Рони дернулся, скорее почувствовав, чем увидев — из-за маленького роста видел он разве спины и животы, разноцветное месиво-толпу. Гомеопатов никто не охранял и не сопровождал — Декстра перемахнула через борт кабриолета (Рони подозревал, что кабриолетом мобиль стал оттого, что крышу когда-то ободрали, и проще было перелицевать, чем чинить), тряхнула факелом волос — и откатилось столпотворение, три и десять шагов назад. Глава Мистик — Винсент мобиля не покидал, напоминая глубоководную бескостную рыбу, которую зачем-то выволокли на поверхность.

«Лучше бы он убеждал объединяться. — Рони покосился на Целеста. — В нашу… вернее, в силу Винсента я верю. Я ее чувствую. А Вербена — просто хорошая танцовщица, не более того».

Он не стал высказывать вслух, разумеется.

Выбрался из песочно-бурого мобиля и засуетился, что-то бормоча Декстре, Гораций — бликовали стекла очков и золотая оправа. Флоренц командовал «отрядом» ученых — равняйсь, смирно. Откуда-то приволокли раскладной стол с пробирками.

«Это что, реклама — протестируйся и вступай в ряды Магнитов?» — предположил Рони и, не удержавшись, потянул Целеста за полу мантии — глянь.

— А, новая разработка. Якобы вакцина… они всю зиму над ней работали, — сообщил Тао.

Целест развернулся, хлестнув его рыжим хвостом:

— И чего, есть толк?

— Нет, разумеется. Но ученые же должны что-то делать, кроме розыска Магнитов, верно?

Гомеопаты традиционно заняли левый от сцены фланг, и мгновенно очутились в одиночестве. Толстый малыш, закутанный в цветастую шаль, ткнул розовым пальчиком в Декстру — мол, а почему тетенька горит? Простоволосая женщина — очевидно, мать — подхватила малыша, поволокла прочь — не оглядываясь, разве сплюнула через плечо.

«Н-да, Вербене придется постараться», — в который раз вздохнул Рони. Встряхнулся — через силу. Они поменялись с Ависом? Тот вроде и весел, даже голову вымыл, и волосы у него оказались не черные, а темно-каштановые.

А Рони — будто на похоронах. Выпил бы пунша, да алкоголь уж больно «сшибает».

Плохое предчувствие — бабкины сказки. Будущее неизвестно, а мистики-ясновидящие — выдумка.

И потом… Авис ведь обещал, что он останется с Целестом навсегда. Чего еще желать?

Рони сцапал у Ависа фляжку — фляжка была теплой оттого, что прошлась по кругу не раз и не два, переняла тепло рук, а содержимое — прохладным, в горле полыхнуло не хуже «волос» Декстры.

«Может, подействует, а?»

Им досталось хорошее место — всего-то метров тридцать от сцены, все видно и слышно. Целест втайне опасался, что запихнут куда-нибудь на задворки оцепления — периметра или вовсе к подступам Площади. Обошлось.

«Ну же, быстрее!»

Хотелось подогнать тяги в моторы мобилей, сенаторских и «своих», а заодно плеснуть скипидаром под лошадиные хвосты.

Вербена наверняка появится позже. Официальная часть — речи и обещания (как будто им кто-то верит), прошлогодние листья и талый снег — столько же стоят слова. Целест переминался с ноги на ногу, сдернул резинку с волос, высвобождая стянутые пряди. Рывком ветра их разметало — рыжим флагом, пародией на флаг Империи Эсколер. От гама, выкриков и тесноты накатывало жарой.

Тридцать мобилей протянулись через Площадь рубиновым ожерельем. И вспыхнули — открытыми дверями почти одновременно — молодцы шоферы, дрессированы хорошо. Снова потеснили толпу, напряглись стражи и Магниты — были случаи, когда в сенаторов стреляли на празднествах, оружие запрещено… ну так и Пестрый Квартал официально не существует.

Покидали мобили в порядке старшинства — от низшего к высшему; Элоизу Целест углядел первой, отметил — наряд похожий, все-таки много общего у Сената с Гомеопатами, только мантии красные, а не серые. В сложной прическе были вплетены рубины, однако несколько терялись в медяно-рыжих волосах, только перемигивались, изредка дразнясь. Целест не удержался — махнул сестре рукой, Элоиза моргнула ему и отвернулась: нельзя нарушать этикет.

Вторым показался Кассиус, бледный, как обморочная моль. Старался держаться непринужденно, но волновался более Элоизы — Триэнов недолюбливал не один Адриан, отец Кассиуса прославился тем, что казнил на Площади Семи — семьдесят, за что конкретно, Целест забыл… помнил только, что содрали кожу заживо и развесили на столбах на манер флагов.

Красное — цвет Виндикара.

Кассиуса встретили улюлюканьем, Целест расслышал хруст вывернутых суставов — кому-то заламывали руки. Из мобиля уже показался третий, молодой, но уже плешивый тип, имя которого Целест не помнил — как и остальных.

Последним воздвигся над Площадью и самой Империей Адриан Альена, Верховный Сенатор. Приветствовали его дружным — «славься», а Целест отвернулся, будто бы за фляжкой — Рони протянул ее без вопросов.

«Может быть, у меня и отличный отец… нет, не так. Мой отец — хороший правитель. И неважный отец». — Целест облизал обгрызенные и теперь прижженные губы.

«Да и какая разница…»

Жаль, нет календарей, которые вычеркивали бы часы — разве, прислушаться к тиканью в чужих карманах. Время тянется и тянется, людским говором и плеском настойки во фляжках, а пунша — в пластиковых стаканах; цоканьем копыт и каблуков, изредка — детским плачем или пьяным воплем — вопль тут же затыкают. Тянется в искусственной людской духоте, с небес дует ранневесенней прохладой, но внизу — испарина. Ожидание. Сжижение. Мозгов.

Целест невидяще смотрел, как выстраиваются вокруг трибуны-арены стражи; каждый член сената скажет пару традиционных слов, в заключение Верховный провозгласит величие Империи, и… «Каждый год одно и то же. Наверное, поэтому так и любит народ эти празднества, поэтому бросает к полированным сапогам стражей — до трибуны все равно не докинешь — цветы. Стабильность. Стабильность — это хорошо».

Среди ритуалов — его личный: когда говорит Адриан Альена, оглядываются и на Целеста. Прежде — с легким сочувствием и жалостью, вместо единственного сына-наследника — рядовой Магнит; дурная судьба. Быть Магнитом — тоже почетно, вроде бы… но лучше им не быть.

Прислушиваясь к голосам, что разбегались в толпе, Целест вывел: в этот раз Адриану сочувствовали особо. Еще бы — сын отрекся от родового имени.

«Может быть, оно и к лучшему», — расслышал Целест лицемерный вздох надушенной кринолиновой дамы с цветастым веером в стянутой перчаткой руке. Ее приземистый тучный муж морщился: вокруг стражи да Магниты, неудачное место досталось — а они, между прочим, аристократы. Он пробормотал что-то о жалобах и «никакого порядка». Целест отсалютовал парочке, те позеленели до оттенка юной мартовской травы, и поспешили затеряться в толпе — оказалось, что аристократы работают локтями не хуже простолюдинов.

С трибуны вещали о благе народа и величии Империи.

Адриан Альена возвышался над толпой, в точности как Целест — над своими собратьями; высокий рост — генетический признак, как и рыжие волосы, и зеленые глаза. Целест отворачивался. Сходство слишком очевидно — он мог пригрозить шипами кринолиновой тетке, но не всему Виндикару.

Усиленный микрофонами, акустикой и экранами на столбах, голос разносился по Площади — чуть хрипловатый голос. Отец тоже курит, только не дешевые сигареты, а эбеновую трубку. Кто из толпы знает это? Целест знает, в девять лет он утащил из запретных апартаментов курительные принадлежности и потом три часа кашлял. Его не наказали. К нему относились словно к безнадежно больному.

А сейчас он мертв. Почти пятнадцать лет, как мертв.

Отрекся от отца, предал мать, проклят и изгнан.

И по-прежнему слышит голос, обещающий Империи Эсколер счастье, процветание и мир.

Приблизительно к «полуфиналу» — Альена повысил тон, суля гражданам покой и снижение налогов — появилась Вербена. Первыми ее ощутили мистики, Авис взмахнул руками, словно разбуженная внезапным ливнем птица. Рони очнулся от своей вечной полудремы, они переглянулись.

— Что такое? — Но Целест знал ответ. Все отчасти эм-паты… иногда.

— Скоро, — только улыбнулся Рони.

Целест ощутил дрожь в руке, и будто ломался карандаш — которым он зачеркивал дни, часы и секунды.

Почуяла Вербену и толпа — неявно, гигантской собакой прижала уши, завиляла хвостом. Очередной мобиль не сопровождали кони и люди на конях, он метнулся через проулки сине-серой полутенью. Кто-то замечал его, кто-то нет, но скорее чуял.

— Она уже здесь, — успокоил или наоборот добавил масла в огонь? Рони не был уверен, но в который раз улыбнулся, на всякий случай. — Только сначала… ну, понимаешь, официальная часть. Как всегда.

Первые годы — и первые празднества новолетия в Вин-дикаре, деревенский мальчишка, ошарашенный величием празднеств, с открытым ртом слушал Верховного Сенатора — может быть, готов был молиться, плюхнувшись в грязь округлыми коленями и окунув в лужу белобрысый лоб.

— …Как всегда, — повторил Рони, отмахиваясь от невидимой мухи или осы. Солнце лезет в глаза — желтое и горчит, как порченое масло, и с каждой минутой труднее закрываться от белого шума эмоций.

Почти за гранью выносимости.

«Я становлюсь слабее? Или, наоборот, сильнее — повышается чувствительность? И если так…» — Рони оглянулся на учителя; равнодушный к словам Верховного Сенатора и приближению Вербены, Глава Винсент держался чуть поодаль от сцены. Декстра что-то шепнула ему на ухо.

«Когда-нибудь спрошу, каково это — верхний уровень силы и бесконечный ресурс. Когда-нибудь. Наверное».

Толпа вздрогнула. Собака дождалась — напружинила мышцы, свесила язык, задергала колечком хвоста — быстро-быстро колотила себя по бокам, и готова была нестись к истинному хозяину.

Хозяйке.

Вербена медленно шла через толпу — без сопровождения, без стражей или личных охранников; Целесту пришлось подпрыгнуть и зависнуть на пару секунд — разглядел все-таки, и поползла переводная картинка — дежавю.

В точности как много лет назад в грязном притоне Кривоногого Джо. Сотня или многие тысячи — все равны перед богиней. Она завернулась в такие знакомые лепестки невесомой перламутровой ткани, под прозрачной одеждой угадывались очертания фигуры, темно выпирали соски, но Вербена не выглядела обнаженной — не более чем дерево или цветок.

По распущенным волосам разливалась синева — блики неизменной заколки. Целест облизнул губы: вот она, разница. В баре заколки не было. Сейчас — есть.

Люди отступали и улыбались вслед Вербене. Ни попытки потрогать, ни шутки непристойной вслед; по мере того, как проникала Вербена в толщу толпы, трезвели пьяные и утихали перебранки. Про трибуну с Верховным Сенатором не то чтобы забыли — но вполглаза следили, вполуха слушали. Казалось, Виндикар готов преклонить колени, в едином выдохе: богиня.

«Культурный феномен последних пяти лет», как цедят аристократы-критики в дорогих салонах и клубах; «Вельвет» сгорел, но многие остались. После абсента и таблеток тянет на философию, но истина — вот она, собачий хвост толпы и приглушенное повизгивание.

Восторг.

Сколько бы ни выступала, ни появлялась Вербена — никогда не приестся, никогда не отмахнутся от нее — вчерашний день, найдите чего посвежее.

— Она воплощенная, — проговорил Авис чужую фразу. Рони только кивнул и дернул Целеста за полу плаща: спускайся. С небес на землю.

Да, Вербена уже здесь. Не повод расходовать впустую ресурс — на глазах всей Цитадели, и Глав в частности…

Наверное, Рони просто завидовал.

— …все дурное из прошлого пусть останется там, а благое — возьмем же с собой в новый год, да восславит-ся Мир Восстановленный — Империя Эсколер и сердце ее — Виндикар, — последние слова Адриана Альены рассыпались в тишине. Впрочем, Альена улыбнулся «приемной дочери», кивнул стражам — они же изображали оркестр. С барабанами, трубами и литаврами; дикарская или бойцовая музыка.

То, что нужно, подумалось Целесту. То, что нужно, чтобы убедить объединиться… и говорить про Амбивалента.

Он обернулся к Главам, почему-то зацепился взглядом — ученый и теоретик, Флоренц и Гораций, «лучшие враги» синхронно сложили руки на груди. У Флоренца получилось почти величественно, Гораций же скукожился старым грибом, очки ползли к кончику носа.

Некоторых трудно изменить. Но можно попробовать.

Вербена двигалась медленно-медленно; приглядевшись, Целест понял, что идет она босиком. Притихшие люди и синхронное дыхание; часть Магнитов скептически гримасничает — особенно мистики; реальность расползалась в пыль, как иссхошая глина.

По той пыли и шла Вербена.

У Вербены розовые ногти и пятки. Узкие голени — на правой серебристый браслет в виде змеи. Змея — символ Гомеопатов.

Целест едва сдержался, чтобы не прокричать ее имя. По лбу сползла и затекла в уголок глаза капля пота, он сморгнул ее, как смаргивают слезу. Тем временем Альена и сенаторы покидали трибуну — сцену, добровольно уступая место истинной владычице — хорошо, что она просто девчонка, которая не предъявляет прав и не пытается диктовать волю. Вербена поднималась по грубо обтесанным фанерным ступеням; по-прежнему босая и перламутровая.

Она начала танец.

Пять лет осыпались обгорелой шелухой. Целест снова был там, в приземистом мокротно-сером подвале, пропахшем сивухой и застарелой грязью; и околдованный, взирал он на лунную нимфу — Дафну.

Все равно что снять кожу — вместе с возрастом, чертами лица, обидами, памятью и запекшейся под ногтями кровью, и шагать босиком — совсем как Вербена; вместо невинных круглых пяток — красно-белые полосы заголенных сухожилий, мышц. Пешком в рай. Босиком в рай.

Целест не дышал. Все, кто присутствовал на Площади, Большая Собака Виндикар, — тоже.

На «галерке» ругнулись — кому-то полезли на голову, и тут же умолкло — тонкой нитью стрельнула со сцены лента легкой ткани, лента и взгляд, словно вспышка в кромешной тьме. Вербена запрещала дышать. Вербена запрещала чувствовать что-либо, кроме своего танца.

Рони подумал, что власть всякого бога — или богини — жестока; но тоже протянул руку, пытаясь осязать разогретый плотный воздух. Замедленная ритуальная музыка с нотами жести вгоняла в транс, толпа повторяла за Вербеной каждое движение, пусть и получались вместо гибких фигур (ее позвоночник из проволоки, что ли, как-то удивлялся Тао) неуклюжие выпады. Вербена запрокинула голову назад, закрутилась, расстреливая пространство шелковой паутиной — знакомый трюк, перламутровые ленты разматываются, обнажая сердцевину. Упала на колени, изогнулась, — казалось, можно различить, как бьется под выступающими ребрами сердце; легко взмыла в воздух, описывая двойное сальто.

На занозистую поверхность сцены опадали ленты.

Вербена все-таки срывала с Виндикара кожу. В первую очередь — с себя и Целеста. Швами наружу — Рони знает, каково это. Прозрачность амебы, состояние первичной протоплазмы — ни мыслей, ни слов, ни личности; цельность.

Это… страшно?

Или прекрасно?

Толпа покачивалась в унисон.

Взъерошенные гуляки, выгадавшие себе неплохое местечко — рядом с Магнитами, правда, но близко от сцены, замерли с открытыми ртами. На вывернутых губах вязко повисла нить слюны. Поодаль аристократичные дамы водили своими веерами в такт движениям Вербены, и в глазах их не было ревности к более молодой и красивой женщине.

Была вечность. Огонь или вода. Вербена — танец огня и воды.

Ленты, бронзово-смуглая сердцевина, веретено жизни. Вербена была паркой целого города — или же всего Мира Восстановленного? Прикажи она сейчас совершить коллективное самоубийство — Площадь Семи стала бы гекатомбой.

«Почему бы и нет?» — Рони улыбался. Вместе со всеми. В первую очередь вместе с Целестом — он не солгал, когда заявил, что «питается» чужим счастьем, экстаз напарника — лучшего друга пах летними травами, коно-плянно дурманил. Рони тоже был счастлив.

Оглянулся на Магнитов — воины не лучше обычных людей, мистики изредка смаргивают и усмехаются. Воплощенная, мог прочитать Рони. Особый… как это называется? — кайф для тех, чей мир заткан туманами и отражениями. Вербена показывала мистикам — жителям Зазеркалья — плотные предметы и яркие краски. «Смотри своими глазами, не чужими».

Воплощенная.

Воплотившая.

Ему почудилось (да, вот именно, просто чудится) — Главы недовольны; вернее, Флоренц и Гораций — в толпе, затерялись и смешались, колба с реактивом в океане и клочок бумаги в библиотеке. Винсент и Декстра хмурились. Кажется.

«Наверное, им не нравится, что… ну…» — Рони не сумел подобрать объяснения. Он вновь уставился на Вербену, одновременно слизывая «пенки» — восторг и надрывное, какое-то запредельное наслаждение Целеста.

В Зазеркалье всегда холодно, а он любил тепло. Он придвинулся, притиснулся ближе и сжал длиннопалую ладонь, чуть влажную от пота и горячечную там, где стучал пульс. Целест не стал вырываться.

Вербена остановилась. Оборвала танец; музыканты растянули вопрос в фальшивую ноту, единым выдохом пронеслось: «Что?» Пальцы Целеста свело спазмом, чужую руку он сжал до боли.

Несколько лент по-прежнему искрились на груди и бедрах Вербены. С того выступления в баре она не позволяла себе обнажаться. Может быть, учитывая вкусы покровителя — Адриана Альены. Может быть, потому, что…

«Ну, Целесту бы не понравилось».

Вербена сморгнула, будто только очнувшись от транса. Того гляди спросит — кто вы, где я? Взрыв бара, запах пепла или персиковый мед ароматизированной ванной.

«Где мы все?»

Дыхание Вербены только чуть-чуть сбилось, подрагивали ключицы и прилипла прядь волос ко лбу. Пользуясь замешательством, она подхватила отодвинутый с глаз долой микрофон, повисла на нем, словно на партнере.

«Вербена никогда не танцевала в паре, только соло», — почему-то отметил Рони. Он разжал ладонь: из костяшек Целеста (непроизвольно?) проступили шипы, мог нечаянно поранить напарника.

— Я молчала пять лет, — сказала Вербена. Голос сорвался на полувзвизг. Она волновалась. Вербена кашлянула, мгновенно смутившись и спрятав за ресницами ярко-лунный взгляд, но продолжала: — Я молчала пять лет, потому что говорила движениями, ну нечего было добавить. А сейчас есть. И я хочу сказать…

Она запнулась, выискивая кого-то в толпе. Целест подпрыгнул, размахнулся, едва не заехав в глаз Авису — тот отшатнулся с тихим ворчанием.

Вербена кивнула то ли самой себе, то ли Целесту.

— Нашему миру грозит опасность. Да, целому Миру Восстановленному. И не надо думать, что эта опасность касается только Магнитов, — в конце концов, они ведь вас всех, да-да, вас всех защищают! А вы к ним относитесь будто к выродкам и уродам! Это же не-спра-ве-дли-во!

Длинное слово — выговорила по слогам, и опять «дала петуха». Голосовые связки — тоже мышцы, только слушаются хуже голеностопа и плечевого пояса.

— Несправедливо, — повторила Вербена увереннее.

Толпа дрогнула.

Большая Собака Виндикар высунула язык и виляла хвостом, а хозяйка — хлестнула плеткой. Люди переглядывались. Магниты, заметил Рони, — тоже.

— А вы, Гомеопаты… да-да, я сейчас и про ученых, и про теоретиков, и про воинов с мистиками — про всех! Вы закрылись в своей Цитадели, ворчите в тряпочку, мол, никто вас не любит… как маленькие дети, честное слово!

Кто-то хихикнул, наверное, оценил «ворчание в тряпочку» — в мантию Гомеопата, именно так. Переглядывались рядом стоящие и через всю Площадь. Недоумение поднималось над людским скопищем, словно пар над тарелкой горячего супа.

— Гомеопаты — не враги! Магниты — не палачи и не эти… инх… инв… инквизиторы, вот! — На очередной звонкой «ноте» микрофон накрыло мерзким визгом — резонансом. Никто не поморщился.

Вербена вправе говорить что угодно — и как угодно.

Целест смотрел на своего отца. Адриан Альена сжал губы — и без того тонкие, они слились с лицом; того гляди погрозит кулаком или «я высеку тебя дома, скверная девчонка».

Нет. Он не осмелится. Даже Верховный Сенатор не осмелится перечить Вербене.

Целест ухмыльнулся.

— Мы все должны быть вместе! Помогать Магнитам бороться с одержимыми и не бояться их, а вы, господа Гомеопаты, — тонкий палец с кораллово-розовым ногтем уткнулся в левый фланг, — не сидите сычами в своей Цитадели, а популярно объясняйте… Вот я! Я тоже боялась Магнитов…

Она сбилась. Сглотнула, покосилась на Элоизу. «Репетировали», — сообразил Целест: они с Вербеной обсуждали ее прошлое, и всякий раз она пожимала плечами — мол, «странствовали с папой». Об одержимых, Цитадели и санитарах Мира Восстановленного Вербена не знала до взрыва в притоне Джо. Отец не рассказывал маленькой танцовщице страшных сказок — и страшной были.

На голени сверкнула серебряная змея.

— …Боялась Магнитов, — солгала Вербена, но ей верили. Капля лжи в правде — вроде вишенки на мороженом. — Но потом…

Она шумно выдохнула в микрофон.

— Целест. Иди сюда.

23

Он проталкивался, работал локтями и только что не зубами. Он выжег бы себе путь огнем, выколол отравленными шипами, однако экстрима не требовалось — народ благоразумно теснился, разве ворчали изредка — смотри, куда прешь, а иногда хлопали по спине — повезло, парень.

Целест заскочил на трибуну прямо с земли, безо всяких ступенек. Пригладил волосы — руки немного дрожали и у корней волос мокрело от пота. Сердце колотилось почему-то в деснах.

— Вербена…

Она вцепилась в запястье, оставив следы ногтей. Поволокла к краю трибуны, отсюда Целест разглядывал океаническую пестрядь толпы; разные лица, разные одежды — сливались в узор. С переулками и прилегающими скверами и впрямь напоминала Площадь Семи собаку, а еще мальчишки оккупировали деревья и здания — вроде задранного хвоста.

Большая Собака Виндикар. Как есть.

«Всем привет». — Целест покосился на левый фланг, надеясь выцепить Рони или хотя бы долговязого Ависа, но Вербена снова дернула его предплечье. Целест неуверенно помахал зрителям.

— Это Целест. Он Магнит, — заявила Вербена, как будто слегка помятая мантия не была красноречивей слов. Целест опять глупо помахал непонятно кому; прямо по курсу — в двух шагах, в почетной сенатской «ложе» — обыкновенных скамейках, окруженных стражами, — явно зубоскалили Элоиза и Кассиус. Сестренка — первая, к дешифратору не ходи.

Смешок впрямь пробежался — рябью-«барашками», и стих.

— Первая заповедь Гомеопатов и Магнитов: подобное исцеляется подобным, — продолжала Вербена. Она не отпускала Целеста, а ему было все равно — прикажи она целому городу прыгнуть со скалы, подобно стае леммингов, — тоже помахал бы вслед.

— Но вы… мы забыли об истинном смысле. Отделили Гомеопатов от людей, а ведь все — одно целое, и только вместе можно победить эпидемию. — Теперь она почти кричала. — Я — одно целое. Я — с Магнитами. — Вербена отбросила микрофон. — Целест — Магнит-воин, мой возлюбленный. Мы будем вместе. Против эпидемии.

И поцеловала его. Губы пахли изюмом почему-то, а кожа — шафраном, смесью ароматических масел и свежего пота. Оторвался Целест с трудом, окончательно одурманенный и непозволительно, кретински счастливый. Что там Вербена говорила… принцип подобия, объединение, борьба против эпидемии…

Чушь все это. Собачья. Собаки-Виндикара.

Целест пошатывался и улыбался. Невпопад кивал. Теперь и его рот пах изюмом, может быть, от помады, или чем еще девчонки пользуются, — он сглатывал сладковатую слюну

— Да, — сказал он, чуть наклоняясь к микрофону. — Принцип подобия. Исцеляется подобным… если будем все вместе, закончится и эпидемия.

«Вербена говорила про Амбивалента? Да или нет? Не помню. Неважно».

Он выпрямился и обнимал Вербену. Лучисто искрилась заколка — вблизи было видно, что она изрядно потерта, кое-где сколот камень и погнута ювелирная вязь металла. «Я подарю ей новую… или лучше кольцо?»

— Принцип подобия, — проговорил он.

— Принцип подобия, — отозвалось в океановидной Большой Собаке, Целест зажмурился, пытаясь нырнуть — как «нырял» в день смерти, когда Цитадель переполнило кровью, гарью и слезами.

Получилось?

Да или нет?

«Я поставил — ва-банк на зеро. Такие ставки выигрывают, или… пиф-паф, обойдусь без пистолета. Нет. Вербена — не шарик рулетки. Я могу проиграть, но не она».

Элоиза почему-то грозила кулаком — Целесту или Вербене? Оба — ораторы на «три с минусом» по школьным оценкам, а то и на «минус три». Зато он обнимает ее.

— Принцип подобия, — разнеслось в толпе, фразу жевали, как безвкусный комок бумаги, не решаясь выплюнуть. Вербене верили, как и предсказывал Целест, а его — длинного, как орясина, рыжего Магнита-воина, с зазубринами ядовитых шипов на косточках запястья, в серой мантии, пахнущей застарелой кровью, — опасались.

Палач, инквизитор и воплощенное зло. Хуже — только «мозгожоры».

«Говорила ли Вербена про Амбивалента… нет? Почему?»

— Вы согласны принять Гомеопатов и войско их — Магнитов как равных себе? Вы верите мне? — спросила Вербена. Она сдавливала где-то у локтя, чувствительный сгиб и нервный узел в кости. Стреляло аж в позвоночник. Целест по-прежнему глуповато улыбался, махал свободной рукой.

Толпа откликнулась:

— Верим.

«Вот и все», — горьковатый привкус грифеля, календаря и бумаги. Целест выдохнул его из легких.

— Ты умничка, — шепнул он Вербене. Элоиза вновь погрозила кулаком, а потом вцепилась в Кассиуса — в точности как Вербена в своего избранника; только рука — левая. Так они и взобрались на сцену.

— Сенат поддерживает высказнную уже идею, — проговорила Элоиза. На Целеста между тем устремила испепеляющий взгляд — в который раз, пришлось радоваться, что сила досталась брату, а не сестре. Целест усилием воли стер с губ дебильную и счастливую улыбку.

Да-да, он помнит про общее благо. Вербена… Вербена просто чуточку важнее.

Кассиус едва дышал, затянутый в багрово-черный костюм. Костюм был ему узковат — на его месте Целест бы не стал кланяться восторженным подданным, а то еще с треском лопнет шов-другой, или отлетят гербованные пуговицы. Элоиза нервно поправляла прическу, заметно бледная, она все-таки улыбалась.

Целест покосился на отца. Адриан Альена делал вид, что его вообще нет здесь. Рядом прятала лицо за веером и легкой муаровой вуалью Ребекка.

«Мама… папа… вы ведь поймете? Простите?» — Целест сглотнул сухой комок — словно встопорщились на пол горл а гланды. И отвернулся.

— По закону Мира Восстановленного, если высказывается в пользу некоего решения весь народ, то решение это превалирует над любым решением Сената, — мерно говорила Элоиза. Она, конечно, готовилась. На шее трепетала жилка, часто-часто. — И на правах сенатора я хотела бы задать вопрос обществу Виндикара: согласны ли вы помогать Гомеопатам в поисках всеобщего врага? Согласны ли принимать участие в ликвидации неизлечимых больных…

«Ух ты, а я и забыл, как официально называются одержимые». — Целест чуть не причмокнул.

— …иначе именуемых «одержимыми».

— Да, — гавкнуло из толпы.

Они повторяли за Вербеной. Они бы объяснились Целесту в любви — каждая женщина и каждый мужчина.

— Организовать дружины в помощь Магнитам и всячески содействовать…

Ничего нового. Старые правила, ветошь из сундуков — Элоиза вытряхивает, распыляя гнилые нитки и испуганную моль. Виндикару плевать на нее — они молятся Вербене.

В точности как во снах Целеста.

Да. Да.

— Господин Верховный Сенатор, вы обязаны ратифицировать решение народа. Направить стражей на поиск Амби…

— Нет! — выкрикнул Адриан Альена, прежде чем все-таки прозвучало имя — название? — общей цели.

«Отец, ты боишься Амбивалента? Почему ты?»

Отец ворвался на трибуну, едва не отпихнув и Кассиу-са, и Целеста — тот едва успел выдернуть Вербену.

— Благодарю за отличное выступление. — Он поклонился танцовщице, а та хлопала ресницами. Немного размазалась, расплылась от налета испарины тушь.

Адриан Альена вновь завладел микрофоном:

— Орден Гомеопатов отделен от политики и дел государства. Так было всегда, и я не позволю менять что-либо, это приведет к распрям и дополнительным беспорядкам. Все останется как есть.

— Это противозаконно! — взвизгнула Элоиза.

Целесту хотелось закрыть лицо ладонями. Интересно,

они и в своем доме-без-теней так спорят? Неудивительно, что туда не пускают посторонних…

«На Рынке торговки и те меньше ругаются!»

— Вы не спросили мнения самих Гомеопатов, — одернул дочь Адриан и, не оборачиваясь к Целесту, добавил:

— Этот мальчишка — всего лишь рядовой Магнит. Он не имеет ровным счетом никакого права голоса.

Целест дернулся, как от оплеухи. Горело лицо — он даже тронул щеку, чтобы проверить — только ли чудится, вдруг еще — непроизвольный выплеск ресурса. Вербена испуганно уставилась снизу вверх.

Целест ощутил себя чучелом, нескладной потешной куклой. Над ним пока не смеялись, но мать отводила взгляд, а отец и вовсе не замечал. Переглянулся с Касси-усом — ну что, камбаленыш, не получилось? А еще собирались про помолвку говорить.

Кассиус пожал плечом. Одним.

На трибуне вновь властвовал Альена. Единственный мужчина-Альена.

— Я обращаюсь к Главам: каково будет ваше мнение?

Повисла тишина. Втолпе скребли затылке, мальчишки сплевывали ореховую шелуху. Аристократы вытянулись по струнке, храня выражение лиц, достойное статуй в их особняках. Из этой тишины, словно мышь из стога сена, вынырнул Гораций, пробрался, чуть пригибаясь.

— О-осмелюсь заявить, как Глава Теоретиков Ордена Гомеопатов, — Целесту представилось, как он выводит каждое слово с большой буквы, каллиграфическим почерком и с завитушками, — Орден Гомеопатов всегда был лоялен к любому решению Сената, в то же время склонен заметить, что…

— Мы просили о помощи, это правда, — перебил его Флоренц. Он решительно поправил отутюженную до хрустких складок мантию. — Направляли запрос еще несколько месяцев назад.

— Вы получили ответ. Вас он не удовлетворил? — Адриан вздернул бровь. — И вы решили… изменить тактику?

— Нет, господин Верховный Сенатор. — Гораций склонился перед сценой и едва не раскровянил плешивый лоб об ее угол. — У нас не возникало никаких… проблем, ничего нерешаемого, все в рамках. Инициатива этих молодых людей не исходила от Глав, и поверьте, они будут наказаны в соответствии с…

«Сволочь. Он боится моего отца. Просто боится, за свою гребаную шкуру!» — Целест сглатывал ежевичные плети в горле.

— Довольно!

Это Декстра. Зачеркнутые дни — и дежавю, когда-то она вступилась за провинившихся Магнитов, теперь…

Целест поискал Рони, но не обнаружил, зато к трибуне, рассекая народ, словно акула — острым гребнем, двигалась Глава воинов. Винсент шел за ней, чуть заметно кривясь. Целест поставил мысленно десять кредитов: не произнесет ни слова.

— Вы вообще слышали, что говорила девчонка, господин Верховный Сенатор? — «Только Декстра умеет проговорить титул, как насмешку». — Она просила перестать относиться к нам будто к выродкам. Мы защищаем ваши задницы, мы упокаиваем одержимых, и нас достали прозвища вроде «гребаных мутантов», или… — Она запнулась, но договорила — словно заколачивая гвоздь в фоб: — Или «мозгожоров». Сейчас дурное время — «разумные одержимые» существуют, нравится вам или нет. Девчонка просила объединиться против общего врага. Это противоречит законам Виндикара? Может быть. Но это точно по законам Мира Восстановленного.

Одним прыжком Декстра перемахнула через штук пять голов. Теперь огонь почти касался лица Адриана Альены.

Целест демонстративно занял место подле Главы. Вербена — тоже.

Секунду спустя присоединились Элоиза и Кассиус. Целест подмигнул обоим — молодцы, сестренка и кам-баленок.

Хорошие друзья.

— Вы требуете власти, не так ли? — вежливо осведомился Верховный Сенатор. — Орден Гомеоматов заявляет о том, что необходимы поправки, касающиеся полномочий Магнитов? Помимо узаконенных пыток так называемых «разумных одержимых», помимо права обыска любого помещения, помимо…

«Все пропало».

Целест зажмурился. Ему представилось, как отец растаптывает слабые чахлые ростки — или бледно-голубые вербные венчики. Вот она — власть, которой отец не желает поступиться, власть — это разрушение.

На скулах Декстры дергались желваки. Винсент опустил голову, похожим жестом Рони закрывался от переизбытка эмоций — неужели у «всемогущего мистика» похожие проблемы?

— …помимо права отнять жизнь любого, помимо обязательного посвящения в Орден каждого, проявившего способности — как паранормальные, так и способности к науке и обработке информации…

Адриан перечислял — отстраненно, механистично. Он напоминал дешифратора.

— Вербена, пойдем, — выдохнул Целест.

Она пыталась протестовать, но Целест выдернул за собой, больно сдавливая фаланги пальцев. Вместе они соскочили с трибуны, врезались в толпу. Ребекка по-прежнему пряталась за вуалью и веером — Целест едва не столкнулся с ней, но вовремя уклонился.

Шорох веера, торжествующая улыбка отца… нет, Верховного Сенатора. Растерянные Элоиза и Касси, Эл грызет губы, ей снова девять лет, и она плачет по умершему заживо брату.

Время вычеркнуто.

Целест грыз указательный палец, осознал и заставил себя прекратить. А затем заорал, распарывая жирное брюхо тишины и самой Собаки Виндикара:

— Ненавижу! Ненавижу тебя!

24

«Каждый раз одно и то же». — Целест попытался улыбнуться. Он нырнул в мутноватую воду фонтана — его прочищали к празднеству, но не чересчур ретиво; к брови прилип кусочек прошлогоднего листа. Целест отфыркался по-кошачьи. Холодная вода успокаивала.

«Каждый раз я пытаюсь что-то сделать, а в конце — меня изгоняют или я ухожу сам».

— Ненавижу, — пробормотал он.

Мокрыми пальцами подцепил сигарету, она тоже промокла и не желала тлеть. Ругнулся, плюнул сгустком плазмы, сжег дотла.

— Черт.

— Может, хватит уже? — поморщилась Элоиза. Она встала с кромки фонтана, куда нырял Целест, — фонтан изображал нимфу с рыбьим хвостом и рогом изобилия, откуда вместо благ земных хлестала самая обычная водопроводная аш-два-о.

— Целест. — Вербена скользнула к нему. Все еще одетая только в танцевальный костюм — бесплотные слюдяные ленты, она дрожала от холода. Целест стянул мантию и, не дожидаясь протестов, накинул на Вербену. В мантии Магнита она напоминала кукольную пародию на Орден Гомеопатов.

Элоиза невольно улыбнулась.

— Пора возвращаться, — прокомментировал Рони.

— Куда? К… ним? — Целеста передернуло. Только не в толпу — они вырвались из челюстей Собаки Виндика-ра, выплыли из гнилья и нечистот. Укромный закоулок сквера — сгодится как убежище. — Нет уж…

— Рони прав. Все равно явятся, — сказала Элоиза. — Кассиус пока занялся… решением вопросов, но это ненадолго. Вы, ребята, между прочим, пост оставили. И Вербену забрали.

«И меня, если на то пошло», — явно не договорила она.

— А не пойти бы… — Целест заорал, но замолк на полуслове. Обнаженный по пояс, он дрожал не хуже замерзшей Вербены, но сумел сдержаться. Магниту-воину лишние эмоции не к лицу.

Фонтанные брызги оседали на коже, утяжеляли влагой волосы. Целест вздрагивал, словно от укусов мелких назойливых насекомых, вроде комаров или москитов, дергал плечами, пытаясь отогнать. Но от воды не уходил.

«В этом ты весь». — Рони следил издалека.

Какое-то время их не найдут. Спасибо Кассиусу — и отчасти ему: Рони сделает так, чтобы не замечали.

До первого мистика посильнее, конечно. Не говоря уж о том, что «купол» — непозволительная трата ресурса…

Целест дергал плечами, напоминая Рони осаждаемого слепнями коня; несколько минут Элоиза выдерживала паузу, сам он — удерживал купол; а Вербена кинулась на шею Целесту:

— Прости. Я во всем виновата. Я хотела…

— И у тебя получилось. Но мой… Верховный Сенатор все испортил. Они там, видишь ли, боятся, мол, мы захватим власть.

Он обнимал уткнувшуюся носом в плечо Вербену. Семейная идиллия — вот только резко очерченные мышцы Целеста были напряжены, а из глаз словно проросли шипы и точился яд.

— Не самое беспочвенное опасение, — тихо проговорил Рони. Первая вздрогнула Элоиза — она испугалась брата, инстинктивно отклонилась, прикрывая лицо. Зыркнула на Рони — молчи.

А Рони смотрел на фонтанную русалку и куда-то вдаль — сквозь переплетения веток, клейкую смолу первых листьев, клецки облаков, за горизонт.

— Пока ты… был на сцене, я все-таки спросил у Винсента… ну, насчет силы. И вообще про Магнитов.

Рони потер виски: купол плюс пересказ диалога телепатов — вот так задачка. Ему чудилось, будто мозги выкипают, как лопнувшее яйцо — белок закручивает спиралью.

— Почему у Магнитов редко бывают дети? Немногие решаются завести детей, это правда, еще больше — погибает до того, как… но суть не в этом. Ребенок Магнита должен быть отдан в другой город, а лучше — отправлен в Пределы. Как можно дальше.

— Почему? — спросила Элоиза.

«У нее тушь размазалась. И одну сережку потеряла». — Рони коротко вздохнул. Знакомая резь, внутри, под ребрами, и вовсе не в сердце — скорее2 в альвеолах; трудно дышать. Он отвернулся.

— Магнитам дана слишком страшная сила. Подумай: двое Глав способны захватить целый город, а то и Империю. А если бы возникли династии «сверхлюдей», куда бы делись остальные? Рабы, второй сорт. Винсент советовал почитать какую-то книгу… периода начала Эпидемии. «Это детская сказка», сказал он, «но в детских сказках много мудрости». Книга о чародеях, которые сначала сокрылись от обычных людей, а потом пытались их уничтожить. Не все. Но такие нашлись.

Задрожали будто от дымки костра стены «купола». Думать, говорить, и не смотреть на Элоизу, — тяжелая задача; Рони не справлялся.

— Поэтому первый закон: никакой власти ни Магнитам, ни кому-либо из Ордена Гомеопатов. Никакой власти… и никакого потомства. Адриан Альена испугался не объединения.

— Что? — Целест подпрыгнул, пряди волос взметнулись — ну точно конская грива. Вербена вновь повисла на нем, приговаривая: тише.

— Не объединения. Он испугался… своих будущих внуков.

— Но Вербена не Магнит!

Целест запнулся. Да, не Магнит — как и его родители, как и Элоиза. У обычных людей и тех «выродки» появляются, а уж от выродка…

«Мутант, урод, нелюдь».

Все возвращалось на круги своя — даже из уст Рони.

— Отлично, — сказал Целест. — Тогда… Я уеду из Виндикара. Нет. Мы. Вербена, ты поедешь со мной?

— К-куда? — всхлипнула девушка. Она долго сдерживалась, но слезные железы набухли, и часто-часто подрагивали веки, будто у больной птицы. — К-куда, Целест?

— В соседние города. В Пределы. Не знаю. Рони, если хочешь — давай в твою деревню, если там никого не осталось — тем лучше, а?

«Напарники. Вместе навеки — это сильнее любви».

Элоиза вертелась на месте, взмахивая руками — будто хотела заткнуть уши; потом она выпрямилась во весь рост и смачно плюнула на и без того влажную от брызг, почву:

— Вы сдурели. Вот мое мнение.

Рони улыбался.

Элоиза такая красивая — сейчас полдень, и у нее солнце в волосах запуталось, самая яркая бабочка в самой драгоценной паутине. У нее летние глаза и алебастровая кожа. Прикажи она Рони прыгнуть в фонтан и захлебнуться у ногохвоста глупой щербатой нимфы — он исполнил бы ее волю.

Но теперь не согласился.

— Элоиза… Целест прав. Им лучше уйти.

Он проглотил комок — клейкая слюна, надо попить воды:

— И мне тоже.

Выдержать остаток дня оказалось проще, чем Целест опасался. Празднество подтухло изрядно — так и несло гнильцой, растерянные люди переглядывались и косились на него — долговязый и рыжеволосый, Целест был чересчур заметен, ну и запоминался тоже. Но не ернича-

Помалкивали и Магниты. Даже Тао и Авис — они несли пост, удобно расположившись за деревянным столом. На столе — жареная колбаса, на обрывке какой-то бумаги или газеты лежал крупно нарезанный хлеб. Из жестяных кружек тянуло кислятиной солода. Они позвали Целеста и Рони присоединиться — Целест махнул рукой напарнику — валяй, мол, но Рони стоически покачал головой.

Вместе навсегда, даже в мелочах.

И они вновь вели обратный отсчет — среди шума, песен, криков, смеха и ругани, пьяной любви на коленях мраморных нимф и сатиров; шкура Виндикара пахла мокрой псиной, но они привыкли к этому запаху, и было чуть страшно — бросать все.

«Главное — не оглядываться».

Он смотрел куда-то в медленно колыхающуюся толпу. Собаку раздразнили колбасой и пнули под зад, и теперь она растерянно чешет ухо.

Вечер подобрался аккуратно, скукожил солнце и развалился по небу лиловой дымкой.

— Итак, ты забираешь Вербену, и… что дальше? — Рони не требовалось разжимать губ.

— Дальше… ты встретишь меня за воротами. Ясень помнишь? Выберешься?

— Я могу просто выйти, Целест, — урезонил Рони. — Да. Хорошо.

Посреди Площади потешно плясал пьяный — сорвав с себя одежду, кроме исподнего, но оставив вонючую шапку, тряс грязными космами и ушанкой, хрипло затянул песню. Стражи ржали и подначивали — почему нет, господа сенаторы-то и прочая аристократия разъехались, а стражам хотелось развлечься. Если приглядеться, можно было различить, как при каждом уродливом па с косматых «ушей» сыплются вши и гниды.

Вокруг собралась группка зевак.

— Он высмеивает Вербену, — взвился Целест. И, прежде чем Рони пробормотал «не-надо, они-не-виноваты», ворвался в толпу.

Связка отравленных игл пропорола глотку пьяницы. Пурпурно засверкало заголенное мясо и розовожелтоватая трубка вскрытой трахеи, от яда волокна плоти сворачивались в сероватую грязь.

— Целест!

Полусонные Тао и Авис вскочили со своих мест. Рони ощутил муторь, почти тошноту — словно на первых Призывах, когда бешенство одержимого сменялось пустотой отключенного. Пустота серая, как разложившаяся заживо плоть.

Зеваки попятились от Магнита.

— П-простите… м-мы не…

Пьяница подергивался в предсмертных судорогах, его рана напоминала удивленно открытый рот: зачем ты это сделал, парень? Ткани быстро тлели от яда, словно горела бумага.

— Э-эй, ты чего творишь, — вмешались и стражи.

«Купол, что ли, опять накинуть?» — лихорадочно соображал Рони; слава всем богам и самому северному морю — уже вечер, большинство разбрелось по домам или кустам, паники не будет.

Безгорлый мертвец коротко дергался — наверное, стоило «накрыть» его, вычеркнуть из чужого внимания. Рони обвел мысленно круг — не заступи, здесь — отражение и горсть зеркальных осколков. Отсеилось несколько непрошеных зрителей, они срочно вспомнили о неотложных делах.

— Я заподозрил в нем одержимого. — Целест выдернул сигарету из пачки. Табачный аромат смешался с мясным; зеваки и стражи отпрянули, зажимая носы. Парень в оранжевом комбинезоне рабочего согнулся, выблевывая праздничное угощение — прямо на шапку пьяницы и на его мерно копошащихся в гнили и рвоте, вшей.

— Т-ты ж его… убил. — Страж махнул табельным пистолетом, но остановился. В вечернем сумраке его лицо приобрело болотно-зеленый отгенок. Еще двое успокаивали зевак, надсадно голосила закутанная в платок женщина.

Целест ухмыльнулся:

— Право Магнита. А теперь нам пора — вахта сменяется. Доброй ночи.

25

«Каждая история заканчивается», — думал Рони. На серо-белой стене улыбалась глянцевая Вербена; лунный свет бликовал в лунных же глазах. Она подмигивала — ободряюще? Не бойся.

«Мы проиграли? Амбивалент… он ведь продолжит убивать?»

«А что лично ты и Целест сделаете? Запретите ему? Пара Магнитов, к тому же противопоставивших себя равно собратьям и людям. Пара идиотов».

Он завернулся в одеяло, но и под ним мерз — до озноба, зубы отбивали чечетку. Рони перевернулся на левый бок — еще не хватало разговаривать с нарисованной Вербеной. Успеет еще наслушаться чириканья живой. Целест вернется через два-три часа, и к рассвету они покинут Виндикар.

«Главы знают про Амбивалента, но ничего не делают», — пожаловался он. Осознал, насколько глухо, словно в запаянной бочке звучит голос. Звучит? Вслух или мысленно? Помни, не все телепаты…

— Кажется, я снова исчерпал ресурс. Или у меня потихоньку едет крыша, — пробормотал Рони. Он сел на кровати, набросив одеяло на голову. Он смахивал на шутовского призрака.

— История заканчивается, — проговорил Рони, наблюдая, как дрожит слезная влага — Вербена готова разрыдаться, потому что они сдались, они убегают, словно крысы с корабля, они отдают Виндикар Амбиваленту.

«Просто дождись Целеста. Он так решил. Он всегда решал. Мы единое целое, до скончанья времен, в смерти и жизни».

Вербена укоризненно покачала головой. Реальная-то висла на Целестовой шее, беспомощная девчонка, а клятый портрет одержим демоном, имя демону — совесть.

Рони откинул одеяло.

Тишина серо-бурых коридоров. Успокаивала — Рони прожил в мрачном замке-Цитадели много лет; у ног ее — орущее мясо, паутина нейтрасети и клетки, за углом притаились зомби-отключенные, и в стены въелся запах гари, но дом не выбирают.

Рони постучал к Тао и Авису — нужно поговорить. Авис наверняка догадывается. Ясновидящий же. Или все куда проще, Целест на ужин не явился, а запасливый Рони набивал карманы едой. Авис уставился, шевеля губами, будто проговаривая проклятие.

И отвернулся.

Я просто скажу… «До свидания».

Никто не отозвался через три, пять и десять минут. Рони сполз вдоль дверного косяка, жалея, что так и не научился у Целеста курить — ожидание проще всего измерять в сигаретах, успокаивать нервы — тоже.

— Ты сегодня уходишь, — послышался голос, Рони вскинул голову.

— Аида. — Он не почуял ее — то ли задумался, то ли потому, что перед глазами корчился в танце и агонии безымянный бродяга, и вслед за ним плясали в грязном перегное вши. Рони видел такое прежде, когда Целест призывал одержимых. Но бродяга был нормален, всего-навсего пьян.

За это не убивают.

— Но вы уходите. — Аида села рядом — на корточки, по-мужски.

«Я проговаривал мысли вслух», — понял Рони.

— Ты знаешь.

— Многие знают. Думаю, Магниты — все. Не вмешиваются — это верно, Целеста можно понять, а ты — его напарник.

— Звучит как «его собственность». — Рони улыбнулся. Аида — следом, демонстрируя желтоватые неровные зубы.

— Ты ведь ждешь его. И пойдешь за ним.

«Всегда», — но теперь Рони забыл произнести вслух.

Аида уставилась на него, круглыми по-совиному глазами, немигающе и насмешливо, то ли ожидала, что мистик «переведет» мысли на язык тех, кто не способен общаться телепатически, то ли…

Она запустила обгрызенные ногти в белесые волосы, второй рукой подхватила мягкий подбородок. Притянула к себе — губы сверкнули голыми кусочками мяса, как свежеванные тушки мелких грызунов; она будто собиралась проглотить Рони. И он не противился.

Поцелуй оказался горьковатым и мокрым от слюны. Рони думал о том, что частицы чужого тела проникают в него — почти как яд Целеста в того несчастного, Аида тоже воин, может быть, она захочет убить его.

Но не оторвался.

Потом она выпрямилась и дернула за руку — Рони неуклюже плюхнулся задом об пол, прежде чем встать. Аида протащила его по полутемныму коридору, втолкнула в пустую келью.

— Здесь не помешают, — оскалилась она.

Ее келья была серой, выстуженной и пустой. Она напоминала отключенного — мысли, чувства и самые краски испарились в каменное бесцветие. Пахло пылью и застарелой грязью, въевшимся сигаретным дымом. Непро-ветренная, душная комната.

Аида отравляла себя, одиночество — ее. Круговорот.

Рони пришлось подтянуться на цыпочки, чтобы вновь поцеловать ее.

«Я никогда не увижу Элоизу — больше никогда, и Целест не взял меня с собой, или точнее, она не захотела проститься. Она права — так проще. Но я же мистик, можно представить…»

Ваниль и мед, так пахнут только рыжеволосые — и светлокожие; не открывать глаза — не видеть Аиду с ее губами-тушками, скуластым мужицким лицом и загрубелыми руками воина.

Иллюзии мистиков — не только бесконечный кошмар.

Аида потянулась к его брюкам, стянула их, а следом и свои. Она носила черные «боксеры», у нее узкие бедра и почти нет груди. «Из нас двоих она больше похожа на парня», — почти развеселился Рони, и вновь отгородился образом Элоизы.

Такой способ проститься.

Он оборвал себя — уже лежа на спине на жесткой кровати. Поклялся ведь — никакого осквернения образа. Элоиза — Мадонна, Прекрасная Дама, можно воображать ее медяные волосы, изгиб шеи с тонкой венкой и ванильное дыхание, но не… ниже.

— Аида, — сказал он.

— Все о'кей, малыш, — прошептала воин неожиданно ласково. Сорвала белье и запрыгнула сверху, зажимая костлявыми ногами, словно защелкивая тиски.

— Аида, — повторил Рони.

Это было честно.

И гораздо лучше, чем Рони всегда думал. Говорят, мистики забывают о плоти, затерявшись в лабиринтах разума — собственного и чужого; но Аида с острыми выпуклостями ребер, впалым животом и маленькими мешочками грудей была хороша, а внутри нее — жарко и сладко. Он протянул руки, чтобы удержать ее за бедра. Она запрокинула голову назад, и некрасивое лицо перекосило в гримасу. Но Рони смотрел на нее, — он хотел видеть Аиду, а не слепленные из памяти и фантазий образы Элоизы.

«Это… честно».

После она прижалась к нему, обнимая — не слишком страстно уже, скорее так обнимают диванные подушки и плюшевых зверей. От нее резко пахло потом, спина и затылок липли к пальцам — Рони гладил Аиду по волосам и выступам позвонков.

— Спасибо, — сказал он.

— Тебе, — уточнила воин. Чмокнула еще раз и встала, чтобы распахнуть окна. — Дождись своего Целеста здесь, хорошо? Мне… так страшно одной.

Рони молча кивнул.

26

«Мы с Касси все устроим», — пообещала Элоиза напоследок. Целест торопился, и пальцы его соскальзывали с руля. Хотелось по-детски вгрызться в указательный; подогнать мобиль пинком. Он остановился в шагах ста от резиденции, высунулся — на манер суриката, огляделся по сторонам.

Тихо.

В первый день года — празднество, бедные кварталы-то полны плясками и гуляньем, уже неофициальным, но в роскошном «верхнем городе» царила чинное спокойствие. И высокие заборы.

«Не нарваться бы на стражей. Или соседей. Или слуг, или стражей соседей». — Целест закрывал дверь мобиля аккуратно, а она возьми и хлопни. Он втянул голову в плечи.

«Я вне закона», — подумалось ему. Мысль была опасной, как зыбучий песок, и он ответил себе: но это не значит, что я собираюсь убивать…

Целеста мучила совесть.

Стоило зажмуриться, и плясал по внутренней кромке век завшивленный пьяница, а потом горло его лопалось с треском, как переспелый плод. Магниты — не убийцы, говорила Декстра, и щелкала пальцами. Магниты — спасают людей.

— Пошли все к черту.

Декстра тоже. В конце концов, ни она, ни этот сонный тюлень — Винсент (а еще Глава мистиков) — не помогли…

Он собирался забрать Вербену и уходить сегодня же. После горе-выступления (она не виновата, она все сделала правильно!) ей явно грозил… не то чтобы домашний арест, но не отпустили бы так легко. Целесту оставалось лишь догадываться, что могут Эл и Касси «устроить» со стражами.

«Снотворного им, что ли, подсыпать? Или слабительного?»

Калитка оказалась незаперта и таилась почти кокетливо — мол, вот она я — специально для тебя. Целест тронул прохладный металл, витье в форме то ли цветка, то ли закорючки неровного почерка, и она поддалась — почти бесшумно. Смазывали регулярно. Против воли костяшки ощетинились выступами шипов, но по ту сторону забора Целест увидел сад, дом и… и больше ничего.

И никого.

«Словно вымерло». — Тишина давила на уши и виски. Он подумал о том, что похищает Вербену. Отнимает у Виндикара богиню — куда уж дальше. Преступник. Целесту едва удалось сдержать гортанный смешок.

Тишину так и хотелось стянуть, через горло, как «колючий» свитер. Мягкая обувь о мрамор — тоже бесшумно; Целест нарочно притопнул пяткой, убедиться — звуки остались. Хоть какие-то.

«Почему тихо так? Ни слуги, ни стража, ни-ко-го…»

Договаривались — Вербена подойдет к калитке или воротам, а он ее перехватит. Если повезет, успеет проститься с Элоизой — эй, сестренка, не надейся, мы не навсегда. Мы вернемся и надерем задницу Амбиваленту, может быть, через пару месяцев, только неофициально. Целест жевал окурок, попутно размышляя, где будет доставать табак за пределами Эсколера; чутко приглядывался к ночным темноиндиговым теням. Луна заточила кромку забора; вычурный дом сделался карточным и картонным, а фонтаны и статуи в бесплодном пока саду превратились в привидения.

Целест ждал Вербену. Слой за слоем налипала тишина.

Целест толкнул дверь черного хода. Оказалось неза-перто.

Внутри — запах сушеных цветов, грузные каменные и железные пузыри ваз и мрамор, много мрамора, это холодный камень — весна выдалась теплой, но в холле все равно льдисто, почти как в подвале дешифратора. Элоиза и Вербена, несомненно, вспоминают. Поэтому в их комнате наверху камины и всегда тепло.

Никого. Ступеньки — и забери Вербену сам. Если хочешь что-то сделать, делай это сам.

«Почему она не спускается?» — нахлынул страх. До комнаты Элоизы и Вербены он домчался в три гигантских скачка.

Перед глазами ярко, как худшие из картинки мистиков, нарисовалась Вербена — привязанная, посаженная на цепь, как дворовая собака. С отца станется. И Элоиза… да что, в конце концов, она может? Все эти игры в демократию длятся ровно до первого «звоночка».

Альена остаются Альена, но Адриан — Верховный Сенатор, а Элоиза — просто рыжая девчонка.

«Я заберу Вербену в любом случае». — Из-под ногтей левой руки ткнулись и поползли иглы. Целест слишком часто призывал их в последнее время, но это такая мелочь, верно? На фоне остальных нарушений правил.

«…Или их обеих».

— Т-сс. — Его плеча коснулась ладонь. Целест успел распознать, что она невелика, а прикосновение — вкрадчиво; он развернулся и едва не всадил шипы в живот…

— Касси! — выдохнул Целест, пряча оружие. Виновато, как неуклюжий котенок, не вовремя выпустивший когти. — Прости. Ты… не надо так. Подкрадываться.

«Подкрадываться к Магниту? Этот губастик? И я его не почуял…» — Целест нахмурился и мотнул головой.

— Т-сс, — повторил Кассиус. — Заходи осторожно. Наверное, лучше бы завязать тебе глаза, но боюсь, у нас нет времени…

— Касси, какого черта? — Целест попытался вывернуться из вельветовых — перчатки напоминали крысиную шкурку — «объятий». Инстинктивно хотелось вытереть край ладони о джинсы, встряхнуться — облитым грязью псом. «Я неблагодарная дрянь, — укорил себя Целест. — Они ж мне помогают». — Где Эл и Вербена?

Кассиус приподнялся на цыпочки, будто собираясь поцеловать. Голубые глаза блестели почти лихорадочно — у него был не лучший день, как у нас всех, — посочувствовал молодому сенатору Целест; он почти не отпрянул, когда розово-бежевый вельвет ткнулся в подбородок. Указательным пальцем, словно гладил кошку.

На самом деле Кассиус хотел приложить палец к губам Целеста. Только поэтому и не получил в морду — хотя бы «дружески».

— Не кричи, когда войдешь.

Конечно, Целест вышиб дверь плечом и пинком с разворота.

Первой он увидел Элоизу — она неаристократично ссутулилась на прозрачном столике и уставилась перед собой — на кресло или кого-то в кресле, полураздетая — в старом домашнем платье мышиного цвета со сползшей правой бретелькой; к Целесту кресло разместили спиной — нарушив гармонию комнаты, между прочим. «Я давно не был здесь. Что с ней? Что происходит», — трехцветием вспыхнуло где-то за ушами, Целест мотнул головой.

Не кричать, сказал Кассиус, и что он имел в виду?

— Эл? — позвал Целест, но девушка не откликнулась. По комнате плыл запах вишневых сигарет — «Я такие не могу себе позволить», — отметил Целест, — и полумрак; Элоиза не удосужилась зажечь свет, но ее можно понять, она устала в доме-без-теней от белесой пустоты ламп. Широко раскрытыми глазами слепой она пялилась на что-то — или кого-то в кресле.

— Эл? — повторил Целест, шаря по шершавой стене в поисках выключателя. Его вновь прервал вельвет — перчатки Кассиуса на запястье, а потом этот неуклюжий на вид кукольный мальчик скользнул к Элоизе с юркостью крысы.

— Не надо, Целест. Свет привлечет внимание. Мы обезопасили дом как могли, но…

— Да какого…

Он осекся.

Совсем темно все-таки не было. Подсветка — «светлячки» в полу, искусственные свечи; один рыжеватый, как волосы Альена, блик капнул в лицо и глаза Элоизы; и Целест увидел, что глаза ее пусты и равнодушны, как два сердолика.

— Какого… — повторил Целест и шагнул к Элоизе и креслу. Кассиус опередил его, а Элоиза качнулась кукольно вперед, и обе ее руки упали ладонями вверх, похожие на мертвых птиц. Кассиус тесно обнял ее и улыбался из-за рыжей «вуали» чужих волос.

А Целест все же заглянул в кресло.

— Отец, — выговорил он. Всколыхнулась и тут же иссякла злость: отец. Не Верховный Сенатор. Не господин Альена.

Человек в кресле скрючился в неловкой позе. Угловатые худощавые плечи — вывернуты под неестественным углом — запястья связаны позади; Адриан Альена был рослым человеком — сын обогнал всего на пару дюймов, и, чтобы разместить в милом кресле-пуфики девичьей гостиной, пришлось выгнуть руки и ноги. С тем же успехом его могли запихать в багажник.

Верховного Сенатора, Владыку Виндикара — сколько еще тяжеловесных, как золотые слитки, определений — затолкали в кресло на манер складного манекена.

От этого зрелища Целеста бросило в озноб. Рядом покачивалась Элоиза, почему-то сгибая пальцы в кулак и снова разжимая их, а Кассиус обнимал ее и улыбался, и все чудилось розыгрышем — сегодня твой день рождения, тебе полагается пирог с глазурью, свечи и подарки. «Отключенная» (нет, только не это, я пошутил) сестра и связанный, словно курица перед закланием, отец.

Кассиусу оставалось протянуть серебряный ритуальный кинжал с костяной инкрустацией. Вместо этого, он улыбнулся:

— Мы же обещали все устроить.

Целест проглотил скользкий комок в горле.

— Что с Элоизой? — С отцом проще. Жив, только во рту кляп, отчего впалые щеки на узком лице гротескно вздулись. Возможно, травмированы суставы — он немолод. Но жив.

— Ты любишь сестру. Это хорошо. — Кассиус снова улыбнулся, и Целест подумал о мистиковых иллюзиях… если Рони шутит так, он надерет ему зад. Даром, что напарник и лучший друг.

— Что вы задумали? — Целест перевел взгляд от отца (не верю, мой отец был недосягаем, как божество; божество нельзя запихнуть в кресло и сложить вчетверо, вроде столика для пикника) на Кассиуса. — Что за гребаное дурацкое шоу?

— Ничего страшного, Целест. Ей ничего не угрожает, ты разве никогда не видел… воздействия? Рони тебе не показывал, что может мистик сделать с человеком? Не верю. Они все это делают. Если ты можешь взять чужие мозги и повернуть в них шестеренки, словно в заводных часах, обязательно воспользуешься…

Целест вспомнил клетку два-на-два, томное перемигивание нейтрасети, похожей на связку анаконд; растерянную улыбку: я вернул тебя в материнскую утробу.

Я хотел, чтобы тебе было хорошо.

— …Не понимаю, — сказал он, скривился. — Отец…

Тот разжал сухие голые веки. Седые ресницы похожи на

ломкий иней, и ледяным был взгляд — на Целеста и Кассиуса; будто хлестнули по лицу. Связанный и изломанный, Адриан Альена не утратил ненависти и презрения. Верховный Сенатор не ведает страха, не просит пощады.

— Касси, я не знаю, что…

— Тсс. — Стоило Целесту потянуться к связанному, как вельветовые пальцы обвились вокруг сливочнобелого и уязвимого горла Элоизы. Целест поднял ладони в жесте: сдаюсь. Скатилась на рукав капля крови — предательски выбился шип, прямо из мякоти венериного холма.

Кассиус надавил на трахею Элоизы, она дернулась, как младенец под подушкой, но не очнулась.

— Ты ведь понимаешь все, правда, Целест? Ты импульсивен, но не дурак. Я надеюсь.

— Предположим.

Целест предпочел бы одержимого — разумного одержимого в том числе. Честный бой, а не тихое бормотание Кассиуса Триэна (никогда не доверяй Триэнам), не прохлада где-то в голенях или в паху: что-делать-вашу-мать!? Он заставил себя смотреть на шип, а потом заставил его же спрятаться.

«Ты должен уметь нападать, но не нападать — важнее», — говорила Декстра.

Еще до того, как Магниты стали палачами. Еще до того, как…

— Где Вербена, и что ты задумал, Касси?

— То, до чего ты не сумел бы, Целест. — Губы его дрожали и блестели. Кассиус волновался. Казалось, он расплачется, вздумай Целест поддразнить его — «маменькиным сынком», «гребаным Триэном» или как-нибудь в подобном роде.

Руки дрожали тоже. На шее Элоизы — наверное, щекотно, если бы она чувствовала.

«Где он взял мистика?»

— Ближе к делу, Касси. Ты выгоняешь куда-то всю охрану, связываешь отца, зачаровываешь мою сестру — и твою невесту, между прочим, и… чего это за дешевый спектакль в честь новогодия?

— Магниты и люди должны объединиться. По-хорошему не получилось, Целест. — Кассиус улыбнулся.

В кресле глухо застонал отец — наверняка захлебываясь слюной и родовыми проклятиями. Эпидемия на Дом Триэнов, пусть каждого захватит одержимость… да-да, мы так и поняли.

Кассиус сморгнул, но фразу закончил:

— Ты должен убить отца, Целест. Мы подготовили все… даже аппеляцию к твоим возможным сомнениям. — И пригладил разметанные волосы Элоизы. — Но убить должен ты.

Целест кивнул. Переспросил:

— Почему я?

— Законы политики. Законы жанра. От тебя этого ждут, после сегодняшнего… выступления. Ну же, Целест, — это не преступление, это логичный поступок и логичное завершение… шоу.

Целест сдерживался. От… смеха. Хохот щекотал диафрагму, будто он наглотался гусиного пуха.

— Ты решил подставить меня, правда, Касси?

«Не доверяй Триэнам. Мать была права. А я дурак. Хы-ы, тоже — новость…»

Следом, лениво: почему Рони его не «прочитал»? Куда завернуло его чертовы мистиковы мозги?

— Подставить? Перед кем? — Кассиус поморщился, подопнул бутылку — та покатилась с глуховатым звуком, уперлась в кресло. — Все для Объединения, Целест. Ты убиваешь главную помеху, потому что это справедливо — Верховный Сенатор должен умереть от руки достойного. Например, своего сына.

В тот момент Адриан Альена грыз кляп. Целесту послышалось, лопаются нитки. «А толку? Он позовет стражей… и? Никого нет. Нас здесь трое — Элоизы тоже нет. И слава богам…»

Очень легко было — согласиться.

Целест ведь решил, что ненавидит отца. За дом-без-теней, за «Амбивалент — антинаучная вьщумка», за «молодой человек» и давешний позор на Площади Семи. За Вербену, в конце концов. Она старалась.

— Любишь ритуалы, Касси?

«Проклятье, я тяну время или куда?»

— Мой отец повесил бунтовщиков на Площади. Триэ-ны любят ритуалы, ты прав. Но — я поболтаю с тобой в другой раз, брат моей невесты. Сейчас — действуй.

«Да, он тоже решил, что время не бесконечно».

— Где Вербена? — Целест спрятал ладони, а шипы спрятались в мякоть. Бледно-розовый порез привычно саднил, когда-то он выбрал основной стихией — костяные выросты и яд, и тогда еще Тиберий сказал: ты жесток, парень. В том числе к себе.

— Жива и здорова. С ней мой… приятель, увез девчонку, чтобы не… травмировать психику, или как там это называется. — Кассиус пожевал жирные губы. — Целест, правда — надоело. Выбора у тебя нет. Действуй.

Выбора у Целеста и впрямь не оставалось. Если отойти на полшага — связанный человек теряет всякое сходство с живым; «он уже мертв» — умер, наверное, когда Кассиус (как он справился в одиночку? где, черти ее раздери, была охрана?) связывал и выламывал, сворачивал и подгонял под кресло.

Стать отцеубийцей — даже не преступление. Триэны враги Альена, но не враги Магнитам. Целест отрекся от родового имени, верно? Хороший способ доказать на деле — убить Верховного Сенатора; всего-навсего политика — и, может быть, после того, как закончится траур, получится повторить эксперимент с Объединением…

А может быть, и не объявят траура. Целест — герой-освободитель, а недруги Мира Восстановленного низвергнуты в бездну. Очень красиво звучит, верно?

— Если… его убью я… Народ никогда не примет Магнитов. — Целест выдохнул с паузами; его тошнило. У отца глаза — горячие, а Элоизины — стылый сердолик, от контраста температур — голова лопается.

«Я внутри… иллюзии, скажем. Мистиковы штучки. Надрать Рони задницу. Или еще кому-нибудь из их братии…»

Целест укусил себя за указательный палец.

— Народ примет Магнитов. Ты убьешь того, кто мешал Объединению. Ты убьешь того, кто мешал спасению Мира Восстановленного, — возразил Кассиус, а потом потянул Элоизу за волосы, запрокидывая бледное лицо вверх. — Ты с одержимыми душеспасительные беседы вел? Нет. Ты пытал их в Цитадели и убивал их — призывал, как вы называете. И это было правильно, потому что Гомеопаты исцеляют подобное подобным. Сделай это, Целест. Исцели.

«…Внутри… иллюзии».

Целест зажмурился. Схватил горстью воздух, будто захлебывался в вязкой воде. Можно не размыкать век — у него хороший опыт Магнита, его учили драться вслепую и ослепленным; ударить по связанному — шипы и яд. Для одержимого — «призыв», человеку — смерть. Адриан Альена был человеком.

Всего-навсего.

Один не должен мешать целому Миру Восстановленному. «У тебя хорошие друзья, парень», — проскрежетал дешифратор где-то у затылка Целеста; Кассиус — не предатель. Триэны всегда Триэны, но он-на-твоей-стороне, и…

Взвизгнуло костяное копье.

Нацеленное в Кассиуса — точно в горло, в ямку над расстегнутым воротником; глотка мягкая, между ключиц — капелька пота, похожая на тусклую жемчужину; Кассиус волновался. А Целест не промахивался. Не имел права промахнуться.

Острие вошло с тихим всхлюпом, будто кто-то шмыгнул носом. Промазал слегка — не в трахею, хрящ хрупает иначе, перемерзлым льдом под сапогами? Или…

— Твою мать.

Кинжал-лезвие сползал вниз. Он будто застрял в плотной дымке, и, приглядевшись, Целест узнал «сферу» — грубо сработанную, мутную, как мыльный пузырь, но вполне рабочую. На ощупь, должно быть, вязкая, как гнилая болотная вода. Шип завяз в ней.

27

Кассиус дрожал, закрывал себя Элоизой. «Сфера» дрожала вместе с ним, гротескно искажала черты лиц обоих — будто в иллюзионе, кривое зеркало. Пухлые губы вздулись втрое, а намеченная цель — шея — вытянулась в струнку. Элоиза сквозь «стенку» сферы тоже выглядела безобразной, будто ведьма из сказок — рыжая ведьма.

— Твою мать, — повторил Целест и оглянулся на связанного отца: а он вообще знал? Все знали, кроме него?

Кто здесь вообще дурак?

— Ты — Магнит?

Кесарю — кесарево. Дураку можно задавать глупые вопросы.

Кассиус перестал дрожать и кивнул.

— Почему ты не в Цитадели? — Глупый вопрос номер два, но Целест подспудно радовался: он все еще не убил отца и тянул время. А что сенатор оказался нечелове-ком… мелочь, правда?

«Интересно, а господина Адриана Альену что волнует? Вопиющее нарушение или Костлявая за собственными плечами?»

— П-потому что, — сферу он удерживал, но хватит ненадолго — эта штука высасывает ресурс, как пробитый аккумулятор — электричество. Уж Целест-то знал. Кассиус, впрочем, тоже догадывался, окончательно сокрылся за Элоизой. — Если Альена — идиоты, не значит, что идиоты — все! Тесты можно превратить в формальность. Клубы аристократов, думаешь, что они? Такие же штуки… там половина… Магнитов…

— Понимаю. — Целест потянулся за сигаретами, но не закурил.

Куда проще.

Адриан Альена отдал единственного сына, потому что Гомеопаты уравняли правителей и нищих. Но всегда кто-то ровнее. Интересно, а Главы знают? И если да, то почему не протестуют? Потому что… тоже слишком честные, как и господин Верховный Сенатор.

— Твою мать.

Третий раз — смахивает на заклятие какое-то.

— Много вас?

— Процентов сорок. Элоиза нормальная, если ты об этом. Она не знала. Мы скрываемся… — Кассиус кивнул на свою недо-жертву. — Черт, Целест. Теперь — действуй, а? Ты уже попытался меня убить, но я-то… свой. Такой же воин, как и ты.

Он слегка шепелявил. Волнуется, бедолага, как-то от-страненно посочувствовал Целест; еще бы — только что пытались убить, держит сферу и собирается установить власть Магнитов.

Настоящую власть Магнитов — кому нужно Объединение и «эй, мы хорошие ребята», если нелюди много сильнее людей, то о чем предупреждал Винсент. Выживает сильнейший.

«Но Элоиза человек. И Вербена тоже».

— Пошел ты, Касси. Отпусти Эл и дерись со мной. Дуэли запрещены, но ты — не Магнит. Ты предатель.

«Будто в какой-то книжке про героев и злодеев». — Целест вновь призвал излюбленное оружие — десять штук, не промахнется. С одержимыми сражался и с разумными — тоже; у Касси заложница, но…

«Он не враг. Он ее любит. Он…»

Целест не ошибся: Кассиус отпустил Элоизу, и та тяжело сползла со стеклянного столика и свернулась на полу, словно тряпичная марионетка в сундуке. Рассыпавшиеся волосы напоминали побеги повилики.

Кассиус держал сферу — теперь вокруг себя. Целест осклабился:

— Хватит дурить, Касси. Эту штуку ты долго не удержишь. Ресурс-то развивать надо, а не задницу в клубах просиживать.

Тот и впрямь побледнел, обморочно, в зелень — кожа и бесцветные волосы, фамильный призрак. Только губы по-прежнему яркие и пухлые. Целест внезапно подумал — что скажет Элоизе, если (когда) убьет ее жениха.

Правду, вероятно. Отец подтвердит. Каждым вывернутым суставом.

На стене плясала темная-серая рассеянная тень. У тени Целеста пальцы напоминали птичьи когти, сама фигура — гигантского хищника. А Кассиус из-за сферы теней не отбрасывал вовсе.

— Давай. — Целест вознес обе руки над головой, теперь окончательно напоминая хищную птицу над мелким грызуном — вроде суслика. — Чего ты ждешь? Атакуй.

Кассиус выдохнул тяжело, будто пробежал километров десять без передыху; он сымитировал лезвия — Целест презрительно хмыкнул, на вид отростки ногтей (рвать кости и кожу Кассиус побоялся) казались не прочнее и не опаснее кошачьей лапки.

— Давай. Поцарапай меня, — захихикал Целест. Его кольнула совесть: Магнит-воин против недоразвитого «физика» — действительно, словно тиф против пушистого котенка.

«Я не буду его убивать. Может быть, вырублю — и довольно».

Выстрелили почти одновременно. Целест увернулся без фуда, прикрылся «полусферой» — неплотным щитом. Но и Кассиус неожиданно проворно нырнул за столик, отчего зазубренные лезвия пролетели над головой и вонзились — в кресло, в стену. Он повторил атаку, и снова Целесту пришлось уклоняться.

«А он не такой слабак…»

Третий залп сбил Кассиуса с ног — он поскользнулся, кажется, на винной луже, плюхнулся на зад. И замер, растопырив ноги, похожий на полураздавленную лягушку.

Целест шагнул к нему, рассмафивая сверху вниз — со смесью обиды, презрения и жалости. Убивать? Не-ет, с Целеста довольно бессмысленной жестокости. Кассиус слишком напоминал давешнего пьяницу — ухоженный разве, и без колонии вшей в блондинистых волосах.

Убивать?

Нет. Никогда. Больше.

Целест спрятал шипы во вновь слегка кровоточащие ладони.

— Ну и кто бол…

«…ван».

Предсмертный хрип — то, что не спутаешь. Такой — у одержимых, когда призываешь их. Такой — у братьев и сестер, когда им вышибают мозги, похожие на переваренную овсянку, на бело-розовую стену какого-нибудь богатого дома. Или на обшарпанный кирпич бедняцкой хижины.

— Что…

Просторная комната наполнилась кровавым запахом. Целест полуобернулся — к Элоизе. К Элоизе, которая…

Держала в руках его, Целеста, костянойкинжал. Тот самый, который застрял в кассиусовой «сфере».

Он выполнил свою миссию, отстраненно подумалось Целесту. Ту, которую назначил ему мальчишка из Сената.

С кинжала капала кровь. В груди Адриана Альены расползалась дыра, совершенно черная, как те, что в космосе. Она пожирала его.

«Он уже мертв», — понял Целест. Умер Верховный Сенатор быстро — от первого удара, а может быть, за секунду до, осознав, что все-таки примет смерть от руки своего ребенка. Но Элоиза молотила еще и еще, так вбивают гвоздь в прогнившую трухлявую доску. Брызги крови взметывались к стенам и потолку.

— Эл!

Целест кинулся к ней. Оттолкнул (одержимая? она… одержимая?) — но Элоиза оставалась спокойной, ничуть не одержимой, просто кукольной и управляемой. Покорно разжала окровавленные пальцы и повалилась на Целеста, а он теперь сжимал орудие убийства — часть собственного тела — и удерживал сестру. А кровь все выстреливала. Видимо, Элоиза разорвала крупную аорту.

Целест обнимал Элоизу, потом, не отпуская «кинжала», протянул руку к лицу отца (я ненавидел его, и что теперь? мне больно?) и закрыл остекленелые глаза.

Адриан Альена действительно умер быстро.

Это хорошо. Наверное.

Очнулся Целест от шагов — возле незапертой двери, и потом…

— Помогите! — заорал Кассиус. — Ради всех богов, помогите! Здесь убийца!

И комната переполнилась шагами и криками — стражи в тяжелых ботинках, баллоны с нейтрасетью (как я не догадался захватить, но я ведь просто шел за Вербеной);

кричала и Элоиза — оттолкнула и забилась в истерике, вторя Кассиусу — «убийца». Целеста распластали в луже крови, разбили губы и вывернули суставы, запечатали зелено-серой массой.

Целест не сопротивлялся. Он понимал: проиграл последнюю фишку, зря не послушался доброго мальчика Касси. Теперь — поплатится.

Стражи выволокли его пинками. Кто-то едва не выдернул с корнем волосы. Другой врезал в переносицу, наполнив голову звоном и тягучей болью.

Потом вошла мать. Ребекка Альена, высокая, тонкая и траурная; Целест сравнил ее с плачущим ангелом, какие ставят на могилах — черный мрамор или обсидиан. Цвета и камень аристократии.

Она залепила ему пощечину, и ногти врылись глубко под кожу, оставив четыре кровоточащие ранки. Еще несколько капель крови.

— Мама, я не…

«Не убивал. Это Элоиза — нет, не она. Кто-то вывернул ей мозги, веришь?»

Не поверила бы. Элоиза выла над трупом отца, а Кассиус успокаивал невесту — только теперь его мышиносерые одежды заляпало алым. Откуда-то вынырнула черная макушка Ависа.

— Ты. — Целест поднял голову. Стражи скрутили его по рукам и ногам, нейтрасеть выпивала подчистую. — Ты устроил… это?

«Когда? И почему? У меня ведь… хорошие друзья, правда? Ты был моим другом. Был, я знаю».

Авис не ответил — устремился к Кассиусу и Элоизе, бормоча неразборчиво о том, что мог бы помочь, если госпожа Альена позволит — легкий гипноз, всего-навсего успокоительное, совершенно безвредно. Подошвы чавкали о винные или кровавые лужи. Лужи мазутно ползли к порогу.

Целест засмеялся, и смеялся до тех пор, пока очередной удар в солнечное сплетение — массивным кулаком, с размаху — не вырубил его.

Он почти помнил это.

Все же не такое — прошлый раз был Рони, его странное «хочешь, я подарю тебе то, что могут мистики»; прошлый раз — нейтрасеть только ползала лианами по стенам, но не опутывала.

Теперь Целеста держали в одиночной камере, с ней-трасетью вроде кандалов. Камера три на три метра: едва повернешься; сырая и холодная, и где-то поодаль назойливо капала вода. Липкие нити вытягивали силу, и Целеста клонило в сон, а мерзкая капель не позволяла уснуть, а темнота — отсчитывать часы.

Шоркали за тяжелой дверью стражники, дважды в… какой-то отрезок времени подсовывали в прорезь под дверью жидкую похлебку, к которой Целест почти не притрагивался. Его пожирала нейтрасеть, а питала — злость и… надежда.

«У тебя хорошие друзья, парень. Ты счастливчик, и друзья у тебя хорошие».

Дешифраторы не лгут, верно? Где-то там — Рони, и Элоиза (она разберется, она поймет все!), и даже Тао с Ависом… они не могли предать, верно? Они не верят, что Целест убил своего отца.

Ребекка Альена — верит (ты мне не сын больше — как скажешь, мама), а они — нет.

И Вербена.

Соскальзывая в бессвязные всхлипывания, Целест проговаривал имя — Вербена. Ее и Рони, он звал обоих. Они часть меня, думалось ему, напарник и любовь, любовь и напарник. Больше никто не нужен, в конце концов.

Они не предадут.

Целесту мерещилось, будто стены камеры раздвинуло до целой беззвездной вселенной, а Рони и Вербена сидят поодаль и вздыхают. Ободряюще — они понимают, они не осудят, они верят. Рони изредка касается мягкой невидимой «ладонью» эмпатии; а Вербена просто горячо дышит в ухо. Это щекотно и приятно. Целест даже смеялся.

Хорошо, что темнота, потом думал он. В темноте происходят всяческие чудеса, а границы между безумием и реальностью стерты, как зубы столетнего старика. В темноте удушливее запах собственного немытого тела и нечистот, мерзко колется отросшая щетина, и ломит связанные запястья и голени — и полжизни плюс остаток ресурса готов отдать за сигарету; но чудеса всегда сильнее. Они заполняют собою усталость, боль и дискомфорт, подобно тому, как прилив затопляет ракушечную отмель.

Злость закончилась, надежда осталась.

Так провел он несколько дней — может, три, а может, и целый месяц. Шорох шагов, капли и невидимое, но вполне осязаемое соседство.

Потом был суд.

Звук и свет ворвались почти одновременно; ошарашили и выбили из привычной уже полудремы-полуобморока. Целест зашипел, вскинулся, инстинктивно пытаясь заткнуть уши и прикрыть ладонями глаза — нейтрасеть врезалась в суставы и под ребра, напоминая о себе.

«Кто, зачем?»

— …а он не кинется? Мозги не вышибет? — бурчали за дверью, и там же плясал луч фонарика.

«Не отключенные. Кто? Зачем?»

— Не, он связанный весь. И он не мозгожор.

— Подожжет еще чего…

— Говорю тебе, связанный он!

Дверь скрипнула с поросячьим визгом. Целест скривился, пытаясь рассмотреть стражей (кто мог еще войти?), но не видел ничего, кроме желтого потока света; тусклый фонарик после многодневной тьмы казался ярче сверхновой.

В плечо и живот ткнули палками, сопровождая хриплым выкриком — «на выход». Добавили: «судить тебя будут». Целест воспринимал заторможенно, слова текли смолой из надреза на дереве, а еще плохо слушались и болели затекшие мышцы. Один из стражей толкнул вновь — острием, прорывая одежду и кожу до крови.

— Я… иду, — проговорил Целест. Он облизал пересохшие губы, с третьей попытки выпрямился и двинулся навстречу сверхновой. Колени подгибались, и несколько раз едва не растянулся на каменном полу. Двигался неуклюже, медленно, словно лягушка по пустыне. Немного шатало — от многодневного голода, нейтрасети (боятся пожара? ха-ха, да я сейчас искорки бы не выдавил). Стражи следовали по пятам, не рискуя приблизиться — Магнита все же боялись.

Его дотолкали сначала до выстуженной и обшарпанной ванной — видимо, здесь мылись обычные узники. Ржавые краны, серое мыло и битый кафель с выцарапанными гвоздем непристойностями. Низкий потолок — Целесту пришлось нагнуться. Обычно мылось здесь человек двадцать-тридцать, но сейчас ванная принадлежала ему одному.

«Я особо опасен». — Он фыркнул.

Дверь не запиралась, стражи наблюдали — но Целесту было наплевать; вода смывала грязь, разложившуюся кровь, все — кроме нейтрасети. Он наслаждался. Он даже обнаружил помятую бритву, стряхнул с лезвия полу-дохлого таракана и побрился перед мутным жестяным зеркалом.

Почти прежний. Правда, и без того узкое лицо превратилось в череп, едва прикрытый кожей, а тело из жилистого сделалось просто тощим. Но… не так и плохо. Без нейтрасети он мог бы попытаться драться.

«Смешно. Они убьют тебя. Отцеубийцу, убийцу Верховного Сенатора. Кассиус — маленькая дрянь. Предатель…»

Целест оделся в выданную тюремную униформу — серые штаны и бесформенная рубашка из грубой ткани, и кивнул: я готов.

Суд и казнь? Пускай.

«Я попрощаюсь с Вербеной и Рони… и спрошу Касси, зачем он предал меня. Последнее желание, верно? В нем не отказывают даже убийцам… а еще скажу Элоизе, что я не виноват. И матери тоже».

Темнота не отпускала его, и Целест был спокоен, словно шел на обычную тренировку с Тиберием или Дек-строй. Нейтрасеть — мелкая помеха. Он почти привык.

А на улице ранняя весна вылупилась в раннее и жаркое лето — Целест вновь зажмурился, заморгал — я просидел в камере несколько месяцев? Или апрель похож на июль? Или…

— Простите. Какой сейчас месяц и день? — спросил он у стражей, которые оказались ребятами его возраста или младше даже; один длинный, белесый, с веснушками даже на ушах, второй — коренастый, смуглый и низколобый, похожий на орангутанга.

Ему не ответили.

Из фургона с решетчатым окном Целест вспоминал улицы и переулки Виндикара — его везли какими-то богом забытыми закутками, изредка выруливая на более-менее крупные. Виндикар воспринимался больным и иссохшим; этой весной Виндикар завял, не успев созреть. Поникшие деревья, блеклые дома и затаившаяся тишина, похожая на дворнягу с поджатым хвостом — дворнягу, которую только что окатили кипятком.

— Что случилось? — Целест уставился в спины стражников. Под мышками обоих расплывались темные пятна пота.

— Ничего. Ты слишком много болтаешь, парень.

— Я молчал несколько… недель. — В глаз настойчиво лезла прядь волос, но связанный Целест не мог убрать ее, и приходилось дуть. Забавно. — Сигареты не найдется?

— Если это тебя заткнет.

Сигарету ему сунули в рот, пробурчав — пепел пусть на пол падает, черт с ним. Целест благодарно улыбнулся.

Он едва не проглотил окурок, когда понял — везут-то не куда-нибудь, а в Цитадель. С чего бы? Гомеопаты добились права судить мятежного Магнита по своим законам? Разве были прецеденты…

— Чего вытаращился? Дом родной не узнаешь? — Коренастый страж оглянулся, видимо почуяв изумление пленника. — А вот… так задумано. Потом поймешь. Или нет.

Целест пожал плечами.

Графитовый забор, словно выточенный из мрачного осеннего облака, и черный нарост-башня. Неприветливое, выстуженное даже в раннюю жару место; таращился дуплом старый ясень и растрепанными космами торчали кусты в неухоженном саду. Целест вздохнул — он соскучился по Цитадели, соскучился по Рони… и по Вербене, конечно.

«Мы просто хотели уйти из города, из Эсколера, в Пределы — а вон чего получилось». — Целест ощутил гадкий комок в горле и закусил губу — еще недоставало слез на виду стражей… и прочих.

«Прочих» хватало. Вывалившись из фургона-мобиля, Целест с изумлением различал в пустынном обычно, не считая нескольких отдыхающих после или перед дежурством Магнитов или прогуливающихся теоретиков-ученых, саду при Цитадели толпы народа. Людей.

«Люди… то есть обычные люди? Здесь?»

Он вертел головой, то выхватывая знакомые черты из стай зевак — узнанный тут же отворачивался, то натыкаясь на ухмылку чужака. Кто-то — не из «своих» — запустил в Целеста гнилым закоричневелым яблоком, оно впечаталось в предплечье с мясистым чмявком. «Снайпер» торжествующе захихикал.

— Человек, — отметил Целест почему-то вслух. — В Цитадели. Значит, Объединение все же состоялось?

«И для этого принесли в жертву… всего-навсего двоих. Отца и сына. Почти по той старой книге, которую люди считали священной до эпидемии; отец, правда, там остался в стороне. На сей раз — справедливее?»

Целест помахал бы зеваке, но путы по-прежнему сковывали его.

— Целест!

Рони выскочил прямо на него, каким-то образом проскочил мимо охраны и едва обниматься не кинулся — оттолкнули, правда. Целест успел заметить, что напарник еще бледнее обычного и осунулся. «Он правда был со мной».

— Все в порядке, Рони.

— Эй, держись подальше от… — пропыхтели оба стража. Присоединились еще несколько — в том числе два Магнита.

— Я его напарник, — возразил Рони. И страж-Магнит отвел от мистика железную палку. — Я с тобой, Целест. Всегда.

— Знаю, Рони. Спасибо.

На град гнилья и дохлых кошек внимания не обращал. Высматривал Вербену — она где-то здесь.

Нельзя иначе.

— Вербена, — позвал он, однако острие под лопатками оборвало возглас, напоминая: он не на свидании и не на прогулке.

«Встать, суд идет? Или как там?»

Тряхнул встрепанными рыжими космами, поднимаясь по ступенькам, знакомым до последней щербинки и выбоины. В Цитадели ничто не могло испугать Целеста. Даже смертный приговор.

Рони почти не отставал. У Целеста длинные ноги и длинные шаги, обычно Рони просил его не торопиться или же почти бежал, прерывисто дыша. Нейтрасеть разъела его — изнутри и снаружи; Целест брел медленно, и Рони встрепенулся от ужаса — вдруг у напарника вместо костей — труха? Целест «работал» с костной тканью: его боевые лезвия — деформация ногтей и отростки лучевых костей и заплюсны. «Оружие мазохистов», — как-то усмехнулся сам Целест.

«Мазохистов», — думал Рони, следуя за напарником. Медлительным, ошарашенным после темноты, как глубоководная рыба.

«Мазохистов».

Целест улыбался — нехарактерно спокойный. Рони был с ним много дней, заперся в келье и тянулся разумом; дрожащая темнота и сосущие рты нейтрасети пытались оторвать, но Рони — хороший мистик и хороший напарник.

Измученный, с лохматыми потускневшими волосами, худой как щепка и опустошенный до костного мозга, Целест был жив и в своем уме.

— Целест — Рони поднырнул под локтем стража, сжал ладонь напарника. Из толпы усмехнулась Аида и тут же врезала очередному любителю покидаться гнилыми овощами.

«Я ее должник. — Рони мельком кивнул девушке. — Нет, не так. Мы оба».

Рони помогал выжить Целесту, но сам не продержался бы без Аиды.

— Что случилось, Рони? Где Вербена? — Целест оглядывался, замечая вперемешку Гомеопатов и людей. Цитадель виделась ему оскверненной женщиной. «Да ты традиционалист, рыжий». — Рони облизал губы.

— Вербена жива и здорова. Похоже, ей не… то есть я толком не знаю. С Элоизой виделся. Она…

«Ненавидит тебя», но это Рони сокрыл. Элоиза держалась жениха, на Рони при кратких встречах кривилась, будто тот был дохлой мокрицей на новой замшевой туфле. Целеста иначе как «предатель» и «отцеубийца» не называла, а Рони подозревал, что без Касси не обошлось.

И без кое-кого еще, но любовь, по слухам, сильнее гипноза мистиков. Так что Кассиус — первопричина.

Пока шли к «залу суда» — все той же просторной столовой, — успел рассказать и прочее.

Кассиус отменил разделение Гомеопатов и «светской» власти. Отныне Гомеопаты подчиняются Сенату и непосредственно ему, Кассиусу Триэну.

— Стоп. И наши… согласились? — В зеленых глазах Целеста мелькнули почти карминовые блики.

— Да. — Рони пожал плечами. Он отвечал телепатией — и поэтому выкрики и улюлюканье не мешали. — Гораций присягнул первым, с ним — теоретики. Вытащили откуда-то десять замшелых томов, мол, так и должно быть. Флоренц со своими учеными тоже согласились… говорят, им Кассиус пообещал эти… суб…суп…

— Субсидии, — предположил Целест, тоже не открывая рта.

— Они самые. На разработки.

Опутанный нейтрасетью воин хмыкнул, встряхнулся — разметывая тускло-зеленую загустелую жижу. Несколько Магнитов отпрянули; Рони удержался рядом усилием воли. Нейтрасеть отпугивала даже на расстоянии.

«Бедняга, как он… еще держится». — Но Рони отогнал жалостливую мысль. Целест не позволит жалеть себя.

— Касси талантливый политик. Но что с нашими… Декстра? Винсент?

«Вот оно».

Ожидания сбываются. Рони передернул плечами, будто рыбьим хвостом хлестнули, и ответил телепатически:

— Их не видели… то есть обоих. Нет, вру. Декстру замечали в пыточной, она кого-то жгла… вроде, одержимого…

Рони сглотнул, словно подавился. Мысли застревают в горле.

— …Но суть одна. Похоже, им нет дела до… хм, изменений. Рядовые же Магниты — на стороне Кассиуса, он ведь твои слова повторял. Тють — в тють, назубок вызубрил. Он отменил пытки, сказал, что Амбивалента и так поймаем, но теперь по одному подозрению нельзя никого замучить. Народ одобрил — все устали от «репрессий». И Магнитам понравилось — не одного тебя достало быть пугалом… А вообще, сейчас затишье — ни одного одержимого не было с тех пор, как…

«Умер Адриан Альена» — Рони понадеялся, что Целест не услышал его.

— Кассиус подставил меня, ты знаешь? — Одними мыслями не получилось, гримаса перекосила лицо Целеста. — Он убил отца… вернее, не он, а…

— …Элоиза. Знаю. Ты рассказывал.

«Когда?»

Целест вскинулся. Блеклый конвоир истолковал по-своему, отвесил тычок палкой. Они добрели до столовой, и пока просторное помещение гулко и выстуженно пустовало. Зрителей и зевак не пускали.

Руки обвиняемого оставили связанными за спиной, а на ноги надели дополнительные кандалы. Целест вспомнил, что на этом месте он когда-то ораторствовал, а потом Рони с Аидой убивали блондинку-одержимую.

«Кто я теперь?»

Еще прежде столовая была… натурально столовой. Теперь переоборудовали — ни чанов со сковородками, ни подносов; растворился даже запах невкусной-но-питательной еды, а ведь казалось, он прилип к каждому камню. Теперь — зал суда. Скамья подсудимых, судейские подмостки, скамейки для зрителей. Целест рассмотрел собственноручно выцарапанные на одной инициалы «Ц. А.».

«Мне только двенадцать исполнилось. И я называл себя — Альена».

Миллиард лет до… темноты. Мир обрушился, а Главы Магнитов удалились от дел. Гомеопаты сдались Кассиусу. Все не так, совсем не так…

Он с усилием сжал пальцы напарника:

— Ты… был в той темноте, Рони? Со мной?

— Конечно. — Мистик устроился рядом. Он не шелохнулся, когда его пристегнули к Целесту — без нейтрасети.

— Смотри, без глупостей, мозго…

— Эй! — возмутился Магнит-страж позади. Сопляк совсем — еще не мистик, обыкновенный «псих». Мелюзга. Но обиделся, а его новоявленный соратник — страж смутился.

— Прости, парень. Я не привык еще…

Целест рассмеялся. Коренастый смугляк отвесил ему зуботычину, но ретировался под неподвижным и бесцветным, как затянутая плесневой пленкой вода, взглядом Рони.

— Вербена тоже. Она и ты. Не бросили. — Целест прислонился к стене затылком, словно высматривая на потолке текст Божественного Откровения.

— Конечно.

Рони постарался, чтобы звучало убедительно. Вербена — просто девчонка, отличная танцовщица и яркая… не более того. Однако было бы неумно и жестоко переубеждать Целеста.

— Конечно, она тоже была с тобой. Иногда не надо быть мистиком для… контакта. — Рони пригладил всклокоченные волосы. Мелодично звякнула их общая цепь.

«Даже смерть не разлучит нас». — Рони сглотнул. Редко, но случалось: Магниты выбирали почти ритуализированное самоубийство после смерти второй «половинки»; древний и варварский обычай, времен зарождения Ордена Гомеопатов. Но Аида поймет, а Элоиза…

«Элоизе плевать на меня».

— Все будет хорошо, — сказал Рони вслух.

Стены впитали теплое дыхание — не отдали эхо и не согрелись ни на градус. Цитадель похожа на тюрьму: всегда холодно, сумрачно и пахнет тленом. Теперь Целест мог сравнить, а Рони аккуратно собирал чужие образы.

Будто клюкву на прутик нанизывал.

«Если мы… вырвемся, я приведу тебя домой, Целест. К холодному морю и кислой клюкве».

— Все будет хорошо, — повторил он.

Целест изучал закопченный потолок, Рони изображал слегка потрепанную тряпичную куклу — ничего необычного, разве нудно и тоскливо ломило руки. Постепенно столовая-зал заполнялся зрителями — Гомеопаты и люди, от Магнитов держатся подальше, а те усмехаются свысока: мы теперь не санитары чумного города, но элитная стража самого Владыки Триэна…

«Я не все рассказал Целесту», — подумал Рони и смолчал.

В считаные минуты забился зал-столовая до отказа, только бархат на самых высоких сиденьях пустовал пока.

Стражи взметнулись по стойке смирно за полсекунды до громогласного: «Встать, суд идет!»

Кассиус ничуть не изменился — только костюм сшил по размеру: черно-пурпурный и торжественный, с платиновыми нашивками и рубинами пуговиц. Маленькие ладони спрятаны под замшей перчаток — Целеста невольно передернуло, когда он припомнил вкрадчиво-гадкое прикосновение, точно дохлого грызуна за шиворот подсунули. Еще у него отросли волосы, будто Касси принял обет назира после того, как незаконно (да-да, я скажу) захватил власть.

Рядом шла Элоиза. Целест вгляделся в сестру, искал — вдруг тщательно запудренные синяки, вдруг — Касси обижает ее? Ничего подобного — Элоиза выглядела немного растерянной и смущенной, но черно-красные тона ей крайне подходили, а волосы искрились сложной прической, тоже с рубинами. Ее встречали радостным гиканьем, и Элоиза улыбнулась, приветствуя публику — небольшое нарушение судебного этикета простительно. Верноподданическая любовь ценнее.

Она незаметно пихнула в бок Кассиуса, и тот повторил жест.

На пару шагов отставала неразлучная парочка — Тао Лин и Авис… черт, как его родовое имя? Целест встряхнулся, покосился на Рони, но тот прищелкнул языком: т-сс.

«Авис наконец-то голову помыть соизволил, — мысленно все-таки съёрничал Целест. — И Тао вырядился…»

«Они приближенные Кассиуса, — просто ответил Рони. — Правая и левая рука, если угодно. Ребята немного завидуют, зато — Касси собственным же примером демонстрирует, мол, я доверяю Магнитам».

Целест осклабился персонально парочке. Тао юрко шмыгнул мимо. Авис качнул длинным носом и сделал вид, будто впервые показали ему рыжего пленника. И все-таки покраснел немного. На коже Тао цвета мокрой древесины тоже проступили пятна румянца.

«Они… выбрали», — Рони дернул Целеста за рукав: не надо, без вызовов. Потом, может быть, но не сразу. Терпение — необходимая Магнитам добродетель, помни уроки Тиберия и Декстры.

Целест сдержался — почти; следом за странными (у тебя хорошие друзья, красавчик!) телохранителями Кассиуса плыла в черных кружевах и непрозрачной, как очки слепца, вуали Ребекка Альена. Она была сгустком тьмы, а еще казалось, будто она долгие годы готовилась к смерти мужа — любила, нет сомнения, но оплакивала уже много лет; его, себя и потерянного сына. Черная вдова, женщина, рожденная плакальщицей. Элоизе — невесте нового Верховного Сенатора не полагалось носить траура даже по отцу, и Ребекка приняла горе за двоих.

Она прошла мимо Целеста — печальная, как пифия, пророчица конца времен; и он ощутил волну горьких духов, от которых свело спазмом нёбо и трахею. Она заняла свое место, отгороженная по-прежнему муаром и плотным черным шелком.

«Тсс, — Рони погладил ладонь напарника, — она не ненавидит тебя. Я… заглянул, поверь. Мать не может ненавидеть сына».

Целест сморгнул влагу с ресниц. Нет, не дождутся. Камера и нейтрасеть высосали силы и ресурс, но не дух. Слез — не дождутся.

…Затем шли другие — Сенат и Гомеопаты, Гораций в неизменном пенсне и замученный — под глазами мешки, сетчатка красная от капилляров, будто подкладка сенаторских одежд, — Флоренц; Целест машинально отмечал знакомых.

Время тянется. Так долго тянется, думал он.

Все равно — убьют. Эсколер — жестокая Империя, да и бывают ли добрые Империи? Кассиус — захватчик, предлагал дружбу и быть на своей стороне, но рыжий идиот сам все испортил… действительно, какая ерунда — тихо-мирно перерезать глотку собственному далеко не обожаемому папочке…

«Прекрати», — одернул его Рони.

«Можешь и не читать все мысли!» — огрызнулся он. Рони неопределенно дернул одним плечом.

К тому моменту зал переполнился, как чаша под водопадом — хлестало через край. Простые смертные забирались друг другу на головы, толпились в коридорах и заглядывали в узкие окна.

— Садитесь, — сказал Кассиус. Они с Элоизой возвышались над залом на высокой судейской трибуне. Элоиза поджала губы, оглянулась на Тао и Ависа — они остались стоять, как и полагалось телохранителям. Кажется, вздохнула.

«Поехали».

Начал не Кассиус. С места пониже — голова где-то на уровне живота нового повелителя Эсколера, — привстал Гораций. Он медленно и шаркающее спускался к наспех склепанной трибуне (обыкновенный стол, утащенный из чьей-то кельи, с подставкой из пары досок), еще с полминуты раскладывал какие-то свои записи. Сквозь напряженную дышащую тишину трепетали страницы. Наконец Гораций поправил пенсне:

— Властью, дарованной мне Империей Эсколер и единоличным правителем ее, Владыкой…

«Единоличным? Это что за новости?» — Целест открыл рот.

— …покровителем и защитником, радетелем и хранителем…

«Не многовато ли титулов?» — едва не вслух высказал, и страж справа больно ткнул под ребра.

— …Кассиусом Триэном, — голосок Горация дзень-кнул, будто разбилось драгоценное пенсне, — объявляю начало суда над предателем, мятежником и отцеубийцей.

От зрителей в глазах рябило. Целест жмурился — он отвык от людей, отвык от света, пусть и приглушенного, — в обеденном зале Цитадели никогда не выплясывали солнечные зайчики, однако сегодня электрические свечи успешно заменяли их. Дом-без-теней. Почти.

У его и Рони ног пласталось короткое грифельное пятно, цвета мантии Гомеопата; оно слилось в одно целое.

«Кажется, меня уже осудили».

«Не все потеряно, Целест». — Рони моргнул в сторону Элоизы и тут же отвернулся — она обжигала. Вместе с Кассиусом — недоступны, как грозовые боги или ангелы, о которых когда-то рассказывал Целест.

Общаясь телепатически, труднее лгать. Целест притворился, будто поверил.

На каменный мешок оседала жара и духота. Камень Цитадели — добротный, холодный, но у всего есть предел. Гораций взял слово первым, и говорил, по обыкновению, долго, забывая слова, повторяясь, тянул длинные овечьи «мнэ-э-э», а суть его речи сводилась к тому, что за

Магнитом-воином Целестом — здесь Гораций едва не оговорился и не назвал подсудимого «Альена», однако прикусил язык — всегда замечались систематические нарушения дисциплины, непоследовательность в действиях, излишняя и осуждаемая лично им и всем сообществом Гомеопатов жестокость.

«Жестокость? Это когда… когда я возмущался, на фига одержимых пытать?» — Целест дернулся. Цепи мелодично звякнули, а нейтрасеть зашипела, как вода на раскаленной сковороде — подбирала капли ресурса.

Откуда-то тянуло тухлятиной и сточной канавой — наверное, от «арсенала» любителей покидаться гнильем и кошками, но Целесту мерещилось — изо рта Главы теоретиков, от каждого слова.

«Ненавижу».

И вновь Рони словно прижимал к горячечному лбу мокрое полотенце: т-сс.

Гораций шуршал своими записями, зачитывал «отрывки из личных замечаний и характеристик подсудимого». Ввернул даже термин из старых книг Архива — «психологический портрет». Портрет, правда, более смахивал на карикатуру — злобного безумца, мятежника и неблагодарной дряни.

«Хорошо, что Вербена не слышит». — Ярость перегорела и рассыпалась пеплом. Целест кривился — от запаха, и только.

…Или жаль — что ее нет здесь? Целест бы попросил — последний поцелуй, попрощаться, как в старых драмах; и потом — на эшафот, будто к себе домой. Магниты умирают рано — исключений мало; не все ли равно — одержимый или гильотина? Или что они придумают?

Гораций указывал на него дрожащим пальцем и теперь обвинял в «провокации паники по поводу Амбива-лента».

«У тебя хорошие друзья, и ты счастливчик, — едва не процитировал в ответ дешифратора — вот что я могу сказать в оправдание. — Но Амбивалента не остановить. Он — конец всему. Я хотел помешать… а вы?»

На голени открылся и закровоточил старый шрам — еще от кислоты безумного Тиберия. Сидеть смирно не получалось.

Минуте на десятой Целест демонстративно зевнул. Фарс толком не начался, а уже надоел. Смотрят на него — вчерашние друзья и соратники, будто и впрямь главный враг всея Виндикара, чудовище из диких Пределов, на самого Амбивалента небось так бы не пялились. Сопляки-воины, которых порой тренировал, — шепчутся, и в их оттопыренных карманах мокнут червивленные яблоки.

После Горация выступил замученный Флоренц — коротко вывалил охапку научных терминов с «генетической предрасположенностью к агрессии», «возможном нервном срыве». Добавил — «причины понятны с научной точки зрения». На том спасибо, решил Целест; а из толпы кто-то перехватил луч из окна и зеркалом запустил солнечного зайчика. Бело-рыжее пятно металось, подпрыгивало и передразнивало всех и каждого. Целест завидовал.

«Быстрее. Быстрее. Я скажу, я все-таки скажу — моя жизнь не ценнее окурка в луже, и драться не могу… Но могу говорить».

Он сравнил с празднеством — тогда тоже ждал и зачеркивал дни. Тогда все решала Вербена, а сломал отец. Теперь… вновь отец, в каком-то смысле.

Собака Виндикар скалила клыки и рычала. Кассиус хранил позу мраморного изваяния — или стража у дверей Сената; Целест все ловил его — глаза в глаза, хоть на секунду, — безрезультатно.

«Нас легко можно поменять местами, верно? Правда, я помятый какой-то для Повелителя Империи… Но не я один».

В тот момент Флоренц вцепился в край трибуны, и щербатая доска вогнала в палец занозу. Он оборвал многосложный научный термин на середине, отмахнулся и поспешил прочь, выгрызая больное место.

Суд по правилам Эсколер — без обвинений и оправданий. Только правда, а решение за судьей.

Целест знал его.

И зрители — не хуже; улюлюканья и выкрики пробивались сквозь торжественную строгость. Киселем вязла духота. Цитадель — мертвец с опарышами во вспухшем брюхе, скоро прорвется, и мы все либо сдохнем, либо обретем крылья. Может, то и другое вместе…

Рони поймал этот образ и поежился.

Ребекка вышла шестой — да. Целест считал.

Выплыла махаоном — черной бабочкой с черепами-рисунками крыльев; Элоиза прикрыла пол-лица веером, который затрепетал от дыхания, а Кассиус покрылся пунцовыми пятнами.

«Мама. Ты ведь не веришь, да?»

Говор и шорохи заглохли и смолкли окончательно. Облик вдовы Альена одновременно удручал и вызывал полурелигиозные чувства — Мария у креста Сына; негатив древнего сюжета — Мария, что посылает сына-предателя на казнь. Правда, немногие из простых винди-карцев и Гомеопатов помнили старую веру.

— Я должна говорить? — Голос под вуалью казался приглушенным, будто говорили из подземелья. Целесту опять некстати припомнился дешифратор («везунчик, рыжий, ты везунчик, и друзья хорошие»).

— Закон гласит, что… — Кассиус поерзал на обитом бархатом сиденье. — Вы имеете право отказаться, госпожа Альена. Но разве…

— В таком случае, мне нечего сказать. Мой сын — убийца, вы все знаете это. Он заслуживает кары — но пусть не я приближу ее. Простите.

Ребекка прошелестела кринолином и кружевами к выходу — перед ней расступались, словно перед прокаженной — на рукавах и подоле спит зародыш-смерть, а в сети вуали попалась чума. Она задела маленького Магнита, и тот юркнул в гущу толпы с приглушенным писком.

— Мама! — выкрикнул Целест. Ребекка остановилась. Обернулась… или нет, она слилась в пятно тьмы, потому что мерзкая жижа все-таки склеивала ресницы. «Прекрати реветь», — командовал себе Целест, а Рони молчал.

— Мама… прости. Я не убийца. Мама, я… это все Касси, ты была права, а я не поверил, и Эл… — Он вскочил, натягивая цепи и нейтрасеть. — Мама.

Удар по коленям и в живот заставил согнуться пополам, сползти расквашенно на скамью подсудимых. Стражи заслонили собой — телами и запахами, мужицкий пот вместо приторно-затхлых анемоновых духов. Прижали палками к стене, словно пытаясь проколоть насквозь.

— Сиди ровно, подсудимый, — рявкнул знакомый уже медведь-южанин.

— Пустите меня… я должен. — Целест дернулся вперед с такой силой, что тупой наконечник разорвал одежду и кожу — до липкой алой струйки. — Мама! Я не убивал! Я не…

Когда стражи расступились, Ребекки уже не было в зале суда. Рони тер виски, похожим жестом он приводил себя в порядок после долгой битвы с «психом»; после того, как бешенство сменялось «белым шумом» отключенного.

«Что… она что-нибудь ответила?» — Целест скрежетал зубами от ярости и боли, он сдерживал слезы, непослушные, как сотня одержимых.

«Ничего».

— Довольно. — Кассиус вскочил с места. Теперь он побледнел, словно Ребекка оказалась вурдалаком и хлебнула крови. — Пора… хм, заканчивать.

— Подожди. — Элоиза выпрямилась, возвышаясь над властительным мужем. Рубиновые серьги покачиваясь, мигали кошачьими глазами, рассерженными кровавокрасными глазами. — Теперь мое слово.

Она спустилась, цокая невысокими каблуками, но не к трибуне — подошла к «подсудимому», страж пробормотал неразборчиво насчет «опасности», однако кто мог запретить Элоизе Альена — теперь Элоизе Триэн? Облей она керосином головы гостей и чиркни спичкой — не противились бы ей.

А сходство было. Рыжие волосы и рубины в них — всполохи пламени. Давешний солнечный зайчик, испуганный было Ребеккой, вернулся к Элоизе и рассыпался по серьгам и пуговицам.

— Привет, — сказал ей Целест. — Привет, Эл.

Зловредная сестренка, с которой дрался в детстве и которая неизменно побеждала в каждой драки — не только потому, что «ты-же-мужчина-уступи-даме». Растерянный подросток — «мама-папа, почему братика забирают?» — ей было… восемь? Еще не исполнилось? Она ревела в голос и обещала Целесту, что он все равно останется ее братом; твердила — не бойся этих Гомеопатов, пусть только попробуют тебе мозги съесть…

«Папе пожалуюсь», — железобетонный аргумент.

Она сдержала обещание — принимала днем и ночью и готова была плеваться ядом, как маленькая солнечная змейка, стоило кому-то обругать Магнитов палачами и убийцами, стоило кому-то обозвать всех Гомеопатов — выродками.

За грязную обувь (в моей комнате!) грозила вытолкать в окно (ты же летать умеешь!). И стала названой сестрой Вербены.

— Где Вербена? — спросил Целест, моргнув по-прежнему слипшимися от слез ресницами. Элоиза кивнула на «телохранителей» Кассиуса, пожала плечами, но успела тихо пробормотать:

— В порядке. Сейчас речь не о ней.

Рони невольно потянулся за медом и ванилью — давно сидя с закрытыми глазами, он не мог не почувствовать Элоизу. Она могла измениться и изменить, но ей он прощал все. У идеала нет недостатков — аксиома.

Рони расслышал, как со зрительской скамейки неподалеку громко фыркнула Аида. И встрепенулся, будто из теплой кровати в сугроб свалился.

«Ревнует? Меня?..» — глупо и неуместно, наверное. Пускай Рони и скрывал любовь к рыжеволосой не искуснее младенца, но где он и где — Прекрасная Дама, Элоиза? Они с Кассиусом еще не поженились официально, однако иначе как Властительницу ее никто не воспринимал — и нельзя иначе.

Аида фыркала зря. Сама-то Дама его не заметила.

Но волновалась — пригладила воображаемую складку на строгом костюме — а Рони и Целест одновременно приметили «поплывшую» тушь. Кого именно оплакивала — отца, брата? Себя?

Всех?

«На чьей ты стороне?» — но вопрос не прозвучал даже мысленно. Рони боялся, что «подсоединенный» к нему Целест расслышит. Идеалу прощают все — но братская любовь порой исчерпаема.

На чьей стороне… скоро поймут, так или иначе. Рони потер шею, будто осязая колкий аркан, готовый навсегда пережать дыхание. Он зажал мысль — зубами тоже, прокусив до крови язык.

Все-будет-хорошо.

Под укоряющим взглядом Кассиуса Элоиза все-таки шагнула к трибуне. Облокачиваться не стала, словно брезговала пыльными записями Горация, обожженными кислотой прикосновениями Флоренца, кровью на руках свидетелей-Магнитов и стражей — или самим червивым действом? Рони надеялся на последнее.

Потом она по-детски вздернула подбородок, устремила на шебуршащихся зрителей осуждающий взгляд.

— Я сестра Целеста, — сказала она.

Гул, похожий на движения селя — грохот камней, горной воды и грязи, — сорвался с «галерки», но затих.

— Я сестра Целеста, — повторила Элоиза, упорно называя «подсудимого» по имени. Гораций пожевал губами, переставил пенсне из правого глаза в левый — нарушение правил. Кто-то из зрителей — обывателей, Гомеопатов? — свистнул в два пальца. Кассиус пригладил отросшие волосы.

Теперь Аида действительно могла ревновать. Рони сложил ладони, будто аплодируя оратору — Эл, ты лучше всех, ты настоящая. Целест помахал кому-то — Авису или Тао; если китаец сумел сохранить невозмутимое выражение лица, то длинноносый мистик открыл рот, демонстрируя неровные зубы.

— И я утверждаю: он невиновен. — Элоиза будто не замечала шума, смешков и переглядываний. — Не более, чем кто-то из вас, а может быть, и менее.

На тощей шее Ависа дернулся кадык. На лбу Тао выступила капля пота, словно расплавилась и потекла восковая свеча.

— Не более, чем я.

«Она вспомнила? Она… то есть ей же мозги промыли — Авис небось и промыл, Кассиусов прихвостень… но Рони, это возможно?»

«Нет», — ответил тот и приложил мельком указательный палец к губам: молчи.

«Но ведь мы уже…»

— Обращаюсь к тебе, Владыка Империи Эсколер, и все, кто явился ныне судить моего брата, — разве можно назвать виновным того, кто…

«Невиновен. Правильно, Эл, но ты тоже — действия под гипнозом неподсудны. Что, Авис, наложил в штаны? Тебя я пощажу. Потому что Вербена не хотела бы лишних смертей. И ты бы все равно сам не додумался провернуть подобную махинацию, и твой всезнайка-напарник — тоже. Я пощажу вас обоих. Но не Касси».

— …пытался остановить Амбивалента — любой ценой. Даже ценой убийства. Даже ценой убийства собственного отца.

Сель прорвался.

Грохотом цепей и тяжелой деревянной скамьи, Целест перевернул ее, заставив Рони неуклюже опрокинуться на пол. Натянул звенья до предела, а от досок разлетелись во все стороны щепки.

— Я не убивал! — Нейтрасеть вспыхнула зеленым огнем, казалось, он истекает вязкой и застылой на воздухе травяной кровью. — Я не убивал! Эл! Ты ничего не помнишь, потому что…

Стражи навалились — люди и Магниты, воин ударил заморозкой, и губы Целеста хрупнули, словно перемерзшее мясо в морозилке:

— …Авис, и Тао… и Касси, они…

Льдистая корка осыпалась. Целест сопротивлялся. По рядам метнулась паника — вместе с потаенным восхищением кого-то из старших Гомеопатов — насколько он силен, этот парень. Острия знакомых уже палок врезались в солнечное сплетение и пах Целеста, а заморозка остудила хлынувший горлом багрянец.

— Авис! Тао! Касси… он…

Целест повалился на скамейку. Он наступил на указательный и средний палец Рони, но тот не почувствовал собственной боли.

«Единение. Вот почему мистики редко решались на подобное», — Рони вспомнил Иллира. Если бы они с Тиберием поменялись местами, если бы…

«Никаких если. Здесь и сейчас».

— Тсс, — в который раз повторил он, обертывая нервные окончания Целеста невидимой ватой. Тот еще бормотал — имя Элоизы, Кассиуса, а потом замолк — сразу и полностью.

«Целест?»

Он не отвечал — закрылся наглухо, черным экраном и захлопнутой крышкой гроба. Рони, поднявшись из позы каракатицы на полу, замер — перед Элоизой, которая поджимала губы, то ли расстроенная, то ли злилась.

Рони вломился к ней — Целест не отвечает! Ты же его сестра. Сделай что-нибудь. Он — как отключенный.

Элоиза схватилась за затылок, портя прическу. Взметнулись — солнечные зайчики, рубины, и неестественнобледными были ее пальцы, тонкие, как струйки молока из сосков.

— Убирайся, мозгожор!

Видеть чужими глазами — «Вельвет» и бумажные створки. Ресурс исчерпан — самое оглушительное молчание. Перед Элоизой копошилась гигантская личинка — полупрозрачная, слизистая и невыразимо гадкая; личинка была ядовита и могла (сожрать мозги) укусить, а еще служила убийце.

«Убийце, Эл? Он — твой брат…»

— Он убийца! — закричала девушка, разметывая рубины, словно красные капли. Из зала рванулись было, но стражи несли караул — никому не хотелось получить запал пороха. Или заморозку. Рубины недоступны, а шоу продолжалось. — Он убийца! Он убил моего отца! А ты., а ты не смей ко мне обращаться, мозгожор — ни со своей уродской любовью, ни с…

Она не договорила.

Толпа не выдержала. Напряжение должно было лопнуть, подобно нарыву, — и разорвалось хохотом.

«…этот урод…»

«…саму Элоизу…»

«…осмелился…»

Рони пошатнулся, протянул руку к стене, ища опоры, но рука соскользнула. Он шмякнулся задом о пол, вызывая новый приступ хохота. Про Целеста — и того забыли, а Рони захлебывался в эмоциях.

Больше всего смахивало на сны — у всех случаются подобные; ты среди тысяч людей, и вдруг оказываешься голым. И во сне — смех каждого — у тебя над ухом, дробит кости и гремит по нервам.

Мистики спят наяву и живут снами.

«Зачем?» — спросил он у Элоизы, неслышимо — может, телепатически, а может, вслух, сам не разобрал. Вокруг грохотал смех, всемогущий и неумолкаемый. Мгновение Элоиза смотрела на него, и эмпат не разобрал ни единой эмоции — ничего, брат и сестра похожи как близнецы, бледное лицо, кожа — ваниль и волосы — июльский мед, а глаза — кошачьи.

И отвернулась.

— Довольно! — закричала она. Ее не послушали, и тогда добавила негромко: — Каждый смеющийся будет подвергнут экзекуции.

Подействовало. Гогот сбежал по потолку и вывалился в окно.

«…Со мной все в порядке, Ро». — Целест облизал окровавленные губы. Отозвался. Рони подполз к нему побитой собакой.

«Я с тобой».

«Взаимно, Ро. Жаль, не могу пришпилить каждого, кто осмелился ржать над тобой. Считай, за мной должок, а Эл — тупая курица…»

«Т-сс».

— Продолжайте, — выговорил Кассиус. Похоже, все это время он дергался, будто на ежа сел, а теперь встал даже — почва под ногами на месте ли.

На месте, куда денется. Тао сложил руки в жесте китайского приветствия, и тут же вернул — по швам. Авис улыбнулся.

— Продолжайте, госпожа. Вы утверждаете, что ваш брат…

— Невиновен. Он убил Адриана Альену, но он невиновен — потому что вина — это не действие, а мотивы. Убийство во имя Мира Восстановленного — благо. Известно, что обвиняемый неоднократно пытался Объединить людей и Гомеопатов, — здесь Кассиус закивал, а Элоиза невозмутимо продолжала, — однако Адриан Альена всячески противодействовал этому. Более того, он недостаточно серьезно отнесся к угрозе Амбивалента. Который все еще не обнаружен, правда, но мы продвинулись хотя бы в деле Объединения… разве не так?

Цитадель загудела темным морщинистым брюхом — утвердительно.

— Потому я утверждаю: мой брат невиновен. Его деяние — всего лишь выбор меньшего зла предликом общей угрозы. Спасибо за внимание, господа. И тебе спасибо, Владыка. Я верю, что ты примешь справедливое решение.

28

«В конце останутся двое».

Старая притча — Целест не помнил, откуда всплыло в памяти. Но верно же, каждый финал — дуэль, судьба одного на кончике лезвия другого. Цитадель вымерла — гомонящие, пропахшие потом и тухлятиной, нетерпеливые зрители осыпались скелетной трухой, слились со стенами — аляповатые неяркие декорации, не более того.

Их двое.

Кассиус и он. В резиденции Альена невнятно проклинал — обоих? — через кляп отец, и разметывала по стеклу волосы Элоиза; теперь — никого. Даже Магниты-мистики — за тридевять Пределов — неважно, что Рони «подключен» к Целесту и Авис обеспечивает ментальный щит Владыке.

На самом деле их двое.

— Сначала слово подсудимого. — Кассиус тронул предплечье Элоизы, когда та вернулась на место. Он коротко вздохнул и потер лоб — наверняка, одолевала мигрень. Он терялся на фоне собственной же агрессивной черной-багровой формы, как завернутый в яркую фольгу прозрачный леденец.

В иной ситуации Целест жалел бы его — Кассиус определенно не «тянул» на Владыку. Придумал ли он многоходовую шахматную партию — устранить Верховного Сенатора, перетянуть на свою сторону Гомеопатов, стать единоличным хозяином Империи… императором, что ли? На заре Эсколера — были именно императоры, люди решительные и жестокие; они тогда ограничили власть Гомеопатов — не без репрессий, окровавленных колов на площади с нанизанными, зефиром на палочке, мятежниками — мутантами ли, простыми ли смертными. Потом — отхлынуло, успокоилось. Триэнов за жестокость осуждали. Альена слыли скорее хранителями — минимум казней, минимум смертей. Мир Восстановленный — наше достояние, ибо построен на костях.

На многих слоях костей. Так в мел превращались доисторические моллюски.

Но Кассиус слабоват для эдакого тираннозавра-рекса из глубины веков. Тогда — кто? Целест повторил жест — только пальцем дотянуться до лба не мог, дзенькнул натянутой цепью, потерся о блестящие хромом звенья.

«…Не Эл — точно. Неужели — приятели Тао и Авис? Главный вынюхиватель и самозваный Нострадамус, — древнее имя выплыло в памяти, словно пузырек в озере, — …в шахматисты годятся».

Какая разница. Решать — Кассиусу.

— Говори, — повторил Владыка и закусил жирную розовую губу.

«Сам напросился».

Встать Целесту удалось со второй попытки — болела раненная по старому шраму голень, в животе расплывалась дрожащая гематома, заморозка перехватывала дыхание; ерунда вроде — и похлеще одержимые отделывали, но нейтрасеть сил не прибавляла.

— Можно мне воды? — попросил он. Стражи переглянулись, но Кассиус кивнул. Целесту притащили жестяную кружку с пахнущей йодом водой. Он выхлебал все одним глотком.

— Спасибо, Касси.

Замахнулся палкой белесый — но не ударил. Фамильярное «Касси» отрикошетило недовольным гулом. Целест подумал об улье — как насчет пчел-убийц из Южных Пределов?

«Касси все равно Касси. Не дождется — Владыка, тоже мне».

— Я не убивал, — предсказуемо начал Целест. Гул усилился — можно было распознать отдельные голоса или вообразить вибрацию хрупких слюдяных крыльев, темные лапки цепляются друг за друга, а каждое полосатое брюшко таращится жалом.

Ядовитым, очень ядовитым.

Целесту нравились жала и яд. В конце концов, разве сам он не был — Магнитом-осой, лезвия и капли отравы?

— Я не убивал, — повторил он, — Эл меня оправдывала. — В глаза залезли отросшие волосы, Целест дунул, чтобы прогнать их. — И зря, потому что все эти обвинения — собачье дерьмо.

Жужжание превратилось в визг. Просвистело над ухом и крякнуло об стену тухлое яйцо. Целест шмыгнул носом.

— Собачье дерьмо. И пахнет как ваша тухлятина, ага. Мне никто не верит, потому что… ну, я правда не особо-то ладил с отцом. — Голос сорвался на противного «петуха». Целест даже смолк, прислушался к выкрикам — «четвертовать!», «избить до смерти!» и банальным «голову с плеч!». — Но я собирался уйти сам. В конце концов, Амбивалента можно нейтрализовать и без Объединения… наверное. И уж тем более — без меня. А еще потому, что я не такой уж герой, и после того, как по носу щелкнули, — решил заботиться только о тех, кто мне правда дорог. Таких людей несколько, но ма… Ребекку и Эл…оизу все равно не уговорил бы уходить. Я выбрал Вербену и Рони.

Пожал плечами.

Вытряхнуть душу — на весь Виндикар. Когда-то исповедью называлось, только с глазу на глаз — грешник и священник.

«Грешник? Может быть. Убийца, палач и выродок. Но не отцеубийца».

Рони смотрел куда-то в сторону, то ли сканировал мысли толпы, то ли подсчитывал дохлых кошек и гнилые томаты. У Целеста болела и чесалась голень, и тянуло поскорее покончить с этим — исповедь так исповедь, он не скрывает ничего.

— Меня подставили, — сказал он. — Ты подставил. Ты, Касси.

Владыка часто и тяжело дышал, повел плечами — напоминая бабочку на игле коллекционера, еще живую бабочку. Авис мотнул носом, и Кассиус вскочил:

— Довольно! Довольно лжи. Мятежник, преступник и… я выношу тебе приговор.

«Мы двое, и ты казнишь меня. Но это — не победа». — Целест улыбнулся открыто и радостно — солнечное утро, и впереди целое лето, яркое пестро-зеленое лето и рыжая осень после. Его время.

— Благодари Элоизу — ты не будешь убит. Однако, — Кассиус повысил тон, чтобы слова добрались до каждой мыши в норах Цитадели, — по решению суда и Владыки Эсколера преступник, чья вина доказана, ныне будет подвергнут…

«Смерть, здравствуй».

— …мере наказания, имя которой — Печать.

Кассиус запнулся на последнем слоге. В повисшей тишине угадывался — смех, недоумение, отвращение — тоже.

Печать — древний, действительно имперский ритуал. Иначе не скажешь, собственно наказанием трудно назвать. Применяли его к высокопоставленным бунтовщикам, часто — к женщинам; потом Печать запретили — как чрезмерно жестокую меру наказание.

«Ослышался? Нет, но… зачем, это ведь…» — страх проелозил по внутренностям — скользкий и холодный, как бородавчатая жаба.

«Ослышался?»

В толпе переглядывались.

Элоиза всхлипнула навзрыд — нет, пожалуйста, — но прикусила язык и смиренно опустила голову; в точности — будто на стекле и с шипом-кинжалом. Гордая, смелая… и покорная в конечном итоге.

— Правая половина лица преступника будет подвергнута иссечению и прижжена, дабы на веки вечные стать знаком нот он, чьи деяния — зло. И после свершения ритуала выброшен будет преступник за пределы священного града Виндикара, и заклят отныне путь ему в град Виндикар, и каждому жителю — прикасаться запрещено, а также всяческую помощь оказывать. Если же смерть постигнет нечестивого, то высший суд. Также любой в изгнание за преступником последовать может, сам изгнанником становясь…

— Долго учил, Касси? Это из Архива, — проговорил Целест, не способный пока осознать. А вот поддеть — пожалуйста. Улыбка его полиняла и выветрилась. Кассиус заранее все придумал, недаром же вызубрил судейскую книгу старых императоров. Сам бы не додумался ни до Печати, ни до заумно-пафосных формулировок.

— Последует ли кто за преступником в его изгнание? — Кассиус проигнорировал выпад.

Рони пожал плечами, словно его спрашивали — будет ли он вторую порцию жареной картошки с мясом. Дурацкий вопрос.

— Я. Иероним Тарк.

«Все будет хорошо», — продолжал лгать он Целесту. Тот по-лошадиному тряхнул волосами — смешно, а?

«Печать, Рони. Чертова Печать».

«Все будет хорошо».

— Да будет так. Приговор привести в исполнение…

— Стой, — выкрикнул Целест. — Как насчет последнего желания? Ну… в любом случае, я ведь больше не… в общем, я хочу увидеть… попрощаться. Нет. Увидеть. Вербену.

Тао и Авис синхронно сглотнули. Авис сделал движение пальцами, будто открывая бутылку — или сворачивая шею кому-то маленькому, вроде птенца или мыши.

— …Привести приговор в исполнение. Немедленно.

29

«Немедленно».

Целест схватил открытым ртом воздух, наблюдая, как открываются двери.

«Вербена. Пожалуйста… я знаю, после Печати не выживают, это изощренная пытка и казнь; все, чего я хочу, — проститься».

Краем глаза замечал еще, как вскочила и пыталась выкрикивать «не надо, остановитесь» Элоиза, ее силой усадили на место прихвостни Кассиуса — «будьте-вы-оба-прокляты»; перешептывались в «зрительном зале» экс-соратники; кто-то прятал взгляд, а кто-то с голодным гиеньим выражением лица пялился на Целеста — ну же, когда начнется.

У входа стражи отомкнули алебарды. Целест замер, слыша гулкий пульс в ушах, громче грохота жестяного ведра по ступеням — да-нет, нет-да. И озадаченно присвистнул, когда первыми у входа появились Главы Магнитов.

Рони, сложивший руки в молитвенном жесте, — казалось, он вовсе отключился от реальности, и сбоем в де-шифраторской программе повторял только — «все будет хорошо», — вскинул бесцветные ресницы и взъерошил отросшую белесую челку.

Но Целест не спросил — «почему они?» Винсент держал за руку Вербену. Декстра вышагивала рядом на манер конвоира.

— Что вы… Почему…

— Иди. — Винсент подтолкнул Вербену, и та сорвалась с места. Вблизи Целест рассмотрел, что волосы ее потускнели, а и без того тонкая фигура сделалась полупрозрачной; болезненно и хрупко выпирали кости, смуглая кожа посерела и губы потрескались. Вербена напоминала оживленного мертвеца, правда, у зомби не бывает заплаканных глаз.

— Целест. — Она обняла его за шею. — Прости… это все я… Я виновата…

А он не мог ни ответить, ни обнять в ответ. Только зарылся носом в волосы, потом поцеловал мочку уха, обтянутую кожей скулу и уголок обветренного рта. Вербена плакала, но беззвучно и бесслезно.

— Что они с тобой делали?

— Ничего, Целест. Но с тобой… — Она прижалась теснее. — Я слышала, там, за дверью. Меня не пускали раньше, потому что… не знаю почему. Сказали — можно проститься, а еще…

Голос сорвался на гортанный всхлип.

— Прости. Все из-за меня. Если бы я не поехала тогда с Тао… он обещал, что привезет к тебе, а вместо…

«Вот оно что. Обманули нас обоих». — Но теперь это не имело значения. Целесту хотелось обвить и успокаивать Вербену, а оставалось лишь по-собачьи лизать сухую горячую кожу — горько-соленую на щеках.

— Все будет хорошо, — повторил он вслед за Рони, подумав об эстафете. Ложь — от одного к другому, ложь во зло и ложь во благо. — Печать — это… ну, не казнь насмерть ведь. Ну попортят физиономию, ерунда…

Лучше б молчал. Вербена вцепилась крепче, ее била крупная дрожь.

— Ну все, хватит. — Декстра рванула девушку.

— Не трогайте его! Или… меня! Меня тоже казните! Я виновата!

Декстра скривилась. Оттащила Вербену, не замечая истерики, швырнула Винсенту.

— Уведи ее.

— Нет! Я имею право остаться… я слышала. Владыка. — Глава мистиков не успел остановить ее, Вербена преодолела расстояние до Кассиуса двумя скачками, алебарда одного из стражей оцарапала локоть, но не задержала ее. В конце концов, она была танцовщицей, быстрой и грациозной. — Умоляю вас… позволить мне остаться.

— Будет кровь и крики. Я даже мистикам рекомендую покинуть зал, — вместо Кассиуса — тот был занят с Элоизой, которая по-прежнему протестовала, ответил Винсент.

— Пусть. — Вербена закусила нижнюю губу. — Я остаюсь.

Кассиус вяло отмахнулся — пускай.

— Тогда… — Винсент грузно развернулся всем телом, и по его неозвученной команде повсюду вымирали, будто скованные морозом, пересуды и выкрики; Элоиза опустилась на место, точно сломалась пополам, закрыла ладонями лицо. По запястьям черными потеками ползла размазанная косметика. А Вербена сжала кулаки и неотрывно уставилась вперед — туда, где сидел Целест и прикованный к нему Рони и стояла Декстра. — С дозволения Владыки… Начнем.

У Рони оставалось секунд пять.

Хорошо, что он уже «коннектился», хорошо, что Целест не сопротивлялся — в отличие от большинства людей и Магнитов, и все-таки у каждого — защита от полного слияния, рефлекс на уровне подкорки, подобный зрачковому или мышечному.

У Рони — секунда или две.

Потом — поздно; Целест не выдержит Печати один.

Но вдвоем можно… попробовать.

«Печать — не смертный приговор», и он нырнул в чужое сознание. Оттолкнуло — будто на батуте; Рони почему-то явился образ пружинистого желе.

«Все-будет-хорошо», — пока Целест следил завороженно за Декстрой — губы в ниточку, слились с лицом, пламя волос почти погасло, заголив покрытый шрамами бритый череп; из рук вырастают лезвия — откуда-то вынырнул страж и предложил казенный нож с витой рукоятью, похожей на рог, но Декстра и не взглянула на заточенную сталь.

— Прости, — сказала она тихо. — Так надо.

Целест сглотнул. Зажмурился.

Рони рванулся снова — наслаивая собственное сознание на Целестово; мы-одно-целое, напарники — Магниты ближе любовников в минуту соития, связаны крепче сиамских близнецов. Вместе — навсегда.

Боль — тоже. И если смерть… нет, смерти не бывать.

Рони — тело Рони — сползло безвольным мешком с пуговичными глазами. Оно ему не понадобится, по крайней мере ближайшие минут двадцать.

В расширившихся зрачках Целеста мелькнуло лезвие — и почти брезгливая гримаса Декстры, словно она ненавидела — преступника или то, что ей нужно было сделать?

«Какая… разница».

От первого надреза — там, где лоб с холодной испариной переходил в рыжие волосы, — Целест только вздрогнул. Не больно. Одержимые похлеще отделывали, да-а.

— Черт. Твои гребаные патлы, — ругнулась Декстра.

Она зажала его мускулистыми ногами, на манер кожевника, свежующего тушу. Запрокинула голову Целеста, плюнула на руку и пригладила его волосы — чтобы не мешали. Проступившей кровью «закрепила» их.

А потом действовала быстро.

Подцепила уже надрезанную кожу, и потянула на себя, подрезая попутно нервы и тонкие лицевые мышцы. Словно стягивала кровавую маску.

«Мое лицо, — думал Целест, наблюдая, как отходит фрагмент за фрагментом эпидермис, мышечная и нервная ткань, тянется за ножом двухцветной бело-красной кляксой. — Она вырезает мое лицо. Что она мне оставит?»

Боль вызрела и разорвалась где-то под горлом, но кричать он не мог. Только приоткрыть рот и дышать прерывисто, словно умирающая лошадь. В рот затекала соленая липкая влага, покрывала пленкой язык и мешала дышать тоже.

«Я умираю», — думал Целест, когда Декстра соскоблила кожу и мясо — почти до черепа, от лба до уха.

«Я умираю», он цеплялся ногтями за скамейку. Вместе с болью горько подкатывала к горлу тошнота и тут же откатывало обратно — к полутьме, к забытью. Он почувствовал, как потеплело и намокло в паху — то ли натекла кровь, то ли обмочился. Он потерял сознание где-то, когда Декстра подцепила кромкой лезвия вехнее и нижнее веки и выдрала их, оставив глазное яблоко белесо и обморочно таращиться в потолок.

В зале тишина сменялась стонами и выкриками. Кого-то тошнило, кто-то пытался выбраться — но стражи уже не выпускали. Два или три молодых мистика перехватили эманации боли — и теперь всхлипывали, болезненно трясли головами, прогоняя чужие «картинки».

Элоиза сидела ровно, поджав губы и вытянувшись в струнку. Она побледнела до оттенка мрамора в доме Альена, мертвого ледяного мрамора, но следила за процедурой наложения Печати — так именовалась пытка в книгах — неотрывно и спокойно. Кассиус обмахивался ее веером и пил воду с лимонным соком из круглого стакана.

Тао закусил губу — в тот момент, когда Декстра срезала щеку и часть губы — правую сторону — Целеста. Авис завесился темными волосами, точно балдахином.

Тишина ползла по залу, прерываемая омерзительным чмяканьем отдираемого мяса и короткими выдохами.

Декстра иногда оглядывалась — на Винсента, который удерживал Вербену за костлявые плечи, а та, казалось, подражала Элоизе, только теперь окончательно напоминала восставшего из могилы мертвеца. Может быть, обморок — тоже с открытыми глазами и стоя по стойке «смирно». На лысом темечке Главы мистиков проступал пот.

— Я скоро закончу, — зачем-то сказала Декстра. У ее ног валялось то, что когда-то было лицом Целеста, правой половиной — ото лба до подбородка, губы, переносица, веки. Уродливо выпирал окровавленный скелет.

— Осталось прижечь.

— Почти… получилось, — проговорил Винсент, задыхаясь, словно он тоже лишился своих обрюзглых щек и набрякших век. — Почти…. Немного еще…

Глава воинов ухмыльнулась Вербене, поднесла окровавленное лезвие к языкам пламени на собственной голове.

— Огонь очищает, — сказала она.

И прижала раскаленное лезвие кровоточащему полу-черепу, заполняя пространство тошнотворной вонью горелой крови и плоти.

Целест не реагировал — обморок глубокий, почти кома. «Так лучше», — чужая боль прилипла, приклеилась, но Рони мог терпеть — он ведь выбрал, он… экранировал; осталось немного, и он рад, что Целест отключился. Потом все будет хорошо. Подумаешь, изуродовали до дыры в щеке — видно, как в зубном проеме шевелится пересохший язык, до скелетного остова — красота не главное (да-да, уж я-то знаю), а в остальном…

«Помоги!»

Его звали. Телепатически. Призыв этот был настолько силен, что вырвал Рони из почти угасшего (так лучше, ты потом проснешься, а я знаю травы, которые усмиряют боль) сознания Целеста; неподвижное тело на полу дернулось, разлепило глаза — на верхних и нижних ресницах засохли слезы, все-таки ревел беззвучно, пока принимал свою порцию агонии.

«Помоги же!»

Фантомная боль отпускала медленно. Рони сравнил с нейтрасетью, а еще подумал, что зеленая дрянь сыграла положительную роль — высосанный досуха, Целест почти не сопротивлялся. Нейтрасеть… не на нем, на нем цепь. Помоги. Кто?

Смуглый страж рубанул цепь. Звено разлетелось на холодные металлические искры, а те утонули в натекшей крови — прямо под ногами Декстры, которая смотрела…

Да, Рони уже понимал.

На Винсента.

На Вербену.

Он закусил указательный палец, повторяя любимый жест напарника. Хорошо, что ты сейчас не здесь, думалось Рони, ты в обмороке и среди боли — но это всего-навсего физическая боль. В этой реальности — хуже.

Светло-голубые — лунные, как говорил Целест, — глаза Вербены сделались белыми, похожими на яичный белок с тонкими розовыми прожилками. Казалось, она тоже потеряла сознания, не выдержав страданий возлюбленного; драма на двоих — третий лишний. Четвертый и пятый тоже.

«Помоги», — повторил Винсент, и в тот момент Авис кубарем скатился с импровизированной «ложи», за ним — еще несколько мистиков, они все слышали призыв. Помоги, помоги, помоги.

«Хорошо, что Целест… не здесь».

Рони грыз палец и не дышал. Люди и Магниты-воины — может быть, кроме Декстры, — ничего не понимали, а мистики перепрыгивали или неуклюже проталкивались к своему Главе и девчонке-танцовщице, словно внезапно захотелось собрать автографы — у самой…

«богини Виндикара»

«воплощенной»

Теперь Рони понимал.

Он еще раз оглянулся на Целеста — тот запрокинул изуродованную голову назад, выставив горелую бахрому раны на всеобщее обозрение, над ним вилась пара мух, словно над мертвецом — но он был жив.

«Все будет хорошо, Целест… вот только…»

Бельма дрожали под ресницами. Вербена проговаривала какие-то отрывистые фразы, иногда ее передергивало, будто лягушку под гальваническим током, каждый мускул натягивался до предела.

Мистики сгрудились вокруг нее, переглядывась и задавая Главе Винсенту один и тот же вопрос. Да — нет. Невозможно.

Да.

— Это она, — высказал Рони то, что не решались остальные. — Это Вербена. Она — Амбивалент.

30

И замолчал.

Кто-то должен был выразить вслух, но почему — я? — Рони заозирался по сторонам. Мистики выстроились вокруг Винсента и Вербены плотным кольцом. Хромой Октавий с отрубленным носом — ранил какой-то «физик», прежде чем того призвал напарник, — по-лягушачьи хлопнул губами. Танита, вечная девочка с ободранными коленками и непрозрачным взглядом аутиста, присвистнула. Анна, сводная сестра Иллира, замахнулась на Вербену, будто намереваясь безыскусно выцарапать глаза, ее удержал коротконогий толстяк Джастиан. Несколько малышей взвизгнули.

Всех их Рони знал много лет. Но впервые — такими.

«…И сейчас будет паника, да?» — Рони облизал пересохшие губы. Вербена не реагировала, казалось, она тоже подключилась к Целесту — способен ли Амбивалент на такое? — безвольно висела на руках Винсента.

У нее острые ключицы, узкие плечи и голени тоньше иного запястья. Вербена — девочка-цветок, богиня Виндикара.

Амбивалент? Чудовище?

Винсент держал ее, как держат догорающий факел — когда смола капает и шипит о кожу, взбугривая ожог за ожогом.

Рони сказал — и не верил сам.

«Глава ошибся?»

— Да, — сказал Винсент.

Это был сигнал. Живое кольцо вздрогнуло предынфарктным сердцем: мистики атаковали. «Все на одну», — подумал Рони, но присоединился к волне эмпатии. Кто-то представлял невидимое оружие стеной огня, кто-то — оползнем или селем, для Рони смерть всегда была зубастой пастью, по краям вздернутых губ которой торчали комья бороды. Его первый одержимый. Его первый кошмар.

«Прости, Вербена…»

Пасть летела к ней, заполоняя небо и перекрывая солнце, а маленькая девочка с заколкой в виде вербного соцветия сжалась в комок, она упала и разбила локоть, и по грязным щекам текли слезы.

Амбивалент? Не верю.

«Не могу».

Рони отступил. Другие мистики — пусть, сила одного ничего не решает; и разве Винсент не справился бы самостоятельно? Хоть бы и с Амбивалентом — всемогущий, как старый бог из рассказов Целеста, и такой же неумолимый. А Рони — просто глупый мальчишка из Пределов, который выложился на «экран» чужой боли. Целест умрет, если его не забрать отсюда. Целест умрет без Вербены.

«Не могу».

Но удар остальных достиг цели. Вербена открыла глаза.

Теперь она смотрела осмысленно и зло, на полудетском лице ярость отразилась не страшнее оскала двухмесячного котенка. Однако Вербена встряхнулась, и по тому, как мистики попятились, спотыкаясь — Джастиан поскользнулся и тяжело плюхнулся, а Танита сломалась пополам, приземлилась на расцарапанные коленки, а затем одновременно замерли в нелепых позах, с заведенной назад рукой или занесенной ногой, — Рони понял, что она отразила удар. Легко, будто смахнула соринку с платья.

Удар нескольких десятков мистиков. Включая Главу Винсента.

«Мозгожоры» сломали зубки, невольно подумалось Рони, и он болезненно ухмыльнулся. Возле Декстры уже группировались воины, выступила Аида — с витьем колючей «проволоки» в одной руке и сгустком пламени — в другой.

Вербена покачала головой, и Рони померещилось — залило небо и солнце чернилами, и осталась лишь луна — глаза Вербены. Глаза Амбивалента.

Страшно? Красиво.

— Не надо. Я отражаю любую атаку.

Мистики синхронно развернулись к Декстре. Лица их были измятыми картонными масками. Безносый Октавий пустил длинную нить слюны. Анна вывалила длинный язык на собачий манер. Остальные бессмысленно улыбались.

«Отключенные, — понял Рони, и где-то в животе расплылся холод. — Я мог быть среди них. Она бы меня не пощадила…»

— Я отражаю любую атаку, — спокойно повторила Вербена. — Вдесятеро.

Винсент по-прежнему удерживал ее, однако она стряхнула тяжелые руки. Глава мистиков, единственный, кто уцелел, переглянулся с Декстрой, и на лице той дернулись желваки.

В который раз за такой длинный день повисла тишина. Центр переполненного людьми, Магнитами и отключенными зала — пустыннее необитаемого острова.

Ничего живого — только картинки. Винсент и Декстра — первый потерял часть своего войска и ссутулился, разом постарев на десять — двадцать, тысячу — лет. Декстра удерживает за предплечье Аиду. «Она хочет воевать рядом со мной», — отметил Рони. По одному проседают на пол мистики, словно хитиновые оболочки мух, которых высосал паук. Воины ждут.

Зрители — не верят. Часть шоу, думает кто-то, Рони перехватывает мысли автоматически и отшвыривает — бесполезная шелуха. Они не верят — мы тоже.

Вербена подошла к Целесту и села на окровавленную скамью. Один из стражей взмахнул палкой и тут же грохнулся оземь с вывернутой на сто восемьдесят градусов головой. Второй прижался к стене, словно желая пробить ее и вывалиться в сад. Вербена даже не покосилась в его сторону.

Она погладила Целеста по волосам, стараясь не касаться обескоженной части лба. Целест не очнулся, а Вербена гладила и гладила рыжие волосы, побуревшие сейчас от крови, и никто не осмеливался прервать ее. Знакомые уже солнечные зайчики запрыгнули прямо на раны, играя светотенью на заголенных костях черепа и остатках плоти — уродливое, тошнотворное зрелище. От прикосновений прогибались волосы, и болтался вязкий комок жженой плоти — там, где была щека.

Почти ритуальное молчание — молчание преклонения, молчание молитвы — оказалось прервано воплем.

Кричал Кассиус.

— Остановите! Остановите ее, это же Амбивалент! Сделайте же что-нибудь, вы обещали, вы обещали, сделайте что-нибудь!..

Авис схватил его поперек туловища (он тоже не спустился с другими мистиками — умный или правда ясновидящий?), а Тао зажал «великому Владыке» рот, скрутили по рукам и ногам, как капризного ребенка, но — поздно.

Вербена — Амбивалент — очнулась от транса.

Она выпрямилась во весь невысокий рост. Ей не привыкать, что перед ней замирают и готовы пасть ниц. Но танцы закончились. Она наступила на пальцы распластанного на полу Джастиана, тонко хрупнула фаланга.

Вербена склонила голову набок.

— Это вы? — спросила она. — Это вы затеяли? Не пытайтесь скрыть — я читаю каждую мысль.

Она оглянулась на Винсента.

— Даже вашу, господин Глава.

Кассиус тонко пискнул. Тао и Авис удерживали его, но затыкать рот незачем более оказалось; Владыка потерял сознание.

Минус один, подумал Рони. Целест и Касси вне.

— Вербена? — Элоиза отпихнула бесчувственного жениха и телохранителей. Она спустилась к названой сестре, по дороге споткнулась, но равновесие удержала. Вблизи Рони заметил потеки туши, похожие на черную татуировку, теперь она не замечала Целеста. Его — тоже. — Послушай… я не понимаю, что происходит? Они говорят, что…

— Я Амбивалент. Это правда, — просто объяснила Вербена. На смуглых щеках вспыхнул румянец, словно она просила прощение за побег из резиденции — например, к Целесту в Цитадель. Элоиза — старшая сестра, ее нужно слушаться.

— Ты убьешь нас всех?

— Я не…

Она не договорила. Взмахнула руками, выгнулась назад, точно исполняя сложное па, светлые глаза побелели от боли.

«Эмпатическая волна».

Не волна — цунами, целый океан — северные воды со всеми рыбами, айсбергами и утонувшими кораблями.

Винсент. В полную силу. Рони сжал виски, чувствуя, как лопаются — щелк-щелк, как сухарь на зубах, — его нервные клетки. Нельзя находиться рядом с волной-океаном и выжить… и от ее удара тоже.

Амбивалент или нет, Вербена обречена, и глаза ее похожи на искрошенные кратерами луны.

В ту же секунду воины во главе с Декстрой швырнули — кинжалы костяных шипов, огненные сгустки, миниатюрные молнии; центр зала, который когда-то был обеденным, заволокло туманом, вонью горелой плоти с примесью чего-то кисловатого, словно подгнившие яблоки.

Рони сбило с ног чьей-то ударной волной, и разум словно залило молоком. Сплошное белое пятно. Он перекувырнулся и замер возле Целестовой скамьи, как никогда напоминая тюк с тряпьем.

Где-то заканчивался мир, но Рони был далеко.

«Элоиза», — очнулся он с кроваво-железистым вкусом во рту. Молочное пятно отползало затылком, шейными позвонками.

«Элоиза, — подогнал он. — Целест. Аида. Вербена…»

Заставил себя поднять голову и едва сдержал вопль — прямо на него неслась Элоиза, зажав в руке шип кого-то из воинов-Магнитов. «Дежавю, — вспомнил Рони одно из умных слов Целеста. — Она уже… делала так… с Адрианом Альеной…» Чужое дежавю — во время единения выцепил у Целеста его образы.

Неслась она по странному «ковру». Рони зажал рот, понимая: этот жирный пепел, эти полосы и куски обугленных костей — все, что осталось от воинов… и от отключенных-мистиков тоже.

Вокруг царил хаос. Стражи, Гомеопаты, обычные зрители — беспорядочно метались по залу, кто-то с разбегу впечатывался в стену и замирал так, сцепились два стража — из горл обоих хлестала струей блевотины желто-зеленая кислота. Пара других — смуглый и белесый методично жгли друг друга. Какая-то старушка вырвала глаза и швырнула под ноги беснующихся одержимых.

Рони предположил, что она стала одержимой-психом и увидела… что-то.

«Вот и все». — Ему хотелось закрыть глаза и дождаться своей очереди. Вряд ли стоило надеяться, что Элоиза — Вербена — пощадят его.

Но Элоиза метнулась мимо, ощериваясь новыми шипами. Они выпирали из-под юбки — рвали ткань и кожу, пара выдвинулась из черепа — теперь Элоиза казалась настоящим демоном с рогами и когтями.

«Нет. Нет. Я сплю и у меня… эти… картинки…» — Рони зажмурился, надеясь, что видение пропадет.

Только не Элоиза. Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, Рони будет хорошим, Рони не осмелится осквернить рыжеволосую Мадонну — Целест называл так святую женщину, Элоиза тоже святая, Элоиза не может…

«…стать одержимой».

Она пронеслась, похожая на булаву в рост человека — без цепи, но с шипами, те выстреливали один за другим — из запястьев, голеней, из груди и позвоночника, делая ее похожей на дикобраза. Она одним скачком настигла медлительного Винсента — тот успел только выдохнуть коротко и тут лишился обеих рук — Элоиза отрубила их парой лезвий. Замерла на секунду, заливаемая фонтаном крови из артерий, а потом буквально зарылась в грузное тело, прорубая себе путь в его плоти.

Рони закусил губу, завороженный зрелищем.

В несколько секунд от Главы мистиков осталась лишь гора ошметков. Одержимая выплюнула отгрызенное ухо, выкрикнула короткое «Кха!» и метнулась дальше — в общую свалку.

«Одержимые. Они все одержимые, потому что так захотел Амбивалент… богиня Виндикара».

А Вербена сидела рядом с Целестом, не замечая безумия, не слыша ора бессмысленной ярости и предсмертных воплей, треска ломающихся скамеек, не чуя вони экскрементов из вспоротых животов, крови и размазанных по полу и стенам кусков, и держала его за руку. Над ними пролетела и разбилась в щепки кафедра, откуда вещали обвинители и защитники. Несколько щепок запуталось в волнистых волосах Вербены: она прикрыла собой Целеста.

— Элоиза! — Рони заставил себя встать. — Элоиза!

Он запнулся о чей-то череп, выжженный до неузнаваемости — только черные зубы скалились, словно грозили покусать. Рядом Глава ученых Флоренц дергался от удара электротока, обугливаясь медленно и распухая, как от газовой гангрены. «Иногда одержимые убивают себя сами. Мы работаем над этим тоже, может быть, газ какой — чтобы только на них действовал, а людей и Магнитов не трогал», — вспомнились Рони его же слова… или не его?

Неважно.

Из глазниц Флоренца потекли разжиженные мозги. Рони отвернулся, чтобы наткнуться взглядом на останки Винсента. При жизни он казался внушительнее, почему-то подумалось ему. Потом сразу трое — клубок-сгусток сцепившихся одержимых — влетели и размазали останки.

Хаос к хаосу.

«Покойтесь с миром», — проговорил Рони на телепатической волне, пробиваясь через помехи «психов». Он чувствовал себя оглушенным, контуженным — ни страха, ни ужаса, только холод и печаль. В центре пожара — замерзаешь, словно в подвале дешифратора.

Декстры нигде не было. Аиды — тоже.

— Элоиза! — снова позвал Рони.

Она пробивалась к выходу, срубая по пути головы, отсекая руки и ноги, прорывая бесчисленными лезвиями животы с такой легкостью, будто лопала мыльные пузыри.

«У них одна суть — ярость и лезвия. — Рони отсутствующе улыбнулся. — Элоиза могла быть хорошим Магнитом… жаль, что она стала одержимой. Жаль, что Вербена предала и ее».

Вокруг стояла пелена из дыма — дотлевали останки воинов и мистиков, принесенных в жертву, зарево мясных брызг и пыль от ломаемой мебели. Рони оглох от грохота и воплей, а потому чудилось, точно плывет в ледяной воде — пробивается сквозь злое, непокорное течение, и за ноги его цепляют водоросли, поросшие ракушками пальцы утопленников и крабовые клешни.

— Элоиза, — повторил он. Поднырнул под окровавленным рукавом «психа» — тот шибанул грубой болевой энергией, Рони привычно закрылся. Призвал, отключил. Лицо — незнакомое, почти нормально. На дежурствах так приходилось. Отключенный повалился под ноги двум «физикам», и те растоптали его, попутно заморозив и хрустко пробежав по заледенелой плоти. Несколько аристократов — я видел их в Сенате, подумал Рони, — перекидывались, словно мячом, шаровой молнией. Потом молнию разорвало — их тоже.

— Элоиза. — Пока достиг ее, запыхался, поскользнулся и упал в месиво крови, вымазался — от пяток до белесых волос. Встряхнулся, стряхивая быстро подсыхающую кровяную корку.

Вокруг дрожали стены Цитадели, сотрясались, словно больной чахоткой в предсмертном кашле.

Элоиза не обернулась: она была «разумной» одержимой. Вербена, по-видимому, контролировала ее прицельно, и теперь она с ухмылкой добиралась до Тао и Ависа, а те по-прежнему тащили обморочного Кассиуса.

«Что Целест говорил? Хорошие друзья… может, и так». — На Рони вывалился еще один Сенатор-«псих», и мистик призвал его, чувствуя знакомый прилив энергии. Старая истина — после призыва ресурс не тратится, а иногда даже восполняется. Необъяснимо, но факт.

— Я не могу! Мать твою, она слишком… сильная! — Тао метнул сгусток огня в Элоизу. Он запутался в десяти рогах на рыжей голове, обуглил и угас. На место опаленных полезли новые. — Не могу ее призвать… Гребаный Амбивалент! Гребаные одержимые!

Он заметил Рони.

— Эй! Ты! Помоги!

«Помочь воину? Но… подобное исцеляется подобным, что я могу сделать против Элоизы — „физика“?» — Однако Рони ведь шел к ней, шел — завороженно, сомнамбулой, хоть и пахло от невесты Кассиуса и его недосягаемой Прекрасной Дамы уже не молоком и ванилью, не медом и сладостью летних цветов, но кислятиной безумия и кровавым железом.

Потому что… это Элоиза.

Целест бы понял, и Рони шел к ней.

Снова огненный сгусток. Тао тоже в крови, а через лоб — ссадина, глубокая, кажется, глаз выбило — жмурится он всегда, но теперь будто рыдает красным. Ногти раскались добела, обуглилась собственная кожа. Тао, как никогда, похож на восковую свечу. Огарок свечи.

На этот раз удар настиг цель. Размазалось огнем по груди, прикипел кринолин к коже. Элоиза даже не вскрикнула, когда вплавилась в ее тело одежда — заголился левый сосок и лопнул, точно переспелая вишня; она рубанула наотмашь. Тоже — в цель.

Тао остался без пальцев. Сразу — всех, десятерых. Новый залп огня рванулся уже из культей.

— Я не могу! — кричал он. — Слишком сильная! Авис, тащи Касси… прочь… Ты, Рони! Ты сможешь!

«Не прикидывайся дурачком, — это был Авис, мрачный и длинноносый, его вид почти успокаивал. — Ты ее любил. Да похрен, что она физик. Действуй…»

Образ — нейтрасети и заточения. Много лет назад, память — для двоих, даже Вербена не знает. Напарники — ближе, чем любовники. Неужели Целест рассказывал? Или Авис сам достал… украл воспоминание?

«Нет. Винсент передал. Потом объясню, действуй».

Никогда прежде мистики не призывали «физиков». Но от Рони и не требовался призыв.

Он закрыл глаза и потянулся к Элоизе. Это оказалось неожиданно легко, очутиться вне грохота, воплей и стонов, вне разорванных в клочья тел, отрубленных ног и рук, вне вспышек огня, клубов дыма и шипения кислоты. Вне скопища «глюков» — тоже. А самое главное, вновь увидеть Элоизу прежней — ни шипов, похожих на гигантские уродливые язвы-наросты, ни остекленелого безумия.

Элоиза — Прекрасная Дама, у нее рыжие волосы — аккуратно уложенные в прическу. Она похожа на Целеста, как сестра-близнец, хотя у них два года разницы. Она похожа на осень. И возле зеркальной осенней реки сидит на берегу, кутаясь в легкую шаль и поджав ноги. Рони стоит позади. Она не видит его, а может быть, просто неинтересен — оба варианта верны.

Лениво и медленно течет река, огибая пальцы Элоизы. Она перебирает зеркальную гладь, словно гладит кого-то по голове.

Рони садится рядом на чуть пожухлую (пахнет ржавчиной и умирающим летом) траву с вкраплением желтых листьев. Прикасается к мокрому запястью Элоизы.

«Уходи, — говорит она. — Я хочу быть с сестрой. Вы это называете — призыв? Она призвала меня. И других тоже».

Можно ответить, что Вербена — не сестра. Амбивалент. Враг. И — Рони сам виноват, кто, как не он, когда-то внушил Адриану Альене — мол, «дальняя родственница»? Но Элоиза приняла Вербену добровольно.

«Ты уже послужила ей. И заслужила… покой», — отвечает он.

Элоиза медленно расплетает волосы — они выросли, они тянутся к воде и пьют ее жадно, будто корни растений. Тянутся и к почве, тоже зарываясь и вытягивая соки из темно-бордовой плодородной земли.

И земля осыпается сухим песком, а полноводная река мелеет, и в ней копошатся жирные розово-белые черви.

«Не могу больше». — Жалоба звучит по-детски. — «Эти лезвия… и огонь. От меня ничего не осталось».

«Я знаю — Рони держит за руку. Больше всего тянет прикоснуться губами к гладкой светлой коже, но боится оскорбить Прекрасную Даму. — Пожалуйста. Позволь мне…»

«Сожрать мои мозги — то, что недоедено? — фыркает Элоиза. Потом прикусывает язык. — Прости».

С каждой секундой она бледнее, в зелень — почти в тон собственным глазам, и Рони понимает — времени мало. Он сжимает ладонь, повторяя:

«Позволь».

«Умереть», — печально говорит Элоиза. Умирать ей не хочется.

«Уснуть, — уточняет Рони. — Я… делал подобное с твоим братом. Это вечное счастье. Это счастье, которое было у нас всех, и мы потеряли его, когда появились на свет».

Волосы Элоизы пульсируют темнеющими венами, теперь они и есть вены — опутывающие голову, воду и землю, а кровь в них черная, будто змеиный яд в ней. Она плачет темно-серыми, словно грифель — или мантии Магнитов, слезами.

Потом она целует его — рывком, оборвав попутно каждую нить из волос-вен.

Это — «да».

Когда Рони возвращается в Цитадель, полную боли и безумия, Элоиза лежит на полу в позе зародыша. Ее глаза пусты, а тело искалечено, но она дышит.

Дышит и улыбается.

— Так будет всегда. Я сделал, что мог. Уходите, — кивнул Тао и Авису, на бессознательного Кассиуса — тоже.

— Ты к Целесту? И Вер… Амбиваленту?

— Да. У меня нет выбора, — «снова нет выбора, я сделал, что мог — но Целест еще нуждается во мне». Рони обернулся, прежде чем спуститься к «лобному месту».

— Элоиза может прожить так еще долго. Она… счастлива. Позаботьтесь о ней.

Авис хлопнул Кассиуса по щекам, наверняка добавил пси-атаку, по крайней мере, тот очухался. Авис оттолкнул его и поднял Элоизу.

Ответил он за троих: себя, беспалого Тао и бессмысленно зажимающего рот Кассиуса:

— Обещаем.

31

Когда Рони вернулся к Вербене, воцарилась тишина. Постепенно грохот и крики, чавканье оторванных конечностей и вспоротых животов смолкли. Одержимые похожи на ту змею на одной из Архивных картинок, — оглянулся по сторонам Рони. Пожрала собственный хвост, потом хребет и, наконец, голову.

Голов валялось много. Они напоминали красные мячи.

Из тысячи — или более — человек не выжил никто. Вернее, из людей — никто, а они, Магниты, остались, насмешкой над Объединением. Дискриминации всегда есть место. Амбивалент не стала сводить «мутантов» с ума, хотя могла бы, Рони знал, что могла — справилась же с Иллиром и Тиберием.

Или пощадила, потому что Амбивалент — это Вербена. Боялась затронуть и Целеста. Последнее — скорее всего.

Молчание развалилось на трупах и обрывках плоти, жужжало мухами, нависало черными стенами и плясало бессмертными солнечными бликами. Рони встряхнулся. Теперь он стоял рядом с Вербеной — в паре шагов.

— Отпусти его, — сказал Рони.

Это было плохое начало разговора, но разве Рони когда-то был оратором? Он исподлобья уставился в черный затылок. Вербена оглянулась не сразу и дернула плечом, точно отгоняя назойливого комара.

Или всю ту же муху. К ранам Целеста они липли так же, как и к холмам из мертвого мяса. Мухам всегда мало.

— Пожалуйста, — сказал Рони. — Отпусти его.

Вербена нахмурилась. Она напоминала ребенка, у которого забирают игрушку. Отдай, это мамины ключи, папин пистолет и вообще банка с мышьяком — травить грызунов. Не отдам.

Рони отмахнулся от картинки с мышьяком и детьми. Не время для иллюзий и эмпатии. Амбивалент чувствует все.

— Ты не пытался уничтожить меня. Почему ослушался своего Главу? — Вербена кивнула на разрезанного на куски Винсента. Его голова лежала подле Вербены, и Рони сомневался, что подкатилась случайно. Мертвые глаза вытекали яичным белком, а неровный срез на шее с торчащим куском позвоночника уже заветрился в черноту.

Рони отвел взгляд, словно отрезанная голова по-прежнему могла вырубить его — «отключить», выжечь личность и «я» одним пси-ударом; так бьют газетами мух.

— Ты предал своих, — проговорила Вербена и пнула голову Винсента к Рони. Тот едва отскочил. — Почему?

— Потому что… — Рони задохнулся на половине фразы, потому что Целест шевельнулся — застонал. «Надо торопиться, если он очнется сейчас… ох, только не это». — Потому что не смог. Против тебя.

«А ты свела с ума Элоизу», — но обвинение ничего не дало бы, Элоизу не вернуть (она жива, она счастлива), а Целеста — можно.

— Пожалуйста… отпусти его. Ему нужна помощь. Медицинская. — Из дыры в щеке блестящей улиточной нитью тянулась слюна. — Ну и… Вербена, пожалуйста.

— Я Амбивалент, — напомнила она.

Но отодвинулась от Целеста. «Приди и возьми сам?» Так повелевает богиня Виндикара?

Вербена мельком оглядела результаты своего… вмешательства.

— Здесь пахнет как в том баре. Помнишь?

Рони мотнул склеившимися от чужой крови волосами. Кривоногий Джо, банда сомнительных приятелей Целеста — кажется, с тех пор он нечасто наведывался в Пестрый Квартал. Во всяком случае, Рони с собой не тащил.

— Помню.

«Ты убила… собственного отца, Амбивалент?»

— Да. Так было нужно, — ответила Вербена, и Рони мысленно отвесил себе подзатыльник. Она же телепат… и телекинет, и все прочие таинства воинов и мистиков. Удобно, чертвозьми.

Вербена села рядом с мертвыми стражами, не обращая внимания ни на Рони, ни на Целеста.

Приди и возьми.

Рони оглянулся туда, где стояли Тао, Авис с Элоизой и Кассиус, но они уже выскользнули в распахнутую дверь. Хорошо, подумал Рони, хорошо. Приди и возьми… возьму. Целест мой напарник, и я должен позаботиться, чтобы не началась гангрена и чтобы он не умер от болевого шока, когда отойдет от обморока и «пси-экрана».

Мягкие подошвы его ботинок шелестели о пол. Рони этот звук казался громовым, оглушительнее недавних воплей. Вербена следила за ним, а Целест тихо дышал открытым изуродованным ртом, и из дыры в щеке вязко сочилась кровавая слюна.

Рони прикоснулся к заостренному плечу. Сможет ли поднять? Целест, и без того худощавый, превратился за время заточения в живой скелет (с голым черепом — плохая шутка), но он все-таки выше и крупнее, и…

Взгляд Вербены пробирался под кожу — мушиными лапками, ледышками за воротом рубахи. Рони хотелось обернуться. Нельзя.

Оковы и нейтрасеть. Сначала нейтрасеть — она забирает силы. Убрать.

Первое же прикосновение гадкой субстанции отняло у Рони дыхание, тепло, желание жить — словно выпили его резким глотком.

«Как Целест выносил это?»

Усилием воли, Рони заставил себя не отдернуться. Нейтрасеть впивалась в пальцы, забивалась под ногти, скрежетала гремучей змеей. Он отплетал и отбрасывал зелено-черные нити прочь.

Потом подсунул руки под плечи Целеста. «Не выйдет… он слишком высокий, или я слишком маленький», — как никогда стало обидно за свой рост. Никчемный коротышка.

«Черт… почему мистики не умеют левитировать предметы?»

— Ты правда решил, что я вас отпущу? — Вербена возникла перед ним и тоже склонилась к Целесту. «Телепо-ртация? Даже воины не… а хотя…» — Нет, правда, Рони? Ты думаешь, я пощажу тебя, только потому что…

— Мы дружили, — тихо сказал он. — Ведь правда же, Вербена? И Целест, он…

— Замолчи! — с оттяжкой приложила пощечиной. Голова Рони дернулась назад, и он отступил на полшага.

«Целест. Он же… умрет. Если не…»

— Вербена, прошу тебя.

«Мы хотели уничтожить Амбивалента. Мы хотели объединить людей и Магнитов, давно ставших недругами. И ты была с нами, но почему, Вербена? Что — ты — делаешь?»

В тонких смуглых пальцах серебряно мелькнул чей-то нож. С чьего пояса Вербена его сняла, Рони не знал, и еще удивился: зачем Амбиваленту человеческое оружие? Она убьет их обоих, это ясно, но зачем — нож?

Раз-два. Остатки нейтрасети, плюхнулись зеленой амебой. Следом звякнули наручники и ножные кандалы.

— Уходите. Впрочем… нет. Ты его не поднимешь, Рони. — Вербена рассмеялась, в точности как прежде, когда была девочкой-танцовщицей, а старшая сестра-Элоиза подшучивала над Целестом, или Рони, или обоими Магнитами. — Но не бойся. Тебе помогут.

Она шепнула на ухо, и губы ее пахли лавандой:

— Сюда давно хотят войти. Но теперь я позволю.

После ее слов стены Цитадели дрогнули. Тряслись они

сначала мелко, вибрируя, будто от сверла, а потом древний камень стал падать — кусок за куском, отвалилась безобразная морда горгульи — откуда она, Рони не помнил, вылетело с тонким взвизгом стекло. Своды Цитадели дрожали и пульсировали, будто древнее здание лишь теперь осознало — осквернили, и жаждало отомстить.

— Но… Вербена? — прокричал Рони, думая о Магнитах. Не все же были на роковом суде.

— Кто спасся — спасся, — безмятежно отвечала она, улыбаясь темно-розовыми губами. — Кто нет… Раз-два-три-четыре-пять, начинаем умирать.

На слове «четыре» поползли трещины — от фундамента в потолок. Цитадель покрылась язами и шрамами. Повсюду взметывало в воздух водовороты пыли.

— Тот, кто с нами не играет… пусть быстрее убегает…

Рухнула перегородка кухни и бывшего обеденного

зала. С жестяным громом вывалились кострюли, сковородки, противни — и мириады ложек-вилок, похожие на испуганную стальную мошкару. Рони держал Целеста за плечи, оглядываясь по сторонам. Новая трещина нахмурила потолки, а где-то с грохотом обрушилась лестница. И еще одна — это было похоже на взрыв внутри головы.

Просела и рухнула стена в каких-нибудь десяти метрах от «лобного места»; оттуда просочилось лето и надменно взирал ясень. Чужая смерть безразлична дереву. Гигантский фрагмент стены погреб под собою большинство мертвецов, разбрызгав сочные мясные капли.

— Крик, кровь, тьма и боль. — Вербена крутилась на одном месте. Она будто разучивала новый танец, и даже теперь Рони отметил легкость и плавность движений — никакого страха, никакого отчаяния. Мелкая щебенка осыпала их всех, рассекла Вербене губу, но она рассмеялась.

— …Мы сегодня все умрём.

«Потому что останемся здесь», — понял Рони, и закрыл глаза. Он не мог бросить Целеста, но и спасти его тоже.

Цитадель проседала внутрь себя. Складывалась — камень за камнем, пролет за пролетом, кельи и потайные «пещеры», пыточные и библиотека. Все — игрушка, детский конструктор. Вербена щебетала свою считалку. Раз-два-три-четыре-пять, начинаем умирать.

«И я… я остаюсь».

Он «проснулся» от того, что грубо схватили за руку, добавил пинка под зад. Он вскинулся — кто еще? — и понял, что впихнули его внутрь сферы, а Целест рядом, на руках у…

— Декстра? То есть госпо…

— Декстра. Просто. — Плотная «сфера», похожая на мыльный пузырь с толстыми радужными стенами обволокла их: Главу воинов, Целеста на руках хмурой женщины — комичная картинка, Рони и…

— Аида!

По широкому лбу текла кровь, короткие волосы слиплись. Рваная рана мокла на бедре, едва прикрытом лохмотьями; но Аида была жива. И даже улыбалась.

«Хорошо», — Рони благодарно кивнул ей.

Декстра усилила сферу. Рони заметил, что незатухающий огонь, заменяющий ей волосы, погас, а лысый череп покрыт бороздами шрамов.

— Спасибо, — сказал Рони.

— Да-да, пупсик, я тоже скучала. А теперь пора убираться. — Аида подтолкнула «сферу».

За стенами «пузыря» танцевала Вербена. Рядом с ней разбивались в прах куски камня, древнего камня — грифельно-серого и черного; пыль — грозовая туча, и грохот, наверняка безумный грохот, — в пузыре не слышно. Вербена двигалась в одной ей слышимом ритме, как прежде завораживая, — она воплощенная, она яркая настолько, что обжигает сетчатку. Чуть напряженные мускулы и пустое, как выщербленное полнолуние, лицо; ее сила — длинные тени и чересчур реальная тьма.

— Раз-два-три-четыре-пять,

Начинаем умирать.

Тот, кто с нами не играет,

Пусть быстрее убегает.

Крик, кровь, тьма и боль,

Мы сегодня все умрём!

Рони встретился с ней взглядом. Луна и улыбка. Перемазанное сажей и копотью лицо и белые-белые зубы, и глаза тоже — почти белые. И заколка в волосах.

«Я позволила войти».

— До свидания, Рони. Я не прощаюсь. До свидания.

32

В его мире царила боль.

Это было в первую очередь, обидно — из-за боли он не мог дышать, говорить (и не только из-за нее, при каждой попытке открыть рот челюсть будто отваливалась и укатывалась куда-то), не мог есть, соображать, помнить свое и чужие имена; боль затопила его — до кончиков волос, до последней мысли, горячая терзающая боль, словно лицо грызла стая бешеных собак.

Грызла, грызла, разматывала на волокна, снова грызла…

Скорее бы догрызли, думал он.

Из-за боли он не различал — где находится, кто рядом; хотя кто-то был, менял повязки на лице, успокаивающе гладил по волосам и пытался смягчить боль, проникая в сознание. Он быстро выучился не противиться. Так надо.

Еще боль дразнила языками пламени, хрипло клацала ножом и твердила: сдайся. Ты ведь хочешь, чтобы я сгинула? Сдайся, уплыви — осенним листком по прохладному ручью, и все закончится, никаких бешеных псов вместо щеки и челюсти, никакой лихорадки, тошноты или риска захлебнуться собственной рвотой — потому что анестезия-вторжение исчерпаемо, и агония сжимает все мышцы, в том числе желудок.

Орать и плакать он не мог. Мечтал, чтобы кто-нибудь добрый и ласковый, с прохладными мягкими руками и тихим голосом, перерезал сонную артерию. Один раз. Ну пожалуйста.

Но потом он вспоминал свое имя.

«Целест».

И другие: «Вербена», «Рони», «Элоиза».

Снова: «Вербена», — безостановочно, как биение пульса в открытой ране.

Умирать нельзя. Оставалалось выкарабкиваться.

Боль не исчезала, но теперь к ней можно было притерпеться; научился заново видеть и различать предметы — полутемную каморку, жесткую постель, пропахшую потом и кислятиной от слюны. Постель меняли часто, но и слюна вытекала из дыры вместо рта — постоянно. Грубо сколоченную тумбочку у кровати и какие-то склянки на ней, от склянок тянуло травами, терпкий навязчивый аромат; боль прошита им, как багряная ткань — серебряными нитями. Мотки бинтов с желтовато-коричневыми следами крови и сукровицы. Тусклый свет и его источник — коптилка на сырой нефти, времен, быть может, первых лет после эпидемии.

Вскоре он стал понимать, что ухаживает за ним Рони и девушка-воин… Аида, да, ее зовут Аида. «Она последовала в изгнание?» — удивился Целест, но однажды лишенный века глаз засек поцелуй Рони и мужеподобной Аиды; и Целест улыбнулся бы, если бы мог.

«Хорошо», — думал он.

И Рони, и Аида промывали раны, меняли постель, кормили чем-то жидким и приторно-сладким или, наоборот, горько-соленым; Целест все хотел поблагодарить, но разговаривать не выходило, из изуродованного рта вырывалось лишь надсадное сиплое дыхание, и он сдавался.

А когда все же почуял крик — в альвеолах, на кончике языка, под зубами, — то выкрикнул имя: Вербена. Целест сам испугался своего вопля — неразборчивый, словно ему и язык вырвали вместе с кожей и плотью правой половины лица.

— Т-сс, — откуда-то вынырнул Рони. В светлых глазах мелькали тусклые блики. Рони промокнул пот на левой половине Целестова лба, и сукровицу — на правой. — Тебе рано… еще рано говорить.

— Вербена, — повторил он, выдавливая слова и мысленно перегрызая глотку боли. К чертям ее. — Вербена.

Он заметил, что Рони выглядит полупрозрачным, изможденным почти. Пухлый мистик превратился в тень самого себя. Но сейчас Целеста беспокоило не это.

— Вербена.

— Позже. Позже… все будет хорошо.

«Да». — Целест слышал эту фразу тысячи раз. Произнесенную, гребешком прямиком по извилинам — по-разному. Он проглотил пахнущий ромашкой отвар, и прежде чем заснуть, расслышал:

— Ему лучше. Намного. Скоро можно будет рассказать… все.

Он проснулся много свечных полнолуний спустя, в холодном поту: «Рассказать?»

Рассказать — что?

Где Вербена?

Соображалось теперь легче, и Целест, глядя на паука в углу — паук спускался по тонкой нити и подпрыгивал вновь, опасаясь то ли высоты, то ли покинуть насиженное место, — складывал неровные куски мозаики.

Вербены нет. Вербена его бросила? Отреклась, потому что он — отцеубийца, он — урод с Печатью на лице?

Целест застонал, но тут же приказал себе: прекрати, не смей даже думать о богине Виндикара — своей богине — в подобном роде. Дешифратор наврал насчет друзей, и Целест охотно бы плюнул в рожи Тао и Ависа, если бы вся влага не вытекала из прорехи вместо рта, но Вербена — другая… она не бросила бы его. Никогда.

— Никогда, — выговорил он, тщательно артикулируя левой половиной рта. — И затем: — Хватит.

Лежать и любоваться на паука, считать трещины на потолке — трещины складывались в какие-то письмена, в полузабытьи Целесту казалось — еще немного и расшифрует тайное послание, пялиться на свечу и гадать — когда вернется Рони со своей Аидой…

Довольно. Он отдохнул, он почти здоров. Новое лицо не вырастет, конечно, но от дыры в щеке не умирают, а в ободранный глаз Рони капает какой-то отвар, чтобы сетчатка не пересохла и не омертвела. Можно и так прожить, верно?

Целесту припомнились балаганные чудовища из Пестрого Квартала — сиамские близнецы, люди-собаки, поросшие шерстью — комья шерсти даже на языке, синюшном и зловонном; трехногих и двухголовых мутантов. Толпа потешалась над ними, забрасывала яблочными огрызками и шелухой от орехов и семечек, а они безучастно наблюдали за зеваками, скорее всего обколотые наркотой-одноразкой.

Пестрый Квартал — хорошее место, там принимают даже с Печатью. Главное, найти и забрать Вербену… где она?

«Рассказать — что?»

Он приподнялся на локтях. Его морозило и шатало, но Целест решил — просто истощение и долгая болезнь, ерунда — я ведь уже выжил. Потребовалось пять паучьих подъемов-спусков, чтобы он скинул с мятой постели одну ногу, затем вторую.

«Мои… ноги».

Иссохшие, будто у старика, с тонкой пергаментной кожей, крупные кости коленных чашечек и грязные пальцы. Целест уставился на свои ноги, чувствуя, как откуда-то прикатывает старая добрая подружка-тошнота. И боль, конечно же.

«Это все, что осталось от меня?!» — Ни плоти, ни мышц. Целеста охватила паника: если болезнь и агония парализовали его? Разве можно ходить на… этом?

Он перевел взгляд на руки, птичьи когти и кости фаланг. Провел по ребрам — выпирали, грозя разорвать кожу. Старые штаны сваливались с тазовых костей.

«Пожалуй, что выдержат… от остального тоже немного осталось». — И он встал, держась за тумбочку, преодолевая головокружение и полутемное забытье. Но стоять получилось, паук нырял вверх и вниз, а Целест стоял на месте — не падал, даже когда отпустил опору.

«Ладно. — Он произнес бы вслух, но мимика причиняла боль по-прежнему. Без крайней нужды не говорить, не кричать, не улыбаться, не… — Ладно, ладно».

Он шагнул к двери. Раз-два — получалось куда легче, чем Целест опасался. Он жив, и он должен забрать Вербену — остальное ерунда, мышцы на костях нарастут, а где останется голое мясо…

Целест замер. На стене висел выдраенный до блеска жестяной таз. Отражение в нем расплывалось в неразборчивое пятно, и все-таки — увидел.

«Это я. Это мое лицо».

Поджившее, но все равно кровавое месиво пополам с пустотой — вытаращенный правый глаз круглый и напоминает яйцо.

Он едва удержался от стона и еще от прикосновения — схватиться за дыру в щеке, за голый череп с тонким слоем красно-бордового нароста, — это не я, не я.

И отвернулся.

Смазливая мордашка — то, без чего Магниты легко обходятся, в конце концов.

Целест толкнул дверь и столкнулся с Рони. Мистик точно у порога поджидал, и тут же подхватил под руку:

— Ты куда? Тебе рано…

Целест мотнул головой. Грязные слипшиеся пряди задели голую глазницу, он зашипел. Потом порадовался, что здесь Рони, и Рони — телепат:

«Что. Произошло. Я в порядке. Должен знать». — Даже мысли получались отрывистые, как стоны, и Целест разозлился на себя за это. Хватит, отвалялся свое — под пауками и ромашковыми компрессами; пора действовать.

«Где Вербена?»

«Я… расскажу. Потом, ладно? Но ты должен… подготовиться…» — Рони потупился, и Целест вцепился в его предплечья пальцами-крючьями, хваткой смерти — самого Мрачного Жнеца.

«Что с ней?! Она жива?!»

«Да, Целест. Она… жива. — Рони аккуратно отцепил его от себя. — Тебе нужно лечь. Или сесть хотя бы, потому что разговор не на пять минут».

Кровать затянула его. Целест сравнил опостылевшее ложе со сгустком смолы — пристанет, не отдерешь; вязкая, как зыбучий песок. В единственную уцелевшую ноздрю врезались запахи пота, кожных выделений, свечного сала. Паук торжествующе ухмыльнулся из угла: не сбежишь, нить не отпустит. Мы равны.

«Черта с два», — ответил Целест, и Рони вскинул на него прозрачный, как дождевая вода, взгляд.

«Это не тебе. Извини».

Общаться без слов намного удобнее. Целест перекинул образ паука и слюдяной нити, Рони понимающе кивнул. Жаль, не все — мистики…

«Я готов». — Целест закинул скелетоподобные ноги и прикрыл их какой-то ветошью. Он сидел, заметно ссутулившись, и осторожно убирал настырно лезущие в рану волосы. Обстричь бы их, раздраженно закинул назад, а потом отодрал от ветоши-покрывала серую «ленту» — завязать космы в хвост. Теперь точно готов.

Но он закричал, подобно специально выдрессированным собакам, которые подавали голос после трели колокольчика — «условный рефлекс», это называется «условный рефлекс», у Целеста он закрепился с одного раза. Он закричал, хотя боль тут же зажгла под здоровым и заголенным глазом разноцветные лампочки — протяжное «аыыы».

Рони кинулся к нему, едва не перевернув по дороге свечу, плошку с отваром и рассыпав какие-то черные семена.

— Тише, пожалуйста… Ты ведь хотел знать, тебе все объяснят.

Целест кричал, а замолчал после слов того, кто появился на убогой «сцене».

— Заткнись, — сказала Декстра, и Целест подчинился. Рони держал его за руки, и на пальцах выступили несколько бисеринок крови: из полуразрушенных ногтей проросли чахлые лезвия.

Условный рефлекс.

— Прекрати. — Декстра врезала бы ему пощечину — еще целых пол-лица, но тяжело опустилась на край кровати. Ее будто резанули по сухожилиям. — Все?

Целест таращился на нее. Здоровый глаз моргал, яйцевидный — крутился по часовой стрелке.

«Что-то… произошло».

Свежие и едва затянувшиеся раны легли поверх старых шрамов. Глава воинов выглядела будто после боя с десятком одержимых — «разумных одержимых», — уточнил Целест мысленно. Широкое плоское лицо заострилось, словно у больного лихорадкой. Но главное — никакого огня. Никаких волос.

Синяк на правой брови, рассеченный висок и лысый череп. Словно Декстру продержали месяц в нейтрасети и только потом стравили с одержимыми. Ее ресурса хватило — почти.

— Будешь переводить, — кивнула Глава воинов Рони.

«Как мило. Сначала она оттяпала мне половину морды, а теперь заботится, чтобы не было слишком больно выговаривать слова…»

— Не надо. Ты поймешь, — шепнул Рони. Он отпустил ладони Целеста и остался у изголовья. От него исходило тепло, и это успокаивало.

«Пойму. Хорошо».

— Ты звал Вербену, — сообщила Декстра. Целест скривился бы — тоже новость, но от мимики теперь следовало воздержаться. — С первого дня — все эти недели, пока валялся в горячке. Несколько раз мы думали, что ты умрешь, но ты выкарабкался. И все время звал ее.

Целест пожалел, что стянул волосы. Опустил голову.

— Что дальше? — озвучил Рони.

— Ты достаточно выздоровел, чтобы знать. Ну и никогда не был слабаком, считай это запоздалым комплиментом, Целест. — Она улыбнулась, и морщины разбежались по лицу мириадами трещин.

«Что?» — мысленно и вслух. Голос у Рони глухой, в горле пересохло. Декстра щелкнула ободранными пальцами:

— Вербена — Амбивалент.

Целест хмыкнул, думая в тот момент, что Декстра в своем репертуаре. «Не тяни резину» — и отодрать кожу от костей, откромсать нервы и веки. Или заявить, что Вербена — Амбивалент.

Некоторые не меняются — с пламенем вместо волос или ссадинами над бровью.

— Она проявила себя после… процедуры. — Чуть дрогнул хрипловатый голос, но Декстра по-прежнему смотрела на Целеста в упор. Она не отрекалась ни от чего содеянного. — Большинство Магнитов убиты, в том числе Винсент. Цитадель разрушена. Твоя сестра…

Рони часто задышал, борясь со спазмом в груди. Он хлопал губами, как рыба на суше.

— Элоиза… с ней все хорошо, — закончил он. — То есть… она не совсем с нами, но…

«Тихо».

Целест изучал паука. Паук елозил темно-коричневыми в бордовинку лапками по прозрачным нитям и, кажется, пожирал какую-то добычу, вроде садовой мухи или невезучего таракана.

Пахло свечным салом и ромашкой. Уже много дней.

— Вербена — Амбивалент, — проговорил он вслух, абсолютно четко и разборчиво, хотя рот наполнился солью и ароматом нагретого железа. — Она разрушила Мир Восстановленный… Как и было предсказано.

«Кое в чем дешифратор не солгал».

— Именно, — продолжила Декстра. — Кроме того… я бы хотела просить у тебя прощения. От своего имени и имени моего напарника — Главы мистиков, Винсента. — Она выучила эти слова, как заучивают текст на незнакомом, чужом языке, расстановка переносов и ударений, в сумме — бессмыслица. Потом прикусила язык. — Прости. Мы хотели спасти Мир Восстановленный. Не получилось. Винсент заплатил жизнью и кровью, если тебе от этого станет легче.

«Легче?» — едва ли Целест слышал. Ломило шею, и что-то вязкое собиралось под языком, он выпростал из-под одеяла руки — закусить палец или закурить, то и другое — лучше всего.

Вербена — Амбивалент. Они нашли ее в Пестром Квартале, танцовщицу со смуглой кожей и луною в глазах; ее волосы пахнут полевыми травами, и когда она рядом, Целест чувствует себя глупым и счастливым. Она богиня.

«Амбивалент».

Ничего не изменилось — перестановка знака, не более.

«Ну и пусть».

— За что простить? — проговорил Рони. Целест изучал потолок, словно обнаружил там скрижали — откровение свыше, и Рони встревожила пустотная отрешенность. Сходят ли воины с ума? Может ли мистик судить о безумии?

Он взъерошил давно не мытые волосы. Боль Целеста перекинулась ему, и саднило в виске, нарывающим зубом, воспаленным горлом и носоглоткой. За недели «экранирования» Рони привык, но сейчас прибавилось еще что-то свинцово-серое, как могильная плита; он задыхался.

«Это Элоиза», — подумал он. Отрешенное кукольное лицо — рыжие волосы и распахнутые загустелые, как старый мед, глаза. Танцующая Вербена — у нее тоже взгляд — лунный камень, холодный камень. Она танцует и считает.

— За что простить? — повторил Целест, а Рони — за ним.

Сам Рони-то знал. Предстояло выслушать второй раз.

Декстра сцепила пальцы в замок и принялась говорить глухим монотонным голосом, от которого клонило в сон:

— Винсент чувствовал Амбивалента давно. Что он появился, как и было предсказано Архивом и дешифраторами, — не думай, что ты один наведывался в Пестрый Квартал за запрещенными книгами и в подворотни к людям-машинам. «Амбивалент здесь, в Виндикаре», — говорил он, и я поначалу не верила — черт, мистикам частенько всякое мерещится. — Декстра прикусила язык и улыбнулась уголком губы, — Извини, Рони. Но потом стали появляться «разумные» одержимые — следы Амбивалента прямо перед носом, черт бы их побрал. Нам дали «добро» на… пытки, но этого было недостаточно.

Целест пробовал слова на вкус. Сухие, как песок и скрипят на губах. У Декстры голос почти как у дешифратора из замороженного подвала. Они бы понравились друг другу.

— Ваше «объединение», — Декстра фыркнула и осеклась в который раз, — дурацкая идея, конечно, была. И ты там наломал дров. Не могло быть никакого объединения… а вот Амбиваленту оно на руку, о да, она наверняка надеялась всем выдрать мозги еще там — но что-то помешало. Может быть, даже Альена, мир праху его.

Декстра вновь замолкла.

Рони сглотнул: начиналось худшее. Перед ним на рваном одеяле лежали руки Целеста — когти гигантской птицы, желтые в коричневинку. Ощерятся ли они колючками? И вздумает ли Целест атаковать?

— Но подозрения насчет Вербены подтвердились именно тогда, на вашем глупом шоу. Она заворожила всех, людей и Магнитов, если бы она приказала броситься с верхушки Цитадели — без всякой одержимости бы спрыгнули. Как лемминги. Но Винсент и я знали, что Ам-бивалента так просто не поймаешь — хитер, гад, и защищен сторицей. И все-таки было у Вербены слабое место…

«Какое же?» — спросил Целест ватно и бесцветно — перевел Рони так же. Целест знал ответ.

— Ты.

Он кивнул.

— Ты, — повторила Декстра. — Прости. Да. Все, что случилось с твоим… отцом и с тобой, да и с…

«Нет, пожалуйста». — Рони прокусил губу до крови.

— …с Элоизой — все из-за нас. Мы с Винсентом объяснили план Тао и Авису — смышленные ребята и хорошие друзья, Целест, они до последнего не хотели «подставлять» тебя.

«Хорошие друзья. У тебя хорошие друзья, парень», — Целесту хотелось выть и грохнуться в обморок. Он покачивался, как деревянная кукла-болванчик.

— Все — один к одному подобралось. Этот парнишка из аристократов, Триэн — мечтал стать главным и убрать

Адриана Альену. Нам Верховный Сенатор тоже мешал. И ты — единственная приманка, которая могла бы вырубить Амбивалента, потому что проклятый Амбивалент оказался глупой девчонкой-подростком, влюбленной как мартовская кошка. В тебя влюбленной. И… почти получилось, Целест. Почти.

«Меня подставили. Меня использовали» — это были слишком громкие и резкие слова, все равно, что принять-таки пощечину — истерзанной половиной лица. Целест пожал плечами, а Рони сказал:

— Но Вербена оказалась сильнее.

Декстра пожала плечами:

— По крайней мере, мы попытались.

Целест продолжал раскачиваться — вперед-назад, по шее и ключице ползла дорожка слюны, которую он не мог удерживать развороченной щекой; влага повисла на ресницах и в вытаращенной склере. Декстру передернуло — она не ожидала, понял Рони, она готовилась к ярости, обвинению и ненависти экс-подчиненного (впрочем, почему «экс»? бывших Магнитов не бывает), но слезы обескуражили ее. Недо-женщина, из которой все женское вытравлено, выжжено под корень и до гари, до солончаков, — она представления не имела, что делать с тем, кто плачет.

Рони вспомнилось, как хоронили… тех, от кого осталось что похоронить, — выбирали останки из-под завалов, черных валунов Цитадели; было жарко днем и дождливо — ночью, Декстра ругалась и ломала ногти, выковыривая тронутое гнилью мясо. На третий день она нашла обезображенную голову Винсента, и пробормотала что-то вроде — прости, старик, ты был хорошим напарником.

Но оплакивать не умела. И теперь хотелось ей то ли хлопнуть дверью, то ли встряхнуть Целеста за шиворот — хорош реветь. Жаль, что не имела права.

— Я понял… госпожа, — снова выговорил он. По слогам, через силу проталкивая звук за звуком и вскидывая плечи от боли. Рони потянулся — экранировать, боль физическая и… не только, но Целест поставил заслон, и мистик отпрянул от красноречивого образа: дубовая дверь и тронутый ржавчиной амбарный замок.

Целест молчал и раскачивался — раз-два, безмолвный отсчет напоминал приговор Вербены; выпростались из «конского хвоста» и хлестали по полузажившим шрамам волосы, и капала на рваное одеяло слюна, вместе с ней — слезы; угловатые ключицы подрагивали от частого дыхания.

Потом он разжал губы вновь:

— Что с Элоизой? Что с остальными и Виндикаром?

— Эй… может, тебе передохнуть?

Целест отрицательно покачал головой.

— Виндикар обезумел. Амбивалент уничтожает город, каждый день — десятки и сотни одержимых. Магнитов почти не осталось, мы даже не пытаемся бороться… только эвакуируем тех, кто пока не тронут. Люди бегут в соседние города, но оттуда тоже дурные вести — Амбива-ленту плевать на расстояния. Правда, в Пределах вроде пока тихо, ну так у нас и связи почти нет.

Целест смежил единственное веко. Он напоминал больную взъерошенную птицу.

Значит, вон таков — конец мира. Мира Восстановленного — ненадолго восстановленного, все возвращается на круги своя, и эпидемия (Амбивалент — Вербена!) соберет урожай, а потом… а «потом» не будет.

Зачем ему рассказывали все это? Почему вообще выхаживали и вытаскивали из мягких лап старой-доброй подружки темноты, она же небытие и смерть — все имена по списку? Кому нужен воин с Печатью вместо лица? Кому нужен он — Целест… Целест Полудикий?

Паук уполз куда-то в потайную щель. Скатертью дорожка, рассердился Целест: на кого теперь смотреть? На Декстру, похожую на полуразрушенную мраморную статую из отцовского дома? На прозрачного, как привидение, Рони?

…Зачем? Вербена — Амбивалент, а Виндикар разрушен.

— Большинство аристократии, — Декстра неожиданно хмыкнула, — оказались Магнитами, правда, недоразвитыми — но ничего, мы с Рони их натаскали. Они теперь помогают нам. Надо же, а я не верила Винсенту. Он-то давно прочухал, что вся ваша братия прячет своих деток от Цитадели… — Она осеклась и прикусила язык. — Прости, Целест. Адриан Альена был честным человеком. Может быть, одним из последних честных людей.

— Я знаю, — снова через Рони. — Я ненавидел его. И за это тоже.

— Скоро вернутся Тао Лин, Авис и этот мелкий Триэн, можешь у них сам спро… — Декстра закашлялась на половине фразы и зажала рот покрытой ссадинами и синякам ладонью. — Да, я понимаю. Их ты тоже ненавидишь.

— Тао и Ависа? Нет. Они — «хорошие друзья» — делали то, что должны были. Кассиуса… может быть. За то, что случилось с Элоизой. Она мертва, я правильно понял?

— Нет, — вместо Декстры ответил Рони. — Элоиза не мертва. Ты можешь увидеть ее.

33

За порогом хибары плыла и въедалась в камни жара. Целест заметил несколько травинок — пожелтелых и высохших от солнца. Но сколько дней и недель провалялся он в беспамятстве?

— Около пары месяцев, — неохотно ответил Рони, который шел за ним, словно паж за королем — или сиделка за больным. «Не надо», — хотелось развернуться и рявкнуть. У меня искалечено лицо, а не ноги.

Он сдерживался и думал об Элоизе.

«Это Пестрый Квартал», — опознал Целест. Он щурился и покачивался, и пришлось даже опереться о дверной косяк. Солнце выбелило каждый камень и каждое дряхлое здание.

— Да.

Злачный район Виндикара неприятно поражал пустынностью. Целест любил его за шум и дрязги, за пьяный смех и дурманные драки, проституток и щипачей, бродяг и беглых каторжников, контрабандистов с шрамами от пуль — стражи Архива редко промахиваются, но человеческое тело живуче — и засаленными холщовыми мешками. Любил и запахи — перегара, пота, паров гашиша и чад курилен. Но теперь Пестрый Квартал хмуро щерился разбитыми и кривобокими постройками — в одной по соседству Целест узнал развалины того самого притона, откуда когда-то забрали Вербену. Притон отстроили в соотвествии с местными порядками — где сгрудив камни и залив бетоном, где заткнув глиной и даже соломой; из открытой двери черно пялилась пустота. Узнал Целест и собственное прибежище — и едва сдержал смех.

«Цирк Уродов, Рони. Здесь был Цирк Уродов».

Рони отшатнулся, неловко замахал ладонями — что-то про наименее разрушенное здание говорил, но Целест плохо его слушал.

«Все в порядке. Я люблю символичность».

И он двинулся вперед, позволяя Рони держать себя под локоть. Пестрый Квартал стал пустынным — потому что остатки Магнитов и примкнувшие недо-Магниты из аристократии пытаются сдерживать одержимых и эвакуируют людей, но Виндикар мертв. Мир Восстановленный — мертв. Иллюзия жизни — не более чем признаки разложения, вздувающие брюхо серные газы и копошение насекомых.

В жару трупы гниют быстро. Целест думал, что желтые и сероватые углы зданий похожи на оголенные кости.

Они миновали пару улиц. От жары и слабости Целеста замутило до радужных кругов где-то подо лбом, чуть выше глазных яблок, и он вынужден был схватиться за предплечье Рони, осязая горячую кожу и ускоренный пульс под ней.

— Все хорошо, — сказал тот, и Целест решил, что привык к этой лжи. — Скоро придем.

Рони не обманул — в последнем точно. Они добрели до очередного полуразрушенного дома — некогда притона или жилой хибары, теперь — ровно никакого значения, и здесь замедлили шаг.

— Целест, я хочу предупредить…

«Не надо. Я увижу сам».

Внутри окутала прохлада, вызвав в памяти образы Цитадели — библиотеки, вероятно, чего-то столь же тихого, печального и священного. Еще Целест подумал о святилищах древности, их именовали храмами и посвящали разным богам — в том числе богу-мученику, богу — Магниту с продырявленными руками и ногами.

В храмах читали молитвы по мертвым. Полумрак и зябкая после уличной жары прохлада навевала мысли о камне и сырой земле.

Целест сглотнул и стер с шеи пот и слюну.

— Заходи. — Женский голос заставил развернуться, на долю секунды представилась Элоиза — в торжественном черно-алом платье, с рубинами в рыжих волосах, и волосы сплелись с желтой травой, что пробивается сквозь щербатый каменный пол. Но потом из темноты выступила Аида.

— Заходи, — повторила она. Переглянулась с Рони и поцеловала его, для чего пришлось чуть наклониться. — А мне пора.

Рони закусил губу. На дне бесцветных глаз плескался страх.

— Понимаю. Но… береги себя. Ты ведь…

— Остаюсь Магнитом. Ладно-ладно, — она улыбнулась ободряюще, — обещаю не лезть в самые жаркие драки. И без того жарковато.

Она ушла, притворив за собой рассохшуюся от старости, но по-прежнему грузную и массивную дверь. Целест шагнул вглубь.

— Элоиза, — позвал он, а потом увидел ее.

Ее разместили на кровати, наверняка добытой из дома кого-нибудь из аристократов — может быть, из резиденции Альена, хотя Целест не помнил просторного двуспального ложа красного дерева с прихотливой резьбой. Миниатюрная Элоиза совсем потерялась на огромной кровати и, укрытая легким одеялом, казалась мирно спящей.

Так оно и было. Приблизившись, Целест различил, как вздымается грудь и чуть вздрагивают ноздри. В изножье и изголовье кто-то оставил цветы — плотные восковые лилии с прохладными лепестками. Лепестки запутались в рыжих волосах.

— Элоиза, — позвал Целест, еще не совсем понимая, почему сестра не просыпается. Потом перевел взгляд с неподвижных — ни дрогнут, ни шелохнутся — век и ресниц на Рони: «Что с ней?»

— Она счастлива, — ответил мистик. — Вечно счастлива. О ней заботятся, и…

Целест понял.

— Requiem aetemam dona eis, Domine, et lux perpetua luceat eis, — проговорил он, вдыхая пряный запах лилий и темноту. Затем наклонился к сестре и поцеловал ее в лоб — искореженные недо-губы свело болью, и на бледной коже остался желтоватый сукровичный след. Целест стер его.

Он боялся разрыдаться вновь, как будто Элоиза могла услышать. Не спрашивал: Вербена ли сделала Элоизу одержимой и кто отключил ее — впрочем, не совсем отключил, скорее — сковал льдом вечного покоя.

Зачем спрашивать то, что знаешь?

«Пойдем».

Между пальцев просочились и упали на пол несколько зачерпнутых Целестом лепестков.

— Пойдем, — повторил он вслух, будто надеясь сбежать, прежде чем очередная дыра — внутри, где-то за ребрами, — расползется, как пламя по сухой соломе. — Пожалуйста.

Рони не возражал, хотя и его лицо исказилось болью.

— Да.

Но прежде чем они переступили порог, Целеста окликнули:

— Подожди.

Он узнал этот голос и подумал, что всякая история полна символов и украшена совпадениями — или несовпадениями, точно орнамент — повторяющимися узорами. Окликнула его Ребекка Альена.

— Подожди, — произнесла она, выступая из какого-то потаенного и запеленатого сумраком угла. Ребекка сменила вычурные одеяния на строгое черное платье, по-прежнему была плакальщицей — «но теперь у тебя есть все основания оплакивать нас, твой муж мертв, твоя дочь лишена разума, а сын носит Печать…»

Целест повернулся к ней изуродованной половиной лица и тут же опустил голову, укоряя себя за жестокость и глупую детскую мстительность.

— Да, мама.

Сухая длиннопалая рука с потускнелыми и опаленными чем-то вроде кислоты ногтями коснулась его волос. Ребекка долго изучала его, словно ослепла и пыталась узнать тактильно. Целест изучал собственные драные ботинки, не смея взглянуть в лицо матери — сосчитать морщины-трещины.

— Прости меня, — наконец сказала Ребекка.

— За что? Я ведь правда отдал Эл Касси… и ничего хорошего не получилось. Ну а про… отца, — слово едва не застряло по дороге, рыбьей костью в горле, но выговорил, получилось, — откуда тебе знать, улики были недурны, чего там…

— Я твоя мать, Целест. Должна была догадаться, должна была верить тебе. И все, что я могу теперь, — лишь просить прощения.

На мгновение — гадкое, жуткое мгновение — Целесту почудилось, будто мать встанет перед ним на колени, пачкая грубую черную ткань платья. Не допустить — и он подхватил, обнял. Само получилось, прижаться здоровой щекой к щеке Ребекки — тоже.

— Все в порядке, мама. Правда.

— Спасибо, Целест. — И она приблизила рыжеволосую голову к себе, поцеловала в лоб — на стыке кожи и опаленного полускелета, сухие и потрескавшиеся, как пустынная почва, губы, но поцелуй был легким и нежным. «Мама, я не такой, как все? Я умру в одиннадцать?» — «Нет. Ты станешь защитником. Будешь охранять нас от одержимых», — вспомнилось ему; тогда мать целовала его часто — каждый день утром и перед сном, целовала бы и чаще, но отец запрещал «экзальтацию ласки».

«Но я не справился, мама. — Он отстранился. В нескольких шагах мерно и неживо дышала Элоиза. — Я не сумел защитить».

— Ты заботишься об Эл… — Целест сбился, потому что задорное прозвище не подходило бледной фигуре с мерным, как тиканье часов, дыханием, — об Элоизе?

— Да. И помогаю вашим… ребятам. — Ребекка пожала плечами. — Немногое, но хоть что-то. Каждый пытается чем-то быть полезен.

— А я?

«Зачем меня выхаживали несколько месяцев? Зачем возятся теперь?»

Ребекка отступила в тень. Черное платье напоминало сложенные жучиные крылья.

— Не беспокойся об Элоизе. Я с ней. Всегда. Это меньшее, что я могу сделать для вас обоих. После того, как ты уничтожишь Амбивалента…

— Что? — Целест закричал. Сквозь скелетную дыру в правой щеке со свистом исторгся воздух. — Что ты… говоришь, мама…

— Я думала, ты знаешь. — Ребекка попятилась, прячась в сумраке лилейного аромата, может быть, за ложе не-живой, не-мертвой Элоизы — «отомсти за сестру, Целест». — Я думала, тебе сказали…

— Что?! — Целест орал. Открылась и кровоточила рана, его будто рвало алым. — Что, черт побери, вы хотите от меня!?

К нему подскочил и повис на локте Рони, но Целест оттолкнул его. Коротышка свалился с него, словно шавка с медведя и растянулся на полу.

— Амбивалент позволила упокоить Элоизу, не убивая ее, — позволила мистику вторгнуться в разум одержимого-физика, Целест. — Ребекка оставалась спокойна. Черная паучиха-плакалыцица, подумал Целест, вспоминая своего соседа по грязной каморке в бывшем Цирке Уродов. — Только ты способен остановить Вербену. Она забаррикадировалась в нашем доме… в доме Альена, и…

— Это правда? — Целест перевел взгляд на Рони. Тот уже поднялся с пола и отряхивался, тер ссадину на локте.

— Да. — Рони не умел лгать. Его бледное до полупрозрачное™ лицо вспыхнуло румянцем, и медлительные движения стали резкими, он сжал запястье Целеста. — Прости меня, я… я знаю, что для тебя Вербена. Поверь, я знаю.

«Я верю. — Дыхание Элоизы, мерное и беззвучное — в нескольких метрах. — О да, я верю».

— Вербена любит тебя. Только ты сможешь войти в ее убежище и спасти то, что осталось от Мира Восстановленного. — Рони закусил указательный палец — «это мой жест», отметил Целест, и оперся о дверной косяк. Его мутило.

— Вы хотите, чтобы я убил Вербену? Так, мама? Верно, Рони?

Ребекка воздела руки вверх, словно в молитве, а Рони снова кинулся наперерез напарнику. Целест опередил обоих, истощенные и ослабелые ноги слушались его — адреналин перегорал внутри сырой нефтью.

Целест бежал прочь.

34

Окликнули — погоди, там опасно! — мотнул головой по-лошадиному, не остановился. Тонкие, как деревянные ходули, истощенные ноги все-таки служили ему, и Целест перепрыгивал выбоины и ямы, огибал беспорядочно раскиданные развалины Пестрого Квартала.

Из-под подошв вскидывался песок, и сгущалась душными предсумерками жара, словно Целест забрал с собой лилейную темноту Элоизиной гробницы. Гробницы-заживо.

«Они были назваными сестрами. Амбиваленту плевать на друзей и названых родственников, верно? Амбивален-та нужно уничтожить».

Целест остановился у котлована, похожего на развороченную язву ста метров в диаметре. Из ямы несло падалью, и, заглянув, Целест увидел небрежно наваленные трупы. Нижние уже превратились в черно-лиловое месиво, проступал и пепел, жирный и скользкий: время от времени мертвецов сжигали, чтобы в разрушенном Вин-дикаре не завелась еще и чума, но верхние хранили человеческие черты лица — Целест выхватывал одно за другим, тронутые тленом и вспухшие, они были узнаваемы.

Некоторые из них — точно. Люди и Магниты в одной могиле. Истинное Объединение.

(У тебя лучшая женщина и лучшие друзья, все твои мечты сбываются, красавчик.)

Он застонал.

Он взмахнул руками, точно собираясь прыгнуть в котлован — прямо в зловонное, кишащее червями и стаями мух месиво. Вместе с гнилой вонью в легкие пробиралась темнота, и Целест был готов принять ее.

Привык ведь. Почти привык. Завернуться в шершавую траурную дерюгу, похожую на то платье, что носит теперь его мать; разлагающаяся плоть мягка на ощупь — Целест знает. А теперь, с его-то рожей, мертвые примут за «своего», может статься, даже не попробуют вытолкать прочь…

Вербена — лучшая девушка мира, но мира нет, а темнота вечна. Целест засмеялся, занося ногу над котлованом. Несколько камней сорвались вниз и плюхнулись в многоцветную протоплазму.

Он отступил.

Целест знаком с трупами и темнотой, но прежде в темноте были нити — пушистые и серебристо-серые, как лепестки вербы; и бесцветные, но прочные канаты. Вербена и Рони.

(Вербена — Амбивалент.)

(Ты знаешь.)

— Убить ее, — сказал он, и ухмыльнулся таращившемуся черепу. — Счастливчик убивает лучшую женщину Виндикара, Империи, Вселенной. Как вам это? Вербена, ты можешь ипользовать сюжет в своих танцах… балет, ты знаешь, до эпидемии это называлось балет. Но Амбиваленту ведь нет дела, так? Вербена…

Над его ухом прожужжала пара мух. Одна попыталась задержаться на влажном и кровоточащем правом, Це-лест автоматически шлепнул себя по лицу и скрежетнул зубами от боли.

В темноте ее куда больше, подумал он, а если и рассеивается, то сменяет ее беспомощность. Этого он вынести не мог.

— Они хотят, чтобы я убил Вербену, — пожаловался все тому же черепу, обугленному и насмешливому. — А я… ну черт возьми, не могу же я просто взять и…

«Обрезать нить». — И Целест пожал плечами. Говорить тоже было больно.

Он сел в пыль, свесив ноги в трупную яму. Удушающий смрад забил легкие, тянуло прокашляться и пробле-ваться, но Целест сидел и смотрел, как копошатся черви и насекомые, изредка вырывается хлопок газа из чьего-то вздутого живота и играет на срезах костей, лоснящейся зеленовато-черной коже солнце.

Здесь было ужасно, может быть, самое дно мира. Хорошее место для человека с Печатью. Хорошее место, если от тебя ждут убийства того, кого…

— «Каждый убивает то, что любит», — проговорил Целест, цитируя неточно одну из старых книг, прочитанных еще в отцовском доме. Снова дернулся и подкатил к горлу комок тошноты.

— Она меня пощадила, а я ее? Разве это справедливо, черт подери. Вербена, какого дьявола ты оказалась Ам-бивалентом?!

Целест был и оставался Магнитом, и неуклюжие шагислышал давно. Но обернулся только теперь, чтобы увидеть Рони — грязная одежда, и без того светлые волосы вылиняли до седины — или правда поседели; на щеке широкая ссадина и грязь под ногтями.

— Разве это справедливо? — повторил Целест.

— Нет, — Рони пожал покатыми плечами, с которых сваливалась холщовая, явно снятая с кого-то другого рубашка, — но где ты в последний раз видел справедливость?

Целест развернулся — изможденная рука скользнула по бледному горлу напарника, но он разжал пальцы прежде, чем схватить за шиворот по-настоящему. Просто притянул к себе, но Рони не надо было уговаривать. Эм-пат понял просьбу — подсел к Целесту.

Они сидели несколько минут — молча, словно любуясь природой, словно расстилалась перед ними не зловонная клоака, но прохладные лазурные воды и чуть печальный сад плакучих ив и кувшинок.

Связь прочная, думал Рони, а потому не пытался проникнуть в сознание Целеста — все и так ясно, яснее некуда. От ямы ползли миазмы, от которых пересохло во рту. Неважно, Целест научился слушать молчание, мысли вместо слов. Они — истинные напарники, единое целое.

Рони покосился на Целеста. Изуродованная половина лица смахивала на глупую карнавальную маску. Потеки слюны засыхали на шее и ключицах. Рони привык к этому зрелищу, все привыкли — даже Тао, Авис и Кассиус. Кассиус, правда, так и не рискнул навестить больного, пока тот валялся в горячке. Целест не простит его, и Касси это понимает; но на самом деле он вовсе не плох — слабенький воин, трусоват, но старается как может.

Печать Целеста изменила всех их.

Печать Целеста изменила Виндикар и целую Империю.

Несколькими метрами ниже пяток Рони разваливались мертвецы. Рони сравнил их с Эсколером. Вечером надо будет позвать Тао и Касси — пусть подожгут эту чертову яму, горелое гнилье, по крайней мере, не навеет заразу. И ему скоро надо в ночную смену, заменить Ависа, и заставить наконец-то Аиду вернуться в безопасное место.

Аида… о ней нужно заботиться, потому что…

Рони сглотнул.

Печать Целеста — публичная казнь разорвала целый город и мир. Остатки Магнитов превратились из палачей в пограничников и коронеров — люди бежали из города, а они пытались сдерживать одержимых и хоронили убитых.

Своих и чужих.

Больше ничего. Почти.

Теперь Рони думал о неподвижно-дышащей Элоизе. Она так боялась смерти, боясь его — «мозгожора», и теперь не осталось ни меда, ни ванили — только лилии, и воск, и мерное дыхание. Иногда Рони тянуло накрыть рот Элоизы подушкой и… просто подержать несколько минут.

«Каждый убивает то, что любит», — была мысль Целеста в его голове, и Рони вскинул взгляд с обугленного черепа в яме на обугленный череп рядом с собой.

«Это из старой книжки…», — пояснил Целест, будто в старые добрые времена, когда юный аристократ (тогда более Альена, чем Магнит) учил читать и писать парнишку из далеких северных Пределов, парнишку, который едва складывал слоги и не умел писать.

«Но каждый, кто на свете жил,

Любимых убивал…»

Целест вспоминал древние стихи. У Целеста — никого, кроме Вербены.

«…Один — жестокостью, другой —

Отравою похвал,

Трус — поцелуем, тот, кто смел, —

Кинжалом наповал».

Целест замолчал — оборвал молчаливый рассказ; мерная колокольная мелодия заворожила Рони, а картинки сплелись мозаикой. Рони потер виски, а затем укусил большой палец.

— Я сделаю это, — сказал Целест, поднимаясь на ноги. — Я уничтожу Амбивалента.

35

Жить дальше оказалось просто.

После заката Целест встретился с Тао, Ависом и Касси — последний долго не решался войти, и Тао загнал его в каморку-убежище, кажется, пинком. Целест кивнул — привет. Я вернулся в мир живых, хотя теперь он больше смахивает на мир мертвых.

В вывернутых ноздрях, трахее и глотке вился червоточиной смрад трупной ямы. Целест пил теплую и гадкую на вкус воду из чашки с отбитой ручкой, но ничто не могло перебить или вытеснить этот запах.

Старые знакомые изменились так же, как изменились Декстра и Рони. Тао разгуливал в одних драных джинсах, торс его был перетянут грязными бинтами, правая рука бессильно повисла на перевязи. На впалом животе засохло несколько дорожек темно-багрового цвета. На немой вопрос пожал плечами:

— Так, пару ребер раздробили и руку поджарили. Ерунда. Все равно пальцев не осталось же…

Авис удивлял больше. Он обрезал волосы, бритый череп топорщился мягким пушком, словно иголками новорожденного ежонка. На исхудалом лице нос казался длиннее клюва стервятника. Целест вспомнил прозвище — «Ворона», и решил, что ныне Авис сгодится и на грифа, его легко представить таскающим падаль из многометрового котлована.

Ависа передернуло. Целест понял, что мистик перехватил ассоциацию и мысленно извинился.

— Все в порядке, — сказал тот вслух, демонстрируя голые десны без зубов. — Схлопотал по морде от парочки «психов», — пояснил тут же, — но потом отключил, а как же…

Кассиус мялся в углу.

Целест думал, что ударит его, схватит за шкирку и приложит этого ангелочка-пупсика златокудрой головой о стенку, и Кассиус впрямь изменился меньше других — просто был жалок и слаб. «Он пытается помочь», — припомнилось Целесту. Когда Тао выпихнул Кассиуса на середину комнаты, его колени подогнулись. «Не хватало, чтобы на колени плюхнулся», — передернуло Целеста, и он уткнулся в кружку воды. В жестяном чайнике с дырой в боку плескалось еще немного.

— Пить хотите? — спросил Целест.

Визитеры переглянулись. Кассиус пискнул что-то, а желтые щеки Тао залила розовая краска. Авис мотал носом и что-то прошептал напарнику.

— Э…

— Невнятно говорю? — Целест догадывался: его речь неразборчива. Стесняться нечего, впрочем, трудновато быть оратором с дырой вместо щеки.

— Все в порядке, — поспешил заверить Авис. Он улыбнулся. «Пещерные грифы умеют улыбаться». — Мы рады, что ты поправился.

«…И что согласился ликвидировать Амбивалента», — не договорил он, но иногда не нужно быть телепатом, чтобы считывать чужие мысли. Целест разлил остатки воды по пластиковым стаканам, жестяным кружкам и всему, что нашел. Когда-то они пили пунш или прохладную фруктовую сангрию. Миллиард лет назад.

— Как дела в Виндикаре?

«И, Касси, расслабься уже. Я тебя не съем и лезвие в глотку не засажу».

Если закрыть глаза, все по-прежнему. Касси — лишний, правда, чего явился без Элоизы? Но мелочь, а так — они в Цитадели, обсуждают события закатывающегося вместе с солнцем дня. Мантии скомканы и валяются по углам. Им хорошо.

Оголенный глаз (не забыть влить Аидино зелье, а то пересохнет и ослепнет) закатывается за надбровную дугу. На подбородке, шее и ниже по плечам липнет слюна и выпитая вода — пить ему тяжело, жевать и вовсе мука, но сейчас он хочет забыть о мелких неудобствах. Тао еще хуже, он левитирует свою жестянку, потому что вместо пальцев багровые пеньки. Наверняка неприятности вскоре закончатся — кто обещал, будто Амбивалент пощадит второй раз?

Нет, не так. Целест запретит Вербене щадить его.

— В Виндикаре… по-прежнему, — после паузы. Тао подсел к Целесту. — Тебе ж говорили про…

— Да. И яму видел. Рони просил сжечь мертвых.

Сам Рони в городе. Прости, моя смена, и я должен

идти к Аиде, — сказал он перед уходом. — Справишься? Если что, Авис будет «переводить»…

«Не надо, — ответил Целест. — Я не немой».

— Ага, точно. Сожжем.

В комнатушке тускло и сумрачно, наверное, здесь жил какой-нибудь сторож или вповалку отдыхали после представлений уроды — те мутанты, кому посчастливилось меньше, чем Магнитам, и чьи деформации заметны. «Как Печать». Блеклый свечной огарок бликовал в темных глазах Тао, делая их сердоликовыми. Авис сел рядом, а Касси озирался, словно ища чьей-то поддержки, и тогда Авис потянул его за рукав давно не стиранной (совсем не аристократической) рубашки. Целест поджал ноги, чтобы на кровати поместились все.

— Виндикар пустой совсем. Людей мало осталось. Хоть бы ей не из кого стало делать одержимых, — протянул Авис. Кассиус подавился своей водой, которую пил из пластикового стакана, закашлялся. — Трупы жечь, да. Вы бы шли, а, воины? Скоро новую порцию приволокут. — Он усмехнулся. — А пытки-то — ну, помнишь, которые Главы придумали, и мы еще злились, мол, сделали из нас палачей — не такая чушь. Одержимые и вправду ее оружие, часть ее. Знаешь, что они говорят перед смертью?

Целест не знал.

Но представил — оскаленные пасти, кривые зеркала вместо глаз; физики — жгут и сметают все на своем пути, словно стадо носорогов, хотя Целест о носорогах только в Архивных книжках читал; а психи цепляют других — цепная реакция, тоже явление из книжек. Цепляют даже воинов. Виндикар полнится кровью и смертью, словно чаша — вином. Кто-то пытается бежать, но удается немногим.

Это хуже эпидемии, потому что эпидемию можно остановить. Амбивалент… что твердил дешифратор? Невозможно?

Целест изучал собственные руки. Тонкие когти, почему-то гнутся по фалангам. Сумеет ли призвать лезвия? Сумеет ли ударить лезвиями Вербену?

— Говорят перед смертью? — переспросил он.

— Да. Твое имя, Целест, каждый проговаривает твое имя, даже если перед этим ему наши воины снесли полбашки, а вторую половину мистики превратили в кашу. Амбивалент зовет тебя.

Кассиус снова закашлялся, а потом проговорил как-то тихо:

— Вербена. Она зовет тебя.

Целест ответил ему долгим взглядом. Как тебе твое царство, повелитель? Как тебе твоя сила, которую ты больше не должен прятать по клубам аристократов — тех, кто спрятались от Цитадели, но утоляют жажду каждого Магнита на заранее подготовленных (все имеет свою цену, даже клятвы и таинства Гомеопатов) одержимых?

— Вербена зовет меня, — Целест проговорил вслух. — Как, мать вашу, символично.

Будто в древней легенде — предопределен каждый шаг, и герою надлежит убить дракона. Имя героя выгравировано на потайной чешуйке дракона, чешуйке-слабинке — ударь, и пробьешь железную броню.

Целест ненавидел легенды и символы.

— Вербена зовет меня, — повторил он одними губами. Его гости переглянулись, пробормотали что-то вроде — нам пора; Тао и Кассиус выскочили за дверь первыми, Авис задержался.

— Стой, — сказал ему Целест. — Один вопрос. Не про Вербену.

— Валяй. — Он привычно потянулся поправить волосы и наткнулся на бритую макушку.

— Что с Аидой? Рони беспокоится за нее, — он дернул плечом, — то есть как-то по особенному…

— Ничего особенного. — Авис усмехнулся. — Тебе лучше спросить у Тао, он же всезнайка. Аида беременна.

И ушел, оставив Целеста с открытым ртом, на несколько минут забывшего даже про Вербену и собственную миссию.

Мысли разбежались по углам, как спугнутые постельные клопы. Клопов, кстати, тоже хватало, и Целест убивал время, вытряхивая собственную постель, затем пытаясь разогреть — пирокинез сработал с третьего раза, как подмоченная спичка, протертую кашу с мясом. В переносице до сих пор свербило от трупного смрада, но он заставил себя жевать, негоже, чтобы Вербена увидела скелет вместо человека. Как будто несколько ложек пшенки и консервов исправят положение.

Ужинал долго, медленно, морщась от боли и подбирая какой-то тряпкой слюну с оголенных десен. К уродству, пожалуй, привыкнуть нетрудно, а всякая мелочь — бесит. Но жизнь продолжается — вон Аида умудрилась забеременеть, Рони станет папочкой (Целест представил напарника с младенцем на руках и едва не подавился пшенным комком), трогательно и мило. Жизнь продолжается, а на месте котлована мертвецов рано или поздно взойдет осока, зажелтеют пятна-одуванчики и, может быть, даже пустит корни верба.

Или оборвутся последние паутинки (Целест покосился в угол, где по-прежнему безмятежно перебирал зазубренными лапками паук), и провалится все во тьму, в тартарары — надо будет сказать Рони это слово, он любит незнакомые «умные слова».

Будет — не будет.

Ничего не будет.

Целест представил их с Вербеной смерть. Он выполнит задание — в лучшем случае, а потом умрет от ран, или Амбивалент (Вербена, черт возьми, все равно — Вербена) заберет с собой, так же легко и призрачно, как завлекала танцами, так же неумолимо, как теперь повелевает явиться отрубленными головами собственных жертв.

«Мы будем мертвые, а жизнь — продолжаться», — смешно, почти анекдот. Тоже надо рассказать Рони. Кто станет рассказывать, когда Целест умрет?

Он отшвырнул полупустую тарелку, и та жестяно проехалась по колченогой прикроватной тумбочке.

— Аида беременна. У Рони будет сын или дочь. Надо его поздравить же. — Целест поймал себя на том, что разговаривает вслух с собой, несмотря на саднящую и назойливую, точно пресловутые клопы, боль. — Жизнь. Будет.

«…И жизнь зависит от меня».

Среди легенд и пересказов древних книг, которыми Целест развлекал напарника, было немало о заветных желаниях. Кто только не занимался исполнением, целые отряды и подразделения, куда больше четырех (ныне несуществующих) специализаций Ордена Гомеопатов. Золотые рыбки, джинны, волшебные шляпы и феи-крестные (правда, Целест очень смутно представлял, что такое «крестные»). И все совали целых три желания.

Ему бы хватило одного.

«Можно я умру вместо Вербены».

Но ни одна крестная или шляпа не являлись, а только густела и прокисала тьма за окном. И даже когда метнулась сиянием падающая звезда, Целест демонстративно отвернулся от мутного окна.

Он лег на кровати, не разуваясь. Столько важных и серьезных слов — Мир Восстановленный, орден Гомеопатов, Магниты и Амбивалент. Если чихнуть, слова развеются, как прах и пепел — костный пепел, что останется от сожженных в яме.

«Я просто сделаю это. Попытаюсь. Я сумел убить в одиннадцать, сумел стать палачом и выжить после Печати… я уже решил ведь, верно?»

Где-то в дырке вместо носа кипели и пузырились слезы. Целест закусил здоровую половину нижней губы.

«Хватит».

— А сейчас собираюсь поспать. Хоть пару часов. День был длинным.

Он подспудно надеялся увидеть Вербену: если она всемогущий Амбивалент, почему бы ей не явиться во сне, как являлись пророкам ангелы, а воинам — настоящим, с мечом и револьвером, а не с иголками собственных костей — демоны с копытами и кожистыми крыльями нетопыря. Это куда практичнее отрубленных голов, в конце концов.

Но спал он неровно, близко к поверхности пробуждения, и слышал голоса — Кассиус что-то тянул своим овечьим голоском, и Целесту опять хотелось врезать смазливому камбаленышу, однако без ненависти. Кассиус убил Адриана Альену, подставил Целеста, вместе с Ависом, Тао и Главами, но какое это имело значение теперь? У Целеста определенно не хватало сил на ненависть.

Поэтому от оправданий отмахивался, когда тот запутался в легенде о Печати и Амбиваленте — «это должно было ослабить ее», просто послал подальше. Потом была Декстра, непривычная без огня и с новыми шрамами. Она рявкала на всю компанию, включая Рони, убеждала Аиду не лезть в пекло. У нас не так много людей осталось. Людей, ухмыльнулся Целест. Забавно звучит.

Потом он понял, что голоса реальны. Сон прорвался сквозь тоненькую пленку, и Целест сел на кровати, чувствуя себя намного бодрее, чем полагалось бы «Полули-кому» — и готовящемуся убивать самого дорогого…

«…существо», — человеком назвать Вербену Целест не осмелился. Вербена не более человек, чем он сам. Объединение — ложь. Кроме могилы, конечно.

Он аккуратно умылся — присохшая корка слюны на правом плече, к этому нелегко привыкнуть, как и соблюдать осторожность и вливать в обнаженный глаз травяной отвар «жидкие слезы», Целест утешил себя тем, что привыкать ему не нужно. От него немного осталось, но и ненадолго ведь.

Он не любил тянуть. Сегодня — почему бы и нет? Потом он… передумает. Просто лопнет решимость, сдуется, как дырявый воздушный шарик.

Выглянул на улицу и обнаружил сумерки. Предутренние или вечерние? Сколько проспал — несколько часов или около суток? Судя по тому, как захлебывалось на западе солнце, — второе.

— Добрый вечер. — Декстра курила, сидя на пороге. Остальные — Тао, Авис, Кассиус и Рони — расположились прямо в пыли, чуть поодаль. Аида морщилась, когда слабый ветер доносил до нее табачный дым, а у Целеста уж зубы свело. — Хочешь? — Декстра протянула ему сигареты, и Целест выхватил дрожащими пальцами сразу две.

— Спасибо.

Он закурил. Он думал, что избавился от дурной привычки, но ошибся. А никотин отгонял вечную тянущую боль, хотя удерживать край сигареты половинкой губы было нелегко.

— Я готов, — сказал Целест. — В смысле… я пойду. Один.

Целест сосредоточенно наблюдал, как тлеет сигарета

от каждого его вдоха. Отрава разливалась по крови, сердце колотилось где-то в ранах, в выпученном правом глазу, у кромки лба, переходящей в рыжие, подернутые ранней сединой волосы.

— Нет, — покачала головой Декстра. Она выпрямилась, но глядела куда-то в сторону Виндикара — «развалин Виндикара», уточнил Целест мысленно: ни Цитадель, ни дом-без-теней не возвышались более над городом. Смерть — это котлован. Пропасть. — Мы все пойдем с тобой. Амбивалент окружил себя охраной — одержимыми, которые достаточно разумны, чтобы не убивать друг друга, а действовать осмысленно. Проще говоря, рабами. Каждый из таких рабов десять раз сильнее любого обычного «больного», но…

— Если она завет меня, зачем вы? — Целест обнаружил, что говорить нетрудно. Рони открывает рот — «переводить», но Целест справляется самостоятельно.

— Нас тоже. — Декстра уставилась на собственные грязные ботинки.

— Вы можете погибнуть, — сообщил Целест, и почувствовал себя идиотом. Какая, мать ее, новость.

— Неправильно. Мы скорее всего погибнем, — пересеченная шрамом бровь вздернулась, но лицо бывшей Главы воинов (бывших не бывает?) осталось невозмутимым. Зато Кассиус, зажавшийся в углу, за Тао и Ависом, протяжно всхлипнул. Маленький аристократ до сих пор не привык к бесконечной агонии. В клубах-то веселее было… и безопаснее.

— У нас нет выбора.

«Мне надоела до чертиков эта гребаная фраза про выбор». — И Целест проглотил кисловатую от табака слюну.

Авис сдавил запястье Кассиуса. Целест уставился на врага, который во сне молил о прощении, а теперь молчал и дрожал — пухлым телом, покатыми плечами, набрякшими влагой глазами. Убивать легче, чем умирать. Наверное — Целест тоже пробовал только первое.

Рони обнимал Аиду. Это было скорее дружеское объятие, чем любовное, и еще он будто пытался закрыть ее собой — знакомый жест; почти как в «Вельвете». Только Элоиза не оценила — жаль.

У Рони короткопалые руки, под ногтями запеклась кровь. Аида гладит его искалеченной — вместо мизинца рваная культя — ладонью по щеке, словно пытаясь сомкнуть края свежей ссадины на подбородке.

Рони готов умереть, знает Целест. Он хотел бы пойти один, но один не пробьется в любом случае. Хотя единожды Вербена пощадила их, может быть, позволит и второй…

«Простите. И я вас прощаю», — вспомнил он слова матери, собственные слова. Одни — на всех.

И поежился. На него смотрели как на жертвенного… кого? «Агнца», подсказала память о чем-то давно прочитанном, а еще вспомнился тот самый старый бог, который принес себя в жертву. Бессмысленную, конечно, — все жертвы во имя людей бессмысленны.

Целеста, по крайней мере, не прибивали гвоздями. Но он и богом не был, всего-навсего рядовой Магнит. Без половины лица. Целест Полудикий.

И кое-что он мог решить. Не для себя, не для Вербены и даже не для Рони… но мог.

Он раздавил окурок. Из-под подошвы курился сизый дым.

— Простите, госпо… Декстра, — сказал Целест. — Но решать буду я.

Глава будто ожидала этого. Расслабленная поза сменилась на более строгую — Целест мог поклясться, что она вытянулась перед ним по стойке «смирно».

«Передает командование? В общем… есть смысл, конечно».

— Аида, ты не пойдешь с нами. — На лице девушки мелькнуло изумление, потом бешенство, но Целест поднял руку: тише. — Не пойдешь, я сказал. И ты. — Он перевел взгляд на Кассиуса, ухмыльнулся. — От тебя маловато толку, даже сфера у тебя получилась жиденькая. Через час вы вдвоем покинете Виндикар и… постараетесь выжить. Не спорь, Аида, ты знаешь, почему должна выжить.

Она быстро коснулась плоского пока живота. Кивнула.

Целест удовлетворенно улыбнулся единственным уголком рта.

«Это лучшее, что я могу сделать для Рони. Он заслужил. Честное слово, он заслужил».

— Через два мы — остальные — пойдем к резиденции Альена. Не обсуждать. Это — приказ.

36

Темнота обволокла Виндикар. Милостливая равно к живым, мертвым, людям и Магнитам, она стыдливо прятала развалины города, прикрывала черной траурной тканью разбитые улицы с темнеющими пятнами крови, пустые и выпотрошенные дома, похожие на вскрытые и вывернутые рыбьи тушки, груды камней и мусора. Но темнота сама и была свидетельством разрушения — ни фонаря, ни желтого светлячка-окна, ни зажженой спички.

Душная и непроницаемая болотная топь.

«Это не Виндикар. — Целест озирался, потерянный, словно ребенок в лесной чаще. — Это… что-то другое».

Его город — шумный, грязный, жестокий, развратный, святой. Его город — Большая Собака, с острыми клыками, блохами в густой шерсти и длинным хвостом, которым можно так весело вилять. Виндикар — сердце Мира Восстановленного, цивилизация и благодать тухнет у Пределов, но здесь бьет фонтаном.

Разрушенные дома напоминали молчаливых горбунов. Под подошвами хрупало стекло, и вязко чмавкало что-то густое и склизкое; Целест предпочитал не рассматривать и не принюхиваться.

Из-за предгрозовых туч выглянула луна, услужливо вычертила — пустое небо. Целест покосился на Тао — обрубки пальцев, рука беззащитная, как мякоть краба — без клешней и панциря. Виндикар — тоже обрублен. Ни Цитадели, ни дома-без-теней.

Про Цитадель уже слышал.

— А где здание Сената? — спросил Целест. Его спутники молчали, давно привыкшие к тому, во что превратился Виндикар. «Нет, не так, — уточнил Целест. — Они наблюдали за этим…»

В кои-то веки он радовался, что провалялся несколько месяцев в горячке.

— Разнесли, — неохотно процедила Декстра. И, не дожидаясь новых вопросов: — Нет, не одержимые. Люди. Они, знаешь ли, не были в восторге от того, что происходило… и от Кассиуса тоже.

— Но мы защитили его. И некоторых других аристократов-Магнитов, — подхватил Тао, — в обмен на… скажем, общественную пользу.

Целест переступил через ров — трещину в асфальте, проникающую через земную мантию к недрам, во всяком случае, так рытвина смотрелась в призрачной лунной темноте.

— Вот значит, как вы перетянули их на свою сторону…

«В самом деле, не добровольно ведь». — Целест представил Кассиуса и Аиду — они наверняка уже далеко от Виндикара. Кассиус попытается сбежать… или нет. Бежать ему некуда.

— Нам лучше туда, — сказал Целест. Он узнавал дорогу — трущобы, бедные кварталы, когда-то здесь слонялись грабители и обыкновенные пьяницы, орали кошки и били посуду сварливые жены, а теперь скалился гнилыми зубами частокол развалин. Он пояснил:

— Короткая дорога.

Декстра усмехнулась. «Да-да, госпожа Глава, я частенько удирал из Цитадели и шатался там, где не следует… но вы ведь не станете вменять мне это в вину?»

Рони высунулся из-за «прикрытия» — очередного полуразрушенного дома. Принюхался, как никогда смахивая на осторожную крысу, что выныривает из-под пола в погоне за куском сыра.

— Вроде чисто, — сказал он. — Авис?

Тот покрутил бритой головой.

— Наверное. Сейчас ни в чем нельзя…

«Ворона» оставался «Вороной». Целест пожал плечами и двинулся вперед. Осторожность на развалинах надежды Мира Восстановленного, по дороге к Амбиваленту — довольно глупо. Рони догнал его и зачем-то взял под руку, словно малыш на прогулке — старшего брата.

Тишина шелестела в провалах окон и дверей, бродила по грудам камня, бетона и стекла. Поваленные фонари напоминали сломленные грозой деревья, а редкие остовы деревьев торчали обуглено и мертво.

Целесту чудилось, будто он медленно переплывает тот самый котлован с прокисшей кислятиной трупов. Можно попробовать убедить себя — не все так плохо, просто заброшенные дома, может быть, люди живы и спрятались, но взгляд натыкался на брошенную тряпичную куклу, залитую кровью полусожженную наволочку или поблескивали вместе со стеклом зубные коронки.

Виндикара больше нет, шептали куклы, наволочки и выбитые зубы.

Вскоре выяснилось, что город не только необитаем, но и кое-где непроходим. Например, развалился и гнил теперь гигантской левиафановой тушей Центральный Рынок. Его покидали в спешке, по-крысиному утаскивая все, что можно утащить, — сначала хозяева, а за ними и мародеры. Перебираться через груды горелого мусора и плавленого камня было почти невозможно.

— Есть другой путь, — напомнил Авис, когда Целест затормозил возле череды поваленных столбов, укрытой осколками рекламных стендов.

— Осторожно, — добавила Декстра. — Виндикар не так пуст… как хотелось бы.

Другой путь лежал через Площадь Семи, и развалины дома-без-теней. Целест представил мириады разбитых лампочек, похожих на мириады мушиных личинок, и его передернуло. Никаких личинок и лампочек, конечно. Только осколки — прах и пыль.

«Странновато — чуть не центральными дорогами идем, и если свернуть налево, потом направо и потом… в общем, можно к Цитадели прийти». — Целест не оглядывался, как не оглядываются на зависшего позади призрака.

Цитадель, впрочем, все равно просматривалась — грудой гари и пепла, похожей на исполинский муравейник.

«Там… развалины?» — но Целест не верил в это, и не хотел верить. Проще — идти дальше.

Виндикар был городом двойников. И вскоре показался двойник муравейника-Цитадели, «разгромленный» Сенат.

Здание просело и сгорбилось. Целест подумал о перерезанных сухожилиях, может быть, о сломанном позвоночнике. По мере того как приближались, Целест замечал, что верхняя часть дома-без-теней не повреждена (на долю секунды почудилось мигание лампочек, и он едва не вскрикнул, но бледно-лиловый недосвет оказался лунным лучом); зато нижние сжались и спрессовались на манер гармошки.

Целест аккуратно переступал через каменные глыбы. Несколько раз пришлось перелазить особенно крупные обломки. Позади пыхтели Рони и Авис, таща за собой беспалого Тао, негромко ругалась Декстра, а еще дальше — шелестел горький и горячий, как вареная полынь, ветер.

Целесту начинало мерещиться, что Виндикар не умер, не разрушен (и нет ни зубов, ни наволочек, ни изредка торчащих из-под каменной глыбы фрагментов костей — лучевой, голени или даже позвоночника); просто слился воедино, в месиво серой утренней каши, которой кормили в Цитадели.

Снова Цитадель. Не оборачиваться.

Под луной и в темноте каждый вывернутый дом походил на сотни своих сородичей, и даже просевший глиняным безногим колоссом Сенат ничем не выделялся.

К тому же он тоже остался позади.

Они подбирались к «верхней» части города — богатым кварталам аристократии. К резиденции Альена.

Первым остановился Рони. Бледный и блеклый, на серо-черном фоне он растворился. А когда появился, тер виски и вопросительно смотрел на Главу воинов.

Декстра поняла.

— Нет, — сварливо откликнулась она. — Теперь другой дороги точно нет.

— Вы не заходили к… ну, к резиденции Альена, — сказал Целест.

— В пасть Амбиваленту? — фыркнул Тао и осекся: — В общем, нет. Здесь — граница…

Он указывал на импровизированный забор в полтора человеческих роста. Широкая трасса оказалась полностью им перегорожена, и хотя забор больше напоминал накиданные беспорядочно глыбы булыжника — или мрамора, кое-где отчетливо просматривались профили нимф, фавнов и прочей мифологической нечисти, — сделан был на совесть.

«С одного боку — река, с другого… дома же?»

Дома, которые теперь превратились в этот забор. Детская рука вытрясла кубики из мешка — и построила баррикады.

— Это все Амбивалент? — Целест поймал себя на том, что называет Вербену этим жутким прозвищем, и сглотнул пересохшим горлом.

— Вроде того. Ее рабы-одержимые. Те, кому она приказала разобрать каждый дом и построить это.

Еще один муравейник. Еще один двойник — Виндикар же наполнен отражениями, город зеркал и повторов, город подражателей и эпигонов.

Муравейник… или улей. Вербена — пчелиная матка, а одержимые роятся вокруг нее, жалят врагов и отстраивают восковые баррикады — каждый по камню, выцарапанному из фундаментов, стен и крыш богатых домов, одержимые громят фонтаны и садовые скульптуры, выцарапывают «материал» сломанными пальцами; вместо воска — собственная кровь.

— Черт, — сказал Целест.

Хотелось курить.

— Пробить стену? — предложил Тао. Его обрубки-пальцы шевелились, словно красновато-черные жуки. Прямо на срезах тлел огонь. Тао был готов драться… в том числе со стенами.

— Погодите, — Рони и Авис выдохнули хором, — там что-то есть. Живое, прямо за этой… перегородкой. — Авис потер переносицу. Рони шмыгнул носом, попытался вскарабкаться по стене, но отпрянул.

— Есть, и много. Может быть, все…

«Рабы», — не договорил он, перехватывая у Целеста образ пчелиной матки, огромного улья и крови из-под сломанных ногтей. Ночью пчелы спят? Только не эти.

Снова выкатилась и растянулась по небу луна. Посеребренные останки статуй казались живыми, пульсирующими, отколотые головы готовы говорить, а руки, ноги, хвосты и копыта — поползти к вторженцам.

Стена шевелилась. Или шевелилось то, что было за ней.

— Я посмотрю. — И Декстра оттолкнула Тао и Целеста, а затем и мистиков. Она приблизилась к стене, прищурилась, словно готовая вызвать на бой того — тех, кто? — что бродило по ту сторону пчелиного улья. Она потрогала камни, приложила ухо, зачем-то коснулась языком отбитого торса какой-то статуи, словно пародируя любовные ласки.

И взлетела. Целест отступил назад.

«Последний раз я летал с Вербеной».

Декстра задержалась в воздухе. В лунном свете широкое ее лицо поблескивало от пота, левитация только со стороны казалась чем-то легким, на самом деле забирая больше всего ресурса. Ее мускулы видимо напряглись, Декстра будто поднимала тяжести — так оно и было, собственный вес.

— Твою мать, — выдохнула она, прибавив замысловатое ругательство, которое Целест не разобрал, зато Рони покраснел.

Она колупнула верхушку «забора», а затем резко спустилась:

— Дерьмо, — дыхание прерывалось. — Дерьмо.

— Что там? — спросил Тао, опередив остальных.

— Чертова туча одержимых. Они валяются прямо под стеной… — Декстра хмыкнула, Целест шагнул ближе, думая, что ей наверняка тоже хочется курить. — Сплошной массой. Ковром. Лежат на спине с открытыми глазами, но черта с два они дохлые. Живее всех живых.

— Они нас не пропустят, — ссутулился Авис. На тощей шее быстро дернулся кадык. — Верно?

— Иди и попробуй, — огрызнулась Декстра. Глава или нет, сейчас она была испугана, и наверняка бесило, что мистики ощущают это. Хотя… чего стыдиться? Разрушитель Виндикара заслуживал того, чтобы его боялись.

— Сколько их? — Целест походил взад-вперед под стеной. Совсем как в детстве и юности — старый вяз, дупло, где прячешь надоевшую серую мантию, и перепрыгиваешь на свободу. Они могли перебраться и перекинуть парочку мистиков, даже у него бы хватило ресурса, но как насчет «охраны»?

Пчелы будут кусаться.

— Сотни. Может, тысячи, — Декстра покачала головой. Кулаки сжимались и разжимались, будто кошка втягивала и выпускала когти. — Мы не призвали бы их и за месяц, если бы ребята просто валялись и не дрыгались. Проклятье, да там, наверное, треть Виндикара… в том числе аристократы. — Она покосилась на Целеста. — Те из них, кто не был «Магнитами», ха.

Повисла пауза. Луна тем временем распухла, словно гнойник, желтоватым и гнилостным был ее свет, и Рони представлял, как болезненные лучи отражаются в зеркально-пустых глазах «стражи» Амбивалента. Целест поежился от перехваченного образа.

— Декстра. — Тао нарушил молчание. — У тебя хватит ресурса на… — он нервно облизал тонкие кукольные губы, хихикнул, — на диверсию… живую бомбу.

— Ресурса? Да. У меня полным-полно ресурса, но… — она поняла все первой и закрыла покрытыми шрамами руками лицо, — Тао, ты, что ли, собираешься…

— Кто-то должен. — Он снова хихикнул.

Авис схватил напарника за запястье:

— Не надо. Тао. Мы… придумаем что-то другое, — теперь его покрытый порами нос блестел, точно после часа тренировок, — не надо.

Тао рассмеялся.

Он сдерживал смех, потому что опасался разбудить тех, кто по ту сторону, но согнулся пополам, хватаясь фантомными пятернями за живот, будто его щекотали. «Будто за шиворот заползла целая стая пчел». — Целест стоял с приоткрытым ртом.

Он понимал. И от понимания подташнивало, почти как у котлована с трупами.

— Ладно, ребята. — Тао отсмеялся минуты через три. — Больше некому. У нас три воина и два мистика, но мистик тут не годится. Целест — троянская лошадка, или как там это называлось, в общем, подарочек Амбиваленту. А у меня ресурса не хватит на запал… только быть оболочкой. В общем, как всегда, чертов выбор — которого нет.

— Это правда, — после паузы, проговорила Декстра. Она опустила голову. — Черт. Я ненавижу посылать на смерть…

— Так мы ж все шли умирать. Просто я первый. — Губы Тао побелели до оттенка выгоревшего воска, однако он улыбался. — Ну так… чего тянуть? Наши приятели могут проснуться.

— Тао.

Авис ссутулился почти вдвое, на миг почудилось — согнется пополам, упадет в обморок или на колени, умолять напарника — не надо, мы все идем на смерть, но когда кто-то — первый, это нечестно.

Потом он обнял, закрывая долговязым телом маленького тощего китайца. Тао хмыкнул, похлопал Ависа по спине. На культях обеих кистей по-прежнему тлел огонь.

— Все. — Он отстранился первым. — Декстра… ты готова?

— Да. — за пару минут Глава воинов постарела еще на десять лет, и казалась древней, как ведьма из сказок.

— Есть вопрос. — Тао ухмыльнулся. — Не откажете всезнайке? Что случилось с твоими волосами, а? Куда делся огонь?

Декстра вытаращилась, сдерживая жест — покрутить у виска. Камикадзе, впрочем, не судят. Пожала плечами:

— Не было никакого огня. Ни один пирокинет не способен постоянно удерживать прослойку между кожей и пламенем. А волосы… просто подарок Винсента. Постоянная иллюзия, универсальная — равно для Магнитов, людей и кого угодно.

Она отвернулась.

«Так вот как используют силу всемогущие мистики», — Рони выдохнул. Он пожал руку Тао. Целест проделал то же самое, чувствуя в животе мерзкий холодок, словно проглотил чью-то мраморную башку — ледяную, несмотря на жару, башку.

— Теперь я знаю тайну Глав Магнитов. — И Тао оскалился, демонстрируя мелкие беличьи зубы, а потом сиганул к стене, по пути «включая» левитацию. — Пли!

И Декстра ударила.

Сначала вспыхнула кожа, и тут же лопнула, словно кровь и все жидкости Тао превратились в высокооктановое топливо, какое заливали в мобили богачей. Живой факел скорчился от боли на долю секунды, но удержал левитацию.

Целест чувствовал, как из дыры в щеке течет слюна. Он стискивал ладонь Рони.

«Мы все идем умирать, но так обидно, что кто-то — первый».

Волосы Тао испарились, а сгусток пепла отшвырнуло в лицо. Потом «детонатор» перемахнул стену.

Авис согнулся пополам, уперся коленями и лбом в мостовую. Целест подумал, что жест напоминает молитву. Люди всегда молились мертвым и умирающим, Магниты… выходит, что тоже.

Из-за массива камней полыхало оранжевым в синезеленую радугу.

— Что там? — спросила Декстра, отдергивая Рони, чье лицо сделалось неподвижным — словно собрал воск расплавленной куклы-Тао и слепил маску. За шиворот подняла и Ависа:

— Вы, мистики, дьявол вас дери. Докладывайте.

По ту сторону забора вспыхивали разноцветные огни, и если бы не короткие гортанные вопли, можно принять за праздник, веселый фейерверк. Черное с желтизной небо разукрасило оранжевым, столбом поднимался жар.

По расцарапанному лбу Ависа ползла кровь. В расширенных зрачках, похожих на колотые дыры, мелькали двойники — пламени, забора, неба… Декстры.

— Так точно, госпожа. — Он дернул кадыком. Проглотить боль и безумие — возможно. Не труднее, чем принести себя в жертву. — Действия Тао Лина спровоцировали атаку… одержимых Амбивалента. Он уничтожает их. У… успешно. — Авис вновь болезненно сглотнул, будто в горле застряла рыбья кость — целый скелет морского ежа.

Рони снова взял Целеста за руку, передавая образ. Потрескавшейся кожи, обугленной изнутри и снаружи — отпадает, словно шкурка курицы-гриль. Одержимые голодны, они хотели бы сожрать маленькую тощую курочку, прежде чем перегорит до белого пепла — но каждый клочок взрывается бомбой.

«Цепная реакция, — ответил Целест очередным термином-из-старых-книг. Собственные мысли затуманило гарью и слабой тошнотой. — Это называется, цепная реакция… ему очень больно?»

Целест думал о Печати. Печать — позор, но не всегда убивает. Жертвоприношение Тао — почетно, но кто хотя бы расскажет о подвиге… если они все идут на смерть?

Рони перестал дышать на несколько секунд.

«Нет. Он ничего не чувствует».

«Жаль. Тао не узнает финала нашей истории». — Целесту вновь невыносимо хотелось затянуться никотиновым дымом, перебить тяжелую гарь тысяч человеческих тел — сладковато пахнет кожа и пот, горкло — подкожный жир и птичьими перьями — кости. В воздух вздымались клубы черного пепла и опадали раскаленным снегом.

— …практически уничтожены. Огонь распространяется. Один за другим, один за… — Авис монотонно бубнил, а кулаки его сжимались и разжимались, точно колотилась пара сердец. Декстра слушала с непроницаемым лицом, изредка стирая со лба или щеки гарь.

— Рони. Сюда, — позвала она, и Рони послушно занял место рядом с Ависом.

— Сколько их еще?

— Трудно определить. — Рони поскреб затылок. Его бесцветные волосы сделались черными от жирных хлопьев «снега». — Много, но… опасных — почти не осталось.

Он добавил, не меняя интонации:

— Тао уже нет. Но… цепная реакция, — повторил за Целестом, хорошее определение, Рони нравилось, — докончит работу.

— Хорошо. Тогда я попробую разрушить преграду, — Декстра легонько толкнула обоих мистиков — назад. — Целест, как у тебя с ресурсом?

— Порядок.

— Поможешь мне.

Декстра подняла какой-то обломок — Целест разглядел очертания женского лица, отстраненного и пустоглазого, и передернуло: обломок лепной фигуры изображал Вербену. Он отвернулся и тоже подобрал камень, слава всем богам, обычный серый булыжник.

— Три четверти, — скомандовала Декстра.

— Так точно.

По ту сторону массивного забора по-прежнему вспыхивали факелы, линовали небо, и что-то мерзко чавкало, плюхало и кричало.

Что-то. Не кто-то. Живых там нет, думал Целест.

«Три четверти — ресурс. Ускорение», — бледнооранжевое от всполохов лицо и булыжник врезались в стену одновременно. Рони дернул Ависа за руку — отойди, тот подчинился медленно и неохотно, словно мечтал, чтобы его засыпало.

Стена дрогнула. Она завибрировала с мерным гулом, вскипела мелкой серо-белой пылью — от основания и вверх; Декстра и Целест отшатнулись, на всякий случай закрывая себя и мистиков «сферой».

Стена-преграда словно колебалась еще несколько мгновений — подчиняться или нет. Покачивалась, словно подстреленный, вместо крови разбрызгивая песок, прах и мелкие камешки, а затем просела — сразу и полностью, брешью — метров двадцать длиной, и резонанс откликался на дальних рубежах. Правда, там — устояла; «стражи Вербены» строили на совесть.

Как и полагается рабочим пчелам.

Из-за «сферы» грохот казался отдаленным громом — грозой, что миновала город. Декстра и Целест сняли защиту, только когда умолкли последние «раскаты». Стена рухнула на «территорию» одержимых, погребя под собой немало сожженных — или полусожженных тел; в душном воздухе висела плотная пелена пыли.

— Кажется… все, — прокашлял Целест. Алебастровая крошка царапала полузажившую рану лица. Он пытался закрыть рукавом, волосами — без особого успеха.

— Да. Получилось.

Декстра уже взбиралась по остаткам стены. Чистой дороги никто не обещал, верно? Несколько валунов, обломков и груды мусора они уже преодолели однажды, второй раз — всегда легче.

Авис отставал. Он залез на самый крупный обломок, озирался по сторонам, как никогда смахивая на всклокоченную больную птицу. Рони остановился возле него.

— Пойдем.

— Я ищу… Тао.

— Ты его не найдешь. — Рони обвел взглядом просторное шоссе между когда-то уютных богатых домиков. Слоем в два-три пальца лежал пепел — на щербатом асфальте, на развалинах, нельзя было ступить, чтобы ступня не провалилась по голень. А огонь почти затих.

— Сколько… их было?

— Мы никогда не узнаем. Идем. — И Рони потянул Ависа за рукав. Тот довольно ловко спрыгнул с «наблюдательного поста», но при каждом шаге ежился. Целест обернулся пару раз.

— Ты его не найдешь, — повторил он вслед за Рони, — даже если наступишь.

Сказал — и устыдился.

— Извини.

Авис промолчал. Встряхнулся и поторопился вперед, обгоняя даже Декстру.

«Я не хотел, правда». — Целест неловко пожал плечами. Мистик отзеркалил его жест:

«Неважно».

Пепел обжигал. Вулканов никто из них отродясь не видел (может быть, Декстра — Глава воинов не распространялась о своей биографии), но сейчас образ уснувшего вулкана преследовал вместе с ядреной вонью. Извержение закончилось, мир погребен — прах к праху, пепел к пеплу. Целесту опять вспоминались какие-то древние тексты про небесный огонь с последствиями, и он отгонял обрывки вместе «вулканы обычно просыпаются».

Декстра и Авис опередили их шагов на двадцать. Целест осматривался, пытаясь узнать среди гари и нежилых остовов некогда зеленый и чистый район.

«Странно так. Растения. Цветы, деревья… они-то куда делись?»

Пусто, голо. Развороченные ямы, изредка — мертвый серый ствол дерева, вишни или яблони, с непристойно задранными корнями, похожими на юбку мертвой шлюхи.

«Деревья-то в чем провинились? Или правда — Амбивалент враг всего живого… но это же Вербена». — Целест приглушенно всхлипнул. Рони замер рядом: чего?

— Ничего, — полувслух, губами.

«Смотри, — приказывал себе Целест. — На пепел, прах и разруху. Так надо. Иначе…»

Он не договаривал даже мысленно: иначе не получится совершить то, на что уже решился. И выйдет — Тао принес себя в жертвузря, а они еще даже не добрались до цели…

«Поэтому — смотри».

Вывороченные ограды — прихотливая вязь заржавела и напоминала связки дохлых червей. Обломки раскидало по улицам, словно капризный ребенок разбросал игрушки. Выжженные сады, вытоптанные под корень, словно и впрямь рабочие пчелиной матки-Вербены с отстраненной методичностью уничтожали все живое. Зачем? Вербена любила цветы. Вербена любила свежие яблоки и кислую, до искр из глаз, вишню.

…И та же тишина, что была за стеной, прервалась криками и грохотом и осела позади черным снегом.

Финал любого крика — молчание.

«Как ты думаешь? — обратился Целест к Рони. — Тао их всех перебил? Или часть затаилась?»

«Второе, — немедленно ответил тот. Рони не привык лгать. И не умел. — А еще она по-прежнему позволяет нам… действовать».

Целеста передернуло.

Позволяет — игра в кошки-мышки, ставка — горелая плоть и взрывчатка вместо клеточной жидкости. Тао переродил себя в живую бомбу, а Вербена… позволила?

Наблюдала мириадами лопающийхся в огне глаз, и улыбалась смущенной улыбкой подростка, и конечно же танцевала под песенку собственного сочинения. Ее «пчелы» — однодневки, они надоели, или ей было интересно посмотреть, как ведут себя сотни умирающих рабов.

Амбивалент — враг, говорил дешифратор. В той, кто позволяет теперь, — ничего от Вербены.

Амбивалент.

«Правильно. Ты должен возненавидеть ее». — И Целест так и не понял, была это его мысль или вложенная извне — Рони или Ависом.

— Мы на месте.

Резиденция Альена отличалась от развалин и обломков, как бриллиант от подсолнечной шелухи. Высокий кованый забор возвышался нетронутым, на воротах тускло поблескивал бронзовый герб, а из сада веяло прохладой — лиственной, терпковатой, со смесью цветочных и фруктовых запахов. Еще льнула к разгоряченной коже водная капель фонтанов. И безразлично к судьбе собратьев подмигивал целыми стеклами дом. Электричества не было, но горело несколько свечей, именно они и чудились любопытным взглядом, который спрашивал: зачем вы пришли?

Без злости, без ненависти. Встречал, в точности как некогда — парочку Магнитов, что пробирались из Цитадели. «Это мой дом», — говорил тогда Целест; называя отца и мать по имени и официальному обращению, от дома отказаться не мог — здесь родился, здесь плакал в подушку, не желая мириться с судьбой, и оглядывался, когда мать уводила в Цитадель.

Сюда возвращался.

Сюда привел Вербену.

И дом не отверг его.

— Мы на месте, — повторил Целест, чувствуя судорогу в искалеченной челюсти и липкий комок — где-то под диафрагмой.

Рони неверяще оглянулся: позади — пустыня и развалины, пепел и скелеты мертвецов, он едва не наступил на чью-то протянутую в мольбе руку — на обглоданном скелетном пальце мерцало платиновое кольцо, и Рони вспомнил блондинку-одержимую — «трррупы, трррупы».

— Он… не изменился. — Рони подошел поближе, подтянулся на цыпочках. Ему улыбались знакомые садовые скульптуры. Правда, разрослись упрямые сорняки, дразнилась осока, облетелые уже одуванчики и дикий цикорий, но за оградой была жизнь, а на их стороне — смерть.

«Вербена не любит смерть», — подумал Рони. Он покосился на Целеста, который стоял, почему-то вытянув руки — палец завис в десяти сантиметрах от дверного колокольчика; Целест улыбался своими половинчатыми губами.

Декстра и Авис подозрительно ходили вокруг, принюхивались, будто пара охотничьих собак. Вот оно — логово зверя, приди и возьми шкуру.

Целест шагнул ближе.

— Стой! — Авис дернул его за шиворот, и оба едва не повалились на землю, зашатались вроде неустойчивой близнецовой башни. — Стой, придурок!

— Что? Это мой дом, — почти выкрикнул Целест. На скелетно торчащих зубах блеснула кровь. Он все время тревожит раны, почему-то отметил Рони. Жестокий к себе и другим.

— Стой, — повторил Авис, тяжело дыша. — Это не твой дом.

Декстра по-прежнему нюхала воздух. Что она надеется учуять — кроме горелой тухлятины, конечно? А, ну да, из сада — персиками, яблоками-дичкой и распухшими от зноя ленивыми цветами. Может, отвыкла — в Пестром-то Квартале, по соседству с трупной ямой…

— Ловушка, — сказала Декстра.

— Что?! — Целест сжал кулаки. Инстинктивно — выброс ресурса, и знакомые лезвия, похожие на кошачьи когти, прямо из костяшек.

«Жесток к себе и другим».

— Это — мой — дом!

— Ловушка. Здесь Амбивалент. — Декстра подчеркнула последнее слово. У нее лицо сейчас в точности как перед Печатью, — передернуло Рони.

Целест рванулся, рассекая воздух костяными «когтями». Декстра отразила удар сферой — и Целеста откинуло в черную пыль, он ударился израненной половиной лица, и в дыру набился песок. Декстра наступила на костлявую грудную клетку:

— Ты подчиняешься мне, воин.

Рони переглянулся с Ависом. Тот пожал плечами: формально, да. Глава мистиков мертв, но Глава воинов все еще с ними, а Целест — всего-навсего один из ее солдат.

Целест тяжело стонал от боли. Пыль въедалась в беззащитный правый глаз, горела на заголенных остатках нервов.

Дестра окатила его водой — гидрокинез не был ее любимым оружием, но в случае необходимости огонь превращается в лед. Или, по крайней мере, в воду.

— Это ловушка, — повторила она очень спокойно. Целест по-прежнему бился пойманной рыбой, разбрызгивая теперь капли воды, и загребая локтями и пальцами землю.

— Я… я понял, — прошептал он.

— Хорошо. Рони, Авис, помогите ему.

Декстра еще раз обошла вдоль ограды — почти скрылась за углом и вернулась с увесистым камнем. Целест тем временем поднялся на ноги — не без помощи мистиков; отряхивал грязь грязными же руками. Толку немного. Лицо ныло свежей болью.

— Мой дом. Рони, ты же… веришь? Мы сюда приходили. Помнишь, к черному ходу — чтобы на стражей не натыкаться, а Элоиза гоняла за грязную обувь, а…

Слова вперемешку с мыслями, лезвиями и кровью. Рони кивал.

— Тсс, — шептал он.

— Смотрите. — И Декстра швырнула камень через забор.

Камень исчез. Просто исчез, только дрогнула рябь,

будто скверная лампочка — желто и призрачно, и погасло все. Ни стука падения, ни взрыва. Декстра покачала головой, причмокнула, словно подзывая собаку.

— Дезинтеграция. Полная. Черт, я никогда не думала, что это возможно… Амбивалент всемогущ.

— Что? — Авис почесал нос.

Она развела руками.

— Дезинтеграция. Редкость неимоверная, все пиро-кинезы и лезвия — детские игрушки по сравнению с этим. Лет сто назад была Глава воинов, Ирина, говорят, умела дезинтегрировать… а может, потом сочинили. Но здесь — вроде сферы из этой штуковины. Амбивалент всемогущ. Воистину.

— Можно как-то войти? — Целест нахмурился.

— Никак.

Молчание потрескивало — костяными лезвиями, пропитывало цветочной прохладой и смеялось по-девичьи нежно.

— Проклятье, — сказал Целест. Рони вновь уставился на ботинки, а Декстра терла лысый череп. Авис перекладывал нос со стороны в сторону.

— Моя очередь, — наконец, выговорил он.

И прежде чем возразил кто-то — задохнулся, будто подавился куском хлеба; а потом закричал — гортанно, низко, переходя на вой:

— Ты! Ты, сука, ты убиваешь нас, ты убила Тао, какого черта тебе надо!

Он хватал камни и швырял в дезинтегратор. Рони отдернул Целеста с дороги — того гляди, сшибет, и подумалось, что безумная пляска Ависа — насмешка над самой Вербеной. Когда-то Целест убил за подобное.

Теперь — смотри.

Ненавидь.

Камни лопались в воздухе — зачастую, не долетая, просто исчезали в никуда.

— Мерзкая сука! Впусти нас и дерись! — выкрикивал Авис. Он сгибался и разгибался, захватывая новые камни, потом булыжники из разбитого асфальта и некогда ухоженной мощеной дорожки закончились, и он наполнил ночной воздух пеплом и песком.

— Дерись честно, ты, сука! Вытаскивай свой трусливый зад! Ты звала его, — Авис дернул за руку Целеста, — а теперь боишься посмотреть?! Так ты просто мразь и…

Очередной всполох мелкой щебени завис над забором. Растворился.

Авис замер.

Потом согнулся пополам, будто пронзенный насквозь. Декстра кинулась к нему, за ней — Целест и Рони; Авис стоял на четвереньках, чуть покачиваясь — взад-вперед. Поднял голову — губы его были в крови.

— Я жду, — сказал он чужим голосом. Высоким голосом, женским — Вербена, без труда опознал Целест, и все внутренности скрутило спазмом. Он до сих пор надеялся — ошибка, нет никакой Вербены-Амбивалента. Выдумка. — Я жду вас. Но чтобы войти, вы должны заплатить. Одним из вас. Тем, кто войдет в ворота моего, — она подчеркнула горлом Ависа это слово, — дома.

Темные глаза Ависа вылиняли до лунной прозрачности. По подбородку текла кровь, под одеждой дергался живот, словно Авис сдерживал рвотные позывы.

— Рони. Я выбираю тебя.

37

Его схватили за оба предплечья — Целест и Декстра. Сдавили до синяков на бледной коже.

— Ты никуда не пойдешь, — прошипел первый.

— Стой, — вторая.

Рони промолчал, а когда хватка чуть ослабла, наклонился к Авису. Того «отпустило», хотя еще кашлял, выхаркивал кляксы — сгустки крови, и губы его сделались почти черными.

«Что она с ним сделала? — Рони попытался поднять, но долговязый Авис был тяжел. — Вывернула наизнанку внутренности?»

Авис глядел темно, осмысленно, только корчился от боли — молча. Декстра и Целест потянули его за руки.

— Цел?

На ногах мистик держался скверно. Снова согнулся, плевался кровью, задыхался и хрипло сипел. Он шлепал губами, корчился от боли и трясся всем телом. Декстра запрокинула его голову — наверняка жалея, что Авис состриг волосы, удобнее, когда волосы длинные.

— Открой рот.

Авис подчинился. По щекам и подбородку текла пахнущая теплым железом слюна.

— Вот дрянь. — Декстра отпустила мистика. — Она разорвала ему голосовые связки.

«Чтобы сымитировать собственный голос». — Целеста передернуло. «Ненавидь ее. Амбивалент. Враг».

Боковым зрением он заметил: Рони движется к главному входу, точно призрак скользит между тяжелых плющевых гардин, почти слился с гербом, и…

— Стой! — Одним скачком Целест догнал напарника. Залепил пощечину — лезвия-когти не спрятались полностью, и брызнуло во все стороны, точно расколотил банку с консервированными помидорами. Шею Рони выкрутило почти на сто восемьдесят градусов.

— Прости. — Целест прижал маленького мистика к себе. Блеклое лицо с глубокими царапинами на щеке казалось вроде еще одного дурацкого герба. Самого дурацкого герба в мире. — Не ходи.

— Что? Умру? — ответил Рони не сразу. Он удивлялся: почему больно, почему Целест ударил его? Наверное, хотел симметрии: Рони познал лишь фантомную боль, но если Полуликий один, что мешает присоединиться другому?

Симметрия.

Вербена тоже любит симметрию. Один воин принес себя в жертву — Рони вспомнил прыжок-левитацию Тао, и языки пламени из каждой поры, похожие на крылья. Теперь черед мистиков.

Его, Рони, черед. Почему бы и нет?

Он не боялся смерти, а вот расстаться с Целестом… и Элоизой, больше никогда не видеть, как она дышит, и окончательно потерять Аиду — они с Кассиусом уже вне города, он провожал их до порта и потом на корабль, последний корабль Виндикара, «Милленион», и смотрел вслед, пока не заволокло туманом. И шмыгал носом, как ребенок. А потом пошел к Элоизе и сидел с ней несколько часов. От мерного дыхания тела хотелось орать.

«Элоизы больше нет», — шелестело в том дыхании.

И вот теперь здесь. Вербена зовет его, предлагая: смерть в обмен на возможность идти дальше. Вербена по-прежнему позволяет. Вербена — маленькая девочка, которая любит игры. А еще она ждет Целеста.

Рони тронул порезы. Они шершаво бахромились под пальцами. Целест по-прежнему обнимал его.

— Я должен.

— Черт… нет, Рони. — Целест оглянулся, ища поддержки у Декстры. Та пыталась привести в чувство Ависа, который надсадно кашлял и выхаркивал собственные голосовые связки.

— Отключи боль. Отлючи боль, мать твою, ты же мистик, — твердила она. Авис если и слышал, то плохо. Очередной плевок размазался по груди Декстры, словно мистик зачем-то решил оскорбить Главу воинов. Декстра, похоже, не заметила. — Просто выжги свои гребаные мозги, чтобы не чувствовать боли.

— Отпусти. — Рони вновь попытался высвободиться, однако напарник удерживал его, как… ну, магнит — железку. — Целест. Я пока просто хочу помочь Авису.

Дикий взгляд. Этот выкаченный круглый глаз делает его еще… безумней, подумал Рони, пока Целест соображал; за вздернутым оскалом зубов шевелился и подрагивал пересохший язык. Целест хочет пить. Рони тоже хотел.

— Хорошо. Помоги.

Вокруг так душно и до сих пор пахнет гарью. До конца жизни — горелая вонь, и плевать на цветочно-яблочные ароматы из сада резиденции Альена. От них кишки вдвойне скручивает.

Авис. Авис со слизью вместо голосовых связок. Беззвучно кричит, и от этого вдвойне больно. Рони поможет, если только Авис позволит. Защиту, разумеется, не пробить — они равны по силе.

«Надеюсь, он соображает».

— Смотри на меня.

Авис подчинился. Рони облегченно выдохнул, не так и трудно. Случалось подобное — мистик отрубал болевые центры себе или кому-то еще. Авису придется постараться самому, но Рони поможет сконцентрироваться.

— Смотри на меня. Боль не здесь. — Рони показал на собственную шею, — а здесь, — тронул темечко. Авис кривил губы и шипел. «Словно разозленный гусь», — некстати вспомнил Рони.

— Представь кнопку. Выключатель.

Авис кивнул. Декстра сложила руки на груди — любимая поза. Мышцы напряглись, а свежие раны тускло поблескивали влажными краями.

— Нажмешь — боли нет.

«Навсегда», — подумал Рони, но сейчас это не имело значения. Они ведь… пришли умирать. Умирать, но не страдать. Тао уже страдал, за них всех.

— Щелк.

Секунду спустя Авис глянул осмысленно.

«Спасибо», — телепатия, конечно. В отличие от Целеста, единственный способ общаться. Но для мистика — не имеет значения, верно?

— Отлично. — Рони хлопнул его по плечу и вновь перевел взгляд на ворота — камень и решетки казались прохладными, так и тянуло прижаться разгоряченным лбом. Он взлохматил волосы и прикусил палец.

— Теперь я могу идти.

Он ожидал — вновь набросятся, уже втроем. Целест со своими «когтями» (щеку гадко саднило), Декстра и Авис. Миллион раз — не делай этого. Зачем, если Амбивалент объявила приговор?

— Я должен. — Рони отступил, глядя исподлобья. Несколько отросших серовато-русых прядей закрыли глаза.

«Они понимают. Именно поэтому пытались остановить».

Декстра не меняла позы. Авис трогал шею, но смотрел куда-то наискось — на Целеста, быть может.

Тот молчал.

Молчал по-настоящему, Рони украдкой прикоснулся к сознанию напарника, теперь открытого ему постоянно — прочитанная книга, вроде так говорят, когда знаешь каждую мысль, эмоцию и каждый натянутый звенящей струной нерв.

Целест молчал, как молчат отключенные, пусто и мертво. Темнотой.

Из здорового глаза выкатилась слеза, неуместно крупная и блестящая, повисла на подбородке, и растаяла где-то на грязном воротнике. Вторая пробиралась по неровным впадинам коллоидных шрамов, и Рони зачарованно следил за ней.

— Я не хочу. Отпускать. Тебя, — сказал Целест.

Рони улыбнулся.

— Знаю. Спасибо. Но… — Он неловко дернул плечом. Неуклюжий пухлый коротышка, похожий на собственную размазанную в полдень тень.

Страшно? Нет. Страшно — это когда Цитадель рушилась, когда Декстра хлюпала лицом Целеста, когда Вербена танцевала и пела свою песенку. Невыносимо — когда Элоиза, обезумев, разорвала в клочья Винсента, а потом отрубила пальцы Тао; и когда потом дышала, прекрасная и нечеловеческая, как цветок, а Рони тянуло зажать ей рот и нос — всего на пару минут.

Теперь — ничуть.

«Дезинте…», — он не запомнил длиннющее Декстри-но слово. Зато помнил, что камни и песок просто исчезали. Им не было ведь больно. И ему не будет.

Он еще раз улыбнулся Целесту.

— …Но Вербена и правда зовет и ждет тебя. — И Рони шагнул к увенчанным гербом воротам, а растворился мгновенно, точно всю жизнь был призраком.

38

Теплым пухом шелохнулся ветер. Где-то шуршал пепел, перекатывались камни, еще дальше — гудели останки зданий, проржавелые или свежие сваи, бетонные плиты; между ними — разбрызганный сок вытоптанной травы, но она вырастет вновь, на каждой подошве по семени. И еще дальше — река, море, лазурная прохлада, ласковая смерть.

Ласковая.

Смерть.

«Рони ушел». — Целест шагнул следом и остановился.

— Рони, — произнес имя напарника. Теплой пушной лапой гладил перегорелый ветер, но Целеста морозило, от острых плеч до пяток в рваной обуви — содрогался от дрожи. Отрубили. Отрезали. Словно второй раз — Печать, собственное лицо он перестал чувствовать как две половинки целого, кусок Целеста давно сгнил где-то в развалинах Цитадели.

Но Рони-то был рядом. А теперь…

«Его нет», — мысль зияла. Целест взмахнул руками, будто пытаясь схватить кого-то невидимого, заставить рассеянного призрака воплотиться вновь.

— Рони.

Он закрыл ладонями лицо — гладкую кожу и волглые скелетные выемки. Полуликий. Половины не хватает.

Магнит без напарника — такой же урод, как отмеченный Печатью, а Целест — вдвойне.

— Он ушел, — сказал Целест, а потом обернулся на замолкшего навсегда Ависа и Декстру. Первый трогал шею, шарик кадыка, морщился. Он не чувствует боли, знал Целест, однако жить недолго. Некротизация болевого центра — только начало, Декстра и Рони предложили ему экстремальное «лечение»… но они все пришли умирать.

Все.

Рони тоже.

Когда Целест отнял руки от лица, на правой ладони расплылось слизистое пятно, светловатое для крови: слюна и немного сукровицы. За воротами по-прежнему тихонько бродили тени от фруктовых деревьев, переглядывались и кокетничали каменные изваяния, равнодушные и обнаженные, как Адам и Ева до грехопадения, и тускло подрагивало рыжим, оттенка волос Целеста, пламенем — в окнах. Вербена наблюдает? Она ведь любила Рони, хотя и подшучивала над ним. Почему она убила его?

«Вербена — Амбивалент» — универсальный ответ.

— Твой напарник был настоящим героем. — Декстра сняла бы шляпу, вспоминая архаичный ритуал, однако шляпы не носила. Вместо того коснулась плеча. — А теперь… нужно дальше.

«Конечно. Как и прежде. Тао — сжег себя заживо, Рони — позволил разрушить до последней… молекулы, вроде так называлась это в Архиве; ступенька за ступенькой. Эта машина работает на душах. Хорошее топливо ярко горит».

— Я иду. — Но когда Целест шагнул к воротам, Декстра отдернула назад:

— Нужно проверить.

Камней не осталось. Авис расшвырял их все, у него ладони в ссадинах, — Целест предположил, что камни сопротивлялись воле Амбивалента, в отличие от белобрысого мистика, который вообразил себя древним богом, героем, кем-угодно-как-он-посмел… «бросить меня…»

Декстра отодрала кусок грязной рубашки, заголив плоский, темный и тоже покрытый шрамами, как и остальное тело, живот. Ткань она скомкала и швырнула в ворота.

Ткань исчезла.

— С-сука.

Еще мгновение — и Декстру придется удерживать, а то набросится на ворота разъяренной тигрицей или просто драной кошкой. Пирокинеты не блещут выдержкой, Декстра — Глава (и старшая), но у всех свой предел.

Однако Целест остановил ее иначе:

— Не сюда. Другой вход.

Иррационально? Глупо — верить Амбиваленту, врагу. Амбивалент разрушила все, выпарила Тао в горсть махровобелого пепла, а Рони превратила в ничто. Де-зин-те-гра-ци-я. Длинное слово, почти как Ам-би-ва-лент.

Целест верил.

«Она ждет тебя».

— Мы никогда не ходили через главный вход, — пояснил он, пока пробирались к черному, а сам вспоминал стражей и неловкое опасение: заметят, отец или гости отца, незачем им наблюдать лишний раз сына-выродка, сына-Магнита. Интересно, сколысие из них были тоже… нелюдями?

Везде ложь. Вербена — исключение.

Авис отстал на полдесятка шагов, оглядывался, будто в поисках чего-то. Общался с Декстрой, похоже, — Целест не слышал его телепатических фраз, но Декстра пробурчала: экономь ресурс, хватит болтать. Авис облизывал губы, изредка сплевывая темную слюну.

— Здесь.

Целест остановился возле черного хода. Калитка приоткрыта, приглашающе и наивно, а запах разросшегося, обезумевшего, как сам Виндикар, — только жизнью, не смертью — сада хоть ножом режь, ножом или когтями из костей.

— Ты уверен? — нахмурилась Глава воинов.

— Да.

Целест повторил ее прием — оборвал рубашку, скомкал. В последний момент заметил небольшой камень, завернул его в грязную и шершавую ткань. Калитка тихонько скрипела от слабого ветра, а изнутри протягивали широкопалые ладони листья лопуха и стрелки дикого гороха.

Камень с рубашкой приземлились в самую гущу сорняков.

— Вербена приглашает нас, — прокомментировал Целест, распахивая калитку до предела.

Калитка скрипнула, когда Целест толкнул ее, и протяжный тоскливый звук отозвался такой же муторной горечью. Он приходил тысячи раз, скрываясь от отца и гостей отца, прячась и от матери — «у меня от нее мурашки», признался как-то Рони, и смутился, но Целест только кивнул. А в конце — приз, Элоиза и Вербена. Названые сестры.

Элоизы больше нет.

Рони — тоже. Отсутствие зияло, как дыра в собственной щеке.

По дорожкам разрослась трава: осока колола полуголые ноги, откуда-то проклюнулся и ершистый репей, Целест машинально отметил пару венчиков-семян на штанах; тщетно пытались выжить астры. До входа — около трехсот шагов, а до любимой лестницы — и того меньше. Напрямик привычнее. Поймут ли Декстра и Авис?

…И где они?

Целест обернулся и понял: в саду он один.

«Уничтожила», — свело болью, страхом и стыдом, где-то под горлом, в солнечном сплетении. Потом моргнул левым глазом (правый подсох и видел плохо): Декстра и Авис остались возле калитки и о чем-то спорили. Безмолвный мистик размахивал руками и подпрыгивал на месте; комичное зрелище.

— Что случилось? — Целест вернулся к спутникам.

Декстра сначала отмахнулась, потом скривилась, оска-ля зубы. Того гляди — врежет, опрокинет Ависа в прах и пыль или в гущу сорняков на грани «дезинтеграции», и не посмотрит, что не Глава для мистика.

— Трус, — выплюнула она.

Лицо Ависа болезненно исказилось. Он по-рыбьи хлопал губами, жестикулировал и вертелся на месте.

— Что случилось? — повторил Целест, «открываясь» для Ависа.

«…Вербена приглашает только его! — ткнул Авис. — Не нас. Мы умрем. Может, я и трус — но мне немного осталось, хочу дожить… просто дожить!»

— Теперь слышал? — Декстра покачала головой. — Мы вообще-то помочь вызвались, или… сидел бы дома!

«Я — мистик-ясновидящий. Поверьте». — Авис вспомнил последний козырь.

Целест усмехнулся:

— Оставайся, если хочешь. Вербена и впрямь зовет меня, с самого начала хотел идти один. Но не выдумывай насчет «ясновидения»… ты говорил, что мы с Рони «будем вместе до конца». И где он!? — сорвался на крик и усилием воли закрыл рот.

Авис точно не виноват. Никто не виноват.

Целест развернулся, чтобы вновь идти — мимо скульптур и по разросшимся сорнякам. Конечная цель слишком близка, чтобы отступить.

— Трус, — повторила Декстра, оттолкнула мистика плечом и шагнула за Целестом. Дезинтегратор ее не тронул, зато в ногу впилась колючка. Декстра коротко выругалась и швырнула в заросли репья плазменный сгусток, который захлебнулся зеленой кровью, прежде чем выжечь все живое. Одинокий обугленный репей покачивался на слабом ветру.

Целест отвернулся.

— Вход там, — сказал он.

— Я знаю. Я была у Адриана Альены.

Официально, конечно. Про лестницу Декстра не знала, а Целест открыл рот, чтобы сказать… и промолчал. Хотелось оглянуться на Ависа: он один, он остался, а это всегда страшнее, намного хуже, чем идти вперед на гибель, но Декстра торопилась, нужно не отставать.

Незапертая дверь скрипела с тем же заунывным звуком, что и калитка. Давно не смазывали, отметил Целест, и дом — спокойный, прохладный, каменный и неизменный, сделался чужим. В доме Альена дверь главного входа не скрипела.

«Логово Амбивалента».

— Я первая. Держись вплотную, — шепнула Декстра, прежде чем окончательно выбить тяжелую резную доску.

Дверь с грохотом обрушилась на ступеньки, взметнув брызги мелких щепок, мраморного крошева и пыли. Декстра поморщилась: шумно, но от кого скрываться? Амбивалент знает, что они здесь. Она перепрыгнула через обломки, Целест заметил тлеющие оранжевые сполохи на кутикулах. Готовность к атаке, сигнал, бой.

Сам Целест просто перешагнул порог.

Сквозь высокие стрельчатые окна пробивался тусклый свет — откуда-то сверху, из комнаты Элоизы и Вербены, или отдаленное марево пылающих границ Виндикара. Навытяжку выстроились колонны, прохладные и равнодушные — братья-близнецы слепоглазых русалок и фавнов из заросшего сада; аккуратная резьба и редкие сколы — может быть, дом атаковали… но Вербена расставила все по своим местам.

Удушливо, сладко пахло цветами. Декстра чиркнула пальцами, словно зажигалкой, освещая путь. К запаху цветов присоединилась паленая горечь, но пока пироки-нет удерживала огонь на ногтях и в воздушной прослойке; запах напоминал о крылатом фениксе-Тао, фениксе, который не возродится, но все-таки сжег себя… «потому что больше некому».

Повсюду царили цветы.

Казалось, Вербена проводила дни и ночи не покладая рук — собирала дары одичалого, буйного и легко ускользнувшего от хозяйской руки садовника сада. Яблочный и абрикосовый цвет, бледно-желтый когда-то, теперь потемнел в бурую мякоть. Ранняя гниль, подумалось Целе-сту, первые трупные пятна и срезанные цветы — похожее зрелище. Всякая плоть разлагается одинаково.

Другие — свежее, астры и плющ, бутоны ранних хризантем (из оранжереи, не иначе), почему-то стрелки подорожника и даже ехидно скалился колючками давешний репей.

«Вербена не любит камня. Может быть, все эти годы она мечтала превратить дом в сад». — Целест покачал головой, почему-то вспоминая очередные книги — легенды о феях, жестоких лесных созданиях.

Они тоже любили танцевать.

От ковров не осталось и ворсинки, дорогая мебель — золоченая, стеклянная или черного дерева превратилась, должно быть, в прах. Зато властвовали цветы. Умирающие, конечно.

— Она наверху. — Целест поднял взгляд на лестницу, увитую побегами дикого винограда, и почувствовал, что изуродованное лицо устало от мимики и слов. Боль тикала под остатками кожи и нервов медным маятником.

«Скорее бы… финал». — Целест завидовал горьковато пахнущим цветам.

Фигуру где-то между первым пролетом и шестой ступенькой снизу заметила Декстра. Огонь на ногтях всколыхнуло в золотисто-оранжевый, и прежде чем Целест опознал — не Вербена, нет, — огненный шар врезался в камень, заискрился и осыпался мириадами капель. Первый удар цветы приняли на себя.

Фигура спускалась на негнущихся ногах. Со стороны казалось, будто человеку перебили все суставы, а потом наспех склеили костяное крошево. И заставили идти.

— Твою мать, — выругалась Декстра; мгновение спустя Целест понял, почему.

К ним приближался еще один уцелевший Гомеопат. Ступени и прослойка из лепестков и листьев смягчают неловкие шаркающие шаги. Шорох напоминает ерзанье крыс в норах.

Раз-два-три. Вытянутые руки и вместо выколотых глаз — полугнилые яблоки. По впалым щекам течет коричневый железисто-кислый сок, похожий на кровь. Или кровь похожа на порченые яблоки.

Тихо тренькает пенсне. Золоченое.

— Твою мать, — повторила Декстра, а Целест тупо пялился на яблокоглазого — в очках, стекло и вывернутые на манер игл дужки удерживали яблоки, как бутерброды-канапе — маслину на хлебе с сыром.

Откуда. Почему.

Глава теоретиков, Гораций.

…Шуточки Амбивалента. Сродни песням под рокот обваливающейся Цитадели и улыбкам отрубленных голов.

Вместо длиннополого и тяжеловесного облачения Гомеопата, Гораций был одет в какие-то лохмотья, вроде рваных и посерелых от застарелой грязи панталонов. Несколько лохмотьев, давно забывших о целостности, прикрывали торс. Теоретик покачивался на тонких, покрытых колючими черными волосами ногах. Каждый шаг давался с трудом, но последние несколько ступенек он преодолел куда быстрее, чем ожидаешь от человека… существа с гнилой падалицей вместо глаз и выломанной оправой пенсне где-то за веками, под костями лба.

Из-под босых ступней с отросшими желто-черными ногтями вспархивали разноцветными стайками лепестки.

— Одержимый, — полувопросительно сказал Целест. Декстра, чьи пальцы обвивало огненным маревом, только кивнула.

— Она держала его… столько месяцев, — проговорила она. На секунду готовность к бою — низкий старт, обратный отсчет, — сменилась отвращением. То ли к Горацию, которого Декстра и «при жизни»-то не слишком любила, то ли к Амбиваленту с ее извращенной изобретательностью. Продержать одержимого много недель — заставлять питаться, испражняться, сдерживать агрессию. Одержимые не способны даже на телесные отправления, болезнь полностью уничтожает мозг.

Вербена держала его, как домашнее животное. Или как пчелиная матка — любимого трутня, которого жаль бросать на съедение червям.

Все ради вас. Сю-юрприз.

Гораций соскользнул с последней ступени прямо в огненные объятия Декстры. Он всхлипнул тонкими губами, точно надеясь поцеловать недосягаемую, как древнегреческая Артемида-охотница, Главу Воинов. Последний поцелуй. Последний поцелуй в мире живых, ты ведь не откажешь старому приятелю…

Сгусток плазмы ворвался под ребра, откидывая Горация к массивным перилам. Вместо живота теплилась обугленная дыра. Густо потянуло паленой требухой, запах смешался с цветочным в самый омерзительный из коктейлей.

Гораций смотрел в потолок. По щекам стекали темные яблочные слезы.

— …Призвала? — Целест шагнул в сторону теоретика, но Декстра перегородила дорогу жестом: стой.

— Тсс.

Логично. Вряд ли Амбивалент оставила на «сладкое» слабейшего из рабов.

Гораций дергался. Плазма разъела нутро, и розово поблескивал позвоночник, остатки мышц напряглись и распухли, когда бывший Глава вновь поднялся… из мертвых, так и хотелось подобрать определение.

Яблоки не выражали ничего. Остальное лицо — тоже.

Казалось, Гораций передумал, испугался, одним словом — решил не драться. Повернется, прижмется скулящей шавкой и уползет к амбивалентовой юбке.

Обе руки Декстры пылали. Целест уже знал, что сильнейшая из воинов все-таки не всесильна — никакого ресурса не хватит, огонь — полбеды, труднее — прослойка из воздуха, охлаждение собственной кожи. От жара тяжело дышать. Целест захлебывался чужим огнем, понимая: Декстра не выдержит долго, а Гораций… черт, эта тварь не намерена так легко сдохнуть.

Тянет время. Отсчет не в пользу Магнитов. Горацию выжженные кишки не помеха.

Он покачивался, елозил языком по губам, здорово напоминая Целесту выступление на «суде» — интересно, обвинял просто так или тоже сговорился? С кем? С истинными Главами — Декстрой и Винсентом? С Кассиусом?

Скорее всего. Такие, как Гораций, выполняли приказы, а Гомеопаты — ученые и теоретики всегда были бесплатным приложением к Магнитам. Посмотрите, в Ордене не только выродки, любой человек может стать Гомеопатом… если захочет.

Целест так и не узнает, кто кем управлял. Неважно сейчас — яблоки и паленый мезентерий не больно-то склонны к исповедям.

Воздух вокруг Декстры плыл, корежился, искажался. Она сожжет себя, прежде чем…

Целест не додумал.

Гораций хлюпнул кровоточащим ртом, прежде чем броситься в атаку.

Классически. Целест оценил, и Декстра наверняка тоже — все видели щупальца, десятки и сотни осьмино-жьих щупалец, учебное видео Магнитов и напоминание всем остальным — ненавидьте выродков сколько угодно, только не забудьте: одержимые хуже. Лучше воины и мистики, чем физики и психи.

— …мать, — от плеч, ладоней, лица, даже голеней и грудей Декстры сорвалось пламя. Но щупалец было больше, одинаковых, плотных, черно-лаковых, похожих на лакричные полоски — одну из детских радостей. «Рони обожал лакричные полоски», — вклинилась неуместная мысль.

Целест пытался резать щупальца. Лезвия слушались плохо, и вообще ресурс — как в старом мобиле, и полбака не наскребешь. Тонкие и уязвимые, щупальца тянулись из развороченного живота Горация, из полосок яблочного сока на щеках, из-под ногтей и раззявленного рта. Изо рта — больше всего, будто рвало связкой гигантских червей.

Декстра превратилась в живой факел.

Почти как Тао. Наверное. Ночь фениксов и пчел.

Декстра хватала щупальца горстью, заставляла их гореть бенгальскими огоньками — рассыпая искры и разбрызгивая темно-лиловую начинку. Но на смену одной связки являлось десять, откуда столько плоти — откуда столько силы в умирающем одержимом.

— Это… несправедливо. — Целест ринулся к Горацию. Лезвия перед собой — воткнуть в глотку, выстрелить, на манер дикобраза. Воин или нет? Где-то за тысячу звездных лет от него Декстра прорывалась к Горацию, а ее опутывали бесчисленные нити.

Не просто опутывали. Гибли в огне, но раздирали кожу, мягкие и податливые, щупальца — острее игл. Дек-стру усеяло мириадами мелких кровоточащих ранок. Щупальца норовили нырнуть внутрь, пролезть червем в плоть и разорвать изнутри, но пока каждое гибло на подходе.

Осыпалось пеплом. Цветы, пепел и кровь.

Целест резанул по основанию связки во рту Горация.

— Иии! — торжествующе вопил он, раззявив собственный рот. Скелетно ухмылялся правой половиной лица.

Удар. Еще. Гораций мягкий, как тряпичная кукла. Еще выпад и можно будет… призвать… или пусть Декстра? Он — ее добыча, ее и огня. По праву.

Целест успел только выдохнуть и коротко, мышино пискнуть, когда в правый глаз — голый беззащитный глаз, — впилось отрубленное щупальце. Гораций повернул к нему равнодушное лицо. Выплюнул новую мотню — втрое толще прежней.

— Целест! — заорала Декстра.

Он плохо слышал.

Он корчился на полу, зажимая второй раз израненное лицо. Лопнувшая склера стекала по пальцам, а к пальцам липли проклятые лепестки. Целест задыхался от медноватого аромата (мой глаз! мой глаз!), от боли и плясок огня.

«Дерись. Встань и дерись, забудь про глаз — он все равно бы отмер рано или поздно. Да и вообще, ты ведь пришел на последнюю битву? Так дерись».

Целест поднялся на локтях. А Гораций давно забыл о том, кого когда-то обрек на Печать — вряд ли он помнил что-то. Зато полностью… принадлежал Декстре.

Принадлежал. Хорошее определение.

Гораций все-таки добился своего: они с Декстрой слились, сплелись в единое целое, щупальцами и плавленой кожей, палеными волосами и липкой закипающей кровью. Декстра сгорала вместе с одержимым.

«Опять… жертвоприношение?» — сквозь боль и какую-то отстраненную муторь подумал Целест. Щупальца прошили тело Декстры насквозь, коренастая женщина покачивалась на манер истрепанного бумажного змея — вместо одной бечевки — тысяча, острых и колючих. Губы и нос сгорели полностью: Декстра пыталась защитить уязвимые отверстия. Из глазниц Горация вывалились яблоки, и теперь оправа пенсне торчала на манер золотистых клыков. Жестоко. К себе и другим, невольно проступила из памяти фраза.

Все воины. Все Магниты — одно.

Жестоки к себе и другим. Это тоже принцип подобия.

Главы Гомеопатов продолжали бой. Единственным глазом Целест мог различить полыхающие фигуры, стрекала щупалец — они разносились в воздухе с визгом, громили лестницу и отбивали куски перил. Огонь лизал мертвые цветы, но пока дом держался. Мрамор не горюч.

Внезапно Гораций отшвырнул Декстру. Та плюхнулась с сочным шмяком, совсем не похожая на себя — безжалостную убийцу, палача, учителя. Сто двадцать фунтов обгорелого мяса.

Гораций выглядел не лучше, но его удерживала чужая воля. Он надвигался на Целеста так же мерно и неизбежно, как спускался по лестнице. Нижняя челюсть дотлела и развалилась, теперь щупальца стреляли из мякоти нёба и дырявили трахею.

«Он убьет меня, — подумал Целест. — Обидно».

Осудил. Проклял. Печать — его вина тоже.

Не смей. Вербена… ждет меня, хотел пробормотать Целест, но смолчал. В последнюю секунду лучше молчать.

Гораций завис над ним. Целест заставил себя развернуться зрячим глазом: смерти в лицо смотрят, а не прикрываются полуслепотой.

На щупальцах блестели заостренные жала и что-то вязко-серое — должно быть, яд. Полуотрубленная голова часто покачивалась. Отвалилась сгоревшая рука, слазила шмотьями кожа, но щупальца…

Свистнули.

Целест постыдно зажмурился. Но боли не было, смерти — тоже, он дышал и обонял зловоние. Еще не поздно — обрадовался, достойная смерть, умри как Магнит и воин. А когда разлепил веко, то…

Не увидел.

Горация. И огня. И Горация. И щупалец, и огня, и Го…

— Декстра?

«Нет. Я», — хрипловатый голос звучал отчетливо, однако все-таки внутри. Авис стоял возле разбитой двери — вернее, сползал вдоль косяка на корточки. Голова Декстры почти касалась его ступней, но Глава воинов не шевелилась.

«Где он?»

«Одержимый? Перед тобой». — И Авис указал На…

— Вот черт.

Гораций распластался рядом с Целестом. Однорукий, без нижней челюсти, с дырой в животе. Только без щупалец; измочаленный труп казался жертвой безумного маньяка… и ни единого яблока.

Ни единой чертовой падалицы.

Целест засмеялся бы, да во рту ссохлось, и боль по-прежнему вытанцовывала под черепом, а еще не осмеливался вновь посмотреть на Декстру.

«Псих?»

«Он самый. А вы его — огнем… хорошо, призвать не пытались».

В костистой ладони Гораций сжимал дужку от очков. Вот что иллюзия замаскировала под щупальца. «Меня наполовину ослепили… и чуть не убили обломком пенсне. Дерьмо». — Целест с трудом поднялся на ноги, пихнул блестящую скобу носком ботинка.

«Тсс. Я призвал его полностью. Он мертв». — Авис ухмыльнулся.

«Ты вернулся».

«Ну да. Трус или нет, но воинам без мистиков нельзя. — Авис приблизился, аккуратно обойдя неподвижную Декстру, и пнул труп Горация. — Доказательство…»

Целест часто дышал. Руки тряслись, и где-то под коленями дергало — сухожилия превратились в размоченные сухари, ломило череп — вторая Печать, незаслуженная. Сукровица медленно сочилась. Больно.

Почему. За что. Шуточки Амбивалента.

«Ты уже возненавидел ее? Теперь уж точно — возненавидел?!» — и вновь Целест не знал, своя или чужая мысль. Не хотел знать. Ему хватало растерзанного Горация, скорчившейся в углу Декстры (нужно подойти и проверить, может, еще жива), пепла и чада.

— Спасибо, — пробормотал он, прикоснувшись к ладони Ависа: сил пожать не было.

Дрожь мешала идти. Целеста давным-давно не мутило от смрада — горелой кожи и крови, гнили или экскрементов из рваных кишков. Но то — другие, чужие; одержимые или даже свои. Не… не Глава воинов.

Декстра казалась вечной. Артемида-Охотница, бессмертная и неумолимая. Она убивает, но не может умереть.

«Тсс», — снова шепнул Авис. Он тихо дышал рядом. Дыхание пахло теплой медью. Когда Целест склонился над (телом? просто — телом?) Декстрой, Авис выдохнул особенно шумно.

Но он верил. Ему легче поверить: его Глава мертв давным-давно.

«И его убила моя сестра», — додумал Целест, разглядывая Декстру. «Останки Декстры», — уточнил невольно.

Декстра сжалась в позе зародыша. Вместо лица — черно-багровая маска, похожая на губку; до сих пор тлела и медленно сочилась на мраморный пол, на лепестки астр, цитронового и яблоневого цвета. «Глава воинов способна выжечь Виндикар до последнего курятника на окраине», — зазвучали чьи-то слова, гулко разносились по опустелой глазнице; Целест мотнул головой.

Не верю. Вот это — сильнейший Магнит-воин?

«Она маленькая», — подумал Целест. Декстра чуть выше Вербены. А теперь, когда накачанные мышцы оплавились до костей, и не осталось ничего.

— Она ведь могла уничтожить… все. И дом. И Амбивалента, наверное, — выговорил Целест, сглотнув два или три раза. — Авис. Она могла. Ее ресурса бы хватило…

«Не хотела убивать тебя, быть может», — пожал плечами Авис.

Целеста передернуло.

— Как мило.

Губчатая полужижа капала — тик-так, отмеряя время пост-мортем. Противоестественно тянуло позвать Декстру: госпожа, пойдемте дальше. Мертвая, она была чужой — не собой. Не больше, чем прелестная богиня-танцовщица — чудовище, верно?

Витраж в пролете между первым и вторым этажом налился разноцветными огнями. Ночь сползала за горизонт, а первые лучи солнца пробивались через серые клубы дыма — настойчиво, как сорняки; вечная жизнь и вечный рассвет. Виндикар или пустыня — солнцу все равно.

Авис развернулся к солнцу всем телом, протягивая руки, подставляя черные от крови губы, длинный нос и слипшиеся ресницы.

— Вперед, — сказал Целест. — Вербена наверху, я знаю.

Тот не шелохнулся. Разлепил губы, словно пытаясь заговорить вновь, рваными связками.

«Вербена ждет тебя».

Целест едва не закричал. Потянул за запястье. Костлявая рука противно щелкнула, словно раздавленный орех; мистик сполз на пол. Очень медленно и неловко, подобно неудачливому танцору, подвернувшему ногу на выступлении.

— Авис…

Авис улыбался уголком рта. Рука под пальцами Целеста была еще теплая. Но расширенные провалы зрачков уже не реагировали на свет.

39

— Эй…

Авис развалился, закрывая собой клочья лепестков и листьев. В позе морской звезды, и в открытый рот затекало пока бледно-серебристое солнце. Целест поймал себя на том, что удерживает мистика за руку.

— Эй. Ты… чего?

Отчего умер? Вынырнул чертиком из табакерки, а потом распластался — третьим лишним, очередным мертвецом. В окружении троих тел Целест ощутил себя одиноким, как брошенный посреди темной улицы ребенок.

Почему Авис умер!? Это несправедливо. Он ведь призвал Горация; и они собирались подняться к Вербене.

«Вербена зовет тебя», — потрескавшиеся и черные от засохшей крови губы Ависа молчали именно об этом. Целест с усилием разжал хватку. Если тянуть за собой, может быть, чертов Ворона передумает и оживет, отряхнув смоляные перья — рваную мантию Магнита?

Распахнутые глаза заволакивало дымкой. Светлело быстро, резкими скачками; окружающий мир распухал от красок и деталей. Залитые кровью мраморные плиты, видно каждую золотистую прожилку и тончайший песчано-родонитовый блеск под осклизлыми лужами; хлопья жирной гари, мазутная пленка горелой кожи. Гораций и Декстра — похожи, черно-красные игубкообразные. Авис — другой. Он, черт возьми, почти здоров, если не считать крови на губах и глаз, похожих на покрытые пленкой пыли агаты.

Собственный выколотый глаз дергало и дергало болью, плюс каким-то тоскливым зудом, тянуло выдернуть злополучную дужку из рук Горация и доковырять склеру.

— Авис, черт. Почему.

Риторический вопрос. Целест знал, на самом-то деле. Мистики плодили безмозглых «овощей»-отключенных отнюдь не из садизма. Мозгожоры или нет, они ограничены в своей силе.

«Мозги — это жутко сложно», — когда-то хмыкал Целест на сбивчивые объяснения Рони, который в свою очередь понял едва ли половину из немногословной «лекции» Винсента. Воинам проще. Довести до болевого шока, у одержимых все инстинкты на нуле, но нервная система работает; потом… призыв. Призыв похож на заглатывание.

Но мистики не «доедают» до конца, чтобы не умереть самим.

«Мозги закоротить может» — еще одна фраза Рони. Целест даже оглянулся, тихонько шипя от боли, вращая уцелевшим глазом.

— Закоротить. Точно.

Авис подтверждал. Пыль на зрачках туманилась в бельмовую синеву. Убил ли он себя случайно в панике или совершил самоубийство — лучше смерть, чем отправиться живьем к Амбиваленту?

Этого Целест не узнает никогда.

Целест сидел на ступеньке, сгорбившись, словно нищий на паперти; вокруг него танцевали пылинки и крупицы гари, вызолоченные рассветом до янтарного оттенка. Повсюду валялись осколки массивных напольных ваз, одна из колонн крошилась выбитым зубом. Кровавые лужи, гарь и обломки — вместо вычурной тонконогой мебели, стеклянных и каменных фигур — мальчик с рыбьим хвостом печалится оттого, что отколотили обе руки; раздавленные цветы и закопченные стены. На массивной картине над выбитой дверью когда-то шумело море, но теперь расплывалось багровое пятно.

— Закоротить, — повторил Целест, борясь с болезненным оцепенением. Пульсировало горячечно и гулко — в глазнице, висках, кончиках пальцев. Он боялся заснуть.

Нет. Не спать — уже утро, кошмары закончились. Осталась грязь, и…

«Вербена ждет тебя».

— Подождет, — буркнул под нос. От контраста золотистого утра, похожего на прозрачный и напоенный соком яблочный бок, и останков на полу выворачивало. По счастью, желудок пуст.

Зато растекалась гематомой усталость.

«Я видел пять смертей, мне выкололи глаз… я устал. Вербена? Теперь никуда не денется».

Подождет. Немного. Целест должен… позаботиться о мертвых, пока еще есть кому.

Первым делом, впрочем, он занялся собой. Поковылял, отмеряя каждый шаг, к комнатам слуг, — может, там остались какие-то лекарства. Пустынный дом отзывался эхом и потаенными шорохами. Целесту чудилось, будто Вербена наблюдает за ним, только не Вербена больше — сытая от крови и смерти тварь.

Да, теперь он ненавидел ее.

Будь ты проклят, Амбивалент.

Целест толкнул одну из пустых комнат прислуги. Невысокий потолок, простенькая деревянная кровать с рваным матрацем, тумбочка и крохотное зеркальце на стене — по стеклу змеилась трещина. На тумбочке съежился свечной огарок. В углу кровати скомканы несколько тряпок, платьев, должно быть. Обитель посудомойки, наверное… интересно, мертва бывшая владелица или сбежала? Кто-то же сбежал, Кассиус например. И Аида.

Когда Целест наклонился, глаз продолжил вытекать — теплой жижей, похожей на яичный белок. Новая волна боли заставила пошатнуться и вцепиться в грубо отесанный край. Однако усилия вознаградились: Целест нашел перекись водорода. Которую и залил, чертыхаясь и разбрызгивая слюну дырявой щекой, в отверстие глазницы.

Очередная адская боль. Никак не привыкнет — давно пора, а он все извивается, словно уж на сковородке.

Даже смешно. Правда, Вербена?

Ты еще ждешь меня? Остальные умерли, по одному, как полагается во всяких историях. Авис, мистик-ясновидящий, — добровольно. Смерть, знаешь ли, далеко не худшее, если сравнивать с тобою. Смерть не такая фантазерка. Она не богиня… в отличие от тебя.

Ненавижу, сказал Целест. Или вопил, захлебываясь новым приливом агонии. Темнота сгустилась быстро, он только успел подумать — нет, несправедливо. Ночь ведь… закончилась.

А потом очнулся и подпрыгнул на жесткой, пропахшей несвежим потом, грязными волосами и чем-то вроде помойных ведер кровати. Багрянец тек по потолку, рукам и ногам, словно выкупали в клюквенном морсе. Или в чем-то еще, тоже красного цвета.

«Где я?»

Хижина Пестрого Квартала? Цитадель? И… где Рони?

Целест вспомнил через секунду. Застонал. Затем, осознал, что боли почти нет. Слеп на один глаз, но и только — воистину Целест Полудикий; а в целом — отдохнул даже. Шея и ключицы слиплись от слюны, хотелось пить.

«Вербена ждет меня», — подумал он, едва сдерживая смешок. Вербене пришлось, похоже, прождать полдня, пока он спал. До заката… это плохо, наверное. Ночь — время зла. Время Амбивалента.

Ну и черт с ним.

Ждала и еще подождет.

«Мертвые. Я обещал». — И Целест приступил к делу, озаряемый закатом, быстро темнеющим из багрянца в черный провал.

Декстра. Авис. Гораций.

От Декстры — мало что осталось, а над изуродованным трупом уже роились мухи. Горацию и того меньше повезло, в развороченном рту за жаркий денек успели завестись какие-то мелкие жучки, похожие на древоточцев. Один пробирался по золотистой дужке. Целест прогнал его.

Выволочь обоих в сад оказалось нетрудно. Попутно Целест напился воды из фонтана; русалка насмехалась над ним, удерживая в тонких пальцах раковину с жемчужиной. Целест показал каменной дуре средний палец.

Длинноногий Авис оказался тяжелее. Весь путь до сада ноги его часто подрагивали, будто мистик пытался бежать.

Целест сложил трупы под яблоней и цитроном, предварительно расчистив место от листьев и грязи.

Двое мужчин и одна женщина. Тела мало напоминали людей, но это не имело значения. Целест прикусил палец, вспоминая ту самую древнюю молитву, возносимую Богу-Магниту.

Она казалась уместной.

— Requiem aetemam dona eis, Domine:

et lux perpetua luceat eis.

In memoria aetema erit iustus,

ab auditione mala non timebit.

На последнем слоге он поджег мертвецов. Это был спокойный огонь, ничего общего с плазменными сгустками Декстры или полетом феникса-Тао; сродни погребальному покрывалу ярко-рыжего цвета, почти как волосы самозваного коронера. Целест наблюдал за костром, наблюдал, как гаснет за горизонтом солнце, и думал: хочется курить, постыдно проспал целый день, наверняка ведь последний свой день.

Постепенно пламя съеживалось до углей и фиолетовобелесой дымки, вливающейся в густеющее небо.

Впереди ночь. Ночь длинна. Вербена ждет его.

И ему пора.

Притихший дом казался усталым. Потемнелый мрамор — серым, грифельно-серым, как стены Цитадели; резиденция ссутулилась и сжалась, стыдясь луж засохшей крови, ошметков мяса и вороха цветов, стыдливо прикрывающих остатки битвы. Только теперь Целест заметил, что среди мертвых подсохших лепестков появились новые. Они напоминали парчу на язвах прокаженного.

«Вербена спускалась в сад, пока я спал?» — Целест нагнулся, чтобы зачерпнуть бархатистое многоцветие — белые и желтые астры, синий цикорий, поздние ромашки.

Интересно, заходила ли к нему? Стояла ли на пороге, молча разглядывая изуродованное лицо?

Целеста передернуло.

«Ненавидь ее. Враг. Ты поклялся уничтожить».

Он поднялся по лестнице, миновал коридор, тоже заполненный ароматами нектара и гнили, и открыл дверь сестриной комнаты.

Скрипнуло тихо, будто мяукнул неподалеку котенок. Сдвоенная комната — Элоиза и Вербена, спальни отдельные, общий «мини-холл». Карамельная горячая полутьма, извивалось свечное пламя. Серые кресла стояли в точности как в тот день, когда в одном скрючился связанный Адриан Альена. Целест не удивился — ко всему можно привыкнуть, даже к шуточкам Амбивалента.

— Привет, — сказал он, по-прежнему изучая кресло — одно и второе напротив, стеклянный стол, на нем — раскрошенный немного хлеб, яблоки, пара цитронов и ранних персиков. Начатая бутыль вина и два бокала, а по краям — четыре оплавленных свечи, которые и плясали рыжими тенями по стенам и потолку.

«Будто на свидании», — после этого Целест и поднял голову.

Вербена стояла возле окна, облокотилась на подоконник, для чего ей пришлось приподняться на цыпочки.

Амбивалент, всеобщий враг, чудовище из преисподней — подойти и ударить лезвиями, разбрызгивая черную, наверняка ядовитую, кровь.

Вербена смотрела на него. Целест — на Вербену.

«Сколько месяцев прошло…» — изменилась, нет? Выхватывал каждую деталь — заострившиеся черты лица, Вербена состарилась лет на десять; в черных волосах — седина, точно лучи звезды-заколки.

Заколки. Она не снимала ее.

Ресницы чуть слиплись, будто от долгих рыданий, губы и покрасневший нос тоже выдавали недавний плач. Целест представил, как Вербена оплакивала убитых ею — десять слез на каждого, целое море в сумме.

Вздрогнул.

Вербена оторвалась от подоконника. Она была одета в голубой тренировочный костюм — короткие шорты, футболка, открывающая смуглый живот и полгруди. Она горячая, наверное, а кожа такая гладкая, только чуть-чуть с персиковым пушком. Целест облизал губы.

Амбивалент. Враг. Ненавидеть.

Конечно.

— Привет, — повторил он, и из костяшек пальцев щелкнуло лезвиями. «Амбивалент. Враг. Уничтожить». Он представил, как бьет — в ямочку между ключиц, смуглая кожа мягка, как шоколадное масло; Целест умел убивать быстро.

Сглотнул.

Вербена приблизилась на расстояние вытянутой руки. В неярком свете глаза ее потемнели, точно луну заволокло прозрачными, как кофе с молоком, тучами. Она коротко выдохнула:

— Целест… — протянула руку и коснулась — шеи, мокрой от постоянно текущей слюны, подбородка и израненного лица.

Горячечные пальцы. Пахнут цветочно — всеми цветами, что встречали в холле, на лестнице, гнили вместе с трупами.

— Что? Урод. Извини, какой уж…

— Целест, — повторила она, бережно осязая каждый выступ коллоидного шрама, поблескивающие зубы, кость возле опустелой глазницы. Она рванулась и обняла его, тесно, тепло и одуряюще-нежно; захлебываясь рыданиями и сбивчивым шепотом:

— Целест. Прости меня. Пожалуйста, прости меня.

Он не двигался.

Амбивалент. Убийца. Древние книги — вспомни их, Голод, Чума, Война и Смерть — целых четверо. Их успешно заменил один. Девочка с лунным взглядом, которая так скучала по нему.

Целест погладил смоляные волосы, задев обкусанным указательным пальцем заколку. Удобный момент — бей, но лезвия торчали так же бессмысленно, как заголенные кости правой половины лица. Вербена плакала, а он пытался утешить.

У нее остро выпирают лопатки, а сердце стучит часточасто.

— Не плачь. Ладно? Ну не плачь.

Отстранилась так же резко, как забирала в объятия.

— Целест. Я звала тебя. Я ждала тебя.

«Знаю», — кивнул он, вспоминая котлован гниющих мертвецов — бескрайнее море червивой плоти; Элоизу с закрытыми глазами (и тоже этот чертов цветочный запах!), мать-плакальщицу, огонь и границу, бледного призрака-Рони, рассеявшегося в темноте, и Горация с щупальцами. Декстру, ставшую красно-черной губкой, и плесневую пленку на зрачках Ависа — тоже.

Амбивалент. Враг. Клятва.

Уничтожить.

Тонко рвалась кожа на костяшках, но Целесту хотелось скорее спрятать руку — прости, не про тебя. А может, проткнуть висок, солнечное сплетение, уютную ямочку под подбородком — после того, как Вербена была сверху, Целест прикасался губами к такому невинному и интимному месту.

Вербена дотронулась до лезвий, промолчала и, аккуратно миновав коричневатые от капель яда шипы, сжала ладонь. Потянула и толкнула в кресло, на ногах удержаться не удалось. Целест плюхнулся в уютную плюшевую сердцевину. «Здесь умер мой отец», — подумал он, но следов крови не осталось.

Только уют и персики.

— Вербена, я…

«Пришел убить тебя? Отомстить? Поклялся ликвидировать Амбивалента? Просто хочу спросить, какого дьявола ты взбесилась и прихлопнула Мир Восстановленный, как назойливого комара?»

Вербена устроилась на подлокотнике — много ли места надо хрупкой девочке-подростку, даже если она всадник Апокалипсиса? — ерошила взлохмаченные и не слишком чистые волосы Целеста, закрывала единственный глаз, будто играя в жмурки, и улыбалась, когда он щекотал мякоть ладони ресницами.

Она поцеловала его.

— Позже. Ты ничего не ел больше суток, верно?

Целест пожал плечами. Как будто это имело значение.

Я ведь уже мертв, потому что Амбивалент не пощадит никого…

Вербена протянула кусок хлеба, слегка тронутого чер-ствинкой и золотистый, как маленькое солнце, персик. Бокал вина она держала двумя пальцами — средним и указательным. «Осторожно. Прольешь», — едва не предупредил Целест.

«…какого черта я делаю».

— Просто сидишь здесь. Со мной, — ответила Вербена.

«Ах да. Телепатия прилагается», — он кивнул, и зажмурился, когда Вербена прильнула, по-кошачьи потерлась о грудь и уткнулась носом в затылок. Нужно действовать, но Целест ничего не мог придумать, поэтому грыз персик, хрупал жестковатым хлебом, только теперь ощущая голод — и правда, больше суток не ел; Вербена протянула бокал с вином, не отдавая. Пей из моих рук.

Почему бы и нет?

Светлые глаза дрожали то ли от каких-то оставшихся, невыплаканных слез, то ли оттого, что расплывались жирными белыми сгустками свечные огарки. Скоро догорят, и комната погрузится в темноту. Электричества в Виндикаре давно нет. Виндикар — мертвый город, разрушенный Амбивалентом.

А вино сладковато-терпко на вкус.

Ударило в голову с полглотка — много ли надо полу-больному измученному Магниту? Целест сжал запястья Вербены.

— Почему, черт возьми? Ты же…

«Прелестная танцовщица, богиня Виндикара… боги порой жестоки, но чем провинился Виндикар?»

Вербена болтала длинными ногами. Она босая, у нее миниатюрные ступни — ребенка, не взрослой женщины. Седина возле заколки чужеродна, словно накрасилась маминой краской, нацепила «взрослое» платье и украшение. Встряхнуть бы ее, да…

«Я хотел уйти. С тобой, и еще Рони захватить, но вообще-то — с тобой. Зачем тебе этот Виндикар, зачем мир-то уничтожать?»

— Времени мало. — Вербена вздохнула. Целест дожевал и хлеб, и персик; она сползла с подлокотника к нему на колени. Теребила мочку уха и щекотала растрепанными волосами. Заколка поблескивала — однотонно с глазами, словно каменный цветок тоже хотел плакать, вместе с хозяйкой.

— Я расскажу все. Ты ведь пришел за этим? — Она вновь дотронулась до лезвий. — Я расскажу, Целест. Хотя сама всего не знаю…

По потолку бегали тени. Теплое дыхание пахло виноградом и персиком. К черту рассказы — бросим все и все-таки уйдем, лично мне плевать, что ты Амбивалент, да хоть сама смерть с косой.

Лезвия по-прежнему торчали. Целест вогнал их в кресло.

— Да. Я Амбивалент.

Будто выплюнула, да не слюну, а что-то горькое или гадкое, вроде мокрицы. Вербена шмыгнула носом, прежде чем продолжить:

— Они меня так называют. И назвали давным-давно, еще до моего рождения… это все ученые, дешифраторам мозги запудрили, а те уже вам. Ученые и хранители Архива.

— Главного Архива? — уточнил Целест.

— Ну да. Иерусалимский Архив, — заученно проговорила Вербена, и предупреждая лишний вопрос: — Это место моего рождения. Мои первые слова.

— Ты никогда не рассказывала, где родилась, — прозвучало упреком.

— Я не помнила. Правда. Не торопись, Целест, у нас мало времени, но рассказать я должна все по-порядку.

Мало времени. Боковым зрением отмечал, как тлеют и корчатся в агонии фитили, мокрый воск пачкает стеклянный стол, застывает непрозрачной лужицей. Мало времени… почему?

Рано.

Время можно использовать по-разному. Темнорозовые губы и прерывистое дыхание. К черту древние истории, мне хватило вымороженного подвала и железного получеловека, который потребовал платой смерть. У меня вырезали лицо, но не тело, едва не прошептал Целест, однако Вербена продолжила, и он проглотил наваждение.

— Вы, Орден Гомеопатов и Магниты, считались единственным средством против эпидемии. Уничтожать одержимых, исцелять подобное подобным… только это не лечение, Целест. Это просто убийство.

«Ты говоришь об убийствах?» — но не спорил, пожал плечами и кивнул.

— А еще задумайся, почему знания Архива — запретны, почему контрабандисты выцепляли книги и диски по одному, почему Архив спрятан под землей? Что можно прятать? Рецепты изготовления оружия? Наркотиков? Разве Мир Восстановленный не… восстановил все это? Что на самом деле они прятали столько лет?

В таких случаях полагалось знать ответ. Целест догадывался, хотя и не складывалось немного.

— Тебя… но тебе восемнадцать. Или ты впрямь вечно юная богиня? — Он засмеялся, раззявив обезображенную челюсть; в зеркале бара мелькнуло отражение — вроде пиратского символа, «Веселого Роджера». Целест решил смотреть на Вербену. Более приятное зрелище.

Она рассмеялась тоже.

— Лекарство от эпидемии. Его изобрели давным-давно. Гораздо раньше, чем появились Магниты.

Пустую глазницу тихонько дергало. Боль расплывалась куда-то вглубь, гематомным пятном. Целест потер лоб, а затем теснее прижал Вербену. Ее тепло успокаивало.

— Не понимаю. Извини.

— Не понимаешь — чего? Почему не воспользовались лекарством? А разве толстяк и бой-баба, — Вербена фыркнула, — недостаточно объяснили? Власть Магнитов, людей со сверхспособностями, — страшно. Но Магнитов-то мало, всего тысяч десять на Виндикар, все города и Пределы…

Она запнулась.

«Было», — уточнил Целест. До того, как ты поубивала большинство.

— …а представь, если бы каждый стал… таким. Амбивалент — панацея. Подобное подобным, по вашему принципу, только не уничтожение. — Она вырвалась из объятий и взмахнула руками, точно собираясь взлететь.

— Не уничтожение. Пробуждение.

Головная боль закралась за уши, теперь пилила шею. Целесту чудилось, будто взвалили целый валун, скалу, размером с Цитадель — или все ее развалины. Пробуждение… панацея. Вербене не идет быть умной. Нет, серьезно. Она милая девочка и универсальный убийца, но не…

— Чужие слова, — перехватила, видимо, мысль и обиженно надула губы. — Ладно, я сама не сразу поняла. Только ты уж дослушай…

«Мало времени», — огарки пузырились. Огонь захлебывался белым жиром.

— Оно в моей памяти. Как… у человека-машины.

Вербена дернулась, хлестнув Целеста по губам и шее волосами, и заговорила низким ровным голосом:

— Проект «Альфа»: кодовое название «Амбивалент». Универсален. Заморожен. Эпидемия продолжается. Разработан проект «Бета»: пожиратели. Поглощение чужой силы (пометка: силы зараженных, именуемых здесь и далее «одержимыми») без наличия собственной. Предрасположенность только к одному виду атаки: физической либо психической. Пометка: проект запущен. Генетическое вмешательство: проведено. Ген: рецессивный, с проявлением в одном случае из двадцати тысяч. Дополнительные примечание: легенда о самозарождении, разработка философской базы. Разработано: Орден Гомеопатов. Название «пожиратели» не годится: негативное восприятие. Принять наименование: Магниты.

— Твою мать.

Не выдержал, заорал. Шуточки Амбивалента, смерть — как скучно. Сладкий десерт напоследок, с объятиями, поцелуями и подражанием уроду из мерзлого подвала.

Целест ненавидел Вербену.

Выхватил лезвия из плюшевой массы кресла — свистнуло протяжно, подстреленной птицей.

Остановился.

Тонкая струйка крови текла по ключицам Вербены. Убил? Смертельное ранение? Ха-ха, я подловил (панацею) Амбивалента, я (пожиратель) спас мир… во второй раз…

Вербена осторожно вернула его руку на место. Укоризненно мок рваный кошачий порез, неглубокий, но болезненный — наверняка болезненный. Хорошо, яд весь в плюше остался.

— Прости, — сказал Целест.

Поцеловала, будто клюнула.

— Ничего. Я понимаю. Мне тоже было нелегко это все… вспоминать.

— Слушай. Так получается, Магниты никакие не… то есть мы вот высасываем одержимых, верно?

— Именно так. — Вербена смотрела куда-то в сторону. На закрытую дверь Элоизиной комнаты, закрытой наглухо, как заколоченный гроб. Недоставало гвоздей и лаковой черноты.

— Вот черт. — Целест хмыкнул. — Я гребаный упырь. Не хочешь загнать мне осиновый кол в сердце? — еще один обрывок древних легенд. В конце концов, Мир Восстановленный всегда был продолжением мира-до-эпидемии и безраздельно тосковал по нему.

От близости Вербены бросало в жар. Или от каши в голове, кипящей и булькающей каши. Лезвия зачем-то… кстати.

— Но кто ты, Вербена?

— Амбивалент. Мой отец создал меня втайне от остальных хранителей Архива. Вот только слишком поздно понял вторую причину, по которой проект «Амбивалент» заморозили, а во всех записях обозначили как опасный. Не только из страха перед пробужденными — сверхлюдьми. Я оказалась слишком сильной.

— То есть? — От головной боли мир рассеивался в древесную труху. Кое-где мелькали блики — свечи, бокалы, хлебные крошки. Персиковая косточка на краю стола напоминала крохотное сердце. Из-под двери комнаты Элоизы сыпались комья земли, будто мечтал оттуда выбраться беспокойный мертвец.

«Еще один упырь», — отсутствующе подумал Целест. Не смешно.

— Слишком сильной. Я могу все — как воин, как мистик… но пробуждать по-настоящему — нет. Только превращать людей в своих рабов, в «разумных одержимых». Отец едва не застрелился, когда понял это.

— А.

«Что говорил человек из стали? Невозможно уничтожить? Всемирное зло? Враг? Недурно постарался. Как его звали? Пеней? Точно, и Дафна, прелестная нимфа…»

— Отец стер мне память и научил танцевать. Мы бродили по Пределам и городам, может быть, скрывались от хранителей Архива, — не знаю. Десять лет он искал средство исправить то, что создал…

Вербена наклонилась близко-близко. Тронула языком заголенные зубы и дыру в щеке — осторожно, чтобы не поранить. Целест зажмурился, отвечая на поцелуй.

— Он нашел его.

— Что-нибудь гадкое? — блеклая попытка пошутить. Целест угловато улыбнулся: извини, меня огрели мешком по черепу. Не в лучшей форме.

— Ты мог бы догадаться. Ты же из Ордена Гомеопатов. Принцип подобия. — В тот момент погасла одна из свечей, а вторая задрожала, как эпилептик в припадке. Вербена тоже мелькала, тенью с лунными глазами, нечеловеческая красота.

— Магниты. Вы.

Целест рванул кресло. Поролоновая мякоть вывалилась бледно-желтыми комьями. Целест рванулся прочь, отталкивая Вербену, — прости, я не могу больше — к окну, за которым темнота собиралась по капле, словно дождевая вода в специально оставленной посуде. Распахнул окно, изгоняя запах воска. С улицы пахнуло дождем.

— К чертям.

«Не хочу знать. Не хочу».

— …Объясни мне, Вербена, почему ты убивала? Почему убила собственного отца, пробуждала… — слово было терпковато-сладким, как давешнее вино, только на языке свернулось в уксус, — разумных одержимых, разгромила Цитадель? Элоизу — за что? Магнитов? Винсента, Тао, Ависа, Декстру… че-ерт! В Пестром Квартале целая яма мертвецов. А Тао сжег себя, уничтожая тех, кого ты держала здесь. Я не хочу знать остальное. Ответь: почему.

Ливень выхлестнулся из неба. Бил тяжелыми летними каплями, заставляя волосы Целеста потемнеть до каштановых. Он дышал свежестью, раздувая ноздри — единственную ноздрю.

Вербена жалась к креслу. Похожа на кошку, которую пинком прогнали, — Целест почувствовал себя последним мерзавцем. Амбивалент — не оправдание. Она девчонка… и его Вербена.

— Я ничего не помнила, Целест. Честно. Ничегошеньки. Я не прикидывалась и не играла с вами… то есть теперь понимаю, для чего отец привел меня в Виндикар. Но у него ничего не получилось. Потому что я была слишком сильная, без памяти и силу контролировать не могла. Вот так я и убила его. А потом… я жила, как обычный человек, и была обычным человеком. Меня даже тесты ведь не «выявляли»…

Вербена сорвалась на рыдания как-то внезапно и тихо. Целеста словно хлестнули — мокрой тряпкой, по шраму и дыре в глазнице.

— Прости, — оторвался от улицы и дождя. Вернулся. Обнял, конечно, любая ссора заканчивается примирением, даже если уничтожен целый город.

— Я вспомнила в тот день, когда…

Не договорила. Но — куда понятнее, урод в зеркале скалился безумной пустотой, а внутри что-то дергалось и кровоточило, будто тысячу скрепок прямо под сердце вогнали. Целест сполз на колени.

— Прости. Прости меня.

— Я пыталась! Пыталась сдерживать! Я наказала только тех, кто… и то — не всех, толстяка и бой-бабу, и тех, кто лыбился, пока тебя уродовали… А потом спряталась здесь… Но я не могла больше удерживать силу. Я уже была — Амбивалентом.

Теперь они сидели на полу рядом, держа друг друга за руки. Дурацкая, мелодраматичная сцена. Хорошо, никто не видит.

— Магниты, — сказал Целест. — Ты сказала, мы можем…

«Остановить? Спасти остатки мира? Да к дьяволу!»

— …вылечить тебя.

Он замолк. Внутренности скрутило комком, а комок болтался то ли в горле, то ли в солнечном сплетении, то ли возле пяток. Да-нет. Последний патрон — раньше это называлось русской рулеткой. Почему русской? Неважно.

Швырялся горстями влаги дождь. Дверь в Элоизину комнату приоткрылась и захлопнулась вновь. На пороге осталось несколько комьев земли и камней. Целест отмечал автоматично, не делая никаких выводов, единственный глаз вращался в орбите. Он закусил и грыз здоровую губу, точно пытаясь содрать кожу со второй половины лица.

Что угодно — ради Вербены.

Спасти. Уничтожить. Спасти.

Вылечить.

— Не вылечить, Целест. — Вербена побледнела до оттенка расплавленных свечей, стеклистой слюдяной пленки. — Подобное подобным. Это средство — призыв. Двойной призыв — воина и мистика. Это уничтожит и меня, и Магнита, который призовет первым. Зато второй, забравший мою силу через первого, будет настоящим Амби-валентом. Тем, кто навсегда остановит эпидемию. Тем, кто сделает людей «воинами» и «мистиками» — всех людей, Целест. Тем, кто сможет пробуждать.

Целесту мерещился запах духов, крови, пота и ней-тросети. Он застрял в том дне, когда лишился лица, а Вербена перестала быть собой. Приговор — Печать. Печать — приговор.

Вербена свой зачитала самостоятельно. А он растерялся и перебирал темные пряди, бормотал что-то о лечении, ведь должен же быть способ, всегда какой-то выход. Поклялся убить? Неважно. Забудь об этом, я спасу тебя. Герои всегда спасают тех, кто им дорог, — тоже из старых легенд.

Поверь мне, Вербена.

— Спасу. Придумаю, — голос звучал издалека. Невнятные, полупроглоченные слова. Как Вербена разбирала то, что он говорит?

Она верила. Она подхватила его, заставив неловко подняться на ноги. В полумраке зубы поблескивали слепящее-бело, как раковины у морского берега.

— Вербена…

Танцевала. И увлекала его в танец, совсем несложно, шаг за шагом, удерживай за руку и отмеряй всплески бликов от гаснущей свечи. Дождь, дыхание — отличная музыка. Вербена вплела себя и Целеста, просто пара нитей — рыжая и серебристо-черная, нитям не бывает больно, даже когда они сгорают или рвутся.

Он сбивался с ритма, но затем подчинился. Вербена молчала, а Целест знал, что оно означает.

«Все будет хорошо».

Теперь вел Целест. Вперед-назад, раз-два-три. Небольшая комната расступалась, стол с недопитым вином, недоеденным хлебом и догорающей свечой отдалился куда-то в Пределы, зато хлестал прохладный дождь, и Целест думал о причащении и венчании. Вода — это символ… чего-то там. Неважно.

Целест подхватил Вербену за талию. В очередном па они шагнули с подоконника, зависнув между небом и землей, в холоде ливня и под гроздьями лиловых молний. Кто кого удерживал? Тоже неважно.

Мы не упадем, обещал Целест. Доверяй, мы не упадем.

Он прижался остатками губ к смуглым губам Вербены.

А затем она подтолкнула его обратно к окну, где захлебывалась собственной бесцветной кровью последняя свеча.

— Спасибо, Целест. Но мое время почти закончилось, — она высвободилась из объятий, словно меж пальцев скользнула лунно-светлая речная вода. Целест тупо воззрился на пальцы и на Вербену:

— Постой. Ты про… Магнитов? Черт. Что-нибудь придумаем. Их мало осталось, — он осекся, потому что звучало обвинением, — но… нет. Я не хочу, чтобы тебя призывали. Придумаем другое. Вылечим.

Вербена приложила палец к его рту — там, где спазма-тично подергивался за вскрытой челюстью язык:

— Время. Закончилось, — секунду ее лицо было сплошным страхом, карнавальной маской ужаса. — Я…

Он успел подхватить ее, кукольно улыбающуюся и мертвую.

Последняя свеча погасла.

Целест стоял посреди комнаты, держа на руках Вербену — светлые глаза заволокло расширенным зрачком. Целест хватал оскаленной челюстью воздух.

— Я не призывал, — простонал он, встряхнув труп, словно кукла из костей и мяса способна ответить. — Я не убивал тебя.

Нарушил клятву, отступил, предал — но не убивал. За спиной скрипнула дверь, но Целест не обернулся; он положил Вербену на пол, пытаясь делать искусственное дыхание и массаж сердца. С тем же успехом мог пытаться оживить стол.

— Не ты. Я сделал это.

Целест тупо и заторможенно обернулся. В темноте фигура оставалась узнаваемой, все равно что самого себя в зеркале увидеть.

Все равно что болтать с собственной тенью.

— Рони.

Перед тем как раствориться в защитном поле, Рони смахивал на привидение. Целест точно помнил. И рассеялся тоже на манер блуждающего огонька, какие по болотам в его родных Пределах мечутся. Зачем-то он явился из царства мертвых, такой же, как был при жизни, — бледный, растрепанный и… живой.

— Ты жив.

Из комнаты Элоизы ссыпалась земля и камни.

— Телепорт, — пояснил он.

Не то чтобы Целеста интересовали подробности. Он уставился на Вербену, в чьих пустых зрачках отражался потолок и дождь. Рони жив, а Вербена мертва. Но со смертью первого Целест ведь уже смирился… это нечестно!

— Я знаю. Нечестно.

Рони сел на корточки и аккуратно смежил Вербене веки.

— Поэтому она и позвала меня… то есть первым, понимаешь? Ты бы не смог.

Целест кивнул. Не смог — что? Не хотел знать, совсем нет. Он ничего не ощущал, бессмысленный, как остановленное время. Закончилось у Вербены — у него тоже. Рони легонько потрепал Целеста по плечу, а потом протянул прямоугольный предмет.

Пачка сигарет. Призраки с того света возвращаются, убивают и платят сигаретами.

— Рассказала мне тоже. Про пожирателей и про… средство.

Первую сигарету Целест смял, поломал, а табак рассыпал терпко пахнущей горстью. Вторую удалось прикурить, и он затягивался терпкой отравой, удивляясь, — почему горькая? Почему вообще чувствую что-либо? Разве я не должен умереть — Вербена мертва, я следом. Так всегда было в старых книгах.

— Ты убил ее, — сказал он.

Рони выпрямился. Целест наблюдал, как черты лица его сделались жесткими, будто затвердел расплывчатый бесцветный туман в лед, а то и мрамор. Сигаретный огонек отсвечивает, что ли.

— Забрал силу. — Он пожал плечами, потерянным жестом: кто здесь? Он, Рони, — просто мальчишка из Пределов, из рыбацкого поселка, вдалеке от Виндикара, Гомеопатов, легенд и пророчеств. Напуганный мальчишка, который прятался в подполе от обезумевшего старосты, и которого много лет преследует кошмар: родная мать пожирает сестру. А сестру Целеста он превратил в мерно дышащее тело и добровольно принес себя в жертву Ам-биваленту, стоило той назвать цену.

Все так. Все правильно.

— Ее просьба. — Целест не спрашивал. Утверждал. Окурок жег пальцы, шрамом больше — незаметно.

— Да. На самом-то деле Вербена выбрала тебя.

Целест кивнул. Его мутило. Желудок подтягивало

к горлу, а еще он боялся встать — не удержат ноги-ходули. Он чувствовал Рони, как никогда, явственно: Рони дрожал, Рони сглатывал пульс.

Рони был готов.

— Это обычный призыв, Целест, — сказал он, указывая на свое горло. Целест опять мотнул головой. Лезвия по-прежнему торчали из правой руки, пять костлявых пальцев и два костяных выроста. Без яда.

— Ее хватило на то, чтобы продержаться, но я слабее. Пожалуйста. — Рони взял его руку и приложил лезвия к мягкому горлу.

«Мне так страшно», — не сказал он, а Целест услышал. Напарники — вместе до смертного часа, почти как любовники. Обманули дважды. Рони шмыгал носом.

— Пожалуйста, — это была мольба.

Целест подчинился.

Тихо хрупнули хрящи, трахея и что-то гулкое, вроде остатка воздуха в дыхательном горле. Целеста затопило силой — чистой, рафинированной силой, от которой гудело в полуобнаженном черепе, выламывало каждую кость и выкручивало мускулы. Поток казался нескончаемым; солнце, луна, звезды — тлен и прах, вроде дого-релой сигареты, по сравнению с этим могуществом.

Призыв.

«Навеки единое целое».

Исцеление.

«Подобное подобным».

Пробуждение.

«Истинный Амбивалент».

Целест был песком и комьями земли возле двери, самой дверью, стеклом, домом, мрамором, садом — лепестками гниющих цветов, пеплом и дождем; плоть его — каждый из живущих людей, кости его — камни земные, разум его — души живых и мертвых, и сам он — вечность.

Магниты призывали сотни лет, но на призыв Целеста откликнулась целая Вселенная, а принцип подобия превратил его в абсолют, в каждую молекулу и атом, в перво-материю и в конец времен. И это было восхитительно. Он запрокинул голову, поднял руки — правая мокрая от ярко-багряной влаги — и закричал.

Принцип подобия, кричал он.

Принцип подобия — это я.

Мгновение спустя оборвалось. Все, кроме силы. Сила осталась с ним, заполняя полость костей, костный мозг, черепную жидкость, не говоря уж о крови и душе.

— Пробуждающий. Истинный Амбивалент, — проговорил Целест, разглядывая окровавленные лезвия. Мертвецов — улыбающуюся Вербену и Рони с разорванным горлом, последний лежал лицом вниз и скреб ногтями пол, будто в последний момент передумал и решил убежать.

Целест заставил лезвия исчезнуть. На их месте тут же закрылись ранки. Он поискал на ощупь пачку сигарет и зажег новую, отмечая, что ресурс не расходуется — вообще, его хватило бы на миллиард сигарет, на целую галактику.

— Истинный Амбивалент. Пробуждающий.

Сгорбившись, как древний старец, он добрел до подоконника, и закурил.

Предстоял долгий путь: пробуждение и изменение самой человеческой расы, и что-то нужно делать с остатками Магнитов — пожирателей, которые теперь будут вместо одержимых охотиться на людей. Людей, в свою очередь, придется обучать пользоваться силой, но они научатся, как некогда эволюционировали из обезьян в разумных существ.

На останках Виндикара родится новый мир, уже не Восстановленный, а… наверное, Пробужденный. Имя найдется, каждой сущности всегда отыскивается имя. А сам он станет правителем, или божеством, или то и другое вместе.

Целест Полудикий — титул или обращение в молитвах?

Неважно. Становясь Амбивалентом, пробуждающим, проникая в суть древней истины гомеопатов, позаимствованной Орденом, — нельзя остаться собой. Вербена и Рони могли бы подтвердить. Элоиза, Тао и Авис и все остальные — тоже.

До рассвета далеко.

А в комнате два трупа, которые Целест похоронит в фамильном склепе Альена. Еще — пустота вместо правого глаза, лица и где-то глубоко под ребрами. Плюс не-докуренная сигарета.

Целест сложил дым колечками и отпустил в дождливую темноту.

«Все будет хорошо», — шептали Вербена и Рони. Целест слышал обоих.

Он верил.

Кто знает, вдруг ему удастся остаться человеком.

Андрей Левицкий Нашествие. Москва-2016 (интерактивный проект)

Глава 1 ВТОРЖЕНИЕ

I

Опоздать было бы катастрофой, и Кирилл все чаще глядел на часы. Но ведь не вскочишь же посреди лекции, наплевав на препода, который что-то монотонно бормочет, вычерчивая графики на доске, и не смоешься из аудитории. Надо бросать учебу, в который раз сказал он себе. Зачем ему этот Экономический факультет? Только время зря теряет.

Он вытянул перед собой руку — пальцы немного дрожали. Надо же, давно такого не было, пошаливают нервишки. И чего волноваться, ведь дело-то, кажется, вполне обычное…

Ну-ну, нечего врать самому себе. Совсем оно не обычное, не было у него раньше таких дел, вот и трясет с непривычки.

Откинувшись на неудобную деревянную спинку, он вздохнул, и соседка, крашеная брюнетка Анжела в легкой розовой кофточке и юбке длиной сантиметров этак пять-семь, покосилась на него.

C презрением покосилась, надо сказать. Оно и понятно — Кирилл обычно таскал растянутые футболки или свитера, линялые джинсы и старые кеды. Не стригся месяцами, отчего перепутанные патлы свисали до плеч. Нам, настоящим мужикам, на моду плевать! Хотя для «настоящего мужика» у него были слишком тонкие черты лица, слишком острый подбородок, слишком средний рост и, будем смотреть правде в глаза, а не в какое-нибудь другое место — не слишком крупные мускулы. Он был худым, гибким — из тех людей, кто не отличаются твердостью костяка, зато могут гнуться, как лоза, и не ломаться под ударами судьбы. У Кирилла Мерсера был прямой нос, черные волосы, быстрые плавные движения и раскосые, слегка «японские» глаза неопределенного цвета. Не то зеленые, не то карие — они менялись в зависимости от освещения. Нет, за японца Кира не принимали, но все же было в его внешности нечто едва уловимо азиатское.

— Чего сопишь? — бросила Анжела. — Не мешай слушать.

Кирилл промолчал. Вроде она там кого-то слушает… На самом деле такое отношение к нему Анжелы было вызвано не старыми дешевыми шмотками и не отсутствием модной прически. Еще в начале семестра первая красавица курса дала понять, что не прочь закрутить с Киром любовь. Удивительно, что она запала на какого-то «лохмача», как обозвал его однажды однокурсник Витечка Сикорский, сын богатого папы из столичной администрации. Кирилл и одевался как начинающий бомж, и держался особняком, и взгляд имел какой-то странный, отсутствующий, вроде он постоянно думает о чем-то своем и видит то, чего не видят окружающие. Людей это в лучшем случае нервирует, а в худшем — вызывает агрессию. Наверняка Витечке, который верховодил на их курсе, носил дорогие модные шмотки и приезжал на пары в новенькой иномарке, досадно было, что Анжела, за которой он пытался ухлестывать, предпочла какого-то нелюдимого доходягу с тощим бумажником. Видно, было в Кирилле что-то такое необычное, загадочное, что привлекало жадных до романтики девиц… Все бы ничего, да вот только его-то как раз Анжела не привлекала — наоборот, совсем ему не нравилась, не любил он таких вот расфуфыренных самодовольных девиц, похожих на пластмассовые куклы. Поэтому он Анжелу с полным равнодушием к ее чарам отшил. Чем, естественно, вызвал к себе жгучую ненависть.

А теперь вот они за одну парту попали. Просто потому, что Кир опоздал на последнюю перед экзаменами летнюю «консультацию», и под укоризненным взглядом препода вынужден был сесть на первое же свободное место.

Он еще раз глянул на часы — если б знал, что все так затянется, просто бы не пошел на эту консультацию! Да и что за глупость вообще: заявиться перед таким важным делом в универ. Хотя по расписанию преподаватель должен был закруглиться еще сорок минут назад, но нервничающие из-за близкого экзамена студенты назадавали ему кучу вопросов, и дело затянулось.

Но вот наконец препод отошел от доски, пожелал всем удачи на экзаменах и стал собирать книги со своего стола в портфель.

Студенты зашевелились, заскрипели партами. Кир поднялся, взяв потертую джинсовую сумку. По всей аудитории зазвучали голоса. Анжела сидела на том же месте, загораживая ему проход. Достала зеркальце и, сложив губы сердечком, стала их с надменным видом подкрашивать.

— Выпусти меня, — бросил Кирилл, думая о своем.

Вышло ненамеренно грубо — очень уж он спешил и потому не следил за интонациями своего голоса.

Девушка резко повернулась к нему, явно собираясь выдать в ответ что-нибудь ласковое, но Киру было не до препирательств. Он вскочил на парту, пробежал по ней, наступив случайно кедом на угол анжелиной тетрадки с розовой обложкой в каких-то гламурных цветочках и оставив на ней грязный отпечаток подошвы. Спрыгнул и поспешил к выходу, толкая студентов.

— Мерсер, паскуда, ты что делаешь?! — завопила Анжела вслед.

Экие словечки — из уст интеллигентной девушки, студентки третьего курса МГУ!

Кир выскочил в коридор и там вспомнил, что забыл купить энергетик, который ему сегодня ну просто необходим. А на улице поблизости никаких магазинов нет… Пришлось заходить в буфет при студенческой столовой. Сунув в карманы две поллитровые банки «Дикого быка», он снова выбежал в коридор, ссыпался по лестнице, пересек полный голосов просторный холл, шагнул наружу, под небывало жаркое для июня солнце — и наткнулся на высокого, широкоплечего, как всегда тщательно выбритого, в дорогущем клубном пиджаке и джинсах долларов этак за пятьсот Витечку Сикорского. Да не одного, а с верным его дружком, таким же гладколицым и зализанным Жорой Падженовым, обладателем огромного торса и выпуклой груди профессионального качка.

Оба были примерно на голову выше Кирилла, перед этими двумя он казался каким-то маленьким, юрким, суетливым — неубедительным, короче. Между ними, немного позади, стояла Анжела и держала Витю за локоть. Так вот оно что… Сикорский, стало быть, добился своего? Или пока еще нет, а только движется к желанной цели, спрятанной у Анжелы под юбкой?

Кир шагнул было в обход, но Витек переместился так, чтобы снова закрыть ему дорогу.

— Почему девушек обижаешь, Мерсер? — презрительно спросил он.

— Место свое забыл в этом мире, — бросил Жора, окидывая Кира таким взглядом, словно тот был мокрицей, только что выползшей из выгребной ямы.

— Что вам? — Кир, успевший уже начисто позабыть про короткую сцену в аудитории, увидел запятнанную подошвой кеда тетрадку в руке Анжелы и сообразил, наконец, чего они к нему пристали. — А! Прошу прощения, я случайно…

Кирилл действительно очень спешил, и все мысли его сейчас были о предстоящей операции, и потому он вообще слабо понимал происходящее. То есть понимал, конечно, но, так сказать, краем сознания, выделив на окружающую реальность лишь незначительные проценты от своей оперативной памяти и мощности центрального мозгового процессора. Алгоритм-то прост: у тебя есть цель, на пути к ней возникло препятствие, значит, это препятствие следует преодолеть наименее сложным и энергозатратным способом… И он просто нырнул мимо Жоржа, чтобы побыстрее сбежатьпо лестнице.

— Что ж ты невежливо так? — прогудел качок и ухватил его за воротник.

И тут же Витек Сикорский ударил сбоку кулаком в скулу — чувствительно ударил, хотя и не так чтобы очень.

Кир еще успел заметить, как мстительно сверкнули глаза Анжелы, а потом вступила в действие одна из программ, вложенных в него тренером. Так сказать — утилита^[8] драки.

Он присел, вывернувшись из-под руки Жоры, и костяшками согнутых пальцев врезал Витьку снизу в подбородок — то есть не совсем в подбородок, а в мягкую ложбинку между ним и шеей.

Вообще-то, таким ударом можно и убить. Только у Кира для подобного не хватило бы ни силы, ни умения, все-таки его тренировали в основном с катаной, да и с нею Кириллу до истинного мастерства было пока что как пешком до Тибета. Но даже его не слишком ловкий и точный удар произвел на Витечку неизгладимое впечатление: тот заперхал, как бывалый курильщик ранним утром, захаркал, взмахнул руками и стал валиться на спину.

Он упал бы позорно навзничь прям на каменном крыльце Университета, в окружении гомонящей толпы студентов, если бы Жора не подхватил его за плечи. Анжела ойкнула. Жора разинул рот. Кир побежал вниз по лестнице — еще немного, и он точно опоздает!

— Э, ты что делаешь? — прозвучало неподалеку. — Витек, что происходит?!

На бегу Кир кинул взгляд через плечо — из дверей Университета вывалили два брата Марковских, дружки Жоры по спортзалу.

Сбежав по лестнице, он сразу повернул влево. На университетской стоянке свою машину Кирилл никогда не ставил — ни ту, старую, ни эту, новую, на которой прикатил впервые. Скула болела… а если там синяк прям перед операцией появится?! Чертов Сикорский, надо было ему вообще кадык в гортань вбить! Сзади закричали, но Кир больше не оглядывался. Свернув за угол ближайшего дома, обежал мусорный бак и вдавил кнопку на брелоке, который вместе с ключом зажигания нащупал в кармане. Сигналка пискнула, он распахнул дверцу машины, аккуратно положил сумку на сидение, залез, завел мотор.

Но вырулить с асфальтового пятачка между баком, газоном и заколоченным ларьком не успел, путь преградила все та же компания: Жора, держащийся обеими руками за горло Витек, братья Марковские и Анжела.

Глаза ее стали большими-пребольшими, когда она увидела «лохмача» за рулем новенькой синей «инфинити», которая стоила… ох и много она стоила — примерно как пять-семь иномарок вроде той, на которой разъезжал Витя Сикорский.

Остальные тоже растерялись, кроме Жоры, который для этого был слишком туп. Он шагнул навстречу, занося кулак.

Кирилл газанул, и джип покатил прямиком на качка.

Анжела снова ойкнула, но теперь с каким-то другим выражением… почудилось или в «ойке» ее присутствовало нечто вроде уважения и даже восхищения? Закричал один из Марковских, что-то промычал Витек, а Жорж грузно отскочил и чуть не упал, зацепившись за бордюр.

Едва не задев боком мусорный бак, «инфинити» проехал мимо растерянных студентов. Кир круто повернул — и сходу влился в не слишком плотный поток машин, едущих по Ломоносовскому проспекту в сторону Кутузовского.

Надо бросать этот идиотский универ, в который раз сказал он себе, потянувшись к бардачку, где лежали сигареты. Ладно бы, на кибернетику поступил, но Экономический… Чего на парах скучать каждый день и с кретинами вроде Жоры или тех же Марковских общаться? Все из-за мамы. Она всегда была честной и надеялась, что и сын у нее такой же вырастет. Честным, хорошо образованным, получит престижную работу и станет уважаемым членом общества. Банкиром, к примеру. После Экономического факультета как раз в банкиры и дорога. Знала бы мама, чем сын теперь занимается… Вот и получается, что Кир, продолжая учиться, просто исполняет ее мечту, чтоб совесть не мучила.

И нечего было на новой машине туда приезжать. Хотя, с другой стороны, на хрена она тогда вообще нужна, если на ней не ездить? Поставить на стоянку и любоваться? Так лучше уж продать сразу да купить на эти деньги какой-нибудь… да вот домик какой-нибудь купить в горах, в том же Тибете — давняя мечта! То есть «давняя» — это значит, уже больше года он о таком домике думает. Скрыться там от глаз Артемия Лазаревича и Лагойды надолго, пока им не надоест искать.

Ему надо было очень быстро доехать до Подольска. Климат-контроль жужжал вовсю, но в кабине все равно было жарковато. Кирилл открыл банку энергетика, сделал несколько глотков, вытащил новую сигарету из пачки и закурил. Покосившись на сумку, лежащую на соседнем сидении, протянул к ней руку и похлопал ласково. Скоро ты мне очень понадобишься, очень. От тебя все будет зависеть. Находящийся внутри сумки лэптоп Кирилл воспринимал как живое существо — как любимую собаку, умную и абсолютно послушную. Хотя сейчас в лэптопе, кроме прочего, сидела очень объемистая программа, засунутая туда спецами Артемия Лазаревича. А ведь Кирилл свою машинку знал «от» и «до» — любые драйвера, любые самые простые утилиты проверял, прежде чем загрузить. И эта программа, которую вскоре предстоит запустить, казалась ему… Ну, как большой опасный червяк, глист в желудке любимой собаки.

Хуже всего, что ему было запрещено копаться в проге, и он не мог определить, что это такое и как оно работает. Хотя догадывался, конечно. Но хотелось бы ясности, — а нарушить указания заказчика Кирилл боялся, слишком уж серьезно глядел на него в последний раз Артемий Лазаревич, и слишком многозначительно улыбался Лагойда, начальник его службы безопасности.

Он повернул, не снижая скорости, перешел в левый ряд, обогнал две машины, ушел вправо. Впереди показались окраинные дома Подольска. Докурив, Кир смял сигарету в пепельнице, хлебнул еще энергетика и перед первым городским светофором снизил скорость.

Он готовился к этому делу около двух месяцев, потому что тут требовалось не только хакерское, но и обычное, то есть физическое проникновение на охраняемую территорию. Артемий Лазаревич выдал аванс в виде дорогущего новенького джипа, и уже одно это говорило о важности предстоящей операции — заказчик был не из тех, кто тратит деньги почем зря, именно потому он и стал миллионером. Или миллиардером? Кирилл не знал, сколько денег у олигарха, но наверняка много. Хотя фамилию Артемия Лазаревича Айзенбаха очень редко упоминали газеты и склоняло телевидение, что необычно — как правило, такие люди на виду. Но Айзенбах умел быть незаметным, оставаться в тени.

После успешного окончания операции он обещал Киру еще и подземный гараж на проспекте Вернадского, где тот недавно купил большую двухкомнатную квартиру. И вот какой вопрос тут возникал: почему работодатель, раньше переводивший оплату на кипрский счет, изменил привычке, отдал нулёвую тачку и посулил дорогой гараж для нее?

Не потому ли, что деньги с чужого счета Артемий Лазаревич назад никак не вернет, а вот машину его охрана может попросту угнать и спрятать на территории московского отделения консорциума «Старбайт», принадлежащего олигарху?

Не потому ли, что заказчик не очень-то верит, что исполнитель останется жив после окончания этого дела? То есть после самого дела, вероятно, останется… но что с ним сделает потом сам Артемий Лазаревич? Что, если он собирается, как говорится, подчистить концы? Стереть, так сказать, ненужный софт?

Хотя Кирилл Мерсер ему нужен, очень нужен. Но вдруг то, что он на этот раз украдет, настолько важно, что Айзенбах согласен даже пустить в расход своего хакера?

Он остановил машину в квартале от нужного здания, возле тенистого скверика. Большой город остался позади, Подольск после столичного шума и суеты казался тихим, спокойным, сонным. Хотя именно здесь находился государственный научный центр «РосТехноКонсалтинг», построенный после того, как правительство наконец сообразило, что мериться с соседями лучше высотой своих технологий, а не длиной своих нефтяных труб.

Не вылезая из машины, Кирилл опустил спинки задних сидений, вытащил из багажника большую сумку и переоделся: синий комбез с желтой молнией и нагрудной биркой «ТЕХНИЧЕСКАЯ СЛУЖБА РТК», синие туфли, синяя кепка. Лэптоп из своей сумки переложил в матерчатую, тоже синюю, с железной бляхой, где была такая же надпись, сообщающая о том, что обладатель сумки состоит в технической службе. Всем этим, включая тщательно подделанное удостоверение, его снабдили люди Айзенбаха. А вот данные Виктора Мозгового (это имя стояло в удостоверении под фоткой Кирилла) в компьютерную сеть «РосТехноКонсалтинг» он внес сам, перед тем потратив больше месяца на медленное, тщательно законспирированное проникновение в святая святых этого предприятия — в локальную сеть внутреннего уровня, состоящую всего из семи компьютеров и небольшого сервера, спрятанного в подвале одного из корпусов РТК.

Проблема состояла в том, что компьютер, где хранились нужные олигарху данные, не был вообще подключен ни к какой сети. У него просто не было сетевого выхода, ни вай-фая, ничего. То есть к нему надо подключиться напрямую — воткнуть флешку в порт и переписать из машины информацию.

Собрав волосы в хвост, Кирилл спрятал его под кепкой, которую повернул козырьком назад. Нацепил большие круглые очки в дешевой оправе, вышел и закрыл машину. Перекинув ремешок сумки через плечо, он вразвалочку прошествовал к южной проходной «РосТехноКонсалтинга», по дороге купил мороженное в ларьке. С мороженным, как он решил, вид у него будет более свойский, вызывающий доверие.

Было тепло и тихо, солнце расплывалось в больших стеклянных дверях проходной. Негромко играло радио. Дежурная смена состояла из двоих в форме, с кобурами на ремнях, и молодого мужчины в гражданском костюме, сидевшего за компом возле массивного стального турникета. За турникетом был проход между тумбой и стеной, а дальше холл с диванчиками и пальмой в кадке. Поверх тумбы шло стекло, отгораживающее место, где находились охранники.

Кирилл отсалютовал им вафельным стаканчиком, очень надеясь, что выглядит естественно и, как бы это сказать… расслабляюще.

Один охранник вообще не обратил на него внимания — глядел в монитор под потолком, откуда доносился какой-то нестройный шум — второй окинул взглядом с ног до головы. И нахмурился.

— Покажите пропуск, — бросил молодой равнодушно.

Кирилл достал удостоверение из кармашка на груди, раскрыл и сунул в щель под стеклом.

Бронированное, наверное. Вообще, у них тут все продумано: проход за турникетом узкий, в конце его торчит край выдвижной перегородки, наверняка на электроприводе. Нажал на кнопку — и она выскочила из стены, перекрыв дорогу, и пока злоумышленник будет через нее перелазить, охранники его запросто положат.

— Виктор Мозговой… — негромко произнес мужчина в костюме, перевел взгляд на лицо Кира, сверяясь с фотографией, и защелкал по клавиатуре.

Кир дожевал мороженное. Поправил кепку. Мужчина удостоверился, что такой человек и правда состоит в технической службе РТК в должности младшего наладчика, занес данные о времени его прихода на службу и сунул удостоверение обратно.

— Проходите.

— Ага, — кивнул младший наладчик Виктор Мозговой и положил руку на тихо клацнувший турникет.

Толкнув стальную дугу, он шагнул в проход, и тут один из охранников сказал с легким белорусским акцентом:

— Что-то я раньше тебя не видел, хлопец.

Кир с легкой полуулыбкой пожал плечами и бросил развязно, надеясь, что взял верный тон:

— Ну, батя, я тебя тоже раньше не видел.

Охранник навалился на тумбу, поставив на нее локти, и Кирилл, с трудом преодолев желание рвануть вперед, приостановился.

— Я тут сутки через трое по жизни дежурю, — заявил «белорус». — А ты…

— А я, — Кирилл повернулся к нему, — через центральную проходную по жизни хожу. Ту, что с проспекта Новой России ведет. Это уважительная причина, почему ты меня не видел?

Охранник окинул его взглядом с ног до головы.

— А чего ж сегодня здесь пошел?

Кирилл пожал плечами.

— По другой улице на работу приехал, ну и здесь ближе оказалось.

— А-а, — неопределенно протянул «белорус». — Ну, ясно.

Он распрямил спину, и Кир пошел дальше, про себя переведя дух, но охранник добавил:

— А чего так поздно на работу являешься? Вторая смена уже час как началась. Да и не положено так вообще-то, через разные проходные, мы ж контроль ведем. Петрович, а ну-ка передай им, что данный гражданин сегодня через нас заявился, да с опозданием. Или нет, погоди, я сам звякну, там же Миша сегодня дежурит, он…

Говоря это, охранник неторопливо зашагал к лежащему на другом конце тумбы радиотелефону, и каждый его шаг приближал операцию к провалу, а Кирилла Мерсера — лучше не думать к чему… «Белорус» взял трубку, прижал к уху, проверяя, есть ли сигнал, и, близоруко щурясь, стал тыкать пальцем в кнопки. Кирилл остановился в конце прохода. Бежать не имело смысла — куда бежать? Его станут искать по всему РТК и обязательно найдут. Но и назад нельзя, пока он дойдет до турникета, охранник успеет заговорить в трубку… Вот он уже и заговорил.

— Мишка! — крикнул «белорус». — Слышишь, Петрович беспокоит! Тут у нас хлопец один…

Второй охранник, все это время не отрывающий взгляда от монитора под потолком, заорал:

— Гол!!!

Льющийся от монитора шум плеснулся, и стало понятно, что это приглушенный рев трибун.

— Кому?! — взревел «белорус», бросаясь к нему с трубкой, прижатой к уху.

— «Нашим»!

— А-а-а!

Тут ему из трубки наверное что-то сказали, что-то неласковое, потому что «белорус» прохрипел:

— Звиняй, Миша, это я не тебе! Все, отбой!

Кирилл, покрывшийся потом от макушки до пяток, зашагал дальше. Вот уже тумба позади, и холл, и диванчик, где сидят двое серьезных мужчин в костюмах, положив на низкий столик свои кожаные «дипломаты»… он толкнул стеклянную дверь, ведущую на территорию РТК, а позади «белорус» со вторым охранником выражали свое авторитетное мнение насчет того, что «наши» нынче уже не те…

А Кирилл был уже во дворе — и закрывшаяся дверь отсекла его от разговора охранников, от холла, турникета с бронированным стеклом, в общем, от первого серьезного препятствия в этой операции.

Таких препятствий оставалось еще четыре: вскрыть другую дверь, скачать необходимые Артемию Лазаревичу данные, закинуть его программу на лабораторные компьютеры и покинуть территорию, не подняв тревоги.

Двор РТК был затейливый, с садиком, аллейками, фонтаном, мостками через канал с весело журчащей водой. Ясное дело, старшему и младшему научному персоналу, создающему на благо страны и ее хозяев нанороботов, трансгенные продукты и новейшие типы вооружений, надо хорошо отдыхать в обеденный перерыв.

Он как раз начался: по аллейкам прогуливались люди в костюмах с галстуками, белых халатах или синих комбезах, сидели на скамеечках, глядели с мостков в воды канала и чинно беседовали.

Собственно, именно на обеденный перерыв Кирилл и рассчитывал. А еще на то, что называют человеческим фактором. Ведь это был именно государственный научный центр, а что такое государство? Известное дело: разгильдяйство, лень, халатность, в общем, он самый и есть — человеческий фактор. Именно из-за него иногда тонут ядерные подлодки и накрываются свинцовым тазом саркофага атомные электростанции.

Именно человеческий фактор помог Киру попасть в одно из зданий за каналом, миновать два подземных этажа, пройти три коридора, лестницу — и очутиться перед запертой металлической дверью с табличкой:

ЛАБОРАТОРНЫЙ ЗАЛ

ВХОД ТОЛЬКО ПО ПРОПУСКАМ

Над ней была еще одна, световая, с красными буквами: «НЕ ВХОДИТЬ! ИДЕТ ЭКСПЕРИМЕНТ!», сейчас погашенная.

Вверху остался шум голосов и сияние панелей дневного света, под лестницей было тихо, тускло светила лампочка в металлической оплетке. На стене возле двери поблескивала небольшая панель с прорезью. Без единой кнопки, зато с четырьмя винтиками по углам, спрятанными под железными колпачками.

Сердце стучало быстро и звонко, будто стальным молоточком по стальной пластине: так-так! так-так! так-так!

Из сумки он достал универсальную отвертку. Снял колпачки с винтов, вытащил сами винты, потом осторожно отсоединил панель от стены. Положил на пол. Обнажились внутренности: микросхема возле щели приемника, куда надо вставлять электронный пропуск, аккуратно припаянные тонкие проводки, и один, потолще, уходящий в стену. Такими обычно соединяются компы в локалке.

Кирилл хорошо знал структуру команд идентификации пропуска, его форм-фактор и способ хранения информации. Во всяком случае, достаточно для того, чтобы перехватывать запросы к карточке и отправлять свои «правдивые» данные. Убрав отвертку в сумку, Кир достал лэптоп, с начала поездки пребывающий в спящем режиме, раскрыл и сунул штэкер в USB-порт. На другом конце провода поблескивали оголенные жилки. Он положил лэптоп на пол рядом с сумкой, вытащил пинцет со скальпелем. Ухватив им провод возле приемника электронного пропуска, надрезал изоляцию и подсоединился к нему.

Опустившись на корточки над лэптопом, включил программу, которую писал около месяца — она должна была сымитировать «правильный» пропуск, вставленный в щель приемника.

Программа заработала.

С лестницы донеслись шаги.

Он моргнул. Здесь никого не должно быть сейчас!

Программа раскрыла одно окно, за ним второе, а после и третье — и в каждом бежали столбцы цифр. Голоса вверху стали громче, Кир разобрал фальцет: «Нет, Паша, теперь я настаиваю на немедленном проведении эксперимента! Ну и что, что руководство не поставлено в известность? В конце концов, эта работа находится целиком в моем ведении… Что, что они вам сказали?!» Откликнулся другой голос, глухой и неразборчивый. Шаги приближались. Первый снова заговорил: «Да вы же понимаете, тут дело не в одобрении, какое мне дело до военных? Они вольны назвать установку „Системой защиты нового поколения“, это не мой вопрос, я всего лишь экспериментирую с вероятностями! И не они оплачивали эту работу, чтобы теперь претендовать на ее результаты! Что? Да, я прекрасно понимаю, в каком государстве живу, но есть же пределы…»

Программа закрыла два окна. В последнем цифры бежали так, что слились в мерцающий столбик. Шаги стали совсем громкими… а потом хлопнула дверь, и они стихли. И тут же мигнул зеленым светодиод возле щели приемника на стене. Стал красным, замерцал — на экране лэптопа вылезло второе окно, Кир щелкнул по клавише «enter» — окно погасло, и диод снова позеленел.

Кирилл выдохнул. Все это время, то есть примерно с минуту, он не дышал, а теперь дыхнул так, что монитор запотел.

Он выпрямился и раскрыл дверь.

Ничего не произошло. То есть она открылась — и всё тут. Ни тебе рева сирен, ни истошно мигающего красного света, как бывает в фильмах, ни топота охранников с автоматами. Впереди был просторный зал со сферическим потолком. Полутемный, озаренный только льющимся с площадки, где стоял Кир, светом.

Он отсоединился от уходящего в стену провода, достал из сумки тюбик, капнул на разрез черным клейким веществом, которое после застывания вполне убедительно имитировало пластик изоляции. Поставил на место панель, закрутил винтики, покапал на каждый прозрачным клеем из другого тюбика, быстро приладил защитные колпачки. Все, теперь при поверхностном осмотре фиг определишь, что в приемнике электронного замка кто-то ковырялся. После окончания основной фазы операции Кир еще собирался подключиться к серверу Службы безопасности и убрать все логи, связанные с посещением лаборатории неустановленного лица… или, скорее уж установленного, но на самом деле несуществующего. На этом особенно настаивал Артемий.

Перекинув через голову ремень сумки, Кир шагнул в зал и огляделся, поворачивая фонарик, который вытащил из кармана.

В центре круглого помещения была большая неглубокая воронка — пологая, выложенная тщательно пригнанными плитами, кажется, свинцовыми. На середине ее стояло необычное устройство: высокая узкая подставка, на ней толстая спираль — то есть согнутая трубка из металла с зеленоватым отливом. Диаметр самого большого витка был около метра.

Кирилл шагнул дальше, прикрыл дверь за собой. Вдоль стены полукругом шла решетчатая площадка, где на столах мерцали экранами, помигивали и тихо жужжали всякие приборы. Были там и компы, вполне модерновые, с ЖК-мониторами и эргономичными изогнутыми клавиатурами, но не они привлекли внимание Кира. Поднявшись по короткой лесенке на край площадки, Кирилл сразу увидел его.

Он состоял из допотопного «телевизора» — то есть монитора с электронно-лучевой трубкой, громоздкого, угловатого — потертой «клавы», треснувшей «мышки», вороха разномастных проводов и грязно-белого системного блока. Системник приткнулся возле тумбочки на другом конце площадки и жужжал кулером так, будто собирался взлететь. Монитор на тумбочке мерцал в спящем режиме.

Вот он, человеческий фактор в действии! Вениамина Павловича Буревого, главу проекта, сведения по которому Кир собирался украсть, всякие журналы называли новатором научной мысли, смелым прорицателем и открывателем новых горизонтов. И при этом он был полнейшим ретроградов во всем, что касалось компьютерной техники. От ЖК-мониторов у Буревого болели глаза, хотя болеть они как раз должны были от этого допотопного ящика с его частотой в несчастных шестьдесят герц, от новейших сенсорных клавиатур у него сводило пальцы, а от беспроводных лазерных мышек ученый шарахался, как от чумных крыс. Поэтому и стояла здесь эта допотопная машина, не подключенная к сети в связи с общей процессорной немочью и, главное, полным отсутствием сетевой карты на борту. На этом чуде доисторической техники работал Вениамин Павлович Буревой, в ней хранились основные данные по проекту, носящему название «Купол Абсолюта».

Во всяком случае, так говорил подкупленный Артемием Лазаревичем старший лаборант из «РосТехноКонсалтинга», основной источника сведений, которыми для проникновения в этот зал воспользовался Кир.

Он пересек площадку, по дороге подумав, что у этого раритета нету USB-входа. Откуда ему, собственно, там взяться? Да и сидиром если и есть, то не пишущий. Там же даже дисковод, наверное, имеется…

Компьютер стоял позади высокого железного ящика, полного проводов, мотков изоленты, ножек от мебели и инструментов. Обойдя его, Кир сел на табуретку перед монитором, шевельнул мышкой, чтобы вывести мастодонта из сна, и глянул на панель системного блока. Вот она, закрытая пластиковой шторкой щель дисковода. О Великий Небесный Сисадмин, слышишь ли ты меня? Дисковод! Дискеты! Кирилл не пользовался ими давным-давно. В конце концов, сейчас век лазерных дисков и флешек, куда влезают десятки гигабайтов, а не те несчастные полтора мегабайта, которые помещались на стандартной дискете.

Монитор так и не проснулся, пришлось стучать по клавишам. Наконец, после того, как Кирилл трижды ударил пальцем по «пробелу», комп ожил.

Ни пароля, ничего… Прямо посреди жутко мерцающего экрана в окружении других ярлыков висела папка, озаглавленная «материалы_по_проекту». Внутри оказались файлы с таблицами, графиками, схемами и текстами, которые пестрили всякими словечками вроде «квантовая суперпозиция», «общая теория поля» и «древо Эверетта». Ну что тут скажешь, может Вениамин Павлович Буревой и выдающийся квантовый физик, но конспиратор из него, как из Кирилла — укладчик асфальта.

Он припомнил фотографию ученого в интернете, сделанную во время вручения тому государственной премии: всклокоченная седая шевелюра, вдохновенное лицо, нос крючком, какие-то слегка безумные, не от мира сего глаза… Про самого Кирилла, правда, тоже говорят, что он не от мира сего, но Кир в целом человек тихий, самоуглубленный, а Буревой, судя по фотографии, тот еще баламут.

Ладно, пора работать. И без USB с пишущим сидиромом справимся — было бы что красть, а как украсть мы сообразим.

Поставив включенный фонарик на пол, Кир опустился на корточки и полез за системный блок. Вот почему вентилятор так громко гудит — боковой крышки нет. Он достал из кармана спичечный коробок, а оттуда спичку. Коробок положил обратно, спичку сунул в зубы. Взяв фонарик, сунулся в пыльные недра старого системника, будто тяжелый театральный занавес, развел в стороны шлейфы проводов. Глянул на часы — до конца обеденного перерыва двадцать минут, времени хватает, да и не факт, что после перерыва тут кто-то объявится. По словам подкупленного лаборанта, сегодня в зале вообще никого не должно быть, потому что ближайший эксперимент назначен только на следующий понедельник, а глава проекта вместе с двумя заместителями отбыл на встречу в министерство обороны, которое последние месяцы проявляет все более настойчивый интерес к проекту «Купол Абсолюта».

Итак, «винт» IDE. Ожидаемо. Переходник, чтобы подключить IDE через стандартный USB-разъем имеется, так что не проблема.

Кирилл отключил комп, выдернул шлейф из «винта» и вставил вместо него шлейф переходника. USB-конец воткнул в лэптоп. Подождал, когда в его машине определился винчестер мастодонта. Старая файловая система — тоже нет проблем, ведь ПО позволяет увидеть содержимое логических разделов.

Копаться в них было некогда, и он приготовился скачать не только папку с рабочего стола, но вообще все содержимое винчестера, поражающего воображение своими невероятными размерами в семь гигабайт.

Сзади щелкнул электронный замок, дверь в зал раскрылась и включился яркий свет.

Зазвучали голоса, кто-то ругнулся, зашаркали подошвы по площадке, как бывает, если двое людей тащат что-то тяжелое и громоздкое.

У Кирилла в животе все оборвалось, сердце с глухим уханьем подскочило к горлу и заколотилось там, как насмерть испуганная птичка. Но все же он не шелохнулся — сидел в той же позе, скрючившись на неудобной табуретке и уставившись в лэптоп, где синяя полоска прогресс-бара показывала, как льются байты с одного «винта» на другой. А за спиной его, за высоким железным ящиком с инструментами происходила какая-то оживленная деятельность. Там ходили, деловито переговаривались, чем-то стучали, что-то двигали…

— …А я говорю, что не позволю им забрать мою работу! — взвизгнул уже знакомый фальцет, и остальные голоса почтительно смолкли. — Думаете, они просто хотят перенести эксперименты в ведомственную лабораторию?! Нет! Они меня уберут, всех нас отстранят, и место главы проекта займет какой-то мужлан, не отличающий бомбу от осциллографа! Мы должны успеть получить конечные результаты, поэтому начинаем немедленно!

Перекачка данных шла полным ходом. Народу позади, судя по звукам, прибавилось, теперь там царила настоящая суета. На Кирилла не обращали внимания — первые из появившихся в лабораторном зале его просто не заметили, потому что были слишком заняты, а вторые решили, что он пришел с первыми.

Несколько раз кто-то прошел прямо у него за спиной. Винчестер древней машины покряхтывал, синяя полоса в шкале росла — байты, мегабайты, гигабайты информации проносились со свистом…

— Ой, а что это вы?.. Чем вы там заняты?

Кир медленно повернулся.

Позади стояла молодая девушка в белом халатике, курносая и розовощекая.

— Это же компьютер шефа! — театральным шепотом поведала она.

За спиной ее около десятка мужчин занимались разнообразными делами: настраивали приборы, подключали к ним кабели, что-то монтировали, сидели перед мониторами, спорили на непонятные темы — в общем, осуществляли научную деятельность. Двое техников в синих комбезах — молодой лопоухий парень и коренастый мужчина в возрасте — стоя на карачках, подсоединяли пару скрученных спиралями ярко-красных проводов к краю свинцовой воронки, где поблескивали большие клеммы.

Кирилл улыбнулся девушке.

— Я знаю, чей это компьютер. А в чем вопрос?

— Назаров, я вас прошу: быстрее, пожалуйста! — нетерпеливо воскликнул фальцет. Принадлежал он мужчине с всклокоченной седой шевелюрой, носом-крючком и немного безумными, не от мира сего глазами — то есть Вениамину Павловичу Буревому собственной персоной.

— Да ладно, закончили уже почти, — брюзгливо откликнулся коренастый в синем комбезе. — Не видите, новый помощник у меня, неопытный.

Курносая, быстро оглянувшись на шефа, склонилась к Кириллу и доверительно спросила:

— Вас Паша вызвал?

Он пожал плечами, постаравшись сделать это так, чтобы жест можно было истолковать по-всякому.

— Я сразу так и подумала, — зашептала девушка. — Вениамин Павлович никого к своему компьютеру не подпускает, а ведь там уже винчестер начал сыпаться. Так вы его наладили?

Передача данных закончилась, лэптоп тихо пискнул и погасил шкалу закачки. Кирилл сказал:

— Кто я, по-вашему, такой? Конечно, наладил.

— Ой, это очень хорошо! Только вас Паша предупредил, это так надо сделать, чтобы Вениамин Павлович не заметил, что кто-то в его машине копался? — Девушка сделала большие глаза и оглянулась на Буревого.

Вцепившись в свою шевелюру и яростно ее дергая, ученый наседал на Назарова, который лениво отругивался, в то время как его «новый неопытный помощник» заканчивал монтировать провода.

— Ясное дело, — кивнул Кир, убирая лэптоп в сумку. — Все чисто и аккуратно, хакер носа не подточит.

— Надо вам теперь тихонько отсюда выйти… — начала девушка, и тут лопоухий кивнул Назарову, а тот сказал Буревому:

— Готовы мы.

— Ну так начинаем, начинаем! — замахал руками Вениамин Павлович.

— Шеф, какой коэффициент кривизны ставить? — спросил мягкий баритон.

— Давайте кратный шести. Все по местам! Закройте дверь! И маски надеть — всем, всем! Людочка! Где моя маска?!

— Сейчас! — пискнула курносая и негромко затараторила, обращаясь к Кириллу: — Вы тогда уж здесь побудьте, пока мы эксперимент закончим, только тихонько, хорошо? Я вам маску сейчас тоже дам.

Выпрямившийся было Кирилл снова плюхнулся на табуретку. Высокий железный ящик скрывал его от большинства людей в зале, но оставаться здесь надолго все равно было слишком опасно. Даже с маской, которую ему вскоре украдкой передала Людочка. Состояла маска из овального окуляра в пол-лица: резиновый ободок и толстое зеленое стекло.

Спрятав в карман очки, Кирилл надел ее вслед за остальными людьми в зале. Большинство уселись за столами, после чего помещение стало напоминать Центр Управления Полетами в миниатюре, хотя маски и портили общее впечатление.

— Назаров! — позвал Буревой.

— Да все, все уже, — откликнулся тот и вместе с лопоухим помощником вернулся на площадку.

Теперь вокруг свинцовой воронки никого не осталось. Спираль, венчающая установку, поблескивала зеленоватым металлом.

— Товарищи! — громко заговорил Вениамин Павлович, и другие голоса смолки. — Мы присутствуем при великом… не побоюсь этого слова — историческом событии! А потому я не буду говорить долгих речей — наша работа сама говорит за себя. Начали!

Кирилл не разглядел, кто врубил процесс, услышал лишь, как установка загудела.

Сначала медленно, но с каждым мигом все быстрее расположенная в вертикальной плоскости спираль над ней начала вращаться. И при этом мигать тусклым светом.

Кир, выпрямившийся во весь рост позади ящика, быстро оглядел присутствующих. Назаров с лопоухим облокотились на ограждение площадки, позади них стояла, комкая воротник халатика, Людочка. Работники лаборатории, сидя за столами, следили за показаниями приборов, глава проекта быстро прохаживался за спинами подчиненных. Дверь в зал была закрыта, хотя светодиод на ней горел зеленым — то есть открыть ее и выйти наружу можно просто нажав на ручку, без электронного пропуска. Но сейчас проскользнуть к двери не удастся, надо ждать.

Установка тихо гудела, спираль вращалась и мигала.

— Запускаем процесс! — крикнул Буревой, обеими руками вцепившись в шевелюру.

Затарахтел стоящий на столе большой агрегат, от которого к воронке тянулись красные провода. Спираль сверкнула, погасла на несколько секунд и начала переливаться тяжелым густо-зеленым сиянием. Непонятно было, откуда оно льется — вроде она состоит из металла, так что же там светится? Ко всему прочему, спираль зазвенела… звук был очень чистый, ясный и казался началом какой-то музыкальной темы, одной длинной-длинной нотой.

Кир моргнул, увидев изумрудный туман, возникший вокруг спирали. Внутри него клубились тени, перетекали одна в другую. Спираль теперь вращалась с такой скоростью, что напоминала висящий в воздухе призрачный круг.

Людочка отступила на шаг, Назаров с лопоухим застыли, навалившись на ограждение. Буревой что-то выкрикнул фальцетом. Внимание всех присутствующих было сосредоточено на установке — судя по лицам, происходило нечто очень важное, кульминация долгой сложной работы. Кирилл бочком пошел через площадку, не отрывая взгляда от того, что творилось вокруг спирали. Круг потерял четкость, стал висящей в воздухе размытой бледно-зеленой воронкой овальной формы. Она пульсировала, испуская волны сияния.

Запотевшая маска мешала, и Кирилл приподнял ее.

И увидел, что установку накрывает купол зеленого света. В нем проскакивали изумрудные молнии.

Спираль теперь напоминала галактику в миниатюре, состоящую из мириад ярко-зеленых искр. Она вращалась с тихим звоном, во все стороны били молнии, впивались в световой купол и таяли.

Люди поднялись из-за столов. Кирилл тихо продвигался к выходу позади них.

— Да! — прозвучало над ухом. — Получилось! Они будут довольны — это начало новой эпохи!

Голос Буревого переполнял восторг. Быстро шагнув вперед, ученый натолкнулся на медленно семенящего через площадку Кира.

— Что? — вскрикнул Буревой. — С дороги! Вы… Ты…

Теперь они стояли лицом к лицу. Буревой поднял маску на лоб, близоруко прищурился и закричал:

— Кто вы такой?!

Несколько человек оглянулись на них.

— Шеф! — пискнула Людочка. — Вениамин Павлович, это наладчик! Компьютерщик! Он занимался вашей машиной…

— Моей машиной? Кто позволил?

— Но она… Но там ведь винчестер…

— Кто позволил, спрашиваю?! — Буревой схватил Кирилла за плечо, не пуская его дальше к двери.

Коренастый техник Назаров нахмурился и зашагал к ним. Помедлив, за ним направился лопоухий.

— Но ведь надо было починить его, — растерянно сказала курносая. — Это… Его позвал Паша…

— В компьютере все данные по проекту! — Буревой повернулся к долговязому бородатому мужчине, вставшему из-за ближайшего стола. — Павел!

— Шеф, я никого не звал вашу машину чинить, — возразил тот.

— Нет? Так откуда этот человек? Он шпион из минобороны! Похитил данные! — Вениамин Павлович вцепился в сумку на плече Кира и дернул к себе.

Кирилл оттолкнул его. Людочка завизжала. Буревой отшатнулся с криком:

— Остановить! Не выпускать его!

Лопоухий с Назаровым бросились к Киру, с другой стороны появился бородатый Паша, и Кирилл выхватил из сумки шокер. Он присел, низко пригнувшись, и бородач перелетел через него, с удивленным воплем растянувшись на полу. Шокер клацнул, два металлических кружка на тонких проводках, протянувшихся от квадратного ствола, прилипли к морщинистому лбу Назарова. Тот повалился на пол, запрокинув голову и дергаясь.

А лопоухий с разворота ударил Кирилла ногой.

Вышло неожиданно и больно. То есть Кирилл в последний миг успел прикрыться локтем, но тренер его за такой блок не похвалил бы.

Он ударил в ответ. Помощник Назарова подался в сторону, плечом толкнув Людочку так, что она с возмущенным писком отлетела к столу с компьютером. Под рукой Кира оказался ворот чужого комбеза, он рванул — и оторвал большой кусок ткани на груди лопоухого.

Под ней была пристегнутая ремнями к телу плата с микрофоном и чем-то еще, очень напоминающим шпионскую электронику.

— Идиот! — злобно бросил лопоухий, принимая стойку карате. — Завалил нам операцию!

— Ты кто?! — выдохнул Кир в полном изумлении. Он успел подумать, что противник, возможно, как раз и есть агент минобороны, или может кого-то из конкурентов Артемия Лазаревича Айзенбаха, или — чем черт не шутит? — он из какой-то западной спецслужбы, и тут за спиной шпиона возникла Людочка с большим монитором в руках.

Она ударила им по голове лопоухого. Одновременно сбоку на Кира опять бросился Павел и сбил его с ног. Они покатились по полу, врезались в ножку железного стола. Кирилл оттолкнул бородача от себя, вскочил на ноги, получил кулаком по колену, охнул от боли — и тем же коленом врезал встающему Павлу по лицу, сломав маску.

Удар бросил бородача назад, прямо на стол. Со скрежетом подломилась ножка, и стол начал заваливаться набок вместе с большим агрегатом, от которого к свинцовой воронке тянулись два красных провода.

— Осторожно! — выкрикнул Буревой где-то за спиной Кира. — Держите трансформатор!

Но было поздно — стол опрокинулся, и агрегат с грохотом свалился на площадку. Один провод порвался, другой натянулся струной, от клеммы на краю воронки посыпались искры.

Звон зеленой спирали превратился в неприятное надсадное дребезжание. Кирилл, растолкав людей, бросился к двери, но увидел прямо перед собой стоящего на коленях лопоухого. Обеими руками тот держал пистолет. Кир нырнул вбок, пуля свистнула над ухом, ударила в железную столешницу упавшего стола и отрикошетила к установке посреди свинцовой воронки.

На поверхности светового купола разбежался круг сияния, словно от упавшего в воду камня. Купол мигнул — и начал расти. Покатая вершина полусферы утонула в потолке, выгнутая наружу густо-зеленая стена пересекла зал, накрыла площадку вместе с приборами и людьми, осыпая их градом изумрудных молний.

И после она прошла сквозь Кирилла, как раз соскочившего с площадки.

Пространство мигнуло, стало плоским и зеленым, но тут же снова вернулось к прежнему состоянию. Подкосились ноги, в голове загудело. Кир упал на колени возле двери.

Изумрудная галактика над установкой взорвалась роем искр. Со всех сторон воздух с шипением и свистом устремился к ней. Люди попадали, их поволокло к воронке.

У Кирилла затрещали брови, в волосах на голове проскочили искры. Он вцепился в дверной косяк. Кричала Людочка, кто-то ругался хриплым басом, истошно голосил Буревой. Кир встал, пошатываясь, зашагал прочь, преодолевая напор ветра. Сумка с лэптопом хлопала по ребрам, он прижал ее локтем.

Он был уже в коридоре, когда за спиной раздался громкий хлопок, тугой поток воздуха на мгновение ударил в обратном направлении, в спину — и ветер стих.

Поднимаясь по лестнице, Кирилл заглянул в сумку… с виду на лэптопе никаких повреждений, но не разбилось ли что-то внутри, пока он сражался с этим лопоухим шпионом и бородатым Пашей?

Надо выбраться из здания как можно быстрее. В голове вроде прояснилось, ноги слушались уже лучше, и он побежал. Панели дневного света в коридоре почему-то не работали. Сверху доносились крики. Он так и не стер логи посещений, и не использовал программу, поставленную на его лэптоп спецами Артемия Лазаревича, — а ведь тот говорил, что это даже более важно, чем похищение инфы с компа Буревого.

Из-за спешки Кирилл свернул не туда и очутился в переходнике между двумя корпусами РТК. Посреди коридора лежал пожилой человек в комбинезоне технической службы, дергался, прижимая ладонь к сердцу, разевал рот и хрипел. В другое время Кир остановился бы, чтобы помочь, но сейчас он не мог позволить себе ни секунды задержки. Он пробежал мимо мужчины, скатился по лестнице и очутился в холле вроде того, с диванчиками и пальмой, через который попал во двор РТК.

Здесь тоже творилось черт-те что. Несколько человек склонились над стонущим стариком, импозантный седой мужчина в дорогом костюме неподвижно сидел на диване, откинув голову назад и вытянув ноги, из уголка рта его текла тонкая красная струйка. У турникета дежурный орал в трубку радиотелефона, а экран монитора под потолком был залит «снегом» и громко шипел.

Турникет не работал, и Кир просто перелез через него. На беглеца не обращали внимание. Миновав проходную, он толкнул дверь и вывалился наружу.

И застыл, уставившись вверх.

II

Когда автозак^[9] притормозил, Игорь Сотник, прижавшись плечом к металлическому борту, выглянул в узкое окошко с решеткой. Это был крупный мужчина, на пол-головы выше здоровых парней из конвоя, посадивших его в тюремную машину. Русые волосы, широкоскулое лицо, голубые глаза. Подбородок с ямочкой, желто-рыжие брови и пышные, будто у девушки, ресницы. И россыпь едва заметных веснушек вокруг большого, крепкого носа с горбинкой. Тюремная одежда совсем не шла ему, внешне Игорь напоминал этакого былинного богатыря, не хватало только русой бороды, меча со щитом да доброго коня.

Сотник отвернулся от окна, за которым катил большой белый «мерседес», и тут в кузов проникли бледно-зеленые отблески. Взявшись за решетку, он снова уставился наружу. Там происходило что-то странное — прямо над обычной московской улицей горело северное сияние. Изумрудные и бледно-зеленые волны катили откуда-то спереди, навстречу машине. «Это что, новый напалм какой-то? — успел подумать Сотник. — Но кто здесь может стрелять?» — и потом самая большая волна накрыла автозак.

По рукам прошел разряд тока, и он отдернул их от решетки. Волосы на голове встали дыбом, затрещали.

Сквозь переднюю стенку кузова донесся удивленный возглас — не то водителя, не то кого-то из конвоиров — потом снаружи истошно засигналили. В поле зрения появилась автобусная остановка, где стояла молодая парочка, неряшливого вида старуха со спортивной сумкой, доверху набитой пустыми бутылками, и мальчишка лет двенадцати, что-то сосредоточенно рассматривающий в своих руках.

Громкое гудение проникло в кузов, изумрудный свет пошел рябью. Игорь нахмурился, ничего не понимая. Они катили словно по дну ярко освещенного аквариума, полного зеленоватой воды. Опередивший тюремную машину «мерседес» показался вновь. В салоне его замигал свет, потом вдруг сработала сигналка — переливчатая сирена, гудки, пиканье и свист прорвались в кузов автозака. «Мерс», замигав дальним светом, круто свернул. Молодая парочка и старуха бросились в разные стороны. Мальчишка, судя по всему, переключал треки на своем плеере, от которого к его голове тянулись проводки наушников, и потому не слышал и не видел происходящего. Мерс, отчаянно сигналя, несся прямо на него. Стекла в дверцах вдруг опустились, Игорь разглядел перекошенный от ужаса профиль водителя. Машина, рассекая изумрудные волны, приближалась к остановке и ребенку.

Тот поднял голову, и глаза его стали большими-пребольшими. Он бросился вбок,едва успев спастись; «мерседес» врезался в остановку, а мальчишка оказался прямо перед тюремной машиной. В кабине ее заорали, автозак круто повернул, мальчишка прыснул к противоположному тротуару. Машину развернуло поперек улицы, которая в результате открылась взгляду Игоря вся, целиком.

Далеко впереди над перекрестком, которым она заканчивалась, висело овальное облако изумрудного тумана. Не очень большое, длиной метров пять и метра три в ширину. Туман завивался кольцами, воронка в центре, куда они сходились, быстро кружилась. В нее на глазах Игоря затянуло кошку — шерсть ее вздыбилась, сыпались искры; дико вопя, кошка пролетела по воздуху и канула в плотном светящемся мареве.

Машина, не только резко свернувшая, но еще и круто затормозившая, начала крениться набок, и перекресток с зеленым облаком пополз вверх. Оно мигнуло, испустив кольцевую волну сияния, и со всех сторон к нему поволокло людей, киоски, скамейки, машины, урны, словно эта штука была дырой в борту космического корабля, и через нее воздух устремился в открытый космос.

Потом автозак тяжело рухнул на тот борт, где находилось окошко, и в кузове стало темно. Сотник растянулся на стене, превратившейся в пол, вцепился в решетку на окне. Мотор стих, снаружи донесся вой ветра. Машину со скрежетом, от силы которого в замкнутом пространстве заложило уши, потащило по асфальту. Кузов затрясся, Игорь ухватился за решетку второй рукой, зажмурился и разинул рот — стон металла и вой ветра становились невыносимы, от них закладывало уши и сводило судорогой челюсти. Взвыло еще громче, автозак дернуло, будто он весил не три-четыре тонны, а несколько килограмм, едва ли не швырнуло вперед, но тут машина наткнулась на что-то. От толчка Игорь покатился по стенке. Темноту прорезали лучики света, вой стих. В машину словно тараном ударили, она качнулась в обратную сторону. Стало еще светлее, и наступила тишина.

Ее прервал далекий крик — кто-то просил о помощи. Визгливо залаяла собака. Игорь на четвереньках добрался до прорехи в том месте, где передняя стенка смыкалась с потолком. От удара клепаный металл порвался, как бумага, переднюю часть машины выгнуло, трещина бежала по стенам и полу. На потолке она была шире, и Сотник выставил наружу голову. Огляделся, согнул рваный железный край и полез.

Автозак лежал на краю перекрестка. В доме неподалеку находился продуктовый магазин с двумя стеклянными витринами: одна глядела на улицу, другая на перекресток. Машина сломала угловую колонну между ними, острый бетонный слом пробил кузов.

Над перекрестком, в паре метрах над асфальтом, висело светящееся изумрудом облако, а вокруг громоздились подтянутые потоком воздуха сучья, урны, скамейки и несколько машин. Вокруг валялись клочья бумаги, осколки, разорванный пакет, из которого высыпались мандарины, ярко розовевшие на сером асфальте.

Борт кузова поскрипывал и прогибался под ногами Игоря. Он перешагнул с него на широкую боковину кабины. Вовремя эта штука над перекрестком утихла — еще немного, и автозак врезался бы в груду под ней. Судя по всему, часть людей, находящихся здесь, затянуло туда, остальные разбежались. Из окон домов выглядывали лица, навзрыд плакал ребенок, где-то неподалеку стонали.

В голове не было не единой мысли. Даже удивления почти не было — мозг словно завис, работала только часть, ответственная за простейшие движения. Не думая ни о чем постороннем, не пытаясь понять, что это за аномалия висит над асфальтом, куда подевались затянутые внутрь нее предметы и люди, что вообще происходит этим жарким летним днем в Москве, Игорь присел на корточки над дверцей, из-под которой доносились стоны, широко расставив ноги, ухватился за ручку…

И, краем глаза заметив нечто очень странное вверху, поднял голову.

Небо было светло-зеленым, с изумрудным отливом, а еще оно как-то… закруглилось, что ли? Будто весь город накрыл громадный купол из дымчатого салатного стекла. Под ним плыли облака, обычные летние облака, похожие на пышные комья сахарной ваты. Солнце из-за купола светило по-прежнему ярко, было тепло… но уже не так жарко, как совсем недавно, словно купол задерживал часть солнечных лучей.

От изумрудного зеленого овала над перекрестком вверх ударила зелена молния — длинный ветвящийся зигзаг впился в купол и распался на сотню молний поменьше, которые дождем просыпались обратно и растаяли в воздухе, не достигнув крыш.

Внизу снова застонали, и Сотник перевел взгляд на дверь. Бронированное стекло от удара не разбилось. Оно было хорошо затонировано — не разобрать, что внутри.

А вот они меня видят, подумал он, снова взялся за ручку и попробовал раскрыть дверцу. Ничего не вышло — что-то там заклинило или конвоиры заперлись. Он поднатужился, рванул и отшатнулся назад, когда дверца распахнулась.

В грудь уперся ствол «калашникова». Его держал стоящий на боку ближнего сидения здоровенный парняга с выпученными покрасневшими глазами.

— Попался, сука?!

С рассеченной губы текла кровь, крупное грубое лицо перекосило — левая скула вспухла после удара обо что-то твердое.

— Ты устроил?!

— Что? — не понял Сотник.

— Назад отодвинься! Резких движений не делать! — Конвоир полез наружу. — Сбежать решил?! Не шевелись, тварь!

Игорь отодвинулся на край кабины, и парень выбрался наверх. В распахнутой дверце было видно, что водитель неподвижно висит на ремне, а второй конвоир провалился в пространство между сидениями. Он ворочался там и стонал, держась за грудь.

— Степа, как ты? — окликнул первый, сверля Игоря взглядом.

— Грудину мне продавило, — донеслось из кабины слабо.

— Ребра сломал?

— Вроде нет.

— Тогда вылазь. А Петр?

— Слушай, по-моему… — показалась рука, затем нервное худое лицо. — По-моему, помер он. Башкой сильно ударился… И кровь с виска течет. Боря, это что, побег? То есть эта… попытка побега? Это ж убийца, ему пятнадцать лет дали, он на все способен!

— Ну, тварь поганая! — снова вызверился Боря и стволом автомата врезал Сотнику в скулу.

Игорь упал на спину, конвоиры встали над ним. У одного в руках был «калаш», у другого ПМ.

— Совсем свихнулись с перепугу? — он сел, отирая кровь рукавом. — Думаете, я это устроил?

— Не ты, так сообщники твои!

— И это? — Он показал на светящееся облако над перекрестком.

Степа оглянулся первым, и когда повернулся обратно, лицо его дергалось, а глаза округлились.

— Что… что это? — пробормотал он, облизывая сухие губы. — Что там висит?

Боря молчал, разинув рот, пялился на облако. Зеленого неба пока никто из них не заметил.

Глаза Степы вдруг стали совсем дикими, он присел, подняв пистолет.

— Борька, а если засада?.. — невнятно забормотал он. — Если дружки… Сообщники этого… Его вырубить надо, чтоб не рыпался, и…

Не договорив, он шагнул к Игорю и занес ногу, чтобы врезать ему каблуком по голове, но получил подсечку и упал. Вышедший из ступора Боря с матами набросился на заключенного, заехал прикладом в голову, ногой — по ребрам. Степа вскочил, бешено вращая глазами. Игорь крикнул:

— На небо гляньте, идиоты!

Оба уставились вверх. Игорь опять сел. Стволы пистолета и автомата были направлены на него, хотя оба конвоира стояли, задрав головы. Против ожидания, на Борю небо произвело впечатление обратное тому, на которое рассчитывал Сотник — конвоир нагнулся и упер ствол ему в лоб.

— Не знаю, как ты это сделал… Ну все, щас я тебя завалю — при попытке к бегству!

За их спинами из зеленого облака над перекрестком появился темный силуэт. Сотник прищурился.

На человеке был длинный плотный плащ из чего-то, похожего одновременно на кожу и брезент, противогаз необычной формы, сапоги с тупыми носками. На груди ремень, из-за плеча торчит короткий ствол. На рукаве возле плеча широкая красная полоска.

Он огляделся, стоя на вершине громоздящейся под облаком кучи обломков. Обтянутое резиной лицо с двумя тусклыми окулярами обратилось к перевернутой машине, и человек стал спускаться, ловко прыгая по обломкам.

— Степа, — сказал Борис, — надо с нашими связаться.

— Смотрите, кто там идет, — произнес Игорь. — Он у вас за спиной, и у него ствол.

— Ты нас за идиотов держишь, урка?! Типа, чтоб мыотвернулись…

— Борька, сзади! — заорал Степа.

Он снова присел, двумя руками вскинув пистолет. Незнакомец прыгнул в бок, мгновенно выдернув оружие из-за спины. Степа выстрелил, но промахнулся. Гость из облака уже стоял на одном колене, уперев в плечо приклад ружья. Оно сухо треснуло, от ствола к Степе протянулась алая молния, и конвоира отбросило назад. Он врезался головой и плечами в спину Бори, который повалился на Сотника, но сразу откатился в сторону.

Незнакомец в противогазе за эти мгновения ухитрился преодолеть расстояние до кабины и даже залезть на нее. Темный силуэт возник на фоне неба, в окулярах отразились два лежащих человека, взметнулась рука, сжимающая нож с извилистым лезвием. Незнакомец прыгнул к поднявшемуся на колени Боре, а тот выстрелил и попал ему в ногу.

Человек ударил, Боря машинально прикрылся «калашом», лезвие высекло искры из цевья. Противник сделал неуловимо быстрое движение, конвоир заорал, и тогда лежащий навзничь Сотник врезал носком ботинка по тому месту, куда угодила пуля.

Когда противник упал, Игорь резко сел. Боря лежал рядом на спине и корчился, держась за плечо, из которого торчал нож. Игорь рванул его из раны, конвоир заорал, но Сотник этого не слышал, в ушах его стоял шелест ночного дождя, а перед глазами была совсем другая картина: лужи, окоп, свет прожекторов во мгле далеко позади, он сам — на дне рва, и фанатик-смертник, неожиданно прыгающий на рядового Сотника из темноты с ножом в руках. Короткая схватка, барахтанье в грязи… Игорь тогда просто схватился за лезвие и рванул на себя. До костей рассек пальцы — их теперь «крутит» перед сменой погоды — но завладел ножом, чья грязная, скользкая рукоять вывернулась из руки смертника. Перехватил оружие левой и воткнул ему в горло.

Сейчас хвататься за клинок не пришлось, но ударил Игорь в то же самое место — ткнул извилистым клинком под гофрированный «хобот» из грубой черной резины, непривычно широкий, с железной коробочкой на конце.

После этого ночь, дождь, окоп и смертник пропали, и снова вокруг была московская улица, перекресток, светящееся изумрудом облако и зеленое стеклянное небо вверху.

Для того, кто получил удар ножом в горло, человек прожил на удивление долго — ему хватило времени и сил на то, чтоб снова поднять свое ружье и направить его в голову Сотника. Но не хватило на то, чтобы выстрелить.

Степа лежал на спине, и на грудь его было страшно смотреть. Алая молния разворотила ее, не грудь, а пещера какая-то, красный провал в теле, хотя крови нет — внутри все запеклось, прожарилось… Это что, электроразрядом в него выстрелили?

Боря тоже лежал на спине, но живой, хотя извилистый нож оставил в плече рану очень неприятного вида. Он хрипло матерился и пытался зажать ее ладонью.

А незнакомец лежал на боку, ноги его свесились в кабину через проем раскрытой дверцы, руки в легких перчатках с обрезанными пальцами были вытянуты по швам. Правая штанина разорвана под коленом, в дыре виднеется что-то вроде кожаного доспеха — изогнутая коричневая пластинка, скорее всего, как-то закрепленная ремнями на лодыжке. В ней и застряла пуля.

Игорь взялся за «хобот», потянул. С железной коробочки соскочила крышка — внутри была зеленая влажная кашица. Она тихо булькала, пузырилась.

Сотник стащил противогаз с головы человека, открыв лицо — серое, очень худое, с запавшими щеками, острым подбородком и продавленным в переносице носом, заросшее щетиной. Коротко остриженные волосы были черными, с необычным металлическим отливом, они казались жесткими, будто иголки. Из горла текла кровь, но не сильно, при такой ране ее должно быть больше. Кровь эта показалась Сотнику слишком темной — темно-красной и жирной, будто ее с мазутом смешали. И противогаз необычный: резиновая маска с окулярами и хоботом крепилась на голове с помощью пары ремешков, крест-накрест сходящихся на затылке.

Услышав вой полицейской сирены где-то вдалеке, он потянулся к оружию незнакомца. Что за странная штука? Обмотана не то полосками кожи, не то плотной тканью, с длинной густой бахромой. Она заколыхалась, когда Игорь поднял ружье. Кожаный ремешок с железной пряжкой. А под стволом что, шомпол?.. Нет, не шомпол — металлический штырь, наискось выходящий из цевья, тянулся вдоль ствола так, что дальний конец почти касался его. В том месте из ствола торчал короткая проволочка, ее и штырь разделяли пара миллиметров, не больше.

Сотник заглянул в ствол. Он состоял из столбика металлических катушек с аккуратными рядами тусклой проволоки, катушки были нанизаны на тонкий стержень из голубоватого камня, похожего на мрамор, но с необычным стеклянным отливом. Он, что ли, испускает молнию? Что за минерал такой… Игорь вдруг сообразил: это разрядник. После нажатия на спусковой крючок между «шомполом» и проволокой проскакивает искра, и тогда из стержня между катушками вырывается алая молния.

Получается, он держит в руках электроружье? Или какое-то «пьезо»?..

Боря захрипел, и это вывело Игоря из ступора.

Он вскочил, перекинув через плечо ремень пьезо-ружья.

Звук сирены стал громче. И не одна там была сирена — вторая звучала где-то позади, а третья справа, за домами. Вокруг кричали, плакали, по площади кто-то опасливо шел к зеленому облаку, из магазина выбирались ошалевшие люди.

Сотник знал это место — его квартира была кварталах в десяти-двенадцати отсюда.

Он сунулся в кабину, достал валяющийся позади кресел плащ-дождевик, снова выпрямился. Глянул на мертвого Степу, на дергающегося Бориса, на незнакомца. Посмотрел на изумрудное облако и на небо, по которому бесшумно скользнула длинная ветвящаяся молния.

Игорь Сотник был человеком приземленным. Никогда не любил фантастику, отродясь не верил в инопланетян, чертей, экстрасенсов, телепатию, сглаз и ведьм — ни во что не верил, хоть немного выходящее за рамки обыденного. И сейчас он не думал о том, что это за серолицый человек в противогазе и откуда взялось светящееся облако над перекрестком. Он размышлял о другом: произошло что-то плохое. Скоро начнется паника — да нет, какое там «скоро», если происшествие на перекрестке и странное облако видели пока немногие, то небо, этот удивительный зеленый купол заметили все — значит, паника уже началась. А что такое паника в крупных городах? Он видел ее в Батуми и Тбилиси — это было страшно.

Надо бежать домой, чтобы как можно быстрее вывести своих из города.

Вверху зарокотало, и он поднял голову. Сработали рефлексы: Игорь присел, подняв автомат, готовый стрелять. Низко над крышами летел гражданский вертолет. Как-то криво летел — так бывает, если снаряд попадет в хвостовую штангу и повредит малый винт, но тут снаряд не при чем, дыма-то нет.

Машина зарылась носом, корпус под бешено рубящими воздух лопастями начал вращаться. Игорь вскочил. Вертушка врезалась в жилой дом на высоте пятого этажа, пробила его и застряла наполовину внутри, наполовину снаружи. Вниз посыпались обломки кирпичей, дым и языки пламени поползли вдоль стены, облизывая окна.

На другом краю перекрестка показалась полицейская машина с мигающими огнями на крыше. Игорь схватил автомат Бориса, пистолет Степы, вытащил из пенала на кобуре запасной магазин, нацепил плащ мертвого водителя автозака и, локтем прижимая пьезо-ружье к боку, спрыгнул с кабины. До квартиры, где с больным отцом сидела его жена Тоня, отсюда было меньше часа.

III

Интересно, какую площадь он накрывает?

Кир остановил «копейку» на краю Садовнической набережной, вышел и задрал голову с зажатой в зубах сигаретой. Снизу трудно понять, но кажется, что самая высокая часть купола находится где-то позади — то есть над научным центром в Подольске, правильно? И, судя по изгибу этого зеленого не-пойми-чего, купол закрыл всю Москву с большим куском области в придачу. От Подольска до… ну, скажем, до Пироговского водохранилища за Шерементьевым, которое, возможно, находится у северной границы купола, хотя это еще точно неизвестно, примерно километров шестьдесят, вряд ли больше. Говорили ведь ученые перед началом эксперимента что-то про коэффициент, равный шести — возможно, это значит, что теперь диаметр купола равен шестидесяти километрам? Может ерундовая догадка, а может и правильная, все равно точно сейчас не подсчитаешь. Выходит, если взять Подольск за центр круга, а Пироговское водохранилища — за северный его край, то южный… Кир представил себе карту московской области и решил, что с юга купол простирается примерно до Серпухова. А что с запада и востока? Бронницы, Наро-Фоминск? Черт знает, он не мог вспомнить.

Хваленая дорогущая «инфинити» последней модели просто не завелась, в Подольске пришлось позаимствовать эту жуткую тачку, стоящую на краю тротуара с распахнутой дверцей — водитель, должно быть, когда все началось, с перепугу чухнул куда-то.

А собственно, что началось? — подумал он, садясь в машину и трогаясь с места. Что конкретно произошло? Эксперимент пошел наперекосяк после того, как упал трансформатор и порвались провода, выходит, это Кирилл виноват в происходящем? Или виновница — пуля, выпущенная лопоухим шпионом?

Слева тянулся Водоотводный канал, справа — невидимая отсюда Москва-река. По набережной между остановившимися машинами катило только всякое старье, вроде той тачки, в которой он сидел, ни одной более или менее дорогой иномарки. Вышли из строя все автомобили с более-менее сложной электронной начинкой, так получается?

В другое время года он бы просто не смог доехать сюда — остановившиеся машины забили бы улицы. Но летом, да еще при такой жаре, Москва наполовину опустела: и людей, и автотранспорта было гораздо меньше, чем обычно.

Прикуриватель не работал, пришлось выуживать зажигалку из заднего кармана джинсов. Кирилл выплюнул в пепельницу окурок, зажег новую сигарету. Так или иначе, кто бы ни был виновен в произошедшем, он ехал обратно, в Москву. А что еще делать? У него было задание, он его выполнил, теперь надо доставить информацию Артемию Лазаревичу. Ну а дальше… Вот что дальше, Кир совсем не понимал. Как-то до сих пор все его планы на будущее не учитывали накрывший столицу зеленый купол, в котором иногда бесшумно проскакивают огромные, длиной в десятки километров, ветвистые молнии.

Хотя, пожалуй, одно все же ясно: после «Старбайта» надо валить из города. Только вот что если Айзенбах просто не отпустит Кирилла? Может не стоит к нему теперь ехать?

Он подался вбок, выглядывая в окошко. По улице, быстро обгоняя «копейку», катила военная колонна: бронетранспортер с пулеметом, за ним два тентованых грузовика. Кто там, солдаты, наверное, сидят? Куда это они? А машины какие-то совсем старые, и где они их откопали…

Что вообще происходит?

Он ничего не понимал. Впрочем, как и все люди вокруг. В Москве царил хаос: большинство машин остановились, иногда Кир проезжал мимо тел на тротуарах, над одними хлопотали прохожие, на другие не обращали внимания. Поначалу он не мог сообразить, кто это там лежит, потом заметил, что большинство — пожилые, припомнил старика в переходнике между корпусами РТК и сделал вывод: это те, у кого сердечные стимуляторы. Их в последнее время по Москве стало много, когда недорогие, но качественные приборы начала выпускать одна столичная фирма, открытая совместно с японцами. А теперь стимуляторы вырубились, как и электроника его «инфинити». Этим же объяснялись неработающие светофоры и световые рекламы. То есть некоторые все же работали, но явно сбоили. Мобильник не пашет… и лэптоп, значит, тоже? Кирилл все не решался достать его, проверить. Лучше привести машинку к заказчику, вручить ему и сказать: вся инфа там, а как ее оттуда выуживать, это уж вы сами решайте.

Кирилл гнал автомобиль в сторону Кремля. Дальше, за станцией метро «Проспект Мира», находился офис «Старбайта».

Кроме всяких «копеек», «жигулей» и древних иномарок ездили еще велосипеды да мотоциклы старых моделей. Горожане вывалили на улицы — еще бы, у них ведь небось телеки отключились, радио, ксероксы в офисах, сервера, компы… И все равно людей было не слишком много. В другое время года улицы запрудили бы толпы, но не сейчас.

Из подземного перехода, в котором находился выход из метрополитена, вдруг с криком побежал народ. Люди падали, бегущие за ними спотыкались о тела, перепрыгивали… Следом покатились волны изумрудного света, и Кирилл от удивления разинул рот. Это что же получается — «галактика» появилась в переходе?! Ну дела! А ведь метро тоже остановилось, сообразил он, там же сплошная электроника! Но откуда под землей взялось изумрудное облако? Может, ошибка в эксперименте привела к тому, что они теперь в разных местах будут возникать?

Между домами показались несколько полицейских, бегущих навстречу толпе. Форменная рубашка на одном была порвана, подол ее выбился из брюк, левый погон телепался на ниточке.

Переход остался позади, и Кирилл трижды круто повернул, объезжая стоящий джип и два седана. Докурив сигарету, затолкал окурок в пепельницу. Датчик показывал, что топлива в баке едва ли пятая часть — хватит до «Старбайта» или нет? А может не ехать все-таки туда, может сразу к себе на квартиру, взять документы, деньги, а после вон из Москвы?

Он крутанул руль, сворачивая на Садовнический проспект — и ударил по тормозам, увидев, что посреди него лежит на боку, упершись в асфальт лопастью, большой военный вертолет с подломленными шасси. Спиной к нему стояли, подняв оружие, три человека в военной форме. Хвостовая штанга продавила крышу небольшой легковушки, смяла ее в гармошку, рядом на асфальте лежала женщина, над ней присел четвертый вояка. Перед вертолетом стояли с десяток машин — не проехать.

Кирилл газанул, выворачивая руль, и покатил дальше вдоль канала. На другом берегу над крышами поднимался столб дыма — пожар где-то за Овчинниковской набережной. А вон, дальше, еще один, это в районе Пятницкой… И еще, далеко впереди, за Москвой рекой — да там вообще круто горит, вон какой дымяра!

С протяжным гудком мимо, в обратном направлении, пронеслась «ява» с коляской. В ней сидели двое детей, управлял взъерошенный мужик, за поясницу его обхватила женщина, на багажник позади были навьючены сумки. Следом проехал двухдверный «форд» с открытым багажником и выпирающим из него огромным чемоданом, потом — целое семейство на спортивных велосипедах. Это, наверное, такой инстинкт у людей: в случае опасности бежать из города. Кто порасторопнее, тот уже из Москвы рвется, а он наоборот… Нет, ему к Артемию Лазаревичу точно надо! Тот ведь из-под земли достанет и отбивную с кровью из Кира сделает, то есть не сам Айзенбах, а Лагойда, который полтора года назад пристегнул Кира наручниками к трубе и с удовольствием, явно читавшимся на щекастом лице, бил вплоть до появления шефа, делая это так, чтобы не оставлять следов в виде синяков под глазами или сломанного носа — все больше по почкам да по печени…

Кирилл съежился на сидении и втянул голову в плечи, припомнив тот эпизод своей жизни. Они с матерью еще ютились в крошечной квартирке в Ногинском районе, когда первыми своими мелкими аферами, связанными с индустрией сетевых азартных игр, всякими интернет-казино и игорными домами, он заработал денег, чтобы поступить в МГУ. А еще смог покупать дорогие лекарства и нанять сиделку. Мать, тогда уже почти не встававшая, радовалась, что сын нашел хорошую работу в столице, причем такую, которая оставляла время на учебу. Он соврал ей, что устроился программистом в международную фирму…

…И он действительно туда устроился. Но позже, когда мать уже умерла, и Кир, продав квартиру, снял другую, побольше, в Богородском районе. Решив, что хватит заниматься мелкими хакерскими взломами, он по поддельному паспорту поступил на работу в московское отделение консорциума «Старбайт» на должность младшего программиста в подотделе мониторинга международного рынка ценных бумаг. По его подсчетам, примерно две недели нужны были ему, чтобы вытащить из секретных недр хорошо защищенной корпоративной локалки нужные коды и увести деньги с одного из счетов консорциума.

Кирилл после этого дела рассчитывал стать обладателем пяти с половиной миллионов долларов. Как раз были зимние каникулы, и он собирался управиться до начала занятий, а после, как ни в чем не бывало, вернуться к учебе, выполняя предсмертный завет матери, закончить универ.

Но не срослось. Оказалось — вот те на! — что служба внутренней безопасности консорциума следила за ним с того самого момента, как он устроился на эту работу. Что Артемий Лазаревич, видевший за компьютерным шпионажем большое будущее, уже знал про юного московского хакера, что он даже выписал из-за границы двух спецов, которые организовали такой плотный интернет-надзор, что каждый сетевой шаг Кирилла, каждый его клик был теперь известен Айзенбаху. И даже в съемной квартире Кира висели мини-видеокамеры с прочими «жучками».

В общем, его взяли, как говорится, с поличным, после чего Лагойда хорошенько обработал его, а затем Артемий Лазаревич доступно объяснил: либо Кира убивают прямо в подвале московского отделения и там же закатывают в бетон, либо он работает на Айзенбаха. За деньги работает, за хорошие деньги, Артемий Лазаревич своих спецов любого профиля оплачивает щедро. Но — служит отныне Кирилл только ему. Никакого самовольничья, никаких левых контрактов, олигарху совсем не хотелось, чтобы его человек спалился на попытке выкрасть несколько миллионов из какого-нибудь западного банка, и следствие потом установило, что преступник был связан со «Старбайтом».

Вот так все и началось. После первого знакомства с краснощеким Лагойдой Кирилл и стал заниматься катаной, уяснив, что профессия хакера тренирует мозги, но не тело. Думать он умел хорошо, быстро, просчитывать алгоритмы развития ситуации и делать правильные выводы, но вот с физической подготовкой до недавнего времени был полный швах.

Он проехал мимо окруженного толпой полицейского, который что-то кричал людям, тыча пальцем в кнопку ручной радиостанции. Потом — мимо несколько стоящих машин с включенными сиренами. А ведь та военная колонна, давно укатившая вперед, двигалась в сторону Красной площади. Интересно, как у них броневик завелся? Хотя с виду какой-то неказистый был броневичок, допотопный. Может, вытащили его откуда-то со склада, списанный…

Старенькое радио в «копейке» шипело и плевалось помехами. Кирилл свернув на улицу Балчуг, потом взял влево — на Лубочный переулок, и потом сразу опять вправо. Впереди раскинулся Москворецкий мост, и он увеличил скорость, рискуя, что «копейка» просто рассыплется от натуги. Этот проезд был свободен, то есть по нему спешили люди, но для машины препятствия не было. Кир еще поднажал. Какая-то женщина бросилась с тротуара чуть не под колеса, размахивая руками и призывно крича. «Копейка» вильнула, объезжая ее.

За домами, в той стороне, куда уехала военная колонна, что-то начало взрываться. Да бодро так, с огоньком. То есть в прямом смысле — далеко впереди мелькнули языки пламени. Съехав с моста, Кирилл притормозил, до середины опустил стекло и выставил наружу голову. И услышал сквозь шум мотора звуки выстрелов. Потом пространство между домами прочертили алые линии — будто тонкие прямые молнии били там.

Вскоре они пропали. Позабыв про «Старбайт» и Артемия Лазаревича, Кир вдавил газ, и древний движок сипло взвыл. Выстрелы стихли, зазвучали снова. По тротуару и по проезжей части навстречу бежали люди. Нарушая все правила, Кир повернул влево — и выкатил на Васильевский спуск.

По правую руку был собор Василия Блаженного, по левую Кремль. А между ними, низко над Красной площадью, висело большое изумрудное облако — очень большое, гораздо крупнее того, что появилось в лабораторном зале. Составляющие его дымные кольца вращались, отчего облако напоминало вытянутую овальную галактику. Какие-то силуэты возникали из зеленого марева, сначала расплывчатые, они быстро становились четче — горбатые не то звери, не то машины, еще — фигурки людей, и все это двигалось, выходило из «галактики», растекалось вокруг нее.

Ближе к Васильевскому спуску стоял знакомый броневик, башня его дымилась. Рядом горел перевернувшийся набок старенький военный грузовичок, вокруг лежали тела. Со стороны ГУМа звучали выстрелы. В здании магазина засели солдаты и стреляли по тем, кто появлялся из зеленого облака, в ответ воздух прошивали алые молнии. Сухой треск и стук выстрелов сливались в шум того, чему до сих пор Кирилл Мерсер еще никогда не был свидетелем — в шум боя.

IV

Паника распространилась как-то очень быстро для такого большого города — хотя Игорь предвидел это. Изумрудный купол кого хочешь напугает, а когда позже он понял, что в Москве накрылись телевидение и сотовая связь, все окончательно стало ясно. Тем более, в некоторых местах начались пожары. Да еще и пальба, отзвуки которой доносились со стороны реки… В общем, кризисная ситуация налицо. Не иначе — начало войны, враг нанес удар по столице. Наверняка так решили большинство горожан. В подобных ситуациях у немногих людей открываются их лучшие стороны, смекалка, рассудительность, умение принимать верные решения в критических обстоятельствах, у других наоборот просыпаются худшие черты, агрессивность и злоба, а три четверти населения просто теряются, не понимая, что делать, паникуют и ждут указания властей.

Игорь бежал всю дорогу, и только возле дома перешел на шаг, увидев, что двери небольшого продуктового магазина на первом этаже сломаны. Изнутри донесся визгливый крик, потом там что-то разбилось. Наружу выбежал мужик в драном пуховике явно с чужого плеча, спортивках с пузырями на коленях и растоптанных кроссовках без шнурков. Прижимая к груди несколько бутылок водки, он рванулся прочь по улице, а следом ломанулся еще один бомж — у этого в руках была палка колбасы и булка.

Из магазина показалась продавщица, а дальше Игорь не видел. Он нырнул в арку возле магазина и во дворе за ней увидел дворника Маргошу, открывающего двери своей железной будки возле гаражей. На звук шагов Маргоша оглянулся и заморгал на Сотника узкими монгольскими глазами. Что произошло с мужем Тони со второго этажа, все в доме, конечно, уже знали. Дворник удивленно потер ладонью щетинистый подбородок, но ничего не сказал и снова повернулся к будке.

Миновав два пролета, Игорь плотнее запахнул дождевик, чтобы не напугать Тоню висящим под ним оружием, и потянулся к звонку. Но не нажал — дверь была приоткрыта.

Он сдавил рукоять ПМ в кармане. Толкнул дверь и вошел.

Выпавшие из блокнота бумажки на полу, какой-то мусор, а вон валяется свалившаяся с вешалки куртка… Жена его была аккуратисткой, в доме всегда ни пылинки, каждая вещь на своем месте — что означает этот беспорядок? Здесь что, был обыск?

— Тамара! — позвал он. — Тоня! Леонид Викторович!

Двухкомнатная квартира была пуста. Кровать не застелена, одеяло смято, подушка вообще на полу лежит. Шкафы раскрыты, половины вещей нет. Сотник вошел в другую комнату, где жил тесть — то же самое. Он поспешил на кухню.

Посреди кухонного стола лежала придавленная стаканом записка. Игорь схватил ее.

Торопливый почерк:

«Игорек! Я не знаю, прочтешь ты это или нет! Что-то плохое началось, не понимаю, что происходит. Папа говорит: война. За нами пришли дядя Миша с Леной. Они нас забирают, едем в Огурцово. Люблю тебя! Целую! Пожалуйста, приезжай, если сможешь. Я не смогла дозвониться до суда, чтобы узнать как…»

Следующее слово было неразборчиво, заканчивалось оно продавленной в бумаге кривой линией — и Сотник вдруг отчетливо представил себе, как живущий в соседнем подъезде бывший милиционер дядя Миша, старший брат отца Тони, еще крепкий, высокий, худой, решительный и донельзя самоуверенный, схватил ее за руку и потащил вон из квартиры вслед за женой, которая выводила его брата.

У Миши старая «тойота». И поехали они в деревню, где дом их отца, покойного деда Тамары. Это в двухстах километрах от МКАДа.

Надо за ними.

Но прежде он зашел в комнату тестя и включил телевизор. Отыскал дистанционку в складках одеяла, стал щелкать. Первые пять каналов — ничего, мертвый черный экран. По шестому шел «снег», белая шипящая пелена.

Снаружи донесся слабый крик, возгласы и звуки ударов. Окно кухни выводило во двор, и Сотник бросился туда. Выглянув, побежал на лестницу, даже не заперев дверь. Слетев по ступеням, выскочил во двор — там трое наголо бритых парней в камуфляжных штанах и майках били Маргошу.

Дворник, успевший раскрыть будку, где стоял старый «Иж», лежал на боку, коленями прикрывая живот, а руками — голову. Парни молотили его довольно умело, двор наполняли неприятные чавкающие звуки, сопение и стоны.

— Прекратить! — гаркнул Сотник, шагая к ним.

Бритые оглянулись.

— Отвали! — бросил самый здоровый, с большой серебряной цепью поверх черного свитера. На цепи висел православный крест такого размера, что еще немного, и на нем действительно можно было бы кого-нибудь распять.

Они снова повернулись к Маргоше, пытавшемуся заползли в дворницкую, и здоровяк врезал ему носком ботинка по затылку.

Откинув полу плаща, Игорь выставил из-под него ствол «калаша» и дал короткую очередь им под ноги. Пули взломали старый рыхлый асфальт. Двое отскочили, здоровяк снова развернулся, выхватил из кармана телескопическую дубинку, раздвинул.

— Брат, — начал он, приглядевшись к Сотнику, — ты же русский, я вижу. Чего за чурку заступаешься? Ты не видишь, что они нам устроили?! — Он ткнул пальцем в бледно-зеленое небо, по которому высоко над крышами бесшумно скользнула изумрудная молния.

Сотник, подняв ствол выше, кивнул:

— Я-то русский, а ты — чмо подзаборное. Пошли вон отсюда!

Здоровяк, ощерившись, качнулся к нему, и тогда Игорь дал одиночный ему в колено.

Когда остальные двое уволокли ревущего от боли, навсегда охромевшего вожака, Сотник подошел к Маргоше. У дворника на виске была большая ссадина, на затылке волосы потемнели от крови, нос и губы разбиты. Игорь втащил его в дворницкую, посадил под стеной, присел рядом и сказал, заглянув в мутные глаза:

— Извини, не могу тебе сейчас помочь. Мне жену надо найти. Она беременная, ее увезли… Должен их догнать. Поэтому я твой мотоцикл возьму, ладно?

Он выпрямился. Маргоша что-то попытался сказать, подняв руку, потянулся к Сотнику, и тот побыстрее отвернулся, чтобы не видеть этого. Сжал зубы до боли в челюстях. Чем он от тех бритых отличается, если бросает тут раненого старика, мотоцикл его забирает? Вполне возможно, что на смерть бросает, ведь неизвестно, что будет дальше в Москве, а без своего «ижа» Маргоша отсюда, наверное, не выберется…

Тем отличается, что у него жена с послеинфарктным отцом на руках и ребенком в животе.

Подумав об этом, Игорь с ожесточением завел мотоцикл и выкатил из гаража. Повернул в арку, пронесся через нее и снова резко повернул.

Он без приключений миновал несколько кварталов, а потом из арки жилого дома на дорогу впереди выехала дизельная машина. Что она именно дизельная, можно было судить по черным выхлопам, воняющим солярой. Выглядела машина необычно: сколоченная из досок и листов железа телега с высокими бортами, вместо руля — длинный, изогнутый в виде буквы «Г» рычаг. Сотнику почему-то на ум пришло слово «тачанка».

В дизельной тачанке находились трое: впереди водитель, сзади, за пулеметом с толстым стволом, стрелок, а посередине, в накрытом шкурами кресле, облаченный в меха толстяк. Первые двое были одеты во что-то темное и кожаное, лица скрыты под противогазами вроде того, который Игорь уже видел. А на толстяке — темно-красная маска с большими окулярами и очень толстым коротким «хоботом», напоминающим кабанье рыло. В руках его было пьезо-ружье с необычайно длинным стволом.

Игорь, несшийся прямо по середине пустой улицы, начал тормозить. Человек в кресле повернулся к нему, поднял ружье. Стрелок навалился на пулемет, разворачивая его.

Сотник, выжав рукоять газа, резко повернул. Гудящая алая молния прошила воздух у плеча, он пролетел мимо тачанки и нырнул в арку, из которой она появилась.

Сзади донесся глухой возглас, застучал пулемет, но Игорь уже преодолел арку и снова повернул.

Он пронесся через большой двор, выскочил в просвет между домами на другой стороне и увидел впереди хвост большого отряда. Замыкала его пара животных размером с быка, с короткими кривыми рогами и тремя горбами на спинах. Между горбами сидели люди в противогазах, передний держал вожжи, привязанные, насколько смог разглядеть Игорь, к концам рогов. Чуть впереди ехала почти точная копия дизельной тачанки, только накрытая покатым железным колпаком с прорезями, из которых торчали стволы. Между животными и машиной шли, растянувшись большим полукругом, люди в темной коже, и гнали перед собой толпу москвичей.

Игорь поднажал. Несколько чужаков оглянулись. От толпы отделился молодой парень в джинсах и майке, рванулся в сторону, под прикрытие растущих на краю улицы деревьев. И тут же в спину ему впилась алая молния, показавшаяся Игорю более слабой, тонкой и бледной, чем та, которой выстрелил в него толстяк на тачанке. Беглец рухнул лицом вниз. Несколько чужаков направили стволы на Сотника, и он снова повернул.

После этого люди в противогазах на глаза ему долгое время не попадались, зато он дважды проезжал мимо изумрудных облаков, причем одно висело далеко вверху, над крышей шестнадцатиэтажного дома, а второе, совсем небольшое, приткнувшееся над тротуаром возле пешеходного перехода, подернулось мутной рябью, свернулось в клубок и пропало прямо на глазах Игоря.

Свернув в очередную арку, он увидел двух бегущих навстречу парней в камуфляже, бронежилетах и касках, с автоматами. Один, веснушчатый, тащил на спине катушку, разматывая провод, другой нес телефон, старый добрый армейский ТА-57. Игорь резко затормозил, соскочил с мотоцикла.

— Стой, боец! — он схватил конопатого за рукав. — Что происходит? Кто напал?

Они подняли автоматы, и Сотник сильно хлопнул по одному стволу ладонью.

— Кто нас атакует?! — повторил он. — Доложить по уставу!

Командирский тон сработал. Связисты опустили оружие, подтянулись.

— Ты, — Игорь ткнул пальцем в телефониста, — на улицу! Наблюдать! А ты докладывай. Кто на Москву напал?

— Не знаем… Мы связь тянем. Радио отрубилось.

— А коммутаторы? Коммутаторы между частями! По Москве их столько…

Конопатый мотнул головой. Видно было, что ему не до того, и он докладывает лишь потому, что у незнакомого мужика армейские замашки — вдруг окажется какой-нибудь подполковник, потом проблем не оберешься, если сейчас послать его.

— Не пашут! Бронетехника — и та встала, не заводится!

— Кто противник? Численность, как действует?

— Неизвестно… — начал связист и запнулся. Сглотнув, ссутулился, весь как-то сморщился, будто воздушный шарик, из которого вышел воздух, и тогда стало видно, как на самом деле напуган и растерян боец.

— Никто ничего не знает. Противник… эти… они первым делом военные объекты зачищают. Мы из части еле прорвались. Они нас окружили, мы оборону заняли согласно боевого расчета… Посыльные до командиров не вернулись — никто! В части только дежурный командует, он вообще голову потерял…

— Серега! — позвал телефонист с улицы.

— Товарищ… э…

— Капитан, — машинально ответил Сотник, пытаясь переварить сбивчивый доклад связиста.

— Товарищ, капитан, у нас боевая задача. Нам в генштаб надо, мы провод туда тянем. Связь нужна!

— Свободен! — Игорь махнул рукой, и боец кинулся на улицу, придерживая бряцавшую на заду катушку.

Игорь снова уселся на мотоцикл. После этого были кварталы, станции метро, парк, бегущие люди, аварии, паника, хаос… Когда уже начало вечереть, и стало ощутимо прохладней — хотя температура понизилась еще раньше, вскоре после появления купола — он увидел впереди канал, мост и «тойоту» дяди Миши перед ним.

Дорога впереди поворачивала, наклонно сбегая по гребню длинной кривой насыпи, и достигала моста, который находился сейчас внизу слева от Игоря. Чтобы попасть туда, надо было либо спуститься по крутому земляному склону, либо ехать по асфальту, следуя плавному изгибу дороги.

«Тойота» стояла поперек нее с раскрытым капотом, преградив путь древнему «икарусу», в окнах которого маячили лица людей. Дверь со стороны водителя раскрыта, перед ней — дядя Миша с ружьем в руках.

Игорь привстал, увидев это. Ну да, Миша ведь охотник, имеет разрешение на оружие. Мотор у него перегрелся, и он не долго думая тормознул автобус, под прицелом ружья заставил водителя принять новых пассажиров.

А вот и тетя Лена ведет под руку отца Тони…

А потом появилась и она сама — выскочила из-за автобуса им навстречу, должно быть, переносила сумки из «тойоты». Округлившийся живот ее был виден даже отсюда. Тоня бросилась к тетке, подхватила отца с другой стороны.

Игорь поднажал. За мостом, возле березовой рощи, что-то мигнуло зеленым, и он уставился туда. Раньше овальное облако было скрыто деревьями, а теперь открылось взгляду — как и отряд чужаков, что приближался к противоположному концу моста. Некоторые шли пешком, другие ехали на горбатых животных.

Лена и Тоня с отцом почти обогнули автобус.

— Стойте! — заорал Сотник. — Миша! Тамара! Стойте!!!

Троица исчезла из виду. Игорь, не прекращая орать, до предела выжал газ. Дядя Миша оглянулся, поднял голову, и он замахал рукой, приподнявшись — нет, не увидит, дядя близорукий, но носить очки считает ниже своего достоинства.

Погрозив водителю ружьем, дядя Миша побежал вокруг автобуса.

За каналом отряд чужаков достиг дороги: две пары животных, но не таких здоровых, как те, что шли позади толпы москвичей, у этих было по два, а не по три горба. Впереди примерно с десяток пеших и тачанка-броневик, то есть телега, накрытая железным колпаком. Над ним выступала квадратная башня, из которой торчал широкий ствол.

Автобус тронулся с места и стал объезжать «тойоту».

— Подождите!!!

Сжимая рулевую вилку одной рукой, Игорь расстегнул плащ и выставил автомат из-под полы.

Миновав брошенную машину, автобус поехал по мосту, и тогда Сотник резко повернул. Слетев с края дороги, мотоцикл понесся по крутому земляному склону — напрямик к мосту, подпрыгивая на кочках. Ветер засвистел в ушах, все вокруг закачалось, затряслось.

Когда он выкатил на мост, автобус уже достиг егосередины.

Игорь не увидел, что произошло. До него лишь долетел раскатистый звук, как бывает, когда издалека слышишь орудийный выстрел. Автобус круто свернул. Вдоль бортов его поток воздуха распластал языки дыма.

Пробив ограду, машина тяжело перевернулась через край и упала в воду.

Игорь с криком повернул за ней. Автобус не утонет за несколько секунд, внутри воздух, и пока он выйдет наружу…

Мелькнула алая спица, заднее колесо мотоцикла взорвалось.

За спиной металл заскреб по асфальту, взлетел фонтан искр. Игорь оттолкнулся, чтоб не придавило ногу, мотоцикл упал набок, и он покатился в сторону. Вскочил, услышал звук выстрелов и снова упал. На локтях подполз к мотоциклу, прикрываясь им, выставил автомат, дал очередь. Надо прыгать за автобусом, но до края моста несколько метров, а он здесь, как на ладони!

Патроны в магазине закончились. Скинув плащ, Игорь передвинул из-за спины пьезо-ружье и попробовал подняться, но воздух вокруг прошили пули. Так у них не только ружья с пьезо-разрядниками, но и обычное оружие! Он снова приподнялся, но тут алая молния ударила в мотоцикл, и кожаное сидение разлетелось ворохом обугленными лепестков.

Автобус тонет! Вместе с Тоней и ребенком!

Он вдавил спусковой крючок курок чужого оружия, которое все это время висело под плащом на левом плече — курок оказался непривычно тугим, а выстрел произошел с задержкой примерно в секунду. Алая молния вонзилась в бок горбатого животного впереди, и тот прорвался, как слишком туго набитый мусорный пакет. Какая-то влажная бурлящая каша вывалилась из него. Животное глухо замычало, передние, потом задние ноги подогнулись. Сотник вскочил, подняв мотоцикл, поволок его к краю моста, пригнувшись, прячась за машиной. Переднее колесо исправно крутилось, сзади крыло скрежетало по асфальту. Мотоцикл содрогнулся, когда в него попали сразу два разряда, и рассыпался под его руками, но Игорь был уже на краю и прыгнул.

Автобус почти затонул, из воды торчал только угол кузова. Он оказался прямо под Сотником.

В последний момент он поджал ноги — и врезался в металл коленями. Боль прострелила бедра, позвоночник, добралась до черепа, взорвалась перед глазами фейерверком искр. Должно быть, этот удар стал последней каплей — взбурлил воздух, и автобус пошел на дно. Игорь закричал, захрипел, ударяя по воде руками. Мир потемнел, он тоже начал тонуть. Быстрое течение понесло его прочь от моста.

V

Про Артемия Лазаревича он больше не думал — слишком невероятные события происходили вокруг.

Стемнело, на Красную площадь прибыли еще военные, а вышедшие из «галактики» люди заняли круговую оборону. Чтоб не схлопотать шальную пулю, Кирилл укрылся в подъезде многоэтажного дома, откуда выглядывал сквозь разбитое окно в двери.

Ночью зеленый купол пригас и цветом стал напоминать влажную тину. Молнии изредка вспыхивали вверху, похожие на колоссальные деревья с толстыми извилистыми стволами, которые распадались на пышные кроны разрядов и осыпали московские крыши дождем изумрудных стрел.

В темноте овальное облако над Красной площадью мягко светилось, волны сияния пробегали по мостовой вокруг и по лагерю появившихся из «галактики» чужаков. Про себя Кир окрестил зеленое облако порталом, потому что… ну, в конце концов, потому что смотрел же он фантастические фильмы и читал какие-то книжки, пусть и не очень много. И понимал: сейчас фантастика вторглась в реальность, прямиком в его жизнь.

Чужаки действовали слаженно, будто проделывали подобное уже много раз. Кириллу показалось, что даже порядок их прохождения через портал был неслучаен и отработан заранее.

В начале, насколько он смог понять, хотя произошло это еще до его появления на Васильевском спуске, из портала возникли несколько небольших машин, издалека напоминающие телеги с высокими бортами, но без лошадей. На каждой стоял пулемет. Вместе с телегами появились пешие, они рассыпались вокруг облака, защищая его от атаки военных, прибывших на грузовиках.

Под прикрытием этого мобильного отряда выехали броневики — те же телеги, но побольше и накрытые железными колпаками. Броневики поставили вокруг портала, из бойниц в железных бортах началась стрельба.

К тому времени появились еще солдаты. Кир подумал, что если бы электроника действовала, тут были бы уже вертушки, а то и самолеты, и от лагеря чужаков осталась бы дымящаяся дыра в мостовой. Но отсутствие тяжелой техники было пришельцам очень на руку.

Между броневиками они быстро расставили квадратные щиты на подставках. Ночь накрыла Москву, над городом гремела канонада. Обычная иллюминация на площади не работала, и видно было плохо. Отдельные вспышки озаряли место сражения, по Ильинке подтянулись новые грузовики с солдатами, и вдруг по лагерю чужаков начали вести огонь со стены Кремля и из Спасской башни. Может какой-то внутренний кремлевский гарнизон? Кирилл не знал, как там охраняется Кремль и сам президент.

Хотя ведь президент сейчас не здесь, вспомнил он. Вместе с премьер-министром и кем-то там еще из правительства укатил с визитом… черт его знает, с каким-то визитом куда-то укатил — он отродясь политикой не интересовался и новостей по телеку не смотрел.

И тут из портала появилось нечто новое.

Сначала на фоне изумрудных волн показалась пара приземистых машин, явно не броневиков… Вскоре стало ясно, что это не машины, а животные. Кир даже голову выставил в окно, наблюдая за происходящим. Твари походили разом на лошадей, быков и верблюдов: длинные ноги, кривые рога, горбы на спинах… Шли они на расстоянии метр три друг от друга, между ними висело выгнутое книзу коромысло, на нем покоился конец длинной балки. Животные, которых вели на поводу двое чужаков, уже шагали по Красной площади, а дальний конец балки все еще оставался в портале.

Наконец из зеленого тумана показалась вторая пара «быков», несущих такое же коромысло, на котором покоилась задняя часть балки, оказавшейся длиной этак с пятиэтажку. За ними возникли еще несколько упряжей, которые везли другие массивные части — вот только части чего, Кирилл пока что понять не мог.

Но вскоре понял. Катапульта! Да еще и с двигателем! Чужаки очень сноровисто собрали ее на уложенной прямо на мостовую массивной раме. Взревел мотор, из толстой выхлопной трубы ударил дым, медленно согнулась кривая балка, в глубокой чаше на конце которой лежало нечто большое, угловатое…

Вспыхнул огонь, мотор стих, труба снова выплюнула клуб дыма, и балка с протяжным стоном распрямилась.

В сторону Кремля полетел ком огня размером с мусорный бак. Что это было, Кирилл не понял, но ударившись о вершину Спасской башни, прямо в окаймленный золотым кругом черный циферблат, ком расплескался липкой жгучей субстанцией. Башня загорелась.

Еще три выстрела — и горело уже на стене Кремля, а потом вспыхнуло и за ней.

Любишь или не любишь ты правительство, как не относишься к текущей политике, к коррупции и прочим прелестям неразвитой демократии, Кремль остается для тебя центром российской державности, сердцем государства. И пожар в нем, и вид Спасской башни, ставшей огромным факелом, в огне которого едва проглядывает медленно кренящейся набок силуэт звезды, вызывает оторопь, переходящую в ужас — ощущение конца мира, вселенского Апокалипсиса.

Кирилл был так заворожен этой картиной, боем на Красной площади и пожаром в Кремле, что не сразу услышал звуки, доносящиеся с другой стороны.

В зеленом тумане проступил массивный угловатый корпус, но он не успел разглядеть, что это там еще пожаловало из портала — когда к топоту ног и шуму двигателей добавились крики ужаса, повернул голову в другую сторону. От моста бежали люди, за ними катили три «телеги» и «броневик», с них по беглецам стреляли.

Люди падали. Одни, ничего не соображая от ужаса, бежали прямо по середине улицы, другие сворачивали к домам.

Выходит, пришельцы появляются не только из портала на Красной площади? Кирилл ведь видел изумрудные волны, льющиеся из подземного перехода… Значит, через эти небольшие, возможно — временные порталы чужаки тоже могут проходить?

К подъезду, где он прятался, устремились трое: женщина, мальчик лет двенадцати и высокий старик. Следом повернула телега. Кирилл раскрыл дверь и призывно замахал рукой. С телеги выстрелили.

В сражении на Красной площади он видел прямые алые молнии, вылетающие из лагеря захватчиков. Они стреляли какими-то непонятными разрядами, но и не только ими — обычное, «пулевое» оружие у них тоже было, и сейчас чужак воспользовался им.

Вскрикнув, старик упал лицом вниз. Женщина завизжала, споткнулась, мальчишка схватил ее за руку, и они влетели в подъезд.

Тачанка неслась следом. Кирилл захлопнул дверь. Перед ним стояла довольно молодая, хорошо одетая гражданка с большими серьгами в ушах и ярким макияжем на лице. Тушь потекла, помада смазалась. Ее сын был в костюмчике, белой рубашке и галстуке-бабочке.

— Вы кто?! — крикнула женщина.

— Прохожий просто, — поспешно успокоил ее Кирилл. — Вы в этом доме живете?

— Мы на третьем, — ответил мальчик.

— Другой выход есть? Во двор? Да быстрее, эта штука за вами едет!

— Нету, нету!

Кирилл снова выглянул. Телега быстро приближалась. В передней части ее торчал треугольный таран, сваренный не то из рельс, не то из толстых железных «уголков».

Застучали ноги по ступеням; когда Кирилл обернулся, женщина с мальчиком уже бежали вверх по лестнице. Не зная, куда деваться, он бросился за ними и догнал только на третьем этаже, когда женщина трясущимися руками пыталась открыть дверь. Она дикими глазами глянула на Кира и выронила ключи.

— Мама, дай я! — закричал мальчик, оттолкнул ее и поднял связку. Кирилл, тяжело дыша, остановился рядом.

— Уйдите отсюда! — выкрикнула женщина, и тут по лестнице покатился грохот — телега вломилась в дверь.

— Быстрее открывай! — зашипел Кирилл мальчишке, который тыкал ключом в замочную скважину. — А вы — молчите! Ни звука! Они могут по лестнице за нами…

Мальчик раскрыл дверь, женщина взвизгнула:

— Не входите! Прочь отсюда!

Оттолкнув ее, Кирилл прыгнул внутрь, пихнул мальчика перед собой, развернувшись, схватил женщину за плечи, втащил в квартиру и закрыл дверь. Не захлопнул, а именно закрыл, тихо щелкнув замком.

Снаружи донесся звук шагов. Что-то клацнуло. Еще раз — немного громче. Наверное, оружейный затвор… Пятясь в темный коридор, Кир оглянулся. Большая квартира, трех или четырехкомнатная, отсюда он видел край просторной кухни, дорогую ковровую дорожку в гостиной, на стене — ходики под старину.

— Тихо все! — шепотом сказал Кир. — Они рядом!

Женщина прижалась спиной к стене, а мальчик зашептал:

— Мы видели, как они людей хватали и бросали в свои машины.

— Бросали в машины? — переспросил Кирилл, отступая вслед за ним в гостиную. Женщина оставалась на месте и глядела на непрошеного гостя так, словно боялась его больше непонятных людей снаружи. Казалось, она едва сдерживается, чтобы не упасть на пол и не забиться в истерике.

— Идите за нами, — шепотом позвал ее Кир, но она помотала головой и закусила губу. — Послушайте, я такой же человек, как вы, спасаюсь от этих… Вы не меня, а их бойтесь.

Из глаз ее потекли темные от туши слезы, она закусила губу и мелкими шажками пошла вслед за Кириллом и сыном, которые остановились посреди гостиной. Доносящиеся снаружи звуки стихли на площадке третьего этажа.

— Что это значит? — спросил Кир у ребенка. — Зачем они их в машины свои бросают? Малыш, а ты не перепу…

— Сам малыш! — оскорбился мальчик и добавил насуплено: — Брат с отцом на рыбалке сейчас, а то бы они этим надрали задницы.

— Костя! — пискнула его мать.

— Я правду говорю! Эти, которые на машинах, они тетьку одну схватили и в машину на дно бросили. И там другие люди лежали. Они их в плен берут!

На лестнице стояла тишина, шум на улице под домом тоже стих, но с Красной площади по-прежнему доносились звуки сражения.

— Что с нами будет? — прошептала женщина.

— Мне их цель непонятна, — тихо сказал Кир. — Говоришь, в плен берут? Зачем?

— Чтоб сожрать, — уверенно объявил Костя.

Мать в ужасе уставилась на него.

— Что ты говоришь?!

— И кто это, по-твоему, такие? — уточнил Кирилл.

— Сталкеры, — сказал мальчик.

— Кто? Почему?

— У них же противогазы. Это Темные Сталкеры, мутанты из Зоны.

— Из какой Зоны? — еще больше удивился Кирилл.

— Вы что, «Сталкера» не читали? Они — мутанты, фанаты Черного Монолита. Они сюда попали через эти… через тоннели в пространстве — прямо из Зоны, из Чернобыля!

— Костя… — слабо начала мать.

Ручка входной двери задергалась, громко застучала.

Кирилл подался к женщине, вытянув руку, чтобы зажать ей рот, но не успел — она завизжала.

— Бежим! — Оттолкнув их в разные стороны, он бросился к балконной двери. Распахнув, выскочил наружу и глянул через ограду из литых чугунных столбиков.

Двор, аккуратные ряды кустов, асфальтовые дорожки, гаражи. Третий этаж — невысоко… Можно перелезть, схватившись за столбики ограждения, повиснуть, чуть раскачаться — и спрыгнуть на балкон второго этажа. Потом на первый, а дальше уже во двор.

Во входную дверь ударили, и снаружи донесся глухой голос. Что-то очень странное он говорил — вернее, странным казался сам язык, которому принадлежали слова. Половину их Кир вроде бы узнавал, но другая была незнакомой, да и те, что знакомы, смешивались в такую кашу… Голос за дверью напугал его больше всего остального — от этой странной тарабарщины, включившей в себя, как он решил, сразу несколько земных языков вроде русского, английского, немецкого и кого-то не то итальянского, не то испанского, мороз шел по коже и подгибались ноги.

Дважды снаружи прозвучало нечто вроде «вархан» или «варханы», а потом новый удар сотряс дверь.

— Сюда идите! — позвал Кирилл, перебрасывая ногу через ограждение.

— Мама, наружу давай! — приказал Костя.

Мальчик показался на балконе, таща женщину за собой.

— Константин, я на нижний балкон спрыгну и там твою мама приму, а ты за ней лезь, понял?

— Хорошо, только вы ее крепко держите, чтоб не упала!

— Костя, я не полезу! — закричала женщина. Кирилл уже висел, раскачиваясь, недалеко под ним серел прямоугольник другого балкона. — Я не могу, Костя, прекрати!

— Мама, лезь!!

— Нет!!!

Донесся скрежет замка, в котором проворачивали что-то металлическое, а потом и стук двери, когда она, распахнувшись, жахнула ручкой по стене прихожей.

Женщина снова завизжала. Кирилл прыгнул, ударился о бетон ступнями и опрокинулся на задницу. В копчике хрустнуло, он вскрикнул от острой боли, но заставил себя подняться и заорал: «Вниз!», вытянув руки над головой.

Костя таки заставил мать перелезть через ограждение, она повисла, сверху возникла голова мальчика, но он тут же с испуганным криком пропал из вида, а женщину рывком втянуло наверх, мелькнул подол юбки, ноги в туфлях с тонкими каблуками — и она исчезла вслед за сыном.

Кирилл полез через ограждение. Вверху появились три темных головы, лиц он не разглядел, зато увидел ствол, блеснувший в отблесках пожара, льющихся с Красной площади.

Из ствола вниз ударила молния, врезалась в балкон. Он обрушился, следующий тоже, и Кирил оказался на груде обломков на земле. Куски бетона и оплавленная арматура посыпались на него, Кир покатился в сторону. Оказавшись на земле, встал на четвереньки. Озаренная багровыми всполохами ночь качалась и гремела набатом. Кир поднялся, шатаясь, побрел вдоль стены, с каждым шагом двигаясь все быстрее. Побежал. Перепрыгнув через кусты, сообразил, что на плече его больше не висит сумка с лэптопом. Сбившись с шага, упал. Наверное, это его спасло — протянувшийся с балкона алый разряд ударил в землю прямо перед ним, и Кира осыпало горячей землей. Снова поднявшись, он пробежал еще немного и нырнул за угол дома.

Кирилл не помнил, где оставил сумку — то ли положил ее на пол в подъезде, наблюдая за событиями у Кремля, то ли забыл на балконе, когда перелезал через перила. Он оглядел темную улицу. Фонари не горели. И реклама погасла, и вывески. Во тьме, наполнившей Москву, нарушаемой лишь отблесками пожаров да редким светом фар, слышались выстрелы, крики, шум моторов, стоны раненых…

И голоса, говорящие на чужом, пугающем языке.

Иногда в небе бесшумно проскальзывали огромные молнии, и призрачно-зеленый свет облизывал крыши домов. Кир побежал по краю улицы, готовый при любом намеке на опасность нырнуть в подъезд или во двор. Надо домой, за деньгами и документами, но главное — за рюкзаком, продуктами, за ножом, фонариком и за своей катаной. А после… Пироговское водохранилище ничем не хуже других направлений. Кирилл несколько раз там бывал и знал местность. Значит, он направится туда, чтобы выйти из-под купола.

Если выход есть.

Глава 2 ВЫХОДА НЕТ

I

Он часто представлял себе окружающий мир в виде кода, компьютерной игры, под текстурами которой скрыты сложные формулы. И сейчас там что-то нарушилось, пошло в разнос. Что-то в большой игре под названием «Москва» сбоило.

Глядя из окна на темную улицу, он хорошо чувствовал это. Слышались отзвуки далекой канонады — казалось, бои идут сразу в нескольких местах, со всех сторон, — вспышки зарниц высвечивали силуэты домов.

Фонари, реклама, вывески ночных заведений — все погасло. Изредка во тьме внизу Киру чудилось быстрое движение, словно там пробегал одинокий перепуганный прохожий, торопясь покинуть враждебную улицу. Иногда стены домов отражали эхо далеких криков.

Отвернувшись от окна, Кирилл шагнул к столу с компьютером и включил галогенный фонарик. Возле клавиатуры валялись обрывки бумаг, пробки из-под пивных бутылок, сломанные спички, которые он имел привычку грызть во время работы, и цветные карандаши. Посреди всего этого красовалась пепельница, набитая окурками. Серебристую раму монитора облепили стикеры с торопливыми надписями. Присев на край кресла, он вдавил кнопку на системном блоке, вспомнил, что электричества нет, чертыхнулся и полез в ящик за вторым лэптопом. Зевнув, широким движением руки сбросил со стола мусор. Отодвинул клавиатуру, поставил на ее место лэптоп, раскрыл и включил… Да только тот не включился — накрылся лэптоп, как и большинство более-менее сложных электронных приборов. Кирилл оттолкнул его, хмурясь. Встал и, освещая себе дорогу фонариком, направился в кладовку возле кухни.

Но по пути остановился, когда из-за входной двери донеслись шаги. Послушал пару секунд — и перевел дух. Нет, эти звучат совсем не так, как те, что они слышали с Костей и его мамой. Те казались опасными, а эти — торопливыми и напуганными.

Зазвучал женский голос, ему ответил мужской. Щелкнул замок, женщина заговорила громче: «Павел, я не хочу уезжать!» Мужчина ответил пренебрежительно: «Ну и сиди тут, сам поеду». Кир признал голоса соседей, молодой зажиточной пары. «Но ведь машина не завелась!» — уже громче, истеричнее сказала женщина. Теперь интонациями она напоминали маму Кости. «Разберемся» — прозвучало в ответ. Дверь в их квартиру захлопнулась, и дальше он не слышал.

Поставив фонарик на пол кладовки так, чтобы тот светил вверх, Кирилл присел на корточки возле полок и вытащил с нижней рюкзак, который купил когда-то, собираясь отправиться в поход на Урал, куда в конце концов так и не уехал: Артемий Лазаревич запретил, решив, наверное, что его хакер может не вернуться. Из кухни Кир притащил табуретку, положил на нее рюкзак и стал собираться.

Первым делом он достал испанский нож, тяжелый и солидный. Весил тот с полкило, имел черную алюминиевую рукоять, где прятались всякие полезные штуки: иглы, пинцет, рыболовный крючок с мотком лесы, пластинка-огниво, жидкость от комаров, карандаш, лезвие, зеркальце и резиновый жгут, который можно было использовать и при ранениях, и для рогатки — ее стальные «усы» выдвигались из торца рукояти. Был на ней еще оселок для заточки, а внутри пустое отделение для обеззараживающих таблеток. Назывался нож «Jungle King», Кирилл купил его вместе с рюкзаком и поначалу жутко им гордился, повсюду таскал с собой, рискуя нарваться на неприятности с полицией (хотя нож и был сертифицирован как разделочный, то есть не относился к боевому оружию), а после охладел и сунул на полку, где «Король Джунглей» с тех пор и лежал, позабытый хозяином.

Кир положил нож в боковой карман рюкзака и потер подбородок, скользя взглядом по полкам. Устал он, спать очень хочется, поэтому мозги плохо соображают. Захватив из неработающего холодильника жестянку с пивом, вернулся в комнату и сел в кресло.

Как плохо, что лэптоп не включается! Некоторые коллекционируют марки, пивные этикетки, спичечные коробки, автомобили, произведения искусств или любовниц, а Кирилл Мерсер собирал информацию. Любой сайт, который казался ему хоть чем-то полезным, сохранял в лэптопе, в папке под названием «Кубышка». В квартире его вечно царил бедлам, вещи валялись не на своих местах, мебель была покрыта пылью, но во всех компах был идеальный порядок, и в «Кубышке» тоже все было тщательно рассортировано по тематическим папкам. Среди них была одна, которая очень бы сейчас пригодилась, озаглавленная: «Конец света/Выживание». Там хранилась инфа с сайтов вроде «kombat.com.ua», «survivalist.ru», «Guns.ru», «ufology.ru», «nepropadu.ru»…

Когда-то, во время мирового экономического кризиса, озаботившись проблемой выживания, Кирилл прочел много статей вроде «Вещи первой необходимости», «Малый справочник сталкера», «Как вести себя во время вторжения инопланетян» и «Как горожанину прожить за городом». Что там полезного было? Пытаясь вспомнить, он закурил, хлебнул пива… и тут за окном бабахнуло. Да так гулко, оглушающе, что весь дом дрогнул и стол затрясся. Едва не перевернув пиво, Кир вскочил и бросился к окну.

В здании напротив начался пожар — на последнем, девятом этаже. Газ там, что ли, рванул? Языки пламени вместе с дымом выплескивались из пролома на месте одного из окон.

На улице закричали, кто-то побежал, потом, жутко тарахтя, проехала колымага с одной тусклой фарой, но не дизельная тачанка чужаков, кажется, древний «москвич».

Когда Кир отвернулся от окна, взгляд его упал на темную, слегка изогнутую полоску на фоне светлых обоев. Он шагнул к стене, снял катану в ножнах и прошел к шкафу. Положив катану на пол, стащил с себя джинсы, нашел в шкафу купленные для путешествия на Урал черные брюки с кучей карманов, надел и опять пошел в кладовку, припоминая на ходу содержимое статьи «Вещи первой необходимости». В рюкзак отправились: две зажигалки, газовый и бензиновый баллончики к ним, моток веревки, два ножа — большой охотничий и маленький раскладной, — фонарь и пачка батареек, удачно завалявшаяся на верхней полке. Потом вместе с рюкзаком Кир отправился на кухню. Палка колбасы, три пачки печенья, тушенка, шпроты, сардины, упаковка крабовых палочек… Ее Кир вскрыл и тут же на месте четыре палочки слопал. Водой из-под крана он только мыл посуду, что случалось нечасто, а пить предпочитал пиво, газировку либо привозную воду из пластиковых бутылей. Одна такая, наполовину полная, стояла на холодильнике. Кир нашел за мусорным ведром три литровые бутыли из-под минералки и наполнил их. Закрутив потуже, сунул в рюкзак; на ходу допивая пиво, вернулся в комнату. Упаковал лэптоп — пусть тот сейчас не работает, но его же можно починить, наверное — сверху положил несколько смен белья, четыре пары носков, рубашку, запасные штаны и полотенце. Хотел еще сунуть свитер — не влез. Эх, надо было большой рюкзак покупать!

С верхней полки шкафа он достал длинную брезентовую куртку, где карманов было даже больше, чем на штанах. Хорошая куртка, только теплая для такой погоды, ну да ладно. Хотя сейчас не так уж и тепло, из-за купола в городе стало заметно прохладней.

Пора идти? Ему смертельно хотелось спать, веки слипались, гудело в голове, и всякие странные образы — рожи в противогазах, горящие башни Кремля, дизельные тачанки и зеленые «галактики» — всплывали в полутьме вокруг, исчезали и появлялись снова. Вспомнив, что забыл погасить фонарик, Кирилл сходил в кладовку, выключил его и сунул в карман на бедре. Завернул в ванную, взял бритву с полки, достал из ящичка возле унитаза рулон туалетной бумаги. Заодно проверил кран — тот зафыркал, закашлял, вода не пошла. Рулон в рюкзак тоже не влез, пришлось отмотать кусок побольше, свернуть и сунуть в карман. Вспомнив про лекарства, взять которые настоятельно советовала статья про вещи первой необходимости, он открыл аптечку над холодильником, выгреб все, что там было, замотал в пакет и кое-как засунул в боковое отделение рюкзака, рядом с носками и бритвой.

Вернувшись в комнату, сел в кресло, положил ноги на рюкзак, снова закурил и достал мобильник. Тот, конечно, не включился. Кир нашел в шкафу старый, еще мамин будильник с ручным заводом, поставил его по своим ручным часам — хорошо, что они у него механические, — и перевел стрелку так, чтобы будильник зазвонил через сорок пять минут. Потом прикрыл глаза и вырубился.

…И проснулся не по звонку, а из-за того, что на улице закричали, а после там раздался глухой удар, будто что-то большое врезалось в стену. Кир вскочил, догоревшая до фильтра сигарета выскользнула из пальцев на пол. Он бросился к окну.

По улице мимо перевернутого ларька двигалось что-то большое, угловатое, издающее тяжелый гул. Кирилл протер глаза и прижался лбом к стеклу. На вершине этой штуки был стеклянный колпак, под которыми клубился мертвенно-синий светящийся дым. Да что же это там такое ползет? Раскрыв окно, он высунулся и глянул вверх. Из-за Купола звезды стали размытыми блеклыми пятнышками. Иногда в глубокой, давящей черноте над головой бесшумно проскальзывали зеленые молнии.

Навалившись животом на подоконник, Кир снова уставился вниз. Гудение стало тише, синий колпак передвинулся к повороту улицы слева, и стал виден большой квадратный силуэт под ним. Позади ехала дизельная тачанка, фар у нее то ли не было, то ли они не работали, рядом шли несколько чужаков. Киру показалось, что снизу доносятся совсем тихие голоса, произносящие слова чужого языка.

Что бы там ни двигалось впереди процессии, вскоре оно скрылось за поворотом, а следом исчезла и тачанка с чужаками. Кирилл подождал еще немного, но больше никто не показывался, и он закрыл окно. И тут же звонко затарахтел стоящий на столе будильник. В тишине звук прозвучал так неожиданно и пронзительно, что Кир вздрогнул, перед глазами полыхнули яркие звездочки. Чертыхаясь, он выключил будильник. Тот показывал без пятнадцати четыре.

Кирилл взял катану в ножнах, прицепил их к рюкзаку. Надел куртку, рассовал по карманам три пачки сигарет, найденные в столе, накинул на плечи лямки рюкзака. Освещая путь фонариком, прошел на кухню, заглянул в кладовку, в ванную. Выпил воды из бутыли и направился в прихожую. Раскрыл дверь, но вышел не сразу, на пороге остановился и окинул взглядом квартиру.

Прощай, квартира! Почему-то у него было чувство, что в это место он больше не вернется. Вообще никогда.

Закрыв дверь, он поправил рюкзак, отвел руку назад, нащупал ножны катаны, закрепленные под клапаном так, чтобы рукоять торчала над левым плечом, сунул в зубы спичку и пошел вниз по темной лестнице. В левой руке его был фонарик, а в правой — нож.

* * *

Горело где-то справа, недалеко, и горело сильно — облако дрожащего багрового света висело над соседним кварталом.

Выплюнув спичку, Кирилл приостановился и втянул воздух ноздрями. Непривычный запах — вроде, карбид, а еще соляра, и какое-то масло и… сырая нефть, что ли? Хотя он понятия не имел, какой запах у сырой нефти.

Что может давать этакий букет? Зажигательная смесь — вот что. Смесь, с помощью которой эти «варханы», или как там они себя называют, и устроили пожар. Кстати, если он пройдет еще метров сто и свернет, то прямиком к пожару и выйдет. Только вот стоит ли?

На улице было тихо и пусто. Кир закурил, пряча огонек в ладони, и зашагал дальше, размышляя: могут эти парни в противогазах называть сами себя варханами или нет? Как тогда было… Они с мальчиком Костей и его мамой стояли в темной квартире, затаив дыхание, а с лестничной клетки доносились тихие-тихие звуки, и потом раздался глухой голос, который говорил на незнакомом — и в то же время знакомом, поэтому особенно пугающем — наречии. Голос этот сначала произнес нечто вроде «варханы», а потом «вархан» — и тут же входную дверь сотряс удар. Так может «вархан» значит что-то типа «бей»? Ломай, тарань, круши? Или это все же самоназвание захватчиков? Но как-то странно — вся фраза, стало быть, означала нечто вроде «Открыфай, бапка, фашисты пришли!» Ну то есть зачем им самих себя в обычном разговоре как-то называть?

Или нет, — вдруг понял он, — всё не так! На самом деле это слово для захватчиков может означать не фашисты или там русские, а скорее братья или люди… Пиплы, то есть. Граждане, товарищи, господа. Естественное обращение к одному или к группе, то есть фраза могла переводиться примерно как «Братва, а ну-ка раздолбаем дверь!»

Сделав еще несколько шагов, Кир остановился. Из-за поворота, заглушая гудение пламени, донесся шум мотора.

Он швырнул сигарету, растоптал, лихорадочно оглядываясь, и кинулся назад, к просвету между магазином и жилым домом. Но добежать не успел.

На передке выкатившей из-за угла тачанки тускло горела круглая выпуклая фара, она часто помаргивала, пригасала и снова разгоралась. Когда тачанка поворачивала, луч неприятного бледно-желтого света веером скользнул над улицей, выхватывая из темноты стены домов.

У бордюра напротив прохода между домами стояла урна, и Кирилл не нашел ничего лучше, как упасть позади нее. Рукоять катаны брякнула об урну, он немного отполз назад и замер, касаясь пальцами кармана, в которым лежал «Король Джунглей».

Тачанка медленно приближалась. Сколько в ней варханов, Кир из-за своего укрытия разглядеть не мог, но в желтом свете фары видел, что перед машиной бегут две пары существ с вытянутыми мордами и уродливыми наростами на поросших темной щетиной спинах. Твари, похожие на горбатых гиен, были пристегнуты к передку тачанки длинными ремнями.

Когда они поравнялись с урной, Кир затаил дыхание. Раздалось фырканье, громкое сопение, потом одно существо громко затявкало.

С тачанки донесся гортанный окрик, что-то заскрипело, и машина встала.

Вскочив, Кир бросился назад, в проход, позабыв про нож в кармане куртки, пытаясь вытащить из ножен катану.

Он не видел, что происходило сзади, но вскоре послышался мягкий стук лап по асфальту.

Пожар бушевал где-то впереди, двор был озарен отблесками пламени. Стоянка, деревья, скамейки, детская площадка… Подбегая к «горке», Кирилл услышал злобное фырканье совсем близко и спинным мозгом ощутил: сейчас на него прыгнут. Катана была в правой руке. Кир взлетел по ступенькам, на вершине «горки» присел и развернулся, обеими руками сжимая катану перед собой.

Гибкое тело прыгнуло на него снизу. Он рубанул — наискось, сверху вниз перечеркнул клинком узкую морду. Что-то хрустнуло, чавкнуло… «Гончая» врезалась ему в грудь. Кир успел разглядеть еще трех — они как раз вбегали на площадку — и полетел спиной назад, задрав ноги. Тварь осталась где-то вверху, а он скатился с «горки» и въехал головой в небольшую кучу песка под ней.

Плюясь, Кирилл перевернулся и вскочил. Увидев катану у своих ног, подхватил ее, бросился дальше. Три твари обежали «горку», сверху по ней, злобно тявкая и приседая на задние лапы, съехала четвертая.

Впереди была двухметровая железная ограда. Кир с разбегу прыгнул, подтянулся и уселся верхом.

Твари засновали внизу, подпрыгивая, когти клацали по металлу, глаза светились желтым. Он сунул катану в ножны. С другой стороны был двор, небольшие постройки и светло-бежевая трехэтажная стена за ними… Торговый центр, сообразил он. Вернее, торгово-развлекательный, кажется, он даже бывал здесь. «Алладин», что ли? Или «Сим-Сим»?

Запах горючей смеси стал острее — пожар бушевал на улице прямо за торговым центром, хотя с этой стороны было пусто и тихо.

Двор с детской площадкой озарил свет фары — между домами в него въезжала тачанка. «Гончие» побежали к ней, когда один из сидящих в машине варханов окликнул их. Прищурившись, Кирилл разглядел силуэт, который выпрямился на задней части машины. Вархан поднял оружие с длинным стволом. Кир перекинул через ограду вторую ногу и спрыгнул.

Пригибаясь, он перебежал двор. Слева была почти пустая стоянка — только большой междугородний автобус на ней, и всё. Туда Кирилл повернуть не рискнул, потому что в той стороне было гораздо светлее, гудящее на улице за торговым центром пламя озаряло расчерченный асфальтовый прямоугольник, иногда длинные тени пересекали его. Варханы ходили где-то за углом комплекса, хотя отсюда Кирилл не видел их, но был уверен, что это тени захватчиков, а не москвичей — очень уж неторопливо, уверенно, по-хозяйски они двигались.

Из-за ограды донесся гортанный голос, явно отдающий приказы «гончим». Одна жалобно затявкала. Раздался выстрел, коротко взвизгнув, тварь смолкла. Другие заскулили.

Хозяева «гончих» пристрелили ту, которую он полоснул катаной по морде? Жестокие нравы у этого племени…

Кир пересек двор, вытащил нож и попытался раскрыть первую попавшуюся дверь. Их с этой стороны было много — выходы всяких служебных помещений и пожарных лестниц — но ни одна не открывалась.

Он обежал выступающую далеко из стены здания одноэтажную пристройку, и тут со стоянки донеслись шаги. Три тени быстро увеличивались — кто-то приближался. По другую сторону пристройки было зарешеченное окно, и Кирилл ухватился за прутья. Поставил на нижний ногу, выпрямился. Вцепившись в край шиферной крыши, подтянулся и залез на нее в тот миг, когда во двор вошли трое.

Тяжело дыша, он растянулся на крыше. Варханы миновали пристройку и, судя по звуку шагов, разошлись — кажется, обыскивали двор. Могут это быть те, с тачанки, успевшие объехать квартал? Вряд ли, слишком быстро они появились, к тому же не слышно тявканья «гончих»…

Из-за ограды донесся голос, снизу ответили. Кирилл внимательно слушал. Как и прежде, часть быстро произносимых гортанными голосами слов показалась ему знакома. Он почти что мог сообразить, о чем говорят варханы — будто слушаешь диалог украинцев или белорусов. Или болгар. Конкретного значения не понять, но что-то такое ты просекаешь, какую-то, что ли, направленность разговора, его тему, общий смысл…

Голоса смолкли. За оградой раздалось удаляющееся тявканье. Кирилл понял: варханы с тачанки окликнули этих, из двора торгового центра, и сообщили, что здесь кто-то укрылся. Теперь троица не просто пройдется туда-сюда, а будет целенаправленно искать, и времени на то, чтобы догадаться, где мог спрятаться беглец, им вряд ли понадобится много.

Лежа на животе, он стал пятиться, проваливаясь локтями в изгибы шифера. Глянул назад. И едва не выругался вслух — в метре над крышей пристройки в стене торгового центра темнело приоткрытое окошко.

Снизу снова донеслись голоса, потом звук приближающихся шагов, а за ним — тихий шорох прямо под той стеной, где было окно с решеткой.

Слыша бешеный стук своего сердца, Кир развернулся на спину, подошвами ткнул в стекло, открывая окно шире, сунул внутрь ноги, потом залез целиком, цепляя ножнами за раму.

В темноте он едва разглядел узкую лестницу. Спрыгнув на ступени, закрыл окно, повернул шпингалет и на корточках поспешил вниз, но сразу остановился — где-то там раскрылась дверь, на лестнице зазвучали гортанные голоса.

Он стал подниматься. Миновав три пролета, вытащил из кармана фонарик, но не включил — замер, вслушиваясь.

В здании были люди. Нет, громкие звуки не раздавались, но Кирилл ощутил: здесь полно своих. Он не слышал, а скорее чувствовал их дыхание, тихие-тихие шорохи, испуганный шепот…

Несколько раз глубоко вдохнув и медленно выдохнув, Кирилл достал нож, сжал его в правой руке, а левой включил фонарик.

Луч озарил неширокую лестницу, бетонную площадку и дверь, ведущую, насколько, он мог сообразить, на верхний, третий этаж здания.

Шум в нижней части лестницы стих, но Кирилл не рискнул спускаться. Он уперся в дверь рукой с ножом, погасил фонарик и толкнул ее.

Дверь тихо скрипнула, открываясь.

За ней было довольно светло — багровые отблески лились сквозь большие, в полстены, окна.

Пригибаясь, Кир сделал несколько шагов вдоль длинной стойки со стеклянными окошками и надписями «КАССЫ». Выше висели рекламные плакаты всяких фильмов. Окна фасадной стены торгового комплекса были впереди, слева — бар, за ним дверь с табличкой. «Зал?3», прочел Кир.

Гудение пламени стало громче. Не опуская нож, он подошел к ближайшему окну.

Посреди большого перекрестка, возле которого стоял торговый центр, горели машины. Их там было штук пятнадцать, не меньше — легковушки, джипы и даже пара микроавтобусов… Как их туда стащили? Если предположить, что все это — вышедшие из строя тачки, то их пришлось вручную катить. И зачем, чтобы устроить эту иллюминацию? Или просто из страсти к разрушению?

Машины облили какой-то смесью, а после подожгли. Они плевали желтыми искрами, иногда в грудах почерневшего металла что-то взрывалось, выстреливало сгустками огня. Вокруг стояли не меньше десятка тачанок, три были накрыты железными колпаками с прорезями — такие броневики Кирилл уже видел на Красной площади.

С улицы на другую сторону перекрестка выехала вереница горбатых животных, на каждом, поблескивая оружием в свете пламени, сидели по двое-трое варханов. Чтобы не маячить в окне, Кирилл опустился на колени и навалился грудью на низкий подоконник, упершись в стекло лбом.

Под стеной торгового центра стоял шатер из шкур, вход в него охраняли двое варханов. Из круглого отверстия в центре шатра выступало нечто вроде антенны: большая проволочная рама, над ней два длинных «уса». На глазах Кира между ними проскочила молния, но не зеленая, как те, что иногда посверкивали в небе, а желтая и какая-то влажно-жирная с виду. Он привстал, чтобы лучше видеть. Сквозь отверстие взгляду открывалась часть пространства внутри шатра, озаренного синеватым светом, который лился от колпака из мутного стекла, стоящего прямо на асфальте. Рядом виднелся металлический куб, над которым склонился вархан, облаченный в меховой плащ и шапку. Подробностей Кирилл с такого расстояния и под таким углом разглядеть не мог, но ему показалось, что торчащая из отверстия рама соединена с кубом жгутом проводов. Вархан (Кир почему-то обозвал его про себя шаманом) поворачивал какие-то рукояти на устройстве.

Над шатром вновь блеснула желтая молния, снизу долетел приглушенный треск. Шаман выпрямился, снял шапку и принялся стаскивать противогаз. Кирилл глядел во все глаза. Избавившись от маски, шаман снова надел шапку, после чего скрылся из поля зрения. Откинулась закрывающая вход шкура, и он шагнул наружу. Охранники повернулись к нему, шаман помедлил — наверное, говорил им что-то — и вернулся обратно. Через круглое отверстие Кирилл его больше не увидел, зато разглядел, как охранники стягивают свои маски. Один так и остался охранять шатер, а второй пошел через площадь, распространяя весть о том, что от противогазов можно избавиться…

У них есть наука. Может, не совсем наука в современном понимании, наверное, она больше сродни алхимии — во всяком случае, с виду как-то похоже — но, так или иначе, захватчики проанализировали местную атмосферу и определили, что она для них не опасна.

Из боковой улицы показались идущие вереницей люди — руки у всех связаны, их соединял длинный ремень, задний и передний концы его были приторочены к двум медленно едущим тачанкам. В каждой сидели по трое варханов, и еще шестеро шли рядом, положив на плечи ружья. Пленные тяжело переставляли ноги, некоторые шатались. Сквозь гудение пламени и треск искр донеслось шарканье подошв по асфальту. Вереница миновала перекресток и скрылась на другой улице вместе с тачанками и охранниками.

Кирилл выпрямился, проводив их взглядом. Ночь подходила к концу, небо медленно светлело. Приехавшие на горбатых животных варханы спешивались, снимали поклажу. Некоторые начали разворачивать шкуры — кажется, собрались ставить шатры. Откуда-то появились темные щиты с подставками, которые Кир уже видел на Красной площади, их принялись расставлять вокруг лагеря. Теперь он смог разглядеть, что щиты сделаны из кожи. Машины посреди перекрестка догорали, немилосердно чадя шинами. Шаман в круглом отверстии больше не показывался, желтая молния не проскакивала.

Попятившись от окна, Кирилл повернулся и крадучись направился в сторону касс. Свернув за них, увидел эскалатор впереди, подошел к нему.

Эскалатор, конечно, не работал. Кир спустился на второй этаж, целиком занятый разномастными магазинами, нашел следующий эскалатор и встал на верхней ступеньке.

Почти весь первый этаж занимали два больших помещения, разделенные высокой перегородкой, упирающейся в эскалатор снизу — поэтому Кир смог окинуть взглядом оба. Слева от него был японский ресторан, а справа — большой зал, над дверями которого висела вывеска:

ВЫСТАВКА-ПРОДАЖА

BMW

По всему залу, на помостах и просто на полу, окруженные узорчатыми оградками, стояли автомобили и мотоциклы.

Кирилл присел, поверх поручня осторожно разглядывая ресторан. Столики и столы были свалены в кучу под стеной, посреди зала сидели люди. Человек тридцать-сорок, не меньше — мужчины, женщины, дети… Кто-то плакал, кто-то причитал, лежащий навзничь человек, чья голова была обмотана полотенцем, монотонно стонал.

На стойке, свесив ноги, лицом к залу сидели трое вооруженных варханов, еще трое стояли у стены напротив и двое — под ведущей на улицу дверью. Насколько Кир мог сообразить, прямо за ней был меховой шатер.

Он приподнялся, услышав голос внизу. Раненый мужчина тяжело уселся, упираясь в пол руками. Возле него сидели две женщины, помоложе и постарше — они разом заговорили, пожилая взяла его за плечо, но мужчина сбросил ее руку. Встал, держась за голову. У него была седая бородка-эспаньолка и большие круглые очки. Кирилл расслышал слабый, но полный возмущения и какой-то детской обиды голос: «Это геноцид! Они не имеют права!»

Седобородый, неуверенно ступая между сидящих и лежащих людей, пошел к стойке. Все варханы в помещении были одеты одинаково, кроме одного из тех троих, что сидели на ней — на нем был плащ, а не куртка.

Вархан неторопливо слез со стойки. Мужчина шел к нему, женщины позади вскочили, но не решались идти следом. Одни люди отодвигались с пути седобородого, другие пыталисьостановить, но он отталкивал их руки. Вархан поднял ружье, целясь ему в грудь. Кирилл сжал нож в кармане, догадываясь, что сейчас произойдет. Эх, гайку бы ему! Тяжелую железную гайку… нацепить резиновый жгут на стальные «усы», которые выдвигаются из рукояти «Короля Джунглей», оттянуть посильнее да зарядить гайкой в лоб этому козлу в плаще…

Мужчина заговорил, до эскалатора донеслось: «Не имеете права…» Вархан поднял ствол выше.

Дверь в зал раскрылась. Внутрь просунулась голова без противогаза и что-то сказала.

Охранники зашевелились, обмениваясь короткими репликами, принялись стягивать свои маски. Тот, что был в плаще, слегка опустил ружье. Седобородый подошел к нему почти вплотную, и вархан, уже отворачиваясь, ткнул его стволом в лоб. Вроде бы он сделал это походя, даже без замаха, но удар опрокинул мужчину на спину, и затылок его громко стукнулся о пол.

Женщина постарше сжалась, а молодая вскочила, с криком бросилась к седобородому, но присела, прикрыв голову руками, когда вархан рявкнул что-то угрожающее.

Седобородый лежал неподвижно, люди вокруг испуганно шептались или угрюмо молчали. Варханы снимали маски, сворачивали и клали в сумки на поясах. Кирилл передвинулся на другую сторону эскалатора, чтобы получше разглядеть второе помещение. Посреди него на круглом помосте стоял черный квадроцикл: большие ребристые колеса, рулевая вилка, решетчатый багажник, широкое длинное сидение для двоих… Позади машины был стенд, на нем красочный рисунок: мужественный блондин и девушка, обхватившая его за поясницу, мчатся по живописному бездорожью. Под рисунком было написано «ГОРЕЦ-7», а над ним — «ТЕСТ-ДРАЙВ».

Снизу доносились причитания, плач, стоны, изредка слышались скупые реплики варханов. Зато на стороне выставки-продажи стояла тишина. Поправив рюкзак, Кирилл принялся спускаться на корточках, неловко переваливаясь с одной ступеньки на другую, придерживаясь за поручни и тихо пыхтя.

Что там, в этих квадрах? — размышлял он по дороге. Много электроники? Заведется он или нет? Если заведется, и если в баке есть горючка… Из зала два выхода: центральный, ведущий на перекресток, где стали лагерем варханы, и боковой — широкие стеклянные двери, за которыми в рассветных сумерках виднеется асфальтированная дорожка, круто изгибающаяся в сторону от перекрестка. По ней можно свалить отсюда. Судя по тому, на что он успел насмотреться ночью, пробираться через захваченную Москву пешком — долго и опасно. А вот проехать ее на этом «горце»… Ну то есть, конечно, тоже опасно, может даже еще опаснее, но, с другой стороны, и гораздо быстрее. Он сможет покинуть город меньше, чем за час. Ведь это было бы круто — на ревущем квадроцикле, потрясая катаной, вылететь из-под носа у целого лагеря варханов и раствориться на утренних московских улицах!

Вот только заведется ли машины и есть ли в ней топливо? Охлаждение двигателя там воздушное, коробка передач механическая, простенькая… Во всяком случае, Кир очень на это надеялся — автомат-то мог и не сработать.

Преодолев эскалатор, он на четвереньках обогнул несколько автомобилей, парочку сияющих хромом мотоциклов и круглый помост с квадроциклом. На полу разглядел грязные следы с тупой, будто срезанной передней частью, и решил, что их оставили здесь ноги варханов.

Кир добрался до ведущих наружу стеклянных дверей, толкнул — они легко, без скрипа, открылись. Широко распахнув их, вернулся к помосту, залез на него и присел у покатого черного борта. Светало, с перекрестка доносился шум шагов, мычание рогатых животных, голоса и гул двигателей. Хлопали на ветру шкуры, постреливали искрами догорающие авто. Пахло гарью, паленой резиной и навозом. А в ресторане было тихо. Варханы совсем рядом, за перегородкой, стоит им услышать шум, как они ворвутся сюда и расстреляют его из своих ружей…

Попятившись на четвереньках, Кирилл стащил со спины рюкзак, положил на решетчатый багажник квадра и кое-как пристегнул ремнем. Снова проковылял вперед, подняв руки, схватился за рулевую вилку — и приготовился вскочить, чтобы, прыгнув в седло машины, с ходу завести ее и вылететь наружу.

II

…Первое, что услышал Игорь Сотник, было сопение, а первое, что ощутил, — холод. Несколько секунд он лежал, прислушиваясь и пытаясь вспомнить, что происходило недавно. Зеленая световая волна… авария… люди в противогазах, дизельные тачанки и алые молнии… гонка на мотоцикле, мост, канал… Дядя Миша, вставшая «тойота», автобус, Тоня…

Тоня!

Он сел. Тоня! Она утонула!

Или нет? Игорь тогда прыгнул… прыгнул… Да, прыгнул с моста и ударился о борт автобуса, а после все потемнело, и последнее, что осталось в памяти, — плеск воды и холод.

Издалека доносилась приглушенная канонада. Под Игорем был плащ, который он забрал из кабины автозака. Влажный, воротник почти оторван. А где автомат? Нет его… Сотник огляделся. Он находился под задней стеной полуразваленной кирпичной будки. В стене был пролом, за ним в будке горел костерок. Небо темно-серое, сумрачно — то ли ранее утро, то ли поздний вечер.

У пролома, спиной к костру, сидел, поджав ноги, мальчик в спортивных штанах и клетчатой рубахе явно не по росту — сидел и монотонно раскачивался взад-вперед, тихо посапывая. Коротенький ежик серых волос, лицо круглое и какое-то… недоброе, что ли. Из закатанных рукавов торчали грязные тощие запястья.

Когда Игорь повернулся к нему, мальчишка не перестал ни сопеть, ни раскачиваться.

— Ты кто? — спросил Сотник.

Ребенок извлек из-под рубашки большую ржавую флягу и протянул ему.

— Пить будешь, дядька? Батя после несознанки всегда пить требувал.

Игорь взял флягу, открыл, понюхал и сделал несколько глотков теплой воды. Он никогда не умел вести себя с детьми, не знал, как к ним обращаться, как заводить приятельские отношения, да и вообще — о чем с ними говорить. Рядом с ними Сотник чувствовал себя слишком большим, неловким, угловатым, грубым… Дети не были его жизненным призванием.

— Как тебя зовут? — спросил он, закрывая флягу.

— Хорь.

— Что? — удивился Игорь. — Почему Хорь?

Мальчик передернул плечами.

— Батя так называл.

Будка стояла на краю редколесья, рядом из земли торчал угол бетонной плиты, поросший мхом. Игорь поднялся на колени, похлопал по карманам — пистолета тоже нет. Он снова повернулся к Хорю.

— Где мы? Как я сюда попал?

Мальчишка махнул рукой влево, откуда доносился едва слышный плеск волн:

— Ты по реке плыл. Такой… дохлый.

— Дохлый? — переспросил Сотник.

— В корягу вцепился, глаза закрыты. К берегу поднесло, я вытащил. Еле руки твои разжал, как деревянные. Сюда притащил, положил…

— Как же ты меня дотащить смог? Не ври!

— Не вру! — вспыхнул мальчишка. — Сам ты… Я сильный!

— А я — тяжелый.

— Тяжеленный, ага, — серьезно кивнул ребенок. — Кабан такой. Я тебя волоком, так потихоньку, по полметра…

— До канала вон сколько, — Сотник все же сомневался, что мальчик мог вытащить его в одиночку.

— А покатил, как бревно, — пояснил Хорек. — Потом послушал: сердце бьется. С виду — мертвяк, а бьется. У бати тоже так раз было, как перепил на юбилее на заводе, пришел, брык — и вроде мертвяк! Я соседку позвал, поглядела, кричать стала: умер, умер! А я послухал — бьется сердце. У тебя лицо такое ж было, как у бати тогда.

— А где батя твой?

— Так рылы убили.

— Рылы? Это еще кто… — тут он понял: так это замызганное создание именует чужаков в противогазах.

— Эти, с мордами резиновыми! — в голосе ребенка прорезалась такая придушенная, не находящая выхода ненависть, что Сотник удивленно пригляделся к нему.

Мальчишка, подавшись вперед, сжимал грязные кулаки и щерился. Зубы у него были необычные, редкие и немного суженные к концам, отчего казались острыми. Он вдруг напомнил Игорю маленького злого хорька. Значит, Хорь? Любящий, наверное, был у него родитель, раз родного сына так прозвал.

— А может, и не убили его! — просипел Хорек. — Забрали только! Батя с кирпички пришел, со второй смены. На улице кричат, бегают! Мы вышли, я и он… А там эта… телега, как у бабки нашей в деревне, но с мотором. И на ней рылы. Стреляют…

Хорек ссутулился, кулаки разжались. Уставившись в землю, мальчик добавил сумрачно:

— Рылы батю схватили и в телегу бросили. Двое за мной побежали, я от них… Спрятался. Теперь здесь.

Игорь слышал его как сквозь туман, и самого Хорька он сейчас видел смутно — перед глазами стояло лицо Тони. Утонула! Она утонула! — мысль билась в голове, как рыба в сетях. А может, все-таки нет? Что, если нет? Она же хорошо плавает… Что делать? Надо вернуться к мосту, осмотреть все вокруг! Как далеко от него мальчишка выловил Сотника? Сколько, в конце концов, времени прошло?!

— Сколько я здесь лежу? — спросил он, поднимаясь на ноги. — Сейчас вообще вечер или…

— Утро щас, — сказал мальчик. — Ты ночь целую…

— Что?!

Сотник качнулся к нему — Хорек отпрянул, в его руке возник знакомый ПМ.

Несколько раз глубоко вдохнув и выдохнув, Игорь сказал:

— Он в реке был. Его теперь надо разобрать, просушить и смазать.

— А может, и так выстрелит? — спросил Хорек.

— Может, и выстрелит. Отдай мне.

Он шагнул вперед, протягивая руку, и мальчишка сорвался с места. Вскочив, запрыгнул в пролом, оттолкнулся — и вдруг каким-то чудом оказался на крыше будки.

— Не-е, дядька, — сипло сказал он, покачивая рукой с оружием. — Пистолет я тебе не отдам.

— Меня зовут Игорь. Игорь Сотник. Ты знаешь, далеко отсюда мост? Я свалился с моста через канал, мне надо туда. Ночь! Я что, целую ночь провалялся?! — Он до сих пор не мог поверить в это. — Уже светает… Где мост, говори!

— Там вечером взорвалось что-то, — ответствовал Хорек, не слезая с будки.

— В какой стороне?

— Да в той, где мост твой.

— Куда идти?

Мальчик поразмыслил, глянул на светлеющее небо. В роще застрекотала птица, ей ответила другая. Зашелестела листва в порыве зябкого утреннего ветерка.

— Страшно днем ходить, — сказал он. — Рылы вокруг. Ночью можно, днем не надо. Слышь, Сотник, давай лучше в будку эту. Пересидим день, а вечером…

— Там моя жена, — перебил Игорь. — Автобус упал с моста, она в нем была, понимаешь? Я следом прыгнул, но ударился сильно. Мне к мосту надо, найти ее!

Игорь говорил это и понимал: никого он не найдет. Тони больше нет, как и дяди Миши с Леной, автобус вместе с пассажирами лежит на дне канала, и внутри него…

Лицо жены встало перед глазами так ясно, что он зажмурился, схватившись за голову, опустился на корточки и замер. Некоторое время было тихо, потом в глухой, наполненный мрачной тоской мирок, которым стало сознание Игоря, проник стук, шелест травы, тихое сопение…

На плечо ему легла ладонь.

— Ну ладно, дядька, — произнес Хорек над ухом. — Сотник, слышь? Ну, эй!

Мальчишка схватил его за руки, потянул, отнимая их от лица. Игорь поднял голову — Хорь стоял перед ним.

— Давай отведу тебя к мосту. Он близко, только ты все равно тихо, ладно? Ну, давай, вставай.

Когда Сотник выпрямился, острозубый мальчишка ухватил его за руку и потащил через рощу, где все громче звучали птичьи голоса, в сторону, откуда доносился плеск воды.

* * *

Мост был взорван — лишь огрызки свай торчали из воды.

— Дядька, эй… — начал Хорек, но Сотник не слушал. Скинув туфли и раздевшись, он бросился в воду.

Он нырял, пока перед глазами не поползли огненные точки и сердце не начало биться гулко, быстро и тяжело — но так и не смог донырнуть до ушедшего на дно автобуса, хотя бы коснуться его. Игорь выбрался наружу, уселся на землю и уставился перед собой остановившимся взглядом. Все было кончено. Прежняя жизнь ухнула под откос, еще когда его забрали в предвариловку, а теперь… теперь исчезло последнее, что связывало Сотника с прошлым. Тоня. Она была единственным близким ему человеком.

А может, жена выплыла? В конце концов, она ведь учитель физкультуры, у нее даже разряд по плаванью какой-то…

Игорь окинул взглядом быстро бегущую воду. Не ври самому себе — ее больше нет.

Хорек опустился на корточки рядом.

— Ну что? — спросил он жалостливо. — Что дальше делать будем?

Ответом ему были звуки выстрелов, донесшиеся из-за рощи.

Хорек обернулся, Игорь вскочил.

— Что там? Похоже на…

Мальчик охнул:

— Рылы! У них батя мой! — он рванул к роще.

— Стой! — крикнул Сотник, хватая брюки. — Погоди!

Размахивая пистолетом, Хорек бежал прочь. Сотник запрыгал на одной ноге, потеряв равновесие, упал, наконец, натянул брюки и схватился за рубашку. Когда он поднял плащ, Хорек уже исчез между деревьями.

Солнце взошло — сквозь купол оно светило не так ярко, как вчера. Светло-зеленое стеклянное небо раскинулось над Москвой во всей своей пугающей красе. Иногда по нему пробегала рябь, часто купол прочерчивали изумрудные молнии, распадались на короткие отростки, которые дождем сыпались вниз и таяли.

В роще вовсю щебетали птицы. Миновав ее, Игорь ничком упал на землю позади валявшейся в траве автомобильной шины.

Вдалеке виднелись серые пятиэтажки какого-то дешевого окраинного района, из-за крыш торчала труба — может, той самой кирпички, где трудился родитель Хорька. А за рощей, прямо на берегу канала, который, как оказалось, полого огибал ее, была небольшая свалка. Там треугольником стояли проржавевшие контейнеры, доверху забитые всякой гадостью — один у рощи, другой подальше, последний примерно между ними, но ближе к каналу. Рваные пакеты, бумага, ветошь, мокрый картон и гниющие доски пестрым ковром накрыли землю. У дальнего контейнера не было бортика, но слежавшийся мусор не высыпался наружу, образовав ровную стену.

В этом месте чужакам и устроили засаду.

Игорь увидел крупное животное с тремя горбами и кривыми толстыми рогами, сидящего между горбами чужака, а за ним — второго, не то мертвого, не то без сознания, пристегнутого к заднему горбу ремнем. Впереди ехала пара дизельных тачанок, в первой маячили три силуэта, во второй два. Разъезд, или патруль, или как еще назвать эту мобильную бригаду, двигался мимо свалки, когда на него напали трое, спрятавшиеся за контейнерами.

Их выстрелы повредили колесо передней машины. На глазах Игоря тачанка свернула — и въехала прямиком в стоящий дальше других контейнер, тот самый, без бортика.

Со своей позиции он мог наблюдать и за чужаками, и за теми, кто атаковал их. У двоих в форме полицейского патруля были пистолеты, молодой здоровяк в камуфляжных штанах и черной майке держал кусок ржавой трубы. Один патрульный стрелял молча, другой хрипло вопил, раз за разом посылая пули в бок рогатого животного, которое вроде бы и не замечало этого.

Когда тачанка въехала в дальний контейнер, тот дрогнул, и стена мусора в нем обрушилась — прямо на великана с трубой. В этой тачанке было трое чужаков (Игорь понял вдруг — теперь они без противогазов!), и водитель сходу прыгнул на контейнер, откуда нырнул в засыпавший здоровяка мусор. Остальные, соскочив на землю, тоже бросились в бой. Грохнул выстрел, блеснуло пламя.

Прятавшийся ближе к роще полицейский, выскочив из-за укрытия, выпустил последнюю пулю в лицо чужака, который сидел на передке второй тачанки. Двигался патрульный как-то не очень ловко, спотыкался и пошатывался… Да он пьяный, сообразил Сотник.

Водитель тачанки откинулся назад, затем повалился вперед, сдвинув рычаг и на что-то нажав. Машина резко увеличила скорость, сворачивая к каналу по крутой дуге, и чужак позади убитого водителя полез через него, чтобы добраться до управления. Патрульный с криком отпрянул, ноги заплелись, он упал. Тачанка переехала его и пронеслась между контейнерами, разбрасывая колесами мусор.

Когда она ехала мимо, второй патрульный, пригнувшийся за тем контейнером, что находился ближе к каналу, выстрелил и попал в бок чужака, пытавшегося остановить машину. Взметнув фонтан воды, она въехала в канал. Задымилась, потом вода накрыла ее, и тачанка встала. Над поверхностью торчал лишь рулевой рычаг да край заднего бортика, в грязной мути вокруг расплывалось пятно крови.

Патрульный рванулся к рогатому животному.

У того чужака, что был пристегнут к заднему горбу, голова свесилась на грудь, а руки безвольно покачивались — судя по всему, он был мертв, и в седле его удерживали лишь ремни крест-накрест. Животное остановилось; сидящий впереди нагнулся вбок, вцепился патрульному в плечо и занес нож с извилистым лезвием. Полицейский схватил его за кисть, молотя стволом пистолета по ребрам, стараясь отвести руку противника в сторону, а тот, нависая сверху, пытался сломить сопротивления. Дальше, возле контейнера с проломленным бортиком, происходило что-то непонятное, там клочьями взлетал мусор, там громогласно матерились, рычали и орали…

Патрульный закряхтел, рука с ножом медленно пошла вниз. Вскочив, Сотник бросился к ним. На ходу нагнувшись, выхватил из мусора остатки настольной лампы: тяжелую железную подставку с изогнутым штырем, на конце которого болтался «патрон». Перехватив лампу за штырь, Игорь занес ее над головой.

Когда он подскочил ближе, нож впился в грудь полицейского. Чужак повернул голову, и Сотник что было сил врезал подставкой по узкому серому лицу.

Штырь сломался. Чужак отпрянул, оставив нож в груди упавшего на спину патрульного, и схватился за горб, чтобы не свалиться с животного, которое замычало и медленно зашагало прочь. Удар рассек лоб прямо над бровью, густая темная кровь залила глаз, скулу.

Только сейчас Игорь разглядел кожаный колпак, надетый на передний горб. На колпаке был патронташ, какие-то инструменты, лопатка, фляга, ножны и чехол, в котором находилось большое, с длинным стволом пьезо-ружье. Все это крепилось сложной системой ремней — и, кажется, в неподходящий момент пара их перепуталась, из-за чего всадник, не сумев быстро достать оружие, был вынужден действовать ножом.

Высвободив ногу из стремени, чужак соскочил на землю. Нагнулся, протягивая руку к ножу в груди патрульного, но Сотник не позволил схватиться за оружие — сдавил широкими ладонями голову противника и рванул.

Чужак зашипел, нагнул голову к плечу и вырвался из хватки. Это было невероятно, немыслимо — такая змеиная гибкость, шейные позвонки должны были превратиться в кашу, но они выдержали. Присев у ног Игоря, боком к нему и спиной к животному, противник схватился за нож.

У дальнего контейнера что-то выкрикнули на незнакомом языке, раздались выстрелы.

Сотник с громким выдохом опустил кулак и, словно молотом по наковальне, врезал чужаку по темени. Тот гортанно выругался, то есть прокричал нечто вроде: «Бака кров!», выдернул из тела патрульного нож и не глядя полоснул им. Извилистое лезвие вспороло штанину. Игорь схватился за пьезо-ружье, провернул его вместе с чехлом, скрипнув ремнями, нащупал под мягкой кожей спусковой крючок и вдавил.

В первую секунду ничего не произошло. Чужак начал выпрямляться, занося нож для второго удара, и тут ружье выстрелило. Ствол торчал из отверстия на конце чехла — оттуда ударила прямой тонкая молния, пробила тело чужака. Пыхнуло жаром. Через мокрые туфли Игоря ударило током — дерануло так, что он с криком подскочил. Молния погасла, чужак повалился лицом вперед.

Рогатое животное шло прочь, скорбно мыча. Игорь шагнул за ним, попытался выдрать оружие из чехла, но ничего не вышло — мешали перепутавшиеся ремешки. Прыгнув назад, он подхватил извилистый нож и бросился к третьему контейнеру.

Впрочем, там его помощь уже не была нужна. Когда Сотник подбежал, молодой здоровяк в пятнистых брюках и порванной черной майке стоял над двумя неподвижными телами, сжимая кусок железной трубы. Третий чужак лежал ничком, раскинув руки, в паре метрах от контейнера, и сзади к нему, подняв ПМ, мелкими шажками приближался Хорек. Он был еще более грязный, чем раньше, к щеке прилипла луковая шелуха, спортивки мокрые — наверное, добежав до свалки и увидев, что происходит, мальчишка упал и пополз вдоль ее края, по самому берегу канала. Глаза Хорька были дикими, бисеринки пота блестели на лбу, палец раз за разом вдавливал курок, но разряженный пистолет лишь тихо клацал.

Великан дернулся, завидев Игоря, присел и выхватил из руки мертвеца пистолет необычной формы.

— Не стрелять! — гаркнул Сотник, подбегая.

До парня доходило туго — он прицелился, но тут подскочивший сбоку Хорек, бросив ПМ, вцепился в толстую как бревно волосатую ручищу своими острыми зубами и чуть ли не повис на ней. Здоровяк взвыл. Сотник ударил его по руке, выбив пистолет, крикнул:

— Отставить! Я свой!

— Да отцепись ты! — заорал парень и тряхнул рукой. Издав звук, будто волчонок, из пасти которого вырвали кусок мяса, Хорек отлетел и покатился по мусору. Вскочил. Пригибаясь, вытянув перед собой руки со скрюченными пальцами и скаля зубы, он с тихим сопением пошел на парня. Глаза Хорька сверкали злобным огнем. Кажется, его совершенно не волновало, что противник может одним щелбаном снести ему голову с плеч.

— Во! — тот покрутил пальцем у виска. — Совсем псих малой!

— Хорек… Хорь, отставить! — приказал Сотник. — Всем успокоиться! Ну!

За контейнером рокотала двигателем остановившаяся тачанка. Мальчишка, сделав еще пару шагов, опустил руки.

— Ты чего на меня бросился? — спросил у Хорька здоровяк, и Сотник ощутил идущий от него перегар.

— А чего ты в Сотника стреляешь?

— В кого? Какого еще…

— В дядьку этого!

— Так, они все мертвы? — Игорь наклонился над лежащим ближе «серым». У того была разбита грудь и голова — явно не обошлось без трубы в руках здоровяка.

— Да чем там — сдохли! — Великан вонзил трубу в мусор и принялся чесать лоб. — Двоих я отоварил, в третьего этот шкет из пистолета…

— Я Хорек! — перебил мальчишка, подходя к ним.

И вдруг ударил ногой по голове мертвого чужака. Перепрыгнул через него, развернулся — и вмазал в бок другому.

— Говорю ж — псих! — утвердился в своем мнении здоровяк. Он поднял выбитый Игорем пистолет, оглядел и принялся стволом счищать прилипший к груди мусор. — Хорек, ёксель-моксель! Ну и кликуха! А по-нормальному тебя как звать, шкет?

Поскольку тот не ответил, парень переключился на Сотника, который отодвинул мальчишку от мертвецов — зрелище ребенка, самозабвенно пинающего трупы, было, мягко говоря, неприятным — и присел над одним, чтобы разглядеть получше.

— А ты? Сотник — это фамилия такая?

— Игорь Сотник. — Подняв голову, Игорь окинул быстрым взглядом крепкую фигуру, камуфляжные штаны, ежик темных волос. — Капитан запаса, отдельная рота общевойсковой разведки сухопутных войск.

Здоровяк выпятил челюсть, встав по стойке смирно, бросил руку к виску и отрапортовал:

— Павел Багрянов, курсант четвертого курса академии МЧС…

— Спортсмен? — уточнил Сотник, выпрямляясь с пьезо-ружьем в руках, которое он взял у мертвеца. — Клешню-то опусти, мы ж не в форме.

— Так точно! Победитель соревнований…

— Всё понял, победитель. Хорек, дай сюда ПМ. Где он?

— Да вот… — мальчишка подобрал с земли пистолет. — Только в нем патронов теперь нема.

— Там же семь штук было. Конвойный тогда один раз выстрелил, а я позже так и не перезарядил, а запасной магазин потерял… — он запнулся, решив, что новым знакомым незачем знать, что с ним было недавно.

— Ну — семь, и что? — пробурчал мальчишка. — Этот, с рожей серой, он же… Я в него все выстрелил, пока он упал! Они как бессмертные!

— Был бы бессмертный — не упал бы, — заметил Павел Багрянов, курсант четвертого курса и победитель соревнований.

Потом он вдруг хлопнул себя по лбу, пробормотал: «Генка! Жорик!» — и бросился через свалку.

— Те двое мертвы! — крикнул Сотник вслед. Он забрал у Хорька ПМ и пояснил мальчику: — У людей этих какая-то броня, кажется, под одеждой, кожаная, поэтому много стрелять пришлось. Давай проверим.

Они проверили — у одного, в которого палил Хорек, под курткой оказалось нечто вроде твердой кожаной кирасы, у другого были кожаные подштанники. Третий — его, судя по налившимся синевой шее и лицу, Павел Багрянов попросту задушил — обходился без брони.

Стягивая с мертвеца кирасу, Игорь подумал, что убийство серого прошло для него как-то очень легко. На войне всякий раз, отправив на тот свет вражеского бойца, он не мог отделаться от мысли — как того звали? Сколько ему было лет, что он делал раньше? Есть ли у него близкие, есть ли мать, жена или невеста, которые заплачут, узнав о том, что сына, мужа или жениха больше нет… и чтобы они сказали Игорю, если бы встретили его, и смог бы он оправдаться перед ними, смог бы сказать: если не я его, то он бы меня убил? Но эти серые… А ведь он лишил жизни уже двоих — но если тогда, на перекрестке, все завертелось слишком быстро, Игорь просто не успел толком что-то подумать или ощутить, то сейчас время осмыслить ситуацию было… и он понял, что не испытывает ничего, кроме тихой мстительной радости.

Счет открыт, подумал он. Вас уже двое — и я сделаю все, чтобы эта цифра стала больше. Как можно больше. Павел вернулся, качая головой, присел на корточки и уставился перед собой.

— Мертвы они. — В голосе курсанта было скорее недоумение, чем скорбь. — Слышьте, а? Обоих завалили!

— А животное где? — спросил Игорь.

— Какое еще… а, корова та…

— Какая ж корова? — зло перебил Хорек. Он все еще относился к здоровяку настороженно. — У бабки в деревне корова — так то корова! У ей вымя! А это не корова, это, может…

— Кто? — спросил курсант.

Хорек замолчал, шевеля губами, и сказал уже с меньшим напором:

— Ну, может, бык.

— Какой же бык? Ноги, не видел, какие? А горбы?

— Ну так и не корова тоже! Где ты у коровы горбы видел?

— Значит — верблюд, — заключил курсант, скривился и стал ожесточенно чесать прыщавый лоб. — Бык-мутант, ёксель-моксель. Замучила эта чесотка! Всегда летом начинается, нет бы — весной, а то летом почему-то!

— Прыщавый! — осклабился мальчишка. — Прыщ!

Багрянов на это не обиделся.

— Да уж, — сказал он. — За то меня в училище Багрянцем прозвали. За лобешник да за фамилию… А ты — зубастый!

— Хорек я!

Пока они пререкались, Сотник стащил с чужака кирасу, снял свою рубаху и стал облачаться в кожаную броню. Состояла та из двух половин, соединенных тонкими ремешками, по пять с обоих боков.

— Помоги, — попросил он Хорька. — Застегни здесь, под мышкой… И здесь. А ты, как тебя… боксер — приведи сюда эту корову. У нее к рогам вожжи примотаны, за них притащи.

— Да она ушла уже, — ответил великан.

— Так догони.

— Да зачем тебе та скотина…

— Боксер! — повысил голос Игорь. — У скотины на горбу оружие! Выполнять!

Он уже понял, что хотя на них двоих нет формы, командирский тон и отданные решительным голосом приказы вызывают у Багрянца нужную реакцию — курсант тут же задеревенел лицом, козырнул и поспешил через свалку. Только теперь Сотник разглядел татуировку, набитую немного ниже могучего затылка: звезда вроде той, что на гербе МЧС, с темным треугольником внутри, только на концах четырех лучей у нее — пальцы, свернутые в кукиши.

Хорек помог Игорю затянуть ремни кирасы.

— Не видел раньше таких шкур, — пробормотал он, трогая ремень. — Таких… в конопушках.

Застегивая рубашку, Сотник ощупал броню. Кожа была грубая, твердая, в крупных пупырышках, и он подумал, что это может быть шкура той самой рогатой скотины, то есть животного из их породы. Ведь стрелял же в него патрульный, и с такого расстояния да по такой крупной цели вряд ли он промахнулся, — а твари хоть бы хны, шла себе дальше. Наверное, шкура у нее повышенной твердости…

Осмотр тел ничего особого не дал. Строение у чужаков было такое же как у людей, отличия имелись, но не принципиальные, а скорее такие… Ну словно между домашней собакой и волком. Все трое — очень худые, поджарые и жилистые, с тонкими костями, впалыми щеками и глубокими глазницами. Лица у них и правда были какие-то волчьи, хищные. У одного борода, двое просто небриты. Кожа серая и нездоровая с виду, шершавая и будто крупнозернистая. Темные узкие глаза. Черные волосы с легким металлическим отливом; двое стрижены почти наголо, у третьего, который с бородой (он вообще казался намного старше спутников), короткая косичка, перевязанная черным шнурком. Одеты примерно одинаково: во все кожаное, но материал отличался от того, из которого состояла кираса. Мягкий, шелковистый на ощупь, прошит толстыми серыми и черными нитями. Свободные штаны, рубахи и куртки. Это на тех, что помоложе, а у бородатого плащ с красной полоской на каждом рукаве, и еще — пояс, где висел круглый кисет с какой-то травой вроде табака, но непривычно пахнущей, и широкие ножны, а в них нож с волнистым лезвием. В карманах курток и плаща ничего интересного, кроме нескольких мятых гильз без маркировки производителя да сухих стебельков травы. Левое запястье каждого чужака украшал железный браслет, на котором болтался медальон с изображением: глаз, вместо зрачка овальная спираль. На правых запястьях с тыльной стороны была зеленая татуировка — такой же глаз со спиралью.

Игорь снял медальон с руки бородатого и продолжил осмотр. Больше всего его удивила рубашка одного из молодых. Не кожа, похоже на шелк, но непривычной фактуры — блестящая тонкая ткань, искристая и какая-то склизлая на ощупь. Внизу рубашка была нежно-розовойя, чем выше, тем цвет становился насыщеннее, темнее, и в конце концов, миновав алый и густо-вишневый, переходил на воротнике в черный. По рубашке шли геометрические узоры — строгие квадраты, ромбы, призмы и круги. Игорь даже поморщился, так четкость этих узоров не соответствовала мягким переливам оттенков, очень плавно перетекающим один в другой, и так вся рубашка не соотносилась с остальной одеждой, простой и очень практичной. Будто они в разных местах сделаны или, может, в разные времена…

— Эта такие монголы, — объявил Хорек. — Нам училка в школе рассказывала: орда. Они по степи скакали и всех убивали.

— Почему монголы? — удивился Сотник. Повесив на плечо пьезо-ружье и сунув ПМ за ремень, он направился к тачанке, так и стоящей позади контейнера. Хорек пошел рядом.

— Потому что глаза узкие.

— Не такие уж и узкие. Хотя да, узковаты. Все равно на монголов не похожи…

— Но они ж по-монгольски говорят.

Остановившись перед тачанкой, они увидели идущего к ним Багрянца.

— Ты монгольский язык, что ли, знаешь? — спросил Игорь, перегибаясь через борт.

— Не знаю монгольский, — Хорек поставил ногу на колесо и полез в тачанку. — Они такое кричали, пока с этим прыщавым дрались: башибузук всякий, хардык-балык…

— Мне показалось, я и русские слова расслышал, и какие-то еще вроде немецких… Ну что, где скотина?

Подошедший курсант развел руками:

— Ушла.

— Как она могла уйти?

— А ногами. Я за ней — а она оглядывается и быстрее только… Я побежал — и она побежала. Я тогда в нее из пистолета этого, а он не стреляет. Вот так и ушла… скотина! Да вон, сами глядите.

Он махнул рукой с пистолетом. Далеко от свалки рогатое животное трусило к маячившим на другой стороне поля многоэтажкам.

— Надо было догнать, — сказал Игорь, залезая в тачанку.

— Да ну, бегать еще, — Багрянец тоже полез в машину, и она сильно просела правым бортом. — У нас стволы и так есть теперь.

— У нее на горбу висело ружье, длинноствол. Это, — Сотник показал ружье, которое взял у мертвеца, — короче гораздо. Мне кажется, у такого оружия все от длины стержня и количества катушек зависит… Видел, что в стволах у них?

— Заглядывал уже, — кивнул Багрянец. — Хотя пистолет вот обычный, пулями стреляет. Вроде дробовика такого, на один большой патрон.

В тачанке были три лавки — обитые грубой кожей доски от одного борта до другого; пол покрыт листами жести, изнутри на бортах висели широкие кожаные сумки. Впереди из пола торчал рулевой рычаг и педали, сзади был железный горб, под которым находился двигатель, а бак прятался под днищем.

Игорь, усевшись на передней лавке, первым делом проверил сумки. Там лежали два пистолета-дробовика, полтора десятка пузатых патронов, моток лохматой веревки и котомка, где была всякая снедь — краюха темно-серого, очень сухого с виду хлеба, ломти вяленого мяса и несколько сморщенных клубней, похожих разом на луковицы и яблоки. Хотя в животе давно урчало от голода, Игорь не рискнул попробовать их.

Еще он нашел большую серебряную флягу, которая разительно отличалась от всего остального — как цветастая рубашка одного из мертвецов отличалась от другой одежды. Искусная работа с тонким, мастерски орнаментом, очень изящным, настоящее произведение искусства: вьющиеся лозы, а между ними звезды и полумесяцы. От крышки к скобке на боку фляги шла серебряная цепочка. Игорь отвинтил крышку, понюхал.

— Что там? — поднял голову Багрянец, тупо разглядывавший содержимое другой сумки. — Опохмелиться б мне…

Игорь протянул флягу над головой Хорька. Мальчишка, забравшись в тачанку, стал на удивление молчалив — сидел пригорюнившись, ссутулился и свесил руки между острых коленей, обтянутых драными спортивками.

— Не, ты не думай, капитан, я не алкаш какой, пью редко, — поспешил оправдаться курсант, принимая флягу. — Редко — но метко, ёксель! Так…

Он приставил горлышко фляги к носу и шумно втянул воздух.

— Это че? Вроде кефира, что ли… Или может этот, как его, кумыс? Может, молоко этих… рогатых? Ну, подкисшее…

Он хлебнул, потом еще раз. Облизнулся и сделал несколько больших глотков.

— Нормально, капитан! Пить можно!

Хорек громко шмыгнул носом.

— Что? — спросил Игорь.

— Мы там жили, — мальчишка показал в сторону домов за полем. Над одним поднимался дым. — Я и батя.

— А у нас общага неподалеку, — бодро кивнул Багрянец и снова принялся чесать лоб. — Ты это, капитан… Может, растолкуешь мне, что произошло-то? А то мы с ребятами… Ну, Генка да Жорик — одноклассники они мои. Мы из Люберец вообще-то. Они в ментовку поступили, я вот в училище… Ну, я так насчет учиться не очень, по боксу больше выступаю, вот и взяли меня.

— Это я понял, — согласился Сотник. — Перегаром почему от тебя несет?

— Так встретились мы случайно вчера вечером, они после дежурства… Ну вот, ко мне в общагу завалили, нажрались, ночью я их домой пошел провожать.

— Они даже форму не сняли, прямо в ней напились? Идиоты.

— Это да, — легко согласился Багрянец. — Не великого ума пацаны. Ну так пошел я их провожать, а на улице шум, бегают. Потом глядим — а в небе-то молнии зеленые! Потом напали на нас, эти, на телегах. Только они еще тогда в противогазах были, а одна телега с колпаком железным. Ну, мы дрались… Убежали, еще водки нашли… Заснули прям в поле, проснулись… И, короче — утром уже увидали этих, и решили засаду им сделать. Но сейчас! — он решительно махнул кулаком. — Сейчас протрезвел я. И, понимаешь… Ну, удивительное ведь дело! Не въезжаю совсем, — голос курсанта стал жалобно-просительным, — что все это значит, капитан? Как это такое может быть, чтобы… ну, ты понимаешь, о чем я!

Сотник, нахмурившись, некоторое время молчал. Хорек с Багрянцем глядели на него.

— Это нашествие, — произнес он наконец. — Вторжение. Экспансия — как хотите, так и называйте. По всему городу открылись такие… дыры. Из них полезли эти серые. Техника у них не крутая, сами видите, хотя ружья, которые с катушками в стволах, необычные. Но кроме них и простое оружие есть, пулевое. Пистолет вот… У нас такой еще в начале двадцатого века могли бы где-то в мастерской склепать. Дизеля, скот этот рогатый, еще я что-то вроде пушки на броневике видел. Одеты в кожу, шмотки от наших отличаются, непривычные, но при том — ничего особо экзотичного.

— Эк-зо-тичного, — повторил Багрянец и стал чесать лоб с таким видом, будто в голову его уже давно стучится какая-то важная мысль, но он все никак не может изыскать внутренние резервы для ее осмысления.

— Да. Противогазы еще, хотя теперь они их сняли…

— Так наши их всех задавить давно должны были! — воскликнул курсант. Хорек согласно закивал, сжимая и разжимая кулаки. — Почему самолеты не летают? Мобильники у пацанов отрубило, я-то свой потерял вчера, а у них даже рации ручные не действовали толком! Где танки, ёксель им в дуло, где вертушки наши?! Истребители! Ведь это ж не Зажопинск какой занюханный — Москва!

— А купол ты видишь? — спросил Игорь. — Откуда он, почему? Может… может он не пропускает к нам теперь никого? Я так понял, что когда он только появился, все электроприборы заколдобило. Ну, кажется, не совсем все, но большинство вырубились. Потому и техника не действует, кроме старой.

— Но кто же они такие? — Павел через борт плюнул в сторону контейнера, за которым лежали три мертвых тела.

Сотник покачал головой:

— Я не знаю. Может прав Хорек — орда это. Орда, которая Москву захватить хочет. Только откуда они пришли? И зачем, что им надо… Не знаю. Но выясню обязательно.

— Ладно. — Багрянец тяжело полез через борт. — Надо пацанов моих похоронить. Я с ними никогда не… Ну, мы дрались в школе всю дорогу, они с соседнего двора, так мы стенка на стенку… Врагами были. Но тут вот встретились, напились, понимаешь. Надо закопать их теперь, чтоб по-людски. Хоть бы и в мусоре… а, они ж и сами-то, а? Ха, капитан, чуешь, какая эта… ирония, ёксель? Только доску найду — и закопаю.

Он пошел через свалку. Хорек с Игорем глядели ему вслед. Сделав несколько шагов, Багрянец остановился, ссутулившись, постоял немного и обернулся к ним.

— Так ты куда щас, капитан?

— В свой клуб поеду, — ответил Сотник. — Отсюда до него не очень далеко.

— Какой еще клуб?

— Был у меня клуб, стрелковый. Я ж в запасе капитан, бизнесменом после армии стал. В клубе оружие должно быть — за ним поеду.

— Я с тобой! — заявил Хорек таким тоном, что возразить ему Сотник не решился.

— А ты что думаешь делать, боксер? — спросил он. — Если из Люберец… к родителям пойдешь?

— Да они давно ту квартиру продали, в деревню обратно перебрались, там сытнее, — ответил Багрянец. — Далеко, под Новгородом. Никого у меня в Москве нету. А в общагу… ну, что там делать? Если, говоришь, нашествие это, если орда… Я тогда с тобой — за оружием. Со стволами оно как-то спокойнее, когда вокруг серые эти шастают, а? Помогите мне только ребят закопать — и поедем.

III

Увидев обоз впереди, Кирилл начал подтормаживать.

Небольшую кавалькаду возглавлял трактор с прицепом — открытым кузовом, полным людей; за ним ехала какая-то невообразимая тарантайка в пятнах ржавчины и частично облезшей краски, следом двигались две запряженные лошадьми телеги, несколько мопедов и мотоциклов. Весь этот раздолбанный автопарк дребезжал, рычал, хрипел и сипел на разные голоса, пукал вонючими выхлопами и раскачивался из стороны в сторону, но безостановочно катил вперед — в том же направлении, что и Кир.

Человек двадцать, прикинул он. А может и больше. Наверное, из поселка какого-то. Деревенские друг друга лучше знают, чем даже соседи в многоквартирном городском доме, потому им легче быстро сбиться в кучу и организовать совместное бегство.

До водохранилища оставалось всего ничего, и он поднажал. Купол теперь выглядел иначе — впереди он стоял огромной покатой стеной, совершенно подавляющей своими размерами. Что находится за ней, отсюда было не разглядеть, но, судя по тому, что солнце стало бледнее и холоднее, а звезды ночью казались немного более расплывчатыми, тусклыми, чем обычно, сквозь стену эту должно быть видно примерно как сквозь мутно-зеленое толстое стекло.

Удерживая рулевую вилку одной рукой, Кир потер глаза. Спать хотелось неимоверно, за сутки он всего пару часов дрых, да к тому же столько событий уместилось в эти сутки, столько всякого нового, необычного, что голову теперь распирало от впечатлений, вот-вот взорвется — и разлетятся во все стороны меховые шатры, горящие машины, варханы с ружьями, твари с горбатыми спинами, тачанки и броневики…

Женщина, сидящая в коляске последнего мотоцикла, оглянулась, увидела Кирилла и толкнула в бок мотоциклиста, позади которого к багажнику был пристегнут большущий коричневый чемодан и брезентовый сверток. Мужчина кинул взгляд через плечо, привстал на подножках и заорал. Впереди, услышав крик, тоже стали оборачиваться.

Кирилл съехал ближе к обочине, чтобы на полном ходу миновать обоз. Присоединяться к этим людям, даже просто притормаживать, чтобы поговорить с ними, он не собирался — Кир вообще не очень жаловал то, что в рекламе мобильных телефонов именуется «радостью общения», не любил всякие разговоры, новые знакомства, тусовки и прочее в том же духе. Лучший друг хакера — монитор, лучшая подруга — клавиатура…

Он уже поравнялся с задним мотоциклом, когда на телеге, следующей за пятнистым автомобилем, выпрямился во весь рост бородатый мужик в свитере и ватных штанах. С ружьем в руках. Кирилл не успел ничего сделать — грохнул выстрел, и правое колесо «горца» отозвалось шипением.

Машину качнуло, вилка под руками дернулась. Квадроцикл сильно вильнул, едва не вылетев на обочину. Кир машинально вывернул в другую сторону, его швырнуло обратно на дорогу — прямо к мопеду, на котором ехала девчонка в спортивном костюме и цветастом платке, обхватившая за поясницу тощего парня с развевающимися на ветру буйными рыжими кудрями. Тот газанул, сумев избежать столкновения с квадроциклом, но едва не врезался в телегу бородатого стрелка. Только после этого Кирилл смог остановиться. Вот она, радость общения с людьми! Переполненный праведным гневом, он вскочил на сидение и заорал:

— Дебил! Идиот! Ты чего стреляешь?! Ты не видишь — я свой!! Совсем офигел!! Тупой!!!

Замыкающие машины обоза катили мимо, женщина из коляски, мотоциклист, рыжий парень с девчонкой в спортивном костюме, дети с задка телеги — все смотрели на Кирилла. Тяжело дыша, он спрыгнул с квадра и пнул ногой спущенное колесо.

— Шину пробил, урод! Как теперь ехать?!

Плюнув, Кир присел рядом с «горцем», постучал кулаком по колесу, а когда выпрямился, обоз уже тормозил. Заржала лошадь, рыкнула мотором тарантайка. Дети полезли с телеги, но бородач прикрикнул на них, сел на краю, свесив ноги, и принялся заряжать ружье, хмуро поглядывая на Кирилла.

— Глеб, ну что за привычка сразу стрелять! — донеслось из тарантайки. Дверца начала со скрипом раскрываться, но вдруг перекосилась, словно у нее отлетела верхняя петля.

Из кабины трактора вылез небритый коренастый мужик в сапогах, брюках-галифе и полосатом пиджаке. Одернув его, зашагал к «горцу». Когда он проходил мимо тарантайки, из нее выбрался толстенький коротышка с венчиком седых волос вокруг лысины.

— Да что же это! — всплеснув руками, он бросился вслед за коренастым. —Модест, сколько раз говорил: приструни Глеба, агрессивный он, представляет опасность для общества!

Коренастый, не обращая на него внимания, подошел к Кириллу, а перезарядивший ружье Глеб угрюмо бросил:

— Себя приструни, агроном.

— Но ты же чуть человека не убил!

Бородач пожал плечами.

— А чего он за нами… Да еще на машине такой ненашенской.

— Это квадрацикл, — угрюмо сказал Кирилл. — Сам ты… ненашенский. Квадроцикла никогда не видел?

— Вы не сердитесь на него, — агроном первым оказался возле Кирилла. — Просто ночью у нас такое было… Все взбудоражены, взвинчены. Я — Яков Афанасьевич Людозоля, так прозываюсь, а вы…

— Кирилл, — буркнул Кир, не очень-то понимая, зачем ему знакомиться с этим агрономом. — Кирилл Мерсер.

Коренастый Модест встал рядом, разглядывая его.

— Из Москвы? — коротко бросил он.

Кир кивнул.

— И что там происходит?

— А это — Модест Борисович Калюшник, председатель нашего колхозного кооператива, — представил Яков Афанасьевич. — Он у нас за главного. Я агроном, и еще, по совместительству, изобретатель, а человек, который в вас стрелял — Глеб, механиком он у нас. Ну и остальные…

— Помолчи уже, — бросил Модест Борисович. — Что в Москве?

Кирилл пожал плечами.

— Плохо там.

Председатель с Яковом Афанасьевичем переглянулись. К ним подошел рыжий парень, из-за которого робко выглядывала девушка в спортивном костюме и белом платке с ромашками. Другие люди, оставив свои машины, тоже приблизились — теперь со всех сторон Кирилла окружили настороженные и испуганные лица.

— А что военные? — спросил Модест. — Власть?

И снова Кириллу ничего не оставалось, как пожать плечами.

— Да ничего. Власти не осталось, по-моему. А военные… электроника же почти не действует, поэтому они не могут толком сопротивление оказать. Может я ошибаюсь, но, по-моему, так.

— Ага! — произнес Яков Афанасьевич, со значением оглядывая присутствующих. — Ведь я говорил — это ЭМИ! Вражеское оружие! Электромагнитным импульсом НАТО сначала вывело из строя…

— Погоди со своим импульсом, — перебил председатель и снова обратился к Киру: — Значит, город подавлен?

— Ну… можно и так сказать. Подавлен, да. Кто может, пытается уехать…

Кир не договорил — вдоль купола над ними скользнула молния, распалась десятками бешено извивающихся тонких хвостов и пропала. Сухой неприятный треск долетел сверху.

Модест сморщился, скривился весь, присел даже слегка, исподлобья глядя в небо. В глазах его отразился целый букет чувств: недоумение, растерянность, страх…

Остальные тоже уставились вверх. Девушка в платке прижалась к рыжему парню. На телеге захныкал ребенок, и бородатый Глеб — кажется, единственный в обозе взрослый, который не покинул свое место, чтобы поглазеть на Кирилла — принялся успокаивать его таким угрюмым голосом, что дитё заплакало еще громче.

— А здесь молнии ниже, — отметил Кирилл. — Наверное, я таки правильно рассчитал.

— Что вы рассчитали? — немедленно заинтересовался агроном. — Мне это крайне интересно — вы кажетесь образованным человеком, как вы думаете…

— Оружие? — перебил Модест, в упор глядя на Кирилла. — Имеется?

— Нет, у меня только…

— А вон сабля, — подал голос рыжий, махнув рукой на багажник «горца».

— …катана, — заключил Кирилл. — Еще нож.

— Нож, м-да, — председатель качнул головой, развернулся и зашагал обратно к трактору. — Всем садиться! А ты, парень, можешь с нами, раз уж Глеб колесо тебе…

— Ко мне, ко мне можно, — засуетился агроном. — И рюкзак свой не забудьте, у меня места хватит.

Люди стали расходиться. Кирилл, совсем не уверенный в том, что ему хочется присоединяться к этой компании, отстегнул ремень багажника и взялся за рюкзак.

Вверху снова блеснула молния. В городе они вспыхивали неслышно, но здесь купол был гораздо ниже, и до земли долетал сухой треск. Модест, не успев забраться в трактор, остановился и замер, склонив голову, ссутулившись… и все вокруг остановились, с непонятным Кириллу выражением глядя на председателя. Тот постоял немного, оглянулся и спросил:

— Так что ты там рассчитал, парень?

— По-моему, диаметр этого купола где-то сто двадцать километров, — пояснил Кир, натягивая лямки рюкзака на плечи. — И граница его на севере проходит в районе водохранилища. Может, прямо по воде. Или за берегом, точно трудно сказать.

Модест кивнул и, скрипя сапогами, полез в кабину.

— Ну вот сейчас и узнаем, — Яков Афанасьевич Людозоля, ухватив Кира за рукав, повлек его за собой. — Садитесь, Кирилл, а то в мой «хаммер-мини» почему-то никто больше не захотел, хотя места хватает…

Места в чудо-машине агронома хватило ровно для того, чтобы сесть, упершись коленями в дребезжащую железную «торпеду», и кое-как засунуть рюкзак себе под ноги. Пока Яков разводил пары, Кир огляделся и прикинул, что «хаммер-мини» склепан из древней «победы», при участии «чайки» и еще как минимум двух-трех моделей, причем все они были чуть ли не сталинских времен. Колеса казались чересчур велики для такого небольшого салона, а задние сидения отсутствовали — прямо за спинками передних начинался открытый багажник, забитый всякой рухлядью. В потолке был криво прорезан люк, закрытый круглой крышкой из-под большой кастрюли, в народе именуемой «вываркой», на единственной петле.

Издав серию неописуемых звуков, «хаммер-мини» покатил вслед за трактором. Из прицепа его на Кира глядели дети и взрослые, первые — с любопытством, вторые — с плохо скрываемой растерянностью и страхом. Зевнув, Кирилл оглянулся на запряженную пегой кобылой телегу Глеба. Только сейчас он понял, что там, кроме бородатого механика и троих детей, больше никого нет — то есть нет никаких женщин. Он уже открыл рот, чтобы задать вопрос агроному, но тот заговорил сам:

— Вы, Кирилл, не думайте, что в какой-то цирк-шапито попали. Мы все нормальные люди, просто сейчас очень уж напуганы.

— А вот председатель ваш… — начал Кир.

— Заметили, как Модест из-за молний дергается? Он, понимаете, такое в свое время пережил… У него сестру младшую молния убила. Год назад это было, в поле за деревней нашей, в грозу сильную. Прямо у него на глазах — бах! — и нет Маши, — Агроном махнул рукой, «хаммер-мини» дернулся, и Кир стукнулся коленями о «торпеду». Щелкнув, сама собой откинулась дверца «бардачка». Внутри лежал большой огурец и нечто, завернутое в жирную от масла бумагу. В кабине запахло копченой колбасой.

— Маша, сестра Модеста, женой Глеба нашего была, — продолжал Яков Афанасьевич, захлопывая «бардачок». — Остался он один с тремя детьми… Но Глеб-то — что… Глеб такой барсук по жизни, угрюмый тип, неразговорчивый, а вот Модест… Вы не поверите — он весельчаком был, говорливым, с огоньком мужик, а теперь вот тоже молчуном стал. И молний боится. Но я не о том поговорить хотел, Кирилл, вы скажите, вот это вот — агроном ткнул пальцем вверх. — Что оно, по-вашему, такое?

— Купол, — сказал Кир. Глаза у него слипались, голова сама собой то клонилась на грудь, то откидывалась на спинку.

— Но откуда он взялся? Ведь это я так при народе говорю, что, мол, НАТО, чтоб привычное для них что-то было, чтоб паники поменьше, но на самом деле…

Уловив в голосе Якова Афанасьевича новые интонации, Кирилл через силу раскрыл глаза и глянул на него. И понял, что первое его впечатление было обманчиво — толстый агроном совсем не так прост, как кажется поначалу.

— На самом деле, — продолжал Яков Афанасьевич, — я не знаю, что думать. Это второй раз в моей жизни, когда я просто не знаю, что думать. Иногда словами нельзя описать… Их просто не хватает, нет таких слов. Сейчас как раз подобный случай.

— Вы видели варханов? — спросил Кир.

— Варханов?

— Мне кажется, они так себя называют, но могу и ошибаться. Люди в противогазах. Хотя теперь они их сняли.

— Противогазы, — кивнул агроном, поворачивая вслед за трактором, и вдруг витиевато выругался на английском. — Конечно, мы их видели, Кирилл! Они же напали на наше Жаково!

— Когда это произошло?

— Посреди ночи. Началось что-то несусветное… Никто не спал, конечно, ведь мы видели купол. Модест собрал всех в клубе, сказал, что пытается поговорить с городом, с администрацией, но связи нет. Мобильные не действовали. Потом за деревней, то есть за нашим полем, возникло что-то такое зеленое, вытянутое, ну вроде облака… — преодолев поворот, Яков Афанасьевич повернул голову к пассажиру. — В Москве вы наблюдали подобные явления?

— Видел несколько, — Кир снова прикрыл глаза, откинувшись на спинку. — Одно прямо на Красной площади. Очень большое. И оттуда вышла целая армия.

Агроном после этого надолго замолчал, и Кир уже начал уплывать, звуки стали тягучими и далекими, но тут Яков Афанасьевич заговорил вновь:

— Так что же, Кирилл, значит, Кремль тоже… А?

— Да, — ответил Кир. — В смысле — нет больше Кремля. Я так думаю.

— М-да…

— А что у вас в Жаково случилось?

— Когда мы были в клубе, появились эти, как вы говорите, варханы, на необычных машинах. С них открыли огонь. Убили несколько человек, другие разбежались. У меня сложилось впечатление, что к нам заехал какой-то патруль, и они не стремились захватить поселок, не планировали уничтожение всех гражданских. Скорее это была такая… мимоходная акция устрашения.

Кирилл, приоткрыв левый глаз, снова искоса глянул на агронома. Сколько тому лет? Лицо гладкое, моложавое, но волосы-то седые. И выражения у него проскакивают… «уничтожение гражданских», «акция устрашения». Кем он раньше был, этот Яков Афанасьевич Людозоля? Говорит, что это второй случай в его жизни, когда у него нет слов для описания происходящего. Второй, а?..

Хотя какая разница, какое Киру дело до этих людей? Ему бы доехать с ними до купола, а там он с ними распрощаюсь.

Агроном тем временем продолжал свой рассказ:

— В общем, когда варханы уехали, мы кое-как пришли в себя. Собрались, повытаскивали всякое старье из гаражей и сараев, нормальные-то машины отказались заводиться, и утром выступили. У Модеста авторитет среди жаковцев, он смог все быстро организовать. Теперь вот едем… Так, говорите, граница купола где-то в районе водохранилища?

— Мне так кажется, — промямлил Кирилл, вновь уплывая куда-то в тихие сонные дали. — Разбудите меня, когда подъедем.

* * *

Стволом ружья механик Глеб ткнул на восток.

— Туда если объезжать, километра три-четыре, — буркнул он. — И дорога паршивая.

— Правильно! — пискнула девушка в платке и спортивном костюме, которую все называли Аленкой. — Мы туда ходили этим летом.

— А вот там, — ружье обратилось на запад, — плотина, за нею Клязьма начинается. Через плотину трасса идет. По ней и поедем.

Машины обоза остановились на краю пляжа. Справа в березовой роще виднелись домики базы отдыха, а слева на воде, кормой к берегу, стояла небольшая баржа с пришвартованными лодками, выкрашенными ярко-синей краской. Среди них был один катер с подвесным мотором.

Председатель, Яков Афанасьевич, Глеб, Кирилл с рюкзаком за спиной и тощий рыжий парень со своей Аленкой прошли на середину пустого пляжа, чтобы осмотреться. Остальные жаковцы ходили между машинами и телегами, явно плохо представляя, что дальше. То и дело кто-нибудь поворачивался к водохранилищу и надолго замирал, глядя на мутно-зеленую стену, высящуюся над дальним берегом.

— На лодочной станции кто-то должен дежурить, — подал голос рыжий парень, которого звали Веней. — Почему там никого нет?

Ему не ответили. Кирилл окинул взглядом березовую рощу с домиками, пляж, баржу и лодки. Нигде никого — куда все подевались? Но, с другой стороны, и следов варханов нет, что не может не радовать. Прищурившись, он посмотрел на другой берег водохранилища, густо заросший деревьями. Что это белесое такое плавает возле него? Отсюда невозможно понять, там вроде рябь такая светлая…

С сухим треском по стене густо-зеленого светящегося тумана скользнула молния. Модест, вздрогнув, отвернулся.

— На дамбу надо, — повторил Глеб, и Аленка закивала. — И дальше по трассе.

Модест вопросительно глянул на Якова Афанасьевича. До сих пор Киру казалось, что председатель не обращает на него особого внимания, но тут стало ясно, что в особых случаях он предпочитает советоваться с агрономом.

— Что скажешь?

Приставив ладонь козырьком ко лбу, Яков повернулся к дамбе.

— Если трасса, — задумчиво произнес он, — то там варханы могут заградительные посты устроить. Трасса — это такое место…

— Какие еще варханы? — буркнул Глеб.

— Молодой человек, — агроном кивнул на Кирилла, — так их называет. Говорит, вроде слышал от них это слово.

— Вроде! — Глеб хмуро сплюнул.

Что собой представляет механик, Кирилл уже понял. Поначалу тот казался сильным, уверенным в себе мужиком, но если приглядеться к насупленному лицу да прислушаться к интонациям голоса, становится ясно, что не такой уж он и самоуверенный, настоять на своем не умеет и быстро подчиняется любому авторитету.

— Значит, по трассе не рекомендуешь ехать? — прямо спросил Модест у агронома, и когда тот кивнул, добавил: — Ладно, а как тогда быть?

— На лодках, — предложил Яков. — Вон их сколько. И катер даже, гляжу, стоит.

— А лошади-то?! — вскинулся Глеб. — Телега моя… А-а! — он махнул рукой, мол, делайте, что хотите.

— Прям по воде… — протянул Модест. — Так ведь машины придется бросить. Телеги, опять же, лошадей.

— А много толку с них? Во-первых, горючего у нас мало. Во-вторых, трактор твой совсем медленный, как и мой «хаммер», в случае чего, от погони на них не уйдем. Да и клячи Глеба и Вити, сам понимаешь…

Модест возразил:

— Дело не в погоне, а в том, что как дальше-то? Дети, бабы — далеко они пройдут?

— Модест, мы вообще не знаем пока, куда движемся и что всё это означает. Сейчас у нас одна цель, из-под купола этого выйти, вот я и предлагаю варианты. Но вообще, ты прав, конечно, долго идти дети с женщинами не смогут. Стало быть, надо разведку провести.

— Разведку на воде? — уточнил Кирилл. — Или послать кого-то на разведку к плоти…

Он не договорил — со стороны плотины донесся грохот.

Аленка вскрикнула, между машинами заплакал ребенок, запричитала женщина.

Кирилл, как раз повернувшийся лицом к плотине, хорошо все разглядел. Перед тем, как там рвануло, с купола в нее ударила молния. Или, возможно, не в плотину, а в машину на ней. Ему показалось — взорвался какой-то очень большой автомобиль. Может, бензовоз? Даже, наверно, с прицепом…

Когда прокатившиеся над водой раскаты смолкли, все разом заговорили. Киру эта болтовня уже надоела, и он молча зашагал к барже. Еще несколько секунд позади спорили, потом замолчали.

— Кирилл! — окликнул Яков Афанасьевич.

Не оглядываясь, он махнул им рукой. По деревянному настилу перешел с берега на корму баржи, миновал будку с вывеской «ЛОДОЧНАЯ СТАНЦИЯ „ЧЕМПИОН“», мимоходом заглянул в пыльное окошко — за ним был стол, сейф, койка и тумбочка с электрочайником, но ни одного человека — и остановился на середине баржи. Лодки тихо покачивались на волнах. Подвесной мотор на катере был наклонен так, что виднелся винт в налете ржавчины.

Позади заскрипели доски. Скинув с плеч лямки, Кир положил рюкзак на лавку, стоящую возле низкого ограждения, достал из кармана нож и присел над люком в палубе. Ковырнул лезвием шляпку одного из гвоздей, которым деревянный засов с большим навесным замком крепился к крышке люка. Услышав дыхание над собой, поднял голову.

Рыжий Веня с Аленкой остались на берегу, остальные подошли к нему.

— Открыть надо, — Кирилл ткнул ножом в люк.

Модест, кивнув Глебу, зашагал на нос баржи, где был пришвартован катер. Яков Афанасьевич присел рядом с Кириллом.

— А ну, посунься! — Глеб оттолкнул Кира и схватился за дужку замка.

— Ты его так не оторвешь, — сказал Кирилл.

— Эх-ха! — Глеб рванул.

Хряснуло, скрипнуло — и засов отлетел вместе с гвоздями, которые механик просто вырвал из досок.

— Глеб у нас сильный, — пояснил агроном. — Подковы гнет. Ну-ка, ну-ка, что там…

Они с Кириллом открыли люк. Под ним оказался неглубокий отсек, где лежали легкие пластиковые весла.

— Вот так! — удовлетворенно сказал Яков, доставая сразу несколько. — Правильно мыслите, Кирилл. Модест! Можно теперь и на разведку, если у катера мотор не заведется…

Тут как раз мотор и завелся — взревел на весь пляж. Присевший на лавке в катере председатель повернул рукоять, заглушая его, когда с берега донеслись крики.

— Ох ты! — воскликнул Глеб.

К пляжу, на краю которого стояли машины с телегами, приближались вытянувшиеся клином тачанки, впереди двигался броневик с клепаной квадратной башней, из которой торчал толстый ствол.

Бородач бросился к корме, зацепив охапку весел в руках Якова. Весла попадали на палубу. Навстречу механику уже бежали Веня с Аленкой, за ними спешили еще несколько человек, другие метались по пляжу. Кто-то рванулся к роще — и тут же две тачанки, отделившись от клина, повернули следом.

— Назад! — закричал Яков. — На лодки!

Кирилл, схватив два весла, бросился к ближайшей. Спрыгнул в нее, поскользнувшись, упал на лавку. Швырнул весла у борта и выпрямился. По краю баржи между двумя скобами была натянута толстая проволока, от лодок к ней шли цепи, на конце каждой был карабин с замком, надетый на проволоку.

Кир вскочил обратно на баржу, подхватил рюкзак с лавки. Снова взревел подвесной мотор. Люди бежали мимо, часть уже попрыгала в лодки, другие передавали им детей.

— Глеб! — крикнул Кирилл, завидев бородача, который спешил с двумя мальчиками лет пяти на руках. Позади него бежала девочка немного постарше.

— Глеб, скоба! Вон там — вырви скобу из палубы! Слышишь?! Надо проволоку сорвать!

По ошалевшему лицу бородача было видно, что он плохо понимает, что к чему.

— Скоба, иначе не отплывем! — Кирилл показал на одного из ревущих мальчишек, которых прижимал к себе механик. — Давай я их в лодку пока посажу! А ты…

Механик наконец понял. Он поставил детей на палубу и бросился обратно, к скобе, вбитой ближе к корме.

— Передавай их мне! — крикнул Кирилл девочке, прыгая обратно в лодку. Там уже сидели Аленка, незнакомая женщина и Веня, который, кряхтя от натуги, пытался голыми руками сломать замок на карабине.

С берега донеслись выстрелы. Двигатели тачанок ревели все громче. Дочка Глеба схватила вопящего от страха брата, протянул Кириллу, тот взял ребенка, передал Аленке, затем подхватил второго. Проволока дернулась — и опала. С победным воплем Веня рванул цепь.

— Прыгай! — крикнул Кирилл девочке, протягивая руку.

Она попятилась, вопя:

— Папка! Папка!!!

Подвесной мотор ревел где-то в отдалении, на берегу гремели выстрелы. Некоторые лодки уже отплыли, весла врезались в клокочущую воду. Кирилл прыгнул на палубу, схватив девочку за плечи и толкнул так, что ей ничего не оставалось, как перескочить в лодку. Она упала между лавками, выпрямилась и с воплем «Папка!» бросилась обратно, но Аленка обхват ила ее сзади, прижала к себе, а Веня сильно оттолкнулся от баржи веслом — и лодка поплыла прочь.

Прямо на Кирилла вдоль края палубы бежал Глеб. Вдруг он дернулся и полетел головой вперед, будто получив сильный удар в спину. Когда бородач упал, Кир отскочил, увидев обугленную дыру между его лопаток.

Несколько тачанок ехали вдоль берега, преследуя беглецов, остальные, достигнув пляжа, встали. Варханы спешили к барже, стреляя по лодкам. На барже уже никого не осталось. Подхватив весло, Кир бросился к носовой части, где покачивалась на волнах последняя лодка. Спрыгнув в нее, швырнул на дно рюкзак и уперся лопастью в борт баржи, чтобы оттолкнуться, — но так и не сделал этого.

Дальше всего отплыла моторка, где кроме Модеста сидели еще пять человек. Она преодолела больше половины расстояния до противоположного берега, когда из высящейся над ним стены мутного света в нее ударила извилистая зеленая молния.

Моторка взорвалась. Фонтан грязно-серой кипящей воды взлетел на том месте, где она была. В этот миг Кирилл и понял, что именно он заметил возле другого берега — там плавала брюхом кверху дохлая рыба.

По палубе мягко застучали подошвы сапог с тупыми носками. Прямая алая молния впилась в одну из плывущих прочь лодок, сквозь гулкий плеск волн о борт донеслись крики.

Бросив весло, Кирилл сел на носу и ухватился за свисающую с баржи цепь. Он мог бы нырнуть в воду, спрятаться где-то у борта или попытаться уплыть вдоль берега… мог бы, если бы умел плавать.

А еще мог, выхватив катану, прыгнуть на баржу и пронестись по ней, расшвыривая варханов, как отважный самурай сквозь ряды врагов, оставляя за собой корчащиеся тела и отрубленные конечности, спрыгнуть на берег, захватить броневик с квадратной башенкой, расстрелять из пушки все тачанки с оставшимися в живых варханами и спасти людей… но это все Кир мог сделать, если бы он был героем.

Вот только Кирилл не был героем. И он не умел плавать. Зато теперь он понимал: купол не преодолеть, глупая была идея, ведь он видел эти молнии — естественно предположить, что накрывший Москву огромный зеленый колпак смертелен для тех, кто приближается к нему.

Из-за всей этой беготни и прыжков, и близкой опасности, сердце колотилось как сумасшедшее. Палуба была над головой, расхаживающие там варханы пока что не заметили его — но это дело нескольких секунд. Кирилл сидел неподвижно. И размышлял: они не убивают всех подряд, часть людей берут в плен, а значит, возникает один важный вопрос. По-настоящему важный.

Для чего им пленники?

IV

— А видели, на скотине той еще один серый сидел? Так вот, он мертвый был, уже когда Генка с Жориком стрелять начали. Понимаете? Не мы его завалили, — говорил сидящий позади Багрянец.

Сотник, сжимая рулевой рычаг и внимательно разглядывая извилистую, с горбатым растрескавшимся асфальтом дорогу, ответил:

— Серые еще до вас с кем-то дрались. Может, кого-то из них убили, а того только ранили, и они его везли назад, но он по дороге умер, еще до свалки. Только поэтому у вас и получился наскок… да и то, как сказать, получился или нет — друзья ведь твои погибли.

Многоэтажки окраинного района остались далеко слева, впереди была заросшая кустарником и деревьями низина между пологими холмами. Через низину шла старенькая однополосная дорога, с которой давным-давно стерлась вся разметка. Солнце перевалило зенит, было тепло и душно, в кустах звенели насекомые.

Мотор тачанки гудел неровно, кряхтел и кашлял. Услышав сквозь шум тихое чавканье за спиной, Игорь оглянулся — Хорек дожевывал яблоко-луковицу, в другой руке его был ломоть мяса.

— Ты что, ешь это? — Сотник нажал на педаль тормоза. — Нельзя, отравиться можно!

— Чего это? — пробубнил мальчишка с полным ртом.

— Мы не знаем, откуда оно. В каком месте росло…

— Я одно яблоко еще в самом начале схавал. И Багрянец тоже. Оно как картоха, тока твердая.

Тачанка встала. Придавливая левой ногой педаль, Сотник перекинул правую через лавку, повернулся и глянул на курсанта.

— Ага, — кивнул тот, хлопая себя ладонью по животу. — Еще пару кусманов хлеба с мясом умял. Сухой хлеб такой, грубый… Кумысом запил, и хорошо.

— И в брюхе не бурчит?

— Не-а. То есть все ж таки бурчит, вроде как непривычное что-то сожрал, но не очень сильно.

Игорь решил:

— Ладно, дайте и мне тогда.

Хорек вытащил из сумки еще один ломоть мяса, клубень, отломал от краюхи кусок и протянул все это Игорю. Тот положил снедь на деревянную полочку, прибитую к борту тачанки, отпустил педаль — они покатили дальше.

Управление у машины было примитивным. Некоторое время назад, остановившись, он осмотрел колеса, помял их и решил, что внутри нет воздуха — они целиком состояли из резины или, может, каучука. Вращаясь, при трении об асфальт шины громко шипели.

Игорь принялся есть. Мясо оказалось слабосоленым, а клубень напоминал вкусом недоваренную картошку, хотя и повкуснее. Не взирая на сильный голод, Сотник откусывал маленькими кусочками, тщательно пережевывал, глотал осторожно, прислушиваясь к ощущениям. Желудок воспринимал незнакомую пищу вроде как с удивлением, опасливо, но без паники.

— Слушай, капитан, — позвал сзади Багрянец. — Я вот спросить хочу — что это за клуб все же?

Сотник молчал. Павел подождал немного и добавил:

— Нет, ну, ёксель, едем же, а толком не знаем куда… То есть ты может и знаешь, а мы с Сурком нет.

— Я Хорек!

— Да помолчи ты. Пусть капитан ответит.

— Частный стрелковый клуб, — произнес Игорь ровным голосом, не оборачиваясь. — Большой, с мотелем, с рестораном, двумя тирами и открытым полигоном. Таким… с имитациями всякими.

— А ты его хозяин, значит?

Игорь снова надолго замолчал.

— Нет, — сказал он наконец. — Я был хозяином на пару с моим сослуживцем, Пашей Вольтовым. Когда уволились в запас, вернулись в Москву… Надо ж чем-то заниматься. Помыкались, а потом Паше пришло в голову клуб такой организовать. Он продал свою квартиру, я одолжил денег у родителей. Родители мои вместе с младшей сестрой в Австралии давно живут, отец специалист по оптике, работает там в крупной фирме. Мы с Пашей через армейских знакомых вышли на одного генерала, он помог со всеми разрешениями. Ну и запустили дело.

Игорь снова замолчал. Дальше дорога плавно поворачивала, следуя изгибу долины. Дальнюю часть не было видно за рощей старых акаций, и Сотник на всякий случай взял лежащее под бортом пьезо-ружье, положил на колени. У него еще был заряженный пистолет-дробовик (расковыряв один патрон, Хорек обнаружил внутри крошечные шарики, кубики, острые спиральки из оплавленного металла, короткие штыри и кружки, похожие на шляпки от гвоздей, причем все это было смазано какой-то подозрительной, неприятно пахнущей густо-желтой дрянью — стараясь не касаться ее пальцами, мальчишка выбросил картечь за борт). Хорьку дали нож, а Багрянец вооружился двумя пистолетами, которые подвесил на самодельных ремешках, вырезанных из плаща мертвого чужака. Курсант попытался надеть что-то из их шмоток, но лишь порвал цветастую рубашку в геометрических узорах.

Перед въездом в низину Багрянец решил испробовать один пистолет и, никого не предупредив, стрельнул по вороне, сидящей в кроне молодого дубка у дороги. Пистолет бахнул на всю округу, плюнув языком пламени и дыма. Ворону унесло вместе с половиной кроны, Хорек восторженно заорал, а Сотник чуть не свалился с лавки и в энергичных выражениях высказал боксеру все, что о нем думает.

— Ну так чего ты смолк, капитан? — подал голос Павел. — Ты ж про клуб свой рассказывал.

— Я все рассказал.

— Не-е, ёксель… Слушай, темнишь ты что-то! То говоришь — с другом им владеете, а до того, я ж помню — сказал, что ты в клубе теперь не хозяин. А кто хозяин, если так?

— Ростислав, сын того генерала. Мы его взяли на работу, управляющим, в благодарность за помощь. И старшего бухгалтера нам генерал сосватал. А потом…

Он не хотел рассказывать, не хотел вспоминать, но теперь уже не мог не вспомнить всё, что произошло тогда. Дела с клубом пошли на удивление хорошо. Случается иногда такое — полоса везения, фарт. Спустя полгода после открытия заведение работало вовсю. Москва — город большой, клиентов хватало. Пришлось расширить дело, пристроив мотель на десять номеров и ресторанный зал с кухней, потому что некоторые приезжали на несколько дней. Паша Вольтов купил дом в поселке неподалеку и собрался делать к нему пристройку. Игорь женился и переехал к жене, Тоне, учительницы физкультуры из лицея, живущей в двухкомнатной квартире вместе со стареньким послеинфарктным отцом. У Сотника уже хватало денег на квартиру побольше, но он пока ждал, чтобы купить именно то, что хочется и где хочется.

Появились постоянные клиенты, среди них даже иностранцы — вежливые улыбчивые китайцы, раз в пару месяцев прикатывающие в Москву по делам своей сибирской фирмы и неизменно заглядывающие в клуб, еще — бригада суровых дагестанцев, появляющаяся на двух черных микроавтобусах…

И тут Павел Вольтов обнаружил подставу. Генерал с сыном и бухгалтером использовали клуб, как прикрытие для торговли оружием. Улыбчивые китайцы, скорее всего, были из какой-то сибирской триады (в тех местах китайцев с каждым годом становилось все больше), ну а дагестанцы, по всей видимости, возили стволы в Грузию с Абхазией — обеим воюющим сторонам. Само оружие генерал через подельников списывал с военных складов.

Паша не сразу поделился с партнером своим открытием, а вызвал на разговор Ростислава. Сказал управляющему, что тот уволен, и предложил в течение суток вывести с тайного склада, организованного генеральским сыном в подвале под клубным рестораном, все хранящиеся там для продажи стволы и боезапас. После этого Паша позвонил Сотнику и все ему рассказал. Добавил, чтобы тот не волновался, что Вольтов эту проблему решит сам.

Вечером в дом Паши ворвался спецназ. В его кабинете нашли десять грамм героина, хотя Павел Вольтов отродясь не пил, не курил, и к прочим наркотикам тоже не прикасался. На ночь его бросили в предвариловку, в одиночку… И на утро нашли повешенным на решетке, закрывающей крошечное окошко под потолком камеры. Откуда самоубийца взял веревку? Следствие мгновенно установило: сплел из собственной рубашки.

На следующее утро Игорю в клуб позвонили из следственного отдела и сообщили о кончине Павла. Сотник ни на секунду не поверил, что тот повесился сам — партнер был не такого склада человеком, самоубийство полностью не соответствовало его натуре. Игорь достал из тайника трофейный «ТТ», который привез из Грузии, и рванулся в Москву, чтобы поговорить по душам с Ростиславом и его папашей.

Когда его «патриот» вылетел с территории клуба, в него врезался большой грузовик. Джип перевернулся и свалился в кювет, двое выскочивших из грузовика дагестанцев, вооруженных молотком и ножом, полезли туда, чтобы добить водителя — и Сотник встретил их двумя выстрелами.

Ранив одного и убив второго, он сел в их грузовик и поехал выполнять задуманное, но тут на дороге появился знакомый «мерс» генерала, сопровождаемый джипом с охраной. Следом катила полицейская машина и микроавтобус со спецназом. Охрана сразу открыла огонь, грузовику прострелили колеса, он встал…

Второе «самоубийство» привлекло бы слишком большое внимание, потому Игоря просто обвинили в убийстве. Он сознался — отпираться не было ни смысла, ни желания — и все рассказал про делишки генерала.

Вот только оружия в подвале ресторана не нашли.

Как и других свидетельств этих делишек — вообще никаких. Может подмазанные следаки не слишком тщательно искали, а может преступники и правда успели замести следы, да и какая разница?

А еще вдруг выяснилось, что Клуб не принадлежит Сотнику, что после нескольких хитрых финтов ушами, провернутых управляющим совместно с главным бухгалтером, фирма стала собственностью Ростислава.

Сотника предупредили, что если он станет ерепениться, давать журналистам интервью и слишком многое рассказывать адвокатше, то с его беременной, на пятом месяце, женой может случиться все что угодно. И не просто может — обязательно случится.

Тоня несколько раз навещала Сотника в тюрьме, а потом у ее отца из-за переживаний случился второй инфаркт, он чуть не умер, она сидела с ним днем и ночью… На суд она не пришла — Игорь запретил.

…Двигатель зарычал, потом хрипло раскашлялся. Сотник глянул на единственный датчик. Черт его знает, что тот показывает. Короткий железный цилиндр крепился к рычагу передач, на торце циферблат с какими-то значками по кругу и черная стрелка, сломанная на конце. Поначалу Игорь решил, что это спидометр, но вскоре выяснилось, что при смене скорости стрелка не шевелится. Зато позже обнаружилось, что она медленно движется в одну сторону — и теперь почти достигла жирной черной риски в нижней части циферблата.

— По-моему, топливо кончается, — сказал Игорь, остановив машину. — Если…

Слева раздались выстрелы, и он схватился за ружье. Позади засопел Хорек, заворочался Багрянец, ругнулся, вытаскивая пистолет из самодельной перевязи.

По вершине холма, оставляя за собой струю темного дыма, быстро ехал броневик с квадратной башенкой. Впереди бежали несколько фигурок, из броневика по ним стреляли. До тачанки донеслись приглушенные хлопки. Один из беглецов упал.

— Стреляй! — вдруг засопел Хорек. — Стреляй, ты молнией его взорвешь!

— Ничего не выйдет, — возразил Игорь. — Далеко слишком.

Бегущие люди исчезли на дальнем склоне холма.

— Может батя там! Убегает от них, а ты…

Хорек рванул ружье из его рук, но Игорь не отдал.

— Тебе везде батя мерещится.

— Стреляй же! — мальчишка не слушал. — Ну чего ты не стреляешь?! Батю спасти надо!

Багрянец с Игорем удивленно смотрели на него. Хорька трясло, он сопел, сжимая кулаки. Мальчик снова дернулся к ружью в руках Игоря, но тот встал, подняв оружие повыше, и тогда с криком «Они батю убили!» Хорек бросился к Багрянцу, попытался схватить пистолет. Курсант, недолго думаю, толкнул его ладонью в лоб, и мальчишка упал на спину.

— Осторожней! — Сотник склонился над ним, чтобы помочь встать.

— Капитан, а эти, серые, и правда папашу его пришили? — спросил Багрянец.

— Не знаю, он так говорит. Схватили и в тачанку свою бросили, увезли куда-то.

Хорек оттолкнул его руку, сел, повернулся к борту и ткнулся в него лбом. И замер.

Багрянец покачал головой.

— Я ж говорил — псих шкет. Слышь, шкет? Ты псих!

— Сам ты! — невнятно откликнулся Хорек, не оглядываясь.

— Я-то — не, я ж не бьюсь как ты, и не ору… Ну с чего ты по тачке этой палить вздумал? Совсем дурак!

— Не дурак! Их убивать всех надо! Они Москву захватили, людей в плен берут! — мальчишка повернулся к ним. — Почему вы не стреляли?!

— Да потому что далеко, — рассудительно ответил Багрянец. — Да и вообще, вооружены мы слабовато пока. Сколько до клуба твоего еще, капитан?

— Рядом он. — Убедившись, что Хорек начал успокаиваться, Сотник опять повернулся к холмам. Броневик катил прочь, к центру Москвы. Небо в той стороне заволокло серым.

— О! — Курсант тоже увидел это. — Гля… Это ж над центром где-то, а? Да там пожарище нехилый, я даже гарь вроде чую. И канонада, слышите?

Горело и впрямь сильно — небо на юге потемнело. И словно приглушенные раскаты грома доносились с той стороны.

— Капитан, так сколько до клуба?

— Километров пятнадцать, наверное, — ответил Игорь. — Может, двадцать. Там заброшенный колхоз, клуб прямо на поле построили. Хотя эта телега не быстро едет, но скоро будем.

— Ну так поехали. А то я себя с этими пистолетами неуверенно как-то ощущаю… Какие стволы в клубе? Небось, ружья охотничьи?

Заводя мотор, Игорь покачал головой.

— Автоматы Калашникова, «макаровы», «грачи», гранаты. Еще — ручные гранатометы и выстрелы к ним.

— Гранатометы, ого! Это ж откуда такое богатство?

— Долгая история. И я гарантию дать не могу — надеюсь, что стволы там, но…

Он рассчитывал на то, что за время следствия и суда Ростислав с отцом возобновили свой незаконный бизнес и завезли в тайник новую партию оружия. А почему нет? С тем уровнем коррупции, который был в Москве, они могли ощущать себя безнаказанными. Но все же тайник мог оказаться пустым, и тогда вся эта поездка окажется бессмысленной.

Игорь попытался завести тачанку. Для этой цели серые использовали узкую металлическую пластинку с рядом зазубрин на одном конце. Ее надо было вставить в щель, которая находилась в торце рычага переключения передач.

Стартер рычал, но ничего не происходило.

Над ухом засопели, и голова Хорька возникла возле плеча. Мальчишка понаблюдал, как Игорь крутит пластинку-ключ, терзая стартер, и полез через борт. Вскоре донесся его голос:

— Сотник, пустой он! Дядьки, эй, там ничего нет!

Они перегнулись через борт. Горловина изогнутой трубы, через которую топливо заливалось в упрятанный под днищем бак, наискось торчала из-под днища. На конце трубы была резьба, с которой Хорек свинтил крышку на цепочке.

— Откуда знаешь, что пустой? — спросил Багрянец. — Ты ж не видишь.

— Дурак! Я под дно залез и постучал по нему! Звук такой… пустой.

— Ну ладно, убедил, — Павел тоже слез, присел пару раз, разминаясь. — Капитан, что дальше? Пойдем? Пятнадцать километров — далеко, но что делать…

— Я сначала сам погляжу, — ответил Игорь, — а вы окрестности осмотрите, только осторожно. И быстро.

— Правильно, шкет, давай на разведку, — согласился Багрянец. — А то неизвестно, кто там за тем поворотом может ныкаться.

— Я Хорек!

— Да хоть Сурок, мне по барабану. Пошли.

Повесив ружье за спину, Игорь полез под тачанку. Две пары ног — толстые, в мятых камуфляжных штанах, и худые, в синих спортивках с обтрепавшимся низом — удалились в сторону поворота.

— Дай пистолет мне! — донесся требовательный голос Хорька.

— У тебя ж нож, — прогудел в ответ курсант.

— Ну так что? У тебя аж два. Дай один!

— Не дам я тебе пистолет. Тебе сколько лет, Сурок? Не игрушка это.

— Я Хорек!

Голоса стихли. Игорь осмотрел рычаги с трубами и шлангами, идущие под днищем от передка тачанки к двигателю и осям, и улегся навзничь под баком, прикрепленном к двум швеллерам у заднего борта. Постучал по нему костяшками пальцев, прислушался… Да, пустой. Придется теперь до клуба пешком идти, а это долго, они попадут туда уже затемно.

Он полез обратно, и тут за поворотом грохнул выстрел.

Игорь выкатился из-под тачанки, сдвинув ружье на грудь, прыгнул на обочину. Пригибаясь, выставив вперед ствол, нырнул между акациями, миновав через рощу поворот дороги, выглянул. Впереди на асфальте стоял синий «санг йонг» — не то «актион», не то «кайрон», Игорь плохо знал эти корейские джипы-паркетники. Продавленным передком с раскосыми азиатскими фарами машина ткнулась в бетонный столбик. Дверцы раскрыты, рядом топтался Хорек, Багрянец вразвалочку шел по дороге обратно к тачанке.

Увидев, что впереди все спокойно, Сотник выпрямился и шагнул на обочину. Багрянец сперва схватился за пистолет, потом узнал его и махнул рукой. Остановился. Когда Игорь подошел, курсант развернулся и зашагал рядом.

— Чего стреляли?

Багрянец пояснил слегка виновато:

— Да это шкет твой, и где ты его откопал…

— Это он меня откопал, вернее, отловил.

— Да уж, такой все может. От же безумный сурок!

— Так что за выстрел?

— Да он пристал ко мне: дай подержать, да дай подержать… Как клещ, вцепился, всю дорогу трындел, пока шли да тачку эту рассматривали. Ну я дал пистолет. Он тут же возьми, блин, и шмальни.

— Куда?

— Главное, что не в меня, ёксель! В стекло, лобовуху размочалил вчистую. Ты, слышь, капитан, погляди, что это за машина… Она нам кстати попалась, думаю.

Это оказался «актион», причем дизельный, о чем свидетельствовала надпись на крышке топливного бака. Сотник, отодвинув в сторону насупленного Хорька с пистолетом в руке, заглянул в салон, потом раскрыл багажник.

— Хозяев не было, когда вы подошли? — спросил он, извлекая наружу десятилитровую канистру.

— Не-а, — ответил Багрянец. — Сбёгли давно хозяева. Или серые их похватали. Что там? Я через окно канистру вроде видел.

— Правильно, канистра. Но мы не знаем, подойдет топливо для тачанки или нет, даже если дизель это.

— Че там, соляра — она соляра и есть! — махнул рукой великан.

— Не скажи.

— Ну пошли, зальем, проверим. Не подойдет — в этой тачке поедем, она вроде не сильно побитая. Ключа, правда, нет в замке, я глядел. Ну да ничего, панель раскурочим и заведем.

— Думаешь, поедет? Большинство подобных машин встало.

Курсант пожал плечами.

— Ну, можно хотя б попробовать. А нет — пешком.

— Ладно, неси, боксер, — Игорь отдал канистру.

Но они не успели отойти от джипа — Хорек насторожился, подняв голову, схватил Сотника за рукав.

— Что? — спросил Игорь, и мальчишка сипнул:

— Ныкаемся!

Он первый нырнул за машину, Сотник с Багрянцем последовали за ним, услышав звук мотора. Вскоре грузовик с квадратной кабиной и дощатым открытым кузовом показался из-за поворота, где осталась тачанка. Раскачиваясь на ухабах и дребезжа, он прокатил мимо. В кузове никого видно не было, а в кабине сидели двое, и на мгновение Сотнику, осторожно выглядывающему сквозь затененные окошки «санг йонга», показалось, что одно лицо ему знакомо… Но слишком быстро оно мелькнуло, чтобы быть в чем-то уверенным.

Грузовик, оставляя позади сизую пелену, миновал низину и скрылся за холмами.

— Ну и старье, — заметил Багрянец, выпрямляясь. — На такой солдат еще во второй мировой возили, я по «ящику» видел в одном фильме. Куда это они поехали, интересно… И чего ты им вслед вылупился, капитан?

Сотник провел рукой по лицу и повернулся к повороту, за которым осталась тачанка.

— Пошли.

Хорек, по своему обыкновению тихо сопя, первым поспешил обратно.

— Слушай, а че мы их не тормознули? — спросил Багрянец, шагая возле Игоря с канистрой в руках. — Это ж свои. И в ту же сторону двигались — проехали б с ними часть пути, а то и весь.

— Не уверен насчет своих, — ответил Игорь.

— Как это? Я ж видел, обычные людишки сидели, не серые.

— Павел, «свои» теперь вообще нечасто попадаться будут. Ты дым видишь, канонаду слышишь? Прикинь, какие бои там сейчас, и какие пожары, если дымом пол-неба заволокло. И еще важный момент: никто снаружи на помощь не спешит. Мы ж из города идем, а ты видел, чтоб навстречу военные шли или ехали? Никого нет — почему? Ладно, пусть под куполом электроника не действует, и сюда прилететь не могут. Но почему не идут?

Багрянец недоуменно оглянулся, снова посмотрел вперед. Хорек, кинув на них взгляд через плечо, выпалил:

— Через купол пройти не могут! Он как колючка под током, наверное.

— Колючка под током… — повторил Багрянец растерянно и закивал: — А, точно! Я и не скумекал — вправду, если бы через него пройти можно было, сюда бы уже из области куча военных приперлась.

— Значит, если всё так, как мы сейчас говорим, — продолжал Игорь, — то представь, что сейчас в городе делается. Там уже наверно магазины вовсю грабят, мародеры шастают. Мало ли в Москве отморозков? И местных, и заезжих. Теперь им самая воля.

— Не, ёксель, — возразил Багрянец. — Это серым воля, а нам — хоть отморозкам, хоть нормальным людям… Вон, они с броневиков прям, как за дичью какой, за людьми охотятся. Но так ты, конечно, прав, капитан. Теперь в городе опасно будет. Надо пока вместе держаться, раз нас случай свел. Давай, заливаем.

Топливо подошло — мотор завелся сполоборота, почихал немного, погудел, а после звук его стал даже более чистым, приятным для слуха, чем до заправки. Багрянец, отобрав у Хорька пистолет и зарядив его, снова уселся позади. Когда Игорь забирался на переднюю лавку, его ухватили за рукав, он оглянулся — позади стоял мальчишка.

— Хорошо что не стреляли по тому броневому, — насуплено сказал он. — Я понял, надо не так, надо чтоб… хитро. Обманывать рыл и бить их, убивать. В ловушку их заманивать, а не просто раз — и стреляешь. Я буду тебя слушать, Сотник.

Когда он сел на вторую лавку, Игорь, сдвигая рычаг, подумал: сколько ему лет? С виду Хорьку, может, одиннадцать, максимум — двенадцать. Лицо интеллектом не блещет, иногда кажется, что по умственному развитию он тянет скорее на восьмилетнего. Рабочий район, соответствующая школа, отец — алкаш-работяга… Но иногда наоборот чудится, что мальчишка гораздо старше, будто из-за последних событий он враз повзрослел.

— Эй, — позвал Игорь, — а мать где твоя? И как тебя звать, скажи.

— Хорек.

— Нет, мне так не нравится, есть же имя у тебя.

— Хорек я! — едва ли не прокричал мальчик, и голос его задрожал. Это слово будто служило для него ниточкой, связывающей с прошлым, каким бы оно у него ни было — с прошлым и с пропавшим отцом.

— Ну хорошо, Хорек, так где твоя…

— Мамка нас кинула, к хахалю в Тверь уехала, ну и скатертью дорожка! Не буду про нее говорить!

Больше Игорь вопросов не задавал. Низина между холмами вскоре закончилась, как и асфальт. Поехав несколько километров по извилистой земляной дороге, они миновали длинные здания давно заброшенных коровников, колхозную администрацию — и потом впереди открылось поле, где находился стрелковый клуб.

Перед одноэтажным мотелем слева от полигона стоял грузовик с дощатым кузовом.

* * *

— Никого там, — сообщил Хорек шепотом. — Никого нету.

— Нету или ты просто не заметил? — уточнил Сотник.

Мальчишка сам вызвался сходить на разведку, а когда Игорь попытался запретить ему, выдернул руку из его пальцев и убежал, шикнув напоследок, чтобы ждали здесь.

«Здесь» — это за пустой будкой охраны сразу у въезда на территорию клуба, огороженную сеткой-рабицей на высоких бетонных столбах. Оставив тачанку за распахнутыми воротами, они спрятались позади будки, после чего мальчишка умчался на разведку, а теперь вот вернулся и сообщил, что впереди все чисто.

Сотник с Павлом снова выглянули из-за будки. Территория клуба была прямоугольной, въезд находился в одном углу, а стрельбище и большой полигон — по диагонали, на другой стороне участка. Между ними стояли одноэтажный мотель со стоянкой, рядом квадратное здание, одну половину которого занимали ресторан с кухней, а другую склад и администрация клуба. За рестораном был крытый тир, сделанный в бывшем коровнике.

Грузовик с дощатым кузовом приткнулся на краю стоянки. Игорь видел, как Хорек, возвращаясь к будке, заглянул в кабину, а после забрался на колесо и осмотрел кузов — и теперь спросил:

— В машине пусто?

Мальчик кивнул.

— И в кабине и в кузове?

— Пусто, пусто! Только в кузове кровью заляпано и еще бинты, ну, обрывки, тоже в крови, лежат там.

Сотник с Багрянцем переглянулись.

— Кто к тебе в клуб на такой машине мог прикатить? — спросил курсант.

Покачав головой, Игорь выступил из-за будки, оглядывая здания впереди. Солнце скоро сядет, лучше осмотреться, пока не стемнело. Сняв с плеча ремешок, он протянул ружье, и Хорек дернулся к нему, но Багрянец успел первым.

— Не для тебя это, — пробасил он. — Ты что задумал, капитан?

Игорь показал на мотель.

— Там сзади лестница на крышу. Залезь, ляг с того края, где стоянка, и прикрывай меня. Только учти — ружье с задержкой стреляет, где-то в секунду. Я обойду ресторан, вон тот квадратный дом, внутрь загляну, потом к тиру пойду.

— Так ты когда внутри будешь — как же я тебя прикрою? И когда обходить станешь, тебя видно не будет.

— Делай, что говорю. Когда махну — слезай и ко мне, дальше, к полигону, вместе пойдем. Эти люди из грузовика ведь где-то здесь, только непонятно, почему тихо так, и почему Хорек их не увидел… Куда они подевались?

— А мне что делать? — спросил мальчик.

— Здесь стоять, — отрезал Сотник. — Если увидишь что-то подозрительное, движение какое-то, которое Павел с крыши прохлопает, беги к нему, залезай и докладывай, где что заметил. Все, боксер, выполняй. Хорек — ты здесь. А я пошел.

Он шагнул из-за будки, в то время как Багрянец побежал к мотелю, забирая вправо, чтобы очутиться позади здания.

Игорь пошел неторопливо, давай время курсанту залезть на крышу. Миновал стоянку с грузовиком — других машин там не было — оглянулся. Хорек смотрел из-за угла; Багрянец появился на крыше, улегся там и выставил ствол. Теперь, если не знать, что на здании есть человек, заметить его было трудно.

Пистолет-дробовик был большой, но не слишком тяжелый за счет деревянной рукояти. К ней крепился толстый ствол, который, сдвинув фиксатор, можно откинуть книзу, чтобы зарядить пузатый патрон, похожий на маленький бочонок. В нижней части рукояти, под крышечкой на пружинке, отверстие для запасного патрона. И всё — совсем простое устройство.

На кожаной кирасе, надетой Игорем, было несколько скоб и ремешков. Расстегнув рубашку, он подвесил пистолет за кольцо на рукояти, но возле ресторана снял его и взял в правую руку. Опустив ствол к земле, заглянул внутрь. Сквозь окно виднелся знакомый зал со столами, на другой его стороне была стойка бара и дверь, ведущая во вторую половину здания.

Раскрытая дверь.

А вот дверь самого ресторана прикрыта — хотя, возможно, не заперта?

Игорь подступил ближе к окну, заглядывая. Вроде, внутри никого… Хотя кто это лежит на самом большом столе в центре зала?

Его прошиб холодный пот. Вздрогнув, Сотник толкнул дверь и бросился к столу. Остановился перед ним.

Лицом кверху на столе лежал генерал. Тот самый.

Одетый в гражданское, он глядел в потолок мертвыми глазами, вытянув руки по швам. Торс стягивали бинты, на правом боку они стали черно-красными… В него попали из пьезо-ружья, хотя и не очень мощного, короткоствольного.

Тяжело дыша, Игорь попятился. Оглядел зал, медленно поворачиваясь, скользя взглядом по стенам, где висели большие цветные фотографии с полигона, на которых клиенты стреляли в мишени и муляжи; по стойке, шкафу с бутылками за ней, по окнам… На краю зрения что-то сдвинулось, он резко повернул голову — из двери, ведущей во вторую половину здания, с автоматом в руках выходил Ростислав.

Он был в дорогом костюме, остроносых штиблетах и белой рубашке. На скуле ссадина, под ней — корочка подсохшей крови, на лбу пятно гари, пиджак порван, пуговиц не хватает, галстука нет, на шее — глубокая царапина. Все это в первый миг сбило Игоря с толку, слишком уж странно выглядел новый хозяин клуба, и только поэтому они вскинули оружие одновременно, иначе Сотник успел бы первым.

У Ростислава был АК-74М, с пластиковым прикладом, сейчас сложенным.

Когда два ствола поднялись, из-за двери, через которую Сотник попал в зал, донесся крик и звук падения. Игорь присел, вдавливая спусковой крючок. Ростислав метнулся вбок. Грохот выстрелов наполнил ресторан, вспышка пламени, вырвавшегося из пистолетного ствола, озарила его. Несколько дробинок зацепили отпрыгнувшего Ростислава. Вскрикнув, он скрылся за стойкой. Пули из автомата оставили ряд крошащихся дырок в фасадной стене и разбили два окна.

Сидя на корточках, Игорь сдвинул пластинку фиксатора и откинул книзу ствол. Просунул указательный палец в кольцо на рукояти, рванул, открыв отсек для запасного патрона, и стукнул торцом по ладони, выбив патрон наружу.

Если Ростислав знает, что пистолет однозарядный… Хотя откуда ему знать… Но если все же знает, то сейчас побежит к Сотнику…

Раздались быстрые шаги — Ростислав бежал к нему. Игорь вставил патрон в ствол. В зале стало темнее, когда кто-то появился за окном. Значит их двое, сейчас по нему выстрелят с другой стороны…

Что-то промелькнуло над головой Игоря, раздался стук, и Ростислав снова вскрикнул. Выругался. Опять застучали шаги — он побежал в другую сторону. Зарядив пистолет, Игорь вскочил, но врага в зале уже не было — нырнул в дверь возле стойки. Сотник кинул взгляд через плечо: за окном стоял Хорек.

— Дядька, я его камнем! — крикнул мальчишка возбужденно. — Камнем в лобешник зарядил!

— Стой там! — прокричал Игорь в ответ. — С той стороны кто-то еще есть?

— Ага, тут хмырь какой-то лежит, его Багрянец с ружья завалил… Ой, у него тоже ствол! — Хорек исчез из виду.

— На месте стой! — Сотник кинулся к двери у стойки.

Он миновал короткий коридор, свернул. Впереди стукнуло, потом заскрипело. Сотник плечом распахнул дверь директорского кабинета, увидел раскрытое окно и бросился к нему.

Когда он обогнул здание, фигура Ростислава мелькнула у входа на полигон. На таком расстоянии стрелять из дробовика, тем более — пистолета, не было никакого смысла, и Сотник побежал следом. На ходу оглянулся — Хорька под дверью ресторана не видно, наверное, вошел внутрь. У стены под разбитым окном лежал незнакомый человек. На крыше мотеля привстал Багрянец, и Сотник махнул ему, чтобы слезал.

Полигон был огорожен железными щитами трехметровой высоты. Сразу за входом тянулась полоса земли, где стояла башенка наблюдателя, откуда в бинокль можно было следить за всем полигоном кроме тех участков, которые закрывали постройки. В башню сходились провода от подвижных мишеней, датчиков движения и видеокамер, там стояли мониторы, через которые так же можно было наблюдать за происходящим.

Миновав башенку, Игорь увидел, как Ростислав пробегает через калитку в низкой ограде, идущей по краю земляной полосы. Его шатало, правая рука висела плетью, автомат он держал в левой. В ресторане Игорю показалось, что дробь едва зацепила плечо врага — конечно, рана есть, кровь течет, но как-то слишком уж он ослаб, ведь меньше минуты прошло… Может, не спал всю ночь, не ел, выбился из сил?

Игорь побежал следом. За калиткой Ростислав оглянулся, с трудом поднял автомат и дал короткую очередь. Игорь растянулся на земле, пули прошли выше. Теперь магазин АКа пустой или почти пустой, а запасного у Ростислава может и не быть…

Когда он вскочил, враг исчез из виду. На полигоне было много всякого понастроено — деревянные и кирпичные стенки с проемами, извилистые земляные насыпи, площадки на сваях, лесенки, даже горки наподобие детских, с которых можно было залихватски съехать, на ходу стреляя по мишеням, выскакивающим из тайников. Мишени тоже были разными, но по большей части представляли собой вырезанные из железа или дерева силуэты с изображениями всяких мрачных личностей, вооруженных автоматами, пистолетами и гранатометами. Были и «мирные», за стрельбу по которым начислялись штрафные очки — девочки с бантиками, мамы с детьми на руках. Все это внезапно поднималось на пружинках, возникая в проемах окон, выскакивало из ям в земле и над краем поднятых на сваях площадок, прокатывалось на особых роликах по направляющим штангам…

Но сейчас полигон был отключен, мертв.

В ресторане, падая за стол, Игорь ударился коленом и теперь немного хромал. Подволакивая левую ногу, он вошел в калитку, миновал баррикаду из шин, обошел ряд железных бочек. Остановился, прислушиваясь. Впереди раздался протяжный шорох. Его сменил едва слышный звук шагов, — а потом сзади загудело, и по периметру полигона включились прожектора.

Игорь так и подскочил. Ну да, у них был свой генератор, оборудование с освещением можно включить даже если извне электроэнергия на полигон не поступает… Но кто его включил? И зачем?

Хотя, можно догадаться — кто именно, больше ведь просто некому!

Выругавшись, он поспешил вдоль раскрашенной дощатой стены с двумя рядами окон, изображающей фасад офисного здания. Клубный полигон Сотник знал хорошо, сам не раз проходил его, и потому не отреагировал, когда за стеной скрипнуло, и в ближайшем проеме возникла плоская фигура: бородач с жутко злобной мордой держал на руках девочку, приставив к ее голове короткий ствол «ингрэма». Зашипел динамик, террорист что-то прокричал на смутно-арабском наречии. Сотник пробежал мимо, и тут из следующего окна с шипением ударила струя теплого дыма. Очень теплого, почти горячего, но все же не настолько, чтобы обжечь.

Он упал, покатился по земле. Вскочил, тихо матерясь, заглянул в соседнее окно. С другой стороны стенку подпирали наклонные балки, между ними стояли всякие механизмы. Мишень, изображающая бородача с девочкой, медленно складывалась обратно, под ней гудел моторчик, сдвигался рычаг. А за тем проемом, из которого выстрелила струя дыма, стоял баллон с вентилем и торчащим вбок патрубком. Позади на сваренном из железных «уголков» квадрате тихо дребезжал железный ящик, от него к баллону тянулись провода и трубки. Имитаторы хреновы! Эта штука появилась здесь уже после того, как клуб перестал принадлежать Игорю — и что она должна собой изображать? Струю напалма? Или сигаретного дыма, выпущенную злобным террористом в лицо врага?

Еще позади стенки была лестница — а вверху, под окнами «второго этажа», тянулась широкая полка, где стояли механизмы верхних мишеней. На глазах Сотника одна из них с тихим скрипом распрямилась, и тут же из скрытых динамиков полились звуки выстрелов пополам с всполошенными женскими криками.

Игорь залез по лестнице, добравшись до полки, выглянул в ближайший проем.

Ростислав брел, качаясь, как пьяный, через полную воды неглубокую канаву. А с другой стороны в окне под крышей башни наблюдения маячил силуэт. Детский силуэт. Ну конечно, кто же еще мог не послушаться его, пойти следом, забраться в башню и там начать крутить всякие рукояти? Игорь замахал руками, показывая, что надо вырубить систему, но Хорек не отреагировал — может, и не видел его, ведь для мальчишки полигон сейчас представлял залитый светом прожекторов большой прямоугольник, на котором что-то двигалось, шипело, тарахтело, жужжало, плевалось дымом, грохотало и орало на разные голоса.

Ростислав достиг конца канавы. Дальше был бревенчатый настил, а за ним — ограда полигона. В принципе, хорошенько подпрыгнув, с настила можно дотянуться до ее края, перелезть и соскочить с другой стороны… Но беглец не напоминал человека, способного на такие трюки.

Игорь спрыгнул с лестницы и побежал в обход, хромая сильнее прежнего. Миновал лабиринт узких улочек между домами в восточном стиле, из круглых окошек которых то и дело высовывались террористические рожи. Окруженный какофонией звуков, стрельбой, плачем и невнятными угрожающими выкриками, выскочил с другой стороны лабиринта, двумя руками подняв перед собой пистолет, взбежал по скрипучей лестницей. И увидел лежащего посреди настила Ростислава.

Когда враг упал, автомат отлетел в сторону, теперь он пытался дотянуться до оружия, скреб по дереву пальцами и дергал головой. Игорь перешел на шаг. Встав над Ростиславом, направил ствол ему в голову. Залитое смертельной бледностью лицо обратилось к нему.

— Ты! — хрипнул раненый. — Чем… чем ты в меня… Жжет, как огнем…

Игорь опустился на корточки, потом сел, поджав ноги. Дробь разорвала дорогой пиджак на правом плече. Там пузырилась красно-желтая жижа, исходила шипучей пенкой. Он припомнил густую желтую гадость, которой была измазана картечь в патроне. Что это значит… серые начиняют пули каким-то ядом?

Раненый почти коснулся пальцами приклада АК, и Сотник стволом пистолета отодвинул оружие подальше от него. Смирившись с поражением, Ростислав перестал тянуться к автомату.

— Вы втроем сюда приехали? — спросил Игорь устало. — Отец твой в кузове лежал, да? А кто третий?

— Же… Женя. Охранник наш. Отца в городе ранили… Мы… оружие надо, больше некуда… сюда…

— А где такой грузовик нашли? Списанный, наверное, какой-то… И оружие где, слышишь? Тайник в том же месте?

Вместо ответа Ростислав широко раскрыл глаза, выгнулся и схватил Игоря за ногу. Пальцы до боли сжали ее, а потом он замер.

И тут же затих полигон — прожектора погасли, стихли звуковые эффекты, скрип пружин и рычагов, гудение и звон.

Игорь снял с запястья Ростислава часы, застегнул их браслет на правой руке, подобрал автомат, выпрямился и пошел прочь. На него вдруг накатила пустота — ощущение бессмысленности всего происходящего с ним. Он спустился с настила, прошел по краю полигона, вдоль ограды из железных щитов. И когда подходил к земляной полосе с башней наблюдения, плечи его распрямились, голова поднялась, взгляд стал яснее, тверже. Смысл есть — большой, важный смысл. Всё ясно и понятно, мир вообще прост, логичен, последователен… Надо разобраться, кто эти серые, напавшие на Москву, и выгнать их отсюда — вот и всё.

Когда он подошел к башне, из нее выглянул довольный Хорек — впервые Игорь видел на его круглом бледном лице подобие улыбки.

— Видал, как заверещало? Я только рубильник там, а эти как давай светить со всех сторон!

— Это прожекторы, — ответил Игорь.

— Ну да, прожектора, и дым еще, а потом кричать стали! Только чего оно — взяло и само выключилось. Я рубильник туда-сюда, а оно больше не…

— Нам надо решить один вопрос. — Сотник взял Хорька за плечо, присев на бетонную ступеньку ведущей из башни лестницы, повернул мальчика лицом к себе.

Поняв по его тону, что сейчас будет сказано что-то серьезное, Хорек тут же насупился, поджал губы и уставился в землю. Игорь взял его за подбородок, поднял голову и посмотрел в глаза.

— Дальше все будет очень серьезно, — произнес он. — А я не могу тебе доверять.

— Чего не можешь?! — возмутился Хорек. — Можешь! Я тебя предавал?!

— Нет. Но ты не делаешь, что я тебе говорю. Я воевал, у меня есть опыт. Знаю, что и как надо делать. Когда я говорю — это надо выполнять. А если я не могу быть уверенным, что ты сделаешь, как я сказал… Значит, нам не по пути. Если согласен меня слушать — тогда можешь остаться со мной. Нет — иди куда хочешь, потому что иначе рано или поздно из-за тебя мы оба погибнем. И Багрянец, если с нами останется, — добавил Игорь, увидев курсанта, который приближался к полигону, покачивая ружьем. В другой руке его был пистолет.

Хорек всхлипнул. Отвернулся, рукавом вытер глаза и сказал глухо:

— Мамка ушла, батя тоже… Кинули меня. И ты тоже кинуть хочешь?

Лицо его сморщилось, он тяжело задышал, сглатывая, борясь с подступающими слезами. Если бы Игорь хоть немного умел обращаться, с детьми, он бы обнял Хорька за плечи и прижал бы к себе. Но он не умел, и потому просто сказал:

— Нет, не хочу. Я тебя не кину, если ты сейчас скажешь, что будешь выполнять мои приказы. Как на войне. Потому что это, наверное, и есть война. Ну что?

Хорек повернулся к нему.

— Буду! Буду, буду выполнять! Я серых хочу убивать, они батю забрали, они… я их ненавижу! Ты мне пистолет дашь? Хотя бы один… Ну, потом? А я буду выполнять приказы. Как на войне!

— Потом, — согласился Игорь и встал навстречу подошедшему Багрянцу.

— Что там?

Курсант пожал широкими плечами.

— Жмурик под дверями лежит. Такой… в костюмчике. Когда вы там стрелять начали, он из-за угла выскочил и к дверям побежал, ствол перед собой выставил. Ну я в него и шмальнул. От неожиданности, если честно. Видел же, что парень вроде свой, не серый, но ты ж говорил, что теперь по-настоящему своих мало будет… Правильно я сделал?

— Правильно, — кивнул Сотник. — Пошли назад к ресторану, пока совсем не стемнело.

— А кого ж я все-таки завалил? — спросил Багрянец, когда они покинули полигон. — И второй, за которым ты побежал, кто такой?

Игорь ответил:

— Они не «свои», в общем. Отморозки какие-то, вот и все. Забудь про них.

— А, ну да, отморозки, — согласился Павел. — Слышь, а ты не видал здесь таких шакалов тощих, шныряющих?

— Каких еще тощих шакалов?

— А вот тощих-тощих… Спины горбатые, все облезлые…

— Собаки, что ли, бродячие? — уточнил Игорь. — Ты о чем вообще, Павел, я не пойму.

— Да не собаки! Что я, собак не знаю? Короче, когда я на крыше лежал, еще ты в ресторан не зашел, под стеной мотеля пробежала одна. Сверху трудно понять, но… Непохожа она на обычную собаку была. Такая гиена вроде, по «ящику» я их видал. Горбатая только. Быстро так — раз, и нету! Я вроде крысу здоровенную в зубах у нее заметил, но не уверен. Главное — она тихо совсем, тявкнула только напоследок глухо так. Я просто чего подумал: если, ты говоришь, серые к нам через дыры лезут, так могут через эти дыры и не только они пролезть? Ну, не только люди, я имею в виду, но и твари какие-то неразумные сунуться… горбатые вот эти, к примеру?

Игорь пожал плечами, и Багрянец словоохотливо продолжал:

— Гляжу, «калаш» у тебя. А я вот, «грач» у второго забрал. — Он помахал пистолетом. — Но ты говорил, здесь еще куча стволов, так где они?

— Должны быть в подвале под рестораном, за холодильными установками спрятаны.

— О, а ведь ресторан ежели, так хавка там! — блеснул сообразительностью курсант. — И сигареты, и выпивка… Я курить — страсть как хочу, день не курил!

— Я тоже! — поддакнул сзади Хорек, но на него не обратили внимания.

— И еда, это само собой, — согласился Игорь Сотник, входя в ресторан. — Но первым делом надо вооружиться.

Глава 3 НЕБО АРМАГЕДДОНА

I

Придерживаясь за корму, Кирилл вынырнул и с хрипом вдохнул воздух. Сделать это тихо, конечно же, не удалось, хотя он очень старался. Он фыркнул, отплевываясь. Закашлялся.

Вода в водохранилище была вроде и теплая, но за эти почти пятнадцать минут без движения он замерз. Не думая больше о варханах, которые до сих пор могли быть на берегу, поплыл вдоль лодки, перебирая руками по борту. Добрался до обращенного к барже носа и взялся за цепь, свисающую между шинами. Полез вверх. Мокрые руки заскользили, и Кир шлепнулся обратно.

Он прыгнул в воду уже довольно давно. Перед тем сидел, смирившийся со своей участью, ожидая, когда варханы увидят его… И вдруг подумал: что я делаю? Кто я, в конце концов, такой — мокрица, кролик, мышь дрожащая, или — человек? Если сопротивляться варханам сейчас бессмысленно, то надо использовать любую возможность, чтобы спрятаться от них, а после уже решать, как поступить дальше. Над головой кричали и стреляли, скрипела палуба. Преодолев боязнь большой воды, естественную для всякого не умеющего плавать человека, он выпрыгнул из лодки.

Теперь, обеими руками вцепившись в уключину, Кир почти с головой ушел под воду и резко вынырнул. Навалившись на борт грудью, тяжело перевалился через него, упал на дно между лавками. Здесь в лужице просочившейся сквозь щели воды лежал рюкзак.

На барже заскрипели доски палубы. Кирилл схватился за рукоять катаны, стиснув ее непослушными пальцами, попытался вытащить из ножен. Силуэт вставшего на носу баржи вархана возник на фоне неба. Сейчас чужак выстрелит из своего электрического ружья, алая молния пробьет скорчившееся в лодке тело вместе с днищем, зашипит вода, оборвется короткий крик — и не станет Кирилла Мерсера. Отлетит его душа в Небесный Интернет, но туда душу не пустят, наверняка ведь у них там какой-нибудь ангельский файерволл стоит, который открывает райские врата лишь перед праведными юзерами — и бросят Кирилла вниз, в пламя цифрового ада, где до скончания веков пребывают души всех грешных хакеров…

— Кирилл, да вы совсем замерзли!

Отпустив катану, Кир встал на колени, уперся в лавку лбом, потом кое-как выпрямился.

Присевший на краю палубы Яков Афанасьевич схватил его за плечо и помог вылезти наверх. Рюкзак остался в лодке, агроном спустился туда, накинув на плечи лямки, забрался обратно.

Ближе к корме на палубе лежали тела, ни одно не шевелилось.

— Что ж вы так дрожите? Неужели вода такая холодная, это из-за купола наверно?

— А в-вы п-почему сухой? — Кирилл принялся стаскивать куртку.

— Не поверите, я в отсек для весел спрятался. Спрыгнул, когда они из машин своих повалили, и крышку захлопнул. Узко, но мы ж весла вытащили, места хватило. Затаился… Вверху стучат, кричат, стреляют, а я лежу ни жив ни мертв.

— Д-да… дайте рюкзак. Т-только расстегните.

— У вас там полотенце?

— Ш-шмотки…

— Растереться, растереться надо хорошо, потому уже сухое натягивать. Потом попрыгать, поприседать.

Пока Кирилл переодевался, Яков пробежал по палубе, семеня короткими толстыми ножками, приседая над каждым телом, пытаясь нащупать пульс.

Натянув сухую одежду, Кирилл начал притоптывать и хлопать себя по плечам. Ему все еще было очень холодно

— Борис, Генка, Валя, Николай Валерьевич… Все мертвы, — потерянно пробормотал Яков Афанасьевич, вернувшись к нему. — А других они с собой увели. И детей, всех. Mein Gott, mein Gott!

— Д-детские тела есть?

Агроном потряс головой, пригладил ладонью седые волосы, жестко топорщившиеся вокруг круглой лысины.

— Нет, кажется, нет. Но ведь они несколько лодок своими молниями… В лодках были, думаю.

Он пригляделся к Кириллу, который непослушными пальцами пытался застегнуть рюкзак, и добавил:

— Да вы синий, как… Как, извините, труп. Идите за мной, у Глеба всегда с собой… Ну же, пошли, пошли!

Схватив Кира за локоть, Яков потащил его на берег. Возле сходней лежал убитый выстрелом в спину Глеб.

— Варханы пару минут как уехали, — говорил агроном, подходя к телеге механика. — В отсеке плохо слышно, глухо, но двигатели я расслышал все же. Сначала стук ног по палубе стих, и потом укатили они, быстро так… Они вообще быстро действуют, раз-два — сходу все, вроде уже тыщу раз подобное проделывали. Наскакивали вот так на мирных людей, кого убивали, кого с собой увозили. Ведь это ж не так легко: разобраться хотя бы в самых общих чертах, что у нас здесь к чему, отловить народ, запихнуть в машины… А у них все почти мгновенно — отработано, значит.

Казалось, этой болтовней Яков Афанасьевич пытается отгородиться от ужасной картины, окружающей их, — около десятка мертвых мужчин и женщин на барже и в песке на берегу. Двое, которых выстрелы варханов застигли, когда они пытались нырнуть, лежали на мелководье. У Кирилла, который этих людей не знал, и то голова шла кругом, тошнота подступала к горлу, хотелось лечь на землю лицом книзу, зажмуриться, замереть… А каково было агроному, долго прожившему среди них?

Оставив его возле телеги, Яков побежал к дымящей тарантайке. По ней явно выстрелили из электрического ружья, причем раза так три, не меньше — «хаммер-мини» теперь напоминал взорвавшуюся изнутри консервную банку.

Возле телеги лежала лошадь — ей картечью из дробовика разнесли череп. Кира совсем замутило, он привалился к борту, чуть не лег на телегу, вдыхая запах сена, которым было устлано днище. На сене между котомками и чемоданами лежала детская кукла в нарядном цветастом платьице, без одной руки.

Яков Афанасьевич появился вновь и забормотал, суетливо роясь в брезентовом свертке:

— У вас озноб до сих пор… Сейчас, погодите… У Глеба всегда припасено, он такой…

Кирилл выпрямился и снова обхватил себя за плечи, стараясь не глядеть на дохлую лошадь, над которой бодро вились жирные летние мухи. На волнах вдалеке от берега покачивались обломки лодок. Зеленая стена вставала над миром, в вышине загибаясь все сильнее и сильнее, превращаясь в гигантский свод, в чужое, стеклисто-зеленое, пугающее небо. Кирилл поднимал и поднимал голову, скользя по нему взглядом, пока чуть не упал на спину. Схватившись за телегу, он тряхнул головой. Приди в себя! Совсем раскис, нюни распустил…

Мысли путались, он все никак не мог взять себя в руки и начать размышлять связно, прикинуть обстановку и решить, что делать дальше. У Кира уже было такое, когда он как-то в январе улетел в Тайланд, из снежной зимы нырнув прямо в тропический зной. Через два дня после того как сугробы сменились пальмами, а «минус двадцать» превратилось в «плюс тридцать пять», организм словно запоздало удивился этому — и Кирилл на сутки слег в тайской гостинице с повышенной температурой и головокружением, непрерывно чихая, потея и трясясь в ознобе. Акклиматизация быстро закончилась, он пришел в себя, но те сутки запомнил надолго. Сейчас началось что-то похожее, хотя климат и не менялся — зато очень серьезно изменилась окружающая реальность. Психическая акклиматизация к новому миру…

Он отпрянул, когда под нос ему сунули треснувший граненый стакан, наполовину полный чем-то мутно-белым, с зеленоватым отливом.

— Не хочу я твой самогон… — начал Кир, пытаясь отвести руку агронома.

— Немедленно пей! — велел тот и заставил его взять стакан. — Тебя трясет всего! И губы у тебя синие, Кирюша, как у покойника! Пей! Оно на крыжовнике настояно, особый рецепт, крыжовницей называется — никто так больше не умел, только наш Глеб. Ну, залпом!

Тон Якова Афанасьевича изменился, стал командирским, очень уверенным. Кирилл влил в себя пойло. Поперхнувшись, зажмурился, кулаками потер глаза. Поморгал, тяжело сглатывая. Самогон провалился в желудок, словно большой угловатый камень. Затошнило, но это быстро прошло.

— Нельзя мне пить, — сказал Кир, морщась и потирая горло. — Я отъезжаю сразу… Теперь… Сам теперь… — язык уже начал заплетаться, в глазах двоилось. Крыжовница была крепкой, градусов под шестьдесят. — Сам теперь меня потащишь.

— Постой здесь, — сказал Яков, забирая стакан. Голос его сделался гулким и доносился будто издалека, как будто агроном склонился над колодцем и кричит в него, а Кир сидит на дне. — Хочу еще тела на берегу осмотреть. Они все мертвы, я понимаю, но посмотреть должен, иначе потом вспоминать буду, вдруг кто выжил, а я бросил его.

Яков зашагал прочь, и Кир, пытаясь усесться на краю телеги, окликнул его:

— Э, самогон куда дел? Слышишь, Афан… фанасьич, дай еще выпить. Мне легче… легче вроде стало.

Потом вокруг что-то происходило, Яков исчезал, возвращался — Кир слабо понимал происходящее. Он нашел в соломе литровую бутылку, вытащив пробку, сделал несколько глотков из горлышка. Сгреб пятерней солому, сунул в нее нос и долго дышал. Потом взял однорукую куклу и стал бездумно смотреть в выпуклые глаза из ярко-синего стекла на пустом пластиковом личике.

Снова появился Яков Афанасьевич, на поводу он вел лошадь, которая испуганно ржала и шарахалась от мертвецов. После этого они куда-то ехали, телега качалась, скрипели колеса, лошадь фыркала, а Кир все озабоченно спрашивал, где его рюкзак, ведь он не может без рюкзака, там лэптоп и катана, он не может без лэптопа и катаны, они самые близкие ему люди… то есть не люди, а… И потом Киру показалось, что он падает в изумрудную туманную галактику, все быстрее и быстрее. А потом все закончилось.

* * *

Он то провалился в мутную темноту, то выныривал из нее, и тогда над ним склонялось лицо. Человек говорил что-то неразборчивое, причем на разных языках, подносил к губам Кира чашку, пахнущую травами… И снова темнота, океан темной мути, и колотит озноб, и ничего не понять: где ты, кто ты…

Кирилл проснулся от жажды. Низко над головой был деревянный потолок со щелями, замазанными глиной. Дневной свет лился сквозь квадратное окошко, закрытое драной занавеской на вбитых в стенку гвоздиках. Кир поднял руку. Она была какой-то чужой, казалась очень легкой, невозможно легкой, как перышко, и все равно, чтобы двигать ею, понадобилось приличное усилие.

Позади занавески обнаружилось пыльное стекло в трещинах, заклеенных скотчем. За окном — заросший травой дворик и густые высокие заросли, над которыми торчали кроны деревьев. Слева поле зрения ограничивал покосившийся сарай без дверей, справа — колодец и снова кусты. Недалеко от колодца, привязанная к колышку, паслась лошадь, а ближе к сараю, посреди выложенных кругом камней и обломков кирпичей, горел костер. Над костром, на четырех вбитых в землю железяках, стоял черный от гари металлический поддон, на нем что-то шкворчало.

Из-за колодца показался Яков Афанасьевич, на плече он нес колесо, кажется, от мотоцикла. Когда агроном достиг середины двора, Кир кулаком постучал по стеклу — Яков остановился и кивнул ему, близоруко сощурившись.

— Как ты? — донеслось снаружи.

— Пить хочу, — сказал Кирилл сипло.

— Только проснулся?

— Да, я…

— На столе погляди. Я скоро буду. Выйти сам сможешь? Утром жара у тебя уже не было.

— Утром, — повторил Кирилл. — А сейчас что?

Яков, отдернув правый рукав, глянул на часы.

— Половина второго.

Когда он зашагал дальше к сараю, Кирилл отвернулся от окна. Изголовье кровати примыкало к печке, рядом стоял низкий столик — вместо одной ножки у него был столбик из кирпичей — на нем раскрытый пакет виноградного сока и миска с вялыми сморщенными яблоками, должно быть, всю зиму хранившимися в погребе. Еще там лежал большой тесак для рубки мяса.

Кирилл сел, спустив с кровати ноги, взял пакет и забулькал соком. Одежда лежала на табуретке возле печки. Напившись, он поставил пакет на стол, дотянулся до табурета и стал одеваться.

А где рюкзак? Кир заозирался — и облегченно вздохнул, увидев, что тот лежит под столом.

Кроме кровати да устланной драными одеялами печки в комнате с потрескавшимся глиняным полом и низким потолком была еще газовая плита (только вот баллона Кирилл не заметил), посудный шкаф под стеной и второй, без дверцы, забитый всяким барахлом вроде дырявых ватников и валенков. У потолка висели связки лука и чеснока, в углу громоздилась куча всяких продуктов: упаковки гречки, вермишели, соли, пачки сахара, причем некоторые были разорваны — наверное, успели поработать мыши. На лавке лежала запаянная в целлофан колбаса, пакеты с соками, чай, кофе, печенье. Длинным рядком выстроилась батарея разномастных бутылей — кажется, все с крыжовницей.

Тихо заржала лошадь. В комнате было полутемно и прохладно. Кирилл сунул ноги в кроссовки, опираясь на стол, встал. Накинув на плечи куртку, взял из миски яблоко, из-под клапана рюкзака достал ножны с катаной и побрел к двери.

Когда он присел на прикрытую мешковиной и драным целлофаном поленницу, во дворе снова появился Яков Афанасьевич. Агроном тащил за собой остов телеги: деревянную раму на мотоциклетных колесах. Кирилл встал, чтобы помочь, но Яков замахал рукой:

— Сиди, сиди! Она легкая, это только основа, заготовка…

Кирилл снова сел, догрызая яблоко. Двор между сараем, глиняной мазанкой и зарослями бурьяна наполнял дух жарящегося мяса, которое шипело и постреливало жиром на железном поддоне над костром. Так благоухать, и так громко, вкусно жариться может только свежая деревенская свинина, ни разу не замороженная, не подвергавшаяся никакой обработке.

— Кабанчика я соседского поймал, — пояснил агроном, ставя свою «заготовку» возле сарая. — И еще куриный бульон есть. Ну и еда всякая из магазина нашего, и бутылки из дома Глеба притащил. С оружием только плохо — кроме ружья, совсем ничего нет.

— Где мы? — спросил Кир.

Яков подошел к нему, достал из кармана пачку сигарет, протянул.

— Ты ж куришь? Это я из твоего рюкзака вытащил.

Кирилл взял сигарету, прикурил от зажигалки агронома. Высоко над ними в зеленом небе скользнула молния, расцвела сотней змеящихся отростков — и погасла.

— Мы в доме бабки Пани. — Яков, тоже закурив, присел на корточки рядом. — Это наша алкоголичка местная. Совсем вздорная была бабка, дурная, из ума выжившая. Ее варханы ранили той ночью, когда на Жаково наскочили. Но Паня, видишь, не померла сразу, до избы своей добралась… — он повел рукой вокруг. — Изба за деревней, на отшибе совсем. Тут я ее и нашел, мертвую уже, в обнимку, понимаешь, с бутылкой перцовки.

Он невесело улыбнулся и затянулся так глубоко, что уголек на кончике сигареты громко затрещал. Кирилл, наоборот, курил мелкими затяжками, чтобы голова не сильно кружилась, и часто сплевывал на землю горькую от никотина слюну.

— И где она теперь? — спросил он.

— Паня-то? В земле, где ж еще. Похоронил я ее в овраге. Изба эта прямо на краю оврага стоит, видишь, вон там земля уже под уклон идет? А дальше, за бурьянами, — еще круче, там овраг и начинается. Со всех сторон зарос… укромное место.

Они помолчали. Бросив окурок, Кир вдавил его в землю каблуком.

— Я целую ночь валялся, да? И еще полдня… Меня не совсем вырубило, кое-что помню. Как ты меня отваром каким-то поил, или нет, этим…

— Настоем, — подсказал агроном. — Настоем из трав.

— Да. Спасибо. Может, ты мне жизнь спас.

— Может, и так. У тебя вроде гриппа было, только скоротечного такого. Теперь-то как?

— Лучше. — Положив катану рядом, Кир поднялся с поленницы и просунул руки в рукава куртки. — Выздоровел я. То есть трясет еще немного от слабости, но это сейчас пройдет. Что вокруг? Что происходит?

Яков тоже выпрямился, полез в пачку за второй сигаретой, но раскуривать не стал, сунул в зубы и принялся жевать фильтр.

— Ну, давай, глянем, что происходит. Только я мясо переверну. А ты вон можешь туда пойти, — он показал левее сарая, где в зарослях виднелся просвет. — За оврагом трактор заржавевший, на него можно залезть, только осторожно, не маячь там особо, чтоб не заметил кто не надо.

К дровам была прислонена железная лопатка на длинной ручке — вооружившись ею, Яков зашагал к костру, и Кирилл спросил вслед:

— А кто меня заметить может? Варханы?

— Сейчас в округе никого, — не оглядываясь, агроном махнул лопаткой. — Но вообще — да, варханы. Они на автотелегах своих иногда проезжают. Хотя сюда ни разу не заворачивали, но ты все равно осторожно.

Позади громко зашкворчало, когда агроном стал переворачивать куски мяса. Положив на плечо ножны с катаной, Кир вошел в густую тень между зарослями. Те были высокие, по плечо, да еще и деревья между ними росли. Сразу стало прохладней, он запахнул куртку. Спустившись в овраг, увидел расчищенный участок и сбитый из досок крест с надписью мелом. Читать ее Кирилл не стал — сразу направился вверх по тропинке на другом склоне.

Приглушенный гул достиг ушей. Во дворе ничего такого слышно не было, как и на дне оврага. Словно далекий морской прибой… Гул был неровный, иногда в него вплетался частый стук или протяжные ухающие звуки, а иногда он совсем стихал, и наступала тишина, нарушаемая лишь треском сухих веток под ногами. Как и зеленое стеклянное небо, гул этот внушал тревогу, ощущение надвигающейся беды.

За оврагом открылось поле, на краю которого стоял темно-рыжий от ржавчины трактор со спущенными колесами, глубоко ушедшими в землю, без стекол в кабине. Внутри все было раскурочено, из круглой дыры, оставшейся на месте руля, торчал жгут проводов. Кирилл забрался наверх, уселся по-турецки посреди прогибающейся квадратной крыши и уставился на юг.

В том направлении были МКАД, Медведково, Ботанический сад, Останкинская улица и Марьина роща, а за ними — центр Москвы. Огромное плоское облако висело низко над столицей, похожее на светло-серое одеяло, накрывшее город. В разных местах к нему поднимались дымовые столбы, постепенно расширяющиеся кверху. Иногда в мареве проскальзывали вспышки огня, и спустя несколько секунд доносились ухающие звуки. Над облаком вспыхивали зеленые молнии.

Затрещал металл, и на кабину выбрался Яков Афанасьевич с ружьем на плече. Присел сбоку, свесив ноги, протянул Киру сигареты, и когда тот покачал головой, закурил сам. Достал из кармана черный футлярчик, из него выудил маленькие круглые очечки, нацепил на нос. У очков, как показалось Кириллу, была золотая оправа, во всяком случае, очень похоже. Необычные очки для простого агронома.

— Вот так, — негромко сказал он. — Уже сутки вот так. Хотя раньше канонада громче была, и огня тоже больше. Да и дым уже не такой густой, смотрю. А в наших местах тихо. Ну, относительно. Через Жаково варханы минимум дважды проезжали, один раз ночью, я только звук моторов слышал, а в другой раз чуть они меня не изловили. За мылом, понимаешь, в магазин пошел, ну и за продуктами, а тут они как раз, целый отряд на этих рогачах, едва спрятаться успел…

— Рогачах?

— Это я так горбатый скот их называю. Кир, слышал ты про такое выражение: последняя битва? Битва добра со злом…

— Армагеддон, — кивнул Кирилл. — Это из библии.

— Вот я и думаю: может, это он и есть? Армагеддон?

Кир с легкой опаской покосился на агронома.

— Яков, а ты не верующий часом? Не надо мне только втирать про эти религиозные дела, не люблю, когда с богом своим ко мне пристают…

Собеседник покачал головой.

— Не верующий я, Кирилл. Хотя сейчас думаю — а может, зря? В такой ситуации верующему, наверное, легче, для него это все объяснимей. Ну ладно, осмотрелся ты? Есть еще вопросы?

— Есть, — сказал Кирилл. — Как с электричеством?

— Нет его. У Пани, правда, и так не было, но я в деревню когда хожу, каждый раз проверяю — ничего не работает. И в магазине холодильные установки тоже.

— Радио?

— Только помехи слышно. По-моему, это купол фонит. Мобильная связь не действует.

— А людей каких-то видел?

— Нет, хотя ночью в деревню наведывались. Дом Модеста разграблен совсем, дверь сломана, из магазина все оставшиеся после меня продукты вынесли… Гляди, вон!

Кирилл схватился за рукоять катаны, агроном передвинул ружье из-за спины.

— Не шуми, — прошептал он. — Не нравятся мне эти твари.

По полю, перепрыгивая рытвины, бежала стая горбатых существ, похожих на облезлых тощих гиен. С десяток, а то и больше — они растянулись дугой, постепенно нагоняя крупного грязно-белого зайца, который стремглав несся от них. В середине дуги мчалась самая крупная тварь с большим угловатым горбом, который качался при каждом прыжке.

— Загоняют его, да хитро как, а? — зашептал Яков. — Я уже третий раз их замечаю, но сначала одиночку, потом четверых, а теперь вот стая… Их больше с каждым днем. Вроде как в подкову косого берут, а потом и окружат. Смекалистые тварюги. А вчера вечером вдруг крысы из-под пола побежали, ну, из-под избы Пани. Да с визгом — никогда такого не видел. Ты спал, а я только на печку успел вскочить, ноги даже поджал с перепугу — как ковер серый, весь пол закрыли, и в двери, в двери, они раскрыты были… Что их там, под полом, напугать могло? Это крыс-то — они ж там короли под землей!

Кирилл проводил взглядом стаю, которая гнала зайца в сторону дороги на другом конце поля.

— Откуда они взялись, — спросил он, — гиены эти?

— Оттуда же, откуда и варханы. — Яков полез с кабины. — Ладно, вроде далеко убежали уже. Пойдем назад. Надо решать, что делать, — долго в этом месте оставаться опасно.

* * *

На ночлег Игорь с Багрянцем и Хорьком решили устроиться в здании ресторана, в одной из комнат за стойкой, где можно было запереться. Из мотеля туда перетащили матрацы, подушки. Оружие,найденное в тайнике за холодильными установками, разложили в этой же комнате, на мешковине под стеной. Окно здесь было решетчатое, потому что раньше комната служила кабинетом Паше Вольтову, а после Ростиславу, тут стоял сейф и хранились документы по клубу.

Хорек раскатал свой матрац в углу, рядом с оружием, но Игорь его оттуда отогнал и заставил лечь на сдвинутых вместе столах.

Багрянец улегся под окном, положив рядом автомат, а Игорь лег на место Хорька. Он заснул сразу — сознание выключили, будто телевизор, и Сотника на несколько часов просто не стало. Проснулся же он от того, что его трясли за плечо.

Раскрыв глаза, лежащий на спине Игорь решил спросонья, что над ним склонился чужак — тот, самый первый, появившийся из зеленого облака на перекрестке. Сотник поднял руку, схватил его за горло и начал душить. Чужак засипел… и превратился в Хорька.

— Ты чего?! — он стукнул Сотника кулаком в грудь. — Отпусти! Дурак!

Игорь сел, оттолкнув мальчишку.

— Извини. За другого тебя принял.

— За кого за другого? — обиженно пробормотал Хорек, потирая шею. — Чуть горлянку не раздавил!

— Ну, прости. Чего разбудил?

Хорек покосился на Багрянца, во сне прижимавшего к себе автомат, словно любимую девушку, и сказал:

— Там, снаружи… иди посмотри.

Рубашка у него на животе оттопыривалась — за спортивки он сунул пистолет, хотя Игорь еще днем запретил Хорьку прикасаться к оружию. Решив не выяснять сейчас этот вопрос, он стал обуваться. Натягивая рубашку, спросил:

— Там что-то опасное?

— Да. Или нет. Но оружие возьми. И за мной иди. Ну, давай же!

Среди найденного в тайнике оружия были два футляра с биноклями, пустые кобуры и несколько ремней, чехлы и ножны без ножей. Игорь подпоясался широким армейским ремнем, надел кобуру, в нее сунул «грач», в пенал на кобуре — запасной магазин на семнадцать патронов. Повесил на шею футляр с биноклем.

Хорек, схватив второй, выскочил наружу. Во всем здании было темно. Мальчишка повернул не в сторону ресторанного зала, а в другую, и довел Игоря до конца коридора, где из люка в потолке торчала пожарная лестница.

— Ты на крыше, что ли, был?

— На чердаке. — Хорек уже лез вверх. — За мной давай!

Просторный, но с низким потолком чердак здания пустовал — подниматься сюда было неудобно, поэтому тут не скапливалась всякая рухлядь. Окно, выходящее на полигон, было раскрыто. За полигоном низко над землей висело светящее зеленым овальное облако.

Увидев его еще с середины чердака, Игорь бросился к окну, на ходу доставая бинокль. Опустился на колени, упершись в подоконник локтями, приник к биноклю и стал крутить настройку.

Портал был прямо за оградой клуба. Из него выходили чужаки. Большой отряд… полк, а то и целое соединение! Они появлялись из лениво кружащего зеленого смерча, темные силуэты дрожали, потом становились четче, чужаки двигались нестройными группами по двадцать-тридцать бойцов. Кроме них из портала выползали машины — тачанки, броневики — и выходили рогатые животные.

Хорек, тихо сопя, пристроился рядом с Игорем и тоже уставился в бинокль.

— Гляди! — мальчишка схватил его за руку. — Выезжает сейчас… Это новое, раньше не было такого! Видишь?

— Вижу, вижу.

Машина напоминала грузовик с цистерной, но сделанной не из металла, а из темной кожи. Кабина — просто большой куб с дверцами и окнами. На подножке за цистерной стоял чужак, еще двое сидели сбоку, свесив ноги. Что можно перевозить в такой емкости… Да что угодно. Воду, к примеру. Топливо или еще что-то.

— Что это? — спросил Хорек. — Там солярка, да?

Игорь молчал. Вслед за первым грузовиком выехали еще три. К тому времени передовые отряды чужой армии уже пропали в темноте, двигаясь в сторону Москвы, а из портала все шли и шли новые.

Эти серые отличались от тех, которых они видели раньше. В какой-то момент Игорю показалось, что они маршируют в ногу, но нет — просто с такого расстояния ритм шагов сливался. Желтые лучи фар покачивались, некоторые чужаки несли длинные факелы, часть их горела красным огнем, а другие светились синим. На захватчиках были короткие куртки и широкие шаровары с кушаками вместо ремней, на некоторых плащи, а еще Игорь заметил нечто вроде кителей, хотя последних было совсем мало. У некоторых бойцов были длинные волосы, другие коротко стрижены.

Хорек снова вцепился в его руку, когда один броневик выехал из рядов серых и покатил в сторону клуба. Он остановился, в башенке откинулся люк, высунувшийся чужак что-то прокричал, показывая на полигон.

Три тачанки и две группы бойцов повернули. Люк захлопнулся, на конце торчащего из башни ствола полыхнула красная вспышка, и секция ограды за полигоном опрокинулась вместе с бетонным столбом.

Тачанки въехали в пролом, следом, разбегаясь цепью, поспешили серые. У некоторых на спинах были рюкзаки.

— Нас заметили! — Хорек отскочил назад, едва не выронив бинокль.

Игорь выпрямился, закрыл окно.

— Не могли они нас заметить. Просто решили свернуть сюда, может, местность разведать. Так, а ну давай вниз!

На ходу засовывая бинокль в футляр, он помчался обратно, слетел по лестнице, бегом пересек коридор.

Растолкав Багрянца, крикнул:

— Хватай автомат и в подвал!

— Куда? Что? — боксер сел, протирая глаза.

Сотник дал ему подзатыльник, чтобы привести в чувство.

— Серые сюда едут! Подъем! Берем стволы, какие успеем, и внизу прячемся.

Багрянец осоловело уставился ему в спину, когда Игорь бросился к разложенному вдоль стены оружию. Утром они собирались перенести его в грузовик и поэтому вытащили из тайника все, что там было: с десяток АК и АКСУ, семь пистолетов — «макаровы» и «грачи», — четыре ручных гранатомета и восемь ящиков с гранатами к ним, еще три — с ручными, ремни, подсумки, бронежилеты, десять пар ботинок, аккуратно сложенные, запаянные в целлофан камуфляжные комбезы, разгрузки, два бинокля, пять противогазов и пять больших армейских фонариков.

Когда Игорь выпрямился с двумя гранатометами в руках, Багрянец, повесивший АК за спину, уже стоял рядом.

— Что брать? — спросил он.

— Ящики с выстрелами, сколько сможешь. Пистолеты.

Вбежавший в комнату Хорек упал на колени, попытался поднять охапку автоматов. Уронил, схватил два, прижав к груди, выпрямился. «Макаров» его провалился в спортивки и выпал наружу через штанину, мальчишка снова присел, взял пистолет, зажав под мышкой АКСУ — но тот, конечно, тоже выскользнул.

— Брось его! — приказал Сотник.

Но Хорек как-то исхитрился вновь подхватить автомат — и побежал в коридор. Игорь и пыхтящий под весом двух ящиков Багрянец поспешили за ним.

Подвальный люк находился в углу кухни за баром. Сотник, спускающийся последним, глянул с верхней ступени в окно и увидел за занавеской желтый свет фар. Судя по направлению лучей, машины чужаков, миновав тир, объезжали полигон. Минута, две — и они будут у ресторана… если действительно двигаются сюда. Но почему именно сюда? Серые просто не могли разглядеть их с мальчишкой в чердачном окне!

Они сбежали вниз, положили оружие на пол, и Хорек бросился назад, но Игорь схватил его за локоть.

— Подожди, не успеешь!

Дернув рукой, мальчик побежал по лестнице.

— Я же сказал тебе, что ты слушаться должен! — крикнул Сотник вслед.

— Я слушаюсь! — прокричал Хорек. — Время еще есть!

Чертов мальчишка! Надо было бросить его еще возле канала… Впрочем, Игорь понимал, что не мог сделать этого. Он направил луч фонаря вглубь подвала.

— Ладно, боксер, давай тайник откроем.

В стену помещения были утоплены четыре больших металлических шкафа холодильных установок. Одна не работала, собственно, ее даже ни разу не запускали: Паша в свое время купил их с большой скидкой, но позже выяснилось, что для ресторанной кухни такое количество продуктов просто не нужно, так что четвертый холодильник остался не у дел.

Позади него и был обустроен тайник. Холодильник легко выкатывался вперед на роликах, а дальше отходил вбок на штанге. За ним пряталось помещение с бетонными стенами и решеткой вентиляционной шахты в потолке.

— Еды взять надо, — заметил Багрянец, кладя ящики у стены. — И воду, куда без воды? Давай обратно, капитан.

— Они совсем рядом. Ну ладно, давай — но времени у нас не больше минуты.

Когда они бежали по лестнице, навстречу слетел Хорек, волочивший набитую магазинами сумку. На плечи его были накинуты три скрученных толстыми жгутами одеяла.

— Лохи мы, — сказал Багрянец, распахивая большой кухонный шкаф. — Не надо было все оружие наверх тягать. Только кто ж знал, что оно так обернется… Так, здесь посуда только. А там что?

Он бросился к другому шкафу, Игорь в это время выскочил из кухни в зал, к бару. За стойкой был стеклянный стеллаж, где стояло спиртное, внизу — отделения с дверцами. Там обнаружилась батарея пластиковых бутылей: «кока-кола», «фанта», «спрайт», «швепс»…

За широким окнами ресторана рокотали моторы, свет фар становился все ярче. Тачанки разъехались, одна двигалась вдоль открытого тира, по ухабам и кочкам, желтый луч качался вверх-вниз, в свете его мелькали силуэты — чужаки рассыпались по территории клуба.

Появился Хорек, успевший избавиться от сумки и одеял, Сотник сунул ему четыре двухлитровых бутыли, схватил еще столько же, и вслед за мальчишкой побежал обратно на кухню. В этот момент одна из тачанок, подъехавшая совсем близко, повернула, и луч ударил сквозь окно прямо в зал. Из-под ног Игоря протянулась длинная тень. Он нырнул в кухню.

Багрянец шагнул от распахнутого шкафа, сжимая охапку шоколадок, упаковок с орешками и крекерами.

— Заметили?!

— Не знаю! Вниз, запираемся!

Стук входных дверей долетел до кухни, зазвенело разбитое оконное стекло.

— Сюда лезут! — прошептал Хорек.

Игорь толкнул его к люку, стал спускаться следом. Из рук Хорька выскользнула бутылка, покатилась вниз, глухо ударяясь о ступеньки. Сзади Багрянец, пятерней прижав шуршащие упаковки к животу, поднял над головой руку, пригнувшись, закрыл люк в тот самый миг, когда дверь кухни скрипнула.

Засова на люке не было. Тихо ступая, они поспешили вниз, к яркому свету фонаря, лежащего в проеме за сдвинутой холодильной установкой. Хорек на ходу подобрал бутылку. Вбежав в тайник, Игорь повернулся и прошептал:

— Закрывай!

II

Приседая, Кирилл развернулся, ударил катаной наискось, распрямился и прыгнул вперед, выбросив клинок перед собой. Сделал несколько быстрых шагов, нанося один за другим рубящие удары слева и справа, от плеча, потом кувыркнулся… и заехал ногой по поленнице. Она затрещала, несколько поленьев выкатились из-под мешковины, прямо на растянувшегося на земле Кирилла. Пришлось откатываться.

Тихо ругаясь, он сел, потер ступню и увидел Якова Афанасьевича, наблюдавшего за ним. Агроном сидел на краю телеги, которую за это время превратил в машину на мотоциклетных колесах, с высокими железными бортами, одновременно и похожую, и непохожую на тачанки варханов. Самое удивительное — у нее был двигатель! И топливный бак, и рулевая система, пусть и совсем примитивная, и принудительный стартер, или как называется эта штука, когда надо вращать пусковую рукоять, которую вставляешь куда-то на передке машины… Каким образом все это агроном ухитрился склепать, из каких запчастей — Кир понятия не имел. Очистил, наверное, машинный двор родного Жаково, ведь у них там какой-то сельскохозяйственный кооператив был, что ли, а значит, и техника имелась. Тот еще Кулибин…

— Чего ты смотришь? — пробурчал Кир, отходя к колодцу, на краю которого стоял пакет сока. Он не любил, когда кто-то наблюдал за тренировками, исключая, конечно, тренера в спортзале. И уж тем более ничего приятного нет, когда видят, как ты во время стандартной серии движений ногой наворачиваешь поленья и потом хватаешься за ушибленную ступню.

В зарослях бурьяна звенели насекомые. Со стороны деревни иногда доносилось приглушенное тявканье горбатых гиен.

— Ночью ты бредил, — сказал Яков Афанасьевич. — Вспоминал эту свою катану. Настойчиво так вспоминал. Она тебе, наверное, дорога?

Кирилл выпил сока, поставил пакет на край колодца.

— Ну, может, и дорога. Вообще-то она для меня скорее как символ.

— В смысле? — не понял Яков. — Символ чего?

— В общем… Как бы объяснить…

Он надолго замолчал. Не привык Кир изливать душу, рассказывать о себе, пусть даже на самую малость делиться собою с другим человеком. Зачем? Лучше быть одному, так спокойнее и безопаснее. Ни друзей, ни возлюбленных, есть только ты, одинокий, юркий и быстрый — и безгласная, огромная, лишенная собственной воли и устремлений СЕТЬ. Ты как небольшая хищная рыба в ее бурных водах, ты сам по себе и не зависишь от стаи.

— Короче говоря, я раньше совсем хилым был, — стал пояснять он. — Так сложилось. Все время за компом, или читал. Курил много. Когда кашлять каждое утро стал, пошел в спортзал. С катаной начал заниматься, ну и просто кунг-фу. Не боевым, а упражнениями всякими, гимнастикой. Не то чтобы накачался как-то особо или бойцом крутым заделался, но окреп. Хотя лень мне, и неинтересно все это. Вот за компом сидеть — это да. Информацию потреблять. Я — информационный наркоман, понимаешь? А физические упражнения — как-то тупо. Мозг тренировать интереснее, чем мышцы. Но в то же время понятно ведь, что нельзя свое тело совсем запускать, от этого болячки всякие, ну и умрешь рано… И я, хотя и не хотелось, заниматься себя заставлял. А потом — полюбил катану. Гантели, эспандеры — это все еще долго для меня оставалось каким-то орудием пыток, а с катаной заниматься понравилось. Стал удовольствие от этого получать. Ну и вот, теперь у меня такое внутреннее ощущение, что если я ее потеряю, оставлю где-то — все, быстро опять в дохляка превращусь. В развалину такую, хоть и молодую, с пузом висячим, с одышкой… Эх, курить бы еще бросить… не получается.

— Es ist die interessante Geschichte, — произнес Яков Афанасьевич.

Кирилл пошевелил губами. Это интересная… интересная Гишишт? «История», что ли? «Это интересная история», как-то так переводится. Откуда простой агроном немецкий знает? Хотя уже давно понятно стало, что Яков — не простой агроном.

— А я и не пытаюсь курить бросить, — добавил тот. — Всю жизнь курю, лет с пятнадцати.

Кирилл уже собрался спросить, чем Яков занимался раньше, до того, как осесть в Жаково, но тот, повернувшись, хлопнул по борту своей машины и спросил с воодушевлением:

— А как тебе моя автовозка?

— Что? — не понял Кир. Захватив сок, он подошел к Якову Афанасьевичу.

— Я ее так назвал! — объявил тот. — Люблю, понимаешь, придумывать названия всякие для своих изобретений. Главное достоинство: она и как телега может, и как авто. То есть можно в нее лошадь впрячь, а можно и двигатель врубить, а лошадь сзади привязать, чтобы тюхала следом. Думаю, тачанки варханов на этом же принципе, понимаешь? Чтобы можно было и рогача туда запрячь — и, если топливо имеется, на движке катить. О чем это нам говорит?

Кирилл ответил, не задумываясь:

— О том, что варханы в дальние походы часто ездят. И в такие места попадают, где горючку не раздобыть.

— Ну да, ну правильно, — согласился Яков, любовно поглаживая борт автовозки. — Так что теперь у нас с тобой есть такое вот средство передвижения.

— Да, но куда двигаться-то? — спросил Кирилл. И добавил, заметив, как странно Яков Афанасьевич глядит на него: — В чем дело?

— Пойдем в дом, — предложил тот. — Поговорить надо.

Когда Кирилл присел на койку и положил катану рядом, тявканье снаружи стало громче, и он привстал, решив, что гиены направляются к оврагу, но звуки вскоре стихли. Яков подтащил к столу табурет, поставил бутыль крыжовницы, открыл новый пакет сока, быстро нарезал колбасу. Кирилл уже заметил, что простые домашние заботы, которыми, как правило, больше заняты женщины, доставляют Якову Афанасьевичу удовольствие: он любил хлопотать по хозяйству, готовить и убирать не меньше, чем возиться со своей автовозкой.

Помимо сока и настойки, агроном достал пару бутылок пива из большой упаковки, которую добыл в деревенском магазине. Налил себе крыжовницы, подцепил вилкой ломтик селедки из пластиковой упаковки, взял стакан. Кирилл открыл пиво, они выпили. Агроном крякнул, явно с большим кайфом закусил селедочкой, съел еще кружок колбасы. Кир сделал бутерброд, откусывая от него и попивая пиво, откинулся на койке.

— Ночью ты бредил, — сказал Яков, снова наливая себе настойки. — Говорил про свою катану, еще вспоминал маму, а еще какого-то человека со странным именем, дай припомню…

— Артемий Лазаревич, — подсказал Кирилл.

— Да, его. И ты…

— Ладно, не темни. Что я там наговорил, что ты услышал?

Яков Афанасьевич, уже поднесший стакан к губам, не стал пить — поставил его, отодвинул от себя. Подавшись вперед, навалился на стол локтями и уставился Кириллу в глаза.

А тот заметил вдруг, что ружье покойного механика Глеба, которое Яков постоянно носил с собой, стоит рядом, прислоненное к столу. Так стоит, что схватить его собеседник сможет очень быстро. До сих пор повода не доверять агроному у Кира не было, они, можно сказать, даже подружились — настолько, насколько могли подружиться двое с такой разницей в возрасте, и в той мере, в какой Кирилл Мерсер вообще был способен не дружбу, — но вот сейчас ему почему-то захотелось взяться за катану. И даже достать ее из ножен. Хотя бы наполовину.

— Ты замешан в происходящем, — ровным голосом заговорил Яков, и глаза его при этом сделались какими-то колючими, так что стало неуютно. — Все это связано с экспериментом, лабораторией, с человеком по фамилии Буревой и лэптопом. Нет, я не утверждаю, что ты создал купол. Но ты знаешь что-то такое, чего не знают остальные. И я хочу, чтобы ты все рассказал мне.

Кирилл молча дожевал бутерброд. Допил пиво. Яков не сводил с него взгляда. Поставив бутылку на край стола, Кир откинулся к стене и начал рассказывать.

— …Потом я сел в «копейку» и погнал назад в Москву, — заключил он. — До сих пор не пойму, виноват я в чем-то или нет. То есть по большому счету как бы и не виноват, не я ведь эти эксперименты затеял, не я ту установку в зале построил. Но из-за меня тогда все пошло наперекосяк. Может, они и так бы рано или поздно портал сгенерировали… А может, и нет. Может, если бы я тогда не влез туда, если бы Буревой меня не заметил — не было бы теперь никакого купола, и варханы бы по Москве не разъезжали. А может, все бы это и без моего участия случилось. Не знаю.

Он замолчал, полуприкрыв глаза, искоса наблюдая за Яковом. Выслушав рассказ, тот слегка расслабился. Снова взялся за стакан, но пить пока не стал.

— И что ты теперь, когда время прошло, думаешь обо всем этом? — спросил агроном.

Кир открыл вторую бутылку пива.

— Помнишь, еще в «хаммере» своем ты сказал, что бывает, когда просто не знаешь, что думать? Ну вот, я не знаю, что обо всем это думать. Я и стараюсь не думать, хотя для меня это сложно, у меня постоянно в голове всякое крутится…. Но сейчас я просто вижу происходящее: вооруженные люди, облава, автоповозки, какие-то твари с горбами… вижу угрозу — и как-то на нее реагирую. Но оценить ситуацию не пытался пока, слишком она невероятная.

Яков предположил:

— Может, с тобой так потому, что ты в этом всем, как выяснилось, с самого начала был. А я сейчас могу на твою историю со стороны взглянуть. И мне кажется… Ну… — Яков опустошил стакан, плеснул в него сока, выпил и заключил: — Мне все это кажется странным.

— Да ты что? — удивился Кирилл. — Правда, что ли? Вот я думаю: купол, который молниями бьет, над городом, мужики в противогазах с электроружьями, тачанки эти с моторами… Как же это назвать? А ты мне глаза раскрыл, Афанасьевич, — это странно! Ну вот теперь и я знать буду, как это. Странно, да.

— Ладно-ладно, — кивнул Яков. — Я твой сарказм понимаю, но вот ты меня не совсем понял. Купол и прочее — это одно. Это фантастично, удивительно, но не странно. Мне твой рассказ странным показался, потому что… Ну, с чего Айзенбах тем экспериментом заинтересовался? Зачем так спешно тебя туда заслал?

— Ничего не спешно, — возразил Кирилл. — Мы месяца два к делу готовились.

— И все равно, ты ж, извини, мальчишка еще. А тут — такая серьезная операция! Да ее, по уму, с полгода планировали бы, разных людей задействовали… Вон, на проходной, по твоим словам, у тебя чуть не сорвалось тогда из-за случайности какой-то глупой. Нет, такое впечатление, что Артемий Лазаревич твой спешил очень почему-то. Да и вообще, не так что-то, неправильно все это. Вот еще: почему Буревой так сильно не хотел под минобороны идти? Утверждение, что его из проекта выкинут — ерунда. Никто бы его не заменил, на нем ведь, судя по твоему рассказу, вся работа держалась. Нет, боялся он чего-то. Раскрытия какой-то тайны, что ли? В общем, есть за всем этим загадка, я такие вещи за сто километров чую, наученный. Какая-то игра там велась, большая игра. И я вот что теперь думаю, Кир… как тебя по батюшке, кстати?

— Иванович.

— Я вот что думаю, Кир Иванович: надо нам твой лэптоп найти. Тот, с данными.

Кирилл Иванович кивнул — потому что и сам над этим думал.

— Надо, конечно, только лэптоп где-то в куче камней под жилым домом, недалеко от Красной площади. Может, его вообще расплющило там… Или он в подъезде лежит. Или варханы забрали. Или сожгли. Или… да все что угодно могло произойти. И потом, Яков Афанасьевич, ты ведь там не был, не видел. Варханы на Красной площади базу стали разворачивать. А дом, где я вместе с балконом навернулся, прямо у нее под боком. Совсем рядом, впритык, можно сказать. Даже если лэптоп все еще где-то в том месте — как к нему подобраться?

Вместо ответа агроном в третий раз налил крыжовницы, выпил и закусил селедкой. По подсчетам Кира, он влил в себя уже за триста граммов, но пьяным не казался совсем — и это при том, что настойка была крепкой, а закусывал Яков не очень обильно.

Удовлетворенно отдуваясь, он достал сигарету из лежащей на столе пачки, закурил, придвинул поближе пепельницу. Кирилл тоже закурил. Бутылку пива он сжимал между коленей.

— И все равно — надо попытаться вернуть лэптоп, — сказал Яков.

— Даже не смотря на то, что он не работает?

— Точно мы этого не знаем.

Кирилл махнул рукой, и с сигареты на койку посыпался пепел.

— Да ничего же не работает! Я имею в виду, ничего из серьезной электроники.

— Есть военные ноутбуки, — возразил Яков. — Защищенные даже от ядерного взрыва.

— Правильно, то есть на случай обычного электромагнитного излучения. А тут, по-моему, что-то еще. То есть и ЭМИ тоже — но и какие-то другие частицы. Неизвестные науке.

— С чего ты взял?

— Не знаю, мне так кажется.

— То есть ты против поиска лэптопа?

— Этого я не говорил. — Кир бросил сигарету в бутылку с недопитым пивом, и внутри зашипело. — Я просто скептически настроен. Но попытаться его найти — надо, факт. Нужно вообще во всем разобраться. В овраге этом сидеть неуютно как-то, дааи что тут вообще делать, дрова катаной рубить? И если из-под купола не выйти, значит, идем обратно в город. Искать лэптоп, говоришь? Ладно, попробуем поискать. А может, сразу в лабораторию попытаться вернуться?

— Это следующий шаг, — кивнул Яков. — Но лаборатория аж в Подольске, туда далеко, Кремль гораздо ближе. Мы ведь не знаем, что там теперь, в городе. Вроде пожары стихают уже, дыма меньше стало, выстрелов почти не слышно… Что это значит?

Кир предположил:

— Варханов разбили? Ведь это столица, здесь столько полиции и военных! А может, наоборот…

— Значит, завтра все и узнаем, — Яков Афанасьевич хлопнул ладонями по столу и встал. — Ты видишь: военные снаружи не появляются, ни авиации, ни пехотинцев — никого. Стало быть, внутрь они не могут проникнуть так же, как мы — наружу выйти. Значит, двинемся теперь в обратном направлении, к центру. А насчет того, как к месту, где ты лэптоп оставил, проникнуть… Этот вопрос я решу как-нибудь. Есть способы. Так что, Кир Иванович, сейчас соберем все, подготовимся, поспим немного — и выедем засветло.

* * *

Кирилла разбудил взгляд. Он был пристальный и злобный, и какой-то безумный, а еще кровожадный. Угрожающий. Страшный. Во сне Кира словно кипятком обдало, жар прокатился по телу, он сел на жалобно скрипнувшей койке — и увидел два желтых светящихся глаза в углу у печки, на которой похрапывал Яков Афанасьевич.

Глаза смотрели не мигая. Вдруг из угла донеслось пронзительное громкое шипение. Кирилла пробрала дрожь, он взялся за катану, которую на ночь клал рядом, и медленно потянул из ножен. Желтые глаза качнулись вперед, будто их обладатель высунулся дальше из норы.

Что-то было не так. Глаза, этот обливающий жарким страхом взгляд — в них была неестественная сила. Гипноз, телепатия? Кир словно очутился в глухом холодном подвале, в полном мраке, в котором к нему крадется кто-то большой и темный, он все ближе, он протягивает когтистую руку, вот-вот коснется лица…

Едва не вскрикнув, Кирилл вскочил, пытаясь сбросить чертово наваждение, выставил катану и кинулся, с грохотом перевернув стол, в ту сторону, где были глаза. Нагнулся, метя в них клинком. Вновь шипение, глаза мигнули — и пропали.

— Что такое?! Что случилось, Кирилл?!

Щелкнула зажигалка. Яков Афанасьевич, полностью одетый, сел с ружьем в руках. Зажег свечу в блюдце на краю печки. Тусклый свет озарил стоящего под стеной в одних штанах Кирилла с катаной.

— Чего ты вскочил?

— Яков… Ты говорил, когда я еще валялся, крысы из-под пола полезли?

Голос его слегка дрожал. Агроном спрыгнул с печки и стал надевать туфли.

— Было дело. Ну так что?

— Какой-то гость к нам снизу пожаловал. Я проснулся… ну как от кошмара. А он на меня из угла этого глядит. Глаза желтые, светятся. Такие… страшные. — Кирилл говорил отрывисто, его все еще не отпустило, страх накатывал волнами, все более мелкими, слабыми.

— Может, привиделось? — спросил Яков неуверенно. — Приснилось?

— Да брось, мне никогда… Вот, слушай!

Он развернул катану клинком книзу, занес ее обеими руками, будто собирался вонзить в пол.

Яков снова схватился за ружье. Под полом шуршало — тихо, но явственно. Звук сместился к центру комнаты, смолк… и через несколько секунд возобновился уже возле печки, прямо под ногами агронома, который едва не подскочил.

— Не пойму, где это, — растерянно произнес он. — Ведь пол из глины — нет там подпола.

— Значит, ходы крысиные прорыты, — возразил Кир. — А здесь в стене дырка. Но только это не крыса была, точно говорю. Глаза слишком здоровые, да и что это за крыса с желтыми глазами?

Шум стих — кажется, подземный обитатель убрался куда-то за стену. Яков присел на лавку у печки, Кирилл вернулся на койку и стал одеваться.

— Если не крыса, так кто? — спросил агроном.

— Тварь вроде тех гиен. Которая вместе с варханами сюда… Это что такое?!

Снаружи испуганно заржала лошадь, на ночь привязанная в сарае.

— Оно Маруську может укусить! — Агроном бросился наружу с ружьем наперевес, крикнув напоследок: — Фонарик возьми, на столе лежит!

Старая гнедая кобыла Маруська вздрагивала, дергала головой и пятилась, натягивая привязанную к крюку веревку. Больше никого в сарае не было. Кирилл прошелся вдоль стены, направив вниз луч фонарика — и нашел в земле несколько дыр, причем парочка была довольно внушительных размеров, в такие и кошка пролезть сможет. Яков успокаивал Маруську, гладил ее, хлопал по холке, ласково что-то приговаривая. Кир кобылу несколько опасался, боясь, как бы она его не лягнула (он где-то прочитал, что удар копытом может сломать человеку бедро, и с тех пор сторонился лошадей), а Яков, наоборот, очень ее любил и всячески жалел.

— Точно говорю, желтоглазый этот и здесь побывал, — вынес свой вердикт Кирилл, возвращаясь к агроному. — И Маруську твою напугал, как меня перед тем.

Он замолчал, когда Яков поднял указательный палец. Прислушавшись, Кирилл поспешил из сарая, в то время как агроном стал отвязывать кобылу.

Снаружи раздавалось многоголосое тявканье и завывание. Посреди двора Кир повернулся кругом и замер, уставившись в ту сторону, где за деревьями и зарослями бурьяна было Жаково. Там разгорался пожар, зарево становилось все сильнее. Тявканье тоже доносилось оттуда. Оно приближалось.

— Что там? — спросил Яков, выходя. — Горит!

— Да, деревня твоя. И, по-моему, я шум моторов слышу. А гиены сюда бегут.

— Быстрее, тащи вещи наружу! Да не стой ты!

Кир бросился в дом. Еще с вечера, решив, что выедут до рассвета, они запаковали все, что хотели взять с собой; свертки и пакеты аккуратный Яков Афанасьевич сложил на лавке под стеной. Кирилл надел куртку, нацепил рюкзак, но катану в него совать не стал — повесил ножны на ремень слева. Проверив, лежит ли нож в кармане куртки, схватил с лавки сразу три пакета и побежал обратно во двор. Там Яков запрягал тревожно ржущую Маруську. Гиены тявкали совсем близко. Кир бросил пакеты на задок машины, кинулся обратно, схватил два свертка побольше…

— Сюда! — завопил Яков. — Они уже здесь!

Двор был озарен багровым светом, тявканье усилилось. Кир добежал до автовозки, перебросил свертки через бортик. Яков, выпрямившийся на передке, прокричал:

— Кир, залезай! Ну!

Глухо затопали копыта по земле, автовозка поехала. В борту слева агроном сделал калитку на петлях, с засовом изнутри — Кир нырнул в нее, перевернулся на дне повозки, захлопнув калитку, сдвинул засов и выглянул.

— Держи! — сжимая вожжи одной рукой, Яков сунул ему оружие, и Кирилл машинально схватил его, хотя стрелять толком не умел.

Маруська вломилась в заросли рядом с сараем, пробила кусты и влетела в овраг. Автовозка закачалась, затрещали ветки.

— Но-о-о!!!

Они взлетели по другому склону, едва не зацепив колесом дощатый крест на могиле бабки Пани. Позади в овраге начали появляться гиены. Крупная пятнистая тварь прыгнула на телегу, и Кирилл, выставив длинный ствол над бортиком, выстрелил ей в морду.

Он попал, хотя действовал совсем неловко. Отдача вбила приклад прямо ему в лицо, и боль прострелила челюсть. Закричав, Кир выпустил ружье, опрокинулся на спину, вернее, на рюкзак, который не успел снять. Гиену бросило назад. Дико ржущая кобыла выволокла автовозку из оврага и понеслась прямо на ржавый трактор. В последний момент Яков сумел, сильно натянув вожжи, повернуть ее — они покатили вдоль поля. Кирилл сел, держась за нос, из которого текла кровь. Оскалившись, осторожно потрогал зубы — они тоже были в крови.

Яков крикнул:

— Они за нами! Где ружье? Зарядить надо!

— Упустил я ружье! — выкрикнул в ответ Кир, сморщился от боли в челюсти и добавил уже тише: — Выпало.

Спутник дернул повод, снова закричал на Маруську, которая и так уже бежала на пределе своих куцых возможностей. Вытерев кровь рукавом куртки, Кирилл привстал. Гиены нагоняли — стая двигалась клином, впереди бежала кривоногая тварь со сморщенным горбом, похожим на сложившийся стопкой мешок. Некстати пришла мысль: для чего тварям горбы, как у верблюдов? Значит, они из какого-то засушливого места?

Он лихорадочно огляделся. Что делать? Автовозка невысокая, они начнут прыгать через борта…

— Кирилл, догоняют же! — крикнул Яков, не оглядываясь. — Сделай что-нибудь! Я быстрее не могу!

Встав на колени, Кир отцепил ножны от ремня. Вытащил катану, бросил на дно. Достал из куртки нож и полоснул по одному свертку. Поднял голову — кривоногая гиена была прямо за автовозкой, вот-вот прыгнет. Оторвав от свертка кусок ткани, Кир стал наматывать ее на конец ножен.

— Где настойка?! — крикнул он.

— Что?

— Настойка! Хоть одна бутылка есть? Быстрее соображай!

— Нет, они все в сумке, которую ты не…

— А что есть? Горючее?

— У левого борта ящик, там глянь!

В этот момент кривоногая гиена прыгнула. Сделала она это слишком рано и упала на телегу сзади — голова внутри, зад снаружи. Тварь заскребла когтями по металлу и свалилась обратно.

Кир рванул крышку ящика. Внутри были два отделения, в одном лежали инструменты, а во втором, обитом войлоком, несколько больших бутылей, замотанных в тряпки. Он схватил одну, зубами сорвал пробку и плеснул солярку на ножны. Гиена, после неудачного прыжка слегка отставшая, снова начала догонять, быстро опередив товарок. Кир захлопал ладонями по карманам, крикнул: «Зажигалку дай!» — но тут нащупал в кармашке на рукаве свою собственную, бензиновую «зиппу», сунул внутрь пальцы и выудил ее. Щелкнув, поднес к обмотанному тканью концу ножен. Вспыхнуло темно-красное пламя.

Гиена прыгнула во второй раз — теперь она была ближе и легко перемахнула через борт. С разворота Кир саданул ей по башке факелом, тот полыхнул ярче, загудел на ветру. Визг, фырканье, тявканье… Она покатилась по земле, сбивая с ног других тварей.

— Что у тебя?! — крикнул Яков, оглядываясь. В отблесках далекого пожара было видно, что впереди начинается условно-асфальтовая дорога.

— Нормально! — прокричал Кир, взбудораженный и опьяненный скоростью, пляшущими в небе звездами, холодным ветром, гудящим пламенем, искрами, тявканьем гиен, всей этой ночной погоней. — Гони!

Он перехватил факел левой рукой, правой поднял катану и встал на коленях у бортика, лицом к гиенам, готовый встретить ударом любую, которая прыгнет на повозку.

* * *

— Тихо, тихо! Я вроде слышу… В подвале кто-то есть.

В темноте чиркнула спичка, огонек ее озарил сидящего с поджатыми ногами Хорька.

— Да потуши ты, Сурок, что ты их жжешь всю дорогу? У нас же фонарик.

— Дурак! Фонарик экономить надо!

— Спички тоже!

Багрянец приник ухом к задней стенке холодильной установки.

— Ничего ты так не услышишь, — подал голос Игорь, лежащий на одеяле в углу, и включил фонарик.

— Да говорю тебе — что-то там стучало.

— Мерещится.

— А может, и мерещится, — согласился покладистый Багрянец. — Сидишь в этой темноте — всякое приглючиться может. Хотя тогда ведь точно грохнуло над нами, затряслось все, я аж подскочил спросонья. И после этого еще стучало, падало там что-то… пожар над нами, что ли?

— Если бы пожар, в вентиляцию дым пошел, и мы бы задохнулись.

— Так дым и был, ты что, не помнишь? Гарью потянуло… Не очень сильно, правда, при пожаре не так было бы. Ну короче, выходить пора. Вон у нас скоро бутыли закончатся. Куда тогда по нужде ходить? И потом, мне сильно хочется еще…

— И мне! — вставил Хорек.

Сотник молчал.

— Нет, ну правда, капитан, ну сколько тут сидеть можно? — напирал Багрянец. — Ты ж сам понимаешь: ну, доели мы почти это печенье, воду вон через пару часов допьем, потом бутылки все наполним, — а потом что? Все равно ж выходить. Ты рассуди: если серые в клубе твоем надолго обосновались, значит, они здесь и будут, хоть когда мы ни выйдем — через день или через три. А если они так просто свернули, местность разведать, так уехали уже по-любому. Давай, выходим, сил нет здесь торчать уже, я от скуки извелся весь.

— Ты спал почти все время, а не изводился, — возразил Игорь, вставая и перекидывая через голову ремень автомата. — Храпел на весь подвал, Хорек вон даже кедом в тебя кидал.

— Это я от темноты, — ухмыльнулся Павел. — Темнота на меня, понимаешь, так действует… как на канарейку все равно, когда клетку накрыли. Раз — и заснул.

— Счастливая натура, боксер. Ладно, сидеть здесь дальше действительно нет смысла. Будем выходить.

Хорек вскочил, Багрянец с готовностью повернулся, и Сотник продолжал:

— Теперь слушайте, что говорю. Павел, автомат в руки бери.

Багрянец передвинул АК со спины на грудь.

— Проверь магазин, заряжен ли.

— Ну ты обижаешь, капитан!

— Проверь, говорю. Тебе воевать много приходилось? В боевых действиях вообще участвовал?

— Да какие там боевые действия. Я все больше в этих… в боксерских действиях участвовал. Хотя мужика того завалил, когда ты в ресторане был, а? Очень боевое действие! И раньше, на свалке… Ёксель, да я опытный уже, оказывается, хлопец.

— Короче, слушай что я говорю. Проверил магазин? Теперь встань на одно колено вот здесь под стеной, целься в холодильник. Хорек, доставай свой пистолет.

— У меня… — начал мальчишка.

Сотник перебил:

— Знаю я, что у тебя. Ты его ночью опять взял и ремешком под штаниной пристегнул, дырку в ремне ножом ковырял, вроде я не заметил. Ладно уже, если ты от него отлипнуть не можешь, пока что держи у себя. По крайней мере, дай мне его проверить.

Игорь присел на корточки, протягивая руку. Хорек громко засопел и стянул с себя штаны до колен. К правому бедру ремешком был прижат ПМ.

— Нога не немеет? — спросил Сотник, пока мальчик расстегивал его. — Ты ж вены себе, наверное, все пережал.

Взяв «макаров», Игорь выщелкнул магазин, передернул затвор и сделал контрольный спуск. Клацнул ударник. Мальчишка облегченно вздохнул, получив пистолет обратно — опасался, наверное, что капитан оружие не вернет.

— Знаешь, как держать правильно?

— Да знаю я, знаю, я же уже одного серого убил! — возмутился Хорек.

— Тише, в подвале услышать могут, если там кто-то есть. И через вентиляцию звук идет. Так… теперь вон в том углу присядь, тоже целься. Нет, вон там, говорю, если здесь будешь, я тебе линию огня перекрою. Все приготовились?

— Готов, — откликнулся Багрянец.

— И я!

— Если там какое-то движение, силуэты — сразу стреляйте, без раздумий. Потом выскакиваем и наверх прорываемся. Все, открываю…

Игорь достал «грач» из кобуры, фонарик положил на пол прямо под стенкой холодильника, чтобы луч уперся в нее, отошел вбок. Теперь, когда откроется проем, луч фонаря ударит в глаза тем, кто там может стоять, а они трое останутся в полутьме и смогут открыть огонь первыми. Поправив автомат на боку, он поднял «грач» перед собой и сдвинул кривой рычаг запорного механизма. Упершись в холодную металлическую стенку плечом, оглянулся. Хорек и Багрянец застыли, подняв оружие.

— Ну, ёксель с нами, капитан! — напутствовал его боксер, и Сотник нажал.

В подвале никого не было.

— Фухх! — Багрянец вытер лоб рукавом. — А столько готовились…

— За мной пока держитесь.

Взяв фонарик, Игорь стал подниматься по лестнице, за ним шел Павел, потом Хорек.

— Дай я вперед, — засопел мальчишка, пытаясь протиснуться мимо курсанта. — Багровый, вперед меня пусти!

— Сзади держись, Сурок, — Багрянец, выставив локоть, преградил ему путь.

— Сам ты сзади!

— Заткнулись оба! — приказал Игорь, и они смолкли.

Он уперся в люк теменем и очень-очень медленно, осторожно, чтобы не скрипнули петли, приподнял, сунув в щель пистолет.

И увидел сапоги из темной кожи с тупыми, будто срезанными, носками прямо перед собой. Сантиметрах так в десяти, не больше. Чужак стоял в люку боком, Игорь скосил глаза влево, вправо… Стена кухни, с другой стороны — груда битой посуды на полу. Он снова уставился вперед. Сапоги отличались от тех, что были на других чужаках, которых Игорю доводилось видеть вблизи. Во-первых, светлее, во-вторых, с виду казались менее грубыми, кожа вроде помягче, в-третьих, поверху голенищ — меховые отвороты. И не жарко мужику в таких сапогах летом?

— Капитан, — прошептали сзади, и сразу заткнулись, потому что до всех, находящихся на лестнице, донесся голос, произносящий слова чужого языка — это чужак пробормотал что-то таким тоном, будто разговаривал сам с собой.

А ведь в кухне как-то слишком уж светло. Сейчас одиннадцать утра, электричества нет, окна здесь не такие большие, как в зале… собственно, окно только одно, и пусть даже его прикрывает занавеска — все равно света слишком много. Позади серого обломки, на полу пыль и мелкое крошево, балка почерневшая сверху наискось торчит…

Короче говоря, они взорвали ресторан.

Чужак пошел прочь, сапоги пропали из виду. Опять появились в поле зрения — уже дальше, под стеной. Сотник был уверен, что если попытается опустить крышку, та непременно стукнет, и тогда его заметят. Вернее, услышат, но после все равно заметят, потому что спрятаться в тайнике, задвинув на место холодильную установку, они не успеют, а если и успеют, то серые будут знать, что в подвале есть скрытое помещение, и вскоре отыщут вход в него.

Меховые сапоги вновь стали перемещаться, Игорь повел за ними пистолетом. И замер, когда они обратились носками к люку. Позади него было тихо, спутники, оценив серьезность ситуации, не шевелились и не издавали ни звука.

Чужак зашагал к люку.

Игорь не двигался, темя упиралось в крышку, ее край был приподнят над полом сантиметров на пятнадцать.

Сапоги остановились прямо перед ним, тупые носки почти касались его лба.

Над ухом раздалось дыхание. Игорь не видел, но был уверен — это Хорек. Дыхание усилилось, потом стало слабее. Скосив глаза, на самом краю поля зрения он увидел короткий ствол ПМ.

Продолжая одной рукой держать «грач», Сотник отвел другую назад, локтем уперся в лоб мальчишки и отпихнул его, но не сильно, чтобы тот не покатился по лестнице.

Возле уха тихо засопели. «Макаров» исчез из виду.

Один сапог качнулся вперед, стоптанный каблук, затем середина подошвы, потом носок оторвались от пола… и носок ткнулся в край крышки.

Сапоги исчезли из виду, когда споткнувшийся чужак едва не упал и, чтобы удержать равновесие, поспешно перешагнул через люк. Стук каблуков раздался сзади, донеслось восклицание. Игорь, уже понимая, что сейчас произойдет, начал поворачиваться, сидя на корточках на четвертой сверху ступеньке, стараясь, чтобы голова оставалась точно на том же уровне — чтобы крышка не качнулась и серый не понял: ее кто-то поддерживает снизу. Сейчас-то он мог решить, что она просто во что-то уперлась…

Он успел повернуться градусов на шестьдесят, когда крышка рванулась кверху.

Стало светлее. Игорь увидел Багрянца и Хорька, как-то ухитрившихся занять одну ступеньку немного ниже той, на которой находился он.

А еще увидел разодетого в темно-серые и черные меха чужака, который, наклонившись, откинул крышку люка.

Игорь распрямился с громким выдохом, выбросив вверх руку с пистолетом. Ствол «грача» впечатался прямо в приоткрытый рот. Второй рукой Игорь схватил чужака за горло, выбравшись окончательно из подвала, опрокинул на спину и сам упал сверху.

Сзади громко засопел Хорек, завозился грузный, неповоротливый Багрянец. Прямо перед глазами Сотника оказалось круглощекое лицо. Чужак попытался ударить, Сотник приподнялся и резко опустил голову, расквасив лбом его нос. Уселся на противнике верхом. Взметнулась рука, сжимающая что-то длинное и темное — оно врезалось Игорю в висок. Из глаз полетели искры, он выпустил пистолет, заваливаясь набок. Чужак почти скинул его с себя, но тут рядом возник Багрянец. Огромныйволосатый кулак его врезался в мясистый подбородок, и серый снова упал на спину. Зрачки закатились, в щелках глаз остались лишь матово-белые, будто вырезанные из слоновой кости белки.

— Вяжи его, — хрипло прошептал Игорь, приподнимаясь. — Кляп в рот засунь, найди тряпку какую-то. Я осмотрюсь, рядом другие могут быть.

Он слез с чужака, подобрав отлетевший к куче битой посуды «грач», на коленях развернулся к окну, прицелился в него.

— Щас! — возбужденно зашептал Багрянец сзади. — Полотенцем пасть ёкселю этому заткну!

У здания исчезла фасадная стена и треть крыши. Кирпичная кладка по краям пролома почернела, по обоям внутри тянулись темные полосы. Обломки потолка и крыши проломили мебель, часть боковой стены тоже обвалилась — теперь из кухни был виден ресторанный зал. Упавшие куски перекрытия сломали стойку, стулья, столы — лишь один, чудом уцелевший, стоял посреди обломков. Скрепленные арматурой осколки бетона гирляндами свешивались сверху, в проломы на месте окон задувал ветерок.

Сзади возились, пыхтели и шепотом ругались. Игорь на коленях обошел остатки кухонного стола, целясь в оконный проем. Тот находился в обращенной к стрельбищу торцевой стене, пострадавшей меньше прочих. Занавеска была сдвинута. Подобравшись вплотную, он увидел трех чужаков, идущих прочь от здания. Все трое были в широченных, волнами спадающих на сапоги шароварах, на двоих — куртки, а на третьем рубаха с коротким рукавом и кожаная жилетка. В мускулистых смуглых руках он держал нагайку и оружие, отдаленно смахивающее на автомат, с торчащим вбок длинным кривым рычагом. Волосы с металлическим блеском были иссиня-черными, на затылке выстрижен горизонтальный овал с кругом в центре.

Черноволосый оглянулся — и Сотник понял, что это женщина! Плоскогрудая и с широкими плечами, но все-таки женщина, ошибки быть не могло. Она скользнула взглядом по зданию, мгновение казалось — сейчас заметит человека в окне, но нет, не заметила. Игорь не шевелился, целясь в нее из «грача». До троицы недалеко, и если эта амазонка все же его увидит, надо стрелять ей в голову, потому что, кто знает, может, жилетка на ней из броневой кожи и пулю «грача» задержит. А после валить ее спутников. С такого расстояния он, пожалуй, сможет быстро нанести три точных прицельных выстрела, ну а после…

А что после?

Отсюда Игорь не видел больше ни одного чужака, хотя это вовсе не значило, что их в округе нет. Скорее всего — таки есть. Они услышат выстрелы и прибегут, причем неизвестно, с какой стороны появятся.

Сзади раздался возбужденный шепот. Амазонка приостановилась, но тут рыжеватый веснушчатый мужчина слева что-то сказал ей — Игорь, конечно, ничего не понял, но тон чужака показался ему слегка игривым.

Амазонка развернулась и наподдала ему кулаком в живот. У рыжего подкосились ноги, он повалился на колени. Идущий с другой стороны рассмеялся, и женщина сделала в его направлении резкий жест — растопырив указательный и средний палец, ткнула ими, будто хотела выбить глаза. Он отскочил, а она зашагала дальше, в сторону мотеля. Рыжий встал, держась за живот, мужчины пошли за ней.

Когда они исчезли из виду, Игорь поспешил назад. Багрянец оттаскивал Хорька от чужака, связанного грязными полотенцами. Мальчишка отбивался, все норовил куснуть Павла за руку, и одновременно — пнуть лежащего навзничь пленника по ребрам.

— Он его допросить хотел, — доложил Багрянец, когда Сотник оказался возле них. — Допрос третьей степени, с применением пыток. Чтобы, значит, узнать, где батя. Сурок, увянь уже наконец, достал!

— Хорек, отставить! — шепотом приказал Игорь.

— Да отпусти ты! — зашипел мальчишка. — Я этого не убью, я только…

— Ты его больше не тронешь, — перебил Игорь. Он и сам испытывал большое желание сделать со связанным что-нибудь очень жестокое, потому что лицо Тони постоянно снилось ему, а иногда вставало перед глазами посреди дня… Но позже, сейчас не время.

— Я только узнаю..

— Не дури, Сурок, — перебил Павел. — Этих серых тысячи уже, ты ж видел, как они из облака лезли, вроде тараканы из щели. Откуда он про твоего батю может знать?

— Может! Ты не командир, заткнись! Надо допросить…

— Да тихо ты! — Игорь зажал Хорьку рот. — Серые рядом. А этого мы допросим позже. Надо же еще как-то понять, что он говорит… Это я тебе как командир говорю: допросим позже, сейчас пленного не трогать. Приказ ясен?

Хорек кивнул, потом отстранился и прошептал:

— Слушаюсь! А где серые?

— Павел, спиной кверху его, — приказал Игорь. — Хорек, принеси снизу ремни, в тайнике несколько валялось. Но по лестнице не топочи.

Хорек нырнул в люк, а Багрянец перевернул начавшего приходить в себя пленного на живот. Кровь из разбитого носа потекла по полу.

— Глянь, капитан, а ведь блондин, — заметил курсант. — Нет, ты видишь?

Игорь стащил с пленника меховую куртку. У того были светло-желтые волосы и крупные черты лица. Толстощекий, с мясистым подбородком и большим носом, он совсем не походил на серых из патруля.

Чужак заворочался, замычал сквозь стягивающее рот полотенце, и Багрянец пятерней вдавил его лицо в пол.

— Чем он меня ударил, кстати? — Сотник поискал взглядом и увидел откатившуюся в сторону трубку из темно-красного дерева. Поднял. На одном ее конце была грубо выплавленная из серебра пирамида с глазом в центре, несимметричная, с потеками металла. Вдоль трубки шла щель, откуда торчал витой шнурок. Это футляр, понял Игорь. Футляр, а внутри…

Он потянул — наружу с мягким шелестом поползла широкая полоса хорошо выскобленной кожи. На ней были письмена, похожие на древнеегипетские и китайские иероглифы. Какие-то фигурки, кружочки с лучиками, полумесяцы, волны, всякие животные, рыбы, деревья и домики. А еще закорючки и непонятные значки.

Текст черный, но в начале каждого абзаца жирными красными линиями, будто кровью, выведена пирамида с глазом, у которого вместо зрачка спираль. Игорь пригляделся: глаз был заключен внутрь змея. Изогнувшись овалом, тот кусал себя за хвост.

Он размотал кожу примерно на метр. Тянуть приходилось с усилием — в футляре была пружинка или что-то в этом роде. Иероглифы шли большими блоками, между ними рисунки. Стрелочки, непонятные значки… похоже на электрические схемы. Выглядели они совсем иначе, чем текст, накаляканный довольно неаккуратно, с помарками. Казалось, схемы эти на кожу откуда-то скопировали, тщательно перенесли каждый элемент, вычерчивая прямые линии под линейку, а кривые — под лекала.

— Ты глянь, глянь, — Багрянец, не убирая руки с затылка блондина, ткнул пальцем в верхнюю схему. Сбоку от нее был нарисован лежащий человек, а от схемы шли три линии, которые на концах резко изгибались, вонзаясь ему в голову. Игорь, положив кожу на пол, склонился над ней. У человека на рисунке не было ни глаз, ни носа, зато был нарисован мозг — облачко извилистых линий. Все три крючка заканчивались внутри мозга, в разных его частях. Рядом с каждым виднелись закорючки иероглифов.

— От гады! — с чувством произнес Багрянец и врезал чужаку кулаком между лопаток. — Ты гляди, что эти паскудники с людьми творят!

— А что они с людьми творят?

— Да ты не видишь? Ритуалы какие-то ёксельные, эти… Жертвоприношения! И еще хвастаются, рисуют себе на память. А что еще оно, по-твоему, такое?

— Не знаю, — покачал головой Игорь, вытаскивая кожу дальше из футляра. — Но что-то неприятное.

— Неприятное! Скажешь, тоже! У-у, морда чухонская… — Багрянец вновь занес руку для удара, но Сотник перехватил ее.

— Отставить бить языка.

— Есть отставить бить языка! А заметил, капитан, везде у них глаз? Они на свои порталы, или как ты их там назвал, молятся, вот ей богу! Только у этого еще в пирамиде глаз, как на долларе. И змеюка вон какой-то.

Над схемой и лежащим человеком был еще один рисунок — нечто вроде треноги с кубиком на верхнем конце. От кубика расходились волнистые линии, словно лучи. Сбоку от треноги стояли крошечные человечки, а выше был следующий рисунок: шатер, сверху торчит подобие антенны, два длинных уса, между ними — зигзаг молнии.

Из люка показался Хорек с ремнями в руках, и Сотник смотал кожу обратно в футляр. Пленник попытался вырваться, когда он стаскивал с него неумело завязанные полотенца и стягивал конечности ремнями, но Багрянец быстро подавил сопротивление, пару раз стукнув чужака пудовым кулачищем. В рот тому засунули скомканную тряпку, стянули полотенцем. Хорек раздобыл где-то моток проволоки, которую Игорь еще намотал поверх ремней, чтобы блондин уж точно не мог вырваться. Футляр с кожей он отдал Павлу, приказав спрятать получше и ни в коем случае не потерять.

— Боксер, вниз его тащим. Бросаем в подвале, люк прикрываем, сверху кладем всякий мусор.

— Зачем мусор? — спросил Багрянец, вместе с Игорем волоча серого по лестнице. Голова того стукалась о каждую ступеньку, но на это никто не обращал внимания.

— Затем, что мы на разведку пойдем, вернее — поползем, и если кто-то в это время на кухню заглянет, может вниз сунуться. Нам еще повезло, что тяжелые обломки после взрыва на люк не упали…

Когда они вернулись, Хорек пригнулся возле окна с «макаровым» в руках.

— Вот там и стой, — шепотом приказал ему Сотник. — Сторожи с той стороны, понял?

Мальчик кивнул с серьезным видом и одними губами почти неслышно ответил:

— Слушаюсь!

— Боксер, во весь рост лучше не выпрямляться. Тем более — тебе.

— Ну, ты тоже не маленький, капитан.

— В общем, на карачках наружу через дверь, дальше я по коридору влево, ты — вправо, к залу. Ты смотришь, что со стороны мотеля, я — со стороны полигона.

Спустя несколько минут они вернулись и сели возле люка, на который положили пару кусков бетона и обломок столешницы. Хорек подошел к ним, пригибаясь, чтобы его не было видно в проломы, сел рядом.

— На полигоне тихо, — сказал Игорь, — хотя стенки они все обвалили. В башне наблюдения пост, трое. Кажется, с пулеметом или с каким-то таким большим оружием. А у вас что?

— Я никого не видел, — сказал Хорек.

Багрянец ответил:

— А я видел. Кучу народу видел. Лагерь они там развернули, вокруг мотеля, а на крыше часовой. И грузовик наш стоит прямо у них в лагере, то есть на стоянке. Там кузов дощатый, щелей куча — так вроде стволы из тайника, которые мы наверху бросили, в кузове лежат. Ты прикинь, капитан, прямо возле нас — лагерь серых! Как мы теперь отсюда выберемся?

III

Постукивая «Королем Джунглей» по ладони, Кир выглянул из-за разгромленного уличного киоска на краю Савёловской площади и спросил:

— А что не так?

За спиной его был рюкзак, который он во время остановок не рисковал держать в автовозке, на боку висела катана. Яков Афанасьевич, вооруженный тесаком для рубки мяса, через пролом в стенке киоска забрался внутрь и разглядывал здание вокзала сквозь забранное решеткой окошко. На носу его поблескивали золотые очки.

— Кир Иванович, да все же не так, — сказал он. — Вернее, очень многое.

Автовозка стояла в подворотне жилого дома, под которым приткнулся киоск, Маруська была привязана к ней сзади — последние несколько кварталов они ехали на движке.

— Ты сам странного разве ничего не видишь? Не фантастичного — странного?

Кир огляделся. Площадь была пуста, ветерок нес по асфальту мусор из перевернутых урн. Ясное, тихое утро, в такое приятно выйти на балкон своей квартиры босиком, в одних трусах, потянуться и сладко зевнуть, постоять, ощущая подошвами прохладный бетон, пошевелить пальцами ног, подышать полной грудью, окинуть благосклонным взглядом городской пейзаж — золотисто-желтый, пятнистый, озаренный солнцем и накрытый косыми тенями домов, да и уйти на кухню готовить кофе.

— Вижу странное, — сказал Кирилл. — Людей очень мало вокруг. То есть сейчас вообще никого.

— Правильно. А Москве миллионы живут. Миллионы!

— До того, как купол появился, жара стояла, очень много народу за город уехало.

— И все равно — оставшимся просто на улицу всем выйти, они бы этих варханов затоптали. Но, допустим, испугалось большинство, затаилось по своим квартирам. Хотя сейчас уже подступающий голод их на улицу повыгонял бы — голод, страх неизвестности, желание понять что происходит. Но ты же видишь: никого.

— В домах, по-моему, много людей прячется, — Кирилл кивнул на четырнадцатиэтажку возле киоска. Большинство окон на нижних этажах были разбиты, на стене следы пуль, под ней на асфальте осколки бетона, расколотая плитка и мелкая серая труха

— Хотя дело даже не в гражданских, — продолжал Яков, не слушая его. — Не совсем в них, вернее. Мы в столице. Знаешь, сколько здесь военных, причем разного рода и назначения? Части и штабы, вот хотя бы на Матросской тишине, где тюрьма, казармы отдельного разведполка ВДВ есть, там же еще связистов полно и прочих сухопутчиков. А милиции, то есть — тьфу! — полиции в Москве сколько? Вэвэшников, плюс обычная полиция, плюс ОМОН, АЛЬФА, ВЫМПЕЛ, «гэбисты», ГРУ… Президентский полк, в конце концов! Куда он подевался, когда варханы твои из катапульты по стене стреляли, будто в средневековье?

— В средневековье катапульт с моторами не было, — возразил Кирилл. — И потом, я тогда позже вот что подумал: внутри Кремля тоже, наверное, портал открылся. А может, и не один, поэтому они там сопротивление толком оказать не смогли.

— Да это ладно, ты посчитай еще училища, академию ФСБ — везде есть оружие, автоматы, пистолеты, гранатометы, техника! А область?! Одна дивизия «Дзержинского» чего стоит. Или вот в Ясенево целый комплекс СВР, база охрененная, как Пентагон…

— Так вот мы канонаду и слышали, — возразил Кирилл. — Долго ведь грохотало, и пожары были. Если варханы все это время из порталов своих прибывали, то их уже тоже под куполом до фига. И сейчас еще — гарь слышишь? И вообще, что это за СВР? Так электронные базы данных по идентификации называют.

— Служба внешней разведки, — возразил Яков Афанасьевич уже спокойнее. — Да в одном этом вокзале, думаю, немало линейной полиции и транспортной охраны сидело. А теперь не видно никого.

Кирилл залез в киоск, сел на продавленный стул у стены.

— У варханов, наверное, катапульты разных размеров, есть и поменьше, чем та, на Красной площади. Мобильные. Они могли закидать своими снарядами горючими… хотя тут вроде только машины сгоревшие на улице, а на вокзале пожара не было, кажется.

Они пригляделись к зданию с распахнутыми дверями — с виду оно казалось неповрежденным, хотя окна по большей части выбиты. Под вокзалом стояли машины, большинство обгорели.

— Уже не дымятся даже, — заметил Кир, — давно их спалили. Может, варханы ту технику жгут, которая под куполом не работает?

Яков продолжал гнуть свое:

— Армия и полиция сразу должны были за дело взяться. У них там порядок есть, четкие инструкции, связь полевая.

— И что они конкретно сделали бы?

— Заняли бы оборону. Уточнили ситуацию, начали действовать. То есть давить варханов. В одном ОМОНе московском три с половиной тысячи человек личного состава, это ж четыре батальона! Плюс подразделения обеспечения. У них полно оружия: гранатометы, пулеметы, средства связи… Они первыми должны среагировать на вторжение. Что им эти автоповозки с броневиками смешными? Дробовики какие-то… Да варханское оружие против нашего — тьфу, курам на смех, ты пойми! Даже электроружья, если рассудить, чепуха какая-то.

Кир скептически фыркнул и нагнулся, увидев под стеной киоска железный ящичек, не замеченный мародерами.

— Ты не преувеличивай, — возразил он. — Военные действовать-то начнут, но — хаотично, панически, ни черта не понимая, не имея приказов от начальства. В такой-то ситуации, когда купол этот над головой и электроника повырубалась, а из каких-то зеленых облаков по всему городу странные чуваки лезут?.. Да половина, если не больше, тех же полицаев просто домой разбежится, семьи спасать и самим спасаться. А ты мне про порядок и четкие инструкции. Ну какие еще инструкции… «Если над вами возник зеленый купол, который бьется молниями, лечь и ползти к ближайшему кладбищу, захватив лопату»?

Яков, качая головой, повернулся к нему.

— Ты, Кирилл, прости пожалуйста, какой-то хиппи волосатый. Ты полагаешь, что если ты такой разболтанный, так и все такие же? Не понимаешь, что есть люди с дисциплиной, ответственностью за других, с моралью, в конце концов. Не одни трусы и паникеры.

Кирилл на «хиппи» не обиделся, его вообще трудно было оскорбить — не очень-то он прислушивался к чужому мнению о себе.

— Ясно, что не одни, — согласился он. — Но и их хватает наверняка. Нет, постреляли, конечно, какое-то сопротивление оказали, но в целом, если варханы такое уже проделывали, а мне именно так кажется, если у них все схвачено, обкатано, а для наших это впервые, если такое вот невероятное в городе происходит, то сопротивление захлебнется… Уже захлебнулось.

— Вероятное — невероятное… Если обнаружился противник, захватчик, то военные его уничтожать будут, а не о невероятном раздумывать. У среднестатистического солдата, Кир, равно как и сержанта, майора или капитана с воображением не очень. Поэтому у них реакция не такая, как вот у тебя, да и у меня тоже. Они про «странное» и «фантастичное» особо размышлять не будут.

— Ну короче — вот! — устав от спора, Кирилл махнул рукой вокруг. — Я вижу то, что вижу. Ты, может, что-то другое видишь? Нет? Ну так и хватит болтать.

Он раскрыл железный ящик.

— О, инструменты. Нужны нам инструменты, Афанасьевич?

— Nique ta mere! — сказал Яков. Смысл был непонятен, но он явно ругался.

— Что? — спросил Кир.

— Мать вашу, вот что! Это на французском… не обращай внимания, из меня иногда само выскакивает. Что ты там говорил — инструменты? Где?

Он оглянулся, и Кир ногой подпихнул к нему ящик, где лежали плоскогубцы, набор отверток, ключи и прочее в том же духе.

— Отнеси, наверное, на повозку, сейчас таким лучше не разбрасываться. Прав ты, я действительно болтаю много — просто потому, что растерян. Пойду разведаю обстановку.

Кир встал со стула, поднял ящик.

— Какую еще обстановку?

— Вокзальную. И в подземном переходе вон, где метро. Хотя там, наверное, тоже закрыто. В общем, я туда и назад. Ты ящик положи, только тихо, не звякая, и Маруське корму задай. Видишь, она мордой в борт тычется. И назад сюда, чтобы видеть, когда я знак дам. Давай, Кир Иванович, время дорого, нам дальше надо, уже недалеко осталось.

Яков через пролом вылез из киоска и быстро пошел в сторону подземного перехода, откуда можно было попасть на станцию метро Савёловская. Рано утром по дороге сюда они миновали Тимирязевскую с Дмитровской, и проходы в обе были перекрыты тяжелыми железными затворами. Яков объяснил, что большинство станций метро при необходимости превращаются в бомбоубежища, и там, внизу, возможно, сидит сейчас куча народу. Или, наоборот, мало совсем — попробуй разберись, если снаружи к ним не достучаться.

Выбравшись из киоска, Кир подошел к автовозке. Маруська переступала с ноги на ногу и вообще проявляла беспокойство. Поставив ящик, он достал оттуда холщовый мешочек, раскрыл — внутри гайки с винтами. Он вытащил все винты, побросал на дно ящика, нашел еще три большие гайки, сунул их в карман, а мешочек завязал и повесил на ремень. В повозке лежала пара больших черных пакетов для мусора, туго набитых травой, которую они нарвали еще за МКАДом. Кир раскрыл один, расправив горловину, положил сзади, и кобыла сразу сунулась в пакет мордой.

Все это время он размышлял: а что, если уйти? Зачем ему, в конце концов, этот агроном? Нет, повозку с лошадью он, конечно, уводить не будет, возьмет просто один сверток с едой, а когда Яков вернется — Кирилла и след простыл.

Он вернулся к киоску, наблюдая за площадью. Яков Афанасьевич как раз появился из подземного перехода и заспешил к зданию вокзала. Кир вытащил гайки из кармана и стал поигрывать ими, перекатывая на ладони. Так что, может, и правда свалить по-тихому? Но что ему делать одному? Афанасьевич, по крайней мере, задал четкую цель: лэптоп, потом — Айзенбах, потом лаборатория Буревого. Кирилл вроде и сам раньше понимал, что разобраться в причинах происходящего можно благодаря данным на лэптопе, а еще — через олигарха и работников лаборатории, если кто-то из них жив… Понимал — но что он при этом собирался сделать? Сбежать из Москвы, выйти из-под купола. А вот появился агроном — и каким-то образом поменял у него в голове плюс на минус, вернул к более важным целям, чем просто спасти свою шкуру. Да еще и план какой-то придумал сходу, как лэптоп достать, во всяком случае, по дороге сюда сказал, что придумал.

Яков достиг здания вокзала, поднявшись по лестнице на крыльцо, встал сбоку от проема центральных дверей с выбитыми створками. Заглянул, подняв тесак, потом шагнул внутрь. Кирилл убрал гайки в карман, взял нож и выдвинул стальные «усы» рогатки. Вытащил резиновый жгут из рукояти, стал привязывать к ним. Так просто, на всякий случай…

А может, подумал он неожиданно, я и Айзенбаху, в конечном счете, не из страха подчинился? Работать на него потому стал, что он мне цели какие-то в жизни задавал?

Мысль была неприятной, и он тут же мысленно возразил: нет-нет, до того я сам себе хозяином был, и жизнь у меня была осмысленна. Я деньги хотел украсть.

Деньги украсть!

Сорвавшаяся с одного «уса» резинка больно щелкнула по пальцу, Кирилл ругнулся и стал привязывать ее снова. Вот это цель — стырить деньги! Вот это великий смысл! Денег на планете много, заполучить часть их себе — вообще не проблема. Но жизни это осмысленности совсем не добавит, наоборот. Ну вот свалит он сейчас от Якова — а дальше что? Мыкаться одному по улицам этим пустынным да в канализации ночевать? По брошенным квартирам еду искать, драться за нее с такими же, как он, бродягами? Тем паче сейчас наверняка банды начнут появляться. Почему-то Яков Афанасьевич, невзирая на возраст, комплекцию, близорукость, на болтовню его и суетливость, добавлял Киру ощущение безопасности. Что-то было в агрономе такое…

Нет, надо пока что вместе держаться. С Яковом Кирилл хоть занят чем-то будет — чем-то важным. Ну и, помимо всего прочего, его сам агроном интриговал. Кир хотел разузнать о его прошлом не меньше, чем о варханах и причинах вторжения. Он не терпел загадок. Вернее, не так — он их очень любил, то есть любил разгадывать. Вытаскивать на свет скрытую информацию. Яков же Афанасьевич пока что составлял одну большую загадку. И он, и его план найти лэптоп. Потому что план у него, по словам агронома, был, вот только спутник не спешил этим планом с Кириллом делиться, обещая все рассказать позже.

Яков вышел из дверей, присел на корточки, склонив голову, накрыл ее руками. И замер. Кирилл, закончив с рогаткой, уставился в ту сторону. На улице никого, хотя ему показалось, что в здании далеко справа, в разбитом окне верхнего этажа возникло и тут же пропало лицо, что в соседнем окне прошел силуэт, а чуть позже на крыше мелькнула фигура… В домах оставались люди, хотя и немного. Большинство куда-то делись.

Яков выпрямился и махнул рукой. Оглядевшись, Кирилл быстро пошел к нему. Нож-рогатку он поднял перед собой, прижал к резиновому жгуту гайку, но натягивать не стал.

Когда пересек половину площади, Яков зашагал вдоль вокзала, и пришлось повернуть, обходя сгоревшие автомобили.

— Погоди! — окликнул Кир. — Я внутрь заглянуть хочу!

Агроном сделал решительный жест: «нет». Потом другой: «Иди за мной». Сунул тесак в самодельный чехол на левом боку и зашагал быстрее.

В результате они встретились только возле угла здания, и недовольный Кирилл спросил:

— Ну, в чем дело?

— Нельзя туда, — бросил Яков Афанасьевич. Был он бледен, на лбу пот.

— Да в чем дело-то?

— Не надо тебе внутрь, — ровным голосом, не глядя на спутника, повторил агроном. — Давай посмотрим, что с другой стороны.

— Но я хочу знать, объясни…

— Прошу тебя, Кирилл — не спрашивай сейчас. Я потом, потом все расскажу. Но заглядывать внутрь не надо. Пойдем туда.

— Надоели мне твои недомолвки. — Кир, разозлившись, схватил его за плечо. — Слышишь, агроном? Ты….

Он не договорил: рогатка полетела на асфальт, и Кирилл тоже туда полетел — ноги взметнулись к небу, он грохнулся боком, больно ударившись ногой о ножны. В рюкзаке что-то разбилось с глухим хлопком.

Дыхание перехватило. Яков Афанасьевич, швырнув Кира через бедро, зажал его руку, выгнув кисть в болевом захвате. Секунду ошарашенный Кирилл видел красное толстощекое лицо прямо над собой, потом оно отодвинулось, и агроном вскричал, отпуская его:

— Прости, Кир Иванович! Извини, дорогой, я… Просто так вышло, не хотел я, случайно…

Он попытался поставить Кира на ноги, но тот оттолкнул его, вскочил сам.

— Ты вообще офонарел! Случайно, блин?!

— Это так, ну, рефлекс, я просто в юности дзюдо занимался! Не хочу, чтобы ты внутрь заглядывал, ради тебя же, пойми — тебе плохо будет, ну вот как мне сейчас плохо, только еще хуже…

— Да пошел ты со своим дзюдо! — заорал Кирилл.

Ответом ему было испуганное лошадиное ржание. Не просто испуганное — паническое. Следом из подворотни за киоском донеслись крик и тявканье.

— Маруська! — Яков бросился туда.

Кир, подхватив с асфальта рогатку, побежал следом. На ходу зарядил ее новой гайкой.

Он догнал пыхтящего Якова возле киоска. Пока они были на площади, тот закрывал от взгляда подворотню, а теперь она стала видна. Машина стояла на том же месте, сбоку от нее торчали дергающиеся лошадиные ноги, во дворе позади кричали, рычали и тявкали. Яков бросился мимо автовозки, а Кирилл с ходу вскочил на нее, до предела натянув резиновый жгут, прыгнул на заднюю часть — и увидел сверху горбатую гиену. Тварь, поставив на голову Маруськи передние лапы, приникла пастью к ее горлу, рвала, разбрызгивая красное. Свистнул жгут, тяжелая гайка врезалась гиене в загривок, там хрустнуло, она взвыла — и тут же тесак прорубил ей спину.

Тварь свалилась на Маруську, которая глянула на людей выпученным темным глазом — и, брыкнув напоследок ногами, издохла. Яков вырвал из спины гиены тесак и бросился дальше. Кирилл, спрыгнув, поспешил за ним, на ходу выуживая из кармана вторую гайку.

На краю небольшого дворика с перевернутым мусорным баком навзничь лежал человек в разорванной темно-синей форме ГИБДД. Рядом валялась палка, на конце пробитая большим гвоздем, к острому концу которого прилипли влажные клочья шерсти.

Размахивая тесаком, Яков наступал на двух гиен с окровавленными мордами, они пятились и рычали, скаля кривые клыки. Кир выстрелил на бегу, гайка стукнула в асфальт перед гиеной, срикошетив, ударила ее по лапе. Тварь взвизгнула, вторая хрипло залаяла. Выхватив катану, Кирилл бросился к ним. Яков прыгнул вперед, замахиваясь — и твари, разом повернувшись, рванулись прочь. Одна поджимала лапу.

Когда они исчезли на другой стороне двора, Яков склонился над раненым. Кирилл, ощутив, что штаны сзади мокрые, стащил рюкзак со спины, положил на асфальт и присел над ним. Еще в доме бабки Пани он вытащил крабовые палочки, которые они с Яковом сразу съели, чтоб не испортились, и бутыли с водой. Заново наполнив их другой, из колодца, Кир две бутылки положил в автовозку, а одну спрятал обратно в рюкзак, и вот теперь она лопнула. Хорошо еще, что лежала в боковом отделении, а не возле лэптопа. Кир достал ее, свинтив пробку, сделал несколько глотков и швырнул бутыль в мусор.

— Откуда этот ошейник? — спросил Яков Афанасьевич у полицейского.

Сунув катану в ножны, Кирилл выпрямился и шагнул к ним. Раненый лежал неподвижно, только сжатая в кулак левая рука раз за разом била по асфальту. Лицо, шею, на которой был большой кожаный ошейник, грудь и живот его заливала кровь. Яков сидел рядом, прямо в темно-красной луже, растекающейся из-под полицейского, просунув ладонь ему под затылок, заглядывал в глаза.

Крови было много, просто очень много. У Кирилла закружилась голова, он начал сглатывать, чтобы не стошнило, пошире расставил ноги, но не отводил взгляд от тела. Не потому, что хотел быть мужественным, а из практических соображений: скорее всего, в ближайшие дни кровь и умирающих людей он будет видеть часто, значит, надо привыкнуть к этому зрелищу, приучить к нему сознание. Почему люди боятся подобных картин? Да потому, что они грубо, резко напоминают о том, что твое тело — просто мясистый бурдюк с кровью, что ты и сам смертен, очень смертен, что лишить тебя жизни совсем несложно. А теперь смерти вокруг будет много, пора привыкать. Поэтому он смотрел, не отворачивался, часто сглатывал и дышал носом, сцепив зубы.

— Откуда ошейник, браток? — повторил Яков.

— Я в похоронной команде… — пробормотал полицейский.

— В какой команде? — агроном приподнял голову умирающего. — О чем ты?

Кир присел с другой стороны от тела, но подальше, чтобы не мазаться в крови. Пошарив по карманам, нашел сигареты.

— Они согнали… — теперь полицейский хрипел, и понять его стало труднее. С каждым словом он бил по асфальту кулаком. — Как дым, сизый такой… тяжелый, у земли… Два этажа накрывает, три… Вниз сочится. Потом с верхних… Нас… Всех, кто там… Свозить тела…

— Ошейник надели варханы? — спросил Кирилл, но подумал, что умирающий вряд ли знает это слово, и добавил: — Эти, которые на город напали?

— Они базу ОМОНа накрыли! — захрипел полицейский. — Четыре цистерны… со всех сторон. Пустили, там все… Мечутся… Сколько трупов, боже мой, сколько трупов! Мы их стаскивали потом…

Он смолк. Бьющая по асфальту рука замерла. Яков нагнулся ниже, заглядывая в лицо, прижал пальцы к шее. Встал, забыв тесак на асфальте, и пошел к автовозке, сильно сутулясь. Руки безвольно покачивались. Кирилл подобрал тесак, застегнул рюкзак, взял его за лямку и, волоча за собой, направился следом.

Агроном, глядя в стену, отвязывал труп Маруськи, рвал ремешок непослушными пальцами. Кир надел рюкзак, снова достал пачку сигарет, вытащил две, прикурил, одну сунул в зубы Якову. Тот кивнул. Сигарета повисла между губ, почти касаясь пухлого розового подбородка.

— Что ты видел на вокзале? — спросил Кирилл.

Агроном будто проснулся. Вскинул голову, сигарета дернулась, он судорожно затянулся, ноздрями выпустив дым. Вытащил сигарету из рта и сказал:

— Груда костей. Большая груда обгоревших костей посреди зала. Очень большая.

Кирилл затянулся несколько раз подряд. Тесак он положил на бортик, Яков взял оружие, вытер кровь о пакет с травой и сунул тесак в чехол. Сбросив мусорные пакеты на асфальт, полез в машину.

— Человеческих костей? — спросил Кирилл.

— Конечно, чьих еще? Тела стащили на вокзал и сожгли. Забирайся, поедем.

Кир, залезая на автовозку, мотнул головой в сторону двора.

— Этот про похоронные команды говорил. А возле торгового центра, ну, где машины ночью горели на перекрестке, я вроде видел одного вархана с таким коробом на спине… В играх с похожими огнеметчики ходят.

— В каких играх?

— Компьютерных.

— Понятно, — сказал Яков Афанасьевич, заводя мотор. — Они обеззараживают город.

— Что? — переспросил Кирилл, но агроном не ответил.

Когда автовозка выкатила из подворотни, Яков повел ее по самому краю вокзальной площади. Кир, увидев необычно длинную и широкую антенну над домами, выпрямился и приложил руку козырьком ко лбу.

Нет, конечно, это была не антенна. На вершине длинной треноги посверкивал красно-желтый огонь, он то угасал, то вспыхивал опять. Торчала эта штука на крыше высотного здания далеко от площади. Вспышки были разной длины и повторялись с разными промежутками — явно какой-то код.

Кирилл повернулся кругом, но других сигнальных вышек не заметил. Он снова опустился на лавку и тронул за плечо Якова, сидящего на передке телеги.

— Ты как, Афанасьевич?

Тот, не оборачиваясь, кивнул, и тогда Кир спросил:

— Куда едем?

— В одно тихое место возле вокзала.

— Что еще за место? У меня квартира на Вернадского, может, туда?

— Нет, мое место лучше. Там друг мой старинный сторожем работает. И живет, считай, там же. Он нас приютит. И поможет.

— В чем поможет?

— Лэптоп твой найти. Я примерно представляю, как его добыть, если машинка еще там, где ты описал.

— Да как ты можешь это себе представлять? — спросил Кирилл, снова закуривая. — Ты же агроном.

Яков Афанасьевич, обернувшись, глянул на него странно и сказал:

— Сейчас вопрос в другом. Сейчас нам надо пристанище себе найти, вот туда и едем. Не уверен, что друг мой на месте, но надеюсь.

— Это если он вообще еще жив, — возразил Кирилл, думая про груду обгоревших костей на вокзале.

— Леша-то… — протянул Яков. — Ну, Леша, думаю, жив.

* * *

На фоне зеленого неба даже самые привычные постройки выглядели таинственно и немного угрожающе, будто попали в обыденную реальность из страшной сказки.

Игорь, Багрянец и Хорек лежали в ресторанном зале, возле обрушившейся парадной стены, выглядывая из-за кучи битых кирпичей. Солнце едва перевалило зенит. Мотель был прямо впереди, перед ним — стоянка, на стоянке несколько шатров. В окнах мотеля иногда мелькали силуэты серых, во дворе их тоже хватало. Звенел большой точильный круг на треноге; босой чужак в одних штанах точил клинки, варханы то и дело подходили к нему, приносили новые и забирали наточенные. Кто-то чистил оружие, двое серых копались в моторе тачанки. Горел костер, над ним на вертеле висела освежеванная и выпотрошенная туша теленка без головы и ног.

Вокруг стоянки дугой стояли темные щиты высотой по грудь. В некоторых местах их не было, там стояли тачанки, а под углом мотеля — броневик. Из квадратной башенки с откинутым люком торчал ствол пушки.

На крыше мотеля прохаживался часовой, а в центре ее высилась тренога, на которой поблескивал серебром большой металлический короб со сдвинутыми шторками на обращенной к ресторану стороне.

— Щиты из кожи кажись, а? — пробормотал Багрянец. — Видишь, капитан?

Игорь молча разглядывал лагерь врага.

— И маловато у них тех щитов. База, небось, второстепенная, снабжение их пожмотилось много щитов выделить. Они, получается, только стоянку окружают и к мотелю с двух сторон подходят, а с другой его стороны нет щитов.

— Это связисты, — объявил Сотник. — На крыше семафор. В кубе разжигают огонь или еще как-то свет создают, а шторки раздвигают в нужной последовательности. Там, наверное, зеркала, все это дает яркий свет. А на другой базе сигналы принимают и дальше передают.

— Во какие дела! — удивился Багрянец. — Ну ты разумный, капитан. Ладно, так что делать будем?

— У нас же гранатомет, — зашептал Хорек, лежащий с другой стороны от Сотника. Глаза его горели, мальчишка предвкушал бойню, которую, как он думал, собирался устроить командир в лагере серых. — Целых два! Мы с Сотником из гранатометов разом, а Багровый — с автомата их гасит и…

— Да ты гранатомет тот и не подымешь, — возразил Павел.

— Чего это! Он шесть с половиной килограммов весит, я знаю! А «калаш» — четыре, а…

— Да все равно — не сможешь толком выстрелить.

— Ну ладно, — неожиданно согласился Хорек. — Тогда ты с Сотником из гранатомета, а я с «калаша» их гашу…

Игорь сказал:

— Нет, так не выйдет.

— Но… А как тогда?

— Помолчи и дай подумать. Ну, для начала: обязательно нам на них нападать? Думаю…

Мальчишка с курсантом глядели на него.

— Думаю, да.

Хорек облегченно вздохнул.

— Во! Значит, вы двое с «калашей» гасите, а я…

— Молчи, сказал. Нам нужен транспорт.

— А может, и не нужен, — возразил Багрянец. — Что, если задами из ресторана выбраться, через окно кухни, — нас тогда с мотеля не увидят. Мы тогда… а, не, не выходит!

— Не выходит, — кивнул Сотник, — потому что на краю полигона, на башне наблюдения, у них пост. С башни вся округа просматривается, ночью можно потихоньку выползти, но с вами двумя да с оружием я не рискну. Это во-первых, а во-вторых — отсюда пешком долго идти, а у нас еще стволы, пусть и немного теперь, но все равно. Что, бросать их? Ради чего мы тогда сюда вообще пришли?

— Стволы бросать нельзя, — солидно произнес Хорек. — Мы же не дураки.

— Значит, нужен транспорт. И в-третьих: у нас язык. Захватили мы его по случайности, а когда еще такая случайность выпадет? Стало быть, пусть даже непонятно пока, как его допрашивать, все равно: бросать языка тоже нельзя. Он даже ценнее стволов.

— А тащить его за собой на привязи пешком — это вообще ни в какие ворота, — добавил Багрянец. — Выходит, нужно у них снова тачанку угнать? Та, которую мы возле въезда в клуб твой оставили, вон она, слева, ближе к броневику, видишь? Я по борту узнал, он там продавлен был.

Игорь отполз немного назад, повернулся спиной к мотелю и присел, привалившись спиной к обломкам. Было жарковато. Он расстегнул рубашку и закатал рукава.

— Так что, капитан, будем тачанку у них тырить? Или грузовик наш?

— Не тачанку, и не грузовик, — возразил Игорь. — Броневик.

При этих словах глаза Хорька загорелись.

— А давай я! — горячо зашептал он. — Сотник, ну пожалуйста! Я проползу. Проберусь там, я умею!

Увидев, как они с Багрянцем разом покачали головами, Хорек возбудился еще больше и даже попытался встать на колени, но Павел сгреб его за шиворот и заставил лечь обратно.

— Ну вы же не понимаете! Я в таких местах лазил! У нас на районе стройка заброшенная, высокая, двена… пятнадцать этажей! И еще у бати завод — там только два цеха работают, остальные нет, мы с пацанами туда, под забором дырка там, мимо сторожа и на крыши. Там такие крыши, о-о-о… — застонал Хорек сладострастно. — Я очень ползать люблю на верхотуринах всяких! По цехам ходил на спор, по краю прямо, сто рублей у Васьки выиграл. В колодцах там лазили, в этих… в венти-ляциях, ну и вообще — везде! Ну пожалуйста, Сотник, я прямо к броневику подберусь незаметно, в траве проползу и…

— И что? — спросил Игорь. — Сможешь броневик завести? Быстро, чтобы сразу свалить? А если там внутри кто-то?

— За все время никто из броневика не вылазил, не залазил, — возразил Багрянец. — Не, я не спорю, ясно, Сурок с такой махиной не справится.

Хорек вспыхнул:

— Сам ты!.. — но не договорил, замолчал, уставившись на машину возле мотеля.

— Не смогу, наверно, — угрюмо заключил он. — Не смогу броневик завести. А как же тогда?

Игорь припомнил, как мальчишка мгновенно взлетел на кирпичную будку возле канала, и спросил, показав на остатки крыши:

— А туда залезть незаметно сможешь? Незаметно и быстро, и вниз, если понадобится, так же спуститься?

— А то! — вскочив на четвереньки, Хорек пополз в заднюю половину зала, но Игорь схватил его за полу рубашки и дернул назад.

— Не сейчас, подожди. Короче, слушайте внимательно. План опасный, но в такой ситуации безопасного плана просто не может быть. Главное, сделать надо все четко и вовремя. Багрянец, у тебя часы есть? Хорек, у тебя?

— Нет, — насупился тот, в то время как курсант показал дешевые «сейки» на запястье.

— Нет, значит. Багрянец, сколько на твоих? — Игорь глянул на «роллекс», который снял с руки умершего Ростислава. — Двадцать семь минут второго, переставь свои, если другое показывают. Ладно, сейчас, дайте подумать… Значит, Хорек, мы с тобой будем ориентироваться по действиям Багрянца. Павел, ты начинаешь первым, твой выстрел будет сигналом.

— Какой выстрел? — спросил тот.

— Слушай, не перебивай. Точно в нужное время откроешь огонь из гранатомета. Прямо по лагерю. Хорь — ровно через минуту начинаешь стрелять из автомата. Дадим тебе АКСУ, он легче. Когда Павел начнет, я буду за мотелем. Они все отвлекутся на эту сторону, и я по пожарной лестнице залезу. Ваши выстрелы заглушат мои, когда охранников там сниму, поэтому, Хорь, тебе через минуту и надо начать, про себя до шестидесяти посчитаешь, понял? А дальше я вниз, прямо на…

Он замолчал, когда из мотеля широким шагом вышла черноволосая амазонка. Приблизившись к костру, окликнула сидящих вокруг него. Они подняли головы, двое встали. Амазонка заговорила, к ним подошли еще двое. Она показала вверх, на треногу с коробом, потом сделала широкий жест, ткнула рукой в сторону ресторана…

Багрянец догадался первым:

— Языка нашего спохватились! Вот ей богу, сейчас искать его начнут! Назад в тайник тикаем!

IV

Портал возник неожиданно, да к тому же на уровне асфальта. Кирилл, открывший калитку и сидевший, свесив наружу ноги, на краю автовозки, хорошо видел, как это произошло: пространство вокруг сморщилось, пошло извилистыми складками — и порвалось. Возникшее вслед за этим небольшое зеленое облако было наполовину погружено в асфальт. Тот провалился, засвистел воздух, раздался громкий хлопок, обратная волна качнула автовозку — и все смолкло.

Машина ехала вдоль высокой бетонной стены за вокзалом. С другой стороны от дороги были кусты и пустырь, а дальше — жилые дома.

Яков Афанасьевич увеличил скорость, автовозка прокатила мимо портала. Кир подобрал ноги, когда из него выбралась горбатая гиена. Задергалась, скребя когтями по асфальту, и выскочила на него, будто из воды на берег. Кирилл «взвел» рогатку и прицелился.

— Афанасьич! — окликнул он, не поворачивая головы.

— Вижу!

Машина поехала немного быстрее. За гиеной на асфальт вылезла вторая, потом третья.

— Ты бы поднажал!

— Мы на «феррари», Кирилл? У моей автовозки другие достоинства, скорость к ним не относится.

Четвертая, самая мелкая и облезлая гиена выдралась из портала, а первые три оскалились вслед машине. Кирилл, стоя на коленях, что было сил натянул жгут и приготовился зарядить гайкой в морду той, что прыгнет первой. Но они не прыгнули — из-под асфальта донеслось шипение, и гиены ломанулись прочь, пробив кусты, понеслись через пустырь.

Кир от неожиданности выпустил жгут, и гайка улетела прямиком в портал, канула в кружащихся струях зеленого тумана. Шипение повторилось, что-то застучало под асфальтом — из портала лезли новые твари, но они не пытались выскочить на поверхность, как гиены, а сразу ныряли куда-то вниз. Шипение не смолкало.

— Помнишь такой звук? — спросил Кирилл и побыстрее вытащил из мешочка на ремне новую гайку.

Яков не ответил. Автовозка все дальше удалялась от портала, плавно поворачивая вместе с дорогой, и вскоре изгиб бетонной стены скрыл зеленое облако.

— Помню, — произнес наконец спутник. — Поэтому и хочу побыстрее оттуда уехать.

Впереди показалась круглая кирпичная башня с широким цилиндром-набалдашником. В основании — большой пролом, закрытый досками и листами жести, выше тоже хватает дыр. С одной стороны от башни громоздилась куча щебенки, с другой стояла приземистая постройка с шиферной крышей и надписью над дверями: СТАНЦИЯТЕХОБСЛУЖИВАНИЯ.

— Это водокачка? — спросил Кирилл. — То есть водонапорная башня? Мы к ней, что ли, едем?

— К ней, — подтвердил Яков.

— И кем же твой друг там работает?

— Да ты б и сам мог догадаться, Кир Иванович. Он на СТО этом закрытом, ну и в башне, по совместительству, сторожем служит.

С пустыря на дорогу выехали пятеро велосипедистов. Опустив рогатку, Кирилл по качающемуся днищу подобрался к Якову, выглянул из-за его плеча. Подростки от четырнадцати до семнадцати, велосипеды одинаковые: большие туристические машины из дорогих. Будто они магазин грабанули… Одеты по-разному — двое в спортивных костюмах, один с ярко-оранжевым панковским гребнем, в черной коже, остальные в джинсе. У некоторых на багажниках рюкзаки.

Они встали перед башней, глядя на приближающуюся автовозку. Яков стал подтормаживать, прошептал Киру:

— Рогатка в руках?

— Да, но…

— Заряжай быстрее.

— Хорошо, только…

Панк поднял большой черный пистолет и выстрелил в сторону повозки.

Яков отпрянул влево, Кирилл наклонился к правому борту. С гудением между ними пронеслась сигнальная ракета. Левое ухо заложило, Кир охнул, схватился за него — показалось, по уху сильно стукнули ладонью, он почти оглох.

Ракета унеслась за поворот ограды. Подростки с гиканьем покатили к автовозке, в руках их появились дубинки, один поднял над головой фомку. Панк ехал впереди всех, отпустив рулевую вилку, заряжал пистолет.

— Стоять, щенки!!! — гулкий голос разнесся над дорогой и пустырем.

Стукнул выстрел, и переднее колесо велосипеда под одним из джинсовых ребят отлетело, соскочив с оси. Пацан носом пропахал асфальт, велик упал на него сверху. Все остановились, кроме панка, который круто повернул и вскинул руку с пистолетом, целясь в верхнюю часть башни. Только теперь Кир заметил, что из окна под крышей торчит ствол.

Опять стукнул выстрел, пуля пролетела низко над головой панка, кажется, даже зацепила его гребень. Он остановился, так и не выстрелив, уперся в асфальт ногами и опустил пистолет.

— Пошли вон! — прокричал усиленный мегафоном дребезжащий голос. — Следующую пулю ты в лоб схлопочешь, петух оранжевый! До семи считаю, причем четыре уже прошло! Пять! Шесть!

Панк развернул велосипед и, кинув взгляд в сторону автовозки, вкатился в просвет между кустами. Остальные поехали за ним.

Яков убрал ногу с тормоза, и машина тронулась.

— Петух, ты на гребень себе намотай: еще раз тут появитесь, я на поражение стрелять буду! — зловеще напутствовал голос уезжающих через пустырь подростков.

В зеленом небе над пустырем расцвела молния, протянулась к городу, расправляясь, словно огромная ловчая сеть, мазнула по крышам высоток бешено извивающимися, будто живыми отростками — и погасла. Спустя несколько секунд тихий треск достиг ушей.

Возле башни Яков остановил автовозку, спрыгнул на асфальт и сказал:

— Бери свертки, Кир Иванович. Ты молодой, тебе и тяжести таскать.

Когда Кирилл взял в каждую руку по пакету, из башни донесся шум. Вблизи стало видно, что пролом в основании не заколочен — доски и листы жести были сбиты в виде большой несимметричной двери, и теперь она со скрипом отворилась.

В полутьме за нею стоял сухонький лысый старичок с морщинистым, заросшим седой щетиной лицом и весело поблескивающими глазами.

— Якуша! — дребезжащим фальцетом воскликнул он. — Я знал, что ты ко мне наведаешься! Как увидел эту зеленую гадость над головой, так и понял: скоро тебя в гости ждать!

* * *

Кусачки они нашли в ящике с инструментами, в кладовке возле кухни, после того как шесть часов кряду просидели вместе с пленником в тайнике. Игорь рассудил, что за это время серые успеют обыскать всю округу, в том числе и ресторан. Вооружившись еще плоскогубцами, «грачом» и ножом, он нацепил камуфляжный комбез — их вместе с ремнями, армейскими ботинками и пустыми кобурами чужаки так и оставили в комнате за баром, в отличие от оружия, которое забрали в свой лагерь, — и пополз к воротам, через которые они попали на территорию клуба.

Начинать операцию при свете было бессмысленно, так что происходило это уже ночью. Вечером, осторожно выбравшись из тайника, они первым делом убедились, что чужаки прекратили поиски. Остаток вечера просидели в развалинах ресторана, трижды спускались в подвал, проверяя, как там блондин, но снять кляп и попытаться допросить серого даже при плотно закрытом люке не решились — пленный он мог сразу закричать, и у мотеля его наверняка услышали бы.

Как показалось Сотнику, чужак их троих совсем не боялся. Трудно, конечно, понять, какие эмоции владеют человеком, если тот связан и с кляпом во рту, но в глазах его не было страха.

Оставив внизу Багрянца, Игорь с мальчишкой забрались на чердак, при этом гордый Хорек делился с командиром своим, судя по всему, и правда богатым опытом передвижения по всяким развалинам, новостроям и недостройкам. Улегшись на целом куске пола, они стали наблюдать за лагерем чужаков. Игорь снял с плеча ремень АКСУ, положил автомат рядом.

Серые ужинали, сидя на корточках вокруг костра, с мисками в руках, мясо они брали руками, шумно жевали и чавкали. Четверо часовых прохаживались вдоль ряда щитов, на крыше один сидел, свесив ноги с края, и тоже ел из миски, которую передали наверх, а другой маячил у него за спиной.

— Беспечные они какие-то, — пробормотал Игорь. — Днем один из них пропал, они округу обыскали — и успокоились. Хотя посты дополнительные выставили, раньше на крыше только один дежурил, а под щитами — двое. Но все равно… может, потому что лагерь окраинный? Да и вообще это просто связисты…

Хорек спросил:

— Командир, батя жив еще может быть или нет?

— Откуда я знаю?

— Значит, мертвый он? Мертвый, да?

Игорь повернулся к мальчику.

— Я просто не знаю, Хорь.

— Но может или не может?

— Шансы на это есть, конечно.

Хорек опустил голову и, ткнувшись лбом в пол, сказал глухо:

— Это ты чтоб меня успокоить говоришь.

— Нет, — возразил Игорь. — Я же не няня тебе в детском саду, чтобы успокаивать. Чужаки не всех подряд убивают. Не знаю, зачем им пленники, но твой отец может быть у них в плену. Даже, скорее всего, так и есть.

Мальчишка вскинул голову. Ко лбу его прилипли цементные крошки.

— Правда? Почему «скорее всего»?

— Ты ведь не видел, как его убивали, видел только, как в тачанку кинули. Ну так с чего им его после убивать? Раз уж они его куда-то повезли в тачанке.

— Тогда можно его спасти! Ты мне поможешь, Сотник?

— Помогу, — серьезно ответил Игорь. — Позже — помогу. Но надо, чтобы для этого возможность появилась. Надо в город вернуться, осмотреться, понять, что происходит, допросить того серого, все выяснить, собрать разведданные… Для этого надо быть терпеливым. А ты нетерпеливый. И плохо слушаешься приказов.

— Я хочу слушаться, честно, — заверил мальчик. — Только трудно. Но я буду стараться. Клянусь, Сотник! Ты командир, а я солдат. Разведчик-десантник… нет — диверсант! Есть же такие?

— Есть. Сейчас смотри внимательно, как с автоматом обращаться. Это переводчик огня, то есть предохранитель, нижнее положение — «одиночные», среднее — «автоматический». Вот так затворную раму на себя тянешь… отпускаешь, чтобы патрон в ствол загнать. Дальше целик с мушкой совмещаешь. На прицельной планке есть риски, видишь? Ставлю на «П», то есть постоянный прицел, больше здесь не трогай. Еще запомни: в магазин обычно заряжают каждый пятый с конца патрон трассирующий, чтобы видеть, что патроны заканчиваются. Магазины я проверил…

Пока он рассказывал и показывал, набежали тучи, и быстро стало темнеть. Зеленые молнии все чаще посверкивали в вышине, а ниже с треском проскальзывали обычные, белые.

— Дождь будет, — сказал Игорь. — Это и плохо, и хорошо… Ладно, ты уже не слезай, лежи здесь до начала операции. Я тебе куртку языка наверх брошу, накроешься, если польет.

— Долго лежать? — спросил Хорек.

— Долго.

— Скучно здесь, что мне делать?

— Ты диверсантом хочешь стать или нет? Помнишь, что я про разведданные говорил? Мы чужаков изучить должны. Вот лежи и наблюдай за их лагерем. Как часовые перемещаются, с каким ритмом, чем серые вообще там заняты. Видел, женщины среди них? За ними тоже смотри — раньше мы ведь женщин не видели. Так же они себя ведут, как мужчины, или иначе как-то? Еду вроде мужик готовил — может, у них вообще нет какого-то распределения обязанностей между полами? Или есть? Вот и наблюдай. Все запоминай, обязательно, потом расска… доложишь. Приказ ясен?

— Ясен! То есть — слушаюсь! Наблюдать, доложить…

— Вот так вот. Все, дежурь, только куртку не забудь подхватить, когда снизу брошу.

Вскоре стемнело окончательно, и чужаки зажгли по периметру лагеря светильники — стеклянные полусферы на шестах. Внутри полусфер клубился синий свет.

Они прождали еще три часа. Чужаков в лагере стало почти не видно, они убрались в шатры и разошлись по комнатам мотеля, хотя часовые никуда не делись: четверо постоянно прохаживались вдоль щитов, иногда покидали периметр и обходили мотель, двое дежурили на крыше. Костер прогорел, большая россыпь углей алела между конусами шатров. В темноте Сотник не рисковал подниматься наверх, но они с Хорьком пару раз тихо переговаривались через дыру в потолке.

После того, как часы показали двенадцать ночи, из лагеря, раздвинув щиты, вышли пятеро. Игорь с Павлом замерли, осторожно выглядывая из-за обломков. Серые, освещая путь синими светильниками, направились к наблюдательной башенке на краю полигона. Вскоре они вернулись — то есть возвратились двое со светильниками и трое тех, кто дежурил на вышке, а ушедшая туда троица осталась. После смены поста из лагеря больше никто не выходил, и спустя еще час, отдав Багрянцу последние распоряжения, Игорь взял кусачки с плоскогубцами, оружие и пополз от ресторана к воротам, возле которых стояла будка охранника.

В небе грохотало, молнии пронзали тьму, хотя дождя не было. Игорь миновал ворота, но и за ними не рискнул встать, даже подняться на четвереньки — ползком двинулся дальше вдоль ограды, пока мотель не остался далеко позади. Теперь он находился почти на прямой линии между Сотником и рестораном.

Вверху крепчала энергетическая буря, зеленые молнии вспыхивали вперемешку с белыми, землю заливал призрачный свет. Иногда они полыхали одновременно, а иногда словно переплетались, образовывая гигантские виноградные лозы.

Игорь стал кусачками кромсать нижнюю часть сетки-рабицы, закрепленной на бетонных столбах, и отгибать проволоку плоскогубцами. Когда получилась достаточных размеров дыра, пролез в нее, пополз наискось от ограды — прямиком к задней стене мотеля. Там часть окон была темной, а в некоторых горел свет. Ближе к дальнему от ограды краю здания виднелась пожарная лестница, та самая, по которой наверх забрался Багрянец, чтобы следить за осматривающим территорию Сотником.

Молнии полыхали все чаще и были они все длиннее, ярче, ветвистей. Всякий раз тучи наливались тяжелым мертвенным светом. Во время вспышек они казались твердыми, будто затянутые темным мхом камни, тысячи валунов, сросшихся в огромные груды, которые повисли высоко в небе. Еще немного, еще одна бесшумная зеленая молния — и на землю обрушится камнепад.

Игорь остановился метрах в двадцати от задней стены мотеля, когда вверху в очередной раз показался силуэт часового. Вдоль стены через равные промежутки горели синие светильники. Сотник поднял голову, оценивая ситуацию. Свет неяркий, но сверху все наверняка хорошо видно. Как и прежде, чужаков там двое — то один, то другой появляется над краем крыши, глядит вниз. Нечего и думать о том, чтобы в перерыве успеть забраться по пожарной лестнице. Можно нырнуть в одно из окон первого этажа, хотя они там везде закрытые, придется бить стекло, звон наверняка услышат внутри… Да и на крыше услышат, и с другой стороны, на стоянке.

Игорь глянул на светящиеся стрелки часов и, устроившись за небольшой кочкой, стал ждать. С того момента, как он выполз из пролома в боковой стене ресторана, прошло двадцать семь минут, а он приказал Багрянцу начинать ровно через сорок.

Заморосил дождь — совсем слабый, едва заметный, но потихоньку усиливающийся. Игорь втянул голову в плечи, чтобы холодная влага меньше попадала на шею и не текла за воротник. Как не вовремя! Все последние дни — сухо и тепло, а тут…

На другой стороне мотеля рвануло, вспышка ярко высветила здание.

Он вскочил. Ведь еще рано! Почему чертов боксер начал сейчас?! Сотник рванулся вперед, на ходу вытащив нож. Кусачки и плоскогубцы он нацепил на ремень, на боку болталась кобура с пистолетом.

Еще один взрыв. А автомат не стреляет! Идиот Багрянец начал операцию раньше времени — ладно, но почему к нему не присоединился Хорек?! Весь план коту под хвост!

Игорь добежал до пожарной лестницы и полез, сунув нож в зубы. Он достиг середины лестницы, когда в небе будто перевернули божественное ведро, полное воды — поток ее обрушился на землю. Сотник взбирался, подняв лицо кверху, и чуть не захлебнулся в первый момент. Влага попала в нос, он закашлялся, разинув рот, забулькал и заперхал. Руки заскользили, Игорь едва не поехал вниз, повис на штангах, нашарил ногой перекладину и полез дальше.

И понял — нож исчез! Выпал из рта, когда он чихал! Идиот, все идиоты, эти двое — кретины, неумехи, но и он не лучше, они без опыта, а он…

Огромная, необычайно яркая молния разорвала небо на тысячи черных клочков в тот миг, когда Игорь выпрямился на краю крыши. Мертвенно-зеленый свет озарил мокрый прямоугольник с небольшой надстройкой и два силуэта на другой стороне. Один серый подался вперед, упершись руками в низкую оградку, другой стоял на коленях, подняв пьезо-ружье, — выцеливал, должно быть, гранатометчика, прячущегося в развалинах ресторана.

Грохнул четвертый взрыв. Внизу кричали и стреляли — но лишь одиночными, автомат Хорька молчал, и это было хуже всего, ведь Игорь потерял нож, значит, ему надо стрелять в часовых, но теперь «грач» не будет заглушен автоматными очередями, и внизу сразу поймут, что на крыше появился враг.

Он побежал, сорвав кусачки с ремня, сжимая пистолет в левой руке.

Еще один взрыв — пятый! А ведь в ящике, в стандартном деревянном зеленом ящике с маркировкой, находится шесть снарядов, и всего этих ящиков у них два, а значит, почти половина гранат уже использована.

Чужак выстрелил из ружья в тот миг, когда Багрянец использовал шестую гранату. Только теперь он засадил ею не по лагерю серых, а по одному из верхних углов здания.

Мотель содрогнулся, по крыше забарабанила бетонная шрапнель, и угол провалился. Выпрямившийся во весь рост серый упал от толчка, а второй, стрелявший из ружья, начал подниматься с колен — но тут Сотник налетел на него и с размаху воткнул острый клюв кусачек в шею под затылком. Кувыркнувшись через оградку, серый полетел вниз. Игорь повернулся — второй как раз поднялся на ноги, это оказалась светловолосая женщина в шароварах и коротком легком пальто, под которым виднелась портупея с пистолетами. В руках она держала нагайку. Сотник прыгнул к ней, чтобы сбить женщину с ног, надеясь все же обойтись без «грача», но она взмахнула рукой, и Игоря словно бритвой полоснули по лицу.

Его обдало жаром, спина мгновенно покрылись горячим потом. С криком он упал. Поднялся на колени. Женщина вновь замахнулась нагайкой, другой рукой выцарапывая пистолет из кобуры. Сотник воткнул ствол «грача» ей в живот и трижды выстрелил.

Внизу снова громыхнуло — значит, стрелок с пьезо-ружьем не попал в Багрянца.

Выстрелы отбросили женщину, Игорь вскочил, прижимая ладонь к рассеченному лбу. Бронекожаная жилетка не спасла от выстрелов в упор: амазонка упала навзничь у оградки. Повернувшись, Игорь бросился к тому углу, который провалился от взрыва. Кроме прочего, это означало, что там здание стало ниже, и до земли теперь было меньшее расстояние…

До земли и до стоящего с той стороны броневика.

Косые струи били в крышу, вода клокотала в стоках. Ноги скользили, лицо жгло огнем. На бегу Сотник кинул взгляд вниз. Он зря опасался, на выстрелы из пистолета в лагере не обратили внимания: там царила сумятица, часть синих светильников упала, два шатра повалились, горела тачанка. Чужаки, прячась за щитами и машинами, стреляли по ресторану. Между шатрами лежали неподвижные тела, кто-то полз к мотелю, из окон которого тоже вели огонь. Некоторые щиты опрокинулись от взрыва. Пятеро серых мелкими перебежками, падая на землю и снова вскакивая, бежали к полуразрушенному зданию.

Где Хорек, почему он не стреляет?! Сунув «грач» в кобуру, Игорь полез вниз. Угол мотеля будто откусили огромные челюсти, под ногами темнела дыра, ведущая в комнату второго этажа. Игорь присел на сломанной кирпичной кладке. Он весь промок, вода текла по лицу, смешиваясь с кровью. Раскаленная жгучая линия проходила наискось, от лба до подбородка, прямо под левым глазом. Если бы удар нагайкой пришелся хоть немного выше…

Броневик был под ним, в нескольких метрах — покатый овальный колпак, склепанный из гнутых листов железа, в центре квадрат башенки с люком. Закрытым люком! А ведь днем он все время был распахнут! Что, если теперь заперт изнутри? Тогда всему конец!

Игорь уселся на кладке, свесив ноги. Бегущие к ресторану чужаки ухитрились выстрелить залпом, пули и дробь ударили по зданию, алая молния впилась в него.

В проломе крыши застучал автомат, частые вспышки озарили лежащего с оружием в руках Хорька. Один чужак сразу упал, остальные залегли.

Гранатометный выстрел на мгновение выхватил из темноты Павла, который пристроился за торчащим из пола обломком внутренней перегородки. Граната ударила в землю между атакующими, а дальше Игорь не видел: повис на руках, лицом к стене мотеля, оттолкнувшись от нее, разжал пальцы и полетел вниз. И свалился на покатый колпак броневика. Ударяясь коленями и локтями, покатился. Схватившись за скобу, повис над колесом, прикрытым железным крылом в форме полумесяца. Машина стояла левым бортом к мотелю, с другой стороны начинался полукруг щитов. Совсем рядом сновали серые, но Сотника никто не заметил — слишком большой хаос начался в лагере после выстрелов Багрянца, а теперь еще и Хорек открыл огонь.

Он полез вверх. Когда достиг башенки, сзади раздался возглас, Игорь кинул взгляд через плечо — возле упавшего шатра стояла амазонка с оружием, не похожим ни на пьезо-ружье, ни на пистолет-дробовик. Это была та самая, черноволосая, которую он видел возле ресторана.

Она выстрелила. В железо рядом ударила пуля, колпак отозвался протяжным звоном. Игорь рванул люк — тот легко распахнулся. Сзади о землю застучали подошвы сапог.

В броневике было темно и пахло соляркой. Совсем темно — ни черта не видать!

АКСУ Хорька смолк. Гранатомет снова выстрелил, и тут же опять застучал автомат.

Близкий взрыв оглушил Игоря, комья земли больно заколотили по спине и затылку. Он развернулся и на заду съехал по скользкому от влаги куполу. Бежавшие к броневику чужаки попадали, контуженные взрывом. Игорь свалился на землю, вскочив, в два прыжка достиг ближайшего светильника, выдернул из земли и рванулся обратно.

Женщина, первая заметившая Сотника, встала на колени и подняла оружие, из которого вбок торчал кривой рычаг. Пригнувшись, Игорь нырнул за квадратный кожаный щит — один из немногих, оставшихся целыми. Грубая, толстая кожа в несколько слоев была натянута на железную раму, а та широкой петлей прикреплена к столбику на решетчатом основании.

Амазонка выстрелила, и в щит с глухим стуком ударила пуля. Он качнулся. Сотник вцепился в раму и резко выпрямился, наступив ногой на подставку. Когда он сдернул щит со столба, от напряжения кровь сильнее побежала из раны, попала ему в рот, закапала с подбородка.

Взрыв грохнул на середине лагеря. Прикрываясь щитом, не выпуская из рук светильник, он побежал обратно к броневику. Женщина, стоя на коленях, рванула рычаг на себя, отпустила — оружие клацнуло, выплюнуло короткий язык огня, амазонка снова передернула рычаг, еще раз… Пули били в щит, Игоря каждый раз сильно толкало в бок, ноги заплетались, он едва не падал, но бежал дальше. Четвертая пуля пошла выше, чуть не задев его, а потом он нырнул за броневик. Бросив щит, полез, хватаясь за скобы на борту одной рукой, другой прижимая к себе светильник. Длинный шест бил по коленям, цеплял броню.

Когда Игорь оказался на башне, женщина побежала к машине, а за ней — еще трое чужаков. Сунув светильник в люк, Игорь встал на скобе. Вытащил «грач», упер локти в откинутую крышку и открыл огонь.

Он расстрелял восемь патронов. За это время АКСУ на крыше ресторана дважды смолкал и вновь начинал плеваться пулями. Хорек палил короткими частыми очередями, как учил Сотник. Магазинов ему наверх передали полную сумку — должно хватить. Зато выстрелы у Багрянца уже почти закончились, Игорь насчитал десять или одиннадцать — бегая вокруг броневика, он сбился со счета.

Чужаки, побежавшие к ресторану, были либо мертвы, либо отползали обратно. Те, что попытались прорваться к броневику, отступили и залегли позади шатров. Женщина с необычным оружием получила по меньшей мере три пули из «грача» и лежала неподвижно.

Игорь убрал пистолет в кобуру, и тут на чердаке ресторана испуганно завопил Хорек. «Осторожно! — расслышал Сотник. — Сверху!». Поднял голову — из окна второго этажа в него целились двое серых.

Он нырнул в люк. Пуля стукнула о броню, Игорь захлопнул крышку, крутанул запорное колесо. Невысокие железные перегородки делили броневик на три отсека: передний, где в синем свете поблескивали рычаги, средний, самый большой, и узкий задний. Из стенок торчали обтянутые кожей сидения.

Сверху можно было попасть в любой отсек, к тому же в перегородках были круглые проходы. Вниз вел ряд скоб, но Игорь не сразу полез туда — окинул взглядом небольшой лафет у стены башенки. Задняя часть пушки с затвором на полметра вдавалась в нее, под лафетом была полка, где в ячейках лежали небольшие остроносые снаряды.

А вот и поворотный механизм: большая горизонтальная шестерня, насаженная на уходящую в пол отсека толстую ось и сцепленная зубьями с треугольными выступами, идущими кругом по стенке башни.

Сразу несколько пуль лязгнули по люку. Раздался глухой удар — один из чужаков спрыгнул на машину из окна. Гортанный возглас, выстрел, стук пули…

Игорь соскользнул по оси, сжав ее ногами. Упал на четвереньки, схватив светильник, валяющийся на полу среднего отсека, через круглое отверстия проник в передний и уселся на твердое сидение. Перед ним были деревянные и кожаные панели, рычаги, кнопки, толстые пузатые рукоятки, овальное рулевое колесо…

Еще один удар в люк. Выстрелы где-то сбоку. Лязг, скрип металла.

За узкой смотровой щелью впереди что-то мелькнуло. Одной рукой приставив к щели пистолет, Игорь второй схватился за торчащую из стены треугольную рукоятку. Рванул на себя. Вслед за ней из отверстия показался железный тросик. Затарахтел стартер — и внизу заработал двигатель. Рокот его заглушил выстрелы «грача», которыми Игорь сбил вскочившего на передок машины серого.

Пистолет смолк: закончились патроны.

Справа из пола торчал изогнутый рычаг с костяным набалдашником в виде черепа, слева — другой рычаг, короткий и прямой. Игорь сдвинул тот, что справа, а левый утопил в пол, перед тем вдавив большим пальцем кнопку на его торце.

Броневик дрогнул и покатил… назад.

— Твою мать!!! — взревел он.

Машина наехала на поваленный шатер, подмяла его, начала поворачивать, когда Сотник коленом случайно задел низко расположенный руль, и задом въехала в стену мотеля. Она треснула, посыпались обломки. Снаружи стреляли и кричали, одна пуля, влетев в смотровую щель по левому борту, расколола деревянную панель с рядом кнопок и упала на пол. Сотник передернул рычаг, повернул руль в другую сторону. Броневик покатил вперед, плавно поворачивая. Проехал по щитам, надвинулся бортом на тачанку — она накренилась, с хрустом треснула ось, вторая, и машина осела брюхом на сломанные колеса.

Лагерь остался позади, прямо по курсу был ресторан. Вспышка озарила стоящего в развалинах с гранатометом на плече Павла Багрянова — он сберег последний выстрел для финала операции.

Граната с гудением пронеслась мимо броневика и разорвалась где-то позади, красные отблески легли на развалины. Своротив остатки фасадной стены, Сотник затормозил, слетел с сидения и полез в низкий круглый проход в перегородке.

Вверху застучал и тут же смолк автомат. Игорь по скобам забрался в башню, крутанул запорное колесо. Прямо над головой раздался возглас, звуки ударов, ругань… Прекратив вращать колесо, он выхватил пистолет, выудил запасной магазин из кармашка на кобуре, но не успел перезарядить, сверху донеслось:

— Капитан, открывай, они сюда бегут!

Игорь снова провернул колесо, распахнул люк и высунулся. На краю башенки распластался чужак, голова его была вывернута под ненормальным углом. Багрянец на заду сползал с борта, из лагеря стреляли, несколько чужаков короткими перебежками спешили к ресторану, возле мотеля заводили тачанку. В окнах его мелькали вспышки.

— Хорек где?! — крикнул Игорь, ладонью вбивая полный магазин в рукоять пистолета, и тут мальчишка спрыгнул на броневик откуда-то сверху.

— Патронов нету! — крикнул он.

— Внутрь!

— Слушаюсь!

— Пистолет мой возьми! Стреляй по окнам!

Хорек нырнул в люк, высунулся и выхватил у Сотника «грач». Сбоку Багрянец, хрипло выругавшись, распрямился, поднял на вытянутых руках тело пленного блондина. Свесившийся с башенки Игорь схватил его за плечи, рванул кверху. Кровь из раны плеснулась сильнее, заливая нижнюю половину лица. Пули чужаков били в броневик, в землю вокруг, развалины ресторана наполнял лязг, шелест сыплющейся бетонной крошки, стук и дребезжание. Дождь лил как сумасшедший, вода клокотала между камнями, качала обломки мебели. Хорек начал стрелять по чужакам в окнах — их огонь был опасней всего. Игорь втащил наверх обмякшее тело, следом полез Павел, на шее которого висели сразу три сумки, а на спине два АК. Пленный мешком свалился на дно броневика, Сотник мимо Хорька скользнул внутрь. Багрянец едва не сел задом на голову мальчишки, тот заорал, Павел втолкнул его в башенку и с такой силой захлопнул крышку люка, что вибрирующий звон наполнил машину, и у всех троих заныли зубы.

Павел с Хорьком, пробравшись в заднюю часть машины, стали стрелять через смотровую щель, а Сотник уже вовсю двигал рычаги. Броневик дал задний ход, выехав из пролома, покатил к ограде клуба, преследуемый тачанками. Оглянувшись, Игорь крикнул:

— Хватит патроны переводить! Башню разверните, там шестерня вверху, сбоку кнопка, — и заряжайте пушку!

* * *

Передав управление Павлу, он осмотрел башенную пушку. Прямая наводка, дальность выстрела… Сложно судить — метров триста, наверное, а может и пятьсот. Калибр что-то около восьмидесяти миллиметров. В задней части снаряда, то есть закругленного с одного конца стального цилиндра весом килограмма два с половиной — три, была плоская шайба с блестящим кругляшом в центре. Почему-то Сотник решил, что шайба эта — вовсе не капсюль. Он осторожно взялся за кромку, другой рукой крепче сжал цилиндр и провернул шайбу, которая достаточно легко сдвинулась против часовой стрелки. Снаряд оказался начинен грубым крупнозернистым порохом и картечью: мелкими камешками и железяками.

Пришедший в себя пленник лежал под перегородкой, разделяющей передний и центральный отсеки. Он не мычал, не дергался, зато вовсю стрелял глазами по сторонам, наблюдая за происходящим. Багрянец рулил, Хорек сидел позади с автоматом и смотрел, нет ли погони.

Горели тусклые синие светильники, которые отыскались в ящиках под сидениями. Сотник спустился, сказал Хорьку «Отставить наблюдать» и присел на сидении возле пленного. Взял синий светильник, сломал о колено треснувшую стойку и стал разглядывать колпак. Тот был не стеклянным, как он решил вначале, а из чего-то вроде слюды или, может, загустевшей древесной смолы. Под колпаком — мелкая труха, она-то и светилась.

Хорек, перебравшись в средний отсек с ломтем мяса в зубах, сел по-турецки на пол, положил автомат рядом и принялся шумно жевать.

В заднем отсеке в двух больших ящиках лежали обмотанные промасленными лоскутьями пайки: засушенные яблоко-луковицы, ломти солонины, сухари и какие-то зеленоватые брикеты, похожие на измельченную, высушенную и спрессованную траву. В одном ящике хранились патроны среднего калибра.

— Чего-то я не понимаю, — сказал Игорь, откладывая светильник.

Сквозь отверстие в перегородке виделось плечо Багрянца и рука, лежащая на баранке.

— Чего? — спросил Павел, быстро оглянувшись, и сразу опять уставился вперед сквозь смотровую щель.

— Мне неясна логика.

— Чего еще за логика?

— Мы вынесли их базу, угнали броневик… Легко. Это было легко, понимаешь?

— Ничего себе легко! Да ты, извиняй, охренел, капитан! Ты на лицо свое глянь!

С лицом у Игоря и правда было неладно. Удар нагайкой так глубоко рассек кожу, что шрам, наверное, останется на всю жизнь. С полчаса назад в заднем отсеке они отыскали ящичек с какими-то склянками, Игорь, промыв рану водой из фляжки, долго эти склянки нюхал, мазал их содержимое на палец, капал на ладонь — и в конце концов залил рану быстро густеющей желтоватой субстанцией, запах которой показался ему типично медицинским. Вещество схватилось, стянуло кожу, кровь больше не текла, но говорил он с трудом, любое движение челюстей вызывало боль.

— Нас трое: ребенок, курсант… один я что-то умею, да и то на гражданке навыки потерял.

— Но у нас гранатомет был. Двенадцать гранат я по чухонцам выпустил, ты не видел, что ли, какой там шум поднялся в лагере?

— Правильно. Только за счет гранатомета и справились. И это при том, что вы вдвоем чуть всю операцию не провалили.

— Капитан, ну я же объяснял уже! — обиделся Павел.

Багрянец, как выяснилось, начал стрелять раньше времени потому, что сверху свалился автомат, громко стукнул о камни, и, как ему показалось, в лагере чужаков это услышали.

А упал автомат потому, что Хорек наверху заснул. Заснул — и выпустил оружие в дыру в полу. Когда Багрянец выстрелил, он, конечно, проснулся, понял, что произошло, и полез вниз. Пока нашел «калаш», пока забрался обратно… Вот почему гранатометный огонь начался раньше положенного, а автоматный — позже. Хорошо еще, что АКСУ вообще стрелял после падения с такой высоты.

— Короче говоря, у меня впечатление, что они раньше с таким оружием, как гранатомет, не сталкивались, — заключил Игорь.

— У них же пушки вон есть.

— Стационарная пушка на машине — это совсем не гранатомет.

— Ну ладно, а те стволы, которые они у нас забрали? Там ведь тоже гранатомет был, так почему они из грузовика стволы не похватали… А! Серые, наверное, и пользоваться ими не умеют — ну точно!

— Так или иначе, базу мы легко взяли, если учесть, что мы не АЛЬФА и не ОМОН. Но при том — серые очень слаженно на город напали. Быстро, четко. Я думаю, они такое уже раньше проделывали. Появлялись где-нибудь неожиданно из своих порталов, выбивали местных военных, гражданских хватали или убивали. И при этом — с базой мы справились. Почему такое противоречие? Серые вроде профессиональные воины, бывалые, а нам все удалось. Правда, тут именно серых не так много было… Но все равно странно.

Багрянец пожал плечами и больше в спор не вступал. А Хорек вдруг заснул. Именно вдруг — Игорь отвернулся от него, изучая пленника, который внимательно разглядывал его, а когда посмотрел вновь, мальчишка уже растянулся на полу и дрых, уткнувшись лбом в перегородку.

Игорь вытащил из заднего отсека грубое шерстяное одеяло и накрыл ребенка. Выпив воды и съев шоколадку, десяток которых Багрянец притащил в карманах из ресторана, проверил оружие. Повесил на плечо АК, в кобуру сунул заряженный «грач» и полез в передний отсек. Возле боковой щели было второе сидение, он сел, устало вытянув ноги. Стояла глубокая ночь, Багрянец вел броневик по асфальтовой дороге, изредка объезжая брошенные машины. Путь впереди освещал желтый свет фары, а по сторонам было совсем темно.

— Где мы, ты хоть примерно представляешь? — спросил Игорь, и Павел пожал плечами.

— Да ёксель его знает. Но к Москве движемся, факт. До МКАДа недалеко.

Игорь откинулся назад, прикрыв глаза, сказал:

— В Москве надо первым делом найти схрон.

Глава 4 ВЫЖИВАНИЕ

I

В башне был широкий центральный колодец, идущая по кругу вдоль кирпичной стенки хлипкая лестница, а наверху — большая комната с полом из балок, на которых лежали скрипучие доски. В ней и жил друг Якова Афанасьевича Людозоли по имени Леша.

— Кушайте, кушайте, — дребезжал он, потирая морщинистые ладони, кивая, похлопывая Якова с Кириллом по плечам и лучась гостеприимством. — У меня тут хозяйство налажено…

Гости сидели за низким столом и ели суп. Леша поставил на стол салатницу со всякими солениями, плетеную корзинку с хлебом, и две бутылки «боржоми», и еще какие-то закуски…

— Ну как, Яша? — спросил он, присаживаясь к столу и кашляя в кулак. — Хорошо я обосновался? Когда ты в последний раз ко мне заглядывал, тут еще такой меблировки не было.

Кирилл огляделся. Для сторожки, а именно такую функцию выполняло это помещение, меблировка была и правда неплохая. Плита на две конфорки, с газовым баллоном в нише за занавесочкой, широкая кровать, шкаф, зеркало на дощатой перегородке, отгораживающей часть помещения. Возле шкафа на стене крест-накрест висели ружья.

Проследив его взгляд, Яков пояснил:

— Леша у нас охотник знатный.

— Это все в прошлом! — замахал руками Леша. — Теперь-то я домосед, вернее, в квартирке своей почти не сижу — все больше здесь. Фирма одна, которая тем СТОА владеет, и башню эту у города выкупила. Хотели они тут ресторан экзотический сделать, но в последний момент городская архитектура разрешение не дала, мол, постройка старая, ненадежная. Вот пока они ищут, кому там взятку сунуть, я сторожем у них, сразу на два объекта, организовал себе здесь квартирку, понимаешь. Уже больше года они эту проблему не решат, — а мне и хорошо, нравится такая работа.

— Так это вы из такого ружья тех велосипедистов прогнали? — спросил Кирилл.

— Да ну, эти, на стене — и не смотрите, старье, не стреляют давно.

— Плохо, — заметил Яков. — Сейчас оружие нам очень надо.

Леша хитро глянул на него, вскочил и поспешил к шкафчику возле плиты.

— Что это я — забыл совсем! Надо нам выпить за встречу, Якуша. У меня водка имеется.

— Кирилл не пьет, — сказал вслед агроном. — Только пиво.

— Вот пива нет! — Леша вернулся с бутылкой и тремя гранеными стаканами в руках. — Что, Кир, совсем не?.. А может, чуток?.. Ну, сам смотри, это дело добровольное, не люблю, когда уговаривают. Минералки тогда выпьешь.

С этими словами он плеснул граммов по сто в два стаканчика, один придвинул к Якову, сам подхватил второй. Кирилл налил себе «боржоми».

— Не знаю даже, за что выпить нам, Якуша… За победу, что ли? За победу над этими, как вы их там прозвали, — варханами? Или за что?

— За выживание, — сказал Яков.

— А, точно! За выживание!

Они выпили и стали с аппетитом закусывать. Кирилл, покончив с супом, откинулся на стуле, наблюдая за Лешей. Сторож водонапорной башни был сухопарым морщинистым стариком, внешне — полной противоположностью Якова, но с похожей манерой поведения: такой же бодрый, подвижный до суетливости и разговорчивый, хлопочущий. А еще он казался на удивление гибким и ловким для своего возраста. Только голос слабый, дребезжащий, говорил Леша негромко, хотя и быстро, иногда сбивался на неразборчивую скороговорку, а еще — часто кашлял.

— Закурить можно? — спросил Кир, хлопая по карманам брюк.

Оживленно болтающие старики замолкли, и Яков сказал, быстро глянув на хозяина:

— Нет, Кир Иванович, ты лучше…

— Да что там! — вскричал Леша, поднимаясь. — Ну, брось, Якуша, конечно, курите, тебе ж вон тоже сейчас захочется.

Он снова поспешил к кухонному шкафчику, Яков сказал вслед: «Да не надо, мы снаружи…», но старик уже нес большую хрустальную пепельницу.

— Брось, брось, думаешь, если я был вынужден отказаться от курения, так мне теперь мучительно больно смотреть, как другие курят? Наоборот — приятно!

Кирилл впервые услышал такое выражение: не обычное «прекратил», или «бросил курить», а «был вынужден отказаться». Обычно курильщики очень радуются, если им удается бросить, потому что, в общем, все понимают, что это вредно, и курят лишь потому, что не могут перебороть себя, — а тут сказано было с явным сожалением. Вот, мол, обстоятельства так сложились, что был вынужден отказаться, но если б не сложились они так — уж я бы о-го-го как курил, всю Москву задымил бы!

— У Леши курительный стаж лет сорок, — пояснил Яков, выискивая в карманах сигаретную пачку. — Но…

Он замолчал с явным смущением, даже покраснел слегка, снова бросил быстрый взгляд на друга, который с напряженной улыбкой крутил в пальцах пустой стаканчик, и добавил:

— Закончилась у меня пачка, Кирилл, доставай свои.

Недоумевая, что все это значит, Кир поднялся. Его куртка висела на гвоздике, вбитом в перегородку между зеркалом и фанерной дверью, ведущей во второе помещение. Под курткой лежал рюкзак с катаной. Автовозку они под руководством Леши загнали в здание СТО, которое сторож после тщательно запер, но рюкзак с самыми ценными своими вещами, катаной и лэптопом, Кир там, конечно, не оставил.

Он нашел открытую пачку в кармане куртки, из рюкзака вытащил вторую, целую, вернувшись к столу, передал ее Якову, а из открытой достал сигарету для себя. Сел, прикурил от «зиппы».

В помещении постепенно становилось сумрачно — день заканчивался.

— Ну что, молодые люди, рассказывайте, — Леша, собрав пустые тарелки со стола, понес их к раковине, над которой из стены торчал кран.

— Что, и вода здесь есть? — спросил Кирилл.

— Как таковой воды нет, в смысле — есть, но это я сам бак на крыше приспособил, трубу сюда протянул. А к водопроводу башня не подключена, конечно. Хотя теперь и толку не было бы — в городских трубах воды не стало. Якуша, — сторож, вернувшись назад, снова сел. — Ну так что произошло с вами?

Яков стал рассказывать, и говорил долго, Кир успел выкурить две сигареты, прежде чем он закончил. Леша слушал внимательно, часто перебивал, уточняя детали, переспрашивал, возражал или соглашался с выводами рассказчика. А когда Яков умолк — тоже замолчал. Ни слова не говоря, налил водку в два стаканчика и залпом опустошил свой. И вдруг весь сморщился, сжался на стуле, схватившись за шею, замер.

— Леша, что? — Яков подался вперед. — Что? Алексей…

Он вскочил, но старик махнул рукой и пробормотал хрипло:

— Всё, все, нормально, сиди. Сиди, говорю, прошло уже.

— Точно?

— Да сиди, сказал. Так, какой вывод из твоего рассказа мы сделать можем? — выпрямившись на стуле, Леша оглядел гостей. — А вывод такой: лэптоп надо искать.

— Ну да, ну правильно, — согласился Яков. — Я Кириллу то же самое сразу сказал.

— Кирюха, а ты согласен?

Тот пожал плечами.

— Наверное, согласен.

— Наверное? Не чувствую в твоем голосе уверенности и энтузиазма, юноша!

— Согласен, — повторил Кирилл. — Только как?

— Да вот, я гляжу, Якуша наш с таким видом сидит, будто у него уже план имеется.

— Имеется, — солидно кивнул агроном. — То место рядом с варханским лагерем, правильно? Ну, если лагерь за это время оттуда не снялся… но будем исходить из того, что нет. Варханы — не какие-нибудь зеленые человечки, они как мы. Значит — что?

Кирилл с Лешей молчали. Яков с видом превосходства оглядел их.

— Значит, переодеться в варханов надо!

— И это твой великий план? — изумился Кирилл, весь вечер ждавший, когда наконец Яков расскажет, что придумал, и успевший нафантазировать себе бог весь что. — Переодеться? Блин!

Наступила тишина. Леша поскреб ногтями заросшую седой щетиной щеку и вдруг улыбнулся.

— А ведь логично! — объявил он. — Есть еще порох в пороховницах, а мозги в мозговницах, а, Якуша? В сложившейся ситуации это ведь, пожалуй, единственное вменяемое решение. Тем более что… — он сделал жест в сторону перегородки, но тут Кир не выдержал.

— Да оно бредовое, это решение! И как мы вообще переоденемся, как…

— Одежда у варханов — ничего особого, — возразил Яков. — Леша, ты ж запасливый. Наверняка ведь найдется…

— Найдется! — задребезжал Леша, потирая ладони и ухмыляясь. — Ох и найдется! Я ведь — ты не поверишь, Якуша — я ведь одного этого вашего вархана намедни завалил!

Экий безумный старичок, подумал Кир, искоса наблюдая за сторожем. При такой бодрости и жизнерадостности он, наверное, до ста лет проживет. Только вот непонятно, что означала эта пантомима, когда Леше стало так плохо после стопки водки, что друг его даже со стула вскочил.

— Да ты что? — обрадовался Яков. — Ну, поздравляю с первым уловом! Когда успел? Как?

— А вот так. — Леша показал в ту сторону, где мимо башни тянулась бетонная ограда. — На путях. Местность разведывал, ну и вообще — изучал, что происходит. А там по шпалам трое шли. То ли машина их где-то рядом застряла, то ли еще что… К своему лагерю, по-моему, возвращались. Дальше там ведь лагерь вражеский небольшой, в курсе вы? Нет, не в курсе еще, конечно. В общем, шли они. Я за рельсом в стороне прилег, подпустил поближе и открыл огонь. Одного сразу завалил, второго ранил, по третьему мазанул. Они в меня из дробовиков, молниевых этих ружей не было у них. Да без толку, только картечь по рельсу тренькала. Третий раненого подхватил, уволок. Но мертвеца бросили. Я к нему, и пока те не вернулись, — раздел догола. Белье у них такое странное, не трусы, а вроде полотенце легкое, намотано по-особому, я похожее еще в семидесятые на Агашерской полосе у негров видел. Жаль, оружие дружки его с собой утащили, нож только остался. В общем, пошли глянем.

Вскочив, он поспешил вокруг стола. Заинтригованный Кир с улыбающимся Яковом направились за ним. Леша, встав на цыпочки, стащил с кухонного шкафчика подсвечник с пятью свечами, зажег их, распахнул фанерную дверь в перегородке и вступил в помещение за ней.

На клеенке у стены лежал плащ, штаны, длинный узкий треугольник из серой ткани, прошитый по краям черной нитью, перчатки без пальцев, рубашка с пуговицами в виде деревянных брусочков на петельках, и сапоги: короткие голенища, тупые носки. Еще там была узкая сумочка-трубка с откидывающимся круглым клапаном на торце. Яков достал изкармана золотые очочки, нацепив на нос, присел на корточки. Пощупав сапоги, сказал: «А подошва резиновая или каучуковая, я так и думал» — и подтянул к себе за полу рубашку. Осмотрев ее, открыл сумочку-трубку, достал маску с овальными стеклянными «глазами». У нее был короткий гофрированный хобот с квадратной коробочкой на конце. Кир не сразу понял, что это противогаз.

— И тут кожа, — заметил Яков, ощупывая маску. — Но каким-то лаком пропитана.

Кир повернулся к столу. Автомат с большим оптическим прицелом, охотничье ружье… На краю стола лежали широкие ножны из шершавой грубой кожи, из них торчала обмотанная бледно-зеленым шнурком рукоять.

— Ты из этого по тому панку? — Кир показал на ружье. — А вон то что за автомат?

— Автомат! Ну, молодежь! — задребезжал Леша. — Это «сайга», Кирюха, охотничий карабин. Нарезной! Но ты вот на это богатство погляди.

Он вытащил из-под стола большой брезентовый сверток, развернул — внутри была куча всякой одежды, а еще пара черных охотничьих сумок-наборов, сумки с противогазами, два пустых рюкзака, топорик с красной рукояткой, телескопическая лопатка, упаковки сухого спирта, фонари, фляжки, оптический прицел в футляре с прозрачной крышкой и три больших серебристых термоса.

— Откуда такое богатство, Леша? — спросил Яков, подходя к ним.

— Из магазина, Якуша. Тут, за пустырем. Он уже мародерами был разграблен, но они заднюю кладовку не заметили, пропустили дверь в темноте, света-то нет, или спугнуло их что-то. Я в нее залез, там это все лежало. Тут как раз подростки появились, с петухом оранжевым во главе. Они последние три дня вроде как соседи мои, конкурируем, понимаешь, за территорию, вроде хищники в джунглях. Сунулись ко мне — так я из «сайги» в них. Ну, не прямо в них, над головами. Они отступили, только сигнальный пистолет им и достался, остальное я унес. С тех пор и не любит их вожак меня, петух этот драный.

— Ружье какое? — Яков склонился над столом. — К «сайге» припасов много? Слушай, а оптика-то ночная, ну ты даешь! А как…

Они заговорили на специфические темы, а Кирилл, разглядывая варханскую одежду, достал своего «Короля джунглей».

— Это что у тебя? — Леша, отвлекшись от разговора, пригляделся. — «Джангл кинг»… А, нож для выживания, где всякая чепуха в рукоятку понапихана? Дешевые понты, юноша! Это ж склад какой-то, а не ножик. Вот у меня… — он выхватил из кучи небольшой нож с бело-черной покатой рукояткой. — Вот у меня простой пумовский «сильвер леон», это дело. Мой серебряный лев твоего короля джунглей сожрет.

— Ну и ладно, — ответил Кир с легкой досадой и отвернулся, проворчав напоследок: — Зато мой длиннее, а еще у меня сабля.

Сунув нож в карман, он вытащил из-под клапана своего рюкзака ножны с катаной, перешагнул через варханские шмотки и встал у окна. Небо над Москвой совсем посерело, кажется, скоро опять ливень начнется. Порывы ветра трепали кусты на пустыре, в серой глубине над дальними крышами то вспыхивал, то гас огонек, а за вокзалом ему вторил другой — это что, захватчики сигналами обмениваются?

— Непонятно, почему в городе так пустынно, — произнес Кирилл не оборачиваясь. Положив катану на подоконник, подался вперед, прижался лбом к стеклу.

Леша, кашлянув, ответил:

— Люди есть, прячутся просто. А так, варханы ведь газом народ потравили, я вам говорил.

— Но не всех же. Тогда бы кости горами по всему городу лежали.

Он повернулся. Угрюмо молчащий Яков ощупывал варханский плащ. Леша присел на край стола, потирая горло.

— Ну, во-первых, многие в метро спустились, на станции, где бомбоубежища оборудованы, позапирались там. А во-вторых, не видели вы, что здесь вчера было. Я в башне своей сидел, шевельнуться боялся. Целый поток: толпища, да длинная — как река. Шли, шли…

Он замолчал, прикрыв глаза.

— Кто шел? — спросил Кирилл. Яков, бросив плащ на целлофан, поднял на друга глаза.

— Люди, — ответил тот. — Граждане обычные. Товарищи наши с вами, москвичи. Прямо вдоль этого забора, по пустырю — шли и шли, а по сторонам машины эти открытые и пешие с ружьями, конвой. Много конвоя, и собаки горбатые с ними на длинных ремешках. Гнали, гнали…

— Куда гнали? — спросил Яков.

— На юг.

Яков переглянулся с Кириллом.

— На юге Подольск. Но зачем варханам столько людей?

— Ума не приложу. Куда их ведут, что дальше делать собираются… Не знаю. Минимум из двух кварталов людей согнали, а может, и больше. Вот поэтому теперь здесь и пустынно — в округе мало кого осталось. Хотя есть наверняка и более населенные районы. И потом, ты что мне сказал, Якуша? Центр купола над Подольском, а если так, то выходит, большой кусок области накрыт: Домодедово, Климовск, Одинцово, Троицк, Апрелевка… аж до Звенигорода. Между ними деревни, поля, там плотность населения меньше в разы. В первые же дни в те направления из города очень многие устремились, вот еще почему тут теперь… нелюдно так.

Пламя свечей затрепетало на сквозняке. Яков, вдруг как-то очень постаревший, и Леша, в полутьме вообще похожий на дряхлое немощное приведение, потерянно молчали. Кирилл будто со стороны увидел эту старую кирпичную башню под быстро темнеющими небесами — между пустырем, где шелестели на ветру кусты и дрожала рябью грязная вода в лужах, и бетонной оградой, за которой тянулась железная дорога и стояли брошенные составы.

Он прижался лбом к оконному стеклу, впитывая в себя картину разоренного города. Раздался визг, тявканье, из-за магазина с выбитыми витринами на другой стороне пустыря показалась стая горбатых гиен, преследующая трех бродячих собак. Те, скуля, неслись прочь, гиены догоняли. Погоня миновала пустырь и свернула вдоль ограды.

— Ну, хватит! — решительно задребезжал Леша. — Если ничего не делать — то ничего и не будет. Давайте-ка примерим вещи эти. Я их постирал, заразы не бойтесь.

Вскоре, стоя посреди большой комнаты с плащом в руках, Яков сказал:

— М-да… Не выйдет.

Кир с Лешей сидели у стола, на котором лежала остальная варханская одежда.

— Что не выйдет? — спросил старик.

— Да вот, Лешенька, понимаешь, у меня план был такой: мы с тобой в варханов переодеваемся, а Кир Иванович у нас как бы пленник. Берем автовозку — она на тачанку смахивает — и на ней едем к центру. Кирилл то в повозке с нами сидит, то впереди идет, ну вроде как под надзором. Но вот теперь, я погляжу… Гм…

— Что не похож ты на вархана совсем, — заключил Кирилл.

— Полноват ты, будем говорить, Якуша, — согласился Леша. — Я, честно сказать, среди захватчиков ни одного, как ты, не видел.

— Ну что же, ну, полноват… Да толстяк я, вот что! Жирный боров! В сельской местности, понимаешь, на молочке да сметанке… Я молоко свежее из-под коровы очень люблю. К соседке утром зайдешь, когда она корову доит, кружку сунешь под вымя, чтоб прям с пенкой, с пузырями…

Агроном ущипнул себя за круглую розовую щечку и добавил:

— В общем, будем смотреть правде в глаза, а не в это самое… Не гожусь я на роль вархана, от меня за квартал здоровым русским духом пахнет.

— Несет, — согласился Кир.

Леша покивал.

— Да, Якуша, из тебя вархана не выйдет, не тянут они, так сказать, на тебя. Ты пленником должен быть. А вот Кирюха наш — вот он как раз на захватчиков смахивает. И некая смугловатость в нем присутствует, и волосы темные, да и длинные, а среди них много лохматых. И худой, засушенный, что твоя вобла. Ну вылитый варханистый паренек! А ну, Кирюха свет Волосатович, примерь-ка разбойничье платье, не побрезгуй.

Кирилл разделся, натянул штаны — они оказались широки, пришлось использовать кушак, который он трижды обмотал вокруг поясницы и завязал сбоку на животе. Рубашку трогать не стал, поверх своей майки надел сразу плащ. Тот оказался неожиданно легким, а еще — широким, не стесняющим движения. Запах от плаща шел непривычный, но не сказать, что неприятный. Вроде как травами какими-то пахнет, хотя может, и чем-то другим.

Яков с Лешей отошли подальше, внимательно его разглядывая.

— А ведь и правда похож! — объявил Леша. — Ну-ка, возьми еще ружье в руки.

Он сбегал в комнату за перегородкой, вернулся с оружием и сунул его Киру. Снова отошел.

— Ну точно, один в один. Кирюха, а не согрешила ли твоя бабка с варханом? Шучу! Но правда похож, Якуша?

— А ты что наденешь? — спросил тот.

— Э-э, ты разве одежду на брезенте не видел? Там много чего найдется, сейчас, погодите.

Леша снова ушел за перегородку, закрыв дверь, и Кир сказал Якову:

— Дурацкий план. Вернее, не дурацкий, а такой… неказистый. Переодеться варханами, на автовозке прямо к ним в главное логово — опасно слишком.

— Любой план опасным будет, — возразил Яков. — Ну, что ты еще предложить можешь? Ничего.

— А если с нами кто-то из них заговорит?

Яков пожал плечами:

— Ну вот тогда по-настоящему опасно станет.

Дверь распахнулась, и сторож шагнул из нее, облаченный в нулевую «горку», в защитных пластиковых наколенниках, перчатках без больших пальцев и камуфляжной бандане на голове. В руках — «сайга». Судя по тому, как топорщилась куртка из плотной палаточной ткани, под ней пряталась разгрузка.

— Ну что? — спросил он довольно. — Хорош?

— Хорош! — восхитился Яков. — Но на вархана совсем не похож!

Леша посерьезнел, повернулся к зеркалу на перегородке, прошелся перед ним, оглядывая себя в разных сторон, и махнул стволом «сайги».

— Да чего там, сойдет. Не буду сильно маячить, буду сидеть в телеге вашей тихонько, если мимо патруля вражеского поедем. А Кирилл во весь рост выпрямится, его в плаще ну совсем не отличить. И еще вот что я вам сказать хочу. — Положив оружие на стол и стянув бандану с седой головы, он уселся на стуле верхом, серьезно поглядел на гостей. — Выступать нам надо как можно быстрее. Потому что с каждым днем, с каждым даже часом шансы на то, что найдем лэптоп, уменьшаются. Если он цел, его кто угодно подобрать может.

— А вот если таки не найдем? — спросил Кирилл. — Вот, допустим, пробрались мы туда — а лэптопа нет. Что дальше?

— Тогда нужно к олигарху твоему идти, — ответил Яков. — Он, может, жив, может, нет, может, на том же месте, может, ушел… Но если, ты говоришь, у него офис большой, целая база с подвалами да охрана вооруженная — они могут там оборону держать. Или просто спрятаться. Как-то выжить, в общем. Надежда небольшая, но это хоть какая-то надежда. Поэтому в любом случае — есть лэптоп, нету лэптопа — после идем к олигарху и пытаемся из него информацию вытащить. Всю, что получится. Почему он работами в той лаборатории заинтересовался, кто его надоумил… всё, в общем.

Яков зевнул.

— Устал я, честно сказать, поспать надо…

Со звоном посыпалось стекло в окне возле кухонного шкафа, и в комнату что-то влетело.

* * *

Выглянув в переднюю смотровую щель, Павел Багрянов сказал:

— Какой-то автобус там, капитан. Чуть не поперек улицы стоит.

Был вечер. Хорек и пленник спали в среднем отсеке, первый в обнимку с АКСУ, отвернувшись к перегородке, второй — на спине посреди отсека. Игорь, дремавший на сидении рядом с курсантом, поднял голову, взявшись за лежащий на коленях автомат.

Улица состояла из одинаковых панельных девятиэтажек, среди целых домов, словно больные зубы, торчали обгоревшие, с черными стенами. В проезде между зданиями, задом к улице, приткнулся мусоровоз, борт его разворотило взрывом, мусор горой лежал на асфальте. Дальше, задними колесами на тротуаре, передними — на проезжей части, стоял небольшой покатый автобус, похожий на обмылок темно-синего цвета. Игоря он насторожил: явно не обычная машина, как-то очень уж обтекаемо смотрится, и окошки узкие, да и почему они закрыты этими тусклыми шторками, смахивающими на свинцовые?

— Тормози, но не останавливайся, — приказал он, поднимаясь.

— А ты куда, капитан?

— В башню.

— Думаешь пушкой по этому…

Багрянец не договорил.

Только позже Сотник понял: они специально оставили машину так, чтобы находящиеся внутри броневика решили, будто в автобусе может притаиться засада.

На самом деле засада, состоящая всего из двух человек, расположилась иначе. Один — снайпер — спрятался перед автобусом. А второй отошел метров на двадцать, укрылся в подъезде, пропустив приближающуюся машину мимо себя, а когда та стала тормозить, и все внимание находящихся внутри сосредоточилось на автобусе, шагнул наружу.

Игорь только выбрался из переднего отсека, когда раздался взрыв. В замкнутом пространстве он оглушил. Броневик будто получил пинок под зад — дернулся, корму приподняло, она вмялась, сквозь трещины проникли отблески огня.

Хорек заорал, пленник попытался сесть, мотая головой. Корма снова упала на асфальт, броневик накренился, будто припал на задние колеса, под днищем заскрежетало, и он встал. Мальчишка, не прекращая вопить, полез вслед за Игорем, взбирающимся по скобам в башню.

Пуля влетела через боковую щель, ударила в баранку прямо возле пальцев Павла. Багрянец, до того пялящийся в переднюю прорезь, перевел ошалевший взгляд на свою руку, схватился за автомат и полез назад.

— Боксер, наверх! — прокричал Сотник, вращая запорное колесо. Еще одного выстрела из гранатомета броня не выдержит, и тогда им конец.

Но выстрела не было. Может, жахнули одноразовой РПГ, и другой у них нет? Он распахнул люк, понимая, что может получить пулю в лоб, как только высунется, и крикнул:

— Павел, дай ту тряпку! Быстро!

Хорек попытался выползти наружу, Сотник пихнул его обратно. Из носа мальчишки текла кровь, он моргал, взгляд бессмысленный… контузия, не иначе. Хорек ведь ближе всех к взрыву был.

Багрянец схватил лоскут ткани, которым был замотан съеденный ночью паек чужаков, передал наверх.

— Капитан, там снайпер еще, он в щель стрелял!

— Знаю!

Игорь выставил наружу ствол АК с тряпкой и стал размахивать им.

Тишина, только потрескивало смятое железо. Связанный пленник на полу сел и замычал сквозь повязку. Хорек похлопал себя по уху и снова полез наверх. Он ужом скользнул мимо Игоря, который пристроился на краю снарядной полки возле лафета. Одной рукой он держался за скобу, а другой тыкал в люк стволом и потому не успел схватить мальчишку.

Тот встал на колени возле люка, поворачивая оружие, пытаясь выстрелить. Из-за контузии все наставления Сотника вылетели из его головы, и он позабыл снять АКСУ с предохранителя.

Вечер был пасмурный, холодный, сплошная пелена облаков закрыла купол. Пахло гарью — дух ее царил над всем городом. Игорь, выставив из люка голову, схватил Хорька за спортивки, дернул и повалил на броню. Забрал автомат. Внизу Багрянец опрокинул пленника на спину и поставил ногу ему на грудь. Понимая, что находится под прицелом, Сотник с двумя автоматами выбрался наружу, положил их сбоку от люка и сразу поднял руки. Хорек сел, вытянув ноги. Взгляд его блуждал, красные струйки бежали из ноздрей.

— Замри! — донеслось сзади. — Ты под прицелом!

Сотник не шевелился.

— Сколько вас? — голос прозвучал ближе. — Руки за голову!

— Трое, — сказал Игорь, сплетая пальцы на затылке. — Нет, четверо.

— Так трое или… Это что, ребенок?

— Ребенок. Четверо — потому что один «язык».

— Какой еще «язык»? — теперь говорили совсем рядом, человек стоял прямо за броневиком.

— Вражеский боец, — пояснил Игорь. — А я — капитан разведроты.

Он не надеялся «задавить» незнакомца званием, как связиста в первый день нашествия или позже Багрянца — тех, кто устроил эту засаду, подобными штучками вряд ли проймешь. Но, по крайней мере, его слова заставят человека задуматься.

Все это время Игорь рыскал взглядом по улице впереди: да где же он?! Где снайпер? Ведь наверняка перед броневиком, скорее всего, не по прямой, а сбоку… Ну да, конечно!

Это напоминало волшебство: вот только что никого там не было — а через мгновение неясное пятно на склоне кучи под задним бортом мусоровоза обратилось человеческим силуэтом. Боец стоял в положении для стрельбы с колена.

Игорь криво улыбнулся. Все правильно. Куда не хочется смотреть? На кучу мусора, к примеру. В подобных местах толковый снайпер и будет устраивать засаду — там, где взгляд нормального человека обычно не задерживается. Именно поэтому Багрянец не заметил его в смотровую щель. Даже если бы уставший курсант был бодр и насторожен, если бы он в тот момент специально выглядывал засаду — все равно вряд ли засек бы фигуру, наряженную в грязно-серый, с бледно-рыжими пятнами ржавчины, лохматый камуфляж. Основной цвет города — серый, то есть цвет сухого асфальта. В развалинах он иногда сменяется ржавым — цвет кирпича и песка. Именно таким и был костюм снайпера, именно такого цвета маскировочной лентой было обмотано его оружие. На расстоянии больше шести-семи метров фигура его полностью сливалась с фоном.

Стая ворон сорвалась с крыши, каркая, черным смерчем взмыла над домами и пропала из виду.

Хорек потянулся к автомату, и Сотник сказал:

— Не трогай!

— Вы двое — вниз! — приказал голос. — Кто там внутри, ствол бросай, тоже вылезай! Руки поднять!

Игорь, покосившись в люк, кивнул Багрянцу.

— Эй, а с серым че делать? — спросил тот, кладя автомат на сидение. И при этом показал пальцем на свою кобуру.

Игорь покачал головой, прекрасно понимая, что если курсант, высунувшись на башню, попытается стрелять, их с Хорьком тут же завалит снайпер. В такой ситуации никакой спец не станет смотреть, что одна из целей — ребенок.

Багрянец полез наружу, а голос сзади сказал:

— «Язык» пусть внутри остается. Не туда лезешь, правее! Ну!

Сотник спускался так, чтобы от снайпера его закрыла машина, но отдающий приказы это просек, и пришлось, подхватив Хорька, спрыгивать туда, где они будут как на ладони. Он поставил мальчишку рядом, положил руку ему на плечо и собрал в жменю клетчатую рубашку, чтобы Хорек не дернулся никуда. Тот начал приходить в себя — вытер рукавом нос, покрутил головой, потер лоб. Сверху запыхтел выбирающийся Багрянец.

Мальчишка подался вперед.

— Я его вижу! Сотник, гляди, вон, на куче, целится!

— Знаю, — ответил Игорь. — Стой на месте.

— А чего он в нас целится? Мы же свои! Дядька, мы свои, мы не серые!

Снайпер, в своем камуфляже напоминающий какого-то лохматого мусорного лешего, стоял в той же позе. Багрянец соскочил на асфальт, потер предплечье.

— Капитан, это кто такие?

Сверху раздался шум — второй боец, которого они до сих пор не видели, полез на башенку.

— Не шевелиться всем троим! — прикрикнул он. — Иначе пуля в голову!

— О, какое дело… — протянул курсант, наконец заметив стрелка на мусорной куче.

Хорек крикнул:

— Гады вы! Своих убить хотите!

— Молчать! — донеслось сверху. Голос звучал глухо: человек сунулся в люк.

Потом застучали подошвы по скобам, и на асфальт спрыгнул мужчина в титановом шлеме и сером пятнистом камуфляже «сплав», с пистолетом Макарова в руках. На груди висел пристегнутый трехточечным ремнем пистолет-пулемет «бизон» с рамочным прикладом и глушителем.

Боец был молодой, не больше тридцати, среднего роста, лицо худое и ничем не примечательное. Встав так, чтобы не перекрывать линию огня снайперу, он оглядел трех людей перед собой, потом быстро обошел их.

— Не шевелитесь. Пацан, ты тоже.

Игоря сноровисто обыскали одной рукой. Хорек дернулся, Багрянец проворчал что-то. Когда спец вновь появился в поле зрения, у него было уже три пистолета. Два «грача», отобранные у курсанта с мальчишкой, он сунул в разгрузку, свой ПМ убрал в кобуру — и навел на них «бизон».

Игорь не опускал рук. В длинном цилиндре под стволом пистолета-пулемета могут быть ПБМ — патроны повышенной пробиваемости. Совсем нет уверенности, что снятая с чужака кожаная жилетка остановит такую пулю с сердечником из углеродистой стали. А вернее сказать — есть полная уверенность, что не остановит, потому что ПБМ, выпущенная из обычного «макара» с десяти метров, стопроцентно дырявит бронежилет с бронепластинами и кевларовым подслоем. Если только он не шестого класса, который и М-16 с СВД не берут… только вот бронекожаная жилетка явно не тянет на шестой класс.

Хорек без спроса опустил руки и громко спросил:

— Сотник, это у него подствольник? Из него он броневик наш подбил? А почему там дырки нет, ну, спереди?

— Потому что это не подствольник, — ответил Игорь так же громко, чтобы спец слышал, — а шнековый магазин.

— Класс! Как трубчатый? Я знаю про трубчатый…

— Не трубчатый, в этом патроны по спирали. Когда стреляешь, держишься за него, как за цевье.

Спец крикнул, не поворачивая головы:

— Лабус, что у тебя?

— Чисто! — долетело от мусоровоза.

— Их трое, в машине еще один, связан! Подтягивайся!

Снайпер спустился с кучи мусора и быстро пошел к ним, повесив СВД за спину. В правой руке пистолет. Из-за серых лент на шлеме лицо было плохо видно, хотя Сотник разглядел темные усы. Лабус был пониже ростом, чем напарник, коренастый, шире в плечах. Он остановился в паре метрах сбоку от первого спеца, оглядел броневик и покачал головой:

— Ну и техника у этих…

Потер усы, стащил с головы шлем. Темные волосы с сединой, широкое крестьянское лицо — простодушное, молодое еще, но с морщинами. Такими были старшины рот в старых советских фильмах про десантников.

— Зачем в нас стреляли? — спросил Сотник. — Хотели машину захватить?

Спецы молчали, явно не очень хорошо представляя себе, что делать с этими тремя, появившимися из вражеского броневика.

— А чего гранату под днище не закатили? Пару штук всего и…

— Смотри, Курортник, — Лабус хмыкнул. — Он нас учить решил. «Языка» мы хотели взять. Не убивать всех, а чтоб допросить потом. Ну и машину чтоб не совсем покорежило… А у вас «язык», стало быть, уже есть?

Багрянец шумно вздохнул.

— От мне имена-фамилии попадаются последнее время! Один Сотник, другой Хорек… а теперь еще какие-то лабусы с курортниками. Ёксель, ну почему курортник-то?

— Это позывные, — пояснил Игорь. Видя, что первый спец тоже слегка расслабился, он без спроса опустил руки, хотя вообще-то поступать так совсем не рекомендуется. — «Лабус» и «Курортник» — позывные для переговоров.

Хорек вскинул голову.

— Едут!

Все поглядели на него. Багрянец стал чесать лоб.

— Кто едет, пацан? — спросил Курортник, снимая шлем. — Ничего не слышу.

— Да едут же! Такой звук… — Хорек присел, приложил ладонь к асфальту. — Такой глухой! Сюда едут.

— Он у нас чуткий, — подтвердил Игорь.

— Раз говорит, значит, точно едет кто-то, — кивнул Багрянец. — У шкета слух, как у сурка.

Курортник, не отводя от них ствол «бизона», спросил:

— Капитан, говоришь?

— Капитан запаса, — уточнил Игорь. — Игорь Сотник.

— Ах, запаса… И как вы в этом БМП оказались, Игорь?

— Угнали мы его! — выкрикнул Хорек, вскакивая. — Вы что, дебилы совсем?! Мы кучу серых поубивали, броневик угнали, а вы нас за это в плен, да?!

Спецы снова переглянулись, и Лабус сказал:

— А вроде и я теперь слышу… Ну точно! Уходить надо.

— И все это бросить? — Игорь показал на машину. — Там припасы, оружие.

— Ну оружия у нас у самих… — возразил Курортник. — Да и припасов хватает.

— В такой ситуации любая жрачка лишней не будет, — сказал Лабус с интонациями крестьянина, рассуждающего о заготовках на зиму. — И боеприпас копить надо.

Теперь, когда оба сняли шлемы, стали хорошо видны различия между ними. У Лабуса лицо было более мягкое, выражение — добродушное. Курортник казался напряженным и собранным, рот изогнут уголками книзу. И вообще весь он был как сжатая пружина. Игорь отметил, что оба тщательно выбриты — в такой ситуации не каждый будет бриться.

— А вот «язык» нам точно нужен, — добавил Курортник. — Так, ладно… БМП ваш теперь не на ходу?

— Вряд ли, — подтвердил Игорь.

— Тогда нужно «языка» достать.

— А что, если подцепить их? — Лабус оглянулся. — К автобусу, да и оттянуть? Трос у нас лежит.

— Куда?

— Ну, куда… Закатить в тот зал.

— Не понял! — сказал Игорь. — Ваша машина ездит? Как? Все ж стало!

— Правильно, Костя, — Курортник, оглядев еще раз троих людей перед собой, опустил «бизон»: — Так, хорошо, перевожу вас в статус «гражданские». Слушаться беспрекословно. За оружие не хвататься, увидим стволы в руках — стреляем на поражение. Это ясно?

— Ясно, ясно нам все, — нервно заговорил Багрянец. — Ты, слышь, гудит же, вон и я теперь слышу, а мы торчим посреди улицы — надо сваливать отсюда к ёкселю, хватит болтать уже!

Пока он говорил, Курортник по скобам полез на броневик. Присев на башенке, спросил:

— Машина на нейтрал переводится, чтоб колеса крутились? Какое вообще управление там?

— Переводится, ёксель, а как иначе? Рычаг кривой такой, его надо…

— Тебя как звать?

— Павел.

— Давай сюда, Павел. Игорь, мальчик — за Лабусом. Пошли!

Сотник с Хорьком побежали вслед за вторым спецом к темно-синему автобусу.

— Эй! — крикнул Игорь. — Почему автобус ездит?

— Экспериментальная модель! — откликнулся тот. — От ЭМИ защищен!

Льющийся из-за домов рокот становился все громче. Был он совсем низкий, от него дрожал асфальт, а из разбитых окон сыпались остатки стекла.

— Что там едет? — спросил Хорек. — Тачанки совсем не так гудят.

— БХМ! — бросил на ходу Лабус.

У автобуса оказались не раздвижные двери-гармошки, а откатывающиеся вбок стальные листы.

— Здесь стойте! — спец нырнул внутрь.

Сзади приглушенно заскрежетал стартер броневика — раз, второй, но двигатель не заводился. Из люка показался Курортник, встал на скобе под башенкой. На одном плече его висели АК, на втором «бизон». Следом показался Багрянец, он тащил пленника.

Высунувшийся из двери Лабус бросил Игорю свернутый трос.

— Сзади крюк, на тросе кольца. Пацан, хватай другой конец и к вашей машине тяни. Там метров пять всего, осторожно, когда я назад сдавать буду.

Асфальт трясся, с громким звоном на асфальт сыпалось стекло. Игорь размотал трос, схватил один его конец, мальчишка потянул за другой.

Сотник набросил стальное кольцо на толстый металлический крюк, торчащий из-под бампера. Едва он успел сделать это, как автобус медленно покатил назад. Тогда он подхватил трос, чтоб не попал под колеса, и стал отходить. Рядом пятился Хорек.

Вскоре другой конец был приторочен к передку броневика, и Лабус повел автобус вперед. Трос натянулся, машина чужаков поехала. Багрянец, подталкивающий перед собой «языка», и Курортник с оружием быстро шли рядом. Правые колеса броневика прокатили по краю мусорной кучи, после чего Лабус увеличил скорость, и пришлось бежать.

Увидев, что в спешке спец не задвинул заднюю дверь, Игорь вспрыгнул на подножку и заглянул внутрь. В полутемном салоне было несколько сидений с подлокотниками, длинные металлические ящики под стенами, а над ними — погашенные мониторы. Ближе к водительскому месту, отгороженному решеткой с дверью, кабинка; в задней части салона две двухъярусные койки. Напоминало это одновременно машину для слежки из какого-то западного фильма про ФБР и тюремный автозак, вот только в автозаке не бывает ни сортира, ни мониторов, а для машины слежения слишком мало аппаратуры. Кто же такие эти спецы, интересно? Ни на омоновцев обычных не смахивают, ни на армейских…

Игорь еще раз оглядел салон — и щелкнул пальцами, догадавшись, наконец, с кем имеет дело.

Миновав жилой дом, автобус повернул к скверику, в котором стояла церковь. В золотистом куполе зияла уродливая темная дыра. На стенах гарь, одна массивная дверная створка в проеме перекосилась, другая вообще лежала на мощеной камнями площадке под входом.

Игорь кинул взгляд через плечо: Хорек спешил позади автобуса, Багрянец бежал рядом с броневиком, подталкивая чужака, а Курортника не видно — залез обратно, чтобы повернуть.

Он нырнул в салон, раскрыл один ящик. Дальнейшее заняло у него не больше нескольких секунд, и когда Сотник опять встал на подножке, автобус уже въезжал в церковь.

Рокот теперь лился справа — машины чужаков выкатывали на улицу, которую они только что покинули. Игорь, спрыгнув на прогоревший паркетный пол, огляделся. Иконостас, большой покосившийся крест на круглом бетонном основании, по сторонам — двери. Стены украшены пулевыми отверстиями и пятнами гари.

Автобус остановился прямо перед крестом. Броневик, прокатившись еще немного по инерции, тоже встал — целиком он в зал не въехал, задняя часть торчала из широких дверей.

— Толкаем! — из башни показался Курортник.

Все, кроме Багрянца, бросились в обход броневика. Павел оттащил «языка» к стенке, двумя быстрыми ударами сбил с ног и побежал на помощь.

— За пленником следи, Павлуха! — Лабус налег на покореженную корму машины.

— Я его так приласкал, что минут пять он теперь точно не встанет, — ответил Багрянец уверенно.

Совместными усилиями они смогли прокатить БМП еще метра на полтора, после чего он ткнулся в автобус. Машины перегородили весь зал, зато теперь можно было прикрыть двери.

Когда тяжеленную створку удалось поставить обратно в проем так, чтобы не падала, рокот чужих машин стал совсем громким.

— Прячемся за церковью, — сказал Курортник. — «Язык» надежно связан? Павел, давай в автобус его пока!

Они с Багрянцем подбежали к чужаку, подняли и потащили к машине. Ноги пленника волочились по земле, голова болталась: курсант здорово приложил его.

Схватив Хорька за руку, Игорь поспешил к дверям сбоку от иконостаса.

Построили церковь недавно, позади еще стояли штабеля с кирпичами, возле чугунной оградки, за которой начинался сквер, приткнулся сильно обгоревший вагончик строителей. Игорь собрался было нырнуть в него, но Курортник, выскочивший следом из задних дверей церкви, крикнул:

— Туда нельзя! За кирпичи давай!

Рокотало уже совсем близко. Из двери показался Лабус, потом Багрянец — и все присели за поддоном с кирпичами. Пригибаясь, Сотник с Хорьком подбежали к ним, опустились на корточки.

— Почему не в вагончик? — спросил Игорь.

Курортник, не поворачивая головы, ровным голосом сказал:

— Там кости.

— Чего? — не понял Павел.

— Внутри человеческие кости, — пояснил Лабус, лицо которого заметно напряглось. — Они там трупы жгли. По всему городу теперь такие кучи лежат.

— Едут! — зашипел Хорек. — Вон, вон! Броневик, а за ним… Это БХМ, да, БХМ? Что такое БХМ?

— Боевая Химическая Машина, — сказал Игорь.

— Она как танк, только старый!

— Не похож, — возразил Багрянец. — Гусениц нет.

У трехосной машины был прямоугольный корпус, вверху широкая квадратная башня. Из нее в три стороны торчали стволы, вперед — подлиннее, овальной формы, влево и вправо — короткие и круглые.

— Но почему она химическая? — спросил Хорек.

«Танк» катил медленно и тяжело, казалось, могучие колеса его должны проминать асфальт, оставляя глубокие колеи. Впереди ехал броневик, за БХМ шли, растянувшись длинной вереницей, оборванные люди, по сторонам — вооруженные чужаки. Сзади ехали три тачанки, две — с пулеметами.

— Что значит химическая? — шепотом повторил Хорек, но никто ему не ответил.

Колонна стала поворачивать вокруг церкви.

— Кто стащил тела в вагончик? — спросил Игорь.

— Гражданские, — ответил Курортник. Лицо у него стало еще более напряженным, кожа натянулась на скулах.

— Их заставили чужаки?

— Они команды формируют, — стал пояснять Лабус, — по десять-двенадцать человек. Несколько этих, как их назвать… Короче, захватчиков несколько за бригадой наблюдают, всегда хотя бы одна тачанка с ними. Стаскивают тела в кучу, с тачанки берут огнемет, ручной. Сжигают. Еще мусорные баки жгут, помойки, ночью мы видели.

Рокот БХМ накрыл церковный дворик. Некоторые люди в толпе спотыкались, падали, им помогали подняться, но никто не пытался сбежать. Конвоиры постоянно смотрели по сторонам — выглядывать из-за кирпичей приходилось очень осторожно.

— Ты, Игорь, разве сам не знаешь, что в городе происходит? — спросил Лабус. — Противник ведь не вчера появился.

— Мы не в Москве были, за городом. Есть у вас бинокли?

— В автобусе.

— Тогда дай винтовку свою, хочу к ним присмотреться.

Игорь протянул руку, но Лабус перехватил его кисть, крепко сжал.

— Но-но, Игорек, не шали, мы тебе еще не настолько…

Спец замолчал, когда в его живот под застегнутой разгрузкой ткнулся ствол «макарова». За кирпичами наступила тишина, все уставились на Игоря. Багрянец начал усиленно чесать лоб, Хорек сжал кулаки, мстительно осклабившись.

— Где ты пистолет взял? — спросил Курортник. Направить на Сотника «бизон» он не мог, так как Лабус находился между ними, но рука спеца медленно поползла к ножу на ремне, чего Игорь не видел.

— В вашем автобусе. Еще на улице, на ходу.

— Стало быть, завалить нас давно мог. — Лабус не отпускал его запястье.

— Мне это не нужно, мы союзники. А вот оружие — нужно.

— А нам нужно… — начал Курортник.

С криком «Командир, берегись!» Хорек прыгнул на него, зубами вцепился в руку, пальцы которой уже коснулись черной рукояти ножа, и замолотил кулаками по плечу.

Курортник ударом локтя отбросил мальчишку. Лабус рванул кисть Игоря, одновременно подался назад и ребром ладони врезал по стволу. Курортник отпрянул от кирпичей, чтобы напарник не закрывал от него Сотника, но не успел вскинуть оснащенный глушителем «бизон», выстрел которого в колонне чужаков не услышали бы.

Не успел, потому что в дело вступил Павел Багрянов, курсант четвертого курса и победитель соревнований. С громким «хук!» он нанес четкий боксерский удар сбоку в голову Курортника, и тот мешком повалился на асфальт.

— Спокойно! — прошипел Игорь, вырывая руку из захвата и отталкивая Лабуса. — Всем замереть! Замри, сказал!

Они застыли: Хорек сидя на асфальте рядом с лежащим на боку Курортником, Багрянец — в боксерской позе, казавшейся нелепой и смешной, потому что здоровяк при этом сидел на корточках, а Лабус — наполовину вытащив ПМ из кобуры.

— Не дури, боец, — Игорь медленно опустил свое оружие. — Пистолет в кобуру засунь. Ну! Если начнем палить из «пээмов», они нас сразу услышат.

Лабус вдруг улыбнулся. Качнул головой, выпустил воздух ноздрями и отправил «макаров» в кобуру.

— Ладно, капитан, — произнес он почти добродушно. — Я на самом деле тебе и так поверил, просто напарник у меня подозрительный мужик.

— Ну тогда хватит со мной как с девушкой обращаться. Я бы вас обоих тридцать раз мог застрелить. Дай винтовку, пока они не уехали, и товарища в чувства приведи.

Лабус потеребил усы, хмыкнул с таким выражением, будто хотел сказать «Ну, что с тобой поделаешь», и перекинул через голову ремешок СВД. Сунув пистолет за ремень, Игорь взял ее, положил ствол на кирпичи и приник к прицелу.

— Павел, Хорек, и вы успокойтесь, — приказал он напоследок.

Он медленно провел оптикой по колонне, от замыкающих тачанок до броневика, на башне которого сидел чужак с электрическим длинностволом. Броневик ничем не отличался от угнанного с базы связистов, тачанки тоже были привычными, а вот «танк» впечатлял. Колеса у него были как у КРАЗА, корпус здоровенный и, наверное, очень тяжелый, его покрывали клепаные листы темного железа. В нижней части башни виднелись десантные люки… или не десантные, может, просто люки для экипажа.

Чужаки в колонне напоминали тех, что появились из портала, когда Игорь с Павлом и Хорьком прятались в ресторане. На большинстве были широкие шаровары и короткие куртки, хотя попадались и плащи.

Игорь глянул назад. Курортник, сидя по-турецки, держался за скулу, Лабус склонился к нему и что-то говорил. Багрянец опасливо поглядывал на них, а Хорек вовсю пялился на колонну.

— Командир, моего батю видишь? Он там может быть!

В последнее время мальчик реже поминал отца, и Сотник надеялся, что его немного отпустило, но сейчас глаза мальчишки вновь лихорадочно блестели.

— Я же не знаю, как он выглядит, — ответил Игорь.

Сзади донесся голос Курортника:

— Боксер, что ли?

— Мастер спорта, — подтвердил Павел.

— Мастер, твою мать… Как я это чувствую.

Хорек потянулся к СВД.

— Дай мне посмотреть!

— Убери руки, — ответил Сотник.

— Ну так сам его поищи! Он большой такой, волосы светлые, лицо красное, еще лысина у него! Видишь такого? Большой, ну как Багровый, два метра почти!

— Нет там такого, — сказал Игорь, поворачиваясь. Курортник пришел в себя, и хотя Лабус вроде бы успокоил его насчет намерений Сотника, сейчас было лучше не находиться к ним обоим спиной.

— Какое звание? — спросил Игорь, встретившись с Курортником взглядом.

— Прапорщики оба. — Спец, морщась, трогал челюсть. — Вот вмазал, мастер спорта!

— А что ж мне делать было? — развел руками Багрянец. — Ты ж за ствол схватился.

— Да все за стволы в тот момент схватились.

Рокот колонны стихал, она выкатывала на улицу за сквером. Все ждали, и Лабус тоже — они хоть и были в одном звании, но Курортник в этой паре явно выполнял роль старшего.

— Звать вас как? — спросил Игорь.

Курортник, помолчав еще немного, произнес:

— Значит так: надо пообщаться. Идем в церковь, там не барабан обычный, а башенка под куполом, в ней легко оборону держать. Все подходы видны. После разговора решим, что дальше делать. Я — Алексей Захаров, а Лабус у нас Константин Гордеев. Мы из внутренней охраны Федеральной Службы Безопасности.

II

Со звоном посыпалось стекло в окне возле кухонного шкафа, и на пол упал большой камень.

И тут же следом влетело что-то еще, быстро вращающееся. Оно врезалось в угол шкафа, разбившись, полыхнуло пламенем.

Яков отпрыгнул и присел. Леша, опрокинув стул, метнулся в комнату за перегородкой. Кирилл, сидящий на стуле у стола, пригнулся.

Шкаф уже горел вовсю. Еще один метательный снаряд влетел в комнату — Кир успел заметить, что это бутылка с огнем на горлышке, — врезалась в стол и разорвалась брызгами пламени.

Он повалился на пол. На четвереньках обогнул стол, вскочил, закричал, ударяя себя ладонями по груди, наконец сумел потушить сигарету, выпавшую из рта за пазуху, и бросился к перегородке, за которой гудело пламя.

И едва не столкнулся с выбегающим наружу Лешей. На спине его был рюкзак, в руках — «сайга» и охотничье ружье.

— Там горит, вещи спасай! — приказал старик.

Кирилл нырнул в комнату. Окно было разбито, деревянный пол горел, в огне плавилась, растекалась пузырящимися лужицами клеенка — хорошо, что варханской одежды там уже не было. Два рюкзака стояли под столом, огонь подбирался к ним. Кир схватил их.

Его катана лежала на подоконнике разбитого окна.

В другой комнате раздались выстрелы. Кир бросил рюкзаки, прыгнул к стене и пошел вдоль нее, вытянув вперед руку. Пол горел прямо под окном, языки пламени облизывали торчащую за край подоконника рукоять. Кир схватился за нее, обжигая запястье, отпрыгнул, мельком заметив в окне здание СТОА, на крыше которого стоял подросток в джинсе и раскручивал широкую пращу.

Прижав катану локтем к боку, он снова подхватил рюкзаки и выбежал из комнаты. Яков с охотничьим ружьем и Леша с «сайгой» стояли у окон, выставив наружу стволы. Кухонный шкаф полыхал вовсю, стол и часть пола тоже горели. Дым быстро заполнял помещение. Кирилл подбежал к сторожу, положив рюкзаки, стал пристегивать катану к ремню. Обожженная кисть болела.

Леша выстрелил. Джинсовый подросток опрокинулся навзничь, вложенная в пращу бутылка с горящим горлышком покатилась по наклонной крыше. Держась за ногу, он пополз прочь и свалился с дальнего края крыши, а бутылка в этот момент упала с другой стороны.

Яков негодующе закричал, когда она разбилась об асфальт, и растекшееся вокруг пламя поползло по стене здания.

— Автовозка моя! — он бросился к их окну. — Оттуда никого не вижу, Леша, что здесь?!

— Прячутся, сволочи. — Старик оглянулся. — Баллон может взорваться.

Занавеска, прикрывающая нишу, где стоял подключенный к плите газовый баллон, горела, и потушить ее не было никакой возможности — в том месте огонь был самый сильный, оттуда валил дым и шел ощутимый жар.

— Надо уходить, Леша. — Яков подхватил один из рюкзаков.

— А как? — спросил Кир, накидывая на плечи лямки второго. — Они выход стерегут, наверное. Если у них какое-то оружие появилось, кроме сигнального пистолета…

— Вон он, петух драный! — Леша дважды выстрелил, но не попал в пронесшегося мимо башни на своем велосипеде панка с оранжевым гребнем. Прежде, чем скрыться за станцией техобслуживания, тот метнул бутылку прямиком в сбитую из досок, листов фанеры и жести дверь, закрывающую пролом в основании башни. Она сразу загорелась, дым и языки пламени поползли вдоль стены. Окно, из которого глядели все трое, находилось над проломом, и видно стало хуже.

А ко второму окну было уже не подступиться — теперь там полыхало не меньше, чем возле плиты. За дощатой перегородкой тоже гудел огонь, из двери валили серые клубы.

— Сукины дети! Что творят, что творят! — Леша рывком затянул узел банданы на затылке. — Ведь не с врагами дерутся, на своих нападают! Все, уходим. Без спешки, но быстро, не паникуем. Рванет — так хоть башня моя им не достанется.

Он направился к двери, за которой начиналась идущая спиралью вдоль внутренней стены постройки лестница.

— Но куда уходим? — спросил Кирилл.

— За мной, парни! — продребезжал Леша, и подошвы его охотничьих ботинок застучали по железным ступеням.

На первом этаже он сразу свернул под лестницу. В темном закутке была квадратная дверца, такая приземистая, что не пригибаясь войти туда смог бы только ребенок. Сорвав незапертый висячий замок, старик открыл ее и протиснулся внутрь. Яков с ружьем в руках пропустил Кирилла.

— Давай, я замыкать буду.

Прежде чем нырнуть в дверь, Кир оглянулся. Закрывающие пролом доски горели; башню наполнял дым, вверху его скопилось уже очень много, да и внизу висела гарь.

Квартира, дом бабы Пани, теперь башня… третье жилище он покидает за считанные дни, причем в последнем не успел даже переночевать. Было такое чувство, что теперь ему предстоит все время скакать по разным местам, как дичи какой-то, которую обложили охотники, — ни минуты покоя.

— За мной, Кирюха! — донеслось спереди, и он протиснулся вслед за Лешей.

Короткая лестница, глухая комната с трубами и вентилями… Потом они попали в бетонный желоб с плоским железным потолком. Желоб тянулся прямо, под легким уклоном. Луч фонаря в руках Леши плясал по стенам. Яков сзади сказал:

— Отсюда отойти подальше надо, потому что когда рванет, засыпать может.

— Вперед, — кивнул Леша. — Фонари пока не включайте, экономьте.

Кир едва не цеплялмакушкой низкий железный потолок. Под ногами было сухо, лишь иногда попадались небольшие лужицы дурнопахнущей жижи.

— Пересохло-то как, а? — заметил сторож. — Я раньше заглядывал — тут всегда такие потоки… А теперь вот пустыня.

— Может, противогазы наденем? — предложил Кир. — Воняет.

— Ничего, пока терпимо. А в противогазе ты быстрым шагом долго идти не сможешь, если без привычки.

Луч фонаря выхватил из темноты решетку, перегораживающую желоб впереди, но Лешу это не смутило.

— До этого места я доходил, — пояснил он, сворачивая. — Вот дальше не знаю что.

Фонарь осветил овальный темный проход, закрытый решетчатой дверью — без замков, но прикрученной к скобе на стенке проволокой. Леша повесил «сайгу» за спину, достал небольшие кусачки, перекусил проволоку и навалился на дверь. Со скрипом она отворилась, старик шагнул вперед. Когда за Кириллом в узкий коридор вошел Яков, сзади загромыхало, желоб тряхнуло, и низкие раскаты, словно от грома, покатились по нему.

— Ну вот… — протянул Леша, пряча кусачки в боковое отделение рюкзака. — Башня-то моя хлипкая уже была, гнилая… А теперь и вовсе нет ее.

— Всё, назад не выбраться, — заметил Кир.

— Ничего, разберемся. Под землей часть пути пройдем, а может и весь.

Он пошел дальше. Позади Кира тихо пыхтел Яков. Коридор плавно загибался влево, был он совсем узкий, но зато потолок повыше, чем в желобе. Через одинаковые промежутки в нем темнели небольшие круглые отверстия, вокруг которых с бетона свешивались какие-то жирные сопли, довольно мерзкие с виду.

— Я вначале подумал, ты эти подземные ходы знаешь, — сказал Кирилл старику, — а выходит, что нет. Ну и как мы до Красной площади под землей сможем дойти, если плана никакого нет, карты? Не выйдет, заблудимся. Да мы и сейчас не заблудились ли уже?

— Совсем ты, Кирюха, людям не привык доверять, — хмыкнул старик. — Хотя в чем-то и прав — тут заплутать легко. Но это если на нижние горизонты спуститься, а мы сейчас у самой поверхности, так что не робей. Главное, мы знаем: Красная площадь от нас на юге, немного к востоку забирать надо. У меня компас, ориентироваться мы с Яковом умеем. Так что… Стоп!

Они встали.

— Что, Лешенька? — спросил Яков.

— Дыра тут, я и не заметил сразу — вроде просто пятно темноты под ногами.

— Это же первое правило диггера, — сказал Кир. — Вернее, третье: «Не видишь пола — не ступай».

— Да ладно, она неширокая, перешагнуть можно, — возразил Леша. — Раз… все, давайте за мной. Коридор вон скоро заканчивается.

Когда они оказались на другой стороне черной дыры в полу, Яков спросил:

— Третье, говоришь… А ты, Кирилл, откуда правила диггеров знаешь? Сам под землей лазал?

— Я? — удивился Кир. — Да ни в жизнь! Я подземелья не люблю. Просто читал про диггеров, у меня и в «Кубышке»… ну, в папке компьютерной про них куча инфы есть.

— Во как, — уважительно протянул Леша. — Компьютерной, значит. А какие еще правила, говори, раз уж мы сами диггерами стали?

Кир, то и дело уклоняясь от свисающих с потолка жирных сосулек, стал перечислять:

— Ну, во-первых, минимальное число людей в экспедиции — трое.

— Это как раз про нас.

— Дальше: не пить спиртное под землей. Не трогать голыми руками оголенные провода, вообще любые железные штуки, даже если они совсем ржавые. Смотреть не только вниз, но и вверх. Лучше не пользоваться открытым огнем, а особенно если гнилью пахнет, мог газ скопиться. Видишь свет — осторожно, разберись, что светит. Слышишь шум в темноте — еще осторожней, пойми, что шумит. По гнилым доскам не ходить, под ними может быть дыра. И… А, дозиметр! Есть у нас дозиметр? Очень его советуют.

— Ну конечно есть, Кирюша. ДРГ у меня, не тикает пока.

— Лестница, — объявил Кирилл, глядя вперед над плечом старика. — Там лестница.

Они остановились. В неглубокой нише пряталась железная лестница, выходящая из квадратного проема в полу и исчезающая в таком же над головой. Кирилл вслед за Лешей подошел ближе. Под ногами, лишь немного ниже уровня пола, застыла маслянистая вода — в луче фонаря она казалось твердой черной поверхностью, свет даже на миллиметр не проникал туда, и Кир, не удержавшись, плюнул в проем, чтобы убедиться, что это и правда жидкость.

Леша посмотрел вверх и решил:

— Давайте поднимемся.

Кирилл последовал за ним, внизу пыхтел Яков. Узкий колодец над коридором закончился комнатенкой с низким потолком и наклонными стенами. В одной — решетка, а за ней…

Они затаили дыхание, глядя между толстыми прутьями. Впереди возле длинного грузового вагона начинался варханский лагерь — там стояли кожаные щиты, дальше был шатер, рядом пыхала дымом из трубы железная печка на колесах. Перед сдвинутой заслонкой на приваренной к печке решетке лежали куски мяса, низкорослый вархан в закатанных до колен шароварах, босой и с голым торсом, при помощи длинной лопатки один за другим отправлял их в печку.

Лагерь начинался метрах в пятнадцати от торчащей между путями бетонной будки, в которой они очутились. Слева были вагоны, справа — только рельсы и шпалы, а дальше перрон, за которым стояли вокзальные постройки. В лагере, помимо пары костров, вокруг которых сидели и лежали варханы, горели несколько синих светильников, свет одного пробивался из шатра сквозь занавешивающие вход шкуры.

— Глядите, парни! — зашептал Леша, тыча пальцем вперед.

Вдоль вагона шли трое вооруженных… нет, не варханов — людей! То есть варханы, конечно, тоже люди, но они чужаки, а эти, судя по одежде и лицам, были свои. Москвичи, русские… земляне! У всех троих на головах плотно облегающий грязно-серые тюрбаны. Двое постарше, один молодой; они не спеша шагали один за другим, и у каждого было оружие: ружье с коротким стволом, но не электрическое, как показалось Киру, а обычное, хотя и варханское.

Троица достигла ряда щитов и свернула вдоль него. Двое молодых при этом повернули головы в сторону бетонной постройки, затем часовые развернулись обратно и пошли по шпалам соседнего пути.

— Это что значит? — спросил Леша. — Предатели!

— Какие-то они странные, — заметил Яков. — Видели, какие у них глаза? Как у… как…

— Как у рыб, — добавил Кир. — И почему все трое с бинтами на головах? Или это не бинты?

Раздались голоса. Сидящие вокруг костров варханы подняли головы, некоторые выпрямились. Через лагерь ковыляли, спотыкаясь, трое военных в порванном грязном камуфляже, со скрученными за спиной руками. Двое хромали, у одного нога совсем не гнулась, колено было в крови.

Леша завозился, рискуя привлечь внимание, сунулся к решетке, осмотрел ее, закрыв от спутников происходящее снаружи, и попятился назад.

— Не сможем выйти, — прошептал он. — Что же делать?

— А что мы можем сделать? — удивился Кирилл. — Там же целый лагерь, их несколько десятков…

Когда старик вернулся, стало видно, что военных поставили на коленях спиной к вагону. Одного качало. Перед ними прохаживались двое вооруженных вархан.

Раздались гортанные голоса, из шатра выбрался высокий чужак в шароварах, сапогах и кителе.

— У него полоски на плече, — зашептал Яков. — Две, красные. Может, офицер? Раньше я почему-то не видел таких.

— Раньше они плащи носили, — сказал Кир и, подумав, предположил: — В том месте, откуда они пришли, может быть холоднее, поэтому теперь они форму меняют.

Офицер подошел к военным. Тот, что с раненым коленом, подался вперед и плюнул ему под ноги. Чужак что-то сказал двум конвоирам, они коротко рассмеялись. Варханы со всего лагеря подходили ближе, наблюдая за происходящим. Конвоир поднял пистолет, но офицер сделал отрицательный жест, быстро повернулся и, шагнув назад, схватил за плечо одного из троицы вооруженных москвичей, шагавших вдоль рельса. Те остановились. Офицер что-то сказал им.

— Стрелять, — долетело до будки. — Стрелять!

Москвичи не шевелясь.

— Они как роботы, — прошептал Кир, внимательно наблюдавший за происходящим и за лицами москвичей.

— Ты о чем? — спросил Леша.

— Кирилл имеет в виду… — Яков замолчал, когда «роботы» встали напротив троих военных.

— Стрелять! — повторил офицер и показал на пленников.

Остальные варханы с любопытством наблюдали. Москвичи подняли ружья.

— Вы чего?! — прохрипел один из стоящих на коленях. — Братки, что же вы…

Один из москвичей, тот, что постарше, вдруг зашатался. Ствол ружье в его руках заходил ходуном. Молодые выстрелили, двое военных повалились под вагон, раненый вскочил, неловко отставляя поврежденную ногу, и быстро шагнувший к нему офицер ударил его ножом в живот. Военный упал на бок, а вархан развернулся к москвичам. Двое, выстрелив, застыли, а третий опустился на колени и слепо тыкал перед собой стволом. Замычав, он бросил оружие, схватился за голову. Тюрбан слетел, обнажив бритую макушку. На ней что-то темнело, похожее на три круглые раны.

Офицер, сунув в ножны извилистый нож, выхватил из рук конвоир оружие с торчащей вбок кривой рукоятью и выстрелил в голову лежащего на земле пленного. Клацнув рычагом, повернулся к москвичу, и выстрелил в него. Тот упал. Остальные двое равнодушно смотрели на него.

Офицер произнес несколько непонятных слов. Они продолжали безучастно стоять. Он каркнул что-то — будто выругался. Ткнул одного стволом в плечо, показал на мертвеца, потом — в сторону будки. Повесив ружье за спину, москвич нагнулся, схватил убитого за плечи, второй подхватил его за ноги, и они потащили тело прочь из лагеря. Миновав щиты, приблизились к будке. Прячущиеся в ней наблюдатели затаили дыхание, но москвичи не заметили их — прошли мимо и скрылись из виду.

— Давайте обратно, вниз, — едва слышно произнес Леша. Голос у него был сдавленный.

* * *

В церковной башенке было четыре окна, из которых открывался вид на всю округу. Когда они поднялись туда, начался дождь, скверик возле церкви наполнился шелестом листвы и дробным перестуком капель. Багрянца с АК поставили дежурить возле одного окна, Хорька, получившего назад свой ПМ, — у другого, Лабус с СВД занял позицию у третьего, а Курортник с «бизоном» у четвертого. Игорь присел на краю открытого люка в центре помещения и положил рядом автомат. Чужака, едва очухавшегося после «ласки» Багрянца, они бросили на узкой лестнице, Сотник видел его внизу.

Свой рассказ он хотел завершить как можно быстрее — но не получилось. Курортник повернулся, услышав про стволы в тайнике, и спросил:

— Погоди, Игорь. Это что значит, откуда там…

— Алексей, твоего ФСБ уже нет, — перебил Сотник. — Забудь про службу на государство. Наш управляющий со своим отцом-генералом приторговывали оружием — это все, что я тебе расскажу. Мы с компаньоном ничего не знали, а когда узнали… Вот тогда все и началось. И хватит про это.

Он не стал упоминать, что между открытием компаньона и началом нашествия прошло значительное время, в которое уместились смерть Павла Вольтова, следствие и суд над Игорем.

Курортник смерил Игоря взглядом, однако возражать не стал, отвернулся к окну, бросив напоследок:

— Продолжай.

Сотник продолжил. Хорек несколько раз порывался перебить его, но замолкал под взглядом командира. Лабус, услышав, как нож вылетел из зубов Игоря, хмыкнул:

— Со всеми казусы бывают, не переживай. Я как-то исхитрился гранатомет задом наперед на плечо положить в горячке… Ладно, так что дальше?

Закончив, Игорь перевел дух и сделал несколько глотков воды из фляжки, которую ему дал Лабус.

— Ну а вы? — спросил он. — Что с вами было?

— И кто вы такие вообще? — вклинился Багрянец. — Служба охраны ФСБ — это что значит? Чего охраняете, ФСБ свое?

— ОПов, — ответил Лабус.

— Кто такие «опы»? — заинтересовался Хорек.

— Охраняемые персоны. В основном из наших, генералов всяких, полковников…

— Когда те в горячие точки ездят? — кивнул Сотник.

— И в горячие точки тоже. Нас вообще семь человек в отделении, но сейчас мы двое поехали, потому что работа в Москве, близко, да и никто ничего не ждал.

— Какая работа?

Лабус посмотрел на Курортника. Взгляд того стал сосредоточенным, задумчивым. Он повернулся боком к окну. Дождь усилился, снаружи били косые струи, и правильный, с прямым носом и выступающим подбородком профиль Алексея Захарова был четко виден на их фоне. Что-то его гложет, подумал Игорь. Как Хорька, только прапорщик человек сдержанный, дисциплинированный, да и попросту — взрослый. Конечно, в такой ситуации, как сейчас, любой будет себя не в своей тарелке ощущать. Одному Багрянцу, кажется, все по фигу — то есть сначала он сильно растерян был, а теперь приспособился. Хорошо, когда у тебя кулаки больше мозга, легче жизнь воспринимаешь. Хотя вот Константин Гордеев — явно поумней Павла, но тоже с виду не очень напряжен. Совсем иначе, чем боксер, но также приспособился к положению дел, осознал их, принял — и теперь просто действует так, как считает нужным, и все тут. Флегматичный человек, рассудительный. А вот у Курортника в душе, похоже, целая буря бушует, но он ее тщательно закупорил, как котел. Под давлением держит… Главное, чтоб крышку однажды не сорвало.

— Где служил, Игорь? — спросил Курортник, встав сбоку от окна, спиной к стене. — В каких местах бывал?

Сотник ответил.

— Что, и в Батуми во время «котла»? — удивился Лабус.

Игорь сухо кивнул — про армейское прошлое он не любил рассказывать, ни гражданским, ни другим военным.

— И выбрался, да не покалеченный? Ну ты молодцом, капитан. А Леху Боблова не знал? Он-то как раз не выбрался, из «мухи» в него азеры…

— Костя! — прикрикнул Курортник.

— А что? — Лабус погладил усы и пояснил остальным: — Не любит напарник всякие такие словечки: азеры, хачи, чурки… А я ж не в отрицательном смысле это, я просто чтоб покороче. Ну, ладно.

Он снова вопросительно глянул на Курортника, и тот кивнул, приняв решение:

— Ладно, рассказывай. Теперь уже все равно.

Лабус заговорил:

— Ну, в общем, мы замначальника ФСБ сопровождали в Лефортово. Там бывший изолятор наш. Ну, бывший — не бывший, а до сих пор наших клиентов иногда в нем держат.

— И что за клиент был? — спросил Игорь.

— Да неважно. Ну, Нака Гаргаев.

— Черный Нак? Он же убит, говорили. Люди из конкурирующего тейпа постарались.

Курортник отвернулся к окну, а Лабус хмыкнул:

— Кто говорил, бабки на лавке? Или в интернете вычитал? Побольше там сиди — еще много чего узнаешь. У нас он, в том-то и работа была, чтоб все на кровников думали. В общем, зам ездил на допрос, мы его сопровождали. Так получилось, что только двое, остальное отделение на учениях полевых за городом, а нас из отпуска вытащили срочно. У нас автобус. — Лабус ткнул вниз пальцем. — Любое отделение охраны таким оснащено. В нем все причиндалы: оружие, снаряжение… На этой машине и прикатили. Хотя наш-то как раз автобус не такой, как у всех. Зам ездил в Лефортово тайно, очень тайно, то есть вплоть до того, что он с нами в автобусе сидел, а не в машине, как обычно. Операция с Гаргаевым потому что такая… тонкая была, мало кто про нее знал. Там вообще такая большая политика, что суши весла, почти никто не…

— Ну, хватит про это, — перебил Курортник, — ты так до вечера говорить будешь. Короче, когда мы были в Лефортово, все и произошло. Мы оборонялись внутри вместе с охраной тюрьмы. Сначала вроде легко было, техника у противника слабая, оружие тоже, только ружья эти необычные. Но связи толком нет, что происходит — непонятно. Три дня держали в тюрьме оборону. Они нас закидывали большими зажигательными снарядами, такой при ударе не взрывается, а скорее расплескивается, если кто рядом — сгорает как факел. Липкая горючая гадость пристает ко всему: бетону, камням. Долго горит, температура большая. Атаки на периметр мы отбивали, но в тюрьме начались пожары.

— Решили прорываться, а тут зэки подняли бунт, — вставил Лабус.

— Бунт! — удивился Багрянец.

Курортник пожал плечами.

— Бунт, не бунт, а как-то они в суматохе из камер вырвались. Не все, но много. Часть охранников внутри тюрьмы положили, попытались наружу ломануться. Бунта никто не ожидал, когда зэки освободились, нашего зама они завалили, потому что он тогда в глубине тюрьмы был, а нам приказал помогать охране периметра. Мы оказались зажаты с двух сторон: снаружи противник, изнутри толпа зэков. Отогнали их, они куда-то вглубь тюрьмы нырнули. Костя потом предположил: вниз ушли, там же подземные уровни есть.

— Тут противник подогнал к тюрьме БХМ, — продолжал Лабус, — сразу несколько. Игорь, видел в прицел, там стволы по бокам? На них шланги насаживают и газом начинают окрестности поливать. Но сначала из переднего ствола, который овальный в срезе, стреляют такими газовыми патронами или капсулами — те, когда падают, разрываются, выплевывают облако.

— Но ведь противогазы… — начал Багрянец.

— Не действуют! — отрезал Курортник. — Маски этих чужих газ держат, а у наших фильтры забиваются почти сразу. Газ непонятный какой-то, тяжелый. Выше третьего-четвертого этажа не поднимается, даже если целое облако напустить.

Он достал из разгрузки пачку сигарет, а Костя продолжил:

— Газ таким густым сизым туманом висит над землей. Фильтры глохнут почти сразу, тогда человек либо задыхается, либо снимает маску… И задыхается еще быстрее. Судороги, рвота и потом конец.

— Товарищ прапорщик, а можно сигарету стрельнуть у вас? — спросил Багрянец. — Я два блока в ресторане нашел — так забыл оба там.

Курортник дал ему сигарету, они закурили.

— И мне! — сказал Хорек, шагнув от окна.

— А тебе рано еще, — отрезал Костя. — И не тяни руку — не дам!

— Хорь, следи за своей стороной, — велел Игорь, и насупившийся мальчик вернулся к окну. Игорь добавил:

— Я видел маску одного чужака вблизи, даже фильтр раскрутил.

Спецы живо повернулись к нему, Алексей спросил:

— Что внутри?

— Какое-то абсорбирующее вещество незнакомое. Кашица зеленоватая, она пузырилась там. Понятия не имею, что это такое.

— А как вы спаслись из тюрьмы? — спросил Хорек.

Лабус ответил серьезно, будто взрослому:

— У нас и у охраны тюрьмы противогазы разных моделей. Наши газ чуть дольше держали. Когда началась атака БХМ, мы в автобусе наружу прорвались.

— А почему все машины стоят, а ваш автобус ездит?

— Потому, парень, что это спецмашина, защищенная от ЭМИ, к тому же опытная, с опто-волоконикой вместо обычной электроники. Любимое детище зама, которого мы возили, он этот проект лично вел, потому в спецавтобусе в Лефортово и ездили.

— Опто-чего? — переспросил Багрянец, и Костя хмыкнул в усы.

— Про оптическую электронику последние годы много говорили, но реализовать не получалось, потому что не могли сделать оптический ключ, это, ну… аналог транзистора, в общем. Оптику использовали для связи, для хранения данных приспособили. А у нас впервые аналог микросхемы смогли на опто-волоконной основе создать, вот так наша машина и работает. Все равно после появления купола она забарахлила, я больше суток в ней копался, пока запустил. В Лефортово подземная автомастерская есть вместе с гаражом, защищенная. Там некоторые детали нашлись, кое-как запустил автобус. Так вот и уехали оттуда. Не сами — с нами еще четверо охранников, но они все отравились и погибли. Потом мы ночевали в одном… месте. Наружу выходили, наблюдали, что происходит. Противник десантируется через эти зеленые облака, вы их наверняка видели. БХМ ездят по всему городу, их всегда сопровождают машины боевого охранения и пешие. Накроют газом несколько домов — все, кто на первых этажах или в подвалы спустились, гибнут. Наверняка таким же способом уничтожают базы ОМОНа, полиции. Потом газ опадает, просачивается через всякие трещины под землю. Если кто в канализации, в метро — им тоже конец почти гарантированный. Тех гражданских, кто выжил на верхних этажах, сгоняют вниз, часть сразу отстреливают, из других формируют бригады, которые стаскивают трупы в кучи, а третьих угоняют куда-то. Трупы жгут. Это все, что мы успели понять, но надо еще разведданные собирать, потому что вообще-то пока мало что ясно.

— Они угоняют людей? — Игорь выпрямился. — Куда? Это же важно. Для чего им пленники, их ведут в одно место или нет? Вообще есть система какая-то? Кого из тех, кто не отравился, они предпочитают убивать, кого угоняют?

Курортник выпустил ноздрями табачный дым.

— Людей гонят на юг, кажется. А, Костя?

— Не знаю, мы ж только ночью видели. Хотя вроде в одном направлении всех уводят. К Красной площади, что ли?

— К Кремлю? — снова влез в разговор Хорек. — Надо ехать туда!

— Зачем это? — удивился Лабус.

— Чужаки забрали его отца, — пояснил Игорь. — Еще в первый день, он его с тех пор везде выглядывает. Хорь, сейчас мы к Кремлю не поедем.

Хорек поник, но возражать не стал — он вообще последнее время, как заметил Игорь, вел себя потише и больше слушался.

— Вы потому на броневик напали, что он один ехал?

Курортник бросил окурок на пол и раздавил подошвой.

— Ну да. Мы вообще-то «языка» хотели взять, поэтому ручные гранаты не стали использовать. А то бы вам конец.

Все замолчали. Пленник внизу пошевелился, Игорь заглянул в люк. Блондин сидел на ступеньках в неудобной позе и смотрел на него, часто моргая. Стягивающая рот повязка намокла от крови — Багрянец сквозь ткань разбил ему губы. Что там за мысли в этой светловолосой голове, какие чувства? Одно Сотник мог сказать точно: чужак их не боится. Ничего, скоро начнет бояться, подумал он и отвернулся. Дождь почти стих, было пасмурно, прохладно и сыро, в помещение под куполом задувал зябкий ветерок.

— Парни, а как вы в охрану ФСБ попали? — нарушил молчание Багрянец. — Я б тоже хотел, туда спортсменов берут?

— В армии отслужили, — сказал Лабус, — подали в ФСБ документы, проверку прошли, после этого попали в штат учебного подразделения. Повысили квалификацию и получили прапорщиков. Стали работать. Так до капитана можно дойти. То есть можно и выше, но тогда надо академию ФСБ заканчивать. А ты хочешь, чтоб тебя за то, что ты спортсмен только, взяли?

Он улыбнулся. Игорь поднял голову, почувствовав взгляд Курортника, который в упор смотрел на него.

— Капитан… Буду тебя капитаном называть, хоть ты и гражданский теперь. Что дальше делать собирался?

— До того, как мы с РПГ и СВД в клешнях появились, — хмыкнул Лабус.

— Схрон подыскать, — ответил Игорь. — Думал, подвал под магазином каким-то или стройку. Обосноваться там, потом людей еще найти. Таких… — он искоса окинул взглядам Хорька с Багрянцем. — Нормальных, короче. А дальше… Я ж разведчик. Значит — разведданные собирать. Ну и действовать потом.

— А как?! — Курортник подался к нему, так сжав пальцы на магазине «бизона», что побелели костяшки. — Я тоже думаю: действовать. Но как? Перестреливаться с противником, громить патрули? Что это даст? Сколько дней уже прошло! Что это значит? Всё, помощи не будет. Сквозь купол не пройти, да?

Сотник кивнул.

— Точно мы этого не знаем, но если бы он был проницаем — тут бы уже столько наших было…

— Не пройти, — уверенно повторил Курортник. — И наружу выхода нет. Так что делать? Нужен план. Но мы больше силовики, мы таким не занимались. Нет у нас никакого плана!

Впервые в голосе его появилась растерянность.

— А его сейчас и не может быть, — возразил Игорь. — Тут же все последовательно. Надо поставить себе четкие цели. Разработать под них стратегию. Для этого собрать тактические данные — то есть как можно больше информации о противнике, его методах, задачах, численности, структуре подчинения. Обо всем. Допрашивать «языка», делать вылазки. Обосноваться. Провиант, боезапас… Всего мало.

— Ну, провиант… — начал Лабус и замолчал, напоровшись на взгляд Курортника.

Алексей Захаров шагнул к напарнику, и они негромко заговорили. Багрянец повернулся к окну, а Хорек подошел к Игорю, схватил его за рукав, заставил опуститься на корточки, и зашептал:

— Сотник, давай с ними останемся! Они классные! ФСБ! Давай, скажи им, что мы с ними…

— Да они…

— Ну, скажи же!

Игорь отстранил его и выпрямился, когда спецы повернулись к ним.

— Вот что, капитан, — сказал Курортник, — и вы, парни. Насчет боезапаса, провианта и схрона… Пошли-ка с нами. Покажем вам одно место.

Не ожидая ответа, он нырнул в люк. Багрянец с Хорьком посмотрели на Сотника, тот кивнул. Лабус пропустил их на лестницу, с которой донеслось: «Встать! Вперед шагай!», и стал спускаться последним.

Когда они очутились в зале, пленник стоял лицом к стене, а Курортник осторожно выглядывал в окно.

— Только что снаружи на велосипедах проехали, — сообщил он. — За сквером, я плохо разглядел. Несколько подростков.

Подняв АК стволом к потолку, Игорь встал рядом и тоже выглянул.

— Куда идем, Курортник? — спросил он.

Тот покосился на него.

— Какой у тебя позывной был?

— Очень простой: Сота.

— В общем, тут недалеко, Сота. Все готовы? Сейчас берем из автобуса оружие, сколько можем унести. Выходим через ту дверь, вдоль сквера, на другом его конце начинается улица. К ней, дальше во дворы, пройдем до одной шестнадцатиэтажки. В общем, увидите.

— Эй, а броневик-то? — спросил Багрянец. — Что, тут бросим, и автобус ваш?

— Противник в этом месте уже побывал, — возразил Лабус. — Если сунется опять… Ну, найдет наши машины и заберет себе. Но может и не сунуться. Мародерам тоже уже нечего в этой церкви ловить, сами видите. А ночью мы машины отсюда перегоним.

Забрав из автобуса часть оружия, они пересекли сквер. Курортник, выставив перед собой ствол «бизона», бежал впереди, Игорь замыкал. Миновав несколько домов, отряд свернул во дворы, пересек квартал. Быстро темнело. Добравшись до высокого дома, между первым и вторым подъездов которого к проезжей части шел асфальтовый пандус, ведущий в подземный гараж, спецы свернули туда.

— В гараже, что ли, прятаться хотите? — спросил Багрянец.

— Сейчас, Павлуха, все поймешь, — ответил Лабус, бесшумно двигаясь вслед за Курортником, который спешил мимо брошенных машин. Оба включили фонарики — в гараже было совсем темно.

Открыв дверь щитовой в дальнем его конце, Курортник сделал остальным знак остановиться. Донеслось звяканье, скрежет, потом он сказал:

— Гаси, Лабус.

Они выключили фонарики.

— Сюда шагайте, на голос. Не хочу вам пока что показывать вход.

Лабус добавил:

— Павлуха, «языка» покрепче держи, чтоб не свинтил.

В темноте раздались шаги. Багрянец выругался, громко засопел Хорек.

— Так, пацан, давай… Теперь капитан — ты где там? — позвал Лабус. — Ага, шагай. Вот так…

Раздался щелчок, тихий рокот, гудение — и электрический свет озарил просторное помещение. Игорь заморгал.

Стол, две кровати, шкаф с холодильником, электроплита. Здесь была даже имитация окон, а за ними — большие фотографии обычных московских улиц.

— Три комнаты, — пояснил Лабус, входя последним и стягивая с головы шлем. — Энергию дает генератор, горючка к нему есть. На неделю, думаю, где-то хватит. Ну что, странно оно вам как-то, да?

— Ну да, вообще-то, — согласился Багрянец, заталкивая в угол помещения чужака, который с любопытством оглядывался. — Это ж прям ваще как пещера Алладина какая-то!

Лабус усмехнулся.

— А в действительности — обычное дело.

— Товарищ прапорщик, но что это такое?!

— Такие объекты делаются на случай нападения на ОПа или для каких-то особых операций, когда надо нырнуть быстро куда-то, скрыться.

— Их что, много? — еще больше изумился курсант

— Подобных «квартирок», Павлуха, по Москве полно. Не обязательно таких, всяких. Есть просто небольшие каморки закрытые, где только сейф в стене, а в сейфе сухой паек. А есть и большие. В них можно попасть через всякие вентиляционные отдушины, через двери неприметные в подворотнях — совсем задрипанные вроде, ржавые, а на самом деле очень крепкие, хрен откроешь, если не знаешь как. Через люки в подвалах, из дренажа… Короче говоря, это называется: «объект укрытия».

— А подземные пути между ними есть? — спросил Игорь.

Курортник, перекинув через голову ремень «бизона», присел на диван у стены и положил оружие рядом.

— Между некоторыми — да, есть маршруты. Они обычно не относятся ни к метро, ни к канализации. Когда-то, может, и относились, но теперь от всего отрезаны, самостоятельные.

— И вы их знаете все эти объекты?

— Полный список у начальника отделения, — ответил Алексей Захаров. — Мы — только те, с которыми работали. То есть пять.

* * *

— А это что такое? — спросил идущий впереди Леша.

Они остановились, когда впереди раздался приглушенный шум. Донесся он из-за глухой металлической двери с засовом и квадратной решеткой на высоте лица, которой заканчивался коридор.

— Почему встали… — начал Яков, но Кирилл, оглянувшись, прижал палец к губам, и агроном умолк.

Стало темно — Леша выключил фонарик.

— Слышишь шум в темноте — пойми, что шумит, — тихо пробормотал Кир.

Звуки усилились — плеск и цоканье. Кто-то бежал за дверью, да не один. Будто ледяной волной, Кира окатило страхом — как тогда, ночью в развалюхе бабы Пани. Он даже отпрянул слегка, и в спину ему уперлась ладонь Якова.

— Что ты? — едва слышно спросил агроном.

— Я… — начал Кирилл сдавленно, не в силах описать свои чувства. — Это та же тварь. Она будто излучает что-то. Только теперь их много!

Плеск и цоканье усилились, издавала их явно не одна и не две пары лап. Существа бежали мимо двери. Яков тоже ощутили темную волну, расходящуюся вокруг неведомых тварей, и пальцы его сжали ткань куртки на спине Кира. А вот Леше все было нипочем. Он снова включил фонарик, направив луч в пол, бесшумно подобрался к двери и посмотрел между прутьями решетки. Звуки начали смолкать; вскинув фонарик, Леша направил луч наружу. Последнее едва слышное «цок-цок» донеслось из-за двери, и стало тихо.

— Ну хорошо, — сказал он, оглядываясь, — убежали крысы, чего вы застыли там? Сейчас я замок открою, дальше пойдем.

— Это не крысы, — возразил Кир, стряхивая оцепенение. — Не так бежали.

— Посвети мне, Кирюха. Да нет, не включай, мой возьми.

Кир взял фонарь, и Леша склонился над засовом.

— Не вижу замка, — продребезжал он, дергая ржавый брус. — Что ж не открывается? Ржой схватился… Не крысы, говоришь? И как же они «не так» бежали?

Кир не сразу сообразил, что последние слова обращены к нему. Он неопределенно пожал плечами.

— Между цоканьем время проходило слишком большое. То есть как бы ритм не такой, как от крыс должен быть, — что-то более крупное.

— Много ты крыс слышал, — хмыкнул Леша. Повернулся к двери боком, упершись в стенку ногой, вцепился в засов и дернул. Тот рывком съехал в сторону, старика качнуло к стене. — Вот так! Якуша, готов?

— Всегда готов! — откликнулся тот.

— Кирюха, а ты посторонись, раз у тебя только холодное оружие.

Кир отступил назад, Яков с ружьем на изготовку протиснулся мимо него. Леша молодецким ударом ноги раскрыл дверь, они сунулись в проем, выставив перед собой стволы, оглядели помещение. Кир взял фонарик с пола, посветил. Спутники вышли из коридора, и он шагнул за ними, отдав фонарь Леше.

Круглое помещение наполнял тихий-тихий шелест, будто эхо сотен шепчущих голосов. В стене темнели круглые отверстия в человеческий рост, Кир насчитал их дюжину — двенадцать больших труб сходились сюда со всех сторон. Шум доносился из них. Пол неровный — пологий конус, в центре которого начинался вертикальный колодец. Метрах в пяти над головой стены становились наклонными и сходились к пятну света далеко-далеко вверху. Сумеречного, серого дневного света.

— Так, ага, а ну-ка… — Леша скинул рюкзак, присел и расстегнул его.

Между трубами из стены выступали бетонные кубы, и Кир, тоже сняв рюкзак, присел на один. Достал свой фонарик, включил и положил так, чтоб тот освещал все помещение.

Яков, сделав несколько глотков из фляги, спросил:

— А ничего, Кир Иванович, твои правила диггеров не говорят насчет курения под землей?

— Вроде нет. Я, по крайней мере, не помню.

— Ну, давай тогда по одной.

Пока они закуривали, Леша достал бинокль и уставился вверх. Кир спросил:

— Лестницу видите? Только она сломана, не подняться.

Железная лестница тянулась от светлого отверстия вдоль стены и обрывалась высоко над полом.

— В моем рюкзаке веревка лежит и «кошка» раскладная, — заметил Яков. — Можно было бы попытаться набросить.

— Завалено. — Леша опустил бинокль. Закашлялся, сплюнул и повернулся к спутникам. — Там вроде вентиляционного выхода. Отсюда трудно понять, но я так представляю: бетонный конус над землей, внутри полый, в нем решетка. Видели такие — в парках где-нибудь или возле подземных переходов иногда? Вот там вверху что-то такое. Но! — убрав бинокль в рюкзак, он поднял указательный палец. — Будку эту наверху развалили. Обломки видны, а сбоку какая-то железяка торчит, не разобрать. Не то авто в будку врезалось, не то еще что-то. Может, там и не вылезти теперь.

Покачивая «сайгой», он пошел в обход помещения. Кирилл заметил, что походка у Леши стала менее пружинистая и бодрая.

— А может, и вылезти, — возразил Кир раздраженно. Ему очень хотелось выбраться из подземелий на поверхность.

Взяв фонарик, он на корточках, зажав сигарету в зубах, сполз к отверстию в центре пола.

— Осторожно, Кирилл, — предостерег Яков. — Тут тебе не компьютерная игра, вниз бахнешься — костей не соберешь.

— Ты не так должен был сказать, — тихо, чтоб Яков не слышал, проворчал Кир. — Ты должен был сказать: «Тут тебе не компьютерная игра, тут дэднишься — респауниться не получится, чекпоинтов нет»… безграмотный старикан!

— Что ты сказал? — спросил Яков сзади.

— Говорю, дно видно, — ответил Кирилл, склонившись над отверстием и освещая уходящий вниз колодец. — Далеко, но видно.

Он щелчком отправил туда окурок, который ударился о стену, сыпанув угольками, отскочил и уже почти погасший упал на дно.

Там зажглись два крупных желтых глаза, уставили на Кира — и хотя до них было с десяток метров, и лестница в колодце отсутствовала, он отшатнулся, едва не сверзившись вниз, поскользнулся и сел, выпустив фонарик. Хорошо, что у того был ремешок, который Кирилл предусмотрительно набросил на запястье.

— Кир Иванович, что такое? — Яков заметил, как он дернулся.

Кирилл попятился на заду, упираясь в бетон каблуками. Железный ободок фонарика скреб по бетону.

— Увидел что-то?

— Нет-нет, ничего. Все нормально. — Он встал. — Я просто…

— Голова закружилась?

— Ага.

— Говорю же, осторожнее будь.

Кир присел на бетонный куб — колени еще слегка дрожали.

— Вот спасибо за совет, Афанасьевич. Я хотел беспечно так под канализации пошастать, за токопроводящий рельс в метро подержаться, но теперь я обязательно буду осторожным.

— Если б у меня было столько денег, сколько у тебя сарказма, я бы жил в Рио-де-Жанейро в белом особняке и ходил бы в белых штанах, — заметил Яков сухо. — Леша, ты куда делся?

— Здесь я, — донесся из одной трубы слабый дребезжащий голосок.

— Что с тобой? — Яков поднялся. — Леша!

— Ничего, иду уже. За мной не ходи, Якуша, не надо, и Кира не пускай. Сейчас я, сейчас…

Старик говорил как-то сдавленно, и Кирилл тоже выпрямился, положив руку на катану. Почему-то вдруг почудилось: Лешу взяли в оборот варханы, приставили к затылку ствол и заставляют отвечать, чтобы его спутники думали, будто все в порядке.

Раздались шаги, он крепче сжал рукоять, едва не выхватил катану из ножен, когда старик появился из трубы… один. Ссутулившись и держась за горло, Леша подошел к ним.

— У тебя приступ? — спросил Яков.

— Какой приступ… тела там.

— Тела?

Леша достал из разгрузки под курткой флягу, раскрыл и приник к ней. Кир заметил, как тяжело, напряженно он глотает воду — будто каждое движение кадыка доставляло ему боль. Напившись, старик вытер рот рукавом, сунул флягу обратно и сказал:

— Мертвецы там лежат, парни. С десяток, я и считать не стал. Женщины тоже и, кажется, пара детишек.

— Далеко? — спросил Яков и помахал рукой с растопыренными пальцами. — Вроде я запаха не…

— Тут — «не», а там — «да»! — отрезал Леша. — Дальше эта труба с другой пересекается под прямым углом. По второй идет углубление такое квадратное, в нем вода. Они в воде лежат.

— Утопленники, что ли? — спросил Кирилл.

— Нет. Позы такие… и лица искаженные. Газ это. И вещи какие-то валяются, чемоданы, рюкзаки. Я, конечно, не стал копаться, страшная слишком картина. Хотя на многое насмотрелся, но отвык, тогда, помнишь, Якуша, привыкли — такие страсти видели, и ничего, а теперь… — старик содрогнулся, обхватил себя за плечи. — В общем, это тех, кого газ варханов под землей настиг. Хорошо, нам в ту сторону не надо, нам в эту трубу.

Он кивнул на одно из отверстий, и Кир спросил:

— Почему именно в эту? По каким приметам ты определил?

Надевая рюкзак, Леша пояснил:

— Ну, вообще-то трубы все одинаковые, но именно эта в юго-восточном направлении идет. Идем.

Кир, глянув на светлое отверстие вверху, взялся за рюкзак.

— Учтите, если заблудимся, то по вашей вине.

— Не заблудимся, — ответил Леша, шагая в трубу. — До самой Москворецкой так дойдем.

* * *

— Ну что, заблудились? — Если бы сарказм Кирилла был светом, то им можно было бы озарить всю московскую подземку. — Может, теперь дорогу у кого-то спросим? У крысы встречной или еще у кого? Или можете у меня спросить… Афанасьевич, не хочешь спросить у меня, как отсюда выйти?

— Как отсюда выйти, Кирилл? — спросил Яков устало.

— Не знаю! — отрезал Кир и отвернулся.

Хорошо хоть фонарик горел ровно и ярко, и в запасе у них были еще два, и батарейки имелись, — а то от всего этого впору было впасть в окончательный пессимизм. Теперь они находились внутри узкой, так что и не выпрямишься в полный рост, трубы, состоящей из широких бетонных колес, неровно пригнанных, с сыплющейся из щелей влажной землей камешками. В некоторых местах капала вода.

Положив рюкзак под спину, Кир попытался вытянуть ноги, но они уперлись в противоположную стенку трубы. Хотелось спать, глаза слипались. Еще хотелось курить, но Яков запретил — от дыма Леше становилось хуже, хотя тот и крепился, доказывая, что ему все нипочем. Агроном сидел рядом, прикрыв глаза, а старик уполз вперед по трубе, чтобы разведать обстановку.

— Когда были под той светлой дырой, надо было «кошку» на лестницу бросать, цепляться, выползать наверх, — продолжал Кир. — А вы… «До самой Москворецкой дойдем»! — он изобразил дребезжащий голосок старика.

Сбоку протянулась руку, схватила его за шиворот, дернула. Повернувшись, он едва не столкнулся носом с Яковом.

— Кирилл, я очень тебя прошу: не делай больше так, — произнес агроном. — Леша — он…

— Хриплость или другие изменения голоса, боль и дискомфорт при глотании, частый кашель, кровяные прожилки в слюне, — перечислил Кир.

Еще несколько секунд Яков смотрел ему в глаза, потом отпустил.

— Много-то ты знаешь, память хорошая. Это тоже из твоей «Кубышки»?

— Да. А помню потому, что у меня мать умерла от рака, хотя и не горла, но я все равно много про него тогда прочел, запомнил. Симптомы ясные.

Яков посмотрел вдоль трубы — фонарь старика горел далеко от них — и заговорил тише:

— Леша крепится, как может, но ему немного осталось. А ведь такой мужик сильный был… Быстрый, резкий, как выстрел! Поэтому проявляй уважение, Кирилл.

Кир отвернулся, чтобы не сказать в ответ какую-нибудь грубость. Из глубины трубы донесся голос Леши:

— Сюда идите, тут просвет! И шум внизу… Быстрее!

На корточках они поспешили в ту сторону. Леша согнулся в три погибели над круглой решеткой в одном из бетонных колец, светил фонариком, поворачивая его из стороны в сторону.

— Это же метро! — воскликнул Кирилл, заметив, как блеснули внизу рельсы. — Тоннель метро. По нему можно на станцию… А решетку как снять?

Он вцепился в толстые прутья, подергал, потом лег, наклонил голову, осмотрел края отверстия. Концы прутьев были утоплены в бетон — не вырвать никак. И не сломать, конечно, а чтобы их перепилить, столько времени понадобится…

Он поднял глаза на Лешу с Яковом.

— Никак. А в этой трубе что дальше, куда она ведет?

— В сортир ведет. Э, слышите? — Леша ткнул пальцем вниз.

Донесся приглушенный крик и топот ног. Старик погасил фонарик, когда тоннель внизу озарился новым светом. Лучи нескольких фонарей беспорядочно дергались, прыгали из стороны в сторону.

Снова раздался крик, потом возглас и трехэтажный мат.

Свет стал ярче, замелькали тени — с десяток человек пробежали внизу, наполнив тоннель стуком, сиплым дыханием, криками и руганью. Специфическая это была ругань, она изобиловала такими выражениями, которые обычный честный матерщинник, как правило, не употребляет.

— Бритые все, на зэков смахивают, — шепотом сказал Яков.

Люди исчезли из вида. Последним бежал высокий тощий человек в строительной каске, на которой тускло светил фонарик. Сквозь стук шагов донеслось шипение, и Кир чуть не подскочил, вцепился в прутья обеими руками.

— А-а-а! — взревел тощий, оглянувшись, и вдруг упал, зацепившись за шпалу.

Четыре существа величиной с кошку прыгнули на него сзади. Он хрипло завопил: «Братва! Помогите!», перевернувшись на спину, сбросил с себя одну тварь, сорвал с бритой головы каску и врезал ею по другой, и тут третья вцепилась ему в горло. Кир смотрел не дыша. Узкие морды, желтые глаза, длинные тонкие хвосты… что это за существа? Они появились оттуда же, что и пятнистые гиены, не было таких раньше на планете! Гиены напоминали разом несколько земных животных, и эти тоже казались гибридом — крысы, кошки и лисы. Хотя кошки — в меньшей степени, не было в них никакой пушистости, мягкости, не было кошачьей вкрадчивости движений — только свирепая кровожадная быстрота. И еще они шипели так, что озноб пробегал по коже и на лбу выступала испарина.

Зэк снова заорал, крик сорвался на визг, он забулькал, когда одна тварь приникла к его горлу. Дернув ногами, застыл.

Шипение смолкло, но твари не стали рвать тело. Отбежали к ногам мертвеца, вцепились в них зубами — в ботинки, в штаны… И, пятясь, с приглушенным шипением поволокли обратно по туннелю. А мимо уже спешили другие — не обращая на возвращающихся товарок внимания, они понеслись вслед за беглецами.

Еще некоторое время эхо доносило далекие крики, а потом в туннеле все смолкло. Кирилл отпустил решетку и сказал безжизненным голосом:

— У вас же ружья, надо было стрелять в них.

— Не было смысла, — сказал Леша и закашлялся — мучительно, ссудорожными хриплыми вздохами, схватившись за шею двумя руками.

— Ничем бы мы ему не помогли, Кирилл, — тихо произнес Яков, с жалостью глядя на друга.

Кир молча привстал, перешагнув через решетку, протиснулся мимо содрогающегося в спазмах Леши, снова опустился на четвереньки и пополз по трубе, включив фонарик.

Вскоре она закончилась, и к этому времени смолк кашель позади. Труба выходила под потолок облицованного плиткой длинного помещения с разбитыми писсуарами и сломанными перегородками кабинок, где стояли унитазы. Оглядев все это сквозь решетку с тонкими прутьями, Кирилл кое-как перевернулся, ногами вышиб ее и спрыгнул. Прошелся вдоль стены с раковинами, и над одной увидел потрескавшееся зеркало. В свете фонаря там отразился некто лохматый и грязный, с рюкзаком за спиной и катаной на боку, выглядевшей нелепо в сочетании со всем остальным. Кир покачал головой и направился к двери в другом конце помещения.

Вскоре из отверстия под потолком показались Яков с Лешей.

— Замок есть, а ручки нет, — сказал Кир равнодушно, когда они подошли к нему. Голос звучал гулко, отдаваясь коротким эхом. — Выбить легко. Давайте, пушки свои приготовьте.

Спутники подняли оружие, а Кирилл попятился, с разбега врезался в дверь плечом — и вылетел вместе с ней в следующее помещение.

Оно напоминало строительный склад: под стеной рядком стояли отбойные молотки, под другой — длинный железный стеллаж, заполненный обрезками труб, ящиками с гайками, винтами, гвоздями и шурупами, разводными ключами, молотками, плоскогубцами, рашпилями и прочим в том же духе.

— Что тут у нас? — Леша прошелся по помещению. Выглядел он больным, лицо бледное, походка вялая. — Так-так, ага… «Пропан-бутан», — прочитал старик надпись на баллоне, который стоял в углу возле ящика, полного железных опилок.

Здесь были две двери: та, через которую они вошли, и другая, у стеллажа. Яков толкнул ее стволом ружья, заглянул, потом шагнул в проем. Кир, набрав жменю гаек из коробки со стеллажа, вошел за ним. Эта комната была поуже, под стеной стояли две койки, между ними — стол и стул без одной ножки. На столе пожелтевшая газета с рыбьими косточками, а рядом, разложенные длинным зигзагом с отходящими в стороны «ветками», костяшки домино. Еще там были четыре стакана, пепельница, полная папиросных окурков, лежащая на боку пустая бутылка из-под водки и три пивные, тоже пустые.

В дальней стене, рядом с вешалкой, где висели ватники, была дверь. Яков сразу пошел туда, а Кир устало присел на край койки. В комнату шагнул Леша, увидел дверь и направился к ней. Вдвоем с Яковом они попытались открыть ее — дверь немного сдвинулась и застряла.

— Кирюха! — позвал Леша.

Вздохнув, Кир подошел к ним, посветил в щель фонариком.

Снаружи было просторное помещение, заваленное всяким металлическим хламом — он громоздился до потолка и мешал двери раскрыться.

— Выше посвети, — сказал Леша и снова раскашлялся. Прижимая ко рту кулак, невнятно заговорил: — Лестницу вижу. Широкая, наверх идет… По всему — до поверхности недалеко совсем.

— Но как открыть? — возразил Кирилл.

Леша попятился и сел на койку.

— Там баллон есть, — заметил он неопределенно.

Яков вопросительно посмотрел на него, потом на Кирилла. Помедлив, тот произнес:

— Пропан-бутан, сжиженная смесь двух нефтяных газов, не ядовит, при смешении с воздухом образует взрывоопасную смесь.

— Вот именно, — подтвердил Леша. Голос у него был совсем слабый, едва слышный. — Именно что взрывоопасную. Можем спрятаться на складе, тут поджечь тряпье, баллон открыть…

— Опасно, — сказал Кир.

— Да жизнь-то теперь вообще опасная пошла. А как еще? Там, за лестницей, ход наверх точно есть.

— Тот ход тоже чем-то перекрыт может быть, — возразил Яков. — Но вообще, конечно, можно и взорвать.

— Ну вот, значит, подтащим его, — говоря это, Леша выпрямился. Взмахнул руками и вдруг повалился вбок. Если бы он упал назад, то очутился бы на койке, а так рухнул прямо на пол, ударившись головой о стену.

— Леша! — вскрикнул Яков, бросаясь к нему.

Кир тоже поспешил к старику. Тот кашлял, двумя руками держась за горло, пытался вдохнуть, извивался, выпучив глаза.

— Леша, как ты?! Леша!

Они подняли его, положили на кровать. Кир отнял руки старика от шеи. Леша засучил ногами, резко сел, едва не врезав ему лбом по носу, — и наконец с сипением втянул в себя воздух.

— Дыши, Лешенька, дыши! — Яков трясущимися руками пытался раскрыть фляжку. — Может, воды? Или не надо? Леша, как тебе помочь?!

Старик вдохнул снова — теперь это далось ему легче, — выдохнул, вдохнул…

— Это все из-за подземелий, из-за воздуха местного, спертый он тут, нехороший! — сокрушался Яков.

Они снова уложили Лешу на койку, и Кир накрыл его варханским плащом. Старик, слабо цапнцув Якова за плечо, заставил того нагнуться, и прошептал:

— Передохнуть надо, Якуша. Немного… совсем… потом… потом пойдем…

— Отдохни, отдохни! Надо тебе сейчас что-то, ты скажи? Поесть хочешь?

Леша покачал головой.

— Ему глотать должно быть больно совсем, — заметил Кирилл.

— Попить дай, — шепнул Леша.

Сделав несколько глотков из фляги, он прикрыл глаза и затих. Яков, попятившись, сел на койку рядом с Кириллом, успевшим снять рюкзак.

— Значит, задержимся тут, Кир Иванович. Отдохнем. Я понимаю, не нравятся тебе эти подземелья, но мы ближе сейчас к цели, чем раньше были.

— Да мы крутились туда-сюда, зигзагами ходили, — возразил Кирилл.

— Но все равно в целом на юго-восток двигались.

Кирилл молча глядел в стену перед собой. Леша на другой койке тихо, равномерно сопел — кажется, заснул.

— Ведь железный человек, — посетовал Яков. — Другой бы уже в больничке на химиотерапии загибался, а он живет. Каким мужиком крепким был — сутками мог идти, да по джунглям. А теперь…

Он повернул голову к молчащему Кириллу, помедлив, спросил:

— Что, Кир, надоели мы тебе оба? Два безумных старикашки…

— Ты еще не старик, — возразил Кирилл.

— Но близок к этому. Надоели, да?

— Мне всё надоело. И я одно знаю: больше слушаться вас не буду. Надо было еще тогда на поверхность выходить. Все, вы оба мне не командиры. Выходим на поверхность и… Не знаю, что дальше. Посмотрим. Может, разойдемся.

— Нет, Кирилл, не могу я тебя одного отпустить. Лэптоп нам надо вместе найти, и Айзенбаха твоего.

Кир молча откинулся на лежащий за спиной рюкзак — и увидел решетку в потолке над койкой. За последнее время всякие люки и решетки успели ему очень сильно надоесть, но на эту он все равно обратил внимание. Вентиляция… Кир вяло махнул рукой.

— А может, не взрывать ничего, попробуем туда пролезть?

Яков тоже поглядел вверх.

— Можно. Только Леше в себя прийти надо, а это часов восемь, пока он отлежится. Или больше.

— Ну тогда я спать, — сказал Кирилл, лег на бок, подтянув ноги к животу, и закрыл глаза.

III

Почти весь цокольный этаж семиподъездного шестнадцатиэтажного жилого дома по улице Делегатской занимал большой гараж, въехать в который можно было прямо с улицы, а не из двора. В дальнем, тихом закутке гаража, позади вечно закрытого подсобного помещения и щитовой, за толстой бетонной панелью были три соединенных дверями комнаты. О них не знали ни жильцы, ни охрана гаража, ни ЖЭК, ни даже обслуживающие этот район электрики с водопроводчиками — никто. Попасть в помещение можно было через железную дверь в щитовой, которая и на дверь-то похожа не была — скорее на большую панель, закрывающую приборы и провода, с крошечной щелью замочной скважины. Хотя проводов под ней не было, а замок смог бы вскрыть разве что большой спец, да и то с использованием кучи всяких инструментов, а лучше — взрывчатки.

Все три комнаты были разных размеров. В самой маленькой на стуле сидел пленный чужак, в одних штанах, босой, со скованными за спинкой руками. Из угла рта текла кровь, один глаз подбит, на крупном, густо поросшим светлыми волосами теле — синяки. Оставил их Курортник, то есть Алексей Захаров, который недавно ушел на разведку вместе с напарником Лабусом — Константином Гордеевым. Стены маленькой комнаты были покрыты шершавой цементной «шубой» и выкрашены бежевой краской, потолок низкий, на полу вишневый линолеум. Кроме стула здесь стояли табуретка и стол. На столе — графин с водой, полотенце и рубаха чужака. У стены книжный шкафчик с потрепанными детективами, в углу за ним — прикрытая раздвижной перегородкой ниша с унитазом и душем.

Осторожно трогая рану на лице, Игорь наблюдал за пленником. А тот смотрел на него. Уже второй допрос, а толку никакого. Курортник, да и сам Игорь рассчитывали, что чужак может хоть как-то понимать русский — вдруг перед тем, как десантироваться сюда, противник его изучал? Это же, в общем, логично… Но, судя по всему, чужак русского не знал, во всяком случае, кроме всяких непонятных слов, добиться от него ничего не получалось, а применять более серьезные пытки они пока не решались.

В дверь поскреблись, и Сотник спросил:

— Что?

Говорил он все еще не очень внятно, каждое слово причиняло боль, нижней челюстью Игорь старался без надобности не шевелить.

Внутрь сунулась любопытная мордочка Хорька. Он впился взглядом в чужака, который перевел взгляд на мальчишку. И вдруг кивнул ему. Разлепил окровавленные губы и что-то сказал.

— Что ты хочешь? — Сотник шагнул к двери, закрыв пленника от взгляда.

— Отвечает на вопросы?

— Не отвечает. Не понимает по-нашему.

— Просто я думал, он… — Хорек запнулся. — Нет, не может он ничего про батю знать, правда?

— Не может, — согласился Игорь. — Откуда? Все, иди.

Обойдя стул, он освободил руки пленника, скованные наручниками, которые Курортник принес из автобуса. Как только кисти оказались свободные, чужак вскочил, и Сотник схватился за пистолет в кобуре. Пленник присел, мазнул пальцем по лицу там, где из рта текла кровь, и попытался нарисовать что-то на линолеуме. Игорь наблюдал. Чужак сморщился, когда стало ясно, что с рисунком ничего не выйдет, поднял взгляд на Сотника и просительно сказал, улыбаясь:

— Пенц.

Игорь молча ждал, что будет дальше.

— Пенц! — повторил чужак настойчиво и снова улыбнулся — широко и доброжелательно. — Пенц ма!

Он сделал вид что пишет на полу, стукнул себя в грудь.

— Ма. Пенц. Дака.

— Дать тебе карандаш? — спросил Игорь. — Хочешь нарисовать что-то? Написать?

— Пенц!

— Хорек! — позвал Сотник. — Принеси фломастер, я видел пачку в ящике.

На этот раз не пустить мальчишку в комнату не удалось — тот очень решительно проник внутрь вместе с черным фломастером, который Игорь отдал пленнику.

Чужак начал рисовать. Хорек присел рядом на корточки, и когда рисунок был готов, объявил:

— Сотник, это ж змеюка! Такую мы видели, у него на этом… на рисунках их, ну, в коже той свернутой.

Игорь кивнул, покосился на кожаную трубку, лежащую на столе.

— Только там змеюка себя за хвост кусала, а тут нет.

Действительно, изображенная чужаком тварь разинул пасть, но до своего хвоста ею не дотянулась — между ними оставалось небольшое расстояние.

— Что это такое? — спросил Хорек. — Почему такая змея?

— Змея, кусающая саму себя за хвост, это символ, — пояснил Игорь.

— Чего за символ?

— Бесконечности, кажется. Не помню, никогда этим не интересовался.

Чужак привстал, и Хорек мгновенно отскочил от него, схватившись за пистолет.

— Спокойно! — велел Игорь.

Пленник широко развел руки, потом свел их вместе и двумя пальцами ткнул в пространство между пастью и хвостом изогнувшегося овалом змея. Снова развел руки, снова ткнул в пол.

— Бузбарос. Бузбарос вод! Вархан вод дестрот. Дестрот — бох! Бох! Бузбарос ета вод. Ета!

— Не понимаю совсем, — засопел Хорек. — Чего он болтает, Сотник? Бузбарос ета вод — это чего такое?

— Ета вод! Вод! — пленник снова широко развел руки и снова ткнул пальцами в пол между пастью и хвостом змея.

— Может, «вод» — это от «ворлд», то есть мир, — предположил Игорь.

— А ета — еда? Он тогда хочет сказать, что весь мир между зубьями там у него?

— Между какими еще зубья… А, между зубами.

— Да, да, между зубами змеюки этой, ну, бузбароса…

— Бузбарос! — закивал чужак.

— И он его — ета, — добавил Хорек. — А ну отдай фломастер! — закричал мальчишка, когда чужак сунул его в карман шаровар на бедре. — Сотник, он фломастер хотел спереть, а потом наручники им открыть!

Пленник после вопля Хорька поспешно протянул тому писчую принадлежность, которую мальчишка с победным видом забрал. Чужак выпрямился, вопросительно глядя на Сотника.

— Нет, не понимаем мы тебя, — ответил тот. — Давай, сапоги натягивай и руки за спину. За спину, я сказал, не думай, что если ты доброжелательный такой, то я тебе поверил. Ну!

Подталкивая чужака в спину, Игорь провел его в другую комнату, где заставил сесть в углу.

В третьем помещении «объекта укрытия» была кухня и склад, а здесь — спальня, совмещенная с гостиной. Под потолком тускло горела лампочка, на диване сидел Багрянец и читал книгу в красной обложке. В гараж они переехали ночью, решив, что церковь все же слишком ненадежное укрытие для машин. Пробираясь на тихо рокочущем автобусе, позади которого двигался броневик, по темным улицам, дважды едва не напоролись на патрули варханов, а после почти уперлись в лагерь чужаков, разбитый на территории детского садика. Хорошо, что Курортник с Игорем по очереди уходили на разведку, и последний вовремя заметил вражескую базу.

Теперь машины стояли в глубине гаража, в самом дальнем, темном, глухом углу.

Когда Игорь с чужаком вошли в комнату, Багрянец кинул на последнего быстрый взгляд и снова уткнулся в книгу. Пытки курсант не любил, когда они впервые всерьез взялись за «языка», побледнел и ушел, а теперь вот сидел, нервно шелестя страницами. На столе возле дивана лежал АК, который Павел перед тем чистил, остальное оружие они сложили на кухне: два ручных гранатомета из тайника в клубе, три одноразовые РПГ-22 в пластиковых трубах из эфэсбэшного автобуса, два «бизона», сумка с патронными цинками, четыре кобуры с ПМ и еще две с «грачами», несколько ножей, ящик с гранатами Ф-1. И три выстрела для гранатометов из клуба, которые нашлись в автобусе. И все это — не считая того оружия, которое было сейчас у Курортника, Лабуса, Сотника и Багрянца с Хорьком.

— Когда спецы должны вернуться? — спросил Игорь, присаживаясь на диван, в то время как Хорек, взгромоздившись на стул напротив чужака, стал гипнотизировать того взглядом.

— Недавно ж вышли, — ответил Багрянец, глянув на часы. — Сказали, на крышу поднимутся. Минут через сорок, наверно.

— На крышу! — дернулся Хорек. — А меня с собой не взяли, я просился! Эх, крыша… Командир, поговори с Лабусом, чтобы взяли в следующий раз. Я мешать не буду, помогать буду!

— Почему с Лабусом, а не с Курортником? — поинтересовался Игорь.

Мальчишке разрешили носить пистолет в обмен на твердое обещание не брать больше никакое оружие. Костя Гордеев самолично переделал ремешок, и Хорек теперь щеголял кобурой с «макаровым», который, даже со снаряженным магазином, весил поменьше килограммового «грача».

— Лабус бы разрешил, — вздохнул он. — А Курортник строгий, не разрешит.

Хорек стал спокойнее и сговорчивее, когда взрослые признали его право на ношение пистолета и на использование оружия в некоторых ситуациях. Это как бы сделало его в собственных глазах взрослее, серьезнее. Ощутив ответственность, он начал сознательно сдерживать свои порывы, хотя получалось это у мальчика с большим трудом.

Багрянец снова взялся за книжку, но сразу отложил ее. Увидев, что это Корецкий, Игорь спросил:

— И как тебе?

— Что? — Павел перевел рассеянный взгляд на обложку. — А, да я не привычный к чтению, не люблю. Там про чемодан с деньгами и мужика какого-то зачуханного. На него сразу и силовики наседают, и воры, и мафия… Не знаю, непонятно как-то, запутался.

Лампочка замерцала, тихо треща, разгорелась ярче. Игорь встал. В комнате было три двери: одна вела на кухню-склад, другая — в помещение, где допрашивали пленного, а за последней, массивной железной плитой, находился короткий бетонный коридор с оборудованием «объекта укрытия». Дальше начиналась обычная городская канализация, откуда в «объект» попасть было довольно проблематично.

Лампочка снова замерцала.

— То ли барахлит, то ли горючка кончается, — заметил Багрянец.

Спецы еще раньше объяснили: генераторы в объектах самые простые, без наворотов, чтобы работали стабильно при всяких катаклизмах. Только вот топлива для них не всегда достаточно, потому что, известное дело, — обычное славянское разгильдяйство, которое хоть в КБ разгильдяйство, хоть в КГБ…

Игорь откатил в сторону плиту сказал:

— Если Курортник с Лабусом раньше появятся — сразу меня зовите.

Когда он шагнул в коридор, где-то вверху рвануло.

* * *

В это время Алексей Захаров и Костя Гордеев, лежа на краю крыши над седьмым подъездом, со стороны двора, наблюдали в бинокли за окрестностями. С утра распогодилось, серая пелена исчезла, над городом, волоча за собой огромные размытые тени, плыли облака. Участки неба между ними были не привычные синие, а прозрачно-зеленые, со стеклянным блеском, из-за этого все вокруг казалось неестественным, будто ты попал в картину сюрреалиста. В вышине проскальзывали изумрудные молнии, распадались на сотни отростков. Иногда молния устремлялась вниз между облаками, а то и пробивала одно из них, почти достигала московских крыш — тогда до ушей долетал тихий треск.

— На три часа база противника вокруг «свечки», — сообщил Лабус, не отрываясь от бинокля. — Видишь, круглая такая? На крыше какая-то штука.

— Семафор, — сказал Курортник. — Это связисты. На одиннадцать тоже семафор, за рекой. И левее немного.

— Точно. Капитан говорил, что они свой броневик из лагеря связистов угнали. Окраинного, правда, а эти наверняка лучше охраняются. Так… Магазин в «свечке» на первом этаже — витрины выбиты. Три чужака из него выходят, пакеты тащат. Э, Леха, да они нашими продуктами не брезгуют. Я-то думал, мародеры магазин грабанули, а это противник постарался. Так… К связистам подъезжают три тачанки и БМП. И бойцы подходят, полтора десятка где-то. Патруль, а?

— Обычный их патруль, — согласился Алексей. — Сегодня уже третий видим. Значит, примерно как мы и прикинули: они разбивают лагерь, квартал вокруг зачищают, сжигают дома, по возможности — рушат. Между базами курсируют патрули, но разными маршрутами. Стандартный патруль — три машины, до двадцати бойцов. Частота расположения баз… Эх, данные со спутника бы! На карту нанести.

— Ну, нанести и сейчас можно. — Лабус достал из разгрузки сложенную тетрадкой карту Москвы, раскрыл, пролистнул страницу и вытащил карандаш. Нашел станции метро «Достоевская» и «Новослободская», скользнул взглядом вниз, к Делегатской улице, потом левее… Поставил кружок там, где находилась база связистов, а немного к востоку — крестик, где в бинокли они обнаружили другую базу, побольше. Провел между ними несколько линий — вдоль маршрутов, по которым ходили патрули.

— Вот ты запасливый все-таки, хозяйский, — пробормотал Курортник.

Лабус улыбнулся в усы и поставил еще два кружка — примерно в тех местах, где они засекли другие семафоры.

— Наверное, неправильно говорить «база связистов», — заметил он. — Они над каждой базой будут такой семафор ставить… Или нет? Нет.

— Сообразил? — кивнул напарник. — Это город, здесь семафоры имеет смысл монтировать только на высотках. А лагерь иногда удобней в каком-то небольшом здании разбивать, так что не все они со связью. Это надо учесть.

— Точно. Слушай, Леха, а как тебе капитан вообще?

Курортник помолчал.

— Вроде толковый. Но угрюмый какой-то.

— Так и ты сейчас такой же. Вы вообще похожи.

— Зато ты у нас — полная безмятежность. Ко всему равнодушный.

— Я не равнодушный, я просто легче это все воспринимаю, практичней.

— Ну и я практичней. Вот мальчишка у капитана — совсем безумный зверек.

— Мальчишку не трожь, — слегка насупился Лабус. — Он матери лишился, потом отца потерял. В таком возрасте это…

— Да я понимаю, но все равно как-то… Если бы мы ему позволили, он бы «языка» ножом всего изрезал. Ты помнишь, как он скалился? И это пацан, которому еще и двенадцати нет!

— Так дети более жестокими, чем взрослые, могут быть. Я фильм видел про Бразилию — знаешь, какие там подростковые банды? Целые районы держат, с ними ни полиция, никто совладать не может. А с «языком»… — Лабус покачал головой. — Нет, не верю. Ткнул бы пару раз ножом, увидел кровь, испугался бы и больше не стал.

— Не знаю, не знаю, — сказал Курортник. — Ладно, мне вот что интересно: помнишь, в самом первом патруле была эта, как ее капитан называет, тачанка — с оружием? Там наши стволы лежали. А Сота говорил, что оружие из его клуба чужаки сложили в грузовик. Возможно, чтобы тоже транспортировать. Что это значит?

— Что противник наше оружие не берет в использование, но и не уничтожает.

— Правильно, свозит в одно место. Или в какие-то определенные места. Куда, для чего?

Лабус пошевелил черными бровями и предположил:

— Либо они его централизовано уничтожают, либо пересчитывают и сдают на склады. Формируют запас, который потом будут раздавать бойцам. Может, потренируются сначала.

Курортник молчал, обдумывая предположение напарника. Лабус, отложив бинокль, посмотрел на пушистые белые облака, потер усы и, глубоко, всей грудью, вдохнул.

— Лето какое, а, Леха? Сейчас бы к моим на Клязьму…

— Кто там идет? — перебил Курортник. — Ровно на двенадцать, внизу.

Он подался вперед, опустив бинокль так, чтобы видеть большую асфальтовую площадку под домом. Через нее медленно шел лысый человек, да странно так шел: руки прижаты к телу, ноги полусогнуты. Он едва ковылял, будто инвалид, вставший с медицинского кресла.

— Это что такое? — удивился Лабус, снова взявшись за бинокль. — Гражданский?

— Да, совсем оборванный. Еле тащится. На наркомана похож.

— Или на больного. Что это на голове у него? Вроде дырки прожженные, видишь?

Оба вскочили, когда сзади раздались выстрелы. Гулкое эхо взрыва раскатилось между домами.

Пригибаясь, они бегом пересекли крышу. Курортник встал на одно колено, подняв «бизон», а Лабус лег, выставив ствол СВД.

Выезд из гаража был на другом конце дома, между первым и вторым подъездом — к нему вел асфальтированный пандус, огороженный двумя бордюрами. Между домом и тротуаром тянулся широкий газон, его пересекали идущие к подъездам дорожки.

По улице двигалась колонна чужаков: «химический танк», четыре тачанки, броневик и пешие. Из-за широкого просвета между домами на другой стороне улицы по ним стреляли. Сверху спецы хорошо видели нападавших.

— Армия, — сказал Лабус. — И гражданские. По дурости напоролись, срочники наверняка.

Отряд из десятка солдат двигался через дворы, защищая небольшую группу гражданских, и наткнулся на противника. Скорее всего, среди срочников остались только рядовые, любой офицер знает, что надо высылать вперед разведчиков. А теперь было поздно. Бойцы, уложив гражданских на землю посреди заросшего деревьями участка земли возле гаражей, тоже залегли. И открыли огонь, но с броневика ударила пушка — взрыв накрыл людей градом осколков и черных комьев.

Несколько бойцов и часть гражданских побежали назад, хотя большинство так и не встали. Две тачанки свернули за ними, вкатившись на бордюр, поехали между деревьями. Рядом бежали пешие чужаки. Срочники на ходу отстреливались. Их осталось четверо, потом трое, двое… Один, присев за кустом, дал длинную очередь, и этим спас трех гражданских и последнего бойца, которые успели нырнуть за гаражи. С тачанки упал водитель, она на полном ходу врезалась в молодое дерево, сломала его и встала. Из-под днища повалил дым.

Лабус наблюдал за боем в прицел СВД. Несколько чужаков пошли между телами, добивая раненых. Сред них были две женщины — Костя уже научился распознавать их, хотя вообще-то бабы во вражеской армии мало отличались от мужиков. Не бабы, а доски какие-то, он таких не любил, предпочитал сельских красавиц, чтоб формами были не обижены и в глазах — огонь.

Один чужак нагнулся и вздернул на ноги девушку в красном спортивном костюме. Она закричала, боец тряханул ее так, что взметнулись светлые волосы, и закатил оплеуху, бросив обратно на землю. Она вскочила, чужак обхватил ее за поясницу, легко взвалил на плечо и понес обратно к колонне. Но девушка попалась боевитая — начала колотить его кулаками по спине, затем исхитрилась вытащить из ножен на поясном ремне извилистый нож. И воткнула бойцу в ляжку.

Выстрелы к тому времени смолкли, и до крыши долетел сдавленный крик. Чужак швырнул девушку на землю, она бросилась прочь, а он вскинул оружие с торчащей вбок длинной кривой рукоятью. Рванул рукоять на себя, отпустил…

Константин Гордеев многое видел, но он вздрогнул, когда светлый затылок девушки взорвался. Волосы окрасились темно-красным, и она упала лицом вниз.

— Твою мать! — он поймал в прицел голову чужака, который поковылял обратно к машинам.

— Костя! — позвал Курортник.

Так и не выстрелив, Лабус оторвался от прицела. Колонна снова набирала ход, при этом сворачивая к дому, на крыше которого они лежали.

— Думаешь, газ хотят пустить?

Курортник вскочил.

— А зачем БХМ? Вниз, быстро!

Курортник распахнул дверь надстройки, пересек технический этаж и заспешил вниз по лестнице.

И остановился, увидев перед собой ребенка.

Это была маленькая девочка в синих джинсах и свитере с закатанными рукавами, с бубликом в руках. Увидев Курортника, за которым спешил Лабус, она ойкнула и попятилась к приоткрытой двери квартиры.

Алексей остановился, Костя тоже. Девочка крикнула:

— Мама!

Дверь раскрылась шире, из нее высунулась женщина, схватила ребенка в охапку и отпрянула.

— Ростик, Павел Сергеевич! Тут люди с оружием!

Пока Лабус передвигал СВД за спину и доставал пистолет, Курортник стволом «бизона» толкнул дверь и осторожно вступил в коридор. Судя по его длине и ширине, и по размеру кухни, которую он увидел справа, квартира была большая — пятикомнатная, не иначе.

Когда на другом конце коридора возник седой мужчина в очках, с помповым ружьем в руках, Алексей едва не выстрелил.

— Ствол к полу! — гаркнул он.

Мужчина, помедлив, опустил ружье. За ним появился другой, помоложе, с таким же ружьем.

Курортник стоял под стеной, целясь в них из пистолета-пулемета. За его спиной в дверном проеме опустился на одно колено Лабус с поднятым «макаровым».

— Павел Сергеевич, это какие-то спецназовцы, — сказал молодой. — Не мародеры.

— Вижу, — откликнулся седой, близоруко щурясь. — Вы откуда? И сколько вас?

— Положите оружие на пол! — приказал Курортник.

— Да фиг тебе! — возмутился молодой и махнул ружьем. — Ты кто такой?!

«Бизон» тихо клацнул, парень ахнул и выронил помповик, когда в цевье ударила пуля.

В комнате позади них заплакал ребенок. Что-то быстро заговорил женский голос, ребенок стих. Раздалось мяуканье.

— Спокойно, спокойно! — Павел Сергеевич медленно нагнулся и поставил свое оружие под стеной. Выпрямился.

— Прикрываю, — сказал Лабус.

Курортник быстро прошел мимо мужчин, скомандовав на ходу: «К стене отойти!», не опуская «бизон», остановился на пороге большой гостиной.

Она была полна людей. Несколько подростков до пятнадцати лет, женщины, четверо детей — три девочки и мальчик, — и трое стариков. В кресле, закутанная до самого носа в одеяло, сидела древняя старуха. На кровати примостилась веснушчатая девушка с русыми косичками, покачивая спеленатого младенца, который тихо плакал, — этот звук Курортник и принял за мяуканье.

На улице нарастал низкий рокот БХМ.

Все смотрели на Алексея. Просительно, испуганно, жалобно, настороженно, зло… Один подросток держал биту, у второго в руках была обмотанная изолентой ножка от табуретки, у женщины в халате, которая прижимала к себе девочку с бубликом, — большой столовый нож.

Курортник растерянно огляделся. Повернулся к двум мужчинам за спиной.

— Лабус! — позвал он.

— Здесь. — Костя заглянул в комнату. — Ого! И давно вы тут?

Последний вопрос был обращен к седому мужчине.

— Три дня, — ответил тот. — Кто вы такие и сколько вас?

— Неважно, кто мы. Нас двое. — Курортник уже принял решение. — Надо уходить. Быстро, все, поднимайтесь — на выход, вниз!

— С чего вдруг?! — возмутился Ростик.

Алексей развернулся к нему.

— Сюда едет вражеская колонна, у них БХМ, сейчас…

— Какая «бэхээм», молодой человек? — спросил Павел Сергеевич, поправляя очки.

— Отравляющий газ пустят, — пояснил Лабус. — Люди, нет времени на разговоры, выходите! Леха, прикрывай, я их выведу. Ты их пугаешь, дай я сам.

С минуты на минуту чужаки могли начать атаку. Алексей быстро пошел по коридору назад, а Костя шагнул в комнату, потянулся к мальчику в комбинезоне и тапочках в виде плюшевых зайчиков. Тот спрятался за женщину в халате, захныкал. Она вскочила, неловко тыча перед собой столовым ножом:

— Отойдите от моего ребенка!

— А ну не трожь его! — заорал Ростик, пытаясь протиснуться в комнату мимо стоящего в дверях Павла Сергеевича.

— Мы никуда не пойдем, — объявил тот, не пуская его. — Мы видели, как людей хватают на улицах. Только что внизу расстреляли группу военных — они не смогли спастись сами и никого не спасли. Вчера у Любы убили мужа, у Виктории Георгиевны увели обеих внучек, кинули их в машину. А вас только двое. Нет, здесь нас могут не найти, но внизу — точно убьют.

Лабус ответил:

— Они пустят газ по нижним этажам, потом прочешут верхние. В квартире нельзя оставаться.

— Где вы раньше были?! — заорал Ростик. — Менты, вояки — в Москве вас больше, чем по всей России, где вы были?! А теперь он пришел и командует!

Оттолкнув Павла Сергеевича, он бросился на Лабуса, попытался ударить и, получив тычок в солнечное сплетение, повалился на пол.

— Ростик! — бросив нож, женщина в халате схватила его за плечи и снизу вверх глянула на Костю сверкающими от гнева глазами: — Изверги! Пошел вон отсюда! Пошел вон!!!

Столько ненависти и безумного страха было в этих глазах, что Лабус попятился. Дети плакали, пронзительно мяукал младенец. Девушка с русыми косичками, держащая его на руках, глядела на Костю так, будто просила: уведи меня с собой.

— Вы не понимаете… — начал он, и тут в поясницу его уперся ствол помповика.

— Уходите, — произнес Павел Сергеевич сзади. — Вы привлекаете к нам внимание. Уходите немедленно.

— Но они вас схватят!

— Посмотрим. Если и так, может, теперь это к лучшему. Уходите!

Рокот БХМ звучал совсем близко.

— Лабус! — донеслось с лестничной клетки.

— Кто со мной? — громко спросил Костя. — Идемте, вы еще можете спастись!

Девушка с младенцем привстала, и женщина в халате закричала: «Света, сиди! Не вставай, сиди!» В глазах девушки появилась тоска. Лабус в упор смотрел на нее. Закусив губу, она опустила голову и осталась сидеть на месте, глядя в сморщенное красное личико пищащего ребенка. Ростик, подхватив с пола столовый нож, выпрямился и медленно пошел на Лабуса.

— Я буду вынужден выстрелить в вас, — произнес Павел Сергеевич.

Костя мог с разворота отбить ствол, мог вырубить их обоих… но он не мог силой вывести отсюда всех этих людей, если они не верили ему и сами не хотели идти. Он не мог даже забрать с собой эту веснушчатую с косичками, потому что тогда ему пришлось бы драться с остальными. Ссутулившись, он сказал хрипло:

— Хорошо, оставайтесь.

Повернулся, оттолкнул ствол помповика в руках Павла Сергеевича, пошел прочь по коридору.

Курортник стоял на лестничной площадке пролетом ниже. Увидев напарника, он отвернулся и поспешил вниз. Костя побежал за ним. В этот момент снаружи смолк рокот БХМ — противник вывел машину на атакующую позицию.

* * *

Толстый бордюр из скрепленных раствором камней тянулся от здания перпендикулярно, неподалеку от него шел второй, между ними асфальт полого сбегал к раскрытым воротам гаража. Там, внизу, высота бордюра была в человеческий рост, но в месте, где остановился Игорь, он едва достигал пояса.

Поверх комбеза, взятого в стрелковом клубе, он надел разгрузку и подсумок с Ф-1, хотя титановый шлем ему не достался, в автобусе не было запасного. Положив АК на бордюр, Игорь осторожно выглянул из-за него. Здание было по правую руку от него, проезжая часть — слева, впереди газон и тротуар.

Колонна состояла из четырех тачанок, БМП, «танка» и примерно двадцати бойцов. То есть уже из трех тачанок — одна стояла между деревьями на другой стороне улицы и дымила. Выезд из гаража находился между первым и вторым подъездом, передовые машины только-только поравнялись с седьмым, последним. Учитывая их скорость, через пару минуту, не больше, они будут прямо напротив Игоря.

Где спецы? Он посмотрел вверх, на ряды поблескивающих в солнечных лучах окон. Звать нельзя: выстрелы смолкли, чужаки услышат его, хотя БХМ и рокочет на весь квартал.

Добравшись до пятого подъезда, колонна начала плавно поворачивать к дому. Игорь на коленях пошел вдоль бордюра. Как только первая тачанка окажется перед выездом из гаража, его легко заметят. Пока что бордюр прикрывал Сотника от противников, но если он не хочет оказаться на виду, надо спуститься по пандусу ниже.

Раздалась команда, и чужаки начали доставать из сумок противогазы, натягивать их на головы.

Курортник с Лабусом описали их тактику, так что сразу стало понятно — противник собирался пустить газ на этот дом. Не только на него, под атакой окажутся и соседние, но шестнадцатиэтажка будет прямо в центре облака. Газ, по словам спецов, поднимался над землей метров на десять-пятнадцать. И, конечно же, просачивался под землю…

Игорь снова кинул взгляд на окна вверху. Вскочил и, пригибаясь, побежал обратно в гараж.

* * *

Лабус догнал Курортника на площадке между четвертым и пятым этажами, когда тот остановился.

— Не успеваем, смотри!

Рост у Кости был поменьше, чем у напарника, — чтобы выглянуть в окно, ему пришлось встать на цыпочки. Колонна, растянувшись вдоль шестнадцатижэтажки, плавно поворачивала к ней. Между машинами не спеша шли бойцы, все стволы были нацелены на здание.

«Танк» остановился, и на широкой квадратной башне появились трое чужаков. Один уселся на закрытом люке, поворачивая из стороны в сторону пулемет со сложенными сошками и прикладом; двое стали прикручивать к коротким стволам, торчащим из башни по бокам, концы шлангов, свернутые кольца которых лежали ниже на корпусе.

— Леха, видишь, что за машинка у него?

— РПК, кажется.

— Точно! Уже научились наше оружие пользовать, выходит? Может, потому что этот ствол самый простой — ну, считай, тот же «калаш», только длинней и магазин на сорок пять патронов… — и вдруг Костя понял кое-что еще: на всех чужаках теперь были противогазы!

— И маски уже нацепили! Не успеваем, что делать?

— Ты прикрывай, я вниз за нашими. Из гаража все выходы закрыты, кроме центрального, придется прямо мимо этих… Дам сигнал красным — тоже беги.

— Как прикрывай?! — возмутился Лабус. — Я едва до окна дотягиваюсь!

— На этаж спустись! — крикнул Алексей уже на бегу. — Где мусоропровод — окна обычно ниже!

Костя бросился вниз по лестнице, свернул, миновав двери лифта, повернул еще раз. В тупике, где из стены выступал блок мусоропровода, было квадратное окно, расположенное пониже, чем то, что на площадке. И все равно стрелять неудобно будет.

Лабус рванул шпингалет, распахнул окно и выглянул. Положил СВД на подоконник, сначала окинул происходящее внизу долгим взглядом, потом приник к прицелу.

Чужак на башне дал очередь из пулемета по нижним окнам. Зазвенело стекло. Лабус повернул ствол к пулеметчику. «Танк» тронулся с места, и тогда мимо его башни, почти вскользь к ней, пролетела реактивная граната.

* * *

БХМ поехала за мгновение до того, как Игорь выстрелил. Граната пронеслась мимо, влетела внутрь продуктового магазина с разбитой витриной на другой стороне улицы и взорвалась там.

Багрянец с Хорьком присели за бордюром, между ними опустился на корточки пленный. Руки его были по-прежнему скованы, но теперь не за спиной, а впереди, от наручников шла цепочка, другой конец которой намотан за запястье Павла. Хотя курсанту пришлось вести пленника, он смог принести еще два АК, сумку с магазинами и ящик, где лежали три выстрела к РПГ. Ящик этот теперь стоял возле Игоря.

Пулеметчик на башне «танка» снова открыл огонь, пули врезались в бордюр, пошли выше, и тут стрелка будто отбросило что-то, голова откинулась, брызнув темным фонтанчиком. Он спиной упал с башни.

Двое серых, успевшие нацепить шланги на боковые стволы БХМ, исчезли из виду. Пулемет смолк, но пули из оружия чужаков стучали вокруг Игоря. Алая молния впилась в стену дома над первым этажом, вниз посыпались осколки плитки и бетона.

— Прикрывайте меня! — крикнул Игорь, вставляя в РПГ предпоследнюю гранату. Выступ на ней вошел в выемку на срезе ствола, раздался щелчок. Игорь взвел курок, положил трубу на плечо.

Хорек, подняв ПМ и зверски оскалившись, начал стрелять. Павел выставил над бордюром ствол и тоже открыл огонь.

Оптики на РПГ не было, а с планкой целиться сложней, нет привычной сетки перед глазами, чтобы наложить ее на проекцию цели… Сотник медлил, а пули пропарывали воздух, и вдруг конец бордюра в нескольких метрах слева от него взорвался, когда туда впилась алая молния. Посыпались обломки, один ударил Игоря в плечо.

Он взял поправку на ветер, приоткрыл рот — эх, нет беруш, теперь в голове сутки звенеть будет! — и вдавил спуск.

Одновременно с ним, а может, всего за мгновение до него, выстрелила пушка броневика.

Перед бордюром асфальт встал серой горой, из которой, словно из жерла вулкана, вырвались языки пламени.

Вышибной заряд выбросил гранату из трубы РПГ, на безопасном расстоянии от стрелка включился реактивный двигатель — и она пошла в цель. Но еще до включения реактивника навстречу покатилась ударная волна взрыва, которая отклонила гранату от первоначального курса, задрав ее нос кверху. Граната пронеслась прямо над башней «танка», пролетев между домами на другой стороне улицы, исчезла из виду, чтобы взорваться где-то во дворах.

Ударная волна обрушилась на людей за бордюром, они упали.

Наступила тишина.

Сотник приподнялся, широко открыв рот. Чувствовал он себя как рыба, которую не только вытащили из воды на берег, но еще и приложили с размаху головой о прибрежный валун. Хотя тишина не была полной — как сквозь толстый-толстый слой ваты доносились крики, звуки выстрелов, но все это было так далеко, так глухо, будто просачивалось в мир из какой-то другой реальности.

Его схватили за плечи, посадили. В поле зрения появился Курортник. Игорь мучительно сглотнул… и звуки обрушились на него вместе с яркими летними красками и запахами.

Он сидел, вытянув ноги, прямо перед ним привалился спиной к бордюру пленный чужак, дальше неподвижно лежал Хорек, за ним тяжело ворочался, зажимая уши, Павел.

— Заряжай! — кричал Курортник. — Заряжай, Сота!

Игорь потянулся к ящику, непослушными пальцами схватил гранату. Поднял, она едва не выскользнула из рук. Он вставил ее в трубу гранатомета, которую Алексей уже положил на плечо, и отпрянул вбок. Щелчок, клацанье — выстрел. Тугая струя раскаленного воздуха вырвалась из РПГ сзади. Граната врезалась в башню броневика. Грохот взрыва еще не стих, когда Курортник, бросив РПГ, начал короткими очередями стрелять из «бизона».

Чужаки, после выстрела башенной пушки перешедшие в атаку, повалились на землю. БХМ с тачанками остановились. Из развороченной башни броневика валил дым.

Вдруг две тачанки покатили к бордюру, быстро разъезжаясь. Одна ехала по асфальту, другая свернула на газон, с обеих начали стрелять, причем на той, что оказалась ближе к дому, часто застучал ПК. Ствол его высунулся над железным бортом.

Игорь, то и дело сглатывая, вытащил из подсумка гранату. Курортник перевел огонь на тачанку с пулеметчиком. Хорек лежал неподвижно, пленник, повернувшись к нему, держал мальчика за плечо. Багрянец попытался стрелять, выругался, вырвал из приемника пустой магазин и полез в сумку за другим.

Сотник, метнув гранату, сразу схватился за вторую. Взрыв — и передок тачанки, которая ехала через газон, подбросило. Она встала. Вторая граната полетела навесом, упала прямо в машину чужаков. Оттуда выпрыгнули трое бойцов, Курортник снял одного, второй покатился по земле, исчез за кустом. Последний, с ручным пулеметом Калашникова, побежал прямиком к бордюру, его огонь заставил людей пригнуться, пули шли низко, не позволяя поднять голову. Пулемет стучал все громче — чужак был совсем рядом, и Сотник сжал рукоять «грача», готовясь резко выпрямиться, чтобы с ходу выстрелить…

РПК смолк, и Курортником с Игорем выглянули. Сотник, так и не вытащив пистолет из кобуры, снова схватился за гранату. Алексей короткими очередями стал долбить в сторону второй тачанки, которая приближалась к ним по асфальту. Пулеметчик лежал, согнув ноги, прямо за бордюром, РПК валялся рядом.

Бегущие к бордюру бойцы снова попадали. Граната взорвалась между ними. На тачанке выпрямился во весь рост чужак с пьезо-ружьем — и свалился на бок, получив пулю из СВД в ключицу. Оружие его улетело на асфальт. Из-за дымящего броневика выскочил серый, замахиваясь большой противотанковой РКГ-3, — но упал, застреленный Лабусом, так и не метнув ее. Граната разорвалась позади броневика, громыхнув куда громче, чем Ф-1, которые бросал Сотник.

На асфальте и газоне спрятаться было негде, и чужаки, оказавшиеся под перекрестным огнем, начали отползать к машинам. Курортник крикнул «Заряжаю!», пригнул за бордюром, меняя шнековый магазин «бизона». Багрянец наконец разобрался с АК и открыл огонь. Игорь, использовав все гранаты, поднял автомат. То один, то другой из отступавших чужаков падал либо переставал ползти, по асфальту или по земле вокруг расползалось пятно крови.

Курортник перезарядил пистолет-пулемет, и в этот момент БХМ издала звук, какой бывает, если ударить ладонью по полой трубе, только гораздо громче. ПУММ!!! Что-то округлое вылетело из задранного наискось овального ствола, пронеслось по дуге и ударилось об асфальт возле второго бордюра за спинами людей. Раздался громкий хлопок, шипение — во все стороны поползли клубы плотного сизогогаза. Быстрее всего они стекали вниз, к темному проему, за которым начинался гараж.

Бросив пистолет-пулемет, повисший на ремне на его груди, Курортник выхватил из разгрузки сигнальный патрон. Поднял кверху, свернул крышку и дернул за выпавшую из донца нитку. Красное огненное пятно взлетело вдоль стены дома. Багрянец, Игорь и Алексей открыли огонь по БХМ, пули били в броню, в корпус и башню, рвали прикрученные к боковым стволам шланги.

— Гранату брось! — крикнул Курортник. — Сота, гранату!

— Нету!

Чужаков видно не было — все, кто смог, отступили за машины. Овальный ствол БХМ начал опускаться, и одновременно «танк» пополз вперед.

— Отступаем! — крикнул Багрянец. Он развернулся, привставая, — и снова опустился на асфальт. Отступать было некуда: фронт газа катил на них сзади, он уже перекрыл вход в гараж. Оставалось либо бежать вперед, либо влево, прочь от дома, — в любом случае они попадали под прямой огонь чужаков. Газ бы уже накрыл людей у бордюра, если бы не уходил в гараж. Но когда БХМ выплюнет еще одну капсулу, все будет кончено.

Почти одновременно у Игоря и Курортника закончились патроны, но прежде чем они успели перезарядить, под БХМ что-то взорвалось. «Танк» сильно качнулся, из-под днища плеснулось пламя, пошел дым. Машина встала. Через несколько секунд она с громким скрежетом поползла назад, и когда проехала пару метров, стало видно, что рванул канализационный люк, над которым в тот момент катил «танк». Люк подбросило вместе с кусками вывороченного асфальта, тяжелая крышка врезалась в днище.

Опять застучал АК Багрянца. Газ почти заполнил впадину между двумя бордюрами, Сотник уже чувствовал его запах. ПУММ! Еще одна капсула вылетела из ствола, но взорвалась в стороне, ближе к проезжей части. Вспухло пузырем сизое месиво, поползло, быстро расширяясь. Через несколько секунд два газовых облака должны были слиться в одно, большим полукругом окружив людей.

Игорь кинул взгляд на пленника. Тот, стоя на коленях над неподвижно лежащим Хорьком, натягивал ему на голову противогаз, который достал из сумки, валяющейся рядом с пустым ящиком из-под гранат.

Из подъезда далеко впереди выскочил Лабус, побежал вдоль стены, мимо балконов нижнего этажа, стреляя из ПМ. Игорь и Курортник снова открыли огонь — и опустили оружие, увидев, как из дыры на месте канализационного люка показались трое людей с рюкзаками на спинах. Сотник чуть было не снял первого, очень уж напоминающего чужаков: с длинными темными волосами и в кожаном плаще. Но следом вылез другой, в «горке», с камуфляжной банданой на голове и знакомым оружием в руках, а потом еще толстяк с ружьем. Клубы газа от второй капсулы накатывали на них сбоку. Волосатый в плаще пополз прочь от облака, к дому, а человек в «горке» вскочил, пригибаясь и крутя головой. Сориентировался он на удивление быстро — и начал стрелять по машинам чужаков.

Их огонь почти смолк, звучали лишь редкие одиночные выстрелы. С разбегу через бордюр перемахнул Лабус, огляделся, схватил Хорька на руки и бросился прочь от дома, между двумя сближающимися облаками газа. Одно из них почти целиком накрыло пандус, дышать становилось все труднее. Пленник поднялся, не обращая внимания на повернувшийся к нему ствол АК, поспешил за Лабусом, волоча по асфальту свисающую с наручников цепочку. Крякнув, следом бросился Багрянец.

— Капитан! — крикнул он на ходу. — Товарищ прапорщик, отступаем!

Курортник с Игорем тоже побежали, задержав дыхание, едва успели нырнуть в узкий просвет между двумя сизыми клубящимися стенами в человеческий рост. Газ тек, как жидкое тесто, заполняя улицу перед домом, подземный гараж, заползая в подъезды, потоком проливаясь в пролом на месте канализационного люка.

Когда облака остались позади, беглецы столкнулись с двумя людьми, так неожиданно появившимися из-под земли. Теперь газ отделил их от чужаков, но останавливаться все равно было нельзя. Кинув короткий взгляд на незнакомцев, Алексей крикнул: «За мной!», обращаясь и к ним, и к бегущим следом Багрянцу с Сотником. Впереди спешили Лабус с Хорьком на руках и чужак. Далеко сбоку рокотал двигатель БХМ, хотя выстрелы в той стороне смолкли окончательно — чужаки теперь просто не видели беглецов.

Они пересекли проезжую часть и нырнули между домами на другой стороне. Игоря мутило. Обежав ряд стоящих вплотную гаражей, он заскочил в пролом ограды вокруг детского садика и остановился за беседкой, тяжело дыша. Вытащил флягу, открыв, начал жадно пить. Рядом Лабус склонился над Хорьком, который пришел в себя и, сидя на дощатом полу беседки, что-то возмущенно мычал из-под противогаза. Курортник выглядывал в дыру, чужак сидел на корточках, с непонятным выражением рассматривая людей.

Игорь повернулся к незнакомцам. Только сейчас он понял, что один — совсем старик, раньше сбивал с толку его боевой наряд, бандана, «горка» и пластиковые наколенники. Второй, толстый, тоже был в возрасте, хотя и помладше. Старик, из-за плеча которого торчал ствол, кашлял, содрогаясь всем телом, толстяк поддерживал его.

— Кир! — вдруг позвал он и огляделся. Все посмотрели на него. — Постойте, где Кирилл? С нами был третий, молодой парень, кто-то видел, куда он делся?

— Такой волосатый? — спросил Лабус, помогая Хорьку снять противогаз.

— Да, темные длинные волосы.

Костя махнул рукой.

— Он в суматохе не туда пополз — к дому, почти мне навстречу, а надо было обратно.

— Его накрыло газом?! — ахнул толстяк. Спутник его наконец прекратил кашлять и, держась одной рукой за горло, начал стягивать рюкзак со спины.

Лабус покачал головой.

— Этого не видел. Если рассудить, три варианта есть. Мог уползти за дом и сбежать, если в суматохе его не заметили. А могло и газом его накрыть. Либо в плен взяли.

— Мы должны вернуться! — заявил толстяк. — Вернуться и найти его. Отбить, если понадобится.

Костя изумленно воззрился на него, переглянулся с Алексеем, с Игорем и покрутил пальцем у виска.

— Ты, отец, извини, псих. Мы тебя держать не станем, конечно, но сами туда не пойдем — это я тебе за всех сказать могу.

— Но его надо найти! — повторил толстяк растерянно. — Вы не понимаете, с его помощью можно выяснить, откуда появились захватчики! Парня обязательно надо найти!

Ему никто не ответил.

Глава 5 ВЫСТРЕЛ В ТЕМНОТУ

I

Одно Кирилл знал точно: сбежать надо как можно быстрее.

Только пока было непонятно: как?

Стук камней, окрики, шум шагов и лязг затворов разносились над Красной площадью. Под длинным навесом, где находился Кир, прямо на мостовой двумя рядами лежали матрацы, а на них — раненые варханы. Некоторые спали, кто-то чистил оружие или точил нож, другие, собравшись кружком, играли в кости на расчерченных ромбами досках.

От пролома между Спасской башней и Мавзолеем вереница рабов тащила камни, из которых вокруг лагеря складывали стену. Кир мысленно называл их именно так — «рабами», а не «пленниками». На всех были кожаные ошейники, да к тому же за ними наблюдали надсмотрщики.

Насколько Кирилл мог судить из-под навеса, стена высотой по грудь шла большим овалом. С внутренней стороны вдоль нее стояли стулья и табуретки, притащенные из окрестных домов, из Кремля и превратившегося в развалины ГУМа. Из-за этой стены удобно отбивать атаки противника… который вряд ли теперь появится. По крайней мере в таком количестве, чтобы всерьез рассчитывать на захват лагеря.

Кирилла уже почти не знобило, руки не тряслись — благодаря варханским микстурам организм справился с отравлением. Он поправил грязноватое одеяло, пытаясь улечься поудобнее на матрасе, повторяющем изгибы мостовых камней. На нем были чужие штаны и рубаха, а плащ с кроссовками куда-то подевались, зато возле матраса лежали легкие кожаные мокасины. Рассчитывать на то, что маскарад продлится долго, не приходилось. До сих пор помогало то, что на Делегатской он дыхнул газа, и первые пару суток ему было совсем плохо, гораздо хуже, чем в доме бабки Пани, во время приступа «акклиматизации». Два дня Кирилл лежал пластом, и никто не пытался с ним заговорить — но теперь вполне могут, и тогда конец.

Варханов в лагере было несколько сотен, отсюда во все стороны разъезжались патрули, обозы с припасами под охраной. Над остатками Спасской башни торчала высоченная мачта семафора, иногда он начинал полыхать ярким светом, посылая во все стороны сигналы. Кирилл уже научился определять офицеров, которые сменили плащи на кители с красными полосками, вшитыми в рукава на предплечьях. Как правило, полоска была одна, реже — две, и всего пару раз он видел людей с тремя. Примерно на десять-двенадцать рядовых приходился один однополосочный, которых Кирилл окрестил сержантами, а какое соотношение простых бойцов к двух- и трехполосочным, он разобраться пока не мог.

Один из игроков в кости перехватил его взгляд, махнул рукой и что-то произнес, приглашая присоединиться. Остальные уставились на Кира. Он покачал головой, замычал неразборчиво. Прижал ладонь ко рту, развел руками и отвернулся.

Ближе к Лобному месту лежали мешки с цементом, четверо дюжих рабов под наблюдением молодого вархана, сидящего на камнях с «калашом» в руках, замешивали раствор в железной бадье, другие ведрами разносили его вдоль стены. За их работой наблюдал, заложив руки за спину, высокий чужак, из-за плеча его торчал ствол электроружья.

Только высшие чины носили такое оружие. Все офицеры в лагере были смугловатыми брюнетами, с узкими глазами и стальным отливом волос. Среди рядовых смуглые попадались реже, больше половины — люди различной внешности, блондины, брюнеты, рыжие и шатены, худые и полные (хотя настоящих толстяков Кир не заметил ни разу), высокие и нет. Скорее всего, это его и спасало: он немного смахивал на варханов, но не так чтобы очень, и если бы орда состояла только из смуглых, Кира бы почти сразу раскусили бы.

А еще среди чужаков было довольно много женщин, хотя одевались они как мужчины, повадки имели похожие, так что отличал он их не всегда.

На другом конце навеса показался доктор. Его сопровождали двое помощников в шароварах и грязно-серых фартуках, натянутых прямо на обнаженные торсы, мужчина и женщина. Он — угрюмый бородач, она — наголо обритая и с татуировкой, которой щеголяли многие раненые, — глазом со зрачком-спиралью. Такие наколки были на спинах, на груди, на запястье или предплечьях, а у медсестры она украшала темя.

Дородный доктор, высокий и широкоплечий, с большим мягким лицом и большим животом, в халате с меховой оторочкой, круглой кожаной шапочке и мокасинах, медленно двигался по проходу между матрацами. На шее его была цепь с треугольным медальоном. Помощники шли немного сзади и по сторонам, она держала поднос со стаканами, полными какой-то бурды, он нес изящный стул с изогнутыми резными ножками, явно очень дорогой — из Кремля, не иначе. На плече медбрата висела кожаная сумка.

Доктор относился к четвертой, самой малочисленной категории обитателей лагеря. Рядовые бойцы, офицеры, рабы и вот эти, как их назвать… ученые. Их было всего трое, они носили халаты и круглые шапочки, и цепи с большими треугольными медальонами.

Статус ученых был непонятен. Вчера Кир видел, как на площади разбирали большую катапульту, и работами руководил один из них. Он бегал, раздавая приказы, кричал на варханов и размахивал руками, и они вроде бы слушались его, занятые катапультой бойцы выполняли указания… но вдруг офицер с двумя полосками ударил его, да так, что ученый упал и встал не сразу.

Да и этот доктор со своими помощниками… Они его слушаются, выполняют любой приказ, но не чудится ли Кириллу презрение в их глазах? Хотя, с другой стороны, ученые — не рабы. Ошейников у них нет, а свобода передвижения есть, и ночуют они не в дощатых загонах, как все пленники-москвичи, и едят не баланду, которую тем варят дважды в день.

Доктор останавливался возле раненых, говорил с ними, женщина подавала стакан с подноса, в некоторые он добавлял что-то из мешочков, висящих у него на поясе. Варханы брали стаканы охотно, выливали в горло мутную жидкость, ахали и охали, кто-то после этого сразу откидывался на спину, кто-то принимался массировать грудь или тереть шею, а один, с перебинтованной рукой, даже попытался встать, но помощники доктора быстро и довольно грубо уложили его обратно.

Кирилл был уверен: тогда, после боя, бойцы не обыскивали его, потому что на нем был офицерский плащ. Возможно, в том отряде не осталось ни одного офицера, а рядовые не рискнули копаться в рюкзаке на его спине? Ну а позже его не раскусили именно благодаря этому доктору, который прикрывал Кира в лазарете, который как-то так все повернул, что никто, включая помощников, не заметил, что на теле раненого нет татуировок, в том числе небольшого овала со спиралью, украшавшие запястья, кажется, всех варханов.

Раненый, лежащий через проход прямо напротив Кирилла, громко застонал. Кир и раньше обратил на него внимание — боец явно нуждался в скорой медицинской помощи, он часто вскрикивал от боли, метался и дергался на матраце. Никто из соседей не обращал на него внимания, только иногда игроки в кости поглядывали с досадой, будто он мешал им. Да и на лицах проходящих мимо чужаков, когда они изредка бросали взгляд на лежащих под навесом, не было сочувствия, участия, сострадания — только равнодушие. Или презрение. Может, в орде считают, что плох тот вархан, который позволит себя ранить? И чем сильнее ранение, тем хуже боец?

Доктор с помощниками подошли к мечущемуся в бреду раненому, на одеяле которого в нижней части проступило пятно крови. Доктор отдал несколько приказов — медбрат, поставив стул, поспешил назад по проходу, а женщина с недовольным видом подошла к Киру и опустила поднос на камни возле его ног. Грудей у нее почти не было, будто с детства их крепко перетягивали повязкой, чтобы не росли. Медсестра показала на стаканы и презрительно бросила Кириллу несколько слов. Он молчал. Оправив фартук, она пошла вслед за ушедшим напарником. Ягодицы под грубыми шароварами были крепкие и тощие, даже костлявые — не женщина, а тренажерная доска какая-то.

Проводив помощников взглядом, доктор переставил стул поближе к Кириллу. Сел и, склонившись ниже, отчетливо произнес:

— Артем.

Треугольный медальон на его груди был размером с ладонь, на медальоне — глаз внутри свернувшегося овалом змея, который кусает самого себя за хвост.

— Артема, — повторил доктор, внимательно глядя в глаза Кира. — Ар-те-мей Азенбаг.

— Что?! — прошептал Кирилл хрипло и смолк. Сказать, что он удивился — значило обозвать Эверест холмом. Он просто офигел, охренел по полной программе. Замер, разинув рот и выпучив на доктора глаза. Этот веснушчатый толстяк только что назвал имя и фамилию олигарха!

Доктор, увидев его реакцию, разволновался. Он задышал громче, потер руки. Быстро оглянувшись, сунул Киру стакан с подноса и сказал:

— Здаро.

Потыкав Кира пальцем в грудь, настойчиво повторил:

— Здаро!

— Я не Здаро, — прошептал Кир, машинально поднося стакана к губам.

— Пай…. Пей! Здаро!

Вархан прижал ладонь к донышку стакана и резко наклонил его, заставив Кира залпом выпить содержимое.

В голове вспыхнуло солнце. Свет полился из глаз, сделав все вокруг очень четким, ясным, отчетливо видимым. Жидкость раскаленной до звездных температур плазмой стекла по пищеводу в желудок, где вспыхнул костер? — сотни, тысячи ревущих костров… Вспыхнули и погасли. И солнце в голове погасло, но свет его не исчез. Сознание прояснилось, звуки стали громче, краски насыщеннее, мозг заработал как новенький, хорошо смазанный мотор.

— Кир, — негромко произнес Кирилл, ткнув себя пальцем в грудь.

— Кыр, — сказал доктор. — Кыр здаро.

«Здоров» — понял Кирилл. Он хочет сказать, что я уже здоров. Или просто так здоровается?

— Ар-те-мей, — сказал доктор. — Был знат Ар-те-мей Азенбаг? Лазарич?

— Артемий, — поправил Кирилл. — Артемий Лазаревич.

— Лазарич! Был знат Лазарич?

— Да, я его знал.

Глаза доктора блеснули, он наклонился ниже, внимательно слушая.

— Кыр был знал Артемий, — раздельно повторил Кирилл. — А ты… Имя? Как звать? Я — Кир, ты?.. — украдкой оглянувшись, он коснулся пальцем груди доктора и сразу убрал руку. Я — Кир, ты…

— Явсен, — сказал доктор и добавил что-то вроде «пеор» или «пеон». Не то фамилию назвал, не то свое звание.

— Явсен Пеор? — переспросил Кир. — Ты — Пеор?

— Пеон, — поправил доктор. Он похлопал себя ладонью по груди, повторив несколько раз: «Явсен… Явсен…», затем потыкал пальцем вокруг, говоря: «Пеон, пеон, пеон…»

Кирилл понял это так, что «пеон» — не фамилия или второе имя Явсена, а звание, должность или статус, и в лагере есть другие пеоны. То есть — ученые?

— Можно мне еще? — спросил он и потянулся к стаканам на подносе, но доктор отвел его руку. Потер ладонью выпуклый лоб, пошевелил губами и спросил:

— Где Артемей Лазарич? Кыр знат где Артемей?

— Кыр знат, — ответил Кирилл. — Зачем Явсену Артемий?

Доктор замер, уставившись на него. Снова пошевелил губами и забормотал:

— Беда… опасно… важно… Важно! — он кивнул. — Много. Много важно Артемей. До Артемей. Идет до Артемей. Кыр идет Явсен до Артемей? Помоч. Помоч Явсен до Артемей. Будет вод… — он насупился, пытаясь подобрать слова. — Бузбарос ест вод! Вод… — Явсен широко развел руками. — Вод! — ткнул пальцем в змею на своем медальоне. — Бузбарос. Вод — Змля. — Он показал одну ладонь, затем вторую. — Вод — Териана. Териана, Змля — быхх! — Явсен свел ладони вместе, потер ими друг о друга. — Змля, Териана. Беда! Помоч!

Доктор снова оглянулся, когда на другом конце прохода появились его помощники с носилками.

— После. — Он похлопал себя ладонью по губам. — Явсен здес после.

Помощники быстро приближались, доктор начал привставать, и Кир спросил шепотом:

— А мои вещи? Рюкзак… — он руками изобразил рюкзак, показал себе за спину, повел плечами.

— Клум? — спросил доктор.

— Там катана, ну, сабля, и лэптоп. Главное — катана!

— Клум — кышта манкурат. Манкуратня. После.

Он повернулся навстречу помощникам, которые положили носилки рядом с мечущимся на матраце раненым. Женщина пристально посмотрела на Кирилла и перевела подозрительный взгляд на доктора. Лишь сейчас Кир заметил, что у обоих помощников на ремнях висят ножи, а у этой тетки еще и пистолет в кобуре на боку. А вот у Явсена оружия не было.

Пеон, значит? Напоминает слово «пион», то есть «пи-мезон», элементарная частица такая. А еще цветок. А еще… он же где-то читал. Ну да, у Джека Лондона в «Сердцах трех» — там пеонами называли зависимых крестьян, не рабов, но и не свободных, то есть «пеон» — это, кажется, вроде сокращения от какого-то испанского слова, «пионажа», что ли. И еще — манкураты, манкуратня. Почему-то Кирилл выделил эти слова из других, чем-то они ему не понравились. И тоже показались знакомыми.

Под руководством Явсена помощники переложили тяжелораненого на носилки, подняли и унесли. Доктор тоже ушел, взяв поднос и стул, Кир проводил его взглядом. Он пока мало что понимал. Очень это все неожиданно и странно. Но ведь Явсен точно спрашивал про Артемия Лазаревича Айзенбаха, ведь так? Если предположить, что это не ошибка, что Кирилл не перепутал имя олигарха с какими-то другими словами из языка варханов или из русского, просто неправильно заученного доктором… вдруг тот хотел сказать «артель» или «артикль», «лазарет» и «айсберг»? Да нет, глупость, понятно, что Явсен имел в виду именно бывшего работодателя Кира. Доктор знает про того и хочет с ним встретиться. «Кыр идет Явсен до Артемей», а? Ладно, пусть Кыр идет — но почему этот Явсен заговорил про Айзенбаха именно с Кириллом?

Потому что, когда отравившегося Кирилла притащили в лазарет, доктор быстро определил, что раненый не из орды, а местный. Но не выдал его. Почему? Потому что у него какие-то свои интересы. Ему нужно увидеть Артемия Лазаревича. И доктор предположил, что кто-то из местных его знает. Может, если выдавалась возможность, он любому попавшему в лагерь москвичу задавал такой вопрос? В конце концов, откуда ему знать, сколько людей в Москве? Откуда знать, что шансы на то, что кто-то из попавших именно в этот лагерь знаком с Айзенбахом, ничтожны?

Хотя, может, не так уж и ничтожны? То есть случайно повстречать того, кто знает олигарха лично, конечно, нелегко, но если Айзенбах довольно известная личность, то встретить человека, который мог бы указать место, где находится центральный офис «Старбайта», гораздо легче. Тогда выходит — доктор знает, что собой представляет Артемий Лазаревич… Но откуда?

И как это все связано с тем, что именно олигарх хотел выкрасть информацию по эксперименту, в результате которого началось нашествие? Да не просто выкрасть, он желал еще и стереть все данные из лабораторных компьютеров? В который раз Киру вспомнились слова Якова Афанасьевича: «Какая-то игра там велась, большая игра».

Он потер виски. Слишком мало данных, трудно систему из всего этого выстроить, остается только предполагать. Куча вопросов. Явсен сам по себе или представляет какую-то силу? Может, всех пеонов? Или только часть? И кто такие эти пеоны? Зачем Явсену встречаться с Артемием? Какие вообще у него цели?

Как он может помочь Кириллу?

Что самому Киру надо?

Сбежать. Отсюда надо сбежать, прежде чем его раскроют, — а ведь рано или поздно раскроют, причем скорее рано. Доктор не может держать Кира в лазарете долго, помощники вот-вот поймут, что тот здоров, тетка вон уже с подозрением глядит. А может, наплевать на доктора и попытаться сбежать самому этой же ночью? Если Кира пока что принимают за вархана, то передвигаться по лагерю он может относительно легко. Но выпустят ли его за периметр?

Под навесом показались трое рабов в ошейниках со скованными ногами: веснушчатая девушка с короткими русыми косичками, сильно хромающая пожилая женщина и крупный усатый мужчина. Лицо его показалось Киру смутно знакомым. Писатель какой-то, что ли? Вроде в Сети это лицо часто маячило на сайтах, связанных в фантастикой. Звеня кандалами, рабы стали собирать накрытые крышками железные горшки, стоящие возле части матрацев — в том числе возле того, на котором лежал Кирилл, ведь первые пару дней он не мог ходить. Вообще-то варханы отправляли естественные нужды где-то за проломом, в кремлевском дворе, но некоторые раненые не могли доковылять туда.

Рабы выносили горшки наружу, возвращались, ставили их возле матрацев и брали другие. Кир натянул одеяло до плеч и лег на бок, спиной к проходу. Этим троим он ничем помочь не мог и смотреть на них не хотел, а особенно на усатого, который являл собой совсем жалкое зрелище.

Вдалеке от лагеря виднелись остатки дома: фасадная стена с просветами окон торчала из груды обломков. Там на третьем этаже он прятался с мальчиком Костей и его мамой, где-то там, возможно, до сих пор лежит лэптоп…

Над изломанной верхней частью стены что-то блеснуло. Словно две крошечные искорки мигнули — и пропали. Кир прищурился, глядя в том направлении, но искры больше не возникали. Услышав шарканье ног прямо за спиной, он натянул одеяло на голову.

А ведь Явсен может быть шпионом. Вдруг он просто хочет выведать у Кирилла, где найти Артемия Лазаревича, который зачем-то нужен варханам? Может, так, а может, и нет… В любом случае у Кира свои планы. Надо немного поспать. Потом дождаться ночи. И ночью, при помощи Явсена или нет, бежать отсюда.

* * *

— Солнце сместилось, смотри, чтоб окуляры не бликовали, — сказал Курортник, и Лабус опустил бинокль.

— Зря торчим тут, — заметил он. — Даже если объект в лагере, как его заметить? Там пленников больше сотни.

Стена с оконными проемами без стекол и несколькими целыми балконами оказалась самым удобным наблюдательным пунктом в округе. Они пробрались сюда ночью, обойдя два вражеских патруля и стационарный пост охраны на Ильинке, и лежали теперь на чудом сохранившемся куске перекрытия верхнего этажа, торчащим из стены со стороны двора. На перекрытии даже остался паркет и упавший на бок шкаф, из которого высыпался ворох женского белья.

— Полковник говорил, у него волосы длинные, — припомнил Алексей. — Наверняка таких пленников не очень много.

— Ну и что, зато среди захватчиков много волосатых. Да и парень этот был в их одежде. Вдруг он вражеского бойца теперь разыгрывает? Как там их старики называют… варханина? Может, среди них надо его выглядывать?

— Вархана, — поправил Курортник, — по-моему, так правильней. И что-то не верится мне. Это какое самообладание надо иметь и как ему повезти должно было, чтобы после боя сходу чужака из себя изобразить?

До них донеслись одиночные выстрелы, и Лабус снова поднял бинокль. Под входом в Мавзолей стояли кожаные щиты, возле которых постоянно дежурили варханы. А в Мавзолее был оружейный склад. Туда доставляли стволы, отбитые у защитников города, складировали, наверное, пересчитывали там, как-то учитывали… Со склада оружие в небольшом количестве выдавали бойцам орды, и как раз сейчас семеро обучались стрельбе из АК.

Руководил дюжий мужик в порванном камуфляжном комбезе и кожаном ошейнике, босой, с перебинтованным плечом. Неловко двигая левой рукой, он показывал, как снаряжать магазин, беря патроны со столика, стоящего прямо на мостовой. Потом стал демонстрировать работу с пистолетом. За здоровяком никто особо не приглядывал; серые увлеченно палили по сбитым из досок мишеням, и он вполне мог бы скосить чужаков очередью да и дать деру… но почему-то не делал этого. Может, семья у варханов в плену. Или думает, что бежать теперь вообще некуда.

Справа от Мавзолея над мостовой лениво вращалось большое дымно-зеленое облако. Лабус еще раз осмотрел лагерь: овальная стена, которую строили пленники, около двадцати разномастных машин, шатры, множество чужаков между ними… Возле лобного места стоял шатер необычной формы — длинный прямоугольник с почти прямым потолком.

— А ведь по описанию полковника, лэптоп где-то в этом районе потерян, — заметил Курортник. — Может, прямо тут, под нами. Поискать, что ли?

— Это когда их патрули вокруг шастают? И вообще, черт его знает, где именно он потерян, Кирилл этот толком не описал Якову место.

— А ты заметил, что порталов последнее время почти не стало?

Костя кивнул, не отрываясь от бинокля:

— Ага, раньше постоянно то загорались, то гасли в разных местах, а теперь не видно их. Ну, кроме этого, большого. И еще рогачи исчезли.

— Рогачи? А, коровы те. На это я не обратил внимания.

— Ясное дело, ты от сельских реалий далек, горожанин. А я вот заметил: раньше их много было, а теперь совсем нет. Почему?

— Потому что в городе их нечем кормить?

— Точно. Скорее всего, рогачей перегнали в область. Ну что, снимаем наблюдение?

— Да, пора возвращаться.

Костя привстал, но снова улегся, когда со стороны лагеря полился гул.

— Леха, на портал гляди!

— Вижу.

Огромная дымная спираль клубилась, из центра ее били трескучие молнии. По всему лагерю чужаки поворачивались к порталу, опускались на колени, потом укладывались на мостовую лицами вниз, скрещивая ладони на затылках.

— Подожди, они что, молятся? — удивился Курортник.

Сквозь гул портала донесся хор заунывных голосов.

— Ага. Или просто защитная поза у них такая.

Облако полыхнуло изумрудом, и воздух со всех сторон устремился к порталу. Засвистел ветер, упал стоящий ближе к эпицентру шатер, кого-то поволокло по асфальту… Центр спирали вскипел, в нем набух дымовой пузырь — и лопнул, выпустив сноп молний. Громовое «ГРУУХ!» разнеслось над Красной площадью — и портал исчез.

Скрипнув, качнулась стена с огрызком перекрытия, на котором лежали напарники. Посыпались остатки стекла, застучали падающие камешки.

— Э, а ну давай-ка вниз! — засуетился Лабус, вешая СВД за спину. — А то я, ты знаешь, высоту не очень…

Один за другим они нырнули в проем и полезли вниз по пожарной лестнице, идущей сбоку от ряда окон. Теперь напарников можно было легко заметить с улицы, да и с площади, стоит кому-то кинуть взгляд в их направлении. С утра мимо наблюдательного пункта трижды проезжали патрули, недавно под охраной двух БПМ прополз грузовик с прицепом, пушкой на колесном лафете, а следом проехала машина с кожаной цистерной — Курортник предположил, что в ней перевозят газ, из которого заправляют БХМ. Может, воду, возразил на это Лабус. Или горючку. Или… да черт их знает, что там может быть. Вообще чувствовалось, что центр Москвы варханы заняли основательно.

Лабус с Курортником достигли второго этажа, когда сзади донесся гул мотора. Они замерли, повернув головы.

Мимо дома катил броневик, над люком которого торчала короткая мачта с тремя рупорами. От них вдоль мачты сбегали провода. За броневиком ехала пара тачанок с варханами-водителями, а перед ним шли четверо людей в обычной городской одежде. Сверху были накинуты кожаные куртки, которые носили рядовые бойцы орды. У троих на правой руке — фиолетовые повязки.

Пятый москвич, крупный светловолосый мужчина в безрукавке и джинсовом комбинезоне, с повязкой прямо на толстом бицепсе и с микрофоном в руках, сидел на краю башенки, привалившись спиной к мачте. Все столичные жители были в кожаных варханских шапках, под одной зоркий Лабус углядел что-то белое, похожее на край повязки. А еще ему показалось, что четверо из пяти, включая мужика на башенке, наголо обриты, во всяком случае, из-под шапок не торчали волосы.

Машины миновали остатки здания, направляясь к Москворецкой набережной, когда из рупоров полился грубоватый сиплый голос:

— Москвичи! Теперь вам нечего бояться! Незачем скрываться! Не прячьтесь! Война окончена! Вступайте в Силы Городского Правопорядка! Вы получите пищу, кров, оружие и уверенность в завтрашнем дне! Не прячьтесь, выходите на улицы, идите в отряды СГП! Конец страху и голоду! В наших лагерях вас ждут горячая пища и вода, а также спокойствие и уверенность в завтрашнем дне!

Голос смолк. Машины уже поворачивали, когда он зазвучал вновь:

— Москвичи! Теперь не надо бояться, не надо прятаться! Выходите из развалин, война закончилась! Силы Городского Правопорядка ждут вас! Вы получите еду, крышу над головой, вам выдадут оружие и…

Слова далеко разносились по пустынным улицам, отражались от стен, эхо повторяло их в лабиринте развалин. Машины с людьми уже скрылись из виду, а Костя с Алексеем все еще слышали отголоски призывных выкриков.

Лабус спрыгнул с лестницы первым, выхватив ПМ, взбежал на кучу, состоящую из кусков бетона, гнутой арматуры и части ограждения — остатков балкона. Посмотрел вдоль улицы влево, вправо.

Курортник встал позади кучи, Костя оглянулся и кивнул:

— Чисто.

Большой бетонный осколок под его ногами зашатался, когда он начал поворачиваться. Из-под осколка торчало что-то покатое, пластиковое, на нем была эмблема — надкусанное яблоко. Костя присел, схватился за край осколка. Пальцы почти коснулись пластика.

— За мной! — Алексей побежал вдоль стены, и Лабус спрыгнул на землю. Прислушался — и поспешил вслед за напарником, так и не заметив лежащего под бетонным осколком лэптопа.

Они нырнули во дворы возле улицы Варварки, потом спустились в подземный переход «Китай-города», за ним прошли еще метров сто и свернули на север по Спасоглинищевскому переулку.

— Как думаешь, выяснил полковник что-нибудь у «языка»? — негромко спросил Лабус, выглядывая над «тойотой» с обгоревшими колесами. — Чисто.

— У него мало времени было, — ответил Курортник и перебежал к зеленому «форду».

— Ну, мало… Зато он лингвист, военный переводчик. Семь языков знает — сам говорил. Полиглот! А варханы болтают похоже, в смысле, на нас похоже, я вроде многие слова узнаю. Хотя все равно ни черта не понимаю.

— Говорю тебе: толком он пока ничего узнать не мог.

Прячась за машинами, они пересекли улицу, из-за поворота которой эхо донесло монотонный сиплый голос:

— …Не прячьтесь, выходите к нам! Конец страху и голоду! Силы Городского Правопорядка…

— Вот же тоскливо они как… — пробормотал Лабус и вдруг усмехнулся. — А друг у него — ну, смешной старикан! Вчера, когда ты дежурил, он рассказывал мне, как в Ливии еще в семидесятые консультировал тамошних армейских, когда они с Египтом сцепились. Там такие случаи были…

— Ладно, не отвлекайся. Чисто, пошли.

Впереди между домами была небольшая школа. Во внутреннем дворике ее стоял спец-автобус, а рядом, наполовину в проломе стены, — отремонтированный броневик.

После атаки варханов было решено покинуть схрон в подземном гараже: зачистив территорию, чужаки устроили лагерь прямо за поворотом, в Самотечном переулке, и возле шестнадцатиэтажки стало опасно. Другие известные эфэсбэшникам «объекты укрытия» находились в дальних районах Москвы. Сутки ушли на то, чтобы найти новое пристанище и потихоньку перевести машины туда. Из помещений в гараже забрали все, что можно. Костя при помощи Багрянца, инструментов и отборных матов сумел даже размонтировать генератор, который теперь стоял в столовой школы, снабжая электричеством холодильники и электроплиту.

Когда спецы, удостоверившись, что поблизости никого нет и за ними не наблюдают, через калитку вошли во внутренний двор, из разбитого окна второго этажа высунулся Павел Багрянов с автоматом наготове. Он кивнул, и Лабус негромко спросил:

— Что здесь?

— Тихо, — откликнулся Багрянец.

— Кто на втором посту?

— Сурок.

Курортник вскинул голову:

— Вы о чем все думаете? Мальчишку часовым поставить!

— Да он теперь поспокойнее стал, — возразил Павел. — И такой вроде как… ответственный. Все ж устали, все уже дежурили подолгу, а он отсыпался. Сейчас тихо, пусть покараулит.

Алексей лишь головой покачал в ответ.

— «Языка» в спортивном зале допрашивают, — добавил Багрянец и отодвинулся от окна.

* * *

В это время на другой стороне школы Хорек, сжимая в каждой руке по банке «кока-колы», шурша упаковками печенья и шоколадок в карманах, выбрался на большой бетонный козырек над центральным входом в здание. «Колу» и остальное он нашел еще вчера в холодильной установке позади школьной столовой, и с тех пор потихоньку таскал оттуда.

Старые спортивки мальчик сменил на штаны из грубой плотной ткани, которые нашел в кабинете труда и подпоясал ремешком с кобурой, где лежал ПМ. Хорек оглядел пустую улицу, сел по-турецки, открыл банку и в три присеста ее выдул. Съел два печенья, развернул шоколад. Его Хорек не собирался есть, плитка была нужна для другого: он принялся натирать ею вогнутое донышко банки. Достал из кармана пук сухой травы и тетрадку в клеточку, вырвал несколько страниц, смял, порвал на клочки, сложил вместе с травой горкой на бетоне. Сосредоточенно высунув язык, поглядел на солнце, висящее над стеклисто-зеленым купола, и повернул банку так, чтобы отраженные надраенным серебристым донышком лучи сходились на заготовке для мини-костра.

Этот способ Хорек узнал от бати, тот рассказывал, что они так делали когда-то в стройотряде. Батя был умный… но дурак. Зато добрый. Иногда. А иногда такой злой, что потом синяки не сходили неделями. И сильный очень, самый сильный на свете. Только пьяница запойный. Скотина, гад — он тоже Хорька бросил, как и мать! Хотя нет, не бросил — его варханы увели. Это мать бросила, а батя нет, он хороший. Только злой. Злой и добрый разом. В общем, Хорек испытывал к отцу очень противоречивые чувства. Иногда ненавидел его, так ненавидел… даже ножом как-то едва по горлу не полоснул, когда тот напился и заснул на полу прямо в прихожей. А иногда любил. И очень хотел, чтобы батя к нему вернулся, потому что тот был самым сильным на свете и не бросал его, и зазря никогда не обижал. Хотя все же обижал, очень даже обижал, и именно что зазря — если напивался. А напивался он часто. Но все же, когда трезвый, он был к Хорьку добр — по-своему, грубовато, но искренне добр. И за это его Хорек любил. Но ненавидел за то, что батя был пьяницей, и когда напивался…

Хорек и сам не заметил, как от кучки травы и бумажек на бетоне пошел дымок. И, заметив, ощерил острые зубы: ага! Прав был отец, а Генка с Васьком смеялись над Хорьком, когда он стал рассказывать, что огонь можно по-всякому добывать, еще — при помощи презерватива его разжечь, если водой чистой наполнить… Смеялись тогда, сказали: батя твой дурак и пьяница, все мозги пропил. А Хорек, хотя в душе и был с ними согласен, рассердился и полез на них, и Ваську всю мордень расколошматил. И Генке бы тоже расколошматил, но тот на два года старше, и потому Генка ему самому расколошматил, нос разбил, губы разбил, глаз подбил, ухи надрал… А Хорек тогда как схватит арматурину да как побежит за всеми мальчишками, которые были с ними на крыше, а они как чесанут от него врассыпную по той крыше, а он — Васька по спине, да между лопаток, да по затылку… Хорек — он такой, он за батю горой, потому что тот его не бросил, как мамка!

Горело уже вовсю, и он опустил жестянку. Удивленно прислушался — что это за голос?

Голос говорил:

— Москвичи! Приходите в лагеря Сил Городского Правопорядка, там вас ждут горячая еда и вода!

Хорька как током ударило — он вздрогнул, подскочил. Это же батя!!! Его голос!!! Встав на четвереньки, мальчик высунулся над краем козырька. Между домами медленно катила процессия: две тачанки с варханами, впереди броневик с рупорами на мачте. Перед броневиком шли четверо людей, а на башне сидел… Там сидел…

— Вам нечего бояться! Незачем скрываться! Вступайте в Силы Городского Правопорядка…

— Батя! — охнул Хорек и вскочил. — Батя!!!

Он метнулся на угол козырька, всхлипывая от переполнивших его чувств, упал пузом на край, свесил ноги и обхватил ими поддерживающую козырек колонну.

— Приходите к нам, в лагерях СГП вас ждет горячая еда и горячая вода, вам дадут оружие…

— Батя, я иду!

Сопя, как вскипающий чайник, Хорек скользнул вниз по колонне, на середине сорвался, шмякнулся копчиком на плитки, взвизгнул, вскочил и, прихрамывая, бросился по ступеням к броневику, тачанкам и людям вокруг, и к своему отцу, сидящему на башне с микрофоном в руках. Кобура с пистолетом колотилась о бедро.

II

Миновав раздевалку, Костя с Алексеем подошли к спортзалу, большому помещению с баскетбольными стояками, брусьями и турниками вдоль стен. При их появлении дежуривший у двери Леша встрепенулся, взявшись за АК на плече, потом кивнул и снова привалился к косяку, сложив руки на груди.

У стены спортзала стоял большой учительский стол, рядом с сигаретой в зубах сидел Яков. Перед ним лежала кожаная трубка, из которой торчала широкая полоса с текстом на варханском языке. Чтобы кожа не сворачивалась, Яков придавил ее гантелей.

На лавке под стеной сидел, осторожно трогая длинный шрам на лице, Игорь сотник, а перед столом, будто провинившийся ученик, — пленный чужак.

Его звали Гярд. Это было первое, что выяснил полковник в отставке. Он был пеоном — это Яков выяснил вторым. Кто такие пеоны, пока что оставалось неясно, но точно не военные. Скорее уж научники, такой вывод сделал Костя. Ему Гярд не нравился, невзирая на явную доброжелательность и готовность к сотрудничеству, которую тот проявлял. По словам Игоря, пленник нацепил на Хорька противогаз во время боя на Делегатской… и все равно Лабус чужака конкретно невзлюбил.

Сунув окурок в пепельницу, Яков вскочил навстречу спецам.

— Нашли?!

Он увидел ответ на их лицах и, расстроено махнув рукой, плюхнулся обратно на стул.

— Эх, пропал Кирилл. А ведь умный парень был, нестандартный, интересный — и пропал! По моей вине!

— Да глупости, Якуша! — Леша зашагал к ним от двери. — Ты тут при чем? Молодежь, докладывайте: что видели?

Пленник сидел на прежнем месте, внимательно слушая разговор. Руки он держал на коленях — теперь при допросах Гярда не сковывали. Да и допросами это, по мнению Кости, трудно было назвать, скорее неторопливыми разговорами двух иностранцев, пытающихся понять друг друга.

— Портал рассосался, — объявил Курортник. — Тот, что над Красной площадью, большой. При этом мы наблюдали довольно странный ритуал.

— Что ж в нем странного? — Лабус все еще неприязненно разглядывал пленника. — Улеглись мужики мордами книзу и давай молиться.

Он присел на лавку рядом с Игорем, положив СВД на пол возле ног.

— Нет, Костя, ты недопонял. — Алексей, опершись о стол кулаками, помолчал, подбирая слова. — В общем, это был такой практичный ритуал. При схлопывании портала локально меняется давление, он с силой засасывает в себя воздух. Недолго, но в этот момент тебя может подхватить ветром. Что делают варханы? Ложатся на землю. И при этом они еще и молятся. То есть у них, как бы сказать…

— Религиозное отправление сопряжено с чисто практической мерой безопасности, — подсказал Яков.

— Религиозное отправление, — повторил Курортник. — Ну да, наверное, так можно сказать. Даже не сопряжено, а является одновременно и тем, и тем.

— Это интересно, да! — Яков энергично закивал и пыхнул табачным дымом в сторону чужака. — И еще вот что важно: порталы исчезают. Теперь их почти не осталось. И как же неприятель собирается перебрасывать в город новые соединение?

— Возможно, все уже переброшены, — предположил Сотник. — Или где-то порталы еще остались. Мы пока не знаем главного: варханы способны как-то управлять ими или те возникают и пропадают сами собой?

— То, что спонтанные порталы есть, как раз известно, — возразил Яков. — Мы, допустим, с Кириллом видели один, который прямо на уровне асфальта возник. Зачем противнику такой? Другой вопрос, что часть порталов могут быть неподконтрольными, а часть как-то управляются.

Костя оглядел стол. Там, помимо кожаного футляра, лежали карточки со всякими словами и рисунками: домик, человечек, автомат, солнце… Ну прямо как урок школьный, только училки с указкой не хватает. Лабус даже поежился слегка: он в детстве ненавидел школу. Предпочитал вместо уроков ходить с мальчишками на заброшенную военную базу в лесу неподалеку от родного городка возле Клязьмы, выискивать гильзы на стрельбище, разглядывать выцветшие фотографии на стенах в учебных помещениях: плацы, ряды солдат, Красная площадь с Мавзолеем, с которого машут руками солидные мужи из Политбюро ЦК КПСС, а мимо катят танки… Наверное, в то время маленький Костик Гордеев и захотел стать военным. И стал им, поскольку, как и Леха Захаров, привык добиваться своего.

— А у вас что, товарищ полковник? — спросил он, обращаясь к Якову по званию, хотя тот давным-давно ушел в отставку.

— Ну что же, есть кое-что! — Чувствовалось, что тема эта бывшему полковнику близкаи интересна. — Двигаемся мы, продвигаемся. Хотя и медленно. Я, товарищи прапорщики… и товарищ капитан, понимаете ли, не просто лингвист, я интересовался сравнительным языкознанием в свое время, хотел даже преподавать, да не разрешили тогда…

— А чего ж, — перебил Костя, которого уже давно снедало любопытство, — то есть, извините, товарищ полковник, давно спросить хочу: почему агрономом стали?

Яков ладонью провел по столу, перемешивая карточки.

— Так уж вышло, Константин. После развала СССР всякое с людьми случалось, а у меня разочарование было громадное в жизни. И в системе нашей, и во всем человечестве… Понимаете, мы ведь с Лешей раньше были уверены, что занимаемся чем-то действительно важным, делаем нужное дело. Мы коммунистами настоящими были. Но постепенно все критичнее смотрели на происходящее вокруг, ну а когда Союз рухнул… Я тогда окончательно понял, что на самом деле всю жизнь не был причастен ни к чему важному, что все это только игры политиков, в которых мы простые пешки. Ну, пусть мы с Лешей не очень простые, но все равно. Мне тогда хотелось забиться в глухую щель, заняться чем-то и правда простым, простым и понятным. Приносить людям вполне конкретную, зримую пользу, чтобы далеко от политики, от всего, с чем я раньше был связан. Вот я и получил второе образование… Ну ладно, я долго про это говорить могу, в общем, не сбивайте вы больше меня.

— Рассказывайте, — вставил Леша. — А ты, Костя, помолчи пока.

— Я молчу, молчу, — согласился Лабус.

— Так вот, — продолжал Яков, — в языках индоевропейской группы, к которой относится и русский, есть различные ветви. Но в этих ветвях, в разных группах внутри языковой семьи сохраняется общее ядро, идущее от праиндоевропейского языка. Термины родства… Костя, по лицу твоему вижу, что как-то не очень ты понимаешь, а?

— Нет, праиндо это — все понятно! — бодро кивнул Лабус. — А что такое термины родства?

— Ну вот, брат — бразер, фрит, фра, бродар, фратр… во многих языках звучание слова схожее. Знание языковых законов, формул изменения слов помогает мне понять Гярда.

— И что вы поняли, товарищ полковник?

Яков жизнерадостно развел руками.

— Да практически ничего! Но вопрос в другом. У русского и варханского общие корни. Очень, очень древние корни. Вот чего я не могу понять! Как, почему они схожи? Выходит, мы уже пересекались?

— И варханы обучили древних индийцев своему языку? — добавил Курортник.

Лабус с легким удивлением покосился на напарника — надо же, знает, что именно древние индийцы на этом праязыке шпрехали? Хотя ведь если он «индо», так можно догадаться.

— Нет, это вряд ли, — покачал головой Яков. — Русский язык — отдаленный потомок индоарийской ветви праязыка. С арийцами, которые на нем говорили, кстати, далеко не все понятно. Эзотерика, в которую я отродясь не верил, утверждает, что они последние представители какой-то исчезнувшей цивилизаций, прилетевшие на Землю из созвездия Большой Медведицы, что они основали технократическое государство Гиперборея, которое позже разрушилось. В общем, много чего утверждает эзотерика, наверное, в библиотеке этой школы можно что-то найти по этим вопросам, так что если кому интересно — туда идите. А я другое хочу сказать: праязык сам по себе тоже был ветвью какого-то еще более древнего языка. И потому не в том дело, что наши языки от варханского произошли или наоборот, а в том, что корни одинаковые. То есть когда-то — четыре, пять тысяч лет назад был уже некий… контакт. Серьезный контакт, плотный, а иначе корни у наших языков не были бы так схожи. И в то же время — письменность у варханов развивалась совсем иначе, она ближе к египетской, что ли.

Хмыкнув в усы, Лабус поднялся.

— Ну ладно, в общем, пока результатов нет. Устал я и жрать хочется, надо перекусить. Леха, давай…

— Надо решить, что делать, — бросил Игорь, и все замолчали, глядя на него.

Как-то так получилось, что все, даже энергичный старик Леша, ушедший в отставку, как и Яков, в звании полковника, и Курортник с Лабусом тоже — все быстро приняли его за старшего. Хотя Алексей с Костей сомневались поначалу, долго на эту тему между собой дискутировали, но после решили: если Сотник из общевойсковой разведки, да к тому же капитан, то пусть и командует, в конце концов, сейчас это главное — собирать разведданные.

— Яков Афанасьевич, сколько времени пройдет, прежде чем вы начнете его хоть как-то понимать? — спросил Игорь, поднимаясь. — Понимать и получать более-менее ясные сведения?

Полковник думал недолго.

— Три недели минимум. Самый минимум.

— То есть примерно через месяц у нас будут первые внятные сведения. — Игорь обвел всех взглядом. — Долго. Значит, надо решать сейчас. Вернуть этого вашего Кирилла мы не можем, да и вообще неизвестно, жив ли он. Где лэптоп — тоже неизвестно. У нас остается два пути, то есть две точки, где возможно быстро получить какую-то информацию о нашествии, о противнике, о причинах всего происходящего. Это научный центр в Подольске и база Айзенбаха.

— До Подольска далеко, — заметил Леша. — Километров пятьдесят. Главное, неизвестно, что на пути.

— А до офисного центра этого Артемия Лазаревича — рукой подать, — подхватил Лабус. — Ну, не совсем, учитывая все обстоятельства, но…

— Только мы не знаем, там ли он, и если да, то как его охраняют, — возразил Курортник. — Хотя вообще надо, конечно, туда отправиться. Сегодня же, я считаю.

— Согласен, — кивнул Леша.

— Да, — поддержал Яков.

Раздались шаги, все поглядели на Гярда. Улыбаясь, тот подошел к столу и протянул руку к фляжке Якова.

— Ну, ты! — Лабус пихнул его кулаком в грудь, пленник отшатнулся. — Тебе кто встать позволил?

— Костя, прекращай, — сказал Курортник.

— Костик! — поддержал Яков. — Не надо так делать, если Гярд пить хочет — так пусть напьется.

Пленник обескуражено переводил взгляд с одного на другого, потирая грудь.

— Добренькие все какие, — проворчал Лабус, отступив на шаг.

Гярд улыбнулся им, снова потянулся к фляге. Открыл, сделал несколько глотков, положил на место и, попятившись, опустился на стул.

— Значит, выступаем этой же ночью, — заключил Игорь. — Осталось разобраться с маршрутом.

— Под землю мы с Лешей ни ногой! — тут же произнес Яков, быстро покосившись на друга. — Ему внизу хуже становится, и к тому же там крысоедов этих желтоглазых все больше. Они ведь действительно крыс жрут, те с писком разбегаются, будто мыши от кошки. Страшно подумать, что теперь внизу делается.

— Значит, разработаем наземный маршрут, — кивнул Игорь. — И автобус, и броневик на ходу, так что поедем. Багрянец дежурит в кабинете географии, там есть карта Москвы. Костя, Алексей, пойдемте, это лучше с вашей помощью.

— Хорь давно дежурит? — спросил Лабус, вставая.

— Их обоих пора сменить, — Игорь вопросительно повернулся к старикам.

— А чего, подежурим, пусть пацан с курсантом отдыхают, — кивнул Леша. — Так, Якуша, пленника в кладовку давай опять. А вы трое пока маршрутом занимайтесь.

* * *

Хорек подбежал к броневику. Перед машиной шли четверо в обычной городской одежде, в варханских куртках и круглых кожаных шапочках, у троих под шапочками виднелись края бинтов, а на руках были фиолетовые повязки. Мальчишка попытался с ходу проскочить между ними, но четвертый, худосочный молодой человек в очках, схватил его и зашептал:

— Мальчик, беги! Беги отсюда! Не верь им…

— Пусти, дебил!!! — взревел Хорек.

Очкарик был из тех, кого батя обзывал «интелихерами». Нервно оглянувшись, он продолжал:

— Это я речь написал, заставили, не верь, они…

Остальные трое схватить Хорька не пытались, только посмотрели на него с детским любопытством.

— Беги, мальчик… — снова завел свое очкастый, толкая его от броневика, с башни которого за происходящим равнодушно наблюдал отец. Наверное, не узнал сына — волосы ведь у того отросли немного, да и одежда новая.

— Ну же! — интелихер толкнул сильней.

Хорек пнул его в колено, а после применил излюбленный прием: укусил за руку. Очкастый вскрикнул, мальчик вырвался, обежал его и взлетел на броневик, хватаясь за скобы.

Отец сидел на краю башни, свесив ноги, плечом упираясь в штангу с рупорами.

— Батя, ты как? — Хорек присел на корточки по другую сторону раскрытого люка. Отсюда были видны две тачанки за БМП, в каждой ехали по трое варханов, а в одной сидела перепуганная женщины с ребенком на руках, и у борта лежал накрытый пальто старик.

— Чего молчишь? — Хорек дернул отца за повязку на руке. — Это зачем у тебя? Почему ты меня бросил?! Ты дурак! Бросил меня, где ты был?!

Отец сидел, широко расставив толстые ноги, одной рукой держал большой черный микрофон, от которого к мачте уходил провод, а другую положил на колено. И смотрел на сына пустыми глазами. Не совсем пустыми, в них была жизнь, и какая-то мысль — но последняя еле теплилась. А еще в них было легкое любопытство. И выражение лица какое-то детское.

Хорек, заглянув глубже ему в глаза, отпрянул. А батя, отвернувшись от сына, поднес микрофон ко рту.

В озаренном бледно-синим светом отсеке под люком что-то сдвинулось. За БМП один вархан соскочил с телеги и стал догонять броневик. Вместо кожаной куртки на нем был китель с красной полоской на левом предплечье, а за спиной — пьезо-ружье.

— Москвичи! Хватит прятаться по развалинам… — произнес отец Хорька незнакомым голосом. То есть сам по себе голос был знакомый, грубый и сипловатый, но говорил батя иначе, равнодушно и с какими-то наивно-детскими интонациями.

— Что ты делаешь?! — Хорек заехал ему кулаком в плечо, потом по лицу. И еще раз. И еще. — Ты что, меня не узнаешь?!

Он ударил в пятый раз, наотмашь, со всей силы, — а силы у Хорька для его возраста было много — и голова отца качнулась, шапочка слетела с нее, открыв повязку из серых бинтов. Наложили ее неумело, а может, поспешно, она сбилась, оголив череп над ушами. Там были дырки, залепленные чем-то густым и желтым. Дырки прямо в черепухе! Хорек ахнул от гнева и обиды: эти козлы, гниды, уроды просверлили бате череп!

— Ребенок, зачем ты меня бьешь? — спросил человек с дырявой головой, чем этим окончательно вывел Хорька из себя.

Ребенок?! Ребенок?!! Нет, это не его батя! Это какой-то чужак, вернее, полу-чужак, он не как варханы — но и не как нормальные люди, он…

— Что вы с ним сделали?! — завопил Хорек.

Вархан с пьезо-ружьем, забравшись на корпус броневика, шагнул к башенке.

— Держать! — произнес он. — Держать!

Дырявоголовый незнакомец попытался сграбатать Хорька за шиворот. Выхватив пистолет, мальчик вмазал ему стволом по скуле и отскочил.

Из синей полутьмы люка возникло лицо вархана, взбирающегося по скобам внутри башни, и Хорек, тихо застонав от душевной боли, от обиды и от чувства одиночества — его бросили все, кинули, ни одного близкого человека во всем мире не осталось — выстрелил в это лицо. Повернул пистолет и пустил пулю в вархана на броневике, но тот пригнулся, она прошла выше. Тогда Хорек прицелился в батю, то есть уже не в батю, а в этого незнакомца, прямо ему в сердце… и не смог вдавить курок. Громко засопев, он опустил ствол ниже и выстрелил в башню. Пуля, срикошетив от брони, впилась в обтянутую голубой джинсой толстую ляжку.

Человек вскрикнул. Откинулся назад, выпустив микрофон, схватился за ногу — и соскользнул с башни. Когда он закричал от боли, то на миг снова стал батей Хорька, знакомое выражение проступило на большом грубом лице. Но длилось это совсем недолго, и на асфальт у колес броневика свалился уже дырявоголовый незнакомец: чужой, равнодушный и страшный.

На Хорька нацелился ствол пьезо-ружья, и тут же сзади его обхватили за пояс.

— Отвали! — взвизгнул он, едва не выпустив пистолет. Оглянувшись, увидел очкастого интелихера, тоже забравшегося на броневик. Тот рванул мальчика на себя — и свалился на асфальт. Хорек упал сверху и потому совсем не ударился, но очкастый под ним охнул от боли.

— Да отпусти же!

Интелихер поднялся, прижимая к себе Хорька. Броневик ехал мимо. Над краем башни показался вархан с ружьем, мальчик выстрелил, попал ему в плечо, вархан отпрянул.

Очкастый повернулся к школе, и машины чужаков вышли из поля зрения.

— Отпусти, педик!

— Не дергайся!

Интелихер побежал, и Хорек задергался что было сил.

— Мальчик, надо прятаться! Они как зомби, они просто…

Про зомби Хорек знал. Видел их в фильмах: корявые люди с гнилыми мордами, ковыляют, вытянув перед собой руки, и жрут мозги. Его батя, то есть уже не батя, совсем не такой, но все равно — он и правда теперь зомби! Только целый, не гнилой. А варханы — демоны, это Хорек уже давно понял.

Интелихер добежал до лестницы, ведущей на школьное крыльцо под бетонным навесом, когда в них выстрелили из пьезо-ружья. Хорька как-то ударило током на стройке — он тогда едва коньки не отбросил. Надолго запомнил ощущение, будто тебя схватили сразу двадцать очень сильных рук и начали что было сил дергать в разные стороны. Сейчас произошло что-то подобное, только хуже. У него чуть зубы не посыпались из десен, глаза вылезли из орбит, все тело завибрировало, словно хотело распасться на кусочки. Если бы это продлилось хоть на пару секунд дольше — маленькое сердце Хорька разорвалось бы.

Интелихер свалился под лестницей, подмяв мальчика, и замер.

Хорек полез из-под него, протянув руку к выпавшему пистолету, который лежал на второй снизу ступени. Сотник учил, что надо считать выстрелы, и мальчик не забыл, даже в этой ситуации добросовестно считал их. Он знал: в магазине осталось восемь патронов, еще запасной магаз есть в кармашке на кобуре — патронов хватит перебить всех варханов в отряде. И Хорек тянулся пистолету, пытаясь выбраться из-под своего спасителя. Который хоть и худой с виду, а оказался тяжелым, гад, и не выдерешься из-под него. А сзади гудели моторы и причитала женщина в тачанке, и ревел младенец, и что-то кричали на незнакомом языке, и мягко, вкрадчиво стучали подошвы мокасин об асфальт, они были все ближе, а Хорек тянулся, и уже пальцы коснулись рукояти, в которой ждали своего часа восемь латунных цилиндров, снаряженных полукруглыми комочками свинца калибром девять миллиметров, но тут на него упала тень…

Так и не схватив ПМ, он повернулся — вархан стоял над ним. Поднял ружье, но сразу опустил и вытащил нож. Узкий извилистый клинок тускло блеснул в свете солнца. Хорек задергался под оплывающим кровью телом, вархан шагнул ближе, взял нож обратным хватом и, нагнувшись, ударил его в шею.

Мальчик в последний миг отпрянул — клинок цокнул о нижнюю ступень. Схватив пистолет, Хорек выстрелил вархану в живот, потом в грудь. Чужак отшатнулся, шагнул назад, но не упал. За ним броневик и тачанки, повернув к школе, разъезжались, будто хотели окружить здание. Вархан, выпустив нож, стянул с плеча ремень ружья, которое висело стволом книзу, начал поднимать его, но третья пуля из ПМ попала ему в голову.

Рука чужака судорожно сжала ружье, алый разряд вырвался из него, впился в интелихера, мешком лежащего на асфальте.

Тело взорвалось красным. Стоящего на коленях Хорька заляпало с ног до головы, темное и густое потекло по лицу, он завопил, выпуская последние пули по варханам, соскочившим с тачанок. «Демоны! Демоны!» — выкрикивал он с каждым выстрелом.

Над головой застучал автомат. Раздался дребезжащий голос:

— Пацан, сюда!

Сунув пистолет в кобуру, мальчик потянулся к пьезо-ружью. Пуля ударила в асфальт, другая — в мертвого чужака, третья в ступеньку.

— Хорь, ко мне!!!

Он схватил ружье и метнулся по лестнице к крыльцу.

Увидев, что появилось подкрепление, варханы попрыгали обратно в тачанки. Трое москвичей возле броневика остановились и крутили головами, явно не понимая, что им делать; дырявоголовый в джинсовом комбинезоне остался где-то за машинами, видно его не было.

Когда Хорек добежал до раскрытых дверей, за которыми на одном колене стоял Леша с автоматом в руках, пушка приближающегося к лестнице броневика нацелилась на них.

Над башней взлетел, стреляя искрами и оглушающе шипя, шар синего огня.

— Они сигнал дали, щас подмога будет! — Вскочив, Леша бросился вглубь школы. — Пацан, к нашим машинам бежим!

Выскочив во внутренний двор одновременно с растерянным Багрянцем, он скомандовал:

— Так, курсант, ты броневиком уже рулил — выводи наружу!

В этот момент через пролом на башню БМП спрыгнули Лабус и Курортник с Сотником.

— Где Яков? — спросил Игорь.

— А, молодежь! — Леша остановился возле автобуса. — Якуша пленника должен сюда вести.

— Один, что ли? — уточнил Лабус.

— Справится, Гярда смирный.

Двор был квадратным, с одной стороны — створки ворот и раскрытая калитка в одной из них, с другой — пролом в стене здания, где, передом к воротам, стоял броневик. Автобус приткнулся сбоку, на клумбе.

С улицы доносились частые выстрелы, они звучали все громче. Неподалеку загудел мотор.

— Вы — в автобус! — приказал Леша. — Пленника к вам, а мы с Павлом и Яковом в броневик сядем.

БМП зарокотал и стал выползать из пролома. Стоящие на его корпусе Курортник с Игорем полезли вниз.

За калиткой показалась тачанка, с нее ударил пулемет Калашникова. Все попадали: Леша — за автобус, Курортник с Игорем — по сторонам от БМП, Лабус растянулся на башенке. В броневике Павел Багрянов, удерживая руль одной рукой, приставил ствол АК к смотровой щели и дал по тачанке очередь. Пули забарабанили по железному борту. Взревел мотор, тачанка умчалась вдоль школы, мгновенно исчезнув из виду.

Броневик остановился на середине двора. Вскочивший Курортник нырнул в автобус следом за Игорем и крикнул:

— Костя!

Но Лабус уже скрылся в проломе, откуда выкатила БМП. Донесся его голос:

— Заводи, а я Якову с пленным помогу!

Когда Игорь с Курортником оказались в автобусе, Алексей крикнул:

— У нас одна труба только!

— Знаю! — Курортник побежал к железному ящику, стоящему в конце салона.

Вообще-то после боя на Делегатской у них оставались две одноразовых РПГ, но Багрянец углядел в одной дыру от пули. Пластик вокруг отверстия не треснул, поэтому сразу повреждение и не заметили, а покрылся ворсом, словно шерстяной платок. Стрелять этой РПГ теперь было нельзя, но хозяйственный Лабус запретил ее выбрасывать, сказал, что найдет применение.

Сотник схватил целую трубу и побежал обратно, в то время как Алексей, нырнув в водительскую кабину, упал на сидение и завел мотор.

* * *

Выпустив Гярда из кладовки, Яков приказал ему двигаться впереди и повел пленника по длинному коридору, ярко озаренному солнечным светом, льющимся из широких окон. Они были на середине коридора, когда снаружи открыли огонь из автомата. Стрелял крупный мужик в джинсовом комбинезоне, сидящий на башне броневика, который ехал вдоль боковой стены здания. Стрелял неточно, неумело, но окна в коридоре были большие…

Яков крикнул «Ложись!», в плечо ударила пуля, он охнул и упал.

Автомат рванули у него из рук.

АК висел на обычном, не трехточечном ремне, и Гярда, легко завладев оружием, прикладом врезал конвоиру по темени. Потом развернул автомат, прицелился Якову в голову и вдавил спусковой крючок.

Появившийся в конце коридора Лабус начал стрелять из «макарова».

Рядом с Гярдом пронеслись пули. Он снова попытался выстрелить — но, не зная человеческого оружия, чужак не снял АК с предохранителя.

Решив, что автомат сломан, Гярда отшвырнул его и рыбкой нырнул в окно. Вскочил, побежал к грузовику. Человек в джинсовом комбинезоне на башне БМП нацелил на пеона автомат, но узнал своего и не стал стрелять.

Когда Гярда скрылся за катившим вдоль здания броневиком, Лабус подбежал к Якову.

— Товарищ полковник, вы как? Да у вас кровь!

Яков поднялся, прижимая ладонь к плечу.

— Нормально. Стрелок с БМП попал… А Гярда ушел! Обманул меня!. Ладно, идем.

— Какое идем — бежим! — Схватив Якова под локоть, Костя потащил его обратно к дверям, через которые попал в коридор.

* * *

В башне трофейной БМП Леша схватился за рукоять под казенником пушки, толкнул от себя. Клин-затвор отъехал вниз, открыв ствол. Старик вогнал в него снаряд и дернул рукоять обратно, затвор лязгнул. Повернувшись на узкой полке, Леша перекинул рукоятку механического привода.

— Не тормози, Павлуха!

Башня повернулась вправо градусов на шестьдесят. Шестерни тяжело скрипели, медленно вращалась уходящая вниз толстая ось. БМП вышиб ворота и прокатился по створкам. Сбоку Леша увидел подъезжающий вдоль стены школы неприятельский броневик с торчащей вверх рупорной мачтой. Ствол чужой пушки смотрел точно в башню, из которой высунулся старик.

— Ходу, Павлуха! — закричал он, преодолевая острую боль в горле. — Полный ход, курсант!!!

— Есть, товарищ полковник! — гаркнул Багрянец.

Мотор взревел, БМП рванул вперед. Из броневика варханов выстрелили, но снаряд пронесся над башней.

Броневик с Павлом и Лешей, сломав лавку, выехал на школьный стадион возле здания. Что-то хрустнуло, зашипела ось, на которую была насажена большая шестерня, и башня перестала вращаться.

— От же чудо враждебной техники! — Леша рванул рукоять обратно, снова перекинул — но башня, повернувшись примерно на девяносто градусов, больше не двигалась.

Чужая машина оказалась почти точно сзади. Она стала поворачивать, ее ствол нацелился на уезжающий броневик, и тут выкатившийся из двора автобус врезался в нее сзади.

Варханский броневик остановился. Автобус со слегка вмятым передком дал задний ход, из него по пояс высунулся Игорь Сотник с трубой гранатомета на плече.

— Близко! — крикнул ему Алексей. — Мы слишком…

Игорь и сам видел, что они слишком близко, но понимал, что если промедлит, второй снаряд из пушки настигнет трофейную БМП, — и все равно выстрелил.

Он успел нырнуть внутрь, но не успел закрыть дверь, поэтому ударная волна близкого взрыва не размазала его по бортовой броне, зато оглушила почти так же, как возле шестнадцатиэтажки на Делегатской.

Автобус качнулся, скрипнули рессоры. Алексей крутанул руль, зад пятящейся машины занесло вправо. Броневик перед ней стал меньше на высоту башни. Из дымящегося пролома высунулся человек в джинсовом комбинезоне, тут же исчез, его место занял вархан с ПК. Мачта, после взрыва ракетой взмывшая в небо, рухнула на асфальт сбоку. Разлетелись обломки рупоров.

Курортник объехал взорванную машину. Впереди трофейный броневик находился уже на середине стадиона, когда сбоку вынеслась тачанка. Леша выстрелил из пушки, но тачанка вильнула, и снаряд разорвался рядом. С нее открыли огонь — пулемета там не было, стреляли одиночными, в три ствола. Броневик катил дальше по прямой, приближаясь к дальнему краю стадиона.

Курортник, до предела увеличил скорость и крикнул:

— Осторожно!

Автобус покатил вслед за тачанкой, которая преследовала броневик. А тот, проломив сетчатое ограждение за стадионом, исчез между домами.

Через несколько секунд там раздался взрыв. Автобус пронесся сквозь оставленную броневиком дыру в ограде, проехал мимо торца девятиэтажного дома. Впереди дымила взорванная тачанка, а сбоку за домом стоял развернувшийся броневик.

Прокатившись еще немного, автобус встал, Курортник с Игорем выбрались из него. Откинулся люк на башне БМП, наружу высунулась голова с всклокоченными седыми волосами.

— Так! — продребезжал знакомый голосок. — Противник уничтожен? Вижу, всмятку… Ладно, где остальные?

Леша сел на краю башенки, из люка высунулся Багрянец. Раздались шаги, из-за угла дома, скрывшего от них школу, показались Лабус, он помогал идти Якову.

— Якуша! — Леша полез вниз. — Ты ранен?!

— Ничего, ничего… — Яков, отойдя от Лабуса, привалился к броневику. — Шальную поймал, но в мясо, кость вроде не задело.

— Да ты откуда знать можешь? Пошли в автобус, там аптечка большая.

— По ощущениям догадываюсь, Лешенька. Пошли, пошли… А Гярда-то сбежал, упустил я его, расслабился. Годы, Леша, берут они свое.

Леша, поддерживая Якова, у которого слегка заплетались ноги, направился к раскрытым дверям автобуса, и тут его одолел приступ кашля. Он едва не уронил друга на асфальт, присел, мучительно содрогаясь, держась за шею.

Вид у стариков был совсем несчастный, Игорь даже сморщился от жалости к этим двоим, таким энергичным, опытным… и слабым. Он взял Якова за плечи и повел к автобусу. Навстречу из дверей выпрыгнул Курортник, поспешил к Леше, на ходу говоря:

— Отсюда быстро уезжать надо, там еще одна тачанка…

Лабус перебил:

— А где Хорек?

Все заозирались. Леша даже перестал кашлять. Выпрямился, продолжая держаться за горло, и хлопнул себя по морщинистому лбу:

— Он тогда еще пропал! В горячке я не… Побежал за мной, но пропал куда-то. Я думал, он в автобусе с вами.

— А мы думали — с вами в броневике. — Игорь подсадил Якова на подножку.

— Так что, в школе пацана оставили? — возмутился Лабус. — Забыли хлопца, а?!

— Ты его так же там оставил, как и мы, — возразил Курортник.

— Надо его найти!

— Где? — спросил Алексей. — Он теперь где угодно может быть.

Из автобуса выглянул Игорь.

— Уезжаем, к противнику подкрепление подошло.

Со стороны школы доносился рокот моторов.

— Все равно надо вернуться, — возразил Лабус. — Мы что… варханы какие-то?

— Да не найдем мы его сейчас! — повысил голос Сотник. — Думаешь, нам хочется мальчишку бросать? Но он такой… он где угодно спрятаться мог, на любую крышу в округе залезть, на чердак, в подвал, в щель какую-нибудь забиться! А там уже полная школа варханов, и сейчас они за нами поедут. Короче: все по машинам, быстро! Хорек слышал наши разговоры про «Старбайт», если жив — придет туда. А если нет… Мы не можем здесь оставаться, и возвращаться тоже нельзя.

Лабус посмотрел на Курортника, который хмуро пожал плечами. Оглянулся на школу, плюнул в сердцах и полез в спецмашину.

— Я в БМП! — крикнул вслед Курортник. — Вы впереди, старайтесь держаться дворов! И держите курс прямиком в «Старбайту»!

* * *

Солнце сползало за крыши, когда машины остановились в небольшой арке под шестиэтажным домом. Перед ними тянулась восьмиполосная асфальтовая дорога, всю ее занимали припаркованные или брошенные автомобили, часть — сожженные, другие с выбитыми окнами и спущенными шинами, третьи с виду вполне целые.

Автобус стоял впереди, БПМ за ним. Раздался стук. Сотник отодвинул дверь, и внутрь сунулся Леша, а следом вошел Курортник.

— То место? — спросил он.

Бледный Яков с забинтованным плечом, стоя рядом с водительским сидением, смотрел в лобовое окно.

— Сзади Гиляровского, слева Орлово-Давыдовский переулок, — прикинул он. — Да, то.

— Якуша, как плечо? — спросил Леша. — Вы пулю не доставали?

— Почему же, достали, — возразил Игорь. — Она прямо под кожей была. Яков, точного адреса вы не знаете, так откуда…

— Кирилл мне описывал: желтое двухэтажное здание в сотне метров от поворота на Орлово-Давыдовский переулок, если ехать от центра. Точного адреса он сам не помнил, вернее, никогда не знал.

Все снова посмотрели в окно. Напротив арки за машинами виднелась приземистая ярко-желтая двухэтажка в старинном стиле.

— Так, сейчас, — Костя достал бинокль, поднес к глазам. — Стар… байт, — медленно прочел он. — Старбайт, так над входом написано.

— Ну вот! — кивнул Яков. — Оно.

— Ну хорошо, тогда что мы имеем, — Курортник сощурился. — Два крыла, на окнах решетки. По центру арка во двор, за ним парковку вижу, перед зданием тоже парковка. Слева решетка на окне пробита.

— И стекла в некоторых окнах разбиты, — подхватил Лабус, не отрываясь от бинокля. — По-моему, в некоторых помещениях уже мародеры побывали.

— Так что, выходит, здание брошено? — спросил Леша. — Ладно, все равно проверим. Стоп!

Они посмотрели на старика.

— Стоп! Стоп! — повторил тот.

— Что, Лешенька? — спросил Яков.

Леша потер горло, покашлял. Они ждали.

— Да вы что, ослепли?! — воскликнул он наконец. — Справа за машинами фонарь, сломанный, накренился. Что там на нем, а?

— Твою мать! — Лабус опустил бинокль. — Повешенный. Это варханин?

— Вархан, — поправил Игорь. — Нет, не он, обычный горожанин. Парень какой-то молодой. И еще — я теперь заметил, вон, в просвете… Костя, там ведь тоже?..

Лабус вновь поднял бинокль.

— Ага, — протянул он. — Там тоже какой-то мужик висит. И в арке, то есть дальше, за парковкой во дворе этого «Старбайта». И все наши. Слушайте, это… Что это такое?

Лабус замолчал. Солнце садилось, вечерело. Тело, висящее на фонарном столбе, качнулось в порыве ветра.

— Предупреждение, — сказал Леша.

— Думаешь… — начал Яков.

— Уверен. Вспомни, как негры, если хотели показать, что деревня под контролем их клана, вешали возле нее несколько человек из соперничающей группировки.

— Как пиратов в старину возле портов вешали, да? — заговорил Лабус. — Видимо, это мародеры, которые пытались сунуться в здание. Это значит, внутри кто-то есть все-таки.

После этих слов все опять надолго замолчали. Игорь Сотник первым нарушил тишину:

— Машины надо отогнать назад, потом мы с Курортником и Лабусом пойдем на разведку.

III

Запах гречки висел над лагерем. На глазах Кира в котел над костром высыпали килограмм пятнадцать, не меньше. Днем он несколько раз видел, как к Мавзолею подъезжали небольшие обозы с продуктами: крупами и консервами, коробками сухарей и бутылированной водой; под окрики надсмотрщиков рабы уносили их в Мавзолей.

Близился вечер. Киру надоело лежать, да к тому же хотелось есть и еще больше — курить. Некоторые пленные смолили вовсю, и при виде того, как они достают траву из кисетов, неторопливо делают самокрутки (большой мягкий листок — вместо бумаги, мелкая травяная труха — вместо табака), смачно затягиваются и пускают струи дыма с терпким непривычным запахом, курить хотелось еще больше.

Когда терпеть не осталось сил, Кирилл сел, откинув одеяло, и принялся натягивать мокасины.

Донеслись тихие шаги, и под навес вошел Явсен. Оглядевшись, он вытащил из-под халата тряпичный сверток, положил рядом с матрацем и тихо сказал:

— Есть.

От свертка аппетитно пахло. Кирилл потянулся к еде, но Явсен, усевшись прямо на мостовую, схватил его за руку. Кинул быстрый взгляд на раненых — в сторону доктора никто не смотрел — и вытащил короткий черный стилет. Кир дернулся, но тут же сообразил, что это не стилет, а карандаш.

На тыльной стороне его правого запястья Явсен нарисовал овал. Кирилл зашипел сквозь зубы: больно! Темная крошащаяся линия на коже пекла, словно огнем. Ппеон изобразил в центре глаза зрачок-спираль и убрал карандаш в карман. Кожа вокруг рисунка порозовела, потом покраснела. Он вытащил из мешочка на поясе смоченную травяным настоем тряпицу, приложил к запястью, и жжение поутихло.

— Что, у всех такие рисунки? — тихо спросил Кирилл, понимая, что Явсен не разберет, о чем он. — Или это ты только мне нарисовал, а у них обычные наколки?

Явсен вместо ответа вытащил из-под халата серую повязку и накинул Киру на голову.

— Ты чего? — Кирилл отпрянул. Пеон стянул повязку у него под подбородком, перехлестнул через голову раз, второй, потом стал завязывать узел на макушке.

— Да зачем… — промычал Кирилл и смолк, сообразив: вслед за татуировкой Явсен имитирует ранение. Такое, из-за которого раненый якобы не может говорить.

Закончив с повязкой, пеон нахлобучил ему на голову круглую кожаную шапку и довольно кивнул.

— Здесь! — объявил он, украдкой оглядевшись. — Кыр быть здесь. Явсен быть здесь. Долго… назад… — он помолчал, шевеля губами. — Потом! Кыр быть ждать. Явсен потом здесь, идти Айзенбах. Да?

— Хорошо, — ответил Кирилл, до сих пор совсем не уверенный в том, стоит ли помогать доктору попасть к Артемию Лазаревичу. Вдруг Явсен — агент какой-то варханской разведслужбы, желающей выйти на олигарха?

— Хорошо, хорошо! — закивал пеон и выпрямился, когда со стороны лобного места донеслось гудение моторов.

Раненые зашевелились, загомонили, кто-то, потушив самокрутку о мостовую, поднялся и поковылял из-под навеса. Явсен, кивнув Киру, прошел между матрацами и скрылся из виду.

Рокот моторов стал громче. Кирилл развернул тряпицу — под ней лежала краюха темного хлеба, ломти вяленого мяса и два клубня, похожих разом на луковицы и яблоки.

Он взялся было за мясо, но на ощупь оно казалось совсем твердым, и Кир передумал жевать его сейчас. Оставив один клубень и кусок хлеба, все остальное сунул в карман. Приоткрыв рот так, что повязка натянулась, откусил от клубня маленький кусочек. Пожевал осторожно — ничего, даже вкусно. Похоже на моченое кисло-сладкое яблоко, только потверже.

Откусив кусок побольше, с трудом двигая стянутыми повязкой челюстями, он встал и вышел из-под навеса.

В лагере суетились, варханы сгоняли рабов поближе к лобному месту, возле которого стоял длинный шатер, и заставляли сесть на мостовую. Вокруг толпы прохаживались надсмотрщики с плетками и палками. Другие варханы выстроились широкой дугой возле кремлевской стены. Кирилл медленно пошел в их сторону, глядя поверх голов.

В выстроенной рабами стене вокруг лагеря был широкий просвет, по краям которого постоянно дежурили два броневика. Между ними в лагерь въезжала вереница машин. В центре двигалась большая, на шести высоких колесах, тачанка, капот которой был накрыт броней, из-за чего она напоминала не то открытую карету, не то старинный автомобиль с покатым навесом в задней части. Возле водителя сидели двое варханов в кителях. Вместе с «каретой» в лагерь въехали три кожаные цистерны, несколько тачанок и покрытый листами клепаного железа трактор с широким скребком, между зубьями которого застряли куски бетона и битые кирпичи. Над кабиной торчала стрела крана, на тросе висел тройной крюк.

Следом показались несколько машин, которых раньше Кирилл у варханов не видел: вроде мотоциклеток, накрытых броневыми колпаками, с прорезями спереди и по бокам. То есть бронециклетки… или бронециклы? Кир решил, что у них должно быть по три колеса, на двух такую штуковину не очень-то поводишь.

Он остановился, когда несколько варханов прогнали мимо толпу пленников. Пошел дальше. Большинство чужаков выстроились длинной дугой, спинами к лазарету, лицами к тачанке. Цистерны поставили под кремлевской стеной, к одной сразу подъехала машина, похожая на танк, но с колесами вместо гусениц, их соединили толстым шлангом.

Двое варханов, сидевшие рядом с водителем «кареты», вышли наружу. Кирилл подошел еще ближе, теперь он стоял недалеко от лобного места и длинного шатра, стараясь не привлекать к себе внимание, но так, чтобы видеть все происходящее.

Эти двое были офицерами — бледно-зеленые кители и брюки, короткие блестящие сапоги, на круглых шапках — козырьки. У одного, вернее, у одной (это оказалась низенькая черноволосая женщина в возрасте) на рукаве три красные полоски, а у ее спутника четыре. Он свою фуражку сразу снял, открыв блестящий выпуклый череп.

Когда женщина распахнула дверцу в броневом колпаке, оттуда выбрался первый настоящий толстяк, которого среди варханов увидел Кирилл. Тоже в бледно-зеленом кителе и брюках, но с золотистыми лампасами. И полоски на рукаве были золотые — целых пять.

Кирилл шагнул ближе. За Толстяком показались двое варханов в широких темных плащах. Пятиполосочник поправил фуражку с золотой кокардой в виде овального глаза и зашагал к полукругу рядовых. Охранники пошли за ним, Лысый и женщина-офицер — по сторонам.

Навстречу вышел комендант лагеря, на кителе которого были три полоски. Никаких козыряний и других армейских жестов — офицер заговорил, но Толстый слушал недолго. По щекастому красному лицу было видно, что ему все это не очень интересно. Отстранив коменданта, он пошел вдоль строя, потом свернул прямо в него и, не глядя на расступившихся бойцов, направился в сторону длинного шатра. Офицеры и охранники поспешили за ним.

Толстяк остановился, отдал приказ Лысому. Тот повернулся к коменданту, который поднял руку и прокричал что-то. Из-за шатра показался Явсен, а с ними — четверо вооруженных москвичей с фиолетовыми повязками на руках. Явсен широко вышагивал впереди, москвичи послушно, как цыплята за курицей, шли следом.

Охранники в плащах выскочили из-за Толстяка, один поднял руку ладонью вперед, у другого из-под плаща высунулся ствол. Толстяк недовольно заговорил с ними, один из «темных плащей» ответил — Кириллу показалось, что разговор ведется на повышенных тонах, хотя отсюда трудно было судить. Толстяк в конце концов смирился. Охранники подступили к пеону с москвичами и отобрали у них оружие с торчащими вбок кривыми рычагами. Разрядив их, отдали и вернулись на свое место за спиной Толстяка. Тот поманил Явсена — пеон подошел, протягивая скрученный трубкой лист бумаги. Гость его развернул, проглядел, поднял голову и выкрикнул: «Лежать!».

Москвичи попадали на землю.

«Встать!»

«Сесть!»

«Стрелять!»

Клацнули затворы.

Толстяк снова посмотрел на лист, подозвал пеона и отдал приказ. Доктор громко сказал: «Бежать! Влево!» — и показал рукой, какое именно направление имеет в виду. Люди с фиолетовыми повязками устремились туда.

Заложив руки за спину, пятиполосочник наблюдал с брюзгливым выражением. Затем развернулся и двинулся вокруг шатра, будто позабыв и про москвичей, и про пеона. Офицеры с охраной направились за ним, а Явсен подошел к москвичам, поднял их с мостовой и увел куда-то.

Кирилл попятился, когда понял, что весь командный состав направляется прямиком к нему, но бежать было поздно: четыре офицера и двое охранников были уже рядом.

Он замер, стоя спиной к шатру. Компания прошла мимо. Охранники скользнули по нему взглядом, женщина с комендантом и Толстый вообще не обратили внимания, а Лысый, повернув голову, глянул в упор. Кирилл стоял по стойке «смирно», хотя ни разу не видел, чтобы чужаки принимали ее, и смотрел прямо перед собой. Остальные шли дальше, но Лысый остановился и что-то сказал Кириллу. Тот не моргал и даже не дышал, выкатил глаза, пытаясь изобразить доблестного и тупоумного вояку. Офицер шагнул к нему, снова произнес несколько слов. Надменное лицо с туго натянутой гладкой кожей и выступающим вперед подбородком оказалось прямо перед Кириллом. Тот мекнул что-то неразборчиво, коснулся пальцами повязки, показывая, что не может говорить. Офицер скривил тонкие губы и ухватился за нее, собираясь сорвать, но тут его окликнул Толстяк. Потеряв к Киру интерес, Лысый быстро зашагал за остальными.

Кирилл тихо перевел дух. Все это время в шатре позади него неразборчиво бормотал испуганный детский голос, иногда раздавались звуки, похожие разом на всхлипывания и смешки, они были до того необычными, такими жалкими и будто отрешенными, что всякий раз дрожь пробегала по спине. Поведя плечами, он шагнул прочь от шатра, искоса наблюдая за офицерами. Те остановились возле толпы сидящих на мостовой рабов, окруженных надсмотрщиками, Толстый отдал приказ, и пленных начали пересчитывать.

Кирилл, стараясь шагать ровно и неторопливо, отошел от шатра и присел на корточки возле костра с большим котлом, где варилась гречка. Рядом стояла варханка с длинным деревянным черпаком, делившая свое внимание между котлом и приехавшими в лагерь гостями. На Кирилла она не смотрела.

Раздались окрики, щелканье плетей. Надсмотрщики поднимали рабов, выстраивали шеренгами, закрепляли на ошейниках длинные ремни — из лагеря собирались увести примерно три четверти пленников. Комендант показал гостям на стол, который поставили возле Мавзолея, но Толстый сделал решительный жест и зашагал назад к карете. Перед машиной он остановился, сказал что-то Лысому, тот ответил. Лагерный комендант остался сзади, вид у него был растерянный.

Толстяк и женщина-трехполосочница сели в «карету», а Лысый пошел к тачанкам, приехавшим вместе с гостями.

Оставив в лагере БМП и три бронецикла, «карета» медленно поехала к Васильевскому спуску, следом потянулась вереница рабов, конвоируемая тачанками и пешими. Лысый, собрав вокруг себя рядовых, отдавал приказания сухим каркающим голосом.

Остальные начали расходиться, и тогда Кирилл прогулочным шагом вернулся к длинному шатру. Суета в лагере спадала. На него по-прежнему не обращали внимания — со своими волосами, в плаще и широких шароварах он совсем не выделялся среди варханов.

Не дойдя до шатра, он остановился. Зачем ему туда? Надо бежать, и немедленно. Он посреди лагеря чужаков, но вместо того чтобы воспользоваться первой же возможностью, шастает туда-сюда…

И все-таки что за странные звуки доносились из шатра? Если там ребенок, его надо как-то вывести отсюда. Только как? Тут бы самому выйти…

Кир поглядел вдоль стены. Через каждые пятнадцать-двадцать метров за ней стояли или прохаживались часовые, в некоторых местах стояли пулеметы, обложенные мешками с песком. Просто перелезть через стену не выйдет, на него сразу обратят внимание, окликнут. Значит, выходить надо через тот проход. Как он охраняется? Две БМП, возле одной стоит бронецикл. В броневиках наверняка сидят чужаки. За день Кирилл несколько раз видел, как в обе стороны между БМП ходили варханы. Может он просто покинуть лагерь? Или его окликнут, остановят, захотят узнать, что рядовому-одиночке надо за периметром?

Мучительно хотелось курить. А еще ему очень не хватало катаны. Это была вторая после странных звуков, доносящихся из шатра, важная причина, почему он не мог прямо сейчас попытаться выйти из лагеря. Катана и рюкзак… там и лэптоп, и «Король джунглей», но главная — катана. Киру казалось, что если он бросит ее здесь, в нем что-то изменится в худшую сторону, сломается, причем навсегда.

Явсен сказал: «клум» находится в «кыште манкурат». То есть в «манкуратне». Что за манкуратня? Уж не этот ли длинный шатер?

Поправив повязку на лице, он зашагал к шатру. Торцом тот почти примыкал к лобному месту, с другой стороны был вход. Сначала Кир прислушался, потом откинул шкуру и шагнул внутрь, на поскрипывающие доски, настеленные прямо на мостовую.

Перед ним поблескивала серебром машина размером с гроб, в форме капли: широкая и покатая с той стороны, где стоял Кир, и сужающаяся к другому концу.

Стоящая на четырех изогнутых тонких ножках, машина эта так разительно отличалась от всего остального в лагере, от всей техники вархан, что казалось — она сделана инопланетянами. «Капля» сплошь состояла из выпуклостей и углублений, плавные перекаты серебристого металла посверкивали мириадами искр.

С узкой стороны из нее торчали трисеребряных провода. Головой к машине на медицинской койке с колесиками лежал наголо обритый пожилой мужчина, над ушами и на темени его были прилеплены три круглые присоски, которыми заканчивались провода.

Помещение озарял свет синих светильников. По сторонам от «капли» стояли койки, на которых, пристегнутые ремнями, лежали трое подростков, молодой парень с синяками под обоими глазами, русая девушка и две женщины.

Все спали.

Мужчина, к голове которого тянулись провода, забормотал неразборчиво, потом захныкал, как ребенок. Кир подошел ближе. Он лежал на спине, уставившись в потолок немигающими глазами, и, когда Кир несколько раз провел над его лицом ладонью, не пошевелился.

— Помогите!

Он повернулся. На дальней койке, стоящей возле свисающих с потолка шкур, что отделяли это помещение от следующего, лежала веснушчатая девушка с русыми косичками. Кир вспомнил, что видел ее — та самая, которая вместе с пожилой женщиной и усатым мужчиной собирала горшки в лазарете.

— Помогите! — повторила она, когда Кирилл склонился над койкой… и вскрикнула, разглядев его.

— Не бойся, — прошептал он. — Я не вархан.

— Нет, не трогайте меня!

— Послушай, я не чужак, я москвич. Я тебя освобожу.

— Ты… но… Пожалуйста, расстегни ремни!

На ремнях поблескивали большие железные пряжки. Кирилл рванул одну, сорвав ремешок с левой руки девушки, схватился за второй. Шкуры, возле которых он стоял, раздвинулись, и в комнату шагнула медсестра в шароварах и сером фартуке, с татуированным глазом на бритом темени. В руках ее был железный поднос, где лежали скальпели, пинцеты, молоточек и механическое сверло, похожее на штопор с двумя рычажками, которые надо поднять, чтобы вытащить пробку из горлышка бутылки.

— Сукач! — выругалась женщина и швырнула поднос Киру в лицо. Он ладонью отбил его, инструменты разлетелись по деревянному полу.

Русоволосая девушка закричала. Кирилл ударил варханку в подбородок, она отшатнулась и, развернувшись на носке левой ноги, словно каратистка, ступней правой вмазала ему по уху.

Кир свалился на девушку, которая пыталась сесть, свободной рукой расстегивая второй ремень.

Сзади его схватили за волосы и рванули, воткнув острое колено в поясницу. Вскрикнув, он развернулся и локтем ударил варханку по голове. И увидел прямо перед собой ее напарника.

Женщина держала Кира одной рукой за волосы, тянула назад, второй упираясь ему в спину между лопаток, выгибала шею. А медбрат, не долго думая, всадил кулак ему в солнечное сплетение.

Дыхание перехватило, жужжащие огненные пчелы засновали перед глазами. Подкосились колени. Женщина позволила Киру опуститься на корточки — и ударила его ладонями по ушам.

После этого в голове у него осталась одна мысль: говорил тренер, надо коротко стричься. Длинные волосы — последнее дело в уличной драке.

Где-то причитала девушка, подвывала от ужаса, неразборчиво бормотал голос с детскими интонациями… Кирилл пришел в себя на койке, пристегнутый ремнями. Пожилого мужчины рядом с серебристой машиной уже не было, его место заняла русоволосая. Она плакала и тихо выла. Варханка стояла над ней с механическим сверлом в руках.

Кирилл оказался на другой стороне помещения, рядом со спящими людьми. Повязку с его головы сорвали, варханский плащ валялся на полу.

Качнулись шкуры, из-за них появился медбрат с миской, полной белой пены, и ножиком, смахивающим на опасную бритву. Откатив от стены койку с девушкой, варханы с двух сторон подступили к ней. Русоволосая зарыдала от ужаса, забилась в ремнях. Медсестра прижала ее голову к койке, медбрат достал из кармана на фартуке маленькую фляжку, раскрыл и сунул девушке под нос. Она подергалась еще немного, проскулила что-то жалобно — и затихла.

Вдвоем они быстро срезали косички, потом обрили русую голову. Подкатили койку ближе к серебристой машине. Варханка повернула голову девушки на бок и приставила сверло к черепу над ухом.

Кирилл отвел взгляд. Некоторое время до него доносились жужжащие и скребущие звуки, постукивание, затем раздались шелест и пиканье. Он снова повернулся к установке.

Она мигала огнями — свет проступал прямо сквозь металл. Медсестра взялась за провода. Из центра присосок, если это вообще были присоски, торчали штырьки с красными тонкими головками. Варханка вставила их в дыры, плотно прижала кругляши к черепу. Медбрат ушел за шкуры, а женщина стала вытирать фартуком кровь со сверла. Обритая девушка лежала неподвижно.

Вархан опять появился с миской, полной пены, и бритвой. Вдвоем они направились к Кириллу. Он задергался, и подошедшая женщина ударила его кулаком по лицу. Кир плюнул в медсестру кровью. Медбрат схватил его за волосы, потянул книзу, вдавив затылок в койку. Вылил на темя пену из миски и широкими круговыми движениями размазал по голове. Взялся за бритвенный нож.

Раздались шаги, варханы повернули головы. Медбрат при этом не отпустил волосы Кира, и тот мог лишь скосить глаза.

Вошедший Явсен посмотрел на него, на помощников и быстро заговорил. Женщина бросила в ответ несколько слов таким голосом, будто обвиняла в чем-то пеона. Тот снова заговорил, гневно и повелительно, но на варханку это не произвело впечатления. Явсен оттолкнул медбрата, взялся за ремень, стягивающий ноги Кира, а медсестра крикнула «Сукач магара!» — и ударила пеона сверлом по голове. Явсен отшатнулся, снова заговорил, она закричала, толкнула его ладонью в грудь, он исчез из поля зрения…

И тут же появился опять. Взмахнул рукой. Темно-красное облачко плеснулось из шеи варханки. Медбрат рванулся в обход койки, Явсен ударил по ней, и она углом заехала вархану между ног. Тот схватился за причинное место, разинув рот от боли, и тогда пеон воткнул ему в небо длинный скальпель. Медбрат шагнул назад. Скальпель вошел глубоко — лишь половина рукояти торчала из рта. Зубы клацнули о металл, вархан захрипел, взялся за скальпель, но так и не сумел вытащить его — спиной сполз по шкурам, сел, забил ногами по койке, отталкивая ее от себя, и затих. Голова склонилась на грудь, по подбородку и фартуку потекла кровь.

Явсен, что-то невнятно бормоча, начал отстегивать Кирилла. Освободил одну ногу, потом вторую, принялся за руки, хотя надо было начать именно с них. Когда левая оказалась на свободе, Кирилл, оттолкнув пеона, сел и сам взялся за последний ремень.

Варханка лежала на полу, вархан сидел под стеной из шкур. Кирилл, подхватив с пола свой плащ, показал на машину. Она тихо стрекотала, словно насекомое, по серебряным проводам к присоскам на темени и висках девушки пробегали пятнышки света.

— Помочь? — спросил он. — Можно помочь?

— Нет! Идет! — Явсен схватил Кирилла за плечо и потащил к стене из шкур. — Кыр, Явсен идет!

— Но эта девушка…

— Не помочь! Не помочь! Идет! Опасно!

Они пробежали через два темных помещения, заставленных ящиками, и в третьем, последнем, остановились. На другой стороне шкуры были откинуты, за ними виднелись ступени лобного места.

Судя по лежащему на полу матрацу с одеялом, паре стульев и столу, Явсен обитал здесь. Возле стола стояла вешалка с одеждой, под ней лежал рюкзак, из-под клапана торчала катана в ножнах.

Нацепив плащ, Кирилл шагнул к вешалке и схватил катану.

— Кыр, Явсен идет! Идет быстро! — сказал пеон, вытаскивая из-под стола котомку с лямками, как у рюкзака

— Да, да, идем, — Кирилл прицепил катану на пояс. — Рюкзак… то есть клум свой я тоже возьму. Кыр брать клум.

— Нет! Кыр — клум — опасно!

— Но там мои…

— Клум другой!

Явсен подскочил к вешалке, сорвал с нее вторую котомку, пустую, сунул в руки Кириллу. Меньше минуты ушло на то, чтобы переложить туда самое необходимое, после чего они бросили полупустой рюкзак за стол и вышли наружу.

— Тишь, — прошептал пеон, шагая вдоль шатра. — Кыр — тишь, Явсен — тишь. Идет.

Стало темнее, лагерь был озарен светом костров и синих светильников. Когда Кирилл с пеоном подошли к проходу между броневиками, последний поднял руку, приветствуя двух рядовых, сидящих на башне с самокрутками в руках. Они равнодушно глянули на него, на Кира — и отвернулись. Возле второй БМП стоял бронецикл с раскрытой дверцей в боковой части бронеколпака, из проема торчал зад чужака, по пояс всунувшегося внутрь. Он чем-то лязгал и вполголоса ругался.

Донесся окрик, и Явсен с Киром оглянулись. К ним шагал лысый офицер-четырехполосочник в сопровождении пары рядовых.

Он повелительно бросил что-то. Кирилл покосился на Явсена. Пеон повел подбородком в сторону бронецикла и произнес одними губами:

— Бить. Бить!

Троица быстро приближалась. Явсен вытащил из-под халата пистолет, локтем толкнул Кирилла к машине и выстрелил.

Стрелок он был никудышный, да и расстояние для дроби великовато. Наверняка пеон метил в четырехполосочника — но большая часть дроби досталась идущему правее вархану. Боец повалился навзничь, а Лысый зашатался и упал на колени. Но не вскрикнул — только глухо замычал от боли. Его лоб, скула и правый глаз превратились в темно-красную кашу. Офицер потянул из кобуры револьвер с тонким стволом и выстрелил, не целясь.

У вархана, копающегося в бронецикле, были длинные, как у Кирилла, темные спутанные волосы. Быстро смекнув, что происходит, он развернулся, вскидывая извилистый нож. Клинки катаны и ножа с лязгом столкнулись. Чужак прыгнул на Кира, тот ударил слева, справа, оттесняя противника, отбил выпад в грудь — и кончиком катаны чиркнул вархану по лбу. Чужак отшатнулся, спиной упал на бронецикл, а Кир в длинном выпаде воткнул катану в его левое плечо прямо под ключицей. Нож полетел на мостовую, Кирилл выдернул катану, ребром левой ладони рубанул вархана по шее, схватил за волосы и рванул на себя. Шагнув в сторону, выставил ногу — чужак, перелетев через нее, растянулся на мостовой.

Явсен, из запястья которого хлестала кровь, с разбегу перепрыгнул через раненого. Убрав катану в ножны, Кирилл сунулся в бронецикл. Как управлять этой штукой? Вряд ли сложнее, чем квадроциклом.

За ним с пыхтением полез Явсен. Позади кричали, слышался топот ног. Где тут ключ?! Ни черта не видно под этой броней! Прищурившись, Кир окинул взглядом рулевую вилку, напоминающую большую подкову, угловатую, с резиновыми насадками на концах. Вот! Он повернул узкую рукоятку — как комар, запищало магнето под сиденьем.

— Идти! — заорал Явсен над ухом, захлопывая дверцу прямо перед носом подбегающего бойца.

Кикстартер торчал под рулем слева. Кир передернул его, крутанул одну насадку на «подкове» — ничего не произошло — другую… Машина, тихо урча, поехала.

В броню ударили кулаком, потом звонко застучали пули. Загудел двигатель БМП.

В бронецикле были три щели на высоте лица спереди, а сбоку — по две. Над передними узкая полка, на ней оружие с торчащим вбок кривым рычагом и жестяная коробка, полная патронов.

Кир наклонился, увидел возле рукоятки зажигания тумблер, перекинул его — мутно-желтый, тусклый луч фары выстрелил перед бронециклом. Машина выкатила из лагеря. Сзади кричали чужаки и гудели моторы.

IV

— Не понимаю, — произнес Костя, опустив пистолет.

Он стоял посреди пустого кабинета на первом этаже «Старбайта». Курортник привалился к дверному косяку, Игорь Сотник был в другом крыле, которое они осмотрели первым и где не обнаружили ни единой живой души.

— По некоторым комнатам явно пошастали, но по другим — нет. Если мародеров кто-то отпугивал — так где он?

Шурша устилавшими пол бумагами, Лабус обошел стол с компьютером и выглянул в окно. Почти стемнело, автобус в арке напротив был еле виден. Он раскрыл окно, встав коленом на подоконник, просунул руку между прутьями решетки и сделал жест: чисто, идите сюда. Подождал. В автобусе приоткрылась передняя дверь, наружу высунулась седая голова. Костя снова отжестикулировал. Голова несколько раз кивнула и убралась обратно.

Он повернулся, окликнул:

— Леха!

Алексей стоял вполоборота к выходу и молчал. Насторожившись, Костя пошел к нему. У двери замедлил шаг, поднял оружие, а возле Курортника опустился на одно колено. Резко качнулся вперед, выставив ствол «макарова» наружу.

В конце длинного коридора, практически в таких же позах, в которых находились спецы, стояли двое. Темно-синяя форма, желтые полоски на брюках и куртках, у обоих, насколько мог разглядеть Костя, — АКСУ. Один, опустившийся на колено, — моложе и стройнее, второй круглолицый и постарше.

Некоторое время было тихо, четыре ствола не шевелились, как и четыре человека. Потом Лабус спросил:

— Вы кто такие?

Молодой глянул на старшего и произнес:

— Это не мародеры.

— А то я не вижу, — проворчал тот.

— Ясно, кто они такие, — ответил на вопрос напарника Алексей. Его «бизон» тоже был поднят. — Охранники. Наверное, здесь есть система, которая сигнализирует, если кто-то появился. Тогда они снизу вылезают и… Вот откуда повешенные.

— Это значит, у них генератор внизу, — ответил Костя. — Иначе ни черта работать не будет.

— Точно. Где ваш шеф? — повысил голос Алексей.

— Какой еще шеф? — спросил молодой.

— Не дури. Айзенбах где?

Старший переступил с ноги на ногу, молодой шумно втянул ноздрями воздух.

— Вам чего надо вообще?

— Он в этом здании? Нам надо к нему.

— Вам? — спросил старший. — Кто это — «вы»?

— Заинтересованные лица, — отрезал Лабус, осторожно поднимаясь с колена. — Нам с вашим шефом надо поговорить, что неясно? Приведите его сюда или отведите нас к нему.

Молодой охранник тоже выпрямился. Попятился за спину круглолицего, что-то прошептал. Напарник, слегка повернув голову, ответил. В конце коридора была глухая железная дверь, Костя с Алексеем проходили мимо нее трижды, с Игорем и без него, но вскрыть даже не попытались, потому что по ней было видно: без взрывчатки пыхтеть придется очень долго.

— А ведь Кирилл этот говорил полковнику, что здесь не просто офисное здание, — громко, чтобы охранники слышали, обратился Курортник к Лабусу. — Еще и лаборатории. Но приборов мы нигде не видели. Что это значит?

— Значит, все внизу, — кивнул Костя. — Там и приборы, там и Айзенбах, и все его люди, кто выжил. Парни, хватит морозиться, делайте уже что-нибудь.

Молодой снова зашептал старшему, тот кивнул, и он исчез за дверью.

— Если он за подмогой… — начал Костя, но замолчал, уловив тихий звук шагов.

Круглолицый тоже его услышал, но повернуться не успел — ему в затылок ткнулся ствол АК.

— Стой ровно! — негромко приказал Сотник, появившийся из ведущей во двор двери. — Повернись к стене. Встань на колени. Медленно!

— Медленно и печально, — добавил Лабус и, разгладив усы, вместе с Алексеем зашагал по коридору.

— …Положи ствол, — продолжал Сотник. — Теперь руки за голову. И не шевелись.

За Игорем показались Яков с перебинтованным плечом, потом Леша и Багрянец.

— Долго вы, — заметил Лабус.

— Потому что машины во двор отогнали и спрятали как могли, — задребезжал Леша. — А тут на входе с капитаном нашим столкнулись. Что это за хлопчик?

«Хлопчик» стоял лицом к стене, сцепив на затылке пальцы. Рядом темнел прямоугольный проем, за которым едва угадывались ступени ведущей вниз лестницы.

— Охрана местная, — пояснил Алексей тихо. — Айзенбах, судя по всему, там.

— А вот сейчас и узнаем. — Лабус наклонился к круглолицему, положил руку ему на плечо.

— Ничего не скажу, — предупредил тот хрипло.

— Да у тебя выбор-то невелик, брат, — заметил Костя. — Вот смотри: мы по-любому туда спускаемся. У нас гранаты со слезоточивкой, противогазы. Если ты сейчас рассказываешь, что нас ждет, — спускаемся по возможности мирно. Если отмалчиваешься — тебя тут валим, вниз бросаем гранаты, потом врываемся, валим всех, кто сопротивляться будет… Бессмысленные жертвы, брат. Так что выбирай. И говори тихо, чтоб внизу не услышали.

Костя достал нож и приставил клинок охраннику к горлу. На самом деле он не собрался убивать круглолицего: во-первых, в этом не было прямой необходимости, а Лабус не отличался кровожадностью, во-вторых, обученный обращению с оружием и хоть какой-то дисциплине взрослый мужчина, не мародер и бандит, в той ситуации, в которой все они находились, был полезен. Да и слезоточивых гранат у них не было.

Охранник молчал.

— Ну! — Сотник ткнул его стволом в затылок. — Сколько людей внизу? Тихо отвечай.

— Восемь… то есть семь, — прошептал круглолицый.

— Охрана, гражданские?

— Мы теперь все граждан… Да не тычь ты в меня! Пять охранников, лаборант, баба одна и шеф.

— Ты считать умеешь? — спросил Курортник. — Восемь получается, а не семь.

— Но я-то здесь! Внизу четверо из охраны, то есть трое и Борисыч, шеф наш.

— Какие там помещения?

— Большой зал, вокруг комнаты. Под лестницей холл отдельный, закрытый. Дверь плотная, в зал звуки не…

— Вооружение? — перебил Алексей.

— АКСУ у всех. ПМ, дубинки, ножи.

Игорь кивнул Якову:

— Охраняйте с Багрянцем. Павел, у товарища полковника правая рука плохо действует, будь начеку. Мы вниз.

Он, Лабус, Курортник и Леша осторожно пошли по лестнице. Она оказалась на два пролета, ниже стало совсем темно, но фонарики не включали. Впрочем, нижние ступени озарял тусклый свет, льющийся из проема.

Игорь с Курортником двигались впереди, каждое мгновение ожидая, что навстречу появятся люди, предупрежденные молодым охранником о появлении наверху вооруженных незнакомцев. Но на лестнице они никого не встретили, зато услышали голос, который говорил с добродушными интонациями:

— Ну ты, Григоренко, глупый. Так и не определил, кто это? Какой камуфляж хоть?

Никакого закрытого холла, о котором толковал круглолицый, внизу не оказалось — он соврал, чтобы сбить их с толку. Лестница вывела на квадратную площадку в углу просторного зала со столами, уставленными всякими приборами. Площадка, от которой вниз вела лесенка, была приподнята метра на полтора над полом.

Под потолком горели несколько тусклых лампочек. За длинным столом стоял парень в лабораторном халате, с большими круглыми очками на носу. В руках у него был паяльник, над которым поднимался сизый дымок.

Когда Сотник и Курортник шагнули на площадку, из двери недалеко от нее в зал вошел высокий полноватый мужчина со светлыми волосами, в остроносых штиблетах, темных костюмных брюках и белой рубашке с закатанными рукавами, с кобурой под мышкой и сбившимся набекрень галстуком. За ним следовали трое парней в синей форме, среди них уже знакомый молодой охранник. Другие двое были похожи друг на друга почти как близнецы: тяжелые квадратные лица, низкие лбы, туповатые глазки и грузные широкоплечие фигуры.

Курортник с Игорем упали на одно колено, над ними подняли стволы Леша с Лабусом. Охранники, остановившись, тоже вскинули оружие — то есть пистолеты и укороченные «калаши» с глушителями.

Несколько секунд стояла тишина, нарушаемая тихим стрекотом какого-то прибора да потрескиванием лампочки. Потом юноша в халате с громким стуком уронил паяльник на стол.

— Парни, мы с мирными целями, — произнес Лабус громко. — Хотим поговорить с Айзенбахом. С Артемием Лазаревичем вашим.

— И о чем же? — спросил светловолосый мужчина. Голос у него был добродушный, чуть ли не ласковый.

— О важном, — заверил Костя. — Если сейчас начнем палить друг в друга, хуже всем будет. Правильно я говорю, товарищ полковник?

Взгляд светловолосого метнулся к Леше, который после обращения Кости шагнул вперед.

— Правильно, прапорщик, — продребезжал он. — Мирно давайте. Всем опустить оружие… Не приказываю — предлагаю. Но предлагаю настоятельно. Медленно, без резкостей.

Охранники ждали. Светловолосый медлил, взгляд перебегал с одного непрошеного гостя на другого.

Наконец, он сказал: «Хорошо» — и первый опустил пистолет.

С лестницы в зал проник приглушенный рокот, секунду спустя донесся бас Багрянца:

— Эй, тут варханы! Сюда давайте!

Леша с Лабусом попятились, Сотник и Курортник поднялись с колен. Рокот стал громче.

— Не стойте на пути! — беззлобно прикрикнул на них светловолосый и поспешил через зал. — Полковник, говорите, прапорщик… Ладно, поднимемся и поглядим, кто там пожаловал. Манкевич, Партизанов — за мной, Григоренко здесь.

Молодой охранник остался на месте, двое «быков» вслед за шефом устремились к лестнице.

Круглолицый и Багрянец с Яковом смотрели из окна в конце коридора, причем ствол АК в руках Якова Афанасьевича упирался в бок охранника.

— Миша! — укоризненно протянул светловолосый, когда они оглянулись.

— Ростислав Борисович, я…

— Ладно, помолчи теперь.

Вежливо улыбнувшись Якову и окинув взглядом крепкую фигуру Багрянца, шеф охранников подступил к окну, отстранив в сторону круглолицего Мишу.

— Это что за чудило? — удивился он.

Окно было широкое — Сотник, Лабус, Курортник и Леша смогли встать перед ним. Яков с Багрянцем отошли к стене, поглядывая на «быков» и круглолицего, оставшихся у железной двери. Яков левой рукой сжимал автомат.

Игорь сказал:

— Скажи своим парням, чтобы смирно себя вели.

— Так и вы смирно себя ведите, — со смешком откликнулся Ростислав Борисович. Оглянулся и добавил: — Слышали? За стволы не хватайтесь.

По тротуару вдоль ряда брошенных автомобилей к зданию катила небольшая, накрытая броневым колпаком машина. На передке горела фара. Машина громко тарахтела, звук далеко разносился по темнеющей улице.

— Такого у них раньше не видел, — заметил Курортник.

— Варханская техника, — проворчал Лабус. — Щели впереди смотровые… Я бы из винтаря смог попасть, но он в автобусе.

Машина остановилась, фара погасла. Раскрылась дверца в броневом колпаке, наружу вышли двое варханов, огляделись, заглянули за угол соседнего со «Старбайтом» дома и стали вручную закатывать туда машину. На одном чужаке был длинный халат с меховой оторочкой, на втором, обладателе лохматых темных волос, — плащ, а под ним широкие шаровары. У обоих за спинами котомки, оружия не видно, хотя оно могло прятаться под плащом и халатом.

Затем они поспешили к «Старбайту», на ходу то и дело оглядываясь. Лабус поднял ПМ, Ростислав Борисович потянулся к пистолету в кобуре, и тут Леша воскликнул:

— Это ж Кирюха! Якуша, глянь!

Яков протиснулся между ними, достал из кармана очки, нацепил на нос.

— Зрение у меня уже не… Да, он! Не стрелять!

— Кирилл Мерсер? — удивленно произнес Ростислав Борисович. — Откуда вы его знаете?

Двое людей снаружи свернули к дверям, исчезнув из поля зрения.

— Откуда? — повторил светловолосый, отворачиваясь от окна.

— Просто столкнулись с ним, — пояснил Яков. — Кирилл и указал нам это место.

Хлопнула дверь, раздались шаги. Сотник, Курортник и Лабус, разом включив фонарики, пустили лучи в лица двоих, появившихся в коридоре.

Кирилл сощурился, Явсен прикрыл глаза левой ладонью — правую руку, кое-как перемотанную куском тряпки, он сунул за пазуху.

— Кирюша! — оттолкнув охранников, Яков бросился к нему, схватил за руку и потащил в сторону от Явсена. — Думал, ты погиб! Молодец, выжил, не запропал в кутерьме этой!

— Я… — начал Кир. — Что они делают?!

— Лежать! Мордой в пол! Не шевелиться! — Курортник с Лабусом одновременно бросились к чужаку, который недоуменно заморгал — и, получив подсечку, свалился на колени. Тычок прикладом в затылок опрокинул его лицом вниз. Костя присел, вывернул ему руки за спину и щелкнул наручниками, в то время как Алексей контролировал, целясь вархану в голову.

— Эй, вы чего! — закричал Кир. — Это не… Он — пеон, он мне помог!

— Знаем, что пеон, — отрезал Сотник.

Кирилл повернул к нему голову.

— Откуда?

— У нас, Кирюха, уже один был, тоже так добренько себя вел, улыбался, падла, — вступил в разговор Леша. — А потом сбежал, чуть Якушу не пришиб.

— Но он помог мне убежать из их лагеря! И он Айзенбаха откуда-то знает — спрашивал про него, хотел встретиться! И… Лагойда?

Кир замолчал, наконец разглядев за спиной Игоря Сотника светловолосого мужчину, стоящего в полутьме в углу коридора.

— Да, Кирилл, — улыбаясь, ответил тот, и Яков заметил, как Кир сжался, подавшись назад.

Ростислав Борисович Лагойда вышел из-за Игоря, продолжая улыбаться — только теперь в улыбке этой было что-то неприятное.

— Так ты говоришь, этот вархан спрашивал про шефа? — Лагойда шагнул к Кириллу. — И ты привел его прямо сюда?

Все обернулись к окну, когда с улицы донесся рокот. Там зажглась фара, потом вторая, третья, четвертая… Машины одна за другой выруливали из-за поворота. Впереди двигался трактор со скребком, в котором лежали обломки скамейки, урна, куски асфальта и поверх всего этого — мотоцикл с вывернутым набекрень рулем.

— Тачанки, — объявил Багрянец, прижавшийся лбом к стеклу. — Три штуки… не, четыре! И еще такие ж маленькие тачки, ну, вроде той, на которой эти двое прикатили. О, и БТР за ними, прям по тротуару, надо ж, втиснулся!

Лагойда схватил Кира за шиворот, потянул на себе, зашипев:

— Ты их за собой привел!

— Нет! — крикнул Кирилл. — Они не могли… Мы оторвались, они не могли за нами проследить!

— Врешь. Ты и этот, который с тобой пришел, вы оба их агенты! Шпионы!

Ростислав Борисович охнул, когда Кирилл указательным пальцем ткнул в локоть той руки, которой Лагойда сграбастал его за шиворот. Пальцы светловолосого разжались сами собой, и Кир отступил на шаг, взявшись за катану.

— Мы не приводили их за собой! — громко повторил он, переводя взгляд с Лагойды на Сотника, с того — на Якова, а после на Лешу. — Но Явсен, этот пеон, знал про Айзенбаха. Это значит, что могут знать и другие. Только почему? — голос его стал недоуменным. — Что им надо от Артемия Лазаревича? Это он послал меня выкрасть инфу, хотел, чтобы я запустил в лабораторные машины вирус… А теперь варханы ищут его. Что все это значит?!

Снаружи гудели двигатели и раздавались голоса, говорящие на чужом языке.

— Отступаем, — решил Игорь. — Через парковку во дворе, потом…

Взревели моторы. Три тачанки и четыре бронецикла рванулись вперед, разъезжаясь, из других машин посыпали бойцы. Часть машин свернули во двор, и спустя несколько секунд здание было окружено. Со всех сторон лучи фар уперлись в него — стоящим в коридоре пришлось присесть, чтобы их не было видно в окно.

Явсен, лежащий со скованными за спиной руками, поднял голову.

— Лазарич! Явсен, Лазарич — говорить! Говорить быть быстро! Важно! Важно говорить!

Манкевич с Партизановым и Миша нырнули в проем железной двери. Сидящий на корточках Курортник, заглянув на темную лестницу, спросил у Лагойды:

— У вас есть гранатометы? Ручные гранаты, пулеметы?

— Ничего такого, — сказал тот. — Из автоматики только АКСУ и ПМ.

— А другой выход из подземного этажа?

— Один есть. Только его завалило.

— Капитан, мы там в ловушке будем, — сказал Костя.

— Мы уже в ловушке! — отрезал Игорь. — Все вниз, запремся. Могут не найти, хотя если они специально сюда приехали… Все равно нам сейчас больше некуда. Лабус, Курортник, тащите пленного.

* * *

У Хорька был бинокль, пьезо-ружье, АКСУ, пистолет, несколько запасных магазинов, кока-кола и печенье — а значит, Хорек был во всеоружии.

Когда он вместе с Лешей бежал по школьному коридору, то вдруг понял, что сделал. Враги узнали, что в школе кто-то есть, и из-за него все могут погибнуть — и Леша, и Лабус, и Сотник тоже! Командир погибнет из-за Хорька! А если спасутся — как он покажется им на глаза? Лабус молча дернет себя за ус, Сотник глянет хмуро и отвернется… а потом они прогонят Хорька. Кинут его, как кинула мамка, а за ней и батя, уйдут — навсегда! И снова он будет один.

Снаружи донеслись выстрелы, потом рвануло. Леша спешил впереди, кашляя, прижимая кулак ко рту. Хорек приотстал. Потом еще. А когда старик достиг конца коридора, нырнул в дверь одного из классов.

Ряды парт, чистая доска, учительский стол с деревянным стаканом, из которого торчат карандаши и ручки. Хорек ненавидел школу. Ненавидел почти так же, как батю, когда тот напивался.

Звуки выстрелов стали тише, но тут же снова усилились. Зарокотали моторы. Пыхтя под весом оружия, Хорек пересек класс, отдернул занавеску. И присел, когда мимо, совсем рядом, пронеслась тачанка с тремя врагами. Машина мгновенно исчезла из виду, но он разглядел их силуэты и оружие в руках. Демоны, вот, кто они такие! Городские демоны! Про них говорил сын заводского электрика, нервный дерганый Димон, самый умный в их компании. Они сидели на чердаке и резались в карты, пока не стемнело, и тогда Димон под шелест дождя и тихий клекот голубей где-то в глубине большого бетонного чердака стал рассказывать про городских демонов. Они выглядят как люди, только странные. Они маскируются — часто совсем не отличить. Некоторые бомжи — демоны. Живут в канализациях, в подвалах, выходят на свет вечером, рано утром, во время дождя. В сумерках. Крадут людей, чаще — детей. Пьют их кровь и едят мозги.

Еще Димон говорил, что демоны ждут Знака. Знак будет означать, что началось Время Демонов. Тогда они захватят город.

Тут как раз в темных глубинах чердака что-то зашелестело, всем стало страшно и, чтобы скрыть это, над Димоном начали смеяться. А потом Хорек, Генка и Васек принялись его бить, чтоб отомстить за страх. У Димона, конечно, тут же случился приступ э-ли-пепсии, и Хорьку с Васьком пришлось вести его домой. А через два месяца старший брат Димона кого-то покалечил в драке на пустыре, его посадили, и вскоре семья их переехала.

После этого городские демоны иногда снились Хорьку. Причем часто они были в противогазах. Димон упоминал, что демоны, долго жившие в канализации, не умеют дышать обычным воздухом и на поверхности ходят в масках.

И вот теперь — демоны напали. Купол — это Знак. Началось Время Демонов. Они убили много людей, других увели к себе в канализацию, а еще забрали батю и переделали его в зомби.

Димон говорил, что демона очень трудно уничтожить, для этого ему надо отрезать голову. И вот тут Димон оказался неправ, Хорек уже видел: демонов убить легко. Если они без бронекожи, то не сложнее, чем обычных людей.

Окна в рамах зазвенели, когда с другой стороны школы прозвучал взрыв.

Хорек раскрыл окно, забравшись на подоконник, выставил вперед ствол ружья и, как заправский истребитель демонов, быстро повернул его влево-вправо. Никого. Он полез вниз. Демонское ружье было не очень тяжелое, а вот АКСУ — тяжелый, плечо под ремнем уже болело. Хорек спрыгнул на газон и побежал вокруг здания. Сотник с Лабусом и Лешей, и остальные, может быть, умирают сейчас — он должен их спасти! Спасти и защитить.

Нет, они не умирали.

Они ехали прочь через стадион, и за ними мчали демоны на своей машине. Откуда у демонов могли взяться машины — из канализации, что ли? — про это Хорек не думал, он не очень умел анализировать, делать выводы.

Зато он твердо знал одно: надо защитить командира с остальными.

Хорек припустил вдоль края стадиона в сторону, куда укатили машины. Сердце колотилось в груди, он с сипом вдыхал воздух и с хрипом выдыхал его, перед глазами кружились темные точки. При всех его недостатках у Хорька было одно неоспоримое достоинство: он был сильным человеком. И он бежал вперед, не останавливаясь.

…И вот теперь мальчик сидел на площадке между первым и вторым этажом большого дома, наблюдая через окно, как демоны окружают желтое здание, в котором спрятались командир, Лабус и остальные. Хорек решил, что отныне он будет спасителем. Спасти и защитить — вот его девиз. Он всегда будет рядом, невидимый для друзей. Чтобы когда-нибудь выйти к ним из развалин, повзрослевшим, небритым… похожим на батю. Выйти и по-братски обняться с Сотником.

Демоны окружили здание. Хорек положил ружье на подоконник, прицелился в одного, самого главного, — тот стоял прямо на кабине большого трактора со скребком и подъемным краном, сцепив руки за спиной. Башка демона была обмотана бинтами.

Но мальчик не выстрелил. Командир много раз повторял ему: сначала думай, потом делай. За то немногое время, пока они были знакомы, Лабус тоже кое-чему научил Хорька. И тот вдруг подумал: он ведь не убьет всех. Успеет выстрелить несколько раз, но демонов вон сколько — они вбегут в здание, и ему некуда будет деться, выход-то один. Демоны его поймают, выпьют кровь и съедят мозги. Или переделают его в зомби, как батю. Значит, надо перебраться на другое место, лучше всего — на крышу вон того магазина позади дома, где спрятались друзья. Оттуда лучше видно, а сбежать из магазина можно разными путями.

И Истребитель Демонов, забросив пьезо-ружье на плечо, сгибаясь под весом оружия, тяжело дыша и посапывая, поспешил вниз. Его маленькое сердце колотилось испуганно и быстро. Его маленькую душу наполнял страх. Но в его маленькой и до сих пор совсем бестолковой жизни появилась очень важная цель.

V

Командер Максар тяжело спрыгнул на асфальт. Голова раскалывалась, правая половина лица горела огнем. Он не был уверен, что скрытый под бинтом глаз еще видит. Казалось, в глазницу вставлен пышущий жаром уголек, жгучая боль пульсациями шла от него — под череп, в глубину, раскаляя мозг командера, наполняя его гневом и яростью.

Очень хорошо контролируемой, сдержанной яростью.

Горели синие светильники, в полутьме переговаривались солдаты, гудели моторы. Максар по привычке сцепил руки за спиной. Он не сказал ни слова и не сделал ни единого жеста, но из темного дверного проема мгновенно вынырнул мастер-капитан Сафон.

— Здание оцеплено, проверено. На этажах пусто.

Показалось, или в голосе капитана действительно сквозит презрение? Здоровым глазом Максар впился в его лицо, и Сафон едва заметно подался назад.

Уголек в глазнице ярко вспыхнул, командер сцепил зубы. Был бы он обычным человеком, то закричал бы от боли и, возможно, упал. Но Максар берʼКрон — потомственный берсер, воин Орды, лучший из лучших, рожденный убивать и быть убитым, дальний родственник самого Бер-Хана. Никакая боль, вообще ничто в мирах не способно вырвать крик из его рта и выдавить слезы из его глаз.

Хотя теперь он осквернен. Какой-то пеон подстрелил его, яд с картечи проник в тело. Если бы тёмник, приехавший с ними в главный лагерь, не использовал свои снадобья, командер был бы уже мертв.

А ведь он рассчитывал стать комендантом нового Бастиона, который скоро возникнет в центре оккупированной зоны, оттеснить ленивого жирного Косту, любителя браги, жратвы и мальчиков. Теперь этому не суждено случиться — как бы ни были сильны покровители клана Кронов в Ставке, они не могут сделать комендантом того, кто был ранен не в бою, не рукою сильного вражеского воина, а в собственном лагере — выстрелом презренного пеона! Теперь место, на которое может претендовать Максар, это мастер охраны Бастиона, не выше.

Сафон ждал приказа. И все вокруг ждали — три десятка солдат и трое сержантов. А Максар медлил. Он не знал точно, за кем прибыл сюда с отрядом. От агента на Териане поступили лишь координаты, по которым в этом мире должен был находиться тот, с кем терианские еретики, называвшие себя повстанцами, поддерживали связь. Они поставили под удар все свое подполье, потому что понимали: Земля — последний мир на великом Пути, и когда сияющий змей Бузбарос укусит себя за хвост, когда Путь Орды замкнется в кольцо — тогда необходимость поддерживать работу портальных машин исчезнет, и миры сольются в единое суперпространство, подчиненное Орде.

Уголек в глазнице будто задрожал, рассылая вокруг пульсации боли, но изуродованное ядовитой картечью лицо Максара берʼКрона осталось невозмутимым. Капитан Сафон немного отступил, глядя за спину командера. Зашевелились солдаты, вскинул голову появившийся в дверях дома сержант.

Так вот в чем дело. Неподалеку вот-вот раскроется Око, и поврежденный глаз командера ощущает рябь на ткани пространства.

Солдаты начали опускаться на колени, кто-то лег, хотя по силе ряби было понятно, что Око небольшое, а значит, не требует того варианта ритуала, когда надо лечь навзничь. И, как понял преклонивший колена Максар, Око не относилось к мерцающим, тем, что сами собой возникают и пропадают в зоне оккупации вскоре после ее открытия. Особый звук — не обычный гул, но тонкое, едва различимое гудение — сказал ему, что это Око открывается при помощи одной из мобильных машин, которыми во всей Орде могли пользоваться только тёмники.

Максар берʼКрон оказался прав. Небольшое Око раскрылось прямо над тротуаром неподалеку, и упругая, но не слишком сильная волна воздуха качнула командера. Как и все, он склонил голову, но, в отличие от других, сразу поднял ее. Выпрямился.

Из Ока вышел тёмник — сутулый старик в черных одеждах и сапогах с острыми, загнутыми кверху носками. В руке его был свиток.

Тёмник… Максар недолюбливал их, как и многие берсеры, потомственные воины, с детства обучавшиеся искусству войны. Тёмники загрязняют мозги древними знаниями. Но они, без сомнения, нужны Орде. Пеоны, также владеющие сведениями, оставшимися со старых времен, по натуре предатели, потому что являются потомками чужой расы, но тёмником может стать лишь потомственный берсер.

Приблизившись к Максару, старик поджал губы и удивленно оглядел его.

— БерʼКрон… ты осквернен.

Командер молчал. Тёмник качнул головой, отступил немного, всматриваясь в лицо Максара, вернее, в половину лица, не скрытую бинтами, задумчиво похлопал свитком по ладони и заговорил вновь:

— Мое имя Эйзикил, берʼКрон. Я направлен сюда нашими друзьями в Ставке, чтоб помочь тебе в восхождении на Бастион, но теперь… — Он покачал свитком, твердой кожаной трубкой, в которой тёмники и пеоны хранили древние знания, сведения про портальные машины и другие устройства. — Но теперь, думаю… Что ж, вопрос с Бастионом мы оставим на потом. Координаты, переданные нашим человеком из стана терианских еретиков, подтверждены. Это Око намеренно раскрыто рядом с логовом их агента.

Какое-то движение произошло позади него. В дымных зеленых спиралях Ока мелькнули тени, потом в нем что-то плеснулось.

А после Око сдвинулось. Максар берʼКрон моргнул. Он впервые видел такое!

Вновь рябь прошла по ткани пространства. Подул ветер. Тёмник по имени Эйзикил оглянулся и вскрикнул. Бросился к Оку, подобрав полы черных одежд, — но в этот момент оно с тихим хлопком исчезло. Старик вскинул руки, словно в ритуальном приветствии. Порыв ветра пронесся над улицей, с разных сторон раздались удивленные голоса солдат. Максар сделал шаг вслед тёмнику, а тот повернулся — худое морщинистое лицо его подергивалось.

— Что? — спросил Максар.

Старик быстро заговорил:

— Я понял, командер! Чтоб раскрыть Око неподалеку от места, координаты которого передал наш агент в стане еретиков, мы были вынуждены отвезти машину далеко от терианского Бастиона. Сейчас на Териане, — Эйзикил ткнул большим пальцем себе за спину, — машина стоит посреди кварталов Дикого города. Воспользовавшись этим, еретики напали на нее. Напали и захватили одну из наших мобильных машин!

— Сколько людей было у вас с собой? — спросил Максар.

— Больше двух десятков солдат, из них восемь берсеров. Четыре боевые повозки и еще… Теперь это неважно, командер. Если машина захвачена, если еретики решились на такое, то лишь с единственной целью — чтобы вывести своего агента из этого мира прежде, чем мы доберемся до него. Твои люди уже обыскали здание, командер?

Максар кинул взгляд на капитана, который доложил:

— Внутри никого, но там есть подвал. — Сафон сделал короткий жест стоящему в дверях сержанту, и когда тот подошел, спросил: — Что с подвалом?

— Пробиться не смогли, — сказал сержант. — Надо ломать пол.

Судя по щекастому лицу и рыжеватым волосам, он происходил из какой-то колонии. Обращался сержант только к капитану, потому что за прямой взгляд в лицо мастера-берсера или тёмника его могли убить на месте.

Максар и Эйзикил посмотрели друг на друга.

— Если еретики решились атаковать наш отряд, чтобы захватить портальную машину, то они… — начал тёмник, но командер не дослушал.

Развернувшись, он приказал:

— Сафон — все внутрь! Пробейтесь в подвал!

* * *

— Эту дверь трудно сломать, — сказал Лагойда, входя в зал с длинными столами, уставленными приборами. — И над нами слой бетона в восемьдесят сантиметров, к тому же там не обычная арматура, усиленная. В общем… Денис, что здесь?

Молодой человек в лабораторном халате и больших круглых очках поднял глаза. Стекла в очках были затемненными, хотя лампочки не слишком ярко озаряли помещение.

— А что здесь может быть? — произнес он и пожал узкими плечами. — Я, как и прежде, ничего не могу настроить после…

— Лазарич! Лазарич — говорить! — пеон попытался протиснуться между Кириллом и Яковом с Лешей. — Явсен, Лазарич…

Лаборант едва не подскочил, увидев его.

— Это же пеон!

— Откуда такое слово знаешь, парень? — спросил Леша.

— Я…

— Лазарич!

Они остановились посреди зала: Яков, Леша, между ними Кирилл, Курортник и Лабус за спиной у Явсена, рядом Игорь с Багрянцем. Лагойда со своими людьми стоял перед ними. По знаку Ростислава Борисовича «быки» Манкевич с Партизановым и молодой Григоренко, обойдя гостей, вернулись к площадке с лестницей, хотя круглолицый Миша остался стоять возле шефа. Игорь кивнул Багрянцу, тот отошел к стене, повернулся спиной к ней, чтобы видеть всех находящихся в подвале. Оружия никто не доставал, но в зале висело напряжение.

— Явсен очень хотел поговорить с Артемием Лазаревичем, — произнес Кирилл, ни к кому конкретно не обращаясь. — Что-то сообщить ему.

— Он хотел навести на нас варханов, — отрезал Лагойда. — И навел!

— Нет. Он помогал мне в лагере. Помогал маскироваться, а потом — сбежать.

— Кирилл, у нас был «язык», — сказал Яков, осторожно трогая раненое плечо. — Он тоже вел себя мирно. Хотел сотрудничать, даже помог мальчику во время газовой атаки. А потом…

— Потом набросился на Якушу, едва не убил, только прапорщик и спас, — вставил Леша, поведя подбородком в сторону Лабуса, который, хмыкнув, погладил усы. — Так что, Кирюха, не будь наивным.

— Я не наивный! — повысил голос Кирилл. — Но я видел в лагере: пеоны вроде рабов. Не совсем, но похожи. И среди них могут быть такие, которые действует против хозяев. Явсен — из них.

— Интересно, почему ты так его защищаешь? — спросил Лагойда.

С лестницы донесся глухой быстрый стук — колотили в железную дверь наверху.

— О, как бьются, — заметил Леша. — Слышь, как тебя… Борисыч, какая б там толстая дверь ни была, а все равно они ее раздолбают. Или взорвут. Ты сказал, отсюдадругой выход есть?

Ростислав Борисович еще пару секунд в упор смотрел на Кирилла, потом отвел взгляд и махнул рукой на другой конец зала.

— На краю нашей парковки есть будка, ход ведет туда. Но дальше стоит магазин, два дня назад между ним и стоянкой начался бой, кто-то напал на варханский патруль. Мы не вмешивались, но было несколько взрывов, и будка обрушилась.

— Ну так можно там выйти или нет? — спросил Леша.

— Можно, но надо разгребать.

Глухие удары смолкли, наступила тишина. Явсен повторил, просительно заглядывая в глаза Кирилла:

— Лазарич!

— Ты ведь почти не умеешь по-русски… — начал Кир.

— Зато я знаю их язык, — негромко произнес Денис за спиной Лагойды.

Вверху что-то обрушилось, и всё вокруг дрогнуло. Замигали лампочки, скрипнули столы, присевшие люди схватились за них. Проникший сквозь перекрытие грохот заглушил голос Дениса, и Кир подумал, что мог ослышаться.

Удары в дверь прекратились, сверху полился тяжелый низкий рокот. Лабус по-прежнему караулил Явсена, а Сотник и Курортник повернулись к площадке с дверью, за которой начиналась лестница. Перед площадкой, подняв оружие, стояли охранники «Старбайта».

— Ростислав Борисович, что нам делать? — спросил Григоренко.

— Караулить и молчать! — отрезал Лагойда.

Выпрямившись, Кирилл обратился к Денису:

— Ты знаешь их язык? Или я не так тебя понял?

— Точно ты понял, Кирюха! — вскричал Леша. — Так он и сказал!

— Немного, — кивнул лаборант. — Совсем немного.

— Где Айзенбах? — спросил Игорь у Лагойды. — В какой комнате? Слушай, Ростислав, у тебя нет выбора — веди нас к нему.

— И нет времени, — добавил Курортник. — Веди, иначе мы сами пойдем.

Светловолосый быстро переводил взгляд с одного на другого. Наконец сказал:

— Вам это ничего не даст. Шеф…

Вверху грохнуло, и снова все содрогнулось. Две из пяти лампочек погасли, в зале стало сумеречно. Последовал второй удар, за ним третий.

— Сломали фасадную стену, — объявил Лабус. — Наверное, трактор свой загнали прямо в дом. На нем кран, видели? На крюки повесили что-то тяжелое, поднимают и…

Очередной удар заглушил его голос. Теперь в потолок колотили с периодичностью в четыре-пять секунд, и Кирилл очень живо представил себе стоящую в проломе стены варханскую машину, стрелу крана, трос и тройной крюк, на который подвешено что-то железное и тяжелое. Водитель двигает рычаг, прижимает и отпускает педаль, гудит лебедка, трос с грузом поднимается — и обрушивается на пол.

— Манкевич, Партизанов, Григоренко! — крикнул Лагойда. — Ко второму выходу, разбирать завал! Миша — со мной. Ты! — он показал на Багрянца. — Тоже к завалу, быстро!

Павел глянул на Сотника, тот кивнул, и курсант поспешил к дальней двери вслед за охранниками.

— Так что с шефом твоим, Борисыч, я так и не понял? — спросил Леша. Он и Яков по-прежнему стояли по сторонам от Кирилла.

— Сейчас увидите, — сказал Ростислав Борисович, направляясь к двери.

— Явсен Лазарич идти! — заявил пеон и широко зашагал следом.

Пересекая вместе с остальными короткий коридор, Кирилл, слегка приотстав, поравнялся с Денисом.

— Ты сказал, что знаешь их язык. Откуда?

Лаборант казался парнем слегка не от мира сего — смотрел прямо перед собой, губы поджаты, движения скупые, сдержанные, словно он постоянно боится что-нибудь зацепить, опрокинуть, разбить. И очки эти темные… зачем, при таком-то освещении? Хотя Кирилл понимал, что и сам не слишком обычный человек, и поэтому снисходительно относился к чужим странностям.

— Откуда? — повторил он.

— У нас ведь была связь, — ровным голосом произнес Денис, не глядя на него. — Через передатчик. Я изучал, вникал.

Прежде, чем Кир успел задать следующий вопрос, коридор привел в длинную комнату г-образной формы. Сервант с телевизором, стол, стулья… Ближе к дальнему концу помещения стояла металлическая койка на высоких ножках с колесиками.

Там под одеялом лежал Артемий Лазаревич Айзенбах. Голова замотана бинтами, от капельницы трубка идет к катетеру на сгибе локтя. Лежащая поверх одеяла рука была неестественно худой, да еще и с легким синеватым отливом — казалось, она принадлежит мертвецу.

Кирилл подошел к койке. Лицо у Айзенбаха было совсем бледным, глаза закрыты. Кир поднял вопросительный взгляд на Лагойду, за спиной которого маячил Миша, но начальник службы безопасности «Старбайта» смотрел на Сотника с Курортником и Лабусом, вставших по другую сторону кровати.

— Что с ним? — спросил Кирилл.

Сзади зашуршали. Во второй половине комнаты, невидимой от входной двери, возле прикрученной к стене раковины с краном стоял стеклянный медицинский шкаф, полный склянок и флаконов. Перед ним на стуле спала, тихо посапывая, красивая темноволосая женщина в таком же, как у Дениса, халате.

— Лазарич? — громко спросил Явсен.

Женщина вздрогнула, подняла голову. Протерев глаза, вскочила и бросилась к гостям со словами: «Вам сюда нельзя!»

— Виктория, помолчи, — сказал Лагойда, но она оттолкнула его.

— Уходите! Тёма болен, его нельзя…

— Артем не просто болен, он вот-вот умрет, — безжалостно отрезал Лагойда. — Не мешай нам.

— Что с ним? — спросил Игорь.

— Мы были снаружи, когда все началось, — ответил Ростислав Борисович. — В нескольких кварталах, как раз ехали в офис, потому что должен был появиться… этот. — Он кивнул на Кирилла. — Машина встала. Потом появились варханы. Когда мы прорывались к офису, шеф попал под их машину. Получил переломы и очень сильное сотрясение.

— А вчера вечером было кровоизлияние! — всхлипнула Виктория. Она держала Айзенбаха за руку и гладила ее, кусая губы.

Яков переглянулся с Кириллом.

— Немного совсем опоздали, Кирюша, если бы вчера…

— Ростислав Борисыч! — зычно крикнул один «бычок» из зала. — Мы расчищаем, но они дверь уже почти сломали!

— Значит — поторопитесь! — ответил Лагойда.

— Он может говорить? — Кир нагнулся над койкой, заглядывая в лицо умирающего. — Артемий! Что это была за программа? Та, которую я должен был залить на лабораторные машины? Это вирус? Зачем…

— Прекратите, Тёма ничего не слышит! Он в коме, вы что, не понимаете?! — Слезы катились по лицу Виктории. — Он на грани смерти. На грани! Нужен хороший медицинский центр, оборудование, лекарства, врачи! Мы должны вывезти его отсюда! Я говорила им, но они не хотят!

— Из-под купола не выйти, — возразил Кирилл и потребовал у Лагойды с Денисом: — Если он не говорит — отвечайте вы! Что все это означает? Откуда ты знаешь их язык? Как…

— Да заткнись ты! — бросил Лагойда презрительно. — Из-за тебя, сука, все произошло! Это я тебе сейчас вопросы задавать буду!

Позади него раздался звук удара, короткий крик охранника Миши, и через мгновение в затылок Лагойды уперся ствол «грача».

— Не стреляйте! — крикнула Виктория, пытаясь закрыть Айзенбаха от Сотника.

— Ты будешь отвечать на вопросы, а не задавать их, — сказал Игорь. — Как варханы связались с вами?

Леша с Яковом и Кириллом остались на месте, а Курортник быстро переместился вбок, нацелив «бизон» в голову стонущего Миши. Лабус тем временем оттащил Явсена к изголовью кровати, чтоб видеть и пеона, и Лагойду с охранником.

— Ничего я вам не скажу! — бросил Лагойда, скривившись.

— Пусть этот отвечает, — Кирилл ткнул пальцем в Дениса.

— Да, они связались с нами, — произнес тот, ни на кого не глядя. — То есть не берсеры, а…

— Берсеры? — перебил Яков. Он подался вперед, внимательно слушая.

— Мне кажется, слово звучит именно так. Варханы — так называется все их племя. А берсеры — это их потомственные военные. Они из Ангулема, который… не знаю, как сказать. Трудно было перевести, в общем, Ангулем — это Столбовой мир, так они его называют. Еще в орде есть…

— Орда? — теперь его перебил Игорь.

— Если вы будете постоянно прерывать меня, я прекращу рассказывать, — произнес Денис, ни на кого не глядя. — Да, это орда. Орда из места под названием Ангулем. По дороге сюда они пришли через другие… другие реальности. Это длится… Вот со временем самые большие проблемы. Очень трудно было понять, возникали странные нестыковки. Но это длится веками — орда захватывает реальности. Она состоит из берсеров, то есть воинов Ангулема, и тех, кто присоединился к ней, обитателей других реальностей. Почему-то захватчики называют Землю «крайним миром». Не знаю, что это значит.

Прежде чем Кирилл успел задать вопрос, заговорил Яков:

— Почему наши языки схожи?

Вверху громыхнуло особенно сильно, и шум заглушил слова Дениса. Струйки пыли посыпались с потолка. Виктория, охнув, низко склонилась над Айзенбахом, остальные пригнулись.

— Что ты сказал, малый? — спросил Леша.

— Кажется, варханы считают Землю своей колонией. Потерянной колонией.

Все недоуменно воззрились на лаборанта.

— Потерянной колонией, — растерянно повторил Кир.

— Вроде того. Когда-то они были здесь. Или не они. Это трудно понять, но кто-то из Ангулема побывал на Земле и оставил поселение.

— Лежать! — Курортник, быстро нагнувшись, ткнул Мишу стволом в затылок. — Не шевелиться!

— Ты сказал, они связались с вами, — напомнил Кир.

— Денис, молчи! — крикнул Лагойда. — Если ты…

— Заткнись! — Игорь вдавил ствол «грача» ему в шею.

Ростислав Борисович громко скрипнул зубами.

— И что, убьешь меня?! Когда у нас есть общий враг, просто возьмешь и пристрелишь кого-то из своих?!

Игорь промолчал, вместо него ответил Курортник:

— Если не хочешь делиться информацией — значит, ты не «свой».

И вновь Денис заговорил, ни на кого не глядя:

— У нас много различного оборудования, Артемий Лазаревич всегда закупал самое новое и дорогое. Ну и… Мне опять сложно объяснить. В общем, некоторое время назад мы стали регистрировать поток частиц. Понимаете, частицы высокой энергии…

— Денис! — крикнул Лагойда. — Если скажешь еще хоть слово…

Удар в голову бросил его на колени. Игорь упер ствол «грача» ему в темя, и Лагойда замолчал.

— Поток был определенным образом модулирован, — продолжал Денис, — нам словно передавали что-то. Мы занялись расшифровкой. Дали обратный сигнал. В конце концов, смогли наладить… Это как межпространственное радио, понимаете? Как будто говоришь по радио с иностранцем, чей язык плохо понятен, но все же… все же немного понятен. Я изучил его. И я могу… могу попробовать… — он повернулся к Явсену и что-то произнес.

Пеон вскинул голову. Подался к Денису, звякнув наручниками за спиной, и выпалил в ответ несколько слов.

— Освободите ему руки, — сказал лаборант. — Он просит, чтобы ему освободили руки.

— Снимите наручники, — обратился Кирилл к Лабусу.

— Кирюха… — начал Леша.

— Я говорил вам, он не предатель! Думаете, я такой наивный? Вы хотите, чтобы он помогал, или нет? Он же многое может рассказать! Снимите!

Леша с Яковом переглянулись, и старик сказал:

— Слышь, прапорщик… Костя, ладно, сними наручники.

Лабус поглядел на Курортника, на Игоря, пожал плечами. Щелкнул замок, звякнула цепочка. Явсен потряс руками и снова заговорил с лаборантом на своем языке.

— Он говорит, что принадлежит к той группе, которая связалась с нами, — пояснил Денис. Спросил что-то у Явсена, внимательно выслушал ответ, задал еще несколько вопросов — на чужом языке лаборант говорил медленно, сбиваясь и поправляя самого себя. Помолчав, он обдумал рассказанное пеоном и стал пояснять:

— Они называются… трудно перевести, но это похоже на «еретики». Смысл не совсем такой, но… Еретики выступают против Орды. Это… это как…

— Подполье, — предположил Игорь.

— Да, точно. Сейчас, подождите еще немного. — Денис снова заговорил с пеоном. Кирилл, поймав на себе пристальный взгляд, повернул голову к Ростиславу Борисовичу, который не моргая смотрел на него.

— Что? — спросил Кир. — Думаешь, из-за меня все это произошло?

— А из-за кого? — спросил Лагойда. — Если бы ты тогда слил программу на их машины…

— Так что это была за программа? Денис, слышишь? Меня посылали в лабораторию Буревого. Буревой Вениамин Павлович, начальник лаборатории, где была запущена та машина, из-за которой возник купол. На моем лэптопе была программа, которую я должен был…

Серия быстрых ударов в потолок прервала его. Потом грохочущие звуки вновь стали размеренными, с перерывами в несколько секунд. Денис сказал:

— Знаю, я был в группе, которая конвертировала код.

— Конвертировала код? — не понял Кирилл.

— Еретики переслали нам эту программу в виде длинного кода. У них другие машины. Фотонные кристаллы, компьютеры Ангулема основаны на них. Программа изначально была написана на таком компьютере. Мы перекодировали… Это сложный метавирус, он должен был уничтожить софт в лаборатории Буревого. По словам еретиков, там готовился проект, который открыл бы… Нет, не так: он надломил бы пространство. — По мере того как Денис говорил, голос его становился все более воодушевленным, исчезала скованность движений, он даже начал жестикулировать. — Когда я разъяснял все это Артемию Лазаревичу, то придумал аналогию. Представьте, что наш мир — как яйцо. Покрыт скорлупой. Варханы хотели проникнуть сюда, но не могли пробиться. Им надо было, чтобы яйцо надкололи изнутри.

— Чтобы кто-то отсюда включил установку? — понял Кир. — Они связались с Буревым, как еретики связались с вами, только раньше, передали схему, по ней он создал установку… Но зачем? Он что, не понимал, к чему это приведет?

— Я не знаю, что он понимал, а что нет, — ответил Денис. — Но я точно знаю: еретики хотели, чтобы мы помешали включению установки. Объяснили нам последствия. Купол — это как пузырек, вспухший на поверхности яйца. В этом месте пространство становится более тонким и ломким. Это связано с «квантовым супом» и… Я не смогу объяснить. Под куполом начинают возникать так называемые мерцающие порталы, и тогда…

Он замолчал, когда после особо сильного удара с потолка вновь посыпались струйки цемента, и свет в подвале мигнул.

— Ростислав Борисович, сюда! — завопил снаружи Григоренко. — Мы почти…

Новый удар прервал его. Вверху громко хрустнуло, и по потолку пробежала трещина.

— Выходим! — Курортник схватил за шиворот охранника Мишу, поднял на ноги и толкнул к дверям. — Кто раненого понесет?

— По-моему, он мертв, — сказал Кирилл, во время рассказа Дениса искоса наблюдавший за Айзенбахом.

Виктория все это время держала Артемия за руку и, кусая губы, переводила взгляд с одного мужчины на другого. Теперь она вскрикнула, склонилась над телом, сжала бледно-синее запястье, ища пульс.

Явсен вновь заговорил, Яков принялся отступать к дверям вслед за Игорем, который поднял с колен Лагойду и толкал его перед собой.

— Кирюха, уходим! — скомандовал Леша. — Дамочка, вы тоже давайте!

— Я никуда не пойду! — закричала женщина.

Стена в торце комнаты за спиной Кирилла проломилась. Со звоном упал медицинский шкаф, вокруг мелкой прозрачной волной разлетелись осколки. В клубах пыли возникли силуэты, часто застучали выстрелы, мелькнули вспышки. Кир повалился на пол и пополз, над ним пули ударили в спину Виктории, бросили на койку. Закричав, женщина обхватила ее, прижалась к мертвецу. Заскрипели колесики, койка поехала — и перевернулась набок. Два тела растянулись на полу в ворохе простыней и одеял, которые быстро темнели от крови.

Из пролома ударили желтые лучи света. У двери застучало оружие Курортника и Лабуса.

Кир встал на четвереньки, схватил за халат присевшего возле стены Дениса и потянул прочь от пролома. Лаборант, оттолкнув его руку, пополз сам.

— Кирюха, осторожно!

Кто-то подскочил к нему, Кир увидел ноги в широких шароварах прямо перед собой и встал на колени, выдергивая катану из ножен. Ствол пьезо-ружья уперся ему в лоб, но вархан не выстрелил — отлетел к стене, когда сбоку прыгнул Леша.

В комнате клубилась пыль, лучи света качались, вспыхивали и гасли. Из пролома лезли варханы, стучали выстрелы, кто-то кричал.

Кирилл выхватил катану. Леша, надрывно кашляя, сжимал горло невысокого рыжеватого чужака, который в свою очередь душил его. Кир полоснул вархана по ногам, и оба упали — но Леша повалился сверху, привстав, ударил чужака затылка о пол. Где-то рядом взревел Багрянец. Из коридора донесся крик Якова.

— Якуша! — Леша вскочил на колени. В руке его возник большой армейский нож, опустился — клинок вошел в шею вархана.

Кирилл начал выпрямляться, рядом, упираясь в стенку, встал Денис. От двери полилось гудение, и лаборант крикнул:

— Портал! Они…

Вбежавший в комнату Багрянец дал короткую очередь из АК над их головами, подскочил к серванту и с хриплым ревом опрокинул его. Затем перевернул стол, присел за баррикадой и начал стрелять в лезущих из-за угла чужаков. Почти сразу в автомате закончились патроны, и он стал хлопать по карманам, ища запасной магазин.

— Отходите, мы там разгребли! — крикнул Павел. — Я за вами, где капитан?!

— Он уже снаружи! — ответил Кир.

— Как?! Почему я не видел?!

Пыль заклубилась, плеснулся зеленый свет — и Кирилла едва не опрокинуло потоком воздуха. В волосах затрещали искры. Прямо перед дверью, за которой был ведущий в большой зал коридор, в полуметре над полом повисло зеленое овальное облако. Сквозь дымные спирали что-то проглядывало, какие-то тени сновали там, одна стала четче — и наружу выпрыгнул человека с длинными светлыми усами и кудрявыми волосами, в широком балахоне до колен, светло-желтых сапогах и брюках-галифе. Вскинув оружие с торчащей вбок кривой рукоятью, он выстрелил в вархана, показавшегося из-за угла, за которым был пролом в стене.

— Хлар! — выкрикнул усач, призывно махая рукой. — Ача хлар!

Он передернул затвор. Оглянувшийся Багрянец решил, что к чужакам пришла подмога, и бросился на незнакомца, клацая разряженным АК. Врезался в грудь усача, отбросил назад и вместе с ним исчез в зеленом дыму.

Сразу трое вархан высунулись из-за угла. Кирилл упал на колени позади баррикады, заставив Дениса присесть. Рядом, перезаряжая пистолет, на корточки опустился Леша. Из портала за их спинами показался старик, одетый так же, как и усатый, следом высунулся морщинистый здоровяк с ежиком белых как снег волос. В руках первого было оружие с кривой рукоятью, у белобрысого — два больших пистолета. Выкрикнув что-то, он вскинул их. Кирилл, Леша и Денис повалились на пол, над головами взвизгнула картечь.

Денис вскочил и бросился к порталу.

— Это еретики! — крикнул он. Чужаки расступились, лаборант прыгнул между ними — и пропал из виду.

Кроме Кирилла с Лешей и двух незнакомцев в этой части комнаты никого не осталось. Из-за угла то и дело высовывались варханы, стреляли и прятались, пули били в сервант, в столешницу. Из зала доносились крики и грохот — кажется, чужаки наконец сломали железную дверь. Здоровяк перезаряжал пистолет, старик, встав на одно колено, целился над столом. Он трижды выстрелил, быстро передергивая кривой рычаг. Между ним и здоровяком из портала высунулся усач, закричал, делая призывные жесты.

— Кирюха, давай туда! — крикнул Леша, на корточках ковыляя к порталу.

— Но мы не знаем… — начал Кир.

— Здесь нельзя оставаться!

— Мы понятия не имеем, что за ним! Там же другой мир, я не…

— За мной, говорю, кончат нас здесь!

— Мы не знаем, что там!!! — в отчаянии завопил Кирилл. — Это… это как выстрел в темноту! В полную темноту — там все что угодно может быть!

— Разберемся, Кирюха! За мной!

Пуля ударила в край стола, вырванная ею щепка впилась в щеку. Портал подернулся рябью, цвет его изменился, стал мутноватым. Усач, пятясь, снова поманил их.

Из двери за порталом выпрыгнул вархан, перекатившись, встал на одно колено и вскинул АК.

Теперь чужаки были с двух сторон — отступать некуда. Кирилл бросился вслед за вскочившим Лешей. Пуля чиркнула по волосам, он пригнулся…

И прыгнул в портал.

Релиз Книжного трекера

Автор Vakloch

Виктор Глумов НАШЕСТВИЕ МСТИТЕЛЬ

Автор благодарит Льва Жакова и Андрея Левицкого за идеи, поддержку и помощь.

ЧАСТЬ I ВАРХАН

ГЛАВА 1 НАШЕСТВИЕ

Война кланов, осада вражеской крепости, смерть врагов, победа — что может быть интереснее? Но иногда все идет не по плану…

— Куда ты прешь? — рявкнул Саня в микрофон. — Ты не видишь, какая у него зона агра?! Ты на хрена туда побежал, сказано же: в слип! Метки смотреть нужно!

Хант^[10] что-то промычал обиженно, неадекват. Партия сливала осаду, и Саня злился не на шутку. Он сидел за компьютером в одних трусах — дома жарко, вентилятор гоняет горячий воздух, а кондиционер они с Юлей так и не купили.

Вслед за хантом, с перегрева, не иначе, чудить принялся чант:^[11] вломился в самую гущу боя, да там и лёг. У всего клана слетели баффы.^[12]

— Ну, гад! — выдохнул Саня. — Нубас!^[13]

Еще можно было собраться и всем навалять, Саня это знал. Он попер вперед, словно бешеный танк, как раз в это время сорк залупил во врагов трескучий изумрудный разряд и…

Монитор погас. А-а-а! Саня запустил в стену сорванной с головы гарнитурой. Опять электричество вырубили!!! Не отрывая взгляда от черного экрана, нашарил на столе сотовый: позвонить Пиу-Пиу, клан-лидеру, предупредить, что выпал… Но и телефон не работал — разрядился, наверное.

С фотографии в рамочке, стоящей возле монитора, укоризненно смотрела Юлька в самбовке. Саня сам «щелкнул» жену перед соревнованием: светлые волосы забраны в «хвост», но тяжелые пряди выбились и висят вдоль щек. Юлька улыбается, но глаза ее, ведьминские, разного цвета, правый — голубой, а левый — ярко-зеленый — серьезны. Это последний перед беременностью бой — потом тест показал две полоски. А сейчас, интересно, Юля тренируется? Наверное. По идее — должна. Ее не просто сломать, и борьба для Юли много значит… Вот и в квартире подозрительно тихо, наверное, нет Юльки.

Саня провел пальцем по карточке, и на стекле осталась яркая полоса — стёр пыль. Приподнялся, отодвигая кресло. Поясница ныла, болели плечи. Он слишком долго просидел за компом, теперь покачивало, а перед глазами прыгали фигурки, напоминающие персов из игрушки… сколько он в нее рубился? Три часа подряд, пять, семь? Он не помнил.

Саня пошлепал в коридор. Ламинат приятно холодил голые ступни. Городской телефон, стоящий на полочке у вешалки, молчал — ни гудков, ни шипения. Авария, что ли? Саня вернул мертвую трубку на подставку. Надо поесть, раз уж такое дело. По светлому полу сквозняк гонял мелкий мусор и хлопья пыли — и чего это Юлька себе думает, почему не подмела?

В дверях кухни Саня остановился.

Он жил на восьмом этаже, окна выходили на Лианозовский питомник, покачивающий вершинами сосен. Сейчас над ними нависало низкое изумрудно-зеленое небо.

Зеленое?! Оно что, и правда…

Саня протер глаза, поморгал и ущипнул себя за щеку: нет, не спит. Галлюцинации? Расстройство зрения из-за сидения перед монитором? Осторожно, медленно он приблизился к окну. Словно огромный купол зеленого хрусталя накрыл Москву. По нему пробегали бесшумные изумрудные молнии. «Как в игре, — подумал Саня. — Как в долбаной игре! Я свихнулся, Юлька была права!»

— Юль! — позвал он. — Юля!

Тишина. У Сани нехорошо засосало под ложечкой. И вдруг накатило чувство, что он снова играет, только теперь — не в онлайновую RPG, а в шутер — «стрелялку», причем на первом уровне, когда у героя нет оружия. И теперь он должен взять столовый нож, выйти за дверь, убить первого монстра — совсем слабого, неопасного, — потом в подъезде отыщется бита или монтировка, как у Гордона Фримена из «Халфы», а на улице уже поджидают другие враги, посерьезней…

Он зажмурился на несколько секунд, снова глянул на небо и заставил себя отвернуться от окна. И только тут обратил внимание, что кухня, Юлькина гордость, замусорена: стол завален грязной посудой, в высохших кофейных лужицах застыли хлебные крошки — все правильно, это Саня то ли вчера поздно вечером, то ли сегодня рано утром делал себе попить и бутерброд. Плита, в отличие от стола, аж сверкает, будто ею не пользуются. И куда-то исчезли хлебопечка с мультиваркой, Юлькины первые помощники. И половина половников-лопаток, висевших на крючках, тоже исчезла.

Позабыв о галлюцинациях, Саня выскочил в коридор и заглянул в шкаф-купе. Не было Юлиных вещей! И обуви её не было, в тёмном углу уткнулись носами друг в друга его кроссовки, а ботинки лежали кверху подошвой, как дохлые зверьки. Саня вернулся в «кабинет»: стол жены, ютящийся возле окна, был завален скрепками, коробочками и целлофановыми пакетами. Ноутбук Юлька забрала. Больше ничего не изменилось: рабочее (в последние месяцы — игровое) место Сани — у стены, чтобы свет слева падал, стеллаж с книгами… Стоп. Книг тоже стало меньше. На полках сиротливо жались Санины справочники.

Через приоткрытые жалюзи просвечивало всё то же зеленое небо. Уже понимая, что увидит, Саня побрел в спальню. Здесь шторы были плотно задернуты и царил полумрак. Разворошенная постель, опустевшее трюмо — испарились все Юлькины банки-склянки-помады.

Ушла.

Саня опустился на край кровати, показавшейся излишне широкой. Юля давно предупреждала, что «так дальше продолжаться не может». И он кивал, не отрываясь от монитора. Еще немного, еще чуть-чуть — не видеть, не осознавать, отрешиться от этого мира. Спрятался в игре настолько, что не слышал, как жена собирала вещи. И отсутствия ее не замечал… Когда же она ушла? Куда — понятно. К маме. Тещенька рада-радешенька. Но когда?! Сколько прошло времени?

Он подтянул к себе старую плоскую подушку, схватил и нахлобучил на голову, прижал к ушам, к лицу, закрываясь от реальности. Зажмурился и замер. Так и сидеть, не шевелясь, а еще лучше — забраться под одеяло, лечь набок, поджав ноги, в душной темноте, и лежать, пока не раздадутся Юлькины шаги, шелест пакета (ведь на самом деле она просто выходила в магазин!), скрип дверцы холодильника…

Почти минуту Саня сидел с подушкой на голове, но потом заставил себя отбросить ее. Ходики над трюмо, показывающие три часа, стояли. Из зеркала на Саню уставился красноглазый парень: небритый, долговязый, спортивный. Русые волосы, нечесаные и свалявшиеся, отросли по плечи. Щетина недельная. Саня поднялся, собрал патлы в «хвост», стянул найденной в ящике резинкой. Так лучше.

«Ушла — скатертью дорожка! — раздраженно подумал он. — Ну и дура! Мне даже лучше, никто пилить не будет, а теща пусть подавится!» Но эти мысли сразу сменились другими: «Тебе двадцать пять, тебя бросила жена, потому что ты — неудачник. Нуб в игре и по жизни. Потому что уже… сколько же? Месяца три ты не выходишь из дома. Не работаешь. Забросил спорт. А Юльке разве легче пришлось? Ты, вместо того чтобы поддержать ее, растворился в виртуале. А теперь иди и верни жену!»

Но вместо этого потянуло играть. Нырнуть в бряцанье мечей, шипение заклинаний, звон монет, рев чудовищ, боевые выкрики, стоны умирающих… В игре смерть — иллюзия, там убиваешь, не лишая жизни, и гибнешь, не умирая. Поэтому Саня и сбежал туда: прячась от настоящей смерти.

Только вот комп не работал, и Саня принялся одеваться. Джинсы валялись на стуле, а за футболкой пришлось лезть в шкаф. Где, как и в первом, не осталось Юлиных вещей, но на одной из полок молчаливым напоминанием лежал пакет, приготовленный на выписку из роддома.

Они купили приданое заранее, посмеявшись над приметами. Но вещи так и не пригодились.

Саня запихнул пакет в самый низ шкафа. Мысли о ребенке, родившемся мертвым, отнимали силы. А силы сейчас нужны.

Проходя мимо кабинета, он снова увидел сквозь жалюзи зелень неба. Это было так необъяснимо, настолько не укладывалось в голове, что Саня поспешно отвел взгляд. А перед дверью, уже повернув ручку, остановился, напуганный тем, что собирался сделать: выйти из квартиры. Обернулся… Знакомая кухня, комната в конце коридора. И там, на столе, компьютер. Манит к себе, будто ценный артефакт — сталкера. Один шаг — и все это останется за спиной, но он боялся того, что ждало снаружи: людей, улиц, машин, самого мегаполиса, накрытого гигантским зеленым колпаком.

Хотя небо — это, наверное, все же галлюцинация. Нарушение зрения, сдвиг в голове. Слишком много пялился в монитор, слишком долго через зрачки входил в мозг игровой код, вот и перемкнуло. А Юля вернется, никуда не денется, не жить же ей со вздорной капризной матерью. Придет, не прямо сейчас, так к вечеру, не вечером, так утром, а к тому времени мозги отдохнут, небо вернет свой цвет, исчезнут дикие изумрудные молнии, да и электричество включат — и можно будет снова…

Саня вздрогнул, сообразив, что уже отпустил ручку, и решительно распахнул дверь.

В длинном коридоре, ведущем к лифтам, было темно и воняло кошками. Натыкаясь на велосипеды, санки, ящики, он выбрался на лестничную клетку, где звучали голоса растерянных соседей. Лифт, как и следовало ожидать, не работал, Саня пошел пешком. Миновал двух встревоженных теток с третьего этажа, мирного алкоголика дядю Мишу со второго, потом еще каких-то людей… С ним попытались заговорить, но он — отмахнулся, быстро спустился на первый и оказался на улице.

Во дворе, у подъездов и на детской площадке, толпился народ. Люди уставились на небо. Было непривычно тихо: ни гула МКАДа, ни городского шума. Только дети плакали и выли собаки. В странном зеленом свете цветы на клумбе казались искусственными, а лица людей — мертвенно-бледными.

— Что это? — шептала, будто заведенная, курносая блондинка. — Что случилось? Что это? Что же это такое?!

У Сани не нашлось ответа. Интересно, метро работает? Другие тоже видят зеленое небо и ветвящиеся молнии, значит, он не свихнулся, с ним все в порядке (насколько это возможно для человека, несколько месяцев проведшего в компьютерных играх), он сможет найти Юлю.

Вокруг разлилась тревога, она читалась на лицах людей, в их движениях, интонациях, взглядах. Не оборачиваясь, Саня пересек двор и вышел на улицу Лескова. Машины стояли. Здоровенный черный джип врезался в грузовую «газель», были и другие аварии, но ничего серьезного Саня не заметил. Водители толпились у заглохших автомобилей, на газоне бульвара, разделявшего полосы, кого-то били. Саня поспешил дальше, к станции «Алтуфьевская».

А если метро не ходит? Вдруг электропоезда остановились, как и машины… Надо проверить, решил он, и побежал.

Уже три месяца Саня не занимался, и дыхание сбилось. Он не курил и вел, в общем-то, здоровый образ жизни, но тело многое успело забыть. Участился пульс. Саня несся мимо растерянных прохожих, жалея, что не угнал соседский велосипед. Теща живет на «Парке Победы», если метро закрыто, на своих двоих туда добираться долго.

Чистый, зеленый район недалеко от Кольцевой дороги, палатки с фруктами и цветами вдоль тротуара… По сторонам разделенной бульваром улицы высились панельные дома, из окон и с балконов которых высовывались жильцы и, разинув рты, тыкали пальцами вверх. Кто-то перевернул лоток с фруктами, и Саня чуть не упал, наступив на ярко-красное яблоко. Мякоть с сочным хрустом размазалась под подошвой.

Впереди, над деревьями, поднимались клубы дыма. Саня замедлил ход, заметив, что ледоколом рассекает людской поток. Бледные, перепуганные, растрепанные, москвичи бежали от метро. Ревели дети, заплаканные матери тащили их волоком. Мужики толкали друг друга, бранились.

Зеленый небосвод перечеркнула изумрудная молния. Люди уставились вверх. Неподалеку пронзительно завизжали, толпа поперла быстрее, поддавшись панике. Выпученные глаза, раззявленные рты… Саня свернул. Разум отключался, просыпались инстинкты. Сейчас бы влиться в поток, затеряться и улепетывать подальше от опасности. Нельзя! Вспрыгнув на лавку, он схватил за руку спешащую мимо девчонку лет четырнадцати, притянул поближе:

— Что там?

Она затрясла коротко стриженной головой, замычала и попыталась вырваться. Отпустив ее, Саня соскочил с лавки и наткнулся на кавказца в спортивном костюме.

— Мужик, что случилось?

— Смэрть там, смэрть! Бэги, дурень!

Никто ничего не понимал, толпа превратилась в безмозглое стадо и неслась мимо витрин магазинов, люди натыкались на деревья, спотыкались об ограду перед газоном, самые расторопные сворачивали и укрывались в подъездах. На другой стороне улицы кто-то вломился в японский ресторан прямо сквозь витрину. Со звоном рассыпалось стекло, заматерились…

В толпе не осталось ничего человеческого, она казалась страшным цельным организмом. Она заполонила весь тротуар и выплеснулась на проезжую часть, рекой обтекая препятствия. Отдельные люди карабкались на машины, кто-то упал и завопил, когда по нему побежали…

Саня перепрыгнул через ограду и кинулся к подъезду ближайшей многоэтажки. Домофон не работал, Саня распахнул дверь и влетел в прохладный сумрак.

— Вали отсюда!

На лестничной клетке стояли два красномордых мужика. Обоим под сорок, один повыше, с пивным пузиком, второй — сутулый задохлик. Жильцы, наверное.

— Вали, кому сказали!

— Да ладно вам. — Саня показал пустые руки. — Дайте отдышаться. Я местный, с Мелиховской. Мне в метро надо.

Мужики переглянулись. Их боевой задор сошел на «нет»: незваный гость — выше на голову, почти два метра хорошо тренированного молодого тела. В бубен даст — можно выносить. С таким драться неохота.

— Так все от метро бегут, — неуверенно протянул задохлик. — Тут один так же вот приперся и давай в мою квартиру колотить. Ну, мы решили, типа, охрану организовать…

— Да что вообще случилось? — спросил Саня.

Мужики снова переглянулись.

— Так это… — плюгавый высморкался в сторону. — Небо, значит, зеленое. И горит всё. И взрывалось, машины накрылись, вся электроника накрылась.

Саня задумался. И правда, «полетела» вся электроника. Такое может случиться из-за мощного электромагнитного импульса… Что же, выходит, война? Но зеленое небо не укладывалось в это предположение.

Плюгавый, обойдя Саню, приоткрыл дверь и выглянул наружу:

— И чего им всем надо?

Саня посмотрел поверх его головы: толпа не становилась жиже. Черт, откуда их столько? Как нубы от босса^[14] шпарят… Надо уходить дворами, может, мужики не правы и метро работает.

— Слушай, — сказал он плюгавому, — у тебя квартира на первом этаже? А окна во двор? Мне срочно выбираться надо. У меня жена в городе, я за ней иду. На улице толпы, может, я через двор уйду?

Как ни странно, плюгавый без вопросов провел его в свою «однушку» — тесную, заставленную старой мебелью. Окна были без решеток, и Саня выскользнул во двор. У тротуара стояли припаркованные машины, а за деревьями виднелась ограда детского сада. Саня побежал.

Он вылетел на перекресток Лескова с Алтуфьевским шоссе и замер. Горел «Макдоналдс». А на площади суетились люди в странной темной одежде и противогазах. Фырчали, плюясь черным дымом из выхлопных труб, автомобили незнакомой конструкции — похожие на тачанки, с открытыми кабинами и многоствольными пулеметами на багажниках.

Над асфальтом, закрывая станцию метро, кружилась большая овальная воронка, в центре пульсировал туманный пузырь, а по краям вихрились потоки зеленого марева. Из воронки били вверх зеленые молнии. Если бы все это происходило в игрушке, Саня бы сказал: портал. Но в реальности не бывает порталов!

Саня попятился, прикидывая, куда идти. Хорошо, родители в Питере, там, наверное, все в порядке. В Москве, куда Саня переехал после института, устроившись в международную фирму, — только Юля с тещей. Надо к ним, на «Парк Победы», других вариантов нет, а раз так — обойти перекресток, а после двигаться напрямик. Северные Дубки, Бескудниковский бульвар, Лихоборка, Большая Академическая… Далеко! Километров двадцать, нужен велосипед, а лучше — байк.

Стараясь держаться подальше от людей в темной одежде и противогазах, Саня побежал, огибая перекресток по дуге. Если машины встали, это ведь не значит, что мопеды-мотоциклы тоже не работают. Зачихал мотор — на перекресток, объезжая замершие автомобили, вылетел древний облупившийся «жигуленок», к багажнику которого веревкой примотали огромную сумку. Непонятные люди насторожились, некоторые подняли оружие. «Жигуль» свернул, и тут заговорил многоствольный пулемет на багажнике одной из тачанок.

Саня спрятался за мусорным баком. Осторожно выглянул.

За пулеметом стоял человек в широких шароварах, короткой кожаной куртке и противогазе. Он вел огонь по «жигуленку»: быстро крутил рукоять, вращая стволы и поворачивая станину. Водитель, чей перекошенный профиль мелькнул за боковым стеклом, попытался уйти от выстрелов, резко повернув в сторону Череповецкой. Пули пробили лобовуху, прошили сумку. Машина, врезавшись в светофор, замерла.

Саня, пригибаясь, побежал дальше. В голове набатом било: «гатлинг», «гатлинг», «гатлинг»… У этих, на допотопных машинах — пулеметы Гатлинга! Хотя у классического «Catling gun» магазин сверху, а тут — длинная, патронная лента, с лязгом уходящая в приемник. Кто же это такие… Свихнувшиеся реконструкторы? Оккупанты? Захватчики? Они вторглись в Москву, из-за них вся эта паника, купол зеленый, сдохшая электроника? Да ладно, не под силу такое людям с древними пулеметами!

Саня нырнул во двор за многоэтажкой, крики и выстрелы стихли. Туманная зеленая воронка… Что, если это и правда портал? И через него явились захватчики? Нет, не может быть, это же реальность! Он в настоящей Москве, это не игра! Пора избавиться от наваждения, нет здесь никаких порталов!

Саня обежал детскую площадку и заметил прислоненный к лавке велосипед. В сторону дома мчалась женщина, волочащая за собой пацана лет четырнадцати.

Саня схватил велосипед, слишком маленький для него, уселся в седло, поехал. Приходилось нелепо растопыривать колени, но скорость все же увеличилась. Он объехал дом, где скрылись женщина с подростком, и вылетел прямиком к овальной зеленой воронке — она медленно кружилась между двумя гаражами. «Портал» был гораздо меньше того, на площади, из него как раз выходила пара запряженных животных, похожих на быков, но более массивных, с горбами на спинах и закрученными винтом рогами. За широкие ремни рогачи тащили колесницу с закругленным высоким передом.

Обычные многоквартирные дома, стандартный московский двор, детская площадка, гаражи — и боевая колесница будто из фильма про Древний Рим. Мучительное, пугающее ощущение, словно он попал в компьютерную игру и не может выбраться, его затягивает все глубже в фантастический мир, охватило Саню, и он едва не налетел на бордюр. Лишь в последний момент круто вывернул руль и встал, оторопело глядя на портал. Рогачи трусили на удивление бодро для таких крупных, тяжелых существ. В колеснице обнаружились двое — один правил, второй, с тремя красными полосками на рукаве, восседал позади, держал ружье с длинным стволом.

Колесница перла на Саню. За ней из портала выходили пешие. Нет, это не игра, и он не спятил, все происходит на самом деле, и умереть Саня может по-настоящему, а значит — надо спасаться. Справившись с изумлением, он налег на педали и рванул вдоль бордюра, к скверику, чтобы укрыться за деревьями.

Но Саню уже заметили. Чужак на возвышении выпрямился — на ветру захлопали полы кожаного плаща — и поднял ружье.

Хлопок, треск… Саня повернул голову и увидел, как от ружья к нему протянулась сверкающая полоска, похожая на необычно прямой разряд молнии.

Молния врезалась в велосипед, Саню подбросило — вверх и вперед, он рухнул грудью на землю между деревьями. Разевая рот, выпучив глаза, уперся ладонями, приподнялся. Шаги… Неразборчивые, глухие голоса…

Саня рухнул набок, попытался сесть. Все вокруг плыло, болела грудь, ломило виски. Если бы не месяцы, проведенные в виртуале, он, наверное, смог бы встать и убежать, но сейчас тело плохо слушалось, инстинкты отказывали.

Совсем рядом Саня увидел тупые мыски сапог. Голова закружилась сильнее. Над Саней стояли двое захватчиков, одетые в кожаные шаровары и куртки. На ремнях — длинные ножны. Газовые маски незнакомой модели скрывали лица, тускло поблескивали темные окуляры. Поднялось оружие с толстым стволом, грубым деревянным прикладом и торчащим далеко в сторону кривым рычагом, похожим на магазин, но слишком уж длинным и тонким.

Чужак взмахнул ружьем, и приклад врезался Сане в висок.

ГЛАВА 2 ДИКИЙ ГОРОД

Площадь на окраине столицы Терианы — Наргелиса — вполне годилась для построения: облицованные гранитом фасады домов хоть немного спасали от холодного зимнего ветра, несущего снежную крупу. На открытом пространстве шквал сбивал с ног, здесь — хлестал по щекам, вышибая слёзы, рвал плащи, но двести лучших воинов Дамира не шевелились и не моргали.

Дамир бер᾿Грон шагал вдоль шеренги, с гордостью рассматривая бойцов. Две сотни варханов, лучшие из лучших. Каждый из них готов отдать жизнь за своего командира. Он сам отбирал юношей в этот отряд, сам их натаскивал, учил ножевому бою, объяснял, как незамеченным подкрадываться к врагам. В отличие от пеонских недоучек, эти воины мгновенно ориентировались в меняющихся условиях. Дамир закрыл глаза и ощутил себя исполином, у которого четыреста рук, четыреста ног и двести голов.

Они — несокрушимы, они — одно целое. Ильмар, младший брат по отцу, прихрамывал рядом, с трудом подстраиваясь под широкий шаг Дамира.

— Еще раз уточним. Бер᾿Махи думают, что мы проводим карательную экспедицию по подавлению повстанцев. Они проглотили нашу легенду.

Он замолчал, мысленно прикидывая расстановку сил. Их на Териане было три: его родной клан бер᾿Гронов, второй — бер᾿Махи, а еще Гильдия тёмников, где хозяйничал старый Эйзикил. Местных, то есть терианцев, можно было особо не принимать в расчет, повстанческое движение было разрозненным. Бер᾿махи проглотили наживку, но вот тёмники… Эйзикил, старая ящерица, догадывается, что бер᾿Гроны, соперничающие с бер᾿Махами за власть над Терианой, да и над всеми мирами, не столь просты.

— Да не волнуйся, — Ильмар немного запыхался, — главное — чтобы бер᾿Махи не мешались. А с тёмниками уж как-нибудь справимся. Я организую зачистку для отвода глаз, а вы с Зармисом пойдете своим путем.

— Тёмники знают о Забвении, — веско напомнил Дамир.

Ильмар пожал плечами. Забвение — мифическое оружие. Его создали Предтечи, а теперь,вроде бы, воспроизвел мятежный пеон Омний, гений, повстанец. Воспроизвел и спрятал в одном из миров… Забвение может разрушать миры и создавать их, дарить и стирать память, но, главное, клан, нашедший Забвение, станет самым влиятельным.

И Дамир, нащупавший ниточку к Забвению, считал, что владеть им должны не Бер᾿Махи, вечные соперники Бер᾿Гронов, и не тёмники. А его родной клан.

Оскальзываясь на обледеневшей брусчатке, кутаясь в плащ, бежал Зармис бер᾿Грон, средний брат. Дамир повернулся к нему.

— Он пришел… — Дыхание Зармиса сбилось. — Говорит, мало времени.

Дамир обратился к Ильмару:

— Готовь людей. Выступаете, как обговаривали, через четыре часа.

Ему показалось или за стеклом мелькнул сгусток тьмы — силуэт наблюдателя? В любом случае, соглядатай уйдет ни с чем, доложит: отряд под началом бер᾿Гронов вступил в заброшенный город, о чем Зармис и говорил на совете.

* * *

В тесной комнате чадила чугунная печка. Единственное окно, расположенное почти под потолком — помещение находилось в полуподвале, — залепило снегом, и свет давала только тусклая лампа. Информатор Камачек ходил из угла в угол, сопел, обильно потел и протирал розовую лысину, пол выпачкал принесенной с улицы грязью. При виде Дамира с Зармисом грузный Камачек ссутулился и вроде как даже уменьшился, изобразил на лице благоговение, но глубоко посаженные магульи глаза смотрели алчно.

— Ну? — Дамир вскинул бровь, окатив продажного терианца презрением.

— Горан скоро будет на месте. Он уже, наверное, на месте, и нам нужно спешить! — бормотал Камачек, комкая шапку красными пальцами. — К вечеру должны прийти проводники и увести его в скалы. Ищи их потом!

Дамир и Зармис переглянулись.

— Я бы не советовал вам идти вдвоем, опасно! Вдруг там охраны человек двадцать, — лопотал Камачек. — И все головорезы ого-го! Возьмите ещё пару варханов!

Дамир без труда угадывал его мысли: «Поляжешь, начальник, кто мне выпишет обещанную землю? Что я, зря работаю, тоже ведь рискую! А мне семью кормить надо!» Насколько важен Горан, предатель даже не догадывался, и не знал, что Дамир всеми силами старается избежать огласки, дабы сведения о Забвении не просочились в другой клан или, ещё хуже, к тёмникам.

— Выполняй свою работу, — тон Дамира исключал возражения. — И не мешай мне делать мою. Жди нас здесь.

— Выдвигаемся, что ли? — Зармис скорее констатировал факт, чем спрашивал, Дамир кивнул.

* * *

Камачек остался ждать на площади, к схрону Дамир и Зармис подошли вдвоем: ни к чему терианцу сюда соваться.

Об этом подвале знали только самые близкие, Дамир использовал его как тайник — заброшенный дом на краю города, ни единого признака жизни.

На столе, в стеклянной банке, оплывала свеча. Огненные блики танцевали на стенах с пятнами плесени. Пахло гнилью и несвежим бельем, да и одежда, в которую собрался облачиться Дамир, выглядела как с помойки. Поношенный серый плащ с заплатками на локтях, мешковатые штаны, бесформенные войлочные боты. Мягкое железо, тонкий, но заметный доспех, придется снять и остаться беззащитным, практически голым.

Дамир может рисковать жизнью, но не Забвением.

«Кто бы подумал, — размышлял Дамир, отстёгивая кожаные наплечники, — что пеоны, жалкие трусы, создадут нечто, способное нарушить Великое Предопределение. Чем бы ни было Забвение, ему не место в лапах трясущихся псов».

А слухи ходили разные: «Забвение — воплощенный гнев Бурзбароса». «Забвение — великое избавление угнетенных». Забвение способно разрушить реальность, поработить кого угодно, просто стереть целый мир, изменить личность любого человека, даровать память и отнять ее… Предтечи умели делать оружие. А пеон Омний смог его воссоздать.

Напяливая застиранную до дыр рубаху, Дамир примерял на себя звание командера, мысленно рисовал на родовом гербу пометку — серебристое кольцо. Затягивая пояс, представлял себя в Ставке, на Ангулеме, а не здесь, на всеми забытой холодной и негостеприимной Териане. Старший брат, Максар Бер᾿Грон, сверкнет доблестью на Земле, а Дамир найдет себе применение и тут. Максар, конечно, станет бер᾿Ханом, возглавит берсеров, а Дамир будет его правой рукой.

Рядом пыхтел и ругался сквозь зубы Зармис — ему, франту, не по душе тряпье.

Они закончили одеваться одновременно. Дамир пристегнул к поясу пару ножен с короткими мечами для ближнего боя, приладил к предплечьям браслеты с выкидными лезвиями. Осталась последняя деталь — плащ, поношенный, как и у большинства повстанцев.

Зармис потянулся к разряднику, но Дамир перехватил его руку:

— Мы — мирные пеоны и не должны привлекать внимания. Терианский пёс обещал машину, там должно быть оружие.

— Мирные — так мирные… Как бы только пёс нас не покусал, брат. Ладно, идем уже. — Зармис накинул капюшон.

Младший. Ильмар, уже ждал братьев в центре Радужной площади. Раньше он был выше Дамира, но после того, как ему порядком укоротили простреленную ногу, Ильмар начал сутулиться, позвоночник его искривился, и братья сравнялись по росту. Женщины все равно любили Ильмара. Взять хотя бы последнюю его сожительницу, Агайру, — огонь, а не женщина. Высокая, яркая. Губы алые, волосы густые, черные, будто смоль, блестящие, словно зеркало. Дамир хотел её заполучить по праву старшего, но наткнулся на такое сопротивление и с её стороны, и со стороны Ильмара, что заподозрил брата в слабости, которую пеоны называют любовью, и отступил. Ни одна баба не стоит дружбы.

— Наступление ровно через четыре часа, — отчитался Ильмар.

— Место встречи — то же, — на ходу, кланяясь Ильмару в пояс, как и полагается терианцу при встрече с берсером, прошептал Дамир, направился к машущему рукой Камачеку и прошипел: — Попробуешь предать — твоих детей кинут на растерзание зверям, а из жен сделают манкуратов.

Камачек втянул голову в плечи.

— Я не подведу, вот… — Он очертил перед лицом овал, символизирующий Бурзбароса, мирового змея, поцеловал пальцы, собранные щепотью. — Во-о-от, священный круг мне на уста!

За это следовало отрезать язык и отрубить руку — нечестивый осквернял веру варханов, ведь для терианца и пеона свята лишь собственная шкура! — но Дамир сдержался. Демон ярости всегда овладевает не вовремя, но Дамир умеет отгонять его. Зармис наблюдал за сценой, склонив голову к плечу. Дамир мог бы поклясться, что брат улыбается по обыкновению иронично. Глубоко вдохнув, Дамир приказал Камачеку:

— Веди.

* * *

Зармис скользил по брусчатке, будто не касаясь ее, — змея, исполняющая смертельный танец. Налетел ветер, сорвал с него капюшон, плеснули на ветру длинные иссиня-черные волосы. Зармис прищурил глаза цвета стали и крикнул на терианском совершенно без акцента:

— Очень удачная погода! Обожаю такую погоду!

Дамир ответил:

— Благоволение погоды — добрый знак.

Глянул на Зармиса, потом на Камачека — обрюзгшего, с лиловым носом и отвратительным пузом, выпирающим из-под плаща, и поджал губы. Да, варханы отличаются от пеонов и терианцев, распущенность позволяют себе разве что бер᾿Махи. Клан бер᾿Гронов испокон веков на несколько ступеней ближе к совершенству.

Соответственно легенде путь начали на окраине Наргелиса и узкими переулками, зажатыми между кособокими домишками, двигались до самой реки. Под ногами чавкала грязь — снег не лежал на земле, таял. Растительности почти не было — чахлые, искривленные вечными ветрами деревца, пучки прошлогодней почерневшей травы.

Непогода разошлась на полную: завывала в подворотнях, гнала вдоль стен труху, смешанную с градом. Горожане попрятались в своих норах, по пути не встретились даже варханские патрули. Дамир пообещал себе по возвращении разобраться с этим, потому что в ненастные дни и происходит больше всего преступлений.

Обитаемая часть Нарлегиса заканчивалась забранной в гранит и мрамор набережной, внизу бежала мутная река, образуя маленькие водовороты у каменистых островов. Из-за града на воде вздувались пузыри, будто она кипела. Видимость была скверная — другого берега не разглядишь, не то что официальную переправу выше по течению.

Дамир с Зармисом шли за Камачеком вдоль берега. Здесь ветру не было преград, плащи хлопали как крылья, облепляли ноги.

О навесном мосту повстанцев Дамир знал уже почти год и, затаившись, выжидал. У него имелся список причастных, на многих Дамир завел досье. Он ждал момента, когда осведомленность сыграет на руку, и вот момент настал.

Не зря он два года торчал на Териане! Пришла пора больших перемен!

У самой узкой части реки стояли два столба. От них на другой берег, к таким же столбам, уходили канаты — два внизу и два наверху. Дамир заметил систему блоков. И всё, и никаких тебе перекладин. Не перелезть. Они что, это называют мостом?

Камачек вытер покрытое каплями дождя и пота лицо, вытащил из кармана маленькую трубочку и переливчато свистнул, подавая сигнал. Сложный тонкий звук отразился от стен домов.

— Ждем! — Камачек тяжело дышал. — Сейчас.

На том берегу показались размытые из-за непрекращающегося дождя с градом силуэты, засуетились у блоков. Поползла, распрямляясь, гармошка моста — дощечки, нанизанные на веревки. Нижние канаты, оказывается, служили опорой, а верхние — перилами.

Камачек, снова очертив круг перед лицом, ухватился за переплетенные канаты, долго перебирал ногами, чтобы залезть, наконец взобрался. Дамир подтянулся и поднялся. Мост напоминал живое существо — дрожал, покачивался, его скрип походил на стон. Внизу с грохотом мчалась свинцово-пепельная, под цвет неба река, разделявшая город на обитаемую и брошенную части. Камачек то и дело протяжно вздыхал и побелевшими пальцами хватался за ненадежные перила из верёвок. Дамир уверенно шагал вперед; когда мост начинал раскачиваться под порывами ветра, останавливался, широко расставив ноги. Позади бесшумно двигался Зармис.

Очередной порыв ветра вскинул подол плаща Камачека, забросил на спину, явив миру толстый зад, обтянутый потертыми штанами. Информатор вскрикнул, плюхнулся на четвереньки. Дамир с трудом подавил желание дать пинка — настоящий берсер должен сдерживать ярость и оставаться бесстрастным, это — первая ступень на пороге к совершенству. Пусть пеонов раздирают демоны, именно поэтому они — слуги. Варханы будут всегда на вершине, они — основа мироздания.

Сообразив, что поддержки не дождется, Камачек кряхтя поднялся и приставным шажком преодолел остатки пути. Ступил на твердую землю и вытер пот с одутловатой рожи. От встречного ветра его глаза слезились.

Люди, подавшие мост, куда-то пропали.

Дамир все сильнее подозревал, что это заплывшее жиром существо приведет его в засаду. Уж слишком он труслив, мелочен и падок до наживы.

— Теперь лучше сделать вот так, — Камачек обвязал лицо бурым платком, — ледяная крупа по щекам бьет, никто не заподозрит неладное, а иначе… — Он виновато пожал плечами: — Уж больно внешность у вас выразительная.

Дамир признал его правоту. Иногда встречались пеоны и терианцы, похожие на варханов — узколицые, с высокими скулами и слегка раскосыми глазами, но чаще они были рыхлыми, с топорными чертами массивных лиц, лупоглазыми. Так что лучше не рисковать и повязать косынку.

На набережной сразу перед мостом высился трехэтажный дом, на прогнившей крыше уже укоренился куст. У стен валялась отошедшая штукатурка вперемешку с разбитыми стеклами и почерневшими останками оконных рам.

— Идите за мной, — Камачек махнул рукой и, поплотнее запахнув плащ, направился вдоль фасада.

Дамир шагал следом и вглядывался в оконные проемы. Он кожей чувствовал: кто-то следит за ними, прячась в темноте. Правильнее было взять ещё несколько бойцов, но таким отрядом заинтересовались бы на переправе и донесли повстанцам. Слишком высоки ставки.

За спиной раздался скрип. Дамир обернулся и увидел двоих терианцев, сворачивающих мост.

Обогнули дом, перебрались через груду камней — разрушенную стену — и двинулись по выбитой в грязи тропинке. Впереди высились развалины, на первый взгляд необитаемые, но Дамир знал, что там, в темноте и сырости, копошатся бунтовщики, которым помойка милее порядка.

— А ну стоять! — крикнули из подворотни на терианском наречии.

Дамир скрестил руки на груди, напрягся, готовый принять бой. Камачек замер, силясь разглядеть, кто скрывается за стеной сыплющегося с неба льда.

— Кто такие? — навстречу шагнули трое закутанных с головы до ног мужчин, вооруженных скорчами — короткими помповыми ружьями.

Камачека держали под прицелом, значит, не предательство.

— Камачек, кто с тобой? Ты должен быть один.

— Не твоего ума дело, Нагиль, — проворчал Камачек. Держался он агрессивно и нагло.

Дамир понял, какую линию поведения выбрать, открыл лицо и проговорил на чистом терианском с ленивой сварливостью:

— Нагиль, много знать будешь — скорее помрешь. Советую обо мне забыть. Моя информация не для твоих ушей.

Второй и третий охранники переправы оказались более сговорчивыми, один молча освободил проход, другой прокричал:

— Идите за мной, машина на месте!

За рядом домов начинался пустырь. По щиколотки увязая в грязи, прочвакали до небольшого холма, присыпанного снежной крупой. Охранник нагнулся, нащупал что-то в грязи, потянул. И никакой это не холм! Коричневая, под цвет земли, ткань с хрустом сползла с уродливой трехколесной колымаги, сваренной из подручных материалов. Нос машины — две плотно подогнанные пластины с бойницами окон, на жестяной крыше — пулемет, за щитами на боках — поршни, сзади — огромный бак, увенчанный закопченной трубой.

Паромобиль, догадался Дамир. Залез по железной лестнице вслед за Камачеком, устроился на деревянном стуле рядом с Зармисом. Брат стянул с лица отсыревшую тряпку и проговорил:

— Ну что, пока нам везет! Дамир, улыбнись, твоя хмурая рожа удачу спугнет!

Дамир промолчал. Действительно, все, на что они могли рассчитывать, — жадность Камачека и удача. Если разоблачат себя, повстанцы разорвут их на клочки.

Камачек распахнул ржавую дверцу печи, сунул внутрь сухую бумагу, поджег и, краснея, принялся раздувать огонь. Пламя затрещало, раскидывая языки по мелким веткам, в железной кабине запахло жизнью. Заухало, заклокотало сердце машины. Камачек шлепнул себя по ляжкам и воскликнул:

— Еще немного, и поедем!

Зармис притянул сверток, лежащий у стены, развернул брезент, разложил на полу разрядники, выбрал один. Дамир, не в силах побороть нетерпение, сел на высокое кресло рядом с Камачеком и выглянул в окно-бойницу.

Машина с грохотом врезалась в завалы и волочила ржавые прутья арматуры, разбрызгивая грязь. Следом за ней бежали, помогая себе руками, человекоподобные, заросшие густой темной шерстью магулы. Одна тварь остановилась, ударила себя в грудь кулачищем, — стая рассыпалась по развалинам, и тотчас в машину полетели камни.

— Только бы не завязнуть, только бы… — бормотал под нос Камачек.

Подобно любому из берсер, Дамир презирал никчемных терианцев, а терианцев-предателей — и подавно. Подлец — существо заведомо ненадежное. Продал своих — и варханов подставит. С расчетом на это Дамир сливал Камачеку выгодную информацию, тот передавал повстанцам, оказывался правым, и ему верили.

Город кончился — сквозь вьюгу проступили очертания скал, закрывавших долину Нарлегиса. Клокоча и выпуская клубы пара, машина катилась в их сторону.

— Вот, вроде бы, и все. — Камачек остановил паромобиль, развернулся вместе с креслом и жалобно посмотрел на Дамира. — Я вас проведу до места, а дальше вы сами, хорошо? Я ж… ну, поймите сами!

— Там видно будет, — кивнул Дамир, надел тряпку-маску, выглянул в бойницу: никого, лишь ветер хлопает дверями, свистит в брошенных жилищах да гоняет хлам по замусоренным улицам.

Это место и раньше было трущобами, а теперь — и подавно.

Перед тем как двинуться в путь, Камачек нарисовал схему подземелья, где скрывается Горан, объяснил расстановку сил.

После теплой кабины ветер пробирал до костей. Дамир пригнулся и, переступая через лужи и мусор, последовал за Камачеком, Зармис замыкал шествие. Брели минут пять, Дамир зорко осматривался, чтобы запомнить местность, и отметил два поворота направо.

— Все. Дальше я не пойду, — проскулил Камачек. — Теперь вам по этой улице прямо, возле пятнадцатого дома повернуть налево. Там будет двор, в центре — дом-свечка, с дозорным. Обычно у входа дежурят двое, но сегодня может не быть никого. Или они там же, где и первый охранник. Или… увидите справа двухэтажки, почти целые… Охрана, вероятно, там. Я буду ждать в машине.

Дамир кивнул и проверил оружие. Камачек потоптался рядом и потрусил к паромобилю.

ГЛАВА 3 ПОРТАЛ В ДРУГОЙ МИР

Процессия напоминала «этап» каторжан века этак девятнадцатого: кандалы на руках и ногах, ошейники, прицепленные к слеге^[15] за короткие, на каждом шагу звякающие цепи. Саня шаркал, покачиваясь в общем строю. Он отупел от боли в затылке и не сводил взгляда со спины впереди идущего, лишь бы не видеть зеленое небо, конвоиров — говорящих на чужом языке людей в кожаных плащах, — трёхгорбых коров и шатров в центре Москвы.

— Что же это, — бубнил идущий следом, — что же это? Кто они? Американцы, да?

Сане очень хотелось бы, чтобы захватчики оказались американцами, но он не верил в теорию заговора. Вот в общее раздолбайство — запросто, а во всяких масонов и желание США поработить мир — ни на минуту.

Тип в плаще, обходящий строй, прищелкнул бичом, и болтун заткнулся. Саня не помнил, как его заковали. Очнулся он, когда пленников поднимали. Встал и поплелся неизвестно куда, оказалось — в центр, к Кремлю.

Была ночь. Москва, подсвеченная огнями пожаров, костров, вспышками зеленых молний, походила на компьютерную игру, мрачный квест или шутер… Если бы голова не болела, Саня убедил бы себя, что спит.

— Куда вы нас ведете? — снова завелся болтун.

Насколько мог судить Саня, конвоиры не ответят. Даже вопроса не поймут — они не говорят по-русски. Саня попытался брести с закрытыми глазами — не получалось. Им овладело спокойствие животного на бойне: уже всё, ты невластен над своей судьбой. Строй внезапно остановился. Саня не знал, что происходит впереди.

Ко всем пленникам по очереди приходили конвоиры, отстегивали ошейники от слеги. Когда освободили Саню, он тупо сел на брусчатку. Вокруг опускались на камни такие же уставшие пленники. Саня наконец-то осмотрелся: Красную площадь превратили в дикий лагерь, помесь стойбища Чингисхана с военной ставкой времен Первой мировой. Раздавались хриплые, резкие команды, сновали люди, одни в газовых масках, другие — со странно застывшими лицами, в самой разной одежде, от кожаных галифе до растаманских рубах.

К Сане приблизился человек в плаще с двумя красными полосками на рукаве, стянул респиратор на шею. Лицо худое, со впалыми щеками, глаза темные, чуть раскосые. Что-то среднее между семитом и монголоидом, волосы — очень прямые, черные. Остальные чужаки походили на него, как братья, — все черноволосые, и типаж тот же.

Двухполосочный пролаял непонятную Сане команду.

Подскочили помощники, принялись пинками сортировать пленных. Саню вместе с десятком молодых плечистых парней отогнали в сторону, заставили построиться. Саня косился на вооруженных конвоиров и прикидывал, не попробовать ли удрать? Вспоминались фильмы про концлагерь, где одних ждали каторжные работы и медленная смерть, а других — газовые камеры: смерть быстрая, и неизвестно еще, что хуже.

Казалось бы, элементарно: вот этот здоровяк, бритый налысо, с короткими черными усиками и шрамом на левой щеке, может вскочить, раскидать конвоиров и зигзагами кинуться прочь, уводя их. «Танчить»^[16] будет. Саня рванет следом, отберет, например, странную пушку у ближайшего, а потом… М-да. И как объяснить другим пленным порядок действий? Метки не расставишь, кинутся кто на кого, а нужно скопом наваливаться на одного врага, пока лысый уводит остальных.

Впрочем, здоровяка застрелят в спину. Это — не игра, напомнил себе Саня, конвоиры — не мобы.

Самое разумное — дождаться развития событий. Если сразу не прикончили, наверное, и дальше не убьют.

Конвоиры снова засуетились, «двухполосочный» отдал приказ, прибежал монах — не монах, но кто-то в просторной черной рясе, заспорил с командиром. Саня пытался уловить смысл разговора и злился на себя: совсем чужой язык. Тюркский? Вроде, нет. Латынь? Эсперанто? Нет. В словах угадывались славянские корни.

— Что они собираются делать? — давешний болтун попал в одну группу с Саней.

Саня обернулся и посмотрел на него: неприметный мужичок лет тридцати пяти, роста среднего, прическа «стригусь дешево в ближайшей парикмахерской». На подбородке — раздражение от бритья. Глаза выпучил, дышит часто, поверхностно. Подобных неадекватов Саня навидался в игре: врубит «эмо-мод» на полную, ноет, ноет, ноет, а потом на режим паники переключится и удерет, обязательно врубившись в кучу мобов и подохнув бесславным образом. В Санином клане таких не отхиливали и не поднимали.^[17]

— Они не имеют права, так ведь? Женевская конвенция… — Лупоглазый сделал жест, будто поправлял несуществующие очки.

Ах ты ботаник! Конвенция ему. Саня сжалился, объяснил:

— Да никто эту конвенцию не соблюдает! Ты еще «Декларацию прав человека» вспомни!

Лупоглазый дернул головой, будто Саня ему по морде дал, и пролепетал:

— Мы с вами на «ты» не переходили!

Бритоголовый заржал. Ботаник заткнулся. За диалогом с неодобрением наблюдал вооруженный конвоир — в маске, неотличимый от других. Саня счел за лучшее отвернуться от собеседника. Не хочет слушать — не нужно. Пусть себе дальше причитает и дергается.

«Монах» в черном, наконец, договорился с командиром. Саня вытянул шею — посмотреть, что они будут делать, но конвоиру надоело любопытство пленника, и он шагнул к Сане, закрывая обзор. Саня сделал вид, будто ему неинтересно.

Где сейчас Юлька? У тещи прячется? Лишь бы хватило мозгов не выходить на улицу. При воспоминании о жене голова заболела сильнее. Не успел, не отыскал ее! А теперь неизвестно, когда найдет, сможет ли выбраться.

Повинуясь резкому выкрику, конвоир шагнул вперед и принялся лупить пленников, заставляя лечь ничком на брусчатку. Саня послушно уткнулся носом в камень, успев заметить, что захватчики тоже падают. Что-то хлопнуло на грани слышимости, затрещало — такое чувство, что рвется материя мира, — и Саню будто начало затягивать в водоворот. Саня заметил, что зеленое свечение стало ярче. Приподнял голову: сильным ветром его тащило к изумрудному овалу «портала». Пятно расширялось и, достигнув метров двух в диаметре, стабилизировалось. Внутри воронки переливались зеленые тени.

Поднимаясь, конвоир рявкнул какую-то команду. Саня догадался, что от него хотят, встал. Ветер прекратился. Подгоняемый конвоиром Саня вместе с ботаником, лысым и другими людьми шагнул в зеленое пятно.

* * *

В первые минуты Саня ничего не понял: кружилась голова. Они стояли в полутемном огромном зале, гулком и пустом, и перед ним переливался поразительной красоты энергетический цветок. По-другому описать это сплетение синих плазменных нитей Саня не мог.

Конвоиры подогнали пленников ближе к цветку, и Саня увидел следующий портал — теперь понятно, что это он и есть. Как в игре. Шагаешь — и оказываешься в другом месте. Несколько метров до портала одолели почти бегом, бряцая цепями.

Снова — шаг в пустоту.

На этот раз переход дался Сане тяжело. Такое чувство, что резко сменилась погода: давило на голову, руки-ноги не слушались. Ботаник, до этого испуганно молчавший, застонал.

Вроде бы они остались в прежнем зале: та же гулкая пустота, потолка не видно… От «энергетического цветка» к пленникам и конвоирам спешил «монах» в черном, размахивал руками и кричал по-своему. Саня попытался уловить смысл, но понял лишь: жрец взволнован. Засуетились конвоиры. Ботаника рывком поставили на ноги. Пленников погнали к выходу: створки дверей распахнулись, впуская в зал солнечные лучи.

А ведь только что была ночь!

Саня задержался на пороге, получил тычок в спину и выскочил наружу.

Солнце ослепило его.

Под ногами шуршал очень мелкий светло-желтый песок. Метрах в двадцати синела полоска воды, довольно широкая, то ли река, то ли бухта. Пахло хвоей. Жужжали насекомые.

У Сани зазвенело в ушах, зачастило, сорвалось на бег сердце. Дышать стало трудно, ладони вспотели, зазнобило. Он пытался сделать хоть шаг — и не мог. Постарался сориентироваться — и это оказалось выше его сил. Все чувства схлынули, мысли ворочались вяло, цепляясь одна за другую: я — не в Москве. Похоже, не на Земле. Значит, захватчики — инопланетяне?!

Руки задрожали сильнее, колени подогнулись, Саня еле удерживался, чтобы не рухнуть на песок.

Рядом — Саня с трудом повернул голову — упал ботаник. Обморок.

— Что… Что за… — бормотал бритый усач.

Саня пытался ответить, но язык не повиновался. Плохо. Реакция на стресс. Возьми себя в руки. Дыши ровнее. Все нормально, это — выброс адреналина. Успокойся. Думай. Не теряй себя. Сейчас все наладится.

Конвоир за ноги волок ботаника к воде. Бритый, не переставая бормотать, двинул следом, и Сане ничего не оставалось, как в группе других брести за ними. Инопланетянин затащил ботаника в рощу туи и бросил там. Остальные стадом баранов столпились рядом.

Охранник что-то рявкнул и повелительно махнул рукой.

Саня опустился на горячий песок. В голове прояснилось. Местность напоминала одновременно Комаровский берег Финского залива под Питером и Черноморское побережье Северного Крыма: тепло, даже жарко, очень влажно. Эфирными маслами пахнет. Здание, из которого их вывели, — здоровенная пирамида, выстроенная из гранита и светлых блоков песчаника. Вокруг — всякие голосеменные: Саня узнал родственников лиственницы, кипариса, туи, сосны…

Он осторожно поднялся. Конвоиры оставили пленных в покое, совещались у пирамиды. Кандалы нагрелись на солнце, под них уже успел набиться песок, и теперь запястья натирало.

С высоты своего роста Саня разглядел на той стороне реки деревянные домики с крышами, крытыми соломой. Деревня походит на негритянскую. Тихо: ни шума двигателей, ни тарахтения моторных лодок, ни голосов. Ласковый ветер.

Дрожь в конечностях прошла, сердцебиение выровнялось. Нужно действовать, пока конвоиры не вернулись. Если удрать сейчас, найти укрытие, сбить кандалы — можно ночью пробраться в это здание, войти в портал и попасть обратно, на Землю.

Логика подсказывала, что план выполнимый. Саня огляделся: никто не обращал на него внимания, спутники до сих пор были словно пришиблены, даже бритый. Медленно, стараясь не звенеть цепями, Саня сместился так, чтобы туя заслонила его от конвоиров.

Куда бежать? Саня плавно двигался вдоль кромки берега, но цепи все равно бряцали. В соседней роще раздавались голоса. Саня замер, прислушался: женщины. Русские.

— Где мы? — хныкала какая-то девчонка. — Где мы? Где мы?..

— Прекрати ныть! — Эту интонацию, злую, на грани слез, этот голос Саня узнал бы из миллионов.

Юлька! Забыв обо всем на свете, Саня рванулся к ней. Упал. Юлька! Юлька тоже здесь! Ползти, раз встать не получается!

Над ним, заслоняя свет, вырос силуэт. Саня поднял голову. Захватчик в плаще смотрел на него, и ухмылка на худом лице не предвещала ничего доброго. Охранник поднял оружие. Направил на Саню. Последнее, что увидел пленник, — алая молния.

* * *

Он очнулся, привязанный к койке. Ремни обхватывали запястья и лодыжки, голова и тело были зафиксированы — Саня видел в кино, что раньше так обездвиживали буйных психов.

Метрах в трех темнел матерчатый сводчатый потолок, перекрещивались металлические балки опор, с них свисали светильники. Саня скосил глаза, но ни других коек, ни людей не увидел — только стену, тоже матерчатую.

Было прохладно. Саня обнаружил, что он наг и никаким одеялом не прикрыт. В поле зрения вошла молодая женщина в плаще коричневой кожи. Голова у женщины была обрита, только-только отросла в короткий светлый ежик. Женщина смотрела на Саню без выражения, с отсутствующим выражением лица идиотки, из уголка рта тянулась ниточка слюны. Обошла его, встала в изголовье.

Саня почувствовал, как дурной волной накатывается ужас.

— Кто вы?

Неужели это его голос, такой хриплый и жалкий?

Вместо ответа женщина сунула Сане в зубы полоску кожи. «Чтобы язык не прокусил, — догадался Саня. — Что они делать собираются? Трепанацию? Электрошоком пытать? Но я ничего не знаю! Ни тайн, ни секретов — мне даже под пытками нечего им рассказать!»

Саня не видел, были в палатке люди, кроме него и безумной женщины, или нет. Может, совсем рядом лежит столь же беспомощная, перепуганная Юлька? Он слышал ее голос там, на песчаном берегу, не почудилось же! Значит, Юлька — в их руках. И долг Сани как мужа, как мужика, в конце концов, — выручить ее… Но пойди, повоюй, когда шевелить можешь только пальцами и зрачками!

Новое движение: мимо Сани к женщине прошел жрец в черной рясе, за ним, на почтительном расстоянии, — полный светловолосый парень в синем лабораторном халате, на вид — совершенно обычном. На голове у светловолосого поблескивал обруч со сверкающим камнем.

Саня их будто не интересовал.

Слева кто-то длинно всхлипнул. В этом простом повседневном звуке было столько тоски, отчаяния и безысходности, что Саня дернулся, пытаясь вырваться, заткнуть уши. Не получилось. Тогда он зажмурился.

Прошло несколько бесконечных мгновений. Саня лихорадочно перебирал воспоминания, ведь перед смертью положено «всю жизнь заново прожить», но почему-то в голову лезли дурные обрывки: как у врачей «выбивал» труп мертворожденного сына, писал заявление об уходе с работы, отключал телефон, когда из Питера звонили с соболезнованиями родители… Как плакала ночами Юля, а утром, злая, весь мир ненавидящая, завязывала волосы в «хвост» и отправлялась на пробежку: круг за кругом, круг за кругом по парку, несмотря на погоду.

И еще вспоминались рейды, миссии, осады, треп в тим-спике и чате, проблемы выбора копья получше, доспеха поинтересней. Сокланы. Они ведь — его друзья? Так почему Саня ни о ком из них не подумал с того момента, как отрубился комп, а за окном обнаружилось зеленое небо? Ведь многие живут в Москве.

Холодное прикосновение к голове. Скребут кожу, вроде, бреют. Прощай, «хвост»! Не открывать глаз. Держаться за воспоминания. Должно же быть что-то хорошее! Хотя бы перед смертью о добром подумать!

Юлька. Правый глаз — голубой, левый — ярко-зеленый. Сочные губы — у нее улыбчивый рот, — но в последние месяцы всё портит горестная гримаса.

Да почему же он опять о плохом? Саня впился зубами в кожаный кляп.

Что-то крепили к вискам, присоски, кажется. Зудела поцарапанная бритвой кожа. Саня раньше не знал такого страха: животного, рвущего все существо на части. Жить. Выжить. Пожалуйста. Что угодно забирайте. Кого угодно! Жить!

Это было как удар молнией прямо в мозг.

ГЛАВА 4 ПОЙМАТЬ ГОРАНА

Град сыпал сплошной стеной, скрывая варханов от чужих глаз. Дамир держался левой обочины разбитой дороги. Асфальт местами раскрошился, местами — вздыбился. Брошенные здания стонали, завывали, щелкали уцелевшими дверьми, хлопали жестяными кровлями, будто пытались взлететь. Возле головы просвистел кусок шифера, врезался в стену и разломился пополам, — Дамир едва успел пригнуться.

Зармис крался впереди.

Возле пятнадцатого по счету сооружения Зармис остановился. Если раньше непогода помогала, то сейчас — наоборот. Из-за плохой видимости была непонятна расстановка сил противника. Дом-свечка, о котором говорил Камачек, высился впереди — темная махина посреди ледяного крошева.

— Ты обследуешь двухэтажные дома, я убираю дозорного, встречаемся у входа в подвал и действуем по обстоятельствам, — распорядился Дамир.

Зармис прищурился, накинул капюшон.

Дамир вдохнул-выдохнул и представил себя ветром, мечущимся в пустынных коридорах покинутых зданий. Вот он вырвался на свободу, понесся по улице, постучал в окно, швырнул горсть льдинок.

Я — ветер, я — лед, я — стихия, я неотличим от неё, она — большое, я — малое. Двигался он плавно, то замедляя, то ускоряя шаг, порывами, как ветер. Вот дом. Торчит посреди площади, будто единственный гнилой зуб во рту у старухи. Раньше это была каланча, сейчас верх обрушился, кладка стен раскрошилась. Середину дозорного пункта подлатали, за окном мерцал свет, из черной трубы вырывался и тотчас исчезал дым.

Дамир потянул на себя изъеденную ржавчиной дверь — заперта. Обошел дом, подтянулся, сел на подоконник, попытался открыть окно — не поддалось. Если разбить стекло, звон привлечет внимание…

Шифера вокруг дозорного пункта валялось с избытком. Дамир выбрал подходящий кусок, швырнул в окно и, накрывшись плащом, метнулся за нагромождение камней.

Сейчас он весь был — слух. Наверху крикнули. Значит, дозорный там не один. Или почудилось? Дамир достал из кармана осколок зеркала и поймал отражение разбитого окна. Распахнулась дверь — вывалился совершенно лысый верзила со скорчем, перекатился, прижался к стене. Противник оказался умней, чем ожидалось. Его прикрывал напарник, закутанный с головы до ног. Не найдя врага, они успокоились. Из-за двери высунул физиономию третий охранник, поманил напарников внутрь.

Щелкнула щеколда.

Покидать убежище Дамир не спешил и сидел, сжавшись, пока не окоченели руки. Тогда он поднялся и все так же плавно скользнул к окну. Прижался к стене, заглянул в помещение. Опершись о подоконник, повстанец что-то ковырял ножом. Дамир шагнул, фирменным своим ударом подрезал ему запястья и рассек горло. Из руки парня выпала недоделанная статуэтка, девушка-птица, и со стуком покатилась по полу. Дамир прислушался: сверху доносились голоса, тонущие в вое ветра.

Внимание Дамира привлек посторонний звук. В закутке у лестницы кто-то выбивал дробь зубами. Дамир двинулся туда. В тени, вжавшись спиной в стену, стоял парнишка, видно, с Сайдона: волосы бесцветные, кожа бледная, почти прозрачная, правую половину лица от брови до подбородка закрывает темное родимое пятно. Парень быстро глянул на Дамира и тут же отвел глаза, качнулся, рухнул на колени, лбом — в пол, руки простер вперед, к стопам берсера.

— Н-не… — донеслось еле слышно, — н-не уб-бивай! Н-не…

Дамир ударил его ногой в висок. Повстанец всхлипнул и затих — как знал Дамир, надолго, если не навсегда.

Незваный гость отправился наверх. Охранники беседовали. Лысый громила стоял, опершись на подоконник, его напарник интенсивно жестикулировал. В ладони Дамира легли рукояти метательных ножей.

Бесшумно двигаясь к повстанцам, Дамир медленно занес руку, рассчитал траекторию полета ножей. Р-раз! Один вошел в висок лысого, другой погрузился в шею его товарища. Повстанцы даже пикнуть не успели.

Дозорные сняты.

Дамир выбежал на улицу и направился к дому, где укрылся Горан: длинному, с обвалившейся штукатуркой и черными проемами окон. Ничего примечательного. Здесь не стационарная сходка — перевалочный пункт, который завтра-послезавтра законсервируют. Повстанцы думают, что они мастера конспирации, придется их разочаровать.

От стены шагнул человек — Дамир приготовился к бою, но узнал Зармиса.

— Там никого, — отчитался брат.

— Знаю, — проговорил Дамир. — Я захожу через черный ход, ты считай до трехсот и штурмуй главный. Основные силы они бросят на оборону, Горана попытаются вывести окольными путями, там я его и возьму.

Вход в подземелье обнаружился в соседнем здании.

Влажные ступени круто забирали вниз, со звоном падали капли. Дамир подождал, когда глаза привыкнут к темноте, выбрал угол сразу за поворотом и затаился. Разрядник он убрал за спину. В отличие от повстанцев Дамир отлично видел в темноте, и в подземелье у него было преимущество.

Безмолвие нарушил крик. Дамир напрягся, сжал эфесы мечей. По коридору зашлепали ноги, сколько повстанцев сюда бежало — не разобрать. И среди них должен быть Горан. Шаги все ближе, слышно сбивчивое дыхание. Луч фонарика отпечатался на стене впереди.

Благо, коридор здесь довольно широкий, трое повстанцев бежали впереди, двое — позади. На всех — капюшоны, лиц не видно. Мужчина с фонарем вырвался вперед. Ещё две секунды… Главное, не смотреть на свет, чтоб не ослепнуть ни на миг… Шаг в сторону, выбросить руку, выбить фонарь.

Одновременно — раздавить фонарь и ножом — по горлу повстанца. Забулькал, зажал рану. Горячее брызнуло на руку. Уйти с линии атаки. Сдернуть капюшоны с двоих впереди бегущих. Снова уйти, теперь — преградить им дорогу. Седая шевелюра Горана. Его спутнику — по сонной артерии. Оттолкнуть Горана. Разобраться с теми, кто уже собрался повернуть назад, выхватить из рук Горана разрядник. Ударить. Схватить старика за шею, надавить на нужную точку.

Дамир перекинул Горана через плечо и бросился к выходу из подземелья. Горан был костляв и почти невесом.

На улице шелестел град, громыхали кровли, в рев непогоды вплетались возгласы повстанцев. Что происходило на площади у каланчи, Дамир не видел, он надеялся незаметно пробраться дворами. Выстрелов не слышно, значит, Зармис либо отступил к машине, либо погиб. Жаль! Но брат сложил голову как настоящий воин, отстаивая интересы клана. Теперь его имя выбьют на Камне славы.

Машина ждала на условленном месте, кряхтела и плевалась паром.

— Камачек! — окликнул Дамир и сгрузил бесчувственного Горана прямо на лед.

Капюшон откинулся, открыв скуластое лицо пленника, обтянутое желтоватой морщинистой кожей. Седые волосы слиплись от паутины и пота.

Но на зов высунулся Зармис — бледный, сам на себя не похожий. Дамир улыбнулся.

— Принимай груз! — Дамир протянул руки пленника Зармиру, тот ухватился, стиснул зубы. — Помогай, я ранен.

В паромобиле Горан очнулся. Секунду он соображал, где находится, а когда понял, дернулся, желая встать, и уткнулся носом в испачканный сажей пол. Потом оглядел ненавистных берсеров и сплюнул. Предателя Камачека повстанец не удостоил взглядом, а тот словно не замечал пленника.

Бедро Зармиса было перевязано, на белой ткани проступило кровавое пятно. Дамир не сдержал тревоги:

— Что с тобой?

— Ерунда со мной… Сам виноват, всерьез их не воспринимал. Кого ждем, а, Камачек? Может, ты хочешь на улицу, к своим друзьям?

Зафыркали поршни, машина тронулась, сначала медленно, потом — быстрее и быстрее. И вот несется стальная махина, все сметая на своем пути. Теперь терианцы не смогут её остановить.

Все складывалось благополучно: Горан умыкнут из-под носа повстанцев, дело за малым, откуда тогда это дурное предчувствие? Раньше интуиция никогда не подводила Дамира, но сейчас… Что может случиться сейчас?! И все-таки надо перестраховаться, вдруг старика хватит удар? Выуживай потом сведения из полудохлого мозга.

— Камачек, — позвал Дамир, но тот в грохоте двигателей не услышал, зато вскинул брови Зармис. — Заткни уши этому уроду, я буду добывать сведения.

Дамир подхватил Горана за подмышки, усадил, прислонив к стене машины, сам сел на корточки рядом и проговорил, пристально глядя в глаза:

— А сейчас ты мне расскажешь все, что знаешь, о Забвении.

Смех Горана напоминал кудахтанье. Успокоившись, старик ответил:

— Я ничего не знаю.

Дамир схватил Горана за ворот, поднял рывком и поднёс к его лицу зажатый в руке инъектор:

— Тебе же хуже будет. Сейчас вколю вот это, и все выложишь.

Сыворотка правды иногда не действовала на людей с сильной волей, на такой случай были разработаны методы изощренных пыток, потому Дамир и вез повстанца в Наргелис.

— Я. Ничего. Не. Знаю, — уперся старик и посмотрел прямо в глаза Дамиру, страшным был его взгляд и яростным, но берсер выдержал, кивнул и ввел раствор в предплечье Горана.

— Повторяю: что тебе известно о Забвении?

* * *

Дамир отлично ориентировался в брошенном городе и без труда находил нужные повороты. До «официальной» переправы осталось минут пятнадцать езды. С каждой секундой настроение приунывшего было Зармиса улучшалось. Он принялся насвистывать себе под нос. Дамир его воодушевления не разделял. Оставив Горана, он засел за пушкой и из бойницы следил за дорогой. Дамиру казалось, что на них наведен ствол разрядника и палец невидимого врага палец лежит на спусковом крючке. Секунда — и оба брата будут валяться с развороченными грудными клетками.

И вдруг стена пятиэтажного дома с грохотом обрушилась. Пол паромобиля взметнулся вверх, Дамир вывалился из кресла, успел сгруппироваться, кувыркнулся и опустился на ноги. Дверь печи, которая оказалась вверху, распахнулась, осыпая пассажиров раскаленными углями. Выругавшись, Дамир стряхнул их с головы. Запахло паленым. Машину мотнуло, и Дамира припечатало к стене. Раненый в ногу Зармис корчился рядом. Горан ударился головой и потерял сознание. Камачек, похоже, подох. Глаза его закрылись, к мясистой нижней губе прилепилась древесная кора, а на груди тлело солидного размера полено.

Зармис откопал под бревнами разрядник и пополз к двери, щадя раненую ногу и приговаривая:

— Пожри их Бездна! Рано радовались!

Дамир вытащил из-под завала Горана, проверил пульс. Живой! Похлопал старика по щекам: Горан замычал. Неизвестно, сказал ли он после инъекции правду, поэтому нужно сохранить его жизнь. По идее, повстанцы попытаются убрать его в первую очередь, чтобы сведения про Забвение не попали к врагам.

Отыскав разрядник, Дамир метнулся ко второй двери, выглянул: чисто.

— Никого нет, — изрек Зармис. — Расслабься, просто стена обвалилась. Ветер сильный.

— Не верю я в такие совпадения.

Дамир пристально осмотрел окрестности: дорогу обступали такие же пятиэтажки. Впереди виднелись квадратные дома пониже. Он кожей чувствовал назойливое внимание: стоит высунуться, откроют огонь.

Место, где вверх колесами лежала машина, простреливалось и из пятиэтажки, и из кособоких двухэтажных домишек, и из зданий со стороны, которую осматривал Зармис. Невозможно поверить, что обвал случился сам собой в таком удобном для засады месте.

— Зармис, — позвал Дамир и сразу же продолжил: — Неизвестно, правду ли нам сказал Горан, но один из нас должен выжить любой ценой и передать сведения в клан. Понял меня?

— Понял. Я мельче, в меня попасть труднее.Передам. Но ты тоже не плошай. Если бы я был с повстанцами, то долбанул бы из магнитной пушки, чтобы похоронить информацию вместе с нами. Что-то они медлят.

— Мне тоже кажется это подозрительным. Вдруг нет у них никакой пушки… Хотя, обвалить стену они сумели, а прихлопнуть полудохлого врага почему-то не могут.

— Как говорит Максар, чтобы победить противника, нужно понять его, стать им.

За пеленой града мелькнул силуэт. Ещё и ещё один.

— Вижу их, — прошептал Дамир.

— Я тоже, — отозвался Зармис. — Нам нужно любой ценой пробиться к переправе.

— Иди сюда. Видишь бетонную плиту среди камней? Я бегу — ты прикрываешь, потом — меняемся. Дальше действуем по ситуации.

Дамир взвалил на плечо Горана.

— Ты что, его потащишь? — удивился Зармис. — Так — точно не уйдёшь.

— Рискну. По-моему, он нужен им живой. Если нет… значит, нет. Воспользуюсь им как щитом. Готов? На счёт «три» — пали. И раз, и два, и три!

Дамир бросился под град, мечась из стороны в сторону, то падая, то вскакивая, роняя стонущего Горана на камни. В Дамира стреляли. И могли попасть раза два. Стволов было минимум шесть. Значит, не хотели попадать!

Вот она, долгожданная плита. Дамир швырнул под неё Горана, устроился рядом и прошептал:

— Ваши стараются. Какой ты, оказывается, ценный старик!

Горан снова закудахтал, приводя Дамира в замешательство. Отсмеявшись, пленник сказал:

— Сейчас, вархан, я тебя сильно удивлю. Не знаю, зачем тебе это говорю… и все-таки. Это — не мои люди. Это — ваши люди. Они знали, что вы проедете тут со мной, и ждали. Пораскинь мозгами…

— Дами-и-ир! — заорал Зармис. — Прикрывай!

Дамир высунулся из убежища и открыл огонь. Бежавшие к паромобилю попадали, но снайперов, целившихся из оконных проемов, он сдерживать не мог. Зармис бросился вперед, но тут же рухнул ничком, да так и остался лежать. Дамир стиснул зубы и принялся отстреливать отползающих врагов. Из-за града невозможно было рассмотреть их лица и сказать, кто это: варханы, терианцы или кто-то ещё.

— Теперь мы в одной упряжке, вархан, — усмехнулся Горан, взбесив Дамира. — Ты убьешь меня, потом тебя подстрелят…

— Заткнись! — буркнул Дамир, снова выглянул: противники брали его в кольцо, но близко подходить не спешили, рассчитывали, что скоро он израсходует заряд и не сможет отстреливаться.

Хлоп! Рядом с ухом о бетон чиркнула игла. Парализатор! Старик прав. Аккуратно, почти нежно Дамир положил руку на седой затылок, второй зафиксировал подбородок. Старик смотрел без ненависти, его глаза улыбались.

Хрустнули позвонки. Горан принял смерть как настоящий воин — с усмешкой на устах. Если бы все повстанцы были такими, берсерам пришлось бы несладко. Дамир схватил разрядник, пальнул для острастки, накинул капюшон и бросился туда, откуда они приехали, в сторону, противоположную переправе. Он последний в Наргелисе, а может, и во всей Териане, кто знал тайну Забвения!

— Не стрелять! Только парализатор! — донеслось вслед. — Приказано брать живым!

Ветер хлестал по лицу. Дамир метался от дома к дому, позади лаяли псы и кричали люди. Он был травимым зверем, одним против всех, и цель у него — выжить любой ценой, обогнать, опередить загонщиков.

В руку впилась иголка, застряла в плотной ткани. Дамир прижался к стене дома, из окна которого стреляли. Похоже, здесь — последняя засада, но у врага обученные псы, это осложняет задачу: невозможно спрятаться и переждать. Будь здесь ещё пять-шесть варханов, они взяли бы пленника и выяснили, кто же слил информацию и кому. Об операции знали братья Дамира — Ильмар и Зармис. Но Зармис — здесь… Неужели предатель — Ильмар?!

Из оконного проема высунулся враг, Дамир выстрелил и разворотил ему голову. Бросился дальше. Повернул в проулок, огляделся и ринулся на восток, к переправе. Через два часа наступление карательного отряда… Отсидеться — не вариант. К тому же повстанцы тут каждый угол знают, а Дамир — чужак.

Иголка впилась в капюшон возле самой щеки. Хорошо, что ветер и град сносят легкие иглы. Погода по-прежнему выручает. Стреляли спереди. Значит, там противник. Дамир схватил лист обледенелой фанеры и побежал, держа её щитом перед собой. Враг больше себя не проявлял.

Похолодало, грязь начала застывать. Дамир продолжал бежать, ему было жарко. Попасть в плен — наивысший позор. Если игла парализатора достигнет цели, он обязан покончить с собой. В свист ветра влился монотонный механический звук, Дамир обернулся: то взбираясь на груды камней, то исчезая, катили низкие четырехколесные машины.

Пожри их Бездна! Как подготовились! Понимают, что править бал будет тот, в чьих руках Забвение. Поворот. Ещё поворот.

Круговорот проваленных крыш, выбитых окон, раззявленных пастей подъездов. Огромная площадь, мощенная брусчаткой. Безголовый памятник простирает руки к небу. Голова с отколотым носом валяется рядом. Она размером с Дамира.

Здесь дороги расчищены, уйти от погони будет сложнее. Из-за поворота показались горбатые спины псов. Прибавить шаг!

Как ни быстр вархан — псы быстрее. Они все ближе, уже слышно их потявкивание. Выхватив мечи, Дамир развернулся и полоснул по животу прыгнувшего пса. Клацнув челюстями, зверь завизжал и, обезумев, завертелся и начал рвать вывалившиеся внутренности. Завоняло гнилью. Вторая тварь упала с перебитым позвоночником, третьей Дамир отсек голову. Лед окрасился алым.

Из-за поворота вырулили машины. Пока их было три, в каждой — водитель и два стрелка. Теперь Дамир сообразил, что это — местные бандиты, которых нанял кто-то из варханов.

На бегу отбиваясь от новых псов, Дамир прорывался к огромному зданию с колоннами и покосившимся шпилем. Он не хотел умирать. Даже берсеру нравится жизнь.

Очутившись в помещении, перегородил псам дорогу сорванной с петель дверью и помчался по отделанному мрамором коридору, выпрыгнул в окно и припустил по заваленной хламом улице. Псы тявкали вдалеке, но стоит им взять след, и они спустя минуту будут тут.

До переправы ещё далеко.

Псы лаяли всё ближе. Дамир повернул, уперся в тупик. Юркнул в первый попавшийся дом, выпрыгнул во дворик, поросший колючим кустарником, продрался вперед, нырнул во второй дом, выскочил в проулок.

Сердце зачастило, глаза заливал пот, к тому же все сильнее болела прокушенная одним из псов нога. Не время останавливаться!

Берсер заскочил в очередную хибару. С ноги текла кровь. Оставляя красный след, он бежал дальше. Снова неподалеку загудели моторы, залаяли псы.

Дамир споткнулся, упал. Ощупал рану, поднял окровавленную руку. «Если не наложить жгут, умру от кровопотери». В ботинке было горячо, хлюпало. Но стоит замешкаться — разорвут. Превозмогая слабость, он брел дальше, не глядя под ноги. И тут невнимательность сыграла с беглецом злую шутку: он провалился в дыру и едва успел ухватиться за сыпучий край. Подтянуться, ещё подтянуться…

Но пальцы не выдержали и разжались.

Даже во время падения, зная, что разобьется, Дамир не жалел, что рискнул. Но как обидно, что никто не сможет о нем рассказать…

Очнулся он от холода. Все тело ломило. Далеко вверху кружились три светлых пятна, вокруг было темно. Кое-как Дамир поднялся и побрел во мрак. Он ничего не соображал, знал только, что нужно выбраться.

Тошнило. Земля вырывалась из-под ног. Пару раз Дамир останавливался, и его выворачивало наизнанку. Правая нога жутко болела — пришлось отключить боль и больше нагружать левую, порванную псом. Под ногами хлюпала вода. Воняло сыростью и тленом. Нельзя умирать так бесславно в месте, где раньше текло дерьмо терианцев!

В глазах темнеет. Остановиться. Схватиться за скользкую стену. Нельзя ложиться. Тогда — смерть. Ещё несколько шагов! Путь казался Дамиру бесконечным, но наконец впереди он увидел ступени, пополз вверх, вывалился в подвал дома, поднялся, доковылял до дверного проема, вылез на улицу.

Ветер не стих, но прекратился град. Совсем близко рокотала река. Небо было буро-красным, исчерченным зеленоватыми, золотыми, розовыми вспышками. Двухэтажные здания то надвигались, грозя раздавить, то отскакивали. Далеко впереди — о чудо! — над крышами маячили сваи моста. Переправа! Неужели удалось добраться?

Каждый шаг давался с трудом, словно Дамир продирался сквозь болотную жижу. Когда закончились силы, встал на четвереньки и пополз. С каждой минутой мир делался все темнее. Когда сумрак окутал его полностью, Дамир собрал все силы и крикнул, надеясь, что охрана переправы не дремлет.

* * *

По скупо освещенному коридору двое тёмников толкали каталку, на ней лежал окровавленный вархан в рванье. Отворили дверь и очутились в светлом зале. Возле стены стояли три койки, похожие на саркофаги. Над койкой, у изголовья, располагался стальной колпак, от которого нити проводов тянулись к квадрату, усеянному кнопками и тумблерами.

— Как вы и просили, — обратился один из тёмников к сутулому седому вархану в белом, хозяину лаборатории. — Вот берсер, преданный нашему народу. Травмы с жизнью несовместимые, можете убедиться сами.

— Спасибо, все свободны, — проговорил старик, подождал, когда удалятся помощники, приподнял веко умирающего и добавил: — Достойные должны жить вечно. Правда, уже в другом теле. Как тебя зовут?

— Дамир, — шепнул берсер и устало закрыл глаза.

Словно из ниоткуда возник ассистент, разложил инструменты на стерильном столе, открыл пухлую тетрадь и написал: «Дамир бер᾿Грон», почесал карандашом в затылке и проставил дату, время. Поднялся. Шагнул к стеклянному шкафу, где хранились ячейки с носителями, похожими на длинные бирюзовые кристаллы. Вернулся к записям и добавил: «ячейка № 33».

Тем временем сутулый сбрил волосы впавшего в беспамятство вархана, поместил его голову под колпак, прилепил электроды к коже, отошел и защелкал тумблерами. Тело берсера выгнулось дугой, он широко распахнул глаза, моргнул и обмяк. По его голове, как зеленые змейки, блуждали молнии. Ассистент вложил в протянутую ладонь сутулого кристалл и отвернулся — никак не мог свыкнуться с мыслью, что сейчас сознание перепишут на носитель. Каково это — быть запертым там? Есть ли жизнь после смерти?

Когда все кончилось, ассистент отсоединил кристалл от клемм, поместил в ячейку № 33 и проговорил:

— Не повезло тебе, Дамир бер᾿Грон. А может, наоборот, повезло?

ГЛАВА 5 ТРЕНИРОВОЧНЫЙ ЛАГЕРЬ НА АНГУЛЕМЕ

За Центавросом вставало солнце — багряные лучи высвечивали контур пирамиды, огромной, как гора или туча. Небо наливалось бледным светом. Пирамида далеко от учебного лагеря, на огороженном стеной холме, склоны которого застроены домами — островерхими, похожими на шатры из камня и бетонных блоков. Пока что большая часть зданий в тени, но скоро солнце окажется над верхушкой Центавроса, и они засверкают.

Это — прекрасное, величественное зрелище. Ксандр наблюдал его каждое утро на построении: учебный лагерь находился на склоне соседнего холма, и вид наполнял душу гордостью. Не за строителей Центавроса — за себя. Он, Ксандр, отныне — часть этого мира, часть могущественного клана бер᾿Гронов. И когда-нибудь он добьется права называться берсером и носить родовую фамилию.

Из шатров выбирались люди, проходящие обучение.

Было холодно, пар вырывался изо рта. Невысокая трава на окрестных холмах покрылась инеем и блестела в утреннем свете. Рощи в низинах еще не сбросили алую и желтую листву, а озеро у подножия городского холма, прямо под стеной, не покрылось льдом. Осень, зрелая, яркая. Дождей последние дни не было, а какая погода стояла до этого, Ксандр не помнил.

Воздух пах морозом. Одетый в куртку и брюки из прочной кожи, Ксандр немного мерз. Совсем немного. Хотелось пробежаться, сделать десятка три отжиманий, но время разминки еще не пришло.

Построение. Некоторые роптали, Ксандру же военная муштра пришлась по душе. Именно этого ему не хватало долгие годы, всю прошлую, серую и скучную жизнь, именно к этому он стремился. И здесь, на Ангулеме, Ксандр может продемонстрировать свои лучшие качества.

Конусы шатров полукругом обступили центральный плац. Построившись, люди ждали мастера Фрола. Одни — нервничая, другие — с трудом подавляя зевоту. Ксандр подался вперед.

Сегодня — важный день. Сегодня мастер решит, кто достоин продолжить обучение, а кому дорога в рабы, на промывку мозгов. Ксандр видел вокруг себя кандидатов и в воины, и в тупую обслугу. Но ни с кем не завязывал дружбы, даже имена предпочитал не запоминать.

Мастер появился не один, его сопровождали трое сержантов, званию соответствовала одна красная полоска на рукаве коричневого кожаного плаща. У мастера Фрола на рукаве две нашивки, он — капитан. Мастер в форме — куртка и брюки из кожи, высокие тупоносые сапоги. Как и большинство варханов, мастер Фрол черноволос и смугл, с тонкими чертами невыразительного лица. Совершенный контроль над собой! Ксандр прислушался к себе: он надеялся, что со временем научится прятать эмоции, но пока ни на секунду не позволял себе расслабиться.

Фрол остановился перед строем на фоне далекого Центавроса и медленно осмотрел новобранцев.

Ксандр подобрался. Мастер молчал, и люди занервничали — Ксандр слышал шорох одежды, скрип подошв, шумное дыхание. Он покосился влево: сосед выпучил глаза и уставился перед собой, приоткрыв рот.

— Ты! — Мастер Фрол указал на лупоглазого. — Шаг вперед.

Сосед повиновался. Ксандр следил за ним с вялым интересом: у лупоглазого имелись проблемы с обучением. Что-то пошло не так, и он оказался туп, хотя и исполнителен. Впрочем, редкие проблески вдохновения случались, и тогда мало кто мог сравниться с лупоглазым в мастерстве и скорости реакции.

— Имя, — подсказал один из сержантов, коренастый, с испятнанным оспой лицом.

— Илья, — пробормотал лупоглазый тихим, невыразительным голосом. — Илья Смирнов.

У него даже не хватило ума назваться варханским именем! Ксандр еле сдержал улыбку. Не повезло тебе, Илья Смирнов, такие, как ты, не нужны мастеру Фролу бер᾿Грону.

— Покажи, на что ты способен, Смир, — приказал мастер.

Рябой сержант шагнул к лупоглазому. Ксандр задержал дыхание — он догадывался, что сейчас произойдет. Илья Смирнов, Смир, похоже, этого не представлял, он по-прежнему смотрел перед собой и на движение сержанта не отреагировал. Вархан ударил его — без замаха, коротко, ткнул в солнечное сплетение. Смир сложился пополам, хватая воздух ртом. Сержант ждал, когда он отдышится, — убивать неудачника не нужно, от него еще будет толк на подсобных работах.

Лица варханов не выражали ничего. Впрочем, лицо Смирнова — тоже.

Сержант занес руку для рубящего удара по шее, и в этот момент на Смира снизошло озарение. Он распрямился пружиной и кинулся на сержанта. Ксандр успел заметить, что лицо лупоглазого преобразилось: Смир сощурился, губы растянулись в хищном оскале. Сержант уклонился, двинулся по кругу, чтобы восходящее солнце оказалось у него за спиной и ослепило противника. Смирнов на уловку не поддался. Ксандр смотрел, как соперники делают ложные выпады, как скользят ноги по выглаженной, вытоптанной земле площадки.

Рябой был очень сильным бойцом. Своим новым зрением, обращаясь к новой памяти, Ксандр отчетливо видел это. Некоторые новобранцы жаловались, что так и не свыклись с приобретенными навыками, но Ксандр и прежде кое-что умел.

Впрочем, раньше он не выстоял бы против рябого сержанта и неизвестно, выстоит ли сейчас: иногда новые знания давали сбой. Для того и создан лагерь: слить воедино память и тело. Ксандр почувствовал не страх, нет — тень сомнения, — и это отвлекло его от боя, Ксандр пропустил момент, когда Смир закончил кружить и пошел в атаку.

Несомненно, герой, рефлексы которого жили в Смире, был великим берсером.

Совершенно особенный стиль боя: ударить, отскочить, ударить, поменять направление, закружить противника в смертельном танце. Движения резкие, экономные: так наскакивает волкодав… Но и сержант — не новичок. Казалось, он принял навязанную противником игру, сейчас он падет… В руке сержанта блеснул нож.

Вздох прокатился по ряду новобранцев, и Ксандр не остался равнодушным. Смир заметил оружие, но что-то в нем надломилось, и с каждым мгновением он все меньше походил на вархана, превращаясь в лупоглазого Илью Смирнова. Вот погасла улыбка. Вот он позволил сержанту запутать себя, повернулся лицом к солнцу и ослеп. Сержант ударил — в плечо, не в шею, хотя мог бы. Смирнов упал на колени с криком, недостойным воина.

Ксандр еле сдерживался, чтобы не отвернуться.

— Почему ты перестал сражаться? — спросил у Смирнова мастер Фрол.

Илья обернулся, зажимая распоротое плечо, пополз к мастеру на коленях.

— Мастер, я не виноват! — лепетал Смир. — Мастер, я забыл, как биться против ножа!

— Ты и не помнил, — поправил Фрол. — Помнил великий воин, чья память живет в тебе, Смир. Я видел, что он вернулся, узнал манеру боя. Но потом ты снова вытеснил его. Как это произошло? Что было у тебя в голове?

— Мастер! — Выпученные глаза Ильи наполнились слезами. — Я не могу этого объяснить! Он просто отступил! Я не специально!

Оправдания — путь слабаков, Ксандр знал это.

— Тот воин, чья память в тебе, заслуживал лучшего тела. — Мастер Фрол по-прежнему говорил без эмоций. — Встань. Отправляйся в шатер тёмников.

Ксандр смотрел на город: солнце поднялось уже достаточно высоко, и тень Центавроса укоротилась. Отсюда видно, что в городе кипит жизнь, улицы полны народу. Ксандр еще ни разу не был там, а память вархана не сохранила сведений о городе…

Илья Смирнов прошел мимо Ксандра, едва не задев его, — лупоглазый покачивался от потери крови. На вытоптанной до каменной твердости земле остались красные капли, а у ног мастера натекла целая лужица, — Илья долго стоял на коленях.

— Кто хочет продолжить?

Ксандр не мог больше ждать. Нетерпение и эмоциональность — его слабые стороны, но Ксандр работает не только над телом, он работает над своим разумом.

— Ксандр, — представился он, шагнув вперед.

Мастер, как почудилось Ксандру, едва заметно одобрительно улыбнулся.

— Приступай.

Рябой сержант не убрал нож, и Ксандр вытащил свой. Пусть будет бой.

У Ксандра не возникало проблем с памятью, истинной или чужой, — он не всегда различал. Когда Ксандр дрался, он переставал думать словами, оставались инстинкты и рефлексы: уклониться, присесть, выбросить вперед левую руку, отбивая удар, поднырнуть, пнуть под колено, чтобы противник упал, наступить на кисть, замахнуться…

— Довольно! — голос мастера Фрола вывел его из транса.

Ксандр тяжело дышал. Кровь стучала в ушах. Рябой сержант лежал на земле, смотрел на Ксандра снизу вверх. Поверженный противник был смертельно бледен — победив, Ксандр опозорил его. Сержант не думал, что найдет здесь достойного соперника, и, расслабившись после боя со Смиром, не успел собраться.

— Ты бился хорошо. В смерти нет нужды. Вернись в строй.

Ксандр коротко склонил голову в знак почтения. Он предпочитал не говорить: хоть понимал каждое слово, произношение давалось ему с трудом. На каком языке Ксандр думал, он не мог сообразить. Скорее всего, на лингвейке, языке варханов. Повернувшись к строю, Ксандр увидел лица новобранцев, почувствовал взгляды, обращенные к нему.

Зависть. Страх. Они пахли кислым потом неудачников, почти все. Лишь двое-трое из строя перенесли подсадку памяти так же легко, как Ксандр. Но только один, высокий, обритый налысо, с черной щеточкой усов и шрамом на левой щеке, мог сравниться с Ксандром в бою.

— Кто хочет быть следующим?

Усатый шагнул вперед, и внимание строя переключилось на него:

— Я. Меня зовут Вацлав.

Ксандр заметил, что Вацлаву мастер Фрол тоже одобрительно улыбнулся. Вацлав — вот его противник. «Конкурент», — вспомнил Ксандр наиболее подходящее слово. Вацлав будет драться и победит, а значит, за будущие успехи Ксандру придется соперничать с ним.

* * *

Испытание прошла половина новобранцев, человек пятьдесят. Мастер Фрол отправил их в лазарет — длинную двускатную палатку из какого-то коричневого материала. Внутри оказалось сумрачно, пахло лекарствами. От жаровен, расставленных через равные промежутки, исходило тепло. Больных Ксандр не заметил.

Хмурый пеон взял у него кровь из вены, игла вспорола кожу. Варханы — не рабы своего тела, а его хозяева. Ксандр терпел. Пеон не торопился, на лице его застыло скорбное выражение. С местом пеонов в мире варханов Ксандр никак не мог определиться: вроде как это слуги. И в то же время — слуги квалифицированные. В палатке посветлело — кто-то зашел, откинув полог. Ксандр не видел, кто именно, сидел спиной. Пеон напрягся, убрал иглу.

— Имя? — спросили из-за спины вкрадчиво.

Ксандр назвался. Пеон отступил в сторону, но Ксандр не спешил оборачиваться.

— Чью память ты носишь, Ксандр?

Он не знал имени погибшего героя, давшего Ксандру свои рефлексы. И честно сказал об этом. Незнакомец обогнул кресло и оказался в поле зрения Ксандра. Тёмник. Сухой старик в длинных черных одеждах, напоминающих рясу средневекового монаха.

— Ты чувствуешь его? Он говорит с тобой?

Ксандр понял, почему тёмник спрашивает: проверяет, нет ли конфликта между памятью берсера и памятью человека. Нет, покойный воин не говорил с ним — еще шизофрении не хватало, — просто Ксандр воспринял его навыки, его умения, знание языка и, отчасти, общественного устройства. А сами принципы жизни варханов были Ксандру настолько близки, что воспринимались как родные.

— Нет, тёмник, он не разговаривает со мной.

Тёмник поджал тонкие губы. Ксандр решил не обращать на это внимания: сейчас пеон закончит работу, и вархану Ксандру не останется никакого дела до тёмника. Особой религиозностью, похоже, не отличался не только Ксандр, но и великий воин, передавший ему свою память.

— Если ты что-то вспомнишь, — тёмник не спешил уходить, — какой-то эпизод жизни воина. Его имя. Что-нибудь. Расскажи мне. Или Эйзикилу. Это важно, тебя наградят.

Имя ничего не сказало Ксандру, но на всякий случай он кивнул. Пеон закрепил на груди Ксандра датчики. Тёмник постоял рядом еще какое-то время, наблюдая, и отступил в тень. Интересно, всем ли он задает такие странные вопросы?

Когда обследование закончилось, Ксандр, потирая истыканный сгиб руки, выбрался из палатки. Был яркий осенний день, на смену утреннему морозцу пришло ласковое тепло, иней на траве растаял, и склоны холмов блестели изумрудами. Между шатров и палаток лагеря сновали варханы, пеоны и рабы-манкураты, звякали снаряжение и посуда, в дальнем конце жужжал дизельный генератор.

Ксандр постоял немного, прикидывая, что теперь делать.

На вечернем построении всем прошедшим испытание, вероятно, объявят об их дальнейшей судьбе, но пока что Ксандра предоставили самому себе. Всё время в лагере он посвящал тренировкам, стараясь постичь новые возможности тела. И сегодня незачем делать исключение.

Ксандр поспешил к коническому шатру, внутри которого располагался склад. Мастер-оружейник, пожилой вислоусый вархан, встретил его хмуро, впрочем, мастер не улыбался никому. Под пристальным взглядом оружейника Ксандр двинулся вдоль стоек, на которых развешено было холодное оружие. Одни модели походили на земные, других Ксандр ни разу не видел до того, как попал в мир варханов: булавы, боевые молоты, мечи всевозможных форм, тесаки, топоры, бумеранги и метательные ножи… Ксандр минул эту стойку и перешел к следующей. Варханы пользовались обычными «пулевым» оружием и лучевыми ружьями — так называемыми разрядниками, испускающими направленный пучок микроволн.

Ксандр протянул руку и погладил разрядник — несмотря на свою громоздкость, он казался удобным. Смертоносным. Прекрасным.

Оружейник неслышно возник рядом.

— Возьми, Ксандр, — посоветовал он, — возьми и потренируйся. Ты сегодня хорошо прошел испытание.

— Да, — согласился Ксандр, — неплохо.

Он не знал, как держать себя с этим варханом. Память подсказывала — на равных.

— К разряднику нужно привыкнуть, — продолжал оружейник, — но пользоваться им просто… Ты помнишь что-нибудь об оружии твоей родины?

Что же за день такой — все интересуются его памятью? Оружейник, заметив замешательство собеседника, объяснил:

— Оружие Земли. Мы захватили образцы, и, думаю, тёмники разберутся с ними. Но я хотел бы узнать больше.

Ксандр не был специалистом и разбирался в оружии не больше любого взрослого мужчины. Он развел руки в стороны, извиняясь:

— Боюсь, не могу тебе помочь.

Оружейник окинул его презрительным взглядом. Ксандр почувствовал, как поднимается слепая ярость, всё закипает внутри: этот старик уже слаб. В бою он не выстоит против Ксандра. Ксандр замахнулся. И замер. Контролировать гнев. Сдерживать злость. Пользоваться ими для своего блага.

Мастер заметил движение и ощерился. Некоторое время они стояли друг напротив друга, потом Ксандр повернулся и вышел вон.

На площадке у шатра стояло три чучела для отработки приемов, но Вацлав предпочел живое тело. Вооруженный саблей, он замер напротив раба-манкурата, существа безмозглого и исполнительного. В бою манкурат, пожалуй, не лучше чучела. Но кровь у него красная. Раб держал кривой меч и таращился на Вацлава не отрываясь. Ни в позе, ни в лице его Ксандр не заметил страха.

Вацлав сделал выпад и рассек предплечье раба. Хлынула кровь. Раб выронил меч и с удивлением уставился на свою руку. Вацлав улыбнулся.

— Дерись! — приказал он манкурату. — Или умрешь!

— Немного чести — бить раба, — заметил Ксандр.

— Зато много веселья! — Вацлав, впрочем, оставил манкурата в покое. — Скучно. Не хочешь потренироваться, Ксандр?

Манкурат никуда не уходил — ждал приказа. Хотя Ксандр и шел сюда с целью потренироваться, вступать в бой с Вацлавом он не желал. Тот не контролировал ни ярость, ни гнев. И учебная схватка могла закончиться увечьем… И кто бы ни пострадал — накажут обоих.

— Не время, Вацлав. Мы еще успеем померяться силами.

— Да, — согласился он и бросил рабу: — Бери меч. Сражайся.

Манкурат взял оружие здоровой рукой, но биться не мог — не умел. Ксандр некоторое время стоял в стороне, наблюдая за тренировкой, потом отвернулся и побрел прочь. По посыпанной гравием дороге направился вниз с холма.

Ксандр ни разу не был в городе. Пожалуй, пришла пора прогуляться до Центавроса.

* * *

На Ксандра косились прохожие: он хотя и носил кожаную форму, отличался от варханов, сразу видно — другой расы. Темно-русые, а не черные с пепельным отливом волосы, светлая, а не смуглая кожа, прямой, без горбинки, нос, высокие скулы и не столь запавшие щеки. Раньше Ксандр носил «хвост», но перед операцией его обрили. Короткая стрижка Ксандру не шла, он это знал. Ничего, обрастет.

Дорога, огибая холм, вела к городу.

Ксандра обогнала, фырча и воняя дизелем, машина — этакая помесь мотоблока с телегой, вместо руля в руках водителя — изогнутый рычаг. Одно слово — тачанка. Город окружала высокая стена, ворота были открыты, и машина даже не притормозила. Ксандр задумался: не нужны ли документы? Вроде бы не нужны.

Никто не охранял вход, и стена казалась пережитком Средневековья.

Ксандр проник внутрь города и замер, пораженный. От ворот к Центавросу поднималась довольно широкая улица, по ней двигались в обе стороны повозки, запряженные скотом, и тачанки. Много было и пешеходов. Улица походила на ущелье — дома из сверкающего известняка, казавшиеся невысокими с соседнего холма, обратились к дороге лишенными окон стенами. И стены эти возвышались метров на пятьдесят, а то и больше… Ксандр задрал голову: да, между домами были проходы, но с крыши на крышу вели мостики…

Зачарованный, Ксандр двинулся дальше, свернул на первую же улицу, пересекающую главную, — узкую и плавно загибающуюся. Видимо, холм, которому поколения варханов придали форму конуса, делился на сектора широкими вертикальными улицами и такими вот кольцевыми, поуже. Здесь дома были пониже, но тоже стояли «слепой» стеной наружу, а как попасть во дворы, Ксандр не понял. Он шел и шел… Наконец, в пятом или шестом строении, Ксандр заметил дверь, высокую, арочную, наглухо закрытую.

Он решил вернуться на центральную улицу и подняться к пирамиде.

Странно, в памяти вархана сохранились таверны, роскошные комнаты, тенистые внутренние дворы… Неужели все это надежно укрыто от постороннего взгляда? Что ж, резонно — ни один захватчик не возьмет этот город легко.

Ксандр шел вверх, и громада Центавроса приближалась. Она заслонила собой уже половину неба, и Ксандр едва поборол страх перед исполинским сооружением.

Что там, внутри? Он зашагал быстрее, движимый любопытством.

…Когда-то он стоял и смотрел на древний храм, громадный, монументальный. Зиккурат, кажется. Он был в легком доспехе, рядом замерли друзья, а впереди — они знали это — ждали враги…

Ксандр остановился и потряс головой. Этого не было в реальности. В той реальности. Ксандр вспомнил свои мечты, реализованные разработчиками игр. Интересно, у варханов есть компьютеры? Должны быть, но память не сохранила информации о них.

В движении повозок, тачанок и пешеходов появилась нервозность. Вроде как люди спешили: кто — к Центавросу, кто, наоборот, от него. Ксандра закружило, его толкали, пихали, несколько раз обругали. Он задумался, не вернуться ли в лагерь.

— Ксандр? — Перед опешившим Ксандром стоял капитан.

— Мастер Фрол, — Ксандр склонил голову в приветствии.

Фрол бер᾿Грон казался озабоченным. Он подошел ближе к Ксандру и проговорил:

— Идем за мной. Не знаю, что ты здесь делаешь, но держись рядом. Мы сворачиваем лагерь и переходим под защиту стен. Война на Земле проиграна.

ГЛАВА 6 ГАЛЕБУС

Гррум-гррум-гррум — чеканили шаг десятки варханов. Клерики, воины тёмников, одетые в черную форму с черепами, неслись по мостовой по четверо в ряду. Их временный командир Галебус пыхтел впереди, мысленно проклиная Эйзикила с его бредовыми идеями. Совсем старик из ума выжил: посылать его, личность, всем известную и уважаемую, на сомнительное задание! Старик не справляется со своей ролью. Пора бы его заменить кем-то более достойным. Например, им, Галебусом.

Подумаешь, нападение на лабораторию! Там ошивается отряд Гронов, вот пусть они и озаботятся. А он, Галебус, не спеша приехал бы потом с инспекцией. Или Эйзекил издевается? Похоже на то. Как назло, в самый ответственный момент! Когда нельзя выпускать из виду Дамира бер᾿Грона! Хитрый берсер вплотную подобрался к Забвению. Зря, что ли, Галебус столько за ним наблюдал? Компромат собирал…

Гррум-гррум… Поворот. Двухметровый каменный забор лаборатории. У развороченных ворот — двое в камуфляже, лица прикрыты платками. При виде отряда привратник с двумя красными нашивками на рукаве опустил повязку на шею. Галебус вздохнул с облегчением: бер᾿Грон. Видимо, их отряд, посланный на зачистку, опередил клериков.

— Что… случилось? — пророкотал Галебус, выступая вперед; подчиненным он велел стоять на месте.

— Пройдем, — бер᾿Грон устремился во двор.

Галебус заметил два тела в черных рясах. Одному тёмнику разворотили живот из разрядника, второго переехали машиной — на одежде отпечатались следы шин.

— С разгону вынесли ворота, — прокомментировал бер᾿Грон. — Вломились во двор. Здание взяли штурмом. Всех перебили и не оставили следов.

— Вообще никаких? — густой командирский бас на берсера не подействовал.

— Никаких. Хочешь, сам убедись.

Входную дверь тоже разворотили. Пролезая в дыру, Галебус ощупал оплавленный металл, и сердце его ёкнуло. Великоваты мощности для повстанцев.

В помещении он первым делом отыскал кусок ткани, вытер испачканные сапоги. В коридоре у стены штабелями сложили трупы тёмников — тел пятнадцать, не меньше. Галебус переступил через обвалившуюся штукатурку. В носу щекотало от пыли, запахов жженой резины и горелого мяса. Навстречу попался бер᾿Гроновский капитан, кивнул и пошел себе дальше.

Первая лаборатория почти не пострадала, она была битком набита бер᾿Гронами, те монотонно гудели, обсуждая происшествие. Расталкивая берсеров, Галебус двинулся дальше.

А вот во второй лаборатории будто порезвилась стая магулов. Стеклянный шкаф разбили, электронику раскурочили. Поверх стекла распростерся тёмник в белом халате со скорчем в руке. Похоже, череп проломлен. Прислонившись к стене, сидит его мертвый помощник, застреленный из скорча. А в углу, на топчане, сжимая виски, замер бер᾿Гроновский капитан, тонкий и длинный, как подросток.

Галебус кашлянул, чтобы привлечь к себе внимание. Представился, когда вархан посмотрел на него. Продолговатые и узкие глаза, заостренные уши, тонкий нос… Ильмар бер᾿Грон, брат Дамира. От скверного предчувствия Галебусу сделалось дурно, задыхаясь, он растянул шарф-удавку и случайно бросил взгляд на окровавленную груду тряпья, лежащую на каталке. Шагнул, ещё шагнул и оторопел: голову вархана обрили, его лицо покрывали ссадины, но в нем без труда узнавался Дамир бер᾿Грон.

Галебус закусил губу, чтобы не завопить. Как смел Дамир помереть в такой ответственный момент?! Как же Забвение? Столько трудов насмарку!!! Стараясь не терять самообладания, Галебус извлек из-под осколков журнал отчетности, дрожащими пальцами принялся перелистывать пронумерованные страницы.

— Что тут произошло? — как можно равнодушнее спросил он.

— Похитили трансплантатор, — ответил Ильмар и отчитался об убитых.

Палец Галебуса остановился на последней записи: Дамир бер᾿Грон, ячейка № 33. Значит, его сознание успели переписать на носитель!

А что, если налет организовали, только чтобы заполучить память Дамира?

Не слушая Ильмара, Галебус метнулся к разбитому шкафу с ячейками. Носители в беспорядке валялись на полу, три штуки были раздавлены. Галебус принялся перебирать уцелевшие.

Хромой Ильмар, вытаращив глаза, наблюдал за ползающим по битому стеклу тёмником. Целых носителей Галебус нашел сорок два, десять хранились в ящике стола — наверняка пустые. Снял куртку и аккуратно разложил кристаллы, объясняя Ильмару:

— Это очень важно для науки!

Может, не все ещё потеряно? Следует передать носители на Ангулем и проследить за подопытными, которым подсадят сознания погибших. Вероятность того, что Дамир осознает себя и вспомнит все, минимальна. Но она есть!

Журнал Галебус скрутил трубочкой и спрятал во внутренний карман куртки. Если добыть Забвение, то Эйзикила и всех, кто не ценил Галебуса, подвинуть будет просто.

ГЛАВА 7 ВОЙНА ПРОИГРАНА

Внизу, на улице, сгущалась тень, но известняковые стены домов сверкали в лучах солнца. Ксандр последовал за мастером Фролом. В голове царила неразбериха: как это — проиграна война на Земле?!^[18]

Варханы не могли уступить бывшим сородичам Ксандра: неорганизованным и подверженным страстям. Им помогли знания, знания и технологии: Земля — самый древний мир, время там течет быстрее, и люди лучше вооружены.

Фрол бер᾿Грон шел впереди, прямой, в кожаной форме, на полголовы ниже Ксандра, но, несмотря на низкорослость, величественный. Ксандр заметил, что напряжение на улицах нарастает: пешеходов стало больше, варханы куда-то спешили, переглядываясь; к воротам, разгоняя идущих, протарахтели тачанки.

Мастер свернул в переулок, еще раз свернул, остановился у одной из редких дверей — двустворчатой арки в два человеческих роста. Ксандр почтительно замер рядом.

Фрол постучал. На Ксандра он не смотрел, объяснений никаких не давал.

Открыл манкурат в черных брюках и рубахе. Поклонился в пояс:

— Хозяин…

Ксандр с интересом рассматривал раба: молодой, здоровый, обритый налысо, брови рыжие, мясистый нос — багрового цвета. Не вархан, но вряд ли землянин, что-то было в его раскосых глазах от иной, не известной Ксандру, расы.

Мастер Фрол пнул манкурата, убирая с дороги. Раб поспешно ретировался в глубь дома.

Следуя за Фролом, Ксандр оказался в длинном темном коридоре, видимо пронизывающем дом насквозь. Мебель тонула во мраке, только далеко впереди сияло пятно света. Фрол шагал к нему, Ксандр — рядом, стараясь ничего не задеть. Всплыло воспоминание из прошлой жизни: он бежит таким же коридором, темным и прямым, но захламленным, натыкается на всякую чушь вроде старых велосипедов и санок… Когда это было? Не важно. Человека, в панике пробирающегося между чужой рухляди, уже не существовало. И к лучшему.

Пятно света приблизилось и оказалось выходом во внутренний двор.

Как и предполагал Ксандр, двор был достаточно велик, со всех сторон окружен стенами соседних домов. Окна смотрели на выстланную белой плиткой землю и звенящий фонтан. Сюда вело множество дверей. Под открытом небом толпились варханы. Ксандр впервые увидел местных женщин — красивых по-своему, черноволосых и смуглокожих. Женщины, одетые в брюки и куртки, склонились перед мастером Фролом. Одна, постарше, засеменила вперед:

— Муж мой!

Мастер Фрол остановился и посмотрел на нее, будто только заметил:

— Возьми слуг. Собери всю еду в кладовках. Пополни запас воды. Вооружи верных. Ленивых и малодушных прикажи повесить. Сыновей отправь в Центаврос — на стенах нужен каждый человек. Дочери… Кто хочет — пусть идет с мужчинами. Слабых запри дома.

— Но, муж мой, кто может угрожать бер᾿Гронам? — женщина побледнела, миндалевидные карие глаза ее сверкнули.

Ксандр, затаив дыхание, ждал ответа мастера Фрола. Земляне?

— Все и каждый, — ответил мастер. — Война на Земле проиграна, Бурзбарос не укусил себя за хвост. В этом винят мастера-командера Максара бер᾿Грона.

Женщина дернулась, на скулах ее проступили ярко-красные пятна. Она снова склонилась перед Фролом. Мастер обратился к спутнику:

— Иди за мной, Ксандр. Нам нужно перевезти под защиту стен людей из лагеря.

Польщенный, Ксандр вновь последовал за Фролом бер᾿Гроном: через внутренний двор в другую дверь, в гараж. Здесь стояли повозки и тачанки, горела тусклая лампа под потолком. К удивлению Ксандра, у машин ждали не только пеоны и варханы, но и тёмник в свободных черных одеждах, старый, седовласый, похожий на стервятника.

— Эйзекил! — голос бер᾿Грона прозвучал угрожающе.

— Фрол бер᾿Грон, — проскрипел тёмник, — давно не видел тебя. Твой брат, Максар, погиб… Операция провалена.

— Ты рассказываешь всем известные вещи, — грубо оборвал его Фрол, направляясь к тачанке. — У меня нет времени их слушать.

Эйзикил заметил Ксандра, приблизился, всмотрелся в лицо. Ксандр с трудом выдержал взгляд: казалось, тёмник видит всё сокровенное, вообще всё видит. Палец старца украшало кольцо с янтарным камнем.

— Ты прошел испытание? Да, эксперимент удачен, — тёмник покачал головой, — несомненно, удачен, если тело носителя соответствует матрице… Что ты помнишь о прошлой жизни?

— Меня зовут Ксандр, — Фрол не жаловал старика, и Ксандр решил не быть особо вежливым. — Зачем тебе мои воспоминания?

— Отстань от него, тёмник, — вмешался Фрол, — и убирайся отсюда. Не один я подозреваю, что Максар погиб по твоей вине.

Ксандр когда-то знал это имя — Максар. «Максар бер᾿Грон», — подсказала память, не его собственная, варханская. Родич Фрола, один из главных претендентов на звание бер᾿Хана. Сильный, беспощадный, ловкий. Ниточка памяти разматывалась дальше, и откуда-то всплыло имя «Дамир». Кто это, Ксандр не понял, но почему-то вздрогнул.

— Убираться? Я пришел предложить тебе выход, Фрол бер᾿Грон. Ты можешь убедить своих родичей не прятаться за стенами, но вступить в бой, — Эйзикил сделал паузу, полюбовался на мрачнеющее лицо Фрола, — на Териане. Там было восстание, терианцы и пеоны-мятежники виноваты в случившемся на Земле. Теперь цель дальше, чем была, для завершения Великого Кольца мы должны снова подчинить себе Териану. Все силы Орды будут брошены на это, Фрол. Если бер᾿Гроны откажутся…

— Откуда у тебя эти новости, старик?

— Из Ставки.

Ксандр перестал их понимать. Проклюнувшаяся память мешала ему, натирала, как новые туфли. Понятия накладывались одно на другое, и в голове царила сутолока. Ставка, Териана…

— Кольцо разорвано, — веско добавил Эйзикил после недолгого молчания, — и нам важно сплотиться.

Гин отвернулся к тачанке. Похоже, его задели слова тёмника про Великое Кольцо, которое стремились замкнуть варханы, для чего необходимо было подчинить все пять миров.

— Собери своих бойцов, — скрипел Эйзикил. — Не всех. Новых и честолюбивых, как этот Ксандр, старых и проверенных. И отправь их в Ставку. Можешь и сам поехать с ними, Фрол, предстать перед собранием. Ты же — берсер. Ты ничего не боишься.

Старик, не прощаясь, прошествовал к двери. Фрол бер᾿Грон не остановил его. В раздумье мастер стоял у машины, поглаживая собранный из досок кузов. Ксандр не решался его потревожить. Слова старика зародили в Ксандре предчувствие перемен, он уже хотел и в Ставку, и на Териану. Подавление бунта — шанс показать себя и стать берсером.

— Мы едем в лагерь, — наконец объявил Фрол.

* * *

Солнце теперь освещало город с другой стороны, закатные лучи испятнали пирамиду Центавроса красным. От лагеря не осталось почти ничего: костры потушены, генераторы заглушены, шатры валяются на земле грудами брезента.

Ксандр с Вацлавом, расположившись на склоне холма, укладывали оружие в ящики, рядом манкураты скатывали шатер. Разрядники нужно было оборачивать мягкой ветошью, и доверить такое занятие рабам оружейник не рискнул.

Все в лагере были заняты: от манкурата до мастера Фрола. Ксандр знал о причинах спешки, но другим ничего не объяснили. Это поднимало Ксандра над толпой.

Вацлав обернул очередной ствол ветошью, аккуратно опустил в ящик и мечтательно произнес:

— Я всегда этого хотел. Война. Бой. Я должен был родиться варханом. А ты, Ксандр? О чем мечтал?

— Неважно, — безмятежно отозвался Ксандр, — того меня уже не существует.

Сказал правду: Ксандр помнил прошлую жизнь, как помнят скучную книгу или плохой фильм — с каждым днем все слабее. Старые впечатления, одинаково серые и блеклые, отступали под натиском новых. Наверное, Вацлав испытывает то же самое. Но зачем об этом говорить?

— Бред. — Вацлав даже отложил работу. — Без прошлого нет будущего. Манкураты не помнят прошлого. Мы — должны.

Ксандр с сомнением посмотрел на Вацлава. Не отращивает волосы, скоблит череп каждое утро, а усы подстригает лишь иногда. Сейчас бритоголовый безкуртки, рукава рубахи закатаны, и видна татуировка — солнцеворот. Это было Ксандру неприятно, но почему он не задумывался. Вацлав — противник. Вацлав — конкурент. Разумнее всего сейчас завязать с ним дружбу, чтобы потом уничтожить.

Подошедший вислоусый оружейник прервал их разговор, проверил уже упакованные ящики. Оружейнику не нравился внезапный переезд, старый вархан что-то подозревал, но точных причин не знал и потому был въедлив.

Когда инспекция закончилась, а все имущество погрузили на тачанки и повозки, уже стемнело. В безлунном небе мерцали яркие осенние звезды, ударил легкий морозец. Закутанный в плащ Ксандр следил за погрузкой оружия вместе с Вацлавом. В одном из манкуратов он узнал Смирнова. Не прошедший испытания был жалок, вид имел виноватый.

— Смирнов! — окликнул его Ксандр. — Смир!

Манкурат, естественно, не отозвался, вообще не среагировал. Мелькнула мысль: «Это не человек, а моб».^[19]

— Чего ты с ним? — удивился Вацлав. — Забудь. Его нет. Он тебе не нужен.

Ксандр неожиданно разозлился: та его часть, что не была варханом, считала любого человека достойным если не внимания, то хотя бы имени. Вацлав, похоже, всегда думал иначе.

В темноте, подсвеченной факелами и ручными фонарями, перекликались водители и погонщики, мычали рогачи, похожие на огромных коров, скрипели тачанки и телеги, раздавались резкие приказы берсеров.

Ксандр с Вацлавом сопровождали груз: устроились в кузове телеги на узких скамьях, позади возницы. Двинулись. Трясло немилосердно, приходилось хвататься за борта, чтобы не упасть. Ящики с оружием подпрыгивали, и Ксандр понял, зачем разрядники перекладывали ветошью. Тачанка ползла в караване по неосвещенной дороге, и город казался продолжением звездного неба — вдалеке холодным зеленоватым светом горели окна.

Несмотря на тряску, Ксандр задремал.

Он сидел за компьютером и не видел окружающего. На экране, ставшем трехмерным, шла битва: шесть на шесть, полные пати, с танком, луком, хилом, чантом, сорком и гладом в каждой пачке.^[20] Противник уже сагрил мобов, их глад убежал, уводя за собой «хвост», хил не справлялся, вот-вот должны были или отступить (догнали бы) или лечь… Внезапно Ксандр провалился в жран.

Данж^[21] оказался техногенным подземельем. Вдаль уходила штольня, потолок удерживали деревянные распорки. Через каждые три-четыре шага с балок свисали тусклые лампы. Где-то падала вода, и больше не было слышно ни звука — только звон капель и дыхание Ксандра.

Неровная кладка стен блестит от влаги, пол усеян мелкими камешками. Тяжело пахнет мокрой землей и камнем, своды давят, грозя, смять. Впереди — развилка. Направо или налево? Ксандр осмотрелся, в поисках соратников. Он не мог оказаться здесь в одиночестве.

Он был один.

Какой-то шорох. Крысоеды? Люди? Ксандр прижался спиной к стене и поднял разрядник, готовясь принять последний бой.

Он упал на пол тачанки и больно приложился головой об угол ящика. Не вскрикнул, сдержался, даже обрадовался резкой боли, дизельной вони, холодному воздуху, уж слишком страшным оказался сон о последнем бое. Даже не то… Ксандр вскарабкался обратно на скамейку. Вацлав смотрел с насмешкой, но Ксандру не было до этого дела: он ловил воспоминание за склизкий хвост.

Нет, не сама ситуация его испугала. А то, что Ксандр уступил место чужаку, что мертвый вархан, чья память жила в Ксандре, подвинул его властной рукой.

ГЛАВА 8 ТАЙНОЕ И ЯВНОЕ

Хлопнула дверь в конце коридора — Галебус дернулся, схватился за кобуру револьвера, прилаженную прямо поверх плотной зимней рясы. Он сделался нервным после того, как варханы проиграли битву за Землю, портал разладился и связь с мирами прервалась. Пока Эйзикил руководил операцией на Земле, Галебус правил здесь и втайне надеялся, что ему удастся укорениться на Териане, а там, глядишь, и вернуться на Ангулем. Уже не мальчиком на побегушках, а достойнейшим из достойных. И расквитаться со всеми, кто отправил его в эту ссылку.

В пустом коридоре заметались шаги. Неужели ведут Бурого? Прислушался — нет. Один человек. Шаги легкие, дыхание визитера сбилось — он спешит.

— Что случилось? — бросил Галебус в приоткрытую дверь, его зычный бас поглотил шаги и дыхание незваного гостя.

В коридоре запыхтели активнее, и вот в сумеречный подвал ступил, снимая меховую шапку, Наяр — самый преданный и ответственный из молодых. Тонкий нос покраснел от холода, на пушке, что над верхней губой, и на виске прямо возле вытатуированного двузубца — капли пота. Подол бурой рясы забрызган грязью.

— Мастер Галебус, — проговорил Наяр, стараясь восстановить дыхание и принять важный вид, — вас срочно требует… вызывает к себе мастер Эйзикил.

Галебус изогнул тонкую смоляную бровь. Дружок, что за тон? Ошибка, ошибка. Не так нужно обращаться к нему, Галебусу.

— Зачем?

— Мне это неведомо.

Наяр сглотнул и вытянулся по струнке, хотя на лице читалось желание скукожиться и убраться восвояси. Галебус проговорил полушепотом, чтобы не пугать юного помощника своей громогласностью:

— Конечно, Наяр, тебе этого знать не положено. Ты слишком молод, чтобы это знать. Ступай.

— Срочно! — повторил юный тёмник, воздев палец, развернулся и зашагал прочь.

Галебус понял, что последнего выпада не простит. Мыть парню отхожие места, чистить овощи и смирять тело весь следующий год. Зарвался. Главным себя вообразил.

Хлопнула дверь за ничего не заподозрившим послушником. Галебус вздохнул с облегчением: не хватало ещё, чтобы здесь видели Бурого. Вот так всегда. За неделю хоть бы раз старик вспомнил, а в самый неподходящий момент — срочно вызывает. Неужели Эйзикил что-то пронюхал? Дряхл телом, но умом крепок. Даже если пронюхал, никому ничего не докажет, потому что последнее звено, связывающее покойных Дамира, Зармиса и Ильмара бер᾿Гронов с тёмниками, — это Бурый. Бурый должен вспомнить, кто заказал ему убить Дамира с Зармисом, уничтожить их груз… А может быть, и почему на следующий день погиб младший брат, Ильмар. Даже погребальный костер один на троих сложили. Впрочем, скорее всего, заказчик работал через посредника и Бурый окажется бесполезным.

Как бы оно ни было, ещё немного, и все встанет на места.

И откроет тайну Галебус. А если Дамир с Зармисом нашли Забвение и Галебус пройдет по их следам, он вернется на Ангулем, облеченный заслуженной властью.

Галебус притворил деревянную дверь, щелкнул выключателем — узкий коридор озарился тусклым красноватым светом — и зашагал к выходу, мысленно строя предположения. Он почти уверился, что убийство Дамира организовали бер᾿Махи. Вот интересно, это личные счеты, Дамир со своими наглыми братцами Махам костью поперек горла встали, или Махи разузнали, что Дамир раздобыл сведения о Забвении? Если последнее — плохо. Значит, имеет место утечка информации и никому нельзя доверять. Взять хотя бы нападение на лабораторию. Повстанцам она ни к чему, да и мощностей бы не хватило.

Впрочем, Галебус и так никому не доверял. Его скорбный опыт показывал: даже под пытками люди умудряются врать — неумело и неумно, но такова природа человеческая.

А вот если Эйзикил все знает, конец планам.

На улице уже несколько месяцев с неба сыпал то снег, то лед. Более унылого места, чем Териана, Галебус не видел. Накинув капюшон, он зашагал через Радужную площадь, которая сейчас радужной ну никак не выглядела, к трехъярусной пирамиде Центавроса, возвышающейся над двух- и трехэтажными домами-башенками Наргелиса. Было в ней величие, умиротворение и покой. Изнутри же Центаврос напоминал огромный муравейник, кипящий жизнью. Носились по своим делам тёмники, лелеяли планы Гроны и Махи. Ждали своего часа на взлетном поле за Центавросом гранчи. Прикажут — и они птицами взмоют в небо.

Преодолеть вымороженную площадь, кивнуть беспристрастным охранникам-крюкерам, знающим Галебуса в лицо и не задающим вопросов. На фоне серой стены Центавроса крюкеры смотрелись черными сайдонскими идолами со сплющенными с боков и вытянутыми вперед клювами. На самом деле это всего лишь шлемы.

Крюкеры дернули пиками — закачалась оледенелая бахрома, свисающая из-под наплечников. Галебус шагнул в святая святых, где в янтаре света застыли охранники. Дабы царило равновесие, Центаврос охраняли воины, набранные из кланов Махов и Гронов. Но и крюкеров, славящихся беспристрастностью и верностью нанимателю, традиционно использовали для этого. И еще, незаметные, но опасные, присутствовали в Центавросе клерики, бойцы тёмников.

В просторном зале, украшенном резными светильниками, под пристальными взглядами охранников, недвижимых, как мертвецы, Галебус чувствовал себя даже не голым — без кожи. Вот Гроны в серебристо-черном, со стоячими воротниками, все как один — стройные, с раскосыми глазами на хищных лицах. Махи, облачение которых отливает багрянцем, в противоположность Гронам крупные, даже рыхлые. Крупнолицые, с возрастом их щеки обычно отвисают, как песьи брылы. Однако не стоит обманываться кажущимся простодушием бер᾿Махов, они — превосходные воины и виртуозные интриганы.

Раньше тут вдоль стен стояли целые отряды, сейчас их мобилизовали для борьбы с повстанцами. Хотя после бойни с артиллерией и гранчами в Наргелисе тихо, повстанцев не видно, но порядок есть порядок.

Сначала Галебус решил внизу не задерживаться, но в сотый раз остановился, придавленный величием Центавроса. В центре зала высились три колонны, соединенные арками, а на алтаре сиял Сиб, переливался, пульсировал, как огромное сердце. Завораживал, манил. Галебус заставил себя отвести взор и по широкой мраморной лестнице подняться на второй ярус.

Вдаль убегал длинный коридор, отделанный терианским мрамором. На потолке через каждые восемь шагов красовался Мировой Змей Бурзбарос. И — ряд одинаковых деревянных дверей, покрытых лаком.

Галебус вышел на открытую галерею. Отсюда, со второго яруса, открывался вид на город, укутанный сероватым пледом непогоды. Домишки терианцев маячили внизу сплошной темной массой, тучи, беременные градом, были ближе земли. Протяни руку — коснёшься пухлого бока.

Вот она, дверь в «зал», — деревянная, с чеканными узорами по углам, а в середине — выкованный из железа и покрытый черным лаком пожиратель миров змей Бурзбарос, кусающий себя за хвост. Галебус постучал молоточком и, не дожидаясь приглашения Эйзикила, вошел. Скрипнули петли, и Галебуса обдало влажным теплом, пахнущим пылью.

Эйзикил стоял спиной и обозревал окрестности в сводчатое окно. Пощелкивал четками. Вдоль стены «зала» громоздились разномастные шкафы, на полках валялись книги, в углу притулился древний стол, укрытый алой бахромчатой скатертью. На ней Галебус рассмотрел пятна и хлебные крошки. Вдоль противоположной стены рядком выстроились кресла, стулья и табуреты.

— Мастер, вы звали, вот, я прибыл.

От голоса Галебуса, казалось, качнулись темно-зеленые шторы и слетела пыль со старинных книг. Он был слишком могуч, слишком молод для места, где с каждого предмета скорбно глядела дряхлость.

Медленно-медленно повернулся Эйзикил. Когда провалился захват Земли, старый тёмник осунулся, похудел и побледнел. В последнее время он взял моду не снимать капюшон — лицо Эйзикила скрывала тень, были видны лишь тонкие губы, испещренные сетью морщин.

— Галебус, ты воистину пунктуален, — прошелестел Эйзикил. — Давай присядем, нам предстоит долгий разговор.

Вслед за стариком Галебус опустился в допотопное кресло со следами былого величия в виде позолоты на подлокотниках и приготовился внимать. Эйзикил откинулся на спинку, принял непринужденную позу и уставился на Галебуса. Щелк-щелк-щелк — ударялись друг о друга бусины четок, перебираемые тонкими пальцами, похожими на птичьи когти. Галебус подпер голову рукой.

— Разговор пойдет о нашей лаборатории, захваченной повстанцами, — мягко, даже ласково заговорил Эйзикил и снова замолчал, вызывая Галебуса на диалог, но, не дождавшись реакции, уточнил: — Пришло время поведать тебе нечто важное. Почему, спросишь ты, и я отвечу. Я долго наблюдал за тёмниками и решил, что ты — достойнейший, ты распорядишься знаниями с умом.

Эйзикил привычно взял паузу, потянулся к стакану с водой, отхлебнул. Гость, чуя недоброе, глядел на янтарный перстень с шестерней и заключенной в ней человеческой фигурой. «Вот оно, — думал Галебус с горечью. — Как не вовремя! Дергайся, не дергайся, все, ты — букашка под колпаком. Остается ждать и принять правду достойно».

— Ты, наверное, слышал легенду о древнем оружии, способном стирать целые континенты и уничтожать миры.

— Конечно, — пророкотал Галебус с невозмутимым видом и пристально посмотрел в черноту, туда, где влажно блестели глаза Эйзикила. — Её знает каждый мальчишка.

— Мне стало ведомо, что Дамир бер᾿Грон получил сведения о местонахождении этого оружия. Да-да, Галебус, Забвение существует, оно воссоздано пеоном Омнием по чертежам Предтеч. Дамир знал и это. Ему удалось провести нас и отправиться за сведениями без нашего присмотра… Впрочем, Дамир погиб, погибли и его братья — Зармис и Ильмар. Страшная, страшная потеря для клана бер᾿Гронов: молодые, сильные, перспективные берсеры… А для остальных — урок: к тайне Забвения нельзя прикасаться в одиночку, без помощи Гильдии.

Галебусу захотелось рассмеяться от бессилия. Все время, пока он следил за Дамиром, Эйзикил не спускал с Галебуса глаз. И теперь намекает: не лезь! Но сделал вид, будто открывает предателю великую тайну. Таким образом, старик обретает союзника, Галебус уже никуда не денется и будет делиться сведениями. Что ж, подыграем. Все равно выбора нет. Эйзикил умён.

— Сельмур тебе все расскажет, — безмятежно продолжал Эйзикил. — Ты сможешь распорядиться знаниями достойно. Тот, у кого в руках Забвение, будет править миром. Если ты хорошо себя проявишь, Гильдия замолвит за тебя слово. Ты ведь хочешь вернуться на Ангулем?

Пальцы Эйзикила зажали бусину, тонкие губы растянулись в подобии улыбки. Сейчас высунется раздвоенный язык ящера. Галебус понял, что помимо воли сжимает подлокотники, и заставил себя расслабиться. Стоит ли утверждать, что партия проиграна? Скорее нет, чем да. Он заполучил мощного союзника, велика вероятность, что совместными усилиями они справятся. А потом… Эйзикил уже очень стар. Галебус еще силен.

— Прости старческую многословность, — продолжил Эйзикил. — Есть и еще одна новость: на самом деле Дамир не погиб. Его личность была переписана моими учеными. Но на лабораторию напали, все наши братья мертвы… Да что это я, ты сам там был. Скорее всего, нападение на лабораторию организовал кто-то из варханов, они даже трансплантатор умыкнули и, возможно, осваивают его. Нас спасло, что они не знали, как работает устройство. Памятью Дамира обладает один из пятидесяти подопытных, которых завтра отправят на зачистку в Дикий город. Кто именно — мне не ведомо.

Голова закружилась от обрушившихся знаний, Галебус ощутил себя марионеткой в руках кукольника и с трудом подавил желание сжать виски. Он ненавидел внезапные перемены. Сумев взять себя в руки, проговорил:

— Те самые кристаллы, что я передал на Ангулем…

Эйзикил закивал.

— Это ведь… эксперимент! — громче обычного пророкотал Галебус. — Эйзикил приложил палец к губам, и пришлось перейти на шепот. — Вы уверены, что Дамир получил интересующие вас сведения? Уверены, что его память прижилась? Раньше подобного рода опыты проваливались!

— Если прижилась, мы вырвем её из носителя. Давай надеяться на лучшее, Галебус. От этого слишком многое зависит! — В голосе Эйзикила проскользнула грусть, он встал, широким жестом обвел «зал». — Посмотри, во что превращается наш народ! Клан Махов! Распущенность, везде распущенность! А ведь силой веры мы почти замкнули Кольцо миров, сейчас же… Наше поражение на Земле — наказание за распущенность и ослабление веры. Если не вернуть все на круги своя, скоро варханы уподобятся пеонам, коих интересует лишь собственная шкура. И мы падем. Явятся эти… с Земли, и установят свои порядки.

Негодованию Эйзикила Галебус внимал с вдохновенным видом, понимая, что старик доверяет ему так же, как любому терианцу, то есть никак, но решил, что правильнее ценный ресурс не переводить, а использовать. Прав Эйзикил: варханы должны веровать в Бурзбароса, так проще держать их в повиновении.

— Я правильно понял, — уточнил Галебус, — вы хотите, чтобы я выяснил, кто из подопытных носит сознание Дамира? А потом мы влезем ему в мозги и выудим нужное?

— Именно. В состав групп войдут тёмники как наблюдатели, а ты станешь над ними. Этого ты достоин.

«И ты отлично осведомлен», — додумал Галебус и заставил себя смириться с неизбежностью. Если ты недостаточно силен, твой удел — служение. Слабым себя Галебус не считал и не считал свою партию проигранной. Сейчас Эйзикил обошел его. Позже Галебус обретет величие. И отомстит Эйзикилу за унижение.

— Когда меня введут в курс дела? — поинтересовался Галебус.

— Сегодня вечером, — улыбнулся Эйзикил и махнул рукой. — А пока — свободен.

«Вот так поворот, — думал Галебус по пути домой. — Придется что-то сочинять, выкручиваться и делиться сведениями о Буром. Хотя, наверное, не стоит беспокоиться, я принял правила игры. Я ничего не знаю, хотя понимаю, что Эйзикилу известно все. Значит, сейчас выуживаю нужные данные и завтра-послезавтра передаю старику, а там надо будет постараться его переиграть. Как говорил покойный наставник — не спеши, а то успеешь не туда».

Планирование, игра на три хода вперед — вот стихия Галебуса. К сожалению, подлая жизнь раз за разом преподносила сюрпризы…

Галебус, подстегиваемый досадой и злостью на Эйзикила, буквально сгорал от нетерпения и даже не заметил, что миновал охрану и очутился на площади, что сыплет град и ветер пробирает до костей. О капюшоне он вспомнил возле двери собственного двухэтажного дома-башни. Шагнул под козырек, поскреб ржавчину на двери, проступающую под синей краской, убрал за уши пряди смоляных волос, посеребренных сединой, и наполнился предвкушением.

В гостиной ждал терианский перебежчик, которому обещали неприкосновенность в обмен на Бурого, живого и невредимого. Терианец вскочил с табурета и поклонился, коснувшись рукой деревянного пола. В огромном, на полстены, зеркале отразился тощий зад в потертых штанах, высунувшийся из разрезов плаща. Галебус придирчиво оглядел в зеркале себя: безупречен. Высокий, статный мужчина, только перешагнувший порог зрелости. Черная ряса подчеркивает аскетичную бледность лица. Смоляные волосы с редкими седыми нитями лежат ровно. Брови изогнутые, тонкие. Нос — породистый. Борода поседела раньше шевелюры и, пожалуй, придает солидности. Поставь рядом Галебуса и терианца, сразу поймешь, кто — вархан, хозяин жизни, а кто — жалкий смерд.

— Все, как вы хотели, мастер Галебус!

— Где он?

— В комнате без окон.

Представив пленника, связанного по рукам и ногам, в абсолютной темноте, скорчившегося, напуганного, Галебус кивнул.

— Хорошо, свободен, — проговорил он и позвал Мио.

Терианца сдуло ударной волной его голоса.

Из комнаты без окон показалась квадратная, бритая налысо голова Мио, следом за головой — могучие плечи. Неторопливо перебирая ногами-колоннами, манкурат приблизился к хозяину и навис над ним горой мяса. В его вычищенных мозгах плотно засело: хозяин — твое все, нельзя смотреть в лицо хозяину, и Мио уставился в пол прозрачными глазенками, изредка мигал. Веки его были лишены ресниц.

Заскулив, следом высунулся Куцык, любимый пёс Галебуса. Заметил, что хозяин не в духе, и, грустно цокая когтями, ушел к себе.

— Пленника — в подвал, — скомандовал Галебус.

— В подвал, — кивнул Мио, исчез за дверью и вернулся с извивающимся телом на плече.

Галебус обошел манкурата, чтобы заглянуть Бурому в лицо. Как и подобает терианскому отбросу, Бурый таращил глаза, пытался вытолкнуть кляп изо рта, мычал, дергался и колотил связанными руками по спине Мио. Галебус улыбнулся, вынул сухие прошлогодние репьи из бороды пленника и проговорил ласково:

— Сейчас ты мне все расскажешь. А не расскажешь по-хорошему, мы с Мио тебе поможем. — Галебус похлопал манкурата по плечу. — Неси, я скоро приду.

Бурый задергался сильнее — он увидел во взгляде Галебуса нечто, от чего зашевелились волосы на голове, захотелось выпрыгнуть из кожи и пуститься прочь, орать, пока не откажет голос.

Галебус вынул из шкафа чемоданчик, стряхнул пыль. Конечно, Галебус мог хранить инструменты и в подвале, но тогда он лишит себя удовольствия смотреть на происходящее глазами пленника. Он не услышит, как лязгает дверь за спиной и по коридору гулким эхом разносятся звуки шагов, не окунется в кроваво-красный свет, не пересчитает скользкие ступени, не представит себя там — связанного, дрожащего.

Чужая слабость. Мало найдется в обитаемых мирах людей, которые не склонились бы перед Галебусом. А вскоре их не останется вовсе.

Галебус остановился под дверью в святая святых, медленно-медленно отворил её — она застонала, заскрежетала.

Перед тем как снизойти до пленника, Галебус окинул взором подвал: светильники, имитирующие факелы, дают тусклый красноватый свет, стекла их вымазаны сажей, из-за чего на стенах — зловещие тени. Блики пляшут на блестящих лезвиях топоров, ножей, всевозможных спиц и пил, развешенных на крючках по стенам. Штукатурка умышленно ободрана, и видны камни разного размера, схваченные раствором. Под потолком скорчился человеческий скелет в закопченной клетке.

Вот он, Бурый. Мио почти обездвижил его на многофункциональном допросном кресле. Руки схвачены обручами и прочно пристегнуты к подлокотникам, ноги — крепко зафиксированы. Сейчас Мио закручивал обруч на голове Бурого, терианец скулил и подвывал, ворочал вытаращенными глазами.

Галебус торжественно водрузил на стол чемоданчик, щелкнул застежками — он раскрылся книжкой. На бордовом бархате, выстилающем его внутренность, были закреплены пинцеты, скальпели, зажимы и иглы разных размеров.

Бурый попытался мотнуть головой, но стальной обруч держал крепко.

— Мио, пусть он говорит.

Манкурат вынул тряпку, забивавшую рот Бурого, и тот забормотал:

— Что вы от меня хотите? Все расскажу… все. Только скажите, что хотите услышать. Что знаю — клянусь. Только не надо этого всего, хорошо?

— Какой ты, дружок, сообразительный, — улыбнулся Галебус, зафиксировал кисть Бурого и примерился, чтобы загнать под ноготь длинную иглу.

— Я же сказал, — лепетал повстанец, косясь на инструменты, — расскажу, спрашивайте. Спрашивайте. Аа-аа… Аааааа! Не надо. Не надо!!!

— Ладно, не шуми, не шуми, дружок. Помнишь, тебе приказали устроить засаду на двух человек, у них ещё пленник был в паромобиле…

— Не делал, ничего такого не…

— Я тебе не верю. — Галебус слегка кольнул палец пленника.

— Вспомнил! Да, было дело. Но я не мог отказаться. Меня бы тогда… Правда, не мог, священный круг мне на уста!!!

Галебус ударил его по лицу наотмашь, стряхнул с пальцев брызнувшую из терианского носа кровь.

— Не оскверняй святыню своим грязным ртом. Кто тебе заказал Дамира? Мне нужно имя.

— Камачек! Камачек! С сизым носом, толстый! Он в городе живет! Честное слово, правда. Клянусь.

— Мио, мы ему верим?

Манкурат таращился на светильники и не реагировал.

— Ладно, поверим. А кто напал на лабораторию тёмников?

Пленник позеленел, задышал часто, прерывисто, закрутил головой:

— Вот этого не знаю. Не мы. Любого из наших спроси!

— Почему-то я тебе не верю, — Галебус разложил на столе скальпели, принялся их перебирать.

— Убейте, просто убейте, — шепнул Бурый обреченно, сглотнул и вытаращился на Галебуса — понял, что снисхождения не дождется.

— Мио, — пророкотал Галебус. — Тащи сюда Куцыка!

Куцык прибежал, подполз к хозяину на пузе, виляя обрубком хвоста. Галебус почесал его за ухом:

— Мой мальчик голодный! Голо-о-одный!

Пес сел, уставился на пленника и облизнулся.

Кто напал на лабораторию, Бурый так и не сказал. Наверное, и правда не знал.

ГЛАВА 9 ПЕРВОЕ ЗАДАНИЕ

Ксандр вышел из казармы, вдохнул стылый воздух и закашлялся. После золотой осени Ангулема терианская ранняя весна казалась особенно холодной и неуютной: постоянные ветер, снег, град и ледяные ливни, секущие серые стены домов, сизую поверхность реки, низкорослые деревья и далекие горы.

Он смутно помнил, что первое путешествие через порталы далось трудно, на этот раз смена обстановки прошла легко. Подумаешь, одна локация вместо другой… Память берсера шевелилась в Ксандре, как дитя — во чреве матери, обретая самостоятельность. Будто Ксандр уже много раз был на Териане, в Наргелисе, и вид этого города, рассеченного на две части рекой, ограниченного скалами, вызывал в душе смутное беспокойство.

Отряд мастера Фрола бер᾿Грона прибыл на Териану вчера днем, вечером расквартировался в «варханской» части города, в казармах на берегу реки. Здесь воинам досаждали ветер да звериный вой, доносящийся из «дикой» половины Наргелиса. Мирных жителей Ксандр не видел.

Следом за ним на воздух выбрался Вацлав, по пояс голый, в одних кожаных широких штанах, потянулся с хрустом.

— Хороший день. Будет весело.

Что может быть веселого и хорошего в такую погоду, закутанный в плащ Ксандр не знал.

— Зачистка. — Вацлав улыбнулся, встопорщив усы. — Надерем задницы терианским шлюхам!

Вчера на вечернем построении мастер Фрол, вернувшись от комиссара Наргелиса Нектора бер᾿Грона, объявил о грядущей операции: еще до того, как варханы проиграли битву за Землю, терианские повстанцы захватили переправу тёмников и оружейные склады. Отомстить за погибших тёмники планировали с помощью бер᾿Гронов.

Мастер Фрол выглядел подавленным. Ксандр сложил два и два и сделал вывод: бер᾿Гроны — в опале. Они хватаются за любую возможность поднять свой авторитет… Хорошо хоть, бер᾿Хан оставил Нектора в звании комиссара Терианы, — менять коня на переправе, а командира во время восстания не логично. Делиться своими соображениями с Вацлавом Ксандр не желал. Наверняка и бритоголовый не столь прост, как кажется.

— Да, будет славно! — Ксандр представил зачистку и согласился с Вацлавом. — Первый настоящий бой. Посмотрим, кто из нас чего стоит.

Раздался сигнал к завтраку, и Ксандр с Вацлавом поспешили в столовую. Кормили здесь хуже, чем на Ангулеме, кашей из безымянного местного злака, с полосками совершенно резиновой солонины. У соседей по казарме от такой пищи пучило животы, и дышать в помещении было трудно.

Ксандр с Вацлавом взяли миски и заняли место за столом подальше от прохода. Окон в столовой не было, под нее переоборудовали склад: тонкие стены, полукруглая крыша без потолка — видно пересечение несущих конструкций. Развешенные через каждые метра два лампы давали скудный свет, в котором всё становилось синевато-зеленым. Даже еда, что аппетита не прибавляло.

Ели молча. Стол напротив заняла компания из другой казармы, шумная и развеселая. Здоровяк с типично сайдонской внешностью — белобрысый и бледный — тараторил на лингвейке с забавным акцентом, путая падежи и порядок слов:

— Хома, быть-стать, пожрать уважал. От чтобы пузы. А тут отбивали мы мешку сечки! Мешку цельную! Хома, быть-стать, его уволок. Припрятать, быть-стать, сожрать чтобы. Трескать ночем начал: хрусь-хрусь-хрусь, одеялой под. Мы слышим, спим не, хохотамши! Хрусь-хрусь. Точит. И буль-буль, вода запивать! А сечка — сырой! И снова: буль-буль! Хрусь-хрусь! Быть-стать, полноча. Щеки набивать, быть-стать. А утрема Хома орать: а-а, о-о! Живота прихватимши. Мы Хому взять и поволокли в ла-за-рет. Ан поздно! У него внутри разорвамши всё сечка, что потому набухши!

Сайдонцы сопровождали рассказ дружным смехом.

— Примитив, — Вацлав отхлебывал из кружки кисло-сладкое пойло, напоминающее компот. — Недолюди.

— Мы сами — недолюди, — напомнил Ксандр. — Мы не варханы. Не берсеры. Нам предстоит долгий путь.

— Хотя бы предстоит. Этим… Этим на все плевать. Лишь бы кормили. Дикари.

Вацлав так и не оделся, хотя кожа у него пошла мурашками. Ксандр покосился на татуированную руку Вацлава… Солнцеворот. Что-то было такое в прошлой жизни, но вспоминать не хочется. Хватит того, что бритоголовых со свастикой Ксандр никогда не любил. Да и теперь причин для этого не видел.

* * *

Командовал отрядом Ксандра лично Фрол бер'Грон — невелика фигура, как выяснилось. Под непрекращающимся дождем, оскальзываясь на обледеневшей мостовой, группа воинов спешила по набережной к переправе. Сквозь потоки воды Ксандр видел реку: темно-серую, неспокойную, всю в ребрах мелких волн. Впереди темнел мост — официальная переправа в Дикий город.

Река, гранитные фасады домов с темными буркалами окон, вой ветра — всё это царапало душу Ксандра. Он не мог сейчас, на бегу, разбираться в себе. Но будто бы такое уже случалось: он шел к переправе. Вооруженный скорчем и ножом? Нет, вроде бы нет. И не в куртке тогда был Ксандр… Дыхание сбилось, Ксандр обругал себя: бред, отголосок чужих воспоминаний. Следует думать о задании.

И всё же…

Надвинулся мост — стационарный, высокий, похожий на вантовый мост через Неву. Переправу охраняли: пятеро молодых воинов в черных плащах стояли неподвижно, словно статуи. Мастер Фрол вскинул руку, и отряд замер. Охрана никак не отреагировала, но из маленькой хижины слева от моста вышел тёмник — дядька лет пятидесяти, черные с проседью волосы разделены прямым пробором, бородка аккуратная. Губы полные, нос крючковатый, тонкие брови с изломом. Фрол бер᾿Грон о чем-то разговаривал с ним, остальные молча ждали.

Напротив хижины некогда находился, по-видимому, стратегически важный объект: забор метра в три, стальные ворота раскурочены…

Боль. Каждый вдох рвет грудную клетку. Дотянуть до переправы. Выжить. Любой ценой…

Ксандр пошатнулся, вдохнул-выдохнул.

Усилием воли переключил мысли на другое. Операция представлялась Ксандру странной: во-первых, люди шли к месту проведения пешком. Во-вторых, их было мало — полтора десятка. В-третьих, вооружение оставляло желать лучшего, а новый доспех из мягкого железа достался только мастеру Фролу.

Ладно, предположим, они все, кроме Фрола, нубьё. Но (игровая память Ксандра и реальная — погибшего берсера — вопили об этом хором) откуда взялось ощущение нереальности, мишурности происходящего? Какова цель отряда бер᾿Гронов? Почему тёмники не перебили повстанцев сами?

Ксандру об этом знать не полагалось, но влезть в голову и проверить, о чем он думает, варханы не могли.

— Нас проверяют, — пробормотал рядом Вацлав. — Проверяют, как поведем себя в боевых условиях. Отсеивают брак.

Ксандр вспомнил Смира и согласился.

Мастер Фрол о чем-то договорился, охрана расступилась, открывая доступ к мосту. Несколько тёмников, в том числе седобородый, присоединились к отряду.

Переправились бегом, погрузились в машины — обычные варханские тачанки, которыми пользовались и на Ангулеме. Ксандр трясся на скамье, зажатый между Вацлавом и тёмником. Мимо проносились изувеченные временем и небрежением здания — без крыш, часть кладки осыпалась, торчат гнилыми зубами в небо трубы печей… Путь расчищен, но по обочинам смердят груды мусора: каменного крошева, кусков жести и шифера, органических отходов, дохлых животных.

Вой, докучавший воинам всю ночь, раздался рядом, и в проеме дверей ближайшего дома Ксандр увидел тварь, похожую на огромную обезьяну, скалящую желтые клыки. Магулы — понял Ксандр, и его накрыло воспоминанием.

Не тачанка, но закрытый автомобиль. Почему-то — отблески пламени из печи. Сизый нос и летящая изо рта слюна кричащего человека… Следом бегут магулы. За рулем — молодой черноволосый парень с тонким насмешливым лицом. Нужно обороняться. Вид мальчишки почему-то наполняет сердце гордостью и болью. Кто это? Откуда?

Подземелье. Старик, хохочущий над… Ксандром? Другим? Старик, втоптавший его мечту в грязь.

На этот раз Ксандр не упал, пережил вспышку чужой памяти спокойно, никто ничего не заметил.

Интересно, это признак «брака»? Ксандр надеялся выяснить в бою, на что способен. Он мечтал быть лучшим. Стать берсером. А что до чужой памяти, принявшей форму безумия, он справится с этим.

Три тачанки отряда Фрола выскочили на небольшую площадь и остановились, перекрыв выход из восьмиэтажного здания с полуколоннами красноватого мрамора по фронтону. Воины выскочили из кузовок.

Ксандр, забыв о своих страданиях, кинулся к двустворчатым дверям дома. Мастер Фрол командовал незнакомыми жестами, но Ксандр почему-то понимал. Наверное, память бойца сработала. Тёмники держались позади, за спинами. Ксандр почти сразу выбросил их из головы. Занять позицию. Вацлав с перекошенным от ярости лицом бьет по двери ногой, и дверь послушно распахивается внутрь.

Вперед. По стенке. Осмотреться. Скорч в руке… Ксандр пытался отстраниться, но воображение услужливо расставляло метки над находящимися в комнате: мастер Фрол — лидер, тёмник — хил, Вацлав — танк, конечно. А сам Ксандр? Обычно Ксандр выполнял роль «дамаг дилера»… Озарением, вспышкой: убийца. Одиночка. Син.^[22] Теперь он, наконец, тот, кем мечтал быть.

Топот ног, суматоха, но не суета: в комнате пусто.

Седобородый тёмник уверенно выходит вперед. Света из высоких окон достаточно, видно, как тёмник шарит ладонями по стене, нажимает что-то, и часть кладки уезжает в сторону — тайный ход.

Вперед.

Ход узкий, бежать приходится друг за другом, перед Ксандром — спина Вацлава. Обидно, что Вацлав опередил его.

Новое помещение… Надо же. Ангар. Повстанцы.

На какой-то короткий миг Ксандру сделалось страшно: сможет ли он убить человека? А потом берсер мощной рукой отодвинул землянина, завладев его телом.

После Ксандр, прокручивая обрывочные воспоминания, не мог воссоздать цельную картину боя. Кажется, повстанцев довольно быстро рассеяли по помещению. Часть тут же перестреляли. Седобородый тёмник кричал, что кого-то не следует убивать… Ксандр оказался в углу, один на один с женщиной. Терианка, выставив вперед пальцы, скрюченные, как когти, вопила на одной ноте. Ксандр успел уже (не помнил, когда) убрать скорч и выхватить кривой нож.

Он ударил женщину сложным движением: подрезал ей запястья и рассек горло. Хлынула кровь. Ксандр отшатнулся, едва не выронив нож, — он никогда не видел столько крови, весь вымазался, будто на бойне… Память берсера, усмехаясь, вела Ксандра дальше. По стенке сползал, вереща и отводя глаза — все знают, что варханы не переносят прямого взгляда, — молодой белобрысый парень с родимым пятном на пол-лица, багровым и пористым.

— Не убивай! — парень простерся ниц, и Ксандр почему-то оторопел. — Не убивай!

Пока Ксандр молчал, ошеломленный, берсер в нем склонился над парнем (было, так уже было!), схватил за мягкие волосы на затылке, запрокинул голову, чтобы открыть беззащитное горло…

— Не убивай… Пощади… — шептали бескровные губы, смотрел парнишка мимо. — Пощади… Я тебя помню, только ты так умеешь обращаться с ножом… Ты тогда меня отпустил… Прошу… Дамир!

— Как ты меня назвал? — Ксандру удалось стряхнуть оцепенение и крепкие пальцы чужой памяти.

— Я слышал… — шептал парень, и слезы катились по его обезображенному лицу: сейчас Ксандр заметил, что парень не только от природы изуродован громадной родинкой, но и нос его сломан, а под глазами залегли синяки — свидетельство сотрясения мозга. — Я слышал, о тебе говорили… Ты же умер!

Он не кричал, и лишь потому еще жил. Ксандр быстро оглянулся, тёмник занимался другими повстанцами. Ксандр опустился на колени, не отпуская повстанца.

— Ты вернулся из мертвых, — пленник закрыл глаза, — из Бездны…

— Как. Ты. Меня. Назвал.

— Тебя называли Дамир бер᾿Грон!

Все поплыло вокруг. Ксандр еле успел совладать с чувствами, остановить руку с ножом. Мальчишка пригодится. Расспрашивать, почему принял за Дамира, сейчас — дохлый номер. Тёмник и так уже косится.

— Ты будешь обо всем молчать, — сообщил Ксандр пленному, — меня зовут Ксандр. Я тебя еще найду и допрошу. Не ответишь — умрешь.

— Я… Меня зовут Ягуп, господин! Я сделаю, я сапоги, я пыль целовать…

— Заткнись.

Ксандр с силой отпихнул парня, заметив удивленный взгляд тёмника. Выхватил пистолет и оглушил повстанца, ударив рукояткой промеж глаз. Не миновать Ягупу второго сотрясения мозга!

Бой затихал. Связанных повстанцев волокли к выходу из подземелья. Ягупа приняли за мертвого и оставили валяться на полу. Тёмник смотрел на Ксандра не отрываясь. Ксандр ухмыльнулся. Он был в чужой крови, совершенно обессиливший, и память, обретшая имя Дамир бер᾿Грон, ворочалась в нем, наливаясь самостоятельной жизнью.

* * *

Обратный путь прошел, как в тумане. Ксандр добрался до своей койки, содрал и швырнул на пол запятнанную кровью куртку, рухнул на спину, уставившись в потолок, — кровати здесь были одноярусными. В казарме царило радостное возбуждение, люди обменивались впечатлениями: «А я ему — ножом!» — «А я — прямо в лоб выстрелил!» — «А баба-то, баба!»

— Лежишь? — навис над ним Вацлав. — Тебя Фрол зовет на разбор полетов.

Не удостоив Вацлава ответом, Ксандр поднялся и поплелся в кабинет мастера Фрола. Ксандр был недоволен собой: плохо бился, не принес пользы бер᾿Гронам. Мастер наверняка устроит разнос. Тогда придется сказать о памяти, вышедшей из-под контроля. И пополнить ряды манкуратов.

Командование занимало ближайший четырехэтажный дом, бывший когда-то, как понял Ксандр, правительственным учреждением: об этом свидетельствовали просторный холл первого этажа, широкая мраморная лестница, темные коридоры с остатками «былой роскоши» — кое-где еще лежали ковры, на стенах висели картины в позолоченных рамах, в основном — пейзажи.

Дверь была открыта, и Ксандр вошел без стука.

— Мастер-капитан Фрол бер᾿Грон…

Фрол бер᾿Грон сидел за овальным столом. Еще несколько дней назад этот немолодой и невыразительный капитан со смазанными, непримечательными чертами лица казался Ксандру идеалом. Берсер, истинный воин. Теперь то ли видение изменилось, то ли чужая память играла с Ксандром злые шутки, но он смотрел на Фрола бер᾿Грона без почтения. Не поднялся выше капитана — в его-то годы! Командует «экспериментальными образцами»!

В кабинете, тесном, метров пятнадцать, было по-зимнему холодно, изо рта вырывался пар. Ксандр огляделся, ища, куда бы присесть, но кресел, кроме кожано-деревянного монстра, в котором восседал Фрол, не нашел. Вообще с мебелью в кабинете было туго: стол, кресло, шкаф лакированного дерева. Единственное окно закрывали тяжелые кожаные шторы.

Интересно, это сознательный аскетизм или Фрол бер᾿Грон большего не заслужил?

Ксандр встал навытяжку перед капитаном, уставился поверх его головы. Крашеная бежевой краской стена местами облупилась, видны были потеки воды и пятна плесени.

— Чем ты занимался на Земле? — спросил Фрол. — Ты был воином?

— Нет. Я занимался машинами, — в лингвейке не было слова «инженер», — и спортом. Развивал свое тело.

— Ты ведешь себя как опытный воин. У тебя лучше всех прижилась память погибшего героя. Это видно в бою. Ты можешь объяснить, почему так получилось?

Ну и как объяснить это Фролу на его языке? Ксандр позволил себе вздохнуть и изобразить виноватую растерянность.

— Может быть, потому, что варханы мне близки. Я считаю, что родился не там, что должен быть варханом. Я всегда мечтал быть воином, мастер Фрол, я даже… — Тут он запнулся, не зная, как донести суть компьютерных игр до капитана. — Занимался на специальном тренажере. Таком… для мозга. Командовал отрядом.

— А почему ты не участвовал в настоящих войнах? — заинтересовался Фрол.

— У нас быть воином — не много чести. Важнее техника.

Фрол недоверчиво хмыкнул. Ксандр покосился на него: нет, вроде не смеется. Перебирает бумаги, отчеты, наверное.

— Из тебя выйдет толк, Ксандр. Если бы не последние обстоятельства… Впрочем, ты слышал сам: война на твоей родине проиграна. Мы нуждаемся в верных людях. Мы — это клан бер᾿Гронов. Мой родич Нектор бер᾿Грон, комиссар, приказал мне особо выделять умных и сильных людей из моих подчиненных. Кого бы ты выбрал, Ксандр?

— Себя. — Ксандр решил не лукавить. — Я верен клану и хочу многого добиться, капитан.

— Похвальная честность. Я согласен, Ксандр, ты — такой. У тебя нет мотива предать, в отличие от любого немытого терианца или тупого сайдонца. Что ж…

Фрол бер᾿Грон сделал вид, будто размышляет. На самом деле, понял Ксандр, он давно все решил. И эта беседа, и утренняя операция — лишь части испытания.

— Пока что ты — даже не рядовой, Ксандр. Но я хочу дать тебе шанс и выразить симпатию. На завтра назначена крупная операция, не мелочь, как сегодня. Я буду наблюдать за тобой с особым вниманием. Сумеешь проявить себя в бою — станешь сержантом. Не сумеешь — я подумаю над другой кандидатурой.

Ксандр склонил голову в знак согласия.

— Ты можешь идти.

В дверях Ксандр остановился и задал мучивший его вопрос:

— Мастер Фрол бер᾿Грон, чья память во мне?

— Этого я не знаю, Ксандр. Ее сохранили тёмники, за гибель которых мы мстили сегодня. Убиты все, знавшие это, документы уничтожены. А разве это важно?

— Нет, капитан. Мне просто хотелось знать, к каким вершинам стоит стремиться.

Фрол рассмеялся беззлобно, одобряя такой подход.

* * *

Вацлав, та самая «другая кандидатура» в сержанты, насколько понял Фрола Ксандр, ждал внизу. Ксандр удивился.

— Пойдем в город, — предложил Вацлав.

— Зачем? — опешил Ксандр.

— За девочками к Мамочке Злате. Мне рекомендовали ее заведение. У нас же увольнительная, настоящий воин так снимает напряжение боя.

Мысль показалась Ксандру довольно здравой и заманчивой. Казначей выплатил всем участникам боя первое жалованье, а что с ним еще делать? Только прокутить! Ксандр закутался в плащ и следом за Вацлавом вышел на улицу.

Не было ни ограды, ни блокпоста — вархану в голову не могла прийти мысль сбежать из лагеря во время войны. А если кто ушел — значит, имеет право, значит, ему очень нужно.

Было еще светло, попадались прохожие: как варханы, так и лояльные местные жители, прианы. На Вацлава и Ксандра никто не обращал внимания.

Сегодня Ксандр получил новую информацию, скорее всего, важную. Если он поймет, чьей памятью обладает, то сможет это использовать. Пока у Ксандра есть имя погибшего берсера, Дамир бер᾿Грон, но как проверить, правда ли так звали донора памяти?

Еще есть парень с родимым пятном, сайдонец Ягуп, которого сочли мертвым и оставили там, на складе. Ищи теперь его… А ведь он — ключик к тайне прошлого.

— Смотри! — Вацлав остановился так резко, что Ксандр едва на него не налетел.

Они находились на одной из центральных улиц Наргелиса: широкая мостовая, привычные уже облицованные камнем четырех- и восьмиэтажные дома, от стен которых отражался резкий рёв мотоцикла. Прохожие шарахнулись в стороны, и мимо Ксандра пронеслась всадница на черно-желтом чоппере: вся в клепаной коже, шлем в форме птичьей головы. Плеснули по ветру вороные волосы…

— Вестница, — сказали рядом.

Ксандр вспомнил: клан вестниц, единственный женский клан во всех подвластных варханам мирах. Почему-то само название вызывало неприязнь, протест. Здесь, на Териане, их было немного, наверное, климат не нравился. А вот на Ангулеме…

— Хороша, — прокомментировал Вацлав. — Кстати. Надо спросить, где здесь девочки.

И двинулся на поиски «языка». Первый же остановленный приан чуть в обморок не упал от ужаса, но махнул рукой в сторону здания, увенчанного приплюснутым куполом. Должно быть, культовое сооружение, после прихода варханов переоборудованное в бордель.

Ксандр все думал о встреченной байкерше. Что-то связывало погибшего берсера Дамира с этим кланом…

ГЛАВА 10 ТЕРИАНСКИЕ КАМЕНОЛОМНИ

На этот раз всё было серьезней: и подготовка, пусть и в режиме «срочно», и сама операция. Еще до рассвета — Ксандр как раз пробрался мимо патрулей и собирался упасть поспать, хорошо, ума хватило не пить, — всех подняли и собрали в штабе, безликом зале, примыкающем к кабинету капитана Фрола. Глаза у Ксандра закрывались, он остро жалел об отсутствии на Териане кофе. Только ради кофе стоит захватить Землю!

Мастер Фрол монотонно бубнил, тыча указкой в здоровенную карту. Монохромное переплетение ходов… Подземелье. Ксандр прислонился к стене и, кажется, задремал. По крайней мере, голос мастера Фрола налился силой, обрел интонации друга Пиу-Пиу — кланлидер любил планировать операции в Данжах.

— Мы прибудем к северному входу ориентировочно на рассвете. Цепочкой по одному… Не агря мобов… Продвинемся к главному залу. Охрану босса вычистим так: на левого моба — слип, правого пилим. Если кто приведет паровоз — все ляжем. Всех встречных — в расход. Там не может быть никого, кроме повстанцев. Наша цель — Омний. Он — лидер повстанцев, пеон-предатель. Из-за Омния провалилось нашествие на Землю. Элитка, героик. Дамажит сильно, зараза, и толстый. Омния необходимо взять живым. Посмотрите — вот он.

Ксандр с огромным усилием разлепил веки. Мастер Фрол держал в руках черно-белый портрет (гравюра, что ли?) пожилого седого повстанца. Ксандр попробовал запомнить лицо, но получилось плохо. Ему было знакомо имя — Омний, и воспринималось оно с удивленным восхищением. Еще имя пеона ассоциировалось со словом «гений» — вот так, даже без оттенка лести.

— Все поняли? Фастом — на босса.^[23]

Ксандр встряхнулся. Кажется, собрание закончилось, а он все проспал. Оставалось уповать на свою сообразительность и опыт подобных операций. Пиу-Пиу не зря приснился: данж — и есть данж, что уж тут не понять. Бежим, всех убиваем, главного берем в плен.

Позевывая, сослуживцы Ксандра потащились на склад за оружием и оборудованием. Вацлав, такой же сонный, как Ксандр, и потому особо злой, стукнул кулаком стену:

— Я сейчас такого навоюю… Заранее предупреждать надо! И подземелья еще.

— А что — подземелья? Наоборот, просто. Коридоры, насколько я видел, прямые. Каменоломня, наверное, не естественная система. Заблудиться трудно, нужно только включить голову и пользоваться ею.

Вацлав зыркнул на Ксандра, как на врага:

— Не люблю замкнутые пространства.

Ксандр молча возликовал: клаустрофобия! Ну всё, Вацлав, не конкурент ты мне! Даже проснулся от хорошей новости.

Вислоусый оружейник выдал шлем с налобным фонарем, Ксандр видел похожие конструкции: аккумулятор — на затылке, емкость большая, заряд держит долго, сам фонарь, правда, не диодный, а на лампах накаливания, по дну выстланный зеркальной пленкой, чтобы свет был ярче. Ксандр предпочел бы нормальное оборудование, но фонарь все-таки еще ничего, могла быть карбидная лампа, из тех, что раньше использовали шахтеры, а теперь — только долбанутые энтузиасты.

Кроме того, выдали веревки с карабинами (Ксандр сомневался, что кто-то кроме него умеет ими пользоваться), запас свечей, кремниевую зажигалку. Ксандр проверял карабины, на него смотрели недобро.

— Приходилось применять? — заинтересовался оружейник.

— Да, в юности любил по подземельям полазать.

Оружейник усмехнулся в усы и, вдобавок к скорчу, протянул Ксандру нож с изогнутым лезвием. Ксандр прикинул: хорошее оружие, идеально сбалансированное для близкого боя.

— А метательных нет? — всплыло из памяти.

— Есть, — удивился оружейник. — Ну ты наглец! Но есть, есть…

Повернулся задом, порылся в ящиках и протянул Ксандру перевязь с метательными ножами. Вацлав пробормотал в сторону что-то нелестное насчет «оружия труса».

Ксандр пропустил его заявление мимо ушей.

Завтракали на ходу местными «бутербродами» из тонких хрустящих хлебцев с розоватой намазкой, запивали компотом. В тачанках трясло, и хорошо еще, прекратились град и дождь. Ксандр клацал зубами о горлышко фляжки, подставлял лицо ледяному ветру и был, в общем-то, счастлив.

В предрассветной тьме затих Наргелис. Даже дождь уснул. Ни магулов, ни терианцев, ни варханов — лишь громыхали колесами по брусчатке тачанки, несясь к далеким скалам. Насколько мог судить Ксандр, операция намечалась масштабная: вереница тачанок и паромобилей, сваренных из разного хлама, растянулась чуть ли не на километр. Кроме отряда мастера Фрола, Ксандр заметил сайдонцев из других казарм, незнакомых людей, бойцов в клювастых шлемах, давешнего седобородого тёмника.

Ксандр ехал в одной тачанке с мастером Фролом, рядом с Вацлавом. Бритый смурнел с каждым метром, приближающим его к ненавистным подземельям.

Город кончился, будто отрезали. До гор оставалось немного, дорога петляла между холмами и языками лавин. Верхушки скал, покрытые нетающим снегом, поблескивали в звездном свете.

Колонна свернула к огромной двуглавой горе и остановилась у подножия. Ксандр спрыгнул за землю, мелкие острые камни больно ударили по пяткам даже сквозь подошвы сапог. Мастер Фрол выскочил из тачанки и бросился к огромному круглому валуну, едва различимому на фоне скалы.

За валуном обнаружился зев пещеры, дохнуло сырой землей, камнем — особенным запахом подземелья. Ксандр чуть не рассмеялся от счастья. Всю его сонливость как рукой сняло.

Фрол жестом остановил воинов и сказал:

— Передвигаемся по возможности бесшумно. Держимся по двое. Прикрываем напарников. Все бунтовщики должны быть убиты. Разбились по парам и построились! Живо!

Земляне выполнили приказ. Фрол придирчиво осмотрел команды и кивнул:

— Приступаем!

Ксандр выбрал в напарники Вацлава. Погрузившись во влажное нутро пещеры, он поднял руку и включил фонарь. Луч теплого желтого света вспорол брюхо сумрака. Подошел тёмник. В своей рясе (и как в ней собрался под землей скакать?) он напоминал попа.

— Готовы? — спросил тёмник у мастера Фрола.

У него оказался примечательный оперный бас. Таким голосом в пещере орать — только обвал провоцировать. Кажется, Фрол тоже это понял.

— Мастер Галебус, тише. А лучше — молчите. Или останьтесь здесь.

— Не могу, уважаемый мастер Фрол бер᾿Грон. Никак не могу!

Рядом с тёмником топтался манкурат — морда тупая, нитка слюны тянется из уголка рта, но каков здоровяк! Ксандр в жизни не видел такой груды мяса. Орк, не человек.

— Да вы не волнуйтесь, мастер Фрол, — пророкотал тёмник Галебус, понижая голос, — Мио будет рядом и защитит меня. Правда, Мио? — И он ласково потрепал манкурата по бицепсу.

Мио замычал и обильней пустил слюну. Мастер Фрол поморщился, да и сам Ксандр едва сдержал брезгливую гримасу.

— Вперед! — приказал мастер Фрол своим бойцам.

Их отряд вошел первым. «Пушечное мясо, — отметил Ксандр, — нами можно рисковать. Ничего. Мы утрем берсерам их варханские носы! А сайдонцев просто с грязью смешаем».

Да, это была заброшенная каменоломня: характерная кладка стен, камешки и пыль под сапогами, потолок (Ксандр задрал голову) в трещинах… никто не следит за его состоянием. «Висяков» полно, плиты слоятся, на честном слове держатся. Возможен обвал, тише надо. Это понимал не только Ксандр — молчание подземелья нарушалось лишь шорохом шагов.

Ксандр незаметно для себя вырвался вперед. Карту он помнил очень приблизительно, но ориентировался под землей отменно: сказывался студенческий опыт и игровой тоже. Считай повороты, смотри, куда идут вытоптанные тропинки.

На первой же развилке обнаружилась охрана — три человека. Повстанцы, видимо, только проснулись и, надеялся Ксандр, не успели поднять тревогу. Правильное время выбрало командование для нападения, в предрассветные часы сон сковывает даже самых стойких. Не останавливаясь, Ксандр выхватил метальные ножи и выпустил их на волю. Двое караульных упали, зажимая слабеющими руками шеи и суча ногами. В беззвучном крике распахнулся рот третьего, но уже подлетел Вацлав с тесаком, ударил под нижнюю челюсть так, чтобы лезвие прошило язык.

Ксандр двигался дальше, скакал луч фонаря по стенам.

Как же давно это было! Почему он забыл, насколько любил подземелья, их вечные плюс пять-восемь градусов, влажность, в подтопляемых — грязь… В этих каменоломнях было сухо. И чувствовалось, что система жилая, откуда-то тянуло дымом.

Догнал мастер Фрол, махнул рукой вперед. Ага, значит, нужный зал — по ходу движения. Если повстанцы успеют, они уйдут оттуда в дальние штреки, и тогда уже — ищи-свищи. Ксандр ускорил шаг. Рядом топал Вацлав, Ксандр покосился на него: нормально, держится.

Главный зал был не так уж далеко от входа, миновали еще две развилки, на этот раз неохраняемые, и остановились перед двустворчатыми железными дверьми. Забаррикадировались? Это плохо… Крюкер в птичьем шлеме, олицетворение подземных легенд, отстранил Ксандра, потянул дверь за ручку. Заскрежетали петли.

В зале было темно, валялись брошенные в спешке вещи. И уходили в разные стороны три прохода. Ксандр опустился на корточки, всматриваясь в следы, — это ему подсказала память берсера. Увы, все замели и затоптали. Люди набились в зал и в растерянности остановились.

— Надо разделиться, — предположил мастер Фрол.

К нему подошли командиры других подразделений. Ксандр не мог ждать, когда закончится совещание. Его тянуло в один из проходов, он точно знал: беглецы там. Ксандр шагнул в сторону, перехватил взгляд Фрола. Капитан понимал, что собирается сделать Ксандр, не мог не понять. Но останавливать не стал.

Ксандр бросился в левый проход. За ним раздался топот ног — неужели кто-то счел его дезертиром и кинулся в погоню? Ксандр развернулся в прыжке. Его догонял напарник, Вацлав. Лицо бритого покрылось бисером пота, губы подрагивали.

— Куда?.. — Он еще и задыхался.

— Я чую: они там. Объяснять некогда. Это память… — Не делиться же с Вацлавом, что сам не понял, как сделал вывод, — анализ ситуации прошел без участия Ксандра, хоть и в его голове.

Но Вацлава такие тонкости не интересовали.

— Пойдем, — согласился бритый.

Ксандр не хотел разделять с ним свой триумф, но понимал: одному — сложно. Повстанцев может быть много, и они наверняка вооружены. Ждать толпу нет смысла, но вот вдвоем… Почему бы и не попробовать?

— Хорошо. Тогда вперед! — Ксандр развернулся и побежал.

Проход сужался, потолок нависал все ниже. Двигаться здесь можно было только гуськом, наклонив голову и согнув ноги в коленях. Ксандр заложил руки за спину, согнулся и побежал типичной «системной» походкой: очень быстро, но мелкими шажками. Позади пыхтел Вацлав, ругался вполголоса, спотыкаясь или прикладываясь головой. Ксандр несколько раз обернулся — проверить, как он.

Вацлаву было худо, но пока он побеждал клаустрофобию. Лишь бы рука бритого не дрогнула, когда придет время вонзить нож во врага.

Ход резко поворачивал. Ксандр остановился и поднял руку: тихо. Там, невидимый, может быть враг. Кто угодно: от загадочного Омния до толпы повстанцев, вооруженных разрядниками. Вацлав прислонился к стене. Он с трудом дышал, ловил воздух ртом, как вытащенная на воздух рыба.

Ксандр прислушался: вроде тихо. Только вдалеке капает с потолка вода, звенит, разбиваясь о камень. Выключив фонарь, Ксандр скользнул за угол.

В коридоре было пусто, но Ксандр заметил отблеск огня на стене: кто-то уходил боковым штреком. Ксандр вернулся на несколько шагов назад, шепотом приказал Вацлаву погасить фонарь и двигаться следом.

Отблеск почти не давал света, но служил ориентиром. Он затухал — враг удалялся. Шуршали камушки под подошвами да хрипло дышал Вацлав. Ксандр ускорился. Вот он — боковой ход, куда свернули повстанцы. Низкий и узкий — такие называют «шкуродерами», протиснуться можно, если ты не шкаф два на два, но с трудом. И не развернешься. Если впереди засада, всё, пропал. Вацлав, увидев шкуродер, тронул Ксандра за рукав: туда он не полезет.

Ксандр приблизил губы к уху Вацлава и прошептал:

— Жди. Свет не включай. Если заору — беги назад. Как идти — помнишь?

Вацлав кивнул.

Ксандр опустился животом на холодный пол и пополз. Мелкие камни больно царапали колени и локти. Ход извивался червем — не рукотворный, а результат карстовых процессов. В полной темноте Ксандр не вписался в поворот, стукнулся головой, стиснул зубы, чтобы не зашипеть. Ни зги не видно. А если завалили лаз? Бывают такие дырки, в которых и не развернешься, и задом не сдашь — поминай, как звали, воняй, разлагаясь…

Накатила слабость. Хорошо, что у Вацлава хватило ума сюда не лезть.

Ксандр полз вперед.

Показалось? Нет. Дальше по ходу маячил отблеск света. Повстанцы ждут кого-то? Может быть, погоню ждут, засаду устроили?

Ксандр живее заработал конечностями — оставаться в каменной кишке не было сил.

— Кто там? — слабо позвали на чистейшем лингвейке. — Это ты, Лартис? Лартис, это ты, отзовись?

Ксандр замер. Повстанцы говорят с акцентом: почти все они с Терианы, некоторые, приблудные, с Сайдона. Так чисто изъясняются только варханы и пеоны. Кто же впереди?

— Лартис? — в голосе послышалась паника.

Ксандр… Нет, не Ксандр, а берсер в его голове, знал говорящего. В памяти всплыл совсем молодой, но уже полноватый вархан. Аккуратно подстриженные темные волосы, капризный рот патриция, карие глаза чуть навыкате. Один из юных бер᾿Махов. Сердце Ксандра сжалось от радости: наконец-то! Бер᾿Мах — предатель, здесь, в подземелье! Как кстати! Мастер Фрол бер᾿Грон будет счастлив!

Ксандр кашлянул и промычал что-то утвердительное.

Юный бер᾿Мах рассмеялся:

— Застрял, Лартис? А не нужно было разжираться! Даже я протиснулся… Давай уже, Лартис, ползи быстрей. Здесь жутко. Они все ушли, представляешь? Эти терианские свиньи бросили меня, а ведь считают своим! Давай быстрей, я совсем не знаю этих ходов!

Ксандр полз тихо. Надеялся, что лаз расширяется к выходу, так бывает. Тогда Ксандр выскочит, схватит бер᾿Маха и придушит его. Крикнет Вацлаву, чтобы звал на помощь…

Ход расширился. Ослепленный фонарем предателя, Ксандр прыгнул, навалился на юношу — ошарашенный, тот даже не сопротивлялся, — сомкнул пальцы на липкой от холодного пота шее. Вот так. Придушить. Резко запахло — бер᾿Мах обмочился от ужаса. Ксандр удовлетворенно рассмеялся чужим смехом. Включил налобник: да, память не подвела. Берсер Дамир (если его на самом деле звали так) несколько раз видел предателя в городе.

Ксандр сунул голову в лаз и гулко крикнул:

— Вацлав! У меня добыча! Дуй за нашими!

Мысли сменяли друг друга с лихорадочной быстротой. Бер᾿Мах не стал бы предавать, его «добыча» — агент варханов. Махи нашли выход на повстанцев и вели свои игры, чтобы дестабилизировать и без того шаткое положение конкурирующего клана. Бер᾿Гронов. Ксандр — часть опального клана, значит, враг клана — его враг, и его нужно убрать. Тогда на бер᾿Махов падет тень подозрения.

— Ты ошибаешься, — бормотал пойманный. — Я свой… Не дави на бока. Свой я!

Конечно, свой, подумал Ксандр, обыскал бер᾿Маха. Был бы чужой, драться бы начал. Ножи в ход пустил, скорч — Ксандр отстегнул от пояса бер᾿Маха кобуру, сунул себе в карман. Проверил ботинки пленника, вытащил заточку.

— Нам к тебе лезть? — донёсся усиленный тишиной голос Вацлава.

— Нет, оно к тебе само приползет. Только осторожнее с ним, хитрый, падлюка.

— Я этого так не оставлю! — огрызнулся бер᾿Мах возле самого лаза, за что получил пинок под зад.

Нужно опорочить бер᾿Маха любым способом. Сейчас, возможно, ему доверять не будут, привезут в Наргелис, где Махи станут на его защиту, даже если он действительно предатель. Но даже если не получится выставить парня врагом варханов, находка ценная. Доказывающая, что для Махов собственный интерес выше, чем интересы варханов в целом.

— Принимай, готовься! — крикнул Ксандр.

Объемистый зад бер᾿Маха, выхваченный светом фонаря, никак не хотел протискиваться в шкуродер.

Нужно действовать по обстоятельствам, и чем быстрее, тем лучше, думал Ксандр, продираясь вслед за пленником. Впереди мелькали подошвы его ботинок.

Миновали шкуродер, очутились в штреке, где можно перемещаться на четвереньках. «Добыча» с протяжным стоном опустилась на пол, вытерла пот с лица.

— Вы там скоро? — проговорил кто-то незнакомый.

— Мне нужно отдышаться, — простонал пленник. — Жди здесь.

Ярость вскипела в Ксандре — бешеная, чужеродная. Предатель ещё смеет командовать! Ксандр подполз к нему, схватил за грудки, приложил о стену и сказал всё, что думает. Точнее, не он сказал, а Дамир, который все это время спал и вдруг проснулся. Слова вылетали, как гильзы из автомата.

— Ах ты падаль сайдонская! Крысоед, семя Проклятых! Ты поговори мне! Глаза выколоть тебе мало!

Пленник захрипел. Ксандр сообразил, что вот-вот его задушит, и ослабил хватку. Ярость схлынула, оставив опустошение. Отплевавшись, Мах исчез в лазе, Ксандр последовал за ним с выключенным фонарем. До слуха донеслось:

— Я — Рейно бер᾿Мах… Свет убери, пёс… Ах ты трупоед!

Ксандр чуть-чуть не успел к началу представления, но о происходящем догадался по обрывкам фраз. Вацлав посветил в лицо Маху, бросил колкость, и это переполнило чашу терпения вархана, он кинулся на противника, не разбираясь, кто перед ним. Против бер᾿Маха был Вацлав и подоспевший на подмогу тёмник, но это не остановило Рейно. Когда Ксандр вылез, предатель разбил налобник Вацлава, и мир погрузился во тьму.

Самое время инсценировать попытку к бегству, пусть думают, что бер᾿Мах собрался всех перебить и смыться. Так… Конфискованной у предателя заточкой ударить тёмника в область плеча — хорошо, без труда вошла. Последовал сдавленный крик. Теперь — вынуть её…

В этот момент тёмник включил фонарь. Ксандр скользнул к предателю, нанизанному на нож Вацлава (молодец, соклан, вовремя ты его!), вложил заточку в судорожно сжатые пальцы бер᾿Маха. А что, сцена выглядит вполне правдоподобно.

«Добыча» упала к ногам растерянного Вацлава. С ножа капала кровь, под предателем растекалась темная лужа, бока его то вздымались, то опадали — значит, жив. Тёмник склонился над бер᾿Махом.

Ксандр похолодел и покрылся липким потом. Если предатель выкарабкается, можно прощаться с жизнью.

Тёмник поднял выбитый фонарь, свет скользнул по лицу Ксандра, ослепляя. Ксандр закрыл глаза рукой. Тёмник присел над раненым, скрутившимся калачиком, проверил пульс и скомандовал:

— В машину его. Живо. Только аккуратно — не трясите.

Вацлав ухватил вархана за руки, Ксандр — за ноги. Пыхтя, двинулись узким коридором. Тёмник шел позади и светил под ноги постоянно оглядывающемуся Вацлаву, Ксандр подстраивался под их шаг, думая, как бы ускорить путешествие бер᾿Маха на Прародину.

Ситуация разрешилась сама собой: у поворота Вацлав оступился и с грохотом рухнул, уронив ношу. Ксандр незаметно пару раз ударил Маха в живот, в рану, делая вид, будто помогает Вацлаву подняться.

Когда предателя вынесли в зал, он кончался: закатил глаза, посинел, в уголках губ пузырилась розовая пена. Тёмник с бородкой склонился над ним, пощупал шею, качнул головой и в упор посмотрел на Ксандра. Тот отвел взгляд.

Из соседнего поворота вырулила штурмовая группа во главе с мастером Фролом, остановилась на почтительном расстоянии.

— Это я нашел его, — проговорил Ксандр, не дожидаясь вопроса. — Он убегал, я погнался следом, настиг, ударил. Он сказал, что вархан, разведчик, я поверил, но все равно обыскал. Я не думал, что он нападет. Выходит, врал?

Ксандр сделал растерянное лицо. Главный тёмник вскинул бровь, подергал бородку, глядя на коллегу.

— Он говорит правду, — подтвердил пострадавший, зажимая плечо.

Если бы можно было, Ксандр бы вздохнул с облегчением — топор, нависший над его шеей, опустился и воткнулся в пень, в стороны разлетелись щепки, а не брызги крови.

— Жаль, теперь его не допросить, — равнодушно пророкотал седобородый тёмник. Закрыл глаза скончавшемуся пленнику, оглядел зал и велел замершим воинам: — Отнесите тело в машину.

— По машинам! — скомандовал мастер Фрол.

Десятки ног подняли белесую пыль, тотчас осевшую на рясу тёмника. Как же его зовут? Странное такое имя, что-то среднее между глобусом и троллейбусом…

Галебус.

Ксандр двинулся за своим отрядом. Он кожей чувствовал чужое внимание и почему-то был уверен, что заинтересовался им Галебус.

На улице, где обзор лучше, он следил за тёмником боковым зрением и отмечал, что Галебус наблюдает за ним и Вацлавом. С чем это связано? Неужели он, не желая того, прикоснулся к чужой тайне? Как узнать? Интуиция подсказывала, что тайна эта пахнет смертью и лучше пока скрывать свои догадки.

Ксандр занял место в машине. Он ощущал себя мухой под колпаком. И тёмник Галебус, и теперь вот мастер Фрол поедали его глазами.

Ксандр мучился сомнениями всю дорогу и не замечал ни тряски, ни вони отработанного топлива.

Выйдя из кабины, он замешкался и спросил:

— Мастер Фрол, я не понимаю, что произошло? Откуда в подземелье взялся вархан?

Только сейчас он заметил, что глаза мастера смеются. С трудом сдерживая злорадство, Фрол проговорил:

— Бер᾿Махи предупредили повстанцев о зачистке и сорвали операцию. Мы и раньше думали, что они используют любые средства, чтобы расшатать и без того зыбкое положение комиссара Нектора, а на его место поставить бер᾿Маха… Ты сделал хорошее дело, Ксандр. У нас есть доказательство их вины. Клан перед тобой в долгу не останется.

— Мне не нужна благодарность, — сказал Ксандр. — Мне достаточно того, что я могу быть собой в полной мере.

* * *

По пути домой Галебус не мог избавиться от чувства, что землянин Ксандр — по-настоящему опасная сильная личность. Он разделался с Рейно бер᾿Махом — сам, без приказов, да еще обставил это как несчастный случай — не придерешься. Правда, бритоголовый ему помог, подыграл… Эти двое отличались от основной массы землян. Честно говоря, остальные больше походили на манкуратов, чем на варханов: пустые глаза, заторможенность, тупое повиновение приказам. Значит, стоит сосредоточиться на Ксандре и Вацлаве. Интуиция и разум хором подсказывали Галебусу: Дамир в ком-то из них. Только бы он осознал себя и вспомнил Забвение! Тогда Галебус достанет информацию под пытками. А что, имеет право — подопытные собственность тёмников, а не бер᾿Гронов.

У дверей дома Галебуса, ковыряя отстающую синюю краску, мерз дерзкий послушник Наяр. Полы бурой рясы, как всегда, были грязны.

— Мастер Галебус, — обозначил поклон юноша, — мастер казначей послал меня к вам. Он сказал, что вы слишком много потратили на одежду в этом месяце и…

— Зато ты, Наяр, — пророкотал Галебус, — потратил слишком мало. На что ты спускаешь жалование? На девочек из заведения Мамочки Златы? Ох, Наяр, Наяр… Все мы были молоды, но гильдиец блюдет свое тело в чистоте, равно как и свои помыслы.

Потеснив растерянного послушника, Галебус отпер дверь и зашел, поманив юношу за собой. Наяр оставил на половике грязные следы.

— Ты дерзишь, Наяр, — с неподдельной скорбью в голосе продолжил Галебус. — И я, дружок, буду учить тебя смирению.

— Я не…

Галебус жестом остановил его. Молодость допускает ошибки, и обязанность зрелости — предупредить их, направить юношу на путь истинный. Галебус осенил Наяра Священным кругом. Послушник приоткрыл рот. О, с каким удовольствием Галебус ударил бы его, превратив розовые детские губы в кровавую кашу! Галебус сжал кулаки и скрипнул зубами, пережидая порыв. Нельзя.

— Наяр, твоя дерзость больно ранила меня. Я понял, что за ней скрывается скверна. — Послушник мялся у двери и не знал, что делать, по яркому румянцу, проступившему на не знавших бритвы щеках, Галебус понял: юноша вспомнил свою ошибку. — Но я великодушен. Я не отправился к твоему наставнику, хотя кое-что узнал… Ты догадываешься, Наяр?

Послушник вздрогнул, взгляд его заметался по прихожей. Наивный глупец, он думал, Мамочка Злата сохраняет имена клиентов в тайне! Бандерша — прожженная дрянь, прекрасно знает, о чем стоит молчать, а о чем лучше рассказать… На беду Наяра, его нельзя было назвать полезным или влиятельным. Похождения юнца Мамочка Злата прикрывать не собиралась.

— Девочки… — Галебус вздохнул, шагнул вперед и положил ладонь на плечо послушника. Парень мелко дрожал. — Плоть следует смирять, Наяр! Сначала я думал покарать тебя за дерзость — а ты разговариваешь со мной слишком нагло в последнее время, — отправив чистить уборные… Но, узнав о твоей беде, решил помочь! Запомни, Наяр, ничто так не очищает помыслы, как истязание плоти. Тёмники древности добровольно секли себя плетьми, но куда тебе до них! Я помогу тебе, Наяр. Начнем с пятнадцати ударов хлыстом.

К удовольствию Галебуса, Наяр мелко закивал. Подчинился. Сломался. Галебус улыбнулся послушнику тепло и открыто.

ГЛАВА 11 ВЕТЕР ПЕРЕМЕН

Капитан Фрол бер᾿Грон нервничал, насколько может нервничать вархан: подрагивали ноздри, губы то и дело кривились в неуверенной полуулыбке, руки оглаживали кожаную куртку. Ксандр с Вацлавом стояли навытяжку посреди его кабинета и ждали, что скажет мастер.

— Мастер-комиссар Нектор бер᾿Грон ждет нас в Центавросе, — Фрол хлопнул ладонью по столешнице, — погиб бер᾿Мах… Для нас, бер᾿Гронов, смерть предателя — благо, но мастер-комендант Сморт бер᾿Мах в ярости. Он-то не считает молодого Рейно перебежчиком. Хотя ничего не может доказать. Сейчас мы с вами отправимся в Центаврос, к комиссару. Вы должны понимать: на разбирательстве будут и тёмники, и бер᾿Махи, сам Сморт, думаю. Вы расскажете всё. Как оно было на самом деле: Рейно накинулся на вас и был ранен, а погиб из-за несчастного случая.

Фрол облизнул тонкие губы. Ксандр вспомнил, что капитан похвалил его там, в каменоломне, но сейчас, похоже, струсил. Это удивительно: разве может берсер испугаться каких-то политических интриг? Значит, может. Фрол бер᾿Грон — всего лишь солдафон. И в высоких играх не силен. Если посмотреть на грядущее разбирательство с другой стороны, всё хорошо: Ксандр познакомится с комиссаром и получит его, пусть и негласное, одобрение и покровительство.

Они втроем вышли из здания, погрузились в тачанку и поехали в центр города. Пирамида Центавроса приближалась, мастер Фрол хранил молчание, Вацлав окаменел лицом, будто заправский берсер. Тяжело далось бритому подземелье: не может простить себе страха перед низким потолком. И Ксандру — свидетелю своего позора — простить не может.

По случаю визита к высокому начальству Ксандр с Вацлавом нацепили новые кожаные куртки без нашивок, брюки-галифе и высокие сапоги. Вацлав в свежей чистой форме напоминал солдата Третьего рейха. Себя со стороны Ксандр не видел, надеялся только, что волосы не торчат во все стороны, пригладить отросший «ёжик» никак не получалось.

Тучи разошлись, и выглянуло бледное терианское солнце — звезда далекая или холодная, лучи ее почти не грели. Ксандр подставил им лицо: сколь взрослым ни будь, все равно после снега, дождя, града хочется живого прикосновения к коже. Может быть, это всего лишь потребность организма в витамине D3, а может, что-то большее… Атавистическая память…

Если ты долго был мертвым, то обрадуешься любому проявлению жизни. Солнечный свет, тепло — это жизнь. Руки женщины на твоем теле — жизнь. Чужая кровь — тоже жизнь.

— Дальше — пешком. — Голос мастера Фрола звучал вовсе не уверенно.

Тачанка остановилась на Радужной площади перед Центавросом. Ксандру уже приходилось бывать внутри этих сооружений, одинаковых (не считая отделки) во всех мирах: через стационарные порталы происходила переброска частей из Ангулема на Сайдон, с Сайдона — на Териану, а уж отсюда — на Землю. Лишь на Вархонте, в мертвом мире, откуда пришли варханы, Ксандр не был. Дамир напомнил, что не только желать этого, но даже думать о Вархонте не принято.

Пирамида подавляла. Огромное строение, символ мощи варханов, голову запрокинешь — все равно верхушки не видать. Но дело было не только в размерах. То ли из-за работы Сиба, то ли из-за особенностей архитектуры, Центаврос поглощал все мысли, заполонял мир, и хотелось простереться ниц, вознести молитву. Ксандр заметил, что Вацлав ссутулился, а вот Фрол бер᾿Грон, похоже, ничего не замечал.

Они зашли в треугольные ворота главного входа, миновали охрану — неподвижных крюкеров в птицеголовых шлемах, — свернули на лестницу. Фрол бер᾿Грон поднимался легко, Вацлав с Ксандром еле успевали за ним. Гулко отражались от стен шаги, над головой ярко светили обыденные электрические лампы.

Мастер Фрол толкнул треугольную дверь, и они оказались на галерее. От внезапно открывшегося вида на город у Ксандра закружилась голова.

Галерею — полосу светлого камня — огораживал невысокий, едва по пояс взрослому мужчине, бордюр. За спиной Ксандра наклонно вверх уходила стена Центавроса. Пренеуютнейшее место: ветер дует, с неба вот-вот прольется дождь, а собравшиеся будто не обращают на это внимания.

Навстречу мастеру Фролу из-за круглого столика поднялся узколицый мужчина в идеально подогнанной по фигуре полевой форме — брюках и кожаном кителе. Сверкали желтые сапоги. Рукав куртки украшали пять алых полос — перед Ксандром был командующий высочайшего ранга. Иссиня-черные волосы вархана трепал ветер.

— Мастер-комиссар…

— Добро пожаловать, капитан Фрол. — Нектор бер᾿Грон указал на круглый столик тонкой, затянутой в белую перчатку, рукой. — Угостись вином.

Ксандр огляделся. Кроме них с Вацлавом, Фрола, Нектора бер᾿Грона на галерее присутствовали еще двое: полный молодой человек с пятью нашивками на рукаве и старый знакомый, похожий на дряхлого варана тёмник в обычной черной рясе. Тёмник перебирал четки, клацая янтарными бусинами, на пальце у него сверкал перстень с янтарным же камнем. Именно он посоветовал мастеру Фролу переправляться на Териану, и зовут его…

— Мастер Эйзикил… — Фрол склонил голову. — Мастер-комендант Сморт бер᾿Мах.

Тёмник поздоровался. Смотр бер᾿Мах передернул пухлыми плечами и отвернулся, сделал вид, будто изучает раскинувшийся внизу город. Ксандра с Вацлавом не представили, вина им не предложили. Тёмник Эйзикил с интересом наблюдал за землянами.

— Ты был в каменоломне, когда погиб молодой Рейно? — спросил Нектор бер᾿Грон.

Фрол пытался держаться на равных, но видно было, что перед правителями Терианы ему не по себе.

— Да, мастер-комиссар. Мы с моими людьми присутствовали при его смерти.

— Расскажи нам, как все было, Фрол, — улыбнулся комиссар.

— Кого ты собрался слушать? — голос бер᾿Маха — тонкий и капризный — звучал презрительно. — Своего родича и его манкуратов?

— Мы уже знаем версию тёмника, — спокойно ответил бер᾿Грон. — А ты сомневаешься в объективности капитана Фрола, Сморт?

Бер᾿Мах пожал плечами, не оборачиваясь, схватил со столика бокал вина, осушил его залпом и налил себе еще. Капитан принялся описывать произошедшее, не называя Рейно бер᾿Маха предателем, но всячески подчеркивая это. Шея Сморта над воротником налилась краской. Тёмник обошел Вацлава и Ксандра кругом, будто оценивая.

Когда Фрол дошел до «случайной» гибели Рейно, Сморт бер᾿Мах не выдержал:

— Довольно! Довольно! Рейно был нашим агентом! Рейно собирал информацию! А вы! — Сморт резко обернулся и ткнул пальцем в сторону капитана Фрола: — Вы убили его! Специально! Я знаю!

— Мало ли, Сморт, что ты знаешь? — Нектор бер᾿Грон улыбнулся. — Ты, может, знаешь, что солнце — треугольное. Но доказать не можешь. А я знаю, кто повинен в гибели моего отряда. Помнишь? Еще до Нашествия на Землю?

— Ты!.. — Ярость Сморта переключилась на Нектора. — Тебе все известно! Ты в курсе, кто убил Рейно!!!

— Откуда, Сморт? Успокойся, выпей вина. Прими мои искренние соболезнования: Рейно был не только твоим любимчиком…

Ксандру показалось, Сморт еле сдержался, чтобы не выплеснуть вино в лицо Нектору. Тёмник вклинился между командирами, как ни в чем не бывало, налил себе выпить.

— Слова капитана Фрола подтвердил мой человек, член Гильдии, Галебус. Ты не доверяешь и ему, Сморт бер᾿Мах? Успокойся. Даже перед лицом горя берсеру не следует терять себя и отдаваться демонам: ярости и гневу. Ты жаждешь мести, Сморт? Но кому ты собрался мстить? Уж не свою ли потревоженную совесть ты утешаешь, не ее ли голод утоляешь, Сморт? — речь Эйзикила напоминала змеиное шипение. — Конечно, на сердце у тебя неспокойно. Тайные страсти, противные Бурзбаросу, наполняют его… Нет, я не буду читать тебе проповедь, Сморт. Я взываю к твоему разуму. Успокойся. Будь берсером.

Сморт глубоко вдохнул и медленно выдохнул. Его полное лицо, похожее на лик японской красавицы, пошло красными пятнами, губы задрожали. Ксандр пожалел, что присутствует при разговоре: Сморт его запомнит. Нектору он отомстить не может, Фролу, пожалуй, тоже. Бесправные Вацлав и Ксандр — под ударом.

— Если ты услышал все, что хотел, Сморт, почему бы тебе и мастеру Эйзикилу не оставить меня с родичем? Мы хотим обсудить дела семейные. — Улыбка Нектора лучилась счастьем.

— Я услышал, — прохрипел взбешенный Сморт, — и запомнил, Нектор. Недолго вашему клану осталось править. Учти.

— Учту, конечно, учту, дорогой Сморт! Еще раз соболезную тебе. Пожалуй, обнимать не буду, чтобы не тревожить душевную рану. Держись, Сморт. Твой клан поможет тебе пережить утрату.

Сморта перекосило. Ксандр наблюдал за ним с интересом: Нектор на что-то намекал, но парировать Сморт не мог. Мастер Эйзикил вышел, на прощанье окинув Ксандра внимательным взглядом. Выбежал с галереи разъяренный бер᾿Мах.

Они остались вчетвером.

Фрол плюхнулся в плетеное кресло, вытер лоб рукавом, жадно осушил бокал рубиново-красного вина. Нектор согнал с лица безмятежную усмешку, стал серьезен.

— Фрол, впредь такие операции согласовывай со мной. Конечно, никто не поверит жалкому лепету Сморта. Сам понимаешь — он не признает, что его дружок был предателем. Но. Мы-то с тобой знаем, что к чему. Ты приказал своим людям, — кивок в сторону Ксандра, — убить его?

— Нет, нет… Мастер-комиссар… Все было так, как я рассказал. Ксандр нашел Рейно, удостоверился — перед ним перебежчик, и…

— Ксандр? Подойди.

Ксандр, старательно глядя мимо лица Нектора, приблизился к парапету. Город внизу дымил трубами, скалил зубы заборов, всматривался в Центаврос глазами окон. Ксандр озяб. Вон — стальная лента реки, за ней — дикие кварталы… Вон — скалы. Огромные, неприступные. Кажется, на Земле таких нет… Высоченные, голые, резкие. И город в долине. Совсем неземной город.

— Хороший вид, — заметил Нектор бер᾿Грон, оглаживая перила рукой в белой перчатке. — Чужой мир — у твоих ног. Я люблю это ощущение. Итак, ты — с Земли?

— Я там родился, мастер-комиссар.

— И ты, тем не менее, сразу понял, что нужно убрать этого бер᾿Маха? Отвечай правду, Ксандр, у нас ведь есть способы ее все равно узнать.

— Я понял, что это будет выгодно бер᾿Гронам.

— Хочешь стать одним из нас? Фрол говорит, у тебя большой потенциал. Еще Фрол говорит, что ему нужны помощники. Ты хочешь стать бер᾿Гроном, Ксандр? Служить нашему клану?

Ксандр хотел не служить, а править. Но не сказал этого Нектору, ибо нет ничего позорного в подчинении сильнейшему.

— Да, мастер-комиссар. Я хотел бы этого. Я хочу стать берсером.

— Ну, берсером — это будет еще не скоро, — в голосе Нектора мелькнуло удивление. — А сержантом… Мы с Фролом подумаем над этим, Ксандр. А теперь вы, — Нектор первый раз глянул на Вацлава, — можете идти. Мы с родичем еще немного побеседуем.

Когда они, откланявшись, зашли внутрь Центавроса и начали спускаться, молчавший до этого Вацлав буркнул:

— Бац — и ты почти сержант, Ксандр. Будто действовал один.

— Ты — следующий на очереди, — невозмутимо отозвался он. — Думаю, еще одна операция — и тоже станешь сержантом.

Вацлав покрутил головой, будто ему жал воротник.

— Пойдем уже, — поторопил его Ксандр.

* * *

Галебус не разделял уверенности Эйзикила, что гениального пеона Омния легко найти, и оказался прав. Повстанцев предупредили Махи, у них разветвленная сеть разведки. Теперь не осталось сомнений, что Дамир погиб по их вине. Одно настораживало: почему тогда Забвение до сих пор не у Махов? Они ходят вокруг него кругами? Жаль, что Дамир погиб. Остается надеяться, что он воскреснет в одном из подопытных.

Галебуса тревожило ещё что-то. Кололо занозой в пятке. Что это, он понять не мог.

Чтобы успокоиться, Галебус спустился в пыточную. После того, как бандит Бурый испустил дух, Мио собрал его потроха, отмыл пол, а остатки трупа спустил в канализацию — пусть крысоеды глодают.

Галебус разложил инструменты и принялся перебирать. От их звона на душе делалось тихо и спокойно. Он вздохнул. Нужно идти к Эйзикилу с докладом, старик, поглоти его Бездна, как раз вернулся от комиссара!

* * *

У Эйзикила сидел смутно знакомый бер᾿Грон. Капитан Фрол, — вспомнил Галебус, — руководитель подопытных. При виде Галебуса он подтянулся, кивнул. Пришлось кивать в ответ. Старик всплеснул руками и заговорил:

— Я объясняю капитану Фролу бер᾿Грону, сколь опасно наделять подопытных правами полноценных граждан, привожу примеры — они часто выходят из-под контроля. Говорю, что за ними следует наблюдать ещё хотя бы месяц, а он утверждает, что таких отменных бойцов у него не было никогда, что это — находка для клана. Объясни хоть ты ему, Галебус!

— Они — не варханы, — пророкотал Галебус, оперся о подоконник, скрестив ноги. — Никто не знает, как скоро в них проснется чужой и как проявится. Они не цельные личности, но собранные по кускам. Трудно угадать, какой кусок будет доминировать… Кстати, по договоренности с бер᾿Гронами мы имеем право следить за подопытными. Экспериментаторы использовали новый препарат, возможно полное замещение личности носителя приживленной…

— Вот как? — Фрол, похоже, не удивился, лишь для приличия вскинул брови. — Теперь понятно, откуда эта доблесть…

— Нам интересно, как скоро это произойдет, — продолжил Галебус. — Наилучшие результаты показывает русоволосый, высокий… С выступающими передними зубами.

— Ксандр?

— Да. У меня есть подозрение, что он начинает вспоминать носителя.

Фрол бер᾿Грон качнул головой:

— Нет, он сам спрашивал, чей у него опыт. Чтобы знать, к каким вершинам стремиться. А результаты хорошие, потому что у него боевое прошлое. Вы хотите, чтобы я поговорил с ним? Мастер-комиссар Нектор бер᾿Грон сегодня произвел его в сержанты, теперь он — мой родич, бер᾿Грон…

— Нет, — подключился к беседе Эйзикил. — Не должно спешить, это может спровоцировать отторжение личности. Пусть все произойдет само, как угодно Бурзбаросу. И ещё дам тебе совет, мастер-капитан: проследи, чтобы оружие ему выдавалось лишь во время боевых операций. Он опасен.

Фрол улыбнулся:

— Не долго мне им командовать. Вступит приказ мастера-комиссара в силу — и Ксандр с Вацлавом покинут казармы.

Галебус был уверен, что этот разговор с бер᾿Гроном лишний, но, видимо, Эйзикил лучше знает, что делать. Воцарилось молчание. Тишину нарушало лишь жужжание мухи, попавшей в паутину где-то за набитыми шкафами.

— Я могу идти? — поинтересовался Фрол, встал и оправил кожаную куртку.

— Конечно. Ступай. Мы же сотрудничаем? — прошелестел Эйзикил, вытащил руку из кармана и защелкал чётками.

— Все зависит от того, насколько совпадут наши интересы, — с невозмутимым видом ответил Фрол бер᾿Грон. — До свидания.

Эйзикил подождал, когда в коридоре стихнут шаги, указал костлявым пальцем на дверь:

— Вот за что я люблю бер᾿Гронов! Они просты, ими легко манипулировать. И они не столь далеко зашли в своих пороках и отрицании Бурзбароса, как Махи.

Галебус расселся в кресле, в очередной раз отряхнул рясу от белой пыли подземелья и изрёк:

— Допустим, Дамир проснется в ком-то из подопытных, и что мы будем делать? Это же герой бер᾿Гронов! Они так просто нам его не отдадут.

— Тише, у тебя чересчур зычный голос — звенит в голове. Проблемы следует решать по мере их поступления, дабы не множить, не так ли? Кстати, твои люди наблюдали за Ксандром. Куда он ходил сегодня ночью?

— В бордель, — ответил Галебус, отметив, что Эйзикил следит за ним не меньше, чем за подопытными, и нисколько этого не скрывает.

Эйзикил задумчиво покивал — ни дать ни взять, ящер-падальщик, дряхлый, но опасный.

— До встречи на совете, — стараясь скрыть негодование, сказал Галебус и выскользнул за дверь.

Эйзикил не собирается посвящать его в свои планы, и в будущем вряд ли что-то изменится. Нужно найти выход из западни. Шаг влево, шаг вправо — и старик объявит, что Галебус скрывал свою деятельность от Гильдии, преследуя личные интересы. И тогда все. Точка.

По коридору навстречу Галебусу двое манкуратов катилиящик на колесах. Тёмник прижался к стене, пропуская их. Манкураты вызывали в нем смесь жалости и брезгливости, наверное, потому он был почти ласков с Мио. Их безразличные лица, стеклянные глаза… Больше всего на свете Галебус боялся стать манкуратом, потерять мощь своего разума.

Град прекратился, и площадь наводнили варханы. Бегали, суетились, разгружали повозки. Точно муравьи. Сталкиваются, обмениваются информацией и разбегаются. Или тащат гусеницу в муравейник. В муравейнике точно так же, как и у варханов, часто случаются переделы власти, и горе проигравшим! Только у муравьев все честно и нет интриг. А тут чуть замешкался, и вот ты уже на краю обрыва.

Когда Галебус безусым юнцом попал в Центаврос Ангулема, то, глядя со второго яруса на раскинувшийся город, ощущал себя на вершине жизни. А сейчас… Небо серое девять месяцев в году, каменные домики с окнами-бойницами и кривыми трубами. Струйки дыма тянутся вверх и исчезают за тучами. Жилища терианцев всегда напоминали Галебусу стариков. Им давно бы пора в могилу, а они все коптят…

На улице, в подворотне возле собственного дома, Галебус заметил двоих… не варханов, нет. Двоих подопытных. Повернувшись к нему спинами, они что-то рассматривали на земле. Один высокий, волосы русые, второй головастый, бритый. Вот тебе и шанс… Нужно им воспользоваться.

— Дамир! — позвал Галебус.

Подопытные повернулись одновременно. Галебус скрипнул зубами. Опять силу голоса не рассчитал, прикидывай теперь: приживленная личность отреагировала на своё имя или земляне решили посмотреть, кто там орет.

Поскольку рядом никого больше не было, высокий, Ксандр, сообразил, что обратились к ним, и ответил:

— Нас зовут иначе. Похоже, вы обознались.

Мысленно выругавшись, Галебус хлопнул дверью и очутился в своем доме, который больше не казался ему крепостью.

ГЛАВА 12 ПАМЯТЬ

Из зала советов возвращались по многолюдной Радужной площади. Навстречу попадались в основном военные в камуфляже да патрули в традиционной черной форме с черепами на рукавах. Гражданские опасались покидать дома, хотя погода располагала. Вацлав шагал по левую руку от Ксандра, норовил забежать вперёд и громко обсуждал прохожих.

Недалеко от Центавроса стояли два пустых мотоцикла — тяжелые, украшенные ремнями и цепочками, как у земных байкеров. На них прибыли вестницы. Рокоча мотором, подъехал третий мотоцикл. На нем сидела женщина с изумительной красоты ногами. На ней были ботфорты, черные штаны в обтяжку и куртка вроде косухи. Вестница сняла шлем, и черные волосы рассыпались по спине водопадом. Спрыгнув со стального коня, она поспешила к Центавросу.

Она вызывала смутное раздражение, почему, Ксандр не мог вспомнить: память Дамира захлестывала волнами, сейчас мертвый берсер пытался пробиться, но не мог.

Из разрыва туч выглянуло солнце, озарило площадь, вымощенную разноцветным булыжником. Чужая память снова шевельнулась в сознании Ксандра, и он замер, уставившись на плоский красный камень. Камень двоился, наливался красками. А в голове пульсировало: «Радужная… Площадь… Радужная площадь».

Вытянувшиеся по струнке варханы с горящими глазами, их взгляды направлены на него. Он горд, счастлив, наполнен предвкушением…

Ксандр тряхнул головой. Да этот Дамир был не последним лицом у варханов! Нужно будет расспросить Фрола или кого-нибудь ещё. Осторожно, чтобы не вызывать подозрений.

— Отметить бы, — Вацлав зажмурился, глядя на солнце, потянулся с хрустом.

— Не время и не место, — возразил Ксандр, покосившись на взвод варханов в черной форме с черепами на рукавах.

Варханы не обратили на них внимания. Дороги, лучами разбегающиеся от площади, были вымощены покрытием, издали напоминающим наждачную бумагу. Вацлава она заинтересовала, он носком ботинка ковырнул крошево камней. И вдруг из-за спины донёсся знакомый зычный бас:

— Дамир!

Ксандр и Вацлав обернулись одновременно: позади, уперев руки в бока, стоял тёмник Галебус.

— Нас зовут иначе. Похоже, вы обознались, — проговорил Ксандр, избегая смотреть тёмнику в глаза.

Когда Галебус удалился, Вацлав пробурчал:

— Чего он от нас хотел? Неужели кого-то из нас можно спутать с варханом?

Ксандр ответил нарочито громко:

— Понятия не имею.

Память шевелилась в нем, как зародыш внутри яйца. Ксандр, ощутив щекотку чужого взгляда, резко обернулся, но никого не увидел. Его тянуло в город. Там что-то важное, связанное с Дамиром. «Сейчас не время, — остановил Ксандр себя. — Если идти, то одному и ночью, когда никто не видит». Но заинтересованность Галебуса его беспокоила. Неизвестно, что предпримут варханы, когда поймут, что в Ксандре — часть Дамира. Покойный перед смертью что-то выяснил. И никому нельзя верить, шепнула память, никому, даже родичу.

* * *

Ксандр проснулся посреди ночи, как и запрограммировал себя, — удобный навык, наследство покойного Дамира. Некоторое время он лежал, прислушиваясь к звукам: Вацлав храпел, кто-то поскуливал, у кого-то бурлило в животе. Ухал огонь в печи за стеной, ветер стонал в дымаре, стекло едва заметно дребезжало. Свет с улицы падал на стену четырьмя квадратами, разделенными черными линиями рам, — в казарме было светло.

Стараясь не скрипеть кроватью, Ксандр встал, на цыпочках прокрался к вешалке, надел камуфляжный костюм и пожалел, что он не черный, — светлые пятна будут видны в темноте. Не обуваясь, вернулся, скатал куртку, положил вместо себя на постель и накрыл одеялом. В туалете Ксандр напился из-под крана, обулся, распахнул окно: на стенах казарм, освещенных одиноким фонарем, трепетала тень лысого куста, ветер шелестел по дороге прошлогодними листьями. Никого, можно идти.

Уселся на подоконник, свесил ноги и бесшумно спрыгнул, помогая себе руками. Пригнувшись, потрусил меж ангаров к реке, в сторону гор.

Город спал. Постанывал перекрытиями, вздыхал чердаками, посвистывал лопастями ветряков. О стену двухэтажного дома билась нанизанная на гвоздь бумага. В узких улочках здания казались сплошными каменными стенами, все окна выходили во дворы. Невольно вспомнились лабиринты, по которым гоняют подопытных крыс. Сколько ни петляй — стены, стены, стены. Вверху — звездное небо. Ксандр попытался вспомнить созвездия и не смог: это была чужая вселенная.

Вдалеке рокотали моторы — варханы патрулировали город. Далеко, неопасно. Но расслабляться не стоит: мобильные отряды не дремали, скользили по таким вот закоулкам беззвучными призраками. Ксандр напряг слух, стараясь улавливать малейшие звуки, далекие и близкие…

…И вдруг он стал городом. Он видел глазами-окнами, что на соседней улице, цокая когтями по дороге, пробежал пес, нагнулся и принялся шумно лакать помои из желоба. Слышал каменными стенами, как храпят, сопят, стонут во сне прианы. На одной ноте закричал младенец, зачмокал материнской грудью. Ветер шевелил волосы-ветви, гладил позвоночник дороги…

За три улицы отсюда находился патрульный отряд — те самые варханы в черном, с черепами на рукавах, и двигался он в противоположном Ксандру направлении.

Тряхнув головой, Ксандр избавился от наваждения, но вместе со странным ощущением исчезла уверенность. Теперь он был собой, маленьким, слабым и слепым, и не знал, куда дальше. По-видимому, Дамир бывал тут нечасто.

Расслабившийся Ксандр двигался вдоль стен. Когда оказывался на широких улицах, перебегал из тени в тень. Подолгу замирал, прислушиваясь. Вскоре он вышел на смутно знакомую улицу и доверился опыту Дамира.

Вывернув из очередного проулка, он столкнулся с холеным псом. Не задумываясь, метнул нож ему в горло, и лишь потом сообразил, что это — специально обученный наводчик, такие поднимают лай, когда видят чужаков.

Значит, неподалеку патруль. Ксандр оттащил пса во двор и продолжил путь на цыпочках, замирая от каждого шороха, ускоряя шаг с каждым порывом ветра.

Похоже, Дамир мог и становиться городом, и видеть во тьме, и мгновенно ориентироваться в ситуации. Если таковы способности всех берсеров, Ксандр повстанцам не завидовал. Но удалось же им убить такого воина! Или не им? В висках кольнуло, и выплыло смутное осознание предательства, смешанное с ненавистью и негодованием. Выходит, его убили свои?

В руках Ксандра оказались нити, ведущие к запутанному клубку интриг, и он чувствовал, что обязан в этом разобраться. Потому что тут не одна смерть, тут — гораздо большее.

Встретился патруль на паромобиле — Ксандр залег за кучей мусора, а потом продолжил путь трущобами. За кривыми лачугами, дымящими жженой резиной, он обнаружил заброшенные ангары, окруженные ржавой секучкой и покосившимися столбами.

Обогнул развалины, взобрался на холм и невольно обернулся. Здесь не было домов-стен — обычные хибары, наполовину вросшие в землю, с окнами, забранными ставнями, — зато открывался великолепный вид на центр города, раскинувшегося в низине. Особенно впечатлял Центаврос, родич египетских пирамид. Над вершиной — перекрестье лучей, прожектора шарят по небу. Каждый ярус огибает светящаяся линия огней. Они пульсируют во влажном воздухе, и чудится, что гигантский змей движется, дышит. Удивительно, но трехъярусная громадина кажется живой и глядит прямо в душу. Не укоризненно, нет, она ведь знает, что намерения Ксандра чисты.

Наполнившийся благоговейным трепетом, Ксандр осенил себя Священным кругом и побежал дальше. Вскоре он остановился у заколоченного квадратного дома с единственным окном. На двери висел огромный замок. В памяти блеснула картинка: гнилая ткань, битые стекла и куски арматуры на листе жести. Что это, Ксандр не вспомнил, но знал, что там, под листом, ключ. Обогнул здание, увидел кучу мусора, нащупал жесть, потянул на себя и обнаружил под ней узкий лаз. Ступени круто уходили вниз.

Фонарь он не включил, доверился ощущениям, память ведь сохранила каждую ступеньку, каждую трещину в стене. Сейчас будет дверь… Да, вот она. Железная, шероховатая от ржавчины. Отворяясь, недопустимо громко скрипит в тишине.

В нос ударил знакомый запах — пыли и отсыревшей одежды. Ксандр шагнул вперед, нащупал скользкую ткань скатерти, провел по её поверхности и не нашел в положенном месте банки со свечой. Пришлось включать фонарь. Банка стояла на стуле. Свеча перегнулась через край — внизу застыло целое озеро воска. Все существо Ксандра наполнилось негодованием: так не должно быть! От бессилия он заскрежетал зубами.

Чтобы приблизить атмосферу подвала к «правильной», Ксандр долго мучился с огнивом, потом зажег свечу, поставил на стол и осмотрелся. Квадратная комната с закопченными потолками. Печи нет, значит, необитаемая. У стены притулился железный сундук. Крышка откинута, тоже непорядок. Внутри — одежда. Черный китель с четырьмя нашивками. Четырьмя?!

Не совладав с собой, Ксандр принялся ворошить вещи: куртки, футболки, гражданские штаны, шапки, косынки, добрался до доспеха из мягкого железа. «Очень редкий шмот, — напомнил в нем землянин. — Ценный».

… Он отстегнул доспех из мягкого железа, которое называл второй кожей, положил поверх кителя: кирасу, а уже на неё — все остальное. Взял, обычную одежду — рубаху и штаны, надел, подпоясался, приладил к запястью нож…

Вот почему то, что Ксандр силился забыть — своё полурастительное существование на Земле, — помнилось в деталях, а жизнь поистине великого берсера — урывками, как фрагменты кино? Здесь происходило что-то важное. Но что?! Дамир был разведчиком? Кем он был?

Потянуло на улицу. Прежде чем уйти, Ксандр нашел в углу веник, равномерно распределил пыль, чтобы скрыть следы. Выбежал из подвала и мимо горбатых лачуг двинулся к реке. Остановился, глядя с обрыва на бурлящую воду.

Понятно. Дамир направлялся на ту сторону, в Дикий город, и это было его последнее дело. Его там убили, а потом… Потом обыскали схрон. И ощущение неправильности происходящего — оттого, что предметы лежат не на своих местах. Выходит, Дамир что-то знал, но скрывал это даже от самых близких. Чем же занимался Дамир? Кто убил его?

Другая вспышка — толстый бер᾿Мах потрясает брылями, тычет пальцем в потолок.

Вспомнился мастер Фрол, рассказавший о нападении на лабораторию тёмников. Именно там сознание умирающего Дамира переписали на носитель, чтобы приживить какому-нибудь червяку и выведать нужные сведения. После набега сохранились лишь носители, и то непонятно, где чья память. Теперь тёмникам остается наблюдать и ждать, когда проявится Дамир. Выходит, тёмники знали о Дамире все? Или он работал на них втайне от своих?

Что же раскопал Дамир?! Одно Ксандр знал наверняка: никому нельзя открываться. Пусть думают, что он — синтетическая личность, Ксандр.

Безумно захотелось стать Дамиром. Ходить его дорогами, есть из его посуды, прикасаться к его величию, творить историю. Спать с его женщинами.

Ксандр призвал память Дамира, но она шевельнулась — и затихла, а не обрушилась волной, сминая остатки никчемной земной личины. Ксандр надеялся, что это когда-нибудь произойдет, он вернет себя и станет цельным.

Сам того не замечая, он приподнял уголки губ так же, как это делал Дамир.

В казарму Ксандр пробрался, когда уже начло светать. В туалете почистил форму, повесил на гвоздь и провалился в сон.

ГЛАВА 13 ПРИКОСНОВЕНИЕ ПРОШЛОГО

Утром мастер Фрол выдал Вацлаву и Ксандру премиальные — по десятку серебряных монеток, насколько понял Ксандр — приличную сумму. Пожрать в кабаке обходилось в половину монетки, сдачу сыпали медью. Если с выпивкой — на целую серебряную можно всю ночь гудеть. В борделе девочки стоили по-разному, в прошлый раз Ксандру хватило двух серебряных. К сожалению, они с другими землянами обычно получали в неделю не больше четырех.

Еще героям прошедшего дня полагался отдых. Ксандр подозревал, что Нектор бер᾿Грон уже принял решение о присвоении сержантского звания и родового имени им обоим. И, затаив дыхание, ждал, когда Фрол объявит об этом.

В казарме земляне, не получившие ни премии, ни отдыха, сновали туда-сюда, бряцали оружием, тренируясь на плацу, переговаривались. Вацлав подкинул монетки на ладони:

— Куда пойдем?

Ксандр взвесил два варианта: в кабак или в бордель. Напиваться сейчас не входило в его планы. Он бы просто уснул за столом. А в борделе можно было, заплатив девочке, лечь, отвернуться носом к стенке и закрыть глаза часа так на три… Или сколько это по-териански? Почему-то именно с измерительной системой этого мира у Ксандра возникали сложности. Даже математический склад ума не спасал — продолжительность кассера, одной восьмой суток, разнилась в зависимости от длины светового дня…

— К девочкам? — скривился Ксандр.

— Не хочешь, так и скажи. — Вацлав снова подкинул на ладони монеты. — А я пойду. Мне в прошлый раз одна понравилась. Горячая. И красивая. Блондинка. Не ворона, как местные. Надумаешь — поделюсь.

— Да иду я, иду! — Ксандр сплюнул сквозь зубы, а Вацлав усмехнулся.

* * *

Заведение Мамочки Златы посещали и рядовые — варханы, сайдонцы и земляне, — и офицерский состав. Именно поэтому его не закрыли в неспокойное время. Задержавшиеся после комендантского часа могли остаться до утра — со скидкой, естественно, — девочки работали и в долг, отдавались любимому делу всей душой, не только телом.

Мамочка Злата лично встречала каждого гостя, не делая различий между расами и рангами: выходила в холл, всплескивала полными руками, закатывала глаза (на всякий случай избегая смотреть в лицо):

— Здравствуйте, здравствуйте! Как я рада вас видеть, господа офицеры! Проходите же быстрей, девочки заждались!

У нее был еле уловимый терианский акцент, и она всех называла офицерами. Бандерша выглядела располагающе: в скромном сером платье до пола, с пуговками на пышном, не обвисшем с годами бюсте, седые волосы забраны в пучок, морщинки весело разбегаются от серых глаз, полные щеки припудрены и нарумянены.

Еще один поклон, и Мамочка Злата повернулась к Вацлаву с Ксандром чересчур круглым задом, качнула им, намекая: я и сама когда-то была ого-го, и поплыла в «гостиную». Вацлав подмигнул Ксандру и двинулся за бандершей.

Гостиная, как и холл, маскировалась под комнату в приличном доме: диваны, кресла, низкие столики, картины по стенам, обилие хрусталя. Только вот обшивка мебели слегка вытерлась, ковры заляпали так, что пятна не оттирались, а столики были заняты бутылками и тарелками с закусками. Наливай, пей, ешь — потом все это включат в счет, и выйдет дороже, чем в ресторане. Впрочем, посетителей это не останавливало.

Сейчас, в ранний для заведения час, гостей не было. На диване сидели две девочки и о чем-то болтали, потягивая вино. Вид работницы имели помятый — наверное, еще не ложились. Пахло кислятиной и потом.

Мамочка Злата так зыркнула на девиц, что они поднялись и выбежали. Бандерша обернулась к землянам:

— Сейчас я позову других крошек, господа офицеры!

— Юну позови, — велел Вацлав.

— Юночка отдыхает, господин офицер! Юночка что-то приболела…

— Плевать. Зови Юну. — Вацлав вытащил из кармана деньги и продемонстрировал их бандерше. — И вина притащи.

— Вам так понравилась Юночка? — залебезила Мамочка Злата. — Сию секундочку! Думаю, она будет счастлива видеть господина офицера! Вы пока угощайтесь, угощайтесь! А вам кого позвать? — Мамочка Злата обернулась к Ксандру.

— Все равно. Ты нескольких приведи, я выберу.

Мамочка Злата, кланяясь, удалилась, а Ксандр с Вацлавом присели на диван. Вацлав взял открытую бутыль и приложился к горлышку. Вино потекло по подбородку, пролилось на куртку. Вацлав рыгнул, развалился, заложив ногу за ногу:

— Хоть человеком побыть. Ща увидишь. Юна — первый класс. Понравится — поделюсь.

— После тебя? — фыркнул Ксандр. — Спасибо, ты очень добр.

— Не хочешь — как хочешь. — Вацлав ссориться не желал.

Вернулась бандерша с тремя девушками. Ксандр лениво окинул их взглядом: черненькая — ничего так, подтянутая, но надоели ему черные патлы, Вацлав прав, вороны какие-то. Рыжая… Не. Ноги толстые. А третья…

— А вот и Юна, — с удовольствием произнес Вацлав.

Светлые волосы падают на плечи, тяжелые пряди — вдоль треугольного лица. Прямой нос. Брови вразлет. Правый глаз — голубой, левый — ярко-зеленый. На ней было короткое красное платье, похожее на комбинацию.

— Юлька, — пробормотал Ксандр, язык слушался плохо.

Красный ей совсем не шел. Повисла неловкая пауза: Мамочка Злата, Вацлав и девицы с удивлением уставились на Ксандра. Понимание ударило сердцем о ребра: он жил с этой женщиной. Она принадлежала Ксандру — и больше никому. Тогда, еще на Земле. А теперь…

— Юна, — поправила Мамочка Злата. — Ее зовут Юна.

— Юлька! — упрямо повторил Ксандр, чувствуя поднимающийся гнев. — Юля.

Она замерла, будто Ксандр застал ее на месте преступления. Ксандр поднялся с дивана, шагнул к Юльке, взял ее за подбородок, заглянул в глаза. Она отвела взгляд — учёная. Понимает, как следует себя вести с варханом.

— Ты — шлюха?! — рявкнул он.

— Э, э-э, Ксандр, — обеспокоенно заерзал Вацлав. — Это — моя девочка, я ее заказал. Ты вторым…

— Это — моя женщина! Я не собираюсь ее делить! Ты — шлюха?!

На глазах у нее выступили слезы. Юлька попробовала высвободиться. Ксандр знал, что она занималась боевыми искусствами, и удивился ее беспомощности. Свободной рукой Ксандр коснулся светлых волос:

— Юля. Что ты здесь делаешь?

Жена подняла на него зареванное лицо. Ксандру показалось, что сейчас Юлька набросится на него, и тогда остается только уповать на память Дамира…

— Я… Саша, я не виновата… Я работаю… Меня заставили! Меня сюда продали! — она говорила на терианском, но с акцентом. — Сразу, как с Земли забрали. Сразу! Саша!

— Меня зовут Ксандр.

Ее жалкий лепет потряс Ксандра: оправдывается. Она предала его. Она предала своего мужчину. Но Юлька никогда не стала бы унижаться.

— Ксандр! Мой господин! — ему показалось или Юлька произнесла эти слова чуть насмешливо? — Прости! Чем я могу искупить? Смертью?

Смертью?! Ксандр брезгливо отшвырнул ее от себя, она упала. Это не его женщина. Это несчастное отродье! Что с ней сделали, кто посмел это сделать? Юлька ползла к нему на коленях:

— Ксандр! Санечка! Не уходи! Ты пришел, это же чудо, Санечка, что ты пришел!

Отпихнув Вацлава и не обращая внимания на Мамочку Злату, Ксандр пулей вылетел вон.

Не оставляло ощущение, что кто-то внимательно смотрит в спину. Юлька? Перед поворотом в проулок он остановился, вгляделся в окна, но за черными стеклами ничего нельзя было рассмотреть.

* * *

Когда Ксандр вернулся, в казармах было пусто и холодно. Наверное, все тренировались на площадке у ангаров. Ну и хорошо. Не раздеваясь, Ксандр рухнул на кровать, но одолевали мысли, и он не мог заснуть. В голову настойчиво лезла Юлька. Представляя, как она отдается другому, Ксандр готов был разворотить казарму. Его женщина — и с кем-то. Огрызок личности Дамира вопил, негодовал и брызгал ядом. Саня-землянин тихо скулил, забившись в угол. Ксандр старался оценивать ситуацию трезво, и это ему почти удавалось.

Юлька изменилась. Юлька утратила гордость. Из нее вынули стержень. Ксандр мог подобрать этому только одно объяснение: синтетическая личность. В Юльке — чья-то память.

Сообразив, что отдохнуть не удастся, Ксандр отправился на площадку, приспособленную под плац, и не ошибся: его сослуживцы были там, мастер Фрол давал уроки боя. Для тренировки использовались деревянные ножи.

Сейчас соревновались два никчемных бойца, имена которых Ксандр все время забывал. Зачем помнить достойных презрения? Мастер Фрол удрученно качал головой. Наблюдатели воплями подбадривали темноволосого.

Ожило странное чувство, заскреблось, требуя выхода. Это память Дамира — понял Ксандр. Он старался помочь ей вылупиться из кокона, напрягался изо всех сил, но тщетно. Ничего. Лишь пустота, выжженная бессилием. Поднимая серый пепел, крутятся смерчи ярости. Жаль, что рядом нет Вацлава, вот кого хотелось если не убить, то хотя бы ударить, публично унизить. Вытащить из теплой постели и поставить на место.

Не дожидаясь окончания поединка, Ксандр вклинился между соревнующимися и крикнул:

— Дайте мне нож. Буду один против двоих.

Глаза мастера Фрола заблестели, он швырнул муляж, — Ксандр поймал его за рукоятку и хищно оскалился. Противники начали обходить Ксандра с двух сторон. Он стоял расслабленный и ждал. Когда темноволосый сделал выпад, проснулся Дамир. Несколько точных движений — и неумехи корчатся в грязи. Один схватился за живот в области селезенки, второй — за горло.

Мастер Фрол присел над пострадавшими, осмотрел ушибленную шею белобрысого коротышки и подошел к Ксандру.

— Ты — великолепный боец. У тебя есть шансы стать берсером. Но не позволяй демону ярости овладеть тобой. Я же вижу: ты зол. Контролируй гнев.

Ксандр заставил себя дышать ровно.

К вечеру он успокоился и, когда вернулся Вацлав, держался дружелюбно. Ксандр понимал: чтобы добиться успеха, он первым делом должен победить врага внутри себя.

* * *

На следующий день после тренировки Ксандр решил разобраться с Юлькой. Кем бы она ни была теперь, оставить ее в борделе — значит дать демону ярости повод сожрать Ксандра изнутри. Денёк выдался солнечный и напоминал обычный апрельский день в Подмосковье. Звенели неведомые птицы в кустарнике; под ногами прохожих сновали воробьи. Романтику момента портил смог, черным облаком висящий над Наргелисом.

Солнце зацепилось за снежные вершины гор, позолотило их, как купола церквей. Ветер стих, и, хотя город ревел моторами, многоголосо бранился и гремел, звуки разлетались далеко. И разноцветная Радужная площадь казалась действительно радужной. Правда, настроение было препаршивейшим.

Унылый двухэтажный бордель всколыхнул в душе Ксандра ярость, но землянин сжал кулаки, подавив её, и переступил порог.

В холле вокруг двух варханов вились шлюхи, суетилась пышногрудая Мамочка Злата. Ксандр разглядел на черных рукавах варханов по три красных полосы и облокотился на единственный подоконник, уставившись в щели на полу. Должно быть не так. Эти люди обязаны ретироваться, завидев его, ведь ещё пару месяцев назад он носил китель с четырьмя полосками. А теперь он — жалкий червь.

Наконец варханы разобрали шлюх — мелькнули две пары ног в ботинках и четыре — на каблучках. Исчезли из поля зрения. Заскрипели деревянные ступени.

Приблизилось серое платье, подметающее паркет, из-под которого то и дело выглядывали остроносые башмачки.

— Господин офицер, — закудахтала Мамочка Злата, — я больше вам безобразничать не позволю! Натворили тут нам дел, чуть беды не случилось! Уходите, уходите, денег мне ваших не нужно!

— Я обещаю вести себя прилично, — все так же глядя в пол, буркнул Ксандр. — Юна свободна?

— Не будет он. Нет больше Юны.

Ксандр похолодел, медленно-медленно перевел взгляд на мамочку, та отшатнулась, будто ей залепили пощечину. Распрямившись, Ксандр подался вперёд.

— Что с ней случилось?

— Что-что… — Мамочка взяла себя в руки и перешла в атаку. — Клиента отказалась обслуживать. Получила за это и в петлю полезла, дрянь такая! Нет, это не она дрянь, это ты её запугал, морда партизанская. Что сверлишь-то гляделками?

Сжав кулаки, Ксандр шагнул, ещё шагнул.

— Живая она, живая! — бандерша попятилась. — Ишь, нервный. Её перевели на электростанцию, рабочим жрачку готовить. Не хотела в тепле, в уюте, пусть теперь мешки тягает!

Ксандр вздохнул с облегчением, заставил себя поблагодарить и пулей вылетел из борделя.

Смеркалось. Электростанция находилась на другом конце города, он рисковал не успеть до комендантского часа. Прикинув свои возможности, Ксандр бросился туда. Теперь Юлька точно будет его и только его. И он поймет, что с ней стряслось.

* * *

В серых сумерках громадина станции напоминала труп исполина, обожженный взрывами. Бока его были разворочены, из дыр торчали ребра арматуры. Подальше, в стороне, толпились похожие на роботов трансформаторы, оплетенные проводами. Об их целостности издали судить было трудно.

По черной туше станции ползали тени в рабочих робах. Останавливаясь, полностью сливались с фоном. Рокотал генератор, доносились ругательства на терианском. Когда отсюда выбили повстанцев, общими силами начали восстанавливать электростанцию, и в столь поздний час работы продолжались.

Словно приветствуя Ксандра, зажглись прожекторы, расположенные по периметру.

Подойдя поближе, Ксандр рассмотрел строительные леса, где балансировали рабочие, и заметил тачанку, а рядом — двоих варханов в камуфляже, как у него самого.

Работали прианы-добровольцы, варханы (теперь Ксандр разглядел два паромобиля) их охраняли. Где, интересно, тут кормят? Наверняка должно быть что-то типа полевой кухни. Спросить он решил у двух прианов, волокущих замотанный в полиэтилен ящик:

— Где столовая?

Рабочий, идущий задом, даже не обернулся и прорычал:

— Только жрали! Работай, давай.

На вид ему было лет пятьдесят, лица не разглядеть под меховой шапкой, надвинутой на самые брови, видны лишь мясистые губы и мощный подбородок. Второй рабочий — копия пожилого, но лет на двадцать моложе — сверкнул синими глазами, кивком указал на двухэтажные дома:

— Во дворах. Иди на запах.

— Совсем обнаглели, дармоеды, — пробормотал старший на терианском.

Ксандр шагнул к нему, занес руку для удара, но спохватился: ему не положено знать терианский. На таких мелочах легко засыпаться и выдать Дамира, и тогда придется вступить в игру, к которой он не готов.

Вдохнув-выдохнув, Ксандр направился к двухэтажкам, похожим на верблюжьи горбы. Когда освещенное прожекторами пространство осталось позади, Ксандр разглядел меж «горбов» вросшую в землю хижину с черепичной крышей, почерневшей от мха. В окошке, расположенном на уровне ног, горел свет. Из распахнутой двери тянуло сдобой — желудок заурчал, напомнив, что пора бы перекусить.

Пригнувшись, Ксандр шагнул во влажное тепло, потоптался в крошечной прихожей и переступил порог второй комнаты. Там суетилась женщина в длинном буром платье, голова её была покрыта не первой свежести платком. Булькал на печи котёл, на длинной лайке подходили хлебцы, накрытые полотенцем. В одном углу громоздилась гора грязной посуды, в другом — чистой.

— Юлька? — позвал Ксандр и чуть наклонил голову, чтобы не упираться макушкой в потолок.

Женщина обернулась, её лицо вытянулось, руки прижались к груди. Но когда Юлька сообразила, что означает этот визит, просияла:

— Санечка! Пришел?

Недолго думая, она кинулась на шею гостю. Вроде бы — радуйся. Все складывается как нельзя лучше, но откуда снова ощущение неправильности? Почему хочется оттолкнуть Юльку и бежать?

Юлька должна вспомнить себя. Хотя бы через Ксандра, через близость. Прежняя Юлька достойна стать подругой берсера, подругой Дамира.

— Меня зовут Ксандр. Запомни, — он погладил Юльку по плечу. — Где здесь спят?

— Подожди… — она пыталась освободиться, косилась на котел. — Еда сгорит.

— Плевать.

Сообразив, что Ксандр не отступит, она сдалась и кивнула на прицепленную к стене занавеску. Ксандр отдернул её и повалил женщину — покорную, домашнюю и пахнущую выпечкой — на кучу ветоши, заменяющую постель…

Как только он отпустил Юльку, она оправила платье, перекосившуюся косынку и рванула к печи, следить за похлебкой. Ксандр нагнулся, выглянул в окно: окончательно стемнело, но работы по восстановлению гидростанции продолжались. Придется ночевать здесь, а с рассветом спешить в казармы.

Прозвучал гудок и смолк. Вместе с ним смолкли другие звуки, лишь стучал вдалеке молоток. Отбой, сообразил Ксандр и, вспомнив варханские тачанки и паромобили, улыбнулся: не придется спать на отсыревшей ветоши в каморке, пропахшей едой. Варханы не откажут, подвезут своего до центра, а там добраться несложно.

— Жди меня, — бросил он Юльке на выходе из комнаты. — Если узнаю, что ты спишь ещё с кем-то, — убью.

Юлька замерла, сделалась маленькой и жалкой, подошла к Ксандру и прикоснулась губами к его щеке:

— Я буду ждать…

Во дворе Ксандр налетел на двух прианов, рыкнул на них и поспешил к ближайшему паромобилю. Варханы повели себя грамотно: обыскали незнакомого вояку, забрали оружие и пригласили в салон.

В казарму Ксандр успел до отбоя.

ГЛАВА 14 БЕР᾿ГРОН

Галебус спешил к Эйзикилу, скрежеща зубами. Почему бы им не собраться вместе, чтобы не повторять по десять раз одно и то же? Каждая сволочь хочет почувствовать себя значимой, дескать, не всем в пояс кланяются, а ей лично.

Сволочь Эйзикил с озабоченным видом перелистывал книгу в своем кабинете, выглядел он зеленее обычного. Повернулся на скрип двери, моргнул. До чего ж отвратителен! Кожа прозрачная, в уголках белесых глаз скопилась белесая слизь, ногти… Не ногти это — птичьи когти.

— Сколь я понял, — начал Эйзикил, — ни в ком из подопытных Дамир не пробудился, но двое, принятые в клан, ведут себя, как варханы. Особенно — Ксандр.

— Именно, за ним я слежу с особой тщательностью, но пока неясно, Дамир он или нет. Фрол утверждает, что подопытный ничего не помнит.

— Знаешь, что говорится в научных статьях? — Эйзикил захлопнул книгу. — Что прошлое вернуть помогают стрессовые ситуации. Устроим нервную встряску некоторым из них, дабы вспомнили необходимое. Двое землян — уже бер᾿Гроны, Галебус.

Галебус наморщил лоб. Действительно. В бер᾿Гроны приняли чужаков. Уж не с подачи ли Эйзикила? А если это так, единственный способ выбить их из колеи — перевести к бер᾿Гронам по рождению. К варханам. Уж они-то устроят выскочкам веселую жизнь.

— Я понял, — кивнул Галебус и улыбнулся. — Такое провернуть мог лишь гений. Мне у вас учиться и учиться. На столько ходов вперед я просчитывать не умею.

Безгубый рот Эйзикила расплылся в улыбке. Все любят похвалу, даже старые ящеры. И замечательно: обласканный лестью противник теряет осторожность.

— Давай выйдем на балкон, Галебус. На улице — чудесная погода!

Опершись на перила, Галебус думал. Весенний ветерок трепал волосы, бодрил. Сайдон утомил Галебуса, глаза слипались сами собой, но он пытался размышлять. Скоро Эйзикил попробует его использовать — Галебус чуял это.

Внизу на площади кипела жизнь: под солнце из своих нор выползли прианы, туда-сюда сновали варханские патрули. Зеленые пятнышки подопытных двигались в направлении казарм, один застыл возле бер᾿Гроновского Камня славы. Что?!

Пока Эйзикил, щурясь, рассказывал о непорядке в клане бер᾿Махов, о том, что в подземельях Наргелиса скрываются повстанцы и пора уже их «прижать», дрожащий от возбуждения Галебус боковым зрением следил за землянином. Тот сел перед камнем на корточки — изучал нижние записи. Никто не запрещает это делать, но с чего вдруг интерес? Вспышка, озарение: ну конечно! Вот он, Дамир! Галебус долго сомневался, в нем или в Вацлаве покойный герой, и наконец-то Бурзбарос подал знак. Осталось выяснить, что помнит Ксандр. Только бы Эйзикил ничего не заметил! Не должен. Старик просто не разглядит с такого расстояния.

Будто читая его мысли, дряхлый падальщик повернулся, оглядел площадь взором хозяина, втянул воздух пористым носом.

Не смотри туда, не смотри, не…

— Идем внутрь. Весенний ветер коварен. А я уже стар, слишком стар. Мне пора подумать о преемнике.

О, как запел! Не к добру. Что касается преемников, то мерзкий ящер, будучи на смертном одре, наверняка прихватит с собой парочку любимчиков, авось пригодятся, чего им жить, когда великий отдает концы.

Соглашаясь с ролью преемника, Галебус подставил руку, на которую тотчас оперся Эйзикил, и шагнул в помещение. Вот интересно, глава Гильдии искусно притворяется или ему на самом деле нездоровится? Если последнее — хорошо, перестанет надзирать, и можно будет вплотную заняться Дамиром. Точнее, тем, кем он стал.

Эйзикил упал в кресло и махнул на дверь. Галебус понял намек, но, вспомнив, что нужно проявлять почтение и заботу, пророкотал:

— Вы уверены, мастер Эйзекил?

Старик кивнул и проскрипел:

— Мне уже лучше. Иди.

Закрывая дверь, Галебус заподозрил провокацию: старик заметил Ксандра у Камня славы и хочет посмотреть, как себя поведет Галебус. Потому нужно вести себя никак. Вальяжно пройти в библиотеку, поболтать со смотрителем — терианским сморчком с узловатыми пальцами, — взять пухлый том с пожелтевшими страницами «Секреты Предтеч», часть первую, и направиться домой в надежде, что землянин ещё толчется на площади.

К сожалению, Ксандра там не было, землянин спешил прочь, возвышаясь над низкорослыми терианцами, — издалека видно. Галебус сделал вид, будто нежится на солнце, а сам проследил, куда свернул Ксандр, и вразвалочку двинулся за ним. Зачем, и сам не знал, ему подсказывала интуиция.

* * *

— Подъем! Подъем! — услышал Ксандр и вскочил с постели.

Разорялся мастер Фрол. Почти все земляне, утомленные Сайдоном, спали.

Ксандр протер глаза, проморгался: два силуэта мастера Фрола слились в один.

— Построение на плацу! — кричал он.

Сонные бойцы вскакивали, летели на выход, кто-то с грохотом рухнул в проходе. Потянувшись, Ксандр вышел одним из последних, занял свое место в строю и заметил, что глаза мастера Фрола красные и слезятся, — он тоже устал.

— Итак, все вы знаете, что когда-то были варханами, вы — эксперимент, цель которого — вернуть бер᾿Гронам их утраченных бойцов. Почему-то одни показывают великолепный результат, а другие ведут себя как манкураты. Ксандр, Вацлав, — шаг из строя.

Ксандр покосился на соперника. Тот сжал челюсти и с гордым видом вышел вперед.

— Подойдите сюда.

Ксандр подчинился, развернулся лицом к строю.

— Эти воины начинали, как и вы. Но решением Нектора бер᾿Грона, мастера-комиссара Терианы, после операции в подземельях их приняли в клан. И произвели в сержанты. Они будут жить в отдельной комнате и получать приличное жалование. А вы останетесь здесь и отправитесь чинить дороги. Если и это вас ничему не научит, пойдете на переработку. Ксандр и Вацлав, собирайте вещи, вы переходите из-под моего командования под начало капитана Райана. Я горжусь вами! Вольно.

Ксандр оглядел братьев по эксперименту: у одних глаза горели злостью, у других — напоминали мутные стекляшки. Эти, последние, скорее всего, и станут манкуратами. Остальные, может, не безнадежны, просто не все они были выдающимися воинами, как Дамир, не все умели ассоциировать себя с аватаркой на экране, как Ксандр, и учиться им нужно дольше.

Слегка огорошенный, Ксандр замер над пустым вещмешком. Он все не мог осознать, что у него нет личных вещей, только зубная щетка. Даже кружки нет. Вацлав, вон, мешок набивает — успел разжиться и безделушками, и гражданской одеждой.

По дороге к новому жилищу миновали Радужную площадь. Ксандр покосился на Центаврос, и его проняло: камень Славы, где высечены имена героически погибших варханов. Почему-то Ксандр должен был взглянуть на него. Вацлав с Ксандром не пошел, остановил уличную торговку и принялся что-то у нее выспрашивать.

Повинуясь шестому чувству, Ксандр пересек площадь, миновал привратников-крюкеров. Справа у Центавроса стоял Камень славы бер᾿Гронов — серо-черная мраморная плита. Такая же, только не плоская, а выпуклая, возвышалась слева. Здесь писали имена своих павших героев бер᾿Махи.

С замирающим сердцем Ксандр шагнул навстречу своей судьбе. Он предчувствовал, что изменится, когда увидит имя Дамира. И мир вокруг изменится. Не хватало единственной детали, крохотного штриха…

Незнакомые имена бежали в три столбца, четвертый пустовал — ждал своих героев. Последние были увековечены внизу, почти под самым постаментом, и Ксандру пришлось сесть на корточки.

Дамир бер᾿Грон, Зармис бер᾿Грон и днем позже — Ильмар бер᾿Грон. Младший брат Дамира мертв?

Ксандр отшатнулся от камня, принялся расхаживать вдоль стены Центавроса и по дурной земной привычке грызть ноготь. Что случилось с Ильмаром? Отравили? Он погиб во время зачистки или его подкараулили в подворотне?

Зачем уничтожили братьев? Дамир, Зармис, Ильмар. Ксандр споткнулся. Остановился, уставившись под ноги.

Забвение может разрушать миры и создавать их, дарить и стирать память. Забвение — миф, но предатель Омний создал его. Кто владеет им — тот владеет миром.

Дамир искал легендарное оружие. И что же получается, Дамир его… нашел?

От бессилия Ксандр заскрипел зубами. Нельзя признаваться, что в нем просыпается Дамир, тогда его сделают футбольным мячом, который гоняют туда-сюда по футбольному полю. Вытащат память, убьют как опасного свидетеля, наизнанку вывернут…

Ксандр ощутил, что ему неприятно здесь находиться, как если бы он очутился на своей могиле.

— Эй, бер᾿Грон, ты, никак, помирать собрался! — Ксандр вздрогнул. К нему, размахивая руками, шагал Вацлав. — Давай, ноги в руки, нам на квартиру пора!

Захотелось рассказать Вацлаву все. Выложить, сбросить груз. Потому что в одиночку его нести невыносимо. Едва Ксандр открыл рот, как на выручку пришел Дамир.

— Ты никогда не думал, благодаря кому ты стал Вацлавом? — Ксандр указал на Камень славы. — Не задумывался, кем был погибший вархан, который в тебе? Если разобраться, мы носим в себе частичку смерти.

— Эк тебя… — Вацлав обошел Ксандра, внимательно осмотрел его. — Ты головой не прикладывался? Нет?.. Да у тебя мания величия! Неужели ты думаешь, что тебе подсадили героя? На погребальное место сходи, почитай, кто помер, авось торкнет.

Ксандр схватил его за грудки, встряхнул:

— В тебе — свинопас. Или сержантишка. И сдохнешь ты манкуратом!

— Полегче! — Вацлав вскинулся, сбросил руки Ксандра.

Ярость схлынула, Ксандр отдышался и направился в новый дом, оставив Вацлава наедине с унижением и негодованием. Ощутив смутную угрозу, Ксандр обернулся, почти уверенный, что Вацлав спешит следом, но, похоже, тот пошел другой дорогой. Повинуясь шестому чувству, Ксандр задрал голову и посмотрел на второй ярус пирамиды. Оттуда, почти неразличимые на темном фоне, за ним наблюдали два человека в черных рясах. Значит, они видели, что Ксандр изучал Камень славы. И могли заподозрить в нем Дамира. Сжались кулаки. Все переживания схлынули, оставив опустошение. И что теперь? Пожалуют в гости?

Или это правда мания величия? Никто за ним не следил, тёмники просто проветриваются, погода-то славная. Весна!

О хорошем не думалось. Поселилось скверное предчувствие. Тишина эта — передышка перед грозой, но что делать и от чего спасаться, Ксандр ещё не придумал.

* * *

Жилье им выделили в самом центре Наргелиса, в узком трехэтажном доме, имевшем форму трапеции. Вацлав нагнал Ксандра перед дверью.

Пригнувшись, Ксандр переступил порог и очутился в скудно освещенном помещении. Комендант — пожилой вархан с культей вместо левой кисти — сидел в застекленной будке-аквариуме и безучастно рассматривал новеньких. Рядом притулился разрядник, на столике лежал скорч. Вскинув седые брови, комендант пробурчал:

— Не думаю, что селить сюда чужаков — хорошая идея.

— Мы были бер᾿Гронами, — отрезал Ксандр. — И мы стали бер᾿Гронами! Вам разве не рассказали об эксперименте?

— Мне-то рассказали… — Кожа на лбу коменданта собралась гармошкой. — Но вам придется объяснять это остальным. Кулаками объяснять.

— Да уж разберемся, — заверил Вацлав. — Куда нам идти?

Старик указал культей влево:

— Седьмая квартира, вторая комната.

Ксандр и Вацлав переглянулись. Наверное, Вацлав тоже подумал: «Надо же, и у Варханов есть коммуналки».

— Все, я своё дело сделал, — по-отечески улыбнулся Фрол. — Служите достойно.

Он развернулся и зашагал к выходу. Ксандр проговорил ему в спину:

— Спасибо, будем стараться.

Вацлав толкнул Ксандра в бок:

— Пойдем уже. А скажи, — обратился он к коменданту, — ключи нам полагаются?

— Зачем? — удивился однорукий.

Теперь Ксандр ударил в бок Вацлава, ощутимо, тот аж ахнул, и прошипел ему на ухо:

— Идём, ты ещё не понял? Соклан соклану глаз не выклюет.

Половицы скрипели под ногами. Ксандр втягивал ноздрями воздух, и в голове вертелись ассоциации: школьный спортзал, военкомат — в общем, казенщина. Даже в самых захудалых общежитиях запах другой.

Вацлав толкнул деревянную дверь с номером семь. Приятель почти загораживал проход, но Ксандр разглядел примус, сбокуот него — умывальник. Молодой вархан, совсем еще мальчишка, бросал дрова в печь, примыкающую к стене первой комнаты. Значит, во второй — сыро и холодно.

При виде гостей вархан отложил дрова, встал, одернул куртку и осклабился:

— Наконец-то. Следите за печкой, манкураты. — Взялся за ручку двери и собрался уйти.

— А ну стоять! — рявкнул Ксандр, отодвигая Вацлава. — Щенок!

Парень замер. Его длинное лицо вытянулось ещё больше, а узкие глазки вылезли из орбит. Некоторое время хозяин территории не мог шевельнуться — у бедняги в голове не укладывалось, как раб посмел смотреть в глаза и командовать. Пока он не вышел из ступора, Ксандр навис над ним и прошептал:

— Тебе говорили, кто я? Я был бер᾿Гроном. Капитаном. Я отдал своё тело и вернулся не для того, чтобы ты мне указывал, что делать. Сегодня твое дежурство. Выполняй свои обязанности. Ясно?

Вархан сглотнул. Похоже, когнитивный диссонанс: глаза остекленели, он кивнул, попятился и исчез за дверью. На плите булькала похлебка. Вацлав поднял крышку — запахло кашей, он скривился и прокомментировал:

— Растущие, блин, организмы.

— А вот дедовщину устраивать не позволю, — проговорил Ксандр. — Оставь еду. Идем к себе.

— Ну ты и сволочь! — с чувством проговорил Вацлав, харкнул под ноги, растер плевок.

Комната оказалась небольшой. Дальний угол потемнел от сырости, над полом прямо на стене произрастало белесое нечто — то ли мох, то ли грибок, то ли плесень. Окно заканчивались на уровне подбородка Ксандра, чтобы выглянуть на улицу, приходилось наклоняться.

Две кровати, похожие на панцирные, две тумбочки, криво сбитые полки и пузатый шкаф с бруском вместо ножки. Занавеска, белая, почти больничная, лежала на кровати рядом с бельем.

Уныло, подумал Ксандр. Зато не с толпой «земляков». Правда, холодно, но ничего, скоро лето, а там можно выслужиться и перебраться в более уютную комнату — понятно же, что наплевательский прием — даже Райану не представили! — и самая гнилая комната предназначены специально для чужаков. И всех благ придется добиваться.

Ксандр рухнул на кровать, накрылся колючим одеялом и сразу же уснул.

* * *

Город Галебус знал отлично и представлял маршрут, которым пошел Ксандр. Интересно, думал он, Дамир подозревает, что его раскусили? И… сколько Дамира в синтетической личности, что осталось от его памяти?

В безлюдных переулках Галебус держался осторожно. А вот и сюрприз! Впереди брел тип в плаще, поднятый воротник скрывал его лицо до середины носа, из-под меховой шапки выбивались светлые волосы. Как и Галебус, он таился: подолгу топтался на месте, выглядывал в проулки и двигался дальше. Шел он тем же путем, что и Галебус, и не оборачивался: его интересовал шагающий впереди.

За Дамиром хвост? Неужели он уже умудрился наследить, даже в этом теле? Или кажется? Нет, блондин однозначно следит за Дамиром. Галебус возрадовался, что у него с собой парализатор. Вот кого хорошо бы оглушить и допросить. Хотя Галебус руку бы отдал за то, чтобы покопаться в памяти Ксандра. Но, пока чужак не вспомнит все, что знал Дамир, — бесполезно. Действовать наудачу — не в привычках Галебуса, а вытащить можно только отчетливые воспоминания.

Споткнувшись, горе-шпион нагнулся, глянул назад, но на тёмника, похоже, не обратил внимания и продолжил слежку.

Сердце билось гулко, кожу покалывало от избытка адреналина. Галебус обожал чувствовать себя хищником перед прыжком. Каждая мышца напряжена. Р-раз! И у жертвы хрустит сломанный хребет.

Сейчас, он помнил, будет очень удобная для атаки улица: шпион пойдет по основной дороге, а Галебус — окольными путями. И перехватит его у перекрестка. Нужно успокоиться. Тише, Галебус, аккуратнее. Дыши беззвучно, скользи бесшумно. Учитывая, как движется жертва, она вот-вот достигнет перекрестка. Сейчас самое время выхватить парализатор. Вот он, проулок, поворот, навести парализатор на цель…

Шарахнулась перепуганная девушка, уронила тазик с выстиранным бельем. Играющая у колодца малышня с визгом разбежалась. Жертвы поблизости не наблюдалось. Ушел!!!

Галебус пророкотал во всю силу своего голоса:

— Пожри вас всех Бездна!

Улица опустела. О том, что здесь были люди, говорил лишь перевернутый тазик.

Куда делся шпион?

Галебус на всякий случай оббежал окрестности, расспросил местных: никто никого не видел. Так они и скажут, ага. Варханов все ненавидят, но, завидев, делают елейные лица. В пыточную бы их! Там быстро расколются. Но всех не запытаешь, да и смысл?

С Дамира надо не спускать глаз, охрану к нему приставить, вдруг этот блондинчик — наемный убийца? А если нет, если он — Дамиров информатор? Донесет еще о Галебусе.

Галебус сжал голову руками. Все, шанс упущен, нужно домой, где дожидается своего часа вор Проныра, подопечный Галебуса, знающий все ходы и выходы. Если и он не в курсе, где прячется Камачек, то никогда не выяснить, кто заказал Дамира.

Домой Галебус вернулся злой, громко хлопнул дверью. Проныра — молодой, гладко выбритый мужчина в кожаных сапогах — аж пригнулся. Потом вскочил, изогнул перечеркнутую шрамом бровь, склонился в приветствии, придержал зеленую треуголку. Его квадратный подбородок подрагивал.

— Сядь. Обрадуй меня, докажи, что не зря тебя из петли вытащил. Ты выяснил, где Камачек?

Галебус завидовал рабочему инструменту Проныры — переплетенным на коленях тонким, нежным пальцам. Сжать бы их тисками… Но нельзя, он ещё пригодится. Подбородок Проныры задрожал ощутимей, вор подергал себя за ухо и проговорил, глядя в сторону:

— Парень как в Бездну канул, клянусь. Шваль думает, он мертв. Его ищут повстанцы, которых он слил. Бер᾿Гроны тоже ищут, он их подставил. Я и по своим каналам проверил: как есть мертв, клянусь. Жена уже трахаля привела и нажитое добро спускает.

— При чем тут любовник?! — заорал Галебус.

Вор отодвинулся, от беды подальше, и ответил:

— А при том, что Камачек жуткий жмот… кхм… был. Узнай он, что жена шикует, с того света явился бы.

Галебус сжал глиняную чашку, с трудом подавляя желание подпортить холеную рожу вора. Или — схватить каминную кочергу и по темени его, по темени!

Проныра глядел в угол комнаты и не видел бури, бушующей в душе Галебуса, иначе бежал бы отсюда без оглядки.

— Поспрашивай знающих людей, — проговорил тёмник ласково. — Я отблагодарю, ты же знаешь.

— Знаю, — улыбнулся вор, во рту его не хватало двух зубов. — Я почапаю?

— Иди, иди уже. Не мозоль глаза.

Вора как ветром сдуло. Галебус сжал виски. Неужели и Камачек сдох раньше времени? Мысленно он перебрал всех своих информаторов — вряд ли кто-то из них располагает нужными сведениями. Остается единственное звено цепочки — светловолосый незнакомец, следивший за Дамиром.

Галебус ненавидел бессилие, а сейчас ощущал себя уязвимым, как никогда: добыча выскользнула из рук, Эйзикил играет в непонятные игры, а предчувствие скорой беды не дает покоя.

Одно ясно: нужно не спускать глаз с Ксандра. И, когда Дамир вернется, вытащить из него правду о Забвении.

* * *

Просыпались тут, как и в казарме, по сигналу. Под окном взревела труба, Ксандр вскочил, бросился к умывальнику. Юные, одинаковые, как братья, варханы тотчас освободили ему место. Умывшись, он, не дожидаясь Вацлава, двинулся к выходу. Варханы, попадающиеся навстречу, холодно здоровались друг с другом, а его игнорировали. Сначала Ксандр решил, что, в довершение всех бед, его поселили к зеленому молодняку, но теперь увидел ровесников и успокоился.

Ровесников? Им же лет по тридцать, а телу Ксандра — двадцать пять. Дамир был старше и Дамир брал все большую власть.

Варханы спешили в круглый дом-шайбу с колоннами, откуда тянуло сдобой и жареным мясом.

Ксандр отстоял небольшую очередь, получил от поварихи-терианки жестяную миску с кашей из непонятного злака и три куска жирного мяса, взял глиняную чашку то ли с компотом, то ли с чаем и остановился, выискивая свободное место.

Почти за всеми столами сидели по четверо бер᾿Гроны, сосредоточенно работающие ложками. Ни одного чужака, сплошь варханы.

Ксандр присмотрел столик у окна, где завтракали два молодых сержанта. Направился туда, поставил на белую матерчатую скатерть миску с кашей, компот и спросил, прежде чем сесть:

— Можно?

Варханы уставились на него. Если бы взгляды убивали, Ксандр был бы рассеян на атомы. Как по команде оба вархана встали, взяли свою еду и пересели.

Похоже, сержантское звание Ксандра, присвоенное ему родовое имя Гронов — пустые слова для варханов. А чем иначе объяснить пренебрежение «сослуживцев» и безразличие руководства?! Прошла ночь, а Ксандра и Вацлава так никому и не представили, у них не было обязанностей, взводов…

Рядом плюхнулся Вацлав:

— Придется мне тебя терпеть, хоть ты и подонок. Они нас ненавидят.

Ксандр молча поковырял кашу, не чувствуя вкуса, проглотил мясо. Кусок в горло не лез. Но ничего, он заставит себя уважать. Точнее, Дамир заставит.

Вскоре его надежды рассеялись.

Началось всё с представления капитану Райану — на плацу между домом и столовой. Это оказался премерзкий сухонький коротышка со скрипучим голосом. Пополнению своего отряда такими бойцами он не обрадовался, сразу отвернулся, забубнил будто про себя:

— У меня, тассказать, элитное подразделение, не нужен мне всякий сброд, да и бойцы будут отвлекаться, тассказать, нервничать.

Ксандр душил злость и старался выглядеть равнодушным, держаться с достоинством, даже приподнимал уголки губ, но с каждой минутой уверенности и задора оставалось все меньше и меньше.

В варханских войсках в конец строя ставили самых никчемных бойцов. Ксандра отнесли именно к таким — к никчемным. Никчемнее был только Вацлав. Напарник собой не владел совершенно, покусывал губу и яростно сопел. Ксандр с трудом сдерживал негодующего Дамира.

Печатая шаг, прошли на Радужную площадь, через нее — к Центавросу.

Райан смотрел на новичков подчеркнуто враждебно, кривился. Чтобы не слететь с катушек, Ксандр, выполняя команды, медитировал на энергетический цветок.

После был спарринг, где Ксандр надеялся доказать, что он лучший, но его предложение померяться силами никто из варханов не принял, и в соперники ему достался Вацлав.

Варханы не боялись его, нет: считали недостойным. Беленились, когда он смотрел им в глаза, а сделать ничего не могли.

Когда злость была задушена, пришли опустошение и понимание: варханы никогда не примут Ксандра. Даже если он заорет, что его настоящее имя — Дамир. Тогда ему, возможно, дадут взвод и потерпят некоторое время, но потом подчиненные прирежут его в подворотне. Вархан никогда не станет служить чужаку, это впитано с молоком матери. Ксандр оскорбляет их одним своим видом, и с этим ничего нельзя поделать. Или можно? Пока подходящих решений в голову не приходило.

На всех мечтах Ксандра, на всех его варханских стремлениях был поставлен крест. Его потолок — управление отрядом сброда и звание капитана к пятидесяти годам. Все. Выше головы не прыгнешь.

После спарринга никчемных бойцов распустили по домам.

Обедали Ксандр и Вацлав вдвоем за столиком. Хотя свободных мест не наблюдалось, варханы с ними не садились. Вацлав не выдержал, похлопал по стулу:

— Садитесь, мы не кусаемся!

— Лучше бы предупредил, что вы не заразные, — ответили из-за соседнего столика.

Зал взорвался хохотом. Побагровев, Вацлав вскочил и уже собрался ринуться на обидчика, но Ксандр схватил его за руку:

— Сядь. Их сотни, а ты один. Учись контролировать ярость. Пригодится.

Парень послушался, сел и с бешеной скоростью принялся поглощать пищу. Закончил, отшвырнул миску и вылетел из-за стола. Ксандр убрал за ним и вышел.

Вацлав мерял шагами площадь. «Кому из нас тяжелее?» — подумал Ксандр. В Вацлаве угадывался лидер. Наверняка он лупил детей в садике, потом в школе бил всем морды, возглавлял банду малолеток, в университете… В универе он не бил никого, потому что нет у него высшего образования, максимум какое-нибудь ПТУ. Тут же приходится терпеть пинки да затрещины, и ничего ведь не сделаешь!

Поразмыслив, Ксандр решил, что Вацлаву все-таки легче. Ксандр начал осознавать себя, нашел своё место… И понял, что те, кого он считал равными, никогда не примут его.

Зачем землян поселили к варханам? Тоже эксперимент? Все равно, что посадить белую ворону к черным и шарашить черных током каждый раз, когда те пытаются восстановить справедливость — заклевать тварь, недостойную жизни.

— Мы занимаем не своё место, — ответил он и себе, и Вацлаву.

— А где наше место?! Где?!

— У параши.

— И чё теперь делать? Назад проситься?

Вацлав напоминал побитого пса, был бы хвост — поджал бы. Пришла пора включать мозг, а пользоваться им Вацлав не умел, потому инстинктивно полагался на более умного товарища. Вот что-что, а инстинкты у Вацлава были дай боже.

— Просись. Поговори с мастером Фролом… — Ксандр представил, что останется один на один с варханами, и осекся. — Я не трус. Я остаюсь. Выход есть всегда. Мы заставим их себя уважать. Не силой, так доблестью.

Разумом Ксандра снова завладело Забвение. Если найти его, сделать то, что не сумел берсер, а потом признаться, что на самом деле он Дамир бер᾿Грон… Похоже, оружие Предтеч, восстановленное пеоном Омнием, единственный шанс добиться своего — по праву своего! — положения в обществе.

Ксандру нужно было подумать, в спокойной обстановке, вдали от недружелюбных взглядов. Правила Для офицеров и сержантов были мягче, чем для рядовых: служба окончена, делай, что хочешь. Если ты — никому не нужный землянин, чужак, с тебя никто не спросит, где был.

— Ты куда это направился? — не унимался Вацлав. — Наш дом теперь в другой стороне.

— Я буду ночевать у своей женщины, там хотя бы тепло. Кстати, я и тебе советую завести подругу, чтобы не тратиться на шлюх.

Вацлав скривился, вдохнул-выдохнул и смирился с тем, что ему придется терпеть варханов в одиночку.

— Не будь ты моим земляком, — покачал головой он, — я бы решил, что ты один из них.

— Я и есть один из них, — улыбнулся Ксандр и зашагал прочь.

Погода на Териане наладилась. Ксандр подставлял лицо лучам заходящего солнца, просыпалась память землянина и весеннее желание улыбаться прохожим. Шершавый асфальт подсох, черепица тоже, и дома не выглядели так уныло. С гор тянуло морозцем и свежестью.

Электростанцию все еще чинили — лязг, стук и грохот разносились по окрестностям, прорываясь сквозь мерный рокот реки. Железную тушу уже залатали, раскуроченные трансформаторы заменили, сейчас работы велись большей части внутри. Прианы на угловатой машине с лестницей цепляли провода на столбы.

Вон она, Юлькина хижина, — тянется парок из грубы. Ксандр ускорил шаг. Возле окна присел, заглянул внутрь: Юлька мыла жестяные миски в огромном тазу. Косынка съехала набок, светлые волосы растрепались. Сочные губы шевелились — Юлька напевала себе под нос.

Сердце часто забилось, Ксандр оббежал хижину, ворвался к Юльке, поднял её, сжал в объятиях и поцеловал. На пару секунд она окаменела, но, когда сообразила, что происходит, ответила на поцелуй и послушно легла на груду тряпья.

Слишком послушно. Излишне покорно. Но Ксандру не хотелось сейчас думать об этом…

Нежиться, обессилев, она не имела права, и после сразу же бросилась к недомытой посуде.

— Саня, как чувствовала, что ты придешь, поспешила. Иначе нагоняй мне был бы, — донеслось из кухни. — Ты узнаешь меня по тайному знаку, я узнаю тебя по перстню на пальце, наша память хранит забытые песни, мы умеем плясать первобытные танцы…

«Наутилус». Юлькина любимая группа — так называемый русский рок, который Саня всегда считал попсой. Как давно это было. Нет, не было. Ничего этого не было. Это память червяка, которого звали смешным именем Саня.

Зачем она поет именно эту песню?

— Прекрати! — прикрикнул Ксандр. — Пой что-нибудь другое.

— Извини… Забыла, Саня, забыла, что тебя «Нау» раздражает.

И как ей объяснить, что того Сани нет?! От него не осталось ни-че-го. Сейчас в его теле пробуждается Дамир бер᾿Грон, с которым сыграли злую шутку. Уж лучше бы он спал дальше. И ему не нравятся сами слова. Точнее, эти слова будоражат и достают образы из подсознания. Один за другим, как яркие, ни с чем не связанные картинки.

А Дамиру нельзя отвлекаться. Дамир в ловушке, выход из которой пробьет только Забвение.

Передышка. Затишье перед боем, перед его личной, даже не последней — послепоследней войной.

Пока Юлька возилась с ужином и кормила рабочих, Ксандр дремал, убаюканный треском поленьев в печи.

Закончив работу, Юлька легла с краю, прижалась и заглянула в глаза:

— Санечка, тебе плохо? Ты грустишь? — Она приложила ладони к его щекам. — Устал, наверное. У меня есть вино. Будешь?

Не дожидаясь ответа, вынула бутыль, где плескалась красная жидкость, разлила по стаканам, заслонила стол, развернулась и протянула выпивку Ксандру.

— Конечно, это не вино — наливка ягодная. Но ничего. Без неё трудно… — Юлька выпила залпом, зажмурилась, подождала, когда выпьет Ксандр, и протянула руки ладонями вверх. — Посмотри. Как у старухи. Тарелки приходится мыть дрянью, которая разъедает кожу.

Ксандру не было дела до её рук, в горле жгло: отвык от алкоголя.

— Саня? Санечка, ты со мной?

— Не называй меня больше этим именем.

— А… как мне тебя называть?.. Ксандром? — Юлька вытянула шею.

— Дамир. Дамир бер᾿Грон.

Тонкие Юлькины брови дернулись, она приподнялась на локтях и попросила:

— Дамир, расскажи, что тебя беспокоит. Это иногда надо — выговориться, облегчить душу.

И Ксандр заговорил. О том, что никогда ему не достичь прежних высот, он чужак среди варханов, а Дамир был великим, и его имя высечено на Камне славы. Он играл по-крупному, а Ксандр навсегда останется сержантом. И, если Дамир пробудится окончательно, он предпочтет смерть такому позору.

Голова кружилась, слова все лились и лились, а напротив были глаза человека, преданного ему до гроба. Правый — голубой, левый — ярко-зелёный. Юля слушала, пожалуй, слишком внимательно. Ксандр чувствовал подвох, но не мог остановить свою исповедь. Кольнул и отпустил страх: не слишком ли Ксандр откровенен? Впрочем, по сравнению с жаждой вывернуть душу наизнанку это не имело значения.

Юля держала его за руку, задавала вопросы, когда Ксандр замолкал. Кажется, он говорил о Забвении…

Потом накатила усталость, Ксандр уткнулся в подушку и захрапел, а когда проснулся на рассвете, устыдился слабости. Он помнил только, что жаловался на жизнь — позорно жаловался. Сделав вывод, что пить ему нельзя, Ксандр оделся и поспешил на построение.

Пока он шел через город, всё мерещились шаги за спиной, и Ксандр нервно оглядывался. Память Дамира беспокойно перебирала своих врагов и шелестела: «Забвение. Ты знаешь, где оно, но не помнишь. Тебя заставят вспомнить. Тебя убьют».

ГЛАВА 15 НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА

На входе в Центаврос Ксандра задержали крюкеры, которым плевать было на приказы бер᾿Гронов и на форму сержанта. В лицо не знают, не доверяют. Послали за мастером Райаном. Увидев Ксандра, тот сморщился, будто откусил неспелой хурмы, и проскрипел:

— Запомните его. Он — бер᾿Грон. — И, по-стариковски пожевав губу, добавил: — Совсем сдурели. Скоро в клан начнут диких сайдонцев принимать.

— Я докажу, что достоин, — проговорил Ксандр, когда они миновали охрану.

— Я и не сомневаюсь, — мастер заложил руки за спину. — Я верю, что ты, тассказать, профессионал, но ты из низших и не имеешь права стоять в одном строю с варханами, будь в тебе даже опыт самого покойного бер᾿Хана.

Построение от предыдущего отличалось мало. Пару часов потоптали плац Центавроса и разошлись по домам.

Шагая по площади бок-о-бок с Вацлавом, Ксандр благодарил мироздание, что варханам неизвестен принцип большинства земных начальников: «Мне важно, чтобы вы умаялись». Вацлав тоже думал о своем и молчал.

Ксандр остановился, думая, куда податься. Вацлав, превратившийся из конкурента в верного пса, сощурился на солнце и сказал:

— Мне кажется, за нами наблюдают. Причем постоянно.

— Так оно и есть, мы ж не варханы, а… образцы. Ценные образцы. Мне с утра слежка мерещится.

Куда теперь? В общагу? Ну уж нет. Или действительно попросить мастера Фрола о переводе? Почему он относится по-человечески, а Райан как… как фашист?

Точно, строй эсэсовцев и два еврея. Картина маслом.

Минута слабости прошла. Ксандр вспомнил, что у него есть надежда и дело: пробудить память Дамира, найти оружие, доказать всем, он — лучший. С какой стороны подступиться к этому, Ксандр не знал. Память Дамира реагирует на знакомые пейзажи. Прогулка по городу поможет… хотя бы выявить, кто следит за Ксандром.

— Куда ты направился? — напомнил о себе Вацлав. — Я, между прочим, жрать хочу.

— Иди, обедай. Или мне принести тебе еды?

Вацлав скорчил зверскую рожу и дернул плечами. Да он просто трусит, сообразил Ксандр. Ни на минуту не отходит.

— Я собираюсь пошататься по городу, — отчитался Ксандр. — Хочешь, давай со мной.

Сунув руки в карманы и ссутулившись, Вацлав догнал Ксандра и подстроился под его шаг. На Радужной площади купил пирожки у толстой рябой тетки, сожрал их и вытер руки о камуфляж, похлопал себя по животу.

— Теперь лучше. Задолбала меня эта история. Проснуться хочется. А тебе — нет? Домой — не?

Много дней они ходили этим маршрутом в казармы, ноги сами вели туда, к сослуживцам. Землянам. Своим.

Своим — пускающим слюну, глупым и неповоротливым манкуратам. Нет, свои они только внешне.

— Мой дом здесь, — отчеканил Ксандр. — Там я спал, а здесь — живу.

— Ты и правда того, — проговорил Вацлав со знанием дела. — Хороший… как ты говорил? Экспонат?

— Образец, — отмахнулся Ксандр.

— Ага. Не то, что я. Я тут надумал, вот…

Вацлав осекся. Схватился за скорч, вытянул шею, завертел головой и прошептал:

— За нами кто-то идет. Точно говорю. От самого Центавроса чешет.

— Надо было не подавать виду, будто ты его заметил. Или пробуем взять? Пробуем?

— По-моему, он скрылся вон в том проулке, — Вацлав указал на два трехэтажных дома. — Я пошел, ты беги в обход, попробуй перерезать улицу.

Охваченный азартом Ксандр рванул по центральной дороге. Свернул в переулок, идущий параллельно тому, где скрылся наблюдатель. Дома. Веревки с бельем. Люди. Дети. Лающие псы.

Перепрыгнув через нагромождение брёвен, он бросился меж домами, вылетел на соседнюю улочку, прижался к стене. Враг обязательно пробежит здесь, если он не почудился Вацлаву.

Шумное дыхание, грузные шаги. Вацлав? Ксандр выглянул: точно. Глаза вытаращены, рожа красная.

— Ушел, гад. Ума не приложу, где ушел. Стены отвесные, ну не ниндзя же он!

— Идем, посмотрим, — вздохнул разочарованный Ксандр.

Стены домов были гладкими. Вздумай карабкаться — минут пять уйдет, каким бы ты ни был первоклассным альпинистом. Значит, либо соглядатай свернул во дворы, что тоже рискованно, либо нашел другой путь. Если, конечно, слежка — не плод разыгравшегося воображения.

Внимание привлекла кладка на тротуаре, похожая на невысокие стенки колодца. Она окружала дыру, куда стекали помои из желобов. Канализация и водосток одновременно. Камней и раствора почти не видно — занесены грязью, перемешанной со старыми листьями. Рядом — след подошвы. Ксандр присмотрелся и разглядел в грязи четыре длинных полосы по правую и левую сторону кладки.

— Вот куда он делся! — восторжествовал Ксандр, указывая на дыру, присел на корточки, пощупал борозды. — Видишь, пальцами ухватился и спрыгнул. Там глубоко?

— Метра два, вон, дно видно. Чё — в погоню? Полезем туда? — поежился Вацлав.

— Он уже далеко, в подземелье он в своей стихии, а мы — заблудимся. Да и по дерьму шлепать неохота.

— И то правда, — вздохнул Вацлав. — Куда теперь? Че-то мне кружить по городу расхотелось.

— Пойду к своей… Да не трусь ты. Хотел бы убить — уже прикончил бы, он много раз мог нас… того.

— Чего он хочет? Топтун, блин. И ведь второй день уже топчет!

— Просто любопытный. Все, он нас больше не потревожит, — успокоил его Ксандр. — Пойду я к своей, тут недалеко. Иди проводить тебя?

— Не смешно, — Вацлав сплюнул. — Вали! Че вылупился?

* * *

Никто на Ксандра не напал. Слежка прекратилась, но Ксандр был начеку и на всякий случай держал руку на скорче.

Он пытался найти ниточку, которая приведет к памяти Дамира. Галебус был знаком с покойным, мастер Фрол — наверняка, Райан, Нектор… Кого ни выбери — тёмников или бер᾿Гронов, впереди мучительная смерть. И ведь есть наверняка и третья сила, и четвертая. Ходили слухи о бывшей любовнице Ильмара, Агайре, которая теперь встречается с бер᾿Махом, Неплохо бы было ее разговорить, да нет у Ксандра на нее выхода.

Ксандр готов был взвыть загнанным в ловушку зверем. Остается ждать развития событий, вынюхивать, выискивать и не забывать: кругом враги. Никому нельзя верить. За ним идет охота, давешний соглядатай — тому доказательство. Затаиться. Ждать. И ненавидеть себя за промедление.

Юлька была на месте и, естественно, обрадовалась. Бросилась на шею. Принялась ласкаться и сама увлекла Ксандра в спальню, где вместо груды ветоши теперь стояла колченогая кровать. Торопливость Юльки Ксандру не нравилась. И не нравилась кровать, которая приняла его тело со скрипом и визгом. Да что говорить — его сегодня все раздражало.

Едва они разделись и приступили к делу, как в дверь постучали. Юлька напряглась, повернула голову к выходу. Постучали настойчивей. Ксандр выругался. Юлька наспех натянула платье и, раскрасневшаяся, бросилась открывать. Ксандр натянул одеяло. Ничего, он подождет.

— Саня… Ой… Похоже, это к тебе.

И что теперь? Кто это может быть? Вацлав?

— Ждите! — крикнул он. — Сейчас выйду.

Надел штаны, накинул куртку. Юля, молодец, гостя оставила на пороге. Посторонилась, пропуская Ксандра. Он уже сжал кулаки, готовый дать Вацлаву в морду, но оторопел и даже протер глаза. На пороге стоял парнишка в грязном плаще и меховой шапке, его Ксандр узнал бы из тысячи: волосы бесцветные, кожа бледная, почти прозрачная, правую половину лица от брови до подбородка занимает темное родимое пятно. От парня разило нечистотами.

Темно. Полуобвалившаяся лестница. Тело, распростёртое в пролете…

Каменоломни. Испуганный мальчишка с изуродованным лицом…

— Ты?! — воскликнул Ксандр, воровато огляделся, схватил парня за воротник и затащил в комнату, шмякнул об стенку. — Зачем ты здесь?

— Дух Дамира в тебе, — пробормотал тот с легким акцентом. — Ты мне жизнь спас. Не убил. Дамир не успокоился, ищет меня, чтобы забрать долг. Проси, что хочешь!

Ксандр зыркнул на Юльку, гремящую посудой. Уходить она не собиралась и навострила уши, хотя пыталась сделать вид, будто ей нет дела до происходящего. Вот же бабы! Понятно, говорить надо на улице, подальше отсюда.

— Меня Ягупом звать, — пробормотал парень. — Я как увидел тебя тогда, думал, Дамир пришел. А все говорят: помер, и сожгли его. Камачек даже костер видел… А тут смотрю — ножом р-раз!

Толстый терианец с пористым носом бросает дрова в печь. Ухает, колотится сердце машины… Этот же толстяк на карачках ползёт по качающемуся мосту… Валяется вверх брюхом, терпит жарко тлеющее на груди полено, чтобы казаться мертвым… Негодование. Ярость. Некое подобие страха…

Камачек. Проводник. Конечно же!

Юлька, на миг замершая с ложкой над котлом, снова принялась помешивать кашу.

— Тссс! — цыкнул Ксандр и выволок парня на улицу, тот тянул шею и озирался.

В голове вертелось: Камачек, Камачек, Камачек. Он был с Дамиром в его последнем бою! Еще по пути сюда Ксандр заметил разваленную хижину, теперь затащил парня в нее и сказал:

— Теперь можно и побеседовать, только шепотом. Это ты за мной следил?

Ягуп кивнул и добавил:

— Не только я. Я вчера ещё хотел подойти, но за мной увязался тёмник. Пришлось по канализации бечь.

— Камачек знал Дамира?

— Похоже, да.

— Знаешь, где он сейчас? Камачек?

— Знаю.

— Проведешь? Это и будет твой долг, договорились?

Парень сделал брови домиком, сглотнул и неразборчиво забубнил, акцент его усилился:

— Они мне не доверяют, раз ты не убил тогда, мы прячемся. Нас много есть. Камачек с нами, он все время дрожит, похудел… Я больше так не хочу, хочу как все, с людьми. В доме. Но я никого не знаю, кто помочь. Может, ты? Я помогу тебе, ты — мне…

— Торгуешься? — зашипел Ксандр.

Парень отвел взор и залепетал:

— Я — нет, просто так помочь. Честно-честно. Просто так. Я же прошу награды не…

— И то верно. Жди меня здесь на закате. Я выйду, ты следуй за мной… Камачек в Диком городе?

— Нет, здесь. Его повстанцы убьют, найдут если. Он там! — парень махнул на запад. — Он их предавал Дамиру.

— Значит, следуй за мной и смотри, вдруг кто увяжется. Когда я присяду, подходи, дальше пойдем вместе.

— Не убивай Камачека. Он страдает очень-очень, — попросил парень в плаще, измазанном помоями и дерьмом.

— Притворись, будто уходишь, а сам возвращайся и жди здесь. Понял?

Парень кивнул и зашагал прочь. Ксандр вернулся к Юльке. Она делала вид, будто ничего не произошло, мурлыкала себе под нос. Даже на скрип двери не обернулась, только спросила:

— Готово. Есть будешь?

— Давай, — ответил Ксандр и уселся на кровать в спальне.

Юля принесла бурое месиво в алюминиевой миске, сплющенной с боков. Ксандр скривился и принюхался: пахло на удивление аппетитно.

— Вкусно, — успокоила его Юлька. — На плов похоже.

Ксандр попробовал — да, вполне съедобно. Думая о Ягупе и предстоящем путешествии, он поглотил свою порцию и добавку. Пока чревоугодничал, в соседней комнате терианцы снимали с печи котел и выволакивали на улицу. Ксандр выглянул: Юлька шла последней с тазиком, наполненным мисками и ложками. Хотелось пить. Он вышел, обследовал кастрюли и на дне той, что на полу, обнаружил компот из сухофруктов. Зачерпнул огромной глиняной кружкой — она наполнилась наполовину. Выпил. Снова зачерпнул и выпил.

Вернулась Юлька быстро, растрепанная и довольная, сняла косынку и рухнула на кровать.

— Ох, и намаялась я!

Ксандр сел рядом, погладил стройную ножку, выглянувшую из-под юбки. Юлька придвинулась, положила голову на его колени, запустила руки под рубаху, но Ксандр отстранился:

— Не сейчас.

— Мой любимый устал, — ворковала она, заглядывала в самую душу своими ведьминскими глазами. — Я помогу тебе расслабиться. Ты ведь хочешь расслабиться?

Саня, которым он был на Земле, любил эту женщину. Нет, не эту. Ее поведение неестественно, кажется, Юлька притворяется, играет. Спросить прямо? Ксандр с сожалением отказался от этой мысли: не сейчас. Есть вещи поважнее, не время забивать себе голову Юлькиными проблемами.

Она нехотя поднялась, вынула вчерашнюю наливку, наполнила стаканы, протянула один Ксандру.

— Давай выпьем, очень хорошая вещь, — облизнулась она, покусала губу.

— Не хочу.

— Любимый, ну давай! — Она прижалась и шепнула в самое ухо. — Напряжение пройдет.

От её дыхания закружилась голова. Ксандр встряхнулся:

— Отстань. Мне сегодня придется возвращаться.

Она скорбно вздохнула и, хотя расстроилась, прилепила на губы резиновую улыбку. Но глаза смотрели зло, с вызовом. Совсем как раньше.

— Думала, останешься. С тобой так приятно засыпать и просыпаться!

— Сказал же — нет!

Желание улетучилось. Юлька легла рядом, Ксандр обнял ее и заснул, приказав себе очнуться на закате.

ЧАСТЬ II ЧЕЛОВЕК

ГЛАВА 16 ПОДЗЕМЕЛЬЯ НАРГЕЛИСА

— Тут, — Ягуп указал на зев канализации.

Ксандр поморщился: смердело знатно. Весенние ливни смыли под землю всю дрянь города, туда же унесло несчастных, которым не хватило дров для погребального костра. Уж не от них ли тянет падалью? Наргелис напоминал огромную сточную канаву. Прекратились буйные зимние ветры, несущие свежесть, и уже сейчас, по первому солнышку, и город развонялся. Страшно представить, во что превратится столица Терианы летом.

Спускаться под землю?!

Ксандр противился этому, Дамир же знал: надо, и успокаивал, что разведчику приходится бывать не только в канализации, но и в гораздо худших местах. Правда, что это за места, Ксандр представлял с трудом.

— Там высоко? — Ксандр безуспешно вглядывался в вонючую темноту.

— Не очень. — Ягуп вытащил из кармана плаща грязную тряпку и принялся обматывать лицо. Голос повстанца зазвучал приглушенно. — Лучше закрыть нос, пока не пообвыкнешься.

Ксандр готовился к такому развитию событий и взял не тряпку, а стандартную варханскую маску от отравляющих газов — черную, с овальными окулярами и мощным фильтром, похожим на рот диковинного насекомого. Ягуп наблюдал за Ксандром молча, в глазах светловолосого плескался ужас. Ксандр хлопнул повстанца на плечу:

— Не трусь! — И сам не узнал свой искаженный маской голос.

Дышать стало легче, хотя фильтры пропускали часть вони.

Ягуп спрыгнул вниз. Раздался плеск, не как от воды, а вязкий, протяжный. Понятно, не в чистейшую подземную реку сигать придется. Отринув сомнения, он последовал за Ягупом.

И впрямь, под ногами плескалась не вода. Надежные высокие ботинки промокли — жижа, доходящая здесь до колена, перехлестнула через край. Полы плаща плескались по поверхности. А кожаная одежда ничего, выдержала. Ксандр глубоко дышал, стараясь справиться с дурнотой.

Ягуп держал в правой руке мощный фонарь, свет от которого расходился конусом. Ксандр огляделся: тоннель, полусфера потолка, жижа масляно блестит в желобе, стены облюбовала плесень, длинная, седая, точно борода. Тоннель самую малость наклонный, но все же — видно, идет к реке. Мимо Ксандра величественно проплыл вздувшийся труп крысоеда.

Недалеко журчала вода, кто-то хлюпал, как по болоту. Ксандр вытащил свой фонарь и посветил во тьму коридора: пусто.

— Слышишь? — получилось неразборчиво, но Ягуп понял.

— Мокролап, — пробубнил повстанец сквозь тряпку, — бродит. Он мирный. Мерзкий только.

Ни название, ни шаги существа Ксандру не понравились, но он решил не вдаваться в подробности и не знакомиться с тварью ближе.

— Веди к Камачеку, — приказал Ксандр.

Ягуп побрел вверх по течению, подволакивая ноги. Движение усложнял вязкий ил на дне желоба. В ботинках хлюпало, ноги мерзли, вонь все сильнее пробивалась сквозь фильтр, и невидимый, но мерзкий мокролап нервировал — чавк-чавк, чавк-чавк. Ходит, следит. Наверняка, облизывается.

Ксандр переложил фонарь в левую руку и нащупал револьвер. Хорошо, у бер᾿Гронов после службы никто не отбирает оружие… Да и время немирное. Вот и выдали: маску, револьвер. Разрядник? Не положен тебе, Ксандр бер᾿Грон, разрядник. Чай, не Дамир ты, а чужак, вша постыдная.

Юлька не хотела его отпускать, все цеплялась, даже всплакнула. И слова ее царапнули душу Ксандра.

— Не ходи, — молила Юлька, — не ходи, пожалуйста. У меня дурное предчувствие! Не ходи, памятью сына заклинаю!

Ни разу с того момента, как выбежал из обесточенной квартиры на поиски жены, он не вспомнил о ребенке. Который не успел родиться. Его не показали родителям. Его даже не отдали им. Сане сказали: никто не виноват. Редко, но бывает так. Доноси Юля ребенка — все равно малыш не выжил бы. Умер, едва выйдя из чрева матери.

Ксандр споткнулся обо что-то, ушиб ногу, зашипел. Воспоминания вылетели из его головы, оставив привкус крови во рту и режущую боль где-то за глазами.

Ягуп обернулся, ослепил светом фонаря:

— Мастер Дамир, мастер Дамир!

Ксандр не сразу сообразил, что обращаются к нему, — непривычно слышать имя своей памяти.

— Далеко еще?

— Не-а. Тут запах… От него могут быть видения. Он отравляет.

— Дур-рак! «Запах отравляет», — передразнил Ксандр. — Отравляют вещества, выделяющиеся при гниении органики! Летом в Нарлегисе, наверное, эпидемии бушуют.

— Я не понимаю, мастер, — пожаловался Ягуп. То ли Ксандр из-за маски говорил неразборчиво, то ли Ягуп слова «органика» не знал. — Ты поспеши, тут перекресток, за ним тоннель — который левый, быстро его пройти надо. Две сотни шагов, но запах отравляющий. Я привычный. А ты, если что, мастер Дамир, зови меня.

Что за вещество в воздухе подземелья? Какими галлюцинациями пугает его, Ксандра бер᾿Грона, Ягуп?! Не справится фильтр — сила воли вархана защитит.

Камачек связан с Дамиром. Камачек — ключ. Вот и перекресток — перпендикулярно идет менее загаженный тоннель, но проклятый повстанец прет, не сворачивая. А терпение-то не бесконечное. Мало того, что в маске душно, да ещё и нестерпимо воняет. Неужели подсунули некачественную? Бракованную?

Ксандр ощупал маску и нашел щель. Оружейник, сука! Решил, что чужак и такой обойдется! Ягуп топал себе, и совсем рядом рыскал Мокролап.

Ничего. Если уж белобрысый пацан держится молодцом, он, Ксандр бер᾿Грон, справится с галлюцинациями, коль они начнутся.

Кто-то шлепал по грязи. Ксандр обернулся, и свет фонаря выхватил из мрака порождение вонючего подземелья. Мокролап?!

У него были огромные черные глаза подземного жителя, тощие лапки падальщика, вытянутый череп примата и вздувшееся брюхо. Ксандр прицелился. Мокролап смотрел на человека с бесконечной печалью. «Сдохнешь, — говорил его взор, — и я покушаю. Ты сейчас запаникуешь, побежишь куда-нибудь, заблудишься, упадешь, захлебнешься. А я покушаю. Я буду идти за тобой, чтобы покушать. Я люблю человечинку».

Что-то вопил проводник. Ксандр не обращал на него внимания. Он убьет жуткую тварь.

Поднял револьвер и зарядил барабан… в пустоту.

После оглушительных выстрелов стало тихо. Монстр исчез из поля зрения. Ксандр повел фонарем и почти сразу увидел его. Теперь мокролап не напоминал примата-трупоеда, нет. Это был ребенок Сани, их с Юлей сын, как-то оказавшийся в вонючем подземелье.

Ты сходишь с ума, Ксандр бер᾿Грон, это — твой персональный ад! Все, умершие по твоей вине, все, убитые или не спасенные тобой, сейчас явятся. И будут ждать, пока ты выбьешься из сил, чтобы попировать твоим телом.

Ксандр заорал. Он палил в темноту, но ему мерещились новые и новые лица, обезображенные смертью и его совестью.

Схватили сзади, вывернули руку, — Ксандр не сопротивлялся. Кто-то потащил его по тоннелю, вперед, вперед, и шаги воспоминаний начали отдаляться.

Ксандр пришел в себя за перекрестком. Вонь стояла нестерпимая. Он поднял руки к лицу и обнаружил, что маски нет. Ксандр сидел на выступе кладки, прислонившись к влажному бетону стены. Рядом стоял Ягуп и заглядывал ему в глаза.

— Маска?

— Я ее снял, мастер Дамир, когда ты потерял сознание. А ну как задохнешься, если блевать начнешь… Вот она.

Ксандр разобрал маску — Ягуп подсветил фонариком. Так и есть, фильтр подсунули дырявый. Ксандр смутно помнил галлюцинации.

— Я тебя дотащил! — Ягуп надулся от гордости. — Только вымазался ты…

Вся одежда — в вонючей жиже. Плевать. Цель уже близка.

— Ты видел мокролапа, Ягуп?

— Нет. Ты стрелял, мастер Дамир, но в никого. Ты стрелял в призраков. Я знаю, я видеть всякое тоже. — Ягуп перевел дух и заговорил спокойней. — Но привык, знаю — призраки только в моей голова. А попервости страшно было.

— Хорошо, Ягуп. Спасибо. Я не забуду. Я — твой должник. Веди к Камачеку.

Ксандр тяжело поднялся на ноги, проверил барабан: пусто, всё выпустил. Остались еще патроны в поясной сумке, но они вымокли, пока Ягуп волок его по жиже.

Двинулись дальше. Измотанный вонью и переживаниями Ксандр, с трудом переставляя ноги, увязал в иле. Ягуп, похоже, тоже устал. Тоннель расширился, Ягуп свернул на сухую дорожку, и из темноты выступили двое.

Столь грязных и оборванных терианцев Ксандр видел впервые. Их лица покрывала короста, волосы давным-давно сбились в вонючие колтуны, одежда превратилась в бурые лохмотья, сквозь дыры просвечивала кожа — вся в язвах. Один из вонючек поднял самопал:

— Куды прешь, бродяга?

— Я это, — Ягуп откинул капюшон, — со мной дружок, Дам.

— Дам, харю-то покажи. Не стесняйся. — Оборванец потянулся к плащу Ксандра.

У него не хватало двух пальцев, кисть напоминала изъязвленную клешню. Ксандр послушно снял капюшон. Сейчас они поймут… Но путешествие по грязному желобу не прошло даром.

— Тьфу, — сплюнул в жижу оборванец, — мыться не пробовал, парняга? Уууу, рожа твоя отвратная! Вот же урод! Будешь Дам-Дылда, понял? Я уж думал, Ягуп, ты вархана приволок. Плащик-то вражин.

— Ограбил. — Ксандр с трудом подбирал слова. — Ограбил вархана. Убил в спину. Он пьяный из борделя шел. От моей девки. Я его убил. Плащ взял, штаны, ботинки. Вот. Револьвер.

— Молодчага, коль не врешь! Эй, Пятномордый, тащи своего дружка Дылду к главному! Понял?

— Понял, понял, Кличка! — Ягуп, кажется, не придал трепотне значения. — Ты не зазнавайся. Как на воротах — вечно выпендриваться начинаешь.

Кличка преотвратно захихикал. Ягуп с Ксандром прошли мимо него, распахнули ржавые ворота… и едва не вывалились: внизу был обрыв. По огромной бетонной лестнице спустились в огромный колонный зал. Такого Ксандр увидеть не ожидал.

Высота потолка — метров двадцать. Свет тусклый — трудно оценить размеры зала. Вроде бы стены везде закругляются. К огромным, в два-три обхвата, колоннам лепятся палатки и лачуги, собранные из листов жести и всякого мусора. Кое-где дымят костры.

— Что это? — спросил пораженный Ксандр.

— Противопаводковый коллектор. Но его не зальет. Тут все переделано. Теперь в городе вода поднимается, у нас — сухо. Если только волна… Но она в тоннелях ловит.

— Какая волна?

— Сейчас сухо, Дам… Бояться нечего.

Ксандр ухватил наглеца за шиворот и встряхнул:

— Я ничего не боюсь! Говори: какая волна?

— Если ливень, а ты в трубе… Сначала такой туман. Потом воды немного больше. Потом волна. И всё. Не выплывешь. С ног сшибает. И не обогнать. Но снаружи сухо…

Ксандр вспомнил неустойчивую весеннюю погоду, представлял поток мутной воды и дернул плечами. Вот как ливанет…

— Здесь безопасно. Идем дальше, Дам.

Ксандр последовал за Ягупом.

— К главному? — уточнил он у проводника.

— Нет. Мастер Дамир, там никто тебе не поверит. Я буду называть тебя «Дам», как и раньше. И поведу к Камачеку.

— Хоть горшком назови, только в печь не сажай, — улыбнулся Ксандр.

И удивился поговорке, всплывшей из глубин памяти. Крепко его приложилоподземелье, раз Саня начал выпирать из-под личности Дамира. Надо приходить в себя — здесь не место рохле, каким был Саня.

Спустились. Снизу зал впечатлял еще больше — настоящая подземная деревня в каменном лесу. Ягуп, уверенно лавируя между хижинами и кострами, двинулся вглубь. И стены, и колонны, и пол были выложены темным терианским мрамором. Дым перебивал долетающие сюда дурные запахи. Ксандр оглянулся на лестницу — она вела наверх и заканчивалась круглым отверстием, напоминающим осиное гнездо. Наверное, отсюда есть прямой выход на поверхность. Должен быть.

Под ногами хрустел мелкий мусор. В одной из хижин заверещал ребенок, бледная женщина, помешивавшая что-то в котелке над костром, метнулась к нему. Ксандр проводил оборванку взглядом. Живут. Они здесь живут.

— Ягуп, — шепотом позвал он, — а что они все здесь делают?

— Скрываются. Здесь тише, чем в Диком городе. Облав нет. Безопасно… А многие и до варханов здесь поселились, уже несколько поколений выросло. Вон. — Ягуп указал на старика. — Коренной.

Ксандр присмотрелся. Старик повернулся.

У него были глаза привидевшегося Ксандру мокролапа — черные, огромные. Кожа на лишенном растительности лице шелушилась. Старик сутулился. Он, наверное, никогда не видел солнца. Словно бледный росток картошки, пролежавшей до весны в погребе.

Ягуп повел Ксандра дальше.

В самой чаще каменного леса Ягуп подошел к одной из хижин — кривобокой, сложенной из шифера и гнилых досок. Постучал, стена качнулась.

— Выходи, Носач! Это я, Пятномордый!

Скрипнула дверка, и наружу выглянул человек.

Когда-то, наверное, он был толстым — кожа на щеках обвисла складками, как у черепахи Тортиллы. Единственной запоминающейся чертой оказался огромный сизый нос записного пьяницы. Камачек трясся мелкой дрожью и нервно чесал грудь.

— Т-ты… Т-ты… — С каждым звуком с губ Камачека срывалась слюна. — К-кого… 3-зачем… С-следят! — вдруг выкрикнул он.

От неожиданности Ксандр отпрянул. Камачек, по-прежнему трясясь, выбрался из хижины. Он сильно сутулился и подволакивал сразу обе ноги, но на Ксандра наступал довольно шустро. Чесаться Камачек перестал, теперь он размахивал руками и выкрикивал бессвязные проклятья.

— Камачек, — позвал Ксандр. — Камачек. Ты помнишь Дамира бер᾿Грона? Я вернулся за тобой.

Терианец замер. Потом вцепился в свои седые волосенки и заверещал, как поросенок под ножом. Развернулся и кинулся в хижину. Ксандр успел влететь за ним, повалил на спину, зажал его рот ладонью. Ягуп прикрыл дверь, и в хижине воцарился полумрак, лишь тлела в углу лампада.

— У меня один вопрос, Камачек. Один. И я уйду. Я никому про тебя не скажу. Один вопрос. Как умер Дамир? Кто его убил?

Камачек попытался укусить его за ладонь, засучил ногами.

— Ягуп, помоги держать, — скомандовал Ксандр.

Камачек выпучил бесцветные глаза, из которых хлынули слезы. Сизоносый корчился на полу и рыдал в три ручья, из носа у него потекло. Ксандр убрал руку со слюнявого рта и вытер о плащ. Вопреки ожиданиям, Камачек не закричал. Он продолжал плакать, вздрагивая всем телом. Ксандр слез с умалишенного. Камачек тут же обеими руками принялся чесать грудь, раздирая и без того ветхую рубаху. Обнаружился свежий розовый шрам от ожога.

Терпит горящее полено. Притворяется мертвым.

— Ты притворился мертвым, — навис Ксандр над жалким человечишкой, — но ты все видел, Камачек!

— Удиииии… — простонал терианец. — Удиииии!

Ксандр задумался: интересно, Камачек корчит из себя сумасшедшего или спятил на самом деле? Так просто его не расколешь. Пытать, наверное, придется. Память Дамира брезгливо скривилась: пытать берсер не любил. Низкое занятие.

— Говори, — потребовал Ксандр. — Ответишь — уйду. Нет — пеняй на себя.

Камачек окинул его безумным взглядом, принялся шептать что-то, брызгая слюной с оттопыренной губы.

Ксандр склонился, прислушиваясь.

— Смерть, — бубнил повстанец, — смерть… Огонь, огонь везде! Смерть! Дамир… Зармис… Сильные, сильные не убереглись, я спрятался, Камачек спрятался, глубоко спрятался…

Поморщившись, Ксандр выпрямился. Бесполезно. Наверное, разум Камачека все же помутился там, наверху, когда повстанца придавило горящим поленом и долгие часы он притворялся мертвым.

Снаружи раздались крики и топот. Первая мысль Ксандра была — волна. Волна из тоннеля хлынула в коллектор и теперь всех смоет.

Камачек, воспользовавшись тем, что его оставили в покое, свернулся в клубок. Ягуп выхватил из-за пояса револьвер — надо же, повстанец был вооружен. Ксандр потянулся за оружием, но вспомнил о намокших патронах…

— Свои, — зашептал Камачек. К кому он обращается, Ксандр не понял, может, к своей совести. — Его убили варханы. Всем нужно Забвение! Гронам, Махам, тёмникам, вестницам… А нашел Дамир. Когда другие найдут — мир кончится! И будет смерть! А Камачек спрятался!

Дверь в хижину вылетела с хрустом, накрыв Камачека, внутрь набились варханы в черной форме.

— Не двигаться! Руки поднять! Брось оружие, ур-род!

Ксандр ждал, что Ягуп выстрелит, но парню засветили под дых, и он согнулся.

— Я — бер᾿Грон! — крикнул Ксандр.

Один из тёмников с нашивкой-черепом на рукаве расхохотался:

— В тюрьме расскажешь, терианская рожа!

Ксандр сжал кулаки. Тёмник выстрелил из парализатора, игла впилась Ксандру в плечо. Последнее, что увидел землянин, — лица варханов, кажется, бер᾿Гроны выглядывали из-за плеч тёмников.

* * *

Ксандр сидел в «одиночке». Раскалывалась голова. Он решил не унижаться, не кричать, не колотить в деревянную дверь, обшитую железными полосами. Рано или поздно придет дознаватель, и все прояснится, Ксандра выпустят с извинениями. Интересно, где Камачек? Он тоже попал под облаву и должен быть в тюрьме, может быть, вот за этой нештукатуренной стеной.

В сырой камере Ксандр промерз до костей.

Вся обстановка — откидной столик из листа железа, железная же койка, наглухо вмурованная в пол, да ведро в углу. Освещала комнатку одинокая лампа, закрытая плафоном. Окон здесь не предусматривалось.

Хотелось пить, знобило. Плащ с Ксандра сняли, револьвер и сумку отобрали, из брюк выдернули ремень. Как Ксандра сюда притащили, он не помнил. Очнулся уже в камере.

С тяжелым скрипом распахнулась дверь, и в камеру вошел тёмник, Галебус. Он сопровождал отряд в каменоломнях, интересовался Ксандром на Сайдоне. Значит, узнает его.

— Ксандр бер᾿Грон, — пророкотал Галебус, — что ты делаешь в тюрьме, вархан?

— Меня оглушили в подземелье, — язык слушался с трудом.

— Да уж… Тебя взяли вместе с повстанцами, дружок. Бер᾿Махи ликовали бы: перебежчик, вроде покойного Рейно. Ты помнишь Рейно? Вижу, помнишь. Объяснись, Ксандр бер᾿Грон, как ты умудрился предать свой клан, едва вступив в него?

— Я расследовал… — голова гудела и кружилась, Ксандр сел на койку, чтобы не упасть. — Расследовал гибель одного берсера. Сам. Вышел на повстанцев. Хотел прославиться. Доказать. Ягуп… Молодой, с пятном на лице. Мой осведомитель.

— Интересно. — Галебус присел рядом. — Думаю, ты говоришь правду, дружок. Догадываюсь, чью гибель ты хотел расследовать и чьих убийц покарать. Но теперь, — Галебус тяжело вздохнул, — увы, ты ничего не узнаешь. Гильдия накрыла гнездо повстанцев, мы давно за ними следили… Жаль, что с ними был бер᾿Грон. Придется тебя отпустить, Ксандр. Не могу же я тебя пытать. Этикет не позволяет, знаешь ли!

Ксандр покачал головой. Всё зря. Разве есть Гильдии тёмников дело до убийства Дамира?

— Ты мне симпатичен, Ксандр бер᾿Грон, — Галебус положил ему на плечо теплую руку. — Думаю, я смогу тебе помочь. Мы вместе узнаем, кто убил Дамира. И никому не скажем. Я бы и один справился. Но раз нельзя тебя пытать и не выйдет тебя убить, мы станем союзниками, да, дружок?

Ксандр вздрогнул и посмотрел на тёмника. Узкие глаза Галебуса лучились участием и заботой.

— Сейчас я выведу тебя отсюда. Подождешь в моем доме, пока я поговорю с нашим другом, Камачеком. Нам нужно держаться друг друга — только так мы раскроем все тайны. Только так мы займем достойное положение. Ты согласен? Согласен на сотрудничество вместо смерти?

— По рукам, — кивнул Ксандр.

ГЛАВА 17 ПЕРВЫЕ ЛАСТОЧКИ

После допроса Камачека Галебус ощутил себя выпотрошенной тушкой, будто это из него только что добывали информацию калеными клещами. Все-таки трудное это дело: тянуть правду из безумца. Камачек укрылся под землей от смерти, зато сумасшествие, родная ее сестра, отыскала предателя. Одно крутилось в голове Галебуса: в смерти Дамира повинны вестницы! Сила, которую все уже сбросили со счетов! А если они и правда завладеют Забвением? Он сел за стол, сложив перед собой руки.

Вестницы…

Что же теперь делать? События развивались с бешеной скоростью. Дома, на Ангулеме, часто случались пустынные бури и смерчи. Говорят, в центре смерча тихо и безветренно, пока тебя не захватит вращающаяся чернота-смерть. Закрутит, поднимет к небесам и шмякнет оземь…

Вот и сейчас он — в центре смерча. Правда, смерч этот создал сам Галебус, и он решает, куда вести торнадо, кого убивать, кого миловать… Но одно неловкое движение, и… Галебус стиснул зубы. Всю жизнь он мечтал о таком шансе, вот, мечты сбылись, а он не знает, что делать, и готов выть от бессилия.

Успокоиться. Думать. Операция слишком масштабна. Собственными силами не справиться, это однозначно. Придется делиться с Эйзикилом. Не хочется, а надо. Допросы взять на себя, важную информацию по Забвению скрыть… Получится ли? И что делать с полу-Дамиром, ожидающим своей участи? Он — тоже важное звено в цепочке. Самое, наверное, важное.

Что-что… расположить его к себе, держать в курсе дела, всячески помогать. Парень потерян, никому не нужен, считает себя лишним, — бери голыми руками. Жаль, бер᾿Гроны сочтут потерю даже бесполезного чужака личным оскорблением. Нектор бер᾿Грон за любого, даже Ксандра, сожрет Галебуса! И самое плохое: Ксандр не все помнит. А вытащить можно только явную память, со скрытой такая опасность: Ксандр станет овощем, Нектор разгневается, а Забвение уплывет из рук.

Галебус с чистой совестью делился с Ксандром информацией, полученной от Камачека. Как же ты жалок, великий Дамир, над тобой надругались, поместив в это тело! Я бы предпочел исчезнуть навсегда. До чего же приятно управлять твоей судьбой! Ты благодарен, и это правильно. Я твой друг, ты веришь? Вижу — веришь. А теперь ступай домой и мучайся, осознавая свою неполноценность. И потом ты приползешь ко мне на брюхе и сам, добровольно, отдашь свою память. Стоит тебе вспомнить — отдашь.

Что теперь? Обрадовать Эйзикила.

Мио и Куцык, видя, что хозяин взволнован, тихо наблюдали из-за приоткрытой двери, выходить боялись. Перед тем как шагнуть в ночь, Галебус предупредил Мио:

— Вернусь не скоро. В дом никого не впускать.

Крюкеры диковинными изваяниями стояли на своих местах. Пропустили Галебуса, не задавая вопросов. Свет прожекторов бликовал на их клювообразных шлемах.

Возле Сиба вел обычное ночное бдение отряд клериков — черный прямоугольник на огромном плацу, залитом голубоватым светом. Они маршировали, и шаги громом прокатывались по пустому помещению. Галебуса узнали сразу и не стали задерживать — он взлетел по мраморным ступеням на второй ярус, пробежал до «зала», где Эйзикил работал, ел и спал. Не раздумывая, Галебус распахнул дверь и ворвался в святая святых с громогласным криком:

— Мастер Эйзикил, у меня важные новости!

Его вторжение не произвело нужного эффекта: Эйзикил не спал — сидел, склонившись над книгой. И удар его не хватил, он лишь резко распрямился и прошептал возмущенно:

— Ну что ж ты так шумишь, смерти моей желаешь?

— Я выяснил, кто убил Дамира! — рокотал Галебус, меряя шагами «зал». — Вестницы. Я допросил проводника, который вестницам его и сдал. Все считали, что проводник мертв.

И на этот раз ничего не случилось с Эйзикилом, он поковырял ноготь и сказал:

— Камачек жив? Ты гениален, мой друг, раз до него добрался. Но к чему такая спешка? Ты явился среди ночи, произошло что-то ещё?

— Да. Он назвал имя организаторши… покушения. Агайра!.. — Галебуса мучила одышка, но он продолжал: — Любовница сайдонского комиссара. Прежде она спала с Ильмаром, младшим братом Дамира. Понимаете, мастер Эйзикил? Они каким-то образом научились… получать сведения. Мы должны допросить Агайру.

— Тебе нужны люди? Я правильно понимаю? — оживился Эйзикил. — Помоги мне подняться и проводи вниз. Половина клериков оставят службу и пойдут с тобой.

Галебус подставил Эйзикилу согнутую в локте руку. Старик оперся о неё и, прихрамывая, поковылял к выходу. Представив, как долго он будет преодолевать ступени, Галебус пришел в отчаяние. Или он сейчас издевается, а на лестнице «оживёт»?

Надежды не оправдались, и, пока добрались до Сиба, Галебус едва не поседел окончательно. У него руки чесались пытать Агайру. Он помнил эту гордую красотку, но думал, что она обычная подстилка, а не одна из авторитетных вестниц.

Эйзикил не спешил призывать верных воинов, а поучал Галебуса:

— Распорядись, чтобы взяли Злату из дома терпимости. Наверняка старая блудодейка не та, за кого себя выдает. Надо же, ты оправдал мои надежды, Галебус!

— Я уже послал за ней. Её возьмут без лишнего шума, чтобы не распугать агентов. То есть агенток.

Наконец Эйзикил повернулся к клерикам и поманил командира отряда, тот подбежал, поприветствовал главу Гильдии поклоном. Старик подождал, когда он распрямится, указал на Галебуса и вполне бодрым голосом распорядился:

— Двадцать клериков — в сопровождение мастера Галебуса. Выполнять его команды.

— Будет исполнено.

Пока командир разбирался со своими воинами, Галебус топтался на месте, сгорая от нетерпения. Они специально так копошатся? Проверяют нервы на прочность?

Ну наконец-то, вот и отряд клериков — все молодые, с горящими взорами и татуировками двузубцев у виска. Галебус обратился к Эйзикилу:

— Мастер, я правильно понял: вы остаетесь здесь?

— Буду ждать тебя в допросном зале. Сиб может убить меня, я стар и слаб. И полностью тебе доверяю.

Галебус ни слову не поверил, но сделал благоговейное лицо и чуть склонился:

— Клянусь, я оправдаю ваше доверие!

Засветился, запульсировал Сиб — цветок начал разворачивать лепестки. Галебус и все присутствующие в зале пали ниц.

Сгорающий от нетерпения Галебус сразу же после переправки на Сайдон вскочил, но сложился пополам, заохал — кровь прилила к голове, запульсировала в ушах, перед глазами потемнело. Кое-как он разогнулся и поковылял к дежурному отряду местных клериков, которые все еще лежали на земле.

— Кто главный? — крикнул Галебус, потирая висок.

Его голос громом прокатился по пустынному залу, заметался вверху и затих. Вскочил худой высокий вархан, уставился на Галебуса.

— Сезар к вашим услугам, мастер.

— Срочно веди нас к комиссару! — оглушительно рявкнул Галебус, наблюдая, как поднимаются другие клерики. — Ему угрожает опасность. Это приказ мастера Эйзикила.

Сезар сглотнул, обернулся к своим воинам, назначил главного и зашагал впереди Галебуса к лестнице. Клерики с Терианы шли следом.

— Можете объяснить, что за спешка? Кто угрожает комиссару?

— Вы все узнаете в свое время. Он пригрел на груди змею.

— Чтобы врываться среди ночи в спальню комиссара, нужны веские основания, — не унимался Сезар.

— Я бы посоветовал тебе не лезть не в свое дело. Понял меня, Сезар?

Тот потупился и умолк.

Хоромы комиссара находились на втором ярусе. Сезар уже собрался постучать в деревянную дверь, украшенную узорами черненого серебра, но Галебус отшвырнул его руку, — клерики ворвались в помещение. Зажглись голубоватые лампы вдоль стен, и Галебус на секунду потерял дар речи.

Даже Нектор бер᾿Грон, известный сибарит, не позволял себе такой роскоши: стены комнаты обиты шелком, на потолке — лепнина в виде цветов. Стебли спускаются по четырем углам и прячутся под блестящим мраморным полом. Мебель — само изящество, ручки на шкафах серебряные, канделябры тоже из серебра. Диваны…

В спальне заверещала Агайра, донесся бас комиссара:

— Как вы смеете! Что вы себе позволяете?!

Когда и там зажегся свет, Галебус переступил порог, и взору его предстала дивная картина: Агайра в короткой алой ночной рубашке билась в руках клериков, комиссар в белой кружевной тунике сидел посреди разоренной постели и лупал глазами. В отличие от большинства бер᾿Махов, он предпочитал женщин, хотя и мальчиками не гнушался.

Галебус задрал голову: с зеркального потолка взирало его отражение. Губы поджаты, взор сосредоточен — воплощение решимости.

— Кто вы такие? — визжала Агайра. — Чего вы хотите! Отпустите меня… Лапы уберите!

— Вестница Агайра! — провозгласил Галебус. — Вы обвиняетесь в действиях, противных всему роду варханов, и в тройном предумышленном убийстве.

Прекрасное лицо женщины перекосилось. Она оскалилась, дернулась, попыталась лягнуть клерика, что справа, но удар прошел вскользь. Чтобы не рисковать, клерики придушили преступницу. Галебус шагнул к вестнице, вынул две деревянные спицы, держащие ее прическу, зажал одну меж пальцев, покрутил, нашел место стыка, извлек из чехла длинную стальную иглу, показал её возмущенному комиссару:

— Наверняка она отравлена. Эта женщина крайне опасна, приносим свои извинения.

Комиссар возмущенно хватал воздух разинутым ртом, но так и не вымолвил ни слова. Лишь когда дверь в его покои захлопнулась, донеслась ругань. Кому она адресовалась, было не разобрать.

Пока вестницу связывали, Галебус любовался ею. Какое совершенство! А линия бедер! А грудь! Как жаль, что придется её погубить… Её бы прямо вот так, полуголую, в подвал… Чувствуя зов плоти, он отвернулся. После процедуры дознания, когда она станет покорнее манкурата, можно будет вытребовать тело. Куцык будет рад, Мио — тоже.

Переправка на Териану далась проще. Эйзикил не дожидался в пыточной, как обещал, а прохаживался у Сиба — его тоже мучило нетерпение. В белесых старческих глазах появился блеск, впервые за долгое время он скинул капюшон, явив миру жидкие седые волосенки, больше напоминающие пушок младенца.

Не дожидаясь приказа, клерики вернулись в строй, а двое понесли безвольное тело через плац к незаметной бурой двери в углу Центавроса. Галебус подставил руку Эйзикилу, и они поплелись туда.

В пыточной было уютно — обитые зеленым бархатом стены, тусклые лампы, имитирующие свечи, кресло с иглами под сиденьем, как у Галебуса в подвале. Ложе, предназначенное для допроса, застеленное светлой клеенкой, напоминало больничную кушетку — стерильное на вид, с блестящими фиксаторами для рук и ног. Над той частью, где должна быть голова пытаемого, — лампа и обруч на проводе.

Пока Эйзикил щелкал тумблерами на панели управления, готовил кресло, Агайра очнулась, застонала и свернулась калачиком. Галебус сел на корточки рядом:

— Допрыгалась, девочка?

— Не надо туда, — пролепетала она и разревелась. — Я сама все расскажу, только не туда!!!

— Не плачь, тебе не идет, — проговорил он, убрал волосы, закрывающие лицо. — Нос краснеет. Зачем портить такую красоту?

— Готово! — объявил Эйзикил, потирая руки.

Похожие, как братья, клерики разложили извивающуюся червяком Агайру на кушетке, зафиксировали её руки и ноги. Эйзикил расстегнул обруч и попытался надеть женщине на голову, но пленница дергалась, плевалась и шипела.

— Ну помоги же мне! — обратился он к Галебусу, а на клериков цыкнул: — А вы подите прочь! Неужели не понятно?

Галебус шагнул к кушетке, схватил женщину за горло и припечатал к жесткой поверхности. Глядя в её огромные глаза, полные страха, чувствуя биение жизни под своими пальцами, Галебус снова ощутил безумное влечение, задышал часто, но пересилил себя и защелкнул вокруг её шеи стальные фиксаторы. Эйзикил нацепил обруч.

Агайра кривила губы, рыдала в голос:

— Я все расскажу. Не надо… вот этого. Расскажу, а потом вы меня убьете.

— Я не буду уверен, что это правда, — равнодушно ответил Эйзикил. — Зато тебе не будет больно.

Старик взял с тумбочки инъектор, поднес к шее женщины. Легкий щелчок — пленница закатила глаза, задергала головой, трепыхнулась и затихла, вперившись в потолок.

Галебус облизнулся. Эйзикил начал допрос:

— Итак, это ты наняла бандитов под руководством Бурого, чтобы они напали на Дамира бер᾿Грона?

— Бурого наняла Злата, я руководила, — ответила Агайра чужим голосом, сглотнула и продолжила: — Я не приказывала его убивать…

— Что тебе известно о Забвении? — не выдержал Галебус. — Вы что-нибудь выяснили?

— У кого в руках Забвение, тот имеет власть над сознанием других. Это прибор, с помощью которого можно внушить кому угодно что угодно, — доложила она механически. — Это не точно, но мы склоняемся к такой версии.

— Как вы вообще узнали о Забвении? — Галебус подошел, чтобы заглянуть ей в лицо, надеясь увидеть страх, но отшатнулся. Не глаза — стекляшки, ни эмоций, ни мыслей.

— С помощью порошка. Я подсыпала его в алкоголь Ильмару, и любовник мне все рассказывал.

— На лабораторию тоже вы напали?

— Да. Нам нужна была машина для трансплантации памяти.

Теперь заговорил Эйзикил:

— Вы научились ее использовать?

— Да. Несколько образцов работают у Златы.

— Они подсыпают порошок, чтобы выведывать у офицеров нужные сведения?

— Да.

Эйзикил улыбнулся от уха до уха — по его физиономии побежали волны морщин.

— Как нам повезло с этой барышней! — Он глянул на Галебуса и снова обратился к женщине: — А что тебе известно о противостоянии бер᾿Махов и бер᾿Гронов?

— Завтра на рассвете клан бер᾿Гронов перестанет существовать. Они допустили слишком много ошибок, далеко зашли в интригах и заблуждениях и должны быть уничтожены. Верхушку Гронов вырежут вместе с семьями во всех мирах.

— Гильдии это известно? — Старик насторожился, завис над Агайрой, как ястреб над мышью: неужели и среди тёмников, поставивших на бер᾿Гронов, нашлись предатели.

— Нет. Махи обойдутся своими силами, бер᾿Хан их поддержит.

— Какова роль вестниц?

— Мы не можем идти против правящего клана, сила на их стороне.

Вот так новости! От волнения Галебус не заметил, как застыл с разинутым ртом. Принял подобающий вид и, увидев, что Эйзикил передал слово ему, громогласно спросил:

— Ты это узнала от комиссара? Как о Забвении — от Ильмара?

— Да.

— Вы стремитесь к захвату власти и думаете, что Забвение вам поможет?

— Да. Женщины не должны быть унижаемы и презираемы. Они дали вам жизнь и заслужили уважение.

— Назови всех варханов и пеонов, погибших по вине вестниц.

Галебус метнулся к журналу и принялся записывать. Пока вестница выдавала тайны клана, Эйзикил оперся спиной о пыточное кресло, скрестил руки на груди, запрокинул голову и закрыл глаза. Когда она закончила, он воскликнул, разлепив веки:

— Кто бы мог подумать! Эти смерти выглядели естественными!

— Смерть всегда естественна, — заметил Галебус. — Какой бы она ни была.

Эйзикил помолчал, вдохнул-выдохнул и уставился на Галебуса:

— Надеюсь, ты понимаешь, что эта информация разглашению не подлежит?

Галебус состроил обиженную физиономию. Он и правда обиделся, что Эйзикил принимает его за дурака.

— Мастер, вы настолько невысокого мнения обо мне?

Эйзикил промолчал и продолжил допрос, но самое интересное было позади. Агайра назвала всех агентов-женщин, Галебус записал. Потом открыла пару неинтересных ему тайн бер᾿Махов, рассказала то, о чем он и так догадывался: бер᾿Гроны старательно делают вид, будто на Териане идет война, обманывают Ставку, убеждают бер᾿Хана в своей значительности.

Эйзикил прохаживался взад-вперед и потирал ладони. Галебус рассматривал ноги Агайры и мечтал о пытках. Он предпочитал старые добрые методы, они честнее, и жалел, что от ярости вестницы, будоражащей кровь, ничего не останется, когда отключат обруч. От неё вообще уже ничего не осталось, она превратилась в безвольную куклу.

Одновременно он пытался просчитать Эйзикила. Скорее всего, старик побежит предупреждать бер᾿Гронов, те — своих братьев в других мирах. Что это даст ему, Галебусу? То, что у Дамира будет больше свободы. Пока Махи с Гронами крошат друг друга, можно заняться поисками Забвения, направляя Дамира. А направляться он будет — никуда не денется. А потом… Потом Галебус убьет это существо, завладеет Забвением, и место бер᾿Хана впервые займет тёмник.

Остался один вопрос: как подвинуть Эйзикила?

— Что вы планируете делать, мастер Эйзикил? — поинтересовался он.

— Отдохну. У меня глаза слипаются… И вот еще, — он поднял трясущиеся руки.

В голове Галебуса зрел план. Тёмник никогда не был баловнем судьбы, всего добивался упорным трудом и завидовал тем, кто не боится рисковать и играет по-крупному. Сейчас ему представилась возможность поставить на кон все и — победить. Или погибнуть. Если не рисковать, он будет гнить на своем месте и до старости останется на побегушках. Когда помрет Эйзикил, найдется кто-то другой, кто не побоится риска…

Галебус представил, что ему предстоит сделать, и у него закружилась голова. Пройтись по кромке над бездной. На его стороне — внезапность и надежда на то, что Эйзикил всем надоел своими нотациями, в том числе Нектору бер᾿Грону. Конечно, надоел, это видно. Один старик не замечает факта. Ничего, сегодня все изменится.

Звезд почти не было видно из-за освещения с Центавроса. Галебус зевнул, прикрыв рот рукой, и проговорил:

— Пойду домой, с Мамочкой Златой побеседую. Думаю, Гронам на ближайшее время занятие есть.

Эйзикил потянулся к обручу на голове Агайры, но снимать его передумал — решил оставить женщину как живое доказательство. Галебуса он демонстративно не замечал.

Выйдя из пыточной, Галебус направился к лестнице. Кровь пульсировала в висках, ладони вспотели. Определив цель, тёмник двигался к ней. Подсознание предупреждало об опасности, хотелось развернуться и рвануть домой, он даже остановился на втором ярусе, потоптался, но пересилил страх и двинулся наверх. В опочивальню Нектора бер᾿Грона.

У входа дежурили двое Гронов: молодой громила и невысокий мужчина в летах. Старший товарищ остановил Галебуса и прошептал:

— Комиссар спит, вы по какому вопросу?

— По вопросу жизненной важности, — отчеканил Галебус и уставился на дверь. — Удалось добыть чрезвычайно важную информацию. Повторяю: чрез-вычай-но.

Как Галебус и предполагал, низкорослый был главным. Обернувшись к громиле, он проговорил:

— Буди комиссара. Тут, понимаешь, дело. А ты, тёмник, соображаешь хоть, какой важности должно быть твое дело?

Громила потянулся и нырнул за дверь. Галебус нервно улыбался, его зубы отбивали дробь, но держался он нагло и уверенно:

— Ты выполняй свою работу и не мешай, хорошо?

Что делал громила и как отреагировал Нектор, Галебус не имел понятия: из спальни не просочилось ни звука. Время текло непозволительно медленно, Галебус занервничал и принялся мерить шагами коридор, то и дело поглядывая на плац: а вдруг сюда ковыляет Эйзикил?

Чем дольше он торчал под дверью, тем сильнее его сковывал страх. А вот и Эйзикил — фигура в рясе, почти неразличимая на фоне темного пола. Захлопнул дверь в пыточную и пополз к лестнице. Не стоило спешить, надо было дождаться, когда старикан запрется у себя в «зале».

Скрипнули петли, Галебус вздрогнул.

— Заходи. — Громила жестом пригласил его в покои.

Галебус переступил порог, и ноги его утонули в высоком ворсе ковра. Второй раз за сутки он врывается среди ночи в покои комиссара, отметил тёмник, снимая сапоги. Ворс приятно массировал стопы. Охранник шел следом. Роскошь в покоях Нектора граничила с аскетизмом: мебель была изящная, но строгая, никаких излишеств в виде рюшей на шторах и лепнины на потолке.

Нектор бер᾿Грон сидел в спальне, закинув ногу за ногу, лицо его было печально. Как обычно, выглядел он безупречно: кожаный жилет поверх белой рубахи, кожаные же штаны и мокасины. Даже успел расчесать волосы и заправить кровать. Вот почему Галебус так долго торчал под дверью! Комиссар изволил приводить себя в порядок.

— Что за спешка? — спросил он, указывая Галебусу на стул с высокой спинкой.

— Спасибо. Я постою, — отказался он, решив, что, нервничая, будет ёрзать. — Ночью я в сопровождении отряда клериков… Я взял любовницу комиссара Сайдона. Он, если вы помните, бер᾿Мах. Эта женщина, Агайра, подозревалась в… Во многом это подтвердилось, и выяснилось кое-что ещё… Велите охраннику уйти. Это информация не для посторонних ушей.

Нектор махнул своему верному псу, и тот беззвучно исчез.

— Никого не впускать, — распорядился Галебус ему вдогонку.

Тяжело вздохнув, Нектор подпер голову рукой и приготовился внимать. Галебус набрал в грудь побольше воздуха и начал:

— Вестницы подкладывают под влиятельных варханов своих самых красивых девок, те опаивали покровителей каким-то порошком и выманивали нужные сведения. Понятное дело, Агайру мы допрашивали, она и сейчас в пыточной… Не забыли любовницу Ильмара бер᾿Грона? Так вот это она. И убила его она.

Брови Нектора взлетели на лоб — вспомнил! Но быстро изобразил на лице скуку.

— Ну и?

Галебус не спешил, растягивал предвкушение, воображая, как насладится смятением комиссара.

— Завтра на рассвете все главы клана бер᾿Гронов будут убиты. Бер᾿Хан это начинание поддерживает, мол, Гроны провалили Нашествие на Землю, пусть отвечают. И ещё, — Галебус перешел на шепот, — он знает, почему на Териане до сих пор война.

Нектор оставался спокойным, лишь сжал кулаки так, что побелели костяшки.

— Мы сейчас ловим вестниц-агентов, может, еще что интересное всплывет.

— А что случилось с Эйзикилом? Почему пришел не он, а ты? — сменил тему Нектор.

— Я поступил так, как считаю правильным. — Галебус выдержал взгляд Нектора и продолжил: — Не знаю, что он собирается делать, возможно, молчать… Вестница в пыточной, если не верите, можно её… допросить повторно.

— Понятно, — Нектор потер скулу и глянул на Галебуса в упор. — Мы ожидали, что это случится, но не думали, что так скоро. Грядет время больших перемен, да, Галебус? Эйзикил совсем одряхлел, раз позволил себя переиграть. Ты ведь справишься с Гильдией? Или помочь?

— Думаю, никто и не заметит, что старик не у дел… На фоне предстоящих событий.

— Так, раз ты просишься к нам в лодку, значит, она не такая уж и тонущая… — Нектор оценивающе осмотрел Галебуса и продолжил: — Значит, план действия таков. Первое… это тебе знать не обязательно.

— Предупреждаем соклановцев, — снисходительно улыбнулся Галебус.

— Я не сомневаюсь, что ты умный, — отмахнулся Нектор. — Нам предстоит несколько раз совершить невозможное: взять под стражу Махов. Отключить Сиб. А потом нам нужно будет получить от Махов подтверждение, что заговор имел место. Это я возьму на себя.

— Вы же не станете возражать, если тёмники займутся вестницами? — вкрадчиво проговорил Галебус.

— Нет. Хотя… на вестницу Агайру я посмотрел бы прямо сейчас. — Нектор поднялся. — Идем.

Галебуса прошиб холодный пот: что если Эйзикил сейчас под дверью, рвется поговорить с Нектором? Как комиссар себя поведет? Ноги не слушались. Галебус с трудом встал, помогая себе руками, и заковылял за Нектором.

Хозяин покоев толчком отворил дверь. Галебус на миг зажмурился, разлепил веки и вздохнул с облегчением: никого, кроме охранников. Видимо, Эйзикилу и правда нездоровится.

Спускаясь по лестнице, Нектор очень торопился, с трудом сдерживался, чтобы не перейти на бег. Галебус позавидовал его гордой стати и пообещал себе совершенствовать тело, а то, мыслимо ли, одышка начала мучать!

На втором ярусе Нектор ухмыльнулся и обратился к страже:

— Арестовать мастера Эйзикила! Пора уже показать тёмникам, кто здесь главный. Он обвиняется в… попытке государственного переворота. Ты ведь этого от меня ждал так алчно, а, Галебус?

Галебус собрался возмутиться, но его опередил низкорослый охранник:

— Вы отправляете нас обоих? Вы уверены?

Склонив голову набок, Нектор подумал и сказал:

— Пожалуй, нет. Ты идешь с нами. Насчет остального я уверен. Знаешь, Галебус, — продолжил он на ходу, — даже хорошо, что все так случилось. Я устал ждать нож в спину. Теперь у нас есть возможность нанести удар первыми, я тебе благодарен. Если твои слова подтвердятся… Да что там говорить, я, видимо, теряю форму: ещё не проверил, но уже взял старика под стражу.

Пока пересекали гигантский плац, Галебус смотрел на светящийся Сиб. Если его отключить, будет буря — нарушится связь между мирами… Неизвестно ещё, с какой силой шарахнет. Но ничего, перемены — это не всегда плохо.

Пыточную Эйзикил не запер. Галебус отворил двери, пропуская Нектора и его телохранителя. Комиссар с удивлением осмотрел убранство пыточной, коснулся оббитой бархатом стены.

— Надо же, я иначе представлял себе это место.

— Работать должно быть приятно, — объяснил Галебус.

— Приятно? — Заложив руки за спину, Нектор с отвращением поглядел на Агайру, зафиксированную на кресле-кушетке. — Такую красоту испортили!

— У этого метода есть одно важное преимущество: пытуемый не может лгать. Спрашивайте.

— Я наслышан. Агайра… тебя ведь так зовут?

— Да, — ответила женщина.

— Скажи-ка, дорогая, не делали ли тебе тёмники подсадку памяти? Не внушали ли чего?

— Нет.

— Как ты здесь оказалась? — ласково интересовался Нектор, похлопывая перчаткой по ладони.

Агайра рассказала. Потом она рассказала о вестницах, притворяющихся легкомысленными девушками и втирающихся в доверие к высокопоставленным варханам, о порошке, развязывающем язык, о том, что она обвела вокруг пальца комиссара Сайдона и узнала, что планируется передел власти, а вестницы решили сохранять нейтралитет. Ничего нового, в общем, не прибавила.

Нектор мрачнел и мрачнел, и вот он уже не хлопает перчаткой по ладони — сжимает перчатку и губы сжимает. Под кожей катаются желваки.

— Пожри их Бездна, — шепнул он и зашагал к выходу.

— Что вы намерены делать?! — крикнул Галебус.

Нектор аж вздрогнул:

— Ловите вестниц, но допрашивать их будем мы. Тёмники ведь соблюдают нейтралитет? И нам понадобятся виновные, так что некоторые мерзавки должны оставаться живыми. Понял меня?

Галебус, конечно же, понял: Нектор хотел устроить показательную казнь, чтобы обратить праведный гнев народа против преступников. Вестниц.

Агайра судорожно вздохнула. Куда её теперь? Отстегнуть и пусть валяется?

Брезгливо скривившись, он отсоединил обруч — мышцы женщины тотчас обмякли. Галебус велел:

— Агайра, а ну встать!

Подниматься она не думала. Согнув ноги в коленях, таращилась в потолок.

— Дежурный! — Галебус вышел из пыточной, и к нему подбежал пожилой клерик с печальным лицом. — Бабу — в камеру.

* * *

Возле дома Галебуса ждал рядовой клерик, быстроглазый и верткий. Как и положено патрульному, в черном костюме с черепом на рукаве. Едва завидев начальника, рванул навстречу и затрещал:

— Мы ждали-ждали, вас нет и нет, а манкурат в дом не пускает. Здоровенный! Все ушли, я остался стеречь, — кивнул он на кучу мусора у стены.

Приглядевшись, Галебус опознал связанную по рукам и ногам Мамочку Злату. Клерик все не замолкал:

— Остальных в тюрьму, в отдельную камеру, а эту, я помню, вы домой хотели. Вот она, я выполнил обещанное, так что…

— Молодец. Свободен. Мио!!!

Здоровяк вылетел с грохотом, едва не сорвал с петель дверь, замер на пороге, вертя головой. Заметил клерика, шагнул к нему — подумал, будто этот сморчок обижает хозяина. Патрульный попятился. Следом выскочил Куцык и принялся, потявкивая, носиться вокруг Галебуса.

— Мио, это друг, все хорошо. Подними пленного, — указал он на сводницу.

Здоровяк без труда перекинул грузное тело через плечо и понес в дом.

— Спасибо, — сказал Галебус оторопевшему клерику. — Как тебя зовут?

Клерик выпятил грудку, представился, воображая, что его потом поощрят. Галебус многозначительно кивнул и тотчас забыл его имя.

Из дома еще не выветрилась вонь, которую принес Ксандр. Или чудится? Нужно приказать все вычистить. Галебус потер веки и впервые направился в подвал с неохотой. Перед глазами все время возникало прекрасное лицо Агайры, её разведенные в стороны стройные ноги, яркие губы… Испортили! Уж он бы допросил её по высшему разряду! Ему же предстоит выуживать сведения из старой развалины. Несправедливо.

Старая развалина мычала, пытаясь вытолкнуть изо рта кляп, и вращала глазами, но сделать ничего не могла — обручи держали прочно. Галебус оперся о подлокотник кресла, вынул изо рта Мамочки Златы грязную тряпку, поднес стакан воды. Пила бандерша жадно, толстые щеки тряслись, струйки бежали по подбородку и расползались на сером платье темными пятнами. Напоив пленницу, Галебус заботливо вытер её лицо носовым платком и проговорил:

— Злата, думаю, ты понимаешь, почему очутилась здесь.

— Понятия не имею, — прохрипела она, без страха рассматривая инструменты на стене. — Если вы из-за девочек, то мы с Нектором все обговорили.

— Мы кое-что выяснили… Теперь Нектор против, очень даже против. Думаю, скоро он сложит костер для твоих сестер.

— Не понимаю!.. — голос Златы сорвался, морщины вокруг глаз разгладились, взгляд налился свинцом.

— Чем быстрее ты расскажешь, тем меньше будешь страдать. Я и так все знаю, от тебя мне нужно подтверждение и имена.

Цокая когтями по бетону, спустился Куцык, уселся напротив кресла и облизнулся.

— Итак, сестра Злата… так ведь к тебе обращаются? Что тебе известно о смерти Дамира бер᾿Грона?

Сначала Злата артачилась, а потом все выложила как миленькая. Солидный получился список. Галебус пробежал взглядом по именам, потер воспаленные глаза, зевнул и отправился со списком в Центаврос. Вестницы, которые прикидываются шлюхами, очень удивятся, когда к ним утром явятся варханы в черном, с черепами на рукавах. Почему-то именно клериков боялись больше всех.

ГЛАВА 18 ОБЛАВА

Оглушенный новостями, которые вывалил на него Галебус, Ксандр во влажной после стирки одежде, с мокрыми волосами, зато чистый и не вонючий, шагал к дому, где разместили их с Вацлавом. Улицы Наргелиса опустели. Конечно, уже ночь, но где патрули? Это напоминало затишье перед бурей: ветра нет, дождя, вроде, тоже, но давит на голову — вот-вот ливанет, и обрушится шквал.

Безразличные чужие звезды перемигивались в небе.

Ксандр ускорил шаг. Галебус выдал ему бумагу, позволяющую ходить по городу после комендантского часа, но нарываться на проверку все равно не стоило.

Значит, вестницы? Как говорили французы на далекой родине Ксандра, «ищите женщину». Все беды от них, от баб.

Ксандр на цыпочках проследовал в свою комнату и мгновенно вырубился под храп Вацлава.

Ему снился бой, небо, затянутое дымом пожарищ, он метался от дома к дому, кого-то искал, но не мог найти. Завывала сирена, слепили прожектора…

— Вставай, мать твою! — заорали на ухо.

Ксандр разлепил веки и шарахнулся от перекошенной рожи Вацлава, но быстро взял себя в руки, вскочил, натягивая влажные штаны. За окнами — ночь. Что происходит? Учения? Тревога? Этого не хватало!

Ксандр поспешил во двор. Там суетились варханы, орал оружейник, надрывался низкорослый мастер Райан.

— Что случилось? — спросил Ксандр у Вацлава, занимая место в строю.

— А мы не знаем. То есть, я не знаю. Остальные, наверное, в курсе. Велено быстро разобрать оружие и построиться. Пойдем, что ли. А то все расхватают, будем воевать голыми руками.

Под ненавидящими взглядами варханов земляне пробились в оружейку, получили маски (Ксандр придирчиво проверил фильтр), патроны к револьверам и винтовки. Разрядники сержантам не полагались по рангу.

— Стройсь! — рявкнул Райан.

Ксандр с Вацлавом рванули на свои места в «хвосте» строя. Воцарилась такая тишина, что слышно было, как кто-то переводил дыхание. Райан оглядывал отряд, сунув руки в карманы куртки и вытянув тонкую шейку. Недоросль.

— Так. — Тон мастера не предвещал ничего хорошего. — Бер᾿Гроны! — Взгляд его задержался на землянах. — Нашему клану угрожает смертельная опасность. Она исходит сразу от бер᾿Махов и вестниц, пожри их Бездна. Развратники и бабы — вот наши враги! Лучшие из вас пойдут за мной в Центаврос, к Сибу. Худшие… Вам дают шанс доказать верность бер Гронам, чужаки. Вацлав. Ксандр. Вас поведет мастер Фрол бер᾿Грон. Ступайте к нему. Бегом!

Земляне переглянулись и сорвались с места, вслед донеслись смешки.

— Ты что-нибудь понимаешь? — спросил Вацлав на бегу.

Ксандр затряс головой. Почему снова — мастер Фрол? Конечно, капитан — хороший руководитель, но отсылать землян обратно… Что за дела такие у Гронов?

По сравнению с тем, что творилось у казарм, во дворе дома Гронов было тихо и безлюдно. Мешанина из землян, сайдонцев и манкуратов, мастер Фрол надсаживается, размахивает руками:

— Тупицы! Идиоты! В строй! В стро-ой! — Обернулся, увидел Ксандра и Вацлава. — Вот! Помощь!

Мастер выглядел скверно: бледный, осунувшийся, в глазах безнадега — иди и вешайся. Такое выражение лица подошло бы командиру роты шахидов, уже напяливших пояса. Причем — у подневольного командира.

— Ксандр и Вацлав бер᾿Гроны, — вымучил улыбку мастер Фрол. — Вы мне поможете. Хорошо, что вы здесь. Сброд — и на важное задание… Комиссар Нектор слишком хорошего мнения о наших возможностях. Каждый из вас получит под командование по полусотне безмозглых идиотов. Сайдонцев я уже выбрал. Вам — земляне.

— А что делать-то? — непочтительно перебил Вацлав.

Фрол бер᾿Грон потер грудь, поморщившись. И еще сильнее побледнел. Свет прожекторов делал его лицо зеленым. Ксандр забеспокоился: а ну как инфаркт? Но капитан взял себя в руки.

— Штурмовать дворец коменданта Терианы Сморта бер᾿Маха.

Вацлав протяжно присвистнул. Мастер Фрол наградил его злобным взглядом.

— Да. Нам с этим сбродом, не умеющим даже с ножами обращаться, придется прорываться сквозь охрану Махов. Я дам вам разрядники…

— Сколько охраны? План здания? — В Ксандре проснулся Дамир.

— Пойдем ко мне в кабинет. Время еще есть. Немного, но нам хватит.

* * *

Улицы темны. Окна домовзакрыты ставнями. Предрассветный ветер гонит мелкий мусор, хрустящий под ногами. Ранняя весна, предутренний мороз, ожидание чуда.

Шли быстро и тихо. Вацлав замыкал, Ксандр возглавлял отряд из сотни землян. Рядом, с трудом подстраиваясь под шаг, пыхтел Фрол бер᾿Грон. Капитану нездоровилось, Ксандр даже предложил ему остаться в штабе, но получил отпор. Оскорбленный обреченным на провал заданием, осознающий, что из его отряда мало кто выживет, Фрол бер᾿Грон решил остаться со своими людьми до конца. Ксандр понимал его.

Другое дело, Ксандра не волновала судьба земляков — никчемных идиотов и слюнтяев. Полягут — так им и надо. За то, что не пустили в сознание личность вархана, цеплялись за жалкое свое «я» и выпячивали убогое эго. Они напоминали нищих, гордящихся увечьями и коростой.

Сморт бер᾿Мах жил не в Центавросе, и резиденция его располагалась не на центральной площади, как у большинства варханов, а на набережной и напоминала особняки земных олигархов. Тут тебе и вид на горы, и частные пляжи. Дом также был окружен трехметровой стеной, и охраняли его терианские псы — как двуногие, так и четвероногие. Поговаривали, на цепях Сморт держит магулов, а его охранники — сайдонцы и варханы — вооружены многострельными разрядниками. Дескать, резиденция неприступна. Да никому и не приходило в голову штурмовать имение коменданта.

Сколько раз Ксандр, будучи Саней, мечтал разнести по кирпичикам Рублевку! Кто-то вкалывает, а кто-то ворует, почивает на лаврах и презрительно кривится, глядя на простых работяг свысока. Все-таки мир варханов справедливей Земли, тут можно воплотить в жизнь мечту каждого второго россиянина.

— Был у нас на Земле один президент… Хан, — желая подбодрить мастера Фрола, сказал Вацлав. — Амир. Спрятался во дворце. И надо было его оттуда выбить. Полторы сотни человек справились! Правда, в охране были свои люди… Прорвемся.

— С гранчей бы, — мечтательно сказал мастер Фрол, — зажигательной смесью! Газом бы! Нет… Никому не нужно, чтобы у нас получилось. Нас используют.

— А мы это сделаем! — откликнулся Ксандр. — Мастер Фрол бер᾿Грон, мы возьмем резиденцию Сморта, а его самого бросим в темницу.

— Я хотел бы согласиться, Ксандр. Но я уже, видишь, немолод. И не верю в сказки.

В распоряжении людей мастера Фрола были две тачанки с пулеметами. Ксандр предложил обстреливать ими резиденцию, чтобы отвлекать охрану, пока диверсионная группа заходит с реки. За квартал до места отряд разделился: десяток человек с Ксандром и Вацлавом свернули к реке, остальные с капитаном Фролом отправились дальше.

Ксандр понимал, что ведет этих десятерых на верную смерть, но они нужны были для количества, на убой. За время, пока Ксандр отсутствовал, земляки изменились не в лучшую сторону и уподобились зомби: заторможенные движения, остекленевшие глаза, на команды реагируют вяло и не с первого раза. И как к ним относиться?

Трудно сказать, отчаянием Ксандра или опытом Дамира продиктована эта операция. Никто не мог гарантировать удачу. Шансов на победу было мало, но отвергать единственную возможность преступно.

— Эллинг! — воскликнул Вацлав.

— Вижу.

Ранняя весна — не лучшее время для прогулок по реке. Большинство лодок загнали в доки, на фоне темно-синего неба чернел торчащий из воды подъемный кран с системой блоков. К счастью, два суденышка остались на стапелях. Ксандр скользнул к сторожке — окно ее слабо светилось. Выбил дверь плечом. Охранник вскочил с лежака, раззявил рот, но крикнуть не успел, — Ксандр выхватил нож. В последний миг землянин прокрутил оружие в руке и ударил терианца рукоятью в висок. Охранник упал на пол, с грохотом что-то перевернул. Ксандр потянулся к лежащей на столе связке ключей.

На улице Вацлав жестами пытался командовать отрядом — бесполезно. Жмутся друг к другу, как бараны. Они тупеют с каждой секундой! Интересно, почему так?

Отчаявшийся Вацлав принялся загонять людей к стапелям пинками. Ксандр вдоль наклонных рельс бросился к первой лодке — весельная. Ко второй — моторка. Повезло. Ветер гнал по реке лохматые волны. Ксандр перемахнул через борт, огляделся. Суденышко, конечно, закреплено.

Вацлав обежал лодку, заглянул под нос.

— Ага! — И рубанул по канату ножом.

Ксандр повалился на дно лодки, приложившись затылком о руль. В глазах потемнело. Со скрипом и визгом лодка сползла в воду и закачалась на волнах. Через борт плеснуло водой. Земляки заржали. Ксандр с трудом поднялся на четвереньки, выглянул: лодку уносило течением, а Вацлав, балансируя на рельсе, подбирался к воде.

— Держи лодку! — крикнул Ксандр.

Вацлав прыгнул в реку, сразу намокнув по пояс, поймал обрубок каната. Осмотрелся, куда бы привязать, не нашел, вцепился покрепче и потянул на себя. Ксандр подбирал ключ зажигания. Подошел шестой. Мотор затарахтел, Ксандр подергал рычаги, и тут на помощь пришел Дамир. Выплевывая облачки дыма, лодка развернулась и прижалась к причалу правым бортом.

— Сколько там мест?! — крикнул Вацлав.

— Мы вдвоем и еще пятеро… остальные пусть к дворцу бегут!

Вацлав повторил приказ жмущемуся в стороне отряду. Короткая заминка: вперед выпихивали «добровольцев». Ксандр знал то, чего не знали они, — штурмующие дворец с берега тоже погибнут. Вопрос только — кто раньше.

Набились в лодку, расселись по скамьям и даже на носу. Ксандр занял место на корме, у руля. Набережная со стороны Дикого города целиком погружалась во тьму, а на «цивилизованном» берегу горели редкие лампы и сияла сильмариллом резиденция Сморта.

Захоти бер᾿Гроны уничтожить коменданта — сбросили бы бочку «зажигалки» с гранча. Значит, он нужен живым.

Хотя ветер и шум волн служили прикрытием, метров за двести до резиденции Ксандр заглушил мотор. Дальше пошли на веслах: двое землян умели грести. Ксандр проверил оружие — все в порядке, на этот раз он не намочил патроны. И у них есть разрядники — всего пара, но ровно на два больше, чем было раньше.

Небо наливалось сочной синью, звезды тускнели — скоро рассвет. Вацлав осенил себя священным кругом, земляне последовали его примеру. Ксандру захотелось надавать им по рукам, а лучше — зарезать. Он остановил себя и направил гнев в нужное русло: прорваться в особняк. Схватить Сморта. Что ж, им с Вацлавом не впервой ловить бер᾿Махов, он вспомнил каменоломни и дружка коменданта, молодого Рейно.

— Как высаживаемся? — прошептал Вацлав.

Ксандр пожал плечами:

— Как получится. Главное — тихо и без пафоса.

Осталось дождаться начала операции.

Загрохотало. Это «гатлинги» вступили в беседу с резиденцией. Прогремел взрыв — c клекотом взмыли в небо, заметались вспугнутые птицы. Мастер Фрол бер᾿Грон пошел в наступление, отвлекая на себя охрану, Ксандр надеялся, что отряд капитана продержится хотя бы десять минут — ну ладно, и пяти хватит, — и что с набережной все рванут к внешней стене.

Лодка ткнулась носом в ярко освещенный песок частного пляжа. Ксандр осмотрелся: светятся фонари вроде китайских, аккуратно стриженные кусты напоминают спящих животных. Даже сейчас, в межсезонье, пляж хорош: белый песок, беседка, увитая вечнозеленым плющом, сайдонские хвойные, местные деревья, частью — голые, корявые, но и в этом есть своё очарование… Лужайки с изумрудной травой, искусственной, наверное. Хотя, нет, вряд ли, тут до такого не додумались. Разбросанные в продуманном беспорядке фонари, переплетение теней и света.

Отряд выбрался на песок. Люди вытащили оружие. Рванули в парк, к дому — трехэтажному трапециевидному зданию с черепичной крышей. Окна резиденции светились — никто не спал. Видимо, тут готовились к уничтожению Гронов. Сквозь деревья Ксандру было видно: решетками Сморт пренебрег. Это хорошо. Не нужно искать дверь.

План здания Ксандру показал мастер Фрол, и память запечатлила его в мелочах — спасибо Дамиру за эту способность.

Из кустов наперерез отряду метнулись безмолвные тени — незваных гостей встречали четыре горбатых терианских пса. Ксандр прошипел:

— Не стрелять!

Псы кинулись без лая, Ксандр с Вацлавом выхватили ножи. Сзади заорали — один из зверей все-таки до кого-то дотянулся, и теперь клубок из тел катился, приминая ярко зеленую траву. Рычание, крики. Земляне пытались оттащить пса от своего товарища. Ксандр деловито прикончил двоих зверей, еще одного достал Вацлав, и лишь после этого командиры бросились на подмогу подчиненным. Шум стоял… Уже выдали себя, с головой выдали!

Ксандр выстрелил в воняющий собачьей шерстью комок, не беспокоясь о человеке. Тот все равно уже мертв — вытаскивать раненого нет времени. Пес взвизгнул, совсем как земной, и затих. Кто-то нагнулся, чтобы стащить его с товарища.

— Отставить! — приказал Вацлав. — Вперед!

Охрана не спешила на вопли, занятая чужаками, штурмующими ворота. Без передышки бахали взрывы, ухали выстрелы, трещали пулеметы. Ксандр перевел разрядник в боевой режим и потрусил к дому, прижался к стене, дожидаясь остальных, заглянул в окно и кивнул Вацлаву. Тот локтем вышиб стекло и пригнулся, защищаясь от осколков. Ксандр подтянулся и скользнул в неохраняемую комнату. За ним последовали остальные.

Хрустя осколками и не обращая внимания на обстановку, отряд ломанулся к двери. Ксандр загородил выход, оттеснил землян в середину комнаты и выглянул в коридор. Навстречу ему несся охранник Махов — здоровенный беловолосый сайдонец. Ксандр уложил его из револьвера и жестом показал своим: за мной.

В коридоре один из землян отстал — пытался снять со стены часы в золоченом корпусе. Его прошили пули охраны. Троих замешкавшихся земляков Ксандр оставил сторожить подъем, а сам с Вацлавом рванул в покои Сморта.

Второй этаж охранялся скверно, лишь перед двустворчатой дверью в спальню коменданта замерло двое берсеров. Они слышали выстрелы и приготовились дать бой. Едва Ксандр вырулил из-за поворота, направили на него разрядники, один охранник даже успел нажать на спусковой крючок, но метательные ножи Ксандра его опередили — алая молния с треском врезалась в потолок. Схватившись за рукоятки, торчащие из шей, охранники захрипели и сползли на пол.

Снизу, на лестнице, началась пальба.

Ксандр с Вацлавом распахнули двери и, перекатившись, влетели в спальню. Единственный выстрел коменданта ушел «в молоко», второй раз выстрелить Сморт не успел: Ксандр вырвал у него из рук скорч.

— Кто вы?! Повстанцы? — Сморт на четвереньках пробежал свою необъятную кровать, сминая шелковые простыни, забился в угол. — Что вам нужно?!

И осекся — узнал Ксандра. Лицо толстяка покрылось потом, губы побелели. В длинной ночной рубашке с кружевными манжетами он выглядел героем третьесортного водевиля. Вацлав захлопнул дверь, вместо щеколды использовав длиннющий меч, снял его со стены. Хорошо, Сморт не догадался этого сделать!

Распахнулась узкая дверь в стене, и из сверкающего кафелем санузла выглянул черноволосый юнец.

— Ага! — Вацлав ухватил парня за волосы и выволок в комнату. Швырнул на кровать. — Дружок твой?

Юнец трясся. Он был абсолютно наг — стройный вархан, не разменявший второй десяток. Хорошие нравы в клане бер᾿Махов!

Вацлав прицелился в юношу. Парень беззвучно заплакал.

Сморт бер᾿Мах поджал губы и отвернулся к стене — пытался сохранить достоинство.

За окнами шел бой, и Ксандр надеялся, что капитану Фролу удастся взять резиденцию, иначе они с Вацлавом окажутся в западне. Внезапно у него резко заложило уши, как на большой глубине. Схватился за голову Сморт бер᾿Мах; забыв о направленном на него оружии, заскулил юнец на кровати, пошатнулся Вацлав. Раздался звук — столь низкий, что слышать его удавалось скорее кожей и костями, этакая неуловимая всепроникающая вибрация.

ГЛАВА 19 СИБ

Ксандр выронил разрядник, но никто не бросился его поднимать.

Во дворе прекратилась пальба, хором взвыли псы. Закричал человек, его безумный вопль подхватили другие. Вацлав рухнул на колени, нос зажал — пытался выровнять давление, как ныряльщик. Сморт бер᾿Мах закатил глаза и обмяк. Юнец, похоже, вырубился еще раньше. Ксандр держался. Он не понимал, что заставляет его быть в сознании: сила воли, упрямство или долг перед бер᾿Гронами.

Вацлав скрипел зубами — размеренно и механически, будто пережевывал собственный язык. Ксандр склонился к приятелю, все еще зажимавшему нос, хлопнул по щеке. Глаза у Вацлава были пустые, как у манкурата. «А вдруг — Забвение? — в ужасе подумал Ксандр. — И теперь все мы потеряем себя?!» Он примерился и ударил Вацлава сильнее, так, чтобы челюсти клацнули.

— Х-х… — Вацлав захрипел, ухватился за горло, словно желая вытолкнуть слово. — Хватит.

— Берем Сморта, — речь и движения даже Ксандру давались с трудом. — И уходим. Отступаем к Центавросу. Надеюсь, охрана… пока не оклемалась.

— Глянь… он жирный. Тя… желый. — Вацлав с трудом поднялся на ноги. — А меня будто через мясорубку…

— Меня — тоже.

Суставы ломило — так бывает при очень высокой температуре во время гриппа. Но гул и звон, вроде, стихли. А значит, охрана Сморта очухается с минуты на минуту — берсеры, по крайней мере. Вацлав проверил юношу — в отключке. Ксандр примеривался, как бы поднять тушу коменданта Сморта. Или правильнее — бывшего коменданта?

— На одеяло и волочить, — подсказал Вацлав.

Сморта быстро связали его же панталонами, валявшимися на полу у кровати, из рукава кружевной сорочки соорудили кляп, затолкали в рот. Замотали бер᾿Маха, как гусеницу, в одно шелковое покрывало, и погрузили на второе. Потянули за углы — Сморт соскользнул.

— Закрепить бы… — Вацлав оглядел комнату.

Ничего подходящего не нашлось. Ксандр прикинул, не использовать ли в качестве волокуши ковер… Нет, не получится.

— Взяли и понесли, — скомандовал он. — Вдвоем дотащим. Да и если уроним — невелика беда.

Вацлав ухватил Сморта за ноги, а Ксандр — за плечи. Так и вышли за дверь.

На лестнице валялись трупы землян из отряда Ксандра — все погибли, как он и предполагал. С собой бойцы забрали десяток варханов и сайдонцев — их тела скатились вниз. Спускаться со Смортом было тяжело: мало того, что весил он больше центнера, а мышцы ныли, так ещё и приходилось переступать через убитых. На лестнице Вацлав, шедший впереди, оступился, и Ксандр не удержал пленника. Голова бер᾿Маха шмякнулась о ступеньку.

— Не пойдет, — прохрипел Ксандр, отдышавшись. — Угробим — с нас шкуру спустят.

— Давай осторожней. Выхода нет. И сам тогда вперед иди.

Больше Сморта не роняли, хотя Ксандр поскользнулся в луже чьей-то крови и чуть не упал. В коридоре первого этажа вяло шевелился сайдонец, пытался встать, держась за стену. Похитителей коменданта он окинул мутным взглядом, но так ничего и не понял. Убивать не стали.

Вышли через главный вход.

И остолбенели.

Во дворе, прямо за дверью, мерцал портал — не как в Центавросе, а поменьше. Изумрудно-зеленая воронка, окруженная опалесцирующим туманом. Воздух устремлялся туда со свистом.

— Что за… — Вацлав осторожно опустил Сморта на плитку дорожки. — Откуда?!

Ксандр огляделся: у стены, в полутора метрах над землей, тоже висел портал, поменьше, человеку не пролезть. Куда он ведет? Что происходит?

— Смотри! — проговорил Вацлав дрожащим голосом и ткнул в ближний портал, тот, что побольше.

Оттуда на них смотрела харя. Короткие волосы на голове Ксандра вздыбились, затошнило.

Этого быть не могло — чтобы кто-то вот так выглядывал! Дырка в пространстве — не межкомнатная дверь.

Однако это было.

Ненормально большие глаза, выпуклые надбровные дуги, скошенный лоб, массивное лицо, гораздо больше черепа, мощные челюсти, выпирающие, как у хищника, Нос — две дыры. Уши плотно прижаты. Так с ходу и не поймешь, кто перед тобой, но Ксандру почему-то подумалось: человек. Один из видов человека, возникший в менее гостеприимном мире. И довольно опасный, гляньте-ка на его челюсти.

Вацлав медленно поднял разрядник.

Что будет, если выстрелить в портал, Ксандр не знал и не горел желанием проверять.

Спас положение горбатый терианский пес, очнувшийся, но не поумневший: проигнорировав врагов и спеленутого хозяина, он с утробным рыком бросился на харю. Харя отпрянула и вместе с псом исчезла в портале.

Сквозняк усилился, потом задуло в обратную сторону, из другого мира. Ксандр с Вацлавом привычно упали на дорожку меж клумбами, закрыв головы руками, и портал схлопнулся.

— Пойдем! — Ксандр поднялся и ухватил Сморта. — Фрол все объяснит. Если он выжил, конечно.

Двор миновали без приключений — охранники Сморта проводили незваных гостей стеклянными глазами и задержать особо не пытались. Двоих берсеров, потянувшихся к валяющимся разрядникам, пришлось пристрелить. Молодого сайдонца шумно рвало, его земляк стонал, сжав руками виски. То тут, то там мерцали порталы, открываясь и закрываясь, воздух был наэлектризован настолько, что шевелились волосы на голове. В небе собиралась гроза — подсвеченные встающим солнцем, клубились тучи, и непонятно, с какой стороны они надвигались. Ослепительно белые и ярко-фиолетовые молнии вспышками озаряли город.

— Мастер Фрол! — позвал Ксандр уже за воротами.

Землянин надеялся, что капитан успел очнуться, он же крепче землян.

Соплеменники Ксандра и Вацлава валялись — вырубившиеся и бесполезные — повсюду. Капитана Фрола бер᾿Грона нашли у тачанки. Ксандр потянулся к его шее, чтобы проверить пульс. Сердце капитана не билось.

Капитан Фрол бер᾿Грон, заурядный боец и руководитель, но бесстрашный, честный и благородный вархан. Первый учитель Ксандра. И такая глупая смерть!

Ксандр вспомнил, как Фрол тер грудь по дороге сюда. Сердце…

— В тачанку, — пришел в себя Вацлав. — И капитана… Не бросать же.

Погрузили мерно сопящего Сморта и навеки затихшего Фрола бер᾿Грона. Мотор завелся сразу. Вацлав сел у пулемета — отстреливаться, если что, а Ксандр повел машину к Центавросу.

По пути попадались порталы, Ксандр старался в них не смотреть. Если твари, подобные давешней, пролезут на Териану, вражда с Махами и повстанцами покажется детским развлечением, игрой в «казаки-разбойники». За поворотом в сторону резиденции стройными рядами двигались Гроны — еле волочили ноги, но стремились к цели с упорством зомби. Значит, землян бросили на передовую, чтобы ввести Махов в заблуждение… Или в этом какой-то другой умысел? Ну не стали бы избавляться от балласта, рискуя Смортом!

Ксандр покосился на тело учителя. Не так он себе представлял смерть. В этом героическом мире, где есть место мужественности, подвигу, бою, — не так. Труп Фрола был слишком настоящим, слишком земным.

Зашевелился бер᾿Мах, замычал сквозь кляп. Ксандр не удостоил его вниманием.

Если Сморт очнулся, значит, скоро придут в себя и остальные.

Тачанка свернула за угол, и впереди возникла черная глыба Центавроса. Не горели прожектора, не было цепочки огней, опоясывавшей пирамиду подобно змею Бурзбаросу.

— Стой! — из темноты, слепя фонарем, вынырнул крюкер, вооруженный разрядником. Клювастый шлем вархан держал в руке.

— Мы — бер᾿Гроны! — крикнул Ксандр, демонстрируя нашивку на рукаве. — Нам нужен мастер Райан! Срочно!

Крюкер заглянул в машину, увидел мертвого Фрола и спеленутого Сморта, и лицо его вытянулось.

— Поехали! — Поколебавшись, крюкер занял место рядом с Ксандром. — Рули к центральному входу, Райан там. И учти, чужак, ты под прицелом.

Центаврос оцепили Гроны. Мастер Райан появился почти сразу, склонился над трупом Фрола, вынесенным из машины, покачал головой:

— Как же так, капитан, как же так…

— Там люди остались. У резиденции. — Ксандр спрыгнул на землю и навис над Райаном. — Земляне. Им нужна помощь… В машине — Сморт бер᾿Мах. Что произошло, мастер Райан? Откуда эти порталы?

Райан пожевал губами, размышляя, отвечать ли Ксандру. Вацлав встал рядом, сцепив руки за спиной, но смотрелось так, будто он упер их в бока. Райан едва удостоил его взглядом. Ксандр с трудом подавил волну ярости: они справились с ответственной и очень сложной операцией, обезглавили клан бер᾿Махов на Териане, а их по-прежнему держат за чужаков. Судя по всему, Райан понял это и снизошел до объяснений:

— Портальная буря. Мы отключили Сиб. Териана временно отрезана от остальных миров. Смортом займутся… Его место — в темнице. Вы… Вы остаетесь здесь, в оцеплении. Идет облава, вычищают вестниц. Пользуясь неразберихой, на улицах промышляет мелкая шваль.

— Простите, мастер Райан, — вспомнил Ксандр о Юле. — У меня дело в городе.

— Ты показал себя с лучшей стороны, Ксандр, — механически откликнулся Райан. — Истиным бер᾿Гроном. Пожалуй, я пойду тебе навстречу. Сейчас выдам пропуск — и отправляйся. Но вернись после рассвета. Вацлав, надеюсь, у тебя нет дел в городе?

— Никак нет. Устал я. Отдохнуть бы.

— Бер᾿Гроны не знают усталости! — отрезал Райан.

Ксандр дождался писаря с пропуском и поспешил прочь от Центавроса. На площади его дважды остановили крюкеры, проверили документы.

Сиб отключен? Бер᾿Гроны устроили переворот, захватили власть, и Нектор теперь — единоличный правитель Терианы? Ксандр слабо представлял себе устройство порталов, знал только, что миры связаны последовательно и, чтобы попасть из Ангулема на Териану, нужно пробить портал с Сайдона. Конечно, сейчас на Сайдоне не хватает мощностей, но пеоны справятся. Память Дамира подсказывала: Ставка не простит бер᾿Гронам сделанного. Пройдет несколько дней — и силы других кланов ворвутся на Териану через Сайдон, как миротворческие силы США — в Ирак. Страшно подумать, какая начнется бойня. Благоприятный исход возможен, если Гроны других миров смогли отбиться. Наверное, везде гражданская война.

Как бы то ни было, Ксандр надеялся выжить.

Он побежал, превозмогая усталость. Жена там, у электростанции, в своей хибаре. Юлька сильная, но удалось ли ей справиться с портальной бурей? А если… А что, если она мертва? Вдруг ее сердце не выдержало, и Юлька валяется на полу сломанной куклой…

Похожая на игру, увлекательную, пусть и немного опасную, реальность заявляла свои права на жизнь. А где жизнь, там и смерть, зачастую глупая и всегда необратимая.

Ни раньше, на складе, ни в каменоломнях и подземельях Терианы, ни на Сайдоне Ксандр не отчаивался и не боялся потерь. Нечего ему было терять. Но сейчас в нем просыпался москвич Саня, давно забытый «менеджер среднего звена», брошенный муж, отец погибшего ребенка.

И Дамир бер᾿Грон не мог ему помешать.

Дамир помнил своих мертвых: братьев Зармиса и Ильмара, о смерти которого узнал уже в теле Ксандра.

Дамир лелеял свою боль. И Дамира не было. Его память — да. Его жажда мести — да. И навыки великого берсера.

Не было Дамира. Был Саня-Ксандр, бегущий со всех ног. Спешащий к своей жене. К своей Юльке, которую он уже один раз бросил в беде.

* * *

Вот и металлическая туша электростанции — блестящие заплатки на ржавом теле, роботы-трансформаторы, опутанные проводами. Никого. Терианцы попрятались по домам, бросив строительные леса и технику. Наплевав на обязанности, устремились к своим любимым. А вот сторожа остались. Ксандр подождал, когда они свернут за угол, огибая территорию, и кинулся к Юлькиному дому.

— Юля! — позвал Ксандр. — Юлька, отзовись!

Тишина. Кровь молотом ударяет в виски, воет ветер, хлопает открытой дверью. Вдалеке бахают выстрелы, доносятся крики. А Юлька молчит.

Ксандр застыл, дожидаясь ответа. Вот сейчас она выйдет, виновато улыбнется и скажет, что спала. Но — никого. И дверь хлопает. Неужели?..

Захотелось развернуться и бежать прочь от осознания, вырвать боль вместе с сердцем, вместе с памятью. Где ты, Дамир, почему не приходишь, когда нужен, не обезболиваешь равнодушием?

Сжать кулаки, шагнуть в неизвестность и достойно выдержать удар судьбы. Ксандр слишком часто терял и боялся потерять снова.

В прихожей — никого. Котел с едой на прогоревшей печи. Застеленная полотенцем лавочка, где обычно сидела Юлька, протирая вымытые тарелки. Два тазика: один — с грязной посудой, утонувшей в воде, второй — с пятью чистыми мисками. Раз нет тела, значит, Юлька жива. Или в спальне?!

С замирающим сердцем он отодвинул выцветшую тряпку, заменяющую дверь, переступил порог: кровать застелена, зато валяются вывернутые из стола ящики, их содержимое разбросано по полу. Бутылка перевернута, в лужице наливки — оба стакана.

Ксандр облегченно выдохнул. Значит, Юля просто испугалась бури. Он поднял её белый носовой платок, вытер пот. Куда она побежала? Почему ящики на полу? Это похоже на обыск. И где её вещи? Сам он нажил здесь лишь зубную щетку, но Юля ведь женщина! У неё должно быть хотя бы сменное платье.

Холщовый мешок с вещами обнаружился под кроватью. Отлично, значит, Юлька скоро вернется. Странно, что она ничего не написала, могла бы догадаться, что её будут искать.

Или не могла? Он ведь ни разу не спросил, как ей тут живется, слова доброго не сказал! Придет, повалит на кровать… А у неё кожа на руках огрубела и потрескалась, глаза потускнели… Раньше они были другими. Сначала — искристыми, потом — печальными, глубокими, как бездна. В последнее время стали злыми, безразличными.

Ксандр мотнул головой. Юлька вернется, обязательно вернется, и он изменится. Она столько пережила, а он и в той, и в этой жизни вел себя, как скотина.

— А ну, выходи! — донеслось с улицы. — Ворье проклятое!

Ксандр направился к выходу, едва не цепляя потолок головой, переступил порог: в него целились из скорчев двое пожилых терианцев, одетых в одинаковые коричневые куртки. На рукавах красовались молнии. Сотрудники электростанции, догадался Ксандр и протянул руки ладонями вверх.

— Я пришел к поварихе, — объяснил он, кивнул на дверь. — Где она, не знаете?

— А кто ты быть ей? — спросил тот, что справа, прищуриваясь.

Тот, что слева, сжал челюсти и проворчал себе под нос ругательство, сплюнул и не дал Ксандру ответить:

— Мы справедливо тебя пристелить. Вражье племя стрелять, вас жизнь нет. Сам жизнь нет, и наша жизнь пёс. — Его палец задрожал на спусковом крючке.

Ксандр приготовился к бегству в хижину.

— Я — Ксандр бер᾿Грон. Что случилось?

Услышав это, сторожа одновременно опустили скорчи и вытаращили глаза. Первый, теперь Ксандр рассмотрел его лучше, был блондином с трехдневной щетиной и ясными синими глазами, второй — черноглазым узколицым крепышом, чуть раскосым, с высокими скулами и губами, яркими до неприличия. Над его появлением на свет определенно потрудился вархан. Блондин потеребил складку над переносицей, развел руками и проговорил виновато:

— Этот женщина змеюка, от ней беда пошла. Дырки пошли и вспышки зеленые. За ней пришел черный вархан, пять штук, и увел. Их надо наказать за то, что был. У нас три человек упал, два погиб!

Сначала Ксандр ничего не понял. Какая змея? Какой черный вархан? Какие дырки?

— Женщина где? Юля?

Терианцы переглянулись, теперь заговорил смуглый:

— Женщин твоя — змея. Приходил пять черный вархан, тут, — ткнул на рукав, туда, где была нашита молния, — череп, и женщин увел. Вархан говорил, что они сделать беда, и теперь их наказать.

Ксандр разинул рот от негодования. Клерики увели Юлю? Куда? За что?! Это какая-то ошибка! Она ничего плохого не сделала!

Вспомнился Галебус, допрашивавший Камачека. Это как-то связано. Вестницы убили Дамира, они — корень зла, но при чем тут Юля? Недоразумение какое-то.

— Скорее всего, — как можно спокойнее проговорил он, — произошла ошибка. Эта женщина ни в чем не виновата, я все выясню.

Охранники ничего не ответили, их лица приобрели скучающее выражение. Ксандр попятился, все ещё не решаясь открыть спину. Развернулся и сорвался на бег.

Как они посмели тронуть его женщину?! Он добыл главного врага клана, притащил прямо к ним, а они…

Нахлынула ярость. Варханская ярость. В последнее время Ксандр научился различать злость Сани, Ксандра и Дамира. Удивительно, но Дамир гневался легче. Если все они чувствуют так же, то знаменитая варханская холодность дается им с большим трудом.

Интересно, с какой же силой вархан любит?

Скрытый от посторонних глаз стенами домов, Ксандр побежал быстрее. Нужно явиться прямо к Галебусу и заявить свои права на Юльку. Или, когда выяснилось, насколько вестницы опасны, идет их отлов? Тогда понятно.

Из раздумий Ксандра вырвали выстрелы. Стреляли из скорчев, на соседней улице. Кто-то вскрикнул, забормотали по-териански, Ксандр не разобрал слов. Выяснять, кто кого пристрелил, у него не было желания. Он перешел на шаг, выглянул в проулок, куда собирался свернуть, и, убедившись, что там никого нет, побежал дальше.

В мрачной подворотне он едва не споткнулся о труп старика. Погиб бедняга естественной смертью: посинел, выпучил глаза, его изуродованные артритом пальцы скрутила судорога.

А вот молодая женщина, лежащая на соседней улице, была застрелена. Ограбили её, что ли? Едва варханские патрули покинули улицы, начался беспредел. Понимая, что завтра-послезавтра снова воцарится порядок, засуетились мародеры. Но ничего, недолго им праздновать!

Ближе к центру стали попадаться вооруженные отряды — клерики и бер᾿Гроны. Несколько раз Ксандра остановили, но бумажка срабатывала безотказно.

Куда дели Юльку? Бросили в темницу? Поселили в концентрационный лагерь? Один раз она уже пережила такое, Ксандр ничем ей не помог, теперь — должен. Да и как они смели прикасаться к его женщине? Теперь он имеет полное право требовать её себе, пусть только попробуют отказать!

Площадь возле Центавроса обезлюдела, зато вход в пирамиду охраняли не крюкеры, а бер᾿Гроны, и было их минимум пятьдесят. Будь Ксандр командующим, основные силы он сосредоточил бы возле Сиба.

Сейчас путь Ксандра лежал к Галебусу, почему-то казалось, тёмник обязан быть дома. Потоптавшись у порога, Ксандр постучал. За дверью тявкнул пёс, кто-то замычал — наверное, манкурат. Донеслись торопливые шаги, высунулся печальный парнишка в бурой рясе, моргнул и приоткрыл рот.

— Мастера Галебуса зови, — велел Ксандр. — Он мне срочно нужен.

— Его нет, — виновато ответил юнец, почесал малиновый прыщ на щеке. — Он в Центавросе, руководит допросами.

Ксандр скрипнул зубами. Руководит, значит. Стало быть, подобраться к нему непросто. Но он обязан попробовать.

— Что ему передать? — донеслось вдогонку, но Ксандр не обернулся, чтобы удостоить парня ответом. Он торопился в Центаврос.

На входе его, естественно, остановили, обыскали и бумаге не поверили. Пришлось долго рассказывать, кто он, хвастаться заслугами. Благо, слухи об отважном землянине, который стал варханом, уже передавались бер᾿Гронами из уст в уста. Его просили подождать, пока гонец уточнит у Райана, правда ли Ксандр тот, за кого себя выдаёт.

Ксандр стоял прямо и гордо, окруженный варханами. Во взглядах одних читалось уважение, другие же по-прежнему смотрели с брезгливостью, даже губы кривили. Никто ничего не спрашивал, но именно сейчас Ксандр ощутил, что сможет стать частью клана. Не сразу, с боем, но сможет. У него множество недоброжелателей, но рано или поздно доблесть победит. Если разобраться, даже внутри клана нет взаимовыручки: вархан вархану пёс, они живут, как пауки в банке, и сплачиваются, только когда появляется внешняя угроза.

Наконец строй расступился, и Ксандр шагнул в ворота. Как он и предполагал, Центаврос напоминал огромный потревоженный муравейник. Муравьи в нем обитали двух видов: черные и буро-полосатые. Буро-полосатые волокли поверженных противников такого же цвета, черные им помогали.

Внутри пирамиды чего-то не хватало, и вскоре Ксандр понял — энергетического цветка! Остановилось сердце Центавроса.

Проталкиваясь к лестнице — память Дамира подсказала, где искать Галебуса, — Ксандр вспоминал Ангулем, огромный город с домами-стенами. Интересно, там Гроны тоже подняли мятеж? Почему все так спешат? Ответ пришел не сразу. Контрудар! Махи планировали расквитаться с непокорными конкурентами, а те их переиграли.

События обрушились волной и понесли в неизвестность. И не разобрать уже, где верх, где низ, где друг, а где враг. Сплошная муть. Сошедший сель, который может как погрести под тоннами жижи, так и вынести на благодатную равнину.

На втором ярусе было поменьше варханов, но все равно они двигались навстречу сплошным потоком, взъерошенные и настороженные. Зыркали исподлобья, но больше не останавливали.

Возле каждой двери замерли охранники с разрядниками. Все без исключения — Гроны. Ксандр обратился к совсем молодому, высокому, с него ростом, вархану:

— Скажи, где мне искать тёмника Галебуса?

Вархан округлил глаза и спросил у седовласого напарника:

— Что это за Галебус такой, ты знаешь?

— Вроде, новый глава Гильдии тёмников… А тебя, рожа терианская, кто сюда пустил?!

Ксандр одарил дерзкого вархана презрительной улыбкой и медленно произнес:

— Запомни: меня зовут Ксандр бер᾿Грон, это я доставил Сморта. Вопросы есть?

Ярость в глазах седого угасла, и он ответил:

— Галебус, вероятно, в пыточной тёмников. Это на первом ярусе возле складов, там спросишь.

Не поблагодарив, Ксандр отправился вниз. В голове роились вопросы, порождающие сотни предположений. С каждой секундой крепла уверенность, что события начали раскручиваться с момента поимки Камачека. Что-то важное знал старый предатель, вот головы и полетели. Вестниц отлавливали правильно: за смерть Дамира, Зармиса и Ильмара следовало отомстить, но как связаны Махи и Камачек?.. Не верится, что жалкий человек знал секреты государственной важности. На задворках сознания вертелся образ прекрасной черноволосой женщины, держащей под руку комиссара Сайдона. Агайра. Наверное, Камачек вывел на неё, а уж от неё…

— Мастер! — Ксандр преградил путь спешащему тёмнику, типичному вархану. — Где я могу найти мастера Галебуса?

На виске тёмника была татуировка двузубца. Смерив Ксандра презрительным взглядом, клерик махнул на непримечательную дверь, которая тоже усиленно охранялась.

В пыточную Ксандра не пустили, но снизошли до объяснений: сейчас Галебус и Нектор лично допрашивали верхушку бер᾿Махов. Ксандр решил не тратить времени даром и спросил у доброжелательного охранника, что происходит, но оказалось, даже чистокровные варханы ничего не знают и ждут официальных разъяснений.

Центаврос гудел, свистел и щелкал. Вокруг, наталкиваясь друг на друга, сновали воины. Ксандр прислонился к стене и решил ждать Галебуса тут, уже сомневаясь, будет ли тот с ним разговаривать. Вон как поднялся: стал главой Гильдии. Правда, лишь на Териане…

Ксандр вспомнил дом мастера Фрола, его семью… Неужели эти люди обречены? Хотелось верить, что и на Ангулеме победа за Гронами. Как любят говорить варханы: правда на стороне сильного.

Охранники засуетились: вышел Нектор бер᾿Грон со свитой. Телохранители окружали патрона плотным кольцом, и Ксандр узнал его лишь по желтым сапогам. Галебус покинул помещение позже, выглядел он замученным: под глазами залегли синяки, волосы растрепались. Галебуса никто не сопровождал: когда Нектор удалился, охранники расслабились.

— Мастер Галебус! — крикнул Ксандр.

Тёмник завертел головой, увидел Ксандра и вскинул брови:

— Ты?

— Нам нужно поговорить.

— Ну, идем! — Галебус ледоколом рассекал людской поток, Ксандр едва успевал за ним.

— Что у тебя опять? — спросил он уже на улице.

Ксандр облизал губы и решился:

— Твои люди забрали мою женщину, я требую её назад. Надеюсь, ей не причинили вреда.

Галебус на миг потупился, хмыкнул и покачал головой:

— Он требует! А ты хоть знаешь, что это за женщина?

— Да, Юля, светловолосая такая. На Земле она была моей женой, — ответил Ксандр и ощутил, как мир — стены, крыши, небо — сворачивается в кольцо, а это кольцо сужается, сужается…

Тёмник молчал, и его молчание отдавало могильным холодом.

— Ты так ничего и не понял? — прошептал Галебус с сожалением. — Нет? Тогда слушай. Когда погиб Дамир, на Териане его сознание переписали на носитель, но на лабораторию, где это происходило, напали вестницы. Они выкрали трансплантатор, прибор Предтеч, с помощью которого из рабынь создали агенток. У тебя отлично прижилась личность Дамира, а у твоей… как её?..

— Юля.

— У Юли — личность какой-то вестницы. Ее засунули в бордель, велели выкачивать информацию из варханов. Она узнала тебя и решила этим воспользоваться. А потом вытащила остальную информацию, опоила, наверное. Повезло девочке. Очнись, парень, она больше не твоя жена. Она — преступница, отныне принадлежащая Гронам. Её допросят и послезавтра публично казнят.

Мир покачнулся, ушел из-под ног, но Ксандр устоял и даже нашел в себе силы идти за тёмником — след-в-след, будто привязанный. Будто камень, влекомый потоком селя. Конечно. Синтетическая личность. Настойчивый интерес к его делам. Настойка, после которой Ксандр выворачивал душу!

— Она опасна, — продолжил Галебус. — Агентки вестниц втирались в доверие, опаивали «клиентов», и те выкладывали все, что у них спрашивали, а потом, естественно, забывали случившееся. У вестниц есть порошок, который в сочетании с алкоголем развязывает язык любому. Початый пакет порошка нашли у твоей Юли. Кстати, именно таким образом и была добыта информация у Ильмара. Ты знаешь, что потом случилось с Ильмаром бер᾿Гроном? Его убили.

Он же подозревал, он чуял неладное, но все откладывал на «потом», не мог найти нескольких минут, чтобы разобраться! Ксандр, как маленький мальчик, сидел на середине доски качелей, с одной стороны — Юлька, с другой — призрак Забвения, почему-то человекообразный, с пустыми глазницами и чертами Дамира. Вверх-вниз, вверх-вниз.

Юлька. Такая теплая, ласковая… Живая.

— Что ты так побледнел? — вывел из ступора бас Галебуса, способный, наверное, и мертвого поднять. — Неужели из-за бабы? Не расстраивайся, новую найдешь. С этой, считай, все кончено.

— Сколько за неё заплатить? — не унимался Ксандр.

Галебус тягостно вздохнул:

— Говорю же: я не в силах помочь, обратись к Нектору… Хотя… Да, я словечко замолвлю, может, и получится твою Юлю выручить, только я советовал бы сделать ей промывку мозгов, потому что сейчас она опасна. Хочешь, я тебе с промывкой помогу?

— Нет.

— Подумай! — Покачав головой, Галебус зевнул и зашагал домой.

Ксандр остался в середине площади, кулаки сами собой сжимались и разжимались. Мимо шли люди… Нет, не люди — варханы, человекообразные существа, которые умеют чувствовать во сто крат ярче людей, но с детства глушат в себе эту способность и потому уподобились роботам. Он сделался таким же. И хочет таким оставаться дальше.

Но Юлька! Может, её все-таки отдадут? Где её искать? В тюрьме?

Тюрьма располагалась под плацем, на нулевом ярусе. Опять возвращаться? Пожри их Бездна с чертями, мокролапами и магулами!

На входе его запомнили и уже пропускали без вопросов. Чтобы избежать встречи с мастером Райаном, Ксандр двинулся вдоль стены, но по закону подлости налетел на Вацлава. Тот ухватил его за рукав и поволок в середину Центавроса, приговаривая:

— Где ты шляешься? Тут такое творится! Тебя ищут. Райан сказал, что вечером нам публично благодарность объявят. Перед строем. Сам Нектор!

Ксандр слушал, но не слышал и смотрел поверх лысины друга туда, где был вход в тюрьму.

— Эй! — Вацлав щелкнул пальцами перед лицом Ксандра. — Куда ты ломишься? Повторяю: тебя ищет Райан. И благодарность — сам Нектор! Представляешь, как всех перекосит? Э-гей, что случилось-то?

— Вчерашний день потерял. Отцепись, ты меня не видел.

— Зато меня с тобой видели. У меня приказ тебя разыскать.

И что, врезать ему промеж глаз и идти себе дальше? Ксандр сдался и последовал за Вацлавом, стараясь изгнать из сознания жалкое существо, в которое начал превращаться, и придать себе вид независимый и гордый.

— Дикие страх потеряли — на патрули нападают. Сегодня официально объявят, что случилось. Завтра планируется грандиозная зачистка. С гранчами, напалмом и газом. Хана крысам! — бросал Вацлав через плечо.

— А что вообще происходит? — вяло поинтересовался Ксандр.

— Чёрт его знает. Похоже, раскрыт заговор вестниц и Махов… или… А хрен их разберет, дождемся вечера — услышим.

Ближе к вечеру суета достигла апогея и уподобилась утренней толчее в московском метро. Вскоре варханы разбились по отрядам (Ксандр и Вацлав заняли почетное место в начале строя) и двинулись на улицу. Отряды, укомплектованные сайдонцами и терианцами, были одеты по гражданке, как и некоторые варханы.

Куда все идут, Ксандр лишь смутно догадывался. В детстве он отдыхал с мамой в Севастополе, и их прогулка совпала со встречей президентов России и Украины. Толпа на площади напоминала живое море, где вместо капель — тела. Мама щурилась на солнце и, делая ладони козырьком, прятала глаза. Местные, все наряженные и загорелые, светились счастьем и становились на носки, чтобы разглядеть и поприветствовать чужого президента, ликовали, словно дети при виде Деда Мороза. Ксандр был совсем малышом и, как ни тянулся, не мог ничего рассмотреть.

Рядом толкался странный дядька в очках, на всех зыркал и бубнил по рации, и Ксандр, то есть малыш Саня, таращился на дядьку. Теперь он понял, почему всплыло это воспоминание: Нектор готовился выступить перед людьми, а «гражданские» должны были затеряться в толпе и следить, чтобы никто не устроил диверсию.

Так и есть: у основания Центавроса уже стояли клерики, было их немного. Отряды Гронов построились квадратами, как на параде. Видимо, местных оповестили, что выступает сам комиссар, и терианцы скапливались на площади, подальше от Центавроса. Воины развернулись лицом к народу, каждому бойцу дали по разряднику. Ксандр задрал голову: на втором ярусе, где уже зажглась змейка огней, суетились бер᾿Гроны, цвет нации. Скорее всего, там же был и Галебус.

Закатное солнце празднично позолотило стены домов, оно еще не набрало летнюю силу, но уже и не выглядело далеким и холодным. Постепенно площадь наполнилась народом, самые смелые остановились в паре метрах от оцепления и уставились ввысь — ждали Нектора. По их реакции Ксандр определял, что творится наверху. Девчушка лет двенадцати с носом, усыпанным веснушками, ухватила мать за рукав и проговорила по-териански:

— Идет, идет! Вон он!

Мать — огромная базарная бабища — поправила каштановые с проседью локоны и улыбнулась. Улыбка омолодила её на десяток лет. Да они любят Нектора! Особенно — бабы. Франт —их кумир!

— Доброго всем вечера, — полился сверху голос Нектора, искаженный рупором. — Сегодня вы все стали свидетелями странного явления, возможно, у кого-то погибли близкие, и вот мы все собрались здесь, чтобы получить ответы…

Ах, соловьем заливается! А как скорбит о погибших! И уже «мы собрались», а не «вы, стая псов смердящих». Нектору нужны любые союзники. Когда Ставка пойдет на штурм Терианы, ему понадобятся и прианы, и даже псы.

Обычно после таких излияний следует порция отборной лапши, приготовленной для оттопыренных простолюдинских ушей. Посетовав, что настали трудные времена, пообещав уменьшить налоги, Нектор приступил к сути дела. Объявил, что виноваты во всем вестницы, по их вине Сиб пришел в негодность, и неизвестно, сумеют ли тёмники его починить. Преступницы понесут наказание на площади через два дня.

О бер᾿Махах и государственном перевороте — ни слова. О том, что творится сейчас в других мирах, где бушует гражданская война, и что Гроны пытаются выстоять против всех кланов, — тоже.

Когда прозвучало его имя, Ксандр дернулся, вскинул голову, пытаясь отыскать Нектора, но лиц над черной линией балкона не разглядел — далеко. Потом Нектор одарил вниманием Вацлава и попросил героев подняться к нему на второй ярус.

Ксандр отключился, его подвинул Дамир, холодный и расчетливый. Именно он, взбегая по лестнице, думал о том, что эта акция — всего лишь попытка стимулировать терианцев: посмотрите, чужаки проявили себя, получили награду и уравнялись с нами в правах; попробуйте, и вы так сможете! Но вдруг в Некторе есть хоть капля благодарности? Аудиенции в смутное время просить бесполезно, значит, нужно действовать нахрапом.

Нектор Великолепный улыбался, опершись о балкон, рядом стоял рупор на высокой подставке. Внизу простиралась площадь: черные и зеленые квадраты регулярных войск и разноцветное месиво терианцев, посверкивающих подобиями биноклей.

— А вот и герои, — проговорил он, заметив Ксандра и раздувшегося от гордости Вацлава. — Подойдите сюда. Вот, это Ксандр бер᾿Грон, — Нектор глянул вниз, — он заслужил честь называться Гроном!

Ксандр пожал руку в перчатке из кожи тончайшей выделки. По толпе прокатился многоголосый вздох. А ведь они верят! Впрочем, то, что говорит Нектор, почти правда. Есть только маленькое «но» — варханы никогда не будут относиться к чужаку как к равному, будь он хоть четырежды герой.

Из наград Ксандру полагалась позолоченная медаль, прицепленная на грудь собственноручно Нектором, и ключи от квартиры. Улучив момент, Ксандр прошептал:

— Комиссар Нектор, могу ли я просить об аудиенции?

Нектор вскинул тонкую бровь и шепнул:

— Здесь сразу после окончания торжественной части. Сегодня я пойду на это. Но учти — лишь сегодня.

В глазах Нектора не было презрения, там плескалась усталость, а глубоко под ней таился страх.

Спускаясь на площадь, Ксандр рассматривал орден: небольшой, в середине — змей, кусающий себя за хвост, вместо глаз змея — два розоватых рубина. Вацлав хлопнул его по спине:

— Ты че стух? Че случилось-то?

— Не выспался, — отмахнулся Ксандр.

Судя по возмущению, написанному на лице Вацлава, он не поверил, но приставать с расспросами не стал: герои вернулись в строй.

Боковым зрением Ксандр следил за сослуживцами. Косятся, кто — с любопытством, кто — с ненавистью, кто — с пренебрежением. Ничего не изменилось, если не считать, что к злобе варханов добавилась зависть.

Выступление Нектора закончилось. Ксандр отпросился у Райана и поспешил к Нектору, внушая себе, что все у него получится.

Утомленный комиссар пил воду, телохранители закрывали его живой стеной. Заметив Ксандра, Нектор, не отрываясь от чаши, жестом подозвал его, промокнул губы салфеткой.

— Что ты хотел? Говори быстрее.

В его голосе сквозила отчужденность, от которой по спине бежал холодок. Отвернувшись, Нектор снова глотнул воды.

— Во время облавы взяли мою женщину. Я хочу её вернуть.

Нектор аж поперхнулся, уставился на Ксандра с веселым удивлением.

— А ты знаешь, что она вестница?

— Галебус сказал, что после допроса можно…

— После допроса, — Нектор ухмыльнулся, — так уж и быть, забирай. Завтра предстоит военная операция, Ксандр. Я надеюсь, ты проявишь себя, как и в прошлый раз, — истинным варханом.

ГЛАВА 20 ОГНЕННАЯ СМЕРТЬ

У Ксандра не осталось времени думать о Юльке. Клан бер᾿Гронов, захватив власть на Териане, спешил укрепить ее. Затяжная «война» с повстанцами, выгодная Нектору, должна оборваться сегодня же. Конечно, комендант не сказал об этом на выступлении перед терианцами, но уже до обеда по улицам Наргелиса рыскали патрули крюкеров, клериков и солдат Гронов, а в небе поднялся низкий гул — Нектор приказал вывести из ангаров гранчи.

Ксандр впервые видел это чудо варханской техники, Дамир же, воспряв, подсказывал: он знает, как управлять гранчами, удивительно неуклюжими на вид, похожими на самолеты времен Первой мировой войны. Ксандр, задрав голову, смотрел на гранч, закладывающий вираж над Центавросом: двухслойные крылья, пропеллер на носу, выпуклая кабина — камикадзе бы туда… На серо-стальном «брюхе» гранча кусал себя за хвост угольно-черный Бурзбарос.

Ни ракет, ни пулеметов на крыльях. Гул мотора — как у мотоцикла.

После обеда, когда патрули загонят мирных граждан по домам и Нектор выставит оцепление, смешные самолеты зальют Дикий город напалмом.

Ксандра с Вацлавом определили в оцепление — не у переправы, а на окраине Дикого города. Каждому выдали по пулемету — почти земному, с укороченным дулом. Люди кинутся к фермам, толпа хлынет в долину, и ее остановят выстрелами.

Когда город оцепили, Ксандр застыл рядом с Вацлавом и Райаном на пустыре, расположенном на возвышенности. Впереди — двухэтажные домики с черепицей, поросшей черным мхом. Отсюда они смотрятся уютными и даже — живыми. Словно испуганные, они столпились так тесно, что улочек меж ними и не разглядеть. А над ними возвышается далекий, окутанный сизоватой дымкой Центаврос.

За спиной — холмистая долина, упирающаяся в черные скалы со множеством пиков, скованных льдом.

Если Ксандр справится, если снова покажет себя героем — ему отдадут Юльку. После допроса — ну и что? Нектор бер᾿Грон обещал, сам Нектор!

Вацлав приплясывал от нетерпения, согревал дыханием зябнущие руки — день выдался пасмурный, прозрачно-серый, холодный. Ветер с реки забирался под плащ, пролезал в рукава, кусал щеки и нос. Тарахтели «тачанки», доставившие солдат на место. Рядовые копали траншеи, Ксандр с Вацлавом расположились чуть в стороне. Мастер Райан был здесь же и с нескрываемым восторгом любовался гранчами, не желая разговаривать с чужаками.

— Давно пора, — заметил Вацлав, — поджарить крыс.

— Нельзя было, — вспомнил Ксандр Сморта бер᾿Маха, спеленутого и беззащитного. — Это бы развязало руки Махам.

— Разговорчики! — прикрикнул Райан, он, оказывается, все слышал. — Гер-рои! Не ваше дело, что и когда совершает мастер-комиссар!

— Так точно, — вяло отозвался Вацлав и снова обратился к Ксандру: — Надоела мне Териана. Хочу на Ангулем. Там было лучше. А теперь… Сиб сломали…

— Заткнись! — подскочил Райан, уставился Вацлаву прямо в глаза. — Заткни свою поганую пасть, чужак! Дерьмо жрать будешь, в рядовые разжалую! Молчать и слушать команды!

«А ведь он в ярости потому, что мы проявили героизм, — подумал Ксандр, — и хочет унизить нас. Никому не по нраву возвышение чужаков, оттого мы в заградотряде. И будем расстреливать безоружных. Диких… Я никогда не бил неагрессивных мобов. Даже если квест давали — отказывался. Не дело это. Ни для человека, ни для вархана».

Он вернет Юльку и найдет Забвение. Он станет сильнее всех, варханы склонятся перед ним.

Слухи противоречивы: Забвение отнимает разум и дарует его. Забвение создает и разрушает миры… Бред, конечно, если физику хотя бы на уровне школы помнишь. С другой стороны: а Сиб что, укладывается в основы земной науки? Да ни разу. Зашоренные ученые, понятия не имеющие даже о гравитации и электромагнитном взаимодействии, отрицают существование порталов. И параллельные миры — удел компьютерных игр.

Причудлива реальность, лишь одно в ней неизменно — жизнь и смерть. Жуткое в своем необратимом беге колесо Сансары: рождайся и погибай, вновь появляйся в этом мире — амебой ли, кричащим ли комком плоти, — нарабатывай опыт, чтобы после смерти его утратить.

Нирвана? Да бросьте. Мы — не Будды.

Мы бессмертны лишь в играх.

А вокруг — отнюдь не игра. Мастер Фрол погиб от сердечного приступа, и томится в подземелье Юлька.

Охота на ведьм. Добро пожаловать в средние века, не приукрашенные воображением Ридли Скотта.

И сейчас, спасаясь от огня, на цепь варханов побегут не мобы — живые люди.

Ксандр тщетно взывал к памяти Дамира — берсер молчал. Землянин уговаривал себя представить, будто это игра, и расставить метки, но вокруг была пронизывающе-холодная серая реальность.

Начал накрапывать дождь. Вацлав натянул капюшон плаща и проворчал:

— Ничего, жечь начнут — согреемся.

В воздух поднялись еще пять гранчей. Один из них выделялся: подобно китайскому дракону, он сиял в безрадостном небе золотом и пурпуром.

— Сокол, — снизошел до пояснений Райан. — Личный гранч мастера-комиссара Нектора бер᾿Грона… Новый. Старый уничтожили повстанцы во время первого бунта. Мастер-комиссар за штурвалом. Сегодня — великий день.

Самолеты кружили над городом хищными птицами. Наконец выстроились клином — на острие сверкал «Сокол» — и пересекли реку.

Зрелище завораживало. Ксандр даже позабыл, зачем он здесь: под низкими облаками медленно (чай, не реактивные) двигались к Дикому городу гранчи.

Выходов из Дикого города не так много, они все известны и перекрыты оцеплением. Дороги заблокрованы, на холмах застыли, дулами к зданиям, пулеметы Гатлинга.

Но пока что никто не бежал от одной смерти к другой.

— Сигарету бы, — говорил еле слышно Вацлав, — и сто граммов фронтовых. Мы же расстрельная команда, нам положено…

— Ты! — раструб разрядника уперся в живот Вацлава, мастер Райан не говорил — хрипел. — Ты позоришь имя Гронов! Ты — трус!

Вацлав откинул капюшон и с вызовом посмотрел в глаза мастера.

— Чурка ты чумазая, — сплюнул лысый на землю. — Трусость — здесь стоять. Зачистка — да. Добивать бегущих…

Ксандр успел ударить его, сбить с ног, заткнуть. И мастер Райан не выстрелил.

— Мастер Райан бер᾿Грон. — Тяжело дыша, Ксандр сидел верхом на Вацлаве и старался говорить убедительно, — он не в себе. Мы слишком устали… нервы напряжены до предела, мастер Райан. Позвольте Вацлаву искупить ошибку.

— Кровью, — прохрипел Райан, — смоет!

И вдруг отвернулся, прищерившись: устыдился, что разгневался на виду у подчинённых. Вархан сорвался. Вархан жаждал убивать, а убийство откладывалось, и тут — чужак. Вацлав понял, что сглупил, но опасность миновала. Поднялся, попытался отряхнуть плащ, но лишь размазал грязь.

Ксандр украдкой показал товарищу кулак.

К счастью, началось.

Гранчи снизились, из люков в днищах посыпались бочонки, снабженные символическими «хвостиками». Такое Ксандр видел в кино. Бочонки падали, их сносило ветром, и выглядели они медленными, забавными и безопасными…

Полыхнуло.

С напалмом Ксандр сталкивался в книгах и играх. Он никогда не думал, что всё горит в этих случаях так — с густым черным дымом и ревом. В Диком городе много дерева: межэтажные перекрытия, кровельные балки, рамы, лестницы, заборы. В Диком городе много мусора. Мерный гул медленно приближался — ветер разносил пламя, и Ксандру чудился многоголосый крик, стон, а затем — стрельба.

Но это всего лишь взрывалась черепица.

— Приготовиться! — Райан сразу забыл о личных счетах. — Сейчас побегут!

Первыми город покидали псы. С тощими горбами, длиннолапые, плешивые, они неслись на людей, роняя клочья пены из раззявленных пастей. Кто-то, не выдержав, дал очередь, но большинство орудий промолчало — на животных не стоило тратить боеприпасы.

Один пес промчался рядом с Ксандром, не обратив на него внимания, — зверя гнал дремучий инстинктивный ужас, по сравнению с которым вооруженный человек не опаснее мыльного пузыря. Ксандр долго еще слышал заполошное, хриплое дыхание пса.

Потом появились магулы.

Сдержаться и не стрелять оказалось очень сложно. Магулы бежали на четырех лапах, как земные гориллы, неуклюже, но быстро. Ревели, орали, визжали. Оглядывались на подступающее, хотя еще далекое пламя.

Гранчи делали очередной круг, и новые районы вспыхивали, загоняя жителей в огонь или под пули.

— Огонь! — приказал Райан.

И магулы падали, скошенные очередями, разворачивались и метались, не зная, какую смерть предпочесть. Они почти разумны — Предтечи заселили мир, приматам которого осталась пара шагов до человека. Не хотел бы Ксандр встретиться с обретшими рассудок магулами — тварями хищными, подлыми и очень сильными.

Первых людей Ксандр, увлеченный охотой на магулов, не заметил. Лишь по выкрикам Вацлава — приятель, забывший лингвейк, матерился по-русски — понял: началось. На этот раз началось по-настоящему.

Если звери уходили стаями, то люди — поодиночке. Сначала они устремились вперед, но, заметив оцепление, попрятались за полуразвалившимися домами и теперь двигались короткими перебежками, отстреливаясь.

Из города с ревом, перекрывающим гул пламени и гранчей, выкатило чудо местного автопрома — паромобиль. Он дребезжал, подпрыгивая на неровностях дороги, и воспоминание бичом ударило Ксандра: печка, подбрасывает поленья Камачек, белозубо улыбается брат Зармис… Вонь, чад.

Труба паромобиля изрыгала дым.

Ударил пулемет, машина пошла юзом, скрежеща, опрокинулась и остановилась, крышей упершись в бугор. Колеса продолжали вращаться, разбрызгивая грязь. Ксандр сомневался, что кто-то из пассажиров уцелел.

Следом выехали телеги, запряженные обезумевшими рогачами, и другие паромобили. Аборигены, завидев оцепление, выпрыгивали и бросались наутек, некоторые шли на прорыв. Рогачи рвались вперед и, скошенные очередями, с ревом падали. За созданным их телами заслоном прятались люди.

Сколько их тут? Не сотни — тысячи. Будь у повстанцев время на подготовку, они прорвали бы оцепление. Но гудящей стеной надвигалось пламя, сеяло панику и выдавливало их из города. Ксандр едва успевал перезаряжать пулемет, казалось, он раскалился и жжет руки.

Райан палил из разрядника, Вацлав сопровождал каждый выстрел комментариями: «Получи, н-на те, чурка, н-на!», шум стоял невозможный.

Ксандр утратил чувство времени. Медленно бежали терианцы, разевали рты и падали, как в замедленном кино. Трупы оставались у подножия холма. С небес падал не снег — пепел, ложился на перекошенные лица погибших, машины, одежду.

События отдалились, утратили значимость. Только ругань Вацлава раздражала. Ксандр не любил нацистов и не считал одну расу выше другой.

Он оборвал себя. Варханы — вот венец творения, и он еще недавно мечтал стать берсером, вожаком в этой стае. Мечтал? Или мечтает по сей день?

Пустое.

Некогда рассуждать о переменах в своем сознании. Вацлав просто выпускает агрессию, накопленную, пока был человеком не второго даже — последнего сорта.

Ксандр думал, что устыдится расстреливать безоружных, но когда пламя подобралось, от едкого дыма защипало глаза и дохнуло жаром, а из города, словно крысы из затопленной норы, кинулись оборванцы, он, не мешкая, открыл огонь.

* * *

Мио смотрел на мастера Галебуса сверху вниз, но в его взгляде читалось подобострастие. Галебус помнил этого манкурата юным, с румянцем на щеках, сейчас же он заматерел и являл собой образец человеческой мощи. Галебус привык к гиганту, даже привязался: с Мио он в безопасности, Мио — его дополнительные руки, наполненные огромной силой, его быстрые ноги. Мио предан Галебусу, и никто, кроме хозяина, его не интересует. Ну разве что еще Куцык: пса Мио любил, чесал его за вислыми ушами, теребил слюнявые брылы.

У Мио, кроме прочего, было еще одно преимущество перед варханами, пеонами и сайдонцами: несмотря на свой рост и свою силищу, он не помнил себя и ничего не соображал, лишь повиновался приказам. С радостью повиновался. Жаль с ним расставаться. Но Галебус помнил: чтобы выигрывать, нужно уметь жертвовать. Он пожертвует манкуратом, чтобы закрепить своё положение. Эйзикил слишком много знает и, осерчав на преемника, может поделиться чужими секретами. Например, рассказать о Забвении. Поэтому старика нужно устранить.

Став главой Гильдии на Териане, Галебус не отказался от своего дома, не потребовал новых слуг — он жил в смирении, демонстрируя остальным тёмникам похвальный аскетизм.

О подвале никто не догадывался, и Галебус не хотел его бросать — он уютней пыточных в Центавросе, привычней, оснащен лучше, обставлен со вкусом, да и вообще Галебус душой прикипел к этому месту.

Пора было идти к Эйзикилу. Запертый в своем «зале» старик обрадуется преемнику. Дабы не вызывать подозрений, надо постараться, чтобы Эйзикил встретил его как друга. А дальше дело за Мио.

Последний взгляд в зеркало: да-да, именно так, безупречно, с приличествующей высокому сану скромностью должен выглядеть глава Гильдии. Мудрость светится в темных глазах, тонкие брови подняты чуть иронично, борода расчесана волосок к волоску. Мио, в своей коричневой робе, с огромной головой, цветом похожей на печеное яблоко, со слюнявым ртом, открытым в идиотской полуулыбке, оттенял Галебуса самым выгодным образом.

— Пойдем, Мио, — ласково пророкотал хозяин. — Пора, нас ждут. Ты помнишь, как должен себя вести, Мио?

Гигант замычал утвердительно. Весь его выжженный мозг сейчас работал над приказом хозяина.

Галебус распахнул дверь и вышел на площадь.

Над городом поднимались клубы дыма. Ревели гранчи. Вот пронесся совсем низко, красуясь, «Сокол» Нектора бер᾿Грона. Комиссар сейчас занят. Надо же, такой блистательный стратег, непревзойденный тактик, а рвется в бой! Тем лучше: некоторые дела стоит обстряпывать, пока берсеры поглощены войной.

Пусть себе тешутся, а Галебус будет думать и действовать. И когда Нектор бер᾿Грон спустится с небес на землю, в прямом смысле этого выражения, он не сможет ничего изменить.

Забавно… Даже мудрейшими из берсеров легко управлять, играя на их слабостях.

А уж Сморт бер᾿Мах! Галебус улыбнулся серому небу. Сморт дрожит от страха, и жирная его туша трясется. Пусть. Ожидание казни ломает волю эффективней пыток. Через несколько дней из Сморта можно будет веревки вить. На самом деле жизни бер᾿Маха пока ничто не угрожает — Нектор не станет убивать влиятельного врага. Когда с той стороны пробьют портал на Териану, он сдаст толстяка, свихнувшегося от переживаний, родственникам. А заодно, если потребуют, — предателей, в том числе Вацлава и Ксандра.

Это Галебусу не нравилось, он надеялся покопаться в голове и памяти Ксандра сам, без свидетелей, и вытащить всё, что знал о Забвении покойный Дамир.

Крюкеры салютовали главе Гильдии. Дверь Центавроса распахнулась перед ним.

В развевающемся черном плаще с красным подбоем Галебус гордо поднимался по лестнице. Его жизнь изменилась. Теперь на него, главу Гильдии тёмников, смотрят с уважением, расступаются, пропуская вперед, учтиво здороваются. Одна задача решена, зато появилась другая: удержаться на месте. А для этого следует устранить Эйзикила. Пока на Териане переполох, никто не будет расследовать его трагическую смерть.

Мио топал следом, неуклюже переваливался, подстраиваясь под шаг хозяина.

Покои Эйзикила охранялись клериками, специальными, немыми — после обета молчания, принесенного в юности, им отрезали языки.

Галебус без стука вошел в «зал» — резиденцию Эйзикила, пахнущую пылью, старостью и тленом.

Дверь, ведущая на открытую террасу, была распахнута, занавески летали белыми флагами. Мастер Эйзикил, закутанный в линялый коричневый плащ, сидел в плетеном кресле и смотрел на город. Дымная тьма сгущалась над ненавистным Наргелисом, и хотя ветер дул в сторону гор, тянуло гарью.

На звуки шагов Галебуса и Мио он не обернулся.

— Учитель! — Галебус встал рядом.

Эйзикил чуть повернул голову, демонстрируя сухие морщинистые губы и кончик носа.

— Наргелис горит, — голос старика дрожал. — Гроны решили завершить войну… Что ж, они поступают достойно. Разрушить Сиб — деяние, противное Бурзбаросу. Заточить главу Гильдии — деяние, противное принципам бер᾿Хана. Скажи, Галебус, ты думаешь, на Ангулеме, в Ставке, тебя ждет почет?

— Я думаю, что вам нужно отдохнуть от трудов, мастер Эйзикил.

— Зачем ты привел с собой манкурата? — Старик хихикнул. — Галебус, ты считаешь себя умнее других, но ты не прав. Ты видишь лишь край, лишь отсвет истинных событий — так, глядя на четки в моих пальцах, ты не задумываешься об их значении… А глядя на кольцо — не помнишь себя от вожделения! Неужели жажда власти столь велика, что захватила и пожрала тебя? Неужели ты не мог подождать, пока я сам, сам назначу тебя преемником?

— Ты бы не сделал этого! — голос Галебуса напоминал рев лавины.

— Не сделал… Или сделал? Кто знает теперь? Только Бурзбарос! В одном ты прав: я устал от суеты. Я хочу покоя. Ты дашь его мне?

— Что ты знаешь о Забвении?

— Говори со мной почтительно, юноша. Все могут восхвалять тебя как главу Гильдии, но мы-то знаем тебе цену!

Галебус сдержался. Он облокотился на каменные перила и, вглядываясь в поднимающиеся к небу клубы дыма и вырывающиеся вверх языки пламени, спросил смиренно:

— Что известно вам о Забвении, мастер Эйзикил?

— Ничего. Ничего, Галебус, ты просчитался. Хочешь — вскрой мой череп, заберись в мой мозг, считай память… Пытай. Но я уже дряхлый, я не выдержу боли. Всем, что мне известно о Забвении, я поделился с тобой. Не знаю я ни истинной его мощи, ни того, где его прячет Омний… Вот Омний — на Териане, помяни мое слово. О Забвении же…

— Довольно. Я понял. Я верю тебе. Прощай.

Галебус развернулся и через зал направился к двери.

— Ты зря не веришь в Бурзбароса, Галебус. Ты — лицемер, свою трусость и свою жажду власти ты прикрыл служением ему! Но ты вспомнишь мои слова, и вспомнишь скоро: Бурзбарос не гневается, но и не прощает. Он покарает тебя рукой судьбы, Галебус! Тебя сожрут псы!

Галебус, пытаясь не обращать внимания на слова Эйзикила, уже потянул за ручку. Крюкеры обернулись, когда сзади раздался крик. Охрана ворвалась в залу вместе с ними на балкон кинулся Галебус. Мио стоял у перил и, приоткрыв рот, смотрел вниз, на брусчатку площади, где лежал в луже крови жалкий старик.

Галебус шарахнулся от манкурата и заорал:

— Схватите его! Он обезумел! Он убил Эйзикила!

Клерики переглянулись, выхватили разрядники.

— Стреляйте! — крикнул Галебус и отвернулся, чтобы не видеть упрека в глазах манкурата.

Зажужжали разрядники, взревел Мио, запахло паленым мясом.

Не было в его глазах никакого упрека, утешал себя Галебус, Мио даже не понял, что умирает. Смерть мастера Эйзикила и жизнь манкурата — слишком неравнозначные величины, но душа сжималась в комок от осознания, что он убил единственное преданное ему существо. Существо, верящее ему до последнего.

— Эйзикил… Какое горе для всех нас, — пробормотал Галебус, качая головой.

* * *

Дикий город догорал. Стоя на возвышенности, Ксандр смотрел на черные клубы, поднимающиеся вверх, на дым, валящий из оконных проемов, на пламя, лижущее крыши, на снопы искр, с треском взлетающие к затянутому гарью небу, и гадал, не перекинулся ли огонь на «цивилизованную» часть. Щипало в носу, резало в глазах, и пепел опадал снегом. Гранчи по-прежнему кружили в небе — серебристые штрихи на буром полотне, — лишь «Сокола» Нектора бер᾿Грона не было с ними, комиссар вернулся к своим обязанностям.

Уже давно никто не бежал из города.

Ксандр посмотрел вниз.

Да, многие предпочли быструю смерть медленной, человеческие и магульи трупы усеивали подножие холма, а сколько их за горбатыми тушами? Рогач с окровавленным боком скорбно трубил, пытаясь встать, но снова и снова падал на подгибающиеся колени. Где-то стонал человек. Дамиру было на это плевать. Саню волновал сейчас лишь один вопрос: к кому обратиться, чтобы вытащить Юльку?

Ксандр решил: как только освободится, пойдет к единственному дружелюбно настроенному вархану — Галебусу.

ГЛАВА 21 ЕЁ ПАМЯТЬ

Утром, когда в воздухе еще висел удушливый смрад пожарища, Ксандр вычистил форму и отправился в Центаврос. В награду за поимку Сморта бер᾿Маха Ксандру с Вацлавом выделили «офицерские» квартиры в здании, расположенном недалеко от предыдущего места обитания. Честно говоря, жилище оставляло желать лучшего: узкая койка, шкаф со скрипучими облупленными дверцами, два шатких стула у откидного стола, лампочка под потолком, в углу — жаровня, для тепла и разогрева пищи. Умывальник с унитазом от комнаты отделяла ширма.

И все же Ксандр был доволен: сюда уже можно привести женщину. А уж Юлька сделает уютной даже такую берлогу.

В коридоре Ксандр столкнулся с Вацлавом — бритый направлялся в город, в бордель, наверное, или за выпивкой. Сегодня «расстрельная команда» отдыхала, пришло время потрудиться другим частям.

— Куда собрался? — удивился Вацлав.

Вацлав принарядился в кожаную куртку с бахромой на рукавах и черные штаны, заправленные в ношеные, но начищенные до блеска полусапожки. Ксандр в очередной раз поразился его расторопности. И когда успевает покупать себе вещи? Небось, скоро и мебелью обрастет. И герань в горшке на подоконник поставит.

— На встречу, — решил не уточнять Ксандр.

— Слушай, между нами. Старик, только не обижайся. Ты в последние дни пришибленный — сам на себя не похож. Был такой бравый вархан, в глазах — сталь, крутой, аж яйца на ходу звенят. А стал… Не знаю, как объяснить. Неуверенный, что ли? Ты в порядке вообще, Ксандр бер᾿Грон?

— Да, наверное. У меня личные неприятности, Вацлав.

— А меня просто всё достало, — пожаловался приятель, — и чурки эти, варханы, и мир этот долбанный, и то, что носы они воротят, задирают, будто мы — хуже.

— А ты перестань по расам людей делить, — посоветовал Ксандр. — Дели по личным качествам. Пойду я. Удачи мне пожелай.

И Ксандр ушел, спиной ощущая недоуменный взгляд Вацлава.

* * *

Галебус нашелся быстро. У Центавроса проходило траурное шествие: тёмники в рясах завывали, нарезая круги вокруг высоченного погребального костра. Двигались они синхронно и то одновременно замирали, то вскидывали руки. «Неужели кони двинул Сморт бер᾿Мах?» — подумал Ксандр. Нет, похоже, на куче дров покоился кто-то из тёмников.

Галебус проводил ритуал: застыл чуть в стороне с самым серьезным и скорбным видом и дирижировал. Тёмники реагировали на его движения: взмах кисти — замереть и вытянуть руки, пальцы вниз — идти дальше.

Зазывания — монотонные и заунывные — разносились над городом как поминальная песнь, оплакивание сотен невинных жертв… И не имели к ним никакого отношения. Варханы не станут провожать в иной мир души терианцев.

Ксандр осторожно приблизился к Галебусу. Склонил голову, делая вид, будто все понимает и разделяет горе. Не дрогнув, едва разжимая губы, тёмник прошептал:

— Встань рядом и жди. Скоро мне можно будет уйти. Тогда поговорим.

— Кто? — так же, только губами, спросил Ксандр.

— Эйзикил. Глава Гильдии. Молчи.

Послушно замерев рядом с Галебусом, Ксандр от нечего делать уставился на Центаврос. Ему показалось, он разглядел на террасе Нектора бер᾿Грона…

Наконец Галебус осенил себя Священным кругом, Ксандр повторил движение. Тёмник развернулся и двинулся к своему дому. Завывания за спиной продолжались.

— Что случилось? — Ксандра одолевало любопытство, он даже на время забыл о цели визита.

— Манкурат взбесился и убил мастера. Такая жуткая потеря! Кстати, казнь вестниц теперь обставят еще пышнее, дружок. Такого великого человека, каким был мастер Эйзикил, нужно проводить как следует!

— Мастер комиссар Нектор бер᾿Грон обещал отдать мне мою женщину, — тихо сказал Ксандр.

— Отдаст… Зайдем ко мне.

Галебус отпер дверь своего дома и пропустил Ксандра вперед. Внутри было прохладно, тихо, пахло свежим мясом и кровью. Заметив, что Ксандр принюхивается, Галебус пояснил:

— Куцык недавно обедал. Он любит убоинку. Куцык!

Цокая когтями, из комнаты вышел горбатый пес. Морда его лоснилась. Галебус потрепал тварь за ухом.

— Насчет наших с тобой дел, Ксандр. И насчет твоей жены… Я надеюсь на твое благоразумие. Дамир бер᾿Грон ни разу не совершал необдуманных поступков.

Ксандр вздрогнул: ему почудилось, будто Галебус накинул на его шею удавку и ласково наматывает её на кулак. Землянин взял себя в руки и приветливо улыбнулся. Опыт Дамира подсказывал, что именно такие люди — ласковые, скрытные — самые опасные. Невозможно предвидеть, когда ударит. Тёмнику позарез нужно Забвение, и он не остановится ни перед чем. В том числе перед убийством.

— Да, я в курсе, в курсе, Ксандр… Или лучше называть тебя Дамиром? — соловьем заливался Галебус. — И хорошо, что я в курсе, я могу тебя предупредить: догадайся Нектор, чью память ты носишь, и ты умрешь, Ксандр. Ты знаешь, как считывают память? После этого человек становится не манкуратом даже — овощем… Ты скоро это увидишь.

— Что ты имеешь в виду? — насторожился Ксандр.

— Только то, что сказал, дружок. Не совершай ошибок. Гнев и ярость — плохие советчики, а месть лучше вкушать холодной. Держи себя в руках. И знай, ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь.

Ксандр лихорадочно соображал: зачем Галебус говорит ему все это? При чем здесь гнев, ярость, месть? К чему столь настойчивые предупреждения?

Одно ясно, пока Галебус готов помогать, но намекает: Нектору — ни слова, не то тебе будет больно. А ведь больно будет в любом случае, остается выбрать, кому служить. А если Нектор действительно захочет узнать правду любой ценой? На помощь пришел Дамир и посоветовал по-тихому избавиться от единственного свидетеля, Галебуса. Достаточно убрать его, и проблемы решатся сами собой. Ксандр пообещал себе подумать над этим позже.

— Что до твоей жены, — продолжал Галебус, — вот бумаги на нее. Я отдам их тебе, ты спустишься в подвал Центавроса, найдешь надзирателя и заберешь свою Юлю. И ещё. — Взгляд Галебуса из приторного сделался колючим, льдистым. — Если вдруг со мной что-то случится… Я написал посмертное письмо, которое обязательно будет доставлено адресату. Так что не делай глупостей.

Словно мысли читает, подумал Ксандр и с трудом кивнул. Галебус вынул из конверта бумаги, протянул Ксандру Когда тот потянул их на себя, долго не разжимал пальцев и пристально смотрел в глаза: не глупи парень, а то хуже будет, темница раем покажется. Ксандр ему почему-то поверил. Схватил документы и поспешил удалиться.

Вскоре мысли о Галебусе отошли на второй план.

Как там Вацлав говорил: не в себе? Наоборот. Он возвращается к себе, к себе настоящему хотя по-прежнему благодарен берсеру за его навыки. Но Ксандр не хочет больше быть варханом. Он не может носить в себе пламя страстей, пожирающее душу подобно напалму, он не желает отказывать себе в праве любить и ненавидеть. Он — человек. Саня? Пожалуй, нет. Саня не смог бы выжить здесь, Саня не умел воевать и прятался от неприятностей. Он играл. А Ксандр — живет. И для жизни ему нужна Юлька. Так уж получилось. Он заберет ее, а потом сделает прежней. Он продолжит завоевывать свое место среди Гронов, место, достойное Дамира, а дома будет ждать Юлька.

Все прошло буднично и как-то чересчур легко: скупой кивок надзирателя, кабинет начальника тюрьмы, снова — вежливый кивок и удивленный взгляд. Долгий путь — коридор загибался полукругом, и по обе стороны от прохода ржавели двери в камеры. Из освещения — лишь тусклые синеватые лампочки, от света которых кожа приобретала мертвенный оттенок.

Дверь в Юлькину камеру ничем не отличалась от других: бурая, в струпьях ржавчины, блестит лишь ручка. Надзиратель, кряхтя, отстегнул от пояса звякающую связку ключей.

Щелкнул замок, заскрежетали петли.

Ксандр сглотнул. Там, за дверью, его женщина. Жена. Любимая. Сердце пропустило несколько ударов, прежде чем надзиратель посторонился, освобождая проход. Юля лежала, поджав колени и обхватив себя руками, в темной (фонарь надсмотрщик принес с собой) камере на куче прелой соломы. Одета она была в длинное платье, открывавшее лишь кисти и стопы. Не вскочила, даже не обернулась на гулкие звуки шагов. Что с ней? Без сознания или демонстративно не замечает мучителей?

Что они с ней делали?! Пытали?

Ксандр осторожно шагнул вперед, опустился на корточки, тронул ее плечо:

— Юля… Юлька…

Юльку остригли почти налысо, но Ксандр узнал и спину, и плечи… Перед ним — его жена, пусть и лишенная роскошной шевелюры. Бедная. Тяжело ей пришлось.

— Юля, — Ксандр осторожно погладил Юлю по голове — короткие волосы защекотали ладонь. — Я заберу тебя.

Надзиратель, пыхтевший за спиной, хмыкнул. Ксандр решил, что убьет его чуть позже, сейчас он не мог отвлекаться на такие пустяки.

Юлькины пальцы были бледно-желтыми.

Ксандр встал на колени и обеими руками потянулся к жене. Юлька реагировала странно: сжималась, не издавала ни звука, но отмахиваться не пыталась. Ксандр попытался перевернуть ее на спину — бесполезно.

Вот ведь упрямица! Да, у нее есть право обижаться, но он же не виноват!

— Юлька, — с нарочитой строгостью сказал Ксандр, — прекрати. Да, тебе было нелегко. Но ты таких дел натворила, тебя казнили бы, если бы не я. Ну-ка посмотри на меня. Ну, посмотри на меня, девочка, всему можно помочь…

Тут он вспомнил сына: не всему. Смерть — вот чего нельзя изменить.

— Никто не умер, — продолжил Ксандр, убеждая сам себя.

Надсмотрщик, вархан из какого-то мелкого клана, заржал в голос — задрожал луч фонарика, тень Ксандра заметалась по стене. Ксандр в ярости обернулся. Придется-таки убить наглеца прямо сейчас. Надсмотрщик надрывался, аж слезы на глазах выступили.

— Мастер… — Негодяй еще и позволил себе говорить! — Вы бы того-с. Вы что ж с ней болтаете-то… Она ж не понимает!

Ксандр мог прикончить его, не вставая с места, — его не обыскивали, и метательные ножи оставались при нём. Вместо этого, похолодев, Ксандр обернулся к Юльке. Поза эмбриона. Мышцы в спазме. Где-то он читал про такое. Кататонический ступор? Да, вроде бы так.

— Юлька! — Ксандр силой перевернул ее.

Юлька перекатилась, не меняя позы. Её широко раскрытые глаза разного цвета смотрели в никуда. Ксандру показалось, что они потухли, утратили эмоциональность и стали напоминать глаза старых кукол. Сейчас кукла лежит, но веки не смыкаются. Значит, кукла сломана. Из уголка её губ на щеку стекала слюна.

Ненависть захлестнула Ксандра. Молча он обернулся к тюремщику, готовый не пришибить даже — вцепиться зубами в глотку, чтобы его кровью утопить свою боль.

— Память-то забрали, — развел руками ничего не подозревающий вархан, — и не осталось ничего. Они после навроде младеней. Даже жрать сами не могут. Одно милосердие — прибить.

— Я тебя… — Ксандр задохнулся — понял, о чем предупреждал Галебус.

Мастер Нектор бер᾿Грон отдал Ксандру жену, сдержал обещание. Её состояние не обговаривалось. Комиссар знал, что из темницы Ксандр выведет не вестницу, а безмозглый кусок мяса. И не выведет, а вынесет, потому что вряд ли она сумеет ходить.

Не убивать тюремщика. Не выдавать себя. Если сначала Ксандр думал, что его разорвет от ярости, то сейчас в душе, где раньше бушевало пламя, простиралось пепелище. Остались лишь обгорелые стены. Над мертвым миром восходило багряное солнце. Здесь обязательно снова поселится… не любовь, нет. И не ненависть — горечь. Правильнее оградить омертвевшее высокой стеной и закатать воспоминания в бетон. И как-то жить дальше.

Взял Юльку на руки — все ее мышцы были напряжены, не расслаблялись. Юлька не понимала, кто она, не помнила Ксандра, не знала, что ее освободили.

Освободили от всего.

От памяти о ней самой. От гибели ребенка на далекой, нереально далекой Земле. От боли последних ее минут, от унизительных пыток.

Ксандр скинул свой плащ и закутал Юлю, вышел из камеры с женой на руках. Молча, не удостоив никого взглядом, не чувствуя тяжести скрюченного тела, проследовал обратно по коридору, по лестнице наверх. Ничего вокруг не замечая, покинул Центаврос. Пересек площадь. Узкой улицей добрался до своего дома, поднялся на второй этаж. Толкнул незапертую дверь, положил Юльку на кровать — на бок, чтобы ей было удобней.

Сел на стул, подперев голову рукой. То, что он давил в себе, что отодвигал, сжималось комком в горле и грозило задушить. Мир перед глазами расплылся, покачнулся, и Ксандр, уткнувшись лицом в ладони, дал волю слезам.

* * *

Тяжко, ох тяжко быть первым лицом на Териане! Пусть Нектор считает себя точкой отсчета, Галебус-то знает, кто на самом деле правит бал!

Он позволил себе печаль по Мио — короткий укол скорби — и, чтобы воздать манкурату должное, до отвала накормил Куцыка — красотка Агайра никому уже не была нужна.

Галебус воздал должное и Эйзикилу: всю ночь и утро он руководил погребальным обрядом, вместе с другими тёмниками обращался к Бурзбаросу, вверяя ему душу преданного служителя. Потом пришел Ксандр-Дамир, сам на себя не похожий, сначала радостный, потом зверем зыркал.

Нектор, бездушный, черствый тип, согласился отдать Ксандру его женщину. И не предупредил, естественно, на что женщина будет похожа после извлечения памяти. Галебус поцокал языком и горестно покачал головой. Он тайком от Нектора заполучил Юлю и допросил. Не по старинке, как ему нравилось, а в пыточной тёмников. С расчетом на то, что она уже никому не расскажет, кто такой Ксандр.

Сейчас Галебус расположился в кабинете, налил вина. Куцык, свернувшийся у ног, зевнул и ткнулся мордой в лапы. Уютно потрескивали дрова в камине, свежий аромат смолистых дров перебивал смрад сгоревшего города. Одно беспокоило Галебуса, преследовало и заставляло вздрагивать от каждого шороха. Дамир на месте Ксандра его уже давно убил бы, и никто бы не догадался, что у парня был мотив. Так что стоило его припугнуть несуществующим письмом. Пыл юноши сразу остыл. А ведь письмо необходимо! Вдруг Дамир все-таки решится? Тогда убийцу покарают даже после его, Галебуса, смерти!

Это первая и самая большая опасность. Но никто не отменял другие, менее явные. Теперь величие Галебуса — на виду. Вся мощь его интеллекта, весь багаж его знаний. Найдутся завистники, найдутся и недовольные. Пока у Галебуса нет Забвения, ему нечем ответить обидчикам. Наверняка уже плетутся за спиной интриги, и недоброжелатели строят планы, как бы его извести. Потому нужно устранить возможных конкурентов.

Он отпил глоток терпкого ангулемского вина. Смириться с гибелью тела можно. Но с гибелью души? Галебус не знал, что ждет его после смерти. Одного он хотел: и оттуда, из звенящей пустоты, дотянуться до обидчиков.

Галебус придвинул листок бумаги, плотной, белой, с золотым обрезом. Обмакнул ручку в алые чернила — статусная вещь! И принялся писать, аккуратно, набело, круглым мелким почерком с обилием завитушек:

Мастер-комиссар Нектор бер᾿Грон!

Если вам передали это письмо, я мертв. Многие тайны я мог бы унести с собой в могилу. Но я не хочу этого. Желая величия и процветания клану бер᾿Гронов, я отсюда, из своего посмертия, делюсь тем, что знаю.

Некоторое время назад на Териане трагически погибли три брата: Дамир, Зармис и Ильмар бер᾿Гроны. Никому не известны были причины их смерти, только покойному мастеру Эйзикилу и мне.

Почему не поделились при жизни?

Мастер-комиссар, вы тоже много умалчиваете. И давайте не будем спорить теперь, когда я мертв…

Галебус полюбовался на ровные строки, перечитал. Хорошо, и весьма хорошо! Легкая ирония, столь приятная в разговоре между умными оппонентами. Представил себе перекошенное лицо Нектора и, широко улыбнувшись, продолжил:

Итак, мы знали правду. Дамир бер᾿Грон необычайно далеко продвинулся в поисках Забвения. Мы считали, что разум великого героя, утерян, однако это не так. Память Дамира сохранена в одном из землян, в Ксандре, заслуги которого перед кланом вы оценили, дав ему родовое имя бер᾿Гронов.

В памяти Ксандра — путь к Забвению, а значит, и величию.

Почему я сам не вытащил из него правду?

Мастер-комиссар, мы оба — взрослые, люди. Забвение — это власть. Чтобы схватить и допросить Ксандра, мне пришлось бы поставить вас в известность, а значит, отдать оружие в ваши руки. Вы бы стали делиться? Вот и я не хотел.

Однако я погиб. И теперь передаю тайну вам, как достойнейшему. После меня, естественно.

До встречи в других мирах, если жизнь после смерти существует!

Мастер Галебус, Глава Терианской Гильдии тёмников.

Галебус подписался, поставил дату, запечатал письмо, расплавив палочку сургуча и оттиснув личную печать. Вот так. Ох и взбесится же Нектор! Взбесится, а потом памятник поставит, потому что лишь Забвение спасет Гронов, когда пробьют портал из Ангулема.

Без сомнения, Нектор отомстит губителю — Забвение прекрасно подходит для этого! Последняя его, Галебуса, улыбка этому миру.

Галебус кликнул послушника Наяра, тот после смерти Мио обитал в его закутке. Парнишка боялся патрона, прямо дрожал, едва заслышав его бас, кланялся постоянно. Вот и сейчас склонился, приложил руку к груди. Галебус вручил ему письмо и велел спрятать, а случись с Галебусом беда, нестись со всех ног к комиссару Нектору бер᾿Грону и конверт отдать лично в руки.

В том, что юнец не ослушается, письмо не вскроет и Нектору вручит, Галебус не сомневался.

Дела были сделаны, на рассвете предстояла казнь вестниц, и Галебус решил принять немного снотворного порошка, чтобы успокоить нервы и хорошенько выспаться.

* * *

Минул день. Стемнело. Ксандр не знал, куда утекло время, и ничего не замечал. Он сидел у кровати и смотрел на свернувшуюся калачиком Юльку. Жена не двигалась.

«Посмотри! — твердил он Дамиру. — Вот он — твой мир. Вот твоя гордость, вот величие варханов! Посмотри, что вы делаете с людьми. Ты искал Забвение, чтобы возвеличить свой клан? Я найду его, чтобы уничтожить всех Гронов до единого. Я буду наслаждаться их

гибелью. И себя я убью, потому что во мне живешь ты.

Посмотри, Это моя жена, моя Юлька.

Я не уберег ее на Земле.

Я не уберег ее здесь. Но убили ее — варханы».

Вошел Вацлав — Ксандр не удосужился запереть дверь. Встал рядом, посмотрел на Юльку, со вздохом положил руку Ксандру на плечо:

— Жена?

— Жена. Была.

— Сиделку возьми, — посоветовал Вацлав, запнулся и продолжил: — У меня на Земле еще бабушка так… Ну, не так. После инсульта слегла. Никого не узнавала. А все далеко — мама в Питере, сестра — в Минске, я — в Москве. Бабушка — в Кировской области. Да-а. Ей уход нужен был, наняли сиделку. Полгода еще пыхтела старушка. Я ее перед самой смертью успел навестить. Мне вот интересно: она понимала, что с ней происходит?

— Так ты из Москвы? — удивился Ксандр. — А почему Вацлав?

— А почему ты — Ксандр? Ваня я. Иван. Был. Возьми себя в руки, Ксандр бер᾿Грон. Если твою слабость почуют — сразу сожрут.

— Я знаю. Спасибо… Ваня. Иван бер᾿Грон, простой русский скинхед. — Ксандр вымучил улыбку. — Я справлюсь. Никто ничего не заметит.

Вацлав тактично удалился, а Ксандр не заметил, как уснул, уткнувшись лбом в край кровати. Ему снились тревожные сны, но реальность была страшнее видений.

ГЛАВА 22 ПОСЛЕ КАЗНИ

Как и два дня назад, бер᾿Гронов, сайдонцев и благонадежных терианцев выстроили у стен Центавроса. Площадь опустела: простой люд глазел с боковых улиц, сдерживаемый крюкерами, да высовывался из окон домов. Над городом летал одинокий гранч, нарушая тишину туманного утра, — патрулировал. Клерики оцепили громадную пирамиду из дров, на вершине которой покоилось тело Эйзикила. Вокруг пирамиды разбросали хворост вперемешку с соломой, высотой эта «подстилка» была сантиметров тридцать.

От дверей Центавроса до погребального костра в две шеренги, образуя коридор, выстроилась личная гвардия Нектора бер᾿Грона.

Ксандр стоял в первых рядах — оглушенный личной драмой, оставивший Юльку одну, — и изо всех сил держал лицо. Никто не замечал его смятения.

То ли руководство задерживалось, то ли начало церемонии откладывалось. Даже плебс притих, не кричал и не улюлюкал.

Галебус застыл у костра, сжимая в правой руке незажженный факел. Тёмники, расположившиеся у пирамиды полукругом, молчали, готовые по команде затянуть заунывный гимн.

Воняло гарью. Запах этот смешивался с укутавшим Наргелис туманом, проникал, казалось, сквозь кожу — не отмоешься. Было тепло и безветренно: на Териану наконец-то пришла настоящая весна, укрывшая тайну рождения жизни мглой, опустившейся с гор.

Раздался бой барабанов. Ксандр вытянулся по струнке, теперь он смотрел только перед собой.

По строю пролетел легкий шепот, напрягся Вацлав, шепнул: «Ты глянь!»

Ксандр скосил глаза. Из дверей Центавроса, распахнутых настежь, выводили приговоренных. В серых рубахах, запятнанных кровью, связанные вестницы унылой вереницей брели мимо варханов к костру. Одни едва волочили ноги, другие вышагивали прямо — мозги выжгли не всем. В растрепанной полной старухе Ксандр с трудом узнал Мамочку Злату. Над владелицей борделя палачи потрудились от души, но разума она не лишилась, на её лице читалась обреченность, смешанная с сожалением. Следом за ней молодая вестница тащила под руку коротко стриженную сайдонку. В глазах — ни мысли, но ведь ногами перебирает! Всего вестниц было около тридцати.

Безумная надежда шевельнулась в Ксандре: Юлька постепенно восстановится. А потом… У него даже дыхание перехватило, и губы растянула недостойная вархана улыбка. Потом Ксандр отыщет Забвение. По одной из легенд, с его помощью можно внушить что угодно кому угодно, сделать из человека безвольное существо или же — героя. Если так, то он вернет Юльке разум, восстановит по крупице. Обязательно.

Усилием воли Ксандр стер улыбку с лица.

Клерики расступились, пропуская женщин к месту казни. Лишь сейчас Ксандр разглядел металлический каркас, удерживающий конструкцию из хвороста. Видимо, к нему и привяжут вестниц.

На площадь ступил Нектор бер᾿Грон. Весь его вид выражал глубочайшую скорбь.

— Друзья, — голос Нектора звучал в тумане гулко, и Ксандр мог поклясться: его слышно отовсюду. — Варханы. Сегодня мы провожаем мастера Эйзикила. Мастер был бы рад: он уходит достойно. На его погребальный костер мы бросим виновниц наших бед — вестниц, еретичек, нечестивых предательниц! Нелепая случайность прервала жизнь великого человека. И все, что мы можем, — почтить его память.

Одна из вестниц, окровавленная, с лицом, превратившимся в синяк, с изуродованными руками — видно, ее пытали физически, не убивая разум, — вдруг расхохоталась.

— Ты сдохнешь! — крикнула она. — Вы все сдохнете! Самодовольные мужланы! Уроды! Вы — еретики! Бурзбарос — женщина, она…

Клерик, стоявший рядом, ударил вестницу — коротко, почти без замаха, и женщина рухнула к его ногам. Остальные молчали. Заплакала совсем молоденькая девчонка с белыми сайдонскими волосами. Половине женщин оставили память, половина вела себя, как животные. Пять вестниц сразу же легли и приняли позу эмбриона, четыре — сели на корточки, остальные «куклы» остались стоять. Вскоре вестниц окружили клерики и загородили спинами.

Комиссар закончил речь и едва заметно кивнул Галебусу, тот взмахнул рукой, и тёмники затянули заунывную песнь на одной ноте. Глотнув воды из стакана, Нектор провозгласил начало казни. Галебус называл преступниц по именам и перечислял преступления:

— Злата, известная как Мамочка Злата, сутенерша. Обвиняется в измене и шпионаже.

Сутенершу поволокли к костру, привязали к незаметному меж дров металлическому стержню, над спинами клериков возвышалась лишь её голова. Разбитые губы шевелились, шепча молитву.

— Лиша, известная проститутка. Обвиняется в измене и шпионаже… Гелла, известная как Гелла бер᾿Мах, супруга Ковы бер᾿Маха, обвиняется в шпионаже.

Та самая вестница, которую оглушил клерик, забилась в руках палачей. Она кричала, но ей быстро заткнули рот. Пока клерики её утихомиривали, сохранившие рассудок осужденные попытались бежать, но их задумка провалилась, лишь одной женщине повезло — её застрелили прямо на хворосте.

Нектор продолжил зачитывать список, и вскоре все вестницы оказались на костре.

Мастер Галебус ткнул факелом в жаровню, поднесенную молодым тёмником, подождал, пока разгорится пламя, и швырнул жаровню в пирамиду дров. Ксандр думал, что в сырую погоду разжечь костер будет нелегко. Он ошибался: дерево занялось сразу, наверное, его облили чем-то горючим. Вестницы заметались, заорали. Ксандр прикрыл глаза. Он зажал бы уши, чтобы не слышать женский плач, но по долгу службы ему полагалось сохранять невозмутимость и он смотрел на застреленную варханку, умершую с улыбкой на губах.

Тёмники заголосили громче. Ксандр не понимал слов: это был не лингвейк, а более древний язык, наверное, наречие Предтеч.

Сейчас он совсем не ощущал Дамира в своей душе. И благодарил мертвого берсера за эту милость. Сегодня Ксандр должен оставаться собой, хотя так ему больнее и труднее. Нужно черпать ненависть и откладывать в память, чтобы потом она выплеснулась и пожрала проклятых варханов подобно лаве, пожирающей все живое на своем пути.

Костер затрещал, разгорелся. Вестницы уже не вопили испуганно — они кричали, агонизируя, ревели, хрипели. Наверное, если Ксандр доживет до старости, умирая, он будет вспоминать их вопли и щекочущий ноздри дым с приторным запахом жженого мяса. Желудок дернулся, но Ксандр подавил рвотный рефлекс. Когда огонь подобрался к мертвой вестнице, Ксандр, не дожидаясь, пока вспыхнут её волосы и начнет пузыриться кожа на лице, уставился в небо, куда празднично взлетали искры.

Что бы ни сделали вестницы, жечь их заживо — зверство. А сделать из этого представление могли только средневековые дикари. Варханы и есть средневековые дикари. А он мечтал уподобиться им, стать бер᾿Гроном, унаследовать их неумение прощать, подавленную злобу и угнетенную ярость. Чувства требуют выхода, это они, а не вестницы корчатся сейчас на костре.

Казнь шла своим чередом. Жирная копоть летела в небо, а костер все не мог насытиться и погаснуть. Жар от него ладонью горячечного больного оглаживал щеки Ксандра.

Больше никто не кричал. Гудели тёмники. С грохотом и треском рушилась, оседая, пирамида, стреляла искрами и хлопьями пела. Гулко колотилась кровь в висках.

* * *

Раскрасневшееся, лоснящееся лицо мастера Райана выражало крайнюю степень удовлетворения. Во время казни он стоял возле самого костра и ещё не остыл. Ксандр сцепил руки за спиной, чтобы не ударить вархана по узким губам. Со всей силы. Расквасить их, вышибить зубы!

— Главная задача нашего подразделения, — вещал Райан, прохаживаясь перед строем у казарм, — охрана общественного спокойствия и Центавроса. Чтобы никто не роптал, патрулировать город и нести стражу будете по очереди. Сержантский состав — шаг вперед. — Ксандр и Вацлав в рядах других шагнули к Райану, вархан скривился: — Вы… Ни один вархан не пойдет к вам в подчинение. Вы это понимаете?

— Мы брали резиденцию бер᾿Маха!.. — начал было Ксандр.

— Вы подняли руку на вархана, причем старшего по званию, — поправил его Райан. — Я пока не решил, что с вами делать. Когда мастер-комиссар надумает, кого поставить командовать другими манкуратами, определюсь. Пойдете маршировать со своими. Ваше место — у сайдонцев и землян, и…

— Мы — бер᾿Гроны! — Вацлав еле сдерживался, Ксандр приготовился ловить товарища и валить на брусчатку. — Мы — такие же бер᾿Гроны, как ты, мастер Райан! Мы доказали…

— Варханами не становятся, — Райан улыбнулся, — а рождаются. Пока поработаете в паре. И учтите: охрану Центавроса я вам не доверю. Патрулировать поставлю.

В строю засмеялись. Ксандр глубоко вдохнул сырой туманный воздух — мглу сменила дымка, небо повисло так низко, что тучи брюхами задевали верхушку Центавроса, но дождя не было.

Ксандр казался себе рыбой под водой… Выдохнуть. Ощутить привкус гари, крови и железа. Ответить Райану улыбкой. Аккуратно придержать Вацлава сзади за ремень — лысый без плаща, в брюках и куртке.

— Укажите сектор, и мы приступим. — Ксандр улыбнулся вархану в ответ.

Ну, давай же, утрать контроль над собой, бросься на меня, ударь, попытайся убить — и я вцеплюсь в твою глотку. Конечно, меня задавят — вас больше, вас гораздо больше, но кого-то я заберу с собой. А еще лучше, если меня не сразу разорвут на клочки, а отволокут к Нектору. Будет шанс хотя бы плюнуть в его рожу.

А Юлька умрет от голода. Юлька умрет в его каморке от голода, и даже не поймет, что умирает.

Ксандр отвел взгляд.

Он — отомстит. Сначала добьется положения в обществе, потом найдет Забвение, потом всех убьет. Это в игре ты не прыгнешь выше головы, не нанесешь урона больше, чем прописано в коде. Жизнь, по сути, не терпит ограничений. Персонажу не узнать отчаяния, загнанный в угол сорк^[24] не перехватит поудобнее посох, не заорет «абанамат!» и не кинется врукопашную… А если кинется, эффект получится нулевым.

Хилый ботаник, когда гопники лапают его девочку, может превратиться в Стивена Сигала. Правда, его убьют. Или зубы повыбивают. Но драться он будет, если не полное ничтожество.

Ксандр — не ничтожество и не слабак. Когда-то он позволил жизни сломать себя. Теперь он сам сломает жизнь.

— Набережная от складов до сужения реки. — Мастер Райан перечислил улицы, «раздал» сектора.

Другие сержанты получили взводы, Ксандр с Вацлавом проверили оружие и поплелись патрулировать вдвоем. Уже миновал полдень и потеплело, но улицы Наргелиса пустовали — напуганные сожжением Дикого города, потрясенные бессмысленной жестокостью казни, терианцы попрятались кто куда. Ксандр подозревал, что большинство из них потихоньку покидают свои дома, ищут убежище на фермах, в горах…

У реки Ксандр остановился и посмотрел на скалы, закрывающие долину.

Сегодня вершин гор, покрытых нетающим снегом, не видно. Сегодня через перевал замедленной лавиной сходит пена туч… Кажется, она обрушится на город потоком, смоет всю дрянь, унесет людей и варханов, тёмников и манкуратов, с воем потащит магулов и горбатых псов.

— Ты чего опять? — Вацлав похлопал себя по карманам и рассмеялся, не дожидаясь ответа. — Прикинь, курить захотелось! Ща, думаю, засмолю… А ведь не курил. Здесь.

— Личность отторгается, — предположил Ксандр, — я все меньше чувствую своего… берсера. Донора. Будто он отступил, разочаровался во мне и бросил игру. Дальше я должен сам. Ты не задумывался, что происходит с нашими персами, когда мы выключаем компьютер?

— Я только КС…^[25] — Вацлав завел руки за спину и качнулся с пятки на носок. — Воображение у тебя, Ксандр бер᾿Грон… Вот сестренка, когда маленькая была, верила: игрушки ночью сами по себе шараёбятся. Помнишь, мультик еще был. Да-а, — потянулся он. — Хочется домой, а?

— Не знаю. Одному — нет. Юлька моя… Блин, валяется там, я сиделку так и не нашел.

— А вот и займемся. Чего тут шастать? Тихо, как на кладбище.

Мимо проплыла моторка с двумя варханами на борту. Патрулируют.

— Давай хоть пройдемся для вида по маршруту, — предложил Ксандр, — а то еще жалования лишат. Мне некстати.

Вацлав пожал плечами, и они зашагали по набережной — туда, где река сужалась и прямо на берегу высились два огромных столба. Ксандр остановился перед ними. Что за конструкция? Будто не хватает чего-то. И зачем здесь столбы? На той стороне — такие же.

У самой узкой части реки стояли два столба. От них на другой берег, к таким же столбам, уходили канаты — два внизу и два наверху. Дамир заметил систему блоков. И всё, и никаких тебе перекладин. Не перелезть. Они что, это называют мостом,?

Камачек вытер покрытое каплями дождя, и пота лицо, вытащил из кармана маленькую трубочку и переливчато свистнул в нее, подавая сигнал. Сложный тонкий звук отразился от стен домов.

— Ждем. — Камачек тяжело дышал. — Сейчас.

На том берегу возникли размытые силуэты, засуетились у блоков. Поползла, распрямляясь, гармошка моста — дощечки, нанизанные на веревки. Нижние канаты, оказывается, служили опорой, а верхние — перилами.

Сейчас никаких канатов не было, видимо, переправу уничтожили во время зачистки. Ксандр оцепенел, пораженный ярким воспоминанием. В нем и раньше просыпались «картинки» прошлой жизни, Дамировой, но сейчас эпизод получился особенно живым. Что же, получается, ключ к памяти берсера — повторение пути?

И если Ксандр пройдет его заново, то отыщет Забвение?

Вацлав тронул Ксандра за плечо.

— Слушай, Ксандр. Я понимаю, хреново. Я понимаю, жена, всё такое. Ты не раскисай, парень, а то нас обоих сожрут. Друг без друга — не выжить вообще, нереально.

Ксандр чуть не рассказал ему о Дамире и Забвении. Вацлав никогда не стал бы ему другом на Земле, но здесь, в чужом мире, Ваня — единственный близкий человек. Но, представив его «овощем» — без памяти, без желаний, — Ксандр сдержался.

— Где сиделку брать, как думаешь? — спросил он вместо признания.

— В больнице. Когда бабушка слегла, мы медсестру наняли. Тут же есть лазареты, значит, и нянечки должны быть. Вот и пойдем… Я в санчасть уже ходил, знаю, где это.

Они повернулись спиной к реке, несущей мутные воды, и отправились в город.

* * *

Толстая неряшливая терианка не задавала вопросов, ее интересовали только деньги — мелкие монетки, сумма, учитывая жалование сержанта Ксандра бер᾿Грона, небольшая. Юлька не заметила сиделку, не заметила и мужа.

— Не волнуйтесь, офицер! — Терианка безостановочно кланялась, трясла седовласой головой, будто ее тело сводило судорогой. — Всё сделаю, всё, я за недужными умеючи, обучалася. И кашку сварю, и накормлю, и ссаньё вынесу, я умеючи, обучалася.

Ксандр вручил ей две монетки на расходы и вернулся к обязанностям — пока он занимался своими делами, Вацлав «прикрывал», в одиночку патрулируя сектор.

В городе и правда было тихо, но Ксандру казалось, что с наступлением темноты все изменится. Ощущение детское, так малыш прячется от мрака под одеялом, уверенный: страхи живут где-то снаружи. Кресло превращается в Буку, под кроватью сидит кровосос, в окно стучатся оборотни, кто-то большой бродит по опустевшим паркам, земля дрожит от его поступи, а увидеть чудище — значит провалиться в его мир, в реальность монстров. Сожрут, душу выпьют. Под одеялом — безопасней. И мама за стенкой.

Тревога витала в воздухе Наргелиса.

Ксандр печатал шаг по брусчатке, приветствуя встречных клериков и берсеров, и мечтал укрыться в своей квартире, зажечь лампу, а на закате плотно закрыть ставни.

Сгущался туман, и Ксандру чудилось, будто кто-то идет следом, но стоило обернуться, и ощущение пропадало.

— Ксандр… — Голос тихий и будто знакомый.

Ксандр развернулся в прыжке, вскидывая револьвер.

О повстанце Ягупе он не вспоминал с тех пор, как их замели в коллекторе. Сейчас юноша стоял перед Ксандром — живой, не призрак? — и беспомощно улыбался. Во время облавы ему здорово досталось: под глазами синяки, на переносице ссадина, губы покрыты черной коркой, белые волосы слиплись сосульками.

— Господин… Меня выпустили, и я прятался. Спасибо, господин, замолвил слово… Мне так и сказали, что я — осведомитель, и чтобы я шел себе. Только немного побили. Немного. А к своим я теперь не могу. Я не знаю, где они, я боюсь их, господин. Я пришел просить… Помоги мне снова, господин! Я же помог тебе, я отблагодарил, я…

А ведь повстанцы, если поймают бедолагу, убьют. Не все же сгинули в Диком городе, кто-то ушел. Ксандр порадовался за Ягупа: попади пятномордый под огонь, не спасся бы. Ну и куда его? Ягуп прав: Ксандр помог ему, но и в тюрьму парень попал из-за Ксандра, а теперь, получается, предатель, никому не нужен. Пропадет же!

Ксандр медлил всего минуту, но плечи Ягупа поникли, и парень захлюпал носом.

— Хватит. Ступай ко мне домой. Адрес скажу. Там тетка… и женщина больная. Тетка ваша, местная. Скажешь, я прислал помогать. Скажешь, я велел оставить тебя. Вот, на монетку. И сиди, не высовывайся, пока я не вернусь. — Тут Ксандра посетила новая мысль, и он добавил: — А если не вернусь, позаботься о больной, о Юльке. Она — моя жена.

— Это та женщина с электростанции, да? Красивая… А что с ней, господин?

Вот ведь юнец любопытный!

— Вестниц утром видел? На казнь глазел? Так ей, считай, повезло. В общем, ступай. Когда все утихнет, разберемся с тобой. На работу пойдешь. Давай, топай, пока комендантский час не начался. И помойся там.

Он продиктовал Ягупу адрес, повстанец рассыпался в благодарностях и рванул вверх по улице.

Преисполненный удовлетворения — доброе дело, все-таки, — Ксандр направился к реке, насвистывая.

Но чем дальше он отходил от центра, тем сильнее ухудшалось настроение. Взял на себя ответственность за пацана, за больную женщину… А жизнь-то висит на волоске. Нельзя забывать о предупреждении Галебуса: тёмник все знает. И тёмник так не отстанет, Забвение ему нужно, всем нужно Забвение. Если Галебус потеряет терпение, Ксандр сам станет не лучше Юльки. Будет пускать слюни и ни о чем не думать.

Снова — шаги за спиной. Это идет судьба, идет за Ксандром, не оторваться, не убежать. Хоть тысячу раз смени личину, имя и намять — судьба настигнет. Она — леди постоянная, ревнивая и следует за человеком с упорством маньяка.

Очнулся Дамир, оглядел город, насторожился. Что-то зреет нарывом, что-то готово взорваться. Бунт? — спросил Ксандр. Нет, не бунт, повстанцы запуганы, притихли. Самой природе, самому мирозданию надоели творящиеся безобразия.

Сиб, — догадался Дамир. Они заглушили Сиб. Но варханы не оставят в покое бер᾿Гронов, и на Териану скоро придут. Остались сутки, может — двое. Никто не спасется. Мертвый мир… Териану может постигнуть его участь. Никто не знает доподлинно, что там, на покинутой родине варханов, но там плохо.

Харю помнишь? — спросил Дамир. Харю в портале? Вселенная неизмеримо больше известных миров. Бурзбаросов много, и каждый скалит пасть, надеясь вцепиться в свой хвост.

Мы это чувствуем. Чувствуем, что скоро всему сущему придет конец.

А может, это только твои страхи, Ксандр, твоя неуверенность в себе. Или шизофрения. Раздвоение личности. Никогда не скучно, есть с кем поговорить, но вот беда, пеоны не изобрели галоперидол.

Дамир отступил, растворился. Или его и не было вовсе?

Это всё — стресс, догадался Ксандр. Организм не выдерживает, вот и мерещится чертовщина.

Он прибавил ходу, и звук его шагов отразился от стен домов. Улочки Наргелиса ближе к набережной были узкие, запутанные, грязные. Сточные канавы полны дерьма, приходилось внимательно смотреть под ноги.

Вацлав ждал у столбов бывшей переправы, любовался Диким городом. Ксандр же старался не смотреть на обугленные развалины. Кое-где они еще дымились, что-то с грохотом рушилось. Не скоро люди решатся ступить на выжженную землю той части Наргелиса.

— Мы тут на всю ночь, что ли? — поежился Ксандр.

— А кто его знает… По-моему, о нас вообще забыли. Никто не приходил. Я вообще без обеда, а лавки все закрыты. У тебя пожрать нет?

Ксандр обшарил карманы — пусто. Только на поясе под плащом — фляжка с компотом.

— Давай я тебя отпущу перекусить, — предложил он. — Ты же за меня дежурил. А после комендантского часа подходи. Не нравится мне город сегодня.

— Погода меняется, на голову давит, — согласился Вацлав. — Или после портальной бури какая-нибудь геомагнитная обстановка неспокойная — пёс его знает.

Ксандр кивнул: объяснение не хуже и не лучше других. Вацлав отправился домой, а Ксандр остался на берегу, у столбов. Им овладело странное оцепенение. Не хотелось делать ни шага. И всё казалось — следят…

— Здравствуй, дружок. — Он не заметил, как подошел Галебус. — Несешь вахту? Вот, пришел составить компанию, чтобы ты не скучал.

— А не страшно главе Гильдии ходить по улицам в одиночестве? — равнодушно бросил Ксандр.

— Страшно ходить с телохранителями — так и ждешь, что убьют! — Галебус рассмеялся гулко и громко, огладил голову. Он был в прекрасном расположении духа. — А некоторые разговоры — не для чужих ушей, Ксандр. Я ото всех улизнул. Как твоя жена?

Ксандр сжал кулаки до боли. И зубы стиснул.

— Не отвечай, дружок, не отвечай, я сам знаю. У Нектора плохое чувство юмора… Но варханы не переживают из-за женщин. Дамир не переживал, например. Кстати, о Дамире. Ты не хочешь ничего мне рассказать, Ксандр?

— Мне нечего тебе рассказать.

Нет, Галебус — не враг. До тех пор, пока Ксандр ему нужен. Почему-то — живым. Хотел бы Галебус — давным-давно вскрыл бы его черепушку, хоть тогда, в темнице.

— Я ничего не помню, Галебус. И Дамир все дальше.

— Личность отторгается? — Галебус заглянул ему в глаза, но в этом не было вызова, и Ксандр успокоился. Так смотрит на пациента врач. Так ощупывают щенка перед покупкой. — Нет, не похоже. Ты восстановишься. Дамир вернется и поделится знанием. И тогда ты же придешь ко мне, Ксандр? Забвение — слишком много для тебя одного.

— Я не могу тебе ничего обещать, Галебус.

— Жаль. Ох, как жаль… Ну, ничего, я надеюсь на твою совесть, дружок. У землян очень, очень жадная совесть!

Темнело стремительно, хотя было еще не поздно. Галебус озабоченно глянул вверх — ничего не видать за туманом.

— Мне пора идти, Ксандр. Если что, ты знаешь, где меня найти.

И растворился во мгле. Ксандр заставил себя двинуться вдоль реки. И чего здесь забыл тёмник? Наверное, за Ягупом следил. Подозревает что-то, замышляет. Черт с ним! Галебус пока что не угрожает жизни.

Плещет вода о бетон своего ложа, выступают из тумана очертания зданий. Одиночество, глухое, как вата. Спасительное одиночество.

ГЛАВА 23 РОКОВОЕ ПИСЬМО

Темнело, похоже, собирался дождь. Галебус брезгливо подобрал полы рясы, переступая через вонючую лужу. Зря поплелся за терианцем. Мальчишка с пятном на лице запомнился ещё по тюрьме, и сейчас так осторожничал, что трудно было удержаться от слежки. А вдруг Ксандр-Дамир все-таки что-то скрывает?

Ничего нового выяснить не удалось, и теперь придется по грязи шлепать назад.

Эх, наворотили бер᾿Гроны дел! Нектор храбрится, считает, все сойдет ему с рук. Сошло бы, будь клан по-прежнему в силе, а так — Ставка поднимется и сметет Гронов. Уничтожит до седьмого колена всех, кто выше сапога, пустят в расход. Как бы не задело Галебуса… Впрочем, Гильдия не подчиняется бер᾿Хану, Гильдия — сама по себе, тёмники — хранители знаний, оплот науки. Да, есть еще пеоны, да не умеют варханы с ними ладить.

Эйзикил мертв. «Нелепая случайность, великая потеря», выражаясь официальным языком. Что ж, путь наверх выстлан костями тех, кто стоял на дороге. Жаль Мио, и спасибо ему огромное — манкурат свою миссию выполнил, в точности исполнил приказ.

Когда падут Гроны, когда другие берсеры, пробив портал (хвала Бурзбаросу, что кольцо миров не замкнуто, пробить его можно только с Сайдона, а там не хватает мощностей!), придут на Териану, их встретит глава Гильдии Галебус. И тёмники Ангулема склонятся перед ним.

А если у Галебуса будет Забвение — так вовсе падут ниц.

Эх, вскрыть бы черепушку этого Ксандра! Вытащить память Дамира! Увы, увы — тогда придется делиться, отдавать великое оружие в загребущие лапы пустого франта Нектора. Не простит Нектор Галебусу, если тёмник будет пытать бер᾿Грона. Да и не факт, что все знания Дамира отложились в голове Ксандра. Вытащить можно лишь то, что пытаемый помнит сам, а то, что скрыто, чаще всего вне досягаемости. Случаются, конечно, исключения, и не так уж и редко, но тридцатипроцентная вероятность успеха Галебуса не устраивала. Лучше действовать наверняка.

О неудаче он старался не думать.

Галебус прислушался: похоже, по лужам топал пёс. Понавылезла мерзость! Ничего, еще несколько дней, и на улицах снова будет не протолкнуться.

А казнь была хороша! Удалась на славу! Торжественность, красота и боль слились воедино, и при одном воспоминании Галебуса захлестывала горячая волна удовольствия.

Точно, пёс плюхает по лужам. И не один. Галебус остановился.

Прощальные слова Эйзикила «тебя сожрут псы!» вспомнились и обдали холодом.

Дома смотрели на Галебуса черными провалами окон. Ни души. Куда это занесли Галебуса ноги? Опустевший район, до Центавроса — топать и топать. Задумался и заплутал в тумане, улочки-то все одинаковые. Ничего, сейчас он сориентируется, сейчас покажется из-за поворота патруль, и бравые берсеры проводят его домой.

Непозволительная неосмотрительность! Как он мог забыть: с ним нет Мио!

Жизнь научила Галебуса и драться, и с оружием обращаться, к тому же тёмник был могуч телом и духом, и он не волновался. Он один стоил десяти терианских бандитов.

Завыл пёс, его тоскливый вой подхватили другие, эхо долго носило его по пустынным улицам. Казалось, псы были кругом, но ни одного Галебус не видел. Он достал револьвер. Вот так. Медленнее, осторожнее! С оружием спокойней.

Из ближайшего дома кто-то вылез, Галебус поначалу решил — человек. Нет, магул. Тупое, злобное порождение неприветливой Терианы.

— Пшел! — крикнул Галебус, прицеливаясь.

Магул склонил голову. Глаза его поблескивали в тумане. Уходить тварь и не думала. Галебус выстрелил — хлопок оглушил его, в ноздри ударила пороховая гарь. Магул заверещал и скрылся в дверном проеме.

Галебус заозирался и увидел вархана в рясе тёмника. Лица не разглядишь из-под капюшона, но взгляд — ненавидящий, холодный — Галебус почувствовал.

И тут же из-за поворота, откуда пришел Галебус, выскочили псы. А человек отступил в темноту. Псов были десятки, и они кинулись врассыпную, чтобы взять жертву в кольцо, отрезать путь к отступлению. Галебус бросился к проулку, но псы его опередили, перекрыли узкую улицу и теперь наступали со всех сторон. Пасти приоткрыты, глаза горят, как у магулов, когти цокают о брусчатку. Деваться некуда, в барабане — пять патронов. Вспомнив, что звери бегут от уверенного в себе, Галебус замахнулся на ближайшего пса:

— Уйди!

Но зверь не собирался отступать. Правда, нападать псы тоже не спешили: прощупывали оборону жертвы. Нет, это — не дикие твари! Не рука судьбы, месть Бурзбароса, взявшегося доказать Галебусу свое существование! Это — натасканные псы гильдийцев, «прощальный привет» Эйзикила, покушение, организованное его мстительными учениками!

Единственное место, где мог укрыться Галебус, — дом, где скрылся раненый магул. Что ж. Не бежать. Не выпускать псов из поля зрения. Не поворачиваться спиной. Пятиться к двери.

В тумане не разглядишь, что это за здание и сколько в нем этажей.

Псы поняли, что жертва уходит. Вожак, напружинившись, кинулся на Галебуса, рванул рясу. Галебус отбросил пса ногой, выстрелил и боком прыгнул в дверной проем. Раненый пес верещал, по нему бежали другие — голодные, со впалыми боками.

Почему здесь нет патрулей? Куда смотрит Нектор?!

— Помогите!!! — заорал Галебус, надеясь, что его услышат патрульные.

Споткнулся о магула — тварь-таки издохла и мешала захлопнуть дряхлую дверь.

Вот же невезение! Ну и здоровенный гад, никак не выпинать! Не выпуская револьвера, Тёмник не оставлял попыток закрыться, но псы, опьяненные кровью, атаковали.

Сначала он рассчитывал забить их ногами по очереди, все сразу они не пролезут в узкую щель, но вскоре понял безнадежность ситуации: хрустели пёсьи шеи, но на смену двум дохлым приходили четыре живых. Клацали челюстями, хватали за ботинки, все шире распахивалась дверь, и вот два пса прорвались и бросились с разных сторон. Одного Галебус поймал на нож, второго схватил за шею свободной рукой и без труда сломал позвоночник. Третий пес кинулся со спины, вцепился в черный плащ, Галебус скинул рясу и рванул к лестнице на второй этаж, но пол ушел из-под ног, и Галебус рухнул вниз. Боль пронзила голову от затылка до виска, и наступила темнота, а над головой что-то клацнуло.

* * *

Послушник Наяр боялся и ненавидел своего наставника, Галебуса. Мастер умел отравить жизнь, как никто другой. Галебус все время наказывал Наяра за дерзость: заставлял мыть отхожие места и смирять тело, даже порол лично. Плеткой. Его, Наяра, вархана не из последних! Да у него отец — капитан городской стражи на Ангулеме, братья — отважные воины, старший — берсер, а Наяр, младший, питал слабость к наукам и потому подался в Гильдию. Бытие тёмников виделось ему таинственным, полным открытий и неожиданностей. Так хотелось приподнять завесу тайны и прикоснуться к древним знаниям! Как бы не так! Его определили к Галебусу.

Мысль о бунте и предательстве из головы послушника вытравил сам мастер. Для Наяра пойти против воли Галебуса было все равно, что восстать против Бурзбароса. С одной лишь разницей: божество Наяр обожал.

Галебуса… Хоть бы он в Бездну провалился!

Письмо, которое Галебус вручил послушнику, Наяр никуда не спрятал, носил в кожаном футляре под рясой. Каждый раз, когда футляр касался тела, Наяр вспоминал: наставнику грозит опасность, и ликовал. Значит, есть надежда, что неведомая сила избавит Наяра от несправедливого Галебуса.

Но одновременно с надеждой в душе послушника поселилось беспокойство. Пропадет мастер — что тогда? Наяр должен передать письмо Нектору Бер᾿Грону, а принесших плохие вести, случалось, убивали. Нет, комиссар — настоящий берсер, сдержанный и умный, убеждал себя Наяр, но все равно не чувствовал себя в безопасности.

И вот мастер Галебус не вернулся вечером, а ведь обещал быть к ужину. Наяр накрыл на стол, подождал немного: никого. Неужели с ним что-то случилось?

Наяр места себе не находил.

Бездумно шатаясь по комнатам резиденции Галебуса, он спустился в подвал, со страхом посмотрел на кресло, на кровосток. Покормил Куцыка — в холодном шкафу погреба лежало мясо, чье — Наяр старался не задумываться. Пес ел без аппетита, вяло, и даже оставил в миске больше половины.

Время шло, темнело, а мастер Галебус не шел. Наяр мерял шагами прихожую и теребил футляр с письмом. Пора? Не пора? Бурзбарос услышал его молитвы?

Если мастер Галебус умрет, начнется неразбериха — ведь только-только похоронили Эйзикила, и непонятно, кто следующим займет место главы Гильдии.

На город опустилась тьма.

В дверь постучали. Наяр подскочил на месте и бросился открывать, ожидая увидеть мастера Галебуса. Но на пороге стоял смутно знакомый тёмник, имени которого послушник не помнил, помощник покойного мастера Эйзикила.

— Галебус мертв, — прошелестел тёмник, — мы отомстили за мастера. Псы пожрали предателя.

Повернулся и пошел прочь.

Наяр постоял несколько мгновений, соображая, потом бросился следом, перебежал площадь и кинулся к первому попавшемуся крюкеру:

— Беда! Мастер Галебус, глава Гильдии, пропал!

Очень скоро весь наличный состав клериков прочесывал город. Наяр не мог оставаться дома, тревога и радостное нетерпение гнали его на улицы. Он увязался за одним из отрядов. Клерики не возражали. Молчаливые, неулыбчивые, они искренне переживали за Галебуса. Как, в принципе, и Наяр. Только послушник надеялся найти труп, а клерики — живого мастера.

Город разбили на квадраты и тщательно прочёсывали, Наяр тоже кружил меж домами, лазал в развалины, ощупывал лучом фонаря замшелые камни. И вдруг псы на поводках взяли след и, повизгивая, понесли по городу. А потом заскулили, поджали хвосты и начали льнуть к сапогам.

— Дикие псы, — предположил командир отряда и указал на чернеющий переулок.

Он не ошибся: звери толпились у единственного подъезда трехэтажного каменного дома, заброшенного, с выбитыми стеклами. Увидев группу варханов, псы бросились врассыпную.

— Что-то они почуяли, — пробормотал командир отряда.

Фонари зашарили по мостовой. Наяр первым заметил клок ткани, втоптанный в грязь. Поднял. Без сомнений, это кусок рясы! Ладони взмокли, губы сами собой растянулись в ухмылке. Неужели?!

Клерики ворвались в дом. Первое, что они увидели, — тело магула, перегораживающее вход в здание. Кто-то застрелил его совсем недавно, но псы порядком потрудились над трупом. Растерзанные тела псов мешали пройти, все в подъезде было заляпано кровью.

Наяр задохнулся от радости: на полу валялся окровавленный плащ мастера Галебуса. Обыскали весь дом, но останки главы Гильдии так и не нашли. Клерики решили, что псы растащили его кости по углам. Пораженные, скорбные, стояли воины у двери, и предводитель держал бережно свернутый плащ.

— А остальная одежда где? — спросил кто-то.

— Да в норе какой-нибудь… Что псы, раздевать его будут, прежде чем сожрать? — ответили ему.

Сердце Наяра готово было выскочить из груди.

— Отведите меня к мастеру-комиссару Нектору бер᾿Грону, — приказал он, гордо распрямив плечи. — Мастер Галебус оставил письмо на случай своей смерти.

* * *

Обойдя свой участок, Ксандр топтался у столбов, гадая, куда запропастился Вацлав. Пора бы ему вернуться, за это время можно десять раз пожрать! Вон, уже горизонт светлеет. Ксандр замерз, и, казалось, все о нем забыли: ни смены, ни новых приказов, ничего.

Вскоре после ухода Галебуса Ксандр слышал стрельбу и пёсий вой. Или почудилось? Наверное, вон как река грохочет! Но на всякий случай он держал ухо востро: вдруг нагрянут звери? Он, конечно, отобьется, главное, чтобы врасплох не застали. Бред! Патрульный, который должен защищать мирных граждан, боится псов!

А Вацлав все не возвращался. Ксандр прекратил бездумное шатание вдоль реки, присел на парапет. Воду не разглядеть — рокочущая чернота, фонари не горят, только тот, что у Ксандра в руке, выхватывает куски ночного города: то угол дома, то столб, то ветви дерева. Как ни странно, Ксандр успокоился, давящее предчувствие оставило его.

Вернется Вацлав (хорошо, если догадается с собой поесть прихватить), совсем славно будет. Можно и костер организовать. А можно до казарм добраться, поймать Райана, спросить, сколько им вдвоем еще торчать в дозоре. Много власти на себя взял коротышка, Ксандр — такой же бер᾿Грон, ничуть не хуже остальных!

Кто-то бежал из города: луч света ослепил Ксандра, заплясал по набережной.

— Стой! — Ксандр поднял разрядник.

— Это я! — Вацлав задыхался.

Ну, наконец-то! Ксандр расслабился, опустил оружие. Ох, сейчас он Вацлаву скажет всё, что думает.

— Погаси фонарь! — Вацлав подбежал к Ксандру, выключил свой и замер, упершись руками в колени, — пытался отдышаться.

Озадаченный Ксандр послушался. Несколько минут в темноте раздавался только грохот реки да заполошное дыхание Вацлава. Потом Вацлав заговорил:

— Тебя ищут. Скоро тут будут. Я к казармам… Меня загребли, погнали кого-то искать. Нашли — не мы, другой отряд — чей-то труп. Я потом к Райану метнулся, хотел спросить, когда смена. А там всех построили и велят тебя живьем брать. Что натворил?

Ксандра будто окатило кипятком, щеки запылали, кровь набатом забилась в висках. Это означает лишь одно: Галебус-таки выболтал Нектору про Дамира. Надо спасаться.

— Уходим. Быстро. — Ксандр ухватил Вацлава за рукав. — Нужно спрятаться. Если тебя возьмут, тоже не уцелеешь. Потом объясню.

Вацлав не стал уточнять, поверил. Глаза привыкли к темноте, теперь Ксандр сквозь мглу различал очертания зданий. Туман работал на беглецов: влажный воздух лучше проводит звуки, погоню будет слышно издалека. Стараясь не шуметь, напарники нырнули в ближайший проулок, заспешили прочь от набережной. Фотографическая память Дамира не подвела: Ксандр прекрасно ориентировался в городе.

Поворот, еще поворот. Облаву еще не слышно, но Ксандр ее чувствует, подобно зверю, бегущему от охотника. Домой нельзя. Юлька… Сейчас ей ничем не помочь. Если Ксандра схватят, Юлька умрет. А так у нее есть шанс. Несколько дней при ней будет сиделка, да и Ягуп тоже… Нет, он — вряд ли. Первым делом обыщут квартиру, и молодого повстанца заберут.

Как там говорил Галебус? У землян — жадная совесть? Ксандр согласился с тёмником.

Где укрыться от погони, куда бежать? В канализацию? Нет, Ксандр больше не верил в надежность коридоров, да и тесновато может оказаться под землей, весь городской сброд, небось, там попрятался. Самое верное — идти туда, где не будут искать, в самое сердце города, к Центавросу.

Только что делать с патрулями? Перехватят же по дороге.

Ксандр остановился и прикрыл глаза, под веками проступила карта. Дамир, герой, берсер, куда бы бежал ты? На электростанцию? Нет. В Центаврос? Нет, безнадежно. Попробовал бы отсидеться в заброшенном доме? Найдут.

Неужели нет укрытия?

«На пепелище», — подсказал Дамир. В Дикий город. Гарь перебьет твой запах, и пусти они по следу псов, — ничего не выйдет. Там пусто и страшно. И переправиться сложно. Вода ледяная, лодки наверняка охраняются. Но ты же — не слабак!

— Ты умеешь плавать? — спросил Ксандр у Вацлава.

— Куда? Ты что?! Вода — градусов семь! Да ещё и течение… Нахрен, сдохнем! Я не морж!

— Единственный шанс уйти — скрыться в Диком городе. Мы переплывем реку в узком месте, спрячемся в развалинах. Там нас не найдут. А утром будем думать.

Ксандр не увидел — почувствовал, как дрожит Вацлав.

— Ладно. Как скажешь. Вообще я нормально плаваю. — Бритый храбрился. — Хорошо. Давай, веди.

Они вернулись к реке, постояли, прислушиваясь: похоже, облава уже побывала здесь, и они разминулись. Но варханы вернутся, они вовсе не глупы, они умеют загонять жертву. Ксандр разделся до штанов и поежился: он никогда не плавал в ледяной воде. Воздух обжигал, волосы на коже встали дыбом. Рядом почти беззвучно матерился Вацлав.

Ксандр связал одежду в тюк, оружие пристроил за спину — авось не испортится, револьвер завернул в плащ — вдруг повезет, не успеет промокнуть. Велел Вацлаву сделать так же. Дурное предчувствие подсказывало: нужно торопиться.

Положив тюки в воду, ступили в реку, у самого берега оказалось глубоко. Кожу будто ошпарило, дыхание перехватило. Ксандр вынырнул и поплыл, толкая тюк перед собой. Рядом бултыхался Вацлав, а другой берег тонул в тумане. Течение закручивало и тянуло ко дну. Ксандр с ужасом понимал, что не в силах с ним бороться, ему едва удавалось удерживать тюк с вещами.

Их волокло из города. Одежда с оружием пока плыли, но вот-вот отсыреют и утонут. Разрядник тянул ко дну. Ксандр пытался вспомнить, долго ли продержится человек при такой температуре, и начал паниковать.

Одернул себя: держись, греби, греби! Вскрикнул Вацлав, ушел под воду и тут же появился на поверхности, отчаянно молотя руками. Лицо его белело в темноте.

— Нога! — прохрипел Вацлав.

Ксандр ухватил его, выпустив вещи, — черт с ними! Держа Вацлава за ремень разрядника, Ксандр правой рукой нащупывал застежку — сбросить оружие, только бы удержать друга.

Берег Дикого города приблизился — серая трехметровая стена, изрытая трещинами.

«Вот и всё, — выбиваясь из сил, подумал Ксандр, — сейчас всё закончится. Юлька умрет. Но мне уже будет неважно. Меня рыбы сожрут». Вацлав пытался плыть, но получалось плохо.

Ксандр сдался, выпустил Вацлава, тот тут же ушел под воду. И встал. Ксандр не поверил своим глазам, распрямился, и его колени ударились о твердое. Отмель! По грудь в воде, стояли беглецы друг напротив друга — два светлых силуэта в туманной темноте.

Эйфория быстро прошла: до спасительного берега оставалось еще метров двадцать, а Ксандр замерз так, что не чувствовал ног. К тому же сейчас он заметил очевидное: набережная забрана в гранит, чтобы вода не размывала ее. Выбраться можно по лестнице, но есть ли она? Летом они бы поплыли вниз и вылезли уже за пределами Наргелиса.

Ранней весной так долго не продержаться.

— Поп-пробуем, — прошептал Ксандр, утешая скорее себя, чем Вацлава. Губы дрожали.

Ксандр с Вацлавом молча побрели вперед. Отмель кончилась так же внезапно, как началась: песок просто ушел из-под ног. Погребли к берегу, зло работая руками, благо, слабое течение в заводи не мешало плыть. Ксандр заметил, что ему тяжело двигаться, да и дышать — тоже. Всё тело горело.

Казалось, прошла вечность, прежде чем удалось достичь каменной стены берега. Вацлав вцепился в выщерблину и покачал головой — не могу, мол, больше.

— Двигайся, а то околеешь, — посоветовал Ксандр и погреб правее, туда, где ему мерещилась лестница.

— Лестница, — прохрипел Вацлав.

И Ксандр увидел ее.

Землянин не помнил восхождения по каменным ступеням. Его колотило, Вацлава — тоже. Поддерживая друг друга, они выползли на берег ина ватных ногах побрели к груде тлеющих углей. Надо же, еще не все сгорело. От углей шло живительное тепло.

Ксандр заставил Вацлава обогнуть груду, зайти глубже в пепелище. Они выбрали более-менее целый участок мостовой и рухнули в золу. Тело в тепле размякло, наполнилось сладкой негой. Теплый асфальт показался мягким, и беглецы быстро уснули.

* * *

Галебус очнулся в полной темноте. Сколько времени прошло? Раскалывалась голова, болела ушибленная спина. Он попытался подняться, но под ногами что-то с хлюпаньем лопнуло, мерзко завоняло. Значит, он лежит на груде гнилых овощей — по запаху понятно. Отступая, тёмник свалился в подпол и лишь поэтому еще жив. Теперь надо найти лестницу и подняться… Будем надеяться, псы ушли. Он прислушался и без труда различил шевеление и поскуливание.

— Помогите!!! — заорал он во всю силу своего голоса.

Никто не отозвался. Темнота обступила Галебуса, он не мог рассмотреть даже собственной руки. Мрак. Абсолютный, липкий, как жижа под ногами. Мрак и одиночество. Нахлынул страх — первобытный, глубинный, и Галебус заметался по подвалу, оскальзываясь на гнилых овощах, налетел на ящики, перевернул их и заколотил кулаками по бетонной стене.

— На помощь! Помогите мне!!!

Крик растаял в темноте. Зацокал когтями по полу пес, тявкнул.

— У-у-у, пожри вас Бездна, — пробормотал Галебус. Разбросал ящики и, прижав колени к животу, уселся на что-то сухое, мягкое, пошарил под собой: похоже, опилки. Его тошнило и трясло мелкой дрожью, голова болела не переставая. Влажный холод пробирал до костей.

Над головой он различил узкую, с нитку, серую полоску света — место стыка досок. Вот оно что! Он провалился в подпол, и крышка люка захлопнулась.

Галебусу захотелось завыть, но его опередил пес, ему ответил другой, затявкал третий. По доскам зацокали когти.

Проклятые падальщики! Галебус погрозил им кулаком, поразмыслил и решил дожидаться утра. Тогда, возможно, псов разгонят патрульные. Нужно будет разузнать, за кем закреплен этот участок, и лично проследить, чтобы нерадивых наказали. Теперь желательно бы заснуть до утра, чтобы не покрываться холодным потом из-за дурных мыслей. Благо, засыпать мертвым сном Галебус умел мгновенно.

Проснулся он от тошноты, перевернулся на бок, и его вырвало. Ещё и ещё раз. Вытерев рот рукавом, он глянул наверх: утро! Светло, виден каждый камешек стен, ржавые петли люка, даже лестница видна! Деревянная, ненадежная, но это же лучше, чем ничего! А вот и револьвер! Галебус обтер его от гнили, сунул за пояс и на четвереньках пополз к лестнице, охая и кряхтя. Кружилась голова, перед глазами вспыхивали радужные круги. Когда он поднялся, держась за жерди-ступени, снова затошнило. Не обращая внимания на головокружение, тёмник карабкался по лестнице, помогая себе руками. Крышка люка поддалась с трудом, ударилась об пол, и Галебус зажмурился: солнечный свет на миг ослепил его.

Утро, и утро не раннее. Псов поблизости нет. От дохлых одни головы остались — постарались сородичи. А вот магулу обглодали даже морду. Полусгнившие доски пола в засохшей крови.

Галебус выполз из подвала, зачем-то прикрыл люк и, прислушиваясь к подозрительным шорохам, поискал плащ — жалко, хорошая была вещь, — но он куда-то подевался.

Грязный, уставший, Галебус выбрел на улицу. Солнце висело над крышами домов, заливая Наргелис теплом. И следа не осталось от туманной ночи, весна вошла в свои права, и даже пахло по-другому: перебивая вонь, исходившую от одежды, в воздухе смешивались запахи влажной земли, пробивающейся травы, наполненных соком деревьев.

Галебус вдохнул полной грудью, рассмеялся и, морщась от боли в спине и голове, поковылял к дому. Никого по пути не встретив, он вышел на площадь перед Центавросом и замер, пораженный: туда-сюда носятся отряды клериков и крюкеров, суета, как при войне. Но ведь восстание подавлено!

Один из клериков заметил Галебуса, нахмурился, качнул в его сторону разрядником:

— Проваливай, бродяга.

— Дружок, — улыбнулся Галебус, — да ты, никак, не узнаешь меня? Мастера Галебуса в лицо не помнишь?

Клерик побледнел, будто увидел призрак, выронил разрядник и заорал: поведение для вышколенного воина, мягко говоря, нехарактерное. Галебус отнесся к слабости снисходительно. Теперь понятно, что тут стряслось: его ищут, главу Гильдии! С ног сбились, прочесывая город.

На крик спешили другие клерики и, что Галебуса смутило, берсеры. Среди них Галебус заметил Наяра. Завидев учителя, послушник рухнул на колени и вцепился в свои волосы:

— Галебус! Мастер Галебус! Мы думали, ты мертв! Учитель!

Наяр пополз к нему, продолжая бессвязно бормотать. Галебус обмер, ошарашенный пониманием. Наяр счел Галебуса мертвым, балбес! Значит… Значит, письмо у Нектора!

Галебус представил лицо Нектора, читающего послание, вообразил, как его перекосило на последних строчках: «И теперь передаю тайну вам, как достойнейшему. После меня, естественно». Засмеялся, сжимая виски. Комиссар простил бы все, кроме этого. Хотел напоследок ему в холеную рожу плюнуть, да ветра не учел.

— Мастер Галебус. — Высокий и очень хмурый берсер, ничуть не впечатленный истерикой Галебуса, держал его под прицелом. — Я отведу вас к мастеру комиссару.

ГЛАВА 24 БЕГЛЕЦЫ

Проснулся Ксандр от яркого солнца. Рядом сопел Вацлав, грязный, как магул. Высоко в небе парил гранч, тарахтел мотором. Боясь пошевелиться, Ксандр наблюдал за самолетом. Ничего, беглецы настолько перемазались в саже, что их не заметят. Если не двигаться.

Гранч полетел дальше. Ксандр потряс Вацлава за плечо:

— Вставай, друг. Мы живы.

Вацлав замычал и открыл глаза. Вылитый Арлекин: половина лица белая, половина — в саже. Глянув на черные руки, пятерней провел по лысине, нанося боевую раскраску.

Беглецов искали все варханы Терианы. Ксандр осмотрел уцелевшие вещи и вздохнул. Из оружия у них остался разрядник, и то вряд ли рабочий, они были босы, из всей одежды — штаны. Ничего, главное — живы. Пора решать, что делать дальше. Вацлав надрывно закашлялся, сплюнул в пепел и прохрипел:

— По-моему, я простыл…

— А мог умереть. Поднимайся, нас с воздуха ищут. Нужно забиться куда-нибудь и переждать…

— Уйдем из города, — предложил Вацлав, — кругом полно ферм.

Ксандр согласился. Поддерживая друг друга, огибая дымящиеся кучи углей, они брели в поисках уцелевшего здания, где можно укрыться, или дороги, которая бы их вывела с пожарища. Пламя пощадило лишь остовы зданий, крыши рухнули внутрь, наполовину засыпав печи, тянущие каменные трубы к небу. Если и было тут что полезное, то давно сгорело. Вот пересидеть в развалинах — запросто…

Хотелось есть и пить, но беглецы не рисковали спускаться к реке. Ксандр ориентировался по солнцу. Сейчас они повторяли путь магулов, псов и терианцев, спасавшихся от огня. Хорошо, если варханы не выставили заградотряды.

Часто приходилось останавливаться: Вацлав мучительно кашлял, Ксандр даже забеспокоился, не пневмония ли у напарника. Антибиотиков здесь точно нет.

Гранч развернулся и пошел на следующий круг. Ксандр с Вацлавом метнулись к одиноко стоящей стене, прижались к ней спинами. Ксандр проводил самолет взглядом, и вдруг ни с того ни с сего пришло озарение: два поворота направо, а там будет площадь, окруженная двухэтажными домами. Самая окраина города. Посреди площади — дом-свеча, дом-зуб, одноподъездный, высокий. То ли старинная каланча, то ли водонапорная башня.

Срочно нужно внутрь! Жизненно необходимо!

Вацлав поправил разрядник, почесал грязное плечо:

— Слушай, я так и не спросил, за что мы помирать-то собрались? Почему тебя ловят?

— Ну и не спрашивай, — огрызнулся Ксандр, его неудержимо влекло к дому-свече.

Вацлав обиделся, но Ксандр не мог задержаться даже на минуту, чтобы открыть другу свою тайну. Едва гранч улетел, он бегом рванул к окраине. Сажа вздымалась под ногами и оседала на коже, на волосах. Нестерпимо воняло пожарищем, некоторые дома до сих пор тлели. Ксандр споткнулся о скелет, но не стал разбираться, человеческий или магулий.

— Подожди-ка! — Вацлав, тяжело дыша, нагнал Ксандра, ухватил за плечо, развернул к себе лицом и поднял разрядник. — Объясняй. Или я тебя сейчас убью.

Измазанная сажей грудь его вздымалась и опадала, глаза сверкали лихорадочным блеском. А ведь и правда убьет!

— Я знал, где находится Забвение, — отчеканил Ксандр, но, прочитав недоумение во взгляде Вацлава, разжевал: — Оружие Предтеч. Только я этого не помню. Но если ты не будешь меня отвлекать, вспомню. Уже близко.

— Бред какой-то. — Вацлав опустил оружие и шумно поскреб макушку — пот стекал по лысине, оставляя светлые дорожки. — Ты свихнулся. Какое еще оружие Предтеч? Очнись, Ксандр, мы не в игре. Тут нет мегабосса, левелапа и прочих радостей.

— А ты просто доверься мне. Хуже-то не будет.

Ксандру не хотелось спорить. Тайна, запертая в шкатулке чужой памяти, стучалась изнутри, осталось подобрать ключ, чтобы ее выпустить.

Он мог бы сказать: Вацлав, мне необходимо Забвение. Я в него верю, и я его достану, потому что иначе моя жена умрет, не приходя в сознание, а Нектор бер᾿Грон останется жить, нежиться в солнечных лучах, казнить и миловать.

Говорят, оно способно разрушить мир и создать мир. Говорят, оно возвращает и похищает разум… Но я не боюсь, я готов рискнуть.

И мне, в общем-то, все равно, Вацлав, кто погибнет: я, ты, мы оба… Лишь бы исправить все то, что я натворил, что я испортил. Начиная с того дня, когда Юлька ушла к маме, а я даже не заметил, и заканчивая той ночью, когда мы с тобой вытаскивали Сморта бер᾿Маха из его уютного гнездышка, а Юльку в это время волокли по темным улицам навстречу беспамятству.

Ксандр уже бежал дальше, и Вацлав следовал за ним.

Прошлое полупрозрачной пленкой закрывало настоящее. Неряшливые дома с разрушенными крышами, с черными провалами окон… Хлопают двери на ветру, сыплет град, ветер рвёт плащ на Дамире… Сквозь воспоминания просвечивает пепелище, согретое весенним утренним солнцем.

Все можно изменить.

Всегда можно начать с чистого листа и переиграть. Создать нового персонажа. Исправить ошибки.

Мир был бы слишком несправедлив в своей окончательности, и потому в конце пути Ксандра ждет Забвение.

* * *

Ксандр вылетел бы на площадь, не осмотревшись, не останови его Вацлав. Дыхание у друга совсем сбилось, и говорить он не мог, только пальцем у виска крутил. Как ни странно, окраина сохранилась лучше: огонь пощадил кольцо двухэтажных домов, отрезанных пустырем от основного массива. Наверное, пустырь тоже собирались застроить, а потом на Териану пришли варханы.

Ксандр тряхнул головой, отгоняя воспоминания Дамира. Но берсер твердил ему: Горан, Горан! Ксандр не помнил, что значит это слово. Чье-то имя?

И еще само место вызывало у Дамира боль. Фантомную, как личность погибшего вархана — у Ксандра.

— Псих! — наконец, отдышавшись, выдохнул Вацлав.

Ксандр с ним согласился: псих и есть. Навязчивая идея, чужая намять, диалог c: самим собой — добро пожаловать в уютную палату!

— Мне нужно на площадь, — отрезал он.

— Ладно. Пойдем. Черт с тобой. Только учти: я не собираюсь гоняться за призраками. С меня хватит. Я жить хочу. На площадь — и валим из города, вспомнишь ты что или не вспомнишь. Согласен?

Ксандр кивнул.

Вацлав усмехнулся и двинулся вперед. И вдруг стена двухэтажного дома, казавшегося целым, рухнула, выплюнув облако обжигающего пепла. У Ксандра затрещали, сгорая, волосы на голове. Посыпались горячие кирпичи. Вацлав упал. Ксандр откатился в сторону.

Наверное, в катакомбах под площадью бушевал пожар — Дамир подсказывал, что там полно ходов и многие подземелья обитаемы, — и вот, по несчастливой случайности, вырвался на свободу.

Вацлав лежал ничком, не шевелясь. Закрывая лицо, Ксандр бросился к напарнику. От жара саднило кожу на плечах. От штанов Вацлава поднимался пар — то ли они до сих пор не просохли, то ли начали тлеть.

Последний рывок, и Ксандр рядом с Вацлавом. Ухватил за плечо, перевернул на спину. Светлые глаза простого русского скинхеда Вани, не мигая, смотрели в чужое небо. Чуть выше виска текла кровь.

— Что ж ты так, друг? — Ксандр опустил его веки. — Как нелепо…

И некому было подсказать Ксандру, вернулся ли Ваня на Землю, или же душа Вацлава перенеслась в варханский ад.

Ксандр механически вынул из рук мертвого друга разрядник и, пригибаясь, бросился через пустырь к выгоревшим и уже безопасным домам. И тут его настигло воспоминание.

— Дами-и-ир! — заорал Зармис. — Прикрывай!

Дамир высунулся из убежища и открыл огонь. Бежавшие к паромобилю попадали, но снайперов, целившихся из окопных проемов, он сдерживать не мог. Зармис бросился вперед, но тут же рухнул ничком, да так и остался лежать. Дамир стиснул зубы и принялся отстреливать отползающих врагов. Из-за града невозможно было рассмотреть их лица и сказать, кто это: варханы, терианцы или кто-то ещё…

Ксандр упал в угли — по счастью, остывшие, — зажмурился. Дамир бер᾿Грон заново увидел смерть брата и теперь оплакивал его — при жизни не успел. А потом, когда невидимые миру слезы иссякли, Дамир вспомнил остальное.

Теперь Ксандр знал, где искать Забвение.

* * *

Нет, домашний арест имел преимущества перед заточением в подземельях Центавроса. К тому же формально Галебус оставался главой Гильдии на Териане — не настолько достаточно влиятельных тёмников, чтобы его сместили. Но он понимал: на деле в этом мире один правитель — Нектор.

Если бы не случайность, комиссар никогда не переиграл бы Галебуса! Да и трусливый предатель Наяр внес свою лепту. И откуда они берутся, такие неблагодарные? Приютил, обогрел, учил жизни, а он… О, с каким удовольствием Галебус уединился бы с ним в подвале! Но послушник носа не казал в резиденцию наставника. И крюкеры, не клерики, сторожили входную дверь с той стороны.

Единственной живой душой, с которой общался Галебус, был Куцык, безмерно радовавшийся возвращению хозяина. Люди — предатели, пёс никогда не предаст.

«Мы обыскали твой дом, мастер Галебус, — говорил Нектор, морща тонкий нос, — от Галебуса воняло тухлыми овощами. — Только ради того, чтобы убедиться: больше никаких секретов ты не унес в могилу. Знаешь, что поразило меня больше прочего? Даже не подвал. И не твой уродливый пес. А мясо в холодном шкафу. На филейной части сохранилась кожа и, представь себе, Галебус, фрагмент татуировки. Я не видел похожих узоров на шкуре скота. Зато не раз наблюдал за женщинами, украсившими себя так. Ты — людоед, милый мой враг. И теперь ты у меня в руках. Но я тебя не трону, живи. Только извини, Галебус, делиться с тобой Забвением я не собираюсь. Ступай к себе и помойся, видит Бурзбарос, ты нестерпимо смердишь».

И осталось Галебусу брести к себе и нервно хохотать, представляя перекошенную физиономию Нектора после прочтения письма. Грязь он смыл, но позор остался и теперь разъедал душу. Так глупо проиграть!

Галебус жахнул кулаком по столу, спугнув Куцыка. Многое отдал бы тёмник, чтобы отомстить и доказать всем: он — лучший!

* * *

Ксандру нужно было в Наргелис: без снаряжения в горах делать нечего, а он почти гол и безоружен. И единственный способ попасть высоко в скалы, к Забвению, — прилететь туда.

Беглец нырнул под защиту покосившейся стены — прямо над ним пролетел гранч. Ксандр задумчиво посмотрел на самолет: скорость движения у него относительно реактивных истребителей Земли не ахти. И вообще техника не самая надежная: винты эти, крылья этажеркой. Тридцатые годы двадцатого века, даже не Вторая мировая. Гранч шел пустой: не было в крепежах бочонков с отравляющим газом или зажигательной смесью. Ищут Ксандра, ведут разведку с воздуха.

Но сколь ни был гранч несовершенен, в горы на нем подняться можно. Куда реальней, чем играть в Сталлоне: полуголым прыгать по скалам.

Ксандр никогда не управлял самолетом и не знал, где здесь аэродром. Но Дамир — помнил. После смерти Вацлава пробудивший память берсер отступил было в глубину подсознания, теперь же он воспрял.

Перед внутренним взором Ксандра разворачивалась карта. Наргелис. Площадь. Центаврос. На верхнем ярусе пирамиды — взлетные полосы, ангары… Гранчи. Бер᾿Гроны — пилоты, в отличие от бер᾿Махов. Самолеты ждут своего часа, и где-то там — Сокол, новое приобретение Нектора, вершина пеонской мысли.

А ведь когда-то Предтечи строили не только гранчи! Они изобрели Сибы, они открывали порталы, они покоряли миры, объединяя их в кольцо. Возможно, строили межпланетные корабли — Ксандр не представлял развитую цивилизацию без покорения космоса.

Все кончается. Варханы уничтожили Предтеч, обратили их в слуг. Тёмники наложили монополию на науку и в конце концов придумали технику переноса сознания, оживив Дамира в теле Сани. Породили Ксандра.

Что ж.

Варханы — наследники Предтеч. Нынешний мир — следствие прошлого, привет тебе, Бурзбарос, ты укусил свой хвост. И, по логике вещей, Ксандр имеет полное право разрушить цивилизацию варханов. Или, по крайней мере, спасти Юльку. Если получится и то и другое — вообще славно.

Дамир не возражал. То ли посмертие его оказалось не столь сладким, то ли ошибался Ксандр, приписывая чужой памяти умение чувствовать.

Всё стало простым и понятным, как во время учебного боя: вот — твой противник. Неважно, насколько он хорош, и неважно, что он умеет. Сейчас ты должен победить.

Ксандр успокоился. Его не ограничивают ни аппаратные возможности, ни программный код. Он — не пиксели на экране, мир вокруг — не многопользовательский интерфейс, и нет над ним админов и гейм мастеров. Каждый — сам себе бог и сам себе черт, и даже ад, ох, избитая мысль, ты носишь в себе.

Ксандр улыбнулся — встреться ему бер᾿Грон, отшатнулся бы, узрев призрак Дамира, — поудобнее перехватил разрядник и двинулся к реке: босиком по остывшим углям.

* * *

Он выглянул из-за груды почерневших кирпичей: само здание рассыпалось, цемент не выдержал высоких температур. Мирно несла свои воды река, бурная (в горах прошли дожди), мутная, торжествующе-праздничная в солнечном свете. Дымка уже закрыла небо легкой вуалью: от нагретой земли там, за городом, поднимается пар, и природа празднует возрождение.

Есть ли на Териане леса? Снег еще лежит на тропках и под елями, но стал пористым, осел, и его ковром покрыты иглы, мелкие веточки, шелуха от почек. И слышна в лесу победоносная песнь: заливается ранняя пичуга.

То ли без куртки, в одних брюках, не уж так и холодно, то ли Ксандр просто не позволял себе мерзнуть.

Вот у переправы, официальной, хорошо охраняемой, вахтенный вархан — в куртке, ботинках и брюках. Не спешит разоблачаться. Хорошо, если под одеждой доспехи мягкого металла.

Вархан, конечно, знает: на территории Дикого города скрываются двое преступников, вооруженных и опасных. Но уверен в собственной неуязвимости. А тут еще и первый по-настоящему солнечный денек, и начальство далеко, а напарник отсыпается в караулке после напряженной ночи.

Жизнь хороша и жить хорошо!

Ксандру мерещилось, что он слышит мысли караульного. Юнец — один из Гронов, с которыми земляне недолго делили общагу. Темные волосы острижены очень коротко, почти под ноль. Нос — фамильный, лицо — острое, хищное. Глаза с прищуром. Грозное впечатление портит возраст: парню лет шестнадцать, не больше; на подбородке — крупный алый прыщ и порезы от бритвы. Вархан закинул разрядник (надо же, всех вооружили «по последнему слову техники») за спину, расстегнул куртку. Присел, прислонившись плечом к опоре моста. Запрокинул голову, подставил лицо солнечным лучам и улыбнулся.

О чем он думает? О смазливой девчонке, о поцелуях и объятиях?

Нет, он же — вархан. Он думает об убийствах и войне. Он мечтает поймать Ксандра и, конечно же, победить его: чистокровный бер᾿Грон одной левой поборет жалкого землянина.

И нечего жалеть юнца. Он — враг.

Метательных ножей у Ксандра не было, палить из разрядника — привлечь внимание. Но в развалинах он отыскал много полезного, например, стальную пластину, которую заточил о камень, придав нужную форму.

Беззащитное горло звало: давай же, испытай оружие, метни пластину! Но Ксандр сдержался. Подобрал камень, бросил чуть в сторону. Юнец проснулся, вскочил. Будет звать подмогу? Да как же! Вархан, герой! Схватил разрядник и шаг за шагом — прямо в ловушку.

Дамир никогда не был столь предсказуемым. И все-таки его убили. А этого-то… Ксандр смотрел, как мальчишка, озираясь, заходит в развалины. Головой юный вархан вертел исправно, но вымазанного в саже Ксандра, прячущегося в тени за стенкой, не обнаружил. Землянину бы не поздоровилось, укройся он за нагромождением камней и покореженных кровельных листов, которое вархан углядел издали: заметить караульного практически невозможно, а движется он бесшумно. Ксандр шел за ним шаг-в-шаг.

Надо отдать вархану должное: он что-то почувствовал, начал оборачиваться, и тут Ксандр со всей силы ударил его камнем, не по затылку, как рассчитывал, а в висок. Хрустнула тонкая кость. Юнец всхлипнул и рухнул на землю: Ксандр поддержал тело, чтобы не выпачкать форму. Вархан был еще жив, даже в сознании, по крайней мере, смотрел на Ксандра, пока тот раздевал жертву. Губы караульного шевелились, но слов было не разобрать, да Ксандр и не прислушивался.

Больше всего Ксандр боялся, что будут жать ботинки: плохая обувь снизит его боеспособность. К счастью, нога у юнца оказалась на размер больше. Ксандр не побрезговал ни портянками, ни нижней рубахой, свои штаны скомкал и выкинул. Вот так. Правда, доспеха на мальчишке не было, но Ксандру для осуществления плана хватало и формы.

Он проверил, какой разрядник лучше, и взял оружие караульного: оно в реке не плавало, значит, стреляет.

Не оглядываясь на вархана, Ксандр вышел из развалин, копируя — спасибо Дамиру за навыки — походку юнца. На голову натянул капюшон куртки.

Если кто-то и наблюдает с другого берега, то ничего странного не заметит: пошел вархан в развалины, быстро вернулся. Может, живот у него прихватило. Ксандр держался так, чтобы лицо скрывала тень. Профилем он на бер᾿Грона не тянул.

Вот он — мост. Переправа. Раньше ее охраняли очень хорошо, сейчас же — вряд ли. Дикий город зачищен, а в то, что Ксандр рискнет перебираться туда или обратно, варханы не верили, он же не идиот. На другой стороне никого не видно, но это не значит, что там нет караульных.

Самая рискованная часть операции. В городе Ксандр не пропадет: одиночка тише, одиночке легче спрятаться, а фотографическая память Дамира не даст заблудиться. И двинется Ксандр туда, где его не ждут: к Центавросу.

На переправе же он, во-первых, виден отовсюду, во-вторых, беззащитен.

Ксандр поправил капюшон и, глядя себе под ноги, ступил на мост. Походка — беззаботная. Прогуляться решил к товарищам, язык почесать. Весна… Блики от воды. Остановиться, глянуть на реку, плюнуть вниз. Вот так. Он — молодой вархан, ему хорошо, весь мир открыт перед ним, и не о ком скорбеть.

А уже половина пути! И никто не окликнул.

Нога за ногу, не спеша. Запрокинуть голову, улыбнуться небу — искренне. Может быть, в последний раз, хотя юнец об этом бы не думал.

Мельком посмотреть на ту сторону: никого.

Задушить неожиданную надежду, от которой сердце пошло в пляс. Там наверняка враги. Нельзя полагаться на везение, даже когда больше — не на что.

Оправдывая недобрые предчувствия, у конца переправы появился вархан в такой же, как на Ксандре, форме. Поднял руку, приветствуя. Ксандр ответил похожим, немного расслабленным жестом. Вархан не уходил, стоял и ждал. Может быть, заподозрил неладное.

Ксандр сделал вид, что боится оступиться, и опустил голову, исподлобья следя за врагом. Вархан напрягся. Еще секунда — и позовет подмогу или окликнет «приятеля» на мосту.

Одним прыжком Ксандр преодолел оставшееся расстояние. Вархан ничего не успел сделать: сейчас телом Ксандра руководил Дамир. Основанием ладони — под подбородок, вот так! Ухватить противника, свернуть шею, отбросить тело, пусть летит в реку!

К мосту бежали, поднимая оружие, новые враги.

— Предатель! — заорал Ксандр. — Это — предатель! Землянин! Переодетый!

Они замешкались, растерявшись. Ксандру хватило доли секунды, чтобы вскинуть разрядник. Алая молния с треском вспорола воздух и ударила по варханам. Обоих уложить Ксандр не мог, но ослепленные варханы не сразу сообразили, что делать.

Ксандр кинулся к домам. Никогда еще набережная не казалась ему такой широкой, никогда еще брусчатка так больно не била в пятки. Ему чудилось: он бежит уже вечность, будто в дурном сне, еле переставляя ноги. Воздух стал вязким, и в нем с жужжанием проносились пули. Совсем рядом — не останавливаться! — ударила молния разрядника.

Успел. Нырнул в переулок, узкий — двум мужчинам не разойтись. Дамир знал, что делать. Еще несколько метров вперед — и уйти вправо, в щель между домами, забитую мусором и отбросами. Закинуть разрядник за спину и, увязая, перелезть через вонючую кучу. Спрыгнуть на землю — и снова прямо.

Погоня. Варханы скоро все поймут, но несколько секунд Ксандр выиграл. Они будут мешать друг другу, им нужно согласовать действия, наверняка кто-то не согласится, мол, Ксандр побежал по переулку… Он несся вдоль каменных домов Наргелиса. Сшиб какую-то бабу, спешащую по своим делам, и вслед понеслась отборная ругань.

Прятаться в домах нельзя — отыщут. Псов пустят по следу.

Друзей в этом городе у Ксандра нет, есть только один не враг. Галебус. Тёмник, видно, не по своей воле сдал его Нектору. Оставалось надеяться, что он жив.

Дом Галебуса стоит на площади у Центавроса. Но черный ход выходит в переулок, дверь открывается сразу во чрево Наргелиса. Оттуда Галебус отправляется по своим делам. Тёмнику — темные дела, все логично.

Еще раз повернуть и еще. Ксандр остановился, отдышался и пошел дальше. Он занят, он спешит с донесением к начальству. Плечи расправлены, шаг широкий, капюшон натянут на лицо, руки — вдоль тела, кулаки немного сжаты. Вся городская шваль шарахается в стороны, почтительно расступаются терианцы.

Лишь бы не крюкеры. Лишь бы не клерики.

Но пока везет. Должно быть, все силы брошены на две цели: поиски беглецов (а значит, Забвения) и охрану Центавроса. Вот-вот начнется вторжение «объединенных варханских миротворческих сил» на Териану. Где-нибудь на Сайдоне бер᾿Хан в мечтах уже насадил на кол голову Нектора бер᾿Грона.

Сердце сбилось с ритма: навстречу шли трое клериков. Ксандр окинул их безразличным взглядом, ни единым движением не выдав смятения. Один спросил на ходу:

— Что на переправе?

— Не знаю. Я сменился как раз, — ответил Ксандр, не останавливаясь, — мне с отчетом к Райану надо.

— Стреляют там. Не слышал?

— Ничего я не слышал, мастер. — Побольше берсерского высокомерия в голос. — Что нужно — мне расскажут.

Клерики не стали его задерживать. Рядовому вархану с татуированными не совладать, но они решили его не задирать. И хорошо. Ксандр едва сдерживался, чтобы не сорваться на бег.

…А если повернуть налево и потом еще раз налево — будет его дом, к которому Ксандр так и не успел привыкнуть. И там — Юлька, там сиделка и Ягуп. Если они еще живы. Узнать бы, зайти, проведать. Нельзя. В лучшем случае там его ждут. В худшем — опять же, засада. И три трупа.

Одно утешает: если их убили, Юлька не поняла, что умирает.

Ксандр свернул на улочку, огибающую площадь у Центавроса. Вот она — дверь дома Галебуса. Ничем не отличающаяся от других, крашенная коричневой краской деревянная дверь, две ступеньки крыльца, мешок с мусором выставлен наружу.

Повернул круглую ручку — заперто. Справа, на косяке, висел бронзовый молоток.

Ксандр потянулся и постучал. Далеко внутри откликнулся зычный бас Галебуса:

— Кого еще там… Иду!

ГЛАВА 25 Я — МСТИТЕЛЬ

Удача сидела напротив в глубоком кресле. У нее было лицо сержанта Ксандра бер᾿Грона, объявленного врагом и предателем. За поимку Ксандра Нектор наверняка обещал золотые горы… Но Ксандр пришел к своему единственному другу, Галебусу.

Галебус накормил его и предложил вина, мальчишка не отказался. Он изменился. Галебус с удовлетворением заметил, что сквозь личину землянина проглядывает Дамир бер᾿Грон. Глава Гильдии не спешил с расспросами, дал Ксандру отдохнуть, хотя понимал: время уходит. Бер᾿Хан в ярости, и силы Ставки стянуты на Сайдон. Как только достанет энергии — пробьют портал.

Время уходит, но Бурзбарос, оказывается, существует! Галебус крепко сомневался в этом всю свою жизнь… Однако божество явило свой лик достойнейшему из живущих. Удача сама пришла к Галебусу.

Ксандр уже рассказал о гибели Вацлава, о своем бегстве. И теперь мялся, будто размышляя, стоит ли раскрывать все карты. Галебус помог ему. Он улыбнулся и спросил:

— Так что привело тебя ко мне, Ксандр? Я предоставлю убежище… Но сам я под домашним арестом. Парадную дверь стерегут, а у черного хода никого не поставили — понимают, дружок, что некуда мне деваться. Так что же, Ксандр? Видишь, я ничем не могу помочь.

— Можешь. — Ксандр залпом допил сладкое вино и решился: — Я не угоню гранч в одиночку.

Вот это да! Дамир никогда не отличался осторожностью, но не был и авантюристом, он до мельчайших подробностей продумывал даже самые безумные планы. Хорошо, если Ксандр унаследовал эту особенность. Потому что угнать гранч…

— Цель оправдывает средства, — улыбнулся Ксандр, заметив удивление Галебуса. — Мне нужно в горы, высоко в горы. Там — Забвение.

Галебус вцепился в подлокотники кресла. Вот как. Мальчишка вспомнил Забвение. С чего он решил, что Галебус не предаст, не вытащит память из его пустой головы? Обстоятельства менялись слишком быстро, Галебус не успевал за ними и расслабился, позволив собеседнику продолжить.

— Ты сам говоришь: Гроны держат тебя под арестом. А скоро здесь будет полно варханов, и они не станут разбираться, прав ты был или нет… Не видать тебе, Галебус, высокой должности. А скорее всего, и жизни. Я… Я должен использовать Забвение. Чтобы уничтожить Гронов. Ты же этого хочешь?

— Не совсем, — медленно ответил Галебус. — Не только. Ты используй, как хочешь, но после отдай мне. Отдашь?

— Да. Еще я попытаюсь спасти свою жену. — Снова — открытая улыбка, от которой хочется спрятаться под стол. — Она у меня дома. Что с ней, не знаешь?

Галебус пожал плечами. Упущение! Стоило бы поинтересоваться.

— Эта цивилизация не должна существовать, — сказал Ксандр, будто зачитал приговор.

— Тебе понадобятся помощь и совет. — Галебус дрожащей рукой нащупал бутылку и подлил себе вина, ни на миг не выпуская Ксандра из поля зрения. — И тебе нужен друг, так?

Что ж. Одурачить этого мальчишку — дело плёвое. Галебус не желал довольствоваться вторыми ролями, и юношеский бред — уничтожить цивилизацию, всех покарать! — вызывал у него усмешку. Но Ксандр не догадается об этом до конца. Галебус мудрей, Галебус направит его по верному пути, использует. Хорошо. Все замечательно, и надо кивать, улыбаясь.

— Я должен угнать гранч.

— У тебя есть карта? В горы ведут дороги, и можно обойтись без гранча.

— Карта, — Ксандр постучал по голове, — здесь. И поверь, Галебус, без гранча мы так далеко не заберемся. А если и заберемся, будет уже поздно. Или ты идешь со мной, или остаешься здесь. Мертвым. — Ксандр развернул разрядник так, что ствол уставился в живот Галебуса.

— Гранч — так гранч… — Галебус тяжело вздохнул. — Но управлять им я не умею, дружок. Дамир умел. Ты помнишь об этом? — Ксандр кивнул. — Ну и славно. Сейчас я дам тебе одежду тёмника. И посмотрим, посмеют ли нас остановить, когда мы пойдем к Центавросу.

Ксандр устало прикрыл глаза. Галебус тихо поднялся и отправился в спальню за одеждой — рост у них примерно одинаковый, плащ и ряса подойдут гостю.

— Галебус! — окликнул его Ксандр. — У тебя есть ножи? Принеси мне все ножи и мечи, которые найдешь. Я их посмотрю.

Ишь, раскомандовался! Галебус сжал кулаки. Ничего. Недолго этому землянину осталось командовать. Сам не заметит, как подчинится, сломается.

Галебус принес и одежду, и оружие. Мальчишка дремал в кресле. Галебус даже усомнился, хватит ли землянину сил завершить начатое. Доверие — заснул у Галебуса! — давало надежду не только подчинить, но и быстро расправиться с наглецом. Нет, Нектору парня он не отдаст. Пусть Ксандр отомстит, пусть перебьет хоть всех Гронов — на здоровье.

А потом уже, для настоящих целей, Забвение заберет Галебус. На Ангулеме оно пригодится. Но ведь нет гарантии, что землянин не прикидывается простаком. Проведет его Галебус к гранчам, а тот его — чирк по горлу!..

— Вот. — Ножи с лязгом посыпались на низкий стол красного дерева. — Смотри.

Проснувшийся Ксандр дернулся, потянулся к оружию. Возился довольно долго, прикидывал по руке. Отобрал три штуки. О, Дамир славился техникой ножевого боя! И «грязных штук» вроде удара сзади не гнушался. Вот и славно, а то без Мио Галебус будто голый.

Гость переоделся и превратился в тёмника. Подумав, Галебус выбрил ему виски и черной тушью нанес «татуировку» — двузубец. Клерикам в голову не придет, что символ Гильдии можно подделать. Святотатство же! Глупцы, кругом глупцы. Светлые волосы Ксандра Галебус тоже подкрасил тушью, потом усадил его в кресло и, вооружившись гримом, «подправил» лицо. Сам Галебус нередко использовал все эти краски-кисточки, румяна и пудру, если хотел хорошо выглядеть после бессонной ночи.

Умеючи, совсем нетрудно сделать лицо острее, нос — тоньше, глаза — темнее (тут пригодятся тени). Конечно, ярким днем только слепой не заметит, что Ксандр загримирован. Но лицо его будет скрыто тенью капюшона, и самый зоркий из клериков увидит то, что ожидает увидеть: молодого вархана, послушника, слугу мастера Галебуса.

Куцык понял, что хозяин уходит, заскулил. Галебус присел на корточки, почесал пса за ушами. Хороший мальчик Куцык! Ничего, Галебус вернется. И тогда у Куцыка будет вдоволь мяса, а хозяин купит нового манкурата — работы в подвале станет невпроворот.

— Ни с кем не заговаривай, — не поднимаясь, велел Галебус Ксандру. — Держись почтительно. Сутулься. Предоставь все мне. Когда достигнем взлетного поля, действуй. Ты знаешь, как отличить заправленный гранч от пустого?

— Разберусь. Пойдем, Галебус.

Они вышли из дома, Галебус прикрыл за собой дверь и рявкнул на охрану:

— По срочному делу к мастеру-комиссару!

Как он и предполагал, остановить его не решились. Скорее всего, Нектор никому не рассказал, в чем повинен Галебус, и весь Наргелис считал: в столь неспокойное время комиссар просто приставил охрану к главе Гильдии. Прозорливый Галебус себя обезопасил, если при входе в Центаврос его обыщут, он скажется заложником. К счастью, Ксандр согласился идти следом, спрятав скорч в рукаве. В случае провала землянин обещал убить Галебуса, а потом застрелиться. Лучше так, чем остаток дней пускать слюни, как Агайра. Хотелось ещё немного пожить. Совсем чуть-чуть! Галебус глянул в синее небо. Руки дрожали, и он сцепил их за спиной. Ксандр плелся за ним, приняв вид почтительный и смиренный, свободная ряса скрывала разрядник.

— Авантюра, — бубнил себе под нос Галебус. — Если в Центаврос не пустят, считай, все пропало! Меня казнят!

Тело обессилело от страха, ноги отказывались нести к Центавросу, но Галебус пересилил себя и уверенным шагом направился к главным воротам. Чем ближе он подходил, тем громче кровь колотилась в висках.

Ворота караулили бер᾿Гроны. Окинули Галебуса равнодушными взглядами.

— Пускать не велено, — проговорил охранник, что справа.

— Как не велено?! — возмутился Галебус, входя в роль обиженного. — Он сам за мной послал!..

— Это правда, — бесцветным голосом проговорил Ксандр. — Я должен провести главу Гильдии к мастеру-комиссару. Если не верите, можете спросить его самого…

Охранники переглянулись, и тот, что слева, махнул рукой, давая добро.

Галебус еле сдержался, чтобы не выдохнуть. Похоже, о его опале и правда никто не знал. Или Нектору просто не до того, он списал Галебуса как неопасного. А зря. О нем ещё заговорят!

Без труда минули плац, где царило оживление. Никто даже не глянул на тёмников. Еще бы! Забвение — единственное, что способно удержать Нектора у власти.

— Если люк на крышу закрыт, — шептал Галебус, поднимаясь по лестнице, — то нам конец, сами мы его не откроем, а если попытаемся — привлечем внимание.

Ксандр молчал, ступал беззвучно. Он превратился в ожидание, в тень, волочащуюся за Галебусом. В хищную и коварную тень, которая, стоит расслабиться, обретет плоть и постарается перерезать глотку. Надо с ним держать ухо востро.

Закончилась лестница узким мраморным коридором, оттуда открывались люки на крышу, где находились ангары с гранчами. Здесь тоже суетились. Галебус снова ощутил дрожь и мыслями вознёсся к Бурзбаросу, в которого неожиданно уверовал.

— Да пребудет с нами удача, — проговорил Галебус траурным голосом, осенил себя священным кругом, собрался было лезть в люк, но отодвинулся в сторону, пропуская Ксандра. — Иди, нам пока везет.

Сам он последовал за Ксандром, решив, что его жизнь драгоценна и преступно рисковать ею почем зря.

Завидев тёмников, варханы даже не подумали проявить почтение, но и нападать не спешили. Слаба вера в воинах, прав был покойный Эйзикил. Воспользовавшись их замешательством, Галебус с царственным видом зашагал к взлетным полосам, где стояли гранчи, штук десять, в том числе и «Сокол» Нектора бер᾿Грона.

— Наш — первый, — приказал Ксандр голосом Дамира и рванул вперед.

Галебус едва успевал за ним. Варханы, пораженные такой наглостью, наконец сообразили: дело неладно. Двое, что суетились у гранча (наверное, экипаж), выхватили скорчи, но, захрипев, упали, схватившись за шеи, откуда торчали рукояти ножей. Сзади затрещали скорчи, стрекотнул разрядник, — Галебус едва успел уклониться, упал, перекатился, с ужасом отмечая, что Ксандр уже карабкается в кабину. Все кончено, сейчас землянин улетит и бросит Галебуса здесь, на растерзание берсерам.

Но нет: Ксандр достал скорч и открыл стрельбу по бер᾿Гронам. Прикрывает! Петляя из стороны в сторону, Галебус покрыл оставшееся расстояние и рыбкой нырнул в салон, ткнулся в ноги Ксандра, отчаянно работающего рычагами.

* * *

Дамир не любил летать. Умел, но не любил. Поэтому не был уверен, что справится с пилотированием последней модели, и выбрал крайний грани, биплан с тридцатиметровым верхним крылом.

Ксандра самолет не впечатлил. Похожими пользовались в Первую мировую: четыре винта, двигатели — между верхним и нижним крыльями, нос — квадратный, да и весь фюзеляж будто рубленый, никакой обтекаемой плавности современных истребителей. Стекла в кабине выпуклые, вся конструкция соединена железными трубами и выглядит ненадежной. И выкрашен самолет серой, местами облупившейся эмалью.

Ксандр отметил, что бомб на нем нет, а вот пулемет установлен.

Марш-бросок под пулями — и он в кабине, а вот Галебус отстал. Похоже, хана Галебусу… Нет, шевелится. А пусть подыхает, подумал Ксандр, заводя моторы, все равно его нужно будет прикончить, пока не ударил первым. Но Дамир подсказал, что в воздушном бою исход сражения зачастую решает пулеметчик, и Ксандр открыл огонь по варханам, давая Галебусу шанс. Тёмник сумел им воспользоваться и влетел в салон.

Ксандр молча указал Галебусу на пулемет, и тёмник понял. В идеале еще бы третьего в экипаж, но ничего, и так сойдет. Дамир утверждал, что стрелка и пилота достаточно, если пилот — с головой, а пулеметчик — с руками. И еще Дамир советовал идти на пределе высоты, в трёх с половиной километрах над землей. Топлива хватит, если пересчитать на земную систему мер, часов на пять, не больше. При скорости да ста пятидесяти километров в час — нормально.

— Поехали! — крикнул Ксандр и вывел гранч на взлетную полосу.

Трясло неимоверно, двигатели ревели, как десяток «Уралов» без глушителя. Ксандр нашел шлем и натянул — полегчало. Галебус последовал его примеру. Выглядел тёмник — краем глаза заметил Ксандр — не лучшим образом. Бледный, в сиденье вцепился не только руками, но, похоже, и задницей.

Гранч набрал скорость, Ксандр предоставил Дамиру контроль над телом. Последнее, что он сделал осознанно, — потянул рычаг на себя. Самолет подпрыгнул и оторвался от земли. Что-то ударило о корпус, будто горсть гороха. А ведь стреляют!

Поднялись, пожалуй, излишне круто — навстречу неслось синее небо и легкие облака. Достигнув нужной высоты, Ксандр заложил вираж, и внизу, на скошенном горизонте, мелькнули крыши города и горы. Гранч лег на курс и полетел к горам.

— Выгляни! — крикнул Ксандр Галебусу. — Высунься в люк. Если догоняют — стреляй!

— Не могу! — в голосе тёмника слышалась паника, Галебус заметно побледнел.

Неужели высоты боится?

— Надо! Собьют — высоко падать!

Галебус побледнел еще сильнее, но повиновался: выбрался из кресла, открыл верхний люк, через несколько мгновений вернулся:

— Никого пока. Ох и высота!

— Будет выше. Нам в горы надо. Хорошо, там плато под посадку.

Ксандр поглядывал под ноги в нижнее обзорное окно. Похоже, через него и стрелять можно. Пока что чисто. Но вот снова чиркнуло по обшивке, самолет дернулся, и под собой, метрах в пятидесяти, Ксандр увидел более быстрый и мощный гранч бер᾿Гронов.

Аппарат противника обогнал гранч Ксандра и зашел справа-спереди, оказавшись выше.

— Галебус! — заорал Ксандр. — Огонь!

Тёмник без промедления распахнул люк, впустив холодный воздух. Ксандр всем телом ощутил вибрацию — заработал пулемет. Дамир, перехвативший руль у Ксандра, маневрировал. Неожиданно вражеский гранч накренился и винтом устремился к земле. От него валил дым.

Галебус на секунду сунулся в кабину:

— Сзади еще один! Сзади-сверху!

На этот раз их гранчу досталось: повредили правый крайний двигатель, — слаженный шум винтов сбился с ритма. Снова попали. «Пробили бензопровод», — отметил Дамир и перекрыл подачу топлива к правым двигателям. Ксандр похолодел: он был уверен, что гранч перекосит, на одних-то левых, но самолет выровнялся. Правда, скорость снизилась.

Галебус перестал стрелять, и Ксандр в ужасе обернулся, ожидая увидеть труп. Но тёмник, забывший о страхе высоты, сидел на полу кабины и улыбался.

— Холодно там! Сейчас, Ксандр, отдышусь — и обратно. За нами еще третий был. Нас серьезно подбили?

— Пришлось отключить правыедвигатели.

— Взлетим потом?

— Я не знаю. Дамир думает — взлетим. Только бы больше ничего не повредили.

Накликал. Ксандр даже не понял, что произошло: треснуло стекло нижнего люка, и боль пронзила левую ногу. Он даже выпустил на миг штурвал, но сосредоточился и крикнул Галебусу:

— На пост!

Тёмник, схватив разрядник Ксандра, снова кинулся к люку.

Третий заходил снизу. Ксандр пытался выжать из гранча все возможное, но мощности не хватало. Приходилось вести аппарат, не обращая внимания на боль в лодыжке и кровь, хлюпающую в ботинке. Молния разрядника настигла вражеский гранч, когда тот, повторяя маневр первого, обогнал Ксандра и развернулся. Такого не ожидал даже Дамир: видно, сдетонировало топливо в баках, гранч взорвался, аппарат Ксандра ударило воздушной волной.

Галебус с грохотом свалился на пол кабины. Самолет закрутило в «штопор», и Ксандр успел попрощаться с этим миром, глядя на приближающуюся землю, но на помощь пришел Дамир. Стиснув несуществующие зубы, мертвый берсер спасал чужую жизнь. Гранч выровнялся и, набирая высоту, полетел к горам.

— Галебус… — Ксандр не узнал свой голос, хриплый и слабый. — Во имя Бурзбароса, перевяжи меня!

* * *

Ксандр вел гранч над предгорьями. По-настоящему неприступные, выше Эвереста, пики хребта вздымались дальше, на их фоне гранч казался тем, чем и был на самом деле — жалкой летающей скорлупкой, шлюпкой в бушующем море.

В холодной кабине дышалось с трудом — воздух был морозным и разреженным. Галебус стучал зубами и растирал себя руками. Ксандр ослабел от потери крови, голова кружилась, но он всматривался вниз, выискивая плато. Вот оно. Заснеженное, ровное. И на краю, у подножия огромной горы, примостился снежный бугор — похоже, домик.

Снижались кругами, Ксандр боялся промахнуться и упасть в пропасть или размазаться о скалу. Дамир не мог его успокоить — от берсера не осталось ничего, кроме навыков. Или же он просто сосредоточился на своем деле.

При посадке сердце уходило в пятки. Но Ксандр и Дамир справились. Толчок — гранч приземлился, вздымая фонтан снега. Он тотчас залепил лобовое стекло, в нижнее окно ворвался белый вихрь. Ксандр тормозил изо всех сил, он будто слился с машиной и чувствовал каждую неровность дороги. Скорость ниже, ниже… Все.

Выбрались кое-как. Ксандр опасался, что не хватит длины взлетно-посадочной полосы, но остановились с запасом, метрах в ста от домика.

Нога у Ксандра взрывалась болью при каждом шаге. Галебуса трясло. Поддерживая друг друга, оставляя в девственном снегу следы, они плелись к домику — одноэтажному, сложенному из серого камня, со снежной шапкой на плоской крыше… Именно здесь Омний оставил Забвение. Дамир узнал это от Горана, а фотографическая память помогла отыскать ни разу не виденное плато: Дамир пролетал здесь несколько раз, но не знал, что высматривать.

Железная дверь не заперта, просто прикрыта. Внутри темно: нет окон.

Ксандр расчистил снежные наносы и с трудом распахнул дверь — проржавевшие петли заскрипели, впуская слепящее солнце гор, на стене возникли две тени. В середине пустой комнаты, как идол на пьедестале, поблескивал шар. Ксандр сразу понял, что это Забвение. Галебус рухнул на колени, простер к Забвению руки.

Ничего похожего на обычные технологии Предтеч: ни на энергетический цветок Сиба, ни на разрядники, ни на фотонные компьютеры варханов. Оно не напоминало пушку и не выглядело опасным. На вид — шар для боулинга, только метра полтора в диаметре. Шар этот отливал тусклым золотом. Ксандр шагнул вперед и прикоснулся к поверхности: теплая, чуть упругая. Казалось, Забвение ожило под его рукой.

Непонятно, как оно работает, и непонятно, как его включить, никаких намеков, что перед Ксандром — грозное оружие. И, тем не менее, сомнений не осталось. Чудилось, будто Забвение тихо шепчет в его мозгу, зовет погладить, пробудить…

— Забвение… — прохрипел Галебус. — Мы нашли. Мы смогли.

Ксандр примерился: надо как-то забрать отсюда шар, перенести в кабину. Не катить же!

— Давай в мой плащ, — предложил Галебус, поняв, о чем думает Ксандр. — Ухватим и перенесем.

Пока возились, вытаскивая шар (на солнце он поблек, будто впитывая свет), вспотели и умаялись. Ксандр все размышлял: а как включать-то? Что с ним делать? Режимы же должны быть разные: вот этот — разрушает миры, а этот — память включает. Не сбрасывать же шар на Наргелис!

Галебус, видно, думал о том же. Пока взлетали (при двух работающих двигателях!), пока разворачивались к городу, тёмник сидел на полу, сжимая шар в объятиях. Потом начал его деловито ощупывать и осматривать.

Ксандр мог только коситься на него: не бросать же управление. Галебуса, похоже, извел страх перед высотой: тёмник болтал, не затыкаясь, приговаривал:

— А как же ты работаешь, как же тебя включить?

Ксандр терпел, стиснув зубы. От слабости не осталось и следа. Только мерз он сильно, да еще тело сводило судорогами. И до одури хотелось, чтобы всё это уже кончилось. И он увидит Юльку.

ГЛАВА 26 ЗАБВЕНИЕ

Галебус впервые в жизни боялся по-настоящему: не противника, не поражения, а высоты. Да, он расстреливал вражеские гранчи из пулемета, но сейчас, в относительной безопасности холодной кабины, его одолевал ужас. Лишь Забвение — такое живое, теплое, настоящее, обретенная мечта! — грело Галебуса.

Он гладил и гладил шар, обнимал его, не в силах остановиться. Как же ты работаешь, как ты включаешься? Казалось, еще чуть-чуть — и Забвение ответит. И тогда Ксандр больше не нужен… ну ладно, только чтобы посадить гранч. И всё, Галебус обретет власть над мирами.

Ишь, косится мальчишка. Работай, работай, веди гранч.

Мы приземлимся на главной площади. Мы сядем прямо перед Центавросом. И ты умрешь, Ксандр.

Сам не замечая, Галебус начал посмеиваться.

* * *

До города оставалось всего ничего лету. Хихиканье тёмника раздражало. Надо, однако, отдать Галебусу должное: он здорово помог. Без него гранч подбили бы.

— Знаешь, что? — вдруг затараторил Галебус. — Это — власть! Дружок, ты не понимаешь! Это — власть! Ты все о своей бабе мечтаешь, а вот, вот оно — настоящее! Вот ради чего жить стоит!..

— Заткнись! — оборвал его Ксандр.

Впереди обозначились квадратики черепичных крыш Наргелиса. Вон — проплешина на месте Дикого города. Сереют лоскуты полей, блестит река, показалась башня Центавроса. Пусть Галебус болтает что угодно.

— Не командуй, дружок, не командуй! Хватит, накомандовался! Послушай умного человека: вот смысл жизни. Вот, шарик этот, Забвение! Тебе варханы не нравятся? Ладно, ну их в Бездну, всех Гронов, мы их уничтожим! И бабу твою спасем! Но мелко, мелко мыслишь! Демоны ярости… — Галебус расхохотался. — Ерунда! Я буду править миром, я, понимаешь? Хочешь быть моим помощником?

— Заткнись! — Ксандр уже кричал.

Ненависть? Месть? Власть?

Они хороши в игре или книге, когда — не по-настоящему. Убивая игрока другой расы, ты не уничтожаешь человека. Ты просто отдаешь команду. И даже если школьник заплачет от обиды перед своим монитором, ты ему не навредишь. Ничего не случилось. Ты можешь выключить компьютер, выпить чаю и обнять жену.

Жизнь как противовес мести.

Но сейчас Ксандр — война. Ты по-настоящему убивал и убьешь еще. Ты уничтожишь врагов, сотрешь их, словно неугодных персонажей. Ты будешь админом.

А последствия? Что потом? Зло или добро? Что, что именно ты привнесешь в мир? Никто же не приходит сюда просто так, никто ни на Земле, ни на Териане, ни на Сайдоне, ни на Ангулеме не рождается без цели. И то, о чем кричит обезумевший Галебус, — не смысл жизни.

Ты должен что-то изменить. Ты изменил себя, ты изменил даже покойного Дамира. Ты ломал судьбы.

Пришло время всё исправить.

— Вот дурак! — надрывался Галебус, его бас наполнял кабину и вырывался прочь, в небесную синь. — Наивный глупец! Ты пешка! Тобой играли все: Нектор, Фрол, я. Я! Понимаешь? Все, что ты делал, ты делал по моей воле!

Наргелис был уже под ними. Некогда — мирный город, разрушенный чужой войной. Кем были Предтечи? Почему они не удержали равновесие, выпустили из Мертвого мира варханов? И что там, в Мертвом мире?

Ксандр не хотел слушать Галебуса, но попутчик кричал:

— Вот ты мчишься к своей женщине, а она тебя ни в грош не ставила! Ты за неё жизнь готов отдать, а она мне и так все про тебя выложила. Надо было её отпустить, ты сам бы убедился. Варханы, пеоны, сайдонцы — дерьмо. Никому нельзя верить.

Ксандр похолодел. Вот оно что! Случайно или специально, но беснующийся Галебус проговорился. Вот кто повинен в Юлиной беде! Стиснув зубы, Ксандр вцепился в штурвал.

Да есть хоть в одном из этих миров человек, достойный жизни?! Есть ли счастье, или только боль, только смерть — в одиночестве. Предательство и интриги, злоба, расчетливая, как любовь продажной девки?

Есть ли хоть что-то, достойное вечности?

Вот он, Ксандр, достоин ли жить? После всего, что сделал, окруженный призраками тех, кого не уберег? Достоин ли?

Забвение шло к Центавросу. Ксандр заблокировал рычаг, закладывая траекторию полета: полукругом, по широкой дуге. И перелез через свое кресло к Галебусу.

Тот ухмыльнулся ему. И ухмылка эта была отвратительна. Тёмник оглаживал Забвение.

Ксандр, покачиваясь, навис над безумцем.

Нужна ли этому миру жизнь? Нужен ли этот мир? Кришна, Будда, Христос, Аллах, Зевс, Молох, Бурзбарос, да есть ли вы на свете?

Юлька. Вацлав. Ягуп… Ряды лиц пролетали перед его глазами. Последним, улыбаясь, появился незнакомый вархан, с чертами лица, жесткими даже для бер᾿Грона. Дамир улыбался. Дамир точно знал, что делать.

Ксандр положил руку на «макушку» Забвения и надавил. Рука провалилась — словно погруженная в инертный полимер. Вроде жидкость, а вроде сухо. Галебус затаил дыхание.

Забвение завибрировало и налилось сочным светом, активизируясь. Не было у него режимов, лишь одна программа. Оставалось ждать и молиться.

Разрушать миры и создавать миры. Дарить разум и забирать его. Стереть всё и начать заново, очистить миры от скверны. И, может, кому-то повезет, кому-то улыбнется счастье.

Галебус, наконец, понял, что происходит, и заверещал. Ксандр вынул руку из шара — она была сухая, — одним движением перемахнул через кресло пилота, сел и нажал кнопку, сбрасывающую бомбу.

Под Галебусом и шаром Забвения открылся люк. Вокруг разлился непереносимо-яркий белый свет, Ксандр зажмурился. Пусть выжившим повезет. Пусть воцарится счастье. Пусть хоть кто-то, хоть где-то будет счастлив, а эти люди не заслуживают жизни!

* * *

Время замедлилось.

Галебус выпал из кабины, гранч полетел дальше. Тёмника снесло потоком воздуха, перевернуло, — далеко внизу мелькнули игрушечные крыши города. Закричал бы — да не смог. Он извернулся, пытаясь схватить Забвение, будто шар удержал бы его на лету.

Тщетно.

Забвение взмыло вверх, наперекор законам физики. Мир замер. Не мигая, падающий Галебус смотрел на золотой, наливающийся сиянием, ширящийся шар.

Забвение взорвалось. Медленно росла сфера слепящего белого света, поглощая все вокруг, накрывая Наргелис с его берсерами, тёмниками и гражданскими, с интригами и грязью, надеждой и крохами счастья.

Галебусу казалось: прежде чем сменить цвет, сияние выжгло его глаза. Теперь на город опускалось изумрудно-зеленое тончайшее покрывало. Будто включили Сиб в новом мире.

Нестерпимая боль терзала мозг Галебуса, но он не мог отвести взгляда. Внезапно сфера сжалась обратно, в золотой шар, и шар этот ухнул вниз гораздо быстрее Галебуса, будто зависшего в небе.

Падение тёмника возобновилось. Галебус видел, как на Центаврос падает, падает… рухнул золотой шар его мечты, его надежды. Волосы встали дыбом, заныли зубы, и дрогнула реальность.

Рушились стены Центавроса — словно гигантская рука комкала пирамиду. Падали дома. Небывалой силы вихрь разбрасывал людей и тачанки. Забвение взорвалось второй раз, теперь — без вспышки.

От центра города поднялась зеленая воронка смерча. Галебуса затягивало прямо в нее, туда же несло и самолет с Ксандром.

Подхватило, закружило, стиснуло со всех сторон. Странные видения рождались в мозгу Галебуса: перекошенное от ненависти лицо папаши, Эйзикил в образе ящера, Нектор бер᾿Грон, бьющий перчаткой по лицу Сморта бер᾿Маха… Вестницы, воры, доносчики, корчащиеся в темницах. Обнаженное тело на пыточном столе. Мио в «зале» Галебуса. Добрые карие глаза Куцыка, глодающего чью-то кисть.

Галебус пришел в себя — его вышвырнуло в центр смерча. Глянул вниз и ужаснулся.

Нет, то был не смерч. То была воронка портала, огромная, всё растущая. И куда вел этот портал, Галебус не знал. Внизу, во мгле, проглядывали очертания домов странной геометрии. Выветренные красные скалы, бескрайние океаны, вздымающие пенные валы. Сверкающие иглы бескрылых гранчей в межзвездной тьме, сами звезды — пылающие шары…

Миры, миры, миры.

Люди, убивающие людей, громадные насекомые, пожирающие друг друга, полуголый дикарь на вершине пирамиды с усеченной вершиной, поднимающий над головой чужое бьющееся сердце… Небоскребы и лачуги, взрывы и огонь. Безмятежность лугов и полей. Твари, похожие на магулов, с вытянутыми челюстями и глазами, исполненными тьмы.

Птица, парящая в безоблачной выси.

Мать, баюкающая дитя.

Смешиваются миры, порталы рвут их плоть, и вот уже озирается на площади незнакомого города под стеной красного кирпича сайдонец, а по пляжам Сайдона бродят твари с вытянутыми челюстями. Ползут по городам Ангулема бронированные машины с длинными пушками на мордах.

Женщина в буром платье садится на кровати в маленькой комнатке, с трудом распрямляя затекшее тело. Смотрит на Галебуса, у нее глаза разного цвета, правый — голубой, левый — ярко-зеленый. Она недавно очнулась. На лице ее — вопрос. Она прислушивается к треску реальности, там, за каменной стеной. Парень с огромным, на половину лица, родимым пятном кидается к ней…

Мгла портала совсем близко. Галебус вырывается, разворачивается к ней спиной, зная откуда-то, что приземлится целый и невредимый в другом мире. И замечает, как прямо на него, в тот же туман, падает гранч. Галебусу кажется, он видит лицо Ксандра — счастливое, умиротворенное лицо человека, сделавшего все возможное.

И еще немного невозможного.

Просто: сделавшего — всё.

Москва-Севастополь,

август-ноябрь 2011.

Релиз Книжного трекера

Автор Vakloch

Петр Заспа АКВАСФЕРА

Хочешь выжить — кусайся!

(Из свода правил бродячих собак)

Часть первая Восход Аквасферы

Глава первая ЭОН

Как провожают пароходы? Совсем не так, как поезда! Всё верно! Слова песни точно бьют в цель, как трезвый кузнец молотом по наковальне. Однако о том, как провожают боевые корабли, не спето ни в одной песне. А зря. Потому что — это что-то!

Сергей Субботин сидел на выкрашенной красным суриком вертолётной палубе ВПК «Североморск» и глазел на сверкающее в кильватерном следе солнце. Корабль, вздрагивая корпусом на рассекаемых волнах, мчался шестнадцатиузловым ходом на запад, и только что вставший за кормой яркий шар слепил глаза, будто дуга электросварки. С нижней палубы матросы вывалили за борт отходы с камбуза, и одуревшие чайки сломя голову бросились вниз, вырывая друг у друга из клюва куски хлеба. Такого с палубы парохода тоже не увидишь. А что пароход? Ну сыграют марш славянки на причале, ну помашут ручками пассажиры из иллюминаторов. Скукота! То ли дело, когда в дальний поход уходит боевой корабль! Да ещё с такой ответственейшей миссией — представлять Родину на чужбине. Тут уж от блеска адмиральских кокард слепит в глазах! От застывших в строю напряженных лиц отдаёт отчаянием самураев, решивших скопом вспороть себе животы. Да и сам оцепеневший строй — будто с выставки мадам Тюссо, рискнувшей вылепить из воска экипаж большого противолодочного корабля «Североморск». Ещё бы! Ведь провожать их приехал сам Командующий Северным флотом!

Это было вчера, потому Субботин помнил всё в деталях. Чёрная «Вольво» Командующего наконец-то выкатила на причал, и три часа ожидавший его прибытия экипаж облегчённо вздохнул, затем подобрался, подтянул животы и замер с каменными лицами. Адмирал принял доклад командира, выслушал ответный лай экипажа на своё приветствие, прошёл вдоль строя и, удовлетворённо кивнув, приступил к напутственной речи:

— Товарищи североморцы! Вам оказано огромное доверие…

Дальше голос Командующего пошёл на убыль, и до Сергея доносились лишь обрывки фраз, да сливавшееся в «та-та-та», да «бла-бла-бла» адмиральское мычание под собственный нос. Субботин стоял на левом фланге строя, где обычно пряталось от глаз начальников авиакрыло, и понимал, что лёгкие у старенького комфлота не кузнечные меха, да и глотка уж не та, что была раньше, а потому пусть рассказывает сам себе затасканные речи, только бы поскорее их закончил.

— Ура-а-а! — Ни с того, ни с сего вдруг заревел строй, и у Сергея зародилась надежда, что дело движется к концу.

Но адмирал и не думал подводить черту и с напутственных слов перешёл к угрозам:

— А если кто… А не дай бог, кто опозорит… Если какая сволочь…

Троекратное ура!

Субботин украдкой зевнул и покосился по сторонам. Такой диалог Командующего с экипажем напоминал ему разговор глухого с немым. Или анекдот об офицере, прибывшем в незнакомый гарнизон:

Офицер остановил первого попавшегося солдата и спросил:

— Рядовой, как пройти в штаб?

— Никак нет!

— Что — никак нет? — опешил офицер.

— Ура-а-а! — дико заорал солдат и побежал в столовую.

Адмирал, тем временем, чувствуя, что запас его напутствий начал иссякать, набрался сил и напоследок выложился, едва не сорвав горло:

— Родина в вас верит! Так оправдайте это доверие!

Дальше его слова заглушил оркестр, и строй радостно качнулся, чтобы торжественным маршем наконец-то закончить этот мазохизм.

Нет, что ни говорите, а далеко пароходу до таких пафосных проводов! Пусть нет пёстрых юбок и сопливых детей на причале, потому что их убрали подальше с глаз долой за забор, чтобы не подслушивали адмиральских откровений, но зато какой драйв в онемевших ногах. А и вправду — зачем на причал пускать семьи? Лишние слёзы, да повисшие дети на шеях. Не вяжутся они с торжественной обстановкой такого серьёзного мероприятия как проводы боевого корабля в дальний поход. Отпустили же ночью офицеров корабля на три часа домой, чтобы не забыли, что у них есть жёны. Да чтобы приняли от знакомых метровые списки с заказами на подарки из далёкой чужбины. Вот и хватит им этого. Но чтобы в шесть ноль-ноль были на корабле! Хотя все знали, что адмирал прибудет к одиннадцати, но тут сработал, так называемый «сержантский зазор». На час раньше назначил построение командир эскадры. Ещё час добавил командир дивизии. Часом перестраховался начальник штаба дивизии. Вот и стояли с рассвета, как умирающие на ветру деревья, ожидаючи Командующего. Зато когда дождались — какая радость!

Нет, пароход — это блестящее эмалью корыто, по сравнению с серым и стройным боевым кораблём! Субботин ни разу не пожалел о том, что подался после школы в военное авиационное училище и стал морским лётчиком. Другие варианты возможных жизненных течений приводили его в ужас. Ну, к примеру, закончил бы он какой-нибудь гражданский институт? И что? Был бы сейчас в той или другой конторе запуганным офисным планктоном. А так, он — командир боевого вертолёта и сейчас идёт представлять с дружеским визитом великую Россию в далёкой Венесуэле! Звучит?! То-то!

А ведь поначалу, как блажила вся его родня! Чего только не говорили. И нет у нас в роду ни одного военного! И армия уже не та, что была раньше! Спрячут тебя в таком гарнизоне, что и на оленях не добраться!

А он упёрся, как носорог, застрявший рогом в баобабе, и ни шагу назад. А всё потому, что однажды подросток Серёжа Субботин понял — труднее всего даются сильные решения. Проще всего — тупо ходить на работу!

И пусть он видит облупленные пятиэтажки родного гарнизона Сафоново вместо неоновых огней столичного мегаполиса, зато наелся романтики и адреналина по самое горло. Да ещё и с другими поделиться останется. Жизнь даётся один раз, а удаётся ещё реже. Капитан Субботин считал, что она ему удалась, и ни разу не пожалел о своём выборе.

Чайки, подобрав с воды оставшийся мусор, теперь осмелились примоститься на леера и глазели на руки Серёги взглядом медведя-попрошайки из зоопарка. Субботин достал из кармана блестящую фольгу от шоколада, скомкал и бросил за борт. Купившись на обман, чайки сорвались вниз и устроили в воздухе жестокую бойню. Сергей улыбнулся и подошёл к краю вертолётной палубы, наблюдая за птичьей дракой.

— Товарищ капитан, — оторвал его от созерцания чаек прапорщик из технического экипажа. — Полёты по маршруту до прибытия в Венесуэлу будут? Нам бы регламентные работы организовать. Вооруженец просит в проводке цепи сбрасывания покопаться.

Немногим известно, что у любого летательного аппарата всегда есть два экипажа. Первый — это лётный, а второй — технический. И ещё неизвестно, кто для вертолёта важнее — те, кто его эксплуатирует, или те, кто с ним нянчится. Главная нянька — это старший техник. А ещё есть спецы по авиационному оборудованию, двигателям, вооружению и прочей всячине, без которой немыслим современный боевой вертолёт. Субботин техников уважал и потому, похлопав прапорщика по плечу, доверительно сказал:

— Спроси, Миша, чего попроще. Сами ничего не поймём. На инструктаже о полётах ни слова.

— Да, удивительно как-то, — пожал плечами прапорщик. — Сколько служу, первый раз вижу, чтобы на подвески бомбы цепляли. Да ещё в поход.

Сергей согласно кивнул. И вправду — странный какой-то дружеский визит в чужой порт получался. Он уже имел опыт таких походов и прекрасно знал их специфику. Обычно на борту корабля было не протолкнуться от бесцеремонной орды всяких представителей, которым край как надо побывать в иностранном порту. Тут и главный штаб ВМФ пришлёт своих адмиралов, чтобы проветрились на морском воздухе, да привезли мешок сувениров. И гражданская власть, прослышав о походе, постарается протиснуться на борт боевого корабля, вспомнив, что где-то там есть город-побратим.

Ах, это не в этой стране?! Тем более нам нужно с вами! Заключим новые дружеские связи!

Обязательно пришлют попа — а то как же матросики будут без утешающего слова пастыря! Будто это утешающее слово им не нужно было, когда корабль уходил на боевую службу. Но там шторма, тяготы, боевой поход длится долго, нет заходов в чужие порты. А это уже никому не интересно.

Но отсутствием всяческих прилипал необычность этого похода не ограничивалась.

Большой противолодочный корабль. Название само за себя говорит: главные цели — вражеские подводные лодки. Все системы и вооружение корабля направлены именно на борьбу с ними. Чтобы расширить боевые возможности, ВПК прячет в своих ангарах два противолодочных вертолёта Ка-27. Но перед походом, неожиданно, один из вертолётов заменили на Ка-29. А это, пусть и созданный на одной базе с противолодочником, но уже штурмовик. Случай исключительный, так как основными носителями Ка-29 являются большие десантные корабли, а не ВПК. Но и это ещё не всё! Если обычно на Ка-29 на четыре точки подвески оружия крепились блоки неуправляемых ракет или могли установить контейнер с двуствольной двадцатитрёхмиллиметровой пушкой, то, к огромному удивлению вооруженцев, телеграммой сверху приказали подвесить четыре авиационных бомбы ФАБ-100.

Всё это скорее напоминало поход корабля в «горячую точку», чем визит в дружественную страну.

— Спроси у Дмитриева, может, он чего знает? — пожал плечами Сергей.

Прапорщик поморщился и, ныряя по трапу с вертолётной площадки вниз, бросил на ходу:

— Пусть стартех спрашивает.

Командир эскадрильи подполковник Александр Михайлович Дмитриев был старшим авиагруппы, разместившейся на ВПК. Все вопросы, касающиеся авиации, командир корабля решал только с ним. Но Субботин сомневался, что и Михалычу что-то известно. Обычно, если он что-то знал, то это тут же становилось достоянием всех.

Неожиданно двое корабельных офицеров, вышедших подышать свежим воздухом на верхнюю палубу, разом бросились внутрь корабля, а матросы, вяло наводившие лоск возле рубки дежурного, схватили щётки и ринулись скрести палубу.

Субботин оглянулся и тотчас понял причину тихой паники. На ходовой мостик, сверкая шитыми погонами на жёлтой безрукавке вышел Клизма. Конечно, у командира дивизии была другая фамилия. Но уж очень он любил, громыхая на совещаниях, повторять:

— Я вам, товарищи офицеры, вставлю клизму по самое не балуйся! Я вам мозги прочищу!

Странное представление было у контр-адмирала об анатомии морских офицеров и местоположении их мозгов. И неизвестно, стали они умнее после адмиральских угроз или нет, но только прозвище «Клизма» приклеилось к комдиву намертво. За глаза так его называли все, от матроса до старпома. Командир стеснялся.

Пошевелив торчащими в стороны усами, Клизма недовольно бросил взгляд на тусклую рынду и крикнул кому-то внутрь:

— Командира ко мне!

«Понятно, — подумал Субботин. — Сейчас будет прочищать мозги. Рында-то не горит огнём! Как с такой рындой идти в Венесуэлу? Впору домой поворачивать!»

Комдив немного потоптался и, не дождавшись командира, исчез внутри корабля. Зато рядом с Субботиным из трюма вынырнул старпом. Сергей усмехнулся и кивнул в сторону ходового мостика:

— Пошли кого-нибудь драить рынду, а то Клизма уже за сердце хватался.

— Да? — старпом тусклым взглядом огляделся по сторонам и нехотя огрызнулся: — Подождёт. Я уже не успеваю туда, куда он меня носом тычет. Нет людей! Все на работах заняты.

— Да, — согласился Субботин. — Тихо как-то для визита. А этот, что в костюме рядом с комдивом трётся, — кто это?

— Не знаю.

Старпом не был склонен к беседе и всё время крутил головой, дабы не прозевать очередное явление командира дивизии. Но контр-адмирал не появлялся и, немного успокоившись, он добавил:

— Из Москвы. Мутный какой-то. Клизма сам ездил его в аэропорт встречать. Какой-нибудь куратор из правительства или МИД. Я ему специально каюту рядом со своей выделил, чтобы получше познакомиться. Вчера вечером по-людски взял спирт, зашёл в гости.

— И что? — заинтригованный Субботин вздёрнул бровь.

— А ничего! Вежливо меня послал.

Старпом презрительно сплюнул за борт и вновь исчез в трюме.

Таинственный незнакомец в строгом чёрном костюме был единственным посторонним человеком на корабле. Ни с кем не разговаривая, он некоторое время ходил хвостом за комдивом. Затем, немного освоившись на корабельных трапах, исчез в своей каюте, появлялся лишь изредка, чтобы подняться палубой выше, во флагманскую каюту, на обед.

Сергей немного поразмышлял над словами старпома и тоже пришёл к выводу, что скорее всего «пиджак» из Министерства иностранных дел. Какой-нибудь советник или консул из посольства, присланный, чтобы подсказывать начальству, как вести себя на дружеских банкетах, чего можно болтать, а где лучше помолчать и не ляпнуть лишнего по пьяни.

Не дождавшись командира корабля, на верхней палубе вновь появился Клизма. Теперь он раздувался от праведного гнева. Глаза выкатывались из орбит, щёки налились багровым огнём, и ему срочно нужна была жертва. Не заметив никого достойного, комдив ринулся в рубку дежурного по кораблю. Уж там-то будет кем поживиться! Но, не дойдя нескольких шагов до своей цели, комдив неожиданно споткнулся взглядом об Субботина. Он замер и, пошевелив усами, неопределённо заметил:

— А-а… авиация…

Не зная, что произнести дальше, потому что заставлять лётчика драить рынду не в адмиральских полномочиях, Клизма оглядел голубой комбинезон Сергея и добавил:

— Старпома не видел?

— Никак нет, товарищ комдив.

Безмятежный и нагловатый взгляд Субботина подействовал на Клизму успокаивающе. Он тяжело выдохнул. Кровь откатила с лица. Гнев сменился на милость, и уже спокойно, дёрнув рычаг на двери рубки, комдив приказал дежурному по кораблю:

— Дай команду, чтобы командир и старпом прибыли ко мне в каюту.

Затем, ещё раз окатив Сергея подозрительным взглядом, контр-адмирал заковылял к трапу.

Субботин хмыкнул ему в спину. Всё-таки как хорошо иметь авиационный иммунитет! В этом вечном споре между корабельным экипажем и лётчиками, последние всё-таки сумели отстоять свою независимость. А начались эти разногласия ещё в те времена, когда авиация только разместилась на кораблях. Флотоводцы упорно требовали от лётчиков жить по закону корабельного устава. Авиация яростно отбивалась и создавала свои, всё новые и новые приказы и наставления, требующие соблюдать их лётные законы. И точку в этом споре, можно сказать уверенно, поставил элементарный шантаж — жизнь по внутреннему корабельному распорядку не даёт возможности лётному экипажу спокойно готовиться к полётам. А это, в свою очередь, неминуемо приведёт к катастрофе!

Если, не приведи Господи, рухнет вертолёт, то комиссия по расследованию лётных происшествий первым делом спросит:

— А был ли предоставлен экипажу предполётный отдых? Как не был?! Кто посмел?! Адмирал Клизма? В тюрьму адмирала Клизму!

Так что с лётчиками лучше не связываться — себе дороже. Проще топтать своих, корабельных. Этим крыть нечем, эти всё стерпят.

Так и жили лётчики сами по себе. Вроде бы прикомандированные и прибывшие в подчинение флотского командования, но полностью независимые. Со старшим авиагруппы согласовывались предстоящие полёты, задачи на поиск лодок, ведение разведки по курсу движения корабля, но не больше.

За спиной Субботина загудели открывающиеся настежь двери вертолётного ангара, и он, поднявшись на полётную палубу, заглянул внутрь. Техники разворачивали кабели электропитания, готовились к работе.

— Дмитриев добро дал? — поинтересовался Сергей.

— Он самый, — ответил старший техник. — Сказал, что до Проливной зоны точно полётов не будет.

«Ну что ж, — пожал плечами Субботин, — не будет, так не будет. С полётами, конечно, время пролетает быстрее. Но раз нет, так нет».

Он немного поглазел, как техники, расположившись в его кресле и кресле штурмана, щёлкают тумблерами, оживляя вертолёт огнями, затем спустился в каюту к Дмитриеву. Командир эскадрильи сидел за столом и перелистывал стопку документов.

— Александр Михайлович, разрешите? — Субботин постучал в открытую дверь. — Там на обоих вертолётах техники копаются? Регламентные работы затеяли.

— Я разрешил.

— Да? — Сергей сделал удивлённое лицо. — Я подумал, вдруг по пути понадобится какой-нибудь корабль облетать? А они свою работу на день развезут. Может не стоило сразу на двух бортах начинать?

— Никого облётывать не будем. Приказано беречь топливо. В Венесуэле налетаемся.

— А-а… — Сергей понимающе кивнул. — Опять показухой будем заниматься?

— Похоже на то. — Дмитриев нашёл нужный лист и, скомкав, бросил в урну под столом. — Я так думаю, что наши хотят впарить венесуэльцам свою технику. А потому ещё налетаемся.

Субботин наморщил лоб. Теперь понятно, почему противолодочник заменили на Ка-29. От штурмовика грохоту больше. А на представлениях, где надо произвести впечатление на потенциального покупателя, это главное. Побольше огня, дыма и рёва турбин. В таком контексте и бомбы вроде как к месту.

Сергей удивился, почему он сам до этого не додумался? Это же так понятно и логично!

Он с уважением посмотрел в спину Дмитриеву — старый воин, мудрый воин! Да… обидно, что сам сразу не раскусил смысл их визита в другую страну. Стало быть, есть ещё чему учиться у бывалых товарищей! Теперь и этот тип в костюме тотчас обрёл смысл своего нахождения на корабле. Наверняка, представитель оборонной промышленности. Как говорил кот Матроскин из Простоквашино: «Чтобы продать что-нибудь ненужное, нужно сначала купить что-нибудь ненужное». Иначе говоря, чтобы построить что-то новое, нужно продать что-то старое. Вот и идут они к венесуэльским товарищам вроде как выразить уважение дружеским визитом и в тоже время невзначай подмахнуть пару контрактов на поставку вооружения. Ну что же, дело надобное! Если Родина скажет, то уж грохоту они наделают на чужой земле! Пусть она не сомневается — такого дыма напустят, что покупатель даже торговаться не станет, только бы не упустить подобное чудо техники! И пусть оно у нас уже летает тридцать лет! Ну и что? Стало быть прошло проверку временем, а потому ценней вдвойне.

Субботин закрыл дверь каюты комэска и пошёл в свою, расположенную по соседству. Жили они вдвоём со штурманом. Женя Голицын лежал в ботинках на заправленной койке и храпел из-под толстенной книги «Война и мир». Шедевр Льва Толстого сморил его на самом интересном месте, когда свистящее ядро вот-вот должно было оторвать ногу князю Андрею Болконскому. Женя считал, что обязательно должен одолеть этот роман, так как к тому обязывала фамилия. Он был уверен, что своими корнями тянется к знаменитым российским князьям, и потому должен соответствовать их интеллектуальному уровню. Женя учил иностранные языки, много читал, мечтал в отпуске сходить в конный клуб, чтобы по-настоящему почувствовать, как благоухает взмыленная лошадь. Субботина называл не иначе как Серж. Никогда не матерился и любым своим словам пытался придать лоск благородства и изысканного совершенства. Поначалу над ним смеялись, потом привыкли. Сергей был уверен, что в автобиографии Жени наверняка указанно рабоче-крестьянское происхождение, иначе бы не видать ему военного училища, но если уж другу так хочется, то пусть чувствует себя потомком князей. Тем более, штурман он грамотный, и слетались они с ним так, что понимали друг друга с полуслова. У Сергея даже было подозрение, что попал он в этот поход, сходить в который имелось немало желающих, лишь благодаря своему штурману. Женя неплохо владел испанским языком, и, возможно, Дмитриев рассчитывал иметь под рукой переводчика, а потому вторым экипажем пришлось назначить экипаж Субботина. Невысокого роста, щуплый, с неизменно грустным взглядом побитой собаки, всегда рассудительный и невозмутимо спокойный, Женя был классическим примером истинного штурмана. Потому что у этой прослойки авиационной интеллигенции главное не тело, а голова. Сергей хорошо помнил, как в училище преподаватель давал характеристику такому существу, как штурман. Вначале он свернул из пальцев фигуру напоминающую кукиш, с тем отличием, что большой палец вставил не как положено между указательным и средним пальцами, а между средним и безымянным. Затем, гордо взглянув на своё сооружение, сказал: «Это лётчик». Развернув, чтобы всем было видно еле видную фалангу большого пальца, он пояснил: «Это голова, а остальное плечи!» Потом показал кулак и добавил: «А это штурман».

— Вот это всё голова! — произнёс он, обхватив кулак ладонью. Затем, глядя сверху вниз на притихших курсантов и потрогав пальцами узкое запястье, изрёк: — А это плечи! Чувствуете разницу? И самое обидное, товарищи курсанты, что вам, будущие пилоты, придётся слушаться этот так называемый мешок с поправками.

Критерии подобного отбора накрепко осели в приёмных комиссиях лётных училищ. В лётчики отбирали крепких парней, с непоколебимым вестибулярным аппаратом. А если слаб в математике, ну так что же, на тот случай рядом с лётчиком будет штурман. А вот штурманам, если и давали небольшие поблажки на медкомиссии, то уж на экзаменах по точным наукам спуску не было никакого. И если Голицын напоминал классического штурмана, то уж Субботин точно был настоящим лётчиком. Широкоплечий, коренастый, с коротким ёжиком на голове и цепкими, сильными руками, способными бороться с большими нагрузками на штурвале и рычагах управления. А вот оперировать в уме градусами курса или поправками угла сноса, как это делал Женя, тут уж извините, кто на что учился…

Сергей задумчиво понаблюдал, как от храпа трясётся книга, затем двинул ботинком в койку штурмана.

— Капитан Голицын, вы храпите как полковая лошадь!

— А-а! — спохватился Женя. Затем, увидев перед собой Субботина, недовольно спросил: Чего тебе, Серж? Напугал меня…

Штурман потянулся, протёр глаза и, зевнув, поинтересовался:

— Что там в мире творится?

— Пока всё спокойно.

— А зачем ты меня разбудил?

— Да так… узнать, как тебе спится.

— Нормально спалось, — ответил раздражённо Женя, так и не сумевший привыкнуть к подобным выходкам друга, — пока кое-кто не продемонстрировал своё свинство.

— Ничего, у тебя ещё получится. Можешь спать до самой Венесуэлы.

— Любопытно. Наступил мир во всём мире, и мы больше не нужны?

— Скорее, наоборот. Михалыч сказал, что будем впаривать своё железо нашим друзьям. Нужно, чтобы и у них такое же было.

— Ну так покажем в лучшем виде. А будить зачем?

— Потому что сам уже спать не могу.

— Да… — только и смог выдавить Женя. — Где вы только такие берётесь?

Субботин не кривил душой. Военная служба — это своеобразная синусоида. То вверх, то вниз. Чаще всего это такая запарка, что забываешь собственное имя. Постоянный пресс, аврал и нервотрёпка. Но бывают и будни, подобные этим, когда никому не нужен, можешь спать дни напролёт и никто о тебе не вспомнит. Поначалу это безделье радует, потом превращается в пытку. Рубеж у всех наступал по-разному. У кого-то через недели, а кому-то и суток хватало. Прошёл лишь день, а Сергей уже начинал мучиться от такого ничегонеделанья. И перспектива пройти весь маршрут в подобном режиме, без полётов, без охоты за подводными лодками и без облётов всего, что попадалось на пути, начинала пугать.

Сейчас ВПК шёл вдоль берегов Норвегии, огибая Скандинавский полуостров. Через три дня на картах корабельных штурманов показались справа на траверзе Фарерские острова, а слева Шетландские. И тогда Субботин понял, что ещё немного и он сойдёт с ума. Все сканворды перерешены, газеты перечитаны, от шахмат пестрит в глазах, а сутки поделились на завтрак, обед и ужин. Теперь, глядя как слаженно работают офицеры корабля, у которых всё время разбито на вахты и на безделье не остаётся ни минуты, Сергей сам пошёл к старпому.

— Назначь меня на какое-нибудь дежурство! — попросил он, заглянув к тому в каюту. — Куда угодно!

Старпом удивлённо оглянулся, посмотрел на Субботина выпученными глазами, напоминая вытащенного на поверхность краба, и недоверчиво переспросил:

— Куда?

— Говорю же — куда угодно!

Подумав с минуту над словами Сергея, старпом предложил:

— Походный штаб уже перегрызся, кому по ночам с обходом по кораблю ходить. Хочешь, я тебя им предложу?

— Давай!

— Время какое возьмёшь? Раз сам вызвался, думаю, они тебе выбор предоставят. Бери после подъёма. Не сильно напрягает.

— Нет. Запиши в самую задницу!

— Как хочешь. — Старпом безразлично пожал плечами. — С четырёх до пяти подойдёт? Не проспишь?

— Самое то!

Довольный Субботин пошёл в корму, где располагались каюты авиакрыла. Теперь и он не трутень в этом улье. И от него какая-то польза появилась. Он деловито установил будильник на часах, чем поверг штурмана в изумление, и с чувством собственного достоинства рухнул на койку. И надо же! Лишь ощутив ответственность за порученное дело, он сразу уснул. От бессонницы не осталось и следа.

Звёздная ночь Атлантики ошеломила своей красотой и бесконечной глубиной. Безлунная, освещённая тысячами звёзд, сплетающихся в узлы Млечного пути, и усеянная пятнами скоплений и галактик, она зависла над головой, казалось, на расстоянии вытянутой руки. Субботин вышел на верхнюю палубу, да так и застыл, оглушенный и оцепеневший. Вот так вот и просыпаешь настоящее чудо. Если бы не ночной обход, то и не увидел, как прекрасна ночь в океане. Прохладный ветер гулял между надстройками корабля и прибивал серый дым из трубы к горевшей искрами воде. Волны в три-четыре балла монотонно раскачивали корабль, и он поскрипывал металлом, переваливаясь с одного борта на другой. Где-то там недалеко, за чёрным горизонтом, скрывались берега Англии. Но они казались гораздо дальше, чем это нависающее над головой звёздное небо. Так бы стоял и стоял, растворяясь в невесомости астрального мира.

Очарованный Сергей вздохнул, и, вспомнив о предстоящем деле, направился к трапу на нижнюю палубу, где находились матросские кубрики. Пропетляв по узким коридорам с ещё более узкими входами в помещения с двухъярусными койками, он решил заглянуть в один из кубриков. Сидя за столом и уткнувшись лбом в кулаки, проигрывал в борьбе со сном матрос с синей повязкой на рукаве. Услышав лязг двери, он вскочил и едва не рухнул на затёкших ногах. Сергей хмыкнул, рассматривая отпечатавшиеся на его щеках узоры.

— Что, воин, спишь?

— Никак нет, тащ… — матрос прищурился, силясь в тусклой синеве дежурного освещения рассмотреть погоны на рубашке проверяющего. — Товарищ капитан-лейтенант, дежурный по кубрику матрос Иванов!

— Не угадал. Я просто капитан. И не ори, других разбудишь. Им, в отличие от тебя, спать не запрещается.

— Я не спал.

— Да ладно, начинаешь мне рассказывать. А то я не вижу. Ты не спи, Иванов, а то крыса ухо отгрызёт, — улыбнулся Сергей.

— Виноват, товарищ капитан, — матрос повинно потупил глаза, — укачало.

— Понятно. Нормально у тебя?

— Так точно! Без замечаний!

Субботин вышел и тихо закрыл за собой дверь.

Что с матросов взять? Они, в отличие от него, бессонницей не мучаются. А если ещё бедняга только начал службу, то ему остаётся лишь посочувствовать. После обхода проверяющий обязан все обнаруженные замечания записать в журнал проверок, чтобы затем командир корабля делал выводы. Но сдать уснувшего Иванова у Сергея не возникло даже мысли. Измученные службой матросы вызывали у него только жалость.

Выбравшись наверх, Субботин пошёл вдоль правого борта по коридору с офицерскими каютами. Под ногами от переборки к переборке^[26] в такт раскачиваниям корабля ездил рыжий комок, похожий на меховую шапку. Остановившись, Сергей долго смотрел на скользящий по гладкому линолеуму предмет, пока не догадался, что это свернувшийся в бублик кот,которого моряки взяли с собой для сокращения поголовья крыс. Но морская болезнь оказалась для него тяжким испытанием, и теперь он вместо ужаса для грызунов превратился для них в посмешище. Субботин осторожно переступил кота и остановился перед дверью с табличкой — «ПЭЖ».

Пост энергетики и живучести — интересно! — Сергей, недолго думая, заглянул внутрь. Тесное помещение, наполненное жужжанием и мерцанием приборов, ударило в глаза ярким светом. Но белая лампа под потолком не мешала спать двум матросам, которые уж точно должны были бдительно следить за стрелками под стеклянными кругляшками.

«Да что же это такое! — ругнулся в сердцах Субботин. — И этих укачало?»

Один, откинувшись на стуле и закинув неестественно голову назад, храпел, распахнув рот, будто кит, фильтрующий воду с креветками. Второй уткнулся лбом в стол и мотал повисшей рукой, касаясь собственных ботинок. Сергей долго стоял, решая — как бы их поинтересней взбодрить? Просто крикнуть или дать обоим подзатыльник показалось скучным. Ничего не придумав, он взял со стола вахтенный журнал и вышел, осторожно закрыв за собой дверь.

В самое тяжёлое, предрассветное время, похоже, только вахты, связанные с управлением кораблём, бодро несли своё бремя. Те, кто был на вторых ролях, не упускали случая наверстать недосып в служебное время. Такое умозаключение не было для Субботина открытием. Потому что сама служба на корабле направлена на измор матроса, по известному отслужившим на флоте морякам принципу: нам не нужна ваша служба, нам нужны ваши мученья! В этом нет никакой военной тайны, и для этого не нужно бродить ночью по палубам. Достаточно днём посмотреть на осунувшиеся и серые матросские лица.

Сергей зашёл в рубку дежурного по кораблю и бросил вахтенный журнал на стол. Рослый старший лейтенант оторвал взгляд от исписанной рабочей тетради и удивлённо посмотрел на его синие просветы на погонах. Видеть блуждающего среди ночи по кораблю лётчика, очевидно, ему ещё не доводилось.

— Это тебе привет из ПЭЖ, — кивнул на журнал Сергей. — Сам буди своё сонное царство.

Старший лейтенант покраснел, затем схватил микрофон внутрикорабельной связи, нажал нужную клавишу и заревел сквозь зубы жутким басом:

— ПЭЖ, дежурному по кораблю!

На другом конце заскрипело, засвистело и старательно бодрящимся голосом откликнулись:

— Ответил, ПЭЖ!

— Кому спим, беременные бандерлоги?!

— Никак нет, товарищ старший лейтенант! — попытался оправдаться дрогнувший голос.

— А ну быстро оба ко мне с вахтенным журналом! Придёте без журнала — убью!

Субботин пожал плечами и, смутившись, вышел. Наверное, всё же надо было ограничиться подзатыльниками, а то этот их точно убьёт.

До конца выделенного времени на обход оставалось ещё пятнадцать минут, и он решил эти минуты честно отработать. Вернувшись на палубу офицерских кают, Сергей пошёл в нос корабля, планируя проверить ещё пару кубриков и на этом заканчивать. Блеснула жёлтой латунью табличка на дверях каюты старпома, а за ней светящейся щелью каюта гражданского «пиджака». К удивлению Субботина, мутный тип, как назвал его старпом, не спал. Выставив в открытый иллюминатор телефон космической связи, он с кем-то оживлённо разговаривал. Сергей прошел бы мимо, подслушивать было не в его правилах, но неожиданно «пиджак» упомянул о вертолётах.

— Вертолётами придётся пожертвовать, — ответил он на чей-то вопрос, и, придавив ухо к телефону, добавил: — Можно даже кораблём, но до этого, я надеюсь, не дойдёт. Достаточно вертолётов.

Субботин замер, прислушиваясь. Сначала он подумал, что «пиджак» предлагает собеседнику отдать или подарить Венесуэле их вертолёты. Но тогда он так бы и сказал — подарить. А от слова пожертвовать отдавало каким-то холодом или предательством. И тогда Сергей понял, что тут дело гораздо серьёзней.

— Вы совершенно правы! — поддакнул кому-то «пиджак». — Если с ними произойдёт тоже, что и с другими самолётами, то мы будем точно знать, что путь по воздуху в неё также заблокирован. Официально объявим, что вертолёты по вине экипажей столкнулись в воздухе и исчезли в море.

Затем на другом конце долго говорил кто-то, очевидно, главный, а «пиджак» лишь внимательно слушал. Дверь каюты стояла на стопоре, оставив щель для проветривания, и Субботин отчётливо видел его спину в зелёной военной майке.

— Безусловно, мы выиграем в любом случае, — снова откликнулся «пиджак». — Главное заострить на этом всеобщее внимание, и, умело разыграв дипломатическую карту, мы сумеем возглавить мировую консолидацию!

Дальше разговор пошёл о международных отношениях и странах. Прозвучало имя американского президента, а затем и вовсе посыпались малопонятные термины и незнакомые имена. Больше подслушивать Сергей не стал. Стараясь не шуметь, он отошел от двери каюты и, позабыв о незавершённом обходе, двинулся в корму.

Рухнув на койку, он долго смотрел в потолок, слово за словом прокручивая разговор «пиджака». В голове вновь образовался полный сумбур, и Субботин понял, что они с Дмитриевым попали пальцем в небо. Затевается что-то гораздо более серьезное, чем банальное всучивание собственной техники. Да и пусть бы господа дипломаты или разведчики играли в свои игры, только бы не втягивали их в эти тёмные дела. А судя по обронённой «пиджаком» фразе, экипажам вертолётов отводилась не последняя и весьма незавидная роль.

Сыграли подъём. Загремели на трапах ботинки. Захрипела внутрикорабельная трансляция, извещая, что сейчас по каютам будет подана вода. Корабль оживал. А Субботин продолжал лежать и глядеть в потолок. Проснувшись, заворочался штурман. Приподнявшись на локте, он удивлённо спросил:

— Ты уже встал? Что случилось?

— Женя, а ты написал завещание? — задумчиво спросил Сергей.

— Завещание? — Голицын громко икнул, затем понимающе ухмыльнулся. — Кошмаров насмотрелся? Серж, это потому, что по ночам надо спать, а не шастать по кораблю.

— Нет, я просто так спросил. Слышал, что на Западе это норма. Там даже двадцатилетняя молодёжь пишет на всякий случай.

— Нечего мне завещать. Если что, то всё моё добро друзья по карманам разберут. Да и то не всем хватит. А к чему ты завёл этот разговор?

— Да так просто.

— Понятно. Это называется хандра, мой боевой друг. Раньше от неё человечество лечилось войнами. Сейчас алкоголем и наркотиками. Я надеюсь, ты до этого не опустишься?

— Не дождёшься. Женя, а ты готов, если придётся, пожертвовать собственной жизнью?

— Да что на тебя накатило? Ты ночью в трюме нашёл мешок с задумчивой травой? Хватит страдать! Идём, а то завтрак пропустим. Ты мою рубашку не видел? В кают-компанию не принято в комбезе заходить.

— Дверь каюты скрипнула и внутрь заглянул Дмитриев:

— Чего разлеглись? Не затягивайте. Завтрак, сказали, строго в своё время! Сразу после него в кают-компании будет совещание. Субботин, пойдёшь со мной.

— А я зачем?

— Чтоб мне не скучно было!

На подобные совещания обычно должен ходить лишь старший авиакрыла. Если что-то скажут важное, то он затем доведёт до остальных. А лишним толпиться в тесной кают-компании совсем не обязательно. Но Субботин догадывался, почему Дмитриев всегда хотел, чтобы рядом был кто-то из своих. Лётчик от Бога, бывалый и опытный Александр Михайлович, изучивший вертолёт, как закутки собственных карманов, прекрасно знающий своё дело командир эскадрильи, робел перед большими начальниками. Был он уже в годах и еще застал то время, когда трепет перед лампасами, шитыми звёздами и каракулевыми шапками вжигался калёным железом с курсантской скамьи. Для Субботина этот страх Дмитриева всегда был неприятной загадкой. Обидно видеть, как у лётчика, который для многих в полку был кумиром, дрожит голос, когда он докладывает какому-нибудь генералу, а то и полковнику. А ведь слава о командире эскадрильи прогремела далеко за пределами гарнизона. Однажды, в страшный шторм, он спасал моряков с тонущего рыбацкого сейнера. О том, чтобы сесть на раскачивающуюся средь волн лоханку, нечего было и думать. Дмитриев сумел поставить на палубу одно колесо и под ураганным ветром мастерски повторял все движения судна, пока на борт вертолёта не перебралась вся команда.

Субботин был убеждён, что все эти лампасы, заработанные на кремлёвском паркете, не могут даже близко равняться с мятыми подполковничьими погонами комэска. И всегда с жалостью смотрел, как Дмитриев теряется при виде начальства. Сам Сергей был из другого теста. Уже иное поколение, с гипертрофированным чувством собственного достоинства. Но, бывало, иногда залётный генерал начинал грозно рвать горло и, брызгая слюной, страшно вращать глазами, глядишь, и оробели рядом стоящие в строю товарищи, даже из молодёжи. Но только не Сергей. Потому что против подобного напора он придумал собственное противоядие. Что делает этих генералов грозными? Правильно — вся эта нацепленная на них золотая мишура. А значит, надо их её лишить. И Субботин начинал мысленно генерала раздевать.

«Так… что у нас под наутюженным кителем? — прикидывал он, скосив глаза. — Волосики на груди жиденькие. А животик синенький и дрябленький. А какой огромный! Не иначе товарищ генерал проглотил бомбу! А что внизу? Наверное, запал! Что ж такой короткий? Так и до укрытия не успеем добежать!»

Генерал уже перешёл к размахиванию кулаками. Строй застыл с повинными лицами. А Сергей давился от еле сдерживаемого смеха.

Дмитриев же, чтобы ощущать себя немного уверенней, тащил с собой кого-нибудь из своих летчиков, чтобы чувствовать рядом дружеский локоть. Субботин к командиру эскадрильи испытывал двоякое чувство. Восхищение лётным мастерством омрачалось презрением перед его страхом. И началось это после одного неприятного случая.

…Год назад нагрянула в гарнизон важная московская комиссия. Полк сдавал итоговую проверку и все, от командира до матроса, уже несколько дней жили в режиме тряски. Грозные мужи с большими погонами расползлись по всем службам, перерыли всю документацию, выискивая неточности и помарки, проверили с секундомерами физподготовку и действия личного состава по тревоге. Шатко-валко всё шло к благополучному завершению, с итоговым разбором и последующим банкетом. А в предпоследний день проверки в полку были полёты. Но так как вся комиссия состояла из офицеров, прошедших пехотную подготовку, и в лётном деле они разбирались, как козлы в марципанах, то и к полётам не проявили никакого интереса. А лётчики облегчённо вздохнули — хотя бы на аэродроме они смогут скрыться от их вездесущего глаза. Потому ничего не предвещало неожиданностей, и полёты шли по плану. Вертолёты взлетали один за другим и исчезали за сопками, уходя на маршруты и полигон. Кто-то из экипажей уже отработал свои упражнения, кто-то ждал своей очереди. Короткое северное лето одарило несколькими тёплыми днями, и лётчики из душных классов высыпали в курилку, обсуждая последние новости. Смена уже подходила к концу, когда из кустов ограждающих склад с техникой, пыхтя и матерясь, вылез старый генерал, очевидно отбившийся от общего стада. Он стряхнул с красных лампас прилипшие листья и радостно улыбнулся, как заблудившийся грибник, вышедший к сторожке лесника.

— Как дела, сынки? — ласково обратился он к вскочившим лётчикам. — Сидите, сидите, — генерал царственно махнул рукой. — Я с вами покурю.

Он раскрыл золотой портсигар и щедро пустил по кругу, угощая дорогими сигаретами. Генерал был настолько стар, что, называя лётчиков сынками, скорее всего старался себя подмолодить. Он их вполне мог бы называть и внучками. Глядя на сгорбленную спину и подслеповатый взгляд, можно было смело предположить, что этими глазами он ещё видел немецких оккупантов. Седой, сморщенный, но старательно бодрящийся генерал расположился на лавочке и, расслабленно затянувшись, решил поговорить с народом «за жизнь». Находят иногда на генералов такие желания. Сначала нехотя, но затем лётчики разговорились. Кто-то рискнул пожаловаться на задержку зарплаты, кто-то на проблемы с квартирами. Дедушка с лампасами вздыхал, понимающе кивал, сочувственно причмокивал языком, чего-то обещал, как вдруг из-за капонира на огромной скорости, с жутким рёвом вылетел вертолёт. Едва не касаясь колёсами верхушек низкорослых северных берёзок, он пронёсся над головами, ударив по ушам воем турбин и хлопаньем винтов. Мусор вперемешку с песком взлетел в воздух, закружились листья, а лётчики схватились за фуражки.

Не то чтобы Дмитриев любить похулиганить. Но иногда допускал подобные выходки, считая, что у каждого лётчика, который с детства мечтал стать Чкаловым, должен быть свой мост. Никто не спорит, что наставления и правила полётов написаны кровью. Но случись война, все эти незыблемые законы с их жёсткими эшелонами и ограничениями полетят коту под хвост. А выживет тот, кто в своё время научился плевать на все эти правила.

Лётчики в курилке улыбнулись, матюгнувшись вслед исчезнувшему вертолёту, но генерал к такому повороту событий готов не был. То ли в детстве во время грозы его боднула взбесившаяся корова и с тех пор он боялся грома. То ли и вправду вспомнилось, как над крышами родной деревни ревели немецкие штурмовики. Но только дальше генерал выкинул такой номер, которым вогнал всех в ступор. Рефлексы у него оказались гораздо быстрее мыслей, и, не успев обдумать увиденное, он махнул с лавки рыбкой в гору плевков и окурков, накрыв их собственной грудью. На минуту повисла немая пауза. Затем, багровый от ударившего в голову давления, генерал поднялся и ледяным голосом произнёс:

— Ко мне этих мудаков!

— Вы имели в виду экипаж, товарищ генерал? — сочувственно уточнили лётчики.

— Я имел в виду этих мудаков!

Ничего этого некурящий Субботин не знал. Они со штурманом играли в нарды, ожидая разбора полётов, как вдруг в класс вбежал Дмитриев.

— Мужики! — Взмолился он, взволнованно заламывая руки. — Не отдайте своего командира на поругание! Что же меня старого, будут носом в бычки тыкать?

Сергей с Голицыным не сразу сообразили, о чём просит командир эскадрильи, а когда поняли, молча надели фуражки и пошли на заклание.

— Мы и есть те мудаки, товарищ генерал! — представился, отдав честь, Субботин.

Но генерал уже к тому времени отошёл и даже смог улыбнуться. Дескать, и не испугался я вовсе, а ору так, для порядку!

Он снял китель и протянул Субботину:

— Вот, сынки, чтоб через полчаса был как новый.

Сергей взял генеральский китель двумя пальцами и на вытянутой руке отнёс в матросскую казарму. Там он отдал его старшине и для лучшего усвоения поставленной задачи положил сверху шоколадку. Когда Субботин вернулся, то увидел, что китель стал лучше прежнего и агрессивно благоухает дешевым одеколоном. А матросы, выстроившись в очередь, фотографируются в нём на дембельский альбом.

— «Всего-то делов, — подумал Сергей. — Но из ничего — безвозвратно потерянное уважение».

Из этого он вынес очередной жизненный урок: если уж так случится, что он тоже станет начальником, то пусть этот пример всегда стоит перед глазами. Лучше сегодня ты прикрой подчинённого своими погонами и авторитетом, а не наоборот, и тогда завтра он пойдёт за тобой хоть в огонь, хоть к чёрту на рога. Потому что будет тебе верить!

От размышлений прервала прозвучавшая по кораблю команда: «Офицерам походного штаба, командирам боевых частей и старшему авиакрыла прибыть в кают-компанию!»

Субботин, не дожидаясь повторного появления Дмитриева, поправил перед зеркалом галстук и вышел из каюты.

Небольшая, рассчитанная лишь на офицеров корабля кают-компания быстро заполнилась до отказа. Субботин с Дмитриевым забились в угол, примостившись на продавленном диване, рядом с наполовину наполненным аквариумом. Здесь и слышно хорошо, и в глаза не бросаешься. Над головой в подволоке,^[27] цокая коготками по металлу, резвились крысы. «Видать в самом разгаре брачные игры, — подумал Сергей, покосившись по сторонам, но никто из корабельных офицеров даже взглядом не повёл. — Понятно… обращать внимание на подобную живность на корабле — дурной тон. Иначе ни на что другое времени не останется».

Дверь распахнулась и первым вошёл командир дивизии.

— Товарищи офицеры! — Спохватился оперативный дежурный.

За комдивом заглянул «пиджак» и обвёл взглядом вставший по стойке «смирно» походный штаб. Клизма махнул рукой, приглашая всех садиться:

— Товарищи офицеры…

После этого он рухнул во главе стола, но несмотря на обращённые в его сторону взгляды, молчал. Неожиданно, нарушая морскую традицию, заговорил «пиджак»:

— Прошу внимания, господа!

От такого кощунства сидевший напротив комдива командир корабля закашлялся, и, подняв руку, спросил:

— Простите, как к вам обращаться?

На секунду «пиджак» замешкался, затем, улыбнувшись, предложил:

— Зовите меня просто полковник.

— М-м, гм… просто полковник. Так вот, если вы не заметили, то здесь присутствует адмирал.

Неожиданно вскочил Клизма. Сверкнув в сторону командира злобным взглядом, заискивающе затряс головой «просто полковнику»:

— Продолжайте, продолжайте, мы вас внимательно слушаем!

(После совещания Сергей слышал, как комдив распекал командира в его каюте.

— Ну чего ты к нему цепляешься? — Клизма переходил то на шёпот, то, забывшись, срывался на крик. — Сам не видишь — какой он на хрен полковник? От него же гэрэушником за версту несёт! Уверен — из их генералов. Прислали за нами приглядывать. Наверняка, стучит напрямую в Москву! А ты лезешь со своей субординацией, как заяц под паровоз. Тут поосторожней нужно быть, а то вместо того чтобы, когда я уйду на пенсию, занять моё место, пойдёшь в тралфлот тюльку ловить!)

«Пиджак» благодарно улыбнулся комдиву и, подойдя к висевшей за его спиной карте мира, постучал по ней карандашом.

— Прошу меня послушать, господа! То, что я сейчас буду говорить, очень серьёзно. А чтобы вы лучше прониклись обстоятельностью моих слов, я начну так: забудьте всё, что вы думали об этом походе!

Насладившись произведённым эффектом, он продолжил:

— С этой минуты статус похода меняется. Отныне это не дружеский визит, а экспедиция особого назначения! Начальником ЗОН назначен ваш командир дивизии, а моя роль сводится лишь к роли советника. Так что никакого нарушения порядка! А теперь, когда мы поставили все точки над «Ь», прошу меня внимательно выслушать. Итак!

Обведя на карте кружок в верхней части Южной Америки, «просто полковник» ткнул в его центр.

— Наша цель здесь! Рядом с Венесуэлой, но, увы, не Венесуэла. Наверняка вы уже слышали о недавно возникшем здесь феномене. Именно сюда мы и идём! А объявленный ранее дружеский визит всего лишь легенда прикрытия нашей истинной задачи.

Субботин уже успел пожалеть, что они с Дмитриевым сели так далеко. Пришлось, напрягая зрение, щуриться, но видно было лишь общий контур материка. Конечно, Сергей слышал о так называемой «вулканической завесе», возникшей где-то в Карибском море. Одно время о ней много говорилось в прессе и по телевизору, но потом как-то стихло. Иногда кто-нибудь из учёных пытался вновь разбудить к ней интерес, но озабоченное собственными проблемами человечество не слишком-то интересовалось, что там творится в далёком океане. Его гораздо больше волновало, что звенит в собственном кармане и чем набить желудок? А ещё кризисы да трёп о конце света.

Сергей напряг память, вспоминая, что он об этом знает. Кажется, года два назад говорили, что на одном из островов проснулся вулкан и выбросил в атмосферу облако дыма, которое до сих пор никак не рассосётся, а даже наоборот набирает силу. Сначала оно занимало в диаметре около двадцати километров, а теперь разрослось до двухсот, накрыв множество мелких необитаемых островов непроницаемой пеленой. Район этот объявили закрытым и трассы кораблей проложили в обход опасного места. На этом его знания о таинственной завесе заканчивались.

Субботин наклонился к уху Дмитриева и негромко произнёс:

— Прекрасно. Теперь мы стали вулканологами.

Но «пиджак» его услышал, пошарил взглядом над головами и, заметив, сказал:

— Кажется это наша авиация? Очень хорошо, что вы о себе напомнили. Вам отводится решающая для ЗОН задача. Скажу даже так: если весь наш поход представить как копьё, то вы — остриё этого копья! Но не волнуйтесь — после возвращения обещаю вам и награды, и перспективу хорошего служебного роста.

«Мягко стелет, — вспомнив его ночной разговор, подумал Субботин. — Хитрый, сволочь! Ведь знает, что мы — бараны на заклание, а посмотри как улыбается. Как там у таких лицемеров говорится: не поворачивается язык сказать баранам, что отправляешь их на гибель? Так скажи, что посылаешь их к славе!»

— Там, кажется, дымит вулкан? — произнёс он, лишь бы что-то ответить.

— Вот! — Неожиданно обрадовавшись, поднял палец «пиджак» и потряс им над головой. — Именно так все и думают. И должны так думать! Кто думает иначе, тому закроют рот соответствующие службы. До поры до времени, конечно. Но пока именно так и должен считать обыватель. Иначе путающиеся под ногами любопытные будут мешать и отвлекать силы на борьбу с утечкой информации. Теперь в общих чертах, что из себя представляет наша цель. В общих, потому что добыть более точную информацию предстоит нам с вами. Мы уверенны, что этот атмосферный феномен не что иное, как результат эксперимента американцев над климатическим оружием.

— Мы — это кто? — Спросил Субботин, воспользовавшись тем, что «пиджак» смотрел ему в глаза и рассказывал всё будто только для него.

— Мы — это те, кто вас сюда направил! А теперь прошу не перебивать и только слушать.

Развернувшись к карте, «пиджак» долго на неё смотрел, задумчиво теребил подбородок, будто обдумывая каждое своё последующее слово, и наконец начал:

— Имеющаяся у меня информация собрана трудом сотен людей, работа которых не видна, но оценена по достоинству. За каждым словом риск и опасность. Так что слушайте не перебивая. Думаю, излишне говорить, что эта информация не должна покинуть пределы этой кают-компании. Рассказывать что-нибудь тем, кто здесь отсутствует — запрещаю! Любые разговоры об ЗОН только здесь и только этим составом! Я ясно выразился? — Он обвёл взглядом притихших офицеров и удовлетворённо кивнул. — Вижу, что ясно. Итак! Известно, что американцы давно экспериментируют с сейсмологическим оружием, и, как мы предполагаем, и с климатическим. Так называемая «зона отчуждения» не что иное, как результат этих экспериментов. Что нам о ней известно. Это довольно обширная часть океана, скрытая атмосферной оболочкой повышенной плотности. Для спутников с оптическим или радиотехническим оборудованием она непроницаема. Ничего не дало и применение самолётов-разведчиков. Верхний край облачности по последним замерам составил около трёх тысяч метров. Диаметр на сегодняшний день составляет двести четырнадцать километров. Ежедневно зона расширяется на десятки метров. Неоднократно пытавшиеся проникнуть внутрь самолёты ВВС Венесуэлы исчезли. Думаем, что они были принудительно посажены на американский аэродром, скрытый внутри. В тоже время, по информации добытой по другим каналам, в том числе и дипломатическим, мы считаем, что эксперимент у американцев провалился или вышел из-под контроля.

— А что же сами американцы? — Не удержался от вопроса командир корабля.

— Я не помню ни одного случая, чтобы Америка в чём-нибудь призналась и взяла на себя ответственность. Тем более в том, что может бросить тень на её репутацию. Американцы перемудрили и теперь будут всеми силами открещиваться. Хотя для отвода глаз они тоже делают вид, что изучают этот феномен, но это только чтобы пустить пыль в глаза. — «Пиджак» хохотнул в кулак и, окунувшись в любимую тему, назидательно произнёс: — Говоря о политике США, я всегда вспоминаю их же фильм «Чужие». Помните, там американцы прилетели на планету монстров, и монстры сразу же из хозяев планеты превратились в чужих! Очень показательно! Ну так вот! Правительство Венесуэлы обратилось к нам за помощью. Конечно, идти на прямую конфронтацию с американцами мы не можем. Но и оставаться сторонними наблюдателями не будем. Нам с вами предстоит собрать неопровержимые доказательства и припереть Америку к стенке, показав всему миру настоящее лицо агрессора. А Россия как истинный миротворец возглавит возмущённую общественность, консолидируя вокруг себя развитые страны, и прочно займёт статус лидера в мировом сообществе. Сейчас мы всеми силами сдерживаем президента Венесуэлы от ультиматумов и громких заявлений. Нам необходимо самим без лишнего шума во всём разобраться и, возможно, почерпнуть из этого ценную информацию для собственного оборонного комплекса. А уж потом обратить внимание мировой общественности на эту проблему. Теперь вы понимаете, какая непростая и в тоже время важная задача стоит перед нами?

Не дождавшись вопросов, «пиджак» сел, и слово взял комдив:

— Товарищи офицеры! — Он тяжело поднялся и одев очки, подошёл к карте. — Я всего лишь на полчаса раньше вас узнал настоящее положение дел. Товарищ полковник передал мне пакет с приказом и подробными инструкциями. Что я могу сказать? Мы люди военные, этим всё сказано.

Ткнув пальцев рядом с Кубой, командир дивизии пояснил:

— Здесь у нас встреча с танкером «Осипов». Кто хочет отправить домой письма, то только после моего прочтения. Пишите так, как будто мы продолжаем поход с визитом. И ещё. Не исключено вооруженное столкновение. Корабли и подводные лодки, которые пытались проникнуть внутрь зоны до нас, потерпели неудачу при странных обстоятельствах.

— Разрешите я поясню, — не сдержавшись, вновь вскочил «полковник». — Существует некий «эффект смещения», который нам с вами тоже предстоит исследовать. Пытавшиеся проникнуть внутрь зоны корабли неожиданно оказывались на её границе, но уже совершенно в другом месте. По докладам экипажей, с ними не происходило ничего необычного. Корабли входили в полосу тумана с курсом в центр зоны, а через некоторое время выходили в совершенно нерасчётном месте за её пределами. Хотя в этом ничего загадочного нет. Наши научные консультанты считают, что подобного эффекта можно добиться дистанционно, вводя ошибки в курсовые системы кораблей. Но расслабляться не стоит. Мы считаем, что возможен и другой исход, не такой мирный. Полгода назад там исчезла дизельная подводная лодка Венесуэлы. До сих пор о ней ничего неизвестно.

Субботин долго смотрел в улыбающуюся физиономию «просто полковника», раздумывая, как бы вывести его на ночной разговор и вычислить, где им уготовили гибель. Наконец он не выдержал и поднял руку.

— Вы сказали, что вертолёты — это остриё копья! Что мы будем делать?

— Ничего особенного — разведку на границе зоны. Необходимо исследовать её атмосферу, определить верхний и нижний края облачности, направление движения воздушных потоков. Всё как обычно.

— На моём вертолёте подвешены бомбы. Мы должны кого-то бомбить?

— Нет! Это для собственной безопасности.

Сергей не удержался от ухмылки — придумал бы ты что-нибудь поумнее. Бомбы — оружие нападения. Если уж для безопасности, то куда грамотней подвесить пушку. Юлит «полковник», и явно чего-то не договаривает. Так где же им вырыли яму?

— Кто нам может противодействовать? ПВО американцев?

Такой вопрос привёл «просто полковника» в замешательство, но ему на помощь пришёл комдив.

— Хватит разводить балаган, товарищи офицеры! Сказано же — никто ничего не знает. Будем действовать по обстоятельствам. А бомбы вам на всякий случай повесили. Сами поймёте — когда применить. А теперь всё! Совещание окончено!

И для пущей убедительности адмирал стукнул кулаком по столу.

Глава вторая Воинственный остров

«Небо солнце с муками рожало!» — Сергею вспомнилась строчка из где-то прочитанного стихотворения. Чёрная тропическая ночь отступала неохотно, цепляясь за каждый клочок повисшего над горизонтом облака. Тонкая полоска света пробивалась слабым ростком цветка сквозь панцирь асфальта. Корабль застыл у границы зоны и ждал, когда наконец этот цветок взойдёт новым жарким днём. Ка-27 Дмитриева уже выкатили на вертолётную площадку, укрытую противоскользящей сетью. Ограждающие леера завалили набок, с палубы убрали всё лишнее, чтобы не улетело за борт. Корабль готовился к полётам.

Субботин молча наблюдал за приготовлениями вертолёта и за тусклой стеной зоны, начинавшей проступать сквозь мрак. Несмотря на угрозы «полковника», уже весь экипаж знал о подлинной задаче похода. Теперь свободные от вахты моряки высыпали на палубу и во все глаза смотрели на приближающиеся клубы сплошного тумана.

— Не пойму, чего ты переживаешь? — спросил подошедший сзади Голицын. — Нам нужно всего лишь провести разведку погоды. Чего тут сложного?

— Я тоже ничего сложного в этом не вижу. Но пока что это ещё никому не удавалось.

— Серж, что ты, как стареющая леди на собственных поминках! Значит, мы будем первыми. Идём, экипажи на предполётные указания вызывают.

На этот раз в кают-компании было немноголюдно. Комдив с «полковником» уже находились здесь и, склонившись, изучали расстеленную на столе карту. Дмитриев с двумя штурманами сидели рядом и записывали в рабочие тетради их указания. Субботин сразу обратил внимание, какой у Клизмы измученный вид. Набрякшие круги под глазами и глубокие морщины на небритых щеках выдавали бессонную ночь.

«Что ж, не я один! — подумал Сергей. — Возможно, комдив знает немного больше, чем остальные, и теперь его мучает совесть за отправляемые на гибель экипажи? Или понимает, что его сделали главным стрелочником? В случае успеха награды достанутся тем, кто и в море не ходил. А случись неудача, то все камни полетят в его седую голову».

— Взгляните сюда! — оторвал Субботина от мрачных мыслей командир дивизии. — В этом районе тянется гряда мелких островов. Создать на них что-то серьёзное, я думаю вряд ли возможно. А вот здесь, ближе к центру зоны, находится вулканический остров с десяток километров в поперечнике. Там и базу, и аэродром можно построить. Его как раз и нужно обследовать в первую очередь.

— Подождите! — не сдержался Сергей и обернулся к Дмитриеву, призывая его в свидетели. — Говорили, что нужно всего лишь провести разведку на границе зоны. О полёте внутрь этой аномалии не было ни слова.

— Задачи изменились, — ответил за комдива «полковник». — Полёт внутрь зоны мы планировали после предварительной разведки. Но нас торопят сверху, требуют результат. Потому решено эти два полёта совместить в один. Ничего опасного в этом совмещении я не вижу. Облетаете острова, делаете как можно больше снимков и назад. Если обнаружите американцев — не провоцируйте. Здесь нейтральные воды, но кто его знает, что у них на уме? Мы потому и заменили один из вертолётов, чтобы расширить ваши возможности. Один занимается поиском, второй его прикрывает. По заданию, пожалуй, всё, что вам нужно знать, я сказал. А теперь вынужден напомнить, господа лётчики, что это приказ и обсуждать его не нам с вами. Надеюсь, это вам понятно?

Ещё бы! Главный армейский принцип «не хочешь — заставим, не можешь — всё равно заставим» никто не отменял. Тут уж, раз назвался груздем, то шагай в омут, не раздумывая.

— Понятно, — недовольно буркнул Сергей.

— Вот и прекрасно! — «Полковник» взглянул в квадратный иллюминатор на загорающийся рассвет. — Тогда удачи вам! Или как там у вас говорят за столом: чтобы количество взлётов равнялось количеству посадок!

Лопасти соосных винтов вздрогнули и ринулись навстречу друг другу, набирая обороты. Белый шлем Дмитриева в выпуклом блистере^[28] кабины обернулся в их сторону, затем Александр Михайлович отвернулся к приборной доске. Левая рука потянула рычаг «шаг-газ» и двигатели взвыли, оторвав шасси от палубы. Выполнив контрольное висение, Ка-27 улетел подальше от корабля, чтобы, наматывая круги, ожидать взлёта ведомого.

Теперь их очередь. По сравнению с серым и обтекаемым противолодочником, Ка-29 выглядит квадратным, угловатым и вызывающе пятнистым. Таким его делают броневые листы и специфичный камуфляж, предназначенный для того, чтобы скрывать вертолёт на фоне береговой черты. Лифт в ангаре поднял на палубу «броневичок», как ласково называли Субботин с Голицыным вертолёт с бортовым номером «22», и они заняли свои места.

— «Позитив», восемьдесят пять триста пятнадцать к взлёту готов! — прижимая ларингофоны к горлу, доложил Сергей.

— Триста пятнадцатый, давление семь полета, ветер слева двадцать градусов, три метра. Взлёт разрешаю, — привычно отозвался руководитель полётов.

Над головой низко завыли турбины, затем вой перешёл в свист, и бурая с белыми кругами палуба поплыла в сторону.

— Триста пятнадцатый триста третьему! — захрипел в наушниках голос Дмитриева.

— Триста пятнадцатый взлёт произвёл, борт — порядок! — доложил Субботин ведущему языком авиационного радиообмена. — Вас наблюдаю. Занимаю своё место.

— «Позитив», я триста третий, — теперь Дмитриев связывался с кораблём и, дождавшись ответной квитанции, доложил: — Группа в сборе. Работаем по заданию.

Тень от вертолёта бежала впереди по воде, как пёс-поводырь на поводке слепого. Затем они перешли в набор высоты и тень отстала, потерявшись в белых барашках волн. Первым летел вертолёт Дмитриева. Чуть выше и правее, чтобы не попасть в спутную струю ведущего, держался Субботин. Корабль остался далеко позади, и сейчас весь горизонт от края до края заслоняла приближающаяся серая стена. Если издали она ещё напоминала мощный грозовой фронт, то теперь, когда до неё оставались считанные километры, зона превратилась в грязную непроницаемую вату с ровными, опускающимися к воде краями.

— Триста пятнадцатый, пройдём над верхним краем.

— Понял вас.

Субботин потянул вертолёт в набор высоты. Внизу проплыла синяя черта моря, исчезающая за ровной линией границы зоны. Теперь они летели над гладкой серой пустыней, напоминающей молочные поля Арктики.

— Триста третий! — напомнил о себе «Позитив». — Ваши действия?

— Работаем! — нехотя ответил Дмитриев. — Верхняя граница три тысячи метров. Облачность сплошная, десятибалльная. Будет ещё информация — доложу!

— Понял вас! Вам добро на снижение.

— Пройду ещё с данным курсом на этой высоте.

Слушая переговоры Дмитриева с кораблём, Субботин удивлённо вздёрнул бровь. А ведь не только у него интуиция стонет в предчувствии беды. Александр Михайлович тоже не торопится лезть в эту серую кашу и, как может, тянет время.

Но «Позитив» неожиданно проявил упорство:

— Триста третий, старший приказывает вам снижаться. Как поняли меня?

— Понял. Выполняю.

Субботин почувствовал в голосе Дмитриева раздражение:

— Триста пятнадцатый, следуй за мной.

Ка-27 клюнул носом и, скользнув по поверхности бледной тенью, исчез внутри облачности. Сергей дал Дмитриеву возможность немного уйти вперёд, затем перевёл вертолёт на снижение. Бледно-грязная поверхность марева, похожая на огромное забетонированное поле, стремительно ринулась навстречу. Теперь, когда она проносилась рядом с шасси, это сходство было так реально, что Субботину показалось, что они сейчас покатятся по нему, как по полосе аэродрома. Колёса мягко коснулись пушистой ваты и исчезли. Затем в стекло бросились клубы тумана, в кабине стало темно, и вдобавок вертолёт затрясся мелкой дрожью. Сергей пробежался взглядом по приборной доске, затем беспокойно оглянулся по сторонам. По остеклению хлынули потоки воды. Видимость стала нулевой, и Субботин испугался, что он может столкнуться с вертолётом Дмитриева. Лезть вдвоём в такую темень было нарушением всех авиационных законов. Но никто не ожидал, что здесь будет как в грозовом облаке. Стремясь уйти с одного направления с ведущим, Субботин отвернул влево, но, к его удивлению, стрелка указателя курса не сдвинулась с места.

— Что с курсом? — он с тревогой обернулся к штурману.

Женя удивленно щёлкал переключателями, жал на кнопки, но ничего не менялось.

— Командир, отказ курсовой системы!

Сергей хотел сказать по этому поводу что-нибудь едкое, но не успел. Неожиданно вертолёт будто упёрся в стену. Субботин с Голицыным повисли на ремнях, кресла под ними заходили ходуном, табло отказов вспыхнуло красными огнями, а корпус затрясся от мощных ударов. Скорость с двухсот километров в час неожиданно погасла до пятидесяти. Желудок подпрыгнул к горлу, и Субботин понял, что они падают.

— Шаг подмышку! — заистерил Женя.

Но Сергей и без его подсказки уже тянул рычаг «шаг-газ» максимально на себя. Падение немного замедлилось, но теперь полезла вверх температура двигателей. Поняв, что ввысь им не вытянуть, а бороться с непроницаемым и вязким, как студень, туманом бессмысленно, Субботин двинул рукоятку управления вперёд, переводя вертолёт едва не в отвесное пикирование. Поступок был весьма рискованный. Пробивание облачности в надежде выйти под её нижний край чревато опасностью, так как она может опускаться до самой земли. Авиационный чёрный юмор по этому поводу гласит: нет земли, нет земли, потом полный рот земли! Стрелка высотомера открутила влево круг, затем второй и неожиданно замерла на восьмистах метрах, хотя Сергей явно чувствовал отрицательную перегрузку падения.

— Выводи! — Женя вцепился в кресло, хватая ртом воздух.

— Докладывай высоту! — выкрикнул в ответ Субботин в надежде, что высотомер штурмана работает нормально. Но по тому, как Голицын ошарашено посмотрел на прибор и постучал костяшками пальцев по кругляшку стекла, он понял, что у штурмана та же картина. — Триста третий, триста третий! — Сергей попытался вызвать на связь Дмитриева, но в ответ в наушниках раздавался лишь треск электрических разрядов.

Вертолёт переваливался с боку набок и стремился развернуться вокруг собственной оси. Субботина швыряло то на приборную доску, то на штурмана. Вцепившись в ручку управления, он пытался выровнять машину, но безуспешно. Они чудом держались в воздухе, но, казалось, ещё мгновение и вертолёт камнем рухнет вниз. Неожиданно стало светлее. Туман всё ещё был плотным, но уже не таким чёрным. Броски из стороны в сторону прекратились. Вертолёт вновь стал управляемым и послушно реагировал на рычаги управления. Субботин облегчённо выдохнул и, взглянув на красное в потёках пота лицо штурмана, попытался пошутить:

— Что-то, князь, у вас вид обоссанной мыши.

— На себя посмотри! — не остался в долгу Женя. — Командир, взгляни! Кажется, видно воду.

Сергей сделал левый крен и бросил взгляд вниз. Постепенно серая вата превратилась в белую, сплошная пелена начала разрываться в клочья, и в дырах отчётливо показалась синяя гладь моря.

— Метров триста! — на взгляд определил высоту Субботин.

— Да, — согласился штурман. — Не больше.

— Что у нас с приборами?

Женя пробежался пальцами по кнопкам. Пощёлкал переключателями. На всякий случай постучал по приборной доске кулаком. И наконец выдал потрясающий вердикт:

— Командир, из всего, что у нас есть, работают только часы!

Сергей посмотрел на него ошалевшим взглядом:

— Ты в своём уме?

— Посмотри! — не сдавался штурман. — Ты постоянно меняешь курс, а даже КИ на него не реагирует.

Индукционный компас — прибор вполне самостоятельный и ни от какой электроники не зависит. Это точно такой же компас, который носят на руке туристы, только точнее, приспособленный для нужд авиации, как дублирующий прибор курсовой системы. Уж этому-то чего надо?

— Женя! Куда делось магнитное поле Земли? — язвительно спросил Субботин.

— Да сам посмотри! — Голицын ткнул пальцем в выпуклый глаз компаса.

Сергей посмотрел и понял, что штурман прав. Градуированный шарик свободно купался в спиртовом растворе и при этом никак не реагировал на манёвры вертолёта.

— Охренеть! — только и смог он вымолвить.

Затем Субботин пощёлкал тумблером радиостанции и попытался ещё раз связаться с Дмитриевым:

— Триста третий, ответьте триста пятнадцатому!

И неожиданно в наушниках захрипело в ответ:

— Триста пятнадцатый, ты где?

Сергей аж подпрыгнул в кресле.

— А ты говоришь, ничего не работает! — подмигнул он штурману. — Триста третий, я триста пятнадцатый, иду на трёхстах метрах! Вас не наблюдаю.

— Я тебя тоже не вижу, — отозвался Дмитриев.

Сигнал доносился слабый и еле слышный, будто Александр Михайлович летел где-то за сотню километров.

— Смотри ведущего! — приказал штурману Субботин, затем, стерев пот со лба, озадаченно добавил: — Первый раз вижу такую облачность.

— Да разве это облака? Это же холодец какой-то! — не сдержал эмоций Женя. — Помнишь, как мы в грозу попали? Так куда легче было. Мне поначалу показалось, что мы в сугроб встряли, а потом понял, что так в воду втыкаются.

— Да… я уж подумал — отлетались!

— Вон! Вон, смотри справа! — неожиданно закричал Голицын и заёрзал в кресле, тыча пальцем в блистер.

В узкой полосе дымки, между гладкой, как стол, поверхностью моря и нависающими над головой тучами мелькнуло тёмное пятно вертолёта ведущего. Он летел рядом — всего в какой-то сотне метров впереди.

— Триста третий, наблюдаю вас! Не маневрируйте, а то потеряю. Сейчас подойду ближе.

— Понял! Тебя пока не наблюдаю.

— Александр Михайлович! — наплевав на все эти позывные, позвал ведущего Субботин. — Надо отсюда выбираться!

— Надо. А куда? У тебя система курс выдаёт?

— Нет.

— И у меня — нет!

— Здесь же полно островов! Предлагаю садиться аварийно. Вы их по зеркалу наблюдаете?

«Зеркалом» на авиационном сленге называют экран радиолокатора. На Ка-27, в отличие от штурмовика, локатор есть, и Субботин надеялся, что белые засветки суши штурман Дмитриева уж точно видит.

— С зеркалом то же, что и с остальным!

— Куда же мы летим?! — дрогнувшим голосом выдал своё волнение Сергей.

— Спокойно. У нас топлива ещё на два часа. Что-нибудь придумаем. Смотри, может визуально острова заметим.

— «Позитив» молчит? — спросил Субботин, хотя уже наперёд знал ответ.

— Молчит. Я тебя еле слышу, а до него сотня километров.

— Ну и влипли!

— Бывает.

Субботин догнал вертолёт Дмитриева и теперь летел рядом, едва не касаясь его винтами, но связь между ними продолжала оставаться слабой и временамипропадала, будто их разделяли горы или огромные расстояния.

— Пойдём ниже, — предложил Дмитриев.

Ка-27 скользнул вниз, едва не потерявшись в дымке. Субботин, толкнув от себя рычаг управления, заторопился следом. Ближе к воде видимость улучшилась, и теперь ведущий был отчётливо виден на фоне отдающего зеленью моря. Дмитриев летел низко, и от воздушного потока его винтов гладкая поверхность воды покрылась рябью. Только сейчас Сергей обратил внимание, какое внизу спокойное море.

— Смотри! — кивнул он штурману. — Как стекло.

— Да. Потому что нет ветра. Полный штиль.

— Триста пятнадцатый, ничего не наблюдаешь? — вклинился в их разговор Дмитриев.

— Ответ отрицательный, — стараясь скрыть растерянность, бодро ответил Субботин.

— По карте в этом районе не меньше десятка островов. Не пропусти, что-то да появится.

Но как ни напрягали глаза Субботин со штурманом, море по-прежнему было пустынно. Видимость у поверхности хоть и была лучше, но всё равно не превышала пятисот метров, и Сергей опасался, что они могут пролететь рядом с клочком суши, но так его и не заметят. Просматриваемая полоса получалась шириной не более километра, и такой вариант казался вполне возможным.

— Триста третий, разойдёмся фронтом, — предложил он ведущему.

— Согласен! — отозвался Дмитриев. — Иди левее. Из видимости не теряйся.

— Понял.

Субботин ушёл в сторону, стараясь держаться от ведущего так, чтобы он мог разглядеть на его фюзеляже белый военно-морской флаг. Они пролетели ещё двадцать минут, но море всё также напоминало голубую, как бирюза, пустыню. Иногда оно темнело и становилось чернильно-синим, местами превращаясь в чёрное. Сергей вертел головой по сторонам, удивляясь таким цветовым метаморфозам. Но затем подумал, что, возможно, для здешних широт это норма и для волнений нет причин. Гораздо хуже то, что им так и не попался на пути хоть какой-нибудь клочок суши для посадки. Потому что топливо в баках с каждой минутой таяло неумолимо.

— Смотри по курсу, а я слева, — сказал он штурману.

— Смотрю!

Женя вновь покрылся пятнами, и крупные капли пота побежали из-под шлема по лбу. Не скрывая беспокойства, он дрогнувшим голосом спросил:

— Серж, я от волнения даже забыл — сколько наш МСК на воде держит?

— Ты уже собрался плавать?

— А ты нет?

Сергей промолчал. В морском спасательном комплекте в тёплой тропической воде они смогут продержаться хоть сутки, да только толку от этого мало, если вокруг как на Северном полюсе — ни души.

— Здесь наверняка акулы! — продолжил размышления вслух Женя.

— Смотри в своём секторе! — одёрнул его Сергей.

— Смотрю.

Голицын недовольно поглазел по сторонам, затем, театрально приложив ладонь ко лбу козырьком, уставился вперёд.

— Командир! В моём секторе наличие полного отсутствия чьего-либо присутствия. А в твоём?

Субботин уже открыл рот, чтобы осадить не в меру разговорившегося штурмана, как вдруг ему показалось, что в проносящейся слева дымке он заметил тень, напоминающую гигантский конус. Ничего конкретного, но в этом месте горизонт был темнее. Белое марево там явно что-то скрывало. И это что-то очень напоминало остров. Сергей радостно положил палец на кнопку, чтобы вызвать Дмитриева, как тот вдруг сам отозвался первым.

— Триста пятнадцатый, наблюдаешь справа от меня?

Субботин посмотрел вдаль за летевшим у воды вертолётом ведущего и увидел размытую чёрную точку.

— Цель надводная?

— Надводная-то надводная, да только странная.

— Александр Михайлович, у меня слева на траверзе предположительно остров.

— Очень хорошо! Пойдём, осмотрим кораблик, а потом остров.

Вертолёт ведущего выполнил плавный разворот и взял курс на вырисовывающийся в дымке контур небольшого судна.

— Что-то не похожи они на американских командос, — прокомментировал в эфир свои наблюдения Дмитриев. — Галера, что ли?

Субботин летел гораздо дальше и пока что видел над синей линией воды лишь жирную чёрную полосу. Но ему тоже показалось странным, что у корабля нет ни мачт, ни каких-либо надстроек. Плоская посудина с низкими бортами. Дмитриев пролетел над ней, едва не задев судно колёсами шасси и уже начал разворот, заходя на второй круг, как вдруг в носу корабля вспыхнул белый огонь и дымная пулемётная трасса упёрлась в серое брюхо вертолёта. На секунду Сергей потерял дар речи, затем, зажав кнопку радиостанции, не удержался от крика:

— Алекса-а-андр Михайлович!

Но Дмитриев не ответил. За его вертолётом потянулся белый шлейф выливающегося керосина вперемешку с чёрными кляксами масла. Затем к этому хвосту добавился бурый дым. Раненый Ка-27 снизился и, едва не задевая воду, потянул в сторону острова. Он уже почти скрылся с глаз, и у Сергея появилась надежда, что Дмитриев дотянет до суши, как вдруг вертолёт клюнул носом. Лопасти зацепили воду и, разлетаясь в стороны, подняли в воздух тучу брызг. Затем то, что осталось от вертолета, несколько раз перевернулось и вспыхнуло алым заревом.

Субботину глаза застлала красная пелена. Сжав до боли в пальцах ручку управления, он толкнул её вперёд. Дёрнув рычаг, дал двигателям максимальную мощность.

— Женя, к бою!

Но Голицын уже и без его команды приводил оружие в боевое состояние. Шторка, закрывающая в носу вертолёта амбразуру, с характерным жужжанием поехала в сторону, обнажая четырёхствольный пулемёт. Набирая скорость и наклонив вперёд конус несущего винта, штурмовик нёсся над водой, вздымая за собой вспененные фонтаны. Судно стремительно приближалось, увеличиваясь на глазах и принимая угловатую форму. Теперь Сергей хорошо видел людей на его борту. Полуголые, в грязной рванине, они стояли с поднятыми вверх вёслами и смотрели в его сторону. На треноге в носу чернел пулемёт, и ещё один оборванец возился, заправляя ленту. Управился он быстро, так как в следующую секунду его скрыло вспыхнувшее белое пламя. Очередь прошла рядом с кабиной, оставив тусклый след.

— Чего тянешь? — процедил сквозь зубы Субботин.

Его слова утонули в проснувшемся под ногами грохоте. Авиационный пулемёт, предназначенный для создания заградительного огня и обладающий скорострельностью шесть тысяч выстрелов в минуту, не оставил утлой деревянной посудине никаких шансов. Под ураганной лавиной свинца она взорвалась, превращаясь в тучу щепок. Но Голицын продолжал стрелять даже тогда, когда галера исчезла, и на её месте лишь взлетали в воздух водяные столбы. Он прекратил стрельбу, когда пулемёт стал на нижний упор и цель исчезла под брюхом вертолёта. Развернувшись, Субботин ещё раз прошёл над этим местом. Лишь небольшие обломки дерева и обрывки тряпок напоминали, что здесь минуту назад стояло судно. Ни одной головы над водой, никто не размахивает руками, зовя на помощь… Всё было кончено.

Тогда, не снижая скорости, он полетел к месту падения вертолёта Дмитриева. Александр Михайлович не дотянул до берега каких-то три сотни метров. Обгоревший корпус лежал на боку на мелководье, выставив в небо чёрные диски колёс. Огонь уже потух, не сумев разгореться в окружении воды, лишь тянулся вверх столб пара и копоти. Напрасно Сергей искал фигуру в оранжевом МСК. Никого из экипажа рядом не было. Только растекались радужные круги топлива, да плавали уцелевшие в огне штурманские карты. Сделав круг над обломками вертолёта, Субботин полетел в сторону острова.

— Посмотри, что у нас есть в аптечке, — приказал он штурману.

— Думаешь, понадобится?

— Надеюсь. Сейчас сядем и бегом к ним.

Но сесть оказалось не так просто. Остров представлял собой выступающую из моря гору с крутыми берегами, усеянными камнями и сухими деревьями. Когда-то подножие горы было сплошь покрыто густыми джунглями, но по какой-то причине пальмы погибли, и теперь о зарослях леса напоминали лишь голые скрюченные стволы. Не было даже узкой песчаной полоски пляжа. Чёрная вода обхватила остров со всех сторон плотным кольцом, не оставив ни пяди расчищенной земли, ни тонкой линии песка.

Субботин облетел остров один раз, затем второй, но так и не нашёл хотя бы крошечного пятачка, где можно было бы посадить вертолёт. Он лихорадочно бросался из стороны в сторону, зависал над сухими деревьями в надежде расчистить воздушной струёй место для посадки, но всё было тщетно. А время уходило! Возможно, свершилось чудо, кто-то из экипажа Дмитриева выжил и сейчас, раненный, ждёт помощи, а они никак не могут сесть, чтобы спасти его. Эта мысль заставляла нервничать и торопиться. Безуспешно обследовав подножье горы, Сергей бросил взгляд на её вершину. Снизу устремлённый ввысь каменный конус казался срезанным, и, возможно, там могло быть плато, пригодное для посадки. Закрутив ещё один виток, они набрали высоту и вновь окунулись в нависающий над головой туман. Теперь гора была ниже высоты полёта, и вместо плато взгляду открылся ровный, правильной круглой формы, около пятидесяти метров в диаметре кратер с чёткими зализанными краями. Остров оказался поднявшимся из моря вулканом.

— Что же теперь делать? — спросил Голицын.

— Садиться!

— Куда? В эту яму?

— Ты видишь место лучше?

— Нет, но…

— Ничего, как-нибудь примостимся!

Субботин завис над центром кратера, высматривая место почище от камней, затем начал медленно снижаться. Застывшие потоки лавы отливали серым матовым цветом и казались гладкими, как стекло. Когда-то раскалённые ручьи сбегали со стен, образовав в центре ровное окаменевшее озеро. На него и решил садиться Субботин. Лишь только вертолёт опустился, Сергей, не дожидаясь остановки винтов, выпрыгнул из кабины, побежал и принялся карабкаться на вершину кратера.

— Не отставай! — крикнул он еле поспевающему сзади штурману.

— Бегу, бегу!

— Да сбрось ты шлем! Никуда он здесь не денется.

— Да, да! — Женя, задыхаясь, дёрнул на шее ремень.

Бежать мешал оранжевый водозащитный комбинезон, но снимать его не было времени.

— Ты заметил, что камни тёплые? — спросил запыхавшийся Голицын. — Даже сквозь перчатки чувствуется.

— Не заметил. Смотри, где вертолёт!

Теперь они забрались на край кратера и внизу открылась сине-чёрная панорама моря. Тёмная масса тумана нависала над головой, на лице чувствовалась его влажность. Он едва не касался вершины острова и тянулся во все стороны, куда доставал взгляд.

— Вон он! — Женя указал на выделяющееся светлое пятно на воде.

Субботин, не раздумывая, бросился по склону вниз. Камни срывались из-под ног и, обгоняя, катились под уклон, образовав небольшую лавину. Штурман еле поспевал и, задыхаясь, канючил:

— Серж, мы поломаем ноги! Подожди! А ты видишь, что все пальмы засохли? Интересно, что их погубило?

— Не болтай! Потом будем ботаникой заниматься!

Дальше склон стал более пологим, но теперь бежать мешали поваленные деревья и торчащие в стороны ветки. Пробравшись сквозь закрывавший путь бурелом, Субботин наконец увидел море, а дальше наполовину затопленный вертолёт. Он с разгону бросился в воду, подняв со дна чёрный, как смола, ил. Сергей сделал пару шагов, затем остановился и показал штурману под ноги.

— Что это? Нефть?

— Нефть не тонет. Она на поверхности плавает.

— А похоже на нефть. Ладно, догоняй.

С трудом переставляя ноги, Субботин двинулся к вертолёту. Штурман, тяжело дыша, вошёл в воду по колено, зачерпнул ее ладонями, плеснул на щёки и в оттянутый ворот. Лицо его удивлённо вытянулось. Зачерпнув ещё раз, он попробовал воду на вкус.

— Серж, она пресная!

— Не отставай!

— Я серьёзно! Попробуй!

— Что у тебя за привычка — всё в рот тащить?

Не останавливаясь, Субботин зачерпнул ладонью и отпил.

— Странно… — он удивлённо посмотрел на пальцы и облизал. — Я бы даже сказал — дистиллированная!

— А я тебе о чём? Я на море вырос и морской воды нахлебался тонны. Она не солёная! Такого просто быть не может!

— Может — не может! Нашёл время! Пошли.

Рядом с вертолётом вода доходила по пояс, а чёрный, похожий на студень ил скрывал ноги до колен. Идти он не мешал и от движения водонепроницаемых сапог раздавался в стороны, чтобы затем вновь мягко их обволакивать.

В предчувствии того, что сейчас увидит, Субботин на мгновение замер, затем, переборов волнение, заглянул в кабину.

Вертолёт лежал на левом борту, выставив из воды обтекатель локатора. На его серой обшивке чёрными пятнами отпечатались следы пожара. Красная звезда на шайбе киля была сплошь усеяна пулевыми отверстиями. Следы от пуль также были на брюхе, на воздухозаборниках двигателей и даже на чудом оставшимся целым остеклении кабины. Тело Дмитриева, неестественно выгнутое назад, висело на ремнях, наполовину скрытое водой. Субботин попытался вытянуть его через сорванную штурманскую дверь, но смятая приборная панель крепко зажала ноги.

— Помоги! — подозвал он Голицына. — Эх, Александр Михайлович, Александр Михайлович! Не того ты боялся! Женя, тащи на себя, а я отожму доску. Штурманов смотрел?

— Смотрел. Нет их. Ни штурмана, ни оператора. От дверей одни дыры, наверное, их во время удара выбросило. Ремни на обоих креслах порваны.

— Нужно найти. Не оставлять же бедняг на прожор рыбам! Течения и волн здесь почему-то нет, унести их не могло. Потом пройдем, поищем по направлению падения.

Голицын потянул на себя Дмитриева за ворот комбинезона, но, когда его голова показалась из воды, Женя громко застонал и едва не выпустил тело из рук. Лицо комэска в раздавленном шлеме уже не кровоточило, но от этого казалось ещё ужасней. Вытекшие глаза висели пучками нервов из пустых глазниц. Сквозь дыры в щеках белели зубы. Лоб, подбородок, шея превратились в лохмотья из-за множественных порезов.

— Осторожней, у него рука на честном слове держится, — еле выдавил из себя Субботин.

Голицын взглянул на вылезшую сквозь рукав кость и почувствовал, что сейчас потеряет сознание.

— Серж, я не могу… я крови боюсь.

— Нет уже здесь крови. Не раскисай! Тяни!

Женя взобрался на блистер кабины, упершись ногами в дверной проём, закрыл глаза и потянул тело Дмитриева вверх. Субботин стоял в воде и помогал, придерживая за ноги. Они уже вытащили комэска из кабины на борт вертолёта, как вдруг Сергей увидел за скрывавшим часть горизонта стабилизатором приближающееся судно. Это была точно такая же галера, как они уничтожили полчаса назад. На посудине их тоже заметили, и теперь гребцы быстро сокращали расстояние чёткими взмахами вёсел.

— Давай мне его на плечи! — выкрикнул Субботин. — Спрыгивай, пока не начали стрелять!

Взвалив на спину безжизненное тело Дмитриева, Сергей побрёл к берегу, тяжело передвигая ноги. Женя шёл сзади и придерживал комэска за сапоги.

— Галера-то не одна была! — произнёс Субботин. — Надо было вокруг того места получше посмотреть.

— Да что там увидишь? Сплошная дымка. Рядом бы пролетели и не заметили. Серж, давай быстрее, а то догоняют.

Субботин поднял впереди себя волну, переставляя ноги изо всех сил.

— Успеем. Когда мы вниз бежали, я видел расщелину у подножия горы. Там спрячемся.

— Хотелось бы! — Женя оглянулся назад. Погоня уже была не далее трёхсот метров, но по ним не стреляли. — Я, кажется, ботинок порвал. Вода внутри.

— Помогай, а то не удержусь! Этот чёртов мазут под ногами скользит.

Берег был рядом, вода доставала всего лишь до колен и идти уже почти не мешала. Сергей ступил на сухой песок и едва не уронил тело Дмитриева.

— Бери за ноги! Ещё немного и нас за деревьями не увидят.

Но, к его удивлению, галера больше за ними не гналась, а остановилась возле вертолёта. Она медленно кружила вокруг, гребцы гулко тыкали в дюраль вёслами, а свесившийся с носа человек в широкополой мексиканской шляпе пытался заглянуть внутрь.

Субботин с Голицыным подняли свою ношу и, перетащив через сухой бурелом, оказались у тёмной расщелины. Огромный монолит, будто подпиравший гору, раскололся у основания, и на его поверхности зияла метровой ширины трещина.

— Ты фонарь взял?

— Да.

— Подсвети.

Женя тяжело опустил Дмитриева на землю и, достав из нагрудного кармана блестящий цилиндр, щёлкнул выключателем.

Трещина оказалась довольно глубокой. Изгибаясь, она уходила далеко внутрь.

— Да здесь целая пещера! — Голицын направил луч на плавно расходящиеся в стороны каменные стены.

— Тем лучше будет держать оборону. Эх, сейчас бы наш «броневичок»!

— На гору не взобраться. Сразу подстрелят.

— Я и не мечтаю, — Субботин достал из вшитой в комбинезон нагрудной кобуры зацепленный на шнурке ПМ и звонко передёрнул затвор. — Пулемёт с лодки на берег они взять не смогут. Он вроде бы как намертво к треноге привинчен. Так что здесь мы на равных. Стрелять наверняка. Как только переступят это бревно! — Он указал на поваленное дерево в пяти метрах от входа в пещеру. — Не раньше! Понял?

— Да понял! Давай Михалыча вглубь спрячем. Не могу я так.

— Да… — согласился Сергей. — У меня тоже мурашки от такого соседства.

Пригнувшись, он высунулся наружу, бросил взгляд на застывшую галеру. Плоскодонная, с низкими бортами посудина остановилась всего в пятидесяти метрах от берега, и с высоты их расщелины он мог её внимательно рассмотреть, благо она была не закрыта стволами деревьев. На борту Субботин насчитал девять человек. Восемь гребцов вытащили из уключин вёсла и, кажется, что-то ели. Девятый изредка поглядывал в их сторону и деловито натягивал на пулемёт полотняный мешок. Похоже, что прям сию минуту они на штурм не собирались. И тогда Субботин решился.

— Свети, а я за тобой понесу.

Сергей поднял на руки тело Дмитриева и шагнул следом за штурманом. Женя широко размахивал лучом, освещая то узкую дорожку под ногами, то постепенно уходящий вверх потолок. Трещина в скале сделала резкий поворот и неожиданно разошлась в стороны, образовав огромное, со скрывающимися в темноте стенами пустое пространство. Голицын удивлённо замер, направив фонарик во тьму. Луч чиркнул по камням у ног и потерялся где-то в глубине пещеры.

Женя оглянулся на Сергея, затем несмело выкрикнул в темноту:

— Эй! Тут кто-нибудь есть?

— Ты с ума сошёл? Кто тут может быть? Свети под ноги, я Михалыча положу.

Субботин отшвырнул ногой камни и положил тело Дмитриева на единственную ровную площадку, затем заторопился к выходу.

— Пошли назад. А то штурм проспим.

— Думаешь, полезут?

— Уверен. Иначе они бы уже уплыли.

— Серж, ты не злись, но я из пистолета как-то не очень. В училище хуже всех стрелял. — Женя смущённо отвёл взгляд. — Одно дело через прицел вертолёта, а совсем другое вот так… да и физически я рядом с тобой — заморыш. Боюсь, что помощи от меня… я к тому, что… ну ты понимаешь?

— Не переживай, справимся. Кроме пулемёта другого оружия я у них не видел. А у нас два пистолета, и по две обоймы к каждому! Да мы ещё сами можем в атаку пойти!

Сергей улыбнулся собственному оптимизму и хлопнул Женю по плечу.

— Не переживай, выберемся!

— Я не переживаю. Меня только смущает, что всё здесь как-то шиворот-навыворот. Море — чистейшая пресная вода, хоть в аккумулятор заливай. Воздух совершенно неподвижен. А ты заметил, какая здесь сильная влажность? Как в террариуме!

— Заметил.

— Теперь ещё нас стерегут какие-то оборванцы с пулемётом.

— Тихо!

Субботин прижал палец к губам и выглянул из пещеры. Но галера по-прежнему стояла на своём месте, и все девять человек находились на её борту. Тогда он сел и, прислонившись к стене, вытянул ноги и положил ПМ на колени.

— До темноты придётся сидеть здесь, — вздохнул Сергей и устало закрыл глаза. — Я думаю, они её тоже ждут. Пока светло — не высаживаются, боятся. А как стемнеет, полезут. Мы должны их опередить и подняться в кратер за вертолётом.

Неожиданно Женя схватил его за ногу и вскрикнул:

— Что у тебя с ботинками? И у меня тоже!

Субботин открыл глаза и посмотрел на Женины ноги, затем на свои. Чёрные, на высокой шнуровке ботинки теперь были серо-грязного цвета и в пятнах, похожих на ожоги. Подошвы потеряли прежнюю форму и превратились в бесформенные куски пористой резины. До колен потерял свой первоначальный оранжевый цвет и комбинезон. Он принял такой же серый цвет, что и ботинки, выставив напоказ полосатую структуру прорезиненной ткани. Сергей удивлённо потрогал разъеденный каблук.

— Так это же нас «нефть» так обработала!

— Это не нефть.

— Я уже понял! Не каждая кислота сможет так пожрать МСК. Чёрт! Куда же мы попали?!

— Серж, а я тебе о чём говорю?

— Подожди, Женя, подожди! — Субботин закрыл лицо руками, пытаясь привести мысли в порядок. — Всегда всему есть объяснение! Что там этот московский козёл говорил? Американцы затеяли какой-то глобальный эксперимент? И он у них то ли получился, то ли провалился. Так?

— Ты считаешь, что они вылили в море тысячи тонн кислоты?

— Не перебивай, давай по порядку. Как ты там сказал — террариум? Женя, так это и есть террариум! Клочок моря, укрытый непроницаемой шапкой! Солнца нет, а излучение проходит. Вода испаряется, а деться ей некуда. Отсюда туман, дымка и влажность. Корабли и лодки войти не могут? Так он же сам сказал, что американцы как-то научились вводить ошибки в курсовые системы. Потому и у нас компасы не работали. Самолёты исчезают? Да никто их не перехватывал и не сажал! С их скоростями такая плотность оболочки для самолётов всё равно, что бетонная стена. Лежат сейчас обломками на дне, а наши голову ломают, куда они подевались?

— Неплохо. А теперь объясни, почему засохли джунгли, почему кроме компасов ещё вышла из строя вся электроника, куда исчезло магнитное поле Земли и что, наконец, это за гадость, которая пожрала обувь? Иначе как чертовщиной это не объяснишь.

— Женя, вот давай только без мистики. Я знаю, ты парень чувствительный, ранимый, с тонкой душевной организацией. Не то что я — прожжённый циник. Тебя легко убедить в грядущем конце света и прочей всякой ерундистике. Объясню! — Субботин взял задумчивую паузу, затем уверенно повторил: — Обязательно объясню. Давай только с этими ребятами разберёмся, а потом вместе поищем ответы и на остальные вопросы.

— Хорошо, Серж. Тогда ответь мне как командир на главный вопрос. Что мы будем делать дальше?

— Легко! Как стемнеет, поднимемся в кратер. Запустим наш «броневичок» и сделаем с этой галерой то же, что и с предыдущей.

— А дальше?

— Надо штурманов найти. Всех вместе здесь схороним. Может, позже на Родину перевезут.

— Ну а потом?

— А потом улетим.

— Улетим?

— Улетим, Женя, улетим!

— Куда?

Субботин понял, что штурман загнал его в угол и тяжело вздохнул.

— Давай решать проблемы по мере их поступления. Решим первую, а потом уже будем думать, что делать дальше.

— Тише! — неожиданно перебил его Женя и, прислушиваясь, приложил ладонь к уху.

Сергей схватил пистолет и выглянул их пещеры.

— Не там! — Женя побледнел, затем, покосившись на тёмный вход, кивнул: — Там!

— Что ты услышал?

— Какой-то скрип и шорох.

— Идём!

Взяв ПМ в правую руку, фонарь в левую, Субботин решительно шагнул в чёрный разлом. Пройдя узким коридором, он остановился у входа в пещеру и принялся метр за метром освещать усыпанный мелкими камнями пол. Луч выхватил из темноты ноги Дмитриева и Сергей торопливо дёрнул фонарик в противоположную сторону. Затем он прошёл вглубь ещё с десяток шагов и вернулся назад к застывшему у входа штурману.

— Нет здесь никого. Показалось тебе.

— Серж… — в ответ Женя лишь сдавленно захрипел и жалобно всхлипнул.

Субботин направил фонарь в его перекошенное ужасом лицо.

— Что?

— Он…

Сергей ещё раз прошёлся лучом по пустой пещере.

— Посвети на Михалыча. — Женя наконец смог справиться с заклинившим горлом.

Нехотя Сергей направил фонарик в том направлении, где должно было лежать тело Дмитриева, затем отвёл луч в сторону.

— На месте он.

Неожиданно Голицын вырвал у него из рук фонарь и ещё раз осветил лежащее на полу тело.

— Ты его как положил?

Теперь до Субботина дошло, и он почувствовал, как встали на голове дыбом волосы. Он точно помнил, что когда опустил Александра Михайловича на землю, то комэск остался лежать лицом вверх. Сергей даже подумал, что пока они его не обложат камнями, неплохо бы лицо чем-нибудь накрыть. Теперь же тело Дмитриева лежало лицом вниз. Кто-то, возможно, обыскивая, его перевернул.

— Здесь кто-то есть, — шепнул Субботин и, выключив фонарь, прислушался к темноте.

Под ногами Голицына скрипнул песок, и Сергей грозно на него зашипел:

— Тише ты. Он должен быть где-то рядом.

Затем он включил фонарь и отвёл его в сторону на вытянутой руке. Если будут стрелять, то на свет.

Медленно, шаг за шагом, Субботин уходил вглубь пещеры, но ничего не происходило. Следом, чуть отстав и направив вперёд пистолет, шёл Женя. Сергей посветил под ноги, но вокруг были только их следы. Тогда он не выдержал и выкрикнул, тут же отпрыгнув к стене:

— Эй! Выходи! Давай поговорим!

Но и на этот раз тот, кто прятался в глубине пещеры никак себя не выдал. А пещера продолжала тянуться всё дальше и дальше и всё больше раздаваясь в ширину. Теперь это уже был огромный зал с нависающим над головой низким каменным потолком. Сергей делал три шага, затем припадал к стене и прислушивался. Но вокруг по-прежнему было тихо и казалось, что слышно, как в груди ухает сердце. Он освещал пол, затем чертил лучом вдоль стен, делал три шага и вновь светил в темноту пещеры. На голову упала капля, и Субботин, нервно дёрнувшись, направил фонарь в потолок. Из трещин сочилась влага и, набухая крупными каплями, срывалась вниз.

— Серж, — тихо позвал Женя.

Сергей замер, почувствовав в голосе штурмана тревогу.

— Слева кто-то есть.

Рывком развернувшись, Субботин хаотично заметался лучом, не понимая, что мог увидеть штурман, потому что вокруг было пусто. Затем свет упал на пол, и он понял, что так взволновало Голицына. На фоне светлого песка выделялась фигура лежащего человека. Вернее, он был когда-то человеком, а теперь превратился в скелет, закутанный в лохмотья истлевшей одежды. Голый череп с отпавшей челюстью украшала старинная чёрная треуголка с выцветшим синим бантом. Раскинутые в стороны руки застряли костяными пальцами в песке, будто человек полз вперёд, да потом так и застыл, не добравшись к своей цели.

Субботин долго его разглядывал, затем, осветив диковинную шляпу, не удержался от шутки:

— Я тебя поздравляю. Мы нашли пирата Флинта.

— Серж, твой сарказм здесь неуместен. Не тревожь его неупокоенную душу.

— Тьфу ты! Ты как всегда в своём репертуаре. Ладно, тогда я тебя так успокою — это точно не он перевернул тело Михалыча. Ёё-ё! — неожиданно вскрикнул, хлопнув себя по лбу, Субботин. — Как же я забыл проверить — пистолет на месте или нет?

— На месте. Я заметил — кобура у Михалыча оттопыривалась.

— Точно? Нужно забрать. Ладно, идём, Женя, дальше. Этот пусть лежит, а мы будем искать другого. Того что попроворней этого будет.

Сергей переступил скелет и, посветив по сторонам, указал лучом направление:

— Туда. Иди правее меня и, если что ещё увидишь — стреляй! А потом будем разбираться, что это было. Если бы этот пират был живой, он даже вилкой сумел бы с нами разделаться, пока ты его разглядывал.

— Зря ты так. Я сразу понял, что там скелет.

— Да? Тогда я могу только порадоваться за тебя — у тебя прекрасное ночное зрение. Кошкам на зависть. И всё равно давай договоримся, что мы будем стрелять первыми, а не ждать, пока подстрелят нас.

Штурман обиженно поджал губы, и Субботин понял, что теперь надо быть готовым к внезапному выстрелу из-за спины. Назло ему Женя станет палить в любую тень.

Луч плясал впереди, освещая редкие камни да гладкий песок. И ни одного следа. Сергей уже начал подумывать, что этот неизвестный из темноты обошёл их, и теперь жди огонь в спину. Или спрятался так, что они прошли мимо и не заметили. В таком мраке это немудрено.

Он нервно оглянулся, но всё же решил обследовать пещеру до конца. Отразившись от чего-то гладкого, луч сверкнул и, разбившись на мелкие осколки, усеял потолок сотней огней. Субботин остановился, удивлённо гадая, что могло впереди так блестеть? Он провёл фонарём по сторонам и понял, что всего в пяти шагах перед ними находится гигантское озеро. Оно занимало большую часть пещеры. Его противоположный берег терялся где-то в темноте, а левый и правый уходили в стороны и пропадали под каменным сводом. Застывшая зеркальная гладь отливала мутно-молочным цветом, так не похожим на обычную воду. Сергей поднял булыжник и бросил в озеро рядом с берегом. Несмотря на увесистую массу камень не нырнул мгновенно в глубину, а медленно оседая, скрылся с поверхности, подбросив вверх тягучие капли.

— Что это?

Вместо ответа Женя подошёл и, опустившись на колено, окунул в озеро палец. Затем, осмотрев его в луче света со всех сторон, задумчиво облизал.

— Ты как всегда… — передёрнул плечами Субботин. — И что это?

— Это, Серж, хлорид натрия в растворённом состоянии. В природе довольно распространённый минерал. Но чтоб в таком гигантском количестве… — Женя удивлённо взглянул с обрывистого берега вниз. — Очень сильная концентрация. И судя по крутизне разлома, у этого озера огромная глубина. Здесь его сотни и сотни тысяч тонн.

— Мне твои слова что-то напоминают из химии, но ты не мог бы объясниться попонят…

Субботин осёкся на полуслове. За спиной, усиленный акустикой пещеры, прозвучал отчётливый и резкий звук. Так стучит камень о камень, или подкованный каблук раскалывает в крошки подвернувшийся под ногу кирпич, или скрипит продавленный ботинком песок, или… С десяток подобных предположений пронеслось в голове Сергея, пока он рефлекторно, оттолкнув в сторону Голицына, падал на пол. Выключив на лету фонарь и выставив перед собой ПМ, Субботин приготовился открыть стрельбу по первой мелькнувшей тени.

Они пролежали несколько минут, но звук больше не повторился.

— Может, это был зверь? — шепнул Женя.

— Может, и зверь, — согласился Сергей.

«Вполне вероятно, что здесь обитают крысы, — подумал он, всё больше утверждаясь в этой мысли. — Место для них вполне подходящее».

— Идём, — Субботин поднялся и включил фонарь. — Смотри под ноги. Не страшно, если крысы, хуже, если змеи.

На этот раз Сергей уверенно обошёл по периметру пещеру, освещая каждый угол. Но ни крыса, ни змея на глаза ему так и не попались.

— Чисто! — заявил он твердо на выходе.

— А кто же тогда перевернул Михалыча?

— Да, вопрос… — этот момент Сергей как-то упустил из виду. — Я думаю, дело было так. Какая-то крупная тварь в пещере была, но когда мы вошли, она незаметно выскочила. Логично?

— Логично, — неуверенно согласился Женя. — Но тварь эта должна обладать завидной силой, чтобы перевернуть тело.

— При хорошем старании это мог сделать даже шакал.

Выглянув на стоявшую на своём месте галеру, Субботин взялся снимать МСК.

— Назад на гору мы в нём не взберёмся, — пояснил он штурману. — Да и без вентиляции в нём как в парилке. На мне уже места сухого нет.

Голицын кивнул и принялся сдирать остатки ботинок.

— Серж, а может попытаться с ними поговорить?

— Поговорить? А, ну да! Ты же у нас полиглот. Попробуй. Предложи им сдаться, — хмыкнул Сергей. — Скажи, что они окружены, шансов нет… и как там дальше? Странно, что они не начали переговоры первыми, предлагая нам горячий чай и своё радушие.

— Твой сарказм иногда невыносим. Мы могли бы хотя бы узнать — кто они такие и что им нужно?

— Головы наши на шестах им нужны.

— Почему сразу головы? Пока что они ведут себя довольно мирно.

— Эти дикари сбили наш вертолёт! Убили наших товарищей! А ты предлагаешь вести с ними переговоры?

— Ну не именно эти. С теми мы рассчитались сполна. И потом я всего лишь предложил собрать хоть какую-то информацию о вероятном противнике.

— Да собирай. Жалко, что ли? Если это одичавшие американцы — начинай по-английски.

Сбросив МСК, Женя выглянул из пещеры и, сложив ладони рупором, громко выкрикнул на безупречном английском:

— Эй! Вы кто такие и что вам нужно?!

Услышав крик, главный в соломенном сомбреро поднял голову и посмотрел в его сторону. Галера качнулась от завозившихся на скамейках гребцов, и он схватился за борта, испугавшись свалиться в воду. Сняв шляпу, главарь приветственно взмахнул ею над головой и громко прокричал в ответ.

— Насколько позволяет мой школьный английский, — прислушавшись, сказал Субботин, — могу поспорить, что кричал он совершенно на другом языке.

— Правильно, потому что это испанский.

— Испанский? Хотя логично, ведь рядом Южная Америка. Что говорит?

— Он нас поприветствовал.

— Как мило. Спроси — чего им надо?

Теперь Женя задал вопрос по-испански и, выслушав ответ, перевёл:

— Он предлагает прекратить прятаться и идти к ним на лодку.

— Да этот парень с чувством юмора. Руки нам как? Поднять вверх или самим друг другу связать?

— Ещё он сказал, что они не могут долго ждать. Ночь опасна. Мы должны идти к ним, если хотим остаться в живых. В противном случае, если не послушаемся, нас убьёт остров неприкаянных.

— Ответь, что мы выбираем противный случай. Пусть плывут своей дорогой.

Выслушав ответ, на галере начали совещаться. Затем тон сменился с дружелюбного на раздражённый. Главный что-то выкрикнул и прислушался к ответу штурмана. Дальше он долго ругался, темпераментно размахивал руками и, задрав голову, взывал к небесам. Женя тоже не остался в долгу и перешёл на нервный крик.

Субботин терпеливо слушал их перебранку и наконец не выдержал:

— Эй, да я смотрю, у вас завязалась милая беседа. Ты прерывайся иногда и просвещай меня, о чём вы там так рвёте горло.

— Подожди! — Женя отмахнулся и снова перешёл на испанский язык.

Сергей удивлённо взглянул на штурмана, но промолчал. К главному подключились гребцы, заголосили наперебой, надрываясь и заглушая друг друга.

— Наговорились? — спросил Субботин, услыхав, что в перекрикивании наступила пауза. — И?

— Угрожают. Ещё спросили — это мы уничтожили их вторую лодку?

— Я, надеюсь, ты не стал отказываться?

— Нет.

— Представляю, как на нас обиделись.

— Не заметил. Скорее они гордятся, что их товарищи сумели сбить вертолёт. Считают их героями. Они думают, что это наш там внизу. Видели красные звёзды, удивлены и сожалеют, потому что никогда не считали русских врагами. И всё такое прочее в подобном духе. Они решили, что мы выжившие лётчики со сбитого вертолёта. Я не стал их разочаровывать.

— Правильно. Сюрприз будет.

— Серж, они пытаются убедить, что здесь находиться опасно.

— Ещё бы! И, конечно же — предлагают нам спасенье! Ты им сказал, что русские не сдаются, а свою помощь пусть засунут в зад?! Неужели постеснялся? Я же сказал, чтобы ты им передал — пусть проваливают своей дорогой! Мы без них как-нибудь разберёмся.

— Всё я им говорил. Они не хотят новых жертв, так как у них мало людей. Но и уйти без нас не могут, потому что после того, как погибла вторая лодка, вон тот в шляпе, Гаспар, должен показать какому-то господину Раулю, кто её уничтожил. А мы должны будем рассказать, как нас сбили с их галеры. И ещё у их господина наверняка будет к нам множество вопросов. Поэтому мы непременно должны плыть с ними. Если откажемся — они возьмут нас силой. В общем, это краткое изложение всего, что они так темпераментно накричали.

— Сделай так: презрительным тоном пожелай удачи, но предупреди, что у нас с собой много оружия и мы в состоянии перестрелять их всех, как кроликов в курятнике.

Женя скривил недовольную гримасу, но спорить не стал и выкрикнул на галеру пожелания Субботина.

— Ответили, что не верят.

— Ах, не верят!

Сергей нервно вскочил и навскидку, не целясь, выстрелил. Попасть в человека с такого расстояния из ПМ нечего даже мечтать. Пуля подняла султанчик воды далеко за лодкой. С галеры в ответ пролаяли угрозы и нехотя отплыли от берега ещё на полсотни метров.

— Вот так-то лучше! — Субботин по-ковбойски дунул в дымящийся ствол. — Приятно, когда уважают.

— Ну и зачем ты это сделал? — не разделяя его радости, произнёс Женя. — Мы же ничего так и не узнали. Нужно было ещё поговорить, потянуть время, пока они пытались изображать друзей. А теперь нас объявили врагами.

— Вот так новость! Так это его напарник влепил очередь Дмитриеву по-дружески?

— Он хотел что-то рассказать об острове. Можно было хотя бы выслушать.

— Ещё послушаешь. Что-то я не вижу, чтобы они, обидевшись, уплывали.

— А вдруг здесь и вправду есть какая-то опасность?

— Запугивает. Остров как остров. Пересох только.

Но штурман промолчал, и Субботин понял, что на Женю угрозы с галеры произвели впечатление.

— Неужели ты им поверил? Это же дешёвый трёп, чтобы взять нас в плен без единого выстрела. Трусы! Вместо того, чтобы попытаться ввязаться с нами в перестрелку, они принялись сочинять страшные сказки. Женя, их всего девять. Девять трусов. Неужели ты их испугался?

— Серж, я всего лишь хотел узнать — почему здесь всё не так? Они это знают, а мы — нет! Ты совершенно не к месту поторопился объявлять войну.

Почувствовав правоту в словах штурмана, Сергей смущённо нахмурился и предложил:

— Есть вариант всё это узнать с позиции победителя. И не я первым объявил войну, а они. Следующий раз ты по ним не пали из пулемёта с таким остервенением. Оставь хотя бы одного живого. Возьмём его в плен и расспрашивай о чём хочешь. Логично?

— Ты сам сказал, что подняться к вертолёту мы сможем только по тёмному. А до ночи ещё не меньше двух часов. Мы должны были тянуть время, пока не стемнеет. Что, если они сейчас полезут на нас в атаку? Ты уверен, что кроме пулемёта у них нет автоматов? Или чего ещё потяжелее?

— Отстреляемся! — попытался оправдаться Субботин. — Эта пещера не укрытие, а долговременный дот. Чтобы нас отсюда выковырять, нужно что-то не меньше пушки.

Голицын не стал ввязываться в спор и, насупившись, молчал, с опаской поглядывая на тёмный вход. Одна мысль, что там, всего в десяти шагах вдоль каменного коридора, лежит тело Михалыча, ввергала его в трепет. А перспектива провести с таким соседством хотя бы малую часть ночи вселяла животный ужас.

— Давай попробуем подняться в кратер пока светло, — предложил он, выглянув из пещеры, чтобы бросить взгляд на покатый склон.

— Безрассудный шаг. Зачем? — не соглашаясь, Сергей отрицательно качнул головой. — Внизу ещё куда ни шло. А выше крутой подъём. Будем взбираться, будто альпинисты, а они по нам стрелять, как в тире. Сейчас уже, наверное, скоро начнёт темнеть, тогда и полезем. А ты чего такой бледный?

— Ничего… душно.

Рассеянный свет, чудом проникавший сквозь плотную серую оболочку над головой, неожиданно начал меркнуть. Это вовсе не было похоже на надвигающиеся сумерки или вечерний закат у моря. Темнота обрушилась на остров, будто рухнувшая штора, всего за пару минут. Где-то выключили рубильник и вокруг воцарился полнейший мрак. Субботин поднял перед глазами ладони и, не увидев их, потрясённо произнёс:

— Теперь я понимаю выражение — как у негра в… глотке. Я, конечно, не рассчитывал на лунную ночь, но чтобы вот так… Женя, ты со своим кошачьим зрением что-нибудь видишь?

— Ничего я не вижу.

— Слушай, а разве так бывает?

— Думаю, это потому, что солнечный свет может проникать сюда только под углом, близким к прямому. Солнце начало садиться, и теперь свет отражается от оболочки, как от зеркала.

— Какой ты умный. Ты бы ещё придумал, как найти выход из пещеры. И вообще, где ты сам? Протяни руку.

Нащупав ладонь штурмана, Сергей не сдержался от очередной шутки:

— Теперь мы с тобой как два слепых на ярмарке. Кто из нас будет поводырь?

— Надежда только на слух.

— На слух? Я ушами дорогу не вижу!

— Мы услышим шаги приближающихся испанцев.

— А ты думаешь, что они что-то видят? Здесь может помочь только прибор ночного виденья. Сомневаюсь, что у них такой есть.

На мгновение Субботин замер, потом прибавил:

— Но если он у них есть, то нам конец. Может, они и темноту потому ждали? Давай-ка, Женя, поторопимся.

Он нащупал стену и потащил штурмана к выходу. Под ногами оказался камень, которым Сергей сам загородил выход и, зацепившись, он громко ругнулся. Затем дорогу перегородило бревно, и, чуть не рухнув, Субботин сбавил темп. Дальше шаг за шагом, едва-едва двигаясь вперёд, он осторожно ощупывал дорогу босой ногой.

— Далеко мы так с тобой уйдём, — шепнул сзади Женя.

— Хуже всего, что теперь я даже не представляю, куда идти? — откликнулся Сергей. — Кто из нас штурман? У тебя есть какие-нибудь соображения?

— А ты подъём наверх не чувствуешь? Нам бы с ровного места сойти, а там всё время в гору карабкаться. От выхода налево нужно было.

— Да где это лево? Мы крутимся на месте.

— Подожди, — остановил Субботина Голицын и прислушался. — Кажется, стукнуло весло о борт лодки.

— Мне тоже так показалось. Тишина какая… слышно каждый наш шаг.

— А ещё… ты обратил внимание, что температура не снизилась ни на градус? Обычно ночью становится прохладней.

— В тебе погиб дотошный исследователь. Женя, не о том думаешь. Подумай лучше, как нам в такой тьме найти вертолёт?

— Давай подождём. Может зрение адаптируется, и мы хотя бы тёмный контур горы рассмотрим.

Субботин протёр глаза, поморгал, оглянулся, но вокруг по-прежнему стояла непроницаемая стена. Он помахал перед носом рукой и не увидел её.

— Без фонарика не обойтись.

— Мы сразу выдадим себя! — запротестовал Женя. — Может, они только этого и ждут? Включим, а нам с лодки очередь. Слышишь? Там возня какая-то!

Со стороны берега донёсся негромкий всплеск, раздалась пара тихих фраз, и вновь наступила тишина.

— Придётся рискнуть. Без фонаря нам дорогу не найти. Сейчас подъём можно угадать по направлению на звуки с берега, но выше будет круче. Полезем на ощупь, разобьёмся к чёрту. Без фонаря никак, — мрачно вздохнул Сергей. Затем он похлопал по карманам и спросил: — А кстати, он у тебя?

— Нет.

— Как — нет?! Он же у тебя был?

Голицын зашуршал одеждой и ответил виноватым голосом:

— Серж, он в МСК остался. Темень так резко наступила, что я даже не успел… А разве не я предлагал взобраться в кратер, пока было светло?

Протяжно застонав, Субботин спросил:

— Что же нам теперь делать?

— Давай вернёмся. Мы не могли уйти далеко отпещеры. Она где-то рядом.

— Где-то рядом! — передразнил его Сергей. — Так мотнись по-быстренькому! Только ноги не сломай. — Успокаиваясь, он перевёл дух и тихо произнёс: — Ладно, оба хороши. А я, оказывается, в МСК пистолет оставил. Давай вспоминать, как мы здесь топтались. Может, получится в пещеру вернуться.

— А чего тут вспоминать! — бодро ответил Женя. Почувствовав возможность загладить свою вину, он весело добавил: — Не так уж и много ты здесь наблудил, чтобы я не смог разобраться. Дай руку.

Уверенно потащив Сергея назад к пещере, Голицын сделал пару петель, затем, прошагав с десяток шагов, неуверенно замер.

— Должна быть где-то здесь…

— Должна… кому и чего, Женя, она должна? — хмыкнул Сергей.

— Тише, — зашипел на него штурман, — где был звук?

Со стороны моря вновь отчётливо донёсся всплеск весла.

— Сзади! — оглянулся Субботин.

— Всё верно! Значит, пещера впереди. Мы могли выйти только в направлении берега.

— Это тебе твоя так называемая штурманская интуиция подсказывает?

— Это так называемое счисление пути.

— Тогда идём вперёд, — сдался Сергей, — против счисления пути я ничего не имею. Звучит красиво.

Голицын сделал ещё несколько шагов и вдруг упал, потянув за собой Субботина. Пощупав перед собой руками, он радостно сообщил:

— Серж, да это же наше бревно. Пещера рядом. Сейчас я точно определю, где вход.

Вытянув вперёд руку, он шагнул раз, другой и упёрся в каменную стену.

— Я же говорил, что она рядом. А ты не верил.

— Да верю я тебе, верю! На то ты и штурман. Ищи под ногами МСК. Я свой у выхода оставил. Твой дальше был.

Субботин почувствовал под ногами мягкую гладкую ткань и, опустившись на колени, принялся шарить, нащупывая кобуру с пистолетом. В ладонь уткнулся прохладный ствол, и он радостно выдохнул, ощутив его тяжесть.

— Нашёл? — спросил он штурмана.

— Сейчас, сейчас… Серж, ты будешь смеяться, но мой ПМ тоже в кобуре остался.

— Нам осталось только смеяться. Хорошо мы с тобой в поход собрались.

— Это обрушившаяся темень нас так из колеи выбила. А вот и фонарик!

Щёлкнув выключателем, Голицын заслепил Субботину глаза.

— Погаси! Дай его сюда.

Взяв ПМ в правую руку, фонарь в левую, Сергей оглянулся в поисках штурмана.

— Теперь всё взяли?

— Кажется, всё.

— Тогда пошли. Давай ты первым, а то я уже себе не доверяю. Слышишь?

Со стороны моря вновь донёсся отчётливый всплеск весла о воду.

— Это хорошо. Значит, они ещё на берег не высадились. Успеем уйти.

— Серж, подожди. Я никак пистолет от кобуры не отцеплю. Карабин заело.

Субботин замер, прислушиваясь, как Женя возится с неподатливым замком.

Ш-ш-ш… ш-ш-ш… неожиданно донеслось совсем рядом. Ш-ш-ш… ш-ш-ш… и опять наступила тишина.

— Что это? — прошептал штурман вмиг осипшим голосом.

— Замри, — едва шевельнул губами Сергей, но Женя его услышал.

Из глубины пещеры вновь раздался явственный шелест, будто кто-то шёл, шаркая подошвами по песку. Два шага — замер. Ещё два шага и вновь пауза, словно кто-то тоже прислушивался к тишине. Субботин пополз спиной по стене к выходу. Ладонь, сжимающая пистолет, вмиг вспотела. Мысли панически метались, стремясь найти объяснение. Но причина этих звуков могла быть только одна. Они плохо обследовали пещеру и не заметили того, кто в ней прятался. Это не мог быть зверь. Так переставляет ноги только человек. И теперь он идёт вдоль коридора, разыскивая выход.

Ш-ш-ш… ш-ш-ш… зашелестело уже совсем рядом. Сергею показалось, что он слышит как стучат Женины зубы.

— Приготовься, — шепнул он еле слышно. — Как включу фонарь — стреляй.

Ш-ш-ш… потянул кто-то ногой уже совсем близко.

«Даю ему ещё два шага», — решил про себя Субботин, еле сдерживая волнение в подрагивающих руках. На этот раз прошелестело один раз. Сергей не сдержался и нажал кнопку, выставив фонарь перед собой вместе с пистолетом на вытянутых руках.

Луч вспыхнул, вырвав из темноты каменные стены и оранжевый рукав МСК с торчащей из него костью. В тесном проёме коридора стоял Дмитриев. Голова на сломанной шее висела на груди и потому не были видны пустые глазницы. Руки его болтались словно плети, с безобразно растопыренными в стороны пальцами. Разорванный на груди комбинезон оголил месиво из плоти и костей. Единственно целыми у него казались ноги, и он стоял на них уверенно, не раскачиваясь и не сгибаясь.

Жуткий крик рвался, рвался из горла Сергея, да так и не вырвался. Он оцепенел, не в силах отвести фонарь в сторону.

Ш-ш-ш… ш-ш-ш… не обращая внимания на свет, сделал на прямых ногах ещё два шага Дмитриев, оказавшись в метре от штурмана. Первым не выдержал Женя. Хлопнул выстрел и выпачканное налипшим песком плечо в оранжевом МСК дёрнулось от удара пули. Затем истошный вопль взорвал ночь, и штурман, сломя голову, перелетев через Субботина, бросился прочь из пещеры. Сергей медленно пятился к выходу, не отводя луч от стоявшего перед ним Дмитриева. Ужас разрывал его сердце на части. Казалось, ещё миг и оно лопнет. Где-то в глубине сознания наружу рвался росток, требующий открыть беспорядочную стрельбу, но пальцы, будто гипсовые, его не слышали.

Ш-ш-ш… протянул ногу, будто шёл на лыжах, Дмитриев, и тогда Сергей не выдержал. Вскочив, он бросился вон. Бежал, перепрыгивая препятствия, умудрившись не споткнуться об них ни разу. На пути попадались сухие деревья, он таранил их, ломая и отбрасывая в сторону. Пробежав не разбирая дороги добрую сотню метров, он вдруг почувствовал под ногами воду. Сергей остановился и, увидев впереди чёрную гладь, понял, что весь свой путь он бежал с включённым фонарём. Щёлкнув кнопкой, он вернулся на берег и тихо позвал:

— Женя.

Сердце в груди никак не могло успокоиться и от переизбытка адреналина ухало будто колокол.

— Женя! — позвал он громче.

Штурман не отозвался, но за спиной треснула ветка.

— Женя, это ты?

Не выдержав игру в молчанку, Сергей вновь включил фонарь. Не скрываясь, перед ним стоял один из галерных оборванцев с гигантской дубиной в руках. После того, что Сергей увидел в пещере, уже никакие пираты не могли его испугать. Не раздумывая ни секунду, он хладнокровно выстрелил испанцу в грудь. Затем за спиной треснула ещё одна ветка, но обернуться Субботин не успел. Кто-то навалился на спину и схватил за руки, не давая возможности ещё раз выстрелить. Ещё кто-то повалился под ноги, захватив колени в замок. Затем тяжёлый удар обрушился на голову, и теперь ночь обрушилась и на его сознание, поглощая и унося в небытие…

Глава третья Биржа новых профессий

Шлёп, шлёп, пауза… Небольшой перерыв и снова журчащий шелест. Все мысли были о Дмитриеве. Сергей знал, что он где-то рядом, но никак не мог его увидеть. Он лишь слышал шуршание его шагов и с остановившимся сердцем приготовился ощутить на плече холодную и твёрдую, как камень, ладонь. Но сознание не выдержало надвигающегося испытания и жуткий крик вырвался наружу.

Сергей встрепенулся и, задыхаясь от накатившего кошмара, громко застонал. Плеск вёсел затих, и два ряда гребцов обернулись в его сторону. Тонкая капроновая верёвка впилась в кисти, как только он попытался встать на ноги. Тугая петля, стянувшая руки и связавшая их с коленями, заставила тело изогнуться в неудобной позе. Субботин огляделся по сторонам, всё ещё ожидая увидеть рядом Дмитриева. Но вокруг простиралась лишь тёмно-синяя гладь, да ползущий над ней туман. Сидевший в носу галеры испанец встал и, схватив Сергея за короткие волосы, вывернул голову назад. Пролаяв пару фраз, он кивнул кому-то за спину. Субботин оглянулся и увидел сидевшего между скамейками на дне лодки штурмана. Руки его тоже были связаны, но верёвка тянулась не к ногам, а была накинута на торчавший из борта деревянный штырь. Рядом с ним высилась горка из булыжников, собранных на берегу, как будто строго по одному размеру. Камни были очищены от песка и аккуратно сложены у ног вдоль лавок. Лицо Жени пересекала широкая ссадина с кровавыми краями. Он жалко улыбнулся и произнёс:

— Серж, я так рад, что ты пришёл в себя! Ещё немного и тебя бы выбросили за борт, посчитав, что ты уже не жилец. Этот в шляпе у них главный, и он вне себя от злости, что ты убил его гребца. У них теперь не получаются равномерные гребки с обеих сторон. Он сказал, что теперь ты займёшь его место.

— Мы всё-таки вляпались… — Субботин удручённо кивнул и взглянул на стоявшего перед ним испанца. — Женя, ты же их понимаешь, что они собираются с нами делать?

— Нас отвезут на какой-то плавучий остров. Больше я ничего не узнал.

— Долго я был в отключке?

— Не знаю. Когда меня привели на лодку, ты уже здесь лежал. Минут десять назад рассвело. Ночью они почему-то не плавают, а вот сейчас готовятся.

Субботин оглянулся на близкий берег и, перейдя на шёпот, спросил:

— Скажи, что это нам двоим привиделось. Сразу, вдвоём, мы не могли сойти с ума. Я думаю, это какой-то газ виноват. Наверное, надышались в пещере, вот и словили галлюцинации.

— Нет, — Женя оглянулся на остров. — Я тоже на это надеялся, но мы не сумасшедшие и газ здесь ни при чём. Посмотри у входа. Отсюда видно.

Отыскав глазами пещеру у подножья горы, Сергей заметил лежащее недалеко от тёмного разлома тело Дмитриева. Его сигнального оранжевого цвета МСК выделялся на серых камнях.

— Да… — протянул озадаченно Субботин. — Впечатлений до конца жизни хватит. А этим дикарям что от нас надо?

— Не знаю, но думаю, что нас пока не убьют.

— И то ладно.

— Некоторых я уже знаю по именам. А ещё ты можешь не шептаться. По-нашему здесь никто не понимает. К главному они обращаются «шагомер Гаспар». Вон тот мулат — Эмиль. На соседней скамейке — Хосе. Ещё они говорят, что нашу судьбу решит какой-то господин Рауль.

— Пистолеты у них?

— Конечно! Их положили в тот деревянный жёлоб с маслом.

— С маслом?

— Да. Они и пулемёт туда разобранный сложили.

— Пока не отплыли от берега, нужно попытаться их достать и как-то сбежать. Покуда пулемёт соберут, мы уже будем на вершине.

— Не получится. Я уже думал. Верёвки чем разрежешь? Их не развязать и тем более не порвать. До берега тоже не близко. Остаётся только выжидать.

Сергей заёрзал ладонями, пытаясь ослабить петлю, но стало только хуже. Капрон больно впился в запястье, отчего пальцы налились кровью. Заметив его возню, подошёл шагомер Гаспар. Достав из-за пояса что-то похожее на сделанный из зелёного стекла нож, он перерезал Субботину верёвку на руках, но оставил связанными ноги. Указав на скамейку у пустующего весла, Гаспар недвусмысленно ударил Сергея в бок босой ногой.

— Серж, давай без глупостей! — шепнул Женя, заметив, что Субботин еле сдержался, чтобы не ударить в ответ. — Делай, как он сказал — сядь к веслу. Я слышал их спор. За убитого гребца большая часть команды хотела с нами расправиться. Мы живы лишь потому, что так решил этот шагомер. Давай не будем давать ему повод передумать.

Сергей потрогал нывший затылок. Запёкшаяся кровь склеила волосы тонкой коркой, а за ухом прощупывалась болезненная и кровоточащая шишка.

— Ладно, не переживай. Я тоже не идиот и пока что на тот свет не спешу. А тебя как взяли? — спросил он Женю, подтягивая связанные ноги к скамейке.

— Я даже не понял, куда меня занесло. То деревья, то вода. Больше всего я боялся в темноте наткнуться на Дмитриева. Всё думал, что он бродит по острову. А потом эти начали кричать, что если я не выйду — они тебя убьют. Думал как-то тебя отбить, да не вышло.

— Понятно. Герои-одиночки из нас хреновые. Ладно, как говорят, войны выигрываются не лихими подвигами, а грамотными манёврами. Подождём, посмотрим, что будет дальше.

Субботин сел на лавку напротив мулата, которого Женя назвал Эмилем. Взяв в руки толстое древко, он невесело хмыкнул:

— Эх, давно я не брал в руки вёсел. Помню, как-то на рыбалке…

Остальные гребцы оглянулись и, дождавшись, пока он будет готов, дружно опустили вёсла в воду. Сергей, не ожидавший такой слаженной работы, замешкался и вместо чёткого гребка получился невнятный шлепок по воде. Стоявший в корме галеры Гаспар бросился по проходу и больно ударил Субботина кулаком в плечо. Выкатив глаза, он закричал ему в лицо, затем вернулся в корму и, взяв в руки моток верёвки с завязанными узлами, сел на своё место.

— Серж, он сказал, что ты должен грести как все. Веслом необходимо идти от упора до упора. Поднимать его в воздух можно только тогда, когда оно упрётся в стопор.

— Да… — невесело усмехнулся Сергей. — Нелегко переквалифицироваться из лётчика в раба на галерах. Чёрт! Знал бы, что всё так выйдет — не стрелял бы в того гребца. Может, тогда и жилы не пришлось бы рвать.

Но делать нечего. Следующий взмах он выполнил чётко со всеми, и косившийся в его сторону Гаспар довольно кивнул. Постепенно Субботин вошёл в общий ритм и даже почувствовал удовольствие в занывших от напряжения мышцах. Галера быстро заскользила по гладкой воде, оставляя позади спасительный берег. Вершина горы постепенно скрылась в дымке.

«Спасение совсем рядом, — с грустью взглянул на кратер Сергей. — Там спрятана их козырная карта. Да только как её вытащишь из рукава?»

Со стороны его борта показался торчавший из воды фюзеляж вертолёта Дмитриева. Но если ещё вчера он выступал над поверхностью на две трети, то теперь от него выглядывали лишь часть киля, да оставшийся без лопастей блок автомата перекоса. Перехватив удивлённый взгляд штурмана, Сергей шепнул:

— Наверное, зыбучее дно. Постепенно засасывает.

— Не знаю, — ответил с сомнением Женя. — Я уже ничему не удивлюсь. Ещё я заметил, что они боятся воды. Чтобы высадиться, галеру подогнали вплотную к берегу. И даже после этого они сходили на сушу по переброшенному помосту, не замочив ног.

— Боятся этого чёртового мазута! — Сергей с натугой упёрся в весло и, лишь когда оно зависло в воздухе, продолжил: — У нас МСК пожрало, а уж с босыми ногами…

Неожиданно вдалеке за вертолётом мелькнуло оранжевое пятно.

— Стой! — закричал Субботин, бросив весло. — Там кто-то из наших. Скажи ему, чтоб повернул.

Гаспар удивлённо оглянулся, затем посмотрел за вытянутой рукой Сергея. Пятно на воде его тоже заинтересовало. Кивнув, он выкрикнул команду и повернул руль.

Перегнувшись через борт, Сергей глядел на приближающееся тело. Белый шлем утянул голову под воду и на поверхности виднелась лишь спина. Узнать, кто это из штурманов было невозможно. Поравнявшись, Субботин схватил комбинезон за воротник и потянул на себя. Тело поддалось удивительно легко и он без труда подтащил его к борту. Но когда Сергей понял причину этой лёгкости, у него к горлу подкатила тошнота. Целым тело было лишь до пояса. Ноги отсутствовали, вместо них в воде колыхалась бахрома внутренностей. Пальцы непроизвольно разжались сами собой. Туловище скрылось, затем всплыло лицом вверх.

— Это оператор, — дрогнувшим голосом произнёс за спиной Женя. — Они говорят, что его съела слизь.

— Слизь?

— Так они называют эту чёрную массу на дне. Она жрёт всё. И вертолёт погружается лишь потому, что это его снизу жрёт эта слизь.

— Спроси, откуда она взялась?

— Со дна. Она здесь повсюду.

— Скажи, что его нужно отвезти на берег!

— Нет. Даже слушать не хотят.

Гребцы вновь налегли на вёсла, и галера поплыла прочь от острова. Гора быстро превратилась в размытый силуэт, затем и вовсе исчезла. Сидевший в корме Гаспар зафиксировал руль и, взяв в руки моток верёвки, начал его разматывать. При этом он шевелил губами, внимательно следя за гребцами. Субботин догадался, что он считает взмахи вёсел. Отсчитав полсотни, он протягивал сквозь ладонь один узел на верёвке. Сотня обозначалась узлом покрупнее. Через полчаса у ног Гаспара уже свернулась петлями небольшая узловатая змейка, перемотанная из главного клубка.

— А ведь он твой коллега, — шепнул штурману Сергей.

— Да, — согласился Женя. — Он считает пройденное расстояние. Я тоже сразу догадался. Примитивный метод, вполне приспособленный под местные условия. Хотя, очевидно, эффективный. Здесь нет ветра. Нет волн и течений. Если взял правильное направление, то можешь плыть по прямой, при условии, что гребцы создают строго одинаковые усилия на вёслах. С одной стороны просто. Но с другой, есть свои сложности. Видимость небольшая, бинокль здесь бесполезен. А компасом тоже не воспользуешься. Так что его вполне обоснованно называют не штурманом, а шагомером.

— Логично.

Субботин взглянул на зачесавшиеся ладони. На них горели красные мозоли. Он оглянулся на сидевшего напротив мулата и подмигнул. Совместный труд сближает даже врагов. Худощавый Эмиль покрылся потом, и Сергей, несмотря на то, что и сам тоже был мокрый, не удержался от иронии:

— Что, капуцин, на пальме было лучше? Что ж ты на галеру подался? Или бананы уже в горле встали?

Мулат улыбнулся в ответ и тоже подмигнул. Блеснув белыми зубами сквозь пухлые губы, он неожиданно произнёс:

— Русико, привет!

Субботин опешил. Скосив в сторону рот, он шепнул:

— Так он что, нас всё время подслушивал? Ты же говорил, что никто не понимает.

— Подожди.

Женя пододвинулся к Эмилю и заговорил по-испански. Затем он успокоил Сергея.

— Нет. С десяток слов, не больше. Он кубинец. Его отец когда-то у нас учился. Тот наш язык получше знает. Хотел и сына научить, да он бестолковым оказался.

— А… понятно.

Оглянувшись, Субботин заметил, что остальные гребцы слышали разговор Голицына с мулатом, но никто не обратил на это внимания. Гаспар лишь раз взглянул из-под шляпы на штурмана и вновь продолжил считать взмахи вёсел. Казалось, и он ничего не имел против этого разговора. Тогда Сергей кивнул Жене на кубинца.

— Этот мне кажется вполне адекватным. Ты бы расспросил его о том, что здесь творится. Как ты там говорил — самое время собирать информацию.

Подмигнув Эмилю ещё раз, Субботин весело произнёс:

— Привет, Че Гевара! Как там на острове Свободы? У тебя дома строительство коммунизма идёт полным ходом, а ты сюда на заработки удрал?

Кубинец наморщил лоб и выдал пару матерных слов на безупречном русском. Затем, порывшись в памяти, он начал перечислять:

— Наташа, Москва, водка, сколько ты стоишь, я тебя лублу, займи до стипендии.

Исчерпав весь запас, он заглянул Сергею в лицо, словно ожидая аплодисментов.

— Молодец! Уже у нас не пропадёшь. Женя, спроси — куда мы плывём и сколько ещё грести? У меня руки отваливаются.

— Говорит, что ещё долго. Но мы можем не волноваться, Гаспар хороший шагомер и не промахнётся мимо их острова.

— Это радует. Я только об этом и переживаю, как бы не пропустить встречу с господином Раулем. Кстати, узнай, кто он такой?

На этот раз Эмиль отвечал неохотно, то и дело поглядывая на других гребцов. Женя старался изо всех сил, обходя прямые вопросы и по капле выуживая из кубинца хотя бы намёки на их господина… пока тот не перестал отвечать и отвернулся.

— Говорит, что их хозяин — знатный сеньор. Ещё мальчишкой он был подручным у самого Родригеса Гача. Позже дон Рауль создал свой колумбийский картель. Но это было ещё перед самым закрытием неба.

— Закрытием неба? Расспроси, что это значит?

— А ты не понял? Когда-то здесь было обычное море. Но затем над ним появилась эта шапка, и всё изменилось. Двери захлопнулись. Остальной мир стал недосягаем. Мы оказались в руках наркоторговцев, волей случая угодивших в эту закрытую зону.

Отложив на скамейку верёвочный моток, встал шагомер Гаспар. Гортанно выкрикнув, он объявил отдых. Сергей поспешно оттолкнул весло и опустил ладони в воду. Она оказалась такой тёплой, что тело её едва ощущало. Гаспар прошёл вдоль ряда и, склонившись, разрезал верёвку на ногах Субботина. Натянув привязь, ему протянул свои связанные руки Голицын. Шагомер вспорол узел и, кивнув за борт, произнес:

— Если хотите, можете бежать. Никто вам мешать не будет.

— Что он сказал? — Сергей дёрнул Женю за руку.

— Сказал, что нас никто не держит.

— Мне начинает нравиться юмор этих ребят. Может, они ещё и вернут нас туда, откуда взяли? А я бы пообещал, что не буду им мстить.

— Никто нас никуда не отвезёт. Весь смысл в том, что в воде обитают какие-то твари, которых они боятся как огня. Он хотел этим сказать, что выбор у нас невелик. Или остаться с ними и не создавать проблем, вынуждая нас охранять. Или идти на корм.

— Понятно. Придётся согласиться. Не могу сказать, что они мне нравятся, но, во всяком случае, они лучше акул.

— Это не акулы. Он сказал дословно — ла гран Критура. Это означает — большая тварь.

— Тогда, может быть, гигантский кальмар или осьминог. Они отлично подходят под это определение.

— Не думаю. Кальмаров по миру много, но никто не паникует от их соседства. Давай, Серж, сразу смиримся с мыслью, что здесь всё не так. И мы не сможем бежать, да и вырваться из этой зоны, пока всё о ней не узнаем.

— Логично. Ты как всегда прав. А что они едят?

Галера ещё продолжала скользить по воде, а гребцы, подняв вёсла, полезли шарить под скамейками. Эмиль развязал узел на небольшом, похожем на рюкзак мешке и достал смотанную в клубок лиану. Растение ядовито-зелёного цвета со стеблем шириной в два пальца занимало весь объём мешка кубинца. Ещё оттуда торчало горлышко бутылки, но оно было еле заметным среди гладких побегов. Отломав метровый отросток, задумчиво уставившись вдаль, Эмиль принялся жевать. Субботин скривился, увидев выступивший на его губах зелёный сок.

— Че Гевара, а у тебя ничего нет получше этого корма для коров? — подсел к кубинцу Сергей, вспомнив, что последний раз они с Голицыным ели ещё на корабле. — Поройся ещё у себя в закромах. Может, найдёшь хотя бы хлеба?

Эмиль слов не понял, но догадался, о чём его просят и, запустив руку в мешок, достал такой же метровый отросток. Сергей брезгливо повертел его в руках, затем разорвал напополам и протянул Жене.

— Давай знакомиться с местной кухней.

Увидев, что и остальные гребцы едят то же самое, он грустно добавил:

— Меню здесь явно вегетарианское.

Женя первым откусил и, пожевав, заметил:

— Странный вкус. Вернее, его полное отсутствие.

— Трава травой, — поддакнул Сергей. Справившись с лианой, кубинец перегнулся через борт, зачерпнул воды и напился из моря. Голицын с Субботиным переглянулись.

— Почему бы и нет? — первым решился Сергей. — Погребёшь с моё, так и с лужи напьёшься. Тем более, мы уже с тобой её пробовали.

Вода оказалась пресной, вкусной, хотя и тёплой. Привкуса йода, характерного для вызывающей спазмы желудка морской воды, не было и в помине.

Сергей заметил, что кубинец достал бутылку с бело-мутной жидкостью, и щёлкнул пальцами, привлекая его внимание:

— Эй, комарад, давай и мы попробуем. Ты бы сразу с этого начинал, а не угощал забортной водой. Что у тебя там?

Но, к его удивлению, прежде щедрый Эмиль отвернулся и закрыл бутылку телом. Хлопнув деревянной пробкой, он сделал один глоток, потом аккуратно закрыл бутылку и убрал назад в мешок. Сергей проследил за его действиями и язвительно заметил:

— Самогонкой балуешься? Можешь не прятать — я не любитель. Женя, скажи, что мы не собираемся покушаться на его дерьмо. Пусть не прячет.

Выслушав Голицына, Эмиль отвернулся. Но немного подумав, начал объясняться, как вдруг его перебил крик Гаспара. И гребцы вновь взялись за вёсла.

— Чёрт! — не сдержался Субботин. — Да разве это отдых? Дал бы хотя бы минут двадцать!

— Давай я тебя подменю, — предложил Женя.

— Не надо. Раз уж я их гребца пристрелил, то и грести мне, а не тебе. Пока терплю. А что наш Че Гевара тебе так долго рассказывал?

— У него в бутылке какой-то раствор, которым не делятся, потому что он очень дорогой. За эти пол-литра ему предлагали ещё не старую женщину и даже вещь, которая обладает способностью светиться в темноте всю ночь. Но он отказался, потому что у него больше раствора нет, а без него он умрёт. В последнее время ему не везёт, и он не нашёл ни одной вещи. А сеньор Рауль даёт раствор только в обмен на вещь.

— Ты что-нибудь понял?

— Не очень. Но, похоже, что здесь совсем другие мерила ценностей, чем те, к которым привыкли мы. В бутылке не алкоголь. Возможно, какое-то лекарство.

Заскрипели вёсла в уключинах, и Сергей ухватился за древко. Теперь все молчали, и лишь Гаспар еле слышно бормотал под нос, производя нехитрые расчёты. Галера плыла в тумане неслышно и плавно, словно призрак. Тишина казалась нереальной, завязшей во мгле и будто потусторонней. Субботин грёб веслом в общем медленном ритме, чувствуя себя тенью в этом призрачном мире.

«Наверное, так оно и есть, — подумал он, глядя на напряжённые, с закрытыми глазами лица гребцов. — Мёртвые тела здесь встают и бродят по мёртвому острову. И такие же мертвецы сидят рядом и гребут, унося их с Женей в преисподнюю. Единственных живых в этом мире».

Сергея передёрнуло. Он оглянулся на кубинца. Эмиль посмотрел ему в глаза и осклабился в хищной ухмылке, от которой у Субботина по спине пополз холодок.

— Женя, тебе они не напоминают, как бы сказать помягче… нежить? — шепнул он Голицыну. — А если они, как Дмитриев?

— Странный вопрос для прожжённого циника. С чего это вдруг тебя так проняло? Ты что, забыл, как застрелил одного из них?

— И то верно. Накатило какое-то помутнение. Туман во всём виноват.

Чтобы стряхнуть наваждение, Сергей начал прислушиваться. Должны же в этом мире быть ещё какие-то звуки, кроме тихого шелеста воды. Говорят, что человека можно убить абсолютной тишиной. Сознание теряет точку опоры и переходит в сумеречное состояние, разрушая мозг.

«Возможно, от него только этого и ждут? — такая неожиданная мысль поразила Субботина, будто громом. — Заставь человека подумать, что он оторван от мира, и он оторвётся! Потеряет почву под ногами, порвёт тонкую нить разума и превратится в животное, следующее лишь зову инстинктов. А чтобы поколебать его твердыню, нужно всего лишь преподнести то, с чем мозг не сможет справиться. Они со штурманом убегают от вдруг воскресшего Дмитриева, а где-то в лаборатории по соседству хватаются за животы и лопаются от смеха, глядя на работу психотропного оружия или излучения, способного управлять разумом человека. В какой-то момент над их сознанием взяли контроль, и теперь они, будто марионетки на поводках, развлекают невидимых зрителей. А я ведь понял, кто эти зрители! — Сергей упорно тянул клубок собственных умозаключений. Ему казалось, что ещё миг, и разгадка сложится сама собой. — Американцы! Точно! Здесь всё под их контролем! Даже разум! Наша разведка копнула лишь на поверхности. А в суть вопроса проникнуть так и не смогла, ограничившись предположениями. Климатическое оружие? Нет! Это слишком просто. Здесь творятся дела куда посложнее».

От собственной догадки Субботина бросило в пот. Он взглянул на Женю — интересно, штурман настоящий или тоже результат извращений над его мозгом?

Где-то издалека донёсся слабый стук, будто дровосек рубил неподатливый ствол. Неподатливый потому что он никак не мог его перерубить и стучал с утра до вечера с периодичностью часового механизма. Бум! Десять секунд пауза и снова — бум! Сергей даже голову не поднял, потому что был уверен — стучит у него в мозгу. Но неожиданно встал Гаспар и тоже прислушался. Стук также услышал один из гребцов и, обрадовавшись, показал чуть правее вперёд. Потом его услышали остальные и почему-то пришли в необычайный восторг. Субботин посмотрел на штурмана, но Женя лишь пожал плечами. Ответ попытался дать Эмиль. Увидев озадаченные лица русских, он порылся в памяти, чтобы подобрать подходящее слово, но вылетело только перековерканное матерное. Тогда он схватил Голицына за плечо и, дав раздолье родному испанскому, закричал:

— Мы доплыли домой! Мы не промахнулись! Гаспар — лучший шагомер на всю аквасферу!

Шагомер Гаспар поднял деревянную колотушку и ударил в борт галеры. Раздался громкий, зычный-стук, будто загудел гигантский барабан. Их услышали и тут же откликнулись частым стуком. Гаспар на слух определил направление и подправил руль. Звук приближался, и теперь стучали совсем рядом. Гребцы радостно навалились на вёсла, и через минуту из тумана выплыло странное нагромождение из сцепленных в одно целое небольших кораблей, лодок и парусников с выстрелившими в небо мачтами. Когда они подплыли ближе, Субботин увидел, что это вовсе не пристань с пришвартованными судами. Это был остров, сделанный из кораблей.

Большие деревянные баркасы стояли первым ярусом на воде. Лодки поменьше громоздились на их палубе. Между собой они соединялись узкими трапами. На некоторых даже были перила. Однако напрашивающийся вывод, что перед ними ничто иное как свалка отслуживших судов, мешало сделать одно, резко бросающееся в глаза обстоятельство. Из воды на корабли тянулись зелёные лианы, точно такие, какими их угощал Эмиль. Словно виноградная лоза, стебли ползли вдоль бортов, обвивались вокруг лееров, заползали в выбитые иллюминаторы, паутиной опутывали полуразрушенные рубки и антенны.

Гаспар направил галеру к выступающему из общего клубка причалу. В отличие от других, его палуба казалась очищенной от лиан. Гребцы вздёрнули ввысь вёсла, и в следующую секунду борт галеры гулко приложился к деревянному настилу причала. Их встречали. С десяток таких же оборванцев поймали брошенные верёвки и набросили на отполированные пни, торчавшие по краю палубы. Не дожидаясь полной остановки, выпрыгнули гребцы. Гаспар оглянулся, осмотрел хозяйским глазом дно галеры и приказал Субботину с Голицыным выбираться вслед за остальными. Перебросив канаты на стрелы нависающих над водой деревянных кранов, гребцы завели их в лебёдки и подняли галеру над водой. Через минуту она уже стояла на палубе. Днища, с которых хлынули потоки воды, тут же досуха вытерли тряпками. Выполнив свою работу, гребцы не покидали плот. По тому, как они переминались с ноги на ногу и поглядывали на Гаспара, Сергей понял, что ожидается чьё-то прибытие.

— Ждём начальство, — шепнул он Голицыну.

Женя согласно кивнул и указал глазами на уходящий на второй ярус трап. Придерживаясь за поручни, в окружении небольшой свиты, спускался грузный немолодой мужчина в пёстрой мексиканской рубашке с длинными рукавами. В отличие от остальных, его одежду никак нельзя было назвать рваниной. Полотняные белые брюки выглядели будто только из магазина. И ноги его не были босыми, а обуты в кожаные сандалии. На шее цветастая косынка. Но больше всего Субботина удивили две вещи. Во-первых — он курил. Чего за весь путь Сергей не заметил ни за гребцами, ни за шагомером. И курил не сигарету, а массивную кубинскую сигару. Во-вторых — его шляпа! Субботин готов был поклясться, что точно такую треуголку он видел на скелете в пещере. Тот же синий бант, только не истлевший. Те же загнутые чёрные поля. То, что эта шляпа совершенно не вязалась с остальным нарядом, больше похожим на одежду гавайского пляжника, её хозяина, казалось, совсем не смущало. По тому, с каким почтением свита помогала толстяку спускаться, Сергей понял, что это и есть сеньор Рауль. Как только он ступил на деревянный помост плота, неожиданно все гребцы присели на корточки. Гаспар схватил Субботина с Голицыным за плечи и с силой надавил, заставив сесть вместе с остальными. Сам же он лишь почтительно склонил голову. Сеньор Рауль перекинулся с шагомером парой слов, затем подошёл к штурману и, взглянув сверху вниз, ткнул в плечо тонкой тростью.

— Ты из вас говорящий?

— Да, я владею испанским языком, — подтвердил Женя.

— Ты из фанатиков или из перуанцев Родригеса?

— Не знаю таких. Мы офицеры российского флота.

Рауль пропустил мимо ушей замечание Голицына по поводу их российского происхождения и равнодушно спросил:

— Как вы попали внутрь?

— Если вы спрашиваете, как мы проникли внутрь этой аномальной зоны, то на вертолёте.

— Ты врёшь! Дорога извне к нам закрыта.

— Спросите вашего шагомера.

— Хозяин, — Гаспар угодливо кивнул и, дождавшись разрешения господина Рауля, продолжил: — Мы видели их вертолёт. Они уничтожили лодку Хуана. Ещё мы забрали у них пистолеты и вот это, — он протянул фонарь и щёлкнул кнопкой. — Работает. Их вертолёт сбили рядом с островом неприкаянных, и его уже доедает слизь.

— Как же вы выжили?

— Повезло, — пожал плечами Женя.

— Странно… Хорошо, Гаспар. Я тебя награжу. А что с пулемётом Хуана? Вы его забрали?

— Нет, господин. Он утонул вместе с остальными.

— Дьявол! За пулемёт вы оба пойдёте на прожор Криту ре.

Неожиданно в разговор вмешался стоявший за спиной Рауля мексиканец гигантского роста, с побитым оспой лицом. Брезгливо взглянув на щуплые плечи Голицына, он положил ему на голову широкую, как тарелка, ладонь и, больно стянув волосы, хищно произнёс:

— Хозяин, отдайте их мне. Я за один день потерял восемь грузовиков Хуана. Пусть эти хоть как-то их возместят.

— Зачем они тебе, Бача? На днях я хочу пройтись к перуанцам. Я слышал — у них туго с оружием. Им нечем обороняться. Покончим с ними одним разом. Вот там и наберёшь грузовиков — сколько захочешь. А этих пусть жрут Критуры. Когда они уже нажрутся?! Ты же видишь, что по-нашему из них говорит только один. Да и тот со слабыми лёгкими. Он до дна не донырнёт.

— Ничего, хозяин! — злобно ухмыльнулся Бача. — У меня и заговорят, и нырять научатся.

— Я в твою работу не лезу, — неохотно согласился дон Рауль. — Делай, как знаешь. Ты, главное, доставай вещи, а как ты это делаешь — не моя забота. Но если толку от них не будет, отдадим Критурам. Я хочу попытаться поймать в сеть хотя бы одну. Нужна приманка.

— Как скажете, сеньор, — почтенно поклонился Бача. — Есть ли от них польза, я пойму сразу. Через пару недель уже всё будет ясно. Если доживут, конечно.

Голицын слушал их разговор с нарастающим ужасом. Цинизм, с которым эти двое обсуждали жить им или не жить, его покоробил. Ничего не понимавший Субботин лишь косился на его побледневшее лицо, стараясь понять, о чём идёт разговор. Осознав, что дальше тянуть нельзя, Женя дёрнулся, вырываясь из рук Гаспара, и выкрикнул:

— Мы лётчики с российского боевого корабля! Корабль здесь рядом! Нас уже ищут и скоро найдут. Не советую вам рисковать и делать глупости. За нас эту гору плавающих дров разнесут в щепки!

Не ожидавший такого напора Гаспар разжал сжимавшую плечо руку. Бача застыл с открытым ртом.

Сеньор Рауль удивлённо выпучил глаза и вдруг взорвался сумасшедшим хохотом. Тут же, вторя ему, засмеялась свита. Вдоволь нахохотавшись, он смахнул набежавшую слезу и, направившись к трапу, бросил на ходу:

— Они твои, Бача. Но если этот через две недели не заговорит, пойдёт на приманку. Ну, а другого клоуна можно будет пустить на кровь. Может, тогда остальные заразятся и тоже станут такими же шутниками. А то рожи одна другой страшнее.

— Как скажете, господин.

Дождавшись, когда хозяин исчезнет, мексиканец неожиданно ударил ногой Голицына в живот. Женя вскрикнул и, хватая ртом воздух, покатился по палубе. На дёрнувшегося Субботина тут же навалились остальные гребцы. Бача склонился над штурманом, поставил ногу ему на грудь и, сплюнув в сторону, начал говорить, чеканя слова:

— Отныне вы — грузовики! Теперь я ваш хозяин! Если я скажу — нырять, ты будешь нырять. Если я прикажу сдохнуть, ты сдохнешь. Твоё счастье, шутник, что сегодня мы уже прощупали всё дно. Иначе ты бы уже сейчас лазил по локоть в слизи. Но в следующий раз я начну с тебя. И на твоём месте я бы не стал ждать утра, а подох уже сейчас. Гаспар, покажи им место в твоём стаде. Пусть пока обживаются, а завтра я за ними приду.

Бача обвёл взглядом поникшие головы гребцов и, не оглядываясь, двинулся по перекинутому на плот помосту. Когда он ушёл, гребцы встали и, не глядя друг на друга, разбрелись вокруг галеры. Эмиль помог Жене подняться и, склонившись, шепнул на ухо:

— Я Бачу тоже ненавижу, но так вам и надо. Это тебе за Васко. Он был моим другом.

Гаспар подождал, пока Голицын с Субботиным поднимутся, и ткнул пальцем в грудь Сергею:

— Ты хорошо грёб. Когда мы будем куда-нибудь плыть, я буду тебя брать гребцом. А сейчас ты грузовик и тобой командует Бача. Найдёшь вещь — получишь раствор. А без него ты не выживешь. Так что ты должен стараться. И учи наш язык. Хозяин никогда словами не бросается. Не выучишь — пойдёшь, как он обещал, приманкой для Критуры. А это такая мерзость, что уж лучше тогда тебе утонуть от лопнувшего шланга. Спать можете с остальными на галере. Переведи ему! — Он кивнул Жене.

Подумав с минуту, Гаспар решил, что всё, что он должен был сказать, он сказал и двинулся вслед за мексиканцем. Субботин оглянулся на косившихся в их сторону гребцов и негромко спросил:

— Женя, я уже понял, что у нас большие проблемы. Это из-за уничтоженной галеры и её экипажа?

— О них никто даже не вспомнил. Нам не простили утонувший пулемёт.

— А эти? — Сергей кивнул на кубинца и его товарищей. — Этим тоже жаль пулемёт?

— Этих никто не спрашивал. Они, как теперь и мы. Низшее звено в их иерархии. Бесправные рабы и ныряльщики на дно за какими-то вещами. Мы теперь — грузовики.

— Грузовики?

— Да, Серж, грузовики. Пока не знаю, почему такое название, но завтра мы будем должны освоить и эту профессию.

— Понятно. Что будет, если не освоим, даже не хочу спрашивать. Вижу, что на этой бирже труда выбор невелик и льготы не предоставляются. У меня такое предчувствие, что мы влезли в чужие, непонятные нам игры.

— Игры эти для нас на выживание. Сегодня же начнём с тобой учить испанский. Для тебя теперь это тоже испытание на выживание.

— Женя, меня не устраивает положение какого-то раба-грузовика! Давай что-то делать. Где наше оружие? Там ведь вместе с пистолетами был пулемёт? Захватим лодку, заставим отвезти нас назад на остров к вертолёту. Уверен, что и сейчас ещё не всё потеряно. Бежать можно даже из осиного гнезда!

— Корыто с пистолетами, ты же сам видел, унесли, как только мы причалили. Нам остаётся только выжидать и вникать в то, что происходит вокруг. Пулю схлопотать несложно. Гораздо труднее выжить. Это, Серж, колумбийская мафия, попавшая в особые условия, которые пошли ей только на пользу и сделали ещё более жестокой. И живут они по мафиозным законам.

Понимая, что Голицын прав, Субботин уныло взглянул на туман, из которого они недавно приплыли. Потом схватил штурмана за локоть и потащил к сложенным штабелями ящикам.

— Я знаю, что делать. Не буду корчить из себя знатока мафиозных кланов, но в одном я уверен — мы должны убить этого толстяка Рауля.

— Серж, не смеши меня.

— Я тебе точно говорю! И не смейся надо мной. Я не предлагаю сейчас бежать за Раулем вслед и бросаться на него с голыми руками! Я говорю о перспективе вообще. Так сказать, планы на будущее. По их законам, убивший дона, сам становится доном! Мафию невозможно уничтожить! Её можно только возглавить. Мы должны этим воспользоваться, чтобы выбраться отсюда.

Женя взглянул на Субботина грустным взглядом, каким умудрённые опытом взрослые глядят на глупых детей.

— Ты — истинный лётчик. Тупой и смелый. Давай для начала, будущий глава мафиозо, ты выучишь их язык. Тебе представился редкий случай изучения методом погружения в языковую среду. А сейчас идём, пообщаемся с нашими товарищами по несчастью — грузовиками! — Голицын кивнул в сторону следившего за ними Эмиля. — Мне кажется, они не будут против разговора, пока никого нет рядом, и их никто не слышит.

Глава четвёртая Среди равных

Сваленные горой деревянные короба и обломки корабельных снастей делили причал надвое. Выкорчеванная с остатками палубы рубка баркаса служила её центром и была единственным помещением с крышей. Её заняли два гребца с телами, покрытыми замысловатыми татуировками. Женя тотчас понял, что в этом небольшом человеческом стаде они главные, и, обойдя кубинца, направился к одному из них. Испанец с пробивавшейся сквозь волосы на груди татуировкой в виде якоря казался старше других. Его уважительно сторонились, освобождая проход или уступая место. Да и рельефной фигурой он выделялся среди прочих.

— Простите нас, уважаемый! — начал Женя, почтительно склонив голову. — Жизнь порой преподносит удивительные встречи. И никогда не знаешь наперёд, обретёшь ты врага или друга. Мы не хотели убивать ваших товарищей. И стрелять начали только в ответ на их огонь. Вы сами видели, что мы тоже потеряли своих сослуживцев. Я прошу вас, несмотря ни на что, признать в нас таких же, как вы. Позвольте нам называть вас если не друзьями, то хотя бы не врагами. Как ваше имя?

— Санчо.

По смягчившемуся лицу гребца Голицын понял, что выбрал правильный тон. Обращался он лишь к одному, но говорил громко, чтобы слышали остальные, и вскоре вокруг образовалось кольцо любопытных. На их лицах не было агрессии. Лишь лёгкий интерес и даже сочувствие.

— Вы среди равных, — казалось, выразил общее мнение Санчо.

Но неожиданно ему возразил длинный и худой, будто жердь, гребец, и Женя подумал, что неверно сориентировался в чужой иерархии. Гребец был единственным белокожим, и Голицыну поначалу показалось, что именно он станет их первым союзником. Но Женя тут же понял, как сильно ошибся.

— Мне плевать на то, что они перебили недомерков Хуана, как наплевать и на самих этих русских. Но я не собираюсь считаться с ними как с равными!

— Погоди, Николас! — казалось, Санчо даже не удивился его реакции. — Бача назвал их грузовиками, а значит, они как и мы.

— Пусть сначала нырнут хотя бы раз, а потом посмотрим, какие они грузовики! Может, они сдохнут при первом же погружении.

— Если они сдохнут, то сдохнут грузовиками.

— Так чего ждать? Хозяин сказал, одного из них пустит на кровь. У меня уже пять дней во рту не было ни капли раствора. Зачем ждать, когда эти русские захлебнутся? Они ещё не гниют, как мы, и кровь у них здоровая. Давайте его порешим сейчас. Взгляните сами — какой из него грузовик? Он же и до дна не сможет донырнуть.

— Ты знаешь, что бывает с теми, кто убивает без разрешения хозяина. Как он скажет, так и будет. А пока хозяин сказал, что отныне они грузовики.

— Да разве они похожи на нас? Посмотри на их руки!

Теперь уже не выдержал Голицын:

— Я не понимаю, о чём вы говорите, но, может, вы послушаете и нас? Предупреждаю сразу — за свою кровь мы пустим чужую. Мы не хотим войны! Санчо, ты же сказал, что мы среди равных. Если не желаете быть друзьями, то давайте хотя бы небудем убивать друг друга!

Почувствовав тревогу в интонации штурмана, Субботин занял позицию спиной к спине и приготовился к худшему. Но Женя изо всех сил старался решить спор миром. Взглянув на свои пальцы, он спросил:

— И чем вам не нравятся наши руки?

— Взгляни на наши, — вытянул вперёд кулаки Николас.

— Руки как руки.

— На них не осталось ни единого волоска! Они гладкие, как лысый череп шагомера Гаспара. Видишь эти пятна? Это ожоги. Не всегда успеваешь вовремя смыть слизь. А теперь посмотри на свои! Какой ты к дьяволу грузовик?

— Николас, хватит болтать чушь. Ты не тронешь их даже пальцем. Я не хочу, чтобы за твою глупость наказали всех нас. Мы уже давно не находили ни одной вещи. С раствором у всех действительно неважно. Я знаю, что Лопе уже без него десять дней, но, в отличие от тебя, он молчит. А вдруг этим новичкам завтра повезёт? Ведь так часто бывает, что новичкам везёт. Они бы тогда поделились с нами, ведь им он пока не нужен. А руки у них очень скоро станут такими же, как и наши. На белой коже ожоги выглядят даже страшнее. И лучший грузовик — это не тот, на котором больше пятен, а тот, кто удачливей. Ты сколько дней назад нашёл свою последнюю вещь? И что бы с тобой было, если бы Филипп не выпросил у ценителя Карлоса жменю соли и не поделился с тобой?

На этот раз Николас сдался. Отвернувшись, он взобрался на ящик, лёг и, подложив под голову кулак, недовольно проворчал:

— Делайте, что хотите. Но не думаю, что кто-то из них станет с вами делиться. Когда дураки попадают в аквасферу, они быстро умнеют.

— Обещаю, если я найду то, что вам нужно, я обязательно поделюсь! — поспешил с ответом Женя. — Но, уважаемый Санчо, не могли бы вы объяснить, что это за аквасфера? Я уже второй раз слышу это слово, но не понимаю его. Что вы так назвали?

— Аквасфера? — задумался Санчо. Казалось, простой вопрос застал его врасплох. Он выразительно обвёл руками вокруг и ответил: — Не знаю. Не мы её так назвали. Это ценитель Смит. Он был умный. Учёный-химик. У хозяина работал главным по очистке коки. А потом пытался всё это вокруг изучать. Приговаривал, что обязательно получит Нобелевскую премию. Да недолго у него тянулись эксперименты. Во время одного из них его и стащила с лодки Критура. После этого и начали поговаривать, что охотится она за самыми умными. Там была толпа гребцов и сторожей, но она опутала лишь его. А от Смита теперь только название и осталось.

— А что за вещи вы ищите?

— Вещи? — Санчо оглянулся и, поманив забившегося в угол молодого негра, сказал: — Джил, покажи.

Джил с готовностью подскочил к Жене и, порывшись под рубашкой, снял с шеи амулет с обвязанным вокруг шнурком. Чёрная, будто эбонитовая, вещь напоминала отполированный до блеска корень растения. В длину не больше ладони, она изгибалась по спирали вокруг собственной оси и сужалась от основания к концу. Джил ослабил петлю и снял верёвку. Он потёр вещь в ладонях и произнёс:

— Хозяин сказал, что она бесполезная игрушка, а для меня это самая ценная вещь в мире. Нужно хотя бы несколько капель раствора. Кто-нибудь даст для моей вещи глоток раствора?

Оглянувшись по сторонам, Джил понял бесполезность своего вопроса и, не слишком расстроившись, поплевал на чёрную поверхность и растёр слюну.

— С раствором она висела бы несколько часов. А так хватит на пару минут. В слюне тоже есть соль, так что должно получиться.

Джил зажал вещь в ладонях, затем вытянул вперёд руки и неожиданно развёл их в стороны. Лишившийся поддержки эбонитовый корень остался висеть в воздухе. Потрясённый Женя провёл под ним рукой, затем над ним, но никакой невидимой опоры не было. Вещь висела сама по себе. Загордившись, Джил хихикнул и, взявшись за тонкий конец, осторожно передвинул её по воздуху. Вещь легко поддалась, но когда он отпустил, вновь повисла, застыв в полуметре от палубы.

— Хозяин сказал тебе правду, — приподнялся со своего места Николас. — От неё толку не больше, чем от детской игрушки. Надо было тебе меняться, пока за неё хоть что-то давали.

— Нет. — Джил накинул на вещь шнурок и, затянув петлю, вновь повесил на шею. — Пусть её никто и не считает ценной вещью, но для меня она самая дорогая, потому что первая. Да и умей она что-нибудь большее, хозяин ни за что не разрешил бы мне её оставить. Я, как только её сквозь слизь нащупал, почувствовал, будто мне кто в голову бревном ударил. Сразу понял, что она будет моей. А ещё у меня возникло чувство полёта, недолго, как только я её коснулся. Вы же наверняка знаете, как это бывает? Ценитель Карлос возился с ней целую неделю — всё не мог поверить, что она на большее не способна! А разве то, что она парит в воздухе, словно облако, это не чудо?

— Дурак ты. — Николас брезгливо хмыкнул и отвернулся. — Вещь должна уметь что-то нужное. Полгода назад я нашёл вещь, которая могла залечивать на теле гнойники! Вот это была польза.

— Где же она сейчас? — криво ухмыльнулся Санчо.

— У хозяина.

— То-то и оно, что у хозяина.

Николас громко заскрипел зубами и еле слышно ответил:

— Я рисковал жизнью, а мне за неё дали глухую старуху Марию. А я её еле сменял на полбутылки раствора. Хозяин становится всё скупее и скупее. Скоро вообще за спасибо будем нырять. А его дочь с моей вещью не расстаётся ни днём, ни ночью. Всё свою красоту спасает!

Закончил свою речь Николас громким плевком и, уткнувшись лицом в локоть, дал выход накопившейся злости:

— Все здесь передохнем на радость хозяину и его стерве!

— Тише! — одёрнул его Санчо. — Наши промолчат, а соседи могут сдать.

— Да пусть слушают. Ты бы видел, как в тот день мимо меня носилась змея. Думал, хочет вещь отобрать.

— Змея не Критура. Она ещё ни на одного не напала.

— Это ты здесь такой смелый. А когда висишь у дна, а она мимо как стрела проносится, так быстро забываешь все приметы.

Голицын внимательно слушал их разговор, опасаясь лишний раз обратить на себя внимание, но тут он не сдержался:

— Здесь водятся змеи?

— Да их кто как называет, — ответил Санчо. — Для них мы название так и не придумали. По мне-то больше змея.

— Не слушай его, — подал из угла голос один из гребцов. — Я эту тварь видел, как вот сейчас тебя. Это тритон, только с шестью лапами. Я тритонов навидался в своё время, когда в Каракасе в городском террариуме подрабатывал.

— Да где же ты видел, чтобы тритон так извивался? Я её тоже видел не издалека. Тело тонкое, гибкое, с боков приплюснутое, голова размером с собачью, а глаза как два кулака и зелёные!

— Ее лапы у меня перед самым носом промелькнули. Три пальца с перепонками. Тритон, он и есть тритон! В одном ты прав, что пока он ни на кого не нападал. Порой кажется, что он нас даже побаивается. Держится в стороне. Не то что Критура.

— Да, Критура это такая мерзость, что лучше встретиться сто раз со змеями, чем один раз с ней, — согласился Санчо. — Потому что встреча эта наверняка будет для тебя последней.

— Критура, она какая? — спросил Женя. — Как выглядит?

— Как выглядит? — Санчо вновь задумался. — Она разная. Если кого сожрала, то одна. Если голодная, то другая. Я видел сытую, иначе сейчас тебе бы это не рассказывал. Похожа на медузу. Шляпа метра полтора, а щупальца и того больше, все пять будут.

— А я видел голодную! — решил присоединиться к разговору Николас. — Она охотилась у борта баржи, что по другую сторону. Не помню, стащила кого или нет. Мы её первыми заметили и все отбежали от края. Она щупальцами по палубе пошарила и снова в воду ушла. Ты точно сказал, что похожа на медузу. Тело белое, и колышется, как студень.

А щупальца извиваются как плети и с присосками на концах.

— Она этими плетьми схватила Базилио, когда я с ним в паре нырял. Может, он и вправду умнее меня был. Потому что Критура прошла рядом со мной, а схватила его. Потом я её опять видел. Всплыла рядом с бортом нашей галеры. Не двигалась, будто дохлая. А из её тела торчали части рук и ног, такие же студенистые, как и она сама. И клянусь тебе святым Бернаром, я сам разглядел на ней часть лица Базилио. У него на щеке был шрам. Так по этому шраму и опознали. Будто голова без черепа на этот студень натянута. Если приснится, то впредь заснуть уже не получится.

— Да… — протянул со злостью Николас. — Вы, русские, попали в самую задницу к дьяволу. Это вам не с медведями по Красной площади разгуливать. А вот помню, мы с шагомером Максом ходили искать вещи у острова, что от нас по правую сторону от выхода был. Он тогда ещё под воду не ушёл. Так я сам видел, как эта тварь вдоль берега ползла! Макс дал по ней очередь, а ей хоть бы что. Пули её насквозь прошивали, а она сползла в воду и ушла, не оставив на песке ни следа, ни крови.

Санчо с пониманием кивнул и добавил:

— Мы её тоже багром били. Так она будто желе поколыхалась и под воду ушла. Я здесь с хозяином с самого начала. Мы на его катере удирали от полиции и решили спрятаться в этом тумане. Аквасфера тогда ещё внутрь пускала. Да лучше бы, наверное, они нас поймали. Жили бы среди людей, а не гнили здесь заживо. Так скажу, что первый год здесь этой мерзости не было. А потом, когда вода стала прозрачной, как стекло, тогда и появились Критуры.

Воспоминания Санчо прервала переливная трель свистка.

— Что это? — поднял голову Женя.

— Сейчас наступит тьма. Готовьтесь спать. У края не ложитесь. Лезьте в галеру, там безопасней. После свистка ходить запрещается. На второй ярус не поднимайтесь. Грузовикам туда запрещено. Если сторожа увидят, то до смерти забьют. Это вон те, что с пиками выше ходят. С ними даже заговаривать не пробуйте. А теперь всё, давайте спать.

Санчо вытянулся на лавке и, свернув узлом рубашку, положил под голову.

— Как вы определяете, когда заканчивается день? У вас есть часы?

Санчо не ответил, всем своим видом показывая, что он всё сказал и разговор окончен. Из галеры Женю с Сергеем поманил Эмиль. Показав им свободное место на корме, он объяснил:

— Ни одни часы не выдержат и неделю в такой влажности. Это ценитель Карлос подаёт всем знак. У него есть вещь, которая чувствует приближение тьмы и начинает мерцать. А ночью она светится, будто лампа. Её хозяин всегда рядом с собой держит. — Оглянувшись по сторонам, Эмиль хихикнул. — Боится, чтобы никто к нему незаметно не подобрался. Ложитесь здесь, а если завтра вам повезёт и вы найдёте вещь, то просите у хозяина каких-нибудь тряпок, чтобы помягче постелить. Но лучше, конечно, раствор. За него вы сменяете и тряпки, а может и тушёнку. На траве с голоду не сдохнешь, но надоедает так, что жить не хочется.

— Первый раз вижу такие лианы. Откуда они берутся?

— Ты сказал — лианы? Нет. Мы зовём их водяными или травяными цепями. Стоит оставить, не подняв на ночь, лодку, как утром уже её не сдвинуть с места. Из воды сразу лезут цепи и обвивают ее, не давая двигаться. Весь наш остров ими опутан. А всё, что плавает, мы поднимаем из воды и сушим. Вот как нашу галеру. Оставь на ночь и, считай, её нет. И рубить бесполезно. Одну цепь отрубишь, тут же ей взамен две лезут. Хотя и польза от них есть. Давно бы с голоду передохли. А так, какая-никакая — еда.

Немного подумав, Голицын решился задать провокационный вопрос. В стане противника не принято спрашивать о его количестве. Это всегда было военной тайной.

— Эмиль, сколько людей на острове?

Но кубинца, казалось, такой вопрос не смутил.

— Точно не знаю. Год назад было две сотни. Сейчас гораздо меньше. Когда аквасфера закрылась, здесь вообще много народу осталось. Мы друг к другу плавали, общались. Тогда ещё и туман не такой густой был. Далеко было видать. Рядом с нами жили рыбаки. Их железный сейнер быстро сгнил. В аквасфере у железа век короткий. Они на острове поселились. Вон посмотри, пока ещё светло. — Эмиль привстал на локте и указал на два забитых в палубу деревянных штыря. — Это вешки шагомеров. Эти указывают на бывший остров. Он совсем рядом был — с полкилометра, не больше. Потом под воду ушёл. Сейчас только небольшая песчаная отмель осталась. Да и та скоро исчезнет. Затем из-за вещей начали друг друга убивать. У рыбаков оружия не было, и господин Рауль расправился с ними первыми. Кого-то сделал грузовиками. Джил, к примеру, из рыбаков. А остальных убил. Были ещё нефтяники. Когда их буровая, подточенная слизью, рухнула, они к нам просились. Не знаю — взяли кого или нет? Да это и не важно, потому что и мы все скоро передохнем. Взгляни.

Эмиль задрал широкую парусиновую штанину и показал усыпанную гнойниками ногу.

— Теперь посмотри сюда.

Он поднял рубашку, и Женя скривился от резанувшего по глазам зрелища. Живот кубинца был усеян красными дырявыми буграми с засохшими пятнами гноя.

— Я уже стал забывать, как выглядит солнце. Ценитель Карлос говорит, что эта влажность нас убивает медленно, но верно. И ещё неизвестно, что лучше — быть застреленным или гнить заживо. Мы с Васко даже подумывали, как бы нырнуть с грузом, отвязать верёвку и разом закончить все наши мученья.

— Эмиль, прости нас. Мой друг не хотел убивать твоего друга. Он не злой. Просто тогда, в темноте, Васко оказался у него на пути, и он, не сдержавшись, нажал на курок.

— Может, так даже лучше, — тяжело вздохнул кубинец. — Он хотя бы покоится на твёрдой земле. Пусть даже и проклятой. А что уготовано нам? — спросил Эмиль Женю и, не дожидаясь, сам ответил на свой вопрос. — Сбросят в воду, и нас сожрёт слизь. Хотя Васко мне очень не хватает. Мы с ним при всех ссорились, обзывали друг друга. Это потому что в пары Бача друзей не ставит. Для того, чтобы не сговаривались и не прятали вещи. Он любит, чтобы друг за другом следили и, если что, сразу закладывали. Мы с Васко здорово его водили за нос. Один раз даже подрались для виду. Бача любит смотреть, когда грузовики дерутся.

При упоминании об острове Женя насторожился.

— Эмиль, почему он проклятый?

Кубинец недовольно оглянулся по сторонам и нехотя ответил:

— Потому что проклятый. Это земля неприкаянных. Его даже слизь не берёт. Сколько островов под воду ушло, а этому хоть бы что. Одно слово — проклятый! И хватит об этом. Давайте спать. Сейчас рухнет тьма.

— Хорошо, Эмиль. Только не отворачивайся. Я больше не буду тебя спрашивать об острове. Скажи, а почему вы не ловите рыбу?

Неожиданно кубинец рассмеялся.

— Ты что! Здесь же всюду мёртвая вода! Её можно пить, но жизни в ней нет. Как нет жизни и на дне. Его повсюду покрывает слизь. Завтра сам всё увидишь.

— Понятно. Расскажи мне ещё о вещах.

Предложенная тема Эмилю понравилась. Он перевернулся на другой бок и, пододвинувшись поближе к Жене, произнёс:

— А что о них рассказывать? Они разные. Ценные вещи хозяин забирает себе. А те, что попроще, оставляет нашедшему грузовику.

— Меня потрясла вещь Джила.

— Это ещё что! Это обычная вещь. Не ценная, безымянная. А ценные вещи имеют свои имена. Им их дают ценители за способности. Вот, к примеру, у хозяина есть вещь «Копир». Он дорожит ею больше собственных глаз. Она даёт ему власть, силу и даже те сигары, что он не выпускает изо рта.

— Как «Копир» это делает?

— Да разве кто это знает? На этот вопрос не знает ответ даже самый мудрый из ценителей Карлос. «Копир» — это небольшой клочок ткани, очень похожей на резину. Не больше носового платка. Но стоит завернуть в него небольшой предмет и оставить, как спустя некоторое время появляется точно такой же. Одно плохо, что предмет должен быть маленьким и полностью скрываться под тканью «Копира». Иначе ничего не получится. И другие вещи он тоже копировать не может. Хозяин копирует патроны для пулемёта, но сам пулемёт повторить невозможно даже по частям. Он сможет наделать патронов и для ваших пистолетов, но сами пистолеты не поместятся под «Копиром». С помощью него он размножает кристаллы для раствора. От прошлых времён у хозяина осталась небольшая банка тушёнки. Он её тоже повторяет. Ест сам и делится с ценителями и сторожами. Но банка — это самое большое, что можно копировать.

— Невероятно. Это получается, что можно копировать ценности и золото?

— Золото? Это ты о том желтом металле? Здесь он не нужен. То ли дело — тушёнка! Как-то хозяин наградил Бачу одной банкой. Он ел, а мы смотрели. Но потом Бача отдал нам пустую банку. Как она пахла! Мы сели вокруг, жевали водяные цепи и вдыхали аромат мяса. Я ел траву и представлял, что смакую тушёнку. Это было так вкусно! Мы делали так несколько дней, пока она не завонялась.

Эмиль громко сглотнул, и Женя услышал, как утробно откликнулся его живот. Кубинец взглянул на начавший темнеть туман и, заворочавшись, подложил локоть под голову.

— Вещи — они разные, — продолжил он свой рассказ. — Бывает, вытащишь большую, как булыжник, а толку от неё немного. В лучшем случае может гудеть, как сирена или висеть в воздухе, как у Джила. А бывает маленькая, невзрачная, а сила в ней невероятная. Говорят, таким был «Цветок жизни».

— Красивое название. Вещь была похожа на цветок?

— Не знаю. Я её не видел. Может, её и не было никогда, и всё это россказни мечтателей. Кто-то говорит, что она была, да утеряна. Не знаю. Я слыхал, что цветок якобы возвращал больным здоровье и залечивал раны. Слабый, взяв его в руки, становился сильным, потому что его тело переполнялось энергией, а у потерявшего палец вырастал новый. Но это сказка. Я в неё не верю. Слишком много способностей для одной вещи. Так не бывает.

Туман из серого превратился в чёрный. Верхушка острова из нагромождения обломков кораблей с лежавшим на вершине корпусом круизного катамарана скрылась во мраке. А вместе с ней вскоре погрузился в темноту и сам остров. В ней еще недолго светились белки глаз Эмиля, но затем исчезли и они. Субботин нащупал Женино плечо и шепнул на ухо:

— Давай, выкладывай, что ты узнал. Вы с Че Геварой так мило щебетали, что я не мог дождаться, пока наговоритесь. Он уже описал тебе местные достопримечательности? Вот ты скажи — что за напасть? С детства мечтал посмотреть весь мир, да получается это у меня как-то через жопу. Ну, давай, рассказывай.

— Эй, тише! — подал голос из темноты Эмиль. — Шуметь нельзя. Голос может приманить Критуру. Ночью должно быть тихо. Если она полезет на палубу, мы её услышим.

Но через минуту кубинец уже храпел так, что вздрагивала скамейка, и, улыбнувшись, Женя понял, что предупреждение насчёт шума было излишней предосторожностью. Он пододвинулся к Сергею и шепнул:

— У меня такое ощущение, что мы с тобой залетели на чужую планету. Как ты думаешь — нас ищут?

— Нет, Женя, не надейся. Корабль не сможет войти в эту аномалию, да и не уверен, что будет сильно стараться. Мы уже списаны. Я даже знаю, какое сообщение появилось о нас в газетах. Во время тренировочного полёта два вертолёта по вине экипажей столкнулись в воздухе. Лётчики погибли. Наверняка как-то так. Командование флота скорбит о погибших вместе с родными и близкими. Но эта потеря ещё крепче сплотит ряды воинов-североморцев вокруг четырёхэтажного здания на Маячной сопке, где ютятся наши любимые адмиралы. Тьфу! Хотя нет.

Не так сразу. Сначала они распишут, как тщательно, денно и нощно они ведут поиски. А уж потом всё остальное. Так что не надейся. А ты что узнал? Тебе сказали, где американская база?

— Об американцах ни слова. Такое ощущение, что они здесь ни при чём.

— Брось! Это их рук дело. Хорошо маскируются. Наверняка, и о нас знают. Вертолёты не заметить они не могли. Теперь дело за малым — узнать и нам о них. Я не собираюсь здесь подыхать в угоду какому-то доморощенному корольку Раулю. Найдём базу, а там и выход в наш нормальный мир. Возможно, эти колумбийцы здесь за подопытных кроликов, но мы выпадаем из этого стада. Американцы должны это понимать.

— Меня сейчас больше волнуют наши ближайшие планы. Завтра мы будем нырять за вещами. Что-то аквалангов я здесь не заметил, а глубина под нами приличная. На глаз, метров за десять будет. Я-то на море вырос, а вот ты сможешь?

— А что делать? Сам сказал, что придётся играть по их правилам. До поры, до времени, конечно. Вещь — это та, что висела в воздухе? Я бы тоже такую на шею повязать не отказался. Хорошая память. В цирке с ней нам бы цены не было.

— Как сказал Эмиль, вещи — они разные. Завтра и посмотрим. А сейчас, мой дорогой ученик, мы с тобой будем учиться. Испанский язык не такой уж и сложный. Уверен, что разговорный минимум ты освоишь быстро.

Рядом заворочался кубинец. Отбиваясь во сне от кошмаров, он громко стонал и, задыхаясь, оглушительно, со свистом, втягивал воздух. Через борт ему вторил скрип чьих-то зубов. Ещё кто-то жалобно просил о пощаде, похоже, этот сипящий голос принадлежал Николасу. В кромешной тьме никого из них Субботин не видел, но, казалось, сердцем чувствовал витающий страх. Державший цепкой лапой в течение дня, он не отпускал их и ночью. Женя принялся шептать Сергею на ухо азы испанского языка, но тот урока не слышал. Он прислушивался к стонам, доносившимся отовсюду. Стонали по соседству. Вскрики доносились и с верхних ярусов. Кто-то захныкал из-под лавки. Со временем к этим звукам добавлялись новые, и казалось, что вокруг находятся камеры пыток с подвешенными на крюках несчастными. Или по ночам аквасфера опускается в ад и кричат лижущие раскалённые сковороды грешники. Мурашки побежали по коже. Сергей постарался взять себя в руки. К этому тоже придётся привыкнуть. Наверное, вскоре и они будут вопить по ночам. Но чтобы этого не случилось, он не должен сломаться! Он обязан выйти победителем из этой схватки с аквасферой!

Полный решимости, Субботин ударил кулаком в ладонь и заставил себя прислушаться к Жениным словам. Вскоре он начал невпопад поддакивать, запоминая новые слова и звуки, и ранее мешавший шёпот страха ушёл на второй план. Больше он его не слышал. Сергей готовился к борьбе.

Глава пятая Тяжкие будни грузовика

— Вставайте, канальи! — Визгливый и грубый голос мексиканца резанул по ушам, лишь только, как показалось Субботину, он успел закрыть глаза.

Бача ударил ногой в борт галеры и пошёл на соседнюю палубу.

— Кто встанет последним, пойдёт под воду первым!

Сергей выглянул и увидел, что вокруг стало светло и вновь наступил день. Кубинца уже рядом не было, галера пустовала, и лишь Голицын, уткнувшись лбом в скамейку, продолжал спать.

— Женя, подъём! — затряс его за плечо Сергей. — Вставай, нас, кажется, приглашают на утреннюю зарядку.

— Уже? — Штурман стёр с лица пот и жалобно застонал. — Мы хотя бы успели уснуть? Какая духота! Мне всё это напоминает спячку в турецкой сауне.

— А мне — курс молодого бойца. У нас даже сержант такой же был — с битой мордой и орал, как недорезанный петух. Чего он хочет?

— Чтобы выходили к какому-то компрессору. Идём за остальными. Это, кажется, за теми ящиками.

Мексиканец их заметил и, задвигав квадратной челюстью, двинулся назад к галере. Хрустнув костяшками пальцев тяжёлых кулаков, он перепрыгнул узкий помост и уже был рядом, как вдруг его опередил Николас. Обогнав Бачу, он перегнулся через борт, и, подражая своему хозяину, схватил Голицына за волосы.

— Ленивые русские! Вам нужно особое приглашение?! Господин патрон должен вам десять раз повторить? Разрешите, я его проучу!

Но ответить Бача не успел. Неожиданно произошло непредвиденное. Выпрыгнув из галеры, Женя захватил ладонь на голове в замок и резко провернулся вокруг собственной оси. Николас взвыл от боли и с завёрнутой к спине рукой стал на колени.

— Отпусти! Убью! — вопил он, нагибаясь всё ниже лицом к палубе.

А когда лоб Николаса коснулся досок, Женя наотмашь ударил в волосатый затылок. Из уткнувшегося в палубу носа брызнули чёрные капли крови. Николас схватился за лицо и, перекатившись по палубе, едва не свалился в воду. Бача застыл с раскрытым ртом. Словно зачарованный он смотрел на стонущего и пытающегося встать на непослушных ногах Николаса. Остановив его повелительным жестом, Бача ухмыльнулся:

— Очень хорошо! Будете работать в паре. Шустрый у тебя, Николас, будет напарник.

Сергей восхищённо хлопнул штурмана по плечу.

— Женя, мои аплодисменты! Не ожидал от тебя такой прыти.

— Меня это уже достало. Здесь какая-то дурацкая мода хватать за волосы. А я этого жутко не люблю.

— Красиво у тебя получилось. Прямо как в киношном боевике.

— Сам понимаешь, мальчишка моей комплекции ещё со школьной парты обречён на выживание. Вот и приходилось учиться.

С палубы тяжело поднялся Николас и, размазав ладонью по лицу кровь, молча поглядывал то на ухмыляющегося Бачу, то на скалящего зубы Субботина. На Женю он старался не глядеть.

— Очень хорошо! — повторил мексиканец. — Из вас выйдет хорошая пара. Теперь Николас будет тебя ненавидеть. Тебе, русский, советую отвечать ему тем же.

Довольный Бача двинулся к помосту и, сложив ладони рупором, выкрикнул:

— Всем собраться на причале Салаха!

Следом за ним направился Николас. Протиснувшись вплотную к штурману, он шепнул на ухо:

— Не надейся, русский, что это тебе сойдёт с рук. Считай, что ты уже дерьмо для слизи. Я никогда ничего не прощаю.

Голицын промолчал, но от жизнерадостного смеха не удержался Субботин.

— Давай, давай! Не получилось выслужиться, засранец? Двигай мослами, каланча недобитая, а то я сейчас к твоему хоботу ещё приложусь! Неужели опять угрожает?

— Угрожает, — кивнул Женя. — И, кстати, как звучит по-испански дерьмо и слизь, я тебя учил. Ты должен был сам его понять.

— Да ладно тебе. У него дикция невнятная. Ты ему её испортил. И не торопи меня с этим испанским, а то я туго усваиваю. У нас ещё времени вагон.

— Не знаю, — отчего-то грустно вздохнул Женя. — Но у меня предчувствие, что лучше бы тебе поторопиться. Идём к остальным. Все уже собрались на соседнем причале.

Причал за стеной из ящиков показался просторней, чем тот, над которым висела их галера. Сколоченный из собранных в огромный плот брёвен и обломков лодок, он держался на корабельных шлюпках с выцветшими названиями судов. Но в отличие от их плота, этот был сплошь увит лианами. Выстроившись вдоль края, здесь уже стояло не меньше двух десятков грузовиков. Центр палубы занимало сколоченное из досок сооружение с повисшими по бокам кузнечными мехами и спутанными в клубки резиновыми шлангами. Заметив, что на плоту появился Бача, от толпы отошел араб с голым торсом и тюрбаном на голове. Ткань тюрбана, некогда белая, теперь стала серой с чёрными разводами, как и широкие шаровары с дырами на коленях. Поклонившись, он замер рядом с мексиканцем. Бача ответил небрежным кивком и сказал:

— Первыми пойдут люди Гаспара. Я хочу опробовать двух новичков.

— Погоди, Бача-бей. — Араб смущённо оглянулся по сторонам и шепнул: — Нехорошее дело произошло этой ночью.

— Что случилось, Салах? — Бача насупился и выпятил вперёд массивную челюсть. — Говори!

— Конрад утверждает, что у него украли полную бутылку раствора.

— Он знает, кто?

— Конрад указывает на Пио.

— А что ты скажешь, Салах? Ты видел, как он украл?

— Всё видит лишь Аллах. Я ничего не видел, всё скрыла тьма. Но я знаю точно, что ещё вчера у Конрада раствор был, а у Пио его не было. А сегодня у Конрада его нет, но точно такую же бутылку нашли в мешке у Пио.

— Понятно.

Бача скрестил руки на груди и прокричал:

— Конрад и Пио, подойдите ко мне!

Уверенным шагом из толпы на середину палубы вышел один из грузовиков. Затем туда же вытолкнули сгорбленного старика с забинтованной ногой, опирающегося на палку.

— Конрад, — обратился Бача к грузовику помоложе. — Ты уверен, что это твоя бутылка у него в мешке?

— Уверен, господин! Она была полная, но эта крыса уже опустошила её на треть! Откуда у него возьмётся раствор? Эта старая развалина уже с полгода не находила ни одной вещи. Он жил лишь попрошайничеством, да обещаниями расплатиться.

— А ты что скажешь? — Бача окинул презрительным взглядом Пио.

Губы старика затряслись и он, жалобно скривившись, протянул руки к арабу.

— Шагомер Салах, спасите меня! Вы же помните, как я спас вам жизнь, когда Критура лезла к нам на галеру. Все бросились на другой борт, и лишь только я столкнул её веслом. А ведь она уже тянула к вам щупальца. Братья, простите меня! Ещё утром я хотел скрыть от вас свой поступок, но сейчас понял, что врать вам не могу, потому что вы мои братья! — Старик обернулся к толпе грузовиков, и по его изрезанным морщинами щекам потекли слёзы. — Я не понимал, что делаю. Вы же все знаете, как это происходит, когда столько дней во рту не было ни кристалла соли. Мой разум помутился! У меня уже несколько дней ломит суставы. Кости мои стали слабыми, как солома. Ещё чуть-чуть, и я бы умер. Конрад, не губи меня! — Пио бросился к отпрянувшему грузовику и попытался обхватить его колени. — Теперь мне стало легче, и сегодня я смогу нырять. Я обязательно найду вещь и расплачусь с тобой сполна.

— Хватит! — перебил стенания старика Бача. — Эй, там! — он махнул стоявшему ярусом выше и глазевшему на толпу внизу сторожу с тяжёлым, остро заточенным шестом. — Передай хозяину, что в команде Салаха поймали крысу! Мы все ждём его суда.

В прибывающей толпе Пио увидел Карлоса и, улыбнувшись, как давнему другу, выкрикнул:

— Шагомер Карлос, а помните, как мы с вами искали остров фанатиков, но они не отвечали на ваш стук. А я первым заметил их скалы в тумане. Тогда ещё мои глаза могли рассмотреть даже щепку в море. Вы заступитесь за меня перед хозяином, шагомер Карлос? Он вас уважает и послушает.

Карлос молча опустил глаза и, сняв шляпу, спрятался за спину Санчо.

— Всем сесть! — неожиданно прокричал Бача. — Хозяин идёт! Глаза в палубу! Смотреть под ноги!

Субботин с Голицыным присели на корточки и обернулись к заскрипевшему за спиной трапу. Сеньор Рауль спускался, придерживаясь за поручни, с неизменной сигарой во рту. А вслед за ним, придерживая длинное узкое платье, осторожно ступала молодая девушка с длинными чёрными волосами. Тонкая и гибкая, с классической латинской грацией, она едва касалась ступенек, как легкая на шаг пантера, крадущаяся к добыче.

— Кто это? — восхищённо прошептал Сергей.

— Кто это? — толкнул локтем Эмиля Женя, адресуя ему вопрос Субботина.

— Дочь сеньора, Росита. Опустите глаза!

— Красивая, — прошептал Женя, не обращая внимания на просьбу кубинца. — У меня прямо мурашки побежали по всему телу.

— А у меня почему-то все мурашки сбежались в одном месте, — откликнулся Сергей.

— Опустите глаза! — снова взмолился Эмиль. — На дочь сеньора нельзя смотреть.

— Почему?

— Хозяин запрещает нам смотреть на свою дочь, чтобы никто даже в мыслях не мог представить себя с ней. Опустите глаза, пока он не увидел.

Но Субботин не обратил внимания на его мольбы и продолжал разглядывать дочь Рауля. Известно, что своеобразная красота латиноамериканских девушек подстраивается под общепринятые местные стандарты. Ни осиная талия, ни красота тонких изящных рук, ни густые пышные волосы ничего не значат по сравнению с объёмами вываливающейся из декольте груди и оттопыривающейся весомой пятой точкой. Всё так, и у каждого монастыря свой устав, в который лучше не лезть! Но Росита вовсе не была эталоном латиноамериканской красавицы. Белокожа, круглолица, с большими миндалевидными глазами, говорящими о том, что в её родословной какой только крови не намешано. И что самое главное — она была красива! Сергей поедал Роситу взглядом, восхищаясь свободным и грациозным движением гибкого тела. Девушка на миг замерла и, почувствовав его взгляд, остановилась с занесённой над ступенькой туфелькой. Медленно обернувшись, она отбросила в сторону прядь волос, и их глаза встретились. Субботин почувствовал, как деревенеют его руки. Это был взгляд болотной цапли, увидевшей средь зарослей камыша лягушку. Взгляд хищницы, выследившей добычу. Он его не выдержал и поспешно потупился в палубу. С такими в игры «кто кого пересмотрит» лучше не играть.

— Бача, я надеюсь, ты оторвал меня от утреннего ланча по достаточно весомой причине?

Сеньор Рауль остановился на последней ступеньке и сдвинул треуголку на затылок. Не обращая внимания на сидевших на корточках грузовиков, он выпустил вверх кольцо дыма и сосредоточенно следил за его полётом.

— Хозяин, вы всегда говорили, чтобы я вас вызывал, когда нарушаются правила.

— Говорил, — нехотя согласился сеньор Рауль. — Кто провинился на этот раз?

— Грузовик Салаха. Украл раствор у другого грузовика.

— Это нехорошо, — скорчил скорбную мину дон Рауль. — Это очень нехорошо. Вы все знаете наши правила. Нельзя убивать без моего разрешения! Нельзя воровать без моего разрешения! Нельзя прятать вещи! Кто же этот вор?

Бача подошёл к застывшему на коленях Пио и молча ткнул его ногой. Сеньор Рауль посмотрел на старика с осуждением и причмокнул языком:

— А я уже подумал, что наконец-то появилась приманка для Критуры. Да вот теперь не уверен, клюнет ли она на такую падаль?

— Хозяин, пощадите!

Пио попытался вырваться из рук Бачи, чтобы подползти к ногам дона Рауля.

— Хозяин, умоляю!

— Даже не знаю, что делать? Что посоветуешь, Бача?

— Хозяин, уверен, что найдутся желающие его крови.

— Да, да… — кивнул, соглашаясь, сеньор Рауль. — Хоть в этом от него будет какая-то польза. Кто хочет напиться?

Затравленным взглядом Пио обернулся на поднятые руки. Их было не меньше шести в его команде, и ещё две руки поднялись в команде Гаспара. Старик дёрнулся и попытался броситься в воду.

— Что они собираются делать? — шепнул на ухо кубинцу Женя.

Эмиль потупил глаза и прошептал в ответ:

— Кровь, конечно, не раствор, но она солёная и ненадолго помогает.

— От чего помогает?

Эмиль не ответил и отвернулся. Женя посмотрел на распростёртого на палубе старика, затем на дона Рауля, всё ещё не понимая, что происходит.

— Идём, Росита. Здесь справятся и без нас. — Не дожидаясь расправы, сеньор Рауль направился на второй ярус. — Не хочу портить себе аппетит.

— Я останусь, — возразила дочь.

— Как знаешь. Бача, следи, чтобы это отребье не пялило на неё глаза.

— Не беспокойтесь, хозяин!

Мексиканец проводил дона Рауля взглядом, затем хлопнул в ладоши.

— Не затягивайте, канальи! День проходит, а вы ещё не ныряли! Пять минут вам на всё, и за работу!

И тут же на Пио набросилась толпа. Не обращая внимания на его вопли и слабые попытки отбиться, старику связали ноги, подняли и подвесили за петлю на ступнях на штырь. Рядом, примериваясь к шее осколком стекла, стал на колени Конрад.

— Подожди! — остановил его Николас.

Он вооружился пластмассовым тазом и заломил Пио руки за спину.

— Давай! Режь там, где вздулась артерия. Несите, у кого есть, стаканы!

Жуткий, душераздирающий крик Пио перешёл в хрип. Струя крови брызнула из его горла и окрасила руки Конрада.

— Подвинься! — Подставляя посуду, Николас деловито ловил бьющие в стороны фонтаны. — Разрежь ещё здесь, за ухом.

Тело старика забилось в конвульсиях, и вскоре крики стихли. Из жутко раскрытого рта вывалился синеющий на глазах язык. Руки повисли как плети и погрузились в таз с кровью. Сергей посмотрел на бледного Голицына — ещё немного и Женя рухнет без чувств.

— Отвернись, — толкнул Субботин штурмана в бок. — Слышишь? Не смотри!

Но Женя, будто окаменев, не мог оторвать взгляд. Полными ужаса глазами он смотрел, как, зачерпнув первым, полный стакан залпом выпил Николас. Потом стакан перешёл к другому грузовику, затем к третьему. Последние загустевшие капли перелили в деревянную кружку, и тело Пио сбросили в воду. Сергей отвернулся и увидел Роситу. Девушка стояла неподвижно и ловила каждое движение грузовиков. Ни один глоток крови не остался для неё незамеченным. Ни одна бурая капля не ускользнула от напряжённого взгляда. Лицо её побледнело и исказилось от нервного подрагивания скул. Дождавшись конца экзекуции, она расслаблено вздохнула и неспешно пошла наверх, вслед за отцом.

— Хватит, хватит! — прокричал Бача и хлопнул в ладоши, привлекая внимание. — А теперь за работу! Салах, давай двоих на компрессор, а ты, Гаспар, веди сюда своих русских. Николас, раз уж ты так облизываешься, то с тебя точно сегодня добытая вещь! — довольный Бача захохотал и отвесил Николасу мощный тычок в плечо. — Отрабатывай напиток! Пойдёте с русским первыми.

Двое грузовиков засуетились возле компрессора, разматывая шланги. Двинув вверх-вниз массивными деревянными рычагами, они наполнили воздухом кожаные меха.

— Вставай! — тронул за плечо всё ещё сидевшего Женю шагомер Гаспар. — Вы с Николасом начинаете сегодняшний день. Подойди к краю, я помогу тебе повесить груз.

Голицын тяжело поднялся, не отрывая взгляд от кровавого пятна на воде, куда минуту назад сбросили Пио. Тело старика скрылось под брёвнами, оставив на поверхности лишь стайку бурых пузырей.

— Не думай о нём, — продолжал напутствовать Женю Гаспар. — Он всё равно больше недели не протянул бы. Думай о себе. Поначалу у всех так, потом привыкают. Придёт время, скрутит тебе кости, так ещё сам стакан протянешь.

Справившись с подкатившим к горлу спазмом, Голицын отрицательно махнул головой.

— Уж лучше сдохнуть!

Гаспар понимающе улыбнулся и, поставив Женю рядом с компрессором, накинул ему на плечи верёвочные ремни. Кто-то принёс и положил рядом на палубу тяжёлые булыжники. В них Женя узнал те камни, что они привезли на галере с острова неприкаянных. Гаспар окинул взглядом щуплую фигуру Голицына, затем поднял один из булыжников.

— Этот тебе в самый раз. Я его помечу, чтобы в другой раз не искать.

Вложив камень в плетёную корзину, он затянул петлю и привязал к стягивающим шею и грудь ремням. Затем вставил Жене в рот конец резинового шланга.

— Тяни воздух ртом, выдыхай носом. Когда опустишь руку в слизь — считай до пяти, потом вытаскивай и смывай её с кожи. Щупай дно против движения слизи. Если что нащупаешь, доставай и дёргай верёвку. Дно под нами гладкое, так что, если попадётся вещь — сразу поймёшь. Сейчас проверят компрессор, зажми шланг губами, чтобы не выскочил. Лишний воздух выпускай сквозь зубы. Ну, ничего! — Гаспар осмотрел Женю с головы до ног. — Под водой сообразишь, что к чему. Если с вертолётом управлялся, то и здесь справишься. Медленно подойди к краю и жди Николаса. Он пойдёт первым, ты за ним. Следи за тем, что делает он, а он будет следить за тобой. Если найдёшь вещь, не вздумай спрятать, а то закончишь как Пио.

Женя застыл у края палубы, глядя на воду у ног. Прозрачный верхний слой отливал бирюзой, а под ним повсюду разлилась чернота.

— Ты сильно не старайся, — шепнул сзади Субботин. — Так… поплавай для вида. Если что — дёргай этот чёртов трос.

— Ничего, я справлюсь.

— Я не сомневаюсь, — усмехнулся Сергей и похлопал по булыжнику на груди у Жени. — Камень они тебе увесистый подобрали.

— Это — груз. Теперь хотя бы понятно, почему они зовутся грузовиками.

— Логично. Наверное, как-то так выглядела несчастная собачонка Му-му.

— Узнаю, — хмыкнул Женя. — Чем вокруг страшнее, тем громче из тебя сыплются шутки.

— Ты же понимаешь, что если тебя не вытянут, то сам ты не всплывёшь. Но ты не волнуйся, я здесь послежу, чтобы о тебе не забыли. А солдафонский юмор, ты же знаешь, это моя защитная реакция.

Женя вымученно улыбнулся, но Субботин заметил, как побледнели его губы.

— Не переживай, Серж. Не я первый. Они этим давно промышляют, так что, надеюсь, уже всё отработали до мелочей.

— Хотелось бы верить. Если что, срывай этот груз и сразу наверх. Не вздумай нахлебаться воды и оставить меня одного!

Сергей пощупал капроновые верёвки с палец толщиной и понял, что освободиться от камня без ножа невозможно. Если что случится, то штурман обречён.

— Не хочу думать об этом. Меня, Серж, удивляет другое. Они убивают друг друга за граммы того, чего недалеко отсюда находится сотни тысяч тонн. Понятно, что им это неизвестно. А вот мы можем извлечь пользу. Надо только подумать — как? Может, обменяем информацию на свободу?

Рядом прошёл Бача, и Голицын с Субботиным замолчали. Мексиканец склонился над уложенным петлями шлангом у ног Жени, потом дёрнул тянущуюся к ремням на спине верёвку и ткнул пальцем на край палубы.

— Стань здесь. Не запутай шланги. На тебя мне наплевать, а вот за Николасом должок. Если он вздумает утонуть, то пусть сначала расплатится по счетам.

Собственные шутки мексиканцу нравились. В прекрасном расположении духа он подмигнул Голицыну и кивнул на воду:

— Не порви шланг. Если порвёшь, то лучше оставайся там. Потому что тогда тебе здесь лучше не появляться.

Бача расхохотался и подошёл к Николасу:

— Следи за ним.

— Да уж не сомневайтесь, господин. Мой разбитый нос станет ему камнем в горле.

— Не болтай ерунду. Я сказал, чтобы ты смотрел за ним, чтобы он работал, а не отсиживался на дне. Всплывёт, сам проверю его руки. А теперь — пошёл!

Николас вставил в рот шланг, опустился на колени и осторожно спустился с причала в воду. Удерживаясь за бревно, он окунулся с головой, выпустил струю пузырей и отпустил руки. Тяжелый груз на груди тут же потянул его на дно.

— Теперь ты.

Бача подтолкнул Голицына к краю палубы.

Повторяя движения Николаса, Женя сполз в воду и, погрузив лицо, открыл глаза. Привычной рези морской воды не было и в помине. Как не было характерной мути, ограничивающей видимость. Доступное глазу расстояние потрясало. И повсюду, куда ни глянь, простиралась чёрная пустыня. К днищам лодок тянулся лес лиан. Он казался плотным, словно непролазные джунгли. Но там, где лиан не было, вода превращалась в стекло чистейшей прозрачности. Без единого изъяна, за который мог бы зацепиться взгляд. К тому же её температура приближалась к температуре тела, и вода не чувствовалась. Ощущение невесомости потрясало. Женя повис на руках, позабыв о своей работе грузовика и привыкая к необычному чувству лёгкости.

О работе ему напомнил Бача, больно наступив на пальцы. Голицын отпустил руки, и его стремительно потянуло вниз. Груз перевернул тело ногами вверх, и чёрная слизь понеслась навстречу. Боль в ушах сдавила голову, и Женя выпустил гигантский пузырь, едва не потеряв шланг. Вспомнив наставления Гаспара, он вдохнул, стараясь приноровиться к непрерывно поступающему и раздувающему рот потоку воздуха. Погружение замедлилось, и когда ему показалось, что сейчас он войдёт в слизь с головой, Голицын повис на дёрнувшей спину верёвке. Николас уже парил рядом. Запустив руки в чёрную массу, он пошарил по дну, затем, выдернув, поспешно смыл слизь с кожи. Управлял он телом умело и, зависнув горизонтально, неспешно плыл над черной поверхностью.Взглянув на Голицына, Николас показал пальцем вниз.

«Да понял я!» — кивнул Женя.

Собравшись с духом, он погрузил руки в колышущуюся перед лицом чёрную массу. Нащупав пальцами дно, тут же выдернул руки обратно. Показалось, что слизь живая и, обволакивая, проверяет кожу на вкус.

Даже захлестнувший через лицо шланг не смог скрыть презрения, с которым Николас наблюдал за его действиями. Тогда Женя набрал полную грудь воздуха и опустил руки в слизь по плечи, уткнувшись ладонями в гладкое дно. Теперь он задержался слишком долго, и показалось, что руки окунулись в заросли крапивы. Выдержав через боль ещё пару секунд, Женя выдернул их назад и победно взглянул на Николаса. Но Николас уже на него не смотрел, он, проплыв, насколько ему позволяла верёвка, примеривался к новому месту. Смахнув с локтей остатки похожей на масло слизи, Голицын запустил руки вновь. Теперь его охватил азарт. Захотелось, чтобы ему обязательно повезло, и он утёр нос и чванливому Николасу, и недоверчивым грузовикам-кровопийцам. Но дно по-прежнему было пустынно. Его гладкая поверхность напоминала отполированный камень. Твёрдая и скользкая. В голове лёгким звоном разливалась пьянящая эйфория. Поверх неё накатывала боль от давления, обхватившего виски стальным обручем. Сознание то смазывалось и уносилось прочь от тела, то становилось невыносимо резким и, казалось, даже с закрытыми глазами он видит молекулы кожи на собственных пальцах. Женя напрочь потерял счет времени. Он, как заведённая бездумная машина, опускал руки, скользил ими вдоль гладкого дна, вытаскивал, смывал слизь и вновь погружал. Им овладела настырная, непонятно откуда взявшаяся мысль — или вещь, или жизнь!

Неожиданно его потащило вверх, и черное дно рухнуло вниз. Он взмахнул рукой, пытаясь его достать, но верёвка за спиной натянулась, и, будто цепь на шее взбесившегося пса, потянула в другую сторону.

Голицын стоял на палубе, покачиваясь и придерживаясь за поручни. В глазах всё двоилось, сливалось в размытые кляксы, а то свет и вовсе мерк, и, казалось, что уже наступила тьма. Побитое оспой лицо Бачи расплылось в стороны, и сквозь заложенные ватой уши Женя услышал:

— Так тебя ненадолго хватит.

Показалось, что в голосе мексиканца скользнуло сочувствие.

— Это потому что он неправильно дышит.

Санчо долго возился, развязывая на груди узел, и тяжёлый груз рухнул к ногам.

— Посмотрите на его руки.

— Потому и говорю, что его ненадолго хватит.

Женя, глупо улыбаясь, посмотрел на их расплывчатые лица, затем на собственные руки. Красные пятна кровоточили, а там где их не было, кожа приняла младенчески розовый и нежный цвет. Боли он не чувствовал и лишь виновато пожимал плечами — не заладилось сегодня с вещью, но вы не подумайте, в следующий раз я обязательно…

Затем его затрясла крупная дрожь, колени подогнулись, и он обессилено опустился на палубу.

— Женя, ты не молчи, ты говори! — тряс его за плечи Сергей.

— Пройдёт, не беспокой его. Ему надо отдышаться. Первый раз так часто бывает. Потом приноровится!

Санчо склонился и заглянул Голицыну в глаза.

— Эй! Подойдите все сюда и поприветствуйте нового грузовика! Он выдержал испытание. А если кто-то этого не понял, то будет иметь дело со мной!

Закинув на плечо Женину руку, Санчо помог ему встать и повёл сквозь расступившуюся толпу.

— Идём, отлежишься у меня в каюте. Там тебе будет помягче.

Часть вторая Закат Аквасферы

Глава первая Черный четверг

Оркестр был в ударе! Седьмая симфония Шостаковича гремела под сводами концертного зала, словно ревущие за бортом штормовые волны. Звуки накатывались и заполняли всё вокруг, как заполняет трюм водяной вал через роковую пробоину. Ударили басы, за ними подтянулись скрипки и, наконец, вступили трубы. Дирижёр, похожий на злого тролля с мокрыми волосами, пронзает пространство дирижёрской палочкой. А вот теперь кларнеты и флейты…

— Хорошо играют.

— Кто? — приподнявшись на локтях, Сергей удивлённо посмотрел на штурмана.

Сам он слышал лишь скрип досок, да переругивания на соседней палубе.

— А-а… ничего… это я потихоньку схожу с ума, — стряхнув накатившее наваждение, ответил Женя.

— Здесь это не зазорно. Здесь все такие.

И они вновь замолчали, каждый думая о своём.

— Интересно, какой сегодня день? — первым нарушил тишину штурман.

— Да какая разница?

— Не скажи. Плохо, когда нет порядка. Бестолково, если не знаешь день, число, час.

— Допустим, четверг. И что? Тебе стало легче?

— Четверг… пусть будет четверг.

Из-за галеры выглянула ехидная физиономия Лопе. Раскрыв пальцами полуслепой и вечно закисший глаз, он пригрозил кулаком:

— Эй! Вам запрещено разговаривать по-русски!

— А морду тебе не набить? — огрызнулся на вполне сносном испанском Сергей. — Без твоих ушей обойдёмся!

— Серж, ты бы с ним поосторожней, — дёрнул за рукав Женя. — Знаешь же, что он всё докладывает Баче.

— Знаю, потому и чешутся руки морду набить. А насчёт календаря ты прав. Надо было с первого дня делать зарубки. Хотя бы вот тут, на борту. Или на моём весле. Уже до середины добрались бы, наверное. У меня, кстати, тоже с головой не всё в ажуре. Весь набор — и голоса, и видения, и призраки. Медленно, но верно мы превращаемся в таких же, как они.

Голицын одёрнул порванные рукава, подтянул севшие от постоянных ныряний и потерявшие цвет брюки комбинезона и возразил:

— Надеюсь, что нас с ними роднит лишь рваная одежда.

Сергей не обратил внимания на его замечание и продолжал философствовать:

— Скоро мы, как и они, потеряем человеческий облик и будем деградировать назад к обезьяне. Обрастём шерстью, отрастим хвосты. Впрочем, Бача уже превратился в гориллу. Женя, а ты кем станешь? Я бы хотел обратиться в лемура. Висел бы на ветке и таращил на всех глаза.

— До обезьян им ещё далеко, — возразил штурман.

— Ну почему же? — продолжал отстаивать свою гипотезу Субботин. Напустив на себя профессорский вид, он задумался, теребя воображаемую бородку: — Согласитесь, князь, человека от обезьяны отличает чувство юмора. А я вообще не видел, чтобы из них кто-то улыбался или шутил.

Женя подхватил игру в состязающихся на научном симпозиуме ученых и важно ответил:

— Позволю себе, коллега, с вами не согласиться. Обезьяны не умеют врать, а я слышал, как они заливают друг другу про то, какие они были богатые и солидные сеньоры в прошлой жизни, когда ещё жили по ту сторону. А сеньор Рауль напоминает мне Клизму на совещании. Надо подкинуть ему в лексикон, чтобы заучил, пару адмиральских фраз.

Субботин с Голицыным переглянулись и прыснули от смеха. Но упоминание о прошлой жизни быстро смыло веселье с их лиц. Сергей помрачнел и неохотно сменил тему.

— Сколько уже здесь протираем штаны, а ни на шаг не приблизились к нашей цели.

— Серж, у нас нет плана. И хуже всего то, что я даже не представляю — за что зацепиться?

— А мне кажется, мы должны работать в направлении фанатиков. Это какое-то тёмное пятно, о котором никто не хочет говорить. И это настораживает.

— Скорее, о них мало знают. Я пробовал разговорить Гаспара. Он последний, кто ходил к ним. Фанатики ни с кем не общаются, что очень характерно для замкнутой секты. Поклоняются вещам. При этом безразлично, что вещь умеет. Они могут пустить к себе на остров, но если только им предложат в обмен за это вещь. И то — очень ненадолго. В остальном — их ничего не интересует. Мне кажется, это не то, что нам надо. Ещё одна съехавшая с ума банда.

Сергей замолчал, размышляя над словами штурмана. В его доводах была логика, но интуиция упорно толкала именно в направлении фанатиков.

— Поклоняются, говоришь? То есть, можно сказать — очень интересуются?

— Какая разница?

— Женя, так это и есть американцы!

— С чего ты взял?

— Ну как же! Собирают все вещи подряд без разбору. Чтобы себя не разоблачить, ни с кем не общаются. Там их база!

— Фанатики живут на скалистом острове, который, кстати, тоже погружается в воду. Гаспар сказал, что осталась лишь вершина горы, а раньше остров был в три раза больше. И ничего похожего на лабораторию или военную базу там нет.

— Гаспар увидел лишь то, что ему показали! — продолжал упорствовать Сергей.

Но неожиданно направление его мыслей сменилось на сто восемьдесят градусов.

— Хотя логично, если там осела секта душевнобольных. Тогда нам нужно думать, как вернуться на остров неприкаянных за вертолётом. Кстати, ты раньше что-то говорил об острове?

— Не было дня, чтобы я о нём не думал. Сначала хотел предложить пойти с Раулем на сделку. Он нас вернёт на остров неприкаянных, а мы ему солёное озеро. Но потом я понял, что оно ему не нужно. Даже напротив — оно для него опасно. Сам он и его окружение нехватки соли не испытывают. А вот держать в повиновении всё население острова, выдавая по граммам раствор, ему на руку. Солёное озеро вырвет у него из рук власть. Уверен, что узнай он о нём, то сразу постарается скрыть эту информацию от остальных. А также постарается избавиться от носителей такой информации. То есть от нас с тобой. Да и доберись мы до вертолёта, аквасфера всё равно не выпустит. Полетаем в тумане, пока не кончится топливо, а потом рухнем в море. Пусть пока броневичок стоит там до времени. А вот информация об острове очень ценная, хотя и опасная. И разыграть мы её должны ювелирно. Без права на ошибку. А вот как, я, к сожалению, ещё не придумал. Но поверь, Серж, уже голова от дум болит.

Издалека Субботин увидел кудрявую голову кубинца. Эмиль ходил кругами и, заискивающе улыбаясь, пытался перехватить его взгляд. Сергей уже давно его заметил, но звать не торопился. Наконец, решив, что пока разговор с Женей на тайные темы можно прервать, он махнул рукой:

— Эй, напарник! Подойди, не прячься. На, отхлебни.

Сергей щедро протянул бутылку подбежавшему кубинцу.

Вчера Субботин нашел вещь. Это произошло, лишь только он успел опустить руки в слизь. Тонкий скользкий предмет едва не проскочил между пальцами. Сергей схватил его в последний момент. Вытащив серую, в зелёных разводах, похожую на карандаш, вещь, он показал её Эмилю. Кубинец кивнул и, не раздумывая, дёрнул верёвку.

Ценитель Карлос долго вертел «карандаш» перед глазами, затем попросил дона Рауля выдать Субботину полную бутылку раствора.

Теперь они «гуляли»! Эмиль сделал аккуратный глоток и, обтерев бутылочное горлышко, облизал ладонь. Потом глоток сделал Женя. Скривившись, он вернул бутылку Сергею.

— Никак не могу привыкнуть к этой гадости.

— Я тоже. Пью, как противное лекарство. Его лучше сразу запивать или заедать лианой.

— Меня поначалу от него рвало, — подобострастно поддакнул Эмиль. — Сейчас уже привык. Раствор это жизнь. Без него можно протянуть дней двадцать, не больше. Мы считали. А кто-то и этого не выдерживал. Хозяин дал тебе неплохой раствор, но раньше ценители делали его гораздо гуще. Одного глотка надолго хватало.

— Вообще-то человеку не нужно пить соляной раствор, — произнёс Женя. — Необходимую норму соли организм берёт из пищи. Мы даже не замечаем и не считаем, сколько мы её съедаем. Но удивительное дело. Её здесь нет нигде. Ни в лианах, ни в воде. Такая мелочь, а человека убивает. Читал где-то, что дефицит соли приводит к слабости, головной боли, тошноте. Мышцы сводит спазмами, мозг слабеет, пока и вовсе не отмирает. Смешно, что у нас называли соль белым ядом.

— Скажи, Эмиль! — перебил Женю Сергей. — А чтобы ты сделал, если бы узнал, что где-то есть целое озеро раствора?

Кубинец хмыкнул и, покосившись на бутылку в руках Субботина, ответил:

— Это ты наслушался о фанатиках?

Сергей переглянулся с Женей и спросил:

— А что фанатики? У них есть солёное озеро?

— Про озеро не знаю, но слышал, что они не умирают от нехватки соли.

— А почему? Ты знаешь?

— Да кто же это знает? Фанатики своих тайн никому не раскрывают. Когда я там был, — мы плавали к ним с шагомером Гаспаром, — то пытался расспросить одного из них. Так меня чуть не убили. Хотя поговаривают, что в песке на своём острове они нашли соляный камень и лижут его по очереди.

Субботин мощно наморщил лоб, затем подсел к кубинцу поближе, и, оглянувшись по сторонам, тихо сказал:

— А вот теперь, напарник, давай с этого места поподробней. Толково всё расскажешь — хлебнёшь ещё. Почему дон Рауль до сих пор на них не напал? Их много?

— Ха! — засмеялся Эмиль. — Сколько их — никто не знает, но всем известно, что оружия у них хватит, чтобы завоевать всю аквасферу. Но им это не нужно. Они не вылезают с собственного острова. Не плавают. Я не удивлюсь, если узнаю, что у них нет не только галеры, но даже лодки. Одно слово — фанатики! Молятся вещам. Ходят в балахонах. Проповедуют новую жизнь. Проклинают старую. Своих отступников наказывают тем, что отправляют на ту сторону.

— На какую сторону? Ты хотел сказать — на ту сторону аквасферы?

— Ну да. Фанатики говорят, что там наступил конец света, а жизнь осталась только здесь. Так я глотну ещё?

Сергей молча протянул бутылку. Сердце гулко громыхало внутри, сотрясая грудную клетку. Так отсюда выход есть! Сдавленно выдохнув, чтобы не выдать волнения, он взглянул на покрывшегося пятнами Женю и, перейдя на русский, спросил:

— И ты ещё сомневаешься? Ты понял, кто там на острове? Хотел бы я, чтобы они меня наказали отправкой на ту сторону.

— Да, но почему балахоны?

— Маскировка! — Сергей взволнованно вскочил и схватил Голицына за плечи. — Ты же слышал, что он сказал? Оружие! К себе не пускают! И главное, имеют выход на ту сторону! Это, Женя, могут быть только американцы! И сейчас я тебе приведу ещё один аргумент, который сшибёт тебя наповал — слизь движется по дну всегда в одну сторону!

Субботин победно взглянул на Голицына, но Женя никак не отреагировал на его открытие.

— Ты не понял? Что-то выбрасывает в огромных количествах эту гадость, и она оттуда расползается во все стороны. Где-то есть центр! И центр этот — американская база!

Ничего не понявший из разговора Эмиль решил, что можно попытаться ещё выпить про запас.

— Можно, я ещё полглоточка? — подобострастно заглянул он в глаза Субботину.

Но на него не обратили внимания.

— То, что слизь движется в одном направлении, для меня не новость, — произнёс штурман. — Я это заметил ещё в первые дни. Под небольшим углом относительно нашего причала, слева направо. Но это ни о чём не говорит, кроме того, что где-то есть её источник. Я не вижу в этом связи ни с фанатиками, ни с американцами. Направление на остров фанатиков по вешкам шагомеров и направление движения слизи не совпадают. Ты всегда любишь делать необоснованные и поспешные выводы.

— Вот те на! — едва не задохнулся от возмущения Сергей. — Я лишь констатирую факты и, если хочешь знать, развиваю дальше твою мысль. Ты же сам сказал, что аквасфера так просто нас не выпустит, и прорываться сквозь её границы — всё равно что пробивать лбом бетонную стену. Ты это правильно заметил, потому что выход не там. Дверь на ту сторону в её центре! Я припомню тебе мои слова и потребую торжественных извинений, когда ты поймёшь, что центром является остров фанатиков. А если называть вещи своими именами, то база американцев!

— Не понимаю, зачем им это нужно?

— Я тоже не вижу логики в том, чтобы распространять вокруг всепожирающую слизь. А вдруг это испытание нового оружия?

— И ты предлагаешь найти американскую базу и сказать, что мы о них всё узнали, раскрыли их тайну, а теперь выпустите нас, пожалуйста, и мы поведаем о вас всему миру! Так?

Субботин скорчил недовольную гримасу и отвернулся.

— Я хоть что-то предлагаю, а ты отмалчиваешься.

— Нужно продолжать собирать информацию.

— Мы сгниём здесь, пока хоть что-то узнаем, сидя на заду ровно. Я за разведку боем!

Неожиданно они заметили, что уже на палубе не одни. За спиной стоял Людвиг и, скрестив руки на груди, молча наблюдал за их спором. Сколько времени он здесь находился, можно было только догадываться. Женя увидел его первым и толкнул Сергея в бок. Обычно сторожа не спускаются на нижний ярус. За жизнью внизу они наблюдают с верхнего второго яруса. А если и спустятся, то только вместе с хозяином или с кем-нибудь из ценителей. Но чтобы вниз спустился главный сторож Людвиг — это уже было событие! В прошлом он отвечал за службу безопасности в картеле дона Рауля и, само собой, он и в новых условиях возглавил отряд сторожей, охраняющих и хозяина, и его близкое окружение. Людвиг казался массивной глыбой с маленькими колючими глазками. Но если Бача был здоров от природы, то глава сторожей выглядел перекачанной горой мышц, с шеей толще головы и увитыми вздувшимися венами руками. Сергей всегда удивлялся, как он умудряется поддерживать мощную мускулатуру на такой жёсткой диете. Но потом пришёл к выводу, что, по всей видимости, диета у него не такая уж и жёсткая. И, скорее всего, Женя прав в том, что окружение дона Рауля затруднений с едой и солью не испытывает.

На лбу Людвига изогнулась дуга раздумья. Он молча переводил взгляд то на Сергея, то на Женю. Так и не придя к какому-то выводу, он протянул руку почесать зад, но, наткнувшись на плотные карманы джинсовых брюк, поскреб шею и спросил:

— Кто вчера нашел вещь?

— Я, — ответил Сергей, поднимаясь с бревна.

До последнего мгновения он надеялся, что Людвиг пришёл за кем-то другим из команды Гаспара, потому что такое внимание начальника сторожей не сулило ничего хорошего.

— Иди за мной.

Субботин посмотрел на перекатывающиеся бугры на спине Людвига, переглянулся с Женей и, молча пожав плечами, пошёл следом. Поднявшись по трапу наверх, он удивлённо оглянулся вокруг. Ему ещё не приходилось бывать на втором ярусе. И то, что он увидел, сильно отличалось от того, что Сергей каждый день видел внизу. Сюда уже не доползали лианы, и потому настил не был затёрт пятнами зелёного сока. Всюду царил относительный порядок. Если первый ярус представлял собой опоясывающее остров кольцо, сплошь состоящее из хаотичного нагромождения обломков всего, что могло держаться на воде и не ржавело, то на втором ярусе не нужно было смотреть под ноги, чтобы не провалиться в воду в подвернувшуюся дыру. Доски и брёвна казались плотно подогнанными друг к другу, и наверх можно было попасть только по охраняемым сторожами трапам. Перила и леера соединялись в короткие улицы. Пусть по площади верхний ярус и был значительно меньше нижнего, но казался гораздо аккуратней и уютней. Широкая лестница вела ещё и на третий уровень, состоящий всего из одного некогда белого и роскошного судна. Крейсерский океанский катамаран Субботин видел снизу. Он даже рассказал Голицыну придуманную им страшную историю о том, как некогда миллиардер-неудачник попал в стелющийся по морю туман только начинавшей зарождаться аквасферы. Затем последовал «тёплый» приём людей сеньора Рауля. И вот теперь этот красавец потерял мачту, но зато стал главным офисом или дворцом хозяина, возникшего из обломков кораблей плавучего острова. Два узких корпуса соединялись сетью и широкой рубкой из стекла и пластика. Именно в неё уверенным шагом Людвиг и вёл Сергея. Остановившись у раздвижной двери, он указал на тёмный вход.

Внутри рубки царил полумрак и витали клубы дыма от сигары дона Рауля. Сам хозяин сидел во вращающемся капитанском кресле в неизменной дурацкой треуголке на голове. Рядом, придерживаясь за плечо отца, стояла Росита. В углу Сергей заметил ценителей Карлоса и Томаса. Были ещё трое, но их он раньше не видел. Людвиг закрыл собой проход и, скрестив руки, застыл, словно статуя. Его дело сделано, и теперь он, закатив глаза, ушёл в себя и даже не прислушивался, о чём говорит хозяин.

— Расскажи, как ты оказался в аквасфере?

«Да неужели! — хмыкнул Субботин. — Наконец-то тебя это заинтересовало».

За всё то время, что они с Голицыным находились на острове, их никто не спрашивал — что там, снаружи? Сергея это очень удивляло. Люди, уже два года как потерявшие контакт с внешним миром, должны были засыпать его вопросами! Но, казалось, это совершенно никому не интересно. Женя объяснял такое поведение всеобщей апатией, потерей интереса к жизни, обречённостью и убеждённостью в их коротком существовании. А потому — есть сегодня глоток раствора да побег лианы, так чего себя мучить мечтами о жизни на той стороне, если аквасфера никогда отсюда не выпустит? Ещё удивительней, что это не интересовало и ценителей. Уж их-то Сергей считал здесь самыми умными и любопытными.

— Влетели на вертолёте.

— Ты должен добавлять — хозяин! — одёрнул Субботина один из неизвестных.

— В аквасферу мы проникли на вертолёте, хозяин, — не стал спорить Сергей.

— Это было сложно?

— Нелегко. Плотность оболочки в десятки раз превышает плотность грозовой тучи.

— Что было потом?

— А потом, сеньор, нас подбили с вашей галеры. Хотя и мы успели дать очередь в ответ. Вертолёт рухнул рядом с островом. А дальше вы знаете, что нас подобрали люди Гаспара.

Субботину и в голову не пришла мысль рассказать дону Раулю об их похождениях на острове. Они с Голицыным давно выработали легенду, но она никого не интересовала до этого дня. Казалось, подробности и сейчас никому не были интересны. Его слова совпадали с тем, что и так было известно, и потому дон Рауль рассеяно кивнул и уставился на красный огонёк сигары.

— Как там, с той стороны? — неожиданно подал голос ценитель Карлос.

— Там хорошо, — грустно ответил Сергей. — Жизнь бьёт ключом! Светит солнце, цветут деревья, дует ветер. И представьте при этом, что море полно рыб, и над волнами летают птицы. А корабли не гниют на приколе, сваленные в одну вонючую кучу, а ходят по воде с развевающимися флагами!

— Хватит! — оборвал его дон Рауль.

Почувствовав настроение хозяина, вскочил ценитель Томас.

— Это враньё! Фанатики утверждают, что мир с той стороны рушится. Цунами смывают сушу, а то, что от неё осталось, уничтожают землетрясения.

— Вру не я, а ваши фанатики. Вероятно, им выгодно, чтобы вы не искали путь в тот нормальный, человеческий мир.

Дон Рауль свесил голову, раскачиваясь в кресле. Остальные молчали, ожидая реакции хозяина.

— Расскажи, как ты нашёл вчерашнюю вещь? — наконец выдавил он из себя.

— Вчерашнюю вещь?

Сергей обвёл всех изумленным взглядом. Так его привели сюда не для того, чтобы расспросить о недоступном для них счастливом человечестве, а из-за вчерашней вещи?! Субботин сглотнул застрявший в горле ком и разочарованно ответил:

— А что вещь? Сунул руки, нащупал, достал.

А ведь у него уже зародилась надежда, что он сможет их разбудить! Встряхнёт от всеобщей апатии, заразит тягой к борьбе! И сообща, все вместе, они бросятся искать выход из этой клетки, именуемой аквасферой!

— Когда ты взял её в руки, она пыталась выскользнуть или вырваться?

— Кто? — Сергей посмотрел на Карлоса недоумевающим взглядом. — Вещь?

Ничего не говоря, ценитель Карлос извлек из шкафа «карандаш» и положил на стол. Несколько секунд вещь лежала неподвижно, затем медленно развернулась и заняла новое положение поперёк стола. Тогда Карлос развернул её ещё раз. Но и на этот раз вещь упрямо заняла прежнее направление. Такой же результат дала и третья попытка. Темно-зелёный конец неизменно указывал в угол рубки.

— Нет, — возразил Субботин и, взяв в руки «карандаш», повертел перед глазами. — Я бы почувствовал. Куда он указывает?

— Ещё не знаем. Мы, ценители, допускаем, что возможно вещь показывает на выход из аквасферы.

Субботин выглянул в выпуклое окно и отыскал взглядом причал Гаспара. Первая мысль, которая пришла ему в голову, это то, что «карандаш» разворачивается в сторону центра аквасферы, и потому указываемое направление должно совпадать с обратным направлением движения слизи. Но, сориентировавшись относительно линии причала, он понял, что это не так. Вещь разворачивалась почти поперёк вычисленного направления.

— Так возьмите и пройдите на галере этим направлением и посмотрите, куда вас выведет. Чего проще? Может, и найдёте выход.

— Это бесполезно, — мрачно возразил сеньор Рауль. — В первый год мы только и делали, что блуждали в поисках выхода. И всегда одно и тоже — плывешь, плывёшь, а всё на одном месте. Твоя вещь указывает на что угодно, но только не на выход. Потому что путь отсюда — это не автострада в пустыне. Я думаю, что выход есть, но не такой простой и не через границу аквасферы.

«Ай да молодец! — Сергей с восхищением посмотрел на еле видимое в клубах дыма лицо сеньора Рауля. — А ведь мы думаем на одной волне!»

И тогда он решился на мучивший его вопрос:

— А фанатики? Я слышал, что они знают отсюда выход?

— Чего только не болтает сброд внизу, — ухмыльнулся дон Рауль. — Ничего фанатики не знают. Набивают из страха себе цену, да сочиняют сказки.

Субботин почувствовал лёгкое разочарование. Он уже подумал, что удастся уговорить сеньора Рауля на экспедицию на остров фанатиков. Ведь не такие они, выходит, безнадёжно потерянные. Оказывается, раньше выход искали, и уже потом на них накатила апатия. Нужно попасть на остров фанатиков, а там уже, сориентировавшись на месте, он наверняка смог бы найти выход. Или хотя бы убедил американцев выпустить их со штурманом из этой мышеловки. Но от слабой попытки подтолкнуть дона Рауля в нужном направлении Сергей не отказался:

— Можно хотя бы попробовать. Я мог бы там высадиться и всё разведать…

— Замолчи! — перебил его дон Рауль. — Я позвал тебя не для того, чтобы выслушивать бесполезные бредни. Иногда вещь при первом прикосновении передаёт грузовику импульс о своих способностях. Ценитель потеет целыми днями, пытаясь понять её возможности, а достаточно всего лишь расспросить нашедшего её грузовика. Тебе ничего не приходило в голову, когда ты её коснулся? Это могло быть озарение, вспышка! Или ни с того, ни с сего возникшая странная мысль или видение. Вспомни! Не часто, но так бывает.

Субботин задумался, вспоминая вчерашний день.

— Нет. Не было ни мыслей, ни видений.

Сеньор Рауль насупился и вновь уткнулся взглядом в пол. Его треуголка утонула в дыму, и из облака донеслось недовольное ворчание:

— Вероятней всего, что твоя вещь пустышка. Уже сколько раз так бывало. Сначала надежды, а потом разочарование. Ты с ней, Карлос, ещё поработай, но не думаю, что из этого что-то получится. А сейчас всё! Уведите его, я хочу подумать.

— Подождите! — Сергей отпрянул от протянувшего руку Людвига. — Если моя вещь и не указывает на выход из аквасферы, то всё равно её ценность огромна. Взгляните! — он схватил со стола «карандаш» и положил на вытянутую ладонь, чувствуя упрямое движение в известном только вещи направлении. — Это же меридиан, точка отсчёта! То, от чего можно отталкиваться, определяя направление. Даже если неизвестно куда он показывает, он неизменно сохраняет своё положение как гироскоп. Любой штурман вам подтвердит, что это то, от чего можно измерять курс. Это компас!

Дон Рауль поднял голову и обернулся к ценителям. Томас с Карлосом переглянулись. Трое неизвестных взволнованно вскочили с мест. И даже ничего не понявший из разговора Людвиг выглянул из-за плеча и с уважением посмотрел на застывший в ладони Субботина «карандаш». Сергей был горд эффектом, произведённым его речью. А вы говорите — пустышка!

Но уже через минуту, когда Сергей возвращался на причал, пробираясь по трапам второго яруса, он ругал себя на чём свет стоит за своё легкомыслие и несдержанность.

«Какой же я дурак! — он готов был биться головой о крепёжные брёвна. — Да таких идиотов, как я, не найти больше во всей аквасфере!»

Он остановился, чтобы перевести дух, но тут же в спину его подтолкнул Людвиг.

«Даже этот безмозглый качок рядом со мной — профессор!» — продолжал самобичевание Сергей.

Из его горла вырвался такой громкий стон, что два сторожа у лестницы удивлённо оглянулись в их сторону.

Выбравшись из рубки катамарана, Сергей неожиданно понял, какую он сделал глупость. Его взяла обида за то, что его вещь назвали пустышкой, и он, потеряв осторожность, бросился её защищать! А нужно было молчать! Разочаровавшись в вещи, хозяин часто возвращал её нашедшему. Так могло случиться и в этот раз. В результате они с Голицыным могли бы получить в свои руки компас. Женя быстро бы разобрался, что к чему, и они получили бы возможность перемещаться по всей аквасфере, не боясь затеряться и исчезнуть в тумане. Но он всё испортил. Теперь его вещь по достоинству оценят шагомеры. Им не нужно будет считать количество взмахов вёсел и следить за равномерностью гребков, чтобы не сбиться с выбранного направления. Да и точность определения места галер будет гораздо выше. Это так! Но Сергею от этого не легче. У него в руках была вещь, которая могла приблизить их с Голицыным к цели, а он сделал всё, чтобы её потерять!

«Женя меня не простит! — Сергей подавленно вздохнул и взялся за поручни, ведущие на первый ярус. — Я лишил нас шанса».

Людвиг остановился у края и кивнул вниз. Сам он спускаться не собирался. Субботин нехотя перебирал ногами по ступеням, всё ещё посыпая голову пеплом за свою оплошность. Предстоящий разговор с Голицыным ему хотелось оттянуть как можно дальше. Но на причале Жени не оказалось. Причал Гаспара был пуст. Оглянувшись, Сергей из-за разделяющих пристани ящиков увидел множество макушек на соседнем причале Салаха. Все были там. Он пробрался сквозь сваленные в кучу обломки шлюпок и уткнулся в спины грузовиков. Но и среди них Жени не было. В груди шевельнулся червячок тревоги. Узнав в толпе Санчо, он дёрнул его за рукав:

— Не видел моего друга?

Немногословный Санчо кивнул на воду. Только сейчас Субботин обратил внимание, что на краю причала медленными и плавными движениями два грузовика накачивают меха, подавая по шлангам воздух.

— Почему? Мы сегодня уже ныряли.

Рядом с Санчо за вскипающими на поверхности пузырями наблюдал Гаспар. Сергей схватил шагомера за плечо и повторил вопрос:

— Мы сегодня уже ныряли, зачем ты опять отправил его на дно?

— Грузовик Салаха нашёл здесь вещь. Нельзя терять времени. Вещи движутся, и, если вчера здесь не было ни одной, то сегодня их может пройти целое множество.

— Но почему ты отправил Женю?

— Пойдут и другие.

В подтверждение его слов Субботин услышал команду Бачи.

— Готовьте следующую пару! Этих пора вытаскивать!

Неожиданно рядом с концом причала вспух гигантский пузырь. Грузовики, удерживающие страховочные канаты, едва удержались от сильного рывка.

— Тяните! — закричал Гаспар, и толпа грузовиков бросилась на помощь.

Схватившись за один из канатов, Сергей заметил, что верёвка натянулась и свободно движется вверх, поднимая привязанного грузовика. Но второй канат, как ни упиралась орава грузовиков, не сдвинулся с места. Что-то крепко держало его внизу. На помощь бросились ещё грузовики, но натянувшийся как струна трос ушёл под воду ещё на метр. Затем он неожиданно ослаб, и на палубу вылетел оборванный конец. Обжигая ладони, Субботин изо всех сил тащил капроновый канат, моля Бога лишь об одном, чтобы на том конце был Женя.

На поверхность вылетел Николас и, вздымая тучу брызг, завопил:

— Медуза! Тащите меня быстрее, лодыри!

Выскочив на палубу, он бешено вращал глазами и, задыхаясь, хрипел:

— Почему так медленно тянули?! Она же могла меня сожрать!

Сергей почувствовал, что ему нечем дышать. Схватив Николаса за грудные ремни, он прокричал ему в лицо:

— Где Женя?! Где мой друг?! Скотина, куда ты его дел?

— Медуза! — Николас попытался освободиться от захвата. — Отцепись! На него набросилась Критура!

— Что? Где он?

— Где? — ухмыльнулся в ответ Николас. — Уже, наверное, в её брюхе! — И он не смог удержаться от злорадного смеха. — Может, и ты хочешь за ним?

Сильный удар в подбородок свалил колумбийца на компрессор. Запутавшись в верёвках и шлангах, Николас затих и закрылся руками, ожидая расправы. Но Сергей уже нырнул с причала в воду.

Внизу простиралась всё та же чёрная пустыня и никаких следов разыгравшейся здесь минуту назад трагедии. Субботин бросился в лиановые джунгли, лелея надежду, что Голицын всего лишь запутался в зелёных побегах. Он рвал тонкие нити, пока хватало воздуха, затем всплывал и опять уходил под воду, стараясь нырнуть ещё глубже.

Не может вот так глупо всё закончиться! Женя отличный пловец, он не может так легко пропасть! Сергей метался в бессильном отчаянии, с ужасом отгоняя мысль, что он не в силах спасти штурмана. Так не должно быть! Это неправильно!

Но лёгкие разрывались от нехватки кислорода, и он вновь вырывался на поверхность за глотком воздуха.

Когда обессиленный и измученный Субботин выбрался на причал, там уже было пусто.

К потерям на острове относились легко. Они случались часто, и к ним привыкли. Через день о несчастном забывали. А через неделю о нём не могли вспомнить даже близкие друзья, если такие были. Через минуту после гибели перерывался его мешок, и, если находилось хоть что-то ценное, то оно тут же расходилось по карманам, а от человека не оставалось даже памяти.

Тяжело переставляя ноги, Сергей вернулся к галере Гаспара. Мрачным взглядом обвёл расступившихся в стороны грузовиков и увидел Николаса. Как ни в чём не бывало, колумбиец вытряхивал на скамейку Женин мешок. Заметив за спиной Субботина, он подмигнул и довольно хохотнул:

— Он мой напарник. Я первый выбираю.

С диким звериным рёвом Сергей вогнал кулак ему в живот. А когда Николас согнулся пополам, он свалил его на палубу и, опрокинув навзничь, наотмашь ударил в открывшуюся челюсть. Затем ещё и ещё! Голова колумбийца с закатившимся под лоб глазами лишь беспомощно болталась из стороны в сторону. Кто-то попытался его оттащить, но Сергей ударил по рукам и с исступленным безумием заревел:

— Все вон! Убью!

И он продолжал с методичностью машины-убийцы вбивать удар за ударом в голову Николаса, превращая собственные кулаки в кровавое месиво. А когда уже стало невозможно распознать где у того рот, а где нос, Сергей сцепил пальцы на шее.

Теперь на спину навалились несколько тел. Субботин отбивался, но силы были не равны. Его повалили на спину и, оттащив, прижали руки и ноги к палубе. Склонился Гаспар и, похлопав по щекам, осуждающе произнёс:

— Николас ни при чём! Это была Критура.

Сергей дёрнулся и, задыхаясь, прохрипел:

— Нет! Это он его убил!

— Конец троса оплавлен. Так пережигает верёвку только медуза.

— Он видел, он мог, он давно хотел…

Дальше Сергей забился в бессильном рыдании и, никого не слыша, лишь сдавленно твердил, путая русские и испанские слова:

— Я его всё равно убью! Сволочь, мразь… убью!

Рядом с Гаспаром появилась физиономия Бачи. Мексиканец довольно кивал и, демонстрируя чёрные дыры среди жёлтых зубов, хищно улыбался.

— Хорош! Жаль, я начало пропустил. Николас теперь не скоро очухается. Плесните на него воды. У него там хоть что-то осталось? А тебе теперь придётся работать за двоих. Жаль, пропустил самое интересное!

Колумбийца оттащили к краю причала, а Сергей ушёл подальше с глаз, забившись под лестницу на пустой палубе, не занятой грузовиками. Рядом хрустальным стеклом застыла вода. Так близко находиться опасно. Любой грузовик скажет, что такой безумец — потенциальная пища для Критуры, но Субботину было всё равно. Он сидел и смотрел в прозрачную гладь, в ползущий туман, в чёрную слизь на дне и понимал, что теперь сломался и он. Он проиграл. Отныне он вечный пленник аквасферы. Так зачем с ней бороться? Она всесильна. Скоро наступит и его конец. Поскорее бы. Пусть сейчас выползут щупальца медузы и утащат его на дно. Он даже не будет сопротивляться и звать на помощь.

Время шло, а щупальца не появлялись.

Сергей сидел, обхватив колени, и думал о Жене. Воспоминания унесли его в далёкий гарнизон Сафоново. Теперь он казался призраком из прошлой жизни. А память преподносила всё новые и новые обрывки воспоминаний из их совместной с Голицыным службы. Только сейчас Субботин понял, что для него значил Женя.

Неожиданно он улыбнулся. Из груди вырвался хриплый смех сквозь тяжёлый стон. Хотелось вспомнить что-нибудь весёлое, чтобы хотя бы на миг забыть, что штурмана больше нет, и память сделала ему подарок.

…Было это несколько лет назад. Экипажу Субботина приказали перегнать вертолёт домой, на север, с одного из южных ремонтных заводов. Задача это сложная и поручают её только опытным экипажам. Расстояние в две тысячи километров для вертолета, летящего со скоростью чуть больше, чем у автомобиля — это серьёзное испытание и для техники, и для экипажа. А если ещё полёт проходит на малой высоте и над безориентирной местностью, то тут уж спина у штурмана будет мокрой до самой посадки. Летели они не по воздушным трассам и без радиолокационного сопровождения с земли, да и высоту им выделили всего лишь триста метров, потому вся надежда была на визуальные ориентиры. Женя развернул на коленях крупномасштабную карту и ставил значки, отмечая время пролёта ориентиров. Вот пересечение железнодорожной линии с автомагистралью — хороший ориентир, точечный, и ни с чем не спутаешь. Белокаменная церковь на холме — ещё лучше! Отлично идём, и по времени, и по линии пути. Обнулили накопившуюся ошибку в навигационном комплексе, проверили показания путевой скорости и угла сноса ДИСС по курсу и времени между контрольными ориентирами — можно уверенно лететь дальше. В такие минуты штурман доволен, горд собой, а глядя на него, спокоен и лётчик. Но не всегда так получается красиво. Как правило, всё наоборот. То ползущая внизу утренняя дымка скроет с глаз так ожидаемый мост или характерную извилину реки, а то и вовсе внизу поля да поля, или темнеют бескрайние леса, и не за что глазу зацепиться. Да и навигационное оборудование, как назло, начинает жить собственной жизнью, показывая всё что угодно, но только не то, что нужно.

До промежуточного аэродрома лететь им оставалось ещё часа два, а во всю ширь горизонта как раз и тянулись эти бескрайние леса. Женя поначалу твёрдо чертил на карте линию пути, но вскоре неуверенно заёрзал в кресле. А после того, как внизу не показался населённый пункт, который был у них поворотной точкой, он и вовсе покрылся пятнами. Субботин заметил его волнение и спросил:

— Штурман, как мы по линии пути?

— Нормально, командир.

Но Сергея так просто не одурачить. Ёрзающий в кресле штурман — это верный признак того, что он сомневается — где они летят, и куда лететь дальше.

Сергей заглянул Жене в карту.

— Покажи, где мы?

Уверенный штурман тычет в карту остро заточенным карандашом. Неуверенный — накрывает предполагаемый район ладонью.

Женя прикрыл угол карты ладонью и смущённо отвернулся.

— Здесь.

— Понятно, — Сергей нервно задвигал скулами. — И куда мы летим?

— Сейчас за что-нибудь зацепимся.

— Так цепляйся! Настрой АРК на наш аэродром. Пойдём напрямую.

— Пробовал. Не достаёт. Далеко, да и низко идём.

Субботин медленно закипал. До извержения на голову несчастного штурмана оставались секунды, как вдруг он заметил небольшую деревеньку. Три десятка домов грудились вокруг белого каменного здания. Сергей уверенно отвернул в сторону, направив вертолёт на этот выделяющийся дом. Рядом с ним на небольшой площадке толпилась куча народу.

— Эх, штурмана! — хмыкнул Субботин. — Всему вас нужно учить! Смотри, это наверняка вокзал. Видишь, какая очередь стоит в кассу? А на вокзале всегда написано название населённого пункта. Читай и ищи на карте! Чтоб ты без меня делал?

Внизу проплыла красная крыша, а под ней Сергей в самом деле заметил надпись. Но буквы оказались небольшими, и ни он, ни Женя название прочитать не сумели. Тогда, выполнив разворот, он снизился ещё на полсотни метров.

— Прочитал? — спросил он штурмана, потому что дом оказался с правой стороны и Субботину виден не был.

— Нет! Мелко написано.

— А-а! — Сергей от злости скрипнул зубами и отдал ручку от себя, закладывая новый вираж со снижением.

Теперь вертолёт нёсся над серыми домами, переполошив всех деревенских собак. Когда они вылетели из-за крыши, едва не сбив водонапорную башню, народ на площади бросился врассыпную. Сергей чуть отвернул в сторону, чтобы самому прочитать название посёлка. А когда прочитал, то от изумления едва не врезался в растущие вокруг площади тополя. Аккуратными, любовно вырезанными из крашеной фанеры буквами под крышей дома было написано — «ПИВО».

Тогда они благополучно долетели до аэродрома. А через пару дней добрались домой. Но это «пиво» Женя вспоминал Сергею ещё несколько лет.

Над головой скрипнула ступенька, и Субботин, не оглядываясь, угрюмо бросил:

— Пошёл вон.

Но тот, кто был за спиной, не уходил и молча разглядывал его согнутую фигуру.

— Ты не понял? — не оборачиваясь, прошипел Сергей, вложив в голос всю накопившуюся злость.

Ответил ему мягкий и диковинно бархатный девичий голос:

— Ты горюешь о том грузовике, которого утащила медуза?

Сергей удивлённо повернул голову и увидел застывшую на нижней ступеньке Роситу.

— Он не грузовик. Он штурман российского боевого вертолёта капитан Евгений Голицын. А ещё он мой друг.

— Прости, — неожиданно прозвучало в ответ.

Поражённый Субботин прикусил вертевшуюся на языке грубость. Он был готов услышать всё что угодно: угрозы, оскорбления, нервный выкрик, но только не это «прости». Грустно вздохнув, он спросил:

— Чего тебе?

— Я случайно тебя увидела и решила подойти. Это и моё место. Здесь никого не бывает, потому что боятся близкой воды. Но я не спускаюсь так низко, как ты, а смотрю на море с лестницы. Ты не боишься, что тебя схватит Критура?

— Не боюсь.

— Если мой отец увидит тебя рядом со мной, он может приказать запороть тебя шлангами. Ты и этого не боишься?

— Нет.

— Очень интересно. Хотя вряд ли он это сделает. Сегодня, после того как ты рассказал о найденной вещи, я слышала, как отец сказал Карлосу, что ты не глуп и к тебе нужно присмотреться. Такие слова о грузовике он говорит впервые.

Субботин отвернулся и устало закрыл глаза. Меньше всего ему сейчас хотелось говорить, слушать комплименты или вспоминать события сегодняшнего дня. Мыслями он был далеко. Но Росите явно не хотелось уходить.

— Как тебя зовут?

— Сергей.

— Как сложно.

— Можешь говорить мне — Серж. Так звал меня Женя.

— Ты,кажется, русико?

— Правильно говорить — русский.

— А меня зовут Росита. После отца я здесь самая главная.

Субботин хмыкнул и, бросив на девушку ироничный взгляд, ответил:

— Ты радуешься, что ты принцесса этого сброда? Поверь, это небольшое достижение. Ты потеряла гораздо больше.

Росита задумалась и, спустившись, присела рядом.

— Я слышала, как ты говорил о том мире, что по ту сторону тумана. Но аквасфера это мой мир, и тот, другой, я помню очень плохо.

— Это не мир. Это никчемный мирок без будущего. Вы в нём сгниёте заживо. Мир без солнца, свежего ветра, зелёной травы немногого стоит. А все это вы с отцом променяли на возможность чувствовать себя царьками над этими полуживыми бродягами.

Лицо Роситы вспыхнуло, и она невольно вскрикнула:

— Неправда! Мой отец ищет выход. Он каждый день говорит об этом. Он верит, что мы обязательно найдём вещь, которая сможет нас вернуть в прежний мир. Когда ещё не пропал его друг Тьерри, они вместе обошли всю аквасферу в поисках выхода.

— У твоего отца был друг? Тебе удалось удивить меня уже дважды. Куда же он делся?

— Я не знаю. Поговаривали, что он нашёл «Цветок жизни». Из-за него Тьерри с отцом поссорились и расстались.

— Что-то меня берёт сомнение, что твой отец мог кого-то отпустить с такой ценной вещью.

— Я об этом знаю мало. И ту ссору между ними я не видела. Был слух, что отец ранил Тьерри или даже убил. Отец запрещает вспоминать об этом.

— Грош цена такой дружбе.

Девушка тревожно оглянулась и, никого не заметив рядом, стушевавшись, спросила:

— А ты расскажешь мне о том мире? Не сейчас. Я вижу, что сейчас тебе очень тяжело. Потом. Ты приходи сюда ещё. Здесь нас никто не увидит. Я прихожу на это место незадолго до того, как Карлос подаёт сигнал о приближении тьмы. И не думай, что мне не жаль твоего друга. Я тоже знаю, как это, когда потеряешь того, кто тебе дорог. У меня тоже была подруга. Пусть и не человек, а собака. Единственная собака во всей аквасфере. Но я её любила больше всего человечества. Однажды она сбежала вниз, и её съели грузовики. С тех пор я их ненавижу. А ты не такой. Ценитель Карлос сказал, что за своего друга ты не побоялся броситься в воду, где была медуза.

Сергей слушал её вполуха, вспоминая начало дня. Ведь ничего не предвещало такого оборота событий. Ленивый разговор со штурманом. Воспоминания о службе, планы на будущее, спор о поиске выхода. Всё как обычно.

— Женя хотел знать, какой сегодня день, — вспомнив, произнёс он вслух.

— Какой день? — встрепенулась Росита. — Хочешь, я спрошу у ценителей? Может, кто из них ответит!

— Не нужно. Я и так знаю. Сегодня чёрный четверг.

— А хочешь! — девушка вскочила, обрадовавшись внезапно пришедшей ей в голову мысли. — Хочешь, я поговорю с отцом, и он сделает тебя ценителем? Ты легко разобрался со своей вещью, и ему это понравилось. Если я очень попрошу, он согласится.

— А твой отец может вернуть мне друга?

Заметив, как она потемнела лицом, Сергей постарался сдержать закипавшую в душе злость.

— Не может. Ты иди, Росита. Мне нужно побыть одному. Не хочу тебя обижать грубостью. Мы с тобой ещё поговорим. Может, позже, но не сейчас.

Субботин проводил взглядом её стройную фигуру и вспомнил тот взгляд, каким Росита окатила его, когда он увидел её впервые. Куда же делась та хищница? Куда делись те глаза, от которых окаменело его тело? Это были совершенно разные люди. И которая из них была подлинная Росита, для него так и осталось загадкой.

Глава вторая Месть — блюдо холодное

Ненависть — страшная сила! Она делает из человека монстра. Застилает глаза кровавым туманом и превращает в слепца. Она убивает в нём даже слабые ростки жалости и сострадания к чужой боли, обращая в хладнокровную машину — убийцу. Но она же и удваивает его силы. Разгоняя адреналин в крови, ненависть с маниакальной целеустремлённостью сметает любые препятствия на своём пути.

Субботин ненавидел всех!

После того, что он сделал с Николасом, его откровенно побаивались. Стоило ему появиться на причале, как грузовики замолкали и, окатив мрачными взглядами, отворачивались и сторонились, уступая дорогу. Николас и вовсе прятался, стараясь не попадаться Сергею на глаза. После мордобоя лицо его превратилось в один распухший волдырь. Влажность не давала ранам подсыхать, и они, не прекращая, кровоточили. Субботин заметил его лишь один раз, всего на пару секунд, когда колумбиец прятался в команде Салаха. Сергей тут же представил, как сворачивает ему шею.

Такие видения начинали входить у него в привычку. Он представлял, как убивает Николаса, Бачу, дона Рауля. Он расправлялся с ними по несколько раз в час. И с каждым разом всё страшней и мучительней.

Первый день без Жени начинался как обычно. Липкий туман медленно отступал, обнажая перевёрнутые вверх дном лодки. Ядовитая зелень лиан за ночь продвинулась по палубе ещё на метр. Сейчас проснувшиеся грузовики порубят её на еду, а лишнее сбросят в воду.

Сергей лежал, заложив руки за голову и закрыв глаза, цеплялся за обрывки сновидений… Они с Голицыным летели над волнами, приближаясь к норвежскому разведывательному судну «Марьята». Женя щёлкал фотоаппаратом, снимая размахивающих с палубы руками моряков. Регулярно шпионивший у берегов Северного флота норвежский РЗК был известен любому матросу, хоть раз выходившему в море. Он с подозрительной осведомлённостью узнавал о предстоящих в полярных водах учениях и приходил в полигон раньше российских кораблей.

«Если в море вышла „Машка“, — говорили наши моряки, читая разведсводку, — значит, скоро и нам пора!»

Рядом заскрипели доски… Сергей спал на краю причала, бросая всем вызов, презирая опасность перед медузами. Зато здесь не были слышны крики мучимых кошмарами грузовиков. С грохотом упало весло, возвращая из мира сновидений в жестокую реальность. Сергей окончательно проснулся, недовольно открыл глаза и угрюмо оглянулся по сторонам.

Стараясь ступать бесшумно, в обход Субботина пробирался Эмиль. Сергей знал, что где-то под сваленной мачтой у лестницы у него есть тайник. И теперь кубинец крался, что-то прижимая к груди и озираясь по сторонам.

— Эй, Че Гевара! — Субботин поднялся и направился наперерез. — Что у тебя там?

Кубинец вздрогнул и торопливо спрятал руку за спину.

— Ничего! Иду воды попить. С этого края легче набрать.

Сергей молча загородил дорогу и вывернул кубинцу руку. Эмиль сжимал в ладони нож. Кубинец потупил глаза.

— Интересно.

Субботин разжал кубинцу пальцы и потрогал тонкое лезвие из мутного стекла.

— На меня готовишь?

— Что ты, что ты! Ты же мой напарник! Я тебе доверяю, что бы там ни болтали остальные.

Но по тому, как затравленно забегали глаза кубинца, Сергей понял, что Эмиль его боится. И скорее всего, нож для защиты от него.

— Болтают, говоришь? Где взял?

— Сменял на баржевом рынке.

— Я возьму его у тебя.

— Нет! Я отдал за него флягу раствора. Он сделан из многослойного иллюминаторного стекла. Такие не дарят. Это хороший нож. Дорогой!

— Вижу, что дорогой. Он тебе не нужен. Не бойся, тебя я не трону.

Эмиль жалобно скривился и сделал слабую попытку потянуть лезвие на себя.

— Не жмись, напарник! — Сергей дёрнул рукоятку и спрятал нож за поясом, под майкой. — Нельзя отказывать Кузьмичу!

Не знакомый с русским кинематографом и любимым в морской авиации фильмом «Особенности национальной охоты» кубинец в ответ лишь выдавил жалкую улыбку, не рискнув уточнять — кто этот загадочный Кузьмич, которому нельзя отказывать?

Сверху над палубами разнёсся крик Бачи. День начался, и теперь мексиканец сгонял всех грузовиков на незаселённый причал, по другую сторону острова. Вслед за ним прокричал команду Гаспар.

— Пошли, напарник! — усмехнулся Сергей и дружески хлопнул Эмиля по плечу. — Поныряем. А за нож не переживай. Ещё порежешься. И меня не бойся. Среди тех, кому я хотел бы свернуть шею, тебя нет.

С обратной стороны острова Субботин был впервые. Здесь обитала всего одна команда — немца Макса. Нагромождение обломков в этом месте казалось ещё более диким, чем на причале Гаспара. С лианами не боролись, и водяные цепи протянулись густой виноградной лозой до второго яруса. Грузовики расчистили небольшую площадку под компрессор, а остальным пришлось тесниться на пятачке в густых зарослях.

Широко расставив ноги, Бача заглянул с края площадки и кивнул Максу:

— Проверь.

Немец опустился на живот и окунул голову в воду. Осмотрев дно и лес лиан, он выглянул и уверенно заявил:

— Чисто! Можно работать.

— Давай своих первыми.

Сергей молча наблюдал за работой грузовиков шагомера Макса. Первая пара всплыла ни с чем. Вторая тоже. Бача нервно хмурился, сомневаясь — правильно ли он выбрал место? С этой стороны давно ничего не искали. Хотя и раньше здесь очень редко находили вещи. Но загадочные артефакты — объекты непредсказуемые. Где их не было вчера, сегодня могли найти одну вещь, а то и две. Раньше он пытался вычислить хоть какую-то систему. Но вскоре сдался. Ни в какие рамки поиски вещей не укладывались. Иногда Бача ставил на счастливчиков, считая, что если грузовику улыбнулась удача, то надо её использовать по полной. И едва отдышавшись, такой грузовик снова уходил в воду.

Бача оглянулся и заметил Сергея. Вспомнив, что последний, кто нашел вещь, был он, мексиканец указал пальцем.

— Следующий ты!

Эмиль понял, что это касается и его тоже, подошёл к грузам, примеряя под себя камень. Но у Бачи были другие планы. В толпе он увидел возвышающуюся побитую голову Николаса и, сардонически ухмыльнувшись, произнёс:

— Пойдёшь с русским.

— Господин, дайте мне ещё день! Посмотрите на мои раны.

Субботин с интересом оглянулся на свою «работу» и, к радости Николаса, возразил:

— Я не пойду с этой мразью. Я пойду с кубинцем.

— Заткнись! Здесь я решаю кому и с кем нырять. А ты, Николас, помоешь свою хлипкую физиономию. Смотреть противно. Да и штаны прополоснёшь! Вижу, что от страха перед русским ты туда наделал!

Расхохотавшись, Бача похлопал колумбийца по спине:

— А ты ему шланг перегрызи. Там вам никто мешать не будет. Или кишка тонка?

Николас молчал, опустив голову, и мексиканец расценил это по-своему:

— Когда ты успел превратиться в слабака? Куда делся тот крикливый Николас? Как же быстро ты сдулся.

— Дайте мне время, господин, — просипел сквозь выбитые зубы Николас.

— Понимаю. Тебе нужно зализать раны. А потом ты ему ещё покажешь. Так?

— Так, господин.

— Ну хватит болтать! Эй, на компрессоре, дайте пробный воздух!

Субботин уже привычно вдохнул из шланга и, поправив груз, спрыгнул в воду. Рядом, выпустив шлейф пузырей, опускался колумбиец. Даже под водой он старался держаться от Сергея подальше и, подгребая руками, отплыл ближе к границе лианового леса. Повиснув над слизью, Николас оглянулся и запустил в неё руки. Ничего не нащупав, он продвинулся вперёд на полметра, и его пальцы вновь исчезли, исследуя дно. В отличие от колумбийца, Субботин не искал вещи. Всё его внимание было приковано к волосатому загривку Николаса. Перед глазами встала так часто представляемая картина, как он сжимает эту длинную шею, как бьётся в судорогах это жалкое ненавистное тело. Глаза выкатываются из орбит. Под пальцами мерзко трещат хрящи.

Руки сами потянулись вперёд, загребая вдоль тела воду. Сергей уже был рядом и мог потрогать босую ногу колумбийца. Он завис сзади и неотрывно смотрел на колышущиеся спутанные волосы на затылке. Николас пока что его не видел, он, смахнув с рук слизь, вновь опустил их ко дну. Он очень старался. Снисходительный и обидный тон Бачи задел за живое. И теперь ему хотелось отличиться, чтобы хоть как-то удержать пошатнувшуюся репутацию. Для этого нужна была вещь! И, позабыв о плавающем рядом ненавистном русском, он, не щадя покрасневших рук, раз за разом ощупывал дно.

«Как точно сказал Бача! — задумчиво продолжал изучать загривок колумбийца Сергей. — Нам здесь никто не может помешать. Мы здесь одни!»

Рука стремительно бросилась вперёд и, схватив Николаса за волосы, воткнула голову в слизь. Колумбиец забился, словно попавшийся на гарпун угорь.

Неестественно вывернув руки над головой, он силился оторвать захват с затылка. Напрасно. Ненависть удесятеряла силы Субботина. Навалившись сверху на колумбийца, он держал его стальной хваткой. Тогда Николас попытался дёрнуть удерживающий его трос. Страхующие наверху, почувствовав рывок, ещё могли его спасти. Сергей разгадал нехитрый замысел и, выхватив свободной рукой нож, перерезал верёвку. Затем он выдернул изо рта колумбийца извергающийся воздухом шланг. Николас ещё был жив, когда груз потянул его на дно. Но это уже были конвульсии обречённого. Слизь сомкнулась над выгнутой спиной, выставив напоказ лишь топорщившуюся рубашку. Сергей неподвижно нависал над чёрной массой, бездумным взглядом разглядывая оставшийся клочок ткани.

— Это тебе за Женю! — попытался он произнести сквозь раздувающий рот воздух. — Это тебе за моего друга!

Наверху почувствовали исчезнувшее натяжение верёвки, и трос, на котором висел колумбиец, стремительно исчез. Затем потянули Субботина. Всплывая, он увидел обросшие лианами брёвна, на которых удерживалась палуба, и воткнул в них нож. Лучшего тайника не придумаешь! Затем, шумно выдохнув, Сергей вырвался на поверхность. К нему потянулись руки и вытащили на мокрые доски.

— Что случилось?! — первым подскочил Гаспар. — Где Николас?

— Там была медуза, — спокойно ответил Субботин.

— Медуза? В воде Критура? Откуда она там взялась? Макс же проверял!

Подошёл Бача и, взяв в руки верёвку, внимательно обследовал перерезанный конец. Осмотрев Субботина с головы до ног, он спросил:

— Чем ты это сделал?

— Там была медуза, — упрямо повторил Сергей.

— Да, да… — мексиканец ухмыльнулся и, кинув взгляд на притихших грузовиков, выкрикнул: — У нас прямо нашествие медуз! Где нож, я тебя спрашиваю?

Субботин промолчал, и тогда Бача, склонившись к его уху, произнёс по слогам:

— Ты сделал всё глупо и всё не так! Месть — блюдо, которое подают холодным. Ты должен был выждать время. А теперь посмотри на их рожи! — Мексиканец кивнул на застывших кругом угрюмых грузовиков. — Твоя жизнь и раньше ничего не стоила, а уж сейчас и того меньше.

Бача медленно прошёл вдоль ряда, заглядывая в лицо каждому грузовику. Что будет дальше, ему уже было совершенно ясно. Но чтобы поддерживать порядок и изобразить суровую справедливость третейского судьи, он выпятил вперёд челюсть и рявкнул во всё горло:

— Никому не двигаться! Всем ждать! Я сам доложу обо всём хозяину, и будет так, как он решит!

Мексиканец поднялся по лестнице на второй ярус и оттуда ещё раз выкрикнул:

— Даже не шевелитесь! Гаспар, никакого самосуда, иначе все поплатитесь.

«Ну вот настал и мой час, — обречённо подумал Сергей. — А что я хотел? — он посмотрел на оттеснившую его к краю причала и отрезавшую путь к отступлению толпу. — Всё логично. Иначе и быть не может. Николас был одним из них, а я чужак. Сейчас главный вурдалак даст команду — фас! А эти упыри и вампиры растерзают меня на части».

Он отступил к шлюпке, примеряясь к торчавшему над бортом веслу. Пожалуй, проломить голову одному, а то и двум, он успеет. А дальше всё! Кончилась ваша повесть, капитан Субботин. И оборвалась на самом интересном месте.

Сергей бросил взгляд на мрачные физиономии грузовиков, представляя, как всё это произойдёт. Они считают его ещё здоровым, с хорошей солёной кровью. От желающих не будет отбоя.

Субботин посмотрел на лежавший у ног груз — уж лучше не тянуть, схватить, да на дно! Но пока что из страха перед Бачей никто не двигался с места. Грузовики молча ожидали решения хозяина. А какое оно будет — никто не сомневался. Не спешил и Сергей.

Он ухмыльнулся им в лицо. «Ничего вам ребята не светит! Вот подышу ещё немного напоследок и в путь. Там и узнаем — свет в конце тоннеля или тьма? Но только не будет вам сегодня выпивки! Бармен возражает!»

Неожиданно грузовики разом повернулись в сторону трапа. Возвращался Бача. Сергей тронул ногой ещё мокрую корзину с камнем. Сейчас в самый раз! Ещё немного и ему смогут помешать.

Мексиканец остановился на лестнице и вдруг заревел хриплым голосом:

— Чего уставились?! Вон все отсюда!

Не поверившие собственным ушам грузовики застыли с разинутыми ртами. Ожидали они совсем другого. Поразился даже Сергей и замер с протянутыми к грузу руками.

— Я кому-то сказал не ясно? Пошли все вон!

Бача грозно двинулся на толпу, словно ледокол на гору льда.

— У кого-то лишние зубы, и ему не хочется жевать траву?! Гаспар, чтобы через мгновение здесь не было ни одного из твоих ублюдков!

Тяжело дыша, мексиканец упёр руки в бока и грозным взглядом провожал медленно исчезающих грузовиков. К нему подошёл Гаспар и тихо спросил:

— Что случилось? Они хотели его крови. Это справедливо.

— Замолчи! — перебил Бача. — С хозяином не спорят. Я рассказал всё как было, но он меня не послушал. Приказал за русским присмотреть и оберегать. Так что тебя теперь это тоже касается. Пообещай своим выродкам, что они его получат, но позже. Сегодня хозяин добрый, а завтра он может разозлиться. Там ему под руку и напомним о нём.

Гаспар недовольно скривился, но ничего не сказал и пошёл вслед за своими грузовиками. Сергей изумленно смотрел им в спины, не зная, что делать дальше — идти за ними или всё же лучше на дно?

Подошёл Бача и, не глядя в глаза, произнёс:

— Если тебя пощадил хозяин, то это ещё ничего не значит. В этом стаде отъявленного отребья грузовиков тебя никто не простит. Ты живёшь не по их правилам, а потому всегда будь начеку. Я вижу, ты сам не промах, но этого мало. Послушай мой совет, русский, следи за каждым своим шагом.

— Спасибо. Мне теперь что, не спать по ночам?

Мексиканец показал Субботину дыру в зубном ряду и пояснил:

— Даже я не застрахован от случайностей. Эти сволочи умеют их подстраивать. Бойся рухнувшей на голову мачты или неизвестно откуда вылетевшего груза. Здесь никто не сводит счёты так грубо, как ты. Когда я рядом, они ни на что не решатся. А вот когда ты один, то верти головой во все стороны. Мне на тебя наплевать, но я привык выполнять приказы хозяина. И ни разу его не подвёл. А ночи не бойся. Ночью ты можешь спать. Ночью у нас не убивают. Тьма — время перемирия.

Бача ушёл, оставив Субботина одного. Такой исход Сергей не мог предвидеть даже в самых смелых предположениях. Чтобы за него заступился главный вурдалак, — это была интригующая загадка! Почему он так поступил, можно было только гадать.

Возможно дону Раулю очень понравилась выловленная им вещь? Нет, это было слабое объяснение. Вещей у него много, и есть куда существеннее компаса-карандаша. Или он имеет на Субботина какие-то планы? Да какие могут быть планы у царька этой груды корабельного лома на какого-то грузовика, которых у него ещё много. А может ему хочется послушать рассказы о мире по ту сторону аквасферы?

Чем больше Сергей над этим думал, тем больше утверждался в мысли, что есть кто-то ещё, кому эти рассказы гораздо интересней. И пусть она не первая, а всего лишь вторая в этой несложной иерархии, но её голоса вполне хватило, чтобы спасти ему жизнь.

Вспомнив о Росите, Субботин неожиданно понял, что непременно хочет её увидеть. И как можно быстрей! Да и идти теперь ему некуда. В племени грузовиков он отныне ренегат. Потому, не раздумывая больше ни секунды, он доверился собственным ногам. А ноги сами понесли его к уединённому месту под лестницей, у опасного близостью воды, но теперь такого желанного причала.

Росита уже его ждала.

Глава третья Ю-игра

— Тебе совершенно необязательно тереться рядом со мной. Или ты шпионишь для своих собакоедов?

— Не прогоняй меня. Санчо говорит мне тоже самое, будто я шпионю для тебя. А что я могу узнать, если ни ты, ни они мне ничего не рассказывают? Мне нет места ни среди них, ни рядом с тобой. Ты сам во всём виноват, а страдаю я.

Субботин посмотрел на сконфузившегося Эмиля и отвернулся. Если с Сергеем всё было понятно, то кубинец оказался между двух огней. Он панически боялся ополчившихся на Субботина грузовиков. Но и поделать ничего не мог. Бача упорно не хотел разрушать их пару. И казалось, сложившееся положение его даже забавляло.

— Ты ещё живой? — спрашивал он каждый раз, как только встречал кубинца.

В ответ на его хохот Эмиль покрывался холодным потом.

— Ну, ну, — многозначительно замечал мексиканец, будто вопрос его убийства — это было делом нескольких минут.

Встретившись с Субботиным, Бача осматривал его беглым взглядом и замечал:

— Вижу, ещё цел? Ты говори мне, если что.

— Сам справлюсь, — каждый раз отвечал Сергей.

Эмиль тяжело вздохнул и в очередной раз принялся канючить:

— Сергей, ты попроси Бачу, чтобы он дал тебе другого напарника. Он любит, чтобы в парах друг друга ненавидели. Тебя можно ставить с кем угодно. Тебя все ненавидят. Говорят, что ты хозяйское ухо, если он не дал тебя убить. Но я ведь ни при чём! Меня-то за что?

— С каких пор у тебя проснулась такая тяга к жизни? Ещё не так давно ты горел желанием отвязать трос и не всплывать. Быстро всё переменилось. С чего вдруг?

— Я не хочу, чтобы мне перерезали горло или задушили где-нибудь в дыре под вторым уровнем. Если меня и порешат, то я хотел бы, чтобы это случилось за мои грехи, а не за твои.

— Будь мужиком, Че Гевара! Все там будем! — философски заметил Сергей и улыбнулся не на шутку перепуганному кубинцу. — Разве это жизнь?

— Да! Плохая! Я знаю, что ты скажешь — мы гниём заживо! Я уже от тебя это слышал! Но я бы ещё пожил, пусть даже так.

— Вы здесь все бараны на заклание. Рано или поздно всё равно передохнете. Вместо того, чтобы бороться, искать выход, рваться на волю из этой чёртовой аквасферы, вы пьёте друг у друга кровь. Вы — человеческий мусор, который опасно выпускать в остальной мир. Так получайте то, что заслуживаете. Жрите друг друга, пока не останется кто-то один, как доминирующая крыса. А потом сгниёт и она.

— Я не такой! — неожиданно вспылил Эмиль. — Я ни разу не пил кровь!

Но Субботин не обратил внимание на его оправдания и, кивнув на застывший вокруг туман, задумчиво спросил:

— Неужели тебе никогда не хотелось увидеть горизонт? Так далеко, докуда может достать глаз? Или до боли в глазах смотреть на яркое солнце? За это и умереть не жалко. Неужели тебе не хочется вырваться отсюда?

— Да! — вдруг вскрикнул Эмиль и, испуганно оглянувшись, зашептал Сергею на ухо: — Ты думаешь, я трус? А я только об этом и думаю, как отсюда сбежать. Мне всё время снятся апельсиновые рощи вдоль дороги в мой родной Камагуэй. Каждый день его вспоминаю.

— Вспоминать мало. И думать можно сколько угодно, да толку от этого будет — ноль! А что ты сделал для того, чтобы снова всё это увидеть? Ничего? То-то! Думать мало, нужно делать.

— А что я могу? Если даже сеньор Рауль бессилен перед аквасферой?

— Ну ты же ходил с Гаспаром к фанатикам? Мог бы сбежать и остаться у них. Мог попробовать уговорить их отправить тебя на ту сторону. Но ты же этого не сделал?

Эмиль обиженно поджал губы и задумался, решая, стоит ли признаваться русскому или откровенный разговор это всего лишь провокация для доноса хозяину? Он взглянул в безразличное лицо Субботина и решился:

— Сергей, я хотел так сделать. Но фанатики требуют, как они говорят, святые предметы. А где их взять? Украдёшь, так закончишь как несчастный Пио. Если бы хозяин мне хоть раз вернул вещь из тех, что я нашёл, поверь, я так бы и поступил.

— Напарник, мне нравится ход твоих мыслей, — улыбнулся Субботин. — Возможно, ты ещё не такой пропащий. Может, как-нибудь вместе над этим подумаем?

Теперь кубинец и вовсе сник лицом. Повертев головой и никого не заметив, кто мог бы их подслушать, он крепко сжал руку Сергею и решительно потребовал:

— Поклянись, что ты не доносчик хозяина!

— Ты что, с ума сошёл?

— Пообещай, что никому ничего не расскажешь!

— Ты бы о себе волновался, а я умею держать язык за зубами.

— Хорошо. Может так даже лучше. Вдвоём нам будет легче.

Субботин удивлённо наблюдал за постоянно меняющимся лицом Эмиля, не зная, что и подумать.

— Это ты сейчас о чём?

— Послушай, Сергей! Вещь достать возможно. Но как опять попасть к фанатикам? Гаспар говорил, что хозяин даже слышать о них не хочет и снова галеру к ним пошлёт не скоро.

— Всё решаемо. Ты бы объяснил, что ты задумал?

— Если накопить раствор, вещь можно сменять на баржевом рынке.

— Это где такой?

— В глубине, в центре, под настилом второго яруса. О нём многие знают. Может, даже хозяин знает, но закрывает на это глаза. Там можно сменять на раствор одежду или женщину. А если пошептаться с кем нужно, то можно раздобыть и нож. А ещё там, бывает, меняют вещи. Если разжиться раствором, то мы могли бы его обменять. Вещи на обмен приносят слабые, но фанатикам всё равно!

Теперь задумался Субботин. В словах кубинца звучала убеждённость, чувствовалось, что этот план он вынашивает ни один день. Эмиль здесь гораздо дольше его. Он знает куда больше о местных порядках и тайнах. Взять хотя бы тот же баржевый рынок. Сергей слышит о нём впервые, а он существует. А сколько ещё здесь есть такого, чего он не знает?

Субботин внимательно присмотрелся к кубинцу — а не провокатор ли он? Пусть Эмиль шпионит и не для дона Рауля. Но вполне может быть послан грузовиками. Заманит в самое гиблое место, под видом придуманного баржевого рынка, а там его будут ждать упыри с тазиком. Но если то, что он сказал — правда, то Сергей может упустить очень серьезный шанс!

Терзаемый сомнениями, Субботин оглянулся и, убедившись, что они одни, схватил кубинца за запястье. Вывернув Эмилю руку, он удивился, какая она у него слабая. Взвыв от боли, кубинец попытался вырвать руку, но это были потуги ребёнка.

— Послушай меня, дитя кубинской революции, — Сергей припёр Эмиля грудью к борту шлюпки. — Если ты мне здесь сказки заливаешь, то первым, кого я прибью, будешь ты. И не спасут тебя твои полудохлые собратья. Если ты от них, то можешь проваливать, и я тебя прощу. Ещё не поздно. Передашь им, что ничего не вышло — я оказался умней и тебя разоблачил. А с Бачей я поговорю, чтобы тебя ко мне близко не подпускал. Идёт?

— Отпусти! — взмолился кубинец.

Немного подумав, Субботин ослабил руку и кивнул на проход к причалу Гаспара.

— Можешь проваливать. Передай своим недоумкам, чтобы придумали что-нибудь похитрее.

Но кубинец не уходил. Скривившись от боли и повертев вывернутым локтем, он произнёс обиженным голосом:

— Я говорил тебе правду.

— Уверен? А то ведь упустишь шанс ещё пожить.

— Русские все такие неверующие? Разве я тогда отдал бы тебе нож? Сергей, а где мой нож?

— Где надо. Я его перепрятал в надёжное место. Хорошо, напарник, попробую тебе поверить. Но смотри, с полпути назад дороги не будет. Или оставайся дальше гнить вместе со своими упырями или держись меня, и я тебя отсюда вытащу. Увидишь ты ещё и апельсины вдоль дорог, и бананы на пальмах. Но только уговор — вместе до конца! Если струсишь, то лучше сделай это сейчас. А если ещё хочешь увидеть папу с мамой — то вот тебе моя рука!

Эмиль недоверчиво пожал протянутую руку, затем широко улыбнулся и радостно закивал:

— Вместе до конца! Как великие Фидель и Че Гевара!?

— Да, как-то так. Только не трясись от страха как осиновый листочек, и добро пожаловать в клуб борцов с аквасферой. А теперь обсудим наши планы.

— Планы? — Эмиль азартно потёр руки. — Их много?

— Не очень. Я бы сказал — два. Вернее, всё-таки один, но путей к нему два.

— Ты хочешь сказать, что мы разделимся?

— Нет! Разве тебе можно доверить что-то сделать самому?

Окончательно сбитый с толку кубинец умолк и терпеливо ждал объяснений.

— Эмиль, я хотел сказать, что конечная наша цель — это фанатики. Это наш основной план. Но, чтобы они нам помогли, нужна вещь. Так?

— Да. Без вещи они даже не пустят на остров.

— А вот чтобы добыть вещь, у нас есть два пути. Первый — разжиться раствором и сменять на рынке, а второй — эту вещь украсть.

Недоверчиво покосившись на Сергея, Эмиль нервно задёргал головой.

— Даже не думай! Нас сразу убьют.

— Придётся рискнуть. Договоримся, что если мы найдём вещь, то спрячем её снизу под водой между брёвен. Я уже думал над этим. В лианах её никто не заметит. Всего лишь нужен небольшой шнурок. Обвяжем её покрепче, а когда будут поднимать, накинем петлю на нож. А ночью спустимся и заберём.

Неожиданно за спиной заскрипели доски. Кто-то шёл напролом, приглушённо ругаясь и отбрасывая с пути мешавший хлам. Грузовики так не ходят. Они всегда крадутся, бесшумно протискиваясь в узкие щели.

Субботин вскочил, всматриваясь в тёмный проход.

На причале появился сторож и, поигрывая тяжёлой дубиной, усеянной деревянными шипами, направился в их сторону.

«Крыса!» — уже хотел прошипеть кубинцу Сергей, но, увидев перекошенное ужасом лицо Эмиля, понял, что это не его «работа» и на дона Рауля он не шпионит, уж это точно.

Сторож остановился за пару метров до них и указал на Субботина дубиной.

— Иди за мной!

Перехватив взгляд Сергея, Эмиль сложил руки как для молитвы, затем прижал палец к губам. Он заклинал его молчать, и тогда Субботин окончательно ему поверил.

Но пошли они не к лестнице, а, к большому удивлению Сергея, сторож повёл его неизвестным ему ходом — вглубь острова, под палубу второго яруса. Пропетляв тёмными лазейками, они снова вышли к воде. На узкой, едва удерживающейся на тонких распорках и увитой лианами площадке стояла Росита.

— Спасибо, Янис, — она благодарно улыбнулась сторожу и царственно взмахнула увешанными перстнями пальцами. — Можешь идти.

Наслаждаясь растерянным видом Субботина, Росита дождалась, когда Янис исчезнет и спросила:

— Не ожидал?

— Признаться, да! Воистину женщины, как бомба замедленного действия. Когда рванёт и что у неё на уме, даже Богу не известно.

— Это где-то так написано?

— Нет, эти мудрости у меня от твоего вида рождаются на ходу.

Росита довольно улыбнулась и пояснила:

— Хотела предупредить, что отец начал что-то подозревать. Он уже спрашивал меня, куда я исчезаю к концу дня. Боюсь, что может приказать Людвигу за мной следить. А Янису я доверяю. Он мне обязан жизнью и думаю, что тайно в меня влюблён.

— Не мудрено.

— Серж, я уже не могу жить без твоих рассказов! Если отец нас выследит, то тебя наверняка сурово накажут. И даже я не смогу помочь. Но без того, как ты рассказываешь про цветущую сирень, бьющий в небо фонтан, снег на ещё зелёной траве, я не могу. Это как наркотик! Я слушаю тебя и вижу всё это как наяву. Мне уже безразлично, что происходит вокруг, потому что я живу лишь ожиданием нашей встречи. У нас сейчас есть немного времени, расскажи мне что-нибудь ещё. Сейчас отец на другом конце острова. У обломков рыбацкой шхуны рухнули сваи второго уровня. Наверняка он там пробудет долго. Умоляю, расскажи что-нибудь о мире с той стороны! Хотя бы чуть-чуть!

Сергей изобразил недовольное лицо и присел на ворох лиан. Но общество Роситы было ему приятно, и, поворчав лишь для набивания себе цены, он начал:

— Честно говоря, это напоминает услугу — сказки на дом по вызову. Но если уж ты так хочешь и ради этого весь этот риск, то делать нечего. Хорошо. На чём мы остановились вчера?

— Ты обещал рассказать про звёздное небо.

— Ну это легко. Закрой глаза и представь чёрный-чёрный небосвод.

— А зачем закрывать? Это представить несложно. Черноту тьмы я вижу каждую ночь.

— Нет, это не то. Закрыла? А теперь вообрази прямо над головой большой ковш из ярких, переливающихся голубыми и красными огнями звёзд. Это Большая медведица. Теперь мысленно проведём линию по двум крайним звёздам. Что ты видишь?

— Ещё звёзды?

— Конечно! Смотри на те мерцающие огоньки, что ниже к горизонту. Там ковш поменьше. А у его основания Полярная звезда. Если плыть в этом направлении, то мы доберёмся ко мне домой.

Субботин замолчал, почувствовав, как сильно защемило в груди. От тоски и уныния перехватило дыхание.

— Чего ты замолчал? Что дальше?

— А дальше восходит луна, и все звёзды исчезают в её ярком ореоле…

— Ну? А потом? Я помню, как вставала луна у нас над домом. Во дворе росла акация, и её тень падала на мои окна. На стекле плясали страшные силуэты, и меня это очень пугало.

Росита взволнованно встала и, застыв у края настила, печально заметила:

— Ты заставляешь меня вспоминать о том, что я уже давно забыла. Не молчи! Что там дальше? Кажется, луна покрыта пятнами, похожими на людей? Я даже знала на кого! Серж, напомни, это кто-то из библии? Ну почему ты молчишь?

— Росита, ты можешь достать мне раствор? — Сергей смущённо отвернулся и, потупившись, добавил: — Немного. Хорошо бы бутылку, но если даже половину и то хорошо.

— Раствор?

Росита удивлённо открыла глаза и, возвращаясь с небес на землю, взволнованно спросила:

— Тебе нужен раствор? У тебя ломит кости? А голова уже начала кружиться? Почему ты раньше молчал? Если уже начали болеть кости, то это очень плохо.

— Нет. Со мной всё в порядке. Но мне нужен раствор. Не спрашивай, зачем. Ты только скажи — сможешь помочь или нет?

Девушка на миг задумалась, затем решительно схватила его за руку.

— Идём!

— Куда?

— Идём, пока наверху никого нет. Думаю, отец вернётся не скоро, но лучше не тянуть.

Росита потащила его назад, в узкий проход, из которого они пришли с Янисом. Затем, отодвинув в сторону широкий обломок корабельной двери, она нырнула в открывшийся лаз. Под ногами мелькнула лужа застоявшейся воды и подозрительно затрещал сложенный на скорую руку узкий трап.

Сергей перепрыгивал с бревна на бревно, едва различая их в темноте. Но девушка твёрдо тянула его за руку, и он полностью доверился её интуиции.

Смеясь над его неловкими прыжками и придерживая на качающихся досках, Росита подгоняла и приговаривала:

— В этом месте держись за канат. Сейчас нащупаешь. А теперь давай быстрее, это борт баркаса. Он на боку лежит. Я же говорила тебе, что аквасфера — мой мир. А наш остров я знаю, как свою каюту. Я могу ходить в его утробе даже ночью! Здесь есть такие лазейки, о которых не знают даже грузовики.

Над головой показался тусклый свет и повисшая из круглого проёма верёвочная лестница. Несмотря на длинное платье, Росита ловко взобралась вверх и выглянула наружу.

— Ещё никого нет! Поднимайся и сразу прячься в левом корпусе.

Субботин её не понял, но когда протиснулся в тесный люк, увидел над головой днище катамарана. Его длинные обтекаемые корпуса надёжно скрывали от посторонних глаз. А сверху нависала соединяющая их сеть и рубка. У открытого люка в левом корпусе ждала Росита. Поманив пальцем, она скрылась внутри. Сергей полез следом и оказался в тесном проходе треугольного помещения. Когда-то здесь хранили паруса. Теперь об этом напоминали лишь затоптанные обрывки парусины под ногами. Узкая дверь вывела в каюту попросторней, с трапом в рубку, где не так давно он встречался с доном Раулем.

— Подожди! Не заходи! — крикнула сверху Росита. — Я закрою «Бычий глаз»!

Он услышал её частые шаги, затем приглашение:

— Теперь можно. Поднимайся и держись подальше от иллюминаторов. Если тебя заметит кто-то из сторожей, то поднимет тревогу.

Субботин осторожно переступил через комингс^[29] и, принюхавшись к стойкому запаху колумбийских сигар, спросил:

— Мы здесь одни?

— Конечно. Заходи, но только не садись в папино кресло, а то он сразу заметит, что что-то не так.

Росита стояла у многочисленных шкафчиков и рылась среди стеклянных банок и колб. Она по очереди вытаскивала их на свет и, не найдя нужную, недовольно прятала обратно.

— Что ты ищешь?

— Кристалл.

— А что за глаз ты закрывала, пока я ждал внизу?

— Вон тот, под платком, — Росита кивнула на проступающий сквозь ткань предмет, похожий на бильярдный шар. — Нельзя, чтобы он тебя увидел.

— Там видеокамера?

— «Бычий глаз» видит всё, что происходит в каюте. Отец его специально держит на открытом месте. Если его пробудить раствором, он покажет, всё что здесь было последние шесть — семь часов.

— Я же говорю — видеокамера!

Девушка задумчиво посмотрела на укрытый платком глаз и заметила:

— Что-то я не припомню, чтобы видеокамеры показывали объёмные фигуры людей, бродящих по каюте. Сквозь них можно провести рукой, но это совершенно точная картина происходящего. Папа считает эту вещь одной из самых ценных. А, вот и кристалл!

Достав небольшую стеклянную банку, плотно закрытую пластиковой крышкой, Росита аккуратно поставила её на стол. Внутри лежал белый кусок соли. Размером с детский кулак, он был похож на восьмиугольник с острыми, изрезанными краями. Затем, колдуя над столом, девушка вытащила из тайника в углу каюты тёмный, похожий на резину рулон.

— Я знаю, что это! — Сергей заглянул через её плечо. — Это «Копир»!

— Верно. Если отец узнает, что я его брала, он будет так зол, что я даже боюсь представить. Помоги мне открыть банку и сразу закрой. Кристалл нельзя долго держать открытым. Влажность его убьёт!

Росита завернула соляной камень в резиновый рулон и взволнованно накрыла рукой.

— Должно получиться. Безошибочно им управляет только Карлос, но я часто видела, как он это делает.

— Ты так рискуешь из-за меня! — начал было благодарственную речь Сергей, но она оборвала его на полуслове.

— Молчи! Ты меня отвлекаешь. Я должна чувствовать, как он копирует.

Субботин с благоговейным трепетом посмотрел на её руку и показал, что он умолкает, закрыв ладонью рот.

Минут десять Росита стояла неподвижно, прислушиваясь к собственным ощущениям, затем неуверенно взглянула на резиновый свёрток.

— Кажется, пора.

Она осторожно развернула рулон, и Сергей увидел результат работы «Копира». Теперь кристалла было два. Два совершенно одинаковых куска соли. Он не смог удержаться от восторга и, схватив один из них, проворно лизнул.

— Он настоящий!

— Конечно. Ты правильно взял тот, что справа. Это копия. Оригинал Карлос всегда кладёт слева. Сейчас спрячь его в банку. А этот можешь забирать, он твой.

— Росита, я даже не знаю, как тебя благодарить! — начал расшаркиваться Сергей. — Ты… ты самая лучшая! Ты самая красивая! Что мне ещё тебе сказать, чтобы ты поняла, как меня выручила?!

Смутившись, она покраснела и опустила глаза. Тогда поддавшись секундному порыву, Субботин неумело сгрёб её в охапку и поцеловал. Росита вырвалась и вскрикнула:

— Отец идёт!

Сергей заподозрил, что это всего лишь приём, чтобы избавиться от его неуёмного и любвеобильного щенячьего восторга, но, выглянув в окно, увидел приближающегося дона Рауля с Людвигом и ценителем Томасом.

— Ох, ты! Куда мне?! — заметался он, как попавшийся на месте преступления воришка.

— Уходи через левый выход. А я его задержу.

Росита спрятала банку с кристаллом и «Копир».

Осмотрев придирчивым взглядом рубку, сбросила с «Бычьего глаза» платок и крикнула уже исчезнувшему в дверях Субботину.

— Возвращайся вдоль каната. Дойдёшь до места, где я тебя ждала, пробирайся дальше вдоль воды. А завтра я тебя жду снова. Как обычно — к концу дня на нашем месте!

Сергей нырнул в люк в настиле второго яруса и провалился в темноту. Но это уже его не страшило. В кармане он чувствовал упиравшийся в ногу кристалл и радостно перепрыгивал с бревна на бревно.

«Только бы не свалиться в воду! — подумал он, перемахивая с очередной доски на доску. — Тогда у меня в кармане получится хороший крепкий раствор!»

Он остановился и, успокаиваясь, нащупал руками натянутую верёвку. Впереди проклюнулся свет и за оставшейся открытой дверью показалась увитая лианами площадка. Сюда его привёл на встречу с Роситой Янис. Дальше уже где-то рядом должен быть причал Гаспара.

«Какая очаровательная и щедрая девушка! — Сергей вспомнил своё волнение, когда обнял её. — А ведь вначале я её возненавидел. Воистину первое впечатление ошибочно!»

Он улыбнулся собственным мыслям и отодвинул закрывающий проход пустой бочонок. Рядом послышались голоса. Субботин прислушался. Разговаривали совсем рядом, где-то впереди. Перебравшись через груду корабельного хлама, он оказался на причале Салаха. Сидевшие и лежавшие на палубе грузовики удивлённо обернулись в его сторону. В знак солидарности с грузовиками Гаспара эти его тоже недолюбливали, но у Сергея сейчас было не то настроение, чтобы начинать очередную перебранку. Судьба благоволила к нему, и этим радостным чувством хотелось поделиться с остальным миром.

— Привет, ихтиандры! — он весело поднял над головой кулак. — Как сегодня улов? Даёшь сверхплановую добычу вещей в закрома хозяина Рауля! Ударникам труда аквасферы наше троекратное ура!

— Ты откуда взялся? — спросил поднявшийся с горы досок грузовик.

— Заблудился. Напарника моего не видели?

Субботин не обиделся за их молчание и, сложив руки рупором, крикнул в сторону причала Гаспара:

— Эмиль! Че Гевара, твою чумазую морду!

Подмигнув грузовикам, он добавил:

— Увидите это наследие острова свободы, передайте, что я его ищу.

Хотя Субботин знал, что деться кубинцу некуда. Наверняка за шлюпками на соседнем причале, но уж очень хотелось впервые за столько дней просто подурачиться. На то был повод.

— Где тебя носит? — он схватил выглянувшего на крик Эмиля и потащил в тёмный угол. — Ты ещё не передумал обносить апельсины в саду любимого Фиделя?

— Что случилось? — прошептал кубинец, испуганно отслеживая, как Сергей роется в кармане.

— А это ты видел?

Субботин торжествующе показал на ладони кристалл.

— Этого на вещь хватит?

Эмиль восхищённо впился взглядом в кусок соли, затем несмело протянул руку.

— Можно, я потрогаю?

— Бери, напарник!

Кубинец погладил кристалл со всех сторон, затем жалобно заглянул Сергею в глаза.

— А можно его попробовать?

— Можно! — воскликнул Сергей, глядя, с каким благоговением Эмиль облизывает острые углы. — Убедился, что настоящая?

— Этого хватит на три бутылки хорошего крепкого раствора. А, может, даже и на четыре или на все пять! Откуда такое сокровище?

— Много хочешь знать! Веди теперь на свой баржевый рынок.

— Прямо сейчас?

— А чего тянуть!

— Вдруг Бача нас станет разыскивать? Мы ведь сегодня не ныряли.

— Не станет! Им сейчас не до нас. Разваливается ваш соломенный остров. Скоро все в воде окажитесь. Пошли! Говорю же, что все на другой стороне обвалившийся ярус спасают!

Эмиль повеселел и, заразившись от Субботина жизнерадостной смелостью, громко хлопнул в ладоши и взбрыкнул, притопнув ногами.

— Как Фидель и Че Гевара! Вместе до конца, напарник! Идём, это там внутри.

Кубинец кивнул на лестницу, ведущую на второй ярус.

— Под ней есть ход к рынку.

Субботин посмотрел, куда показывал Эмиль, и понял, что пробраться под ярус будет непросто. Охраняя лестницу, наверху стоял сторож. Разминая затёкшие ноги, он лениво глазел на проплывающие над головой хлопья тумана. Казалось, что ему нужно всего лишь чуточку тишины и покоя и он ляжет на ступеньках спать, загородив проход, как преданный пёс, даже во сне охраняющий хозяйское добро. Сторож широко зевал, надолго закрывал глаза, но Сергей не сомневался — подойди они к лестнице и он тут же изобразит стойку готовой к атаке кобры.

— А другой ход к баржевому рынку есть?

— Есть. Даже два, но с обратной стороны. Там пролезть ещё труднее. Рядом с лестницей спуск к воде. Мы можем сказать, что идём напиться.

— Делать нечего, давай попробуем.

Эмиль осторожно пошёл вперёд, то и дело поглядывая на закрывшего глаза сторожа. Субботину показалось, что он так будет стоять и дальше, как хороший часовой, научившийся спать стоя. Но когда до лестницы осталось не больше пяти шагов, сторож встрепенулся и окатил их мутным взглядом. Эмиль театрально вытянул вперёд пластмассовый стакан, всем своим видом показывая, как он изнывает от жажды. Субботин уткнулся в палубу, насвистывая под нос незамысловатый мотив. Они поравнялись с лестницей и уже почти скрылись под навесом второго яруса, а сторож так и не проявил к ним никакого интереса.

«Границы поста не нарушены, а что там копошатся внизу какие-то грузовики, так это не его дело». — Сергей попытался угадать ход мыслей сторожа.

Да только сторож думал иначе. Когда Эмиль готовился проскочить под навесом, сторож двинул челюстями и, на зависть разыгравшемуся верблюду, послал плевок на спину кубинцу. Оценив собственную меткость, сторож торжествующе заржал. Какое-никакое развлечение.

— Жирная задница, — злобно прошипел Эмиль, спрятавшись под навесом.

— А чего ты хотел, если у вас здесь порядки свинарника, — хохотнул Сергей.

Даже этот казус не смог испортить его приподнятого настроения.

— Ничего, ничего! — не унимался кубинец. Они теперь были сторожу невидимы, и он смело погрозил тому кулаком.

— Ничего, скоро наступит и наше время!

— Дай угадаю! Ты тайно смастерил рогатку со снайперским прицелом и теперь будешь беспощадно отстреливать всех сторожей? Забудь, напарник. У тебя и до этого был вид бомжа с помойки. И можешь поверить мне на слово — ухудшить твою красоту ему не удалось.

— Ты зря смеёшься. Скоро всё изменится. Ещё немного и грузовики станут всем заправлять на острове. А сторожей заставим нырять.

— Эмиль, ты намекаешь, что в недрах острова назревает бунт?

— Думай, как хочешь. По мне — так лучше революция. Хотя это только болтовня, но кто его знает? Поговаривают, что есть такой главный — Ларсон. Он всё придумал. А остальные только ждут его команду, когда напасть на сторожей.

— Интересно…

Субботин нагнулся вслед за кубинцем и на коленях прополз в тёмную, похожую на нору щель.

— Хотя логично. Когда одно стадо козлов подмяло под себя другое стадо баранов, то вполне естественно, что одни из них захотят поменяться местами. Но ты вроде бы сказал, что это болтовня?

Эмиль остановился и, нащупав в темноте плечо Субботина, впился в него пальцами.

— Об этом многие знают, но молчат. Я слышал, как однажды Санчо проговорился, что в обломках катера они нашли подводное ружьё с метровым гарпуном. И он отдал его Ларсону. А когда я у него об этом спросил, то он сказал, что никакого Ларсона не знает. Ты же понимаешь, что это тайна?

— Понимаю. А тебе, значит, тайны не доверяют?

Кубинец обиженно засопел и попытался возразить:

— О готовящемся бунте слышали почти все грузовики, но молчат. А вот Ларсона знают только его самые преданные соратники. Иначе его бы давно выследил Людвиг со сторожами. Чего-то и я слышал, только я не болтун, и всем подряд не рассказываю.

— Одумайся, Че Гевара! Ты что забыл, что мы теперь напарники? А как же вместе до конца?

— Не обижайся, Сергей. Мне и вправду мало что известно. Знаю, что у них даже есть охотничий дробовик. Против пулемёта с ним, конечно, не попрёшь. Да только у хозяина пулемёт один остался. Второй вы утопили. А ещё из дерева мачт и рей где-то втайне делают копья. А как даст Ларсон команду, так мы всё это разберём и двинемся на сторожей. Вот тогда и наступит наше время. Заберём себе все вещи и станем наслаждаться жизнью. Первым делом хочу выкурить сигару. Хоть колумбийские и хуже, чем наши, кубинские, но тоже крепкие, — Эмиль шумно выдохнул воображаемый дым и хихикнул. — А ещё я бы потёрся с хозяйской дочкой.

Субботин скрипнул зубами и толкнул кубинца в спину.

— Веди, давай, а то я уже ноги отбил на твоей козлиной тропе! И завяжи в узелок то, чем ты там собрался тереться.

— А! — прыснул от смеха Эмиль. — И ты на неё глаз положил? Так я не жадный. С напарником поделюсь в первую очередь.

На этот раз Сергей вложил в кулак всю силу. Получив удар между лопаток, кубинец рухнул в просочившуюся сквозь настил воду. Изогнувшись в дугу, он взвыл от боли:

— Ты чего?! С напарниками так не поступают! Ты же сам говорил?

«А чего это и вправду я так взбесился? — тряхнул головой Субботин, отгоняя накатившую злость. — Кто она мне? Помогла, как хорошая соседка с солью, ну так и я ей, будто сказочник Андерсен — на ночь сказочку, пожалуйста! Может, я ей только для этого и нужен, чтобы кошмары заговаривать. А я уж тут размечтался. Успокоительное на ночь — вот кто для неё Субботин!»

Но в душе Сергей понимал, что врёт сам себе. Пусть и не разобрался ещё в своих чувствах, но и предать Роситу уже не сможет.

Чтобы закончить неприятный разговор, он подал Эмилю руку и спросил:

— Мы здесь в темноте ноги поломаем. Почему вы не делаете факела?

— Да ты что? — кубинец поднялся и, почесавшись больным местом о бревно, мрачно возразил: — Ещё огня здесь не хватало. Сгорим все на радость сатане да пуэрториканцам. За огонь на острове сразу казнь. Хозяин, и тот сигару только от разогретой вещи раскуривает. Сам разве не понимаешь, что всюду дерево?

— Понимаю. Далеко ещё твоя баржа?

— Нет. Здесь всё близко, да только пролезть к ней не просто. Сейчас должны наткнуться на её корму. И, кстати, с неё здесь всё и началось. Когда-то попала сюда полная баржа бразильского леса. Долго думали, что с таким добром делать, а потом решили плот построить. С него весь остров и начался. Сначала стройкой занимался ценитель Смит, и делали всё в строгом порядке. Он чертежи рассчитывал и указывал, где какое бревно ставить. А когда его не стало, то начали сваливать всё в одну кучу, лишь бы держалось на воде. Сам понимаешь — всё, что не тонет, оно ещё и хорошо горит. Потому у нас огонь под запретом. А от баржи только часть кормы и осталась. Потом в ней стали собираться подальше от хозяйских глаз, чтобы меняться тем, что у кого есть. Так рынок и получился. Сейчас там главный Пузырь, а до него был Леандро. Да только он утонул, а может, утопили. Рынок место жирное, так что не удивительно, что долго никто не задерживается. Пузырь вокруг себя держит охрану и с баржи никогда не вылезает.

Эмиль остановился, всматриваясь в темноту. Потрогав перед собой сплошную стену из плотно подогнанных друг к другу кусков корабельной палубы, он нащупал опознавательный знак и толкнул легко поддавшуюся доску.

— Заходи. — Он по-хозяйски юркнул в щель и предупредил: — Под ногами лестница.

Сергей на ощупь нашёл первую ступень, как вдруг за спиной прошелестел хриплый голос, тут же перешедший в простуженный кашель:

— Далеко собрались, детки? Кхе-кхе! Стоим, не оборачиваясь, и вытягиваем руки в стороны.

Несмотря на предупреждение, Субботин обернулся и увидел еле различимый силуэт всего в метре за спиной. Человек прятался за подпиравшим потолок бревном и в руках сжимал увесистую дубину.

— Эмиль, объясни товарищу, — произнёс Сергей, стараясь говорить как можно более спокойным и уверенным голосом. — Товарищ не понимает.

— Нам к Пузырю.

— Это кто такой?

— Да ладно тебе! Ты разве меня не узнаёшь? Я здесь часто бываю. А он со мной! — Эмиль похлопал Субботина по плечу и доверительно хихикнул: — Ты даже не представляешь, что у него есть на обмен!

— Покажи.

Силуэт с косматой и растрёпанной гривой отделился от бревна и теперь был виден целиком. Проникающий сквозь тонкие щели второго яруса свет вырвал из темноты тощую фигуру в оборванных до колен штанах и давно потерявшей былую полосатость тельняшке.

— Пак, это же я, Эмиль! — кубинец узнал охранявшего вход грузовика и опустил руки. — Ты что, меня не узнал?

— Чего принесли? — просипел Пак и вновь зашёлся в надрывном кашле.

Субботин протянул к его глазам соляной камень и тут же спрятал обратно в карман. Но Паку этих секунд хватило. Он с пониманием кивнул и теперь в его голосе появилось уважение:

— Хороший товар. Проходите. Сегодня у нас есть, что выбрать.

— Пак, нам нужна вещь. Кто-нибудь приносил вещь?

— Вещь? — опершись на дубину, как на посох, Пак задумался. — Уже третий день подряд Филипп приводит на обмен хромую Барбару. Но он за неё просит две бутылки раствора. Так что желающих пока нет. Но вам наверняка отдаст. У вас товар хороший. Не продешевите. Пусть ещё сверху что-то добавит. Приносили кое-какую одежду. Видел неплохую робу из сатина. Карлик Удо меняет какие-то таблетки. Где-то в трюмах нашёл. Этот недомерок везде пролезет. А вещь не видел. Если только у Пузыря.

— Ну у Пузыря, так у Пузыря! — Эмиль недовольно вздохнул и шагнул по трапу вниз. — Хотя с ним меняться — себе дороже. Но раз ни у кого больше нет, то придётся иметь дело с Пузырём.

— Вы, главное, сразу не соглашайтесь, — посчитал нужным дать вдогонку совет Пак. — Товар у вас хороший. Можно сказать — ценный товар. Такой Пузыря обязательно заинтересует. Но не давайте ему его в руки раньше времени. А как сменяетесь, не подставляйте спину.

Придерживаясь за поручни, Субботин осторожно спустился в трюм баржи. Хотя он и находился ниже уровня воды, но света здесь было больше, чем у входа. Причину такой освещённости Сергей понял, заметив висевшую под потолком вещь, похожую на морскую звезду. Она переливалась жёлтыми и синими огнями, отчего по трюму прыгали разноцветные зайчики. Под ногами искрилась ржавая вода. Утопая в тёмной жиже деревянными ножками, стояли три стола. Вокруг столов тянулись короткие лавки, сооруженные из распиленных вдоль брёвен. В нос ударила неприятная смесь из запахов гниющих водорослей и мочи. Прищурившись, Сергей прошелся взглядом по тёмным углам. В тени пряталось около десятка человек. Они мрачно смотрели в их сторону, но никто не проронил ни слова, не спросил, кто они и что им надо. Если Пак пропустил, то такие вопросы уже считались излишними. Рядом с лестницей сидела Барбара. Субботин едва не споткнулся об её вытянутые ноги. Барбару как наиболее интересный товар посадили на самое видное место. С красным и сморщенным лицом, похожим на печёный помидор, она ни на кого не обращала внимания и с безучастным видом грызла ногти. Сергей переступил через цветастое платье и шагнул к сидевшим за столом пятерым грузовикам, пытаясь угадать, кто в этой угрюмой пятёрке может быть Пузырь. Наверняка это кто-то толстый. Такая кличка ассоциировалась с гигантским животом и грузным телом. Не заметив никого, кто мог бы подойти под это определение, Субботин обернулся к кубинцу.

— Кто из них Пузырь?

Но Эмиль его не слышал. С глупой улыбкой до ушей он поедал глазами Барбару. Сергей хмыкнул и помахал перед его носом растопыренной пятернёй.

— Очнись, жених, мы здесь не за этим.

Но и на этот раз кубинец не обратил на него внимания. Он попытался заглянуть Барбаре в разорванное платье на груди, затем опустил взгляд на босые ноги. Придурковатый вид Эмиля начинал Субботина забавлять. Он подошёл и, обняв кубинца за плечи, доверительно заметил:

— Напарник, приди в себя и раскрой глаза пошире. Ваша Барбара больше напоминает жёваную калошу, чем невесту на выданье.

Заметив, что и эти доводы не достигли цели, Субботин отвесил кубинцу увесистый тычок в бок.

— Эй, самец, ты меня слышишь?

— А! — встрепенулся Эмиль. — Она красивая.

— Ты находишь? — Сергей прищурил глаз и попытался по-новому взглянуть на Барбару. — Какие же тогда у вас страшные? У нас такие сами о себе говорят: я стою у ресторана, замуж поздно, сдохнуть рано! Вашей красавице давно пора на заслуженный отдых.

— Нет! — неожиданно возразил Эмиль. — Ты говоришь глупости! Женщина не может быть красивой или некрасивой, хорошей или плохой. Женщина — это всего лишь женщина!

— О-о! Да ты просто одичавший философ-сердцеед. А теперь опомнись и покажи, кто из них Пузырь.

— Его здесь нет.

Субботин недоверчиво посмотрел на кубинца, подумав, что Эмиль ещё не совсем пришёл в себя от ударившего в голову потока эндорфинов.

— Зачем мы тогда сюда пришли?

— Пузыря нужно приглашать.

Эмиль наконец справился с нахлынувшим приступом любви и, нехотя отвернувшись от Барбары, подошёл к столу грузовиков. Пошептавшись с одним из них, он кивнул на Субботина. Вернувшись, произнёс:

— Идём к столу Пузыря, он сейчас выйдет.

Самый меньший из столов был пуст и прятался в глубине трюма, под свисающим над головой низким потолком. Во главе стояло резное кресло, очевидно, выкорчеванное из капитанской каюты какого-то солидного корабля.

«Даже в такой помойке подпольный босс должен держать марку!» — хмыкнул Сергей.

В продолжение его мыслей из люка, рядом со столом, показалась голова, покрытая белым, как молоко, ёжиком волос, а за ней вылез и сам Пузырь. Субботин наградил его мимолетным взглядом и еле сдержался от накатившего смеха. Насчёт огромного живота он угадал. Над дряблыми складками на груди ещё нависал тройной подбородок. Но не это развеселило Сергея. Одет Пузырь был в клетчатый банный халат. Махровые полы тащились по грязной воде и оголяли худые волосатые ноги. Похоже, что халат должен был олицетворять что-то вроде королевской мантии и подчёркивать статус его владельца, но получалось совсем наоборот.

Пузырь бросил неприязненный взгляд и, догадавшись, что впечатляющего выхода не получилось, заторопился занять своё кресло. Уж оно-то точно придаст ему величия.

— Чего вам?

— Нужна вещь! — поспешил объяснить цель визита Эмиль.

— Вещи всем нужны, — многозначительно заметил Пузырь и заглянул кубинцу в руки.

— Нам есть что предложить.

Пузырь перевёл взгляд на Субботина и, выдержав долгую паузу, нервно забарабанил по столу пальцами.

— Ну так показывай!

Сергей достал из кармана кристалл, положил на стол и, дав посмотреть на него пару секунд, накрыл ладонью.

— Дайте больше света! — выкрикнул Пузырь.

Из-за соседнего стола вскочил грузовик и, зачерпнув обеими ладонями воды из-под ног, плеснул на звезду под потолком. Послышался треск, шипенье, по трюму прокатился запах горелой проводки, и белый свет озарил даже дальние углы трюма.

— Покажи ещё раз, — попросил Пузырь.

Субботин убрал ладонь и посмотрел на собравшихся кругом грузовиков. Если Пузырь и смог скрыть восхищение, то эти, не тая восторга, шумно загалдели, принялись обсуждать кристалл. Наверное, такого эффекта добивался золотоискатель на Клондайке, вернувшийся с долгого поиска и широким жестом бросивший на стол местного трактира увесистый самородок. Сергей насладился всеобщим экстазом и накрыл кристалл рукой.

— Господа, это сокровище может стать ваше! — выкрикнул он, мгновенно вжившись в роль аукциониста. — Всего лишь нужна вещь!

Прекращая общий галдёж, Пузырь поднял руку и потянулся за кристаллом.

— Я его проверю, потом рассчитаемся.

— Э, нет! — засмеялся Сергей. — Не в этот раз. Как говорят у меня на родине — утром деньги, вечером стулья!

Пузырь недовольно поморщился и неожиданно заявил:

— Нет вещей.

— Нет вещей? — возмущённый Субботин замер, нависая над Пузырём. — А чего же ты нам мозги морочишь, если ты нищий, как церковная мышь? Эмиль, ты к кому меня привёл?

— Нет вещей на обмен.

— Что-то я не пойму. Так вещи есть или их нет? Я согласен поменяться на этот светильник. — Субботин кивнул на потрескивающую звезду под потолком. — Таких светящихся игрушек я уже видел не одну. Цена ей невелика, а потому чего-нибудь докинешь сверху и по рукам.

— Заткнись! — неожиданно перебил Пузырь. — Откуда ты такой взялся? Этот, как ты сказал, светильник, стоит десятка солёных леденцов, что ты прячешь в кармане, потому что ему не нужна соль. Он светится от обычной воды. А если ты не можешь сложить цены своему куску соли, так я её тебе подскажу. Три бутылки раствора вся его цена. Если тебе нужна вещь, то я могу тебе кое-что предложить. Но не на обмен. Будем играть.

— Играть?

Субботин наклонился к уху Эмиля:

— Любезный Че Гевара, не мог бы ты мне объяснить, что этот хряк мне сейчас предложил?

— Идём, Сергей. С Пузырём в ю-игру не рискнёт играть даже последний идиот.

— В ю-игру?

— Так ты играешь? — перебил Пузырь. — Тебе нужна вещь или нет?

Пузырь полез в карман халата и достал круглое, похожее на бублик кольцо. Его матовая поверхность отливала синевой и смахивала на замасленный подшипник.

— Что она может?

Субботин взял из рук Пузыря вещь и подкинул на ладони, сразу ощутив её немалый вес.

Пузырь плеснул в руку раствор и, отобрав у Сергея кольцо, обильно его смазал. Положив вещь на стол, он откинулся в кресле. Ухмыльнувшись, кивнул:

— Смотри.

Сначала ничего не происходило. Затем внутренняя поверхность кольца побелела и послышался лёгкий свист. Из отверстия подула струя воздуха и свернулась в жужжащую спираль. Через мгновение на столе, тихо завывая, вращалась миниатюрная копия торнадо. Воздух кружился всё стремительней, набирая силу. Он медленно поднялся на метр над столом, затем начал спадать.

Умело скрыв удивление, Субботин зевнул и обернулся к кубинцу:

— Как тебе этот вентилятор? Берём?

Эмиль смотрел, раскрыв рот, и на вопрос Сергея лишь растерянно пожал плечами.

— Мы согласны! — Субботин улыбнулся Пузырю и потянулся за уже затихшим кольцом. — Мой напарник считает обмен равноценным, а потому и я возражать не стану. Пусть и толку от твоей вещи, как от козла на скачках, но она мне чем-то понравилась. Ну? — Сергей замер с протянутой рукой, возмущённым взглядом проводив вещь в карман халата Пузыря. — Какие проблемы? Или ты считаешь, что мы останемся в накладе и хочешь ещё что-то добавить сверху?

— Будем играть!

Субботин посмотрел на Эмиля. Кубинец отрицательно мотнул головой и оглянулся в поисках пути к отступлению.

— Никаких игр! — твёрдо возразил Сергей. — Только обмен.

— Будем играть! — прошипел, вцепившись в край стола толстыми пальцами, Пузырь. — Твой кусок соли против моей вещи!

— Не пойму. Или ты тупой, или мой испанский не так хорош? — вздохнул Субботин и, обведя взглядом грузовиков, поднял кристалл над головой. — Джентльмены! Это сокровище выставляется на обмен. Меня устроит любая вещь. Пусть она умеет всего лишь чирикать, как воробей. Я возьму. Ну же! Такой выгодный обмен выпадает нечасто. Не заставляйте меня считать вас дураками!

Но никто из грузовиков не тронулся с места. Даже если бы у кого-то была вещь, то он бы предпочёл упустить сделку, чем перебить торги Пузырю. Сергей это понял и, спрятав кристалл в карман, поднял руки и вымученно улыбнулся:

— Лот с торгов снимается. Всего хорошего, господа! Провожать нас не нужно. Выход из вашего погреба мы найдём сами.

Попятившись, Субботин наступил на ноги Барбаре и, подтолкнув Эмиля к трапу, выкрикнул на прощанье:

— Если у кого-то возникнут предложения, мой офис на Гаспар-стрит! Милости прошу!

Выбравшись наверх, они с кубинцем громко выдохнули.

— Я уж подумал, что без приключений нас не выпустят, — улыбнулся Сергей.

— Я тоже. Когда увидел, как Пузырь таращится на нашу соль, так сразу понял — или отберут, или вовсе убьют.

— Партнёр, а что же нам теперь делать? Вещью мы так и не разжились. Сам говорил, что солью фанатиков не удивишь.

— Да. Раствор им не нужен. Только вещи.

— То-то и оно. А во что он предлагал мне сыграть?

— В ю-игру.

— Если карты, то я не мастер. А ты?

— Ю-игра — это испытание удачи в кубики.

— В кубики? — удивлённо вытянул лицо Сергей. — Нужно бросать кубики?

— Да. У кого больше счёт, тот и победил.

— Всего-то! Как можно обмануть, бросая кубики? Я же был уверен, что Пузырь карточный шулер. Что ж ты сразу не сказал?

Заметив Эмиля, из своего укрытия выбрался Пак. Оставив дубину в тени, он, не таясь, направился к ним, как к старым знакомым.

— Ну как, сменяли вещь? Покажите, чего взяли?

— Ещё нет, — ответил Сергей.

— Обмен не состоялся. Мы уходим, — добавил Эмиль.

— Скорее, мы взяли тайм-аут. Нам с напарником нужно посовещаться. Не торопись, Че Гевара, ещё не всё потеряно. Объясни, как Пузырь может нас обмануть, бросая кубики?

— Не знаю. Но ещё никто у него не выигрывал.

Субботин задумался, сжимая в кармане кристалл. Его острые грани вдавливались в пальцы, требуя сильного командирского решения. И он его принял.

— Даже опытного шулера можно поставить в такие рамки, что он ничего не сможет сделать. Мы возвращаемся!

— Куда? — не понял Эмиль.

— Назад, к Пузырю. Но если ты решил, что я отдам соль за твой свадебный тур с Барбарой, то не надейся. Когда выберемся отсюда, то потащишь меня по всем злачным местам Кубы, если уж ты такой дон Жуан! А сейчас нам нужна вещь, и она у нас будет!

— Сергей, Пузырь нас обманет, — слабо запротестовал Эмиль. — У него в руках даже кубики становятся, как ему нужно.

— Вот и посмотрим. Будем следить в четыре глаза, а если что, уйти никогда не поздно.

— Мы потеряем нашу соль, — сделал последнюю попытку спасти кристалл.

Но Субботин, спустившись в трюм, уже его не слышал. Уверенным шагом он вступил в плеснувшую из-под ног лужу и, вынуждая расступиться в стороны грузовиков, с целеустремлённостью носорога двинулся к столу Пузыря. Стукнув по дубовым доскам ладонью, он грозно заявил:

— Играем! Но если ты, блондин, всего лишь только подумаешь меня кинуть, я выщипаю из твоей головы все твои белые перья! У нас будет честная игра!

— Я знал, что ты вернёшься, — ухмыльнулся Пузырь. — Хорошего игрока я вижу по глазам. Сбавь тон и садись за стол.

— Ничего, я постою. И учти, замеченный в обмане автоматически считается проигравшим!

— У нас иначе не бывает.

— Посмотрим. А сейчас скажи, пусть поярче разожгут ваш светильник и начнём. Но знай — я буду следить за каждым твоим движением.

— Следи, если сможешь. — Физиономия Пузыря расплылась в хитром оскале и, махнув рукой за спину, он крикнул: — Несите стакан и кубики!

Субботин молча наблюдал за приготовлениями к игре, отслеживая любые движения за столом. Он понимал, что на честную игру вряд ли стоит рассчитывать, но прихватить Пузыря за руку и выиграть таким способом вещь надеялся. Если кто-то попытается вмешаться, то за спиной он приметил тяжёлую, подпирающую по соседству тумбу балясину. Главное схватить выигрыш, а отбиться они сумеют. Пусть Пузырёвских прихлебателей и много, но они больше похожи на замученных каторжников, чем на достойных противников. Сквозь таких они с Эмилем запросто смогут пробиться к выходу, только бы кубинец не струсил.

Он наклонился к его уху и шепнул:

— Будь готов ко всему и ничего не бойся.

«Зря сказал», — подумал Сергей, заметив, как у Эмиля от преждевременного страха забегали глаза.

Тогда он решил сменить тактику.

— Посмотри на меня — я куда их ужасней. Если подведёшь, то лучше оставайся здесь и на глаза мне не показывайся. Понял?

Добившись от кубинца внятного кивка и осмысленного взгляда, Субботин похлопал его по плечу и шепнул:

— Мы победим, напарник, вот увидишь. Мне этот бублик тоже понравился. А сейчас объясни правила игры.

— Нужно бросать кубики и считать результат.

— Это я уже понял. Что я ещё должен знать? Почему у игры такое странное название — ю-игра?

Недоумевая оттого, что Сергей не понимает такой очевидной истины, Эмиль растерянно пожал плечами.

— Потому что это ю-игра.

— Убедил, — Субботин, саркастически улыбнувшись, кивнул на появившиеся на столе стакан и чёрные с белыми точками кубики. — А это ю-стакан и ю-кубики?

— Нет, — Эмиль ещё больше растерялся и неуверенно возразил, — это обычный стакан. С чего ты решил, что обычные кубики должны называться ю-кубиками?

— Логика, брат. Так требует логическая цепочка. Но у вас, я погляжу, логика под запретом. Объясняй дальше, что нужно делать?

— Вы будете бросать кубики по очереди. Стачала один, потом два, и наконец — три.

— Почему нельзя бросить сразу все шесть?

— Потому что это ю-игра.

Пузырь молчаливо наблюдал за их перешёптываниями и, наконец, не выдержал:

— Давай играть! Ты начинаешь.

Не обращая внимания на нервный тон Пузыря, Субботин неспешно повертел в руках тёмный, из непрозрачной пластмассы стакан, затем взялся за кубики. Ничего подозрительного — обычные игровые кубики, какими играют в детские игры, переставляя по полю фишки. Тогда он заглянул под стол — никаких магнитов или скрытых кнопок. Но решив делать всё в пику Пузырю, возразил:

— Начинай ты.

Пузырь не стал спорить и кинул кубик в стакан. Небрежно встряхнув, он выбросил его на стол.

— У Пузыря двойка, — зашептались за спиной.

— Мало, но он всегда выигрывает на последнем ходу.

Теперь кубик взял Субботин. Тряс он его долго, прислушиваясь к стуку стекла о пластмассу. Затем поставив перевёрнутый стакан на стол, осторожно приподнял и заглянул под край. Им выпала пятёрка и, довольно подмигнув Эмилю, он шепнул:

— А ты боялся.

Дальше Пузырь положил в стакан два кубика. И на этот раз, не тратя силы на долгие пассы со стаканом, он его тут же вывернул на стол.

— Пятёрка и единица! — объявил Сергей на тот случай, если кто-то сзади не видит игру. — Общий результат — восемь! А теперь посмотрим, как играют настоящие баловни удачи.

Увлёкшись, он резко бросил кубики вдоль стола, так, что они остановились на его краю.

— Две четвёрки, господа! Право, даже неловко. Это как отобрать у зайца морковку. — Сергей торжествующе оглянулся и поклонился, словно ожидая аплодисментов. — Но игра есть игра, друзья! Тут не до жалости. А для тех, у кого неважно с математикой, я объявляю общий результат: тринадцать — восемь. Ведёт команда гостей!

Субботин посмотрел на лежащие рядом на столе кристалл с вещью и, прикрыв ладонью рот, шепнул:

— А теперь, напарник, будь готов рвать с низкого старта. Пять очков ему не отыграть. Если что, я их задержу, а ты с кольцом сматывайся.

Покосившись на стоявшую всего в метре за спиной балясину, Сергей поставил перед Пузырём стакан.

— Ваш ход, оппонент.

— Бросай ты.

— Э, нет! Очередь твоя, — запротестовал Сергей, почувствовав подвох. — Я, дружище, тоже не пальцем деланный и могу догадаться, чей сейчас ход.

— Я начинал, я и закончу. Всё по правилам.

Субботин посмотрел на Эмиля, но кубинец лишь развёл руками. Очевидно ю-игра подобные моменты жёстко не регламентировала.

«А, впрочем, какая разница? — подумал Сергей. — В такой примитивной игре очерёдность не играет никакой роли. А у меня будет фора — лишняя секунда».

— Ну если противник начинает нервничать, — подмигнул он Пузырю, — то я могу быть великодушным.

Положив в стакан три кубика, Субботин возбужденно выдохнул, тряхнул и поставил стакан вверх дном. Бросив взгляд на притихшие физиономии за спиной, он резко убрал его в сторону. Выпали ему шестёрка, тройка и единица. Двадцать три из тридцати шести возможных — неплохо. Сергей подался вперёд, приготовившись схватить соль с вещью в случае, если с проигрышем здесь принято расставаться с неохотой.

Пузырь сбросил кубики в стакан, но играть не торопился. Тяжело поднявшись из-за стола, он замер с закрытыми глазами и принялся шептать, едва шевеля губами и раскачиваясь из стороны в сторону. Субботин удивлённо похлопал его по плечу и ехидно заметил:

— Ну ты ещё с бубном спляши! Нашёл время молиться. Играй, или мы засчитаем тебе техническое поражение.

Пузырь полез в карман и, достав шнурок, похожий на длинный крысиный хвост, повязал вокруг правого запястья и лишь после этого грузно сел в заскрипевшее кресло. Тряхнув и перевернув стакан кверху дном, он ещё с минуту держал над ним руку, затем медленно поднял, открывая кубики.

— Три шестёрки!

— У Пузыря три шестёрки, — пробежал за спиной благоговейный ропот.

Поражённый Субботин застыл с раскрытым ртом. До него медленно доходило, что этого быть не может. Пузырь его лихо надул, но как — он не мог понять. А дальше в груди покатила вверх и ударила в глаза красной пеленой дикая ярость.

Его обманули — это факт! А как — это уже неважно!

— Крыса! — Сергей попытался дотянуться до дряблой шеи Пузыря. — Да я же тебя!

Но Пузырь внезапно проявил недюжинное проворство и, схватив со стола кристалл с вещью, юркнул в люк.

— Стой!

Субботин попытался схватить его за ускользающий халат, но путь ему преградили два грузовика. В удар кулаком в челюсть Сергей постарался вложить всю свою злость, и грузовик рухнул на пол уже бесчувственным мешком. Второму он воткнулся лбом в нос, почувствовав, как омерзительно затрещали хрящи и в лицо брызнула кровь. Но на этом весь порыв его атаки закончился. Пошла обратная реакция. Кто-то больно ударил в затылок и попытался захватить шею в замок. Ещё кто-то саданул коленом в живот. Потом что-то острое вдавилось в спину. Его прижали со всех сторон и оттесняли в угол. Субботин вертелся, пытаясь увернуться от сыпавшихся со всех сторон ударов и попутно раздавал удары подвернувшимся навстречу. В просвете между телами он увидел Эмиля. Кубинцу тоже изрядно доставалось от теснивших его к выходу трёх грузовиков. Эмиль ещё пытался ударить хоть кого-нибудь попавшейся под руку палкой, но, рухнув на четвереньки и получив удар в спину, вскочил и бросился к трапу.

Ну что же, пора подумать и о себе!

Субботин изо всех сил двинул в стороны локтями, выиграв небольшое пространство. Затем подхватил кресло Пузыря и замахнулся над головой. Толпа мгновенно отхлынула. Бросившись к свету, рыча и размахивая своим орудием, он легко пробился к выходу.

Теперь просто обязана прозвучать финальная фраза, утверждающая, что это вовсе не позорное бегство, а всего лишь тактическое отступление, которое непременно приведёт к стратегической победе, и можно уходить. Без этой фразы их поражение вызовет бурю смеха вдогонку. А с ней уже волнительное ожидание продолжения, которое ещё неизвестно, чем может закончиться.

— Ждите меня здесь, крысы! Я скоро вернусь!

И Сергей бросился по трапу вверх, готовый лягнуть любого, кто попытается схватить его за ноги.

Их не преследовали.

Эмиль тихо постанывал и, пробираясь по тёмным переходам, молча демонстрировал затаённую обиду. Во всём он винил Субботина. Они лишились ценности, которой им хватило бы на четыре бутылки раствора. А если делать его пожиже, то и на пять. Они были богачами, теперь снова стали нищими. Сергей это тоже понимал и шел позади, скрипя зубами, тихо матерясь и потирая распухшее ухо.

— Ничего, Че Гевара! Это ещё не конец жизни.

— Я никогда не держал в руках такое богатство.

— Как пришло, так и ушло.

— Давай вернёмся и кого-нибудь убьём!

— Из-за соли?

— Конечно! Мы слишком быстро ушли и они решат, что мы струсили. Вернёмся, схватим ближайшего к двери и убьём!

— Какой ты кровожадный. Говоря по совести, я ещё не дошёл до того, чтобы убивать людей из-за соли. Чтобы хорошенько потрепать из-за вещи, пожалуй, я бы ещё подумал. Если только она была бы уж очень ценная. А из-за соли… да и за руку мы Пузыря не поймали. Не верю, что могли выпасть три шестёрки, но и как он это сделал не знаю.

— А ведь я тебя предупреждал — нельзя играть с Пузырём. Он умеет заговаривать кубики.

— Не думаю. Эти шептания и заговоры для отвода глаз. Скорее всего причина в вещи, которую он повязал на руку. Это она выстраивает кубики как ему нужно. Но ты не расстраивайся и взгляни на мир шире. Я тебе скажу так — в жизни всегда существует баланс. Если где-то убыло, то обязательно где-то прибудет. Надо лишь немного подождать.

Но Эмиль не хотел смотреть на мир шире и продолжал обиженно бубнить под нос. Он дошёл до выхода на причал, осторожно выглянул из-под трапа и испуганно отпрянул назад.

— Там ныряют! Наверняка Бача нас искал! Мы пропали!

— Не дрейфь, напарник! — произнёс Субботин, уверенно отодвинув кубинца в сторону. — Все проблемы беру на себя. Пора использовать так называемый, административный ресурс. Иначе говоря — крышу дона Рауля. Будем надеяться, что теперь мы из касты неприкасаемых. Подотри сопли и смело шагай за мной.

Он толкнул доску, закрывающую вход, и вышел на причал позади столпившихся вокруг компрессора грузовиков.

Глава четвёртая Хирург-самоучка

Как провожают пароходы? Совсем не так как поезда. Морские медленные воды — не то, что рельсы в два ряда.

Незатейливый мотив упорно копошился в голове, будто червь в перезревшем яблоке.

«Вода, вода, кругом вода!» — бубнил Субботин, глядя на застывшую гладь под ногами.

Он набрал в лёгкие побольше воздуха, сжал зубами шланг и нырнул вслед за Эмилем. Светлая нить воздушных пузырей указывала на место, где плавал кубинец. У дна приближение тьмы чувствовалось особенно остро. Чёрная слизь потеряла чёткую границу и слилась с непроглядным, застывшим над ней тёмным слоем. Мелькнули и исчезли светлые пятки дёргающегося на привязи Эмиля.

Сергей справился с вращением, вызванным в спешке криво подвешенным грузом, и, расправив руки, планировал на чуть видимые ноги кубинца.

Десять минут назад он оказался прав. Бача лишь бросил злобный взгляд в их сторону, но промолчал и сделал вид, что ничего не случилось. День уже близился к концу. Под воду ушла последняя пара, и собранные на скорую руку грузовики уже завершали работу. Бача действительно весь день был занят вместе с хозяином на другом конце острова. Дерево тоже не могло долго противостоять вездесущей влажности и пусть не так быстро, как металл, но неумолимо гнило, превращаясь в труху и разрушаясь. Дон Рауль нервничал и срывал злость на ценителях и сторожах. Досталось и Баче. Незадолго до наступления тьмы Бача наконец-то отделался от придирок хозяина и бросился срывать злость на грузовиках. Заставлять их нырять в оставшееся светлое время уже не было никакого смысла. Бача это понимал, но, прибежав на причал, увидел, что грузовики подумали также и расползлись со своего места кто куда вместо того, чтобы ждать его приказов. А это уже подрыв дисциплины. Но ведь Бача над ними на то и поставлен, чтобы держать грузовиков в кулаке.

Скомандовав сбор, он приказал начать погружения. Когда поиск вещей был в разгаре, появились Субботин с кубинцем. Мексиканец не хотел лишний раз иметь разговор с хозяином, однако, должен был дать понять остальным, что пусть дон Рауль и покровительствует русскому, но за добычу вещей отвечает он, Бача. А потому последнее слово за ним. Мексиканец решительным жестом приказал нацепить на опоздавших груз и, вытащив только что нырнувшую пару, отправил вниз Сергея с Эмилем, несмотря на надвигающуюся тьму.

Нехотя всунув руки в чёрную слизь, Субботин тут же выдернул их обратно. Не было никакого желания творить подвиги и, обжигая кожу, таскать каштаны из огня, вернее, вещи из слизи. Он повис на канате и, заложив руки за голову, словно нежась на диване, расслабленно парил на привязи, наслаждался невесомостью. Сергей всё ещё был под впечатлением досадного проигрыша. Обидно, когда тебя, такого умного, такого осторожного и рассудительного, кидают, как последнего болвана. А ещё обидней, что ты предчувствовал, что всё так и будет, но, как настырный баран, упорно долбил ворота лбом в страну дураков. Своего он добился — ворота раскрылись.

Нависающий над головой причал медленно темнел.

«Что-то задерживает Бача с подъёмом! — подумал Сергей. — Или это мелкая месть?» Открыто наказать побаивается, а вот заставить понервничать, глядя из-под воды на наступающую темень — это легко.

Субботин выпустил тучу пузырей, напоминая державшим канат, что пора бы и честь знать, да вытягивать их наверх. Сдвинув груз на живот, он уже приготовился всплывать, как вдруг его за ногу дёрнул кубинец. Эмиль извивался на верёвке загарпуненным кашалотом, размахивая ногами и не замечая, что они по щиколотки окунулись в слизь. Его торжествующее лицо исказила гримаса боли — это он хлебнул на радостях воды. Содрогаясь и окутавшись воздушными пузырями, кубинец протягивал Субботину руку. На ладони он держал вещь. Небольшой овал, похожий на крупное перепелиное яйцо — такое же зализанное и гладкое, покрытое тонкими линиями тёмных разводов и пятен. Сергей поднял вверх большой палец и хотел взять вещь себе, опасаясь, что трясущийся Эмиль может её выронить, но верёвка на спине натянулась и его потащили вверх. Эмиль задержался всего секунд на десять. Не успел Субботин вылезть на причал, как тот взлетел над водой и, откашливаясь, жадно ловил воздух.

Сергей не знал — радоваться или огорчаться? То, что кубинец нашел вещь, казалось настоящим чудом. Но пошло всё не по намеченному Субботиным плану. Вещь нужно было обвязать вытащенным из каната Гаспара шнурком, чтобы повесить на торчавший в бревне нож. Но Сергей, не рассчитывая на такую скорую удачу, не успел приготовиться и спрятать шнурок в кармане. Да и как обвязать гладкое и скользкое яйцо?

Тревожил Субботина ещё один момент — как дальше поступит Эмиль? Вещь ему попалась мелкая. Такую легко спрятать в кармане. Но если план Сергея рухнул, то кубинец вправе поступить, так как посчитает нужным. Струсив, он может просто отдать вещь Баче, и обвинить его будет не в чем. Но начинать придётся всё сначала. А когда ещё так повезет — одному чёрту ведомо.

Субботин сбросил груз и, оставляя на палубе мокрые следы, пошел, не глядя на Бачу, к галере. Мексиканец провёл его недобрым взглядом, затем выкрикнул:

— Стой! Ты забыл доложить о проделанной работе!

После подъёма каждый грузовик должен был говорить Баче что-то вроде обязательной присказки: я ничего не нашел, господин, но в следующий раз мне обязательно повезёт.

Если же грузовик всплывал с вещью, то здесь и без доклада всё было понятно по его сияющей физиономии.

— А что докладывать? — небрежно бросил через плечо Субботин. — Если там пусто, как у меня с утра в желудке.

Он понимал, что такой ответ мексиканца разозлит. Но делал это умышленно, вызывая огонь на себя, в надежде, что Эмиль, не привлекая внимания, скроется в толпе грузовиков.

— Я приказал тебе — стоять!

Бача бросился наперерез Сергею и грубо схватил за плечо.

— Расставь руки и ноги в стороны!

Обыскивал мексиканец грузовиков редко. Слишком суровым было наказание за воровство, чтобы идти на подобный риск. Но то ли Сергей переиграл, то ли у Бачи был нюх на вещи, но неожиданно он решил проверить его карманы.

— Ну… — Субботин нагло посмотрел Баче в глаза, сложив руки на груди и расставив широко ноги. — Можешь пощупать у меня в штанах. Я подскажу тебе свои эрогенные зоны.

Он был уверен, что побагровевший мексиканец сейчас его ударит. Наглость выглядела невероятной, да ещё у всех на виду. Но Сергею на это было наплевать. Через плечо Бачи он следил за Эмилем, моля его об одном, чтобы побыстрей сообразил и исчез с глаз долой.

Однако освободившийся от груза кубинец, увидев обыск, стоял будто истукан и не двигался с места. Его смуглое лицо перекосилось от страха, трясущиеся губы выдавали приближающуюся панику. Затем руки сами полезли в карман, и Эмиль заторможено, будто в замедленном кино, достал вещь и сунул себе в рот. Такой корявый манёвр не мог остаться незамеченным.

— Эй! — выкрикнул Гаспар, и уже занесший кулак мексиканец обернулся на его крик. — У него во рту!

Эмиль побледнел и, дёргая кадыком, попытался вещь проглотить. Ему это удалось — и подскочивший Бача, всунув кубинцу пальцы в рот, обнаружил там лишь розовый язык.

— Да я же тебя выпотрошу, как мешок с дерьмом!

Мексиканец долго тряс его, будто куклу, сцепив пальцы на шее. Затем удар предназначавшийся Субботину достался Эмилю. Рухнув на палубу, кубинец тут же вскочил и бросился в воду. Плавал он хорошо, и пока опешивший мексиканец соображал, что делать дальше, Эмиль был уже в полусотне метров от острова.

— Никому не расходиться! — приказал Бача и бросился на второй ярус докладывать хозяину.

Известие о побеге грузовика с вещью выглядело из ряда вон выходящим, и через минуту причал Гаспара заполнился сторожами во главе с Людвигом. Дон Рауль прибежал лишь на мгновение позже и, увидев удаляющуюся голову кубинца, нервно взглянул на Бачу:

— Почему ты не организовал погоню? Почему до сих пор не спустили галеру? Почему, дьявол тебя побери, ты бежишь за мной, вместо того чтобы догонять его?!

— Господин! — вяло оправдывался мексиканец. — С мгновения на мгновение наступит мрак. В темноте мы его не найдём. Он плывёт на косу, оставшуюся от острова рыбаков. Больше деваться ему некуда. А с рассвета я снаряжу погоню, мы его поймаем и доставим к вам. Вещь он потерять не может — он её проглотил. Нужно всего лишь дождаться рассвета.

Немного успокоившись, дон Рауль обхватил рукой подбородок и задумчиво произнёс:

— Ты не подумал о том, что ночью с косы его может стащить Критура, и тогда пропала моя вещь. Тебе, Бача, не хватает мозгов! Ему там негде укрыться. Это всего лишь узкая, выступающая над водой полоска песка. А вероятность того, что медуза его заметит, велика. Что скажешь? Говори, Бача, или я прикажу тебе самому плыть за ним вслед.

— Хозяин! — мексиканец обрадовался внезапнопришедшей в голову мысли. — Медуза нападёт, если он будет живой! Но дохлых она не трогает. Если его достать пулемётом, то ваша вещь сохранится, как в сейфе Калифорнийского банка.

— Верно. На мёртвых она не нападает. — Дон Рауль довольно кивнул и щёлкнул пальцами Людвигу: — Неси!

Эмиль уже доплыл до отмели, когда Людвиг принёс пулемёт. Ухмыляясь и бравируя перебрасываемым с плеча на плечо сорокакилограммовым «Браунингом», главный сторож сбежал с трапа. Не опуская тяжёлый пулемёт на палубу, застыл в ожидании несущего станок и ленту сторожа. Заученным движением установил «Браунинг» на трёхлапый станок и заправил ленту в затворную раму. Лёг, широко расставив ноги. Сдув с прицельной планки капли масла, Людвиг прищурился, определяя расстояние до кубинца.

— Шестьсот шагов! — услужливо подсказал Гаспар.

Эмиль брёл по пояс в воде, но подступающая к берегу слизь обожгла ноги и он бросился бежать широкими прыжками к едва видимой полоске песка. С острова казалось, будто в туманной дымке кубинец скачет по воде. Выбежав на сушу, он наклонился и принялся стирать остатки слизи, не обращая внимания на происходящее на острове.

— Падай, дурья башка! — шептал Сергей, надеясь на чудо и на то, что Эмиль услышит его мысли. — До темноты всего-то ничего! А там и туман на подходе, уже ползёт вдоль косы.

Тяжёлыми, мощными хлопками ударили по ушам выстрелы пулемёта. Разбрасывая вокруг увесистые гильзы, он зашёлся длинной, лязгающей затвором очередью. Вцепившийся в рукоятки Людвиг отпустил курок, лишь когда его окутало облако порохового дыма и он уже ничего не мог видеть.

Зато Субботин хорошо видел результат стрельбы. Страшная сила подбросила кубинца в воздух и, опрокинувшись, он распластался на песке, скрывшись с глаз.

— Есть! — выкрикнул Бача. — С первой очереди!

— Неплохо, — кивнул дон Рауль. — Ты не растратил былую сноровку.

— Хозяин, М2 — моя любимая игрушка! — ответил, поднимаясь с палубы, довольный Людвиг. — Я ещё помню, как топил из неё полицейские катера.

Вытесняя последние брызги света, тьма стремительно наступала на остров, и дон Рауль заторопился наверх. Разбрелись по причалу развеселившиеся редким развлечением грузовики. Даже Бача, позабыв о недавней стычке с Субботиным, уходя, незлобно бросил:

— Не торчи у воды. В темноте даже не заметишь, как попадёшься в щупальца медузы.

Сергей не ответил и продолжал смотреть в сторону исчезнувшей во мраке косы. Ещё с минуту маячила белым бортом галера, да вешки шагомеров, указывающие на бывший остров рыбаков. Субботин смотрел на них и старался запомнить расположение относительно линии причала. Почти под прямым углом. Если прижаться спиной строго по крайнему затопленному бревну, то грудь нацелится на косу.

В темноте ещё долго шептались возбуждённые грузовики, затем постепенно шёпот перешёл в привычные стоны и крики. Аквасфера щедро делилась со своими обитателями кошмарами, выполняя очередное погружение в ад. Но на этот раз без Субботина. Он прислушался к невнятному мычанию, доносившемуся из галеры и, перегнувшись через борт, нащупал чьи-то ноги. Сны в преисподней хоть и водились тревожные, но были крепкими. Потому Сергей, не слишком церемонясь, перемахнул внутрь и пошёл по телам в корму, где Гаспар обычно прятал верёвку с узлами. Захватив накрученный на палку увесистый моток, он вернулся на причал. Нащупав одну из вешек, накинул петлю. Второй конец повязал вокруг пояса. Спустившись в воду, Субботин нырнул. Проплыл вдоль обросших лианами брёвен, нащупал воткнутый нож. Вернувшись к краю причала, он упёрся в него спиной, постарался прочертить мысленно линию к невидимой косе, потом оттолкнулся от брёвен, широко взмахнув руками. Взмахи должны быть чёткими, одинаковыми, иначе промахнёшься, сбившись с курса. Взмах левой, взмах правой! Ничего, что слышны всплески рук. Если его и услышат, то никому даже в страшном кошмаре не придёт в голову, что кто-то может добровольно спуститься ночью в воду. Наверняка примут за вышедшую на охоту Критуру.

Сам Субботин о медузах старался не думать. Склизкий страх пытался проползти вдоль позвонка, но он упорно гнал его прочь. Главное — держать направление, а там будь как будет! Взмах правой, взмах левой. По расчётам, он уже давно проплыл больше половины, но дно под ногами пока не прощупывалось. Подвешенный на поясе клубок верёвки медленно разматывался, царапая по бокам узлами. Он быстро уменьшался в размерах, и Сергей заподозрил, что его может не хватить. Как-то Женя пытался по диаметру клубка на глаз определить длину верёвки шагомера Гаспара. Прикинув, небрежно бросил, мол, не меньше километра. Для Сергея этого было достаточно, и он даже мысли не допускал, что штурман может ошибаться.

Неожиданно ноги окунулись в вязкий холодец. Не дожидаясь, когда слизь напомнит о себе жгучей болью, Субботин нащупал ступнями дно и побежал, чувствуя животом понижающийся уровень воды. Выбежав на песок, он рухнул на спину и, тяжело дыша, отвязал верёвку. Оставить её нужно в натянутом состоянии, иначе она намокнет и, провиснув до дна, будет переплавлена слизью. Воткнув кол в песок, Сергей оглянулся в поисках тёмного пятна, но тьма надёжно скрывала тело. Осторожно ступая, он направился вглубь косы. Эмиль нашелся быстро. Субботин сделал десяток шагов и наступил на его раскинутые в стороны руки. Опустившись на колени, Сергей долго собирался с духом, затем медленно вытянул пальцы и коснулся ещё не успевшего остыть тела.

«Что это у нас? — Пальцы нащупали мокрые и спутанные волосы. — Ясно, голова».

Субботин старался не думать о том, что он делает. Отключившись, представлял, что сейчас ему предстоит всего лишь забраться в потроха рождественской индейки. Но неожиданно пальцы погрузились во что-то мягкое, склизкое и ещё сохранившее остатки угасающего тепла. В нос ударил резкий и тошнотворный запах крови. Сергей судорожно отдёрнул руки, почувствовав, как грозя вывернуться наизнанку, содрогнулся собственный желудок.

Тяжелая двенадцатимиллиметровая пуля снесла кубинцу часть головы, и пальцы погрузились в вывалившиеся наружу мозги.

Это уже было слишком! Субботин отбежал к воде и долго мыл руки, оттирая кровь песком. Отдышавшись, он заставил себя вернуться. Теперь всё с начала. На этот раз под пальцы попала рука Эмиля. Сергей нащупал локоть, пробежался к плечу и опустился к животу. Желудок где-то здесь, под рёбрами. Удерживая левую руку на мягкой податливой коже, правой он потянулся за ножом.

«Это всего лишь индейка! — твердил он как заклятие. — И даже очень хорошо, что я его не вижу! Хирурги кромсают по несколько тел в день и ничего! А патологоанатомы? Чем я хуже?»

Но рука никак не могла вогнать стеклянное лезвие в плоть. Он нажимал на рукоятку, замирал, стараясь справиться с рвущимися наружу спазмами, и снова надавливал, прислушиваясь к потрескиванию кожи. Неожиданно нож провалился и застрял, наткнувшись на что-то твёрдое.

«Теперь разрез вниз, вдоль! Ничего не думай! Это купленная в магазине индейка, и мне нужно найти внутри тушки мешочек с потрохами!»

Субботин всунул руку в разрез и почувствовал, как вокруг кисти сомкнулись внутренности. Пошевелив пальцами, он ощупал стенки полости.

«Ищи твёрдый предмет, похожий на яйцо! Не то! Это ребро! Да нет же! Это всего лишь мешочек с потрохами!»

Но уговоры не помогали, и он сдался. Дав себе небольшой перерыв и собравшись с духом, Сергей вновь погрузил руку в уже изрядно расширившуюся дыру. Ему неожиданно пришла в голову мысль — что будет, если сейчас кубинец подаст признаки жизни или схватит за руку?

«Разрыв сердца мне обеспечен! — ответил он на собственный вопрос и, разозлившись, вогнал пальцы ещё глубже. — А выбраться отсюда ты хочешь? Так вот, Серёжа, чувства в сторону, теперь ты хирург-самоучка и делай своё дело — потроши индейку!»

Пальцы нащупали что-то круглое, но оно оказалось мягким и не было похожим на твёрдый овал вещи. В лицо ударила жуткая смесь кровавого зловония и тяжёлого запаха внутренностей, от которой Сергея передёрнуло и вырвало на несчастного кубинца. А дальше на мозг накатило отупение, и он бездумно шарил внутри живота, уже слабо соображая, что и зачем он делает. Твёрдый шарик попался под пальцы значительно выше, чем он искал. Спрятавшись за вязкой плёнкой, он никак не хотел идти в руку и ускользал вглубь. Тогда Сергей схватил его пятернёй и выдернул вместе со склизкими органами.

Покачиваясь на трясущихся ногах, он зашёл в воду и упал на колени. Его живот содрогался и уже не в состоянии ещё хоть что-то выбросить из своих недр, лишь резал невыносимой болью. Отмыв вещь, Субботин спрятал её в карман, затем обессилено рухнул. Но это ещё не всё. Теперь ему нужно скрыть следы. Сергей вернулся к Эмилю и, взяв за руку, потащил на глубину, где к берегу уже доходила слизь. Пусть утром Бача думает, что хочет. Пусть рассказывает дону Раулю фантастические бредни, что медуза может жрать любую плоть, и даже дохлую. А, может, кубинец и не погиб вовсе? На песке остались чьи-то следы? Так придумайте что-нибудь! Здесь оставлено непаханое поле для того, чтобы хорошенько поломать голову.

Найдя верёвочный конец, Субботин намотал на палку пару витков и вошёл в воду. Теперь он плыл, не считая взмахи и не рассчитывая расстояние. Увязанная узлами верёвка, столько раз выручавшая в тумане шагомеров, теперь выручит и его. Взмах, затем моток, ещё один, следом опять взмах. Он уткнулся в покрывшееся уже свежими побегами лиан бревно и шумно выдохнул. Он сделал это — то, что казалось жуткой и бредовой затеей.

Уже позже, ближе к полуночи, Субботин пришёл в себя от сжимавшего мозг мерзкого чувства и достал вещь из кармана. Повертев гладкое и твёрдое, как камень, яйцо, он подбросил его на ладони.

«Что же ты можешь?»

Хотелось, чтобы это была не простая вещь, а сильная, именная!

«А, кстати, не дать ли тебе имя? — задумался Сергей. — Пусть это будет аванс за ещё неизвестные способности».

В связи с идеальным подобием яйца перепёлки и имя само собой напрашивалось перепелиное.

«Перепёлочка — не солидно! Перепел — грубо!»

Тогда, припомнив свои скудные познания об этой маленькой птичке, Субботину пришла в голову мысль, по названию породы назвать вещь «Фараоном».

«Прекрасное имя! — он повертел перед глазами скрываемый темнотой овал. — И способности у тебя должны быть под стать имени».

Сергей сжал лезвие ножа в ладони и выдернул, вздрогнув от боли. Затем, на ощупь измазав вещь кровью, приготовился ждать. «Фараон» откликнулся мгновенно и, разогревшись до едва терпимой температуры, начал медленно остывать. Субботин подождал ещё пару минут, но больше ничего не происходило.

«И это всё?! — он опешил, отказываясь себе верить. — Несчастный Эмиль погиб за тёплый, похожий на яйцо камень?!»

От злости он замахнулся, чтобы швырнуть вещь в воду. Затем положил на липкую от крови ладонь и натёр ещё раз. «Фараон» вновь разогрелся и, отдав тепло в руку, снова затих.

Это был удар!

Субботин ожидал чего угодно, но только не этой бесполезной способности маленькой грелки. Он медленно встал, спрятал нож в тайник и рухнул навзничь на палубу. Сегодня был день крушений, и его надо было заканчивать. Он закрыл глаза и задумался. Надругавшись над телом Эмиля, он совершил такую мерзость, что до сих пор не мог поверить, что он на это решился. Но не сделай этого, завтра бы вещь досталась дону Раулю, а он так бы и остался наедине со своими мечтами о возвращении в ту, другую жизнь по ту сторону аквасферы. Что ж, пусть эта вещь всего лишь способна согреть измазавшую её кровью руку! Но бедняга Эмиль говорил, что фанатикам всё равно, что она может. И не сделай он того, что сделал, разве не было бы это предательством по отношению к кубинцу? Эмиль пытался спасти вещь, отдав за неё жизнь.

Субботин ещё долго терзался сомнениями, пока не провалился в преисподнюю, присоединяя свой стон к десяткам других.

Глава пятая Крушение иллюзий

— Бачу убили!

Субботин потянулся и раскрыл глаза. Его никто не будил, хотя по серому и рассеянному свету, падавшему сверху, было видно, что с рассвета прошло не меньше часа. Никто не кричал и не топал по скрипящим доскам босыми ногами. Над островом повисла странная тишина.

Он перевернулся на другой бок и застонал. Тело ужасно ныло. Руки налились свинцом и не осталось даже сил, чтобы потрогать гудящую как набат голову.

«Мне ещё не хватало заболеть!»

Сергей с трудом выбрался из-под галеры и уставился на толпу, собравшуюся недалеко от трапа на второй ярус. Грузовики стояли молча, широким кольцом и, понурив головы, глазели под ноги. Поверх косматых шевелюр мелькнула шляпа дона Рауля. Потрогав ноющий затылок и покачиваясь на нетвёрдых ногах, Субботин пошёл вдоль ряда грузовиков, пытаясь увидеть, что могло собрать такую ораву. В воздухе застыло необычное безмолвие, будто туман, как вязкая вата, поглотил вокруг все звуки.

«Это у меня в голове, — подумал Сергей, растирая виски. — Похоже, что ночное купание не прошло даром!»

Мысли шевелились с трудом и не сразу переваривали поступающую информацию. Что-то проскочило важное, но не отмеченное.

«Бача убит! — неожиданно взорвалось в голове».

Раздвинув застывших грузовиков, Субботин заглянул внутрь круга. Мексиканец лежал, неестественно выгнувшись, с поджатыми к груди ногами, в позе эмбриона. Из-под головы растеклась лужа крови и, уже успев загустеть, медленно сочилась сквозь щели причала в воду.

«Зрелище не для слабонервных!» — Сергея передернуло.

Сначала он не мог взять в толк, что у него вызвало такую волну отвращения, а затем понял. Не лужа крови и не окаменевшие на выкате глаза, а голова мексиканца. Субботин видел спину Бачи и одновременно его глаза. Это казалось до того несуразным, что он зажмурился, затем посмотрел вновь.

Тот, кто это сделал, хотя скорей это была толпа, свернули мексиканцу голову задом наперёд.

С застывшими лицами, оттесняя грузовиков и сжимая в руках тяжёлые пики, стояли сторожа. Напряжённо замер Людвиг, готовый броситься на любого, кто лишь поднимет взгляд или изобразит злорадную ухмылку.

Грузовики стояли неподвижно и хранили молчание, и от этого казалось, что на причале выстроились статуи. Говорили только дон Рауль и склонившийся над мексиканцем ценитель Карлос.

— Зачем он спустился ночью на нижний ярус?

— Он не спускался. Его сбросили.

— Кто мог такое сделать? Смотри ещё, Карлос. Может, найдёшь какую зацепку.

— Это был кто-то очень сильный.

— Ещё бы! Бача не мальчик для битья. Что ещё?

— Проникающих ранений нет. Огнестрельных тоже. Переломы обеих рук. Шейный позвонок переломан в нескольких местах. Ещё ярко выражена черепно-мозговая травма. Переломы сопровождаются повреждением мягких тканей и внутренних органов.

— Ты не мог бы изъясняться понятней?

— Его убили голыми руками. На нём нет следов от дубины или верёвки. Его не проткнули ножом или пикой и не душили. Я бы сказал, что его ломали, как полено для печки.

— Стая шакалов! Людвиг, проверь всех грузовиков! Не верю, что бы Бача не оставил ни на ком из них свою отметину. Ищите синяки, ссадины! Как найдёшь, не убивай. Пытать, пока не выдаст всех остальных, до последнего шакала!

«Бойцы невидимого фронта во главе с таинственным Ларсоном начали действовать! — тотчас догадался Сергей. — Странно, что они начали с Бачи, а не с шагомеров или, наоборот, с дона Рауля».

— Где был ближайший сторож? — дон Рауль обернулся к Людвигу. — Ты его спрашивал?

— Здесь, у этого трапа. Он слышал крики, но кто у нас по ночам не кричит? Да и отходить с поста ему запрещено. Наверх взобрались не по трапу. У них наверняка есть что-то вроде лестницы.

— Вот-вот! Её тоже ищите. Переверни верх дном весь остров, но чтобы обязательно нашёл всех до одного!

— Будет сделано, хозяин.

Поиск Людвиг решил начать с команд Гаспара и Салаха. Сторожа оттеснили грузовиков к воде и приказали раздеться догола.

Дон Рауль тяжело поднялся по ступеням и, добравшись до середины трапа, остановился, чтобы повторить начальнику сторожей ещё раз:

— Запомни! Сразу не убивай! Я хочу сам допросить мерзавцев!

Переминавшийся с ноги на ногу Сергей неожиданно для себя решился и выкрикнул:

— Господин Рауль! — Проглотив застрявшее в горле «хозяин», он добавил: — Хозяин, я хочу вам сказать что-то важное!

Удивлённо подняв глаза, дон Рауль пробежался взглядом по толпе.

— Это очень важно! — повторил Субботин, подняв руки ко рту рупором, и для убедительности показал пальцем себе в грудь.

Тот факт, что дон Рауль пусть и молчал, но не уходил, Сергей расценил как приглашение к разговору и, разорвав кольцо сторожей, подбежал к трапу.

— Прошу всего одну минуту вашего внимания!

Дон Рауль переглянулся с ценителями Томасом и Карлосом, и недовольно спросил:

— Прежде, чем ты что-то скажешь, ответь — почему я должен тебя слушать?

— Потому что я знаю, что делать дальше! Я могу подсказать вам, где находится то, что вы безрезультатно ищете уже два года.

Ценитель Томас язвительно хмыкнул и ответил за хозяина:

— Ты, наверное, спустившийся к нам архангел? Но что-то я не вижу за спиной твоих крыльев? А, может, ты сам святой Себастиан, пришедший к нам, чтобы указать правильный путь?

Дон Рауль его перебил и, ступив ниже на одну ступень, спросил:

— Так к кому ты себя причисляешь? К святым или к демонам?

— Ни то, ни другое! Но это не мешает мне утверждать, что я знаю выход!

— Для того, кто только появился у нас на острове, у тебя слишком самоуверенные заявления.

— Верно, хозяин! — поддакнул Томас. — Молод и самоуверен.

Субботин и сам не был убежден в своей правоте на все сто процентов. И аргументов, кроме собственной интуиции, он предложить не мог, но пойдя в атаку, останавливаться уже не собирался.

— Не буду отрицать — есть немного. Обвинение в самоуверенности я слышу не в первый раз. Но это совершенно не мешает мне жить. Даже наоборот! Поверьте, джентльмены, когда жизнь пытается дать мне пинка, она ломает ногу о мой зад. А на счет молодости, так и тут мимо цели. Дурь с головы уже выветрилась, а маразм ещё не наступил — прекрасный возраст, господа! Так что каждое моё слово вы можете приколотить на своих дверях и поражаться его правоте.

— Наглец… — прошипел Томас и обернулся в поисках поддержки к Карлосу.

— А мне нравится! — неожиданно возразил дон Рауль и улыбнулся. — Такие многого добиваются. Так что ты хотел мне сказать?

— Хозяин, не могли бы мы обсудить этот вопрос, так сказать, в более тесном кругу. Не хотелось бы посвящать в это дело лишние уши.

— Пошли! — заинтригованный дон Рауль пропустил Субботина вперёд и, поманив кивком ценителей, направился к катамарану.

Расположившись в своём кресле в рубке, дон Рауль раскурил сигару, выпустил под потолок дымное кольцо и лишь после этого неторопливо спросил:

— Ну? Я тебя слушаю. Карлос, напомни, это же он нашёл «Компас»?

— Да, хозяин, прекрасная вещь! Мне не терпится её опробовать в деле.

— Да, да… вещь хорошая. Ты ведь получил за неё раствор? Если скажешь что-то стоящее, то я тебя награжу ещё раз.

Субботин, кроме ценителей и дона Рауля, чувствовал ещё чьё-то присутствие. За дверью одного из катамаранных корпусов слышался шорох и осторожные шаги.

«Росита!» — мелькнула догадка.

Ощутив её присутствие и незримую поддержку, Сергей уверенно произнёс:

— Господа, прежде чем начать, я хотел бы напомнить одну старую истину — если ничего не делать, то ничего и не произойдёт!

— Короче! — оборвал дон Рауль. — Таких истин я сам могу тебе рассказывать до темноты.

— Я хочу сказать, что моё предложение может вам показаться абсурдным, но вы окажетесь не правы. И при этом я не прошу за него раствор, потому что хочу лишь одного, того же, чего хотите и вы — вырваться из аквасферы.

— Так ты скажешь, наконец, в чём дело?! — не выдержал дон Рауль. — Я уже понял, что ты никак не набьёшь себе цену. Ты просил минуту? Она давно прошла. Даю тебе ещё одну или проваливай, если нечего сказать. И так?

— Мне нужна галера с грузовиками и шагомером!

— Зачем?

— Я хочу побывать на острове фанатиков.

— Что ты хочешь у них найти?

— Ответ на главный вопрос!

— Его там нет. Это всё? Признаться, я считал тебя умней. Проваливай!

— Подождите! — выкрикнул Субботин, не ожидая такой скорой развязки. — Вы не понимаете! Фанатики умело водят вас за нос. Они совсем не те, за кого вы их принимаете. Это ряженное в простыни стадо лишь кажется таким безобидным! А на самом деле они скрывают выход на ту сторону.

Дон Рауль ухмыльнулся и, посмотрев на Сергея взглядом, не скрывавшим иронии, произнёс:

— Я даже знаю, откуда взялся этот бред. О фанатиках ходит немало сказок, но можешь мне поверить, это всего лишь сказки.

— Что вам терять? Какого-то грузовика? Остров разрушается! И не мне вам это рассказывать. В подобной ситуации впору хвататься за любую соломинку. И не я должен вас уговаривать, а вы должны рассылать лодки во все стороны, чтобы проверить даже самый бредовый слух!

— Но почему фанатики? Почему не пуэрториканцы или ещё какой остров?

Субботин тяжело вздохнул и закрыл глаза. Что сказать этому напыщенному наркобарону? Начать с рассказа о походе в Венесуэлу и лекции «просто полковника» об американцах? Или сразу взяться за остров с солёным озером? Женя говорил, что об острове как раз нужно молчать даже под пыткой. Да и о спрятанном в кратере вертолёте тогда никак не умолчать. Сергей взглянул на внимательно наблюдавших за ним ценителей и ответил просто, но коротко:

— Я чувствую.

Удивительно, но этого дону Раулю хватило. Он удовлетворённо кивнул и, задумавшись, не заметил свалившийся на белые брюки пепел с сигары. Привычно сдвинув на затылок шляпу, дон Рауль кивнул Карлосу:

— Возьмёшь команду Макса, и завтра отправляйтесь к фанатикам.

— Почему завтра, хозяин? — не сдержался Субботин. — День только начался! Мы успеем сегодня!

— Хорошо, — согласился, усмехнувшись, дон Рауль. — Вижу, что ты, как ужаленная под хвост собака, так просто не успокоишься. Отправляйтесь сегодня. Карлос, возьмёшь, проверишь в деле «Компас». Ещё я дам тебе пару вещей-безделушек. Передашь Единственному от меня в дар. Скажи, что я послал вас выразить уважение его персоне. Он это любит. Ещё наплети что-нибудь о его великом учении о гибнущем мире. Мол, мы его разделяем, и я готов обсудить с ним это при встрече. Такой дешёвый трюк вряд ли пройдёт, но вас хотя бы выгонят не сразу. Пулемёт не дам, хватит пистолетов. Команде не дадут даже на берег ступить, но тебя и его, — дон Рауль кивнул на Субботина, — пустят как послов. Смотрите в оба глаза — что у фанатиков есть из оружия? Количество народу? Насколько ещё осел их остров? Когда я был там год назад, пещера в скале у пристани темнела на высоте десятка метров. Пусть он ищет свой выход на ту сторону, а ты, Карлос, собери мне всю информацию о фанатиках. За тем и посылаю.

Дон Рауль откинулся на спинку кресла и, смерив Субботина пристальным взглядом, произнёс:

— Не верю ни единому твоему слову. Но если ты окажешься прав, отдам всё, что попросишь. Мне нравится твоё наглое жизнелюбие. Ты хватаешься за жизнь с завидным упорством. Прострели тебе голову, уверен, что и тогда ты выживешь! А ведь я слышал, что все русские неисправимые фаталисты. Русскую рулетку могли придумать лишь те, кто полностью доверил себя судьбе. Удивительно, но ты не из таких. Ты же знаешь, что завтра никогда не умрёт, вот и плыви по волнам судьбы. Чего тебе ещё желать?

— Верно, завтра никогда не умрёт. Да только наступит оно уже без нас. А судьба? Так она лишь молча наблюдает за нами. Остальное делаем мы сами. И барабан в револьвере вращаем мы, а не судьба. Судьба лишь подставляет ногу или плечо. И даже здесь выбор за нами. Я всегда старался вовремя заметить плечо и перепрыгнуть подножку. Потому и жив до сих пор.

Нервно прикусив кончик сигары, дон Рауль долго раздумывал над словами Субботина, затем, кивнув на дверь, изрек:

— Иди. Посмотрим, как ты перепрыгнешь на этот раз.

Сергей выбрался из тёмной рубки на свет и остановился, ожидая Карлоса. Ценитель долго не появлялся и Субботин догадался, что дон Рауль теперь инструктирует его на счёт не в меру шустрого грузовика. Но Сергею было все равно. Своего он добился.

Заскрипели ступени, и выглянула голова ценителя Карлоса. Он тяжело поднялся по трапу и, шумно выдохнув, простонал:

— Эта влажность когда-нибудь меня доконает.

— Вам помочь, ценитель?

В ответ Карлос отмахнулся и, оглянувшись, произнёс, понизив голос:

— Давайте договоримся сразу, молодой человек. Ваша идея мне не нравится. В ней нет ни грамма здравого смысла. Я хочу сказать, что вся эта затея — опасная авантюра. А вы — ярко выраженный авантюрист. К сожалению, дон Рауль такой же. Только поэтому он послушал вас и пренебрёг уже известными фактами. К тому же, я не шпион, чтобы вынюхивать чужие секреты.

— На этот счёт не расстраивайтесь, ценитель Карлос. Я человек военный и смогу вам помочь.

Они уже отошли от катамарана и теперь спускались на обратную сторону острова к причалу Макса. Ценитель Карлос остановился и, взглянув в лицо Субботину, неожиданно заявил:

— У меня к вам ещё одна просьба. Когда мы будем вдвоём, обращайтесь ко мне по нормальному, по-человечески. Если бы вы знали, как меня тяготят эти идиотские титулы! Вы ведь неглупый, интеллигентный человек. Я же вижу. Честное слово, какая-то бессмысленная игра! Вы меня понимаете?

— Как скажете, Карлос! — улыбнулся Субботин и протянул руку. — Можете тоже называть меня по имени. Между нами говоря, дурацкое «грузовик» даже для клички обидно.

— Поймите меня правильно, я ведь раньше был судовым врачом. Так почему я должен менять свою вполне достойную и благородную профессию на какого-то непонятного ценителя? Дон Рауль приблизил меня лишь потому, что мучается тяжёлым артрозом. Когда речь о его здоровье, он вспоминает, что я доктор. А в остальном, я вынужден заниматься чёрт знает чем, вместо того чтобы помогать людям.

— Я вижу, мы сработаемся, доктор.

— Хотя чего кривить душой, проверить ваш «Компас» в действии мне тоже интересно. Я уже второй год изучаю способности вещей, но так и не смог понять, откуда эти способности берутся? По поводу возникновения вещей у меня сомнений нет. Их порождает слизь, пожирая какую угодно материю. Это своего рода плата за уничтожение всего вокруг. Но кто нам за это платит, мне тоже непонятно. Вы не так давно с той стороны. Скажите, вся эта болтовня фанатиков о конце света — не больше, чем горячечный бред?

— Конечно!

— Я так и думал. Нет никаких цунами, землетрясений и пожаров?

— Всё как обычно, доктор. В пределах допустимого.

— Прекрасно. А что вы думаете о возможности нашего возвращения в обычный человеческий мир? Неужели и вправду уверены, что фанатики прячут выход? Что-то не верится. Когда я был у них в прошлый раз, мне они больше показались не вполне здоровым, деградирующим сообществом с травмированной психикой, чем хранителями выхода.

— Признаться, я уже тоже начал сомневаться. Хотя ещё недавно был абсолютно уверен в своей правоте. И вы, Карлос, и дон Рауль, обрисовываете мне людей, которые очень не похожи на тех, о ком я думаю. Они или искусно маскируются, или я безнадёжный болван. Но в конце концов отсутствие информации — это тоже информация. Убедиться, что я не прав, для меня будет тяжёлым уроком, но, с другой стороны, мы точно узнаем, что это тупик.

Ценитель остановился и, проводив Субботина удивлённым взглядом, заметил:

— Вы можете дорого расплатиться за собственные ошибки. Я уже говорил, что фанатики слегка сумасшедшие. К тому же у них есть оружие. Вы выпросили довольно опасную экспедицию, и всё ради того, чтобы удовлетворить ваше нездоровое любопытство?

— Перестаньте. А вдруг мы окажемся на пороге открытия?

— Мне начинает казаться, что обвинения вас в самоуверенности не беспочвенны. С чего вы вообще взяли, что где-то есть выход?

— Не знаю. — Субботин застыл на трапе к причалу Макса и, пропустив Карлоса вперёд, неохотно ответил: — Я на это надеюсь. Иначе все старания бессмысленны. И получается, что вообще бессмысленна борьба за жизнь. Но ведь это не так? Я потерял друга. Погиб несчастный Эмиль. Тогда их жертвы напрасны? Даже мышь, когда проваливается в бутылку, имеет шанс выбраться тем же путём на свободу. Такой шанс должен быть и у нас. Да и дон Рауль в этом уверен. А вы разве не мечтаете выбраться?

— Хотелось бы надеяться. Но я вижу, что с каждым днём аквасфера становится всё сильнее и сильнее. Прояви мы ещё год-полтора назад такие старания, какие предпринимаем сейчас, вполне вероятно, что уже давно были бы на той стороне.

Среди зелени лиан Сергей увидел галеру Макса. Она казалась куда меньше галеры Гаспара или Салаха. Да и команда у немца, поднявшаяся им навстречу, состояла всего из шести человек.

— Готовьтесь к походу. — Карлос окинул взглядом причал. — Времени мало, так что спускайте лодку немедленно.

— Меня уже предупредили, ценитель, — склонил голову Макс. — Все на месте. За минуту до вас приходил Людвиг, приказал передать вот это.

Немец протянул свёрток промасленной ткани, сквозь который проступали рукоятки пистолетов.

«Наверняка наши с Женей! — догадался Субботин, разглядев короткий ствол ПМ. — В небережливом отношении к оружию дона Рауля никак не обвинишь! Масло льет с пистолетов ручьём».

Сергей знал, что хранились они в масляной ванне только из-за чрезмерной влажности, но, развернув ткань, брезгливо поднял двумя пальцами пистолет за рукоятку и стряхнул масло на палубу.

— Вы бы подсказали хозяину, ценитель Карлос, что сильно хорошо — это тоже нехорошо. Достаточно было бы всего лишь регулярно смазывать. Даже сомневаюсь, сумеет ли он выстрелить?

Субботин обтёр ПМ о брюки и засунул за пояс. Даже не глядя на номер, он опознал свой пистолет по затёртой звезде на левой щеке рукояти.

Карлос с удивительным для доктора профессионализмом провернул ПМ на пальце и спрятал под рубашку.

— Не сомневайся — масло не вода. Макс, до окончания первой трети светлого времени мы должны быть у острова фанатиков! Возня твоих грузовиков начинает меня раздражать!

Сергей удивленно взглянул на Карлоса — разительные перемены! Только что мягкий и смущающийся доктор превратился в решительного фельдфебеля. Всё-таки сказывалось долгое общение с доном Раулем, и сейчас это уже был не судовой врач, а собравшийся на серьёзное дело ценитель. Особа, приближённая к хозяину. Да и Сергею это был красноречивый намёк, что время доверительных разговоров закончилось и вернулась строгая островная субординация.

Лодка шумно плюхнулась в воду, и грузовики торопливо заняли места на вёслах. Макс с Карлосом сверили направление лодки по вешкам, затем ценитель извлек «Компас» и, положив на скамью, дождался, когда тот успокоится, заняв какое-то положение. Обведя вещь карандашом, ценитель взглянул на шагомера.

— Он не должен выйти из этого контура. Расстояние считай, но направление держи по его указанию.

Шлюпка отчалила и взяла курс в самую гущу скрывавшего горизонт тумана. Субботин с ценителем расположились в носу и тихо переговаривались, глядя на бегущую вдоль бортов воду.

— Если ты окажешься прав, — произнёс Карлос, — клянусь, я сделаю татуировку с твоим именем у себя на груди. Но уверен, что моя грудь останется девственно чистой. Впрочем, о своём недоверии я тебе уже говорил.

— Но что-то делать нужно. Ваша империя рушится. Если остров ещё, возможно, и простоит какое-то время, то раньше взбунтуются грузовики. Бача тому пример. И это только начало, уж поверьте мне на слово, ценитель.

— Его убийство очень неожиданно. Грузовики боялись Бачу как огня и скорее могли сорвать зло на любом зазевавшемся стороже, чем на нём. Если бы вдруг случилось то, о чём ты говоришь, то в списке жертв Бача стоял бы в конце. Людвиг хорошо знает своё дело. Я уверен, мы ещё не успеем вернуться, а он уже найдёт виновных. В выстроенной доном Раулем системе бунт невозможен в принципе. Здесь твои опасения напрасны. А вот состояние острова действительно вызывает тревогу. Наступает предел прочности основной конструкции. Дерево уступает сырости. Процесс гниения в силовых фермах зашел слишком далеко. Не помогает ни краска, ни даже мазут, который мы сливали с кораблей. Здесь я с тобой согласен — времени у нас остаётся немного.

— А фанатики? Вы ведь бывали у них? И дон Рауль, я слышал, был. Как они выживают?

— Не знаю. Но думаю, что там дела обстоят не лучше наших. Последними, полгода назад, к ним ходила команда Гаспара. Но им не дали даже высадиться на остров. И причина здесь не в религиозной замкнутости, а скорее в другом. В аквасфере нельзя показывать слабость, иначе сразу сожрут. А если хил, то тщательно это скрывай. Фанатики не пускают к себе лишь потому, что таят свою прогнившую слабость.

— Или что-то прячут?

— Ты опять за своё? Мне это напоминает диагноз — маниакальная фобия, возникшая на почве подозрительности и поиске секретов на голом месте. Такое случается у сыщиков или секретных агентов. В свою бытность доктором мне приходилось посещать клинику для душевнобольных в Порламаре. Однажды по характерному поведению больных местные доктора предположили, что у них появилась какая-то объединяющая всех тайна. Даже прежде нелюдимые пациенты сбивались в кучки и шептались по углам. Это было очень необычно, и психиатры не на шутку разволновались. В один миг взбесившаяся толпа в силах уничтожить клинику вместе со всем её персоналом. На помощь своим санитарам вызвали санитаров из других штатов. А после этого начали осторожно проверять все палаты и кабинеты. К вечеру в саду, в зарослях сирени, обнаружили что-то вроде самодельного бара с барной стойкой и складом пивных бутылок. Только во всех бутылках с этикетками нашего пива Polar и Regional была обыкновенная моча. Пациенты её пили и тут же наполняли для других. Так вот, я к тому, что не окажется ли твоя идея с выходом на ту сторону аквасферы мочой?

Туман сгустился и местами опускался до самой воды. Шлепки вёсел глухо разносились по сторонам и вязли в белой и влажной вате. Лодка тихо скользила по ровной глади, и оставшийся позади след из белых водоворотов тут же скрывался в густом мареве. Сидевший в корме Макс осторожно двигал рулём, удерживая «Компас» в обведённом контуре. Субботин посмотрел на перекочевавший из-под скамейки к ногам клубок с узлами. Большая часть верёвки уже прошла сквозь пальцы шагомера, и по расчётам где-то рядом должен быть остров фанатиков.

Макс тоже так считал и, подняв колотушку ударил в борт.

— Не ответят, — хмыкнул Карлос.

— Знаю, — ответил шагомер. — Я всего лишь их предупредил.

Субботин прислушался, но ответного стука не последовало. Остров фанатиков хранил молчание.

Макс занес руку ещё раз, но тут же опустил.

— Вот они!

Он указал колотушкой по курсу лодки на проступившую в тумане скалу.

— Ваш «Компас» ценитель Карлос, работает лучше любого шагомера!

— Прекрасно!

Карлос убрал со скамейки вещь и спрятал в карман.

— Бутылка раствора за такое сокровище — до обидного мало. Я скажу хозяину, чтобы он дал тебе ещё.

Но Субботин ценителя не слушал. Свесившись с борта лодки, он всматривался в приближающийся остров. Каменная глыба уходила ввысь и скрывала остриё где-то в серых клубах низкой облачности. Обрывистые, изрезанные глубокими трещинами берега уходили отвесно в воду, делая остров неприступной крепостью.

— Они погружаются даже быстрее, чем мы предполагали! — произнёс, поднявшись с места, Карлос. — Ещё полгода назад остров окружал песчаный берег. Сейчас всё под водой! Вон там! — Он указал на левую оконечность. — Там был удобный вход в бухту. А сейчас я даже не представляю, где можно пришвартоваться. Макс, направь левее. Может, что-то осталось.

— Там кто-то есть! — Шагомер прищурился, прикрывая глаза ладонями, затем уверенно указал на нависающий над водой утёс. — Смотрите, возле чёрной трещины!

Субботин проследил за его рукой и с трудом разглядел человеческий силуэт на фоне серых камней. Выше стояли ещё двое и, судя по широко расставленным ногам и характерному расположению рук на груди, были вооружены. Хотя — чем, распознать пока казалось невозможно.

— Узнаю… — задумчиво произнёс Карлос. — Это Посвящённый. Единственный встречать нас не вышел, но Посвящённый — это тоже неплохо. Это значит, что с нами хотя бы будут говорить. Он стоит не у трещины. Там лестница. Макс, правь к нему.

Каменная глыба казалась расколотой надвое вырубленной в ней нитью узких ступеней. Посвящённый спустился ниже и замер на последней, ожидая подхода лодки. Теперь до него было не больше десятка метров, и Субботин хорошо рассмотрел сутулую фигуру в длинной, скрывающей ноги сутане с капюшоном на голове. А ещё он смог оценить охрану Посвящённого. Один стоял за спиной и в руках сжимал короткоствольный автомат «Узи». Второй прятался выше и на ремне через шею держал французский «Фамас» с характерной квадратной дугой над стволом.

«Странное оружие для американцев!» — удивлённо присвистнул Сергей.

С оборванной одеждой и сутаной «а-ля колдун Мерлин» всё понятно — требование выбранного для маскировки жанра. Но то, что американцы зайдут так далеко и даже сменят оружие, он не ожидал.

Затем Субботин увидел ещё одного. Этот прятался ещё выше на верхушке утёса, и периодически высовывался по пояс, покачивая длинным карабином.

В нос ударил резкий приторный запах. Сергей закрыл нос ладонью и спросил:

— Чем так воняет?

— Это трупный запах, — ответил Карлос.

— Трупный запах?! Они что, уже передохли?

— Нет, как видишь. Посвящённый совсем не изменился, с тех пор как я его видел последний раз.

— Фу! Ну и вонь. Неужели она им не мешает?

— Привыкли. Ветра в аквасфере нет, и запах цепко стоит рядом с источником.

Лодка стукнулась и заскребла бортом вдоль глыбы к лестнице. Никто на острове не шелохнулся и не бросился ловить брошенный на берег канат. Посвященный дождался, когда нос лодки поравняется с его ногами, и поднял руку. Из-под капюшона Субботин услышал сиплый и скрипучий голос:

— Что вам нужно?

Отвечать, по праву старшего, взялся ценитель Карлос. Дабы изобразить серьёзность и торжественность момента, он отвесил Посвящённому лёгкий поклон и указал рукой за спину в белый туман.

— Мы обитаем рядом, всего в трети пути светлого дня, и приплыли с миром.

— Я знаю, кто вы. Плывите дальше своей дорогой.

— Э, нет. Наш путь окончен. Мы плыли к вам.

Ценитель сделал паузу, но не дождавшись уточняющих вопросов, полез в мешок.

— Наш хозяин передал Единственному вот эти вещи. Это очень ценные вещи. Это лучшие из тех, что есть у нас. Наш хозяин, сеньор Рауль, всё больше склоняется к мысли, что вы оказались правы. Учение Единственного верно, потому что это единственный путь к спасению в нашем мире! Он послал нас выслушать его откровения и донести бесценную мудрость к нам на остров. Я передам хозяину каждое слово Единственного, каждый его жест! Мы приплыли к вам лишь только ради его слов!

Субботин с трудом подавил саркастическую улыбку и опустил глаза.

«Ай да ценитель! Ему бы на митингах выступать. Такой замполит пропадает! Или ширпотреб у метро впаривать доверчивому народу. Врёт и даже глазом не моргнёт!»

Но на Посвящённого такая речь подействовала. Он отступил на ступень выше, освобождая место на лестнице, и, откинув с головы капюшон, уже спокойней ответил:

— Можешь сойти.

Сергей подхватил мешок с вещами и, помогая Карлосу перепрыгнуть на остров, собрался тоже перемахнуть следом, но Посвящённый неожиданно запротестовал:

— Один!

— Мы сойдём вдвоём! — начал было торговаться Карлос. — Две вещи, два посла!

— Один!

Приказ прозвучал настолько резко, что ценитель осёкся на полуслове, сообразив, что дальнейший спор бессмыслен. Он потянулся за мешком с вещами, но Субботин отдёрнул руку. Склонившись к уху Карлоса, горячо зашептал:

— Доктор, разрешите мне. Это ведь моя затея, мне с ней и разбираться. И шпион из меня лучше, чем из вас. Останьтесь, пойду я.

По тому, как поспешно Карлос вернулся на лодку, Сергей понял, что ценителю вовсе не по душе роль посла среди фанатиков, и он с удовольствием уступит её любому желающему. Благо, такой сам вызвался.

— Ты прав, так будет лучше, — шепнул в ответ Карлос. — Я уже у них был, и поверь, не увидел ничего хорошего. А тебе будет полезно. Это я у тебя заберу. — Ценитель вытащил из-за пояса Субботина пистолет. — К Единственному с оружием нельзя, а отдашь охране — больше не увидишь. Помни, что сказал хозяин — смотри по сторонам и всё запоминай. Я на тебя надеюсь.

Карлос хлопнул Сергея по спине и крикнул Посвящённому:

— Пойдёт он!

— Почему он? Его я не знаю.

— У него память лучше! — засмеялся ценитель. — Ученье Единственного в его голове сохранится надёжней, чем в моей.

Посвящённый окинул Субботина недовольным взглядом и протянул руки.

— Вещи!

Сергей в сомнении оглянулся на Карлоса, но ценитель одобрительно кивнул, и вещи перекочевали в руки Посвящённого. Затем Посвящённый отступил в сторону и указал на тёмный вход в скалу, к которому вела убегающая вверх лестница.

— Мы не можем долго ждать! — крикнул вдогонку Карлос. — Четверть светлого времени! Не больше!

— А больше и не нужно! Если я не вернусь в назначенное время, то знай, ценитель Карлос, что мы заглянули истине в глаза!

— Истине в глаза? Что ты хочешь сказать?

— Четверть светлого времени! Не больше, доктор! Подумайте над моими словами!

— Что ты задумал?

Но Субботин уже был у входа в пещеру и не ответил. Вспомнив, что кроме встречи с Единственным, на него ещё возложена задача по шпионажу, он покосился по сторонам, отмечая каждую мелочь.

Оборванец с «Узи» исчез, а бледный охранник, согнувшийся под тяжестью «Фамаса» стоит за спиной. Ремень у автомата порван и завязан узлом. Нехорошо так с оружием. «Мой командир роты в курсантские годы за такое отношение к личному оружию в нарядах бы сгноил, — подумал Сергей. — Хотя блестит, заметно, что чем-то смазывают, чтобы влажность не съела». Больше с оружием никого видно не было. Очевидно, что представление дона Рауля об опасности фанатиков и их арсенале оружия слишком преувеличено. Хотя какие-то тени бродят кругами. Выглянут, окинут внимательным взглядом и тут же исчезают. Мрачное место!

Посеянный доном Раулем и Карлосом росток сомнения в том, что остров фанатиков — это вовсе не американская база, с новой силой рванул вверх.

У входа Субботин задержался и оглянулся вокруг. С этого места остров виден лучше, чем из лодки. Его отвесные каменные стены обрывались у ног и исчезали в воде, охваченные чернотой слизи. Несколько скал замыкались в рыжую гранитную гряду, больше устремляющуюся ввысь, чем вширь. Но не было впечатления единого монолита. Даже без специальных знаний было заметно, что в глубине острова происходят регулярные сейсмические процессы, выплёскивающиеся на поверхность глубокими разломами. Трещины были повсюду. От узких, в какие с трудом мог втиснуться человек, до широких, в которые можно было, не сгибаясь, войти втроём. Эти многочисленные трещины фанатики использовали как пещеры и и превращали в проходы, изрубленные лестницами. Сергей потрогал носком ботинка жёлтую пористую ступень — песчаник, обрабатывается легко, но прочности никакой. Не остров, а головка сыра, изъеденная крысами!

Посвящённый мягко подтолкнул Субботина вперёд, и он оказался в тёмном помещении, слегка подсвеченном из щели в стене, в которой маячила синева моря. В углу напротив сидел, будто буддийский монах, подобрав под себя ноги, едва заметный человек. Сергей не заметил бы его, если бы не сигнально белая простынь, накинутая сверху и укрывающая человека с головой. На появление постороннего он никак не отреагировал. Субботин громко кашлянул и удивлённо оглянулся на Посвящённого. Посвящённый утвердительно кивнул и шепнул:

— Ты можешь говорить. Единственный слушает тебя.

«С чего начать? — Сергей сделал осторожный шаг вперёд и, вытянув шею, присмотрелся к силуэту белого истукана. — Кажется, он шевельнулся? Что там говорил дон Рауль? Выразить ему восхищение?

Чего-то там сказать о каком-то учении? А нужно ли, если это всего лишь ширма? А ширма ли? Уж слишком вжились в роль!»

Субботин решил сыграть ва-банк и, отбросив в сторону доводы разума, ещё раз довериться интуиции и выдать желаемое за действительное.

— Давайте лекцию о вашем учении перенесём на потом. Вы согласны, Единственный? Единственный, я ведь правильно к вам обратился? Или может, назовёте мне другое имя? Если отбросить всю эту бутафорию, то в миру вас как величать? Полковник Смит или Джон? Или я мелко беру? Генерал Смит? Вы можете мне довериться. Я, как и вы, офицер. Мы поймём друг друга и обязательно поладим. Мне-то от вас много и не надо.

Сергей полез в карман и, достав тёплый овал «Фараона» протянул на ладони.

— У меня к вам деловое предложение. Я знаю, вы неравнодушны к этим загадочным штукам. Верните меня в нормальный мир, а я отдам вам одну из них. Поверьте, чтобы добраться к вам и предложить эту сделку, я прошел через такие испытания, что самому вспомнить страшно. Выбраться отсюда стало главной целью моего существования! И вот я здесь. У меня есть, что предложить вам, а у вас есть то, что нужно мне. Ну так как — по рукам?

Единственный молчал, но уже привыкшим к темноте зрением Субботин увидел, как качнулся его силуэт. Неожиданно скрывающая мумию простынь поползла вниз, и обнажилась голова, совершено лишённая волос. Обтянутый бледной кожей череп наморщил безбровый лоб, и на Сергея уставились два блестящих слезящихся глаза. Впалые щёки и тощая шея сплошь перекрещивались безобразными шрамами. Провалившийся нос зиял чёрной дырой на белом овале уродливого лица.

«Что за…?» — Субботин проглотил застрявший в горле ком и непроизвольно попятился к выходу.

«Не нужно быть доктором, чтобы понять, что Единственного добивает последняя стадия сифилиса!» — мгновенно догадался он, удивлённо обернувшись к Посвящённому.

Но Посвящённый сохранял невозмутимое молчание, и Сергей, не скрывая отвращения, осмелился ещё раз взглянуть на Единственного.

Тонкая нить рта изогнулась и превратилась в беззубую дыру. Единственный захрипел, наполняя тощую грудь воздухом, и внезапно тесная пещера огласилась скрипучим истеричным хохотом. Звук отразился от каменных стен и, казалось, обрушился с потолка. От неожиданности Субботин вздрогнул и замер, словно загипнотизированный, глядя в выпуклые глаза Единственного.

— Мрак! Мра-ак! Тьма! Псы геенны гнилостной жрут отступников! Ненасытные аспиды разверзли землю, превращая в ад! Наступает время вездесущих тварей! Пади пред ними! Выверни утробу поганую! Вырви язык мерзкий им на потеху, ибо занесена над миром пасть алчная! Вопли несчастных не будут услышаны, ибо врата глухи к их мольбам…

Дальше Единственный не вытянул взятую им высокую патетическую ноту, и его крик перешёл в булькающий клекот, хрип и захлебнувшийся кашель. Под конец у Единственного гулко заурчал живот, и он затих.

«Ого! — не смог скрыть потрясения Субботин. — Сильно! И как натурально. При определённом везении он мог бы взять „Оскар“ за лучшую истерику».

— Что с ним? — шепнул Сергей Посвящённому. — Что он хотел сказать?

— Единственный откроет пред тобой врата в ад, — подвёл итог короткой проповеди Посвящённый.

— В ад? А… ну да! Когда это произойдёт? Я готов сейчас.

Посвящённый презрительно усмехнулся и указал на выход.

— Врата в ад открываются ночью.

— Ночью? Это какой-то ритуал?

Они вышли из пещеры Единственного и теперь поднимались к следующему плато с ещё одной норой в рыжей глыбе. Посвящённый молчал, но Сергей продолжал донимать его вопросами:

— Я слышал, что своих несогласных и бунтарей вы отправляете на ту сторону? Это правда? Если это так, то это очень великодушно с вашей стороны! А ещё говорят, что вы не страдаете от нехватки соли? В чём причина? Вы научились добывать её из недр острова, или у вас есть солёное озеро? Куда мы идём?

Посвящённый остановился возле тёмного лаза вглубь пещеры и протянул руку.

— Давай вещь.

Субботин недоверчиво покосился на охранника с автоматом за спиной Посвящённого и полез в задний карман за «Фараоном».

— И сегодня я уже буду с той стороны аквасферы?

— Будешь.

— А всё-таки почему вы не можете отправить меня прямо сейчас?

— Потому что врата в ад открываются только ночью! — начиная нервничать, недовольно ответил Посвящённый.

— Где эти врата?

— Там!

Посвящённый мотнул головой вверх, и Субботин увидел ещё одну вырубленную лестницу. От их пятачка скала поднималась ещё на десяток метров ввысь и заканчивалась небольшим плато, обставленным по краям камнями.

— Там? — Сергей недоверчиво посмотрел на вершину. — Я был уверен, что для связи с внешним миром вы используете катера или вертолёт. Можно взглянуть?

— Нет! Давай вещь и лезь в чистилище.

— Чистилище? — Субботин покосился на нору у его ног. Чтобы влезть в эту дыру, придётся становиться на четвереньки. — Это здесь чистилище перед адом? Вам не откажешь в чувстве юмора. Вы уверены, что мы говорим об одном и том же? Я ведь правильно понимаю, что адом вы называете мир с той стороны? — не дождавшись ответа, Сергей замер с занесённой над карманом рукой. — Посвящённый, меня терзают некие сомнения в правильности собственных и ваших действий, а потому давайте внесём ясность. В этой норе я должен просидеть до темноты, а ночью вы отведёте меня наверх и отправите отсюда в тот, нормальный мир? Верно?

— Верно.

— Ещё один вопрос — а куда, конкретно? В какую часть света меня доставят? Где-то на Карибы или в Южную Америку? Хотелось бы, чтобы наша сделка была полностью прозрачна. Не люблю играть втёмную! Будьте так любезны — внесите ясность.

Заметив, что Посвящённый покраснел и выпучил от злости глаза, Сергей поспешил его успокоить.

— Нет, нет, я не отказываюсь! Но должен я в конце концов знать, откуда мне добираться домой. Может, вы забросите меня в такую глушь, что там не будет русского посольства или даже консульства?

— Давай вещь! — Посвящённый заглянул в собственную пустую ладонь и в его голосе послышался металл. — И лезь в чистилище!

Такое поведение Посвящённого больше напоминало какой-то фальшивый религиозный фарс, чем операцию по возвращению Субботина на родину. Сергей понимал это всё отчётливей и явственнее. Нет у фанатиков никакого выхода на ту сторону. Это уже было видно даже слепому. Но со своей мечтой расстаться вот так легко и просто в одну секунду он уже не мог. Признать поражение, вернуться к грузовикам и вновь нырять во славу дона Рауля, Сергей не хотел, не собирался и не даже мысли такой не допускал. Надежда упорно не хотела умирать и, застилая разум, толкала на новые ошибки.

«А вдруг! — шептала она и заставляла учащённо биться сердце. — Не смотри на их глупый и агрессивный вид! Не верящим в чудеса скептикам уготована дорога в команду Фомы неверующего. А чудо является лишь тем, кто его ждёт!»

— Давайте сделаем так: я дам вещь лишь тогда, когда увижу врата на ту сторону. Если пойму, что наша сделка честная, если ваши врата не выдумка, тогда и отдам её на пороге! А пока простите, Посвящённый, но жизнь в аквасфере научила меня не торопиться с оплатой. Пусть вещь в моём кармане будет гарантией, что я не окажусь в дураках. Я даже готов подождать в этой норе до темноты, если вам нужно время на подготовку.

Опустившись на колени, Субботин заглянул в лаз. Узкой горловина оказалась всего лишь полметра в длину, а дальше она расширялась, и чистилище превращалось в небольшую пещеру, позволяющую встать в полный рост. Сверху рассеяно падал блеклый свет, освещавший шершавые стены.

— Не люкс, но вполне сносно! Похоже на келью монаха, — сделал вывод Сергей.

Увидев недовольное лицо Посвящённого, он добавил:

— Мы с «Фараоном» подождём здесь. Иначе никак! Не волнуйтесь, отдать вам вещь я не забуду. Хотя уверен, вы мне об этом обязательно ещё не раз напомните. Да… ещё один вопрос! Прежде чем мы с вами расстанемся до наступления темноты, ответьте — откуда такая вонь?

Теперь лицо Посвящённого изумлённо вытянулось, и он растерянно посмотрел по сторонам.

— Видать, и вправду принюхались, — кивнул Субботин и полез в нору.

Снаружи заскрипел песок, и вход закрыли камнем. Крохотная пещера сужалась с боков и кверху переходила в узкую щель, завершающуюся разломом, через который проникал свет. Фанатики пошли по пути наименьшего сопротивления и сделали чистилище из расколовшей скалу трещины, расширив её снизу до размеров камеры полтора на полтора метра.

Сергей сел в покрывавший пол песок и, закрыв глаза, задумался. Это уже превратилось в привычку. Он не успевал обдумывать поступки, когда они валились на голову нескончаемым потоком, и всегда действовал, скорее, повинуясь рефлексам. Не всегда успешно отвечал на сложные вопросы, если не было хотя бы минуты на раздумье. Но всегда был силён задним умом. Если появлялась возможность уединиться, спокойно поразмыслить и разложить всё по полочкам, то тогда он обязательно добирался до сути происходящего. Проведя эдакий разбор полётов, он неизменно добирался до истины и приходил к правильному решению.

«Никакие фанатики не американцы — это факт! — размышлял он, раскачиваясь в такт собственным мыслям. — Ну и что? Это не важно, если у них есть выход на ту сторону. А вот это не факт! Где гарантия, как сказал доктор Карлос, что это вовсе не пиво, а испражнения сумасшедших? Нет такой гарантии! Вспомни жуткую физиономию Единственного, его буйные бредни! И это те люди, которым ты доверился?»

Субботин недовольно заёрзал и открыл глаза. Стена напротив сплошь была исчерчена тонкими царапинами.

«Засиделся кто-то в чистилище, ожидая очереди в ад! — хмыкнул Сергей. — Даже не считая отметин, видно, что сидел он здесь не один месяц».

Субботин упёрся ногами в закрывающий вход камень и попробовал его сдвинуть. Но камень даже не шелохнулся. Чувствовалось, что его надёжно подпёрли чем-то снаружи.

В груди шевельнулась тревога, а вслед за ней мысль — не придётся ли и ему вот так расписывать стену, считая дни по падавшему в щель лучу света?

«Нет! — попытался он себя успокоить. — Они падки до вещей, а стало быть, откроют! Им придётся выполнить его требование, если они хотят получить „Фараон“. А с другой стороны, что им мешает дождаться, когда он загнётся в этой норе с голоду и забрать вещь без всякого обмена?»

Успокоить себя не получилось, и Субботин решил подойти к вопросу с другой стороны.

«Ответ зависит от того, есть ли фанатикам что предложить? Если есть, то, возможно, обмен состоится. Ели нет, то его никто из чистилища не выпустит! Логично! — похвалил себя Сергей за стройность мыслей. — Единственно осталось узнать, что там выше на плато? Может, вертолётная площадка или радиостанция для связи с внешним миром? Или всего лишь обзорная площадка для любования островом и приманка для дураков? А что, если заглянуть им в карты? Одним глазом! Всего лишь для того, чтобы понять, что фанатики не блефуют и собираются играть с ним честно! Подсмотреть, а затем вернуться и ждать, как ни в чём не бывало?»

Субботин взглянул на щель под потолком. До неё не больше четырёх метров! Стены лишь внизу широки, а на уровне головы не шире метра. Если упереться спиной в одну, ногами в другую, он сможет взобраться и выглянуть наружу.

Сергей встал и погладил пористую стену — как наждак! С такой захочешь, а соскользнуть не сможешь. Расставив в стороны руки, он облокотился спиной, а затем, подпрыгнув, повис в воздухе, уперевшись в противоположную стену ногами. Извиваясь телом и переставляя ступни, он поднялся на пару метров над полом.

«Ничего сложного, — поразился Субботин. — Удивительно, что предыдущему узнику такое простое решение не пришло в голову! Хотя, кто к чему стремится? Возможно, само пребывание в чистилище и было смыслом его заточения?»

Выше свод становился всё уже и не позволял подниматься, раскорячив руки и ноги. Дальше Сергей полз, сдирая локти и колени. Светлая дыра маячила всего в полуметре перед лицом. Оттолкнувшись, Субботин схватился и повис на острых, впившихся в пальцы, краях отверстия. Извиваясь и срывая кожу о пористые стены, он подтянулся и выглянул наружу. Разлом выходил на поверхности отвесной скалы на высоте не меньше двадцати метров над водой. Синяя гладь застыла внизу матовым зеркалом, подкрашенная снизу чернотой слизи. День за днём слизь подтачивала остров, уменьшая его в размерах, отчего скальные пласты оседали, превращая утёсы в отвесные стены.

Сергей выбрался по пояс и теперь, извернувшись, посмотрел на вершину горы. До неё было рукой подать. Всего-то пробраться по диагонали вверх метров десять, и он поднимется на плато, на котором, как утверждал Посвящённый, находятся врата.

Глянув на синеющее далеко внизу море, затем на маячившую рядом вершину, Субботин решил рискнуть. Изъеденная раковинами и впадинами поверхность скалы позволяла ползти по ней, как по тренажёру для альпинистов. Мягкий песчаник под ногами крошился, но держал. Сначала осторожно и несмело, прижимаясь животом к острым углам камней, Сергей полз, отвоёвывая сантиметры пути, затем осмелел и перепрыгнул на размах рук. С этой стороны фанатикам он виден не был, и потому уверенно раскачивался и тянулся вверх, не обращая внимания на летящие в воду камни и громкие всплески.

Плато оказалось небольшим пятачком, огороженным по краям округлыми и подогнанными друг к другу валунами. Субботин подтянулся и перевалился внутрь, распластавшись на гладкой, покрытой бурыми пятнами поверхности. Здесь трупная вонь стояла ещё более невыносимой. От её мощного напора заслезились глаза и перехватило дыхание. Сергей закрыл ладонью рот и оглянулся. С противоположной стороны ограждение разрывалось, и вниз уходили такие же, как у входа в пещеру Единственного, вырубленные узкие ступени. Они спускались к площадке с норой в чистилище. Субботин выглянул и увидел закрывавший вход камень, а рядом автоматчика, сопровождавшего его вместе с Посвящённым. Самого Посвящённого уже не было, и охранник позволил себе расслабиться, положив «Фамас» у ног и привалившись к стене. Закрыв глаза и свесив голову на грудь, он полностью ушёл в собственные мысли и пока что никакой опасности не представлял. Тогда Сергей решился обследовать плато. Сначала его внимание привлекла дыра в полу размером с канализационный люк, но затем он начал обследование с загадочных пятен. Они были повсюду под ногами и на стенах ограждения. Бурые кляксы впитались в камень и напоминали грязные брызги из лужи на дверях автомобиля. У лестницы их было меньше, ближе к краю больше. Но у дыры каменная поверхность полностью утратила свой рыжий цвет и приняла тёмно-бурую окраску. Сергей поскрёб пятно ногтем, ещё зачем-то поплевав, растёр, измазав пальцы. Но всё это было излишним. Он и так уже догадался, что все эти пятна — застывшая кровь. Проливали её здесь щедро. Толстый засохший слой превратился в хрупкую податливую корку вокруг чёрного зева отверстия. Субботин склонился над ним и едва не потерял сознание от ударившего в лицо зловония.

«Вот так врата! — выдохнул он застрявший в горле воздух. — Смрад такой, что воистину поверишь, что ведут они в ад!»

Задержав дыхание, Сергей опустил голову в дыру, но ничего не увидел. Беспроглядный мрак надёжно прятал то, что скрывалось внутри. Тогда ухватившись за края, он наклонился по пояс. Даже не дыша, он чувствовал тяжёлую вонь, проникающую в нос и рот. У него уже не было сомнений в том, что он увидит внизу. Но он хотел это увидеть сам, а потому терпеливо ждал, когда глаза адаптируются к темноте. Не потому, что остался хотя бы грамм неопределённости или его терзали сомнения. А потому, что такой личный Субботинский принцип выработался у него за долгие годы службы. Никаких домыслов — только факты! Никаких слухов — только собственными ушами! Говорят, что видели? Не поверю, пока сам не увижу!

Что-то неясное начало проступать сквозь темень на расстоянии не далее трёх метров. Сергей наклонился ещё ниже, и неожиданно хрупкая опора под руками треснула. Потеряв равновесие и сдирая пальцы о стены, он полетел вниз. Узкий проход протёрся по спине наждаком, затем он расширился, и Субботин шлёпнулся на склизкий и громко чавкнувший студень, погрузившись по локти. На мгновение он замер, обалдев от происшедшего. Мерзкое, жуткое чувство пробежалось вдоль позвонка в мозг и взорвалось в голове оглушительной вспышкой! Руки медленно погружались, нащупывая в разложившейся массе твёрдые фрагменты останков. Падавший сверху луч вырвал из темноты облепленный волосами и гниющей кожей покоившийся рядом с лицом Субботина череп. Всюду виднелось месиво из ошмётков одежды и частей тел. Сергей дёрнулся, потянувшись к стене пещеры, но от этого погрузился ещё глубже. И тогда он завопил диким, безумным воплем! Тесная щель загудела от этого крика и отозвалась глухим утробным эхом. А дальше, потеряв остатки разума, Субботин месил под собой жуткую свалку человеческих тел, напролом пробираясь к каменной стене. Дотянувшись, он впился пальцами в пористую поверхность и пополз по ней. Жижа под ногами хлюпала и проваливалась, изрыгая в воздух новые выбросы удушливой вони. Панический ужас помогал ползти по отвесной стене, как паук по паутине. Левая рука сорвалась под обломившимся камнем, но одна мысль, что он сейчас опять рухнет вниз, заставила правую намертво вцепиться в щель. Он повис на двух пальцах, затем упёрся коленями в сужающиеся стены. Ещё один рывок, и голова показалась из отверстия. Тяжело дыша, Сергей сделал последнее усилие и выбрался на площадку. В голове царила полная пустота. От пережитого, казалось, разум навсегда покинул его, и Субботин глядел вокруг диким сумасшедшим взглядом.

В проходе ограждения, на ступенях, показался привлечённый криком охранник. Сергей остановил на нём безумные глаза, затем вскочил и бросился, вцепившись скользкими пальцами в шею. Первым желанием было затолкать охранника в эту вонючую дыру, но тот отчаянно сопротивлялся и пытался достать перелетевший за спину автомат.

— Так это ваш выход?! — шипел ему в лицо Сергей. — Это вы мне готовили?! Давай я тебя отправлю туда задаром!

Субботин волок охранника к дыре, а с его груди срывались тяжёлые гроздья гнилостного студня. Не выдержав неравной схватки, охранник отчаянно закричал и, извиваясь, попытался вырваться. Ему это почти удалось, и он даже сумел подняться на ноги, но Сергей сгрёб его в охапку и, пытаясь свалить с ног, потащил к ограждению. Они перегнулись через камни, и, вцепившись друг в друга, не удержавшись, сорвались вниз. Перевернувшись пару раз в воздухе, не расцепляясь, Субботин с охранником рухнули в воду, подняв мощный водяной столб. От удара у Сергея из груди вылетел весь воздух, но у охранника дела обстояли ещё хуже. Тот выпучил глаза и, раскинув руки, казалось, потерял сознание. Едва не достав дно, покрытое слизью, Сергей извернулся и оказался сверху. Опыт грузовика сыграл свою роль. В воде он чувствовал себя гораздо лучше, чем на суше. К тому же, охраннику мешал автомат. Ремень перехлестнул шею, душил и тянул на дно. Субботин ударил его в грудь, выбив из лёгких остатки воздуха. Глаза противника выкатились из орбит и, не выдержав, он глотнул воду. А дальше началась агония. Он уже не сопротивлялся, а лишь, судорожно отбиваясь, рвался наверх. Но Сергей висел на ногах, словно тянувшая на дно гиря. Охранник пытался его сбросить. Он тянулся к воздуху и даже достал его руками, но ещё секунда, и тело дёрнулось в смертельной судороге. Широко раскрыв рот и остекленевшие глаза, обмякнув, он медленно оседал на чёрное покрывало слизи. Теперь Субботин его отпустил. Спохватившись, он сдёрнул автомат и, проводив взглядом погружающееся в слизь тело, устремился вверх.

С плато за ним уже наблюдало несколько голов. Посвящённый перегнулся через ограждение и, сбросив капюшон, молча следил за исходом схватки. За ним кто-то целился из охотничьего ружья. Набрав в лёгкие воздух, Сергей нырнул и поплыл в обход скалы, туда, где был причал с галерой Макса и доктором Карлосом, моля Всевышнего лишь об одном — только бы они его ещё ждали!

Сквозь слой воды послышались хлопки выстрелов. Субботин вынырнул и, гребя размашистым кролем, поплыл подальше от острова. Стреляли не в него. Захлёбываясь громким лаем, трещал «Узи». Редкими щелчками огрызался ПМ. А дальше из-за скалы показалась галера. Команда Макса, изо всех сил налегая на вёсла, уплывала в спасительный туман.

Сергей поднял руку и, выплюнув воду, закричал:

— Карлос! Доктор! Я здесь!

Но его не слышали. Ценитель был занят и ничего не слышал, кроме грохота стрельбы. Он стоял в корме и отстреливался с обеих рук. Рядом с лодкой взлетели фонтаны и команда, пригнувшись, спряталась за бортами.

— Эй! Я здесь!

Субботин пытался привлечь внимание, но всё напрасно. Он выбивался из сил, но расстояние увеличивалось. Галера постепенно скрывалась в тумане, превращаясь в размытое тёмное пятно. Тогда, удерживая голову над водой, судорожно работая ногами, он поднял над головой автомат и нажал на курок. Ругаемый даже французскими военными «Фамас» не подвёл. Звонкую очередь услышали и на галере, и на острове. Макс развернул нос в его сторону, а с вершины скалы хлопнул выстрел, и перед лицом Сергея взлетел метровый султанчик. Тогда он ещё раз ушёл под воду и, на сколько хватило дыхания, плыл, прижимаясь ко дну, навстречу лодке. Вынырнув, он увидел её всего в полусотне метров. Тогда, не обращая внимания на стрельбу, он рванул наперерез, боясь разминуться.

Галера поравнялась, и руки грузовиков втянули его через борт. Ценитель Карлос ещё раз выстрелил в сторону исчезающего острова, скорее салютуя, чем желая в кого-нибудь попасть и, успокоившись, сел на скамейку рядом.

— А мы ведь с тобой уже простились.

Он снял с шеи Субботина автомат и с интересом отстегнул магазин.

— Патроны ещё остались. Прекрасно, будет что копировать. Ну хоть не зря сходили. Хозяин останется доволен. Признайся, ты ведь хотел сбежать?

— Скорее, это была разведка боем.

— Каков результат? Вижу, что я оказался прав? — хитро усмехнувшись, хмыкнул Карлос. — Вместо пива оказалась моча?

— Хуже!

— А ты надеялся, что будет лучше? От тебя ужасно воняет!

— Это не самое страшное, что со мной произошло. Самое скверное то, что я оказался болваном. И это, к сожалению, уже не в первый раз. Понимаете, ценитель, ведь как обычно? Если кто-то один против всех, то он обязательно оказывается прав! — Сергей грустно вздохнул. — Но это явно не мой случай.

Остров быстро скрылся за пеленой тумана, и теперь, не опасаясь пуль, грузовики гребли наперегонки с темнотой. Карлос посмотрел на ничем ещё не выдававшее её приближение мутное небо и уверенно произнёс:

— Успеем!

Затем он покосился на сдвинувшийся из контура «Компас» и нервно выкрикнул:

— Макс! У нас нет времени блуждать по всей аквасфере! Держи курс, как я тебя учил!

— Не беспокойтесь, ценитель! Теперь не промахнёмся! — беззаботно отозвался Макс, но схватившись за руль, загнал «Компас» обратно в контур.

— Здорово ты расшевелил их муравейник! — теперь Карлос, понизив голос, чтобы их не слышали остальные, обращался к Субботину. — Когда ни с того, ни с сего фанатики начали палить по нам, то я сразу понял, что виной всему ты. Вот и лодке досталось. — Он красноречиво потрогал в борту пулевые дыры. — Что теперь думаешь делать?

— В том то и весь ужас моего положения! Я не знаю, что делать дальше. А для меня это самое страшное. Вы ведь здесь самый умный, скажите: неужели отсюда нет выхода, доктор?

— Во всяком случае, он не у фанатиков. Это было понятно и раньше, даже по незначительным второстепенным признакам. Но вам с хозяином всё нужно опробовать собственным лбом.

— Что же теперь делать? Скоро мы вернёмся, и вы, как и прежде, вернётесь к изучению способностей вещей, а я вновь стану грузовиком и буду нырять, доставая их вам за стакан раствора. Ничего не изменилось, и вот это и есть самое жуткое. Все труды и жертвы оказались напрасны.

— Нечего тебе больше делать среди грузовиков. Я поговорю с хозяином, найдём должность на втором ярусе. Мне бы не помешал помощник.

— Да я, доктор, говорю всё это не для того, чтобы выпросить местечко в вашей сомнительной империи.

Моя мечта расстаться с вами и больше никогда не встречаться.

— Ты только не вздумай сказать это хозяину.

Карлос недовольно оглянулся вокруг на начинавший темнеть туман. Макс заметил его беспокойство и, сбросив с ног моток верёвки, ударил в борт. По курсу откликнулись ответным стуком, тогда шагомер с уважением посмотрел на «Компас» и произнёс:

— Дай хозяин ещё хоть две бутылки за эту вещь, и то будет мало.

Окинув Субботина задумчивым взглядом, он добавил:

— Про тебя, грузовик, всякое говорят. Слышал, что со своей командой ты не ладишь. НО если дон Рауль разрешит, можешь переходить ко мне. В моей команде для тебя всегда найдётся свободное место.

Сергей не ответил и молча наблюдал за выплывающим из тумана островом кораблей. Он становился звездой и даже получил предложение, но от этого на душе становилось только хуже.

«Да я карьерист! — с трудом подавил он грустный вздох. — Должности на голову так и валятся!»

Очередной раунд с аквасферой он проиграл, и это надо было признать. Он ненавидел её как осязаемого и конкретного врага. Субботин чувствовал, что завяз в ней, как вязнет несчастное насекомое, попавшее в песчаную воронку к личинке муравьиного льва — сколько ни барахтайся, а всё равно сползёшь к ядовитым челюстям. Гибкое щупальце аквасферы крепко держало его за горло, и он ощущал его леденящий холод.

Дон Рауль встречать их не пришёл, и это красноречиво говорило о том, что в положительный результат этого похода он не верил с самого начала. Да и хлопот у него наверняка хватало и без Субботина.

«Наверное, нашли убийц мексиканца, — подумал Сергей. — И теперь, закатав рукава, он с увлечением проводит время над их пытками!»

Карлос промычал под нос что-то невнятное насчёт того, что они ещё встретятся и, прихватив автомат, исчез. Сергей подождал, когда из воды поднимут галеру, а затем, заметив Санчо, спросил:

— Ну как тут у вас? Жизнь бьёт фонтаном? Да только всё мимо тазика? Нашли, кто прибил Бачу?

Санчо посмотрел на него с неприязнью и сквозь зубы ответил:

— Нет.

— Вот как? — удивился Субботин. — А я уж подумал, что вы развлекаетесь коктейлем «Кровавая Мэри».

Санчо повёл носом и подозрительно осмотрел его с ног до головы.

— От тебя смердит!

— Это точно. Провались я в клозет, и то вони бы было меньше. Мне впору пройти дезинфекцию в слизи. Во всяком случае, хорошая стирка моему тряпью не помешала бы. С мылом не поможешь?

— Есть у меня разбавленное в бутылке, да только не про твою честь!

— Ну и подавись им! — беззлобно огрызнулся Субботин.

Оглядев на разорванных штанах бурые пятна, он оценивающее посмотрел на сереющее небо и, решив, что минут двадцать на гигиену у него ещё есть, с маху бросился в воду.

— Эй! — счёл своим долгом предупредить Санчо. — Сегодня здесь видели Критуру.

— Ничего! Под таким маринадом даже она не захочет иметь со мной дело!

Позднее, когда обрушилась тьма, Субботин привычно разбирал прожитый день. Он вспомнил разговор с Карлосом и доном Раулем. Затем одной секундой промчался весь их путь к острову фанатиков. Завывания Единственного вызвали у него улыбку. Не мог только Сергей вспоминать о провале в могильную дыру. Память всеми силами старалась стереть этот эпизод. Она во всех красках изображала, как он выбирался из «чистилища», а затем в одночасье он оказывался в воде в обнимку с охранником. И если Сергей пытался её напрячь, то в ответ получал приступ головокружения и тошноты.

В заднем кармане в ногу давил «Фараон». Чтобы отвлечься от нерадостных воспоминаний, Субботин достал вещь и, почувствовав на ощупь её тепло, прошептал:

— Не получилось у нас с тобой расстаться. Будто породнились. Ты ведь почти бесполезный камень, и почему я тебя не выброшу?

Сергею показалось, что «Фараон» ответил импульсом тепла в ладонь. Он вздохнул и, спрятав вещь в карман, закрыл глаза. На сон он мысленно программировал установку, чтобы ему приснился Женя с ответами на все загадки.

Глава шестая Сон в руку

Ещё не успев окончательно проснуться, не открывая глаз, Субботин прислушался к собственным ощущениям. Тело болело, будто его переехал трактор. Мышцы сводило судорогой, голова гудела, а во рту чувствовался солёный привкус крови. Он сел, схватился за виски и тёр их до боли, но состояние не улучшалось. Затем Сергей осмотрел содранные руки и ноги.

«Ну, это понятно. — Он потрогал синяк выше локтя. — Это когда лез по скале. Со спиной тоже ясно, ей досталось, когда выбирался из чистилища. А вот это не помню. Наверное, когда с охранником с обрыва кувыркались?»

Он посмотрел на гигантскую гематому, протянувшуюся от левого плеча к груди, и скривился от боли.

«Досталось мне вчера, как говаривал адмирал Клизма — по самое не балуйся!»

Потом вспомнилось, что во сне он очень хотел увидеть Женю. Но случилось это или нет, сказать было трудно. Кажется, его бледное лицо мелькало в каком-то призрачном свете, но он хранил молчание. Сергей настолько привык, что штурман постоянно был рядом и всегда имел ответ на любой вопрос, что сейчас ощущал себя так, будто его мозг лишили одного полушария.

— Если Женя во сне молчал, то это ничего, — рассуждал он вслух, копаясь в обрывках сновидений. — Во сне всё наоборот. Будь штурман рядом, то наверняка уже давно разобрался бы с этой аквасферой и всё рассказал, разложив факты по полочкам! Но это если бы он был жив…

Вспоминать по утрам штурмана у Субботина уже входило в привычку. Привлекая к себе удивлённые взгляды грузовиков, он громко разговаривал, хохотал, хмурился, когда воображаемый Женя с ним не соглашался. Сейчас почему-то вспомнилось, как Сергей попытался поразить штурмана открытием, что слизь движется строго в одном направлении. А он этому совершенно не удивился, потому что давно такое открытие сделал сам.

«А ведь она действительно движется только в одну сторону! — Субботин почувствовал, как в голове шевельнулась нерасторопная мысль, требуя к себе особого внимания. — С этими грёбанными фанатиками я совершенно забыл об этом факте! Нужно обсудить это с Карлосом».

Субботин с трудом поднялся и лишь потом удивился повисшей тишине. На причале он был один. Решив, что опять что-то проспал из-за того, что ночевал, спрятавшись от команды под шлюпкой, он выглянул на причал соседей, но пустовал и причал Салаха. Тогда Субботин подошёл к лестнице и поразился ещё больше. Возле неё не было сторожа! Если отсутствие на причале грузовиков ещё можно было как-то истолковать, то этому факту не находилось никакого объяснения. Теперь Сергей понял, что действительно проспал что-то очень важное. Осторожно поднявшись по ступенькам, он оглянулся на пустой причал, затем выглянул на второй уровень. В полусотне метров с противоположной стороны, в окружении сторожей, стояли на коленях грузовики. Их согнали со всего острова, и Субботин удивился — до чего же их много. Около десятка коленопреклонённых рядов заполнили небольшой пятачок у ограждения яруса, и ещё небольшая группа скрывалась за корабельной рубкой сторожей. Сергей заметил спину дона Рауля, и до него донеслись обрывки его фраз.

— С каждой команды по одному заложнику! Если за сутки никто не сознается или никто не выдаст убийц, они будут казнены!

Дон Рауль снял шляпу, вытер рукавом вспотевший лоб и выкрикнул:

— Если это не поможет, возьмём ещё по одному! Никто не двинется с места, пока не найдут виновных! Клянусь, просто так это никому не сойдёт с рук. Я не остановлюсь, даже если мне придётся перебить вас всех!

Только сейчас Субботин заметил, что на трапе у хозяйского катамарана установлен пулемёт, и сторож Янис держит грузовиков под прицелом. Выше из люка катамаранного корпуса выбрался Карлос и, сбежав вниз, засеменил к хозяину. Стараясь не привлекать внимания, Сергей, согнувшись и вжав голову в плечи, пошёл ему наперерез.

— Доктор, что стряслось? — шепнул он, приблизившись к ценителю. — Подождите, у меня появилась одна мысль. Не могли бы её мы обсудить? Это касается аквасферы.

— Не до тебя сейчас! — отмахнулся Карлос.

— А что случилось?

Доктор остановился и, оглянувшись, потащил Субботина под лестницу третьего яруса. Склонившись к его уху, он доверительно шепнул:

— Убили Людвига.

— Что?!

Сергей от удивления округлил глаза. То, что можно убить такую гору мышц как Людвиг, ему казалось невероятным!

— Как?

— Как Бачу. Весь переломан, места живого нет! Только Людвига не сбросили вниз, а затолкали под доски палубы. Хозяин в ярости. Чувствую, крови прольётся немало.

— Да уж, видел. Из команд отбирают заложников.

— Вот-вот… я и говорю, что за Людвига хозяин никого жалеть не будет.

— Я так понимаю, что грузовики молчат?

— Не то что молчат. Клянутся, что ничего не знают. Но кто-то же его убил?

— Может, кто из сторожей?

— Исключено. Людвиг один их всех стоил. Он был хорошим преимуществом в противостоянии с грузовиками. А теперь, почувствовав силу, грузовики поднимут голову, и первым, кому достанется, так это сторожам. Ну, а потом уж и нам. Прав ты был. Рушится империя дона Рауля. Единственная, кого мне будет искренне жаль, так это его дочь. Невинное дитя ничем не заслужило надвигающийся ужас. Её я готов защищать как собственную дочь.

Доктор скорбно потупил глаза и уже собрался идти дальше, но Субботин его задержал:

— Карлос, вам что-нибудь говорит имя Ларсон?

— Нет. А должно?

— Думаю, что это он ваша главная проблема. Ищите Ларсона и не губите невинные жизни.

— Я знаю по именам всех грузовиков, потому что недавно делал их перепись, но Ларсона не встречал. Имя, кажется, европейское?

— Да, скандинавское. Вероятней всего шведское.

— Спасибо, я проверю списки ещё раз.

Карлос удивлённо, будто что-то вспомнив, посмотрел на Субботина и спросил:

— А ты что здесь делаешь? Если уж не попал туда, — он кивнул в сторону окружённой толпы, — то и не надо было высовываться. Ещё, не ровен час, попадёшь в заложники!

— Да кто же его знал! Я поднялся, чтобы перекинуться парой слов с вами.

— Да, да… ты что-то говорил об аквасфере?

— О ней самой! Ни о чём другом я уже думать не могу. Вы же знаете, что слизь движется по дну?

— Конечно, знаю!

— А то, что она не меняет направление и движется только в одну сторону?

— Знаю. И что?

— В том-то и вся загадка. Я это себе представляю так: где-то есть источник слизи, который выделяет её в огромном количестве, выбрасывая в разные стороны. Как вулкан. Зачем это нужно, даже не могу представить. Но вы видите сами — она существует и распространяется вокруг, пожирая всё на своём пути.

— Ты опять хочешь сказать, что там есть выход?

— Нет. Я даже уверен, что его там нет, но одной загадкой станет меньше. Чтобы бороться с аквасферой, нужно знать, что она собой представляет. Вы ведь так и не смогли найти ответ на этот вопрос?

Доктор поморщился, будто Субботин напомнил ему о чём-то неприятном, и ответил вопросом на вопрос:

— Что ты хочешь на этот раз?

— Как и в прошлый — лодку. Ещё бы компрессор, потому что сверху ничего не увидишь. Придётся нырять вдоль всего пути её движения.

— Всё это несложно, но уж очень невовремя.

— А мне кажется, наоборот, самое время! Когда под ногами горит земля, то уверен, даже дон Рауль поймёт, что нужно торопиться. Давайте так — вы с ним поговорите о моём предложении, а я подожду внизу. Сами, доктор, сказали, что лучше мне ему на глаза не показываться. Ещё попаду под раздачу!

Доктор раздумывал недолго и, взяв Субботина за рукав, потащил к хозяину.

— Не беспокойся! Я всё улажу. Попрошу, чтобы с этой минуты ты был назначен моим помощником. Раньше и мне приходила в голову мысль, что движение слизи неспроста. Я даже пробовал замерять её скорость. Когда она только появилась, то ползла очень медленно и тонким слоем. Теперь же её поток стал гораздо мощнее. Но я не претендую на открытие. Идея это твоя, вот сам и расскажешь о ней хозяину.

К дону Раулю подойти они не успели, потому что, закончив речь, он сам пошёл им навстречу. Недобро двигая желваками, он лишь мельком взглянул на Субботина и спросил ценителя:

— Ты осмотрел тело Людвига ещё раз?

— В этом нет смысла.

— Нет смысла в твоих пререканиях! Карлос, разыщи мне хоть какую-то зацепку! Если не наказать виновных, то эти скоты поднимут голову! Почему на нём нет ран от ножа или пики? Ответь мне, чем его убили?

— Хозяин, его убили голыми руками.

— Ты уже говорил, но этого не может быть! Карлос, не родился ещё такой человек, который смог бы убить Людвига голыми руками! Если на него напали толпой, то и тогда он успел бы прикончить двух или трёх мерзавцев, прежде чем погиб сам. Карлос, что происходит?

— Хозяин, мы с Томасом обследовали каждый сантиметр палубы. Я ощупал на теле Людвига все раны, но не нашёл ни одной от постороннего предмета. К тому же, я не могу сказать, что его убили во сне. Людвиг сопротивлялся. У него сбиты кулаки, и переломаны почти все пальцы.

— Вот! Об кого он их сбил? Карлос, ты представляешь, что ты говоришь? Вокруг него должна быть гора трупов! Где они? У Людвига разорван рот! Кто-то, считай, оторвал ему челюсть! Как ты себе представляешь эту картину? Это же Людвиг! Я сам осмотрел всех грузовиков, но ни на ком ни царапины.

— Может, посмотрели не всех? — подал голос Сергей.

Дон Рауль, будто только сейчас его заметив, спросил:

— Что ты здесь делаешь? Кстати, я вижу на тебе синяки?

— Хозяин! — поспешил пояснить Карлос. — Я как раз шёл к вам, чтобы попросить разрешения назначить его мне в помощники. Он не глуп, и у нас только недавно. Его разум ещё не затуманен, как у остальных, и он неплохо разбирается с вещами. Поход к фанатикам показал его изворотливость. А все эти раны он получил у них на острове. И сейчас он хотел поделиться собственной мыслью по поводу сущности аквасферы. Конечно, у меня есть некоторые сомнения по этому вопросу, но выслушать его, я думаю, стоит.

— Ну так пусть говорит! Чего вы мнётесь, кивая друг на друга!?

Субботин отодвинул в сторону доктора и, глядя в глаза дону Раулю, уверенно произнес:

— Дайте мне ещё раз галеру с грузовиками, и я найду, откуда выливается слизь. Такая дрянь не может взяться из ниоткуда. Нужно узнать, что её порождает.

— Она здесь повсюду, и скорее всего, что лезет из-под дна. Где-то открылось жерло в ад, и это дерьмо нам в наказание. Ничего нового ты не придумал. Хотя… — Неожиданно дон Рауль задумался и, просветлев лицом, спросил: — так ты говоришь, тебе нужны грузовики?

— Да, немного. Одной команды хватит. И галеру.

— А ведь это хорошая мысль! — обрадовался дон Рауль.

— Вы так считаете? — удивился доктор. — Ведь когда-то что-то подобное предлагал вам и я?

— Карлос, это хорошая идея ослабить грузовиков! Взгляни, сколько их. Начни я сейчас над ними расправу, того и гляди, бросятся на сторожей! Разделить их — вот в чём прелесть его мысли! Бери, русский, галеру Салаха, она самая большая. Набей туда грузовиков, сколько влезет, и увози, куда хочешь! А с оставшимися мы легко сладим сами. Пару-тройку я для страха повешу, а остальных перетасуем в командах. В каждой из них должно быть моё ухо. Для этого тоже нужно время. Они успели сплотиться, и купить, да и запугать не каждого удастся.

— Я вас понимаю, хозяин, — задумчиво кивнул Карлос.

— Вот и хорошо! Сейчас же бери галеру, и плывите куда хотите, но чтобы до наступления темноты я вас здесь не видел!

«Это дежа-вю! — Субботин молча смотрел то на разбегающиеся из-под носа галеры волны, то на монотонно гребущих грузовиков. — Это уже было. И не далее, как вчера. Тот же туман да злобные взгляды из-под густых бровей».

Он перегнулся через борт и окинул взглядом чёрное дно, видимое сквозь прозрачную воду. Всё то же самое, только, кажется, изменилась глубина. Добавилось метров пять, и невольно возник вопрос — хватит ли шланга, чтобы донырнуть до дна?

— Вполне! — перехватил его взгляд Карлос. — Если не достанет, нарастим ещё.

— Вы, доктор, словно телепат.

— Ты ёрзаешь, будто на сковороде. Не нужно быть телепатом, чтобы прочитать твои мысли. Если даже дно станет недосягаемым, то и это ничего не изменит. Слизь направление не меняет. Если идти этим направлением по «Компасу», то мы обязательно приплывём к её источнику. Сам же говорил, что это как вулкан — лава разливается прямолинейно, во все стороны.

— Сейчас мне всё это больше напоминает прорвавшую канализацию. Дерьмоснесло люк на дороге и теперь прёт во все стороны, сбивая с ног. Почему вы раньше не пытались посмотреть — откуда оно берётся?

— Потому что это не касалось вещей. Дон Рауль до сих пор верит, что выбраться отсюда можно лишь с помощью сильной вещи, или соединив несколько вещей в волшебную связку. Первым об источнике слизи заговорил Смит, потом я. Но всё без толку. Хозяин и слышать не хотел. А вот ты со своим предложением попал в самое нужное время. Но не думай, что дон Рауль прозрел. Это всего лишь тактический ход для удержания грузовиков в повиновении.

— Я, доктор, всё понимаю. Если даже мы ничего не найдём, то всё равно выполним свою задачу, развязав дону Раулю руки. Но меня не покидает предчувствие, что сегодня нас ждёт большой сюрприз.

— Когда-то, чтобы привлечь хозяина к поиску источника слизи, я пошёл на хитрость, заявив, что в тех местах наверняка можно найти гораздо больше вещей. Но он не клюнул. Наш остров стоит над мелководьем, а там, откуда она берётся, может так оказаться, что и дна не будет видно. В чём-то он прав. Но попытаться, я думаю, стоило гораздо раньше, когда слизь только появилась.

Мысли Субботина теперь взяли новое направление. Он почувствовал, что в нём проснулся дух исследователя. Глядя на монотонно опускающиеся в воду вёсла, Сергей неожиданно спросил:

— Доктор, а вы не пытались изучать слизь? Её состав, свойства, структуру? Ведь достать её со дна несложно.

— Конечно, пытался, и не раз! Это разновидность какой-то кислоты. И, кстати, на воздухе у неё срок жизни недолог. Уже через полчаса она полностью утрачивает всю свою силу. В неё можно безболезненно опускать руки, потому что это уже мутная и грязная вода.

— Странно и интересно. Кислота, без воды превращающаяся в воду? Вы когда-нибудь что-то подобное встречали? Я имею ввиду в бытность доктором. В этом плане у вас должна быть хорошая база. Химия и биология — это ваш конёк, а не мой.

— Для серьёзных исследований у меня нет ни условий, ни лаборатории. Но одно я вам скажу точно — ни одна из известных мне кислот не способна уничтожать всё без разбора на своём пути. Даже в очень концентрированном состоянии. Это что-то совершенно новое. Созданное в условиях, далёких от обычного химического производства. Возможно, хозяин прав, и это что-то, вырывающееся из земных недр. А там, под огромным давлением, могла создаться какая угодно атомарная структура. И что там творится, одному Богу известно. Да ещё, возможно, дьяволу, если это его адское ведомство.

— Но почему слизь не пережигает лианы?

— А вот этот вопрос ещё сложнее, чем состав слизи. Дело в том, что зелёные цепи как раз ничего загадочного не представляют. Их мякоть напоминает мякоть молодого тростника. Гораздо удивительней то, что отрубленная лиана никак не изменяется. Без подпитки корневой системы цепи не вянут, не чернеют и даже не засыхают, как обычные растения. Такое чувство, что питательные элементы они берут из воздуха!

— Да… — только и смог произнести Субботин. — Аквасфера — это вода чудес.

Неожиданно туман стал плотнее. Даже грузовики, привыкшие к его вечно нависающей над головой пелене, удивлённо оглядывались по сторонам. Субботин почувствовал, как тело неприятно покрылось прохладной влагой, словно он оказался в турецкой бане. Теперь видимость упала до пары десятков метров, и рассеянный свет, с трудом проникавший снаружи, превратился в слабое свечение над головой. Сергей с Карлосом переглянулись, и тогда ценитель скомандовал:

— Стой!

Перегнувшись через борт, доктор опустил в воду лицо и долго осматривал дно. Затем, поднявшись и стряхнув мокрые волосы, приказал:

— Готовьте компрессор, кажется чисто! Шланг достанет. Сам пойдёшь, или отправим грузовика?

— Сам. Док, вы можете объяснить, почему так сгустился туман? Любая аномалия должна нас настораживать.

— Не знаю. Когда-то я уже попадал в такие сгустки, но ничего особенного не происходило. Хотя на гребцов это действовало угнетающе, и мы торопились покинуть такое место. На «Компас» туман никак не влияет, так что бояться нечего.

Наскоро проверив раздувавшиеся меха компрессора, Субботину навесили груз, и он ушёл под воду. Уже привычно внизу раскинулась чёрная пустыня слизи, с той лишь разницей, что поверхность воды вверху теперь не отливала бирюзой и без света стала тёмной, отражая беспросветное дно. Груз тянул вниз, проскочив глубину, к которой Субботин уже привык, ныряя под островом. Сергей это почувствовал по внезапному давлению на уши. В глазах раздвоилось и, выпустив мощный фонтан пузырей, он попытался дёрнуть канат, чтобы его остановили, дав время на адаптацию. Но грузовики крутили бухту без остановки, и он продолжал проваливаться вниз. Когда показалось, что давление его неминуемо раздавит, верёвка натянулась, и он повис в метре от слизи. Карлос безошибочно рассчитал глубину, и сейчас, увидев его опущенное в воду лицо, Субботин поднял вверх большой палец. Перевернувшись и вытянув руку, он опустил ладонь в чёрный студень. Движение слизи здесь чувствовалось гораздо сильнее, чем под островом. Её мощный поток потащил руку в сторону, словно водяной вал, прорвавший дамбу. Да и плотность слизи ощущалась на порядок гуще, чем та, к которой он уже успел привыкнуть. Показалось, что ладонь вошла в застывающий холодец, плотно обхвативший пальцы и не желающий отпускать ни при каких обстоятельствах. Сергею даже показалось, что кто-то невидимый сомкнул крепкое рукопожатие и держит его, ощупывая и затаскивая всё глубже и глубже. Выдернув руку, он смахнул густые маслянистые капли, успевшие оставить красные следы. Затем, успокоившись и вспомнив, для чего он здесь, Субботин сравнил направление движения слизи с тёмным контуром видневшейся над головой галеры. Её нос был направлен строго против хода потока, а это значит, что он не ошибся. Ход слизи направление не изменил. И судя по её мощному напору, источник был уже недалеко. Сергей взмахнул наблюдавшему за ним доктору рукой, затем для пущей убедительности дёрнул верёвку.

В отличие от спуска, поднимали его грамотно, не спеша, и делая короткие остановки. Субботин висел, расставив в стороны руки, и смотрел на чёрное дно. Его не покидало ощущение, что видит он что-то чужое, инородное, не имеющее отношения к земной природе.

«Может, и вправду где-то образовался разлом, ведущий в ад? — задумался он, вспомнив слова доктора. — Никто в него не верит, а он возьми и заяви о себе таким оригинальным способом. Пусть выглядит ад не так, как мы его представляли, и на поверхность вырвались не черти, а хищные медузы, но суть от этого не меняется!»

Вдалеке, на границе видимости, над чёрным дном проплыло едва заметное белое пятно.

«Легка на помине! — Сергей нервно дёрнул верёвку. — Вот уж вспомни нечисть, а она тут как тут!»

Критура медленно прошла вдоль уходящего вглубь разлома, затем изменила направление и вскоре исчезла с глаз. Но Субботин ещё долго слышал, как учащённо бьётся сердце. С медузой он ещё ни разу не встречался и даже издалека не видел её молочный купол, когда она охотилась у острова, хотя это было едва ли не рядовым событием. И теперь, глядя, как лениво шевелятся её многочисленные щупальца, он понял, что боится Критуру больше, чем всех фанатиков вместе взятых, с их могильной ямой. Вчерашнее приключение выглядело мерзким, отвратительным, но вполне объяснимым. Небольшая группа людей, лишённая связи с внешним миром и зацикленная на сляпанной доморощенным сумасшедшим гуру религии, тоже сошла с ума. Страшно, но понятно. А сейчас Сергей видел, что медуза только зовётся медузой, а внешнего сходства с обычным, популярным на Чёрном море корнеротом или смертельно ядовитой фезалией немного. Критура двигалась не импульсами, сокращая и выбрасывая назад щупальца, как обычная медуза, а шевелила ими синхронно, работая усеянными присосками концами, подобно тому, как работает ногами пловец. Да и купол совсем не походил на зонтик, а, скорее, напоминал гигантское яйцо. И не колебался он как студенистое тело медузы, а выглядел плотным, наполненным энергией, белым сгустком.

Субботин вырвался на поверхность и, шумно выдохнув, выкрикнул Карлосу:

— Вы видели?!

— Видел. Эта не слишком крупная. Ты зря испугался. Те, что выходят на охоту, в два раза больше.

— Спасибо, доктор, вы меня успокоили. Только в следующий раз не ждите, когда мелкая позовёт таких, что страшно станет даже вам. Да и сверху всё кажется меньше, это уж вы мне поверьте. А сейчас подайте руку.

Перебравшись через борт, Сергей снял груз и, склонившись над водой, посмотрел на тёмное дно. Медуза больше не появлялась.

— Карлос, а что если попытаться её поймать?

— Бесполезно. Критура изворотлива и сильна. Уже пытались. Пули её не убили, а сеть она прожгла, как кочерга масло. Хотя дон Рауль надежды не теряет и иногда пробует охоту на провинившихся грузовиках, но всё напрасно. Временами мне кажется, что медуза ищет свою жертву избирательно — забирает того, кто ей нужен, а не того, кого ей подсовывают. Ты так и не сказал — слизь не изменила направление?

— Ни на градус.

— А дно ты достал?

— Дно? Даже не пытался!

— Жаль. Надо было попробовать.

— Док, там течение слизи на зависть горным рекам! Задержи я руку, и меня бы утащило в сторону.

— Это указывает на то, что мы приближаемся к её источнику. Думаю, и слой слизи здесь гораздо толще. Я всего лишь хотел, чтобы ты подтвердил моё предположение. В следующий раз надо будет что-нибудь придумать.

— Следующий раз? Док, может, доверимся «Компасу», а источник поищем, наблюдая сверху?

Карлос хитро улыбнулся, но промолчал. Теперь туман сгустился ещё сильнее и сидевший в корме шагомер Салах иногда исчезал в накатившей мутной волне. Никто не решался проронить хотя бы слово, и лишь всплески вёсел нарушали тишину, но тут же гасли в вязкой пелене. Сергей иногда опускал голову в воду, в надежде увидеть хотя бы какие-то изменения. Но вокруг по-прежнему расстилалась чёрная пустыня. Видимость под водой была куда лучше, чем на поверхности. Кристальная чистота воды потрясала. Субботин заметил, что глубины ещё прибавилось, но дно вырисовывалось в мельчайших деталях. Если появится источник, то его будет видно издалека. Он ожидал увидеть что-то вроде гигантского гейзера, плюющегося со дна слизью. А возможно, и целое поле извергающихся гейзеров. Но ничего не нарушало ровной, как стол, поверхности дна. Теория дона Рауля о вратах в ад Субботину понравилась, но нужен был более реалистический взгляд на происходящие события. Разлом земной коры и извержение из земных недр ещё не известных человечеству химических образований казался вполне правдоподобным вариантом. Конечно, такая теория не давала ответ на многие вопросы, но в данный момент она казалась Субботину единственно верной.

От размышлений его прервал вопрос Карлоса:

— Ты меня слышишь?

Субботин удивлённо обернулся к доктору.

— Я говорю, что нужно обязательно замерить толщину слизи. Пожертвуем одним грузом. Я привяжу к нему верёвку с узлами, а ты опустишь её в слизь. Тебе нужно будет всего лишь сосчитать, сколько узлов осталось сверху. Справишься?

— Справлюсь, — неохотно ответил Сергей.

Перспектива опять идти на дно теперь не казалась такой простой. Но и отступать было некуда. В душе шевельнулась гаденькая мысль предложить Карлосу отправить кого-нибудь из грузовиков, сославшись на их больший опыт в ныряньях, но он тут же отогнал её прочь. Раз уж сам всё заварил, то сам со всем этим дерьмом и разбирайся! Да и доктор на этот раз замену не предлагал.

Субботин нехотя поднялся и накинул лямки груза на плечи. Грузовики подняли вёсла и сложили на дно, показывая, что своё дело они сделали, а остальное их не касается. Дождавшись полной остановки галеры, Сергей попытался пошутить:

— Док, мне будет спокойней, если я всё время буду видеть ваше лицо. Вы уж не лишайте меня такого удовольствия и займите позу задом кверху, головой в воду. Да не проморгайте на этот раз медузу.

— Не беспокойся. Я её и в прошлый раз увидел вовремя, но для тебя опасней был быстрый подъём, чем медуза на горизонте. На такой глубине кессонная болезнь проявляется во всей красе. Муки страшные! Не хочу, чтобы ты умолял тебя добить.

Погружение на этот раз проходило ещё быстрее. Теперь Субботина тянуло два груза. Свой на груди и груз с верёвкой для замера слизи. Лишь раз его остановили, сделав небольшую паузу, затем — вновь падение со звоном в ушах и вращение, дабы не запутаться в натянувшемся канате. Теперь даже компрессор справлялся с трудом, и вместо распирающего щёки напора, сквозь сдавленный шланг протискивался слабый ручеёк воздуха. Зависнув в метре над слизью, Сергей отцепил груз и отпустил, наблюдая, как он затягивает верёвку в черную массу. Узлы быстро исчезали один за другим, затем гибкий конец, поддавшись течению слизи, поплыл в сторону и исчез.

С минуту смотрел потрясённый Субботин в место исчезновения груза. Кусок верёвки Карлос отрезал не меньше трёх метров, и она полностью скрылась с глаз. Это означало лишь одно: слизь под островом кораблей — это жалкий поток, по сравнению с кислотным водопадом, который извергается где-то рядом. Такую толщину слизи они с доктором не могли представить даже в самых смелых предположениях.

Скомандовав наблюдавшему за ним ценителю выполнять подъём, Сергей повис лицом вверх, наблюдая за плоским дном галеры, но затем заметил, что Карлос всячески пытается привлечь его внимание. Он раскрывал рот, выпуская пузыри, пытаясь кричать в воду, затем вытянул руку по курсу галеры. Субботина подхлестнула догадка, что вновь появилась медуза. Он дёрнул ремни на плечах, пытаясь освободиться от груза, но верёвка крепко сжимала грудь. Поднимали его быстро, а когда до поверхности осталось не больше пяти метров, подъём внезапно прекратился. Доктор был верен себе и, беспокоясь о его здоровье, сделал декомпрессионную площадку. Сергей же в панике извивался вокруг собственной оси, стараясь увидеть медузу первым.

Но её не было. А затем он заметил то, что так взволновало Карлоса, и затих.

В устилающей чёрным покрывалом дно пустыне имелась серая прореха. Она ничтожно мало отличалась от общего смоляного фона. Тот же грязный цвет, только светлее, с ясной округлой границей. Не удивительно, что Субботин не заметил её сразу при погружении. Теперь же, зависнув в невесомости, он смотрел во все глаза. Там что-то было, и это что-то напоминало гигантский диск, которого он видел лишь небольшую часть. И чем дольше он смотрел, тем больше замечал деталей. Теперь и граница между тёмно-серым и чёрным не казалась такой идеальной. Она бурлила. Диск лишь ненамного вздымался над слизью. Его матовая поверхность, казалась, располагалась вровень с чёрным полем. И судя по его зримому радиусу, Субботин предположил, что видит он не больше пятой части. Остальное убегало к горизонту и скрывалось за толщей воды. Но больше всего приковывало взгляд это бурление вдоль очертания диска. Гигантские массы слизи вырывались наружу с огромной скоростью. Ежеминутно, ежесекундно! Тонны и тонны! От этого зрелища перехватило дыхание. Затем к чувству обалдения добавилось что-то новое. Сергей отчётливо почувствовал взгляд в спину и резко обернулся. На расстоянии вытянутой руки зависло существо, о котором он раньше только слышал. Большие, отливающие зелёным фосфором глаза смотрели изучающе, не мигая. Обтекаемая голова не имела ушей или каких либо наростов, но большую её часть занимали глаза. Голова была совсем рядом, перед лицом Субботина, а тонкое длинное тело уходило в сторону и заканчивалось округлым плавником. Шесть коротких лап, увенчанных трёхпалыми перепонками, плавно покачивались, удерживая тело неподвижным. Вспомнилось, как Санчо описывал встречу с этим существом и называл его змеёй, а кто-то спорил, что это тритон, но Сергею отчего-то ни одно сравнение не показалось точным. Чёрная голова скорее напоминала тюленью, а телом существо походило на гигантскую мурену с неизвестно у кого заимствованными перепончатыми лапами.

Внезапно тварь изогнулась, а затем стрелой пронеслась кругом и исчезла. Субботин заметил лишь её размытую тень, порождённую огромной скоростью. Когда появились двое других, он тоже не заметил. Только что их не было, и вдруг они повисли рядом, сверля его немигающими глазами. Потом поблизости замелькали уже пять теней. Существа то замирали, едва не касаясь его рук, то исчезали с такой скоростью, что он не успевал повернуть за ними голову. А ещё внизу, рядом с диском, появились белые точки медуз. Их было много. Так много, что чёрная гладь слизи покрылась пятнами, будто тёмный мрамор молочными вкраплениями мела. И появлялись они ещё и ещё. Плыли медузы не спеша, будто были уверены, что их жертва никуда не денется, и можно не тратить силы на погоню. Всё это Сергей уже видел, когда его изо всех сил тащили наверх. Первая Критура выполнила у дна изящный разворот и, набирая скорость, пошла свечой вверх.

Дальше Субботин врезался головой в плоское дно галеры и, не обращая внимания на вспыхнувшие в глазах звёзды, перемахнул низкий борт.

— Гони! — истошно завопил он гребцам.

Но это было излишне. И без его команды вёсла уже стремительно рухнули в воду, и грузовики навалились грудью на шершавые древки.

— Раз! Раз! — Салах задавал самый быстрый темп. — Шевелите мослами, лентяи! Я не собираюсь кормить собой всяких тварей из-за вашей лени!

Не было такого желания и у гребцов. Они из последних сил налегали на весла, и галера скользила по воде, оставляя позади буруны, словно катер.

— Видел? — Сергей, тяжело дыша, обернулся к Карлосу.

— Всё видел! Змеи кружили вокруг тебя, словно осы!

— Змея словно осы? Что же тогда ты скажешь о куче медуз?

— Медузы — это куда хуже, — согласился доктор. — Сдаётся мне, что все мы сегодня пойдём на корм этим тварям.

Несмотря на напускной спокойный тон, Субботин видел, что Карлос побледнел, будто покрылся воском. Безнадежно свесив голову, доктор оцепенел и, словно загипнотизированный, уставился в дно галеры.

— Да будет вам, док, может, выберемся?! — Сергей с надеждой посмотрел на Салаха, затем за корму. — У вас наверняка уже такое было? Карлос, вы их видели столько сразу одновременно?

— Ни разу. Не больше двух, и то издалека. Потому и говорю, что в пору вспоминать молитвы.

— Ну уж нет! Я их кормить собой не собираюсь! Салах, нужно ещё быстрей!

Шагомер бросил в сторону Субботина злобный взгляд и выкрикнул:

— Налегли! Старайтесь, сучьи дети! Всем выпрошу раствор, если выберемся!

Не успел он договорить, как сильный удар в дно опрокинул гребцов с лавок. Корма галеры поднялась в воздух, затем рухнула и взметнула тучу брызг. Карлос свалился на «Компас» и торопливо спрятал вещь под рубашку.

— Держись! — крикнул Сергей и упал в перекатывающуюся по дну воду. — Всем от бортов!

В следующий миг белое щупальце взлетело над кормой и словно плеть обрушилось на лавку, где только что находился ценитель. Затем ещё один удар качнул галеру так, что через низкий борт хлынула вода. Галера ещё двигалась вперёд, но грузовики бросили вёсла и, вопя, пытались спрятаться в проход, под узкие скамейки. Перед Критурами они питали животный страх, и о сопротивлении ни у кого не возникло даже мысли. Перед носом вспухла вода, и следом показалось гладкое тело медузы. Щупальце скользнуло через борт и наткнулось на заголосившего грузовика. Но к удивлению Субботина, медуза его не тронула. Пробежав по голой спине присосками, щупальце поползло дальше. Оно на секунду задержалось на мешке с лианами, затем наткнулось на компрессор и коснулось следующего грузовика. Тот дёрнулся, потом, завывая и брыкаясь, пополз к противоположному борту. Но медуза не стала преследовать и его. Щупальце целеустремлённо продвигалось в корму, где лежали Субботин с доктором. За спиной зашипела вода, и Сергей увидел ещё один белый купол.

Среди гребцов началась паника. Они голосили, выпучив глаза, и метались среди лавок в поисках безопасного места. Пытаясь прекратить истерику, Салах ударом в челюсть опрокинул одного грузовика, но тот вскочил и, обезумев, выпрыгнул за борт. Субботин видел, как он уплывает прочь и исчезает в тумане, но медузы за ним не погнались. Их интересовала только галера. Рядом ходили кругами уже не меньше пяти молочных зонтов медуз, в то время как шестая шарила щупальцами внутри галеры. Зажатый в угол Карлос бросился в нос. Перепрыгнув через Субботина и через щупальца, он снова упал, вжавшись в гуляющую по дну воду. Критура никак не отреагировала на его бросок, и тогда Сергей решил броситься за ним, но неожиданно щупальце замерло и встало, словно кобра, преграждающая путь.

«Медузам нужен я! — словно молния сверкнула догадка. — Это охота только на меня!»

А осознав этот факт, Субботин почувствовал, как страх отступает перед вступающим в свои права инстинктом самосохранения. Злость привычно застила глаза кровавой пеленой, и, схватив весло, он обрушил его на змеящееся щупальце. В стороны взлетели мутные брызги, затем отрубленная плеть, извиваясь, упала под ноги.

— Бей их! — Сергей вскочил, вращая над головой веслом, и целясь в прицепившуюся присосками к корме медузу. — Круши-и! А-а-ах…!

Есть суждение, что современное человечество уже не так стремится к самосохранению, как раньше. Этот основной инстинкт ныне пасует перед более мощным инстинктом разрушения. Возможно. Но когда из этих слагаемых образуют симбиоз, то как тут не вспомнить обвязанного гранатами пехотинца, бросающегося под танк. Или камикадзе, пикирующего с пятисоткилограммовой бомбой на авианосец! Да мало ли…?

Перегнувшись через борт, Сергей нацелился на всплывшую рядом Критуру.

У-ух…! И весло с лёгкостью разрубило мягкий белый купол! Пусть медуза и не забилась в смертельной конвульсии и, не отреагировав на удар, поплыла дальше, но на Субботина это подействовало, как электрический импульс командующий к уничтожению.

Медузы вовсе не танки! Это всего лишь плавающий студень, пытающийся взять на испуг и размахивающий щупальцами! Это становилось очевидно всем.

— Чего разлеглись, собаки! — подхватился рядом Салах. — Аллах с нами!

Замахнувшись, будто копьём, он вогнал весло в поднырнувшую под галеру медузу.

А дальше началось.

Грузовики размахивали вёслами, едва не сшибая друг друга с ног. Швыряли в медуз камни для грузов. Отламывали скамейки, чтобы бить ими по тянущимся к ним щупальцам. Орали, подбадривая друг друга, при каждом удачном ударе. Через минуту на дне извивались уже несколько отрубленных щупальцев, когда неожиданно Критуры отступили. Субботин видел их овальные тела, снующие под водой и описывающие круги на безопасном расстоянии. Но это явно было лишь затишье перед бурей. До этого медузы атаковали по одной, скорее разведывая, чем нападая. А стоит им ринуться всем разом, и галера пойдёт на дно всего лишь под их весом, не говоря уж о цепляющихся, как петли, щупальцах.

— Все по местам! — закричал Субботин и бросился к уключине, вставляя весло.

Галера тронулась и, быстро набирая ход, заскользила прочь, оставляя за кормой бурлящую от медуз воду.

— Раз! Раз! Раз! — размахивал кулаком Салах. — Давай навались! Эти твари не отстают! Ценитель, где «Компас»? Покажите курс на остров!

Карлос, озираясь, достал вещь и положил её на лавку в нарисованный контур. «Компас» дёрнулся и развернулся под углом, указывая ошибку в направлении.

— Левый борт табань! — отреагировал Салах, разворачивая нос галеры на новый курс. — А теперь навались!

Медузы плыли параллельно на безопасном расстоянии, но пока не нападали. Вода с обоих бортов кипела от их извивающихся щупальцев. Грузовики стонали, налегая на вёсла, но медузы не отставали. Такая изматывающая гонка длилась уже полчаса, и казалось, что Критуры хотят взять их измором.

— Док, почему они не нападают? — тяжело дыша, спросил Субботин.

От утомительной гребли веслом уже отваливались руки. Сергей сейчас предпочёл бы лучше драку, чем этот изматывающий марафон. Сил оставалось всё меньше и меньше.

— Не знаю!

— Их почётный эскорт действует мне на нервы. Почему вы не взяли оружие?

— Я уже говорил, что это бесполезно.

— Не могу больше! Они замучают нас, а затем возьмут голыми руками! Тьфу… голыми щупальцами!

Субботин видел, что грузовики тоже гребут из последних сил. Так долго продолжаться не могло. Ещё полчаса, и все повалятся без сил.

Вдруг под водой, пересекая курс галеры, стрелой пронеслась змея. Она мелькнула чёрным телом у борта, затем взлетела в воздух и упала далеко за кормой. И тут же кипевшее от спин и щупальцев море стихло. Медузы исчезли.

— Стой! — закричал Сергей. — Вёсла вверх! А теперь держитесь!

Он вскочил с места и замахнулся веслом, ожидая атаку медуз. В том, что они сейчас нападут, он не сомневался. Вероятней всего, медузы попытаются их обезоружить, поднырнув и вцепившись в опущенные в воду вёсла. Обычные вёсла оказались куда эффективней пулемётных очередей, и вполне логично, что Критуры попытаются их отобрать, опутав щупальцами. Субботин без труда разгадал нехитрую тактику, потому что сам на месте медуз поступил бы точно так же. Пока Критуры действовали вполне предсказуемо — сначала измотали, а вот сейчас бросятся все разом!

Но прошла минута, за ней вторая, и ничего не происходило. Грузовики сгрудились в центре, ощетинившись вёслами, но море было спокойно.

Первым решился Карлос. Ценитель перекрестился, затем стал на колени и опустил голову в воду. Он долго осматривался вокруг, потом окунулся по пояс, наконец, встал и растерянно произнёс:

— Чисто.

— Что!? — Сергей не поверил собственным ушам. — Док, вы уверены?

— Абсолютно. Они исчезли.

— Неужели отбились?

— Скорее, нас оставили в покое.

Субботин недоверчиво оглянулся вокруг, затем осторожно заглянул через борт. Но там по-прежнему было пусто. Вторым рискнул Салах. Шагомер набрал побольше воздуха и, свесившись, долго смотрел вниз. Затем без колебаний спрыгнул в воду. Проплыв под дном галеры, он вынырнул с другой стороны и радостно выкрикнул:

— Аллах спас нас! Ни одной твари!

— Невероятно! — тяжело выдохнул Сергей, и бросив весло, рухнул на лавку. — Их же было много, но они бросили нас! Почему, доктор?

— Если бы я знал.

— Сила на их стороне! Один рывок, и с нами было бы покончено! Но они исчезли. Ничего не понимаю. Может, хитрят?

— Я бы ответил, если бы знал, с кем мы имеем дело.

— Да… такого я не видел даже в кошмарах! Я бы рискнул предположить, что это какая-то мутация. Может, мутирующие осьминоги или те же медузы?

— Возможно.

Ценитель склонился и достал из-под лавки отрубленную часть щупальца. Оно уже не извивалось и без воды превратилось в дряблый, полупустой чулок, усеянный посиневшими присосками.

— Такое мне в руки ещё не попадало ни разу. Нам с Томасом будет чем заняться. Не похоже это на медузу, и уж тем более на осьминога. Структура не та. А что ты скажешь о змеях?

— О змеях? Вы хотите знать, из чего могла получиться такая шестилапая тварь? Да хоть из того же тритона! Не мне вас учить, во что мутация может превратить обычный организм. Доктор, вы видели диск? Или что там было?

— Конечно. Но мне было видно хуже, чем тебе. Кажется, это из него выходит слизь?

— Да. Она прёт оттуда волнами, словно цунами.

— Мне показалось, что это сооружение явно искусственного происхождения.

— Это уж точно.

Субботин задумался, вспоминая грязно-серый серп, выглядывающий сквозь чёрные тучи слизи. Маловероятно, чтобы природа создала такие ровные линии, подчинённые строгим законам геометрии. Природа в созидании любит свободу и сложность. А на такое способен только разум.

«Неужели всё-таки американцы? — Сергей вновь вспомнил всю предысторию этой теории. — Ведь тогда на корабле московский „полковник“ ни на секунду не сомневался, что весь этот феномен — дело рук американцев! Он так и сказал — это их неудавшийся эксперимент! Но зачем?»

Поначалу Субботин тоже был уверен в американских происках. Но потом, не найдя никаких доказательств, засомневался. Он готов был увидеть обычную военную базу, охраняемую бравыми морпехами, но вовсе не медузами.

«Но ведь „пиджак“ не зря подчёркивал, что эксперимент провалился! — теперь американский след набирал новую силу. Субботин не удержался и взволновано заёрзал на скамейке, едва не выронив весло. — Конечно! Американские учёные замутили что-то страшное, а когда поняли, что пошло всё не так — умыли руки! А запущенный эксперимент продолжает работать, порождая жутких монстров, в виде ненормальных медуз и шестилапых змей-тритонов! Здесь наверняка страшная радиация! — Сергей, поёжившись, покосился на собственные руки. — У жертв Чернобыля рождались дети с перепонками на пальцах! И слизь, наверное, фонит не хуже ядерного полигона!»

— Доктор, а вы не задумывались над тем, что аквасфера — это порождение рук человеческих?

— Не знаю. Возможно. Но мне не хочется верить, что люди на такое способны. Этого не может быть! Это попахивает глобальным самоубийством!

— Не знаю, не знаю… Я бы не был так категоричен. Только что вы сами сказали, что диск явно искусственного происхождения. Да и в нашей истории есть тьма примеров, в которых человечество стремилось к мировым катастрофам.

Туман стал реже. Свет вновь пробивался сверху, освещая тихую морскую гладь далеко вперёд. Галера плыла, приближаясь к острову, и теперь окончательно поверившие в своё спасение грузовики громко смеялись, вспоминая, как отбивались от медуз.

— А ты видел, как я вогнал ей весло аккурат между глаз?

— Да где ты увидел у неё глаза?

— А вот видел! Там, где у неё лоб!

— Лоб?! Да это у тебя от страха глаза вылезли на лоб!

Громовой хохот заглушил спор.

— Заткнитесь! — беззлобно бросил Салах.

Он несколько раз ударил в борт и прислушался.

— Рано, — произнёс с сомнением Карлос, взглянув на первые признаки приближающейся темноты.

— Мы плыли очень быстро, — не сдавался шагомер. — Уверен, остров недалеко.

И он ещё раз гулко ударил в борт. Где-то еле слышно прозвучала ответная дробь.

— А вы говорите, ценитель! — радостно вскочил Салах и теперь замолотил в борт без устали, пока из тумана не появились размытые контуры острова. — Аллах спас нас!

Лишь только верёвочные концы полетели на палубу, Субботин первым перепрыгнул на причал. Он до последней секунды не верил в спасение и сначала ждал нового нападения на пути, а затем засаду у острова. Но на протяжении всего плавания им больше не встретилось ни одной медузы.

— Что вы сделали с галерой? — удивлённо спросил Гаспар, глядя на переломанные скамейки и перевёрнутый компрессор. — А это что? — он увидел щупальце и тихо присвистнул. — Это вам оставила Критура?

— Она самая! — весело ответил Сергей. — На память!

— Салах, что, чёрт побери, с вами произошло?

— Помолчи! Дай мне перевести дух. Гаспар, их там было больше, чем всех грузовиков у нас на острове!

— Кого? Медуз?

Но ответить Салах не успел, потому что по трапу сбежал дон Рауль. Грузовики тут же опустились на колено и потупили глаза, потому что хозяин был не один. Обгоняя отца и перепрыгивая через ступеньки, бежала Росита. Она испуганно заглянула в галеру, затем, увидев Субботина, облегчённо вздохнула. Сергею показалось, что не будь здесь посторонних глаз, она бросилась бы ему на шею. На её лице отразился неподдельный страх, и страх этот был за него. Сергей не сдержался от улыбки и едва заметно подмигнул. Дон Рауль долго смотрел на безжизненные щупальца, затем щёлкнул пальцами и громко выкрикнул:

— Всем раствора! Карлос, я вижу, тебе не терпится мне многое рассказать. Идём наверх!

Субботин проводил их удивлённым взглядом, ожидая, что сейчас позовут и его. Но о нём почему-то забыли. А ведь он играл далеко не последнюю скрипку в этом приключении! Но ценитель даже не оглянулся и, восхищённо прижимая к груди щупальце, взахлёб рассказывал хозяину о походе. Да и сеньор Рауль, пройдя рядом, даже не удостоил Субботина взглядом. Затем, смущённо отводя глаза и спотыкаясь, исчезли грузовики. Ещё раньше ушли шагомеры. Сергей долго слышал сиплые возгласы Салаха да восторженные ахи Гаспара. Осталась лишь Росита. Она покосилась на наблюдавшего за ними со второго яруса сторожа и тихо сказала:

— Я рада, что ты вернулся.

— Ерунда! — смутился Сергей. — Бывало хуже.

Но когда у него в жизни бывало хуже, он, поморщившись, так вспомнить и не смог.

— Как тут? Нашли убийц Людвига?

— Нет. Отец казнил трёх грузовиков, у которых оказались небольшие ссадины. Но он и сам не верит, что это были они.

— Да… добрый у тебя папа.

— Он говорит, что иначе нельзя. Ходят слухи, что готовится заговор, вот он и злится.

— Это точно. Да что мы всё о грустном? Расскажи, чем ты сегодня занималась? Наверное, опять соль копировала?

— Я тебя ждала. А когда галера пристала, я тебя не заметила и очень испугалась. А потом обрадовалась!

От этих слов у Субботина защемило сердце, затем проснулось чувство вины. Он пролепетал что-то бессвязное и бестолковое. Потом попытался взять себя в руки и попробовал отшутиться, но лишь сморозил очередную глупость. А дальше Росита огорошила его ещё больше.

— А хочешь, — она смущённо спрятала глаза и, сделав невыносимо длинную паузу, еле слышно произнесла: — хочешь, когда отец уснёт, я к тебе приду на наше место. Ты приходи туда, когда всё скроет тьма.

— Да… конечно… как только стемнеет… я обязательно.

Росита отвернулась и, не оборачиваясь, заспешила к трапу, а Сергей ещё долго смотрел ей вслед.

— Да я оказывается герой-любовник, — пробубнил он себе под нос. — И что она во мне нашла?

Росита ему нравилась. Очень! Но ещё больше он боялся связывать себя по рукам и ногам. Когда не стало Жени, он твёрдо решил, что вырвется отсюда, чего бы это ни стоило. Всех он спасти не сможет, да и в этой ситуации каждый должен думать сам за себя. Потому, когда Субботин плыл к фанатикам, то гнал прочь мысли о Росите. И, окажись у них выход, то даже с тяжёлым сердцем, но он бы им воспользовался, оставив её здесь. Убедил бы себя, что они разные люди. Что лучше будет, если он попытается ей помочь с той стороны аквасферы. Да придумал бы ещё с десяток оправданий. Но сейчас всё запутывалось. Голова шла кругом, и Сергей понимал, что теряет разум. А бороться со своими чувствами не было ни сил, не желания. И теперь, спрятавшись под лестницу, он считал минуты, поглядывая на так медленно темнеющее небо. Наверху сменились сторожа, и не видевший его заступивший сторож замычал какую-то пошлую мексиканскую песенку. Затем пение ему надоело, и он начал упражняться с дубиной, стуча по палубе, от чего Субботину за шиворот посыпалась труха. А тьма всё не наступала. Сергей не выдержал и скользнул в дыру, рассудив, что будет лучше, если он придёт на их место раньше и осмотрится, чтобы не оказалось лишних глаз. Пробравшись уже заученными проходами, он выбрался на подвешенную над водой площадку и, прислушавшись, сел в ожидании. Над головой заскрипели доски, но это не то. У Роситы шаг лёгкий, еле слышный. Да и тьма ещё не наступила!

Субботин посмотрел на темнеющий на глазах туман. Ещё минуты три, и станет как в угольной шахте. Теперь он полностью обратился в слух. Вот через приглушающие звуки доски донеслись первые вскрики и стоны. Остров засыпал. Над головой заскрипели тяжёлые шаги сторожей, и вновь наступила тишина.

«Какой я нетерпеливый! — усмехнулся Сергей. — Ей ещё папочку нужно уложить! А вдруг он мучается бессонницей и ворочается часами, казнясь за невинно загубленные души? Хотя вряд ли! — он завёл сам с собой безмолвный спор. — Такой терзаться не будет. Наверняка уже храпит. А Росита тянет время, чтобы дон Рауль уснул покрепче и уж точно не проснулся!»

Вдруг до уха донёсся слабый шелест. Субботин вскочил и прижался к подпирающему палубу бревну, потому что звук был не оттуда, откуда он его ожидал. Сначала со стороны воды долетел слабый всплеск, затем он отчётливо услышал лёгкие шлепки. В полной темноте кто-то плыл, приближаясь к месту, где прятался Сергей. Неожиданно тьма отступила, и слабое люминесцентное сияние осветило свисающую палубу. Вода засверкала зелёными огнями, и в метре от застывшего Субботина всплыла медуза. Движения её были ленивы и медлительны. И вовсе не походили на броски преследовавших их Критур. Медуза неспешно шевельнула щупальцами и уткнулась в свисающее с палубы бревно. Проглотив застрявший в горле ком, Сергей попятился, шаря руками за спиной и пытаясь нащупать выход. Но неожиданно медуза развернулась, и он почувствовал, как на голове встали дыбом волосы.

На её безупречно гладком теле, будто барельеф на белом мраморе, слабо светилось выпуклое лицо Жени. Субботин хлопнул ртом, затем захрипел, собираясь жутким рёвом перебудить весь остров, как вдруг барельеф открыл глаза. Тонкая нить рта вздрогнула, затем, будто разминаясь, изогнулась в безобразной мимике.

— Серж… — услышал Сергей слабый шёпот. — Серж… ближе…

Ну уж нет! Субботин, так и не сумев нащупать выход, вскочил и слился с бревном.

— Серж, ты их испугал.

Нет, нет, нет! Это галлюцинация! Это даёт о себе знать тяжёлый день. Драка с медузами не прошла для его психики бесследно, и теперь они ему мерещатся повсюду. Субботин закрыл глаза, глубоко вздохнул, тряхнул головой и открыл глаза вновь. Но видение не исчезло.

— Женя, это ты? — Сергей вглядывался в мраморное лицо, узнавая знакомые черты.

— Серж, ближе… мне тяжело.

От болезненной гримасы штурмана у Сергея защемило сердце.

— Женя что с тобой? Это точно ты? Женя, это ты говоришь или эта тварь?

— Это не тварь… Это другое… С ним можно ненадолго справиться, передавив силой мысли.

— Женечка, это ты? Ну скажи, что мне это снится! — Субботин упал на колени, всматриваясь в бесцветные глаза. — Скажи мне, что ты мой бред! Этого ведь быть не может? Но как ты ужасно мне видишься! Что они с тобой сделали?

— Это всего лишь временный союз. Совместное существование чуждых форм. Так они нас изучают. Серж, они ещё слабы, но скоро будет поздно. Критическая масса ещё не достигнута. Спаси… ещё можно успеть.

— Кого спасти, Женя? Тебя? Но ты же галлюцинация! Этого же не может быть! Я разговариваю сам с собой!

— Молчи и слушай. Это я с тобой говорю.

— Да, да… конечно. Это ты говоришь — мой штурман! А какой бортовой номер нашего вертолёта?

— Две двойки. Не будь идиотом. У меня уже нет сил. Выслушай. Ты можешь ещё всё изменить.

— Уф-ф… я схожу с ума! А что я должен сделать?

— Вспомни пещеру, вспомни хлорид натрия.

— Хлорид натрия? Женя, скажи яснее, я же не такой умный, как ты!

— Хлорид натрия. В нём спасение. Спасение в со…

Дальше взгляд штурмана остекленел, и глаза закрылись. Губы вновь превратились в тонкую нить на неподвижном лице.

— Женя! Не молчи! Что я должен сделать? Как я могу тебя спасти?

Но штурман молчал. Неожиданно свечение медузы изменилось с фосфорного на блеклое и едва в темноте различимое. Лицо Жени было неподвижно и безжизненно. И Сергей отчетливо понял, что Женя больше не вернется.

— Что ты, мерзость, с ним сделала? Верните его назад! Да я же вас всех наизнанку выверну! Да я вам за Женю ваши хоботы в узлы позавязываю! Со мной у вас союз не получится! Лучше я удавлюсь на собственных штанах, чем позволю ковыряться у меня в мозгах!

Почувствовав сзади лаз, Сергей бросился в нору и потянул за собой закрывавший его щит. Он ждал, что сейчас за ним бросится щупальце, но сквозь щель увидел, что медуза исчезла. Излучаемый ею свет померк, и всё снова погрузилось в темноту. Субботин ещё долго смотрел перед собой, но мысли его были далеки. Его душили слёзы, обида за штурмана, за собственное бессилие, за то, что он ничего так и не понял из Жениных слов. А когда волна эмоций отхлынула, неожиданно пришло озарение. Несмотря на окружавший его мрак, всё стало ясно как днём и обрело целостный вид. Мелкие осколки огромной мозаики под названием «Аквасфера» сложились в единую картину, и картина эта была очень безрадостна. А постигнув истину, Сергей позабыл обо всём на свете. Даже о встрече с Роситой, и бросился тёмными проходами к трапу на второй ярус.

Сторож уже наигрался с дубиной, и теперь, скрытый темнотой, он тихо сидел на верхней ступеньке, и Субботин слышал лишь его недовольное сопение. Услышав, как скрипнули ведущие наверх ступени, сторож вскочил и выкрикнул:

— А ну назад! Ещё шаг, и я тебя зашибу!

— Опусти свою доску и немедленно веди меня к дону Раулю!

— Сделай ещё шаг, чтобы я смог дотянуться до твоей головы, умник.

Угроза не подействовала, и Субботин сделал два уверенных шага наверх.

— Ты не понимаешь! Когда хозяин узнает, что ты не дал мне доложить вовремя эту новость, он тебя повесит.

Дубина прошелестела над головой, и Сергей явственно почувствовал, как от рассекаемого воздуха на голове взлетели волосы.

— Идиот! Хотя бы доложи ему, что у меня срочная новость!

— Ты ещё здесь?

Они не видели друг друга, но Субботин слышал, как тяжело дышит сторож. С таким разговаривать бесполезно. Сторожа напуганы ночными убийствами и теперь близко к себе никого не подпустят.

— Если бы ты знал, что ты сейчас творишь! — удручённо вздохнул Сергей. — Из-за таких, как ты, мы можем потерять собственную планету. Как ты не понимаешь? Это же экспансия, агрессия! Пойми, наконец, это вторжение!

— Где ты? — сторож сделал осторожный шаг навстречу.

Теперь он вполне сможет дотянуться дубиной до цели, и её острые шипы запросто отправят открывателя вместе с его открытием в мир иной. Субботин не стал испытывать судьбу и отступил.

«Ну и чёрт с тобой! — сплюнул он под ноги. — Подожду до утра! Но это я тебе ещё припомню!»

Он залез под шлюпку, но никак не мог уснуть. Сделанное с помощью штурмана открытие казалось невероятным. Американцы?! Да какие, к дьяволу, американцы! Тут гости посерьёзней. С аппетитом на всю планету. Но суматошный день дал о себе знать. По привычке потрогав в кармане отозвавшийся теплом твёрдый шар «Фараона» Сергей вскоре провалился в беспокойную спячку.

Глава седьмая Оборотень в шкуре овцы

День как день. Утро как утро. Но что-то было не так. Тело болело, и в голове гуляла уже привычная пустота. Но это не то. Так уже было, и с этим он уже начинал свыкаться.

«Это у меня начинаются признаки нехватки соли! — поморщился от накатившей боли Сергей. — Придётся привыкать к этому мерзкому пойлу!»

Он хлопнул пробкой и отхлебнул избутылки два больших глотка.

«Ну и мерзость! Эмиль бы порадовался такому крепкому раствору. А кто такой Эмиль? — Сергей удивился неожиданно всплывшему в памяти имени. — Ничего не помню!»

Он достал из мешка полуметровый «завтрак грузовика», как он прозвал побеги лианы, и, бездумно уставившись в окружающий туман, выдавил зубами зелёные капли.

Нет, что-то было не так!

Что-то беспокойно рвалось наружу, не давая безмятежно пялиться по сторонам и жевать траву, будто осёл на выпасе.

«Осёл на выпасе! — Субботин засмеялся неожиданно пришедшей в голову шутке. — Скорее, я сеньор Хулио из бразильского сериала, и у меня случилась амнезия! Ничего удивительного. У нас, у бразильцев, это через одного!»

Теперь беспокойный червь выбрался из груди, где он не давал ровно дышать, и поселился в голове, не позволяя спокойно созерцать тихую гладь моря. Что-то он должен вспомнить, иначе мозги закипят от перенапряжения! От этого зависит всё! Но «это» никак не могло вырваться на свободу и надёжно пряталось где-то в глубинах мозга.

Сергей сжал ладонями виски и качнулся из стороны в сторону, в мучительных попытках вспомнить хотя бы что-нибудь.

И вдруг в голове взорвался гигантский огненный шар!

Субботин вскочил и заметался, бешено оглядываясь по сторонам. Как же он мог такое забыть?! Женя, медуза, вторжение! Что же с ним происходит, если он смог забыть такое? Он должен немедленно бежать! Он должен спасать мир!

Сплюнув забившую рот зелёную жвачку, Сергей вытер руки об уже изрядно потрёпанный и севший комбинезон и бросился к трапу на второй ярус.

Кажется, его вчера не пускали?

Он с опаской посмотрел на преграждавшего путь сторожа и, преодолев половину ступеней, остановился, подбирая нужные слова. Мысли путались и никак не могли породить что-то внятное и вразумительное. Что-то краткое, как выстрел, но ёмкое, как команда. Такое слово, которое вмиг станет пропуском к дону Раулю.

Но сторож лишь мельком на него взглянул и отошёл в сторону, освобождая путь. Он облокотился о перила и безразлично смотрел на начинавшее проясняться низкое небо.

Субботин недоверчиво сделал ещё пару шагов, а сторож даже не обернулся.

«Очевидно, их предупредили о моём изменившемся статусе? Как же я сам забыл, что я уже не грузовик! — хмыкнул Сергей. — Теперь я помощник ценителя! Дурость какая-то, а как помогает!»

Он уверенно взбежал на верхнюю палубу и торопливой походкой засеменил к хозяйскому катамарану. На последней ступени, подпирая дверь в рубку, стоял Янис.

— Дон Рауль у себя? — небрежно бросил на ходу Субботин, словно обращался к секретарю.

Но Янис неожиданно загородил проход.

— Не так быстро!

— Дай пройти. Если хозяина нет, меня устроит и ценитель Карлос. Это очень важно.

Сторож заглянул в открытую дверь и, кивнув на Сергея, спросил:

— Ему можно?

Очевидно, ему было можно, потому что Янис отступил на шаг и, пропустив Субботина, вошёл следом, плотно закрыв за собой дверь.

Тусклый полумрак освещался вещью, похожей на усеянный шипами коралл. Сергей знал, что дон Рауль всегда спит при её свете. Опасаясь покушения, он никогда не дремлет в темноте. Блеклое сияние вещи озарило дыры в стене, оставшиеся от когда-то висевших здесь навигационных приборов. Затем, среди общего беспорядка, Субботин высмотрел Карлоса.

— Ценитель, забудьте всё, что мы с вами думали раньше! — начал с порога Сергей. — Боюсь вам сразу всё вывалить в лоб, потому что вы сочтёте меня сумасшедшим! Но времени на вашу подготовку у меня нет. Я бы ещё вчера вам всё рассказал, но ваши цепные псы меня не пропустили. Вы бы придумали что-то вроде ночных пропусков.

К удивлению Субботина, доктор никак не отреагировал на его темпераментную речь и отвернулся, глядя в иллюминатор. Потом Сергей услышал тихое рыдание. В полумраке, за спиной ценителя, в кресле хозяина сидела Росита и, всхлипывая, утирала бежавшие слёзы.

— Что случилось?

Вместо ответа девушка посмотрела на Субботина полными отчаяния глазами и взорвалась новым плачем. Сергей в недоумении взглянул на ценителя, затем опустил взгляд и только сейчас увидел дона Рауля. Он лежал поперёк широкого дивана, изогнутого вокруг стола. Голова сеньора Рауля была неестественно закинута назад, отчего виднелся лишь подбородок. Но полумрак не смог скрыть чёрных пятен на вытянутой шее. Субботину показалось, что взгляни он хозяину в лицо, то увидит остекленевшие и выкатившиеся от ужаса глаза. Руки безвольно свисали на пол, а ноги застряли под столом. В воздухе висел стойкий запах сигар, будто дон Рауль только что выкурил одну из них и лёг отдохнуть.

Нет, так человек не спит. Это Сергей понял, едва только увидел его неестественную позу. Дона Рауля швырнули на диван уже бездыханным — не надо быть экспертом, чтобы понять этот несложный факт. И так торопившийся поделиться с ним своим открытием Субботин понял, что опоздал.

— Скажи только самым надёжным сторожам, — от размышлений его оторвали слова ценителя, обращавшегося к Янису. Продолжая прерванный Субботиным разговор, Карлос кивнул за иллюминатор на сторожа у трапа. — Удвой посты, но чтобы никто ничего не понял. А я сейчас же начну копировать патроны. Будем готовиться к худшему. Если они смогли проникнуть даже сюда, то мы их явно недооценили. Но нам сейчас нужно хотя бы полдня эту новость продержать в тайне.

— Ценитель, если это сделали грузовики, то какой смысл скрывать?

— Важно выиграть время! Будем вести себя так, будто ничего не произошло. Всего полдня, Янис! Они должны сомневаться. Пусть думают, что хозяин выжил и только ранен. Делай вид, что недавно с ним разговаривал. Продолжай отдавать приказы от его имени. Пусть думают, что покушение было неудачным. А за полдня я сделаю столько патронов, что мы сможем держать месячную осаду! Ты теперь главный сторож, и надежда только на тебя.

— Ценитель, я сделаю всё, как вы сказали. Вы можете быть уверены, что добраться к вам они смогут только после того, как расправятся со мной! Но это им будет сделать непросто. Я уже приказал собрать пулемёт. В первую очередь копируйте патроны для него.

Янис на секунду задумался, затем почтительно кивнул ценителю и, искоса взглянув на Роситу, заспешил выполнять приказания.

— Что здесь произошло? — спросил Сергей.

— Ты сам всё видишь. Твой таинственный Ларсон смог пробраться даже сюда.

Субботин обошёл стол и заглянул дону Раулю в лицо. Как он и представлял, глаза были навыкате, и в них читался застывший ужас. Сергей даже не удивился. Ему показалось, что он это уже видел. Вернувшись к двери, он потрогал взломанный замок.

— Засов крепкий. Здесь не обошлось без лома.

— Ты ничего не слышала? — обратился к Росите доктор. — Треск двери должен был тебя разбудить?

— Нет!

Но потому как поспешно ответила девушка, Субботину многое стало ясно. В момент убийства её здесь не было. Росита напрасно ждала его в условленном месте, но в вихре событий он о ней даже не вспомнил.

«Это к лучшему! — поспешил успокоить себя Сергей. — Будь она здесь, грузовики не пощадили бы и её. Дверь из рубки в корпус, где спала Росита, была ещё тоньше, чем входная».

Не теряя времени, Карлос раскладывал на столе банки с вещами, готовясь копировать патроны. Он положил пулемётный и пистолетный патрон рядом и, развернув «Копир» оглянулся по сторонам в поисках бутылки с раствором. Неожиданно его взгляд задержался на вещи, похожей на бильярдный шар.

— Росита, ты не закрывала «Бычий глаз»?

— Нет.

— А отец не имел привычки накрывать его перед сном?

— Никогда. Карлос, почему ты спрашиваешь?

— Прости, Росита, боюсь, тебе будет неприятно это видеть, но я хочу просмотреть, что видел «Бычий глаз»? Уходи к себе.

— Я останусь, — угрюмо ответила девушка, нервно дёрнув скулами. — Я хочу сама увидеть убийц.

Ценитель пожал плечами и, плеснув на ладонь раствор, обильно натёр вещь.

Субботин никогда не видел, как работает «Бычий глаз». И теперь с интересом наблюдал, как вещь от соли зашипела, будто закипающий чайник, и рядом с собой Сергей неожиданно увидел дона Рауля. Хозяин острова стоял, едва не касаясь плечом Субботина, недовольно смотрел в окно и хмурился. Его прозрачный силуэт развернулся и прошёл сквозь Карлоса, но доктора это, казалось, ничуть не смутило. Ценитель, не отвлекаясь, внимательно следил за лицом и руками хозяина. Бесшумно упала брошенная на стол доном Раулем шляпа, затем вспыхнула раскуренная от вещи сигара. Призрачные клубы дыма пахнули Субботину в лицо, но он не почувствовал их запаха. Хозяин ходил из одного угла в другой, проходя то сквозь Карлоса, то сквозь Роситу. Предчувствие никак не давало ему успокоиться. Он плеснул на светящуюся вещь раствором, затушил сигару и, положив под голову кулаки, лёг на диван. Сергей невольно вытянул шею, глядя на растянувшихся на диване двух донов Раулей. Но разница между ними была очень заметна. Настоящий лежал неподвижно, свесившись головой вниз, а призрачный, сквозь которого можно было видеть швы на диване, смотрел в потолок и, вздымая грудь, беззвучно вздыхал. Затем глаза призрака закрылись, и наконец-то второй дон Рауль тоже уснул. Субботин подождал пять минут, но ничего не происходило.

— Когда же мы увидим, что было дальше? — шёпотом спросил он Карлоса.

— «Бычий глаз» нельзя ускорить. Придётся подождать.

— Но если его убили под утро, то мы прождём весь день?

— Ничего не поделаешь. Будем ждать. Но, судя по температуре тела, хозяина убили не меньше восьми часов назад. Ещё чуть-чуть и «Бычий глаз» дойдёт до нужного нам места. Наберись терпения.

Ценитель вернулся к столу и, подбросив на ладони пулемётный патрон, завернул в «Копир».

— Будем ждать, — повторил он.

Поманив Роситу, доктор указал на банку в углу:

— Подай. Я попытаюсь копировать сразу несколько патронов. — Заглянув в красные от слёз глаза девушки, Карлос, как мог, попытался её успокоить: — Держи, Росита, себя в руках. Рано или поздно, но что-то подобное должно было случиться. Мы должны были к этому быть готовыми. Хотя я не думал, что это случится так скоро. Тем не менее, не время падать духом. Надеюсь, сторожа смогут справиться с ситуацией, а если нет — живыми мы им не дадимся. У меня есть спрятанный в тайнике яд. Если сторожа не устоят, я его выпью. Думаю, тебе стоит поступить также. Яд парализует органы дыхания, доставляя мучения, но это лучше, чем попасть в руки взбесившимся грузовикам. А ты как? — Доктор взглянул на Сергея. — Там хватит на всех. К грузовикам тебе нельзя. Если вспыхнет бунт, то тебе лучше находиться по нашу сторону. Для них ты предатель.

— Если так считают грузовики, то я не хочу, чтобы так же считали и вы. Конечно же я с вами. Но я не собираюсь так быстро сдаваться. Яд не по мне. Если это конец, то я предпочёл бы погибнуть с оружием в руках.

— Как знаешь.

Приняв решение, Карлос полностью ушёл в работу. Росита ему помогала и лишь изредка, всхлипывая, бросала взгляд на спящий призрак отца. Субботин стоял у двери и, не зная, чем себя занять, молча наблюдал за их работой. «Копир» то сворачивался, то разворачивался, и на столе медленно вырастала горка пулемётных и пистолетных патронов. Росита перекладывала блестящие цилиндры по раздельным коробкам, считая и отмечая количество карандашом на крышке. На Субботина она старалась не глядеть, и Сергей молча смотрел ей в спину, невольно мучаясь чувством вины за то, что ночью не оказался рядом. Встреться они, проведи он её до катамарана, возможно, и спугнул бы убийц. Вероятно, тогда всё пошло бы иначе, и сеньор Рауль остался жив, и дальше продолжал бы держать остров железной рукой, сохраняя хоть какую-то стабильность. А сейчас этот чахлый мирок превратился в пороховую бочку с занесённым над ним факелом.

Сергей выглянул в окно, но пока ничего не предвещало надвигающейся атаки грузовиков. Хлипкий мир висел над островом, и, казалось, никто не рискнёт его нарушить. Сторожа беспечно ходили по периметру второго яруса, лениво поглядывая вниз. Они ещё ничего не знали, и вели себя как обычно. Чтобы ничего не просочилось грузовикам, новость о гибели хозяина не доверили даже им. На видимом клочке причала Гаспара показался Санчо, но по нему нельзя было сказать, что он чем-то взволнован и готовится к драке. Всё как всегда.

«Может, пронесёт? — с надеждой смотрел вниз Субботин. — Может, пошумят для острастки, поторгуются за лишний литр раствора, и всё затихнет само собой? Если вспыхнет бунт, то это будет самое неподходящее время! На кону жизнь целой планеты, а эта мышиная возня на руку лишь её врагам».

Беспокойство выказывали лишь Янис с помощниками, устанавливая на треногу пулемёт рядом с катамараном. Они поглядывали по сторонам, стараясь не проглядеть любые признаки опасности.

— Карлос, вчера, после наступления темноты, я встретился со своим другом. — Субботин решился начать так волновавший его разговор.

— С другом? Это с которым?

— Который погиб.

— Что?

Доктор оторвался от «Копира» и удивлённо оглянулся.

— Что ты сказал?

— Да, да, который погиб! На него, если помните, напала Критура, когда он нырял за вещами. А вчера я с ним разговаривал. Это страшное зрелище. От него осталась лишь голова на теле медузы. И она со мной говорила.

— Вот как? — Карлос опустился на диван, ничуть не смутившись, что сел сквозь ноги призрака дона Рауля. — Многие, кто встречался с медузами, видели на теле фрагменты людей. Кто-то, как и ты, узнавал друзей. Но никто ни разу с ними не разговаривал. Ты уверен, что это тебе не привиделось? Вчера у нас был трудный день.

— Нет, доктор. Я знаю точно, вчера со мной говорил Женя. Только он смог бы ко мне так обратиться.

— Что он тебе сказал?

— Странные дела здесь происходят, доктор. Вы даже не представляете, насколько они странные. Женя несколько минут управлял медузой. Он говорил, что передавил её разумом. А медуза — это совсем не то, что вы думаете. Биологический зонд, собирающий информацию любым доступным ему способом — вот кто такая ваша безжалостная Критура. Ничего необычного, если учесть, с кем имеем дело. Это как наши беспилотные разведчики, собирающие информацию над полем боя. Но вместо скрытого наблюдения, медузы предпочитают изучать на ощупь, сращиваясь с чужим организмом. Послушные исполнители — не больше. Куда интересней их хозяева — тритонозмеи! Вы бы, доктор, придумали этим тварям название, а то оторопь берёт от такой игры слов. Никогда не думал, что скажу что-то подобное, но как бы это вам подать помягче? В общем, док, мы оказались на передовой. А вокруг нас идёт тихая война. Война на выживание человечества, которое пока об этой войне даже не догадывается. А когда догадается, то уже будет поздно. Женя сказал, что пока они слабы. Но время на их стороне, и сколько им его нужно для окончательной победы, я не знаю. Только мой друг захотел сказать что-то важное, как ему сразу заткнули рот. А теперь получается, что об этом знаем только мы с вами. Вот и думайте, доктор, что нам со всем этим дерьмом делать? С кем воевать? С грузовиками или с этими тварями? Если воевать с тварями, то как? Главное их оружие — слизь. И как ей противостоять, я тоже не знаю. Так что, как-то вот так. Это всё, до чего я смог докопаться собственным умом. Может, вам есть что добавить? Или вы горите желанием стать спасителем человечества? У вас есть шанс. А лично я даже не представляю, что делают эти спасители мира? Это, скорее, в Голливуд. Там американцы спасают наш мир не реже, чем раз в месяц.

Казалось, Карлос теперь полностью забыл о надвигающейся опасности, и, отложив в сторону «Копир», смотрел на Субботина встревоженным и, в тоже время, полным недоверия взглядом.

— Это всё тебе рассказал твой друг?

— Сколько успел. Вчера, в нашем с вами плавании, мы задели их за живое. Женя сказал, мы их испугали. Преждевременно раскрыли тайну, узнав то, что нам пока знать не положено. И это вызвало панику в их рядах.

— Ты можешь говорить яснее? Что за манера — говорить загадками? Я ничего не понимаю! Кто это — они? У них есть имя? О ком ты говоришь?

— А вы догадайтесь. У меня язык не поворачивается произнести это слово. Обычно тех, кто утверждает, что видел их самих или их тарелочки, ждут в психиатрических клиниках. Так что называйте их сами, как хотите.

Глядя на огорошенного Карлоса, Субботин хитро улыбнулся. Ему начинала нравиться медленно разворачиваемая им интрига. Хотелось, чтобы доктор дошёл до всего самостоятельно. Тогда и вопросов будет меньше и, поняв суть вопроса, он уже сам с пеной у рта будет доказывать, что давно подозревал что-то подобное.

— Смотрите! — неожиданно выкрикнула Росита. — Отойди!

Она указывала на дверь за спиной Сергея, требуя посторониться. Ещё целый засов на дверях часто подрагивал. «Бычий глаз» наконец дошёл до места трагедии и теперь показывал её во всех подробностях. Дверь бесшумно дёрнулась от удара, и призрак дона Рауля вскочил с дивана. Раскрыв рот, он беззвучно крикнул и бросился за спрятанным в тайнике ножом. Дверь в рубку отжали снаружи. В образовавшейся щели Субботин ожидал увидеть просунутый лом, но показались пальцы. Затем даже без звука стало понятно, какой силы удар сорвал засов с петель, вырвав из дверного проёма огромный кусок пластика. Сергей подался вперёд, стараясь первым рассмотреть в темноте появившийся и едва различимый силуэт. Кто там стоит, не узнали ещё ни Карлос, ни Росита, но дон Рауль уже разглядел своего убийцу. Он удивлённо отступил на шаг, затем выставил перед собой нож. Показав на дверь, он потребовал от нежданного гостя убраться и, кажется, крикнул, зовя сторожей. Сам он стал так, чтобы между ними находился стол.

А дальше Субботин увидел, как тень из темноты стремительно бросилась вперёд и, обретая вполне различимые черты, ринулась к дону Раулю, отрезая путь к бегству.

Теперь убийцу увидели все. Росита вскрикнула и в ужасе закрыла ладонью рот. Карлос замер, словно поражённый молнией и, прекратив дышать, молча смотрел на пришельца. Но больше всех был потрясен Сергей. Ещё не веря собственным глазам, он хотел выкрикнуть — что за чёрт?! Но слова застряли в горле.

Перед собой он видел самого себя.

Его двойник левой рукой молниеносно перехватил дону Раулю кулак, сжимавший нож, и вывернул за спину. Правой он схватил его за горло и поднял на вытянутой руке. Увидев, как беспомощно болтаются в воздухе ноги отца, Росита не выдержала и с громким стоном осела на пол.

«Это бред! — хотелось выкрикнуть Субботину во всё горло. — Это не я!»

Но его обличитель, его двойник, бесстрастно воспроизводимый «Бычьим глазом», стоял в двух шагах, и, будто могучий колосс, сжимал багровую шею, глубоко вогнав пальцы в горло. Несмотря на значительный вес дона Рауля, держал он его на весу легко, словно чучело, набитое соломой. Но не столько сила поразила Сергея, сколько собственные глаза. Его двойник не глядел на свою жертву, а, задрав пустой взгляд, смотрел над её головой. И взгляд этот был бессмысленный, немигающий, словно взгляд статуи — холодный и слепой.

Дон Рауль дёрнулся последний раз, нож из руки вывалился и скрылся под столом, а сам он обмяк и уже висел без признаков жизни, жутко оскалившись в последней агонии. Двойник Субботина продержал его ещё минуту, потом швырнул на диван, и призрачное тело упало, совместившись с настоящим телом дона Рауля. Не оглядываясь и не задерживаясь в рубке ни секунды, второй Субботин переступил порог и растаял в темноте.

Двойник исчез, а Сергей всё ещё смотрел на дверь, будто продолжал видеть собственную спину. Он понимал, что, конечно же, «Бычий глаз» показывает его, но мозг, сознание, всё его существо кричало, что этого не может быть. Это какой-то подлог! Самым наглым и беспринципным образом его подставили! Но уже несмело, издалека забрезжила догадка, которой он сам испугался. Кроме себя самого Субботин ещё увидел то, на что возможно не обратили внимание ни Росита, ни Карлос. В последний миг, перед исчезновением, его призрак в двери замер, вновь превратившись в тёмный силуэт. А в заднем кармане, просвечивая сквозь плотную ткань, кроваво-красным цветом горел «Фараон».

На ватных ногах Сергей сделал шаг к Карлосу, но доктор шарахнулся в сторону, в ужасе закрываясь «Копиром».

Слова были излишни. Субботин понимал это и хотел закричать, призывая в свидетели всех всевышних богов, требуя доказательств своей невиновности. Но он уже знал, что это не так. А поняв всю тяжесть свалившейся на плечи правды, он отвернулся и тяжело двинулся вслед за своим призраком.

Сергей ожидал выстрела в спину. И это было бы справедливо и логично. Но выстрела не было. В спину ему глядела тишина. Он медленно вышел из рубки, словно зомби прошёл рядом с возившимися с пулемётом сторожами, что-то невпопад ответил Янису, спустился на палубу второго яруса и пошёл дальше, спотыкаясь на заплетающихся ногах. Никто не кричал ему вслед. Никто не голосил навзрыд, требуя разрядить вдогонку пулемётную ленту. И только скрип палубы под ногами рождал какие-то звуки, подсказывая, что всё это не сон. Всё это жуткая реальность. На его совести мексиканец Бача, которого он ненавидел, но совсем не хотел его гибели. Не устоял перед ним и здоровяк Людвиг, на силу которого так уповал дон Рауль. Да и сам дон Рауль, сумевший в своё время выжить в безжалостном мире колумбийской мафии и даже возглавить наркокортель, избежавший рук правосудия и построивший на обломках кораблей этот мирок, не смог спастись от маленькой и такой на вид безобидной вещи как «Фараон». Рассказывай теперь Карлосу, оправдывайся перед Роситой, что это виноват не он — Субботин. Во всём грешен коварный камень в кармане. Это он управлял им будто марионеткой, делая оборотнем, вооружённым страшной силой и лишённым разума и памяти. Всё напрасно. Для всех убийца он.

Стоя у перил, Субботин держал «Фараон» на ладони и смотрел на него долгим, задумчивым взглядом. Вещь мягко грела пальцы и, казалось, ластилась, будто трущийся о руку кот. Сергей подбросил её, словно пробуя, не прибавила ли она за все свои грехи в весе, затем швырнул далеко в море.

Спустившись на нижний ярус, Субботин слепо брёл вдоль кромки воды, натыкаясь на бочки и корабельный хлам. Он пересёк пустынный причал Гаспара, затем обошёл так и не отремонтированную галеру Салаха. Но и здесь было пусто. Казалось, будто грузовики знали, в какое чудовище он превращался по ночам, и прятались по углам.

«Да здесь они, — вздохнул Сергей. — Голоса слышны за той шлюпкой под навесом».

Из-за перегораживающей путь перевёрнутой лодки с пробитым дном действительно слышался шум голосов. Он сливался в монотонный, еле различаемый гул. Разговаривали тихо, приглушённым шёпотом, каким обычно шепчутся заговорщики. Когда он подошёл ближе, начали выделяться отдельные слова. Очень часто произносили одно и тоже имя, которое Субботину показалось очень знакомым. К Ларсону обращались сразу несколько человек, и он отвечал по очереди то одному, то другому. Странно, но голос Ларсона показался Субботину знакомым.

Тогда, не раздумывая, заинтригованный Сергей отбросил прикрывавшие проход доски и вышел на закрытую со всех сторон палубу. С боков её прикрывали сваленные в кучу обломки судового снаряжения. Сзади ход перегораживали подпирающие верхний ярус брёвна. А за спиной Субботина палуба обрывалась свесом в море. Тихое, неприметное место, вполне подходящее для заговорщиков. На тесном пятачке толпилось не меньше двадцати человек. Оцепив кольцом маленького и очень толстого человечка, они ловили каждое его слово. Субботин слышал их речь, но не слишком вдумывался в слова. Он шёл не глядя, бесцельно, на голос. Лишь бы куда-нибудь двигаться и не стоять. Хотелось идти к людям. Пусть даже к тем, кто его сторонится. Слышать их речь и говорить что-то в ответ самому, чтобы убедиться — он ещё не стал зверем, способным издавать лишь рычанье. Он увидел спины грузовиков, затем до него докатился смысл их слов.

— Сообщение верное, — произнёс страдающий одышкой Ларсон. — Его точно убили! Карлик Удо сам слышал снизу сквозь палубу, как шептались сторожа.

— А если нет? Они перестреляют нас, как котят!

— Заткнись! Я ему верю. Этот жирный боров не появлялся из своей конуры с самого утра! Точно, его кто-то прибил из своих. Может сторожа или ценители отравили, не поделив вещи! Но так или иначе — сейчас самое время! Тянуть больше нельзя. Ты, Филипп, поведёшь людей через ваш трап. Он самый широкий, и вы взбежите по нему сразу всей толпой. Сейчас принесут пики. Разбирайте их по одной на человека. Хватит всем. Повторяю — времени нет. Меня ждут ещё с того края острова. Сторожа пока ничего не подозревают. Накинемся сразу с трёх сторон, как только я сделаю первый выстрел. Не жалейте никого! Если упустим момент, то уже никогда не сможем перебраться на второй ярус! Так и будете нырять, пока не передохнете. А я, когда стану хозяином, всех вас сделаю сторожами!

Субботин по инерции сделал ещё шаг и замер в изумлении.

Два десятка глаз обернулись в его сторону и лихорадочно подались вперёд.

— Пузырь? — нервно хохотнул Сергей, вглядываясь в знакомый белый ёжик на голове толстяка. — Ты вылез из своей норы?

Затем до него дошла поразившая своей нелепостью мысль.

— Так Ларсон — это ты? Пузырь? Ты и есть Ларсон? Вот умора!

— Он всё слышал!

— Эта продажная собака нас заложит!

— Так чего же вы ждёте?

Кольцо грузовиков начало загибаться вокруг Субботина, отжимая к воде.

— Эй! — отступил назад Сергей, ещё не веря, что из-за своей рассеянности так глупо вляпался в очередную неприятность. — Спустите пар, горячие латинские парни, я ничего не слышал!

— Может, пустим его на кровь? Я давно хочу посмотреть, какая она у него на цвет. А ещё лучше на вкус.

— Нашёл время! Не тяните. Кончайте его быстрее! Возьмите гарпун, если боитесь запачкать руки. — Ларсон-Пузырь щёлкнул пальцами, подзывая кого-то из-за плеча.

В руках выступившего вперёд грузовика появилось подводное ружьё, смахивающее на гигантский арбалет с полутораметровым гарпуном. Уверенным движением он натянул резиновый жгут и щёлкнул фиксатором.

Дальнейшего развития событий Субботин ждать не стал. В стремительном прыжке он перемахнул преграждавшую путь бочку и, оттолкнувшись, соскользнул с причала.

Воду на острове боялись. В воде из-за её опасности спасаться было не принято, потому грузовики не ожидали от Сергея такого неожиданного кульбита. По их правилам лучше уж было погибнуть от рук людей, чем от щупальцев медузы. Потому никто не бросился следом.

— Живо за ним! — закричал Ларсон.

— Сейчас сам всплывёт!

— Нельзя его упустить! Не тяните, а то уйдёт!

— Да куда он денется? А в воду — не-а! Я потому рвусь наверх, чтобы к воде больше близко не подходить!

— Я приказываю всем прыгать!

— Там наверняка медузы! Нужно сначала проверить.

Грузовики недоверчиво косились на круги на поверхности, оставшиеся от Субботина, и, выстроившись вдоль причала, подталкивали друг друга вперёд. Никому не хотелось рисковать, тем более когда впереди маячила перспектива беспечной жизни на втором этаже — с изобилием раствора и роскошью, обеспеченной вещами.

— Где он?! — топал ногами багровый Ларсон. — Почему не всплывает?

— Может, утонул?

— А может и не утонул, только я больше туда не полезу.

— Трусы! — сплюнул под ноги их предводитель и пошёл прочь, бросив на ходу: — Как всплывёт, сами его порешите, а мне некогда. Готовьтесь! Как выстрелю, чтоб все как один! Последний, кто взберётся на вторую палубу — останется в грузовиках!

Субботин был уверен, что погоня обязательно будет, и потому искренне удивился, не услышав шлёпающихся в воду тел. Но причина была в том, что несмотря на такую яркую и победоносную битву с Критурами, в которой побывали грузовики Салаха, медуз на острове стали бояться ещё больше. Истории об их стремительных атаках, красочно пересказываемые на нижнем ярусе из уст в уста, обрастали всё новыми и новыми подробностями. И вместо того, чтобы поднимать боевой дух, рассказы эти превращались в леденящие кровь небылицы.

Скользнув в спасительные лиановые дебри, Сергей проплыл под водой, насколько хватило воздуха, и вынырнул под настилом первого уровня. Над головой нависали чёрные днища кораблей, на которых держались брёвна, связывающие остров. Здесь было темно и застоявшаяся воздушная подушка отдавала гниением древесины и плесенью. Отдышавшись, Субботин нырнул к следующей полынье между нагромождением полузатопленного дерева. Выхода наверх в этом месте тоже не было. Скорее, здесь можно было остаться навсегда, зацепившись за корягу или запутавшись в хаосе гниющих досок, чем найти выход. Голова упиралась в невидимые в потемках скользкие брёвна да в увившие их побеги лиан. Он нырял ещё несколько раз, разыскивая под островом воздушные отдушины и хотя бы слабый свет, подсказывающий, что где-то там есть выход из-под острова. Но снизу остров казался ещё более огромным, и всюду было одно и то же — тьма, гнилая труха над головой, сплетения лиан да застоявшийся воздух. Каждый раз, выныривая, Сергей прислушивался к звукам наверху. Но выстрелов пока слышно не было, и потому он надеялся, что ещё успеет. Заметив участок под водой, где лес лиан казался реже, он набрал полную грудь затхлого воздуха и нырнул, раздвигая в стороны их тонкие нити.

За стеной зелёных побегов, указывая на границу острова, показался слабый свет. Субботин поднырнул под киль осевшего ниже ватерлинии от навалившегося сверху веса судна и всплыл рядом с нависающим над водой причалом. Это место он узнал сразу.

По хитроумной иронии его путь под островом пролёг к заброшенному уголку, где они тайно встречались с Роситой. Сергей это расценил как знак свыше. Выбравшись на сухую палубу, он протиснулся в узкий лаз и, спотыкаясь о брёвна, бросился искать ход наверх к катамарану. Под ногами качнулся узкий трап, и Сергей сразу вспомнил, как этой тропинкой его вела Росита. Под руку попал натянутый канат, указывающий на тайный путь к люку наверх. Здесь уже где-то рядом выход на второй ярус, а там и до катамарана рукой подать. Карлос с Роситой наверное ещё ничего не знают о готовящейся атаке!

Но он может успеть их предупредить!

Наверху по-прежнему было тихо, и у Субботина зародилась надежда, что война отменяется! Может, это он невзначай спугнул Пузыря, а может статься, что планы у грузовиков поменялись ещё по какой причине. Но судя по тишине наверху — на штурм пока они не торопились.

Под руки подвернулась верёвочная лестница, и над головой Сергей увидел светлый контур люка. Он уже почти добрался. Там был выход под брюхо катамарана.

Выбравшись между его обтекаемыми корпусами, Субботин вспомнил, куда его не так давно вела Росита и ударил в едва заметную крышку. Знакомая треугольная каморка, где когда-то хранили паруса, затем ступеньки и ещё одна дверь в рубку — всё знакомо, будто он здесь ходил ни один раз.

Сергей ворвался внутрь, подобно тому, как вторгся его двойник, показанный «Бычьим глазом». От удара разломанная дверь едва окончательно не слетела с петель. Карлос удивлённо оглянулся, затем испуганно попятился в угол. На столе уже стоял полный ящик с горкой скопированных им патронов. Субботин обвёл взглядом рубку и увидел носок туфли, выглядывающей из-под стола. Тело дона Рауля по-прежнему лежало на своём месте — с той лишь разницей, что теперь ноги не свисали, а занимали весь диван. И хозяин не пугал страшным оскалом, а был укрыт с головой белым покрывалом. Росита подняла голову от «Копира» и посмотрела на Сергея с нескрываемым страхом.

— Всё потом! — не давая никому открыть первым рот, выкрикнул Субботин. — Не сейчас! — Он поднял руки, показывая, что у него ничего нет и торопясь упредить возможные обвинения. — Росита, Карлос, у меня нет ни секунды на объяснения!

Вода стекала с него ручьями, мгновенно собрав под ногами лужу. Бешеный взгляд метался от иллюминатора с видом на сторожей к доктору и обратно. Сергей понимал, что сейчас он для них выглядит всё равно, как маньяк для попавшихся в ловушку жертв, и, тяжело дыша, собирался с мыслями. Наконец он ударил себя в грудь и уверенно произнёс:

— Всё было не так, как вы могли подумать! Карлос, не смотри на меня как на привидение. Быстрее бей тревогу, поднимай сторожей! Собирайте всё оружие, что у вас есть. Скоро здесь будет жарко!

— Не подходи! Ещё шаг и я буду стрелять!

— Да поверьте наконец! Это всё ваши долбаные вещи! Некогда мне объяснять, потому что сейчас сюда полезут грузовики! Карлос, прикажи Янису перекрыть все ходы наверх! Проверьте палубу под ногами — у них могут быть лазы под вашим носом! Все пути должны простреливаться! Всё ещё можно взять под контроль! Ну что вы на меня уставились?! Или вам жить надоело? Ещё не поздно всё спасти!

Неожиданно за иллюминатором послышался гул, перерастающий в воинственные вопли и хриплые крики сторожей. Затем грянул выстрел.

— Хотя, наверное, уже поздно, — Субботин сник и удручённо сел на диван, отодвинув ноги дона Рауля.

— Что это? — Карлос прислушался и через плексиглас иллюминатора выглянул на вмиг опустевшую верхнюю палубу.

— Если вы имеете в виду крики, то это, как я вам и говорил — грузовики. А если выстрел, то это их дробовик.

— Дробовик? Откуда?

— Вопрос не по адресу. А ещё у них есть подводное ружьё, на гарпун которого они чуть не нанизали меня. Да мало ли что ещё у них есть. Перспектива, доктор, у нас безрадостная.

— Так ты с нами? — недоверчиво спросил Карлос.

— Ну наконец — то! Док, я для чего сюда припёрся? Или я до сих пор кажусь вам диверсантом? Я спешил вас предупредить, но из-за вашей твердолобости, доктор, похоже опоздал.

— Янис не позволит им взобраться наверх! Я уже успел забить ему полный пулемётный короб.

— Карлос, вы ничего не смыслите в тактике боя накоротке. Пулемётом можно держать на расстоянии. А в буреломах вашего острова, с его норами и тайными проходами, к Янису подкрадутся на бросок ботинка.

— Янис не новичок! Он служил в армии.

Теперь сторожа пришли в себя, и Субботин услышал длинную пулемётную очередь. Затем к ней подключились редкие пистолетные хлопки, да звонко застучал затвором автомат. Будто услыхав собственное имя, в рубку ворвался Янис.

— Ценитель, они полезли! У дальнего трапа стянули вниз кого-то из сторожей! Ещё у них в руках ценитель Томас! На центральной лестнице ранен Стив! Давайте ещё патроны!

— Да-да… — засуетился доктор, подавая коробку. — Я сейчас ещё сделаю! Янис, как там? Выстоите?

— Наверх мы их не пропустим! — мрачно ответил главный сторож. — Только бы не подожгли остров.

Уже узнаваемо, низким эхом огрызнулся дробовик Ларсона, и внутрь рубки брызнули осколки пластика.

— Вам бы лучше спуститься вниз. Картечью бьют! — пояснил Янис, и, пригнувшись, выскочил за дверь, прихватив коробку с патронами.

— Хлипкое у нас убежище! — Субботин согнулся, пряча голову под толстой плитой стола. — Отсюда много не навоюем. Ваш сторож прав — нужно уходить. Давайте, доктор, что у вас там ещё осталось из оружия и спустимся вниз.

— Я всё отдал сторожам! — растерянно пожал плечами Карлос. — Масляное хранилище пусто. У меня больше ничего нет.

— Нет? — удивлённо хмыкнул Сергей. — Чем же вы тогда угрожали в меня стрелять, когда я вошёл?

— Погоди! — вспомнив, доктор стал на колени и принялся выворачивать ящики из-под стола. — Вот, ты мне напомнил! Как-то хозяин показывал…

Он раскрыл герметичный пластиковый контейнер, и по полу гулко покатился тяжёлый стальной шар с мощным прижимным рычагом.

— Вот так новость! Да мы теперь с артиллерией! — Субботин поднял ручную гранату и с уважением погладил оливковый корпус. — Американская, М67! Надеюсь, не учебная?

— Что ты! Сеньор берёг её на самый крайний случай.

— Он наступил! — Сергей прислушался к звукам участившейся стрельбы и повесил гранату на пояс. — А теперь спускаемся вниз. Росита, не стой у окна, пригнись от греха!

Снаружи донёсся мощный рёв десятка подбадривающих друг друга глоток. Сначала они гудели у причала Гаспара, затем крики подхватили с обратной стороны, а потом показалось, что они звучит отовсюду, даже из-под палубы. Поддерживая атаку, раз за разом гулко громыхал дробовик, с каждым выстрелом хлопая всё ближе и ближе. Свинцовая картечь уже дважды попадала в рубку, разнеся вдребезги иллюминаторы и оставив внушительные дыры на гладкой, обтянутой кожей стене. Бутылки с раствором на полках, прикрытых шторками, разлетелись солёным дождём и пролились Субботину на спину.

— Уходим! — выкрикнул он, толкнув Карлоса к дверям, ведущим в корпус с выходом вниз. — Росита, быстрее! — Сергей обернулся к девушке и удивлённо замер. — Ты чего?

Субботин взглянул на её бледное лицо, затем на окровавленное платье.

— Ты ранена?

Ещё не веря собственным глазам, он потянул её за руку, но Росита скривилась от боли и, схватившись за живот, медленно осела на пол.

— Док! Доктор, назад! — Сергей схватил исчезающего Карлоса за воротник. — Сюда! Что с ней?

Карлос вернулся и, склонившись над Роситой, убрал с живота окровавленную руку.

— Плохо дело, — он невольно прикусил губу и похлопал девушку по щеке. — Не молчи. Говори, что чувствуешь?

— Печёт… — еле слышно прошептала Росита.

Теперь даже в полумраке рубки виднелись тёмные круги под её глазами. Дыхание сбивалось, и вместо слов с губ срывался слабый стон.

— Я сейчас… я встану…

— Лежи! — прищурившись, Карлос потрогал чернеющую сквозь дыру в платье рану. — Плохо, — повторил он ещё раз. — Задета печень.

— Печень? — взволнованно переспросил Субботин. — Ну и что? Это же не смертельно? Док, тебе ведь это по плечу? Не молчи, ты же спасёшь её?

Карлос свернул первую попавшуюся под руку тряпку и прижал к ране.

— Что я могу сделать?! — выкрикнул он в сердцах. — У меня даже нет бинтов! Здесь нужен операционный стол, а у меня даже нет элементарной аптечки!

— Аптечки?

— И не только! У меня нет ничего! Я ценитель, а не доктор! Росита, открой глаза! Ты меня слышишь?

Карлос наклонился к её лицу, но девушка не ответила. Склонив голову на грудь и облокотившись о стену, она молчала. Она была без сознания. Карлос потрогал пульс на тонком запястье, затем качнул головой.

— Едва прощупывается. Долго не протянет.

— Что? — Субботин рухнул на колени рядом и схватил окровавленную руку. — Карлос, не мели ерунду! Вот же пульс! Я его хорошо слышу! Док, ты меня не пугай! Давай начинай её спасать! Говори, что нужно делать?

Прислушавшись к нарастающей стрельбе, Карлос тяжело вздохнул:

— Они уже на второй палубе. Всё кончено. Может для неё так даже лучше.

— Эй, доктор, ты чего? — потрясённый Субботин не поверил собственным ушам. — И это всё, что ты можешь сказать? И это я слышу от того, на ком два года держался весь этот соломенный бедлам? А как же речи о том, что ты готов защищать Роситу, как собственную дочь? Брось, Карлос! Что тебе нужно?

Аптечку? Есть у меня одна мысль! Будет тебе аптечка. Не знаю, что там имеется, я в неё не заглядывал, но бинты будут точно! И скальпеля не гарантирую, но таблетки и бутылки с лекарствами там были.

Перехватив удивлённый взгляд доктора, Субботин кивнул на стол с вещами.

— Прихвати «Компас». Он нам понадобится. А теперь хватит разлёживаться — у нас дорога не близкая. Только бы Росита выдержала!

Сергей подхватил девушку на руки и толкнул ногой дверь вниз.

— Карлос, у причала Макса, кажется, тихо! Нам нужна его лодка.

— Лодка Макса? Ничего не понимаю! Ты что задумал?

— Поплывём к острову неприкаянных.

— К острову неприкаянных? Зачем?

— За аптечкой!

О спрятанном в кратере вулкана вертолёте Сергей вспоминал часто. Так часто, насколько позволяли бурные события последних дней. Иногда, разозлившись на весь этот несправедливый мир, на деградирующих грузовиков, на безжалостного дона Рауля, он представлял, как ворует лодку и уплывает к острову неприкаянных. А там, запустив «броневичок», прилетает и разносит весь этот склад брёвен в крошечные щепки!

Месть захлёстывала разум, заслоняя глаза тёмной ширмой. Так вам, никчемный человеческий мусор, пожирающий друг друга ради соли! Увлёкшись, Сергей представлял сцены расправы, крепко сжимая кулаки. Пусть это будет вам платой за то, что потеряв человеческий облик, вы опустились до уровня падальщиков! Так вам и надо, отребье, не достойное даже такого жалкого существования!

Но затем, успокоившись, он понимал всю абсурдность этой вспышки ярости. Эти бедолгаи и раньше были не лучшей частью общества, а теперь, когда аквасфера поставила их на грань выживания, они превратились в животных. Чем он тогда лучше их? Всего лишь тем, что у него в руках будет пушка помощнее, чем оружие островитян?

«Где логика? — спрашивал он сам себя. — Нет логики, капитан Субботин!»

И стоял вертолёт дальше бесполезной махиной в кратере, ожидая своего часа. Теперь этот час настал. Нет, не для того, чтобы удовлетворить мстительные чувства за раненую Роситу. Сергей даже мысли не допускал о том, чтобы, вооружившись, вернуться к острову и поливать из пулемёта всё, что подаёт признаки жизни. Вспомнил о вертолёте он лишь потому, что там была аптечка. Что в ней находится? Мало кто из лётчиков знает её содержимое, потому что редко в неё заглядывал. Белый ящик с красным крестом висит так, что в глаза не бросается, и вспоминать о нём приходится крайне редко. О его содержании беспокоятся те, кому положено, а лётчикам своих забот хватает. Но сейчас Субботин пытался убедить себя в том, что прекрасно знает его содержимое! Напрягая память, он, кажется, даже вспомнил шприцы, а, может, и скальпель?! Но в одном он был уверен точно — в этом ящике обязательно будет спасение Роситы. А как же иначе? Иначе никак! Потому что лишь теперь, увидев её бледное лицо, он понял — что она для него значит!

Глава восьмая Заражение крови

Взмах, гребок, выдох, снова взмах! Субботин работал как не знающая передышки машина. Шлюпка низкими бортами едва не черпала воду при неосторожном раскачивании и неслась вперёд, отзываясь на каждое усилие весла. Её плоское дно скользило, поднимая перед собой слабую волну, которая тут же исчезала в тумане. Выдох, ещё взмах до упора в стопор! Сколько их, этих взмахов, уже за спиной? Счёт им Сергей не вёл. Только бы успеть! Только бы выдержала Росита! Девушка лежала на дне лодки между доктором и Субботиным, с подложенным под голову рюкзаком. Белое лицо казалось вылепленным из воска и лишь слабое, еле слышное дыхание говорило о том, что она ещё жива. Да ещёвыдавала признаки жизни сочившаяся и пропитавшая насквозь тряпку кровь из раны. Карлос встретился с Сергеем взглядом и отвернулся. Он с сомнением смотрел на едва вздымавшуюся грудь девушки, каждый раз ожидая, что этот вздох будет последним. Но Росита цеплялась за жизнь, проявляя завидное упорство.

Слабый стон сорвался с её губ, и Субботин, отбросив весло, склонился, прислушиваясь.

— Ты что-то сказала? Док, она ведь что-то сказала?

— Не беспокой её. Она тебя не слышит.

Спохватившись, Сергей принялся грести с новой силой.

— Карлос, не отставай! Мы должны успеть!

Доктор промолчал и устало навалился на весло.

Они плыли уже полдня. По рассеянному в тумане свету, по его блеклому, но максимально возможному свечению над головой Субботин уже научился различать полдень. Позади угасли выстрелы, и непонятно было, то ли это расстояние и туман заглушили их, то ли грузовики одержали верх и отстреливаться больше было некому. Взяв по вешкам направление на остров неприкаянных и закрепив его «Компасом», Сергей с Карлосом гребли без перерывов уже несколько часов. Туман то отступал, поднимаясь вверх до пары сотен метров над головой, то обрушивался вниз, стекая по лицам ручьями влаги. Субботин оторвал рукав и теперь то и дело стирал с лица Роситы мокрую росу, каждый раз прислушиваясь к её неровному дыханию.

Только бы успеть!

На аптечку в вертолёте он возлагал такие надежды, будто там находилась не меньше, чем клиническая лаборатория. О том, что может быть иначе, не хотел даже думать! Что-то же в ней есть? А хороший доктор даже из этого сделает чудо! Нужно только успеть!

И он налегал с новой силой, разворачивая лодку в сторону Карлоса, и нетерпеливо его подгоняя:

— Док, навались! Док, потом отдохнём. Давай ещё разок! Наверное, уже недолго осталось.

В ответ Карлос лишь тяжело дышал, да сдувал капавший с носа пот.

Чтобы как-то отвлечься от тяжёлых мыслей и приободрить доктора, Субботин придумал что-то вроде упорядочивающей плавание игры. Сидели они по ходу движения спинами вперёд и каждый раз через десяток взмахов кто-нибудь оборачивался, чтобы посмотреть — не показался ли остров?

— Считаем пятьдесят гребков, не оглядываясь! — крикнул Карлосу Сергей. — Затем по очереди оборачиваемся. Кто первый увидит остров, тот и победил!

Доктор застонал и искоса взглянул на собственные окровавленные ладони.

— Глупо.

Субботин прикусил губу, понимая, что Карлос уже на пределе. Одно слово — ценитель! Грести не привык. Да и был он гораздо старше Сергея, а потому предложение игры на изнурение показалось бессмысленным и неуместным.

— Да, наверное. Ещё штурман говорил, что чем мне страшнее, тем тупее у меня получаются шутки. Больше всего, док, я боюсь не успеть.

Вспомнив о Голицыне, и чтобы загладить свой промах, да хоть как-то отвлечь доктора от собственных мучений, Субботин начал прерванный ещё в рубке катамарана разговор:

— Мой друг Женя сказал, что весь секрет в хлориде натрия!

— В чём? — тяжело выдохнув, неохотно спросил Карлос.

— Наверное, я это коряво выразился по-испански. Это, док, обычная соль.

— Соль? — усилий доктора на поддержание разговора хватало лишь на короткие реплики.

— Она самая. Над его словами я долго думал и, кажется, всё понял. Ты ведь уже не станешь возражать, что мы имеем дело вовсе не с творением рук человеческих?

Субботин внимательно взглянул на Карлоса, ожидая эмоциональный отпор, но доктор лишь неохотно кивнул.

— Хорошо, что это теперь не вызывает вопросов. Да, до такого люди додуматься не смогли бы. Это, док, если хотите — инопланетяне! Или, как сейчас принято говорить, — внешний или чужой разум. Это — вторжение. Без грома, без огня, без вспышек лазера и прочих космических спецэффектов. Тихое, но уверенное вторжение. Возможно, им понадобятся годы, а то и десятилетия, и они медленно, но бесповоротно вытеснят человечество с собственной планеты. Женя сказал, что им всего лишь нужно набрать критическую массу и тогда процесс станет необратимым. Они станут непобедимы. Вы понимаете, о чём я?

Доктор не смог выдавить из себя ни слова и лишь отрицательно мотнул головой, но разговор его заинтересовал.

— Их база или тот диск, что мы наблюдали вместе, ежесекундно выделяет тонны слизи. Она пожирает всё вокруг, продолжая порождать саму себя, чтобы пожирать ещё больше материи, освобождая жизненное пространство. Они жители воды. И, похоже, им наша планета понравилась. Больше семидесяти процентов её поверхности занимает вода. Ещё лет сто и не останется ни одного материка. Всё сожрёт слизь. Будет лишь полностью покрывающий планету океан, а сверху его полностью окутает туман. Как раз то, что им нужно. Так, по-видимому, выглядит их мир. Но есть одно но! Им не по нутру наша соль. Для них она — яд! Возможно, лишь благодаря соли, продвижение у этих шестилапых змей не такое быстрое, как им бы хотелось. Приходится тратить силы и время именно на борьбу с солью. Да, да, именно на то, что для нас так жизненно важно. Как выглядит их родная планета, мы можем видеть по её миниатюре — аквасфере. Совершенно пресная вода без каких-либо примесей соли. Лианы обездвиживают всё на её поверхности, чтобы со временем уничтожить и то, что слизи недоступно. Мёртвая вода, в которой нет места даже самым мелким земным микроорганизмам. Вот к такому миру они готовят нашу Землю. На острове неприкаянных в утробе вулкана находится гигантское озеро соляного раствора. Раньше я думал, что это какая-то из очередных загадок нашей природы, но сейчас понял причину его возникновения. Это резервуар! Опресняя воду, они не могут полностью уничтожать соль. Во всяком случае, пока. Но до времени они могут её изолировать. Возможно, расчёт на то, что соль уничтожит вулканическая лава, или её ликвидация откладывается на потом. Но так или иначе, для меня теперь эта улика — неопровержимый факт их вторжения. Как производную своего тотального пожирания слизь порождает вещи. Наверное, так нужно. Это как выхлопные газы двигателя — во что-то надо реализовывать собственные выделения. А может, и нет. Не исключено, что так они обживают отвоёванную территорию. Так сказать — обставляются мебелью или близкими формами жизни. Тут я ничего утверждать не берусь, хотя и стал жертвой одной из этих их производных.

Неожиданно застонала Росита, и доктор склонился, поправив ей руки.

— Как она? — с надеждой в голосе спросил Субботин.

— Я бы сказал, тяжело, но стабильно.

— Боюсь даже подумать, что она может не выжить, — Сергей скрипнул зубами. — За неё я разнесу ваш остров в щепки!

— Не думал, что ты такой мстительный. Но ты не договорил. Я не знал, что на острове неприкаянных солёное озеро! Почему ты раньше молчал?

— А смысл? Для всех вас это была бы всего лишь золотая жила. Лишний повод вцепиться друг другу в горло. Показательно, док, что тебя заинтересовало озеро, а не его создатели? От нажитых рефлексов избавиться сложно. Этим ты сам ответил на свой вопрос.

Карлос смутился и, смахнув с лица пот, сказал:

— Прости. Просто мне до сих пор не верится в то, что ты говоришь. Проще признать мутацию или ещё какую аномалию. Я бы даже легко поверил в поднявшихся из бездны монстров, наконец! Наших, земных монстров! Но инопланетяне…

— На этот раз я не ошибаюсь. Кого только я не притягивал за уши в свои теории по разгадке аквасферы. Даже смешно. Теперь — наоборот. Теперь сама правда ткнула меня носом, как нашкодившего кота. Да, на острове неприкаянных огромные запасы соли, собранные этими змеями. Это так. А ещё там спрятан мой вертолёт.

— Вертолёт?! Ты же говорил, что он разбился?

— Мало ли что я говорил! А что ты удивляешься? Я тоже умею преподносить сюрпризы.

Остров появился неожиданно. Заговорившись, Субботин с доктором продолжали грести, не оглядываясь за спину. А когда оглянулись, то он уже настолько явственно выплыл из тумана, что Сергей тотчас узнал обрезанный конус кратера. «Компас» и на этот раз безошибочно сделал своё дело.

— Док, приплыли! — Субботин вскочил, приложив ладонь к глазам. — А ведь он ничуть не изменился! Он не ушёл под воду ни на метр! Вон там я вижу вход в пещеру…

Сергей запнулся и, замолчав, опустил руку. Возле тёмного входа он рассмотрел оранжевый МСК Дмитриева. Тело командира эскадрильи лежало там же, как и тогда, когда Субботин видел его с галеры Гаспара. Он был уверен, что всё это галлюцинации, и виною всему был пещерный газ, а Женя его осёк, показав на распростёртого у входа Дмитриева. Так он и лежал, несуразно раскинув в стороны руки.

Субботин почувствовал недоброе волнение. События той ночи с новой остротой всплыли в памяти.

— Карлос, а почему остров неприкаянных?

— Так его назвали грузовики. Здесь хозяин догнал и убил своего бывшего напарника Тьерри. Все видели, как он вогнал убегающему Тьерри в спину багор. Бедняга чудом добрался до острова и спрятался среди пальм.

— Это тот, что украл какую-то ценную вещь? Кажется, «Цветок жизни»?

— Да, всё из-за этих вещей! Это название ему дал сам Смит. Тогда ещё всем казалось, что вещи — это божьи подарки, и названия у них должны быть достойными. Хозяин не стал высаживаться на остров и преследовать Тьерри, потому что наступила ночь. И до полуночи все на галере слышали, как Тьерри жутко орет от боли. А потом затих. Перед тем как умереть проклинал Рауля на чём свет стоит! Хозяин даже приказал заткнуть всем уши. А утром Тьерри увидели бредущим по берегу. Из развороченной спины кости торчат, а он идёт. Дон Рауль в него обойму разрядил, а он идёт. Жуткая это была картина. Грузовики от страха тряслись и голосили как ополоумевшие.

— Да… что-то подобное видел и я, — вздохнул Субботин.

— А на остров так никто высадиться и не решился. Ушли ни с чем. Потом поговаривали, что что-то похожее было с пуэрториканцами. В общем, дурное место. Зря мы сюда приплыли. Надо было плыть к пуэрториканцам. Всё-таки люди, может, помогли бы?

— Сюда мы, док, приплыли за лекарствами для Роситы и за вертолётом. Надеюсь, призраки не научились на нём летать и он ждёт нас там, где я его оставил.

Нос лодки уткнулся в берег, и Карлос выпрыгнул первым, потянув деревянное дно по заскрипевшему песку. Субботин осторожно поднял Роситу на руки и сошёл следом. Высохшие пальмы стояли обсыпавшимися карандашами, точь-в-точь, как он видел их первый раз. Ноги то и дело упирались в бурелом из опавших веток. Сергей выбрал небольшой свободный пятачок и опустил Роситу на пересохшую и потрескавшуюся землю.

— Карлос, посмотри за ней! Я сейчас!

— Ты куда?

— За аптечкой!

Субботин перемахнул преграждавшее путь бревно и побежал к склону вулкана. Удивительно, но усыпавшие откос камни казались тёплыми. Сергей потрогал пару крупных валунов и явственно почувствовал их отличающуюся от общего фона температуру. Вулкан жил, кипя скрытой от глаз, внутренней работой. На секунду задумавшись и не найдя этому объяснения, Субботин отмахнулся и бросился карабкаться в гору. Теперь это казалось даже легче, чем спускаться вниз в МСК. Перебравшись через гребень кратера, он увидел пеструю от размытых пятен камуфляжа тушку вертолёта. Он стоял целый и невредимый, таким, каким они с Женей оставили его почти три месяца назад. Влажность его совсем не тронула. Не легла на дюраль налётом коррозии и не затемнила зеркальные штоки амортизаторов, потому что влажности здесь не было. Сергей сразу почувствовал, как здесь легче дышится. Тепло, рождённое вулканом, не пропускало влажность в кратер, сохранив в нём сухой климат идеального хранилища. Когда Субботин бежал спасать экипаж Дмитриева, то оставил левое выпуклое окно пилота открытым, и теперь, заглянув в вертолет, увидел в кресле в спешке брошенный шлемофон. Женин планшет с вывалившимися картами завалился под ноги на педали. Казалось штурман где-то рядом и сейчас займёт своё место, приведя всё в порядок. Даже его игрушечный брелок-медвежонок висел на УФО, ультрафиолетовой лампе для подсветки приборов ночью, будто дожидаясь своего хозяина. От этой картины защемило сердце. Сергей сел в кресло, потянул рычаг шаг-газ, поставил босые ноги на педали. Рядом в кресле штурмана лежал обронённый Субботиным фонарь. Теперь это зрелище было невыносимым. Он воткнул фонарик за пояс, тяжело вздохнул, перебрался в тесный грузовой отсек и раскрыл белый ящик аптечки.

— Так… — бубнил он под нос, перебирая упаковки с таблетками и бегло читая опись. — Пакет индивидуальный перевязочный, одна штука. Салфетка кровоостанавливающая, салфетка водноспиртовая, бинт стерильный, уголь активированный — не густо!

Сергей понимал, что это совсем не то, что нужно для лечения огнестрельной раны, но очень надеялся на профессионализм доктора и чудо.

— Ладно, пусть Карлос сам разбирается!

Он сгрёб всё содержимое за пазуху и остатки рассовал по карманам. Хлопнув сдвижной дверью, Сергей спрыгнул на застывшую лаву и, будто верного друга по плечу, постучал вертолёт по обшивке, не сдержавшись от нежности в голосе:

— Не скучай, я скоро вернусь.

Спустившись к подножию вулкана, он вывалил все медикаменты на песок и, запыхавшись, спросил:

— Смотри, док, сколько всего! Выбирай, что тебе нужно! Принёс всё, что было, так что на большее не рассчитывай.

Затем, глянув на бледное лицо Роситы, прошептал:

— Как она?

— Всё так же. А у тебя здесь одно дерьмо! — Карлос нервно перебирал ворох целлофановых упаковок. — Всё это от поноса или, в лучшем случае, от кровотечения из носа.

— Но уж получше чем та тряпка, что ты прилепил ей на живот! — не сдержавшись, вспылил Субботин.

— Согласен, — произнёс примирительно Карлос. — В наших условиях я опасаюсь, что у неё может начаться сепсис.

— Сепсис? Это что такое?

— Заражение крови. Ладно, давай ещё раз посмотрим, что ты принёс?

Перерыв горку бинтов и таблеток, Карлос разочарованно вздохнул:

— Нет, это всё не то. С её раной этим не справиться.

— Что же делать? — заискивающе заглянул в глаза доктору Субботин.

— Не знаю! А что ты на меня так смотришь? Я до сих пор удивляюсь, как она ещё жива!

— Может, нужна кровь? Так я дам!

— Да иди ты! — отмахнулся Карлос. — Приподними ей лучше голову, а я посмотрю рану. Кровь остановили и то хорошо.

Затем что-то вспомнив, доктор порылся в карманах и достал плоскую вещь, похожую на небольшую открытку с узорами из бирюзового малахита.

— Как-то с её помощью мы снимали боль хозяину при приступе артроза. Потом ещё сторожа на себе опробовали. Если приложить к ране, то действует как анестезия. Но нужен раствор, а у меня его нет.

— Док, чем ты меня слушал? Здесь же целое озеро раствора!

Субботин вскочил и хотел подхватить Роситу на руки, но Карлос его остановил:

— Не трогай, спровоцируешь новое кровотечение. Оставим её здесь, а мы сходим, посмотрим твоё озеро.

Карлос взглянул на склон горы и, тотчас заметив тёмное пятно пещеры, спросил:

— Там, что ли?

— Да. Док, может, всё-таки перенесём её поближе? У входа есть что-то вроде поляны?

— Нет, её трогать нельзя! Давай сначала обезболим рану, а потом посмотрим, что можно делать дальше. Так что не задавай глупых вопросов и веди к озеру.

Сергей поправил под головой Роситы рюкзак и с неохотой пошёл вслед за Карлосом. Доктор брёл, не разбирая дороги, и каждый раз, спотыкаясь о преграждавшие путь поваленные стволы пальм, недовольно ворчал:

— Что за напасть с ними случилась? Почему засохли деревья?

— Могу предположить, что это всё из-за той же соли. Весь остров пропитался ею насквозь!

— Похоже, ты прав. — Носком ботинка Карлос ковырнул грунт и, соглашаясь, кивнул: — Даже песок стал белый.

Когда они поднялись к склону и до разлома в скале осталось не больше двух десятков шагов, не увидеть Дмитриева было невозможно. Доктор остановился и, всматриваясь в оранжевую фигуру, лежавшую между ними и входом, спросил, непроизвольно перейдя на шёпот:

— Это кто-то из твоих?

— Да, это один из наших. Ещё один неприкаянный, как и я.

— Что с ним случилось?

— Долго рассказывать, но история не менее жуткая, чем с вашим Тьерри.

Субботин обошёл тело Дмитриева и вошёл в пещеру. Их со штурманом брошенные МСК лежали тут же, нетронутые. Сожранные слизью ботинки рассыпались клочками пористой резины. Изъеденный до колен комбинезон хранил на себе вдавленные следы, оставленные убегавшим Женей. Невольно вспомнилась та страшная ночь, когда они здесь прятались от грузовиков Гаспара.

Сергей торопливо переступил оранжевые рукава и, включив фонарик, шагнул в темноту пещеры.

— Док, не отставай и смотри под ноги. Где-то здесь лежит ещё один бедолага! Его кости нашёл мой штурман. Это, кажется, дальше, вглубь, ближе к границе озера.

Луч света прыгал впереди, освещая ровный и гладкий, как стол, песок пещеры. Он ещё хранил их следы, оставленные подошвами МСК, ведущие вглубь и обратно. Изредка с потолка срывались тягучие капли. Одна попала Субботину на руку. Он посветил на неё и непроизвольно лизнул, тут же скривившись от острого привкуса соли.

— Здесь соль повсюду! — ответил он на заинтересованный взгляд Карлоса. — Жаль, не видят ваши грузовики. От такого богатства, наверное, сошли бы с ума и вылизали здесь все стены.

— Ценность рождается отсутствием или малым количеством чего-либо. Будь в природе золота столько же, сколько железа, оно бы и стоило как железо.

— Да… найди вы эту пещеру, солёная инфляция была бы вам обеспечена! — хохотнул Сергей. — На чём бы тогда сеньор Рауль строил свою власть? Стой, док!

Луч фонарика выхватил из темноты рассыпавшийся скелет в красовавшейся на голом черепе треугольной шляпе.

— А вот и наш старый знакомый! Никуда не уполз, лежит на месте. Тоже, наверное, хотел посмотреть на озеро, да не добрался.

Субботин подошёл и посветил на впившиеся в песок костяные пальцы.

— Смотри, док, а ведь он как раз и мог бы дать всем вам так необходимую соль. За это открытие вы бы носили его на руках и наградили орденом, выструганным из весла самого почётного грузовика.

— Нет, — мрачно ответил Карлос. — Этот бы ничего не сказал. Это Тьерри.

— Ваш Тьерри? Тот самый? — Сергей удивлённо присвистнул и прошёлся лучом от черепа до истлевших ботинок. — Ты уверен? Ты его так хорошо знал, что опознал даже по скелету?

— Шляпа.

— Да-да, шляпа, — с пониманием кивнул Субботин. — Меня это тоже удивило, когда точно такую я увидел у дона Рауля.

— Они носили одинаковые шляпы в знак дружбы и равенства. Они гордились своей дружбой и каждый раз говорили, что ничто не сможет её разорвать, даже золотые горы.

— Понятно… ничего нового. Дальше можешь не рассказывать, и так всё ясно.

— Ничто не вечно! — вздохнул Карлос. — Даже крепкая дружба.

— У нас говорят — если хочешь поссорить друзей, брось между ними копейку. В вашем случае между ними упала вещь.

— Верно сказано. Тьерри хотел один владеть «Цветком жизни», за это и поплатился.

— Оставь его в покое, и давай поторопимся. Это всё лирика, а нас ждёт Росита. Озеро уже рядом.

— Подожди!

К удивлению Субботина, Карлос неожиданно упал на колени и принялся рыться в костях скелета.

— Подсвети! — приказал он не терпящим возражения голосом.

— Док, что ты делаешь?

Такое кощунство показалось перебором даже для абсолютно невпечатлительного Сергея.

— Свети мне под руки! Он всегда носил его с собой!

— Носил с собой? Вещь?

— Да, «Цветок жизни»! — Карлос переворошил кости, затем начал рвать истлевшие карманы. — Вот он!

С выражением безмерного счастья на лице доктор протягивал на ладони небольшой предмет, похожий на завязанную в узел корягу.

— Вот это? — с лёгким разочарованием в голосе, Субботин поднёс фонарик к руке Карлоса. — Я думал, он и вправду похож на цветок. А это, скорее, выдранный из земли корешок для гербария. О нём, кажется, ходят легенды? А нам от него есть какой-то толк?

— Не знаю. Грузовики всякое придумывали. Но всё это не больше, чем легенды. «Цветком жизни» занимался только Смит. Его способности хранились в секрете. Их знали лишь хозяин, Тьерри, да сам Смит. Больше никто.

— То есть теперь тайна стала ещё крепче, раз все посвящённые ушли в мир иной? Идём, док, за солью. А твой цветок теперь не более чем бесполезный сувенир, раз мы ничего о нём не знаем. Красивая у него история, да нам от него толку никакого.

— Чтоб ты понимал! — обиженно отозвался Карлос. — Даже если о нём ничего неизвестно, то это не значит, что он бесполезная безделушка. Смит называл его истинным сокровищем!

Он с благоговением спрятал вещь в карман и пошёл вслед за Сергеем.

— Смит намекал, что «Цветок жизни» такой сильный, что даже может поднять на ноги мёртвых!

— Мёртвых, говоришь? Если это правда, то тогда я видел его работу. Но лучше бы он умел лечить живых. А вот и озеро!

Впереди блеснуло матовое зеркало, и Субботин бросился к берегу.

— Карлос, мы пришли! Всё, как и было раньше. Оно никуда не исчезло. Давай быстрее свою вещь!

Доктор опустился на колени и осторожно прикоснулся пальцем к мутной жидкости. Попробовав на вкус, он зачерпнул раствор двумя ладонями и удивлённо крикнул:

— Невероятно! Неужели, это правда? Это всё соль?

— Нет, Карлос — это всё сахар! Неужели ты мне не поверил? Крепко вам повернул мозги этот хлорид натрия. А теперь опускай в него свою вещь, и бежим обратно!

— Да-да! — засуетился доктор. — Я сейчас! Глазам не верю! Посвети дальше — я хочу увидеть другой берег.

— Не увидишь. Озеро занимает всё основание вулкана. И вглубь, думаю, не меньше, чем вширь. А теперь пошли! Не заставляй меня отрезвить тебя пинком в зад!

Карлос нехотя вытащил руки из раствора и растёр его по поверхности принесённой вещи. С благоговением оглянувшись на исчезнувшее в темноте озеро, он заторопился за уходящим Субботиным.

— Ты говорил, что это инопланетяне его здесь создали? — выкрикнул еле поспевавший доктор.

— Угу! Так утверждает моя теория, разоблачающая вторгшихся к нам змей. Здесь запасы соли, выделенной из воды всей аквасферы. Для них — это отстойник с ядовитыми химикатами. Продукт очистки среды обитания.

— Даже не верится! Совсем рядом с нами были такие огромные залежи соли! А мы ничего не знали.

— Что, Карлос, обида берёт? Под носом были несметные сокровища, а вы их проспали!

— Мы бы не мучились её нехваткой! Сколько бы людей выжило! Не убивали бы друг друга за глоток минерала. Не пили кровь!

Сергей остановился, направил луч в лицо доктору и, прогнав из голоса привычный сарказм, серьёзно сказал:

— А вот теперь, Карлос, мне нравится ход твоих мыслей. Повеяло чем-то человеческим. Да, возможно, найди вы озеро раньше, то у вас была бы совсем другая история. Может, и не озверели бы?

Они выбрались из пещеры и побежали к лодке. Росита лежала, прижав руки к животу, и сквозь тихое всхлипывание доносилось её неровное и судорожное дыхание. Черты девушки болезненно заострились. Лицо приобрело восковый оттенок с чёрной печатью на впалых щеках и пересохших губах. Глядя на её подведённые чернотой глаза, Сергей тяжело застонал и с тревогой взглянул на Карлоса. Доктор, опустив глаза, убрал руки Роситы, снял насквозь пропитанную кровью тряпку и, порывшись в горке медикаментов, протер салфеткой почерневшие края раны. Затем приложил анестезирующую вещь и придавил ладонью.

— Подождём, — объяснил Карлос. — Обезболю, а потом загляну глубже. Иначе может не выдержать болевого шока. Картечь неглубоко вошла — на ощупь пальпируется.

— А почему она не приходит в себя?

— Потому что потеряла много крови! — начиная нервничать, недовольно ответил доктор.

— Но это же поправимо?

— Откуда я знаю?

— А кто знает?! — неожиданно вспылил Субботин. — Я доктор или ты? Что ни спросишь — ты ничего не знаешь! Ты и на корабле у себя всем так отвечал? Не знаю, товарищи матросы! Спросите чего попроще, товарищи матросы! Пациент больше мёртв, чем жив! Пациенту не хватает крови! А это ты видел!

Злобно выкатив глаза, Сергей поднёс к лицу доктора кулак.

— Если не справишься, я тебя в хлоридном озере утоплю!

— Ты бы не путался под ногами, — беззлобно ответил Карлос. — Найди себе занятие где-нибудь от меня подальше. Если понадобишься — я позову. А пока не мешай.

Субботин сник и, понурив голову, ушёл к вытащенной на берег лодке. Сев на скамейку, он молча смотрел на плывущий к острову туман. Белые клубы обволакивали каменные уступы и ползли вверх к вершине. Рваные бестелесные волны то накатывали, скрывая кратер с глаз, то отступали, и тогда открывался ровный, как кайма чашки, каменный край. Поднимавшееся из кратера тепло стойко отбивало атаки, и туман бессильно откатывался вниз, чтобы цепким кольцом охватить основание вулкана. Волна за волной — бесконечно, монотонно, неутомимо.

Сергей смотрел на эту затянувшуюся борьбу и, скрипя зубами, сжимал кулаки от собственного бессилия. Накопившаяся злость требовала выхода. Неожиданно он вскочил, перепрыгнул борт и зашагал вдоль берега, то и дело срываясь на бег.

— Ты куда? — удивлённо обернулся доктор.

— Я нашёл себе занятие! — злорадно ухмыльнувшись, крикнул в ответ Субботин. — Как ты там говорил, называется заражение крови?

— Сепсис.

— Вот-вот! Его я сейчас им и устрою! Будет им заражение крови! Ты не отвлекайся, док. Я всё сам! Сейчас самое время подумать о спасении мира!

Выбрав ровный участок недалеко от входа в пещеру, Субботин принялся растаскивать завалившие его брёвна. Продолжавшие ещё стоять голые деревья он с треском ломал, разгоняясь и с маху врезаясь в пересохший ствол. Затем оттаскивал в сторону, освобождая место для посадки вертолёта. Как и всё в поведении Сергея этот план у него родился спонтанно. Только что он думал о Росите, как вдруг мысли перекинулись на змееподобных существ и захотелось насолить им в прямом смысле слова.

— Будет вам сепсис! — шептал он, расчищая площадку от очередного бревна. — И критическая масса будет на завтрак и пересоленный суп на обед.

Запыхавшись, Субботин взглянул на свою работу и удовлетворённо кивнул — «Вполне! Если какая мелочь и осталась, то винтами сдует!»

Широкая, в два диаметра винтов вертолёта, проплешина в засохших джунглях целиком удовлетворяла осуществлению его плана. Она была самым высоким местом у подножия горы, потому заход и посадка не составят особого труда. Да и вход в пещеру был рядом. А это было главное.

Сергей злорадно потёр руки и крикнул доктору:

— Карлос, я сейчас здесь пошумлю! Вы не пугайтесь! А как сяду, помоги мне перетащить бомбы в пещеру!

План был предельно прост, а потому показался Субботину гениальным! Четыре ФАБ-100 в замкнутом пространстве пещеры способны не то, что вскрыть её, как консервную банку, а ещё и вывернуть наизнанку, разбросав содержимое далеко за пределы острова. А что не прольётся, так хлынувшая извне пресная вода вымоет всё без остатка, с жадностью растворив соль до последней капли.

Прикинув на глаз схему захода на площадку, Сергей запомнил основные ориентиры и полез наверх в кратер. С высоты сотни метров он ещё раз оглянулся на открывшуюся панораму, затем его поглотил туман. Влажные клубы сопровождали до каменного гребня, а дальше видимость снова открылась теперь уже внутрь кратера, куда для тумана вход был закрыт.

Субботин сбежал по тёплой застывшей лаве вниз, сдвинул дверь в грузовой отсек и, пробравшись в кабину, занял левое кресло лётчика. Он щёлкал тумблерами, нажимал на кнопки, следил за стрелками, а вертолёт покорно отзывался вспыхнувшими лампами табло и жужжанием приборов. Всё как обычно! Рефлекторная память включилась мгновенно, подсказывая нужные движения даже с закрытыми глазами. Эта опережающая мысль память для лётчика главная. Лётчик летает на мгновенных рефлексах, и сейчас, почувствовав, как руки сами делают своё дело, Сергей довольно улыбнулся — все эти аквасферные передряги, островные приключения и промывание вещами мозгов не убили в нём лётчика.

Турбины откликнулись низким гулом, а вслед за ними вздрогнули винты. Субботин с волнением пробежался взглядом по приборам и, дождавшись мощного рёва над головой, плавно потянул рычаг «шаг-газ». Казалось, что сам вертолёт старается ему помочь, понимая, как сейчас ему трудно. Вертолет мягко оторвал от лавы колёса и неподвижно завис, демонстрируя смирение и скрытую покорную силу.

Конечно, причиной такой кротости было полное отсутствие ветра, но Сергей расценил его послушность как стремление к верному боевому союзу. У хорошего воина меч — продолжение руки. И Субботин вновь почувствовал себя воином. Он ничего не забыл! Хотя даже после выхода из отпуска или после любого другого перерыва лётчик, каким бы он ни был мастером, не поднимется в воздух без инструктора. Вспомни, проверь себя — таков лётный закон, написанный кровью!

Да, теперь он вновь ощущал себя воином. Отдав ручку вперёд, Сергей издал воинственный клич и повёл вертолёт к границе кратера. Туман хлестнул в стекло, вязко окутал винты, но это уже Субботина не пугало. Теперь с вертолётом они одно целое. Пробив клубы ваты и вывалившись под нижний край облаков, Сергей увидел их лодку на берегу, затем вход в пещеру, а потом и расчищенную им площадку. Облетев стороной доктора с Роситой, он завис, сдувая оставшийся мусор. Затем мягко сел, развернув вертолёт носом к пещере. Первая часть плана была выполнена. Теперь — вторая, которая казалась куда трудней. Тупоносые тушки ФАБ-100 висели на держателях, протянув провода от электрических взрывателей к панели питания. При сбросе бомбы электрический импульс взводит взрыватель в боевое состояние, превращая сложный механизм в полноценную авиабомбу. А без импульса это пока что безопасные болванки, которые можно кантовать, бросать и катать, пиная ногами, словно спиленное полено. Можно! Если бы не вес. Сто килограммов и полутораметровая длина делают эту задачу невыполнимой без специальных приспособлений.

Субботин для верности оборвал провода, затем по очереди раскрыл замки держателей. Бомбы мягко шлёпнулись в песок, выдавив глубокие вмятины.

Из-за стабилизаторов выглянул Карлос и, внимательно проследив за манипуляциями Сергея, удивлённо спросил:

— Это не опасно? Что ты задумал?

— Не бойся, док. В моём плане нет ничего революционного! Вернём соль туда, где она была раньше, а потом посмотрим, как к этому отнесутся наши захватчики? А что ты молчишь о Росите?

Вместо ответа Карлос протянул окровавленную ладонь с серым свинцовым шариком.

— Ай, да молодец! — не сдержался Сергей. — А то — не знаю, не могу! Как она?

— Всё так же. Надежда на молодой организм, да на чудо. В себя не приходит. Сказывается потеря крови.

— Ну вот что ты за человек? Вместо того, чтобы самому верить в лучшее и меня успокоить, начинаешь нести какую-то пессимистичную ахинею!

Субботин принёс из пещеры свой МСК и, расстелив рядом с бомбой, приказал доктору:

— Помоги! Сейчас я тебя научу, как настраиваться на оптимизм. Без мокрых спин здесь, конечно, не обойдётся. Зато потом всё завершится хорошим фейерверком!

Перекатив бомбу на спасательный костюм, они потащили её будто на санках, волоча за рукава. Подтащив к озеру, Сергей с Карлосом оставили стальную болванку на берегу, затем вернулись за второй.

— Я надеюсь, ты знаешь, что делаешь? — Запыхавшись, доктор рухнул на песок и, похлопав по гладкому цилиндру бомбы, спросил: — Если они взорвутся, то где будем мы?

— Далеко. Не волнуйся, Карлос, я не камикадзе. Всё продумано! Из того немногого, что есть у нас под руками, я сделаю большой бум замедленного действия.

На миг задумавшись, Субботин поправился:

— Не то, чтобы замедленного, но сбежать мы успеем.

— Ничего не понял, но понадеюсь на твою сообразительность. Говори, что дальше делать?

— Тащим вторую. Теперь по накатанной колее будет легче.

Перетащив вторую бомбу к первой, они уложили их рядом бок о бок.

— Двух недостаточно для твоего плана? — смахнул пот Карлос.

— Нет! Взрывать так взрывать! Потерпи, док. Уже половину сделали. Не думай об усталости! — не удержался от иронии Сергей. — Думай о спасении мира!

— Только ради него! — насупившись, вполне серьёзно ответил Карлос. — Только ради спасения мира!

— Да уж! — хмыкнул Субботин. — А мир спит и не знает своих героев. Пошли, док. Там нас ждёт ещё две гири для его спасения.

Перетащив в пещеру четыре бомбы, Сергей с Карлосом вернулись к Росите. Девушка, казалось, спала, вытянувшись на песке и сложив руки на забинтованной ране. Сквозь белую марлю проступило кровавое пятно, обеспокоено кивнув на него доктору, Субботин спросил:

— Это ничего?

— А как ты хотел? Мне даже швы наложить нечем!

В руках Роситы Сергей увидел рыжую корягу «Цветка жизни». Она прижимала вещь к бинтам, будто поминальную свечку. Такая аналогия Субботину не понравилась и, поморщившись, он процедил сквозь зубы:

— А это ещё зачем?

— Кто знает? «Цветок жизни» полон загадок. Вдруг поможет?

— Ты бы надеялся не на вдруг, а на собственные руки, — недовольно проворчал Сергей, но спорить не стал.

Осторожно подхватив на руки, Субботин перенёс Роситу в вертолет. Уложив девушку на откидные скамейки, он вернулся к лодке.

А вот теперь заключительная часть его плана. Эта, пожалуй, самая лёгкая, но требующая хорошей сноровки.

Вытащив из-под лавки клубок шагомера Макса, Сергей распутал верёвку с узлами и прикинул её длину. Хороший клубок! Не хуже, чем у Гаспара или Салаха! Не меньше пяти сотен метров будет! Такой вполне даст им фору на бегство.

Вернувшись в пещеру, Субботин снял с пояса М67 и привязал к взрывателю одной из бомб. Американская граната, будто созданная для этого объединения, крепко легла, зажатая со всех сторон. Протянув в её кольцо верёвочный конец, Сергей накинул узел и, затянув петлю, попробовал натяжение каната. Усилие для срабатывания взрывателя гранаты большое не требуется. Оно рассчитано, чтобы гранатой мог воспользоваться даже обессиленный раненый. Потому, опасаясь, чтобы преждевременно не вырвать кольцо, Субботин придавил верёвку камнем, затем, осторожно разматывая, пошёл к вертолёту.

— Док, не запутайся и не устрой преждевременный салют! — прикрикнул он на Карлоса, глядя, как тот топчется по аккуратно уложенным петлям. — Размотаем её здесь, у входа, чтобы верёвка не запуталась в воздушной струе. Сейчас я накину петлю на шасси, а ты беги в кабину!

— Мы улетим на вертолёте?

— Какой ты догадливый!

— Но куда?

— Выбор у нас невелик. Курсовая система вертолёта здесь не работает. Так что надежда только на твой «Компас». Определи обратное направление на ваш остров и в путь!

— Ты решил вернуться? Но…

— Я же говорю, что выбор невелик. Этот остров сейчас исчезнет, а больше ни на какой другой остров мы направление по «Компасу» не знаем. Вот и получается, что выход у нас один — возвращаться.

— Я понимаю, но вдруг победили грузовики?

— А вот кто победил, уже не важно. Ты считаешь, что этому летающему танку может угрожать дробовик ваших грузовиков? Или даже захваченный пулемёт? Брось, Карлос! Теперь мы хозяева положения. Кто бы ни оказался в победителях, это всё равно. Их мышиная возня теперь не в счёт. Теперь у нас у всех один враг. Он там, в воде, и пока что не подозревает о том, какую подлость мы ему готовим. Так что не болтай и готовься к отлёту. Посмотри Роситу и садись в кресло штурмана. На тот случай, если победители и впрямь окажутся безмозглыми ослами и начнут стрелять, я тебе покажу, как пользоваться пулемётом.

Выполнив мягкий, ювелирный взлёт, Субботин в открытый блистер наблюдал за разматывающейся верёвкой. Плавно удаляясь от пещеры, он держал вертолёт левым бортом к скале, глядя на уменьшающиеся у входа петли. Внизу проплыла береговая черта, затем воздушная струя едва не перевернула лодку, далее умиротворённая вода вскипела от нависающего над ней вертолёта, а верёвка всё разматывалась и разматывалась. И, казалось, нет ей конца и края. Но вскоре провисавший вниз канат натянулся, и тогда Субботин с замирающим от волнения сердцем дал двигателям максимальную мощность. От острова они были уже далеко, но чтобы исключить обидные случайности, он хотел успеть улететь ещё дальше. Больше от него уже ничего не зависит. Теперь план вошёл в свою завершающуюся стадию. Верёвка натянулась, сбросила страхующий камень, с лёгкостью выдернула кольцо и потянулись томительные четыре секунды. Для Субботина они показались часами. Он гнал вертолёт прочь от острова и в тоже время старался не упускать его из вида. Время шло, и он уже успел подумать, что всё провалилось! Что-то не срослось! Оборвалась верёвка, не взорвалась отсыревшая граната, не сработал взрыватель бомбы! Как вдруг даже на таком расстоянии почувствовалось, как вздрогнул остров. Будто гигантскому каменному колоссу подбили одну ногу и он закачался, теряя равновесие. Разрывая скалу, из каменной стены вырвался огненный смерч, а дальше вулкан покачнулся, наклонился и начал оседать в море.

Субботин торжествующе закричал и крепко хлопнул Карлоса по плечу.

— Получи, змея, гранату! — не смог он сдержать накатившую радость. — Док, мы всё-таки сделали им заражение крови! Хочу всё видеть своими глазами!

Заложив крутой победный вираж, Сергей на полной скорости повёл вертолёт к острову. Там, где ещё недавно возвышалась крутая гора с подножием, устеленным сухими пальмами, теперь остались лишь небольшие обломки утёсов, да еще, будто осколки выломанного зуба, из воды торчали дымящиеся глыбы. А над каменными руинами бушевало море. Оно пенилось, вращалось водоворотами, будто спичками играло не желающими тонуть брёвнами и рвалось в недра вулкана неудержимым водопадом. Чёрная слизь отхлынула от берегов, и сквозь изумрудную воду показалось желтеющее песком дно. Затем под натиском соли вода окрасилась в молочный цвет и будто погналась за полчищами слизи, в мгновение отвоевав огромное светлое пятно в безбрежном, отливающем чернотой море.

Карлос выглянул в выпуклое штурманское окно и, нервно хихикая, закричал:

— Мы победили?! Скажи, мы ведь действительно победили?!

— Безусловно, доктор! А теперь положи на панель «Компас», я хочу знать курс на ваш остров!

— Да, конечно! — засуетился Карлос. — Я положу его на колени! Мы должны эту новость донести всем! Неужели аквасфере конец?!

— Надеюсь! Скоро узнаем. Женя сказал, что она ещё слаба и не сможет справиться с таким внезапным отравлением.

— Конечно, не справится! — хохотал доктор. — Ты видел, как удирала слизь? А как помутнела вода? Она снова стала нашей водой!

— Видел.

Теперь Субботин полностью сосредоточился на управлении вертолётом. Туман прижал его к поверхности моря. Было бы обидно, получив надежду на спасение, всё бездарно закончить глупой катастрофой. Покосившись на упокоившийся в обведённом контуре «Компас», он подвернул нос вертолёта на нужный угол и оглянулся по сторонам. Взорванный остров исчез позади, внизу тянулась пока что всё ещё безжизненная вода. Но это, был уверен Субботин — пока! И теперь всплывала новая задача — в этом белом мареве не проскочить остров гниющих кораблей. Они уже пролетели полчаса, а он всё никак не показывался.

«И в борт не постучишь! — занервничал Сергей. — Как это делают шагомеры! Эх, сейчас бы Женю! Он бы быстро дорогу нашёл».

Будто почувствовав его тревогу, затих Карлос. Доктор, уткнувшись носом в стекло, молча смотрел на мелькавшую внизу воду. Грохот главного редуктора над головой и свист винтов не позволял им разговаривать, не надрывая голос, и теперь, охрипнув, Карлос безмолвствовал, улыбаясь собственным мыслям.

Субботин видел спину доктора и, когда вдруг почувствовал, как его тронули за плечо, то от неожиданности вздрогнул, потому что понял — доктор это сделать не мог.

Покачиваясь на нетвёрдых ногах и держась за бронеспинки кресел, между ним и Карлосом стояла Росита. Взгляд её был затуманен и растерян. Она непонимающе посмотрела на Карлоса, затем на ошарашенного Сергея и опустила глаза на перепачканный кровью живот.

Несмотря на заполнявший кабину грохот, Субботин хорошо расслышал её удивлённый голос:

— Ты не знаешь, где я так измазала платье?

Доктор вскочил с кресла и, бросившись к Росите, бесстыдно разорвал ткань вокруг раны.

— Смотри! — не удержавшись, он сорвался на хриплый крик. — Смотри! Всего лишь небольшой шрам! А я ведь догадывался, что он может гораздо больше!

— Идит твою мать, Филиппыч! — выкрикнул вслед за ним Сергей, вспомнив классику с бессмертным Булгаковским Шариковым. — Росита, присядь! Как ты себя чувствуешь?

Не понимая, почему вокруг неё столько шума, девушка растерянно пожала плечами:

— Хорошо…

Она закрыла глаза и, покачнувшись, схватилась за плечо Субботина.

— Ничего не помню… где мы?

— Теперь в безопасности! — засмеялся Сергей. — Карлос, я становлюсь на колени перед «Цветком жизни»! И ты молодец, что поверил в него! Как я рад! Станцевал бы, да не могу! Не волнуйся, Росита, уже всё позади! Ты присядь, а то свалишься на радостях!

Но Росита отстранила его руку и, всматриваясь по курсу вертолёта, удивлённо спросила:

— А почему так?..

Она запнулась, не найдя подходящего слова и лишь молча указывала вперёд. Сергей обернулся и сразу понял причину её волнения. Если ещё недавно они летели над водой, прижатые нависающим над головой туманом, то теперь по курсу было гораздо светлее. Туман отступал. Он ещё был плотный, но уже пятился, обнажая синюю гладь моря. Сейчас он поднялся и глазам открылась панорама с видимостью далеко вперёд. Стало похоже на обычные грозовые тучи, которые не пропускали солнечные лучи, но позволяли видеть далеко вдоль горизонта. Субботин прищурился, всматриваясь вдаль, и ему показалось, что где-то там, по курсу, он видит тёмное пятно острова. Подвернув на нужный угол, он ещё немного сомневался, но когда расстояние сократилось, уверенно крикнул:

— А вот и ваш остров! Предлагаю вам редкий случай — посмотреть на него с высоты птичьего полёта!

Белое пятно катамарана, словно снежная шапка на вершине холма, увеличивалось в размерах, обнажая новые, невидимые прежде детали. Теперь Субботин видел на крыше его рубки нарисованный американский флаг. Рядом с флагом красовался роскошно выполненный орёл с гигантскими лапами. А рядом с катамараном застыла толпа, с задранными кверху лицами.

Сергей всматривался в еле различимые фигуры и, опознав в них пару старых знакомых, хмуро ухмыльнулся — всё-таки грузовики!

— Надеюсь, нас встретят спокойно! Я посмотрю, куда можносесть!

Он сделал вокруг острова круг, обследуя второй ярус, затем первый. Победителей было немного. Очевидно, уничтожив сторожей, грузовики тоже понесли большие потери. Они стояли неподвижно и все смотрели в одну сторону. Субботин был уверен, что это вертолёт вызвал такое остолбенение. Однако он кружил вокруг, но грузовики не оборачивались вслед, отслеживая его манёвры, а неотрывно глядели куда-то вдаль, за открывшийся горизонт. Небольшой толпой они собрались на узком третьем ярусе, чтобы быть выше и лучше видеть, и, словно окаменевшие, смотрели вдаль.

Карлос тоже заметил их странное поведение и, проследив за ними, больно впился пальцами Сергею в плечо:

— Ты видишь?! Что это?

Субботин взглянул вдоль его руки и почувствовал, как внезапно грудь захлестнула необузданная радость. Не сдержавшись, он беззвучно зарыдал, не в силах унять навернувшиеся слёзы.

— Это солнце, Карлос! Это солнце!

Оно ещё казалось очень слабым. Ещё не слепил глаза его яркий диск. Не горел огнём небосвод. Но там, откуда они прилетели, сквозь рассеявшийся туман пробивались первые, несмелые, отливающие желтизной нити солнечных лучей.

— Солнце, — прошептал восхищённо Карлос.

— Солнце, — повторила ему в унисон Росита.

Ей, стоящей между креслами, горизонт был виден лучше. Его не закрывали спинки, и взгляду не мешала сияющая физиономия Карлоса, потому разительное изменение на море первой заметила она, а не Субботин. Росита указала в противоположный от солнца блистер и испуганно закричала:

— А это что?!

Там, где ещё мгновение назад синело застывшее море, поднялась гигантская волна. Рядом с ней остров кораблей казался игрушечным городком перед небоскрёбом. Белый гребень огромного цунами протянулся вдоль горизонта от края до края. Водяная стена, казалось, собрала всю воду, вычерпав со дна всё без остатка, и теперь неслась со скоростью локомотива в их сторону. Ещё полминуты и она обрушится на остров, сметя его, словно прорвавший дамбу водяной вал сметает кучу оказавшихся на пути листьев. Остров был обречён. Но грузовики, кажется, не замечали этого. Они не разбегались в панике, ища спасение в норах острова, и не обнимались напоследок, чтобы вместе встретить конец. Молча, застыв словно изваяния, они смотрели в другую сторону. Туда, где впервые за долгие годы разгорался рассвет.

— Что это?! — выведя его из оцепенения, повторила Росита, указывая на цунами.

— Агония! — положив ладонь на её руку, ответил Сергей. — Это агония аквасферы. Набирая силу, она очищала море от соли грамм за граммом, шаг за шагом, но критической массы достичь так и не успела.

Цунами прокатилось внизу гигантской водяной горой и обрушилось на остров. Вот только что он был — и его не стало. Всего лишь секунда, и там, где высилось нагромождение из разбитых кораблей, брёвен и тщательно подогнанных в палубу друг к другу досок, теперь вновь синело бескрайнее море. Субботин пролетел низко над водой, но не заметил ни одной взывающей о помощи руки.

«Увидеть солнце и умереть! — тяжело вздохнув, подумал Сергей. — Какая злая ирония судьбы!»

Росита всхлипнула и взволнованно сжала его плечо.

— Что же теперь будет с нами?

— Мы улетаем. Нам здесь больше делать нечего.

— Куда?

— Домой хочу! В Россию!

— Мы полетим к тебе в Россию?

— Ну что ты? У меня в руках не трансатлантический лайнер! На оставшемся топливе мы сможем дотянуть до Кубы. Там есть наша военная база.

Неожиданно Росита капризно надула губы и, словно маленькая девчонка, топнула ногой. Топнула так, будто с ней и не было ничего до этого.

— Я не хочу в Россию! У вас холодно, и я слышала — большая преступность!

Субботин удивлённо оглянулся и взорвался диким хохотом.

— И это мне говорит дочь наркобарона?

Перекрикивая двигатели вертолёта, чтобы Карлос его тоже услышал, Сергей попытался успокоить обоих:

— Не волнуйтесь — всё будет хорошо! Как у всех, у нас тоже есть проблемы. И, как говорят, главные из них — это дураки и дороги! Но ничего! Одну из этих бед мы решим с помощью катков и асфальтоукладчиков. А потом что-нибудь придумаем и с дорогами!

И, не раздумывая, Субботин уверенно двинул ручку управления вперёд, направляя вертолёт туда, где горизонт горел ослепительным заревом. Туда, где светило солнце!

Эпилог Время Океана

— Я ошибался, — сказал Субботин. — Я сильно ошибался.

Над головой монотонно вращались лопасти потолочного вентилятора. За опущенными жалюзи изнывала от полуденной жары Гавана. В другое время здесь, в здании посольства Российской Федерации, на каждом этаже и в каждом кабинете работали бы кондиционеры, но сейчас они были отключены. Неделю назад на Кубе ввели режим экономии электроэнергии и всем, даже дипработникам, приходилось подчиняться жестким ограничениям.

— Да, я ошибался, — еще раз повторил Субботин, вертя в пальцах бокал с мохито. — Я был уверен, что это конец. Счастливый конец. Я спас мир от инопланетного вторжения, попутно расчистил воды Карибского бассейна и теперь всех нас ждет хэппи-энд. Один больший хэппи-энд до самого конца. Счастье общее и частное. Однако не так…

На экране настенного телевизора при выключенному звуке мелькали картинки новостного спутникового канала: бесконечные наводнения, уходящие под воду прибрежные города и деревни, идущая стеной волна цунами, тонущие корабли, города после землетрясений, руины и пожары, в панике мечущиеся люди. За последние дни Сергей досыта насмотрелся этих сюжетов. Поворачивать голову в сторону телевизора уже не хотелось.

— А я бы тебе, сокол ты наш карибский, предложил убавить пессимизм. — Помощник военного атташе Хоботов налил себе в стакан газировки, по кубинскому обычаю добавил в нее сироп и колотого льда. — Во-первых, мир ты таки спас, на мой взгляд. Только не от того, от чего думал.

С Хоботовым они сошлись за время вынужденного пребывания Сергея на территории посольства. Примерно ровесники, относительно земляки, да еще такая сближающая тема как авиация (Хоботов увлекался аэрофотосъемками, даже вел блог на эту тему).

— И от чего же я его спас, по-твоему? — Субботин сопроводил вопрос саркастическим смешком.

— От экспансии чужих в пресноводные водоемы. Тут у меня версия появилась. И без ложной скромности скажу, версия вполне стройная и логичная. Вот смотри. Больше двух лет назад в воды Тихого и Атлантического океанов упали метеориты. Ну, это мы тогда так думали, что метеориты. Как теперь понятно, к нам пожаловали инопланетные гости на своих хитровыдуманных звездолетах. И затаились, гады, на дне морском. Хотя не фига не затаились, конечно, а ровно наоборот — два года активно готовили свой торжественный выход, благо что никто их под водой не видел, никто ни о чем не подозревал. Да и как тут заподозришь! Разве когда-нибудь кто-то всерьез воспринимал инопланетную угрозу! Ну, кроме парней из голливудских фильмов, разумеется. — Хоботов с видимым удовольствием хлебнул освежающей газировки. — Итак, два года они что-то там на дне тайно мастерили, закладывали, прокладывали, выращивали. И при этом зачем-то соорудили твою аквасферу. Так вот я практически уверен, что эта аквасфера — ничто иное как инопланетянская лаборатория.

— В каком смысле?

— В прямом. Лаборатория по выведению особей, способных существовать в пресной воде. Ты сделал вполне логичные выводы на основе своих личных приключений, мол, у них на их планете сплошная дистиллированная вода, в которой они и живут. А оказалось наоборот. Ты сам видишь, что сейчас происходит — живут эти твари исключительно в морях и океанах, где жируют от пуза, активно размножаются и горя не мыкают. Они в два счета стали хозяевами всей соленой воды на нашей планете. И при этом ни одна звездная тварь не замечена ни в одном пресноводном водоеме. Я думаю, пресная вода на их планете отсутствует как медицинский факт. Они не могут в ней жить, но — очень хотят. И от большого хотения и устроили ту самую лабораторию, которую случайно оказавшиеся в ней люди окрестили аквасферой. А люди, сдается мне, им в этих опытах были ни к чему. Но раз уж оказались под колпаком, то почему бы их не поизучать попутно, решили инопланетяне. И немножко поизучали. Вот так это все и выглядело. А потом к ним пришел… вернее, прилетел Сергей Субботин и разрушил всю лабораторию к чертям собачьим, перебил все пробирки и реторты, в которых так и не вылупились пресноводные гомункулусы. Новую лабораторию заводить им было поздно, а может, и накладно…

— И тогда они открыли войну, начали захват наших морей и океанов. То есть ты хочешь сказать, что я сработал как спусковой крючок инопланетной агрессии? И если бы не Серега Субботин, то еще какое-то время планета Земля пожила бы спокойно?

— Ага, а потом лишилась бы не только морей, но и озер, прудов и рек.

— А что им может помешать возобновить опыты?

— Не знаю, — пожал плечами Хоботов. — Возможно, это всего лишь отсрочка. А может, они и отступятся от своей затеи. Пес их знает, что у них там в их водоплавающих головах… Или что там у них вместо голов? Ясно, что они думают не так, как мы. Но поди скажи — насколько не так.

— Когда нас отправят? — вдруг сменил тему Сергей.

— Да скоро уже… Росита еще не передумала? В снега, мороз, к медведям! В холодную страну без моря!

— В большой город, — уточнил Субботин. — Покажу ей цивилизацию. Какие тут могут быть возражения? Словом, хоть в чем-то хэппи-энд продолжается. Эдакий мой маленький личный хэппи-энд.

— И ты его заслужил, Серега, вот что я тебе скажу!

Возникла пауза. Каждый задумался о своем. На экране телевизора продолжали сменять друг друга репортажи с разных континентов, сопровождаемые бегущей строкой: новые подземные толчки в Тихом океане, Гавайи ждут Большой волны, Китай скрывает жертвы, британские учёные выдвинули гипотезу…

— Вот ты весь пребываешь во мрачном пессимизме, — прервал молчание Хоботов. — А я, представь, даже рад, что на моем веку случился весь этот горький катаклизм. Погоди, дай объясню! Да, к нам без спросу и разрешения подселились чужие. Да, чтобы увеличить площадь океанской территории, затопили часть суши. Да, топят наши корабли, потому что, как вчера объяснял по ти-ви один профессор, металл им не нравится или шум винтов не устраивает. Да, они перерезали почти все наши подземные кабели, наверное, перережут и остальные. Да, изменились очертания континентов и, вероятно, изменились навсегда. Да, океаны заполонила и дальше будет заполонять чужеродная флора и фауна, вытесняя и меняя нашу исконную. Да, мы отныне будем сосуществовать бок о бок с иным разумом, от которого непонятно каких выходок и выкрутасов можно ждать. Возможно, начнется война, хотя я и не представляю, как можно воевать с подводными жителями. Но совершенно точно могу тебе сказать одно — это противостояние даст такой толчок эволюции, равного которому не было во всей истории человечества. Новые технологии, прорывы в разных областях, особенно тех, что связаны с морем. Прорывы в медицине. А то еще, чем черт не шутит, в межзвездных полетах! Возможно, изменится и сам человек как биологический вид…

— Превратится в разумных лягушек?

— Да хоть бы и в них! По-хорошему, наше затхлое болото под названием планета Земля было давно пора как следует встряхнуть. Короче говоря, Серега, мы вступили в новую эру нашей земной истории. Наступает… нет, уже наступила Эра Океана!

— С последним, конечно, не поспоришь. — Сергей поставил недопитый мохито на журнальный столик и поднялся из кресла. Подошел к висящей на стене политической карте мира. Карту надо было перерисовывать — за короткое время она безнадежно устарела. Вероятно, менять придется не только очертания континентов, убирать острова и целые архипелаги и рисовать новые в других местах. В скором времени, вероятно, придется менять и границы некоторых государств. Вряд ли вся эта катавасия никак не отразится на геополитике.

Субботин вытащил из нагрудного кармана ручку. Щелкнул кнопкой, выдвигая стержень. А затем между оконечностью африканского континента и Антарктидой, на закрашенным синим цветом участке быстрым и уверенным росчерком, как обычно расписываются на деловых бумагах, крупно вывел два слова:

Время Океана.

Перечень вооружения и тактико-технические данные военной техники, использованной в романе

БПК «Североморск» (проект 1155)

Длина: 163 м.

Ширина: 19 м.

Осадка: 8 м.

Водоизмещение: полное 8400 т.

Скорость: 30 узлов.

Экипаж: 220 (30 офицеров)

Вооружение: ракетно-торпедный комплекс «Раструб-Б», ЗРК «Кинжал», ПЛУР «Водопад» 2 артиллерийских комплекса АК-100, 2 четырёх трубных торпедных аппарата 533 мм, бомбомётное устройство РБУ-6000. В ангарах 2 вертолёта Ка-27 пл.

Вертолёт Ка-27пл

Экипаж: 3 чел.

Диаметр несущих винтов: 15,9 м.

Практическая дальность полёта: 800 км.

Практический потолок: 4300 м.

Максимальная скорость: 270 км/ч.

Взлётный вес: 11 000 кг.

Мощность двигателей: 2x2200 л.с.

Бортовое оборудование включает: поисковоприцельная система «Осьминог», РЛС «Инициатива-2 км» магнитометр АПМ-73в, опускаемая гидроакустическая станция ВГС-3 с максимальной глубиной погружения 150 м.

Вооружение: 36 гидроакустических буёв, противолодочные торпеды АТ-1, ВТТ-1, «Орлан» «Ястреб-М» противолодочные бомбы ПЛАВ 250–120.

Вертолёт Ка-29

Экипаж: 2 чел.

Диаметр несущих винтов: 15,9 м.

Практическая дальность: 800 км.

Практический потолок: 4500 м.

Статический потолок: 3700 м.

Максимальная скорость: 80 км/ч.

Крейсерская скорость: 230 км/ч.

Максимальный взлётный вес: 11 500 кг.

Масса полезной нагрузки до: 4000 кг.

Вооружение: четырёхствольный пулемёт калибром 7,62 мм с боекомплектом 1800 патронов. На внешних подвесках могут устанавливаться: 8 ПТУР «Штурм», блоки неуправляемых авиационных ракет калибра 80 мм, подвесные пушечные контейнеры калибром 23 мм с боекомплектом 250 снарядов, зажигательные баки ЗБ-500, авиационные бомбы.

Пулемёт М2 «Браунинг»

Вес: 38,2 кг (58,6 кг на станке).

Калибр: 12,7 мм.

Длина: 1653 мм.

Длина ствола: 1143 мм.

Прицельная дальность: 1830 м.

Темп стрельбы 450–600 в/мин.

Начальная скорость пули: 900 м/сек.

Вид боепитания: пулемётная лента

Автомат FAMAS

Калибр: 5,56 мм.

Длина: 757 мм.

Длина ствола: 488 мм.

Вес: 4,59 кг (с полным магазином и ремнём).

Ёмкость магазина: магазин F1 25 патронов, магазин НАТО 30 патронов.

Эффективная дальность стрельбы: 300 м.

Темп стрельбы: 1000 в/мин.

Пистолет ПМ

Калибр: 9 мм.

Вес со снаряжённым магазином: 810 гр.

Длина: 161 мм.

Длина ствола: 93 мм.

Ёмкость магазина: 8 патронов.

Вес пули: 6,1 г.

Боевая скорострельность: 30 выстрелов в минуту. Начальная скорость пули: 315 м/с.

Прицельная дальность стрельбы: 50 м.

Авиационная бомба ФАБ-100 м-54

Вес: 99.8 кг.

Вес боевой части: 45 кг.

Длина: 1690 мм.

Диаметр: 216 мм.

Тип боевой части: фугасная.

Высота применения: 0–15000 м.

Граната М67

Вес: 400 г.

Вес взрывчатого вещества: 184 г.

Диаметр корпуса: 63 мм.

Радиус поражения: 15 м.

Время срабатывания взрывателя: 4–6 с.

Тип гранаты: ручная, осколочная, дистанционного действия.

Владимир Махов Декомпрессия

© Махов В., 2013

© ИК «Крылов», 2014

* * *

Пролог

Черное небо без звезд. И ослепительный диск луны, плавающий в абсолютной темноте. Человек брел по мелководью, с трудом передвигая ноги. Как загнанный, загипнотизированный светом фар зверь не в силах свернуть с освещенной полосы, так и человек шел по лунной дороге, не сворачивая. Он переставлял ноги, выдергивая их из вязкого плена песка. Человек не видел берега, не знал, сколько еще осталось пройти.

Лунные блики осколками стекла стыли на воде. Мужчина шел, окуная ноги в сверкающую рябь. Он давно перестал думать о боли в правой ноге, о крови, что размытой полосой тянется следом. Его не занимал вопрос о том, что он будет делать, когда привлеченные запахом, со всех сторон подтянутся голодные твари. Он перестал думать вообще.

Слева по курсу мелководье внезапно вспучилось пузырем. Огромный, он надулся выше человеческого роста. Когда шар лопнул и мгновенно испарившаяся вода облаком рванулась в поднебесье, человек не дрогнул. Он продолжал переставлять ноги, лишь немного отклонившись от выбранного курса, чтобы обогнуть пласт спекшегося от высокой температуры песка.

Потерялись небо и земля. Лунные блики заполнили все пространство. Человека срубило на половине шага. Поднимая ногу, он успел заметить, как стремительно водная гладь понеслась ему навстречу. Путник упал лицом в воду. И тут же, захлебнувшись, пришел в себя. Неимоверным усилием он опрокинул себя на спину. Боль в спине была оглушительной, лишающей сознания. Человек оттолкнулся от нее, как от морского дна, где его ждет только смерть. И в голове прояснилось.

Медленно, боясь опять потерять сознание, человек подтянул ноги, перекатился на бок и встал на четвереньки. Почему он не упал, когда с великим трудом ему удалось обрести равновесие, осталось для него загадкой. Но так было.

Внезапно послышался низкий гул, словно путник угодил под действие высоковольтной линии электропередач.

– Догнал, сука… – выдохнул человек.

Он медленно обернулся. За ним никого не было. Только по воде, будто брошенный чьей-то рукой, бесчисленное количество раз прыгал шальной камень. Человеку опять повезло – смерть просвистела мимо, обдав его потоком холодного воздуха.

Он сделал еще десять трудных и долгих шагов, прежде чем буквально лбом уперся в каменистую стену грота. Ноги подогнулись и он упал на камни. В голове появилась мысль, которой он всегда боялся.

Выжил. Он выжил. Ему снова повезло.

Часть первая

1

Двухпалубная моторная яхта класса «люкс» прочно сидела на мели. Утренний туман рассеялся. Пробоина в носовой части, отчетливо проступившая сквозь белесую дымку, сомнений не оставила: начавшийся прилив станет последним для шикарного морского судна. Поднявшаяся вода снимет с мели двадцатипятиметровую красавицу и она благополучно упокоится на глубине.

Маньяк рассматривал в бинокль потерпевшее крушение судно не менее часа. Откуда взялась яхта, как умудрилась вписаться в узкий пролив бухты, его не интересовало. Он знал только одно: исследовать ее на глубине с аквалангом в его планы не входило. Эта мель, расположенная почти в центре бухты, единственная. Со всех сторон ее окружала глубина, доходящая местами метров до тридцати. А то и больше. Кто считал? Да и вряд ли возможны такие подсчеты.

Еще вчера вечером яхты не было, а сегодня она появилась ниоткуда. Но это были частности. Такие вот загадочные объекты, появившиеся хрен знает откуда и через некоторое время исчезающие хрен знает куда, представляли настоящий подарок для опытного дайвера. А Маньяк был не из тех, кто упускает добычу, плывущую в руки. Вот только по зубам ли ему придется этот лакомый кусочек? Сей непростой вопрос Маньяк и пытался решить для себя в течение часа, придирчиво и дотошно рассматривая судно.

Мертвая красавица молчала. По высоким бокам ниже ватерлинии били волны. На борту, ближе к носу, чуть выше пробоины синела надпись. «Callisto». Новенькая, с иголочки, яхта скрывала свои тайны от посторонних глаз. Ни звука, ни движения. Только плеск волн. И приглашающе опущенный трап, последней ступенькой касающийся воды. Вполне возможно, смерть затаилась, выбросив кости на счете пять-шесть.

Твой ход, дайвер.

Маньяк отложил бинокль, убрал его в рюкзак. Осторожно сполз в расщелину между скалами. Выверяя каждый шаг, спустился по камням к воде. Сдернул рюкзак, вложил его в неглубокую трещину, змеившуюся в скале на уровне его лица. Потом застегнул молнию на костюме, лишний раз проверил, плотно ли сидят ботинки для дайвинга. Вроде бы все: биатлонный ремень, надежно пристегнувший двухсредный автомат АДС к спине, запасной рожок, фонарь и неизменный нож в гнездах на поясе. Ничего лишнего. После этого дайвер надел очки, продышался и ступил в серую пенную муть.

Глубина начиналась сразу, без всяких прелюдий. До яхты было метров пятьдесят, не больше. Маньяк рассчитывал одолеть расстояние в два приема. Его лысая голова, поплавком возникшая на поверхности, вряд ли способна привлечь ненужное внимание. Конечно в том случае, если двухпалубная красавица, терпеливо выжидая, не готовила ему сокрушительный нокаут.

Мощно оттолкнувшись от скалы, Маньяк ушел под воду и некоторое время плыл, не двигая руками, стараясь максимально использовать силу толчка. Несмотря на то, что солнце не угадывалось за серой пеленой, видимость была хорошей. Если и готовился «сюрприз», то не в воде. Ни рыб, ни медуз, ни прочей живности. Пусто. Лишь внизу, под ним постепенно сгущалась темнота бездны.

Оттуда, из непроглядной, пугающей тьмы, метнуться вверх могло что угодно. От гипертрофированной мурены, по размерам уступающей разве той самой яхте – предмету вожделений Маньяка. До акул. У кровожадной твари ко всем прочим достоинствам, и так снискавшим дурную славу, добавился гибкий позвоночник, что сделало ее практически неуязвимой. Огромная, верткая, текучая в воде подобно «серебряному дождю», она легко перекусывала пловца пополам. Разговор с монстрами для такого вот одиночки оказывался коротким до невозможности. И последнее слово оставалось не за ним.

Нет, глубоководных тварей Маньяк не боялся. Вернее, у него не хватило бы времени для страха. Пугаться следовало тех, кто пользовался единым с людьми водным пространством. Это и… Но об этом позже.

Маньяк вынырнул на поверхность, снизу напоминающую тонкий слой разлитого металла. Он сделал несколько вздохов, чтобы продышаться, потом набрал воздуху и ушел под воду, бросив последний взгляд на значительно приблизившуюся яхту. Ему повезло, он отклонился от курса незначительно. Чуть левее, метрах в двадцати, призывно маячил трап.

Уже через минуту, без происшествий одолев расстояние, отделяющее его от судна, Маньяк вынырнул у самого борта и ухватился рукой за поручень. Он снял очки и некоторое время держался на поверхности, восстанавливая дыхание. По-прежнему царила тишина, нарушаемая лишь плеском волн.

Подтянувшись, дайвер медленно поднялся по трапу, прислушиваясь к каждому звуку. На последней ступеньке он застыл, готовясь дать обратный ход. Было тихо.

То, что Маньяк увидел, не понравилось ему лишь на первый взгляд. Внутри белоснежная красавица походила на побитую жизнью шлюху. Палуба почти не угадывалась за плотным слоем грязно-бурых водорослей, покрытый плесенью трап вел в темноту люка, к каютам. В трещинах на стенах – темные, истекающие влагой, ютились моллюски. Глубокие царапины на некогда роскошном кожаном диване, окаймляющим корму, разошлись, и, подобно ранам на теле человека, обнажили гниющее нутро, заполненное белесыми червями. Грязь, ветхость, запустение. Складывалось впечатление, что спящая «красавица» пролежала под водой лет десять, пока в один прекрасный день неизвестная сила не вышвырнула ее на поверхность. Заодно и дочиста отполировав снаружи.

Приманка. Для мыши, что сейчас ступила на палубу, сжимая в руках АДС. Маньяк прищурился, рассматривая трап, ведущий к каютам. По закону подлости, бесплатный сыр должен находиться там. Чутье подсказывало, что так и есть. Что стоящая вещица, которую прятала потрепанная красавица, там и скрывалась. В худшем случае, в глубине трюма. И расстояние до нее измерялось одной единственной единицей. Его жизнью.

Маньяк вздохнул. Оставим сыр на закуску. Для начала следовало ознакомиться с механизмом мышеловки.

Соблюдая осторожность, Маньяк скользнул по правому борту, взялся за грязный поручень трапа и поднялся наверх. Верхняя палуба, где размещалась рулевая рубка, была девственно пуста. В разбитые окна падал свет, выделяя мягкий рисунок на красном дереве, которыми были отделаны стены. Больше для того, чтобы оттянуть момент, отделяющий его от темноты трюма, чем в надежде найти что-нибудь стоящее, Маньяк спустился на палубу, обошел яхту, задержавшись на носу. Отсюда скала, окружающая бухту, казалась особенно значительной и неприступной. Вряд ли найдется смельчак… Скорее, смертник, решивший сигануть с двадцатиметровой высоты вниз. Лишь немногие посвященные, к которым Маньяк относил и себя – первооткрывателя – знали о наличии той самой расщелины, что вела к самой воде.

Маньяк включил фонарь и постоял у трапа, ведущего в полутьму. Он пристально рассматривал все, до чего мог дотянуться луч. Когда свет отразился от чего-то стеклянного, дайвер прищурился. Какой-нибудь осколок стекла, не все же смыла вода?

Внимание, девочки и мальчики, пристегнитесь. Время детских развлечений истекло, приготовьте билетик для экстремальных аттракционов. Маньяк взял фонарик левой рукой, правой перехватил автомат, держа палец на спусковом крючке, и стал медленно спускаться. Тошнотворный запах накрыл его удушливой волной прежде, чем дайвер увидел лежащего на спине человека. Маска на лице, загубник, оборванный шланг, ведущий к аквалангу.

Маньяк дернулся, едва не начав стрельбу. Только зоргов ему сейчас и не хватало! И тут же понял, что ошибся. Человек был мертв. Давно. Тело его раздулось. Сквозь дыры в костюме сочилась гниющая плоть. Некстати вспомнился кожаный диван, что стоял на корме. Маньяк чертыхнулся, сойдя с последней ступеньки. Он понял, почему принял мертвеца за зорга. С трупом происходили те же странности, что и с яхтой. Судя по состоянию тела, аквалангист был мертв ни один месяц, но лицо… Абсолютно не тронутые тлением глаза – огромные, с расширенными зрачками – отчетливо виднелись в маске. И губы. Синие, покрытые сетью трещин, с запекшейся кровью, продолжали удерживать загубник дыхательного шланга.

Луч фонаря скользнул по трупу, по стенам, по потолку и, не задерживаясь, нырнул в ближайшую каюту. Маньяк медленно двинулся по коридору, обходя труп. Каюта за каютой. И ничего интересного. Грязная, забитая моллюсками мебель, слой водорослей, матово блестящий на стенах.

Дайвер задержался на подступах к люку, ведущему в трюм, и, скорее для очистки совести, повел фонарем в сторону кубрика. То, от чего отразился луч, буквально ослепило его. Маньяк прищурился от блеска, еще не веря своим глазам. Все стены и потолок кубрика были увешаны гроздьями огромной черной икры. Но не это зрелище заставило его сдержать шумный вздох. Между черными гроздьями вздулись по виду стеклянные, размером с мячик для пинг-понга, шарики. То, что находилось внутри, отражало свет настолько сильно, что рябило в глазах. «Слеза ангела». Алмаз – безупречной формы и чистоты. Исцеляющий и дарующий. О ценности которого можно было говорить лишь шепотом.

Только единожды Маньяку довелось лицезреть диковинный артефакт. Три года назад на побережье Призрачной бухты вынесло труп. Это само по себе было редкостью невиданной – океан никогда не отдавал мертвую добычу. Так вот, тогда Маньяк был в числе тех, кто нашел утопленника. Выглядел он ужасно: лицо изъедено рыбами до костей, костюм не просто порван – обожжен. Огромные дыры с обугленными краями обнажали плоть, где копошилась живность. Мертвеца опознали по шахматной фигурке, выпавшей из водонепроницаемого рюкзака. Ферзь. Всем известно, что тот постоянно носил ее с собой. На каждую ходку. И прозвище получил по этой же причине. Скользкий тип. Маньяк имел на него зуб, но предпочитал меньше распространяться об этом. Он отлично помнил, как однажды, измотанный до предела, потерял сознание в подземном гроте, у самого выхода на перевалочную базу «Сверчок». И очнулся от того, что его грубо обыскивали, особо не стесняясь. Вот этот самый Ферзь и обыскивал.

– Ой, извини, братан, я не знал, что ты живой, – только и сказал Ферзь, усмехнувшись, когда Маньяк открыл глаза. Может, еще спасибо ему следует сказать за то, что не подтвердил свое знание контрольным в голову?

Да чего толку вспоминать? Представилась бы возможность, ответил.

Об этом и размышлял тогда дайвер, наблюдая за тем, как старый моряк Гофман обыскивает труп. Из рюкзака выпало еще кое-что помимо шахматной фигурки. В сморщенные, перечеркнутые глубокими линиями ладони упал похожий на стеклянный шарик. Как известно, кто нашел, тот и хозяин. Одно из немногих правил, соблюдаемых неукоснительно. Трясущимися от волнения руками Гофман долбил шар о камень. Затея не из легких, но того стоила. К слову сказать, Гофмана вскоре грохнули. Не принесла старику счастья «слеза ангела».

И вот теперь, сдерживая от волнения дыхание, Маньяк рассматривал в свете луча настоящее сокровище. Не меньше десятка шариков, развешанных среди черной икры.

Мысль о том, что где-то должна прятаться живность, мечущая такую вот икру, пришла в голову с опозданием. А вполне могла стать последней.

Откуда взялась черная опухоль, что вздулась на потолке, неизвестно. Маньяк заметил ее не сразу. Заметил, когда с резким шлепком распахнулось черное нутро и оттуда вывалились десятки тонких нитей – щупалец. Водяная лилия. Интуитивно, понимая бесполезность затеи, Маньяк дернул стволом вверх и нажал на спусковой крючок. Две пули влетели в черную влажную плоть. Оглушительно чавкнуло. И все.

– Хрен тебя дери, – еще не принимая ситуацию всерьез, сказал Маньяк.

И тут же дождался ответа. На потолке, отбросив условности мимикрии, стали проявляться черные, пульсирующие опухоли. Хлоп-хлоп. И вниз потянулись сотни нитей, так плотно, что занавесили все пространство, ведущее к выходу. Когда хлопнуло за спиной, Маньяк пригнулся и отшатнулся к стене. Но было поздно. Одна из нитей коснулась левого предплечья. Маньяк отпрянул к люку, едва не взвыв от обжигающей боли.

– Мать твою, – прошипел он. Выплеснутая сотнями крошечных иголок кислота прожгла костюм насквозь. Края длинной полосы разошлись. Обожженная кожа вздулась мерзким багровым пузырем. Боль была оглушительной.

Маньяк резанул автоматной очередью от стены до стены. Если и имелся положительный эффект, то остался незамеченным для глаз. Плотный занавес колыхался, спускаясь с потолка до пола, и напрочь отрезал путь к трапу.

Когда над головой плотоядно чавкнуло, Маньяк больше не раздумывал. Он бросился вниз, в люк, ведущий в трюм. Буквально кубарем скатился, наплевав на осторожность. И тут же оказался по грудь в темной воде. Боль в руке, погруженной в прохладу, отступила. Луч фонаря бестолково зашарил по потолку, выискивая опасных тварей. На первый взгляд наверху было чисто. Но даже если так было и на второй взгляд, это ничего не решало. А только оттягивало неизбежность. Худшее состояло в том, что мысленный приказ «немедленно убираться», оказался несостоятельным. Убираться было некуда.

Маньяк стоял в отсеке, заполненном водой. Единственный путь отсюда манил черным отверстием люка над головой. Аккурат туда, откуда он только что свалился. Снова и снова он водил лучом по стенам, потолку. Вот тебе и мышеловка, дайвер. Теперь понятен механизм? Под стать сыру, что присосался «стеклянными» шариками к черным гроздьям уровнем выше. Не по зубам тебе оказался лакомый кусочек, и пасть захлопни. И жало притупи.

Луч света остановился на отверстии люка. Оттуда, сверху, неторопливо завоевывая новое пространство, потекли черные нити. О том, что будет, когда они заполнят все вокруг, думать не хотелось.

Вдруг рядом с ним, у борта, плеснуло. По воде пошли круги. Из непроницаемой темноты стала медленно подниматься голова, облепленная мокрыми волосами. Показался большой белый лоб и два огромных круглых глаза. На правом, в углу вздулось белое пятно. Их обладатель не спешил всплывать, высунулся из воды лишь до половины выпуклых глаз.

Маньяк не стал ждать продолжения. Он выстрелил туда, прямо по блестящим глазам твари. Пули ушли в воду в том месте, где, опередив их на долю секунды, мгновенно скрылась голова.

– Трындец. Теперь полный… – Маньяк выругался матом. Русалка! Вот сейчас счастье обещает быть полным!

Быстро надев очки, дайвер нырнул в воду, предпочитая встретиться со смертью лицом к лицу. В отсеке русалки не было. Но то, что он увидел, внушило ему слабое подобие надежды. Под водой темнота расступалась. На фоне абсолютной тьмы проявилось серое окно пробоины, вполне достаточной, чтобы убраться до того, как станет – в прямом смысле – очень жарко.

Маньяк вынырнул, боковым зрением заметив, как, настойчиво удлиняясь, ползут к нему черные нити, как стелются по воде в поисках загнанной в угол крысы, которую лишили последней возможности – броситься на обидчика. Из двух зол выбирают… Меньшее? Как бы ни так. Быстрое – так будет правильнее. Дайвер закрепил автомат на ремне, воткнул фонарь в гнездо. Сделал несколько сильных вздохов, затаил дыхание и нырнул в воду.

В темноте почти неразличимо что-то блеснуло, но отступать было некуда. Он преодолел пробоину без проблем, оттолкнулся от борта и проплыл под водой даже дольше, чем хотел. Только потом стал всплывать, рассчитывая глотнуть воздуха и снова уйти под воду. Русалка не стала его убивать, значит, хитрая тварь желала поразвлечься. И в его силах устроить ей чехарду. Наперегонки с пулями. Убить не убьет, но хоть лишит хитрую сучку радости спокойного обеда.

Маньяк привык интуитивно рассчитывать глубину погружения, поэтому успел удивиться тому, что все еще остается под водой. Свинцовая пленка поверхности маячила над головой, и дайвер удвоил усилия.

Поверхности не было. Легкие сжались, настоятельно затребовав глоток кислорода. Маньяк рванулся наверх, сделав мощный рывок руками. Белые блики плясали над головой, то сливаясь, то расходясь пятнами. Маньяк плыл из последних сил.

Поверхности не было. В голове возникла только одна мысль, пронесшаяся с быстротой молнии. Он вляпался в «колодец». Иного объяснения не было. И какова глубина «колодца» – десять, пятнадцать, двадцать метров – скорее всего, ему так и не узнать.

Все тело – с судорожно сжатыми легкими, с сердцем, трепыхавшимся в груди – вопило. Воздуха! Глоток! Из последних сил Маньяк плыл наверх, судорожно работая ногами. Каждая клетка, каждая частица требовала кислорода. Его тело отчаянно взывало к тому, чтобы вытолкнуть из легких жалкие остатки воздуха и…

Дальше конец. Захлебываясь, наполняя страждущее тело соленой водой, он умрет. Всего в каком-то метре от поверхности! Не эта мысль, а лишь отзвук ее, шумевший в ушах, толкнул его вверх.

Маньяк не выдержал. Легкие судорожно вытолкнули кислород. И только открыв рот, обреченно ожидая смерти, что сейчас вольется внутрь, он осознал, что может дышать. В ушах гудело. Перед глазами дрожала кровавая пелена.

Он на поверхности. И может дышать.

2

Только поцеловавшись с фонарным столбом, Маньяк понял, что ему стало легче. Хмель постепенно улетучивался. Но мысли, хрен их дери, опять возвращались к двухпалубной красавице с прогнившим нутром.

Обычно воспоминания о том, что случалось во время ходки, оставляли его сразу. Стоило лодке заскрести дном по песку, а швартовам закрепиться на прибрежном кнехте, Маньяк сходил на землю, пережидая внезапное чувство абсолютной надежности. Все, что касалось «приключений», оставалось в прошлом. Отступало, как дурной сон, наводненный кошмарами.

Не в этот раз. Уже с утра дайвер бродил по побережью, переходя из одного питейного заведения в другое, методично напиваясь до состояния полной невменяемости. Ближе к вечеру он протрезвел – нутро больше не принимало горячительных напитков. Он заказал бутылку воды, чем ввел Бронтозавра, стоящего за стойкой, в состояние ступора.

– Что, так плохо? – здоровенный детина после паузы участливо заглянул Маньяку в глаза.

Тот отмахнулся, прихватил со стойки бутылку и потащился в свой темный угол. Плюхнулся на крохотный диванчик и стал рассматривать плетеную перегородку, отделяющую его от зала. Но не эти лианы-листочки стояли у него перед глазами, а нечто другое: на дне, укрытая тридцатиметровой толщей воды, лежала драгоценная двухпалубная красотка, скрывая в одной из кают несметное богатство. Маньяк видел собственными глазами, как приливная волна сняла с мели судно. Как хлынула в пробоины вода и яхта лениво, не спеша, омываемая волнами, перекатывающимися через палубу, опустилась на глубину. Там и лежала в то время, когда дайвер отправлял в рот содержимое бесчисленных стаканов.

В одиночку не справиться. Даже думать об этом – самоубийство. Необходимы люди. Двое – рискованный минимум, а лучше трое.

«Русалку не стоит сбрасывать со счетов», – подумал Маньяк и усмехнулся. Уж больно легко он причислил кровожадную тварь к вторичной опасности. Тогда как дело обстояло с точностью до наоборот. Неизвестно, какие еще ягодки готовит глубина. Выход один: спускаться следовало в «клетке». Вот так, слово за слово, и от всего полезного времени, рассчитанного на работу, оставались жалкие минут сорок. Нет, пользоваться люком, чтобы проникнуть внутрь, не входило в его планы. Если – это необходимое условие – яхта лежит на левом борту, то есть все шансы прорубить деревянный бок в районе драгоценной каюты. Когда все пойдет по задуманному плану, от трех помощников в лучшем случае останутся двое. Люди должны быть супер надежными, но не особенно доверять друг другу. Только тогда можно поставить на то, что не объединятся они при виде «стеклянных шариков» и собственные шарики у них голове не зайдут за ролики. И самого Маньяка, приходящего в себя после погружения, не отправят за борт, на радость пучеглазой и кровожадной твари.

Конечно, план требовал проработки. Но это все частности. Основой, на которой беспрецедентный замысел пустил бы корни и оброс деталями, являлось главное. Глубина. Двадцать, тридцать метров – еще было над чем пораскинуть мозгами. Сорок? Вопрос оставался открытым. К идиотам, решившим работать на подобной глубине, можно было с полной уверенностью отнести только одного. Себя. Значит, быть иль не быть, решала разведка. Но и тут без помощника не обойтись.

Дайвер поморщился. Считая тему исчерпанной, он придвинул пустой стакан из-под виски, еще неубранный. Зачем-то понюхал. В голове стремительно светлело, но заказывать еще спиртного он не торопился. Несмотря на то, что существовала реальная отмазка для того, чтобы сегодня наклюкаться в зюзю.

Людей давно нет в живых, а даты остались.

Милая, озорная, любимая до дрожи девочка навеки заснула в том домике на берегу реки. Она лежала, бережно укрытая его рукой, в то время как он вел машину по побережью. Довольный жизнью, молодой еще парень летел по автостраде. Сначала десятку, потом сотне машин, застывших у обочины, он не придал значения. Какая-нибудь жуткая авария. Мало ли ротозеев, падких до кровавых зрелищ?

И только люди, покинувшие свои места и замершие рядом с брошенными авто, напряженно вглядывающиеся в ту сторону, откуда он ехал, заставили парня тоже остановить машину.

Не было ни предупреждений, ни прогнозов, ни воя сирен, ничего из того, что предвещало бы опасность. Парень стоял, раскрыв от изумления рот. В абсолютной тишине, занимая все пространство на линии горизонта, прямо на него, постепенно увеличиваясь, заслоняя солнце, шла стена воды.

Маньяк ненавидел вспоминать об этом. Сегодняшняя дата – тринадцатое июня – обязывала. С любимой девочкой они были одногодками. И сегодня ей исполнилось бы тридцать. Исполнилось бы. Но осталось навеки двадцать два. Вот отверженная память с утра и плескала в его стакан дозу за дозой, поощряя и затуманенный спиртным мозг, и язык, не вяжущий лыка.

– Маньяк? Зачем он вам?

Из нестройного гула голосов слух дайвера выловил главное. Оставаясь в тени, он придвинулся к выходу и окинул взглядом зал. У стойки, ближе к нему, стояли трое. Девушка с роскошными светлыми волосами, падающими на спину, и двое мужчин. Коренастый крепыш с темным ежиком волос, тискающий в руках запотевший стакан, застыл вполоборота. Другой – двухметровый верзила – стоял спиной.

– Так мало у нас навигаторов, етить вас налево? – Бодрый голос Бронтозавра перекрывал шум в зале.

Маньяк улыбнулся. Конспиратор, твою мать. Помнил еще, сволочь, тот случай, когда направил на встречу непрошенных гостей. Ох, как тогда Маньяк был зол. Досталось всем: и визитерам, и бармену. И самому кабаку. Остались от него рожки да ножки. Конечно, расплатиться потом пришлось, но душился за каждую копейку, чтобы жизнь Бронтозавру медом не казалась. Зато с тех пор ничего объяснять не надо.

Бармен давал дайверу время избежать ненужной встречи, но бывалый дайвер и навигатор^[30] Маньяк не видел резона скрываться. Он сел за столик, отодвинул подальше стакан и взял бутылку с водой.

– Да понял я, понял, – не унимался бармен. – Самый крутой и круче не бывает. Там он. Был. Сходите, проведайте.

Она вошла первой, светловолосая девица спортивного телосложения. Постояла у входа, держась рукой за плетеную изгородь и пристально разглядывая татуировки на черепе дайвера, у левого уха. Быковать девушка не стала, а вполне вежливо поинтересовалась:

– Не помешаю?

Дождавшись не менее вежливого кивка, девица вошла и села напротив. Следом за ней втянулись и сопровождающие. Крепыш опустился рядом, верзила прочно утвердился в проходе. Маньяк молчал, отмечая про себя и хорошую спортивную форму девушки, и шрам на лбу у крепыша, и мускулы верзилы.

– Есть разговор, – наконец, не выдержала девушка. – Маньяк… Я могу так к вам обращаться?

– Валяй, – милостиво разрешил дайвер. – И на ты.

– Тогда не будем терять время. – Девушка жизнеутверждающе хлопнула ладонью по столу. – Меня зовут Марго. Его – Робинзон. – Она мотнула головой в сторону крепыша. – Это – Шеф. – Верзила также удостоился кивка. – Хочу предложить тебе работу. Ты ведешь нас в Цитадель. И получаешь за это десять тысяч тугриков. Вот и все. Ясно?

– Предельно, – задумчиво произнес дайвер. – Туда и обратно?

Марго сдержанно вздохнула.

– В худшем случае, да.

– Тогда пятнадцать.

– Пятнадцать тысяч тугриков? – уточнила она.

– Чего же еще?

– Мне надо подумать.

– Думай, – легко согласился Маньяк и поднялся. – С вашего позволения, дамы и господа.

Он не успел выйти из-за стола, как услышал:

– Я согласна. Мне рекомендовали тебя как самого лучшего в этих краях. А на лучшее и пятнадцати тысяч не жалко. – Девушка вымученноулыбнулась.

– Идет. – Маньяк снова сел за стол. – Могу поинтересоваться о цели визита в укрепрайон?

Марго помолчала, буравя его тяжелым взглядом. Потом продолжительно вздохнула и нехотя произнесла:

– Брат. Все, что у меня осталось. Есть сведения, которым не верить я не могу, что он там. Так что возвращаться, возможно, мне не придется.

Маньяк одобрительно усмехнулся про себя: что же, вполне правдоподобно прозвучало.

– Брат так брат, – сказал он. – Меня все устраивает, кроме одного.

– В смысле? – нахмурилась Марго.

– Бабу в море не возьму. Их двоих, – он ткнул пальцем в сторону мужчин, – как не хрен делать. Без тебя.

– Как это? – Расслабившаяся было девица снова напряглась. – Ты же согласился! Работа есть работа! Какая тебе разница, кого вести? У меня три сотни погружений с аквалангом, я могу больше чем на три минуты задерживать дыхание! И плаваю быстро, хоть с маской, хоть без… Маньяк!

– А? Я все сказал, девушка. Ищи другого.

– Но как они пойдут без меня? Это же мое дело! Это я ищу брата, которого считаю покойником уже четвертый год! Четыре долгих года! Единственная родственная душа, оставшаяся на этой гребанной планете! Ты понимаешь? Маньяк!

– Да не боись, девушка. Найдем мы твоего брата.

Только без тебя.

– Маньяк! – Она вскочила. – Почему? Что за говенные предрассудки? У меня спортивная подготовка похлеще, чем у любого мужика! Можешь сам проверить! Я…

Дайвер не слушал. Он поднялся, сделал пару шагов и остановился рядом с верзилой, перегородившим дорогу.

– Тебе помочь, братан, отодвинуться? – участливо поинтересовался он, гася в душе мгновенно закипевшую злость. Он ненавидел, когда кто-то нависал над ним, загораживая путь.

И опять Марго его остановила.

– Хорошо, Маньяк.

Услышал он сдавленный голос.

– Ты отведешь их. Без меня.

– Это дело. – Дайвер развернулся и встретился взглядом с крепышом. И нехорошим был тот ответный взгляд, полный ненависти и недовольства. – Значит так. Робинзон и Шеф, мужики, жду вас… послезавтра на перевалочном пункте. Океанский лайнер «Призрак» – что-нибудь говорит? Там и встретимся. И затаримся, если будет чего не хватать.

– А почему стартуем не отсюда? – сдерживая эмоции, подал голос крепыш.

– Потому что. Доберетесь сами. Без меня. Делов-то?

– Доберутся, – устало бросила Марго.

– Хорошо. Тогда задаток, – развел руками Маньяк, – половина.

3

– Еще.

Маньяк убрал палец от стакана, оставив на стекле четкий отпечаток уровня, на котором бармену следовало остановиться. Рыжеволосый толстяк булькнул виски, следуя указаниям.

В зале очередного питейного заведения, куда больной от злости после принятого заказа завалился Маньяк, царил полный хаос. Внизу, на арене, окруженной прочной сеткой, заканчивались бои без правил. Ор стоял такой, что закладывало уши. Дайвер хотел взять стакан и пройти к нижнему ряду и не сдержался: плеснул содержимое в жаждущий спиртного рот. И только потом, расталкивая локтями зевак, стал спускаться.

Ажиотаж, подогретый неумеренным употреблением горячительного, достиг апогея. Но на арене было еще жарче. Огромный, по пояс голый боец прижимал к сетке человека, делающего робкие попытки освободиться. Его участь была решена. Мускулистый мужчина, чье тело было исполосовано перекрещивающимися шрамами, за что и получил прозвище Крестоносец, не оставил противнику шансов. Матерый боец жестко удерживал за горло бьющееся в агонии тело. И не собирался ослаблять хватку, несмотря на редкие выкрики «оставь его».

Большинству, одержимому жаждой убийства, было наплевать на сочувствие и жалость.

– Дави его, Крестоносец!

– Красава! Размажь его!

Маньяк замер у самой сетки. С первого взгляда стало ясно: Крестоносец вошел в раж и остановиться уже не мог. По его лицу, изуродованному звериным оскалом, катились капли пота, на руке, держащей противника, синели вздувшиеся жилы.

– Егор… Ты – Егор. Банько, – шипел Крестоносец, брызгая слюной. – Скажи…

– Георгий… я, – сдавленно хрипел поверженный противник.

– Нет, скажи. Я – Егор. Банько.

Понятно. Если дошло до личных разборок, значит, дело плохо. Маньяк знал человека, уже не оказывающего сопротивления. Правильный парень, этот Банько, постоянно терпел большей частью безобидные, но иногда и едкие шутки, касающиеся сочетания его имени и фамилии. Со временем количество шутников резко сократилось – парень умел за себя постоять. Чем таким в сущности безобидный Банько умудрился завести Крестоносца, Маньяк не знал. Происходящее на арене как нельзя более точно соответствовало его чувствам. Злость переполняла его. Эта крашеная сучка Марго сумела пробить его защиту и добраться до нежного нутра. Нет, дайверу было наплевать на предрассудки «женщина на корабле к несчастью» и тэ дэ и тэ пэ. Класть на все это с большой буквы.

Никто не заставит Маньяка даже под дулом пистолета отвести женщину туда, откуда возврата нет.

Когда-то все было по иному: рай хрен знает где, ад под землей. Теперь полюса сместились. Маньяк не знал, куда переехал рай, но пекло оказалось рядом, буквально рукой подать. Стоило шагнуть с берега туда, в зыбкую пенную муть, и распахивались врата Левиафана. И глубина готовила ловушки, поднимала со дна тварей, готовых пить твою кровь, жрать внутренности, перемалывать кости в труху.

Только один раз дайверу довелось быть свидетелем того, как мучительно умирала девушка. Года три назад волею судьбы Маньяк оказался у грота Пещерного Паука. Худшего выхода трудно было придумать. Вернее, он существовал: за мысом открывался вход в бухту. Всего пара часов на лодке и вот уже впереди маячила безопасная пристань. Да только в тот раз на скалистых выступах обосновались мародеры. Чутье заставило Маньяка, смертельно усталого, не лезть на рожон, а пришвартоваться у Черепашьего острова. Разглядывая в бинокль береговую линию, он засек скрытых в расщелинах бойцов. Оставаясь в тени холма, Маньяку пришлось вернуться и больше часа плыть на восток вдоль неприступных скал.

На дне лодки в водонепроницаемом контейнере грели душу пара редких артефактов. Один из них «железяка» – сантиметров пять в диаметре тарелочка из неизвестного сплава (вернее, из чего-то, похожего на сплав), обладающая антигравитационными свойствами. Поговаривали, что это чешуя самого Циклопа и что сотня таких вот «железяк» способна поднять в воздух человека. Только где ж их набрать в таком количестве, говоруны не уточняли. И была еще одна штучка, с которой дайвер не решил, как поступить. «Стрекоза», крохотный кусок желтого, прозрачного, похожего на пластик материала. Активировать штуковину было легко, достаточно разбить ее, вытряхнуть оттуда металлического вида кружок и бросить, предварительно закрыв глаза. Вспышка – и все живые организмы в радиусе пятнадцати метров теряли сознание минуты на две. Не бог весть что, но в иных ситуациях время – залог шанса, дарующего жизнь.

У грота дайверу повезло: он оказался не единственным, из двух зол выбравшим меньшее. Партизан – сорокалетний мужчина, опытный навигатор – выводил из опасного района тройку новичков.

«Салаги как салаги», – подумал Маньяк, глуша мотор в тихой гавани. Спокойствие оставило его в тот момент, когда один из ребят, забросив за спину длинные волосы, убранные в хвост, выпрямился в полный рост.

– Жанна, – темноволосая девушка кивнула ему.

Маньяк ухом не повел в ее сторону. Он внимательно разглядывал Партизана, пытаясь в его маленьких глазках, окруженных припухшими веками, найти ответ на незаданный вопрос. Тот поспешно отвел взгляд в сторону, прикрикнул на новичков и первым ступил в темноту пещерного свода. За ним, волоча по мелководью лодку, послушно двинулась тройка.

По счастью, грот не оправдывал своего названия, пещерные пауки здесь не водились. В противном случае Партизан был бы уже мертв: многоногие твари мгновенно объедают плоть, полируя кости до зеркального блеска. Название закрепилось за гротом из-за входа, издалека напоминающего раздувшееся паучье брюхо, от которого змеились по сторонам длинные тонкие трещины.

Дайвер ступил в темноту, слыша гулкое эхо шагов. Будь на то его воля, он скрутил бы девчонку, бросил на дно лодки и, невзирая на тяжесть, выволок бы на свет божий уже в безопасной бухте. О чем думал Партизан, или в его голове все мысли давно были заняты цифрами с нулями, Маньяк не знал. Сквозную пещеру, пробитую подводным течением, где глубина порой доходила метров до пятнадцати и более, если считать бесчисленные трещины в скалах, можно было использовать для выхода только в одном случае – если ты не ранен. Даже капля крови являлась приговором.

Нет, тут не водились пещерные пауки, здесь имелась другая напасть. Сфинксы – этакая помесь пираньи и лишенной шерсти крысы. Зубастая пасть на тельце с крохотными лапами. Амфибии, они плавали молниеносно и не менее быстро забирались на камни, цепляясь острыми когтями за трещины.

Половину пути малочисленный отряд миновал без происшествий. Маньяку, полному дурных предчувствий, стало казаться, что все обойдется. Что послужило толчком к событиям, закончившимся через несколько минут, осталось для него тайной. То ли девчонку угораздило поцарапаться, то ли во всем виновата женская физиология, против которой не попрешь.

Маньяк, прилагая усилия, тащил лодку по мелководью, как вдруг, в свете фонаря, пробивающего воду, мелькнула тень. Следом еще одна. И еще. А потом водная поверхность забурлила, пошла волнами и своды пещеры заполнились криками.

– В лодку! – заорал Партизан.

– Сфинксы! – успел крикнуть Маньяк. Автомат в его руках огрызнулся огнем. В голове вихрем пронеслась мысль: «По чью душу?»

Девушка вскрикнула от боли. И это был ответ на его вопрос.

Не спасли бы и сотни лодок. Верткие зубастые твари накатили черной волной. Самые шустрые взбирались по девичьему телу, стремясь добраться до горла. В то время как сородичи рвали на куски все, что находилось под водой. Истошно кричала девчонка, Партизан лупил короткими очередями, парни орудовали ножами.

Все кончилось быстро. Десяток крыс вцепились в девичьи руки, одна повисла на щеке. Она рвала когтями шею, стараясь удержаться. В красную от крови воду, заполненную издыхающими тварями, раскинув руки, уже изуродованная до неузнаваемости, падала девчонка.

– Мама… Мамочка, – захлебываясь кровью, прошептала она и темная волна укрыла ее с головой.

Маньяк не знал, что остановило его от того, чтобы разрядить рожок Партизану в голову. Во всяком случае, мысль такая была. Скорее всего, его заставил удержаться один из парней. Страшный, испачканный чужой кровью, с мертвыми от ужаса глазами, он тащил из воды то, что осталось от девчонки.

Дайвер отвел душу на следующий день, в кабаке. Привязавшись к пустяку, он избил Партизана до потери сознания. На собственном реноме и так пробы ставить было некуда, а на сердце полегчало. В аду женщинам места нет. Да и насколько Маньяк был осведомлен, их и не было там, где кончалась береговая линия. И никакие тугрики с множеством нулей не заставят его поступиться принципом. Это знали все. Теперь в курсе и эта крашеная сучка, Марго, судя по всему, не привыкшая принимать на веру все, что ей говорили.

Воспоминания разбередили душу. Она заныла, требуя продолжения банкета. Маньяк было развернулся, полный желания подняться к стойке бара, и в тот же миг трибуны взревели. Крестоносец, уставший ждать, сжал руку на горле поверженного, но не покорившегося противника. В зале стоял немыслимый шум, но влажный хруст услышали все. Неожиданно установилась тишина. Крестоносец погрузил пальцы в горло, порвал кожу. Дайвер не успел отпрянуть, когда озверевший боец вырвал из шеи куски плоти. Хлынула кровь. Темные капли попали Маньяку на лицо. Раздался предсмертный хрип и бездыханное тело тяжело завалилось на дощатый пол. Из разорванной шеи фонтаном била кровь. Крестоносец – страшный, орущий что-то нечленораздельное, пошел вдоль сетки, держа в поднятой над головой руке кусок человеческой плоти с синим, распухшим языком.

Минут через пять Маньяк, уже успокоенный очередной дозой виски, стоял под звездным небом, жадно вдыхая ночной воздух. Земля, задумавшая свергнуть господство людей и на обломках воздвигнуть царство хрен знает каких тварей, жадно впитывала звуки. На этой философской ноте, Маньяк повернулся и пошел на свет ближайшего фонаря, не слыша шума своих шагов.

Он шел от одного круга света к другому, надвинув на глаза капюшон толстовки. Его тень удлинялась, потом стремительно бросалась под ноги, чтобы мгновенье спустя появиться за его спиной. Если кто-то и наблюдал за ним, то очень удивился, не увидев под очередным фонарем его одинокую фигуру. Маньяк воспользовался давно проторенной дорожкой. Под сенью широколистных деревьев, в кустах, метрах в ста от дороги прятался вход в заброшенный коллектор – ливневку, предназначенную для сточных вод. Бетонный туннель не имел выхода к основным коммуникациям. Сухой, засыпанный песком и листьями, он спускался все ниже и в конечном итоге выводил в тупик, заваленный битым кирпичом. Так далеко дайвер забираться не собирался. Он прошел под землей немногим больше двух километров. Время от времени он останавливался и долго стоял, прислушиваясь к звукам. Где-то далеко лилась вода, шумел ветер, гоняя вдоль коллектора сухие листья. Только убедившись, что все чисто, Маньяк рискнул выйти на поверхность.

Отсюда, с высоты холма, открывался впечатляющий вид на бухту. Видна была четкая граница, отделяющая свет от тьмы. Порт тонул в огнях. Светились лодки и яхты, стоящие на приколе. Рассеянный свет, тающий в тумане, выделял суда, спешащие пришвартоваться. Ближе к середине бухты блики света гасила тьма. Луна не отражалась в темной воде.

С вершины холма вниз змеилась дорога. С одной стороны к ней вплотную подступала пропасть. Другая сторона за огромными, выше человеческого роста заборами, прятала частные владения. Маньяк некоторое время шел, оставаясь в тени оград, потом свернул на боковую улочку. В самом конце он пошел налево и оказался в тупике. У металлических ворот со стальной дверью мужчина остановился, вынул электронный ключ и проложил к считывающему устройству.

Только войдя и плотно закрыв за собой дверь дайвер понял, насколько устал. От хмеля не осталось и следа. Завтра поздним вечером он вернется в крохотную квартирку на окраине города, чтобы утром стартовать на «Призрак». Но все это потом, потом.

Во дворе было темно, в маленьком двухэтажном домике тоже. Лишь у входа горел фонарь как приглашение для припозднившегося гостя. Оно и понятно: Аленка уже спала, отчаявшись его дождаться. Маньяк набрал сложный код на электронном замке, осторожно открыл дверь. Он улыбался, представляя, как войдет в спальню, присядет на кровать, легко откинет одеяло и коснется нежного тела девушки. Потом поцелует сонную девочку в шею. Аленка повернется и обнимет его…

Он успел сделать несколько шагов, разомлевший, успевший протрезветь от долгой ходьбы и снова опьянеть от предвкушения встречи.

– Стоять, – раздался голос за спиной. И в подтверждении короткого, как выстрел, слова в затылок дайверу ткнулся обжигающе холодный металл. – Руки. Медленно.

Маньяк поднял руки, стараясь не делать резких движений. Здесь, в темноте, такой заманчивой показалась мысль дернуться, уйти с линии огня и, молниеносно развернувшись, ударить невидимого противника ребром ладони в горло. Только одно слово, мелькнувшее в мозгу, остановило его. «Аленка». Поэтому он терпеливо снес толчок, поставивший его лицом к стене. И обыск, выудивший из карманов все, что там было спрятано. Вплоть до «стрекозы» в специальном кармане.

– Дотошный, твою мать, – не сдержался Маньяк, отмечая действия того, кто его обыскивал.

Тот не ответил.

– Не советую дергаться, Маньяк.

Хриплый голос раздался из гостиной. Вспыхнул свет. На стуле, с круглыми от ужаса глазами, сидела его девочка. Темные волосы разметались по плечам, на лбу алела ссадина. Короткая майка едва прикрывала ягодицы, на лице, залитом слезами, чернела полоска скотча. Слева от стула застыл верзила в камуфляже, небрежно приставив к девичьему виску вороненую сталь пистолета. Но говорил не он.

– Двигай сюда, – снова донеслось из гостиной. – Есть разговор.

Ствол сместился ниже и Маньяк почувствовал весьма сильный толчок в спину. Он двинулся туда, куда было указано. У окна в гостиной стояли двое вооруженных до зубов боевиков.

– И без фокусов, – сказал тот, кто пока оставался в тени.

Маньяк узнал этот голос еще до того, как переступил порог гостиной. В полутьме на кожаном диване сидел светловолосый мужчина лет сорока. На скуластом лице застыла улыбка. Тонкие русые усы обегали насмешливо приподнятые углы губ и сливались с острой бородкой. Слева на шее изогнутые линии татуировки скрывал воротник рубахи, расстегнутой до пояса. В открытом вороте на золотой цепи жужжала пристегнутая «пчела».

– Трюкач, – тихо сказал Маньяк. – Какого черта?..

– Сократим беседу, – властно перебил его мужчина. – Не для того я сюда добирался, чтобы болтать.

– Кстати… – начал Маньяк, намериваясь поинтересоваться, чего не сиделось тому в Цитадели и какого черта понадобилось ему в городе?

– Заткнись, Маньяк. Говорить буду я. В противном случае, за каждое твое слово ответит она. Ты понял?

Дайвер медленно опустил голову, гася в душе приступ ярости.

– Это понятно. Только для начала разговора распорядись убрать ствол. Хватит тыкать девочке в лицо.

Трюкач помолчал, задумчиво разглядывая дайвера. Потом перевел взгляд на верзилу в камуфляже и кивнул. Тот послушно отвел пистолет в сторону.

– Все очень просто, – негромко произнес тот, кто диктовал условия. – Ты приносишь мне одну вещицу. И получаешь назад свою девочку. Живую и невредимую. Слово я умею держать. Ты знаешь.

Маньяк молчал, ожидая продолжения. Даже сейчас, в такой опасной ситуации, в его голове зрел план. Уйти самому было легче легкого. За спиной, дыша в затылок, продолжал стоять обыскивавший его боец. Судя по всему, он опустил ствол во время начала разговора. Но даже если не так, был шанс выбраться: достаточно было уйти влево, рвануть на себя высокого мужчину и, прикрывшись им как щитом, выйти к лестнице. Нет, уходить через дверь Маньяк не собирался, наверняка во дворе, не замеченные им, тоже были люди. Под лестницей имелась неприметная дверь, ведущая в подвал. А там люк в туннель. И потом ищи свищи его за пустырем.

Одному можно было уйти. Но это был не выход. Он втянул девочку в неприятную историю, ему и вызволять ее. Взять в заложники того чудака, что продолжал торчать за спиной? Тоже не лучший ход. Хозяин Цитадели, решившийся на такую игру, пожертвует им без промедления. Был шанс выстрелить в Трюкача – неизвестно, как без него поведут себя остальные. Но «пчела», жужжащая на его груди, первую пулю поймает, это факт. А вот для второго выстрела времени может и не хватить.

Дайвер ждал. В том, что названная вещица будет лежать за пределами добра и зла, можно было не сомневаться.

Трюкач не стал играть в молчанку. Он озвучил предложение до конца.

– Ты принесешь мне русалку.

– Черт! – не сдержался Маньяк. – А почему не Циклопа?

– Ты не дослушал. Ты принесешь мне русалку живой.

На миг дайвер почувствовал себя на глубине. Ощущения были те же. Вдруг из легких выбили остатки кислорода, и нестерпимо захотелось глотнуть воздуха. Он медленно перевел дыхание, чтобы скрыть крайнею степень волнения.

– Ты шизофреник, Трюкач, – Маньяк разлепил сухие губы. – Это невозможно.

– Нет в мире ничего невозможного. Я вот, например, в тебе уверен. И твоя девушка тоже. Правда, милая? – Трюкач подмигнул, бросив взгляд в сторону Аленки. – И она жива только потому, что я в тебя верю.

– Трюкач…

– Не говори ничего, – поморщился хозяин Цитадели. – Я все продумал. Тебе останется выполнить все четко, без суеты. Иначе я не рискнул бы просить тебя об этом, – он улыбнулся. – Я дам тебе препарат на основе «янтаря». Достаточно сделать точный выстрел и отключить русалку. Вот и все.

– Сам не рискнешь?

– Каждый должен заниматься своим делом. Мой удел…

– Издеваться над беззащитными девчонками? – подсказал Маньяк.

Трюкач глубоко вздохнул и в тот же момент верзила ударил Аленку по щеке. Маньяк дернулся и в спину ему с опозданием ткнулся ствол.

– Не угадал, – покачал головой Трюкач.

– Естественно, – стараясь оставаться спокойным, сказал Маньяк. – Ну подстрелю я русалку. А дальше что?

– Это уже вопрос. Почему не обсудить его? То, что прикоснуться к ней нельзя, я тоже обдумал. Получишь термический мешок. Из «подушек». Пока она в отключке, наденешь на нее. Я облегчу тебе задачу. Тащить ее сюда тебе не придется. Совершим обмен в Цитадели. Принесешь русалку туда. Получишь назад свою зазнобу. В целости и сохранности. Я думаю, в твоих интересах обернуться в кратчайшие сроки. Я, видишь ли, терпеливым никогда не был… – Почему в Цитадели?

– Так удобнее, ты не находишь? – Трюкач не ждал ответа. – Кроме того, с тобой пойдут помощники. Дам тебе троих. Вон, Ухарь пойдет с тобой, – он посмотрел на верзилу, стоявшего рядом с девушкой. – И Врубель. Вы уже познакомились, когда он тебя обыскивал. Ну и третьего тебе подберу. Тоже парень не промах. Донесете, короче.

– Упростил задачу. – Маньяк криво улыбнулся.

– Это я могу. Выходите завтра, на рассвете. А пока проспись. Тебе полезно.

– Последний вопрос, Трюкач.

В ответ хозяин Цитадели только поднял брови, дескать, валяй.

– Почему я?

– С этим как раз просто. Если не сможешь ты, не сможет никто. Считай это высокой оценкой. Твоих достоинств, – Трюкач криво усмехнулся.

Дайвер открыл было рот, чтобы сказать, что ему посрать на подобное заявление. Но тут почувствовал, как что-то кольнуло под правой лопаткой. И в то же мгновенье на него стремительно обрушилась темнота.

4

Марго почувствовала прикосновение к шее и дернула головой. Они с Робинзоном сидели на корме небольшой, основательно потрепанной стихией лодке, назвать которую яхтой, язык не поворачивался. Шеф занял место неподалеку. Шесть человек, не считая навигатора с помощником, разместились на сидениях. Погруженные в свои мысли, пассажиры напряженно вглядывались в предрассветный туман. Никто не обращал на них внимания. Но все равно девушку взбесило прикосновение. Она так надеялась, что хотя бы издалека ее можно было принять за парня. В специальных штанах, кроссовках, в жилете с множеством клапанов, надежно скрывающих грудь, бейсболке, надвинутой на глаза. Несмотря на строжайшее предупреждение, Робинзон продолжал время от времени оказывать ей знаки внимания, чем выдавал ее с головой. Вот и сейчас он не внял ни жесту, полному раздражения, ни короткому взгляду, в котором отразилась злость.

– Зачем ты их так коротко обстригла, – наклонившись к ней, сказал Робинзон. – Вон парень сидит с длинными волосами и ничего.

– Замолчи, – бросила Марго и перевела дух, чтобы не сорваться.

– Да перестань, никто не слышит. Ма…

И тут она не сдержалась – со всей силы наступила ему на ногу. От неожиданности парень охнул.

– Я помню, помню, – спохватился он. – Ты – Февраль. Дурацкая кличка.

Болтун. И не заткнуть этот фонтан. Может, напрасно она взяла его с собой? И Шеф как телохранитель вполне бы справился со своей задачей. Складывалось впечатление, что опасный рейд для Робинзона не более чем увеселительная прогулка. Если бы девушка не знала, на что способен этот парень в экстремальной ситуации, то теперь впала бы в отчаяние. А может, все дело в том, что время, когда мир, сорвавшись с проложенных рельсов, полетел в пропасть, парень пересидел в глубине большого острова, одного из немногих, уцелевших в восточном полушарии?

Однажды Марго увидела снимки со спутника. Эта была не та Земля, которую все знали. Странное и пугающее зрелище… Многие считали апокалипсис вторжением, некоторые долго откладываемым и наконец, свершившимся концом света, ниспосланным человечеству за грехи. Старинный друг, профессор, как-то высказал свою точку зрения на происходящее.

– Это естественный процесс, – объяснил он. – И происходит он раз в… допустим, пятьдесят тысяч лет. С уверенностью могу привести в пример лишь несколько. Сотни тысяч лет назад огромный и единственный континент Пангея вдруг оказался разделенным на части и эти части стали разъезжаться в стороны. Появились и исчезли динозавры – наверняка, тоже не одобрившие такое развитие событий, – мужчина улыбнулся. – Потом ледниковый период. Да, на сей раз не повезло нам. Но, – он загадочно ей подмигнул, – мне кажется, что тот, кто экспериментирует, просто не замечает нашего присутствия. Занятый глобальным преобразованием. Когда ты делаешь ремонт в доме, ты же не обращаешь внимания на всяких там жучков-паучков? Более того, тебя заботит только один вопрос: чтобы их было поменьше.

– И кто этот таинственный экспериментатор? – спросила тогда Марго. – Инопланетяне?

– Инопланетяне, полагаю, тоже чье-то орудие… Эхе – хе… Я просто человек, девушка. Я могу только строить предположения. Но одно могу тебе сказать: еще благодарить надо этого вершителя за то, что не случился новый ледниковый период. Боюсь, в этом случае, от нас всех осталось бы лишь воспоминание.

А так у нас есть шанс.

– Выжить?

Профессор грустно кивнул. Больше девушка его не видела. Он сгинул на бесконечных водных просторах, так и не оставив надежду отыскать жену, оставшуюся в другом городе. Кому как ни Марго было понятно отчаянное стремление найти потерянную родственную душу. Пусть даже разум и твердил о смертельно опасном, обреченном на неудачу предприятии.

Выживать – очень правильное слово. Вдруг от всех цивилизованных основ, закладываемых тысячелетиями, равно как и от веры в бога, тоже имеющей право на существование, не осталось камня на камне. Неожиданно оказалось, что все они звери. Убий. Укради. Вожделей добра ближнего своего. А уж о том, что произойдет, если тебя ударить по щеке, лучше не думать. Да и не бьют сейчас. Убивают. Чтобы ни единого шанса…

Кораблик плыл в тумане. Постепенно прозрачная предрассветная дымка стала плотнее и укрыла воду плотным ноздреватым саваном. Мотор негромко бухтел, толкая яхту в серую муть. Море? Нет.

Под дымной пеленой колыхалось, ворочалось нечто чуждое. Стоило только представить себе, как погружаешься в промозглую субстанцию, и ледяной холод брал сердце в тиски. Но теперь поздно думать об ужасах. Марго не знала дороги назад. Она имела все основания полагать, что разбирается в людях. И если правильно то, что она успела понять, Маньяку было наплевать на предрассудки. Им двигали другие чувства. Тип мерзкий, никто не спорит. Но баб любит – это написано на его гнусной роже. И стремление оградить слабый пол от опасности еще не изъела в его душе коррозия нового мира. Она правильно все рассчитала: в открытом море ему будет не отвертеться. Не бросит же он беззащитную женщину умирать?

Туман сгущался. Наверняка все пассажиры, включая и длинноволосого паренька, думали об одном и том же: как умудряется капитан, используя допотопные навигационные приборы, вести судно в непроглядной серой мгле?

Робинзон не отрывал от девушки влюбленных глаз и Марго постоянно ловила себя на желании ударить его чем-нибудь потяжелее. Потом она смирилась. Примут за голубых? Невзлюбят? Да и хрен с ними! Только пусть отведут ее в эту гребанную Цитадель!

Двигатель работал монотонно. Пассажиры молчали. И постепенно нервное возбуждение, владевшее Марго с момента отплытия, стало спадать. Глаза закрывались. В тот момент, когда девушка готовилась скользнуть за грань реальности, вдруг стих мотор. Оглушительная тишина повисла над морем. Из тумана – а может, из сна? – потянулась к борту длинная мертвенно-бледная рука с синими, обломанными до полос запекшейся крови ногтями.

Тишину прошил звук автоматной очереди.

– Стреляйте! – заорал капитан.

В тот же миг Марго почувствовала, как ее схватили за шкирку. Шеф среагировал молниеносно. Он сдернул девушку с сиденья в тот самый момент, когда в месте, где ее уже не было, в воздухе сжались крючковатые, костистые пальцы. Боль в спине от удара о лавку отрезвила Марго, но реальность ничуть не отличалась от кошмарного сна.

Со всех сторон к низким бортам застывшего без движения судна тянулись десятки рук. Тощие, в кровоподтеках и ссадинах, они цеплялись за крашеные бока, как потерпевшие крушение за последнюю надежду. С круглыми от изумления глазами Робинзон выхватил нож и пригвоздил человеческую кисть к корме. Злость его была так сильна, что он не смог вытащить оружие с первого раза. Пока он старался выдернуть застрявшее между костями острие, вцепившаяся в его жилет рука заставила его стать осмотрительней.

Шеф, убедившись, что Марго находится в относительной безопасности, лупил по туману короткими очередями. Пули вязли в дымных клубах, выбрасывая вверх белые лохмотья. Девушка и не заметила, как в ее руках оказался АДС. В противном случае Робинзону пришлось бы туго: тот, кто держал его за одежду, с неожиданной силой рванул на себя. Марго нажала на спусковой крючок. Две пули повредили запястье, лишив конечность подвижности.

Что-то орал помощник навигатора, пытаясь запустить не подающий признаков жизни двигатель, суетились пассажиры. Полный мужчина, сидевший по левому борту, приподнялся, вынимая оружие из рюкзака. От неловкого движения лодка накренилась.

– Тише, гады! – гаркнул капитан. – Перевернемся! Все на корм мертвякам пойдем!

– Так что делать? – жалобно крикнул длинноволосый парень, сидевший с другой стороны от Марго.

– Стреляй, придурок! Отобьемся!

– Они раскачивают лодку! – Полный мужчина тяжело дышал.

– Мы умрем, капитан? Умрем? Делай что-нибудь! – не унимался длинноволосый.

– Иди ты… – капитан выругался. – Если не заткнешься, я сам тебя пристрелю.

Двигатель не издавал ни звука. Те пули, что находили цели, не могли хоть сколько-нибудь серьезно повлиять на ситуацию. Внезапно серая пелена пошла волнами. Туман стал растекаться по сторонам и оттуда, из мелькнувшей синевы, показалась голова с редкими волосами, прилипшими к черепу. И тут же, словно ждали сигнала, в клубах дыма стали проявляться мертвецы. Раздутые, синюшные, с лохмотьями одежды, не скрывающими страшных ран, заполненных черной, шевелящейся массой. Медленно и странно, как будто не вода была под ними, а нечто твердое, они поднимались.

– Заводи бандуру, капитан! – крикнул Робинзон, направо и налево ножом кромсая пальцы, вцепившиеся в корму. Пока ему удавалось отбиваться, но с каждой секундой положение ухудшалось – туман клубился, выталкивая все новых и новых тварей.

– А я что делаю! Мать-перемать! – ругался капитан.

Двигатель молчал.

Серая бездна выбросила вверх настоящее чудовище. Огромный мертвец подтянулся и легко перевалился через левый борт. На его страшном, покрытом мокрыми язвами лице в дыру беззубого рта был намертво вбит загубник оборванного дыхательного шланга. Толстяк, меняющий рожок, увернуться не успел – когтистые пальцы сошлись на его куртке. – Шеф! – не сдержалась Марго.

Тот обернулся и одним росчерком автоматной очереди снес нападавшему полчерепа. Мокрые ошметки полетели во все стороны, забрызгав Марго. Но утопленника это не остановило. Он намертво вцепился в жертву и отступать не собирался. Толстяк орал, отбиваясь прикладом. Лодку качнуло влево, и девушка переместилась, чтобы удержать равновесие.

– Сидеть, суки! – матерился капитан. – Перевернемся!

Его не слушали. Судно качалось. Сначала влево, потом вправо, едва не черпая бортом воду. Зажатая с двух сторон – Шефом и длинноволосым – Марго стреляла, с гнетущей тоской выбирая прицелом очередную цель. Вот так неудачно закончилось то, что и начаться не успело! Где справедливость? Если бы она умела, то заплакала бы. Но слезы кончились три года назад. Слева, подтверждая ее худшие опасения, вынырнуло огромное тело. Длинноволосый и опомниться не успел. Покрытые струпьями руки ухватили его за куртку. Парень пронзительно взвыл. Марго развернулась, но как назло сухой щелчок возвестил о том, что патроны кончились.

– Шеф! Помоги! – крикнула девушка, но было поздно. Нечеловеческая сила сдернула длинноволосого с сиденья и поволокла за борт. Парень из всех сил пытался оторвать пальцы от одежды, но его неумолимо тянуло в море.

– Помогите! – хрипел он.

В последний момент, оставив попытку поменять рожок, Марго ухватилась за куртку парня, задравшуюся у пояса. У нее не хватит сил его удержать!

– Шеф! – взмолилась она.

Рывок. Парень выл в голос, падая в море. И тянул девушку за собой.

– Февраль! Оставь его! – Верзила обхватил ее за пояс, таща к себе. – Оставь!

– Нет… Помоги, – шипела она, но пальцы разжимались, не в силах удержать такую тяжесть.

– Отпусти! Ты его не спасешь! – Робинзон бросился к ней.

Длинноволосый скользил вниз, ломая ей сведенные судорогой пальцы. Он кричал, погружаясь в туман. Потом крик его захлебнулся.

– Оставь его, – сквозь зубы проговорил Шеф и рванул девушку на себя.

Марго разжала руки и парень упал в море. Мгла поглотила его, мгновенно сомкнувшись над головой. И в тот же миг завелся двигатель. Допотопная яхта дернулась и, постепенно набирая ход, двинулась вперед.

5

– Пошутишь еще раз, козлина вислорогая… – верзила не договорил. Он держал Маньяка за шею, плотно обхватив заскорузлыми, сильными пальцами, почти не оставив возможности вздохнуть.

– И… что тогда? – на выдохе прохрипел дайвер. – Убьешь?

– Не убью. Но покалечу. Обещаю.

– А потом? На себе таскать будешь?

– Если понадобится, – веско бросил Ухарь и разжал руку.

Маньяк как подкошенный рухнул на пожухлую траву, долго кашлял и отплевывался.

Врубель сидел на мохнатом, покрытом сухими водорослями камне и время от времени бросал короткие взгляды на реку, будто ножом разрезавшую остров, и на лодку, стоявшую у берега на приколе. Маньяк продолжал надсадно кашлять. Получалось вполне правдоподобно. Врубель улыбнулся, но так, чтобы никто не заметил. Ни Ухарь, ни Клещ. Какой хрен сподобился назвать дайвера Маньяком? Будь на то его воля, он назвал бы его Артистом. Это здоровяк может принимать на веру кажущуюся слабость лысого мужика, а вот Врубеля не проведешь.

Хотя… Если быть откровенным перед собой, вполне возможно, и он попался бы на удочку. Только перед глазами еще стоял тот случай года два назад. Врубель тогда сидел за столиком в кабаке, никому не мешал. Рядом с ним, загадочно улыбаясь, примостилась коротко стриженая брюнетка. Она похотливо шарила под столом, то и дело останавливаясь на его коленях. Или чуть выше, всего и не упомнишь.

С чего все началось, неизвестно. Не было ни предварительных криков, ни ругани, ни взаимных посылов далеко и очень далеко. Прямо на глазах у Врубеля, преодолев в свободном полете метра три, не меньше, ломая плетеную изгородь, в барную стойку влепился человек. Он ударился лицом о выступающую часть и медленно съехал вниз, оставляя за собой кровавую дорожку. Он уже ничего не видел и не слышал. Глаза его закатились, из открытого рта потекла тягучая слюна.

Без паузы следом за ним вылетел упитанный мужчина лет сорока, в разорванной до пояса футболке. Только на сей раз ускорение ему, судя по всему, придал толчок пониже спины. Толстяк споткнулся и, не удержавшись на ногах, головой врезался в многострадальную стойку, только левее лежащего без сознания человека. Послышался звон разбитого стекла, сдавленный крик, шумная возня.

– И кому предлагать? Мне?

Донесся до Врубеля гневный голос.

– Я в прошлый раз тебе уже все объяснил?

Послышались нечленораздельные слова.

– Чего ты не понял, Стайер? Того, что я рабами не торгую?

Сшибая на своем пути остатки поломанной изгороди, из отдельного кабинета в зал вывалилась парочка. Высокий мужчина пятился, бубня что-то себе под нос. На него наступал, держа за отвороты светлой куртки, лысый мужчина. Как потом объяснили Врубелю – тот самый легендарный Маньяк.

Лысина его блестела, отражая свет фонарей, подвешенных к потолку. А в глазах – отсюда хорошо было видно – плескалась такая ярость, что Врубель невольно позавидовал себе. Что не его волокли сейчас через зал.

От входа уже спешили к месту разборок два дюжих охранника, возглавляемые пышущим праведным гневом Бронтозавром.

– Маньяк! Ты совсем совесть потерял? – Бармен постарался взять инициативу в свои руки.

Воспользовавшись тем, что дайвер отвлекся, высокий резко дернул головой, пытаясь ударить противника. Но то ли сделал это недостаточно жестко, то ли просто не рассчитал. Мужчина охнул. В то же мгновение дайвер отпустил его, чуть оттолкнув от себя. Высокий согнулся в три погибели, закрывая рукой лицо. Между пальцами из разбитого носа струилась кровь.

– Какого черта? – возмутился Бронтозавр. – Маньяк, возьми себя в руки. Мне тут проблемы не нужны. Хочешь с ним разобраться…

– Ты, – прошипел тот. – С тобой еще отдельный разговор будет.

Два охранника – косая сажень в плечах – не спеша приближались, стараясь обойти возмутителя спокойствия с двух сторон.

– Ты чего, мужик? – деланно удивился Бронтозавр. – Я-то здесь при чем?

Он не договорил. В руках Маньяка появилась бутылка. И полетела через зал, в голову бармена. В последний момент тот успел пригнуться. Раздался звон. Бутылка угодила в зеркальную стенку за барной стойкой. Посыпались осколки, увлекая за собой водопад всевозможных горячительных напитков. Виски, водка, коньяк, – все потекло на пол, ломая стеклянные полки. Запах спиртного стал настолько сильным, что девица, сидевшая рядом с Врубелем, зажала нос.

– Вот это парень! – кокетливо хихикнула она.

– Маньяк! Остынь!

– Чего завелся?

– Да забей ты!

Со всех сторон к месту побоища подтягивались люди. Они пытались увещевать, призывая решить дело мирным путем. Кто-то, малость зарвавшись, рискнул оказаться в опасной близости от хулигана.

И был остановлен властным приказом:

– Не подходи. Убью.

В руках Маньяка словно сама собой возникла еще одна бутылка. Коротко, страшно он грохнул донышком бутылки по столу. Ощетинившись острыми краями, в полутьме блеснула «розочка». Сочувствующих в единый миг как корова языком слизала. Началась суета, столпотворение. Любопытство заставило Врубеля подняться, стряхнув с колена шаловливую ручку соседки, и протиснуться ближе.

По долгу службы охранникам некуда было деться, но, к досаде Врубеля, все кончилось быстро. Он ожидал море крови, вбитых в горло осколков, кишок, вывалившихся из разорванного брюха. Ничего подобного не произошло. Воспользовавшись передышкой, на Маньяка сзади бросился высокий мужчина, успевший придти в себя. В кровавых соплях, размазанных по лицу, со сломанным носом, горящий праведным гневом, он успел сделать несколько быстрых шагов.

Дайвер не видел, что творилось у него за спиной. И Врубель уже с удовольствием предвкушал, как высокий ударит хулигана – много ли надо для ума всерьез зарвавшемуся лысому?

Мгновенно, словно у него на затылке вдруг выросли глаза, дайвер повернулся. И тут же, с разворота, не останавливаясь, засадил ногой верзиле в живот. Тот охнул, взмахнул руками и добил спиной многострадальную стойку, и так держащуюся на честном слове после падения мужчины, первого вестника начинающейся разборки. Дерево треснуло в нескольких местах, сломалось, вниз посыпались обломки, накрывая тела.

Один из охранников наконец осознал, что хлеб надо отрабатывать и бросился на дайвера. Маньяк успел развернуться в последний момент. Он не стал пускать в ход «розочку». С левой, на подлете он нанес нападавшему сокрушительный удар в челюсть. Раздался хруст сломанной кости и продолжительный крик.

Второй охранник решил, что игра не стоит свеч. Он остановился и развел руки в стороны, показывая дружелюбность намерений. Отчего-то этот жест остудил хулигана. Замахнувшись, он послал грозную «розочку» в уцелевшее у стены стекло, добив тем самым бутылочную выставку. Под стеклянный, нескончаемый перезвон Маньяк пошел к выходу, переступив через тушу толстяка, у которого так и не хватило смелости подняться.

Дайвер шел через заметно поредевшую толпу зевак. Прямой, несгибаемый, злой. И только напоследок бросил, саданув плечом Бронтозавра:

– С тобой еще будет отдельный разговор… Врубель потянулся, разминая затекшие мышцы. Так что, это Ухарю – с его двумя извилинами – не терпится на собственной шкуре испытать то, что сделало Маньяка легендой. Врубель свою шкуру берег. Он представлял, на что способен лысый мужик. Самое интересное – угадать момент, когда тот пойдет ва-банк. В том, что это произойдет не сейчас, Врубель не сомневался. А вот когда час хэ настанет, главное, выжить. Шлепнуть мерзавца? Если бы все решалось так просто. Трюкач бросил столько сил, средств, даже жизней, чтобы найти правильный подход к Маньяку. О чем это говорит? Только о том, что русалка для него – вопрос жизни и смерти. Так что вторая пуля будет ясно для кого. Даже в том случае, если с дайвером случится несчастье, нельзя рассчитывать на прощение. Врубель тоскливо вздохнул. С одной стороны подопечный Маньяк может грохнуть. С другой – достанет Трюкач. Этот найдет и на том конце света.

Маньяк не дурак. Залог его осмотрительности – девчонка. Но собственную игру начал, без сомнения. Что у него на уме? Убить сопровождающих? Вряд ли. В одиночку русалку не возьмешь. Тогда что? А может, Врубель зря приписывает ему столько качеств, не такой уж он крутой? Это тоже не требовало доказательств. Как ни старался парень скрыть от всех свою личную жизнь, но и на старуху бывает проруха. Вычислили его любовницу. Сколько усилий было приложено, чтобы компромат заполучить. Все без толку. И слежка была организована по всем правилам, и знали, что тот ныряет в подземку. Только там ходов-выходов до дури, на всех поворотах по бойцу не поставишь. Так что накрылась слежка медным тазом. Особенно после загадочной смерти Лиса. Нашли его в коллекторе, с перерезанным горлом. И Сэмвэла нашли. И Шустрика. Маньяк? Неизвестно. Может, гадость какая-нибудь в заброшенном коллекторе завелась. Своего – это Маньяка – не трогала. А нормальных мужиков на запчасти разбирала.

Вычислили логово дайвера случайно. Зазноба его проговорилась. Не в том месте, не в то время. Похвастаться подружке захотелось, с кем теплую постельку делит.Нет, знакомая не при чем. Но разговор услышал тот, кому и карты в руки. Так что на каждого крутого покруче найдется.

Игра началась. Главное – не пропустить, когда начнется заварушка, и первому стать у руля. Пусть Ухарь с Клещом считают, что все козыри у них на руках. Врубель оценил бы шансы фифти-фифти. И вот когда чаша весов качнется в одну или в другую сторону, Врубель будет думать. На чьей стороне жизнь, на той стороне и правда.

Остров Невезенья. Так называлось место, где они находились. С легкой подачи престарелого морского волка Гришука. Длинная узкая полоска суши, со всех сторон окруженная водой. Неширокая речушка делила остров. В большей части глубина ее не превышала метра, поэтому некоторое время предстояло пройти пешком, таща лодку волоком. Бросили жребий. Первому примерить на себя роль бурлака досталось Клещу. Он и потянул за канат, сопя от напряжения. Маньяк бодро вышагивал впереди – без автомата, вооруженный лишь ножом, оставленным ему исключительно для самообороны, перепрыгивал через множественные ручьи, расползшиеся по сторонам от основного русла.

Речушка извивалась между камнями, изредка огибая валуны, и постепенно ширилась. Берега раздвигались, водный поток медленно перекатывался через местами выступающие камни. По обеим сторонам реки чахла унылая растительность. Среди травы – странной по цвету, будто лишенной красок – тянулись ввысь деревья. Если конечно, так можно было назвать то, что росло наоборот. Узловатыми прутьями протыкая низкую облачность, виднелись частые ряды корней. Покрытые тонкими волосками, с налипшими кое-где комами земли, они производили удручающее впечатление. Там, где уродливые создания только пускали ростки, земля напоминала разрытую могилу, покрытую острыми кольями.

Врубель шел следом за подопечным, гася в душе приступы злости. Маньяк бесил его – идет себе налегке, только что не насвистывает какую-нибудь веселую хрень. Нестерпимо хотелось засадить в ненавистную спину пару-тройку пуль. Палец так и чесался на спусковом крючке. Не будь этой гребанной «легенды», может, и не пришлось бы пускаться в опасное путешествие. Сидел бы себе в Цитадели, изредка выбираясь по заданию в город, когда требовалось пришить кого-то из неугодных боссу людей.

– Эй, Врубель, – к нему присоединился верзила, – не нравится мне все это.

«Кому здесь понравится?» – подумал боец и промолчал.

– На хрена было сюда забираться? – не унимался здоровяк. Говорил он тихо, чтобы не слышал подопечный. – Может, мы плохо все обдумали? Как-то быстро все случилось. Я толком и не въехал.

– Мы же все обсудили, Ухарь.

– Обсудили. Тогда казалось, что выхода нет. Вот я и согласился. А теперь думаю, что надо было попытаться.

– Ты сам видел, братан.

– Да, видел, но…

Врубель его не слушал. План похода обсудили заранее. Единственное место, где русалок можно встретить всегда – Мертвое озеро. Именно туда неизвестно в силу каких причин сносило всех утопленников. Океан – когда-то источник жизни, теперь жестокий, расчетливый убийца – не отдавал своих жертв. Даже после смерти. Огромное, без видимых берегов пространство, окруженное неприступными скалами с многочисленными бухтами, выводящими к воде пещерами, подводными гротами. По свидетельству немногих, Мертвое озеро заполнено трупами под завязку. Вот там и обитали твари, питающиеся мертвечиной. Нет, трепещущая жертва им тоже была по вкусу, но кто же откажется от дармовщинки?

План обсудили заранее, и сразу же стало ясно, что кому-то свыше наплевать на расчеты. Коррективы начались сразу после отплытия. После трех часов относительно спокойного плавания выяснилось, что пути дальше нет. На полном ходу – хорошо хоть, Маньяк, сидевший на кокпите, успел заметить (что б ему пусто было) – чуть не вляпались в «тяжелую воду». Если не обратить внимания на водную гладь абсолютной чистоты, то выбраться оттуда практически нельзя. Можно врубать двигатель на полную мощь, можно потом грести до потери сознания – без толку. Ты не продвинешься и на сотню метров. Потом, через недели, месяцы, когда «тяжелая вода» исчезнет, в открытое море выбросит пустую лодку. Потому что все утопленники прямиком направляются в Мертвое озеро. В лучшем случае, на корм русалкам. В худшем? Человеческое сознание не в силах это описать. Поговаривали, что «тяжелая вода», как бы это точнее выразиться? Отходы Циклопа. А уж моча это или фекалии, умники не уточняли.

– Может, надо было попытаться? – все бубнил Ухарь. – Я сам, помнится, обогнул «тяжелую воду» – ее же легко вычислить, ты же знаешь. И ничего. Жив.

«Обогнул ты. Как же. Если бы тогда не Чегевара, хрен бы ты обогнул, придурок», – подумал Врубель.

В слух же сказал:

– На хрена так рисковать, братан? Ничего страшного не случилось. Ну, потеряем максимум полдня. Так что? Живы остались!

– Живы. Наверняка был другой выход. Я тогда согласился, а теперь…

– Теперь поздно. Думать.

– Согласен. Но впредь учти, что принимать решение буду я.

«Ага. Если бы мы ждали, пока ты надумаешь, до сих пор бы там и стояли, в теплых водах, доступные для пули любого мародера».

– Ты понял? – спросил Ухарь. – Трюкач не одобрит задержку.

«Да. Здоровяк задницу порвет за босса. А от Клеща вообще любой подлянки можно ждать. С полчаса идет за спиной, а между лопатками аж свербит», – подумал Врубель и кивнул головой.

– Я тебя понял.

– Отлично, – твердо сказал здоровяк. Хорошо еще, за горло не схватил, и за это ему спасибо.

Боец снисходительно усмехнулся, пытаясь спустить разговор на тормозах. Он хотел еще добавить что-то примиряющее и не успел.

Низкое гудение, словно они вошли в действие высоковольтной электростанции, заполнило воздух. Реакция оказалась настолько же мгновенной, насколько и бесполезной. Отчаянно взвыл Клещ, выпуская из рук канат. Трехэтажным, зло выругался здоровяк, сжимая в руках ненужный АДС.

– Вляпались!.. – Ухарь ругался без остановки. – Я же говорил! Говорил! Сука!

Он не сдержался, и выпустил очередь в сторону Маньяка, продолжающего идти как ни в чем не бывало. Тот на секунду сбавил темп, пригнулся и пошел дальше.

– Врубель! – орал Клещ. – Циклоп! Мы все подохнем!!

«И без тебя знаю, – устало подумал тот. – И то, что это Циклоп. И то, что сдохнем». Силы разом оставили его. Зачем суетиться? Это конец. Сейчас он получит ответы на все вопросы. Раз и навсегда. Боец опустился на камень, выставив вперед ствол. Он знал, что пули ничто для совершенного орудия убийства, но все равно рассчитывал выпустить всю обойму. Чуть позже, когда их накроет. В траву, укрывшись за валуном, рухнул Ухарь и принялся водить стволом, ловя прицелом цель, что могла появиться в любую секунду. Он ругался, не переставая. Таких заковыристых матюгов Врубелю слышать давно уже не приходилось. Истошно выл Клещ и, наконец, не выдержал. Перепрыгивая через окаменевшие русла высохших ручьев, он помчался прочь, закинув за спину автомат.

И только Маньяк продолжал неспешно идти вперед. Впервые Врубель подумал о нем с уважением.

Умеет держать марку, мерзавец.

Гудело без перерыва. От низкой частоты вибрировали камни, дрожала трава.

– Сука! Куда прешь!.. – бешено орал здоровяк. Видно, и его бесила чужая отвага на пороге грядущего небытия.

Пошла мелкой рябью вода в речушке, словно в стакане воды где-нибудь в поезде дальнего следования. От сильного звука закладывало уши. Циклоп охотился. Теперь не существовало методов спасения – ни чутья, ни везенья, ни уменья прятаться или быстро бегать. Вся живая органика – смертники. Циклоп легко покрывал площадь более километра. Множество квадратных метров, где все живое долго и мучительно умирало, постепенно разлагаясь.

«Это наверняка будет больно, – мелькнула мысль у Врубеля. Скоро я узнаю об этом. Только рассказать будет некому».

Маньяк шел. Отсюда, с пригорка, было хорошо видно, как мелькала его спина, когда он, не торопясь, перескакивал через камни. Ухарь оставил попытки его достать. Он замолчал, исчерпав запас матерных слов, и лежал в траве молча, часто и тяжело дыша. Врубель смотрел дайверу в спину: интересно, этот чудак и дохнуть будет весело, с шутками и прибаутками? И правда Маньяк. Теперь понятно…

Додумать он не успел. Дайвер остановился, словно напоровшись на невидимую преграду. На реке стал вздуваться пузырь. Радужная пленка, покрывающая нечто, дрожала над водой, растягиваясь от берега до берега. Сфера пучилась, все выше поднимаясь над поверхностью реки. И вдруг лопнула, выбросив вверх игольчатый шар диаметром метра полтора. Зеленовато-серый, ноздреватый, покрытый наростами, он завис в воздухе. И в тот момент, когда до Врубеля стало доходить, как сильно они ошиблись, шар словно взорвался изнутри, вытянув по сторонам прозрачные щупальца. Почему ни одно из них не коснулось Маньяка, осталось загадкой. Там, где конечности твари дотронулись до деревьев, мгновенно вспыхнула кора. Синее пламя, гудя, рванулось вверх. Подул ветер, раздувая пожар.

И в ту же секунду прямо в беззащитное нутро, освобожденное от игл и щупалец, брошенный рукой Маньяка полетел нож.

Врубель вскочил, нажимая на спусковой крючок. Спустя миг к нему присоединился и здоровяк.

– Морская звезда! Вот мы идиоты! – заорал Ухарь, выпуская очередь в красноватое, с синими прожилками нутро твари. Лупил короткими очередями Врубель, метя точно в центр.

Однако все это было уже лишним. Острие ножа угодило прямо в сердцевину. Тварь схлопнулась, втянула внутрь щупальца и с шипением рухнула в реку, подняв тучу брызг. Клубы пара скрыли ее с глаз. Потом ноздреватый шар, потерявший форму, выплыл из дымного воздуха и покатился в лес огромной шаровой молнией. За ним потянулась огненная дорожка.

Маньяк стоял, развернувшись, глядя на них. На его лице, озаренном пламенем, горела улыбка. Отблеск огня плясал на черепе, таял в абсолютно безумных глазах.

– Эй, парни, – спокойно сказал он. – А вам не кажется, что мне нужен еще один нож?

6

Серая громада девятипалубного океанского лайнера навеки застыла на приколе. На обшарпанных боках некогда роскошного судна темнели ржавые разводы. «Призрак» – краснела надпись на носу – неуклюжая, с неровно прописанными буквами и тянущимися вниз потеками. Издалека казалось, что написано кровью. Часть уцелевших иллюминаторов белесо отражала дневной свет, слепо таращась на швартующиеся лодки. Нижняя часть опущенного трапа касалась деревянного настила. За вбитые крюки цеплялись канаты многочисленных лодок и яхт всех мастей. Их было так много, что Марго, пытающаяся прикинуть количество людей на «Призраке», сбилась со счета.

Девушка долго не могла придти в себя после смерти несчастного парня. Ей не хотелось смотреть ни только на пассажиров, прибывших с ней, но и на Робинзона с Шефом. Они все улыбаются, радостные от того, что избежали гибели. И это бесило больше всего! Если бы они все навалились тогда, длинноволосого парня наверняка удалось бы спасти!

– Февраль, – примирительно сказал Робинзон, протягивая ей руку, чтобы помочь сойти с лодки на помост.

Она бросила на него полный досады взгляд, отказавшись от помощи. И боковым зрением отметила, как удивленно покосился на них толстяк, идущий следом. Все. Дело сделано. Может, надо было съездить ему по физиономии, чтобы видели все и сразу сделали вывод – насмешек она не потерпит.

Шаткий трап дрожал, пока они всем скопом поднимались на борт. В холле было грязно. В длинноворсовом некогда ковролине на полу зияли, обнажая палубу, прожженные дыры. Обшарпанные настенные панели цвета морской волны покрывала сеть трещин. В углу, подсвеченная странными бородавчатыми пузырями застыла изрешеченная пулями стойка. И только арка металлоискателя по-прежнему радовала глаз безупречным серебряным блеском.

Вновь прибывших встречала группа вооруженных до зубов людей.

– Добро пожаловать на борт, покойнички!

Откуда-то из бокового коридора вынырнул бойкий, жилистый мужчина, сплошь покрытый татуировками на видимых частях тела.

– Шутки у тебя, Вовчик. – Капитан той лодки, на которой они прибыли, обогнал зазевавшуюся девушку и протянул руку для приветствия. Тот, кого назвали Вовчиком, пожал ее, потом подмигнул Марго, окинув ее таким цепким взглядом, что ее бросило в жар. Вдруг показалось, что мужчина вычислил ее в два счета. Уж лучше сойти за голубого, чем за девчонку! Еще не хватало оказаться здесь одной, в компании сотни разгоряченных мужиков! И только заметив, как Вовчик точно так же подмигнул невысокому парнишке, сходящему с трапа на палубу, она успокоилась.

– Проходите, чувствуйте себя, как дома, – дружелюбно наставлял Вовчик. – На пятой палубе к вашим услугам варьете, на шестой казино. На «Призраке» имеются пять бассейнов, способных удовлетворить самого взыскательного клиента. Шесть баров, и разумеется, бар четыре икса, для понимающих толк в красоте женского тела. У нас тут их немного. Всего одна девочка. Зато какая… Жгучая штучка!

Кто-то из прибывших заржал, как жеребец на выгуле.

– Один знаток, я вижу, есть, – усмехнулся татуированный. – Кроме того, на нижних палубах сауна, бильярдная и еще один бассейн с выходом прямо в открытое море. Это для любителей экстрима…

В толпе опять засмеялись.

– Хорош заливать, – поморщился капитан и милостиво добавил. – Эй, салаги, кому интересно – кабак, где можно промочить горло, выше уровнем, по трапу.

– Точно, – подтвердил Вовчик. – Только прощения просим, лифты ни хрена не работают.

– Всегда, наверное, – ухмыльнулся навигатор.

Марго информацию уяснила. Взглядом показав Робинзону на лестницу, она не успела сделать и нескольких шагов. Ее остановил Вовчик.

– Эй, парень, – негромко сказал он. И несмотря на возникший шум, его услышали все. – Я еще не дал распоряжения уходить. Пойдешь, когда я скажу. Огнестрельное оружие на борту использовать запрещено. Тот, кто нарушит закон, упокоится на морском дне. Это ясно?

Ему не ответили. И тут на глазах у Марго из суетливого рубахи-парня Вовчик превратился в того, кем и был – хозяина «Призрака».

– Я не слышу! – рявкнул он.

– Все понятно!

– Так ясно же все!

– Не первый раз, Вовчик, все понятно.

Пока каждый считал своим долгом ответить, Марго молчала. Она всегда плыла против течения.

Татуированный обернулся и посмотрел прямо на нее. Пока он ждал ответа, она успела рассмотреть причудливые изгибы линий, сбегающих со лба на щеки, змейку из маленьких иероглифов, ползущую по подбородку вниз, за воротник. Он тоже был бритым, как и Маньяк. Но издалека казалось, что на голове росли волосы – настолько часто крестили череп тонкие темные линии. Марго четко уловила момент, когда не стоило дальше искушать судьбу.

– Я все понял, – ответил она.

– Тебя как кличут, парень? – тихо поинтересовался Вовчик и шагнул к ней. В тот же миг, мягко, но настойчиво оттирая зазевавшихся локтями, рядом обозначился Шеф.

– Босс, в чем дело-то? – вставил слово Робинзон, но хозяин «Призрака» его не слушал.

– Февраль, – назвалась Марго.

Вовчик последовательно оглядел Шефа, потом скользнул по Робинзону и, наконец, остановил взгляд на ней.

– Ясно. Значит, безбашенный. Тогда слухай сюда: ты тут будешь на особом счету. Глаз с тебя не спущу. Мне тут проблемы не нужны. Усек?

– Да. – Из-под крыла бейсболки девушка окатила татуированного холодным взглядом.

– Добро, – медленно процедил Вовчик и отвернулся. – Все свободны. Кому нужна каюта или медикаменты, все вопросы к нему, – он показал на худого мужчину в камуфляже.

Не обращая больше внимания на хозяина, под приглушенный шепот Робинзона «не лезь на рожон, Февраль!» Марго поднялась по лестнице, разглядывая свое отражение в уцелевших зеркалах. И осталась собой недовольна. То ли мужиковатая девчонка, то ли женственный парень. Может, следовало снять бейсболку? Чтобы стриженный ежик русых волос отвлекал внимание от походки, напрочь лишенной брутальности?

Двигаясь по холлу в единственно возможном направлении, уверенно расправив плечи, девушка старалась пошире расставлять ноги. В длинном коридоре, ведущем в зал бывшего варьете, напротив разбитых видовых окон, на продавленных диванах сидели дайверы. Кто-то курил, кто-то сжимал в руке стакан. Слышались приглушенные разговоры, перемежаемые отдельными выкриками. Стоял мерный гул.

У одного из окон Марго остановилась и вгляделась вдаль. Текущая водная гладь, покрытая пенными барханами, сливалась с горизонтом. Ветер нес седые облака, изредка обнажая проплешины, в которых угадывалась небесная синь. Слева тучи сгущались и по туманным полосам, стянувшим небо и море, видно было, что там идет дождь. Внизу, у причала теснились лодки, яхты. Словом, тоскливый пейзаж, в котором присутствовала некая притягательность. Притягательность нового Океана… Океана, заселенного чужими… Страшного и завораживающего одновременно…

Девушка заставила себя отвести взгляд от гипнотического зрелища и то только после того, как Робинзон спросил:

– Ты есть будешь?

– Все буду, – отозвалась она.

– В смысле?

– И есть. И пить. Водку.

Робинзон хмыкнул.

– Понял. Идите, устраивайтесь за столом, я сниму нам каюту. И принесу поесть.

Марго кивнула и вошла в зал, не ожидая сюрпризов. Она пошла было дальше, высматривая свободный столик, и тут же остановилась как громом пораженная. Открыв от изумления рот, она разглядывала ее. Прекрасную и ужасную. Русалку.

В центре зала, на месте предполагаемой сцены, огороженный невысокой металлической решеткой с устрашающей надписью «Не подходить! Опасно!», возвышался круглый аквариум. В завораживающе прозрачной синеве плавало странное создание, издалека действительно похожее на мифическую полудеву-полурыбу. С той лишь разницей, что никакого хвоста здесь не было.

Кожа русалки светилась. Складывалось впечатление, что на девичье тело ниже пояса был надет один чулок, стянувший ноги. Тонкая ткань не скрывала подробностей – длинные, стройные, почти совершенные ножки, сведенные вместе. Два круглых шарика без сосков напоминали грудь. Пластичные руки с пальцами, соединенными перепонками касались стенки аквариума. Но самое странное – голова со стеклянными волосами. Хрустальные нити колыхались в воде, мягко переливаясь в свете фонарей, падающем сверху. Огромные, черные, печальные глаза, маленький носик без ноздрей и изящный рот почти в форме сердечка.

Марго подходила ближе и с каждым шагом проступали подробности. Острые, абсолютно прозрачные когти, венчающие пальцы. И уплотнения вместо грудей, словно закрытый бутон из сложенных лепестков. И маленький рот, оказывается, имел продолжение едва ли не до ушей. Или по крайней мере, до того места, где они должны быть. Руки и ноги покрывали белесые, чуть раздувшиеся линии. Но глаза…

Не доходя нескольких шагов до предупреждающей надписи, Марго остановилась. Да, ей не хотелось бы видеть, как откроется этот ротик, в котором при желании – не ее желании, естественно – могла поместиться голова.

– Эй, новичок…

Услышала она и ухом не повела.

– Ты слышишь меня? А ты парень или девка?

– Иди ты на… – рассеяно отозвалась она, послав задающего вопросы так далеко, как смогла.

Сзади хмыкнули.

– Да ладно, шучу я. Понравилась зверушка?

Голос не отставал и Марго обернулась. Прямо перед ней, ухмыляясь, стоял темноволосый парень, ростом не выше ее.

– Будем знакомы. Хасан я. Садитесь за мой столик, а то поговорить не с кем. Все прям такие занятые…

Марго не видела препятствий к продолжению знакомства.

– Я Февраль, – представилась она. – Это Шеф. С нами еще парень, он подойдет позже.

– Отлично, всем места хватит. – Хасан пошел, лавируя между столиками. Потом плюхнулся на стул и кивнул на свободные места.

Девушка не заставила просить себя дважды. Стол был грязным, в ожогах от потушенных сигарет. Перед новым знакомым стояла тарелка с недоеденной рыбой и пара банок пива.

– А то, блин, все такие деловые, – добавил он попозже, когда Марго подвинула стул так, чтобы видеть застывшую в густой синеве русалку.

– Давно здесь? – чтобы поддержать разговор спросила она.

– На «Призраке» или в море?

– Да по-всякому.

– Давно уже. Года три. Хожу помощником навигатора на «Крокозябле».

– Что это за Крокозябля?

– Лодка такая. Капитан так назвал. А я что, спорить буду? Заработаю на свою, тогда и назову, как захочется. А вы чего здесь забыли? За каким чертом первый раз сюда поперлись? Любопытство доконало?

– С чего ты взял, что первый раз?

– Так на лбу – у тебя особенно – написано, – усмехнулся парень. – Вон как на русалку уставился.

– Можно подумать что ты, – внезапно набычилась Марго, – каждый день с ними сталкиваешься. Только хорош врать.

– Врать не буду. Но пару раз видел. Однажды вообще – всех пассажиров из лодки вытащила. Ну… почти всех. Ужас, что было. Море крови. До сих пор на лодке пятна не смываются. Жуткая тварь.

– Я вообще не думал, что русалку можно в каком-то аквариуме удержать…

Марго не договорила, Хасан рассмеялся.

– Ты что, парень? Какой это тебе аквариум? Ты ж полчаса возле нее стоял, неужели «сетки» не заметил?

– Какой сетки? – нахмурилась Марго.

– А я знаю, какой? Хрень такая прикольная… не дай, бог, конечно, столкнуться. Типа ловушки, что ли. А может, живая. Тоже хищник, почище русалки. Короче, прочная штука с мелкими чешуйками. Поймает – считай смерть твоя пришла. Нам, конечно, пары минут за глаза и за уши. Долго мучиться не придется. – Хасан потянулся за пивом.

– Да? – не поверила девушка. – А чего ж эта тварь не дохнет? Сколько она уже там?

– Всегда.

– Не понял…

– Чего тут непонятного? Когда началась вся эта заварушка… Я плохо помню то время, мне двенадцать было. Короче, когда страсти чуть поутихли, дайверы стали в море выходить и прибирать к рукам все, что плохо лежит. Вот Вовчик кораблик этот и надыбал. Он тогда, правда, еще «Принцесса Мария» назывался. Так когда Вовчик с командой сюда зашли, тут тварей было до дури. Ну и… русалка эта уже в ловушке сидела.

– И чего? Она все эти годы так и живет без жратвы?

– Ну ты, парень, вообще фишку не рубишь. Я ж тебе говорю: «сетка» это! Почему огорожено и надпись такая ты тоже не врубился?

– Да объясни толком! – сорвалась Марго.

– Я и говорю. Это ж «сетка» – все, что окажется в радиусе около метра от нее, к себе затягивает.

– Не фига себе… А я еще потрогать хотел…

– Так и потрогал бы, мужики бы хоть развлеклись…

– Добрый ты.

– Это есть. Вот с тех пор Вовчик и кормит это, чтобы оно не дохло. Я бы на его месте еще и бабки рубил, как в зоопарке. За просмотр.

Девушка заметила, как в зал вошел Робинзон, держа в руках по тарелке. Марго поднялась и махнула ему рукой.

– Вот, все, что было. – Он поставил на стол тарелки с дымящейся рыбой. – Сейчас еще принесу.

– Хасан, – новый знакомый протянул руку. Робинзон представился и ответил на рукопожатие.

Рыба пахла восхитительно – небольшая, толстая, похожая на средних размеров кефаль, начиненная специями, с обожженной на открытом огне хрустящей корочкой. Марго едва дождалась, пока Робинзон донесет остальное. Только опрокинув в рот стопку водки, целиком, по-мужски, не деля на глотки, девушка позволила себе расслабиться.

– Не знаю как тебе, – тихо сказал Робинзон, поддержав ее и тоже пропустив рюмку. – Но мне будет спокойнее, когда завтра здесь появится Маньяк…

Он сказал тихо, но Хасан расслышал.

– Маньяк? Ни хрена себе вы навигатора себе нашли. Тот самый Маньяк?

– Он самый. – Несмотря ни на что, Марго почему-то приятно было слышать эти слова.

– Да уж. Легенда эта настоящая, Маньяк. С ним не пропадете. Денег, правда, много берет, да и привередливый больно. Захочет – поведет, а не захочет – не поведет. Я три года назад начинал, так уже тогда про него столько всего рассказывали.

– Я в курсе, – отрезала Марго.

– И про «звездную пыль»? – не унимался Хасан. – Что это еще за пыль?

– Ну штуковины такие со шкуры самого Циклопа. Дохлого, правда, но… Хрен тут кто-нибудь Циклопа вообще видел. Любого. Да и слышали единицы. А Маньяк достал. Грибы, что ли. Посадишь их в землю, они растут и светятся. Типа фонарей. И вырасти могут хрен знает до каких размеров. Вы что, и в парке в городе не были?

– Были. Я вспомнил, – поддержал разговор Робинзон. – Весь парк ими усыпан. Я еще подумал, на фига такая роскошная иллюминация в безлюдном месте.

– А чего этим грибам сделается? Растут себе. Споры уже все по дворам растащили. Удобно. Такой он, этот Маньяк. А еще…

– Хватит о нем, – отмахнулась Марго. – Я думал, русалка ужасная. А она даже… Красивая по-своему.

– Красивая, – усмехнулся Хасан. – Сейчас жрать начнет, посмотришь, какая она красивая.

Вон Битюг тоже считал, что она красивая, – он тяжело и продолжительно вздохнул. – После того случая и ограду поставили. От дурней всяких, вроде тебя…

– Эй, парень, – Марго подалась вперед. – Ты говори, да не заговаривайся.

– Он мне другом был, Битюг, – новый знакомый ее не слушал. – Два года в море с ним ходили, столько всего пережили. Он вторым помощником у навигатора был. Хороший парень.

Хасан потянулся за банкой с пивом и осушил остатки одним глотком.

– Так что случилось? – не выдержал Робинзон.

– То и случилось. Все стоял часами, тварь эту разглядывал. Особенно, когда выпьет. И эта гадина тоже вылупится на него своими жалобными кошачьими глазами и смотрит, смотрит, не моргая. Руками своими дотронется до стенки и висит в воде. И волосы блестят. И главное, Битюга даже не отпугивало, когда корм ей бросали. Все равно, говорит, красивая она. Просто совершенство.

Хасан замолчал, тоскливо разглядывая что-то на столе, видимое только ему.

– Так что случилось? – уже настойчивее спросил Робинзон.

– Мне и в голову не приходило, что такое может произойти, – не слыша вопроса, продолжил Хасан. – Это… безумие какое-то. Может, он с ума сошел. Загипнотизировала она его, а?

Ему никто не ответил. Все ждали продолжения.

– Стоял Битюг, стоял, – наконец, снова заговорил новый знакомый. – Все любовался красавицей своей. И однажды просто шагнул вперед. Сетка втянула его мгновенно. И… красотка эта совершенная сожрала его в два счета. Никто и глазом моргнуть не успел. А что сделаешь? Орали все как резанные.

Кто и пальнуть успел. А что толку-то? Битюг умер сразу – она по горлу его резанула. Вода красной стала… А потом, когда она живот ему вспорола и стали оттуда кишки вываливаться… И в них, как в змеях, тварь эта плавала… Короче, не выдержал я, отвернулся…

– Ладно, Хасан, оставь, – сочувственно сказала Марго. И подвинула ближе еще одну банку с пивом. – У нас сегодня тоже парень погиб, пока мы сюда добирались.

– Русалка? – парень отвлекся от тяжелых воспоминаний.

– Не-а. Мертвяки.

Хасан кивнул.

– Совсем обнаглели в последнее время. Видно, переполнилось трупами Мертвое озеро. Нет там места для них. Помянем. Не чокаясь.

Они выпили.

– Странно, – задумчиво потянула Марго. – Говорили, что русалки амфибии. И значит, передвигаться могут и по суше. А я вот вижу – ни хрена не могут. У нее ж ноги вместе.

– Ага, – преувеличенно поддакнул Хасан. – Ты ее сюда выпусти, сразу увидишь, как ноги у нее разлепятся и тварь эта и по потолку бегать будет.

– По потолку? Да ладно, – не поверил Робинзон.

– Вот тебе и ладно! Кожа у нее… С присосками, что ли. И по стенам, и по потолку ей пробежаться как делать не хрен. Это в воде она… как бы это сказать, в общем, пощадить может. Я знаю людей, которые видели ее и в живых остались. Сытая, может быть? Так что в море – это русская рулетка. А вот на суше у нее башку напрочь сносит. Уже не ради пропитания она убивает все, что движется…

Внезапно взвыла корабельная сирена. Да так, что Марго едва со стула не упала.

– Что это? – в один голос спросили они с Робинзоном, хватаясь за оружие.

– Представление начинается, – усмехнулся новый знакомый. – Надо ж парням как-то развлекаться. Красотку твою сейчас кормить будут.

Зал оживился. Загудел. Те, кому было плохо видно, встали со своих мест. Те, кого все достало, уходили. Марго не двинулась с места – отсюда обзор был что надо. Из бокового коридора танцующей походкой вышел светловолосый парень, почти мальчишка. Тонкий, подвижный. В руках он нес здоровый черный ящик.

– Давай, Вирус, не подкачай! – крикнули из зала.

– Покорми животинку! – поддакнули ему.

– Что б на нас, тварь, рот не разевала! – закончил кто-то под оглушительный свист.

– Ну ты-то аппетитный, Хлыщ. Прямо лакомый кусочек!

– Точно, ей бы надолго хватило. Еще и заначек бы наделала на черный день!

В зале заржали.

Мальчишка в облегающем черном костюме никого не слушал. Словно фокусник он поставил черный ящик на ближайший столик и поднял руки, напрашиваясь на аплодисменты. И не двинулся с места, пока не дождался. Раздался свист, рукоплескания. Кто-то ругался матом, подначивая мальчишку.

– Ты хочешь кушать, детка? – громко сказал парень и помолчал, пережидая всплеск очередных комментариев в зале. – Да, ты хочешь кушать, девочка моя.

Странное создание парило в воде, отрешенное, абсолютно не реагируя на происходящее. Хрустальные нити мерно колыхались, вспыхивали искры, отражая свет фонаря. Огромные, печальные глаза, не отрываясь, следили за мальчишкой.

– Сегодня я побалую тебя, моя девочка! Сегодня никакой рыбы! Только свежатинка!

Русалка смотрела на него. Ее тонкая рука с перепонками между пальцами касалась прозрачной стенки.

– Да, детка, да! – возбуждающе понизив голос, сказал мальчишка. – Посмотрим, что у меня есть для тебя.

Парень в трико распахнул ящик и тут же сунул в него руку.

– Давай, Вирус, не тяни! – не выдержал кто-то в зале.

Вирус вынул руку и под оглушительные вскрики и свист за уши выудил на свет божий зверушку, похожую на огромного рыжего кролика. Зверек трепетал в его руках, отбиваясь задними ногами. Парень сделал шаг к ограде и поднял кролика выше, дразня русалку. Та висела в воде, казалось, не обращая на зверька внимания.

– Нагуляла аппетит, детка? Да?

Дождавшись очередного взрыва эмоций, мальчишка медленно, хорошо рассчитанным движением перебросил кролика через ограду. Зверек мелькнул в воздухе, в последний раз дернув задними лапами. Он не долетел до прозрачной стенки буквально полметра и по всем законам физики, должен был упасть. Но так не случилось. На секунду он завис и вдруг – словно сработал гигантский пылесос – кролика втянуло в аквариум. И тут же, мгновенно, без всяких переходов случилось преображение.

Вода забурлила. Издалека казалось, что голова русалки раскололась пополам. И то, что распахнулось во всю ширь, назвать ртом было нельзя. Острые ряды зубов – сверху и снизу разошлись, вытолкнув из красного с черными пятнами нутра нечто похожее на длинный язык. Розовато-серая петля захлестнула шею несчастного животного. Пока кролик бился в агонии, вспенивая синеву, тело русалки, державшей его на привязи, стало меняться. Вздулись жилы на хрупких конечностях, которые Марго приняла за шрамы. Что именно произошло с выпуклостями, напоминавшими женскую грудь, заметить было невозможно. Мелькнуло багровое, и в беззащитное тельце зверька ударила зеленоватая струя. Прямо на глазах рыжая шерсть стала меняться. Складывалось впечатление, что она странным образом горела. Почернела шерсть, сползая полосками вместе с кожей. Молниеносными движениями тварь несколько раз полоснула когтями по освежеванному тельцу. Пока бесформенная плоть втягивалась в распахнутую пасть, в красной от крови воде кружились ошметки мяса и клочки почерневшей шерсти.

– Господи, – после долгой паузы сказала потрясенная Марго. – Как вы все тут не боитесь!

– Чего? – не понял Хасан.

– Что в один… ужасный день вся эта ваша сетка лопнет и… Вы ж не знаете, какой у нее срок действия? Кто проверял? И это чудовище выйдет на свободу. Что тогда?

– Тогда… Тогда большинство и обоссаться от страха не успеет. Это будет большая и кровавая бойня.

7

Сам виноват. И это бесило больше всего. Если бы существовала хоть малейшая возможность спихнуть вину на другого, Клещ так бы и сделал. Но винить некого – сам напросился. И приключений на задницу заработал, исходя из принципов, что вели по жизни последние годы. Один из них гласил: надо быть на виду у босса, но на рожон не лезть. Оставаться в тени – удел либо шестерок, либо сильно крутых. Как показывала многочисленная практика, участь тех и иных ждала одинаковая. От шестерок Трюкач избавлялся в первую очередь. Они для того и существовали, чтобы гибнуть десятками, не оставляя в памяти даже кличек. С крутыми ребятами дело обстояло почти также. Правда, с оговорками. Босс терпеть не мог конкурентов. Если у такового хватало мозгов, он жил. Ровно до того времени, пока мысли о собственной неуязвимости не туманили ему голову.

На памяти Клеща не было ни одного случая, чтобы кто-то решился в открытую бодаться с Трюкачом. Но несанкционированные начальством исчезновения с целью начать новую жизнь, происходили частенько. Из Цитадели никто не уходил живым. А если и уходил, то живым оставались недолго. Такой вот парадокс.

Руки у Трюкача были не просто длинными, они были безразмерными. Ходили слухи, что в Цитадели, в подземных казематах, он ставит опыты над людьми, выращивая из них безотказных киллеров, используя всякие новомодные штучки на основе «янтаря» или «гремучей смести». Или вообще – «снежка». Вшит такой «чип» в мозг и до поры не дает о себе знать. Но стоит его активировать какой-нибудь бессмысленной фразой, типа, «слоны полетели на юг», и человек делает то, что было заказано. Сам, порой, не подозревая, что носит в голове мину замедленного действия. Шептали, что Врубель – один из таких. А так ли это, кто знает?

Трюкач не прощал обид. Не удалось избежать печальной участи даже Маршалу, сбежавшему, казалось бы, на край света. Его достали в Китайском городе. Не ближний свет.

А прятаться Маршал умел. По крайней мере, так говорили. В кругу проверенных людей и так, чтобы никто не слышал. Клещ подобные слова на веру не принимал. Где они, эти «друзья», когда в наше время даже стены имели уши? С его точки зрения, крутые ребята не высовываться не умели. Это тоже был один из принципов – кроме денег и спасения собственной шкуры – который ставился во главу угла. Стоило провести в безвестности, хоть и на другом конце света, некоторое время, как желание выделиться вымывало с души чувство самосохранения. И как морфин заядлому наркоману, требовались все эти сантименты, подтверждаемые кивком, исполненным благоговения: «Вот он, смотри, тот самый, легендарный»… Маршал-Провайдер-Японец. И Маньяк. Куда же без него?

Смерть крутому Маршалу досталась самая что ни есть банальная. В однокомнатную одинокую квартирку, недолго сомневаясь, подкинули «пиявку». Безобидная вещь. Если, конечно, не спать. Но стоило погрузиться в объятия Морфея, как крошечное создание заползало в ушную раковину. Резкий выброс эндорфина погружал спящего в состояние эйфории, в то время как еще до наступления утра мозг превращался в червивое яблоко. Выжить можно, никто не спорит. Если утром «страдальца» находили – с блаженной улыбкой лежащего в куче собственных фекалий – и волокли к знакомому хирургу. Но кому после нужен идиот, пускающий слюни и справляющий под себя естественные потребности? Все родственные связи канули в небытие. От любви и жалости остался один пшик. Женщины ненавидят слабаков. Братья-сестры-родители? В лучшем случае, их разбросало по свету. В худшем, их прах развеян над морем во время пожаров, сменивших многочисленные цунами, над морем, остервенело пожирающим все, что уцелело.

Был еще вариант. Встретить потерянных родственников в Мертвом озере. По свидетельству немногих очевидцев, там мертвяков миновал обычный процесс распада. То ли вода обладала исключительными свойствами, то ли очередные инопланетянские штучки, то ли вообще не существовало никаких разумных объяснений. Данность принималась на веру. Клещу бывать на легендарном озере не доводилось. Пока. И вот скоро на собственной шкуре ему предстояло убедиться, так ли страшен черт…

Или еще страшнее.

Тихо урчал электродвигатель, толкая лодку в неизвестность. Сплошная облачность сгущалась у горизонта, но видимость была хорошей. Грязно-серая вода пенилась у бортов, разбивалась в брызги у каменистых берегов редких пустынных островков.

Жалкие клочки суши цеплялись за осколки цивилизации. Вдруг спускались к самой воде и обрывались в никуда каменные ступени. Уцелевший парапет, некогда огораживавший набережную, венчала женская статуя без головы. Из каменных складок платья ветер выдувал длинные листья водорослей. Они колыхались в воздухе, но стоило ветру стихнуть, медленно опадали, касаясь воды.

Внезапно проступал из моря и снова уходил под воду участок автострады. С одиноким фонарем, трещинами, бороздящими асфальт, и остовами искореженных, ржавых машин. Кабины с выбитыми стеклами и распахнутыми дверцами давно облюбовали новые «пассажиры». Огромные крабы на паучьих ногах не спешили разбегаться при появлении незваных гостей. Они медленно выбирались на крыши, капоты и провожали пришельцев тонкими дрожащими усами антенн.

Или неожиданно тянулись из воды железобетонные стены с перекрытиями, давно потерявшими вторую опору. Выбитые двери и провалы окон с уцелевшими кое-где осколками вели в темноту. А там, в свалке из стекла, камня, арматуры, ворочалось что-то живое – огромное, быстро текущее во тьму, почуявшее приближение чужаков.

Клеща мало интересовало то, что происходило за бортом. Его взгляд словно притягивал Маньяк, вальяжно развалившийся на носу лодки и улыбающийся во все свои тридцать два зуба.

«Скалится, гаденыш, – подумал Клещ и с досадой отвернулся, – некому пересчитать тебе зубы».

Ни с чем не сравнимое удовольствие парень испытал на острове, когда Ухарь вцепился мерзавцу в глотку. Сразу всю спесь с того в один миг сшибло. Еще бы. За такую «шутку» в Цитадели дайвер зубами бы не расплатился. Соплями бы кровавыми умылся, если бы вообще жив остался. Нашел с кем шутить, с Ухарем! Клеща, может, тоже достало то, что тот постоянно прикладывается к фляге. Как только привал – лезет в рюкзак, вынимает из бокового кармана и хлоп по глоточку. Все знают, примета дурная – в море алкоголем баловаться. Только хрен из них кто рискнул замечание здоровяку сделать! И тут Маньяк, сразу после привала, когда они лодку по мелководью тащили, дождался, пока Ухарь из фляги заветной хлебнет и хитро так прищурился.

– Как коньячок? – говорит. – Нормальный?

– Как всегда, – жмет плечами здоровяк. – А тебе что, ежик кучерявый?

– Да мне-то ничего. Я думал, вкус изменился после того, как я поссал туда на привале…

У здоровяка крышу снесло. Клещ вдруг решил, что не сдержится Ухарь и доведет дело до конца. Но все обошлось, к полному разочарованию парня. Никто не сомневался, что пошутил дайвер – ничего подобного и быть не могло. Только Ухарь после этого инцидента о фляге забыл. Оно и понятно – пить ему было западло.

Тонкий, заунывный звук сначала на грани слышимости, постепенно оформился в леденящий душу скрип. По правому борту выплыл крохотный остров с детской площадкой. На каменистой, выветренной земле гнездились мхи. Зеленоватые нити водорослей, спускающиеся с обшарпанной горки, плотно опутали огромную, в рост двухлетнего ребенка, куклу. В короткие, некогда рыжие волосы вплелись грязно-коричневые пряди, шею плотно захлестнула петля лианы. Младенец улыбался. Во рту, в распахнутых пухлых губах виднелся единственный зуб. Широко открытые глаза не сводили с непрошенных гостей безумного взгляда. Ветра не было. И, невзирая на это, качели двигались. Протяжный, тоскливый звук плыл над островом, венчая безрадостную картину.

Кукла следила за проплывающей лодкой и Клещ, не в силах выдержать мертвый взгляд, отвернулся. Ему стало не по себе. Остался позади изувеченный клочок цивилизации, но безотрадный звук все плыл следом, заставляя парня мысленно возвращаться к розовощекому младенцу.

Врубель сбавил ход. Видимая часть затонувшего приморского города не внушала опасения, пугало то, что скрывала вода. Лодка двигалась на самом малом ходу. По приказу Ухаря, парню пришлось буквально вывалиться за борт, разглядывая то, что могло представлять опасность. То же пришлось сделать и здоровяку. Эти меры вполне можно было счесть излишними – если держать за ориентир многоуровневую стоянку для машин, неожиданностей не предвиделось. Врубель перестраховался, и парень был ему за это благодарен. Лучше пере, чем недо. Аксиома, сотни раз написанная кровью и принимаемая без доказательств.

Прямо по курсу поднималась спираль многоуровневой парковки. Окна нижнего этажа заливали волны. То втягивались, то ползли в море, обнажая темные провалы. В черных узких дырах выл на разные голоса ветер. Тонкий свист вдруг сменял оглушительный вой, наводя на нехорошие мысли о присутствии чего-то живого.

Четыре уровня крытого бетона, пустовавшие много лет, использовались в качестве ориентира. Насколько знал Клещ, ни у кого из дайверов не возникало желание обследовать объект. Хотя бы на предмет наличия трофеев. Парковка издалека сама напоминала охотника – серый хищник, неотступно следящий за ускользающей добычей десятками выбитых глаз, истекающий пеной, струящейся меж уцелевших зубов первого этажа.

Лодка еле двигалась. Под водой, хорошо видимое в постепенно сгущающейся синеве, стелилось безбрежное поле супермаркета, давно лишившегося крыши. Среди изъеденных коррозией, освобожденных от бетона штырей арматуры угадывались верхние ряды стеллажей. Сплошь покрытые ржавой бахромой, они разваливались буквально на глазах. Пойманный в ловушку перекрытий, от стены до стены медленно дрейфовал разнообразный мусор и постепенно оседал вниз, словно его втягивала в глотку непроглядная глубина. В такой вот тьме обожали селиться твари типа красавчика, для которого лодка, ползущая поверху, со всеми ее пассажирами не более чем один расчетливый вдох.

Клещ, без устали вглядывающийся в глубину, осторожно перевел дыхание, готовясь в любой момент нажать на спусковой крючок. Пули красавчику не повредят, но секунды-другой заминки хватит Ухарю, чтобы бросить за борт гранату. Если повезет и та попадет прямо в пасть, считай, в рубашке родились.

– Левее! Хрен тебя!..

Раздался возглас и от неожиданности Клещ едва неразрядил магазин в Маньяка. Надо отдать должное рулевому, он среагировал мгновенно. Лодка качнулась, уходя в сторону, но разворота все равно не хватило. Послышался скрежет – что-то железное прошлось по днищу, ближе к правому борту, как раз под тем местом, где сидел Клещ. Внутри у него все сжалось и ледяной ком, мгновенно стянувший внутренности, вдруг рухнул куда-то в живот. Ругался матом Ухарь, но парень его не слушал. Затаив дыхание, он ждал, когда из пробоины хлынет вода. Некстати вспомнилось, что он так и не удосужился поинтересоваться, обито ли металлом днище. Если не обито, им всем хана. Пробоину так просто не заделать – минута, другая, и все они пойдут на корм кровожадным тварям.

Время шло. Все молчали. Дно лодки оставалось сухим, и Клещ еле слышно перевел дух.

– Что там впереди по курсу, Маньяк? – спросил вдруг Врубель.

– Чисто все, – отозвался тот. – Можешь прибавить. Убираться отсюда надо. И побыстрее.

– Без тебя знаем, ихтиандр чешуйчатый, – хмыкнул здоровяк и сплюнул за борт.

Дайвер промолчал, не отрывая глаз от проступающего из тумана скалистого берега. Всю линию горизонта заняли скалы – высокие, неприступные, лишенные растительности. Почти отвесные, у подножья они были пробиты десятками гротов, подземных пещер, дробящих каменные горы на сотню километров запутанного лабиринта. Гиблое место, где заблудиться может и бывалый.

– К Мертвому озеру не бывает легких путей, – подмигнул парню Маньяк и тут же добавил тоном, не терпящим возражений: – Бери правее, Врубель.

Его слова повисли в воздухе. Лодка продолжала двигаться прямо.

– Ей, мужик, – в голосе дайвера прорезалась тревога. – Ты что, хочешь сказать, что мы пойдем через Волчью пасть?

Рулевой молчал. Лодка мягко заскребла днищем и ткнулась носом в пологий песчаный берег, как раз между двух валунов. Прямо по курсу, ощетинившись острыми камнями, малочисленный отряд ждала мертвая темнота грота. Где-то далеко срывались вниз тяжелые капли. Под перестук капели, многократно усиленный эхом, Ухарь ступил на песок. За ним последовал Клещ, и только потом на берег вышел Врубель.

– Мужики… – Маньяк выглядел удивленным, чтобы не сказать больше. – Врубель, ты не ответил. Ты что, собираешься проходить через Волчью пасть?

– Именно тут мы и будем проходить, – вместо рулевого отозвался здоровяк.

– Врубель? – не обратил внимания на его слова Маньяк.

Тот не ответил. Он закрепил на ремне АДС, проверил, легко ли вынимаются запасные рожки, нож. Взвесил в руке гранату и только потом посмотрел на дайвера.

– Вылазь, – коротко бросил он.

Маньяк сидел, не двигаясь, вперив в бойца тяжелый взгляд.

– Не будь дураком, Врубель, – с расстановкой произнес дайвер. – Пути через Волчью пасть нет. – Как это нет? – встрял в разговор здоровяк.

– Вот так это. Я неделю как оттуда. Там гнездо… Уже не зоргов, а не пойми чего.

– Гнезда зоргов везде. Поднимайся, тварь, – рявкнул Ухарь.

– Ты такого гнезда никогда не видел, здоровяк. Человек пятьдесят бы еще справились. И то – под вопросом. А наша отважная четверка для них даже не закусь, а так, развлечение. Ты свои никчемные яйчишки почесать не успеешь, как тебе их оторвут. Чуешь, чем пахнет, здоровяк?

Терпенье у верзилы кончилось. Тот, кто лишил его заветной фляги, повинен был смерти, пусть приговор и считался отсроченным до поры. Ухарь подошел к лодке, сидевшей на мели, и наклонился. Жилы на его шее вздулись, когда он за отвороты куртки выволок на берег Маньяка, не оказывающего сопротивления.

– Ты пойдешь туда, куда скажу я, – сквозь зубы проговорил он и швырнул дайвера на скалистую стену.

Удар оказался сильным, видно здоровяк вложил в бросок всю свою злость. Дайвер напоролся спиной на острый выступ и, зашипев от боли, медленно съехал вниз, в прозрачную серую воду.

– Врубель, хоть ты объясни этому придурку, вперед хода нет.

Маньяк сделал попытку подняться, но верзилу, только входящего в раж не могла удовлетворить такая скорая разборка. С грацией свирепой кошки он подскочил к дайверу и вздернул его за грудки, снова прижав спиной к камням.

– Ты будешь делать, – Ухарь выругался матом, – то, что я скажу. Пусть даже заставлю тебя жрать дерьмо. Я объясняю это тебе последний раз.

Каждое свое слово – веское, расчетливое – он подтверждал тяжелым ударом с левой в живот. Маньяк хрипел. От боли его сгибало пополам. Но Ухарь продолжал бить, правой рукой держа за ненавистное горло.

– Ты поймешь это, вонь подретузная. Поймешь. Чтобы единственное, что я от тебя слышал до конца маршрута, было «так точно». Я понятно объясняю?

Маньяк задыхался. Лицо его посинело, на лысом черепе вздулись вены.

Ухарь по-прежнему не давал ему вздохнуть, и Клещ с большей долей уверенности склонялся к мысли, что через пару минут их станет на одного меньше. И как следствие убийства выполнение задания ляжет на плечи Врубеля, как бы ни бычился здоровяк. Из такой перестановки вытекал только один вывод: не станет Маньяка, русалки им не видать как собственных ушей.

– Оставь его, Ухарь, – наконец вмешался Врубель. Но здоровяк разжал руку только после того, как почувствовал весьма ощутимый толчок в бок.

Некоторое время Маньяк лежал без движения, не подавая признаков жизни, и Клещ успел мысленно с ним попрощаться. Потом дайвера перегнуло пополам. Мучительный вдох сменился надсадным хрипом, который тут же подхватило эхо, превратив почти в собачий лай. По всей видимости, падая, дайвер прикусил язык. Изо рта пошла кровь. Красное облако плеснуло в мелководье, окрасив воду.

Врубель тащил лодку ближе к глубине, когда услышал тихое:

– Хорошо еще… Сфинксов здесь нет. Плохо… бы мне пришлось.

Боец поднял голову и усмехнулся, отдавая должное остроумию дайвера. Как только течение подхватило лодку, Врубель бросил якорь и вернулся за Маньяком, оставленным под присмотром Клеща.

– Эй! – Врубель пнул носком кроссовка по-прежнему лежащего на боку Маньяка. – Вставай. Если тебя потащит Ухарь, тебе это не понравится.

– Врубель, ты умный мужик. – Дайвер тяжело перевалился на четвереньки. – Там не пройти. После поворота на Гребень Венеры хода нет. Там столько тварей, сколько ты за всю жизнь не видел. И не зорги это уже. А хуже. И не фига у них там не гнездо…

– Вставай, – приказал Врубель. – Не гнездо – это хорошо.

– Там у них колония, болван. Что это такое, знаешь? Неделю назад нам с Грешным просто повезло ноги унести. Просто повезло… Грешный – глазастый парень, разглядел на мелководье мальков. Тысячи… тысячи. Мы назад рванули, лодку на глубину и ходу, ходу. От разведчиков отбивались… Их было с десяток и то… Грешного ранили… едва выжил.

Клещ его не слушал. Что такое колония зоргов он знал. Не видел – иначе не стоял бы здесь. Но слышал от немногих уцелевших – точнее, трех из тринадцати. Клещ смотрел на то, с каким трудом обретает Маньяк равновесие, как встает, шатаясь, одной рукой держась за стену, другую прижимая к животу… И не выдержал.

– Врубель, – тихо сказал он. – Проходов сквозь скалу много, какого хрена обязательно идти здесь?

– Заткнись, – зло процедил боец. Но по глазам Клещ читал: и тому уже Волчья Пасть поперек горла встала.

– Парни, – хрипел Маньяк. – У нас одна цель. По большому счету мне на вас посрать. Но… Аленка. Мне одному с русалкой не справиться. Мое дело довести вас в целости и сохранности. Чтобы было, кому тварь потом тащить.

– Эй, мужики, чего возитесь? – негромко крикнул Ухарь, и это решило дело.

– Вперед. Потом договорим, – сорвался Врубель и ткнул прикладом Маньяку в спину, поторапливая.

Тот не стал больше испытывать судьбу. Медленно прошел по камням до носа лодки, тяжело перекинул ноги и опустился на сиденье, ссутулив плечи.

– Ухарь, – позвал Врубель.

Сдерживая раздражение, верзила обернулся. Долго смотрел на бойца, потом нехотя поднялся.

– Держи гада на мушке, – приказал он, обходя Клеща. – Дернется, стреляй. В такую башку не промахнешься.

Пока мужики отходили для конфиденциального разговора, Клещ не сводил глаз с Маньяка. Он сидел спокойно и Клещу стало не по себе. Он не слышал, что именно говорил Врубель, но ответ здоровяка долетел до него.

– … веришь? Я месяц назад там был… На один автомат работы много. – Его слова прервал неразличимый шепот. – Меняется. Но не настолько. Короче, пошли. Я сказал.

Они вернулись. Ухарь утвердился на сиденье по левому борту. Врубель занял место у румпеля.

Лодка дернулась и медленно пошла вперед. Погрузив в темноту нос, она бортами увязла в темной мгле. Внезапно Маньяк приподнял голову и исподлобья подмигнул парню.

И тогда Клещу стало по-настоящему страшно.

8

Если бы Марго умела плакать, то зарыдала бы в голос. Даже лучшим выходом было бы выплеснуть наружу все накопившееся в душе. Не только страх за них: за Антошку, за мужа, но и тот ужас, что сковал тело ожиданием близкой смерти. Та уже взяла разгон от прибрежной площади и катилась к окраинам, огрызаясь нескончаемыми автоматными очередями и оглушительными взрывами.

Оборона приморского города давно захлебнулась кровью. Да и не было ее по сути – глава правления, человек старой формации, все еще продолжал верить в несокрушимую силу бумаг, скрепленных печатями.

– Вам нужно сдаться! Это хотя бы шанс! – орал Гешка.

Светлые пряди волос упали ему на лоб, почти закрыв глаза. Пламя близкого пожара освещало лицо, кровавыми бликами скользя по щекам. В эту минуту особенно остро Марго ощутила, какой он слабак. Все так говорили. Наперебой и хором, но она их не слушала. Кем она была после того так осознала – ее угораздило остаться в живых после всех тех ужасов, что буквально вывернули земной шарик наизнанку? Шестнадцать лет наивности, доверчивости и счастья-полные-штаны! Ей все время везло – и душевные раны зажили на ней как на собаке, затянутые пленкой первой любви, и приморский городок, где она оказалась волею случая, миновала череда повсеместных зверств и мародерств. Местный лидер – степенный мужчина – настолько быстро и доходчиво объявил приоритеты, попросту поставив к стенке бесчинствующих бандитов, что никто и пикнуть не успел. В таком городе можно было смотреть в будущее, если и не без тоски, то хотя бы с надеждой. Что Марго и сделала. Сгорая от любви, она и произвела на свет светловолосое лопоухое чудо по имени Антошка. Радость и смысл жизни.

Глава избранного всенародно правления обещал, что с каждым годом жизнь станет налаживаться и постепенно вернется в рамки цивилизации. Не только здесь, но и повсеместно. Люди остаются людьми, даже в предлагаемых жестоких обстоятельствах, говорил он, и того, что копилось в душах тысячелетиями, нельзя лишиться за пару лет.

Как вскоре оказалось – можно.

Сейчас тело достойного мужчины, рассеченное осколками гранаты практически пополам, плавало у пирса, окрашивая воду в красный цвет. А город быстро и верно переходил в руки тех самых бандитов и мародеров, с которыми боролся старик.

– Сдаться? – кричала Марго, прижимая к груди светлую голову сына. – Ты в своем уме? Меня ждет смерть в публичном доме! А Антошку? Его что? В лучшем случае он станет бандитом… Если ему позволят выжить! А в худшем, он сгниет рабом где-нибудь в подземных шахтах! Ты этого для нас хочешь?

– Пусть бандит, но живой, – твердо сказал Гешка, тиская в руках автомат и Марго вздрогнула как от удара.

– Не смей так говорить, – сквозь зубы выдавила она. – Уходим в пещеры. До окраины они не скоро доберутся, – говорила она и сама себе не верила.

Гешка качал головой и с его волос срывались капли влаги. Он открыл рот, намериваясь опять бросить страшное «сдавайтесь», но Марго вскочила, коротким приказом затолкав ему ненавистное слово назад в горло.

– Вперед. Я первая. Вы за мной.

Муж еще качал головой, когда Антошка посмотрел на нее снизу вверх. На испачканном в грязи и крови лице, в ослепительно синих глазах не было и тени страха.

– Я не хочу быть бандитом, мама, – сказал он.

Слова сына подстегнули ее. Марго до крови прикусила губу, перехватила автомат и шагнула к дверному проему.

– Всего-то пробежаться по мелководью до скал, – выдохнула она. – У нас получится. Я знаю. – Я буду быстро бежать, мама! – твердо сказал сын.

И это были его последние слова.

– Добегу до тех камней, махну вам. Неситесь следом что было сил.

Мальчик кивнул, закусив губы, совсем как она.

– Марго! – Гешка попытался ее остановить, но было поздно.

Раздался оглушительный, совсем близкий взрыв и опасно дрогнула стена соседнего дома. Озаренная светом пожара, девушка помчалась по мелководью, отрезанному высоким пирсом от моря. Она бежала так, как не бегала никогда, птицей летела вперед, оставляя за спиной огромные, полные невысказанной надежды глаза сына. И безысходности – мужа. Выстрелы и взрывы, казалось, доносились со всех сторон. С бешено колотящимся сердцем она достигла камней и повернулась, истово махая рукой.

Городок был объят пламенем. Огромные сполохи, разгораясь, тянулись в небо, вылизывая огненными языками черный небосвод. На освещенную улочку выскочили две фигурки. Стоя на колене, забивая в прицел автомата попеременно ближайшие оконные провалы, Марго не дышала. Все внутри нее замерло, лишь стучало сердце в ритме быстро мелькавших маленьких ножек.

Он бежал очень быстро, ее маленький сынок. Он очень старался – ее светловолосое ясноглазое чудо.

Антошка бежал быстро, но не настолько, чтобы обогнать смерть.

Марго не заметила, откуда раздалась автоматная очередь. Одновременно рухнула стена дома, выбросив вверх фонтан ослепительных огненных брызг. Все слилось воедино – выстрелы, огонь – и дымовая завеса укрыла и улочку, и оконные дыры. Слух Марго отчетливо выделил из общей какофонии серию выстрелов. Она тут же надавила на спусковой крючок, слепо полоснув автоматной очередью по дымным окнам. Еще и еще раз. Уже заметив, как споткнулся сначала Гешка, как замедлил ход и остановился. Как ноги его подогнулись и, до последнего не отрывая осуждающего взгляда от того места, где сидела Марго, он рухнул лицом вниз. Потом споткнулся Антошка. Он не кричал, ее мальчик, когда пуля ударила ему под лопатку. Но упрямо продолжал бежать, споря с самой смертью. Он упал рядом с отцом, ткнувшись лбом в мокрый песок.

Девушка поднялась в полный рост, забыв оружие, выпавшее из обессиленных рук. Он шла вперед, к неподвижно лежащим телам, и сердце ее не билось. Каждый шаг давался ей с таким трудом, что легче было бы пусть себе пулю в лоб.

Она дошла. Хотя тридцать один раз – по количеству шагов – думала, что умрет.

Но она дошла.

У двух лежащих почти рядом светловолосых голов колени ее подогнулись и девушка села. Потом долго, целую вечность, она следила за тем, как два темных пятна – на уровне груди у мужа и чуть выше у Антошки – постепенно пропитывая мокрый песок, сливаются воедино…

– Марго, Марго, ты плачешь…

Позвали ее. Негромкие слова выдернули девушку из сна.

– Кто плачет? – взвилась она, подлетела с нижней полки, ударившись головой о верхнюю.

– Успокойся, родная моя, – тихо говорил Робинзон, но она его не слушала – изо всех сил вцепилась в отвороты его куртки и рванула на себя. – Это был плохой сон. Я никому не позволю тебя обидеть.

Парень все говорил и говорил. До Марго начал постепенно доходить смысл слов. Она разжала руки, отпустив воротник. И только тут почувствовала, как жжет щеки. Она провела ладонью и первой мыслью было, что ее ударили и она теперь размазывает по лицу кровь. Рука, поднесенная к глазам, оказалась чистой. Марго брезгливо вытерла ее о брюки. После очередного участливого «я никому не дам тебя в обиду», она не выдержала. Поднялась и, протиснувшись между столиком и Робинзоном, пошла к двери, на ходу вытирая лицо.

Робинзон тотчас сорвался с места. В спину ей понеслись полные дружеского участия слова, но она не ответила. Торопливо скользнула в коридор, плотно закрыв за собой дверь в каюту.

Холодный ветер студил лицо. Марго пошла к выходу на палубу, попутно разомкнув цепь из двух пьяных дайверов, замкнутую на принципе «ты меня уважаешь?». Девушка остановилась у борта, облокотившись на металлические перила. Плеск волн и шум ветра заглушил боль. Стояла темень, только дальше на палубе светились огни, еще сильнее подчеркивая мрак ночи. Где-то внизу заорали пьяные и Марго окончательно успокоилась. Если, конечно, можно считать спокойствием легкий мандраж перед завтрашним… Скорее, послезавтрашним явлением Христа народу. Но она справится. Иначе незачем было и начинать. Она обыграет этого мерзавца, и ему придется взять ее с собой!

Брат. Единственное, что согревало. Только найдя его, она обретет душевный покой. И думать по-другому она не должна, чтобы не вносить разлад в свою мятущуюся душу.

– Скучаешь, Февраль?

Раздались слова и Марго повернула голову. Ничего себе! Часа три ночи, а хозяин «Призрака» все не спит!

– Вышел воздухом подышать, – грубо отозвалась девушка, в последний момент сдерживая рвущееся на волю «а тебе-то что?».

– Чего не спится тебе? И каюту дал вам что надо, с окном. Гуляешь тут без охраны, – Вовчик говорил спокойно, проигнорировав ее тон. По его татуировке на левой щеке поползла кривая усмешка.

– А чего здесь бояться? – Марго пожала плечами. – У меня врагов тут нет…

– Пока, – мягко, но твердо поправил он ее.

Она промолчала, искоса бросив на него настороженный взгляд.

– Наверное, гадость какую-нибудь затеваешь? – мечтательно поинтересовался Вовчик.

– Тебе так хочется, чтобы я что-нибудь сотворил? – в тон ему спросила она.

– Конечно.

– Почему?

– Тогда я смогу тебя шлепнуть с чистой совестью. Концы в воду и никаких хлопот.

– Ну, шлепнуть ты можешь хоть сейчас, – она легко улыбнулась. – Делов-то?

– Думаешь?

Вовчик помолчал, разглядывая девушку в упор и той стало не по себе. Неожиданно она почувствовала себя голой. Марго первой отвела взгляд в сторону.

– Слишком много внимания уделяешь моей скромной персоне, Вовчик.

– Я так не считаю. Слышал, ты Маньяка ждешь.

Марго хмыкнула. Да уж, сведения по «Призраку» быстро распространяются.

– Только не думаю, – Вовчик покачал головой, – что он тебя дальше поведет.

– Как это? – Марго вскинула на него полный удивления взгляд. – Я уже и задаток дал, как он может не повести?

– Задаток дал…

Татуированный мужчина повернулся, сделал пару шагов и вдруг остановился.

– Маньяка когда ждешь, завтра? – бросил он через плечо. – Вот и сиди себе в каюте, не высовывайся. И… бойцу своему, который за дверью стоит, отбой дай. От меня плохого не жди. Обещаю. За других ручаться не могу… В хрен тебя и в редьку.

Вовчик ушел, вполголоса ругаясь, а она выскочила в коридор, ведущий к каютам. В узком полутемном пространстве, оккупированном с двух сторон десятками дверей, гулял ветер. Ни одной живой души на палубе не было.

9

Лодка не плыла. Казалось, она вязла в кромешной тьме, двигалась на ощупь, интуитивно выверяя каждый пройденный метр, словно у нее вдруг прорезалась собственная воля, своя душа. И на том пути, который она себе наметила, настойчивые приказы руля воспринимались ею в лучшем случае с досадой. Чем дольше судно скользило в гулком пространстве пещеры, тем дело обстояло все хуже и хуже.

Лодка плохо слушалась руля. Врубель до боли сжал румпель, на тихом ходу входя в поворот, и в очередной раз чертыхнулся про себя. Люфт. Сначала незначительная пауза между поворотом руля и движением с каждой минутой удлинялась. Всегда послушная лодка, чей нрав был изучен до мелочей, вдруг проявила себя с неожиданной стороны – существующая сама по себе, она не подчинялась приказам. И тому, что пока они двигались туда, куда было нужно, Врубель был обязан не своему мастерству, а совпадению целей.

Лучи фонарей скользили по черной воде и только подчеркивали гнетущее господство тьмы. Со времени, когда Врубель был здесь последний раз, мало что изменилось. Разве что сталактиты, свисавшие с потолка, удлинились, как будто были не известковыми отложениями, а чем-то живым – полипами на теле огромного животного. И сама пещера со скальными выступами, черной водой, бурлящей на перекатах, вызывала ассоциации с кишечником какого-нибудь мифического Левиафана – влажно-блестящая, истекающая соком, тяжелыми каплями бьющим в воду. Ребристые стены то раздвигались до таких размеров, что луч фонаря едва касался сводов, то сдвигались – и тогда острые камни едва не царапали борта.

Течение подземной реки делилось, огибая острова, теснилось в провалах боковых рукавов, заманивало вглубь ответвлений, обрывающихся водопадами. В бесчисленных тупиках кипела пена, бурлили водовороты, втягиваясь под низкие – ниже уровня воды – своды. Где-то далеко шумел водопад. Течение стало сильнее и Врубель выключил двигатель. И так, по самым скромным подсчетам, топлива едва хватало до перевалочной базы в затонувшем городе Фата-Моргана. В том случае, конечно, если им суждено уцелеть в подземных гротах, в чем теперь рулевой имел все основания сомневаться.

Лодка едва не чиркнула бортом по острому выступу. Врубель неприязненно покосился на бритый затылок Ухаря. Если бы в твердолобой башке здоровяка нашлось больше двух извилин, их немногочисленный отряд сейчас бы двигался другим путем, не готовясь ежесекундно к смерти от обещанных Маньяком ужасов. Заметно нервничал Клещ, судорожно вздыхал, тиская в руках АДС. Безучастно, уже не споря с отсроченным приговором, наблюдал за происходящим дайвер.

А может, Ухарь прав, и Маньяк затеял свою игру? И на самом деле его цель – заманить их в другой грот и там благополучно отдать на закланье? Если так, то какой в этом смысл? И здесь и там конец один. Снова мелькнула мысль о том, что зря не воспользовался он ситуацией и не грохнул Ухаря, пока была возможность. От Клеща, как от опасного свидетеля, со временем избавиться будет не сложно. А Маньяк… Вряд ли согласится хранить чужие тайны. Но, если судьба будет благоволить к рулевому, то дорога не кончается поимкой русалки, она ведет дальше и обрывается у неприступных ворот Цитадели.

– Ну, все, мужики, давайте попрощаемся. Заранее. Из-за твоей тупости подохнем, здоровяк, – вдруг сказал Маньяк.

Ухарь дернулся, но, слава богу, хватило ума спустить дело на тормозах. Течение подхватило лодку и стремительно вынесло в открытое пространство огромной – размерами сопоставимой с футбольным полем – пещеры. Стены раздвинулись, потолок взлетел в непроглядную высь, почти не доступную свету лучей. Однако здесь фонарями можно было пренебречь. Черные волны масляно колыхались у пещерных сводов, покрытых фосфоресцирующими натеками. Зеленоватой дымкой исходили не только стены над поверхностью озера, свет струился снизу, тщетно пытаясь пробить толщу темной, мерно колеблющейся воды.

Пещера Будды. В центре подземного озера возвышался каменистый остров, служивший пристанищем для диковинных существ. Пятнистые туши с многочисленными отростками по бокам повели безглазыми тупыми мордами в сторону лодки и одна за другой лениво сползли в озерную пену. Но не они послужили поводом для названия пещеры. На скалистом постаменте застыла скульптура странного божества. Человеческая фигура, покрытая коричневым налетом, стояла на четвереньках, опираясь на руки и подняв к потолку безносое лицо. С Буддой изваяние не имело ничего общего, но с легкой руки Пустышки, побывавшего тут первый раз, название закрепилось.

Врубель вел лодку, огибая остров с левой стороны, стараясь держаться подальше от стен. Фосфоресцирующий свет змеился в трещинах. По масляным волнам скользили частые блики. По-прежнему слышался шум далекого водопада. В гулкой тишине пещеры раздался всплеск от пятнистой туши, тяжело рухнувшей в воду.

Подсознательно рулевой ежесекундно ожидал опасности и поэтому тихий возглас Ухаря встретил обреченно, как начало конца.

– Змея, черт, – прошипел здоровяк. – Правее бери.

Рулевой послушно двинул румпель. По левому борту черная поверхность сморщилась, собралась волнами, перекатывающимися через нечто длинное, большое, скользящее в толще воды в опасной близости от судна. Врубель сдвинул румпель до предела, пытаясь избежать столкновения, и в тот же миг заметил, как вспенилась темная гладь по правому борту. И одновременно Клещ включил фонарь.

– Врубель! Змея справа!

Матерясь про себя, рулевой включил двигатель. Сейчас все решала скорость. Одна змея – плохо. Две – очень плохо. Луч фонаря, суетливо бегущий по поверхности, доходчиво объяснил, что дело обстоит еще хуже, чем представлялось в самом кошмарном сне. На водной глади дыбились седые барханы. Везде, насколько хватало света.

– Ходу, Врубель! – орал Ухарь, не рискуя жать на спусковой крючок. Еще оставалась надежда что змеи, увлеченные какими-нибудь брачными играми, не обратят внимания на близкую добычу.

– Без приказа не стрелять! – кричал здоровяк. «Ори теперь, ублюдок, – мелькнула у Врубеля злорадная мысль и тут же погасла под натиском другой. – Я-то чего радуюсь? Смерть одна на всех… Куда я, на хрен, денусь с подводной лодки». Он врубил полный ход, прокладывая путь сквозь пенные буруны.

– Придурки, – раздался спокойный и властный голос дайвера. – Это не змеи. Сбавь ход. Не поможет.

Врубель сбавил ход, подсознательно повинуясь приказу еще до того, как Фома неверующий, бурча под нос что-то нечленораздельное, включил фонарь на полную мощь. В круге света, ползущем за лодкой, проявились десятки и десятки лобастых, с руку толщиной змей.

– Твою мать, что это за хрень? – поразился Клещ, водя фонарем из стороны в сторону, стремясь охватить большее пространство. – Их же тысячи…

Врубель отвлекся на секунду, следя за лучом света, и пропустил начало шоу.

– Это детки, – сквозь зубы бросил Маньяк. – А теперь папашу встречайте, смертнички…

Он кивнул в сторону скального выступа, туда же потянулся и свет фонаря. Из трещины на стене выбиралось странное создание. Дайвер оказался прав и на этот раз – в свирепой твари, покрытой густой лоснящейся шерстью, ничего не осталось от зоргов – полулюдей, полузверей. На порядок крупнее, с огромным черепом, перекрещенным вздувшимися рубцами, напоминавшими сварочный шов на железе, с круглыми глазами и пастью, в которой не помещались ряды острых зубов. Монстр шумно всхрапнул, втянув воздух – ноздри, закрытые пленками, вспухли и опали.

– Справимся и с папашей, – в тон твари захрипел Ухарь и резанул автоматной очередью по скале.

Пули прошили пустоту. Опередив выстрелы, тварь легко толкнулась и почти беззвучно с высоты трех метров вошла в воду. Ухарь не мог смириться с поражением. Автоматные пули нещадно секли то место, где скрылся лобастый урод.

– Не настрелялся еще, придурок? – пренебрежительно бросил Маньяк. – Патроны береги. Вон тебя сколько работенки дожидается.

И без подсказки Врубелю стало ясно, что впереди их ждет смерть. Там, где подземное озеро вливалось в огромный пятиметровый туннель, многочисленные скалистые острова сплошь облепили мосластые гибкие твари. Две автоматные очереди прозвучали одновременно. В тот же миг, казалось, камни ожили. Часть уродов сорвалась в воду, часть затаилась, прикрывшись за валунами. Пули слепо били по камням, не причиняя вреда вертким тварям.

– Не суйся в туннель! – воспользовавшись паузой крикнул Маньяк. – Их там сотни!

Врубель и сам понял, что дайвер, хрен его дери, оказался прав еще раз: все видимое пространство туннеля, залитое фосфоресцирующими огнями, пришло в движение. Рулевой сбавил ход, судорожно прикидывая в голове варианты отхода. Они были, как не быть? Слева, недалеко от туннеля терялась во тьме боковая ветка подземной реки. Только этот ход через пару километров стремительного течения обрывался страшно и неотвратимо – водопадом, отвесно падающим вниз с более чем двадцатиметровой высоты.

Был еще ход – справа, спрятанный за островами. Но как обстоят там дела, отсюда не было видно.

Может, рискнуть?

Додумать Врубель не успел. По левому борту волна встала стеной, и этот черный вал выбросил вверх огромную черную тварь. Она еще летела, когда Врубель, отреагировав молниеносно, бросил румпель вправо. Одновременно выпустил автоматную очередь Ухарь. На сей раз удача улыбнулась ему: пули тяжело ткнулись в предплечье и грудь, заросшую шерстью. Не останавливаясь, здоровяк лупил короткими очередями. Чудовище рухнуло в воду, подняв фонтан брызг. Ухарь уже записал этот раунд на свой счет, но дальнейшие события показали, как сильно он ошибался.

Справа поднялась волна, разошлась в стороны, обнажив скалящееся в прыжке чудовище. Клещ остервенело давил на спусковой крючок, выжимая из пустого магазина щелчок за щелчком. Он потянулся за запасным рожком, когда на лодку обрушилось тело. Судно непременно черпануло бы бортом воду, если бы, словно в противовес, царапая острыми когтями пластик, за левый борт не зацепилось бы раненное чудовище. Не тратя патронов, Ухарь ударил прикладом по высунувшейся голове, вбив носовую перегородку внутрь черепа. Хлынула черная кровь, заливая почти человеческое лицо. Здоровяк все бил и бил, превращая морду твари в кровавое месиво.

Врубель, перехватив левой рукой румпель, сжал АДС, надавив на спусковой крючок. Пуля раздробила ключицу, вторая завязла в предплечье, лишив конечность урода подвижности. Но было поздно: железные челюсти сомкнулись на запястье правой руки Клеща. Парень истошно заорал, пытаясь выхватить нож, но нестерпимая боль мешала ему сосредоточиться.

Ухарь матерился, воюя с тварью, цепко держащейся когтями за левый борт. Врубель не мог бросить руль – лодку вело в сторону, на камни, а стрелять он опасался, из боязни задеть Клеща.

– Нож! Достань нож! – кричал он, но Клещ от боли впал в ступор.

Раненная тварь рычала, мотая головой. Сквозь зубы лилась кровь, брызги летели во все стороны.

И тогда сорвался с места Маньяк. Он воспользовался единственным, имевшимся в его распоряжении оружием. С силой он ударил кровожадную тварь ножом в голову, погрузив лезвие практически до рукояти. Урод захрипел, дернулся. Глаза его закатились. Разжав челюсти, он скрылся под водой.

Клещ стонал, прижимая к груди руку. Из запястья, вывернутого под неестественным углом, торчал обломок белой кости. Хлестала кровь, заливая лодку.

– Перетяни руку! – заорал Врубель. – Сдохнешь!

Но еще через секунду ему стало не до этого. Путь в туннель лежал между скал. Впереди по курсу вода бурлила, обнажая в зеленоватом свете огромные черепа, спины, мосластые конечности. На ближайшем выступе готовилась к прыжку очередная тварь. Если прыжок окажется удачным, лодка в мгновенье ока пойдет ко дну. Даже если до палубы долетит мертвый урод.

Ухарь сменил рожок, выстрелил, срубив в полете очередное чудовище, расписанное белесыми линиями шрамов. Но это только задержало тварь. Поймав на лету три пули, матерый урод вцепился в левый борт, со скрежетом пройдясь по обшивке. Здоровяк матерился, то посылая очередную автоматную очередь, то прикладом нанося удары по когтистым лапам, черепам. Хрипели твари, в голос выл Клещ.

Рулевой крепко держал румпель, с обреченностью осознавая очевидное: путь вперед – это путь к погибели. И даже мимолетного взгляда, брошенного назад, хватило, чтобы подтвердить догадку – отступать также было некуда. Там, позади, поверхность кипела от обилия покрытых шерстью тел. Еще чудо, что залитая водой лодка оставалась на плаву!

– Бери левее! – перекрывая шум, подал голос Маньяк.

Не отдавая себе отчета, Врубель повернул румпель. И только потом сообразил.

– Там водопад, Маньяк! – заорал он в ответ. – Хрен ли разница?

– Я знаю путь! Бери левее! Там поворот на Гребень Дьявола! Только не зевай!

– Сам ты … – матом добавил Ухарь. Он не сказал больше ни слова, когда лодка, чудом избежав столкновения со скалой, обогнула камни.

– Полный ход, Врубель! – закричал дайвер.

Лодка, виртуозно войдя в поворот, скользнула в черное жерло туннеля и, набирая скорость, понеслась навстречу грохочущей смерти.

10

Девка, как пить дать.

Заложив руки за спину, тяжелой хозяйской походкой Вовчик пересек холл. Он спустился по лестнице на пятую палубу, поневоле столкнувшись с собственным отражением в уцелевшем зеркале. Видеть этого невысокого, жилистого мужчину, сплошь покрытого татуировками, не хотелось. Как равно и бойцов, встретивших его у раздолбанной стойки.

– Хозяин, там у Хабиба… – начал было один из них и осекся, натолкнувшись на хмурый взгляд.

Три часа ночи. Вовчик шел по коридору мимо игровых аппаратов с треснувшими панелями, мимо пластиковых сидений, занятых неугомонными дайверами, мимо черных иллюминаторов, с трудом сдерживающих натиск тьмы. Внутри у хозяина «Призрака» все клокотало от бешенства. Когда еще он был так зол, чтобы ломило от ярости затылок? Память живо откликнулась на запрос, но воспоминание об этом самочувствие вряд ли улучшит. Скорее, наоборот.

Вовчик пинком распахнул дверь в бывшее варьете, едва не сорвав ее с петель, и с удовольствием отметил, как подскочили бойцы. Правильно, если шеф не спит, подчиненные должны быть на стреме. Замер в готовности номер раз Крендель, съедая глазами хозяина. И только собственный горький опыт удерживал его опрометчивых слов.

– Все свободны, – зло бросил Вовчик.

Боковым зрением он заметил, как сморщился Крендель, округляя рот в немом «хозяин не в духе». «Знаем мы, – Вовчик усмехнулся про себя, – как высоко ты метишь, боец. А вот знаешь ли ты, как быстро твой лучший друг докладывает мне о каждом твоем слове?» Уже давненько возникала в голове опасная мысль избавиться от опасного конкурента. И всякий раз Вовчик останавливался. Хуже явного врага может быть только враг тайный. А пока Крендель рвется во власть – в его интересах устранять возможных соперников на своем уровне. Пока его мозг занят кулуарными разборками, на большую игру его попросту не хватало.

Вовчик постоял, дожидаясь, пока опустеет зал. Когда дверь за последним бойцом закрылась, он почувствовал облегчение.

Царила глубокая ночь. И тишина. Самое неприятное, что не хотелось ни спать, ни пить. Эта подзаборная лярва взбудоражила его. Конечно, под одежду он ей не заглядывал. Но уверен был на девяносто девять процентов. Безупречная, нежная кожа без всякого намека на растительность, абсолютно женский, оценивающий взгляд и руки – с тонкими пальцами, пусть и увенчанными обгрызенными ногтями. Да! И походка! С этим нарочито широким шагом. Если поначалу Вовчик принял лже-Февраля с его спутником за голубчиков, то при близком контакте сомнения развеялись. Баба. Жди беды.

Слепо натыкаясь на стулья, хозяин «Призрака» прошел через зал к сцене – единственному освещенному месту. Он замер в опасной близости от аквариума, глядя куда-то поверх хрустальных нитей, венчающих круглую, как шар, голову русалки. Вовчик не видел, как расширились до предела глаза, как неуловимая сила втянула огромные черные зрачки внутрь черепа, оставив в ослепительной белизне два крохотных пятнышка. Русалка приоткрыла багровую, с синими прожилками пасть. Оттуда вывалился серый язык с присосками и коснулся прозрачной стены.

Только тогда Вовчик вздохнул и очнулся.

– Что, сучка ненасытная, узнала меня? – хрипло сказал он.

При звуке его голоса русалка дернулась. Тонкие нити волос колыхнулись слепящим, в свете софитов, облаком.

– Баба на корабле, – одними губами шепнул он и уже громче добавил: – Этого нам с тобой только не хватало. Ты помнишь, сучка, чем это закончилось в прошлый раз?

Вовчик сделал еще полшага – крайне опасное движение навстречу запертой в «сетке» синеве.

Лизнув длинным языком стенку аквариума, русалка закрыла рот. Теперь без темных, во всю радужку зрачков лицо ее выглядело отвратительно.

– Ты все помнишь, тварь. Я знаю, ты ничего не забыла.

Он тяжело вздохнул и, не мигая, уставился в белые, с булавочными зернами глаза. Что толку сдерживать память, если она лезла во все дыры? Как лодку с многочисленными пробоинами нет возможности удерживать на плаву – сколько не заделывай одну, вода хлещет в другую. Так и воспоминания настойчиво лезут во все щели, и как от них не отбивайся, вливаются внутрь, топят сознание.

Все знают историю завоевания «Призрака», тогда еще «Принцессы Марии». Любого разбуди посреди ночи, без запинки ответит: «Вовчик во главе отряда бойцов вступил в неравный бой с многочисленными тварями, оккупировавшими лайнер и вышел победителем. Своих, впрочем, положил немало».

Были твари. И отряд был. Вот только команду в бой вел не он. Возглавлял отряд Вертухай – бывший мент. Мужик напористый, жесткий и упрямый до мозга костей. Если уж что втемяшилось ему в башку – хрен оттуда чем вышибешь. И когда все наперебой твердили ему, что лайнер под завязку набит тварями и с таким количеством людей затея обречена на провал, Вертухай сказал, как отрезал:

– Так, братки, все самое вкусное разберут. И останется нам, как шавкам, чужие объедки подбирать, – и добавил жестче, чтобы окончательно развеять сомнения: – А тот, кто не согласен, пусть валит. С пулей в башке. От меня.

После такого заявления возражать никто не решился. Вовчику с четверкой бойцов досталось левое крыло шестой палубы. Помещение бывшего казино.

С замиранием сердца ступил Вовчик вслед за Рыжим на лестницу, ведущую выше. Огромные, с пола до потолка, зеркала, завешанные по углам зеленоватой паутиной, отразили четырех людей в камуфляже, бледных, с лихорадочным блеском смертников в глазах. И Вовчика – тогда еще без единого лепестка татуировки, с длинными волосами, собранными на затылке.

Одолев первый пролет, Рыжий замер, почуяв неладное. Свет падал из разбитых иллюминаторов выше этажом, отражался от металлических поручней и зеркал. Было тихо и только осторожный шорох, словно кто-то царапал острым по шероховатой поверхности, доносился сверху. Этот звук и насторожил бойца. Дюжий рыжеволосый парень застыл у поворота, осторожно выглядывая за угол. Он дал отмашку и Вовчик медленно двинулся правее.

Снизу, руша тишину, донеслись автоматные очереди и яростные крики. Потом все стихло и будущий хозяин лайнера решил, что ряды их основательно поредели. На этой оптимистической ноте Рыжий взмахнул рукой. Вовчик, повинуясь приказу, рванул было наверх и тут же остановился. Прямо перед ним из-за угла, под самым потолком выполз огромный, полметра ростом, краб. Перебирая длинными зазубренными ногами, он быстро скользнул вниз. Недооценивать их мог только тот, кто не видел, как молниеносно они двигаются.

Вовчик видел. Он выпустил автоматную очередь и, конечно, промазал. Краб бросился ему под ноги, щелкнув клешней в опасной близости от икроножной мышцы. Только Брекету, идущему следом, Вовчик был обязан тем, что не подрезали ему сухожилие. Точным выстрелом коренастый мужчина отбросил панцирь с отвратительно длинными ногами.

Рыжий вел огонь наверху, срезая одного краба за другим, когда Вовчик подоспел ему на помощь. В три ствола они уложили с десяток тварей. С ходу рыжеволосый парень не рискнул брать казино. Напротив, в полутьме закутка, прятался бар с уцелевшей надписью «ХХХХ». Рыжий первым двинулся туда, оставив Вовчика у входа.

Откуда, из какой дыры выползло чудовище, выше собратьев раза в полтора, неизвестно. Не ожидая подвоха, последним поднимался по лестнице худощавый парнишка лет восемнадцати, по кличке Вермут. Он закричал, так до конца и не осознав, что произошло. Когда Вовчик обернулся, то глазам его предстало страшное зрелище. Краб, поднявшийся на задние ноги, сзади атаковал парня. Чудовищными клешнями он кромсал все, до чего мог дотянуться. Из перерезанной паховой артерии фонтаном била кровь. Парень кричал, с разворота накрывая автоматной очередью все вокруг. Как он умудрился не задеть пригнувшегося Серого, осталось для всех загадкой. Вермут падал, ноги его не держали, а сзади, резал и резал беззащитное тело краб. Парень завалился набок, заливая кровью лестницу, оставляя красные подтеки на зеркалах. Подоспел Серый, срезал чудовище, откинул то, что от него осталось, к стене, бросился к раненому и попытался перевернуть тело.

Что-то орали Брекет и Рыжий. Агония сотрясла окровавленное исполосованное тело и парень обмяк.

– Тварь! Тварь! – кричал Серый, посылая пули в уже мертвого краба.

– Побереги патроны, – воспользовавшись паузой, сказал Брекет. – Пригодятся.

Так и случилось. С той лишь разницей, что пули – все, сколько их было – оказались бесполезными. Нет, бар четыре икса приготовил обычный коктейль и два десятков крабов, искромсанных, разобранных на запчасти, остались гнить среди пилонов и мягких, обитых багровым бархатом диванов.

Когда все было кончено, Рыжий пересек небольшой холл и остановился перед закрытыми дверями, ведущими в казино. Он оглянулся на Вовчика, стоявшего рядом. Подмигнул, дескать, «справимся, не боись», и первым шагнул в ад.

То, что спасения нет не только для них, но и для всех на корабле, Вовчик понял не сразу. В распахнутой настежь полутьме, среди разбитых аппаратов и перевернутых игровых столов после света не было видно ничего.

Рыжий осторожно шагнул за порог, но мог бы этого и не делать. Мог бы остаться у входа и все равно смерть настигла бы его мгновенно. Не имело значения, в каком порядке кто двигался. Не только здесь, везде на лайнере. Но грибница первым поразила Серого, идущего последним. Тонкие нити выстрелили из абсолютно пустой стены, молниеносно пробив кожу. Из рук седовласого мужчины выпал автомат. Тело его взлетело в воздух, зависло на секунду и с размаху вбилось в стену. Да так, что треснул череп, выплеснув по сторонам серое вещество.

Даже тогда Вовчик не осознал, что же конкретно им угрожает. Рыжий оказался сообразительней. Он взвыл, круша автоматной очередью все вокруг. И сквозь нечеловеческий вой его горло вытолкнуло одно слово:

– Грибница!

Он уже был мертвецом, когда орал. Грибница настигла его на бегу. Он пытался одолеть путь к выходу, через холл выбраться на открытую палубу. Если бы ему повезло, он упал бы в море с двадцатиметровой высоты и разбился. Но ему не повезло. Со всех сторон – с потолка, с пола – подцепив в полете тело растерзанного краба, в Рыжего влетели сотни, тысячи тонких нитей. Упругих, режущих кожу, ломающих позвоночник. Черные стрелы пробили его тело насквозь. Угнездились, разжимая сведенные судорогой пальцы, давившие на спусковой крючок. Вовчик видел, как змеятся под кожей темныенити – тонкие, точно повторяющие путь кровеносных сосудов, километры едва заметных хитросплетений. Крик Рыжего захлебнулся. Он повис в воздухе – еще живой, но уже мертвый.

В углу сидел Брекет – дрожащий, мало что понимающий в ожидании близкого конца. Из его рук выпал автомат, с синих трясущихся губ срывались бесчисленные «нет-нет-нет-нет».

Лайнер ожил. Вовчик чуял это. Шестым чувством, поселившимся в нем с тех самых времен, когда он впервые столкнулся с грибницей. Беспорядочную стрельбу сменили крики, потом установилась кратковременная тишина – и все понеслось по кругу. Так будет продолжаться до тех пор, пока не погибнут все. Хотя смерть в данном случае понятие относительное. Иногда грибница убивает сразу и тогда от человека со временем не остается ничего. Совсем. А черные стрелы втягиваются внутрь того, из чего возникли. Но чаще жертве оставляют жизнь. Тончайшие нити пробивают кожу, змеятся, повторяя путь, проторенный кровеносными сосудами. Они сокращают сердечные мышцы, принудительно вентилируют легкие, питают мозг. Человек существует весь отмеренный ему срок, воспринимая окружающее пространство и не в силах пошевелиться. Месяцы, годы не в силах даже свести счеты с жизнью.

Оставшийся в живых стоял, едва дыша, тяжело привалившись спиной к раме иллюминатора. Скоро лайнер ждет тишина и почти три десятка полутрупов, подвешенных жутковатой гирляндой под потолком. И тогда живые позавидуют мертвым.

И Вовчик не будет исключением.

11

Лодка летела в ревущую тьму. Она практически не слушалась руля. Течение вело под уклон, с каждым пройденным метром увеличивалась скорость. Экстремальный рафтинг в кромешной темноте, смертельный аттракцион, где каждый поворот мог стать последним. Луч света от фонаря, который держал Маньяк, чертил зигзаги на низких и влажных пещерных сводах. Вода кипела у бортов, словно слюна в пасти огромного чудовища, зубами вцепившегося в ускользающую добычу.

Судно швыряло от стены к стене, и Врубель с трудом удерживал его на плаву. Если бы пещерные своды были унизаны острыми камнями, им пришлось бы плохо – их окровавленные тела, включая и крутого Маньяка, уже неслись бы вниз, и только выступы скал замедляли бы стремительный спуск. Но на их счастье, стены, отполированные течением до зеркального блеска, представляли лишь относительную опасность. Хотя… Лодку подбросило и Врубель прикусил язык – на кой черт расставлять приоритеты, когда, отмеренная сотнями поворотов, впереди их ждала бездна?

Судно бросало на перекатах, выбивая румпель из рук. Луч света прыгал по стенам, нырял вперед, проявляя в темноте то искрящиеся влагой своды, то бурлящий поток. Грохот нарастал. Тьма всасывала лодку, тянула вниз. В природе не существовало сил, способных выдернуть ее отсюда, перенаправить в спокойное русло.

С пугающим безразличием Врубель понял, что скоро умрет. Маньяк, которого он воспринимал как рискового, но здравомыслящего человека попросту их обманул, подтолкнув навстречу гибели. Сейчас, прокручивая в голове варианты, рулевой задним умом осознал, что единственной возможностью выжить был путь назад. Но крутой дайвер сказал и они, как агнцы, отправились на закланье… Хотя почему они? В его руках руль и флаг ему в руки. Маньяк задумал умереть с музыкой, прихватив с собой напоследок почетный эскорт из трех придурков. Право, смешно думать, что какая-то сомнительная девица сумела завоевать каменное сердце. Логичнее предположить, что он задумал избавиться от сопровождающих и слиться, надеясь, что Трюкач не достанет его. А вот когда задумка не удалась, Маньяк сыграл ва-банк. Пан или…

Скоро лодку сбросит со скалы, черепа их разлетятся от удара о камни, а мертвые тела водоворотом затянет на глубину, чтобы выбросить в районе Мертвого озера. Вот там они и встретятся с русалкой.

Только уже не как охотники.

Справа, вжавшись в сиденье, качался Клещ, прижимая к груди искалеченную руку. Слева мертвой хваткой вцепился в борт здоровяк. Даже его коротко стриженый затылок выражал предельную степень упрямства. Если на секунду допустить, что дайвер не врал, то безысходность, в которую они погрузились по уши, целиком ложится на мощные плечи верзилы. И, пожалуй, кратковременное, но ни с чем несравнимое удовольствие доставила бы лишь пуля, разнесшая к чертям собачьим эту тупоголовую башку.

Рокот усиливался, лодка неслась вперед. Брызги студили разгоряченное лицо Врубеля. Румпель рвался из рук. Но был скорее соломинкой. Сломанное рулевое управление не помешает течению бросить хлипкое суденышко с немыслимой, никем из живых не считанной высоты.

– Врубель! Держись левее! – крикнул Маньяк.

И Врубель удивился тому, с какой поспешностью он выполнил приказ, как послушно ухватился за слова, рождающие надежду. Он вывернул румпель, но, вопреки его воле, лодку упрямо толкало вправо. Тщетно Врубель пытался заставить судно слушаться руля – седые волны угрюмо несли пойманную добычу прямиком в бездну.

Лодка чуть двинула носом влево, бестолково вклиниваясь в бурлящий поток. Но через секунду, словно опомнившись, снова дернулась вправо. «Бесполезно!» – хотел крикнуть Врубель, но в горле пересохло. Умные мысли встречным потоком воздуха выбило из головы, оставив чудовищную пустоту, на дне которой разрасталось ожидание неминуемой смерти. Сердце сжали ледяные тиски. Рулевой хотел вздохнуть и не смог, принимая в лицо очередную порцию холодных брызг. Грохотало так, что закладывало уши.

– Дай ей продых! – что есть сил крикнул Маньяк, перекрывая шум.

Врубель обреченно ослабил хватку, следуя приказу. Это мало что изменило. Лодку несло, прибивая к правой стене. Она стремительно, как гоночная машина, не сбавляя скорости, вошла в поворот. Отчего-то рулевой решил, что этот изгиб будет последним. В глазах у него потемнело, и сердце дернулось в груди, отсчитывая гулкие удары. Но луч света нырнул вперед, подпрыгнул к потолку, отмеряя прямой участок русла. Бешеным зверем ревел близкий водопад.

– Врубель! – кричал дайвер. – Как только крикну, выворачивай влево! До отказа! Теперь все от тебя зависит, мужик!

Рулевой успел удивиться тому, как умудряется Маньяк перекрикивать такой шум. Почуяв слабину, седой поток швырнул лодку на округлый каменный выступ. Судно зацепило бортом валун и его повело влево, и в тот же миг что есть мочи заорал дайвер:

– Давай, Врубель!!!

До отказа, вложив в поворот все свое желание жить, Врубель навалился на румпель. Сначала он решил, что его усилия пропали даром. Ничего не случилось и последний шанс упущен. Но лодка лениво по дуге пошла влево, повторяя путь, проложенный лучом фонаря. Еще миг, заполненный отчаянным ожиданием, и свирепый поток, разделяясь, буквально втолкнул судно в боковой рукав, незаметный за каменной глыбой.

Еще не веря в удачу, Врубель до боли сжимал рукоять румпеля. Десять. Двадцать секунд прошло и лодка, вписавшись в поворот, пошла ровнее, постепенно замедляя ход. Грохот, отрезанный скальным массивом, стал стихать. И только тогда рулевой перевел дух.

– Молодец, мужик. – Маньяк улыбался. – Да мы с тобой горы свернем.

Одобрительно хмыкнул здоровяк и Врубеля отпустило. Под лучом фонаря отливала серебром черная вода. Глухой рокот свирепым рыком напоследок проводил упущенную добычу и все стихло.

– Ну вот, мужики, а вы боялись…

Что-то победное, принимая на себя все заслуги, говорил Ухарь. Врубель его не слушал. Разом навалилась такая усталость, что стало трудно дышать.

Словно услышав его мысли, подал голос Маньяк.

– Скоро пещера будет с отмелью. Там и дух переведем.

Он оказался в очередной раз прав, этот крутой дайвер. Не прошло и получаса, как потолок взлетел вверх, пещерные своды раздались, впуская лодку в открытое пространство подземного озера. Сверху, истекая влагой, спускались известковые тела сталактитов. Здесь царила тишина и покой, прерываемые перестуком тяжелых капель, срывающихся с потолка.

– Правее бери, – деловито распорядился Маньяк. – Там отмель. Песочек.

Впрочем, до песка дело не дошло. Сплавленный в стеклянный пласт, он вдавался в отмель, куда и причалила лодка, скребнув днищем по осклизлым камням.

– Наконец-то, земля, – сказал Ухарь и первым ступил на берег. – Привал.

Дайвер перешагнул через борт. Он бросил задумчивый взгляд на Клеща, по-прежнему баюкающего на груди искалеченную руку, и посмотрел Врубелю прямо в глаза. Невысказанный вопрос, оставшийся без ответа, повис в воздухе. «Как быть с парнем?». Рулевой поспешно отвел взгляд в сторону. Навалившаяся усталость не позволила ему даже мысленно развить эту тему.

– Так и иначе, но часик у нас есть, – произнес дайвер, садясь у стены.

– Какой еще часик? – нахмурился Ухарь, опередив на долю секунды вопрос, вертевшийся у Врубеля на языке.

– Такой. Вы что же думаете, здесь оставаться до вечера?

– Будет так, как я скажу, тюлень мохнорылый, – голос здоровяка зазвучал тверже, Ухарь наверстывал упущенное. – Мы больше двадцати часов на ногах. Часов пять на сон то, что нужно.

– Ага. Самое то, – ухмыльнулся Маньяк и Врубелю стало плохо от этой улыбки. – Вон туда посмотри, здоровяк, – дайвер махнул фонарем в сторону. Луч света утонул в глубокой трещине, змеившейся по стене и уходившей в воду. – Видишь тот ход? Думаю, видишь, крыша у тебя подтекает, конечно, но еще не снесло ее окончательно.

– Ну, вижу, и что? – набычился Ухарь, игнорируя последние слова.

– Это единственный выход отсюда. Часа через два… но я могу и ошибаться… приливом пещеру затопит. Так что, мы, с твоего позволения, будем выбираться. А ты спи. Спокойно. И пусть вода… тебе будет пухом.

– Черт, – ругнулся здоровяк, но на сей раз поверил Маньяку безоговорочно. – Так давай выбираться.

– Час у нас еще есть.

– Много ты знаешь. Час, два, – передразнил его Ухарь. – Потом отдохнем.

– Собрату своему помочь не хочешь? – прищурился дайвер.

Верзила помолчал, вперив в него полный ненависти взгляд. Потом нехотя поднялся, подошел к лодке и извлек на свет мешок.

– Давай сюда свою клешню, – зло сказал он, вынимая аптечку.

Врубель сидел, привалившись к камням спиной, и безучастно наблюдал за тем, как здоровяк сначала вколол парню обезболивающее, а потом швырнул в лицо упаковку эластичного бинта. В его поведении читалось то же, что подсознательно донимало Врубеля, уже записавшего Клеща в смертники.

– Слышь, мужик, – Маньяк опустился рядом с Врубелем на корточки. – Там сложный участок будет. Придется плыть под водой. Минуту, не меньше. Лодку затопим и с собой потащим.

Врубель коротко выругался, но без энтузиазма, больше для проформы. Сил на энтузиазм не осталось.

– То-то и оно, – дайвер перехватил его взгляд, брошенный на раненого, но промолчал. – Упакуемся здесь. Метров через сто поднырнем и уже выйдем с другой стороны мыса. Если все получится, считай, в рубашке родились.

– Кое-что мне не нравится.

– В смысле?

– Что значит это твое «если»?

– Ну, брат, ты забыл, где находишься? Тут все возможно, – дайвер развел руки в стороны.

– Ладно, я понял, – вздохнул Врубель и едва удержался, чтобы не добавить «командуй».

Он промолчал, но последующий час расставил приоритеты, убедительно доказывая, кто в доме хозяин. Ухарь не выдержал милостиво отпущенное дайвером время – задницу его припекало и почти на физическом уровне он ощущал, как текут минуты, каждая из которых могла стать точкой невозврата. Только природное упрямство позволило ему наблюдать за тем, как переодевался Маньяк, как тщательно упаковывал одежду в герметичный рюкзак, как надежно прятал его в специальный ящик на носу. Но стоило дайверу выпрямиться, как здоровяк сорвался с места.

– Подъем, мужики, – скомандовал он.

Врубель успел только снять куртку, как Ухарь в полной боевой готовности, с биатлонным ремнем, удерживающим АДС, уже застыл, сверля его недружелюбным взглядом. «Ты еще копаешься?» – ясно читалось на его лице.

Потом, сидя в лодке, готовой к отплытию, они терпеливо ждали, пока рычащий от боли Клещ (видно, не так уж и помог ему укол) разденется. А это давалось ему с трудом. Ему мешала повязка, пропитанная свежей кровью.

– Давай шмотки, упакую, – не выдержал Ухарь. Но не жалость была ему советчицей. Минуты шли и уверенности в том, что им снова повезет, не добавляли.

Словно происходящее его не касалось, Маньяк небрежно водил лучом по стене. И до рулевого, предпочитающего до поры не замечать очевидного, наконец, дошло. Вода прибывала буквально на глазах. Исчезла каменная глыба у стены, погребенная под толщей воды. И от плеса, на котором они отдыхали, осталось одно воспоминание. Черные языки жадно набегали на песчаные пласты, постепенно добираясь до выступа, на котором неуклюже балансировал парень, пытаясь шагнуть в лодку. Врубель включил двигатель и подвел судно ближе. Наблюдая за тем, как неловко Клещ ступил в лодку, вскрикнув от боли, рулевой молчал. В нем боролись два чувства. Вернее, чувство было одно, с которым он безуспешно пытался справиться: достать пистолет и разрядить обойму во вздрагивающий от боли балласт. Судя по всему, те же страсти одолевали и Ухаря.

Светлое пятно скользнуло в трещину, обозначив намеченный путь. Уровень воды значительно поднялся. Без предупредительного грохота и бурлящих всплесков, тихий убийца – прилив – добрался до стен, скрыв с глаз то, что прежде было отмелью. С каждой минутой вода прибывала. Врубель пригнулся, едва не задев головой за нарост, свесившийся с потолка. Абсолютно гладкая, без ряби вода стеклянно отражала свет. Луч фонаря отталкивался от влажных стен, от боков бугристых сталактитов и чертил дорожку в постепенно сужающемся провале. – Сбавь ход, Врубель, – тихо сказал Маньяк и чертыхнулся. – Провозились мы с вами, мужики. Даже от отметины не доплыли.

Ослепительный блик скользнул по камням и кругом света замер на потолке, столкнувшись с известковыми наростами, тонувшими в воде. Пути вперед не было.

– Поторопимся. Если уже не опоздали. – Маньяк сбросил в воду закрепленный канат и шагнул через правый борт.

– Дайвер, – тяжелая рука Ухаря остановила его. – Держись рядом. Если не выплыву, последняя пуля будет твоя. Быстро! – рявкнул он остальным и, зажав в руке второй канат, скользнул влево, следом за Маньяком.

Не дожидаясь особого приглашения, исчез за бортом Клещ. Последним вошел в черный холод Врубель. Он держался на поверхности, помогая Ухарю топить лодку. Маньяк прикрепил к лодочному сиденью вещь под названием «поплавок» или «пузырь», с помощью которой с лодкой без труда можно было управляться под водой.

– Ну что, парни, готовы? Вынырнем, а там уже светло будет. – Лысая голова Маньяка поплавком маячила над водой.

– Подожди, – остановил его Ухарь. – Долго там?

– По моим подсчетам плыть метров десять. Пятнадцать. А еще поговорим, так все двадцать будет.

– Черт, – свирепо огрызнулся Ухарь и замолчал, шумно дыша.

– Ни пуха…

Маньяк ухватился за конец каната, глубоко вздохнул несколько раз и, закрепив на лице очки, исчез. Не мешкая, следом за ним нырнул Врубель.

Глубина встретила их вечным покоем. Кромешную тьму крестили слабые лучи фонарей. Врубель плыл на свет, толкая под каменной грядой затопленную лодку. Слева ему помогал Ухарь, справа дайвер. Судно дернулось и двинулось вперед, прокладывая себе путь. Несуетливо, размеренно, ни одного лишнего движения, плыл Маньяк. Рядом с ним, у стены, темной тенью двигался парень. Он отталкивался от камней левой рукой, по возможности оберегая раненную.

Лодка двигалась. Врубель толкал ее, с каждым рывком приближая к заветной цели. Но все равно его не оставляло чувство, что все они завязли в темноте, как мухи в сиропе. Холод все теснее сжимал объятия, толкая к отчаянию. В голове звенело от дурного предчувствия, что еще минута и легкие сожмутся, требуя кислорода. Врубель пытался обмануть себя, толкая судно, но от страшной мысли некуда было деться. «Уж лучше бы сразу, башкой о скалы, чем так»…

И тут, словно проверив на излом человека, доведенного отчаянием до предела, судьба, наконец, смилостивилась и швырнула надежду, как кость голодной собаке. Впереди посветлело. Врубель ясно видел, как плыл Маньяк. По-прежнему спокойно подтягивая за собой лодку. Как будто не было у него ни страха, ни усталости. У стены отчетливо проявился Клещ, с силой оттолкнувшийся от камней.

В молочной пене плыл вперед Маньяк, наращивая темп, и окрыленный надеждой Врубель, не отставая, мощно толкнул перед собой лодку. Посветлело настолько, что справа в серой мгле обозначились столбы солнечного света. Превозмогая судорогу в сжатых легких, которая могла означать только одно – начало конца, Врубель скорее по наитию, чем осознанно, боднул плечом лодку левее, следом за дайвером. Несмотря на то, что все его существо, вопившее о глотке воздуха, толкало его в круг света. Туда, куда вдруг стремительно бросился Клещ.

Последнее, что увидел Врубель перед тем, как отчаянно рвануть на поверхность: столб света, накрывший парня. Уже позже всплыли в памяти и распахнутый в ужасе рот Клеща, и клочья обугленного костюма, обнажающего в дырах беззащитное тело, и оплавленное, словно от высокой температуры, лицо – неуловимо меняющееся, текущее, с кожей, сходящей пластами. И глаза, вылезшие из орбит на обнаженном от кожных покровов черепе. И огромные вздувшиеся пузыри с черными зрачками, которые лопнули, выпуская в воду два серых облачка.

12

Русалка парила в синеве аквариума так же, как хозяин «Призрака» плавал в глубине воспоминаний. Она лениво толкалась от стены к стене и в конечном итоге все равно оказывалась напротив Вовчика. Таращила на него пустые бельма глаз с крохотными точками, как будто уже не он, а она задавалась немым вопросом «а ты помнишь, чем все закончилось в тот раз?».

– Грибница, жуткая вещь. Помнишь? – он не удержался от вопроса, словно тот был тем якорем, что уводил его в глубину памяти.

Единственный оставшийся в живых из пятерки бойцов, он стоял палубой выше, дрожа от страха, ежесекундно ожидая смерти. Да, это было не первое столкновение с грибницей. И воспоминание, подвешенное на стальной цепи, весьма ощутимым довеском давило на грудь.

Сразу после начала катаклизмов он, неоперившийся юнец, возомнил себя крутым навигатором, способным в одиночку пересечь Среднее море – так стали называть смесь бассейнов, что слились практически воедино, затопив часть Евразии. Его занесло на первых порах аж за Китайский город, к Пыльному архипелагу – суше, скрытой за облаком пепла, извергнутого цепью оживших вулканов. Только неопытностью и несокрушимой верою в собственное бессмертие можно было объяснить то, что он бросил якорь своей парусной лодки с устрашающим названием «Киллер» у невзрачного островка.

Вовчик появился на пирсе, сжимая в потных руках автомат. И пошел по берегу, не придавая значения странным кучам серой трухи, то и дело попадающимся ему на глаза. Разве мусор должен волновать бывалого навигатора? Готовый к встрече с разного рода чудовищами, он медленно двигался по пустынной улочке, везде отмечая одно и то же: серые пепельные кучи. Ветер развлекался, гоняя труху с места на место. Ничего из мысленно представленных тварей навстречу не попадалось, и постепенно Вовчик успокоился. И первый же хорошо сохранившийся труп, лежащий на спине с лицом, засыпанным пеплом, отнес скорее к исключению, чем к правилу.

Но чем дальше парень шел, тем больше становилось трупов. Лежащие, сидящие сломанными куклами у стен домов. Мужчины, женщины, дети… Много. Очень много. Он вышел на площадь, взбудораженный увиденным. Но то зрелище, что открылось глазам, поразило его в самое сердце. Открытое пространство между невзрачными домами было завалено мертвецами. Они лежали кругами, словно чудовищный гейзер, изрыгнув из чрева сотню трупов, иссяк. Пепельные лица, изломанные конечности, скрюченные пальцы, тянувшиеся в небо…

Перешагивая через тела, ведомый каким-то извращенным любопытством Вовчик двигался к центру. Что же могло быть там? Самое интересное, что ни на один миг в его юношеском мозгу не возникла мысль о том, что он может пополнить ряды мертвецов. И самое странное, что так и не случилось пополнить.

Грибница была мертва. После, бороздя морские просторы, он много раз издалека видел ее действующую, заглядывал через стекла бинокля в глаза живых мертвецов. Но тогда…

Парень шел, аккуратно переступая через тела, ожидая, что в центре этого побоища его ждет кровожадная, невиданная никем и дохлая тварь. А на самом деле, его ждало разочарование: на стеклянной поверхности спекшегося от высокой температуры песка блестела вещица. Соблюдая осторожность, Вовчик подцепил ее и позже повесил на шею. Он назвал ее тем, на что она оказалась похожей – ракушка. Ребристая, белая с металлическим отливом, из двух створок, с дыркой посередине. В городе он вначале хотел загнать ее по спекулятивной цене, но потом передумал. Вещица аккумулировала в себе страшное и яркое воспоминание. Он переименовал ее в амулет, повесил на шею и стал дорожить, искренне считая, что она приносит ему удачу.

Была ли у него мысль, что он спасется, когда трясся от страха на «Призраке», впечатывая лопатки в режущую грань рамы, окаймляющей иллюминатор? Что висящий на груди амулет – тот самый рояль в кустах, о котором слагают легенды, поют бардовские песни и так далее, бла-бла-бла?

Ни о чем таком он не думал.

В голове звенела пустота, словно все было кончено и он уже висел под потолком, с животным ужасом встречая вечность. Белый, потный от страха Вовчик стоял, слушая завывания, редкие выстрелы, перестук капель крови, падающей из тела прибитого к стене Серого, и смотрел на то, как умирает Брекет. На высоком лбу нестарого еще, прошедшего огонь и воду мужчины заалела капля крови. И еще одна. Потом все лицо покрылось красными точками и стало заметно, как под кожей змеятся темные линии. Вовчик видел, как стремительно покрыла лицо сеть проступивших сосудов, как диковинной татуировкой спускалась на шею. В стеклянных глазах вспухли кровавые слезы, потекли вниз, чертя красные дорожки. Брекет еще шептал свои «нет-нет», но в горле булькало и его слова превращались в нечленораздельные звуки. Потом он замолчал. Под курткой на груди что-то зашевелилось. Брекет попытался подняться и не смог. Он обмяк, глядя перед собой, а из его глаз текли красные слезы.

И в тот же момент Вовчик увидел собственную смерть – она потянулась к нему из стены напротив тонкой длинной стрелой. Медленно она приближалась, целясь ему в грудь. Когда острие кольнуло его, Вовчик, готовясь принять нестерпимую боль, закричал так, как не кричал никогда.

Да. Как это ни смешно сейчас вспоминать, но именно так он и подумал. Что грибницу испугал его крик.

Лайнер содрогнулся. Пол качнулся и Вовчик едва не упал. В глазах помутилось от напряжения, все поплыло, утонуло в тумане. С грохотом упал со стены Серый. Потом рухнул в холле Рыжий. Завалился на бок Брекет. Лужа, натекшая под его лицом, покрылась пеплом.

Вовчик не знал, сколько времени прошло между тем, как он попрощался с жизнью и снова назначил ей свидание. Полумертвый от пережитого ужаса, на негнущихся ногах, волоча за собой автомат, он спустился на пятую палубу. Его окликнули. Только увидев людей, он понял, что выжил.

Их было семь. Счастливчиков, кроме него оставшихся в живых. Он уберег их от гибели своей странной ракушкой, амулетом, найденным в мертвой грибнице три года назад. Он спас их. И Вертухая в том числе.

Спас, чтобы убить.

Все уцелевшие собрались в помещении бывшего варьете, не находя слов, чтобы оценить обнаруженное в аквариуме чудо. Вскоре слова нашлись – сразу после того, как за стойкой обнаружились запасы спиртного – и они наперебой орали, радуясь неожиданному спасению, обсуждая смертельные приключения, поминая товарищей.

В тот самый момент, когда душевные излияния достигли апогея, она и объявилась.

Откуда-то из закутка гримерки возникло еще одно чудо – тоненькая растрепанная девчушка лет семнадцати, радостная, с горящим взором.

– Люди! Люди! Боже, какое счастье! Я выжила! – закричала она онемевшим, растерянным мужчинам и бросилась на шею первому же подвернувшемуся – Вертухаю.

Девчонка сбивчиво объясняла ошалевшим бойцам, как попала с семьей на лайнер: лодку, на которой они пытались спастись, буквально прибило к кораблю. Как провели тут, в помещении варьете, без малого два года, благо на кухне сохранились запасы продовольствия. А потом все погибли, сначала брат, потом мать и отец, пойманные в какие-то паучьи сети. Девушка шепотом рассказала, что они и сейчас висят на корабле в разных местах, и порой ей кажется, что они живы. С тех пор она осталась одна. И уже больше трех месяцев, как безвылазно сидит в гримерке. И разговаривает иногда с тем чудовищем, которое зачем-то посадили в аквариум. Или в ту странную штуку, что притягивает к себе все. Иногда она кормит женщину со стеклянными волосами.

Жалко все-таки…

Под эту нескончаемую болтовню, перемежаемую редкими возгласами бойцов и слезами девушки, Вовчик и заснул, как только прошло удивление от встречи.

Он проснулся от сдавленных хрипов и не поверил своим глазам. Распростертая, голая, со связанными руками и кляпом во рту, девчонка лежала на столе. Худенькие ножки держал дюжий Жердяй, пристроившийся в ней спереди. У иллюминатора застегивал ширинку Вертухай, вытирая пот со лба. Девчонка хрипела в такт движениям полного тела с обнаженными ягодицами. И вдруг, изловчившись, выплюнула кляп. Она не закричала «помогите», к кому здесь было взывать? Ее единственная «подружка», парящая в аквариуме, вряд ли способна была придти ей на помощь.

– Не люди, – сдавленно выдохнула она. – Нелюди. Вы…

Не останавливаясь, Жердяй наклонился и затолкал ей кляп, потуже вбив в окровавленный рот.

Вовчик поднялся с дивана, на котором вырубился.

– Эй, Вовчик, хочешь? – спросил его кто-то.

И он ответил. Первым же выстрелом он снес голову Жердяю. Тот завалился вперед, залив кровью распростертую девчонку. Короткая, расчетливая очередь досталась дернувшемуся Вертухаю. Она прошила его грудь насквозь – вожак успел приподняться с кресла, где развалившись, отдыхал после «праведных» трудов.

Вовчику повезло, внезапность сработала процентов на восемьдесят. Прицельная автоматная очередь сразила сразу троих, спящих вповалку на диванах. Двоих из них парень тяжело ранил, как выяснилось позже. Он после добил их контрольным без всякого сожаления, нимало не интересуясь вопросом, были ли причастны они к изнасилованию. А вот с оставшимися двумя пришлось повозиться.

Очередь полоснула над головой – парень едва успел откатиться за выступ, огораживающим випзону от остального зала. Но удача, как продажная девка, была куплена Вовчиком в тот день с потрохами. Он сидел, не двигаясь, выжидая, когда проявится один из уцелевших бойцов. Сидел равнодушный, спокойный, никак не реагируя на сомнительные «давай поговорим». Любитель поговорить не выдержал первым – высунулся из укрытия, сопровождая свое появление автоматной очередью. Вот только пущенной туда, где Вовчика уже не было: лавируя между опрокинутыми столиками, он минутой ранее сместился левее. А вот переговорщику не повезло – ответочка оказалась куда удачнее и ждать себя долго не заставила. Длинная очередь пробила тело бойца, отбросив к стене.

Вполне возможно, что шлюха-удача изменила бы Вовчику в конце концов и последний оставшийся в живых отправил бы его на тот свет. Но раздались выстрелы оттуда, откуда он не ожидал. И пока он соображал, чем это может ему грозить, послышались тихие слова.

– Я убила его. Выходи.

Вовчик вышел, осторожно приблизился к дивану, откуда доносились стоны. Ему хотелось довести дело до конца. Контрольными выстрелами в голову он добил раненых. Он не боялся тоненькой девчонки, дрожащей, испачканной и в своей крови, и в чужой. Если она хотела убить и его просто из желания отомстить всем и вся, пусть так и сделает. Ему осточертело умирать за сегодняшний, такой бесконечно долгий день.

После он подошел к ней, попутно сдернув куртку с трупа, протянул ей.

– Прикройся, – пряча глаза, хрипло сказал он.

Она долго разглядывала его, потом взяла куртку и уронила на стол, с которого не так давно поднялась.

– Мне не надо.

Парень никак не отнесся к ее словам. Больше для очистки совести он подошел к Вертухаю и выстрелил в голову мертвецу. Когда Вовчик поднял голову, тяжело вздыхая, как человек, проделавший тяжелую – на грани сил – работу, девочка уже стояла возле аквариума. Ее глаза были мертвы, по ногам текла кровь, оставляя следы на ковре.

– Не надо, – вскрикнул он, отчего-то мгновенно догадавшись, что она хочет сделать. – Пожалуйста.

Девчонка продолжительно вздохнула.

– Зачем мне все это? – тихо сказала она. – Твари здесь. Твари там…

Парень рванулся к ней, горя желанием остановить, утешить, объяснить, доказать, что не все так плохо, что и в этом мире есть люди, которые…

Он не успел сделать и нескольких шагов. Девочка потянулась вперед и этого хватило, чтобы в следующее мгновение она уже плавала в синеве.

Много позже, наблюдая за тем, как питается русалка, Вовчик сделал вывод: в тот единственный раз она повела себя не так, как всегда. Не бросилась навстречу, полосуя беззащитное тело, не впилась в горло, не плавала рядом, кровожадно наблюдая за агонией жертвы. Тварь отодвинулась в сторону, уступая место. Так они и парили некоторое время в воде, пока девчонка не стала задыхаться. И тогда случилось странное – никогда после Вовчиком не виденное – стеклянные волосы удлинились и опутали лицо девушки. Она успокоилась мгновенно. Тело ее обмякло и уже освобожденное от прозрачных нитей потекло вниз, на дно. На лице девчонки, как показалось Вовчику, горела мечтательная улыбка.

Потом будущий хозяин «Призрака» трудился, не покладая рук, не останавливаясь, чтобы заглушить ни с чем несравнимую, неизвестно откуда взявшуюся боль. Все семь трупов достались кровожадной твари. Он завалил аквариум мертвецами и час, если не больше, смотрел, как русалка грациозно двигалась в тесном пространстве, лавируя между трупами бойцов. А потом ничего не стало видно в грязно-багровом облаке, укрывшим месиво из тел.

Когда утром он очнулся, аквариум был девственно пустым. В прозрачной синеве парила прекрасная и отвратительная фея. Куда все делось? Не могла же она, в самом деле, проглотить и одежду? Подобные вопросы его не волновали. Сама по себе «сетка» представляла собой неизвестно что. Вполне возможно, эта вода – лишь видимая часть айсберга. Не говоря уж о совершенном орудии убийства, коим являлась русалка. Организм, способный по собственной воле делать свою кожу пуленепробиваемой. Правда, не всегда. Отчего это зависело, неизвестно, но так было. Иначе счастливчиков, вступивших в противоборство и одолевших русалку, попросту бы не существовало…

Вовчик очнулся наконец от воспоминаний. Он был прав, выпустив память на свободу. Ему стало значительно легче. Так хотелось без опасности для жизни коснуться стенки аквариума – стык в стык с руками, между пальцами которых блестели тонкие перепонки…

– Да, детка, – в угоду своим мыслям он улыбнулся и подмигнул русалке. – Не дождешься.

Завтра, точнее сегодня здесь будет Маньяк. Пусть забирает свою девку и валит ко всем чертям, чем быстрее, тем лучше. Тоже не все ясно с этим заказом. Маньяк с его принципами и согласился вести в море бабу? Может, не разглядел ее пол, и этой шмаре удалось его обмануть? И хрен с ним. Это Вовчика не касается. Заберет ее с корабля и дальше все хлопоты лягут на плечи легендарного дайвера.

А Вовчик? Он умывает руки.

13

Гудело. Низкий звук пожирал пространство. Опасность казалась ближе, чем была. Линия горизонта наливалась чернотой. Оттуда, увеличиваясь в размерах, на приморский городок надвигалась смерть. Погребальный саван медленно и неотвратимо закрыл небосвод. Издалека создавалось впечатление, что приближается небывалый по мощности грозовой фронт. Но низкое гудение, от которого ломило зубы, не давало обмануться – от такой грозы нет спасения. Даже под землей.

Неспешно плыло по небу чужое. Чуждое, призревшее законы гравитации, вздымалось вверх, ползло от горизонта, заменяя чудовищным телом небесный свод. Неподвижный воздух насыщен озоном. И в этой абсолютной прозрачности, видимое до мельчайших деталей двигалось то, чему не было названия.

Циклоп – так прозвали в народе абсолютного убийцу – больше всего напоминал чудовищного ската, от края до края превосходящего по размеру пару километров. Животное. Или нечто живое? Поднятое с глубин каких-нибудь впадин катаклизмами или занесенное из глубин космоса? Вряд ли кто-нибудь на этой несчастной планете задавался подобным вопросом.

Маньяк не задавался. И это не будет тем последним вопросом, который он попытался бы решить перед смертью. Вжатый грудью в острые камни он, изнывая от бездействия, тяжело и надсадно дышал. Линзы бинокля ловили чудовище, зависшее над городком. Казалось, сама тьма, отливавшая металлом, медленно загибала крылья.

Циклоп начинал охоту. Хотя… Кит, всплывающий с глубины, распахивающий огромную пасть, чтобы втянуть внутрь тонны планктона, – он охотится? Без всякого представления о возможной опасности, он просто жрет, тупо дожидаясь, пока крохотные тельца криля заполнят ненасытное брюхо. Так и Циклоп. Вряд ли в том наросте в центральной части огромного тела, где можно было предположить наличие мозга, возникало слабое подобие ощущения риска, связанного с простым до омерзения процессом питания.

Маньяк видел, как беспорядочно метался по тесным улочкам народ. Яркие вспышки опоясали побережье. Отдаленный треск автоматных очередей долетал до дайвера. Кто-то из обреченных палил из гранатомета в вышину.

Бесполезно. Открытый четырем ветрам, Маньяк лежал на скале, бухтой отделенной от городка. Он сжимал в руках бинокль. Скоро смерть доберется и до него. И даже какой-нибудь тайный ход, проложенный в камнях, не служил убежищем.

Черную махину Циклопа с загнутыми к центру крыльями прошили разряды. Ослепительные молнии били от края до края, как прощальный залп для покойников, у которых никогда не будет могил.

Земля дрогнула. По улочкам городка зазмеилась пыльная поземка. Часть домов не перенесла сильного подземного толчка. Хлипкие строения сложились подобно карточным домикам, накрывая погребенных людей. Клубы серой взвеси накрыли городок.

И в тот же миг из дымного тумана вспорхнули вверх первые жертвы. Они зависли в воздухе, притянутые к самому брюху циклопа. Мощный разряд пробил тело женщины, бабочкой трепетавшее на ветру. Еще одна молния прошила тело мужчины, сжимавшего в руках автомат. Четко, до подробностей различимые, обреченные плыли в воздухе, принимая на себя разряд за разрядом.

Облаком взметнулся песок, смешанный с камнями, выбрасывая вверх десятки людей. Мужчин, женщин, детей. Пробивая в тумане, затянувшим улочки, дыры, они летели ввысь, заполняя все видимое пространство. Десятки, сотни людей тонули в синей, подсвеченной разрядами мгле.

Словно запыленный, больной взгляд Маньяка поймал вдалеке холм вспученной земли, выпускающий из недр людей – тех, кто надеялся спастись в подвалах и подземельях. Прямо на глазах словно взорвался изнутри уцелевший недалеко от пристани добротный дом. Ненасытный, удерживающий между загнутыми крыльями сотню жертв, Циклоп все тянул и тянул новые. Из воды. Из песка. Люди взлетали, постепенно приближаясь к самому брюху.

Пыльное марево дрожало. Земля неохотно отпускала своих детей. Разрытые пласты вздымались, рассыпались в пыль, туманом покрывающим развалины. Это изуверство как роды – мучительные, непростые. И то чуждое, что парило над головами, не хирург – мясник, делающий кесарево сечение, острым скальпелем взрезающим землю и вырывающим из теплого нутра хрупкие, беспомощные души.

Чудовище парило в воздухе, и его черная тень добралась до дайвера.

Маньяк отложил бинокль, закрыл глаза и вжался лицом в камни, царапая скрюченными пальцами землю. Скала под ним дрожала, словно ей передалось его состояние. Еще минута и дайвер полетит вверх. О, это будет долгий полет. И Маньяк жалел лишь о том, что его тело не станет той каплей, от которой лопнет ненасытный монстр.

Маньяк ждал. Еще минута и он, прежде человек, станет всего лишь составной частью планктона.

Еще двадцать секунд.

Еще десять…

Воспоминание об этом эпизоде, вернее, чувство – заставляет его до сих пор просыпаться по ночам. Ощущение полной безысходности и абсолютного, незамутненного никакими надеждами ожидания скорой смерти. Сколько времени он пролежал тогда на скале, вжатый в камни? Неизвестно. Но вдруг, когда он очнулся, понял, что низкий звук исчез. Совершенная тишина оглушила его. Он повернулся и посмотрел в небо. Белое, словно выцветшее, оно явило девственную пустоту. Только высоко в облаках путался блеклый диск солнца. И откуда-то сверху, соткавшись из пустоты, падала серебряная паутина, в которой искрили крохотные зерна. То ли отрыжка сытого чудовища. То ли безвинные души умерших.

Не отдавая отчета в своих поступках, дайвер подобрал тогда часть паутины и принес в город. Что с нею стало? Да ничего. Растет себе и светится.

Тот, кто хоть раз слышал приближение Циклопа, ни за что не спутает с гудением, который издавала Морская звезда. Даже сейчас, столько лет спустя, у Маньяка едва не вырвался тяжелый вздох. Лишний шум ни к чему. Ухарь отрубился в мгновение ока, а вот рулевой – крепкий парень, еще держался. Но временами глаза его стекленели и он клевал носом. Дайверу, естественно, такое архиважное дело как караул не доверили. Не заслужил, бродяга. Сквозь неплотно сомкнутые ресницы Маньяк разглядывал бойца. Глаза у Врубеля закрывались и голова упрямо клонилась на грудь. Даже такого стойкого парня подкосили сутки балансирования на тонкой грани, отделяющей жизнь от смерти. К тому же провожатых неприятно «удивила» гибель Клеща. Может, и возникли у них – особенно у Врубеля – неприятные умозаключения на счет Маньяка, но они предпочитали держать свои выводы при себе. Да и честен он был перед ними аки стеклышко. Слегка замутненное, впрочем. Крепким парням ни к чему знать, что легкий толчок направил раненного парня чуть правее – прямо под «серебряный дождь».

Умные головы объясняли водопад горючей смесью, сродни напалму. Вот Маньяку и представилась возможность убедиться, так ли оно на самом деле. Еще там, на глубине, у дайвера возникла неприятная мысль, что Врубель заметил этот почти нечаянный толчок. Так или иначе, он виду не подавал, и его молчание было на руку Маньяку.

Другое дело Ухарь. Его участь была решена. И именно устранением этой проблемы дайвер и рассчитывал заняться в ближайшее время.

Узкая песчаная полоса, тянувшаяся вдоль скал – пристанище незавидное. Но на безрыбье… Залитая ярким дневным светом вода колыхалась у самых ног. В скальных трещинах ютился ветер. С мягким шорохом он пересыпал песок, застрявший в многочисленных дырах. Тихий звук умиротворял.

Но было еще кое-что. То, что подсказало Маньяку дальнейшее развитие событий. Чуть поодаль, у береговой полосы, на отмели застыла потрепанная, изломанная яхта. Обшарпанный кораблик зарос водорослями. Пробоины в бортах давно облюбовали разномастные моллюски. Фишка была не в том. Насколько дайвер помнил, там еще имелось кое-что любопытное. Все внутренности судна оккупировали кубомедузы. Морские осы, приспособившиеся к жизни на суше. Вот им-то и предстояло сыграть решающую партию в будущей игре. Однако для начала следовало подготовиться. Слепой случай мог избавить Маньяка не от того сопровождающего, поэтому полагаться на судьбу он не стал. Сухопутные кубомедузы – существа коварные, но нападать они не спешат. Однако была у них одна странность, которой грех было не воспользоваться. Особенно, исходя из некоторых пристрастий здоровяка.

Маньяк открыл глаза. Рулевой спал. Его веки подрагивали, а грудь размеренно вздымалась. Дайвер пошевелился, сменив позу, но караульный и ухом не повел. Соблюдая максимум осторожности, Маньяк переместился левее, ближе к тому месту, где лежал рюкзак Ухаря. Протянув руку, дайвер коснулся бокового кармана. Теперь предстояло самое неприятное – отогнуть клапан. Скорее всего, сделать бесшумно это не получится. Уповая на себя и мысленно обещая провидению все, что бы оно ни попросило, он потянул липучку на себя. Сухой треск показался ему оглушительным. Маньяк не сводил глаз с засопевшего Врубеля, готовясь в любой момент одернуть руку. Ему живо представился грозный окрик «ты чего забыл там, дайвер?» и черная точка пистолета, нацеленная в лицо.

Караульный спал. И Маньяк закончил начатое. Отогнув клапан, он извлек на свет божий драгоценность здоровяка – флягу. Обитое кожей днище зацепило еще кое-что – на песок желтой слезой скатилась «стрекоза». Наверняка, его вещица, отнятая при обыске. Маньяк поднял штучку и положил в карман. Не теряя времени, свинтил туго закрученную крышку с фляги. Затем подтянулся к самым ногам верзилы и осторожно плеснул спиртное внутрь ботинка. Совсем чуть-чуть. Так-то вернее будет – Маньяк усмехнулся и, аккуратно закрыв флягу, положил ее на место.

И ровно в тот миг, когда дайвер с чувством выполненного долга привалился спиной к камням, облегченно переводя дух, глаза открыл караульный. Врубель некоторое время таращил на Маньяка абсолютно бессмысленные глаза, потом шумно вздохнул.

– Не спится, дайвер? – хрипло спросил он, разбудив Ухаря. Последний потянулся, хрустнув костями.

– Не спится, – зло ответил Маньяк. – Это вы, парни, можете очко давить столько, сколько хочется. У меня время поджимает. Тем более что мне кажется, цель путешествия уже достигнута.

– Что ты порешь, мудрило хитрожопое? – бросил здоровяк. Вместе с твердой поверхностью под пятой точкой к нему вернулась уверенность в собственном превосходстве.

Что же, Маньяку трудно было отказать в последней просьбе без пяти минут мертвецу. Поэтому нарываться он не стал. Только «зло» швырнул тому бинокль.

– Сам посмотри. Если не веришь.

– Чего я должен смотреть? – насупился верзила.

– На яхту посмотри. Да внимательней, – почти «сдерживаясь», прошипел Маньяк.

Но первым взял в руки бинокль не Ухарь – рулевой опередил его. Он дернул прибор к себе и приблизил к глазам.

– Думаешь, эти стеклянные нити вдоль борта – ее волосы? – после паузы спросил он.

«Пара часов отдыха пошли ему на пользу, онстал соображать быстрее», – подумал дайвер и усмехнулся про себя.

– Какие еще волосы? – Ухарь потянулся и перехватил бинокль. Пока он рассматривал яхту, залитую дневным светом, Врубель сверлил взглядом Маньяка, пытаясь прочесть все ответы на непроницаемом лице.

– Если бы это была русалка, – медленно сказал он, – мы были бы уже мертвы.

– Много ты знаешь, – скривился дайвер. – Странно, что вы, мужики, не в курсе. Когда она ранена, то впадает в своеобразный анабиоз, вплоть до полного восстановления. Находит укромное место недалеко от воды и лежит часами, сутками. Абсолютно неподвижная, будто мертвая. Найти ее в таком состоянии, как правило, невозможно – стерва хорошо прячется. Нам несказанно повезло, парни. Мне рассказывали только об одном подобном случае. – Он нахмурил брови, словно пытаясь вспомнить. – Да, кстати, Партизан и рассказывал. Они тогда с группой чудом в живых остались…

Он врал напропалую, но, видимо, слова его падали в благодатную почву, потому что в глазах сопровождающего мелькнуло нечто сродни удивлению.

– Нам просто повезло, парни. Просто повезло, – прерывающимся от «волнения» голосом закончил дайвер.

– Что вы языками чешете? – проворчал Ухарь, отрываясь от окуляров. – Если это русалка – то либо раненная, либо мертвая. В противном случае Врубель прав. Из нас всех, – он мстительно улыбнулся, – включая и тебя, шлепок говяжий, уже вываливались бы кишки. Двинулись. Самое время убедиться. Врубель, тащи снотворное и мешок.

Истерзанная яхта прочно сидела на мели, левым бортом напоровшись на пирс. Накренившись, словно сваи моста служили единственной опорой, без которых она рухнула бы набок. Название история не сохранила. Морская вода разъела нос, оставив на сгнившем дереве серые потеки. И контрольным добила поверженную жертву – там, где предполагалось название, зияла рваная рана пробоины.

Ухарь первым приблизился вплотную к многострадальному судну. Он дал отмашку Врубелю, призывая оставаться на месте. В сторону дайвера он даже не взглянул. И правильно. Тот опасался, что неосторожный взгляд выдаст его с потрохами. А такое вполне могло случиться, если знать, куда смотреть и что искать. Прицел автомата в руках здоровяка бестолково обшаривал пространство. В поле огня вполне могла попасть здоровая – размером с человека – цель. Короче, совсем не то, скромное, почти прозрачное, что пряталось в глубине многочисленных щелей. В дырах сгнившего дерева, сливаясь с известковым налетом, притаилась стеклянная смерть. Не быстрая, но надежная.

Волна адреналина прошлась по обнаженным чувствам дайвера, когда Ухарь отважился наконец сойти с пирса на почерневшую палубу. Доска натужно скрипнула, выдав его присутствие с головой. Палубная надстройка скрывала нос судна от посторонних глаз, будь там на самом деле русалка, даже раненная, ему была бы крышка. Зато своей показательной смертью он уберег бы от гибели остальных.

Постояв, смирившись с неизбежным звуком, Ухарь медленно переместился вправо. Ближе к тому месту, где матово отливала шляпка кубомедузы. Здоровяк двигался, не глядя себе под ноги. Такая мелочь как студенистый комок его не интересовала, голова его была занята поиском более значимой цели.

Кубомедуза – существо смертоносное, но непредсказуемое. Может лежать тихо, никого не тронув. Пока кто-нибудь не наступит ей на хвост. Вернее, на тонкие прозрачные щупальца, гнездившиеся в скрытых от глаз местах. Была у твари еще одна странность – болезненное пристрастие (по-другому не назовешь) к алкоголю. Откуда Маньяк это узнал, сейчас вспоминать не хотелось. Достаточно упомянуть, что Моряк отдал за это знание жизнь.

Дайвер затаил дыхание, наблюдая за перемещением Ухаря. Словно что-то почуяв, тот махнул Врубелю, приказывая занять позицию левее. Палуба пришла в едва уловимое движение, легко принимаемое за игру света и тени, которую отбрасывал здоровяк. Студенистая масса лениво потекла в трещинах, дробя свет на бликующие осколки. Доски прогибались под тяжестью верзилы и складывалось впечатление, что между стыками выплескивается скопившаяся влага.

Стояла тишина. Только мягко шумел прибой, да поскрипывали доски.

Сжимая в руке пистолет со снотворным, на яхту ступил Врубель. За палубной надстройкой начиналась неизведанная территория. Именно там, на носу, и предполагался искомый объект. Туда и двинулся Ухарь. Он успел сделать два шага и вдруг остановился, будто его ударили в лицо.

– Что, черт… – начал он и не договорил.

– Назад, Ухарь! – одновременно с ним крикнул Врубель.

Шестое чувство подтолкнуло рулевого, мгновенно выбросив на пирс. В тот же миг в его руках оказался автомат. Очередь прошила борт, выбивая труху из гнилого дерева.

– Назад, Ухарь! – снова крикнул он.

Ссутулившись, втянув голову в плечи, здоровяк неподвижно застыл на палубе. Его руки опустились и автомат скользнул вниз. Потом он начала поворачиваться. Медленно, словно что-то мешало ему переставлять ноги.

– Черт, – прошипел Врубель, запоздало резанув автоматной очередь по доскам. До него наконец дошло, что держало здоровяка – на щиколотках молочно блестели тонкие щупальца.

В глазах зарябило: из всех щелей, стыков, трещин стали вспухать студенистые тельца. Похожие на своих прародителей лишь отчасти, больше напоминающие сколопендр, несущих раздутое прозрачное тело на тонких скользящих ножках, подвижные, меняющие форму, – они стекались из всех дыр, привлеченные запахом алкоголя. Приближаясь к застывшему вполоборота человеку, они выбрасывали вверх тонкие ядовитые щупальца.

Палил короткими очередями Врубель, нещадно матерясь. Палуба от борта до борта стеклянно вздулась. Кубомедузам, спешащим на «зеленый огонек», не было никакого дела до гибели сородичей. Все двигалось, перемещалось. Стеклянные волны катились от бортов, застывая блестящими ледяными торосами у ног обреченного.

– Ухарь! Мужик! – орал Врубель.

Он оставил в покое бесполезный автомат, выудил из рюкзака веревку и, не подходя близко к корме, бросил раскручивающиеся кольца здоровяку.

– Хватайся! Давай, мужик! Ты сможешь!

Веревка не успела опуститься на палубу. Со всех сторон ее опутали тонкие щупальца, прожигая насквозь.

– Ухарь!

Но здоровяк уже ничего не слышал. Он стоял, развернувшись, до паха «обутый» в стекло. Его пустые глаза ловили бледный диск солнца. Синие губы приоткрылись, но слова уже не пропускала распухшая гортань. И тогда Маньяк, стоявший за спиной у Врубеля широко – от уха до уха – улыбнулся. Он жалел только о том, что нельзя было подойти к смертнику и сказать ему на ухо пару ласковых.

Что-то орал Врубель, снова и снова бросая обрывок веревки. Ноги у здоровяка подогнулись. Он тяжело опустился на колени, погрузившись в студенистую массу. Потом стал заваливаться и рухнул набок. По его лицу, закрывая распахнутые глаза, потекла студенистая тварь. Смертельная агония сотрясла мощное тело. Ухарь выгнулся дугой, его руки и ноги пришли в движение. Он бился, укрытый водянистыми тварями. Его тело по наклонной скользило к правому борту, туда, где у палубы зияла огромная дыра. Сначала голова его исчезла между проломленными досками, потом плечи. Еще минута – и его тело с шумным всплеском упало за борт, в море. Словно не желая отпускать добычу, следом за ним потек стеклянный, смертоносный водопад.

14

Жестоко, с каким-то злобным отчаянием хозяин «Призрака» бил распростертого на палубе, уже не оказывающего сопротивления человека. Бил ногами в живот, в голову, чувствуя, как ломаются кости и превращается в кровавое месиво лицо. Мужчина хрипло мычал, в горле его булькало. Он тщетно пытался укрыться, но боль находила его.

– Почему так? – Вовчик прервался, присел на корточки и, невзирая на потоки крови, вздернул лежащего за грудки. – Крендель, ответь?

Но тот молчал. На залитом кровью лице с проломанным носом стекленел абсолютно бессмысленный взгляд.

– Почему так, гаденыш? – шипел Вовчик в обезображенное лицо. – Сколько было хитроумных планов: и толкнуть меня к «сетке», и подбросить «жучка», и убрать, наконец, чужими руками… Мало у нас продажных тварей? Да мародеров навести! Ты же в курсе был, как у нас тут и что. Почему, Крендель? От всех хитроумных решений осталось только одно – пустить мне пулю в лоб?

Крендель молчал. Кровавые сопли текли ему за воротник. На груди и ниже зияли обожженными краями два пулевых отверстия.

– Молчишь, гаденыш, – Вовчик швырнул его на пол. И неожиданно для себя ударил снова. Прямо по ране на груди. Еще и еще раз.

В спину хозяину «Призрака», между лопатками упирался тяжелый взгляд русалки, парящей в аквариуме. Вовчик чувствовал это почти на физическом уровне, нанося удар за ударом. Отчего-то именно от этого взгляда ему становилось невыносимо стыдно за себя. И чтобы заглушить странное, необъяснимое чувство, он бил снова и снова. Уже мертвеца.

Вовчик остановился, когда силы оставили его. Тогда он выпрямил спину и обвел лихорадочным взглядом бойцов, наблюдавших за экзекуцией. На всех лицах застыло одинаковое тупое выражение. Только Герыч ухмылялся. Ему, садисту, было не привыкать.

– Всех касается, – внятно произнес Вовчик.

Он стоял, выпрямившись в полный рост, как мясник, с руками, залитыми по локоть кровью. И был по-настоящему страшен. Никто не решился даже кивнуть в ответ. Только тяжелый взгляд хозяина, задержавшегося на нем несколько дольше, вынудил Герыча отозваться.

– Ты же знаешь, мы все тут за тебя… – начал он, но Вовчик отмахнулся.

– Ладно. Знаю я. Все свободны.

Словно того и ждали, бойцы скоро ретировались.

– Вирус, – окликнул Вовчик паренька. – Останься.

Когда все стихло и воцарилась благостная тишина, хозяин «Призрака» подозвал мальчишку.

– Этого, – Вовчик кивнул на мертвеца, – ей.

Позже, когда отмывшись и переодевшись, абсолютно свободный от всякого рода сомнений хозяин появился в зале варьете, Вирус уже заканчивал уборку. В аквариуме, в манящей синеве плавала фея ужасов. Устало опустившись за стол, Вовчик плеснул себе в стакан виски. И только потом заметил, как нерешительно мнется парень. Хозяин вздохнул, опрокинул в рот содержимое, дождался, пока виски заполнит нутро живительным огнем.

– Ну? – подстегнул он парня.

– Я это… не хотел говорить, – замялся тот.

– Говори уже, – Вовчик подбодрил его снисходительной улыбкой.

– Просто перед тем, как Крендель начал стрелять, Герыч… В общем, он бросил что-то Кренделю в стакан. Сначала я подумал… неважно. А теперь решил сказать. Чтоб ты знал.

Кивком Вовчик отослал мальчишку. Вот значит как. Это все объясняло. Что мог «обронить» Герыч в стакан? Да что угодно. Вплоть до «гремучки», от которой напрочь срывало крышу. Ненадолго, но факт оставался фактом. Теперь понятно, почему получили от ворот поворот столько хитроумно расставленных сетей. Кстати, благодаря зорким глазам парнишки, прояснилось и другое. Определился новый претендент на должность хозяина. Только вакансию Вовчик не объявлял. Что же. Позже нужно будет обдумать, как умерить пыл Герыча. Но сейчас… Хозяина «Призрака» волновало иное.

Он не заметил, как занял свое обычное место – в непосредственной близости от плывущего в воде тела.

– Это ведь ты, чертовка, – прошептал он в огромные белые озера, в которых булавочным зерном плавал зрачок. – Ты спасла меня.

Вовчик сказал эти слова, потому что именно так и думал. Час назад, поздним вечером, когда отмечали день рождения Бразильца, ровно за секунду до того, как Крендель начал пальбу, хозяин «Призрака» стоял на этом самом месте. Как вдруг русалка, обычно абсолютно индифферентная к тем монологам, что вслух и про себя вел с нею Вовчик, так стремительно рванулся вперед, буквально впечатавшись в стенку, что он невольно отшатнулся. Да что там греха таить! Как ошпаренный отскочил назад. Это и спасло ему жизнь. Пули, нацеленные в голову, пролетели мимо. Пробив обшивку, врезались в раму иллюминатора.

– Но каков гусь, этот Герыч, – одними губами прошептал Вовчик. – Ничего не потерял. Конкурента убрал. А получилось бы у него, ты бы сейчас хавала меня. И не подавилась бы, да, сучка? Зачем ты меня спасла? – после паузы повторил он чуть громче.

Русалка молчала. Чернильным пятном в воде расплывались по радужке зрачки. И странной была та мысль, что вдруг сформировалась у Вовчика. Что-то сродни словам из забытого детства. «Мы с тобой одной крови, ты и я». Он попытался направить свои мысли в иное русло, но в голове повисла дурацкая фраза. Стук в дверь отвлек его.

– Хозяин, – в дверь просунулся Хариус. – Ты просил предупредить. Там пришвартовался Маньяк.

И с ним какой-то мужик. На Трюкача работает.

– Хорошо.

Вовчик послал воздушный поцелуй прекрасной и ужасной, повернулся и пошел к выходу. Спустившись на четвертую палубу, он лицом к лицу столкнулся с Маньяком. Над дайвером возвышался суровый небритый мужчина. Вовчик не любил – и это еще слабо сказано! – Трюкача и не жаловал тех, кто на него работал. Поэтому он не удостоил высокого взглядом, зато широко улыбнулся и раскрыл объятия старому знакомому.

– Маньяк. Старик. Какими судьбами?

– Вовчик. Рад тебя видеть, – дайвер тепло ответил на рукопожатие. – Поиздержались в дороге. – Понятно. Этот хрен с тобой? – улыбка исчезла с лица хозяина «Призрака».

– Нормальный мужик. Проблем не будет.

Ответил тот, но Вовчику показалось, что нечто неуловимое мелькнуло в серых глазах.

– Как кличут нормального мужика?

– Врубель, – произнес мужчина, но Вовчик не удостоил его взглядом. Имя многое ему сказало. Только киллеров ему здесь и не хватало. Поэтому он спросил без тени улыбки: – Зуб даешь?

Но Маньяк не ответил.

– Слушай, нам бы разжиться кое-чем, – вместо ответа сказал он.

– Не вопрос. Пойдем. Провожу тебя в закрома.

Хозяин «Призрака» пошел к лестнице, ведущей на нижнюю палубу. Но у поручней задержался и жестом пропустил вперед Врубеля. Тот нахмурился, поразмыслил, но права качать не стал. И правильно. Короткий бы разговор получился.

Дождавшись, пока шестерка Трюкача отойдет, Вовчик повернулся к дайверу.

– Там тебя дожидаются.

– Я в курсе. Скажи, через пару часов выходим.

Номерок дашь?

– Тебе да не дать?

Плечи у Врубеля, спускающегося по лестнице, напряглись. Судя по всему, он все слышал, но замедлять ход он не стал. Снизу послышались крики, возня. Воспользовавшись шумом, Маньяк вдруг потянулся к самому уху Вовчика.

– Будь другом, – еле слышно сказал он. – Объявится кто-то из Цитадели, скажи мне.

– Сделаю, – кивнул Вовчик.

Позже он самолично проводил странную парочку на пятую палубу. Открыл номерок с уцелевшим иллюминатором, убедился, что все в порядке, и вручил Маньяку ключ. Потом пожелал тому «спокойной ночи» и вышел в коридор. Правда, далеко не ушел. Старому знакомцу он выделил отличный номерок. Его отличала лишь одна особенность: любое слово, сказанное даже шепотом, было хорошо слышно в соседней каюте. А он не был бы хозяином «Призрака», если бы отказался от информации, плывущей ему в руки. Поэтому он осторожно скользнул в номер, закрыл дверь, опустился на диванчик, обитый кожей, и приготовился слушать.

Ждать долго не пришлось.

– А может, мне проще прибить тебя, а, дайвер? – раздался голос Врубеля.

– Прибить, конечно, можно, – в тон ему ответил Маньяк. – А дальше как будет?

– А что дальше? Скажу – не получилось. Так бывает.

– Бывает. Думаешь, он поймет? И простит?

Возникла пауза. Слышалось тяжелое дыхание.

– Не пыхти так, Врубель, – насмешливо сказал Маньяк. – Два часа. Только два часа. Я не двужильный. Ты тоже можешь поспать…

– Ага. Чтобы ты меня ножичком по горлу?

– Не боись, мужик, – пауза. – Я тебя раз сто мог… ножичком по горлу. Веришь? Но смысла нет.

Все идет по плану.

Послышалась возня.

– По твоему плану, – прошипел Врубель. – Мне с самого начала кажется, что все идет по твоему плану, дайвер. И Клещ, и Ухарь… Они тоже – твой план?

– Легче, парень, – задушено прохрипел Маньяк.

По всей видимости, небритый мужчина внял его просьбе. Раздался облегченный вздох и уже спокойный голос дайвера.

– Ты тут за кого меня принимаешь, Врубель? За господа бога? Все знал, все подстроил… Лихо. Крутой я, да? Какого только черта вляпался по самое не балуй в дерьмо, из которого хрен живым выберешься? Да если бы вы, суки, меня с самого начала послушались, а не поперлись через Волчью пасть, то все были бы сейчас живы! И не здесь, на «Призраке», а на «Сверчке» у Везунчика, как и решили с самого начала! А оттуда до Мертвого озера рукой подать!

– Остынь. Разорался. Хрен с тобой. Два часа у тебя есть. Но людей брать не будем. Смерть их на твоей шкуре будет. Заруби это на носу. Конфликтовать здесь не буду. Короче. Жизни им – ровно до мыса Недоброй Надежды.

– Жизни им – до Мертвого озера, мой дорогой… Что вылупился? Ты охоту как себе представляешь?

На этот раз пауза затянулась.

– По глазам твоим, тупым, вижу, что никак. Тогда открою тебе тайну, с твоего позволения. Для охоты приманка нужна. Вот для этого человечки и сгодятся.

Установилось долгое молчание. Такое долгое, что Вовчик устал ждать. Он неслышно поднялся и потянулся к ручке двери. Но тут опять послышался тихий голос Врубеля.

– А если бы все сложилось удачно, кого ты там себе надумал на роль приманки?

– Расслабься, парень, – Маньяк тихо рассмеялся. – Подцепили бы кого-нибудь по дороге. Ладно.

Все… Я сплю…

Беззвучно открылась и закрылась дверь, выпуская хозяина «Призрака». Он осторожно пошел по коридору, переваривая услышанное.

Маньяк словно накаркал беду. Часа через два пришвартовались люди Трюкача. Начались неизбежные в таком случае разборки. Вовчик послал Вируса предупредить дайвера и вывести его к причалу другим ходом. Поэтому сами сборы прошли мимо. Он оказался внизу в тот момент, когда Маньяк, сделав ручкой «адью», отдал швартовы. И в первый миг Вовчика прошиб холодный пот – он ясно видел массивного Шефа, Робинзона, ссутулившегося на сидении… Февраля не было. Это открытие настолько поразило хозяина «Призрака», что он едва не завернул лодку к едрене фене. То есть в принудительном порядке. Но потом, рванув из рук Хариуса бинокль, присмотрелся и до него с опозданием дошел тот факт, что девушка на корабле не осталась. Он легко вздохнул.

Что за ношу взвалил на себя Маньяк и каким боком здесь замешаны люди из Цитадели, осталось тайной. Светлая… да просто память тем сгинувшим – Ухарю и Клещу. Не без помощи дайвера, судя по всему, отошедшим в мир иной. На кого собираются охотиться крутые мужики, тоже неясно. А вот тот, вернее, та, кого назначили на роль приманки, у Вовчика сомнений не вызывает.

Но каков перец? Вот тебе и принципы. Вот тебе и легенда.

Часть вторая

1

– Прибавь, Врубель! – как сумасшедший орал Маньяк. – Я знаю, ты можешь!

Но Марго видела, что суровый рулевой, который с самого ее неожиданного появления взирал на нее как на выходца с того света, и так выжимает из хлипкого суденышка все, что возможно. Все эти жалкие силы безмерно уставшей лошади.

Тех, кто преследовал их на трех моторках, отличала исключительная настойчивость.

«Эх, – мечтательно подумала Марго, – сюда бы автомат да с подствольничком. Да лупануть бы парочкой гранат по охочим до чужого добра. Но где ж его взять? Хотя какой-нибудь раздолбанный АШ достать, конечно, можно. Вот только с боеприпасами дело обстоит с точностью до наоборот. Если так пойдет и дальше, через пару лет все будут ходить исключительно под парусом. И отбиваться стрелами. Или все до одного уберутся отсюда на материк».

– Брось, Февраль, – угрюмо сказал Шеф, наблюдая за тем, как Марго ловит прицелом неблизкую пока цель. – Не достанешь. Надо подождать.

– Ага, – с готовностью подхватил дайвер. – Скоро все дождемся. – Он говорил со злостью. – Это они сейчас нас к мысу Недоброй Надежды гонят. Под пули. Короче, как волчью стаю гонят на красные флажки.

– Что с нас брать, Маньяк? – впервые подала голос девушка.

– Теперь-то уже конечно нечего. Светиться меньше надо было, – процедил он и снова поддел ногой большую кожаную сумку.

Глядя на то, как вздулось и опало кожаное нутро, Марго снова поморщилась: нещадно ныло плечо. В этой сумке, шелудивым щенком пригревшейся у ног Маньяка, ее и принесли на борт. Дайвер суетился перед отплытием, очень спешил. Поэтому его удовлетворил ответ «оружия много не бывает», на конкретно поставленный вопрос «что здесь?». Она лежала тихо, ожидая сигнала от Робинзона, когда можно будет появиться на свет, не опасаясь скорого на расправу дайвера: с него стало бы завернуть лодку. Терпеливо, боясь лишний раз дохнуть, девушка ждала. Пока не дождалась – весьма ощутимого тычка по плечу, от которого теперь буквально немела рука.

Лодки преследователей то подлетали на серых волнах, то зарывались носом в пену. Недружелюбность намерений выяснилась сразу. Откуда-то слева вдруг возникли в тумане катера, словно бездна вытолкнула их. И тут же раздалась стрельба – пара пуль тяжело ткнулась в воду, одна рикошетом скользнула по борту из «морского алюминия». Заорал Маньяк, но рулевой не нуждался в приказах – моторка рванула вперед, рассекая волны.

Марго сильно сомневалась в том, что поводом для преследования послужила злополучная сумка. Логичнее предположить, что бандитам нужен был Маньяк. Они рассчитывали на то, что у крутого дайвера и навар – круче не придумаешь.

«Так что нечего валить с больной головы на здоровую», – подумала девушка. Для нравственного удовлетворения ей вполне хватило ошарашенного до идиотизма взгляда, которым наградил ее Маньяк, стоило ей выползти на свет из кожаного нутра. Он узнал ее сразу, несмотря на короткую стрижку. Хорошо, ему еще хватило ума не кричать во все горло о ее принадлежности к женскому полу. Так что она вправе была рассчитывать на то, что молчаливый рулевой, съедающий ее странным взглядом, остался в неведении относительно ее пола. Он вообще представлял собой крайне интересный экземпляр. Какого черта они оказались в одной упряжке, догадаться было невозможно. Но в том, что в отношениях шерочки-с-машерочкой не все складывалось просто, сомневаться не приходилось. Достаточно много сказал Марго взгляд, который бросил на дайвера рулевой в первые минуты после ее появления. Злорадно-насмешливый до такой степени, что девушке стало не по себе. У нее было время это подметить, пока орал как умалишенный Маньяк. Отборными матюгами – боже ж мой, доведется ли когда-нибудь такое услышать? Но разворачивать лодку не стал. Как она и предполагала.

Расстояние между ними и преследователями неумолимо сокращалось. То и дело автоматные очереди прошивали толщу воду, словно кто-то особенно нетерпеливый, не доверяя своим глазам, пытался измерить разделяющие их метры полетом пули.

Вдалеке наливалась желтизной линия горизонта. Дул ветер. В облачном небе на огромной скорости, заслоняя блеклый диск солнца, неслись клочья черных туч. Вздымая вверх фонтаны брызг, нос лодки вклинивался в серое тело очередной волны. Свистели пули, перекрывая ровный шум ветра.

– Бесполезно, Маньяк, – вдруг громко сказал Врубель. – Ты прав. На мысе наверняка засада. Этих человек пятнадцать, да там чуть больше. Нам не отбиться.

– Конечно, – легко согласился дайвер. И отчего-то зло посмотрел на Марго, будто заранее обвинил ее во всех несчастьях. – Мы туда и не сунемся. Бери правее, рулевой.

Девушка скорее почувствовала, чем осознанно поняла, что лодка чуть свернула нос вправо. И только крутанув штурвал, Врубель спросил.

– На хрена? Предлагаешь принять бой у Сучьей гряды? Там и спрятаться негде.

– Не предлагаю. Там нас в момент нащелкают, как котят. Смотри правее. Видишь пик на скалах? Да вон, лучше смотри! – Для верности он ткнул рукой.

Марго тоже посмотрела в том направлении. Заслонив всю линию горизонта, из воды поднималась, постепенно прорисовываясь до мельчайших деталей, каменная гряда. И правее по ходу лодки четко обозначился острый пик.

– Подожди! – Врубель повысил голос. – Ты предлагаешь пройти через ущелье Шамана? Ты придурок, Маньяк. Скоро полдень. Нам до отлива не успеть…

– Должны успеть, – дайвер зачем-то бросил быстрый взгляд на небо. – Должны. Выхода другого нет.

– Черт, – сквозь зубы ругнулся рулевой, всем своим видом показывая, что он против фантастической затеи. Но лодка решительно и бесповоротно повела нос правее.

– Ты принципиальный мужик, – не сдержался дайвер. – Ценю.

Судя по всему, Маньяк по-прежнему смотрел на девушку. Сидя от него вполоборота, она чувствовала этот взгляд, скользящий жаром по щеке, к которой постоянно приливала кровь. Ощущение вины от того, что она внесла свои коррективы в негласный договор, ее не беспокоило. За те деньги, что этот мерзавец содрал с нее, можно было сводить к Цитадели пятерых. А то и десятерых. Причем туда и обратно. Вот пусть губы и не дует, а отрабатывает гонорар!

– Поднажми, мужик! – крикнул Маньяк. – Теперь все в твоих руках!

Шеф молчал, сжимая в руках автомат. Собранный, сосредоточенный. Готовый в любой момент принять бой. Пусть и последний. Робинзон сидел потерянный, наверное, только сейчас осознав опасность в полной мере. Время от времени он вздыхал, облизывая сухие губы. И Марго понимала эти мысли так же ясно, как если бы он высказывал их вслух. Он корил себя за то, что пошел у нее на поводу и заранее винил себя во всем, что бы ни случилось. Сказать, что ее не трогали эти чувства, значило ничего не сказать. Цель оправдывала все средства. И если на алтарь ее достижения требовалось возложить всех этих людей, с которыми она оказалась в одной лодке волею судьбы, то… Она так и сделает. Ее не щадили. И она не собиралась поворачиваться к миру другой щекой.

Из серой зыби надвигалась на небо каменная гряда. Словно чудовищный кусок торта, состоящий из двух пластов. Нижний – черный, покрытый водорослями и моллюсками, седой полосой он отделен от верхней части – серой скалы, ощетинившейся острыми гранями камней. Как будто неизвестная сила вздернула из воды то, что веками покоилось на глубине. Или наоборот – внезапно отступило море, обнажив камни.

Лодка приближалась к скале. Их постепенно накрывало тенью. И все краски – и так едва наметившиеся – стерлись. Щелкнули пули в нескольких метрах от кормы.

– Прибавь, Врубель! – заорал Маньяк.

Рыкнул двигатель, отзываясь на его слова. «Все бесполезно», – совсем как недавно рулевой, обреченно подумала Марго. Если они не разобьются у этой чертовой скалы, их убьют преследователи. Только одни погибнут чуть раньше. А другие позже. В одном можно быть уверенной: живой она им не достанется, мелькнула отчаянная мысль. И еще одна, злобная, наступила той на хвост: «Вот тебе и крутой Маньяк».

Серый массив неожиданно раскололся. Две скалы раздвинулись, вгоняя протоку в узкий рукав. Туда с разгона и вклинилась лодка. Напоследок Марго не выдержала – сказалось пережитое волнение – полоснула автоматной очередью по ближайшему катеру. Пули цели не достигли. Ответная очередь впилась в каменный свод. Брызнули в стороны осколки. Но девушка уже этого не видела. Вместе с почти осязаемой темнотой, которая обрушилась на нее в ущелье, она почувствовала, как ее руку сжали повыше локтя. Ту самую, что ныла не переставая.

– Захочешь стрельнуть, – она услышала голос и ощутила жаркое дыхание на обнаженной шее, – стреляй себе в голову, Февраль. Одной проблемой у меня будет меньше.

Она зло вырвала руку, насилу удержавшись, чтобы не влепить дайверу затрещину. Да и то только потому, что не по-мужски это – хлестать другому лицо.

– Давай, мужик! – одновременно с Робинзоновым просительным «не заводись, Февраль» заорал Маньяк.

Каменные стены сдавливали поток воды. Они подступали с двух сторон – неприступные, теряющиеся в высоте. Казалось, щербатые скалы, испещренные трещинами, и небо вогнали в узкую облачную полосу. Мертвая протока, почти недвижная, огибала выступающие валуны, лениво окатывала их, седыми кольцами сползая в воду. Двигатель бухтел. Лодка, благодаря уверенным действиям рулевого, входила в очередную излучину, почти не сбавляя скорости. Каждое мгновение Марго ожидала, что та зацепит носом выступ и встанет намертво, перегородив узкое ущелье. Но секунды, текущие так же неспешно, как вода, проходили, а судно скользило дальше.

Катастрофически не хватало воздуха. Вглядываясь вперед, девушка забывала дышать. Клаустрофобия была ей незнакома, но близкие стены, грозившие в любую минуту раздавить хрупкое суденышко, пугали.

– Давай, Врубель. Должен успеть, – сквозь зубы твердил Маньяк.

Пару раз девушка оглянулась на него, но так, чтобы не бросаться в глаза. Ей решительно не нравился и остановившийся взгляд, и упрямо сжатый рот дайвера. Та тревога, что исходила от него, передавалась ей. Спина покрылась испариной. Больше всего пугала неизвестность. Никто так и не потрудился объяснить, чего же ждать в худшем случае. Уж если губы кусал Маньяк, то дело наверняка обстояло плохо. Девушка не знала, оторвались ли от них преследователи – первая же излучина скрыла с глаз и море, и катера, вогнав мир в игольное ушко скалистого ущелья.

– Врубель! – сорвался Маньяк.

– Черт! Я делаю все, что могу! – заорал в ответ рулевой и по-звериному оскалился.

– Больше! Надо больше, дьявол тебя дери!

Тяжелая вода двигалась кровеносным сосудом в артерии, медленно неся лодку. Каждый поворот, как открытие, нес за собой относительно спокойный участок. Маньяк тяжело вздыхал.

«Наверняка, вода отступает», – подумала Марго. Но этого не было видно. Лишь приглядевшись, девушка отметила, как постепенно забирается вверх седая полоса, отделяющая верхнюю часть скалы от нижней. На камнях стали проявляться моллюски. Черные тельца раскрывались, обнажая маленькие ненасытные рты, как поры на шкуре гигантского животного, они жадно впитывали воздух.

Девушка не знала, что услышала первым: разочарованный возглас Маньяка или звук, с которым днище лодки заскребло по песку.

– Руби мотор, – зло сказал Маньяк.

Врубель отреагировал мгновенно. Лодка встала, ткнувшись носом в песок.

– Ну что, крутой парень, – недобро усмехнулся рулевой. – Хана нам пришла. Готовь панихиду.

Но Маньяк его не слушал. В мгновенье он оказался за бортом.

– Немного не успели. Но если поторопимся… За мной. Брать оружие, – уже на ходу он отдавал приказания. – И быстро! Быстро! – вдруг, словно сорвавшись с цепи, гаркнул он.

Их не нужно было торопить. Не задавая вопросов, подхватил оружие и рюкзак рулевой. И Марго вдруг почудилось, что если бы последовал приказ «перережь себе горло», то небритый, сильный мужчина так бы и поступил. Невысокая фигура Маньяка скрылась за поворотом, когда следом рванула девушка. Сначала, шагнув за борт, она решила, что воды будет ей по колено. Вода ушла в землю, едва дойдя ей до щиколоток. Марго бежала так быстро, как только могла, стараясь не терять из виду дайвера. За ней по пятам следовал Шеф.

Стремительно темнело, как будто там, над их головами, вопреки всем законам, сходились вершинами скалы. Складывалось впечатление, что вода всасывалась в песок. Только что девушка бежала, хлюпая кроссовками по мелководью, и вот уже под ногами обнажилось дно. И вдруг – она не сразу обратила на это внимание – мокрый песок стал неразличим. Земля дымилась. Белесый пар поднимался выше, выбрасывая тонкие, спиралевидные протуберанцы.

– Не дышите! – донесся крик и девушка, глубоко вздохнув в последний раз, затаила дыхание.

Маньяк остановился у скального выступа. Сведя ладони вместе, он присел и сделал движение, словно подбрасывая что-то вверх. Она поняла без слов. Опершись ногой о своеобразный трамплин, она птицей взлетела на камень, изо всех сил вцепившись ногтями в трещину. Еще секунда и, подтянувшись, она выбросила тело на узкий выступ. Автомат больно ударил ее пониже спины. Не получив указаний, девушка по-прежнему не дышала. Сердце сумасшедше толкалось в ребра. Марго едва успела отступить от края, как следом за ней чертиком из бутылки выскочил Маньяк. В ответ на ее молчаливый вопрос он махнул рукой ей за спину. Повернувшись, в темноте она с трудом разглядела расщелину. Туда она и скользнула, на ходу выдергивая из кармана фонарик.

Луч света, ткнувшись в скалу, потерялся в невысокой пещере. В кромешной тьме обозначились кривые, стертые ступени. Не дыша, по возможности стараясь двигаться быстро, девушка бросилась наверх по камням, изглоданным временем и водой. Следом за ней, едва не наступая ей на пятки, бежал дайвер. Отмеряя себе путь лучом, Марго не задавалась вопросом, все ли в порядке у Шефа с Робинзоном. Ее волновало только одно – можно ли дышать? Маньяк молчал. Звука его дыхания она не слышала, и все ее существо охватила паника. В глазах, сливаясь со светом фонаря, четко обозначились красные, в радужных разводах круги. Ярко-алая пелена стянула каменные своды, поглотив белое, судорожно мечущееся белое пятно. Легкие сжались, сердце конвульсивным толчком боднуло ребра. Еще несколько секунд могло означать только одно. Смерть.

– Можешь дышать, – сквозь гул в ушах услышала она и в тот же миг, разинув рот, как рыба на берегу, хлебнула воздуха. И едва не потеряла сознание. Дайвер поддержал ее – да черт его дери! – опять вцепившись в больную руку. Откуда-то снизу послышался гулкий, надсадный кашель.

– Не повезло кому-то, – усмехнулся Маньяк. – Еще немного и выйдем на плато. Там и отдохнем.

– Я не устал, – грубо ответила Марго.

– Я вижу, – отчего-то мягко сказал он. Или только послышалось ей – в голове еще шумело.

Стараясь быть на высоте, Марго сдерживалась, не в силах бесшумно, как он, восстановить дыхание. Кто-то продолжал кашлять. Хрипло, срываясь в булькающие звуки. На автопилоте Марго преодолела последние метры. Она не сразу выключила фонарь, хотя давно уже блеклый свет затопил узкие своды пещеры.

Девушка выбралась на поверхность и замерла, оглушенная безграничным, пропитанным морем и облаками пространством. Насколько хватало глаз на каменном плато тянулись в небо странные нагромождения – не то плиты, не то скульптуры, давно потерявшие всякое правдоподобие. Чистый воздух, облака, стремительно несущиеся навстречу. И ветер, рывками бросающийся под ноги.

– На живот переверните его…

Марго вывел из ступора спокойный голос Маньяка. Она обернулась: здоровый Шеф укладывал на камни Робинзона. Он хрипел. Лицо его покрывали багровые, с белыми кругами пятна.

– Вода у тебя есть? – дайвер обращался к Врубелю. Тот кивнул и нехотя выудил из рюкзака пластиковую бутылку. – Шеф, дай ему воды. Молодой, может, проблюется.

Девушка выхватила у высокого мужчины бутылку и опустилась на корточки. Робинзон уже не мог кашлять. Кровь текла по губам. В этот кровавый, с алыми сгустками рот она и вставила горлышко, заставив парня сделать глоток. Робинзон захлебнулся, жилы на его шее вздулись.

– Пей! – крикнула она. Он, даваясь, сделал несколько глотков.

– Еще. Отопьется, будет жить, – негромко сказал Маньяк.

Робинзон пить не хотел. Он отбивался из последних сил. Ей пришел на помощь Шеф. Он сжал руки, облегчив ей задачу. Плотно прижав горлышко бутылки ко рту парня, она буквально влила в него полбутылки. В тот же миг, неимоверным усилием оттолкнув Шефа, Робинзон вырвался. Его вывернуло наизнанку. Еще и еще раз. Девушка отступила, сжимая в руке бутылку. Красный, почти теряющий сознание парень стоял на четвереньках, изрыгая нечто, перемешанное с кровью.

– Нормально все, – обронил Маньяк. – Оклемается чувак…

Дайвер оказался прав – Робинзон действительно оклемался. Позже Марго помогла ему умыться и вздохнула с облегчением, наблюдая за тем, как еще неуверенно, но уже без посторонней помощи тот держится на ногах.

– Ну, и каков будет твой гениальный план?

Услышала Марго голос рулевого и подняла голову. Несмотря на насмешливый тон, в глазах Врубеля не было и тени иронии.

– Сам-то что думаешь? – отозвался Маньяк.

– Думаю, сюда, в ущелье, они не сунутся. Дураков нет.

– Это точно.

– Но у входа тоже ждать не будут… Хочешь откровенно?

– Валяй.

– Поверят в байку, что ты фартовый. Обогнут мыс и будут ждать у выхода после прилива.

– Точно. И я так думаю. Это про второе.

– И? Предлагаешь вернуться?

Маньяк отрицательно покачал головой.

– Одно лишь дополнение: разделятся. Часть останется у входа, часть у выхода.

– Твои предложения?

– Все просто. Возьмем их сверху. Что еще остается? У тебя же была пара гранат.

– Откуда ты…

– Да ладно, чего уж там.

– А дальше как будем?

– Разберемся.

– Ладно, крутой. Определимся по ходу дела.

– Это точно. Тем более, время еще есть. – Дайвер обернулся и взглянул на Марго. – Двигай давай, Февраль. Посмотрим, на что ты способен.

– Трюкач дурак.

Вдруг услышала девушка и вскинула голову. Как оказалось, тихие слова слышала не только она.

– Что ты сказал? – невинно поинтересовался Маньяк.

– Я? – вполне правдоподобно удивился Врубель. – Я ничего не говорил.

Марго нахмурилась. Трюкач. Цитадель. Как это связано? Что-то начало проясняться, только успеть бы понять, что именно.

Потом они долго брели вдоль ущелья. Впереди Врубель – высокий, упрямый, прижимающий к боку АДС. За ним шел Шеф, превосходящий того и в росте, и в развороте мощных плеч. Чуть приотстав, тащился постепенно приходящий в себя Робинзон.

На его лице таяли красные пятна.

Марго остановилась. Она не удержалась – заглянула за край пропасти. В ущелье, где они оставили лодку, плотной пеленой висел туман. Колюче потрескивали в дыму огненные сполохи. В подсвеченной красным пелене стремительно метались длинные, узкие тени.

– Интересно, да?

Девушка оторвалась от жуткого зрелища.

– Кто это? – вырвалось у нее.

– Кто это… Что это… Кто знает!

– Опасен только газ, который они выделяют, или они сами тоже? – она осеклась, столкнувшись с его насмешливым взглядом.

– А тебе газа мало? От которого не спасает ни один противогаз?

– А ты все-все-все знаешь, да?

– Я знаю одно. Что от тех, кто там останется, – веско сказал Маньяк, опасно застыв на краю обрыва, – не останется ничего. И если бы ни вода, вместо твоего Робинзона темнел бы холмик, заваленный камнями.

Дайвер помолчал.

– Но для того, чтобы это выяснить, понадобилась смерть не одного хорошего человека. Какого хрена ты забыла здесь, девочка? – вдруг без всякого перехода спросил он. – Не терпится отправиться на тот свет? Так при чем здесь я?

– Маньяк, я… – она растерялась. – Прости, что обманула тебя. Но у меня не было выбора! У тебя же есть… Или был в жизни самый дорогой человек?

Скажи мне? Ведь был?

Он молчал.

– Ты должен меня понять! Мой брат… Мы были близкими людьми. Он мой близнец. Говорят, похож на меня как две капли воды, – она говорила торопливо, боясь, что он перебьет ее. – Но не в этом дело. Я не знаю, как тебе объяснить, чтобы ты понял! Но я хочу, чтобы… Если я умру, хоть кто-то обо мне поплачет. А так… меня словно и не было на этом свете!

Маньяк молчал, слушая, как она подбирает слова. Но то, что казалось ей значительным и помогло бы достучаться до каменного сердца, ускользало сквозь пальцы, как вода, оставляя в ладонях мелкие камешки банальностей.

– Думаешь, твой брат заплачет по тебе? – наконец хмыкнул дайвер.

– Да. Мой брат заплачет.

– Что же ты ищешь его, а не он тебя?

Она на секунду замялась.

– Он уверен, что я умерла.

– Ага, – Маньяк задумчиво склонил голову. – Складно говоришь. Достает. Но… почему мне кажется, что ты врешь?

– Как это? – она опешила. – Здесь нет ни слова вранья. Тебе и Шеф, и Робинзон подтвердят, что я говорю правду.

– Правда. Неправда. Какая, в задницу, разница, если ты все равно умрешь?

Он сказал это убедительно, как будто доподлинно знал день и час, когда ей предстоит расстаться с жизнью. Марго стало не по себе.

– Ты маньяк. Ты знаешь это, Маньяк?

– Я знаю. Я все знаю, девочка. И еще я знаю то, чего знать не хочу. Ты умрешь. А я буду чувствовать себя виноватым.

Так проникновенно прозвучали его слова, что на короткий миг ей стало его жаль. И вместе с жалостью ее кольнула мысль о том, что она согласилась бы – когда-нибудь потом, в другой жизни – быть рядом с таким человеком как Маньяк. От него веяло несокрушимой стеной, спрятаться за которой мечтает любая женщина.

– Так вот что не дает тебе покоя, – тихо сказал она. – Я заранее освобождаю тебя от чувства вины. И все беру на себя. Тебе легче?

– Нет. Мне не легче. Я не смогу спасти тебя, – на выдохе сказал он. – Как бы ни старался.

Она усмехнулась.

– Не много ли ты на себя берешь, господь бог?

Дайвер широко улыбнулся, обнажив стиснутые зубы.

– Зови меня просто: Маньяк.

– Я это знала, – в тон ему сказала Марго. – Во всяком случае, догадывалась, мой боже.

2

Что произошло? Как могло получиться, что приказы лысого мужика он исполнял беспрекословно?

Врубель зло воткнул ложку в розовое с прожилками нутро открытой банки с тушенкой. Соскучился по начальнику? По человеку, который решает за тебя, заранее освобождая от мучительных раздумий, и принимает на себя ответственность за неудачу, буде таковая случится? Рулевой с трудом впихнул в себя полную ложку: злость лишала его аппетита.

Он всегда сам себе был командиром. Лидер по натуре, до пришествия Океана он возглавлял в приморском городке банду таких же отморозков, почти лишенных семьи. Не просто главарь, но экспериментатор, постоянно пробующий разные средства и методы, позволяющие манипулировать людьми.

Слова? Как бы ни так.

Ему было одиннадцать и его команда насчитывала с десяток малолеток, когда он решился поставить первый эксперимент. Тогда еще Серый. Врубелем он стал позже. И пусть Маньяк приписывает его кличке интеллигентные корни, отсылая к какому-то допотопному художнику, все проще. Погоняло прицепилось от короткого слова «врубить». В те времена, когда горячий парень был скор на расправу.

Высокий для своих лет, жилистый. Его боялись и поэтому подчинялись безоговорочно. Но хорошая девочка Маша, живущая в соседнем дворе в приличной семье, внесла сумятицу в стройную систему ценностей.

– Они боятся тебя, Серый, – сказала умная девочка, – на этом много не построишь. Самое лучшее, если они будут уважать и любить тебя. Вот тогда они могут отдать затебя жизнь.

Девочка была старше его на четыре года. Красивая, белокурая и стройная. Он поверил ей, заинтересовавшись странными идеями. И дал слабину, позволив пацанам выражать свое мнение, тем самым пытаясь завоевать «любовь и уважение». Сначала малолетки молчали, напуганные внезапной свободой, потом стали робко возражать. Врубель мягко доказывал свою точку зрения, направляя мысли подопечных в нужное русло. Закончилось все тем, что они стали орать наперебой, не ставя его ни в грош, а Илюха, не уступающий ему в росте, улучил момент и попросту отвесил ему подзатыльник. Почти в шутку, но тем не менее обидный и ощутимый. Дескать, знай свое место, Серый. Кто решил бы, что от альфы до омеги прошли ни одни сутки, непременно бы ошибся. Все события уложились от утра выходного дня до вечера. Врубель быстро расставил точки над «i». Илюха, умывшись кровавыми соплями, затих. Игра в демократию закончилась, так толком и не начавшись. А единственным положительным выводом, который он для себя вынес, был следующий: такая вот внезапная слабина позволила ему мгновенно вычислить претендента на «трон».

Кстати, хорошая девочка Маша обрушившихся на их город катаклизмов не пережила. Ее накрыло первой эпидемией водянки. Раздутая, как воздушный шар, обезображенная до неузнаваемости, взирая на мир единственным глазом, заплывшим гноем, она умерла в госпитале, исколотая наркотиками до идиотизма. Одна из сотен тысяч обреченных.

Еще до начала заварушки, Врубель понял, что групповые игры не для него. Слишком много сил и времени уходило в пустоту. Проще и естественней быть одиночкой. Рассчитывать, полагаясь лишь на себя и отвечать за последствия принятых решений. Василий Степанович, или просто Степаныч – уголовник, насчитывающий более двадцати лет проведенных в местах не столько отдаленных – разглядел в настырном пацане будущего киллера и направил на «путь истинный», подкинув первый заказ.

Волею судьбы это была женщина, руководитель серьезного агентства, которую заказал собственный муж. Сейчас, оценивая те события, Врубель пришел к выводу, что Степаныч пошел ва-банк: либо выплывет пацан и город получит безбашенного киллера, все нити от которого будет крепко держать в руках вор в законе, либо на зоне станет одним зэком больше. Было бы о чем голову ломать!

Врубель оправдал надежды. И рука не дрогнула. К слову сказать, это было несложно. Напрасно все вокруг твердили, что убить человека в первый раз страшно. Ничего подобного он не чувствовал. Наоборот, только работа. И ничего более. Начинающий киллер дождался женщину в подъезде, предварительно лишенном освещения, и тихо возник у нее за спиной.

– Стоять, – негромко приказал он высокой, не старой еще женщине.

И в ту долгую секунду, пока она соображала, как действовать дальше, он нажал на спусковой крючок, выстрелив ей в затылок. Вот так. И никаких контрольных. Истины ради следует отметить, что ожидания бывшего зэка не оправдались. Уже тогда Врубель терпеть не мог контроля и «почтенный пенсионер», оступившись, выпал из окна. Несчастный случай. Надо быть внимательней на склоне лет.

Сколько их было до пришествия Океана и после, Врубель не считал. Его не интересовало роковое значение чисел. Таким он… был? А может, все проще, и этот лысый мерзавец добавляет в питьевую воду какое-нибудь психотропное вещество, подавляющее волю? Нечто на основе того же «янтаря»? С него станется. Другого объяснения у Врубеля не нашлось.

На затонувший город падал вечер. Что было здесь до потопа и как назывался город, Врубель не знал. Затопленный на уровне третьего-четвертого этажей, теперь он в просторечье именовался Фата-Моргана. Площадь, залитую водой, окружали готические здания. Крупная рябь тревожила стеклянную поверхность водоема. Отраженные, как в зеркале, остроконечные башенки слепо щурились разбитыми стеклами узких, утопленных в камне бойниц. Посреди озера нелепо – почти насмешкой – торчала бронзовая мужская голова затопленного памятника. Временами, когда порыв ветра гнал волны, из воды проявлялась и часть руки. Отчего казалось, что огромный утопленник молит о помощи. Порой, когда воздух был неподвижен, водная гладь отражала стремительно плывущие облака. В белопенном водовороте бельмом на глазу одиноко стыла бронзовая голова, увенчанная металлическими буклями.

Слева, подальше от площади, темнела лента автострады. Она изгибалась мощной змеей, прячущей огромную голову в глубине. На самом верху, среди ржавого железа, навеки застыла на боку фура. Обрывки порванного брезента крыльями хлопали на ветру.

Малочисленный отряд нашел пристанище на крыше супермаркета, у надстройки торгово-развлекательного комплекса. Свинцовой тяжестью оккупировала вода этажи ниже. Волны заливали пеной провалы выбитых окон. Вся коробка центра, лишенного стекол – железобетонный остов, где в многочисленных рукотворных пещерах, заваленных мусором, ютилась мелкая живность. У входа на третий уровень, под крышей, в бетонной коробке, где на полу ледяными торосами топорщились разбитые белые мраморные плиты, Маньяк скомандовал привал. Лодка, пришвартованная тут же, мягко покачивалась на волнах. Отсюда был хороший обзор, и Врубель мысленно согласился с дайвером.

Дул слабый ветер. В зеркале озера плыли облака. Почти тишина. Лишь плеск воды и тонкий, на грани слышимости скрежет нарушали ее.

Маньяк ел размеренно, неторопливо. И Врубель, никогда не испытывающий неприязни к тем, кого убивал, вдруг поймал себя на шальной мысли. На том, с каким удовольствием, граничащим с сексуальным наслаждением, он выпустил бы пулю в этот высокий лоб. А чем, собственно говоря, провинился перед ним этот дайвер? Тем, что перетянул одеяло на себя? Да хрен с этим командованием! Последние годы киллер только и делал, что выполнял приказы. Трюкача, в том числе. Врубель давно не питал иллюзий относительно своего одиночества. С Трюкачом все ясно – на его стороне власть. А у Маньяка? В чем сила, брат? Удачлив? Их сотни, пристроившихся у судьбы за пазухой. Опыт, знания? Не без, конечно. Но только ли в этом дело? И называй ту силу всякими умными словами типа «харизма», сути это не меняет. Чем-то владеет дайвер. Чем-то таким, что заставляет Врубеля вкупе со всеми остальными, заглядывая ему в рот, ловить на лету приказы.

А может… Врубель даже растерялся от простого ответа, что пришел ему в голову: это и есть те самые недоступные «любовь и уважение»?

Девушка по имени Марго ела так, как едят все бабы. Брала из банки кусочки поменьше и отправляла в рот, озадаченная вопросом, как бы не измазаться. Не вычислил бы он ее сразу после появления, когда под курткой четко обозначилась немаленькая грудь, непременно бы заподозрил неладное сейчас.

Вот тебе и крутой дайвер. А та старуха, на которую бывает проруха, дважды поймала его на девках. Поначалу Врубель подыгрывал им. В лодке и позже, когда карабкались по тропе на плато. Они все отлично справлялись со своими ролями, обращаясь к девушке, как к мужчине. Типа все умные, и только Врубель у нас тупарь-тупарьком, ничего не подозревает.

А потом ему надоело. Как раз в том месте, где плато расколола широкая трещина. Маньяк заставил их спуститься, чтобы по узкой тропе перепрыгнуть на ту сторону. Дайвер намерено не обращал на девушку внимания. Да и все остальные тоже. Только молчаливый Шеф, судя по всему, телохранитель дамочки, старался держаться поближе.

Однако когда выбирались на плато, буквально впиваясь ногтями в каждую трещину, именно Врубель перехватил за руку готовую сорваться в пропасть девушку. Она на секунду повисла, потом оперлась ногой о камень. Но от предложенной помощи отказываться не спешила. В спину уже дышал Шеф.

– Погоди, – грубо охладил его пыл Врубель и добавил: – сама выберешься, или помочь?

Слово «сама» сломило ее окончательно. Красная, она прикусила губы и, решительно утвердившись на камнях, оттолкнула его руку.

– Давно догадался? – вскользь бросил подоспевший к месту событий Маньяк.

– Сразу, – ответил Врубель, наблюдая за тем, как, пыхтя от напряжения, девушка выбирается на тропу. – Конспираторы, вашу мать.

– Ты, мужик, имей в виду. – К нему вплотную подступил Робинзон. Еще в багровых пятнах после интоксикации. Выгнув грудь колесом, он пробовал качать права.

– Не бойся, – осадил его рулевой. – От меня никто не узнает.

– А ты-то, крутой чувак, – чуть позже сказал он Маньяку. – На бабах ловишься на раз-два-три.

Я бы на твоем месте задумался.

– На своем месте думай больше. – Маньяк внезапно, как только он один мог, улыбнулся во все свои тридцать два зуба.

Девка оказалась не промах. И автоматом с оптическим прицелом пользовалась умело. Тот отстрел у скалы и боем-то не назовешь. Обзор был – лучше не придумаешь. И две лодчонки, спрятанные за камнями, видны были как на ладони. В первые же секунды, как Маньяк скомандовал «огонь», сняли четверых. Потом Врубель пополнил счет. Он был уверен, что двое – стопроцентные смертники. Оставшиеся в живых бандиты ретировались, оставив трупы и раненых плавать кверху животами. Из двенадцати человек уцелели четверо.

Когда они возвращались к лодке, Врубель обернулся. Девушка стояла на краю и смотрела вниз. Он проследил за ее взглядом: все люди, плавающие на поверхности, медленно погружались, словно какая-то сила всасывала их в глубину. Вода омыла лица, затекла в глаза, заполнила открытые в предсмертных криках рты. Потом трупы и раненые растворились в глубине. Все правильно. Океан никогда не отдает своих жертв, медленно несет их к Мертвому озеру. Если легенда правдива, Врубелю предстоит немало неприятных минут. Уж у него там должно быть с десятка два «знакомцев»…

Покой и близкая ночь будили у Врубеля чувство тревоги. Он старался быть настороже, и все равно первым присутствие непрошенных гостей почуял Маньяк. Рулевой, еще не отдавая себе отчета, скользнул вправо, уходя с линии обстрела в глубину бетонной коробки. И уже оттуда наблюдал за тем, как в мгновенье ока, почти бесшумно расставил людей дайвер. Тенью метнулся к лестнице Шеф, растаял в темноте за сваями рядом с лодкой Робинзон, спряталась за покосившейся стеной Марго.

Сам Маньяк – видно предусматривал такую возможность – оттолкнувшись от банкомата, лежащего на боку, подбросил жилистое тело. Уцепился за кусок обнаженной арматуры в дыре на потолке и исчез наверху.

– Кончай напрягаться, Маньяк. Это я – Партизан, – раздался хриплый голос. – Мы с ребятами тебя еще у многоэтажек засекли.

– Не заливай, Партизан, – после недолгой паузы отозвался дайвер. – Эти пятеро с тобой?

– Мои. Все мои. Веду их в Александринку.

– Не ближний свет.

– Да уж. Не ожидал тебя здесь встретить. Слезай. Отметить надо, – коротко хохотнул он.

Позже, когда все расселись у хилого костерка и Партизан заливал что-то душераздирающее об огромном осьминоге, Врубель вспомнил, что видел его несколько раз в кабаках. Обычный навигатор, коих в округе сотни. Основательный мужичок лет под пятьдесят. Зарабатывающий себе на жизнь тем, что водил в море салаг, обучая всяким премудростям. Правда, на сей раз он взялся вести новичков как на подбор. Во всяком случае, назвать их салагами язык не поворачивался. Уже после этой мысли в душе Врубеля шевельнулся червь сомнения, но Маньяк – вот ведь черт, как успел запудрить мозг! – сидел спокойно, не проявляя тревоги, и рулевой тоже успокоился.

Надвигалась ночь, гасила лица, накрывая их кромешной тьмой. Первым вызвался караулить Маньяк, и рулевой с чистой совестью закрыл глаза.

Также, не просыпаясь, от свирепого удара по голове он погрузился в другое состояние – болезненное забытье.

3

Ночь дышала. Гнетущая тишина то наваливалась, заливая уши расплавленным воском, то отступала. И тогда темноту наводняли звуки: резкий всплеск, утробное урчание переплетались с протяжным то ли стоном, то ли скрипом. На фоне неразличимых полутонов слышалось шумное дыхание чего-то большого, всплывающего на поверхность и уходящего на глубину. И снова воцарялось безмолвие.

Дайвер сидел на мраморном полу возле толстой сваи. Костерок догорал и временами приходилось подбрасывать обломки мебели, которые удалось раздобыть. Огонь света почти не давал. И каждую новую подачку принимал неохотно, как с непривычки объевшийся жареной картошкой гурман. Честно говоря, толку от костра не было никакого. Но крохотный островок создавал слабое подобие уюта.

Рядом, за гранью света, спали люди Партизана. Он сам – крепкий мужик, устроился на какой-то пластиковой панели, подложив под голову рюкзак. Врубель отключился сразу. Маньяк невольно позавидовал такому умению. Ему даже после тяжелой ходки требовалось некоторое время. У стены, неловко примостившись на прогнившем дереве, лежала Марго. Спала ли она, дайвер не знал. У девочек нервная система устроена по-другому. И надо же было такому случиться, что именно с его подачи – ярого противника присутствия в море женщин – здесь оказались сразу две представительницы прекрасного пола! Одна скорчилась у стены, подтянув колени к груди, вторая… «Так. Стоп», – приказал он себе.

«От твоих «стоп» – раздался в голове насмешливый голос, – той маленькой девочке в Цитадели легче не станет».

В черном озере, гладком, без ряби, как всегда ослепительный прятался диск луны. Звезд не было. И пусть умные люди объясняют это явление избирательным преломлением света, для Маньяка ответ очевиден. Это вторжение. И пока временно оставленные в живых ведут местечковые войны, потихоньку отстреливая друг друга, это новое – чужое – переделывает под себя старушку-планету. Если вообще замечает существование людей. Говорят, что где-то в районе Китайской стены ракетой средней дальности подбили Циклопа. Пусть и не убили тварь – свернулись крылья и черной сигарой исчезла она в заоблачной дали. Хрен с этим. Но, может, в тупой башке хоть отложилось слабое подобие мысли, что не совсем безобидна та мелочь пузатая, которую она жрет?

Эх, забыть бы о противостоянии, о том, кто царек какой Цитадели и какого «Призрака», собрать все силы в кулак, зацепиться на стратегическом объекте, расширить разведывательную сеть – навигаторов опытных, пруд пруди. Не перевелись еще на… земле богатыри. Есть ли разница, русские-не русские, когда враг один?..

Если бы удалось достать из затонувшей яхты те стеклянные шарики, да продать подороже. На вырученные деньги собрать команду и основаться на острове в безграничном океане. И там установить новые порядки, собрав воедино всех целеустремленных людей, для которых слово «спасение» не означает лишь заботу о собственной шкуре.

«И тебя, дружок, на царство потянуло?» – шепнул в голове противный голосок.

Маньяк нахмурился. Не в том дело. Просто в его будущем не видится того, за что можно было отдать жизнь!

«Ага. И поэтому каждую минуту, проведенную здесь, ты готов отдать ее просто так».

Дайвер потянулся и подбросил в костерок кусок доски. Он никогда не выходил из спора с самим собой победителем. Кто-то сказал ему однажды, что это верный признак начинающейся шизофрении. А Маньяк считал, что это просто его дурно воспитанная совесть временами тявкала на хозяина.

Ночь в затонувшем городе пугала. Тут и днем было небезопасно, что уж говорить о темном времени суток. По возможности, Маньяк старался держаться подальше от Фата-Морганы. Слишком много неприятных воспоминаний было связано с неподвижным зеркалом озера. Поначалу падкие на дармовщину дайверы пытались обследовать подводные руины. И необычные находки в духе той же «пчелы» только подстегивали интерес. Но очень скоро то, что скрывалось в глубине, доходчиво объяснило непрошеным гостям, кто тут хозяин.

Маньяк стал свидетелем гибели группы Черноморца. Невысокого ровесника, сплошь покрытого шрамами от ожогов, он считал своим другом. Парень бросил якорь в центре озерца. Когда один за другим в воду погрузилась тройка дайверов, оставив Южанина на борту, Маньяк с товарищами стоял на крыше затопленного строения, прилегающего вплотную к стене со старинной кладкой. Слева и справа поднимались и уходили под воду горбатые спины затонувших мостов, ведущих к готическим башенкам. В разбитые длинные окна с тяжелым плеском била волна.

Стояла тишина и ребята на крыше расслабились. Из воды возник Черноморец и, положив что-то в лодку, показал знак «окей» – сведенные кругом большой и указательный пальцы.

Вот на этой радостной ноте дрогнула озерная гладь, пошла кругами, добираясь до стен. Раздался мощный хлопок – мало кто успел заметить, что произошло. Маньяк успел. Он четко уловил момент, когда вода выбросила вверх метра на три парня, имя которого память не сохранила. И в ту же секунду он словно взорвался изнутри. Красно-черное облако, зависнув над водой, разлетелось по сторонам, залив и крышу, и стены кровавым дождем. Лодку подкинуло, еще и еще раз. Оставшийся в ней человек оказался в воде. Хлопок – и его постигла та же участь, что и товарища.

– Черноморец! – что было сил, заорал Маньяк. Да и не он один. Только все крики в мире, слитые воедино, не смогли бы ничего изменить.

Черноморца, который успел погрузиться, выбросило еще выше. Намного. Он взлетел ввысь, над шпилями старинных зданий, над крышей уцелевшего торгового центра. Он молчал, когда падал в озеро. С оглушительным плеском его тело приняла черная гладь.

Началась суета. Кто-то матерился, кто-то не жалел пуль, стреляя куда попало.

После таких падений выжить нельзя. Маньяк это понимал. Но приглядевшись, заметил, как дрожит Черноморец, лежащий на воде с раскинутыми руками. У самых окон старинного дома.

И тогда Маньяк бросился к нему. Через пролив. Прямо по выгнутой ленте перилл, оставшейся от утонувшего моста. Как канатоходец, расставив руки в стороны, дайвер шел, покачиваясь. И думал только о том, что падать надо влево, если не удастся удержать равновесие. Туда, где, возможно уцелели еще и доски. Тогда оставалась надежда задержаться и не кануть сразу в черную бездну. Дважды нога его срывалась и он, мысленно прощаясь с жизнью, с трудом восстанавливал равновесие. Чертовка-судьба решила, что это не тот момент, чтобы справить похоронную тризну. Маньяк спрыгнул на влажный подоконник. На негнущихся ногах, не отрывая сведенных судорогой рук от оконной рамы, с трудом закрепился на подоконнике.

Тело Черноморца качалась на волнах буквально в полутора метрах от окна. Он дышал. Лицо его дрожало, словно он хотел что-то сказать.

Оглянувшись в поисках какой-нибудь палки или обломка арматуры, Маньяк ничего не нашел. Тогда он сел на подоконник, стараясь не касаться ногами воды, вцепился ногтями в почерневшую оконную раму и потянулся что было сил, пытаясь достать Черноморца. После нескольких неудачных попыток у него получилось. На его счастье, получилось недостаточно хорошо. Потому что в тот момент, когда он перехватывал запястье друга покрепче, чтобы подтянуть еще ближе, страшная сила дернула тело Черноморца. Он мгновенно ушел на глубину. Но память Маньяка отчего-то замедлила это исчезновение и долго хранила белое лицо, тающее в черной воде…

Один из спутников Партизана заворочался, встал и пошел к выходу на крышу супермаркета. Маньяк оглянулся, провожая темный силуэт.

– Эй, – шепотом позвал он темноту, – чего тебе не спится?

– В горле пересохло, – также тихо ответил парень.

– Вон фляга у Партизана торчит. Хлебни. От него не убудет.

– Нашел что посоветовать. Партизан потом уроет. Ничего. Моя тут рядом, в лодке.

– Рядом? Что-то не видно вашей лодки рядом. Вообще забыл спросить, откуда вы взялись? – ворчливо прошептал дайвер. – Заруби себе на носу, я ребят поднимать не буду, когда тебя спасать придется.

– Разберусь.

Маньяку показалось, что голос парня, в который вплелся шумный всплеск, раздался ближе, чем он ожидал. Но оглянуться дайвер не успел. Сзади на его шею накинули удавку и сжали до неприятного хруста в горле.

В ту же секунду ночь ожила. Все случилось практически одновременно. Маньяк хрипел, тщетно пытаясь освободиться, но тот, кто тянул за его спиной концы удавки, знал в этом толк. Вскочили люди Партизана, лежавшие у костра. Он сам с прытью, которой дайвер от него не ожидал, подскочил к Шефу. Тот открыл глаза и дернулся за ремнем АДС, когда его отбросил жесткий удар ногой в лицо. Надо отдать должное телохранителю – Партизан замахнулся, чтобы ударить еще раз. Но здоровяк перехватил ногу за щиколотку и дернул на себя. Нелепо взмахнув руками, нападавший опрокинулся на спину. Однако Шеф подняться не успел.

Сверху, со стороны лестницы, ведущей на верхние этажи, послышалась автоматная очередь, выбив под ногами корчащегося от боли Маньяка крупную щербатую дробь. Из темноты выступили люди в черном камуфляже. Двое из них оказались рядом с Шефом. Его ударили с двух сторон. Здоровяк отлетел к стене. Каким бы тренированным парень не был, но удары ногами в лицо и живот на секунду лишили его возможности сопротивляться. А потом стало поздно. В лицо ему смотрели черные дыры стволов.

Робинзон открыл глаза в тот момент, когда для него все уже было кончено. Отлетел далеко отброшенный автомат и парню пришлось подняться и отойти к стене, задрав руки.

Единственный, кто так и не успел ничего понять, был Врубель. Одновременно с нападением на Маньяка тому на голову обрушили тяжелый предмет. В разгоряченном схваткой мозгу дайвера отложилась мысль, что рулевого ударили куском мраморной плиты. Если так, то с ним можно было распрощаться. Как, впрочем, и с идеей спасения девочки, застрявшей в Цитадели.

Маньяк пытался ослабить хватку. В глазах играли в чехарду радужные пятна. Была задумка напрячься и подкатиться спиной под ноги парню, но резкий рывок удавки быстро объяснил ему то, чего делать нельзя.

– Легче, Вензель, – закряхтел, поднимаясь, Партизан.

– Стараюсь, – зло сказал парень. Он чуть ослабил хватку и Маньяку перепала пара вполне сносных глотков воздуха.

– Лучше старайся! Сдохнет, я тебя самого грохну.

– Все под контролем, – довольно хмыкнул парень. И это были его последние слова.

Марго, которую, по всей видимости, никто не брал в расчет, послушно стояла у стены, подняв руки. Парень в черном, державший ее на мушке отвлекся, обернувшись на слова Вензеля. В тот же миг крылом большой птицы мелькнула у девушки рука, выхватывающая из-за пояса пистолет. Дальше – больше. Марго несказанно удивила едва дышащего дайвера. Прежде чем оружие выбили из ее рук, она выстрелила. И единственной пулей, посланной практически в темноту, сняла Вензеля.

Маньяк отреагировал мгновенно. Он перекатился за широкую сваю, уходя с линии обстрела. Стреляли все, кому не лень. Тяжелые пули чертили дорожки, поднимая вверх каменную пыль. Слева на коленях стоял умирающий Вензель, прижимая руки к груди. Он валился вбок, когда Маньяк рванул на себя автомат с его плеча.

Бежать через крышу супермаркета в темноту не имело смысла. Как бы быстро он ни бегал, веером в столько стволов его заденут наверняка. К лестнице и лодке пути перекрыты. Оставалось одно – опять воспользоваться банкоматом, лежащим на боку и попытаться проскользнуть в дыру на потолке. Рискованно? Особенно после того, как он уже проделал этот путь на глазах у Партизана? Да просто самоубийство. Но другого выхода нет. Разве только сигануть в черную воду на радость кровожадным тварям.

Опять засвистели пули, прокладывая путь в темноту.

– Не дури, Маньяк! – громко сказал Партизан. – Выходи! Убивать тебя не собираюсь.

Дайвер быстро выглянул на голос. Но угасающий костер надежно скрывал и нападавших и заложников.

– Кстати, чтоб ты знал, выхода наверху нет. Вернее есть, но только один – в омут с головой. Но… ты же не захочешь брать на себя вину за смерть своих людей? Они мне не нужны. Но их смерти будут на твоей совести.

– С чего ты взял, что меня волнует судьба этих пацанов?

– Пацанов, может и нет, – веско сказал Партизан. – Но первой пущу в расход девчонку.

– Какую еще девчонку? – зло спросил Маньяк, надеясь на чудо.

– Вот эту самую. Короче. Долго возиться мне не досуг. Скоро рассвет. Считаю до трех и пальну ей в башку. Раз.

– Зачем я тебе? – чтобы потянуть время спросил Маньяк.

– Все скоро узнаешь. Два.

– Не стреляй, – сквозь зубы процедил дайвер. – Я выхожу.

– Тогда оружие подальше от себя бросай. Чтобы я видел. Руки в гору и пять шагов вперед.

С сожалением дайвер выпустил из рук автомат и для верности поддал ногой. Потом вышел из укрытия. И увидел то, что ожидал. Ближе к свету подвели девушку. В ее висок упирался вороненый ствол.

– Миклуха, Шест, – негромко распорядился Партизан. – Обыскать! И повнимательней там. Чтобы каждый шов! Куртку снимите к чертям. Не замерзнет.

И тут же к дайверу подскочили двое. Один из них оказался профессионалом. Пока цепкие руки обшаривали каждый шов на его безрукавке, штанах и кроссовках, плененный, не отрываясь, смотрел на Партизана.

– Почему, Партизан? – не удержался он. – Ты всегда был правильным мужиком. Неужели из-за того давнего пьяного мордобоя… Не верю.

– Мордобоя? – Партизан, припадая на правую ногу, приблизился вплотную. Опаленное солнцем до коричневых пятен лицо его злобно сморщилось. – Это для тебя ничего не значит! А я неделю кровью харкал!

– И что? А ты мне тогда зуб выбил, – соврал он. – Но я зла не держу. Первый раз, что ли, по пьянке… Вспомни другое – сколько раз мы друг друга выручали.

– Обидно другое, – навигатор его не слушал. – Думаешь, я не догадался тогда, в чем дело? И какого черта ты с цепи сорвался? Догадался. За ту девчонку, что концы отдала в гроте.

Маньяк молчал.

– Молчишь. Понятно все и без слов. А сам-то? – он недобро усмехнулся. – Какую кралю в поход повел, – он кивнул в сторону Марго. – Сколько тугриков она тебе отвалила? Думаешь, я не в курсе? То-то и оно. А так… Принципы, принципы… Слушать противно, – он зло сплюнул себе под ноги.

– Партизан, – начал было Маньяк, пытаясь подобрать те слова, которые найдут путь к сердцу навигатора, но его перебили.

– Заткнись. Посидишь пока тут, подумаешь. Места, конечно, немного, но пара каморок найдется. Вон, девку тебе в напарники дам. Чтобы не скучно было.

– Давай хоть кого, – он вдруг быстро обернулся на лежащего без сознания Врубеля, чем ввел в трепет стоявшего рядом парня. – Только не этого… гаденыша. Он, наверняка, вас и навел, шестерка Трюкача…

Партизан помолчал, не отрывая от Врубеля долгого взгляда.

– Ладно. Хватит разговоров, – после паузы сказал он. – Часа через два здесь Стайер будет, – Партизан не сдержал злорадной усмешки. – Вот с ним и наговоришься.

4

– Наконец-то!

Радостный возглас дошел до Врубеля как сквозь слой ваты. Веки его дрожали и он с трудом открыл глаза. Голова болела нестерпимо. Он попытался подняться, но его повело и он едва снова не провалился туда, откуда с таким упорством выбрался.

– Мужик! Ты дыши, дыши. Глаза только не закрывай. Думал, ты уже не очнешься. Пинаю, пинаю тебя, а ты все как мертвый.

Врубель напрягся. Несколько раз открыл и закрыл глаза, превозмогая сокрушительную боль в висках и затылке. Потом снова попытался сесть. Если бы не вовремя подставленное плечо, у него ничего бы не получилось.

– Где я? – хрипло спросил он.

– На звезде, – раздался насмешливый голос. – Там же, где и я.

Рулевой сосредоточился. Головокружение стало медленно отступать. В глазах прояснилось. В бетонной коробке без окон, со стенами, выкрашенными в зеленку, слабый серый свет проникал через две дыры под самым потолком. Освещения хватало на то, чтобы угадать человека, сидящего рядом и участливо заглядывающего в глаза. По лысому черепу.

– Маньяк, – выдохнул Врубель. – Это ты меня так?

– Мне больше делать нечего. Хотел бы – вообще убил.

– Что случилось?

– Э, милай, – старушечьим голосом скрипнул дайвер, – да ты все события проспал.

– Какие еще события? – Врубель хотел поднять руку, чтобы пощупать то, что нестерпимо ныло на затылке и не смог. Руки оказались связаны. – Какого черта?

– Короче, Врубель. Нас захватили люди Партизана. Пока ты спал. Как я понимаю, он теперь работает на Стайера.

– На работорговца?

– Именно. Боюсь предположить, что с нами будет. И дело уже тут не в личных разборках. Толкнет он нас в шахты за Пыльным архипелагом и проведем мы с тобой все оставшиеся… года два, копаясь в дерьме. За тебя, конечно, больше дадут.

– Кончай. Станет Стайер с Трюкачом бодаться.

– А кто узнает, Врубель? Кто узнает?

Врубель замолчал. В словах Маньяка ему чудилась истина. Самое неприятное заключалось в том, что насколько он знал, Стайер – человек, лишенный всяких предрассудков. А он еще ломал голову, как дайвер умудрился выжить после той стычки в кабаке, когда начистил Стайеру рыло. Наверняка, тот выжидал и простая смерть для обидчика его не устраивала. И вот наконец час торжества настал. А Врубель вкупе с остальными – особенно с девчонкой – просто пешки. Приятный довесок. Трюкач… А что Трюкач? Если возникнут слухи, Стайер разведет руками и скажет: «Извини, братан, я не в курсе, что это твой человек». И разойдутся полюбовно. Во всяком случае, мертвый Врубель причиной открытой войны не станет.

– Хуже не придумаешь, – пробормотал рулевой.

– Ничего. Два часа – это, конечно, Партизан загнул. Часа три, а то и четыре у нас есть, – в темноте блеснули глаза дайвера. – Еще хорошо, что тебя ко мне подбросили. А я думал, Партизан не купится… – В смысле?

– Да хрен с ним, со смыслом. Будем выбираться.

– Умный, – Врубель усмехнулся. – Знаешь как?

– Времени в обрез. Но надо постараться. Теперь отодвинься от стены и не дергайся. Даже дышать не моги!

Послышалась долгая возня. Врубель послушно отодвинулся от стены и в тот же момент почувствовал жаркое дыхание Маньяка на связанных запястьях.

– Что ты?.. – начал рулевой и осекся, услышав тяжелый вздох. Потом он не дышал, как и было приказано. Ровно до тех пор, пока руки не стали потихоньку расходиться в стороны. Пока Врубель, приложив усилия, не разорвал веревку.

– Ну ты даешь. – Растирая затекшие руки Врубель посмотрел на спасителя. Тот молчал. Губы его были раскрыты в странной ухмылке, словно он удерживал что-то в зубах. Врубель догадался наконец протянуть руку. В раскрытую ладонь слетело что-то невесомое.

– Так, – сказал Маньяк. – Начало положено. Говорил тебе, не дергайся! Порезался, блин, из-за тебя. Режь давай!

И он повернулся спиной.

В полутьме наступающего дня блестела то ли стеклянная, то ли металлическая штучка. Врубеля озарила догадка.

– Чешуя летучей рыба, – скорее для себя сказал он. – Как ты умудрился…

– Слышь, ты режь давай! – зло сорвался Маньяк.

Когда, освобожденный, он потирал запястья, посветлело настолько, что Врубель отчетливо видел горящие знакомым блеском глаза. И капли крови, застывшие на губах.

– Жаль, – вздохнул дайвер. – Назад уже не засунешь. Полезная штучка. Ну и хрен с ней. Выбрось.

– Дальше что? – Врубель коснулся рукой раны на затылке, поморщился, посмотрев на липкие с темными пятнами пальцы.

– А дальше придется поработать. – Маньяк сделал паузу, столкнувшись с вопросительным взглядом. – По твоей основной специальности.

* * *

– Откройте дверь, гандоны!

Что есть мочи Врубель долбил ногами стальную, оплывающую по бокам ржавыми натеками дверь. Временами он останавливался и слушал. Но когда стуки затихали, воцарялась оглушительная тишина. В полутьме видно было, как досадливо морщится полулежащий у стены дайвер. Наконец, замахнувшись для очередного удара, Врубель ясно расслышал звук шагов. И после этого ударил остервенело, с оттяжкой.

– Гады! – заорал он. – Сдохнет здесь ваш Маньяк, на меня потом это дерьмо не валите!

– Чего долбишься? – зло спросил из-за двери. – Жить надоело?

– Не мне! Я еще помучаюсь лет пятьдесят. А вот Маньяку вашему трындец пришел. Только учтите: я здесь не при чем!

– Чего ты гонишь, мужик?

– То! Кто обыскивал его? Вон с него и спрос! Ему бы кильку в море ловить…

– Да говори яснее, – уже «с интересом» крикнули из-за двери.

– Я и говорю! У него в безрукавке в шве «бычий глаз» был. Он его и раскусил.

– Врешь! Я сам его обыскивал.

– Ну, значит, с тебя и спрос, парень.

Врубель привалился ухом к стальному полотну, но и без того хорошо слышны были негромкие голоса.

– Все, Миклуха. Партизан с нас шкуру снимет. Тебе повезет – ты любимчик… А меня пустит в расход.

– А что делать? Давай к нему. «Бычий глаз», он же не сразу действует… Может, успеем? Надо воды…

– Эй, там меня слышно? – громко перебил их Врубель. – Еще пара минут и все будет кончено, – он сделал паузу и для большей достоверности сменил тон. – И не вздумайте потом на меня труп повесить. Скажу все как было. Вашему Партизану.

В ту же секунду, он едва успел отодвинуться к стене, открылась дверь и в щель протиснулась рука с флягой.

– На, – сказал высокий, светловолосый парень. – Дай ему.

– Сообразил, – усмехнулся Врубель, разглядывая в щели скуластое, в пятнах от ожогов лицо. – У меня ж руки связаны.

– Да брось сачковать, Шест. Держи этого на мушке.

Светловолосого парня решительно отодвинул в сторону коренастый крепыш с мощным разворотом плеч. В темной шевелюре блестела дорожка, словно кислота, стекающая сверху, оставила на память не зарастающий волосами ожог. Он перехватил флягу, хозяином положения прошел через каморку и присел на корточки перед Маньяком.

«Смелый парень», – с удовольствием подумал Врубель, стоя у стены в двух шагах от наставленного на него ствола.

– Ну что там? – заволновался Шест.

– Похоже отмучился. Не дышит.

– Черт, черт! Дай ему воды! Может, оклемается!

В руках у трусливого Шеста от избытка чувств дрогнуло оружие. В тот же миг Врубель лениво, будто нехотя, перехватил ствол и с разворотом, отведя от себя, выкрутил автоматный ствол, еще и стоявший на предохранителе. Одновременно, завершая движение, ударил прикладом в шею, с хрустом вогнав кадык в горло. Тщетно в последний момент пытаясь привести ускользающий автомат в рабочее положение, парень нелепо задергался. Потом захрипел и стал оседать. Он хотел что-то сказать напоследок, открыл рот, но оттуда темным потоком хлынула кровь. Врубель нежно приобнял его и аккуратно, почти без звука посадил у стены, одновременно прикрыв дверь.

– Что за?.. – При первых звуках возни у двери коренастый Миклуха обернулся, сжимая в руке флягу.

В ту же секунду дайвер открыл глаза. И тут же, не дав парню опомниться, резко ударил его ладонями по ушам. Парень взвыл. Выронив флягу, он прижал руки к голове. Боль была настолько сильной, что он упал на колени, качаясь из стороны в сторону. Дайвер вздернул его, ничего не соображающего, за грудки и с силой приложил его головой к стене.

– Тихо, мальчик, тихо, – пел ему на ухо Маньяк. – Ответь мне на несколько вопросов, тогда…

– Что тогда? – сдавленно хрипел парень. – Оставишь жить?

– Где девчонка? Сколько вас? Где остальные? И дорогу покажешь. Тогда шанс у тебя есть.

– Нет у меня никаких шансов. Ничего я тебе не скажу, урод.

– Вот не умеешь ты спрашивать, Маньяк, – ворчливо сказал Врубель. Он закончил обыскивать убитого. Все, что было у того в карманах, перекочевало в куртку к рулевому.

Подходя к парню, которого продолжал удерживать за горло дайвер, Врубель достал из-за пояса нож и, не тратя времени на эффекты, приблизил острие, матово блеснувшее серебром в свете наступающего дня, к расширенному до предела глазу.

– С одним глазом ты станешь сговорчивей, – негромко сказал Врубель. – Я тебе сейчас это докажу.

Миклуха задыхался. Его шея взмокла и Маньяк насилу удержался, чтобы не вытереть руку об одежду.

– Ничего я… – начал парень и не договорил.

Врубель замахнулся, не сводя с побледневшего парня спокойного взгляда. Его жест не предусматривал остановки в нескольких сантиметрах от покрытой лопнувшими кровеносными сосудами сетчатки. И крепыш это понял. Он истово дернулся и шумно задышал, одновременно крикнув:

– Стой! Стой. Я скажу. Не надо.

– Видишь как надо спрашивать. – Врубель нацелил острие в центр испуганно моргающего глаза и убирать не собирался. – Теперь вопросы задавай.

– Где девчонка? – Маньяк малость ослабил хватку.

– Они все этажом выше, в такой же каморке. Но проход туда через нижний этаж. Через зал, где Партизан с ребятами.

– Далеко отсюда?

– Не так уж. Сначала наверх, потом по коридору до лестницы, а там вниз.

– Сколько вас?

– Десять.

– Не ври.

– Теперь десять! Без Вензеля. И еще двое уплыли за Стайером.

– Наша лодка где? – не удержался от вопроса Врубель.

– Там же, где и была. Кому нужно это барахло? Там же взять нечего… Маньяк, не убивай. Я же все сказал!

– Увидим. Теперь веди к Партизану. Чего насупился?

– Вам все равно не справиться. Вдвоем. Там еще пара ребят на лестнице.

– Разберемся. А теперь открой рот. Да пошире.

Маньяк задрал на парне куртку и резким движением оторвал от несвежей футболки полоску, скомкал тряпку и с силой вогнал в послушно открытый рот.

– Если все будет, как ты сказал, я оставляю тебе жизнь. Показывай дорогу.

Парень шмыгнул носом, пережидая, пока Врубель его же ремнем стянет руки за спиной.

В шахте лифта выл ветер. Прозрачные двери давно обсыпались. Битое стекло хрустело под ногами. В глубине глухо булькали капли, разбиваясь о черную поверхность стоячей воды.

Они прошли мимо лифта, свернули в холл с провалами вместо окон, заполненный ветром. По углам, в кучах сломанной оргтехники что-то копошилось. В разбитые окна – от пола до потолка – вливался рассвет. Серый, облачный. Отсюда, с высоты, особенно хорошо был виден затопленный город. Острова многочисленных крыш – треугольных, плоских, увенчанных шпилями. Серые, коричневые, грязно-зеленые – казалось, они плыли в тумане. Местами, в прогалинах, оставленных ветром, проглядывала мертвая поверхность черной воды. Чуть поодаль, у стены обвалившего дома, обнажившей десятки пустых бетонных коробок, торчали кроны утонувших деревьев. Самых высоких, крепких. Безлистые ветви, давно забывшие о смене времен года, обреченно отживали свой срок.

Первым шел Миклуха. Ноги его заплетались. Наступая ему на пятки, за ним следовали рулевой с дайвером. Они спустились по лестнице, заваленной гнилым мусором. У поворота парень остановился и вопросительно оглянулся на Маньяка. Тот понял его без слов. Кошачьей походкой он обошел парня и быстро заглянул за угол. Но и здесь были слышны звуки. Низкий храп, шорох, тяжелый вздох, – все выдавало присутствие отдыхающих после праведных трудов людей.

– Будешь паинькой, – приблизив губы к самому уху Миклухи, шепнул дайвер, – сохраню тебе жизнь. Как обещал.

В ответ парень истово закивал.

Дайвер вдруг сделал движение, словно его сейчас стошнит. В подставленную ладонь желтой слезой упала «стрекоза».

– Две минуты, – одними губами сказал Маньяк, глядя на Врубеля.

– Обижаешь, – тот уверенно округлил рот.

Дайвер вздохнул, отправил капсулу снова в рот и с натугой раскусил. Теперь в руку ему упала черная металлическая кнопка. В ту же секунду он сжал ее до выступившей капли крови между большим и указательным пальцами и, высунувшись, подбросил вверх.

Оглушительный свист, от которого едва не лопнули барабанные перепонки, накрыл зал со спящими людьми. Потом хлопнуло. Даже сквозь плотно зажмуренные веки, для верности закрытые руками, Врубель «увидел» ослепительную вспышку. Ему даже показалось, что он чувствует запах озона. Вспышка длилась секунд десять, потом стало темно и все стихло.

На всякий случай прикрываясь Миклухой как щитом, Маньяк вышел на лестницу. Но опасения были напрасными. Люди Партизана вповалку лежали среди обломков мебели. Глаза их были раскрыты. Они почти не дышали, парализованные, со свистом втягивая воздух в непослушные легкие. Кто-то зажал ремень автомата, кто-то успел потянуться к оружию. Сам Партизан полулежал на сломанном кожаном диване. В обрюзгшую щеку вдавился приклад АДС.

Не обращая внимания на главаря, Маньяк метнулся через зал к лестнице. Двух караульных на том «берегу» он нашел лестничным пролетом выше. Или почти. Бойцы, ошалевшие от свиста, успели спуститься. Как раз, чтобы попасть под действие «стрекозы». Один – немолодой уже человек сидел у перилл, безвольно раскинув руки. У его ног чернел ненужный автомат. Он смотрел на приближающего Маньяка, не мигая, и тому стало не по себе. Будь его воля, да людей побольше, он согнал бы всех этих подневольных неудачников в каморку. Или ранил. Словом, дал бы им второй шанс. Может, кто-то бы и воспользовался? А так… Они не оставили ему выбора. За две минуты всех не свяжешь. Или далеко не уйдешь.

Дайвер тяжело вздохнул. Прижал холодный ствол пистолета к высокому открытому лбу и нажал на спусковой крючок. Со вторым бойцом дело обстояло по-другому. Он упал лицом вниз. Маньяк выстрелил ему в затылок и несколько секунд наблюдал, как по мрамору расплывается темная лужа.

Темная лужа его благих намерений.

«Сами виноваты. Работорговля – не лучший способ заслужить себе авторитет», – шепнул в голове противный голосок. И Маньяк с ним на сей раз согласился.

Когда он спустился в зал, все было кончено. Не суетясь, не делая лишних движений, «рыцарь без страха и упрека», методично обходя лежащих без движения людей, делал прицельный выстрел в голову. Посреди заваленного трупами помещения стоял зеленый от страха Миклуха.

– Хорошая машинка, – напоследок наставив ствол на Партизана, удовлетворенно сказал Врубель. – И как раз обоймы хватило. Один патрон остался. Для тебя.

Он выбил из рук Партизана автомат. Наклонившись, шустро выудил из кобуры пистолет ТТ и нож из чехла на поясе, отбросил оружие подальше.

– Вроде все, – он повернул голову. – Он твой.

Дайвер шел через зал, напоминающий бойню. Отвратительно пахло гарью и свежей кровью. Казалось, что он слышит, как впитывается жидкость, заливающая все это барахло. Всюду стеклянные глаза, с последним укором взирающие на мир. И третьим глазом во лбу – черное отверстие с обугленными краями. Красные лужи, ошметки черепных коробок, стекающие по стенам.

Единственный оставленный в живых Партизан вдруг болезненно вздохнул и попытался подняться. И в тот же миг бешеным зверем к нему подскочил Маньяк. Он вцепился в отвороты куртки и притянул к себе трясущееся, покрытое пигментными пятнами лицо.

– Ты доволен, старик? – шипел он, брызгая слюной. – Теперь ты получил все,что хотел?

– Маньяк, я… – хрипел Партизан, но попыток освободиться не делал.

– Сколько тебе обещал за меня Стайер? Говори! – Маньяк остервенело встряхнул навигатора, так, что у того лязгнули зубы.

– Пятьдесят тысяч.

– Пятьдесят! И за эти деньги ты на старости лет продался работорговцу? Посмотри! Посмотри вокруг! – Дайвер вздернул не оказывающее сопротивления тело за грудки. – По пять тысяч за каждую душу! На твоей совести все будут! Слышишь?

– Ладно, Маньяк, – его пыл остудил спокойный голов Врубель. – Кончай его. Время.

Дайвер яростно отшвырнул от себя навигатора. Не менее решительно выхватил пистолет. И когда черным зрачком в лицо обреченного уставился черный ствол, из глаз Партизана потекли слезы.

– Маньяк… Слушай, прости. Оставь жизнь старику. Тебе зачтется, – сквозь слезы шептал разом постаревший на десять лет мужчина. – Уйду за Китайскую стену. Пощади…

Рука у Маньяка дрогнула. Он дважды пытался выстрелить и дважды останавливался.

– Черт, – сквозь зубы сказал он. – Не могу.

– Это слабость, Маньяк, – Врубель шумно, змеем-искусителем усмехнулся. – Ты просто плохо представляешь себе, насколько нам сегодня повезло. Если бы все пошло так, как задумал этот ублюдок, то через год, выхаркивая ошметки легких, ты бы и мечтать не смел о возможности скормить ему, еще живому, его же печень. А так… Судьба тебе улыбнулась, исполнив твое желание. Чуть раньше.

– Возможно, – Маньяк продолжительно вздохнул. – Ты прав. Это слабость.

Он решительно поднял ствол, но выстрелить не успел. На долю секунды его опередил киллер.

– Профи из тебя не выйдет, дайвер, – сказал Врубель, поддев ногой оседающее тело старика. – Ты же победитель, верно? А если его слова достали до тебя, значит, победил он. Это только слова. И прав тот, кто убивает. Потому что он сильнее. А сильный должен жить.

– Философ. Ладно, хватит сантиментов. Пошли за остальными.

Дайвер на ходу подцепил дрожащее тело Миклухи и потащил к лестнице, что-то бубня себе под нос. Но Врубель услышал. «Сколько надо тугриков, чтобы такой парень как ты работал на меня?»

– А что, тебе уже такие требуются? – спросил Врубель.

– Если так пойдет дальше, мне потребуется целый отряд таких вот м-м-м… крепких ребят, – бросил Маньяк через плечо.

5

– Где лодка?

Спокойно и уверенно, как жара в летний день, Врубель наступал на Миклуху. Пока тот не оказался прижатым спиной к стене.

– Подожди, Врубель! – сорванным голосом крикнул тот, когда отступать стало некуда. – Она, правда, была здесь.

– Ее нет. И мне нужна моя лодка. – По серому лицу Врубеля бродили тени.

– Но я не знаю, где она!

– Ага, – поддакнул Маньяк. – А спросить больше не у кого. Ты всех грохнул, Врубель.

– Он не знает, – не слушая дайвера, задумчиво сказал Врубель. – Тогда на кой черт он нужен?

Он поднял пистолет и приставил ствол к выпуклому, с каплями пота лбу парня. Одновременно с пугающе-спокойным «прощай» Миклуха крикнул:

– Подожди! Подожди! – он задохнулся, переводя дух. В его больших, расширенных глазах плескался ужас.

– Есть мысли? – негромко поинтересовался рулевой.

– Да… Мне кажется, я знаю, где она. – И продолжал быстро, сбивчиво, боясь столкнуться с вопросительным взглядом киллера. – Скорее всего, она на приколе. Там же, где и все наши лодки. В здании вокзала…

Маньяк негромко присвистнул.

– Не ближний свет. Ты хочешь сказать, мальчик, что вы добирались сюда пешком? Здесь должна быть хоть одна лодка.

– Мне нужна моя, – упрямо завелся Врубель.

– Да погоди ты. Так ответь мне.

– Да, – выдохнул парень.

– Что да? По воде аки по суху? До вокзала плыть и плыть.

– Не совсем так.

– Да говори яснее. – Врубель не сдержался и ухватил парня за грудки.

– Тут ход есть! – всхлипнул Миклуха. – Я думал, ты все знаешь, Маньяк.

– Я не знаю. Какой ход?

– Под землей. Ну, под водой, то есть.

– Ты врешь. В этом городе куча затопленных туннелей, включая и метро. Но кто же по доброй воле туда сунется?

– Партизан. Он нашел… Он много чего нашел. Два года тут сидим практически безвылазно. Все обшарили. Так раз сто этим ходом пользовались.

Маньяк с сомнением покачал головой.

– Как бы мы сюда попали, чтобы ты нас не засек?

– Так. Оставим разговоры, – вмешался Врубель. – Дорогу знаешь?

Миклуха кивнул. Дайвер обернулся к сидящим у стены.

– Подъем, – негромко скомандовал он. И не удержался, чтобы ни добавить. – Ну и рожи у вас. – В основном, имея в виду Шефа. Тому здорово досталось – расползаясь на пол-лица, постепенно наливалась чернотой опухоль, закрывая левый глаз, переносицу делила царапина с запекшейся кровью. – На себя посмотри, – почему-то за Шефа беззлобно отозвался Робинзон, хотя на его лице не было ни царапины.

– Ладно, не дрейфь. Сейчас доберемся до лодки, и в аптечке у Врубеля – он у нас мужик прижимистый – что-нибудь найдем.

– Доберемся, думаешь? – спросила, поднимаясь, Марго.

– Куда денемся! – ответил Маньяк и пошел, уже не обращая на спутников внимания.

Прижимая к боку автомат, дайвер спускался по ступеням, считая затею чистой воды авантюрой. И самое плохое, что в его голове не существовало тех мыслей, что могли помочь в случае неблагоприятного исхода. Деться отсюда некуда. Затонувший город хранил свои тайны, и после случая с Черноморцем Маньяк предпочитал держать свой нос подальше от них. Осколки цивилизации дышали на ладан: смерть давно поселилась внутри ветхих строений, кажущихся еще крепкими и способными простоять ни одно десятилетие. Рушились крыши, осыпались стены. Подобно карточным домикам складывались бетонные тела многоэтажек. Еще немного, и от города останется одно воспоминание. Смытый с лица земли, он скроется под водой. А Маньяк всегда предпочитал наблюдать за агонией мертвеца издалека, чтобы ненароком не попасть под раздачу. Вот почему он с тяжелым сердцем одолел пару пролетов, готовясь натолкнуться на возглас Врубеля «Куда ты нас завел, Сусанин?». Однако, спустившись ниже этажом, он, вопреки ожиданиям, оказался в широком, сухом коридоре. Потолок, некогда стеклянный, был разбит и сквозь железные стыки арматуры, чертившей небо на квадраты, заглядывало залитое рассветом небо. Светло-серое, оно дымилось обрывками темных туч, ползущих по небосводу.

Чем дальше они шли, тем больше удивлялся Маньяк. Коридор вывел их к широкой лестнице, спускающейся еще ниже. Там уже пряталась темнота и дайвер, до этого понуро бредущий в числе последних, от нетерпения выбился вперед, на ходу выхватывая фонарик из рюкзака, набитого трофейным барахлом. Он застыл, нетерпеливо шаря лучом света по стенам, облицованным уцелевшим пластиком, светлым, в мраморных разводах, по дырам в потолке, из которых связкой червей вывалились провода. Но больше всего дайвера занимал пол. Луч, застревая в трещинах, суетливо прыгал со ступеньки на ступеньку. Маньяк почти бежал вниз, каждую секунду ожидая того, что пятно света утонет в черной воде. По его подсчетам, они давно опустились ниже уровня моря.

Воды не было.

Лестница кончилась. Дальше начиналось черное жерло широкого туннеля. Железные ребра скоб, казалось, утонули в бетонных стенах. На ржавых, загнутых кверху полозьях, гостеприимно темнела распахнутая гермодверь.

Маньяк остановился на последней ступени, не решаясь сойти.

– Ну что, пацан, – раздался спокойный голос Врубеля. Сомнения его не мучили. – Пока все верно. Дуй вперед.

Дайвер посторонился, пропуская крепыша. Тот ступил с лестницы на бетон, тихим шорохом отозвавшийся на звук его шагов, и бесстрашно пошел в темноту. Ревниво наблюдая за тем, как уверенно парень идет, Маньяк двинулся следом.

– Что-то не так? – спросила Марго, обходя его.

– Все так. Надо торопиться.

– Я вижу, – бросила она. И непонятно было, то ли серьезно сказала, то ли с сарказмом.

За те несколько часов, что они не виделись, девушка сильно сдала. Убавилась решительность во взгляде, понуро опустились плечи. Она и двигалась как-то неуверенно, словно короткое пребывание в плену с единственной перспективой провести оставшуюся жизнь в рабстве, выбило опору из-под ее ног. Когда пятнадцатью минутами ранее дайвер распахнул дверь в каморку, где их заперли, сквозь шумную радость Робинзона и молчаливую благодарность Шефа проступило холодное равнодушие Марго.

Если так пойдет дальше, подумалось дайверу, то нахлебавшись дерьма, до Цитадели девочка не дойдет. Наступит на горло своей гордыни и бросится к нему на шею с просьбой «дяденька, забери меня отсюда». Маньяк усмехнулся, бодро шагая последним, дяденька был бы рад исполнить просьбу, только вряд ли ему это позволят.

Подземный переход, засыпанный песком, раздражал его. Живо напоминая тот коллектор, которым он пользовался, чтобы нанести визит Аленке. Он все время ловил себя на желании задрать голову. Стоило только подумать о том, какую толщу воды удерживает на своих плечах хрупкий потолок, как становилось не по себе. Чтобы отвлечься, Маньяк пускал луч света по кругу – с пола на потолок и обратно. Бетон украшали граффити. Буквы, абстрактные рисунки, изображение гениталий, просто мазня. Особенно впечатлила надпись, вполне реалистично сложенная из черепов. «Смерти нет». Он даже позволил себе мазнуть пару раз лучом света по стене.

Малочисленный отряд остановился у дверей. На этот раз едва приоткрытых.

– Все, – раздался голос Миклухи, особенно громко прозвучав под гулкими сводами туннеля. – Дальше по лестнице вверх и будет выход в предбанник. Там вода, практически по крышу. Но проход есть. Как раз до выхода под навес перрона. Там, скорее всего, ваша лодка.

Врубель согласно кивнул и жестом показал парню «иди первым, мы за тобой».

Глядя на то, как проводник на секунду не то чтобы замялся, но вдруг замер и ступил в щель, оставленную воротами, как в омут с головой, Маньяка задела неприятная мысль.

– Стоять. – Он дернулся вперед.

Врубель отреагировал мгновенно – железная хватка буквально выдернула Миклуху из щели. Не прерывая движения, он развернул парня лицом к дайверу.

– Не торопись, – Маньяк обогнул людей, ловя на себе недоуменные взгляды. – Ты ничего не хочешь сказать, мальчик?

– Да… вроде нет, – тот замялся. – Точно нет.

– Ни за что не поверю, что Партизан оставил так далеко лодки без присмотра. С моря легко туда подойти. Что же получается…

Он не договорил, до Врубеля смысл его слов дошел раньше. В ту же секунду горло парня сжал стальной захват. И нож сам собой прыгнул ему в руку.

– Убью, – голосом, полным реальной угрозы, сказал он.

– Я вспомнил! – Паника овладела багровым от напряжения лицом проводника.

– Слушаю.

– Там… скорее всего, будет двое наших.

– Двое? Ты ничего не забыл? Точно двое?

– Точно.

– Где?

– Как выйдем из предбанника, там, под навесом перрона справа, комната охранников. Скорее всего, они будут там.

Дослушав, Врубель притянул парня к себе и несколько секунд смотрел тому в глаза, потом рывком отбросил к стене.

– Присядь, парень, – понимая рулевого без слов, Маньяк стянул с себя ремень и, нагнувшись, крепко перетянул ему еще и ноги. – Ну вот, – довольный проделанной работой сказал он. – Далеко не уползешь. Если что не так.

– Если что не так, я вернусь, и пристрелю его.

– Еще что-нибудь мы должны знать? – спросил дайвер.

– Не… не знаю. Там предбанник весь затопило водой. Посередине глубина. Идти надо по бокам – там мостки с периллами.

– Это хорошо, что ты вспомнил. Ну что, мужики? – Дайвер обвел взглядом Робинзона и Шефа, застывших в боевой готовности.

– Готовы, командир, – без тени иронии отозвался Робинзон. – Я только… – начал он, но Маньяк его перебил, он обернулся на девушку, тоже стоявшую рядом:

– Ты останешься здесь.

– Я не останусь здесь, – тотчас возразила она. – Я пойду со всеми.

– Никуда ты не пойдешь. – Желваки на его лице дернулись от злости.

– Я такой же человек, как все. И имею право…

– Еще секунда и врежу тебе чем-нибудь по башке. В конце концов, в Цитадель тебя можно привези и в бессознанке.

– А что, – хмыкнул Врубель. – Это мысль.

– И не пыхти, как бешеный еж… Сидеть! – как собаке, приказал ей Маньяк, наблюдая за тем, как она решительно рванула за ремень АДС.

И она села, глотая невыплаканные слезы.

– Заодно и за этим ублюдком последишь, – уже мягче добавил он и посмотрел на Робинзона. – Что тебе? – Собственно говоря, это все, что я хотел сказать. – Добро.

В предбаннике, как назвал зал ожидания Миклуха, все обстояло так, как он и описал. Полутемное помещение огромных размеров с арочным сводом, залитое водой. Темная, с масляной пленкой, радужно бликующая в свете фонарей, она недвижно застыла от стены до стены. И на первый взгляд казалось невозможным перебраться на другую сторону, к провалам в стене. Овальный потолок с местами уцелевшей лепниной нависал над непроницаемой толщей воды. Посередине, из вбитого в потолок крюка тянулся железный штырь и уходил в воду. Пряталась ли в глубине массивная люстра, сказать было невозможно.

Маньяк осторожно ступил с бетонного выступа в воду, ожидая, что с головой нырнет вниз, но его нога, погрузившись по щиколотку, прочно утвердилась на мосту. Они разделились. Дайвер на ходу кивнул Шефу, призывая его следовать за собой, и двинулся вдоль левой стены. В полной тишине, отделенные друг другом тихим плеском, они одолели путь без происшествий, обогнув озеро с двух сторон. Возле провала Маньяк повернул голову, пытаясь встретиться взглядом с Врубелем.

– Я с Робинзоном пойду первым, – жестом показал он и дайвер кивнул.

Осторожно, стараясь не поскользнуться, рулевой шагнул в провал. Следом за ним в дыре исчез верткий Робинзон. Потекли томительные минуты. Стояла тишина.

Потом Маньяку надоело. Он дал отмашку Шефу, приказывая остаться на месте, и ящерицей скользнул в провал. И только на пару секунд опередил звуки автоматных выстрелов. Он выскочил под полукруглой крышей навеса, некогда защищавшей перрон с железнодорожными путями от дождя. Железные поручни огораживали залитое водой пространство от второго этажа с рядами дверей. Не поднимаясь в полный рост, дайвер рванул налево вдоль перилл, за которые канатами крепились лодки. Вдогонку за ним, выбивая крошку на мраморной облицовке стен, потянулась щербатая дорожка от пуль.

Маньяк укрылся за ближайшей лодкой, которая по стечению обстоятельств оказалось той, которую они искали. Быстро выглянул, чтобы оценить обстановку. Крыша навеса обрывалась далеко впереди, впуская свет из открытого до самого горизонта моря. Справа стены как таковой не было. Только железные полосы тянулись от пола до потолка. За развалинами стены, в закутке, отделенном от остального зала, сидел Робинзон, прижимая к груди левую руку. На рукаве расплывалось темное пятно. Врубеля нигде не было видно. В воде, раскинув руки, лицом вниз плавал мертвец в черном камуфляже.

– Эй, мужики, чего вам надо?

Голос раздался из завала полусгнившей мебели, сверху прикрытой мониторами с треснувшими экранами.

– Да ни хрена не надо. Вашего. Свое хотим забрать, – голос послышался из угла, скрытого от глаз Маньяка. И принадлежал он Врубелю.

– Какое еще свое? Валите подобру-поздорову. Сейчас мужики подоспеют…

– Никто к тебе не подоспеет, – голос Врубеля звучал насмешливо, как никогда.

– Что ты гонишь, мужик?

Прикрываясь за лодками, стараясь двигаться бесшумно, Маньяк подвинулся ближе к выходу в море. – Я говорю, что знаю. В отличие от тебя, балбеса.

– Балбес – не балбес, а одного завалил. Сейчас и до тебя доберусь, умник.

– Кишка тонка…

На фоне «дружеской» пикировки Маньяк добрался до последней лодки. Осторожно выглянув, он даже удивился, насколько прекрасный открывался обзор. Нужно быть растяпой, чтобы выбрать такую позицию – голова самонадеянного парня отчетливо выделялась в просвете между завалами. От Врубеля он, конечно, спрятался хорошо. Но как можно не учитывать то, что его легко можно обойти с тыла?

Пацан еще желторотый.

«Пацан-пацан, а Робинзона завалил», – оправдывая хозяина, шевельнулась совесть.

Для прицельных выстрелов было далековато. Но, черт возьми, стоило попытаться.

Не раздумывая больше ни секунды, Маньяк приподнялся из укрытия. Встал на колено, вдавив приклад в плечо, и первой же короткой очередью снес парню полчерепа.

6

Маньяк стоял на широком парапете, окаймляющим крышу вокзала и смотрел вдаль. За спиной еще рычал Врубель, но уже как усталый и охрипший пес. И его недовольный голос, и плеск волн, вдохновленных ветром, – все служило фоном для тех невеселых мыслей, что бродили в его голове. Встреча со Стайером откладывалась. Не через два часа, не через три он сюда не явится. Но самое неприятное заключалось в том, что форы у них тоже не предвиделось.

– Тебя что-то беспокоит?

Настырная девчонка подобралась к нему совсем близко – она застыла под навесом, у самого выхода на парапет и участливо ловила его ускользающий взгляд. И это раздражало больше всего. Он едва сдержался, чтобы не послать ее так далеко, как только возможно.

– Ты закончила? – вместо ругательств с его губ сорвались другие слова.

– Да. Робинзон держался молодцом. – И сочла нужным отчитаться по полной программе. – Я вынула пулю и зашила рану. На его счастье кость не задета.

– Хорошо, – сказал он и подумал: «А девчонка неплохо держится для человека, чуть не лишившегося мужа. Или жениха? Или вообще человека, который и дорогим-то никогда не был, а так, скорее спутник для опасного похода».

– Что-то происходит, Маньяк, да? Что-то нехорошее. Я чувствую.

Он опять сдержался, чтобы не сказать «засунь свое чутье себе в …».

– Ты долго собираешься здесь стоять? – раздраженный голос Врубеля отвлек его от недобрых мыслей. – Все готово. Время.

– Ты выбрал лодку? – спросил дайвер.

– Да, – сдавленное рычание было ему ответом. – Кроунлайн?

– А что же еще? Жрет в два раза больше, осадка ниже… Но я канистры полные нашел. До Мертвого озера хватит, а вот до Цитадели с трудом.

Маньяк с опозданием заметил, как окаменело девичье лицо при упоминании об озере. Еще бы, девочка оставалась по-прежнему не в курсе их планов. Ничего, еще успеется.

– Иди к Робинзону, – тоном, не терпящим возражений, приказал ей дайвер. – Я сейчас подойду.

Она посмотрела на него застывшим взглядом, но ничего не сказала. Развернулась, и пошла под навес.

– Ты долго собираешься телиться? – Рулевой все не мог успокоиться после того, как обнаружил, что его лодка осталась без движка.

– Кончай орать, Врубель.

– Я спокоен. Ты собираешься принять бой здесь? Еще максимум час и…

– Не будет никакого Стайера. Ни через час, ни через два.

– А что случилось? – невинно поинтересовался рулевой. – Ты отменил встречу?

– Разуй глаза, парень. А если зрение тебе изменяет – на, вот, – он грубо ткнул в рулевого биноклем. Ему самому уже не требовалась оптика, чтобы разглядывать линию горизонта, на которой вздувались и опадали чернильные пятна. Как стремительно от них тянулись нити, как постепенно истончались, бесследно растворяясь в сером небе.

– Черт, – Врубель опустил бинокль. – А я уж думал, что потеря лодки – самое страшное. Но это не шторм, Маньяк. Это настоящий ураган.

– Вижу.

– Что будем делать?

Маньяк неопределенно качнул головой.

– Если Стайер успел добраться до «Сверчка», дело дрянь. Мы выйдем после урагана в море и нос к носу столкнемся с ним у Жемчужной россыпи.

– Да уж… Проход там один. Тем более на этой тихоходной посудине от него не оторваться. А может сейчас врубить по газам и… Успеем добраться до Южных ворот?

– Не успеем. Пока будем огибать Парк Аттракционов, упустим время. Лодку разобьет и мы достанемся Стайеру тепленькими. Это в том случае, если выживем. Обнаружив Партизана, работорговец будет рвать и метать.

– Это точно. Предлагаешь вернуться и пока суть да дело, сбросить трупы в озеро?

– Разница есть? – Маньяк вопросительно посмотрел на пожавшего плечами Врубеля и пошел под навес.

Немногочисленный отряд расположился вокруг завала. В углу, безучастно наблюдая за происходящим, сидел со связанными руками Миклуха. Шеф задумчиво ковырял ложкой в банке с тушенкой. Раненный Робинзон тяжело дышал с закрытыми глазами. Но все они воззрились на Маньяка, стоило ему подойти ближе. Он плюхнулся на пол и закрыл глаза: ему нечем было обнадежить людей.

– Мы разве не плывем? – молчаливый Шеф позволил себе короткую реплику. Его голос с низкими обертонами заставил Маньяка открыть глаза и отрицательно покачать головой. Больше вопросов здоровяк не задавал.

Отсюда хорошо было видно, как в полусфере, ограниченной козырьком навеса, как на картине гениального художника стремительно увеличивается темная полоса на горизонте, выбрасывая вверх черные, вихрящиеся смерчи. Ветер крепчал, заводя нескончаемую заунывную мелодию. С грозным плеском катились под навес волны.

Судя по всему, дайвер отключился на несколько минут, потому что из глубокой задумчивости его вывел резкий возглас Марго.

– Что вылупился? – Девушка смотрела на Миклуху, поспешно отводящего взгляд в сторону.

– А что, нельзя?

– Тебе нельзя. – И столько ненависти сквозило в ее тоне, что дайвер невольно дернул плечом.

– А чего грубо так? – не унимался уязвленный парень.

– С работорговцами по-другому не умею.

– Что ты вообще с ним разговариваешь, с ублюдком? – вмешался в разговор Врубель, тяжело опускаясь у стены. – Он будет рад, когда тебя пристегнут наручниками и пустят по кругу. Не один раз. Еще и очередь займет. А когда до него дойдет, будет трясущимися руками ширинку расстегивать, давясь слюнями…

Марго взвилась, не дослушав. И пошла по этажу, держась за поручни, словно силы оставили ее.

– Я с этим никогда дела не имел, – красный как рак заговорил Миклуха.

– С чем – с этим? С девками? Или с групповым изнасилованием? – не скрывая насмешки, уточнил Врубель.

– С торговцами рабами! – Опять вспыхнул парень, хотя куда уж? – Я все время под землей сидел. Туннели, метро… Чем там занимались ребята, я толком и не знал… Сначала Партизан меня с собою вниз брал, я… Как бы это сказать, любимчиком у старика был. Потом уже стал самостоятельно туда спускаться.

– Какой монолог, – перебил его рулевой. – Заткнись. Неинтересно.

– Я могу вывести вас отсюда, к Южным воротам! – крикнул Миклуха, как будто вызов бросил.

– Я сам могу вывести нас отсюда к Южным воротам, – Врубель откровенно издевался.

– Только под землей! – уже тише добавил парень. И тогда дайвер открыл глаза.

– Болтаешь, – сказал он, но в его голосе не было уверенности.

– Нет, не болтаю. Только поторопиться надо до начала шторма. Нужно до виадука доплыть, а там нырнуть в подземку.

– Метро, – задумчиво потянул Маньяк. – Страху столько успели напустить. Типа, там и стен как таковых нет. По доброй воле голову в пекло…

– Опомнись, Маньяк, – остановил его мысли вслух рулевой. – Мы уже в пекле все последние годы. Веди, Сусанин. Отобьешь пару очков. Для загробной жизни.

* * *

Что конкретно имел в виду Маньяк, когда сказал «там нет стен», дошло до Марго не сразу. Пугающие мысли вылетели у нее из головы, когда после молниеносных сборов, она заняла место на корме новой лодки рядом с Шефом. Устроено в пресловутом Кроунлайне было все несколько по-иному: штурвал располагался на носу, за пластиковым козырьком. За спиной рулевого штурманом сидел Миклуха, показывая дорогу.

Потом Марго была занята тем, что вцепившись в корму, старалась удержаться и не вывалиться за борт. Качка усиливалась. Стемнело. Порывы сильного ветра сначала били в нос лодки, отчего та вставала на дыбы. Потом судно повернуло и только мастерство Врубеля удерживало его, дающего крен на левый борт, на плаву. Девушке казалось, что еще секунда и лодка черпнет воду, внутрь неудержимо хлынет поток, и они все окажутся за бортом.

Порывы сильного ветра сменились сплошной воздушной стеной, которая неумолимо двигалась на восток, не давая продыху. На черном небе закручивались лиловые водовороты с центром, подсвеченным ослепительными вспышками. Одинокие громовые раскаты вскоре слились в один нескончаемый рев. Волны пенились, подбрасывая хлипкое суденышко.

На счастье Марго, все кончилось, когда седая бурлящая масса, вздымающаяся тяжело, как грудь умирающего в агонии, втолкнула лодку в кромешную тьму широкого туннеля.

Туннель как туннель. Если бы не уцелевшая буква «М» над аркой, сразу внушившая девушке робость. Черное жерло не подавилось, втянув очередную добычу в тесное нутро. Только долго качалась водная поверхность, не в силах смириться с внезапным вторжением. Потом все стихло. Остались стократ усиленный плеск, с которым лодка двигалась в темноту, и далекий, уже не пугающий грохот. Чем дальше углублялись они в затопленный наполовину туннель, тем больше наваливалась гулкая тишина, жадно глотающая звуки. Ни эха, ни отзвука – наоборот, каждый шум обрывался, словно отсеченный. Мерно колыхалась вода, отзываясь на далекие перекаты грома.

Лодка плыла в подсвеченный пятнами фонарей мрак, умиротворяюще урчал двигатель. «Стены как стены. Чего было пугать?» – подумала Марго, и тут началось. Как именно, она не заметила. Просто вдруг пропали змеи проводов, упакованные в резину, и стена проросла колеблющимся в свете фонарей ворсом, похожим на шкуру огромного животного. Рванувшийся было из горла возглас «что это», пресек тихий голос Миклухи.

– Только спокойно, – сказал он. – Если вести себя тихо и ничего не трогать руками, оно не тронет.

Оно! Марго осторожно перевела дыхание, чтобы шумным вздохом не потревожить то, чем проросли стены. Или то, что облепило стены, заменив какую-нибудь мраморную облицовку. В пятнах света ворс колебался. Оно дышало, это большое. Легко вздувались и опадали ворсистые бока. От этих выпуклостей шли возмущенные круги, затухали, добираясь до потолка, потом возвращались обратно.

– А что будет, если?.. – треснувшим голосом, почти шепотом спросил Маньяк.

– Зажмет со всех сторон, зальет кислотой и переварит.

– Со знанием дела говоришь. Было?

– Однажды.

– Это у тебя оттуда? – Маньяк вздернул подбородок.

– Да. – Парень провел рукой по короткой шевелюре.

– Как уцелел? – не удержался Врубель. – Или побрезговала тобой эта штука? Отрыгнула за ненадобностью?

– Мне просто повезло, – не обращая внимания на насмешку, ответил парень. – Тогда оно лодку с Черкесом схлопнуло. Я ушел вплавь. Оно ведь… повторяет все ветки метро. И никого не трогает, до поры.

Марго представила, как парень плыл в этом мраке, посреди дрожащих живых стен туннеля, и ей стало жутко. Она светила фонарем по пройденному лодкой пути, стараясь лишний раз не касаться лучом пугающих стен. Когда пятно света столкнулось с каким-то предметом, следующим в проложенном лодкой фарватере, она не придала этому значения. Мало ли что могло там плыть, подобно их судну, заброшенному штормом в жерло туннеля. Кроме того, она надеялась, что плывущий предмет отстанет и вопрос решится сам собой. Но вопреки надеждам, нечто темное с белыми пятнами неотступно следовало за судном. Не приближаясь, но и не отставая.

– Эй, ты, – тихо позвала она Миклуху, не желая обращаться по имени. – Что это плывет за нами?

Возникла пауза, во время которой проводник, прижимая к глазам бинокль, вглядывался в предмет, милостиво освещенный Марго.

– Хрен собачий, – наконец выдавил он.

– Все плохо? – спросил Маньяк, отнимая у него бинокль.

– Все еще хуже. Это труп.

– Фух, – выдохнул Врубель. – Я тоже не люблю мертвяков. Но не настолько…

– У тебя все впереди, – обнадежил его Миклуха. От волнения голос его прерывался. – Может, еще успеем.

– Толком объясни, – сорвался Маньяк, в тот время как Врубель, не задавая лишних вопросов, прибавил скорость.

– Что тут непонятного? То, что покрывает стены, реагирует на органику. И мертвяки не исключение. Тут давно нет никакой живности – оно всех сожрало. Стерильно. Ни крыс, ни сфинксов… Никого. Даже если вернуться… Волной его может прибить к стене и тогда…

Дальше ему не нужно было ничего объяснять. Словно воочию Марго представила себе, как сужаются стены и ей за шиворот льется разъедающая кожу кислота. От чего она умрет? От того, что сломаются ее ребра, сдавив грудную клетку, или от гремучей смеси, что прожжет тело до костей?

Лодка неслась на предельной скорости. Сначала девушка решила, что труп отстает – она не сводила с него луча. Мертвое тело то поднималось, то исчезало, зарываясь в волны. Прикусив губу, она заметила, как труп понемногу стало сносить вправо. Девушка затаила дыхание, словно это могло помочь. Но чуда не случилось.

– Трындец, – шумно выдохнул кто-то за ее спиной, ровно за несколько мгновений до того, как белевшая часть, видимо, рука мертвеца, коснулась стены.

– Ходу, Врубель! – сорвался Миклуха.

– Это предел, – донесся до Марго тяжелый вздох.

Сначала ничего не произошло. Лодка двигалась, мертвец застыл у стены. И в эту долгую секунду девушка успела обрести надежду и потерять ее. По ворсистым стенам пробежала крупная дрожь. Сбоку вздулись продольные полосы, словно повторяя рисунок тех проводов, что тянулись в метро.

– Еще, Врубель! Еще! – громко шипел кто-то.

Марго, не отрываясь, смотрела по сторонам. Там, как под кожей чудовищного животного, что-то ворочалось. Постоянно меняя форму, оно скользило под ворсом. Крупная волна возмущений погнала по стенам круги, увеличивая амплитуду. Прямо на глазах туннель сужался, приближая колышущийся ковер ворса к самому лицу. Теперь, при близком рассмотрении, он казался Марго миллиардом крохотных, тонких червей, присосавшихся жадными ртами к чему-то живому.

– Только не стреляй! – услышала она и опустила ствол, как оказалось, поднятый неосознанно. – Будет еще быстрее.

Пространство сужалось. И непонятно было, как умудряется Врубель вести судно в этой тесноте, не касаясь близких стен.

– Еще немного! Еще! – парень повысил голос, дрожащий от волнения.

Секунда, другая. И все будет кончено. В воду ударила тугая капля.

«Вот и все. Искала… брата, – обреченно подумала Марго, – а нашла смерть. Так бывает». И в тот момент, когда ей показалось, что борт лодки готов коснуться стены, почти крикнул Миклуха.

– Вправо крути! Видишь, там другая ветка!

Должны…

Его слова утонули в реве форсированного двигателя и лодка, неуверенно вписавшись в тесное пространство практически без зазоров, свернула в боковой рукав.

7

Не надо было его убивать!

Это наказание. Чье? Пусть на вопросы отвечают те, кто взялся рассуждать. Бога, или кого-нибудь другого, кто давно уже перекупил всю эту бодягу под названием «Планета Земля». Коллекторского агентства вселенского масштаба. В чьем ведении осталось только одно – взыскивать долги, не делая никому поблажек, используя самые изощренные и жестокие методы воздействия. С паршивой овцы хоть шерсти клок, перед тем, как она покатится ко всем чертям. И спрашивают коллекторы с каждого, доводя его до самой последней точки, за которой начинается излом.

Марго не любила работорговцев. И та шутка по поводу группового изнасилования, которую позволил себе вечно насмешливый Врубель, попала в точку. Девушка не понаслышке знала, что это такое. Но она знала еще кое-что: не все, кто прибился к проклятому веками клану, жили, увенчанные ярлыком «я законченный подлец». Среди них были иные. Те, в ком дрожала искра сочувствия и жалости к себе подобным. В противном случае, ей суждено было бы умереть под кем-нибудь из бандитов еще там, в осажденном приморском городке.

Да, она ненавидела торговцев рабами. Но Врубель не должен был убивать Миклуху! Парень многое передумал с тех пор, как они оказались в одной упряжке. И, наверняка, сделал для себя вывод!

– Я оставляю тебе жизнь, как обещал, – устало сказал Маньяк, после того, как лодка вырвалась из душного, отвратительного плена подземки под белое небо, освобожденное отбушевавшим ураганом от туч.

Марго видела, как вспыхнула надежда на веснушчатом лице парня. И невысказанное вслух решение поменять свою жизнь, раз уж представился второй шанс. Крутой дайвер шел к лодке и даже не обернулся, когда раздался выстрел. Маньяк решил так, но Врубель распорядился по-другому.

В ушах у девушки еще звучал не крик, а скорее отзвук удивления. Парень не дернулся в последний момент, не пытался уйти в сторону. Почему? Потому что он впервые в жизни поверил словам в мире, где давно все решают поступки. Но Врубель, мгновенно вскинув руку, нажал на спусковой крючок и между двумя полными искреннего удивления глазами открылся третий – окаймленное пороховой гарью отверстие от пули.

Теперь страшно себе признаться, но единственное, что удержало ее от того, чтобы вцепиться Врубелю в горло и задать вопрос «зачем?», была мысль о том, что они все о ней подумают. Особенно Маньяк. «Баба остается бабой, как бы много на себя ни брала». Он прав? И внешние атрибуты, которые она на себя нацепила, включая и коротко остриженные волосы, еще не делали мужественными ее слова и поступки. Робинзону было все равно, занятый лишь собою, он оберегал раненную руку. Шеф только усмехнулся, наблюдая за тем, как спокойно прячет рулевой в кобуру оружие наказания.

Как погано стало на душе. И негромкие слова Маньяка «я не могу ему приказывать», и короткое пожатие ладони его горячей рукой лишь добавили масла в огонь.

Они вышли в море под изможденное, бледное небо, где устало плыл солнечный диск. Ветер налетал порывами, не в силах успокоиться после отбушевавшего урагана. Лодка стоически держалась на плаву и шла себе вперед, врезаясь в морскую пену. Все изменилось быстро, не оставив даже тени надежды на благополучный исход.

Поменял направление ветер. Из порывистого он стал постоянным. Твердолобо упираясь в левый борт, он клонил лодку вправо. Почти семиметровое судно поначалу отлично справлялось с напором, да и Врубель – что греха таить – был рулевым от бога. Но ветер – это полбеды. Сзади, вдаваясь в небосвод темными языками, надвигалось крыло того урагана, что им счастливо удалось избежать.

Вот тогда Марго и решила, что это наказание. По заслугам. Шипели волны, вздымаясь все выше. И уже лодка с трудом одолевала очередной подъем. А когда судно бросалось с вершины вниз, у девушки обрывалось сердце. Ветер выл, злобно выдувая из-за горизонта темную пелену. Мужчины молчали, безропотно принимая то, что готовила судьба. Так же, как не задавали вопросы после того, как наступил конец света. И укрывались за теми доводами, которые приводил и Гешка. «Пусть в рабстве, но жить!»

Тьма наползала. И четкая граница, которая только что отделяла бесцветное небо от черноты, размылась. Темно-серая хмарь, опережая раздутое брюхо надвигающегося урагана, заполнила полнеба, закрыла бледный диск плотной пеленой и двинулась дальше, завоевывая весь небосвод.

На радость Марго, как напряженно она ни вглядывалась, не смогла разглядеть вихревых спиралей в черном саване, покрывшим небо. Занавешенный размытыми линиями горизонт гнал на лодку плотную стену дождя. Приближавшийся шторм, возможно, растерял прежнюю мощь, но лодке, а вкупе с ней и девушке от осознания этого легче не становилось.

Ветер крепчал. Стало трудно дышать. Марго старалась не смотреть в ту сторону, где подобно отважному альпинисту, натужно скрипя, забиралась на гребень очередной волны лодка, чтобы спустя долгое мгновение, рухнуть в бездну. Девушка не хотела видеть, как трудно суденышко выбиралось оттуда – с самого дна, когда полнеба вокруг заслоняют темные, в белах разводах пены волны.

Подгоняемая ветром приближалась размытая полоса. С неба, предвестницей грядущего ливня посыпалась белая крупа. «Странно, – удивилась Марго, – ведь совсем не холодно!» И тут же, перебивая дыхание, на девушку обрушилась лавина ледяного дождя. Лодку залило. Марго даже не заметила, как в ее руках оказалась плоская посудина. Не дожидаясь указаний, она принялась лихорадочно черпать воду и выливать ее за борт. Закричал Врубель, перекрывая вой ветра, и девушке почудилось слово «прощай». Наклонившись к самому ее уху, что-то говорил Шеф, показывая рукой ей за спину. Она обернулась, но в первый момент увидела то, чего видеть не хотела – закрыв небо, на них шел девятый вал, и смотреть на эту гигантскую волну можно было, только высоко задрав голову. Так она и сделала, завороженная зрелищем приближающейся смерти. Нависая над вершиной, отчетливо проступила неблизкая полоса каменной гряды.

Потом на девушку обрушилась стена воды. Страшная сила ударила ее и буквально выбила с сиденья.

Марго поняла, что находится в свободном полете. Перестав дышать, бестолково молотя руками и ногами, она падала за борт. В последний момент, когда уже не осталось надежды на спасение, ее выдернули из бурлящего плена и швырнули обратно. Поток воды схлынул. И оставил девушку, дрожащую, из всех сил вцепившуюся в куртку Шефа. Разинув рот, она тяжело дышала. Не сразу девушка поняла, что Шеф пытается разжать ее сведенные судорогой пальцы. Он что-то орал ей, но до нее долетали лишь отдельные слова. Освободиться он мог, только сломав ей пальцы. Тогда, не церемонясь, он грубо развернул ее лицом к носу лодки. И она увидела, наконец, то, что он пытался до нее донести.

В лодке никого кроме них не было. Одиноко вращался штурвал – его вело то влево, то вправо. Совершая невероятное, Шеф приподнялся. Повиснув на нем, путаясь у него в ногах, девушка догадалась разжать пальцы. Освобожденным из клетки зверем Шеф рванулся вперед и вцепился в штурвал, погасив хаотическое движение лодки.

Мертвея от ужаса, Марго смотрела на то, как лодка летит в черную пропасть. Но там, где кончалась вода, начинались скалы. Их несло вперед. Туда, где на острых камнях разбивалось в пыль темное брюхо волны.

* * *

Только что он сидел, до хруста вжимаясь в сиденье. Абсолютно уверенный в том, что кого-кого, а уж его минует чаша сия. И в следующее мгновение его распластанное в полете тело, накрытое волной, уже несло куда-то. Над головой посветлело, поманило воздухом и бросило на глубину. Маньяк бултыхался – по-другому не назовешь его слабые попытки удержаться недалеко от поверхности. Его неумолимо тянуло вниз. Затаив дыхание, он видел, как свет постепенно заливает тьма.

Рывок. Он дернулся чуть левее, надеясь, что не потерял ориентацию в пространстве и его не швырнет в следующее мгновение на острые камни. Некоторое время он плыл, работая ногами. И ему показалось, что он сделал невозможное и вот-вот вынырнет недалеко от скал. Однако над головой сгущался мрак и просвета не было. Дайвер двигался, как муха, попавшая в сироп, помогая себе руками, но тьма не отступала. Первый тревожный звоночек принял его мозг – легкие дрогнули, затребовав кислород.

Вдруг Маньяка поразила страшная мысль: он плывет не к поверхности, а в глубину. И настолько реальным ему это показалось, что он едва не развернулся. Пойди он у себя на поводу – это было бы последним решением в его жизни. Дайвер уже наклонил голову, чтобы завершить кувырок, но в последний момент наверху чуть посветлело. И вместе с этим просветом перед глазами затеяли чехарду красные пятна. Грудная клетка дернулась, сдавив ребрами легкие. Воздуха. Глоток.

Слабый свет обозначил впереди еще одну неприятную подробность – выступающие из темноты и исчезающие острые бока скал. Лысые, с треугольными сколами, будто только вчера погруженные в море, камни вдруг вырвались из плена темноты и стремительно понеслись ему навстречу.

Но возможность разбиться меньше всего напугала Маньяка. Не меняя направления, из последних сил он плыл к свету, туда, где его ждала жизнь. Пусть даже длящаяся несколько секунд перед грядущим небытием. Легкие судорожно дергались и острая боль пронзила сердце, и так раненной птицей бьющееся где-то в районе горла. Неимоверным усилием Маньяк сжимал челюсть. Этот непослушный рот, готовый открыться – предать в любой момент. Горло стиснул спазм.

Дышать! Дышать!

Вопил мозг, преодолевая конвульсии, против сил разжимающие сведенные челюсти, чтобы впустить внутрь смерть.

Прямо перед дайвером между камнями обозначился разлом. Туда он и бросил свое умирающее тело, с силой оттолкнувшись рукой от скалы.

В глаза ударил свет. А в распахнутый рот кроме воздуха влетели брызги. Но это были частности. Он дышал так глубоко, как не дышал никогда. До боли в груди и рези в глазах.

Когда ему стало чуть легче и в глазах прояснилось, он понял, что лодки нет. В море, набирая высоту, готовились обрушиться на ту скалу, к которой он прицепился, чудовищные волны. Одна из таких приближалась, грозя стереть в пыль человеческое существо, с трудом удерживающееся на скользких камнях. Стоило ли выныривать, чтобы менять одну смерть на другую? Беспомощно оглядевшись в поисках неизвестно чего, Маньяк вдруг осознал то, что под водой было скрыто от глаз. Разлом, где он вынырнул, оказался расщелиной в скалах.

Набрав воздуха, он нырнул. И тут же его ударило сверху, потащив на дно. Цепляясь ногтями за трещины в камнях, он пытался плыть влево, а не вниз, куда его тянуло течением. Минуту, если не больше, он барахтался между скал. Постепенно погружаясь все глубже. Наконец, ему повезло: сила, что тащила вниз, отступила. Воспользовавшись передышкой, дайвер скользнул в длинную и узкую расщелину.

Когда он вынырнул, метров через пятнадцать, ситуация в корне изменилась. Он оказался в проливе между скал. С одной стороны в открытом море продолжал бушевать шторм, вздымались волны, пенились валы. С другой – скрытый скальным выступом за поворотом – тек пролив куда-то вглубь острова. Выбора не было. Маньяк поплыл, отдаваясь на волю случая.

То, что случай оказался дурно пахнущим, с гнильцой, дошло до дайвера не сразу.

Течение, неспешное, вдруг норовистым конем понесло вперед. И не существовало узды, чтобы удержать его – раздвинулись стены, отполированные течением. Идеально гладкие, без зазоров и трещин. Но больше всего пугал – поначалу принятый за шум дождя – нарастающий рокот. Этот шум, слышанный не единожды в разных местах, подталкивал к страшному выводу. Дайвер догадывался, что ждет его за поворотом. Водопад. Там, впереди, масса воды, которая его несла, низвергается вниз с высоты, разбиваясь о скалы.

Не оставляя надежды, нопытался уцепиться хоть за какой-нибудь выступ, но ему катастрофически не везло. Срывая ногти, он стремительно плыл по течению. «Да уж, – обреченно подумал он, – сегодня смерть расстаралась. Затеяла игру в поддавки и по ходу дела… сука… поменяла правила».

– Маньяк! Хрен тебя дери!

Услышал дайвер и не понял, откуда идет голос.

– Я здесь, наверху! Руку давай!

У излучины, на небольшом выступе лежал Врубель. И тянул к воде руку.

– Промажешь – трындец тебе, – орал он. – Там водопад.

«Без тебя знаю», – мелькнула мысль. В тот же миг все, что было в поле зрения, сузилось до размеров руки, протянутой к воде. Маньяк приближался, изо всех сил пытаясь затормозить стремительный полет. Но мощному течению было наплевать на его усилия. После каждой попытки зацепиться хоть за какую-то выбоину, его отрывало и тащило дальше.

Три метра. Два. Маньяк подбросил тело, махнул рукой, пытаясь попасть по распахнутой широкой ладони. Прикосновение напоминало несостоявшееся рукопожатие. И уже сжав пальцами пустоту, дайвер понял, что железная хватка сжала его запястье.

Врубель кряхтел, пытаясь удержать тяжелое тело, которое буквально вырывал из его рук бурлящий поток. Дайвер брыкался, стараясь ногами упереться во что-нибудь, чтобы облегчить рулевому задачу, но ноги скользили и он снова беспомощно трепыхался в воде.

– Справа… черт… выступ, – хрипел Врубель. – Не удержу!

Свободной рукой Маньяк впился в скользкие камни, и ему удалось задержаться. Лихорадочно, он шарил ногой, ища обещанный выступ.

– В хрен тебя… в редьку, – кряхтел Врубель. – Больше не могу…

– Оставь, парень, – захлебываясь от брызг, крикнул Маньяк. – Зла на тебя не держу. На том свете рассчитаемся…

– Рассчитаемся на этом. – Лицо рулевого стало багровым. Он с натугой, скользя по камням, стал вытягивать Маньяка из воды.

8

На темном одутловатом лице мужчины с полоской спекшейся крови, закрывавшей оба глаза, лежало стеклянное тело кубомедузы. Крохотные щупальца шевелились, словно она не могла решиться – то ли двигаться, то ли оставаться на месте. В распахнутом вороте на шее чернели края огромной, практически отделяющей голову от тела раны. Слева, тяжело навалившись на утопленника, на волнах качался еще один труп. Он лежал на боку. В его голове, лишенной кожного покрова, шустро копошилась какая-то живность. Мужчину снизу подпирал раздувшийся до невообразимых размеров труп женщины. Дрожащая слизь полностью закрывало лицо. В темных с проседью волосах, мокнущих в воде, запутался краб. Разорванный подол некогда цветастого платья, открывал толстые, шарообразные ноги, как веревкой, перетянутые белой нитью шрама в коленном суставе.

Сколько их было – мужских, женских, детских трупов, мерно качающихся на волнах, если их не вмещало до самого горизонта пространство, ограниченное высокими скалами?

Маньяк попробовал прикинуть хотя бы приблизительно, но глазомер подвел его – он постоянно сбивался, концентрируясь на жутких подробностях.

Потом он оставил затею. Тысячи. Тысячи. Они лежали на берегу – на спине, уставив в небо черные провалы выдавленных тлением глаз, зарывшись лицом в песок, касаясь сломанными пальцами камней. Временами набегала волна, пыталась разжать сведенные судорогой руки и утащить добычу обратно в море. Но там уже было не протолкнуться. Суетливо покачавшись на мелководье, трупы оставались лежать на прежних местах.

Дайвер сидел у скалы, ощущая под лопаткой острый скол, и тоскливо смотрел вдаль. На облачное небо, серым куполом накрывшее огромную чашу Мертвого озера. Молва оказалась права – новых утопленников здесь не ждали. Маньяк не удивился бы, если бы под первым слоем трупов, обнаружился бы второй. Его тошнило от разглядывания изуродованных тел, но больше смотреть было не на что. Необходимо было исследовать скалы, которые напоминали пчелиные соты – были прорезанны многочисленными проливами и водопадами, срывающими вниз с разной высоты. Умом он понимал, что надо действовать, но так и не мог заставить себя подняться.

– А ты заметил, дайвер, что запаха нет? – Врубель сел рядом, широко расставив ноги, и легко задел Маньяка локтем.

Тот в ответ хмыкнул.

– Если бы здесь смердело соответственно, мы бы с тобой сдохли от вони. Еще часа два назад.

– Ну, не все из нас. – Врубель красноречиво повел головой в сторону пятиметровой отвесной стены воды, падающей со скалы. – Некоторые из нас уже бы мирно плыли кверху пузом. Как раз вон там между пузырями еще осталось свободное местечко.

– Ладно, Врубель. – Маньяк не стал смотреть в ту сторону, куда указывал рулевой. И так понятно, что он там увидит. – Сочтемся, мужик.

– Рассчитались уже. Не раз.

– Тебе виднее, – Маньяк пожал плечами.

– Наши еще говорили, что все утопленники здесь – свежачок. Как будто только вчера утонули. А эти…

– Врали. Вряд ли здесь был кто-то из живых. Так что, рассказывать тоже некому.

– Да ладно. Откуда тогда все эти слухи? Я думал, ты здесь уже побывал.

Маньяк отрицательно покачал головой.

– А еще говорили, – Врубель понизил голос, и дайверу пришлось напрячься, чтобы расслышать его слова за шумом водопада, – что в полнолуние вся эта шобла, – он мотнул головой в сторону разномастных трупов, – встает.

– Ну, тогда нам беспокоиться не о чем, – усмехнулся Маньяк. – Жизни нам, как раз до сегодняшней ночи. У тебя сколько патронов осталось? – он покосился на пристегнутую к поясу Врубеля кобуру.

– Семь. Но это ни о чем не говорит. И вообще, откуда столько пессимизма? К ночи отыщем тропу и заберемся повыше. И уж сверху понаблюдаем за этим шоу.

– Повеселимся.

– Похохочем.

– Ага. А жрать потом тоже этих… будем?

– Сказанул. Вон первый претендент у бабы в волосах запутался…

Маньяк сделал движение, словно ему стало плохо.

– Погоди. Я еще не настолько проголодался, чтобы вдохновляться от твоих кулинарных идей.

– А ты заметил, что оружия нигде не видно.

– Разоружило, вероятно, по дороге. Но проверить не помешает.

– Ты проверять будешь?

– Подожду малость, – Маньяк невесело улыбнулся. – Пока припрет.

– И я подожду. Спешить некуда. – Что делать-то будем, Врубель?

– Э, братан, ты традиции-то не ломай. Этот вопрос всегда я задавал.

– Да? Ну ладно. Давай задавай. Только ответов у меня нет. Одно ясно – накрылась наша миссия медным тазом.

– Тут уж не до миссии, – согласился Врубель. – Остаться бы в живых.

– Проблематично. Весьма.

– Но ты придумаешь что-нибудь. Я в тебя верю.

– Единственное, что я могу предложить – попытаться перебраться на ту сторону скал, к открытому морю. Может, пролив найдется, где течение не такое сильное. А там… Только чудо. Дайверы здесь не ходят.

– Пока задача ясна. Будем реализовывать.

Слева резко плеснуло и они разом обернулся на звук. В темно-сером месиве тягуче переваливаясь через труп, белесое тело скрылось в волнах. За ним, постепенно исчезая, потянулись тонкие стеклянные нити.

– Русалка? – голос у Врубеля дал трещину.

Маньяк кивнул.

– Сюда не полезет? Ты же у нас спец по русалкам.

– Не полезет. Жрачки до дури, чего она здесь забыла? На берегу они не жрут. Только убивают. Как крысы, загнанные в угол.

– Спасибо, обнадежил, – Врубель непроизвольно поджал ноги.

– Вот если бы кто-то из нас вошел в воду, то… Уж от свежатинки бы она не отказалась.

– Понятно. Вопрос с обыском трупов пока отпадает.

– По обыску скучаешь? Обыщем пока тех, кого к берегу прибило. Ножи, может быть. А все остальное, – он сокрушенно покачал головой, – скорее всего, уже барахло.

– Маньяк, скажи честно, – вдруг сказал рулевой и что-то в его голосе заставило дайвера обернуться и пристально посмотреть ему в глаза. – План какой был? Чего теперь ваньку валять.

– План, план… Дался тебе этот план? А может… Да ладно. Ты прав. Чего уж теперь… Есть у русалки один бзик – она беззащитная, когда жрет. В остальное время, чтобы ее достать, столько сил нужно положить… Видимо, увлекается, тварь, и сбрасывает защиту, которую пули не берут. А может, по-другому и кормиться не может? Как программы несовместимые – выключается одна и включается другая.

Он замолчал надолго и Врубель, терпеливо выждав пару минут, не сдержался.

– И?

– Что непонятного? Свеженькая приманка в воде. Кровь – крышу бы у русалки и сорвало. Считай, дело сделано.

– Не понял. Зачем свежатинка для этого? Тут корма до дури! Улучить момент и…

– Что и? Пойди, улучи свой момент! Ты видишь, как она жрет? – он сделал паузу, чтобы до Врубеля дошел смысл слов. – И я не вижу. Она под водой кормится. Ей свидетели ни к чему. А может, за шкуру свою опасается. Тоже не дура. Понимает свою уязвимость.

– Понятно. На роль приманки у тебя поначалу был Клещ назначен. Это тоже ясно. А потом, Маньяк? После того как ты подобрал Марго со товарищи? Потом кто?

– Уж не ее, как ты правильно понимаешь…

– Это я понимаю. Тогда кто?

Он впился в Маньяка напряженным взглядом, но тот молчал. Потом нехотя ответил.

– Ты знаешь ответ на свой вопрос, Врубель.

Рулевой тяжело перевел дыхание.

– Так бы я тебе и дался.

– Стал бы я тебя спрашивать. По башке чем-нибудь тяжелым и концы в воду.

– А русалку потом как бы потащил?

– Чего ее тащить? В лодку. Делов-то. Шеф, в крайнем случае, бы помог. Он вопросы задавать не любит.

– Да уж… Резонно.

– Так я думал вначале. Потом передумал.

– Вот это уже интересно. Почему?

Маньяк передернул плечами и почему-то обозлился.

– По кочану! Не знаю. Решил – сам в воду полезу. Никого подставлять не буду.

– Самоотверженно.

– Понимаешь, я не верю, что Аленка жива.

– Я не стал бы утверждать так категорично.

– Я почти уверен, – не слушая его, продолжал Маньяк. – Но я доберусь до Цитадели, чего бы мне это ни стоило. Потом… Сколько тебе надо тугриков, чтобы ты работал на меня?

– Я смотрю, крепко в твоей башке эта идея засела, – ухмыльнулся Врубель. – С Трюкачом как разбираться станешь?

– Братан. Если я доберусь до Цитадели, в живых останется только один. Или он. Или я.

– Ну слава-те, без работодателя я не останусь! В наше время трудно найти работу. Чтобы зарплату вовремя платили.

Маньяк против воли рассмеялся.

– Тогда сговоримся. Даю свыше.

– Ловлю на слове.

Они помолчали.

– Клещ и Ухарь… С твоей подачи? – тихо спросил Врубель.

– Все-то тебе надо знать… Лучше ты ответь. Откровенность за откровенность. Зачем Трюкачу русалка? Да еще живая?

– Точно не знаю, – задумчиво потянул Врубель. – Но могу предположить.

– Предполагай.

Но рулевой отвечать не торопился. Молчание затянулось и Маньяк подбодрил рассказчика тычком в бок.

– Вслух предполагай, братан!

– Цитадель – это видимая часть айсберга. Крепость стоит на подземном городе. Уж не знаю, что там было раньше. Но теперь там целая сеть. Коммуникации, бомбоубежища, лаборатории. Вот в них Трюкач всякие опыты с новыми материалами ставит. Не знаю, что он там ищет. Может, эликсир вечной жизни, – он улыбнулся. – Знаю только, что все эти вещества – смеси психотропные, что потом по свету разлетаются, большей частью из тех лабораторий. Я всего несколько раз был допущен в святая святых. Чем-то кололи, анализы, что ли? Типа проверяли сопротивляемость организма. То, что он с мертвыми русалками работает, это я видел. Наши говорили, что если труп свежий, некоторые свойства сохраняет. Короче… но это на уровне бреда. Берут кожу русалки и пересаживают на человека. Говорят – пули потом не берут. Но со временем кожа отмирает и подопытный коньки отбрасывает. А живая русалка с ее регенерацией – просто неиссякаемый материал…

– Так что, у Трюкача людей не нашлось, чтобы живую русалку добыть?

– И не один раз. Убить – убивали. Но раненая – в руки не дается.

– А снотворное?

– Снотворное, понимаешь, действует пару минут. Не успевали. А может, и не хотели успевать. Парни – они не дураки. Столько голов на эту затею безумную положили, что желающих срубить бабла убавилось. А под прицелом приказы выполнять – штрафники работнички никакие.

– Почему на меня вышли?

– Ты сам на себя вышел! Легенда, легенда… Если не он, то вообще никто. Ходим по округе, грудь колесом, сопли пузырем. С самого Циклопа грибочков достаем… Грех не воспользоваться.

Маньяк набрал полную грудь воздуха и медленно выдохнул.

– Как вышли-то? Я вроде столько лет тихарился.

– Баба твоя проболталась. Я ж говорю – горишь ты на бабах, Маньяк.

Дайвер замолчал. Снял мокрые кроссовки, прислонил их к камням. Потом встал и пошел по берегу.

9

Острый выступ манил. Многообещающе выдвинутый вперед, словно рука, протянутая для рукопожатия. Как оказалось – рука предателя. Маньяк, понадеявшийся на это «дружеское» приглашение, едва не сорвался. Подтянувшись, он вцепился в трещину, как клещ, бороздившую выступ по краю, но сам камень вдруг весьма ощутимо дрогнул. Настолько, что у дайвера оборвалось сердце. Нет, упасть – не значило разбиться. Однако падение само по себе обозначало неудачный исход предприятия.

Обшарив все доступные места в поисках наиболее приемлемого выхода к открытому морю, Маньяк раз пять отказывался от несерьезной затеи, но в конце концов вынужден был выбрать из откровенно неприемлемых вариантов просто неприемлемый. Молва оказалась права – все стоки вели в Мертвое озеро. И ни одного наоборот. А те, которые имелись – либо заканчивались водопадами разной степени высоты, либо течением настолько бурным, что сразу ставило крест на любых попытках.

Маньяк выбрал именно этот путь по камням, исходя из следующего: пусть поток, бегущий внизу, вдавленный между скал, также не отличался спокойным характером, но сорвавшись, можно было рассчитывать на вторую попытку. Устье речушки у впадения в Мертвое озеро расширялось и велик был шанс погасить скорость, а не влететь вместе с бешеным течением на глубину, беспомощно барахтаясь между трупами на радость скучавшим русалкам.

– Ненавижу карабкаться по скалам, – зло выдавил из себя Врубель перед тем, как шагнуть на первый выступ. Потом он стиснул зубы и полез выше, повторяя пройденный Маньяком путь.

Время от времени оборачиваясь, дайвер видел сосредоточенное лицо, налитые кровью глаза. Он не стал делать долгосрочных прогнозов. Потому что на самом деле, второй попытки не будет. Или им удастся преодолеть ущелье сразу, или никогда. Конечно, они станут пытаться снова и снова. Но с каждой такой попыткой, приобретая отрицательный опыт, обзаведутся комплексом под названием «горечь неудач». От которого будут неметь пальцы и темнеть в глазах.

Перебираясь по камням, Маньяк молчал, экономя силы. Удачливым скалолазом он себя никогда не считал, хотя высоты не боялся. Он не стал уверять товарища по несчастью, сопящего от напряжения, что такой вот «аттракцион» со страховкой кипящей волнами реки смертельной опасности не представлял. Слова оставались лишь словами. На самом деле, никто не мог знать, чем закончится падение. Он сам, отталкиваясь от приемлемого выступа, лез дальше и поэтому скоро обогнал Врубеля. В эластичной футболке, туго обтягивающей мощный торс, с расставленными руками и ногами, тот казался распятым жуком, неудачно накрытым стеклом. Безусловно, он находился в другой весовой категории и был на порядок тяжелее Маньяка – путь давался ему с большим трудом. Утвердившись, рулевой подолгу стоял, тщательно выверяя следующее движение.

– Эй, помощь нужна? – Маньяк остановился, вцепившись в змеившуюся расщелину.

Врубель молчал, с трудом заставляя себя покинуть «насиженное» место.

Оставаться долго на месте было чревато: тут же затекали руки, тело деревенело и с каждой секундой риск сорваться вниз возрастал. Поэтому, оторвавшись от разглядывания красного от напряжения лица Врубеля, застывшего вполоборота, дайвер отвернулся и стал мысленно просчитывать дальнейший путь.

А дорога вперед ничего хорошего не готовила. Даже ему, не говоря уж о Врубеле. Преодолев относительно безопасный пологий участок, Маньяк повернул за выступ. Почти отвесная скала опускалась к воде. И там, внизу, огрызнулась острыми зубами выступающего из морской пены гранита.

«Вот тебе и вторая попытка», – подумалось дайверу. Он обернулся – не предупредить ли Врубеля о том, что готовит ему поворот? – и передумал. Если тот решит, что с него хватит – как раз у излучины распрощается со скалой и уйдет в воду, к бесконечному повтору одного и того же сценария. Пока в один «прекрасный» момент русалке надоест развлекаться, наблюдая за тем, как исчезает очередное «кушать подано», и она встретит неудачника на мелководье, у самого устья.

Дорога вперед являлась чистой водой самоубийством. Спуск вниз и переход по острым, залитым водой камням он отверг сразу. Переход проходил под водопадом, вытекающим из широкой трещины. Пусть не такой уж бурный, он все равно не позволил бы удержаться на ногах. Единственно возможный путь представлялся Маньяку, если взять выше. В таком случае сорвешься – костей не соберешь. Зато в метрах в четырех из отвесной скалы выступала плоская часть довольно внушительных размеров, словно предназначенная для того, чтобы послужить пристанищем для полноценного отдыха. На радость Врубелю. Конечно, если прежде он не размозжит себе голову, сорвавшись со скалы.

Пока Маньяк раздумывал, его нагнал рулевой. Решив не нервировать собрата по несчастью, дайвер оторвал левую руку от трещины и, подтянувшись, уцепился за ближайший камень, одновременно шагнув вперед. Сказалась задержка – онемевшие ноги плохо слушались. Он постарался чуть ослабить напряжение, завоевав новый гранитный скол. Шаг.

Еще шаг.

– Черт, черт, черт.

Услышал Маньяк за спиной, но такую роскошь как обернуться и подбодрить горе-альпиниста, он позволить себе не мог. Предельно сконцентрировавшись, как ящерица – безумная, однозначно – он карабкался по скале, вгрызаясь сломанными ногтями в малейшие трещины. Когда соскочила нога с казавшегося таким надежным камня, только неимоверное напряжение удержало его от падания. Левая рука, на которую пришлась вся тяжесть его веса, противно дрожала, пока он ногой безуспешно искал то, на что можно было опереться. Опора обнаружилась несколько выше, чем он ожидал. Осторожно, без спешки перенося вес на левую ногу, Маньяк, наконец, закрепился и с трудом перевел сбитое дыхание.

Пусть давался ему с немыслимым трудом. Несколько раз дайвер прощался с жизнью и каждое спасение в виде подвернувшейся под руку трещины воспринимал как воскрешение из мертвых. Повиснув над пропастью, он последним усилием воли подтянул непослушное тело и буквально выбросил себя на безопасный выступ, намеченный для отдыха. И только привалившись спиной к камням, он понял, насколько жутко, нечеловечески сильно устал. Закрыв глаза, он отпустил себе пару долгих минут на то, чтобы собраться с силами. И только потом открыл глаза.

Врубель держался. А уж из последних сил, или того, что ему отпущено природой хватило бы ни на один подобный переход, дайвер не знал. Цепляясь за трещины, медленно, но верно рулевой полз, почти в точности повторяя только что проделанный Маньяком подъем. На дайвера, отдыхающего на скале, он не смотрел. Но, возможно, это придало скалолазу уверенность в том, что путь проходим.

«И ведь получится у него, – беззлобно подумал Маньяк. – На одном только «а мне, что, слабо?» доберется». Пять минут отдыха пошли ему на пользу, вернув ироническое отношение к действительности: он едва воздержался от бодрого «еще полтора метра, мужик, и ты в дамках». Дайвер до последнего не верил, что Врубель одолеет сложный участок и мысленно успел с ним проститься. Но всякий раз неистовое желание жить вдавливало мощное тело в скалу, удерживая от неизбежного падения. Только помогая Врубелю перебросить тяжелое тело на выступ, Маньяк ободрительно покачал головой.

– Силен, мужик.

– А ты… что думал? – задыхаясь, как после долгого погружения, сказал тот. – У тебя получится, а я, типа… лох?

– Ну точно, – усмехнулся Маньяк. – Как пацан на слабо повелся…

Потом были трудные подъемы и не менее опасные спуски. Чем ближе они подбирались к выходу в открытое море, тем шире становилась река, разделяющая скалы и бешеней поток. Брызги, летевшие выше, покрывали влагой стены. Но Маньяк уже улавливал запах моря, горький запах простора и свободы. Впереди лежал относительно безопасный участок, и дайвер вправе был рассчитывать на то, что излучина реки окажется последним поворотом. Чуть дальше скалы сближались настолько, что при желании – абсолютно безумном желании – можно было перепрыгнуть на другую сторону. Снимать со счетов и такую возможность, Маньяк не торопился. В том случае, если за поворотом судьба приготовила один из тех сюрпризов, что долго прятала в рукаве.

Рев потока, зажатого в узкую расщелину, оглушал. Перед очередным рывком они отдыхали на широком выступе – практически роскошном каменном плато. От края до края было метра четыре, и Маньяк позволил себе пройтись, чтобы полнее оценить возможные пути. На противоположном берегу было на что посмотреть. Водный поток, вырываясь из плена ущелья, заливал огромную бухту. Настолько большую, что противоположный берег терялся в тумане. Мысленно похвалив себя за то, что остановил свой выбор на этой стороне, дайвер разглядывал песчаный берег бухты, мелководье, на котором мерно колыхались три мертвых тела. На скалистых стенах темнели жерла водопадов, со всех сторон бьющих в воду.

Лента ближайшего водопада прервалась. Иссякла, с плеском уйдя в песок, и снова заполнила водой края темного провала. Вот этот водопад и приготовил сюрприз, словно только и дожидался зрителя, способного оценить будущее зрелище по достоинству.

Сначала у Маньяка просто кольнуло в сердце. Наверное, подсознание успело отметить знакомые черты того, что медленно вынес на свет божий мутный поток. Задержал у края, перевернул на спину и сбросил в мокрый песок. В следующее мгновение Маньяк застыл как громом пораженный: на берегу, раскинув руки, лежала Марго. Ее неподвижное, белое лицо заливали брызги.

Дайвер, ошалевший от удивления, не сразу заметил, как за его спиной возник Врубель. Как оказалось через секунду, они были не единственными свидетелями. Из водопада, проявляясь как виденье в кошмарном сне, выплыло лицо с огромными глазами. Потом показалась круглая голова со струящимися вниз стеклянными прядями.

– Русалка, – констатируя факт, сказал Врубель.

За то время, пока мысленный процесс успел сформироваться в короткое слово, в голове у Маньяка пронеслась настоящая буря. Девочка… бедная девочка. Он предупреждал! Он сделал все возможное и что? Теперь она мертва. Но, черт возьми, в его силах сделать так, чтобы поганый рот твари не коснулся хрупкой белой шеи! А эти мерзкие когти оставались подальше от нежного тела!

– Пистолет, – хрипло приказал – не попросил Маньяк.

– Ага. Сейчас, – насмешливый ответ не сразу дошел до дайвера. – С такого расстояния ты в нее не попадешь. Тут и я из пистолета промажу. Только отпугнешь. Надолго?

– Пистолет, – уже тише сказал Маньяк, оборачиваясь к Врубелю, стоявшему рядом.

– Разбежался. Тратить последние патроны на мертвую бабу? Я же говорил, что ты…

О чем именно пытался напомнить Врубель, осталось неизвестным. В следующее мгновенье, не тратя слов на уговоры, Маньяк резко обернулся. Чуть пригнувшись, с разворота, вложив в удар всю свою злость – не на рулевого, а на смерть, из многих тысяч готовых кандидатов выбравшую беззащитную и упрямую девочку – засадил кулаком Врубелю в челюсть. Тот оказался не готов к нападению – тем сокрушительней оказался нокаут. Маньяк уловил отблеск удивления, пока сильное тело падало навзничь. Еще несколько долгих секунд ушло на то, чтобы отстегнуть кобуру и прикрепить ремень к собственному поясу – не хватало выронить оружие при прыжке! Врубель хрипел, пытаясь что-то сказать. Изо рта текла кровь, пачкая зубы.

– Прости, друг. С меня должок.

На ходу бросил Маньяк. Он торопился. В голове царила пустота, там напрочь отсутствовали мысли о собственной безопасности. В него словно вселился бес. И этот враг рода человеческого, заставил его, уже застывшего на опасном выступе, всерьез рассматривать возможность перепрыгнуть на другую сторону.

Дайвер не рассчитывал действия. Не оценивал то, что нужно взять левее, где скалы подступают ближе друг к другу. Дьявол, засевший внутри, просто толкнул его тело вверх, и крик пришедшего в себя Врубеля Маньяк поймал уже на лету. Этот вопль «не смей, дурак!» буквально физически толкнул в спину. Иначе, чем еще можно объяснить то, что успело оценить его сознание: не получится. Он не долетит. И вдруг – словно крылья за спиной отрастил тот отчаянный возглас. Уже летел вниз, промахнувшись. Взмах руками – и как? Какими судьбами подвернулся тот выступ, на котором он и повис, отчаянно пытаясь удержаться? Мысли промелькнули и исчезли, когда он, подтянувшись, забрался наверх, срывая кожу до кости. Потом выбрался на уступ, упираясь коленями там, где на камнях темнели кровавые следы.

Девушка лежала на спине. Ее лицо и после смерти хранило упрямую маску. Глаза закрывали веки с синими прожилками, в углах губ прятались тени. Над ней склонилась русалка. Серые тонкие нити свесились вниз, постепенно закрывая лицо, заползая в нос, в уши.

– Оставь ее, сука, – с пистолетом в вытянутых руках Маньяк возник из-за выступа скалы.

Русалка не подняла голову. Возможно, она вообще не оценила его как объект, достойный внимания. Еще один человечек. Еще один обед. Только позже. Правый, широко открытый глаз наполовину закрывало белое пятно бельма. Именно туда и пришелся первый выстрел – и вогнал опухоль внутрь черепа. Потом были еще выстрелы. Маньяка остановили только щелчки, которые стал извлекать его указательный палец, давивший на спусковой крючок. Он не знал, удалось ли ему убить русалку, когда прижал к себе еще не потерявшее подвижность тело девушки.

– Дура, какая же ты дура… Марго, Марго… – шептал он.

Потом насильно оторвал ее от себя. Бросил тело на песок и, невзирая на голос разума, шептавший, что все бесполезно, с силой надавил сплетенными ладонями на грудную клетку. Еще и еще раз. Запрокинув голову с тонкой шеей, он впился в ее губы ртом, словно хотел укусить. Прижался плотнее и вдавил воздух в неподвижное тело. На лбу его выступила испарина. Он не знал, что происходит за его спиной, очнулась ли русалка? Он видел прямо перед собой стеклянные слезы, стывшие на белых щеках девушки и ледяную изморозь у нее на лбу. Снова массаж и искусственное дыхание. В его голове зациклились два действия. И он, сдавливая грудь, все не мог остановиться. Склонялся, вдувая в приоткрытый рот весь воздух, который мог поместиться в его легких. И выпрямлялся, чтобы подтолкнуть упрямое сердце мертвой девушки, пусть даже ценой сломанных ребер.

Маньяк замер только осознав, что не может продолжать: изо рта девушки, вместе с хрипом, хлынул поток воды.

10

Приближался вечер. Костер горел ярко, но тепла почти не давал. Марго никак не могла согреться. Она сидела на стволе поваленного дерева, куталась в куртку с широкого плеча Шефа и смотрела на оплавленные золотом сучья. В голове царили разброд и сумятица. И те отголоски мыслей, что ей удавалось поймать за ускользающие хвосты, ясности не вносили. Цель почти достигнута, а у нее не хватало сил, чтобы обсудить с самой собой четкий план действий. Слава богу, хоть замолчал Шеф, сотню раз – не меньше – повторивший фразу о том, что если бы ни звук выстрелов, он ни за что бы ни повернул лодку назад. Обычно такой молчаливый, он словно с цепи сорвался. И вот наконец замолчал.

На острове, от которого проход по мелководью вел к самой Цитадели, Маньяк скомандовал привал. В крохотном леске он быстро развел огонь. И девушка, растерянная, онемевшая, застывшая внутри, даже не поинтересовалась, почему он не повел их в крепость сразу. Так же, как прежде не задала вопрос, а для чего им понадобилась русалка? Эта остановка была нужна ей как воздух, но дайвер распорядился, не дожидаясь ее просьбы.

Марго сидела у костра, обхватив себя за плечи руками, покачивалась и не могла собраться с мыслями. При каждом вдохе в груди нещадно саднило. Наверняка, Маньяк сломал ей ребро, когда делал искусственное дыхание. Хрен с этим – заживет. Главное, что она выжила. Плохо другое: спаситель заметил, как она нечаянно прижимает руку в левой стороне груди, пытаясь унять боль. Наверное, ему видится в этом жесте немой укор. А это не так. Нужно собраться с мыслями и поблагодарить Маньяка за спасение – она не успела сказать ему спасибо сразу. А позже… не хотелось начинать фразу со слов «кстати». Поэтому она сидела на бревне, смотрела, как огненные дорожки бегут по деревяшке и молчала.

Девушка много помнила из того, что случилось, но, наверное, еще больше забыла. В памяти осталась темная, в мраморных разводах пены волна, что обрушилась сверху и потащила за борт. Марго оставалась в сознании под водой, когда плыла на свет, подернутый над головой мутной рябью. Но сил не хватило. Мощное подводное течение, пару раз крепко приложив ее о камни, втянуло внутрь пещеры. Это было как стремительное падение в черной трубе аквапарка. Память зачерпнула воспоминание о посещении водного парка аттракционов из детства. Также летели в лицо брызги, не давая возможности вздохнуть. В полной темноте ее несло вниз, крутя, как щепку в бурном потоке. Сопротивляться бесполезно. Смирившись, она отдалась на волю волн. Как поплавок, ее выбросило на поверхность в кромешной тьме пещеры. Разинув рот, дыша полной грудью, она до боли таращила глаза, но так и не смогла разглядеть, где находится.

Позже, нащупав рукой влажную стену, ей стало легче. Марго поплыла по течению, время от времени касаясь камней и мгновенно впадая в отчаяние, стоило зачерпнуть рукой пустоту. Долго ли так продолжалось, она сказать не могла. Фосфоресцирующие натеки на стенах позволили ей разглядеть очередную пещеру, куда ее вынесло. Течение делилось, опоясывая крохотный островок с плотными рядами сталагмитов. Там она и остановилась, чтобы передохнуть и собраться с мыслями.

«Хорошо, что Врубель приказал запереть оружие в ящике перед началом шторма», – эта мысль была первой.

«Плохо, что у меня нет оружия. Чем же я, случись что, буду отбиваться?» – вдогонку за первой понеслась вторая.

Нечего было и думать о том, чтобы вернуться. Течение ей не одолеть ни при каких обстоятельствах. Значит, нужно плыть вперед. Что она и сделала, в прямом смысле совершив над собой насилие, чтобы сдернуть непослушное тело с островка в холодную воду.

Сюрпризы не заставили себя долго ждать. На счастье девушки, стены мягко светились. Не настолько, чтобы разглядеть частности, но чтобы охватить целое. В противном случае, Марго отдала бы богу душу после того, как рукой нащупала что-то скользкое, податливо скользнувшее в сторону. От ужаса, она едва не нырнула с головой. Неуклюже барахтаясь, она спиной прижалась к камням, до рези вглядываясь в темноту. Пугающий до дрожи предмет с выступающими из воды частями слепо прибивало к стене рядом с ней. На близком расстоянии ей удалось его разглядеть. На волнах качался труп, лицом вниз. Первым ее желанием было перевернуть его. Потом, разглядев мокрые пряди волос, налипшие на череп, она успокоилась. Почему? Ответить на вопрос она смогла позже, когда сидела на песчаной отмели, до боли сжав плечи руками и ожидая, пока труп отнесет течением подальше.

Не Маньяк. И ладно. Даже на задворках сознания не промелькнула мысль о том, что это могли быть Робинзон. Или Шеф. Не говоря уж о Врубеле. Далекие люди. Как она ни старалась, Робинзон так и не смог занять место в ее сердце. Но, наверное, она врала, когда уверяла себя, что там царила пустота. Вот так. Стоило отвлечься и дать слабину, как лысый дайвер вошел в ее душу и вальяжно расположился. В самом центре, потому что по-другому не умел.

Это открытие не принесло света ее душе. Марго закрыла глаза, пытаясь хоть на секунду представить себе то будущее, где бы они с Маньяком жили долго и счастливо. Но вместо этого перед глазами расплывались два темных пятна на песке, постепенно сливаясь в одно.

Когда девушка открыла глаза, все вокруг изменилось. В воздухе, почти касаясь друг друга прозрачными телами, плыли странные создания, похожие на медуз. Внутри мотыльками трепыхался слабый зеленоватый свет. Завороженная, Марго ступила в черную воду. И сначала поплыла следом, а потом пошла – поток воды мелел с каждым шагом. Как сомнамбула она брела за медузами, не желая замечать ничего вокруг. Ей суждено умереть в пещерах – она смирилась и готовилась принять жестокую участь достойно. Так пусть смерть будет красивой и яркой! Девушка догнала последнюю медузу и протянула руку, но судьба распорядилась по-иному. Нога ее поехала – такое впечатление, что она ступила на ледяное дно, скрытое под водой. Девушка упала на спину – и в ту же секунду ее подхватил мощный поток с двух сторон. Она барахталась, пытаясь зацепиться за стену, но ее несло. Потолок вдруг стремительно обрушился сверху, заставив ее нырнуть. Течение понеслось вниз. Марго кувыркалась. Тщетно пытаясь вынырнуть на поверхность, чтобы глотнуть воздуху. Потом ее ударило головой о выступ и сознание оставило ее.

Марго пришла в себя от боли, словно кто-то пытался сломать ей ребра. И потом уже, позже, когда Маньяк буквально на себе, контролируя каждый шаг по камням, вынес ее из бухты, в открытом море показалась лодка. И ухмыляющийся от уха до уха Шеф радостно сказал первый раз свою фразу. «Если бы не выстрелы, мужики»…

Темнело. Все куда-то разошлись. У костра вместе с ней остался лишь Маньяк. В его карих глазах плясали искры. Он вел себя так, словно пока прокручивал в голове весь монолог, потерялось начало.

Поэтому заговорила она.

– Ты сделал свою работу. Спасибо. Дальше я сама. Он кивнул. Потом странно, в два приема вздохнул.

– Смерть Робинзона совсем тебя не волнует? – невпопад тихо спросил дайвер.

Марго прислушалась к себе и не нашла там ответа: ни положительного, ни отрицательного. Она ответила правду – неопределенно пожала плечами.

– Так я и думал. Да тебя ведь ничего кроме… брата не волнует. Цель достигнута. Что будешь делать дальше?

Она хотела сказать какую-нибудь банальность, например, «жить», но это было таким враньем, что ее губы, еще болевшие после «поцелуев», которыми наградил ее Маньяк, отказались произносить это слово.

– Могу я попросить тебя об одном? – Маньяк не дождался ответа на предыдущий вопрос.

Девушка кивнула, бросив на него удивленный взгляд.

– Не ходи в Цитадель. Сегодня. Подожди хотя бы до утра. Только не спрашивай почему. Хоть это ты обещать мне можешь?

– Обещать? Могу.

Они помолчали.

– Зачем тебе русалка? Она еще живая?

На этот раз промолчал он. Стремительно опускался вечер. На потемневший небосклон выкатилась луна.

– Об одном жалею, – внезапно зло сорвался дайвер. – Что с моей подачи ты оказалась здесь. И смерть получишь. С моей подачи.

Он резко хлопнул себя по коленям и поднялся. Марго подняла руку, нашла его ладонь и потянула к себе. И в тот момент, когда он послушно сел рядом, на нее накатила удивительная волна спокойствия. Впервые не только за прошедшие дни, но и за все время после начала конца света.

– Тебе не кажется, Маньяк, что нас – всю нашу землю, давно перебросили в другую галактику? Нас перебросили. И забросили. Или скорее, забили на нас окончательно. Мы сидим в какой-нибудь компьютерной галактической корзине. И должны быть благодарны тому, кого… жалость?.. Не знаю. Что-то удерживает от окончательного решения. «Очистить корзину»? Окей.

– Марго, – дайвер развернулся, едва не опрокинув корягу, и стиснул ее руку горячей ладонью. – Живи. Пожалуйста.

* * *

– Врубель, старик. Я тебя не ждал.

Высокий мужчина с наметившимся животом протянул руку для приветствия.

– И губу уже раскатал на твою снайперку.

– Закатай обратно, Ворон, – хмуро сказал Врубель, отвечая на приветствие.

– Этот с тобой? – спросил лопоухий парень, замерший в боевой готовности с оружием наперевес. – Этот сам по себе, – огрызнулся Маньяк и сбросил ношу на землю. От тяжести плечи ныли, а в шею словно вставили железный кол.

– Маньяк, – раздался негромкий тенорок и из темноты выступил третий. Небритый, коренастый, с мощно выступающей вперед нижней челюстью. – Трюкач тебя ждет.

– Надеюсь, – процедил дайвер и поддал ногой термомешок. – Кто понесет? – спросил он, заранее зная ответ.

Желающих не нашлось. Опасливо переглянувшись, бойцы промолчали. Коренастый, судя по повадкам главный из трех, красноречиво посмотрел на Маньяка.

– По этому поводу никаких распоряжений не было.

– Ясно, – нахмурился дайвер.

Термический мешок был странным на ощупь. Нечто среднее между мягким пластиком и толстой кожей. Податливый, разделенный на крошечные ячейки материал с внутренней стороны состоял из крохотных капсул, заполненных снотворным. В темной глубине, скрытой клапанами от глаз, лежало тело. Гибкое и очень тяжелое. В то время как Маньяк вытаскивал с трудом приходящую в себя Марго из ущелья, Врубель задержался у мертвой – как тогда казалось – русалки. Для того чтобы это понять, дайверу не нужно было подходить к ней близко. Одно то, что она не напала на него сзади, говорило само за себя.

Поворот и, правда, оказался последним перед выходом в море. Когда Маньяк одолел последний спуск, буквально неся на своих плечах девушку, шторм стих. Только клочья туч, расползающихся за горизонт, напоминал о том, что закончилась буря. На выцветшем, омытом до прозрачной синевы небосводе, неярко горело солнце. Берега не было. Но на их счастье скалы, вплотную подступающие к серым волнам, разродились каменной плитой, на которой вполне можно было разместиться.

Маньяк сидел возле дрожащей девушки, обнимая ее за плечи, когда возник суровый Врубель. Левая половина его лица покраснела и отекла. «Тоже безбашенный мужик, – подумал тогда дайвер. – Опять на слабо повелся». Рулевой одолел прыжок, рискнул, поставив на карту собственную жизнь. И удача не подвела его.

Врубель постоял на камнях, широко расставив ноги. Он не стал выяснять отношения, не стал вздергивать дайвера за грудки и прикладывать головой о стену. Не говоря ни слова, он опустился рядом и долго молчал.

– Она живая, – через полчаса, не меньше, подал он голос.

– Толку-то, – отмахнулся дайвер. Хотя от этой новость неприятный холодок пробежал по спине.

Они молчали. Вполне возможно, в душе каждый из них молился о том, чтобы случилось чудо. Или через одного. Во всяком случае, в голове у Маньяка парила на крыльях абсолютного покоя звенящая и умиротворяющая пустота. А может быть, судьба отчаялась дождаться этих самых молитв и стенаний. И просто так, от душевной «щедрости»… Что уж тут церемониться, когда речь идет об одном шансе из ста, отстегнула с барского плеча лодку, за рулем которой сидел улыбающийся Шеф.

Им с Врубелем пришлось вернуться, прихватив с собой и пистолет со снотворным, и термомешок. Когда они, обжигаясь о выступившую из ран «гремучую смесь» и стеклянные волосы, упаковывали тварь, она еще жила. Врубель уверял его, что ткань «дышала». И что через некоторый промежуток времени в кровь твари выплескивается снотворное, чтобы поддержать «спящий режим», и если на доставку русалки уйдет не более пяти часов, есть шанс принести ее живой. Но… как все обстоит на самом деле, не знал никто.

И чего им стоило плыть на лодке, везя с собой смертельно опасный груз – вопрос, на который тоже не было ответа.

Теперь, глядя на обожженные, покрытые волдырями руки и ношу, что послушно лежала у его ног, Маньяк искренне надеялся на то, что тварь не подохла. В противном случае, ему нечего будет предъявить Трюкачу, кроме собственной беспомощности. Дайвер присел и, как тяжеловес, толкающий штангу, взвалил термомешок на плечи. Потом медленно, с великим трудом выпрямился и побрел следом за высоким мужчиной, показывающим дорогу. У дайвера не осталось сил, чтобы поднять голову, он видел только ноги, мелькающие впереди. Его преследовала мысль о том, что он тащит мертвое тело.

И через полчаса двумя трупами станет больше.

Дайвер брел, едва переставляя ноги, согнувшись от непосильной тяжести. Рядом, хлюпая по мелководью, шел угрюмый Врубель. Его опухшая щека время от времени вздрагивала от болезненного тика. Замыкал немногочисленный отряд небритый мужчина, которого дайвер принял за главного. Лопоухого услали в Цитадель, чтобы опередить события.

Маньяк тащился медленно. Словно подсознательно пытался оттянуть тот момент, когда придется предъявлять товар лицом. Он шевелил плечами, придерживал тяжесть руками и все равно, как ни старался, не смог устроить ее удобнее. Врубель уверял его, что тварь выживет. Дайверу эти уверения были до звезды. Другой русалки в его распоряжении не имелось. Русская рулетка. Он уже вложил в револьвер единственный патрон, крутанул барабан и приставил ствол к виску. Оставалось выяснить, кто у судьбы в любимчиках, нажав на спусковой крючок.

Из темноты, заслоняя ослепительный диск луны, надвигалась черная громада Цитадели. Маньяк хорошо помнил ее величественную мощь. Зубчатые стены старинного замка, пронизанные наверху рядами бойниц, словно вырастали из воды. Основание, сложенное из огромных по размеру камней – замшелых, плотно пригнанных, столетия назад скрепленных раствором, который держался до сих пор. Все выше поднимались к небу ряды красновато-бурых камней, у самого верха прерывающихся врезанными в стены амбразурами.

Полумертвый от усталости, Маньяк не сразу понял, что вслед за провожатым остановился у ворот. Створки отъехали в стороны. Он вошел, глядя только себе под ноги. Во дворе горел открытый огонь, освещая покрытый трещинами булыжник.

Их ждали. Начался галдеж. С кем-то из старых знакомцев мрачный Врубель успел обменяться парой слов. Вернее, просто послал любопытных так далеко, как только смог. Ему беззлобно ответили.

– Наконец-то, – раздался хриплый голос, и мгновенно установилась тишина.

– Монгол, – вместо приветствия сказал Врубель. – Не ждали?

– Это то, что я думаю? – вопросом на вопрос ответил Монгол. – Живая? Да ладно.

Маньяк, согнувшийся под тяжестью, головы не поднимал. И ежу ясно, на что показывает невидимый Монгол. Дайвер едва дышал, грудную клетку сдавило так, что едва проходилкислород. Но все равно он чуть не ответил. Его опередил Врубель.

– А языками почешем еще с полчаса, так подохнет. Трюкачу так и скажу.

– Ладно, не заводись, – в голосе Монгола сквозило плохо скрытое раздражение. – Давай за мной.

Маньяк двинулся вперед. Нашел под ногами широкие ступени и тяжело, в два приема стал подниматься. Плечи онемели. Немилосердно ныл затылок, а в позвоночник вогнали резкую, отзывающуюся на каждый шаг боль. Но бросить ношу – такого он не мог себе позволить. Пока начнутся разборки, кому тащить, пока сгоняют за распоряжением к Трюкачу, пока найдутся смельчаки… Пройдет время. А кто знает, сколько еще отпущено той, что въезжает на его плечах в старинный замок? Если, конечно, она вообще жива.

Анфилада из арочных сводов напряженно внимала звуку шагов. Эхо привязалось к старческому шарканью Маньяка, стократ усилило его, растянув в один нескончаемый шорох. Он передвигался на одном упрямстве, плохо понимая, где находится. В глазах дрожала радуга, рябил пол под ногами. Ему казалось, что эта пытка не кончится никогда. Переставляя ноги, полуживой от боли в спине, он не сразу расслышал приказ.

– Ложь ее сюда. И лицом к стене.

Когда до него дошел смысл слов, Маньяк наклонился, осторожно опуская немыслимо тяжелую ношу и четко осознавая то, что не сможет взвалить ее на себя еще раз. Позвоночник пронзила нестерпимая боль и тут же отступила. Дайвер открыл рот, глотая воздух. Когда он выпрямился в полный рост, ему стало легче. Тот, кто отдал приказ, ждать не любил. Дайвера отпихнули лицом к стене. Ощутимый удар по голени заставил его широко расставить ноги. Он молчал, пережидая, пока чуткие пальцы ощупывают каждый шов на его одежде. Дотошно, обстоятельно, возвращаясь к пройденному. Более того, в какой-то момент Маньяк осознал, что хочет, чтобы обыск продлился подольше. Но потом плечи его распрямились и открылось второе дыхание.

– Чист, Трюкач.

Маньяка бесцеремонно развернули лицом к залу. Рядом с ним, хмуро глядя себе под ноги, застыл Врубель.

– Хорошо, – раздался знакомый до боли низкий голос.

В центр некогда рыцарского зала из темноты вышел Трюкач. «Любит эффекты, подлец», – неприязненно подумал дайвер, осматривая и огромное помещение, освещенное мягким светом горящих факелов, вставленных по старинке в отполированные до серебряного блеска кольца. Наверху выступал в зал второй ярус полукруглых декоративных балконов, огороженных ажурными периллами. Десяток мужчин бойцовыми собаками застыли в нишах, готовые по приказу босса порвать всех в клочья. Еще двое сопровождали Трюкача. Он сам остановился в нескольких шагах от Маньяка. В щегольски распахнутом вороте кожаной куртки по-прежнему таяла в облаке золотой пыли «пчела».

– Браво, Маньяк! – Трюкач подтвердил свои слова аплодисментами. Жидкими, впрочем. Так, ударил пару раз ладонью о ладонь. – Она жива?

– Где Аленка? – проигнорировав вопрос, хрипло спросил Маньяк.

– Русалка жива? – голос у Трюкача стал тверже. В серых глазах мелькнул огненный сполох.

– Проверь, – пожал плечами дайвер.

– Не сомневайся. Найдется, кому посмотреть.

– Я сделал то, о чем договорились. Дело за тобой.

– За мной не заржавеет.

– Ближе к телу.

– Я никуда не тороплюсь.

– Тороплюсь я. Отдай мне девушку и мы в расчете.

– Не спеши, Маньяк. Ребята уже идут, – Трюкач заложил руки за спину и сделал несколько шагов. – Сделка будет считаться, когда я увижу, что русалка жива. И ты не пытаешься толкнуть мне залежалый товар.

– Так в чем дело? – почти сорвался Маньяк. – Смотри! Или хочешь, я сам ее открою.

– Стоять, – негромко приказал Монгол и для верности обхватил железными пальцами предплечье.

Дайвер передернул плечом, стряхивая руку.

– Отвали, – сквозь зубы бросил он.

– Не трогай его, Монгол, – сказал Трюкач и подошел ближе. – Не ожидал, признаться…

– Положил я на твое признание, – в глазах у Маньяка зажглись искры.

– Остынь, дайвер. Если она действительно жива, – Трюкач не мог оторвать глаз от лежащего у его ног объемного предмета с крупными ячеистыми порами и клапанами у основания. – Ты понимаешь, что это значит?

– Дай догадаюсь, – съязвил Маньяк. – Мою свободу? Где Аленка? Я хочу ее видеть! – он почти хрипел от злости.

– Это не просто удача, Маньяк, – хозяин Цитадели его не слушал. – Нет, это не просто удача. Это запредельное везение.

– Где Аленка! Я хочу ее видеть!

– Ты бесценный человек, Маньяк. Не зря… столько хлопот ты мне доставил.

– Трюкач.

– Ты увидишь свою зазнобу чуть позже. Я даже дам вам возможность… м-м-м… пообщаться. Только после того, как ты получишь новое задание.

Маньяк судорожно перевел дыхание. Сбылось одно из худших опасений.

– Ты – моя золотая рыбка, Маньяк. А кто же отпустит ее в море, не загадав трех желаний?

Трюкач хрипло рассмеялся, задрав голову так, что виден был дергающийся кадык. Нестерпимо, до дрожи в членах Маньяку захотелось резануть ребром ладони по этому выступающему кадыку. Так примерно он и представлял себе весь этот сыр-бор после возвращения. Живая русалка – брошенная под ноги белобрысому гаденышу – еще не означала свободу для него и Аленки. Скорее всего, задание – первое в числе многих. А испуганная девочка – цепь, на которой будут держать за железный ошейник послушного барбоса.

– Падла ты, Трюкач, – сухими губами сказал Маньяк. – Редкая и гнусная тварь.

Стоявший рядом Монгол дернулся, но наказывать без приказа не посмел.

– Шестерку на побегушках из меня хочешь сделать? – продолжал дайвер.

– Почему шестерку? Хочешь, договоримся о размерах благодарности. Я готов. На общих основаниях расплачиваться с тобой за каждую сделку. Если речь идет о деньгах – мы договоримся.

– Трюкач, – отвлекая внимание хозяина Цитадели на себя, из темноты выступил Врубель. – Я свободен?

– А? – Трюкач перевел взгляд на рулевого. Но ответить не успел.

В зал вошли трое. В черных халатах, с угрюмыми, больными лицами мясников.

– Вот и ребята, – вздохнул Трюкач. – Проверьте ее у себя, что там и как. А ты, – он резко обернулся к Маньяку. – Будешь делать то, что я скажу.

В противном случае…

Он не договорил. Одновременно с шумными возгласами, докатившимися до зала, и вбежавшим парнем, в чьих глазах плескался ужас, Маньяк почувствовал, как дрогнул пол. Еще не было звука. Легкая вибрация предалась от подошв ног и поползла выше, добираясь до сердца.

– Циклоп! Циклоп, Трюкач! – крикнул ошалевший от страха парень. В зале прокатилась шумная волна.

– Вот и трындец тебе пришел, – усмехнулся Маньяк. Он был готов отдать свою жизнь. Но только вместе с тем, кто стоял с ним лицом к лицу и тянул углы губ в мерзкой ухмылке. «Почему он улыбается, – мелькнула шальная мысль. – Еще не дошло?»

– Я бы на твоем месте закрыл хайло и спокойно принял бы свою участь, – спокойно сказал Трюкач.

– Принимай на своем. Недолго осталось.

– Ты, дайвер, ни хрена не понимаешь. Так что заткнись и делай то, что велят. Цитадель стоит на таких катакомбах, которые тебе и не снились. Мы уже пережили одного Циклопа. Переживем и второго, – он обернулся. – Все в бомбоубежище. Монгол, возьми людей, за дайвера отвечаешь головой.

Началась суета. Трюкач повернулся и пошел вглубь зала. Но далеко уйти не успел. Ровно за секунду до того, как Маньяк, развернувшись, нанес страшный удар Моголу в лицо, за мгновенье до того, как дайвер крикнул: «Врубель, давай», раздался выстрел.

Вернее, несколько выстрелов подряд.

11

Ложь. Это все, что она могла ему дать. Ни веру, ни надежду, ни любовь. Только лживое обещание, сдержать которое было выше ее сил. Что-то непривычно трогательное, беззащитное дрожало в его глазах, когда Маньяк заставил ее дать слово. У Марго заныло сердце. Она вдруг ясно осознала, что больше никогда его не увидит. Потом дайвер отвернулся и горькое чувство отпустило. Девушка знала, что так и будет, и всякие дурные предчувствия не могли повлиять на то решение, что привело ее к Цитадели.

Когда Маньяк уходил, вдвоем с Врубелем неся мешок с телом русалки, Марго провожала его с легким сердцем. Его ждала жизнь. А ее смерть. Им предстояло разминуться в любом случае. Иначе ничего не стоил весь проделанный путь, если ее способны смутить карие глаза и проникновенные слова мужчины. Пусть даже и был он легендарным дайвером. Марго мысленно простилась с ним. Во всяком случае, теперь она знала, за что его любят женщины.

– Готова?

Марго кивнула в ответ.

Шеф залил костерок и повел ее в сторону, почти противоположную той, где исчезли охотники за русалкой. Девушка не задавала вопросов, бредя следом за проводником. Она знала то, что осталось для дайвера тайной. В прежние времена Шеф служил в крепости начальником службы охраны. Цитадель представляла собой объект культурного наследия и толпы туристов ломились в старинные стены особенно в летний сезон, чтобы вблизи оценить средневековый рыцарский быт. Всю эту утварь, доспехи, подземные ходы с сохранившимися камерами пыток. Крепость стояла на разветвленной сети подземных коммуникаций, современных в том числе. Там имелись туннели, прямиком выводящие, тогда еще под руслом полноводной реки, к соседним городкам. Ныне почившими в бозе.

И приход Океана Шеф встретил там же, на рабочем месте. Растерянный, тщетно пытающийся осознать себя в новом мире, он похоронил все товарищей по несчастью. Двоих унесла эпидемия водянки. Еще двое отравились рыбой, вдруг ставшей ядовитой. Трое один за другим пропали: отправились по подземным туннелям искать дорогу в город и не вернулись. Долгие три года Шеф провел в одиночестве, скитаясь среди старинных залов и довольствуясь тем, что подбрасывал ему в качестве подачки Океан.

Этот сильный духом мужчина однажды признался Марго, что в те годы считал себя единственным оставшимся в живых жителем планеты Земля. Вспоминать о том времени он не любил. Обмолвился только, что посчитал вторым рождением тот момент, когда к острову причалила лодка. Шеф покинул крепость без сожаления, твердо уверенный в том, что больше никогда сюда не вернется. И сдержал бы обещание, если бы не Марго. Причина, по которой он решился нарушить данное себе слово, до конца была ей не ясна. Жалость ли, сочувствие… Или просто желание еще раз увидеть то место, где прошла почти вся жизнь. Уж во всяком случае, не ненависть. Этот мотив был занят – его давно носила в своем сердце Марго. Бывший начальник охраны согласился отвести ее в Цитадель, обговорив единственное условие: он абсолютно не умел ориентироваться в море. И поэтому ей пришлось нанять навигатора. Опытного. Лучшего. Потому что рисковать она не имела права.

О Робинзоне Марго не хотелось думать. Воспоминание о нем будили в ней совесть и стыд. В одном она была уверена: не стоило брать его с собой, как бы он ни настаивал. Парень, всерьез убедивший себя в том, что в его силах зажечь в ней ответное чувство, отличался настойчивостью, граничащей с безумием. Он буквально шантажировал ее самоубийством и заставил взять с собой.

Плохо. Что она дала слабину и позволила Робинзону одержать верх. Неизвестно, свел ли бы он счеты с жизнью, оставшись в одиночестве, а вот то, что судьба готовила ему смертельный саван в походе, теперь сомнений не оставляло. Возможно, впереди его тоже, как Маньяка, ждала жизнь. А ее смерть… В любом случае, им было не по пути.

Хлюпая по мелководью, Марго тяжело вздохнула. Ничего не вернешь. И скорбеть по пройденному поздно.

Шеф остановился и девушка едва не налетела на него в темноте, чуть подсвеченной лунным диском. – Это здесь. Я узнаю это место, – тихо сказал он.

Она постояла, чтобы дать ему и себе возможность оглядеться. Впереди маячил крохотный островок с уцелевшими развалинами: осыпавшиеся стены, остов старинной башни, да несколько кривых безлистых деревьев.

– Подожди меня здесь, – бросил проводник через плечо. – Если ход не уцелел, придется идти вокруг.

«Надеюсь, он уцелел», – хотела сказать она и промолчала. Не время и не место для надежд.

Мощное тело Шефа кануло в темноту, и Марго села на подвернувшиеся камни у ближайшего дерева. Стояла глубокая, давящая тишина. Влажный воздух лип к лицу, как паутина. Пристроенный на коленях АДС с оптическим прицелом холодил пальцы. Было тепло, но девушку знобило и в груди по-прежнему кололо при каждом вздохе, как напоминание о прощании с Маньяком.

Проводник появился так же внезапно, как исчез. На ее взгляд, требующий немедленного ответа, он отозвался сразу.

– Все в порядке. Ход цел. Только насколько, видно будет.

Марго поднялась, пристроила оружие за спиной и пошла за Шефом. Он остановился у старинного люка в канализацию, сдвинутого в сторону. Подошел и включил фонарь, обозначив железные скобы, ведущие во мрак. Не дожидаясь приглашения, Марго шагнула первой, ухватившись за ржавое железо. Сверху падал луч света, вычленяя серое пятно бетонного дна. Туда она и ступила, дожидаясь, пока проводник задвинет крышку люка и присоединится к ней.

На дне коллектора дрожала потревоженная мутная жижа. Запах нечистот не выветрился до сих пор. Но Марго было плевать и на грязь, и на вонь. Она двинулась за Шефом, отмеряя себе метры полосой света.

Мощный мужчина шел впереди, безропотно погружая кроссовки в яркую, с радужными разводами жидкую грязь. Марго старалась ступать тихо, но и без них труба коллектора не хранила тишину. Журчала вода, звонко разбивались о железо тяжелые капли. Затухающими волнами накатывались шорохи, чтобы стихнуть где-то за спиной. Лучи света метались от стены к стене, подолгу застревая на потолке, покрытом сетью трещин. Туннель двоился, разъезжаясь в стороны двумя ветками, и Марго оставалось удивляться тому, с какой уверенностью проводник выбирал ту самую, способную вывести их к цели.

Многочисленные ходы петляли, пытаясь сбить с толку неожиданно возникающими ветками и обещающими сухое песчаное русло. Шеф упрямо шел вперед и девушка не отставала. Слева, вмурованная в бетон, поползла черная ржавая труба. Некоторое время она тянулась вдоль стены, потом снова нырнула в бетон. Стало суше. Грязь, прилипшая к обуви, постепенно осыпалась. Под ногами скрипел песок и это казалось Марго странным. Стены сочились влагой, а с потолка срывались капли и, если ей не везло, падали за шиворот, в первый раз напугав ее до дрожи в коленках. Складывалось впечатление, что вся эта жидкость не собирается на дне, а уходит сквозь коллектор куда-то вниз.

Вслед за Шефом девушка свернула в боковую ветку. Стены раздались, потолок подался вверх и запах улетучился. Где-то вдалеке бухнуло, словно железом ударили о железо и звук еще долго преследовал путников, заглушая звук шагов. На стенах, пристроив к бетону раздувшиеся брюха, дрожали бледные тельца огромных пауков. Их долгие, скрещенные лапы заставляли девушку морщиться от отвращения. Под ногами дулись черные бородавки грибов и по возможности Марго старалась на них не наступать.

Шеф остановился, когда путь перегородила железная решетка. Он основательно исследовал ее. Девушка, уже готовая повернуть и искать другой путь, была приятно удивлена тем, как скоро справился с препятствием проводник. Дверца скрипнула, открыв проход. Перед тем как шагнуть на ступени лестницы, ведущей наверх, Шеф обернулся.

– Мы на месте, – одними губами сказал он.

Девушка кивнула, с облегчением переведя дух. Ей совсем не улыбалось часами бродить по подземелью, рискуя в любой момент столкнуться с головорезами Трюкача. Соблюдая осторожность, проводник поднялся наверх. Он убрал на спину автомат и теперь сжимал в руке нож. Лестница упиралась в стальную дверь, которая была закрыта намертво. Шеф убедился в этом, основательно навалившись на нее плечом. Но неудача его не остановила. Проводник свернул в боковой закуток слева от двери.

На первый взгляд в комнате, заваленной мусором – сорванными с петель дверцами от щитков, металлическими шкафами – не было ничего интересного. Однако Шеф, отодвинув в сторону пару длинных ящиков, освободил нечто вроде бетонного провала, давно лишившегося двери. Марго нагнулась, шагая туда, куда ее звал луч фонаря. Так она шла, согнувшись в три погибели, пока не уткнулась лбом в спину склоненного Шефа. Опережая их путь, вниз скользнуло пятно света, высветив прутья металлической решетки, держащейся на честном слове. Проводник присел на корточки и, особо не напрягаясь, сдвинул ее в сторону. Потом, извиваясь ужом, он втянул мощное тело в образовавшуюся дыру. Следуя за ним, Марго удивлялась: если она протиснулась с трудом, как это умудрился сделать такой большой мужчина?

Посветлело. В коридор, где они оказались, свет проникал сквозь отдушины под самым потолком. Луна заливала серебром стены со старинной кладкой. Марго выключила фонарь после того, как это сделал Шеф. Некоторое время они стояли, привыкая к сумраку. Слева тянулись ряды выдолбленных в стене ниш. В глубине темнели кольца и металлические скобы, за которые когда-то крепилось оружие.

Они недалеко ушли от того хода, откуда появились, когда впереди, за поворотом, мелькнул отблеск света и коридор заполнился гулким звуком шагов. Марго почувствовала, как оборвалось сердце. Она растерянно вертела головой по сторонам, пытаясь сообразить, успеют ли они добежать до тайного хода. Да что там добежать! Нырнуть туда, в узкое пространство коллектора.

Шеф отреагировал мгновенно. Он буквально втолкнул ее в нишу, прижав спиной к щербатым камням. А сам, вдавив мощное тело за выступ, замер рядом.

Марго стояла ни жива, ни мертва и слушала, как приближаются шаги. То, что поначалу казалось звуками, которые производил ни один десяток людей, вдруг, очистившись от шелухи эха, оформилось в шаги одного человека. И все равно – тот, кто пройдет мимо, не сможет их не заметить. Шум, звук борьбы… Наверняка, кто-то обратит внимание. Поднимется тревога и тогда считай, что все пропало.

– Говорил ему, сразу надо брать, – негромкий говорок переплетался со звуком шагов. – А он… позже, позже. Гонять теперь туда и обратно.

Луч света бежал впереди, застревая на стенах. Человек приближался. Еще секунда-другая и фонарик натолкнется на их бледные лица, укрытые в нише…

Что именно подбросил Шеф к противоположной стене, Марго не знала. Что-то маленькое, быть может, камешек. Но тихий стук заставил человека обернуться. Туда же послушно ткнулось и белое пятно света. В тот же миг огромным хищным зверем, метнувшимся из темноты, Шеф схватил человека за горло. В суете фонарик выпал из ослабевших рук и Марго подхватила его. Когда она выпрямилась, все было кончено. Тихо хрипел молодой еще парень, прижимая к горлу руки. Между пальцами толчками текла кровь. Он стал оседать на пол, но проводник не дал ему упасть. Онемевшая, смотрела девушка на то, с какой легкостью он подхватил тело, взвалил на плечо. Еще пара минут ушла на то, чтобы донести мертвеца до тайного хода и втолкнуть его внутрь. Мертвое тело сопротивлялось. У наделенного недюжинной силой Шефа противодействие вызвало досаду. Срывая с мертвеца кожу, ломая конечности, он втолкнул тело в лаз.

– Быстро! – скомандовал он, но Марго в понуканиях не нуждалась.

Птицей она взлетела по лестнице следом за Шефом. В конце небольшого зала, заваленного рухлядью, горел огонь. Слышались негромкие голоса и смех. Как вкопанная остановилась посреди завалов девушка, с замиранием сердца разглядывая с одной стороны ряды окон с уцелевшими стеклами, с другой – несколько эркеров, утопленных в стенах, в которых прятались в темноте старинные скульптуры рыцарей. Путь вперед был закрыт.

Шеф бросился ко второй статуе – массивного рыцаря в доспехах, сжимающего в руках длинный меч. Марго не стала дожидаться, пока ее позовут. В темноте, срывая паутину, закрывающую стену, быстро двигался проводник, перебирая камни.

«Потайной ход!» – подумала девушка и струйка холодного пота потекла между лопатками, стоило представить себе, с каким скрежетом могла – если могла! – открыться массивная дверь. Натужно скрипнуло. Послышался негромкий перестук и все стихло. Вытянув вперед руку, Марго протиснулась между стеной и статуей. И чуть не вскрикнула, когда Шеф потянул ее за собой, направив в узкий простенок. Пережидая громкие удары сердца, девушка замерла у стены. С тихим скрежетом закрылась дверь, отрезав тайный ход от света. Включился фонарь и белое пятно света послушно запрыгало по ступеням винтовой лестницы.

– Ты как? – тихо спросил Шеф.

– В порядке, – отозвалась она.

– Сейчас мы поднимемся на верхний ярус рыцарского зала. А дальше… Я не знаю. Может, надо спуститься вниз, и поискать…

– Я все поняла. Шеф! – позвала девушка.

– А?

– Ты сделал все, что мог. Спасибо. Я… Ты можешь меня оставить. Дальше я справлюсь. Еще раз спасибо. Уходи.

– Ты до сих пор ничего не поняла, Марго, – с досадой отозвался проводник. – Я не оставлю тебя.

– Но… Ты же знаешь, ничем хорошим это не закончится.

– Я все знаю. Даже больше, чем ты думаешь. Может, это единственное, что мне еще осталось сделать в этой жизни… В этом паршивом, гребанном мире.

Марго глубоко вздохнула. Глупо спорить с человеком, который все решил. Она была ему благодарна за то, что часть ноши, которую она с собой носила, он взял на себя. Но… черт возьми! Какая нестерпимая боль пронзает сердце от осознания того, что берешь ответственность за чужую жизнь! Точнее, смерть.

– Я все решил, Марго. Еще тогда, давно. Сегодня, завтра… какая разница? Я не могу… – Шеф говорил шепотом и ей приходилось напрягать слух, чтобы расслышать его слова. – Я не хочу этот мир. А он не хочет меня. Грязный, жалкий… Все, хватит.

Пошли.

И она послушно поплелась по ступеням, сверля ему спину больным взглядом загнанной в угол крысы.

В крохотном, узком – только-только протиснуться – коридоре было светло. И шумно. Снизу долетали голоса, оттуда, из арок крохотных, выступающих вперед балконов, огороженных ажурными решетками перилл. Марго присела на корточки и осторожно заглянула вниз. Но первая же фраза, громко раздавшаяся под старинными сводами, заставила ее вздрогнуть.

– Это не просто удача, Маньяк.

Но не знакомое имя привело ее в трепет. Голос. Низкий, с хрипотцой. Такой голос трудно спутать. И забыть. Сердце, с тупой болью ударившее в ребра, замерло и стало биться ровнее, отсчитывая последние минуты. Цель достигнута.

Он почти не изменился с тех пор, как она видела его последний раз. Те же светлые усы и коротко подстриженная борода. И «пчела», жужжащая на золотой привязи в распахнутом на груди вороте. Все как в ту ночь, четыре года назад, когда он вышел к пирсу, отгораживающему бурное море от городка. Озаренный светом пожарища, он стоял возле неподвижно лежащих тел – ее мужа и сына. Потом зачем-то пнул Гешку, который уже не мог оказать сопротивления.

– С двух выстрелов снял, – сказал он кому-то.

– Уметь надо, Трюкач, – ответили ему со смешком.

Марго подняла тогда залитое слезами лицо для того, чтобы увидеть человека, в котором не осталось ничего человеческого…

Лежа на животе на балконе верхнего яруса рыцарского зала, девушка пристроила к плечу приклад автомата, аккуратно сняла предохранитель. Два раза. Короткая очередь. Так, как она делала сотню. А может, тысячу раз. Продышавшись, как перед погружением, она почти затаила дыхание, держа палец на спусковом крючке.

– Ты, дайвер, ни хрена не понимаешь. Так что заткнись и делай то, что велят…

Говорил Трюкач, наполовину закрытый Маньяком.

Марго терпеливо ждала, не отвлекаясь на истошные вопли, и дождалась.

– Монгол, возьми людей, за дайвера отвечаешь головой.

Сказал Трюкач, повернулся и успел сделать два шага. Опережая его движение, она надавила на спусковой крючок. Пять выстрелов почти слились воедино. Марго ясно видела, как золотой вихрь крутанулся в воздухе, обтекая пулю. И тут же, без пауз, следующая пуля тяжело впечаталась под левую лопатку. И еще одна.

* * *

Трюкач еще падал лицом вниз. Медленно, словно жизнь до последнего боролась за это сильное тело, не желая уступать его смерти. В рыцарском зале, эхом отталкиваясь от стен, водоворотом закружился крик Маньяка.

– Давай, Врубель!

Монгол скорее интуитивно, чем отзываясь на внутренний приказ, послал автоматную очередь туда, где только что стоял непокорный дайвер. Но тот, пригнувшись, бросился в сторону, противоположную той, куда собирался отвести его Трюкач. Уже отмечая, что промахнулся, боец понял, как сильно просчитался. И не промах был тому причиной. Обернувшись туда, где только что стоял Врубель, он оценил всю грандиозность неправильно принятого решения.

Стрелять нужно было по Врубелю. Монгол пальнул еще раз, целясь в небритое лицо. В последний момент ствол в его руках дрогнул. Потому что одновременно с ним нажал на спусковой крючок бывший «дружок». Монгол покатился кубарем, уходя с линии огня. Однако в памяти отпечаталось немыслимое: черное, пустое нутро термомешка с болтающимися в воздухе полосками защитных клапанов.

Серебряная молния прострелила вдоль стены, разом погасив факелы. Рыцарский зал погрузился во мрак.

– Трюкача завалили!

– Русалка, ребя!

Истошный вопль стих, перечеркнутый автоматными очередями.

В голове у Монгола проносились обрывки мыслей, пока он перебежками добирался до противоположной стены, к перевернутому столу. «Зачем? Зачем он это сделал? Это же смерть. Смерть для всех. И кто? Врубель?!»

Боец на ходу перепрыгнул через стол. У подоконника уже нашли убежище трое мясников из лаборатории Трюкача. Оружия у них не было. Лишь тот, кто постарше, сжимал в трясущихся руках нож. Остальные жались к стене, тараща на Монгола полные животного ужаса глаза.

– Доисследовались, блин, – зло сорвался боец, откатываясь ближе к окну.

– Сука! Сука!

– Колян! Она наверху! Бери левее!

Отдельные вопли с трудом прорывались сквозь непрерывную стрельбу. Сначала частые яркие вспышки расцвечивали мрак, потом стрельба стала стихать, переходя в короткие расчетливые очереди. Грохот, крики, выстрелы – все слилось воедино. И только вдруг прорвался, выпал из какофонии звуков одиночный предсмертный вой.

– Отходим!

Закричал кто-то, но Монгол, пару раз выглянув из укрытия, давно уже понял то, что еще не дошло до крикуна. Путь к выходу закрыт. Тот, кто в отличие от замешкавшегося Монгола первым осознал опасность, успел выбежать и – что хуже всего – закрыть за собой тяжелую двустворчатую дверь. «Не иначе Шельмец, – обреченно подумал Монгол. – Он стоял в дверях. Ему и карты в руки».

– Ребя! Откройте! Выпустите нас! – надрывался кто-то.

Включился фонарик. В лихорадочно блуждающем луче вдруг обозначился силуэт бегущего к двери человека.

– Колян! Ложись, придурок!

Монгол видел, как в воздухе мелькнуло размытое пятно. Как сверху, казалось бы, из пустоты ударила Коляну в голову зеленоватая струя. Он споткнулся на ходу. С разных сторон раздались автоматные очереди. И несколько пуль, пущенные дрогнувшей рукой, толкнули обреченного в спину.

– Может, и к лучшему, – со вздохом сказал старик, сидевший рядом с Монголом.

Кожа на голове и лице Коляна «кипела», бугрилась пузырями. Огромные волдыри вздувались на глазах и лопались, сочась кровавой влагой. Сначала парень вопил, пытаясь закрыть лицо руками, но кровь текла между пальцами, заливая куртку. Потом крик перешел в хрип. Он упал лицом вниз, тяжело ткнувшись головой в каменный пол. Под ним растекалось темное пятно.

– Сделай что-нибудь! – шипел старик, наклоняясь к Монголу. – У тебя оружие!

– Оставь его, Степаныч, – устало выдохнул тот, кто сидел у стены. – Ты же знаешь. Мы обречены.

– Тварь! Сука!

– Ну, давай, давай! Где ты, тварь?

В мертвенном свете, падающим из окон, Монгол ясно увидел ее – русалку – белый силуэт, прилепившийся под балконами второго яруса. Он вскинул ствол и, несмотря на мысленное решение не тратить патроны, послал очередь, искренне надеясь зацепить мерзкую тварь. Кто-то поддержал его слева. Но огненное перекрестье поймало пустоту.

– Ну, давай, давай. Иди сюда, тварь! Су…

Тот, кто лез на рожон, видимо, дождался. Последнее слово захлестнул вопль. Посередине зала, слепо натыкаясь на трупы, валявшиеся под ногами, брел человек. На его голове не было волос. Две длинные полоски кожи свисали, закрывая лицо. Он тянулся руками к голове, но в последний момент одергивал себя, словно марионетка, которую тянули за нитки. Он прошел до половины зала, когда силы оставили его. Ноги подогнулись и он сел на пол, вздрагивая всем телом.

– Пристрели его, Монгол, чего ты ждешь? – кричал старик, но боец и ухом не повел. Раненому не поможешь, а патронов осталось с гулькин нос. Знал бы, так прихватил бы с собой пару рожков.

– Мы умрем, мы все умрем… Как же так? Черт, черт, как же так? – завыл кто-то слева.

– Заткнись, Славик. Или я тебя первый урою. – И в подтверждении слов раздался глухой удар. Славик вскрикнул и замолчал.

Постепенно все стихло: стоны, крики, шум.

«Может, попытаться пробиться к запасному выходу?» – подумал Монгол. Но глупо надеяться, что дверь, к которой рванул Маньяк, осталась открытой. Вот только удалось ли ему выбраться? Монгол согласился бы отдать на отсечение руку, лишь бы убедиться, что тот не успел. Что и Врубель, и дайвер остались лежать здесь и сдохли, захлебываясь собственной кровью.

В углу послышался осторожный шорох, боец обернулся. И увидел русалку. Вернее, нечто белое, пригнувшись, крутанулось волчком. И тут же закричал один из тех, кто прятался под окном. Ясно было видно, как на его шее и на щеках расходились в стороны края страшных порезов. В ранах пузырилась кровь и сплошным потоком хлынула на грудь. Монгол не отрывал от умирающего глаз, искренне надеясь, что это и есть паникер Славик. Он понял, что ошибся, когда парень, сидевший рядом с залитым кровью мужчиной, завопил. Тонко и отчаянно. Он дернулся, встал на четвереньки и пополз к двери.

– Я не хочу! Не хочу! Я не хочу умирать!

Неизвестно, на что он надеялся. Монгол увидел, как из лунного света соткался прозрачный силуэт. Грудные мышцы, перекрещенные красноватыми полосами, открылись подобно цветочному бутону. Русалка нагнулась и подцепила брыкающееся тело Славика, прикрывшись им, как щитом. Его ноги болтались в воздухе, он стонал, проткнутый, как вилами, острыми когтями под подбородком. Огромный распахнутый рот с рядами отточенных зубов приблизился к самому лицу бьющейся в агонии жертвы.

– Стреляй! Монгол, чего ты ждешь? – орал старик.

– Куда? – огрызнулся Монгол.

– В нее стреляй, придурок! Пока она жрет!

Русалка, услышав голоса, бросила истерзанное тело. Боец успел заметить залитое кровью, абсолютно белое лицо и тварь растворилась в воздухе.

– Почему ты не стрелял, гад! Гад ты!

Старик не договорил – он рванулся с места, пытаясь вцепиться в автомат. Монгол не стал дожидаться, пока его руки коснуться оружия. Он с размаху ткнул старику ногой в живот. Тот отпрянул, ударившись затылком о подоконник. И тут же, без передышки, как будто не чувствовал боли, бросился на Монгола снова. И тогда боец нажал на спусковой крючок. Пуля угодила старику в живот, отбросив тело к стене.

– Сиди там. И не дергайся, – зло сказал Монгол, глядя в стеклянные, полные презрения глаза.

Старик громко стонал, прижимая руки к животу, и поэтому Монгол не сразу обратил внимание на шорох справа. Он обернулся. Русалка стояла, выпрямившись в полный рост, залитая светом, падающим из окна. На месте правого глаза была дыра, затянутая пеленой. На белом, испачканном кровью лице, медленно раскрывалась щель огромного рта. Монгол вскинул оружие, одновременно нажимая на спусковой крючок.

Русалка дернулась, но предосторожность оказалась излишней. Щелчок за щелчком издавал пустой магазин. Монгол отступал и все давил и давил на спусковой крючок. Она шла на него. Улыбаясь страшным, окровавленным ртом. Выпуклости на ее груди стали набухать и вдруг распахнулись, выпустив едкую струю кислоты прямо ему в лицо.

12

– А кто? Ты можешь сказать, сколько у нас осталось времени? – Лицо у Врубеля перекосила болезненная судорога.

– С самого начала, еще тогда, у костра, я тебе сказал, что без девчонки никуда не уйду. – Маньяк перехватил указательный палец, нацеленный ему в грудь. – Ты волен поступать, как считаешь нужным.

– А если ее там нет?

– Если ее нет там, где ты сказал, я сдохну под брюхом у Циклопа! Но сдохну с чувством выполненного долга! – заорал дайвер.

– Круто, – с продолжительным вдохом отозвался Врубель. – Хрен с тобой. С идиотом. Подохнем вместе.

Киллер повернулся и пошел по коридору, все убыстряя шаг, постепенно переходя на бег. Маньяк не отставал от него.

– Я пока подыхать не собираюсь… Там девочка, там. Где ей еще быть? Трюкач – покойник. Перед смертью он никаких распоряжений дать не успел. А вся эта шваль, оставшаяся без руководства…

– Ты слова выбирай, – обернулся Врубель.

– Какие мы щепетильные. Как в расход половину дружков пустить, это хрен на постном масле.

А… Ладно, я не о том. Короче, все ломанулись в бомбоубежище. Те, конечно, кто в курсе. А для тех, кто остается за бортом, имеет значение только собственная жизнь. Им до звезды и ты, и я. И девочка.

Врубель задержался в конце коридора у деревянной двери. Распахнул ее пинком и, вынимая на ходу фонарь, стал быстро спускаться по лестнице.

– В прошлый раз уцелели только те, кто был в бомбарике, – негромко сказал киллер. – А сколько народу погибло в крепости и не считали.

– В этот раз еще хуже будет, – пообещал Маньяк, споро пересчитывая ступеньки винтовой лестницы.

– Успокоил, предсказатель. Нам бы до подземки хотя бы дотянуть… А там придумаем что-нибудь. Если успеем.

– Должны успеть. Тварь неповоротливая. Пока доплывет…

– Ладно. Тихо, – оборвал его Врубель.

В узком подземном коридоре с облупившейся краской на стенах тускло горели лампочки, забранные металлическими сетками. У поворота Врубель махнул рукой, делая дайверу знак задержаться. А сам повернул за угол. Его шаги звучали размеренно, словно он никуда не торопился. До Маньяка донесся приглушенный разговор и негромкий смех. «Хороший признак, значит, до них еще не дошло», – отметил он про себя.

– Я ему говорю: оставь его, Жираф. А он мне: что я, дурак, дожидаться, пока трупешник к Мертвому озеру понесет? У него там алмаз на хренову кучу карат, в городе за него столько бабла отсыпят…

Вот и отсыпали. Так, что не унес… – Тихо. Эй, кто идет?

– Врубель, старик! – раздался чуть позже удивленный возглас. – Ты чего тут забыл?

– Привет, Капитан. В закрома иду. А то пока меня не было, Ворон глаз на мою оптику положил.

Коротко хохотнули.

– А чего ж не поверху? – послышался другой голос.

– Не хочу Трюкачу на глаза попадаться. Устал я как черт. Оружие заберу и на боковую. Хрен добудишься.

Маньяк постоял, неосознанно приложив ладонь к стене. И тут же ощутил слабую пока вибрацию. «Хватит болтать!» – мысленно приказал он Врубелю и вышел из-за поворота.

В коридоре, зажатым с двух сторон рядами дверей, горел свет. В глубине за столом, заставленным посудой, вальяжно расположились двое. Вернее, сидел один – немолодой мужчина с повязкой, закрывающей один глаз. Второй – невысокий парень с длинными волосами, убранными в хвост, стоял. Он первым заметил эффектное появление дайвера.

– Эй, Врубель, это кто с тобой? – удивленно спросил он, вскидывая оружие.

– Где? – невинно поинтересовался тот и, не оборачиваясь, ударил парня прикладом в лицо. Тот охнул и отшатнулся к стене. Пожилой мужчина поднимался, судорожно выхватывая пистолет. Маньяк, преодолев в два прыжка разделяющее их расстояние, метнул нож – единственное имеющееся в его распоряжении оружие. И то – щедрый подарок с барского плеча Врубеля. Молнией сверкнуло в воздухе смертоносное жало и с силой впилось охраннику пониже ключицы. Он застонал и сел на стул, так и не успев подняться. Его трясущиеся руки ощупывали торчащую рукоять.

– Кто, кто. Конь в пальто, – зло сказал Маньяк. Он обогнул киллера, подошел к парню, закрывающему лицо окровавленными руками, и вздернул его за грудки. Автомат со стуком упал на пол. Врубель нагнулся, поднял его и нацепил на плечо.

– Где девчонка? – Дайвер со всей мочи приложил его головой о стену.

– Какая девчонка?

– Не зли меня! – повысил голос Маньяк и в подтверждение серьезности своих намерений ударил его еще раз.

Парень охнул и открыл рот, судорожно хватая воздух.

– Ты никогда не умел спрашивать. Отойди, Маньяк, – буднично сказал киллер. – Я прострелю ему колено. Это освежит ему память.

– Посмотрим, – пожал плечами дайвер.

– Не-не-не, мужики! – завелся парень. – Я скажу! Есть девчонка! Трюкач велел беречь ее как зеницу ока! Вот в той камере…

– Ключи! – гаркнул Маньяк.

– Там задвижка. Вторая дверь слева после поворота.

– Смотри, гаденыш.

Дайвер отбросил парня под прицел автомата Врубеля, а сам бросился по коридору. Что-то дрогнуло в его душе, когда он сдвигал железную щеколду. К радости от предстоящей встречи это чувство никакого отношения не имело. Просто облегчение от ощущения выполненного долга и еще искреннее осознание того, что он сделает все возможное, чтобы крови этой девочки не было на его руках. Но… от любви, которая, как ему казалось, и привела его сюда, не осталось и следа. «А была ли она, эта любовь?» – мелькнула мысль. Со всей ясностью Маньяк понял, что знает ответ на этот вопрос. И положительным его не назовешь. Вдруг его повело – так сводит прицел после первого одиночного выстрела – Маньяку до одури захотелось, чтобы в каменном мешке сидела другая девушка. Упрямая, агрессивная, преследующая какую-то свою цель, так и оставшуюся неведомой для него. Вырвать из камеры, прижать к себе, взять под крыло…

Маньяк распахнул дверь в темную, без окон каморку. Свет, падающий из коридора, выбелил часть щеки и пряди спутанных темных волос, закрывших лицо. Такое узнаваемое проскользнуло в том, как девушка поморщилась, как провела рукой, заслоняясь от света, что дайвер отбросил сомнения. Он оторвал Аленку от грязного топчана, на котором она лежала, одетая в какие-то мужские шмотки – огромные штаны и куртку – прижал к себе худенькое, податливое тело.

– П… пусти, – хрипло сказала она, пытаясь упереться руками ему в грудь.

– Что ты, что ты, девочка моя, это я – Маньяк, – шептал он, насильно удерживая девушку в объятиях.

– Маньяк? – голос ее сорвался. Она отстранилась и заглянула ему в лицо. – Маньяк! Ты пришел! Ты нашел меня! Ты… Маньяк…

Слезы хлынули из ее глаз. Она прижалась к нему, вздрагивая всем телом. Дайвер гладил ее по спине, успокаивая, шепча на ухо всякие ласковые бессмысленности. Например, что все позади. И еще, что все будет хорошо.

– Маньяк! – крикнули из коридора. – Все в порядке? Это она?

– Да! Все в порядке! – отозвался дайвер и тише добавил. – Надо торопиться, девочка. Скоро мы будем в безопасности.

Аленка рыдала, обнимая его за плечи. Он и не пытался разжать сведенные руки. Пошел к двери, удерживая девушку на руках.

– Надо торопиться, Аленка. Ты можешь идти? – мягко спросил он.

Она кивнула, и он осторожно поставил ее на ноги.

– Маньяк! – окликнул его Врубель. – Поторопись, лысый черт!

Но не крик, а звук выстрела, раздавшийся следом, поторопил дайвера. Он вышел в коридор. Девушка держала его за руку, которую никак не хотела отпускать. Приняв из рук Врубеля трофейный автомат и запасной магазин, дайвер бросил взгляд на парня, сползающего по стене с пулей в голове.

– Ты знаешь, свидетелей я не оставляю, – в ответ на молчаливый вопрос сказал киллер.

– Этих свидетелей у нас – полный зал наверху.

– Это вряд ли, – усмехнулся Врубель. – Уж больно живучая оказалась тварь. Да и за ней найдется кому подчистить.

* * *

Вода в затопленном туннеле дрожала. Еще не было звука, леденящего кровь. Но Маньяк, прикладывая руку к бетону, чувствовал вибрацию. Он весь был, как проводник, пропускающий через себя ту мощь, что надвигалась на крепость. И даже убрав руку, ощущал тремор – как жертва, возложенная на алтарь, чувствует холод занесенной над ее головой стали.

Двигались быстро, на пределе сил. Маньяку приходилось время от времени останавливаться. Он торопил девушку, подбадривал, обещал скорый отдых. Он ловил ее холодную, дрожащую руку, помогая ей перебираться через завалы. И все равно его не оставляло чувство, что он делает не все возможное. Что совсем немного может не хватить и они погибнут в шаге от спасения.

– Поднажми, – торопил Врубель, но Маньяка не нужно было понукать. Он шел, как коренник в тройке лошадей, практически взвалив на себя хрупкое тело девушки.

– Думаешь, и здесь достанет? – переводя сбитое дыхание, спросил дайвер. Уровень воды в коллекторе упал, он опустил Аленку на ноги. – Мы вроде бомбарик обошли и спустились ниже, а значит…

– Ничего это не значит, – «обнадежил» его Врубель.

– Ты много-то на себя не бери, – почему-то окрысился Маньяк. – Над нами крепость. Сила в Циклопе тоже не безграничная, чтобы…

– Нет над нами никакой Цитадели. Мы давно уже в открытом поле.

– Черт, – не сдержался дайвер. – И все равно, – упрямо добавил он. – Я смотрю, потолок в полном порядке. О чем это говорит? В прошлый раз туннель выдержал. Выдержит и в этот.

– Это говорит о том, что в прошлый раз здесь, – он сделал паузу, – никого не было. Пойдем дальше, кое-что покажу.

Врубель почти бежал, и Маньяк, поджидающий девушку, все время отставал.

– Да поднажмите вы! Если успеем спуститься ниже, считай, повезло! – То и дело проносилось по коллектору.

Проводник сбавил ход только у странных завалов насыпавшейся сверху земли и красноречиво указал Маньяку на потолок – там зияли огромные дыры.

– Это, думаешь, что?

Бросив взгляд наверх, Маньяк понял, что ничего хорошего не думает. Словно воочию он увидел, как мечутся по коллектору слабые, беззащитные со всем своим оружием люди. Орут, ругаются, скрежещут зубами в бессильной ярости. А наверху, на небосводе, в абсолютном безмолвии, открытый всем ветрам, плывет чудовищный монстр, которому нет никакого дела до тараканов, пытающихся забиться во все щели. Он хочет жрать. И чья вина, что тараканы оказались мыслящими? Что они вопят от боли, когда ломаются кости, когда прорубая собственным телом дыры в бетоне, они несутся в небо, под брюхо ненасытной твари? Наверняка те, от которых остались под землей фальшивые могилы, тоже задавалисьпоследним вопросом: смогут ли они уцелеть? Ответ оказался приговором. Тем, который окончательный и обжалованию не подлежит.

Вид проломов в бетоне, куч осыпавшей земли придал усталому Маньяку ускорение – почти пинком, чуть пониже спины. От низкого звука содрогнулся туннель. Из многочисленных трещин посыпалась труха. Больше всего пугала неизвестность. Минут через пять бега на пределе сил по пересеченной завалами полосе он разразился вопросом, на который не ждал получить ответа.

– Долго еще, Врубель?

Но тот соизволил отозваться.

– Что я тебе – диггер, в подземке годами сидеть? – огрызнулся проводник. – Хрен его знает.

Шевелитесь давайте!

Они шевелились. Только Маньяк шевелился быстрее, а Аленка с каждым поворотом все больше отставала. И ждать ее приходилось все дольше.

– Постарайся, девочка! – сначала торопил ее Маньяк. А потом ему стало невыразимо трудно смотреть в огромные, утонувшие в темных кругах глаза. Она молчала, но ее затрудненное, прерывистое дыхание, говорило за нее. У дайвера кошки скребли на душе.

– Быстрее не можете, черти?

Злой Врубель остановился у железного столба, врезанного в толщу земли и ведущего наверх. Не успели отставшие появиться, как проводник, подтянувшись, уцепился за металлическую скобу и стал быстро карабкаться.

– Врубель! Ты сдурел? – опешил дайвер. – Какого черта наверх? Вниз давай веди!

– Даю, блин! – донеслось сверху. – Нет другого пути вниз!

Он еще что-то бубнил, но до Маньяка, поднимающегося следом, доносились лишь отдельные слова. Что-то про «задницу» и «бурение». С каждой ступенькой вибрация ощущалась сильнее. Дрожь ползла к сердцу, как гангрена, оставляя немеющие руки, мертвенный холод в груди. Кошмар, преследовавший Маньяка столько лет, оживал. И чем выше поднимался дайвер, тем отчаянней казалась ему жалкая попытка спастись. Вдруг, с такой очевидностью, которая почти напугала его, он понял, что если бы не девушка, он остался бы здесь. Скрючившись в коллекторе в позе зародыша, он бы лежал, вспоминая радостные вехи уходящей жизни. Ведь они были, как не быть? Только одна мысль вмешивалась в представление об идеальном финале: успеет ли он пустить себе пулю в лоб, когда начнется мясорубка?

Сверху донеслись два выстрела, последовавшие один за другим. Это показалось ему логическим завершением мыслей о самоубийстве. Потому что в следующее мгновение его буквально выбросило из столба. Пригнувшись, он метнулся в сторону, не зная, откуда ждать опасности. Но оставаться внизу показалось ему еще худшим выходом из положения. В его согнутую спину ударил насмешливый голос Врубеля.

– Кончай кульбиты, Маньяк. Это я стрелял. Закрыли тут двери, лаборанты-суки. А сами давно в бомбарике сидят.

Он рванул на себя металлическую дверь с пулевыми отверстиями в районе замка.

– Хлипкая. Чего закрывать было? И так свидетелей в живых не останется.

– Потолки берегут, – сказал Маньяк, помогая девушке выбираться.

В огромном помещении, поделенном на секторы пластиковыми перегородками, заставленным столами, бесчисленными стеллажами с колбами, пробирками, было светло. На потолке, прилепившись влажными ножками к бетону, светились многочисленные колонии тех самых грибов, которые когда-то привез Маньяк. Правда, ему и невдомек было, что они могут существовать без грунта. Свет был неярким, матовым, тени почти не давал. Бросалось в глаза то, что череда соединенных перегородками помещений стерильностью не отличалась. На полу темнели бурые потеки, по стенам змеились выжженные дорожки. В воздухе разливалась адская смесь из сильного запаха разложения, усиленно перебиваемого формалином.

На ближайшем к выходу столе лежал труп голого мужчины, привязанный за руки и за ноги. Вскрытая грудная клетка обнажала белые обломки ребер, напоминавших краба, пытающегося выбраться наружу. Чуть подальше покоились еще несколько мертвецов. Насколько успел заметить Маньяк, лавируя между перегородками – они были полностью лишены кожных покровов. Вдоль прохода, как в аквариумах, плавали в растворе смертоносные обитателя океана – кубомедузы, спруты с неестественно раздувшимися брюхами, мурены с лапами, скаты с многочисленными хвостами, змеи всех расцветок и размеров. Но это все мелочи.

Дальше, пристегнутая за ремни к потолку, распятая за руки, висела мертвая русалка. Истерзанная, с огромными дырами вместо глаз, с содранной ниже пояса кожей, обнажившей черные, словно обугленные нити кровеносных сосудов, с перепонкой, по-прежнему соединяющей мосластые, неестественно вывернутые конечности – она вызывала страх.

Вибрация усилилась. Ходили ходуном колбы, стоящие на стеллажах вдоль стен, тряслись мелкой дрожью трупы в аквариумах и на столах. Крупный озноб бил тело русалки, подвешенной к потолку. И как насмешка лаборантов-мясников – на стене, как панно безумного художника, вздрагивала огромная распятая туша морской звезды, с десятками тонких щупалец, намертво прибитых к бетону.

– Они бы еще грибницу сюда притащили, – не сдержался Маньяк.

Не стоило себя тешить мыслью о том, что все, что здесь производилось, шло во благо обреченному человечеству. Хотя, если иметь в виду добровольный уход из жизни – самое то. Разнообразные «гремучие смеси», яды, психотропные препараты, наркотики, «вещества» всех мастей, – вот то, над чем работали, не покладая рук, здешние исследователи. В первый раз Маньяк пожалел о том, что судьба тех людей, которые остались в крепости на поживу Циклопу, не коснется «умников», коротающих время в бомбоубежище. Вполне достойный финал для тех, кто копает могилу и так уходящему в небытие виду. Гомо сапиенсу.

Гул нарастал. Там, в высоте двигалась бесконечно огромная черная смерть. Застилала непроницаемой тенью утренний небосвод. Под раздувшимся чревом, между загнутыми краями крыльев били ослепительные молнии, готовясь принимать в смертельное лоно боль, ужас, отчаяние.

Звук усиливался. Сколько еще времени осталось до точки невозрата? Неизвестно. Стеклянные пробирки сталкивались между собой и срывались на пол. Брызнуло в стороны стекло.

– Давай же, Маньяк! Помогай, черт!

Дайвер, поджидавший девушку возле поворота между перегородками, сорвался с места. У раздвижных металлических дверей лифта, красный от напряжения Врубель пытался приоткрыть створку.

– На лифте покататься? Самое то.

– Помогай, мужик, – кряхтел Врубель, плечом пролезая в образовавшуюся щель. Маньяк рванул на себя тяжелую створку.

– Там выступ. Пускай она, первая… – едва дыша от напряжения, сказал проводник.

Подоспевшая Аленка, не задавая лишних вопросов, протиснулась в дыру. Маньяк держал створку до тех пор, пока туда не пролез Врубель. Потом, буквально наступая ему на пятки, протиснулся сам.

Шахта лифта встретила беглецов темнотой. И непрекращающимся гулом, которому вторило завывание ветра. Врубель включил фонарь и ткнул лучом в середину короба на стальной, в шелухе ржавчины трос. Белое пятно скользнуло по канату и остановилось внизу, высветив грязный, засыпанный мусором пол.

– Надеюсь, еще послужит, – скорее для себя сказал Врубель. Заткнул за пояс фонарь и, не дожидаясь приглашения, шагнул в пропасть.

На миг Маньяку показалось, что тот, пытаясь произвести впечатление промахнулся, но киллер повис, прочно зацепившись за трос.

– И падать недолго, – облегченно сказал Маньяк. – Метров семь-восемь. А то и десять.

– Хватит. Чтобы сломать шею, – уточнил Врубель и стал спускаться.

– Я полезу первым. Потом ты, – Маньяк обернулся к девушке. – Если сил не хватит – скользи вниз. Хрен с ними, с руками, кожа новая нарастет.

Я внизу тебя поймаю. Только канат не отпускай!

– Я постараюсь, Маньяк, – тихо шепнула она. Но в глазах ее царило такое отчаяние, что дайвер досадливо поморщился.

– Прошу тебя. Ты сможешь. Ты смелая девушка! – Да. Да… Я смогу. Ради тебя.

Маньяк пропустил ее последние слова мимо ушей. Он глянул в пропасть – благополучно приземлившийся Врубель пустил луч фонаря наверх. Дайвер собирался последовать за ним. Но тут раздался резкий возглас.

– Стоять. Оружие на пол. Лицом к стене.

И грозный голос принадлежал не Врубелю.

Маньяк перехватил автомат. Внизу, припечатанный к стене лучом света, стоял с поднятыми руками киллер.

– Ты кто, мужик? – бросил в темноту дайвер. – Нас тут много, учти!

– Я знаю, сколько вас. Орали так, что стены тряслись.

– Э… – нахмурился Маньяк. Голос показался ему знакомым. – Я тебя знаю?

– Ты-то, может, и знаешь, а вот я…

– Блин, – и тут дайвера осенило. – Трудно узнать тебя, молчун! Страху-то нагнал! Шеф, ты?

Возникла пауза. Потом голос на порядок мягче сказал.

– Ты, давай поворачивайся, только медленно… Врубель?

– Черт тебя дери, Шеф! Давно не виделись! Целых два часа, наверное. – Врубель выругался матом и поднял автомат. – Циклоп на подходе, а он затеял тут ролевые игры…

– А там кто с тобой?

– Кто со мной еще может быть? Мы тут по жизни как шерочка-с-машерочкой…

– Маньяк? Ни хрена себе живучий парень.

– Ты тут, смотрю, тоже не в одиночестве. Развлекаешься.

Последняя фраза успела прокрутиться в голове у Маньяка несколько раз, пока он, помогая Аленке закрепиться на тросе, спускался первым, сбивая с ржавого троса уцелевшую труху. Он боялся себе верить, но его бесконечно удивила радость, от которой буквально перехватило дыхание от одной только мысли, что Марго жива. Что она здесь. Рядом. Дайвер заставил себя терпеливо дождаться, пока Аленка медленно спустится вниз. Он поймал ее, осторожно поставил на пол. Дрожащую, с трудом сдерживающую слезы.

– Ты в своем репертуаре, Маньяк. А говорят, девушек в море нет, – услышал он женский голос с хрипотцой и обернулся.

Марго. Она стояла перед ним живая и невредимая. И улыбалась так, как не улыбалась никогда. Маньяк наступил себе на горло, хотя ничего на свете ему не хотелось так сильно, как подойти к ней, обнять за плечи и заглянуть в радостные глаза.

Близко-близко.

– Ладно, – чтобы прикрыть свою слабость, грубее, чем хотелось, бросил Маньяк. – Встречу отметим позже. Врубель, – он обернулся через плечо, – как думаешь, здесь достанет?

Тот задумчиво пожал плечами.

– Я бы ушел еще ниже. От греха, – проворчал Шеф.

– Ушел бы он, – огрызнулся киллер. – Сусанин. Дорогу знаешь?

– Я-то знаю, – и, натолкнувшись на удивленный взгляд, Шеф добавил, – могу и вас прихватить. – Сделай милость, – съязвил Врубель.

В шахте завыло. Стены пошли ходуном и Шеф прервал молчание.

– Поторопимся, мужики. Береженого бог бережет…

Он развернулся и в то же мгновение из темноты складских помещений донесся грозный окрик.

– Маньяк! Сука. Я бы на твоем месте слишком не торопился.

И хриплый хохот, подхваченный гулким эхом, перекрыла автоматная очередь, выбившая дробь у дайвера над головой.

13

Во всех старых фильмах, которые сохранила память, война миров всегда заканчивалась поражением пришельцев. Стоило землянам сплотиться и тесными рядами пойти на абордаж, как в страхе бежал любой враг. А если его мощь намного превосходила боевой потенциал обороняющихся, то на помощь людям приходила матушка-Земля, насылая на завоевателей вирусы. Но в реальности все вышло не так. Никто и ничто на помощь человечеству не пришло, Зато стараниями пришельцев встал на дыбы океан и с легкостью сдвинулись земные пласты, подобно скорлупе на вареном яйце. И человечество, неспособное управиться с чужими, поставленное перед необходимостью найти того, на ком можно было бы сорвать злость, долго голову не ломало. Враг нашелся. Как всегда в таких случаях, в своих же рядах. Гражданская война. По знакомым сценариям, отработанным сотни, сотни раз.

Хриплый голос был Маньяку незнаком. Однако серьезность намерений была предельно ясна. Отбитая пулями труха еще сыпалась за шиворот, когда он заорал «ложись!» и первым кинулся на пол, за ближайший стеллаж, заставленный ящиками. Слева, вдоль стены с открытой шахтой лифта ползли девчонки. Шефа с Врубелем он не видел.

– Эй! – крикнул Маньяк, не питая иллюзий относительно возможных переговоров. – Ты кто такой? Что тебе надо?

Ему не ответили. Только автоматная очередь прочертила дорожку, пробив пластиковые ящики над головой.

– Маньяк, – тихо окликнули его и он обернулся. Рядом, из-за упавшего металлического ящика выглядывал Шеф. – Надо уходить.

Уходить с девчонками, имея на хвосте неизвестно сколько преследователей? Это бред. Им нужен Маньяк, они его и получат. А уж мертвыми или живыми они все в конечном итоге достанутся Циклопу – это как судьбе будет угодно.

– Эй, мужик! Давай поговорим! – снова крикнул Маньяк и на всякий случай переместился правее.

Как оказалось, предосторожность не была излишней – росчерк автоматной очереди поставил точку на переговорах. Но все равно дайвер сделал последнюю попытку достучаться до небес.

– Тебе нужен я? Так выходи, придурок! Давай поговорим как мужик с мужиком!

На этот раз ему ответила тишина. И чуть позже осторожный шорох где-то в глубине заваленного мебелью складского помещения. Дайвер обернулся и столкнулся взглядом со здоровяком.

– Я обойду их слева? – Шеф ткнул рукой в сторону противоположной стены, но Маньяк отрицательно покачал головой.

– Времени нет. Уводи девчонок. Вы еще успеете, – шепотом сказал он.

– Ты забыл сказать: я задержу их, ничего, – хмыкнул Шеф.

– Уводи девчонок! – скрипнул зубами от злости Маньяк.

Шеф смотрел на него, прокручивая что-то в голове. Но к окончательному выводу ему придти не дали. Озабоченный тишиной, дайвер осторожно выглянул в проход между стеллажами. Как раз для того, чтобы увидеть, как прямо на него летит граната. Его спасла мгновенная реакция. Он перескочил через завал и буквально обрушился на голову Шефу, укрывшему за металлическими ящиками.

Раздался взрыв и Маньяк оглох. Взрывной волной разметало по сторонам деревянные обломки, осколки изрешетили стену, часть угодила в потолок, засыпая пол бетонной крошкой. Опасно накренился стеллаж, только что служивший прикрытием для дайвера, и рухнул вниз, увлекая за собой обвал деревянных хлипких конструкций.

От гари першило горло. Оглушенный Маньяк рванул на себя Шефа, вцепившись в отвороты куртки.

– Уводи девчонок! – не слыша себя, сказал дайвер. – Иначе я сам тебя пристрелю!

Только согласный кивок остановил его от того, чтобы не вскинуть автомат и не поставить точку в затянувшемся споре нацеленным в грудь здоровяку стволом. Переждав, пока Шеф доползет до стены с открытой шахтой, Маньяк выглянул из укрытия.

Никакого движения. Скорее всего, нападавшие используют передышку для того, чтобы подобраться ближе. Стрелять наобум бесполезно. Тем более, что патронов осталось один запасной магазин, да десяток сверху, изъятых по ходу дела у охранников девушки. Короче, боеприпасов для серьезного разговора не хватит, так, максимум для «дружеской» беседы. Зато он разглядел еще кое-что, от чего спина его покрылась липким потом: занялась огнем куча мусора. Откуда-то снизу потянуло едким дымом. Редкие пока языки огня несмело лизали деревянную рухлядь. Но по бокам уже вырывалось вверх желто-синее пламя.

Судя по всему, тайный ход, которым Шеф увел девчонок, лежал на этой стороне. Нечего было и думать о том, чтобы идти следом. Там могло быть что угодно, вплоть до вертикального столба. И тогда неизвестным преследователям ничего не стоило избавиться от них, сбросив вниз парочку гранат. Никакого движения за своей спиной дайвер не заметил и искренне надеялся, что у них все получится. В его силах оказалось если не выжить, то хотя бы умереть, прикрывая отход девчонок.

Маньяк снова выглянул и быстро, двумя короткими перебежками перебрался под защиту огромного стеллажа, намертво прибитого к полу. Слева мелькнула тень и дайвер, вскинувший было автомат, остановился в последний момент – из-за завала возник Врубель, ухмыляющийся так радостно, словно предстоящая перестрелка на фоне набирающего силу Циклопа, для него была сродни игре. У Маньяка вдруг некстати мелькнула мысль, что он знает, от кого подцепил киллер дурную привычку, скаля зубы, заглядывать смерти в лицо. Дайвер вытянул вперед кулак с оттопыренным большим пальцем.

– Вдвоем подыхать веселее, – беззвучно округляя рот, сказал он.

Врубель ответил ему, так же неслышно послав очень далеко.

– Два или три, – на пальцах показал он, махнув рукой за стеллажи.

Маньяк пожал плечами и жестом показал, что попробует обойти противников левее. Врубель кивнул и двинулся вправо.

В горле першило. Маньяк не выдержал, кашлянул, прикрыв рукавом нос. И тут же словно пробки вылетели из ушей: до него донеслись приглушенные, как сквозь слой ваты, обрывки звуков. И еще – треск набирающего сила пожара и мерзкое гудение.

Бесшумной тенью дайвер заскользил вдоль стены, обходя стороной пожарище. С каждым шагом дышать становилось труднее. Спасало то, что в открытой шахте гулял ветер. Дымная поземка стелилась по полу. На счастье Маньяка пламя не спешило разгораться – отсыревшая рухлядь плохо поддавалась огню. В горле нестерпимо жгло, а от дыма резало глаза. Дайвер кашлял, вытирая рукавом выступающие слезы. Слева, где предположительно мог находиться Врубель, раздалась короткая очередь, и тут же ему ответили из глубины склада.

Выглянув из укрытия, Маньяк отметил то место, откуда стреляли. Пригнувшись, он одолел завал из сваленных в кучу металлических предметов и замер, привалившись спиной к боковой стенке ящика. Было тихо, если не считать низкого гудения, от которого ходило ходуном его тело. Слева опять раздался перестук автоматных очередей, и Маньяк, высунувшись в проход, тут же нажал на спусковой крючок, метя чуть правее того места, откуда только что стреляли. В темноте, опережая пули, мелькнул темный силуэт. Развернувшись, человек послал очередь в сторону дайвера, едва успевшего пригнуться. Пули просвистели у него над головой, впившись в деревянный бок ящика.

Странный вывод созрел в голове у Маньяка. По всему получалось, что противник один. Или он отвлекает внимание на себя, давая возможность остальным окружить противника? Под перестук автоматных очередей дайвер, осторожно выглянув из-за завала, короткой перебежкой сместился ближе к стрелявшим. Он присел за хлипким стеллажом и оглянулся в поисках подходящего предмета. Он обнаружился рядом – кусок железной скобы, ощетинившейся гвоздями. Дайвер взвесил ее в руке, проверяя тяжесть. То, что нужно. Если остальные обошли его, то просто обязаны отреагировать на шум, возникший в непосредственной близости. Маньяк высунулся из укрытия, прикидывая, куда бы бросить предмет. И в следующую секунду, приподнявшись, запустил ее правее того места, где скрывался. Глухой звук еще не успел прокатиться, как прилетел стремительный ответ. И не оттуда, откуда ждал дайвер.

Снова из глубины склада, практически с прежнего места в воздух взлетела граната. Маньяк мысленно взвыл и, закрыв руками уши, рухнул на пол. Оглушительный взрыв, вспышка и ударной волной накрыло стеллаж, за которым прятался дайвер. Он приподнялся, некоторое время удерживая на плечах непосильную тяжесть. Железом оцарапало запястье. Чувствуя, как из глубокого пореза полилась за рукав горячая струя, он ужом выскользнул из укрытия, грозившего стать последним приютом. Полки с корнем вырвало из пазов, груда искореженного металла с острыми краями рухнула вниз, зацепив стоявшие рядом шкафы. Вверх метнулись языки пламени, на сей раз шустро забираясь на вершину завала.

Маньяк сидел у стены, сжимая липкими от крови руками автомат. В голове упорно держалась мысль о том, что нападавший был одинок. В наступившей тишине раздался скрипучий голос.

– Ну что, Маньяк? – глухо спросил темнота. – Тебе понравилась смирительная рубашка?

Теперь человек не смеялся. Он выжидал, давая возможность Маньяку ответить. Но тот молчал. За него ответил Врубель. Длинной очередью с другой стороны. Пользуясь тем, что внимание неизвестного противника отвлечено, дайвер шустро двинулся вдоль стены. Но передышка длилась недолго. Тот, кто вел огонь, кое-что понимал в этой жизни. Опережая Маньяка на пару шагов, в кучу мусора тяжело ткнулись пули.

Дайвер задержался на мгновенье и тут же, высунувшись в провале над завалами, послал ответную очередь. Вернее, собирался послать. Оглушительно щелкнуло и Маньяк повалился обратно, вытаскивая использованный магазин.

«Сколько же у него боеприпасов? – мелькнула в голове лихорадочная мысль, пока он выуживал из чехла на поясе запасной магазин. – Сюда бы парочку тех гранат, о которых так сокрушался Врубель».

Звук перестрелки не стихал и дайвер поспешил внести свою лепту. И чуть не получил пулю в лоб. Его спасло только то, что он замешкался, мысленно справляя поминки по пропавшим в затонувшем городе гранатам. Пули просвистели, обдав его потоком холодного воздуха, словно тот, кто скрывался в глубине склада, безошибочно определял его местонахождение. От едкого запаха Маньяк закашлялся. Его едва не вывернуло наизнанку. Дым клубился. Огненные сполохи тянулись к потолку, оставляя на бетоне следы копоти.

Дайвер чертыхнулся и полез вдоль завала. Выглянув в проход, он скорее для острастки, выпустил короткую очередь. Ему ответили. Потом вновь вспыхнула перестрелка на противоположной стороне. Короткими перебежками Маньяк подбирался все ближе. Возникла заминка. И в наступившей тишине ясно раздался сухой щелчок. Последовавшая за этим звуком продолжительная автоматная очередь, резкий вскрик и хриплый смех навели Маньяка на грустные размышления.

– Дайвер, слышь, дайвер? – послышался скрипучий голос. – Вот теперь поговорим. Как мужик с мужиком.

Злость вытолкнула Маньяка из убежища. Не скрываясь, он послал на голос автоматную очередь. Противник был рядом. Буквально в десятке метров от него. Дайвер поставил на то, что в арсенале ублюдка вряд ли найдется больше двух гранат. Он выпрямился в полный рост и полез напролом, нажимая на спусковой крючок. И просчитался.

Под ноги Маньяку покатился темный предмет. Осознавая поражение, он оттолкнулся и буквально взлетел над озаренным пламенем завалом. Но было поздно. Тяжелая волна ударила ему в спину, протащила дальше и, продлив полет, бросила головой на выступающий бок деревянного ящика.

* * *

Сколько времени длилось забытье, Маньяк не знал. Наверное, недолго. Потому что когда он открыл глаза, все оставалось по-прежнему. Полутемный склад, освещенный колеблющимся светом пламени, отвратительный гул и вибрация, от которой знобило тело, лежащее на грязном полу.

Прямо перед ним застыл огромный силуэт. Человек в камуфляже, ветхом настолько, что сквозь прорехи с обугленными краями проглядывало тело. Даже в неярком свете видны были язвы, покрывающие кожу. На лице мужчины вздулись огромные бордовые пузыри. Часть из них лопнули и кровавыми потеками сукровицы застыли вокруг ран. Левый глаз отсутствовал. Вместо него пузырилась вязкая масса, при каждом движении лицевого нерва стекающая вниз. Пламенные блики озаряли страшное, похожее на жуткую маску лицо, огненными искрами застревали в уцелевшем выпученном глазном яблоке. Казалось, его едва удерживали распухшие веки.

– Что, очнулся, кролик трипперный? – захрипел человек.

И в этот момент Маньяк его узнал.

– Ухарь, – не то спросил, не то ответил он сам себе.

– Узнал… Ну что, дайвер, все идет по плану? – последние слова утонули в булькающем хохоте.

– Выжил, ублюдок.

– Заткни пердильник, зараза. Все шло по плану, да? И Клещ. И я. И даже Врубель. Лежит, вон, твой дружок с пулей в башке. Недолго рыпался. Скаль зубы теперь, – он захрипел, пережидая кашель. Потом наставил на дайвера черный зрачок автоматного ствола.

– Тебе тоже немного осталось, а, здоровяк? – Маньяк подмигнул ему, превозмогая боль в голове.

Дайвер увидел, как страшная гримаса перекосила уродливое лицо. И еще он заметил кое-что. Слева от шипящего от ярости Ухаря, со стороны вытекшего глаза мелькнула тень – красный свет огня озарил небритое лицо Врубеля. Он возник за спиной у бывшего товарища. Тот, словно что-то почуял, хотел развернуться и не успел. Руки киллера сошлись на уродливом лице. И сильные пальцы с чавкающим звуком погрузились в глазные впадины, выдавив единственный глаз. Ухарь взревел, судорожно нажимая на спусковой крючок, но Маньяк кубарем откатился в сторону. Веером полетели пули, отбивая от бетона осколки, высекая дорожки в древесине. Раненным зверем метался несостоявшийся убийца, слепо натыкаясь на мусорные завалы. Патроны кончились, но он все нажимал на спусковой крючок, выбивая из оружия сухие щелчки. Ухарь выл. Что-то пытался говорить, но горло пропускало лишь нечленораздельные звуки. Красные языки пламени освещали безумного, хрипящего от боли огромного человека.

Маньяк перевел дыхание. Поднялся, едва не свалившись от пронзительного укола в спине. В стороне сидел Врубель. Он тяжело дышал: на его плече расплывалось темное пятно. Оглянувшись в поисках оружия, дайвер ничего подходящего не нашел. Он сильно сомневался в том, что сможет ножом остановить огромного, бестолково мечущего раненного зверя. Тут на глаза ему попался обрывок железной арматуры. Он поднял его и, размахнувшись, со всей силы ударил Ухарю по ногам. Мужчина содрогнулся всем телом, захрипел. Колени его подогнулись, и он, медленно завалившись на бок, перевернулся на спину и затих.

Дайвер подошел к поверженному врагу. Поднял железный штырь с обломанным острием и нацелил в грудь тяжело дышащему мужчине.

– Тебе… тоже. Недолго. Осталось, – с остановкой вдруг ясно сказал Ухарь.

– Там видно будет, – устало сказал Маньяк. – Уж во всяком случае, больше, чем тебе.

– Не думай, – отчетливо прохрипел Ухарь и добавил: – Муравьи получили алебастр.

Маньяк не стал останавливаться. Он довершил начатое, вогнав арматуру в прореху на груди здоровяка. Только потом пожал плечами, переваривая последние слова Ухаря.

– Что за хрень он сказал, – начал он и не договорил.

На его многострадальную спину обрушился деревянный ящик.

14

– Врубель… ты чего, мужик?

Маньяк пятился, отступал. Под ногами хрустел мусор. Оглушительно трещало пламя, жадно поглощая все, до чего смогло дотянуться. Но все звуки перекрывал низкочастотный гул. От сильной вибрации со стеллажей и завалов сыпался вниз старый хлам. С каждым плеском шума пожар разгорался все ярче.

Холодным огнем горели глаза человека, в котором ничего не осталось от Врубеля. Он приближался – большой, злобный, легко перешагивая через кучи мусора. На его левом плече расплывалось темное пятно, но, казалось, он не чувствовал боли.

Их разделяло от силы метров семь-восемь. И в центре этого пространства на спине лежал мертвый Ухарь, его судорожно сведенные на груди руки сжимали обрывок арматуры.

– Очнись! Мужик! Это я – Маньяк! – крикнул дайвер, но его не слышали.

Киллер сделал шаг, сокращая расстояние перед решительным броском. Он кровожадно скалил зубы, словно его миссия не заканчивалась убийством Маньяка и ни с чем не сравнимое удовольствие ему доставит возможность разорвать на части ненавистное тело противника.

Маньяк неосознанно потянулся к чехлу на поясе, в котором лежал нож, и одернул себя: в памяти отчетливо проявилась рука, протянутая к бурлящему потоку.

– Я не хочу тебя убивать! – зло сказал он. Кто знает, сколько продлится бессознательное состояние? Может, через пять минут прежний Врубель вздохнет с облегчением, выбивая из сознания остатки чужой воли?

– Врубель! Над нами Циклоп! Очнись!

Но тот его не слушал. Взгляд его суженных в злобном прищуре глаз вскользь задел обрывок арматуры, торчащий из груди мертвеца, и снова остановился на Маньяке.

– Ты сильный мужик, Врубель! Какого черта ты позволяешь кому-то…

Начал дайвер и не договорил. На него разъяренным зверем бросился бывший собрат по несчастью, несколько раз спасший ему жизнь. Намерения Врубеля были предельно ясны. Нечего было и думать о том, чтобы его опередить и первым завладеть опасной железкой. Бестолковая возня у мертвого тела могла закончиться неизвестно чем. Врубель – сильный боец, и Маньяку следует по возможности избегать ближнего боя. Но черт возьми! Он не хотел его убивать! Поэтому одновременно с рывком киллера дайвер перемахнул через завал.

Повалил едкий дым. Огненные сполохи озарили помещение бывшего склада вплоть до укромных уголков. Мрак отступал, неохотно впуская свет в колеблющееся от вибрации нутро. Маньяк надсадно закашлялся, пережидая судорожный спазм, сжавший горло в тиски. Кровавый свет выхватил из темноты открытый дверной проем в самом углу. Дайвер, рванувший было к выходу, уловил боковым зрением стремительное движение: ему наперерез, грозя проткнуть его на бегу копьем полетел обломок арматуры. Он припал на колено, пропуская над головой гудящий металл. Острие пронзило дверцу деревянного шкафа и задрожало, прорываясь куда-то вглубь.

Маньяк выпрямился и подскочил к грозному оружию. Ухватившись за штырь, он с удивлением осознал, что у него не хватает сил его выдернуть. Еще полный недоумения, он обернулся. Как раз для того, чтобы встретиться лицом к лицу с убийцей. Врубель занес руку для сокрушительного удара. Маньяк поднырнул и, используя преимущество невысокого роста, одновременно мощно врезал с правой в челюсть противнику. Голова у киллера дернулась. Он пошатнулся, но на ногах устоял. Воспользовавшись заминкой, сразу после хука снизу дайвер с разворота заехал противнику ногой в живот. Он вправе был рассчитывать на то, что киллера отбросит к стене, но ничего подобного не произошло. Согнувшись в три погибели, неуклюже преступив широко расставленными ногами, Врубель сплюнул, оставив на грязном полу кровавый сгусток. И стал медленно разгибать спину.

Оглянувшись, Маньяк подцепил за ребро деревянный обломок и обрушил на склоненную голову, искренне надеясь, что короткое забытье способно вернуть человеческий облик бывшему товарищу. Удар был сильным. Дерево треснуло, осыпая обломками сгорбленные плечи. Но, как терминатор из кошмарного сна, поднимался Врубель. На залитом кровью лице застыла злорадная ухмылка.

Маньяк не стал дожидаться финала, тем более что добивать Врубеля в его планы не входило. Он бросился к бетонному проему. Гулкий коридор с развешанной вдоль вылинявших стен гирляндой грибов пропах дымом. Дайвер бежал, с трудом задерживая дыхание, и молил судьбу о том, чтобы узкий проход не закончился тупиком. Он слышал за собой быстрые шаги и шумный прерывистый кашель, больше похожий на звериный рык.

Стены тряслись. Мелкая дрожь передавалась через подошвы кроссовок и доходила до сердца. Низкий гул постепенно оформился в угрожающий рев. Над головой оглушительно треснуло. Маньяк, не сбавляя хода, бросил взгляд наверх: к своему ужасу он увидел, как широкой змеей по потолку расползается трещина. Сверху посыпалась труха. Пол содрогнулся. Так сильно, что дайвер едва удержался на ногах.

«А может, ну его к лешему? – мелькнула мысль. – Развернуться и бросить нож – вот и вся недолга! Тогда возможно, есть еще шанс забиться в какую-нибудь узкую нору и пересидеть Циклопа!» Но он продолжал бежать от вкрадчивой мысли, как от назойливой мухи.

В этот момент потолок раскололся, засыпая коридор землей. Пыльная взвесь занавесила узкое пространство от стены до стены. Ход свернул налево и дайвер оказался в помещении, полностью затопленном водой. Только узкий карниз вел вдоль правой стены к пожарной лестнице, зависшей метрах в двух от черной поверхности. Выхода отсюда не было. Точнее, он имелся, но рухлядь прочно перегораживала дверной проем.

Маньяк запнулся на пороге, чуть не влетев в темную, колышущуюся от вибрации воду. В последний момент он как клещ вцепился в дверной косяк и удержался на ногах. Лестница вела к потолку и ныряла в люк. Единственно возможный выход вел наверх. Ближе к смерти. Выбор был небогатым, но Маньяк сделал его, ступив на скользкий карниз. Мелкими шажками он осторожно приближался к железным ступеням, когда на пороге возник Врубель. Он тоже остановился на краю, едва не свалившись в маслянистую глубь. Балансируя на выступе, он удержался. Мутный взгляд натолкнулся на идущего вдоль стены Маньяка и небритое испачканное кровью лицо исказил звериный оскал. Он долго не раздумывал. Прижавшись вплотную спиной к стене, тут же двинулся следом.

– Хрен тебя, Врубель, – коротко взвыл Маньяк.

Киллер не даст ему уйти. Как только он подпрыгнет, чтобы зацепиться за металлическую скобу, Врубель рванет за ним. Отчаянно злясь на себя за то, что так и не смог сохранить Врубелю жизнь, Маньяк выхватил из чехла нож и тут же, без паузы, метнул его в противника. Несмотря на неудобное положение для замаха, промахнуться с такого близкого расстояния было невозможно. Но то ли у дайвера дрогнула рука, то ли Врубеля спасла нечеловеческая реакция. Оружие, нацеленное в шею, скользнуло по выставленному вперед плечу, порезало рукав и с бульканьем кануло в воду.

В тот же миг, осознавая поражение, Маньяк подпрыгнул и уцепился за железную скобу. Доля секунды и он, подтянувшись, перехватил рукой следующую ступень. Но подняться не успел: на правой ноге повис Врубель, бросившейся за ускользающей добычей. Удержать такую тяжесть Маньяк был не в состоянии. Он повис на руках, отбиваясь свободной ногой, слепо нанося удары, куда придется. На взгляд дайвера это было как мертвому припарка – Врубель кряхтел, терпеливо снося побои. Маньяк бил снова и снова, ощущая, как от удара хрустнула кость на лице преследователя.

Врубель рванул его и дайвер понял, что удержаться не сможет. Он шипел от запредельного напряжения, но руки упрямо разжимались. Еще секунда и они вдвоем полетели вниз, в воду, подняв фонтан брызг.

Кромешная холодная тьма укрыла Маньяка с головой. Он не представлял себе, какова глубина водоема, но киллер, вцепившийся в него мертвой хваткой, тянул его вниз. Извиваясь ужом, дайвер из всех сил ударил ногой по запястью удерживающей его руки и почувствовал, как хватка на секунду ослабла. Он дернулся и взмахнул руками, пытаясь всплыть.

Вокруг бурлила вода, Врубель вслепую искал выскользнувшую жертву. Наверное, он подался вперед, иначе, чем еще объяснить то, что Маньяк, проплыв поверху, вдруг коснулся рукой стриженой головы киллера? Сам того не ожидая, он оказался у безумного убийцы за спиной и изо всех сил согнутой в локте рукой зажал горло противника. Почуяв стальной захват, Врубель дернулся всем телом. Он вцепился пальцами в руку, пытаясь вырваться. Он не чувствовал боли в раненой руке, но мышца, лишенная подвижности, давала о себе знать.

Они кувыркались, кружась в нелепом спарринге. Вода кипела. Маньяк чувствовал, с какой яростью бился Врубель, как истово он вертелся, впиваясь в предплечье железными пальцами, как сильно напрягалась его шей. Но дайвер понял еще кое-что. Стоит ему разжать захват и сдаться, как они поменяются местами и уж тогда киллер слабину не даст.

От недостатка кислорода мутилось в глазах. Кромешная тьма вдруг оказалась расцвеченной огненными искрами. В ушах звенело: то ли приближение Циклопа вносило свою лепту, то ли близкая смерть запустила ледяные иглы в угасающий разум.

Двойное противостояние – убийце и собственному телу, которое жажда жизни толкала на поверхность, отнимало вдвое больше сил. В бурлящем водовороте Маньяк уже не понимал, где верх, а где низ. Легкие трепетали. И в глубине этих конвульсий болезненно трепетало сердце. То замедляя, то убыстряя бег, оно билось синкопами. Каждый раз, когда возникала пауза, дайвер мысленно готовился к небытию. Но ярая противница смерти – жизнь – крепко вцепилась в обреченного Маньяка и не спешила уступать его вечной сопернице.

Оранжевым светом полыхнула темнота. Маньяк так и не понял, что произошло. Руки его разжались и он полетел куда-то. Только почувствовав движение ветра, он широко открыл рот. И долго, долго, как живительную влагу погибающий от жажды, пил воздух, захлебываясь, задыхаясь, до нескончаемо резкой боли в груди. Жизнь текла внутрь, продираясь сквозь иглы, загнанные в слизистую гортани. По конвульсивно сжатым трахеям она скользила в легкие, холодным дыханием остужая трепещущее сердце.

Сверху сыпалась труха, оседая на разгоряченных щеках. Но Маньяк не смотрел наверх. Рядом, раскинув руки, качался на волнах мертвый Врубель. Лицом вниз. На затылке темнела глубокая ссадина. Дайвер подплыл к нему и перевернул на спину. Открытый рот заполнила вода, в стеклянных глазах навеки поселилась пустота.

Такая же пустота застыла и у Маньяка в душе. Он не был ему близким другом этот суровый киллер, напрочь лишенный каких бы то ни было принципов, чей послужной список наверняка насчитывал десятки жизней. И кто сказал, что плохими людьми были жертвы, а не он – безжалостный убийца? Врубель ему не был даже приятелем – человек, волею судьбы доставшийся в провожатые. Тот, у кого не дрогнула бы рука пустить дайверу пулю в лоб. Кто хладнокровно пустил в расход бывших друзей, почуяв угрозу для собственной жизни. Да, да… Все так. Но отчего же на душе так погано, как не было никогда? Только лишь оттого, что Маньяк был обязан Врубелю жизнью? А может, все проще – и не всегда судьба посылает тебе в истинные друзья людей достойных?.. Или сложнее – и дружба, порой возникшая практически из ненависти, прочнее приятельских отношений, проверенных годами?

Маньяк подтянул убитого к бетонному выступу, но выбраться на сушу не успел. Со странным безразличием он, только что до последнего боровшийся за свою жизнь, вдруг осознал, что его пальцы, вцепившиеся в карниз, разжимаются, а тело, вопреки его желанию поднимается из воды. Что-то оглушительно взорвалось над головой. От черной поверхности оторвались капли и медленно потекли вверх. В водных струях колебался приглушенный свет. Среди капели, среди дождя наоборот поплыло и тело Маньяка. В полете его развернуло лицом к убитому. Спокойно, без суеты дайвер летел, до последнего ловя взглядом мертвые глаза Врубеля, равнодушно следящего за тем, как тело его убийцы исчезло в трещине на потолке…

Рассветное небо заслонила ночь. Разрезая пространство огромными крыльями, Циклоп приближался к крепости. Его чудовищная тень накрыла старинный замок, приглушила огни. И Цитадель превратилась в город-призрак. Тусклые венцы башен, зубчатые стены, окна-бойницы, – все растворила равнодушная тьма. В призрачном сумраке метались тени. Кричали, ругались, посылая в небо проклятия и огненные вспышки нацеленных на монстра автоматных очередей. Отчаявшиеся, припадающие к земле в тщетной надежде обрести спасение, тени неслись наверх. Их закручивал тугой водоворот, приближая к ненасытному брюху. Густой порыв ветра напирал снизу, подталкивая сопротивляющиеся тела. Холодное пламя било между крыльями, накрывая жертву за жертвой. Пронзая, распиная, убивая.

Земля дрожала. Рушились стены. Локальными взрывами швыряло по сторонам раздробленные камни и облака пыли. Дымовая завеса разрасталась. Мглистое чудовище тянуло к небу многочисленные щупальца, выбрасывая вверх обреченных людей.

Ломая ребра, дробя кости, Маньяк летел сквозь толщу земли, пробивая дыру собственным телом. Ослепший, оглохший, с лицом, залитым кровью смешанной с грязью, он вынырнул на поверхность. Упругим потоком его тащило вверх. Воздушное течение то ослабевало, то усиливалось, неся его все выше и выше. Маньяк открыл глаза. Над ним струилось жаркое марево, окутавшее брюхо Циклопа. Он видел людей. Лица, тела. Они бились, трепыхались, принимая на себя ослепительные разряды. И в сверкающей стали молний, бьющих перед глазами, Маньяку чудился ослепительно белый выход из туннеля. В иной мир. Туда, где его ждала упрямая, радостно улыбающаяся девочка.

В сердце прочно угнездилась боль. Она была такой сильной, что отступило все прочее. Он не чувствовал тела. Сломанных рук, ног, ребер, что раздавили легкие. Вверх летело только его сердце, бившееся болезненно, но неукротимо…

Эпилог

Свинцовые пятна расплывались на поверхности океана. Солнечные лучи тонули в мраморных волнах. Косые столбы света, пробивая верхний слой воды, постепенно таяли, растворяясь во мраке.

Маньяк опускался на глубину. Неподвижный, бездыханный. В его открытых глазах медленно угасал дневной свет. Совершенная тишина влилась в уши, обещая скорое исцеление. Еще немного, потерпи, – уговаривал он себя. Но даже кратковременная мысль доставила ему адскую боль. Маньяк не мог пошевелиться, и единственным избавлением от невыносимой пытки ему виделась смерть, неизвестно в силу каких причин задержавшаяся по дороге к нему.

Для него так и осталось тайной, почему он сорвался в море. Почему сила, подтянувшая его к самому брюху Циклопа, вдруг ослабла? В промежутках между разрядами Маньяк ясно видел, как на черном саване прорастали складки, заполненные голубоватым дымом. Внезапно, вопреки всему поток воздуха перестал толкать его в спину. На некоторое время он завис, не опускаясь и не поднимаясь. И тут, как будто порвались нити, тянувшие его наверх. Маньяк скорее почувствовал, чем увидел, что подъем превратился в падение. Воздушное течение перевернуло его, как раз для того, чтобы он смог убедиться, как стремительно синяя гладь несется ему навстречу. Потом его еще раз развернуло – Циклоп уплывал. Освобожденное от монстра, проступало утреннее небо. Маньяк хотел повернуться, чтобы встретить смерть лицом к лицу, но у него не хватило сил.

Дайвер ударился спиной о твердую как камень поверхность и стал тонуть. Он надеялся, что сознание оставит его, но проклятый разум никак не хотел сдаваться. Маньяк мучил себя ожиданием скорой смерти, которая никак не хотела наступать.

Словно для того, чтобы продлить его страдания, у самой поверхности воды в ослепительных стрелах, пробитых солнцем, мелькнуло белесое прозрачное тело русалки. Маньяк тонул, безучастно наблюдая за приближением текучей твари. Его разбитое, измученное тело молило о пощаде. Русалка проплыла над ним, повернувшись лицом, едва не зацепив его рукой. Она была так близко, что он без труда разглядел: у нее отсутствует один глаз. На его месте белела матовая пелена. Наверное, у дайвера мелькали обрывки мыслей. Скорее всего, это были фальшивые угрозы и пустое злорадство.

А может, и нет. По лицу Маньяка заструилось стекло. Тонкие хрустальные нити ползли ниже, затекая в уши, в нос. И тогда он широко улыбнулся русалке как старой знакомой. Но вместо воды открытый ротзаполнил холод. Ледяной поток наводнил легкие, затопил сердце, анестезией заскользил по кровеносным сосудам. Боль оставила его. Маньяк ничего не видел – перед глазами застыла молочная пелена.

Сердце билось ровно. Он непроизвольно дернул рукой и тело откликнулось. Со странным, граничащим с идиотизмом чувством Маньяк осознал, что не может понять, жив он или умер. Было так, словно он только что хлебнул воздуха и этого глотка с лихвой хватит ему на долгие пять минут.

Маньяк опускался на глубину и его душа парила в безмятежности. Ему было спокойно и легко. Так, как не было никогда… Океан ждал его…

Николай Мороз Остров

© Мороз Н., 2014

© ИК «Крылов», 2014

* * *

Глава 1

Это был день из тех, что делят жизнь на «до» и «после». Наша прежняя жизнь – хоть я не назвал бы ее сытой и спокойной – все же была относительно безопасной и хоть немного, но предсказуемой, а теперь… А теперь я не знал, что нас ждет через минуту, что принесет с собой следующее мгновение и чем обернется каждый наш шаг. Но это сейчас, а началось все обыденно и скучно, как начинался (да и заканчивался) почти каждый наш день. Случилось все, как и положено, ближе к закату.

Плеск волн, шорох мокрого песка, стук дождя в окна, нестройный гул голосов, звон, – все было как всегда, как бывает вечером ненастного дня. А других у нас и не было уже месяца три, если не больше. Зима, весна, лето и осень – названия сезонов еще хранила память, но и только. Тепло, солнце, снег или невесомый южный ветер не сразу, но забылись, и не напоминали о себе, и все к тому шло, что даже не собирались. Зато дождь – это всегда пожалуйста, от рассвета и до… следующего восхода, когда смену дня и ночи определяешь по цвету туч над морем и кое-какой (метров на пять, если повезет) видимости сквозь туман и дождливую морось.

Сегодня не повезло, с небес лило особенно стервенело, вода хлестала по стеклам, и в какой-то момент мне показалось, что это не дождь, а море. Оно было близко, очень близко, и было бы неплохо, окажись оно подальше на пару сотен метров, как и было еще несколько лет назад, как рассказывала мать, и как – смутно, обрывками – помнил я сам. Помнил поросшую редкой травой сухую плотную землю, тропинку, что доводила до обрыва и обрывалась так резко, что захватывало дух. Я осторожно подходил к краю и вытягивал шею, опасливо посматривая вниз.

Море было там, внизу, метрах в десяти. Волны – то ровные, плавные, а то с белыми «гривами», сердитые, быстрые – лизали песок, белый, плотный, хрустящий под ногами. Подходить к морю одному мне было категорически запрещено, и я просто смотрел на него сверху. Смотрел, пока оно само не пришло к нам. Море остановилось в сотне шагов от дома и дышало совсем рядом, похоронив под собой и прибрежный песок, и обрыв, и траву. Влажность была столь высока, что в испарениях навсегда пропало солнце. О том, что оно еще существует, напоминало единственное, пожалуй, что осталось от прошлой жизни – рассвет и закат, да еще тот отрезок суток, что мы по привычке называли «день». И этот день давно закончился, в общей комнате горел тусклый свет, но посетителям это не мешало. Вернее, им было наплевать и на свет, и на дождь, и на тьму за окнами – пусть ее, это просто ночь и ливень, они неопасны, как и море в этой части континента, ждать подлянки от него не приходилось. Но это в том случае, если ты сидишь на берегу или идешь мимо по своим делам. Так мог поступить кто угодно, только не наши постояльцы.

Сейчас внизу их было четверо, двое шушукались за столиком в углу, повернувшись к остальным крепкими бритыми затылками. Заказали виски, бутылку на двоих, а когда ополовинили ее, вспомнили о закуске, и моя мать приготовила им рыбу, а я отнес заказ, получил деньги и больше в их сторону не смотрел. Эта парочка явно собиралась выйти в море – на столе между стаканами я заметил обычный белый лист, исчерченный тупым карандашом, что грыз тот, что рассчитался со мной, одновременно закрыв рукавом брезентухи картинку. Я успел лишь рассмотреть очертания нашей бухты и стрелки, но их было слишком много, некоторые зачеркнуты, некоторые указывали сразу в обе стороны. Посмотрел и сразу забыл – что мне за дело до двух самоубийц, лишь бы платили вовремя, а денежки они отсчитали сполна. Я слышал, как один из них интересовался у матери, нет ли у нас лодки, и что они хорошо заплатят, но мать ответила, что нет.

Лодки у нас действительно не было, хоть не раз и не два и выпадал случай заполучить неплохое суденышко, но мать потребовала, чтобы я поклялся ей, что и близко не подойду к морю, точно я еще был маленьким мальчиком и это не мне полгода назад исполнилось восемнадцать. Даже не потребовала – пригрозила, что не пустит на порог или убьет, если я, выжив в море, вздумаю вернуться домой. Я согласился без особых раздумий – у нас и на берегу было полно дел.

Наш трактир «Адмирал Ушакофф» стоял на отшибе, далеко от ближайшего городка и большого поселка. Зато море, как я уже говорил, было рядом, где и обрывалась шедшая когда-то вдоль берега дорога. Море, постоянный дождь, морось и туман – вот что окружало нас ежедневно и ежечасно. Вода и холод. У нас был дизель-генератор и запас топлива к нему, зато не работала радиосвязь, и мы были отрезаны от мира, если бы не наши гости. Новости и кое-какой доход они нам обеспечивали, что объяснимо: в глуши, вдали от властей удобно обтяпывать свои темные делишки, например, сбывать трофеи, ну и просто отдыхать вдали от трудов морских и от честных людей, накачиваясь ромом. Еще к нам заезжали иногда туристы-экстремалы, как эти двое, что от руки рисуют дорожку, что приведет их в могилу. Залетали и влюбленные парочки в поисках уединения. Но бывали и периоды, когда трактир пустовал, так что сегодняшний день можно считать удачным. Двое самоубийц над картой и два одиночки, что влили в себя уже достаточно крепкого пойла, – уже неплохо.

– И увидел Господь, что велико развращение человеков на земле, что все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время; и раскаялся Господь, что создал человека на земле, и восскорбел в сердце своем…

Я поморщился, не особо скрывая раздражение. Этот человек – за глаза мы с матерью звали его Пастор – был нашим завсегдатаем. Правда, иногда он подолгу пропадал, но вернувшись, как правило, с деньгами, наведывался к нам почти ежедневно – до тех пор, пока деньги не заканчивались и не приходила ему пора снова исчезнуть. Платил он аккуратно, в долг не пил, набравшись, становился щедрым и разговорчивым, как сейчас, но лучше бы ему было помолчать.

– И сказал Господь: истреблю с лица земли человеков, которых я сотворил, от человека до скотов, и гадов, и птиц небесных истреблю, ибо я раскаялся, что создал их, – говорил Пастор, глядя в стакан. Наголо выбритая макушка блестела в свете тусклой лампочки, рот Пастора моментами съезжал набок, делая его похожим на карточного джокера. Я видел такие карты еще в детстве, у отца, и рожа у «шута» из его колоды была точь-в-точь как сейчас у нашего гостя. Впрочем, только рожа, в остальном тому весельчаку с карты до Пастора было далековато. Невысокого роста, но плотный, резкий, с огромными длинными лапищами, в непромокаемой брезентухе и высоких ботинках, Пастор мало походил и на проходимца в шутовском колпаке, и на благообразного служителя культа. Однако, надравшись, не песни орал, а цитировал по памяти навязший нам всем в зубах отрывок из книги Бытия, и я всерьез подозревал, что, во-первых, Пастор больше ничего из духовной литературы или не читал, или в глаза не видел, а во-вторых, попросту издевается над нами. После того как суша стала морем, а море – сушей, после тварей, что вышли на нее из воды и что завелись в глубинах и на мелководье, после того, как мы забыли, как выглядит солнце, Пастор считал, что это смешно, и, налакавшись виски, принимался за свою проповедь.

Других слушателей у него не было, мать и я молчали, самоубийцы-экстремалы не обращали на него внимания, вот Пастор и расстраивался. Глянул на меня, кивнул коротко и, глядя, как я иду через зал к нему с очередным стаканом «огненной воды», завел свою песню:

– Земля растлилась пред лицем Божиим, и наполнилась земля злодеяниями. И воззрел Бог на землю, и вот, она растленна, ибо всякая плоть извратила путь свой на земле. И сказал Бог: конец всякой плоти пришел пред лице Мое, ибо земля наполнилась от них злодеяниями; и вот, Я истреблю их с земли…

– Пасть закрой, – донеслось от двери.

Я чуть сбавил ход, глянул в ту сторону. Человека, до этого молча евшего горячее рагу, не забывая запивать его виски, я видел впервые. Всех наших постоянных клиентов я помню хорошо, память на лица у меня отменная – этот человек раньше в наших краях не появлялся, никаких сомнений. Откуда его занесло – неведомо. Не лезть с расспросами к гостям было одним из условий нашего с матерью существования, мне просто было интересно, но не более. Я не видел, как он вошел: за стойкой в этот момент была мать, а я заправлял наш дизель.

Сейчас, пользуясь заминкой, я разглядывал нашего посетителя. Тот же в свою очередь не сводил взгляд с Пастора и на меня внимания не обращал. Довольно высокий, лицо смуглое, покрытое темной щетиной, щеки впалые, под левым глазом расползается желтизна, похожая на след от удара. Лицо не злое – отрешенное, что ли, недовольное, что нарушили тишину и помешали ему думать или вспоминать, или чем он там занимался, приканчивая рагу и один стакан виски за другим. Тоже, как та парочка, взял бутылку, и от ее содержимого осталось меньше половины.

«Новичок» еще немного «подержал» притихшего Пастора взглядом, посмотрел на меня синими, как море в ясный день, глазами… После чего каждый вернулся к своему: «новичок» к еде, я потопал со стаканом к Пастору, а тот покашлял, кинул на стол монету и сказал:

– Разверзлись все источники великой бездны, и окна небесные отворились. И усилилась вода на земле чрезвычайно, так что покрылись все высокие горы, какие есть под всем небом. И лишилась жизни всякая плоть, движущаяся по земле, и птицы, и скоты, и звери, и все гады, ползающие по земле, и все люди; все, что имело дыхание духа жизни в ноздрях своих на суше, умерло. А кому не нравится слово божие, тот пусть сам пасть закроет, ибо сказано…

Где и что там было сказано, я ни понять, ни спросить у Пастора не успел, заметил только, как синхронно обернулись туристы-самоубийцы, как тот из них, что жевал карандаш, поднимается со стула и тут же, передумав, падает обратно, вернее, мимо него, на пол. Второй с ошалевшим видом сползает аккуратно, компактно умещается под столом, да еще и успевает прихватить с собой недопитую бутылку. «Правильно, чего добру пропадать. Хотя странно, они же закусывали, рановато им под стол, или…»

Моя беда – видеть только последствия, прохлопав причину, так было, так есть и так будет. В этот раз все шло по накатанной – я видел все, что угодно, кроме того, что следовало бы заметить в первую очередь. Двое мужиков, моментально оказавшихся под столом, привалившийся спиной к стене Пастор, перекошенный так, что любой Джокер бы обзавидовался, короткий сухой щелчок и выстрел, потом еще один, потом еще, потом звон, запах пороха – только сейчас до меня дошло, что неплохо бы обернуться.

Человек у двери щелкнул предохранителем и положил на стол перед собой пистолет, глянул на туристов, на меня с таким видом, что в его взгляде я без труда прочел «ты – придурок», и отчасти был с диагнозом согласен. После чего «новичок» вернулся к еде.

Пустые стаканы на столе Пастора и тот, что я только что поставил перед ним, куда-то подевались, от них осталось лишь стеклянное крошево и коричневая, пахнущая солодом лужа. Пастор зажимал глубокую рану на ладони левой руки, кровь смешивалась с виски, капала на пол, а в стене, над столом с картой, образовались еще две свежие дырки.

– Истребилось всякое существо, которое было на поверхности земли; от человека до скота, и гадов, и птиц небесных, все истребилось с земли, и никто не обрел благодати пред очами Господа…

Человек у двери потянулся за пистолетом, но тут в комнату вбежала моя мать. Невысокая, худая, с собранными в хвост светлыми длинными волосами, она была старше меня всего на полтора десятка лет. Ее звали Тереза, а выглядела она как девчонка, за которую постояльцы ее частенько и принимали, делали ей заманчивые предложения, предлагали неплохие деньги за вечерок наедине и очень удивлялись потом, узнав, что эта «девчонка» и есть хозяйка заведения и что они могу пойти к черту со своими предложениями или обратиться к девкам из борделя в поселке неподалеку.

Она осмотрелась, вмиг оценила обстановку, повернулась к двери, к Пастору» Новичок» заговорил:

– Не волнуйся, хозяйка. Я заплачу за разбитую посуду и за беспокойство. Держи.

На стол рядом с оружием легли купюры, мать подхватила их, спрятала в задний карман джинсов и сказала, глядя на бородатого:

– В нашем заведении запрещается применять оружие. Любое. Если угодно поговорить – милости прошу, – она ткнула пальцем в сторону двери, – к морю или на пустошь.

Бородатый взял пистолет, мельком глянул на меня, откровенно оценивающе – на мать, но та так и стояла, вытянув руку к двери. Та открылась, через порог плеснуло дождем, запахло водорослями и солью, створка распахнулась шире, и в трактир вошел человек. Первым делом он грохнул дверью так, что моргнули висевшие под потолком на белых проводах лампочки, помотал головой, точно лошадь, и принялся расстегивать куртку, одновременно осматриваясь. Первый взгляд на мою оторопевшую мать, на бородача с пистолетом, на Пастора, что заматывал разрезанную стеклом ладонь какой-то тряпкой, на кровь на полу, на битые стаканы, на самоубийц, что поднимались с пола. Втянул в себя запах разлитого виски и пороховой гари, сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Весело тут у вас. А я думал – тихое заведение. Ну, делать нечего, здесь удобно, неплохое место для стоянки. Я поживу здесь немного. Много тут народу, красотка? – теперь на мою мать пялились уже двое, зато из рук бородача исчез пистолет, а Пастор перестал скрипеть зубами.

– Немного, – все дружно обернулись на меня.

Мать пошла за тряпкой и принялась вытирать стол, осколки звенели, падая на пол, туристы вернулись к своей выпивке, бородач – к еде, а вошедший смотрел на меня. Наконец я смог хорошенько рассмотреть его.

Высокий, но какой-то нескладный, одежда висела на нем, точно ее небрежно набросили, хоть и застегнув при этом на все пуговицы и застежки. К вещам больше подходило слово «тряпки» – все было донельзя поношенное, местами рваное, местами прожженное до дыр, да вдобавок еще грязное и мокрое насквозь, зато рюкзак – новехонький, крепкий и основательно набитый поклажей, да так, что нашего гостя временами пошатывало, как от непосильной ноши. Худоба его была прямо-таки нездоровой, зато взгляд зеленых глаз из-под рыжеватых бровей был острым и быстрым, он замечал все, ловил каждое движение, но реагировал нервозно.

Правая рука его то и дело тянулась к куртке, норовила откинуть полу, за которой, можно не сомневаться, пряталась кобура с пистолетом, и, судя по выражению лица гостя, вряд ли дело ограничивалось одним пистолетом. Гостю было дело до всего: до шороха листка, который поспешно складывал и прятал в карман один из самоубийц; до тихих, цедимых сквозь зубы проклятий Пастора, что плелся к двери, прижав к груди перевязанную ладонь; до звона ножа об тарелку – это обидчик любителя духовной литературы второпях заканчивал свой остывший ужин; до стука дождя по стеклу.

Человеку то ли нездоровилось, то ли он просто чертовски устал, проделав долгий путь с тяжелой ношей за плечами. Рюкзак он скинул с нескрываемым облегчением, уселся за пустой столик и поманил меня к себе.

– Я человек простой, мне много не надо, – он говорил, провожая взглядом здоровяка, что разобрался наконец со своим рагу и собирался покинуть трактир. Затем мельком глянул на туристов, топавших к двери и перешептывающихся на ходу, потом перевел взгляд на мою мать, которая закончила наводить порядок и оттирала от крови и виски монеты, брошенные напоследок Пастором. потом посмотрел на меня.

– Простая еда, выпивка. Это хорошо, это то, что надо. Да комната, откуда видна дорога, что ведет к вашей бухте. Здесь ведь одна дорога, верно?

Он вытащил из кармана несколько монет и положил их на стол и накрыл ладонью. Я кивнул, прикидывая, какую именно из комнат мы могли бы предложить нашему новому постояльцу. Получалось, что самую неудобную и холодную – угловую, с вечно сырыми от дождя и морского дыхания стенами и плесенью на обоях, зато обзор на дорогу к нашему «Адмиралу» из обоих окон открывался отменный.

– Отлично. Зови меня Билл, сынок. А как звать тебя?

– Данила, Данила Хиггинз.

Билл уже привычно для меня чуть округлил глаза. Нормальная реакция на мое чуждое слуху местных жителей имя. Но не рассказывать же каждому встречному, что мой отец был русским, что он приехал из страны, где люди круглый год ходят в валенках, водят медведей на поводке и сутки напролет пьют водку. Это я узнал сам, из передач по телевизору, а потом и интернета, когда стал старше, но лишь запутался еще больше – отец рассказывал совсем другое о своей далекой холодной родине, в его историях было место водке, но медведи и валенки отсутствовали напрочь. Зато где-то там, в вечных снегах, по словам отца, жили моя бабка и дед, которых я никогда не видел и точно уже не увижу, и вообще неизвестно, знают ли эти почтенные пожилые люди о моем существовании. Подозревал, что вряд ли, но разобраться и толком расспросить отца я не успел – он умер, когда мне было восемь, мать больше замуж не выходила, воспитывала меня одна.

Я помнил только одно – отец всегда мечтал жить уединенно, вдали от городской суматохи, поближе к морю, и уже перед смертью все его мечты сбылись. Он оставил нам «Адмирала Ушакоффа», на жизнь нам с матерью хватало, потом случилась катастрофа, и я перестал заглядывать в своей жизни дальше, чем на день вперед, хотя не был уверен, что и он для нас наступит.

– Данила, – повторил Билл непривычное для него имя, – хорошо, Данила. А сейчас принеси мне поесть и про выпивку не забудь.

И убрал со стола ладонь. Я взял деньги и пошел выполнять заказ…

Этот ритуал повторялся теперь ежедневно, по два-три раза в сутки, с той лишь разницей, что деньги появлялись на столе все реже, а вскоре и вовсе исчезли. Однако выпивку и закуску наш постоялец потреблял регулярно, в перерывах уходил к морю или таскался по голым холмам на пустоши, по которой и шла дорога, добирался до соленого болота, что грозило в один прекрасный день лишить нас последней связи с миром, и возвращался в свою комнату.

Теперь заходить в номер постояльца нам с матерью было запрещено, на уборку Билл наплевал, заявив, что это ему без надобности, по вечерам непременно запирался изнутри, и свет в его окнах горел редко. И поздно вечером, проверяя, все ли в порядке и все ли двери надежно закрыты на ночь, я несколько раз видел в темных окнах второго этажа силуэт человека – Билл смотрел на дорогу. Однажды он заметил меня и тут же задернул занавеску. Ждал он кого-то или наоборот – боялся и шарахался от любого, кто заходил в трактир, мне было безразлично. Платить он стал все реже, однажды дошло до того, что мать пригрозила выставить его вон. Это помогло. Билл нехотя выдал нам немного денег, примерно треть от того, что был должен, и всем видом дал понять, чтобы от него отстали. Здоровался сквозь зубы, быстро приканчивал порцию выпивки и исчезал из дома – уходил к морю или на болото, что все ближе и ближе подбиралось к «Адмиралу Ушакоффу».

Но дорога пока еще была проезжей, к тому же приближалась зима, становилось все холоднее, трава и мох на холмах по утрам становились седыми от инея, а вместо дождя все чаще шел мокрый снег. Так будет продолжаться еще очень долго, месяца два или три, до Нового года (который еще по привычке отмечали, считая праздником), потом ненадолго придет настоящая зима, и мы увидим несколько солнечных дней. А потом все повторится, только море подойдет вплотную к трактиру, волны ударят в его окна, и мы с матерью окажемся на улице. Но, как я уже говорил, думать о том, что будет потом, я перестал давно, довольствуясь заботами сегодняшнего дня, коих было предостаточно.

Постояльцев у нас становилось все меньше, не показывался даже Пастор, исчезнув, как всегда, внезапно и неизвестно на сколько. В конце концов остался один Билл, да и тот редко показывался нам на глаза, а как-то утром и вовсе не явился, чтобы потребовать себе завтрак. Мать прождала его почти час, потом не выдержала, поднялась на второй этаж и постучала в дверь его комнаты. Послушала тишину, постучала еще и сказала мне:

– Вот зараза. Сбежал, наверное, а мы и не заметили.

Но я точно знал, что наш гость не покинул нас. Я видел его ранним утром, когда еще толком не рассвело, видел его высокую тощую фигуру, видел, как он, отворачиваясь от ветра и мороси, идет к обрыву, как ходит по краю и пропадает за холмом, от которого до воды всего-то несколько шагов. И было это три часа назад. Я сказал об этом матери, и она усмехнулась горько и зло:

– Погулять пошел, значит. Надеюсь, что он там где-нибудь подох или утонул, и какая-нибудь тварь сейчас обгладывает его кости. Сходи, поищи его, если найдешь мертвого – беги сюда, мы взломаем дверь, и я заберу все, что он мне должен, ни центом больше. Я честная женщина, мне чужого не надо! – заявила она. Я оделся и пошел к холмам, даже не представляя, где искать нашего Билла. Он мог податься куда угодно. И утонуть, к примеру, в соляных болотах, а ходу до них было часа полтора. Как назло, пошел дождь со снегом, он размыл границу меж небом и землей. Я шел, поминутно оборачиваясь на огни «Ушакоффа» – они служили мне ориентиром.

Для себя я решил, что буду искать Билла ровно час, и даже засек время по старым отцовским часам, привезенным им из России. Тяжелые, круглые, на холодном металлическом браслете, они сползали с запястья, на стекло капала вода, и стрелки дрожали под ней, как живые. Я натянул рукава куртки на пальцы и пошел сначала параллельно дороге, вглядываясь в туман и дождь, потом взял правее, к холмам, потом еще немного в сторону и услышал плеск волн.

Море было близко, оно зло шевелилось под ветром, по воде шла рябь, и вдали, насколько хватало глаз, белели «барашки» на гребнях волн. Они разбивались о бывшую вершину утеса, парочка самых сильных добралась до носков моих ботинок, я поспешно отступил, памятуя приказ матери не приближаться к воде. Но сегодня она ни словом о своем запрете не упомянула, поэтому я постоял немного и пошел вдоль линии прибоя, посматривая то на холмы слева, то на море. Я видел его точно впервые в жизни хоть и прожил рядом почти все свои восемнадцать лет. Никогда оно не было таким чужим, холодным и опасным, как в эту минуту. Это было не то море, что я помнил с детства, оно уже не принадлежало нам, им завладели чужие, что вторглись в наш мир, и теперь приспосабливали его под себя, меняя очертания континентов. А на нас всего-навсего не обращали внимания, посчитав наше присутствие ничтожно малой величиной, недостойной, чтобы считаться с ней. И хоть здесь пока было тихо, все понимали, что это ненадолго, и только гадали, когда придется в спешке собирать вещи и убираться вглубь континента.

Холм медленно, как кит, выплывал из тумана, рос ввысь, одновременно ширился и скоро преградил собой дорогу. Я задрал голову, прикинул высоту и решил подняться наверх в надежде увидеть оттуда Билла – живого или, как хотела бы мать, мертвого, неважно. Да и туман немного рассеялся, его отогнал прилетевший с моря соленый плотный ветер, сделалось светлее. Я стал подниматься по мокрой траве и мху. Через несколько минут я оказался у белого камня на вершине, привалился к нему спиной и принялся оглядываться.

Пустошь отсюда была как на ладони, холм стоял отдельно от остальных, и с его вершины открывалось довольно большое пространство. На севере просматривалась уводившая к ближайшему поселку дорога, справа и слева от нее тянулись пустоши: серые, неуютные, мокрые, покрытые мхом и обросшими лишайниками валунами, позади было море, а в нем…

Раньше я никогда этого не видел, все происходящее стало для меня открытием, и я не знал, что мне делать – бежать куда подальше, уносить ноги, спасая свою жизнь, или… Или, решив, что нахожусь далеко от воды, как и приказывала мне мать, посмотреть на это издалека, с безопасного расстояния, хотя для того, что появилось в море, расстояния ровным счетом ничего не значили.

Синие, бирюзовые, зеленоватые и янтарного цвета круги вертелись под поверхностью воды, крутились то под самой верхней ее кромкой, то уходили в глубину – и тогда сияние немного меркло, приглушенное толщей воды. Круги, похожие на колесные диски, закладывали в воде невероятные виражи, вращались и вокруг своей оси, и вокруг друг друга, касались боками и разлетались в разные стороны, то ли играя, то ли сговариваясь и обсуждая свой план, как те туристы-самоубийцы. Кстати, я слышал, что им удалось тогда найти лодку, заплатив за нее хорошие деньги, и это было последней новостью – больше о тех двоих никто ничего не слышал…

А сияющие колеса продолжали крутиться. Внутри кругов появились «спицы», они двигались сами по себе, то по часовой, то против часовой стрелки, то замирали и пропадали, то появлялись вновь. Одно такое колесо – цвета красного вина – стремительно поднялось из глубины и подошло вплотную к берегу. Я видел пульсирующие края диска, переливы света на его «спицах» числом девять, багровую точку в сердцевине диска. Эта точка полыхнула вовсе уж нестерпимым светом, спицы бешено крутанулись на оси и вдруг прорвали оболочку, оказались снаружи, и теперь диск стал похож на колесо велосипеда с проткнутыми шинами. «Велосипед» завертелся так, что в море появилась воронка, его точно втянуло в глубину и багровые всполохи на миг погасли. Погасли… и ослепительно вспыхнули вновь, диск рванулся из воды и, разметав соленые брызги, ринулся вверх И пропал за низкими тучами.

Что-то тяжелое ударило меня по плечу. Я вздрогнул, рванулся бежать. Но меня схватили за рукав. Попытка вырваться не удалась, меня держали крепко, да еще и дернули вдобавок. Я обернулся – из-за камня появился Билл. Он еще разок тряхнул меня за плечо и разжал пальцы. В руке он держал старый, добрый аргумент в спорах со смертью – двенадцатизарядный браунинг. Я неплохо разбираюсь в оружии – в последние годы пришлось кое-чему научиться, да и отец оставил после себя неплохой арсенал. Мать рассказывала, что отец, получив гражданство Британии, первым делом начал скупать оружие. Оно было его манией, его страстью, его любовью. Я с удивление узнал, что в России простым людям власти запрещают держать дома оружие за исключением неопасных травматических пистолетов и гладкоствольных охотничьих ружей и что для покупки вещи посерьезнее требуется предъявить множество разрешительных документов, за которые тоже надо платить. И туманно, не вдаваясь в подробности, мать нехотя ответила на мои расспросы, что отцу на родине пришлось нелегко именно по причине отсутствия у него достойного средства самообороны, вот он и страховался всю оставшуюся жизнь, научил стрелять жену, а мне только успел показать, как правильно держать оружие и как целиться. Свой первый выстрел я сделал много позже того, как отец покинул нас.

Билл посмотрел на море, на меня и спросил:

– Как ты думаешь, что это значит?

– Они что-то затевают, – я не отводил от воды глаз. Только что прямо из-под воды, не утруждая себя подъемом с глубины, в небо ушел еще один диск, цвета молодой травы, потом еще один, потом еще, и я отвернулся. Смотреть, как некто более сильный и искусный резвится и играет с волнами, мне больше не хотелось. Стало не то, чтобы страшно – неприятно, и захотелось поскорее вернуться в тепло.

– Точно, сынок. Это ты в точку попал. Они что-то затевают.

Билл убрал браунинг в кобуру, одернул куртку, засунул руки в карманы и стоял так, глядя мне за спину.

– Они уже десять лет что-то затевают, и все-то им удается. Дискотеку напоминает. Знаешь, что такое дискотека?

Я помотал головой. Слово знакомое, это что-то вроде массового мероприятия, где полагается танцевать под музыку и при свете ярких разноцветных огней. Точно: мы только что видели дискотеку пришельцев, вернее, подглядели со стороны, готовые при любой малейшей опасности бежать прочь, как те тараканы ночью на кухне, когда внезапно зашла хозяйка.

– Откуда тебе знать, – с жалостью, как мне показалось, протянул Билл и поманил за собой:

– Пошли отсюда.

Мы сбежали с холма и направились к «Адмиралу». Билл шел первым, шел быстро, он обогнал меня на десяток шагов – так торопился влить в себя ежедневную порцию виски. Летел, можно сказать, на крыльях, почти бежал и вдруг остановился, да так резко, что я не успел сообразить, в чем дело, и едва не врезался ему в спину. Но успел обойти, оказался на полшага впереди и увидел у дверей трактира машину – белый фургончик торговцев. Знакомый и долгожданный, его не было на прошлой неделе, зато сегодня он был тут как тут – хозяину оказалось не лень тащиться к нам по размытым дорогам через соляные болота. Но мать, хоть и торговалась до последнего, всегда набирала в «магазине» много чего нужного и про запас, поэтому торговцев я понимал – за денежками хоть к черту на рога потащишься. Он и притащился, повергнув Билла в столбняк.

– Это торговец, – сказал я, – он привез товар и новости. Пошли скорее.

И я побежал к дому. Билл выждал еще немного и затопал позади, но уже не так резво. Я оглянулся назад пару раз – тот шел неторопливо, будто на прогулке, точно и не бежал пару минут назад сломя голову, да еще и полу куртки отодвинул в сторону, и из-под нее показался ремень с кобурой.

Задумываться о странностях в поведении нашего постояльца было некогда, мать уже разговаривала с торговцем, и тот, вопреки обыкновению, не лез в салон, не подавал ей товар, а стоял у распахнутой задней дверцы. Внутри был кто-то еще, и, оказавшись рядом, я увидел его. Низкий, плотный, лет тридцати или чуть больше, в очках на бледной узкоглазой физиономии – он выглядел так, точно ему неудачно сделали пластическую операцию по подтяжке лица – такими узкими были его глаза. Правда, вначале я принял человека за китайца, но, увидев редкие рыжеватые кудрявые волосенки, собранные в пучок на затылке, понял, что ошибся. А потом разглядел поближе и сообразил, в чем тут дело. У человека сильно опухли веки, да еще вдобавок слезились глаза, белки за очками были красные. Человек постоянно тер глаза грязными руками, только усиливая раздражение.

Вид у него был неважнецкий, но двигался он быстро и больше помалкивал, выполняя приказы хозяина, седого пузатого мужика в теплом комбезе и ботинках на толстой подошве. Видно, торговец завел себе помощника, что неудивительно – сам он с трудом в кабине помещался, а угождать покупателям, выставляя на просмотр понравившийся товар, ему было и вовсе затруднительно.

Торговал он всем подряд: солью, спичками, разнокалиберными батарейками, фонариками, рациями, лекарствами, продуктами длительного хранения, одеждой и обувью, как новой, так и поношенной. Цену не ломил, к разумному торгу проявлял понимание и шел на небольшие уступки, особенно для постоянных покупателей, вроде нас с матерью. Принимал торговец и заказы – в основном, это были патроны. И на оружие, конечно. Наркотиками он также не брезговал. Ездил всегда один, вооруженный до зубов, и сейчас, пока следил за шустрым узкоглазым помощником, держал руку на перекинутом через плечо ремне карабина.

Где он все доставал – непостижимо, но заказ всегда привозил в срок и в надлежащем виде и ассортименте. Вопросов лишних не любил, да и охотников задавать их не находилось. Каждый получал свое, товар и деньги находили нового хозяина, и участники сделки расставались, довольные собой и друг другом.

Мать говорила с торговцем, рядом с ней на земле стояли несколько коробок и здоровенная канистра с заказанной неделю назад соляркой для дизеля. Я был еще далеко, но обрывкам разговора, доносившимся до меня, понял, что мать пытается сбить цену за позднюю доставку. Торговец ворчал что-то насчет колес и дождей, мать гнула свое, и их торг грозил затянуться надолго. Я подошел к фургончику и, не обращая внимая на присевшего передохнуть помощника, принялся разглядывать товар. Все как обычно, все, что надо для нас, почти забывших, что такое блага цивилизации. Я присматривался к новехонькой «двойке» – теплой непромокаемой куртке и штанам, прикидывая, что неплохо бы прикупить их себе на зиму. С обувью проблем пока не было, поэтому я сосредоточился на «двойке».

– Сколько это стоит?

Ответа не было, и я повторил:

– Сколько?

Снова тишина, помощник торговца молчал, как рыба… хотя это сравнение по нынешним временам уже не совсем корректное. Некоторые твари, извлеченные из глубин – обычные рыбы, вполне земного происхождения и узнаваемые – научились издавать звуки: рычание, или что-то вроде кошачьего шипения, или писк, напоминавший плач ребенка. После этого кто-то всерьез решил, что вода и земля отныне прокляты, кто-то уехал подальше от побережья, а кто-то до сих пор молчит, хоть и обязан быть разговорчивым, вежливым и ловить каждое желание покупателя.

– Сколько? – нетерпеливо выкрикнул я и посмотрел на очкарика. Тому было не до меня, он стоял, согнувшись в низком салоне, упирался макушкой в потолок и смотрел куда-то мне за спину. Пристально смотрел, щурил и без того узкие глазки, снял очки, надел, вытянул несуразную голову на тонкой шее. Я не выдержал – обернулся.

У дверей в трактир стоял Билл, стоял, завернув полу куртки и держась за рукоять браунинга, и тоже не сводил с очкарика глаз. Они явно узнали друг друга, но виду не подавали – ни один, ни другой, просто смотрели, пристально, не отрываясь, точно оба желали убедиться, что не обознались. Мне даже стало неуютно под их взглядами, я чувствовал, что оказался в центре какой-то опасной игры, но в чем она заключалась, не мог ни сказать, ни даже догадаться. И только мать с хозяином фургона ничего не замечали. Их торг, временами переходивший в легкую перебранку, катился к завершению. Мать выторговала почти половину стоимости канистры и подошла ко мне.

Игра в «гляделки» тут же закончилась, Билл исчез за дверью, очкарик, наконец, обратил на нас внимание. И назвал цену «двойки», вполне приемлемую, не заоблачную, но мать все равно тяжко вздохнула, повернулась к торговцу, а тот развел руками – рад, мол, подешевле, но извини, хозяйка, ты и так из меня полведра крови выпила.

– Ладно, давай, – мать отсчитала деньги, забрала покупки и велела мне перетаскать коробки в кладовую. Пока я возился с ними, пришло время обеда, снова пошел дождь, правда, без снега, за окнами потемнело. Билл не показывался, и мать решила, что тот напивается у себя в комнате.

– Черт с ним, – сказала она, пока мы обедали, – может, от виски у него начнется белая горячка, и тогда я без хлопот покопаюсь в его рюкзаке и заберу свое. Мне чужого не надо, – повторила она, глядя на меня, заставила собрать посуду и пошла вместе со мной в кухню.

В коридоре на втором этаже хлопнула дверь, потом послышались шаги и заскрипели ступени старой лестницы. Она была деревянной, мать сказала, что отец настоял на этом, и благодаря ему, мы знали обо всех передвижениях наших постояльцев, когда те, накачавшись виски, вползали на второй этаж или скатывались вниз. Билл с рюкзаком за плечами топал, как слон, нимало не старался скрыть свое присутствие, с грохотом и скрипом свалился вниз и едва не снес с дороги мою мать. Тереза встала перед ним с полотенцем в руках, замахнулась на него, как на муху, залетевшую на торжественный банкет, и выкрикнула:

– Куда это вы собрались? Нет, мне безразлично, в каком направлении вы провалите отсюда, но сначала отдайте мои деньги! Вы должны мне за две недели…

Билл попытался обойти ее, но Тереза угадывала все его маневры и неизменно оказывалась перед носом нашего постояльца. Тот пометался еще немного, остановился, тяжело дыша, сощурился не хуже давешнего китайца и рявкнул матери в лицо:

– Пошла вон, дура! Какие еще тебе деньги, я заплатил сполна! Вот, забери!

Он швырнул на пол несколько монет, мать мельком глянула на них, схватила с верхней тарелки у меня в руках кухонный нож и выставила его перед собой.

– Ты мне должен, – по слогам повторила она, наступая на Билла, – и должен много, а не эти крохи. Я тебе не нищенка на паперти, отдай мое и проваливая к чертям! Ну! – она ткнула ножом в воздух перед собой, Билл невольно шарахнулся прочь и глянул в окно. И опустился на нижнюю ступеньку, не обращая на Терезу никакого внимания.

Я пока плохо соображал, что происходит, события развивались стремительно и как-то нелогично: вот Билл ломится по дому, как кабан по зарослям, а вот сидит на ступеньке, обхватив голову руками, а над ним с ножом в руках стоит моя мать. Впрочем, крови не видно, криков боли не слыхать, зато с дороги доносится звук двигателя – к трактиру едет мотоцикл.

Все это я увидел, попытался совместить, сложить воедино, но ничего не получалось. Мать тоже остановилась и вопросительно посмотрела на меня. Я поставил посуду в раковину и подошел к окну.

Мотоцикл приближался, он ненадолго пропал за холмом, потом, заложив крутой вираж, поднял из-под колес волну грязи, и тут я увидел, что едут двое. «Неплохо, хоть какой-то доход» – мелькнула у меня мысль, и тут Билл открыл рот.

– Что ты наделала, – он с тоской смотрел на мать, – что ты натворила, овца. Я мог бы быть уже далеко, я опередил бы их, ушел, как месяц назад, как и полгода. Если бы не ты со своими грошами…

Из него точно всего кости выдернули, Билл привалился спиной к перилам, прикрыл глаза, и мне показалось, что он вот-во уснет. И запросто бы уснул – я видел перед собой до смерти уставшего, загнанного в угол человека. И только тут сообразил, что этих двух на мотоцикле он и ждал все недели, пока жил у нас. Для этого и попросил комнату с видом на дорогу, мерз в ней, не спал ночами и ждал. И дождался – мотоцикл ревел уже близко, двигатель рыкнул в последний раз и замолк. Шаги, голоса, один из которых показался мне смутно знакомым, стук в дверь.

Мать глянула на меня, на Билла, спрятала нож за спину, и повернула в замке ключ. На пороге показались двое.

Того, что вошел первым, я узнал сразу – это был помощник торгаша, узкоглазый очкарик. Только сейчас он не сутулился, кудрявый реденький пучок на макушке исчез, волосенки прятались под вязаной шапкой, надвинутой на самые очки, облик завершала улыбочка, придававшая торгашу вид ученого кролика. Вторым оказался здоровенный негр в черной кожанке, светлых, заляпанных грязью камуфляжных штанах и высоких ботинках. Очень коротко стриженый, провонявший соляркой и рыбой детина хлопнул напарника по плечу, и тот убрался с дороги. Мы с матерью невольно расступились, и негр оказался с Биллом один на один.

Наш постоялец только и успел, что подняться на ноги, но бежать ни вверх, ни вниз у него не было ни возможности, ни сил. Оба гостя, даже хлипкий на вид очкарик, легко догнали бы его и остановили, что Билл и сам превосходно понимал, поэтому не тронулся с места, а в упор смотрел на вошедших.

– Билли! – сладко пропел очкарик, – наш дорогой Билли! Ты что – не рад? А я-то думал, что ты обрадуешься нам, как выпивке. Ты что, не узнаешь своих старых приятелей Билл? Я вот узнал тебя сразу, хоть ты и изменился. Ну, здравствуй, Билли!

Он шагнул вперед, наступив по пути мне на ногу и не обратив на это никакого внимания, и протянул нашему постояльцу руку. Тот уже окончательно пришел в себя и стоял ступенькой выше своих гостей, но радоваться встрече не торопился, смотрел недобро, пристально и цепко и пока помалкивал, держа правую руку в кармане куртки.

– Билл, – укоризненно проговорил негр, – это невежливо, в конце концов. Мы пришли проведать своего старого друга, живущего в этом прекрасном трактире на отшибе, а ты даже не пригласил нас войти. Ах, Билли! Сколько воды утекло с тех пор, как я лишился своей клешни!

Мы с матерью уставились на него во все глаза. Обе руки у негра были на месте, одной он держался за перила, вторую, как и Билл, держал в кармане. И тут вытащил ее, поднял, и мы увидели, что кисть ее точно сведена судорогой – пальцы сжаты в подобие кулака, а кожа цветом напоминает припыленную мукой головешку.

– Ты помнишь, Билли, как порезал мне руку, и она больше не служит мне, как раньше? – спросил негр. Очкарик обошел нашего постояльца с другой стороны, и они оба принялись наступать на Билла.

– Помню, – выговорил, наконец, тот, – отлично помню. И, бог свидетель, сделал бы это еще раз и с превеликим удовольствием. Но теперь я перерезал бы тебе твою черную глотку, Черный брат, чтобы ты заткнулся навсегда. Берегись и ты, Хью, – он толкнул в грудь очкарика, и тот не удержался, зашатался на ступеньке и свалился бы, но успел ловко спрыгнуть на пол. Глазенки Хью мигом распахнулись, и теперь он напоминал мне взбешенного ежа – в период обострения заболевания эти зверьки себя не контролируют, могут напасть, покусать до крови, и от них лучше держаться подальше, что я и сделал, отступив на шаг в сторону кухни, и попробовал втолкнуть туда мать. Однако она отмахнулась от меня и продолжала разглядывать странную троицу. По выражению ее лица я понял, что Тереза еще не потеряла надежды вытрясти из Билла долг.

– Ладно, – сказал тот, – вы выследили меня. Что дальше?

И оказался еще ступенькой выше. Что он задумал – сказать я затруднялся. Если план Билла состоял в том, чтобы каким-то образом вернуться в свою комнату и десантироваться из окна, то затея заранее была провальной. Второй лестницы у нас не было, и лететь ему предстояло метров с трех-четырех: строили дом на совесть, потолки у нас высокие, а комнаты просторные, ни какие-нибудь клетушки. Так что прыжок мог закончиться для нашего постояльца плачевно, даже паршиво закончиться, да так, что неживая рука Черного брата пустяком покажется.

– Давай поговорим, Билли, – предложил Хью, становясь рядом с негром, – нам есть, что обсудить, не так ли? Будь же благоразумен, друг мой, мы просто поговорим, и все.

– Хорошо, – согласился вдруг наш постоялец, – давай, Хью. Давай посидим, поболтаем, как раньше, за стаканчиком доброго виски. Хозяйка нальет нам, да, хозяйка?

Черный брат и очкарик разом обернулись на нас с матерью, а Билл только того и ждал. Выдернул из кармана браунинг, щелкнул предохранителем и спустился на одну ступеньку вниз. Хью и Черный брат расступились, негр прижал к груди изуродованную руку и изобразил что-то вроде издевательского поклона.

– Узнаю тебя, Билли, – проговорил он, не сводя с нашего постояльца блестящих черных глаз, – ты, как всегда, перехитрил нас, своих лучшихдрузей. Он сделал нас Хью, мы опозорены, как же нам теперь быть?

У очкарика сделался такой вид, что он того гляди заплачет. Он принялся тереть глаза, будто утирая слезу, стянул с головы шапку, протер ею очки и вдруг швырнул шапку в сторону. Она пролетела перед носом Билла, заехала негру по щеке и тот отпрянул. Я инстинктивно вытянул руку и схватил шапку на лету, поймав на себе взгляд Билла и матери. Все длилось мгновение, не больше, но этого хватило – Черный брат и Хью одновременно вытащили оружие и направили его на Билла. У негра в руке я разглядел нечто устрашающее, похожее на кольт, а что там держал в своих грязных лапках Хью, мне было безразлично. Я глянул на вороненый ствол и понял, что Билли продул вчистую. Сказалась усталость или напряжение, что не отпускало его все эти недели, или все сразу, но он прозевал маневр и попался на примитивный отвлекающий прием.

– Вот так, Билли, – с укоризной проговорил негр, – вот так ты встречаешь своих друзей. Забери у него оружие, – это относилось уже ко мне. Я подошел и, не глядя на оторопевшего Билла, взял у него браунинг, который мгновенно заграбастал себе Хью и запихнул под куртку за пояс джинсов.

– Молодец, – покровительственно улыбнулся очкарик, – хороший мальчик. Дай сюда.

Он вырвал у меня из рук свою шапку и показал стволом в сторону кухни:

– Топай туда, Билли, там и поговорим. А ты, – он снова улыбнулся своей мерзкой улыбочкой, – принеси нам виски. А потом закрой дверь. И оба убирайтесь отсюда!

В другое время я бы набил ему рожу, хорошо бы начистил, качественно, так, что эта дрянь надолго бы запомнила урок. Я был выше этого дохляка Хью и весил больше кило на пять-шесть. За пару минут уложил бы его на лопатки, но сейчас расклад был не мою пользу. Я пошел за бутылкой, поставил ее на стол, за которым уже сидел прямой, как палка, Билл. Черный брат держал в одной руке кольт и целился Биллу между глаз.

Хью приказал нам напоследок:

– Пошли вон, оба. Вернетесь, когда я скажу.

И грохнул кухонной дверью так, что с притолоки посыпалась пыль. Мы с матерью переглянулись, Тереза приложила палец к губам, показала на дверь, потом приставила ладонь к уху. Понятное дело, что на приказы какого-то там Хью она плевать хотела и собиралась подслушать разговор, а мне показала на рюкзак Билла, потом ткнула пальцем в потолок. Она явно хотела, чтобы я унес рюкзак в одну из комнат и хорошенько там его припрятал. И я был с матерью согласен: что-то подсказывало мне, что рюкзак больше Биллу не понадобится, а постоялец задолжал нам достаточно, чтобы мы могли немного покопаться в его вещах.

С рюкзаком я разделался быстро, просто забросил его в кладовку и закидал разным барахлом. Потом очень тихо, насколько это было возможно на скрипучей лестнице, сбежал вниз и остановился у двери. Мать была там, я не сразу увидел ее в полумраке – Тереза стояла на коленях, приникнув ухом к замочной скважине. Заметила меня, сделала недовольное лицо и жестом приказала убираться, но я сделал вид, что не понял. Подошел осторожно, остановился рядом с матерью и прижал ухо к двери.

Все это было очень рискованно – мы оба это прекрасно понимали. Кто-то из троицы мог в любую минуту проверить, не подслушиваем ли мы, или просто выйти из кухни, но в собственном доме подчиняться распоряжениям первого встречного прохвоста мы не собирались. Да и неплохо было бы знать, как там разворачиваются события, чтобы вовремя сообразить, как нам самим быть дальше – в итоге «дружеской» беседы ни я, ни мать нимало не сомневались, заранее мысленно пожелав Биллу вечную память.

Долгое время, несмотря на все свои старания, я не слышал ничего, кроме невнятного говора. Иногда и он стихал, прерывался звоном и стуком, потом мне показалось, что я слышу голос Билла, как он предлагает своим старым корабельным друзьям перечень направлений, куда те могут отправиться в любой момент. Потом снова невнятный гул, стук и голос негра: «Где карта, Билли? Нам нужна карта, а не твоя трижды никому ненужная жизнь. Отдашь карту…» – дальше было неразборчиво.

Мы с матерью переглянулись при слове «карта». Это было уже кое-что: осязаемое, материальное и имевшее свою цену. Я первым делом решил, что карта, скорее всего, хранится в рюкзаке, который я так надежно упрятал в кладовку, но поразмыслив, решил, что вряд ли Билл стал бы держать этот – возможно дорогостоящий артефакт или что там было на самом деле – в доме. Наверняка карта находится в надежном месте, и Биллу это место хорошо известно.

Виски делал свое дело, голоса становились все громче, ругань крепла, Билл и его «друзья» не стеснялись в выражениях, орали так, что мы с матерью преспокойно слышали бы их и на улице, если б нам вздумалось там прогуляться. Но вместо этого мы сидели под дверью и ждали, когда все закончится, а чем – примерно уже представляли. Поэтому, когда ругательства достигли пика, потом что-то упало с грохотом, раздался звук удара, а потом и выстрел, мы не особенно удивились. Я успел отпрянуть в сторону, когда дверь треснула прямо у меня перед носом, пуля прошла навылет, выбив из створки фонтанчик щепы.

Лицо обожгло как от сильного мороза, потом стало тепло, я коснулся щеки пальцем – на нем была кровь. И скулу жгло, точно по ней провели наждаком, вниз, к подбородку скользили теплые тонкие струйки. Я не совсем понимал, что происходит.

– Данила! – крикнула мать. – Ты цел?

Она так и сидела на корточках перед дверью, пуля прошла над ее головой, но мать, кажется, этого даже не заметила. Как не обратила внимания на жуткий грохот, на второй выстрел и звон, что раздался следом, кинулась ко мне, потащила в коридор, но остановилась – дверь в кухню распахнулась.

На пороге показался Билл, в руке он держал кольт и целился в нас, вид у постояльца был совершенно безумный, из носа шла кровь, костяшки пальцев правой руки разбиты. Мы с матерью застыли на месте, Я глядел за спину Билла, увидел сквозь сизую пороховую дымку, что на полу лежит очкарик, лежит на боку, неловко поджав под себя руки, что оконная рама вырвана с корнем, стекла вдребезги, и услышал с улицы рев двигателя мотоцикла – это поспешно удирал Черный брат.

Билл узнал нас, опустил кольт и отступил назад. Его мотнуло точно от порыва сильного ветра, он едва удержался на ногах и плюхнулся на край стола. Полупустая бутылка виски свалилась на пол, но не разбилась, покатилась к стене, зато стакан грохнулся на голову очкарику, отскочил и уже на полу разлетелся в осколки. А тот ничего и не заметил, так и лежал на боку спиной ко мне, вздрагивал, дергался, как раздавленная крыса, и прижимал руки к животу.

– Болваны, – сказал Билл, глядя на нас, – безмозглые бараны. Вы могли спасти свои жизни, если бы убрались куда подальше, если бы сбежали сразу. А теперь вам крышка, как и мне. Черный брат приведет сюда остальных, они скоро будут здесь. Убирайтесь к чертям, может, вам повезет, и они не станут вас искать. Проваливайте!

Он снова попытался прицелиться в нас, но кольт дрогнул в его руках, упал на стол. Билл рухнул навзничь, и только сейчас мы с матерью заметили, что наш постоялец ранен. Пуля попала ему в ключицу и, по-видимому, застряла в ней, так как выходного отверстия мы не обнаружили. Куртка на груди была заляпана кровью, мы заставили Билла снять ее, и тот подчинился, терпел, пока мать осматривала и перевязывала ему рану.

– Похоже, пуля прошла навылет, – сказала Тереза, – вам все равно нужен врач, я не смогу помочь вам.

– Плевать, – Билл кое-как оделся с нашей помощью и допил остаток виски из бутылки, что я поставил на стол. Щеку мне по-прежнему жгло, но рана, вернее, царапина от длинной острой щепки, вонзившейся под кожу, была неопасной. Мать быстро обработала мне ее и занялась нашим постояльцем, дала ему две таблетки обезболивающего. Тот слопал их немедленно, обшарил уже окоченевшего Хью, с трудом переворачивая убитого, забрал свой браунинг, запихнул его в кобуру.

– Вам лучше уходить, – повторил наш постоялец, – думаю, что у вас еще есть время. В рюкзаке есть деньги, забери их и проваливай! – Он почти орал на мою мать, а та и ухом не вела. Подобрала с пола осколки, спокойно переступив через убитого, бросила их в ведро и заявила:

– Это мой дом и командовать тут я никому не позволю. Убирайся сам, если хочешь, я только этого жду. Только сначала скажи, кто эти люди и что им нужно. И сколько их.

Биллу стало заметно легче, он подошел к окну и уставился на дорогу. Сквозь пелену дождя и тумана видимость была нулевой, пропали даже очертания ближайших холмов, и стало заметно темнее – близился вечер. Понятное дело, что время упущено, что далеко уйти мы с матерью не успеем, да и некуда нам идти. Ее родители живут недалеко, в поселке за болотом, но Тереза не видела их давно, очень давно – те не одобряли выбор дочери, ее брак с русским и терпеть не могли внука, эмигрантское отродье, как меня называла местная бабка. Мать иногда звонила ей, но разговор неизменно заканчивался перебранкой, и скоро общение свелось к дежурным поздравлениям с именинами и Рождеством. А вскоре и этим отношениям пришел конец, и заезжий торговец, как я слышал иногда, передавал Терезе новости – ее родители живы и здоровы, но видеть дочь они по-прежнему не желают.

– Это мои… друзья, – сказал Билл, – я им должен. Я скрывался от них почти год, но они выследили меня здесь, и пришли потребовать долг. А сколько… Человек десять, я думаю. Один – вот он, их разведчик, их крыса, что пролезает в каждую дыру. Думаю, что торговца вы больше не увидите, болото приютило его и не отдаст даже костей. Поганец Хью был горазд на такие проделки…

– Я понимаю ваших друзей, – не удержалась и съязвила Тереза. Билл отмолчался, ткнулся лбом в скрещенные на столе ладони. Чувствовал себя он препаршиво, толку от него не было.

Билл поднялся на ноги и поплелся вверх по лестнице в свою комнату, подтащил к окну стул и уселся на него верхом. Мы с матерью оделись и пошли проверять ставни на окнах и двери. Закрыли все, из разбитого окна в кухне перестало задувать, но было зверски холодно. Остальные окна мы закрыли прочными ставнями, обычно мы пользовались ими зимой, когда дули сильные ветры. Дверь у нас также была прочная, основательная, хорошая дверь, такую с налета не выбить, надо очень постараться. Правда, сейчас все дело портил нависший над крыльцом козырек – если кому-то удастся добраться до него, то прикрытие обеспечено, и с дверью можно разделаться любым способом: взломать замок, например, или взорвать гранатой, но для этого не обязательно подходить близко.

В любом случае, я этого позволять никому не собирался. Посовещавшись, мы с матерью поделили отцовский арсенал: я взял ремингтон с парой коробок патронов к нему, мать – отличный бельгийский карабин. Мать решила пока что-нибудь нам приготовить, а заодно собрать кое-какие вещи, если вдруг все же придется отступать. Я вернулся в комнату нашего постояльца и приготовился ждать.

На самого Билла надежды было мало: во-первых, ему снова основательно поплохело, простые анальгетики не помогали, хоть тот и слопал их уже половину упаковки, а во-вторых, пока мы с матерью совещались, Билл успел сползать вниз, раздобыл пару бутылок виски и теперь угощался прямо из горлышка. Перехватив мой взгляд, сказал:

– Спокойно, сынок, все будет в порядке. Я прихвачу с собой пяток их поганых жизней прежде, чем отправлюсь на тот свет. А это, – он покачал бутылкой, откуда донеслось сытое бульканье, – мое лекарство, мне без него нельзя. Сколько сейчас времени?

– Половина девятого, – ответил я, глядя в окно. Свет мы погасили во всем доме, по стеклам стучал дождь, и было слышно, как волны бьются о берег. Временами мне казалось, что они плещутся о стены, и от одной мысли, что море скоро проглотит наш трактир, становилось не по себе. Нам с матерью все равно придется уходить отсюда, дом обречен, его доконает если не море, то соляное болото, что с каждым днем все ближе. Может, следовало послушать Билла и сбежать сегодня? Но куда? Мы с ней никому не нужны, нас никто не ждет…

– Часа полтора у нас есть, – подал голос Билл, – они придут в десять, я думаю, когда окончательно стемнеет. Ты хорошо видишь? Ты видишь, что там, на дороге? И дальше, на пустоши?

– У меня хорошее зрение, – я уже минут десять всматривался в темноту и понимал, что мы проиграли, не начав драки. В этой тьме кромешной ничего не разглядит даже кошка, о присутствии «друзей» Билла мы узнаем, когда те откроют огонь или в окно влетит граната. Вот смеху-то будет, когда все наши приготовления окажутся впустую…

– Спокойно, – тихо сказал Билл, – спокойно, сынок. Я не вижу ни черта в этих потемках, но почую моих друзей издалека и скажу тебе. Как увидишь первого – цель ему в башку и жми на спуск. Если ты этого не сделаешь, мои друзья тебя не пощадят, как и твою мать, но сначала… Ты знаешь, что с ней будет перед тем, как ее пристрелят.

Только сейчас до меня окончательно дошел весь ужас и безвыходность ситуации, куда мы все вляпались. И обратного или обходного пути нет, он только один: через хорошую драку, в которой нам надо выжить, иначе… По спине пробежал противный холодок, я подул на ладони и положил ремингтон на колени, а сам все смотрел в окно. Билл опустошил первую бутылку и немедленно принялся скручивать «голову» второй, когда я, не в силах больше молчать, сказал:

– Вы, похоже, много задолжали своим друзьям.

Билл помолчал, отхлебнул из горлышка и поставил бутылку на подоконник. На ее боках мелькнул отблеск вырвавшейся из-за туч ущербной луны, Билл переставил виски на пол и произнес совершенно трезвым голосом:

– Это ты верно подметил, сынок, у меня много долгов. Но ты с матерью получишь все, если сможешь с толком распорядиться тем, что я тебе сейчас скажу. Это старая история, многих уже давно нет на свете, но кое-кто пока еще жив, и я в том числе, и те, что скоро придут по мою душу. Сколько лет с той поры прошло – неважно, служили мы тогда у Флинса, много чего было, о чем и вспоминать не стоит, а закончилось все в один день. Мы подошли тогда к островам, тем, на которых когда-то любили отдыхать богатые бездельники, курорту, проще говоря, с отелями, парками, казино, дорогими шлюхами и прочей мишурой. К тому времени, когда я оказался там, ничего подобного уже не наблюдалось, здания пришли в негодность и потихоньку разваливались, парки разрослись, одичали и захватили весь полузатопленный остров. Нам казалось, что мы в джунглях, не хватало только обезьян и попугаев над головой…

– И отравленной стрелы в шею, – поддакнул я, глядя на дорогу. Луна снова спряталась, тучи заволокли ее наглухо, по стеклу забарабанил дождь. Все, это теперь надолго, на неделю, если не больше, и дождь в любой момент сменится снегом, потом он ляжет на землю, закроет траву и мох, превратится в наст, потом в сугробы, потом…

– Не было там никого, кроме нас, – сварливо отозвался Билл, – никого, кроме нас четверых.

Меня, бедолаги Хью, Черного брата и еще одного нашего приятеля, упокой господи, его душу.

Билл замолчал, и мне показалось, что он перекрестился. Потом еще разок приложился к бутылке и продолжил:

– Флинс отправил нас за пресной водой. На островах всегда отыщется пресная вода, надо только найти ее. Мы без труда выполнили приказ. Мы нашли водоем с пресной водой. Вода была такой чистой, что упавший на нее лист дерева точно парил в воздухе, а на дне отражалась его тень. Мы не торопились. Набрали воды, искупались, наплавались в воде и двинули обратно, нашли свою шлюпку и привезли воду на яхту. И, свободные от службы, завалились спать. А ночью, сразу после полуночи, меня разбудил Хью, тот самый Хью, что лежит сейчас в кухне с простреленными кишками, разбудил и прошептал, что надо бы поговорить. И не просто так выйти потолковать предложил, а был при этом точно сам не свой, то ли боялся чего, то ли психовал, как барышня, оглядывался поминутно и шарахался от каждой тени. Ну, я и вышел на корму, гляжу – а там уже все наши собрались, все, с кем я на том острове был.

Последним притащился Хью, все шарахаясь от каждого шороха, как крыса. Он приволок с собой фонарь и, убедившись, что все в сборе, сказал: «Посмотрите на себя». И включил фонарь. Я не сразу понял, что надо делать, глядел на знакомые рожи, мои товарищи – друг на друга и на меня, и тут до нас дошло. У Черного брата был шрам на физиономии, от скулы через обе губы до подбородка – кто-то на совесть постарался и расписал ему его черную рожу.

– Шрам? – вырвалось у меня. Я видел этого негра впервые в жизни и всего несколько минут, но мог поклясться на Библии, что шрама на лице Черного брата не было. Может, Билл помешался от таблеток, которые щедро заливал виски, и теперь бредит. Или хуже того – тронулся умом.

Или говорит о ком-то другом.

– Да, сынок, это та самая чернозадая образина, что ввалилась сюда пару часов назад, – сказал Билл, как мне показалось, с усмешкой. Я отвел взгляд от окна, посмотрел на нашего постояльца, но в темноте мало что мог разглядеть, вернее, вообще ничего, кроме темного силуэта да тускло поблескивающего браунинга, что лежал на подоконнике. Билл еще разок приложился к бутылке и продолжил:

– Вот теперь ты представляешь, как мы все обалдели, когда заметили это. У одного сошел шрам от старого ожога кислотой, еще у одного за одну ночь обросла лысина, которой тот обзавелся лет в двадцать пять, а у поганца Хью сошла с рук экзема. До этого руки и рожа этого засранца походила на шкуру камышовой жабы, смотреть было тошно, а тут – на тебе, кожа стала гладкая, чистая, как у младенца. Куда что подевалось, спрашивается. А я избавился от душившего меня кашля, что привязался ко мне с полгода назад и вытянул все силы и прекратился тоже в один миг.

– Почему? – не сдержался я. – Как это возможно?

Снизу послышался глухой стук, потом что-то мягко шлепнулось, раздались торопливые шаги. Потом невнятный, приглушенный расстоянием голос матери, негромкий звон – она явно уронила что-то и теперь подбирала в потемках, вернее, при дерганом тусклом свете единственной свечи, что горела в кухне. Я только собрался повторить свой вопрос, как Билл заговорил сам:

– Все просто, сынок. То озерцо, где мы брали воду, было непростым, вернее, вода в нем. Живая вода, проще говоря, та самая живая вода, о которой ты наверняка слышал в детстве, когда твоя красотка-мать читала тебе сказки. Так вот, все, что произошло с нами – это не сказка, эта вода существует, мы нашли ее, хоть и случайно.

Я не знал, что и думать. Билл был уже пьян в доску, но голос его звучал трезво, даже уверенно и как-то покровительственно. Но что он говорил… Ему, действительно, нужен врач, но особый, чья тема – помешательство, пока тихое, на наше с матерью счастье. Если же оно перейдет в буйную стадию… То у меня есть ремингтон, а у матери карабин, справимся как-нибудь. И все же…

Живая вода, озеро с живой водой, пруд жизни – об этом не говорил только ленивый. Давно уже среди наших постояльцев и случайных залетных гостей ходили упорные слухи о чудодейственной воде, якобы находившейся на одном из океанских островов. И стоит человеку выпить той воды или окунуться в нее, то разом пройдут все его болезни, и отныне, присно и вовеки веков будет он силен, здоров и счастлив. Впрочем, последнее утверждение можно было всерьез не принимать, сосредоточившись на первых двух, их хватало с избытком. Идеальное лекарство, что поднимало человека на ноги без таблеток, пилюль и ножа хирурга. В считанные часы изуродованное тело становилось прежним, мало того – возрождалось вдвое сильнее против прежнего, сильнее и моложе.

Я не верил в эти сказки, хоть наши гости и клялись всеми святыми, чьи имена еще помнили, что пруд с живой водой существует, и если им удастся добраться до него, да любому, у кого эта затея выгорит, дальше в жизни будет все хорошо. От желающих купить воду не будет отбоя, счастливчик обеспечит себе безоблачное существование даже в нашем мире, что сейчас катится к черту, но сколько он еще будет так катиться – кто знает… Загвоздка в одном – найти этот остров и пруд на нем. А вот Билл нашел, был там, вернулся живым и почти здоровым, как и его товарищи, что через час придут прикончить нас.

– Мы радовались, как дураки, думали, что поймали бога за бороду, что теперь разбогатеем и навсегда забудем про свои болячки. А Хью, умный паршивец, заставил нас заткнуться и сказал: «Кретины. Вы – кретины и сборище ослов. Я скажу вам, почему. Заметил я – заметит Флинс. Мы все знаем Флинса, знаем, как он думает. А подумает он так: этот остров – не просто секрет, это главный секрет мира и он должен принадлежать одному человеку, самому Флинсу, разумеется. Потому что иначе об острове непременно разболтают – кто-то из ублюдков, напившись в порту, обязательно проговорится об острове и его сокровище. Так что, парни, не сомневайтесь: Флинс прикажет сперва своим псам, своим шестеркам, перерезать глотки нам. Затем вернется к острову, наберет живой воды, пойдет к земле, а на подходе к порту избавится и ото всех остальных».

Вот что сказал нам Хью. И добавил парой минут позже: «А поэтому если мы хотим выжить, мы должны напасть первыми». В ту ночь на корабле случилась бойня…

Нас на борту было двенадцать человек, ровно дюжина. И нам предстояло отправить на смерть бо́льшую часть экипажа. Трех простых работяг решили не трогать, они были тут ни при чем, а первым делом нам предстояло избавиться от пятерых – самого Флинса и четырех его подручных, верных псов, что сторожили нашего капитана днем и ночью.

Пятеро их – четверо нас, не самый дурной расклад, бывало и похуже, сынок. Псов мы уложили тихо и быстро, в дело пошли ножи, и никто не успел даже тявкнуть, как все было кончено. Но Флинс – он точно видел сквозь стены, почуял неладное и стал стрелять. Взять его врасплох не удалось, он заперся в каюте и, отстреливаясь, прихватил двоих из нас, но к утру мы достали и его, пристрелили и выкинули за борт. Потом мы втроем развернули судно и вернулись к острову за водой, набрали ее, сколько смогли, вернулись на корабль…

С дороги послышался шум двигателя, туман и морось разорвал дальний свет фар. Машина неслась точно к трактиру, но в последний момент неловко вошла в поворот, вылетела из колеи и пару десятков метров пропахала колесами по мокрой траве и мху. Я схватил ремингтон, вскочил, отшатнулся к стене. По стенам и потолку полоснул желто-белый луч. Билл вытянулся на стуле и смотрел в окно, в одной руке он держал браунинг, в другой – полупустую бутылку. Посидел так, балансируя, как статуя правосудия, только глаза при этом у него были широко открыты, потом положил пистолет себе на колени и приложился к бутылке. Машина – тяжелый белый внедорожник – вернулась в колею и покатила дальше, в тумане помелькали и пропали красные огоньки габариток, и снова все стало тихо.

– Эй, как вы там? – крикнула снизу мать, – кто это был?

– Нормально все, – отозвался я и вернулся на свой пост у окна, – кто-то проехал мимо, пока мимо.

И снова стало тихо, мне даже казалось, что я слышу, как в толще стен по своим проложенным ходам бегают мыши, как пищат тонко-тонко, на грани слышимости, как шуршат их отвратительные лапки и хвосты. Грызуны не особо досаждали нам – кошки, периодически появлявшиеся в доме, отрава и мышеловки держали этих тварей в узде, и их временем была ночь, да и то не вся, а самый глухой ее час, до которого было пока далеко. На часах стрелки показывали половину десятого, ждать оставалось недолго, и я спросил:

– И что было дальше? Вы разбогатели, как планировали?

– А как же, – отозвался Билл, – разбогател, как церковная крыса. Во всем виноваты эти ослы, Хью и Черный брат. Когда мы вернулись на судно и погрузили воду, Черный брат взял нас на прицел и заявил, что вся вода теперь его и мы можем убираться к чертовой матери. В результате с разрезанной рукой убираться пришлось ему, мы с Хью великодушно дали ему шлюпку и оставили в открытом море. А Хью… Мы с ним схлестнулись, когда подплывали к земле, она уже показалась на горизонте. Не знаю, что пришло ему в башку, но он попытался прирезать меня в рубке, и это ему почти удалось. Нож прошел по касательной – я вовремя почувствовал неладное и успел увернуться. А Хью озверел, точно бешеный хорек, он кидался на меня с таким остервенением, что мне стало не по себе – я решил, что он накурился какой-то дряни, до того зверский был у него вид. Но нет, трава тут была ни при чем, Хью, как и этот чертов негр раньше, решил, что вся вода должна достаться ему. И просчитался, я выкинул его за борт. Было уже довольно мелко, и полно крылаток, они ходили гигантскими стаями, гонялись за самками, как кобели за течной сукой. Они могли порвать любого, кто окажется у них на пути, и Хью полетел к ним в объятия. Я не стал смотреть, чем вся закончится, а зря…

– Это вы опрометчиво поступили, – сказал я, не отрываясь от окна. В темноте мне померещилось, что впереди и справа тени стали гуще и как-то подозрительно колыхнулись. Смотрел минуту, другую, вглядывался так, что у меня заслезились глаза, но больше ничего не происходило. Тогда я дал себе передышку, зажмурился ненадолго и услышал голос Билла:

– Верно, сынок, я был неправ. Не знаю, как Хью с ними договорился, а может, они приняли его за суку, кем он и был по сути своей… Не знаю. Я один добрался до берега, затопил судно – мне оно больше было не нужно, ведь почти всю воду мы выпили по дороге, а она оказалась слишком длинной в тот раз. У меня осталась одна большая фляга с водой, мое единственное богатство – эта фляга и… карта острова. Толку от этого было мало, как и воды – ее скоро не осталось, а для того, чтобы вернуться за ней, мне понадобилась бы новая шхуна, но купить ее или нанять я не мог, у меня не было денег. Зато теперь была цель, – Билл стукнул бутылкой об пол, – да цель, и я шел к ней несколько лет. Ввязывался в любые самые сомнительные и рискованные дела, возвращался живым оттуда, куда и ворон костей не заносил, я хорошо зарабатывал, но все равно этого было мало. И вот когда я был в дух шагах от исполнения своей мечты – мне удалось очень выгодно продать пару вещиц, я даже не ожидал, что мне так хорошо заплатят, и присматривал себе судно – Хью нашел меня. Появился, прикинувшись карточным фокусником – что-то, а мухлевать с колодой он умел отменно. А потом привел остальных.

– Остальных? – удивился я. – Но кого? Ведь все погибли, кроме Черного брата и Хью. Кто эти остальные?

– Почем я знаю, – сказал Билл, – наемники, скорее всего. Хью, дрянь, продал нашу тайну и продал меня, как продают долги, вот, как думаю, в чем дело. Сам бы он не смог снарядить экспедицию к острову да и толком не помнил к нему дороги. И на самом острове он первым делом напился, я тащил его на себе. Его и воду. Так что и тут он ничего не помнит. Зато я помню все, и мне тогда удалось уйти, я провел в бегах почти полгода, пока не оказался у вас. Думал, что здесь меня никто не найдет, но ошибался. Все, они здесь, они пришли за мной.

Я невольно посмотрел на часы – стрелки показывали две минуты одиннадцатого, а на улице по-прежнему стояла непроглядная тьма. Луну надежно скрывали тучи, мрак казался густым и вязким, казалось, он лип к окнам и стекал по ним вместе с дождем, я ничего не мог разобрать за рябью и дрожью воды.

Билл последний раз опрокинул бутылку, допил виски и кое-как поднялся со стула.

– Отойди, сынок, если они начнут стрелять, тебе не поздоровится. И очень прошу тебя: увидишь Черного брата – прострели ему башку. Я сам не успел, и если снова не выгорит, то я хочу, чтобы это сделал ты. Вон они, пока двое.

И тут я тоже увидел, как черная на черном крадется с дороги тень, как раздваивается на глазах и ее обрывки ветром разносит в разные стороны. Билл распахнул окно и прежде, чем я успел прицелиться, выстрелил дважды. В лицо мне ударила пороховая гарь, смешанная с запахом дождя и моря, и я отвернулся. Билл пристально посмотрел на меня и только собрался что-то сказать, но глянул в окно и вдруг толкнул меня в плечо. Я врезался спиной в стену и единственное, что успел услышать – это глухой стук. Затем мгновение полной тишины – и адский грохот, от которого качнулись стены дома и вылетели стекла в окнах нашей комнаты. Треск, запах гари и еще чего-то едкого, вспышка и два выстрела один за другим – это Билл, переждав взрыв у противоположной стенки, палил в окно. Выстрелил, отшатнулся назад и крикнул мне:

– Я прикончил его! Того, кто швырнул гранату! Нас было трое против девяти, теперь трое против шести, по трое на каждого из нас, не будем же мы впутывать твою матушку в это грязное дело!

Тереза словно только и ждала, когда наш постоялец помянет ее добрым словом, и разразилась в адрес нападавших такими словами, что Билл уважительно присвистнул. Впрочем, ее оборвали почти сразу, кто-то заорал из темноты, и мне показалось, что я узнал голос Черного брата.

– Билл, отдай нам карту и проваливай ко всем чертям! Катись, ты нам не нужен, нам нужна только карта…

В полумраке я заметил, как Билл улыбается во весь рот, как тянет из кармана куртки горсть патронов и пополняет ополовиненный магазин браунинга. И посылает «парламентера» в такие дали, такими заковыристыми и окольными путями, что с улицы донеслась лишь бессвязная злобная ругань, и все стихло.

– Спокойно, сынок, – Билл встал в простенок между окнами, – выкрутимся. Я нужен им живым, так что можешь быть спокоен…

Его оборвали два взрыва, что грохнули внизу один за другим – это разорвались две гранаты. Из коридора потянуло дымом, раздался топот – Тереза вбежала в комнату, и Билл едва успел перехватить ее за руку и отшвырнуть к двери.

– Стой, где стоишь, – пробормотал он, возвращаясь к окну, – а ты, сынок, приготовься, мне понадобится твоя помощь.

Я по-прежнему ничего не видел в темноте, да и нападавшие стали осторожнее, и положение их было более выгодным, чем наше. Два окна с выбитыми стеклами они вычислили сразу и держали нас под постоянным огнем, в стены и дверь то и дело влетали пули, мать с карабином в руках сидела на полу и кляла Билла и всех его «друзей» на чем свет стоит. Тому удалось сделать два или три выстрела, но, похоже, все они угодили в «молоко», вернее, в чернила, что разливались за окном. Липкие, холодные, провонявшие водорослями и морем, они лились в комнату вместе с дождем и мокрым снегом. Пуля, попав в раму, застряла в ней, и, как несколько часов назад, в лицо мне ударила «картечь» из щепы.

Я разозлился от собственной беспомощности, от злости и от холода, поднял ремингтон, прицелился наугад – туда, где, как мне показалось, у развалин ограды притаился человек, и выстрелил два раза. Отдача отбросила меня назад, на пол с веселым стуком упали гильзы, а на улице кто-то заорал не своим голосом, потом еще раз, но уже тише, и замолк.

– Поздравляю, – пробормотал, целясь во что-то видимое только ему одному, Билл, – с почином тебя, Данила. Хороший выстрел, теперь их пятеро.

Он опоздал на пару лет, поздравлять меня надо было гораздо раньше, первый раз стрелять мне пришлось точно такой же непроглядной ночью. Только дело было внизу, в зале, и бандитов было трое, я выбрал самого здорового и прострелил ему колено, правда, со второго выстрела. Остальные мигом стали сговорчивыми и убрались прочь, прихватив своего воющего от боли дружка, мать молча отобрала у меня ремингтон, а остальные посетители сделали вид, что ничего не заметили. Это была просто самооборона, вот и все, каждый защищался тем, что бог ему послал. У залетных грабителей-подростков с собой были только ножи, а у меня имелся аргумент посерьезнее. Думаю, что после того случая они бросили свое ремесло или сделали выводы, но я их больше поблизости никогда не видел.

Билл выстрелил, глянул поверх пистолета, повернулся вправо и пальнул еще раз. Снова крик, только глуше, точно пуля влетела человеку в глотку, еще крик, переходящий в хрип и тишина.

– Четверо, – произнес Билл, – их осталось четверо. Неплохо, неплохо, скажу я вам…

Он едва успел убраться от окна, сполз по стене на пол, и в стенке над его головой одна за другой появились три дырки. Потом еще три, пониже, потом их стало много, и я сбился со счета, так как лежа на полу и не поднимая головы это делать неудобно. Грохотало так, точно по дому палили из пулемета, одна пуля каким-то образом срикошетила, комочек свинца упал на пол, из стен летела труха и клочки обоев.

– Вниз! – крикнул Билл. – Скорее вниз, они уже в доме! Быстро!

И пополз к двери, но его опередила мать. Она оказалась в коридоре первой, побежала к лестнице, я выполз следом, поднялся на ноги, но опоздал. Тереза подбежала к перилам, перегнулась, посмотрела вниз, вскинула карабин и начала палить в темноту, расцвеченную рыжими всполохами. В кухне что-то горело, и горело хорошо, но мать, как ни вытягивала шею, наплевав на опасность, ничего не могла разглядеть.

– Плохо дело, – пробормотала она, когда я оттащил ее от перил, – очень плохо. Наш трактир того и гляди сгорит, а я сижу тут и не могу ничего сделать.

– Черт с ним! – крикнул из комнаты Билл. – Черт с ним, с домом, ты купишь себе новый, детка! Я заплачу тебе!

– Не называй меня так! – взвилась Тереза, и если бы не я, она бы пристрелила нашего постояльца. – Ты отдай мне, что должен и катись к чертям, а я сама решу, что мне делать с моими деньгами!

Билл пробурчал что-то невнятно-примирительное, прошелся по комнате, заглядывая в окна, под его ботинками хрустели осколки и позвякивали гильзы, мы с матерью ждали в коридоре.

– Наша взяла, – через пару минут тишины сказал он, – они ушли. Мне снова повезло. Надо посмотреть, кого мы успокоили навеки, надеюсь найти среди них Черного брата. Пойдем, сынок…

На пол что-то упало, стукнуло тяжело и глухо, мы обернулись и увидели на досках гранату. Она крутилась вокруг своей оси, крутилась медленно, как волчок, в котором кончился завод, потом остановилась и покатилась нам под ноги. Медленно покатилась, точно ее держали за веревочку, ткнулась в ножку стула, отскочила, крутанулась, неповоротливая, как шершень, полежала немного и ее понесло к нам.

Билл медленно повернулся, наклонил голову и разглядывал гранату так, точно видел ее впервые в жизни и не догадывался, что это за предмет, для чего предназначен и что сейчас произойдет, если мы все не поторопимся. Постоял так в раздумьях, наклонился точно нехотя, подхватил гранату с пола и швырнул в окно. Грохот, вспышка, треск и пропавший в нем короткий щелчок – все произошло так быстро, что я по обыкновению сообразил, что бояться уже поздно, все давно закончилось. С улицы снова кто-то орал, протяжно, надрывно, заходился в крике, а Билла взрывной волной отбросило к шкафу, вернее, к тому, что от него осталось.

Шкаф занимал собой весь угол и с вырванными дверцами больше походи на гроб, готовый принять постояльца. Билл лежал навзничь и тяжело дышал, я подполз к нему и тут же понял, что моя помощь не понадобится. «Скорая», реанимация, антибиотики, переливание крови – вот что ему было нужно, то, что не найти ни за какие деньги в нашей глуши. Поэтому Билл был обречен, и он сам это понимал, еле слышно стонал сквозь зубы и пытался расстегнуть быстро темневшую на груди куртку.

– Я помогу вам, – я взял Билла под мышки, приподнял и потащил из комнаты. В коридоре было полно дыма, от него слезились глаза и першило в горле, на стенах играли рыжие всполохи. Я понимал, что один – последний – «друг» Билла остался в живых и, возможно, бродит где-то поблизости или ждет, когда пожар выгонит нас из дома, ждет, чтобы прикончить поодиночке. Но и оставаться здесь было невозможно, к тому же у меня был с собой ремингтон и десяток патронов к нему.

Перспектива сгореть заживо прибавляла мне сил, я кое-как доволок Билла до первого этажа и уложил на пол, сам сел рядом, весь мокрый от пота. Мать металась по кухне, она пыталась залить огонь, но опоздала, тот уже выгнал ее за порог и развернулся вовсю: сожрал занавески на окнах, лизал пластик стола и шкафов, от них поднимался едкий удушливый дым.

Билл надрывно закашлял и вдруг с силой дернул меня за рукав, но я не обратил внимания, попытался подняться, чтобы тащить его дальше, но тот вцепился в меня мертвой хваткой.

– Надо идти или мы сгорим… – он не дал мне договорить, приподнялся на локтях и зашептал, глядя куда-то сквозь меня. Возможно, он уже видел своих «друзей», что ждали его за чертой, или что-то другое, но взгляд его был неподвижный, полный ужаса и боли.

– Данила, ты один из немногих чего-то стоишь, и скажу тебе все. Карта, которую они искали, не здесь, я положил ее в ячейку банка, он в Бристоле, ты найдешь его без труда. Его хозяева берут хорошие деньги за хранение, но слово держат, в том хранилище можно пересидеть ядерную войну. Запомни, – Билл сообщил мне название банка, а также назвал несколько цифр и букв кода, заставил повторить меня дважды, и тут в коридор вбежала моя мать с огромной набитой сумкой в руках. Она услышала последние слова Билла и непонимающе смотрела на нас.

– Тереза, – пробормотал Билл, еле ворочая языком, – Тереза. Красивое имя. Мою крошку-племянницу зовут Тереза, она уже в семь лет стала такой красоткой, что страшно подумать, как расцветет она к шестнадцати годам. Парни будут бегать за ней толпами и драться за один ее взгляд, и ты бы дрался, Данила, когда увидел бы ее. Слышишь, что я сказал тебе? Запомни, ее тоже зовут Тереза…

– О чем это вы? – перебила его мать и закашлялась от дыма. Огонь уже полз по лестнице вверх, и путь на второй этаж был отрезан, нам надо было торопиться. И то, что в дверь пока никто не ломился и даже не стрелял, внушало надежду, что последний бандит ранен или предпочел убраться куда подальше, решив, что его в доме поджидает засада.

– О твоем будущем, детка, – через боль улыбнулся Билл, – о твоем новом доме, о муже. Обо всем, что ты и твой сын пожелают. В сейфе лежат деньги, те, что я копил на свое судно, забирайте их, они ваши. А теперь проваливайте и оставьте меня здесь.

Он умер, как только произнес эти слова, его дыхание остановилось, взгляд стал пустым и тусклым. Мать охнула, зажала ладонью рот и, закашлявшись от дыма, хрипло крикнула мне:

– Быстрее! Или мы сгорим!

Она открыла дверь, выскочила на улицу, запахло дождем и солью. Огонь загудел от притока кислорода, его языки поднялись выше и весело побежали по стенам и по лестнице, опалили мне волосы. Рюкзак Билла, запертый в кладовке, пропал безвозвратно, в кухне что-то хлопнуло, будто взорвалось, и я вспомнил, что в кладовке под лестницей стоят два газовых баллона. Ели огонь доберется до них… Я взял из рук Билла браунинг, обшарил его куртку и выгреб патроны россыпью, штук тридцать или сорок. Бросил их себе в карман и выбежал из дома.

Мать ждала меня у дороги, она натянула на голову капюшон, и сидела на набитой сумке, смотрела на тела убитых, что лежали на дороге. Смотрела спокойно и равнодушно, даже безразлично, а может, так оно и было на самом деле. Я подошел, встал рядом, мать взяла меня за руку, точно я был маленьким мальчиком, и спросила строго:

– Что он тебе сказал? Что за бред…

– Это не бред, – перебил ее я и выложил все, что узнал от нашего постояльца, пока мы с ним ждали урочного часа. Мать, конечно, не поверила, потом вздохнула и поднялась на ноги.

– Переоденься, – она заставила меня снять старые вещи, вытащила из сумки новую «двойку» и критически осмотрела меня во всполохах пожара.

– Нормально, – сказала Тереза, – а теперь пошли отсюда.

– Куда? – удивился я. Идти нам было некуда, в этом мире не было ни единой живой души, что дала бы нам кров хоть на время.

– У меня есть немного денег, я как-нибудь проживу. Если прижмет – пойду сдаваться родителям, не выгонят же они свою дочь на улицу. Или выгонят? – с усмешкой спросила она.

«Они могут», – подумал я, вспомнив свою вечно недовольную и постоянно срывавшуюся на крик толстую неопрятную бабку и деда. Он всегда смотрел на меня так, точно я мог что-нибудь украсть у него или испортить, сломать самую дорогую вещь, что нашлась бы в доме. Или задразнить до бешенства их крохотную облезлую белую собачку. Хотя тут – чего скрывать – я всегда отрывался по полной, улучив хоть малейшую возможность позлить бесполезную скотинку.

Тереза, видимо, считала так же, и какое-то время мы молча шли по пустоши. Справа от нас было море, оно дышало легко и сильно, с него дул тяжелый ветер и приносил соленые брызги. В лучах фонарика под ногами я видел мох, покрытый инеем, и седую траву, потом за спиной сильно грохнуло, рвануло раз, потом другой – видимо, огонь добрался до газовых баллонов – но мы даже не обернулись.

Дорога была слева, море шумело за спиной, мы шли, старясь держаться подальше от некогда оживленной трассы. Нам не встретилось ни единой живой души, а шли мы больше часа, когда под ногами мерзко захлюпало, завоняло илом и соляной тухлятиной. Болота, будь они неладны, с ними шутки плохи, особенно ночью, поэтому пришлось выйти на дорогу. Мы оба знали, что она ведет в поселок и что там можно снять комнату или даже квартиру, если позволят средства. Но это если пойти налево, а вот направо… Направо идти можно долго, сутки или двое, а то и больше, как повезет, но эта дорога после развилки ведет прямиком в Бристоль. Не заблудишься при всем желании – вдоль полотна полно указателей, и если не разучился читать, то попадешь, куда шел. Если повезет.

– Стой, – вдруг сказала мать, – дальше я пойду одна. В поселок, – уточнила она и забрала у меня тяжелую сумку, поставила ее на дорогу.

– А я? – сорвался с языка глупый вопрос, мать посмотрела в сторону, потом на меня, улыбнулась, и даже в темноте я заметил слезы на ее глазах. Тереза обняла меня, и проговорила:

– А ты иди в Бристоль, найди этот банк, сейф, эту карту. А потом отправляйся к этому озеру, пруду или как его там. И привези оттуда столько воды, сколько влезет на твой корабль, продай, привези еще, и так до тех пор, пока не разбогатеешь. А потом возвращайся ко мне, мы купим новый дом, ты женишься, у тебя будут дети, у нас все будет хорошо…

Моя мать верила в то, что говорила. Голос ее дрожал, Тереза старалась не смотреть мне в глаза и прижималась своей мокрой щекой к моей. Я обнял мать и заметил, как та украдкой смахивает с глаз слезы. Я понимал ее. Я видел, как ей тяжело – ведь чтобы найти этот остров мне предстояло выйти в море, то есть сделать то, чего мать боялась больше всего на свете и запрещала мне всю мою жизнь. И вот теперь сама отправляет меня туда. Впрочем, оставался еще один шанс.

– У меня нет корабля, мама, – напомнил я, – а денег в сейфе мало, Биллу не хватило их, не хватит и мне…

– Разумеется, не хватит, – ее голос вновь стал строгим, мать уже держала меня за плечи и разглядывала так, точно видела впервые в жизни, – не хватит тебе – хватит другому. В Бристоле ты найдешь Тэйлора, я позвоню ему завтра же, предупрежу, чтобы он ждал тебя. Это мой старый приятель, он порядочный человек, ему можно верить. Сволочь, конечно, но порядочная сволочь, – охарактеризовала мать незнакомого мне человека. И тутмне вспомнилось, как она несколько раз уезжала в Бристоль под предлогом срочных дел, звавших ее туда, как возвращалась веселая и даже помолодевшая, с блестящими глазами. Хорошего настроения ей хватало на несколько дней, потом она становилась самой собой, дела затягивали ее, а потом – через месяц или два – все повторялось. И последний раз она была в Бристоле месяца три назад, а, может, и больше.

Этот Тэйлор, несомненно, был ее любовником, но его самого я ни разу не видел. «Порядочный, но сволочь» – исчерпывающая характеристика. Итак, ничего другого мне не оставалось.

– Хорошо, я сделаю, как ты скажешь, – пообещал я, поцеловал мать в щеку и пошел по дороге направо. Браунинг лежал у меня в кармане, в другом при каждом шаге позвякивали патроны. Взять у Билла кобуру я не догадался, и пистолет тяжело оттягивал карман, идти было неудобно. Поэтому я на ходу затолкал пистолет под ремень на штанах и обернулся – на дороге никого не было.

Глава 2

Море отхватило хороший кусок Бристоля, его домов и улиц. И все же он был огромный, больше всех городов, что я видел раньше. Больше их всех, вместе взятых. Немного их было, честно говоря, но я невольно сравнивал и поселок неподалеку от нашего трактира, и городок, где жили родители моей матери. Я шел по мокрым улицам, закрываясь от дождя капюшоном и засунув руки в карманы, шел, обходя лужи, если не мог обойти – перепрыгивал или пробирался вдоль стен, как делали это другие прохожие.

Людей тут было полно, все они двигались быстро, говорили громко, шли, почти бежали мимо куда-то по своим делам и никто, ни один из них, не обращал на меня внимания. Я шел одинокий в этой толпе и в то же время был ее частью, как и все, кто попадался навстречу, или кто задевал меня, обгоняя. Я двигался вместе с ними, шел, просто шел: прямо, потом сворачивал, потом двигался дальше, а городу все не было конца, за каждым поворотом открывалась новая улица с другими домами.

Местами дорогу преграждали каналы с мутной зеленоватой морской водой, и в ней жило что-то шустрое, неуловимое глазом: мелкие длинные существа сновали то под самой кромкой воды, то уходили в глубину, но это не всегда помогало. На самодельных мостках, сколоченных из чего попало, сидели кошки, они зорко смотрели на воду и то и дело выхватывали оттуда длинных желтоватых существ, ловко душили и тут же съедали добычу, урча и отгоняя оказавшегося поблизости менее удачливого соплеменника.

По каналам вдоль стен домов на уровне первого, а кое-где и второго ушедшего под воду этажа двигались лодки – обычные деревянные, с моторами и на веслах. И на каналах было так же тесно и многолюдно, как и на обычных, еще не залитых водой улицах. Сначала я решил, что постарался прилив, но, побродив по городу до вечера, понял, что нет, Луна и вода тут ни при чем, вернее, море уже сделало свое дело и не собирается отпускать Бристоль на сушу.

Улица закончилась довольно большим озером, что плескалось между домов и заливало их почти под крышу. Тут сильно пахло солью и водорослями, и я понял, что здания некогда стояли вплотную к берегу залива и скоро окажутся под водой, как и те, чьи крыши торчат над мутными холодными волнами. В лицо ударили брызги – прибой накатывал на берег, цеплялся за асфальт и полз обратно, ворочая некрупные камни и обломки кирпича, что вылетели из стен. Я развернулся и пошел обратно, даже не представляя, как быть дальше.

В Бристоле я оказался около полудня, благополучно проспав всю дорогу в кабине грузовичка, чей водитель за небольшую сумму согласился подвезти меня. И разбудил уже в городе, заявил, что мы на месте. И, выпроводив прочь, уехал. А я остался на небольшом тесном перекрестке, первым делом осмотрелся, потом задрал голову к небу – там крыши почти сходились над головой, закрывая собой серые дождевые тучи.

Дома, люди, камень, вода и холод преследовали меня вот уже несколько часов, когда я решился. Во-первых, мне надо было согреться: простуда могла помешать моим планам, болеть я не собирался, зная, что и лекарства сейчас дороги, и вообще, у меня было слишком много дел.

А во-вторых, я окончательно заблудился и хотел спросить дорогу у кого-нибудь из местных. На прощание мать назвала мне адрес Тэйлора, заставила повторить, так что улицу и дом я помнил отлично, осталось выяснить хотя бы направление, в котором мне предстояло двигаться. Я прошел еще немного вперед, свернул и остановился – дальше начиналась новая улица, простая городская улица, мокрая и грязноватая, но все же другая. Множество ярких вывесок, мерцающих сквозь туман многоцветных огней, и музыка завораживали. Нет, все это имелось и в других частях Бристоля, где я бродил полдня, но здесь их было столько, что отступила даже сырая тьма и шум прибоя, ветер подвывал не так тоскливо, он словно терялся в веселых ритмичных звуках. Я постоял немного, вглядываясь в скопище огней над головами особенно густой здесь толпы, и шагнул вперед.

Это был старый район, когда-то центр города – дома выглядели основательными и солидными, с толстыми кирпичными стенами и причудливыми лепными украшениями по фасаду, вокруг окон и по карнизам. Улица тоже была у́же, чем те, где я бродил почти полдня, а народу больше, я шел в толпе, задевал плечами встречных, и они отвечали мне тем же. И только я собрался обогнать их, как невольно остановился, получил хороший пинок в поясницу, потом меня снова толкнули, причем довольно крепко, но я не обратил на это никакого внимания.

Окно дома напротив было ярко освещено, за ним просматривалась небольшая комната, перед окном стоял стул, и на нем сидела девушка с короткими светлыми волосами, сидела, положив ногу на ногу и откинувшись на спинку стула. На девушке не было ничего, кроме черного белья, но ее не смущали пристальные взгляды прохожих, их недвусмысленные жесты и одобрительный свист, казалось, она не замечает их, а просто смотрит в стену дома напротив или на серое, начинавшее темнеть небо. Минуты шли, я подпирал стенку, девушка сидела, покачивая ногой, потом поднялась, приоткрыла окно и закурила. Я отошел от стены, шагнул ближе и едва не столкнулся с кем-то из прохожих, тот послал меня куда подальше и наступил на ногу, но я даже не обернулся, продолжал смотреть на красотку в окне, не в силах оторвать от нее взгляд. Та заметила меня, подмигнула и даже сделала приглашающий жест рукой, показала в сторону двери, что располагалась почти на одном уровне с окном, и вдруг хищно облизнулась.

Я снова остановился, отвел взгляд и тут же заметил в окне этажа еще одну девушку, темнокожую, одетую во что-то невесомое и прозрачное, не скрывавшее ни единой подробности, и она тоже сидела на стуле, смотрела на дорогу, опираясь локтями на колени и положив подбородок на ладони. Она изредка улыбалась и покачивала головой с тяжелой высокой прической. Она показала притормозившим напротив прохожим в сторону двери, но те, проорав что-то, прошли мимо, и девушка скривилась. Я обернулся – блондинки не было, окно закрывали плотные, подсвеченные красным тяжелые шторы.

Я расстегнул ворот куртки, глянул себе под ноги, потом вбок на другие окна – они тоже не пустовали. Подсвеченные неярким красным светом в них стояли, сидели и полулежали на креслах девушки, женщины – темные, светлокожие и смугло-желтые, разных комплекций и возрастов, переговаривались между собой и с прохожими, что-то кричали и громко смеялись. Воздух стал душный и липкий, пахло рыбой, тиной, их перебивал запах еды, и в эту мешанину запахов вплетался тонкий сладковатый дымок. Я не обратил на него внимания – очень хотелось есть и вдобавок я основательно продрог, поэтому, недолго думая, вошел в первую попавшуюся харчевню, что располагалась в подвале дома с облезлым из-за осыпавшейся штукатурки фасадом. Спустился на три стертые ступеньки вниз, толкнул дверь и оказался в комнате с низким потолком и узкими длинными, почти до пола окошками.

Здесь было тесно, шумно и душно от запаха дыма и такой же сладковатой приторной дряни, растворенной в воздухе. От нее немного кружилась голова и тянуло в сон. Я высмотрел себе свободный столик недалеко от низкой, закрытой на замок дверцы в дальнем и темноватом углу зала, скинул куртку, сел на деревянную лавку и осмотрелся.

Заведение напомнило мне наш трактир – та же стойка напротив двери, такие же темные столы, тот же сизый дым под потолком. Только моря не слышно и пахнет мерзко, сладко и терпко, неявно, еле заметно, но я чувствовал этот запах, и от него на сердце становилось тоскливо. Я тут же вспомнил мать, нашу с ней последнюю встречу, ее лицо, освещенное всполохами огня от горевшего трактира, ее голос и ее… нет, не просьбу – приказ – найти Тэйлора и все рассказать ему, выдать тайну нашего постояльца. И еще подумал, что пока не сделал ничего из того, что она просила, а вместо этого без толку проболтался по городу и теперь протираю штаны в прокуренной харчевне.

От этих мыслей оставаться на месте было невыносимо, я уже поднялся было с лавки и потянулся за курткой, когда увидел, что ко мне идет официантка. Брюнетка лет двадцати пяти или немного старше, невысокая, в джинсах и вязаной жилетке поверх зеленой футболки с длинными рукавами, она ловко обходила вольно рассевшихся посетителей, успевала перекинуться с кем-то на ходу парой слов и даже что-то записать в свой маленький блокнот. Подошла ко мне, остановилась напротив и спросила равнодушно-вежливо:

– Заказ делать будешь или передумал?

Она держала в руках меню, обычный запаянный в пластик яркий лист с фотографиями блюд и ценами. Ей было безразлично, уйду я или останусь, она смотрела куда-то мне за плечо и жевала жвачку.

А есть тем временем хотелось невыносимо, да и согреться пока не получалось. Я сел, накинул куртку на плечи и протянул руку к меню:

– Давай.

И забрал у девушки листок. Та вытащила из кармана жилетки блокнот и приготовилась записывать, терпеливо ждала, пока я прочитаю все, что напечатано на обеих сторонах. Подумал, прикинул, сколько могу потратить, и заказал себе ужин. Официантка записала все в блокнот и спросила:

– Пить что будешь?

Я не сразу понял, о чем это она, глянул на девушку, потом в меню, а та продолжала:

– Виски, водка, ром? Что тебе принести к закуске?

«Ничего», – едва не вырвалось у меня, но я придержал язык. Все, что она перечислила, я, разумеется, попробовал – когда мать уехала к своим родителям. Я давно хотел это сделать, и вот представился отличный случай – дома никого, постояльцев нет, море штормит так, что дрожат стекла, мать сказала, что вернется утром. И вернулась, застав меня в полностью непотребном состоянии – я попробовал все, что нашлось среди наших запасов алкоголя, пил по очереди ром, водку, виски и джин, и эта адская смесь надолго лишила меня возможности соображать и самостоятельно передвигаться. Так плохо мне еще не было ни разу в жизни, я не мог поднять голову от подушки, от каждого неловкого движения выворачивало так, точно я съел килограмм несвежей рыбы.

Мать мужественно помогала мне, не упрекнув ни единым словом, она вообще ничего не сказала, а следующим утром, когда я выполз из своей комнаты, так же молча выпорола меня, и я так же молча вынес это наказание.

– Еще раз напьешься – можешь проваливать из дома, – сказала мне тогда Тереза, и я знал, что она не шутит. Выставит, с нее станется, и с той поры к спиртному не прикасался, смотрел равнодушно, как наши постояльцы пьют водку точно воду, и внутренне кривился, представляя себе последствия. Но с другой стороны, с того первого раза прошло уже четыре года, и опять же – я сделал выводы и уже знал, что если пить, то лучше что-то одно. Так мне объяснил один из наших постояльцев, приглашая выпить с ним, и очень удивился, когда я сказал, что от спиртного мне будет плохо. Тут-то я и узнал причину своих страданий, и теперь пришло время проверить истинность слов моего «наставника».

– Виски, – сказал я, – принеси мне виски.

Та черканула что-то в своем блокноте и ушла, я уселся поудобнее и принялся разглядывать посетителей, невольно сравнивая их с теми, что наведывались в наш с матерью трактир. Похожи. И в то же время другие. Одеты в яркие и непрактичные вещи, более расслабленные, что ли, более разговорчивые и ленивые. Не то, что наши постояльцы – собранные, неразговорчивые, даже когда напьются, они точно знали свою цель и шли к ней – опасной, зная, что могут и не вернуться, или возвращались, уставшие и опустошенные. А эти просто сидели, просто много пили и ели, курили обычный табак и что-то, дававшее тот сладковатый запах, к которому я уже почти привык, который даже начинал мне нравиться.

И еще – в харчевне было много женщин, что было несвойственно нашему трактиру, если не считать двух-трех дней, когда к «Ушакоффу» залетали влюбленные парочки. Впрочем, почти все время они проводили в номерах, вниз спускались редко, я видел их только когда они приезжали или покидали наше заведение. В остальные дни кроме моей матери в трактире женщин не было, да и быть не могло – не то это место, где можно вот так, весело и неторопливо, проводить время за едой и выпивкой.

Впрочем, как я успел заметить, пили не все. Двое, например, что сидели справа и поодаль от меня. Мне они показались чем-то неуловимо похожими, хоть один был выше другого, шире в плечах и вид имел самый зверский. Хмурый, с забранными в хвост темными волосами, выпученными темными глазами и заросшей рожей, он упирался локтями в стол и глазел по сторонам, впрочем, быстро отводил взгляд, если его перехватывали. Как и сейчас – стоило мне пристально глянуть на детину, как тот отпустил глаза и принялся тасовать колоду карт, что до этого лежала на столе перед ним.

Второй, тоже темноволосый и смуглый, выглядел помладше, был ниже и толще, имел круглую лысинку с аккуратно расположенными вокруг нее остатками волос. Он был суетливее, барабанил по столу короткими пальцами, щурил темные глазки под широкими черными бровями. С первым его неуловимо роднило что-то, неявно читавшееся в чертах обоих, возможно, дальнее родство, то, что мой отец называл странно «седьмая вода на десятом киселе» и сам толком не мог объяснить, что это значит.

«Суетливый» мельком глянул на меня и тут же отвернулся, засмотрелся на длинноволосую девицу, что сидела к нему боком и курила. От сигареты поднималась тонкая сизая струйка дыма, дым растекался в воздухе, и от него пахло той же душной сладостью, что пропитала почти все заведение. Девица хохотала во весь голос, стряхивала пепел на пол и прижималась плечом к своему спутнику, который обнимал ее, хлопал по спине и тоже хохотал после каждой затяжки.

Я снова глянул на странную парочку за столом неподалеку, но те не обращали на меня внимания, развлекались игрой в карты, резались в них так азартно, что забыли, казалось, обо всем на свете. Я тоже потерял к ним интерес, попытался высмотреть в толпе официантку с моим заказом. Но та не показывалась, и я повернулся к окну.

За грязным оконным стеклом был виден мокрый от дождя асфальт, в лужах отражались алые, зеленые и золотые огни, дрожали, как лунная дорожка тихой ночью на поверхности воды. По лужам разбегались круги, капли тяжело стучали по подоконнику, и было уже очень темно и поздно.

В окне дома напротив зажегся свет, раздвинулись шторы и за стеклом появилась девушка с длинными темными волосами. Она села на блестящий металлический стул и положила ногу на ногу, закурила, не глядя в окно. На ней было только красное белье и туфли, черные, с длинными блестящими каблуками, похожими на спицы в колесе. Она положила локоть на спинку стула и повернулась ко мне боком. Заметила она меня или нет – я не знал, видел, как она смотрит куда-то поверх толпы, не замечая двух мужиков, что притормозили напротив окна, разглядывают ее и переговариваются при этом. Я же не отводил от нее глаз и вдыхал тяжелый, сладко-приторный дым, от которого кружилась ставшая тяжелой голова.

– Твой заказ. – Я повернулся на голос. Официантка расставляла на столе тарелки, и я понял, что она заметила, как я смотрел на девицу в окне, но вида не подала. Я взял холодный стакан с виски, покачал его в руках и выпил залпом почти половину.

Ничего страшного не произошло – алкоголь слегка обжег мне глотку и провалился в желудок, я смотрел в стакан и ждал, что будет дальше. Последствий не было, я точно сделал глоток горячей воды, и она продолжала согревать меня изнутри. Я отпил еще немного, поставил стакан на стол и принялся за еду.

Ел, а сам посматривал в окно – там ничего не изменилось, девушка по-прежнему сидела на стуле и со скучающим видом разглядывала толпу. Судя по ее виду, ей было плевать на всех, кто проходил мимо, кто откровенно пялился, орал что-то или просто пробегал, бросив на ходу мимолетный взгляд, плевать на дождь, на черное небо, на грязный мокрый асфальт, освещенный отблесками лампы с красным абажуром.

Стало очень тепло, я скинул куртку, положил ее на подоконник и, отпив виски, откинулся на спинку стула. Сладкий дым уж не раздражал, напротив, этот запах нравился мне все больше и больше, и я был бы не против и сам затянуться разок-другой, но решил отложить это удовольствие на потом, когда найду Тэйлора и все ему расскажу. О том, что будет дальше, я не задумывался, мне было слишком хорошо, чтобы даже подумать о том, что скоро надо будет выйти отсюда в наползавший с моря туман под холодный дождь.

Свободных столиков в харчевне не было, народу стало еще больше, все приходили небольшими компаниями, в одиночестве оставался только я. Но так было даже лучше, никто не лез ко мне с расспросами или разговорами, я просто тянул виски и посматривал по сторонам, не забывая поглядывать в окно.

Мой стакан опустел, я поставил его на стол и принялся высматривать официантку. Но она носилась по залу, разрываясь между несколькими столиками сразу, и не обращала на меня внимания. Я следил за ней и заметил, как один из той парочки, что все еще сидели за столом, бородач со зверской рожей, которой не хватало только кривого шрама и оскаленных зубов, подозвал официантку к себе, и она мигом оказалась рядом. Постояла, выслушала, обернулась, махнув волосами, и я не успел заметить, куда именно она посмотрела. И тут же убежала в сторону кухни.

Я снова смотрел в окно – девушка там стояла, поставив одну ногу на стул, и упираясь ладонями в колени. Смотрела она то вверх, то отворачивалась и темная грива закрывала ей лицо, сползала со спины и падала на плечи.

– Что-нибудь еще? – Я не сразу понял, что это относится ко мне, повернул голову. Официантка стояла у моего стола и, как мне показалось, улыбалась еле заметно. Скорее всего, показалось – лицо ее, чуть дрогнув, снова стало равнодушным.

– Да, виски, пожалуйста, – сказал я.

Та записала заказ себе в блокнот и отошла. Я снова смотрел в окно, на улицу, уже заполненную туманом. Девушка все еще была здесь. Она снова курила, выдыхая дым в потолок, стояла вплотную к окну и держалась обеими руками за шторы, точно собиралась закрыть их… Туман густел, затягивал и улицу, и дом напротив, мне пришлось напрягать глаза, чтобы не потерять девушку из виду, а та колыхалась, как рыбка в воде и грозила ускользнуть.

– Ты первый раз в Бристоле?

Я медленно повернулся. Официантка стояла рядом и держала на подносе мой заказ.

– Да, – ответил я, невольно косясь в окно. Официантка перехватила мой взгляд, еле заметно улыбнулась и сказала негромко:

– Это Марго, она снимает студию и много работает, чтобы заплатить аренду и оставить кое-что для себя. Можешь зайти к ней, она будет не против.

– А можно? – чуть заплетающимся языком выдал я и, как мне показалось, покраснел, от души надеясь, что в полумраке харчевни этого никто не увидит. Официантка, если и заметила, то вида не подала, продолжала говорить также негромко, мне даже пришлось податься вперед, чтобы хорошенько расслышать ее слова.

– Конечно, если у тебя есть деньги. Договаривайся лучше сразу на час, тебе дешевле выйдет. Выпей еще и иди, она впустит тебя, закроет шторы, и вы хорошо проведете время. Держи, – на столе появился еще один стакан, до половины полный виски.

Я потянулся за деньгами, но она остановила меня:

– Это за счет заведения, бонус за заказ. Пей и иди к Марго, у нее сегодня мало работы, она будет рада тебе.

Официантка отошла, прихватив с собой пустую тарелку. Я взял стакан, подержал его в руках и залпом отпил половину. Скривился, выдохнул и зажмурился на мгновение – свет показался мне слишком ярким, по глазам точно вспышка резанула, но чувство это быстро прошло, все было в порядке, кроме одного – мне стало тяжело дышать.

Дым забивался в горло и легкие, его было очень много: обычного, табачного и другого, сладкого, приторного до тошноты. Я закашлялся, зажимая ладонями рот, но легче не стало, горло перехватило. Я решил, что слишком долго дышал той дрянью, что курили все вокруг, пожалуй, пора на свежий воздух, он поможет мне прийти в себя.

Я кое-как вытащил из кармана деньги, но отсчитать нужную сумму не смог – перед глазами все плыло и качалось, купюры двоились у меня в руках, рассыпались и падали на пол. Больше денег у меня не было, я потянулся за ними, наклонился, врезался лбом в край стола, стол покачнулся, но устоял. Послышался чей-то насмешливый голос, но мне было плевать на него, я тянулся к рассыпанным по полу деньгам. Подобрал одну купюру, вторую… И тут мне стало плохо – так же, как тогда, в первый раз, словно сегодня я пил не чистый виски, а ту самую адскую смесь, что свалит с ног и слона. Я согнулся, прижал руки к животу и лег боком на лавку. Закрыл глаза – свет снова стал слишком ярким, смотреть на лампы под потолком было невыносимо. Голова стала тяжелой, точно в нее насыпали черного песка, воздуха не хватало. Я дернулся, попытался встать, схватился за край стола, но не удержался и свалился на пол. На мгновение стало холодно так, точно я провалился в ледяную воду, потом перед глазами мелькнул пол, массивные ножки стола и я потерял сознание…

Возвращалось сознание фрагментарно. Оно являло мне действительность по частям – то холодный пол, то стену, покрытую белой плесенью, то тусклую лампу под потолком – и снова исчезало.

И слава богу. При каждом возвращении в реальность тошно мне было так, что я был даже рад, когда «картинка» терялась в темноте. Мелькнуло пару раз чье-то бледное лицо, я услышал несколько слов, знакомых, но произнесенных на странном языке, на том, что я давно не слышал, но понимал отлично даже сейчас. Кажется, меня спросили, как у меня дела, я на том же языке кое-как ответил, что мне более чем хреново, и видение пропало так быстро, что я не смог толком разглядеть его, и решил, что мне показалось. Или затуманенное сознание генерирует невнятные образы под влиянием еще не выветрившегося спиртного.

Комнату заполнял туман, смутно слышались еще голоса, но мне было все равно, кто эти люди, сколько их и что они тут делают. Звуки быстро гасли, как и свет, меня точно завернули в мокрый брезент – я не мог ни пошевелиться, ни вздохнуть толком, просто лежал, как гусеница, чувствовал, что рядом что-то происходит, но что – даже не пытался понять.

Потом просветы стали чаще, дольше, и я понял, что туман вполз не с улицы, а стоит у меня в глазах. Я смог хорошенько разглядеть стену у себя под носом – мокрую, выкрашенную темной, облетевшей местами краской и тонкие нити плесени, что расползались во все стороны. Потом стена внезапно пропала из виду, голова отозвалась болью в висках, желудок – спазмом, меня подняли и прислонили спиной к стене. Я немедленно пополз набок и не упал только потому, что рядом оказалась другая стенка – я сидел в углу. Попытка пошевелить руками не удалась – они были связаны за спиной, порядком затекли и не слушались.

Туман почти пропал, свет уже не резал глаза, его закрывал собой человек, он стоял передо мной и что-то говорил, но я не мог разобрать его слов. Тогда он наклонился и ударил меня по лицу. Ударил дважды, с оттяжкой, так, что в ушах зазвенело и в подвале снова стало очень темно.

К горлу подступила тошнота, я боялся, что меня вывернет прямо сейчас, сжал зубы и решил пока помалкивать, ибо любой звук, что я бы издал, мог привести к неприятным последствиям. Зато этот, что стоял напротив, отошел, и я увидел одного из тех, что сидели в харчевне за столиком неподалеку от меня – небритого верзилу с косматой башкой. Он отступил еще на шаг, глянул на меня с насмешкой и оценивающе одновременно, развернулся и направился к двери, вернее, к столу у стены напротив, за которым сидели двое.

Одного я уже видел раньше – это был второй, родственник, или кем они там приходились друг другу эти двое, что не пили, не ели, а таращились по сторонам и играли в карты. Сейчас они тоже глядели в мою сторону, но не только на меня – рядом со мной лежал еще один человек, лежал на боку, ко мне спиной и поочередно то стонал, то ругался. Я видел только его спину и темные волосы на затылке. Его связанные, как и у меня, за спиной руки беспомощно шевелились. И был кто-то еще, его я не видел, но слышал отчетливо – видимо, его тоже мучила боль, и он стонал так громко, что косматый бородач, уже усевшийся на стул, поднялся, подошел вразвалочку, перешагнул через моего соседа и ударил его, этого третьего. Тот, что лежал рядом, моментально умолк, а я кое-как приподнялся и поглядел через него – бородач еще раз врезал носком ботинка лежавшего ничком третьего по ребрам с такой силой, что тот дернулся и больше не стонал и даже не шевелился.

– Хорош товар портить, Дэрк, – услышал я, повернул гудящую тяжелую голову и решил было, что мне снова показалось, будто я уже слышал этот голос раньше. Да что там раньше – не так давно, меньше часа назад, когда приходил в себя, валяясь на полу, и этот человек смотрел на меня и говорил со мной, только на другом языке, поэтому я и счел наш диалог галлюцинацией. Тем более что сейчас он говорил как обычно, только с небольшим акцентом. Человек слишком жестко произносил некоторые звуки и неправильно ставил ударения, что выдавало в нем иностранца, пусть довольно долго прожившего в Британии.

Видел я пока неважно, туман все еще стлался по комнате, но все же мне удалось разглядеть, что человек этот довольно высокий и немного сутулится при этом, точно желает казаться ниже. Лицо у него узкое, худое, щеки запали, глаза светлые, рыжеватые волосы подстрижены очень коротко. Одет просто, неброско – в джинсы, высокие ботинки и темную кожанку, один ее карман немного оттопырен и, как мне показалось со стороны, шевелится. Этого, разумеется, не могло быть, и я решил, что еще не совсем пришел в себя и снова вижу галлюцинацию.

Человек мельком глянул на меня и отвернулся, продолжая подбрасывать на ладони что-то матово поблескивающее в свете тусклой лампы. Что это было, рассмотреть я не успел – верзила по имени Дэрк сел на табуретку спиной ко мне, почти заслонив человека, сгреб со стола карты и принялся их тасовать. Его лысый напарник – или кем он там верзиле приходится – пересчитывал деньги, исподлобья поглядывая то на третьего, то на детину.

– Еще разок? – спросил лысый. Дэрк кивнул. А третий точно этих слов и не слышал, он демонстративно задрал рукав кожанки и глянул на большие часы на металлическом браслете, постучал пальцем по циферблату:

– Что-то долго сегодня. Где твой транспорт? Они тут что – до утра лежать будут? Я так не…

– Да не дергайся ты, Сильвер, – оборвал его лысый, – приедет, куда ж он денется. Мы этих троих, считай, уже продали, и выгодно продали. Завтра судно из порта уходит, у них дельце срочное нарисовалось, а экипажа некомплект. Троих просили, троих и получат, а ты – свои денежки, так что ждем. Будешь? – лысый взял у напарника карты и показал их тому, кого звали Сильвером. Последний развел руками – куда ж мне теперь деваться – и принялся крутить что-то на столе, как крутят поставленную на ребро монету. Лысый перебирал карты, верзила сидел неподвижно, потом оглянулся, и я поймал на себе взгляд его выпученных глаз.

Он явно был то ли под кайфом, то ли перебрал лишнего, но вид у него был жуткий. Мне казалось, что человек себя не контролирует и в любой момент прикончит любого из нас, если ему что-то не понравится. Он собрал в «хвост» свои нечесаные лохмы, перекрутил на пальце и прихватил резинкой, чтобы они не разваливались. Еще раз глянул на меня, на двоих, что лежали рядом, как бы удостоверяясь, что все в порядке, и отвернулся.

За столом началась игра, но я не следил за ней: голова уже немного прояснилась, и я понял, что основательно влип. Не я один, впрочем, но дела это не меняло. От того, что я не один совершил глупость, попался на всем известную и опасную уловку, легче не становилось. Я не раз слышал о незаконной вербовке, когда человека опаивали до бесчувствия, и он приходил в себя уже в море, на корабле, где и узнавал, что вчера подписал контракт на год или на два и теперь обязан отработать на хозяина корабля оговоренный срок.

Как угодили сюда эти двое несчастных, мне было безразлично, скорее всего, их тоже напоили, как и меня, вербовщики, присмотрев заранее, привезли в этот подвал к Сильверу и теперь ждут транспорт, чтобы отвезти «товар» в порт. Чистый виски такого бы эффекта не дал, да и не так много я выпил – в спиртное явно что-то подмешали, вот потому пойло и вырубило меня. Возможно, то же самое отведали и эти двое, что лежали рядом на полу. Нас, попросту говоря, зашанхаили те люди, что сейчас сидели за столом рядом с Сильвером и играли в карты. Подписанием вербовочного контракта они, похоже, утруждать себя не собирались – какие контракты, когда целые города уходят под воду и пропадают навсегда, что тут говорить о людях… Я просто сгину в море, вот и все, и мать никогда не узнает об этом.

Лысый выругался сквозь зубы, вскочил со стула и швырнул карту на стол. Сильвер без улыбки, совершенно спокойно взял со стола деньги, сгреб карты и теперь тасовал их в длинных пальцах.

– Да ладно тебе, – без насмешки, даже участливо, как мне показалось, сказал он, – давай еще партию.

– Без меня, – сразу отказался лысый. Он даже стул переставил к стене, отодвинулся подальше от стола, сел на него верхом и уткнулся лбом в ладони.

– Давай, – прогудел Дэрк, – сдавай.

И кинул на стол одну купюру. Сильвер бросил сверху свою, потом развернул колоду веером, полюбовался на нее, вытащил две карты, показал их верзиле и положил на стол вверх рубашкой. Дэрк теперь сидел напротив Сильвера, а лысый убрался подальше в темный угол и оттуда следил за игрой. Внимательно следил, не сводил с Сильвера глаз, точно он мог смухлевать, следил за каждым его движением. А Сильвер точно нехотя достал из кармана куртки тот самый плоский, похожий на монету предмет и снова крутанул его, поставив ребром на ближайшую к себе карту.

«Монета», или что это было на самом деле, тяжело повернулась несколько раз вокруг своей оси и застыла в таком положении, не спеша падать. Постояла неподвижно несколько мгновений и вдруг поползла вперед, не покатилась, а именно поползла, как ползет моллюск с тяжелой раковиной на спине.

Я прищурился, стараясь получше разглядеть вещицу. Ну да, так и есть: ракушка, только не обычная – конус или раковина мидии – а сплюснутая с обеих сторон то ли давлением на глубине, то ли чем-то еще. Весь вид диковинной ракушки говорил сам за себя – и ее переливы, будто она из металла или из стекла, и ее неживой завораживающий блеск: она не принадлежала миру людей, но все же каким-то образом угодила к ним в руки. Безобидная, неопасная, она стала игрушкой или чем-то вроде того – красивой, забавной и даже изысканной. Я разглядел и изгибы спирали на матовом лунно-сером корпусе, и крохотные огоньки, мелькнувшие у основания раковины: судя по всему, моллюск был еще жив, если существо из чужого мира можно назвать живым. Сильвер прихлопнул ее ладонью, его сомкнутые пальцы озарила синеватая вспышка – быстрая, резкая, точно лампочка перегорела. Полыхнула и погасла. Сильвер щелчком отправил ракушку Дэрку, тот сцапал ее и с силой крутанул на своей карте.

Пять или шесть оборотов, хлопок ладонью, вспышка – ракушка отлетает на край стола, Сильвер и Дэрк смотрят друг на друга. Один равнодушно, даже с сонным или уставшим видом, второй – со сдерживаемым пока бешенством и нетерпением.

– Давай, – протянул Сильвер, – вскрывайся.

– После тебя, – пробурчал верзила, глядя на карту Сильвера, – ты первый.

– Да на здоровье.

Сильвер перевернул карту и небрежно кинул ее Дэрку, тот вытянул шею, глянул на стол и сказал:

– У меня туз, у тебя двойка. Ты продул.

Он осклабился во всю пасть с желтыми зубами, схватил со стола купюры, затолкал себе в карман джинсов и потребовал:

– Еще разок. Или передумал?

Сильвер вместо ответа накрыл ладонями обе карты, повертел их на столе, как наперсточник, перевернул и положил обратно. Потянулся, было, к ракушке, но Дэрк опередил его, схватил первым. И первым же крутанул так, что карта и ракушка едва не свалились на пол. В последний момент верзила грохнул по ракушке ладонью, и вспышка была слабее прежней, точно моллюску не хватало воздуха, или наоборот – морской воды. Щелчок – ракушка летит к Сильверу, тот подхватывает ее, ставит на ребро и после пары-тройки оборотов накрывает ладонью. Свечение, такое же неяркое, но быстрое, пауза – и оба игрока открывают карты.

Такой игры мне раньше видеть не доводилось – наши постояльцы предпочитали старый добрый покер или что попроще, об этакой забаве в наших краях и не слыхали. То ли ничего подобного этой ракушке в море нашим постояльцам не попадалось, то ли игра только вошла в моду и до нашей глуши докатится нескоро. Правила, похоже, были просты: моллюск с удивительной ракушкой каким-то образом менял достоинство карты, повышая или понимая ее по желанию игрока или оставляя такой, как есть. Победа или поражение определялись по принципу – двойка бьет туза, но проигрывает джокеру и так далее, типа как в игре «камень-ножницы-бумага». Впрочем, сейчас правила этой игры волновали меня меньше всего.

– Черт, – рычал Дэрк, – черт тебя подери, Сильва, ты выиграл.

Верзила тянет из кармана деньги и швыряет их на стол, Сильвер небрежно подгребает их к себе и подкидывает ракушку на ладони.

– Может, хватит?..

Дэрк не дал ему договорить – он страстно желал отыграться.

На стол падали карты, вертелась ракушка, полумрак освещали короткие вспышки, потом тишина – и дальше по обстоятельствам: проклятья или довольное урчание Дэрка. Сильвер на проигрыш, как свой так и верзилы, почти не реагировал, играл с ленцой, небрежно швырял на стол карты, ракушку и деньги, потом забирал их обратно – вместе с чужими. Мельтешение рук, карт и матово блестящего пятна вызвали у меня тошноту, я прикрыл глаза и отвернулся, и, как мне показалось, Сильвер в этот момент пристально глянул на меня, но проверять свою догадку я не стал.

Навалилось что-то вроде сна или бреда, перед глазами вставали странные образы, причудливо трансформировались в обычные, знакомые существа и предметы, и снова меняли форму, очертания и цвет. И нестерпимо хотелось пить, в горло точно горсть песка швырнули, глотку драло как наждачкой, и у меня не было сил откашляться или попросить воды. Да и вряд ли меня бы кто услышал…

Я пришел в себя от воплей и грохота. Дэрк вскочил так резво, что его стул отлетел к моим ногам, но верзила этого даже не заметил. Он бил кулаками по столу и орал Сильверу в лицо:

– Чтоб ты сдох, трактирщик! Ты поганый шулер, обчистил меня до нитки! Я остался без гроша, ты понимаешь, без гроша…

И осекся. Так и стоял, согнувшись, глядя, как Сильвер распахивает куртку и под ней обнаруживается открытая кобура с торчащей из нее пистолетной рукоятью.

– Полегче, Дэрк, – сказал Сильвер, – ты проиграл, это бывает. И ты прекрасно знаешь, что я не шулер, просто мне повезло. Повезло, понимаешь? Как может повезти и тебе… Ты можешь вернуть свои деньги, и знаешь, как это сделать. Времени у нас полно, как я вижу, машины нет, и сидеть нам тут до утра.

Лысый, все это время молчавший, как мышь под веником, оживился и заверил Сильвера, что транспорт будет здесь с минуты на минуту. Один из тех, кто лежал рядом со мной, снова застонал, и на этот раз обернулись оба – Сильвер и верзила, причем первый не сводил глаз с меня, а Дэрк скривил рожу и пробормотал, глядя куда-то в стену:

– Мне нечего поставить, ты выгреб все подчистую… Может, сыграем в долг?

– Еще чего, – Сильвер небрежно тасовал колоду и смотрел на поникшего Дэрка уже с насмешкой, – еще чего. Ты мои правила знаешь, я не подаю. Нечего поставить – проваливай, или… Если тебе так хочется отыграться, то я готов взять с тебя натурой.

Дэкр обернулся так резко, что развалился пучок на затылке, и башка его стала похожа на купол перепуганной медузы, что, подобно кобре, раздувает во все стороны, только не капюшон, а ядовитые щупальца. Сильвер еще пару мгновений серьезно смотрел на него, не забывая перекидывать карты, и вдруг захохотал. Дэрк отшатнулся и набычился: он явно не понимал, к чему клонит Сильвер, как и я, впрочем, но я особо и не старался.

– Не дергайся, Дэрк, я не покушаюсь на твою невинность, храни ее до настоящей любви. А я готов принять как ставку вон того парня – с виду он крепкий, рослый: такие в цене на рынке рабов, я получу за него хорошие деньги.

И показал на меня. Дэрк поерзал на стуле, глянул на лысого: последний скривил рожу и пренебрежительно дернул плечом, мол, сам решай, мне без разницы. Судя по всему, деньги за тех, кого они «завербовали» в портовых кабаках, делились пополам, и я принадлежал к половине Дэрка. Что ж, лысый, как и Сильвер, в любом случае получит свою долю, они ничем не рискуют в отличие от продувшегося в карты верзилы.

Дэрк поколебался еще немного. Он смотрел на меня с тоской и даже жалостью, как мне показалось, но здесь я мог ошибиться – желудок снова скрутил спазм, я весь покрылся липким потом и закрыл глаза, чтобы не видеть, как над головой качается потолок и изгибается пол. И хуже всего, что я ничего не мог поделать, даже просто подать голос – сил не было, а за столом тем временем решалась моя судьба. И кто-бы из них обоих сегодня не победил – она была незавидна. Сгинуть в море или быть проданным в рабство и тоже исчезнуть без следа: какое из зол будет для меня меньшим?

– Ладно, – сказал Дэрк, – ставлю этого парня. Только сдавать буду я.

Сильвер подвинул ему колоду и развалился на стуле, и даже зевнул в кулак. Карман его куртки снова шевельнулся, точно внутри устраивалось поудобнее нечто живое, и я невольно зажмурился. Но нет – пол и стены оставались на своих местах, значит, мне не показалось, но разбираться с феноменом сейчас было не с руки. Я боролся с тошнотой и следил за игроками.

Сильвер положил на стол деньги, Дэрк сцапал колоду, выдернул из нее две карты (если я прав в своих предположениях, то это были двойки), показал их Сильверу и положил на стол вверх рубашкой. Потом взял ракушку, подкинул ее, поймал в ладонь и сжал пальцы. Посидел так пару мгновений, аккуратно поставил ракушку на ребро и крутанул ее так, что от той только искры не полетели.

Она вертелась, как мне показалось, очень долго, словно ее приводили в движение некие неведомые мне силы, грани мерцали желтым и алым, переливались, и меня вновь затошнило. Глаза снова пришлось закрыть, затем раздался хлопок и тихий стук – это Дэрк накрыл ракушку, придавил ее к столу. Та полыхнула так, словно хотела вырваться, верзила прижимал ее к карте еще пару мгновений, убрал руку и столкнул с карты.

Ракушка проехалась по столу, как стакан виски по барной стойке, Сильвер перехватил ее на самом краю и зажал в кулаке. Занес кулак над картой, ракушка выпала из него ребром вниз, покачалась на карточной «рубашке» и завалилась набок. Сильвер накрыл ее рукой, сработала «подсветка», и в этот момент мне до слез стало жалко себя, свою короткую, без толку прожитую жизнь, свою мать, что больше никогда не увижу, и вообще весь этот мир – опасный, неуютный, уже почти не наш, но все же привычный, с редким солнцем и соленым ветром. Жалко так, что даже скулы свело, еще немного – и я бы расплакался, как ребенок, если бы не болела голова и не тошнило, так зверски, как никогда в жизни.

– Ну! – рыкнул Дэрк. – Давай, покажи, что там у тебя.

Сильвер поднял со стола карту, перевернул ее, глянул сам, потом показал Дэрку. Тот вытянулся, как пойнтер на стойке, наощупь нашел свою, перевернул и покосился вниз, на стол, не поворачивая головы. Секунда, две, три – я клял себя, и свою дурость, и шнур, что держал мне руки, и водителя, что привез меня в Бристоль, и шлюху Марго, и весь белый свет. Сильвер так и сидел, держа карту перед собой, а Дэрк нависал над столом и выкатывал глаза, да так, что мне показалось – еще немного и они вылезут из орбит.

– Сука, – прошептал Дэрк, – паршивая тифозная сука. Это же туз, мать твою, туз, а у тебя…

Сильвер взвился со стула, в одно мгновение оказался на ногах и успел в последний момент убраться прочь. Дэрк одним движением перевернул стол, карты полетели с него на пол, верзила ринулся к Сильверу, потянулся к его лицу скрюченными пальцами и заорал, брызгая слюной и пеной:

– Двойка, чтоб ты сдох, двойка! У меня был туз, а у тебя двойка! Ты снова выиграл…

Мне показалось – еще немного и он вырвет Сильверу глаза, но тот стоял неподвижно. Они были примерно одного роста, но Дэрк крупнее, мощнее, и руки у него были длиннее, но против «кольта» в руках Сильвера аргументов у верзилы не нашлось. Лысый так и сидел верхом на стуле, глядя на игроков снизу вверх.

– Тихо, тихо, – проговорил Сильвер, – тихо, Дэрк. Это же просто игра, не понимаю, с чего ты так расстроился. Подумаешь – парень, одним больше, одним меньше. Завтра еще пяток завербуешь. Или этот тебе особенно дорог? Чем, интересно? Ладно, ладно, настаивать не буду.

На его месте я бы тоже поостерегся – вид у Дэрка сделался и вовсе звериным. Мне показалось, что этот человек вырос в какой-то дикой стае, но однажды стал опасен для соплеменников и те выгнали его людям. Нет, среди двуногих тоже попадается множество разной дряни, но Дэрк – это было нечто выдающееся.

Послышался звук работающего двигателя, он приближался, потом по асфальту зашуршали покрышки, хлопнула дверца. Все трое обернулись на звук, Дэрк наконец опустил лапы, схватил стул и с грохотом поставил на место. Потом под взглядом Сильвера вернул на место стол и направился ко мне. Глянул выпученными глазами – мне даже показалось, что Дэрк меня не заметил, точно смотрел на пустое место – перешагнул через мои ноги и поднял с пола человека, что лежал рядом. Вздернул его вверх, свел локти за спиной и толкнул к двери, почти что поволок, не давая несчастному сделать и шага.

Дверь открылась, из-за нее пахнуло дождем, солью и выхлопами солярки, за ней было очень темно, и мой сосед пропал в этой темноте. Я не успел разглядеть его лица и точно знал, что больше никогда не увижу, как и второго, которого вытащил из подвала лысый. Сильвер вышел заними под дождь… раздался крик, его заглушил звук удара, потом снова хлопнула дверца. Машина взяла с места и укатила прочь.

Сильвер закрыл дверь на ключ и подошел ко мне. Постоял напротив и присел рядом на корточки. Я не смотрел на него, гадая: он отвезет меня на невольничий рынок сейчас или дождется рассвета?

На полу валялись рассыпанные карты: рядом лежали шестерка треф, бубновая дама, пиковый туз и еще несколько рубашкой вверх. Я смотрел на них, припоминая, что каждая из них означает, пытался прочитать выпавший мне расклад. Тереза когда-то любила гадать на картах и раскладывать пасьянсы, объясняла мне значение каждой карты, но я все забыл, а потом ей самой надоело пытать судьбу – стало не до того. Но я помнил, что шестерка вроде бы означает хлопоты, с бубновой дамой все было понятно и так, а вот туз, да еще и пиковый, ничего хорошего не предвещал. Более того, от него веяло угрозой, к тому же и лежал он острием ко мне, что только подтверждало мою догадку.

Пол снова качнуло, по нему прошла широкая волна и накрыла карты, слизнула с них краски и изображения: туз на моих глазах медленно таял, карта линяла, точно собака весной, и за несколько мгновений превратилась в двойку червей. Я посидел еще, глядя для собственного успокоения на плинтус – он вел себя пристойно, не колыхался и лежал смирно, потом на карты: шестерка треф, бубновая дама и двойка червей, что предвещало, если я не ошибался, получение любовного письма или просто добрую весть.

Меня толкнули в плечо, я неловко завалился набок и почувствовал, как рук касается что-то холодное и быстрое. Раз – и шнур свалился на пол, онемевшие руки повисли вдоль тела. Я кое-как сел у стены и посмотрел на Сильвера.

Тот убрал складной нож в карман, в другой, не в тот, который недавно подозрительно шевелился, поднял мне голову за подбородок и посмотрел в лицо.

– Тебя как звать? – спросил он.

– Данила, – еле ворочая языком, сказал я.

И он нисколько не удивился, точно это имя было ему знакомо. Пробормотал что-то вроде «я так и думал», хотя что он там думал – мне было наплевать. Спазм скрутил желудок, перед глазами помутилось и меня стошнило на пол.

– Нормально, нормально, – слышал я чей-то голос над своей головой, чувствовал, как весь покрылся ледяным липким потом, и прикрыл глаза. Пол перед глазами снова закачался, по нему точно рябь пробежала, как по поверхности воды, и в желудке зашевелился скользкий комок.

– Я Сильвестр, – сказали сверху, – или просто Сильвер. Зови меня, как тебе больше нравится.

Он говорил со странным акцентом, и я был готов поклясться, что слышал его раньше, и слышал часто, с самого детства и до тех пор, пока мы с матерью не остались вдвоем. Никто, ни один из наших постояльцев, хоть среди них было полно иностранцев, так не говорил, и я решил, что навсегда забыл и этот выговор, и этот язык, но, оказывается, ошибался.

– Сильвер, ты русский? – выдавил из себя я.

– Да. Как и ты.

Он помог мне подняться с пола, довел до стула, усадил спиной к стене и сел напротив. И тут только я сообразил, что тогда, в подвале, это был не бред, а Сильвер просто говорил со мной по-русски, и я отвечал ему на том же языке.

– Я не совсем, я наполовину, – сказал я, – мой отец приехал из России.

– Где он сейчас?

– Умер, давно.

Сильвер сочувственно кивнул, сел на стул и снова принялся крутить на столе плоскую ракушку. Та переливалась, точно елочная игрушка под всполохами фейерверка, по ребрам бегали синие и зеленые огоньки. Смотреть на их мельтешение не было сил, меня снова замутило, я закрыл глаза и откинулся к стене. Пить хотелось невыносимо, и я уже решился попросить Сильвера, подумав, что вряд ли он захочет, чтобы его новая собственность умерла от жажды.

Тот разглядывал меня, постукивал «монетой» по столу. А потом заговорил – медленно, с расстановкой, со своим режущим слух акцентом, к которому я заново привыкал:

– Послушай меня. Я не знаю, как ты попался к ним в лапы, ну, к нашим с тобой друзьям, что притащили тебя сюда. Признаюсь, я тоже, косвенно, причастен к их бизнесу, просто предоставляю помещение за небольшую плату, как ты понимаешь. Схема проста: Дэрк с напарником высматривают в трактирах Бристоля парней покрепче, показывают официантке, что получает от вербовщиков свой процент, того, кто им приглянулся, та подливает отраву в спиртное – и готово. Нового морячка, как кошку на передержку, волокут ко мне в подвал, и не мое дело, кто ждет здесь отправки на борт очередного судна, что выйдет завтра в море.

Услышав это, я поклялся себе, что отныне буду пить только воду и только в одном случае: если налью ее себе сам из-под крана. А Сильвер тем временем продолжал:

– Но ты – особый случай, мы же с тобой, как говорится, одной крови, и я не мог отдать тебя им. Когда тебя притащили, я слышал, как ты бормотал что-то на моем родном языке, и понял, что не могу отдать тебя вербовщикам. Русские должны помогать друг другу, надеюсь, твой отец успел объяснить тебе это?

Я хотел сказать, что мой отец обычно крайне резко и нецензурно отзывался о своих соотечественниках, называл их такими словами, что вгоняли в краску мать. Мне при этом он велел затыкать уши, но я все равно все слышал и запомнил множество оборотов и словосочетаний из тех, что употреблял мой отец. Но говорить об этом Сильверу пока не стал – во-первых, не хотел тревожить память своего отца, а во-вторых язык плохо слушался меня, поэтому я просто кивнул в ответ. – Вот и я говорю, – продолжал Сильвер, постукивая ракушкой по столу, – раз уж мы встретились с тобой здесь, в этом паршивом месте, и в паршивое время, то должны держаться друг друга. Я для того и затеял эту дурацкую игру, – монета снова крутанулась по столу, а я зажмурился, сдерживая тошноту, – чтобы выкупить тебя. Предложить в лоб – вызвало бы подозрения, убить их – у меня, знаешь ли, кое-какая репутация имеется, не готов я пока ей пожертвовать, как и деньгами. Пришлось рисковать, но дело выгорело.

Он улыбнулся, подбросил ракушку под потолок, схватил ее на лету и отправил в карман кожанки. В нем немедленно что-то завозилось, зашуршало, точно там терлась кольцами змея, и мне стало вовсе нехорошо. Змей я не то, чтобы ненавидел – цепенел при их виде и вместо того, чтобы бежать, ждал, когда они уползут по своим делам. А у Сильвера в кармане явно притаилась подобного рода тварь, и видеть ее я не испытывал ни малейшего желания.

А Сильвер продолжал говорить негромко, размеренно, и я уже почти привык к его акценту, даже перестал его замечать.

– Про невольничий рынок забудь, это была неудачная шутка. Дэрк, тупица, поверил в нее, да и черт с ним. Он будет молчать – не орать же на каждом углу о своем проигрыше. Тем более это было легко – я вижу его насквозь, прочитать его мысли может и ребенок, но черт с ним. Пошли, тебе надо привести себя в порядок и отлежаться. Завтра подумаем, как быть дальше.

Он поднялся со стула, я попытался сделать то же, но ноги подвели меня, и, как недавно в той поганой харчевне, я свалился под стол. Толкнул его, стол поехал вбок, но Сильвер не обратил на это никакого внимания. Он помог мне подняться и потащил к двери.

– Послушай, – спросил Сильвер, пока мы брели через подвал, – как ты оказался в Бристоле? За каким чертом тебя сюда принесло?

С виду подвал не показался мне большим, но шли мы долго, и времени мне хватило, чтобы придумать складную и почти правдивую историю того, как я оказался в Бристоле.

– У нас с матерью был трактир на побережье. Тихое глухое место, море в двух шагах от дома, народу мало, радиосвязи нет. Мы были бы отрезаны от мира, если бы не наши постояльцы. Они платили за кров, еду и выпивку, нам хватало, – говорил я еще непослушным языком.

– Прекрасно, – отозвался Сильвер, – выходит, мы с тобой коллеги, Данила. И что заставило тебя покинуть ваш трактир?

– Он сгорел, – честно сказал я, и воспоминания тут же захватили, утащили на несколько дней назад, я снова видел перед собой и мертвого Билла, и трупы бандитов, и огонь, что пожирал наш трактир, и слезы в глазах матери. Кажется, я только сейчас понял, чего лишился, и сам бы заплакал, если бы не подступившая к горлу тошнота.

К двери вели три ступеньки, и они дались мне нелегко, очень нелегко, меня мотало так, что пару раз мы с Сильвером едва не свалились обратно. Он удержал меня и принялся искать что-то в кармане, звенел ключами, выбирал нужный. А я снова слышал тихий жутковатый шелест, мне казалось, что у Сильвера в кармане шевелится огромная бабочка размером с ладонь и того гляди выберется наружу. Я представил себе этого монстра и на всякий случай прикрыл глаза, чтобы пропустить этот момент, если он все же наступит.

– И что дальше? – спросил Сильвер, перебирая немаленькую связку ключей. – Почему ты приехал именно в Бристоль?

– После пожара мать вернулась к своим родителям, а меня она отправила в Бристоль к своему старому знакомому. Сказала, что он поможет мне найти хорошую работу и начать жизнь в большом городе.

Вранье, на мой взгляд, вышло убедительным, я смотрел на Сильвера и заметил, что тот не удивился и даже не усмехнулся, услышав мой ответ. А что – звучит все правдоподобно: сколько молодых людей из глубинки ежегодно отправляются покорять большие города, и некоторым это удается. Пусть Сильвер считает меня таким простаком, мне его мнение безразлично.

– А кто такой, что за человек? – не отставал Сильвер. – Может, я знаю его? Я давно живу в Бристоле и знаком со многими людьми. Работа такая, сам понимаешь.

Я понимал. И понимал своего «коллегу» превосходно, поэтому как мог быстро соображал, придумывая Тэйлору новое имя. Сделал вид, что мне снова стало плохо, согнулся, схватился за живот и закашлялся. Вышло убедительно, благо особо притворяться не было нужды. Сильвер придерживал меня за плечи, не давая упасть.

– Доггер, – соврал я, назвав имя одного из наших постояльцев. Я решил, что Сильверу необязательно знать о том, к кому именно я приехал в Бристоль. Слишком много было поставлено на карту, и я не хотел посвящать в свои планы пусть и спасшего меня, но все же чужого человека, и поэтому назвал первое пришедшее в голову имя. В последний раз этот Доггер был у нас довольно давно, полгода назад или больше, и мы с матерью считали, что больше никогда его не увидим. Надеюсь, что где бы он ни был, на том свете или на этом, он не обидится на меня, тем более что в последний свой визит он задолжал нам немного – за ужин и выпивку.

– Не знаю такого, – сказал Сильвер, – впервые слышу это имя.

Было непонятно, поверил он мне или нет. Равнодушие и безразличие появились на его лице и звучали в голосе. Сильвер открыл дверь, и я оказался то ли в прихожей, то ли в задней комнате, темной и душной.

Я сидел на низком ящике, а Сильвер куда-то подевался. Впрочем, ненадолго. Он вернулся с пластиковой бутылкой воды, скрутил пробку и подал бутылку мне. Я разделался с ней в одно мгновение. Мне сразу стало легче, даже появились кое-какие мысли и предположения относительно своего будущего. Сильвер не станет убивать или продавать меня, не для этого он выиграл меня в карты и спас от рабства. И я почти поверил ему, тем более что другого выхода у меня не было, ни один другой человек в этом городе не пришел бы мне на помощь.

– Ну как? – спросил Сильвер, видя, что я уже почти пришел в себя. Я пробормотал что-то вроде «нормально», а сам мечтал только об одном – поскорее заснуть. Голова кружилась зверски, стены и потолок медленно поворачивались против часовой стрелки, вместе с ними куда-то вбок уехал и Сильвер, я закрыл глаза и услышал:

– Ничего, это скоро пройдет. Дрянь, что подлили тебе в стакан, всегда так действует: тошнит, пропадает сознание, появляется бред. Кстати, я слышал, как ты, пока лежал там связанный, бормотал что-то о Флинсе, штурмане Билле. Неужели ты знал их? Я был знаком с ними, одно время они часто появлялись в Бристоле, но с той поры мы давненько не виделись. Может, ты скажешь мне, как поживают эти славные люди, как у них дела? Это почти мои друзья, Данила, и мне, как ты понимаешь, дорога каждая весточка о них.

Его слова о том, что я бредил, пока лежал без сознания, стали неприятной новостью. Сразу вспомнилось и видение, что я принял за галлюцинацию – чье-то бледное лицо над собой, знакомая и в то же время чужая речь… Выходит, что бредил я по-русски, и Сильвер многое понял.

Отпираться было бессмысленно, врать тем более. Мне очень хотелось расспросить Сильвера, а что еще он от меня слышал, не говорил ли я в забытьи про карту или пруд с живой водой, но я решил сделать вид, что мне это неинтересно. Отпираться, а тем более врать я не стал – смысла не было, поэтому ответил просто:

– Нет, мы не знакомы. Но я слышал, как наши постояльцы говорили о них, часто говорили, и я случайно запомнил их слова.

Сильвер кивнул, задумчиво и как-то отрешенно посмотрел на меня, потом отступил на шаг назад и поманил за собой к следующей двери. Я самостоятельно поднялся на ноги, придерживаясь за стенку, пошел за ним и скоро оказался в тесной, заставленной ящиками и коробками комнате. За стеллажами стоял старый диван, на который я плюхнулся, от усталости и отравы, что еще бродила в крови, плохо понимая, что происходит. И не сон это был, а продолжение бреда, где провалы в темноту чередовались с галлюцинациями и разнообразными видениями, правда, бледными и расплывчатыми. Поэтому когда я увидел перед собой дракона, то не удивился, а спокойно смотрел на него и ждал, когда наваждение схлынет, чтобы уступить место следующей «картинке».

А оно не проходило, дракон приближался, я видел во всех подробностях его тонкое тело цвета молодой травы, очень длинное и сжатое с боков, хвост, колючий гребень на хребте, короткие мощные лапы с длинными когтями. Не хватало только перепончатых крыльев. И тут я понял, что ошибся – это не дракон, а динозавр, самый настоящий, правда, маленький, еще детеныш или подросток.

Динозавр продолжал сниться мне, при этом сидел рядом и смотрел, не мигая, не шевелился, только изредка покачивал головой. Я разглядывал его, поражаясь красоте и изяществу посетившей меня галлюцинации, и тут постепенно начал осознавать, что все остальные видения пропали, осталось одно, и оно сидит очень близко ко мне, только руку протяни. Я так и сделал, чтобы прогнать наваждение: повернулся на бок и ткнул галлюцинацию в кожаную складку, что веером висела у нее под нижней челюстью. Палец коснулся сухой мягкой кожи, динозавр разинул пасть, и в ней оказалось множество тонких острых зубов. Я с опозданием сообразил, что это не видение, не сон, а реальность и живой динозавр сидит рядом со мной на диване, что он довольно большой и что зубов у него много.

Я сел на диване, отодвинулся подальше к спинке и не сводил с чудовища взгляд. Оно тоже наблюдало за мной, поворачивало темно-зеленую вытянутую морду и следило за каждым моим движением. Мне было не страшно, скорее неприятно под взглядом немигающих желтоватых глаз, я попытался столкнуть тварь на пол, но она накрепко вцепилась в обивку когтями, и рывком вытянуло шею, намереваясь укусить меня. Я отшатнулся, врезался затылком в стену и зажмурился, а когда открыл глаза, динозавр уже стоял, растопырив лапы, на клетчатом покрывале поверх моих колен и снова смотрел так пристально, точно примеривался к броску.

– Не бойся. – Говорили по-русски и я не сразу понял смысл слов.

А это Сильвер вошел в кладовку, подхватил динозавра под брюхо, положил на ладонь и принялся гладить монстра по голове. Мне даже померещилось, что чудовище зажмурилось от удовольствия, но нет – оно просто моргнуло, первый раз за все время, что я провел с ним наедине.

– Это игуана, она не ядовитая, – Сильвер почти ворковал над страшилищем, оно принимало ухаживания благосклонно: свесило лапы и положило морду на сжатые пальцы хозяина. И по-прежнему не сводило с меня глаз, точно собака, что приказали сидеть в сторонке, пока в доме чужой. Сидеть-то она сидит, но сторожит каждое движение гостя, чтобы, случись что, вовремя придти хозяевам на помощь.

– Это Марта, ее зовут Марта. Мне ее проиграл один посетитель. Я как увидел ее, сразу понял, что должен оставить себе, и развел ее хозяина на игру. И выиграл, разумеется, как и тебя. Марта, это Данила, он тоже русский, я рассказывал тебе.

Мне почему-то показалось, что бред продолжается, но протекает теперь по-другому: в нем участвуют сразу два человека плюс ящерица, которая, услышав свое имя, посмотрела сначала на Сильвера, потом на меня. Я был готов поклясться, что взгляд ее стал другим: не настороженным, а безразличным, потускнел. Ящерица поняла, что я не опасен, и потеряла ко мне интерес.

– Она кусается? – на всякий случай спросил я и свесил ноги на пол. Марта отвернулась и прижала гребень к спине, чтобы Сильверу было удобнее чесать ей спинку.

– Еще как, – сказал тот, – кусается, конечно, когда сердится или хочет есть. Или когда ей холодно. Да, моя красотка?

Ящерица, не мигая, смотрела на него, Сильвер откровенно любовался ею, даже про меня позабыл. Я поднялся на ноги, взял со спинки дивана свою куртку и проверил карманы. Деньги и пистолет, разумеется, исчезли, но это открытие не вызвало у меня ни малейшей эмоции. Главное, что голова соображала и почти не кружилась, исчезла тошнота. Я чувствовал себя почти нормально, если не считать легкого тумана перед глазами.

Сильвер глянул на меня, посадил ящерицу в карман кожанки, и та ловко поместилась в нем, медленно втянула хвост и притаилась внутри.

– Ей здесь холодно, – сказал Сильвер, – всегда холодно, а она любит тепло и цветы, как любая красотка. Иногда я устраиваю ей горячую ванну и покупаю букет хризантем, Марта съедает его и на время перестает кусаться.

Он нежно похлопал по карману, а я тем временем натянул на себя куртку и принялся обуваться. Сильвер стоял рядом и ждал, пока я соберусь в дорогу. Уйти так просто я не мог – надо было сказать хоть что-то на прощание, и кроме банальной благодарности в голову ничего не приходило. А между тем этот человек ни много ни мало спас мне жизнь: понятно, что в море я бы долго не протянул, а может, и вовсе не добрался бы до порта живым. Но благодаря Сильверу пока еще жив.

– Ты знаешь, где живет друг твоей матери? – спросил он, и я кивнул. Врать без необходимости не было нужды, я действительно знал улицу и номер дома, только Сильверу говорить ничего не собирался.

– Пойдем, вместе поищем твоего Доггера, – сказал Сильвер, – ведь ты не знаешь город.

Но я отказался. К Тэйлору я намеревался прийти один, а сначала заглянуть в банк и забрать карту Билла, чтобы заявиться к незнакомому человеку не с пустыми руками. Сильвера в свои планы я посвящать не собирался, поэтому снова соврал, вернее, сказал полуправду:

– Сначала мне надо в банк. Мать разрешила мне взять со счета немного денег, если что-то случится. Думаю, сейчас как раз тот случай.

Сильвер, казалось, моему отказу не удивился. Проводил до двери, распахнул, открыв несколько замков, и вместе со мной вышел на улицу. Был уже день, но на столбах все равно горели фонари, светились желтыми пятнами через дождливую муть, и если бы не часы на руке, я бы ни за что не догадался, что сейчас всего-то около полудня. Сильвер запустил руку в карман и вытащил оттуда не чудовищную Марту, а мобильник, обычный старый аппарат с маленьким экраном и огромными кнопками.

– Держи, – он протянул телефон мне, – звони, если что понадобится, я в Бристоле всех знаю и помогу, чем смогу. Мой номер забит в память, не ошибешься.

– Спасибо, – я зажал мобильник в ладони и посмотрел на Сильвера. Вид при этом у меня был, должно быть такой, что тот рассмеялся, но весело, не обидно. Рассмеялся и хлопнул меня по плечу:

– Иди, а то банк закроется на обед, и тебе придется целый час ждать под дождем. Да иди, иди, не стой, – он слегка толкнул меня в спину, и я сделал несколько шагов вперед, потом обернулся.

– Спасибо, – сказал я улыбающемуся Сильверу, – спасибо тебе. Ты мне очень помог. Спасибо.

В ответ он лишь ухмыльнулся и скрылся за дверью, а я натянул на голову капюшон и пошел вверх по узкой улице, обходя глубокие лужи, от которых пахло морем.

Я отошел уже на порядочное расстояние и только сейчас вспомнил, что забыл спросить Сильвера, где находится банк. Остановился в нерешительности, размышляя, не повернуть ли мне обратно, но подумал, что так будет лучше. Не надо ему знать, куда именно я направляюсь, тем более что первый встречный легко укажет мне дорогу. Так и оказалось: пожилой мужчина в длинном плаще и резиновых сапогах долго и подробно описывал путь к банку, и выяснилось, что до этого я шел в другую сторону. Пришлось разворачиваться и топать обратно, причем, по словам старика, мне предстоял долгий путь. Но шел я быстро, дома мелькали один за другим, в просветах между ними я иногда видел море. Серое, соленое – сегодня оно было особенно не в духе, все в белых «барашках» бросалось на берег с такой силой, точно собиралось разломать саму плиту, на которой покоился континент. От грохота волн у меня всегда появлялось чувство беспомощности и обреченности, и я поторопился поскорее покинуть прибрежную часть города.

Дальше дорога вела вверх, воды здесь было мало, если не считать мороси и тумана, что висели в воздухе, снижая видимость и размывая очертания предметов. Я сбавил шаг и шел вдоль домов, поглядывая на вывески, искал среди них слово «банк», нашел и задумался.

Это был другой банк, он давно не работал: на окнах висели плотные тяжелые жалюзи, мощная дверь закрыта наглухо, ступеньки поросли мхом. И все же я внимательно рассматривал и высокие окна, и дверной портал, гадая, что могло там произойти. Догадок и предположений было множество, я мысленно рисовал себе разные картины, прикидывая, что могло ждать меня внутри. Дело в том, что раньше я никогда не был в банке и даже не представлял себе, как вести себя, если вдруг окажусь внутри: куда идти, что говорить и к кому обратиться, в конце концов. Постоял еще немного и решил, что действовать буду по обстановке, главное – не забыть назвать Билла своим добрым дядюшкой, что оставил мне кое-какие ценные вещи, и я намерен сегодня же забрать их.

Я пошел дальше. И даже ускорил шаг, чтобы по совету Сильвера успеть до обеденного перерыва. Я шел от бывшего центра города к его окраине, народу на улицах становилось все меньше, попадалось мало магазинов, небольших лавочек. Вовсе не встречалось развеселых мест вроде того, где я вчера чуть не расстался со свободой, а то и с жизнью. Это был обычный деловой район, здесь было полно офисных зданий и многие из них были закрыты или стояли с выбитыми стеклами, а внутри виднелись следы пожара.

Чем дальше я шел, тем меньше мне встречалось прохожих, и в какой-то момент я оказался на улице совершенно один. И едва осознал это, то почувствовал, как становится не по себе: уж больно тихо было в округе и эхо очень далеко разносило звуки моих шагов. Я прошел еще немного, добрался до середины улицы и остановился, глядя через туман и дождливую морось по сторонам, не зная, куда идти. Я снова заблудился, и мне надо было спросить дорогу, но поблизости не оказалось даже кошки. И слава богу, и без этих когтистых тварей мне было неспокойно: откуда-то взялось чувство, что за мной наблюдают, при этом искусно скрываясь где-то поблизости. Сначала я не обращал на это чувство никакого внимания, потом невольно ускорил шаг и почти побежал вниз по улице и, как ни сдерживался, все-таки оглянулся на бегу.

Показалось или мелькнула в тумане между домами чья-то тень? Мелькнула и скрылась так проворно, что я принял бы ее за крысу, если бы не размеры. Это был человек – я был в этом уверен, поэтому наддал еще и вылетел на знакомую улицу со сгоревшим офисным зданием. Еще пару минут назад тут было пусто, а сейчас на усыпанных битым стеклом ступенях сидел человек. Он скорчился, натянул на голову капюшон, закрываясь от дождя, курил, не поднимая головы, и не обращал на меня ни малейшего внимания. Я постоял немного, глядя на этого человека, и уже было собрался подойти и спросить у него дорогу, как тот поднял голову и посмотрел на меня. Это был невысокий худой мужчина, он быстро отвернулся, и я не смог разглядеть его лица. Может, он хотел попросить у меня денег – выглядел человек как городской нищий, такие с утра до вечера слоняются по городу и просят денег на еду, а на ночь прячутся в развалинах и разводят огонь, чтобы согреться. А вообще-то этот тип лишь отдаленно походил на нищего: одежда довольно чистая, а взгляд цепкий и сосредоточенный, поэтому я передумал говорить с ним и пошел дальше, на улицу, откуда ветер доносил голоса людей. Мне пришлось вернуться назад почти к исходной точке, я снова переспросил дорогу и понял, где ошибся – почти сразу я не туда свернул. Улица тут делала хитрый изгиб, я взял правее и скоро оказался на довольно оживленном проспекте. Мне сразу стало спокойнее, я шел по кромке тротуара, изредка перепрыгивал лужи и смотрел по сторонам. Улица была та самая, что назвал мне старик, и больше я не боялся заблудиться. Да и двигался я теперь в толпе, почти как вчера, когда только оказался в Бристоле. Народу здесь было много, все с озабоченным и сосредоточенным видом куда-то спешили, и я едва успевал лавировать в толпе. Шел, смотрел на вывески, прикидывая, далеко ли еще идти до банка и не пора ли уточнить дорогу, когда меня с силой толкнули в плечо. Я едва не вылетел на проезжую часть – хорошо, что рядом оказался остов рекламного щита, я смог ухватиться за мокрый металлический прут, поправил сползший на глаза капюшон и поглядел на обидчика в упор.

Это был высокий, здоровенный, коротко стриженный негр, он едва не столкнул меня под машину, но, кажется, даже не заметил этого. Впрочем, нет: он повернулся, быстро оглядел меня с ног до головы и пробормотал:

– Извини, парень. Я тебя не заметил.

И пошел дальше, а я остался на бровке, смотрел поверх голов толпы ему вслед. Негр быстро пропал в толпе и ни разу не обернулся, впрочем, в этом не было нужды – я узнал его. Это был Черный брат, он приходил в наш трактир за душой Билла, за его жизнью и картой, что лежит в банке, куда я и направляюсь сейчас. И, скорее всего, он не один. Никто не знает, сколько их было, тех бандитов, что напали на наш трактир. Я помню, скольких мы отправили на тот свет, а вот живых пересчитать не удалось. Зато теперь у меня есть все шансы встретиться с ними нос к носу, и скорее всего, это произойдет на выходе из банка: им невыгодно убивать меня до тех пор, пока я не раздобуду для них карту. С другой стороны, они давно могли сами забрать ее из ячейки, но, похоже, не знали кода, тех цифр, что перед смертью назвал мне Билл. Получается, что жить осталось мне ровно до того момента, как я переступлю порог банка, покидая его. И жизнь моя весьма упадет в цене: мне не дадут далеко уйти.

Я все еще стоял на бордюре, рассматривал толпу, прикидывая, кто из встречных может оказаться бандитом. Минута, две – и чувство, что мне смотрят в спину, появилось вновь, от него стало холодно и мерзко. Я был совсем один в этом городе, и не знал, что мне делать. Первым порывом было вернуться к Сильверу, но эту мысль я, подумав, отверг. Во-первых, я не видел никого, кроме одного – негра, когда-то вломившегося в наш трактир. А во-вторых я не добрался до банка. И что я скажу, вернувшись к Сильверу? Что я встретил на улице человека, похожего на одного знакомого бандита, и что по улице за мной гонялась чья-то тень? Сильвер только посмеется надо мной и будет прав. И, возможно, я обознался, приняв прохожего за Черного брата, для меня все негры всегда были на одно лицо, хотя ту рожу я запомнил хорошо.

Делать было нечего, я спрыгнул с бордюра и пошел дальше. Шел медленно, обходя лужи, смотрел по сторонам… И снова почувствовал на себе внимательный взгляд. За мной следили, сомнений в этом у меня не было никаких. Я пристально вглядывался в лица встречных, стараясь угадать их мысли и намерения. Они в ответ неодобрительно посматривали на меня, эффект чужого присутствия рядом усилился, и я понимал, что меня «ведут» и довольно плотно, я точно попал в тоннель, откуда не было выхода. Вернее, был, но всего один: дверь того самого банка, мощного здания из потемневшего от времени песчаника, что я искал уже час или все полтора. Делать было нечего: я еще раз огляделся по сторонам, и мне показалось, что при этом два или три человека, что шли следом и неподалеку от меня, резко отвернулись и сделали вид, что разглядывают витрины ближайшего магазина.

Дело принимало совсем дурной оборот, путь в стороны и назад был отрезан, я понимал, что меня схватят, как только я сделаю несколько шагов, затащат в один из подвалов, вроде вчерашнего, и вытряхнут из меня все, что мне известно. Для этого даже не обязательно подмешивать отраву в спиртное, есть множество других способов скачивания информации с ее носителя.

«Может, показалось?» – успокаивал я сам себя, снова вглядывался в толпу и пару раз ловил устремленные на меня взгляды. Мельтешение людей не давало мне сосредоточиться, я глупо топтался на тротуаре, получал тычки по ребрам и в поясницу: я мешал людям пройти, и они справедливо выражали свое недовольство. Я сообразил, что привлекаю к себе слишком много внимания, поднялся по серым чистым ступеням и потянул на себя тяжелую металлическую дверь с «глазком» размером с блюдце.

Внутри было прохладно и сумрачно, точно на побережье в дождливый день. И очень тихо, мне даже показалось, что дверь герметически закрывающаяся: она точно отрезала меня от звуков улицы, от психоза и неуверенности, что терзали меня еще несколько мгновений назад.

Мрамор на стенах и полу, огромные люстры, горевшие вполнакала, хромированные перила, блеск толстого стекла успокаивали и внушали уверенность. Чувство было таким, точно оказался в крепости: надежной, с толстыми стенами и охраной. Последняя присутствовала в реальности: два хмурых мужика в черных костюмах внимательно смотрели на меня из-за стойки с турникетами. Смотрели так, что мне оставалось одно из двух: либо немедленно убраться прочь, на улицу, где меня ждут, либо сделать то, за чем я сюда пришел. Я понимал, что оказаться с картой на улице для меня сейчас смерти подобно, но и выйти отсюда с пустыми руками я не имел права. Слишком ценным было наследство Билла, слишком много от него зависело, как жизнь, так и будущее, и не только мои. «Заберу, – решил я, – а там будь, что будет. Бегаю я хорошо, меня мало кто мог догнать. Правда, они могут стрелять… Но с другой стороны – устроить в городе стрельбу…» Так, раздираемый противоречивыми мыслями, я подошел к охранникам.

– Мой дядюшка оставил мне код ячейки, где лежит… одна вещь, – твердо сказал я, стараясь не волноваться, а вести себя так, точно каждый день бываю в банках. Это сработало, охранники мигом потеряли ко мне интерес, и тот, что стоял ближе, небрежно ткнул пальцем куда-то мне за спину:

– Вон туда иди.

Я вежливо поблагодарил его и пошел к стеклянным дверям, взялся за золоченую ручку и потянул створку на себя. За дверью оказался довольно большой зал, тоже отделанный мрамором, но более светлого оттенка, чем холл. Вдоль стен помещались стойки с окошками в толстом стекле, из-за одного из них на меня смотрела строгая девушка. Блондинка, с гладко зачесанными назад волосами, в белой блузке. Она столь пристально смотрела на меня, что я не сразу вспомнил свою заранее заготовленную легенду.

– Мне нужно забрать содержимое ячейки номер… – я назвал ей цифры, что заучил наизусть и не раз повторял про себя все эти дни. Девушка кивнула, предложила мне присесть и застучала по клавишам, глядя в монитор. Она вытянула шею, чуть сощурила глаза, вглядываясь в строки на экране. Потом повернулась ко мне:

– Все верно. Содержимое ячейки можно выдать любому, назвавшему код. Вам придется набрать его. Подождите, пожалуйста.

Она сняла трубку и негромко проговорила что-то, потом снова вернулась к клавиатуре и больше не обращала на меня внимания. Я хотел спросить девушку, что мне делать дальше, но не решился: в зале было очень тихо и других посетителей кроме меня не было. Я сидел так минуту, другую, потом у девушки зазвонил телефон, она сняла трубку, кивнула и сказала мне:

– Вон та дверь. Прямо, в конце зала. Там вас встретят и проводят в хранилище. Прошу вас.

Я прошел через весь зал. На меня снова смотрели, но уже из любопытства: за другими окошками тоже работали люди, девушки, женщины, мужчины. Когда я проходил мимо, они поднимали на меня глаза, затем поспешно их опускали и возвращались к работе.

Я остановился у деревянной двери в конце зала и только собрался постучать, как она сама открылась мне навстречу. За ней оказался бледный молодой человек немногим старше меня, только в строгом костюме, при галстуке, ботинках на тонкой подошве и в очках. Он деланно-вежливо улыбнулся мне, уточнил, я ли племянник господина, оплатившего ячейку с указанным мной номером, и предложил последовать в хранилище.

Мы спустились по лестнице на четыре пролета вниз, потом долго шли по коридору мимо металлических дверей. Было так тихо, что я слышал, как бьется мое сердце и как поскрипывают при каждом шаге ботинки банковского служащего, идущего на полшага впереди меня. Я волновался как никогда в жизни, ведь, по сути, я соврал им и вдруг решил, что эта тайна вот-вот откроется. Но мы шли дальше, ничего ужасного не происходило, коридор сделал поворот – и перед нами оказалась еще одна дверь, мощнее и толще тех, что мы миновали. Юноша приложил к датчику на стене белый кусок пластика, датчик замигал зеленым, а дверь открылась неожиданно легко.

За ней оказалась решетка из толстых, в половину моей руки, прутьев, за решеткой нас ждал охранник. Он простыми ключами открыл замок, и я следом за юношей вступил в хранилище. Пока мой провожатый расписывался в каком-то журнале, я оглядывался по сторонам. Помещение было довольно большим и очень светлым, лампы, не мигая, освещали каждый его уголок. А еще здесь было холодно и пахло мокрым камнем. Пол был выложен обычной белой плиткой, но она глушила звуки и дальше мы двигались почти бесшумно.

Юноша шел впереди меня, а поворачивая, убеждался, что я иду следом. Мы двигались вдоль рядов с бесчисленными ячейками, узкие плоские ящики были плотно закрыты, на каждом темнело табло и ряд кнопок. Поворот, второй, третий – юноша останавливается и указывает мне на третью сверху ячейку в крайнем ряду.

– Надо ввести код. Если вы ошибетесь, ячейка не откроется. У вас две попытки, – предупредил он.

Я услышал позади негромкие звуки и обернулся: неподалеку, на таком расстоянии, чтобы не видеть, что именно я набираю, но достаточном, чтобы держать меня под контролем, стоял охранник. Мощный верзила в черной форме и бронежилете поверх нее делал вид, что ему неинтересно, но глаз с меня не сводил. Я подошел к ячейке и набрал ряд цифр.

Раздался тихий короткий писк, цифры на табло из красных сделались зелеными, а дверца ящика распахнулась сама собой. Я потянулся к ней, чтобы открыть пошире, но юноша жестом остановил меня:

– Подождите, это только полдела. Вы набрали код, он верный, но есть еще слово, и вы должны сказать мне его.

«Слово? – едва не выкрикнул я. – Какое слово?» Я даже предположить не мог, о чем говорит этот мальчишка в строгом костюме, говорит и любезно улыбается при этом. Слово… Черт, что это может значить, какое слово он имеет в виду? Имя владельца, может быть?

– Моего дядю звали Билл, – сказал я. Молодой человек кивнул:

– Верно, все так. Но в бумагах, которые ваш дядюшка оформил в нашем банке, указано еще и особое слово, которое должен назвать любой, кто пожелает вскрыть ячейку. Должно быть, он называл вам это слово, а вы подзабыли… Надо вспомнить, иначе я буду вынужден попросить вас покинуть хранилище.

Охранник подошел на шаг ближе и теперь уже откровенно глазел на меня. Я демонстративно отвернулся, смотрел поверх головы юноши в стену и соображал. «Он называл вам это слово…». Может, и называл, а может, и нет. Слово, слово… что это может быть?.. Название вещи, города, предмета, книги, кличка животного или просто взятый наобум набор букв…

– У нас не так много времени, – сказал молодой человек, а охранник переместился еще ближе ко мне. Я сделал вид, что все в порядке, тяжело вздохнул и сказал:

– Мой дядюшка недавно скончался, и мне… трудно припоминать некоторые вещи, что связаны с ним. Мне бы следовало принести вам свидетельство о смерти, но я не думал, что оно понадобится…

– Нет, нет, – прервал меня юноша, – в этом нет никакой необходимости. Нужно слово, только слово, всего одно, и вы получите содержимое этой ячейки в свое распоряжение. Вспоминайте, только предупреждаю вас: у меня полно другой работы.

Охранник остался на своем месте, я повернулся к ячейке спиной и принялся разглядывать напольное покрытие. Обычная плитка, белая, идеально чистая, на ней даже следов не остается. Следов… Как не осталось у меня в памяти ничего, что говорил мне Билл. Шифр он мне назвал, уже умирая, значит, и слово было сказано или до того, или сразу после. И я стал вспоминать, вспоминать все подробности того дня, когда мы с матерью лишились крова. Я даже глаза прикрыл и снова видел перед собой лежащего на полу Билла, чувствовал запах гари, слышал выстрелы и крики. Дым, грохот, опасность близкого взрыва, отблески огня на лице у Билла и матери, которая подбежала к нам. «О чем это вы?» – нет, не то, не то. Я даже головой помотал, но это слабо помогло. Юноша деликатно кашлянул, охранник голоса не подавал, но я чувствовал устремленный на себя взгляд. Еще немного – и они выкинут меня отсюда на улицу, а там меня уже ждут, а я должен добраться до Тэйлора. И добраться не с пустыми руками, иначе он мне не поверит. Карта, карта… Может, слово – это карта? Нет, слишком просто. А что тогда, что?

Я открыл глаза и теперь смотрел перед собой, мне даже казалось, что я чувствую, как истекает мое время, слышал, как включился обратный отсчет. Девять, восемь, семь…

Меня сегодня прикончат, если я не добуду эту карту: Тэйлору я не нужен, Сильверу тоже, меня ждут только недобитые бандиты, жаль, что я не перестрелял тогда их всех. Впрочем, двух или трех я все-таки прикончил, мать тоже постаралась, но наших усилий не хватило. Мать.

Она тоже стреляла по налетчикам и была рядом с нами, когда Билл говорил последние слова. «Тереза – красивое имя. Мою племянницу тоже зовут Тереза. Запомни, ее тоже зовут Тереза»…

Тереза…

Терять мне было нечего, в любом случае я рано или поздно выйду отсюда, из-под защиты надежных стен, так какая разница, что я скажу сейчас? Если слово неверное, то карту не получит никто, ибо никто его не знает, раз ячейку еще не вскрывали. Карта останется здесь навсегда, а я вернусь к матери, если переживу грядущую ночь, вернусь нищим, таким же, каким и ушел.

Терять мне было нечего, и я сказал, глядя на блестевшие под лампами очки банкира:

– Тереза. Другого слова я не знаю.

Юноша моментально убрался в сторону, обошел меня по длинной дуге, даже отвернулся, охранник потопал обратно к решетке. И я остался один. Распахнул приоткрытую дверцу ячейки, выдвинул на себя тонкостенный металлический ящик и, едва не задохнувшись от любопытства, заглянул внутрь. На дне ящика лежал узкий пластиковый футляр для очков, зеленый с золотым тиснением на крышке и по бокам. Я открыл его. Внутри лежал старый высохший рыбий скелет с головой и обломанными острыми плавниками. Больше в ячейке ничего не было.

Глава 3

На всякий случай я вытащил легкий блестящий ящик из ячейки, перевернул, оглядел его дно и стенки, но ничего не обнаружил. Рыбий скелет перекатывался внутри и мерзко шуршал, плавники поскрипывали, рыбья голова стукнулась о металлическую стенку с тихим звоном. Я вернул ящик на место, а скелет положил на ладонь. Он был невесомым, лежал на руке, как комок сухих водорослей, только плавники неприятно покалывали кожу. Я осмотрел его вблизи, но ничего особенного не обнаружил: обычные рыбьи кости, такие сотнями валяются по набережным и побережью, обглоданные кошками и чайками, гниют и пропадают в море, откуда и появились на свет.

Первым чувством, что я испытал, было недоумение, потом пришла обида и злость. Билл славно поиздевался над всеми нами, шутка ему удалась. А если вспомнить, сколько народа полегло из-за этих рыбьих костей, учесть, что мы с матерью лишились дома и средств к существованию, и все из-за этого скелета, то шутка получилась не просто злой – она едва не уничтожила нас. Этот скелет должен стоить поистине баснословных денег, и Билл теперь навечно в долгу передо мной и Терезой, и он заплатит, правда, уже не на этом свете, но на том в свой срок я получу с него сполна.

Между рядами с ячейками появился охранник, он смотрел на меня с таким выражением, что я сразу понял – пора убираться отсюда. Мне ничего не оставалось, как положить рыбьи кости в футляр, убрать его в карман, закрыть ячейку и покинуть хранилище.

Возвращаться пришлось в одиночку, клерка давно и след простыл, охранник выпустил меня из подвала и закрыл решетку, она лязгнула за спиной, и я пошел вверх по лестнице. Скелет неприятно шуршал в футляре, и мне показалось, что это не рыбьи останки, а вполне живая ужасная Марта шевелится внутри и того гляди высунет голову и тяпнет меня за палец. Я тут же вспомнил Сильвера и подумал, что он от души бы посмеялся, узнав, что за карту я обнаружил в ячейке.

Я прошел через операционный зал, не обращая внимания на любопытные взгляды. В фойе подошел к окну. От улицы банк отделяла высокая ограда из прутьев, от нее до тротуара было метра три, за ней шли люди, по проезжей части ехали машины. Я достал из футляра скелет рыбы и разглядел его при дневном свете.

Сейчас он показался мне другим, не таким тусклым и мертвым: в нем было что-то от дорогой игрушки или безделушки, что стоят немалых денег. И в то же время этот скелет когда-то принадлежал живому существу. Светло-желтый, со всевозможными оттенками этого цвета, от светлого до густо-янтарного, он казался сделанным из смолы, и все его изгибы, линии и очертания свидетельствовали, что передо мной творение природы, а не человеческих рук. Было в нем нечто, что человеку воспроизвести не под силу, и это не детали, которые легко скопировать. То ли было виновато освещение, то ли я пришел в себя от шока, но на моей ладони лежали не просто рыбьи останки, а нечто напоминавшее их лишь видом, чья суть была скрыта от моих глаз и выше моего понимания.

В фойе стало многолюдно, в основном это были банковские клерки. Они спешили к двери в другом конце помещения, оттуда пахло кофе и едой. Голова у меня слегка закружилась, ведь я со вчерашнего вечера ничего не ел, отрава давно выветрилась из моей крови и аппетит у меня разыгрался нешуточный. Я подумал, что неплохо было бы перекусить в этом самом кафе, потом вспомнил, что денег у меня нет, и принялся думать, как быть дальше. Для начала я убрал футляр со скелетом в карман, застегнулего на «молнию» и отошел в сторонку, чтобы не мешаться на дороге.

Самым простым решением было выйти отсюда, пройти квартал-другой и угодить в руки тех, кто шпионил за мной. Моя добыча попадет к ним, а я окажусь на дне одного из каналов, и мной пообедает свора хищных моллюсков, что в изобилии населяли бетонные стенки и опоры бристольских мостов. Эти падальщики прячутся в огромных раковинах с белыми створками, жрут любую органику, что упадет им на головы, и мной не побрезгуют, оставив к утру чисто обглоданные кости. «Может, мне все-таки показалось?» – я вплотную приник к окну и посмотрел обе стороны, куда хватило взгляда.

Вправо и влево уходила ограда, за ней стояли машины, по тротуару в обе стороны торопились люди. Их было много, они ловко уворачивались на ходу друг от друга, чтобы не столкнуться и не угодить в довольно глубокую лужу, что начиналась почти от ворот банка. А вот один никуда не торопился, он стоял за оградой, заложив руки в карманы, и глазел на вывеску банка, что располагалась слева от входа. Потом он повернулся, перевел взгляд на окно – я быстро отодвинулся вбок, жалея, что тут нет штор, за которыми можно спрятаться. Я узнал этого человека: он сидел на ступеньках разгромленного здания и курил, когда я шел мимо. Я еще хотел спросить у него дорогу, но передумал, и вот теперь он нашел меня. И, наверняка, не только он, Черный брат тоже где-нибудь поблизости, и еще люди из его шайки. И они ждут меня, караулят, как паук добычу, и своего не упустят, стоит мне выйти наружу.

Я снова посмотрел в окно. Человек, который только что разглядывал вывеску банка, отвернулся и теперь стоял ко мне спиной, привалившись к прутьям ограды.

Я отошел от окна и поймал на себе взгляд охранника. Он просто смотрел на меня, следил за каждым моим шагом, ничего не говорил, но по его виду было понятно, что я привлекаю к себе лишнее внимание и меня скоро не особо вежливо попросят выйти вон. Тогда я сел на диван, что стоял в нише справа от входной двери, и принялся листать разложенные на нем буклеты с рекламой банка, сделав вид, что мне очень интересно, что там написано про вклады и кредиты, одновременно соображая, что же мне делать.

От преследователей мне не уйти – я не знаю город. Впрочем, я могу позвонить Сильверу, и он, возможно, поможет мне еще раз, но тогда мне придется рассказать ему все и открыть свою тайну, а этого я делать не собирался. Я мог бы вызывать такси, назвать адрес Тэйлора, доехать до дома друга моей матери, а там или сбежать от таксиста, или уговорить Тэйлора заплатить за меня. Но вряд ли этот очевиднейший вариант не предусмотрели мои преследователи, в одном из переулков поблизости наверняка поджидают одна-две машины, и они немедленно отправятся в погоню. Нет, такси это тоже не вариант, надо придумать что-то другое, но что?

В голову ничего путного не приходило, буклеты скоро закончились, охранники уже в открытую смотрели на меня, но я не обращал на них внимания. Надо было что-то придумать, и срочно – обед уже закончился, клерки, не так активно, как полчаса назад, возвращались из кафе, на некоторое время толпа скрыла меня от глаз охраны.

У кого-то зазвонил телефон. Девушка достала мобильник из маленькой сумочки и отошла в сторону, к банкомату, что помещался напротив от меня, и заговорила, прикрывая ладонью трубку. И тут, глядя на нее, я подумал, что тоже могу позвонить, но не Сильверу, а Тэйлору – мать дала мне его телефон. В конце концов она отправила меня в Бристоль именно к этому человеку, и какая разница, заявлюсь я к нему домой или для начала позвоню и познакомлюсь заочно. Не раздумывая, удобно это будет или нет, я достал мобильник, что дал мне Сильвер, и по памяти набрал номер Тэйлора.

Сначала из трубки донеслась протяжная музыка, потом ее сменили длинные гудки, потом они прервались, и после мгновения тишины я услышал мужской голос. Довольно приятный, но, как мне показалось, резковатый и нетерпеливый – человек так произнес «слушаю, говорите», будто я отвлек его от какого-то важного дела. А сказать было нечего – я только сейчас сообразил, что не знаю, с чего начать разговор и как объяснить цель своего звонка. Повисла пауза, и, судя по нетерпению в голосе Тэйлора, надолго она не затянется, он просто бросит трубку и не ответит, если я позвоню еще раз.

– Добрый день, – поспешно сказал я, – меня зовут Данила. Моя мать, Тереза Хиггинс, дала мне ваш телефон. Я в Бристоле и мне нужно встретиться с вами. У меня для вас очень важная информация.

Я выдал это единым духом, боясь, как бы Тэйлор не отключился, прижал трубку к уху и посмотрел сначала в окно, потом на охранников. Тот тип, что прижимался к прутьям, переместился немного в сторону и стоял теперь ко мне боком, а охранник на посту остался один, он чаще, чем мне того хотелось бы, посматривал на меня, но пока помалкивал.

– Данила? – недоуменно ответил Тэйлор. – Какой Данила, какое дело?

– Очень важное, – тихо сказал я. – У меня есть одна вещь, она ценная, и еще мне надо передать кое-что на словах. Моя мать отправила меня к вам. Вы помните ее, надеюсь? У нас был трактир на побережье…

Это помогло. Тэйлор соображал недолго, он проговорил уже более бодрым голосом, в котором даже звучал интерес:

– Тереза? Помню, конечно. Надеюсь, она меня тоже не забыла и как-нибудь навестит меня. Давненько мы с ней не встречались. Кстати – да, она звонила мне и говорила, что ты приедешь. Но это было несколько дней назад, и я решил, что все отменяется. А почему она прислала тебя, с ней что-то случилось?

Эти слова он произнес как-то озабоченно и даже тревожно, как мне показалось, тип за окном развернулся к банку и принялся смотреть на дверь. Охранники на посту сменились, на этот раз обедать ушел второй, а его напарник принялся сверлить меня взглядом, но отвлекся на зазвонивший телефон. Больше ждать я не мог и заговорил, стараясь убедить Тэйлора поверить мне.

– С ней все в порядке, она пока переехала к родителям и поживет у них какое-то время, – сказал я часть правды. – Она прислала меня к вам с поручением, мне надо передать вам одну вещь…

– Я понял, понял, – перебил меня Тэйлор. – Надеюсь, Тереза назвала тебе мой адрес. Приезжай через часок, я как раз освобожусь, и мы с тобой все обсудим.

– Я не могу приехать, – добрался я наконец до сути, – вернее, могу, но… В общем, эта вещь хранилась в банковской ячейке, я забрал ее, но не могу выйти с ней на улицу. Боюсь, что некоторые… люди не дадут мне донести ее до вас. Вы не могли бы приехать за мной? Это очень важно, – снова повторил я и почувствовал, что выдохся.

Тэйлор молчал, я слушал фон в трубке, и мне показалось, что я слышу море. Мать не сказала мне, чем занимается ее приятель, он мог быть кем угодно: клерком, банковским служащим или просто богатым бездельником, которому вздумалось прогуляться по набережной. Потом вдалеке послышался невнятный крик, что-то глухо стукнуло, и было очень похоже, словно к причалу пришвартовалось деревянное судно.

– Все так серьезно? – озадаченно спросил Тэйлор, и я немедленно подтвердил, что да – все именно так и обстоит.

– Из-за этой вещи погибли люди, много людей, – прикрыв ладонью трубку, добавил я.

Я умолчал, что мы с матерью лишились дома из-за кучки сухих рыбьих костей. Тут я представил, как предъявлю эту «карту» Тэйлору, и подумал, что он, как только ее увидит, немедленно выставит меня вон. Но в любом случае я должен был сделать это, ведь только ради нашей с ним встречи я приехал в Бристоль.

– Хорошо, – сказал Тэйлор, – раз так, то сиди там и никуда не высовывайся. Я пришлю за тобой человека, он привезет тебя ко мне. Это мой брат, его зовут Лесли, жди его в банке. Там есть кафе или какая-нибудь закусочная? И что это за банк?

Я сказал Тэйлору название банка и подтвердил, что кафе имеется.

– Иди туда, пообедай и жди доктора, он подъедет минут через тридцать.

– Какого доктора? – не понял я. Мелькнувшую мысль, что Тэйлор принял меня за сумасшедшего, я попытался отогнать, но она не отставала. Тэйлор усмехнулся в трубку и сказал:

– Так я называю своего брата – доктор Лесли. Он когда-то и правда был врачом, но его лишили лицензии за… Впрочем, он сам тебе все расскажет, если захочет. Ты дождись его и поговори с ним, он скажет, что тебе делать.

Из трубки понеслись короткие гудки, я убрал телефон в карман, поднялся и прошел мимо глазевшего на меня охранника в сторону двери, что вела в кафе. Внутри было много пустых столов, за ними помещалась стойка, на ней лежало меню и стоял букет цветов в низкой вазе. Два продавца, девушка и парень примерно моих лет, тут же уставились на меня, и мне ничего не оставалось, как подойти к ним. Я посмотрел меню, заказал себе поесть, решив, что, в крайнем случае, займу денег у Тэйлора и впоследствии сумею расплатиться. Потом сел за столик в самом дальнем углу лицом к двери, дождался, когда мне принесут заказ, и принялся за еду, не забывая поглядывать на часы.

Народа в кафе было мало, почти все клерки уже успели пообедать, и занятыми оказались только три или четыре стола. Люди за ними сосредоточено жевали и переговаривались между собой, изредка посматривали на меня, но скоро потеряли ко мне интерес. Я не сводил с двери глаз и почти прикончил свою еду, когда на пороге кафе появился новый человек. Очень высокий, худой, даже тощий, в черном пальто до колен и джинсах, он немного пригнулся в дверях, чтобы не задеть коротко стриженой светлой макушкой притолоку. Осмотрелся, задержался взглядом на мне… и я сразу понял, что это брат Тэйлора – человек был не похож на банковского служащего, равно как и на случайно забредшего в кафе посетителя, уж очень взгляд был у него цепкий.

Я принялся быстро дожевывать свой обед, а человек шел ко мне через весь зал, и я разглядел, что лицо у него длинное и загорелое, щеки запали, а глаза голубые и довольно большие, но человек щурится – то ли видит неважно, то ли привычка у него такая. Он оказался у моего столика и спросил:

– Данила?

При этом он странным образом исковеркал мое имя, сделав ударение на последний звук. Я кивнул, Лесли сел напротив и положил на стол свернутую черную шапку, откинулся на спинку стула и несколько секунд разглядывал меня. Мне стало немного не по себе под его взглядом: этот человек походил скорее на полицейского, чем на врача, пусть даже лишенного лицензии. Я поспешно доел свой обед и сказал:

– Да, это я. Вы – брат Тэйлора?

Тот кивнул, расстегнул пальто, под которым обнаружился тонкий серый свитер, и сказал:

– Расскажи мне все как на исповеди. Ты когда-нибудь был на исповеди, Данила?

На исповеди я не был ни разу, ни мать, ни отец не водили меня в церковь. Отец, как я помнил, терпеть не мог людей в сутанах, называл их торговцами опиумом, а дом божий – наркопритоном. А матери было все равно, она крестилась иногда, но делала это механически, скорее, по привычке, к которой ее приучили родители, активные прихожане небольшого храма в их городке. Поэтому я не знал, как ведут себя на исповеди.

– Нет, – честно сказал я, – никогда в жизни.

Лесли чуть скривил тонкие губы, помолчал и сказал:

– Ладно. Тогда давай так: просто расскажи мне все, что с тобой произошло, все и со всеми подробностями. Мне надо понять, с кем мы столкнулись, чего ждать и вообще не померещилось ли тебе. Все ты таки первый раз оказался в большом городе, всякое может почудиться.

Он ободряюще улыбнулся, я отставил в сторону тарелку и рассказал ему все, начиная с того момента, как Билл появился на пороге нашего трактира и до последнего, до того, где мы с матерью расстались на дороге. Рассказал о нашем странном постояльце, о карте, за которой охотились бандиты, повторил все, что знал о пруде жизни и о том, что мне надо найти в Бристоле Тэйлора и передать ему все, что я только выложил его брату. Умолчал только о своих приключениях в Бристоле и о знакомстве с Сильвером, решив, что эта информация к делу не относится и сейчас будет лишней.

Доктор ни разу не перебил меня, он смотрел в окно, закрытое металлическими жалюзи, раз или два приоткрыл шторки и, прищурившись, посмотрел на улицу. Потом, уже к концу разговора, принялся постукивать по столу длинными костлявыми пальцами. Когда я дошел до места, где вскрыл ячейку, Лесли принялся буквально сверлить меня взглядом, не отводил его, пока я не закончил. Посидел, переводя дух, вытащил из кармана футляр и положил его на стол. Доктор еще несколько мгновений смотрел на меня, потом открыл футляр, достал оттуда рыбу и положил ее себе на ладонь.

Поднес близко к глазам, осмотрел со всех сторон, потом отодвинул шторки и скелет оказался на свету. Покрутил так и этак, только что не обнюхал. И заговорил, не сводя с «карты» глаз:

– Занятная штучка. Слышал я про такие вещи, говорят, они не то, чем кажутся на первый взгляд. Я сам не разбираюсь, но есть люди, что растолкуют нам назначение этой рыбки. И если ты думаешь, что Билл так пошутил над тобой, то ошибаешься – он знал, что делал. Этот объедок много скажет тем, кто понимает суть вещей, к тому же ячейка стоит денег: это надежный банк, он берет хорошие деньги за аренду, но всегда выполняет свои обязательства. Дорогая шутка, ты не находишь?

О стоимости аренды ячейки я не подумал, зато сейчас, когда доктор сказал это, мне сразу стало легче. Значит, Билл не врал перед смертью, и эти рыбьи останки – ценная штука. Тэйлор сообразит, как ими с толком распорядиться.

Лесли глянул на меня, потом на рыбу, положил ее в футляр и подвинул ко мне. Я забрал скелет и вернул его в карман, а краем глаза успел заметить, что девушка и парень за стойкой внимательно наблюдают за нами и даже перешептываются. Заметил это и Лесли, он посмотрел туда, потом на пустые тарелки, потом махнул рукой, подзывая официантку.

– Ты закончил? – спросил он.

Я сказал, что да. И только хотел добавить, что денег у меня нет, как доктор жестом велел мне молчать. Он сам расплатился по счету, поднялся, натянул на голову черную шапку, сдвинув ее до бровей, и сказал:

– Если все, что ты сказал, правда и тебе не померещилось, то приготовься к неприятностям. От тех, кто следил за тобой, можно ждать чего угодно. Сейчас мы выйдем на улицу, выйдем медленно, остановимся на крыльце, я сделаю вид, что говорю по телефону, а ты посмотришь вокруг. Если увидишь своих знакомых – не кричи, не тычь в них пальцем, просто скажи мне: «Они здесь» – и мне все будет ясно. Потом бегом в машину и постарайся заметить, кто из них пойдет за нами.

Тебе все понятно?

– Все. – Я тоже оделся, тронул ладонью карман, где лежал футляр с рыбой, и пошел следом за доктором через зал, потом через пустое фойе банка к выходу.

На крыльце, как мы и договорились, доктор остановился и полез в карман за якобы зазвонившим телефоном. Я повернулся к дороге вполоборота и всмотрелся в туман, который понемногу, как и вчера, принялся заполнять город. В воздухе отчетливо пахло морем, было очень сыро. И вдобавок поднялся ветер, он швырял в лицо дождливую морось – я поспешил натянуть на голову капюшон. Одновременно я посмотрел на ограду и за ворота и сразу заметил то, что искал – человека, что утром сидел на ступеньках заброшенного здания, а после ошивался рядом с дверями банка.

Человек никуда не делся, он просто перешел на другую сторону улицы и сидел на лавке под крышей павильона автобусной остановки. Сидел, курил, как несколько часов назад, его лицо снова закрывал капюшон, но я был готов поклясться, что не обознался. Лесли стоял, держа телефон рядом с ухом, и равнодушно посматривал на улицу, потом глянул на меня.

– Они здесь, – сказал я, – вернее, пока только один. Сидит напротив на остановке и курит.

Доктор опустил голову, неспешно повернулся в ту сторону, запахнул разлетевшееся под ветром пальто и сказал негромко:

– Этого вижу. А кто еще? Ты говорил о нескольких.

– Их тут нет, – я, уже не скрываясь, осматривался по сторонам, но больше никого не узнал среди прохожих. А когда еще раз посмотрел на лавку, она оказалась пустой.

Лесли убрал телефон в карман и скомандовал:

– Быстро к машине. Из ворот сразу налево, черный «ровер». Садись вперед, пристегнись на всякий случай и делай все, что я скажу. Бегом!

Дважды повторять ему не пришлось, с места мы сорвались почти одновременно. Доктор на ходу вытащил брелок, пискнула сигнализация, я распахнул дверь и оказался в салоне. Как и приказывал Лесли, пристегнулся, проверил, на месте ли рыба, а доктор уже завел двигатель и тронул «ровер» с места, глядя в зеркало заднего вида. Я же смотрел по сторонам и заметил, как одновременно с нами дернулась с места белая «тойота», за рулем, как мне, показалось, сидел чернокожий. В салоне помимо водителя был кто-то еще, но я не мог рассмотреть их – было довольно далеко, к тому же мешал туман.

– Вон они! – я сдержал слово и не ткнул пальцем в сторону «тойоты». Доктор глянул в боковое зеркало, переехал трамвайные пути и выровнял машину на дороге.

– Вижу, – буркнул он, «ровер» мотнуло, и мы полетели по улице, держась ближе к центру дороги.

Банк давно остался позади, вокруг мелькали дома, мосты, каналы, Лесли сворачивал часто и резко, машину мотало в поворотах, и я не пожалел, что накинул ремень безопасности. Движение было довольно плотное, мы несколько раз останавливались на светофорах, и доктор нахально лез в первые ряды, не обращая внимания на гудки и крики других водителей. И все же оторваться нам не удалось. Белая «тойота» тащилась позади как приклеенная, не приближалась, но и не отставала, я постоянно видел в потоке ее белую крышу и заклеенный черной полосой с яркой надписью фрагмент лобового стекла.

– Вон еще один, – сказал доктор, – зеленый «фольксваген». Едет за нами уже минут пять, прицепился у старого рынка. Я его сразу заметил…

Лесли включил левый поворотник, а сам заложил такой крутой вираж вправо, что машина едва удержалась на дороге, чиркнула дисками по бордюру и ушла в узкий переулок. Я схватился за скобу над дверью и бросил взгляд в зеркало заднего вида: «тойота» и «фольксваген» разгадали наш маневр и теперь догоняли «ровер». Мы промчались мимо огромного старинного готического собора с «розеткой»-витражом над входом, проскочили перекресток на желтый свет и вылетели на мост. Здесь пришлось сбавить скорость, на том конце моста образовалась небольшая пробка, машины стояли вплотную друг к другу, и Лесли, как ни старался, не смог продвинуться ни на сантиметр вперед.

Я не отводил глаз от зеркала заднего вида, закрепленного на двери, и поочередно видел в нем то «тойоту», то темно-зеленую морду «фольксвагена». Они уже не скрывались, открыто преследовали нас, в «тойоте» опустили боковое стекло, и из окна выглянул человек. Я успел заметить, что лицо у него круглое, а волосы темные, растрепаны ветром. В это время «ровер» тронулся вперед и покатил по улице, набирая ход.

Положение наше было невыгодным – мы попали в плотный поток машин, что шел в одну сторону, поэтому любой отрыв, что удавалось создать доктору, быстро уничтожался преследователями. Они обошли «ровер» с двух сторон и держали точно клещами. Машины преследователей были полны людей, за рулем «тойоты» – я уже хорошо это видел – действительно сидел Черный брат.

Он нисколько не изменился с той поры, когда я видел его в последний раз и машиной он управлял уверенно, не смотря на покалеченную руку, повторял каждый наш маневр, не давая далеко уйти. «Фольксваген» держался чуть поодаль, он точно прикрывал «тойоту», и кто там сидел за рулем, я не видел. Я все равно не знал этого человека, но в одном был уверен: ничего хорошего ждать от него не приходится, поэтому держаться от «фольксвагена» нужно подальше. А тот не отставал, легко обходил попутные машины, точно в слалом играл, и пока счет был в его пользу.

– Ты чем-то крепко полюбился им, Данила, раз они такие настойчивые, – доктор смотрел строго перед собой, казалось, что происходит позади и сбоку, его не интересовало. И я не понял, говорит он серьезно или снова шутит, как про исповедь, но даже подумать об этом не успел: «ровер» остановился так резко, точно его в землю вкопали, тяжело развернулся на сто восемьдесят и вырулил на встречку. Машину тряхнуло, зубы у меня стукнули, я сжал челюсти и оглянулся. «Тойоты» не видно, она по инерции улетела далеко вперед, и Черный брат не решился повторить трюк доктора, зато водитель «фольксвагена» оказался сообразительнее и обладал отменной реакцией, но плохим боковым зрением. Я видел, как машину развернуло вокруг своей оси даже чуть на больший градус, чем того требовалось, и она едва не влетела бампером в стойку рекламного щита. Но успела затормозить, сдала назад и тут же исчезла из виду. Шедший на полной скорости трамвай, как мне показалось, тормозить даже не собирался, он врезался в заднее крыло «фольксвагена» и убрал его с пути. Что там было дальше, я смотреть не стал, сел нормально и принялся глядеть вперед.

Лесли улыбнулся, поглядел в зеркала и откинулся на спинку кресла. Я обернулся, вгляделся в поток идущих следом машин: ни «тойоты», ни «фольсквагена» там не оказалось. «Оторвались», – я почувствовал облегчение и расстегнул ворот куртки, приоткрыл окно, чтобы глотнуть свежего воздуха. Мы как раз пролетали мимо огромного парка, где по дорожкам ездили велосипедисты и бегали красивые ухоженные псы. Я даже засмотрелся на них, в нашем городе таких раз-два и обчелся: то ли болонки, то ли мелкие терьеры, вроде собачки моих деда и бабки (ту псину я терпеть не мог, и она отвечала мне взаимностью).

Эти же псы были как на подбор – рослые, красивые, ухоженные. Я невольно засмотрелся на них, подумав, что когда-нибудь заведу себе такую же. Это не то, что колючая стервозная Марта, собаки большие и добрые, с ними можно гулять и не ждать от них подлости, как от зубастой ящерицы.

Доктор Лесли вдруг негромко выругался сквозь зубы, сдвинул шапку на затылок и так резко взял влево, что я врезался виском в дверцу. Мы как раз проезжали по мосту над каналом, вода была очень близко, и я видел, как рядом охотятся кошки и чайки, причем кошка отдирала от стенки большую белую раковину, а птица выхватила из воды какое-то длинное желтоватое существо, вместе с ним села на перила моста и принялась за еду. Но я уже смотрел в окно, где в потоке машина за нами показалась белая «тойота», за рулем ее сидел негр, он высунулся в открытое окно. С каждым мгновением «тойота» подбиралась все ближе.

– Твои друзья очень хотят пообщаться с тобой, Данила, – уже без усмешки сказал доктор и свернул в такой узкий переулок, что над головой почти пропало небо: его закрыли крыши домов, а диски колес задевали бордюры. «Тойота» немедленно повторила наш маневр, но не вписалась в поворот, поэтому ей пришлось сдавать назад, и мы выиграли немного времени.

Переулок закончился широким перекрестком, справа показался небольшой сквер, доктор обогнул его, въехал во двор и остановил машину.

– Выходим, быстро! – скомандовал он, и мы одновременно оказались на дороге. Я только и успел, что глянуть вверх и по сторонам – двор был узкий, сырой и темный, стены домов поросли мхом, по нему стекала вода и набиралась в лужи, что расползались во все стороны. Вход, он же выход отсюда, был только один – та самая арка, куда мы влетели на полной скорости, и я не понимал, что нам делать дальше. Получалось одно – бежать навстречу «тойоте», тем более что в арке уже показалась ее правая фара и часть капота, но через мгновение стало понятно, что я ошибаюсь.

– Бегом! – крикнул мне доктор и первым побежал к дальнему углу двора, туда, где стены домов сходились, казалось, вплотную. Но нет, вблизи оказалось, что между ними есть проход, до того узкий, что идти пришлось боком. Мы быстро проскочили этот тоннель и оказались в другом дворе, тоже тесном и темном, да вдобавок заваленном мусором, и воняло тут так, точно сдохло и гниет что-то большое, вроде кита. Я как-то видел этих монстров в море, они были далеко, но впечатление произвели изрядное – как своими размерами, так и грациозными движениями, как если бы транспортный самолет научился плавать. Впрочем, это было давно, я был еще ребенком, и то мое восприятие мира несколько отличалось от нынешнего.

К проходу между домами пришлось бежать по мокрым кучам гниющих отбросов, тухлый душный запах бил в лицо, ноги скользили и разъезжались. Доктор пропустил меня вперед под очередную арку, такую низкую, точно вела она в подвал, обернулся, расстегнул пальто и на поясе под ним я заметил небольшую тяжелую кобуру. Лесли перехватил мой взгляд, но ничего не сказал, только подтолкнул в спину, и я первым оказался на проезжей части.

На улице не было ни одной машины, да тут вообще никого не было, только мрачные мокрые дома и облетевшие перед зимой деревья, даже вороны не летали. Прошмыгнула по той стороне юркая крыса и спряталась за решетку коллектора. Лесли обогнал меня, и скоро мы оказались на берегу канала.

Я расстегнул на бегу куртку и оглянулся – там по-прежнему никого, похоже, нам удалось оторваться и торопиться было незачем. Но у доктора на этот счет было свое мнение.

– Быстро, быстро! – приказал он мне, увидев, что я сбавил ход, и крикнул на ходу:

– Твои друзья, или кем там они тебе приходятся, тоже хорошо знают город и могут накрыть нас в любую минуту. Здесь еще опасно, нам надо добраться до большого моста через реку, дом Тэйлора на той стороне. Идти еще минут сорок, и если получится миновать один хитрый дворик, то, считай, дело сделано. Но для этого надо поторопиться, не только я и крысы изучили эти трущобы.

– И еще бродячие псы, – сказал я, припомнив свору, что лежала недалеко от помойки. На наше счастье, псы были сытыми и только проводили нас взглядами, немного порычав вслед для острастки.

Мы побежали дальше вдоль канала, потом свернули влево, пробежали немного вниз и оказались на старой пристани. Здесь было очень холодно и ветрено, пришлось застегиваться и натягивать капюшон – ветер зверствовал, швырял волны о старые доски, в лицо летела водяная пыль. Темная вода покрылась рябью, в ней плавал мусор и бурые листья, на дне лежали затонувшие лодки и плоты, дерево облепили черные и полосатые ракушки, через дыры в стенках и днище лодок проплывали рыбы.

Лесли был уже далеко, пришлось догонять его. Доски скрипели и шатались под ногами. Одна треснула, не выдержав моего веса, я потерял равновесие и едва не свалился в воду. Доктор сбавил шаг, дождался меня, и мы вместе побежали по старому причалу, извилистому, длинному и совершенно пустому, если не считать чаек, что сидели на перилах. Они взлетали, пропускали нас, возвращались на место или ныряли в воду и качались на волнах.

Пристань закончилась неожиданно резко – на дне лежали несколько лодок деревянных и металлических, валялись трубы и еще какая-то ржавая дрянь, а вместо нормальных мостков над водой лежали две доски, что вели сначала на остров из старых автомобильных покрышек, а затем к трубе, торчащей из берега.

Лесли первым шагнул на эти доски, покачался, помахал руками и быстро пошел вперед, не оглядываясь на ходу. Мне ничего не оставалось, как идти следом, при этом пришлось расставить руки в стороны и отвернуться от ветра.

Я покачивался от каждого резкого порыва, доски дрожали, вода рябила и глухо плескалась совсем близко, а пару раз я видел спину здоровенной рыбины, и не одной, они прошли парой, друг за другом и уплыли в сторону моря. Остров из покрышек был уже близко, я перепрыгнул на него и выдохнул облегченно. Лесли стоял напротив и снова смотрел на меня цепким взглядом полицейского, и мне показалось, что сейчас он уличит меня в каком-то преступлении. Но доктор всего лишь сказал:

– Молодец, отлично держишься. Из тебя, думаю, выйдет толк, Данила.

И шагнул на следующий «мост», что висел над самой водой. Я хлопнул себя по карману, услышал, как шуршит о подкладку футляр со скелетом, и ступил на хлипкую опору.

Но берег был уже близко, мы благополучно добрались до трубы и оказались на земле. Район тут был вовсе дикий, дома разрушались, от стен отлетала штукатурка, а кое-где отваливались кирпичи вместе с кусками раствора, чернели пустые провалы окон, двери подъездов висели на одной петле или вовсе отсутствовали. И я понимал, почему люди ушли отсюда – море было здесь слишком близко, едва ли не вплотную подходило к домам, оно захватило русло реки, что текла в океан, и ее воды стали солеными и зеленоватыми. Море принесло с собой множество существ с бесчисленными конечностями и гибким хребтом, эти твари ярко-красного и ядовито-желтого цвета ловко карабкались по стенам и стволам мертвых деревьев, некоторые из них были толщиной с мою руку, а самые мелкие копошились на земле, как ожившая пестрая вермишель. Да еще и лохматая вдобавок, смотреть на нее было тошно, и я пошел следом за доктором, который уверенно, что твоя крыса, двигался вперед.

Существ на земле и стенах домов Лесли, казалось, не замечал и не обращал внимания на омерзительный хруст под ногами – под подошвами его ботинок твари дохли десятками, панцири трещали, точно в сухари в ступке. Звуков, кроме этих, не было никаких, если не считать плеска волн за спиной, но и он скоро стих, когда мы вошли в первый двор, пустой и жутковато-гулкий. Пересекли его, стараясь держаться ближе к центру, прошли под аркой, оказались в следующем, повернули и вышли в третий. Он ничем не отличался от предыдущих, такой же заброшенный и грязный, с остатками детской площадки, гнилыми кузовами машин. Зато на стене над проходом красовалось огромное граффити: сиреневый эльф с бабочкой на ладони.

Выполнено изображение было столь искусно и талантливо, что я невольно залюбовался картиной из всех оттенков сиреневого, шагнул к ней, чтобы рассмотреть получше, и врезался в доктора. Тот стоял посреди двора, чуть наклонив голову и засунув руки в карманы. Стоял и не шевелился, смотрел строго перед собой. Я тоже глянул туда и увидел, как из глубины арки выходят двое, останавливаются под эльфом, на границе света и тени, и тоже держат руки в карманах. Тихий мерзкий хруст позади заставил обернуться – там были еще двое. Они тоже пока держались в тени, но я отчетливо видел очертания их фигур и даже узнал одного, рослого бритого негра, что набычился и не сводил с меня глаз.

– Вот видишь, Данила, я тебя предупреждал, что эта дыра известна не только мне. Твои друзья пронюхали про нее и ждали нас здесь. Очень умно с их стороны, я поступил бы точно так же, – сказал доктор. Он по-прежнему не шевелился и даже не обернулся на шум за спиной. Так и стоял, разглядывая эльфа, и не обратил внимания на двоих под аркой, что оказались еще на шаг ближе. Я подошел к доктору, повернулся спиной к его спине и даже не представлял, что мы с ним будем делать дальше.

– Сколько их там? – спросил Лесли.

– Двое, – ответил я, поразившись его спокойствию.

Мне отчего-то показалось, что доктор знал заранее, чем все закончится, знал, что наши преследователи появятся здесь, и они не заставили себя ждать.

Те двое, на которых смотрел я, вышли из тени и остановились по обеим сторонам арки. Справа стоял Черный брат, он вытирал мокрое лицо и тянулся к «молнии» на куртке, а второго я не знал и никогда раньше не видел. В руке он держал пистолет и смотрел на меня спокойно и как-то снисходительно, наши взгляды встретились, и мне стало не по себе. Он пристрелит меня и не моргнет при этом глазом, обыщет труп, найдет рыбу, заберет ее. Они уйдут, а мы с доктором останемся здесь, по нашим телам будут ползать эти чудовищные твари, что облепили стены и гнилые кузова машин, а эльф будет смотреть на нас сверху, ему плевать на людские дела…

– Двое, значит, – проговорил Лесли, – это хорошо. Я тоже вижу двоих, в «фольксвагене» их было четверо. Значит, тот трамвай нам здорово помог, на что я, собственно, и рассчитывал. Итак, Данила, их в два раза больше нас. У тебя есть оружие?

– Нет, – сказал я, вспомнил про бездарно утраченный браунинг Билла и загрустил – сейчас тот ствол здорово помог бы нам.

– Я так и думал. Я захватил с собой «беретту», но одним пистолетом нам не обойтись. У тебя есть предложения или какие-нибудь варианты?

Я промолчал, не считая нужным ответить. Некоторые люди в момент опасности молчат, а других, напротив, пробирает на разговор, точно сотрясая воздух, они пытаются отвести беду. Доктор относился к породе последних. Ничем другим этот бред я не мог объяснить.

– Ты не возражаешь, если я сам поговорю с твоими друзьями? – продолжал нести чушь доктор, и я позволил ему вести переговоры от своего имени. Черный брат, его напарник и те, что караулили доктора, тем временем подошли поближе, и я отлично видел их лица: спокойные, сосредоточенные, деловые лица с глазами убийц. Доктор кашлянул, привлекая к себе внимание, и заговорил:

– Давайте спокойно все обсудим. Я знаю, что вам нужна некая вещь, какую этот молодой человек забрал сегодня из банка. Я прав?

– Прав, – заявил Черный брат, – ты хорошо соображаешь. А раз такой умный, то сам догадаешься, что тебе делать дальше, или помочь?

Остальные бандиты негромко рассмеялись и подошли ближе, они уже не держались настороже, как собаки, загнавшие лису, а просто окружили ее, видя, что у зверя нет сил бежать. Мы с доктором точно оказались в капкане вместо той лисы, и выхода из него я не видел.

– Разумеется, – так же спокойно, как до этого говорил со мной, ответил Лесли, – вам нужна карта. Она у меня, и я отдам вам ее незамедлительно, но сначала выну ее из кармана. Надеюсь, что вы позволите мне это сделать.

Я едва не задохнулся от злости и обиды – брат Тэйлора оказался предателем и специально завел меня сюда, чтобы сдать этим бандитам. Правда, сейчас он зачем-то пудрит им мозги, прекрасно зная, что футляр со скелетом лежит в кармане моей куртки, никак не в его пальто, и все же ситуацию это не меняло. Я смотрел по сторонам, прикидывал так и этак, как бы отсюда вырваться, но мне оставалось только улететь, будь у меня, как у эльфа на стене, пара крыльев.

А Лесли уже расстегнул пальто и полез во внутренний карман, покопался в нем и медленно потянул руку обратно.

– Повернись ко мне, – еле слышно прошептал он, – повернись, кому говорю, дурак, потом все обсудим. Да поверни ты башку, если хочешь жить!

Если бы не четверка с пистолетами в руках, что окружила нас, доктор ударил бы меня, он смотрел зло, даже с бешенством, шипел, как змея, которой наступили на хвост, у него даже рот перекосило на сторону. Я повернулся, чтобы сказать доктору все, что о нем думаю, когда заметил у него в ладони странный предмет – не то обрывок серебристо-зеленой ткани, не то осколок, вогнутый, матово-блестящий и весь покрытый то ли прожилками, как лист растения, то ли отпечатком паутины. И в каждом крохотном секторе я увидел свое отражение, причем в полный рост, я точно видел себя со стороны, но уменьшенного в десятки раз, себя и доктора, его побледневшее от напряжения лицо и сведенные как судорогой губы. Я отвернулся, но Лесли заехал мне локтем в бок, и потребовал: – Еще раз. Кому сказано, тупица!

Снова взгляд на самого себя, снова десяток отражений, каждое из которых точно жило своей жизнью, блеск прищуренных глаз доктора, его быстрый взгляд по сторонам, разжатая ладонь… Осколок – или обрывок, как мне показалось, гигантского листа или панциря неведомой твари – падает на землю, разлетается в пыль, и крик доктора:

– Ложись! Быстро!

Я пригнулся, потом от хорошего удара в плечо завалился набок, сжался на земле и едва удержался, чтобы не вскочить – многоножки сползлись к нам точно со всей округи, они кишели на земле под ногами людей. Я не успел заметить, когда преследователи подошли так близко, поднял голову и не сразу сообразил, что вижу. Трудно признаться, находясь в здравом уме, что видишь самого себя, только со стороны. Говорят, так бывает при клинической смерти, когда душа покидает тело и трепещет над своей бездыханной оболочкой, наблюдая за врачами, что стремятся вновь соединить дух и плоть воедино. Но тут был другой случай, я отлично себя чувствовал, все видел и неплохо соображал. У меня болел от удара бок и бешено колотилось сердце – я видел себя, только тот я стоял рядом с доктором и затравленно озирался, а рядом стоял еще один я и еще один Лесли, рядом с ним еще один, точно такой же, в черном пальто и шапке, потом еще один я, потом он, и так далее…

И тут грохнули выстрелы, загремели так, точно строчили очередями, а мы с Лесли стояли, как заговоренные, пули пролетали мимо, крошили стену, дырявили стволы деревьев, кузова машин и эльфа на стене.

Я лег на живот, потянулся к ближайшему себе, чтобы схватить его за лодыжку, но рука прошла как сквозь дым, а ощущения при этом были самые отвратные, мой обед шевельнулся в желудке и меня затошнило. Я дернулся, чтобы отползти подальше, но тут меня реально схватили за ногу, дернули с силой, я обернулся и увидел лежащего поблизости доктора. Он перекатился на бок, вытащил из кобуры небольшой пистолет, рявкнул на меня «Лежать!» и выстрелил.

Потом еще раз, и еще, я закрыл голову руками и не смотрел по сторонам, выстрелы гремели над головой, раздался крик, потом еще, снова выстрел, и все стихло. Я открыл глаза, посмотрел на арку – путь был свободен, бандиты лежали ничком, выронив оружие, Черный брат сидел у стены и прижимал руки к животу, а его напарник куда-то подевался.

Меня дернули за капюшон, я поднялся на ноги и осмотрелся. Двор застилал туман, довольно густой и странного желтоватого оттенка. Он еще сохранял очертания фигур, я видел и «себя» и «доктора», мы с ним стояли в тех же позах, что и несколько минут назад, когда смотрелись в странное зеркало. А теперь висели в воздухе, покачивались от сквозняка и расплывались неторопливо, а те, на земле, так и остались лежать, и их тела уже покрывали полчища ползучих многоногих тварей.

– Быстро, быстро, – доктор спрятал пистолет в кобуру, – пошли отсюда. Одному удалось удрать, и он может привести погоню. Мне, правда, показалось, что он ранен – в этом тумане трудно целиться и бить наверняка, так что я мог и промазать. Зато остальные готовы. Уходим.

Он направился к арке, отряхивая на ходу пальто и джинсы, задрал на мгновение голову, полюбовался на эльфа, во лбу которого красовались три свежие дырки, и пошел дальше. Я шел за ним, оглядываясь на ходу, но туман уже стал просто туманом, и ни один человек, даже с самой богатой фантазией, не смог бы разглядеть в нем очертания наших фигур.

Я тоже кое-как привел в порядок свою одежду, догнал доктора и пошел рядом с ним. С минуту мы шли молча. Когда оказались на берегу канала, Лесли спросил меня:

– Думал, я решил тебя сдать?

Я кивнул, доктор хлопнул меня по плечу и первый раз улыбнулся.

– Молодец, я бы тоже так подумал. Думаю, мы с тобой подружимся.

«Возможно», – подумал я, но вместо этого сказал:

– Ты не похож на врача. Скорее, на полицейского. Ты хорошо стреляешь.

Лесли усмехнулся, глядя себе под ноги, пробормотал что-то вроде «учителя хорошие были» и ничего более внятного не сказал, но отставать от него я не собирался, и спросил:

– Что это была за штука? Похожа на зеркало.

Лесли снова улыбнулся с таким видом, точно вещь, спасшая нам жизнь, была делом его рук.

– Это полезная игрушка, называется «двойник», она же «фантом», воспроизводит последнее, что увидит перед тем, как разобьется. Я купил ее по случаю у одного человека. Он нашел ее в море, и сам не знал, на что она годится, а когда догадался, было поздно. Но это старая история.

Мы повернули еще раз, оказались на широкой улице, довольно многолюдной. Даже не верилось, что в паре кварталов отсюда стоят брошенные дома и дворы, населенные отвратительными существами. Но море пока было далеко от этого места, однако когда оно подойдет ближе, дома, мимо которых мы сейчас идем, тоже опустеют, люди бросят их и уедут, а океан принесет сюда новых чудовищ.

Мы свернули еще раз, впереди показался огромный мост, он висел над рекой и в подступавшем с воды тумане казался выгнутым хребтом ископаемого монстра. Я вспомнил, что Тэйлор живет за рекой, вспомнил его слова и спросил Лесли:

– Ты, правда, врач?

– Ага, травматолог, – ответил тот, – сломанные руки, ноги, ребра, пробитые головы – моя специальность. Если что – обращайся.

И только он собрался сказать что-то еще, как я перебил его:

– А за что тебя лишили лицензии?

Доктор пристально посмотрел на меня из-под шапки и уточнил:

– Это тебе Тэйлор разболтал?

Увидев, как я кивнул, доктор возвел глаза к небу и скривился, как от кислого, но ответил:

– Узнаю своего братца: к сорока годам он так и не научился держать язык за зубами. Вообще-то это полагается держать в секрете, но тебе я скажу. За секс с пациенткой.

– Ух ты, – вырвалось у меня, – за это могут лишить практики?

– Еще как, – отозвался Лесли и добавил:

– Представь – она сама вешалась мне на шею, говорила, как ей хорошо, а потом донесла в комиссию по врачебной этике. Вот сука, да?

– Еще какая, – отозвался я. Сказал так не просто, чтобы поддержать разговор – вспомнив вчерашнюю официантку, я был полностью согласен с доктором.

Мы добрались до моста, перешли в тумане и ранних дождливых сумерках реку и направились вверх по чистой, хорошо освещенной улице мимо крепких основательных богатых домов под яркими черепичными крышами. Доктор остановился у третьего от моста. Этот дом стоял особняком от остальных, от проезжей части его загораживала высокая живая изгородь, росшая с той стороны забора. Над забором просматривались стены из серого камня и горевшие желтым окна.

– Пришли, – сказал доктор, – мой братец живет здесь. Он поселился тут года два назад после того, как купил яхт-клуб парусных судов. Богатые люди когда-то так развлекались: устраивали гонки под парусами и даже пытались затеять кругосветку. Потом побросали свои игрушки и уехали вглубь страны, а Тэйлор после того, как все началось, первым сообразил, что к чему и выгоды не упустил. Он, в отличие от меня, на радость нашим родителям, получил традиционное образование, закончил университет и мог бы стать политиком или банкиром, но характер не позволял. Ему было скучно в конторе, он авантюрист, игрок, причем везучий. Все родительское наследство он вбухал в парусники и не прогорел, наоборот, богатеет с каждым днем, а все управление свалил на меня.

Доктор открыл калитку своим ключом, мы вошли, по выложенной плиткой дорожке пересекли лужайку и направлялись к входной двери. Ее Лесли просто потянул на себя за ручку, дверь открылась, и мы оказались в холле.

– Он довольно добрый, мой братец, веселый и незлопамятный, любит карты, виски и женщин. А твоя мать – красивая женщина, – неожиданно сказал доктор, – я видел ее у Тэйлора несколько раз и, надо сказать, даже завидовал ему. Они расстались?

Я не знал, что мне ответить, мать никогда не посвящала меня в свои тайны, поэтому решил просто промолчать. С другой стороны, мне показалось, что я глупо выгляжу, и сказал ту часть правды, какую зналнаверняка:

– Да, на время. Моя мать пока не может приехать в Бристоль.

О причинах я умолчал, как не сказал об этом недавно и самому Тэйлору.

А тот уже шел нам навстречу: высокий, подвижный, подтянутый, с рыжеватыми, зачесанными назад волосами и бледным лицом человек появился на площадке лестницы, что вела наверх, и рассматривал нас, пока мы шли к нему. Вернее, рассматривал он меня, он даже чуть прищурился и подался вперед, пока я не оказался перед ним. Он отступил на шаг, глянул на меня, на доктора, и тот сказал:

– Это Данила Хиггинс. Это мой брат и хозяин дома Тэйлор. Думаю, нам всем есть, что сказать друг другу, а я зверски устал и хочу есть. Поэтому предлагаю поговорить за столом, если вы не возражаете.

Он скинул пальто, бросил его на длинную деревянную лавку, что стояла у стены и, не дождавшись ответа, пошел по коридору. Я последовал его примеру, незаметно для окружающих, переложив футляр в карман штанов.

Тэйлор не возражал, вернее, он вообще помалкивал и все еще разглядывал меня, но уже не так пристально, как на лестнице, а украдкой, отводя взгляд, как только замечал, что я наблюдаю за ним. Ему было лет сорок или чуть больше, он был старше Лесли, в их чертах было мало общего, только глаза одинаковые. Тэйлор и вел себя по-другому. Более уверенный в себе, спокойный и даже ленивый, как мне показалось. А доктору постоянно хотелось оглянуться и что-то проверить, он прислушивался к каждому звуку, а оглядывался, как показалось мне, просто по привычке, движения его были более резкими, чем у брата, голос громче.

– Как все прошло? – на ходу спросил Тэйлор, пока мы шли по коридору второго этажа. Стены тут не закрывали обои или плитка, их оставили как есть, и над головой, и по сторонам высились своды из серого камня.

– Как я и предполагал, – отозвался доктор и первым уселся за большой, уже накрытый обеденный стол, стоявший напротив камина, повернулся к огню вполоборота, – за нами гнались. Пока не знаю, чьи эти люди, но мы еле оторвались. И все из-за этих объедков.

Тэйлор уставился на брата с другого конца стола, хотел уже уточнить насчет объедков, но тут в комнате появился человек в темном костюме. Он вез перед собой тележку с посудой и блестящими кастрюльками, от которых очень хорошо пахло. Скоро они оказались на столе, Тэйлор велел человеку уйти. Потом глянул на меня и попросил:

– Данила, будь любезен, если тебе не трудно, закрой, пожалуйста, дверь. Я не хочу, чтобы нас слышали.

Мне было нетрудно, и я выполнил его просьбу, подумав при этом, что Тэйлор – человек богатый, раз позволяет себе держать прислугу, и вместе с тем воспитанный и даже деликатный, не самодур, какими частенько бывают люди его круга.

Доктор уже распоряжался за столом, налил мне полную тарелку супа и сам ел с большим аппетитом. Я тоже взялся за еду. Тэйлор смотрел на нас обоих и к своей тарелке не прикасался, потом не выдержал.

– Что за объедки? – спросил он. – Потрудитесь объяснить. Насколько я помню, речь шла о карте.

Лесли глянул на меня и сказал:

– Покажи ему.

Я достал футляр и через стол подал его Тэйлору, потом вернулся к еде, не забывая при этом поглядывать на друга моей матери. Тот обо мне уже забыл, осмотрел футляр со всех сторон, открыл его, извлек скелет и теперь держал его за спинной плавник. В отблесках огня от камина рыбьи кости отсвечивали красным и рыжим, и мне показалось, что скелет дрожит, шевелится и вообще сейчас вырвется от Тэйлора и упадет на пол.

По лицу доктора скользнула еле заметная усмешка: видимо, он вспомнил себя, когда впервые увидел эту «карту». Он глянул на брата, подмигнул мне и положил себе на тарелку хороший кусок мяса, занес над ним нож и вилку. Я позаботился о себе сам, а Тэйлор к еде не прикасался, он вообще вышел из-за стола и рассматривал рыбу так и этак, то подносил ее к глазам, то снова держал за край плавника, как мне показалось, чуть брезгливо и с осторожностью одновременно.

– Интересно, – пробормотал он, не обращая на нас с доктором внимания, – очень интересно. Я считал, что все гораздо проще, но ошибался. Если это то, о чем я думаю, странно, что вы до сих пор живы. Точно я буду знать завтра.

Он вернулся за стол, убрал рыбу в футляр и принялся за давно остывший суп.

Доктор что-то сказал ему, Тэйлор, помедлив, ответил, а я едва не заснул прямо за столом. Сытость, тепло и чувство, что избавился от опасности и можно больше не оглядываться, не высматривать в толпе знакомые бандитские физиономии, думая, что в следующий миг придется бежать без оглядки, точно подкосили меня. Я плохо соображал, глаза слипались, и доктор проводил меня в последнюю комнату по коридору, потом куда-то делся, а я остался один наедине с тем человеком в темном костюме. Человек принес мою куртку, повесил ее в шкаф и обратился ко мне, то ли спрашивал, то ли наоборот хотел о чем-то предупредить, но я не слышал его. Я заснул, стоило мне свалиться на узкую и довольно жесткую кровать, стоявшую у окна, и последнее, что я запомнил от того вечера, был стук дождя по стеклу…

Проспал я, как выяснилось, почти сутки, а когда снова оказался в столовой, за окнами вновь было темно, снова горел огонь в камине, и Тэйлор сидел напротив меня, потягивая виски из низкого стакана. Доктор задерживался, но вскоре появился и он, с мокрыми от дождя волосами, оживленный и, как мне показалось, чуточку злой, вернее, раздраженный. Лесли первым делом поздоровался с братом, потом поинтересовался моим самочувствием и сказал:

– Ну, что тут у нас? Что нового? Этот скелет на что-нибудь годится, или можно выкинуть его крысам?

Тэйлор вместо ответа подвинул брату бутылку с виски, доктор налил себе и передал бутылку мне, но я отказался. Недавний опыт употребления алкоголя был еще слишком свеж в памяти. Я просто сидел и смотрел то на доктора, то на задумчивого Тэйлора, то на огонь. Дрова трещали в пламени, оно отбрасывало красные отблески на каминную решетку, в комнате было тепло и хорошо пахло.

– Что узнал? – нетерпеливо повторил доктор. То ли он куда-то торопился, то ли его терзала неизвестность, но ждать он не хотел, и наседал на брата. А тот допил виски, налил себе еще, и сказал:

– Это не объедки, братец, как ты подумал, хоть и выглядят так, как выглядят. Их вид может обмануть любого из нас, но – сам посуди – разве стал бы их прежний хозяин прятать обычный рыбий скелет в банковской ячейке? Я сегодня показал его кое-кому из наших с тобой общих знакомых, – при этих словах доктор насторожился, назвал несколько имен, которые мне ничего не сказали, а Тэйлор только потягивал виски и покачивал головой. Наконец, доктор выдохся, и Тэйлор заговорил дальше:

– В сущности, это неважно. Важно другое – это и есть карта. Да, да, это карта, – Тэйлор с легкой снисходительной улыбкой посмотрел на нас с доктором. Вид у нас, должно быть, был презабавный, поэтому он откровенно улыбнулся, наслаждаясь нашим недоумением.

– Не тяни, – сказал Лесли, – выкладывай, ради чего я вчера чуть не расстался с жизнью. И Данила тоже, – он показал стаканом на меня.

Тэйлор перестал улыбаться и сказал:

– Это именно карта, хоть и выглядит таким… необычным образом. Оказавшись в воде, она приведет тебя к тому месту, где ее поймали и… законсервировали, что ли. Мой информатор пытался объяснить мне принцип, но, похоже, сам толком ничего не знал об этом, и я не разобрался. Суть вот в чем: у рыбы отрывается любая кость, рыбу бросают в воду и она плывет в то место, где ее выловили. Причем далеко от своей кости отплыть не может. Поэтому даже когда корабль стоит на месте или дрейфует, рыба плавает вокруг него.

Вроде собаки на длинном поводке.

Он положил на стол футляр, открыл его и вытряхнул скелет на небольшое блюдце. Мы уставились на рыбу, и каждый, можно не сомневаться, думал, откуда она взялась.

– Мне кажется, при жизни она была селедкой, – неуверенно сказал доктор, – а селедка живет везде. Но даже если не селедка, то дела это не меняет. А вообще интересный способ запомнить дорогу – не чертить курс на бумаге, не использовать компьютер, а сделать себе вот такого… проводника, что не собьется с пути. И шторм ему нипочем, и перебои с электричеством. Удобная вещица…

– И куда она нас приведет, хотел бы я знать? – перебил брата Тэйлор.

– К острову, где находится пруд с живой водой, – сказал я. В моей голове картинка сложилась сразу, как только Тэйлор назвал принцип действия рыбьего скелета. Все верно, по-другому и быть не может, Биллу удалось каким-то образом превратить рыбу в подобие компаса, вернее, клубка из сказки, что катится по дорожке и ведет путника за собой. Только в нашем случае это будет море и корабль, рыбий скелет и шхуна под парусами.

Тэйлор и доктор теперь смотрели на меня, и я еще раз со всеми подробностями, не упуская ничего, рассказал им о своем знакомстве с Биллом и все, что за этим последовало. Закончил на том, как мы с матерью расстались на дороге, и эту часть повествования, как мне показалось, Тэйлор выслушал с особым интересом.

– Жалко, – сказал он, – жалко, что так получилось. Тереза ничего не сказала мне, и напрасно, между прочим. Я думаю, что этот вопрос можно решить, но только позже.

Он качал на ладони стакан и смотрел на рыбу, смотрел так, точно видел что-то сквозь нее. Доктор откинулся на спинку стула и тоже не сводил со скелета глаз. Оба прекрасно знали сказку об озере с живой водой, о ее действии и, разумеется, оба не верили, как не верил в нее и я. И вот это неверие пошатнулось, дало трещину и того гляди развалится на части: все было одно к одному – и рыба, и рассказ Билла, и вчерашние гонки по городу, и выстрелы, и трое убитых. Значит, они тоже поверили, вернее, они знали наверняка, ведь Черный брат был вместе с Биллом на том острове и на себе испытал воздействие живой воды, и готов был отдать последнее, чтобы снова оказаться там. Значит, это все же не сказка, значит…

– Звучит заманчиво, – проговорил Тэйлор.

– Весьма, – отозвался доктор, ухмыльнулся и потянулся к бутылке, налил себе еще и добавил:

– Если этот пруд жизни найдется, то я лишусь своей практики.

– Ты с ней давно расстался, – рассеянно сказал Тэйлор и положил скелет себе на ладонь. Показалось мне или нет, но в голосе Тэйлора появились новые нотки: так говорят о решенном деле, когда осталось только обсудить детали.

Доктор выругался вполголоса, стало тихо, по стеклам снова стучал дождь, а я ждал, что будет дальше. Тэйлор вернул скелет на блюдце, принялся крутить его на столе… и сказал:

– Надо подумать.

– Что тут думать? – отозвался доктор. – Эти люди, что гнались за нами, знали, за чем охотились. Знают про карту, значит, знают и про пруд и найдут его рано или поздно.

– Ты прав, – так же спокойно ответил Тэйлор. Он оставил рыбу в покое, закурил и теперь смотрел на огонь.

На этот раз пауза затянулась, доктор молчал, я подтянул к себе блюдце с рыбьими костями, провел пальцем по ее хребту. Селедка, килька или сардина – кем бы она ни была в своей недолгой жизни, по смерти она стала дороже всех богатств океана. Она знает путь к Острову, к роднику с живой водой, найти который мечтали многие, и не только из-за богатства, что сулила продажа той воды. Всегда быть здоровым, сильным и молодым – это ли не мечта любого? И на столе передо мной лежит нечто, и это нечто приведет к Острову любого, едва окажется в море. А мое дело сделано, я выполнил поручение матери и скоро отправлюсь обратно к ней, поселюсь у деда с бабкой и займусь чем-нибудь, чтобы не сидеть дома и видеть их пореже.

– Хорошо, я подписываюсь на это, – сказал Тэйлор, повернулся к столу и посмотрел на нас с доктором. Взгляд Тэйлора был уже другим, не рассеянным, как минуту назад, не равнодушным, а острым и цепким. Приятель моей матери даже внешне чуть изменился: исчезла вальяжность, пропала улыбка, на меня смотрел предельно собранный и отлично знающий, чего он хочет, человек, сильный и богатый, способный довести свой замысел до конца.

– Лесли, ты едешь со мной, будешь присматривать за командой. Кроме того, мне нужен врач, как ты понимаешь.

Доктор кивнул и вылил себе в стакан остатки виски, сделал вид, что хочет чокнуться с братом, и сделал хороший глоток, при этом мне показалось, что доктор улыбается. Впрочем, в комнате был полумрак, и в неверном свете огня из камина я мог и ошибаться.

– И ты, Данила, тоже. Тебе же хочется выйти в море на настоящем паруснике? – произнес Тэйлор, глядя на меня, и по его виду я сразу понял, что это не предложение, а приказ. Слова доктора о том, что об острове знают многие, не прозвучали бесследно, он все прекрасно понял. Тэйлору выгоднее взять меня с собой в море, чтобы, оставшись на берегу, я не разболтал секрет. Про парусник он добавил просто так, для красоты, попытавшись заманить меня романтикой, и я сделал вид, что охотно заглотил наживку.

– Конечно – сказал я, – очень хочу. Спасибо вам. Моя мать будет вам благодарна.

Должно быть, эти слова прозвучали несколько двусмысленно, потому что Тэйлор чуть улыбнулся и тут же заговорил о другом:

– Лесли, поезжай в порт, проследи, как готовят «Изольду».

Доктор кивнул и принялся быстро допивать виски, а Тэйлор снова обратился ко мне:

– «Изольда» – это мой лучший парусник, двухмачтовая бригантина, может идти со скоростью двадцать узлов при попутном ветре. Да что я тебе рассказываю, сам все увидишь.

– Завтра же, – сказал доктор, поднимаясь из-за стола, – утром я поеду в порт. Данила, ты хочешь поехать со мной?

– Да, – сказал я, – конечно. Я обязательно поеду.

– Отлично, – Тэйлор накрыл рыбу салфеткой, – мы выходим послезавтра. Надо торопиться, пока нас не опередили. Смиту я позвоню сейчас же, он будет ждать вас. И смотри, чтобы ни одна собака не знала, – как мне показалось, последние слова он произнес угрожающе.

– Не узнает, если ты сам не разболтаешь, – сказал доктор, и Тэйлор немного стушевался, и не нашелся, что ответить брату.

Доктор приехал за мной так рано, что еще толком не рассвело. Я едва успел позавтракать, когда услышал голос Лесли. Дожевывать пришлось на ходу, я схватил свою куртку и сбежал вниз по лестнице прямо навстречу доктору. Он посторонился, пропуская меня вперед, быстро переговорил о чем-то с братом. Тэйлору встать так рано стоило, видимо, больших усилий, он только что не спал на ходу, вышел в холл в теплом халате и там не задержался, быстро ушел наверх, когда доктор догнал меня в саду.

– Смит – наш капитан – ждет нас на «Изольде», – по дороге говорил мне доктор, – сегодня должна начаться погрузка продовольствия и воды, и я очень надеюсь, что она уже началась. Тэйлору не терпится выйти в море, этот скелет в футляре не дает ему покоя, он все хочет посмотреть, как тот поведет себя в воде.

Я подумал, что покоя Тэйлору не дает новость об острове с живой водой, а так же наличие конкурентов, что усложняет дело и заставляет торопиться. Я слышал вчера разговор Тэйлора и доктора, при этом Лесли сказал, что он так и не узнал, кто отправил за нами погоню, чем озадачил приятеля моей матери, тот надолго задумался, но решения своего не изменил. В конце концов, не будут же конкуренты следить за нами в море, гораздо легче сделать это на берегу, в чем я успел убедиться на собственной шкуре.

Дождь усилился, когда мы подъехали к порту. Лесли вел машину – на это раз это был белый «BMW» – между огромных ангаров, высоких зданий без окон с воротами вместо дверей, ловко разъезжался с гружеными фурами и легковушками, повернул, огибая бесконечное строение с металлическими стенами, и за ним я увидел море.

Снова серое, мутное, но без белых барашков на гребнях, море шумно дышало под таким же низким серым небом, волны тихо плескались в бетонные стенки причалов, качали корабли. Их тут было много, так много, что вздумай я их сосчитать, то сбился бы немедленно. Куда ни глянь, я видел только мачты со спущенными и свернутыми парусами всех оттенков белого цвета и мокрые борта, деревянные корпуса, блестевшие под дождем. Слышался глухой стук – это корабли бились о причальные стенки, пахло водорослями и дождем.

Лесли остановил машину, мы вышли и направились к ближайшей пристани. Прошли мимо мокрой пирамиды из длинных темных контейнеров, миновали низкий дом со стенами из пластика и оказались на причале. В самом его начале стоял большой, метров тридцать в длину, а то и больше, корабль с двумя мачтами без парусов. Паруса висели на реях, перехваченные толстыми канатами, и я заметил двух человек, что сидели сверху, бесстрашно свесив ноги с высоты в несколько десятков метров.

– Вот она, красавица, – сказа доктор, – наша «Изольда». Тэйлор купил ее у твоего земляка – какого-то русского миллионера, ему надоели обычные яхты, и он построил себе деревянную бригантину. Его богатые соседи едва не лопнули от зависти, и немедленно заказали себе точно такие же. Бриг, барк, шхуна, каравелла, баркентина, есть даже парочка фрегатов, но сейчас они в море, – Лесли широко взмахнул рукой, показывая на ближайшие к нам и дальние причалы, – чего тут только нет. И все это купил мой братец, отдал последние деньги и не прогадал, шельмец, а теперь живет в свое удовольствие, сдает свой флот всем желающим и в ус не дует, но так же ищет приключений, когда заскучает.

Я еще раз посмотрел по сторонам – в голове у меня с трудом укладывалось, что все эти суда принадлежат приятелю моей матери. По нынешним временам это огромное богатство, каждый корабль приносит Тэйлору хорошую прибыль, и он может не волноваться о своем завтрашнем дне. Мне стало понятно, что наша предстоящая экспедиция для Тэйлора – это просто развлечение, желание сменить обстановку и вспомнить вкус адреналина, почувствовать его жжение в крови. Ему игра, а для нас с матерью последняя надежда если не на богатую, то на обеспеченную жизнь. Но так получилось, что Тереза отправила меня именно к этому человеку, и теперь я понимал, почему. Только Тэйлору с его флотом и деньгами под силу организовать эту опасную экспедицию, у более слабых или у одиночек вроде меня шансов не было даже с «картой» в руках.

Мы с доктором дошли до «Изольды» и по деревянному, дрожащему от каждого движения трапу поднялись на борт. Мне тут сразу понравилось: было просторно и очень чисто, пахло мокрым деревом и солью, гулял ветер. И было очень холодно, мне даже пришлось накинуть на голову капюшон. Доктор натянул на глаза свою черную шапку, зашагал к трюму, сбежал по трапу в сумрачное подпалубное пространство и остановился в коридоре.

– Вон там, там каюты, а там… Пошли, посмотрим, – он махнул мне рукой и шагнул влево, остановился у неприметной железной дверцы и достал ключ. Тот плавно повернулся в замке, дверь распахнулась, и я следом за Лесли переступил порог небольшой каюты. Она оказалась довольно тесной, с низким потолком, и пахло тут знакомо – металлом и ружейной смазкой, а также – еле уловимо – пороховой гарью. Я уже догадался, что увижу дальше, и тут доктор включил свет. Я не ошибся – вдоль стен стояли узкие закрытые металлические шкафы, они занимали почти все пространство, а в центре один на другом стояли плоские деревянные ящики.

– Оружейка, – сказал Лесли, – в нашем деле без нее никуда.

И, заметив мой непонимающий взгляд, пояснил:

– Плыть нам долго, да еще и неизвестно куда.

Моря, как ты сам знаешь, нынче опасные. Пираты там, прочие радости в виде морских жителей. А если пристать придется неизвестно где и там нападет неизвестно кто? Так что тут у меня полный комплект: и парочка наших с Тэйлором карабинов, и гранаты, и десяток АДС. Отличная вещь – удобная, компактная, одинаково убойный как в обычной обстановке, так и под водой. Еще патроны для подводной стрельбы, парочка гранатометов и кое-что по мелочи. Я бы и от пулемета не отказался, да Тэйлор все никак не созреет. Но, думаю, что смогу его убедить…

Бриг, барк, шхуна, каравелла, баркентина, есть даже парочка фрегатов, но сейчас они в море, – Лесли широко взмахнул рукой, показывая на ближайшие к нам и дальние причалы, – чего тут только нет. И все это купил мой братец, отдал последние деньги и не прогадал, шельмец, а теперь живет в свое удовольствие, сдает свой флот всем желающим и в ус не дует, но так же ищет приключений, когда заскучает.

Тут Лесли насторожился, показал мне на дверь и сам вышел следом, погасив в оружейке свет, закрыв толстую железную дверь и несколько раз повернув в замке ключ. Мы вернулись на палубу, доктор покрутил головой по сторонам и пошел навстречу человеку, который направлялся к нам со стороны кормовой надстройки. Ростом выше меня, пожалуй, что на голову, плотный, но не толстый, с прямой спиной и высоко поднятой головой, с редкими седыми волосами под широкой фуражкой с мокрым козырьком, он спешил нам навстречу. На нем был длинный непромокаемый плащ и высокие ботинки, он шел довольно быстро, но уже издалека я хорошо разглядел его серьезное лицо и зеленые глаза под светлыми бровями. Человек с интересом, и даже, как показалось мне, настороженно смотрел на меня, он подошел, поздоровался, и Лесли сказал:

– Добрый день, Смит, – доктор положил мне ладонь на плечо, – это Данила, э-э-э… дальний родственник Тэйлора. Он отправляется с нами, найдите ему какое-нибудь занятие.

Смит посмотрел на меня. Его взгляд стал не просто настороженным, в нем промелькнула досада и даже что-то вроде недовольства – как же, еще один родственник хозяина пожаловал на борт, и его надо пристроить куда-то, чтобы и пользу приносил, и под ногами не мешался. Впрочем, Смит соображал недолго, он дружелюбно кивнул мне и сказал доктору:

– Разумеется, я найду ему дело. Мне как раз нужны три человека…

Говорил он громко, отрывисто и при этом таким тоном, что возражать ему я бы поостерегся.

– Что? – перебил капитана доктор. – Три человека? Но откуда нехватка? Вы вчера сказали, что команда полностью готова к выходу. Где вы найдете сразу троих, хотел бы я знать?

Я смолчал, хотя мог кое-что рассказать на эту тему. Напоить до полусмерти трех человек, привезти их на корабль перед самым выходом в море – разве Лесли никогда не слышал о таком способе вербовки? Странно, или он старается вести дела честно? Но в любом случае я решил в их разговор не встревать, тем более что они оба забыли про меня. Смит повел доктора по палубе, они спустились в люк и пропали из виду, а я пошел вдоль правого борта бригантины. Добрался до бушприта, закрепленного при помощи троса и толстых цепей, постоял, примериваясь к качке, и пошел обратно.

Мне встретились несколько матросов, но они обращали на меня мало внимания, только поглядывали мельком на незнакомого человека, но вопросов не задавали, быстро пробегали мимо по своим делам – их было десятка полтора. Каждый нес что-то: кто коробку, кто ящик, кто мешок, двое тащили огромную флягу с водой, я поспешил убраться у них с дороги… и едва не свалился, зацепившись за протянутый канат. Его немедленно дернули, потащили куда-то, я обернулся и увидел похожего на китайца человека. Он тянул канат на себя и делал вид, что не замечает меня, Я отошел в сторону, решив, что подожду доктора на берегу. Сбежал по трапу вниз, постоял немного, разглядывая «Изольду» со стороны, и пошел по мокрому асфальту мимо пришвартованных кораблей, лодок и катеров к дальнему концу причала.

Над водой высились огромные острые камни, обросшие водорослями и ракушками. По камням бегали маленькие черные крабы, они шустро носились по отвесным стенкам и прятались в щели, но волны настигали их и там. Тяжелые, серые, волны методично хлестали по камням, тащили их за собой в море, но камни пока держались и надо думать, переживут еще не один шторм прежде, чем море проглотит их.

На верхушку камня села чайка с рыбой в клюве, подозрительно посмотрела на меня и принялась клевать добычу, придерживая ее лапой. Но я смотрел не на нее, я разглядывал плоских, как CD-диски, медуз, что болтались рядом с камнями. Их было штук десять или пятнадцать, они качались на волнах и крутились вокруг своей оси, их красивые «кружевные» края качались в воде и двигались в такт вращению. Любой, кто видел этих медуз впервые, подумал бы, что они очень красивы, особенно ажурная кайма, но он не знал, что это была сетка. Липкая и прочная, ее не под силу разорвать и довольно крупной рыбе, которая застревает в ней, точно в паутине, и умирает от яда, каким медуза накачивает жертву. А ужалив, уносит ее в море и так таскает за собой, пока не сожрет вместе с костями и чешуей.

Порывом ветра в море подняло большую волну, она упала на причал, разбилась о камни, смыв с них крабов и разметав медуз, я отвернулся от брызг, что полетели мне в лицо и увидел перед собой человека. Сначала мне показалось, что он хочет столкнуть меня в воду, и даже шагнул вбок, чтобы обойти его, но тот двинулся за мной, преграждая путь. Его лицо закрывал капюшон, но что-то в очертаниях его фигуры показалось мне знакомым, хотя быть такого не могло – я никого не знал в этом городе. А человек остановился, поднял голову, и я увидел перед собой Сильвера.

Одет он был точно так же, как и во время нашей первой встречи, а вот выглядел немного по-другому: встревоженный и, как показалось мне, чем-то то ли напуганный, то ли озадаченный. Он улыбнулся мне, поправил капюшон. По выражению лица Сильвера я понял – что-то случилось.

Сильвер отступил на шаг, махнул мне рукой, и я отошел за ним к краю причала, где груда ржавых огромных бочек навалилась на ограду и почти вырвала вмурованные в бетон штыри креплений. Ветер здесь был не такой сильный, дул в спину, а внизу шумно плескались волны и заглушали наши голоса. Сильвер осмотрел меня с ног до головы, точно желал удостовериться, что это именно я, и заговорил:

– Рад тебя видеть, Данила, – сказал он, и я не сразу понял его слова: Сильвер говорил по-русски. Он старался придать себе спокойный вид, но получалось неважно, я видел тревогу на его лице.

– Я тоже, – ответил я, невольно глянув на правый карман его кожанки. Тот знакомо шевелился, значит, Марта тоже была здесь и слушала наш разговор из-под мокрого кожаного клапана.

Сильвер чуть улыбнулся, перехватив мой взгляд, и спросил:

– Ты нашел своего друга? Того, к которому приехал в Бристоль?

Я медлил с ответом, не зная, что и сказать. Я отлично помнил, что уходя, наврал Сильверу, назвал другое имя, решив, что к этому разговору мы больше не вернемся, но ошибся. И вот неправда всплыла наружу.

– Да, – просто ответил я, – нашел.

А сам думал, что Сильвер делает в порту и почему у него такой встревоженный вид.

– Это Тэйлор, верно? – спросил тот меня. – Вернее, его брат, Лесли, что почти одно и то же.

Я молчал и смотрел то на волны, то Сильверу за спину – мне было неловко, что тот вот так запросто уличил меня во вранье. Значит, он видел меня на «Изольде», когда мы с доктором разговаривали с капитаном. «Ну и пусть, – решил я, – плевать. Я сказал то, что счел нужным, и пусть думает, что хочет».

– Верно, – ответил я, – это Тэйлор. У меня было к нему поручение, и я его выполнил.

Сильвер моментально сделался серьезным, одобрительно посмотрел на меня и сказал:

– Молодец, ты все правильно сделал. Я еще тогда понял, что ты не хочешь говорить мне всю правду, и не стал допытываться, потому что мне было все равно. У тебя свои дела, у меня свои, но так вышло, что мы снова встретились. Я видел тебя на корабле Тэйлора и знаю, что у него нет в команде случайных людей и он хорошо платит. Вы скоро выходите в море, верно?

Он сказал это так просто, точно недавно сидел с нами в гостиной и обсуждал план действий. Я снова растерялся, но виду не показал, подумав, что Сильвер многих знает в этом городе и в порту, и ему кто угодно мог рассказать о том, что «Изольда» завтра уйдет в океан, только неизвестно, куда и зачем. И не узнает, потому что ни я, ни доктор Лесли, ни Тэйлор никому не собираются говорить об этом.

– Завтра, – сказал я, – мы выходим завтра утром. Я тоже отправляюсь с ними, так что сегодня мой последний день на берегу.

Я сказал это, и только сейчас полностью ощутил, что меня ждет уже через сутки. Завтра в это время я буду далеко в море, вокруг будет только небо и вода, а земля останется позади, пропадет из виду. И океан, что до этого я видел только с берега, будет совсем рядом, внизу и вокруг, и так будет продолжаться долгие дни и ночи, пока мы не найдем остров.

– Отлично, – Сильвер почти что выкрикнул эти слова, – это просто замечательно! «Изольда» уходит завтра! Данила, – он крепко взял меня за рукав куртки, – Данила, это судьба, что я встретил тебя. Мне очень нужна помощь, ты можешь помочь мне?

– Помощь? – удивился я, даже не представляя, что я могу сделать для этого человека. Денег у меня не было, оружия тоже, в Бристоле мне оставалось провести всего несколько часов, поэтому я не знал, как поступить.

– Так получилось, что я больше не могу оставаться в Бристоле, – сказал Сильвер, – по ряду… причин я должен покинуть город. И покинуть быстро, иначе меня арестуют, в трактир мне возвращаться нельзя, домой тоже. Одна старая история вдруг всплыла, выставив меня в самом невыгодном свете перед властями, и я потерял почти все – и бизнес, и деньги, все, что имел. Я мог бы просто уехать, но меня объявили в розыск, дороги на материке для меня закрыты – мои враги постарались на славу. Это серьезные люди, они обложили меня со всех сторон, остается только море, и я второй день ищу корабль, но, как назло, экипаж везде набран полностью. Помоги мне, Данила, как я помог тебе. Помнишь, что я говорил – русские должны помогать друг другу?

Конечно, я все прекрасно помнил, я не мог отказать Сильверу и соображал, что мне делать. Я помнил разговор доктора и капитана, что в команде некомплект и что на «Изольду» нужны люди, и нужны срочно. Но с другой стороны вот так просто привести в сущности незнакомого мне человека, привести просто с улицы и попросить, чтобы его взяли на борт… Не вызовет ли это подозрений, и не придется ли мне рассказывать потом Тэйлору и доктору о своем приключении, из которого я вышел живым и здоровым только благодаря Сильверу? Мне очень не хотелось, чтобы они когда-нибудь узнали об этом.

– Помоги мне, Данила, – повторил Сильвер, – я ведь не зайцем ехать хочу, я кое-что умею. Могу готовить на всю команду, мне уже доводилось быть коком на судах. Спроси своего приятеля, вдруг он не откажет. А если откажет… значит, не судьба. Спросишь?

Сильвер смотрел на меня, я глядел на волны, думая, как обсудить его просьбу с Лесли и капитаном. И если реакция доктора была предсказуема, то угрюмый и настороженный Смит вызывал у меня сомнения. Черт его знает, как он поведет себя в ответ на мою просьбу, хотя с другой стороны, главный тут Тэйлор, это его корабли, а Лесли должен присматривать за командой, и ему решать, кого брать на борт. Да и долги принято отдавать.

– Хорошо, сказал я, – пойдем. Я попробую договориться. Только уговор – ты никому не скажешь, как мы с тобой познакомились. О случае в том кабаке никому знать не надо, и я сам хочу поскорее забыть об этом. Договорились?

– Разумеется, – серьезно сказал Сильвер, – ты мог бы и не упоминать об этом. От меня никто ничего не узнает. Пойдем, я буду ждать неподалеку.

Карман на его куртке вздулся, зашевелился, клапан приподнялся, из-под него показалась острая зеленая морда с желтыми глазами. Марта внимательно смотрела на меня, высунула под дождь когтистую лапу и тут же спрятала, когда на нее упали холодные капли. Получилось, точно ящерица махнула мне, подгоняя: иди скорее, я замерзла. И я пошел, не оглядываясь, но по звукам шагов слышал, что Сильвер идет за мной следом.

Доктора и капитана я нашел на палубе, они прятались от дождя под навесом и смотрели какие-то бумаги. Мимо сновали матросы, они переносили на борт груз, на этот раз тяжелые большие коробки, как мне показалось, с консервами. Лесли заметил меня и крикнул, что мы скоро поедем домой и чтобы я ждал его у машины, но я подошел поближе и сказал:

– Там внизу ждет человек, он ищет работу и готов приступить незамедлительно. Он кок, умеет готовить и у него есть опыт работы.

Смит и доктор переглянулись, и Лесли сказал:

– Это очень кстати. Нам как раз нужен кок вместо того, что лежит в больнице с дыркой в легком. Надеюсь, твой кандидат не любитель подраться.

Смит не торопился, он пристально посмотрел на меня и долго не отводил взгляд, точно соображал, можно ли мне доверять и вообще прислушиваться к моим словам, но распоряжение доктора решило дело. И Смиту ничего не оставалось, как убрать бумаги в папку и сказать:

– Пригласи его, мы обсудим условия контракта.

Я вернулся на трап и махнул Сильверу рукой, он быстро оказался на борту и подошел к капитану. Я стоял в стороне, и мне вдруг показалось, что Сильвер стал даже ниже ростом, он скинул с головы капюшон и смотрел то на доктора, то на сосредоточенного Смита. Те засыпали его вопросами, и Сильвер кратко, но уверенно отвечал на них, говорил названия кораблей и портов, где ему довелось побывать, и даже предлагал представить рекомендации, но капитан отказался, сославшись на нехватку времени.

Лесли помалкивал, он довольствовался тем, что оглядел Сильвера с ног до головы, видимо, сделал выводы, но с решением не торопился. Они обсудили уже все, что было необходимо, и теперь молчали, стоя друг напротив друга. Сильвер ждал, Смит смотрел на доктора, а тот следил за командой, как матросы переносят в трюмы мешки и коробки. Потом спросил, глянув на Сильвера в упор:

– У тебя странный акцент. Я слышал его раньше, но не помню где. Откуда ты родом?

– Я из России, – ответил Сильвер, – мои родители жили в Сибири, но я рано осиротел.

– В Сибири? – оживился Смит. – Я знаю, что в Сибири живут медведи, они…

– Пьют водку из самовара и играют на балалайке, так все и есть. У меня был свой ручной медведь, я ездил на нем верхом, – так же спокойно и серьезно, как недавно расписывал свой опыт и умения, сказал Сильвер. Смит вытаращил на него глаза, доктор отвернулся, и я увидел, как он улыбается. А Смит продолжал глазеть на Сильвера, тот стоял перед ним и ждал распоряжений, вдруг дернулся, хлопнул себя по карману, но промазал. Марта шустро выползла ему на грудь, ловко оказалась на плече, развернулась, заехав Сильверу хвостом по щеке, и уставилась на капитана. Тот и вовсе обалдел, стоял с таким видом, точно увидел живого медведя, только зеленого и гибкого, да еще с колючим гребнем на спине. Сильвер попытался загнать Марту обратно, но та вцепилась когтями в куртку и смотрела на капитана так же, как и на меня, когда увидела впервые.

Смит поначалу опешил. Он следил за шустрой ящерицей. Марта, как мне показалось, немного выросла с того дня, когда я видел ее в последний раз, и даже немного поправилась в боках. Во всяком случае, выглядела она довольной, и по всему видно – дела у нее обстояли гораздо лучше, чем у Сильвера. Игуана досыта нагляделась на капитана, на доктора, который с удивлением и любопытством посматривал на нее, шустро сползла по одежде хозяина на палубу и направилась к ближайшей мачте, исследуя новое пространство. Марту не пугал ни дождь, ни ветер, ни качка, она довольно быстро перемещалась по мокрым доскам и уже задрала морду вверх, примериваясь, как бы залезть на мачту. Сильвер и капитан поглядывали то друг на друга, то на ящерицу, причем Сильвер дернулся было поймать Марту, но удержался, просто наблюдал за ней со стороны, пока та не поползла по мачте вверх.

– Надеюсь, что она не кусается и ей делали прививки от бешенства, – не сводя с повисшей на мачте Марты глаз, сказал Смит. Доктор ухмыльнулся, а Сильверу не терпелось упрятать игуану обратно в карман. Он снял недовольно растопырившую гребень Марту с мачты, охнул негромко и затолкал ящерицу в карман, застегнул клапан на кнопку, прищемив при этом ящерице хвост, и тут я заметил, что на доски упали капли крови. Марта, разозлившись, что ей не дали погулять и осмотреться, тяпнула хозяина за палец. И крепко тяпнула, до крови. Но Сильвер и виду не подал, что что-то случилось, он сжал руку в кулак и посмотрел сначала на доктора, потом на капитана. Лесли сказал:

– Ты можешь приступать хоть сейчас. Иди на камбуз и займись там делом, скоро обед, надо накормить команду. А когда выйдем в море, Данила будет помогать тебе. И еще – эту зеленую тварь держи при себе, чтобы на палубе я ее больше видел, или выкину за борт. Я тебя предупредил.

И вместе с капитаном направился к люку, что вел в трюм.

– Разумеется! – крикнул ему вслед Сильвер, потом глянул на меня и сказал шепотом:

– Спасибо, ты мне очень помог. Ты не просто выручил меня, а почти спас, мы с тобой в расчете. Но я все равно этого не забуду. Скоро увидимся.

Он быстро прошел мимо, скрылся в трюме, а я пошел на берег, сел в машину и стал ждать Лесли. Он появился минут через пятнадцать, сел за руль и сказал, когда «BMW» завелся:

– Смит – чудный парень, настоящий, стопроцентный американец, родом из Нью-Йорка, а в разговоре и повадками похож на деревенского простака, но дело свое знает. В молодости он служил в военно-морских силах на базе Норфолк, потом работа в грузовых и пассажирских перевозках. Знает море, чувствует ветер и запросто предугадывает его, точно шаман, но в остальном… Бывший вояка, что с него взять. Ладно, ты не обращай на него внимания, сиди на камбузе и помогай своему земляку. Ты же сам из России, если Тэйлор ничего не напутал?

– Мой отец был русским, – сказал я. Добавлять я ничего не стал, мне не хотелось лишних расспросов. И уж тем более я был не готов сочинять сказки про ручных медведей и фамильные самовары с водкой.

Лесли повернул руль, проехал через ворота и повернул на проспект, включил «дворники», и те принялись разгонять по стеклу воду.

– Представляешь, – доктор заговорил о другом, – три болвана из команды угодили в больницу. Напились в кабаке неподалеку, затеяли драку, достали ножи – и готово дело, у нас не хватает трех человек. Вернее, уже двоих. Как ты нашел его?

– Он сам подошел ко мне и спросил, нет ли для него работы, – честно ответил я. Врать не пришлось, ведь так все и было на самом деле… ну, или почти так. Сильвер помог мне, я помог ему – земля, как известно, круглая, и хорошо, что я так быстро отдал свой долг. И был еще плюс – на «Изольде» теперь у меня есть свой человек, к которому я могу обратиться если не за помощью, то за советом. Ведь мне предстоял первый выход в море, а Сильверу доводилось бывать в нем неоднократно, его опыт мог пригодиться мне.

Тэйлор ждал нас с доктором в гостиной. Едва Лесли стал рассказывать брату о положении дел, тот оборвал его и сказал:

– Смит нашел еще двоих, так что у нас комплект. Он позвонил мне пару минут назад и сообщил, что все в порядке. Эти двое слонялись по берегу в поисках заработка, сами подошли и спросили, не нужны ли матросы. Боцман поговорил с ними – толк в парусах знают, правда, обучать все равно придется. Но в нашем случае выбирать не приходится. Не люблю я случайных людей на борту, но время не ждет, других искать некогда. Завтра утром мы будем далеко. Все собрали? Ждать никого не буду.

Я вместе с доктором глянул на каминные часы. Все верно, на суше нам осталось провести меньше полусуток. Собирать мне было нечего, вещей у меня, кроме тех, что на мне, с собой не было, а доктор приготовился уже давно. Я видел в коридоре его рюкзак и медицинский чемоданчик, довольно потрепанный, надо сказать.

– Вот и отлично, – Тэйлор истолковал наше молчание как полную готовность, – молодцы. А сейчас спать, подъем будет ранний.

И он улыбнулся. Не скрываясь, потер руки в предвкушении славной прогулки, с довольным видом посмотрел на нас. Тэйлора подгонял азарт, азарт игры, азарт погони за добычей и неуемное желание проверить в деле чудную игрушку, что я принес ему из банка, игрушку, что приведет нас к сокровищам.

Глава 4

Отходили рано утром в таком тумане, что в нем скрывались даже верхушки мачт «Изольды». Стоя у бушприта, я не видел, что происходит на корме. Впрочем, все мы смотрели только вперед, лишь доктор пару раз оглянулся, но не для того, чтобы бросить прощальный взгляд на Бристоль – Лесли следил за командой. Впрочем, команда свое дело знала отлично, бригантина быстро набирала ход, она вышла из порта, и качка стала сильнее.

Море основательно потряхивало «Изольду», а та легко двигалась вперед, точно не по воде, а по льду, да еще и с попутным ветром в парусах. Они хлопали над головой, и этот звук скоро стал мне привычен, я перестал обращать на него внимание, как и на океан вокруг нас. Туман понемногу рассеивался, и теперь, куда ни глянь, были лишь волны, широкие и сильные. Они бились о корпус бригантины и пытались развернуть ее обратно, но «Изольда» двигалась прочь от берега, и я поймал себя на мысли, что так и не попрощался с землей – почему-то еще вчера мне казалось это очень важным. Я даже представлял себе, как буду наблюдать с кормы за исчезающим в дымке Бристолем, а вместо этого стою и смотрю в ведро с водой.

В ведре плавал рыбий скелет, вернее, не плавал, а лежал на воде боком, как и полагается настоящей дохлой рыбе, и трепыхался в такт качке. Тэйлор, доктор и капитан не сводили со скелета глаз, я тоже смотрел на него и ждал, что будет дальше. Но ничего не происходило, сухие кости продолжали болтаться в ведре. Тэйлор вздохнул, оглядел нас всех по очереди, а Лесли засунул руки в карманы длинной непромокаемой куртки, посмотрел на море и сказал:

– Боюсь, братец, тебе придется сделать то, чего ты так боишься, а именно расстаться с этими объедками. Тебе же сказали человеческим языком – рыбу надо бросить в море, а не в ведро с морской водой. Непонятно, чего мы все ждем, давно могли бы двигаться к цели.

Он отошел к борту и повернулся к нам спиной. Тэйлор тяжко вздохнул, брезгливо, как мне показалось, взял скелет за хвостовой плавник и понес рыбу к борту. Смит с самым невозмутимым видом шел следом, я держался чуть поодаль, но у борта мы оказались одновременно. Тэйлор протянул скелет доктору, и тот усмехнулся:

– Хочешь свалить все на меня, если ничего не выйдет, и она утонет. Или, ожив, смоется, как и положено селедке, куда подальше? Ладно, давай сюда, – он забрал у брата рыбьи останки, пристально осмотрел и отломил от хребта небольшую острую косточку. Немедленно уколол себе палец, негромко высказался по этому поводу, бросил кость в подставленный Тэйлором футляр, а рыбу в море. Мы все дружно перегнулись вниз и следили за скелетом.

Тот падал очень долго, его крутило ветром, потом припечатало волной к борту, потом отнесло немного в сторону и назад, Мы не сводили с рыбы глаз, крутили головами, точно следили за теннисным мячом. А скелет упал, наконец, в воду, и закачался на волнах, как недавно в ведре лежал, боком, изображая дохлятину, каковой давно и являлся. Мы молча наблюдали за рыбой, но ничего не происходило, рыба болталась в волнах, и ее едва не затянуло под киль корабля.

– Вот зараза, – усмехнулся доктор,наблюдая за происходящим, – похоже, твой информатор наврал тебе, братец. Эти объедки ни на что не годятся.

Тэйлор помалкивал, он кутался в толстый зеленый шарф и смотрел то на волны, то куда-то вдаль. Смит безмолвствовал, он стоял рядом и ждал распоряжений – ему так и не сказали, куда именно направляется «Изольда», а просто приказали вывести корабль из порта и ждать дальнейших указаний. Он и ждал, не выказывая при этом признаков нетерпения или сомнений, только я заметил, как он поглядывает по очереди то на хозяина, то на доктора, точно хочет удостовериться в их вменяемости. А те вели себя, мягко говоря, странно – сначала потребовали ведро с забортной водой, кинули в него какую-то дрянь, а теперь топят ее в море и очень переживают из-за горстки рыбьих костей. А указаний тем временем не поступает, матросы ждут, корабль без толку мотается на волнах, время идет, и снова начинается дождь.

Тэйлор только собрался что-то возразить брату, но не успел – скелет куда-то подевался. Только что он болтался почти у самого корпуса «Изольды», царапал его костями и враз исчез, точно растворился в морской воде. Мы снова перевесились через борт и глядели по сторонам, высматривая сухую рыбу, толпились у борта и мешали друг другу, вглядывались в волны, что поднимались уже довольно высоко, в лицо летела водяная пыль и мелкие брызги.

Я отошел немного в сторонку, чтобы не мешать Тэйлору и Лесли, и смотрел уже на не волны, а по сторонам. Ничего вокруг, кроме воды. Взгляду зацепиться не за что, только бесконечно серое пространство внизу и над головой. Облака по цвету сливались с морем, висели очень низко, и казалось, что их нижняя кромка касается волн. Так оно и было, с неба снова спускался туман, но уже не плотный, как утром, а обычная мутная дымка, сырая и холодная вдобавок, от нее нет спасения, она проникает под одежду и вгоняет в озноб. Солнце могло бы уничтожить ее в два счета, но тучи были слишком плотные, через них не пробивался ни единый луч. Рассвело – и на том спасибо.

Меня переполняла не тоска, а досада, смешанная со злостью. Я чувствовал себя отчасти виноватым в том, что все сорвалось. Что-то пошло не так, мы все ждали другого и возлагали на этот скелет столько надежд, а он просто болтается на волнах и не собирается вести нас за собой. Хотя чего ждать от обычных рыбьих объедков, как называет их доктор. Но, с другой стороны, слишком много народу именно из-за них покинуло этот мир…

Я смотрел на море и никак не мог понять, где и что мы сделали не так. Рыба давно лежит на дне или ее унесло на пару миль в сторону, и найти скелет уже нет никакой возможности, чтобы проверить все еще раз…

– Вон она, – неуверенно сказал доктор, он перегнулся за борт так, что едва удержался на ногах, – или мне кажется, или… Вот черт, никогда такого не видел!

Я подошел к борту и посмотрел на воду – там все было как обычно, волны хлестали о корпус «Изольды», бригантина шла боком к ветру, и тот задувал мне в спину. Море здесь было относительно спокойным, по поверхности воды шла рябь, и в этой мешанине света и тени я увидел нашу рыбу. Она плыла рядом с бригантиной, именно плыла, как обычная килька или сардина, она не заваливалась набок, а держалась ровно, ныряла, но неглубоко, и всплывала обратно, выставив над водой обломанный плавник. Ее тело снова стало гибким, она двигалась быстро, изгибалась, била хвостом по воде, и от него летели брызги. Я не отводил от скелета взгляд, смотрел и сам не верил своим глазам – нечто, давно мертвое, вело себя как живое, оно точно наслаждалось морем и дождем, выпрыгнуло из воды и врезалось в нее усохшей мордой, повело хвостом, поднырнуло под киль и пропало.

Мы переглянулись и дружно кинулись к другому борту, капитан благоразумно пропустил нас и двинул следом – я слышал за спиной его тяжелые быстрые шаги. Доктор пересек палубу первым, первым же перегнулся через борт и едва не свалился в воду – «Изольда» как раз штурмовала довольно крутую волну. Но скелету это было нипочем, он поднырнул под толщу воды, мелькнуло желтое, как солнечный зайчик, быстрое пятно, и рыба снова плавала у борта. Она повернулась к нам хвостом, и мне показалось, что я вижу и ее сизую спину с мокрым черным плавником, и упругие круглые бока в серебристой чешуе, и все ее длинное узкое тело – я видел сухую рыбу такой, какой она была при жизни. Море точно вернуло ей оболочку, вернуло ее истинную сущность. Рыба крутанулась в воде еще раз, точно вспоминая, как это делается, привыкая к старым ощущениям, повернулась вправо и вытянулась под кромкой волн, поплыла вперед.

– Селедка, как я и думал, – доктор посмотрел на брата. Тэйлору было не до него, он весь подался вперед и следил за каждым движением рыбы. А та, как и было сказано, не отходила от «Изольды» дальше, чем на два-три метра, двигалась параллельно кораблю или чуть вырывалась вперед.

– Я уж думал, что наша прогулка закончена, – сказал Лесли и подул на замерзшие руки, подмигнул мне и снова повернулся к морю. Я тоже смотрел туда – рыба плыла рядом, точно собака, что бежит на поводке рядом с хозяином. Только у собаки через шкуру и мышцы не просвечивает скелет, не просвечивает, как на рентгене, во всех подробностях и не светится при этом желто-янтарным огнем.

– Смит, вот наш компас, – сказал Тэйлор, и на лице его читался не слишком хорошо замаскированный восторг, а взгляд снова стал азартным, как у игрока при хороших картах. – Держите курс за этой… рыбой, следите за ней и днем, и ночью, она приведет нас…. Куда надо, туда и приведет. Выполняйте.

Смит кивнул с таким непробиваемым видом, точно каждый день только и делал, что вел корабль следом за дохлой рыбой. Он не сказал ни слова, ничего не уточнил, лишь подошел к борту, посмотрел вниз и отправился по своим делам. Скоро со стороны рубки раздался его голос. Тэйлор и Лесли направились в трюм, я пошел следом. Внизу наши пути разошлись – братья отправились в свои каюты, а я пошел на свое рабочее место, на камбуз, помогать Сильверу.

На камбузе было тепло, светло и весело, играла музыка из небольшого плеера, и вкусно пахло. На плите стояла здоровенная кастрюля, я хотел заглянуть в нее, когда на голову мне свалилось что-то тяжелое и мягкое. Оно вцепилось мне в волосы и вползло на макушку. Мывший посуду Сильвер оглянулся и с полотенцем в руках подошел ко мне.

– Спокойно, только спокойно. Она так играет, когда ей весело, – он аккуратно снял с меня Марту и поставил ее на стол. Та пошевелила гребнем, прижала его к спине и снова прыгнула, на этот раз вцепилась в мой рукав и повисла на нем, высоко подняв хвост.

– Видишь, она привыкла к тебе и считает за своего, – сказал Сильвер. На этот раз он не спешил ко мне на помощь, и я сам снял куртку и вместе с ящерицей повесил ее в шкаф рядом с дверью.

– Приступай, – Сильвер кинул мне полотенце и показал на немытую посуду в мойке, – надо торопиться, скоро обед.

И мы приступили: я мыл посуду, Сильвер резал овощи и кидал их в кипящую воду, а с холодильника за нами наблюдала Марта. Она лежала, свесив голову, лапы и хвост, и блаженствовала в клубах горячего пара, что поднимался от кастрюли и от крана с горячей водой…

Так прошла неделя. Я жил в соседней с Тэйлором каюте, узкой и тесной, но мне это не мешало – я приходил «домой» только поздно вечером, а все остальное время помогал Сильверу. Работа не тяготила меня, я давно привык к ней и на корабле занимался тем же, что в нашем с матерью трактире – чистил и резал овощи, мыл кастрюли и тарелки, следил за порядком и чистотой. А также кормил Марту морковью, яблоками и салатом, она съедала все из своей миски и иногда требовала добавки, покусывая меня за руки. Получалось это у нее совсем не больно, она просто держала мой палец в зубах, не сжимая их, точно повзрослевший щенок, что играет с хозяином и пробует границы дозволенного. И получала, конечно, свой вкусный кусок, отчего растолстела еще больше.

Готовил Сильвер сам. Он же и относил еду матросам, когда наступало время, а мне пришлось быть официантом у Тэйлора и доктора. Они жили в каютах на носу судна, а завтракать, обедать и ужинать предпочитали в просторной каюте Тэйлора с диванами, дорогой мебелью и огромным телевизором в полстены.

Как-то утром я остался на камбузе один и уже собирался забрать у Тэйлора и Лесли посуду, но в дверях столкнулся с капитаном. Он вошел так быстро, что я едва успел бросить на Марту полотенце – приказ доктора все слышали отлично, и ящерице грозили большие проблемы, если бы она решила поближе познакомиться со Смитом. А так полотенце закрыло ей обзор, и Марта неподвижно лежала под ним, виднелся только кончик ее хвоста. Я переставил чистую кастрюлю так, чтобы закрыть ящерицу от глаз капитана, и сказал, что Сильвер сейчас вернется, но Смит жестом оборвал меня. Осмотрел меня еще раз с ног до головы и проговорил в своей манере – громко и отрывисто, но, как мне показалось, немного неуверенно:

– Послушай, Данила, я все хотел тебя спросить… Сильвер говорит, что в России у всех есть медведи и чтобы ездить на них, надо получить права. У тебя тоже был медведь? Ты же русский, верно?

Марта заскребла по столу когтями, я толкнул ее кастрюлей и ответил, глядя Смиту в глаза:

– Да, у меня был свой медведь, но я его кастрировал и поставил на учет в КГБ.

Марта отпихивала кастрюлю на край стола, толкала сильно и упорно, да еще и пыталась избавиться от тряпки, что застилала ей глаза, но Смит не обращал на ящерицу внимания. В его глазах мелькнули удивление и даже испуг, и он спросил:

– Зачем? Зачем ты это сделал?

– Он плохо пил водку и сожрал графитовые стержни от ядерного реактора, и мне стало нечем охлаждать реакции в самогонном аппарате. Но я отправил соседу ракету с запиской, и он подсказал мне новую технологию охлаждения через балалайку.

Я говорил первое, что приходило мне в голову, и следил за кастрюлей, придерживал ее, не давая упасть. Марта хвостом вперед выбиралась из-под полотенца, она вздыбила гребень, и было понятно – ящерица в бешенстве от такого с ней обращения, и сейчас всем нам мало не покажется. Впрочем, был шанс отвлечь ее – подсунуть яблоко или морковку, а лучше всего лист салата, что отвлечет ее надолго, но зелень мы берегли, ее было мало, ведь никто не знал, сколько продлится наше плавание. Но ради общего спокойствия я был готов пожертвовать своей долей.

– И как звали твоего медведя? – Все, что я говорил, Смит принимал за чистую монету и с любопытством исследователя задавал мне один вопрос за другим. Все сказки о России, что он когда-то слышал, оказались не выдумкой, а былью, и это приводило Смита почти что в восторг.

– Распутин, – сказал появившийся на камбузе Сильвер, – медведя Данилы звали Распутин. А у моего медведя был просто номер, как у автомобиля, это очень удобно, если надо перевезти медведя на танке. Но на танках мы ездим зимой, когда очень холодно, градусов пятьдесят и меньше. Другие машины не заводятся, даже если вместо бензина залить в бак спирт…

Смит с совершенно обалдевшим видом посмотрел сначала на меня, потом на Сильвера, потом кастрюля свалилась на пол, и капитан быстро ушел. Я сорвал с Марты полотенце и сунул ей в морду лист салата. Ящерица вцепилась в него, утащила в дальний угол стола, за кофеварку и повернулась к нам хвостом. Сильвер поставил посуду в мойку и сказал:

– Надо придумать кличку для моего медведя. Капитан просто так не отвяжется, он замучил меня расспросами, а теперь добрался и до тебя. Смит служил в американском флоте и видел русских только издалека, вернее, наши, в смысле, русские подводные лодки. Причем встретились они где-то далеко от берега, в нейтральных водах, я не знаю, что там у них произошло, но Смит эту встречу, как мне кажется, будет помнить до могилы.

Я только успел подумать, что Смит при всех своих габаритах и командирском голосе не выглядит чувствительным и впечатлительным человеком, как Сильвер добавил:

– Это он еще не слышал наших речевых оборотов и словосочетаний, что звучат в моменты наивысшего душевного подъема или волнения. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Я ничего не понял, впрочем, в памяти что-то такое шевельнулось – Сильвер, скорее всего, имел в виду ненормативную лексику. Отец нечасто, но в те самые мгновения, обращался к этим емким и коротким словам, что помогали с упомянутым волнением справиться, а Терезе только и оставалось, что затыкать уши. Но ничего этого я Сильверу говорить не стал, а пошел в каюту Тэйлора, чтобы забрать посуду после завтрака.

Оба брата были там, они уже поели, и теперь каждый занимался своими делами – доктор чистил пистолет, а Тэйлор лежал на диване и смотрел в планшет. Весь вид хозяина «Изольды» говорил, что ему скучно, смертельно скучно – он украдкой зевал, сонно хлопал глазами и лениво водил пальцем по экрану. А когда я вошел, Тэйлор посмотрел на меня так, точно ждал новостей, которые разгонят его скуку, но мне сказать было нечего. Все в порядке, все нормально – рыба плывет рядом с бригантиной, завтрак для команды приготовили вовремя, дождя нет, туман немного рассеялся. В общем, не происходило ничего, все было, как и неделю назад, когда мы только покинули порт, и все уже привыкли к тому, что вместо карты по морю нас ведет оживший рыбий скелет.

Поначалу команду это взволновало, матросы постоянно толпились у борта и следили за нашим «проводником», но потом интерес иссяк, чему немало поспособствовал Смит. Он заявил своим неподражаемым голосом, что каждый, замеченный им у борта как во время вахты, так и вне ее, будет оштрафован и получит жалованье не в полном объеме. Это помогло, да и рыба, как и однообразное море вокруг, порядком поднадоела. Волновало одно – никто из нас не знал, куда мы направляемся и как долго пробудем вдали от земли. Но потом привыкли и к этой мысли. Еды и воды было полно, океан был спокоен, ветер дул ровный и попутный, и бригантина летела по волнам, делая те самые двадцать узлов, какими хвастался Тэйлор.

А сейчас Тэйлор с надеждой глянул на меня, но я принялся собирать со стола посуду. Лесли протирал детали пистолета специально тряпочкой, потом поднял полуразобранное оружие со стола, прицелился и тут же опустил его.

– Простите, Смит, – сказал доктор, глядя мне за спину, – я вас не заметил.

Я обернулся – на пороге каюты стоял капитан, но внутрь войти то ли не решался, то ли просто не собирался этого делать. Он посмотрел на меня, и я решил, что Смит сейчас спросит что-нибудь про медведей, но капитан обратился к Тэйлору:

– Прошу прощения, – сказал он, – но мне кажется, что вы должны это видеть. Я не уверен, что мы должны идти следом за этой рыбой, я бы изменил курс. И раз уж на то пошло, то я хочу сказать вам…

Но его никто не слушал. Тэйлор мигом вскочил с дивана и принялся одеваться, доктор быстро и ловко собрал пистолет, сунул его в кобуру на поясе и потянулся за своей курткой. Тэйлор опередил нас всех, он первым взбежал по лестнице и оказался на палубе. Осмотрелся и сразу определил, куда надо идти – у левого борта «Изольды» вопреки запрету толпились матросы, почти все, свободные от вахты. Был среди них и Сильвер, я заметил, как он говорит сначала с одним, потом с другим матросом, вернее, не говорит – он лишь перебросился с ними парой слов и отошел в сторонку. Мне сначала показалось это странным, но вскоре я об этом и думать забыл, стоило мне подойти к борту и посмотреть на море.

Оно изменилось, вид его был не тот, что прежде, что еще полчаса назад, когда я видел его в последний раз. По воде точно провели границу, настоящую, ощутимую, видимую реально – полосу мутно-серого цвета, выпуклую, точно искусственная неровность на дороге, что заставляет машины сбрасывать скорость. Эта полоса была еще заметна за кормой, она чуть вспучилась над морем и тянулась в обе стороны, сколько хватало глаз. Однако «Изольда» шла в прежнем темпе, только вода стала другой, прозрачной и неподвижной, бригантина скользила по ней, точно по стеклу, при этом совершенно бесшумно. И дно было близко, очень близко, на него падала тень нашего корабля.

Дно было неровным, как мне показалось, каменистым, неприятного черно-серого цвета. Камень точно присыпали золой или толченым углем, и эта взвесь еще не успокоилась, пересыпалась словно сама собой или в такт глубинному течению, и у меня появилось чувство, что земля внизу шевелится. Но это было еще полбеды – дно здесь населяли отвратительные твари, белые трубчатые черви с красными щупальцами и гигантские, до полуметра длиной, моллюски с полосатыми раковинами. Существ тут было столько, что местами они скрывали под собой дно, кишели на нем, переползали с места на место и жрали друг друга. Я сам видел, как огромная раковина стремительно распахнула створки и тут же захлопнулась, затянув в себя десяток, не меньше, красно-белых червей, и принялась быстро всасывать их внутрь, насыщаясь. Бежать червям было некуда, они сидели, будто приклеенные концами своих трубок к выступам на дне, и могли только спрятаться внутрь своего полупрозрачного жилища или ждать, когда моллюск нажрется до отвала.

– Мы станем этим после смерти, – я едва не вздрогнул, услышав это, повернулся и увидел рядом с собой одного из матросов, как мне показалось, того, с кем говорил Сильвер. Ростом чуть ниже меня, лысый и плотный, он широко раскрыл карие глаза и не отводил взгляда от моря, и говорил, не обращая на меня внимания:

– Ада теперь нет, рая тоже, есть только море, и скоро мы все окажемся там. Кто червем, кто крабом, кто медузой. Тебе что нравится? – Он толкнул меня локтем в бок и улыбнулся с таким видом, что мне захотелось отойти от него подальше и уж точно не принимать участия в разговоре. От его слов веяло безнадежностью и готовностью встретить самый ужасный конец, сродни тому, что показывают в триллерах. Мне показалось, что наши часы уже сочтены, что «Изольда» никогда не вынесет нас отсюда, что я никогда не увижу берег, Бристоль и что Тереза не узнает, где и как расстался с жизнью ее сын.

– Лично я бы предпочел крабом, – продолжал развивать тему матрос, – им хорошо живется, у них есть крепкий панцирь и вокруг всегда полно жратвы. Они лопают падаль, а этого добра в море навалом, хватает на всех…

– А я бы медузой, – подхватил кто-то сбоку, но я не видел говорящего и даже не собирался смотреть на него – дно под «Изольдой» притягивало взгляд. Кишащие внизу твари вызывали тошноту и отвращение, выступы поднялись тут к поверхности воды, и черви шевелились под ней, вытянув свои щупальца, точно пытались схватить бригантину подобно гигантскому спруту, о котором я наслушался рассказов еще в нашем с матерью трактире.

Я отошел от борта и отправился искать доктора и Тэйлора, заслышал издалека голос Смита и подошел к противоположному борту. Рыба никуда не делась, она скользила в толще воды уверенно и быстро, огибала корявые каменистые выступы на дне, лавировала между ними, как в лесу. Доктор и Тэйлор смотрели на дно, на их лицах читалось отвращение, смешанное с удивлением, а Смит стоял чуть поодаль и говорил, как ему казалось, негромко, но любой матрос, если бы подошел поближе, мог легко разобрать его слова:

– Я буду говорить откровенно, даже рискуя поссориться с вами. Мне не нравится эта экспедиция, мне не нравится это место, мне не нравится то, что происходит… Я чувствую себя овцой, которую ведут на бойню, и ведет эта… сушеная треска.

– Это селедка, – рассеяно отозвался доктор, не глядя на капитана. Лесли тоже не нравилось происходящее, как и Тэйлору, оба старались не показывать вида, но капитан этого не замечал или делал вид, что не замечает.

– Мне было поручено вести судно, куда пожелает хозяин, – при этом Смит сделал легкий поклон в сторону Тэйлора, – и при этом мне не называли цели путешествия. Отлично, я ни о чем не расспрашивал. Но вскоре убедился, что вы и сами толком не знаете, куда вас приведет этот ваш компас. Вы ведете нас на погибель, вы видели границу, что мы только пересекли, и знаете, что говорят об этом в порту. Это их территория, нам тут не место…

– Заткнитесь, Смит, сделайте одолжение, – оборвал капитана Тэйлор, что было довольно невежливо с его стороны, – мало ли что говорят в порту, а вы собираете все сплетни, как баба, ей-богу… Если боитесь – так и скажите, на берегу я дам вам расчет, и вы можете искать себе место на другом корабле, но на рекомендации не рассчитывайте.

Капитана точно в живот ударили, он набычился, опустил голову, лицо его покраснело, а лоб покрылся испариной, но, возможно, виной тому была мелкая морось, что посыпалась с неба. Он глубоко вдохнул и полным достоинства голосом сказал в спину Тэйлору:

– Как вам будет угодно. Но я считаю своим долгом предупредить вас: мне кажется, вы недооцениваете трудности дела, за которое взялись. И я скажу вам, что я думаю об этом: вам предстоит борьба не на жизнь, а на смерть.

– Вы совершенно правы, – ответил доктор. – Мы сильно рискуем. Но вы ошибаетесь, полагая, что мы не отдаем себе отчета в опасностях, которые нам предстоят… А это что? Тэйлор, ты видишь? Смит, а вы?

Лесли лег животом на брус, что шел вдоль борта, вытянулся, придерживаясь руками за край, и пристально смотрел вперед. Тэйлор проворчал что-то вроде «что там такое?..» и тоже умолк, он повернулся в ту же сторону, что и брат. Смит молчал, смотрел поверх голов хозяев в море и безмолвствовал. И только я один ничего не понимал.

«Изольду» немного развернуло вбок – рыба взяла правее, справа по борту показались гигантские каменные выступы, торчащие над морем, и на верхушке одного горел огонь. Яркое живое пламя сразу приковало к себе всеобщее внимание, матросы моментально оказались неподалеку от нас и перешептывались, посматривая то на братьев, то на огонь, горевший посреди моря.

Бригантина приближалась к выступу над водой, и стало заметно, что огонь неподвижен, он не шевелится, не рвется вверх и в стороны, как обычное пламя, оно точно застыло, приняв форму воронки или конуса. При этом острый конец упирался в камень, а широкий торчал над водой и светился ровным и ярким светом, как маяк. «Изольда» почти поравнялась с ним, неслышно двигалась над кашей из живых, копошащихся на дне существ, и было тихо, очень тихо, я слышал, как обиженно сопит капитан, как шуршит куртка врача – Лесли так и лежал животом на брусе, щурился и всматривался в нечто, венчавшее каменную корягу. Потом он откинулся назад, посмотрел на Тэйлора, на меня, и в глазах доктора я увидел восторг, что того и гляди перейдет в эйфорию.

– Это «обратка», – тихо сказал доктор, – чтоб мне провалиться, это она. «Обратка», черт ее дери, я видел такое один раз, хотел купить…

– Руки у тебя коротки, – отозвался Тэйлор. Он держался за канат и тоже нависал над водой, не обращая внимания, что того гляди окажется внизу, – я бы тоже купил. Чтоб было, на крайний случай. Ну, вы меня поняли…

Все, даже капитан, дружно кивнули, только я ничего не понимал, и объяснять мне никто ничего не собирался – все с жадностью и тоской смотрели на яркий конус. Я посмотрел по сторонам, заметил стоявшего поодаль Сильвера и направился к нему. Тот сразу понял, что мне от него нужно, и сказал, не отводя глаз от огненной воронки:

– Это «обратка», дорогая вещь, дороже всех кораблей твоего приятеля вместе взятых. Это как выиграть в лотерею миллион долларов – один раз купить билет, и ты богач до конца дней. Даже не миллион, а десять миллионов, или пятьдесят…

Он опомнился, посмотрел на меня, усмехнулся и пояснил:

– «Обратка» может повернуть время назад, отмотать его, как нитку на клубок, если ты понимаешь, о чем я говорю. Но ненадолго, на четверть часа или меньше, но иногда это очень много, даже больше, чем нужно. Я слышал, что такую вещицу можно найти в теле дохлого кита – тварь, что создала «обратку», живет в нем, используя как инкубатор, потом кит дохнет и продолжает таскать в себе зародыш одного из тех, что отняли у нас море. И что там в итоге появится на свет – черт знает, я бы предпочел этого не видеть. Но кита я не вижу, может, он давно сдох, и его сожрали, не дав догнить хорошенько…

Повернуть время вспять – это прозвучало как сказка. Так не бывает, это всем хорошо известно, время нельзя остановить или вернуть, и тот, кто научится это делать, станет… Ну, миллионером, это понятно, это само собой. И вообще у него все будет хорошо до конца его дней. «Обратка» может сделать это совершенно бесплатно, это как билет к счастью…

Матросы так и толпились у борта, но смотрели уже на Тэйлора и доктора, совещавшихся в сторонке. Капитан демонстративно отошел к мачте и даже отвернулся, показывая всем своим видом равнодушие к любому решению, что примет хозяин. «Изольда» как раз проходила мимо воронки, я наклонился над водой и видел внутри «обратки» огненные вихри, они кружились, завивались спиралями под тонкой «крышкой», что не давала им расплескаться. Спирали ударялись о нее и падали в основание узкой «ножки», в точности как у бокала из дорого стекла, и вообще вещь казалась до невозможности хрупкой, и странно, что море до сих пор не уничтожило ее.

– Не трогать, – раздался голос Тэйлора, – следуем своим курсом.

Он подошел к борту, глянул вниз. Рядом оказался доктор, он точно невзначай распахнул куртку, и под ней обнаружилась кобура с пистолетом. Общий вздох, негромкие проклятья и топот ног – матросы отходили от борта, кляня хозяина на все лады. Я все пытался понять причину такого решения, потом подумал, что Тэйлор прав, и Смит тоже – уж больно нехорошим было место, куда нас занесло. Червей на дне становилось все больше, они копошились под самым килем, «Изольда» задевала их, и кто не успевал спрятаться, превращался в красно-белое мутное облачко, что пачкало воду и обостряло рвотный рефлекс.

Все уже отошли от борта, кто-то нырнул в трюм, кто-то остался на палубе, матросы стояли по двое-трое и переговаривались. Смит рыкнул на них, и те нехотя разошлись. Общее разочарование и злость, казалось, повисли над кораблем. Мне показалось, что стало душно, я расстегнул ворот куртки и подошел к борту. «Изольда» прошла мимо воронки, та оказалась позади, и в это время с мачты раздался свист. Я поднял голову, но ничего в парусах и на небе не заметил. Свист повторился, раздался невнятный крик, и матросы, что еще оставались на палубе, кинулись на корму. Доктор и Тэйлор переглянулись, Лесли потянулся к пистолету, а я лег животом на брус и посмотрел назад.

Увидел я немного, заметил только руку с багром, что высунулась из одного из иллюминаторов. Два-три неверных взмаха – и острие багра зацепило воронку, потащило ее к кораблю. А возвышающийся над морем выступ вдруг шевельнулся, с него полетели песок и ракушки, он дернулся и потянулся следом.

«Обратка» исчезла в иллюминаторе, зато снова появился багор, он несколько раз ткнул в нечто длинное, серое, живое, точно отгоняя его, и на выступе появились темные пятна, они расширялись на глазах, и я понял, что это кровь. Выступ был не из камня, это было щупальце, оно принадлежало чему-то живому, что годами лежало на дне, и вот теперь его потревожили, разбудили, сделали ему больно.

– Кто? Кто это сделал? – Доктор и Смит рявкнули одновременно. Ответом им была тишина. Все видели только то, что видели – руку с багром и втянутую в иллюминатор «обратку», все переглядывались между собой, но молчали. Тэйлор враз побледнел от злости, он быстро пересек палубу и направился к трапу, доктор и капитан шли следом, но тут снова раздался свист, потом крик – матрос, что сидел на рее, пытался предупредить нас… Но он опоздал, пусть ненамного, однако этого было достаточно.

Дно поднималось нам навстречу, поднималось плавно и быстро, чуть подрагивало при этом, песок и камни летели в разные стороны. Червей отбросило потоком воды в сторону, они клонились, как трава под ветром, попрятались в свои трубки, полосатые моллюски сыпались вниз, в черную бездонную муть, пропадали там, словно в чьей-то пасти. «Шатается земля, как пьяный, и качается, как колыбель, и беззаконие се тяготеет на ней; она упадет, и уже не встанет», – некстати вспомнились мне слова «проповеди» нашего Пастора, но тут же стало не до них.

«Изольду» тряхнуло так, что я едва удержался на ногах, меня отбросило от борта, и я влетел спиной в мачту, едва не свалив с ног случившегося рядом Сильвера.

Тэйлор сидел на палубе и крутил головой по сторонам, устоявший на ногах доктор протянул ему руку, да так и замер, глядя куда-то нам за спины. Я обернулся, и не сразу сообразил, куда смотреть – все было как обычно: серая вода, серое небо, дождь и негустой пока туман. И в тумане шевелилось нечто огромное, плоское. Оно поднималось из моря, взбаламутив неподвижную до этого воду…

Над водой распростерся гигантский скат, плоский, легкий, изящный, как летучая мышь. Он завис над водой и слегка шевелил хвостом, удерживая равновесие. Я видел его круглые глаза, огромную пасть, что «улыбалась» нам, кончики «губ» чуть подрагивали, точно чудовище собиралось сказать нам что-то.

Минуты показались мне страшно длинными, время точно остановилось, сделалось тягучим, как смола или мягкая резина, оно тянулось нехотя, тормозя секунды. А затем чудовище рухнуло в воду, подняв вал воды, и он швырнул нашу «Изольду» точно щепку.

Все, кто был на палубе, попадали на доски, схватились кто за что успел, но это не помогло. Волна прокатилась от бушприта до кормы, схлынула в море, мы все вымокли до нитки, зато уцелели. Волна еще трепала корабль, когда скат появился с другой стороны, он поднялся, как кобра в стойке, глянул своими неживыми, остановившимися глазами, поднялся еще выше, так, что из воды показался хвост, и плашмя грохнулся в море.

«Изольду» развернуло боком, она покачнулась, но устояла, второй вал воды накрыл нас с головой, и после него на палубе оказалось немало червей и ракушек. Одна такая лежала рядом – огромная, мокрая, покрытая тонким слоем водорослей, я отшвырнул ее ногой к борту, и она закружилась на мокрой палубе, как волчок. Но я не следил за ней, я смотрел на доктора, что, стоя на коленях, вскинул пистолет и целился в небо: чудовище исчезло. Даже если бы оно и оказалось на прежнем месте, вряд ли бы «беретта» доктора причинила ему серьезный урон, скорее, разозлила бы еще больше. Лесли и сам это отлично понял, он спрятал пистолет в кобуру… и тут корабль содрогнулся.

Я намотал канат на ладони, держался на нем, меня швырнуло к мачте, я пролетел мимо, и тут на место, где я только что лежал, упало что-то вроде фонарного столба. Гибкое, огромное, мощное, с шипами на конце, оно скользнуло по доскам, оставив в них глубокие борозды, и пропало с глаз долой. Я проследил за ним, и заметил, что кормовая надстройка разбита вдребезги, на палубе валяются деревянные обломки и щепа и что доски палубы там проломились. Матрос, оказавшийся рядом, в спешке откатился прочь, встал на колени и шустро пополз к нам. Сильвер протянул ему руку, но не успел – бригантину тряхнуло так, что она поднялась над водой и рухнула обратно, вода хлынула со всех сторон, и матроса отнесло к борту, где он и остался лежать.

Я держался за канат, но чувствовал, что силы на исходе. Руки затекли, ладони посинели: канат пережал мне вены. Я принялся потихоньку разматывать его, чтобы освободиться. Я видел, как матросы, кто мог двигаться, ползут к трюму, что доктор и Тэйлор поднялись на ноги и оглядываются по сторонам, что оба они вооружены, а Смит сидит у второй мачты, и по щеке у него течет кровь.

– Вот скотина, – пробормотал Сильвер, и я не понял, кого он имеет ввиду: чудовищного ската или недоумка, что проигнорировал приказ Тэйлора и по дури вызвал монстра со дна морского. На мой взгляд, под это определение подходили оба, и я только собрался сказать об этом Сильверу, как бригантину затрясло, точно она шла не по морю, а по рельсам и подпрыгивала на стыках.

Удар был такой силы, что загудели доски, кто-то заорал, а я едва успел откатиться в сторону – с мачты свалился обломок реи, обмотанный парусиной и канатами. Я разделался со своей привязью и решил, что надо убираться, лучше всего – в трюм. Я не мог ничего противопоставить чудовищу, о том, чтобы тягаться с ним, не было и речи.

Я увидел Сильвера, он кое-как поднялся на ноги и, почему-то пригнувшись, шел следом за мной, когда «Изольда» клюнула носом. Раздался короткий громкий треск, полетели щепки, я успел отвернуться от «обстрела», но заметил, как скат хвостом перебил бригантине бушприт, и от него отвалился здоровенный кусок, а второй висел на цепях, но было видно, что долго ему не продержаться.

Корма «Изольды» взлетела в воздух, корабль мотнуло от удара в бок, я не успел удержаться и полетел к борту. Еще удар, точно скат толкнул корабль хребтом или плавником, бригантина накренилась, я перелетел через фальшборт и повис на нем, ухватившись за край. Успел заметить и Сильвера, что бросился ко мне, и доктора, и Тэйлора за его спиной, как все пропало. Перед глазами были лишь мокрые доски, покрытые слизью от размазанной органики, что недавно копошилась на дне, да пара огромных белых створок, еще недавно принадлежавших моллюску.

– Данила, держись! – услышал я, но не узнал, чей это голос.

И тут же стало тихо. Так тихо, что у меня зазвенело в ушах. Я слышал, как бьется мое сердце. Раздался легкий, на грани слышимости, шорох, но я не понял, что или кто произвел его. Мне показалось, что краем глаза я вижу перекинутый через борт канат, потянулся к нему… и тут слева что-то мелькнуло. Я бросил туда взгляд и не сразу сообразил, что вижу – там не было ни неба, ни моря, все заслоняла гладкая белоснежная завеса, по ней стекала вода, ее поверхность подрагивала, точно завеса могла дышать или ее колыхал ветер. Я глянул чуть ниже и увидел пару выпуклых черных глаз с белыми искрами в глубине и узкую щель под ними, изогнутую в улыбке. Щель дрогнула, улыбка исчезла, скат приоткрыл пасть, и я едва не задохнулся от чудовищного зловония. Скат плавно приподнялся над водой, закачался на ней, балансируя хвостом, и тут над моей головой что-то хрустнуло, и я услышал Смита. Он орал так, что монстр на время отвлекся от меня, но капитан не обратил на это внимания:

– Глаза закрой!

Я сделал, что просил Смит, лишь бы не слышать этого крика. Зажмурился как мог крепко, прижался лбом к мокрым доскам и понял, что сейчас упаду в море. Пальцы свело судорогой, они не слушались меня, ноги скользили. И тут по глазам даже через закрытые веки резанула яркая вспышка. Было очень похоже на то, когда перегорает лампочка. Только сейчас мне показалось, что перегорело и взорвалось солнце, причем у меня над головой. На миг стало жарко так, что я весь взмок в облепившей тело холодной одежде. Затем раздался негромкий хлопок, за ним жуткий выдох, похожий на стон, оглушающий плеск – и волна накрыла меня с головой.

Я не видел, что происходит вокруг. Открыл глаза, закрыл, но все с тем же результатом – темно и очень холодно. Корабль сильно накренился, мои руки разжались и я полетел вниз. Краем сознания я поймал чей-то крик, потом мне стало больно, так больно, что я не мог ни крикнуть, ни вздохнуть, мне показалось, что у меня треснул позвоночник. Я точно упал спиной на зубцы пилы, пилы чудовищных размеров, и пил тут было несколько – внизу и сверху, они шли в несколько рядов, шевельнулись, пошли навстречу друг другу, и я перестал слышать и видеть…

А потом стало светло и холодно, я снова стоял на палубе и оглядывался по сторонам. Я не помнил, кто вытащил меня, не помнил, как это произошло, я был тут один, стоял у мачты, с которой свисали рваные снасти и смотрел перед собой. Меня никто не замечал. Все – матросы, братья и капитан – стояли у борта, и я слышал, как доктор зовет меня по имени. Я попытался окликнуть его, но не смог. Я только бесполезно шевелил губами и держался за горло, потом вспомнил, что это уже было со мной когда-то, в детстве, когда, простудившись, я потерял голос. Странное это было ощущение – пытаешься что-то сказать, а сам при этом молчишь, слова улетают вниз, как по гладкой трубе, и тебя никто не слышит и не понимает.

Тогда я решил подойти к ним, но смог сделать только шаг или два – ноги не слушались меня, мне казалось, что я иду по колено в песке, а на самом деле внизу была палуба, вся усеянная дохлыми червями, ракушками и щепками, обрывками канатов и парусов. Я попытался еще разок и решил, что пока останусь на своем месте и понаблюдаю со стороны – пока не приду в себя. Я посмотрел перед собой и заметил, что далеко в море колышется нечто огромное, черное, рваное, точно тряпка, его относит ветром и волнами, которые снова вернулись и привычно покачивали «Изольду». Я не мог хорошенько разглядеть, что это там такое плавает, как огромная клякса, и вдруг сообразил, что это скат, уже дохлый и неопасный. Его убил свет, от которого я едва не ослеп, или что-то другое – мне было все равно. Твари больше не было, и никто не мог помешать нам двигаться дальше.

Однако бригантина так и оставалась на месте. Я слышал, как Смит приказал бросить якорь, слышал, как гремит цепь, и даже почувствовал легкий толчок, когда якорь опустился на дно. Я снова попытался подойти к борту и посмотреть, что происходит внизу, и снова не смог сделать ни шага. Тогда я стал смотреть на доктора и Тэйлора. Я видел все и слышал каждое их слово, только не мог подать голос. Мне было очень холодно, но совсем не больно. Хотя я хорошо помнил, что недавно едва не умер именно от боли, но подумал, что все узнаю позже, сейчас я не хотел мешать доктору и Тэйлору – они были очень заняты.

– Обратка! – орал Лесли, сжимая в руке пистолет. – Какая сука прикарманила ее? Кто, я вас спрашиваю?

Он метался перед выстроенными в ряд матросами, те молчали и исподлобья следили за ним. Все мокрые, грязные, в слизи и крови, они смотрели зло и настороженно, но ничего не говорили.

– Перестреляю всех! – рявкнул доктор и, действительно, пальнул в воздух. От резкого звука у меня заложило уши, а тот матрос, что недавно говорил мне, что после смерти хочет стать крабом и жрать падаль, невольно зажмурился и отшатнулся.

– Угробить нас хотели! – Еще выстрел, патронов доктор не жалел, и всячески демонстрировал это, как и свою решительность расправиться с негодяем, что нарушил приказ хозяина корабля. Тэйлор стоял неподалеку, глядел на брата, на матросов, потом задрал куртку, вытащил из кобуры под ней точно такой же, как у брата, пистолет, дернул первого попавшегося матроса за грудки, швырнул его к борту и приставил пистолет к его голове.

– Я прострелю тебе колени и выкину за борт. А сам посмотрю, как тебя будут жрать акулы. Скоро их тут будет много, и они не побрезгуют тобой, – негромко сказал Тэйлор, и я услышал легкий щелчок металла о металл: это опустили предохранитель. Лесли посмотрел на брата, шагнул к стоявшему крайним матросу и ткнул дульным срезом «беретты» тому под нижнюю челюсть. – И тебя, – спокойно сказал доктор, – я тоже скормлю акулам. Живым. А потом проделаю это с каждым, можете не сомневаться. С кораблем мы справимся сами, обойдемся без вас.

Его тон, голос, и решимость сделали свое дело: из толпы вытолкнули китайца, того самого, что я видел, когда оказался на «Изольде» впервые. Низкорослый, коротконогий, с жесткими черными волосами, он испуганно смотрел на доктора. Тот улыбнулся, убрал пистолет от лица матроса и подошел к китайцу. Его толкнули под коленки, он свалился на палубу и смотрел по очереди то на доктора, то на Тэйлора, что тоже оставил матроса в покое и подошел поближе.

– Ты, наверное, глухой или убогий, – сказал Тэйлор, разглядывая китайца с точно таким же видом, как недавно смотрел на морских червей, – раз ты не понял мой приказ. Или сделал это нарочно, решив, что я дурак и меня можно не слушать. Верно?

Он подошел к китайцу и приставил пистолет тому к переносице, глянул на брата, и Лесли впечатал свой пистолет китайцу в затылок.

– Разнести тебе голову? Нет, после этого здесь будет очень грязно, и ты подохнешь слишком быстро. Выкинуть акулам? Но тогда я не увижу, как ты подыхаешь, – рассуждал Тэйлор, и от его слов мне стало не по себе. Матросы дружно отошли на шаг назад, и я заметил Сильвера, который на мгновение оказался один, но сразу скрылся в толпе.

– Я вот что сделаю, – сказал Тэйлор, – сейчас ты разденешься догола, тебя привяжут к канату и бросят в море. Пару раз протянем под килем, а потом потащим за собой, и я посмотрю, что к утру от тебя останется. Надеюсь, что акулы получат только кости. Давай, – скомандовал он, – снимай свои тряпки, скотина.

Китаец замотал головой, прижал ладони к груди и закачался, как игрушка на «торпеде» машины. И даже начал что-то такое подвывать, покаянно и умоляюще, но заткнулся, глядя в черное дуло «беретты», что появилось у него перед глазами.

– Не хочешь сам – тебе помогут, – сказал Тэйлор, глянул на матросов, выбирая, кому бы поручить наказание. И тут китайца прорвало:

– Не надо, – еле слышно проговорил он, – я виноват, я сделал это потому, что хотел денег. Но теперь они мне не нужны, оставьте мне жизнь, и довольно. Я отдам вам «обратку», заберите ее.

– Конечно, отдашь, – доктор убрал пистолет в кобуру, но так и стоял в распахнутой куртке и держал ладонь на рукояти пистолета, – еще как отдашь. Где она?

Китаец полез под толстовку и вытащил из-под нее огненный конус, издалека показавшийся мне сказочным цветком. Он переливался в руках матроса как живой, огонь шевелился в нем. Все дружно охнули и подались вперед, но тут же отшатнулись, едва Тэйлор поднял оружие. Доктор взял «обратку», осмотрел ее со всех сторон, передал брату. Тэйлор держал ее недолго, смотрел на вещь, как мне показалось, отстраненно, то ли с недоверием, то ли с досадой, вернул брату и опустил пистолет.

– Давай, – услышал я еле различимый в плеске волн приказ, доктор приподнялся на носки, нашел в толпе Сильвера, и, как мне показалось, кивнул ему. Сильвер переместился к борту, ухватился за канат, что недавно не давал мне упасть, и тут доктор с размаху разбил «обратку» о борт. Во все стороны брызнули искристые осколки, они упали на палубу, та задымилась, дым быстро поднимался к небу, и скоро в нем исчезло все – и мачты, и экипаж, и доктор, стоявший спиной к морю и державший пистолет у головы китайца.

«Изольду» снова мотнуло, швырнуло вбок, дым поднялся над палубой, окутал меня, от него слезились глаза и перехватило горло, я попытался закашляться, но не смог. Тело сотрясали спазмы, мне казалось, что я задыхаюсь, да так оно и было – я снова ничего не видел и не мог вздохнуть. Почувствовал, как вихрь отрывает меня от места, поднимает, тащит вбок, все пропадает из глаз, и возвращается холод. Не ледяной и парализующий, как недавно, а обычный, так бывает, когда случайно искупался, причем в одежде, и теперь стоишь на берегу не в силах согреться. И я снова висел за бортом, упираясь ногами в доски обшивки, а Сильвер держал меня за капюшон куртки, тянул на себя, крыл и ската, и Смита, и безмозглого китайца, крыл последними словами, теми, что употребляются в моменты наивысшего душевного волнения, самыми изысканными оборотами, эпитетами и прочимисловесными изысками.

Но держал крепко, тянул на себя, схватил за куртку и тут за его спиной появился Смит.

– Глаза закрыть, оба! – гаркнул он.

Я зажмурился, Сильвер тоже, раздался короткий хлопок, и солнце вторично взорвалось у моего лица, обдав жаром и волной раскаленного воздуха. Но все быстро закончилось, я лежал на палубе, рядом сидели Смит и Сильвер, смотрели на меня, а я глядел на доктора. Он тоже посмотрел в мою сторону, то ли оскалился, то ли улыбнулся… и выстрелил китайцу в живот. Того отбросило к борту, он неловко завалился набок, а доктор уже был рядом, и Сильвер бежал ему на помощь. Вдвоем они перекинули убитого через борт, вернулись ко мне и смотрели во все глаза, а я смотрел на них и снова не мог сказать ни слова.

На это раз болело все, особенно содранные до крови ладони, я глянул на них, провел по штанинам и кое-как поднялся на ноги. Качка была умеренной, «Изольда» крутилась на якоре вокруг цепи, а матросы, капитан и братья молча смотрели на меня.

– Отдало море мертвых, бывших в нем, и смерть, и ад отдали мертвых, которые были в них; и судим был каждый по делам своим, – я осторожно повернул голову на голос, в полной уверенности, что увижу там Пастора. Но нет, это был Тэйлор, он убрал пистолет в кобуру, подошел ко мне и смотрел так, точно видел впервые в жизни.

– С возвращением, – это сказал Лесли. Он тоже подошел ко мне и повернул мою голову к свету, зачем-то оттянул нижнее веко и положил на шею холодные пальцы.

– Рефлексы есть, – пробормотал он. И вдруг обнял меня, да так, что у меня колени подогнулись и я едва не свалился на мокрые грязные доски. Тэйлор хлопнул меня по спине, Сильвер стоял напротив и тоже смотрел как на диковинку, матросы окружили нас и перешептывались, только что пальцем на меня не показывали.

– Как ты? Как чувствуешь себя? Болит что? – спрашивал меня доктор, а я молчал, не совсем понимая, что со мной произошло. Помнил я все и во всех подробностях, память не подвела, только некоторые события задвоились: почему-то за бортом я оказывался дважды, и два раза едва не ослеп по милости Смита. Тот тоже стоял поблизости, опирался на мачту, и мне показалось, что он не очень уверенно держится на ногах.

– Все хорошо, – пробормотал я, и сам удивился, как это легко и просто – говорить, дышать, двигаться. Я шагнул было вперед, но ноги подкосились, я свалился на палубу и меня стошнило.

– По местам! – рявкнул Смит, – прибраться тут, быстро!

Матросов как ветром сдуло, рядом со мной остались только братья и Сильвер, который придерживал меня за плечи и, когда все закончилось, помог подняться и повел к лестнице в трюм. Под ногами что-то мерзко хрустело, я два раза поскользнулся и едва не упал, если бы не Сильвер и доктор, поддерживавший меня с другой стороны.

– Теперь я знаю, как это работает, – услышал я Тэйлора и сначала не понял, о чем это он, а потом сообразил: доктор активировал «обратку», и она отмотала время назад. Значит, мне не показалось, и я попал в пасть скату, где и умер, тварь попросту сожрала меня, как чайка рыбу, а «обратка» вернула меня к жизни. «…дорогая вещь, дороже всех кораблей твоего приятеля вместе взятых. Это как выиграть в лотерею миллион долларов – один раз купить билет и ты богач до конца дней. Даже не миллион, а десять миллионов, или пятьдесят», – слова Сильвера снова прозвучали, да так, точно он говорил откуда-то с потолка.

Я теперь прекрасно понимал, что это такое – воскреснуть из мертвых. Мерзкие ощущения, надо сказать: голова как не своя, в глазах двоится, тело неповоротливое, точно бревно, и очень хочется спать.

– Мне надо отдохнуть, – проговорил я и сам не помнил, как оказался в своей каюте.

Потолок то выгибался дугой, то падал на голову, меня снова затошнило, и я закрыл глаза. А когда открыл, рядом сидел доктор, он перевязал мне ладони и поставил на столик у кровати бутылку виски и широкий низкий стакан.

– Давай-ка выпей, это тебе поможет, – Лесли налил стакан почти доверху и подал мне. Но я вспомнил данное самому себе обещание не пить ничего крепче воды из-под крана и отказался. Доктор сделал вид, что ничего не слышит, заставил меня сесть и поднес стакан к моим губам. Я чуть отстранился, уперся затылком в стенку и спросил:

– Что это было? Вспышка, свет… Я едва не ослеп.

– «Третий фактор», – ответил доктор и, заметив, что я ничего не понял, пояснил:

– Как тебе известно, у ядерного оружия имеется пять поражающих факторов, один из них световое излучение. А эта вещичка, что имелась в запасе у нашего капитана, именно так и действует, я сам еле успел отвернуться. Тому, кто глянет на нее, слепота гарантирована, сетчатку выжигает не хуже сварки. Надеюсь, нашего ослепшего ската уже дожирают твари, что сидели на нем, или кто-нибудь другой сегодня славно пообедал им. Пей, кому сказано, – он заставил меня взять стакан.

– Я не буду, – снова отказался я, но Лесли сделал зверское лицо и заявил:

– Пей, я тебе как врач говорю. Или вколю сейчас наркоз, будешь мультики смотреть. Это приятно, но последствия ужасные, лучше уж похмелье, можешь мне поверить.

И мне ничего не оставалось, как сделать несколько больших глотков. Виски обжег мне глотку, упал в желудок и немедленно растекся по стенкам, всосался в кровь. Стало жарко и душно, накатила такая слабость, что я едва не выронил пустой стакан. Но доктор был начеку, он подхватил его, помог мне лечь, и снова все исчезло – забытье накрыло меня, как одеялом, и я заснул.

Странное дело, но похмелья в том виде, как я его когда-то пережил, не было, и на следующий день я не чувствовал вообще ничего, если не считать мрачных мыслей. Еще зверски саднили ободранные ладони, но это было сущей ерундой по сравнению с остальным. С легкой головной болью мне удалось смириться: я списал все на последствия выпитого и перестал об этом думать, зная, что скоро пройдет само, а вот с мыслями было сложнее.

Даже не мысли – мной владело навязчивое состояние, довольно неприятное, надо сказать – при взгляде вокруг первым делом я думал, что мог никогда больше этого не увидеть. Ни волн, что глухо бились о корпус «Изольды», ни неба, ни парусов, ни мачт, ни палубы, мокрой и чистой. Мог не почувствовать запаха соли или дождя, что падал на лицо. Ни Марты, что первым делом оказалась у меня на рукаве, стоило мне войти на камбуз. Ящерица тяжело повисла на моей куртке, шустро вползла вверх и оказалась у меня на спине, прижалась теплым толстым боком к затылку и сидела там, пока от неловкого движения не свалилась в капюшон. Сильвер кивнул мне и отодвинул от стола табурет, предлагая сесть. Я снял куртку, вынул Марту из капюшона и сел за стол. Ящерица пристроилась у меня на коленях и крутила головой, следя за нами обоими одновременно.

– Есть хочешь? – спросил Сильвер, и я первым делом подумал о том, что если бы вчера все пошло не так, то и пообедать мне тоже больше никогда в жизни не довелось бы. Неприятному чувству удалось почти заглушить мой аппетит, и все же я согласился – мало радости было бы свалиться в голодный обморок. Пока я ел, Сильвер занимался своими делами, потом взял у меня посуду, которую я собрался поставить в мойку, и сказал:

– Погуляй еще денек. Я сегодня без тебя справлюсь, а завтра как обычно. Давай, давай, топай, – он почти выпроводил меня с камбуза, только что дверь перед носом не захлопнул. Мне ничего не оставалось, как пойти наверх и подумать, как бы использовать свой выходной, и я подумал, что самым лучшим будет проспать его. Но для начала я решил немного прогуляться. Прошелся по палубе, посмотрел на прилаженный на место бушприт, осмотрелся еще разок, высматривая следы разрушений, но ничего не заметил: все выглядело так, точно «Изольда» недавно покинула порт. Тогда я подошел к борту и посмотрел вниз.

Все было по-прежнему – и волны, и плотная непроницаемая взглядом вода, что скрывала глубину, и корпус корабля, и соленые брызги, летевшие в лицо. Но поганое чувство не отпускало, все вокруг мне казалось чужим, не моим, отталкивающим и холодным, точно я не имел права смотреть на все это, находиться рядом, чувствовать запахи и различать звуки. Я сам себе показался сейчас лишним, посторонним, мне не было места на палубе «Изольды», да что там – на палубе, на всем корабле. Меня не стало вчера, мой срок истек сутки назад, ветер и дождь гнали меня прочь, я направился было к трапу, ведущему вниз, к каютам, но тут неподалеку от меня за палубной надстройкой раздались голоса. Я не разобрал ни слова, но тон и интонации говоривших заставили меня подойти поближе.

Я увидел группу матросов, человек пять или шесть, они стояли боком ко мне и смотрели в море, вперед и чуть вправо по курсу бригантины. Смотрели и переговаривались, причем довольно оживленно и, как показалось мне, с тревогой. Ветер относил их слова в сторону, я по-прежнему ничего не мог разобрать, но теперь тоже смотрел на горизонт.

Тяжелое серое небо, такое же серое море с «барашками» волн смыкались далеко впереди в ровную, чуть дрожащую полосу, она расходилась в обе стороны и чуть выгибалась в центре. И в двух-трех градусах от точки «излома», где прямая переходила в дугу, я заметил нечто необычное. Там колебалось и дрожало на волнах облако, тоже мутное, серое, но на несколько тонов светлее и неба, и воды. Оно колыхалось под ветром, но не трогалось с места, и мне показалось, что это облако увеличивается в размерах. Оно приближалось, это несомненно, росло, хоть и небыстро, и это странным образом влияло на людей. Сначала мне показалось, что я вижу гигантский айсберг, сложенный из бесчисленных слоев льда, потом – что огромную, тоже «слоеную» скалу, потом сообразил, что это просто причудливое атмосферное явление, придавшее обычному туману вид плоского массивного камня, довольно длинного, надо сказать, даже не камня, а стены из туманных призрачных камней.

Матросы примолкли и почти не говорили между собой, а только смотрели вперед, перебрасывались короткими фразами, которые сразу заглушал ветер и плеск волн. Я подошел поближе, и смотрел уже не в море, а на лица людей – на них читался страх и обреченность. А также злость, она проступала все отчетливее, один матрос заметил меня, неторопливо повернулся, его рука дернулась к карману, но опустилась, пальцы сжались в кулак. Теперь меня заметили все, смотрели в упор, разглядывали молча, и мне почудилось, что они как-то связывают мое появление и мутное бесформенное пятно на горизонте. От взглядов мне стало не по себе, я отступил назад и едва не врезался в Смита. Он бесшумно появился за моей спиной и рявкнул так, что разом перекрыл шум ветра и воды:

– А ну по местам, бездельники! Быстро, бегом! Сколько раз повторять – чтобы я не видел вас тут больше!

Матросы не торопились, они переглянулись между собой, посмотрели на горизонт, на красного от возмущения Смита и неспешно разошлись, у борта снова стало тихо и пусто.

– И ты тоже! – понизив голос, сказал мне капитан. – Нечего тут шляться без толку. Или работай, или иди к себе и сиди там! – распорядился он, и я поспешил в свою каюту, чтобы, как и собирался, проспать остаток выходного дня и всю ночь. И заснул почти сразу, успев подумать напоследок, что завтра же это облако исчезнет с горизонта и больше я его не увижу. Фата-моргана – редкое зрелище, чарующий зрение оптический обман, только мне достались не замки с башнями, не пальмовые рощи, а обычная серая стенка из грубого камня. Видимо, истощилась фантазия океана, или виной тому стали те, кто поселился в нем, но он оставил нам самые простые видения, и одно из них недавно здорово напугало матросов.

Однако на следующий день «стена» в море никуда не делась, напротив – она стала шире и выше, и ближе заодно, ее края почти закрывали горизонт, и она перестал быть выгнутой, сделалась плоской и ровной. Ее верхний край чуть подрагивал и преграда шевелилась, точно кто-то изнутри открывал и закрывал жалюзи: «стену» то и дело пересекали полоски темно– и светло-серого цветов. Смотреть на это долго было невозможно: глаза закрывались сами собой, а в желудке появлялся скользкий комок, он поднимался к горлу, вызывая тошноту. Поэтому я старался не смотреть в море прямо по курсу «Изольды», отводил взгляд и к борту подходил только проверить, на месте ли рыба.

А ей все было нипочем, она плыла чуть в стороне от корпуса бригантины и временами уходила вбок, и тогда я думал, что наш «проводник» поможет нам обойти преграду, но нет – рыба возвращалась обратно, и нос «Изольды» смотрел точно на пелену плотного тумана, перечеркнутого движущимися полосками.

Я старался не думать о том, что нас ждет на подходе к этой мутной завесе, надеялся, что, подойдя вплотную, мы пройдем вдоль нее и обогнем, снова выйдем на чистую воду. И происходящее волновало не только меня: матросы, несмотря на запрет капитана собираться на палубе, только и делали, что толпились у бортов, глазели на дымку, поднимающуюся над морем. И огрызались на приказы Смита, не торопились выполнять их, отвечали дерзко, несколько раз я слышал произнесенные сквозь зубы угрозы. Выглядели матросы при этом злыми и раздраженными, но в их глазах читался страх, вернее, ужас, тот ужас перед неизвестностью, что появляется в сердце, и никто не знает, никто не объяснит тебе, что делать и как вести себя наедине с опасностью. Впрочем, я для себя и корабля пока опасности не видел, о чем и сказал доктору и Тэйлору.

Те довольно равнодушно отнеслись к моим словам, выслушали без интереса, просто приняли к сведению и все. Но я заметил, что после нашего разговора оба брата не выходили из каюты безоружными, а Лесли так вообще демонстрировал кобуру с «береттой» при каждом удобном случае.

И случаев становилось все больше: как-то утром после завтрака на носу столпились матросы, их было человек десять, все они смотрели вперед, на приближавшуюся стену. Сегодня она выглядела по-другому – полосы больше не мельтешили перед глазами, они застыли, чередуясь, темные и светлые, а на гребне стены появилось что-то вроде деревьев, вернее, их верхушек. Деревья были похожи на наши, какими они бывают поздней осенью, когда сбросят листья. Эти так же шевелили ветками под ветром, только ветки эти были странные – очень длинные и гибкие, завитые в спирали или сплетенные в косы. И не было никакого ветра, это дрожал туман, породивший видение. И сейчас в нем появилась угроза, и я пока не мог понять, в чем она выражается: туманная преграда выглядела довольно безобидно, пусть вид у нее был непривычный, но не более того. И все же от нее хотелось держаться подальше, как можно дальше, мне показалось, что если мы подойдем ближе и вдохнем смешанный с туманом воздух, то немедленно задохнемся, и бригантина превратится в корабль-призрак, понесет по морю почти два десятка мертвецов.

«Изольда» быстро шла следом за рыбой, та ныряла перед носом корабля, несколько раз выпрыгнула из воды, показав блестящую серебристую спину и бока, и снова ушла под воду. Она покрутилась на одном месте, как пес, потерявший след, и снова повернулась головой к преграде.

– Мы там сдохнем, – услышал я и подошел поближе к матросам, остановился за их спинами, глядя на причудливые фигуры, порожденные туманом. И тут догадался, отчего некоторых, особенно впечатлительных, может бросить в дрожь – на земле, на покинутом нами берегу, не было ничего подобного, нам не с чем было сравнить то, что поднималось из тумана. Насквозь чужое нашему миру, восприятию и привычкам, настолько чужое, что мне стало не просто страшно – жутко, и в какой-то момент я был готов согласиться с матросом, а тот продолжал:

– Они ведут нас на смерть, они погубят нас и себя заодно…

– Да и черт бы с ними, – оборвал его кто-то, – одной богатенькой свиньей меньше. А вот я еще пожить хочу, мне дорога моя шкура…

– Поэтому закрой рот и делай, что тебе говорят. – Я обернулся на голос. Это доктор подошел неслышно и, видимо, слышал большую часть разговора, и был не просто зол – я видел, что он еле сдерживает ярость. Лесли расстегнул куртку, распахнул ее и упер ладони в бока. Я видел, что кобура на его поясе расстегнута и что доктор придерживает рукоять «беретты» двумя пальцами, готовясь выхватить ее в любой момент.

Видел это не только я, однако ропот не утих. Из толпы навстречу доктору шагнул матрос – довольно высокий, он слегка сутулился и смотрел снизу вверх, отчего его взгляд казался насмешливым и злобным. Но сейчас в нем был страх и почти та же ярость, что одолевала доктора.

– А ты мне не указывай, что делать, – прорычал он и неторопливо пошел навстречу доктору. Лесли не двигался с места, только положил ладонь на рукоять пистолета, сжал пальцы, чуть наклонил голову и слега прищурился. Роста они с матросом были примерно одного и скоро оказались друг напротив друга. Если бы я не оказался между ними, уже, наверное, вцепились бы друг другу в глаза.

– Я тебе плачу́, Кроссли, если ты забыл, – сказал доктор, – и плачу хорошие деньги. И ты получишь их, как договаривались, когда мы вернемся в Бристоль. Но сейчас я думаю, что могу вдвое урезать твою долю.

Он говорил тихо, но его слышали все, кто собрался на палубе, и те, кто стоял дальше, прислушивались и тянули шеи, чтобы все хорошенько понять. От доктора это не укрылось, он немного помолчал и добавил:

– И не только тебе, а всем, кто решил, будто может не подчиняться приказам. Смит, – Лесли чуть повернул голову вбок, и капитан немедленно оказался рядом, а ведь я даже не заметил, как он подошел к нам.

– Смит, внесите в расчетную ведомость поправки, – распорядился доктор, – и срежьте ставки всем присутствующим на треть. Пока на треть, – уточнил он, услышав общий возмущенный вздох: его слова достигли цели.

Кроссли ссутулился еще больше и проговорил негромко:

– Не имеешь права, я так не договаривался…

– Мне нужен матрос, а не пугливая баба, – оборвал его доктор, – я плачу́ за работу, а не за сплетни и не за безделье. Возвращайся к работе, и я подумаю, как быть дальше…

– Мы там все подохнем! – выкрикнули из заднего ряда. Доктор вскинул голову, всмотрелся в толпу, но человек, сказавший это, не показывался, а матросы прикрывали его своими спинами.

– Это же Предел, граница, нам нельзя туда, нас не выпустят обратно, и ты это знаешь!

Лицо доктора перекосило, как от кислого, но он пока держался. Кивнул Смиту, и тот пошел в обход толпы, высматривая несогласного. Но толпа прятала его, в толпу затянуло и Кроссли, и он с усмешкой поглядывал на доктора и капитана.

– Ты пойдешь, куда я тебе прикажу, – сказал Лесли, – вы все пойдете или действительно сдохнете здесь. И я вам помогу, а в порту расскажу, что из тумана выскочило чудовище и выпустило вам кишки. Мне поверят, ведь чего только не услышишь в порту, правда, Кроссли? И твоя женушка, когда отплачется, шепотом расскажет подружкам про страшного монстра, что откусил башку ее безмозглому муженьку. Пойдешь, куда тебе скажут, или я сам отправлю тебя за борт. Плавание долгое, а океан все спишет, как война. Ну, давай, иди сюда!

Доктор вытащил «беретту» и сразу раздался звонкий щелчок – это предохранитель перевели в новое положение. Кроссли попятился, за ним отшатнулась и вся толпа, затем матросы начали расходиться. Они разбредались молча и постоянно оглядывались, я ловил на себе их злобные, уставшие и испуганные взгляды, и мне стало не по себе. Я посмотрел на доктора, на капитана, но они не обращали на меня внимания, глядели вслед матросам, причем Лесли не торопился убирать оружие в кобуру.

Я отвернулся и принялся смотреть на стену тумана, что приближалась к нам. И вдруг понял, что не давало мне покоя – деревья. До меня дошло, что здесь было не так: в небо поднимались не ветки, а корни или что-то вроде того. Может быть даже, что это антенны, а деревья – это не деревья, а существа – живые и разумные, что они могут свободно перемещаться с места на место, и они уже заметили нас, но пока то ли не знают, что с нами делать, то ли им плевать. Это нечто, поднимавшееся из тумана неподалеку, было заведомо сильнее нас, превосходило во всем и могло себе позволить нам пройти мимо, как мы позволяем это сделать майскому жуку, например, или сороконожке.

Вечером, когда мы всё убрали на камбузе, я спросил Сильвера про Предел, или границу, как назвал ее матрос. Сильвер точно ждал моего вопроса, он положил в миску нарезанной моркови, поставил ее перед Мартой и сказал:

– Да, я слышал про этот Предел. Еще его называют Кольцо. Дальше нам хода нет, и твой приятель, и его брат это прекрасно знают. Лучше повернуть сейчас, постараться обойти эту чертовщину, что маячит прямо по курсу, чем соваться туда и… Я не знаю, что ждет нас там, но видел человека, который вернулся, единственный из всего экипажа шхуны, что сунулась за Кольцо. Он с трудом помнил свое имя, начисто забыл, откуда он родом и есть ли у него семья. Он почти не понимал нашу речь, как иностранец. Смотрел бессмысленно. От него не было толку, он слонялся по улицам и кабакам, ему иногда подавали из жалости и покупали выпивку, он стал чем-то вроде нашей местной знаменитости – человек, вернувшийся с той стороны. Но рассказать он ничего не мог, на вопросы не отвечал, только тряс головой так, что стучали зубы. Потом он перестал есть и под конец своих дней походил на воронье пугало, потом пропал. Кто-то говорил, что он умер, кто-то – утонул, но мне плевать, что с ним стало. Я не желаю ни себе, ни тебе, ни твоим приятелям подобного конца и очень надеюсь, что они знают, что делают. Мы не должны соваться туда, нам нет там места, а океан велик и мы можем попытать счастья на другом его краю…

Сильвер говорил, а я вспоминал Билла и его рассказ об острове. И понимал, что все идет к тому, что нам придется войти в запретные воды, как это сделал когда-то Флинс и Билл вместе с ним. И остальные, тот же Черный брат – он, кстати, выглядел весьма здоровым, как физически, так и душевно, хоть и проходил через туманное кольцо. Но может быть, они обошли его тогда, как хочет сейчас Сильвер, и если это так, то рыба покажет нам безопасную дорогу.

Два дня так все и было, мы просто шли вдоль преграды, высокой и бесконечной, плотный густой туман висел над водой, волны подкатывались под него и пропадали из виду, как за бетонной стенкой. Туманная преграда глушила звуки, и было очень тихо, отчего обстановка сделалась и вовсе гнетущей. Матросы молчали, но выполняли свои обязанности, а Смит распоряжался уже не во всю мощь своего командирского голоса. Голос он немного приглушил – так как тот отдавался неприятным эхом, точно отражался от тумана и возвращался обратно. А на третий день перед обедом я почувствовал, что качка стала другой, не размеренной, к которой быстро привыкаешь. Теперь «Изольду» слегка потряхивало, Сильвер посмотрел на меня и сказал:

– Мы остановились. Надо посмотреть, что там такое.

И первым оказался в коридоре, пропал из виду. Я оделся, перешагнул через Марту, что тоже торопилась к выходу, и закрыл дверь перед самым носом ящерицы. Та принялась царапать створку, но я был уже далеко, взбежал по лестнице вверх и оказался на палубе. Сильвера поблизости не оказалось, рядом вообще никого не было, но по голосам я понял, что на носу бригантины собралась толпа. Я направился туда, обошел палубную надстройку и остановился, не сразу сообразив, что происходит.

Здесь собрались все матросы, все до единого, как мне показалось. Их было много, они столпились у правого борта и смотрели вниз. Я подошел и тоже глянул на воду. Бригантину разворачивало волной, она крутилась под ветром и повернулась боком к туманному кольцу. Наша рыба стояла впритык к плотному сгустку тумана, что повис над водой, водила хвостом и готовилась пробить головой невесомую преграду и пропасть из виду. Матросы орали в полный голос, перекрикивались, показывали то на рыбу, то на туман, со всех сторон доносились ругательства, над головой хлопали мокрые паруса, они повисали один за другим, и скоро ветер свободно свистел между голыми мачтами. Команда остановила «Изольду». Корабль мотало на волнах, а рыба крутанулась в воде и исчезла в тумане.

А наш корабль стоял на месте, да еще раздался глухой стук – это бросили якорь, приковавший бригантину к месту. Все переглянулись с довольным видом, кое-кто даже потирал руки, я высматривал в толпе Сильвера, но не видел его. Зато заметил капитана, тот быстро шел, одной рукой придерживая на голове капюшон, вторую держа в кармане. А следом шли доктор и Тэйлор.

Хозяин «Изольды» обогнал и брата, и Смита, и первым оказался напротив толпы. Матросы сразу сообразили, что будет дальше, поэтому посмеивались и ругались, и уже не сквозь зубы, а довольно громко и адресно, и обидно, надо сказать, но Тэйлора это не смущало.

– В чем дело? – спокойно поинтересовался он. – Кто приказал остановить судно?

Подлетевший Смит только собрался что-то сказать, но его заглушили крики и проклятья. Матросы расступились, и Тэйлор видел перед собой стену из тумана, но смотрел на нее с плохо скрытой досадой – она мешала ему, она встала у него на пути, и команда отказывалась идти через туман вслед за рыбой, которая, как известно, ведет нас к сокровищам. Поэтому Тэйлор поморщился и повторил:

– Кто приказал?..

Договорить ему не дали, в ответ понеслись оскорбления и угрозы, их причина была понятна, она висела над нами, высилась, похожая на монолит из мутного стекла, поглощала волны, ветер и звуки. И того гляди затянет в себя и бригантину вместе с нами, и никто не вернется назад.

– Мы не пойдем туда, это про́клятое место! Ты не предупредил нас! – орали из толпы, кто-то свистнул, бригантину качало на волнах, мачты скрипели под ветром, как деревья в лесу. К брату подошел доктор, они быстро переговорили, и Лесли крикнул:

– Всем прибавка к жалованью! Получите, когда вернемся, я распоряжусь…

Ему ответили так дружно, словно не два десятка, а один человек предложили доктору на выбор несколько направлений, а так же объяснили, чем он там сможет заняться вместе со своими родственниками. Доктор побледнел, неторопливо вытащил из кобуры «беретту», и я успел заметить, что то же самое проделал и Тэйлор. Капитан тоже вышел на переговоры не с пустыми руками, у него в ладони мигом оказался пистолет, по виду напомнивший мне браунинг Билла, но сейчас было не до того. Матросы притихли, Тэйлор только собрался что-то сказать, как толпа немного расступилась и перед нами оказался Кроссли. Он отвратительно улыбался, по очереди оглядел нас всех и сказал:

– Засунь свои деньги себе в задницу, хозяин. Мы не вербовались идти на смерть, а ты тащишь нас именно туда. Здесь нет дураков, чтобы пропасть ни за грош, мы знаем, что нас всех ждет, если мы перейдем черту. Наши требования – развернуть корабль и идти обратно в Бристоль.

Тэйлор выслушал его слова с совершенно непробиваемым видом, переглянулся с братом и поднял пистолет. Толпа отшатнулась ровно на шаг назад, Кроссли отнесло немного вбок, он улыбнулся по-особому паскудно и вытянул руку перед собой. Минутная пауза, тишина и общий хохот, выкрики и плевки – Кроссли держал в руках рыбу, она слабо трепыхалась в кулаке и была готова испустить дух. Чешуя и шкура на глазах линяли, слетали с нее, сыпались на палубу, ее движения стали редкими и слабыми, и через пару мгновений в руках Кроссли висел неподвижный рыбий скелет, правда, еще влажный, но уже безжизненный. «Она не может отплыть далеко от своей кости. Поэтому даже когда корабль стоит на месте или дрейфует, рыба плавает вокруг него. Вроде собаки на длинном поводке», – все верно, все так и было. Рыба, сунувшись в туман, быстро вернулась – ведь корабль не пошел за ней, поводок дернули назад, указывая «проводнику» место. И он вернулся, чтобы оказаться в руках бунтовщиков – оказывается, те отлично знали наш секрет и не преминули этим знанием воспользоваться.

Я подался вперед, рассматривая то, что осталось от нашего «проводника», а Кроссли взял рыбу за хвостовой плавник и принялся помахивать ею, точно дразнил и хозяина корабля, и его брата, и капитана. Те стояли молча, причем доктор как положил ладонь на рукоять «беретты», да так и застыл, точно не решаясь выдернуть пистолет.

– Вот ваша килька, – сказал Кроссли, – она у меня. И она нам больше не нужна, раз завела черт знает куда. Людям нет туда дороги, и ты, Тэйлор, знаешь это лучше меня. Впрочем, ты можешь отправиться туда, мы не против, – свободной рукой он показал на толпу, и матросы загудели с довольным видом, снова шагнули вперед, и Тэйлору пришлось попятиться. Он по-прежнему молчал, не опускал пистолет, он вообще не делал резких движений, как и доктор, и, можно поспорить на что угодно, тоже не сводил глаз с рыбы.

– Мы дадим тебе шлюпку, и можешь плыть куда угодно, – сказал Кроссли, положив рыбу себе на ладонь, – а мы пойдем в Бристоль. И отлично обойдемся без тебя, курс мы знаем, а ты оставайся… Итак, твой выбор?

Тэйлор молчал, я видел, как подрагивает пистолет в его руках, как Тэйлор перехватывает его второй рукой, поднимает на уровень глаз и целится в Кроссли. А тот, видя это, скалится вовсе уж отвратительно…

И вдруг раздается громкий сухой щелчок – он отломил у рыбы небольшую, торчавшую из хребта кость. Потом еще одну, бросил их на палубу, растоптал и взялся за скелет обеими руками, держа его за голову и хвост одновременно, чуть согнул и сказал:

– Сейчас ей придет конец. Если хочешь получить ее обратно, то отдавай нам корабль и проваливай куда хочешь, я отдам тебе эти объедки, мне они не нужны. А мы вернемся домой и расскажем, как тебя сожрала морская гидра, и нам поверят.

Океан, он же все спишет, как война…

Ответом ему был дружный хохот, взрыв проклятий и ругательств. Тэйлор не двигался, он только медленно опустил пистолет, потом взглянул на доктора. Тот тоже оставался на месте, как и капитан – все понимали, что дело дрянь. Пристрелишь одного – рыбу перехватит другой и мигом сломает ей хребет, это дело одной секунды. Кроссли тоже понимал это, поэтому улыбался еще шире, во всю пасть из желтых прокуренных зубов, и продолжал сгибать рыбу, ломая ей кости.

На палубу упала еще одна, потом другая – наш «проводник» лишился половины ребер, но пока держался. Кроссли с удивлением глянул на него и с силой сжал пальцы. Что-то глухо хрустнуло, рыбу выгнуло кольцом, голова почти прижалась к хвосту, и тут Кроссли поднял голову. Я перехватил его взгляд, удивленный и одновременно полный боли, мне даже показалось, что я вижу слезы, но тут я мог ошибаться. Кроссли отвел взгляд, его зрачки поехали вверх под веки, глаза закатились, и он рухнул на палубу.

Толпа расступилась, я услышал чей-то вскрик, кто-то шарахнулся вбок, оступился и едва не упал. Кроссли лежал на мокрых досках, а над ним стоял Сильвер, он резким быстрым движением выдернул из поясницы Кроссли что-то темное, длинное и моментально спрятал в рукаве. Мне показалось, что это был очень длинный и хорошо заточенный нож, но проверить свою догадку я не успел – Кроссли пропал у меня из виду. К рыбе бросились сразу несколько человек, и тот, что оказался ближе всех, неловко упал на колени, потом завалился на спину, прижимая руки к животу. Над ним стоял матрос, и я сразу узнал его – невысокий, плотный, даже толстый, но очень подвижный, резкий: он разговаривал с Сильвером перед тем, как мы нашли «обратку», и потом несколько раз я видел их вместе. Но они, быстро переговорив как случайные знакомые, расходились, и я не придал этому значения, но теперь понял, что ошибался.

Они были заодно – и Сильвер, и этот толстый с маленькими зелеными глазами матрос, и еще один, третий, высокий и весь какой-то нескладный, точно одетый в одежду на размер больше необходимого. Он вдруг показался мне знакомым, я определенно видел его раньше, до того, как мы встретились на «Изольде», но где – вспомнить не мог, да особенно и не старался. А он тем временем опередил рванувшихся к рыбе матросов, при этом ловко заехал в челюсть одному, под дых второму, отшвырнул еще одного, схватив за волосы, и поднял с палубы рыбий скелет.

Теперь они стояли втроем в кольце матросов, те обступили их, и Сильвер уже не прятал нож, он держал его в опущенной и прижатой к бедре руке, потом глянул вниз и сильным пинком перевернул Кроссли. Тот перекатился, врезался боком в мачту, а на палубе осталось большое темное пятно, оно расползалось по доскам, и я понял, что это кровь. Дошло и до остальных, они остановились и смотрели то на мертвого Кроссли и еще одного матроса, что так и лежал ничком, уткнувшись лбом в доски палубы, то на Сильвера. А он перекинул нож в другую руку, убрал со лба мокрые волосы и сказал негромко:

– Подходите, кто хочет. Идите сюда, и я выпущу вам кишки. Давайте, сукины дети, я хочу посмотреть, какого цвета у вас потроха.

Никто не двигался, в борт «Изольды» ударила большая волна, бригантину качнуло, и Кроссли снова перевернулся на живот. Его одежда была мокрой от крови, толпа отшатнулась и стала расходиться. Капитан и доктор следили за матросами, те уходили, не оглядываясь, Сильвер взял у своего тощего напарника рыбу и подал ее Тэйлору.

– Прошу, сэр. Надеюсь, что она в порядке, хотя ей досталось. Надеюсь, что это не помешает ей снова вести нас за собой.

Тэйлор несколько мгновений смотрел на Сильвера, потом кивнул в сторону борта и опустил пистолет. Сильвер подошел к ограждению, глянул вниз и кинул рыбу в море. Я оказался рядом, когда скелет уже плавал на волнах, его вновь кружило, как осенний лист, но мертвое снова становилось живым. Рыба даже в боках не похудела, была такой же сильной и упругой, как утром, как час назад, когда стояла носом к туманному краю преграды, выросшей из моря, она снова ныряла и крутилась в воде, заново привыкая к ней. Тэйлор посмотрел вниз, на Сильвера, на меня и убрал пистолет в кобуру. Подошли доктор и Смит, они глядели на нас и ждали, что скажет Тэйлор. А он смотрел вперед, на громадину, что нависала над водой, потом поднялся на мостик, вытянул руку вперед, точно хотел коснуться «стены».

Его ладонь пропала в дымке, и Тэйлор быстро выдернул руку обратно, даже осмотрел, растопырив пальца с парой массивных колец, и сказал, повернув голову:

– Идем дальше. Идем за рыбой, куда бы она нас ни привела. Всем по окончании плавания плачу в двойном размере. А этих – за борт и немедленно. И отмыть тут все.

Смит поклонился ему в спину и быстро ушел, доктор оглянулся и направился к убитым. Зачем-то оттянул им веки, проверил пульс у обоих и отошел в сторонку:

– Готовы, – пробормотал он, – рефлексов нет. Но в любом случае они бы недолго протянули, с такими ранами не живут. Убирайте.

Он отвел меня в сторонку, и напарники Сильвера быстро выкинули тела за борт, потом переговорили и разошлись, пропали из виду, точно их тут и не было. Сильвер постоял немного на палубе и тоже направился к трапу, я догнал его, пошел рядом. Мне хотелось задать Сильверу множество вопросов, но момент был неподходящим, и я просто шел рядом с ним, шел рядом с человеком, который на моих глазах убил матроса. И, что скрывать, правильно сделал – Кроссли решил, что может распоряжаться нашими жизнями и нашим будущим, он отказался подчиняться и выполнять приказ, он был изменником и получил по заслугам. Но Сильвер проделал это так ловко, что вопросов к нему у меня стало еще больше, но я не осмеливался заговорить с ним.

– Я всегда отдаю долги, Данила, – вдруг сказал он, – в мире нет ни одного человека, кто мог бы сказать, что я ему должен. Я оплачиваю все счета и стараюсь не затягивать – боюсь не успеть. Твой брат помог мне. – Сильвер видел, что я ничего не понимаю, и решил пояснить: – взял на корабль и помог сбежать из Бристоля в самый скользкий для меня момент. А теперь я помог ему, убрал с дороги безмозглого Кроссли, который решил, что теперь он будет здесь распоряжаться. Не люблю, когда особи вроде этой лезут не в свое дело. Я в расчете с твоим приятелем, Данила.

Сильвер положил мне руку на плечо и поднял голову, закрутил ей по сторонам. Я не сразу понял, в чем дело, но быстро сообразил – стало темно и, как мне показалось, холодно, от дыхания в воздух поднимался пар. Мы с Сильвером посмотрели друг на друга, развернулись и чуть ли не наперегонки кинулись к борту, уже примерно догадываясь, что там увидим.

Так и оказалось – «Изольда» снялась с якоря, ее паруса надулись от ветра, и бригантина следом за рыбой, пересекла границу и вошла в кольцо тумана, в запретные воды, за черту, откуда мало кто вернулся живым, если верить тому, что говорят в порту.

Глава 5

И ничего не изменилось – ни вода, ни небо, ни туман. Все выглядело, как и несколько мгновений назад. Стало темнее, да и то ненамного, точно и без того пасмурным днем пошел мелкий нудный дождь. Впрочем, он-то как раз и прекратился, но воздух был столь влажным, что снасти, палуба и одежда разом промокли и покрылись мелкими дрожащими каплями. И еще было очень тихо, не слышался даже плеск воды, «Изольда» шла по морю, как по разлитому маслу, от носа корабля разбегались ленивые пологие волны и сразу пропадали, будто кто слизывал их с поверхности воды.

Время шло, но ничего не происходило. Я устал вертеть головой по сторонам, задирать ее к небу, ожидая напастей со всех сторон сразу, и почувствовал, как мутное беспокойство оставляет меня. Ему на смену пришла апатия, накатило полное безразличие к происходящему и очень хотелось спать. Даже не спать, а просто смотреть в одну точку перед собой, на проплывавшую мимо мутно-серую пелену самого обычного, чего уж там скрывать, но очень плотного тумана. Мне доводилось видеть подобное в нашей бухте, где располагался трактир – бывало, что я сам сбивался с пути, когда шел от дороги к дому через туман, хоть и знал тропу с детства. Правда, тот туман не висел неподвижно над спокойной водой, а колыхался, ходил клубами, перемещался и норовил вытянуть свои легкие щупальца как можно дальше.

– Ну и что теперь? Что дальше? – проговорил Сильвер. Он тоже немного оторопел от увиденного: уж не знаю, что он рассчитывал тут увидеть, но происходящее разочаровало его и даже слегка разозлило. Понятно дело, он, как и все, наслушался достаточно сказок о том, что поджидает наглеца, рискнувшего сунуть нос за Кольцо. Но пока сказки так и оставались сказками. Возможно, их авторы просто забыли уточнить, что именно и в каких количествах употребляли экипажи судов, проходивших через туман. В таком случае все страшилки легко объяснимы…

Я уже решил вернуться на камбуз, чтобы согреться и поесть чего-нибудь горячего, когда раздался новый звук. Он нарастал постепенно, был негромким, но до того чужим и даже неуместным, что я почувствовал, как по хребту у меня пробежал холодок. Это звук не могло издать ничто, находившееся на «Изольде». Все, кто был на палубе, стали переглядываться испуганно и вопросительно, и тут Смит догадался посмотреть за борт.

– Что за… – на большее его на хватило, он ухватился рукой за планшир и свесился вниз, потом оглянулся, изумленно оглядел нас и снова уставился на воду. Я не стал ждать объяснений, и подбежал к фальшборту. Сильвер отстал на пару мгновений и тоже перегнулся через ограждение. Он с точно таким же видом, что и Смит, взглянул на меня и уж более не отводил от воды глаз.

Под килем «Изольды» была нефть или что-то ей подобное, такое же темное и густое, вязкое, липкое. Корпус корабля покрылся темными жирными пятнами, они растекались по деревянной обшивке и при этом ползли не только вниз, но и по сторонам, и мне показалось, что это пауки разбрасывают свои чудовищные конечности и того гляди дотянутся до нас.

Пятен становилось все больше, светлый корпус бригантины на глазах темнел, стало казаться, что доски шевелятся, вздуваются, точно кто-то пробует оторвать их, но делает это совершенно бесшумно. Я не слышал ничего кроме жирного плеска далеко внизу, но и он стал тише. Да еще и бригантина заметно сбавила ход – ветер совершенно исчез, паруса поникли, «Изольда» буквально «брела» по морю из нефти, грозя вот-вот остановиться.

– Ходу, ходу, – шептал Сильвер, – выноси нас отсюда, старушка! Вот уж где бы я не хотел закончить свои дни даже за все вместе взятые «обратки» этого паскудного океана. Если выберусь… – он не договорил, поднял голову, да так и застыл, вцепившись пальцами в планшир фальшборта. Я посмотрел в ту сторону и сразу понял – это последнее, что я вижу в жизни, нам всем конец, теперь уж точно.

Мы плыли через лес, самый настоящий – с деревьями и кустами, он тянулся по обе стороны корабля, деревья были высокие и тонкие, их верхушки уходили вверх и пропадали в тумане. Мне показалось, что я уже видел эти растения на подходе к Кольцу, но понял, что ошибался.

Эти были другие, с обычными ветками, но все же что-то в них было не то. Присмотревшись, я понял, что на стволах нет коры, и они отсвечивают синим и белым, точно новенькие металлические болванки, а листья росли на этих болванках самые настоящие. Правда, они отвратительно шуршали, вернее, скрипели, и мне показалось, что это не листья, а гигантская чешуя исполинского существа, а ветки – это ворсинки шерсти или чего-то подобного.

Стволы поднимавшихся прямо из воды деревьев слабо засветились, мне почудилось, что их сердцевины начали вращаться против часовой стрелки, и от этого движения было невозможно отвести глаз. Оно завораживало, не давало отвлечься, затягивало, манило к себе, его хотелось рассмотреть поближе. Я лег животом на брус, перегнулся, вытянул голову и прищурился, пытаясь рассмотреть все хорошенько. И тут меня дернули за воротник. От неожиданности я прикусил язык и поэтому не смог незамедлительно высказать Сильверу все, что о нем думаю. Во рту появился солоноватый привкус, зато наваждение схлынуло, и я видел то, что видел – призрачный лес, выросший из тумана, деревья и быструю тень между ними, серо-стального цвета с багровыми отливами на выпуклых боках.

– Сиди здесь, – пробормотал Сильвер, – и упаси бог тебя подойти близко к борту. Я никому не пожелаю такого конца… Боже милостивый, ты это видишь?..

Сильвер оттащил меня подальше от борта, мы ухватились за канат, и мне снова обожгло ладони. Боль отрезвила, вернула в реальность, но видение не исчезло. За деревьями поднималось нечто исполинское, бесформенное, отдаленно похожее на купол, оно было монолитным, но странно светилось и выглядело так, точно его сплели из толстых нитей или веток. Оно поднималось все выше над лесом, и тут я понял, что ошибаюсь – это деревья уходили в землю. Какая-то непостижимая сила втягивала их внутрь, ветки складывались, будто вывернутый сильным ветром зонтик, и проваливались в туман, а купол оживал, шевелился, и рядом появился еще один, немного меньшего размера. Они двинулись синхронно, и я понял, что это одно существо, и оно живое, и оно видит нас. И оно не одно здесь.

Со стороны раздался чей-то крик, но тут же оборвался, потом мне показалось, что я слышу слова молитвы, но она закончилась в самом начале. Читавшему ее не хватило духу продолжать, я видел, как матрос упал на палубу, закрыл голову и руками, да так и осталсялежать, его била дрожь, постепенно переходящая в судороги. Мелькнула мысль, что человеку надо помочь, но я не мог двинуться с места, не мог отвести взгляд от «берегов», что сдавили «Изольду» с обеих сторон.

Сферы прекратили мерцать, они высились в темноте бесформенными громадинами, у них появились тонкие полусогнутые конечности, и создания больше всего напоминали мне муравьев. Возможно, так оно и было, но спину каждого из существ украшал гребень наподобие того, что был у Марты, только гребень этот был размером с парус фрегата, и не складывался, а возвышался над спиной существа. Они неторопливо шли навстречу друг другу, и напоминали двух псов, что присматриваются к сопернику издалека, принюхиваются и оценивают, на что способен их враг. А оценив, молча кидаются друг на друга. И выглядит это так, точно невысокие скалы вдруг сорвались со своих мест, ринулись в драку и столкнулись лбами.

Битва была скоротечной, я ничего не успел понять, когда все закончилось. Одна тварь рухнула так, будто раскололся многометровый утес, завалилась набок, вторая подошла, остановилась и тронула противника лапой или ногой – я не знал, как назвать этот тончайший упругий отросток, вместе с тем сильный и мощный. Настолько сильный, что от тела поверженного существа отделился хороший обломок, потом второй, третий – победитель расчленял поверженное, но еще живое существо, осколки глыбы дрожали, точно в агонии, а победителю все было нипочем. И я был готов поклясться, что первое существо корчится от боли, а второму просто интересно, что будет, если разорвать на клочки еще не испустившее дух тело.

– Нам конец! – заорал кто-то, я и Сильвер вздрогнули от этого крика, а тварь на «берегу» прекратила свои эксперименты и повернулась к нам. Я был уверен – он нас видит, хоть и не мог различить в полумраке его глаз, которых могло и не быть – я не знал, как эти твари ориентируются в пространстве. Но видело и слышало оно превосходно, отвалило с дороги здоровенный фрагмент полуживого еще соперника и шагнуло к «Изольде».

Не страх – паника и неописуемый, почти первобытный ужас охватили меня: мы были полностью во власти этого существа, оно могло сделать с нами все, что угодно, и нам было нечего противопоставить ему. Я видел, как доктор поднимает руку с «береттой» и тут же опускает оружие – бесполезно, монстр не почувствует пули или она пройдет сквозь него, не оставив следа. За первым существом появилось еще одно, его спина с длинным гребнем виднелась из-за низких здесь деревьев, и мне показалось, что там, еще дальше, приближается третий. Это видели все, в том числе и тот, кто поднял панику, правда, сейчас он не орал – он набирал воздух для нового крика, и даже в сумерках я видел и его бледное, перекошенное гримасой лицо, и вытаращенные в истерике глаза, и расстегнутую на груди одежду.

– Мы сдохнем здесь! – выкрикнул он и тут же захлебнулся воплем, упал на колени и ничком повалился на палубу. Я не понимал, что происходит, а Сильвер, что все еще держал меня за капюшон, пробормотал, едва шевеля языком:

– Молодец доктор, и патронов не пожалел. Это он в точку…

Лесли убил паникера, пристрелил его, чтобы тот не навлек на нас беду, но это было только начало. Хоть на наше счастье ветер немного усилился и бригантина резвее заскользила по густой вязкой воде, но это уже не играло роли. Убитый паникер сделал свое дело – люди, что до сих пор кое-как держали себя в руках, сорвались. Кто-то бестолково забегал по палубе, кто-то, самый сообразительный, кинулся в трюм, и у меня не повернулся бы язык осудить их – нас окружало нечто, превосходящее наш разум, наше восприятие мира, мы не знали, с чем сравнить то, что сейчас видим, что показывает нам океан. Не факт, что именно так выглядели пришельцы – они могли навести на нас какой угодно морок, вызвать любые видения, вплоть до тех, что не выносит рассудок, а, может, это и было их целью… У меня мелькнула мысль, что и Флинс, и Билл, и остальные матросы, что были тогда с ними, видели все это, причем не один раз – они прошли через Кольцо дважды, туда и обратно. От одной мысли, что нам придется возвращаться тем же путем, меня как кипятком ошпарило, я зажмурился и крепче ухватился за канат, не обращая внимания на обжигающую боль в ладонях.

– Правильно, – бормотал рядом Сильвер, и мне казалось, что у него постукивают зубы, – не смотри туда, не надо. Это кино, это просто кино, хорошее, трехмерное, оно не сделает нам ничего, не дотянется… Теперь я понимаю, что видел тогда тот парень, что он пережил, бедолага, когда остался один среди мертвецов и… этого.

Я решил, что так, действительно, будет лучше – не смотреть вокруг, не открывать глаза, а просто ждать, когда все закончится. Ни один кошмар не вечен, пройдет и этот, дальше должна быть чистая вода и острова, вернее, остров, наш остров, наша цель, наша мечта, наше будущее…

– Они здесь, они видят нас, они сжигают мой мозг! – раздался не крик – вой, и сразу за ним грохнул выстрел, потом еще один. Я приоткрыл глаза, и видел, как бледный доктор продолжает целиться в упавшего матроса, а рядом стоит Тэйлор – братья, видимо, выстрелили одновременно. Они пытались погасить панику в зародыше, и лучшего средства, чем девять граммов свинца, у них под рукой не оказалось. Зато вопли моментально стихли, глухо и жутковато булькнула вода за бортом, когда туда бросили очередное тело, Кольцу из тумана и дождя принесли вторую жертву. А оно точно этого и ждало – преграда исчезла так резко, точно ее сдуло ветром.

«Изольду» снова качало на волне и воздух пах солью и водорослями. Все было как обычно, если не считать до синевы бледного доктора и Тэйлора, который медленно поворачивался, оглядывая палубу и снасти, продолжая сжимать в руке пистолет. И если не считать пятен крови на досках… впрочем, на них почти никто не обращал внимания.

– Выбрались, хвала небесам, – Смит неловко перекрестился слева направо, Сильвер отпустил мой капюшон, и я подошел к борту, посмотрел вниз. Там все было как обычно – серая вода, рябь на ней, легкая волна, что хлестала по корпусу корабля – обычная, живая, подвижная, а не тягучая, как смола. И рыба никуда не делась, плыла рядом с «Изольдой», шла строго прямо, и вокруг, куда ни глянь, был только океан.

– Думаю, осталось недолго, – сказал доктор, подойдя ко мне. – Кольцо мы прошли, остров должен быть поблизости. Этот человек, что отдал тебе нашу… карту, Билл, ничего не говорил тебе, сколько еще? Ночей, дней, миль…

Он осекся, смотрел мне за спину, смотрел так пристально, что мне показалось, будто доктора от всего пережитого хватил удар. Но нет – держался он прямо, на ногах стоял крепко, не забывая сжимать в руке «беретту» и смотреть точно перед собой. Я глянул на доктора, потом проследил его взгляд, и сам оторопел – далеко впереди из моря поднимался остров – настоящий, а не мираж или фантом – я отлично видел его очертания, верхушки плоских скал и даже слышал, как шумит под волнами крупная галька на пляже в небольшой бухте. Даже небо над ним стало светлее, почудилось на миг, что облака вот-вот разойдутся и из-за них выглянет солнце. Земля приближалась так быстро, точно остров летел нам навстречу, а не «Изольда» под всеми парусами торопилась к нему. Смит перекрестился еще раз, шепотом восславил отца нашего небесного и отборными, истинно русскими выражениями принялся подгонять бросивших работу матросов, что собрались у борта и глазели на приближавшийся остров.

– Ничего себе, – сказал Сильвер, – где это он успел научиться? Я ему ничего такого не говорил. Твоя работа? – он легонько толкнул меня между лопаток.

– Нет, конечно.

По ухмылке Сильвера я понял, что он мне не поверил. Повернулся, чтобы доходчиво объяснить ему, что ничего подобного и в мыслях у меня не было, но тут же осекся, увидев, как на палубу за спиной Сильвера легла узкая длинная тень. Она быстро исчезла, и Сильвер не успел ее разглядеть, когда, заметив мое удивленное лицо, обернулся. Зато доктор, стоявший к нам в пол-оборота, увидел чуть больше, он, вытянулся, как спаниель на стойке, и передумал убирать «беретту» в кобуру. Он прищурился и высматривал что-то на палубе, потом шагнул вперед, наступил мне на ногу, но не заметил этого, сделал еще шаг и отшатнулся.

По мокрым доскам палубы между нами скользнула длинная плоская тень, похожая на ту, что отбрасывает кривая ветка, когда окажется под солнцем. Но сейчас было пасмурно, и никакая деталь рангоута не могла выглядеть подобным образом, даже в искаженном светом и движением виде. И тень была очень длинной, но она проскочила мимо с такой скоростью, что мы ничего не успели понять.

Это нечто не укрылось от глаз Тэйлора, он, подобно брату, отпрыгнул вбок и теперь смотрел то в сторону кормовой надстройки, то на нас. И только собрался что-то сказать, спросить, как Сильвер буквально впечатал меня в борт, отшвырнув с места. Ни подумать, ни сказать что-либо по этому поводу я не успел – тень вернулась, и вместе с ней появился новый звук. Что-то отвратительно шуршало в тишине, мерзко и быстро, шелестело на мокрых досках, и я заметил, как там, где мы только что стояли, переливается нечто черно-зеленое, плоское, как лапша, но длинное и гибкое, и это нечто имеет узкий острый хвост с коротким плавником.

Голову чудовища скрывала мачта, я пытался разглядеть, что там за ней происходит, но Сильвер не дал мне сделать и шагу. В руках у него снова появился нож с лезвием, покрытым темными разводами, Сильвер перехватил мой взгляд, ничего не сказал и прижал клинок к запястью, сжав рукоять обратным хватом. Я подумал: именно так он и держал нож, когда собирался убить Кроссли. Но тут стало не до того – тень пропала из виду, мы смотрели друг на друга и ждали, что будет дальше. И дождались нечеловеческого, пронзительного крика, он доносился со стороны люка, ведущего в трюм, мы кинулись туда, причем я бежал последним и увидеть успел немногое.

Плоская тень была там, она обвивала мачту, всем своим гибким блестящим телом прижимая к ней человека. Это был один из наших матросов, причем я не помню, чтобы видел его в толпе бунтовщиков – ни в первый раз, когда Кроссли просто угрожал доктору, ни во второй, когда мы едва не лишились нашего проводника. А теперь человека буквально размазало по мачте, его крик был воплем агонии, он испускал дух у нас на глазах, исходил пеной, изо рта у него текла кровь. Несомненно, что его тело скручивали судороги, но плоская лента обвила его так плотно, что мы видели только части одежды, а сам человек казался нам неподвижным. Его голова дернулась, он ударился затылком о мачту. И приложился крепко – я отлично расслышал глухой громкий стук, потом еще один, еще… Матрос повернулся к нам. Его глаза были широко открыты, язык зажат между зубов, лицо испачкано кровью и чем-то серым. И тут я догадался, что смотрю в глаза мертвецу.

– Что за… – пробормотал Сильвер. Он явно растерялся. Как и доктор, как и Тэйлор, что стояли поблизости, они сжимали в руках оружие, но даже не собирались пускать его в ход.

А человек у мачты между тем упал на колени, и тут над ним появилась плоская, как блин, черно-зеленая голова чудовища. Без глаз, зато со множеством уродливых наростов на морде, страшилище распахнуло пасть и… там было пусто, я не видел ни единого зуба. Что-то вроде морской змеи?..

Тварь сомкнула челюсти на голове матроса, мотнула башкой, и на палубу потекла кровь. Мы были как завороженные и не могли не то, что как-то помешать этому – мы даже говорить не могли. Смотрели, не отрываясь, как чудовище рвет человека на части. И делает это быстро, сноровисто, ловко, оно так занято своим делом, что не обращает на нас внимания, глотает куски, и зубы у него все-таки есть – прозрачные, как из горного хрусталя, невероятно острые и прочные. И длинные, пожалуй, как нож, что держал в руках Сильвер.

Он-то первым и опомнился, повернул нож в руке острием вперед, моментально переместился поближе к мачте… И тут раздался крик доктора: – Уйти всем! Быстро!

Я сразу понял, что тот собирается сделать, и пришла моя очередь тащить Сильвера в сторону, с линии огня. Выстрелы грянули один за другим, но от волнения доктор промазал, пули влетели в мачту и борта, выбили множество мелкой щепы. Последним стрелял Тэйлор, но тоже безуспешно – попробуй попади в существо, которое то извивается, то скручивается кольцами, то быстрее солнечного луча скользит по палубе прочь, оставляя за собой кровавый след.

Но оцепенение схлынуло, матросы ринулись прочь, и один успел добежать до трюма и скрыться внутри, а вот второй замешкался, оглянулся зачем-то и оказался с монстром один на один. Тот в бешенстве, что ему помешали доесть добычу, прыгнул вперед и вверх, сшиб матроса с ног и вцепился зубами ему в лицо. Несчастный не мог даже закричать, раздался жуткий булькающий стон, и я не выдержал и отвернулся – невыносимо было смотреть, как чертова тварь уничтожает человека. Но ей для этого пришлось сбавить прыть, чем и воспользовались доктор и Тэйлор. В чудовище они выпустили по магазину каждый, не меньше, и наделали в плоском черно-зеленом без чешуи теле множество дыр. И твари стало больно. Ее проняло. Она оторвалась от своей жертвы, повернула перемазанную кровью башку к нам и покачивала ею, точно сканировала неведомым нам образом – может, слушала и ловила запахи. И точно раздумывала, как быть дальше – патроны у братьев закончились, чудовище преграждало дорогу в трюм, и им ничего не оставалось, как ждать.

Сильвер снова оттолкнул меня с дороги, и пошел навстречу чудовищу. Нож он держал перед собой, и что-то приговаривал еле слышно, и снова по-русски. Я плохо понял смысл его слов, разобрал только, что Сильвер приглашает рыбу оставаться там, где она есть и ни в коем случае не отворачиваться, точно это что-то меняло. Но гадина поняла эти слова по-своему: она схватила растерзанное тело поперек, запустила в него свои чудовищные зубы и скользнуло, уже не так быстро и изящно, к борту. Сильвер кинулся следом, мне показалось, что он даже успел раз или два всадить нож в спину и бок твари, но та тяжело перевалилась через верхний брус ограждения и пропала в море. Мы все оказались у борта, но только и успели заметить несколько темно-красных пятен на серой воде, да и они быстро исчезли.

– Паскуда, – Лесли плюнул в море, – чертова тварь. А ведь я испугался, чего там скрывать. Она двигалась бесшумно, я не сразу понял, что происходит.

– Никто не понял, – оборвал его Тэйлор. – Я о чем-то подобном только слышал, видеть, сам понимаешь, не доводилось.

– Поздравляю, братец, – не удержался и съехидничал доктор, – сегодня ты чертовски расширил свой кругозор. Как и все мы. Надеюсь, эта тварь далеко не уйдет и сдохнет очень скоро, я потратил на нее все патроны.

Тэйлор не ответил, – он ушел на мостик и смотрел вниз, Капитан стоял чуть поодаль и тоже глядел на воду и вокруг одновременно. Тот остров, что мы видели недавно, остался позади, а рыба вела нас дальше, она кувыркалась в воде, и все ей было нипочем: ни глубина, ни холод, ни твари, что жили внизу, она, как заговоренная, вела нас к цели.

Вдалеке показался еще один остров, и тоже скалистый, На утесах росли деревья, и мы отлично видели их с борта «Изольды». Над их верхушками летали птицы, довольно крупные, штук пять или шесть, но они пропали из виду, как и сам остров – рыба вела нас дальше. Я заметил, что изменился цвет моря, из сине-серого оно стало зеленоватым, и скоро стало понятно, что тому причиной. Со дна поднимались водоросли, длинные широкие буро-зеленые листья колыхались под водой, бригантина шла по ним, и слышался легкий скрежет.

– Та еще дрянь, – словно говоря сам с собой, сказал оказавшийся рядом Сильвер, – у этих водорослей края острее бритвы. И поганая привычка спеленать жертву, как младенца, да так, чтобы он и не пикнул, предварительно выпустив из него всю кровь. Спеленать, утащить под воду к корням и там лакомиться тем, что осталось. От человека или собаки, кошки, неважно, только мумия и остается, сухая и легкая, она всплывает потом, мне доводилось видеть такое в море…

К счастью, заросли водорослей скоро остались позади. «Изольда» шла по чистой воде, и вокруг снова было только море. Острова пропали из виду, и снова подступил туман, легкий и невесомый, он густел на глазах, и мне показалось, что мы прошли внутреннюю часть Кольца насквозь и снова подходим к «стенке», только с другой стороны. Все, видимо, подумали так же, на лице доктора и Тэйлора проступило нескрываемое разочарование, а Смит, как мне почудилось, усмехнулся, но не злорадно, а устало и даже с обидой – мы оказались, что называется, у разбитого корыта. Столько пройдено – и все оказалось напрасно: все потери, все усилия, все надежды и весь наш путь.

Сильвер тронул меня за рукав, показал вниз. Я глянул туда и оторопел – рыба болталась на волнах брюхом вверх, болталась, как обычная дохлая селедка, ее качало и прибивало к борту. Тэйлор затейливо выругался, стукнул кулаком по планширу, доктор с недоумением смотрел то на меня, то на рыбу. Я решил, что сейчас начнутся обвинения в мой адрес, и не знал, что сказать в свое оправдание, кроме одного – из-за этой «карты» погибли люди, мы с матерью лишились крова и заработка, а что рыба завела нас не туда и сдохла в открытом море – я не ожидал, что так получится. Может, Билл недоговорил тогда что-то, забыл от боли перед приближением конца или не захотел сказать, как умолчал о Кольце и о том, что ждет нас за пеленой тумана. Получается, что он все-таки здорово поиздевался над всеми нами, и шутка ему удалась…

И тут что-то произошло, я не сразу понял, что изменилось, я просто смотрел в туман, смотрел, как из густой пелены перед нами медленно проступают очертания какого-то странного здания. Довольно высокого, этажей пять или шесть, с проваленной крышей и без единого целого окна, как за ним, чуть выше на холме, появляется еще одно, только меньших размеров, и еще одно, на скале точно над морем. И это было явью, а не мороком, не видением – ветер принес запах сосновой смолы, в воде появились длинные иголки – их явно принесло с берега, где росли деревья. И туман поредел, я видел, что здания выкрашены в одинаковый белый цвет, но местами он пропадает под расплывчатыми буро-зелеными пятнами, похожими на мох, и даже разглядел выложенную плиткой дорожку, что вела со склона холма вниз.

Впереди показались остатки пристани: длинный причал, лишенный доброй половины досок с погнутыми перилами и основанием, пара полузатопленных катеров с проржавевшими рубками и даже остов кузова машины, что перекрывал дорожку, ведущую к причалу.

– Вот оно, – сказал доктор, – наш остров. Прав был твой дружок, – Лесли повернулся ко мне, – рыба привела нас, куда надо, и сдохла у конечной точки. Это хорошо, больше она никого не приведет сюда, никто кроме нас не знает дорогу к острову. А я, признаться, до последнего не верил в эту сказку. Ну, раз такое дело…

Договорить он не успел, к нам подошел Тэйлор. Матросы выбежали из кают и собрались у борта, смотрели на остров, затем я услышал голос капитана, отдававшего приказания. «Изольда» стала несколько круче к ветру, курс ее проходил восточнее острова.

И когда все приказания капитана были выполнены, Тэйлор сказал:

– Видел ли кто-нибудь из вас эту землю раньше?

Никто не ответил, все смотрели на остров, я тоже разглядывал его и успел обнаружить и поваленные будки на песчаном пляже, и скелеты зонтиков и шезлонгов, утопленных в песок, и даже небольшой домик, почти незаметный с корабля, прятавшийся в зарослях то ли азалии, то ли рододендрона. «Курорт для богатых бездельников», – вспомнились мне слова Билла, и мое сердце екнуло от радости: все верно, это тот самый остров, мы нашли его, добрались, мы здесь… «Изольда» остановилась точно напротив причала, Тэйлор глянул на команду, на Смита и приказал:

– Готовьте шлюпки. Мы идем туда. И ты, Данила, тоже.

Его взгляд остановился на мне, и я кивнул.

– А вы, Смит, оставайтесь на корабле, поручаю его вам, пока мы не вернемся. Всем приготовиться. Капитан с сомнением покачал головой и сказал:

– Может, лучше отложить поездку? Скоро вечер. Неизвестно, кто там скрывается на острове.

Но Тэйлор был непреклонен, и я понимал его – хозяина «Изольды» подгонял азарт и нетерпение своими глазами увидеть этот пруд, добраться до него поскорее, отведать той воды. По сравнению с этим возможная опасность покажется мелкой, да и что нас там может поджидать кроме пары одичавших собак? Но даже если попадется что-то покрупнее, то у нас есть оружие и нас будет много.

В шлюпке нас оказалось шестеро: сам Тэйлор, доктор, два человека, Морган и Хантер, чем-то похожие друг на друга неразговорчивые крупные парни. Я знал их, видел в доме Тэйлора, когда готовились к отплытию. Кроме них с нами отправлялся еще и матрос по имени Том Джойс.

Нам пришлось подождать, пока того найдут и приведут к шлюпке – сам он мог передвигаться с трудом. Том опирался на палку и подволакивал левую ногу, морщась при этом от боли и ругаясь сквозь зубы – каждый шаг давался ему нелегко. Остальные матросы, да и Смит заодно, смотрели, как Джойс усаживается в шлюпку не просто с удивлением – они явно не понимали, что происходит и зачем Тэйлору понадобился человек, еле передвигающий ноги. Причем обузой Джойс стал довольно давно по нашим меркам – аккурат в тот день, когда на «Изольду» напал скат, во время заварухи на ноги Тому свалился обломок мачты и перебил кость. Она срослась, но, видимо, неправильно, нога еще зверски болела и отекала.

Том еле-еле перебрался через борт шлюпки, плюхнулся на лавку, положил палку на колени и схватился за канат. При этом Джойс недобро глянул на Тэйлора, на его людей, но промолчал, перечить хозяину «Изольды» не решился. Да и вид при этом у Тэйлора был такой, что никто не осмелился бы спросить его о чем-либо. Я тоже решил пока помалкивать, на всякий случай нашел под курткой кобуру с выданной мне доктором за пару минут до отплытия «береттой» и почувствовал себя увереннее.

Сам Лесли и Тэйлор прихватили из оружейки по хорошему карабину, Морган и Хантер держали в руках короткие автоматы, и мне подумалось, что у нас все будет хорошо. Мы быстро осмотрим остров и скоро вернемся, правда, я не заметил в шлюпке ни фляги, ни канистры – ничего, во что можно было бы набрать воду, но не придал этому значения. Мы же отправляемся на разведку, нам всего-то и надо – найти этот пруд, а завтра водой из него мы заполним все свободные емкости, что найдутся на «Изольде».

Шлюпку опустили на воду, Хантер и Морган взялись за весла, Джойс сплюнул в воду и принялся смотреть на приближавшийся берег. Шлюпка быстро шла к нему, обогнула разбитый причал, потом ее днище заскребло по песку, и она сбавила ход. Мы по очереди оказались на берегу и принялись осматриваться, Хантер помог Джойсу выбраться на берег, и наша компания полностью оказалась на острове, на пляже, что уходил от нас в обе стороны. Справа он заканчивался небольшим, едва различимым с моря строением, а слева, метрах в трехстах, начинался сосновый лес. Песок тут был мелкий и приятно хрустел под ногами, повсюду валялись покореженные пластиковые лежаки и торчали металлические штыри, на которых когда-то крепились зонтики от солнца.

Джойс сплюнул в воду и принялся смотреть на приближавшийся берег. Шлюпка быстро шла к нему, обогнула разбитый причал, потом ее днище заскребло по песку, и она сбавила ход. Мы по очереди оказались на берегу и принялись осматриваться, Хантер помог Джойсу выбраться на берег, и наша компания полностью оказалась на острове…

– Идем вон туда, – после совещания с братом сказал Тэйлор и показал в сторону белого здания, почти скрытого стволами сосен и густым кустарником.

И мы пошли по когда-то выложенной плиткой, а сейчас почти невидимой под разросшейся травой дорожке, двигались цепочкой по одному, первым был Морган, а Хантер шел чуть сбоку от нас, периодически пропадая из виду. Я шел следом за доктором, а позади плелся Джойс, я слышал, как он на все лады кроет шепотом хозяина «Изольды».

Дорожка вела в гору, довольно крутую, но поднимались мы быстро. Темп задавал Тэйлор, он шел первым и ни на секунду не сбавлял шаг, мне даже казалось, что он того гляди, побежит вперед. Доктор едва успевал за ним, и мы здорово запыхались, когда оказались наверху, на площадке перед зданием, которая когда-то была парковкой. Два прогнивших кузова машин лежали неподалеку, за ними виднелся еще один, как мне показалось, принадлежавший в прошлом двухместной спортивной машине, но присматриваться я не стал – было не до того.

Мы оказались на самой высокой точке острова, не сговариваясь, подошли к уцелевшей над склоном белой скалы ограде и стали смотреть по сторонам. Высокие сосны, лагуны цвета аквамарин и белоснежные песчаные пляжи – перед нами точно ожила картинка из рекламного буклета для богатых путешественников. Скалы здесь расколола глубокая расщелина, из нее поднимались пушистые верхушки сосен, в них гулял ветер, а внизу блестела ярко-голубая вода. Дальше белые и синие пятна перемежались сочно-зелеными, и трудно было разобраться, где тут вода, земля и деревья.

– Красивое место, – сказал доктор. – Похоже на курорт для богатых бездельников. Должно быть, они славно проводили здесь время. Чистый воздух, уединение, покой – что еще нужно человеку, чтобы отдохнуть как следует…

Видимо, созерцание пейзажа настроило его на философский лад, доктор хотел сказать что-то еще, но нас окрикнул Тэйлор. Вот уж кто ни на мгновение не отвлекся на местные красоты, он очень спешил, у него была цель, и Тэйлор рвался к ней и злился оттого, что хоть и подобрался к ней вплотную, но все еще не видел ее перед собой. Досталось и Джойсу. Тот все еще тащился в горку и весь побагровел от натуги, услышав хозяйский окрик, перестал вертеть головой по сторонам, заторопился и едва не свалился на площадку, где мы ждали его.

Тэйлор не дал бедолаге передохнуть, он просто пошел дальше, к зданию, вернее, к зарослям, что окружали его, и нам всем ничего не оставалось, как направиться следом. Правда, на этот раз шли медленно, и когда я сунулся обогнать доктора, тот придержал меня, не пропустил вперед. Морган и Хантер быстро осмотрели окрестности, добрались, по их словам, вплоть до провала, что был когда-то главным входом, и даже заглянули внутрь, но никаких опасностей по дороге не встретили. Но в двухэтажное строение все же решили не соваться, обогнули его и оказались с другой стороны. Ветра тут вообще не чувствовалось, о нем говорили только верхушки деревьев, что дружно клонились в сторону моря, а за белыми стенами была тишь да гладь.

Тут было хорошо заметно, что отель люди покинули очень давно. На месте клумб, дорожек и газонов росли кусты и тонкие молодые сосны, трава поднималась нам по щиколотку, а в зарослях я разглядел несколько скамеек и фонарных столбов, но подобраться к ним было бы невозможно – так густо оплела их растительность. Да мы и не пытались, просто шли мимо, приминая высокую траву и постоянно оглядываясь по сторонам на каждый подозрительный шорох или треск, но ничего страшнее пары взлетевших довольно крупных птиц не встретили.

Постепенно мы оказались в центре внутреннего двора, еле продравшись через заросли цветущего олеандра. Узкие листья и лепестки падали нам на головы и плечи, мы пробирались боком через частокол тонких кривых стволов и оказались на неширокой площадке, заросшей ярко-зеленой травой. Росла она так, будто ее высадил опытный садовник: образовала правильный прямоугольник и поднималась довольно высоко. Трава, высокая и прямая, чуть сужалась к верху и немного выгибалась, лист внутри образовывал что-то вроде ложбинки, а края при этом были зазубренными, как у пилы.

Первым в этом убедился Морган, он порезался о траву, когда пытался раздвинуть ее, выругался и принялся топтать ее тяжелыми ботинками. Трава хрустела, исходила ядовито-зеленым соком, норовила разогнуться, но мы не давали ей шансов, шли следом, даже Джойс не отставал. Он мужественно продрался следом за нами через олеандр и теперь стоял рядом со мной на краю бассейна. Обычного бассейна, из тех, что можно встретить в каждом отеле, с постепенно понижающимся дном и удивительно чистой водой, точно ее поменяли только вчера, перед этим тщательно отмыв дно и стенки, выложенные синей плиткой. В одной стене обнаружилась небольшая пробоина, вода утекала через нее, причем утекала неизвестно куда – рядом было сухо. А на дне виднелось что-то вроде небольшого гейзера, отлично видимая отсюда струя воды поднималась из отверстия на дне бассейна, но это, как раз было нормально. Так, видимо, было предусмотрено конструкцией, и то, что поток до сих пор не иссяк, говорило о надежности водопроводной системы.

Бассейн был длиной метров десять, в ширину немного меньше и предназначался явно для тех, кто не любил морскую воду или ленился ходить на пляж. Или любил порезвиться в аквапарке – над самым глубоким участком по краям бассейна стояли две разноцветные пластиковые горки: обе высокие и крутые.

– Понятно, – разочарованно протянул Тэйлор, – идем дальше. Это явно не то, что нам нужно.

Конечно, это было не то, и мы пошли дальше. Миновали поваленный забор отеля, спустились немного вниз по тропинке в скалах, и двинулись дальше, но уже не друг за другом, а развернулись веером. Шли так, чтобы держать друг друга в поле зрения и одновременно не пропустить ничего интересного, что встретится на пути. Но ничего не происходило, если не считать того, что море, до этого блестевшее справа, ненадолго пропало, чтобы показаться слева, а скалы из белых стали желтоватыми. Скоро путь нам преградила узкая, но довольно глубокая расщелина, мы стояли на ее краю и не видели дна, только далеко внизу колыхались пушистые макушки сосен, да виднелись скальные выступы, что торчали из стен трещины в земле.

– Может, пруд там? – Тэйлор ловко спрыгнул на первый камень, ухватился за ветки кустарника, росшего тут в изобилии, и посмотрел вниз.

– Вряд ли, – отозвался сверху доктор. – Не думаю, что нашему информатору пришлось с такими трудностями добираться до воды. Пруд должен быть где-то на поверхности скал, а не в пещере, или что там внизу. Вылезай, пока не свалился.

Тэйлор помедлил немного и выбрался обратно, пошел с нами дальше, но оглянулся при этом пару раз. Было понятно, что с мыслью хорошенько обследовать эту расщелину он еще не расстался и при первой же возможности вернется обратно.

А пока мы шли дальше, и сосны вокруг были прежними, от них хорошо пахло смолой и хвоей, они шумели под ветром и с веток на нас падали желтоватые длинные иголки. Под ногами был только камень и короткая жесткая трава, мы перебирались через выступы и изредка переговаривались, в основном, о том, что никто ничего не видит и впереди все так же спокойно. Нам не попалось ни ручья, ни даже маленькой речки, да что там речки – ни единого углубления в камнях, что, пусть с натяжкой, можно было бы назвать озером или прудом, воды тут не было ни капли, зато вокруг расстилалось море.

Я невольно косился вправо, смотрел, как бирюзовый цвет у берега переходит в густо-лазоревый, потом становится синим, и дальше океан становится привычно-серым, и над ним висит знакомая дождевая пелена. Так я шел четверть часа или чуть больше, и, завороженный картинкой, позабыл, что иногда надо смотреть еще и под ноги. И немедленно за это поплатился – правый ботинок оказался на чем-то скользком и покатом, я покачнулся и едва не свалился на поросшие травой камни, но удержал равновесие, посмотрел вниз и невольно вскрикнул.

У подножия высокой сосны лежал скелет человека. Вьющиеся травы оплели его густой сетью, сдвинув с места некоторые мелкие кости. Кое-где на нем сохранились остатки истлевшей одежды, а на запястье еще оставались часы на толстом кожаном ремешке, на обтянутом кожей черепе виднелись редкие почти бесцветные волосы.

– Что там? – доктор подошел ко мне, присвистнул и присел на корточки, разглядывая кости. Постепенно подошли остальные. Последним притащился Джойс, он даже ненадолго позабыл собственные страдания, перехватил свой костыль левой рукой и старательно перекрестился.

– Упокой, господи, его душу, – пробормотал он. Все мы при этом молчали, но я уверен, что не было среди нас ни одного человека, у которого не пробежал бы по коже мороз.

– Наверное, это кто-то из местных, из тех, кто работал в отеле, – предположил Хантер, внимательно рассмотрев сгнившие лохмотья. – Если судить по одежде.

– Думаю, ты прав, – сказал Тэйлор. – Было бы странным найти здесь епископа. Однако почему эти кости так странно лежат? И действительно, скелет лежал в неестественной позе. По странной случайности (виноваты ли тут клевавшие его птицы или, быть может, медленно растущие травы, обвивавшие его со всех сторон) он лежал на боку, череп подбородком касался груди, и кости лежали так, точно их кто-то положил друг на друга, причем довольно аккуратно. Постепенно я понял – человек умер здесь, он лежал, скорчившись от боли, поджав колени и прижимая руки к животу, да так и остался, пока не истлела плоть, пока мы не нашли его.

Лесли запустил руки под кости и зашарил по траве, отбросил несколько мелких камней и сосновых веток, потом вытащил из земли нечто темное и длинное, вытер о траву и показал нам темный от времени, покрытый пятнами ржавчины нож с рукоятью из темного дерева.

– Вот оно, – сказал доктор. – Скорее всего, человека тут прирезали и оставили умирать. Воткнули нож в правое подреберье, у несчастного не было шансов, он умер от потери крови, просто уснул и не проснулся. Хотел бы я знать, что тут произошло, и кто был вторым, и что они не поделили…

Он замолк, продолжая крутить в руках нож, разглядывал его, близко поднося к глазам, поворачивал так и этак, пытаясь представить, как все было. Я молчал, остальные тоже – мы могли только предполагать, что за драма разыгралась тут десять или пятнадцать лет назад, и кто были эти люди, вернее, один, что навсегда остался под соснами. Да и думать об этом не хотелось, накатила тоска и мрачные мысли о бренности бытия, мне даже показалось, что стало темнее, точно перед сильным дождем. Тэйлору это очень не понравилось, он отобрал у брата нож, отбросил его в кусты и приказал:

– Идем дальше. Скоро стемнеет, надо торопиться.

И мы снова двинулись в путь, снова шли поодаль друг от друга и молчали – говорить не хотелось, да и не о чем было. Все только и делали, что смотрели по сторонам, и я испытал что-то вроде облегчения, когда увидел знакомую белую стену отеля: мы подошли к нему с другой стороны, обойдя остров по часовой стрелке. И для этого нам понадобилось часа полтора – до того остров был мал. Однако пруд или что-то хоть отдаленно на него похожее, мы так и не обнаружили. Получалось, что источников пресной воды на острове не было и воду для своих нужд отель брал из скважины, надо думать, довольно глубокой, если учесть, что здание располагалось почти на верхушке скалы. Мы снова оказались на площадке, что когда-то была парковкой. Я смотрел на «Изольду», которая стояла на якоре точно напротив нас, и думал, как быть дальше.

Тэйлор был не просто разочарован или удивлен, он был очень зол, о чем говорило выражение его лица и резкие, не свойственные ему движения. От вальяжности и лени не осталось и следа. Тэйлор, точно собака, потерявшая след, крутил головой и не мог устоять на месте. Он ходил по площадке туда-сюда, смотрел то себе под ноги, то вдаль, на сосны, я поймал на себе его взгляд и поспешно отвернулся. Несомненно, я был косвенно причастен к постигшей нас неудаче, но Тэйлор пока сдерживался, ему хватало здравого смысла сообразить, что я тут ни при чем. И рыба, что довела нас до острова, и все, что приключилось со мной в Бристоле, и еще раньше, когда был цел наш с матерью трактир, говорило, что пруд – это не сказка. И то, что мы не нашли его, оказавшись на острове – это наша ошибка, а не чья-то злая шутка, что заманила нас сюда и бросила в шаге от цели.

– Я вот что думаю, – осторожно начал доктор, говоря, точно сам с собой, – мы что-то сделали не так, причем уже здесь, на острове. Рыба довела нас до места и благополучно издохла, других островов поблизости не было. Место тут высокое, трава растет почти что на камнях, следовательно, пруду или озеру в том виде, к которому мы привыкли, тут взяться неоткуда. Да, да, братец, ты знаешь, что я прав, – Лесли вытянул руки ладонями вперед, словно защищаясь от Тэйлора, который ринулся к доктору, до того окатив меня почти ненавидящим взглядом. Доктор заметил это, встал между нами, точно рефери на ринге, и продолжал:

– Погоди, пристрелить Данилу ты всегда успеешь. Я шучу, шучу, – торопливо добавил он, посмотрев на меня, и продолжил:

– Одного мертвеца на этот остров более чем достаточно, две неприкаянных души тут не уживутся. Итак, пруд, озеро или что-то подобное мы не нашли, но вода тут есть. Единственный ее источник удобно расположен, до него легко добраться, и он довольно большой. И чистый, как мы все успели заметить, как и говорил наш информатор Билл. Я прав, Данила? – доктор так серьезно смотрел на меня, словно от ответа зависел успех нашего предприятия, и я сказал:

– Верно. Только Билл называл это озером или прудом, а мы видели…

– Бассейн, – перебил меня доктор, – большой бассейн с чистой пресной водой. Думаю, что тогда Билл имел в виду именно его, мы просто не поняли. Да и было отчего, я сам ждал чего-то иного. Нет, мы можем еще раз обшарить остров, если ты пожелаешь, – Лесли даже чуть поклонился брату, стоявшему поодаль и стискивавшему в руках карабин, – но только потеряем время. Кое-что мы все же нашли, и это кое-кто надо проверить.

Пойдем, если ты не против?

Тэйлор был категорически против и о том, чтобы вернуться к бассейну, даже думать не хотел, но понимал одновременно, что другого выхода у нас пока нет. Мне самому предположение доктора казалось не то чтобы глупым – ошибочным, ведь Билл явно говорил про пруд или озеро, а бассейн мало походил на то или другое. И тем не менее, кроме него другого водоема на острове не было, да еще и такого, где спокойно могли одновременно искупаться несколько человек, поэтому в словах доктора был резон. «Он прав, надо проверить», – мелькнула у меня мысль, и Тэйлор, видимо, подумал так же.

– Ладно, – нехотя сказал он, – пошли посмотрим.

Он уже справился со злостью, говорил довольно спокойно, и взгляд его стал другим, задумчивым и оценивающим. Но при этом Тэйлор глядел не на меня, а на поднимающегося с травы Джойса. Тот же поднимался, неловко опираясь на палку, и ругался, не обращая внимания на хозяина. Тэйлора, впрочем, это не трогало, он мотнул головой, и Хантер пошел первым, на ходу доставая большой нож, и первым же оказался перед зарослями олеандра. Принялся ломать и резать особенно неподатливые ветки. Морган шел последним, он то подталкивал изнемогавшего от усталости Джойса, то поддерживал его, когда у того подкашивались ноги.

Скоро в кустах образовался основательный пролом. Мы без труда прошли через него и оказались перед зарослями травы с зазубренными листьями. Здесь дело пошло еще быстрее, мы дружно расправились с травой, плотно утрамбовав ее в землю, так, что получился плотный довольно жесткий ковер, на который и поспешил плюхнуться Джойс.

Однако отдохнуть ему не пришлось.

– Раздевайся, – приказал ему Тэйлор, – раздевайся и полезай в воду. Хуже тебе не будет, обещаю. Делай, что говорю, или пристрелю.

Он навел на несчастного карабин и демонстративно передернул затвор. Если до этого момента Джойс был готов послать Тэйлора ко всем чертям, то сейчас передумал, поднялся с помощью Моргана и принялся стаскивать с себя одежду. Я отошел в сторонку и пошел по кромке бассейна, приминая росшую через щели между плитками траву. Теперь мне стало понятно, зачем Тэйлор прихватил с собой Джойса и протащил его через весь остров – несчастному отводилась роль подопытного кролика, он должен испытать на себе воздействие воды, ведь, если верить Биллу, от контакта с ней заживают любые болячки. В таком случае, ноге Тома ничего, кроме исцеления, не грозит, но только если вода окажется той самой, из-за которой я несколько раз чуть не расстался с жизнью. Во всяком случае выглядит она довольно чистой…

Я сел на корточки и опустил ладони в воду. Она была очень холодной, но и только. Вода как вода, прозрачная, бесцветная и без запаха. Я встал на колени, набрал пригоршню воды, покачал ее в ладонях и, подумав, умылся, а потом сделал острожный глоток. Справа раздался короткий крик, шумный всплеск и поверхность воды пошла волнами – это Хантер, устав ждать, когда Джойс созреет сам, столкнул его в воду. Тот немедленно заорал, забарахтался в воде, с верхушки сосны слетели две большие черные птицы, Морган засмеялся, а Джойс, наконец, сообразил, что здесь мелко, и встал на ноги.

– Дальше что? – заорал он, ежась от холода. Тэйлор опустил карабин, глянул на доктора, на Джойса и сказал:

– Проплыви немного. От бортика до бортика.

И Джойс поплыл, цепляя руками дно бассейна, быстро пересек его поперек, потом по приказу Тэйлора окунулся с головой, потом снова поднялся на ноги.

– Теперь что? – спросил он, Тэйлор задумчиво посмотрел на него и сказал:

– Не знаю. Там пока посиди.

И отошел на пару шагов назад, глядя на Джойса со стороны.

Доктор подошел ко мне, достал из кармана куртки небольшую помятую пластиковую бутылку и попросил:

– Набери-ка мне водицы.

И добавил, получив назад полную посудину и глядя через нее на просвет:

– Сомневаюсь я, очень сомневаюсь. Как-то не так все выглядит, я себе это по-другому представлял.

Я хотел сказать, что тоже воображал этот пруд малость не так, но решил промолчать. Выпил еще немного воды и поднялся на ноги. Доктор как-то укоризненно глянул на меня и сказал, убирая бутылку:

– Кинул нас твой Билл, вот как есть кинул. Чего-то он тебе не договорил, но, с другой стороны, зачем ему это – дать нам подсказу, как дойти до острова, зная, что тут ничего нет? Не понимаю…

Я тоже ничего не понимал, как и Тэйлор, что устроился на краю торчавшей из зарослей лавки, как и Морган, стоявший рядом с ним, как и Хантер, который помогал Джойсу выбираться из воды.

Джойс же дрожал от холода, зубы его стучали, что мешало ему говорить. Он торопливо одевался, повернувшись к Тэйлору спиной, а тот не сводил с матроса глаз, следил за каждым его движением. Увидел, как тот схватился за свою палку, как оперся на нее обеими руками, перенося вес с больной ноги… Тэйлор вздохнул и сказал подошедшему доктору:

– Похоже, мы в пролете. Это не тот пруд, надо искать дальше, здесь должно быть что-то еще.

– Возможно, – доктор уселся на траву, – возможно, так оно и есть. Но сейчас надо передохнуть, или твоя лабораторная мышка издохнет по дороге.

Он кивнул в сторону Джойса – он сидел на траве и уже примерялся, как бы лечь: долгий путь, апотом купание в холодной воде отняли у него остатки сил. Тэйлор глянул на него мельком и отвернулся: было видно, что хозяин «Изольды» тоже устал, что поиски и ожидание вымотали его, и его силы тоже на исходе.

– Ладно, уговорил, – буркнул он, – посидим час, потом пойдем дальше. Зря вы не дали мне проверить ту щель в земле, надо вернуться и обследовать ее, выглядит она не лучшим образом, но на ее дне запросто может находиться то, что мы ищем. Возможно, мы прошли мимо цели.

Я так не думал – рассказ Билла прочно сидел в моей памяти, и ни о каких спусках в пещеру или что-то вроде того речь в рассказе не шла. Они просто подошли, набрали воды, искупались и быстро вернулись на корабль, где все и произошло. И где-то по пути туда Билл поймал рыбу, что привела нас сюда…

Через несколько минут рядом с бассейном горел костер, я сидел у огня, жевал захваченный с корабля хлеб с мясом и смотрел на пламя. В свете дня огонь был почти невидим, над сухими ветками дрожал раскаленный воздух и поднимался белый дымок, от костра тянуло теплом, я протянул к нему ладони и понял, что очень хочу спать. Вот лечь бы сейчас, как Джойс, натянуть на голову капюшон, закрыть глаза и отключиться на час или даже на два… А потом пойти дальше, как хочет Тэйлор, снова обшарить этот крохотный остров, идти по камням, по траве, вдыхать легкий смолистый воздух, слушать, как шумят под ветром деревья. Божественный звук, такой знакомый, почти родной, не то, что опротивевший плеск волн о корпус бригантины…

– Подъем! – скомандовал безжалостный Тэйлор, и было понятно, что он не успокоится, пока не добьется своего. Мы нехотя поднялись, Морган направился к бассейну за водой, чтобы залить костер, а Хантер пошел будить Джойса. Но как ни толкал его, ничего не добился, тот спал, как убитый, он точно не чувствовал ни пинков, ни толчков, не слышал обращенных к нему крепких слов. Доктор несколько минут наблюдал за этой сценой, потом подошел поближе, присел рядом с Джойсом на корточки и всмотрелся в его лицо. Потом оттянул тому зрачки, положил пальцы на шею, посидел так, прислушиваясь, и сказал Тэйлору:

– Спит. Он просто спит, причем так крепко, точно наглотался снотворного. Будем ждать, пока он проснется, или оставим его здесь?

Надо было видеть лицо Тэйлора в этот момент, когда у него на пути появилась очередная преграда, на этот раз в виде спящего матроса. Разочарование, нетерпение, снова злость и раздражение сменяли друг друга, Тэйлор даже зубами скрипнул и проговорил, стараясь быть сдержанным:

– Нет, конечно, он мне нужен. Придется ждать, черт возьми. Когда он проснется?

– Понятия не имею, – доктор поднялся на ноги, подошел к дымящему костру и сел у огня, – черт его знает. Может, через час, а, может, завтра.

И принялся ворошить веткой еще горячие угли, бросил сверху сухие веточки, и те немедленно занялись, загорелись. От костра потянуло жаром. Я устроился рядом, уткнулся лбом в поджатые колени и стал думать, как мы поплывем обратно. И то ли во сне, то ли в полузабытьи перед глазами вставали разные картины, эпизоды того, что довелось пережить, и что-то неясное, мутное, возможно то, чему надлежит быть вскоре. Было тут место и шторму, что трепал бригантину, как игрушку, и огромным волнам, и скалам, выросшим из моря прямо на нашем пути, и чудовищам, что пробуждались при нашем приближении. Снова над волнами показался скат, он распахнул свои «крылья» и смотрел на меня, руки обожгло так, что я вскрикнул во сне и сжал кулаки. Открыл глаза, понял, что я на берегу, что опасности никакой нет, что доктор и Тэйлор отошли в сторонку и совещаются, а Морган сидит напротив меня, что-то жует и смотрит с плохо скрытой насмешкой. Но мне было плевать на то, что он там себе подумал, я разжал кулаки, посмотрел на ладони, ожидая увидеть на них кровь и лохмотья содранной кожи, но ничего этого не обнаружил. Вообще ничего: ни ран – старых или свежих – ни шрамов. Ладони были гладкими и ровными, какими были до того дня, когда я хватался за канат, чтобы не слететь в море.

Я крутил руками так и этак, смотрел то со стороны, то вблизи, но ничего не менялось. Шрамы, еще толком не зажившие и иногда кровоточившие, пропали, затянулись, исчезли без следа, точно их никогда здесь и не было. Но я отлично помнил их, помнил, как они саднят от мыла, как болят, если долго не разжимать пальцы. Но сейчас все было по-другому, я ничего не понимал, не знал, что делать, поднялся на ноги и направился к доктору, чтобы рассказать ему, что случилось.

Я еще не совсем проснулся, видения и кошмары еще не отпустили меня, крутились где-то на краю сознания Я шел к Тэйлору и Лесли, как сомнамбула, чувствуя при этом, что какая-то новая мысль появилась у меня в голове, но еще толком не оформилась, а уже рвется наружу. И что эта мысль очень важная, что я должен немедленно все рассказать братьям, и от того, как быстро я все пойму, зависит очень многое. Братья смотрели на меня, я глядел то на них, то на свои ладони, доктор шагнул ко мне, собрался что-то сказать… и тут грянул взрыв.

Далекий, но отчетливый и громкий, он раздался со стороны моря, за ним последовал еще один, потом в полной тишине мы все услышали треск автоматных очередей. Две короткие, одна длинная, точно кто-то в истерике жал на спуск, пока не высадил весь магазин, потом еще одна короткая и снова стало тихо. Доктор замер на полпути ко мне, медленно обернулся к Тэйлору, тот посмотрел на нас, потом на Хантера и скомандовал почему-то шепотом:

– Наверх, быстро! Глянь, что там, и сразу назад! Не высовывайся!

Хантер кинулся выполнять приказ, перемахнул через Джойса, что так и лежал на траве, кинулся к горке у бортика бассейна и быстро оказался на верхней площадке. В руках у него оказался небольшой бинокль, я видел, как блеснули линзы, Хантер приставил его к глазам и несколько мгновений смотрел в сторону моря. Потом отвел бинокль, снова посмотрел в него и крикнул:

– На «Изольде» пожар! Корабль горит, на борту много вооруженных людей!

Тэйлора точно под дых ударили, он побледнел, посмотрел на нас так, словно ждал, что мы скажем, что Хантер ошибся или решил зло подшутить над хозяином. Но мы молчали, и Тэйлор прошел мимо нас, подхватил прислоненный к лавке карабин, взялся за него поудобнее и направился к зарослям.

– Отлично! – выдохнул доктор, – Пожар и вооруженные люди! Вот суки, они вскрыли оружейку! А где в это время был Смит, хотел бы я знать?

И наперегонки с Хантером ринулся следом за братом, обогнал его и первым оказался на бывшей парковке. Я побежал следом за Морганом, обернулся на ходу на спящего Джойса и, подумав, что ничем тут помочь не могу, кинулся к ограде над обрывом. Не успел затормозить и врезался в нее животом так, что она покачнулась, а вниз посыпались мелкие камни. Но никому не было до этого дела, Тэйлор смотрел в бинокль и ругался так, что разом затмил моего папашу, причем некоторые слова и обороты показались мне знакомыми – я определенно слышал их раньше.

– Мерзавцы, – выдохнул Тэйлор, исчерпав запас бранных слов, – как есть мерзавцы. Что они там устроили… Мой корабль, моя бригантина…

Из него точно воздух выпустили, он пытался сказать что-то еще, но язык не поворачивался. Тэйлор вцепился обеими руками в ограду и не сводил с «Изольды» глаз. Бригантину скрывали клубы черного дыма, и, как мне казалось, особенно густым он был на корме, откуда и расползался дальше. Доктор завладел биноклем и, в отличие от брата, молча вглядывался в море, правда, кривился при этом зло и презрительно, но ничего не говорил.

– Еще какие мерзавцы, – Лесли как-то странно глянул на меня и подал мне бинокль. Я схватил его, приник к окулярам и, наконец, смог разглядеть все хорошенько.

Дым, и правда, валил с кормы, но уже не такой густой, как несколько минут назад, там что-то догорало, а в сизых клубах суетились крохотные фигурки людей. Они пытались справиться с огнем, и им это неплохо удавалось – дым редел на глазах, его ветром относило в море, и мне даже казалось, что я чувствую запах гари.

– Похоже, они потушили пожар, – сказал доктор, и тут Тэйлор очнулся.

– Разумеется! – проговорил он как-то по-особому задумчиво. – Разумеется, потушили. Корабль нужен им, ведь надо же как-то отсюда выбираться! И нам тоже, братец! Я бы не хотел куковать тут до конца своих дней! Бегом!

И он побежал через парковку, пересек ее и первым оказался на дорожке, что вела вниз, к пляжу.

Мы переглянулись и бросились следом.

Вниз бежать было легко, только подошвы иногда скользили по траве, но это придавало мне скорости. Я легко обошел Тэйлора, выскочил на песок и кинулся к нашей шлюпке, что стояла там, где мы бросили ее несколько часов назад. Окрик доктора остановил меня:

– Стоять! – орал он, срывая горло. – Стой где стоишь! Не подходи!

Я выполнил его приказ, не совсем понимая, что происходит, и тут передо мной с земли поднялся небольшой фонтанчик песка, рассыпался и пропал. И тут же рядом образовался второй, затем третий, я, ничего не понимая, крутил головой по сторонам, пока доктор отборными выражениями не посоветовал мне отойти как можно дальше от шлюпки. Я кинулся обратно и едва не сбил с ног Хантера – он бежал за мной, резко остановился, увидев, что я сдал назад, и вдруг покачнулся, точно его ударили в живот. Вернее, в грудь, в правую сторону – на его одежде образовалось темное пятно, Хантер прижал к нему ладонь и упал на колени. Я остановился, обернулся и заметил, как что-то влетело в песок почти у моих ног, подняло небольшой фонтан и исчезло.

– Данила, бегом сюда! – хором закричали доктор и Тэйлор. Морган прикрывал их со спины, он крутился, как волчок, стараясь держать под контролем и дорожку, что вела к отелю, и пляж.

Хантер ничком лежал на песке и не двигался, я бросился к братьям. Что-то тихо и омерзительно свистнуло совсем близко, и только сейчас я понял, что нас обстреляли с «Изольды». Бригантина стояла метрах в трехстах от берега, и для автомата мы были хорошей и верной целью. Первым нарвался Хантер, когда побежал за мной – видимо, он заметил неладное раньше всех, успел предупредить остальных, а сам остался лежать в двух шагах у шлюпки.

Помочь ему мы не могли, поэтому поспешно отступили под прикрытие разросшихся кустов, высаженных вдоль стенки под скалой, и устроили совет.

– Сволочи, – спокойно сказал Тэйлор, – они решили избавиться от нас. Думаю, их план таков – захватить корабль и уйти, бросив нас на острове. И у них отличное оружие. Мое оружие! – выкрикнул он и посмотрел на брата.

– Ага, было твое, да сплыло, – парировал тот, – а стреляют они действительно прилично. Хотя при некотором навыке из автоматов, что мы им любезно оставили, можно поразить цель на расстоянии до километра, а здесь чуть больше половины. К шлюпке нам путь отрезан, они перестреляют нас, как уток, надо что-то придумать.

– Можно дождаться темноты и подобраться к шлюпке, – предложил Морган.

– Думаю, что к этому времени «Изольда» будет уже далеко, – сказал Тэйлор. Он снова смотрел в бинокль, снова ругался, но уже еле слышно. Было видно, что хоть все, что произошло с нами, выбило его из колеи, но сейчас он уже вновь в порядке. Тэйлор признал, что пропустил этот удар, и теперь готовится ответить, и раздумывает, как бы сделать так, чтобы не промазать, попасть в точку, ударить наверняка. И тоже ничего путного придумать не мог – летать мы не умели, сделаться невидимками нам было не под силу, дорога на «Изольду» была одна: через пляж, где лежал убитый Хантер, к шлюпке и дальше по морю. По открытому пространству, что отлично простреливалось, и, как сказал доктор, для оставшихся на корабле автоматов это не расстояние.

– Хотя, может быть, ты и прав… – Тэйлор осекся и замер, как спаниель на стойке. Доктор насторожился, перехватил поудобнее свой карабин, но в зарослях тот скорее мешал ему, зато моя «беретта» была как нельзя кстати. Я вытащил ее из кобуры, снял с предохранителя и приготовился стрелять на поражение – кусты трещали так, точно через них ломился кабан или нечто подобное, тоже крупное и неповоротливое.

Морган отполз немного вбок, заняв удачное положение в стороне от предполагаемой цели, приподнялся на локтях, выставил свой автомат вперед и чуть прищурился, не сводя с зарослей глаз. Те раскачивались, как от сильного ветра, трещали под напором, потом не сдержались, и к стене выкатилось что-то темное и тяжело дышавшее. Оно врезалось в стенку, ругнулось, развернулось на месте, я поймал его в прицел и увидел перед собой Джойса.

Запыхавшийся, раскрасневшийся от быстрого бега, он тяжело дышал и смотрел на меня совершенно без страха, но с таким изумлением, точно видел впервые в жизни. И на меня, и на доктора, который выглянул из-за переплетения веток, и на Тэйлора с Морганом, и все пытался отдышаться. Потом справился с собой и заговорил:

– Слышу – грохнуло что-то. Я глаза открыл – вас нет. Кричу – не отвечаете. Я встал и за вами побежал, сверху видел, как вы на пляж выскочили, потом обратно кинулись. Ну и я к вам. А что случилось? – он по очереди оглядел всех нас, но ответа не получил. Мы смотрели на него, друг на друга, потом снова на Джойса, и мне показалось, что это не тот калека, что недавно тащился за нами, еле переставляя ноги, а кто-то другой, очень похожий на него. Только говорит его голосом, но все же другой.

– Ты… побежал? – переспросил доктор. Кое-как поднялся на ноги и подобрался к Джойсу поближе. Он смотрел на исцелившегося так, как, наверное, в свое время смотрел на подопытных лягушек, что корчились у него под ножом в университетской лаборатории. Джойс кивнул и повторил:

– Ну да, встал, осмотрелся и побежал за вами. А что мне было, по-вашему, делать? Оставаться там? Нет уж, я еще пожить хочу…

– У тебя ничего не болит? Руки, ноги, сердце, желудок?

На все вопросы Джойс только мотал головой, да и по его виду было понятно, что чувствует он себя неплохо. Вид у него был, надо сказать, несколько потерянный – он явно еще сам не понял, что произошло и куда подевалась его болезнь. Обе ноги служили ему как прежде, и даже лучше, о костыле он и думать забыл, но как и когда это произошло – для него оставалось тайной.

– Ничего, – только и успел сказать он, как доктор захохотал так, что Джойс невольно отшатнулся и с обидой уставился на Лесли. Тот все никак не мог успокоиться, смотрел то на исцелившегося матроса, то на брата, что набычился неподалеку, и смеялся едва ли не до слез. Потом успокоился, с силой хлопнул меня по плечу и сказал:

– Поздравляю, братец, ты нашел, что искал. Бассейн с живой водой, он же пруд, существует. «И говорит ему: встань, возьми постель твою и ходи. И он тотчас выздоровел, и взял постель свою и пошел. Было же это в день субботний…» Бинго!

Тэйлору было не до шуток, он не сводил с Джойса глаз, все порывался что-то сказать или спросить. По всему было видно, что хозяин «Изольды» оказался, что называется, меж двух огней – с одной стороны цель, к которой он рвался столько времени, сейчас в двух шагах от него, до нее ходу – минут десять быстрым шагом, а с другой… С другой у него отчетливо нарисовалась перспектива провести наедине с этой целью остаток своей жизни. И, если учесть свойства воды, то жизнь эта будет долгой, лишенной смысла и комфорта. Выбор надо было сделать немедленно, и я бы ни за что не хотел оказаться сейчас на месте Тэйлора – слишком тяжело ему приходилось.

– Знаешь, братец, что я подумал, – заявил доктор, – вода от нас никуда не денется. Как стоял этот бассейн на горке, так и останется – завтра, через неделю, через месяц или год. Деваться ему некуда в отличие от «Изольды», вот о чем бы я подумал на твоем месте. Я…

– Помолчи, – оборвал его Тэйлор, и доктор с деланным смирением склонил голову, готовясь принять любое решение брата. А выбор, меж тем, был невелик, точнее, его вообще не было – к шлюпке нас не подпустят, а «Изольда» того гляди поднимет паруса и скроется за горизонтом. И тем не менее, мы должны были рискнуть – каждый из нас это отлично понимал.

– Попробуем, – не очень уверенно сказал Тэйлор, – дождемся темноты, доберемся до шлюпки, подойдем к «Изольде»…

– И с ее борта нас немедленно расстреляют, – закончил доктор. Тэйлор скривился, Джойс вытаращил глаза, а Морган лишь вздохнул.

Я подумал, что подойти к кораблю можно и вплавь, поодиночке, но все равно наш план обречен – на «Изольде» осталось почти два десятка вооруженных матросов, а нас только пятеро. Да и вряд ли бригантина будет нас ждать, ведь цель тех, кто захватил ее – как можно скорее вернуться назад, бросив тут нас на произвол судьбы. Отчего-то вспомнился скелет, что мы нашли недавно – все шло к тому, что наши кости – пусть и нескоро – но составят ему компанию…

– Смотрите, – сказал Джойс, – сюда идет шлюпка. И в ней люди. Или мне кажется?

Нет, ему не показалось – к берегу приближалась шлюпка. Тэйлор посмотрел на нее в бинокль, зло ухмыльнулся и отдал бинокль брату. Тот глянул в окуляры и проговорил:

– Ого. Их там человек пятнадцать…

– Восемнадцать, – поправил его Тэйлор, – значит, двоих они оставили на корабле. Смита, скорее всего, и с ним еще кто-то.

– Сомневаюсь я, – отозвался Лесли, не отводя от бинокля глаз. Я тоже хотел сказать, что капитан вряд ли принял сторону бунтовщиков, но промолчал, подумав, что Смита, мы, скорее всего, больше никогда не увидим. А шлюпка между тем приближалась, на веслах сидели четверо, она неслась по волнам и вскоре заскребла днищем по песку мелководья. Матросы выскочили из шлюпки, вытащили на берег рядом с нашей, и тут доктор присвистнул, посмотрел на меня, потом снова приложил к глазам бинокль, оторвался от него и уже не сводил с меня взгляд.

– Вы только посмотрите, – сказал он, – глазам своим не верю. Глянь-ка, – он передал мне бинокль. Я, ничего не понимая, приник к окулярам.

Их действительно было много, почти два десятка, и все вооружены до зубов. Оружейку они выпотрошили до донышка – в этом сомнений не оставалось, правда, обращались с добычей неловко, скорее, неумело. Многие держали автоматы стволом вниз, нимало не заботясь о безопасности своей и того, кто окажется рядом, бросали оружие на песок, как придется, только что стволами его не черпали. В общем, это были те еще вояки, но их было много, и огонь, в случае нападения, нас ждет оглушительный, благо патронов они притащили с собой аж два ящика, и только что вытащили их на берег. Банда готовилась к зачистке острова – в этом можно было не сомневаться. Они не собирались бежать, как думал Тэйлор, они пришли по наши души.

И привел их Сильвер.

С автоматом в руках он распоряжался, командовал, подгонял неопытных или нерадивых бойцов, ткнул одного, как щенка, носом в брошенное оружие, и матрос быстро подхватил его, повесил на шею. Потом махнул рукой в сторону заброшенного дома на самом берегу – это здание я видел, когда смотрел с борта «Изольды» на остров, когда мы только подходили к нему. И получается, что не только я…

Сильвер предал нас. Он ждал, когда мы отплывем на остров, и со своими подельниками захватил «Изольду». Капитан, скорее всего, пытался им помешать, за что и поплатился, а мы… Сильвер разделается с нами, как только выйдет на наш след, мы мешаем ему, он должен нас уничтожить. Но что ему надо на острове? Зачем он привел свою банду сюда, ведь гораздо разумнее было бы мчаться прочь, как и хотел Кроссли… Сильвер тогда ловко расправился с ним, значит, он тоже стремился на этот остров. Почему, с какой целью? О воде никто не знал, кроме нас, Билла, что давно кормит червей и бандитов, которые гнались за нами в Бристоле, но доктор заставил их замолчать.

«Я давно живу в Бристоле и знаком со многими людьми. Работа такая, сам понимаешь», – я точно слышал эти слова заново, я даже помнил, когда Сильвер произнес их: перед тем, как я ушел искать банк. «Я многих тут знаю» – это ответ? Кто-то выболтал ему тайну острова, и Сильвер сделал все, чтобы добраться до него, и теперь готовится к последнему рывку. И он найдет этот пруд, как нашли его мы, и получит, что искал, а всех, кто окажется на пути, прикончит так же легко, как проделал это с Кроссли. А самое гнусное, что Сильвера привел на корабль именно я.

Доктор точно читал мои мысли, он взял у меня бинокль и отвернулся, что-то сказал шепотом брату, но я не прислушивался. Мне было стыдно и горько, что во всех наших бедах виноват я: моя доверчивость и незнание людей привели нас почти что к смерти. На берегу собралась целая банда, и нам с ней ни за что не справиться, они вмиг перекрошат нас и не поморщатся при этом, а Сильвер лично пристрелит меня и правильно сделает – другой участи я не заслужил.

Кровь ударила мне в лицо, стучала в ушах так громко, что слышал я неважно, да и что толку было – понятно, что мы обречены. С острова нас не выпустят, мы можем только ждать, когда Сильвер найдет бассейн, наберет воды и отчалит с ней в Бристоль или другой порт, где заживет богатым и беспечным человеком. А мы останемся тут и попытаемся выжить. Вернее, братья, Морган и Джойс попытаются, мне от стыда только и остается, что броситься со скалы вниз головой или из «беретты» пустить себе пулю в лоб…

– Пятеро против восемнадцати. Хреновый расклад, – пробормотал Тэйлор.

– Да уж, – сказал доктор, – но с другой стороны неплохо, что они здесь собрались, и, похоже, планируют остаться на ночь. Я бы сделал так: дождался темноты, угнал обе шлюпки, добрался до «Изольды», там перебил охрану. Уж с двоими я бы как-нибудь управился, – говорил он, точно прикидывая в уме, как это можно провернуть. Тэйлор помалкивал – похоже, план брата ему нравился, и он обдумывал его на предмет поиска возможных изъянов. И быстро нашел один, но зато какой:

– Они наверняка оставят охрану у шлюпок, а те в случае чего сразу подадут сигнал. Надо либо действовать наверняка и резать охране глотки, либо как-то отвлечь этого поганца Сильвера.

– Хорошо бы, – протянул Тэйлор.

Было уже довольно темно, я не видел выражения его лица, но по голосу догадался, что Тэйлор очень зол, что он сдерживается из последних сил, чтобы точным выстрелом не разнести Сильверу голову. Он мог бы это запросто проделать, благо расстояние позволяло, а бандиты пока не торопились обшаривать прибрежные заросли. Один выстрел решил бы многое, но он стал бы и последним – нас немедленно расстреляют, не дав поднять головы и выстрелить в ответ, бежать нам некуда: позади стена, переходящая в отвесную скалу, да и патронов у нас, мягко говоря, немного. Нет, мы не можем обнаружить себя, нам придется сидеть, как крысам в норе, и ждать ночи, а там как карта ляжет. Профессиональных диверсантов среди нас нет, на нашей стороне только внезапность, но и Сильвер не дурак, он знает, что мы на острове, что нас всего пятеро, а шестой убит, он оставит хорошую охрану, он предусмотрит все. Отвлечь. Это, пожалуй, выход, это сработает, должно сработать.

Я отполз немного назад, полежал в кустах и сел на корточки. На меня никто не обращал внимания, братья переговаривались между собой, Морган шепотом посвящал Джойса в курс дела, рассказывал, что произошло, пока тот спал, при этом Джойс то охал, то ругался. Я отполз еще дальше, и тут у меня под локтем что-то хрустнуло, откатилось и гулко звякнуло о стену – это оказалась старая пивная банка, она пролежала тут лет десять или больше. Ее швырнул в заросли какой-нибудь нетрезвый гуляка, и вот сейчас она выдала меня.

– Данила! – окрикнул меня Лесли. – Ты куда собрался? Немедленно возвращайся! Кому говорю, иди сюда!? Ты что?.. Не смей этого делать!

Он понял мой замысел, но было уже поздно. Морган дернулся ко мне, хотел схватить за лодыжку, но я вывернулся, быстро отполз еще дальше и вскочил на ноги. Пробежал вдоль зарослей олеандра, не слушая сдавленных криков и проклятий в мой адрес, сбавил шаг и вышел на пляж. Песок громко захрустел у меня под ногами, я взял чуть правее, чтобы показалось, будто я спустился сверху, и развел руки в стороны. Немедленно обернулись все, кто стоял у шлюпок, они замолкли и глазели на меня несколько мгновений, потом опомнились, подняли автоматы. Я завел руки за голову и пошел еще медленнее, борясь с желанием оглянуться. Я знал, что не должен ни в коем случае этого делать и что если доктор и Тэйлор не дураки, то они выбрались из зарослей и уже далеко отсюда.

– Стоять! – рявкнул рыжеволосый бледный матрос, что стоял ко мне ближе всех, и я помнил, что его звали Эрроу. Он вскинул автомат, прицелился, но я не остановился.

Остальные – их было человек десять – тоже целились в меня, и я чувствовал, что еще немного и кто-то из них не выдержит и нажмет на спуск. Я остановился в двух шагах от нашей шлюпки неподалеку от убитого Хантера, увидел, что песок рядом с ним потемнел и из белого стал бурым, что автомата на песке уже нет, отвел взгляд и увидел Сильвера. Он стоял за спинами матросов и наблюдал за мной, наблюдал спокойно, без усмешки, потом перехватил мой взгляд, и направился ко мне. Подошел, ловко обыскал, вытащил из кобуры «беретту» и швырнул ее в море. Пистолет тяжело шлепнулся в воду, волны накрыли его и с шорохом ударились о берег.

– Привет, Данила, – сказал Сильвер тем же тоном, каким каждое утро здоровался со мной на камбузе, – я рад тебя видеть. Можешь не верить мне, но это так. Пойдем, поговорим, думаю, нам есть, что сказать друг другу.

Он отступил в сторону, точно предлагая мне пройти вперед, но я не успел сделать и шага. Меня толкнули в поясницу, да так сильно, что я едва удержался на ногах, пролетел вперед и получил удар в живот. Свет померк в моих глазах, стало душно и жарко, но я не упал, а голос Сильвера доносился точно из-под воды.

– Погоди, Джордж, прикончить его мы всегда успеем. Сперва надо узнать, что ему надо от нас. Потолкуем, а потом решим, что с ним делать. Иди, Данила, иди вперед.

И он пошел следом за мной, по пути осаживая тех, кто предлагал пристрелить меня немедленно. Однако больше меня никто не трогал, если не считать пары тычков, что я получил в спину. Неожиданно я заметил на воде какие-то пятна, Мне сначала показалось, что это светится планктон или другие, неизвестные мне существа, что с наступлением ночи вышли поохотиться, но понял, что ошибаюсь. Я посмотрел наверх и с удивлением обнаружил на небе звезды – тучи над островом разошлись, и я преотлично разглядел знакомые с детства контуры созвездий. Прямо над нами висел ковш Большой Медведицы, только перевернутый, точно кто-то собирался подчерпнуть им морской воды. Я отлично разглядел все семь звезд и неожиданно для себя приободрился – с этого мгновения я точно знал, что буду говорить и делать дальше.

Глава 6

Было совсем темно, когда мы ушли с пляжа, оставив там, как и предполагал доктор, охрану у шлюпок, и я переступил порог небольшого здания, что пряталось у скалы на самом берегу моря. Внутри было сыро и холодно, посередине горел костер – в нем я увидел обломки мебели, что валялись тут повсюду.

Когда-то здесь было что-то вроде офисного помещения со столами, шкафами для бумаг, компьютерами и телефонами. Все это давно превратилось в обломки и покрылось пылью, а сейчас послужило топливом для костра, особенно пригодилась стойка, что когда-то отделяла коридор от собственно конторы. Крашеную фанеру разломали на куски, сейчас она горела посреди комнаты, вокруг огня стояли вооруженные люди, они переговаривались между собой и не сводили с меня глаз. Смотрели они со злостью и даже ненавистью, и я был твердо уверен – еще немного и они расправятся со мной прямо здесь, пристрелят, не задумываясь, и сдерживаются они с трудом, подчиняясь приказу Сильвера.

А он вошел следом за мной, быстро осмотрелся, отдал несколько коротких приказаний и сел на перевернутую тумбочку без ящиков, что лежала у костра. Поставил автомат рядом, уперся локтями в колени, глянул по сторонам и сказал:

– Присаживайтесь, джентльмены, не стесняйтесь. Вы вовсе не обязаны стоять перед нашим гостем навытяжку. Уж он извинит нас, накажи меня бог! Итак, Данила, – продолжал он, глядя теперь на меня, – ты здесь. Какой приятный сюрприз для нас! Я с первого взгляда увидел, что ты ловкий малый, но теперь я вижу, что ты прямо герой.

Разумеется, я ни слова не сказал в ответ. Они поставили меня у самой стены, и я стоял прямо, стараясь как можно спокойнее глядеть Сильверу в лицо. Но в сердце моем было отчаяние. Сильвер невозмутимо посмотрел на меня и заговорил снова.

– Раз уж ты сам пришел, Данила, я расскажу тебе все, что у меня на уме. Ты мне всегда был по сердцу, потому что у тебя голова на плечах. Итак, ты хочешь знать, зачем мы здесь? Очень просто – мы тоже хотим жить долго и не знать болезней, как и твой приятель, что скрыл от нас свой маленький секрет. Но нет ничего тайного, что не стало бы явным, и когда я спросил этих людей, – Сильвер развел руками, показывая на стоящих поблизости матросов, – хотят ли они заполучить немного живой воды, никто не ответил мне отказом. Даже Марта бы согласилась, если бы умела говорить, и я их понимаю. Как по-твоему: это справедливо держать нас в неведении относительно истинной цели такого опасного и долгого путешествия?

По-моему это было справедливо: корабль принадлежал Тэйлору, он нанимал матросов и платил им неплохие, как говорил доктор, деньги, и никого не касалось, куда именно направилась «Изольда» в этот раз. Делом наемных матросов было управляться с парусами и держать курс, и не более того, и уж точно не совать нос в чужие дела.

Но ничего этого я, разумеется, не сказал, продолжал молчать и смотреть на Сильвера. Тот улыбался, как делал это обычно, но то ли было виновато освещение, то ли отблески огня, что падали на его лицо, но мне показалось, что Сильвер чего-то опасается. Или чего-то ждет. Он был очень напряжен и реагировал на каждый звук: не вздрагивал, не поворачивал голову, но глаза его то бегали, то смотрели в одну точку, куда-то за моим плечом, и я видел, что Сильверу не по себе.

Кажется, я знал, чего именно он опасается – нападения, конечно. Он ждал, что с минуты на минуту по дому извне откроют огонь, он прислушивался к шагам и голосам дозорных, что доносились от двери. Потом Сильвер подозвал к себе одного из матросов, и я тотчас узнал его – это был один из тех, кто стоял тогда за спиной Кроссли, кто помог Сильверу склонить ситуацию в пользу Тэйлора и подавить бунт. Невысокий плотный человек в мешковатой просторной одежде кивнул и пошел к двери. Причем с оружием, как я успел заметить, он обращался уверенно и ловко – человек явно знал в этом деле толк и не в первый раз в жизни держал в руках автомат. Сильвер посмотрел человеку вслед и снова перевел взгляд на меня, и мне показалось, что в его взгляде скользнуло облегчение.

Я молчал и продолжал прислушиваться к происходящему вне дома, ждал стрельбы, криков, думая, что сейчас самый подходящий момент, чтобы угнать у бандитов обе шлюпки и вернуться на «Изольду», но все было тихо. Снаружи слышался только мерный убаюкивающий плеск волн и шум леса – сосны таинственно шумели под ветром, на крышу падало что-то легкое и сухое.

– Что ты думаешь об этом, Данила? – сказал Сильвер, и я не сразу сообразил, что он имеет в виду. Потом как мог простецки пожал плечами и ответил:

– Не знаю. Это не мое дело, сам понимаешь, я не охотник совать нос в чужие дела…

– Врет он все! – вмешался тот самый рыжий матрос Эрроу, который едва не пристрелил меня на пляже. – Его к нам подослал Тэйлор! Надо прикончить мальчишку, и дело с концом! Иначе он сдаст нас хозяину и его поганому братцу, и они перестреляют нас, как кроликов! Сильвер, разве ты не видишь, что он врет?!

Все разом зашумели, поддерживая Эрроу, и Сильверу пришлось прикрикнуть на них, чтобы они замолкли. Я не обращал внимания на эти крики, понимая, что говорить что-то в свое оправдание бесполезно – эти люди очень злы на хозяина «Изольды» и с радостью выместят свою ярость на мне. Я мог рассчитывать лишь на благоразумие Сильвера, который пока держал их на поводке, поэтому снова промолчал. А когда все стихло, сказал, глядя на него:

– Я не вру, я пришел к вам за помощью. Они бросили меня одного здесь, а мне очень хочется выбраться отсюда. Я не знаю, где сейчас Тэйлор и доктор, я не видел их примерно с полудня. Они оставили меня в лесу, я бродил там несколько часов, но их не было. Зато я кое-что нашел и могу показать вам. Завтра, когда рассветет.

Сильвер выпрямился, сжал кулак и принялся постукивать им по колену, не сводя с меня глаз. Матросы снова заговорили все разом, в доме стало шумно, и Сильвер не велел им молчать, выкрики становились все громче, и я догадался, что бандиты разделились на два лагеря: одни хотели прикончить меня немедленно, вторые призывали немного подождать. Но вторых было немного, Сильвер молчал, и я уже приготовился к самому худшему, когда он заговорил:

– Обманывать нехорошо, Данила. Разве мама тебе в детстве не говорила, что врать грешно? Посмотри на этих людей, – он снова развел руки в стороны, – они только и ждут момента, чтобы прострелить тебе голову, так зачем приближать этот момент? Зачем ты пришел к нам, почему сбежал от своих приятелей? Они прогнали тебя или произошло нечто другое? Скажи мне как на духу, Данила, и помни, что это может быть твоя последняя ночь в жизни.

Я хотел сказать, что ни разу в жизни не был на исповеди, но вместо этого отошел от стенки, остановился в шаге от Сильвера и вытянул руки ладонями вверх.

– Смотри, – сказал я, – ты сам знаешь, что у меня на ладонях были шрамы и что они плохо заживали. Что у меня часто шла кровь, и я не мог мыть посуду, ты это хорошо помнишь. А теперь их нет, они исчезли. Я нашел тот пруд, нашел его сам, без помощи Тэйлора и доктора, и готов отвести тебя туда, если ты поможешь мне вернуться домой.

Сильвер заставил меня развернуться к огню и смотрел на мои ладони. Разумеется, он все прекрасно помнил, все мои страдания, ведь он даже брал на себя мою работу, и вот теперь мог убедиться сам – шрамы пропали. Мои ладони были гладкие и ровные, как несколько месяцев назад, когда я только приехал в Бристоль, когда впервые увидел Сильвера в подвале, где на меня играли в карты. Сильвер с силой ударил меня по вытянутым ладоням, но я даже не поморщился, напротив – улыбнулся, надеясь, что получилось это достаточно уверенно и даже снисходительно.

– Где Тэйлор и доктор? – спросил Сильвер, и я снова пожал плечами и помотал головой:

– Понятия не имею. Мы потерялись в лесу на горе, когда искали пруд. Я слышал крики, пошел в ту сторону, но никого не нашел. Может, они свалились в расщелину – там их полно, края поросли высокой травой, так что можно и не заметить. Я сам едва удержался на ногах, отшатнулся в последний момент, – напропалую врал я, видя, что Сильвер готов мне поверить. Сказка моя получалась не очень складной, но ладони говорили сами за себя: в мире еще не было снадобья, что излечивало глубокие раны и сглаживало кожу так, как это произошло со мной.

Сильвер прикусил губу, оглядел матросов и поднялся с тумбочки. И только собрался что-то сказать, как его перебили:

– Не слушай его, он врет! Он приведет нас в ловушку, где ждут его дружки! Сильвер, не будь дураком…

– Молчи, Эрроу! – рявкнул Сильвер так, что начавшие было перешептываться матросы притихли, – твоя башка очень недорого стоит, потому что в ней никогда не бывало мозгов. Но слушать ты можешь, уши у тебя длинные. Мальчишка не врет, я сам видел шрамы от каната на его руках, и кому как тебе не знать, что это такое и как долго они заживают.

– Это ловушка! – поддержал Эрроу другой матрос, плотный, коренастый, с короткими седыми волосами. Ему было хорошо за сорок, но с места он вскочил точно двадцатилетний, и у него в руках я заметил нож.

– Его нарочно подослали к нам!.. – голос его сорвался и сделался визгливым, как у голодной чайки, матрос ринулся ко мне, но Сильвер моментально оказался между нами.

– На место! – крикнул он, – на место, Блендли! Кто ты такой, чтобы здесь командовать? Если ты забыл – я напомню, что каждый, кто становился у меня на дороге, попадал либо на рею, либо за борт, рыбам на закуску. Запомни, Блендли: не было еще человека, который остался бы жить на земле после того, как не поладил со мной. Мальчишка проживет ровно столько, сколько нам понадобится, он приведет нас к воде, а там поглядим. Не за этим ли мы все сюда стремились, джентльмены? Или вам охота без толку рыскать завтра по острову, рискуя нарваться на пулю? Данила пойдет с нами, это наша гарантия, наша страховка, не думаю, что Тэйлор или доктор будут стрелять в своего друга. Но если захотят – невелика потеря…

– А если они уже на «Изольде»? – спросил Блендли, все еще сжимая в руке нож.

– Каким образом, хотел бы я знать? Если только в эту самую минуту гребут отсюда вплавь – шлюпки они не получат, нам бы давно подали сигнал, а я его что-то не слышал, как и вы. Поэтому делаем так – ждем утра, и отправляемся на остров, Данила покажет нам дорогу. И еще, – он поднял автомат и положил его себе на плечо, – просто так, на всякий случай: если кто решит тронуть Данилу, будет иметь дело со мной. Надеюсь на ваше благоразумие, джентльмены. Доброй ночи. Советую всем отдохнуть, завтра у нас долгий день, и если все обойдется, каждый получит награду за свои труды.

Он показал мне в угол, где лежала груда бумаг, я отошел туда и сел, прислонившись спиной к стене. Сердце мое стучало где-то в горле, кровь барабанила в виски, и я почти ничего не слышал. Эта ночь действительно может стать последней в моей жизни, я пока получил отсрочку, как приговоренный к виселице, но петля никуда не делась, просто время еще не пришло.

А минуты меж тем складывались в часы, в доме было тихо и темно – костер догорел, и никто не озаботился подкинуть в него дров. Сначала слышались тихие разговоры и недовольное ворчание, потом они стихли, перешли в храп и сонное сопение, из-за двери доносились приглушенные голоса дозорных. Прошел еще час, потом еще, а я все не мог уснуть, я все ждал того самого сигнала, о котором говорил Сильвер – выстрелов, взрыва, криков, мерцания трассеров в окне или чего-то в этом роде. Но слышал лишь шум моря и ветра, плеск волн и треск веток, в доме стало очень холодно и запахло смолой. Потом сменился караул, потом вернулся тот самый низкорослый убийца и растянулся у стены, его сменил кто-то другой, и я не смог толком разглядеть его, потом в тишине прокричала какая-то птица, а сигнала все не было. Получалось одно из двух: или Тэйлор с братом и матросами придумали другой план вернуться на «Изольду», или, как и сказал Сильвер, отправились к ней вплавь. Но те полкилометра, что отделяли судно от острова, они бы давно преодолели, и сейчас могли быть уже далеко отсюда…

– Я бы на твоем месте поспал немного, Данила, – по-русски тихо сказал Сильвер, что устроился неподалеку от меня, – никто не знает, как все повернется утром. Тебе понадобятся силы и свежая голова, как и мне, как и всем нам. И, видит бог, я не желаю твоей смерти, как и смерти твоих приятелей…

– И поэтому ты предал нас? – в лоб спросил его я, Сильвер помолчал, и ответил:

– Давай обсудим это позже. У нас еще будет время на разговоры, а сейчас надо отдохнуть.

Из дома мы вышли, едва рассвело. Сегодня над островом висели низкие облака и шел мелкий дождь. Тучи закрывали верхушки скал, и я не верил, что еще вчера видел над головой звездное небо. Зато стало теплее и не было ветра, сосны стояли неподвижно, с их лап скатывались струйки воды и падали на песок.

Меня охраняли сразу со всех сторон: впереди шли два матроса с автоматами наизготовку, справа и слева тоже по одному, а позади топали остальные. Сильвер был где-то среди них, я слышал его голос, но не оборачивался, а смотрел по сторонам. Мы шли по пляжу, и я увидел, что навстречу нам идут двое – это были те самые караульные, что сторожили шлюпки. Один из них направился к Сильверу, второй глазел на меня, но я сделал вид, что мне плевать, я смотрел в другую сторону.

Обе шлюпки были на месте. В негустом тумане над морем я видел дальний силуэт «Изольды», к тому же до меня донеслось что-то вроде «все спокойно, мы никого не видели». Это могло значить только одно – Тэйлор, Лесли и остальные еще на острове. Что они замышляли – я мог только предполагать, но почувствовал, что становится легче дышать, идти и вообще у меня точно прибавилось сил после почти бессонной ночи. И я быстро зашагал к дорожке, что вела к отелю, стал подниматься по ней первым, не обращая внимания на окрики, что неслись со спины. И когда мы прошли полпути, оглянулся, посмотрел вниз, потом на затянутое дымкой море и свернул вправо, на тропу, что уходила вверх по склону – ее я заметил вчера, когда смотрел на горящую бригантину. Меня дернули за подол куртки, заставляя сбавить ход, я остановился, пропустил трех вооруженных матросов вперед и принялся подниматься по скале следом за ними.

Нам всем пришлось нелегко, тропинка была очень крутой, да еще и петляла вдобавок, огибая скальные выступы и густые колючие кусты. Но с того времени, как тропинкой пользовались в последний раз, кусты успели сильно разрастись и перекрыли дорогу – пришлось остановиться и ждать, пока те, кто шел впереди, не прорубят в колючих зарослях проход. Он получился узким, как мышиная нора, пробираться через него пришлось едва ли не ползком, колючие ветки цеплялись за одежду и тянули назад. Но мы кое-как миновали его и оказались на краю парковки шагах в двадцати от той ограды, откуда вчера смотрели на горящую «Изольду». Пока задуманное мне удавалось – отсюда виднелась лишь торцевая стена отеля и переплетения олеандра за ней. Горки, а тем более бассейн, отсюда не просматривались, и я уверенно взял правее, уводя бандитов как можно дальше от дыры в зарослях, надеясь, что никто не обратит на нее внимания.

Четкого плана, что делать дальше, у меня не было. Я решил действовать наудачу и для начала увести Сильвера с его подельниками как можно дальше от бассейна, а там… Я сам не знал, что ждет меня дальше, но почему-то мне казалось, что Тэйлор или доктор, окажись они на моем месте, действовали бы точно так же.

Мы вышли на открытое место и шли по сухой каменистой земле между соснами, они в точности, как и вчера, шумели над головой, но море я почти не видел. Его скрывал туман, он густел на глазах, с неба падала легкая морось, но было не холодно, а наоборот – душно, точно оказался в теплице. Матросы разошлись веером, они перекрикивались, шли по сторонам и немного позади, кольцо вокруг меня частично распалось, словно за мной никто и не следил. Но это только так казалось, на самом деле поводок просто стал длиннее, и стоило мне сделать шаг или два в сторону, как кто-то из охраны моментально оказывался рядом и всем видом, подкрепленным крепким словцом, давал понять, что это ему не нравится. Впрочем, вздумай я бежать, меня бы тут же пристрелили – матросы держали оружие наготове, а некоторые дергались, заслышав любой внезапный шум – будь то падения камня со скалы или хлопанье крыльев взлетевшей с дерева птицы.

– Красивое место, – услышал я голос Сильвера, но не повернул головыв его сторону. Он шел справа от меня с таким видом, точно вышел на прогулку, и явно наслаждался пейзажами и воздухом. Он положил руки на висящий на шее автомат и легко перешагивал довольно высокие каменные выступы, тут и там торчавшие из покрытой мхом и сухой травой земли.

– Я примерно так себе это и представлял, – сказал он и, не глядя на меня, продолжил уже тише и снова по-русски, так что его слова слышали и понимали только мы двое.

– Это не предательство, Данила, как ты думаешь. Я просто воспользовался ситуацией. На моем месте ты поступил бы так же. Грех было не воспользоваться, если ты понимаешь, о чем я говорю.

Я посмотрел на него с самым глупым видом, на какой только был способен, и Сильвер пояснил, подойдя ко мне еще на шаг ближе:

– Я действительно долго прожил в Бристоле и не раз слышал эту легенду об острове с живой водой. Слышал, что кое-кому удалось побывать там и на своей шкуре проверить эти россказни. Я знал и о Флинсе, и о Билле, и о том, что произошло тогда на их корабле. Не знал только причин, почему Флинс пошел на корм рыбам. Об этом говорили всякое, но я не верю сплетням, я верю словам тех, в ком уверен, как в себе. И таким человеком оказался ты, Данила, когда волею судьбы тебя занесло в мой трактир. Да, да, землячок, это судьба, можешь думать об этом все, что угодно, но это именно она свела нас в моем подвале. И – сам посуди – разве после того, как я услышал от тебя пару заветных слов, разве мог я позволить придурку Дэрку продать тебя на галеры? Ты был мне нужен, я играл на тебя и выиграл, если ты помнишь.

Разумеется, я все помнил, причем преотлично. И подвал с плесенью на стенах, и двоих, что тогда лежали на полу, приходя в себя, и ракушку, что крутилась ребром на картах, и полубезумного Дэрка, готового выцарапать Сильверу глаза. «Ты был мне нужен» – вот и отгадка, а все эти слова про помощь… Это была просто лапша на уши, и я довольно долго протаскал ее, да что там – долго, она и сейчас при мне…

Странное чувство овладело мной – это была не обида, не злость, а что-то вроде прозрения, доставшегося мне такой дорогой ценой. Значит, я проболтался тогда, после отравленного виски, как под действием сыворотки правды, а Сильвер, что знал каждую крысу в порту, сразу все понял. Это судьба, он прав, и я получил поделом и за глупость, и за доверчивость, и за неумение держать язык за зубами.

– Люди, что шли за мной к банку – они тоже из твоей шайки? – я просто проверял свою догадку, и она немедленно подтвердилась.

– Разумеется. Я же не мог отпустить тебя одного, оставить без присмотра в незнакомом городе, – в голосе Сильвера прозвучала усмешка, а я вспомнил, почему тот человек, что помогал Сильверу расправиться с Кроссли, показался мне знакомым. И даже вспомнил, где именно видел его. Это он сидел на ступеньках разрушенного и обгоревшего здания в Бристоле и следил за мной, когда я искал банк, а потом караулил на остановке напротив. Сердце мое ненадолго зашлось от злости, но она быстро улеглась. Ничего, ничего, это нормально, эта боль пройдет быстро, и никогда больше я так не ошибусь. Вспомнились подходящие случаю отцовские слова – он любил повторять что-то про грабли, не поясняя при этом суть и значение этого слова. По ним полагалось ходить и получать по лбу, что сейчас со мной и происходило, зато теперь я буду видеть эти грабли издалека и постараюсь обойти их десятой дорогой.

– Я попросил своих ребят присмотреть за тобой, просто присмотреть, проводить до места, а чертов доктор перестрелял их, как куропаток. Я должен получить с него должок, Данила, и это еще одна причина того, что я здесь, того, что ты называешь предательством. Разве я не прав?

«Своих ребят» – при этих словах Сильвера у меня внутри словно что-то оборвалось. И Черный брат, и все остальные – они были его людьми, они искали Билла, его карту, и если бы не я, ни в жизнь не нашли бы ее. Зато все встало на свои места, все события получили свое объяснение, и – странное дело – но мне стало легче: как ни крути, одной загадкой стало меньше, и не надо ломать голову в поисках ответа.

«Не лез бы ты не в свое дело», – едва не сорвалось у меня с языка, но я промолчал. Пруд жизни, возможность жить если не вечно, то очень долго и уж точно не ведая боли – ставка была слишком высока, и Сильвер не устоял. Его люди следили за мной в Бристоле, он нашел меня в порту, когда терся там рядом с «Изольдой», пытаясь проникнуть на борт… Он просто использовал меня, и получил все, что хотел, а я потерял много, очень много, и все благодаря ему. Судьба… Еще одно слово, суть которого так и осталась скрытой от меня, я не мог выразить его значение словами, но в этот момент отлично понимал и о чем когда-то говорил мой отец, и что имеет ввиду Сильвер сейчас, когда идет рядом со мной, а за ним топает толпа вооруженных людей. Судьба, черт бы ее побрал, но как хреново все закончилось… И почему так вышло именно со мной?

– Ты еще раз пригодился мне в порту, – Сильвер точно читал мои мысли. – Моя наспех придуманная сказка о преследовании сработала, ты сам привел меня на борт одного из лучших в Бристоле кораблей. И я без билета с комфортом прокатился до места, как и парочка моих ребят, что уцелели тогда в перестрелке. Правда, за день до этого нам пришлось немного потрудиться – вырубить в драке матросов с «Изольды», матросов из постоянной команды, что набирал сам Тэйлор. Это было рискованно, но дело выгорело, – ухмыльнулся он, а внутри у меня снова все сжалось. Я повелся на детскую сказку, точно деревенский дурачок, возомнил себе, что от меня зависит жизнь этого человека, и предстал перед ним этаким спасителем, а на деле… Об этом было лучше не думать, но я проглотил и эту пилюлю, горькую и мерзкую на вкус, почему-то отчетливо представив, как эти самые грабли, которым по словам отца, полагалась длинная рукоятка, с силой врезали мне по лбу. «Ничего, до свадьбы заживет», – было еще одно у него присловье, и я вдруг моментально уверовал, что – да, именно так все и будет. Заживет, никуда не денется.

Мы шли дальше и скоро оказались на краю расщелины. Один из матросов едва не свалился в нее, вниз посыпались мелкие камни, к нему подошли приятели. И они смотрели в глубину, гадая, что могло бы там находиться. Стало еще темнее, тучи, казалось, задевали верхушки сосен, туман полз между янтарного цвета стволами, обвивал их, карабкался вверх. Я ничего не видел в десяти шагах от себя, шел почти наугад, часто осматриваясь и находя приметы знакомого места.

– Ты пригодился мне тогда, Данила, пригодишься и теперь. Я не хочу, чтоб ты умер, ты еще слишком молод. Помоги мне еще раз, мне и им, – он показал на матросов, что шли поодаль, – пусть они получат свое, и я обещаю, что ты вернешься домой. Ты ведь этого хочешь, не так ли?

При этих его словах я кивнул – тут врать не приходилось, все обстояло именно так. Сильвер хлопнул меня по плечу и продолжил:

– Не знаю, что произошло между тобой и твоими приятелями, мне это безразлично. Но знай – их я прикончу, а доктора – собственными руками, когда найду их здесь. Ты же знаешь, где они затаились?

Он дернул меня за рукав, заставил остановиться и посмотрел мне в глаза. Я видел, что он очень напряжен и зол одновременно, ему явно не нравилась наша прогулка. Еще немного – и он поймет, что я обманул его. Но пока время было, и я честно ответил:

– Не знаю. Мы расстались вчера в полдень. Мы устроили привал, я заснул, а когда проснулся, их уже не было. Я не знаю, где они сейчас. Может, тебе удастся их найти…

Сильвер усмехнулся, отпустил мою куртку, и мы пошли дальше. Вскоре точно таким же путем, как и вчера, обошли расщелину. Внизу что-то треснуло, потом упал довольно крупный камень, все остановились и разошлись по краям провала, прицелились в верхушки сосен, что росли далеко внизу.

– Спокойно, спокойно, – проговорил Сильвер, обходя матросов за их спинами. Те не сводили глаз с бело-желтых стен, следили за каждой тенью, пока снизу с шумом не вылетела большая темная птица и с воплями не пролетела мимо. Один не выдержал и нажал на спуск, прозвучала короткая очередь, с деревьев сорвались еще птицы, поменьше, и с криками принялись кружиться над нами.

– Болваны! – заорал Сильвер, – Какого черта вы пугаете ворон! Хотите выдать нас? Мальчишка ведет себя умнее, чем вы! Прекратить, отойти от края, быстро!

Матросы нехотя выполнили его приказ, многие недобро косились на меня, поливали последними словами, но приблизиться не решались. Я снова оказался в кольце, и Сильвер шел рядом со мной, автомат он держал в опущенной руке, но так, чтобы его можно было в любой момент вскинуть и открыть огонь. Постепенно все успокоилось, мы прошли еще немного, и Сильвер сказал:

– Для твоих друзей было бы лучше всего сейчас не попадаться мне на глаза. Я бы на их месте выждал, когда мы наберем воды и уйдем с острова, а потом попытался бы обосноваться здесь. Место тихое, красивое, и вряд ли в ближайшие лет десять их навестит хоть один корабль, так что полное уединение и релакс гарантированы. Жаль, что Смит этого не оценит. Он хороший моряк, я это всегда утверждал, но уж очень он был требователен насчет дисциплины. Долг прежде всего, говорил он. И был совершенно прав. Ты знаешь, он был верен своему долгу до последнего – даже после того, как все, кто остался на корабле, узнали истинную цель нашего плавания и собрались на остров, он еще пытался командовать. Ему пришлось туго, да, он заперся в оружейке и перед тем, как я его пристрелил, успел швырнуть в моих ребят пару гранат. Думаю, что от камбуза мало что осталось. А Смит сейчас кормит рыб, как ни прискорбно это говорить…

Сильвер осекся и теперь смотрел вперед. Остановился он так резко, что идущий позади матрос налетел на него и едва не сбил с ног, но Сильвер не шелохнулся. Он постоял так немного, шагнул вбок, вытянул автомат и занес ствол над скелетом, что лежал там же, где и вчера. Матросы столпились рядом, они глазели на гладкие желтоватые кости и переговаривались, кто-то крестился, кто-то негромко смеялся, а я не знал, что и подумать.

Скелет лежал на своем месте, но уже не согнувшись пополам, а на спине, весь прямой, вытянутый, руки его были скрещены на груди. Многих мелких костей не хватало, и все же выглядел скелет устрашающе – остатки волос лежали вокруг головы, челюсти приоткрыты, между неплохо сохранившихся зубов торчала трава. Даже голова лежала не в том положении, что и вчера – на боку – а ровно, выпятив нижнюю челюсть, и смотрела на нас пустыми глазницами, в которых что-то странно мерцало, будто кто-то смотрел на нас оттуда, оценивая и примериваясь, с кого бы начать. Подползавший с моря туман накрывал скелет, со стороны казалось, что кости шевелятся и подрагивают, некоторые матросы отшатнулись, а кто-то наоборот – сунулся поближе, чтобы рассмотреть кости хорошенько.

– Вот это да, – донеслось со стороны, – это что же получается: он умер прямо здесь? Почему он так странно лежит…

Я бы тоже хотел это знать – вчера скелет выглядел совершенно по-другому, но сегодня… Смутная догадка осенила меня, я опустил голову, чтобы никто не заметил безумной улыбки, что сама собой проступила у меня на лице, перешагнул кости и сел рядом с ними на корточки. На меня никто не обращал внимания, Сильвер уже вдоволь насмотрелся на скелет и теперь совещался с одним из своих подручных убийц. Рядом стояли еще два матроса, они позабыли про оружие, бросили его на траву и жадно глядели на кости.

– Смотри, Мерри, что от тебя останется, – поддел один другого, тот, с бородищей на худой физиономии, выругался, перекрестился и кинул ответку:

– От тебя тоже, придурок. Если повезет и твои кости не сожрут рыбы. Я бы предпочел закончить свои дни вот так, на травке – это всяко лучше, чем в море, в желудке у какой-нибудь твари…

– И то верно, – пробормотал тот, они отошли, а я протянул руку и запустил ее под кости. Точно, их потревожили недавно, вчера они лежали в небольшой выемке, что образовалась в земле за годы, а сегодня на сырой траве, сложенные так, как располагались когда-то при жизни. И теперь я хорошо видел, что одно ребро справа было надломлено – тот удар ножом пришелся именно в это место и повредил, скорее всего, печень, отчего несчастный и умер. Но сейчас это было неважно – я еще раз быстро осмотрел скелет, приподнял череп и обнаружил, что от него осталась только лицевая кость и частично лобная: за ними ничего не было, а под черепом лежала «беретта», точная копия той, что вчера Сильвер утопил в море, и предохранитель ее был снят. Это был пистолет Тэйлора, я хорошо помнил, что несколько раз видел «беретту» в руках у хозяина «Изольды». Вчера тут лежал только покрытый пятнами ржавчины нож, а сегодня…

Я украдкой оглянулся, прикидывая, где бы сам занял позицию, схватил пистолет, спрятал его за спину… и тут Сильвер повернулся ко мне. Он успел заметить мое последнее движение и удивился так, точно, как сказал вчера Тэйлор, обнаружил здесь епископа в полном облачении.

– Данила! Ты что? Не тревожь покой мертвых, или его дух обидится на нас, – с насмешкой сказал он, приглядываясь ко мне.

Мне показалось, что я выдал себя, и Сильвер сейчас выстрелит, но он продолжал снисходительно и чуть презрительно, как мне почудилось, улыбаться, еще не зная, что я держу его жизнь в своих руках и что еще немного – и от его банды никого не останется.

Секунды тянулись нестерпимо долго, а я все никак не мог решиться, и тут по взгляду Сильвера понял, что он заподозрил неладное. Его улыбка исчезла, он пристально смотрел на меня, чуть подался вперед, намереваясь схватить меня за куртку, и я понял, что ждать дальше нельзя, если хочу пожить еще немного.

– Я не боюсь привидений. Они показываются только ночами, а сейчас, как ты сам видишь, день, – я отполз немного назад, поднял пистолет и прострелил Сильверу оба колена, одно за другим. Выстрелы прозвучали так громко, что у меня заложило уши, «беретта» от отдачи дернулась в руке, но я удержал пистолет, краем глаза заметил метнувшуюся в тумане со стороны расщелины тень и, повинуясь скорее интуиции, чем рассудку, свалился ничком на траву. Сразу с трех сторон загрохотали выстрелы – одиночные и очереди. Бандиты умирали, не успев понять, что происходит, Они падали друга на друга, кто-то попытался открыть ответный огонь, но его заметили и он упал от выстрела в лицо. Я перебрался через скелет, вырвал у еще не потерявшего сознания Сильвера автомат, откинул его в сторону и крикнул, перекрывая стрельбу:

– Я просто воспользовался случаем, извини, так получилось. Думаю, ты меня поймешь. А пруд здесь недалеко, мы недавно прошли мимо, тебе надо вернуться назад, к зданию на горке, и обойти его. Там будут заросли, за ними бассейн, в нем вода, она поможет тебе. Если успеешь.

Сильвер не стонал, не орал от боли, он стиснул зубы и смотрел на меня со злобой и удивлением одновременно. Он еще не сообразил, что проиграл, но я был уверен – он отлично слышал мои слова и все отлично понял. И поверил, конечно, но вот момент, который я выбрал… И тут для него все встало на свои места. Его лицо перекосило, он побледнел, дернулся, как в агонии и попытался схватить меня за грудки, но я откатился в сторону, приподнялся на локтях и прицелился ему в лицо.

– Это судьба, – сказал я уже негромко: выстрелы стихли, и я слышал только голоса. Знакомые, близкие, они звали меня по имени, и я не собирался прятаться от них, я торопился им навстречу.

– Отель, бассейн – это все близко. Ты еще можешь успеть, а потом будешь наслаждаться релаксом и одиночеством, тебя никто не потревожит.

Я выстрелил в землю рядом с головой Сильвера, он отшатнулся и, как мне показалось, потерял сознание. Проверять было некогда – я вскочил на ноги и бросился на зов. Доктор и Тэйлор, а неподалеку от них Морган и Джойс обходили убитых, заглядывали им в лица. Они явно искали меня, и я побежал им навстречу. И первым, кого увидел, был доктор – он сидел на корточках рядом с одним из убитых и проверял, жив тот или уже нет.

– Данила! – Лесли кинулся мне навстречу, обнял и с силой хлопнул по спине. – Жив, слава богу! Заставил ты нас поволноваться и поломать голову! Мы думали, что тебя пристрелят еще ночью, вернее, Тэйлор так считал, но я думал по-другому. И ты меня не подвел! – он встряхнул меня за плечи и посмотрел в лицо, точно удостоверяясь, что перед ним именно я.

– Я так и знал, что ты притащишь их сюда, а нам пришлось ждать тебя в расщелине. Каков красавец, а? – он показал на скелет, что так и лежал навытяжку, и все шло к тому, что лежать ему так еще очень долго, и компания у него подобралась довольно многочисленная.

– Пришлось вспомнить анатомию и разложить его по всем правилам, – похвастался доктор, – правда, некоторых деталей не хватило, но ты же в обиде, верно?

Он засмеялся несколько нервно, насколько мог быть веселым человек, стоя рядом с трупами. В живых не осталось никого, все полтора десятка человек были здесь, а Джойс и Морган ходили между ними и собирали оружие.

– В расщелине воняло так, точно в морге, где две недели не работают холодильники, – сказал, подходя, Тэйлор. Выглядел он несколько уставшим и бледным, зато довольным. Он осмотрел меня с ног до головы и тоже обнял, причем довольно порывисто – обычно он старался не показывать свои эмоции, но тут явно изменил свои правилам. Сказать, что я был рад – значит, соврать, меня переполняла эйфория, я был готов высадить в небо остатки магазина «беретты», высадить просто так, как салют в честь удачного окончания нашего пути и своих злоключений. Но сдержался, продолжая слушать Тэйлора. Тот говорил довольно быстро, но уверенно, не забывая поглядывать по сторонам:

– Внизу нашлась пещера, а там прорва летучих мышей. Они ползали нам по головам и постоянно пищали. Про вонь я уже сказал – там можно сдохнуть, сделав только один вдох, а нам пришлось провести там несколько часов. Да и черт с ним, зато мы нашли еще один скелет…

– Бедренную кость, три ребра и нижнюю челюсть, – уточнил доктор, – думаю, это останки второго бедолаги, что прирезал нашего приятеля. Наверное, испугался, чего натворил, кинулся куда глаза глядят и свалился в трещину, где благополучно сломал себе шею. От него осталось немного, остальное, видимо, растащили птицы и мелкое зверье…

Его слова заглушил выстрел – неожиданно громкий, резкий, мы даже не сразу поняли, что это. Тэйлор как стоял ко мне боком, так и остался, он лишь удивленно посмотрел на меня, потом на свой правый бок, осторожно положил карабин на камни и схватился за мою руку.

– Зараза, – побледнев, проговорил он, прижал ладонь к куртке, отвел – рука оказалась в крови. Доктор кинулся к брату, помог ему лечь на землю, что-то говорил, но я не слышал. Я побежал к Джойсу и Моргану, они стояли рядом над одним из матросов, что оказался жив. Это был Эрроу, бледный до синевы, в окровавленной одежде, он пытался приподняться на локтях, но Морган толкнул его в грудь, и тот завалился на спину, застонал, потом скривился, увидев меня:

– Данила, сучий потрох… Я так и знал, что ты заведешь нас в ловушку, щенок. Жаль, что Сильвер не позволил мне вырезать тебе сердце, мы бы сейчас были живы…

Джойс выстрелил ему в грудь из его же автомата, и Эрроу заткнулся уже навсегда.

– Да, а где он? Где Сильвер? – спросил подбежавший к нам Лесли. Он быстро убедился, что Эрроу мертв, и принялся осматриваться.

– Я убил его. – Эти слова сами сорвались у меня с языка, и доктор сразу поверил мне, кивнул, и мы побежали к Тэйлору.

С закрытыми глазами хозяин «Изольды» сидел, прислонившись спиной к сосне, и прижимал ладонь к правому боку. Крови было немного, но боль была очень сильной, и Тэйлор, хоть и старался не стонать, но все же не мог сдержаться. Доктор расстегнул на нем одежду, приподнял, осмотрел живот и скривился, но по его виду я не понял, насколько опасна рана.

По требованию Лесли мы быстро нашли что-то вроде бинта – Джойс просто-напросто обрезал подол длинной рубашки у одного из мертвых бандитов, и доктор перевязал брату рану, потом достал из внутреннего кармана куртки небольшую коробочку со шприцем и что-то вколол Тэйлору. Тот полежал немного и перестал скрипеть зубами, повернул голову и посмотрел на нас почти осмысленно – видимо, подействовал анальгетик.

– Все будет хорошо, ничего страшного, – бормотал Лесли. Он помог брату подняться на ноги. – А теперь быстро все отсюда, скорее на корабль…

– К черту, – пробормотал Тэйлор, – пруд ближе. Давай туда…

– Нет уж, дорогой братец, – заявил доктор, – туда мы не пойдем. Нет, я все вижу и понимаю: слепые ходят, парализованные прозревают…

– Наоборот, – простонал Тэйлор, и доктор согласился с ним, закинул его руку себе на плечо, я оказался с другой стороны, и мы вместе потащили Тэйлора к отелю. Морган и Джойс шли следом, они несли подобранное оружие, еле тащили его – бандиты прихватили с собой почти все содержимое оружейки.

Я оглянулся на мгновение, посмотрел в сторону, где лежал скелет – Сильвер был там же, он не двигался. Потом слабо шевельнулся и, как мне показалось, поднял голову, глядя нам вслед, но я не был в этом уверен. Главным сейчас было другое – дотащить Тэйлора до корабля, на чем так настаивал доктор.

– Да без разницы, – отозвался он, – мне пофиг. Но вот насчет пули я не уверен – сомневаюсь, что она сама покинет твою печень, или куда она влетела – я предпочитаю проверенные средства, а все они на «Изольде». Быстро, быстро!

Но подгонять нас не требовалось, и скоро мы оказались на дорожке, что вела к пляжу. Направились было вниз, но тут доктор сбавил шаг.

– Погодите, – сказал он, прислушиваясь к звукам, что доносились снизу, – там кто-то есть. И этот кто-то караулит шлюпки, я думаю. Сильвер не такой дурак, чтобы бросить их без охраны.

Если бы мне не приходилось держать вовсе обессилившего Тэйлора, я бы непременно проверил, прав ли доктор, но выбирать не приходилось. Морган и Джойс пошли вперед, прижимаясь спиной к скале, пропали из виду и через несколько минут раздались выстрелы.

– Что там? – спросил Тэйлор, доктор привстал на носки, но без толку – стена тут была слишком высокой.

– Подождите здесь, – он помог брату сесть, грозно взглянул на меня и побежал к пляжу, откуда донеслась автоматная очередь. Мы с Тэйлором переглянулись, и только неотвратимость наказания, что обрушил бы на меня Лесли, если бы я бросил его брата, заставила меня усидеть на месте. Нам оставалось только ждать, правда, выстрелов больше не было, но и тишина казалась угрожающей.

– Ты молодец, Данила, – проговорил Тэйлор, и я видел, что слова даются ему с трудом. Ему было очень больно, он сильно побледнел, но пока держался, хоть глаза у него иногда закатывались под веки, а одежда на боку и животе промокла от крови.

– Ты молодец, – повторил он, – не испугался этого вооруженного сброда и полез, что называется, зверю в пасть. Я грешным делом думал, что уже не увижу тебя в живых и даже думал, как буду все объяснять Терезе, но ты избавил меня от этого. Хотя чего это я… ты же живой воды нахлебался, так что ты у нас теперь заговоренный…

Что с тобой теперь может случиться…

Я подумал, что своим спасением обязан в первую очередь ему и доктору, что не бросили меня на острове и не воспользовались моментом, чтобы угнать шлюпки, а так же пистолету, что оказался в нужном месте в нужное время. И попытался сказать об этом Тэйлору, но тот лишь отмахнулся, скривившись при этом от боли.

– Хорошо, что сообразил пошарить под той пустой черепушкой, куда мой брат положил тебе подарок, как Санта Клаус под елку. Я считал тебя… не таким догадливым, что ли, но ошибался. Ты уже подумал, чем займешься в Бристоле, когда мы вернемся? Если нет, то я готов предложить тебе работу, но об этом поговорим позже. И еще – «беретту» можешь оставить себе, она твоя. А ты точно пристрелил Сильвера? Ты не промазал?

Тэйлор подался вперед и пристально смотрел на меня, и мне казалось, что это простое движение отняло у него много сил. Он слабел на глазах, кровь капала на мокрые плитки дорожки, дыхание Тэйлора стало прерывистым, и мне показалось, что он вот-вот потеряет сознание.

– Нет, я стрелял в него два раза и при этом с близкого расстояния, – сказал я, сказал честно, все, как было на самом деле, – я не промазал. Я видел его кровь, пули попали в цель.

О том, что это была за цель, я умолчал, да и Тэйлор больше ничего не спрашивал, он прикрыл глаза и привалился к стене. Тут послышались звуки шагов – кто-то бежал к нам, и это оказался доктор. Веселый, злой и запыхавшийся, он оказался рядом и с воинственным видом закинул за плечо свой карабин.

– Двое, как я и думал. Они караулили шлюпки, метались по берегу туда-сюда, и нам было нелегко подойти к ним. Морган первым же выстрелом снял одного, а вот со вторым пришлось повозиться. Но он тоже готов, Морган и Джойс ждут нас внизу, надо идти.

Тэйлор ничего не ответил, только кивнул, доктор посмотрел брату в лицо, глянул на меня, и мы снова подхватили Тэйлора под руки и потащили вниз.

Шлюпки уже столкнули на воду, в одну сложили оружие, в другую сели мы впятером. Тэйлора уложили на дно, он так и не сказал больше ни слова, лежал с закрытыми глазами, на лбу у него выступила испарина, и начался озноб.

– Быстро, быстро! – командовал доктор.

Морган и Джойс сели на весла, и мы отошли от берега. Я посмотрел на остров, на сосны, которыми зарос весь берег, на крышу отеля, на маленький дом, что стоял на самом берегу, на верхушку холма. Я знал, что Сильвер там, и, может, еще жив, один среди пятнадцати убитых, и что с ним будет дальше – один морской черт ведает. Я дал ему шанс выжить, и как Сильвер им распорядится – меня не касается. Умрет он или выживет – все равно.

Доктор оказался рядом с братом, достал из кармана небольшую бутылку, ту самую, что я наполнил тогда водой из бассейна, свинтил крышку, помог брату приподняться и дал сделать несколько глотков. Мы все, особенно Джойс, пристально смотрели на Тэйлора, но ничего не происходило, он по-прежнему лежал без движения и не смотрел на нас, а в небо, потом же вообще закрыл глаза, точно заснул.

– Терпи, братишка, – пробормотал доктор и только собрался что-то еще сказать, как в воду одна за другой врезалось что-то, будто откуда-то прилетели мелкие камешки и подняли на воде круги.

На этот раз я сообразил быстро – нас обстреливали с «Изольды». Оставленная там Сильвером охрана заметила чужих и не даст нам подойти к бригантине. Шлюпка резко вильнула в сторону, да так, что меня отбросило к борту, а в воду рядом с нами «упали» еще несколько «камешков».

– Вот свиньи, – с чувством проговорил Лесли, взялся за свой карабин, вскинул его, прицелился и скомандовал:

– Давайте поживее! Гребите изо всех сил! А я попытаюсь снять их…

При этих его словах пуля с «Изольды» ударила в борт и пробила в нем дыру. Доктор мельком глянул на отверстие, прицелился и нажал на спуск, а я вцепился в борт обеими руками.

Морган и Джойс выбивались из сил, да еще следом тащилась на привязи вторая лодка, хорошо груженая при этом, ее мотало на волнах, и она здорово тормозила нас. Доктор выстрелил еще раз, потом еще, потом затейливо выругался и показал в сторону «Изольды» жест, издавна оскорбляющий и унижающий человеческое достоинство.

– Вот так! Жрите, твари! – орал он, завидев, как с борта корабля в воду свалился человек.

Выстрелы стихли, и пару минут мы быстро приближались к бригантине, пока оттуда не раздалась автоматная очередь. Пули легли в нескольких метрах от носа шлюпки, она снова вильнула, и доктор загрустил:

– Черт, там второй, и он теперь будет острожен, как дьявол в пасхальную ночь. И не даст нам подойти к борту, разумеется. Надо что-то придумать…

– Один из вас может подплыть под прикрытием шлюпки, потом под водой и добраться до «Изольды», а там найти этого мерзавца и прикончить, – мы дружно повернулись на голос. Тэйлор сидел на дне шлюпки, очень бледный, почти до синевы, но при этом он улыбался, правда, довольно криво. И повторил:

– К бригантине можно подойти только вплавь, а мы пока будем делать вид, что страшно испуганы, и держаться поодаль. Кто пойдет? – он оглядел нас всех по очереди своим обычным требовательным взглядом. Он не просил – приказывал, и Морган ответил:

– Я пойду. Мне доводилось бывать в таких переделках. Прикройте меня, сколько сможете, а дальше я сам.

– Хорошо, – сказал Тэйлор, – ты нас выручишь. Когда вернемся… да ты и сам знаешь, что память у меня хорошая.

Морган кивнул и принялся раздеваться. Через несколько минут он скользнул за борт шлюпки, да так ловко, что мы не услышали даже всплеска, взял у доктора длинный нож в кожаных ножнах, обмотался ремнем и поплыл рядом с нами, придерживаясь за борт. Я сел рядом с Джойсом на весла, мы двинулись вперед, и тут снова по воде точно пунктиром прочертили.

– Ничего, ничего, – бормотал доктор, глядя в прицел на «Изольду», – он боится высунуться и палит, не глядя. Скоро я до него доберусь, или Морган, не знаю, кто будет первым…

Мы продвинулись еще немного вперед, когда в шлюпке образовались еще две дыры, через них потекла вода, Морган отцепился от шлюпки и нырнул, с головой уйдя под воду. Так он проплыл довольно долго, потом я заметил, как он оказался на поверхности, высунул голову, чтобы отдышаться, и в это время доктор несколько раз выстрелил по «Изольде». Ни в кого не попал, зато и ответных выстрелов не последовало, а Морган тем временем был уже далеко. Я в последний раз увидел его голову, показавшуюся над водой почти у самого корпуса бригантины. Показалась и пропала, доктор опустил карабин, и мы стали ждать.

– Что там? – спросил Тэйлор своим обычным нетерпеливым тоном, доктор внимательно посмотрел на брата и ответил:

– Черт его знает. Пока тихо, и я ничего не вижу. Не знаю, подождем еще.

Было, и правда, очень тихо, слышался только плеск волн, шлюпку крутило на них, и мы с Джойсом изредка шевелили веслами, чтобы ее не развернуло. Пять минут, десять, пятнадцать – и тут на палубе «Изольды» показался Морган. Он махал нам руками, потом исчез из виду и через несколько мгновений вернулся обратно. Даже отсюда я видел, что Морган тащит что-то тяжелое, переваливает его через борт и скидывает вниз. Я увидел, как с корабля в море летит человек, и понял, что мы спасены.

В считанные минуты мы оказались у борта бригантины, поднялись на палубу и втащили туда Тэйлора. Он оглядывал свой корабль с нескрываемой радостью и каким-то недоумением, точно не был уверен, его ли это бригантина, или он оказался на другом корабле. Я помогал перетаскивать оружие и тоже смотрел по сторонам – все было как обычно, банда Сильвера не успела натворить тут дел, они слишком торопились пойти по нашим следам. Разрушений не было, если не считать дыры в палубе. Да еще ведущий к подпалубным помещениям трап был погнут и покорежен взрывом, но цел: им вполне можно было пользоваться, а дальше все терялось в саже и гари. Выгорело здесь основательно, от склада с продовольствием мало чего осталось, как и от камбуза, скорее всего. Я только собрался спрыгнуть вниз, как меня окликнул Лесли, и я подошел к нему.

– Данила, тебе придется заняться кухней. Больше некому, сам понимаешь. Мне надо заняться пулей, что сидит у Тэйлора в боку, а Морган и Джойс осмотрят паруса и снасти, мы скоро отправляемся. Не хочу оставаться здесь ни минуты, как и ты. Я не прав? – он с удивлением посмотрел на меня, видя, что я не спешу соглашаться.

– Очень хочу, – сказал я, – просто мечтаю убраться отсюда. Но вода… Разве мы за ней не вернемся?

Доктор глянул на остров, на море, на меня и ответил:

– Не думаю. Это слишком большой риск. Ты уверен, что никто из бандитов не выжил? Я вот не уверен, я не успел проверить всех. Да еще и оружие – Морган сказал, что не хватает трех стволов, и они, наверняка, остались на острове. Ты хочешь получить пулю, когда подойдешь к бассейну? И я тоже не хочу.

Доктор помолчал и добавил, уже тише:

– Вернемся, конечно, но попозже, через полгода-год, когда Тэйлор полностью придет в себя. Мне почему-то кажется, что он только об этом и думает с тех пор, как сам нарвался на пулю. Вернемся. Обязательно. И ты наберешь этой воды, сколько сможешь унести, и отвезешь ее своей матушке, чтобы ее красота не увяла. Но сейчас мы уходим, а тебе придется кормить нас все эти дни, пока мы не окажемся в Бристоле. Все, мне надо идти, думаю, что наркоз уже подействовал.

Он быстро ушел в каюту, куда мы отнесли Тэйлора, я спустился вниз. Внизу осмотрелся и пошел вперед по знакомому коридору к двери камбуза.

Здесь пахло гарью, под ногами скрипели головешки, пепел летел в лицо и забивался в легкие, я закашлялся и прикрыл лицо воротником куртки. Подумал, что надо бы навести тут кое-какой порядок, прошел мимо кладовки и заглянул за выломанную взрывом дверь.

И понял, что ошибся, изначально оценивая урон: стоявшие у двери мешки и ящики сильно обгорели, их содержимое можно было смело выкидывать за борт, зато все припасы, что находились дальше, почти не пострадали. Открытие приободрило меня, я кое-как приладил дверь на место и пошел в самый конец коридора, туда, где находился камбуз.

Дверь выбило внутрь, посуда валялась на полу, было очень душно и пахло гарью. Сильных разрушений тут не наблюдалось, правда, холодильник не работал, и когда я его открыл, изнутри запахло так, точно внутри летучие мыши свили себе гнездо. Я осмотрелся и решил для начала прибраться, а уж потом заняться обедом. Нашел ведро, собрал в него осколки и обломки, подмел пол, подумав, что надо будет его хорошенько отмыть, и занялся разбором завалов. Разобрал помятую и закопченную посуду, прикидывая, что из этого еще послужит, а что можно выкинуть, относительно целые кастрюльки поставил в мойку, а сильно помятые и закопченные относил к двери. Одна кастрюля показалась мне слишком тяжелой, в ней что-то шуршало и тяжело переваливалось, Я кое-как снял с нее покореженную крышку и заглянул внутрь.

Там сидела Марта, она свернулась в комочек, прижала хвост к впалому боку и зажмурилась, когда в глаза ей ударил яркий свет. И сжалась еще сильнее, точно пыталась сделаться маленькой и незаметной, а еще лучше – слиться со стенками кастрюли, но получалось у нее неважно. Она перестала жмуриться, уставилась на меня своими желтыми глазами и вдруг зашипела, но не зло, а испуганно, точно жаловалась. Я вытащил Марту из кастрюли, погладил ее по спине, и ящерица вцепилась всеми лапами мне в рукав, проползла до плеча и прижалась отощавшим боком к щеке. – Не бойся, – сказал я, – все закончилось. И теперь все будет хорошо. Тебя никто не обидит, никто не тронет.

И тут я почувствовал, как бригантина дрогнула, как ее мотнуло вправо-влево, из открытого иллюминатора послышались знакомые звуки – плеск волн о деревянный борт. Мы снялись с якоря, и «Изольда» повернула назад, к дому, и шла довольно быстро, если судить по ветру, что задувал снаружи.

Марта дрожала и продолжала шипеть, но уже не так громко. Она ухватилась когтями за воротник и не отпускала его. Вцепилась намертво, так, что ткань затрещала, когда я попытался снять ящерицу со своего плеча. Ничего не вышло, и заканчивать уборку мне пришлось с грузом на спине.

Я вытер со столов и плиты гарь, вытащил мусор в коридор, решив, что выкину его позже, потом вернулся на камбуз и первым делом нашел и почистил несколько морковок. Марта, почуяв запах еды, сама сползла на стол и принялась грызть морковь, а я воспользовался моментом и пошел в кладовку, чтобы провести ревизию оставшихся припасов. Посчитал и подумал, что если мы будем экономить, то вполне дотянем до Бристоля и не умрем голодной смертью, тем более вокруг нас море, а в нем полно рыбы. Овощей, правда, оставалось немного, и Марте придется посидеть на диете, что полезно для фигуры, но вредно для характера. И ей придется остаток пути проехать «зайцем» – доктор или Тэйлор моментально выкинут ее за борт, как только обнаружат. Решив, что эта задача мне по силам, я вернулся назад и едва не наступил на ящерицу – она прикончила морковь и бежала по моим следам. Увидела, уселась на полу и, улучив момент, оказалась на столе рядом со мной. «Помогая» чистить картошку, то и дело воровала из-под ножа ломтики тут же съедала и все никак не могла насытиться.

С того дня Марта повадилась бегать за мной, точно собака, и мне приходилось всячески изворачиваться и следить за ней, чтобы ящерица не выскочила за дверь. Я понимал, что после всего, что с ней случилось, ящерица боится оставаться одна. Но попадись она на глаза Лесли или Тэйлору – и все, это будет последний день ее жизни. Поэтому я наловчился обманывать ее, когда собирался выйти, или обгонять, закрывая дверь, которую сам повесил на обе петли, перед самым носом игуаны. К счастью, моих маневров никто не видел – два матроса, что остались с нами, Морган и Джойс, почти все время проводили, управляясь с парусами и штурвалом, а братья на камбузе не показывались, полностью доверив его мне.

Тэйлору было намного лучше, он, правда, сильно похудел, был очень бледным, но командовал по-прежнему, только из каюты выйти пока не мог. Доктор показал мне пулю, что Эрроу успел выпустить в хозяина «Изольды», и сказал, что брату помогла вода. Кровопотеря была очень большой, и он бы не дотянул до корабля, где, по счастью, остался нетронутым врачебный чемоданчик. Люди Сильвера то ли не обратили на него внимания, то ли попросту не успели его выпотрошить. И операция прошла успешно.

– Вовремя успели, – сказал доктор, – еще бы немного, и братец отправился бы следом за Сильвером, а этот поганец угодил прямиком в ад, в чем я ни секунды не сомневаюсь.

Я молча кивнул и принялся собирать посуду со стола, изредка посматривая на Тэйлора. Он лежал на диване, закрыв глаза, точно спал, но мне показалось, что он прислушивается к нашему разговору. А еще я подумал, что выглядит он не так, как вчера. Неразговорчивый, сегодня он даже не порассуждал о том, как и когда вернется на остров, о чем поспешил сообщить нам, как только пришел в себя после наркоза и продолжал строить планы на будущее каждый раз, когда я его видел. И съел он сегодня меньше, чем обычно, и бледность его сегодня отдает в синеву. Но, возможно, мне просто показалось так в полумраке каюты.

Я ушел на камбуз, привычно просунул ногу в приоткрытую дверь и оттолкнул Марту, поджидавшую меня у порога. Она вообще часто сидела так, прислушивалась к каждому звуку и вертела головой, точно собачонка в ожидании хозяина. Она ждала Сильвера, скучала по нему, бежала к двери каждый раз, заслышав шаги, и я едва успевал перехватить ее по дороге. Не знаю почему, но мне была дорога эта колючая хладнокровная тварь, и я не мог заставить себя расстаться с ней – она связывала меня с прошлым, и пусть в нем было мало хорошего, и ошибок я наделал там немало, а Марта всем своим видом напоминала мне о тех днях. Она немного поправилась в боках и выглядела почти так же, когда Сильвер принес ее на «Изольду».

А Тэйлору между тем становилось все хуже. Он почти ничего не ел и плохо спал, и Лесли вконец извелся, не зная, чем помочь брату.

– Не понимаю, – говорил он мне, когда мы оставались вдвоем, – странно все это. Воду он пьет каждый день, и ничего не происходит. Улучшения нет, шов не заживает, да еще и температура поднялась, и держится, зараза. Я уж подумываю об антибиотиках, с другой стороны…

Он посмотрел на Джойса, ловко карабкающегося вверх по мачте, и, видимо, как и я, вспомнил того калеку, что еле переставлял ноги, пока не искупался в пруду. А загнал его в воду именно Тэйлор, загнал, угрожая пристрелить, и привел бы угрозу в исполнение, вздумай Джойс отказаться. И вот как все обернулось…

Дальше стало еще хуже – у Тэйлора начался бред, он с трудом узнавал нас, повязка на животе постоянно была мокрой от крови. Доктор и сам почти перестал спать и есть, не отходил от брата и все чаще отсылал меня обратно, когда я приносил им обед. Так прошло три или четыре дня, когда я утром задумался, а стоит ли вообще сегодня что-то готовить: я мог обойтись и бутербродами, а братьев я не видел со вчерашнего дня и никаких распоряжений мне не поступало.

Марта сидела на полу рядом со своей миской и завтракала нарезанными яблоками, когда в коридоре раздались шаги – кто-то быстро шел в нашу сторону. Я только успел сообразить, что происходит, как Марта подняла голову, прислушалась и моментально оказалась у двери. Она распахнулась, ящерица ловко увернулась, чтобы не получить створкой по носу и оказалась один на один с доктором.

Выглядел он неважно – бледный, заросший, еще больше похудевший, да так, что одежда висела на нем мешком. Лесли ввалился в кухню и сказал с порога:

– Данила, приготовь нам что-нибудь… – и осекся, перехватил мой взгляд и посмотрел вниз. Дергаться было бесполезно, Марта глядела на доктора: она уже поняла, что перед ней чужой, вздыбила гребень на спине и приготовилась к драке. Ящерица намеревалась защищать свою территорию до последнего и сразу потерпела поражение.

– Ах ты дрянь, – протянул доктор, – зеленая гадина. Тебя тут только не хватало. Пойдем-ка со мной.

Он ловко схватил Марту за шкирку и, держа ящерицу на вытянутой руке, понес ее по коридору к трапу. Я бросился следом, просил доктора отпустить игуану, но он меня точно и не слышал. Всю злость, ненависть и ярость, что предназначались Сильверу, доктор готовил обрушить на Марту, извивающуюся в его руке и громко шипящую.

– Не надо, – просил я, – не надо, пусть она останется. Она не сделала нам ничего плохого, я отдам ее кому-нибудь, когда мы вернемся в Бристоль…

– Еще чего, – отозвался доктор, взбегая по ступенькам, – тащить ее с собой до Бристоля. Нет, она сдохнет здесь, в море, как должен был сдохнуть Сильвер. Хотел бы я посмотреть, как его едят рыбы. Сейчас, погоди…

Он выскочил на палубу и направился к борту. Я бежал следом, понимая, что глупо выгляжу и что участь Марты решена. Доктор всерьез вознамерился избавиться от нее и собирался довести задуманное до конца. У Марты же были свои мысли на это счет – она изогнулась, вывернулась непостижимым образом, махнула хвостом и вцепилась доктору в палец, сжала челюсти и повисла на нем, растопырив лапы и подняв хвост. Доктор вскрикнул, тряхнул рукой, но Марта держалась крепко, как бульдог за свежую кость. Она еще сильнее стиснула зубы, и на палубу закапала кровь.

– Вот поганка, – доктор ударил ее по голове, Марта зажмурилась и когтями проехалась ему по руке. На коже остались три ярко-красные полосы, Лесли выругался, еще раз треснул Марту по носу, и тут я не выдержал. Подбежал, обхватил морду игуаны обеими руками, закрывая ей нос и пасть. Та держалась за палец доктора еще минуту или чуть больше, а потом стала задыхаться и разжала зубы. Я затолкал ящерицу в карман, закрыл его на кнопку, но из угла все-таки торчал кончик зеленого хвоста. Доктор поднес к носу окровавленный палец и принялся рассматривать его.

– Надеюсь, эта тварь не ядовитая, – словно сам с собой проговорил он, – противоядия у меня нет. Хорошо,что рана не глубокая, и обойдется без швов. Антибиотиков у нас мало, но твое счастье, пакость ты этакая, что осталось немного воды, – это относилось к Марте, что затаилась в моем кармане и аккуратно втянула хвост, сидела так тихо, точно ее там и не было.

– Еще раз увижу – башку отрежу. – На этот раз Лесли смотрел на меня, и я кивнул, ничего не говоря в ответ. Понятное дело, что с башкой придется расстаться Марте, но доктор был зол, очень зол.

Я потихоньку убрался с палубы, а доктор направился в свою каюту, держа перед собой окровавленную руку.

В обед все обстояло так, будто ничего и не произошло – доктор спокойно разговаривал со мной, что-то спрашивал, чем-то интересовался, а я смотрел на его руку. Полосы от когтей на коже стали багровыми, а палец посинел и здорово распух, я даже разглядел на нем следы от зубов ящерицы. Постаралась она на славу, почти прокусила палец, зато отстояла свое право вернуться в Бристоль. Что делать с ней дальше, я пока не думал, а на третий день, видя, что ничего не меняется, спросил доктора, как он себя чувствует.

– Паршиво, – ответил он, – так погано мне давно не было. Ничего не понимаю – мы извели почти всю воду, в бутылке осталось на дне, а Тэйлор узнает меня через раз, и палец болит так, что я сегодня колол себе обезболивающее. Я боюсь, что это инфекция, которой полно в пасти твоей зеленой подружки, но вода… Почему она не помогает? Ведь у Джойса все в порядке, да у тебя тоже. Загадка.

В ту ночь мы проходили через Кольцо, и я не решился выйти на палубу, просидел до рассвета в своей каюте, наглухо задраив иллюминатор, и даже закрыл его одеялом. Марта не отходила от меня ни на шаг, залезла мне под свитер и лишь изредка шипела, когда снаружи незнакомые и жутковатые звуки заглушали плеск волн о корпус «Изольды». Утром я не сразу решился выглянуть наружу, только к полудню вышел из своей каюты и посмотрел вверх через люк. Над нами было обычное серое небо, низкое, мутное, с него падали капли дождя и спускался туман, но обычный, почти родной. Я поднялся на палубу, придерживая Марту, но в этом не было нужды – она держалась так крепко, что снять с себя я мог бы ее только вместе с одеждой. Ко мне подошел Джойс – ему выпало стоять в эту ночь на вахте. Выглядел он не лучшим образом, но это сказывалась усталость, а не испуг.

– Прошли, – сказал он, – миновали эту нечисть, теперь, считай, дома. После этого Кольца я уж не знаю, чего еще мне бояться. Хотя второй раз – это уже ерунда, главное: смотреть прямо перед собой, и не обращать внимания на ту пакость, что происходит рядом. Я почти привык.

Он как-то неуверенно улыбнулся и пошел на камбуз завтракать. Марта считала его за своего, поэтому пропустила к столу, только взъерошила гребень, напоминая, что она здесь хозяйка и гость должен вести себя хорошо. Я постучал в дверь каюты Тэйлора, но ответа не получил. Прислушался, но за дверью было тихо. Тогда я решил вернуться позже, но так получилось, что Лесли первым нашел меня, и было это уже под вечер. Он снова пришел на камбуз, был сонный, бледный, потребовал себе и брату «хоть что-нибудь поесть». Я успел затолкнуть Марту в шкаф, который висел над столом, и принялся делать им бутерброды, когда доктор поставил на стол почти пустую бутылку с водой.

– Смотри, – он подвинул бутылку мне, я взял ее и поглядел на просвет. Вода стала мутной, в ней плавали крупные хлопья, они крошились от каждого движения и превращались в мелкий осадок. Я отвинтил пробку, понюхал воду и скривился – воняло от нее тухлой органикой, запашок был настолько мерзкий, что я невольно отшатнулся и поспешил закрыть бутылку.

– Я обнаружил это сегодня утром, – сказал доктор, схватил со стола готовый бутерброд, откусил хороший кусок и заговорил дальше с набитым ртом:

– Вот и отгадка. Вода теряет свои свойства вдали от острова, Данила. Ее нельзя набрать и увезти с собой впрок, и я даже не знаю, к сожалению это или к радости. Это как вода с курортов, что протухает на второй или третий день. Ее можно пить из скважины, принимать ванны, умываться, но только на месте, пока она свежая. Так и в нашем случае, – он доел бутерброд и потянулся к следующему.

– Я понял это вчера, когда у меня на пальце появился нарыв. Ждать, пока начнется абсцесс, я не стал, и вколол себе антибиотик, и Тэйлору заодно. Мы проспали всю ночь и половину дня как младенцы, и мой братец, проснувшись, заявил, что хочет есть и еще неплохо было бы прогуляться. Антибиотики действуют, а вода… Да черт с ней, с водой, буду работать, как привык. Зато не умру от голода, если братец вышвырнет меня из дела. Ведь если бы не твоя зеленая тварь, что прокусила мне палец, я бы так и потчевал Тэйлора этой водой, пока не сообразил, в чем дело.

Он забрал тарелку с бутербродами, чайник, потребовал назавтра приготовить «нормальный обед» и ушел, а я выпустил из шкафа Марту. Она еще волновалась, топорщила гребень и неотрывно смотрела на дверь, но постепенно успокоилась, забралась мне на плечо и потерлась головой о щеку. Я взял бутылку с водой и вышел на палубу. В лицо мне дунул соленый ветер, и полетели брызги: «Изольда» шла полным ходом, и по всем расчетам, дней через десять мы должны были подойти к Бристолю. Но до этого было еще долго, от моря можно было ждать чего угодно, а пока я подошел к борту и выкинул бутылку в воду. Она недолго плыла за нами, качалась на волнах, потом отстала и пропала из виду. Марта вертела головой по сторонам, крепко держалась за мой свитер и дрожала при этом, но уже от холода.

Я вернулся с ней на камбуз, поставил на стол, подумал немного и выдал ей два еще не потерявших свежесть листа салата из неприкосновенных запасов. Марта обнюхала их, посмотрела на меня, на угощение и принялась расправляться с ними медленно и неторопливо, точно делала мне одолжение.

– Ешь, – сказал я ей, – ты молодец. Ты умная и красивая. Больше ничего у меня пока нет, а когда вернемся в Бристоль, я куплю тебе хризантемы. Целый букет, тебе его хватит на два дня. Свежие хризантемы – надеюсь, они придутся тебе по вкусу.

Андрей Ивасенко Земля туманов

© Ивасенко А., 2014

© ИК «Крылов», 2014

* * *

Часть первая Нашествие

Глава первая «Пришельцы – существа отнюдь не баснословные…»

Атлантика. Район Бермудского треугольника. 20…5 год.

Е-2С «Хокай», палубный самолет военно-морской разведки США, на бреющем полете мчался над самыми гребнями ревущих волн, словно собирался пополоскать фюзеляж и крылья в соленой воде. «Большой небесный глаз», как прозвали эту массивную машину сами летчики еще во время войны во Вьетнаме, уже вторые сутки участвовал в поисковой операции по обнаружению пропавшего авианосца CVN-77 «Джордж Буш».

– Господи, ну и погода, – простонал лейтенант-коммандер ^[31]Роджер Карр, первый пилот. – Третьи сутки шторм держится. Что здесь можно найти? Видимость – ноль. Поднимешься выше – сплошные помехи на радаре. Точно «Буша» накрыли шляпой фокусника. Похоже на дурной сон, ей-богу. – И обратился к одному из операторов поста радиолокационной станции: – Гарсиа, что у нас там?

– Пока ничем не могу порадовать, сэр, – отозвался тот, потирая покрасневшие от усталости глаза и всматриваясь в экран, покрытый белесыми пятнами и черточками. – Нужно подниматься. Вся надежда на радар.

– Ясно, – обреченно выдохнул лейтенант-коммандер. – Будьте предельно внимательны. И держите постоянную связь с базой.

– Так точно! – нестройным хором ответили Гарсиа и другие операторы.

На секунду в кабине пилотов воцарилась тишина.

– Дурной сон… – повторил лейтенант-коммандер, нахмурившись.

Самолет сильно трясло, раскачивало. Они летели против ветра, сквозь хлесткий ливень. «Хокай» зажало между двух серых масс: снизу бушевал океан, сверху – клубились облака, которые, казалось, вот-вот соприкоснутся с волнами. Громадный нефтяной танкер, через палубу которого переваливались свирепые волны, исчезал позади, в пелене дождя.

Джефферсон посмотрел на показания альтиметра:

– Высота восемьдесят футов ^[32], сэр. Аккуратнее. Можем рухнуть.

– Понял, – эхом откликнулся лейтенант-коммандер. – Иду на взлет. Внеси в бортовой журнал координаты танкера.

– Есть, сэр!

Роджеру Карру, управлявшему крылатой машиной, стоило больших усилий удерживать «Хокай» на курсе из-за турбулентных потоков у поверхности воды. Он понимал, что малейшая неточность в пилотировании и океан с глухим всплеском примет экипаж в свои объятия. Летчик потянул ручку управления, турбовинтовые двигатели загудели еще сильнее, и самолет послушно поднял нос, набирая высоту.

Бушующий океан начал отдаляться, уходить из-под фюзеляжа.

Джефферсон облегченно выдохнул. Он открутил крышечку с бутылки «кока-колы», сделал большой глоток, рыгнул и поморщился. Теплая жидкость тошнотворно заплескалась у него в животе.

«Хокай» нырнул в облака и растворился в них. Покачав крыльями, над которыми на стойках была укреплена вращающаяся РЛС ^[33]под полусферическим «грибом» обтекателя, самолет выровнялся и перешел в горизонтальный полет.

– Бери управление на себя, – приказал первый пилот Джефферсону. – Держи заданный курс. Активируй лазерно-кодовую систему связи между нами и авианосцем. Не дай бог, «угостят» нас из «СИ Спарроу» ^[34]. Перед вылетом меня проинформировали, что неподалеку от «Эйзенхауэра» ^[35]были замечены русские самолеты-разведчики. И выдерживай скорость.

– Управление взял на себя. Связь «свой – чужой» активировал. Скорость выдерживаю, – монотонно рапортовал Джефферсон.

– Гарсиа, – обратился к оператору Роджер Карр, – подключите и пассивную систему наблюдения, отслеживайте цель по всем азимутам.

– Есть, сэр! – ответил тот.

Карр устало потянулся в кресле, расстегнул ремни безопасности, встал в полный рост и расправил затекшие от долгого сидения мышцы.

– А что русские забыли в этих водах? – поинтересовался второй пилот, бросив взгляд на командира.

– Говорят, якобы утеряли связь со своей атомной подлодкой, – произнес Карр. – На наши протесты и просьбы покинуть район проведения поисков они никак не отреагировали. Ведут себя бесцеремонно, подозрительно. Похоже, и впрямь у русских возникли те же проблемы, что и у нас. Такие вот дела, Томми…

– Я не верю русским, – заявил Джефферсон, вложив в слова ноту презрения. – Нужно быть начеку.

– Согласен. Они непростые ребята.

– Есть сигнал! – воскликнул лейтенант младшего ранга ^[36]Джерри Гарсиа. – Думаю, я что-то вижу. Прямо по курсу!

Джефферсон покосился на командира и отключил радио.

Первый пилот недоверчиво хмыкнул и снова занял свое место.

– Уверены, Гарсиа? – спросил он. – Описываем круг за кругом, а все без толку. Прошлый раз наткнулись на чертов танкер.

– Сигнал постоянный, сэр, – ответил оператор. Гарсиа клацнул клавишами, меняя режим обзора основного локатора. Сверился с цифровой картой на вспомогательном экране. – Странно… Не понимаю, почему послали на поиски именно нас. Могли и со спутника обнаружить.

– Увы, Джерри, – по-приятельски обратился к нему Карр. – При таком шторме спутники оказались бесполезны. Одно удивляет: почему именно в этом треклятом Бермудском треугольнике постоянно происходят всякие непонятные вещи?

– Здесь именно такое и наблюдается, сэр, – сказал оператор. Гарсиа придвинулся поближе к экрану, всмотрелся и ткнул пальцем в окруженное странным кольцом пятно, появившееся минуту назад просто ниоткуда. Включил режим селекции помех. – Что-то непонятное. Честно говоря, впервые такое вижу.

– Что там?

– Сигнал то появляется, то исчезает. Объект очень большой и не похож на помеху, так как остается на одном месте и окружен странным, идеально ровным кольцом, ни к одному из эталонных сигналов не принадлежащему. Диаметр помехи где-то около шести миль.

– Думаешь, там спрятался «Джордж Буш»? – спросил Карр.

– Да, это наш авианосец. Непонятно, почему никакой связи с ним нет. Наш радар он бы засек и при таких условиях миль ^[37]за двести. А тут… Мы даже не подвергаемся обратному режиму дешифровки сигнала. Я думаю, что когда мы вернемся, то я усядусь и напишу об этом роман, – пошутил Гарсиа. – А чего? Уверен, за такие истории неплохо платят.

– Джерри обнаружил инопланетян и собирается взять у них интервью, – с сарказмом произнес Джефферсон, хохотнув. – Хорошо, что мы не у берегов Гренландии, а то бы он там за бигфутом ^[38]начал охотиться.

– В Гренландии нет бигфутов, – со знанием дела буркнул Гарсиа.

– Все выглядит гораздо проще, Гарсиа, – спокойно произнес лейтенант-коммандер, хотя в его глазах загорелись огоньки охотничьего азарта. – Скорее всего, у них какая-то серьезная поломка. Или ты веришь в паранормальную чушь с пришельцами?

– Джерри слишком много читает бульварной прессы, – поддержал первого пилота Джефферсон.

– Нужно всего лишь все хорошенько взвесить, чтобы это не выглядело выдумкой, а стало правдой, – ответил им Гарсиа, не обратив внимания на очередную насмешку. – Пришельцы – существа отнюдь не баснословные, уж поверьте. Есть много доказательств их существования. Просто мы видим лишь то, что хотим видеть. А то, чего подсознательно боимся встретить, – для нас лишь собственное отражение, как в зеркале. Понимаете?

– Джерри, да ты у нас Шерлок Холмс и Фрейд в одном лице! – пошутил второй пилот. – Совсем мне мозги запарил лекцией. Покажи хоть одного найденного тобою гуманоида – я отпущу шевелюру, как у Эйнштейна.

– Ловлю на слове… – Гарсиа усмехнулся, представив на бритой голове Джефферсона прическу а-ля «пушистый одуванчик».

– Отставить разговоры! – прервал дискуссию спокойным тоном Карр и приказал: – Дайте точные координаты.

Операторы локаторных постов моментально включились в работу. Пеленг, удаление… Карр выслушал их отчет и сказал:

– Хм… Совсем рядом. Внимание! Беру управление на себя. Спускаемся! Пристегнитесь!

Роджер Карр похлопал по плечу второго пилота:

– Сейчас посмотрим, что нам отыскал Джерри. Если обнаружим летающую тарелку с зелеными человечками, то с тебя пять упаковок ирландского пива. Две – мне.

– Заметано, сэр! Ставлю шесть! Вам – три, если дело выгорит.

Карр отдал ручку управления от себя. «Хокай» понесся вниз, к силе земного притяжения добавилась мощь турбовинтовых двигателей. Самолет выскочил из облаков под проливной дождь, как черт из табакерки, судорожно выровнялся и вновь полетел над гребнями волн.

Шторм, очевидно, достиг апогея. Самолет дрожал, его кидало из стороны в сторону, как марионетку, привязанную к пальцам кукловода. Ручку управления трясло в лихорадке, и Карр удерживал ее обеими руками.

И тут произошло нечто странное. Словно Господь Бог взмахнул своей волшебной палочкой – все враз утихло. «Хокай» прорвал какую-то невидимую мембрану шторма, сбил девственную плеву разбушевавшейся стихии. Пелена дождя исчезла, последние капли смахнули стеклоочистители. Яростный ветер утих. Небо просветлело. Прямо по курсу показался грозный силуэт авианосца.

Синеватые с прозеленью волны лениво шлепали по исполинскому корпусу военного монстра. Стоял штиль. Тишину разрывал лишь рев турбин самолета. Но здесь, мягко говоря, было неуютно. Люди почувствовали себя чужими. Нечто неосязаемое сворачивало их нервы в комок, сжимало сознание. Создавалось впечатление, что они оказались не в спокойно-странном месте, а в кастрюле с водой, которая ни с того ни сего вот-вот закипит.

– Охренеть можно! – воскликнул лейтенант-коммандер. Уйдя вправо и положив самолет на левое крыло, он до рези в глазах всматривался через боковое окно в гигантский корабль. Обычно невозмутимый Карр изменился в лице. Его спокойствие растрескивалось, как губы человека, погибающего от жажды.

«Хокай» сбросил скорость и стал описывать круги над авианосцем.

На многоярусной надстройке лейтенант отчетливо рассмотрел цифры «77». Это был «Джордж Буш». Гарсиа не ошибся. Полетная палуба, поражавшая размерами, была абсолютно пуста – ни единого истребителя со сложенными консолями крыльев, ни единого вертолета, ни одного человека. На ходовом мостике – тоже никого. Антенны радиолокаторов замерли. Казалось, авианосец был покинут экипажем. Но, что самое удивительное, корпус корабля как-то подозрительно просел в воду, ниже ватерлинии ^[39], будто что-то неимоверно тяжелое давило сверху на корабль. Что-то невидимое глазу.

«Неужели корабль тонет, а экипаж и авиакрыло ^[40]покинули его? Не русская ли субмарина постаралась?» – мелькнули страшные догадки у Карра. Однако сомнения тут же попятили эту версию: «Куда подевались самолеты, вертолеты и почти шесть тысяч человек? Бесследно исчезли? Не видно ни катеров, ни шлюпок, ни спасательных плотов. Ничего. И крен, если имеется пробоина, не наблюдается. А пробоина должна быть гигантского размера. Может, утечка из ядерных реакторов? Нет. Невозможно!»

Гарсиа, не сводя глаз с монитора, в этот момент сказал лишь одно: «Пресвятая Дева, да что же тут происходит?..»

– Гарсиа, вы это видите? – спросил Карр.

– Да, сэр. Сканируем.

– Информация? Мысли?

– Думаю, на авианосце нет ни одной живой души, сэр. Корабль полностью обесточен, оба реактора заглушены. Приборы это подтверждают.

Роджер Карр включил запись цифровой видеокамеры с самонаводящимся объективом, укрепленной на пилоне под крылом. И пытался засечь хоть одно движение на авианосце. Самолет пролетал возле кормовой части, массивная башня с направленными вверх орудиями тоже оставалась без движения.

«Во что они целились?» – еще больше встревожился Карр.

Второй пилот смотрел в другую сторону, на то, что Гарсиа обозначил как «странное кольцо».

– Сиськи небесные… – прошептал он.

Джефферсон так и замер с открытым ртом. «У меня глюки…» – думал ошарашенный второй пилот.

Действительно, а кто бы поверил? Огромный «пятак» спокойной поверхности воды, в центре которого находился авианосец, был отгорожен от остального мира идеально ровным заслоном, будто кто-то накрыл часть океана циклопическим стаканом. Пространство за этой оболочкой было скрыто в дымке тумана, легкой, словно дыхание на поверхности зеркала, но непроницаемой.

– Господи, мне никто не поверит… – пролепетал Джефферсон.

– Смотри, Томми! – вскрикнул лейтенант-коммандер.

Вдруг авианосец дрогнул, как поплавок, почувствовавший тяжесть крупной рыбы. Вода вокруг него забурлила. От корабля во все стороны разошлись кольца волн. И, точно поплавок, авианосец сначала нырнул, а потом начал стремительно подниматься, выше и выше – обнажилась черная полоса ватерлинии, показались четыре огромных винта, руль и киль. Через минуту «Джордж Буш» завис в воздухе в трехстах футах над водой.

– Командир… – Джефферсон озадаченно посмотрел на первого пилота.

– Продолжаем вести наблюдение, – распорядился Карр.

«Хокай» поднялся выше.

– Что это такое? – тыча на корабль пальцем, сказал Джефферсон.

Карр промолчал.

Авианосец тем временем покрывался странными зелеными испарениями.

– Что же тут творится?.. – в один голос произнесли Джефферсон и Карр.

В наушниках шлемофонов раздался треск и шипение статики, сквозь которые прорывался матерный «загиб» Гарсиа, состоящий из дюжины испанских слов без единого повторения.

«Джордж Буш» минуты две повисел между небом и водой, а затем обрушился вниз. Кинетический удар от столкновения судна с водой вызвал пушечный грохот и, вздымая титанические фонтаны, поднял огромные волны.

Конструкция авианосца не выдержала удара: крепкая сталь во многих местах лопнула и деформировалась, палуба сложилась «гармошкой». Затем корабль завалился на бок и разломился пополам, обнажив нутро. Кормовая часть судна ушла под воду первой, вслед за ней – остаток корпуса. Вода вокруг тонущего гиганта закипела. Через несколько минут все было кончено. На поверхности остались плавать мелкие обломки, не утянутые водоворотом на дно.

– Господи-ты-боже-мой… – скороговоркой прошептал лейтенант-коммандер. – Нырнул круче, чем «Титаник»… Если б не были заглушены реакторы…

В голове у Рождера Карра стрелой пронеслись видения: яркая вспышка… огненный шар плазмы… раскаленная ударная волна, под напором которой все плавится и испаряется… вверх поднимается зловещее грибовидное облако, словно в небо выпустили огромного адского джинна… Все это могло бы статься. Повезло, ничего не скажешь.

– Все отсняли? – спросил Джефферсон. – Уходим, сэр?

– О'кей! Больше здесь делать не-е… – Карр осекся и медленно протянул руку, указывая куда-то в небо. Глаза его округлились, будто ему на голову падала крылатая ракета.

Джефферсон задрал голову и посмотрел вверх.

Небо над ними начало сгущаться в чернейшую тьму, озаряемую всполохами откуда-то из бескрайней, вязкой глубины. А затем мрак начал клубиться и вращаться, свиваться в кольца и выпрямляться, как громадный червяк, покрываясь гнилостно-зеленым мерцанием. Из него появился колоссальных размеров уродливый клубень с мясистыми щупальцами, напоминавший морское чудовище.

– Мамочка моя!.. – простонал Джефферсон, вжав голову в плечи. У него, и, думается, не только у него, враз пересохла глотка, а по телу прокатилась ледяная дрожь.

– Дьявольщина какая-то. Сваливаем отсюда, сэр!

И вдруг:

– Внимание! – не дремал Гарсиа. – Цель групповая, маловысотная, скоростная! Две единицы. Засек активное радиолокационное облучение. Ответчики опознавания выдают «чужой». Идут прямо на нас. Дистанция… Черт! Это русские! Они уже здесь!

Из пелены «стены», окружавшей шестимильный участок океана, двумя огненными стрелами вырвались Су-33. Рев их двигателей сотрясал небеса. Ведущий истребитель выпустил две ракеты в непонятное и неопознанное образование в небе и тут же, заложив крутой вираж, исчез в мареве, откуда появился. А ракеты изменили траекторию полета почти у самой цели и, не причинив ей вреда, упали в воду. Там они и взорвались, выплеснув стройные фонтаны.

Второй истребитель повторил атаку, но столь же безрезультатно. На поверхности воды взметнулись еще два бешеных «гейзера». Однако СУ-33 не удалось скрыться. Слишком широким оказался разворот. От «клубня» отделился мерцающий зеленый шар, ощетинившийся множеством искрящихся шипов, который на огромной скорости сблизился с самолетом и взорвался ярким облаком.

Су-33, потеряв часть оперения крыла и хвоста, некоторое время продолжал держаться в воздухе, хотя из поврежденного левого сопла двигателя вырывалось пламя. А затем разрушившиеся лопатки компрессора турбины буквально разорвали самолет на горящие клочья, градом посыпавшиеся в воду.

Дело принимало скверный оборот.

– Если они русских так легко уделали, то нам тут вообще ловить нечего, – пробормотал лейтенант-коммандер.

Роджер Карр резко накренил «Хокай» в глубоком вираже. Запущенные в полную силу моторы взревели. Самолет практически развернулся вокруг хвоста благодаря ковбойской лихости летчика. Второй пилот мельком успел засечь опасность и в ужасе закричал:

– Командир, оно и по нам что-то выпустило!

– Гарсиа! – крикнул Карр. – Что видишь?

– Ничего, сэр! – нервно ответил оператор. – Ничего! Если нас чем-то атаковали, то в нем нет металла!

И в этот самый момент Джефферсон краем глаза заметил, как нечто остроносое, длиной около шести футов, попало под винт правого двигателя и, точно гильотиной, им было разрублено. «Хокай» затрясло, увело в сторону. Взвыла сирена предупреждения, и услужливый голос речевого информатора сообщил о повреждениях. Карр едва смог выровнять самолет, но летающая машина уже «захромала» – лопасти винта от столкновения до половины искорежило и частично срезало.

– Они в нас попали, сэр! – воскликнул Джефферсон. – Господи! Они попали!

– Кто они? – буркнул Карр, мысленно подгоняя самолет к туманной стене, за которой хотел укрыться. – Черт! Быстрее! Черт! Ну давай, давай же!..

«Хокай» снова сотрясли удары. Но на этот раз они были сильнее прежнего. Что-то угодило в хвостовой отсек самолета. Речевой информатор не добавил ничего обнадеживающего – «отказ того, отказ сего», перечислять устанешь. Одновременно в ларингофоны шлемов ворвались крики операторов. О том, что там могло с ними произойти, и подумать было страшно.

– Гарсиа, что у вас там?! – встревожился лейтенант-коммандер. – Гарсиа, отвечайте!

В ответ по ушам резанули отчаянные крики.

Правый двигатель загудел на более тонкой, жалобной ноте, пару раз «чихнул» и задымился.

– Похоже, мы нарвались на неприятности… – Карр делал все возможное, чтобы удержать тяжеловесную поврежденную машину в воздухе. – Глуши правый двигатель, включи систему пожаротушения. Аварийно слей остаток топлива!

– Понял, выполняю! – Джефферсон щелкнул несколькими тумблерами, засветились индикаторы на панели управления, дым исчез и за самолетом потянулся керосиновый шлейф.

– А теперь прибери обороты левого двигателя, чтобы не перегрелся, – снова скомандовал Карр. – Совсем чуть-чуть, а то грохнемся в воду.

– Есть, сэр.

– Уже лучше. Ничего, дотянем, – сквозь зубы произнес Карр с подобающим для опытного летчика хладнокровием. Его глаза, окруженные сетью морщинок, сощурились.

Тряска самолета понемногу утихала.

Из отсека операторов раздался уже не многоголосый, а одинокий крик.

– Господи! – выдохнул Джефферсон, смахнув со лба крупные капли холодного пота – будто кто-то надел на него ледяную шапку под шлемофон.

– Проверь! – приказал ему Карр, мотнув головой в сторону двери герметичной переборки, разделявшей кабину пилотов и отсек с блоками электронных систем и радиооборудования, где находились операторы.

Джефферсон расстегнул ремни безопасности, поднялся и едва не упал – самолет нырнул обратно в шторм, проглотивший его с чудовищной быстротой. «Хокай» задрал нос кверху и начал набирать высоту. Летчик ругнулся и, балансируя руками, неуверенными мелкими шагами направился к операторам. С аппаратурой первого отсека было все в порядке, но когда он распахнул вторую дверь, то застыл с открытым ртом. Сердце забило в уши, в грудь, в голову…

Высоченный, чернявый, с вечно прищуренными черными глазами Гарсиа сыпал проклятиями и поливал из огнетушителя невиданное существо – похожее на покрытую панцирем морковку, где вместо зеленой ботвы извивались десятки белесых щупалец с лиловыми присосками. Тварь верещала, как кошка, которую пускают на фарш. Химический состав пены ей точно пришелся не по вкусу. Два других оператора лежали на полу без движения. Горело аварийное освещение. В днище фюзеляжа зияла рваная дыра, в которую со свистом всасывало воздух.

Джефферсон прижался спиной к переборке, выхватил из кобуры пистолет, прицелился и высадил в тварь всю обойму. Стрелок он был отменный. Существо забилось в агонии, как пронзенная острогой рыба, перестало визжать и испустило дух. Щупальца в последний раз сжались и выпрямились.

Гарсиа, не заметивший появления Джефферсона, от неожиданно раздавшихся выстрелов плюхнулся на задницу и выронил опустевший огнетушитель.

– Трындец, сказал отец! – Джефферсон по-ковбойски дунул в ствол пистолета и сунул его обратно в кобуру. – Ты как, Джерри?

– Кажись, жив, – устало выговорил Гарсиа, потирая ушибленную «пятую точку». Он поднялся. По его лбу струилась кровь. – Едва не обосрался от страха. Спасибо, спас мою мексиканскую задницу.

– Считай, что ты у судьбы вытянул из колоды джокера, приятель. Что это за дрянь? Это она в нас саданула?

– Угу. Пару таких же штук, кажись, промазали и срикошетили. Срань господня, эта штука пробила дыру, как пуля. Потом точно бешеная стала прыгать. Разнесла тут все. По-моему, она еще и ядовитая. Ребята пытались ее удержать голыми руками, но вырубились тут же. Мертвы.

– Что это за тварь, как думаешь? Живая торпеда? Что-то в этом роде?

– Понятия не имею, – озадачился Гарсиа. Он стиснул зубы и задрожал. – Только не торпеда, а ракета. Хотя… не удивлюсь, если она и под водой так же действует. Чертовщина!

– Что будем делать?

– Я хочу домой… – ответил Гарсиа, потупив взгляд.

– Не переживай. Напишешь книгу и будешь зарабатывать на этом деньги. А то и сразу станешь богачом.

– К черту книгу! Я чувствую себя как кусок собачьего дерьма на обочине…

Джефферсон присмотрелся к скрюченным телам на полу. У одного из пилотов с посиневшим лицом изо рта выступала кровавая пена, глаза остекленели. Рядом валялся пустой огнетушитель.

– Почему не стреляли?

– Не успели. Легко тебе говорить. Я едва штаны не намочил.

– А что с аппаратурой? – спросил он, окинув взглядом разбитые мониторы и оборванную дымящуюся проводку.

– Вероятнее всего, вышла из строя, – мрачно констатировал Гарсиа. – Я вообще-то тушил начавшийся пожар, пока ребята с этой гадостью боролись. А потом и тварь окатил из огнетушителя. Знаешь, ей это очень не понравилось.

– Пойдем к командиру. У нас ко всем бедам еще и с двигателем проблема. Да и тебя нужно перевязать.

– Чепуха! – Гарсиа потрогал лоб, озадаченно пожевал губу – Идем.

Пошатываясь, они направились в кабину пилотов.

Лейтенант-коммандер встретил их коротким вопросом:

– Что?

– Олдридж и Конорс мертвы, сэр, – доложил Гарсиа. – Аппаратура повреждена. Пробоина в отсеке операторов. Возгорание устранили. Двери нами заблокированы. Полагаю, мы понесли не только живые потери, но остались без связи с базой и без локатора.

– Понятно. Плохи дела, – Карр нахмурился, пожевывая нижнюю губу.

Внезапно Гарсиа почувствовал слабость, прислонился спиной к перегородке, затем медленно сполз вниз и сел.

– Я так устал, – сказал он и закрыл глаза. Казалось, он готов был разрыдаться. – И хочу гамбургер…

Джефферсон склонился над ним.

– Пусть! – Махнул рукой лейтенант-коммандер. – Оставь его.

Второй пилот плюхнулся в свое кресло. И его поглотили другие мысли.

– Что дальше, командир? – угрюмо поинтересовался он. – Как будем выкручиваться из этой гребаной ситуации?

– Кто стрелял?

– Я шмальнул. Там к нам залетела какая-то тварь. Я прежде таких не видел. Это она убила ребят. И я ее пристрелил. Какой наш шанс добраться до базы – один к трем или четырем?

– Если мы будем вынуждены совершить посадку на воду, то вероятность остаться в живых у нас слабая. Потому забивай информационный пакет всем тем, что мы зафиксировали, и сбрасывай буй связи.

– Есть, сэр!

– Кстати, с тебя шесть упаковок пива. Собственно говоря, ведь мы натолкнулись не на что иное, как на инопланетный корабль. Животное не могло по нам и по русским стрелять. Ты со мною согласен?

Джефферсон обреченно пожал плечами, дескать, деваться некуда раз проспорил, и ретиво принялся за работу.

Через три минуты небольшой шар радиобуя закачался на волнах. Сигнал через погруженную в воду антенну, для которого не существовало никаких преград, передал на сверхдлинных волнах всю собранную информацию на авианосец «Эйзенхауэр». Выполнив свою задачу, буй пошел ко дну…

Глава вторая Курильский «язык»

Курильские острова. Три месяца спустя.

Человек стоял на берегу перед лицом соленого простора. Непромокаемый плащ с капюшоном развевался на его высокой фигуре. Под ногами – крупная галька и ракушки. Позади – гряда черных скал, простоявших тут не одну сотню лет. Впереди – лениво набегающие на берег волны, фонтаны брызг и летящие хлопья пены. Вокруг – неумолчный гам чаек, тупиков, бакланов и кайр, вернувшихся к разоренным гнездовьям. Вдали, на соседнем острове, виднелись морщинистые хребты гор и пики вулканов, плавающие в вышине. Лишенные подножий, отсеченные от земли, они лежали на ватном одеяле тумана и равнодушно взирали на глубокие воды океана.

Всходило солнце – большое и красное, как кровь. И его свет, окрашивая багрянцем седину волн, лился от самого горизонта.

Полковник Николай Петрович Ярема смотрел в бесконечную даль Мирового океана и понимал, что людям со всем этим надо считаться, вежливо тесниться, потому как суша и вода – неприветливые соседи их цивилизации. Таков заповедник традиций, поддерживающий жизнь на Земле. Рано или поздно кто-то кого-то попирает, отбрасывает на исходную позицию. Схватка за право жить. Ничего не попишешь.

Полковник осмотрелся по сторонам.

Унылый пустынный пейзаж, проникнутый ощущением смерти, гибели и опустошения.

Раньше здесь, пожалуй, было красиво, хоть стихи сочиняй. А теперь… Что красивого в смерти? Ярема сплюнул в сердцах, послав подальше поэтов всех времен – жалких судей мировоззрения, этих мудозвонов, несущих чепуху и всеми правдами и неправдами стремящихся жить за счет тех, кто не продает унылые фантазии о потусторонних мирах, а честно работает руками и головой.

В сердце полковника, казалось, входила тонкая, острая игла.

Полоса водорослей и обломков тянулась по всему побережью – дань, собранная бешенством стихии. Два изрядно побитых японских сейнера лежали, повалившись на бок, среди хаотически разбросанных каменных глыб. Трупы рыбаков еще вчера уложили в мешки, погрузили в вертолеты и отправили на Большую землю. «Пусть с иностранцами там разбираются! Как можно меньше привлекать внимание к острову! Задача ясна?» – вспомнились полковнику слова командующего.

«Какой дурак надумал делить: где чужой, а где свой? У смерти одно лицо. На поиск и захоронение покойников ни сил, ни средств не хватает, даже на материке, – мысленно сетовал Николай Петрович. – Дальний Восток, Сахалин и Камчатка в руинах. А тут еще ради пары десятков «двухсотых» ^[41]боевые «вертушки» используй не по назначению. Черт, о чем они там только думают? Завинчивают армию на последнюю гайку, мудаки». Но таков приказ. И его нужно исполнять.

Последние дни выдались жуткими. Сотни вспухших, искалеченных почти до неузнаваемости мертвецов, принесенные течением и выброшенные приливом, собирали почти неделю. Среди них было много детей. Хоронили тут же, на острове, в братских могилах, используя чудом уцелевший бульдозер, настолько изношенный, что ломался во время работы едва ли не каждый час. Но еще много погибших до сих пор оставались на берегу среди завалов. К йодистому запаху гниющих водорослей добавлялись сладковато-приторные миазмы разложения человеческих тел, животных, рыб и птиц.

Натуральное кладбище. Классическое.

Полковник поморщился. У него до сих пор подрагивали кончики пальцев на руках, и дергалось левое веко. От таких воспоминаний, о чем и выжившие рассказывают редко, становилось дурно даже такому бывалому человеку, как он. Пройдя ад нескольких военных компаний, рано высеребривших ему виски, Николай Петрович так и не свыкся со смертью.

О землетрясении в районе Курильских островов сообщили заблаговременно. Но последовавшее за ним извержение подводного вулкана никто предугадать не смог. Гигантские волны цунами надвигались так быстро, что предупреждение не уберегло людей от катастрофы. Эвакуировать население не успели. Пострадало все тихоокеанское побережье. Приводить список разрушенных и затопленных городов – перечислять устанешь, втыкая в географическую карту красные флажки. Больше всех досталось Японии, так как эпицентр находился ближе всего к ее островам. Разрушения там были неимоверны. Спаслись лишь те, кто в то время находился в воздухе или успел укрыться в горах.

Гибель Токио до сих пор передавали по всем телеканалам мира. Лица у зрителей становились каменными. Отснятые орбитальным спутником кадры медлительно прокручиваясь в их головах, застывали в миллионах глаз паническим ужасом.

…Пенный, словно покрытый голодной слюной язык цунами приближается к берегу, от которого стремительно отступает поверхность океана…

…Пятидесятиметровый вал попадает в залив и, увеличившись в несколько раз, обрушивается на город, вклинивается в лабиринт небоскребов и сметает все на своем пути…

…Вода расходится в стороны, жадно облизывает подножия гор и, крутясь в водоворотах, уходит обратно в океан, унося с собой суда, причалы, мосты, поезда, части строений, вырванные с корнем деревья, машины и сотни тысяч потерявших от страха рассудок людей …

На этом новости о катастрофе обрывались. И перед экранами телевизоров сгущались тишина и скорбь. Мысли людей находились в хлипком равновесии.

Лишь немногие знали, что через пятнадцать минут на Токио обрушилась другая волна, столь же высокая. А вслед за ней набежали еще несколько волн, менее высоких и с большим интервалом. От мегаполиса остались лишь одни фундаменты, похороненные под грудой бетонных обломков с торчащей арматурой. Неторопливая панорама ада. Об этом СМИ растрезвонили чуть позже, когда военные открыли границы районов бедствия и появилась возможность эксклюзивной съемки. Рейтинги телерадиокомпаний тут же взлетели на невиданный доселе уровень.

Газеты всего мира вонзили зубы в сочные новости и в один голос затвердили: «Армагеддон! Армагеддон! Армагеддон!» Чревовещатели всех мастей – от холеных проповедников до немытых бродяг, ранее клянчивших мелочь на бухло – заполонили улицы уцелевших городов, живописуя всадников апокалипсиса и предрекая скорый конец света. Эфир переполнился страхом. Сердца людей – тревогой и безнадегой. Здания посольств – траурными флагами и родственниками пропавших без вести. Россия и США начали обвинять друг друга в использовании секретного сейсмического оружия. Толпы оголтелых демонстрантов с обеих сторон не щадили сил в тщетной борьбе за правду, в руках активистов появились плакаты «Русских – к ответу за сейсмическое безумие!» и «Нет сейсмическому безумию США!». Посыпались резкие заявления первых лиц государств, и все это – на фоне истерической шумихи, поднятой средствами массовой информации. Мир готов был взбеситься и стоял на пороге войны.

Ярема вздохнул, закурил сигарету.

Послышался крик.

Полковник обернулся. К нему гуськом быстро приближались трое, перепрыгивая с камня на камень. Капитан Полеводов – высокий откормленный молодец с автоматом на плече, живой монумент военной мощи российской армии. Морской геолог Березин – коренастый, с бритой головой и моржовыми усами. И океанолог Михеев, человек с энергичным волевым лицом, успевший в командировке отпустить короткую «боцманскую» бороду. Кричал именно он, потрясая двустволкой, но порывчатый ветер проглатывал слова, делая неразборчивыми.

Ярема выбросил окурок в воду и махнул им рукой, приглашая к себе.

Через пять минут троица стояла рядом.

– Разрешите доложить, товарищ полковник! – отчеканил капитан, отдав честь.

Геолог и океанолог остановились позади капитана, переводя дыхание.

– Докладывайте. – Ярема сосредоточился, чересчур счастливый вид капитана вызвал у него обеспокоенность. – Только вкратце. Не вдаваясь в лишние детали.

– Нашли алмазы! – По краснощекому лицу Полеводова расплылась улыбка.

– А теперь поподробнее, – заинтересовался Ярема.

Капитан обернулся, мотнул головой ученым:

– Давайте лучше вы.

Вперед выступил Михеев. Он достал из кармана плаща два небольших куска темной породы с зеленовато-серым оттенком и протянул их полковнику:

– Вот. Посмотрите. Первый образец был найден нами на берегу. После цунами здесь этого добра хватает, да. Но второй – обратите внимание на количество кимберлита в породе – один из тех, что обнаружен вчера в бухте на юго-востоке острова. Провели анализы, только закончили. Очень высокое содержание крупных алмазов! Не поверите, этим устлано все дно. Я спускался там под воду и раньше, еще прошлой весной. Глубина была метров около сорока. Теперь – не больше тринадцати. Представляете? Будто Нептун ковшом подгреб! Сплошь алмазоносный кимберлит! То, что мы нашли на берегу, мелочь по сравнению с этим. Копи царя Соломона, не иначе. Сейчас мои ребята берут пробы грунта у входа в бухту. Полагаю, там будет то же самое. Таковы первые итоги нашей экспедиции.

Ярема покрутил камни в руках и отдал обратно Михееву.

– Да, Михаил Александрович, Нептун поделился с нами богатством. Безусловно. Но забрал жизнь у множества людей. Гадкая сделка. Что теперь? Поддержим рубль драгоценными камушками, заткнем курс доллара Штатам в их звездно-полосатый зад – и что? Шибко нужно было? Человеческие жизни подороже будут. Интересно, как эти алмазы вообще оказались здесь. Да еще и в таком количестве.

– В свете той информации, что мы располагаем… м-м-м… – Михеев покосился на Березина. – Тебе слово, Федор.

Геолог затоптался на месте, чуть-чуть шевельнул губами. Казалось, тяжеловесные усы мешают ему открывать рот.

– Говорите, Федор Дмитриевич, – сказал Ярема, приковав к нему внимание, и снова закурил.

– Дело в том, – начал Березин, – что были времена, когда вулканическая деятельность на Земле была гораздо активнее, чем сейчас. Земная кора лопалась, как яичная скорлупа, и колыхалась, проседали и поднимались целые континенты. Планета являлась сплошным огненным морем, где не существовало дней и ночей – все было озарено багровым светом извергающихся вулканов. Базальтовая лава лилась отовсюду. При быстрых сжатиях и растяжениях пород возникала разница в давлениях, и появляющиеся при этом огромные газовые пузыри выталкивались на поверхность, образуя жерла вулканов, из которых вырывался огонь, пар и пепел. Затем магма заполняла жерло и застывала. Все стихало, вулкан засыпал навеки. В таких «одноразовых» вулканах и появлялись алмазы.

– А конкретнее? – спросил полковник, внимательно слушавший лекцию. – Как цунами могло принести их к острову?

– Алмазы в кусках породы, – продолжил геолог, – что вы держите в руках, возникли на глубине более двухсот километров, при давлении в пятьдесят-шестьдесят тысяч атмосфер. Современное океанское ложе – это базальтовый массив, застывшая миллионы лет назад лава, выброшенная из недр Земли. Очевидно, при сдвиге одна из тектонических плит наехала на другую, на которой находилось жерло древнего вулкана. И измельчило базальтовую породу с содержащимся в ней кимберлитом, словно огромными жерновами. Этот сдвиг произошел здесь, возле Курильских островов. Массуводы подкинуло вверх, образовалась первая волна цунами. Потом произошло подводное извержение вулкана у берегов Японии, которое и подняло к поверхности океана все эти богатства. Вторая волна подхватила и доставила кимберлит сюда. Полагаю, что остров сейчас просто тонет в алмазных россыпях. Но как это все происходило на самом деле – одному Богу известно. Всего лишь мои теории, предположения.

– А другие острова? – задал вопрос Ярема. – К ним ведь тоже могли попасть алмазы?

Геолог пожал плечами:

– Подобной информации мы пока не получали. Если это так, то скоро начнется алмазный бум. И…

– …последствия будут непредсказуемы, – закончил за него полковник. – С этой минуты эта информация является государственной тайной. Всем ясно?

Геолог и остальные кивнули. Березин стоял, сцепив пальцы на уровне живота, и внимательно смотрел на полковника, который прекрасно уловил смысл. Меж его бровей пролегла складка.

Ярема стрельнул окурок в сторону, достал телефон спутниковой связи, выдвинул антенну и замер, всматриваясь в индикатор сигнала на экране.

– Странно, странно… – пробормотал он.

– Что случилось, товарищ полковник? – поинтересовался Полеводов.

– Сигнала нет. Капитан, у вас рация где?

– В «уазике». – Полеводов указал направление. – В километре отсюда. Рядом с вашей машиной. А-а…

– Вперед! – Полковник уже не слушал, пружинящей походкой направился в том направлении, откуда пришли ученые и капитан.

Они последовали за ним.

Путь пролегал по узкой полосе берега, над которым нависали неприступные скалистые бастионы, зубчатыми парапетами карабкающиеся к небу. Ни одно деревце, ни один куст не росли на темном граните – цунами слизало жалкую растительность вместе с почвой. И повсюду, куда люди ни бросали взгляд, наблюдались жутковатые следы ярости стихии: искореженная рулевая рубка шхуны, разбитые буи, шлюпки, резиновые сапоги, весла, изуродованные деревья, сплющенные металлические бочки, доски со щетиной ржавых гвоздей, бурые клубни ламинарий и рваные рыболовные сети и паруса. Через все это приходилось перебираться – как и прежде, перепрыгивая с камня на камень, преодолевая зыбкие завалы из гальки и ракушек.

Замыкающим шел Березин. Он споткнулся о рваный кирзовый сапог и упал, больно ударившись коленом о камень.

– Ешкин кот! – ругнулся геолог, потирая ушибленное место. – Пораскидали резину…

И в этот миг увидел то, отчего его глаза расширились, точно у проснувшегося китайца, к которому явился Будда с чашечкой утреннего кофе.

В воде, у самого берега, покачивался полутораметровый головоногий моллюск. Его бело-розовые щупальца с присосками – распухшие и пузырчатые – вяло шевелились вместе с набегающей волной, кидавшей животное взад и вперед. Казалось, он выполз из водных глубин, чтобы отдохнуть на солнышке, но это было совсем не так. На спиральной раковине тигрового окраса виднелись пробитые чем-то острым продолговатые дыры, из которых то появлялась густая зеленая жижа, то выдувались слизкие пузыри с воздухом. Вид у моллюска был жалкий, как у вскрытой жестяной банки. Пена шипела под ним. Изумленный черный глаз с тревогой наблюдал за обнаружившим его человеком.

Наглая чайка кружила над беспозвоночным животным, а затем спикировала на его раковину и принялась клевать, норовя угодить в открытые раны. Моллюск пошевелился, обнажились роговые челюсти, похожие на клюв попугая. Пронзительно пискнув, он стряхнул с себя птицу. Та взмыла в воздух, издав нарочито-недовольный крик.

– Стойте! – Березин указал рукой на раненого моллюска.

Все обернулись, увидели его находку и застыли с открытыми ртами.

– Жора, дай сигарету, пожалуйста, – вдруг произнес Михеев, протянув руку Полеводову.

– Не курю, – ответил тот, не отрывая взгляда от моллюска. – Ни хрена себе креветка! Расскажу своей Катюхе – не поверит…

– Это не креветка, а моллюск, чем-то похожий на нашего наутилуса, – поправил капитана океанолог. – И, знаете, мне кажется…

Ярема вытащил пачку «Парламента» из нагрудного кармана камуфляжа, зажал в губах две сигареты и, прикурив, передал одну океанологу.

– «Нашего», говорите? – вдруг сказал полковник. – А этот тогда – чей?

– Прежде ничего подобного не встречал, – ответил Михеев. – Странное животное. И раковина необычная. И капюшон… Я такие видел разве что в музее палеонтологии и в энциклопедии.

– Чего? – удивился полковник. – Думаете…

– Скульптурированная мономорфная раковина почти два метра в диаметре и имеющая подобные лопастные линии была только у одного подкласса головоногих – аммонитов, вымерших задолго до появления человека. Это – папарузосия сеппенраденсис. Хотя окрас – наутилуса, коричневые полосы на белом фоне.

– Такое возможно?

– Не знаю. – Михеев развел руками. – До сего момента существовали лишь окаменелые раковины этого животного. Аммониты весьма интересное ископаемое, своим строением они следуют закону логарифмической спирали, по которому построена и наша галактика. Последние представители этого подкласса головоногих вымерли более шестидесяти миллионов лет назад. Еще в меловом периоде ^[42].

Полеводов не удержался и присвистнул от удивления. Ярема бросил на него строгий взгляд.

Березин начал осторожно приближаться к моллюску, чтобы не спугнуть.

– Федор, ты куда? – окликнул его Михеев.

Геолог отмахнулся. Он был не тот человек, для которого кто-то другой должен тягать каштаны из огня.

Морское животное попятилось назад, отталкиваясь листовидной ногой и щупальцами, но, видимо, рана измотала его и давала о себе знать страшной болью. Чуть приподнявшись, оно снова рухнуло на бок, издав досадливый писк.

– У моллюсков нет голосовых связок… – подавленно произнес Михеев, почесав бороду. Удивлению океанолога не было предела. То, что он сейчас наблюдал и слышал, для науки вообще было, как серпом по одному месту. Не верилось. И точка.

Березин уже мысленно кричал животному: «Ага! Не уйдешь!» Но стоило ему приблизиться к моллюску на пять метров, как в глазах у него потемнело, и закружилась голова. Через секунду геолог сел на камень и уставился невидящим взглядом себе под ноги. Мысли его отключились.

И тут люди заметили другое существо, притаившееся за выступом скалы.

– Господи, прямостоящая амфибия, – прошептал Михеев, не веря глазам. – Невероятно! Здоровенная! Ребята, я реально сбрендил, муха меня залягай.

Но его никто не услышал. Они также разглядывали двухметровую черно-оранжевую саламандру с большими выпуклыми глазами, которая появилась из-за скалы и быстрыми прыжками подскочила к моллюску. Передвигалась она на задних лапах, почти как человек. Вслед за ней выскользнули еще две амфибии и присоединились к первой. На людей они не обращали внимания, лишь одна из тварей развернула в их сторону безобразную вытянутую голову, принюхалась, зашипела, ударила хвостом и оскалилась острыми зубами.

Амфибии приподняли моллюска и понесли на глубину.

– Что они делают? – поинтересовался у океанографа капитан. – Они его сожрут?

– Вряд ли, – ответил Михеев. – По-моему, они его… спасают. Опупеть! Глазам не верю…

– Чего? – Лицо Полеводова напряглось. Он скосил глаза на океанолога. – Спасают?!

– Не дайте им уйти! – воскликнул Ярема, выхватив пистолет. – Огонь по ящерицам! Ту гадину в панцире брать живьем!

Полеводов вскинул автомат и с криком «Сдохните, суки!» короткими очередями прошил двух амфибий. Они повалились и в предсмертной агонии забили хвостами. Третья тварь успела присесть, спрятавшись за раковину моллюска, выхватила из воды крупный камень и запустила им в капитана. Тот охнул, схватился за грудь, издал какой-то хрюкающий звук, будто получил удар свинцовой боксерской перчаткой, и упал навзничь. Михеев вскинул ружье, прицелился и засадил с обоих стволов амфибии в голову – та лопнула, как спелый арбуз. Полковник добавил пару пуль в грудь уже мертвой саламандры, и ее тело рухнуло в воду.

Моллюск, почувствовав под собой достаточную глубину, начал делать «полный назад», исчезая под водой. С каждой секундой его полосатая раковина становилась все меньше и меньше.

Березин поднялся с камня и смотрел на происходящее таким взглядом, будто опоздал на сеанс кинофильма и теперь пытается вникнуть в сюжет. Глаза у него так и бегали: моллюск – люди, люди – моллюск.

– Ах ты, чертов слизняк! – воскликнул он. – Дайте-ка мне автомат, хлопцы!

Но Михеев опередил геолога. Он буквально вырвал из рук корчащегося Полеводова «калашник», прицелился и выстрелил из подствольного гранатомета. Возле моллюска вздыбился водяной столб. Животное дернулось, завалилось на бок и всплыло, покачиваясь на волнах.

Люди бросились в воду, обступили моллюска и вытолкали его к берегу. Полеводов очухался и поспешил на помощь. Сломанные ребра ощутимо болели, но упрямства и терпения в этом человеке было не меньше, чем мускулов. Покряхтев, побагровев, капитан рванул моллюска за раковину и вытянул на отмель, не замечая щупальца, вяло облепившие его ногу.

– Фух! – выдохнул он. – Тяжелый, гад!

Щупальца отлепились от ноги капитана, тело моллюска начало заползать в раковину.

– Прячется… – Михеев с опаской косился на толстые щупальца, лиловые присоски и рот-клюв моллюска.

– Ты как? – поинтересовался Березин у капитана.

– Похоже, ребра треснули. Сильно метнул, мерзавец, как из пращи. Попал бы в голову – я б без пересадки на луну отправился.

Ярема подошел к Михееву.

– Молодца, Михаил Александрович! – похвалил полковник, похлопав океанолога по плечу. – Крепко вы ей врезали! Оглушили тварь, как обычную рыбу. Я-то сразу и не сообразил. Думал, решили ее на куски разнести, приказ мой нарушить. Вы где из подствольника так ловко стрелять научились?

– Боевики смотрел, – не без смущения ответил тот.

– Служили?

– Служил. Но автомат только на присяге в руках держал. Уже потом, на гражданке, охотой и рыбалкой конкретно увлекся. А что?

– Нормально! – усмехнулся Ярема. – Вы тертый калач! Все-таки есть хоть какая-то польза и от голливудских киношников.

Полковник внимательно, с видом достойного последователя Шерлока Холмса осмотрел моллюска.

– Что-то добавите? – спросил он у Михеева.

Тот беспомощно огляделся и пожал плечами:

– Даже не знаю, что и сказать. Мировой океан веками таит от нас много непонятного. Думаю, какой-то новый подкласс головоногих. Возможно, хищник. Я бы, судя по его поведению, дал бы ему название – имо наскитур инимикус ^[43], если вы, конечно, не против.

И заслужил безмолвное согласие.

Ярема наморщил нос, задумался.

– Так! Слушай мою команду! Капитан и вы, Федор Дмитриевич, вытащите из воды тех тварей, что мы подстрелили. Вы же, Михаил Александрович, стреляйте во все непонятное, что будет к вам приближаться. Всем все ясно?

Они кивнули.

– Ребята, амфибии вполне могут быть ядовиты, судя по окрасу, – предостерег их Михеев. – Так что тащите за хвост, на голове у них паротиды, околоушные железы, выделяющие нейротоксин. При таком размере… сами понимаете.

– Я поеду в штаб, – продолжил Ярема. – Нужна помощь, чтобы перетащить этих тварей в грузовик и доставить в лагерь. – Полковник строго посмотрел на Полеводова. – Капитан, не упустите этого моллюска! Если будет нужно, то хоть за яйца его веревкой к скале привяжите, но уйти до моего возвращения он не должен. Не отходите ни на шаг. И поливайте его водой, чтоб не сдох. Головой отвечаешь! Понял?

– Так точно! – козырнул Полеводов и поморщился, схватившись за грудь.

– Сильно болит? – осведомился полковник.

Капитан кивнул:

– Терпимо.

– Орден получишь – мигом тебя вылечит.

– Можно вопрос? – сказал Михеев.

– Задавайте. – Ярема сжал губы.

– Что вы собираетесь делать с этим животным в дальнейшем?

Вдруг полковник замер, взгляд его застыл, точно он занялся комплексным сканированием своего мозга. А потом ударил себя по лбу:

– Какой я дурак! Какой дурак! Как же я мог забыть и не сопоставить такие факты!

Михеев, Полеводов и Березин непонятливо покосились друг на друга. Они попытались ухватить полковничью мысль за хвост, но у них ничего не вышло.

– Так что же с животным намерены делать? – снова напомнил Михеев.

– Допросить «языка», – коротко бросил Николай Петрович.

Челюсти у ученых отвисли. Подыскать разумных объяснений словам полковника они не смогли. В их представлении он был похож на человека, растерявшего все шестеренки из головы. Полеводов, нервно жуя губу, обалдело думал: «И как он собирается это чудовище допрашивать? Такой, если и заговорит, то разве что ему ногой на яйца наступить…»

Больше не говоря ни слова, Ярема развернулся и стал быстро вскарабкиваться по крутому склону. Через пять минут он связался по рации с лагерем. Насупившись, выслушал доклад дежурного. Около рта его легли болезненные складки, еще ниже опустились лохматые брови. Потом завел «УАЗ», смахнул дворниками приклеившиеся трупы насекомых и помчался по извилистой дороге. Машину кидало из стороны в сторону.

– «Новая разновидность», говорите? – полковник вспомнил слова Михеева. – Нет, уважаемый Михаил Александрович, нет. Мы в говне по самые уши. Это не разновидность новая, а абсолютно новая форма жизни. Неземная. Нашествие это, ребятки. Нашествие…

И в этот момент машину сильно тряхнуло, понесло в кювет. Ярема затормозил, выскочил из авто и тут же упал на колени, не в силах устоять на ногах. Земля дрожала под ним. Запрыгали камешки. Поперек дороги зигзагом расползалась трещина.

«Землетрясение?..»

Полковник вскочил на ноги, запрыгнул в машину и снова понесся, уже не разбирая дороги. «Уазик» порой увязал в щебенке и песке, но тут же выскакивал на твердый грунт и, рыча, прыгал дальше. А за ним, как бешеный, гнался адский гул.

Волна землетрясения достигла Курильских островов. Дно в Желтом, Восточно-Китайском и Японском морях медленно поднималось…

Мир преображался…

А Михеев крутил в руках одно из крупных перламутровых яиц, появившихся из мантийной полости самки-моллюска, и радовался, как ребенок…

Часть вторая Дети крысиных пустошей

Глава третья Банда Дикого Джека

Австралия. Побережье Тасманского моря. Много лет спустя после Нашествия.

Начать надо с того, что Джек Тейлор, по прозвищу «Дикий», неподвижно лежал на скомканной простыне, и лишь свисавшая нога с длинными пальцами изредка подрагивала, будто кто гнался за ним во сне.

В душной комнате стояла сырость и кислая вонь от въевшегося запаха сигарет. Тусклый свет луны, пробивавшийся сквозь шторы, выделял нечеткими тенями кресло с ободранными подлокотниками, платяной шкаф без одной дверцы и стол, на котором находились: алюминиевые кружки, тарелка с огрызками еды, пустые пивные бутылки и жестяная кофейная банка, полная окурков. Рядом стоял огромный глобус, в человеческий рост, очень старый, многих существовавших на нем стран уже не было – остались лишь названия. На полу, возле дивана, валялась развернутая книга, а мускулистый ротвейлер дремал на вытертом коврике у двери. Время от времени пес поднимал голову, зевал, а затем ленивым взглядом провожал снующих туда-сюда больших рыжих тараканов и принимался облизывать лапы.

Джек обнаружил Румба в проржавевшей дренажной трубе – тощего, дрожащего щенка возрастом около трех месяцев. Щенок был напуган и не желал вылезать из трубы, но Джеку все-таки удалось выманить его куском хлеба и забрать с собой. Поначалу ротвейлер доставлял ему немало хлопот. Но парень успокаивал себя где-то услышанной фразой: «Заведя собаку, не сетуй на ее аппетит, лай, ссаки и какашки – ибо выбор сам себя определяет». И Джек набрался терпения. А когда пес подрос, все коренным образом изменилось. Румб стал верным другом, сильным и молчаливым телохранителем. Беспокоить Джека по пустякам больше никто не осмеливался. Даже наглые крысы разбегались от рыка собаки, как от свистка локомотива.

Сновидения нередко нагоняли на Джека тоску и безнадегу. И открывали шлюзы страха – глубокого, тайного, а порой и бросавшего в холодный пот и вызывавшего удушье. Тогда он кричал во сне и отбивался от воздуха.

Страхов было много. У каждого из них были имена. И всплывали лица – бледные, словно дождь смыл могильную грязь…

Отца парень помнил смутно. Тот нечасто появлялся в доме, а потом и вовсе пропал.

Раньше Джек часто прикладывал руку к своей щеке, вспоминая, как вернувшийся с моря отец брал его на руки и целовал, уколов щетиной, а затем хрипло, долго смеялся, вглядываясь в веснушчатое лицо мальчика, перебирающего пальчиками его черные, туго сплетенные косички. Вспоминал Джек и то, как отец мастерил кораблики, а затем, по просьбе сына, опускал игрушки в небольшое корыто с водой, надувал щеки и выдувал на корыто-бухту шквальный ветер. Парусники кренились, переворачивались и тонули, а малыш засовывал руку в воду, молча доставал их, и игра начиналась снова. Так продолжалось до тех пор, пока мальчик не уставал от бурь и кораблекрушений и начинал сам искать другую забаву.

Потом и эти воспоминания накрыла мертвая зыбь времени. От образа отца остался лишь размытый силуэт: широкие плечи, чуть склоненная голова, скупые жесты – и ни одного произнесенного им слова, будто с сыном его разделяло толстое дымчатое стекло, делавшее звуки бессмысленными.

Джек, с грустью, осознавал: их разлучила не соленая пучина, не вздыбившийся ураган, а та безликая и слепая старуха, чье присутствие всегда рядом – Смерть. Она и являлась той единственной, но непреодолимой преградой. Отец проглотил ее, как камень, и вместе с ней ушел на дно.

У Джека от отца остался лишь один предмет, который тот вручил ему незадолго до своей смерти, и мальчик бережно его хранил. Это был небольшой амулет, четырех дюймов длины, на бечевке, в форме миниатюрной подзорной трубы, в которую, если посмотреть, то можно было увидеть картушку ^[44]компаса, почему-то все время остававшуюся неподвижной, как ни крути. Странная вещица не давала покоя малышу, он был убежден, что труба хранит какой-то секрет, и постоянно пытался разобраться в нем, но ничего не получалось.

Мать у Джека угасла от туберкулеза спустя два года после гибели отца. Как ни странно, воспоминания о ней не стерлись из памяти мальчика. Каждый ее визит из бесконечного странствия по далеким мирам захлестывал его душу радостью, кажущуюся почти нелепой. Только с матерью, во сне, он мог дать волю чувствам, прижаться к ее груди и заплакать, ощущая порхающие туда-сюда пальцы в своих волосах, перебирающие их как струны. И слышать ее нежно-сладостный голос, наделяющий пониманием и умиротворением.

После смерти матери шестилетнего малыша взял на попечение мистер Барри, закадычный друг отца. Алекс Барри работал простым докером. Это был крупный, рыхлый человек, внешне безобидный, но если он кого-то начинал подозревать в насмешках над его жизненными прерогативами, то тому очень скоро нездоровилось: слух у Алекса был тонкий, а тяжелый кулак быстро проверял на прочность хрящ в носу наглеца. Настоящий паровоз на ножках. Дядя Барри был борцом. Не в смысле, что он занимался спортивной борьбой. Он был борцом за справедливость и всегда отстаивал свое мнение, будучи и трезвым, и пьяным. «Или я прав, или ну вас всех на …» – иногда доброжелательно сердился он, если оппоненты не скупились на выпивку и хотя бы сильно не возникали против его теорий изменения социально-политической жизни в стране.

Алекса Барри хорошо знали в мелких распивочных, где он не забывал пропустить стаканчик-другой после работы. Домой всегда возвращался под хмельком, а то и пьяный в лоск. Часто засыпал за столом и храпел так, что и бульдозеру впору. Но иногда любил и поговорить. Джека он искренне полюбил и старался, как он говаривал, воспитать из него «настоящего мужика – с чистой совестью и яйцами размером с Западную Австралию ^[45]».

Барри с увлечением рассказывал мальчику разные истории, и истории неплохие – каждая из них являлась частицей «слоеного пирога» чьих-то судеб и обдавала кипучей энергией жизни. Но когда он что-то подобное рассказывал, то пьяные речи нередко пересыпались либо смачной руганью, будто отборные словечки вдохновляли его мятежный дух правдолюбия, либо неприличными шутками и хохотом, переходившим в сиплый кашель. В такие моменты его лицо напоминало девять стадий омара, которого варят. Курил Барри много, с его мозолистых и морщинистых пальцев никогда не сходила никотиновая желтизна. А изо рта из-за постоянного употребления пива неизменно пахло дрожжами и дохлой мышью.

Джек скрасил одиночество мистера Барри. И когда однажды мальчик поинтересовался, почему у него нет жены, то дядя безапелляционно заявил: «Запомни, парень, одну простую истину: мужчина, который женится второй раз, – сумасшедший!» – и загоготал, запрокинув голову. А после помрачнел лицом, и без того сморщенным как грецкий орех, и вымолвил: «Я вот что тебе скажу, дружок: присматривайся чаще к жизни других людей, а если самому туго будет, то лучше держи язык за зубами».

Старого драчуна и выпивоху Алекса не спасли ни стойкое чувство юмора, ни жизненный оптимизм, до конца не искалеченный всякого рода лишениями. Четыре года спустя он умер. Нет, не от цирроза печени. Не от рака легких. Не от пустой бутылки, кем-то запущенной в голову в очередной пьяной потасовке. И его не свалила наповал лихорадка. Все обстояло проще: скорую помолвку со смертью ему устроила начинка консервной банки.

Мистер Берри закашлялся во время еды, подавился овощным рагу и задохнулся. В тот момент некому было постучать по его широкой спине.

Труп Алекса Барри нашли соседи – затвердевший как кирпич.

Джека отвели в сиротский приют сразу же после похорон.

В кабинете управляющего Джек поморщился от яркого света и опустил голову.

– Еще один сорванец на нашу голову? – прогнусавил по-русски маленький тучный человек, откинувшись в кожаном кресле за письменным столом. Это был управляющий. Он положил на стол зеркальце и маленькие щипцы, которыми выдергивал волосинки из носа. А затем окинул мальчика взглядом стоматолога и пригладил ладонью свои засаленные волосы, казавшиеся настолько жирными, что на том жиру можно было даже поджарить яйца.

– Да, господин Давыдов, – ответил на русском, но с небольшим акцентом, тупоносый и круглолицый человек, сопровождавший Джека.

– У мальчика явно нездоровый вид. К чему таких доходяг нам подсовывают?

– Попробуем откормить, – сказал круглолицый.

Джек кое-что понял из сказанного, так как русский язык уже давно стал международным наравне с английским и его часто можно было слышать на улицах не только австралийских городов. И посмотрев на управляющего, подумал: «Мерзкий тип. До чего нелепо, что такой коротышка командует круглолицым – тот на три головы выше его. А этот, наверно, сидя в кресле, не достает ножками и до пола, хотя кто его знает…»

– Хм… тощий… и наглый, – управляющий нахмурился, продолжая смотреть на Джека так, будто собирался просверлить его насквозь. Достал из круглой коробочки мятные леденцы, закинул в рот и добавил уже по-английски: – Стоит, язык проглотил. Даже не здоровается. В будущем плохо кончит. Выведите вон наглеца!

«Вдобавок, они оба иммигрировали в Австралию совсем недавно, судя по акценту», – подытожил Джек, косясь то на управляющего, то на своего «конвоира».

Круглолицый тут же исполнил команду босса. Ткнул мальчика пальцем в спину, точно штыком, и повел к выходу.

– Да, Арунас, объясните ему правила поведения в нашем заведении! – вдогонку крикнул управляющий, потирая пальцем созвездие прыщей на лбу. – И понаблюдайте за ним.

– Обязательно, господин Давыдов, – снова по-русски ответил круглолицый, прикрывая за собой дверь.

Приют Джеку не понравился. Там его накрыла волна омерзительной жизни. Создавалось такое чувство, что он попал прямо в ад. Издевательства над младшими и более слабыми в приюте были вместо лекарства от скуки, и отношения напоминали дурацкую игру «кто из нас выше, тот и прав». Кормили отвратно и скудно – продукты бесцеремонно растаскивались администрацией и служащими заведения. От сырости то и дело распространялся туберкулез. От грязи – чесотка и вши. Постельное белье – обитель клопов. Да и нормально дышать там было нечем – рядом с приютом из канализационных стоков в реку постоянно сбрасывалось содержимое всех городских толчков и потоки отработанных машинных масел. Чужие и брошенные дети никому по-настоящему не нужны, кроме родителей с их безоглядной любовью, эти дети заселяют мир, как маленькие призраки – Джек знал об этом, потому что сам входил в их число.

И помочь было некому.

«Дрейфуй по жизни сам – никто не запрещает!» – так и просился над входом в приют воистину мудрый девиз.

Дети в приюте с грехом пополам овладевали чтением, письмом и таблицей умножения – да только кому это нужно, если потом, когда исполнится восемнадцать лет, все одно окажешься на улице и приличной работы, где понадобятся эти знания, не сыскать? Они часто устраивали галдеж, срывая уроки. Да и сами преподаватели не отличались хорошим нравом. Если кто пытался списать задание у соседа, то учитель снимал с ноги свой тяжелый ботинок и швырял в провинившегося. Как-то ботинок попал в соседа Джека по парте – шрам на лбу, вероятно, у того остался на всю жизнь.

В глазах воспитателей чередовались то смертельная усталость, словно у ломовых лошадей, готовых умереть в ярме, то откровенное презрение, – и всегда улыбались лишь зубы, а потом уж начинал шевелиться язык и сыпались тирады ленивых откровений и бесполезных нравоучений.

Картины того, как все эти лицемеры, садисты и воры лежат в канаве со свернутой шеей, часто вставали у Джека перед глазами. У них была плохая аура, и они заслуживали наказания. Особенно управляющий, «судья Шнур», как прозвали его питомцы приюта. Тот использовал лишь один способ воспитания: заводил детей по одному в свой кабинет, стягивал с них штаны вместе с трусами и бил по голой заднице шнуром от сломанного вентилятора, а после – имел с некоторыми провинившимися долгую беседу. Волдыри после такой экзекуции оставались страшные и не сходили долго. Джек однажды увидел их в душевой у одного девятилетнего пацана, проштрафившегося перед «судьей Шнуром». Управляющий мог избить ребенка лишь за то, что тот ответил на какой-нибудь вопрос «ага» вместо «да, сэр».

Слушать колкие насмешки старших мальчишек по поводу своей худобы, получать тычки в спину, ходить полуголодным и постоянно ждать, что чем-нибудь заразишься и окочуришься – у Джека не вызывало желания. Пребывание в приюте давило на него. Сильно давило. Обычно время летит, пока ты молод. В стенах же заведения время замедляло свой бег, шло по кругу маленькими приставными шажками, а порой и просто останавливалось. Напоминало песочные часы, наполненные песчинками-лицами, ускользающими через горловину. В никуда. И стены наседали спереди, сзади, слева, справа, а плафоны светильников начинали покачиваться, как маятники ходиков, у которых заканчивается завод пружины. В таких обстоятельствах оставалось два варианта: либо сбежать и, сохранив рассудок, выжить, либо сойти с ума вместе со всеми и в конце концов умереть. Или-или.

Поговаривали, что и «судья Шнур» не просто так заводил к себе детей для наказания. Как ни странно, но он подбирал на эту роль самых симпатичных мальчиков, и у тех, кто был постарше и побольше понимал в жизни, не вызывало сомнений, что тот был мерзким гомиком и педофилом в одном лице.

Когда же об этих странностях управляющего шепнули на ухо члену комиссии из попечительского совета, тот не поверил. Точнее, сделал вид. А после, подумав, заявил, что без серьезных доказательств ему плевать на любые обвинения в адрес управляющего, будь тот хоть трижды извращенцем и имей прочие пикантные склонности.

Вышеупомянутому «судье Шнуру» все же пришлось «оправдаться» ящиком бренди перед членами комиссии и устроить грандиозную показуху в виде шикарной трапезы для сирот. Меню ужина состояло из: жирного супа, сваренного из макарон, подсоленной воды и прессованного куриного концентрата; гречневой каши с давно просроченной тушенкой, напоминавшей овечьи какашки; консервированного огуречного салата и стакана прокисшего фруктового пунша.

После весь приют до самого отбоя не слазил с толчков (желудки едоков с непривычки не смогли нормально переварить такую «щедрость»), поэтому никто так и не наелся. А затем обессиленные дети отправились на боковую, дабы сном заглушить потрясение от жизненных реалий. Смельчака, того что на него настучал, «судья Шнур» вскоре перевел в другой приют, перед тем хорошенько отметелив шнуром, так, что от бедняги едва не остались «рожки да ножки».

Джек не стал дожидаться, когда до его тощей задницы доберется шнур, а потом управляющий намажет крем на свой член и с хрюканьем и вздохами всунет ему в задний проход, после чего несомненно начнутся нелады с психикой. Подобная перспектива приводила мальчика в ужас. Он исхитрился улизнуть из принудительного «ада», как прирожденный иллюзионист, спрятавшись в один из мешков для грязного белья, которые раз в месяц отвозили в прачечную. А когда грузовичок притормозил на перекрестке, выбрался из кузова, заметил просвет в толпе и затерялся среди людей. Искать пропавшего мальчика никто не стал. Одним ртом меньше.

Джек оказался на улице – один, без еды, без крыши над головой, без уверенности в том, что для него наступит завтра. Первую ночь он провел в заброшенном сарае на окраине города. Сам на сам со свободой, пахнувшей сухим навозом и соломой. А утром вышел во двор, закрыл глаза и подставил лицо солнцу, заполнившему его голову красным светом. «Посреди жизни нашей нас поджидает смерть…» – всплыл в сознании мальчика вялый лепет священника у могилы мистера Барри. И Джек будто проснулся, испугавшись того, что незримое расстояние этих слов навсегда отделило его от прошлой жизни, обернувшейся серой изнанкой. Понимание это пришло к нему так же четко, как в старых черно-белых фильмах сразу становится ясно, кто злодей. Он содрогнулся, открыл глаза – бездонная глубина неба поразила его ощущением собственной мизерности.

После недели скитаний, находясь на грани голодной смерти – тело казалось опустошенным и невесомым, ребра ходили ходуном, а в голове не было ни единой мысли, будто он бредил наяву – Джек столкнулся на мосту с двумя беспризорниками во время своей «медитации-тренинга».

Была ли нужна эта встреча? Вытянул ли он счастливый билет у судьбы?

Джек и позже много раз задавал себе вопросы: что бы сталось, если б он их не встретил? Если б они задержались где-нибудь на пару-тройку минут? Трудно сказать. Скорее всего, ничего хорошего. Возможно, Джек все-таки прыгнул бы с моста вниз и разбился. По правде говоря, он тогда принял именно такое решение. Но, к счастью, ему не суждено было сбыться. Мало того, он и сам сомневался: а сможет ли?

Судьба свела Джека с одной из уличных банд прибрежных трущоб, состоявшей из бездомных подростков: дюжина смелых до отчаяния пацанов и пара бойких девчонок – все самого разного возраста, цвета кожи и национальности. Они жили настоящим, не веря в будущее, и не озирались в прошлое. Как известно, у молодости короткая память. А воспоминания – удел стариков.

Юные бандиты решали такие проблемы, что и не каждому взрослому под силу. Дети их возраста учились читать и писать, а они учились воровать и грабить. Могли при случае могли пырнуть ножом, добывая себе на пропитание. И разговоры у них были не детские – бранились так, что уши вяли. И жизнь они воспринимали совершенно не по-детски. В их сердцах чаще рождались жестокие чувства. Да, они грешили, но это происходило потому, что у них не было ни дома, ни отца с матерью, некому было окружить их любовью.

«Выживает сильнейший!» – гласил их суровый девиз.

Джек впитал эту истину как губка. Естественный отбор. Свобода сродни той, что обитает в джунглях. И он принял меры. Изо дня в день начал поднимать тяжелую гантель, накачивая мускулы. Набил песком мешок и до крови сбивал об него руки и ноги, отрабатывая удары, которым его обучал Джо Снежок. А позже украл у подвыпившего матроса выкидной нож – и вскоре сменил вожака шайки, постоянно достававшего новичка поддевками.

Динго был старше Джека на пять лет. Зря главарь тогда отвернулся, пытаясь заклеймить новичка обидными словами: «Вы только посмотрите на этого наглого сосунка! Достаточно, чтобы от такого кукабарры ^[46]лопнули от смеха!» Ответные ухмылки членов шайки лишь усилили обиду Джека. И он не замедлил постоять за свою честь – хладнокровно всадил лезвие ножа в спину главаря, по самую рукоять. Случайно угодил в сердце – Динго умер, не успев даже пикнуть. Один из его сторонников ловко раскрыл нож-бабочку и бросился на Джека, но тут же оказался на полу, сплевывая зубы и кровь. На лице Джо Снежка в тот момент скользнула довольная улыбка. Остальные тут же уловили в глазах Джека что-то такое, что заставило их в дальнейшем его слушаться беспрекословно.

Так, вслед за лютой песней пружины ножа, лязгнул и замок на прошлой жизни Джека. Раз и навсегда. Для оперившегося преступника открылся выход в другой мир – за новыми неприятностями.

Шли годы. Джек взрослел.

Читтерлингс, как и многие австралийские города, оживал с заходом солнца и на рассвете вновь погружался в тишину. Днем жители либо отсыпались, либо занимались по хозяйству, либо проводили время в тавернах за кружкой холодного пива перед экранами телевизоров. Работали зачастую тоже по ночам. Лишь дети посещали школы днем, а дворники, в основном набиравшиеся из числа аборигенов, более привычных к зною, негромко бранились и подметали ненавистные улицы, заваленные хламом. Всему виной – невыносимая жара и влажность, образовавшиеся после того, как появился странный туман пришельцев. Хотя и раньше в этой части Австралии климат редко баловал людей прохладой. Даже в Мельбурне, где когда-то погода менялась едва ли каждые два часа, наступила относительная стабильность.

Вчера Джек встречался с двадцатипятилетней проституткой из Южного Читтерлингса, района, на территории которого шла торговля не только дарами моря и сувенирами, но и существовали Улицы Синих Фонарей ^[47], где девушки и женщины покупались мужчинами так же бездушно и спокойно, как покупают бутылку пива. «Хлебное» место, где в толчее рынка, кишевшего ротозеями и роем горластых азиатов, удобно было чистить карманы. Толпа на рынке всегда четко делится на три части: торговцы, покупатели и воры. Словно три разных народа, точно животные разной породы. Да и в грязных улочках, ведущих в никуда, часто грабили заблудившихся коммерсантов и прохожих. Там постанывали не только проститутки и ветер. Из окон часто слышалась ругань, крики, женский визг, треск ломаемой мебели. А порой вспыхнувшая ссора гасла в звуках выстрелов, забиравших чью-то жизнь.

Жрицы любви в дорогих публичных домах Южного Читтерлингса славились телами: груди, ляжки, задницы – все отборное и, в принципе, по доступной цене, что привлекало многих похотливых развратников с тугими кошельками. В дешевых борделях девушки были попроще, с какими-нибудь изъянами, оставленными кулаками и острыми бритвами сутенеров, или были толстухами, под которыми скрипел пол. Но в глухой ночной час и там находили кров, семейный очаг и любовь воры, мелкие контрабандисты, списанные на берег матросы и бродяги.

Девушки обнажали плечи, поблескивали напомаженными губами – красными, зелеными, ядовито-желтыми, синими или фиолетовыми в зависимости от того, в какой полосе радуги находилось их настроение. И все свои бесчисленные пороки они озаряли нежнейшими улыбками и истомой во взгляде, умело пользуясь этими атрибутами бесстыжей торговли сексом.

Дядя Барри как-то окрестил такое их поведение словами – «Сучки на охоте», после чего сплюнул. А затем объяснил Джеку, что мужчинам лучше не искать утешения с такими женщинами, чревато – пенис может почернеть, сгнить и отвалиться к чертям собачьим. «Лучше уж найти дупло в дереве и засадить в него – все безопасней», – говаривал Барри, сердито посматривая на высоких роскошных телок и шаря рукой в кармане, в котором зачастую бренчала одна мелочь.

Но когда Джек подрос, у него сложилось свое мнение. Уже полгода Джек наведывался к той девице в первый и третий четверг каждого месяца. Она была вольная проститутка, не из тех, что батрачили на сутенеров. Хрупкая и красивая брюнетка, с ухоженными руками и сочными восточными глазами сама позвала его, когда юный бандит, засунув руки в карманы и поглаживая пальцем костяную накладку рукояти ножа, слонялся по улицам, на которых собирались проститутки. Он присматривал пожилых ловеласов, покидавших бордели. Таким приставь нож к горлу – они бледнели, как мел, и деньги дрожали в протянутой руке. Что могли сделать эти неповоротливые жирные свиньи, у которых, стоило им только нагнуться, постоянно лопался шов на брюках в промежности? Ничего! Они понимали, прекрасно понимали, черт возьми, что их жизнь висит на волоске. Холодная сталь жгучее любого слова – Джек знал это не понаслышке и умел нагонять страх. Надрывать пупок за жалкие гроши, честно зарабатывая на жизнь, он не собирался. Да и кто возьмет на работу несовершеннолетнего бродягу?

Джек гордился своими руками и тем, с каким мастерством они владели ножом. Да и сам нож был предметом его гордости. Острый и крепкий, способный разрезать консервную банку или без труда пробить железную бочку. Не нож, а настоящий «топор», которым при необходимости, в будущем, можно было и побриться.

Полиции Джек не опасался. Не тот случай. Жертва для грабежа специально выбиралась среди тех, кто постарше и у кого блестело обручальное кольцо на пальце. Кому они будут жаловаться? Побегут в участок, чтобы там составили протокол, выяснили адрес потерпевшего, никого как всегда не нашли, а после, согласно установленному порядку, официальным уведомлением сообщили женам о своей неудаче и похождениях потерпевшего? Они молчали как рыбы. И с пустыми карманами уходили прочь, стараясь поскорее забыть о том позоре, что их обчистил какой-то донельзя лихой мальчишка. Желающих геройствовать встречалось мало, да и те умолкали – навсегда. Джек затыкал глотки смельчакам одним точным ударом. Его тело в такие мгновения дрожало, в кровь выбрасывалась убойная доза адреналина, а после завершения дела голова взрывалась от дикого восторга. Да, это было самое приятное ощущение в мире – лучше хмеля, лучше секса – когда удавалось доказать свое превосходство, а потом и улизнуть незамеченным с места преступления. Ищи-свищи его в Пустошах.

Жалости и угрызений совести Джек не испытывал. Ведь он действовал не хуже судьи, стучащего молоточком, – разве нет? Только начни мучиться по пустякам – хана всему. Во всяком случае, рано или поздно все умирают, был уверен Джек. Как-то раз он спросил об этом у дяди Барри, справлявшего большую нужду, а тот ответил через приоткрытую дверь туалета: «Люди беззубыми рождаются, Джек, беззубыми их и могила принимает, если, конечно, им божьей волей повезет дожить до глубокой старости. Но лучше умирать раньше, пока не превратился в мешок дерьма и не начал чувствовать, что ты лишний». Джек был с этим полностью согласен – стоит ли улыбаться миру фальшивыми зубами?

Имя любовнице Джек дал сам, вспомнив его из книги, которую когда-то читал – Цирцея. Свеженареченная девушка, услышав красивое слово, улыбнулась и поцелуем выразила согласие. Ее настоящего имени парень не знал по трем причинам: та родилась немой, рано, как и он, стала сиротой и ко всему – была безграмотной. Да и позже не пытался узнать – ни у кого не спрашивал, дабы не муссировать слухи о каких-либо личных связях в городе, не связанных с деятельностью банды. Тем более она не брала с него деньги, а значит, не страдал и «общий котел», за которым следил ворчливый Кубышка Стью – член шайки, стерегший каждый цент, как дракон в пещере.

Однажды Джек предложил Цирцее серебряный североамериканский доллар – отказала и отпрянула прочь, будто на его ладони лежала не редкая антикварная монета, а свернувшаяся кольцами ядовитая змея. К чему затевать дальнейший сыр-бор, если проститутка сама соглашалась бесплатно переспать с пятнадцатилетним мальчишкой, умеющим держать фасон и умно говорить? Да и Джек был рад тому, что Цирцея общалась с ним не глупыми словами и шустрым трахом, как другие его подружки из трущоб побережья, а одаривала любовью, окутывающей как душный вечер. Все, что он знал раньше, было лишь подобием любви, жалкими крохами. И разница в возрасте его не смущала, скорее – наоборот.

Еще Цирцея умела заливисто и заразительно смеяться. А Джек, не в силах сдержаться, подхватывал и вторил ей, испытывая при этом смешанные чувства, которым не находил пояснения. И всегда удивлялся этой особенности немой девушки. Она смеялась. И мир менялся. Девушка околдовывала парня. И он понять не мог, как она могла заниматься проституцией, что привело ее в такую дыру, как Южный Читтерлингс. Она была создана для иной любви, в ее глазах он часто видел выражение подавленного жизнелюбия, рвущееся из своих оков. Джек пленился ею. А когда это понял, то твердо решил: «Хватит дурью мучиться! Я кто: мужчина или баба? Слабость настоящему мужчине не нужна, иначе сразу пойдешь ко дну».

Джек попытался обозлиться на Цирцею, посещать ее реже, но не смог, не выдержал, так как знал: она постоянно ждала его, готовая в самую темную ночь зажечь на небе звезды их любви. Факт оставался фактом: мысли о ней всплывали из подсознания все чаще и чаще, принося трепетное вожделение. Она была близко, но будто на краю света. И ответы на все вопросы-ловушки рождались сами. «Поскользнулся на песке», как говорили члены его шайки.

Дикий Джек спал. Грудь дышала ровно. Ему снилась Цирцея. Пес ворчал в дреме. А дождь исполнял барабанное соло на отливе и дрожащих от ветра стеклах оконных рам, за которыми лежали туман и море.

* * *

Проныра часто проводил ночи на чердаке. Смотровое окно открывало вид на бездонное небо и пустынное море, отражавшее, подобно зеркалу, каждую звезду. Он подолгу сидел в кресле, закинув руки за голову, и глядел на плывущие небесные корабли – на желтую луну, на звезды без числа, – чувствуя их далекую тайну и близость, словноте своим сиянием пытались поведать некий секрет, предназначавшийся только ему. А по утрам, с первыми лучами солнца он всматривался в горизонт, словно ища что-то.

Голос ветра обычно звучал тихо, глухо и ровно, но этой ночью он гулко стонал, начиная распевать задорные куплеты надвигающейся бури. Его порывы крепчали с каждой секундой, а редкие звезды выныривали из-под клубящихся черно-свинцовых туч, то и дело скрывавших луну.

Дождь клонил Проныру в сон, заставляя веки слипаться. В желудке ворочалась какая-то дурнота. А в голове теснились десятки путаных вопросов.

– Джин будешь? – раздался голос у него за спиной. – Давай махнем по маленькой, братишка. Вчера мы урвали недурной куш. Это не то, что срезать сумочку на улице у какой-нибудь зазевавшейся дамочки.

– Да, недурно, но нас едва не зажопили копы, – пробормотал Проныра.

– Везуха сработала! У любого вора один ангел-хранитель – это его везение. За это, брат, и надо выпить!

Проныра обернулся и посмотрел в угол, слабо освещенный керосиновой лампой, где его напарник Штопор ловко вскрывал лезвием перочинного ножа банку с консервированной крольчатиной в соусе кэрри. Рядом, на стопке перевернутых ящиков, стояла початая бутылка «Черного Галеона» и стаканы, а на газете лежали ломтики жареной рыбы и свежего хлеба. Рыжий кот, недавно подобранный на улице, уже хрустел рыбьими костями на полу.

Проныра промолчал, мысленно обыгрывая дальнейшую судьбу кота, помеси перса и, наверное, старой швабры: «Рыжему долго здесь не прожить. Если надумает покинуть дом в поисках теплого тела кошки, то через день-два найдем его обглоданные кости. Не зря ведь эти трущобы прозвали Крысиными Пустошами. Возможно, это его последний ужин…»

– Эй, ты там не умер?.. – поинтересовался Штопор, низкий, тощий пацан с желтоватой кожей и плоскими чертами лица.

Проныра продолжал безучастно смотреть в окно и размышлять.

Да, вчера они со Штопором провернули неплохое дельце. Правда, едва не столкнулись нос к носу с полицейским патрулем, будучи уже на выходе из города. Им крупно повезло, что где-то в таверне завязалась драка, а дежурный офицер вызвал копов по рации, иначе бы ребятам пришлось срочно избавляться от украденных вещей и улепетывать со всех ног.

Обычно же дело происходило так. Имея внешность упитанного мальчика из благополучной семьи и выглядя моложе своих лет, Проныра, одетый в хорошую, но уже не очень свежую одежду, подходил к ранее намеченным дверям сердобольных горожанок. Размазывая ладонью по лицу притворные слезы, просился на ночлег. Якобы он приезжий и потерял родителей в незнакомом городе, но уже так поздно, что некуда деться, а завтра он собирается обратиться в полицию. Так он и делал: утром уходил, не забыв вежливо поблагодарить за гостеприимство, но ни в какую полицию и не намеревался идти. За углом уже ожидал подельник, внимательно ловивший каждое слово наводчика: о расположении комнат, о том, где хранятся ценности, и прочее-прочее.

А следующей ночью, почти под утро, когда городские гуляки расходились по домам и улицы становились безлюдны, из темноты проулка появлялись две тени. Та, что поменьше и похудее, карабкалась, как шимпанзе, по водосточной трубе и, как призрак, пробиралась в дом через окно. Второй грабитель, низкий и толстый, стоял на стреме, готовый подать сигнал сообщнику условным свистом в случае опасности, ловил сбрасываемые сверху вещи и продукты и складывал их в сумки.

Обчистив жильцов, воры исчезали так быстро, словно им в спину дул самый быстрый ветер – норд-ост. И вскоре огоньки города таяли в воздушно-водяной взвеси ^[48], разделявшей Читтерлингс на две части – Верхний и Нижний секторы. Парни спускались в этот странный туман и уже не спеша направлялись к своему пристанищу. Им уже было почти по четырнадцать, а не каких-нибудь там сопливых девять, и чувствовали они себя настоящими мужчинами.

Проныра не испытывал жалость к чужим людям, пусть и проявившим к нему сочувствие. Иначе – как жить? В ужасы преисподней, которые живописали проповедники, он не верил. А существование рая подсознательно считал воплем человеческого одиночества, возлагающего надежды на несуществующий потусторонний мир. К чему переживать из-за гнуси реальной жизни.

– Чего молчишь? – снова осведомился Штопор.

– Я бы просто заморил червячка… – обронил Проныра. Запах кроличьего мяса пощекотал ему ноздри и заставил сглотнуть накатившую слюну. – Брюхо уже полчаса как поет… – И добавил: – Кажись, будет буря.

– Чего? – не понял Штопор, делая бутерброды. – При чем тут буря к моему предложению выпить?

– Шустрик, Косой, Прыщавый и Рыжая Дорин ушли к старой пристани еще днем и до сих пор не вернулись, а обещали быть к вечеру, – пояснил Проныра, сдвинув брови. – Надо бы Дикому сообщить. Как думаешь?

– Иди, выпьем по глотку, – не унимался Штопор, сделав вид, что пропустил мимо ушей слова друга. – Чего ты чумного гоняешь?

– К Дикому вместе пойдем?

– Я к нему не пойду. Он спит, а разговаривать с зубами ротвейлера мне нет охоты.

– Раньше ты больше боялся Джека, а не его пса…

– Дикий Джек может оторвать быстрее нос, чем яйца, – ответил Штопор.

– Гы! Ты их так ценишь, словно они у тебя от Фаберже! – хохотнул Проныра.

– Нет, – насупился Штопор и буркнул: – Яйца у меня – от папы с мамой.

Проныра промолчал. А Штопор открыл портсигар, закурил сам и предложил приятелю, но тот отказался.

На минуту воцарилось молчание.

Штопор хлопнул себя по щеке:

– Черт, москиты совсем осатанели! Не спится им…

Проныра поднялся с кресла, потянулся к ручке окна. Стоило ему открыть створку, и ветер, бешеный, со свистом, влетел на чердак, разметая все на своем пути. Найдя выход, ветер распахнул дверь и устремился вниз по лестнице долгой, тоскливой песней. Помещение наполнилось запахом морской соли, гниющих водорослей и чего-то еще.

– Закрой! Закрой! – заорал Штопор, схватив бутылку и закрыв собой импровизированный стол. В зубах он зажал сигарету и его крик был больше похож на громкое мычание. – Какого черта ты делаешь?! Хочешь жратву с пола собирать?!

Кот задрал хвост, шикнул и шмыгнул в темноту с такой скоростью, будто собрался по стенкам бегать.

Огонь под колпаком лампы судорожно задрожал, готовый вот-вот погаснуть.

Проныра захлопнул окно и повернул ручку.

Наступил относительный покой.

– Буря будет, – снова проговорил он задумчиво. Медленно подошел к Штопору.

– Да и фиг с ней, – ответил тот, протягивая подельнику стакан и бутерброд. Сигаретный дым попадал ему в глаз и тот начал слезиться. – Держи. А за наших не переживай. Если не полные мудаки, то заночуют в заброшенных доках или на Корабельном кладбище. Туда и ящерицы не ходят. Мазуту и прочую грязь нашей цивилизации эти суки не любят.

При упоминании о пришельцах, которых Штопор презрительно назвал «ящерицы», Проныра поморщился, а когда опрокинул в рот содержимое стакана, то скривился еще больше.

– Подделка… – выдохнул он.

– Уверен? – Штопор внимательно заглянул в дно своего стакана, поднес к носу и по-собачьи понюхал. Затем взял бутылку и посмотрел на нее так, словно там были заключены чьи-то злые души, которые отчаянно пытаются выбраться наружу. – По-моему, ништяк пойло.

Проныра откусил от бутерброда хороший шмат и стал жевать. Гроздь сенсорных клеток кролика, внедрившаяся в эпителии языка, послала в мозг удовлетворенный импульс: «Мм-мм-ммм! Вкусно! Обалденно вкусно!»

– В прошлую пятницу я пил подобный суррогат с Джо Снежком и Угрюмым, – чавкая набитым ртом, поведал Проныра и указал на бутылку. – Потом целый день ходил с сушняком и головной болью. Несколько раз меня вычистило в ведро. Думал, аппендицит выблюю вместе с желудком. Не помогли даже пиво и аспирин.

Штопор поднял глаза от бутылки, которую рассматривал так пристально, словно уже вошел в телепатический контакт с командой парусника на этикетке. И философски изрек:

– Что поделаешь, дружище, в нашем мире нищеты и угнетения тяжело отыскать что-то стоящее. Приходится довольствоваться тем, что имеем.

– Угу, ждать подачки ни от кого не приходится, – согласился Проныра. – Ты где такой хрени наслушался, что начал рассуждать, как Башка?

– Его интересно слушать, хотя и не все понимаешь. Он такой же спец по болтологии, как ты по метанию пончиков, – парировал Штопор и хохотнул. – Иногда мне кажется, что Башка проглотил всех умников мира и их ноги торчат у него изо рта, как у старого пердуна Ницше.

– Не порть аппетит, – буркнул Проныра, поморщившись. – То, что одни считают обжорством, другие люди называют здоровым аппетитом. Лично меня еда всегда утешает. – И осведомился: – А кто такой этот Ницше?

– А хрен лысый его знает! Слышал где-то. Кажись, от Башки.

Штопор плеснул себе еще джина, хотел было налить и товарищу, но тот накрыл свой стакан ладонью:

– Нет. Я больше не буду. – И взял кусочек рыбы.

– Чего так? – удивился Штопор.

– Пьянство – не мой конек.

– Ты хоть имеешь представление о пьянстве?

– Имею. Мой старик пил так много, что откинул копыта. Бутылка одолела. Одолевала-одолевала, чуть сильнее с каждым годом, а потом прибрала целиком. Зачем мне эта карусель?

– Не знал, извини.

– Теперь знаешь.

– Веришь в круговорот дерьма в природе? – поинтересовался Штопор и его и без того узкие глаза превратились в настоящие щелочки.

– А ты? – вопросом на вопрос ответил Проныра и мысленно обозвал дружка козлом.

– Аналогично. – Штопор набрал полный рот джина, скорчил гримасу и проглотил.

– Такой удел большинства раздолбаев, кто не верит. Эта хреновина знает свое дело.

– Лучше раньше сдохнуть, чем вникать во все это.

– Как знать, как знать… – произнес Проныра, задумчиво пережевывая рыбу. – Как говаривал мой отец: «Жизнь не сборник кроссвордов, где на последней странице можно найти все ответы».

Из-за ящика выглянул испуганный кот, осмотрелся, успокоился и начал тереться о ногу Проныры, выпрашивая добавку. И получил ее.

Проныра указал на кота и заявил:

– Уверен, что и Рыжий имеет свое мнение.

– Ну – и? К чему ты котяру сюда приплел?

– Он сейчас рыбу слопал, верно? Как думаешь, кот, насытившись, когда-нибудь скажет: «Прошли те дни, когда я убивал мышей». А?

– Хрена с два! Никогда не скажет, – хохотнул Штопор и почесал в затылке. – Потому что коты так же не умеют разговаривать, как и исполнять танец живота. А мыши всегда будут убегать от них в нору и оттуда показывать им «нос».

– Да пошел ты…

– Мяу-мяу! – подразнил товарища Штопор. – Ты реальный псих, Проныра. Пытаешься говорить, точно в море ссышь, чтобы оно стало соленее. Видно, что ты наблатыкался у Башки умно говорить, аж уши трубочкой сводит. Но как птички роняли свои какашки с небес на нас, Проныра, так и дальше будут это делать.

На полу кот вгрызался в свой живот, пытаясь поймать блоху.

– Мой отец едва ли не каждый день клялся бросить пить, – сказал Проныра, наблюдая за котом. – Сначала – нам с матерью, потом – сам себе у зеркала. И вспоминал прежние времена. Как-то он сказал, что во время прилива тонут лишь те лодки, у которых короткая цепь. Врубаешься?

– Белая горячка, точно тебе говорю. Во что тут врубаться? Зачем он столько пил?

– Я как-то спросил его: «Папа, зачем ты пьешь?» И, знаешь, что он мне ответил?

– Что?

– Он сказал: «Пройти мимо колодца, не напившись, невозможно, сынок».

– М-да…

– А что с твоим отцом случилось? – спросил Проныра, наблюдая, как Штопор не спеша цедит оставшееся виски из стакана. – Ты никогда не рассказывал об этом.

– Будешь смеяться, – нахмурился тот.

– Отчего же?

– Его убили шоколадные батончики.

Пухлое лицо Проныры вытянулось от удивления, он даже жевать перестал, наклонившись к товарищу, чтобы удостовериться в том, что услышал:

– Да ну! Это как?.. Ты мне расскажешь об этом?

Штопор хмыкнул.

– Тебе станет легче, приятель, – настаивал Проныра. – Вот увидишь. Тебе надо поделиться.

– Он работал в супермаркете помощником продавца, – начал Штопор бесстрастным голосом. – Расставлял товар в нужных местах. И как-то на него обрушился целый стеллаж с той дрянью. Он вылез из-под него и попытался встать, но поскользнулся на батончиках и упал, ударившись черепушкой о металлическую ножку стеллажа. Виском. И тут же отдал концы.

– Хреново, – посочувствовал Проныра.

– Все заняло каких-то пять секунд, – продолжал Штопор. – Управляющий того магазина, редкий засранец, потом показывал нам с матерью видеоролик с камер слежения о скоропостижной смерти старика, не хотел нам платить, дескать, тот сам был виноват, не следил за оборудованием и не смотрел под ноги. Вот козлина! Мы и оказались на улице спустя два месяца, потому что с работой в округе было туго, а за квартиру платить надо. А потом и мать сбил вылетевший из-за угла грузовик. Она умерла не сразу, еще пару месяцев пролежала в коме в больнице, превратившись в человеческий овощ. Как оказалось, шофер был пьян и управлял автомобилем без водительского удостоверения. Он плакал на суде, говорил, что сожалеет. А мне-то – разве легче? Что с того? Я потерял последнего близкого человека. Да и не водила был виноват, если разобраться, а тот хмырь из магазина, где работал отец. Из-за него у нас и начались неприятности.

– М-да. Полная непруха. Ну а ты как же?

– Я тогда совсем отчаялся, а после наполнил несколько пакетов дерьмом из коллектора, измазал все витрины проклятого магазина и свалил из сраного городишки куда глаза глядят. Представляю, как бесился управляющий. Знаешь, Проныра, если бы я узнал, что он сдох, то вернулся бы, чтоб раскопать его могилу, залез туда и задушил его кости. Ей-богу, не вру… Вот и все.

Штопор замолчал. Взгляд у него стал суровый, как лопата могильщика.

– Твоего старика убил стеллаж, – с глубокомысленным видом изрек Проныра, выслушав историю друга.

– Нет. Его убили чертовы батончики, – задумчиво не согласился тот. – Я, кажись, сморозил глупость, рассказав тебе об отце.

Проныра промолчал.

Штопор тоже выдержал паузу для создания драматического эффекта. На его азиатском лице появилось сосредоточенное выражение, точно он погрузился в вычисления. Наконец он посмотрел на Проныру и заговорил голосом самого несчастного в мире человека:

– Думаешь, мне нравится, что моего папашу укокошили гребаные вафельные шоколадки? Нет, черт побери, меня самого это достало. До смерти. Лучше б он был пиратом и его сожрали акулы. Все более достойный конец.

Проныра не ответил. Что тут скажешь?

– Штопор, говорят, ты мотал срок? – сменил тему беседы он, запихивая в рот очередной бутерброд с крольчатиной.

– А-а! – отмахнулся рукой юный бандит. – По глупости влетел. Не хотел потерять лицо в глазах товарищей и прослыть трусом. Обычное дело.

– Это как?

– Просто, как дважды-два. На спор обокрал торговый киоск. Взял-то всего-навсего пару блоков сигарет и упаковку баночного пива, а впаяли четырнадцать месяцев. За что такой срок, скажи?! Провести больше года в колонии, в запахе пота, хлорки и мочи, среди кучи чокнутых придурков и извращенцев, знаешь ли, не самое лучшее, о чем хочется вспоминать. Хорошо хоть не дошло до болевых ощущений в заднице. Многих там сразу заделывают, да так шустро и смачно, что хоть в ладоши хлопай от счастья, что не оказался на их месте.

– Не хотел бы я там побывать. Там что – одни гомики? А как же авторитеты?

– Там много охотников до чужих задниц, подстерегающих тебя в душевой. Кругом одни педики, не считающие себя педиками просто потому, что они к тебе пристраиваются сзади, а не ты к ним. Авторитеты тоже не брезгуют попользовать задницу более слабого сокамерника. Пожалуешься администрации – в камере стукачу сразу пустят кровь. А свиньи-надзиратели, если засекут подобное, лишь поржут. Знаешь, Проныра, когда выходишь на свободу, то она настолько пьянит и расслабляет, что, кажется, вот-вот в штаны наложишь от восторга.

– Ладно. – Проныра встал. – Я никому не расскажу о твоем отце. На эту тему ни гу-гу, обещаю. И, пожалуй, все-таки схожу к Дикому. Нужно сообщить о ребятах и буре.

– Ты упертый, как черепаха. Оно тебе надо? Ничего с ними не случится.

– С ними, может, и да. А вот если дождь усилится, то к нам могут сбежаться крысы со всей округи. Домов на холмах не так уж и много, а воду эти твари не очень любят.

Кот, услышав о крысах, задрал голову и стал внимательно наблюдать за мимикой людей.

– А чего Дорин с ними поплелась? – жуя, поинтересовался Штопор. – Эту дурочку кроме нарядов, помад и туфелек, что она видит в городе на витринах, ничего больше не интересует. Целыми днями шепчутся с Магдой об этом. Не пойму я их логику, хоть убей. Лучше б Дорин карманы научилась чистить, как ее подруга.

– Может, это отвлекает их от мрачных мыслей? – предположил Проныра.

– Нет от баб никакого толку! – заявил Штопор.

– Кроме одного… – подытожил Проныра, направляясь к выходу.

Парни рассмеялись.

* * *

Магда сидела в глубине комнаты, прижав к груди большого плюшевого зайца, у которого отсутствовал левый глаз-пуговица, а также была оторвана половина правого уха. Ей хотелось зарыдать, и она едва сдерживала себя, чтобы не дать воли слезам. Ее мучила тошнота, и вообще она плохо себя чувствовала. Что ж, такова судьба женщин, думала девушка, поглаживая рукой живот, заметно натягивающий кофту.

Ребенок все чаще и чаще начинал шевелиться, колотил и сучил ручонками и ножками. Живот, твердый и упругий, пронзали судороги нарождающейся жизни. Девушка знала, что в этом нет ничего патологичного – так бьется пульс новой судьбы.

Магда была погружена в молчание. С моря сквозь щели в оконной раме проникала песня ветра – несущая не тепло, не радость, а скорее наоборот – страх. Смуглая грудь дышала неровно. Мысли, вязкие, как мед, слипались в один вопрос: «Когда?»

«Расторопный ты парень, Джо. Аж зависть берет. Столько народу крутилось… Но этого достаточно, Снежок, чтоб навсегда отправить ее в город. Одну. Наши законы ты знаешь… О чем вы думали?..» – вспомнила она обрывки фраз Дикого Джека, обращенные к будущему отцу малыша, когда всплыли их отношения с Джо Снежком и главарь узнал о ее беременности. Да, она не могла далее оставаться вместе со всеми. На Пустошах грудному ребенку не выжить. Однозначно. И детский плач… Проклятые крысы учуют слабого человечка, рано или поздно улучат момент и доберутся до него. Да и повышенная влажность будет очень вредна ребенку – болезней не миновать, а лечить здесь некому. Но почему Джо промолчал, не возразил, не вступился за нее? Ведь он всегда такой сильный и смелый. Он никогда не был трусом! И странное дело: упорно не соглашается уйти с ней. Почему?.. Чертов Джек! Пусть он отчасти прав, пусть разрешил ей остаться еще на какое-то время, пусть его побаиваются другие члены банды, но он не имеет права ломать чьи-то судьбы. Он не имеет права разлучать ее с любимым. Почему Джо так ему предан, что удерживает его? Какая тайна связывает их? Когда я буду должна покинуть Пустоши? Завтра? Послезавтра? Когда?..

На лице девушки время от времени скользила горькая улыбка. Ее терзала обида, съедали сомнения. Она не знала, что и думать, как поступить. Пыталась отогнать одолевавшие ее тяжелые мысли, отгородиться от них. Кто-то свыше надругался над ее любовью, унизил и осквернил ее тем, что пытался украсть. И испытуемое ею несчастье было особенно велико потому, что когда-то, совсем недавно, она была совершенно счастлива.

Магда обернулась и посмотрела на спящего Джо Снежка. Тот лежал на кушетке и тихо, безмятежно похрапывал. Акулий зуб на веревочке мерно вздымался и опускался на его мускулистой груди – амулет, доставшийся ему от отца, как утверждал сам Джо. Чернокожий парень лет шестнадцати, широкоплечий, рослый, с грубыми чертами лица и длинными, почти до плеч, вьющимися волосами, одетый в выцветшую зеленую футболку и рваные шорты до колен.

Три года назад Магда жила вместе с дедом на окраине Верхнего сектора Читтерлингса. Отца никогда в глаза не видела, а ту, кто ее родила, старалась не вспоминать – образ матери-проститутки, бросившей пятилетнюю дочь на попечение больного старика и вскоре погибшей от руки пьяного матроса, которого заразила гонореей, не тревожил ее. Она почти забыла о ней. Все, связанное с родителями, ушло далеко-далеко еще задолго до того, как Магда начала осмысленно понимать происходящее и делать выводы.

Дед был беден, и нужда засасывала их, как трясина. Иногда у них бывали деньги и они объедались. Однако чаще случалось так, что едва сводили концы с концами и голодали, питаясь постными лепешками из рисовой муки, которые запивали кипяченой водой, подкрашенной какими-то травами. Но они всегда держались вместе – и в дни веселья, и в дни печали.

В этом жестоком мире, оставшись без опоры, девочек зачастую проглатывали химкомбинаты, где работа быстро выжимала из них все соки. Или бордели, если они хороши собой и быстро учились зазывать проходящих мимо мужчин. Или, еще хуже, – продавали в рабство, даже при живых родителях, если те не в состоянии вовремя погасить долги. Подобная участь была уготована для многих бедняков – и детей, и взрослых. «У неимущих нет прав, нет будущего», – часто говорил Магде дед, вздыхая.

Потому Магда не стала ждать у судьбы подарков, не собиралась приносить себя в жертву нищете, не намеревалась терять свободу и отдаваться без любви первому встречному. Начала воровать – в конце концов, все лучше, чем каторжный труд или торговля телом! И вскоре поднаторела в этом деле. Она приносила в дом деньги, пусть и небольшие, и отдавала их деду, а тот молча брал их, хмурился, что-то ворчал себе под нос и прятал под матрас. Эти мятые купюры не радовали стариковское сердце. Он доставал губную гармонику и начинал играть какую-то старую, грустную мелодию, проникавшую в душу точно так, как запах моря проникает в тела тех, кто живет у его соленых вод.

Магда часто вспоминала первую встречу с Джо Снежком.

…Тогда ей было тринадцать, но, как все мулатки, девочка-подросток выглядела старше своих лет. Острые груди, узкая талия и тугие бедра, двигавшиеся из стороны в сторону при ходьбе так, словно она пританцовывала, часто приковывали к себе внимание не только сверстников, но и взрослых мужчин. И эти взгляды оглаживали ее, приклеиваясь к ее выпуклым ягодицам, а чужие мысли, словно надувались ей в спину, нашептывая, как она хороша и желанна. Иногда девочка оборачивалась и показывала им язык, вызывая у мальчишек раздражение, а у мужчин – смущение. Многие мужчины грешат в мыслях, не осознавая этого. А женщины подсознательно, с самого рождения умеют отличать правду ото лжи, всегда чувствуют направленное им вслед вожделение. Это их незримое приданное.

Магда возвращалась домой поздним вечером. Ее задержал ростовщик, после закрытия лавки скупавший краденые вещи, представлявшие хоть какую-то реальную ценность. Удивительно, но прижимистый владелец ломбарда, который при оценке подозрительного «товара» никогда не снимал маску подчеркнутого безразличия с лица, раскошелился, практически не торгуясь. Он даже почесал за ухом, похожим на пельмень, и в его вечно тоскливых глазах мелькнула искра неподдельного интереса. Магда продала ему серебряный перстень с рубином, ловко снятый с пальца у одной старухи, попросившей перевести ее через дорогу и помочь донести корзину с фруктами к дому.

Магда шла с высоко поднятой головой, ликуя. Свет фонарей освещал девочке путь. По улицам торопливо, точно подвальные крысы, пробегали одинокие прохожие. Ветер разметывал ей волосы. Вдали слышался рев бушующих гигантских валов. От моря исходил какой-то дивный запах, дотоле ей неведомый. Запах пробуждал в груди радость, выливавшуюся в песню, мелодию которой она тихонько насвистывала.

Опасность она почувствовала инстинктивно. Но было поздно. Магда замедлила шаг, успела повернуть голову, как тотчас чьи-то сильные руки схватили ее, зажали рот. Она и глазом не успела моргнуть, как оказалась за углом дома, в сумраке. Ее развернули и прижали к стене. Девочка больно ударилась затылком о кирпичную кладку, в глазах на секунду потемнело. А когда немного пришла в себя, намереваясь вырваться и убежать, то увидела перед собой мерзкое лицо, изуродованное шрамом. Щелкнуло лезвие ножа возле ее щеки. Кровь застыла в жилах Магды. Ей хотелось закричать, но от страха она онемела. К горлу подступил тяжелый комок, и отчаяние сковало ее.

Это был какой-то сумасшедший, который, похоже, не осознавал, что творит, находясь в диком возбуждении. Магда прежде никогда не сталкивалась с маньяками. Она даже не могла предполагать, что существуют такие нелюди, которых мучает неутоленное желание по ночам во время непогоды, лишает их сна, приводит в бешенство. Об изнасилованиях несовершеннолетних слышала – зачастую этим занимались сами подростки, беспризорные, у которых не было денег на услуги проститутки, – но в глазах этого мужчины она отчетливо увидела свою боль и близкую смерть.

Маньяк протянул руку с ножом к ее волосам, дотронулся до них и что-то пробормотал. Его налитые кровью глаза были полны безумия, для него существовало лишь одно: тело девочки, к которому он прижался. Свободная рука насильника скользнула по ее тугой груди, животу и оказалась между ног, пытаясь их раздвинуть. Магда стояла в растерянности, не зная, что делать. Страх сковал ее, спутал мысли. Ей казалось, что у нее в груди покоится целая глыба льда. То, что сейчас с ней происходило, вызывало омерзение. Ладонь девочки разжалась, порыв ветра подхватил деньги и унес неведомо куда.

– Прошу вас… не надо… – жалко выдавила Магда. Ее глаза наполнились слезами, и нижняя губа задрожала.

– Брось, не ломайся, шоколадка, – прошептал ей злодей в ухо, не переставая поглаживать ее. – Все одно я возьму то, что хочу. Повернись к стене, нагнись и уступи по-хорошему. Мой пыжовник ^[49]тебе понравится.

– Я еще девочка, пожалуйста…

Насильник посмотрел ей в глаза и его рот скривился в гадкой усмешке.

– Это недолго исправить, сладенькая. Так даже лучше. Если ты хочешь, то можно оставить все, как прежде, но будет немного больнее.

– Нет! – Девушка попыталась вырваться, но рука маньяка нашла ее шею и начала сжимать.

– Не трепыхайся, дура… – злобно прошипел он.

У Магды снова померкло в глазах, она стала задыхаться и оседать. И тут чья-то рука хлопнула насильника по плечу, и прозвучал голос:

– Оставь ее в покое, дрочила!

Маньяк ослабил хватку. Лицо его тотчас изменилось, окаменело. Он отпустил девочку и, резко развернувшись, наотмашь полоснул ножом – острая сталь вспорола воздух.

Магда опустилась на брусчатку, опершись спиной о холодную стену, и дальнейшие события наблюдала как во сне.

Она увидела высокого мальчика, негра, примерно одного возраста с ней, но очень крепкого. Тот стоял и ухмылялся, словно издевался над маньяком, даже успел подмигнуть Магде, точно давней знакомой.

– Убирайся вон, грязный негр, если не хочешь, чтоб я расквасил тебе рожу, – процедил сквозь зубы маньяк. Злость скворчала в нем, как яйца на раскаленной сковородке.

– Катись сам, пока морда целая. – Он сплюнул вбок.

– Прикуси язык! Я тебе, сопляк, щас задницу порву на щупальца осьминога! Будешь знать, на кого хвост поднимаешь!

– Морячок?.. Хм… А у тебя харя не треснет по диагонали зигзагом?! – спокойно поинтересовался негр и, заметив похожий шрам на лице маньяка, добавил: – Однажды это уже с тобой случилось. Верно, дрочила?

– Нету в порту еще наглеца, который бы ушел от моего ножа, – процедил маньяк и его глаза в желтом свете луны блеснули яростью. – Ты попал, ниггер! Конкретно попал!

Подросток стойко принял вызов. Улыбнулся, вытянул вперед руку, сжатую в кулак, и показал оттопыренный средний палец, при этом ухмыляясь. Он имел вид человека, которому все нипочем, кто может жевать гвозди и выплевывать пули.

Маньяк рассвирепел. Он едва не дымился от злости.

Негр продолжал улыбаться, не сводя глаз с противника.

Между ними завязалась драка.

Насильник рычал, точно в него вселился легион бесов, он совершил несколько резких выпадов, пытаясь достать малолетнего наглеца ножом, но тот был ловок, проворен и неуловим. В его движениях не было никакой симметрии, скорее – какая-то боевая хореография.

Очередная атака – и мальчик опустился вниз, провернулся юлой на одной ноге и сделал подсечку нападавшему. Нелюдь растянулся на камнях, приподнялся, тряхнул головой, отполз на четвереньках чуть в сторону и попытался встать, произнеся: «Дешевый трюк, черномазый…» Но негр снова его опередил – подпрыгнул, выполнил сложную акробатическую стойку на одной руке и врезал пяткой под ухо противнику. Тот так и шлепнулся оземь во весь свой рост. Нож выпал из ослабевшей руки. Тело мерзавца пару раз судорожно дернулось. Удар оказался такой силы, будто к ноге мальчика была привязана невидимая гиря. Больше злодей не пошевелился.

Негр ногой отшвырнул выпавший из руки маньяка нож в сточную канаву, повернулся и, подойдя к девочке, уверенно протянул руку.

– Меня Джо зовут, Джо Снежок, – представился он, сверкнув зубами, и предложил: – Тебя провести домой, красотка? Далеко живешь?

Магда не подала ему руку, ее до сих пор трясло. Встала сама и, заметив скользнувший по ее оголенным ногам взгляд, поспешно оправила платье.

– А тебе какое дело? – немного осмелела она. И тут же испытала замешательство и смутилась.

– Могла бы и спасибо сказать, – усмехнулся Джо, не отрывая взгляд от ладной фигуры мулатки, пытаясь заглянуть ей в глаза.

– Он… живой? – Магда опасливо покосилась на мерзавца, растянувшегося на земле.

– Забудь, – ответил Джо, – если и выживет, то охотиться на девочек больше не сможет. Ему понадобится сиделка до конца его дней.

– Ты здорово дерешься. Где так научился? – удивление ее было безмерно.

– Капоэйре ^[50]меня обучил отец. Там, где мы жили раньше, он был лучшим на побережье.

– Ты случайно не беженец? Здесь хватает аборигенов, но…

– …мало негров? – продолжил за нее спаситель и усмехнулся.

– Ага. Потому и думаю, что ты – беженец. Из Африки?

– Нет, из Южной Америки. Кстати, в этом городе почти все его жители бывшие беженцы, как я слышал. Ведь когда-то они и основали его.

– Верно. А почему ты выбрал Австралию?

– Долго объяснять, но жить там, где мы жили с отцом, намного сложнее, чем здесь. Бразилия – это сплошные соляные болота и люди там до тридцати не все доживают. ^[51]Да и не мой это был выбор.

– А твой отец…

– Его уже нет в живых. Нас, сотни две нелегалов, везли в трюме контрабандисты. Отец подхватил какую-то заразу, лихорадку, кажись, и до Австралии не дотянул… Многие тогда умерли.

Магда все еще не верила своим глазам, бросая взгляд то на поверженного злодея, то на того, кто отстоял ее жизнь и честь. Шум ветра превратился в шелест, и радость спасения музыкой звучала у нее в голове. Голос мальчика был мягок и доброжелателен, зачаровывал, как песня, от него веяло непоколебимой уверенностью и девушке это понравилось. Джо Снежок вызывал у нее неподдельный интерес. Это был не один из тех соседских мальчишек со щенячьими шеями, что заигрывали с ней, а настоящий герой, которого любая девушка грезит встретить, воспоминания о котором она и в глубокой старости будет перебирать, словно бусинки на четках, ожидая в молитве пришествие сна или смерти.

– Магда… Спасибо… – представилась и поблагодарила девочка. Страх начинал мало-помалу исчезать из ее души.

– Да ладно, – Джо расплылся в улыбке. – Сочтемся как-нибудь.

Девочка сама протянула ему руку. А спустя некоторое время нашла для Джо Снежка и место в своем сердце.

Так состоялось их знакомство. Снежок проводил Магду домой. Сердце мальчика часто-часто билось, когда он смотрел на нее, и он не мог найти этому объяснений. А девочка улыбалась и прятала глаза, держась за его руку. В ту ночь не было даже луны, но в начинающемся разгаре бури расцвела самая что ни на есть романтическая любовь. Звезды зажглись в их зрачках, и молнии остановились на небе. Ни он, ни она не понимали тогда происходящего, но чувствовали: то, что творится с ними, – прекрасно. Потом они долго не могли уснуть, думали друг о дружке, разговаривали, словно находились рядом и их не разделяли Пустоши: она – лежа на кровати в своей комнате, он – растянувшись на циновке в доме на холме, шлепая себя по лицу, чтобы отогнать жужжащих москитов. И говорили обо всем на свете – о родителях, о пережитых приключениях, о радостях и невзгодах – пока их не сморил сон.

А далее последовали другие события: неожиданная смерть деда, попытка властей упрятать девочку в сиротский приют, ее бегство, поиски Джо и радостная встреча с ним, а затем и ее полноправное членство в шайке Дикого Джека…

Магда смотрела на спящего Джо и лелеяла одну-единственную мысль, что они не разлучатся, они останутся вместе навсегда. И еще она хотела, чтоб скорее появился на свет тот, кто будет махать ручонками и называть ее мамой.

Девушка вздрогнула, услышав чьи-то тяжелые шаги, доносившиеся из коридора, вскочила, взяла лампу и подошла к двери.

* * *

Проныра враскачку, особой своей походкой, шел по коридору, когда приоткрылась дверь и показалась Магда. Его солдатские ботинки гремели так, будто маршировал целый полк. Он остановился, вперился взглядом в ее крепкие, налитые груди, еще не измятые мужской лаской и губами будущего ребенка, готовые вот-вот выпрыгнуть из-под кофты. Спелые шоколадные полушария. Они манили. Глаза у парня засияли, точно у гуляки-кота. Хотел, как обычно, громко пошутить, но девушка приложила палец к губам, требуя тишины.

– Проныра, а ты можешь ногами так громко не топать? – прошипела она. – Джо разбудишь. Случилось что? Куда так спешишь?

Парень замер, не сводя глаз с груди Магды, с лицом осчастливленного стеклянными бусами туземца. И тут же получил щелчок по носу.

– Куда вылупился, дурья башка?! Посмотрел – и будет.

Да, эта цыкнет, так и своих не узнаешь, очнулся Проныра и почувствовал, что его щеки вспыхнули, как от горячего ветра. «Та еще штучка».

– Буря будет. – Голос парня прозвучал невнятно, как если бы он говорил с полным ртом. – Надо Дикого Джека предупредить. Наши еще не вернулись.

– Тише! Кто?

– Шустрик, Косой, Прыщавый и Дорин, – перешел он на шепот, любуясь ее ртом и размышляя, откуда берется красота и почему от нее так запросто слетаешь с катушек.

– Ты что – выпил? – поморщилась Роза, почувствовав от Проныры запах алкоголя.

– Слушай, не лезь мне в печенку, – скривился тот. – Выпил совсем чуть-чуть.

– А Дорин чего с ними увязалась?

Он пожал плечами:

– А я почем знаю. Буди Снежка.

– Зачем?

– У него с Румбом более дружеские отношения.

– Обойдешься.

Магда увидела в руке Проныры бутерброд и сглотнула слюну. В последнее время она постоянно испытывала голод.

– Для него?

– Угу. Пес любит лакомства.

– Вот и топай. Сам.

Из этих слов Проныра понял, что разговор окончен.

Магда шмыгнула обратно в комнату и прикрыла дверь.

Она вернулась к Снежку – во сне невинному и чистому, как ребенок, которого она носила под сердцем. На самом же деле, Джо был одновременно и герой, и отпетый бандит, из породы тех людей, которые думают, что способны сокрушить мир и плюнуть ему в лицо. Но жизнь таких, как он, учила, брала в оборот. И Магда переживала, чтоб их будущий малыш не стал таким же сорвиголовой, не продублировал ошибки отца. «Почему люди, в которых в душе заложено добро, противоречат себе и совершают зло? Какой во всем этом смысл?» – вопрошала она. И ее материнское существо – силою воображаемой судьбы, полное врожденной драматической тайны – испытывало трепет в груди и бесконечные эмоции: сложносочиненные падения и взлеты, разноплановые страх и счастье…

* * *

Вглядываясь в темноту коридора, Проныра приблизился к лестнице западного крыла и начал спускаться на первый этаж. Он решил наведаться к Башке, прежде чем будить Дикого Джека. Уж на кого-кого, а на Башку, своего любимчика, главарь никогда не сердился, уважал, хоть тот и был – по мнению Проныры – бесхребетным книжным червем.

На лестнице воняло плесенью, гнилью и сыростью, и еще стоял едкий запах какой-то живности (крыс, сколопендр, ящериц или чего-то еще), гнездившейся в стенах. И было слышно, как при приближении человека, по другую сторону штукатурки разбегались от него какие-то твари.

Да и сам дом постоянно издавал звуки. Он оседал, как это делал лет пятьдесят, а может, и сто – никто точно не помнил. Устраивался поудобнее в земле со своими костьми из кирпича, дерева и металла.

Здание бывшей гостиницы «Уинстон Черчилль» стало штаб-квартирой для беспризорников не случайно. Оно располагалось на самом высоком холме и, в отличие от многих соседних зданий, погруженных наполовину в воздушно-водяную взвесь, было относительно сухим. А переплетения бесчисленных коридоров и лестниц давали хорошую возможность уйти от полицейской облавы. Всех секретов этого дома никто из новых постояльцев до сих пор так и не выведал. Месторасположение комнат из-за заколоченных и заставленных всяким хламом дверей было трудно выяснить, да и подвалы кишели воинствующими крысами и были загромождены – поломанной мебелью, кипами старых газет и журналов, коврами, чем угодно – настоящая свалка, называй любые вещи, не промахнешься.

Заброшенный отель угрюмо нависал над туманом Пустошей и скопищем полуразрушенных строений – как каменный страж иной, почти забытой цивилизации. Будущее принадлежало Верхнему сектору Читтерлингса, здесь же бесславно доживало свой век прошлое. Да и время в этом месте, казалось, текло по иному расписанию, будто впало в меланхолию.

Проныра прошел в вестибюль, миновал стойку администратора, повернул за угол и, оказавшись в длинном коридоре с вереницей дверей по бокам, направился по нему, пока не вышел к развилке двух точно таких же коридоров. Свернул направо, поднялся по лестнице и вскоре уперся в тупик. Остановился у филенчатой дверки – за ней обитал Башка, в маленькой, похожей на коробку комнатушке.

* * *

– Башка, просыпайся!

Клим по прозвищу «Башка» приоткрыл один глаз и увидел перед собой ухмыляющуюся физиономию Проныры.

– Чего тебе? – пробурчал Клим. В его голосе едва угадывался русский акцент. Он попытался поднять голову, но обнаружил, что щека прилипла к странице книги.

– Дело есть. Просыпайся!

– Зачем?

– Считай, что это приказ!

– Да пошел ты…

– Попридержи язык, Башка, а то схлопочешь, – пригрозил Проныра.

Клим осторожно отклеил страницу от лица, протер глаза и окинул взглядом комнату, будто что-то искал в сумраке. Нахмурился. Заметил, что забыл погасить свечу. Огонек на фитиле огарка едва тлел. Он долго просидел над «Руководством по воздушной навигации». Дикий Джек будет ругаться – свечи нынче сильно подорожали, а керосиновой лампой в маленькой комнате, под завязку набитой книгами, было пользоваться крайне опасно.

Проныра потянул носом воздух и сочно чихнул.

– Блин, ну и пыль тут у тебя… – недовольно пробурчал он. – Дышать нельзя.

– А ты чихай, чихай на здоровье, – сказал Клим. И, улыбнувшись, добавил: – У меня тут демократия.

– Остряк. Могу и воздух испортить, раз такой добрый.

– Не нужно доходить до тоталитаризма.

– Чего?..

– Ничего.

Проныра взял со стола чертеж, развернул и внимательно рассмотрел. Несколько эскизов – общий вид и проекции какой-то конструкции, которые ему мало о чем говорили. Сощурил и без того узкие глаза, словно пытался распробовать какое-то незнакомое блюдо. Несколько секунд он пребывал в раздумье.

Клим с интересом наблюдал за ним.

– Что это? – спросил Проныра.

– Моя новая идея, – ответил Клим, водрузив на нос очки и принявшись перераспределять лежащие на столе книги: «Такелажные работы», «Аэронавтика», «Морская навигация», «Справочник по технологии изготовления полимеров» и другие. – Точнее, это еще Циолковский придумал. Идея его. Но я решил ее немного доработать.

Проныра непонимающе моргнул.

– Какой-то странный дирижабль… Зачем тебе это? И кому это нужно?

– Нам. Когда-нибудь я построю такой. Это не совсем обычный дирижабль, гораздо лучше. И мы все на нем будем путешествовать, не боясь никого. Но пока я не могу найти подходящий материал, из чего можно будет создать такой аппарат. Да и с двигателями проблема. Много вопросов, много сложных задач…

Юный вундеркинд вздохнул.

– Мечтатель… Словно на Луне живешь. И откуда в тебе это, Башка?

– Нередко люди бывают и умнее меня. Да и-и… разве плохо – мечтать?

– Не знаю. – Проныра пожал плечами. – Когда я начинаю много думать, то у меня болит голова.

– Ты не привык к этому.

– Чего? – тут же обиделся Проныра. – Ты, Башка, выражения выбирай. Я человек простой, без загибов, но…

– Не обижайся. Ведь ты сам часто любуешься звездным куполом и болтаешь о мистике. Ты о чем-нибудь мечтаешь?

– Ага, небо… оно красивое. – Круглое, как блин, лицо Проныры расплылось в улыбке. – Мечтаю нагрести под бока целый ворох денег, стать богатым-пребогатым и ничего не делать. А последние часы жизни хотел бы провести в таверне, попивая текилу и целуя самых красивых девушек. И все это под звуки гитары и их смех. Как тебе такая мечта?

– Богатство и страх потерять из-за него жизнь – два испытанных друга, они всегда рядом. Приоткроешь эту правду, узнаешь ее – обретешь свободу.

– Мудрено ты говоришь.

– Так говорил мой отец. Я помню многие его фразы.

– Лучше быть бедным? – смутился Проныра и почесал нос. – Чего-то я тебя не пойму, если честно. Я хочу жить комфортно. Со мною жизнь и так редко бывает застенчивой милашкой, зачастую – дрянной девчонкой, которая норовить сесть мне на лицо.

– Счастье не в количестве денег, Проныра, а то, как они тебе достаются. И на что ты их тратишь. Да и комфорт – это одна из форм паралича. От него тупеешь.

– А вот сейчас ты говоришь, точно городской падре, – хохотнул тот. – Не для меня их небесный стриптиз. У этих святош нет чувства юмора перед жизнью. Скажи, вот священник может накормить чайку, сунув ей в пасть хлеб с зажженной петардой?

– Нет, – ответил Клим и недобро покосился на Проныру. – Зачем ему это делать? Убивать – грех. Подлость – тоже грех. Религия, верно, зачастую нужна лишь при удобном случае, новерить-то во что-то надо. Да и с падре я никогда не общался. Я православный.

– Слава Богу, что православный. Я слышал, что среди этих падре очень много гомиков и еще они частенько пристают к детям…

– В газетах много всякой мерзости пишут, а люди – верят, – отверг Клим и хмыкнул.

– Говоришь, «убивать – грех»? – продолжал Проныра. – Однако и ты не брезгуешь мясом амфибий, а мы их убиваем разными способами. Вкусно, не правда ли? Хочешь, расскажу – как? А они ведь думают не меньше нашего – мозгами, а не ослиными жопами. Аминь, Башка.

Клим не ответил. Словно в рот воды набрал.

– Слушай, Башка, а это, правда, что ты из богатой семьи? Что тебя учили дома едва ли не профессора? Не врут пацаны?

– А что об этом вспоминать? – немного смутился Клим. – Почему «едва ли»? Учили профессора, да. Был и академик. Учился, но вот не доучился. Деньги моих родителей присвоил его бывший компаньон, который, как я думаю, и виноват в их смерти. Что я могу поделать? Взять и объявиться? Даже если я буду каждый день целовать в задницу того мерзавца, то он ни за что не отдаст принадлежащие мне миллиарды. Отправлюсь вслед за отцом и мамой. Официально я мертв больше пяти лет. Если он узнает, что я жив, то тогда умру уже по-настоящему. Без вариантов.

Проныра услышал слово «миллиарды» и тихонько присвистнул, не поверив до конца сказанному и придя в некое арифметическое отчаяние. Сумма гигантская, астрономия, совершенно недостижимая для беспризорника. Он всегда думал, что крутой папаша понадобился Башке как фактор для поднятия авторитета. И не мог до сих пор представить, откуда у этого четырехглазого чудика могли взяться такие деньжищи, а в голове находится столько места, куда помещается куча мудреных слов и знаний.

– А чем занимался твой отец? – спросил он. – На чем можно такие бабки сколотить?

– Алмазы, – коротко бросил Клим.

Проныра снова присвистнул и почесал нос.

– Не переживай, Башка, мы выбьем все дерьмо из того умника, когда подрастем. – Деньги всегда воодушевляли Проныру, бойцовский блеск в его глазах говорил: «Только дайте мне этого засранца!»

– Из кого?

– Того, что деньги твои прикарманил. Поверь мне, так и будет. Я ему с радостью дам по хлебалу.

– Хорошо бы, я двумя руками «за», – мечтательно произнес Клим. – Хотя это больше похоже на уличную лотерею. Ты не знаешь того жадного подонка. Я узнавал о нем по газетам, попадающим в Читтерлингс из Европы, и передачам Эй-Би-Си ^[52]. Мне кажется, что своих врагов он готов на кусочки разрезать, упаковывать в пластик, как рождественские подарки, и отправлять по почте, избавляясь даже от хлопот с похоронами. Честно говоря, я боюсь. Шут с ними, с деньгами.

– Не бойся! Попробовать стоит, кореш. Не ради самих денег, а ради твоей мечты.

– Дирижабля?

– Угу.

– Знаешь, Проныра, количество горя и счастья вкладывается в нас при рождении, и деньги на это мало влияют. Хотя, если у меня их будет достаточно, то я построю не простой дирижабль, а огромный цельнометаллический цеппелин, каких еще никто не видел.

– Правильно, кореш, – согласился тот. – Продолжай в том же духе. Но, как по мне, так лучше и быстрее истребителя ничего нет. Сделаешь ты свой дирижабль. А за одно и за стариков отомстишь. Такое спускать нельзя.

Клим вздохнул. В его мозгу часто проносились картины – скороспелые воспоминания, тут же испарявшиеся. Какие-то обрывки мыслей все кружились, кружились, покоя не давали, и толку никакого. Он слишком устал, чтобы выстроить логику, тонувшую в пелене детской памяти, словно радиосвязь в разряде статического электричества.

Фамильное достояние… Климу живо вспомнились широко открытые от изумления глаза поверенных в финансовые дела семьи. Годовые поступления были так велики, что отец как-то обронил, что мог бы легко оплатить частную космическую экспедицию на Марс или куда подальше.

Клим не собирался ворошить старые истории с неразрешенными конфликтами и страхами, пытаться что-то понять. Старая нудная песня. Это было равносильно изучению линий на ладони, когда в этом ни черта не смыслишь. Но у него просто начинала уходить земля из-под ног, когда вспоминал то, что произошло тогда, пять лет назад. В сознание парня вновь протискивался призрак минувшего, похожий на бледный, плохо сделанный снимок…

…В тот день чета Захаровых поздно возвращалась домой из гостей. Клим удобно расположился на заднем сиденье лимузина – возле матери, прижавшись лбом к боковому стеклу. Отец дремал напротив. Двигатель авто урчал равномерно и тихо, как патологический зануда, и Клима тоже клонило в сон. Он не обращал внимания ни на дорогу, ни на окрестности, ни на водителя с телохранителем, чьи крепкие затылки виднелись за тонированным стеклом перегородки. Только выехав на трассу, ведущую к их загородному особняку, мальчик заметил, что облака, закрывавшие небо с утра, почти исчезли, а краски заходящего солнца, лежащие на склонах холмов, таяли столь быстро, что голые деревья в свете фар становились черными, а снег – пресно-белым. Пустынный однополосный асфальт уходил вперед, в темноту. Почти у самого горизонта появилась необыкновенно большая луна – красная, как созревший помидор, купающийся в лучах собственного сока.

Когда машина приблизилась к нужному повороту и сбавила скорость, внимание Клима привлек ворон на дорожном указателе; вокруг кружился снежный вихрь, растворяясь в темноте. К его удивлению, ворон не улетел при приближении автомобиля и не подал никаких признаков беспокойства, хотя эти птицы обычно очень осторожны. Он сидел неподвижно, словно выжидал чего-то, а его глаз – в этом мальчик был уверен – пристально наблюдал за приближающимся лимузином. А когда роскошный «майбах» поравнялся с ним, ворон издал хриплый крик, взмахнул крыльями, но остался на месте. Это было похоже на сон, на кадр из дурацкого фильма, который должен был обязательно закончиться чем-то паршивым. Одинокий ворон на дороге – эмблема надвигающегося ужаса, берущего в тиски подсознание.

В тот момент мальчика посетил глупый вопрос: «А спят ли вороны вообще?» – и он устало вздохнул, прикрыв глаза. Когда-то, лет в шесть, он верил в то, что вороны охотятся только на маленьких птичек и едят их – об этом ему рассказал Антон, сын садовника, встретившийся как-то у пруда, где отец Клима – большой любитель порыбачить в одиночестве – разводил зеркальных карпов. И когда Клим представлял страшную картину – кишки маленькой птички, свисающие из клюва ворона, на котором почему-то был всегда надет окровавленный фартук – ему становилось не по себе. Именно такое чувство испытал Клим, увидев ворона на указателе. Кого ждала ужасная черная птица? С кого она собралась вытянуть начинку?

Водитель повернул на нужную дорогу, и вскоре машина медленно поползла по длинному узкому мосту. Асфальт обледенел. До дома оставалось каких-нибудь десять-двенадцать минут, когда сзади резанул дальний свет и вслед за лимузином рванул грузовик, до того стоявший на обочине. Тишину разорвал рев мощного двигателя. И воздух вокруг, до того момента бывший просто пустотой, наполнился какой-то особой энергией.

Водитель лимузина нажал на клаксон и ударил по газу; двигатель заревел, колеса вырвали облако снежной пыли и ледяного крошева, забуксовали. Клим обернулся и увидел мелькнувшую тень ворона.

«Должно быть, птица зависла где-то над нами и наблюдает, – решил мальчик, задрав голову. – Застыла на распростертых крыльях и ждет…»

Клим вновь посмотрел назад, и свет ослепил ему глаза, но сквозь него все же можно было разглядеть очертания чего-то исполинского. Оно нагоняло «майбах», точно огромная взбесившаяся торпеда. Расстояние между машинами быстро сокращалось. Свет фар грузовика заливал салон лимузина, как рентгеновские лучи.

Головы охранника и водителя закрутились по сторонам, словно их хором посетила одна мысль: «Что происходит?» Отец что-то им кричал и, достав из кармана мобильник, пытался куда-то дозвониться. Мать схватила Клима и прижала к себе, ее руки судорожно нащупывали ремень безопасности и, наконец, щелкнул замок карабина – и в этот момент грузовик догнал лимузин, по касательной ударил ему в бок, смяв обшивку кузова и едва не вырвав одну из дверей. Изувеченная машина ушла вправо, наскочила на бордюр, взлетела и, пробив ограждение, соскочила с моста вниз.

Климу показалось, что автомобиль парил в полной тишине целую вечность и что его полет не закончится никогда. «Майбах» замер, словно подвешенный в воздухе на невидимых ниточках. Сердце мальчика сжалось. Потом давящую тишину будто прорвало – отчаянный вопль двигателя, какой-то скрежет и удар, сравнимый с разрывом снаряда. Откуда-то издалека донесся рев грузовика – точно зверь отрыгивал сытную пищу. И снова – гнетущий покой звуков, который разорвала трель звонка сотового телефона, выпавшего из безжизненной руки отца…

Клим стряхнул с себя страшные воспоминания – «Все это мертво, все позади, все в прошлом! Ничего не вернуть! Исчезло – и дело с концом!» – мысленно перекрестился и спросил у Проныры:

– Ты зачем пришел?

– Мне нужно разбудить Джека… Что с тобой? Твое лицо…

– Нужно чаще бывать среди живых, – ответил Клим. Но Проныра его не понял.

Клим вздохнул и окинул взглядом свою комнату – крошечную, без окон, что-то вроде просторной кладовки, заваленную книгами, всем тем, что уцелело от бумажного сора времени. Воздух здесь был душный и неподвижный, но именно эта близость стен и знаний вселяла в парня бодрящее чувство безопасности и уединения. Он не любил покидать свое убежище, так как все, что было извне, только здесь казалось ему далеким и безобидным.

Мама… Она часто говорила с Климом едва слышным шепотом, когда гладила его по голове, и беспредельная невыразимая радость была в ее улыбке. И когда его отрезало от всего, что было ему дорого, Клим будто лишился ключа к окружающему миру.

«Больше я ее не увижу. Никогда…»

Да, он помнил, слишком хорошо помнил все, чтобы перечеркнуть крест-накрест.

Глава четвертая Буря

Сон Джека прервал рык собаки и последовавший за ним короткий, осторожный стук в дверь. Он приоткрыл глаза, посмотрел в окно, на фоне которого круглой тенью виднелся глобус и спартанский строй пивных бутылок на столе. На улице все еще царила темнота. Ветер снаружи выл, кашлял и визжал, но в комнате было относительно тепло и безопасно. Изюминка сна – обнаженная Цирцея – улетучилась.

Джек перевел взгляд на пса – тот занял оборону у входа и навострил уши.

Под дверью виднелась полоска света от фонарика.

Стук повторился.

Снова раздалось низкое, горловое рычание ротвейлера.

– Румб, ко мне, – поморщившись, тихо произнес Джек, а для тех, кто находился за дверью, добавил громче: – Кому там приспичило?

Румб глухо рыкнул и подошел к Джеку, продолжая коситься то на дверь, то на хозяина.

– Джек, это я, – послышался голос Клима, робко дрогнувший. – Со мной Проныра. Придержи Румба.

– Чего вам надо?

– Есть одна тема. По пустяку мы бы тебя не тревожили, – тут же отозвался Проныра и на всякий случай глупо поинтересовался: – Ты ничем не занят?

– Нет. – Джек разминал пальцами затекшую шею. – Просто стою на голове и гоняю шкурку, ожидая твоего «тук-тук-тук». Слов нет – одни буквы, как я тебе рад, Проныра.

За дверью раздался смешок Клима.

– Заходите. – Джек протер глаза, набрал полные легкие воздуха и, громко выдохнув, поднялся с дивана. – Румб, сидеть!

Пес послушно выполнил команду.

Разбудить дело не хитрое, решил Джек, но если они сделали это без веской причины, пустив мой чудесный сон коту под хвост, и решили мне поморочить голову пустяком, то получат по-полной. Он подошел к столу, вытряхнул из помятой пачки сигарету, прикурил от спички и зажег лампу.

В комнату вошли Проныра и Клим, тут же отыскав взглядом собаку. Румб не сводил с них глаз, порыкивая. И они замерли, как два вымуштрованных телефонных столба.

– Извини, Джек, что потревожили, – начал Клим, его очки в стальной оправе сверкнули в свете лампы. И толкнул приятеля локтем в бок. – Проныра кое-что хочет тебе сказать.

Джек выдержал паузу, выпустил изо рта струю табачного дыма.

– Ничего, – недовольно буркнул он. – Считайте, что я не с той ноги встал и вы тому виной. Говори, Проныра, раз уж невтерпеж подождать до утра.

Тот вышел вперед и все быстро растолковал, спеша объяснить суть их визита, пока дело не приняло дурной оборот. Джек был явно не в настроении, но слушал его, не перебивая.

– Понятно, понятно, – повторял Джек и кивал, приняв вид человека, у которого хватает шариков в голове для того, чтобы держать дальнейший ход своих мыслей про себя. Когда Проныра закончил словами «вот такой у нас расклад», Джек подошел к окну и с минуту внимательно разглядывал то, что там происходило.

Буря взрезала горло небу, и, озаряя его, с грохотом скрещивались мечи молний.

Главарь шайки докурил сигарету до крохотного остатка, растер пальцами светящийся пепел и бросил окурок в кофейную банку, на которой был нарисован бородатый турок.

Джек отошел от окна и в нескольких, довольно грубых словах обрисовал создавшееся положение и выход из него.

– И что будем делать? – с непонятным чувством облегчения произнес Проныра.

– Трудно сказать, – ответил Джек и заметил, что ему захотелось облизать губы. Новость тревожила его. – Будем искать наших товарищей.

– А буря? – вставил вопрос Клим.

– А что – буря… – Взгляд Джека естественным образом пропутешествовал к окну: анализировать погоду было не нужно, там намечался целый ураган. – В первый раз, что ли… Пройдемся, кровь разгоним, а заодно, может, и амфибию завалим. Румбу мясо и кости организуем, а то ему уже жрать нечего. Давненько уже сафари на пришельцев не устраивали. Нужно разыскать Тихоню, он в тумане ориентируется лучше любой собаки…

* * *

Тихоню – тощего недомерка с крысиным лицом – обнаружили в туалете номера «люкс», носившего следы былой роскошной отделки, но загаженного до предела. Там воняло прокисшей мочой и каким-то не менее противным, прогорклым запахом, сочившимся отовсюду почти видимыми миазмами. Парень сидел возле писсуара, подпирая спиной грязную, вздутую кафельную стену, готовую вот-вот на него обвалиться. Рот раззявлен, на подбородке застыла слюна. Кожа нездорового белого цвета, губы синюшные, под глазами – глубокие тени.

С первого взгляда становилось ясно, что мысли в его голове застопорились, как арматура, закрепленная намертво цементом, и лишь подсознание обдирало кожу о занозы наркотических видений. Глаза Тихони, ненормально большие, как блюдца, были холодными и опустошенными, начисто лишены какого-либо налета реального восприятия окружающего мира. Стеклянные глаза куклы.

– В полной отключке, – сделал вывод Клим, с неприязнью покосившись на Тихоню. – Интересно, чем на этот раз он так себя забальзамировал? Похож на того, кто вот-вот воскреснет из мертвых. А начиналось все с невинного пива и клея, как он утверждал. Что будем делать? Дикий ему голову открутит за это. Да и нам перепадет…

Проныра шмыгнул носом, втянув сопли.

Глаза Тихони вперились в какую-то точку далеко позади них и абсолютно не реагировали на свет фонаря, плясавшего в руке Клима. Глубокая прострация.

– Передоз? Слушай, может, он умер? – поинтересовался Проныра.

Клим пожал плечами. Затем нагнулся, похлопал Тихоню по щеке – реакции никакой, после чего взял за руку, подержал. Ощутил слабый пульс. Заглянул в зрачки Тихони, расширенные, словно их показывали через телескоп.

– Нет, – выпрямившись, пробормотал он. – Не умер. Хотя реально похож на просроченного эмбриона, вынутого из банки со спиртом. Сам себе могилу копает.

– Н-да-а, ты прав, кореш… – промычал Проныра, мрачно приглядываясь к Тихоне, и почесал у себя за ухом. – На приболевшего этот катальщик косяков не смахивает. Чувак давно уже сломался. Не рожа, а прямо маска для Хэллоуина. И как теперь этот кусок застывшего говна в чувство приводить? Чем же тут так воняет-то? То ли дерьмо, то ли химикаты какие-то, не пойму…

– Скорее и то, и другое, и третье… – Клим снял очки и провел рукой по лицу. Меж его бровей легла складка. Горло его сжималось, как лапа панды вокруг земляного ореха. Он судорожно соображал, что дальше делать.

– Ага, – согласился Проныра. – Словно кто-то выстриг клок шерсти с немытой, волосатой задницы древесного кенгуру ^[53], забил все это убойное дерьмо в косяк и славно покурил. Точь-в-точь.

– Да что мы в угадайку играем… – Клим снова нагнулся, поднял с пола блюдце с обугленной шестигранной пирамидкой, понюхал, чихнул и отшатнулся.

– Что за дрянь? – гундосо поинтересовался Проныра, на всякий случай зажав пальцами нос. И смерил Тихоню таким взглядом, будто вместо него на полу лежали экскременты.

– Точно не знаю, но слышал об этом, – со знанием дела заявил Клим и дважды громко чихнул. – Новый наркотик… очень-очень дорогой. Я доселе ни разу его не видел. О полном химическом строении никто до сих пор не ведает, даже те, кто его изготовляет. Основной ингредиент добывается из панцирей пришельцев-моллюсков и смешивается с кучей химикатов. ДНК пришельцев, как я читал, ученые до сих пор не расшифровали, ничего не попишешь. Наркотик называется «Дуло Черной Дыры». Сокращенно: ДЧД. Слышал о таком? Очень крутая штука.

– Слышал, забористая, сейчас чего только не придумают, – признался Проныра. – В народе эту наркоту еще называют «нырни-и-вынырни». Откуда у Тихони такие деньги и связи, чтобы купить ДЧД в нашем ссаном городишке? Одно название чего стоит! Тут основной доход от мелкой контрабанды и быдловатых фермеров, уставших трахать овец. Был бы Мельбурн или Сидней, куда ни шло.

– Может, выиграл – или украл? – предположил Клим, вернув блюдце на пол. – У него сейчас все одно не узнаешь. Думаю, Тихоня придет в себя не раньше завтрашнего вечера. Похоже, он здесь еще с утра лежит.

– Тогда нам всем скоро кранты, – удрученно произнес Проныра. – Наркодельцы не прощают такого. Да и не мог он ни у кого столько денег умыкнуть, чтобы купить. Тихоня чистит карманы одной лишь шушере, по мелочи. Ты историю о Счастливчике Дике слышал?

– Краем уха. А что?

– А то! Как он умер, знаешь?

Клим покрутил головой.

– Очень удачливый был вор. Из старших. Как-то решил хорошо подзаработать и в таверне обчистил одного мелкого толкача зелья – тот пообедать зашел. Взял-то всего ничего, чепуху, но через неделю нашли на берегу его жалкие останки, над которыми основательно потрудились акульи зубы и крабы. Едва опознали по родимому пятну на макушке. А меж ребер был воткнут крюк с куском перекушенной веревки. Понимаешь? Его использовали в качестве наживки, охотились на тех самых акул.

– Жуть… – В горле Клима застыл колючий комок страха. – Не заливаешь? Что же теперь делать?

– Сколько стоит эта убойная хрень, как думаешь? – спросил Проныра, кивнув на пирамидку.

– Точно не знаю, но слышал, что удовольствие не каждому торчку по карману. Единственный плюс – к нему не привыкают. Что-то вроде развлечения для очень богатых пижонов, решивших повидать дно своего подсознания. Но при передозировке может крыша съехать набекрень. Начисто.

– Что если он припрятал еще немного наркоты? – предположил Проныра, растягивая каждое слово. И предложил: – Давай его обыщем, а?

Клим пожал плечами, протер стекла очков платком и водрузил их обратно на нос:

– Ищи сам.

Проныра склонился и пошарил по карманам Тихони, что-то нащупал и замер. Сквозь стиснутые зубы прорвался сдавленный смешок. Он достал маленький пакетик с перламутрово-желтыми пирамидками, показал его Климу и воскликнул:

– Ого! Глазам не верю! Ты только посмотри! Посмотри! Целая дюжина! Что я говорил?! Метко я почувствовал! Вот урод! – В его глазах блеснула задорная искорка.

Клим ошарашенно смотрел на содержимое пакета. Слова пробкой застряли у него в горле. Его словно ударили в солнечное сплетение. Пол уходил из-под его ног.

– Кранты нам… Точно кранты… – теперь уже Клим повторял эти слова снова и снова, будто застрявшую в гортани мантру.

– Слушай, заткнись! – выпалил Проныра, пряча драгоценную находку в карман, и с жаром его заверил: – Поглядим еще, не все так уж плохо. Есть огромный плюс: теперь мы богачи. Если никому об этом не скажем, то все пройдет без сучка без задоринки. Ищи-свищи нас потом!

– Хм. А ребята? А Тихоня? Он будет молчать?

– Уверен, что перебрав этой дряни, он и себя не скоро вспомнит. Он и в нормальном состоянии всегда занимается мысленной мастурбацией, слова не вытянешь. У него скворечник поврежден давно и туда даже простые слова оседают с трудом. А попробует что сказать – я ему язык вырву.

– Думаешь, все будет в порядке и никто не станет искать пропавшее ДЧД? – не своим голосом выдавил Клим. – Ты сам-то в это веришь? По-моему, у тех ребят, что производят такую дорогостоящую наркоту, все и везде должно быть схвачено. Ты ведь сам сказал, что Счастливчика убили за меньшее? А тут…

Проныра нервно хохотнул – как будто гавкнула собака.

– Да не каркай ты! Заладил, как выдрессированный попугай.

– Мы скорее станем двумя свежими трупами, чем продадим это. Таким наркодилерам лучше не перебегать дорогу. Это не торговцы «колесами» у ворот школы.

– Уверен, что нас кокнут?

Клим кивнул и добавил:

– Да, и распространять наркотики – это зло. Билет в материальный рай, а в конце поездки – ждет ад.

– Так, Башка, всегда говорит мэр Читтерлингса – мистер Большая Шишка. Гигиенический тампон нравственности в образе человека, возомнивший себя черт знает кем, но в то же время не брезгующий брать взятки у гангстеров всех мастей. Ему весь город платит, чтоб тот глазки свои поросячьи вовремя закрывал. А на людях делает из себя многострадальную задницу, красит губы демократией и пудрит рожу верой в несуществующую справедливость. Не знал?

– Нет. Хотя от него, действительно, на три мили разит фатоватым шарлатаном.

– А я о чем талдычу? Так и есть. Мэр думает только о своем туго набитом кармане, а остальное – трын-трава. На все, что происходит с людьми, ему глубоко плевать.

– Нужно вытащить Тихоню отсюда, – сказал Клим. – Спрячем его у меня, пока не очухается. Остатки использованной пирамидки смоем в унитаз, а здесь все засыплем хлоркой. А то, что в твоем кармане – выбросим подальше от дома.

– Смотри сам, – с сожалением произнес Проныра, его очень расстроило, что Башка собирался совершить страшное святотатство над его заветной мечтой: стать богатым. – Я бы так не поступал. Провернул бы одно крупное дело – и вышел из игры с карманами, полными денег. А этот… – Кивнул на Тихоню. – Облюется еще, а тебе убирать потом. Все торчки рыгают. В подвал лучше отнесем. Там, на лестничном марше, есть подсобка, где уборщики когда-то хранили инвентарь. Сам ведь сказал, что до вечера завтрашнего не очухается. Кому он мешать будет? Пусть балдеет и дальше, от него не убудет.

– А крысы? В подвале их много.

– Ерунда. Его они жрать не станут, – Проныра усмехнулся. – Побоятся отравиться. А поточат зубы – не страшно, красавцем он и так никогда не был. Можно и в прачечную его пристроить, в западном крыле. Наши туда редко ходят. И крыс там поменьше, жопу не отгрызут.

– Все-таки он член шайки. Нельзя с ним так поступать.

– А ему можно было нас подставлять?

– Тогда – в прачечную.

* * *

Дикий Джек открыл дверь, вышел наружу, под балюстраду второго этажа, накрывающую сверху козырьком парадное крыльцо, окаймленное большими белыми колоннами. Холодный сырой ветер ударил ему в лицо и взлохматил гриву каштановых волос. В руках он держал охотничье ружье «Беретта-Экспресс» – отличное оружие, найденное им три года назад на чердаке в одном из покинутых домов Пустошей. Джек обожал эту двустволку и был уверен, что если бы сам Иисус решил поохотиться, то непременно взял бы с собой именно такую «пушку».

Тьма вплотную подступила к зданию бывшей гостиницы и, казалось, отрезала его от всего мира. Земля будто провалилась в черную яму и вращалась в пустоте – без солнца, без луны, без звезд – где разница между движением и покоем ничего не значила.

Празднество мрака.

Мириады черных зрачков ночи.

Слева, вдали, тускло горели огни Верхнего Читтерлингса.

Джек включил небольшой, но яркий фонарик, прикрепленный изолентой к стволам ружья, и осмотрелся. На земле валялся дохлый поссуменок ^[54] – его разрезало чем-то острым едва ли не пополам, возможно, сорвавшимся с крыши листом железа. Вдали, в мангровой роще, верещали от страха попугаи. Осветил склон холма. Его заполоняли полчища крыс – столько и таких крупных он еще не видел, некоторые доходили до двух с половиной футов длиной от кончика носа до кончика хвоста. Ночные хищники Пустошей. Свирепые и хитрые. И вдобавок эти сволочи все прибывали и прибывали. Они выныривали из сумрака, как боевые пловцы из ночного моря, и ползли по слизкой земле, по скользкой, как лягушачья шкурка, траве, накатывая на холм жуткими волнами. Настоящий крысиный прилив. Десятки, а может, и сотни тысяч глаз-бусинок, отсвечивающих в темноте, следили за появившимся человеком, а некоторые даже приподнимались на задних лапках, чтобы его получше рассмотреть.

За спиной Джека, у окон, кое-как заколоченных снаружи досками, точно испуганные зверьки столпились члены его шайки. Они ежились от страха, их сердца сжимались. Разразившаяся буря вызывала у них суеверный трепет, словно там, за непроглядной стеной стихии, обитали злые фурии и призраки, словно там скрывались все тайны ада. Да и встреча с таким количеством крыс людям не сулила ничего хорошего. Серые твари. Их запах становился сильнее. Мерзкие хвосты били по земле, как плети. Они появлялись из тумана, останавливались на границе света, но их тени, как клочья серой ваты, наступали – ближе, ближе, ближе… Крысы смотрели на отель глазами голодных покойников.

Они встретились: две конкурирующие стаи – люди и крысы. Мрак был им связующим мостом. Материя и энергия – пульсирующей границей.

Небо периодически прорезали молнии, точно обезумевшие огненные шершни, освещая на мгновение лица людей. Звучали раскаты грома, словно боги скрежетали зубами, готовясь к сотворению нового мира. Ветер ревел, как переполошившийся зверинец, и насвистывал песню смерти. Дождь лил с такой силой, как будто начался второй потоп. Небо, потерявшее ночные светила, окрасилось густо-черными красками, и от такого быстрого перехода от великолепия к жалкому упадку становилось еще страшнее.

Сзади кто-то подошел к Джеку и пару раз громко кашлянул в кулак.

– Нашли Тихоню? – не оборачиваясь, спросил Джек.

– Нашли! Он пьяный в стельку, толку с него не будет, Джек! Нагрузился до жабр, на ногах не стоит! – отчитался Клим, ежась. И неожиданно выругался: – Черт! Австралия – подмышка вселенной! Откуда столько крыс?!

– Родину не выбирают, Башка! – ответил Джек. – Ты русский, у вас там и с климатом хорошо, и с землей в полном порядке. Пьете водку с квасом, хороводы с медведями водите, да в баню с вениками и бабами ходите. А тут… Тебе не понять… Чертовы пришельцы превратили Австралию в резервацию для людей, напустив этот гребаный туман.

– В России хорошо!

– А тут что будем делать? Без Тихони в такую темень лезть опасно. Скоро такая канитель начнется… Я такой бури не припомню. Небо аж черное, будь оно неладно.

– У меня есть «Собачий нос»! – напомнил Клим. – Давно хотел его опробовать в условиях непогоды.

– Обратно изобретательские штучки-дрючки, – буркнул Джек, но Клим его не расслышал из-за ветра. – Ты бы и крокодилу в задницу лампочку вкрутил, если б там было электричество. – И громко добавил: – Тебе Румба мало? Нос у него собачий, самый настоящий!

– Но…

– Ладно уж, бери свой хитрый прибор! Собираемся в гараже. Передай мою команду близняшкам и Джо Снежку. Они пойдут с нами. Пусть возьмут стволы, машину заправят, а ты движок прогрей – сядешь за руль. Встретимся через…

Джек посмотрел на часы.

– …тридцать минут.

– Ясно! – ответил Клим, резво развернулся, поправил очки и поспешил вернуться в дом. «Нет, все-таки тут дело не в моем невезении, – думал он, зябко ежась, – а в том, что Джеку нужен водитель. Лучше меня никто не водит, и он это знает. Но почему дурацкий сребреник его всегда слушается?..»

Джек сплюнул сквозь зубы и уставился в темноту. Тени кустарников и деревьев плясали и прыгали. Раздавались жалобные и тоскливые крики куравонгов ^[55], свивших гнезда в соснах перед домом. А в эвкалиптовой роще, словно спятившие параноики громким смехом заливались кукабарры. Поначалу он ничего не увидел, но потом зрение выделило среди них более густую тень, появившуюся у каменной ограды, совсем рядом. Посветил фонариком – внимание Джека привлекла большая крыса, неторопливо приближавшаяся к нему.

Странно, но среди этих тварей есть храбрецы, подумал Джек, наблюдая за крысой. Ему вдруг захотелось убить ее, впихнуть ей в хавальник, в ее грязную поганую пасть, вороненые ружейные стволы, чтобы она ощутила на зубах их маслянистый привкус, чтобы она обделалась от страха, а затем нажать на оба спусковых крючка. Пощады не будет! Пусть она взорвется на ошметки! Пусть ее мозги разлетятся, как свадебный вихрь конфетти, и от нее ничегошеньки не останется! Он даже представил, как окровавленная дробь скачет свинцовыми мячиками по ступеням лестницы! Убить тварь! Это желание завладело им полностью. Из горла вырвался запоздалый истерический смешок.

«Привет, мисс Крыса!»

В ответ ему достался визгливый пронзительный смешок крысы, заставивший Джека поморщиться. Этой дерзости было достаточно, чтобы привлечь ее к ответу.

«Ах ты, срань наглая! Испытываешь судьбу? Шансов у тебя – ноль!»

Большой палец привычно нажал на кнопку предохранителя на шейке ложи, а указательный лег на спусковой крючок. Он вскинул ружье и поймал силуэт крысы на мушку прицела, сделал глубокий вдох и задержал дыхание. Тело Джека на секунду напряглось, как стальная пружина, а затем начало расслабляться.

Крыса не убегала, застыла на месте, в кружке света, как гулящая девка перед фотокамерой заморского секс-туриста.

Джек ловил момент для точного выстрела между ударами своего сердца.

«Стоп! – мысленно сказал он себе и начал медленно опускать стволы. – У тебя мир под носом разваливается, друзья в смертельной опасности, к ним на помощь не прилетит на воздушном шаре Иисус и не скинет веревочную лестницу. А ты прицепился к этой блохастой, мокрой крысе, которая таращит на тебя зенки, точно находится под хорошей дозой анаши. Да и сами крысы, если разобраться, одновременно и наши враги, и невольные союзники. Если б не они, то амфибии давно бы нас переварили в своих желудках, а после раскинули тут свои долбаные плантации и нами же их удобрили. Пришельцы редко появляются в домах, где обитают грызуны и змеи, они вообще боятся всякой химической грязи, отравы и любой заразы. На Пустошах давно хозяйничают легионы полуголодных крыс, хитрых и изворотливых, ко всему привычных. И такие смелые бродяги, как мы, соседствуем с ними. Другим людям и животным здесь долго не выжить вместе. Потому что и они, и мы – голодны и свободны. А свобода – как солнце, могущественней которого ничего нет. В какой-то мере мы с этими тварями чем-то даже схожи, с их любовью к жизни, стремлением сожрать друг друга так шустро, чтоб за ушами трещало. Кто первый – тот и прав. Кто первый – тот и выжил…»

Джек снова сплюнул, и ему внезапно захотелось очень быстро убраться отсюда. Он улыбнулся крысе, точно нейрохирург, решивший без наркоза удалить пациенту половину лобной доли. Да, еще секунда, еще один мерзкий писк, и он бы точно прикончил ее.

Крыса благоразумно сохраняла дистанцию и молчание. И продолжала за ним наблюдать.

Джек поставил ружье на предохранитель. И на мгновение задумался: а в своем ли он уме? Сдалась ему эта тварь!

«Всего доброго, мисс Крыса! Потерпи. Дойдет очередь и до тебя…»

– Жуткая Жуть надвигается, а с ней грядут и перемены, – буркнул Джек. – Мерзостная сегодня ночь. Не нравится мне все это, ох, не нравится. – И вернулся в дом, захлопнув за собой дверь.

* * *

– М-м-м, чего там? Кто-то приходил? – сквозь сон пробормотал Джо Снежок.

– Проныра.

– Попутного ему ветра в спину, – устало произнес Джо, переворачиваясь на бок.

– Я тоже такого мнения, любимый.

– А чего он хотел? – в его голосе звучала апатия. – Он уже во второй раз приходил или в первый?

– Ты разве слышал?..

– Да, но есть единственные в мире часы, показывающие точное время, когда пора подниматься – это мое личное решение. Так чего же Проныра хотел-то?

– Звал к Джеку. Сначала он хотел, чтоб ты помог ему разбудить Дикого, а теперь они вместе собираются организовать миссию спасения и заодно пострелять амфибий.

– Почему ты меня не разбудила! – Джо подскочил, как будто муравьи к нему в кровать забрались. – Джек – другое дело!

– И без тебя обойдется твой любимый Джек, – заявила Магда, насупившись.

– Нет! – фыркнул Джо. – Без меня он не обойдется! Это охота! Мужское дело! Понимаешь? И кого они собираются спасать? Что-то случилось?

– Наши ушли на Корабельное кладбище и до сих пор не вернулись.

– Кто?

– Косой, Шустрик и Прыщавый. И Дорин с ними увязалась.

Магда подошла к шкафу, порылась в нем и протянула Джо ботинки, теплую рубаху и джинсы:

– Надень, там прохладно. Льет как из ведра и ветер сильный.

– Слушай, ну что тебя так связывает с Джеком? – спросила она.

Удар пришелся в цель. Магда заметила, как Джо вздохнул и закусил губу.

– Лучшее качество мужчины, любимая, – ответил он, – это умение хранить тайну.

– Но… – Магда замолчала. Нужные слова не приходили ей в голову.

– Когда я привел тебя в банду… – начал Джо. – В общем, Джек сказал: «Не важно, что она девка, важно то, как она выполняет свою работу». Да и моя наука когда-то пригодилась Джеку как нельзя кстати.

– Понятно, все дело в мужской дружбе? – сказала Магда, хотя поняла, что Джо что-то не договаривает.

– Угу. Без этого не выжить.

Снежок быстро скинул с себя шорты, схватил одежду, надел джинсы, обулся и пошел, скорее даже побежал, на ходу застегивая рубашку поверх футболки.

Хлопнула дверь, но через пару секунд снова распахнулась. Джо Снежок снял с крючка на стене дождевик и пояс с чехлом, в котором красовалась ручка армейского мачете ^[56], и послал Магде воздушный поцелуй:

– Я скоро! – и ласково добавил их тайную клятву, слова, останавливающие обиду: – Одно сердце!

– Одна судьба! – ответила ему девушка, чмокнув губами, и улыбнулась.

Снежок тоже улыбнулся, и у него будто гора с плеч свалилась: он не хотел ссориться, но как-то слишком резко повел себя с ней.

Магда сделала последнюю отчаянную попытку:

– Может, останешься? – И капризно наморщила носик.

Он взглянул на нее и медленно покачал головой:

– Нет. Я не могу тебе многого объяснить, но… нет.

Она села на стул, погладила рукой живот, вздохнула:

– Мы будем тебя ждать. У каждого в душе есть свой необитаемый остров, милый…

* * *

Проныра энергично барабанил пальцами по капоту «Тойоты» – потрепанного временем грузовичка-пикапа, краска на котором настолько поблекла и осыпалась, что было невозможно сказать, каков был его первоначальный цвет. Некогда яркий многослойный лак вылинял до цвета зеленой совиной мочи.

– Хватит стучать, – пробормотал Клим. – Ты меня конкретно отвлекаешь…

В гараже повисла тишина, точно в похоронном зале. А за его стенами, пропахшими бензином и маслом, устроила бурный политический митинг стихия, и ветер играл, как на поющих пилах. Вдоль стен располагались ярко-красные шкафы с выдвижными ящиками и открытые стеллажи, заваленные всяким хламом и пустыми канистрами.

Клим стоял рядом с Пронырой, напустив на себя густую ауру академизма и крутя в руках какой-то чудный прибор, приделанный к шлему-маске противогаза. Чуть дальше, на продавленном кожаном диване, из которого кое-где торчали пружины и пучки конского волоса, устроились Угрюмый и Безумец. Они были словно отлиты в одной форме – крупные, неповоротливые, и было в них что-то воловье. На их лицах под сросшимися на переносице бровями тускло сверкали черные блестящие глаза. Вид у них был такой беззаботный, точно братья считали слонов во сне. Но они не спали. С монотонностью роботов доставали из коробок патроны, долго осматривали «свинцовых божков» и вставляли их в барабаны револьверов. Отличало близнецов лишь то, что у Угрюмого все лицо было изрыто оспой. Периодически их глаза поднимались и следили за большой мухой, с ленивым жужжанием летавшей под потолком.

– Всегда хотел у тебя спросить: что это за хрень? – поинтересовался Проныра у Клима, наблюдая за его манипуляциями.

– «Собачий нос», – пояснил Клим, воткнув штепсель наушников в разъем прибора. – Хочешь узнать, как прибор устроен?

– Валяй, послушаю. – Проныра принялся натягивать на ноги высокие рыбацкие сапоги.

– Смотри. – Клим быстро открутил противогазовую коробку и показал ее Проныре. – Я выбросил отсюда фильтрующий элемент и заменил его на специальный керамический сосуд, в котором находится обширная сеть заполненных жидкостью микроканалов, каждый из которых в десятки раз тоньше человеческого волоса. Нанотехногия, одним словом.

– А где ты их раздобыл – эти канальцы? Дорого, небось.

– Дорого, если покупать. У одного заезжего япошки выменял – он пытался их всучить перекупщику деталей на рынке, много просил, а тот брать не хотел, торговался. Я за ним проследил. С рынка японец подался в аптеку, а оттуда вышел расстроенный, надулся, как вомбат ^[57], страдающий запором. Я к нему и подошел. На Пустошах после шторма или прибоя много чего интересного можно найти, чтоб это потом выгодно обменять в городе. У япошки, оказалось, была проблема с потенцией, а я ему предложил лекарство – дюжину живых личинок архитеутисов-белемнитов. Видел бы ты его глаза, когда я ему только сказал, что смогу достать это. Хе-хе!

– Ясно. Махнулись не глядя. Самурай, как я понял, решил к члену привязать инопланетную «торпеду», чтобы покорить сердца всех гейш! – Проныра хохотнул.

– Так вот… – продолжил Клим. – Как известно, любой запах – это молекулы вещества, которые во влаге растворяются, а так как в микроканалах прибора слишком малый объем концентрации, то и пахнуть будет в миллионы раз сильнее. В тумане мы практически не ощущаем многих запахов. А в этом приборе стоит что-то вроде насоса, который медленно вытесняет дистиллированную воду из каналов, наполняя их концентрированной влагой извне.

– Ну – и? – моргая глазами, сказал Проныра, который дотоле ни о каких «нанотехнологиях» не слыхивал. – И что с того?

– А то! – Клим сунул руку в поясную сумку и вытащил компактный планшетник с герметичным корпусом. – К влагонакопителю подсоединены чувствительные датчики. Полученная от «носа» информация передается по кабелю от датчиков на этот компьютер, проверяется по базе данных, а затем звуковым сигналом направляется на динамики наушников, если объект представляет угрозу. Принцип у прибора тот же, что и у собачьего обоняния, потому и название такое. Но даже тренированная собака во влаге быстрее потеряет след и будет пользоваться слухом. У моего же прибора один минус – на Пустошах с электричеством проблемы, приходится подзаряжать прибор лишь в тех случаях, когда Джек разрешает включать генератор. К тому же и спирт для промывки, и дистиллированную воду приходится покупать в городе.

Проныра так глубокомысленно почесал в затылке, словно размышлял над взаимодействием, в процессе которого пары нуклонов обмениваются зарядами.

– Понятно. Хотя… Все равно ни черта не ясно. Где ты всему этому только научился? Это ведь не «Лего», из которого можно собрать кучу бесполезного, но дорогого говна.

– Отец разные конструкторы мне дарил, а я разрабатывал свои условия и методы при их сборке, проявляя творческую свободу, – ответил Клим.

– Блин, тебя послушать, так вспоминаются безумные гении из комиксов, которые вечно твердят, как они радеют за прогресс нашей цивилизации. Фиг с два! Только с виду они отличные парни, а на деле – брехуны и мудаки.

– Хочешь меня обидеть?

– А что я сказал не так, в самом-то деле?

Скрипнула дверь и в гараж бодро вошел Джек, держа Румба на поводке. Окинул взглядом гараж и присутствующих в нем.

– Готовы поохотиться?

– Да-а! – хором ответила команда охотников. Близнецы – скорее промычали, но довольно уверенно.

– Готовы пустить кровь амфибиям? – вновь обратился к товарищам Джек.

– Готовы! – с еще большим удовольствием ответили они и заулюлюкали.

– От-лич-но! – отчеканил каждый слог Джек. – Но основная задача: отыскать наших, чтобы я потом надрал им задницы за самовольную отлучку. Ясно?

Джек приостановился, и взгляд его серо-голубых глаз застыл на Проныре:

– А ты что тут делаешь?

Глаза Проныры забегали по сторонам.

Следующий вопрос Джека был адресован Климу:

– Башка, а где Снежок?

Башка что-то невнятно промычал, словно ему приставили к горлу нож, и попытался придумать отмазку тем причинам, благодаря которым он перенаправил приказ Джека Проныре, решив потратить освободившееся время на настройку «собачьего носа».

– А поразборчивей нельзя, боец научного фронта? – нахмурился Джек.

– Я… я… – снова начал было Клим.

– Тихоня выбыл, так я решил вместо него поучаствовать, – ответил за него Проныра. – А Снежка я сам вызвался позвать, но Магда взбеленилась, ни в какую не хочет его будить. Ее любимый негр храпит без задних ног.

Клим развел руками и поправил кончиком пальца очки.

– Черта ей лысого! – разозлился Джек. – Я же сказал – найти и разбудить! Вернемся – завтра же в город ее отправлю. Ствол взял?

– А как же! – Проныра потряс поясом с надетыми на него подсумками. – Ружье и провиант лежат в кузове.

– Проныра, в твоих жилах течет не кровь, а куриный бульон с лапшой.

– Там всего лишь крекеры и две бутылки пива… – ответил Проныра и осекся. Он замер, затем поднял правую руку и указал большим пальцем себе за плечо, испуганно открыв рот – словно выхваченный фотовспышкой. – Тс-с-с!

– Ты чего… – не понял Джек. – Какого черта тымне тсыкаешь?!

Румб зарычал, оскалился.

Проныра приложил палец ко рту, беззвучным движением губ сказал «тихо» и стал медленно приближаться к кузову пикапа.

Послышался быстрый топоток, а затем что-то выпрыгнуло из кузова и шлепнулось на пол.

– Держи его! Лови! – заорал Проныра.

Зверек, зацокав, быстро вскарабкался на стеллаж, заполненный всяким хламом, и, не сводя больших круглых глаз с Проныры, начал вскрывать ловкими лапками целлофановую обертку с пачки крекеров.

– Проклятый поссум, – сквозь зубы выдавил Проныра, с неприязнью глядя на зверька, которого ненавидел изо всех сил. – Это Бастер! Точно вам говорю! Он опять стащил мои крекеры. Как он сюда только успел пробраться? Жаль, Рыжего нет рядом, а то бы он ему задал. ^[58]

Он подскочил к верстаку с тисками и в сердцах схватил первое, что попалось под руку – жестяную банку с болтами и гайками – и приготовился швырнуть ее по зверьку, точно олимпиец – ядро.

Угрюмый и Безумец вскочили и направили на поссума револьверы. Сухо щелкнули курки.

Поссум, заметив угрозу, тут же попятился назад, и спрятался за пустыми канистрами. И вскоре оттуда вылетела разорванная упаковка, а следом послышался хруст печенья.

– Чтоб ты подавился, гад, – буркнул Проныра, насупившись. Покрутил в руке банку и вернул ее на место. Потом поднял с пола упаковку с таким видом, словно нашел какую-то недоеденную тварь, выброшенную штормом на берег, и проговорил: – Вот ведь сволочь. Сырные крекеры… мои любимые.

– Плюнь и забудь, ну его в жопу, – сказал Джек и обернулся к братьям. – Этот маленький засранец такой же вор, как и мы. И обчистил Проныру по той же причине: от бедности. Ясно?

– Угу, – в унисон промычали близнецы, сунули револьверы в кобуры и плюхнулись обратно на диван, как ни в чем не бывало. Выражение их лиц абсолютно не изменилось. Словом, им не понадобились лишние доводы о невиновности поссума.

– Ясно, – угрюмо и нехотя согласился Проныра и так недобро покосился на стеллаж, словно там спрятался от возмездия не маленький вороватый поссум, а жирный продюсер порнофильмов, вовлекший в свой грязный бизнес его родную сестру, а он, в свою очередь, пришел за тридевять земель поквитаться за поруганную честь семьи.

Скрипнула дверь и на пороге показался Джо Снежок:

– Не опоздал?

– Ты вовремя, Снежок, – улыбнулся Джек. – Возьмешь с собой в кузов Румба, он тебя слушается и, если что, не позволит амфибиям близко приблизиться незамеченными. Угрюмый и Безумец составят вам компанию. Проныра и Башка – со мной в кабину. Башка – за руль.

Проныра достал из кузова самозарядный «Ремингтон» двенадцатого калибра, радостно потряс им в воздухе.

– Пиво прихвати, – напомнил ему Джек.

– Угу. – Проныра накинул на себя патронташ, взял пакет с пивом и исчез в кабине.

Братья открыли ворота – ветер хлестнул им в лицо; снаружи все заволокло тьмой, периодически разрываемой молниями. Постояли немного и молча полезли в кузов. Джо Снежок откинул борт – и запрыгнул вслед за Румбом.

– И наденьте плащи и сапоги! – распорядился Джек, открыв дверцу кабины.

Угрюмый и Безумец надели клеенчатые плащи и начали ворчать, натягивая резиновые сапоги, пусть и на три размера больше, но все одно узкие, тем более что надевали их поверх ботинок. Оставшиеся две пары они покидали в кузов, под тент, рядом с Джо Снежком. Тот тоже нехотя, но обулся.

Клим плюхнулся на водительское сиденье, поправил зеркальце обзора и осмотрелся.

Бывший хозяин «тойоты» был большой выдумщик. Приборную панель авто он заменил самодельной. Туда, помимо стандартных датчиков, было встроено не меньше дюжины дополнительных индикаторов, датчиков и множество всяких кнопок и тумблеров. И все это подсвечивалось кучей светодиодов. Рядом с рулевой колонкой крепились две рации. Правда, толку от них было мало – связь в тумане зачастую терялась, да и старые аккумуляторы разряжались через двадцать-тридцать минут.

– Крутая тачка. – Джек устроился поудобней и захлопнул дверцу. – Вылитый звездолет. Как ты только разбираешься со всем этим. – Он указал на приборную панель.

– Ну, это гораздо проще, чем пересчитать всех китайцев, – пошутил Клим.

Он повернул ключ зажигания, двигатель затрясся, как аспирин в банке, а затем раскатисто загудел. Выхлопная труба громко закашляла, и гараж обдало едким черным дымом. Стрелки индикаторов шевельнулись и заняли свои места. Замигали светодиоды.

– Не совсем звездолет, – усмехнулся Клим, – но все же как-то до сих пор работает.

– Ну что – ни пуха? – напутствовал Проныра, открывая пиво.

– К черту! – ответил Клим.

– Дорогу найдешь? – поинтересовался у него Джек, закуривая сигарету. После чего выдохнул дым, точно «азбуку Морзе» – чередой длинных струй и коротких колец.

– Найду. Если где ошибусь, то Проныра подскажет.

– Без вопросов! – подтвердил Проныра. – Я раз пять там бывал.

– Неплохо. Хотя в такую погоду надо быть полным психом, чтоб спускаться с холма, – подытожил Клим.

Клим плавно надавил на газ и машина тронулась.

– Полет нормальный, – удовлетворенно сказал он.

По приборной панели заскользило сваленное на ней барахло, скопившееся там с последней поездки: использованные батарейки от фонариков, пивная банка, несколько патронов от дробовика. Маленькое плюшевое кенгуру, подвешенное под зеркальцем, начало раскачиваться взад и вперед. Клим закрыл люк в крыше, а затем протянул руку и щелкнул игрушку по носу.

Желтый свет противотуманных фар прорезал темноту. Клим побарабанил пальцами по рулевому колесу, насвистывая какую-то мелодию, вырулил из гаража и взял курс к месту назначения.

Глава пятая Найденыш

Автомобиль вырвался из гаража под аккомпанемент адских барабанов грома и вспышек молний, вихляя по скользкой дороге, как пьяный моряк, вышедший из таверны. Передавил колесами сотню-другую крыс и стал спускаться по длинному скату холма, растворяясь в клубящемся мраке тумана, пропитанном неизвестностью и враждебной мощью разыгравшегося урагана.

Яркая вспышка рассекла небо, заставив Клима на секунду зажмуриться. Одна их шаровых молний ударила совсем рядом с пикапом, попав в старый эвкалипт. Дерево вспыхнуло ярким пламенем, развалилось на две части, но тут же начало дымиться, угасая от дождя.

– Сиськи небесные! – воскликнул Проныра, вжав в плечи голову. – Ну ни хера себе лупит!

Пикап затрясло на выбоинах дороги и начало подбрасывать вверх и кидать из стороны в сторону. Потом машина успокоилась и покатилась по более ровной ленте дороги. Выехали на шоссе. Пикап напористо пожирал милю за милей под гудение двигателя. Желтые лучи фар дрожали в воздушно-водяной взвеси.

В объятиях тумана Нижний сектор Читтерлингса действительно походил на город-призрак. Это был уже не мир людей, а нечто такое, что напоминало первобытное его состояние, рожденное странными испарениями микроорганизмов пришельцев. Погружаясь в туман, люди подсознательно испытывали чувство тревоги, сродни свободному падению без парашюта в ночную мглу. Материальность смешивалась с клубящимся сумраком и, казалось, что огромный спящий великан шевелится на серых перинах, готовый вот-вот открыть глаз. Даже когда вставало солнце и, прорываясь сквозь бельмо пелены, заливало Пустоши могучими потоками света, людям все труднее было поверить в реальность и постоянство увиденного.

Через пятнадцать минут «Тойота» свернула с шоссе, миновала мост и, сбавив скорость, начала пробираться вдоль улиц, точно наощупь. Клим оказался действительно хорошим водителем. Вокруг было темно, как в банке с маслом, но он находил каждый нужный поворот и ловко объезжал встречающиеся препятствия. Дренажная система, давно никем нечищеная, не справлялась с прибывающей водой, и пикап буквально плыл по дороге, оставляя пенный кильватерный след после себя. Хорошо, что выхлопная труба и воздухозаборник машины были выведены выше крыши кабины, иначе двигатель уже давно бы наглотался воды и заглох, а то и того хуже – взорвался. Желтый свет фар освещал редкие хилые кусты с голыми ветками, брошенные автомобили, пластиковые мусорные контейнеры и обломанные, покосившиеся столбы. Дома обступали со всех сторон безликими стенами, провалами пустых окон, распахнутыми гаражными воротами и бесконечными заборчиками, торчащими из земли, как гнилые зубы. Все это походило на иллюстрацию к страшной сказке.

Озирающийся Проныра, чтобы хоть как-то приободриться, изредка оглашал увиденное матерным шепотком. Джек и Клим молчали. Им казалось, что они путешествуют по внутренностям смертельно старого организма, в клетках которого еще теплится былая жизнь. И они не ошиблись.

Слева, в окнах трехэтажного строения, мелькнул тусклый свет. Клим завернул машину по направлению к дому.

– Ты куда собрался? – встревожился Проныра. – Корабельное кладбище в другой стороне. Мы только что проехали аптеку на Уильям-стрит. Нам нужно направо сворачивать. Я помню дорогу.

– Там кто-то есть, – ответил Клим. – Это могут быть наши. Укрылись от непогоды и развели костер.

– А могут быть и бродяги из банды Шрама, – не согласился Проныра. – Слышал о таких? От этих прощелыг добра не жди. Я слышал о том, что куртка Шрама сделана из человеческой кожи.

– Успокойся, Проныра, – сказал Джек и похлопал по цевью ружья. – Я тоже слышал о Майке Джи разные длинные истории. Но у нас есть чем вести с ними переговоры, если там окажутся его люди.

– Куртка Шрама сшита человеческими жилами, – добавил Проныра. – Если это так, то я уже готов обосраться от страха. В его банде, кстати, больше двадцати отморозков. Взрослые.

– Плевать! – коротко бросил Джек.

– Но они взрослые…

– Возраст делу не помеха. Мы тоже не пальцем деланы.

– …и с оружием!

– У тебя тоже есть ружье, – напомнил Джек. – Будь мужиком. В кузове сидят еще четыре бойца, которые способны надавать по ушам любому, кто решит качать права и лезть на рожон.

Проныра недоверчиво качнул головой и с усилием улыбнулся.

– Если даже наших там и нет, – приобщил к сказанному Клим, – то мы можем поинтересоваться, не видели ли их те, кто развел огонь. Верно, Джек?

Джек кивнул.

– Ты ведь уже встречался со Шрамом? – спросил Клим у Джека.

Тот снова кивнул. Закурил очередную сигарету и стал выпускать дым колечками.

– А какой он из себя – этот Шрам? – поинтересовался Проныра.

– Увидишь, если придется, – криво улыбнулся Джек. – Конкретно чокнутый байкер, одним словом, с завышенными потребностями к собственному величию. Пидор полный.

Проныра с презрением хмыкнул.

– Значит, Шрам – дерьмо! – он произнес это так, будто говорил, что Майк Джи – сын шлюхи. – Я правильно понял?

– Верно, Проныра, верно, – подбодрил его Джек.

Однако оставшуюся часть пути между ними висело натянутое молчание.

Пикап притормозил у большого здания с широкой лестницей, уходящей к массивной двустворчатой двери. В уцелевших стеклах окон второго этажа отражались отблески костра.

Молнии в небе освещали фасад точно сновидение из готического кошмара.

«Публичная библиотека» – беззвучно, губами прочитал название над входом Проныра и задумался. Вид у таблички был жалкий. Забытый. Никому не было до нее дела. Ирония судьбы, что ли?

Клим здесь бывал еще до того, как здесь появилась банда Шрама. И с горечью подумал: «Неужели книги жгут?..»

– Башка, проедешь до Т-образного перекрестка, свернешь налево и припаркуй машину у магазина, он находится в двухстах ярдах ^[59]на противоположной стороне улицы, и жди нас там, – сказал Джек и указал направление. – Мотор не глуши. Включишь аварийные огни. Джо Снежок и Румб будут тебя охранять. А ты, Проныра, пойдешь со мной и братьями.

Джек распахнул дверцу, выбрался наружу, кинул несколько слов тем, кто сидел в кузове. За ним неохотно вылез Проныра, ощутив, как холодная вода тут же обжала голенища сапог.

Клим открыл наполовину окно, вдохнул влажный воздух, надел «Собачий нос» и проводил взглядом четыре фигуры в плащах с островерхими капюшонами, не спеша поднявшиеся по ступеням и исчезнувших за дверью.

* * *

Маленькая, словно карлик, старушка в лохмотьях, шлепавшая по полу непослушными ногами, появилась из темноты, точно призрак. В руке она держала тускло мигающую керосиновую лампу. На вид ей было лет сто, не меньше. Сморщенное лицо, обильно покрытое пигментными пятнами и похожее на гнилое яблоко, из которого торчал крючковатый нос. Узловатые тощие конечности. Она подняла глаза на застывших у стены подростков и улыбнулась беззубым ртом.

– П-п-привет, – прошамкала старушка. Она остановилась и «глодала» их водянистыми глазами, как собака – кость.

Джек, осветив ее лицо фонариком, спросил:

– Привет, старая швабра, как жизнь? Ничего себе ночка, а?

Джек выступил вперед, склонился над старухой – запах ее немытого тела, прелой одежды, табака и мочи ударил ему в нос.

– Чего приперлись среди ночи? – агрессивно прокаркала старуха, исподлобья уставившись на подростков.

– Кто там наверху, не знаешь? – стараясь не дышать, снова спросил Джек и отпрянул. – Скажешь, дам карамельку пожевать.

– Мне пора домой, – ответила старуха, поморщившись от яркого света. Ее рука поскребла в спутанных зарослях седых волос. – Ей-богу, пора.

Она слегка оттолкнула Джека, и ее лицо приобрело подобие каменной маски, в глазах загорелись сумасшедшие искорки.

– Чокнутая старая крыса… – вымолвил Проныра. – Лучше ее не трогать.

Старушка отвернулась, сочно сплюнула и прошла мимо них.

– Там мой мальчик! – сказала она, не оборачиваясь, и указала грязным узловатым пальцем наверх. – Ваши ружья Майку Джи не понравятся, и он надерет вам жопу, сопляки… – И ее сгорбленный силуэт исчез за углом. Старуха не произнесла больше ни слова.

– Чертова ведьма, ты поговори у меня, – буркнул Джек, прислушиваясь к звуку удаляющихся шагов. Оглянулся на Проныру и близнецов. – Пойдем. Будьте начеку.

– Мамаша Шрама?.. – Проныра покосился на Джека.

Тот оставил его без ответа.

– Скорее – эта старая калоша его бабушка, – промычал Безумец, моргая и пытаясь привести шестеренки своего мозга в движение. Он посмотрел на брата: – Да?..

Угрюмый толкнул его локтем:

– Пошли. Какая разница? Воняет от нее, будто в карманах она носит дохлых хорьков.

Джек остановился.

– Погоди, ребята, – сказал он. – Давайте снимем сапоги. Меньше шуму будет и удобнее.

Все с ним согласились.

Они стянули сапоги, чтобы излишне не шуметь и иметь возможность нормально сгибать ноги в коленях, откинули капюшоны плащей на спину и поднялись по лестнице на второй этаж. Миновав вереницу темных коридоров, замерли у двустворчатой двери в читальный зал, которая была выжидающе распахнута. Проныра принюхался и сглотнул слюну – запах жареного мяса лизнул ему нос. Аромат чем-то напоминал свиные отбивные. И Проныра живо представил, как мясо хрустит у него на зубах, массируя десна. Да, он бы сейчас с удовольствием сжевал сочное мясо – с пулеметным треском за ушами.

В центре просторного округлого помещения, похожего на половину торта, стояло массивное кресло, в котором развалился Шрам, закинув скрещенные ноги на журнальный стол. По обе стороны тянулись стеллажи: одни с полусгнившими от сырости книгами, другие – пустые. Джек узнал байкера по неизменной одежде. На нем была покрытая заклепками кожаная куртка с лисьим хвостом на плече, линялая полосатая майка, потертые джинсы и пара ковбойских ботинок со стоптанными каблуками. Лица не было видно – на него падала тень стеллажа, заполненного ровными корешками книг. В правой руке Шрама, точно кончик бикфордова шнура, тлела сигарета, в левой руке – лениво покачивался длинноствольный револьвер «Смит и Вессон». По столу, у ног хозяина, с важным видом маршировал крупный пестрый попугай, любимец Шрама.

Четверо подручных Шрама расположились у костра, разведенного на листе железа, занятые приготовлением детеныша амфибии. Один из них, имевший вид бухгалтера, медленно проворачивал на вертеле тушку и смотрел выпученными глазами, как капли жира с шипением падают в огонь, отблески которого плясали на толстых линзах его очков. Пот стекал по лицу «бухгалтера», словно слезы. Другие – эти были из той породы людей, кто рисует мужские и женские гениталии на стенах туалета, даже никогда не пытаясь сложить дважды-два – держали руки на спусковых крючках оружия и не сводили затуманенных наркотиками глаз с подростков. Чудеса химии искусственных стимуляторов давно вогнали их в состояние близкое к трансу. Возле костра лежали стопки толстых книг в черных переплетах и сваленные в кучу деревянные ножки от стульев. Едкий дым вытягивало сквозняком в разбитое окно.

«А они нас ждали, – мысленно отметил Джек, и сделал вывод: – Похоже, одним из обязательных условий для вступления в их банду является требование быть хотя бы отчасти таким уродом, как их главарь. А у того, что в очках, с бестолковкой уж точно не в порядке». И тут же подсчитал их арсенал: пятизарядный карабин, два укороченных помповых ружья с пистолетными ручками, револьвер, а также два автомата «Узи» в кобурах на поясе у того, кто «колдовал» над мясом на вертеле. «Если этого «повара» завалить первым, то наши шансы уравняются, – с удовлетворением подытожил Джек. – А начнет стрелять – хлопот не оберешься».

Первым лед разбил Шрам.

– Хорошие мальчики в это время уже лежат в постельках. Не скажу, что очень рад тебя видеть, Дикий Джек, – спокойным тоном произнес он. – Хотя и давненько не виделись. Проходите. Но пусть твои близнецы уберут руки от оружия, иначе и я не смогу рассуждать и поступать здраво. Да и вы с толстяком оставьте свои пушки за дверью.

Проныра что-то проворчал себе под нос.

– И тебе не кашлять, – мрачно ответил Джек. – Оружие мы оставим при себе, с нашего позволения, Шрам. – Он специально акцентировал на слове «нашего», наблюдая за реакцией Шрама, но тот лишь хмыкнул. – Мои же ребята останутся за дверью. Мы пришли по делу и не собираемся устраивать пальбу.

Джек в одиночку прошел в зал и занял позицию чуть в стороне от дверного проема. На всякий случай, чтобы не оказаться на линии огня и не мешать своим парням, если завяжется перестрелка. Огляделся – справа стоял массивный дубовый стол на двух тумбах. Отличное укрытие, до которого всего три шага. «Два выстрела из ружья. Потом воспользоваться гранатой. Перезарядить ружье и добить ослепленных противников. Нет, шансов выжить у них меньше, чем у нас, – мысленно просчитывал свои возможные действия Джек. – Если только другие члены банды этого мудака в ковбойских ботинках не затаились где-нибудь рядом и дружно не подтянутся. Тогда все, сливай воду».

– О’кей, попытаюсь тебе поверить. Ты пришел на ужин или по каким другим причинам? – Шрам указал рукой на потрескивающий костер, на котором жарилась амфибия. На среднем пальце тускло блеснул массивный серебряный перстень с изображением черепа, окантованного дубовыми листьями. – Хочешь отщипнуть аппетитный кусочек?

– Нет.

Шрам расхохотался:

– Ты положил меня на обе лопатки! Что же ты хочешь?

Люди у костра поддержали главаря смехом, похожим на лошадиное ржание.

– Я ищу своих ребят, – сказал Джек. – Троих парней и девчонку с рыжими волосами. И вопрос у меня к тебе один: не встречались?

Люди Шрама уже не ржали, а продолжали неподвижно глядеть на Джека, ожидая приказа своего главаря, как тренированные собаки.

– Нет. Ничем не могу помочь. – Шрам, не вставая с кресла, развел руками, словно принося свои извинения.

– Тогда – пока. – Джек резко развернулся, собираясь уходить.

– Говорить «пока» уже слишком поздно, Джек, – напутствовал его Шрам. – Ты уже испачкался с головы до ног в моем терпении. У меня разве написано на входе: «День Открытых Дверей»?

«Опочки!» – Джек замер на месте. На его лице читалось: «Все ясно».

В этот момент Проныра рассмотрел то, что лежало на столе у ног Шрама. Это были три пирамидки ДЧД. В желудке Проныры появилась тяжесть, будто туда кирпич упал. Он все понял и сопоставил. Тут уж любая теория вероятностей отойдет на второй план. Встретившись глазами с Джеком, он беззвучно прошептал губами: «Они здесь». И пару раз моргнул – для подтверждения.

Джек едва заметно кивнул.

– Поиграем в жмурки с хитрожопыми мотоциклистами, – тихо сказал он, похлопал пальцами себя по карману, где лежала граната. Ребята его поняли, в глазах близнецов появился блеск, говоривший: «Все под контролем».

– Ты слышал, что я тебе сказал? – прорычал сзади Шрам. – Ты адресом не ошибся?

Джек медленно повернулся к нему:

– Шрам, давай не будем портить друг другу жизнь? Ты разве видишь полоски лапши, свисающие с моих ушей? Или у меня из ушей торчит сено? У меня нет желания долго чесать с тобой языки. Отпусти моих ребят.

– Ты мне угрожаешь?! Ты! Мне?! – Шрам резко встал и лисий хвост на куртке заболтался, как человек, только что вздернутый на виселице. – Ты круто лажанулся, когда заявился сюда без приглашения! Я не тот человек, с которым можно встретиться и потом по-приятельски разойтись!

Попугай испуганно вскрикнул, слепо рванулся со стола вперед и, врезавшись в боковую панель стеллажа, упал на пол без чувств, задрав лапки кверху.

Из тени показалось лицо Шрама, больше похожее на маску Франкенштейна. Наголо обритая голова была покрыта небрежно зашитыми шрамами, которые тянулись бугристыми розовыми дорожками во всех направлениях. К тому же кожа носила следы ожогов, а левое ухо и часть нижней губы отсутствовали. Глаза налиты кровью, как с приличной попойки.

«Господи помилуй, ну и кошмар! Его точно ослиная жопа родила», – подумал Проныра, разглядывая изуродованную физиономию Шрама. Лицо у Проныры стало похоже на того, кто пришел посмотреть на живого крокодила.

Шрам покосился на попугая:

– Кардан, чудило, кончай придуриваться…

Птица не отреагировала, всем своим видом говоря: «Хрен с два я встану. Разве ты не видишь, что мне конец?»

– Отпусти моих ребят, – твердо повторил Джек. На его лице не дрогнул ни один мускул.

– Да ты просто сумасшедший! – воскликнул Шрам. – К чему они мне? А?

– Сумасшедший – не означает тупой. Повторю в последний раз, по-хорошему. – И, недобро прищурившись, отчеканил слова по слогам: – От-пус-ти мо-их ре-бят.

Шрам усмехнулся, но его улыбка стала не более человечной, чем оскал акулы.

– Что ты ожидал от меня? – произнес он, а улыбка стала еще более свирепой. – Они нарушили установленные мною порядки. За это понесут наказание.

– Твои порядки? Чем же? – задал вопрос Джек.

– Они шатались по моей территории с кучей дорогущей наркоты. До фигища наркоты! И теперь принадлежат мне со всеми потрохами. И всей дурью. Ты ведь за ней пришел? Вот облом, да? Признайся, Джек. Думаешь, я не знаю, откуда у таких как вы сопляков взялось ДЧД? Ты ведь слышал об этой чертовски дорогой дури? Где они ее стыбзили? На моей земле! Вот где!

– Мы договаривались о… – начал Джек, закипая. И тут же подумал: «При чем тут мои ребята? Наркотики? Во что эти мудаки вляпались?..»

– Наша с тобой договоренность аннулируется! – перебил его Шрам. Он подошел к попугаю, пошевелил его ногой – Кардан не подавал признаков жизни. – Блин, дружище, ты что – окочурился? Вставай! Не пугай меня так. Вставай давай, кому говорю!..

– Кто тебе дал власть? Не смеши! Пустоши никому не принадлежат! – возразил Джек, наблюдая за сценой оживления попугая, и добавил: – Если только ты не родился наглой крысой.

– Выдерживай повороты в словах! – рявкнул Шрам. Его глаза выкатились, как у безумца.

Джек и бровью не повел, хотя и возникало желание огрызнуться. Он выдержал необходимую паузу.

– Сейчас ты поступаешь, как настоящий гондон, Майк Джи, – спокойно сказал он и звучно сплюнул. – Понятно, что ты один из самых гнусных и опасных монстров в округе. Но не слишком ли много залупаешься? Похоже, ты переоцениваешь свой авторитет среди жителей Пустошей.

Шрам бросил на Джека пристальный, ядовитый взгляд. В глазах сверкнул открытый гнев, окрашенный отблесками костра. Настоящий демон с красными электрическими лампочками вместо глаз. Он стрельнул окурком в сторону и протянул руку вперед. Пальцы искривились, как клыки хищника, сжались в кулак, а затем он ткнул указательным пальцем в Джека.

– Мне ничего не стоит остановить и твое сердце пулей, сопляк, – сквозь зубы процедил Шрам.

Джек мысленно прочитал значение этой фразы.

В течение одной загадочной секунды никто не двигался.

Со стороны казалось, что ничего не происходит, но это было совсем не так.

Они стояли друг против друга, как завороженные, сцепленные одной мыслью: «Ну что, так и простоим тут до утра?..»

Каждый, кто находился в зале, по-своему взвешивал сложившуюся ситуацию, но мнения и решение вопроса сошлись в одной точке.

В промежутке между разрядами молний, озарявших небо над Пустошью, выстрел прозвучал оглушительно громко. Несмотря на пятидесятилетний возраст, Шрам первый спустил курок. У Джека дернулся правый глаз – пуля пропела в паре дюймов ^[60]от его щеки, врезалась в стену, и он остался в живых только благодаря слепому случаю. Вторая пуля выбила кусок штукатурки и кирпича уже возле левого плеча парня. Но и Джек одновременно метнулся вправо и успел дважды выстрелить. Голова «бухгалтера» лопнула, как сырое яйцо, из нее выплеснулась пенная накипь мозгов – в момент выстрела его глаза, искаженные и увеличенные линзами очков, какую-то долю секунды таращились на Джека, как глаза двух напуганных циклопов. А после и на груди того, кто держал охотничий карабин, расплылось бурое пятно крови.

«Как из продырявленной жестяной банки с томатным соком», – мелькнуло дурацкое сравнение в голове Проныры.

Уцелевшие головорезы Шрама кинулись врассыпную, пригнувшись пониже, как солдаты под огнем противника. Они искали укрытие и палили, как сумасшедшие. Стволы близнецов оборвали еще одну жизнь – пузатый бородач в рваной бандане упал на колени, выронил помповик, а затем рухнул мешком на пол. Вспотевший от страха Проныра не принимал участие в перестрелке, он на всякий случай держал под прицелом коридор, если вдруг кому вздумалось бы обойти их и напасть сзади. Он ждал, что из-за поворота вот-вот выскочат враги, и потел, как загнанная лошадь. А Джек в это время перезаряжал ружье, спрятавшись за столом.

Шрам ловко отстреливался, появляясь из-за спинки кресла. Его лицо олицетворяло само безумие.

– Все сюда! Шевелите жопами! Валите гребаных щенков! – орал он, перекрывая грохот оружия.

Похоже, у людей Шрама, затаившихся в засаде, от страха задницы стали свинцовыми. Они не спешили вступать в бой. Тут уже не пахло бравадой и показухой. Можно было огрести по-полной. Пахло смертью.

Нога бородача подрагивала, словно ему сделали успокаивающий укол и он засыпал. Он пытался приподнять голову, но она опускалась обратно, будто кто-то через ухо наполнил ее цементным раствором, сделав необычайно тяжелой.

«Бухгалтер» лежал без движения, но кровь продолжала расплываться бесформенным пятном из-под его головы.

– Мочите их! – продолжал орать Шрам. – А ну вперед, козлы! Вы что, хотите жить вечно?!

Послышался топот. Из-за стеллажей показались еще семь человек Шрама. Пули и дробь посыпались горохом в дверной проем, разрывая в щепки лутку и рикошетя по коридору, как сердитые пчелы. Пламя с отрывистым грохотом вырывалось из стволов.

Близнецам пришлось туго. Безумец схватился за плечо, ретировался за дверь и замычал от боли, а затем тряхнул головой, будто прочищал мозги, и снова начал стрелять. Его брат Угрюмый палил из-за угла почти не целясь. Казалось, близнецы не обращают внимания на летящие в них пули и дробь, словно это был не начиненный смертью свинец, а обычные мухи.

Еще один боец Шрама свалился, держась руками за грудь, и сучил по полу ногами. Он что-то хрипло кричал, пока следующая пуля не заткнула ему рот.

Проныра вжался спиной в стену, едва дыша от накатившего ужаса и смачно ругаясь.

– Откуда у вас руки растут, козлы! – орал Шрам. – Вперед! Убейте сосунков!

Люди Шрама вышли из-за укрытий и, безостановочно стреляя, двинулись к двери. К ним присоединились еще трое. До того места, где сидел Джек, оставалось шагов десять, не больше. Пули с жадностью отхватывали от столешницы приличные куски.

Шрам продолжал исторгать фонтан ругательств и в конце добавлял: «У вас уши не горят от стыда, мазилы?!» – хотя и сам никого не подстрелил и оттого злился еще больше.

«А вот теперь пора спасать свои драгоценные яйца», – решил Джек, затыкая уши заранее припасенными тампонами. Он вытащил из кармана светошумовую гранату, сорвал пластиковую упаковку. В руке лежал тяжелый цилиндр с расположенными по всей длине дырочками, покрытый черной матовой краской. И заорал:

– Шрам! Эй, Шрам! Иди сюда, трусливый урод!

В какой-то момент все люди Шрама обернулись на этот крик, покосившись на наглеца. Глаза их главаря вспыхнули яростью – трусом его никто не осмеливался называть. Лицо его стало красным. Изо рта показалась слюна.

– Поиграем в жмурки! Лови! – отчетливо крикнул Джек, чтобы его услышали свои, и выдернул чеку.

Он швырнул гранату. Люди Шрама замерли, наблюдая за катящимся по паркету цилиндром, похожим не на бомбу, а на дырявую пивную банку.

Хоть Джек и зажмурил глаза и открыл рот, взрыв был настолько оглушительный и яркий, что заложило в ушах, а острые копья света больно ударили даже через опущенные веки. Несколько грамм магния и перхлората аммония вспыхнули ярче миллиона свечей, звук взрыва в замкнутом пространстве превысил двести децибел. Шрам и его головорезы ослепли и дезориентировались, попадали на колени и выронили оружие, терли глаза и зажимали уши, некоторые катались по полу. Наступление прекратилось. Им показалось, что само Солнце взорвалось прямо у их лица.

Джек выскочил из укрытия, вскинул ружье, дважды выстрелил – ствол дернулся, выплевывая тяжелые свинцовые пули и сизый дым. Еще один сподручный Шрама уткнулся носом в пол – тощий мужик лет тридцати пяти со впалыми щеками и прической, претендующей на имитацию панк-рокера. Второй – такого толстого человека Джек еще никогда не видел – схватился за свое огромное пузо, свисавшее жировыми складками через ремень, точно подтеки на пироге, и заголосил на удивление тонким голосом. Руки других головорезов начали нащупывать оружие, а глаза метались из стороны в сторону, пытаясь определить мишень по звуку. Один из них вскочил, выхватил нож и, исторгая невнятные звуки ярости, бросился прямо на Джека. Тот встретил его прикладом – раздался хруст, кровь фонтаном брызнула из разбитого лица, голова запрокинулась назад, он раскинул руки, упал на спину и больше не шевелился.

Шрам, спрятавшись за креслом, тер себе глаза и повторял: «Дерьмо, дерьмо, дерьмо…»

Джек пулей выскочил из читального зала.

Жирдяй рухнул на пол и задрожал, как гора из студня.

* * *

Старая «Тойота» заглохла.

Клим почувствовал, как мерзкий холодок прошелся по позвоночнику снизу вверх и обратно. Чертыхнулся, провернул ключ. Двигатель потарахтел секунд десять и снова затих.

Дверца с пассажирской стороны распахнулась. Дождь буйствовал. По плащу появившегося Джо Снежка стекали потоки воды.

– Что случилось? – поинтересовался он у Клима. Рядом с Джо обеспокоенно крутился Румб. – Бензин закончился?

Клим закатил глаза, будто говоря: «Ну и олух!»

– Может, аккумулятор разрядился, – ответил он.

– Что же делать? Давай вытолкаем машину, мы стоим на горке, а с нее она самокатом заведется.

Джо уперся плечом в дверную стойку и попытался толкнуть пикап, но у него ничего не вышло. Ноги скользили.

– Черт! – ругнулся Джо. – Ее бы хоть чуть-чуть толкнуть.

– Один ты машину не толкнешь. Тяжелая. Стоит в воде. Нужна помощь.

Джо Снежок согласился и задумался.

– Знаешь что, – сказал он, – ты побудь здесь с Румбом. А я обойду окрестности. Не нравится мне что-то…

– Джек сказал оставаться вместе.

– Я быстро. Ты с машиной пока разберись. – Джо Снежок протянул Климу поводок и револьвер. – Держи. Как только узнаю, что там – вернусь.

– Но послушай…

– Никаких «но»! И Джеку – ни слова! Дай фонарь и рацию.

Клим кивнул, протянул ему фонарик, рацию и взял поводок.

– Рацию включи на «прием», но сам на связь не выходи, – напомнил Джо. – Только слушай, а если я что спрошу, тогда и отвечай. Запомнил?

– Что здесь запоминать? Я помню правила.

Румб запрыгнул в кабину, устроился на пассажирском сиденье и вывалил язык.

– Только не отряхивайся… – начал было Клим, но слишком поздно: его окатила волна брызг с мокрой шерсти пса.

– Румб! – воскликнул Клим и скривился. – Я же просил! Ты специально?!

– Если заведешь тачку, то подгони ее лучше к черному входу того чертового магазина, как просил Джек, – сказал Снежок. – А я пока обойду место нашей будущей парковки.

– Джек говорил – к главному.

– Он сказал – к магазину. Не спорь. У меня со слухом все в порядке.

Клим недовольно фыркнул.

Джо Снежок захлопнул дверцу авто, включил фонарик и, отойдя на десяток шагов, на мгновение обернулся и помахал рукой, а затем стал исчезать в тумане.

Клим проводил его взглядом, покрутил в руках револьвер.

– Что, дружок, остались мы с тобой вдвоем, – он захлопнул дверцу, погладил пса и поправил наушники на своей голове. Румб лизнул ему руку и прижался головой к плечу человека, шумно дыша.

– Блин, ты весь мокрый…

Клим, не отводя глаз, смотрел через лобовое стекло и принюхивался к туману, словно процеживал сквозь себя его мысли и чувства. «Собачий нос» работал исправно. Пришельцев рядом не было. В десяти-двенадцати ярдах поблескивал новой краской автокран с поднятой стрелой, скорее всего, недавно брошенный неудачливыми сборщиками металлолома, нарвавшимися на одну из банд Пустошей или на амфибий. Обрушенные линии электропередачи исчезали в тумане, как оборванные нити паутины. Речевой информатор компьютера, включенный в режиме «чужие», молчал. И пес вел себя спокойно.

Вокруг, словно эскиз граффити, громоздились проржавевшие насквозь механизмы: пара легковых машин, армейский грузовик с оборванным тентом, перевернутый автобус, слепо пялящийся пустыми окнами в небо. Глаза Клима с трудом различали их силуэты в тумане, клубящимся клочьями серой ваты. Но ему было достаточно запахов, которых стало больше в миллион раз. Он вдыхал их, становился частью этого странного мира, растворялся в его промозглом естестве.

* * *

Следы от мотоциклетных шин и подошв обуви Джо Снежок заметил не сразу. Они начинались неведомо откуда – из потоков грязи и тьмы – и заканчивались на пороге «Харрис и сыновья», магазина по продаже автозапчастей и сдаче в аренду подержанных машин. Сохранились отпечатки благодаря широкому навесу крыши над центральным входом, а так же тому, что здание находилось на небольшом подъеме относительно домов на противоположной стороне улице. Воды здесь было поменьше. И, как ни странно, витрины в магазине были почти все целые, их не разбили ни хулиганы, ни мародеры.

Джо немного постоял, подошел к двери, прислушался, принюхался. Тихо. А может, из-за разноголосицы грома, доносившегося с неба, и шума дождя ничего не услышал? Однако нос отчетливо уловил запах бензина. Стекла витрин были непроницаемы из-за тысяч слоев грязи, превратившейся в подобие застывших потеков смолы. Подергал ручку, толкнул дверь – она слегка поддалась, но, очевидно, была заперта изнутри на засов. Джо нахмурился. Его мозг лениво ответил: и что с того? И парень сделал два вывода – один предположительный и один несомненный. Там, в доме, кто-то мог быть. И эти «кто-то», похоже, затащили свою технику внутрь.

Джо обошел вокруг здания, прислушиваясь к звукам между ударами грома, заметил вход в подвал, слева от грузового дебаркадера. Зайти? В парне был заложен хороший внутренний компас, который люди называют «предвидением». И без каких-либо колебаний дал себе ответ – да. Заброшенный магазин у Снежка страха не вызывал – только любопытство, которое стало его незримой одеждой.

Джо схватился за ручку и приоткрыл железную дверь, отозвавшуюся жалобным скрипом петель. Скользнул внутрь и почувствовал, как его нервы тут же натянулись гитарными струнами. Запах сырости и плесени ударил в нос. Стены дышали холодом. Посветил на грязный бетонный пол, истоптанный ботинками и крысиными лапами в оба направления: вход – выход. Крутая лестница терялась в черной пасти подвала, откуда слышалось тихое пыхтение газового генератора.

Джо осмотрелся. Заметил приколоченную к стене доску с гвоздями.

«Ага. Вешалку здесь уже сподобились организовать, – Джо снял плащ, повесил на гвоздь, а затем стянул рыбацкие сапоги и поставил рядом. – Побудьте пока здесь, дорогие вы мои говнодавы».

Откуда-то из темноты пискнула крыса, рассматривавшая незваного гостя, вторгшегося в ее владения. Джо присмотрелся, посветил фонариком. Глаза крысы тускло сверкнули, как грязные серебряные монетки, и исчезли. Снежок поежился – сколько их здесь? Крыс? Поди, много. В подвалах они себя чувствуют столь же уютно, как клопы в старых диванах. Многие люди боятся их до усрачки, но у Снежка они вызывали лишь брезгливость и омерзение, хотя как-то раз одна из этих тварей, распаленная голодом, едва не вцепилась ему в шею своими желтыми клыками. Капелька пота скатилась с левого виска и попала Джо в уголок глаза. Он стер ее суставом пальца, переключил фонарик на ближний свет и начал осторожно спускаться по ступеням, прислушиваясь к каждому шороху.

Что сюда его привело, он и сам не знал, но инстинктивно чувствовал опасность, растущую в сознании ядовитым цветком. Да, он рисковал своей жизнью, но ясно было одно: тут кто-то прятался – этой причины вполне достаточно. И был лейтмотив – работающий генератор, свежие следы шин и обуви у главного входа и отпечатки подошв ботинок здесь. Это точно нити, которые соединяли все.

Шел Джо осторожно, светя себе под ноги, потому как знал, что люди часто падают с таких вот лестниц и сворачивают шеи.

Подвал оказался похож на бомбоубежище – длинный коридор с множеством дверей и чередой крутых поворотов. Не хватало только табличек-схем и жирно-красных стрелок с цифрами – указателей движения. Стены были покрыты плесенью и трещинами, словно детскими рисунками. Многолетняя паутина свисала с потолка наподобие гамаков. И прохлада – совсем уж неприятная, с запахом древесной гнили и крысиного помета – раздражала нос. В таком месте, где мерзкие крысы могли в любой момент брызнуть из-под ног в разные стороны, даже Супермен из дешевых фильмов почувствовал бы себя параноиком. И Джо задался вопросами: «На кой черт хозяин магазина соорудил такой огромный подвал? Хранил финансовые книги и кучу покрышек? Не похоже. Возможно, контрабанда. В те времена, когда Нижний сектор Читтерлингса был заселен людьми, здесь многие, говаривали, занимались подобным незаконным промыслом. Что-то тут не так…»

Джо Снежок собрался было повернуть назад, когда услышал чей-то голос, донесшийся, словно эхо, из темноты. Он был настолько слабый, что больше напоминал вздох, шелестящий, как бумага.

Джо замер и погасил фонарик. Затаив дыхание, уставился в холодную тишину подвала. «Похоже, я разыскал то, что хотел», – решил он. И только сейчас почувствовал, что футболка под рубашкой от волнения пропиталась потом.

Минута ожидания показалась вечностью.

Сердце в груди тяжело стучало.

Послышались неторопливые шаги.

В десяти шагах от него открылась дверь и показался силуэт маленького худощавого человека. Что-то быстро сказав на птичьем языке, незнакомец зажег карманный фонарик и пошел, не оглядываясь, вглубь коридора. И вскоре исчез за поворотом.

Снежок тут же окрестил его «Коротышкой».

Дождавшись, когда шаги Коротышки стихнут, Джо на цыпочках приблизился к двери. Он опасался, что заденет что-нибудь ногой в темноте и наделает шуму. Но этого не произошло.

Джо заглянул в щель приоткрытой двери. В нос дохнул запах – зловоние. Свет в комнате был тусклым – еле-еле горела одна керосиновая лампа – и парень с трудом разглядел то, что в ней находилось. Ему едва не стало дурно. К горлу подступил комок.

Комната была оборудована как импровизированная операционная, но по назначению больше походила на камеру пыток – точь-в-точь из далекого, давно забытого людьми прошлого.

В центре располагался массивный стол, на котором лежало тело девушки, привязанное кожаными ремнями. Лампа с глубоким абажуром, подвешенная на крюк, свисала в паре футов над повернутым набок лицом несчастной, освещая каскад рыжих спутанных волос, капельки веснушек на щеках и ее застывшие, но все еще живые глаза. Это была Дорин, одна из тех, кого искали Джек и его команда. Рядом ютилась капельница, от которой к руке Дорин тянулась трубка, а на табуретах – саквояж и сумка-холодильник для транспортировки донорских органов. Остальная часть комнаты была царством холодных теней и мрака.

Над телом Дорин склонился такой же низкорослый, как и первый коротышка, человек в белом халате и шапочке. Джо окрестил его – «Доктор».

– Сяолун?.. – что-то почувствовав, произнес Доктор, не оборачиваясь, занятый своим грязным делом.

Джо Снежок тихонько вошел и остановился за спиной хирурга-садиста, с профессиональным любопытством разбиравшего человеческий организм, точно отрезал свою долю от рождественского гуся.

Джо весь напрягся. «Он ее убил! Ублюдок разрезал Дорин на кусочки!»

В этот момент Доктор начал напевать какую-то песенку и Снежок понял, что перед ним китаец. Ранее Джо уже слышал этот мотив среди уличных китайских торговцев в Читтерлингсе.

– Ни хао! ^[61] – вспомнил Джо одну-единственную фразу по-китайски.

Доктор застыл, услышав незнакомый голос, потом медленно обернулся и его азиатские глаза расширились. Он был так напуган, будто подкравшийся тигр залез ему в штаны, схватил когтистой лапой мошонку и вот-вот заставит петь голосом девочки из церковного хора. На лице китайца забилась в нервном тике жилка. В руке садиста дрожал испачканный кровью скальпель.

Доктор раскрыл было рот, хотел что-то сказать или закричать, но неожиданно пришел в себя, улыбнулся и очень-очень тихо продолжил напевать песенку. Он уже по-иному смотрел наДжо – оценивающе, а рука со скальпелем пришла в едва заметное движение. Однако Снежок не купился на это дерьмо и опередил его планы. Руки парня сомкнулись на голове китайца и резко крутанули ее в сторону и вверх. Послышался сочный хруст шейных позвонков. Скальпель выпал из руки Доктора, а сам он обмяк и осел на пол с маской застывшего изумления на лице. Быстрая и молчаливая смерть, как у раздавленного ногой насекомого.

– Остынь! – сказал ему Джо. – Надеюсь, в следующей жизни ты будешь сговорчивым подорожником у двери фермерского сортира.

Он глянул на девушку – ее глаза все еще тлели жизнью. И его рассудок едва не захлебнулся неожиданно накатившей мыслью: «Господи! Мне страшно, страшно просто до безумия. Неужели она еще жива?»

У Дорин была вскрыта грудная клетка. Грубо, словно огромным консервным ножом. Ужасная котловина, окаймленная проблесками белых костей. И из этого жуткого ландшафта особенно выделялось бьющееся сердце. Оно плавало в красно-желтой слизи, подрагивающей и пульсировавшей. Снежок понял – этот эффект давала слегка покачивающаяся лампа. У него складывалось впечатление, что он спит и разыгравшееся подсознание занесло его в один из кадров некоего фильма ужасов.

Джо смотрел на окровавленное сердце Дорин и не мог отвести взгляд, словно это был кристалл гипнотизера. Страх набивал его до отказа и стопорил дыхание.

Чей-то слабый стон ударил по ушам Джо, словно хлыст. Снежок подпрыгнул на месте, как ужаленный, выхватил мачете и готов был разрубать напополам любого, кто рискнет появиться из темноты.

Бросил взгляд на лицо Дорин. Нет, не она!

В углу зашевелилась какая-то тень.

Джо включил фонарик. Конус света упал на опухшее лицо Шустрика, изуродованное побоями почти до неузнаваемости. Во рту у парня был кляп, руки – крепко привязаны к кровати. Свободные ноги почему-то не двигались, и Джо каким-то шестым чувством понял причину – перебит позвоночник.

Шустрик снова замычал и пошевелился. Сетка кровати жалобно заскрипела.

– Бог ты мой, Шустрик…

Джо подошел к Шустрику, разрезал путы, вытащил у него изо рта кляп. Тот поморщился от боли – ему выбили почти все зубы, а губы напоминали раздавленную медузу. Штаны были в пятнах мочи.

– Извини…

– Не жалей, – невнятно произнес Шустрик.

– Ты идти сможешь?

– Нет. Мне сломали хребет.

– Не вешай нос! Я понесу тебя! Пора убираться из этого чертового дурдома!

– Ты не спасешь меня. Разве не видишь, что со мной сотворили эти козлы? Мне в самый раз на свалку. Тебе самому нужно сматываться. Скоро вернется Сяолун, второй китаец, и тебе не поздоровится.

– Чего?! – насупился Джо и прорычал: – Я этого шибздика по стене размажу!

– Не думаю, его не так просто размазать, он тертый калач, – не согласился Шустрик и протянул руку. – Посмотри туда.

Джо посветил фонариком в указанном направлении и сглотнул слюну. На полу лежали Косой и Прыщавый. Мертвые. Вид у них был такой, точно их прокрутили в мясорубке и попытались собрать заново.

– Кто их так отоварил? – опешил Джо.

– Сяолун, – ответил Шустрик и застонал. – Голыми руками. Обоих сразу. Он им даже ножи выдал, чтоб усложнить себе задачу. Настоящее шоу устроил. Но ребята не продержались и минуты. А ты ведь знаешь, как Косой искусно владел ножом.

– Да, неплохо. Он и меня кое-чему учил.

– У тебя есть пушка?

– Нет. Только мачете. Револьвер я отдал Башке.

– Зря. Плохи дела. Китаец ходит с пистолетом, да и дерется он классно. Я сам видел. И на себе испытал. Ты лучше слушай и не перебивай. У нас мало времени.

– Рассказывай.

– Мы нашли на Корабельном кладбище дирижабль. Похоже, они потерпели крушение. Гондола вся всмятку. В ней – мертвый экипаж, наркотики и… – Шустрик замолчал, будто собирая воедино свои мысли.

– Ну и ну!

– Там был еще один странный предмет. Здоровенный металлический цилиндр с ручками, около пяти футов длиной, слишком тяжелый, чтобы унести вчетвером, да еще и с девчонкой. Мы пытались его открыть, но там какой-то сложный замок, нечем было открыть. Потому бросили его и направились обратно, взяв с собой лишь мешочки с наркотиком. По пути нас застал дождь, а потом и люди Шрама напали. – Шустрик закашлялся и скривился от боли.

– Что дальше? – Снежок с сочувствием смотрел на Шустрика, но где-то внутри понимал, что ничем ему уже не может помочь.

– Суки, кажись, все ребра переломали. Больно-то как, мля… – простонал Шустрик, тяжело дыша. И продолжил: – Притащили сюда, пытали. Языки, разумеется, они нам быстро развязали. Они нашли дирижабль. Некоторые из ребят Шрама, полагаю, до сих пор там бродят, ищут.

– Думаешь?

– Шрам не поверил нам до конца. Не поверил, что там был один такой цилиндр. Он решил, что в нем, внутри, находится что-то очень дорогое, а мы припрятали другие цилиндры. Иначе бы он нас сразу убил.

– Понятно. Шрам совсем страх потерял, если решил мародерствовать у контрабандистов.

– Вот они и ищут. Другие члены его банды находятся рядом, в библиотеке, там у них что-то вроде штаб-квартиры. Шрам, похоже, понял, что с нас больше никаких сведений не выжать и отдал в руки этого торговца органами.

– Да, у этого мерзавца сердце – кирпич, – согласился Снежок, бросив мимолетный взгляд на мертвого китайца. – Мы видели свет в окнах библиотеки. Джек, Проныра и братья уже направились туда.

– Чего? – Шустрик попытался приподняться на локтях, но снова свалился на сетку кровати и застонал. – Опупели? Их слишком много. Катитесь к чертовой бабушке отсюда, пока не поздно.

– Поздно. Не переживай за наших братьев, они тоже не пальцем деланы. Скажи, какого черта вас понесло на Корабельное кладбище?

– Тихоня с вами?

Снежку сразу стало все ясно:

– Вот гад! Стоило сразу понять – где этот торчок сунет свой поганый нос, там и проблемы возникают. Вернусь, бестолковку ему отверну и скормлю крысам.

– Так он с вами?

– Нет, – ответил Снежок. – Он где-то запропастился. Его Башка с Пронырой искали и не нашли. – Я его реально пришибу!

Снежок нахмурился. Дела обстояли вовсе не так, как он полагал. Все оказалось гораздо хуже.

– Не надо. Он с нами хотел идти.

– Ага – пошел… – буркнул Джо. – Чем я тебе могу помочь?

Шустрик кивнул на Доктора:

– У него в саквояже есть коробочка с ампулами и шприцы. Я видел. Там какое-то обезболивающее. Может, морфин или что покрепче, не знаю…

– Нет! – отрубил Джо.

– …вкати мне и Дорин хорошую дозу, прошу.

– Я вас вытащу!

– …мы уже не жильцы. Ты не представляешь, как мне больно. А Дорин уже ничем не поможешь. Мы хотим уснуть. Навсегда. Ты меня понимаешь? – Шустрик с трудом подыскивал слова, чтобы уговорить Джо. Глаза его метались по сторонам, словно находились в путаном кошмаре сна. – Я по собственной воле соглашаюсь на это. А Дорин… ты посмотри на нее, посмотри…

Снежок подумал. Посмотрел на Дорин, обратно перевел взгляд на Шустрика. Тяжело вздохнул.

– Скажи мне, Шустрик, одну вещь – ты уверен?

Шустрик кивнул.

– Где цилиндр? – спросил Джо.

– Прямо по коридору, потом направо и вверх по лестнице. Очутишься в торговом зале. Там их байки стоят. Там и цилиндр разыщешь.

– Понятно.

– Джо, сделай то, что прошу…

Некоторое время Снежок молчал, пытаясь разобраться с хаосом в своей голове. Потом, покачав головой, сказал:

– Хорошо, Шустрик. Я тебя понял.

– Спасибо тебе, Джо, – дрогнувшим голосом проговорил Шустрик.

* * *

Джек выскочил за дверь и увидел, что Безумец, Угрюмый и Проныра стояли, держась руками за стены, колени у них были подогнуты, и они шатались, как пьяницы, готовые вот-вот упасть.

– За мной! – крикнул Джек. Вытащил из ушей тампоны, отбросил их и прислушался к звукам в своей голове. Они напоминали пульсацию огромного сердца. Тупая боль давила на виски. Похоже, и он не избежал легкой контузии. Ребятам, скорее всего, было еще хуже. Но слух хоть и медленно, как будто нехотя, но возвращался к ним.

Проныра и братья помотали головами, немного пришли в себя и побежали за Джеком, и их швыряло из стороны в сторону, как листву, гонимую ветром по дороге.

Уже находясь у поворота, Джек оглянулся и заметил, что из ушей Угрюмого идет кровь.

Когда команда Джека достигла лестницы, ведущей на первый этаж, сзади донеслись звуки преследования – головорезы Шрама топотали как стадо слонов.

И тут громыхнул пулемет.

Угрюмый, успевший уже выскочить на следующий пролет, схватился за грудь, охнул, выронил фонарь и покатился вниз по ступенькам.

Лицо Безумца сделалось серым от увиденного. Глаза почернели, как две глубокие могилы. Он открыл рот, наблюдая за братом.

Джек перевесился через перила, посмотрел вниз и на секунду остолбенел, заметив старуху.

«Вот паскуда!»

Пули продолжали пронзать тело Угрюмого и крошить ступени и балясины лестницы. Из ствола пулемета извергалось пламя.

Неимоверно, но старуха переродилась, словно змея, сбросившая старую кожу. В руках эта полуживая ведьма держала огромный допотопный пулемет с толстенным дырчатым стволом и диском. Глазам не верилось, что она вообще смогла поднять такое оружие, да еще и стрелять из него.

«Где она, сука, его откопала?»

Джек прицелился в нее.

Старуха будто что-то почувствовала, задрала голову и встретилась с Джеком взглядом. Это было сжатие и взрыв одновременно. В ее водянистых глазах мелькнули злость, испуг, удивление.

Джек почувствовал, как ее глаза впились ему в лицо, и спустил оба курка.

Пули угодили старухе в лоб, и ее голова исчезла в вихре крови, мозгов, осколков черепа и клочков седых волос. Ее ноги подогнулись, она выронила пулемет и упала набок, как сломанная игрушка.

Безумец подбежал к брату – тот еще дышал, захлебываясь кровью – и поднял его за плечи:

– Эй, держись, брат!

– Угрюмый умирает, – сказал Джек.

Угрюмый широко распахнул глаза, повернул голову в сторону Джека и спросил:

– Разве?..

– Так и есть, Угрюмый. – Джек нахмурился. – Эта старая кошелка тебя конкретно подстрелила.

Угрюмый попытался что-то сказать, но изо рта пошла густая кровь. Он обмяк в руках брата, глаза его остекленели.

– Нет! Нет! – заорал Безумец.

– Он умер. – Джек отвернулся. – Идем, Безумец.

Безумец прислонил к себе брата и принялся покачивать, как расстроенного ребенка. Плечи его затряслись, он заплакал и что-то забормотал, а затем закрыл ладонью глаза Угрюмого – в момент смерти необычайно чистые и доверчивые.

– Безумец, нужно бежать, – склонился над ним Проныра. – Нас сейчас тут всех завалят!

– Я остаюсь с братом, – апатично заявил Безумец, слыша его вполуха. И посмотрел на Джека так, что у того мурашки пробежали по спине. Взгляд, словно у йога во время медитации.

И Джек понял: горе окутало и моментально опустошило Безумца, выскребло изнутри, и эта пустота останется навсегда. В его взгляде было что-то безнадежное, что-то окончательное.

Он хлопнул по плечу Проныру:

– Оставь его. Ты ж понимаешь…

Проныра несколько раз кивнул, точно китайский болванчик. Он подошел к трупу старухи и пнул ее ногой по ребрам:

– Сволочь! Чтоб тебя крысы сожрали!

– Скорее бежим, Проныра! – сказал Джек. – От нее и так остался явно не фунт ^[62]изюму.

– Не думал, что эта старая тварь на такое способна, – промямлил Проныра и побежал вслед за Джеком.

Когда они выскочили на улицу, в доме снова послышался грозный голос пулемета, заглушавший крики и ответные выстрелы преследователей. С каждым шагом звуки выстрелов отдалялись. Затем все стихло.

Джек на мгновение замер, ловя новые звуки, но ничего не услышал.

Джек тяжело вздохнул – в библиотеке явно прибавилось покойников. И поспешил вслед за Пронырой.

Гигантские молнии мелькали одна за другой, ветвясь и сплетаясь в тонкие нити паутины над их головами.

* * *

«Так, Клим, не волнуйся, – мысленно себе приказал Клим. – Давай-ка еще разок попробуем завести эту развалюху».

Он провернул ключ зажигания. Двигатель снова затарахтел, фыркнул и заглох. Нажал на клаксон – раздался жалкий звук сигнала. Слишком слабый.

«Ага, значит, аккумулятор еще не совсем сдох! – обрадовался Клим, и в него вселилась частичка надежды. – Ничего, ничего, я тебе еще покажу…»

Он осмотрелся и заметил, что стрела автокрана направлена как раз в нужную сторону. Если…

«Пойдет! Как же раньше до этого не додумался!»

Румб внимательно наблюдал за человеком.

Клим выскочил из машины, достал из кузова нейлоновый трос и привязал один его конец к стреле автокрана, а другой – к переднему бамперу «Тойоты», предварительно его натянув. На все про все это заняло у него не больше двух минут. Затем опустил рычажок на панели управления крана и, к его радости, стрела с грохотом опустилась на дорогу, подняв в воздух целый фонтан грязной воды. Трос натянулся, приподнял машину и резко дернул ее вперед. Бампер тут же отлетел. На ветровом стекле образовалась трещина. Пикап пришел в движение и медленно покатился с горки.

Румб принялся гавкать и норовил выскочить из кабины.

Клим подбежал к машине, уперся плечом в дверную стойку и что было сил начал подталкивать пикап. Одновременно он следил за стрелкой спидометра.

– Давай, давай, ржавое дерьмо! – сквозь сжатые зубы выдавил Клим, чувствуя, как мышцы сводит судорогой от напряжения.

«Тойота» продолжала катиться и понемногу набирала скорость.

Он дождался, когда стрелка спидометра показала пять миль, вскочил обратно в машину и захлопнул дверцу. Переключился на вторую передачу, нажал на сцепление и снова провернул ключ. И стал ждать.

Стрелка спидометра подползла к цифре «10».

«Достаточно. Можно попробовать».

– Ну давай же! Давай!

Клим отпустил сцепление и дважды нажал на газ. Пикап дернулся. Двигатель вначале провернулся, потом закашлялся и равномерно зарычал, набирая обороты.

«Работает!»

Вспыхнули фары, заштрихованные дождем. И замерцали огоньки самодельной приборной панели.

Клим испустил крик ликования и переключил на третью передачу. Он переживал свой звездный час. Румб поддержал его радостным лаем и завилял хвостом.

В небе громыхнуло, молния, похожая на щель, рассекла мир напополам.

* * *

Джо сделал укол Шустрику и тот сразу вырубился, погрузившись в видения: он пополз по длинной дренажной трубе к круглому пятну дневного света, который непонятным образом оставался все на том же далеком расстоянии. По существу, обычное белое пятно. Но он всматривался в него как зачарованный, не мог оторвать взгляд. Через несколько секунд, сам того не заметив, он уже не полз, а скорее – летел. Забыв про страх. С каким-то сексуальным возбуждением, сотрясающим тело. Летел к холодным искрам света. Летел в надежде заглянуть в другой мир. В его безмерность.

Снежок молча наблюдал за ним.

Через пару минут сердце Шустрика остановилось. Он умер. С безмятежной улыбкой и слюной в уголках губ. Скорее всего, последнее слово, что он произнес, достигнув манящего света, было «зашибись».

Джо подошел к Дорин, стараясь не соприкоснуться с ней взглядом. Потрогал ее запястье. Пульс не прощупывался. Невозможно было определить – мертва она или пребывает в коматозном состоянии. Джо вонзил иглу ей в вену, чуть надавил на поршень, затем потянул его назад, наблюдая, как внутри шприца распускается причудливый цветок крови, и впрыснул одним нажатием все содержимое обратно.

Пальцы на ногах девушки дрогнули. В последний раз. Она умерла. Почему-то очень быстро. Точно так гаснет лампа, как если выдернуть шнур из розетки.

Снежок снял со спинки стула платье Дорин – старое, уставшее от частых стирок – и накрыл им ее тело, насколько это было возможно.

Джо закрыл глаза, пытаясь овладеть своим разумом и мыслями. Он едва сдержался от слез и истерического смеха, рвавшихся наружу. «Боже, боже, что же я творю!» – завопил у него внутри голос. Он отвернулся и только сейчас заметил два развернутых журнала с картинками, лежащие под саквояжем Доктора.

«Господи, неужели этот больной узкоглазый ублюдок пролистывал комиксы с каким-нибудь очередным гомиком-суперменом в перерывах между пытками и извлечением человеческих органов?» – поразился Джо. Эти журналы, в гребаном подвале, посреди заброшенного города, казались таким же инородным телом, как плюшевые медвежата со вспоротыми животами на алтаре церкви.

«Гребаный дрочила!» – злость неожиданно подлила масла в огонь.

Джо снова закрыл глаза. Его била нервная дрожь. И начал читать молитву, которой его научил когда-то отец. Забытые слова он смело пропускал. И что-то слышалось в его голосе помимо грусти. Это была борьба его подсознания: «Перепрыгни через это дерьмо, Джо!» – «Нет! Нет!» – «Брось ты! Не можешь перепрыгнуть, так перелезь…»

Он закончил читать молитву и открыл глаза.

И в этот момент к его затылку прикоснулась холодная сталь.

От неожиданности сердце парня едва не провалилось в пятки.

Джо приоткрыл веки и покосился вправо – мачете лежал слишком далеко, не дотянуться, не успеть. Чья-то рука коснулась его плеча, развернула, и взгляд Снежка встретился с вороненым стволом пистолета и пальцем, замершим на спусковом крючке. И он понял, что попал в серьезный переплет.

Рука Джо потянулась к рации на поясе, палец нащупал нужную кнопку и вдавил ее. Сбоку на приборе замигал индикатор. «Моторола» предательски зашипела и затрещала, звуки становились невероятно громкими.

«Джо! Джо! У тебя все в порядке?.. Где… я тут маши… ты… воз… щайся… меня… шишь?» – тут же послышался встревоженный голос Клима, прерываемый треском статических помех.

– Черт! – расстроился Джо и подумал: «Болван! Я же тебя просил…»

Он отпустил кнопочку.

В комнате повисла напряженная пауза.

Снизу вверх на него смотрел китаец, коротко подстриженный, почти под «ежик». Смотрел спокойно, даже с каким-то интересом. Это был Коротышка, Сяолун – жилистый, быстроглазый и решительный враг.

– И что теперь? – В горло Джо будто швырнули пригоршню пыли. Мысли проносились в его голове, нарушая всякие правила. Он уставился на оружие, прямо в черный зрачок ствола. – Давай сработаем вничью и разойдемся подобру-поздорову?

– Иди за мной, – сказал китаец на неправильном, но вполне понятном английском. Вполне спокойно сказал. Он стрельнул глазами на Доктора со свернутой шеей. – Ты умеешь работать руками. И быстр. Это хорошо.

– Я тут не один. – Джо снова бросил взгляд на мачете.

Китаец укоризненно зацокал языком, обошел Снежка справа и сказал:

– И не думай. Не важно, сколько вас. Рацию выключи и оставь здесь, умник. А сам держись впереди меня и не рыпайся. Пошел!

* * *

Джо Снежок молча озирался по сторонам. Он и китаец находились в комнате пять на пять метров. Сяолун – у двери, Снежок – у противоположной стены, до половины выкрашенной масляной краской. Слева, в углу, сиротливо стояли табурет и пустой стол. Лампа в абажуре, свисавшая на кабеле с потолка, храбро светила людям в глаза.

Сяолун прикрыл дверь, достал связку ключей, нашел нужный ключ, провернул его в замке на два оборота и сунул связку обратно в карман. Затем демонстративно показал пистолет, держа его двумя пальцами, достал из него обойму. Не сводя глаз с Джо, он принялся выщелкивать патроны, которые падали на бетонный пол и лениво откатывались ему под ноги. В змеящейся улыбке китайца мелькнули кончики мелких зубов.

– И что теперь? – повторил свой недавний вопрос Джо.

Сяолун совершенно спокойно прошел к столу, аккуратно положил на него разряженный пистолет и медленно обернулся. Джо все время следил за ним глазами, врубаясь в ситуацию и инстинктивно понимая, что волей-неволей, но уже чувствует исходящую от китайца силу и угрозу. К чему весь этот спектакль, если он мог запросто его пристрелить?

«Ничего, я раскалывал орешки и покрепче», – мысленно успокаивал себя Джо, но чувствовал себя не намного лучше, чем попавший в ловушку омар.

На лице Сяолуна играла ухмылка. Даже издевка. В глазах зажглись безумные огоньки. Он снял с себя свитер и рубаху, оголив мускулистый, густо татуированный торс с множеством шрамов. Прогнулся, как кошка, хрустнув суставами.

– Я буду убивать тебя медленно, – произнес он. – О деталях ты узнаешь позже.

– Почему просто не пристрелить?

– Неспортивно, – лаконично ответил китаец.

Джо, не сводя глаз с Сяолуна, тоже скинул лишнюю одежду, оставшись в джинсах и мокасинах.

– Ты в баскетбол не пробовал играть? – с издевкой спросил Джо.

Усмешка в глазах китайца моментально испарилась. Шутка ему явно не понравилась. Он как-то резко изменился и стал похож на бешеного пса, приготовившегося закусать человека до смерти. Сяолун направился решительным шагом к Джо Снежку, подпрыгнул и начал наносить удары…

* * *

Клим чертыхнулся, потряс рацию. Попытался еще раз связаться с Джо Снежком.

Тот молчал. Похоже, отключился.

Румб глухо зарычал.

Клим облокотился на руль машины, бросил взгляд на пса и спросил с растущим беспокойством:

– Думаешь, он в беде? – и, пытаясь сохранить хладнокровие, принялся лихорадочно искать ответ на свой же вопрос.

Румб посмотрел на него с таким видом, будто хотел сказать: «Кто знает? Не мешало бы и проверить».

«Инстинкт…»

Энтузиазма эта собачья подсказка у Клима не вызывала, он сложил в уме все «за» и «против» и сказал:

– Вряд ли это такой уж хороший план… Но в твоей логике что-то есть.

Румб гавкнул и вывалил язык, часто-часто дыша.

– Ладно, ладно… Иду. Уговорил.

Клим сунул за пояс револьвер и крепким узлом привязал собачий поводок к ручке над дверью:

– Оставайся в кабине. Сторожи!

Пес с недовольным видом заерзал на сиденье. Он явно хотел пойти вместе с человеком и смотрел на него с такой мольбой, словно тот был ближайшим родственником Иисуса Христа. Румб был готов к подвигам. Но Клим поднял руку, будто говоря: «Потом, потом, приятель».

Клим подтянул ремни на маске «Собачьего носа», достал из наплечной сумки планшет, что-то быстро ввел в программу компьютера и спрятал его обратно. Затем включил аварийные огни, взял оставшийся фонарь и, распахнув дверцу водителя, выскочил из кабины – в ночь. В лицо хлестнул колючий ливень. Над туманом, все усиливаясь, выла буря. Послышался громкий треск не выдержавшего дерева, и толстая ветвь с грохотом смяла крышу брошенного рядом автомобиля. Вслед молния прочертила небо. На пару секунд Клим остановился, вдыхая всей грудью свежий воздух. Его била дрожь…

* * *

Удар пришелся Снежку в грудь, и он свалился на пол, поморщившись одновременно и от боли, и того, что бетон был холодный, как задница старой ведьмы. Да, такой прыти от китайца Джо не ожидал. Если б нога угодила в голову, то, несомненно, развалила бы череп одним ударом.

Снежок вскочил, успел блокировать несколько стремительных серий ударов китайца, но Сяолун умудрился в каком-то невообразимом прыжке развернуться и протаранить его пяткой в живот. Джо сложился пополам, отлетел назад и снова рухнул на пол. Боль набила его внутренности до отказа, как солома – чехол матраса.

«С этим косоглазым придется попотеть, – подумал Джо, наблюдая за противником. Его душила боль. Мир вокруг него начал расплываться и его облепили серебряные «мухи». – Откуда этот придурок свалился на мою голову? Хорошо хоть не по яйцам вмазал. Еще пара таких ударов и я навсегда потеряю интерес к жизни».

– Вставай и дерись, как мужчина! – рявкнул китаец и его глаза-щелки выпучились от гнева, как у лягушки.

«Нужно покорячиться под новичка немного, потерпеть, а потом уж и башку желтожопому открутить, – решил Джо, поднимаясь на ноги. – Пусть только чуточку ослабит внимание».

Снежок вскочил на ноги и стал кружить вокруг китайца, отклоняя тело то влево, то вправо в боевом танце капоэйры, но, не вступая с ним в бой и памятуя о том, что атакующий гораздо чаще раскрывается, чем обороняющийся. Противник не отрывал от него глаз, но стоял на месте, проявляя железную выдержку.

Нападение Сяолуна было молниеносным, точно распрямившаяся пружина часов. Удары градом посыпались на Джо. Китаец постоянно менял уровни атаки, работая то кулаками, то ребром ладони, а также локтями и коленями. Снежку ничего не оставалось делать, как отбиваться и уклоняться всеми возможными способами, применяя гибкую технику капоэйры.

Сяолун заметил, что его действия уже не возымели былого успеха, и тут же сменил и стиль борьбы, превратившись одновременно в человеческое подобие змеи и обезьяны. Его ладони со сжатыми вместе пальцами напоминала голову кобры, безжалостно жалящую свою жертву, а тело стало гибким и подвижным, как у разыгравшегося в клетке шимпанзе. То гортанное шипение, то рык срывались с губ китайца.

Джо стал пропускать множественные удары. Пальцы китайца были настолько крепкие, что, казалось, могли сокрушить скалу. Снежок дрался отчаянно. Но через пару минут все его тело саднило, словно один большой синяк. Дыхание сбилось. Из носа шла кровь. Левый глаз накрыла гематома. Противопоставить китайцу больше было нечего. Он не помнил себя от боли и ярости, но продолжал схватку.

Нужен был момент. Всего лишь один момент! Джо ловил его. И время подошло. Он ушел в сторону и присел под жалящей рукой китайца, одновременно разворачивая свою правую руку, чтобы ухватить левое предплечье нападающего, дернул его вниз, затем вверх, и, выворачивая по часовой стрелке, потом опять дернул и, наконец, освободил и нанес удар пяткой в поясницу.

Сяолун растянулся на полу.

Джо подскочил к нему, схватил за руку, опустился на спину и попытался произвести болевой прием, зажав руку Сяолуна между своих ног, прижимающих тело китайца к полу. Но тот ловко вывернулся, ударил Джо пяткой в грудь и тут же вскочил, потирая то ушибленную поясницу, то локоть.

Джо неудачно провел атаку. Упустил шанс сломать китайцу руку. Но его противник оценил его бойцовские навыки. Он раскусил его. И это было вдвойне плохо.

В глазах китайца блеснул странный огонь, одновременно выражавший и изумление, и злость. А затем он ринулся вперед.

Джо отбил стремительные удары в голову и грудь, но китаец нырнул вниз и обрушил правый кулак на тазовую кость, а затем схватил запястье парня, дернул его вниз и повернул против часовой стрелки единым мощным движением. Снежок взвыл от боли. Если б не подготовка, то рука Джо непременно бы сломалась, а после китайцу ничего бы не стоило добить его. Но это было еще не все. Сяолун прокрутился вокруг своей оси на одной ноге, уйдя вправо, а затем в прыжке ударил Джо другой ногой в голову снизу вверх. Снежок, проделав сальто, отлетел назад и ударился макушкой об стену.

Снежок попытался подняться, но у него не вышло. В глазах все плыло. Ноги и руки не слушались. Практически бой был им проигран. Китайцу оставалось подойти и свернуть шею нокаутированному Джо. Как это делается, Джо и сам прекрасно знал.

Снежок сплюнул выбитые зубы вместе со сгустками крови. Мысли его остановились. Он проваливался в бездну, в темное бесконечное пространство, словно комната, в которой находился, была заполнена мутной водой. Китаец что-то сказал ему, но слова растаяли в непонятные звуки.

Сяолун расхаживал взад-вперед у двери и похрустывал суставами пальцев рук, сложив их в замок. Пистолет продолжал лежать на столе бесполезным куском металла. Изредка китаец бросал взгляд на поверженного противника и недовольно морщился.

Джо тряс головой и пытался сохранить сознание…

* * *

Клим подошел к двери и заметил, что изнутри бьет свет – через замочную скважину, вокруг петель и в щель у пола. Принюхался. Кто-то прохаживался у двери. И это был не запах Джо Снежка. Клим готов был поклясться, что запах незнакомца сложил в его сознании нечто вроде силуэта человека, находившегося по ту сторону двери, а на этой же стороне – будто отпечаталась его тень, как негатив.

– Пора с тобой заканчивать… – произнес за дверью голос незнакомца.

Стекла на маске «собачьего носа» начали запотевать.

Незнакомец остановился и его тень показалась в щели у пола.

Клим волновался. Его ладони стали влажными. Он ощутил, как спину пронизывают ледяные волны.

Не отводя взгляда от «призрака», он сделал глубокий вдох и засунул в руку в карман плаща…

* * *

Выстрел пронзил тишину как гром среди ясного неба – это был голос самой смерти: БА-БАХ!

Сяолун дернул головой, словно от удара током. Он пошатнулся влево, неуклюже взмахнул руками, но тут же выровнял равновесие. Глаза его широко раскрылись, он опустил подбородок на грудь и посмотрел сначала на вырванную плоть и расплывающееся пятно крови возле правого соска, а затем перевел взгляд на Джо Снежка, зашевелившегося у стены. Изо рта у китайца стекала тонкая струйка крови, с неправдоподобной четкостью высвеченная тусклой лампой.

Сяолун шагнул вперед. Один шаг. Второй. Рука медленно тянулась к ужасной рваной ране.

БА-БАХ!

От второго выстрела Сяолун содрогнулся всем телом. Глаза его заморгали, как неисправные фары. На груди расплылось второе пятно. Китаец сделал еще шаг, но будто наступил в пустоту – и рухнул на колени. Оперся руками на пол и попытался встать. Жизнь сходила с его лица.

БА-БАХ!

Третий выстрел снес ему едва ли не полголовы и размазал его мозги по полу. Сяолун завалился набок.

Невероятно, но все три пули прошли через тело китайца навылет и врезались в стену слева от Снежка, отбив большие куски штукатурки.

Джо наблюдал за Сяолуном, не веря своему уцелевшему глазу.

Китаец не умер сразу. Пальцы продолжали скрести бетонный пол, будто хотели дотянуться до Джо и сомкнуться на его шее.

Джо стало жутко. Он смотрел на шевелящиеся пальцы, как загипнотизированный.

Остекленевшие глаза китайца смотрели на Джо. Изо рта и носа китайца текли струйки крови.

Пальцы скребли. Тише… тише… замерли.

Сяолун умер.

Снежок глянул на дверь. В ней зияли три отверстия с рваными краями.

– Эй! – послышался из-за двери знакомый голос. – Джо, ты жив?

«Башка!»

Джо приподнялся на локтях, подполз к трупу китайца и достал у того из кармана связку ключей.

– Эй! Э-эй! – снова подал голос Клим. – Джо, я в тебя не попал? Отзовись!

– Я сейчас… – прохрипел Джо, встал и, покачиваясь на непослушных ногах, доковылял до двери. – Нет, не попал. Ты попал… куда надо…

Но Клим его не слышал, потому что губы Снежка шептали.

Джо подобрал нужный ключ, распахнул дверь, едва не упав.

В дверном проеме стоял Клим. Растерянный. С приоткрытым ртом. В руке держал револьвер. Дрожащим пальцем он поправил спадающие на кончик носа очки и спросил:

– В кого я стрелял, Джо? Что с тобой?

– Я в порядке, а вот он… – произнес Джо, едва слыша свой голос, и отодвинулся в сторону.

– Слушай, он мертвый? – дрогнувшим голосом спросил Клим, не сводя глаз с трупа. – Может, пощупать пульс?

Снежок хотел даже рассмеяться, но закашлялся. Превозмогая боль в груди, сказал:

– Мертвее не бывает. Ты что, Башка? Да у него мозги раскиданы по всему полу. Ты классно сработал, чувак!

Клим остолбенел и решился дара речи, он сорвал с лица шлем-маску, наклонился и его вырвало.

– Боже мой, что я наделал! – немного спустя выдавил он, тяжело дыша.

«Ты его убил, ты его убил», – отдавалось у него в ушах, «ты его убил», – подтверждали глаза, «ты его убил» – твердил какой-то внутренний голос.

– Да ладно тебе, успокойся. Рано или поздно все кого-нибудь убивают, если так складываются обстоятельства.

– Он… он – человек…

– Что сделано, то сделано, Башка. Такая вот для тебя свежая новость. Ты круто стреляешь, я тебе скажу. Не ожидал.

– Я стрелял с закрытыми глазами, – признался Клим. – Зажмурившись.

– Не заливаешь? – не поверил Снежок. – Три пули всадил, не глядя?

– Я сфокусировал внутреннее зрение. Это сложно объяснить даже самому себе. Пойдем отсюда…

– Да. Пожалуй, пора. Мне нужно забрать мачете.

– Я был в той комнате… – Клим запнулся.

– «Собачий нос»? Шел за мной по запаху? – догадался Джо.

– Угу. А кто эти люди?

– Я бы сказал: звери. Головорезы Шрама. – Джо сплюнул кровь и потрогал то место, где были зубы. Двух не хватало. Десна воспалилась. И боль пронзала пол-лица.

– Понятно.

– И еще нам нужно заглянуть наверх, – сказал Джо, заправляя в штаны футболку.

– Зачем?

– Сам увидишь. – Джо отряхнул рубаху и надел ее поверх футболки. Посмотрел на Клима и сказал: – А ну-ка улыбнись! Все о’кей, чудик! Мы живы!

Клим улыбнулся. Улыбка казалась чужой на его губах. Он достал из кармана очки и водрузил их на нос трясущимися пальцами.

Джо чисто случайно хлопнул себя по груди – амулета не было. Его взгляд с тревогой заскользил по полу комнаты и остановился на акульем зубе, белеющем на сером бетоне, как айсберг. Снежок облегченно выдохнул, подошел, поднял амулет и сунул в карман, так как тонкая бечевка оказалась разорванной. На обратном пути он споткнулся о руку китайца – та дернулась и поднялась, указав пальцами на горящую лампочку.

– Ах, да, приятель, ты прав. Я забыл потушить свет… – Снежок клацнул выключателем и вышел в коридор.

Комната погрузилась во мрак.

* * *

Уже возле лестницы, ведущей в торговый зал, Клим остановился и посмотрел по сторонам, будто кто-то мог его подслушать, а затем сказал:

– Джо, не говори никому, что я убил человека.

– Почему? Ты отправил к праотцам врага. Тебя что, совесть мучает? Брось!

– Совесть – лучший адвокат, Джо. Законы физики говорят, что на каждое действие есть равное ему противодействие. Между разными событиями можно найти соотношения.

– Что ты подразумеваешь подо всем этим? – не совсем понял Джо. Точнее – ничего не понял.

Клим нахмурился, поправил очки и протянул ему револьвер:

– Забери. Я придаю оружию другой смысл существования. Две-три минуты назад он был иной.

– Говоря по правде, ты только что спас мою жизнь. Револьвер дарю. Теперь он твой.

– Нет. Он мне не нужен. Я не желаю делать уступок принятому решению. Постарайся понять меня.

– Кончай ломаться!

– Нет. И на этом точка.

– Дело твое, чудило гороховое, – покосился на него Снежок, забрал оружие. – Как скажешь. Но теперь я твой должник, а ты мне настоящий друг, с которым можно пойти и в огонь, и в воду.

– Спасибо, – немного смутился Клим. – Но «в огонь и в воду» – это безрассудство. Долг – постыдно. А друзья – хорошо. Но мы ведь и раньше были друзьями?

– Да. Но теперь мы друзья не разлей вода. Сечешь? Это клево, Башка!

– Угу. И не называй меня больше «чудило гороховый».

– Не буду. Это было в шутку.

Клим цыкнул:

– Мне не понравилось.

– Ты чего-то скис.

– Ничего я не скис. Тебе показалось.

Джо достал сигарету и размял пальцами табак:

– Закурить после хорошей драки – самое милое дело.

* * *

Луч фонаря скользил по длинным мотоциклам, присевшими на задние колеса с широченными шинами, с выдвинутыми вперед вилками и торчащими, как рога, рулями. Четырехтактные двигатели семейства «Харлей-Дэвидсон» всегда отличались крутизной хрома, а бензобаки – размером. Роскошное сияние источали массивные корпуса воздухофильтров, цилиндры, выхлопные трубы и спицы высоченных передних колес.

– Крутые байки! – восторгался Клим, медленно проходя мимо мотоциклов. – Раритет. Давно таких красавцев не видел. Неужели они Шраму принадлежат?

– Смотри! – Джо указал фонарем на странный предмет, лежащий возле двух баллонов с пропанов на тележке, и толкнул в плечо Клима.

– Вау! – восхищенно произнес тот. – Это оно и есть? Да?

– Угу. Шустрик о нем и говорил.

Они подошли поближе и обошли находку вокруг, пристально рассматривая. Черный цилиндр был настолько гладкий и идеальный, что казался сделанным из дымчатого стекла. Кое-где в нем имелись двухдюймовые отверстия, забранные решетками, а по бокам располагались крепкие ручки для переноски контейнера.

Клим заметил то, что искал. Он нагнулся и откинул крышку над панелью управления, скрытую в торце цилиндра. Прямо под маленьким жидкокристаллическим монитором и динамиками находилась миниатюрная клавиатура с цифрами и буквами.

– Ты уверен, что с этим разберешься? – с сомнением спросил Снежок, нахмурившись. – Думаешь, сможешь угадать код?

– Думаю – нет, – задумчиво сказал Клим, увидев знакомую ему кириллицу на клавишах. – На это, пожалуй, уйдет вся моя жизнь. Но раз эту штукенцию сделали русские, а это не вызывает у меня никаких сомнений, то есть иной способ ее открыть. Более простой. По-русски.

– Сплюнь!

– Попытка не пытка, – сказал Клим.

Он полез в карман, достал швейцарский нож, в рукояти которого был спрятан целый набор всяких полезных инструментов, и мини-отверткой открутил четыре шурупа. Затем аккуратно снял верхнюю крышку вместе с лицевой частью панели, покрутил их в пальцах и отбросил в сторону.

– Посмотрим, что тут у нас… – Клим направил свет фонаря на оголившееся нутро панели управления и поправил очки кончиком пальца. – Так-с… Ага… Хм… Понятно…

– Ну что там? – сгорал от нетерпения Джо.

– Погоди, погоди… – пробормотал Клим, перебирая пальцами цветные проводки. – Вот, нашел. Кажись, они.

Он оторвал маленькими пассатижами сначала один из проводов, затем следующий, вытер выступивший на лбу пот и сказал:

– Ну, с богом! – и ткнул кончиком отвертки в контакты микросхемы.

Внутри открытой панели что-то заискрилось и показался сизый дымок.

Клим набрал какую-то последовательность цифр на клавиатуре приборной панели цилиндра. У него появилась дрожь в ногах. «Спокойно, спокойно…» – приказал он себе.

Динамики ожили.

– Подтверждающий код принят, – сообщил на русском языке электронный голос. – Аварийная остановка системы защиты. Некритическая ошибка. Нарушен процесс инсталляции объекта. Требуется перезагрузка некоторых программ. Чтобы установить новый код и получить доступ к содержимому контейнера, воспользуйтесь клавиатурой на панели управления и нажмите красную кнопку «Принять».

Клим достал из своей сумки планшетник, шустро оголил концы оторванных проводов, пассатижами обжал на них штекеры и воткнул в отверстия на торце своего портативного компьютера. Затем пробежался пальцами по его виртуальным клавишам.

Джо стоял рядом и моргал глазами, ничего не понимая, но продолжая наблюдать за манипуляциями Клима с таким же вниманием, как кот следит за мышкой.

– Что он сказал? – поинтересовался он у Клима.

– М-м-м… Не мешай! – отмахнулся тот. Нажал на кнопку «Принять» и снова ткнул отверткой в микросхему.

– Новый подтверждающий код принят, – монотонно произнес речевой информатор. – Стартует программа инициализации проекта «Оскар». До открытия контейнера осталось пять минут. Ожидайте.

– Фух! – Клим присел на корточки. – Есть! Я его сделал. По ходу, робот маленько сбрендил. Хе-хе! Логика всегда была моим главным оружием.

Джо уставился на дисплей контейнера, и у него отвисла челюсть.

В центре дисплея, поверх бегущей строки появились цифры «5:00». Через секунду они сменились: «4:59».

– Башка, что это?..

– Обратный отсчет, – спокойно ответил тот. – Все в порядке.

– Блин! Какое «все в порядке»?! Ты что, идиот, Башка? Ты включил обратный отсчет? Да это же ядерная бомба, мля! Мамой клянусь, что бомба! – Снежок попятился назад. – Выключи эту хреновину, кудесник, твою мать. Я тебя очень прошу. На фиг такие приколы!

Цифры на экране быстро шли на убывание.

– Не переживай, Джо, это не бомба. На предмете нет соответствующей маркировки.

– Если ты ошибся, я тебя сам убью, – недоверчиво косясь на цилиндр, выдавил Снежок. – Ты хоть раз видел ядерную бомбу? А?

Клим пожал плечами.

– Нет? – остолбенел Джо.

– Нет. Только на картинках. Но в бомбах должна стоять более надежная защита, на тот случай, если какому-нибудь идиоту вздумается в нее залезть.

– Резонно, но не очень убедительно, – фыркнул Джо. – По крайней мере, два идиота уже имеются.

Они замолчали.

– Три минуты, – произнес неумолимый электронный голос.

Несмотря на бушующую за стенами магазина стихию, в торговом зале воцарилась какая-то особенная тишина. Джо Снежок и Клим ждали, не отводя глаз с дисплея.

– Одна минута.

На экране появился зеленый круг, который уменьшался в размерах, точно змея, пожирающая свой хвост.

– Тридцать секунд. Если вы хотите остановить процесс, то введите код доступа и нажмите зеленую кнопку «Отмена».

Зеленый круг погас. Цифры заполнили весь экран.

– Десять секунд… девять… восемь… семь…

Каждое слово отражалось громовым эхом в их сознании.

Клим чихнул.

Джо дернулся, будто по нему пропустили электрический ток, и вперился в него глазами:

– Черт! Нашел, когда чихать, Башка! Я чуть не усрался от неожиданности!

– Прости, – Клим сдавил большим и указательным пальцами переносицу, чтобы снова не чихнуть.

– …одна… ноль.

Парни сжали зубы. «Сейчас!» – мелькнуло у них в головах, и сердца забились быстрее.

Цилиндр едва ощутимо задрожал. Что-то зашипело и из отверстий на пол хлынули потоки какой-то зеленовато-белесой жидкости. Клим и Джо отскочили на несколько шагов и остановились.

– Внимание! Предупреждение! Прототип номер двадцать семь не полностью готов для извлечения, – сообщил голос информатора. – Экстренное вскрытие контейнера нарушило программу инсталляции. На последнем этапе генетического конструирования и взращивания организма произошел сбой. Прототипу двадцать семь не хватает сорок два часа, тридцать пять минут и семнадцать секунд до полного развития. Обнаружены дефекты. Рекомендуется уничтожить.

На мониторе появилась зеленая вращающаяся спираль ДНК, некоторые звенья хромосом которой горели красным цветом. Бегущая строка снизу давала более подробную информацию.

– Конец света отменяется! – радостно сказал Клим. – Ничего не взорвалось!

– Я рад до усрачки! – буркнул Снежок.

Раздался странный шум. Цилиндр раскрылся подобно раковине и из него появился неровный инфернальный свет.

Парни переглянулись и осторожно приблизились к цилиндру. Под ногами хрустнул засохший крысиный помет. Заглянули внутрь и открыли рты от удивления.

– Джо, он зеленый какой-то. Это не человек.

– Прикуси язык. Это подсветка такая.

– Думаешь?

– А ты помнишь, каким сам родился? – задал вопрос Джо. – К примеру,я – черным, уж точно.

– Посвети-ка фонариком.

Джо направил луч на ребенка.

– Нормальный пацан, – заявил он. – Такой же белозадый, как и ты, Башка.

Внутри контейнера лежал младенец. От яркого света он поморщился, отвернулся, а затем открыл глаза и уставился на Снежка.

Клим отметил, что глаза у младенца были какие-то чересчур умные и серьезные, и это ему не понравилось. «Хорошо, хоть орать не начал», – подумал он.

Джо, в свою очередь, заметил пенис ребенка – маленький, дюймовый, но уже стоящий торчком. Это его удивило и позабавило. И он проникся симпатией к малышу.

– Ты смотри, Башка, а елда у него в порядке, работает, – сказал он и хихикнул. – Круто! Надо же… такой маленький… – и добавил с уважением: – Мужик!

– И чего с этим мужиком теперь делать будем? – озадачился Клим.

– Ты где машину оставил?

– У центрального входа.

– Закутай ребенка в свой плащ, неси к машине, садись и сдай назад ярдов на сто от дома.

– Это зачем?

– Потом узнаешь. Меньше слов, больше дела!

Клим снял с себя плащ.

Малыш задрал ноги вверх, изучая взглядом собственные пальцы. И начал издавал отрывистые смешки. Эти звуки тронули сердце Клима – словно младенец понимал, что он не оставлен в полном одиночестве, что о нем обязательно должны позаботиться.

– Джо.

– Что?

– Снимай рубашку. Ему будет холодно в мокром плаще.

Снежок расстегнул пуговицы, снял с себя рубашку и протянул Климу:

– Держи.

– Джо.

– Да что еще?!

– Я не могу его взять. Не умею. И боюсь. Он такой маленький…

– Бли-и-ин! Держи рубаху. – Снежок вытянул младенца, положил его на рубаху и помог Климу его завернуть.

– Не сильно только закутывай, а то задохнется.

– Разберусь…

– Чтоб ты делал без меня…

– Чего? – усмехнулся Джо. – Кто-то из нас и в руки его только что побоялся взять. Молчал бы!

– Ты его сильно укутал. Серьезно тебе говорю. Ты его запаковал точно эскимоса в спальном мешке.

– Нормально.

– Нет. Он может так задохнуться…

Они направились к выходу, споря. У двери остановились.

– Джо, похоже, ребенок облевался…

– Ты его укачал, – с укором сказал Джо, – вот он и облевался. Кстати, надо бы ему имя дать. Как думаешь? Человеку без имени никак нельзя.

Клим на секунду задумался и сказал:

– Оскар.

Почему – Оскар? Какое-то дурацкое имя.

– Ничего не дурацкое, – не согласился Клим. – Во-первых, так проект называется. Слышал, что речевой информатор говорил? А во-вторых, имя «Оскар» означает «божье копье».

– Лады, – кивнул Джо и, вспомнив пенис ребенка, согласился: – Копье у него, действительно, что надо. Пусть будет Оскаром.

Клим подергал ручку двери и посмотрел на Снежка:

– Тут и дверь закрыта. Помоги.

Снежок вытащил металлическую трубу, плотно вставленную в ручки двери, и распахнул створки.

– Ты иди, Башка, а я тут хочу сюрприз сделать Шраму. – Глаза Снежка, черные как уголь, блеснули, сфокусировавшись на канистрах с бензином.

– Может, не стоит? – встревожился Клим.

– Еще как стоит. Мой фейерверк им надолго запомнится.

Клим остановился у открытой двери, посмотрел на Джо и сказал:

– Знаешь, похоже, мы с тобой и этот малыш непременно составим часть истории.

– Плохой? Плохой истории? Думаешь, мы во что-то конкретно влипли?

– Нет.

– А какой же?

Клим бросил взгляд на пухлого светловолосого младенца, завернутого в плащ, на открытый цилиндр и, поглаживая спину ребенка, уверенно сказал:

– Всемирной.

Джо направился к мотоциклам и принялся откручивать крышки с топливных баков. А Клим откинул плащ с лица ребенка, поцеловал его в щеку и увидел, что тот уснул.

* * *

Едва Клим вышел за порог магазина, как услышал лай Румба и увидел бегущих к пикапу людей – Джека и Проныру. Братьев с ними почему-то не было.

Дождь утих, превратившись в унылую морось, в тумане практически незаметную. Вода постепенно уходила.

Джек подбежал к пикапу первый. Проныра едва поспевал за ним из-за лишнего веса.

– А где Угрюмый и Безумец? – спросил Клим у Джека, прижимая к груди сверток с младенцем.

Джек сделал паузу, посмотрев в упор на встревоженного Клима. И медленно, подбирая слова, произнес:

– Они остались там, Башка. Попали в западню. У меня и самого пухнет голова оттого, почему это случилось. Давай сматываться отсюда. – Джек посмотрел по сторонам, затем его взгляд остановился на плаще, в котором что-то закопошилось: – А где Снежок? И что это у тебя?

– Не «что», а «кто»…

– Что?.. – не понял Джек.

– Это Оскар. Ребенок.

– Какой к черту ребенок?! Где Снежок?

– Там. – Клим указал рукой на дверь магазина. – Он что-то задумал, но нам нужно быстрее убираться отсюда. Он сказал отъехать от магазина ярдов на сто. Немедленно. И ждать.

– Джек, мы оторвались, кажись, – сказал Проныра. Он согнулся и уперся ладонями в колени, дышал хрипло, как больная собака. – Черт, надо курить бросать!

– И перестать помногу жрать на ночь, – добавил Джек.

Он обернулся, вгляделся в туман. Шрама и его людей не было видно. Затем перевел взгляд на магазин.

В этот момент в дверях появился Джо Снежок, в руках он держал канистру, из которой струйкой вытекал бензин. Увидев пикап, заорал:

– Блин, Башка, ты еще здесь?! Джек, не устаивайте тут перекличку! Некогда! Садитесь в пикап! Я сейчас.

– Ты что задумал?! – поинтересовался Джек.

– Тут их байки! – ответил Джо и, откинув пустую канистру в сторону, полез в карман за спичками. Он стоял под самым краем навеса.

– С ума сошел… – пробормотал Проныра.

– Я ему говорил… – Клим пожал плечами. – Но он не слушает.

– Нормально, – поддержал Джек. – Это им за Безумца и Угрюмого.

Они переглянулись и бросились в кабину. Однако места там оказалось мало. Проныра взял на поводок Румба и разместился с ним в кузове.

Клим отдал ребенка Джеку, поудобнее устроился за рулем и задним ходом подъехал к главному входу магазина, там развернулся и стал ждать. Джек открыл пассажирскую дверцу.

Джо чиркнул спичкой, она загорелась, но тут же погасла. Он зажег другую и, защищая ее огонек ладонями от дождя и ветра, начал подносить к лужице бензина.

– Прыгай к нам! – крикнул Джек. – Живее!

Бензин вспыхнул. Джо отпрянул назад. Красно-желтые язычки пламени заиграли, разом оживив окружавшую их серость.

Двигатель глухо заревел. Вспыхнули фары.

Джо буквально влетел в кабину, захлопнул дверцу и заорал:

– Жми-и-и! – Его глаза были озарены мстительным удовольствием.

Пикап рванул вперед, проскочил между двух ржавых легковушек и, набирая скорость, исчез в тумане.

Дальше все произошло в считанные секунды. Змейка огня скользнула к двери, просочилась внутрь и исчезла, как козленок в темной пасти питона. Мгновение спустя – нарастающее шипение, превращающееся в гул. Оглушительный хлопок, одновременно с ним яркая вспышка озарила улицу – точно здание откашлялось воспламенившимся горючим из канистр, баков мотоциклов и сжиженным газом из баллонов. Разгневанная стихия, выйдя из-под контроля стен магазина, вырвалась наружу. Стекла витрин выплеснулись тысячами осколков вместе с огненной волной, заставившей туман попятиться. Раскаленный воздух пробежал из конца в конец торгового зала, сметая, деформируя и плавя все на своем пути, а затем с ревом выбил кровлю крыши и поднял в воздух обломки стропил, дымящиеся доски и куски шифера, тут же разлетевшиеся веером по всей округе. Искры закружились, как голодная мошкара.

Из подворотни соседнего дома появился худой бродячий кот. Он сумасшедшим взглядом желтых глаз вперился в бушующий огонь, охвативший магазин, и растерянно пытался осмыслить происходящее.

Помятый и обугленный топливный бак мотоцикла впечатался в жирную глубокую грязь, а возле кота, как копье, в землю вонзилась хромированная выхлопная труба. Кот отскочил в сторону, шерсть на нем встала дыбом. Животное постояло в нерешительности, затем приблизилось к баку, с шумом втянуло воздух трепещущими ноздрями, на мгновение замерло… и бросилось назад, залезло на дерево, а с него перепрыгнуло на чердак, что делало лишь в состоянии панического ужаса.

Через пять минут на яйцо бензобака опустилась нога в ковбойском ботинке со стоптанным каблуком. Какое-то время человек пустыми, отчужденными глазами глядел на горящие и дымящиеся руины. Его лицо, выжатое былыми кошмарами, даже немного разгладилось. А потом каменная стена молчания рухнула – сквозь треск прожорливого огня раздался крик Шрама, настолько громкий, словно взрыв произошел под его задницей.

Глава шестая Каратели

Три месяца спустя. Верхний сектор Читтерлингса. Район Старой Гавани.

Пересекая заброшенное кладбище, Джек все время озирался по сторонам, а его ноги, крутившие педали велосипеда, на какой-то миг замирали. Неприятное чувство преследовало его. Наверно, думал он, нечто подобное испытывает канатоходец под куполом цирка. И с каждым ярдом пути он окунался в новый прилив беспокойства.

Могли ли давно умершие люди следить за ним из своих дремлющих могил и пытаться читать его мысли? Где-то глубоко в сознании Джека проносились страшные видения. Мерещилось, что мертвецы там, под землей, держат рентгеновские снимки его мозга в костлявых пальцах перед провалами своих темных глазниц, излучающих зеленый лихорадочный свет, и беззвучно хохочут. И этот смех раздавался в ушах парня, как маленькое землетрясение. Он приказывал себе: надо очнуться от этого и выкинуть из головы весь проклятый бред!

Джека на кладбище всегда пробирала дрожь. Как-то раз поздно вечером, когда на небе висел серп луны, он видел здесь привидение – среди надгробий промелькнуло что-то бесформенно-белое, вроде простыни. Едва в штаны не наложил от страха. И после того случая ему на ум невольно приходили софизмы о цене человеческой жизни, которые он слышал от Башки. Он их многократно обыгрывал в уме и хотел спросить у покойников: «В чем ваши проблемы? Вы ведь сюда не пришли поспать часок-другой, верно? Таблетки, травка, самогон, болезни и старость заставили вас здесь лечь и вытянуться – при чем тут я?» – но тут же сам себе давал ответ: «Проблемы в том, что они мертвы, а я – нет».

Следовало сделать небольшой крюк, чтобы приблизиться к КПП ^[63]заставы с севера. Спросят: «Откуда?» – тотчас смело заявить, что проведывал умерших родственников. Дедушку, к примеру. Или бабушку. Да мало ли! А на кладбище добирался через другой блокпост, тот, что находится в трех милях севернее. Солдаты в карауле меняются не часто, многие знали Джека в лицо. Точнее – знали придурковатого на вид парня в толстых очках, которому, возможно, никогда не светит свидание с нормальной девушкой, а о сексе – ни в настоящем, ни в будущем – уж и мечтать не стоит. Последние захоронения здесь делали лет пять назад. Никто ничего не заподозрит, если что. Поверят. И одет он вполне прилично. Даже носки на ногах имеются. Ничего общего с бродягой.

Когда кладбищенская ограда осталась позади, зудящее беспокойство начало исчезать. Джек почувствовал облегчение. Он проехал по дороге еще с четверть мили и повернул налево. Показалась застава: вышка, полосатая будка, ряды заграждений, казармы. Джек достал из кармана очки с толстыми линзами и шустро водрузил на переносицу. Тотчас все поплыло перед глазами, но эта уловка была как дополнительный пункт мелким шрифтом в напечатанной без единой задоринки хитрости. Правда, приходилось теперь чаще смотреть на дорогу, дабы не наехать колесом на какое-нибудь препятствие и не завалиться вместе с велосипедом.

Шлагбаум был поднят, десяток грузовиков с коричневыми тентами стояли в ряд на дороге, будто чего ждали. У обочины замерли два армейских джипа. У одного их внедорожников был поднят капот и виднелась взмокшая от пота спина водителя, склонившегося над двигателем.

«Понятно. Поломка. Потому и колонна остановилась».

Часовые, заметив Джека, уже приближались к нему размеренным шагом, преграждая путь. С вышки за парнем через оптику наблюдал снайпер. Попробуй теперь повернуть и броситься наутек – пуля мигом догонит. Таковы правила. Не спасет и Иисус Христос со всеми своими святыми, даже не надейся.

Джек знал, что делать. Он сбросил скорость, улыбнулся, как чеширский кот, скорчив любезную мину и при этом поправив кончиком пальца очки. Ни дать ни взять – Стопроцентный Маменькин Сынок, только что водрузивший цветочки на могилу любимого дедушки и торопящийся домой, чтобы успеть на занятия в школе. Со стороны, он, наверно, выглядел как полный недоумок, потому что с расширением улыбки на его лице тут же снижался коэффициент интеллектуальности. Улыбка была максимально глупой. Даже дебильной. Джек долго тренировался перед зеркалом. Слава богу, никто из членов его банды этого не видел. Они бы дико хохотали, согнувшись пополам и упершись ладонями в колени. Несомненно. Однако, как ни крути, а визуальная ложь всегда выразительнее путаных слов.

Часовые переглянулись. А дальше все развивалось по привычному сценарию, менялись только детали. Тот солдат, что стоял ближе к Джеку, узнал его, мотнул головой другому солдату – пускай, мол, проезжает. А тот махнул в ответ рукой, точно отгонял назойливую муху, и молча пропустил парня. Однако выглядели они как-то необычно – это не ускользнуло от Джека. Заметно нервничали и все время бросали взгляды то на джипы, то на грузовики.

– Спасибо! – сказал Стопроцентный Маменькин Сынок.

«Болваны…» – одновременно в мыслях добавил Джек. Ему захотелось сделать в их сторону выразительный жест правой рукой. И он едва сдержался.

Однако стоило Стопроцентному Маменькину Сынку притормозить у одного из грузовиков, чтобы заглянуть в кузов, как к нему пружинистой походкой подошел солдат и почти прорычал: «Куда пялишься, пацан? Проезжай, не останавливайся!»

Джек успел краем глаза заметить, что солдат был огромный, напоминал сбежавшего их зоопарка самца гориллы. На его лице не было никакого выражения, как не бывает его на кафельной плитке. А обмундирование – черный мундир с синими лампасами на штанинах, заправленными в высокие начищенные ботинки – было Джеку незнакомо. Никогда прежде он такой униформы не видел.

«Интересно, что тут за пляска с греблей происходит?» – подумал Джек, продолжив путь.

И тут из джипа вылез коренастый офицер в широкополой шляпе и солнцезащитных очках. Джек успел вильнуть влево, избежав столкновения с открывшейся дверцей автомобиля. Офицер потянулся, распрямляя треугольную глыбу спины, медленно повернул голову, пристально проследив за Джеком, затем достал сигару и закурил. На плече его униформы красовался шеврон с каким-то зелено-желтым чудищем, обрамленным надписью: Отряд «Кракен».

Джек не мог с уверенностью сказать, встретились ли их глаза, но предчувствие подсказывало – встретились. На миг он увидел свое отражения в тонированных стеклах его очков – видел ли офицер свое отражение? Причин волнения Джек понять не смог, но в желудке возникло неприятное ощущение, а сердце вдруг заколотилось. Он хотел оглянуться, но сдержался. Похоже, офицер уловил в нем скрытую суть не Стопроцентного Маменькиного Сынка, а настоящего Джека, за долю секунды успевшего прочитать надпись на шевроне. Или Джеку это показалось?

Как ни крути, но офицер Стопроцентного Маменькина Сынка не остановил.

Застава оставалась позади, и с каждым оборотом колес велосипеда в Джеке укреплялось чувство, что эта встреча не сулила в будущем ничего хорошего. Педали продолжали поскрипывать, а Джек размышлял о всяких парапсихологических явлениях, когда люди, наделенные даром предвидения, могут читать чужие мысли. Тот офицер, по мнению Джека, был из таких, потому что он и сам неоднократно испытывал нечто вроде озарения.

* * *

А в то же самое время…

Они лежали на циновке, освещенные солнечными лучами, пробивавшимися сквозь туман и надувавшимися парусами штор. Пока они занимались любовью, прошла добрая половина ночи, и силы их изрядно поубавились.

Джо Снежок лениво отогнал одного москита, парящего над его лицом, второго – прихлопнул на груди.

– Хорошо, что Башка иногда забирает Оскара к себе на ночь, – сказал он. – Надо бы еще москитную сетку на окно приделать. Проклятые кровососы совсем зажрали ночью.

Магда посмотрела на него, вздохнула и подумала, надо ли говорить ему. Ей хотелось сказать, но она боялась его реакции.

– Джо… – начала она, но Снежок повернулся к ней и закрыл ее рот поцелуем.

Затяжной поцелуй. Горячий и влажный. Настоящий.

Она обхватила его голову руками и ощутила трепет, которым пронзило ее от шеи до колен. Губы Джо отпустили ее, он откинулся на подушку, подпер голову рукой и молча разглядывал ее. Расцветающая женственность придала Магде новую прелесть – еще больше округлилась грудь, пополнели бедра. И Джо это нравилось.

– Джо, тебе не кажется, что Оскар слишком быстро растет? – помолчав, как-то неуверенно спросила Магда.

После секундной паузы он ответил:

– С чего ты взяла?

– Нашему малышу два с половиной месяца, верно?

– Ну, допустим. К чему ты клонишь?

– Сколько Оскару?

– Когда мы с Башкой его нашли… – Джо Снежок задумался, глядя в потолок. – На вид ему было уже где-то месяца три. Сейчас должно быть полгода, а может, чуть больше. Да и вообще, откуда мне знать насколько должен выглядеть ребенок в его возрасте? Что за глупые вопросы?

– Да нет, Джо, ничего не глупые. Ты пытаешься меня обидеть?

– Вовсе нет. С чего ты взяла?

– Тогда я тебе проясню ситуацию. О’кей?

Джо кивнул:

– Валяй.

Магда уселась по-турецки на кровать.

– Три плюс три – это шесть. Полгода. Верно? А выглядит он старше и уже бегает так быстро, что не угонишься. Каково? Уверяю, фактически ему уже как минимум год.

– Ну и что? – беспечно сказал Джо. – Подрастает. Входит во вкус. Пусть бегает на здоровье. Чего ты привязалась к пацану? Я бы тоже хотел, чтоб и мой ребенок в полгода начал бегать, как страус, и прыгать, как древесное кенгуру. Плохо разве?

– Это еще не все, Джо. – Магда придала своему лицу решительное выражение.

Он посмотрел на нее со слабой улыбкой.

– Что еще?

– Я не хотела тебе говорить… – Магда на секунду запнулась, но потом выдохнула и продолжила: – Он не человек, Джо.

Снежок приподнялся на локтях и покосился на Магду:

– Чего?!.. Выдумаешь тоже! – и снова опустился на матрас. – Нет, ну всему есть…

– Когда ты его отдал мне… – Магда пыталась подобрать нужные слова. – Когда он был еще мал… В общем, я видела его глаза! Вот!

– И что? Что с его глазами не так? Что?

– Он был грязный, я вытирала его тельце влажным полотенцем, а когда добралась до лица… – начала она, но потом прикусила язык.

– Продолжай, продолжай.

– Он как-то странно на меня посмотрел, Джо… Он моргнул, казалось бы, ничего необычного, но возникло такое ощущение, будто у него опустилось дополнительное веко, как у ящериц. Как у ящериц, понимаешь. Мне до сих пор страшно, как вспомню…

– Понятно. То-то ты к нему с тех пор и прикасаться боишься. Но, уверяю, он человек, а не амфибия. Неужели ты этого не видишь?

– Внешне?

– Да.

– А внутри?

– Но тебе могло показаться. Разве нет?

– Это еще не все.

Он посмотрел на нее удивленно.

– Что еще?

– У него кожа стала скользкой. Он из моих рук буквально выскользнул, как кусок мыла, и упал на пол. Я испугалась, что он ушибся, но он даже не пискнул – улыбался. Я подняла его, а уж потом вытерла сухим полотенцем.

– И?..

– Ничего. Все было нормально.

– Ну вот. Я ж говорю, что тебе показалось. Ты была беременна, а беременным много чего мерещится. Нервы и все такое…

– Не делай из меня дуру, Джо, – надулась Магда. – Я и сама думала, что не выспалась и мне привиделось. Но потом, когда уже родился Томми… Как-то я купала Оскара в ванной. На секунду отвернулась, выпустила его из рук, потому что Томми вдруг расплакался. Я успокоила нашего сына, а когда обернулась, то едва сердце не выскочило. Оскар лежал полностью в воде… и… он дышал, Джо. Он дышал под водой, клянусь.

– Господи-ты-Боже-мой-черт-побери! – выдохнул Джо. – Не говори чепухи, Магда! Он просто пускал пузыри, задерживая дыхание. Я слышал, дети могут такое запросто выделывать. Ты ведь потом вытащила его, правда? Если бы нет, то Оскар бы задохнулся.

– Я-я… – начала заикаться Магда. – Нет, Джо. Я стояла и смотрела. А он дышал и дышал. Несколько минут, представляешь!

– Ты едва не утопила ребенка, Магда, – нахмурился Джо. – Не говори мне такое, иначе я буду переживать и за Томми. Да, кстати, Оскару вообще стоит сказать огромное спасибо. Если б не он, то Джек отправил тебя с ребенком в город и…

– А кто его уговорил так поступить, а? – перебила его Магда. – Ну, ну, скажи.

– Башка. И что?

– А то! С кем сейчас больше времени проводит Оскар? Где он сейчас? С Климом?

Джо кивнул.

– Не чисто здесь что-то, – продолжила Магда. – Клим что-то скрывает от тебя и от меня. Что-то очень важное. Я никогда не доверяла этому умнику.

– Хорошо, Магда, – согласился Джо. – Я скажу Джеку, чтоб он слегка нажал на Башку и тот выложил все, что знает.

– Так будет правильно. Я ведь ему вместо матери. И я обязана знать все.

Какое-то время они сидели молча. Потом Джо поднялся, подошел к детской кроватке и склонился над ней. Малыш Томми спал на животе, повернув голову, и мерно дышал. Одна ручка лежала под щекой.

– Смотри не разбуди его, – негодующе прошипела Магда.

– Не думаю. Томми всегда спит крепко, – отмахнулся Снежок, откидывая москитную сетку над кроваткой младенца.

Джо потянул к сыну руку, но тут же одернул. Тот пошевелился, почувствовав близость отца, пискнул и потянулся. Веки дрогнули, приоткрылись. Губы разошлись в улыбке. Большой палец крохотной ручки пробрался в рот, и ребенок принялся его сосать. Потом веки его отяжелели, он вновь закрыл глаза. Палец вывалился изо рта. Малыш потянулся и заснул.

– Это правильно, сынок, – прошептал Джо, любуясь сыном. – Сон – это здоровье. Спи, спи…

И в этот момент свет накрыла огромная тень.

Джо выглянул в окно, осмотрелся по сторонам, затем задрал голову и тут же обернулся к Магде. Паника окутала его.

– Вниз! – едва не задыхаясь, проговорил он. – Возьми ребенка! Быстрее! Быстрее!

* * *

Джек миновал кирпичный завод, полуразрушенную водонапорную башню, заброшенную ткацкую фабрику, проехал еще милю, прежде чем попал в жилые кварталы Читтерлингса. К тому времени тучи на небе растаяли, и оно приобрело стальной оттенок, усугубляя уже и так невыносимое пекло.

– Просто здорово… – почти простонал Джек, чувствуя как струйки пота ускорили свой бег под рубашкой, она намокла и начала прилипать к спине.

Жара стояла страшная, почище, чем в печи булочника. Ветра практически не было.

На въезде, у развилки дорог стояли огромные рекламные щиты. На том, что слева, была надпись: «НОВИНКА! «БРАВЫЙ МОРЕХОД» для орального секса со вкусом морской капусты». Справа – с сидящей голой красоткой и двумя голыми мужиками рядом – гласил: «ПОЛЬЗУЙТЕСЬ ПРЕЗЕРВАТИВАМИ «БРАВЫЙ МОРЕХОД» – ЭТО СОХРАНИТ ВАШ ИНТЕРЕС К ЖИЗНИ!» – и Джек, усмехнувшись, сказал: «Непременно воспользуюсь, если понадобится».

Фешенебельные районы города начинались намного дальше, если таковыми их вообще можно было назвать; на улице же, по которой он сейчас ехал, размещались в основном мелкие магазины, лавки, таверны, ломбарды и прочие злачные места, не производившие впечатление приличных заведений. Многие магазинчики, судя по всему, с трудом сводили концы с концами.

Джек ехал медленно, по дороге рассматривая подержанную одежду, выставленную в витринах, поглядывал на обувные лавки с плакатами, которые сообщали, что товары в магазине продаются по сниженным ценам. Кое-где предлагали ассортимент иного характера: устрашающие размерами искусственные пенисы, наручники, плетки, ошейники с шипами и обтягивающее кожаное белье с бахромой – для тех привередливых клиентов, кому вечно не хватало острых «приключений» в борделях.

Человеку, живущему в Пустошах и потом – случайно или по какому-то поводу – оказавшемуся в сети переулков окраин Южного Читтерлингса, могло показаться, что он попал в лучшем случае на другую планету: настолько в этих местах все разное. Вместо постоянной грязи и копошащейся в ней морской живности под ногами оказывались вдруг булыжники, а то и гладко уложенный асфальт, без трещин, из которых растут уродливые кораллы и жесткая, как проволока, трава. Хотя мусора и здесь хватало – им были заполнены не только обочины, но и забиты все сточные отверстия.

Немногочисленная армия дворников не справлялась с горами хлама, остававшимися после ушлых и горластых торгашей из Средней Азии и Вьетнама, устраивавших свой бизнес едва ли не на каждом свободном углу. Этих пришлых торговцев дворники открыто ненавидели и готовы были собрать все свои метлы и сколотить из них кресты, дабы на них распять этих беспардонных и наглых «работодателей». После проливного дождя улицы превращались в огромную помойку, разбрасывая свой выразительный запах на всю округу. К нему примешивались «ароматы» кухонной гари, угольного дыма, гнили и много чего еще, что идентифицировать было сложно. Впрочем, обитатели этих мест давно свыклись с вонью.

Двухэтажные дома стояли сплошным строем, плечо к плечу; их узкие подворотни вели в совсем уже темные дворы – место для разборок между мелкими ворами, быстрого секса и грабежа. А самое главное – тут обитали по большей части люди, чем крысы. Но и они оживляли эти улицы в основном в вечерние и ночные часы, когда спадала жара и слышались шумные ссоры мрачных котов с ворчливыми поссумами. Толпа зевак, торговцев, проституток и их клиентов растекалась по всем направлениям. Звенели и стонали гитары. Люди глазели на звезды, кружились в танце и целовались, а после занимались любовью под пение птиц и лай собак, устраивавших свой концерт в соседних кустах. Магазины не ослепляли роскошью витрин, но соблазняли ценой, и в них можно было приобрести все самое необходимое. Были даже почта, казино и кинотеатр под открытым небом. Но в основном, в дневные часы горожане проводили время так: кто за кружкой холодного пива, стаканчиком крепкого самогона и азартными играми в одной из множества таверн; кто, приняв героин, в тихом одиночестве писал стихи или музыку; кто просто сходил с ума и, накурившись травки, стрелял по бутылкам, метя через горлышко выбить дно. Объединяло людей одно: все они пытались отвлечься от протяжной и унылой, как морская зыбь, жизни.

Южный Читтерлингс уже давно не был рабочим районом. Трущобы, закрытые фабрики и убогая роскошь вполне уживались здесь бок о бок. Последние производства закрылись лет десять-двенадцать назад. Потому на вопрос «кем ты работаешь и на что существуешь?» можно было запросто получить в ухо. Каждый жил, как мог, самостоятельно внося коррективы в свою судьбу. И никто ничего ни у кого не спрашивал просто так, дабы не вызывать к себе ненужный интерес и не наткнуться спиной на нож в одной из подворотен. Никто не молил Бога дать хоть какой-то просвет в жизни, потому что там, наверху, уже давно никто не обращал на этих людей никакого внимания. Каждый искал свой шанс сам, вытряхивая по утрам песок из обуви и трусов, всматриваясь в треснутое зеркало и, достав последнюю сигарету из мятой пачки, мысленно проклинал все на свете, в том числе и жужжащих вокруг москитов, от крови раздувшихся как воздушные шары. Между тем, едва наступала очередная сумасшедшая ночь, каждый опять считал себя полнокровным земным человеком. Именно таким человеком, каким он был в своих мечтах. Но реальность вновь вышвыривала его вон с наступлением рассвета.

Джек продолжал путь. Сменяли друг друга названия на зданиях: «МОРСКИЕ ДЕЛИКАТЕСЫ», «ХОЛОДНОЕ НЕМЕЦКОЕ ПИВО», «СТРИПТИЗ-КЛУБ». Через два квартала ему попалась булочная с вывеской в окне: «СВЕЖИЕ ГОРЯЧИЕ БУЛОЧКИ». Он проехал мимо, вдыхая запах свежеиспеченных булочек, и их аромат снова напомнил ему о матери.

Джек облизнул пересохшие губы. И почувствовал пульс на виске.

Педали велосипеда мерно поскрипывали в утренней тишине, изредка нарушаемой людьми. Улицы были безлюдны. Все попрятались от жары. Лишь кое-где слышался скребущий звук метел и ворчание дворников; кто-то гремел кастрюлями и раздавались детские голоса; где-то громко работал телевизор, к экрану которого приросла подслеповатыми глазами какая-нибудь старушка, с готовностью развесившая уши – передавали новости.

– Что-то ищешь, парень?

На эту фразу Джек затормозил, опустил одну ногу на землю и повернул голову:

– Что?..

Спиной к Джеку стоял толстый буфетчик в незаправленной в брюки рубашке, наброшенной на плечи поверх замусоленной майки. Он переворачивал табличку «ОТКРЫТО» другой стороной – «ЗАКРЫТО». Стекло двери было разбито и не высыпалось на небольшое крыльцо лишь благодаря тому, что его держали полоски прозрачной клейкой ленты. Вверху, над дверью, на вывеске красовались две вздыбившиеся лошадки и название заведения: «БОЕВЫЕ ПОНИ».

– Я говорю, подзаработать не желаешь? – почесывая пятерней пузо, спросил толстяк у Джека.

– Я тут при чем? – едва не возмутился Джек.

– Вчера тут образовалась хорошая потасовка… – Буфетчик повернулся к Джеку и уставился на него щелочками глаз. Он вглядывался подслеповатым взглядом в парня, словно тот был отражением в запотевшем зеркале. – Едва по бревнышку мою таверну не разнесли, черти жареные. А меня, как назло, радикулит схватил. Едва ноги переставляю. Нужно подмести пол и выбросить мусор. Наведешь порядок?

– Я конкретно занят, дядя, – бросил Джек, собираясь ехать дальше. – Да и с какой радости я должен тебе помогать? И на порядок мне плевать. Это твой порядок, а не мой.

– Порядок – основа экономики, сынок! – Прищуренные глаза буфетчика смотрели на него с интересом, с хитринкой во взгляде. – К чему юлить… Мне нужно помочь восстановить порядок в заведении. Плачу двадцать монет. Ты ведь не кагтавый евгейчик, которому папа запрещает честно заработать ручками, верно?

– Верно, если не умеешь зарабатывать головой. Да и с дикцией у меня порядок. К чему мне твоя грязная, грошовая работа? – Джек бросил на буфетчика недовольный взгляд. – Почему не нанять официанток и уборщицу, чтоб они этим занимались? На всем привык экономить, дядя?

– Гм! Молодец! Ты умеешь торговаться. Двадцать два доллара! – тут же поднял цену толстяк и разразился странно тоненьким хохотом, держась обеими руками за свой выпуклый живот. Вид у него был такой, будто он предложил парню купить за бесценок весь оставшийся мир. Потом посерьезнел и сказал: – Больше не дам. И можешь взять себе какой душе угодно завтрак. Идет?

Джек окинул взглядом огромную фасадную витрину, столики за которой пустовали.

– Ты хочешь, чтоб я отравился твоей поганой стряпней? Засунь ее себе в жопу! – выпалил Джек и с места пустился во всю прыть.

– Ах ты сволочь! – побагровел толстяк, не веря своим ушам. На секунду он остолбенел от изумления. И вновь обретя дар речи, процедил: – У меня и выпивка не фальсифицированная, чтоб ты знал! Все по-честному! Да я тебя!.. Щенок!

– Скинь пару центнеров жира для начала, честный! – кинул ему напоследок Джек и рассмеялся.

– Моя еда отличная, сукин ты сын! Отличная!

Буфетчик с трудом нагнулся, что-то поднял. Вдогонку Джеку полетела пустая бутылка из-под пива. Но – мимо. Стеклянные осколки разлетелись по мостовой.

На другой стороне улицы, ярдах в ста стояли два аборигена с метлами. Один из них усердно забивал папиросу марихуаной. Буфетчик, заметив их, заорал: «Держите вора!» Но те и не собирались устраивать погоню за Джеком, как подобает добропорядочным гражданам, потому что к таковым никогда не относились. Они переглянулись, помахали толстяку метлами и сопроводили беглеца дружным улюлюканьем.

Буфетчик осыпал и их ругательствами, но тихо, себе под нос. Храбростью он не отличался, да и обозленные на жизнь аборигены за такие слова могли на месяц-другой забыть о том, что возле его таверны вообще нужно убирать мусор, а то и вовсе – изрядно поколотить даже за разбитую им на дороге бутылку.

Джек, посмеиваясь, стремительно удалялся и вскоре свернул за угол.

Буфетчик стоял, согнувшись и держась за поясницу. Негодование его было безгранично, но сообразив, что это бесполезно, он дал волю своим чувствам и начал сыпать тирады по поводу своей тяжелой жизни, настолько жалостливые, что и ангелы могли бы выплакать глаза, если б прислушались к нему.

Но это был не конец его страданий. Вдруг из-за поворота выскочила вереница машин, полных пьяных подростков, пребывающих на седьмом небе от счастья, с развевающимися вымпелами и флагами местной футбольной команды. «Ура! Мы победили! Ура! Мы победили!» – орали они, проносясь мимо буфетчика. Они давили на клаксоны, и вой сигналов, смешиваясь с их громкими криками, выливался в немыслимую какофонию.

Однако ликование по поводу победы их любимой команды этим не обошлось – кто-то заметил злобное выражение на лице буфетчика. И тогда чей-то гортанный юный голос крикнул: «Ты что, жирный мудак, не рад нашей победе?!» – и меткая рука швырнула по буфетчику почти полную пива жестяную банку, угодившую толстяку прямо между глаз. Буфетчику охнул, его колени подогнулись, он осел на крыльцо и схватился обеими руками за лицо. Банка рассекла ему бровь. Он, не веря собственным глазам, посмотрел себе на руку и растопырил пальцы, с которых капала кровь.

Из замыкающих колонну машин раздался одобрительный хохот и несчастного владельца таверны осыпал целый град полупустых пивных банок и упаковок с воздушной кукурузой и соленой картофельной стружкой. Полуголая шестнадцатилетняя девица с большущей грудью, не вмещавшейся в бюстгальтер, приподнялась, послала буфетчику воздушный поцелуй и тоже зареготала. Похоже, она была под крепким кайфом, потому что ее глаза вылезали из орбит, как стеклянные шарики.

Дворники, заметив выброшенный подростками мусор и погребенного под ним буфетчика, шустро посовещались, отлили у водосточной трубы и тут же ретировались на другую улицу, где работы – «проклятия от белого человека» – могло быть поменьше. Телевидение, алкоголь, случайные связи и рок-н-ролл, – весь этот когда-то чуждый им «дух белых» заставил забыть их о своей прежней жизни. Но это было все лучше, чем прозябание в резервациях, где аборигенов держали на правах объявленной вне закона банды и голод сокращал их численность день ото дня. Там даже собаки с прилипшими к позвоночнику желудками были больше похожи на грызунов. А по ночам крики горести людей и животных достигали небес.

Вереница машин футбольных болельщиков, рыча двигателями и стреляя выхлопными трубами, унеслась прочь.

А Джек наконец выехал на финишную прямую, ведущую к дому, где снимала меблированную комнату Цирцея.

Жара же продолжала сгущаться.

* * *

Джек стремглав мчался по Либерти-стрит, ни разу не остановившись, чтобы перевести дух, пока не доехал до отеля. Это было небольшое кирпичное здание, неудачная попытка сымитировать стиль пережитков рубежа веков, три этажа сплошного уродства.

У парадной двери, на которой чья-то неумелая рука выцарапала гвоздем рисунок марихуаны, Джека встретила тощая проститутка в ситцевой юбке и блузе, на шее у нее болталось дешевое ожерелье, ярко сверкавшее на солнце. Несмотря на свой жалкий вид, держалась она с какой-то царственной осанкой, совсем не подходящей ни к ее внешности, ни к одежде.

Джек спешился и подкатил велосипед к парадному входу.

– Эй, парень, ты чего такой запыхавшийся? Какая беда стряслась или спешишь к своей азиаточке? – узнала его тощая шлюха и задрала подол юбки, обнажив бедра. – Давай я тебя согрею, цыпленочек. Я многое умею, да и услуга моя по цене более приемлема.

– Моя любовь тебе не по зубам, да и такими мослами меня не соблазнишь, – ответил Джек, окинув ее презрительным взглядом, сложил кисть руки в кулак и ткнул оттопыренным большим пальцем вверх. – Она у себя, не знаешь?

– А где ж ей быть! – усмехнулась черными пеньками зубов проститутка и ехидно добавила: – Только она сейчас кувыркается с очень денежным клиентом. С вечера у нее остался. Придется тебе обождать, цыпленочек.

– Не называй меня так! – буркнул Джек, метнув на нее гневный взгляд. Ему очень захотелось угостить ее пинком. В этот момент его сердце заколотилось от ревности и радостное настроение от предстоящей встречи с Цирцеей, кружившееся старинным вальсом в голове, тут же улетучилось.

– Хорошо-хорошо! – примирительно всплеснула руками тощая проститутка. Потом она полезла в видавшую виды сумочку, достала мундштук, воткнула в него сигарету и закурила, наблюдая за парнем.

Джек извлек из бардачка цепочку с маленьким замком, хотел пристегнуть велосипед к низкой решетчатой ограде газона, но дужка замка отказалась защелкиваться.

– Дьявол! – ругнулся он. Недолго думая, завязал цепочку хитрым узлом, как его учил когда-то дядя Барри. Сломанный замок выбросил.

– Может, подкинешь старой перечнице монетку на выпивку? – не отставала от него тощая. – Кстати, зачем тебе немая, да еще и с маленькой грудью? Я могу подсказать, где найти бабу и получше. Недорого. Я знаю адреса таких сладких девочек, что и сигареты пипкой раскуривают.

– Как тебя зовут?

– Анджела, – ответила шлюха, расплывшись в беззубой улыбке.

Джек пошарил в кармане и протянул ей пять долларов:

– Держи, Анджела. И присмотри за моим двухколесным другом.

– А как же девочки? Хочешь глянуть?

– А что они могут делать лучше? Им что, вручали пластмассовые члены вместо дипломов в этих клоповниках? Не смеши! Ты, Анджела, лучше присмотри за велосипедом. И никуда не уходи.

– Полчаса. – Она покрутила ветхую, мятую купюру в руке и сунула себе за пазуху, в лифчик, поддерживающий отвислую грудь. – Не больше.

– Час. Буду дольше – доплачу, – продемонстрировал Джек широту натуры, глянул на размалеванную физиономию шлюхи, ее тощие бедра и подумал: «М-да, такую трахать так же приятно, как свежеокрашенную скамейку в парке».

– Надеюсь на… – сказала тощая, молитвенно сложив руки, и умолкла, наткнувшись на сердитый взгляд парня, говоривший: «Заткни глотку».

Джек исчез за парадной дверью.

Старая проститутка проводила его долгим взглядом и заметила, обращаясь, очевидно, к своему дешевому ожерелью:

– Правду говорят, что у влюбленных не все дома. Эх, попался б ты мне лет так десять назад, цыпленок…

Оказавшись внутри, Джек поморщился от запаха мочи из углов. Миновав коридор, он оказался в холле, где заспанный мужик – он же портье, он же коридорный, он же хозяин отеля – поднял голову, посмотрел на него, кивнул и провел долгим затуманенным взглядом, а после снова лег щекой на руки и погрузился в дремоту. Должно быть, он принял парня за посыльного. А чего? Одет тот прилично, на вид уж никак не бродяга, да и возраст подходящий. Для него он – человек без лица. Посыльный.

Джек поднялся по темной ветхой лестнице на третий этаж с той быстротой и легкостью, которые доказывали, что он бывал здесь не раз. Прошел по длинному ломаному коридору, пропитанному миазмами секса, марихуаны, потных человеческих тел и черт знает чего еще, что сложно идентифицировать. Кто-то без перерыва переключал телевизор с канала на канал, очевидно, решив делать это до тех пор, пока из него не пойдет дым. Кто-то ругался. Два шестилетних мальчугана писали мелом на соседской двери непристойные слова, от смысла которых и Джек поморщился. И тут мысли парня приняли какое-то странное направление, заставившее его сбавить шаг и остановиться у меблированной комнаты номер «176», практически подкравшись к двери, на которой кто-то из жильцов ножом вырезал слова: «Милый, не желаешь трахнуться со мной по-собачьи?» Он приложил к ней ухо и стал слушать. Меж бровей пролегла складка.

По другую сторону двери раздался знакомый Джеку смех. Но на этот раз он был пьяный и бесстыдный.

* * *

– Твоя информация оказалась первосортной, детка! – произнес высокий худощавый мужчина лет сорока пяти, сидящий в трусах на кровати. Он потянулся к своим штанам, валявшимся на стуле на груде одежды, достал из кармана свернутые трубочкой, перехваченные резинкой деньги и кинул на простыню. – Вот, держи. Часть гонорара.

– А плата за… – начала девушка.

– Это аванс. Но там ровно в два раза больше, чем обычно, – перебил ее мужчина. Он достал сигарету, зажигалку и закурил, пуская дым к потолку. Покосился на аппетитную грудь девушки. – Заказчики не поскупились в этот раз. И пообещали добавить втрое больше, если у них все состыкуется, как надо. Я молодец, не правда ли?

Она отхлебнула из стакана вино и пьяно рассмеялась. А затем сказала:

– Ты решил спать со мной бесплатно? Не много ли ты о себе возомнил?

Он улыбнулся, явно довольный собой.

– Бесплатно сейчас и комар не сосет. Тебе ли не знать этого? Но я дал тебе в два раза больше денег. Не будь такой скрягой – это до добра не доведет.

Девушка снова рассмеялась – с ноткой презрения к жадности мужчины:

– Информация того стоила – сам сказал. Не будь жадной свиньей! Я честно зарабатываю. А ты – пользуешься моментом.

– Ты называешь меня жадной свиньей? Я могу так же назвать тебя слишком дорогой шлюхой. Я простой осведомитель, а не президент нефтяной компании. Но я блюду интересы национальной безопасности. У нас и так все вокруг засрано до невозможности. А ты… Довольствуйся тем, что даю, и тем, что прикрываю твою роскошную попку от полиции, когда в этом возникает потребность. Иначе бы ты выпячивала титьки и подставляла свою дыру на каком-нибудь воняющем мочой перекрестке, а не в этом номере.

Взгляд девушки стал суровым:

– Грязная свинья! Ты – грязная свинья! Хам! Лучше б я и дальше работала официанткой в какой-нибудь вшивой забегаловке, чем работала на такого урода, как ты.

Мужчина рассмеялся:

– Поздно пускать слюни, когда рандеву окончено. Вы только и можете, что зарабатывать на жизнь единственным доступным способом, если рядом нет богатеньких папы с мамой. Не строй, сука, из себя заблудшую овечку.

– Сволочь, ты не хрена не знаешь обо мне! Мой отец был крупным чиновником, и если бы…

Мужчина хмыкнул.

– Теперешняя суть важней прошлого имени. Вы, бабы, вечно спотыкаетесь нарочно. Разве кошка может споткнуться, а?

– И сколько ж ты себе взял за то, чтоя предала человека, который меня любит?

Мужчина навел на нее тяжелый взгляд, точно ствол неведомого оружия.

– Говори: любил. Так вернее будет. Пожалела сопляка? Не поздно ли? Или успела влюбиться в щенка? – он презрительно поджал губы.

– Что?.. Они что – убьют его? Да?

Мужчина промолчал.

– Отвечай! Они его убьют, да? – Она громко поставила на тумбочку стакан, расплескивая его содержимое. Глаза ее запылали тревогой.

– А ты как думала? – ухмыльнулся мужчина. – Каратели ни с кем не церемонятся. В отряде «Кракен» отпетые головорезы! Лучшие из лучших, каких я только видывал. Они в два счета убьют всех этих вороватых бродяг, если те начнут сопротивляться. И правильно сделают. Этих крысят надо отлавливать и давить. Ты уже все одно больше не увидишь своего щенка. Он идеальный кандидат в дурачки. И ему железно обеспечены кандалы и пожизненная каторга. Оттуда вообще редко кто возвращается. Он там будет облизывать чужие жопы в сортирах, только чтоб не сдохнуть от голода.

– Помнится, ты говорил, что им нужен ребенок, которого они нашли. И только! Ребенок! Разве не так? Зачем же убивать? Зачем?!

– Им также не нужны бандиты, как и не нужны свидетели.

– Они еще дети!

– Хороши дети – мерзавцы, воры, убийцы и подонки… – продолжал ухмыляться мужчина. Он затушил окурок в пепельнице и потянулся, хрустнув позвоночником. – Чего ж ты спишь-то с мальцом?

– Мал, да удал, в отличие от некоторых! – девушка попыталась побольнее уколоть его мужское самолюбие.

Тот хмыкнул и сказал:

– Мало ли у тебя было таких мальчишек? И кто за это все платил? Забыла? Знал бы я раньше это, то этого сопляка уже давно бы замочил и воткнул ему в задницу его же член, как рождественскую свечку.

– За Джека ты мне нисколечко не платил. Не ври! И убивать их не за что. Воры? Да! И все-таки они еще дети!

– Малолетние воришки, грязные оборванцы, сукины дети. Одним словом, пускать таких в расход – благое дело. Как пить дать так и будет.

Скрипнул ключ в замочной скважине.

Дверь распахнулась.

Девушка повернула голову, выронила деньги и закусила нижнюю губу.

На пороге стоял Джек.

Он, словно проглотив язык, с величайшим изумлением переводил взгляд с девушки на незнакомца, которые тоже взирали на него с безмолвным изумлением.

Цирцея натянула простыню до подбородка и приоткрыла рот. Грудь ее тяжело дышала.

Джек стиснул зубы, желваки на его лице зашевелились. В этот момент он испытал такое разочарование и горечь, что ему хотелось убежать прочь и броситься вниз с края света. Одному Богу было известно, какими мрачными мыслями переполнялась его голова.

Заговорили они одновременно и произнесли одни и те же слова:

– Ты?

– Ты… – запнулся на секунду Джек. – Ты умеешь говорить?

– Что этому сопляку здесь надо? – грозно спросил мужчина, но прочитав испуг на лице девушки, осведомился: – Это он?..

Она кивнула, не сводя с Джека затуманенных глаз.

– Ну что ж, дорогому гостю – и почет особый, – сказал мужчина и одарил Джека улыбкой опереточного злодея.

Все произошло в один миг. В тот самый момент, когда мужчина сунул руку под подушку, где лежал его пистолет, Джек резко взмахнул рукой – и острое лезвие ножа вонзилось тому в шею. Мужчина обхватил ладонями горло и захрипел, глаза его выкатились из орбит, словно его ужалила ядовитая гадина. Затем он повалился набок и скатился с кровати на пол. Сквозь пальцы его быстро поползли красные змейки крови, которые он как будто хотел запихнуть назад.

С усилием поднявшись, мужчина направился к Джеку, медленно-медленно, продолжая держаться за шею, из которой хлестала кровь. И тут его колени дрогнули. Он снова повалился на пол, судорожно дернулся и поджал под себя ноги.

Крепко стиснув зубы, Джек улыбнулся – оскалился, как хищник, который выследил и затравил свою добычу. Злость грызла его нутро, как бешеная крыса, как целое полчище крыс, впивающихся зубами в осознание того, что его предали, продали – как лоха, точно последнюю дешевку.

Джек подошел к мужчине. Тот уже затих и почти не шевелился. Подрагивала нога. Он разжал его пальцы и вытащил нож из раны, вытер кровь с лезвия о подушку. Достал из-под нее «Беретту» ^[64]и сунул за пояс. Заметил бумажник, торчащий из кармана брюк убитого.

– Как твое настоящее имя? – Бумажник из брюк незнакомца перекочевал в карман Джека.

Он пристально посмотрел на Цирцею.

– Лили… – обронила девушка.

– А его? – указал на труп Джек.

– Диего. Он сутенер, шантажист, сволочь! Я не хотела, поверь… Если бы я знала, то я бы убила его!

– Я считаю иначе. Первая мишень – я. – Джек сцепил до боли зубы. – Я!

От его взгляда ей стало страшно, глаза ее заблестели, и она была готова вот-вот дать волю слезам.

– Прости, Христа ради… – жалобно выдохнула она.

Джек приложил указательный палец к губам:

– Тс-с-с!

Жуткая «улыбка» сошла с лица Джека, оно будто превратилось в камень. К ее словам он остался равнодушен, как нож правосудия.

Он обошел кровать, нагнулся, поднял с пола деньги, выроненные девушкой, развернул, пересчитал и бросил ей в лицо:

– Это твое. Неплохо, весьма неплохо. Две с половиной штуки русских рублей за жизнь сироты. На наши – это почти двадцать тысяч по нынешнему курсу.

Девушка дрожала от страха. Она была уверенна, что находится на волосок от смерти.

– Я ведь любил тебя… – задумчиво и как-то безучастно произнес Джек, запнулся, а затем поэтично добавил: – Ты была для меня ярче радуги. Сколько слов о любви я слышал от тебя – хоть бедным раздавай…

– Джек… – Рука девушки осторожно, точно боясь обжечься, потянулась к нему.

– Нет! – сказал он и жестом остановил ее. – Больше не дотрагивайся до меня! Никогда!

Джек помолчал, смотря на нее все тем же сосредоточенным взглядом. А что говорить? Прости-прощай, и так все понятно. Потом сказал очень серьезно:

– Я любил тебя. А ты все это заживо в гроб уложила… заживо – в гроб… – Джек замолчал, не зная, что еще добавить к своим словам. Развернулся и зашагал прочь.

– Джек! Джек! – воскликнула она. И слова ее начали таять: – Джек… котик…

Дверь громко хлопнула.

Со столика зеркального трельяжа упала маленькая фотография в рамке, стекла разлетелись по полу.

– Джек, не уходи… – почти прошептала девушка. – Ну, пожалуйста…

Она уткнулась лицом в подушку и заплакала навзрыд. Она кляла свою судьбу, настырную неудачницу. Она была готова броситься очертя голову в объятия любой смерти, лишь бы ничего этого не произошло, лишь бы вернуть Джека, вернуть любовь, которая перестала в нем дышать. Она чувствовала себя так, будто от нее отрезали добрую половину. Перед ней разверзлась бездна – осознание того, что она натворила.

С этого момента она потом еще долго думала, что дальше не стоит жить. Погружаясь в яркий свет лампочек ночных клубов, в громкую музыку, в завесу табачного дыма, в смесь ароматов парфюма, пива и пота она понимала, что находится в аду. Наклоняясь над зеркальцем с белым порошком, она видела отражение своих глаз, в которых поселилась мертвая чернота – мириады копошащихся тварей, мокрых и блестящих. Настоящие норы с кровожадными насекомыми. Откупоренные банки с червями. Несколько раз она хотела свести счеты с жизнью, но что-то внутри нее восставало. И боль становилась терпимей, нехотя уходила за кулисы. Неискупленное чувство вины зарастало слезами и самооправданиями, как брошенная могила – сорняками.

Любовь часто кончается несчастьем и увечьями для тех людей, кто бежит с поля боя и поздно начинает ценить ее удушливую красоту. Тогда наступает момент, когда нет выбора, когда между ними больше нет ничего – между ними меньше, чем ничего.

* * *

Вниз Джек спускался сам не свой. Мускулы размякли, как мороженное на солнце. К горлу подступала тошнота. Он был удивлен, какую пустоту в душе он ощутил. С каждым шагом в нем что-то умирало. И он понял, что уже никогда не увидится с Цирцеей, и ему уже было на это наплевать. Решение принято – окончательно и бесповоротно. Впервые он не испытывал восторга и от убийства врага. Слова незнакомца блуждали эхом по его ушам: «В отряде «Кракен» отпетые головорезы… Они в два счета убьют всех этих вороватых бродяг…»

«Убьют!.. Убьют!.. Убьют!..» – молотом стучали слова в голове Джека. Вот она пунктирная цепочка «следов», ведущая к ответу! На секунду мысли Джека остановились, его осенило: «Да, да! Тот шеврон на плече офицера! Надпись на нем – отряд «Кракен»!» – и он ускорил шаг. Он почти бежал по ступенькам. Нужно было спешить.

Владельца отеля в холле не оказалось. Смылся. Возможно, уже звонит в полицию, решил Джек, а может, и нет – кому нужна лишняя проверка и допросы постояльцев, среди которых могут оказаться те, кто в розыске? Труп можно выбросить на улицу и в соседнем квартале. А ведь могли никого и не убить, а просто ранить. Тогда – сами разберутся. Именно так и должен думать хозяин этого притона, мысленно решил Джек. Ну его к дьяволу! Пусть делает, что хочет! Сунется с вопросами – и его завалю.

Он практически пробежал через коридор, с каждым шагом ускоряясь, и распахнул парадную дверь. Яркий свет больно ударил ему в глаза. Он остановился и зажмурился.

Проститутка Анджела переминалась с ноги на ногу, как девочка, которой не терпится в туалет сделать «пи-пи». Солнце палило, и проститутка надела на голову зеленую шляпку, которая в купе с выцветшей красной блузой и юбкой напомнила парню морковку. Увидев Джека, она тотчас устремилась к нему:

– Ты быстро… – И отшатнулась в сторону, увидев, что правая рука парня в крови. Сумочка едва не выпала из ее руки. – Что стряслось, а? Ты убил их? Ты, маленький засранец, убил их?! – И бочком, бочком попятилась назад и завопила, зовя кого-то на помощь:

– Альфред! Альфред! Этот сопляк убил Красотку Лили и ее клиента! Он когда-нибудь и меня убьет! И тебя! Ты слышишь, Альфред! Он убил их!

Джек открыл глаза, прищурился и заметил, что из ярко-синего кабриолета, причаленного к тротуару на противоположной стороне улицы, выбирается здоровенный негр в пестрой рубахе навыпуск, мешковатых штанах, сандалиях и едва ли не килограммовым золотым крестом Осириса на жирной шее. Рука толстяка потянулась к пассажирскому сиденью, и Джек увидел рабочий инструмент смотрителя ночных жриц любви – от русских оружейников, с магазином на тридцать патронов. Медлить больше было нельзя.

Взвешивать шансы было некогда.

Джек выхватил пистолет, поднял его на уровень глаз, развернув рукоятью в сторону, и широким уверенным шагом направился к сутенеру, подражая крутому парню из старых фильмов.

Время начало тянуться как резина. Сутенер, увидев пистолет в руке Джека, забыл про свой автомат и застыл, как замороженный овощ, пока первая пуля не вонзилась в его грудь. За ней последовали и остальные. В пестрой рубашке сутенера появлялись рваные дырочки, и она быстро напитывалась кровью. Джек, не останавливаясь, стрелял в него.

Сутенер выронил автомат, шагнул ему на встречу. Один шаг. Второй. Третий.

Проститутка продолжала орать.

Джек напрягся. Почему этот гад не падает?

Но тут колени негра подогнулись, словно были сделаны из глины, и он рухнул спиной на асфальт.

Анджела, ошеломленная, на секунду онемела от ужаса, а потом вновь заверещала и бросилась прочь. Джек развернулся на девяносто градусов и сделал два выстрела ей в спину. Одна пуля пробила сердце, вторая вошла в правое легкое. Проститутка умерла раньше, чем упала, ее повело в сторону, она ударилась о фонарный столб, а затем уж свалилась на тротуар, бесстыже оголив тощие ноги. Голова с застывшими в недоумении глазами опустилась на проезжую часть, как раз на первую полосу едва видимой «зебры» перехода. Сумочку она продолжала сжимать в руке. Ее жизнь Джек отрубил так аккуратно и быстро, как могла бы сделать разве что гильотина.

Джек склонился над умирающим, истекающим кровью негром, который совсем недавно сам намеревался его убить. Тот тяжело дышал, изо рта шли струйки крови, густой и почти такой же черной, как и его кожа. Сутенер был в двух шагах от смерти. Мотня его штанов потемнела от выпущенной мочи.

– Ну что? Все о’кей? – Джек схватил его за шиворот, дернул и со всего маху ударил рукоятью пистолета в лицо. – Хотел меня завалить, сраный ниггер? Хотел, сука? Отвечай!

Тот что-то неразборчиво прохрипел. Маска крутого парня исчезла с его лица. Он давился кровью, белки глаз вылезали из орбит, как два вареных яйца, с которых сняли скорлупу. Негр попытался приподняться на локтях, но у него ничего не вышло, тогда он умоляюще поднял правую руку.

Джек снял золотую цепь с крестом с шеи сутенера. Негр заулыбался, благодарно моргая глазами.

– Баш на баш, приятель… – прохрипел он, из последних сил торгуясь за свою жизнь. Сейчас он дрожал больше от нетерпения и надежды, чем от страха и боли, желая услышать положительный ответ.

Джек кивнул:

– Жизнь – штука непредсказуемая. Верно, толстяк?

Сутенер кивнул в ответ. Он был сейчас готов согласиться со всем, чем угодно. Даже с тем, что его каждое утро трахает соседский кокер-спаниель, а он получает от этого оргазм.

Джек выпрямился и показал свободной рукой кружок из большого и указательного пальца, значившее «о’кей». И тут же прицелился негру в лоб и трижды нажал на спусковой крючок.

– Дерьмо господне… – только и успел выдохнуть сутенер.

БА-БАХ! БА-БАХ! БА-БАХ!

Раздался сухой щелчок.

Лицо негра превратилось в невероятно кровавое месиво.

Ветерок подхватил катящуюся по дороге жирную обертку от еды из ближайшей закусочной и прилепил ее к уху сутенера, точно пластырь.

– Так вот, никакой ты мне ни приятель. Вся проблема в том, что такие ниггеры, как ты, не желаете и не умеете трудиться. Даже воровать толком не умеете. Из-за вашего африканского темперамента и балдеете на дороге с простреленной черепушкой.

Джек отвернулся от окровавленного лица сутенера. Очевидно, в обойме были какие-то особые патроны. Возможно, разрывные или со смещенным центром тяжести. В таких тонкостях Джек не разбирался.

Кожух-затвор пистолета находился в заднем положении.

Последний патрон, мысленно отметил Джек, чертыхнулся, выбросил бесполезное оружие и направился к кабриолету.

Он постоял возле машины, прислушиваясь и осматриваясь. Его сердце стучало как барабан. Кое-где дернулись шторы на окнах, показались перепуганные лица, но тут же исчезли. Люди боялись. Страх, как микроб, заразил их всех. На улице повисла резкая тишина.

Джеку не понравились эти окна. Они казались ему просто сумасшедшими. Они корчили ему рожи, подмигивали колышущимися шторами, за которыми пряталась куча любопытных и напуганных людишек, утоляющих жажду нового возбуждения. Мерзкие окна, покрытые грязными разводами. Мерзкие шторы, прожженные окурками.

Хром на бампере, радиаторной решетке, колесных дисках и зеркалах обзора кабриолета ярко блистал в лучах солнца.

На дорогу падала тень Джека.

На залитом солнцем тротуаре лежала убитая шлюха.

В искрящемся воздухе парили чайки, которые своим странным молчанием будто обвиняли Джека во всех грехах.

Где-то запела птица: «Вить-вить… вить-вить… вить-вить…», внося во всеобщую тишину какую-то дозу безумия.

Мир же пребывал в трансе, не обращая ни малейшего внимания ни на эти звуки, ни на эти беспросветные закоулки рода человеческого.

Где-то вдалеке завыла сирена патрульной машины. Через пару секунд к ней присоединилась еще одна. Копы собирались в стаю и, скорее всего, спешили именно сюда.

Дверь парадного входа отеля приоткрылась, оттуда сначала высунулась тощая нога в тапке с затоптанным задником, а затем показалась испитая рожа какого-то мужика с копной взъерошенных волос, в голове которого, вероятно, водилось больше вшей, чем коэффициента интеллекта.

– Святая срака! – озираясь, подал тот голос и тут же исчез за дверью.

Джек бросил в его сторону короткий взгляд и вздохнул. Что-то щекотнуло ему шею. Он хлопнул ладонью и убил крупную мошку, не успевшую напиться его крови.

– Эх-ма! Ну и натворил же ты дел. Теперь, приятель, ты влип по-настоящему, – сам себе сказал Джек, проиллюстрировав в уме последние события и то, что за ним наблюдают десятки глаз тех людей, которые вскоре без труда помогут копам составить фоторобот убийцы, а после, оценив изображение, скажут: «Как вылитый!» Он был для них просто находкой. Несомненно, некоторые из них получат от полиции какие-нибудь поблажки или даже премию за своевременный звонок.

Джек подобрал автомат, открыл дверцу водителя и уселся за руль. Заглянул в бардачок. Там он обнаружил: фонарик, рулончик клейкой ленты, пакетик с белым кристаллическим порошком, солнцезащитные очки, две гранаты, презервативы «Веселый Роджер» для орального секса (с бананово-клубничным вкусом ароматизатора – так гласила надпись на упаковке) и три запасных магазина к «Калашникову». Отличный арсенал. Парень сунул пакетик с кокаином в нагрудный карман рубашки и осмотрелся.

«Коробка-автомат. А, к черту! Вот везуха! С такой техникой справится и домохозяйка, ни разу не сидевшая за рулем…»

Джек надел очки, посмотрелся в зеркало над ветровым стеклом. Теперь он не был похож на Стопроцентного Маменькиного Сынка. Скорее – на авторитетного бандита, Большого Парня. В сущности, что произошло? Ничего. Он завалил старую шлюху, уделал ее жирного сутенера и кокнул того наглого типа, что трахал его любовницу и натравил на его банду отряд карателей. Все воздалось им по справедливости. И с потерей этих людей устои мироздания никоим образом не поколеблются. Мир все одно катится к концу света то из-за одной вещи, то из-за другой, а люди всегда сводят с кем-то старые счеты. Кому какое дело до их смерти? Завтра посудачат, послезавтра, а потом и забудут. Однако в городе какое-то время появляться будет нельзя. Попади копам в лапы, пытки и виселица гарантированы. Главное сейчас: спасти ребят, успеть предупредить. Если еще не поздно.

Джек увидел магнитолу, клацнул на клавишу. Из динамиков раздался гитарный рев и песня:

«Какой к херам Вьетнам? Раритетная хрень, но ритм пойдет, раз уж другой музыки нет», – решил Джек и немного убавил громкость:

В магнитоле что-то заскрипело и музыка резко оборвалась.

«А и хрен с ней!»

Джек вздохнул, завел двигатель и тронулся в путь. Монотонно запел обладавший поистине самолетной мощью мотор. Они оба – Джек и автомобиль – были вновь во власти дороги.

* * *

Джек вел машину, крепко сжав губы и внимательно следя за дорогой. Кабриолет с шуршанием несся вперед, стрелка спидометра качалась где-то около восьмидесяти миль, лишь на поворотах падая до сорока. За шикарным авто тянулся длинный шлейф пыли, слышался возбужденный лай собак и обрывки проклятий тех пешеходов, кто едва не угодил под колеса. Иногда, подняв глаза, Джек встречал свой хмурый взгляд в зеркале заднего вида, и тогда он улыбался и ободряюще подмигивал сам себе.

Джек тщательно выбирал путь. Пробраться через заставы или блокпосты было невозможно по двум причинам. Во-первых, на время проведения карательной операции правительственные войска уже оцепили Пустоши до самого моря так плотно, что и мышь не проскочит. А во-вторых, увидев пацана за рулем такой шикарной тачки, солдаты сразу заподозрят неладное. О том, что он вооружен и совсем недавно совершил в Читтерлингсе тройное убийство и говорить не стоит – скорее всего, об этом преступлении успели сообщить.

Но одна лазейка все-таки существовала. О ней знали лишь несколько контрабандистов, плативших хороший процент от выручки начальнику полиции, но и те пару лет назад куда-то бесследно исчезли. Возможно, их и «убрал» сам главный полицмейстер перед очередными выборами, дабы у конкурентов не появился неоспоримый компромат о его связи с преступным миром. Также о тоннеле знали немногие беспризорники, такие как Джек. Это была заброшенная штольня, в которой когда-то добывали то ли уголь, то ли руду, превращенная контрабандистами в сквозной тоннель, по которому мог легко проехать даже небольшой грузовик.

Тоннель начинался за полторы мили от ограждений из колючей проволоки, проходил прямо под небольшой рекой, а заканчивался уже далеко в дебрях тумана, у пристаней Корабельного кладбища, где на спокойной глади залива навсегда сгрудились металлические корпуса пароходов, малотоннажных суден и стройные мачты яхт. Однако Джеку предстояло сделать большой крюк, перебравшись в северную часть города, минуя центр, а затем спуститься на несколько миль южнее. Улицы Читтерлингса пустовали, потому дорога не заняла у Джека слишком много времени. По пути он обратил внимание, что над Пустошами барражирует дирижабль, и нехорошее предчувствие поселилось в его сердце.

Спустившись в низину, автомобиль скрылся из виду наблюдателей, находящихся на вышках, и запетлял по грунтовой дороге между двух холмов. Вскоре показался неприветливый зев тоннеля. Джек сбросил скорость, объехал заграждение, на котором висела табличка-предупреждение, что подземная выработка находится в аварийном состоянии, и погрузился во мрак.

* * *

Свет фар автомобиля раздвигал темноту тоннеля, но тут же его своды смыкались над головой Джека еще более мрачной мглой. Тоннель не тянулся ровно, а постоянно извивался, словно окаменелое чрево большой змеи, и парню приходилось ехать медленно и осторожно. От волнения он начал потеть. Джек не был в тоннеле уже больше года, многое могло измениться за это время. Гнилые балки и подпорки, покрытые плесенью и мхом, не вселяли уверенности в том, что вся эта конструкция не обвалится на голову в любой момент.

Джек плотно зажал пальцами нос, чтобы не вдыхать смрадные запахи помета летучих мышей и дохлых животных, нашедших здесь могилу. Он мысленно отгонял страх и неуверенность. Сверху постоянно сочилась вода. Несмотря на глухое урчание двигателя, Джек отчетливо слышал, как капли барабанят по капоту, видел, как они стекают по лобовому стеклу и брезгливо морщился, если они попадали на лицо и за шиворот рубашки. Когда река сокрушит эти стены – кто знает? Движимые какой-то непонятной силой, ее воды в любой момент могли обрушить толщу породы и затопить выработку, положив конец человеческой жизни.

В тоннеле было душно, сыро и зябко. Паутина липкой сеткой цеплялась на лицо Джека. Иногда эти клейкие паучьи выделения становились настолько плотными, что парень запутывался в них, как человек, проснувшийся после ночного кошмара, путается в одеяле. Эта мерзкая слизь раздражала его, вызывая отвращение. Из-под колес то и дело выскакивали потревоженные крысы, а по капоту и сиденьям бегали огромные волосатые сороконожки, падавшие откуда-то сверху, из темноты.

Мягкая крыша в кабриолете отказалась раскладываться, и это вызвало у Джека прилив гнева. Он был готов еще пару раз убить сутенера только за это дрянное обстоятельство.

Странно, но и сам воздух стоял. Ни малейшего сквозняка. Дышать Джеку было тяжело. Голова раскалывалась от нехватки свежего воздуха – казалось, что пульсируют даже глазные яблоки. По лбу, щекам и носу обильно потекли капельки пота, он смахивал их, из-за чего лицо быстро покрылось грязными разводами. И еще Джеку очень хотелось пить – к горлу подступала горечь, – но флягу он оставил пристегнутой к велосипеду.

Где-то далеко в глубине подземного хода раздался гулкий грохот, который словно раскатистый гром пронесся по тоннелю и, удаляясь, растаял дробящимся эхом в темноте.

– Тьфу! Только этого мне и не хватало! Вот непруха!

Джек заглушил двигатель и стал прислушиваться.

Звуки не повторились.

Спустя минуту Джек продолжил путь.

«Что это там рвануло? – подумал он и ощутил, как страх забрался ему под мышки, будто хотел его пощекотать, и заскользил своими холодными щупальцами по взмокшей спине. – Нужно быстрей выбираться из этой клоаки, пока совсем не задохнулся. Неужели выход окончательно завалило? Что тогда? Как его найти? Раньше это было сделать просто: следуй за потоком воздуха и он сам тебя выведет куда надо. Может, вернуться? Нет. Необходимо двигаться дальше и не останавливаться, посмотреть, что там, но быть все время начеку, иначе чего доброго и самого засыплет тут навеки. Где же этот чертов выход? Где?»

Тоннель словно услышал его мысли. Откуда-то раздался громкий утробный лай большого пса. Звук то удалялся, то нарастал. Да, это определенно был пес!

Джек направил автомобиль на лай собаки. И вскоре перед собой увидел тусклое пятно, светящееся болезненным светом. Его сердце едва не остановилось.

Перед ним была стена. Из кирпичной кладки высыпались несколько кирпичей, и сквозь образовавшийся проем пробивался яркий свет. Джек замер, словно кот перед мышиной норой. Заглушил двигатель и вылез из машины.

Собака продолжала надрывно лаять. Где-то снаружи.

Отогнав все страхи и сомнения, Джек поднял с земли кусок арматуры, осторожно приблизился к стене, оперся на нее руками, выглянул наружу и тут же отскочил, едва успев увернуться от клацнувших клыков.

Из дыры на него смотрели два хищных глаза и оскаленная пасть, из которой капала тягучая слюна. От злобного рыка огромного пса цепенела душа. Воздух наполнился удушливым животным запахом.

Джек ткнул прутом арматуры в собачью морду, надеясь, что та испугается, почувствовав боль, и исчезнет. Но собака не собиралась убегать, и рык превратился в оглушительный, душераздирающий рев. Вторая попытка поранить собаку закончилась тем, что животное вырвало прут из руки Джека и утянуло с собой. Через секунду пес показался вновь. Очевидно, что он был бешеный.

«Пока эта псина здесь крутится, я не смогу выбраться, – быстро обмозговал ситуацию парень. – Стрелять тоже нельзя – можно внимание амфибий привлечь, те сразу поймут, что здесь человек. Перво-наперво нужно избавиться от собаки».

Джек поднял кусок отвалившегося кирпича и бросил им в собачью морду. На этот раз удачно.

Пес взвизгнул и отскочил.

Джек, не сдержавшись, испустил первобытный победный клич. И тут же себя ругнул за это.

«Так-то лучше, – подумал он. – Мои косточки не по твои зубки! Эх, что делать теперь? Проще проделать дыру и дальше идти пешком. Все быстрей, нежели разбирать кирпичи, чтоб могла проехать машина».

Джек прислушался. Вой повторился, но уже где-то далеко.

Разобрав часть кирпичной кладки, парень забрал с собой оружие и вылез из каменного жерла наружу. Золото и деньги он завернул в старую ветошь, найденную в багажнике авто, и спрятал в тоннеле под камень.

Пес продолжал завывать. Его печальный, дикий, но странно красивый плач витал в тумане, как призрак.

Джек осмотрелся по сторонам и вздохнул. Кругом лежала знакомая, но враждебная земля, готовая в любой момент сожрать его гигантскими зубами. Только сейчас он почувствовал, как трясутся руки и бешено колотится сердце.

Нужно спешить.

Братья в опасности.

Снаружи все заволокло туманом. Он всплывал из моря, окутывал берег, стлался по низинам, проникая всюду, и такой плотной завесой нависал вокруг, что были видны только ближайшие дома и деревья, застывшие словно призраки. Все вокруг пропиталось его влагой. Он капельками свисал отовсюду: с сучьев деревьев, с камней, с одежды Дикого Джека. Дыхание вырывалось изо рта парня клочьями тумана, как будто и сам он был соткан из него.

Вой дикого пса растворялся и таял в тумане, словно тот гнался за скользящим над Пустошами солнцем.

* * *

Бывшая гостиница «Уинстон Черчилль». Штаб-квартира банды Джека.

– Вперед, засранцы! – рявкнул конвоир, на синем рукаве которого желтели сержантские нашивки. И подтолкнул в спину Джо Снежка стволом автомата, Клима же ткнул по ребрам прикладом – тот согнулся, застонал и зашелся от боли нестройным кашлем.

– Эй, полегче! – грозно буркнул Снежок. Наручники, сковывавшие его руки, еще плотнее вцепились в запястья.

Конвоир презрительно скривил губы:

– Шевелись! Не то и тебе вмажу, чернозадый. Для короля банановой пальмы ты очень много болтаешь.

Около двери комнаты, которую еще два часа назад занимал Джек, стояли два карателя – рослые молодцы в лихо заломленных синих беретах и с укороченными автоматами на груди. Они стояли, широко расставив ноги, и внимательно рассматривали задержанных беспризорников.

– Эти оборванцы – те самые, – сказал конвоир часовым, поправив свой берет.

Один из них молча кивнул, постучал в дверь, приоткрыл ее и доложил тем, кто находился в комнате.

– Заводите обоих! – послышался ответ.

Конвоир снова ткнул стволом Джо и процедил сквозь зубы:

– Веди себя хорошо и говори правду, ниггер, не то шкуру спущу. И приятелю твоему советую. Уверяю, вы недолго продержитесь, сопляки, если я возьмусь за вас всерьез. Ты понял, черножопый? А ты, очкарик?

Снежок ничего не ответил. Пусть оскорбляет меня, подумал он, мое молчание будет ему хуже плевка в рожу.

Клим вздохнул, потупившись в пол.

Конвоир приблизил свое лицо к уху Клима.

– Ты что-то сказал, сладкий ты мой? – спросил он с глумливой усмешкой, пытаясь усилить оскорбление.

Часовой отворил дверь и мотнул головой.

– Вперед! – скомандовал конвоир.

Джо Снежок и Клим вошли в комнату.

В комнате находились двое. Один из них – лысоватый, в элегантном белом льняном костюме – стоял возле огромного глобуса, опираясь на трость и повернувшись спиной к вошедшим. Он что-то рассматривал на глобусе и курил сигару, голубые кольца дыма безмятежно подымались к потолку. Другой, в форме офицера – коренастый, мускулистый, с бобриком черных волос и бычьей, подергивающейся шеей, – напоминал постоянно рвущегося в бой боксера. Лицо у него было обветренное и потемневшее от солнца, левую скулу пересекал грубый шрам. Он сидел за столом, положив перед собой на бумаги пистолет, тонированные очки и широкополую шляпу.

– Задержанные бродяги доставлены, сэр! – доложил сержант, бодро отсалютовав и пристукнув каблуком по полу.

Офицер, сидевший за столом, просматривал какие-то документы.

– Свободен-сержант-больше-ничего-не-требуется, – не поднимая глаз, протянул он с надменной монотонностью.

– Есть, сэр!

Конвоир развернулся и вышел в коридор.

Дверь за ним тихонько прикрылась.

– Кто такие? – Офицер отвлекся от бумаг, разложенных на столе, и уставился тяжелым взглядом на вошедших подростков, словно говоря: мне долго ждать ответ?

Джо немного подождал, чтобы выказать дерзость, но не переборщить, и ответил скромно:

– Меня зовут Джо.

– Сэр! – назидательным тоном напомнил офицер, сдвинув брови. Шея его снова дернулась.

– Меня зовут Джо, сэр.

– Фамилия? Откуда родом?

– Фамилии не помню. Где родился – тоже. Я с малых лет бродяжничаю, сэр.

– Тогда назови свое прозвище. Сколько тебе лет?

– Снежок. Джо Снежок. Я не умею ни считать, ни писать. В школе никогда не учился.

– Сэр! – рявкнул офицер. Лицо у него стало такое, будто он собрался бросить Джо на съедение львам.

– Да, сэр, – тут же поправился Джо, глядя исподлобья на офицера.

– Кто у вас главарь? – последовал вопрос.

– Да вы и сами, наверно, знаете, сэр.

– Я спрашиваю – кто?

– Джек, – ответил Джо. – Но его с нами нет, сэр.

– Где же он?

– Отправился в город и вряд ли вернется сюда. Ваш дирижабль, сэр, видно издалека.

– Ничего. Отыщем.

– Сомневаюсь, сэр.

Клим, опустив глаза, разглядывал затертый паркетный пол.

– Чего! – рассвирепел майор. – Я тебе сейчас вырву кишки и сделаю из них подтяжки к штанам!

– Господин майор, – раздался необычайно вежливый и приятный голос того человека, который стоял возле глобуса. – Это еще дети. С ними нужно несколько иначе обходиться.

Офицер покосился на него и ответил:

– Как вам будет угодно, сэр. Они тут сплошь бандиты. Я бы их всех шлепнул, будь на то моя воля. Но раз уж… Ведите тогда допрос сами.

– С удовольствием, майор, – сказал тот. – Кстати, что у нас сегодня на обед?

– Жареный кабан с ананасами. Коньяк тридцатилетней выдержки. И мороженое с тропическими фруктами на десерт.

– Отлично. Кабан – это не свинья, – сказал он так, будто только что поставил галочку напротив какого-то пункта в своем мысленном ежедневнике.

Клим от этого приторно-вежливого голоса лысоватого человека дрогнул, поднял голову и начал вглядываться в его фигуру. Джо почему-то захотелось попробовать на вкус кабана с ананасами, и он сглотнул слюну, превращавшуюся во рту в подобие клея.

Незнакомец медленно повернулся к ним лицом.

Джо он показался совсем не страшным – обычный толстосум, слишком поглощенный добыванием денег, а возможно, даже богатенький тщеславный гомик, судя по внешнему виду. Только какого черта он здесь делает?

Однако Клим замер на месте с расширенными от ужаса глазами, с таким ощущением, будто ему воткнули в живот штык. У него перехватило дыхание, и даже пот проступил на лбу.

Человек был невысокого роста, с прилизанными назад волосами, такими редкими, что сквозь них проступал розовый череп, темными глазами, бездушными, как у акулы, и какими-то совершенно маленькими, почти детскими, холеными ручками, годными лишь для того, чтобы лежать на животе. Одет он был, как упоминалось ранее, дорого и со вкусом. На пальце поблескивал перстень с крупным красным бриллиантом.

Это был ОН! Яков Зиновьевич Вальцан, известный в криминальном мире как «Яшка Алмазик». Клим сразу его узнал, несмотря на то, что прошло много лет. Странно, но хладнокровный убийца и вор, лишивший Клима не только родителей, но и огромного наследства, нисколько не постарел за эти годы. Разве что полысел и притворная грусть, всегда жившая в его взгляде, стала еще более выразительной. Этого человека вряд ли мучили кошмары и совесть даже во сне.

– Я надеюсь, что вы оба будете со мной достаточно честны, а у меня не возникнет повода беспокоиться о том, чтобы проверять, говорите ли вы правду или лжете. У меня имеется достаточно методов, чтоб добиться воссоздания истины у лжецов, страдающих амнезией. – Вальцан подошел к Климу и взъерошил пухлой ручкой его волосы. – Вопрос первый: как твое имя, мальчик?

– Башка, – ответил тот, опустив голову. Он рассматривал белые остроносые туфли своего врага. Ему стало трудно дышать, гортань сузилась до размеров миниатюрного клапана.

– Сэр! – не сдержался офицер, привстав из-за стола. – Говори «сэр», сопляк! Не то я оболью твои яйца керосином и поднесу к ним спичку!

Вальцан, попыхивая сигарой, отмахнулся от него:

– Ничего-ничего, майор, пусть продолжает.

– Вопрос остается прежним, Башка. Как твое настоящее имя?

– Я не помню. Я попал сюда совсем маленьким.

Снежок покосился на товарища, но ничего не сказал. Такой ответ и его сильно удивил. Понять суть этой лжи Джо не мог, как и ляпнуть чего лишнего.

– Вопрос второй… – Вальцан приподнял рукоятью трости подбородок мальчика, заставляя того смотреть ему в глаза. – Что же делает русский мальчик в тысячах километров от дома?

Клим поморщился и едва не чихнул, запах табачного дыма ему не нравился.

– Это вам надо спросить у моих родителей и у моря, – сказал он и подумал: «Черт! А он ловкач, раз сходу раскусил мой акцент и определил национальную принадлежность».

– Поэтично, парень. Одобряю. Где же они – родители? – Его черные глазки блеснули.

– Умерли. Давно.

Вальцан прищурился, всматриваясь в глаза парня.

– А море – высохло? – Его усмешка потонула в клубах дыма.

– Нет, думаю, море осталось на месте.

– Скучаешь по снегу?

– Каждый человек о чем-то скучает, сэр.

– Как давно умерли твои родители? – все тем же непринужденным тоном поинтересовался Вальцан.

– Я не помню. Мне было два года, может, и меньше.

– Где же вы жили? Как называлось то море?

– Не помню, но оно было теплое летом и холодное зимой. И там не было пришельцев. Отца я не помню. Его убили мародеры, так мне сказала мама. А море… Мама как-то говорила, что амфибии не могут жить в той воде. Она воняет для них.

– Кем была твоя мать? Как ее звали?

– Имя ее я тоже не помню. Она работала поварихой на плавучем заводе по переработке рыбы. Там всегда страшно воняло. Эта старая посудина пошла ко дну во время сильного шторма, а меня спасли другие моряки, случайно оказавшиеся поблизости. Мама утонула. Потом они меня продали первым встречным работорговцам, направлявшимся в Австралию. Кому еще нужен сирота? Сирот обычно продают либо бездетным семьям, либо на фабрики, но я никому не приглянулся, да и был слишком мал, чтоб работать. В сиднейском порту работорговцы меня просто прогнали. Я долго скитался, пока не оказался здесь. Это все, что я помню, сэр.

– Понятно… – Вальцан о чем-то задумался. – Проживали вы к Крыму, скорее всего. Из-за высокого содержания сероводорода в придонной воде на больших глубинах пришельцы там не прижились. Но очень уж ты похож на одного человека. Очень… Как, ты говоришь, твоя фамилия?

– Я не помню, сэр. Ни фамилии, ни имени. Я же вам говорил. Забыл. Мал был.

– Да, да, – согласился Вальцан. Он подошел к столу, взял с него бумажный лист с чертежами, развернул так, чтоб оба подростка могли видеть его содержимое, и спросил у Клима: – Это нашли в твоей комнате, парень. Среди множества книг. Кто это начертил? Кто делал все эти расчеты?

– Я, сэр, – быстро сознался тот. Отпираться было бесполезно, да и слишком мало было времени, чтобы придумать что-то иное в ответ.

– Если это так, то ты мне солгал, – подытожил Вальцан все тем же спокойным голосом. – Твоя история развалилась на части из-за вранья. Чтобы такое сделать, нужно иметь как минимум высшее техническое образование.

– Для этого нужно желание, сэр, – не согласился Клим и попытался улыбнуться, но улыбка вышла вымученной. – И знания, которые я получал из книг. Неподалеку есть отличная библиотека, в которой очень много разной литературы. И технической хватает.

– Самоучка? – недоверчиво спросил Вальцан, сощурившись. – Мало верится! Не помнишь почти ничего из прошлого, даже имени своего, и в то же время сумел прочитать техническую литературу и понять ее. То, что вижу на чертежах, мог создать разве что гений. Не пытайся меня водить за нос, парень.

– Конечно, нет, сэр, – спокойно ответил Клим. – Не самоучка. Раньше тут жил один бывший профессор. Бродяга. Он был стар, много пил, а мы приютили его. Он научил меня читать, писать и всему остальному. В знак благодарности. Правда, Джо?

Снежок кивнул и добавил:

– Он рассказывал много интересных историй, а мы его кормили. Старый и больной был человек, что правда, то правда.

– Вопрос второй: куда же подевался профессор? – Вальцан не отрывал взгляда от глаз Клима.

– Год назад умер от туберкулеза, – живо подыграл Климу Снежок. – У нас здесь климат не очень здоровый, сэр.

– Где его могила? – Вальцан перевел взгляд на Джо.

– Мы похоронили старика с южной стороны здания, – вновь ответил Снежок. – И поставили там крест.

Джо частично соврал – в той могиле лежал не профессор, а семилетний пацан по прозвищу «Свистун», который год тому назад действительно умер от туберкулеза.

Вальцан посмотрел на майора – тот кивнул, могилу он видел лично, когда совершал обход прилегающей территории и расставлял посты.

– Принято, – прореагировал Вальцан без лишних эмоций.

Он с минуту походил по комнате взад-вперед, дымя дорогой сигарой. Потом остановился и, ткнув пальцем в Снежка, спросил:

– Третий вопрос: где найденный вами ребенок? – Слова его были окутаны густым сигарным дымом, как будто их произносил дракон.

Молчание.

– Так, понятно, – сказал Вальцан. Его акульи глазки блеснули мертвым холодом. – Хотите умереть настоящими мужчинами? Похвально. Но глупо. Давайте сделаем так. Кто первый скажет правду, того я оставлю в живых. И отпущу, одарив крупной суммой денег. Все кошмары останутся позади. Второго – либо убью, либо отправлю умирать рабом на купеческих галерах. Соврете – убью обоих. Как вам мое предложение? Даю полминуты, чтобы все хорошенько взвесить. Время пошло.

У Клима едва мозги не сдвинулись набекрень от кипящей внутри злости. Как же это было все мерзко! Стоять тут, перед этим ублюдком, убившим его родителей, да еще и лебезить, и оправдываться перед ним, чтобы скрыть то, кем он, Клим, является! О, мерзкая ситуация! Какие-то чертовы сценические подмостки, на которых приходится лгать и играть прямо-таки шекспировскую трагедию! Почему у него в руках нет пистолета, чтобы на месте пристрелить этого лысоватого мерзавца! Заткнуть его поганый рот раз и навсегда! Отомстить за смерть мамы и папы!

Снежок думал иначе. Он был рад последнему вопросу толстосума, потому как, раз уж его люди до сих пор не обнаружили найденыша, то значит и Магда с Томми в безопасности. А ради этой новости он готов был принять смерть. Прошел уже почти час, как начался штурм гостиницы, а Магда с детьми покинула ее через старую дренажную систему. Ищите-свищите теперь их! Главное, чтоб Башка не взболтнул чего лишнего. Он вообще какой-то странный. На ходу выдумывает то, чего не было. А может, все-таки было? И он все время врал про отца-миллиардера и прочее?

Вальцан бросил окурок сигары на пол и раздавил каблуком. Он оттопырил ухо ладонью и сказал:

– Время вышло. Не слышу.

Парни молчали. Они взвешивали все «за» и «против».

Офицер хлопнул себя по колену, вскочил:

– Сэр, давайте я с ними поговорю! Что вы с ними нянькаетесь!

– Сядь, – тихим эхом отозвался Вальцан.

Майор опустился на стул. Желваки на его лице заиграли.

Вальцан направил кончик трости на Снежка:

– Ты боишься смерти?

– Нет, я ей в любви признаюсь, – ответил Джо. – Не знаем мы ничего. И точка.

– Отвечай за себя! – рявкнул майор и дернул шеей. – Я тебе, сопляк, щас яйца дверью прижму, и заставлю орать так, что стены задрожат!

Запищала портативнаярация. Майор потянулся к ней, но Вальцан остановил его жестом, сам подошел к столу, поднял рацию и нажал на кнопку:

– Слушаю. Прием. – И он весь превратился в слух.

Майор недовольно хмыкнул. По армейским меркам его работодатель в последнее время вел себя просто неприлично: стал его раздражать тем, что постоянно отстраняет его от дел и командует его людьми не через него, а лично. Теперь вот и до рации добрался. Понятно, что он платит деньги, огромные деньги, но это его проблемы. Зачем забирать работу у профессионала? Потому и проколы начались. Сбежала-таки девка с пацанами. А крайним, если что, он окажется. Спрашивать-то с него будет. И гонорар может урезать. Жадности в таких людях не меньше, чем вони на ферме скунсов.

– Мы взяли их. Прием. – Послышался из динамика голос, пробивающийся сквозь статические помехи.

– Срочно ко мне! – ответил Вальцан. – Надеюсь, у вас есть представление о том, что значит «спешить». Конец связи.

Внутри Джо Снежка что-то оборвалось и ухнуло вниз. Он остолбенел, не веря ушам.

Вальцан вернул рацию на стол, обернулся. Он стал похож на громадного паука, вкусившего свежей крови. От возбуждения его темные глаза излучали демонический свет и говорили: «Да… Да… Да!» Он положил трость на стол, сунул руки в карманы и начал раскачиваться с каблука на носок взад-вперед, и на его лице появилась зловещая улыбка.

– Вот так! – сказал вдруг он и облизнул свои тонкие надменные губы. – Да! Да! Беглец вернулся к папочке.

* * *

Обхватив мать ручонками, малыш Томми с интересом разглядывал незнакомого дядю. Магда тихо плакала и гладила ребенку ручку.

Джо Снежок с любовью смотрел на своего ангелочка и с тревогой – на Магду. Он видел досаду и страх в ее несчастных, запавших от слез глазах, и ему так хотелось ей сказать: «Ничего страшного, крошка».

Вальцан побагровел – на руках у девушки был не тот ребенок. Искали белокожего. Этот же был черен, как пиковая масть.

– Где тот, кого нашли эти бродяги?! – заорал он, топнув ногой. – Долго будете мою кровушку пить?! Вы всегда работаете через пень колоду?! Мне не нужна мартышка! Где белый ребенок?

Капрал испуганно бросил взгляд на майора, ища поддержки, но тот откинулся на спинку стула, выдохнул и пожал плечами, дескать, выкручивайся сам.

– Она знает, – пробормотал капрал, кивнул на девушку и отошел чуть в сторону.

Вальцан подскочил к Магде и шумно потянул носом воздух – как волк, вынюхивающий добычу.

– Говори, – зловеще произнес он, буравя ее тяжелым взглядом. – Куда девался ребенок?

Магда посмотрела на Джо Снежка – в какой-то миг они обменялись такими нежными взглядами, словно после многолетней разлуки. Джо ей кивнул: говори, не молчи. Ему тоже стало интересно.

– Он погиб… – произнесла Магда, опустив очи долу и дрожа от страха.

– Сэр! – строго напомнил майор.

– Сэр… – повторила девушка.

– Как? При каких обстоятельствах? – вцепился в нее Вальцан. Лицо его мгновенно изменилось, став похожим на лицо ребенка, заметившего мешок с рождественскими подарками.

– Мы пробирались по старой дренажной трубе. Местами там было глубоко и скользко. Я поскользнулась и упала вместе с детьми в воду. – Ресницы Магды затрепетали и слезы полились ручьем. – Я смогла спасти только Томми, а Оскар утонул. Я ничего не могла сделать. Ничего…

Вальцан маниакально захихикал и взъерошил свои редкие волосы. От возбуждения у него на лбу появились крупные капли пота. Он обошел Магду с одной стороны, потом с другой, будто к чему-то примериваясь. Затем остановил взгляд за окном – на узком, загаженном подоконнике ворковали, толкаясь и изредка взмахивая крыльями, голуби. И снова повернулся к Магде.

– Майор, ты только внюхайся в эту дуру! – вдруг заорал, потягивая носом. – От нее разит ложью! Полюбуйтесь на нее! Каша вместо мозгов! Чертова дура! Утонул! Утонул! Он не может утонуть! Не может, черт вас всех подери! Ах! Господи! В каких же, мать ее, глубинах рождается человеческая глупость! Вот дерьмо! Ты его спрятала? Отвечай! Где?!

Магда затрясла головой.

– Я вам правду говорю! Все так и было!

– Заткнись! Лгунья с большой буквы! Окажи мне эту маленькую услугу: скажи, где ребенок, и выпорхнешь отсюда свободной, как птичка. Это тяжело? Я тебя спрашиваю!

– Признаться в том, чего не было? – опешила Магда. – Вы хотите услышать от меня вранье, сэр?

– Дура! Дура!

– Он утонул, сэр…

Магда шмыгнула носом, с опаской косясь на обезумевшего незнакомца. Малыш Томми расплакался. Джо, слушая оскорбительные слова в адрес любимой, в ярости сжимал кулаки, но понимал, что сейчас лучше ничего не предпринимать – руки в наручниках, а одними ногами с двумя карателями ему явно не справиться, да и за дверью еще двое. Да и майор не сводил с него глаз. Нет, со всеми он не справится, не успеет. Они слишком далеко друг от друга и вооружены.

Вальцан сплюнул, схватился за голову, а затем, расставив руки и потрясая тростью, начал кружить по комнате и вертеть головой, словно вокруг него находились невидимые зрители, которых он призывал в свидетели своим словам. Сейчас он был похож на священника из секты, вершащего свои экзотические таинства.

– Утонул! Утонул! – продолжил орать он неожиданно высоким голосом. – Верить словам женщины – это то же самое, что верить тому, что, если с детства жевать резинку, то у тебя в зубах не будет ни единого гнилого дупла до конца дней! Что за чушь! Хи-хи-хи-хи-хи! – И тут резко остановился, повернулся к капралу. – Суета-суматоха, чтоб ее! Капрал, ваши люди перекрыли все выходы из той чертовой дренажной трубы?

– Так точно, сэр! – отчеканил тот, вытянувшись в струнку. – Мы сверились со схемой подземных коммуникаций.

Приложив пальцы рук ко лбу, Вальцан задумался и произнес:

– Тогда бегом марш к моим людям! Пусть сольют как можно больше топлива с дирижабля и баков грузовиков в эту гребаную трубу и сожгут все, что в ней может шевелиться! Да, и заминируйте входы. Все взорвать! Ясно?

– Так точно, сэр!

– Бегом!

Капрал развернулся и бросился выполнять приказание.

Вальцан закатил глаза, чертыхнулся и обернулся к Магде:

– Сделай так, чтоб ребенок не орал. Распустил нюни!

– Вы его напугали, – вымолвила девушка, пытаясь успокоить малыша, хотя сама дрожала от макушки до пяток. – Нельзя так при ребенке кричать…

Офицер поднялся из-за стола и подошел к Вальцану.

– Что будем делать с этими? – он кивнул на подростков.

Вальцан посмотрел на него так, будто забыл, что офицер все время был рядом.

– Эту бродяжку с мальцом определите в закрытый приют и пусть за ней постоянно приглядывают, – сказал он. – Черномазого – гребцом на галеры, у него тело человека, предрасположенного к труду. Того, что в очках, нужно учить в моей Технической академии. Возможно, с него выйдет инженер, и он мне в будущем понадобится. Его идея с дирижаблем весьма интересна. Пусть отрабатывает мою милость. Там из него выведут глистов, откормят и напичкают нужными знаниями. А нет – отправится вслед за негром на весла.

– А остальных?

Вальцан направился к двери, но возле нее остановился, обернулся и сказал:

– Всех продезинфицировать и продать. Всех. Погрузите в машины и вывезите в город. Это будет дополнением к вашему личному гонорару, майор.

Было видно, что офицер остался доволен «подарком».

Он поинтересовался:

– Могу ли я лично решить судьбу негра, сэр?

– В чем дело? – не понял его Вальцан.

– Черномазый зарубил двух моих бойцов… – Майор нагнулся, что-то взял и показал мачете. – Вот этим. Ребята недовольны будут, если ему спустить.

– Он ваш, майор.

Майор дернул шеей, расплылся в хищной улыбке, встал из-за стола и подошел к Вальцану.

– А его шлюшка? – тихо спросил он. – Мои парни…

Снежок сверлил спину майора взглядом, полным смертельной ненависти.

– Нет, – не согласился Вальцан. – Они, занятная, шут возьми, парочка, но… Чернушку – в приют.

У Магды замерло сердце после всего, что она услышала. Ее это потрясло, и глаза неуверенно метнулись. Девушка стояла, смотрела на Джо и не могла с ним заговорить. Его мысли, казалось, витали где-то далеко. Снежок хотел было рвануться, подпрыгнуть, взять ногами в «замок» шею майора и свернуть ее одним движением – на это бы у него, возможно, хватило сил и времени, а потом уж будь, что будет. Но встретившись взглядом с Магдой, он остановился, словно наткнулся на стену. «Нет! Нет! Нет!» – одними глазами говорит она. И кровь прилипла к сердцу парня, как свинец.

– Подождите, сэр! – обратился Джо к Вальцану.

– Чего еще? – недовольно буркнул тот, открывая дверь.

– Разрешите попрощаться с женой. Прошу вас, сэр. Вы же понимаете…

– Валяйте, мартышки, прощайтесь. – Вальцан небрежно махнул пухлой ручкой и вышел в коридор. Часовой прикрыл за ним дверь.

Джо и Магда сблизились друг с другом, ребенок перестал хныкать и смотрел на отца глазами философа. Магда обняла рукой Джо, потому как у того руки были скованны наручниками за спиной, а она держала ребенка.

– Джо… – прошептала она. Голос ее дрожал: – Д-д-джо…

– Береги малыша, – сказал он и подмигнул сыну. – Я назвал его в честь своего отца. Он должен вырасти сильным мужчиной.

Она прижалась к нему, поглаживая то его спину, то волосы. Влажные глаза, блистающие пламенем, длинные ресницы, полные и сладкие, как мед, губы – Джо любовался ею и чувствовал, как трепещет ее сердце.

– Одно сердце! – прошептал он ей на ухо.

– Одна судьба! – ответила она.

Снежок больше не стал ничего говорить, потому что знал, что этим может все испортить. Он впился в ее губы долгим поцелуем, сказавшим о многом.

И этим вновь освободил ее слезы.

* * *

Внутри микроавтобус напоминал мусорный бак, разверстый, как вставные челюсти старика, умершего с непрожеванной пищей во рту. Пластиковые пузырьки из-под лосьонов и шампуней, кипы старых журналов, дырявая автопокрышка, рваные пакеты с окаменелыми объедками, пустые пивные жестянки и бутылки, теннисная ракетка, картонная коробка со старыми пластинками, лопасти потолочного вентилятора, изношенная до потери формы обувь, искромсанные крысиными зубами сиденья и прочее-прочее-прочее, – все это находилось в пассажирском салоне, сваленное в кучу. Запах плесени здесь походил на запах протухшего мяса, но на самом деле не являлся ни тем, ни другим. А чем – разобрать было невозможно.

Уже битый час Тихоня лежал на боку, на прелом матрасе, из которого торчали клочки ваты, прижимая к себе тяжелый карабин. По шее и рукам бегали муравьи, кусали его, и он то и дело их смахивал, тихо чертыхаясь. Он всматривался то в плывущий туман, готовый поглотить его, как канапе, то в выцветший от времени плакат с изображением шлюховатого вида черномазой красотки в полупрозрачном бикини, приклеенный к перегородке водительской кабины. Время от времени он начинал тереть кулаками глаза, словно ребенок, которому пора уже лежать в кровати, спать. И поглаживал ореховое цевье, приговаривая шепотом: «Ты настоящая палочка-выручалочка, если кто сунется, то мы уж им зададим перцу. Да?»

Охотничий карабин самодовольно молчал. «Блазер R-93 Сафари», над которым изощренно потрудились немецкие инженеры, несмотря на свой вес, знал себе цену. Из такого оружия можно было запросто завалить слона или огромного медведя, учитывая сумасшедшую мощь патронов. А патронов Тихоня распихал по карманам не меньше двух дюжин – едва штаны не спали, пришлось даже потуже затянуть ремень.

То справа, то слева иногда раздавались окрики солдат. Каратели взяли в кольцо гостиницу. Откуда-то с южной стороны доносился глухой рык двигателя грузовика. Здание гостиницы, деревья, все вокруг переплеталось в плывущем тумане в странных геометрических узорах, безуспешно цепляясь друг за дружку. Легкие порывы ветра шевелили сочно-зеленые разлапистые листья папоротников, и они, казалось, зашептали хором, тысячей голосов, с едким занудством, властно повторяя одно и то же:

«Уколись-уколись-уколись!»

В голове у Тихони все эти слова превращались в звук рашпиля. Он морщился. Это причиняло ему муки похлеще, чем были у Тантала ^[66].

Сознание Тихони то и дело проваливалось в другой мир. Его пробирала дрожь – то холодная, то горячая. Неприятная. Легкие напоминали два целлофановых мешка, наполненных водой. Он хватал ртом воздух; горло так пересохло, что глотать было больно. И отчетливо слышал стук собственного сердца – тяжелый, медленный, приглушенный барабанный бой в ушах – накатывающий волной и тут же отдаляющийся. Начиналась ломка. Ему очень хотелось уколоться. Мысли об этом звучали в голове, как целый хор обезумевших сверчков: «тррр-тррр-тррр-тррр…» Нет, скорее даже не мысли, а голоса, звучащие не в ушах, а в сознании. Что-то болезненно вырывалось у него изнутри, словно корень дерева из земли.

Он отчетливо слышал, что к пьяняще-приторному запаху травы и гниловатому аромату листьев, доносимых порывами ветра, подмешивалось что-то более резкое, неприятное. Похоже, на авиационный керосин, решил Тихоня, принюхиваясь. Блин, откуда он здесь? Он как-то раз бывал на аэродроме и знал этот запах. Неужели сракоротые вояки что-то затеяли? Хотят сжечь гостиницу?

Он облизал языком пересохшие губы, снова окинул оценивающим взглядом красотку на плакате: «Интересно, а она дала бы мне? Что, если бы мы делали это по-собачьи? Нет, наверно, не дала бы. Такая, поди, полсотни стоит. Никак не меньше. А то и больше. В мире полно несговорчивых и упрямых сучек, набивающих себе цену. А эта стерва, у нее что – бородатая устрица чем-то от других отличается? Беззаботная, мля, как огурец. Небось, занимается всякими шалостями сама с собой в душе, а корчит из себя…» И на пару минут он погрузился в грезы, в которых выделывал с девицей с плаката всякие непристойные «штучки», после чего понял – с явной неохотой – что его фантазиям никогда не сбыться.

В желудке Тихони раздалось жадное урчание – зашевелился червячок голода. Он почувствовал, что по-настоящему проголодался, но не смог вспомнить, когда в последний раз ел. «Сейчас бы жареных сосисок с тушеной капустой, чесночную булочку и лимонада! – размечтался он. – А еще лучше – вдохнуть носом пару дорожек белой радости… Черт! Не думай об этом! НЕ-ДУ-МАЙ! Все осталось там, в гостинице, и пока сракоротые оттуда не свалят, придется терпеть муки». И чертовски хотелось курить.

Послышался какой-то звук. Совсем рядом.

«Мазефака!»

Снова тишина.

Долгая, невыносимая пауза.

Тихоня замер. Он прислушивался к своему страху, который ожил в закоулках его мозга, словно злокачественная опухоль.

Кто это? Каратели?

Звук снова повторился. Уже ближе.

Запах керосина становился резче.

Тихоня услышал прерывистое дыхание, серию мелких шажков и вздрогнул так, будто почуял приближение настоящего землетрясения. На миг он заметил скользнувшую в тумане размытую, черную тень. Колыхнулись листья папоротников.

Старичок-амфибия? Только этих сейчас не хватало! Эти, как и их детеныши, часто передвигались по суше квадропедальным способом. А рядом должны быть и другие…

По позвоночнику пополз ледяной страх. Ломка отступила, будто ее никогда и не бывало.

Тихоня приподнялся и начал целиться; ствол карабина медленно двигался туда-сюда, словно нос охотничьего пса, потерявшего след. Тихоня почувствовал, как неприятная дрожь, рождающаяся в кончиках пальцев рук, расходится по всему телу, и оно деревенеет, а сами пальцы становятся твердыми, словно камень.

– Замри, Тихоня.

Это был голос Джека, спокойный, и прозвучал он прямо за спиной Тихони.

Первое, что пришло Тихоне на ум – глюки. Хотя, принимая во внимание, что ломка только началась, а в голове уже был сплошной беспорядок, он не ожидал настолько реальных слуховых галлюцинаций так скоро. Да и в этом голосе не слышалось ничего властного. Значит, это не те торчковые голоса из тумана.

Тихоня обернулся и заблымал глазами.

Он сразу признал главаря, и сердце радостно заколотилось в груди. Одет тот был странно, чересчур хорошо для бродяги, хотя брюки и рубашка были порядком грязными. А еще Тихоня почувствовал исходивший от Джека ванильный запах лосьона, заставивший его вспомнить все пирожки, кексы и сладости, которые он когда-либо ел.

В руке у Джека был АК-47 со спаренными рожками; еще два магазина с патронами торчали из-за ремня, с которого также свисали две гранаты, привязанные мягкой проволокой. Он внимательно глядел на бледного Тихоню, на его болезненные глаза. Вид у того был плачевный, пот блестел на его худом, усеянном угрями лице.

– Плохо, Тихоня? – тихо спросил он.

Тихоня посмотрел на свои руки. Пальцы дрожали, как у шахтера после отбойного молотка.

– Да, – выдавил он. – Дерьмово, как пингвину после глобального потепления. Так скоро и судороги начнутся.

Джек забрался в салон, нагнулся и легонько толкнул Тихоню:

– Подвинься.

Тихоня отодвинулся в сторону и сказал:

– Там что-то или кто-то бегает. Полагаю, амфибия.

– Это Румб, – ответил Джек. – Что тут у нас творится? Рассказывай.

– А что тут рассказывать… – Тихоня задумался, пытаясь завести шестеренки в голове. – Эти мазефакеры всех наших сцапали. Я случайно ускользнул. Валяюсь тут, как дрыстун, и нос боюсь показать.

– Сколько их? Наши все живы?

– Откуда мне это знать?

Джек покосился на карабин.

– Где такую пушку взял?

Тихоня нежно погладил «Блазер» и сказал:

– Каратели тоже живые люди и ходят в кустики покакать.

Джек не имел желания дальше обсуждать эту тему и спросил:

– Похвально. Стрелять метко сможешь?

Тихоня сел, положил карабин поперек колен, откинулся назад и закрыл глаза.

– Мне бы хоть косячок дунуть… Хоть пяточку…

Джек хлопнул его по плечу, полез в карман и достал пакетик с кокаином.

– Держи. Только не все сразу. Ты мне в деле нужен живым.

В этот миг в полуоткрытую дверь микроавтобуса проскользнуло что-то большое.

Румб, виляя бесхвостым задом, осмотрелся, высунув язык, а затем понюхал застывшего Тихоню, рыкнул и вдруг пошел на попятную. А потом мирно лег мордой на лапы, посматривая на Джека. Тихоня облегченно вздохнул и стал вертеть в руках пакет с наркотиком, не веря своим глазам и бормоча: «Господи Иисусе, да тут на целый месяц хватит убиваться в хлам…»

Тихоня открыл пакетик, сунул в него руку и начал подносить щепотки порошка по очереди к своим ноздрям, шумно втягивая его носом. Затем начал втирать наркотик в язык и в десны. Порывисто застучало, затряслось его сердце, он затаил дыхание… и сердце выровнялось. В легких будто открылся клапан, и он мог нормально вдохнуть и выдохнуть. По телу прошла удивительно успокоительная волна, чуть ли не утешительная – словно река потекла через него, унося все плохое. Его зацепила дурь так, что ой-ой.

Тихоня захихикал.

– Стоп! Стоп! – Джек потряс Тихоню за плечо и забрал у него пакетик с кокаином. – Хорош! Ты не должен находиться невесть где! Ты должен себя контролировать!

Тот улыбнулся и, подключая сознание, сказал:

– Откуда столько кайфа? Ты что, на распродажу попал? Божья ласка, заквашенная на дерьме! Хвала Ему и всем его святым!

Джек положил перед ним две гранаты и спросил:

– Пользоваться умеешь?

Взгляд Тихони на пару секунд застыл на двух рифленых корпусах гранат с вкрученными запалами. Он помотал головой, которая стала для него настолько легкой, что казалось, вот-вот оторвется от шеи и улетит ввысь, как воздушный шарик. Глаза у него заблестели, точно были освещены лунным сиянием.

– Тогда смотри и слушай, – сказал Джек. – Надо одной рукой держать крепко предохранительный рычаг, прижимая его к корпусу, другой разжать усики чеки, выдернуть кольцо и бросать эту малышку по карателям. На все про все у тебя есть три-четыре секунды. Но лучше сразу кидать. Граната китайского производства, а они… ну, сам знаешь.

– Сраные-драные китайцы. Им нельзя верить. Они даже в шариковую ручку стремятся дополнительно запихнуть зонтик и аудиоплеер. А в итоге – говно выходит. Ни хера ничего нормально не работает. А все потому, что вместо головы за них соображает чья-то жопа.

– Точно, – согласился Джек. – Ты, Тихоня, ругаешься не в меру. Китайцы и русские сейчас лидируют в экономике, да и во всем остальном, впрочем… Вернемся к гранате. Короче, как вырвал чеку – тут же бросай. Справишься?

Тихоня кивнул и вцепился в приклад «Блазера» так, что и это выглядело достаточно выразительным ответом:

– Как два пальца… Но у меня есть еще карабин.

– Верно. Все-таки ты имеешь яйца, хоть и наркоша. Слушай дальше расклад. Мой план прост, но на другой времени нет. Я тут поползал маленько, поглядел, что да как. Думаю, они наших ребят будут на грузовиках отсюда вывозить…

Тихоня нервно закусил губу. Его состояние «на-все-насрать» перешло в иную фазу, просветлив чувство тревоги до красного света семафора.

Волна сомнений и вопросов накатилась на него. Тихоня почти догадался о намерениях Джека и готов был уже драпануть. Он уставился на главаря своими глазами, в которых продолжали гореть кокаиновые огоньки.

– Что ты задумал, Джек? – перебил его Тихоня. – Выстроиться в ряд и атаковать их в лоб? Да они нас живьем сожрут. Надо иметь мозги размером с горошину, чтобы лезть на рожон. Может, переждать? Потом их найдем и спасем. Без потерь.

– Потом ты будешь спасать их трупы с галер или откапывать в угольных копях. Молчи и слушай, стратег-самоучка. И не перебивай меня, когда я говорю.

– Их много, Джек! – воскликнул чересчур громко Тихоня, запнулся и начал озираться по сторонам.

– Это все наркотики, это они разъели тебе мозг, превратив в овсяную кашу. Перебить всех карателей мы не в силах – это и дождевому червю понятно. Надо иначе сделать: дождаться, когда наших ребят поведут к грузовикам и отвлечь внимание этих, как ты сказал, мазефакеров. Дать им шанс сбежать. Понял?

– Ну, если только учесть алимент неожиданности… – промямлил Тихоня, что-то прикидывая в уме.

– Элемент неожиданности, – поправил его Джек.

– Угу. Точно.

План Джека не вызвал ни энтузиазма, ни поддержки у Тихони, но он кивнул.

– Короче так, – продолжил Джек. – Ты дирижабль, надеюсь, видел. Как услышишь мои выстрелы – а их ты услышишь, я буду конкретно поливать из автомата этих говнюков – то прострели его, пробей баллон, а лучше попади в двигатель, чтоб загорелся, и шустро делай ноги. Мы должны отвлечь охрану. Я сделаю так, чтоб они попадали на землю. Я их заставлю это сделать. Наши ребята побегут, уверен. Побегут в туман, и карателям сложно будет вести по ним прицельный огонь. Румб будет рядом с тобой и потом быстро проведет нас через оцепление. Ясно?

Тихоня, поняв, что Румб приставлен к нему скорее в качестве надзирателя, нежели проводника, с опаской покосился на пса:

– А он мне глотку не перегрызет, пока тебя рядом не будет?

– Не бойся. Он достаточно мудрый и понимает мои команды получше некоторых людей. А теперь о деталях…

И Джек рассказал Тихоне обо всем, включая то, что прежде чем стрелять, ему надо обязательно дождаться, когда двигатели дирижабля начнут работать. Тихоня задал пару вопросов. Ему не верилось, что им посчастливится в задуманном деле, и счастливым, как устрица, он себя не чувствовал. Говорили они недолго, а затем выбрались из микроавтобуса и разошлись в разные стороны.

* * *

«А вот теперь пора», – подумал Джек, увидев, как каратели загнали пленников в кузов одного из грузовиков под брезентовый навес. Снял «Калашников» с предохранителя и отодвинул дулом автомата листья папоротника. Он спрятался за фундаментом полуразрушенной ограды, одновременно служившей наблюдательным пунктом и отличным прикрытием. От первой машины его отделяли всего тридцать ярдов – видимость из-за тумана плохая, почти никакая, потому и рисковать Джек не хотел, хотя и большой аккуратности здесь не требовалось. Карателей рядом было немного, но вокруг, должно быть, их небольшая армия. Он уже прекрасно узнал расстановку их сил и намерения, находясь в пределах нормальной слышимости. И самое главное преимущество Джека заключалось в знании местности. Он усмехнулся и подумал: «Эх, видел бы сейчас тот офицер, что встретился тогда мне на дороге, Стопроцентного Маменькиного Сынка, который вот-вот покрошит в винегрет его крутых бойцов».

Десяток карателей и свирепого вида капрал, сбились в кучку у грузовика, чего-то ожидая. Судя по плавной экономичности их движений, это были профессионалы, матерые убийцы. Вели они себя непринужденно, словно находились в курилке возле плаца в своей родной части. Следовало бы с ними первыми расправиться, но можно было и в своих угодить. Джек слегка растерялся. Что же делать? Остальные каратели стояли цепью, человек пять, держась спиной к Джеку, но оградив пленников от всяческой возможности бегства. Именно с них он и решил начать.

Джек открыл огонь, снимая карателей слева направо. Трех из них швырнуло вперед. Как сломанные куклы, они подергались и затихли. Двое бросились на землю и поползли по-пластунски, ища укрытия. Те, что стояли у грузовика, загалдели, кинулись в их сторону, сначала не поняв в чем дело, но потом замерли, будто их паралич охватил. Джек выпустил остаток магазина в них – и их кровь тоже забрызгала траву. Двоим пули угодили в грудь, они крутанулись на месте, хватая ртами воздух, и повалились уже мертвыми.

Бог включил свой пылесос, затягивающий души.

«Пока идет все как по маслу!» – успел возликовать Джек.

Оставшиеся в живых каратели опомнились, кинулись в стороны и залегли возле колес грузовиков, пытаясь сообразить, что происходит. Суматохи особой среди них не было, но послышались их рассерженные голоса. Непосредственного командира, в лице капрала, они потеряли и уже с кем-то другим связывались по рации. Ответ, видимо, последовал не сразу.

Джек отщелкнул пустой магазин и, выхватив из-за ремня брюк новый, в котором каждый третий патрон был зажигательный, загнал его на место. Прицелился и короткой очередью выстрелил, целя в грузовик, стоявший к нему боком – бак взорвался, машину приподняло на огненной подушке.

Когда машина опустилась, то из кабины вывалился водитель, покрутился на земле, пытаясь сбить пламя, потом вскочил и побежал, объятый огнем. Он дико кричал, махал руками и хлопал себя по телу. Сделав всего несколько шагов, он упал на колени и повалился на землю лицом вниз.

И тут раздался разноголосый и оглушающий грохот оружия карателей, которые были вооружены винтовками и автоматами разных систем и различных калибров. Такого шквального огня Джек еще никогда не видел.

Джек вовремя успел пригнуться и отползти на десять метров правее, иначе бы он превратился в фарш – каратели были стрелки отменные. Он поменял огневую позицию, приподнялся и вновь выстрелил, поливая свинцом машины, кроме той, в которой находились его ребята. И заметил, как из того грузовика начали вываливаться пленники и бросаться наутек. Целиться в тех карателей, кто спрятался под другими грузовиками, было бесполезной тратой времени.

Автомат Джека буквально громил грузовики. Стекла харкнули внутрь кабин, фары разнесло, взорвались несколько шин, полетели ошметки дерева, пластика и брезента, у одной из машин открылся капот и хлынула вода из пробитых радиаторов.

«Калашников» рыгнул короткой очередью, магазин кончился. Каратели не обращали на беглецов никакого внимания, полностью сосредоточившись на Джеке, который пополз обратно на прежнее место, где забил последний рожок на место тылом ладони.

* * *

Лопасти двигателей дирижабля начали медленно плескаться в воздухе, набирая обороты. Легкий шум двигателя усиливался, переходя в ровное гудение. В брюхо гондолы, точно какая-то кишка, втягивался черный гофрированный шланг. В воздухе стоял сильный запах авиационного керосина.

Где-то невдалеке раздались автоматные очереди. Джек вступил в бой.

«Звучит красиво», – прислушиваясь, подумал Тихоня и прицелился в дирижабль с таким видом, будто собрался подстрелить тучу в небе. И выстрелил. Перезарядил и снова выстрелил. Грохот был оглушительным, запах пороха густым и резким. Несмотря на утолщенное цевье и на вмонтированный в приклад компенсатор отдачи из нержавейки, наполненный вольфрамовым гранулятом, плечо парня заныло от боли и он едва не выронил карабин. Первая пуля зарылась в баллон дирижабля, вторая попала в металлический корпус двигателя со звуком «дзинь». Начало вытекать топливо. Тихоня снова прицелился и спустил курок в третий раз – послышался глухой хлопок, двигатель вспыхнул и задымился, лопасти стали замедлять ход.

– Один ноль в мою пользу, мазефакеры. Аминь.

Винт медленно замер в воздухе.

Тихоня побежал в сторону, спотыкаясь. Румб рванул вслед за ним.

Дирижабль пришел в движение и сделал широкий, пьяный разворот.

Из гондолы дирижабля заметили стрелка, точнее вспышку на том месте, откуда произвели третий выстрел, и ответили – начали поливать пулеметным огнем участок, где пять секунд назад находились Тихоня и Румб.

Тихоня остановился, перезарядил карабин, постарался восстановить дыхание и снова выстрелил – второй двигатель дирижабля зачадил. Румб радостно гавкнул. И они вместе, петляя между валунов, побежали вниз по каменистому склону. Патроны и гранаты в глубоких карманах мешали бежать, натирая бедра, и Тихоня мысленно себя клял за то, что об этом не подумал раньше.

Пулеметчик в гондоле тоже среагировал – пули, точно рой пчел, устремились вниз, гонясь по пятам за стрелком и собакой. Дирижабль спускался все ниже, увеличиваясь в размерах. Пули ложились все ближе и ближе. Но попасть в человека и собаку в движении стрелку было весьма сложно.

Кранг! Кранг! Кранг! Пули с визгом рикошетили, попадая в валуны. Один из расплавленных кусочков пули впился Тихоне в щеку. Ему стало страшно. Ведь рано или поздно в него попадут даже вслепую.

Пригнувшись, Тихоня, словно ужаленный, по диагонали перебежал во всю прыть в другое место и успел спрятаться за перевернутым фургоном, когда-то принадлежавшим прачечной «БЕЛЫЙ КОТ». И вовремя – пули ударили по логотипу, добавили улыбающейся кошачьей морде пару рваных «глаз», вспороли обшивку и выбили оставшиеся стекла, одна из шин взорвалась.

Тихоня полез в карман за патроном. Одна из гранат выскочила из кармана Тихони и закатилась под фургон. Достать теперь ее оттуда не представлялось никакой возможности. Парень чертыхнулся и полез за другим патроном. Зарядил ружье и выстрелил наугад, не высовываясь. Попал или нет, он не знал. Но пулеметчик на время притих.

И все-таки Бог есть, и он иногда прощает и реально помогает, решил Тихоня, стирая с лица пот и кровь со щеки. Его сердце вырывалось из груди, едва не переходя в фатальную аритмию. И он едва не скулил от страха. Сложив пальцы, он перекрестился и посмотрел на Румба. Пес гавкнул, будто бы давая команду «Вперед!»

«Да, пора рвать когти!» – мысленно согласился с ним Тихоня, сжимая в руках карабин и оставшуюся гранату, потерять которую было нельзя.

Они выскочили из-за фургона и снова побежали. Только благодаря собаке Тихоня не терял ориентировку.

Дирижабль преследовал их. Никто не атаковал. Очевидно, пулеметчик наконец-то додумался надеть инфракрасные очки и выжидал момент для точного выстрела. Бегущая цель могла сбавить ход или вообще остановиться.

Когда Тихоня добежал до того места, что примыкало к подножию небольшой скалы, торцом подступавшей к заброшенному парку, ему пришлось слегка замедлить шаги и ставить ступни осторожно, чтобы не поскользнуться и не сломать ногу. Кругом было полно округлых камней, а между ними – мокрая трава. Снова прозвучали выстрелы сверху – пули чивикнули совсем рядом. Пока беглецов спасало только то, что дирижабль в движении, а это мешало стрелку целиться. Но вот если бы летательный аппарат на несколько секунд завис, тогда… Но дирижаблю и так было сложно маневрировать на двух уцелевших двигателях.

Тихоня бежал и пытался понять, нравится ли ему такая жизнь. К его удивлению, ответ был скорее «да», чем «нет». Чувство опасности будоражило и разгоняло кровь, точно в каком-то ускорителе. Румб все это время был впереди, забирая вправо. У подножия скалы пес нашел глубокую зигзагообразную расщелину, которая вела наверх, и спрятался в ней. Тихоня последовал за ним; пробираясь через колючие кустарники, он заработал немало царапин.

Углубившись в расщелину, вне досягаемости пуль Тихоня остановился и привалился к стене, переводя дыхание. Они стали дожидаться Джека. Тихоня сжимал не успевший остыть ствол карабина. Румб сидел рядом с таким видом, будто собрался прочитать молитву подлиннее.

В расщелине пулеметчику было их уже не достать. Да и из зоны видимости они ускользнули. Будто растворились в камнях.

Сверху с коротким промежутком сбросили два заряда взрывчатки. Жутко ухнуло. Земля так дрогнула, что, казалось, обрушится в преисподнюю. Посыпалось каменное крошево. Но стены выстояли.

– Б-р-р-р-р, – Тихоня, мотая головой, поежился. Уши у него заложило. Он сжал зубы и сделал несколько глотательных движений. Доносившиеся до него звуки начали вновь обретать четкость.

Дирижабль покружился над ними, словно стервятник, выискивающий добычу, и, поняв, что беглецы сумели скрыться, полетел обратно к гостинице.

Тихоня достал сигарету и, судорожно затягиваясь дымом, закурил. По спине пробежала волна жара. Руки у него дрожали – он только что был на «ты» со смертью и осознание этого его вогнало в ступор. На какое-то время он отключился.

– Жаль, что наш бой никогда не покажут по телевидению, – чуть позже сказал он, покосившись на пса, вывалившего мокрый язык.

И тут Тихоня встрепенулся и больно ударился затылком о каменный выступ. Первый винтовочный выстрел грохнул где-то сверху справа. Сразу за ним последовали еще несколько. Выстрелы звучали где-то выше, но уже рядом – похоже, Джек возвращался. Донеслись еще три выстрела, потом раздалась автоматная очередь. Какого черта? Что там происходит?

Тихоня закинул карабин за спину и приготовил оставшуюся гранату. Все должно быть по плану. Так, как говорил Джек.

Румб попукивал от переизбытка чувств.

* * *

Наконец он их услышал. Осторожные звуки шагов. Кто-то спускался вниз по расщелине.

Тихоня глубоко вздохнул и, собрав всю свою волю, произнес:

– Эй! Кто там? Отвечай, живо!

– Свои… – ответил запыхавшийся Джек. – Черт, надо курить бросать.

Через десять секунд появился и он сам. Рубашка прилипла к телу, лицо залито потом, жилы на шее вздутые. Автомат болтался у него на груди. Вид у него был скверный.

Тихоня участливо поинтересовался:

– Ты как, Джек?

– В порядке, – ответил тот и ласково потрепал Румба за ухо. Пес лизнул ему руку.

– А наши… где?

– Разбежались. Молодцы, сработали как надо. Они знают, где собраться, если что. Кого-то поймают. Кто-то да выберется, надеюсь. Все лучше, чем никто.

– Почему и нам не слинять по-тихому? – в слабой надежде спросил Тихоня. – И никаких проблем.

Джек покачал головой.

– Они, похоже, убили половину наших. Я посчитал. Это – проблема. Ясно?

– Угу.

– Думаешь, мне не страшно? Я сам чуть в штаны не наложил. Там сущий ад был.

Джек посмотрел на гранату:

– Где вторая?

– Потерял, извини, – сконфузился Тихоня. – За мной целый дирижабль гнался.

– Ладно, черт с ней, – Джек хлопнул Тихоню по плечу. – Должно и одной хватить. Хорошо, что эту уберег. Они скоро будут здесь.

Некоторое время парни посидели, помолчали, тишину нарушало только доносившееся жужжание пропеллеров дирижабля. Затем поднялись и направились к выходу из расщелины.

* * *

Две группы – из четырех человек в каждой – просачивалась сквозь туман. Тихие голоса. Скупые жесты. Они были уже совсем близко, обходили скалу справа и слева. Подбирались с кошачьей ловкостью, почти бесшумно.

Тихоня внимательно следил за ними из-за скального выступа, приготовив гранату. Он ждал команды. И боялся одного: не бросить гранату дальше, чем следовало. Положение сложилось слишком серьезное, ошибок допускать нельзя. Многое теперь зависело от чистого везения, и предстоящая схватка должна была завершиться победой только для одной из сторон, которой фарта перепадет больше.

Наконец их силуэты проявились: бесстрастные лица с холодными глазами, синие куртки, штаны с лампасами, по-молодецки заломленные береты. Каратели.

Джек сидел в яме и думал над тем, что его план хоть и складывался по кусочкам в единое целое, но главного кусочка пока не хватало: а клюнут ли? А если нет – и сразу его кокнут? Без лишних церемоний. Что тогда? Перед глазами Джека предстала ужасная картина: он лежит в яме, раздутый до неимоверных размеров, по нему ползают белесые жирные черви, забираются в пустые глазницы, а сверху роятся мясные мухи, привлеченные отвратительными миазмами разложения тела. Джек поморщился. Потом, вероятно, до него доберутся и другие голодные твари, и останется только скелет, обглоданные дочиста кости, а те, в которых найдется костный мозг, будут разломаны на куски и высосаны до последней капли.

Каратели приближались к тому месту, где спрятался Джек. У кого-то под ногой оказался обломок сучка. Раздался довольно громкий хруст. Чей-то голос тихо чертыхнулся.

Джек прислушался, выждал пару секунд и застонал – не слишком громко, но и не тихо, чтобы услышали.

Обе группы остановились. Из той, что заходила слева, отделился один боец. Он быстро сориентировался по звуку. Осторожно подошел к чернеющему в траве пролому, оказавшемуся волчьей ямой, закиданной сухими ветвями и листьями. Рядом, в двух футах, лежал «Калашников».

– Попался, проклятый хорек! – довольно сказал каратель. Он понял, что беглец угодил в яму и утерял оружие, потому уже не опасался и громко приказал: – Давай вылезай! И без глупостей!

– Не могу, я ногу сломал. Сам не выберусь, – послышалось из ямы.

– Тебе повезло, хорек, что нам дали приказ взять тебя живым, – с ноткой сожаления произнес каратель, – не то бы я просто бросил гранату в эту чертову дыру, и пусть бы черви доедали твои развороченные кишки. Твой счет за наших парней, что ты кончил, растет с каждой секундой, и я тебе, честное слово, не завидую. Мои товарищи не блещут хорошими манерами, как и я сам. Мы сделаем из тебя кровавый пудинг, нафаршированный болью, уж поверь.

– Воля ваша. Для начала вытащи меня отсюда, а потом и судите.

– Умничаешь?

– Пытаюсь, чтобы мы начали понимать друг друга с полуслова.

– Нет. Ты все-таки умничаешь, хорек.

– А что мне остается делать?

– Кто ж такую западню вырыл? А?

– Мы сами, – хмуро ответил Джек. – Тут разная живность бегает. А жрать всегда хочется. Тебя, небось, мама с папой пирожками с повидлом и по сей день кормят.

– Вот наглец! А ты мне начинаешь нравиться, хорек!

Каратель загоготал, отстегнул от пояса фонарик, включил его и заглянул в яму. Она была глубиной футов девять. Волчья яма. Отсюда ему была видна только часть страшной ловушки, но он сразу заметил сидевшего в ней парня. Тот держался за ногу и постанывал. Вокруг него торчали острые колья. Удивительно, что ни один из них не проткнул его. Джек поднял голову, посмотрел на карателя и даже слезы напустил на глаза.

– Покажи руки! – строго потребовал каратель.

Джек показал.

– Да ты реально везунчик, как я посмотрю, – буркнул каратель, поднял голову и махнул своим рукой. – Идите сюда. Тут этот звереныш. Он безоружен. Глазам не поверите – совсем сопляк еще!

Обе группы приблизились и полукругом обступили яму. Один из карателей поднял автомат Джека, проверил рожок, передернул затвор – выскочил последний патрон – хмыкнул, покрутив головой, и сказал: «Старый добрый «Калашников». Вот уж действительно оружие, которое переживет любой конец света». Другой сказал: «Такого и начальству показывать нельзя – засмеет как пить дать». Двое провели кончиками пальцами по лицу со словами: «Велик Аллах и милосерден», а после достали самокрутки с марихуаной, закурили и перешли на родной язык. Каратели поняли, что их миссия завершена, расслабились и повесили оружие на плечи. Тот, что обнаружил Джека, поднял толстую ветвь и сунул ее конец в яму:

– Хватайся!

Джек просунул ногу под толстый корень дерева, проросший из стены ямы, зафиксировав свое тело, обхватил ветвь обеими руками, чуть подергал и громко крикнул:

– Тяни! Я готов!

Это был условный сигнал к действию. Для Тихони.

– Покомандуй мне, хорек, – буркнул каратель, ища глазами, во что можно упереться ногами.

Он не успел вытянуть Джека, тот сам резко дернул ветвь и каратель, инстинктивно расставив руки, взмахнул ими и через мгновение камнем свалился в яму, нанизавшись на несколько острых кольев. Умер мгновенно, не успев ни охнуть, ни испугаться. Фонарик, который тот не выключил и засунул за пояс, выпал и осветил его лицо. Джек посмотрел на его расширенные глаза, на открывшийся рот, из которого выпала окровавленная жевательная резинка и разило спиртным. Другие каратели открыли рты от удивления, не поняв, что произошло. В этот момент за их спинами, к их ногам, шлепнулись граната.

Тихоня пригнулся за скальным выступом и зажал руками уши. Сердце его бешено заколотилось. Раз, два… Секунды падали в его голове, как свинцовые пластины. Грохот мощного взрыва прервал его ожидание. Сердце подскочило в груди. Он схватил карабин и на негнущихся от страха ногах выскочил из укрытия. Румб ринулся за ним.

В воздухе терпко пахло порохом и кровью. Из семерых карателей на ногах остался лишь один. Он стоял, согнувшись и зажимая руками рану на бедре, из которого кровь хлестала фонтанчиками, а когда заметил Тихоню, потянулся одной рукой к кобуре.

Тихоня вскинул карабин к плечу и, почти не целясь, выстрелил. К его счастью, он не промахнулся. Пуля угодила карателю в горло, разорвала ему шею так, что тот едва не лишился головы. Кровь длинными струями брызнула из ужасной раны. Колени его подогнулись, и он упал на землю, театральным жестом широко раскинув обе руки, будто бы говоря: «Посмотри, мамочка, меня грохнули!»

Тихоня бегло осмотрелся, на ходу перезаряжая карабин. Руки у него дрожали. Румб держался рядом.

Один из карателей, с курчаво-рыжей головой, лежал навзничь, широко разбросав руки и ноги. Его живот, видимо, был вспорот крупным осколком гранаты, словно бритвой, и выпушенные кишки слегка дымились. Румб обнюхал лицо покойника, внимательно посмотрел в его незрячие, неестественно расширенные глаза.Рядом лежал другой мертвец, как ребенок, поджав под себя ноги. Самокрутка с марихуаной валялась на траве и продолжала дымиться. Пес поднял голову, осмотрелся и длинно втянул ноздрями густой влажный воздух.

– Тихоня, ты где? Помоги мне выбраться! – очень громко крикнул из ямы Джек, оглушенный взрывом гранаты.

Тихоня подобрал тлеющую самокрутку, сделал глубокую затяжку, стрельнул окурок в сторону и поспешил на помощь к главарю, выдыхая ароматный дым. Склонился над ямой и увидел, как Джек с трудом откидывает в сторону грузное тело карателя, настоящего верзилы, который упал на него сверху после взрыва.

– Да, да, сейчас, Джек, – произнес Тихоня, оглядываясь по сторонам в поисках чего-нибудь подходящего, чтобы опустить в яму. Но Джек сам ему протянул ветку:

– Тяни! Только смотри не упусти!

– Я понял! Понял! – Тихоня положил на землю карабин, схватился за ветку и подумал: «Да, опуститься я ему помог, но то было вниз, а теперь надо тянуть вверх, а вес от этого увеличится…»

– Скорее! – поторопил его Джек. – Другие скоро будут здесь! Пора топить педали, пока не дали!

– Да, тут прямо-таки побоище. Я столько трупов еще ни разу не видел.

Тихоня мысленно перекрестился и трижды сплюнул через левое плечо. А затем, собрав все остатки сил, начал тянуть. Румб тоже схватил зубами ветку, чтобы помочь человеку.

«Я понял, Джек, понял. Еще и оружие надо успеть собрать, а потом его тащить на себе. О Господи! Да с таким весом мы будем тащиться как похоронная процессия, и нас точно поймают».

Сзади раздался чей-то крик. Потом другой, чуть выше по склону. Каратели. И они очень быстро приближались.

* * *

– «Серый Лис» вызывает «Волка». Как меня слышите? Прием.

Майор Стив Хантер замер, услышав свой позывной. Вальцан хотел схватить рацию, но офицер его опередил:

– Теперь распоряжения и приказы отдаю я, господин Вальцан.

– Ну, тогда скорее ответьте ему! – прошипел Вальцан, поджав губы.

– «Серый Лис», вас слышу. Что у вас, докладывайте. Прием.

– Мы их упустили, сэр. Две группы попали в засаду. Уничтожены гранатой. Оружия при них не обнаружили. В нашей группе тоже есть потери. Нарвались на амфибий, одна из этих тварей, камнем, как из пращи, убила бойца. Прием.

– Почему «их»? Я спрашиваю, почему «их»? Там был целый отряд? Прием.

– Нет. По следам – двое. Ждем ваших дальнейших распоряжений. Прием.

Вальцан посмотрел на майора и процедил сквозь зубы: «Продолжать преследование».

– Отходите к зданию гостиницы, – в голосе майора Хантера послышалась смертельная усталость и боль. – Отбой… – Пауза. Тяжелый вздох. – Как меня поняли? Прием.

– Вас понял, сэр! Есть отходить! – в голосе карателя чувствовалось облегчение; вероятно, ни ему, ни тем, кто был с ним рядом, не хотелось дальше спускаться в туман. К партизанской войне они не были готовы, да и местность знали плохо, потому что ни одна карта не скажет о том, что их там могло ждать в реальности.

– Крутая шпана… – Хантер почесал макушку.

– Что вы себе позволяете, майор! – вспылил Вальцан, но тут же взял себя в руки и улыбнулся. – Я не заплачу вам ни гроша, так и знайте!

– Плевать, – устало ответил майор. – Не заплатите? Тогда вы больше к нам и не обратитесь. Никогда. Ни один каратель не будет служить вам, даю слово. Хватит бряцать оружием на незнакомой нам территории. Здесь нельзя полагаться только лишь на карту и циркуль. Вы не дали времени на необходимую подготовку к операции, что я просил. Ваша спешка. В этом и есть причина всех ошибок.

– Я дал вам возможность достаточно заработать, майор, – едва сдерживая раздражение, напомнил Вальцан. – А вы ее сами…

Хантер понял его прозрачный намек.

– Мне дороги мои люди. Я уже потерял восемнадцать бойцов. На обучение каждого бойца тратится много сил и средств, а их тут валят, как зеленых новобранцев. Здесь не чисто что-то, господин Вальцан. Работают профессионалы не хуже нашего брата. И этого в договоре не было указано. Да и родным погибших придется выплачивать компенсацию. И как им объяснить то, что из-за нарушения присяги они потеряли жизнь? Сумма гонорара, сами понимаете…

– Не чисто то, что вы меня предали! – снова повысил голос Вальцан. – А ваши люди упустили всех пленных! Но мне на это – плевать! От вас сбежала ваша же премия! Где нужный мне ребенок?! Где? И почему я не слышу до сих пор взрыва?

Вальцан выжидающе смотрел на майора и думал. Его раздражал этот наглый офицер и его солдафоны, у которых неисправные мозги и береты надвинуты не на то ухо, но он вновь почувствовал себя хозяином положения, косвенно отдав Хантеру приказ. Что хотел этот вояка для своих подчиненных? Смерть – их удел. Погибло полтора десятка симпсонов – ну и что? На их гробы лягут флаги, и троекратный салют разбудит благодарное чувство лишь у ворон на кладбище. Кому вы нужны, наемники, кроме таких избранных богом людей, как я? На свое жалованье от правительств вам жить не хочется, да? К чему чистоплюйство разводить? Ты, майор, если быть откровенным, тоже не веришь ни в кого и ни во что – веришь только деньгам, как и я. Пусть не умом, но чем-то мы сходимся, одного поля ягоды.

Хантер помолчал, думая о своем, а затем отвернулся и поднес рацию к губам:

– «Волк» вызывает «Аллигатора»! Прием.

– «Аллигатор», вас слышу, сэр!

– Огонь! – скомандовал майор. Его рука с рацией медленно опустилась.

– Есть, сэр! – немедленно последовал ответ сапера.

И вдруг раздался оглушительный раскат взрыва. Стекла в окнах задребезжали. Затем громыхнуло еще несколько раз – заскрипели стены старой гостиницы, пол комнаты задрожал, посыпалась штукатурка. А в ушах Вальцана, непривычных к подобным звукам, остался стоять такой протяжный звон, что, казалось, он пытается высверлить в черепной коробке мозги. Это было отвратительное ощущение. Вальцан поморщился.

Майор обернулся к нему:

– Ну что? Мы, черт возьми, выполнили свою работу? – Хантер так посмотрел на Вальцана, что тому стало немного не по себе. – Теперь вы мне заплатите, сэр?

– Только половину, майор, – быстро ответил тот. – Только половину, потому что вы и выполнили половину работы.

Хантер не стал церемониться и заявил:

– При всем уважении к вам, я не согласен с этим решением. И хочу отметить, что мы выполнили основную часть работы. Разве нет?

– Тогда принесите мне труп!

– О’кей. Но моим людям придется разгребать теперь завалы и труп мальчишки вряд ли будет узнаваем.

– Уверяю, я его узнаю.

– И кто будет искать этот труп? Даже поисковые собаки, приученные работать в тумане, будут бесполезны, потому что там стоит такая вонь от сожженного топлива, что нюх животных окажется бесполезным. Придется вам за все платить отдельно. И я буду производить поиск лишь после того, как деньги лягут на мой счет. И не нужно во всем винить меня. Вы сами пожелали сжечь и взорвать дренажную систему, чтобы уничтожить объект.

Майор Хантер снова поднес трубку к губам, нажал кнопку вызова и вопросительно посмотрел на Вальцана.

– Хорошо! Хорошо! – хмуро ответил тот, махнув пухлой рукой. – Сворачиваемся. Я привык так же тщательно считать свои деньги, как вы, майор, бережете своих головорезов… Вы пользуетесь широтой моей души, майор. Я сегодня добрый…

– А вот я не «добрый малый», – сказал Хантер. – Я убийца. Я убиваю людей. Я убил много людей.

* * *

Корабельное Кладбище напоминало заповедник забвения, где разрешено бродить только безмолвным духам. Казалось, что здесь все осталось так, как было и при сотворении мира. Туман, не покидавший эти места уже много лет, лениво клубился и словно вздыхал в горестном раздумье, рисуя иллюзорные образы и миражи из чего-то нереального, невещественного, из того, что зрение улавливало с трудом.

В бухте нашли последний приют сотни кораблей и яхт, силуэты их корпусов, их мачты и трубы выплывали из тумана, как призраки, отражались от поверхности воды неровными тенями. Они стояли неподвижные, словно спали. Здесь были тот же простор и безбрежность, что и в океане, которые лишали надежды, не имели ни начала, ни конца, и начисто срезали понятие времени. И стояла такая тишина, будто все вымерло вокруг, и, казалось, ничто не могло нарушить этого убаюкивающего покоя.

– Если долго всматриваться в туман, – произнес Тихоня, – то в мозгу начинают рождаться галлюцинации. Верно, Джек?

Джек не ответил, он сверлил взглядом туман, стоя возле небольшого дощатого причала.

Вечерело. Вода в заливе была черной, как грифельная доска. Туман сгущался, так как час назад прошел небольшой дождь. Ни шороха ветра.

«Скоро в таком мареве и нос свой тяжело будет разглядеть, – подумал Джек, – не говоря уже о корабле под парусами, даже если он пройдет рядом. Хотя… откуда тут взяться кораблю? Вход в бухту давно перекрыт затопленным паромом. Разве что на лодке сюда можно попасть. Или «Летучий Голландец» ^[67]нагрянет, чтобы бросить якорь, пытаясь оспорить свое проклятие».

Проныра покосился на Тихоню и усмехнулся.

– У тебя и без этого хватает галлюцинаций.

Тихоня хихикнул. Ему было хорошо, все тревоги улетучились. Он принял «белой радости» и чувствовал себя отлично.

Джеку было не до смеха. За его спиной, кроме Проныры и Тихони, стоявших по бокам, собралась вся его банда – те, кто уцелели. Треть. Шесть человек и его верный пес. Бурый, Шептун, Бесноватый, Грин, Попрыгун и Чарли. Они, слава богу, не являлись галлюцинацией. Другие члены шайки не пришли к месту встречи, их судьба оставалась неизвестной. И это глодало изнутри Джека: «Бедная Магда… у нее еще и двое детей на руках… Нужно было ее раньше отправить в город, не тянуть резину».

Джек старался отвлечься, всматриваясь в уныло-однообразный пейзаж, и мыслями был далеко в море. Там, где нет этого чертового тумана, где ветер играет с парусами, где нет места хандре, где смертельная игра чего-то да стоит. Он ждал. Что там говорил Белый Пит? Океан и люди – дети одной стихии, разделенные бортом корабля. Их зачинали одновременно, чтобы они могли сосуществовать вместе, как ветер и волны. Но что-то пошло не так и они расстались. Человек стал жить на суше, предал море. Большие волны мстят ему. Ветер выметает их из чрева морского, чтобы они тут же, на бегу, пожрали своих детей и превратили их в песок на дне. Поэтично. Бредово. И верно.

Джек, томясь нетерпением, посмотрел на часы: «18:47».

«Где же Белый Пит?»

Неожиданно Румб вскочил, подбежал к Джеку и уставился в серую пелену. По мощности звуков, издаваемых носом пса, Джек понял, что он что-то почуял.

И тут Джек и сам услышал плеск воды.

Это был даже не плеск, а странный звук, состоящий из смеси тихого скрежета, скрипа и потрескивания – уродливая мелодия тумана.

Джек дал команду своим людям спрятаться за пустые бочки, присмотрелся и заметил вынырнувшую будто из причудливого сна шлюпку с зарифленным ^[68]парусом. Четверо гребцов работали веслами, уключины мерно поскрипывали. На носу шлюпки стоял человек. Он поднял руку и помахал ею.

– Эй, на берегу, эй! – с хрипотцой раздался знакомый Джеку голос, донесшийся сквозь мрачную сень тумана. И тут же послышался долгожданный вопрос: – Что у нас готовят на камбузе ^[69]?

– Акульи бифштексы! – ответил Джек, услышав половину условного пароля. И, повернувшись, крикнул своим: – Выходите, это за нами!

– Табань! ^[70] – скомандовал Белый Пит, а через несколько секунд добавил: – Суши весла! ^[71]

Один из гребцов вскочил, схватил багор и притянул им шлюпку к лодочному причалу.

– А вот и наш капитан! – с этими словами Белый Пит соскочил на причал. Сделал он это очень резво, не смотря на свой почтенный возраст, в котором многим людям уже ничего не остается, как ждать сиделку или гробовщика.

Они обнялись с Джеком.

– Твой пес зоркий, как альбатрос! – сказал Белый Пит, покосившись на Румба. – Такой впередсмотрящий в нашем деле пригодится.

– Не сомневаюсь, сам воспитывал, – не без гордости сказал Джек и заметил, что к причалу подошла еще одна шлюпка.

Румб завилял обрубком хвоста.

Из-за пустых бочек показались головы подростков, с сомнением рассматривавшие незнакомца и его людей в шлюпках. Выходить из укрытия у них сильного желания не возникало.

Перед ними стоял абориген лет пятидесяти пяти, а может, и больше. Точный возраст установить было сложно. Его темное, почти черное лицо, изрезанное густой сетью морщин, казалось древней картиной, на которой потрескалась краска. Но из-под кустистых седых бровей на них смотрели живые и умные глаза, будто два тлеющих уголька. Похожий на отощавшего волка, старик лишь внешне производил такое впечатление, кто хоть раз сталкивался с ним в бою, тот понимал, что образ этот был обманчив. Одет Белый Пит был в зеленые шаровары и кожаную безрукавку поверх голого торса, у бедер болтались револьвер в кобуре и абордажная сабля в ножнах, короткая, удобная для боя на узкой палубе, с широким острым клинком и орнаментами на рукояти, а также из-за пояса торчала небольшая секира, наподобие старинного индейского томагавка. Эта секира могла сослужить владельцу двойную службу: перерубить при необходимости трос или раскроить врагу череп. Голову покрывала лихо заломленная шляпа с притороченными акульими зубами. С худой шеи свисала боцманская дудка, отливавшая благородным серебром. А на ногах красовались потертые, но прочные сапоги из воловьей кожи, намазанные жиром. Короче говоря, это было обычное боевое снаряжение пирата.

– Заждались? – спросил Белый Пит с улыбкой. – Не мог подойти к берегу близко. Целый день прибрежные воды утюжил сторожевой фрегат. Попробуй сунься такому монстру под нос, если у того четыре мини-пушки по каждому борту, выплевывающие по шесть тысяч зарядом в минуту каждая. Если б они нас засекли, то неизменно захватили и пустили на мясо. – Белый Пит внимательно присмотрелся к Джеку. – Что у вас тут творится? У тебя такой вид, что мухи сдохнут от тоски. Днем мы видели, как над вашими головами барражировал дирижабль, затем была вспышка и взрыв.

– Каратели. Они искали Найденыша. Оскара.

Белый Пит с досадой хлопнул себя ладонью по лбу.

– Она? – коротко спросил он.

Джек кивнул, они отошли немного в сторону и там он поведал боцману о том, что с ним произошло в Южном Читтерлингсе. Белый Пит внимательно слушал, а потом сказал:

– Ты помнишь наш последний разговор, Джек? Черт побери, ты так заинтриговал меня той историей, что я действительно забыл, зачем прибыл сюда, и все время думаю о ней. Ваш Найденыш непростой ребенок. Что-то тут нечисто. Но мы с этим как-нибудь разберемся. А по поводу… Я вот что тебе скажу. Бабам верить нельзя. Их жадность, что желудок голодной акулы. А желания часто загоняют мужчин в угол. Мужчина должен быть к любви холодный, как собачий нос, чтобы избежать грядущих проблем. Вы, кстати, оторвались от преследователей?

– Боюсь, Белый Пит, – сказал задумчиво Джек, – что они очень скоро напомнят о себе. Так скоро, как и не предполагаешь.

Старый боцман махнул рукой, подзывая подростков к себе:

– Идите-ка сюда, ребята! Я вам хочу кое-кого представить.

Шайка Джека вышла из-за бочек, подростки обступили Белого Пита.

Боцман положил на плечо Джеку руку и сказал:

– О Тасманийском Дьяволе слышали?

Ребята слегка опешили.

– А кто ж о нем не слышал? – сказал Проныра. – О нем легенды до сих пор слагают на многих побережьях. Известный пират… был.

– Да, сынок, ты прав: был, – вздохнул Белый Пит. – Тасманийский Дьявол погиб в стычке с карателями много лет тому назад. У нас тогда выдалась славная баталия, но силы были неравные. Противников было втрое больше. «Морской заяц» вместе с гибелью капитана будто сердца лишился. Капитан умер настоящим мужчиной. Как вы думаете, кем приходится ему Джек?

Подростки переглянулись, но ничего не сказали.

Белый Пит подозвал одного из матросов и тот передал ему в руки пакет, из которого боцман достал капитанскую фуражку и водрузил ее на голову Джека.

– Перед вами сын Тасманийского Дьявола! – торжественно объявил боцман. – Я здесь для того, чтоб исполнить волю его отца. И нашего нового капитана, которого «Морской заяц» ждет уже тринадцать лет, теперь зовут капитан Дикий Джек!

Джек немного смутился и увидел, что его ребята окаменели, точно окорока из морозилки. Новость их поразила, но они явно гордились своим главарем.

Боцман посмотрел на Джека и шепнул:

– Теперь ваша очередь говорить, капитан.

– Белый Пит, почему ты обращаешься ко мне на «вы»?

– Я объявил вас капитаном, капитан Дикий Джек. Таков порядок, законы Берегового Братства ^[72]не позволяют его нарушать. Я позже ознакомлю вас с ними.

Джек посмотрел на ребят и сказал:

– Я вам уже объяснил ранее, что к чему. Вы сделали выбор? Кто идет со мной?

Подростки переглянулись и подошли к Джеку. На месте остались лишь Штопор и Тихоня.

– А вы? – с недоумением поинтересовался Джек. – В чем дело? Стать пиратом достойное дело для настоящего мужчины. Здесь же нас уже не ждет ничего хорошего.

– Извини, Джек, – начал Штопор. – Но у меня морская болезнь. Да и долго находиться в море я не смогу. Буду тосковать по Пустошам. Я к ним привык.

– А ты? – обратился к Тихоне Джек. – Чем болеешь?

– Мою болезнь ты знаешь, Джек, – Тихоня опустил голову. – Мне сложно будет… там. Да и ребят нужно поискать.

– Да, их нужно найти, – поддержал его Штопор. – Я видел, как упал после выстрела Кубышка, когда мы убегали. Если он мертв, то его нужно достойно похоронить. Мы переждем, пока каратели уйдут, и вернемся домой. Не суди нас строго, Джек.

– Это ваш выбор, – подумав, сказал Джек. – Вы в нем свободны.

Тихоня подошел к Джеку и протянул свой карабин:

– Возьми, Джек, это подарок от меня. Трофейный.

Джек взял в руку «Блазер»:

– Спасибо, Тихоня. Это очень хороший подарок. Я, честно говоря, мечтал о таком карабине.

Тихоня отошел назад.

– Я накормлю вас отличными акульими бифштексами! – попытался разрядить обстановку Белый Пит, обхватив двух подростков за плечи. – У нас отличный кок ^[73]! Аппетит успели нагулять? У меня уже у самого громко скрипят от голода шпангоуты ^[74]в желудке.

Они направились к шлюпкам.

– Идемте скорее! – продолжал боцман и, стараясь придать романтики, добавил: – Море нас заждалось! Ветер уж давно сидит на шее у парусов! А волны поют свою вечную песню погони и смерти!

Подростки переглядывались, но шли за ним.

Джек подошел к Штопору и Тихоне:

– Может, передумаете?

Они отрицательно помотали головами, не находя слов. У Штопора начали наворачиваться слезы на глаза, он едва сдерживал себя.

– Прощайте, друзья, и берегите себя! – Джек похлопал их по плечам, резко развернулся и последовал за остальными.

Румб посеменил за ним и запрыгнул в шлюпку.

Штопор и Тихоня долго смотрели вслед исчезающим теням шлюпок, и когда они растворились в сером мраке тумана, они вздохнули и направились обратно к гостинице.

Часть третья «Морские зайцы»

Глава седьмая Ловец червей

Пятнадцать лет спустя. Полинезия. Архипелаг Туамоту.

Туземцы убрали парус, как только лодка подошла к тому месту, где шумел прибой и открывался проход в узкий извилистый пролив, через который можно было попасть внутрь атолла. Гребцы – темнокожие, почти голые, в одних набедренных повязках – быстро одолели водоворот, ловко орудуя причудливой формы веслами. И вскоре проа ^[75], несмотря на свои неуклюжие очертания, послушно и быстро скользило по водной глади лагуны навстречу конусу давным-давно потухшего вулкана. Океан, сливающийся на горизонте с голубоватым небом, остался извне, отделенный широким кольцом измельченного кораллового песка, поднимавшимся на семь-восемь футов над высшим уровнем прилива. Солнце окружало золотистым сиянием строй кокосовых пальм, корявые стволы панданусов ^[76]и заросли пизонии ^[77].

В лагуне стоял штиль. Наполненный дремотой воздух нагонял тоску. Лишь гнездующиеся на острове птицы нарушали этот сонный покой, а легкие дуновения ветерка изредка доносили рокот прибоя, похожий на шум удаляющегося поезда.

Когда-то очень-очень давно здешние пляжи пестрили разноцветными зонтиками и шезлонгами, берег был густо застроен комфортными бунгало и ресторанами. Но события, происходившие на острове, постоянно изменяли его жизнь: люди то бросали остров, то вновь возвращались. После Нашествия последние поселенцы покинули атолл, а колодцы с питьевой водой они доверху засыпали коралловым песком. Со временем на острове не осталось и жалких лачуг, крытых старым железом – их унесли в океан ураганные ветры и штормы, временами обрушивающиеся на узкий берег, лишь местами достигавший шестисот футов в ширину. Кое-где, правда, если хорошенько присмотреться, виднелись пологие нагромождения камней, поросшие кустарниками – фундаменты и обрушившиеся стены зданий, наследие полузабытой и погибшей цивилизации белых людей. А в восточной части лагуны, где глубина доходила до двухсот тридцати футов, у берега каким-то чудом сохранилась полуразвалившаяся бетонная пристань с лебедкой и торчала грузоподъемная стрела ручного крана. Туда и направлялась полинезийская лодка-катамаран.

Туземцы не любили подобные необитаемые атоллы, а особенно их спокойную воду, в силу того что она напоминала им утоптанную, твердую, как камень, тропу, на которой лежит порча. Такие острова они считали проклятыми, потому что белые люди когда-то проводили здесь обряды страшного колдовства, отчего дрожала и лопалась земля, поднимался в воздух уродливый водяной столб, ветер и огромная волна вырывали деревья с корнями и уносили прочь, а по небу ползла грязная туча, дождь из которой сжигал растительность. Вскоре островитяне начинали умирать от неизвестной болезни. ^[78]

По туземным поверьям этот остров считался обиталищем злых духов, которое они старались обходить стороной. Но по большей части их отпугивала не его дурная слава и предрассудки, а то, что тихие воды лагуны с их малым содержанием морской соли облюбовали инопланетные паразиты – чешуйчатые черви. Сами же туземцы, выжившие после Нашествия, предпочитали жить на островах, окруженных моту ^[79]с широкими проливами.

Ловля морских червей дело непростое, порой смертельно опасное. Однако фунт высушенной и перемолотой чешуи червя на черном рынке стоил очень дорого. Чудодейственный порошок за сутки сращивал у человека поломанную кость, служил мощным антисептиком и быстро затягивал глубокие раны, останавливая кровь. Мясо червя быстро тухло, поэтому его попросту выбрасывали. Обычно туземцы убивали в год не больше дюжины червей, не достигавших длиной и пяти-шести ярдов. Этого вполне хватало, чтобы на вырученные деньги община могла приобрести достаточно оружия и боеприпасов и полгода отбиваться от амфибий на родном острове, превращенном ими в настоящую крепость. Не жадность к деньгам перебарывала страх у туземцев, нет, а желание сохранить свою жизнь, семью и землю.

Молодой белый мужчина, погруженный в размышления, сидел на носу лодки, вдыхая соленый воздух. Он смотрел то на коралловые поля и косяки разноцветных рыбешек, быстрыми тенями пронзавших прозрачную, изумрудно-зеленую воду, то на растительность на берегу, растянувшуюся сплошной стеной на несколько миль, то переводил взгляд на тощих туземцев, дивясь их природной выносливости и умению обращаться с веслом. Солнце палило их покрытые потом и узорами татуировок тела так нещадно, словно его лучи проходили через линзу.

Хотя шестеро гребцов и работали пагайа ^[80]изо всех сил, делали они это абсолютно тихо, не тревожа неосторожным движением безмятежную морскую гладь. Такой стиль гребли требовал от людей немалых усилий и длительных тренировок, потому их обучали чуть ли не с младенческого возраста.

Дело в том, что весла с длинными рукоятками и широкими лопастями, края которых были остро затороченные, никогда не поднимались из воды. В этом и состоял весь секрет. Гребцы поворачивали весло таким образом, что лопасть становилась горизонтально, а затем, когда оно возвращалось в первоначальное положение, то его острый край буквально разрезал воду.

Движения гребцов были доведены до автоматизма, каждый из них четко синхронизировал их с движениями товарищей, ибо в противном случае был риск достичь противоположного результата: лодка могла затормозить.

– Оскар, ты снова пойдешь под воду один? – обратился по-французски к белому мужчине туземец, державший в руках рулевое весло. – Может, возьмешь-таки себе помощника?

– Нет, я справлюсь, тахуна ^[81], – ответил Оскар и на секунду зажмурился от блеска позолоченных часов на руке жреца, пустивших «зайчика» ему в глаз. – В эту пору черви забираются на большие глубины, не каждый ныряльщик туда сможет спуститься. Ваша задача как следует подготовиться и вовремя обезглавить эту тварь, а моя – выманить ее из норы и подцепить на крючок. Использовать чужую жизнь вместо наживки не в моих правилах, ты же знаешь.

Туземец ничего не ответил – в знак молчаливого согласия.

Оскар посмотрел на гребца, что сидел ближе к нему, потом перевел взгляд на кормчего, сидевшего у руля, и задумался. Оба туземца были желтоволосыми ^[82], но еще полны жизненных сил. Они ни в чем не уступали молодым, но их лица…

Назойливые мысли продолжали мучать Оскара.

«Странно, – думал он, – время уничтожает различия, стирая большую часть отличительных черт на лицах стариков, и делает их похожими друг на друга. Они выглядят, как пологие холмы, которые когда-то были вершинами высоких гор. А что будет со мной? Буду ли я так же стремительно стареть и дальше? Мне всего шестнадцать лет, а выгляжу на все тридцать. Неужели Бог никогда не даст мне передышку? Кто я в Его глазах – отброс, мусор, грязь под ногтями? Я сброшен со счетов или это какой-то план задуманного для меня испытания? Но это абсолютно незаслуженное решение! Почему жизнь так смеется надо мной? Как жаль, что скоро мне придется снова исчезнуть, пока и эти люди не начнут что-то подозревать. Когда они начнут замечать за мной странности, то, скорее всего, ополчатся против меня и велят убираться подобру-поздорову, как это делали другие люди. А может быть, все-таки поймут?..»

Местная община, жившая на одном из соседних островов, довольно-таки радушно приняла Оскара к себе два года назад, когда их король узнал, что за белым человеком, попросившим у них приют, крепко держалась слава лучшего ныряльщика архипелага. Проверили – слово с делом не разошлось. Будучи прирожденными мореплавателями, обходившимися без лоций и судовых деклараций, морских карт, туземцы ценили такие качества в людях. И они чувствовали свое духовное родство с ныряльщиками, кто также занимались исключительно морским делом. Да и ловить чешуйчатых червей не каждый ныряльщик отважится в одиночку. Король даже хотел было отдать самую красивую из своих дочерей в жены Оскару, желая связать его кровными узами, но тот вежливо отказался, пояснив тем, что еще не готов к семейной жизни и ему нужно время для подобного решения.

Туземцы сильно отличались от аборигенов из австралийских резерваций, которые из скопища грязных лачуг часто подавались в города в поисках лучшей судьбы, но хмурые и неприязненные взгляды на окаянную жизнь и там не покидали их. В этих же людях чувствовалась сдержанная уверенность в себе и собственное достоинство. Не было хитрости, угодливости, прозрачных намеков, в глазах никогда не вспыхивал мятежный огонь беспокойства, потому что они не задавали много вопросов, не вступали в длинные споры, никогда ни на что не жаловались и ничего не просили. А самое главное – они были свободны. Странно, но Оскару не удавалось замечать в них плохих черт характера. Как, впрочем, и хороших. Природа наградила этих людей замечательным качеством: спокойствием к течению жизни, в котором все мелочи тут же забывались. Казалось, они умышленно жили размеренно, отмалчиваясь от проблем и оставаясь нейтральными ко всему, что их окружало.

Австралию Оскар покинул пять лет назад. Там он не прижился. Рос и воспитывался в нескольких семьях, ему приходилось постоянно менять приемных родителей, убегая из дому. Нет, в конце концов, они были неплохие люди, просто он был для них чужак, потому что отличался от них. И они рано или поздно это замечали. Достигнув необходимого для устройства на работу возраста, он устроился слесарем в гараж, скопил немного деньжат и сделал себе липовые документы. А после через вербовщиков нанимался водолазом в порты Сиднея и Вуллонгонга. Но как только кто-то из напарников замечал за ним странности и доносил руководству, что новичок спускает воздух из баллонов, дышит не через загубник, а как-то иначе, и не соблюдает режим декомпрессии, то его сразу же вызывали в управление и выдавали расчет. Такое же происходило и в артелях подводных старателей. Это было обидно, словно тебе швырнули дохлую медузу в лицо. Они мерили его такими взглядами, будто бы он был не человек, а просто грязь. Нет, он не испытывал к ним ненависти и не вызывал в памяти их лица, наполненные холодной враждой. Он молча уходил и старался реже вспоминать о плохом, но зачастую был не в силах защитить себя от собственных мыслей.

С тех пор Оскару зачастую приходилось перебиваться случайной работой на суше. Но почему? Он всегда работал с усердием и радостью в море, оно было для него вторым домом. А может, и первым. Вот так всегда бывает! Когда ты нужен, когда ты чистишь днища кораблей, достаешь со дна моря ценные экземпляры инопланетной фауны и флоры, прижившейся в темных глубинах океана, то тебе рады, заглядывают в зубы и много говорят о дружбе. А как только начинают в чем-то подозревать и бояться, то сразу выражают презрение и гонят прочь.

Оскар понимал: если не разберется в себе, то ему и дальше придется постоянно искать себе новое пристанище. Вопросы о своем прошлом давили на него и истязали, как узника – систематические допросы. Но это еще не все. Странные вещи происходили в его голове! Стоило только ему услышать незнакомый язык, как оказывалось, что он его уже знает и может спокойно общаться на нем с другими людьми. Читать и писать его тоже никто не учил, он это умел с рождения. А память? Оскар помнил все, с того самого момента, как его обнаружили те двое подростков… Но и эти образы то расплывались и пропадали, то снова всплывали и оставались наедине с Оскаром. Тогда – и сейчас.

Размышления Оскара были вдруг прерваны.

– Никогда не предполагал, что эти дикари знают французский и умеют управляться с лебедкой и краном, – раздался громкий, самоуверенный голос. – А их проклятая лодка меня почти доконала, черт бы побрал этих людоедов. Хоть бы навес от солнца предусмотрели! На моей шхуне даже в каюте для гостей есть собственный гальюн ^[83], а камбузу ^[84]могла бы и ваша мама позавидовать. У вас есть мама, Оскар?

Оскар нахмурился и перевел взгляд на человека, сидевшего напротив него. Толстяк с большой головой и неправильными чертами лица достал из кармана носовой платок и промокнул вспотевший лоб и шею. Вид этого человека Оскару не нравился – третий день тот пытался расположить его к дружеской болтовне, но был похож на кота, пытающего стащить рыбу из холодильника, или на юриста, готового обобрать тебя до нитки, прежде чем ты успеешь обратиться к нему со следующим вопросом. Голос у него был неприятный, а манеры весьма наглые и самоуверенные.

– Зря вы так о них отзываетесь, герр Зильберштейн, – сказал Оскар. Мысленно он уже приделал немцу пятачок вместо носа. – Вы были на их острове и сами видели с какими механизмами они умеют обращаться. Ваш сарказм неуместен.

– Ну да, видел. В быту они влачат жалкое существование, но в совершенстве умеют обращаться с автоматическими винтовками. И это меня настораживает. Дикарю нельзя давать в руки такое оружие. Вы в курсе, что эти дикари при спуске своих катамаранов бросают за борт одного человека, чтобы умилостивить акул?

– В курсе. У всех свои суеверия и правила.

– Да, Оскар, обращайтесь ко мне по имени. Мы же белые люди. К чему фамильярничать среди дикарей?

– Хорошо… Ганс… – с запинкой сказал Оскар и подумал: «Лучше б ты и дальше протяжно зевал, как изнывающая от скуки собака, а не донимал меня вопросами».

– Что насчет мамы, Оскар? – Зильберштейн облизнул пересохшие губы, открыл сумку-холодильник и достал оттуда бутылку пива.

– Я сирота. И я не азартный любитель дискуссий на эту тему. Не к чему ворошить прошлое…

– И все-таки дикари всегда останутся дикарями. – Зильберштейн жадно глотнул пива, обернулся и посмотрел через плечо на кормчего. – Думаете, они понимают мой немецкий с чудным баварским акцентом?

«Дерьмо с чудным акцентом все одно останется дерьмом», – подумал Оскар и ответил:

– Нет. Иначе бы вы не бросали таких скверных слов в их адрес. Туземцы и английский не знают. У местных общин в ходу французский язык, кое-где – испанский. Но и это привилегия только для короля, жрецов и некоторых ремесленников. Так у них заведено. Эти люди вовсе не дикари. У них достаточно высокий культурный уровень. Просто ваш достаток находится на разных полюсах с туземцами.

– Судя по их виду… – Зильберштейн презрительно фыркнул. – Достаток? Хм… Вы меня посрамили, Оскар. Не подозревал, что среди ныряльщиков встречу такого интеллектуала. Вы прекрасно сложены к тому же, напоминаете мне романтического героя, отважного искателя приключений.

– Вид туземцев обманчив, – возразил Оскар. – Как и мой, впрочем. Да, туземцы отказались от христианства, вернувшись к своим истокам, и только благодаря этому выжили на островах. От цивилизации они берут лишь то, что им жизненно необходимо. Они умеют защищать себя и знают каждый дюйм этих вод. Белых людей тут нечасто встретишь.

– Это точно. Они их всех нафаршировали бананами, зажарили и съели, – хохотнул немец. – Держу пари, что все они каннибалы. Странно, что эти дикари отправились охотиться на морского червя, не прихватив с собой пулемет. Ведь сюда и амфибии, наверное, заглядывают?

– Да, вы правы, они не берут огнестрельное оружие с собой, когда охотятся на червя.

– Почему? – придал равнодушный тон голосу Зильберштейн.

– Пули червя плохо берут. Он вас просто сожрет или раздавит, если вовремя не отсечь ему голову – это его единственное незащищенное место. Чешуйчатый червь крайне опасен. А в рукопашной схватке с амфибией нож, тесак или то же весло принесут гораздо больше пользы, чем ружье или автомат. Но амфибий здесь нет. Почему – не знаю. Никто не знает.

– Боятся червей?

Оскар пожал плечами:

– Возможно. На то червя и считают прирожденным убийцей. К тому же они еще и паразиты. Говорят, будто черви, покинувшие атолл, здорово досаждают в море бактериальным матам ^[85]. Враги наших врагов.

– Да, я тоже это слышал. Но они и нам далеко не братья. Кстати, почему червь такой неуязвимый?

– У него не совсем обычная кровь. Дело в том, что когда она вырывается наружу из раны, то затвердевает, образуя кристаллические корки поверх кожи, в целом напоминающие видом чешуйчатый панцирь, сквозь которые растут щетинки. Кровь почти мгновенно замедляет коагуляцию и сооружает на их теле подобие доспеха, иногда до дюйма толщиной. Молодой червь поначалу не обладает такой защитой, поэтому другие особи, более зрелые, его постоянно кусают, пока он не покроется органической броней.

Немец открыл рот от удивления.

– Как считаете, черви могут быть разумны? – поинтересовался он.

– Мне не доводилось так долго с ними общаться, как с вами, – ответил Оскар. – Если они и обладают интеллектом, то абсолютно чуждым человеческому.

– А давайте дружить, Оскар? – Зильберштейн хлопнул себя по колену и протянул ему пухлую руку. – Я ведь хороший работодатель, верно?

Оскар спрятал руки в карманы шорт. Он не умел скрывать свои чувства. Особенно неприязнь.

– Вы купили мое время, купили мое мастерство, – сказал он, – но дружбу не покупают. Настоящих друзей никогда не связывают деньги.

Зильберштейн хмыкнул и сказал:

– Прямота вам идет. Уважаю. Вы бы, наверное, с удовольствием разрезали всех скупщиков морских находок на кусочки и скормили рыбам. Но без нас вам потом не продать свой товар по выгодной цене.

– Я просто выполняю свою работу, – ответил Оскар. – Дружить – это уже нечто иное. Это слово уже изрядно затаскали – сами же скупщики.

– Хе-хе-хе! – рассмеялся немец и затрясся, как желе. – Я не собираюсь бросаться вам на шею и соблазнять вас, Оскар. Мне хочется найти с вами взаимопонимание. Мы могли бы отлично работать вместе и дальше. Давно вы ныряете?

– Я ныряю так же хорошо, как и раньше, – уклончиво ответил Оскар.

– Почему без акваланга? Без маски, гидрокостюма и ласт? Я не вижу на лодке никакого водолазного снаряжения. – Немец сделал глоток пива, поднял бутылку к глазам и удовлетворенно добавил: – Пиво единственный напиток, который никогда не утратит свой вкус. Не желаете промочить горло, Оскар?

Тот покачал головой:

– После работы, пожалуй, не откажусь, – и ответил на первый вопрос: – На острове нет компрессора, чтоб заправлять баллоны, да и достаточного количества топлива для самого компрессора тоже нет. Вы ведь знаете, на что туземцы вынуждены тратить деньги. Каждый патрон – это сохраненная жизнь. А ласты… они привлекают излишнее внимание. Черви обладают тонким обонянием и чувствуют все, что сделано из неприродных материалов, а также тех, кто не является червем. Они по большей части хищники, когда живут в атолле. В ластах к ним близко не подойти.

– Да, Оскар, мне много рассказывали о ваших способностях. Может, добавите что, а? А то, честно говоря, аж не верится.

Оскар отвернулся, решив, что зря тратит слова на этого человека. Он попытался сосредоточить внимание на чем-нибудь, кроме назойливого и хитрого немца.

Зильберштейн придвинулся к нему поближе, придав своему лицу деланное и несколько обиженное выражение, и Оскар почувствовал исходящий от немца запах пота, пива и дорогого одеколона.

– Чего молчите, Оскар? – задал он ему вопрос. – Перекинулись словечком – глядишь, и забыли, какое тут паршивое место.

– Чем же оно паршивое? Я люблю океан.

Немец с насмешливым удивлением поднял брови.

– На кой черт он вам? Здесь акул и пришельцев больше, чем рыбы. Разве нет?

– Акул много, но они кишат в основном у входа в лагуну. – Оскар осмотрелся: водная гладь была спокойна и пуста насколько хватало взгляда. – И пришельцев хватает – червей.

Зильберштейн обратил внимание на руки Оскара и спросил:

– У вас необычно длинные пальцы на руках… – Перевел взгляд на его ступни и добавил: – И на ногах тоже. Никогда таких не видел. С вас бы вышел отличный пианист.

– Или мойщик пробирок, – отшутился Оскар.

– Скажите, что заставляет белого жить, как туземец, и заниматься ловлей морских червей? – немец продолжал донимать Оскара вопросами. – Ведь более опасного промысла в этих водах не сыскать.

– Я люблю море, люблю оправданный риск. И еще мне срочно нужны надежные документы, чтобы начать жизнь с нового листа. Иначе бы я с вами и не связался.

– Не вижу здравого смысла в риске. Но я, как и вы, привык получать удовольствие от своих трудов. И чувствую, Оскар, что это путешествие будет чрезвычайно прибыльным. И буду с вами честен. Такого старого лежебоку, как я, тяжело заставить кататься по морю в лодке дикарей, если это не отразится положительно на моем благополучии. Мой девиз: куй железо, пока горячо. Нельзя сидеть, сложа руки. Человек всегда должен хорошо работать, трудиться, как дьявол, чтобы жить в свое удовольствие, а не зевать выгодную сделку. И ваши десять процентов – изрядный кусок.

Оскар с недоверием покосился на немца. Тот был явно не похож на человека, привыкшего к труду, скорее бы он заставил работать на себя собственную жену и детей.

– Я смотрю, вы присматриваетесь к моим доходам так тщательно, как историк к летописи. Думаете, что достать из воды морского червя так же легко, как кокосовый орех с пальмы? Скажите, Ганс, на кого вы работаете? Зачем вам понадобилось яйцо червя?

Оскар пристально посмотрел немцу прямо в глаза.

Тот встретил его взгляд с полным спокойствием, но не ответил сразу, а сперва отправил в рот пиво – и, надо сказать, изрядное его количество. Бутылка опустела. Немец рыгнул, поморщился и сказал:

– На этот вопрос я вам не отвечу, Оскар. Открывать имя заказчика – риск для моей репутации. Я обязался сохранить конфиденциальность клиента. Да и к чему вам это знать? Не все ли равно, кто подписывает вам чек? Достанете со дна одно яйцо червя – получите гонорар по договору, два яйца – гонорар удвоится. Плохо? Уверяю, вы сможете безбедно жить несколько лет, успешно выполнив свою работу. А насчет документов не беспокойтесь, сделаю, как обещал. Но запомните: если вы потерпите неудачу, то будете не вправе требовать от меня ни денег, ни документов. И на вас повиснет крупный долг. Как вы понимаете, я понес некоторые расходы.

– Очень любезно с вашей стороны. Но я рискую жизнью по большей части ради вашего кармана. И если я потерплю неудачу, то требовать с меня что-либо будет невозможно. Да и что с меня брать? Я привык жить скромно.

– Деньги и паспорт не приплывают с приливом. А бедность не должна затягивать достойного человека. Как только появляется возможность, нужно быть неизменно готовым заставить судьбу закусить удила, пустить ее в карьер ^[86]и выиграть скачку.

– Я смотрю, вы ваше мнение об окружающих разложили по полочкам, – сказал Оскар. – По-вашему все бедняки состоят сплошь из недостойных людей? Вы были бедным, чтобы судить об этом?

– Когда-то был. Но вынашивал планы, как стать богатым, немного попотел и стал им. Нужно иметь методический ум, Оскар, чтоб побеждать, а не витать в праздных мечтаниях. Желание заработать кучу денег – это настоящая поэзия, жажда самовыражения, если изволите. А те, кто не хочет выбраться из грязи… В общем, их и жалеть незачем.

Оскар усмехнулся.

– Эге, да я смотрю,вы мне не верите? – воскликнул немец. – Я, допустим, никогда не понимал людей, спокойно плывущих по течению жизни. Нельзя бедность принимать близко к сердцу. Ведь этак и заболеть можно! Я прошел пешком от бедности к богатству – всю дорогу пешком. Порой это просто необходимо, чтобы хоть что-то понять…

Оскар отмахнулся от немца рукой, словно от назойливой мухи. Он окунул руку в воду и замер, ощутив, что в воде нет никакой движущей силы, словно пальцы коснулись мертвой точки. Он знал, что в этом месте находится провал, кольцевая дыра, одна из множества, где прячутся черви. Ныряльщик приподнялся, осмотрелся по сторонам и крикнул кормчему:

– Мы на месте, тахуна! Пора!

– Сегодня будет отличная охота! – ответил тот. – Я носом чую!

Оскар улыбнулся ему в ответ, а кормчий оттянул веко пальцами вниз, а после указал пальцем на немца, давая понять: «Этот тип опасен, не купись».

Кормчий что-то сказал гребцам – двое из них отложили весла, перескочили на платформу и начали скидывать с нее в воду какие-то мудреные снасти. Навигатор стал руководить приготовлениями, все его команды четко исполнялись. Вскоре на воде закачались четыре оранжевых буя.

Зильберштейн внимательно следил за их действиями, а потом спросил у Оскара:

– Что делают эти дикари?

– Сбросили ловушку, – ответил Оскар.

– А приманка?

– Приманка – это я, – усмехнулся Оскар. Ныряльщик скинул шорты, оставшись полностью голым и надел поясную сумку с дюжиной карманов, закрепил на ноге подводный нож. – Что-то вроде плавучего якоря. А конец троса потом закрепят на барабане лебедки. Вам – яйцо, нам – червь. Вы будете меня ждать там! – Он указал рукой на пристань, достал из сумки что-то вроде колчана, где вместо стрел находились два двухфутовых обрубка гофрированных металлических труб, и закрепил его за спиной.

Немец покосился на колчан:

– Что это у вас?

– Сюрприз для самцов-червей. Что-то вроде одноразовых ружей, только наоборот. Я назвал их «стрелами». У ружья патрон находится сзади, а тут спереди. Нужно просто ткнуть червя в пасть тем концом палки, где расположен боек и патрон. Боек пробивает капсюль и происходит выстрел. Заряда достаточно, чтобы снести червю голову, но нужно точно попасть. Кладку яиц могут охранять несколько особей. С одним я могу справиться и ножом, а вот с двумя-тремя будет сложно.

– Звучит оптимистически, но оружие выглядит как детская пукалка… – сказал Зильберштейн, разглядывая Оскара с головы до пят. Он с тихой завистью смотрел на высокого, крепкого ныряльщика, на его сильное загорелое тело, на мускулистые плечи, на которые непокорными прядями ниспадали русые, в мелких кудряшках, волосы. Но больше всего немец позавидовал невозмутимому спокойствию Оскара, его полной уверенности в прочности своего положения. – Скажите, а чем вы будете пополнять запас воздуха в легких? Здесь глубина, как мне говорили, не менее ста пятидесяти футов.

– Больше. Но там кое-где встречается воздух – в подводных гротах. Именно в них самка червей и откладывает яйца.

– А свет? Там же темень сплошная! – Зильберштейн полез в свой рюкзак. – Возьмите хоть фонарик.

– Вы хотите, что я начал раскрывать свои профессиональные секреты? – усмехнулся Оскар. – Скажу одно: чешуя червя, как и скорлупа их яиц, светятся в темноте. Наши земные микроорганизмы тоже облюбовали чешую червя.

– Понятно. Но если вы червя ухватите за яйца в темноте, то вам здорово не поздоровится.

Шутка Зильберштейна понравилась Оскару. Они вместе рассмеялись.

Оскар достал из сумки банку с какой-то вязкой жидкостью и стал ею натирать свое тело.

– Что вы делаете? – поинтересовался Зильберштейн. – От этой смазки дурно пахнет. Что это такое?

– Это мазь на девяносто процентов состоит из жира морского червя, – ответил Оскар. – Эти твари общаются между собой весьма специфическим языком, выделяя в воду феромоны с различными запахами. Ими они привлекают особей противоположного пола, сигнализируют об опасности или отпугивают врагов. Их органы обоняния, как я вам уже говорил, сверхчувствительны.

– Ясно. Почувствовав от вас знакомый запах, черви подпустят вас ближе к себе. Я правильно вас понял?

– Попали в «яблочко».

– Оскар, скажите, откуда вы знаете столько о червях?

– О них больше знают туземцы.

Цепкий взгляд немца остановился на пристани.

– Одного не пойму: к чему было делать такую пристань, если сюда и на лодке сложно попасть.

– Раньше, я слышал, здесь был широкий пролив, – сказал Оскар, – но его по каким-то непонятным причинам засыпали.

– Этот остров полон загадочного дерьма… – вздохнул немец.

– Тахуна, следуйте к причалу! – Оскар стал одной ногой на борт и махнул кормчему рукой. – Через десять-двенадцать минут вы должны быть готовы выбрать лебедкой ловушку с червем!

Навигатор кивнул, дал команду гребцам и те еще усерднее налегли на весла.

Оскар посмотрел на голубое небо, на бирюзовую воду, сверкающую серебряными и золотыми искрами. Надев на нос зажим-клипсу, он сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, затем, как пружина, сжался, перекувыркнулся вниз головой через борт и, выбросив ноги вверх, отвесно ушел под воду.

* * *

Оскар погрузился в подводный мир, в свой мир – безмолвный и захватывающий, пронизанный солнечными лучами, словно магическим свечением. Мир без теней. Вода завихрилась и забурлила вокруг него, когда он вонзился в нее. Пестрые рыбешки бросились врассыпную, но любопытство снова собрало их, и они стали следить за человеком, то появляясь, то исчезая среди вьющихся водорослей, причудливых коралловых пещер и замков, сверкающих как драгоценные камни самых невероятных цветов. Лениво пульсируя, плыли большие прозрачные медузы. Из расселины показалась голова мурены ^[87]с холодными глазами, открыла зубастую пасть, схватила рыбину, покачалась, словно пьяная, и тут же скрылась обратно.

«А здесь ничего не изменилось», – мысленно усмехнулся Оскар, поднял голову и сощурился – солнце светило очень ярко.

Он проводил взглядом быстро удаляющееся днище лодки с балансиром. Дух свободы вытеснил все остальные чувства в ныряльщике. Его тело охватила дрожь от предвкушения охоты.

Оскар осмотрел висящую в нефритовой воде ловушку – огромный сетчатый мешок, с одной стороны разинутый, точно пасть. С ней было все в порядке. Теперь пора, решил он, и выдохнул из легких воздух – цепочка серебристых пузырьков, догоняя друг друга и увеличиваясь в размерах, устремилась вверх, к поверхности. Через несколько секунд сердце начало пульсировать, как свежая рана.

«Ждать!.. Ждать!.. Ждать!..» – мысленно приказывал себе Оскар. Ему нужно было заставить организм бороться, подстегнуть его, чтобы быстрее наступило перевоплощение.

Время, казалось, потянулось бесконечно долго…

* * *

– И долго он может пробыть под водой? – перейдя на французский язык, спросил Зильберштейн у кормчего. Он вытирал платком пот с лица, морщась от немилосердной жары.

Туземец подумал и ответил:

– Еще никто и никогда так долго не смог пробыть под водой, месье.

– И сколько? – не унимался Зильберштейн, сгорая от любопытства. – Пять минут? Десять? Сколько же?

Туземец ткнул пальцем в циферблат своих позолоченных часов, которыми гордился не меньше, чем своими предками:

– Однажды я засекал время. Оскар пробыл под водой тридцать минут, мсье. В моих жилах течет кровь моряков, которые десятками поколений подряд бороздили океанские просторы. Но этого белого человека связывает с водой невидимая пуповина, а в жилах течет кровь океана!

– Это невозможно, пафосный идиот… – пробормотал Зильберштейн и грузно опустился на банку ^[88]. – Чертовщина…

«Тридцать минут… – подумал он, потирая подбородок и анализируя уже полученную им информацию. Он ждал, что мозг все как-то прояснит само собой. Не прояснилось. – Самые опытные ныряльщики, которых доводилось мне видеть, могут максимум задержать дыхание до двенадцати минут. А тут? Тридцать! Причем в постоянном движении! Было бы объяснима столь длительная задержка дыхания Оскара, если б тот сделал предварительную гипервентиляцию легких, подышав чистым кислородом из баллона, что могло втрое увеличить время погружения. Тогда – да, вполне вероятно. Но он этого не делал! Да и баллончика с кислородом не было. Воздух в гроте? На такой глубине? Полнейшая чушь! Что же тогда? Что?.. Неужели, это все-таки он?..»

Послышался легкий всплеск, Зильберштейн повернул голову и заметил акулий плавник, тут же скрывшийся в воде. Он протянул руку, хотел было закричать, но не успел – кормчий пресек этот порыв.

– Акула никогда не застанет Оскара врасплох! – спокойным голосом сообщил он немцу. – Морские боги всегда помогают вернуться ему живым и здоровым!

Однако хладнокровие навигатора нисколько не успокоило немца. Пока туземное суденышко не причалило к пристани, он то и дело опасливо оглядывался, смотрел то через левый борт, то через правый…

* * *

Когда удушье придавило Оскара, как гранитная глыба, он почувствовал, что процесс перевоплощения начался. Биение сердца уже откликалось в ушах, как откликается эхом что-то огромное и живое – в виде парового молота. Перед глазами сначала появились пятна, затем искорки – словно падающие звезды.

Рыбы вокруг резвились, точно гости на свадьбе.

Оскар закрыл глаза и почувствовал, как по мышцам пошла дрожь, схватившая его тисками, и тело начало изменяться, будто срывало с себя коросту прежней жизни. Рыбы зачарованно наблюдали за ним, оставаясь в стороне.

Спустя несколько секунд, когда тело успокоилось, он снял носовой зажим, сунул его в кармашек поясной сумки и отметил, что ноздри остались сжатыми. После приоткрыл рот и глотнул морскую воду. Очень долго он приучал себя к этому, заставляя сознание не испытывать страх. Сначала это вызывало рвотный рефлекс. Но со временем он привык.

Оскар открыл рот шире – вода хлынула в него, но его язык тут же свернулся комком, перекрыв доступ в желудок, трахея и надгортанник тоже сузились, препятствуя проникновению воды в легкие. Грудная клетка сжалась, а за ушными раковинами открылись и задвигались жаберные щели, пропуская через себя воду. Теперь Оскар не испытывал потребности дышать – кислород, растворенный в воде, достаточно попадал в кровь и насыщал гемоглобин, а воздух, оставшийся в желудке, создавал необходимую плавучесть. Сердце совершило головокружительный кувырок, нервно дернулось и вошло в необходимый ритм, отбивая двенадцать ударов в минуту, дабы к минимуму свети потребление кислорода организмом. Тело начало выделять через крохотные железы жировую смазку в потовые выделения, покрывая кожу маслянистой оболочкой и смешиваясь с мазью. Он раскинул руки и ноги, раздвинул пальцы – кожа между ними растянулась, образовав перемычки. Теперь он чем-то стал похож на амфибию.

Оскар открыл глаза, несколько раз моргнул прозрачными внутренними веками и полностью пришел в себя. Теперь ему ничто не мешало испытывать пьянящее чувство свободы и восторга. Он был освобожден от бремени земного тяготения. Давление воды, возрастающее с глубиной, токсическое действие кислорода и углекислого газа, наркотическое действие инертных газов, насыщение организма газами под повышенным давлением, которое при выходе с глубины требует длительной декомпрессии, жесткие температурные условия, – все эти барьеры, свойственные подводному пловцу, будь он фридайвером ^[89]либо водолазом, остались позади. Он мог бы навсегда оставаться в этом волшебном мире и легко двигаться. Его ничто не связывало. И самое чудесное, что и безмолвие исчезло. Слух его обострился. Со всех сторон раздавался неугомонный хор подводных обитателей. У воды появился некий новый привкус. Оскар, пропуская через жабры воду к обонятельным рецепторам, теперь отчетливо различал и бесчисленные запахи морских организмов.

«Лучшее ощущение в мире!» – мысленно прокричал Оскар. Блаженство едва не вскружило ему голову.

Он осмотрелся по сторонам и заметил длиннокрылую акулу, которая окинула его пристальным взглядом, погруженным в глубокое раздумье, и покачала белесыми плавниками. Хищница была около восьми футов длиной – видимо, ныряльщик показался ей незнакомой и слишком трудной добычей, либо она была не голодна. Акулы, вопреки всеобщему мнению и слухам, не столь прожорливы. Для сытости и компенсации затрат энергии этой хищнице достаточно в год съесть пищи всего на шестьдесят процентов от веса собственного тела, что составляет в среднем полфунта мяса в день. Однако спокойное, мудрое выражение акульей морды всегда производит жуткое впечатление. Оскар знал: если не дать акуле почувствовать свой страх и не заставить обороняться, то она редко нападает первой. В большинстве своем акулы трусливы, охотятся у поверхности на рыбу и поедают объедки, которые выбрасывают с кораблей. Не зря же моряки их назвали «морскими собаками»! Тем не менее, никогда нельзя предугадать заранее, как поведет себя акула – безжалостная неуязвимая хищница, исконная убийца. И эта акула подтвердила прозвище: сделав отвлекающий маневр, удалилась на безопасное расстояние и начала кружить, изучая странное создание, очень похожее на человека.

Акула не торопилась, и дистанция оставалась неизменной. Оскар знал, что имеет дело с не безобидным существом, поэтому он достал нож и некоторое время обменивался с хищницей взорами, выражавшими взаимное недоверие. Наконец акула утратила интерес к человеку, повернула, выпустила облачко испражнений и поплыла прочь. Оскар вернул нож обратно в чехол и ухмыльнулся. «Не так-то просто ко мне подобраться какой-то паршивой акуле…» – мысленно произнес он.

Как известно, любой ныряльщик в маске всегда видит предметы несколько ближе и крупнее, чем они есть на самом деле, потому что лучи света вначале проходят слой воды, затем слой воздуха в маске, а уж после попадают в глаз и преломляются в его оптической системе как обычно. Без маски же человек может видеть то, что находится вблизи, очень расплывчато, и становится дальнозорким. У Оскара же, благодаря особому отражающему слою, расположенному позади сетчатки глаз, лучи сходились не за сетчаткой, как у ныряльщика без маски, а нормально. Он видел в воде в десять раз лучше любого человека.

Оскар прижал руки к бокам и, работая одними ногами, нырнул глубже – тело, покрытое жировой смазкой, вонзилось в воду, как нож в масло. Он двигался с нарастающей скоростью, почти как акула, бросившаяся в атаку. На глубине это могло быть обманчивым впечатлением для обычного человека, потому как большая плотность водной среды и плохая видимость всегда добавляют скорость, и три мили в час могут показаться семьюдесятью. Но Оскар, несмотря на несовершенство человеческой анатомии, действительно стремительно и без труда скользил в водной толще, превосходящей воздух по плотности в восемьсот раз.

Спускаясь все глубже, Оскар заметил палубу затонувшего корабля, покрытую орнаментом коралловых наростов; обрушившиеся при ударе о грунт мачты и огромные медные пушки, погрузившиеся наполовину в песок и обжитые морскими существами. Кормовая часть парусника была основательно разрушена, обнажив переплетения ребер шпангоутов и бимсов ^[90]. Тут паслась рыбья молодь. Целые стайки плавали вокруг – круглые и вытянутые, покрытые роскошными веерами-плавниками и плоские, как тарелки. Они двигались гуськом и кружили. Появление человека их совсем не беспокоило.

Оскар улыбнулся и подумал: «Фланируют, как гуляки на городских улицах…» – помахал рыбам рукой и двинулся дальше.

Дно заметно шло под уклон. Это показывал цвет воды. Она становилась все темнее, как будто в ней разводили краску. Густая изумрудная зелень словно пропитывалась фиолетовым оттенком. Потом появилась синева, как в вечернем небе. Оскар достиг глубокой расщелины с обрывистыми стенками и нырнул в провал вертикально вниз головой, слегка расставив руки и ноги, работая лишь корпусом, как дельфин. Этот «полет» ему особо нравился, чем-то напоминал парящую птицу. Да, он парил в самом деле, только без крыльев. Давление увеличивалось, но он его почти не чувствовал, да и холод не одолевал, потому что человеческое тело на шестьдесят пять процентов состоит из жидкости, которая практически не сжимаема, а жировая смазка отлично держала тепло.

Подводные сумерки стремительно превращались в глубинную ночь. Давление плотно обволакивало, словно пеленало его, но чем глубже ныряльщик погружался, тем легче оно ощущалось. Минута, другая – и Оскар увидел светлый пятачок – песчаное дно, от которого слабо отражались солнечные лучи. Он глянул вверх – там мутным зеркалом, играя бликами, светилась поверхность лагуны.

Грунт на дне был смят в невысокие складки, как скатерть, сдвинутая локтем. Мрачная и голая песчаная равнина, если не считать россыпей ракушек и вездесущих обитателей глубин – морских ежей. Настоящим, невыдуманным бичом для ныряльщиков являлись эти ежи, с их длинными ломкими иглами. Сами по себе морские ежи не агрессивны, но беда лишь в том, что их иглы глубоко проникают сквозь кожу, обламываются и потом их очень трудно вытащить; к тому же они могут оказаться ядовитыми.

Оскар осмотрелся и увидел темный зев подводного грота. Он поплыл не спеша к нему, пока не очутился перед вытянутым входным коридором. Поколебавшись секунду, двинулся вперед – и словно нырнул в бутылку с чернилами. Отверстие на фоне слабого зеленоватого сияния осталось позади. Кромешная мгла осела со всех сторон.

* * *

За четыре года, которые Оскар посвятил ловле морских червей, он постоянно изучал их жизнь и повадки. Кое-что рассказали ему туземцы, но многое так и осталось недоступным человеческому пониманию – тайной за ста печатями.

Процесс размножения у «меганереисов», как назвали ученые новый вид морских червей, был довольно оригинален и жесток. Спаривание происходило два раза в год на небольших глубинах, а то и у самой поверхности. Извивающиеся гиганты, похожие на драконов, вызывали суеверный страх даже у туземцев. Черви-самцы в период брачных игр вели себя чрезвычайно злобно, и приближаться к ним человеку было опасно.

Когда же брачный сезон заканчивался, черви-самки уходили на глубину, в пещеры. А самцы на какое-то время забывали о них, продолжая обитать в прибрежных водах, они успокаивали свою агрессию и нагуливали жир охотой на рыбу, моллюсков, ракообразных, морских черепах и небольших спрутов, глотая их, как макароны – зачастую в эту пору туземцы и ловили их.

Самки постоянно меняли место кладки яиц. Забиваясь в узкие расселины, они пытались найти надежное убежище от самцов. Однако те быстро находили их, когда возвращались в пещеры, и не только охраняли кладку, но и терпеливо поджидали самок у входа. Как только из яиц вылуплялись детеныши – это были особи строго мужского пола – то самцы выманивали самок выделениями феромонов ^[91], набрасывались на них и пожирали, после чего становились заботливыми отцами и следили за подрастающим потомством. Спустя какое-то время, из-за холодной воды в гротах, многие самцы превращались в самок, и та же участь ждала их – как расплата за плохой поступок. Таким образом, пещеры, где обитали черви, «проветривались» от перенаселения. Это был горький прагматизм.

Большинство же червей-самцов покидали лагуну еще до смены пола и искали в океане бактериальных матов. Если червям удавалось закрепиться на них присосками и образовать многочисленную колонию, то мату грозила голодная смерть, так как черви поедали все, чем питался мат. Освободиться от паразитов мат мог одним способом: уйти на мелководье, всплыть на поверхность, дабы сначала долго «высушивать» непрошенных «гостей» на солнце, а после отравить их нейротоксином. В дальнейшем мат и сам начинал страдать от истощения организма, нередко болел или погибал.

Недра подводного грота представляли собой многократно разветвленные тоннели, настоящий лабиринт с множеством впадин и подъемов, созданных чрезмерным воображением океана. Обесцвеченный мир, который никогда никому не показывал своего истинного лица. Совершенно иной мир, никогда не видевший луча света. Даже вода здесь была плоха для охоты: липкая тьма, колкий холод, дезориентирующая неопытных ныряльщиков изоляция. В таком месте можно легко закружить, гоняясь за собственным призраком, обманами и иллюзиями. И погибнуть.

Оскар, проявляя непостижимые навыки, плыл не спеша, почти наощупь, поднимаясь по тоннелям все выше и выше. Иногда он касался руками камней и ощупывал их, словно пульс, чтобы не потерять ориентацию. Он старательно запоминал путь, оставляя на сводах пещеры свои жировые «отметины», в которых присутствовала мазь. Дно было покрыто песком, а стены и своды местами сглажены, будто по ним прошлись наждачной шкуркой: черви терлись о них своими жесткими щетинками.

Пещера казалась бесконечной, уходящей в необозримую даль, в черную дыру. Мрак и ничего больше. И все же в нем было что-то неуловимо тревожащее, Оскар знал, что он здесь не один – ловил хоть какой-то оттенок, движение – гнетущее беспокойство не покидало ныряльщика ни на секунду. Чернота для него была не до конца черна. Его зрачки расширились, и он начал видеть тени в темноте.

Примерно через три минуты коридор, по которому он плыл, вывел его к Т-образному разветвлению. И вдруг Оскар послышал легкий звук – словно беззубые старики пережевывали пищу. Он услышала низкое влажное посапывание. Потом раздался еще более низкий короткий хрюкающий звук. Затем все смолкло, слышались только запахи. Он проплыл несколько ярдов, повернул вправо и увидел фосфоресцирующие тела двух тридцатифутовых червей. Таким ничего не стоило схватить ныряльщика острыми зубами, разодрать на части и разбросать во все стороны.

«Ни хера себе!» – Оскар на секунду замешкался.

«Не бойся, – посоветовал ему строгий внутренний голос, – ни сейчас, ни потом. Никогда. Любой выказанный тобой испуг будет для тебя последним».

С этим нельзя было не согласиться. Из десяти трясущихся кроликов никогда не получится и один стойкий оловянный солдатик, а охотник – тем более. Этим двум местным «вышибалам» нельзя выказывать испуг, с их тонким обонянием они сразу учуют его и нападут. Они могут среди миллиона запахов разобрать самый простой и тихий – тот, что просто сводит живот, что заливает внутренности, словно цементом, нет, чем-то еще более серым и прочным, и эта густая масса, застывая, давит изнутри и не дает дышать. Запах страха.

Черви зашевелились, подняли головы, угрожающе поворошили усиками, щетинки на их телах поднялись дыбом, окрасившись разноцветными всполохами: красными, синими, зелеными, желтыми, фиолетовыми, оранжевыми. Месмерическое сияние. Головы червей наклонялись из стороны в сторону, словно они пытались увидеть что-то, затаившееся перед ними. Они принюхивались. Ожидали.

Оскар почувствовал, как черви начали источать свои запахи, обмениваясь посланиями.

«Прекратите шептаться, – мысленно приказал им Оскар, – сидите тихо».

Уловив в запахе ныряльщика что-то знакомое, черви нехотя, но все же успокоились.

«Правильно, ребята, сидите и не рыпайтесь…»

Прижимаясь почти к самому своду, Оскар принялся совершать зигзагообразные движения, медленно проплыл над червями и направился дальше.

Наконец Оскар добрался до входа в «сифон» ^[92]. Отсюда галерея стала подниматься под углом в пятнадцать градусов. Он продвинулся на двадцать футов и вдруг ощутил, как его голова словно прорвала тонкую пленку, и давление воды исчезло. Голова оказалась над водой. Ныряльщик очутился в изолированной пустоте с каменистым потолком и стенами, в которой был чистый природный воздух. Он прислушался.

Тишина.

Казалось, можно было услышать, как упадет булавка. Как катится по щеке вода.

Оскар зажал пальцами нос, чтобы не сделать вдох, вылез из воды и, выставив правую руку впереди себя, постарался побыстрее миновать воздушный «мешок». Он почти бежал. Поверхность была скользкой, сырой и холодной. Света ни сзади, ни спереди – кромешная тьма. Вода струйками потекла из жабр по шее. В ушах начал раздаваться неприятный стук. Через восемнадцать-двадцать шагов перепончатые ступни Оскара почувствовали влагу, и вскоре он снова оказался под водой. Там он «отдышался» и поплыл дальше.

Очевидно, черви тоже ходили взад-вперед через этот короткий воздушный коридор, передвигаясь ползком с помощью присосок. Возможно, где-то рядом должна находиться самка. Теперь он должен быть уже гораздо ближе к своей добыче, чем прежде. Оскар остановился, принюхался и услышал ее запах. Теперь он мог идти по этому «следу», как гончая.

Через десять ярдов рука Оскара нащупала края узкой расселины входа в пещеру, расширяющуюся внутрь. Он ощутил сильный холод у себя во рту. Запах самки стал более резкий, ударил по рецепторам. Пришлось сдерживать тошноту – вкус был отвратительный, тухловатый, даже какой-то мыльный.

Оскар заглянул внутрь – и словно уперся взглядом в стену. Сначала он не увидел ничего. Разглядеть что-либо было трудно. Дело в том, что самки меганереисов отличались от самцов. Перед тем как делать кладку яиц, они сбрасывали чешую, оставаясь, если так можно выразиться, «голыми». Их черная кожа была чем-то вроде дымовой завесы в водной мгле.

Оскар протиснулся внутрь расселины. Оказавшись внутри, он понял, что цель достигнута: это грот из тех самых, куда приходят откладывать яйца самки червя.

И тут он увидел. Увидел едва заметное зеленоватое свечение.

Яйца! Это могли быть только они!

Обычному человеку никогда бы не удалось разглядеть темную тень, темнее даже, чем мрак в пещере, если, конечно, такое возможно. Но зрение Оскара было острое. Кладка была только одна – сложена пирамидкой. Рядом что-то чернело и слегка извивалось. Видимо, самка только начала выделять из своего тела яйца. Она словно выполняла в воде непонятный танец.

Лезть на рожон здесь бессмысленно. Самка надежно охраняла кладку. Легко было представить, как та обкрутит его и зубами вырвет горло, точно кусок сосиски, запеченной в тесте. Он не имел права на ошибку, вот в чем суть.

Оскар чуть задержался, прикидывая в уме лучший ход. Он умел строить планы. Он накручивал себя до предела, и его мозг, не выдерживая, иногда едва не вскипал, но всегда давал нужное решение.

«Ну что ж, – решил Оскар и язвительно скривил губы, – поиграем в мою игру, детка. Нам обоим что-то нужно. Надеюсь, от такого угощения ты не откажешься».

Он достал из поясной сумки небольшую керамическую баночку, наполненную морской водой, отвернул на ней крышку, извлек дюжину жирных личинок инопланетного светляка, прозванного туземцами «танцующей мухой», и слегка сдавил их тушки. Личинки зашевелились, спазматически сжались и выпустили из себя какую-то тягучую, с сильным запахом жидкость, а затем начали светиться и вибрировать в руке с такой скоростью, что казалось, будто они вот-вот собираются взлететь. Они загудели, их поверхность забурлила, словно страдающий несварением желудок, то и дело стреляя холодными «искрами». Они походили на прирученные солнца. Оскар выпустил их, а сам отпрянул в сторону.

Самка почувствовала вибрацию и густой «аромат» деликатеса, подняла голову, на пару секунд замерла, а потом начала покачиваться из стороны в сторону. В этот момент она была чем-то похожа на женщину, которая свесилась с кровати, нащупывая трезвонящий на полу будильник. Хищная тень метнулась к выходу. Одержимая голодом, тварь клюнула на приманку. Оскар отчетливо услышал, как дважды клацнули ее челюсти, поглощая маленькие «солнца», а сам в это время уже подобрался к кладке. Личинки танцующих мух охотно помогли Оскару в деле, пожертвовав собой.

«Правилами хитрость разрешается», – подумал он. Хотя, конечно же, не разрешалась. Но это были его правила.

Длинные, худые перепончатые пальцы Оскара потянулись к пирамидке, и он с мастерством хирурга приподнял верхнее яйцо, провернул несколько раз вокруг оси, отделив от клейкой слизи. И снял его, не задев остальные. Действовал он аккуратно, будто это был карточный домик. Он впервые держал яйцо морского червя – еще мягкое, податливое, не окостеневшее – оно слегка прогнулось в его руке, но не лопнуло, как он боялся.

Самка в эйфории покачивалась у входа – личинки танцующих мух, державшиеся до этого три дня в пятипроцентном спиртовом растворе, оказали на нее наркотическое воздействие. Но Оскар знал, что это продлится недолго. Скоро ее мозг выйдет из наркотической спячки, и она заметит, точнее, почувствует пропажу яйца.

«Да, эта жадная тварь все-таки глупа, как пень», – подумал он, аккуратно поместил яйцо в банку, закрутил крышку и засунул обратно в сумку.

Оскар медленно поднес руку к лицу. От руки исходило тусклое, какое-то колдовское свечение. Он приблизил пальцы к жабрам, они пропустили через себя воду, и рецепторы ощутили слабый, едва уловимый аромат.

«Вот, черт! – огорчился он. – Самцы могут почуять выделения личинок и решить полакомиться мной».

Он согнулся, коснулся ногами стены пещеры, оттолкнулся и, вытянувшись стрелой, выскользнул из расщелины.

Оказавшись снова в воздушном «мешке», Оскар едва не столкнулся нос к носу с самцом-червем. Тот вырвался из воды разноцветным вихрем, ссутулился над человеком, как театральный злодей, и раскрыл пасть. Оскар успел ступить ногой в воду – червь почуял это, но напасть в воздушном пространстве он мог только наугад, так как здесь его «нюх» был бесполезен. Этим и воспользовался Оскар. Он резко затормозил и встал как вкопанный, вытащил из колчана «стрелу» и ткнул ей в ничем не защищенную, покачивающуюся голову червя.

Раздался оглушительный хлопок. Весь окружающий мир утонул в грохоте этого выстрела, сотрясшего каменные своды пещеры. Звук, казалось, проник прямиком в мозг, минуя уши.

Уродливая голова червя разлетелась на ошметки, а тело завалилось набок, задергалось в конвульсиях, начало извиваться и сползать обратно в воду.

Оскар отбросил в сторону «стрелу» и поморщился. Боль в ушах начала пульсировать синхронно с топотом отбойного молотка сердца.

«Не теряй драгоценного времени! Вперед!» – потребовал шепчущий сквозь звон в ушах внутренний голос.

Оскар выхватил вторую «стрелу» и, держа перед собой, нырнул в воду, стараясь не попасть между «кольцами» червя. И вдруг с внезапным чувством отвращения понял, что проплывает сквозь кровяное облако – во рту и жабрах он ощутил вкус крови. Его чуть не вывернуло наизнанку.

Второго червя Оскар не обнаружил на старом месте. Видимо, грохот выстрела его спугнул. Вглядываясь в темноту, ныряльщик постарался побыстрее убраться из грота, работая всем телом. И вскоре показался слабый свет.

Из грота Оскар выскочил как пробка. И тут же затормозил, оглядываясь по сторонам. Привычка к осторожности и тут себя оправдала. Он заметил второго червя.

Огромная тварь, вдоль спины которой по всей длине тянулись щетинки, заканчивающиеся ужасным оперением, зависла в нескольких десятках ярдов от Оскара. Крупные присоски полностью довершали сходство с теми картинками, что рисуют в книгах о морских чудовищах.

Бросок червя последовал незамедлительно и быстро. Оскар едва успел оттолкнуться ногой от его головы, чудом ускользнув от страшных зубов, и они закружились в смертельном водовороте, поднимаясь все выше и выше.

Проявив недюжинную сноровку, Оскар выбрал момент и ткнул червя «стрелой».

Выстрел не грохнул, а булькнул. Оскар почувствовал всем телом, а особенно барабанными перепонками, сильный толчок воды. Подобные вещи оказывают пагубное воздействие на человеческий мозг, но ныряльщика охватил восторг, почти экстаз, и улюлюкающий гортанный крик, похожий на пение тирольских горцев, едва не вырвался из его горла.

Зеленые клубы окутали червя. Оскар знал – это выплеснулась кровь твари, красная, но этой глубине она была практически изумрудного цвета. Море часто выкидывает подобные ловкие трюки. Дело в том, что морская вода действует на человеческое зрение как голубой фильтр, цвета претерпевают различные метаморфозы на различной глубине. Ультрафиолетовые лучи проникают довольно глубоко, зато инфракрасные лучи довольно быстро поглощаются, им достаточно и нескольких дюймов воды. Потому красный цвет уже на глубине двадцати футов становится розовым, на пятидесяти футах – коричневым, а на ста пятидесяти и ниже – зеленым.

Обмякшее тело паразита начало медленно садиться на песчаный грунт.

«Ну и черт с ним, – подумал Оскар, глядя ему вслед. – Гонорара за яйцо хватит на всех. Поделюсь…»

Он глянул вверх, слегка жмурясь от переливчатой игры света, и устремился к поверхности.

* * *

Опасность Оскар почувствовал внезапно. Он не знал, что изменилось – внизу под ним будто что-то ожило – что-то похожее на призрак. Ныряльщик глянул вниз – и ледяная волна прошла по его коже. Из глубины с пугающей скоростью и грацией к нему мчалась змеящаяся тень. И через пару секунд Оскар понял – это самка. Извивающееся, обтекаемое пятидесятифутовое черное тело. Вытянутая, закругленная голова с широко разинутой пастью, из которой, как пригоршня когтей, выступали острые зубы. Она вылетела из грота, словно ведьма на помеле.

Оскар сделал такой бешеный гребок, что его ноги едва не свело судорогой, выскочил из подводного провала и пустился во всю прыть к расставленной ловушке. Только она могла задержать самку.

К ловушке он добрался в тот самый миг, когда самка едва не схватила его. Рыбы, плавающие по кругу против часовой стрелки, кинулись врассыпную.

Оскар занырнул прямо внутрь сетчатой камеры и изготовился к схватке.

Ловушка чем-то напоминала плавучий якорь, но с той разницей, что была сделана не из толстой парусины, а представляла собой мелкозернистую сетку из прочных растительных тросов в форме конуса с открытым основанием, в которое был вставлен металлический обруч. На вершине конуса также имелся обруч, но гораздо меньшего диаметра. Оба обруча были соединены стропами и удерживались в раскрытом состоянии при помощи буев и грузов, а также шпилек, вставленных в пазы. Стоило червю заскочить в ловушку, как охотник выныривал через обруч вершины конуса и дергал один из стропов. Выдернутая шпилька сворачивала обруч, как пружину. Червю нечего не оставалось, как попытаться выскочить из ловушки вслед за охотником, но и тут его поджидал неприятный сюрприз. Охотник ждал момента, как только появится голова червя, и дергал второй строп – малый обруч, снабженный шипами и подобием крючков, намертво обжимал ничем не защищенную голову червя, а быстро сворачивающаяся в соленой воде кровь «цементировала» голову в остром капкане.

Оскар ждал, держа в руке стропы, захлопывающие большой и малый обручи.

Самка меганереиса не мешкала. Она ткнулась носом в сеть, отпрянула, а затем грациозно обошла ловушку справа, ища вход, и буквально влетела в нее – Оскар тут же выскочил через малый обруч и дернул строп. Обруч скрутился. Стропы, соединенные снаружи ловушки в общий огон ^[93], начали стягивать сеть. Оскар увидел, как натянулся вытяжной трос – на пристани заработала лебедка.

Казалось, в сеть попалось мельтешащее черное облако, сорванное с предгрозового неба. Самка поняла, что попалась в ловушку и предприняла попытку прорваться на волю. Голова твари просунулась в малый обруч – и Оскар рванул на себя второй линь.

Самка раскрыла пасть. Кровь окутала ее голову. Сеть все плотнее стягивала тело твари и уносила ее к берегу…

Кровь попала в жабры Оскара. Желчь подступила к горлу, и он вылетел наружу пробкой, выплюнул воду и жадно глотал воздух ртом. Он набрал полные легкие влажного морского воздуха, заполняя грудь до отказа, поморгал глазами. Отдышавшись, сплюнул и с трудом избавился от тягучей, как паутина, нити слюны, приклеившейся к нижней губе.

На пристани четверо туземцев, всем телом налегая на рукояти лебедки, крутили барабан, выбирая трос с ловушкой.

Оскар заметил кормчего, поднял руку и крикнул ему что было сил:

– Тахуна, тяните живее! – и его голос больно ударил ему же по ушам, как многократно повторенное эхо, точно он был в пустом подвале. Высоким, чуть ли не пронзительным голосом, от которого едва не лопнули барабанные перепонки. Звуки надводного мира вернулись.

* * *

– Что случилось, мать вашу!? – заорал Зильберштейн, увидев голову Оскара на поверхности, и схватил кормчего за локоть. И когда понял, что обратился к туземцу на немецком, то перешел на французский язык: – Что-то не так!? Отвечай!

Туземец, управлявший стрелой крана, молча освободил свою руку и что-то крикнул тем, кто крутил рукояти лебедки. Сердце его бешено заколотилось – он с тревогой и недоумением смотрел на тянувшийся из воды трос и на огромный барабан, на который тот наматывался. Трос, пропущенный через тали грузовой стрелы, сначала дрожал и трясся, плясал на воде, а теперь натянулся, как струна, готовый вот-вот сорвать кран и барабан с крепления станины.

«Должно быть, червь попался огромный», – с ужасом и какой-то долей радости подумал кормчий.

Встревоженные голосом своего навигатора туземцы в ужасе посматривали на происходящее и что есть сил крутили рукояти. Барабан проворачивался, но с трудом. Слышались щелчки зубчатых стопоров на шестернях барабана и зловещий скрежет.

– Скорее, скорее! – снова раздался голос кормчего, а за ним последовал жуткий треск, и стрела сильно накренилась на своем основании.

И тут что-то изменилось.

– Он ослаб! – радостно закричал один из туземцев. – Он поднимается!

Кормчий заметил, что скорость подъема червя возросла.

Движения туземцев ускорялись, прочный капроновый трос быстро выбирался. Объем троса, наматываемого на барабан, увеличивался прямо на глазах, и все увидели, как сеть поднялась из воды, подняв столб брызг и таща в себе влажное, дергающееся тело червя. С него сочились морская вода и кровь.

– Что происходит? – спросил Зильберштейн у кормчего.

– Мы его подняли, – ответил тот, не сводя глаз с добычи. – Скоро червь начнет задыхаться и можно будет его вытягивать на берег, чтобы отрубить голову.

Немец пробежался взглядом по лицам туземцев и понял, что что-то не так – они были расстроенные.

– Что не так?! – крикнул Зильберштейн.

– Это самка… – обронил кормчий и отвернулся.

– И что!? – не понял его немец. – Какая разница!?

– На ней нет чешуи, – ответил кормчий. – Нет чешуи – нет денег, нет оружия и боеприпасов. Охота не удалась.

Туземцы продолжали выбирать груз, сеть с уловом поднималась все выше и выше, так что его уже стало видно. Грузоподъемная стрела вознесла червя в воздух.

К причалу по берегу, покачиваясь, брел Оскар, держа в руке пустой колчан.

* * *

Зильберштейн сидел на мини-холодильнике и крутил в руках открытую баночку с яйцом, осторожно касаясь пальцем мягкой, до конца не сформировавшейся скорлупы. Ничего больше его на этот момент не интересовало.

Навигатор острым тесаком отрубил червю голову и отскочил в сторону.

Голова с выступающими челюстями и с торчащими усиками откатилась в сторону с застывшей, бессмысленной гримасой; большие, но незрячие, белесые глаза были совершенно пусты и смотрели, не мигая. Обезглавленное тело сжалось, по нему прошел импульс, мощные мускулы задвигались в агонии, несколько раз спазматически дернулись и замерли. На пятнистой серо-черной коже, отливающей зеленоватой слизью, виднелись прожилки синих оттенков, закрученные спиральками вроде узоров на подушечке пальцев.

– Одни боги знают, зачем мы вытащили на берег эту бесполезную тварь, – горестно покачал головой навигатор.

– Посмотрим… – Оскар подошел к самке, вынул из ножен кинжал, осторожно ощупал ее брюхо, наметил место на боку, разрезал сеть и медленно вонзил туда лезвие. Рассек тело червя и, достав желудок, вывернул его и вывалил содержимое на песок.

Туземцы удивленно переглянулись, так как в желудке самки не было ничего, кроме полупереваренных останков голов мелкой рыбы и каких-то водорослей.

Оскар сделал более длинный разрез, засунул в него руку, внимательно осматривая содержимое и прощупывая неприятно пахнувшие потроха, а потом произнес:

– А вот и они…

Оскар вытянул белесую плеву, похожую больше не на кишку, а на прозрачный стручок гороха, в котором виднелись яйца.

У туземцев отвисли челюсти. Они оцепенели.

Зильберштейн повернул голову и едва не выронил баночку.

– Срань господня! – Он застыл с открытым ртом, не веря своим глазам. Губы беззвучно считали яйца, колыхавшиеся в соку под плевой. Дыхание его стало тяжелым, словно толстяку пришлось преодолеть несколько лестничных пролетов.

– О боже мой, боже мой, боже мой… – много раз, очень быстро повторил он. Голова у него кружилась от одуряющего, сладостно-терпкого аромата денег, которые должны в скором времени посыпаться на его голову из рук заказчика.

Оскар повернулся к навигатору, улыбнулся и сказал:

– Тахуна, вот наш улов. Мне много не надо. Хватит и гонорара за одно яйцо. Это – ваше. Вырученных денег должно хватить на несколько лет. Верно, Ганс? Достанете со дна одно яйцо червя – получите гонорар по договору, два яйца – гонорар удвоится. Вы ведь говорили именно эти слова?

– Послушайте-ка… – начал Зильберштейн, но Оскар его жестким тоном перебил:

– Вы намерены сдержать слово?

– Знаете, уважаемый…

– Давайте, без «уважаемых», – отрезал Оскар. – Договор – в силе?

Немец кивнул несколько раз, как услужливый китайский болванчик. Он так и не позволил себе произнести вслух слово, которое, по его мнению, должно было остаться непроизнесенным.

«Сколько нужно дикарям? – думал Зильберштейн, прикидывая в уме стоимость «улова». Он перебарывал в себе жадность, но это у него выходило плохо. – А сколько нужно мне? Мне нужно до хрена – сейчас и всегда».

– Давайте скрепим наш успех, выпив по бутылочке пивка? – придя в себя, сказал немец, открыл сумку-холодильник, на которой до того сидел, и извлек из него запотевшие от холода бутылки. Он обвел всех счастливым взглядом и многозначительно улыбнулся. – Солнце по-прежнему сияет на небе, господа, и Бог правит нами с неба, ибо гостеприимные немцы делают лучшее пиво в мире!

Навигатор глянул на гребцов – те закивали.

– А вы, Оскар? – прищурился немец. Он отхлебнул из своей бутылки.Потом сказал: – Пиво?.. Холодное. За удачный исход дела?..

На секунду ему показалось, что ныряльщик сейчас ответит ему отказом.

Оскар устало закрыл глаза и поднял голову, подставив свое лицо лучам солнца, и медленно произнес:

– Пожалуй, присоединюсь. Хотя я больше предпочитаю «Балтику» ^[94], третий номер.

* * *

В небе расцвела красными брызгами сигнальная ракета.

Зильберштейн опустил руку с дымящейся ракетницей и покосился на лежавших на песке туземцев и Оскара.

«И все-таки вы все дикари, – размышлял он с гримасой, которая должна была изображать улыбку. – Вам не знакомы такое понятия, как бизнес и интуиция. В любой работе есть достаточно свободного места, чтобы появилась возможность обойти конкурента со стороны. Работа делается постепенно, друзья, шаг за шагом – так советует фрау Практичность-и-Благоразумие. Только так и не иначе – никогда не стойте на пути, как вкопанные, а действуйте на опережение, пока дело не будет окончено. Я обвел вас вокруг пальца не потому, что я такой лобастый, а потому что жизнь научила меня не зевать нужный момент. Мой вам совет – будьте в следующий раз начеку, когда пахнет большими деньгами, не то вместо снотворного вас непременно угостят ядом! И трем миллиардам китайцев будет на это наплевать, мать вашу!»

Зильберштейн поддел ногой бесчувственную руку Оскара:

– С твоим alter ego ^[95], дружок, я тоже как-нибудь разберусь.

Немец поднес к глазам бинокль, сфокусировал его на появившейся в небе темной точке и прошептал:

– А вот и гидроплан.

Глава восьмая На абордаж!

Индийский океан. Два месяца спустя.

«Горгона» отправилась точно по расписанию из Мельбурна и держала курс на Папуа – Новую Гвинею, в Порт-Морсби, держась вдали от берега и огибая Австралию с западной стороны, так как восточное побережье кишело пиратами Океании, а здесь морские разбойники появлялись не так часто. Изредка по пути встречались другие суда – небольшими вытянутыми контурами на горизонте – и вскоре исчезали из виду. Хотя та часть Индийского океана, где сейчас находилась трехмачтовая грузовая галера, лежала в стороне от обычных путей невольничьих судов, однако в ее трюме находилось около шестисот человек, принадлежащих к партии рабов, которых везли для последующей продажи на плантации Индонезии.

Рабы томились в тесном трюме: новоиспеченные преступники и рецидивисты-каторжники, должники и бродяги, обанкротившиеся купцы и прочие люди, кому в жизни не улыбнулась удача. Среди них были мужчины и женщины, старики и дети, точнее – подростки, возраст и пригодность к работе которых работорговцы очень быстро определяли. Делалось это так: их заставляли снять штаны и показать срамное место, если на лобке кучерявились волосы, то признавали созревшими по возрасту для продажи. Всех этих людей на островах поджидали палач с раскаленным докрасна тавром, жестокий хозяин, букет тропических и венерических болезней и тяжелый труд до самой смерти.

Погода стояла прекрасная, если не учитывать адский зной, и ветер не предвещал скорой ее перемены. Дул легкий юго-восточный бриз. По небу лениво плыли облака. Солнечные лучи играли на снастях и корабельной бронзе, отбрасывая блики. Поверхность океана отдавала зеленым мрамором и серебрилась. Перед кораблем резвились дельфины, как бы расчищая ему путь, и тучей кружились птицы, усеивавшие пометом палубу и навесы от непогоды и солнца, натянутые над гребцами. В полдень, чтобы прибавить скорость, капитан «Горгоны» приказал поднять паруса, после чего галера перестала раскачиваться с боку на бок. А поскольку волна била в корму ^[96], уменьшилась и килевая качка. Судно шло по спокойному, с редкими барашками морю, и тонкая полоса австралийского берега виднелась справа по борту на горизонте. А за кормой и там, где лопасти весел касались воды, тянулись длинные пенистые борозды, расходившиеся в стороны, как хвост кометы.

Галера, двести шестьдесят футов длины, водоизмещением две тысячи четыреста пятьдесят тонн, приземистая и неуклюжая, с громоздкими мачтами и косыми парусами, в отличие от купеческих судов подобного типа, выглядела с эстетической точки зрения странновато. Но, несмотря на все свои недостатки и несовершенства, корабль имел довольно широкую палубу и обладал прекрасной остойчивостью даже при отсутствии балласта, роль которого играло правильное сочетание легких и тяжелых пород дерева, из которых состоял корпус. «Горгона», имеющая таран и частично построенная по принципам античных кораблей, уже четвертый десяток лет бороздила взад-вперед прибрежные воды Австралии в качестве плавучей тюрьмы, а при необходимости могла спокойно совершать переходы открытым морем.

В длинном чреве трюма, просмоленном и сыром, отовсюду доносились звуки. Снаружи – шумело море, хлопали паруса, отдавались команды и звучали резкие двухтоновые свистки боцмана, мерно и громко бил барабан, задающий ритм и скрадывающий скрип сотен уключин и свист бичей, которыми надсмотрщики, точно скотину, охаживали крепкие спины гребцов, а те отвечали им злобным презрением, стонами и ненавистью. Вокруг – лязгали цепи, потрескивали переборки, слышался надрывный кашель, кто-то периодически заходился сиплым смехом, находясь на грани сумасшествия, другие невольники тяжело вздыхали и шептали, произносили какие-то заклятия; время от времени раздавались ругань и проклятия тех, в ком ярость вскипала, как морская пена.

Лица людей с давно нечесаными и нестрижеными волосами были бледны, словно у привидений. Преступники были одеты в обтрепанную одежду в черно-белую полоску, посеревшую от грязи, должники и прочие – в рваные, мешковатые синие робы. Они находились в полной изоляции от внешнего мира, и все вокруг терялось во мраке. Тьма била по глазам, не хуже яркого света. Сверху, правда, сквозь решетчатые переплеты двух люков, расположенных у кормы и носа галеры, все же проникали солнечные лучи, разрезая темноту на квадраты.

Свет с его дикой энергией, с его мягким спокойствием, с его обманчивостью, как будто приоткрывал невольникам путь к мнимой свободе – к небу и визгливым крикам чаек, проносящихся над палубой. Но потом радость счастливчиков уступала место рези и белой мути в глазах, что вело к временной слепоте, если они вовремя не разбирались в своих странных ощущениях и не отворачивались. Лишь понимание того, что и завтра – будет завтра и ничего не изменится, давало шанс не сойти с ума. Бессчетное множество секунд, минут, часов и суток исчезали в этом аду, становясь безвозвратным прошлым.

Однажды ночью, когда галера лежала в дрейфе ^[97], а гребцы и большая часть надзирателей и команда отдыхали, один из каторжан мрачно рассказал остальным узникам в трюме, что обычно лишь три четверти «живого груза» приходит к месту назначения живыми, остальные – в списке покойников, под номерами, даже без указания имени. Он уже пережил два подобных каботажных перевоза и очень гордился тем, что сумел выжить и не оказался в качестве отброса в кильватерной струе. По его словам, мертвецов толком никто и никогда не считал – с них снимали кандалы, раздевали и бросали за борт, точно камбузные отходы, которыми любили лакомиться стаи акул, время от времени сопровождавшие корабль. Он даже сложил пальцы в подобие двигающихся челюстей морских хищниц и показал, как акулы разрывают жертву, отчего у тех, кто его слушал, пробежал мороз по коже, а потом завершил свой рассказ: «Так оно и было. Здесь у каждого есть невидимый попутчик – смерть». Той же ночью, ближе к рассвету, разоткровенничавшегося рассказчика кто-то задушил.

Оскар находился внутри деревянной бочки, из которой торчала лишь его голова. Он был словно загипнотизирован этим маленьким и жестоким мирком. Часто его слух резал визг, сопровождавшийся мордобоем, а взгляд выхватывал из мрака тени, делавшие характерные движения – некоторые мужчины, для которых и голод не стал преградой, продолжали испытывать вожделение к сексу и насиловали женщин с таким азартом, как будто участвовали в каком-то безумном соревновании. Другие невольники-мужчины, кто оказался послабее и ждал своей очереди, смотрели на это тупыми жадными глазами и с остервенением мастурбировали. Остальных людей, впавших в прострацию, мало тревожило насилие, они лишь изредка посматривали по сторонам. Некоторые, точно мертвецы, лежали без движения под ногами.

– Запах неба. Не чуешь? – обратился один из каторжников к Оскару, указав пальцем вверх. Он был приблизительно одного возраста с Оскаром, но выглядел ужасно. У него была впалая грудь, чахоточные пятна на щеках, и его то и дело душил сухой надрывный кашель. Он долгое время сидел у решетки, поджав под себя ноги, склонив голову набок, неотрывно глядя в одну точку и тихо напевая какую-то песню. Но Оскар заметил, что этот человек время от времени исподтишка внимательно подглядывал за ним, словно пытаясь прочесть его мысли.

– Свобода… – ответил ему Оскар, посмотрел вверх на расчерченный решеткой на квадраты кусок неба, сощурился и опустил голову. – Пахнет ветром и морем…

– Так пахнет смерть, – не согласился каторжник. – Морской солью и кожаными плетьми, смоченными кровью и потом гребцов. Скоро мы все окажемся на гребаных небесах, которые какой-то глупец назвал «обетованными», там любят таких, как мы, сукиных детей. Трахайся оно конем! Думать о свободе, находясь здесь – немыслимо дурацкий поступок!

– Я так не думаю, – ответил Оскар.

– Мурашки господни! Есть план, как сбежать отсюда? – каторжник закашлялся, попытавшись рассмеяться, и, тяжело дыша, добавил: – Стратегия, или как ее там?..

– Что-то вроде… Скорее – желание выжить.

– Ну-ну… – На лихорадочном лице преступника на какое-то мгновение застыло безразличие, что заставило его забыть о горе и печалях. Но, бросив мимолетный взгляд на хмурое, изуродованное шрамами лицо своего соседа, скрежещущего зубами и что-то бормотавшего, он тут же отвернулся и снова затянул заунывную песню.

Оскар знал, что человек со шрамами на лице должен заговорить с ним первым, уже битый час тот наблюдал за ним. В его глазах читалась злоба и зависть. Его давно немытая, щетинистая физиономия вызывала отвращение у Оскара. И тот не заставил себя ждать:

– Чертовски тесно… – сказал он. – Не находишь?

– Да, – согласился Оскар. – И дышать тяжело. Трюм плохо вентилируется.

– За что тебя, пай-мальчика, законопатили в бочку? – поинтересовался человек со шрамами.

– Я не знаю. На это согласия я не давал. Верно?

– Людей здесь набито сверх меры, мы теснимся в этой чернозадой посудине, как грязные крысы, и заперты, а у тебя столько места и света. Это странно и несправедливо! – Он оглянулся по сторонам и крикнул: – Эй, подельники-должники-бездельники, кто-нибудь помнит такой случай, чтоб вас оставляли у трапа за решеткой и кормили с ложечки, а не вместе со всеми? Нет? Мы тут с голода дохнем, а он жирует, мля, и дышит свежим воздухом!

Трюм оживился. Каждый из этих людей делил друг с другом свой голод, память и позор. Невольники молча обступили решетку со всех сторон плотным кольцом. В полумраке их лица казались еще более жуткими.

Один из рабов схватился за живот, будто ему приспичило по-большому, и театрально развернулся к решетке, нагнулся и издал характерный звук – громко пукнул.

Грузному, черноволосому мужику с низким лбом и глубоко посаженными, маленькими глазками, что стоял рядом с пердуном, не понравилась его выходка, он схватил его за шиворот, развернул и дал ему крепкого пинка – тот отлетел назад, в темноту, и застонал. Трудно было сдержаться, глядя на это. Толпа захохотала, зазвенела цепями.

Каторжанин со шрамами на лице снова повернулся к Оскару и вцепился ручищами в решетку:

– Колись, за что тебе оказали такие привилегии, не то я направлю свой член на тебя и буду справлять нужду прямо тебе в глотку, засранец! Мне, значит, гнилой воздух, вшивое тряпье, помои из гальюна на обед, а тебе – свежую водичку, сносную жратву и сучье солнце в радость?

– Да! Да! Расскажи! Нам тоже интересно! – дружно поддержала толпа.

– С ума посходили?! – Оскар оглядел по очереди каждого из окружавших его людей. Затем он посмотрел на крышку бочки, в которой было сделаны три отверстия строго такого диаметра, что в одно с трудом пролазила голова, а в два других, поменьше, кисти рук. И сказал: – Меня уже пятые сутки держат в бочке. Это вы называете поблажкой? Эта бочка заполнена соленой морской водой, а не питьевой! Она обычно разъедает кожу, если вы не в курсе! Подумайте, кто из вас мог бы вынести такие испытания? Включите мозги и пофантазируйте на эту тему иначе – с моей колокольни!

– Какая нахер колокольня, урод! – выкрикнул кто-то из толпы. – Правду говори!

Оскар не солгал, кормили его практически так же, как и остальных рабов. А солнце, когда стояло в зените, скорее обжигало кожу лица, чем ласкало ее лучами. Однако насчет того, что соленая вода раздражала его тело, он приврал, так как поры давно открылись и покрыли его жировыми выделениями.

– Ты чего-то очень мудрено говоришь, козел! – рявкнул черноволосый мужлан.

– Точно! Странный тип! – поддержал его другой раб.

Толпа загудела, как пчелы в растревоженном улье.

– Мучаешься, значит!? – заорал человек со шрамами. – В бочке с водой? Да ты принимаешь душ, парень, пока мы тут паримся! Я видел, как тебе давали кисель вместо воды! И овощи в похлебке – не гнилые! А до этого тебя держали наверху!

– Я ем с общего котла! – резко ответил Оскар. – Не ври!

– Да ладно, Шрам, – подергал того за рукав каторжанин, что стоял справа от него. – Брось! Он не в лучшем положении, чем мы. Может, он один из взбунтовавшихся неделю назад гребцов или даже член команды, чем-то сильно проштрафившийся перед капитаном?

– А может, он надзиратель? – предположил кто-то.

Толпа утихла, тяжело дыша; на Оскара смотрели десятки злых глаз.

Шрам, а это был именно он, оттолкнул заступника и разразился таким потоком ругательств и богохульств, весь урожай которых вряд ли целиком мог уместиться в тюремном трюме.

– Какого хрена вы там разорались?! – послышался строгий голос сверху. – Кто-то хочет сесть на весла или ждет, когда его протянут под килем? ^[98]

– С радостью буду грести, чем гнить в этой зловонной жопе! – ответил ему Шрам.

И он отчасти был прав. При том, что гребцы галеры являлись рабами, зачастую их положение было существенно лучше, чем у тех заключенных, кто находился в трюмной тюрьме. Гребцы попадали в особую категорию каторжников, так как капитаны галер были лично заинтересованы в их сравнительном благополучии. Нередко от прилежной работы гребцов напрямую зависела жизнь их владельца во время выхода в море и, тем более, в абордажном бою. Гребцам иногда, во время стоянки, даже выдавали хлеб, смоченный в крепком вине, дабы они, захмелев, могли хоть как-то отвлечься от мрачных мыслей.

Бочка, в которой сидел Оскар, стояла у наклонного трапа ^[99]. Он глянул вверх – недоброжелательное красное лицо, обрамленное пышными рыжими бакенбардами, появилось в рамке люка.

– Когда нам пожрать принесут?! – раздался разноголосый хор из трюма.

– Какого черта вы разорались? – снова повторил вопрос надзиратель. – Закругляйтесь! Скоро вас покормят. Ждите!

– До вечера ждать? – крикнул Шрам. – Поторопитесь! Иначе мы сожрем того, кто сидит в бочке!

– Тишина, я сказал! – рявкнул надзиратель.

– Все будет в порядке! – ответил ему Оскар.

– Не забывайте об этом! – удовлетворенно напомнил надзиратель и тут же пригрозил: – Клянусь богом, если тотчас не заткнетесь и не прекратите беспорядки, я захлопну крышку люка на целый час и задраю барашки! Будете задницами дышать, как клещи! Ясно!?

Лицо надзирателя исчезло, он удалился, оставив узников поразмышлять над предупреждением.

– Боже, помоги нам, если он это сделает… – опасливо покосился наверх чахоточный каторжанин и перекрестился.

– Заткнись, доходяга, ты все одно скоро сдохнешь и пойдешь на корм акулам. – Шрам вспотел от негодования, глаза его налились кровью, он не израсходовал запас своего гнева, но присел и замолкнул.

Оскару было очень страшно оказаться среди такого количества невольников. Они его пугали. Мысли их точно спрятаны за изнанку сознания, до них не так просто дойти обычным разумом. Вокруг царила неописуемая толчея изнуренных, измученных людей. Если Оскар и находил сейчас хоть что-то приятное в этих грустных обстоятельствах, так именно то, что он был отделен решеткой от всех этих людей, что он находился ближе всех к люку и трапу, ведущему на палубу. Однако гнетущее беспокойство не покидало его ни на секунду. Угнетали не сами невольники, а их страх и ненависть друг к другу, которые он ощущал даже кожей. Куда ни посмотри – всюду хмурые лица. И темы разговоров у них были две: вода и еда.

В трюме шла постоянная омерзительная схватка за питьевую воду, еду и освободившееся место. Как только на борт «Горгоны» погрузили невольников, в трюме было так тесно, что те стояли, едва ли не наступая друг другу на ноги. Потом людей заметно поубавилось. Вероятно, когда-то в трюме были скамейки, называемые здесь «банками», или другие сидячие места, но их давно убрали, чтобы вместить побольше «пассажиров».

Тех, кто слаб и сильно истощен, определяли сразу, так как и одного взгляда было достаточно, чтобы сделать вывод: долго тот не протянет. Как только кто-то из них умирал, то ряды людей сдвигались, заполняя образовавшуюся пустоту и буквально затаптывая несчастного. Надсмотрщики забирали трупы каждое утро, чтобы предать их морю, однако в воздухе витал смрад разложения тел – плотный, как пудинг, хоть ножом режь – смешанный с запахами стоялой воды, дерьма, спермы, крови и мочи, хлюпающих под деревянным настилом.

Оскар сделал глубокий вдох и почувствовал, что ему просто не хватает воздуха.

«Господи, ну когда же это все закончится? – мысленно простонал он. – Этим людям даже свобода не нужна. Они уже свыклись с мыслью, что умрут в рабстве. Нет! Я не такой! Я обязательно отсюда выберусь!»

Однако чем больше Оскар задумывался о свободе, тем абсурдней казалась ему эта мысль. Почему люди воскресили рабство? Зачем повернули время вспять? Ведь не так давно рабство представлялось человечеству чем-то необыкновенным из исторических романов, чем-то грязным и мерзким. Времена, когда один человек мог купить в собственность другого человека и полностью распоряжаться его жизнью, казалось, должны были безвозвратно кануть в прошлое. Трудно было представить, что все это зло вернулось и происходило на самом деле, а не являлось дурным сном. Здесь, в трюме «Горгоны», было очень много стариков, немощных, больных и тех, от кого будет мало пользы в тяжелой работе. К чему их обрекать на преждевременную смерть, если большинство из них погибнут прежде, чем корабль окажется в Порт-Морсби?

Мысли Оскара прервал скрежет петель – люк над головой открылся и в него начали опускать при помощи дифференциального ворота ^[100]огромную бадью, в которой плескалась вонючая рыбная похлебка с овощами. Когда она коснулась настила, по трапу спустились кок с двумя помощниками, а также четыре надзирателя с мешками, в которых гремела алюминиевая посуда. Затем опустилась сеть с бочонками питьевой воды и мешками с хлебом.

* * *

Фрегат ^[101]гладко скользил по волнам в почти полной тишине. Слышны были лишь журчание воды, рассекаемой корпусом, да мерное поскрипывание покачивающихся на ветру рангоута ^[102]и бесчисленных блоков.

Капитан Дикий Джек, сцепив у живота руки в замок, молча наблюдал за морем, удовлетворенно отмечая про себя, что корпус корабля отлично взаимодействует с волнами, а паруса – с ветром. До его ушей невольно доносилась беззлобная, но громкая ругань, периодически раздававшаяся на камбузе.

Проныра, месяц тому назад заменивший кока, погибшего при абордаже ^[103], бранил своего помощника за нерасторопность, и его пронзительный, словно идущий из утробы голос начинал раздражать Джека. «Черт, если кок не прекратит злословить, я прикажу его высечь и заставлю зубрить китайские глаголы после отбоя», – решил он, невольно принюхиваясь к ароматам.

Рагу по-флотски аппетитно щекотало ноздри моряков запахами мяса с картофелем и тертыми сухарями, жареного лука и специй. Сегодня был день рождения Дикого Джека, и новый кок, который и сам любил вкусно поесть, старался вовсю, чтобы угодить капитану и команде. Уже битый час вся команда «Морского зайца» глотала слюнки и с нетерпением ждала, когда начнут свистать на праздничную трапезу, к которой прилагался отличный ром из личных запасов капитана.

Несмотря на крепчавший ветерок, нашептывающий о прохладе, стояла невыносимая жара и влажность, свойственная этим широтам. От лучей солнца в швах палубы плавился пек ^[104], с деталей рангоута капала смола, а из-под краски выступала камедь, лениво стекавшая по бортам корабля. Жара медленно добиралась до самых глубин фрегата. Даже время, казалось, начало идти утомительно долго.

Боцман Белый Пит горестно вздыхал, смотря на рассохшуюся палубу, которая, если фрегат попадет во фронтальный шквал ^[105], будет точно решето пропускать воду до самой нижней палубы и трюма, отчего промокнут не только все каюты и подвесные койки, но и многие продукты. А после, как обычно, спертый воздух наполнится запахом плесени, от которой придется долго вычищать внутренности корабля, дельные ^[106]и личные вещи команды.

Рулевой Чарли, вместо того чтобы следить за картушкой компаса, наблюдал за полетом птицы – она все кружила и кружила над фрегатом, то взмахивая широкими крыльями, то паря над ним, а затем устроилась на клотик ^[107]грот-мачты ^[108]. Какое-то время она там посидела – и улетела, успев показать Чарли крючковатый клюв и перепончатые лапы.

«Берег, должно быть, где-то рядом», – удовлетворенно заключил рулевой Грин, который и сам поглядывал на птицу. Он сделал глубокий вдох-выдох, посмотрел на Чарли и толкнул его в бок, чтобы тот не отвлекался.

– Альбатрос, – сказал Белый Пит, подойдя к капитану.

Джек повел глазами по небу в том направлении, куда показывал боцман.

Птица быстро удалялась.

Они переглянулись.

– Белый Пит, угомони-ка кока, – попросил Дикий Джек боцмана. – Больно он расшумелся, не по калибру своей прямой кишки.

Белый Пит вставил мундштук боцманской дудки себе в рот и извлек из нее серию звуков: усиливающийся высокий тон, низкую трель, а потом снова перешел на высокий тон, резко его оборвав. Пользоваться боцманской дудкой мог не каждый моряк, это требовало определенных навыков. Боцман, складывая все пальцы в «трубку», то плотно обхватывал ладонью шарик дудки, чтобы закрыть его отверстие, то оттопыривал большой, средний и указательный – тогда из трубки раздавалась трель, при этом он дул в дудку, вибрируя языком, словно произносил «т-р-р-р». А затем подал команду голосом: «Тишина на камбузе!»

Команду тут же продублировали вахтенные матросы, но на камбузе уже успела воцариться тишина. Проныра быстро смекнул, что он напрашивается на неприятности, грозящие хорошей поркой, и тут же «сбавил обороты», как только прозвучал «передаточный» сигнал боцманской дудки.

– Вот так! – удовлетворенно сказал Белый Пит, воздев указательный палец. – Бога бойся, но никогда не спорь с боцманом.

Судно, скользнув под ветер, выпрямилось на киль. Его передние паруса обвисли, раздалось тарахтение концов рифов ^[109]и талей ^[110], фрегат накренился и повернулся на другой галс ^[111].

– Ветер продолжает часто меняться, сэр, – недовольно буркнул Белый Пит.

– Да, – согласился Джек, – он столь же неустойчив, как настроение у девушки во время месячных.

После целой недели, когда вся команда вытаскивала фрегат из зоны переменных ветров, буксируя его шлюпками, любой ветер был в радость, но только не такой изнурительный зной. Ветер и сейчас не был постоянным, заходил с разных сторон, и боцману то и дело приходилось гонять матросов ставить паруса, выбирать шкоты ^[112], а затем снова убирать паруса. Это изматывало всех.

– Ну и жара! – Боцман вытер пот с век. – Точно в преисподнюю попали, когда у дьявола блудный зуд в штанах проснулся.

– Думаешь, будет шторм? – Джек посмотрел на старого боцмана и едва заметно улыбнулся.

– Почем я знаю? – хмуро ответил тот. – Альбатрос, что кружил над нами, не летал над самой водой, а это, как известно, не предвещает шторма. Однако тут последнее слово всегда за природой, а она капризная бабенка и всякий раз как-то иначе крутит с морячками любовные шашни.

– У хорошего моряка любая ворона барометр, – усмехнулся Джек.

– Зря смеетесь, сэр. Морю как меры нет, так и веры. Барометр, кстати, упал еще с утра и продолжает падать.

– Знаю. Но давай не будем уповать на него.

– Ох, чует моя просоленная задница, что все это не к добру. – Боцман почесал пятерней бороду. – Господь доверчивых людей ловит на удочку, а черт всегда сетью гребет.

– Я, если честно, устал от этой зыби, – признался Джек.

Белый Пит, которому уже перевалило за семьдесят, внешне почти совсем не изменился. Казалось, он нисколько не постарел с того момента, когда впервые встретился с Джеком. Боцман немного ссутулился, отпустил короткую бороду, похожую на щетку, и когда начинал нервничать, то говорил слишком громко, поскольку стал глуховат.

– К повороту! – протяжно и громко скомандовал Джек. Матросы вахты левого борта плавными, но быстрыми движениями устремились на снасти носовой части судна.

– Круто к ветру, Грин!

Рулевой быстро повернул рулевое колесо. «Морской заяц» грациозно устремился по ветру.

Вахта на носу корабля запела шанти ^[113]:

– Наш фрегат так ловок, сэр! – ликующим тоном воскликнул рулевой, посматривая на капитана. Он был доволен, что Дикий Джек к нему обратился лично, и с чувством собственного достоинства перебирал спицы рулевого колеса. – Корабль скользит по волнам, точно рука моряка по бабьим сиськам! Третий год стою у штурвала «Морского зайца» – и не устаю поражаться его мореходным качествам! Несмотря на слабый ветер, корабль летит так, будто боцман прибил к бушприту акулий хвост! ^[116]

– Ага! Летит, как дельфин, несмотря на то, что это уже довольно старая посудина, – добавил Белый Пит. – Я, думаю, фрегат еще и через лет десять будет смело ходить через океан. Кораблю нужен лишь правильный уход, Грин, чтобы он тебе долго служил верой и правдой.

– Говорят, он раньше принадлежал флоту Австралийского Союза? Это правда? – поинтересовался рулевой. – Красавец, а не корабль! Прямо как на гравюрах из древних книг, что висят в рамках на переборках в столовой!

– «Морской заяц» первоначально был построен как боевой корабль для дальней разведки и патрулирования, – объяснил Белый Пит, – он является малым фрегатом, а по своей конструкции, такелажу и ходу он при хорошем ветре не уступает гоночным яхтам. Это было необходимо флоту Союза, чтобы при случае быстро прийти на помощь купеческим судам, если на них набросятся пираты, а если придется туго, то и быстро уйти от погони. Но…

– Судьба распорядилась иначе! – угадал дальнейшие слова боцмана рулевой и улыбнулся во весь рот. – Верно, Белый Пит? Теперь «Морской заяц» принадлежит Береговому Братству! Как такое случилось, Пит?

– Бывший капитан «Морского зайца», когда фрегат еще принадлежал флоту Союза, когда-то устроил на нас настоящую травлю. – Боцман рассказывал не спеша, разглаживая пальцами бороду. – Целый месяц охотился за нашим бригом ^[117], на котором мы раньше ходили. Мы ускользали от него, прятались в лагунах на островах, выжидая удобный момент для нападения на фрегат. Атаковали под покровом ночи, когда враги спали. Тасманийский Дьявол любил всякие хитрости и неожиданности. Мы подошли к ним на вельботах ^[118]на расстояние ста саженей ^[119], а к борту фрегата добрались вплавь. Поднялись на палубу и тихо сняли часовых – они нас не услышали, потому как на небе луну затянуло тучами, а море было неспокойно. Затем вырезали команду без единого выстрела, а капитана подняли прямо с койки и привязали к бушприту «Морского зайца». Вид у него и там был еще тот, он пытался показать нам, что является настоящим джентльменом, хотя выглядел скорее как гальюнная фигура ^[120]. Ха-ха! Представьте себе, – Белый Пит бросил взгляд на Дикого Джека, – даже предлагал нам честную сделку: типа он сохранит наши жалкие жизни, если мы его отпустим и вернем корабль флоту Союза. Грозился, сучий потрох! Потом он начал упрашивать нас, умолять и окончательно надоел своей болтовней. Он обделался сразу, как только мы накинули ему петлю на шею и вздернули на рей ^[121]. Два дня болтался в петле, как клещ на ветру, а затем его тело выкинули за борт – побрататься с зубами акул. Хорошие были деньки. Славные.

– Круто вы с ним обошлись, – сказал Грин.

– С кем? – не сразу понял боцман.

– С капитаном.

– Оставить в живых врага – дурной поступок, сынок, а предать воде покойника – первейший долг моряка, – подытожил свою историю Белый Пит, криво усмехнувшись – именно той страшной улыбкой, от которой у многих врагов перед смертью пробегал мороз по коже.

Дикий Джек посмотрел на море и вздохнул. Ему была не по душе такая гладь. Он бы предпочел ей хороший шторм, когда волны вздымаются и обрушиваются на борт, перекатываясь через палубу, когда ревущий ветер надувает зарифленные штормовые паруса ^[122]с такой силой, что фрегат обретает просто фантастическую прыть, будто готов вот-вот взлететь. Ветер срывает с гребней волн белую пену и стелет ее полосами. Джек знал: при шторме главное не потерять уверенность в себе и корабле, а также следить за рангоутом, дабы не лишиться его важных деталей. Ко всему прочему, непогода всегда сплачивала команду в единое целое не хуже ситуации боя и служила ей хорошей тренировкой. А спокойная вода – не стоила и выеденного яйца для навыков настоящего моряка, не привыкшего нянчиться с новичками и пускать им пыль в глаза, но и не отказывающего себе в удовольствии прихвастнуть своим опытом за кружкой эля ^[123]в портовой таверне.

Белый Пит покосился на Джека, о чем-то подумал, словно прочитал во взгляде капитана его мысли, и с одобрением сказал:

– Из вас, сэр, вышел отличный капитан. Что ни говори, а кровь Тасманийского Дьявола ничто не разбавит. Отец вас очень любил и гордился бы вами, увидев сейчас.

– Спасибо, Пит, за теплые слова обо мне и моем отце, – поблагодарил его Джек. – А в том, что я стал хорошим капитаном, больше твоя заслуга.

Белый Пит улыбался и поглядывал с ласковой приязнью на Джека, превратившегося за эти годы из отчаянного мальчика в мужчину – крепкого, жилистого, отважного, способного принимать быстрые и правильные решения. У Джека, что слова слетали с языка резво, что сабля вылетала из ножен с неимоверной легкостью и скоростью. Пит любил Джека всей душой, как родного сына, которого у старика никогда не было. Что-то внутри боцмана растопилось и хлынуло потоком.

Пираты продолжали петь древние шутливые шанти, а те матросы, что были на палубе, даже сопровождали пение прихлопами и притопами, ритмично впечатывая ступни в сухую от жары палубу:

Пираты рассмеялись и продолжили петь.

Дикий Джек подавил улыбку, расползавшуюся у него по лицу.

– Пусть поют, сэр, – сказал боцман. – Языки у них ловко подвешены. А без шутки матросу в море грустно. Дуться и ворчать – хуже. Единственное, что я им никогда не позволю, так это блевать и сквернословить хуже меня.

– Да, – согласился с ним Джек. – Скоблить и драить палубу может кто угодно, а сочинять хорошие песни способен не каждый. Не кажется ли тебе, Пит, что смысл слов этой шанти несколько устарел?

– Нисколько, сэр, – ответил боцман, – не устарел. Ребята радуются, что они не те моряки, что были прежде. Они радуются, что ходят под парусами, дыша свежим воздухом, а не маслом машин.

– Да ты романтик, Пит, – сказал Джек.

– Бог миловал, сэр. Я – практик. И привык гладить морские титьки, как выразился Грин, при помощи парусов и ветра, а не винтов. Так безопаснее, если не хочешь проблем с пришельцами.

– Тьфу! Тьфу! Тьфу! – трижды сплюнул Джек через левое плечо. – Лучше не вспоминай о них. В этих водах часто встречаются бактериальные маты.

– Да. – Белый Пит посмотрел на поверхность воды за бортом. – И они любят такую погоду, засранцы. Холод им не нравится. Я как-то был в Беринговом проливе – там нет ни одного пришельца. Даже амфибий. Им теплые воды подавай. Как розовопопым барышням, которые стоят столько, что не приведи господь.

продолжали петь матросы.

– Вижу парус на горизонте! – вдруг раздался голос Шептуна, впередсмотрящего, находившегося на мачте в «вороньем гнезде» ^[127]. Он поправил зюйдвестку ^[128]и доложил: – На палубе! Четыре румба по правой скуле! ^[129]

Песня мигом стихла.

– Поворот на два румба! По реям! – громко скомандовал Джек и нахлобучил треуголку. Он повернулся к Белому Питу: – Пусть канониры верхней палубы займут боевые посты на всякий случай.

– Есть, сэр! – отчеканил боцман.

Зашлепали бегущие туда-сюда босые ноги, матросы бросились исполнять команду – вскарабкивались по смоленым выбленкам вант ^[130]на мачты, заняли место у брасов, выбирали шкоты, травили фалы и выполняли прочую такелажную работу. Вскоре зазвучала их новая песня, сочиненная командой в честь именин капитана:

Боцман принялся дуть в свисток, руководя работами по уборке и постановке парусов в соответствии с ветром, периодически добавляя: «Быстрее, пока я вам задницы не надрал! Вы что, соли еще не нюхали?!» Он всегда был суров и неулыбчив, когда исполнял свою работу. Однако его нельзя было назвать жестоким, поскольку он никогда намеренно не обижал матросов и, если ругал, то за дело. Был очень строг, да, но справедлив, за что его уважала вся команда. Его густой, сердитый, похожий на лай голос разносился над палубой, не смолкая. А матросы раздергивали рифы ^[131], чтобы паруса стали вдоль ветра, крепили фалы и шкоты с подветренной стороны, чтобы паруса забрали ветер. Это было целое искусство.

Джек поднес бинокль к глазам, быстро оглядел горизонт от правой скулы до траверза ^[132]и заметил блеснувший вдалеке парус. Глаза капитана на его обветренном лице вспыхнули не хуже раскаленных углей. Постояв пять минут, Джек покинул шканцы ^[133], спустившись по правому квартердек-трапу, направившись по шкафуту ^[134]на полубак ^[135]. Там, возле турели мелкокалиберной пушки со спаренными стволами, словно резвые обезьяны, уже прыгали Бесноватый и Бурый, стягивая с оружия брезент и проверяя боезапас.

«Резво! Эти ребята обладают чудовищным чутьем к хорошей драке», – мысленно отметил Джек и нахмурился. Вжав в орбиты глаз бинокль, он долго всматривался в указанном впередсмотрящим направлении. Волны были невелики, так что галеру, шедшую к ним кормой и частью левого борта, было отлично видно. Джек даже рассмотрел развевающийся вымпел на грот-мачте, указывавший на попутный ветер.

Боцман, убедившись, что верхние и нижние лисели ^[136]поставлены и фрегат лег в нужный галс, последовал за капитаном и терпеливо дожидался его решения, стоя рядом.

– Это галера. Странная. Не очень-то похожа на торговую. Огромная, как синий кит. Ты видел ее прежде, Пит? – Джек протянул боцману бинокль. – Что скажешь?

– Хм… – Белый Пит приник к окулярам, несколько секунд всматривался вдаль. Отличная оптика позволила ему разглядеть знакомые обводы кормы судна. Лицо его помрачнело, а затем он произнес: – Разрази меня гром, если это не проклятая «Горгона»! Тридцать лет назад я лично поклялся выпустить кишки их капитану и намотать их на кабестан ^[137]!

– Почему каботажное судно идет так далеко от берега? – поинтересовался Джек.

– «Горгона» не совсем обычная галера, сэр, – ответил боцман. – Это плавучая тюрьма, однако у нее довольно хорошие мореходные качества, несмотря на малую осадку корпуса. Скорость доходит почти до семи с половиной узлов ^[138], если гребцам помогает попутный ветер.

– Как думаешь, они идут к банке ^[139], чтоб бросить якорь?

– Скорее всего, а может, и нет. Переночевать они могут и в дрейфе.

– Верно, – согласился Джек.

– Я вот что думаю, – начал боцман. – Пока мы находимся вне поля их зрения. Но их впередсмотрящий, даже имея плохой обзор из-за низкого расположения марса ^[140], думаю, рано или поздно заметит нас. Если они определят, что мы не военный корабль Союза, то попытаются удрать, начнут поворачивать к берегу, чтобы укрыться на мелководье там.

– Поднимем флаг Союза! – предложил Джек. – Это их собьет с толку на какое-то время.

– Не помешает, тем более что и военный флаг имеется, и вымпел, – согласился Белый Пит. – Поднимем, само собой, для отвода глаз. Но нужно обязательно продолжать двигаться параллельным курсом, дабы не вызвать преждевременных подозрений. А уж потом идти на перехват галеры. Лучше – в темноте. Будет меньше потерь с нашей стороны. Команда отлично обучена ведению ночного бою.

– Уйти к берегу успеют?

– Вряд ли. На повороте они неуклюжи, слишком длинный корпус. Волей-неволей потеряют уйму времени, упустят попутный ветер, будут переставлять паруса, чего мы им сделать не дадим. Часа через четыре догоним. К тому же, они непременно на повороте сбавят прыть. Они не уйдут от нас, сэр, даже если выжмут из оснастки и мышц гребцов все мыслимые и немыслимые узлы. «Морской заяц» выдаст даже при слабом ветре на три-четыре узла больше.

– Четыре часа… – задумался Джек. – Начнет темнеть.

– Ничего! Даже если погасят огни, то и в этом случае не уйдут. Курс они менять не будут.

– Какое у них вооружение? Есть ли чем там поживиться?

– Из их оружия там особо выбирать нечего. На кормовой надстройке и баке стоят турели со спаренными пулеметами, вот их и придется сразу же уничтожить, пока бед не наделали. Команда же вооружена по большей части обычными винтовками. Не страшно. А Людвиг Шмидт, их капитан и владелец судна, крайне жаден и недоверчив. Он, как я слышал, хранит все свои сбережения не в сейфе банка, а в собственной каюте, там же держит и расходные деньги на каботаж, а также жалованье матросов и надзирателей. Думаю, сумма должна быть изрядная.

– Откуда такие подробности, Пит?

– Тридцать лет назад, попав в лапы береговым копам в одной из таверн, я оказался «гостем» в трюме этого корабля, в кандалах. Потом их рулевой напился в стельку и свалился с трапа, свернув себе шею. Я заменил его и целый месяц стоял у штурвала галеры. Шмидт обещал мне свободу, но обманул, сучий потрох. Твой отец не смог выследить «Горгону» в море, так как ее капитан очень хитер, часто отходит далеко от берега и меняет маршрут. Но, переодевшись в купца, ваш отец успел выкупить меня на невольничьем рынке, чем спас мою жизнь. Я был вашему отцу верным другом и остался – вечным должником.

– Понятно. Мне ты ничего не должен, Пит. Нас скрепляет лишь дружба.

– Крепкая дружба, – добавил боцман. – Мы можем в два счета как потопить эту галеру, так и захватить, сэр, но что будем делать с сотнями невольников?

– Как много людей у них на борту?

– Команда – шестьдесят-семьдесят матросов. Надзирателей человек пятьдесят. Гребцов человек триста, не меньше, так как у них шестьдесят банок для гребцов, а на одно весло садится пять человек. Кто не выдерживает и умирает – за борт, а его место занимает раб из трюма. Рабов – до восьмисот. И те, и другие – невольники. Умирать за своего мучителя они не будут. Уверен, уберут весла на постицы ^[141]после первого залпа или при сближении. Разве что…

– «Разве что» – что?

– Ну-у… – Белый Пит пожал плечами. – Могут грести и до последнего, сэр. При абордаже, желаем мы того или нет, но им больше всех не поздоровится. И они это прекрасно понимают. А капитан может пообещать имкакие-нибудь поблажки, а то и свободу, если вступят в бой против нас.

– И естественно их обманет, – резюмировал Джек.

– Надежда… она, как запах крови для акулы, сэр. Тяжело отказаться.

– Будут последними глупцами, если встанут на сторону капитана галеры – тут же утопим. Всех. Есть ли среди невольников пираты?

– Попадаются, но изредка. Нашего брата часто сразу вешают, потом отсекают голову и нанизывают ее на железный кол на обозрение городским зевакам. Если и есть, то это – каперы ^[142], просрочившие патент и продолжавшие заниматься морским разбоем.

– Гребцы – сильные и выносливые ребята… – Джек задумался. – И нам скоро пригодится в деле их опыт. При последнем абордаже мы потеряли больше трети нашей команды, а турнир «Черная метка» – скоро.

– Всех на борт не сможем взять, – о чем-то подумав, заметил Белый Пит. – И с провизией у нас могут возникнуть проблемы. Тысяча чертей! Команда этому делу не особо обрадуется. Дело и бунт может начаться, если пират начнет голодать.

– Обрадуются, когда они помогут нам выиграть турнир. Место в трюме достаточно для сотни человек. Остальным, кто выживет после абордажа, оставим право выбора. Попрыгун возглавит первую абордажную команду.

Белый Пит кивнул, поняв капитана.

– Атакуем! – уверенно произнес Джек.

Белый Пит бросил взгляд на галеру, в глазах его вспыхнули мстительные искорки, он сложил пальцы в виде пистолета, направил их в сторону галеры и «выстрелил». А затем резко развернулся – на его губах скользнула кривая улыбка – и отдал команду «Свистать всех наверх».

Палуба превратилась в потревоженный муравейник.

* * *

Вслед за коком, его помощниками и надзирателями в трюм спустился Зильберштейн, в клетчатом льняном костюме без рукавов, в петлице которого торчала искусственная роза, в соломенной шляпе. Его лицо было красней помидора, а обычно холодные, прикрытые тяжелыми веками глаза, сверкали юношеским задором – очевидно, тот был в хорошем подпитии.

Немец не спеша раскурил толстую гаванскую сигару и с минуту, щуря глаза, внимательно разглядывал измученное зноем и голодом лицо Оскара.

«Расфуфырился, как портовый лавочник перед смазливой девкой, – подумал Оскар. – Хотя в таком пьяном виде он стократ гнусней морского черта. От этого ублюдка всегда стоит ждать очередной пакости».

– Извини, приятель, позабыл снять шляпу, – сказал насмешливо Зильберштейн, внешне не проявляя признаков враждебности.

Оскар отвернулся.

Немец обошел вокруг бочку, в которой сидел Оскар, и схватил его за подбородок:

– Не отворачивайся, обормот этакий, ведь заботливый папочка пришел тебя покормить.

Оскар промолчал.

Зильберштейн отпустил его подбородок, достал из кармана платок, высморкался, а затем сказал, указав рукой на невольников за решеткой:

– Смотри внимательно! Более отвратительного, грязного места и более отвратительных и грязных людей я в жизни не видел. Неужели тебе нравится их веселая компания?

– Веселья здесь мало… – процедил Оскар, сжав зубы. – Могу с тобой местами поменяться.

– Ха-ха-ха! – засмеялся немец, попыхивая сигарой. – Я вижу, ты уже привыкаешь к обстановке. Молодца!

– Пошел ты на хер! – огрызнулся Оскар. – Когда-нибудь ты сам окажешься в такой же бочке.

– Двух абсолютно одинаковых бочек не бывает, парень. – Зильберштейн, не уделяя внимания плохим словам в свой адрес, подошел к мешку, достал хлеб, отломал кусок, взял его деревянными щипцами и вернулся к Оскару.

Началась кормежка.

Оскар, как и многие узники трюмной тюрьмы, морщился и мысленно проклинал нерадивого пекаря, изготовившего этот мерзкий хлеб, который больше напоминал землю после долгой засухи. Хлеб состоял из смеси отрубей и тертого картофеля, сминался в приплюснутые лепешки после малейшего нажатия пальцев. Смесь была тягучая, как резина, а местами сыпучая, как песок. У тех невольников, кому попались корки, весь рот был забит щепками и угольками, а десны от порезов начинали кровоточить.

Зильберштейн, как только спустился в трюм, запретил давать воду и похлебку Оскару. Немец всегда сам кормил его, с рук, отчего его лицо сияло от удовольствия. Но сегодня он держал хлеб маленькими щипцами по причине того, что три дня назад Оскар до крови укусил его за палец. Потому Оскар откусывал хлеб кусочками, не сводил полных ненависти глаз с немца и терпеливо выжидал, когда хлеб размякнет от слюны, чтобы потом можно было его проглотить.

Зильберштейн время от времени поглядывал по сторонам, кивал на заключенных и улыбался, давая понять Оскару, что тот мог бы оказаться среди них, если б не его немецкая доброта. Перед решетками помощники кока раздавали хлеб и миски с похлебкой, ложек никто не выдавал. А сам кок быстро накладывал из бадьи грязной поварешкой еду для заключенных, не редко разливая часть ее на настил. Некоторые из каторжан тихо бранили его за эту умышленную небрежность, потому что миски и так были ничтожно малы, больше походили на чайные пиалы, и их содержимого – рыбного бульона и тухлого лука с гнилой морковкой – хватало на четыре-пять глотков. Рабов, недовольных действиями кока, надзиратели быстро усмиряли, делая разряд дубинки-электрошокера возле их хмурых лиц.

Кок ухмылялся, иногда нагибался, поднимал с настила грязные рыбьи хвосты и головы и бросал их обратно в бадью со словами:

– Это вам будет на добавку, чертовы дармоеды. Вы кушаете рыбку, а потом и рыбка скушает вас. Она не столь переборчива. Хе-хе!

Оскар проглотил последний кусочек. Он неприятно разодрал горло и, словно камень, провалился в пищевод.

– Ну как? – немного погодя поинтересовался у Оскара Зильберштейн. – Ты согласен рассказать, в чем твой секрет? Почему за тебя согласны заплатить такие бабки? Или будешь продолжать играть в молчанку? Хочешь умереть от голода или обезвоживания? Я это тебе мигом устрою.

Оскар встрепенулся в душе, но ни один мускул на его лице не дрогнул.

– Я не могу сказать то, чего и сам не знаю, – сказал он.

– Покажи мне свои руки, – приказал Зильберштейн.

Оскар просунул в отверстия кисти рук, сжав их в кулаки и по возможности оттопырив средние пальцы, которым мешали появившиеся между ними перепонки.

– Отлично, – обрадовался немец. – По описанию – подходишь. Таким я тебя, жабу, и продам – в бочке, с лягушачьими лапками.

– Я не виноват, что ты из-за своей жадности теперь вынужден скрываться от своих заказчиков, – медленно произнес Оскар и спрятал руки обратно. – Мелких жуликов, Ганс, всегда наказывают более крутые жулики, если те их пытаются объегорить.

– Заткнись! – прошипел Зильберштейн. – Благодаря тебе я потерял не только любимую шхуну, но и уважение авторитетных людей! Благодаря тебе я в бегах и мне не заплатили деньги ни за одно яйцо!

– За что боролся, на то и напоролся… – Оскар сплюнул. – К тому же, одно яйцо ты прикарманил. Решил вырастить червя? Он тебя же и сожрет.

– Заткнись! Тебя посадят на цепь, ты будешь доставать с морского дна все, что тебе скажут, лишь за право жить дальше. Не зря же за тебя обещана такая награда, гребаный урод.

– Какая? – поинтересовался Оскар. – Думаешь, нашел рог изобилия?

– Большая… – смутился Зильберштейн. – Не твоего ума дело. Я умею торговаться и возьму свое, а то и больше!

– Ты зря тешишь себя тщеславием и надеждами. Тот, к кому ты меня везешь, ничего тебе не даст за мою голову. Если вознаграждение так велико, то им не будут попусту разбрасываться.

– Посмотрим. Встречусь с посредником в Порт-Морсби, а там и решу. – Зильберштейн осмотрелся и наморщил нос. – Фу! Здесь невыносимо воняет, даже сигара не забивает смрад. Я пойду наверх, проветрюсь, а ты подумай. Хорошенько подумай.

– Я уже дал ответ, – сказал Оскар.

– Ответ неверный, – буркнул немец и начал подниматься по трапу. – До вечера! Жди меня на ужин, маринованный лягушонок.

* * *

Сумерки надвигались стремительно. Ветер крепчал, надувая паруса. Над рангоутом фрегата нависли темные тучи, между которыми то появлялся, то исчезал лунный диск.

«Горгона», вопреки ожиданиям Дикого Джека и его боцмана, не бросила якорь и не легла в дрейф. Галера продолжала рассекать воды, перекатываясь вдали по длинным, пологим волнам, отчего у Джека росла уверенность, будто капитан галеры что-то заподозрил. Гребцы усердно ворочали тяжелеными веслами, упирая мускулистые ноги в упоры, к которым они были прикованы цепями, покуда надзиратели охаживали бичами их согнутые спины, а барабанщик – боем задавал их работе должную кадансу.

Дикий Джек решил не спешить, чтобы это не выглядело погоней. Но галера мало-помалу, по мере того, как шло преследование и сокращалась разделявшая корабли дистанция, вырастала в размерах. И вскоре оба судна шли параллельными курсами, грубо говоря, «бок о бок», держа дистанцию в три мили.

Спустя полчаса после захода солнца, с которым матросы попрощались с грустью и тоской во взгляде, фрегат повернул к норд-осту и, пользуясь устойчивым ветром, пошел в крутой бакштаг ^[143]. Паруса «Морского зайца» налились ветром до каменной твердости, и скорость корабля увеличилась до шестнадцати узлов. В лунном свете силуэт «Горгоны» рос на глазах, и вскоре галера оказалась не дальше одной мили от фрегата. Кораблю пиратов удалось так близко подойти к цели благодаря тому, что Джек приказал задраить глухие крышки иллюминаторов еще до наступления темноты так, чтобы наружу не выбивался ни один луч света. Хитрость сработала. Противник потерял их из виду, сбавил скорость и решил дать отдых гребцам, посчитав, что фрегат изменил курс и ушел в другом направлении.

Флаг Австралийского Союза, несколько часов ловко усыплявший бдительность капитана «Горгоны» и не дававший ему возможности принять правильное решение, спустили, а вместо него на фрегате подняли новый – черный с изображением оскаленного человеческого черепа и двух скрещенных сабель. Скрывать свои намерения было больше незачем.

Две абордажные команды, вооруженные, как говорят, «до зубов», и раздетые до пояса с повязанными на головах платками, сгрудились на палубе «Морского зайца». Над головами людей была натянута прочная веревочная сеть для защиты от реев, цепей, блоков, кусков железа, деревянных обломков и всего того, что может начать валиться сверху, когда завяжется бой. Они ощетинились короткими копьями, саблями, огнестрельным оружием. У правого фальшборта, прислонив к нему скатанные матрацы, тюфяки и одеяла, пираты держали в руках кошки, багры и дреки, другие – приготовили специальные стреловидные мостки с площадками, по которым обе абордажные команды должны были высадиться на палубу корабля противника. На марсах посадили стрелков со снайперскими винтовками. Шканцы забаррикадировали бревнами и бочками с железным ломом. А на корме укрепили мощный прожектор, питающийся от динамо-машины, предварительно направив его на галеру, но пока не включая.

Распоряжения капитана, который лично возглавлял вторую абордажную команду, передавались едва ли не шепотом, так, словно находящиеся на галере люди могли их услышать. Мерный гул ветра в снастях и плеск воды заглушал эти звуки. С лиц моряков сошли улыбки. Все приготовились к бою. Взгляды пиратов были прикованы к галере, чьи неясные очертания в лунном свете быстро приближались. И вот «Горгона» предстала наконец в непосредственной близости и во всей красе.

Когда на галере заметили фрегат и, опознав пирата, поняли его замысел, там началась паника: послышались крики, раздалась барабанная дробь боевой тревоги. А горны так горестно завыли, что их звук скорее был похож на протяжный, невероятной силы вопль, переходящий в рыдания.

«Так воют животные, загнанные хищником в западню, из которой уже нет выхода», – со злорадством подумал Белый Пит. Мысленно перекрестившись и поплевав на руки, он вытащил из ножен абордажную саблю.

– Может, сдадутся? – спросил у него стоявший рядом Джек. – Они же не идиоты. Им писец без вариантов.

– Вряд ли они сдадутся, сэр, – ответил боцман. – Поняли, траханные овцы, что мы их не намерены топить. Драться собрались. Паруса спускают.

На «Горгоне» действительно с трех мачт одновременно поползли вниз огромные треугольные паруса, бьющиеся на ветру, как в лихорадке. Барабанный бой тревоги резко стих, горны также умолкли. Весла левого борта затабанили, а поверхность воды вспороли лопасти весел правого борта. Галера разворачивалась.

– Пытаются развернуться, чтобы пробить нас тараном, – сказал Белый Пит. – Вот, суки рваные! Хрен вам от осла на лысую макушку! Не успеете!

– Значит, третий абордаж в этом году, – подсчитал Джек. – Третий, всего за пять месяцев. Что ж, они решили сыграть ва-банк? Испытать судьбу? Зря, козлы вы этакие, ох, зря…

– И даст бог не последний! – добавил Пит. – Теперь уж и гребцы получат по-полной.

– Внимание! Приготовиться к атаке! – громко дал команду Джек. – Грин, следи за ветром! Как только приблизимся, будь готов к повороту!

– Есть приготовиться к повороту! – ответил рулевой.

Пираты загудели, зарычали, раздался лихой свист.

Со стороны галеры громыхнуло, появились яркие вспышки, и пулеметная очередь трассеров прошлась по фальшборту фрегата, рассыпая от него щепы веером – острые, как кинжалы. Затем пули с присвистом пропороли воздух совсем рядом с фок-мачтой. Одна из шлюпок разломилась пополам, сорвалась со шлюпбалок и обрушилась на палубу, задавив пару человек. Дюжина пиратов на фордеке ^[144], ранеными и мертвыми, тут же свалились на палубу, оросив ее кровью и выбитыми свинцом костьми черепа и мозгами. Ни двухдюймовые доски фальшборта, ни свернутые матрацы с тюфяками не спасли их от жалящих пуль крупнокалиберных пулеметов. Послышались стоны, крики, матюги и проклятия. Одному матросу полностью оторвало голову, двое или трое лишились конечностей. К пострадавшим направился доктор. А новички от увиденного – крови, вывернутых внутренностей и мозгов – тут же начали блевать.

В ответ гулко и отрывисто громыхнули спаренные пушки с полубака «Морского зайца», посылая во врага бронебойно-зажигательные снаряды. Оглушительный вой, разрывающий барабанные перепонки пиратов, заставил тех, кто находился на носу судна, закрыть ладонями уши и раззявить рты. Верхняя часть кормы «Горгоны» буквально разлетелась, и на ней возник пожар. Большинство людей, кто там находился, погибли мгновенно, остальные, объятые огнем, поскорее прыгали за борт, чтобы не сгореть заживо.

Бурый и Бесноватый мигом повернули турель на несколько градусов и одним точным залпом снесли и баковую надстройку галеры, где находился второй пулемет, из которого тоже успели открыть огонь, но промахнулись из-за раскачивавшейся палубы – фонтаны воды взметнулись у левой скулы фрегата. Затем канониры прошлись туда-сюда по помосту гребной палубы галеры, перекрошив там немало народу. При бешеной скорострельности авиационных пушек это был настоящий ад для противника. Фок-мачта затрещала, надломилась и рухнула прямо на гребцов правого борта, калеча и убивая их, сметая их в воду вместе с обломками постицы. Галера дала крен – отчего в ее борту, ниже ватерлинии, тут же появились рваные пробоины от попадания пятифунтовых снарядов, способных с двухсот ярдов пробить дюймовую броню – но вскоре выровнялась. В трюм стала попадать вода.

– Хватит! – что было сил закричал Джек. – Канонирам прекратить огонь! Беречь боезапас! Нам нужны их чертовы деньги, а не сраные души!

Пушки благостно смолкли, но в ушах моряков остался стоять гул.

Теперь с «Горгоны» посыпались разрозненные винтовочные выстрелы; пули не приносили большого вреда пиратам, оставляя неглубокие отметины на обшивке корпуса их корабля и рваные дыры в парусах. В ответ им сухо вторили снайперские винтовки с марсов «Морского зайца». Эти стрелки, у которых прицелы винтовок были оснащены приборами ночного видения, били точно и методично, как в тире. Стрелки, занявшие позиции у фальшборта фрегата, поддержали их огнем. И вскоре выстрелы противника начали стихать.

Одна из пуль чуть не расчесала на прямой пробор волосы боцмана. Шляпа слетела, в ней осталась дымящаяся дырка.

– Помойные крысы, черт вас побери! – крикнул Белый Пит в сторону врагов, сокрушенно тряхнул головой, поднимая испорченную шляпу и снова водружая ее на голову. – Мазилы хреновы!

Пули застучали по фальшборту прямо перед грудью боцмана: «бум! бум! бум!»

Одна из пуль проделала новую дыру в боцманской шляпе, и угодила прямо в лоб стоявшему позади него матросу, который был повыше ростом. Тот и ойкнуть перед смертью не успел.

Белый Пит пригнулся:

– Мать вашу растак и разэдак… Хренососы!

Попрыгун, уже вдосталь понюхавший пороху в морских сражениях и заматеревший к двадцати пяти годам не хуже боцмана, посмотрел на Белого Пита и скривился в улыбке:

– Боцман, к тебе пули сегодня так и липнут. Плохая примета. Может, останешься?

– Черта-с с два! – огрызнулся боцман и достал из кобуры револьвер. – Еще и тебя переживу, Попрыгун. Я начал безобразничать на торговых путях, когда тебя и проекте у папы с мамой не было. А мое тело все было изукрашено шрамами, когда ты сисю только начал сосать.

– Как знаешь, – сказал Попрыгун. – Но, если что, Пит, то я буду по тебе скучать.

– Взаимно, сынок…

Пришел черед абордажного боя.

– Привестись ветром! – отдал команду вахте Джек.

Матросы засуетились у талей, орудовали шкотами и брасами.

– Полным ветром! – выждав необходимое время, скомандовал Джек рулевому.

Грин круто заложил штурвал.

Фрегат, меняя угол атаки, совершал поворот фордевинд, не полный, но достаточный, чтобы подойти вплотную своим правым бортом к левому борту галеры, которая успела немного развернуться при неудачной попытке использовать таран. За завал-талями кормы вовремя не уследили, вытравив ходовые концы, но, то ли не успев закрепить гика-шкоты с оковками, то ли заклинило шкив в блоке, поэтому гафели и гики ^[145]вместе с косым парусом бизани ^[146], стремительно перебросило с одного галса на другой. Раздался громкий хлопок динамического удара из-за самопроизвольного разворота. Пару зазевавшихся на полуюте матросов сбросило за борт, их наполненные болью и ужасом крики подхватил ветер и тут же потушил в морской пучине. Кливеры и стаксели загудели, задрожали с такой силой, что казалось, вот-вот начнут рваться на части. ^[147]Толстенные мачты покряхтывали под напором парусов и вант.

– Картуш ^[148]вам в зад, чертовы лодыри! Откуда у вас руки, мля, растут?! – заорал боцман и разразился отборной бранью в адрес виновников, вовремя не успевших завалить гик, отчего пострадали люди, а также мог серьезно повредиться такелаж. И закончил фразами: «Я вас в трюме сгною! Вы у меня всех клопов пересчитаете! Я вам яйца оторву и сделаю себе брелок для ключей, сукины дети!»

Проштрафившиеся матросы слегка согнулись от заключительных слов, словно невидимая рука боцмана уже ухватила именно ту драгоценную часть тела, о которой шла речь.

«Черт! – мысленно выругался Джек. – Пятью нарядами в гальюне не отделаются! А перед тем лично шкуру с мерзавцев спущу!»

«Горгона была уже совсем рядом. Часть уцелевшей команды галеры тушила пожары, в воздух поднялись клубы черного дыма. А надзиратели, перегруппировавшись, приготовились к схватке с пиратами, заняв оборону у левого борта и менее поврежденной носовой надстройки. Противник с ужасом наблюдал за приближающимся «Морским зайцем».

Многие моряки – по обе стороны – в этот момент осеняли себя крестным знамением, истово молились сквозь стиснутые зубы, целовали истертые морской солью и мозолистыми пальцами ладанки, прося Господа Бога, непорочно зачавшую Его Мать и всех святых угодников – да хоть самого Николая-офигеть-какого-Чудотворца в костюме Санта-Клауса! – сохранить им жизнь в предстоящей мясорубке. Страшно было всем – до боли в зубах, до судорог в желудке.

Над головами пиратов колыхалось сплетение целого леса мачт и реев, парусины и снастей; под ногами – стонали все деревянные части. В обеих абордажных командах были и бывалые моряки и новички. Опытный глаз Белого Пита мгновенно их отличал: побледневшие лица, дрожащие руки, вытаращенные в оцепенении глаза, раскрытые от страха рты, а рядом – лица, выдубленные морской солью и солнцем, мозолистые руки, твердо сжимающие оружие, выражение покорности судьбе во взгляде. Боцман знал: такой безропотный взгляд присущ людям, уже закаленным морем и битвами, беспощадным, натренированным машинам, не ведающим ни жалости, ни комплексов. Многие новички обмочились, но не испытывали стыда, пытаясь сложить в голове картинку предстоящего боя. А люди опытные прекрасно понимали, что в подобной схватке часто невозможно ничего предугадать, как и быстро отличить своего от чужого, когда клинки сабель, топоры и пики начнут сверкать со всех сторон, а спасали лишь навыки и чистое везение. В такой резне даже бывалые пираты больше полагались на долю случая.

– Салагам не бздеть! Не бздеть, я сказал! Не набирать в сапоги мутную хрень! Не мочить штаны! Бойтесь чуть-чуть, чтобы не бояться много, а то зарежут к разэдакой матери! – бодро напутствовал новичков боцман. – Кто врага сразу не убоится, тому и черт потом не страшен! Они и так там уже трижды обосрались от страха! Дайте им так, чтоб рыло не подняли, захлебнулись своим говном и сдали жопой впритык к куршее ^[149], а там мы их быстро отымеем!

С «Горгоны» раздавался перезвон кандалов и удары молотов – надзиратели освобождали и вооружали гребцов, которые поняли, что их теперь щадить не станут и им не миновать смерти от рук пиратов за свой глупый выбор в пользу владельца галеры.

* * *

На палубу галеры выкатили две бочки с крепким самогоном, и кок, не скупясь, принялся наливать вонючую отраву в высокие алюминиевые кружки, которые тут же передавали из рук в руки, быстро отхлебывая по пару глотков, и возвращали назад, чтобы их наполнили вновь.

– Ну, коли рабов так угощают выпивкой, значит, нам точно каюк, – громко произнес один из гребцов галеры.

– Думаешь? – поинтересовались у него те, кто столпился вокруг.

– Верное дело. Страшно?

– Аж поджилки трясутся…

– А если удастся прорваться?

– Ты губы-то не раскатывай, рватель хренов…

– Точно укокошат. Что с нас брать? В карманах одни вши…

– Ребята, я, кажись, обоссался…

– Иди тогда пожар тушить…

– Тебе бы гальюнщиком быть…

– Пресвятая Дева…

Кто-то из гребцов, как только его освободили от кандалов, схватил абордажный нож и бросился на надзирателя – раба тут же пристрелили. Но никто из его товарищей уже не обратил на это внимания, их желудки содрогались от страха, который они хотели побыстрее заглушить крепким спиртным.

* * *

Джек, опершись руками на планширь ^[150], прислушивался к звукам на галере и внутренне неистовствовал, решив предать смерти всех гребцов «Горгоны».

– Забивают трюм пойлом, – констатировал Белый Пит, немного с завистью.

– Судя по звукам, да, – согласился Джек. – И теперь будут драться, сволочи, до последнего, как звери.

– Ничего, и бухих расколошматим, мамой клянусь, – заверил капитана боцман.

– Она еще жива? – искренне удивился Джек. – Да ты везунчик, Пит!

Боцман пожал плечами:

– О ее смерти меня никто не извещал. Значит, старуха жива и еще не помахала этому миру ручкой.

– На палубе никого не щадить! – властным голосом крикнул Джек. – Смерть им!

– Смерть! Смерть! Смерть! – взревели «морские зайцы», подхватив клич своего капитана. Они уже были готовы пустить кровь врагу и намотать их кишки на пики и сабли.

– См-е-е-е-ерть! – Джек выхватил саблю, настолько острую, что на нее и смотреть было страшно, и вознес ее к небу. Клинок в жажде крови алчно заблестел в лунном свете.

– Дикий Джек! Дикий Джек! Дикий Джек!.. – громыхнули две сотни голосов с носа до кормы, дружно приветствуя решение капитана. Казалось, что произносимое пиратами имя и прозвище их предводителя начало вибрировать в воздухе.

По свежевыбритому лицу Джека скользнула улыбка – две с лишним тысячи тонн дерева, парусины, пеньки, железа и человеческой плоти подчинялись ему – и крикнул:

– Отваливать поздно, мать вашу! ^[151]Пришел черед убивать или быть убитым! Готовы к резне и пучине?

– ДА-А-А!!! – точно пушечный выстрел ухнул ответ пиратов.

Вспыхнул прожектор, залив слепящим светом искалеченную и дымящуюся галеру, бледные и окровавленные лица выживших гребцов левого борта, которые обессиленными руками пытались успеть втащить обратно весла и положить их на валек.

Фрегат завершил маневр и, благодаря стараниям опытного рулевого, не врезался в галеру, а прошел наискосок вдоль ее левого борта, снося форштевнем ^[152]брусья и кницы левой постицы, ломая в щепки весла, которые продолжили калечить и добивать гребцов. Пираты швырнули на вражеский борт несколько светозвуковых гранат, дополнительно начиненных картечью – грохот, вспышки, свинцовые шарики и осколки граненого корпуса, как метлой, прошлись по вражьей палубе, ослепляя, оглушая и сметая с нее все живое. Вслед за этим на борт галеры тут же посыпались абордажные крюки, кошки и дреки. «Морской заяц» быстро замедлял ход, а когда полностью остановился, то пираты, вопя во все горло, перекинули мостики на палубу «Горгоны» и перебрались по ним на галеру с криками ярости, не собираясь никого щадить.

Плечом к плечу, ощетинившись оружием, пираты без особых затруднений смяли тех, кто выжил на палубе галеры после взрывов гранат. Не встретив на первых порах должного сопротивления, первая абордажная команда, рубя, коля и режа, быстро очистила все пространство палубы от кормы до носовой надстройки, не оставляя за собой никого живого. Противник, кто не успел спрыгнуть за борт, погиб там же, между скользких от крови гребных скамеек, где уже лежали мертвые гребцы в ножных кандалах и матросы, другие отступили на дымящуюся корму к более-менее уцелевшей надстройке. Собравшись вместе, команда галеры, ее гребцы и надзиратели, заняли там крепкие позиции. И, надо отдать им должное, стали драться более сплоченно, отважно и достойно, покуда на «Горгону» не ворвалась вторая абордажная команда. И тогда противнику стало совсем худо. Пираты, что остались на фрегате, подстреливали барахтающихся в воде врагов и сбрасывали обратно в воду тех, кто пытался взобраться на борт, невзирая на их мольбы и жалобные крики.

* * *

Все, кто находился в трюме «Горгоны», прислушивались к шуму на палубе – там забили барабаны, вновь засвистели бичи надсмотрщиков, отрывисто взревели горны. А потом все резко смолкло. И от этой тишины сделалось не менее жутко. Зловеще скрипели переборки, шпангоуты, бимсы и стрингеры ^[153]корпуса, стало слышно, как в вонючих льялах ^[154], шлепая лапами и попискивая, возятся крысы.

Наверху раздались команды гребцам, свистки боцмана. Послышался топот ног матросов, скрип талей и уключин, скрежет сползающих с мачт реев, а после – всплески весел. Но, как ни странно, барабан, задающий ритм работе гребцов, молчал.

– Кажись, мы разворачиваемся, – сипло произнес кто-то из каторжников, – и собрались кого-то, мля, протаранить.

– Какого хрена?.. – кто-то спросил у него.

– А я почем знаю… – ответил сиплый. – Поживи с мое. Нюхом начнешь чуять.

Оскар, находясь в прямоугольниках призрачного лунного света, временами полностью пропадавшего, тоже с тревогой прислушивался к происходящему, как и сотни людей – задыхающихся от жары и вони, потных, шатающихся, измученных качкой, с обезумевшими глазами – которых он сейчас практически не видел в темноте. Он задрал голову кверху. По небу плыли тучи, кое-где посверкивали звезды.

Откуда-то издали, по левому борту, послышались крики и свист.

– Нас атакуют пираты… – констатировал все тот же сиплый голос. – Кранты, братцы. Гребцы-то, суки рваные, не бросили весла!

– И что? – спросил у него другой каторжник. – Какая, хрен, разница – бросили они весла или нет?

– Большая! Теперь, если не мы, то они нас утопят! Как пить дать! – ответил сиплый. – Дай бог, чтоб их посудина оказалась послабее, да числом разбойников вышло поменьше. Пираты не жалеют тех, кто сразу им не сдается и не платит.

Людская масса словно закипела в котле обуявшего их страха. Но никто больше не проронил ни слова. Ужас сковал их языки и мысли.

И тут раздались пулеметные очереди. Затем загрохотали пушки, что-то рвануло на корме. Галера сильно качнулась. В трюмную тюрьму тут же просочился запах гари, а чуть позже – дым. Каторжники, у кого была проблема с легкими, тут же надрывно зашлись в кашле. Остальные принялись вопить – и трюм превратился в кишащий муравейник; люди метались от борта к борту.

Сверху откинули решетчатую крышку люка. В трюм по трапу быстро спустились три надзирателя: двое с ручными фонарями и электрошокерами, один – с гвоздодером.

– Прекратить панику, мерзавцы! – заорали они, освещая лица невольников светом фонарей и разрядами электрошокеров. – Вы раскачиваете судно! Прекратить панику, каторжанская сволочь! Тишина! Всем лечь!

Один из надзирателей, тот, что держал в руках гвоздодер, приблизился к Оскару.

– Подсвети, – попросил он своего напарника. – И приготовь наручники.

Луч яркого света скользнул по лицу Оскара.

– Тебя приказано поднять наверх, – сказал он, быстро поддевая гвоздодером шляпки гвоздей, забитые наискосок через торцы клепок ^[155]в крышку бочки. – Не вздумай рыпаться, парень.

Оскар, жмурясь, всмотрелся в его лицо и узнал его – это был тот рыжеволосый верзила с бакенбардами, что давеча грозился захлопнуть люк.

В этот момент обрушилась фок-мачта. Галера задрожала и дала резкий крен на правый борт; люди посыпались к выгнутой просмоленной стене. Надзиратели, не устояв на ногах, упали на колени, кувыркнулись и покатились к решетке. Бочка, в которой сидел Оскар, несмотря на тяжесть, тоже заскользила по жирному настилу вслед за ними. Двое из надзирателей были тут же схвачены десятками рук и задушены заключенными. Третий, рыжеволосый верзила, сумел вырваться из смертельных объятий каторжников, сломав гвоздодером пару-тройку тянущихся к нему тощих рук.

– Суки! – заорал рыжеволосый, суча ногами и быстро отползая назад. Кто-то расцарапал ему лицо, и кровь сочилась по щеке. Он отбросил в сторону гвоздодер, в горячке выхватил из кобуры пистолет и принялся стрелять во все стороны.

Оскар, когда бочка начала двигаться, спрятал свою голову внутрь нее, на случай, если та вдруг перевернется. Так и шею недолго было свернуть. Но бочка ударилась о решетку и благополучно остановилась. Едва голова Оскара снова показалась снаружи, как чьи-то крепкие пальцы коснулись его шеи.

Пушки продолжали грохотать.

В свете фонарика, оброненного надсмотрщиком, Оскар увидел Шрама. Тот весь обливался потом под своей грязной рубашкой, распахнутой на заросшей седыми космами груди, и пытался дотянуться до горла Оскара.

– Попался, маленький засранец! – прохрипел Шрам, схватив одной рукой за волосы Оскара и подтягивая к себе. – Сейчас я тебя задавлю…

Пуля надзирателя попала Шраму между глаз. Слова его оборвались. Голова каторжника запрокинулась назад, выплеснув из затылка мозги и кровь, как густой сироп. Сила в его руках тут же иссякла.

В этот момент разящая сталь бронебойных сердечников снарядов вспорола левый борт, выхаркнув из него облако острых щепок. Появилось множество рваных отверстий, словно галере взрезали брюхо. Один из снарядов, пронзительно взвизгнув, срикошетил прямо в спину надзирателя, вырвав из его груди большой кусок мяса и костей, а затем угодил в бочку, расколов ее. Вода выхлестнула наружу. Оскар вывалился из бочки, ошарашенно озираясь по сторонам и ощупывая свое тело. К счастью, он не пострадал, не считая нескольких порезов.

Галера на какое-то мгновение замерла, а потом медленно подалась обратно. В пробоины хлынула вода, стремительно заполняя трюм.

Наверху, на палубе, разорвались гранаты, и минуту спустя начался абордажный бой.

– Оскар! – раздался женский крик за спиной. – Возьми ключи и скорее открой замок!

Оскар обернулся. На него смотрела миловидная мулатка лет тридцати-тридцати-двух, а рядом с ней, вцепившись руками в решетку, стоял дюжий подросток, чертами лица очень схожий с этой женщиной, но более темнокожий. Костяшки пальцев у него были разбиты и загноились. Женщина протянула через решетку руку и бросила связку ключей под ноги Оскару.

Вода прибывала в трюм и уже доходила до щиколоток.

Оскар медленно приблизился к женщине. Он пытался вспомнить, завороженно смотрел на нее, не отрывая глаз, находясь в раздумье, не зная, что делать дальше.

– Где ты их взяла? – задал он ей глупый в данной ситуации вопрос.

– У него, – женщина кивнула на мертвого надзирателя. – Скорее! Открывай! Ну чего ты застыл! Оскар, подбирай ключ!

Оскар вставил первый попавшийся ключ в замок и провернул. Дужка замка открылась.

«Черт! Черт! Откуда она знает мое имя? Его здесь никто вслух не произносил!» – подумал Оскар. И его осенило.

Он поднял голову и тут же вспомнил эту женщину…

* * *

Едва Оскар оказался на палубе, под сине-серым небом, как на него набросился дюжий пират, все тело которого было покрыто татуировками, отображавшими всех святых, точно это был не человек, а ходячая часовня, которой впору детей пугать. Оскар успел пригнуться – сталь клинка разбойника просвистела над его головой – и отпрыгнул назад. Но тут же получил удар ногой в грудь и упал на спину.

– Стой, Попрыгун! – крикнула женщина и преградила путь, став между пиратом и Оскаром.

Попрыгун, а это был именно он, нахмурился, готовый саблей рассечь женщину надвое, но постепенно его злое лицо начало разглаживаться, рука с оружием опускалась. Секунд пять он стоял, почесывая колючий подбородок, с открытым ртом, а потом произнес:

– Святые сиськи! Не может быть! Магда!

Оскар осмотрелся. Глотка у него пересохла, как песок под палящим солнцем.

Толпу рвущихся из трюма, вопящих людей, уже сдерживали пираты, не давая им вылезти наружу по трапу. Нескольких каторжников им пришлось убить, остальные, что успели выскочить, были отогнаны в стороны и сбились в кучки, окруженные пиратскими саблями и пиками.

Бой на палубе почти стих. Пираты пробирались через груды распотрошенных тел меж гребных скамей, выискивая врагов, оставшихся в живых в пылу боя, и, даже если те молили о пощаде, молча перерезали им горло. Страсть к убийству у морских разбойников не утихала, так как многие из их товарищей лежали рядом с поверженной командой «Горгоны», надзирателями и ее гребцами. Ветер не успевал сушить свою и чужую кровь на руках и лицах пиратов. Воздух оглашался предсмертными криками и стонами людей.

Галера медленно тонула.

* * *

Когда Дикий Джек вышел на палубу, его встретили свежее солнечное утро, фрегат, идущий правым галсом в крутой бейдевинд ^[156]навстречу крупной волне, подгоняемой свежим ветром, и крик боцмана:

– Эй, на носу, подтянуть грот-марсель!

– А ну, разом! А ну, разом! Давай, вот так! – послышались голоса матросов.

Джек постоял на раскачивающейся палубе, ловя малейшую запинку или рысканье корабля. Минуту спустя он отдал команду рулевому, заменившему на вахте Грина:

– Рулевой, ближе к ветру! – и бодро поднялся по трапу на шканцы, где его ожидала Магда.

– Томми еще спит? – спросил он у нее.

– Да, – ответила Магда. – Ему, как и мне, многое довелось пережить в последнее время. Много неприятного. Спасибо, что…

– Не благодари. На берегу всем несладко живется. Там нет свободы. Вечером, в кают-компании, расскажешь о том, как вас угораздило оказаться в кандалах на невольничьем судне, – сказал Джек. – А Томми скажи, чтоб не нарушал распорядок. Здесь несколько другие правила. Нельзя бить баклуши и этим подавать дурной пример команде. Пассажиров и лентяев мы на борту не держим. Будет изучать морское дело. Или – на берег, в первом же порту.

– Я могу над этим подумать?

– Ты – да. Но у парня есть своя голова. Он уже взрослый.

Магда помолчала, а потом спросила:

– Куда вы направляетесь?

– Точнее – держим курс, Магда, – поправил ее Джек. – Скажу так: навстречу новым приключениям и возможностям.

– Кровавая бойня, устроенная вами на галере, – приключения? – несколько озадачилась Магда. – Возможность пролить чужую кровь…

Магда замолчала.

– С какой стороны посмотреть, – ответил Джек. – Тебе пока многого не понять. Ничего, привыкнешь со временем.

– К чужим смертям?

– К вкусу победы. К честному призу ^[157].

– От всей души поздравляю, – с ноткой сарказма произнесла Магда. – Но что станется с теми людьми, оставшимися на тонущей галере?

– У тебя прорвало пробку красноречия, Магда? Там достаточно бревен и досок, чтоб соорудить плоты и добраться до берега. Если не поленятся, то выживут.

– Но ведь ты взял на борт около сотни невольников… Почему не всех?

– Судовые припасы не безграничны. Даже если мы будем все питаться без особых изысков, то нам не прокормить столько ртов. Пока что – бесполезных.

– А Оскар?..

– От этого парня сыплются одни неприятности на наши головы. Пусть какое-то посидит под арестом, а там видно будет. Мне он не нравится. Честно говоря, ума не приложу, почему он так выглядит, но я с этим разберусь.

– Я могу, если захочу, остаться с вами? Я и мой сын.

– Да. Имеешь полное право. Ты жена Снежка. Томми – его сын. Не вижу никаких препятствий.

– От Джо нет никаких известий? – голос Магды слегка дрогнул.

– Нет, – коротко обронил Джек и отвернулся.

Магда посмотрела на матросов, собиравшихся у подветренного борта ^[158], и спросила:

– У них там что-то затевается. В руках банджо, скрипка и другие инструменты. Тащат пустые бочонки…

– Вчера они славно потрудились. А сегодня имеют полное право повеселиться.

Магда вопросительно посмотрела на капитана.

– Попрыгун отличный шантимен, – пояснил Джек. – Послушай, тебе должно понравиться. Скоро представление начнется.

Моряки поставили бочонки и принялись по ним барабанить ладонями, притопывать ногами, задавая мелодии должную кадансу.

– Что нам делать с пьяным моряком? – хором трижды пропели матросы.

– Рано-рано утром! – подхватил Попрыгун и начал выплясывать, кружить по палубе, уперев руки в бока.

– Эй-хей, и мы поднялись! Рано-рано утром! – зычно поддержали его.

Заиграло банджо, гитара и скрипка. И веселая песня, где слова запевалы чередовались с общим припевом, разнеслась над палубой:

– Весело тут у вас, когда кровь не проливается, – сама себе сказала Магда.

Матросы продолжали петь:

Матросы радовались тому, что выжили в ночном сражении. На их лицах сияли улыбки, а вчерашние события растаяли в их душе, как пена от кильватерной струи. Паруса трепетали на ветру, и фрегат, рассекая череду валов, летел навстречу острову, на котором вот-вот должны были начаться приготовления к турниру «Черная метка»…

Владимир Махов Предатель

© Махов В., 2019

© ИК «Крылов», 2019

* * *

Часть 1

1

Казнь бамбуком применялась в древнем Китае к осужденным за воровство. Жертву раздевали догола, привязывали за руки к шестам и сажали на корточки над порослью молодого бамбука. Быстрорастущие стебли, для верности заостренные заботливой рукой палача, прорастали сквозь преступника и он умирал, испытывая невыносимые страдания^[161].

Шел дождь. Грозовые тучи расправляли крылья и несли тяжелое, распухшее брюхо на восток. У линии горизонта били молнии, соединяя небо и Океан.

Свинцовые волны вздымались и опадали, разбиваясь о невысокие борта двухпалубной яхты. Постепенно ветер стих. Сквозь проплешины в низких облаках показалось солнце. В косых столбах света блестели струи дождя. Тяжело били волны, подражая выдоху огромного усталого животного, а сверху, зияя дырами в предзакатных облаках, равнодушно проглядывала небесная синь.

Ослепительная лазурь проясняющегося неба абсолютно не интересовала капитана, стоявшего в рубке. Он прижимал к глазам бинокль, напряженно всматриваясь в одну-единственную точку на море: метрах в тридцати от судна на волнах качался темный предмет.

– Капитан, точно тебе говорю, дохлый дайвер. Как я и сказал.

Стоявший рядом с капитаном у румпеля помощник – худощавый мужчина лет тридцати пяти – нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Левую сторону давно небритого лица пересекал заживший шрам от ожога.

– Остынь, Горбач, – досадливо отмахнулся капитан. – Без тебя вижу. Горбач в ответ хмыкнул. Капитан отлично понял скрытый смысл короткого смешка. Поначалу все, включая двух матросов и кока, приняли темный предмет за обломок кораблекрушения. И только старпом, задумчиво почесав красную полоску шрама, заявил:

– Это дайвер.Точно говорю.

Капитан, уверенный в своей правоте, приказал уменьшить обороты двигателя для того, чтобы лишний раз ткнуть Горбача – и так в последнее время наглого без причины – лицом в дерьмо. И надо ж такому случиться! Сорвался показательный урок – старпом оказался прав. Теперь уже сомнений не оставалось: на волнах лицом вниз качалось тело человека.

– И костюмчик на нем… того, – плотоядно облизнулся Горбач, когда яхта подошла ближе.

– Захлопни пасть, – проворчал капитан. И скомандовал, отрывая окуляры от глаз: – Самый малый вперед. Стоп машина.

Яхта легла в дрейф. Капитану не нужно было объяснять себе, за что он терпит склочный характер старпома, его вечное желание в каждой бочке служить затычкой. Судно, сбросив ход, медленно приблизилось к утопленнику.

Когда капитан грузно ступил на палубу, там уже суетились все кому не лень. Хотя, казалось бы, экипаж и так был сокращен до неприличия, особенно, исходя из метража яхты. На борту остались помощник (он же механик), кок (он же врач), да два матроса. Вот эта малочисленная команда и путалась теперь под ногами капитана у левого борта, спуская на воду трап и вполголоса обсуждая будущую добычу.

– Говорю тебе «сухой»! А ты «мокрый, мокрый», – передразнил товарища низкорослый парень с изъеденным оспой лицом.

– Хайло заткни, кадык зажмурь, Бухарик. Говорил он, – не сдержался коренастый, с непропорционально длинными руками матрос. – Ты вообще сначала орал, что это хрень какая-то с затонувшего судна. А я…

– Так. Цыц, салаги, – веско сказал капитан, наблюдая за тем, как двое матросов, беззлобно препираясь, спускают в воду трап.

Мертвец капитана не интересовал. Но вот то, во что был одет утопленник, заставило брови немало повидавшего мужчины поползти вверх. А уж он-то считал себя непревзойденным знатоком гидрокостюмов! Сходу отличить «сухой», не пропускающий влагу костюм, от «мокрого», не служащего препятствием для воды – это задачка для разгона. Попробуй отличить «Океаник» от «Шторма»! Посложнее, пожалуй, будет. Однако то, что плавало на волнах, идентификации не подлежало.

– Тысячи две бакинских, – вслух размышлял высокий, светловолосый кок. – Даже несмотря на дефекты.

Вот так ласково обозначил кок два пулевых отверстия. Даже эти дыры не остудили пыл капитана.

Подцепленный багром труп не сопротивлялся. Он плыл к левому борту лицом вниз, с раскинутыми руками. Казалось, еще мгновение и утопленник вскинет голову, уставится на команду мутным взглядом выходца с того света. Но капитан знал, что чудес не бывает. И от человека с двумя дырками в спине сомнительно ожидать сюрпризов.

– Поаккуратнее там, Гребень, – прикрикнул капитан, когда крюк багра соскочил с шеи утопленника. – Повредишь костюм, я с тебя с самого шкуру спущу. Бухарик, помоги ему. Пока я не заставил тебя в воду прыгать.

Парень перехватил багор удобнее, помогая товарищу пришвартовать труп. Бухарик сопел от напряжения, затаскивая непослушное тело на трап. Дальше дело застопорилось. Мертвец никак «не желал» подниматься на борт, цепляясь конечностями за ступени. От непомерной тяжести матросы пыхтели, на бледных лицах вздулись багровые жилы. Капитан открыл было рот, чтобы приказать старпому помочь ребятам, но тот опередил команду. В мгновенье ока он скользнул ужом перед седовласым мужчиной и потянул на себя тяжелое тело. Мертвец рухнул на палубу, перевернувшись лицом вверх.

– Фух, – кок не сдержал вдоха облегчения, – свежачок.

За такой вот костюмчик, пусть даже и с «дефектом», светит тысячи две баксов. Особенно за архипелагом, что чуть левее пиратских островов. Если быть откровенным перед собой: вскрыл бы протухшего мертвеца и гниющие останки не помеха, но свежачок разделывать малость поэстетичней будет.

Капитан задумчиво потер подбородок, вглядываясь в костюм мертвеца. Материал, нисколько не похожий ни на триламинат, ни на неопрен. Слишком пористая структура. К тому же, множественные клапаны не позволяли отнести гидрокостюм ни к одной фирме, специализирующейся на их производстве.

Мертвец лежал на спине, неловко подогнув левую руку. Его глаза были закрыты. Парень лет двадцати пяти, утонул недавно. Сутки, максимум двое тело скиталось по морским просторам, пока его не прибило к левому борту «Санта Клауса». На белом, породистом, скуластом лице блестели капли воды. Между бровей белела тонкая нить шрама. Плотно сжатый рот наводил на мысли об упрямстве, свойственном покойничку при жизни. Казалось, что перед посмертной маской непокорности отступила сама старуха с косой.

Горбач стоял рядом с капитаном, в нетерпении потирая костистые руки. В его прищуренных глазах мелькали цифры. Первым не выдержал капитан – присел на корточки и дотронулся до чудо-костюма. Странная на ощупь ткань легко сжималась. Но стоило отпустить, как мгновенно принимала прежнее состояние. Рядом восхищенно цокнул языком старпом.

– Ладно, насмотримся еще, – капитан поднялся. – Гребень, раздевай. Труп за борт.

Парень кивнул. Присел и без усилий сдернул с трупа капюшон, обнажив коротко стриженые русые волосы. Потом попытался перевернуть мертвеца на бок – ему показалось, что именно там находится молния, так как ничего похожего ни на груди, ни на спине не наблюдалось. В тот момент, когда утопленник переваливался на бок, все и случилось.

Позже, оценивая события, капитан так и не смог восстановить полную картину. Не было прелюдий – открытого рта, судорожно хватающего воздух, широко распахнутых глаз в стремлении осознать себя там, где находися. А была стремительная волна блеснувшего на солнце гидрокостюма, хлестнувшая вверх. И в ту же секунду захрипел Гребень, чье горло оказалось зажато в железные тиски.

2

Дыба – старинный вид казни, применяемый на Руси к простолюдинам, покушавшимся на жизнь господина. Приговоренному связывали руки и подвешивали на столбе так, чтобы под тяжестью тела конечности вывернулись из суставов. В таком состоянии оставляли долго и мучительно умирать.

Тьма.

Не только снаружи – внутри. Она обступила со всех сторон, расчленила сознание на тысячи отдельных фрагментов. Тело парило в невесомости. Человек не знал, где находится. Не знал, сколько времени прошло с тех пор, как он погрузился в небытие до того момента, как он сумел отделить себя, живого, от смерти.

Боль.

Она никуда не делать, лишь слегка сдала позиции. Человек чувствовал, что она засела в нем – цепной собакой ждала команды «фас», затаившись где-то в районе груди.

Грубый толчок в спину заставил человека очнуться. Вместе с болью, что пронзила грудь, пришло четкое осознание цели. Той, что бесцеремонно выдернула человека из небытия. Он открыл глаза, мгновенно приняв мир, что прятался в темноте: выскобленные доски палубы, спасательный круг с надписью «Санта Клаус», подвешенный к низкому борту, и высокого, сутулого мужчину, застывшего с открытым ртом. Но не он был целью несостоявшегося утопленника.

Тот, кто толкнул человека в спину, не успел убрать руку. Завершая движение, дайвер перекатился и с разворота вцепился рукой в беззащитное, тонкое горло парня. Молодой человек не успел осознать грозившую ему опасность. На юношеском лице, щедро усыпанном веснушками, таяло выражение досады. Спустя мгновенье, уже почуяв на шее стальной захват, он попробовал отшатнуться, цепкими пальцами стараясь разжать тиски. Однако оживший мертвец, обладавший недюжинной силой, вскочил на ноги, вздернув перед собой в качестве щита слабо сопротивляющееся тело.

Превозмогая острую боль, прошившую грудь насквозь, человек стоял, широко расставив ноги, привалившись спиной к борту. Справа, широко открыв глаза, бледный как полотно, рядом с сутулым мужчиной, так и не успевшим закрыть от изумления рот, возвышался седовласый грузный старик. Возле палубной надстройки застыли еще двое: широкоплечий блондин и парень с лицом, изъеденным оспой.

Заложник, которого держал за горло дайвер, не сопротивлялся. Парень шумно дышал, боясь дернуться лишний раз.

Дайвера остановило не чувство жалости к матросу и даже не черный глаз дрожащего в руках грузного мужчины пистолета, который мысленно определился как «ГШ-18», серьезное оружие – безупречный аргумент в любом споре. Человека остановил неподдельный ужас, застывший в четырех парах нацеленных на него глаз. Вывод напрашивался однозначный – причиной того страха, что заставлял ствол в руках седовласого ходить ходуном, а рябого пятиться вдоль палубной надстройки – был он сам, прикрывающийся телом дрожащего парня.

– Эй, – вдруг скрипучим голосом сказал сутулый и сделал шаг вперед.

– Стой на месте, – еле слышно произнес дайвер, проталкивая слова сквозь сухие, болезненно сжатые связки.

– Мужик, – подал голос седовласый, для верности перехватывая пистолет второй рукой, – мы не хотим проблем.

Он пытался казаться крутым, тем, кто контролирует ситуацию, но его голос предательски дрогнул.

– Я тоже, – сказал дайвер, не ослабляя хватку.

– Так ты это… Отпусти парня.

Возникла пауза, в течение которой слышались только плеск волн и шумное дыхание заложника. Человек молчал, не спеша принимать решение. Странные взгляды команды, бледные от волнения лица, доверия ему не внушали.

– Ну же, мужик, решайся, – попросил седовласый. – Отпусти мальца.

– Оружие бросай. Тогда и решим, – отрывисто сказал дайвер.

Слышно было, как шумно выдохнул сутулый.

– В конце концов, – вдруг вмешался в разговор белобрысый, степенный мужчина, оправившийся от шока, – ты должен быть нам благодарен. Мы спасли тебе жизнь. Ты плавал в море кверху задом.

– Спасли? – переспросил человек. – Зачем?

Этот вопрос вызвал у команды плохо скрытое беспокойство. Седовласый быстро переглянулся с сутулым и ответил, осторожно подбирая слова.

– Не знаю, как там у вас, но у нас принято спасать тех, кто терпит бедствие и просит о помощи…

– Я просил помощи?

– Нет, но…

– Зачем вы меня спасли?

– Помочь хотели! – вдруг перешел в наступление седовласый. – Не все еще скурвились на этой долбанной планете! Вот я, дурак, и приказал выловить тебя. Думаю, может, парня еще спасти можно. Вот и спас – на свою голову!

– А ты, значит, капитан этой посудины?

– Есть такое дело.

– Ладно, – болезненно усмехнулся человек и его ухмылка, как ни странно, заставила команду облегченно перевести дух. – Допустим, я поверил.

– Зачем мне врать? Мы тебя выловили, а ты вместо благодарности налетел, как… дикарь настоящий!

– Дикарь? – нахмурился человек и помолчал, погруженный в свои мысли. Его память на неожиданный вопрос «как меня зовут?» отозвалась гробовым молчанием. – Ну что же, пусть буду Дикарь. А ты оружие-то убери. Тогда и поговорим.

– Баш на баш, – сварливо проговорил капитан, – ты мальца, а я оружие.

– Ты – оружие. Я – парня, – властно произнес новоиспеченный Дикарь, пережидая жгучую боль в груди.

– Хорошо. Будь по-твоему, – нехотя согласился капитан и с еще большей неохотой заткнул грозное оружие за пояс.

Дикарь ослабил хватку и отпустил дрожащего парня. Получив свободу, тот закашлялся, согнувшись в три погибели. В то же мгновение дайвер почувствовал, как силы стремительно покидают его. Он был недалек от того, чтобы рухнуть на палубу. Чтобы не упасть, ухватился за борт, стараясь сделать это размеренно и спокойно: ни к чему вызывать у команды подозрение в своей слабости. Видимо, он не рассчитал и движение все-таки получилось излишне резким, потому что сутулый мужчина отшатнулся, а рука капитана дернулась к поясу.

– Не бойтесь, – твердо сказал Дикарь. – Не обижу.

– А чего нам бояться? – наигранно усмехнулся капитан. – Нас много, а ты один. Да к тому же, это у тебя две дырки в спине. Тоже не сахар. Чего ты сделаешь? За борт сиганешь? В море тебе и полчаса не продержаться. До ближайших Гремучих островов миль десять.

– Десять миль, говоришь? – прищурился Дикарь. На второй вопрос «где я?» память снова поступила как последняя сука, загадочно промолчав в ответ. – А ты, значит, помощь оказываешь тем, кто просит?

– Ну… – замялся капитан.

– Так да или нет?

– Случается, – уклончиво ответил капитан.

– Тогда выполни просьбу, раз уж ты меня спас.

– Какую просьбу?

– Доставь меня к ближайшему острову. Вот твоя совесть, которую как ты говоришь, не все потеряли, будет чиста.

– Так-то оно так, – капитан вперил в Дикаря тяжелый взгляд. – Но с бабками-то, совести веселее будет.

– Ты загнул, капитан. Откуда у меня бабки? – Дайвер провел рукой по гладкому боку гидрокостюма.

– Да уж, – хмуро кивнул седовласый мужчина. – Ладно, раз обещал. Пойду тебе навстречу. Хрен с тобой – костюмчик свой мне оставишь. С дырками, он, конечно. Товар бросовый. Но хоть какой-то навар с тебя будет, – он широко развел руки в стороны.

Дикарь молчал, переводя взгляд с капитана на сутулого и обратно. Что-то подсказывало ему, что команда врет. Закрадывалось подозрение, что его и выловили из-за пресловутого гидрокостюма – уж больно небрежно озвучил предложение об оплате седовласый. Если так, ничто не помешает им пристрелить его при удобном случае. А, исходя из его состояния, такой случай вскоре представится. Самое неприятное заключалось в том, что молчаливая память подвела его, бросила в самое неподходящее время. Дайвер не помнил ничего, кроме того, что случилось уже здесь, на корабле, среди враждебно настроенной команды. Он понимал, что ранен и долго не продержится. Но как он умудрился поймать две пули и каким образом оказался в открытом море? Все ответы укрыла плотная черная пелена.

Человек вздохнул, не отрывая глаз от седовласого мужчины. Может, и остров, так заботливо предложенный ему капитаном, был ему никоим чертом не нужен. Но оставаться на палубе с враждебно настроенной командой, рискуя потерять сознание и, как следствие, жизнь – худший выход из положения.

– Договорились, – тихо сказал Дикарь. – Вези до острова. Костюм твой.

– Это дело, – впервые с момента знакомства капитан широко улыбнулся и тем подтвердил худшие опасения дайвера. – Только… Ты уверен, что он тебе нужен, этот остров? Я могу тебя на материк подкинуть. Свет, правда, не ближний, но…

– Вези на Гремучие.

– Как знаешь, – пожал плечами капитан. – Старпом. Заводи машину. Курс на Гремучие острова.

– Есть капитан, – без энтузиазма отозвался сутулый.

Палуба дрогнула. В глазах у дайвера помутилось. Он не слышал, как капитан бросил несколько слов проходящему мимо старпому. Изо всех сил Дикарь вцепился в борт – до побелевших костяшек пальцев стараясь удержаться на ногах и не лишиться сознания. Также на пределе сил он сосредоточился, мысленно вгрызаясь в реальность – в капли влаги, блестевшие на выскобленных досках палубы, в трещины на видавших виды снастях. Дайвер трижды глубоко вздохнул, концентрируясь на названии судна, красневшем на спасательном круге.

Ему стало легче. Дурнота отступила. Сознание постепенно прояснилось и ветер донес до дайвера негромкие вкрадчивые слова капитана.

– До берега недалеко. Но я бы на твоем месте, парень, с ранением не шутил. Советую тебе раздеться – пусть док осмотрит тебя… А то до острова твой труп довезем.

Судно качалось на волнах. Мерно рокотал двигатель. Дикаря опять повело. Палуба качалась, с каждым разом увеличивая амплитуду. Стараясь не делать резких движений, дайвер опустился на корточки и сел, привалившись к борту. От палубной настройки отделился блондин и медленно двинулся к Дикарю.

– Стой, где стоишь, – грозно рыкнул дайвер. – Я разденусь, когда увижу землю.

– Хорошо, хорошо, парень. – Док миролюбиво поднял руки. – Я просто хочу помочь.

– Верю, – сказал Дикарь и попытался улыбнуться. Но улыбка вышла кривой.

– Зря упрямишься.

Док присел на корточки, оставаясь на безопасном расстоянии. Их глаза оказались на одном уровне. И то, что дайвер там увидел, ему не понравилось.

– Слышь, парень, – опять подал голос капитан. – Док дело говорит. Места здесь глухие. За десять лет после начала заварушки, здешний народ совсем одичал. На Гремучих – вообще людоеды. Да что там! Людоеды – не худшее из зол. Там такое водится, что… Может, передумаешь? До континента…

– Нет. Вези, как договорились.

– Ладно. Я понял. Не дергайся. За тебя беспокоюсь – сожрут тебя в два счета. А так – док подлечит тебя, хоть продержишься малость.

– Разберусь. Сам.

– Ну-ну, – усмехнулся капитан.

Сквозь дыры в низких облаках светило солнце. Бухтел двигатель. Моросил слепой дождь, мокрой пылью оседая на лице. Палуба покачивалась, корабль носом вгрызался в пенные валы. Дикарь тяжело дышал. Боль, злобной собакой сидевшая на цепи, сорвалась с поводка. Она вгрызлась в желудок, кромсала на части легкие, прокладывая путь к сердцу. Каждый вздох он принимал как последний, все казалось, что ему недостанет сил заполнить кислородом легкие, конвульсивно сжимающиеся после каждого выдоха. Седой Океан, пробитый стрелами солнечных лучей, терял краски. Дикарь попробовал сжать руку в кулак и с отчаянием понял, что конечности его не слушаются. Звуки доносились до него издалека – искаженные, растянутые во времени. Плеск волн отдалился и шум двигателя внезапно смолк…

Наверное, его все-таки угораздило отключиться. Дикарь ударился головой о борт и только тогда открыл глаза. Прямо на него черноглазо уставился пистолетный ствол.

– Поиграли и будет, – твердо сказал капитан. – Скидывай портки. И не дури. С такого расстояния не промахнусь. Посмотрим тогда, проживешь ли ты с дыркой в башке.

Превозмогая чудовищную боль, сковавшую тело, Дикарь поднялся. Он не отрывал глаз от капитана.

– Много болтаешь, – выдавил дайвер из себя. – Сразу стрелять. Надо было. Пока возможность. Была.

– Много ты понимаешь в моих возможностях, – скривился седовласый мужчина. – В крайнем случае, снимем костюмчик и с трупешника. Если артачиться будешь. А так… Сделаю, как договорились. Вон твой остров на горизонте маячит. Ближе не подойду. Здешний народец уж больно неприветливый. Мне – костюм. Тебе… Жизнь.

Он не договорил. Дайвер воспользовался тем, что капитан отвлекся. Хозяин положения, он стоял на палубе, широко расставив ноги, водя стволом из стороны в сторону. Медленно, как будто хотел разглядеть остров, Дикарь перегнулся через борт. Когда капитан опомнился, было уже поздно. Боясь повредить костюм, он выстрелил, рассчитывая попасть в голову. Но промазал – пули просвистели у беглеца над головой.

Дикарь упал в воду, уже не чувствуя боль от удара о поверхность. Поднялся и опал столб брызг. Пенные разводы с шипением растаяли, обнажив гладкое тело волны, на котором расходились круги от дождя.

3

Европа в Средние века отличалась жестокостью нравов. За мошенничество и обман человека приговаривали к наказанию слепотой, которое и приводили в исполнение на редкость изощренно: раскаленным добела железным прутом водили у преступника перед глазами до тех пор, пока они не сварятся.

У нее непременно бы все получилось! Если бы не…

Если бы не что? Если бы ей не пришлось возвращаться за талисманом – единственной вещью, оставшейся от Чегевары?

Не все так просто. В конце концов, плевать на медальон – жизнь дороже. Но именно забота о собственном выживании и заставила девушку вернуться!

Веревка нестерпимо резала запястья. Кисти связанных за спиной рук давно потеряли чувствительность. Поначалу кляп, щедро пропитанный слюной, можно было терпеть, но потом во рту пересохло и тряпка, вбитая в горло, норовила проникнуть еще глубже. Девушка с трудом сдерживала приступы тошноты, с каждым выдохом подбирающейся все выше. Если ей станет плохо – все закончится смертью от удушья. Рвотные массы перекроют ей дыхание. Предсмертных хрипов, доносящихся отсюда, из подвала, не услышит никто. И тогда через пару часов Мирон найдет ее холодный грязный труп.

Последняя мысль несколько успокоила Киру. Мстительно переведя дух, она заставила тошноту ненадолго отступить. Сидеть на земляном полу, наспех устланном соломой, было также неудобно, как и лежать. Спину холодила стена, а боль в перетянутых запястьях, которые брат Мирона – Тимур – связал со знанием дела, отдавалась при каждом движении.

Но более всего, более темноты, духоты и боли, бесил кляп. Какой в нем прок? Кто услышит ее вопли из подземелья, даже случись ей вытолкнуть тряпку? Кто поспешит ей на помощь?

Никто. Теперь во всем мире не отыщется человека, желающего ее спасти. Горло у Киры сжал болезненный спазм: впереди ее ждала непрерывная цепь издевательств, которые будут становиться все изощренней день ото дня. Мирон – мастер на подобные штуки и границ его фантазии не признают.

Сказать себе, невинно хлопая глазами, что не догадывалась, чем в конечном итоге все обернется? Вранье. Подозревала. Еще тогда, два года назад, когда ее шестнадцатилетней девчонкой, вздрагивающей от каждого шума, привезли на лодке на сей богом забытый остров. Подумать только! Она так радовалась, что отныне одиночество, подступающее комом к горлу, стоило только вспомнить Чегевару, ей не грозит. Кругом люди – разные и не всегда доброжелательные, но это люди, а не твари всех мастей!

И радовалась девушка ровно до того момента, пока Мирон – местный царек – не стал подбивать к ней клинья. Глупо утверждать, что она не знала об отношениях между мужчиной и женщиной. Знала. Но Чегевара (светлая ему память) всегда говорил о взаимности. Обсуждая вопросы интимной близости, Че заканчивал пространные монологи фразой… он вообще все поучения заканчивал этой фразой. Да что там скрывать – и начинал, как правило, с нее.

– Доверие – это лезвие обоюдоострого ножа без рукоятки. Нельзя передать его другому, не порезавшись. Раны на руках зарастают быстро, раны в сердце – никогда. Будь осторожна, моя девочка. Человек – крайне лживое существо. Если ему что-то от тебя понадобится, даже голый, не имеющий ничего – он будет предлагать тебе одежду. В лучшем случае, предательство лишит тебя Веры, в худшем – жизни.

Вот те бы слова ей и взять за основу! А она развесила уши. Глупая восемнадцатилетняя девчонка! Че никогда не позволил бы ей страдать… Кира до боли зажмурилась, сдержав слезы. Воспоминания об ушедшем в небытие друге вряд ли придадут ей мужества и сил. Девушка мысленно назвала Чегевару другом. Но он был для нее всем. Отцом, старшим братом.

Спасителем.

Кира хорошо помнила тот день, почти десять лет назад, который забрал у нее всех: мать, отца, брата. Когда теплый, пахнувший мамиными пирогами с корицей и шумный – наводненный звуками из многочисленных компьютерных стрелялок брата – мир вдруг в одночасье поглотила бездна.

В тот день в школу Кира не пошла. Точнее, мама ее не пустила.

– Посиди-ка, девочка моя, денек дома, – обеспокоенно сказала мама, прикоснувшись губами к ее лбу. – Ты ночью покашливала. Зря все-таки мы вчера взяли тебя на шашлыки. Осталась бы с бабушкой. Я отпрошусь с работы и к обеду приду.

Кира возражать не стала. Тем более, что чувствовала себя хорошо, а дома можно найти столько неотложных дел! В комнате брата уже призывно охотилось на нее темное окно монитора.

Позже девушка так и не смогла ответить себе на вопрос: что же пришло первым? Странный гул, от которого задрожали окна на двадцатом, последнем, этаже, или внезапная темнота, словно раньше времени наступил вечер.

Кира оторвала голову от монитора и взглянула в окно. То, что она там увидела, заставило ее подняться и выйти на застекленную лоджию, откуда вид открывался не в пример лучше. Зрелище сплошной стены, надвигающейся с горизонта на город, заворожило маленькую девочку. Кира не видела, где кончалась стена и начиналось небо. Черная бездна росла, глотая город. Кажется, запоздало выли сирены, может быть, кричали люди. Наверное, в последние минуты перед гибелью город стал шумным, но память Киры сохранила только гул, от которого закладывало уши. И гигантскую волну, что постепенно закрывала видимое пространство. Рушились казавшиеся незыблемыми здания. Темная мгла накрывала вздувшуюся ленту объездной эстакады, гасила золото на куполах многочисленных соборов. Раздался оглушительный взрыв. И еще один, еще. Огненные смерчи рванулись в небеса, чтобы в следующее мгновенье потухнуть навсегда.

Оглохшая, с распахнутыми от ужаса глазами, в которых отражалась приближающаяся смерть, маленькая девочка застыла на балконе. Она так и не сошла с места, наблюдая за тем, как умирает город. Потом здание тряхнуло так, что Кира не устояла на ногах. Ее бросило на пол. Окна разбились, накрывая ее стеклянным дождем…

Кира очнулась ночью, на крыше. Непонятным осталось, каким макаром ее туда занесло? Рядом никого. Маленькая девочка лежала под звездным небом, на котором таял бледный диск луны. Она дрожала в своей легкой пижаме, обнимая себя руками, и плакала. До тех пор, пока в глазах оставались слезы.

Вокруг была тьма. Ветер и смерть.

Утром выяснилось, что выход с крыши закрыт. По крайней мере, для нее: отодвинуть стальную дверь ей оказалось не под силу. Восьмилетняя девочка умерла бы от голода и жажды, если бы через два дня не появился Чегевара. Он пришел, чтобы на следующие восемь лет заменить ей все, помочь принять и заново отстроить новый Мир.

Чегевара нашел девочку на крыше. Как рассказывал спаситель позже, он разглядел дрожащее от холода дитя в бинокль с крыши соседнего дома. Плавал он хорошо, поэтому для него не составило труда одолеть расстояние в несколько десятков метров. Че был невысоким, подвижным, с небольшой бородкой и усами, о которых продолжал заботиться до последнего дня. Пожизненный оптимист, он принял мир после катастрофы легко, как нечто, к чему следует только приложить руки и все станет приемлемым. Нерушимое правило «счастье – то, что ты создаешь» он соблюдал неукоснительно. В прошлой жизни у него остались бывшая жена и сын, с которым видеться после развода ему не позволяли. Что с ними сталось, доподлинно Че не знал. Его насмешливое отношение к жизни не сломила катастрофа, хотя старалась – бог знает как. Мать он похоронил давно, отца никогда не знал. К тому времени, как рухнул знакомый мир, все родственные связи оказались разрушенными – многочисленные цунами лишь довершили начатое. Че вспоминал о сыне с грустью, но без трагизма.

– Что же, – первое время он повторял слова особенно часто, – сына бог взял, зато дочку дал. Кем бы я был без тебя?

«А я, Че? А я?» – мысленно кричала маленькая девочка, прижимаясь к небритому мужчине.

Кира приняла его сразу, всем сердцем и душой. Че отвечал ей тем же. В мертвом городе, поначалу заполненным трупами, которые постепенно течение унесло куда-то на запад, спаситель нашел пристанище. В торговом центре на верхних этажах. Там в комнаты для отдыха с уцелевшими стеклами заглядывало солнце, каждый день пересчитывая оставшихся в живых. Над широкими кожаными диванами висела плазменная панель – мертвый осколок цивилизации.

Еды оказалось вдоволь. Первое время Чегевара как проклятый сутками напролет нырял в затонувшие складские помещения, выуживая все, что могло пригодиться. Консервы, пластиковые упаковки, баллоны с водой, инструменты, холодное оружие, одежду всех размеров и так далее. Он работал на износ и успокоился только тогда, когда решил, что все остальное переживет зиму. Че раздобыл даже надувную лодку, насос и многочисленные удочки. Он своими руками сложил печь из подручных материалов. Она поначалу дымила, но в конечном итоге сдалась под недюжинным напором экспериментатора.

Когда температура воздуха не поднималась выше плюс десяти градусов, они жарили на решетке рыбу. О том, каким спаситель оказался рыбаком, говорило то, что Кира вскоре смотреть не могла на рыбу. В одной из комнат он оборудовал нечто вроде огорода, собрав на импровизированных грядках многочисленные уцелевшие на верхних этажах растения. В другой красовалась гордость Че – библиотека, пополняемая всякий раз, когда названный отец затевал глубокие рейды в город, теперь состоявший из островов высоток. Вечерами, сидя перед камином, он просил девочку почитать. Начиналось, как правило, с классики, перемежаемой щедрыми комментариями Че. Но часто дело доходило до беллетристики – любимого чтива Киры – любовных романов и боевиков. Единственное, чего не принимала душа Че – фантастики на тему постапокалипсиса.

– Какая ж это фантастика? – говорил он. – Это реальность. А о реальности я знаю больше, чем они.

Вскоре идиллия разрушилась. Уцелевшие в городе люди отчего-то сокрушительно быстро теряли человеческий облик. И «богатства», которыми обладал Че, будили зависть. Они были другие, те люди. Всегда шли на контакт, держа нож за пазухой. Так говорил Че.

– Для иных людей цивилизация – только ширма, скрывающая истинную суть. Но вот случилась катастрофа, всю шелуху с них как ветром сдуло. И оказалось, что к этой шелухе прилипли все моральные ценности, которыми так гордилось человечество. И на поверку осталось только голое, бесчеловечное нутро.

Чегевара всегда пускал особо настойчивых на свою территорию, именно туда, где все было предусмотрено для встречи непрошеных гостей. Но… Че никогда не выпускал их живыми. Кира узнала об этом не сразу. Однажды…

Ах, о чем она думает сейчас, сидя в грязном подвале со связанными руками и кляпом во рту! В конечном итоге он предал ее! Предатель!..

Девушка всегда будет помнить тяжесть безжизненного тела, широко открытые стеклянные глаза, наблюдающее за ее бессмысленными усилиями. Она прижимала к себе мертвого Че. Трясла до изнеможения, словно бесконечные движения способны были вернуть ему жизнь. Она разжала объятия после того, как руки свела болезненная судорога. Осторожно положила мертвеца на бетонный пол, залитый кровью, и обессилено отодвинулась к стене. И до нее, наконец, дошло, что теперь между ней и одиночеством, сравнимым со смертью, никто не стоит.

Он… Он называл ее «мое солнце», не признавая уменьшительно-ласкательных прозвищ. Он был чудом, ее Че, вечно небритый Ангел-спаситель.

А потом приплыли они, люди с острова. Пришли с дарами, поманив ее давно забытым вкусом хлеба. И ей, в буквальном смысле сходящей с ума от одиночества, показались не такими уж опасными чужие улыбки на лицах женщин, неуловимо пахнущих мамиными пирогами.

Они поманили ее дарами, назвали забытым словом «сестра», всколыхнув со дна души горечь давно уснувшей памяти. Девушка поддалась на уговоры и поплыла с ними на остров. И, как муха, увязнув в липкой паутине собственной доверчивости, подспудно стала ждать приближения гадкого паука.

Пока не дождалась.

Кира сидела, запрокинув голову, затылком касаясь земляной стены, и не замечала, как горячие слезы катятся по щекам. Не нужно было возвращаться. И дело даже не в медальоне – вернее, образе богородицы на золотой цепи – единственной вещицы, оставшейся от Че. Там, в рюкзаке, спрятанном под половицей в бане, лежали нож, зажигалка, теплые вещи, лекарства – богатство, таким трудом добытое из посылок, которые Тимур привозил с материка. И забытая кем-то в стародавние времена лодка терпеливо дожидалась ее в Гиблой лагуне, куда ходить не каждый отважится.

Тянула, все откладывала побег, вот и дооткладывалась. На свою голову. Солнечным утром, когда настороженный лес впитывал влагу после ночного дождя, ничто не предвещало беды. Пели птицы, надрывались сверчки в траве – кто бы мог подумать, что этот день станет последним днем ее свободы.

Мирон перехватил Киру на мостике у ручья. Она несла обед для названных братьев на дальний выпас. Здоровенный темноволосый мужчина слегка за тридцать сжал ей предплечье. И, играя бицепсами на обнаженной по плечо руке, проникновенно заглянул ей в глаза.

– Сегодня в мой дом переедешь, – тоном, не терпящим возражений, сказал он. В карих глазах тлела похоть. Неприятная усмешка кривила чисто выбритое лицо. – С твоей родней я договорился. Много за тебя не попросят.

– Руку пусти, – сквозь зубы попросила она. – Больно.

– Вот это больно? – Мирон сжал ее предплечье до хруста. – Ты еще боли не знаешь. Но будешь характер показывать – узнаешь. Обещаю. Что было с Марицей помнишь?

Бывшая жена Мирона была ненамного старше Киры. Поговаривали, что побои свели ее в могилу. Но Лерка, одна из названных сестер, в темноте вечерней бани рассказывала более страшные вещи. Будто однажды на реке она случайно увидела голую Марицу и обомлела. Да, синяков было много – и свежих, и отдающих желтизной. На щиколотках и запястьях виднелись застарелые рубцы. Однако более всего впечатляли следы от ожогов и длинные порезы, на которых коростами запеклась кровь. Подобные разговоры велись тихо. Кто станет указывать главе клана Верховцевых? На острове царили патриархальные нравы и тон задавал тот, кто сильнее.

– Хочешь и меня в могилу загнать? – тихо спросил Кира. – Как Марицу?

– Будешь хорошо себя вести – поживешь.

Кира промолчала. Чуть позже, когда Мирон скрылся в лесу, она закатала рукав футболки и разглядела отметины, оставленные железными пальцами.

И после такой «теплой» встречи какой черт ее дернул вернуться? Обошлась бы как-нибудь без вещей. И медальон – к чему носить напоминание о том, кто навеки поселился в сердце? Нужно было бежать прямиком в Гиблую лагуну, отвязывать лодку и грести, грести до изнеможения. А потом, как известно, все течения ведут в затопленный город. Ищи ее свищи среди многочисленных островов-небоскребов!

Вместо этого девушка вернулась, неслышной тенью (как ей показалось) скользнула в баню. Метнулась в угол, присела на корточки, отрывая доску от пола. И в то же мгновенье в перестук сердца, шумом отдающийся в ушах, вклинились негромкие голоса, прозвучавшие за спиной.

– Это ищешь, девушка?

– Да рюкзачок свой заныканный. Чего ей еще там искать?

Кира обмерла. Не оглядываясь, она знала, что там, у входа, вальяжно расставив ноги, стоит Тимур, держа в руках ее рюкзак, а рядом, выглядывая из-за его плеча, злорадно ухмыляется Лерка. Та еще гадина.

4

«Редкий вид казни существовал в древней Руси, на который обрекали пойманных за побег крепостных. Человеку, соблюдая осторожность, чтобы он не умер от потери крови, надрезали живот и доставали толстый кишечник. Затем прибивали его конец к дереву и заставляли преступника ходить по кругу. До тех пор, пока он не отдавал Богу душу.

Волны подмывали низкий берег, оголяя корни деревьев. Закатное солнце красило багрянцем мокрые, вылизанные приливом до блеска ветви, лишенные листвы. Крутой песчаный откос, занавешенный сетью переплетенных лиан, бороздили глубокие норы.

Из темноты углубления высунулась черная, лоснящаяся морда с круглыми, немигающими глазами. Помогая себе когтистыми лапами, тварь выбралась из логова. Она пригнула голову, принюхиваясь к ветру, который принес прилив. Что-то встревожило чудовище. Тварь осторожно подалась вперед, выверяя каждое движение. Слишком светло для охоты, но голод не стал ждать наступления ночи. Широкая пасть, полная острых зубов, приоткрылась, впуская внутрь воздух. Пахло свежей кровью. Однако будоражащий аромат перебивал отвратительный запах, к природе не имеющий отношения. Добыча, испускавшая столь противоречивые запахи, лежала на отмели лицом вниз. Тварь утробно рыкнула, опустив морду к самому песку.

Человек. Худшее из того, что могла приготовить сегодняшняя ночь. Двуногие крайне опасные существа, особенно когда пускают в ход стальные когти и молнии, прожигающие насквозь. Лоснящуюся шкуру пробила дрожь. Тварь помнила, как это было. Память сохранила боль, мучительно долго заживляющую две раны в боку.

Чудовище оскалилось, навострив маленькие уши. Человек лежал неподвижно и признаков жизни не подавал. Отступать было некуда. Обычно тварь предпочитала свежую добычу, теплой живительной кровью заполняющую нутро. Голод лишил ее выбора. Каждое уходящее мгновенье приближало немощь, отнимало силы, ослабляло слух.

Осторожно погружая когти в мокрый песок, готовая сорваться и броситься на добычу, тварь приближалась к человеку. И в тот момент, когда опьянение от близости еды толкнуло вверх гибкое тело, человек повернул голову и открыл глаза.

Менять что-либо было поздно. Тварь распластала в полете длинное тело с бугрящимися под кожей мышцами…

Дикарь открыл глаза. Тьма, затопившая сознание, расступилась ровно за секунду до того, как стремительная тень накрыла его. Он не видел, что падало сверху. Инстинктивно, не отдавая отчет в своих поступках, он откатился в сторону. С шорохом острые когти вспороли в песок в том месте, где он только что лежал. Молниеносно рука мужчины скользнула за пояс, в одно из гнезд, пытаясь отыскать там оружие. Но ячейки оказались пусты. Стиснув зубы, Дикарь успел приподняться на одно колено, когда атакующая тень, оттолкнувшись от песка, бросилась на него снова.

Дайвер вскинул руку, стремясь перехватить чудовище за горло. Он разглядел огромные глаза, в которых мелькнул огонь заката, ощеренную пасть с кипящей на клыках слюной. Тварь оказалась слишком тяжелой. Пальцы скользнули по гладкой шкуре, лишь задержав нападение. Острые когти рванули предплечье, царапая эластичную ткань гидрокостюма.

На счастье Дикаря, материал, из которого был сделан костюм – предмет вожделения капитана яхты – натиск выдержал. Или почти выдержал… Длинные порезы на ткани разошлись в стороны, однако стальные когти кожу не задели. В противном случае кровь, хлещущая из ран, лишила бы его надежды на благополучный исход схватки.

Дайвера обдало зловонным дыханием. Лапа полосовала когтями воздух, пытаясь задеть добычу. Однако Дикарь не собирался ждать, пока гибкая тварь опомнится. Одной рукой удерживая рвущуюся к его горлу пасть, мужчина взмахнул левой рукой, метя в круглые глаза. В последнее мгновение тварь дернулась, но было поздно. С отвратительным чавкающим звуком Дикарь проткнул пальцем глазное яблоко, разрывая сетчатку.

Зверь коротко взвыл. Черное тело подалось назад. Обагренная рука Дикаря проткнула воздух: залитая кровью пасть отпрянула, подвижное тело отскочило в сторону, оставляя на песке темные брызги. Еще секунда и гибкая тень метнулась назад, скрывшись под сенью оголенных, раскидистых корней.

Тяжело переводя дыхание, превозмогая тупую, ноющую боль в груди, Дикарь поднялся. Дышать стало не в пример легче, прошла резь в сердце, словно оттуда вынули гвоздь. В закатном тумане таял горизонт. Даль была чиста. Ему удалось уйти живым с «Санта Клауса». И что самое удивительное – и новых дырок в нем не добавилось, хотя стрелял капитан на поражение. Более того, судьба благоволила к дайверу настолько, что позволила доплыть до острова. Как он умудрился не утонуть, будучи без сознания? Этот вопрос занимал Дикаря недолго. Он не помнил, кто он, как оказался в море и откуда взялись в нем дыры от огнестрельного ранения. Так стоило ли озадачивать себя очередным вопросом без ответа? Так случилось. И точка.

Превозмогая ставшую привычной тупую боль, дайвер нагнулся, окунул испачканную кровью руку в воду. Где-то внутри, на уровне подсознания отчетливо сформировалась мысль, внушающая спокойствие: все идет, как надо. И еще. Что это далеко не все вопросы, на которые ответов не будет. Жив – вот, что должно стоять на первом месте. А память… Что ж – хитрая мерзавка вернется, когда найдется чем ее приманить.

Догорал закат. На остров опускалась ночь. Темное время суток выгонит на охоту не один десяток тварей и ему, еще не оправившемуся от ранения, безоружному, следовало подумать об укрытии. Тяжело переставляя ноги, дайвер побрел вдоль берега в ту сторону, где берег пологим плесом обрывался у самой воды. Волны лениво накатывались на песок и отступали, оставляя пенные следы.

Темнело. Дикарь шел, с досадой отмечая, как стремительно остров накрывает ночь. Людоеды, о которых говорил капитан, вряд ли способны видеть в темноте, но вот твари всех мастей… Подтверждая его мысли, пустынный берег наводнили звуки. Издалека прорвался одинокий вой волка, ему вторил другой. Коротко и угрожающе всхрапнуло в кустах. Дайвер вскинул голову – в сумерках среди деревьев размытым пятном мелькнул чей-то силуэт и задрожала листва. Мужчина нахмурился, вглядываясь в будто притаившийся в засаде лес.

«А может, ну его, этот берег? – мелькнула предательская мысль. – Море уже спасло меня, раненого, так вполне возможно позволит и ночь пережить?»

За излучиной в пологий берег вдавалась бухта. На миг Дикарь зажмурился: ему показалось, что у него потемнело в глазах. Песок в лагуне, подступающий вплотную к невысоким деревьям, был черным. Ночь, вступая в свои права, несмело зажгла на небе бледный диск луны. В мертвенном свете складывалось впечатление, что песок на мелководье, накрытый мелкой рябью набегающих волн, двигался.

Дикаря обдало холодным ветром. Призраком, вставшим из могилы, между стволами неясным пятном опять мелькнул силуэт. Но не он привлек внимания дайвера. На противоположном берегу бухты, покачиваясь на волнах, темнела привязанная кем-то за кол лодка. Еще не веря в подобную удачу, Дикарь направился вдоль берега в обход бухты.

– Че, спаси меня. Если ты меня видишь, Че…

Вдруг услышал Дикарь женский голос и остановился как вкопанный.

Справа от него на поляну выскочила невысокая темноволосая девушка в джинсах и огромной, явно не по размеру, футболке. Не замечая ничего, она на секунду остновилась рядом с дайвером и помчалась дальше.

– Только не вдова-Прасковья, прошу… Че, спаси меня.

Негромкие слова, прерываемые стуком зубов от страха, донеслись до Дикаря.

Судя по всему, цель у них была одна: девушка бежала к лодке. Это дайвер понял сразу. И еще он понял кое-что. То, что она не успеет добежать.

У деревьев, отделившись от ствола, возникла огромная, выше человеческого роста, тварь. Она поднялась на задние лапы, прижав к мощной груди короткие изогнутые конечности, увенчанные блеснувшими в свете луны когтями. На овальном, безо рта, обтянутом светлой кожей черепе мерцали выпуклые глаза. На шее что-то шевелилось. Казалось, подбородком тварь зажала какого-то зверька, изо всех сил старающегося освободиться.

Позже, он так и не смог объяснить себе причину поступка, не укладывающегося в привычное представление об инстинкте самосохранения. Так или иначе, размышления и выводы последовали позже. Много позже.

А в тот момент, когда огромная бестия с бледной кожей, покрытой отвратительнымиуплотнениями (которые, казалось, способно пробить далеко не каждое холодное оружие) встала на дыбы, Дикарь понял, что ему не успеть. Девушка бежала без оглядки, темные волосы развивались на ветру. Она – то ли не замечала опасности, отчетливо выделяющейся на фоне искореженных низких стволов, то ли предпочитала не заглядывать смерти в лицо.

С досадой оглянувшись в поисках любого предмета, который можно использовать, дайвер поднял единственный, попавший в поле его зрения – увесистый камень. Времени на выбор лучшей позиции не осталось.

Тело сделало все само, без участия разума. Работали одни рефлексы, будто воплощая кем-то заложенную в него программу действий. Как атлет по метанию дисков, он бросил камень, опережая движение рванувшейся наперерез девушке твари. Он видел, как вздулись под неровной кожей мышцы, как хищно вытянулись вперед маленькие, увенчанные когтями лапы. И в тот же миг на огромный череп обрушился камень. Сколько-нибудь значительных повреждений удар не нанес, но он сбил зверя с курса.

Тяжело завалившись на передние конечности, тварь приземлилась метрах в трех от девушки. Свист брошенного камня, а более всего огромный белесый силуэт, вылетевший из-за деревьев и едва не обрушившийся на нее, остановил девушку. Она спотыкнулась, выпрямилась и вместо того, чтобы продолжить бег, замерла, заворожено глядя на то, как поднимается на дыбы страшная зверюга.

Хищник не торопился. Теперь, в ярком свете засиявшей на небе луны, стало отчетливо видно, как отвалилась вниз нижняя часть головы. Из темноты влажно отсвечивающего зева полезли наружу зазубренные длинные жвала.

Беспомощно разведя руки в стороны, девушка пятилась к воде. Защищаться ей было нечем. Она не замечала присутствия Дикаря. Зато того отлично видела тварь. Она сместилась вбок, не сводя с непрошеного спасителя круглых омутов глаз. Дайвер также по дуге двинулся ей навстречу. Неизвестно, какие инстинкты главенствовали в огромном черепе и как собирался действовать сбитый с толку хищник, нацеленный на легкую добычу.

Дикарь просчитался. Он предположил, что матерый зверь бросится на него, оценив как первостепенную опасность, но так не случилось. Неожиданно тварь бросилась в сторону трепещущей от страха девушки.

– Беги! – крикнул защитник поневоле.

И, не раздумывая ни секунды, кубарем покатился монстру под ноги.

Дикарь не видел, отреагировала ли как-то на его крик обреченная девушка, не знал, задела ли падающая тварь намеченную жертву. На тело дайвера обрушилась неимоверная тяжесть. Бестия перекатилась через него, полосуя жвалами по спине.

Режущая боль пронзила спину. Невзирая на раны, дайвер вскочил на ноги, обернулся в сторону застывшей на четвереньках твари. С выдвинутых вперед челюстей стекала жидкость, тяжелыми каплями зарываясь в песок. И Дикарь, не сводящий глаз с приготовившегося к нападению хищника, ясно осознал, что его шансы остаться в живых застряли на нулевой отметке. Он не сможет бесконечно уворачиваться от разъяренного монстра. Низкорослые деревья не служили защитой. Единственную возможность – вцепиться в горло – надежно перекрывала пара мощных ротовых челюстей. Но даже без них затея обречена на неудачу: пока он будет сдавливать горло, тварь порвет в клочья его беззащитное тело.

Чудовище подобралось, не сводя с человека горящих глаз. Крупная дрожь пробила неровную кожу. Страшные жвала втянулись внутрь. Опережая прыжок монстра, Дикарь метнулся вправо – туда, где в песок сиротливо зарылся камень, уже знакомый с устрашающей крепостью черепа твари. Не ожидавшая такого маневра, тварь опоздала. Судя по всему, она привыкла охотиться на двух ногах. Ее передние конечности провалились в песок, тяжелая голова ткнулась в клочья пожухлой травы.

Зверь охотился молча. В отличие от человека, который зарычал от боли. Через порезы на спине ветер студил исполосованную кожу, но это не ослабляло мучений. Превозмогая судорогу, выворачивающую руку из сустава, Дикарь дотянулся до камня и повернулся, готовясь встретить летящую на него смерть. И едва успел откатиться, оставляя на песке прерывистую кровавую дорожку.

На этот раз тварь сориентировалась молниеносно – коснувшись конечностями травы, она с шипением развернулась. Но секундной задержки дайверу хватило на то, чтобы жестко, вложив в удар всю силу, рубануть камнем по отставленной в сторону задней конечности. Короткое шипение монстра перебил хруст, в тишине ночи показавшийся оглушительным. Человек почувствовал, как под ударом сломалась голень твари, как прогнулась кость. Он еще раз приложил камнем по раненой лапе, прежде чем тварь извернулась и лягнула его.

Удар отбросил дайвера к изъеденному солью низкорослому дереву. Он ударился спиной о ствол. Яркий ночной мир вспыхнул всеми цветами радуги, потом стал стремительно выцветать. Таял лунный диск, погружая мир в темноту. Звуки борьбы стали отдаляться. На небе стремительно проехался по спирали лунный диск, сорвались с места и полетели куда-то в ночь и деревья, и трава, и монстр.

Вместо того чтобы убираться в логово зализывать раны, тварь, припадая на правую лапу, бросилась на человека снова. Дикарь рефлекторно махнул рукой с по-прежнему зажатым в ней камнем, метя в приближающееся к нему размытое пятно, на котором блестели два круглых омута. И – попал. Голова твари дернулась. Кожа на черепе разошлась, обдав дайвера фонтаном темной жидкости. Но тварь, войдя в раж и не обращая внимания на раны, продолжала молотить воздух короткими конечностями, задевая ткань на гидрокостюме. Дикарь бил по черепу, превращая голову зверюги в сплошное месиво, на котором уже не видно было глаз.

Дайвер чувствовал, что силы оставляют его. Крутилась ночь, менялись местами земля и небо. Из ослепительной круговерти, пробив искрящийся шлейф звездной спирали, из черной дыры распахнутого провала потянулась к нему пара отвратительных зазубренных челюстей.

5

В древнем Египте тех, кто пошел против воли фараона, варили в кипятке. Причем в огромный котел, под которым разжигали огонь, сливали нечистоты, чтобы продлить мучения человека. Считалось, что такая казнь, под лучами восходящего солнца, угодна богу Ра. В педантичной средневековой Германии осужденного варили в кипящем масле – но не сразу, а постепенно, вначале погружая в котел ступни, голени и так далее.

Девушка сидела в шезлонге на верхней палубе белоснежной яхты с ласковым именем «Кристина». Двадцатилетняя фотомодель с безупречной фигурой – такой же безупречной, как семидесятиметровая трехпалубная красавица. Бикини кораллового цвета сидело на девушке как влитое, едва прикрывая прелести. Она призывно улыбалась, то слегка разводя в стороны, то сближая длинные ноги. На щиколотке правой отливала вплавленными алмазами тонкая золотая цепочка.

Грифон сидел под навесом напротив, сжимая в руке стакан с виски. В благородном напитке плавились кубики льда. Другая рука плотно сбитого мужчины сжимала подлокотник кресла. На высоком лбу, у корней коротко стриженой шевелюры, основательно тронутой сединой, блестел мелкий бисер пота. Однако вовсе не жаркий солнечный день заставил мужчину покрыться испариной. И уж конечно не обнаженные прелести Адели, роман с которой продолжался более трех лет. Грифон едва сдерживал ярость, рвущуюся наружу. Еще ночью он был уверен, что держит ситуацию под контролем. Но минуты текли, складываясь в часы. Уходящее время плюс отсутствие информации поначалу внушали легкое беспокойство, постепенно обрастающее плохо контролируемой злостью. И воспоминания – слишком свежие – только подливали масла в огонь.

Этот ублюдок Хаммер перешел все границы. И как ни был слажен тандем, существовавший так долго, от него пришлось отказаться. Грифон ясно отдавал себе отчет, что на ближайшее время информационная изоляция сделает его абсолютно беззащитным. Руководитель крупнейшего пиратского картеля понимал и еще кое-что. Найти нового осведомителя – вопрос сложный, но решаемый. Трудно отрицать очевидное: вполне возможно, уже покойник Хаммер обладал доступом к информации, представляющей особую ценность – включая неоднократные покушения на пиратского барона, которые организовывало не оставляющее надежды его убрать спецуправление по борьбе с теми силами, что расплодились после катаклизмов. Не давали спокойно спать силовым ведомствам те средства, что текли мимо их цепких рук. Замену стукачу Хаммеру найти будет непросто. Однако чем сложнее задача, тем интереснее ее решать. Кроме того, Грифон имел все основания полагать, что после последнего, неудачного покушения спецуре необходимо какое-то время, чтобы прийти в себя и оправиться от сокрушительного поражения. Ситуация усугублялась еще и тем, что киллера, посланного убрать пиратского барона, опережала слава абсолютного профессионала, не имеющего за спиной ни одного проваленного дела.

Собственно говоря, из-за него, киллера, теперь кормящего рыб, и разгорелся весь сыр-бор.

– На этот раз все серьезно, – искаженный голос Хаммера в трубке неделю назад звучал как всегда бесстрастно. – Я назову тебе дату, но детали покушения мне неизвестны. Могу лишь добавить, что это именно тот киллер, о котором я тебе говорил. Вряд ли в ближайшее время управление отыщет профессионала такого уровня. Сработать необходимо чисто. Мобилизуй все, что можно…

– Оставь советы, – поморщился Грифон. – Я все понял.

– Это хорошо.

– Условия прежние?

– Нет. Обычная ставка повышается в два раза. Слишком многое поставлено на карту.

Уже тогда у Грифона мелькнула мысль: а не намерено ли осведомитель приукрашивает способности киллера, чтобы завершить договор фразой «ставка повышается». Но помолчав, основательно взвесив все за и против, реально оценив то, что выхода у него нет, барон согласился.

– И еще одно условие, – добавил Хаммер перед тем, как Грифон собрался дать отбой.

– Говори.

– Я должен видеть труп киллера. Это обязательное условие.

Если Грифона и удивили те слова, виду он не подал. Предоставить труп в качестве доказательства представлялось задачей несложной.

Как оказалось, интуиция на сей раз его подвела.

Для реализации заказного убийства, супер киллер выбрал весьма удачное время. День рождения Адели. Если бы Грифон не был предупрежден, возможно, это покушение стало бы последним в череде подобных и поставило бы жирную точку на его карьере. Но у киллера не осталось шансов – его ждали. С учетом сложившихся обстоятельств, вечеринка на «Кристине» не отличалась многолюдностью, организованная скорее для проформы, чтобы не вспугнуть убийцу. Как только гости разошлись, каждый метр семидесятиметровой красавицы был взят под наблюдение. И все равно, просматривая позже записи камер наблюдения, Грифон так и не смог точно уловить сам момент появления киллера: черной тенью он возник на палубе. И опять – неизвестно, чем закончилось бы дело, даже несмотря на беспрецедентные меры, если бы барон не перестраховался.

Грифон уже не помнил, когда в последний раз обращался к услугам двойника, но в ту ночь шестое чувство словно толкнуло его под руку. И вместо барона на верхней палубе, ловя взглядом огни далекого острова, стоял Макарыч. Даже при свете дня у Грифона неприятно сосало под ложечкой, стоило ему столкнуться с поджарым седовласым мужчиной лицом к лицу, а в полутьме южной ночи их бы спутала и мать родная. Пойди, найди другого двойника! Теперь – когда Макарычем пришлось пожертвовать.

Охрана опоздала на долю секунды. А быть может, и нет. Выстрелы раздались одновременно. Беспристрастные камеры зафиксировали не только смерть Макарыча. Прошитый пулями, за борт падал супер-киллер. Он был уже трупом, когда коснулся воды – сомнений у барона не было. Но… Аквалангисты, обшарившие дно, покойника не нашли. Тоже вполне объяснимо. В темноте ночи провести доскональный поиск не представлялось возможным. Течение в этих местах не то, чтобы сильное, но настойчивое. Скорее всего, под утро покойника вынесло в открытое море.

Так Грифон и сказал Хаммеру, накануне ночью посетившему яхту, чтобы без свидетелей получить причитающийся ему гонорар.

– Я могу показать тебе запись с камер. Он мертв, – твердо сказал Грифон, двигая по столу кейс, набитый купюрами – осведомитель предпочитал наличку.

Хаммер сидел напротив, надвинув на лоб капюшон толстовки. Он всегда являлся ночью, оставаясь в тени до такой степени, что Грифон с большой долей уверенности не смог бы описать его внешность. Однако крутому спецу было невдомек, что в распоряжении барона имелся один вполне приличный снимок, сделанный случайно на заре их взаимоотношений. В противном случае, Грифону пришлось бы довольствоваться малым: бледная кожа, чуть выдвинутый вперед подбородок, да полоска вечно сжатых губ.

– Значит, когда ты сказал мне, что сделка состоялась, ты меня обманул. Труп так и не нашли. – Голос Хаммера звучал спокойно. Его рука коснулась кейса. Чемоданчик подвинулся к новому владельцу и застыл на краю стола.

– Труп не нашли, – еще раз повторил Грифон, досадуя, что приходится признавать ошибку. – Но…

– Про записи я уже слышал, – перебил его осведомитель.

– Этого достаточно, чтобы убедиться – он мертв, – жестко сказал барон, пытаясь взять инициативу в свои руки.

– Я ведь предупреждал тебя, Грифон, что это необычный киллер. Я не зря сделал акцент на привлечении всех сил, имеющихся в твоем распоряжении.

– Ты собираешься меня учить, – против воли Грифон угрожающе понизил голос. Те, кто отправился на корм акулам с выпущенными наружу кишками, запомнили этот тон.

– Не собираюсь.

Хаммер сделал паузу, и пиратский барон собирался подвести итог, выпроводив осведомителя на палубу, где его ждал пришвартованный аквабайк. Положив руки на колени, Грифон привстал и был остановлен последней фразой.

– Дело сделано. И дело сделано плохо.

Такие слова были дерзкими даже для их непростых взаимоотношений: за меньшую повинность люди отправлялись на тот свет. Контроль той сферы, что избрал Грифон, предполагал жесткую иерархию и абсолютное подчинение. А основой всего, тем, на чем зиждилась власть – был страх. Он пронизывал сложную систему организации, расходился кругами по воде. А в центре круга стоял он. Барон. Дать слабину значило допустить промах, исправить который будет невозможно.

Кровь бросилась Грифону в голову. Его с трудом остановила мысль, что разбрасываться осведомителями такого уровня не стоит. Вот почему барон наступил себе на горло, стремясь спустить дело на тормозах.

– Следи за словами, – сдерживаясь, сказал барон. – Я выполнил условия сделки. Киллер мертв. Ставка выросла ровно в два раза. Как договорились.

Хаммер медленно качнул головой из стороны в сторону, выражая несогласие. Он подцепил кейс и поднялся. Одновременно с ним встал и Грифон. Его опять одолело предчувствие, что на этом все закончится. И снова он просчитался.

– Я хочу сказать тебе кое-что, – негромко начал осведомитель. – Ты не выполнил условие сделки. Как раньше говорили: нет тела, нет и дела. И еще – уговор дороже денег.

– Следи за базаром, Хаммер, – в голос барона прорвалась плохо сдерживаемая ярость.

– Это ты следи за базаром. Ты подставил меня. Я думал, что договариваюсь с деловым человеком, отвечающим за свои слова, а ты простой…

Что именно он добавил, Грифон не слышал – бешенство одолело его. Он не помнил, чтобы кто-нибудь так разговаривал с ним.

– Это говоришь мне ты? – прошипел пиратский барон. – Как ты смеешь, продажный ублюдок? Ты – который жрет с моей руки и получает бабки, продавая своих товарищей? Тварь…

– Не брызгай слюной, Грифон, – спокойно перебил его Хаммер. – Оставь слова для этой своей дешевки, Адели, для этой своей… – он добавил непечатное слово, повернулся спиной и, невзирая на красного от ярости барона, пошел к выходу. Но вдруг остановился и бросил через плечо. – Рассчитываешь, что новый дятел успеет тебе настучать? Так я тебя разочарую. Мочканут тебя нахрен. Я вообще, если хочешь знать, разговариваю с покойником.

Вот это была уже явная угроза и Грифон не выдержал. Он выхватил из-за пояса пистолет, мгновенно сняв с предохранителя, передернул затвор, досылая патрон в патронник. Одновременно с выстрелом Хаммер повернулся, взмахнув перед собой кейсом. Первая пуля угодила в замок. Дно у кожаного чемоданчика отвалилось и зеленокрылыми бабочками выпорхнули из распахнутого чрева сотни купюр. Хаммера накрыло бумажным веером, мелькающим в свете многочисленных бра. Прямо в бумажный круговорот Грифон выстрелил несколько раз. Раздался сдавленный крик, пиратский барон понял, что попал – кровавые брызги хлестнули влево, пачкая купюры.

Грифон бросился к выходу, отмечая, как мгновенно среагировала охрана: снаружи донеслись звуки выстрелов. Когда он появился на палубе первое, что бросилось в глаза – пятна крови на досках и испачканный красным борт.

– Догнать ублюдка! Убить! – заорал Грифон, наблюдая за тем, как быстро уносится в темноту аквабайк с бывшим осведомителем.

Не прошло и минуты, как десяток гидроциклов помчался по морю, рассекая волны.

– Привезите мне его труп! Труп! Если взять живым не получится! – кричал им вслед Грифон, переваливаясь через борт. – Слышите? Хочу видеть труп ублюдка! Иначе живыми не возвращайтесь!..

Так он кричал сегодняшней ночью и собственный крик продолжал звенеть у него в ушах. Скоро сутки, как от посланных вдогонку никаких известий. Хотя утром он отправил вслед еще с десяток проверенных людей на аквабайках и вертолет с профессиональными убийцами.

Солнце опускалось к морю, цепляя лучами гребни пенных волн. Пилот вертолета выходил на связь несколько раз – в этих местах все, связанное с радиоволнами, надежностью не отличалось. Сведения не утешали – ни следов Хаммера, ни той группы, что начинала погоню – обнаружить не удалось.

«Похоже, они перестарались, – подумал Грифон и криво улыбнулся, разглядывая длинные ноги Адель, которая тотчас приняла усмешку на свой счет. – Эти олухи решили дословно выполнить приказ. Не возвращаться живыми»…

6

Кастрация – казнь, часто применяемая в Древнем Китае к осужденным за насилие. Проводилась она прилюдно и была недолгой – приговоренный быстро умирал от потери крови.

Перед рассветом Кира сложила весла. Вернее, они выпали из обессиленных рук. На посветлевшем небе гасли звезды, таял бледный диск луны. Отупевшая от запредельного напряжения, мало что понимающая от усталости, с кровавой мутью, дрожащей перед глазами, девушка прижала руки к груди, баюкая их, как младенцев.

Поначалу она гребла от страха. В полной темноте, держа курс на россыпь звезд, которые Чегевара называл Ведром. Там, на горизонте, в абсолютном мраке прятался затопленный город. За два года многое изменилось. Однако Кира надеялась на то, что уцелели укромные места, в которых предусмотрительный Че прятал заначки на черный день. Она доберется до тайных убежищ, чего бы это ни стоило. Потому что она сильная.

Последняя мысль, основа самовнушения – спасательный круг, за который девушка цеплялась, когда силы оставляли ее. Снова и снова она черпала веслами темную воду, топила покрытые гнилью лопасти в вязкой темноте, чтобы заставить лодку сделать еще один отчаянный рывок.

Она сильная. Она сможет. Девушку удивляло то, что руки продолжают слушаться ее – онемевшие, бесчувственные до самых плеч. Суставы пронзала жестокая боль при каждом движении и только мысль, что каждый рывок отделяет ее от смерти, заставляла ее грести.

Существовал еще один довод, заставлявшей Киру делать невозможное. Этот довод лежал без сознания на корме лодки, кое-как обвязанный тряпками, оторванными от футболки, чтобы остановить кровь. Девушка не была до конца уверена в том, что не делит лодку с мертвецом. Когда Кира тащила по берегу страшно тяжелое тело, оставлявшее в песке две глубокие борозды, человек еще дышал. С отчаянным криком она перевалила его через борт, молясь только об одном – чтобы хватило сил. Девушка плохо помнила, как снимала веревку с крюка и толкала хлипкое суденышко по мелководью. Ее подстегивало осознание того, что самая страшная тварь, с которой и вооруженным до зубов охотникам справиться нелегко – вдова-Прасковья – может вернуться.

Потом, когда ненавистный остров слился с горизонтом, страх отступил. Настолько, чтобы освободить место для мысли, поразившей ее в самое сердце. Никто не спасал ее, кроме Че. Откуда взялся человек, поставивший свою грудь между ней и смертью, девушка не знала. Но бросить его, израненного – такое в голову не приходило.

«Беги!». Громкий мужской крик, прозвучавший как гром среди ясного неба, возымел прямо противоположное действие. Вместо того чтобы припустить, она застыла как вкопанная. А потом, дрожащая от ужаса, девушка пятилась к воде, наблюдая за схваткой. Вдова-Прасковья, огромная, матерая, с нитями шрамов, делившими на части огромный череп, не оставила невесть откуда возникшему защитнику ни единого шанса. Кира ясно понимала: как только тварь покончит с мужчиной, то займется ее трепещущим телом. Но что поделать, если неведомый защитник, возникший ниоткуда, поднял в ее душе настоящую бурю чувств! Кто как ни Че, наблюдавший за ней с небес, внял, наконец, ее просьбам и послал ей равноценную замену! Черной неблагодарностью с ее стороны будет бросить его, истекающего кровью, и уплыть в гордом одиночестве.

Человек долбил камнем по черепу, превращая голову монстра в кровавое месиво. Кира видела – странная тварь вошла в раж. Перед смертью вдова-Прасковья теряла всякое представление об инстинкте самосохранения. Как граната с сорванной чекой, она не могла подохнуть, не прихватив с собой на тот свет охотника.

Кира долго не раздумывала. Она метнулась к лодке. Взвыв от напряжения, девушка буквально вырвала весло из уключины. С ним наперевес она подоспела к месту схватки. Как раз в тот момент, когда спасителя оставили силы. На его лице, залитом своей и чужой кровью, яростным ожесточением горели глаза. Нижняя часть головы вдовы-Прасковьи отвалилась, выпуская из темноты зазубренные челюсти. В ту же секунду на изогнутый, в шишках и впадинах хребет обрушилось весло. Тварь зашипела, отстранилась, на секунду оставив мужчину в покое. И вот тогда уже Кира дала волю злости, которую жестко взнуздал пережитый страх – изо всех сил она била и била веслом по ненавистному телу твари.

Потом наступила долгая ночь, разделенная на тысячи гребков, толкающих лодку в темноту. Кира не хотела думать. Она гнала мысли прочь. Но против воли воспоминания лезли из всех щелей. Как приливная волна, воспоминания снова бросали ее в душный погреб, к сырости, к связанным за спиной рукам и ожиданию невыносимой боли, длящейся до конца дней…

* * *

Скрипнула, отброшенная кому-то под ноги дверца погреба. Из ослепительного круга света, что заставил Киру закрыть глаза, выдвинулась лестница. На верхней ступеньке прочно утвердились рифленые подошвы армейских ботинок. Дерево натужно стонало, когда спускался крепкий парень в камуфляже. Полными слез глазами смотрела девушка на обритого наголо человека, по-хозяйски застывшего посреди погреба.

– Ну что, сестра, – беззлобно спросил Тимур, – отдохнула? Не уяснила еще за два года, что здесь бегать можно только тогда, когда разрешу я. А я такого разрешения тебе не давал. А теперь вообще, – он коротко хохотнул, – сможешь сбежать без приказа только в одну сторону. На тот свет.

Бритый человек наклонился и безжалостно вздернул девушку за шиворот, как напроказившего котенка. Она с трудом утвердилась на ногах. От долгого сидения они затекли и плохо слушались. Кира пошатнулась, привалившись плечом к земляной стене.

– Тихо, тихо, невеста, – усмехнулся Тимур. – Успеешь еще показать себя. Ночью.

Она порывисто вздохнула, не отрывая от него взгляда, полного ожидания всех мыслимых и немыслимых несчастий.

– Чего вылупилась? Скоро Мирон вставит тебе по самое не балуй. Он знает, как научить тупых девок смотреть поласковей. Невеста… Смотрю, ты основательно подготовилась. К побегу, я имею в виду. Перетряхнул я твой рюкзачок. Чего там только нет. Ножичек… Славный такой. И достала где, главное? Но ничего. Я узнаю, – он замолчал, некоторое время разглядывая ее в упор. – Вот ты мне все и расскажешь. Только чуть позже. Когда Мирон научит тебя быть сговорчивей. А я лично никуда не тороплюсь.

Крепкий парень потянулся к кляпу, будто ненароком коснувшись ее груди. Он рывком вытащил тряпку изо рта и Киру едва не стошнило ему на ботинки.

– Э-э, поаккуратнее, – нахмурился Тимур, запоздало отодвигаясь. – Не пила еще вроде. Кстати, и не надейся. Брачную ночь проведешь в трезвом уме и твердой памяти. Мирон не любит пьяных девок. Двигай за мной. Бабы приведут тебя в порядок перед свадьбой.

И девушка пошла за ним, еле передвигая непослушные ноги.

Дальше все плыло как в тумане. Ее готовили к свадьбе так, как было принято в общине. В бане Киру долго мыли молчаливые женщины, прикасаясь цепкими пальцами к болезненно реагировавшему телу. Расчесывали волосы, нисколько не заботясь о той боли, что причиняют неосторожные движения.

Откуда взялась та белая мерзость, которую надели на ее еще влажное тело? Тонкая, гладкая на ощупь ткань так плотно обтянула ее, что Киру бросило в жар. Она смотрела на себя в зеркале и не узнавала эту омерзительно яркую женщину с затравленным выражением в светлых, как осеннее небо, глазах. На плечах черной волной лежали чисто вымытые волосы, а ниже начиналась обтягивающая гадость, заканчивающаяся выше коленей. И еще. Пытку довершали в тон платью туфли на каблуках, размера на два больше. Смотреть на эту… фрю было противно до тошноты.

Двигаясь как сомнамбула по щербатой брусчатке, Кира ощущала себя абсолютно голой, пробиваясь сквозь толпу, расступающуюся при ее появлении. В людском месиве, забитом цветными пятнами, как в реке со сброшенными нечистотами и разного рода хламом, девушка плыла крохотной утлой лодчонкой, выкрашенной по случаю праздника в яркий цвет. То и дело ее задевали. Но и без того она спотыкалась, увязая каблуком в очередной выбоине. Глухой рокот то накатывал приливной волной, то отступал, распадаясь на отдельные слова. Из водоворота сомнительных пожеланий «долгих и счастливых лет семейной жизни», чуткое ухо выделяло и сочувственное: «Пропала девка».

Солнечный день, означавший конец ее свободы, пропах людским потом и запахом перегара. И там, за поворотом, у слабого подобия молельного дома, где стоял улыбающийся Мирон, выбритый по случаю свадьбы, Кире виделся темный склеп с жуткой надписью «Смерть».

Ветер студил разгоряченную кожу, путался в зеленых ветвях, которыми украсили свежеструганную арку. В ореоле из солнца и зелени застыл дедок в длинной, до пят, домотканой рясе. На выпуклом животе отливал золотом крест.

Ни жива, ни мертва стояла Кира под аркой, до сведенных в тугой ком внутренностей ощущая крепкое пожатие Мирона, волчьим укусом сжавшее предплечье. Девушке казалось, что все происходящее – дурной сон. И теперь ей предстоит жить в этом кошмаре, без всякой надежды на пробуждение.

– Скажи да, невеста. Не видишь? Отец ждет, – вкрадчивый голос жужжащей осой вклинился в ухо.

Девушка выдохнула тяжело. И вздох, прошелестевший под сенью арочного свода, вполне сошел за слово согласия.

Дальше – хуже. За огромным, заставленным снедью столом в доме Мирона собрались все, кому была оказана честь. Люди пили, как экзотической приправой к блюдам наслаждаясь выражением безграничного отчаяния, застывшего на лице невесты. Но приглашенным было мало – спеша добавить остроты для вкуса, они кричали «горько», с садистским восторгом упиваясь страхом, явно проступавшим в глазах новоиспеченной «жены», когда она поднималась из-за стола навстречу крепким объятьям и похотливым поцелуям «мужа».

Мужчины и женщины поднимали тосты за здоровье молодоженов, наливая в стаканы прозрачного, как слеза, самогона. Кира нисколько не сомневалась: в скором времени им предстоит опять собраться за этим столом и пить. Не чокаясь. Зеркала заберут простынями, а в соседней комнате, утопая в тумане курящегося ладана, будет стоять гроб. И те же мужчины и женщины, удовлетворяя любопытство, пройдут мимо, разглядывая тщательно замазанные ссадины на обнаженных частях ее тела.

В тарелку Кире подбросили здоровый кусок молочного поросенка. Вид мяса, истекающего соком, вызвал у девушки новый приступ тошноты. Она насилу справилась с собой. Но не правила приличия остановили ее. Кира решила, что ее состояние будет на руку Мирону. Он с чистой совестью свернет застолье и проводит «уставшую невесту» в спальню наверху: вожделение дрожало в подернутом маслом взгляде, скользящим по ее обнаженным плечам и коленям.

Свадьба закончилась, несмотря ни на что. Кира поднималась по лестнице, ведущей на эшафот, держась за стену, жадно хватая воздух ртом – как рыба, бьющаяся на берегу. Она ждала кровати с железным оголовьем, металлических наручников, царапающих запястья – брачного ложа, на котором Мирону придется распять ее бессознательное, истекающее кровью тело, уже не оказывающее сопротивления. Она готовилась к стремительному отпору и намеривалась приложить все силы для того, чтобы не даться ему. В трезвом уме и твердой памяти. Конечно, он справится с хрупкой девушкой – здоровый, крепкий мужчина. Однако в ее силах сделать так, чтобы отравить ему радость от предстоящей ночи. Хотя бы ценой собственной жизни.

Все оказалось намного хуже. Так, как не представлялось и в кошмарных фантазиях.

Звонкий шлепок пониже спины втолкнул невесту в комнату, забитую колеблющимся светом десятков горящих свечей. Споткнувшись, девушка перескочила через порог и замерла, не в силах сразу осознать то, что увидела.

– Заходи, женушка, не стесняйся, – негромкий голос ввинтился в сознание. – Тут теперь все твое.

Кира не могла сделать ни шага. Кровати не было и в помине. У противоположной стены комнаты без окон темнело нечто, напоминающее дыбу. Огромный косой крест из впечатляющих бревен до потолка, на котором дрожало в мерцающем свете отполированное до зеркального блеска железо – вбитые в дерево цепи, скобы, обручи. Слева на низком столике отливали металлом какие-то устрашающие предметы. Справа, чуть в стороне, на треножнике стояла жаровня. Оттуда торчали длинные железные ручки с деревянными наконечниками. И над орудиями пыток, над полом в темных потеках в сумрачной духоте плыл вкрадчивый, спокойный голос садиста.

– Чувствуй себя как дома, хозяйка. Чтобы ты быстрее привыкла – все твои вещи в соседней комнате. Потом тебе покажу. Завтра хозяйством займешься, а сегодня у нас праздник. Тем более что я так давно этого ждал, – голос его упал. – От Марицы пришлось избавиться раньше, чем думал. Но меня понять можно. Красивая ты…

Не в силах оторвать взгляда от железных штук, Кира дрожала. Рука Мирона, скользнувшая вдоль спины, обожгла.

– Не так уж многие здесь побывали, как в деревне болтают, – продолжал мучитель тихим голосом. – А те, кто был, уже не расскажут. Так что мой тебе совет – слушайся меня, поживешь подольше. Ты такая красивая… как только тебя увидел…

Голос его прервался. Крепкие руки прилипли к обнаженной спине, потом поползли ниже, забираясь под платье. Мирон мягко подталкивал ее к дыбе.

– Есть только одно в этом продажном мире. – Хриплый голос садиста царапал слух. – Только одно – абсолютно незамутненное ложью и всякого рода притворством. Искреннее чувство… Вы, девочки, любите поиграть. Даже в постели. Целой жизни не хватит, чтобы разобраться: где правда, а где ложь. Да и не собираюсь я. Когда меня обманули в первый раз – он же последний, я понял, что больше так не будет. Только одно чувство неподдельно. Это – боль. Ты не представляешь себе, как искренне человеческое тело реагирует на боль. Ожог, порез, удушье… Как расширяются зрачки, как покрывается испариной тело, как… Как сжимается все внутри. Конвульсии – жесткие, страстные. Разве можно сравнить с оргазмом? Ты… Узнаешь… Зайка моя, я покажу тебе настоящую любовь…

«Еще несколько шагов и будет поздно, солнце».

Слова, сказанные другим мужским голосом – теплым и родным, Кира услышала в собственной голове. Они словно лишили ее страха. Пелена спала с глаз. Хриплый голос мучителя, горячее дыхание и липнущие к коже руки, толкающие вперед, разбудили не просто злость. Бешенство накрыло девушку с головой. Казалось, сердце подскочило вверх и застряло где-то в горле, перед глазами заметались огненные тени. Кира не пыталась просчитывать действия, она вспомнила то, чему учил ее Чегевара.

«Знаешь, раньше, когда девочки носили каблуки»…

Как кодовая фраза, открывающая доступ к новым возможностям, эти слова взорвали Киру изнутри. Что-то говорил Мирон. Обманутый ее покорностью, он хлопал девушку по ягодицам. Но несильно, не испытывая желания торопить события. Еще бы – его, сгубившего не одну невинную душу, впереди снова ждала целая ночь, заполненная девичьими стонами, криками, мольбами о пощаде. Он шептал пошлости, упираясь восставшим мужским достоинством пониже спины. Как ей хотелось ударить именно туда! Но в долю секунды прикинув его рост, Кира поняла, что это невозможно. А развернуться для того, чтобы ударить садиста в пах – такую роскошь он вряд ли ей позволит. Резкое движение должно начаться с удара, и долгая прелюдия способна испортить любое благое начинание.

Осознав это, не поворачиваясь, Кира собрала все силы для удара и саданула мучителя локтем в бок. Мирон сдавленно охнул, еще не осознавая опасность. И она не предоставила ему такой возможности. Одновременно перенеся тяжесть на левую ногу, она наступила каблуком на ступню. Еле слышный хруст перекрыл мучительный стон. Руки мучителя скользнули куда-то вниз, оставив ее в покое.

Девушка повернулась. Согнутый в три погибели Мирон, прижимающий к правому боку руки, навел ее на спасительную мысль. В тот же миг Кира ударила коленом в склоненное от боли, перекошенное лицо – и ясно ощутила, как прогнулась носовая перегородка. Колено обожгла боль, но девушке было плевать. Взвыв от боли, Мирон пошатнулся. Сквозь пальцы, прижатые к лицу, потекла кровь.

Кира обернулась в поисках чего-нибудь более весомого, чем ее кулаки и в тот же момент была наказана. Сильный удар отбросил ее к стене. Ее спасло то, что она успела отступить на пару шагов, в противном случае, Мирон накрыл бы ее собственным телом и последнее, что почувствовала бы она – неподъемную тяжесть, пригвоздившую ее к полу. Девушка отлетела к стене, попутно сбив ту самую жаровню, из которой торчали длинные металлические ручки.

– Сука, ты, сука! Непослушная, испорченная тварь! М-м-м… – взревел Мирон.

Из его горла понеслись нечленораздельные, булькающие звуки. Раненым зверем он бросился на девушку, лежащую на полу.

Превозмогая боль, пронзившую позвоночник, Кира вывернулась, пройдясь локтем по ощетинившемуся железу. Из распоротой кожи хлынула кровь. Липкие пальцы сжались на рукоятке. Девушка успела развернуться, чтобы встретить бешеного зверя лицом к лицу. Отбиваясь, она взмахнула рукой, только теперь осознав, что держит перед собой массивные клещи. В тот же момент Мирон занес ногу для того, чтобы ударить девушку под дых. Возможно, он заметил мелькнувшие в воздухе клещи, но отреагировать не успел – страшный удар обрушился на его ногу, угодив по колену. Вой, от которого у Киры заложило уши, поколебал свет десятков свечей. Тяжело, до последнего пытаясь сохранить равновесие, Мирон рухнул на четвереньки, упираясь руками в пол.

– С-с-су-ка, – зашипел он, поднимая на нее залитое кровью лицо.

Садист сделал попытку встать, но Кира лишила его этой надежды. Приподнявшись, она задела его щипцами еще раз, попав по голове. Удар получился смазанным – Мирон дернулся. Из содранной кожи и почти оторванного уха хлынул поток крови. Мучитель уже не выл – он стонал, пытаясь приподняться. Кира опередила его. Встав в полный рост, она перехватила удобнее орудие пыток, наверняка оставившее следы на телах тех девушек, которые нашли последнее спасение от садиста в могилах. Размахнувшись, испытывая чувство непередаваемой радости, она заехала щипцами по склоненной голове. Вложив в этот удар все свои силы.

Раздался хруст. Кости черепа прогнулись, выпуская наружу густое вещество, щедро залитое кровью.

– С этой минуты мы в разводе, зайка, – непослушными губами прошептала она.

Мирон валился набок, а она, разгоряченная, не в силах остановиться, помогала ему, нанося удар за ударом по настоящему месиву из осколков костей.

7

Избиение камнями – одна из самых распространенных казней на Востоке, которая сохранилась до наших времен. Сия печальная участь ожидала женщин. Тех, кто либо изменил мужу, либо убил его. Толпа забрасывала осужденную камнями до смерти. При этом выбирались камни поменьше, чтобы продлить мучения жертвы.

В черных глазных дырах запеклась слизь. Куски обгоревшей кожи облепили череп и, казалось, стоит их коснуться, как они шелухой осыплются на пол. Тело, едва прикрытое обугленной одеждой, застыло на боку.

Пожар удалось потушить. Огонь основательно прошелся по верхнему этажу. Кое-где обрушилась крыша. Однако нижние этажи, покрытые жирной маслянистой копотью, выстояли. Пепел, щедро залитый водой, чавкал под ногами, было трудно дышать, но Тимура беспокоило это в самую последнюю очередь.

Лучи восходящего светила несмело ощупывали комнату, в которой Тимуру удалось побывать всего раз – он помогал брату устанавливать тяжелую дыбу. С тех пор здесь немногое изменилось, если судить по разномастному железу, раскиданному по полу. Рухнувшая крыша накрыла страшное орудие пыток. Неяркий свет соскальзывал с покрытых гарью металлических предметов, мокрых от воды. И высвечивал, словно выставленный напоказ труп, отчетливо проявляя скрытые подробности.

– Хозяин, а Мирона-то того… грохнули.

За спиной раздался негромкий голос и Тимур с трудом, чтобы не закашляться, перевел дыхание.

– Без тебя вижу, – огрызнулся он. – Все обыскали?

– До самого последнего закутка.

– Никого.

– Нет, хозяин.

– Что Митяй говорит?

– Божится, что из деревни в сторону порта никто не выходил.

– Так. Что мы имеем? В доме девчонки нет.

– Так точно.

– Вокруг дома тоже.

– Все обшарили. Если бы отползла в лес и там сдохла – остались бы следы. Но все чисто. Слава-те, пожар сразу заметили…

– Так. Из деревни через ворота она не выходила. Если верить Митяю, – Тимур резко обернулся и вперил тяжелый взгляд в невысокого крепкого парня в камуфляже. – Так?

– Тимур, падла буду, – от неожиданности парень попятился. – Митяй и крысу заметит. Ты же знаешь, лучшего дозорного не найти. Это он тогда стаю заметил.

– Я помню. Но и на старуху… На всякий случай Василя с парой ребят в порт отправь.

– Сделаю. – Парень рванулся к выходу, но хозяин окликнул его.

– Шайтан, погоди.

– Слушаю.

– Не торопись. Если сучка дошла до порта – деться ей некуда. А если не дошла – кости найти всегда успеем.

– Точно, – Шайтан хохотнул. – Я знаешь, что думаю, хозяин. А может, не она это? В смысле, Мирона убила. Может, помогали ей.

– Вряд ли. – Тимур покачал головой. – Помогли бы ножом по горлу. Или пулей в голову. А здесь… По-бабски. Подручными средствами. – Он в сердцах пнул подернутые черным налетом щипцы. – Она это. Нутром чую.

– Никуда не денется. Найдем, сучку. Живой или мертвой.

– Лучше живой, – тихо уронил Тимур и, помолчав, добавил. – А если принять в расчет то, что через ворота она не выходила. Что остается?

– Даже не знаю. Тропинок в лесу много, но, сам знаешь, ночью…

– Знаю. И думаю, такая хитрозадая стерва вряд ли сунулась в лес, сломя голову. Вот поставь себя на ее место.

– Чего? Ну, ты скажешь, хозяин.

– Девка у нас без малого два года. Наслушалась всего. Сам знаешь, есть у нас одно место, куда никто из здешних не пойдет.

– Да ладно. Ты про Гиблую бухту? Кто ж туда по доброй воле сунется? Да еще в одиночку.

– Вот именно. Так она и подумала. Это для нас гиблое место. А для нее страшная сказочка, рассказанная на ночь. И ведет, к тому же, туда дорожка гладкая.

– И что? Из огня да в полымя? Сожрут ее там в два счета.

– Да пришлая девка! Что с нее возьмешь? Захотела на собственной шкуре проверить, так ли страшен черт. И отсидеться в безопасном, – он усмехнулся, – месте.

– Тогда проще. Нет ее в живых. Сто процентов. Точно тебе говорю. Там и костей от нее не останется.

– Останется. Что-нибудь останется. Обрывки одежды. Следы. Да что тебе объяснять. Бери с собой Вискаря с Зеленым. Оружие – я распоряжусь. Через полчаса выходим.

Гнетущее молчание за спиной заставило Тимура обернуться.

– Ну? Что я сказал? – грозно рыкнул он.

– Хозяин… Я…

– Через полчаса выходим. Без тебя. А твой труп с простреленной башкой вот здесь. – Он ткнул пальцем побелевшему Шайтану в лоб. – Твой труп останется только закопать. Потом, когда я вернусь. А пока… пусть жрут как падаль кому не лень…

– Будет сделано.

– Да, – уже в спину Шайтану, спускающемуся по лестнице, крикнул Тимур. – Родимчика возьми. У него нюх на тварей.

Оставшись один, Тимур некоторое время стоял, разглядывая проломленный в нескольких местах череп брата и обугленные обломки костей, торчавшие из голени.

– Клянусь тебе, брат, – неслышно, одними губами сказал мужчина. – Я найду ее. И если она жива… Я сдеру с нее кожу. И оставлю – живой – гнить на солнце, пока не сдохнет. Я постараюсь, чтобы ее крики долетели до тебя. На тот свет.

8

В древней Индии простолюдинов, заподозренных в связи с женщинами, занимающими высокое положение, приговаривали к казни: осужденному выжигали огнем кожу и оставляли умирать на солнце.

Тот день мог вместить в себя целую жизнь. Там было все: и радость, и счастье, и любовь.

И смерть.

Подступающие к озеру ивы купали длинные ветви в прозрачных волнах. Девушка стояла на берегу, по щиколотку в воде. Солнечные лучи путались в коротких рыжих волосах, создавая некое подобие ореола. Она и казалось почти богиней белобрысому мальчишке, плывущему вдаль. Девушка что-то крикнула, махнув рукой – юный пловец ответил, высунувшись по пояс из воды. Потом он набрал воздуху и ушел на глубину, с силой загребая руками. Светскользил вдоль десятков стеблей водяных лилий, прочными веревками тянувшимися вниз и исчезающим в темноте. Сорвать цветок у самой поверхности – слишком простое решение и по зубам любому слабаку. Нет, мальчишка привык решать сложные задачи, поэтому девочка, к которой он испытывал нежные чувства, достойна была поистине царского подарка – божественной лилии со стеблем, сорванным у самого дна. Чтобы стояла рыжеволосая богиня на берегу, не спуская восторженного взгляда с пловца, прижимая к груди ослепительно белый бутон с золотой сердцевиной, а у ног ее укрощенной змеей извивался не менее чем шестиметровый стебель.

Глубина пугала. В сгущающемся сумраке она казалась бездонной. Мальчишка плыл, касаясь рукой стебля – он боялся упустить его в темноте. Юный пловец быстро достиг дна и сразу начал действовать. Выкручивая прочный стебель у илистого дна, он не сразу понял, что стесняло его движения: ногу чуть выше ласт что-то держало. Пловец дернулся, пытаясь освободиться, но стало еще хуже. Зашевелилась, пришла в движение прочная сеть из десятков стеблей. И чем больше мальчишка трепыхался, тем вернее запутывался. Подобно мухе, угодившей в паутину, вдруг оказалось, что он не может пошевелить ни рукой, ни ногой – его конечности туго опоясывали петли. Потеряв всякое представление о том, где находится поверхность, пловец отчаянно бился, тем самым приближая неизбежный конец. И так легко представилось, как вместо цветка к ногам милой девочки волны вынесут его бездыханное тело.

Это было глупо и обидно. Красочная картинка, возникшая перед глазами, поразила мальчишку в самое сердце. Он замер, раскинув туго оплетенные конечности. Конвульсивный спазм, как предвестник удушья, перехватил горло. Постепенно водоворот стих, и петли, опутавшие руки и ноги, разжались. Одна за другой они скользнули с тела пойманной добычи, возвращаясь к состоянию покоя.

Осознав, что может двигаться, пловец с быстротой молнии устремился к свету, заливавшему поверхность. Только глотнув воздуху, кашляя и отплевываясь, он понял, что его рука сжимает стебель сорванной лилии. Продышавшись, мальчишка перехватил его зубами у самого основания и поплыл к берегу, на маячок – девушку в белом купальнике, призывно машущую рукой. В глазах мальчишки стоял туман, во рту была горечь, сердце билось как угорелое, а ребра болели. Он плыл, толком не умея осознать радость от того, что остался жив. Мальчишка рассекал волны, стремительно приближаясь к берегу. Следом за ним, метрах в семи, рывками скользя по воде, двигался роскошный белый цветок с золотой сердцевиной.

* * *

– Только попробуй умереть, только попробуй. После того, что я для тебя сделала. Неблагодарный – вот кто ты будешь после этого.

Черное и больное – то, что поселилось внутри, постепенно отступало. Сквозь глухоту прорезался свист ветра, негромкий треск и тихие слова. Скорее, бормотание, которое прерывали многочисленные всхлипы и вздохи.

– Только не умирай. Пожалуйста, имей совесть. Я ведь тоже не очень-то хочу. Жить. Но надо, милый, надо. Только не спрашивай меня – зачем…

Дикарь с трудом открыл глаза. Огненные сполохи выбрасывали вверх россыпь искр, прожигающих темноту. Постепенно в кромешной тьме проступали детали. На бетонном полу тлели угли. Со стен, почерневших от влаги, клочьями свисали обои. В углах громоздились обломки мебели, а напротив, в зияющем от пола до потолка оконном провале, тревожно вздыхала тьма. Лежа на боку, на матрасе, Дикарь практически не чувствовал боли. По крайней мере, ему так показалось. Ровно до того момента, как он попытался перевалиться на спину. Боль обожгла, стремительной волной пройдясь по телу. Едва удержавшись от стона, он не заметил, как его подхватили и удержали на боку.

– Тише-тише-тише, – возле уха раздался женский голос. И тут же вздох облегчения холодным воздухом обдал затылок. – Слава Че, ты пришел в себя. Лежи теперь тихо. Нельзя тебе переворачиваться. Я тебе раны на спине зашила. Пока ты без сознания был.

– Где я? – хрипло выдохнул Дикарь.

– Там же, где и я. В затопленном городе.

– Остров?

– Далеко отсюда. Не могла же я бросить тебя там? На съедение этой твари? Особенно после того, как ты меня спас. Ты меня, а потом я тебя…

Девушка говорила, заботливо поправляя ворох тряпья у Дикаря под головой. Из провала порывисто дул ветер, как судорожное дыхание чего-то большого, больного, испускающего дух в темноте. Оглушительно треснула деревяшка, покрывшись сетью огненной паутины.

Память смилостивилась над раненым и в одно мгновение воскресила и яхту, и остров, и девушку, и сражение с монстром. Но когда он попытался ухватиться за спасительную нить и размотать клубок, задав вопрос «кто я?» – снова отгородилась стеной ледяного равнодушия.

Дикарь заворочался, устраиваясь удобнее.

– Аккуратнее, ты, – ворчливо сказала девушка. – Тебе нужен покой. Ты потерял столько крови… Я вообще сомневалась, что ты выживешь. Но ты оказался крепким орешком, парень.

Дикарь ее не слушал. Он подтянулся и, превозмогая боль, от которой пошла кругом голова, пристроился у стены. И тут же девчонка принялась суетиться, подтыкая ветошь со всех сторон.

– Вот неугомонный, – с досадой выговаривала она. – Я тебя не для того спасала, чтобы ты у меня тут коньки отбросил.

– Ты меня?

– А ты как думал? Когда тебя вдова-Прасковья на части рвала, кто тебя спас? Святой дух?

– Какая еще вдова?

– Да так, – отмахнулась девушка, – в деревне эту тварь называли. Жуткая зверюга. Когда у нее выводок, она убивает всех без разбору. Просто так. Чтобы детенышам не мешали. И ведь не жрет, паразитка, как все звери. Раскидает трупы по лесу…

– А ты сама как там оказалась, в лесу, ночью?

Девушка смутилась.

– Потом расскажу. Когда ты оклемаешься, – ее голос дрогнул. – Ты лучше мне ответь, откуда ты на острове взялся? Там вообще чужаков не бывает! Чудо какое-то.

– Вот и я, – он сделал паузу, переводя дыхание.

– Что ты?

– Вот и расскажу тебе. Потом.

– А-а-а, – разочарованно потянула девушка.

Она присела рядом с ним, заботливо укрыв его ноги клетчатым одеялом. И только тут Дикарь заметил отсутствие на себе костюма. На груди, открывая перевязанное бинтами тело, топорщилась армейская куртка. Судя по всему, на ногах тоже что-то было, вроде теплых носков. Уточнять он не стал – не осталось сил.

– Костюм свой ищешь? – догадалась она. – От него одни лоскуты остались. Вон, я в угол бросила. Стоящая вещица. Она, наверное, и спасла тебя. Я вся измучилась, пока тебя раздела. А если бы штучки такие сбоку не открылись, вообще у меня ничего бы не получилось… Ну, тебе и досталось, парень, – она сокрушенно покачала головой. – Еще хорошо, что запасов хватило. В тайнике.

– Каком тайнике?

– Таком. Есть тут в городе такие местечки.

– И что там, в этих тайниках?

Девушка развернулась. Прямо перед собой он увидел огромные, синие, окруженные фиолетовыми тенями глаза.

– Оружием интересуешься?

– Есть немного, – согласился он.

– Одни слезы, – она махнула рукой.

– А все же?

– Пистолет Макарова. Пара обойм к нему.

Он порывисто, в два приема, вздохнул.

– На безрыбье.

– Тебя как зовут? – после паузы спросил она.

– Дикарь, – отозвался он.

– А меня Кира.

Он кивнул, давая понять, что услышал. Ее белое лицо в обрамлении густых темных волос, падающих на плечи, потекло вниз, как сгоревшая свеча. Следом за лицом стали оплывать бетоном стены. Со всех сторон, опаляя огненными брызгами реальность, потянулись жадными ртами сполохи огня. Сквозь пламенеющий туман донеслись до него тревожные слова «э-э-э, парень, не вздумай, слышишь?», но пелену не развеяли, нехотя уступив его разум тьме…

И тут же Дикарь очнулся от собственного стона. Точнее, ему только показалось, что прошло от силы несколько минут. Он по-прежнему лежал на боку. Когда он открыл глаза, в разбитое окно заглядывал рассвет. Падающее серое небо несло сонмище клубящихся туч куда-то за горизонт. Внизу простирался безбрежный морской простор, забитый пенными барханами. Свежий ветер студил лицо.

– Все, парень, – услышал он голос Киры. – Это был последний шов. Потерпи немного.

Дикарь дернулся, пытаясь сесть. Его мягко, но твердо остановили.

– Будешь дергаться, задену что-нибудь не то! Потерпи. Ты вообще уникальный. Ты это знаешь?

Дикарь только вздохнул в ответ, снова делая попытку приподняться.

– Вот нетерпеливый. Теперь можно.

Кира бормотала что-то относительно феноменальных способностей, помогая натягивать через голову футболку, а потом вдевая его руки в рукава куртки. Окончательно Дикарь успокоился, только сев и прислонившись спиной к стене.

Над костром, подвешенный на стальном треножнике, покачивался котелок. Обожженные выпуклые бока лизал огонь. Ноздри приятно щекотал аромат, исходящий от варева. Рот мгновенно наполнился слюной. Дикарь попытался вспомнить, когда он в последний раз ел и не смог. Память не сдавалась, не желая отвечать даже на такой безобидный вопрос.

Девушка расстегнула молнию на черной толстовке, колдуя над котелком.

– Не бог весть что, – словно оправдываясь, сказала она. Обмотав руку тряпкой, она сняла котелок с огня и пристроила среди камней. – Тушенка. Все, что было. Тебе обязательно нужно поесть, – твердо добавила она, как будто он сопротивлялся. – Ты больше суток был без сознания. Я не стала тебя будить.

Не прерываясь ни на секунду, Кира выудила откуда-то пару металлических мисок и ложкой принялась черпать из котелка аппетитно пахнущее варево.

– Никогда, слышишь? Никогда я не видела, чтобы так быстро заживали раны. А уж этого добра я навидалась, можешь мне поверить. Это какое-то чудо. Края сошлись, как будто уже месяц прошел – только красные линии остались. Я швы еще вчера сняла. Иначе вообще бы сегодня не вытащила. Все заросло. Я только антисептиком мазала – на всякий случай. Чудо чудом, а предосторожность не помешает. Слава Че! Я думала, столько времени пройдет, прежде чем ты оклемаешься. И ошиблась, представляешь?

– Это радует, – сказал он, только чтобы прервать словесный поток.

– Конечно, радует! – подхватила она. – Потому что нам тут засиживаться долго нельзя.

Дикарь вопросительно посмотрел на девушку, принимая из ее рук горячую миску с воткнутой в наваристый суп ложкой. Однако на этот раз словоохотливая девчонка промолчала. Он поерзал, основательно устраиваясь на матрасе. Дайвер не спешил задавать наводящих вопросов. Первой не выдержала Кира.

– Видишь ли, – сказала она, садясь на топчан, стоявший у стены. – Я думаю, что у нас и того дня, что мы здесь отдыхали, не было в запасе. Потому что тебе тоже не поздоровится.

Она замолчала. Дикарь подул на полную ложку, прежде чем поднести ее ко рту. Горячие разваренные куски тушенки, скользнув в пищевод, согрели его.

– Вкусно. И соли достаточно, – вырвалось у него. В ответ Кира метнула на него полный страстной признательности взгляд.

Обжигаясь, раненый отправлял в рот ложку за ложкой, наслаждаясь энергией, заполняющей его. Молчание длилось. Занятый едой, Дикарь не спешил форсировать события. Хотя по всему было видно, что девушке не терпелось все рассказать. Она порывисто вздыхала, покусывала губы, бросая на него короткие, полные нетерпения взгляды.

– Слушаю, – наконец, смилостивился он.

И тут же ее прорвало. Короткий рассказ дался ей с трудом. Особенно, когда коснулся несостоявшейся брачной ночи. Девушка запиналась, подыскивая слова, отвергая те, которые, как ей казалось, искажали смысл. Она мучительно долго подбирала название для пыточного устройства, стоявшего в комнате без окон, пока у Дикаря не сорвалось с губ первое, пришедшее на ум слово.

– Дыба, – подсказал он и Кира одобрительно посмотрела на него.

Мужчина видел, как волновалась девчонка, как тряслись у нее губы и полнились слезами глаза. Он не понял, каким боком во всем замешан некто Чегевара, чье имя она постоянно упоминала, а уточнять не стал. Слов было много. Их было слишком много – этих слов. А между тем, наступивший день разогнал тучи, допуская к морщинистому телу моря ласковые лучи солнца.

Дикарь не знал, как называлось чувство, заставляющее его выслушивать грустный рассказ. Может, оно называлось жалостью, а может, сочувствием. В той новой истории, которая началась на борту яхты, отсутствовали цели и задачи. Память не потрудилась оставить ему в качестве ориентиров принципы, ведущие по жизни. В голове оставалась куча нужных вещей – вроде той, что помогла ему влет определить марку наставленного на него ствола. Но, наверняка, были и ненужные вещи. Как та, что заставляла его слушать девчонку, не перебивая, спокойно воспринимая это обобщение – «мы». Наоборот, хаос в сознании, взбаламученный вопросами без ответов, оседал на дно и у кристально чистого будущего вдруг обозначился смысл.

– Короче, я тут прибрала, чтобы следов не осталось… Там, у матраса, берцы, посмотри, вроде твой размер. Нам нужно уходить, – тихо подытожила рассказ черноволосая девушка, не отрывая от спасителя полного невысказанной мольбы взгляда.

Кира произнесла фразу утвердительно, но он почувствовал, как она напряглась. Как замерла, заранее прикрывшись как броней опущенными углами рта и вздернутыми плечами от печального итога прокрученного в голове диалога. Его слов: «Нам? С какой стати? Никаких «нам» не существует». И своего печального ответа: «Как знаешь».

– Согласен, – сказал Дикарь, пытаясь отлепить непослушное тело от стены. – Нам нужно уходить.

Настроившись принять очередной удар судьбы, девушка оказалась не готова к щедрому подарку. Она вспыхнула, как маков цвет, озаренная таким светом радости, что мужчине стало не по себе. Кем его – измученного, с трудом восстанавливающего силы – считает черноволосая? Защитником? Пусть далек он от соответствия этому высокому званию, но постарается приложить все силы, чтобы оправдать надежду этого доверчивого существа. Наверняка, добрый поступок зачтется ему на том свете. В том случае, конечно, если здесь и сейчас – еще этот свет.

Дикарь обулся. Пошевелив пальцами ног, с удивлением понял, что ботинки подходят ему по размеру. Он поднялся, пережидая приступ острой боли, постоял, держась рукой за стену, впервые оценивая себя в полный рост. На нем красовалась вполне приличная армейская куртка, штаны защитного цвета, подобранные чудесным образом.

– Где оружие, Кира? – спросил он, оторвавшись от разглядывания собственного обмундирования.

– Сейчас.

Девушка порхала, укладывая в рюкзак зажигалки, фонарь, нож, веревку, лекарства и кое-что по мелочам. Потом она исчезла и возникла прямо перед ним, протягивая старенький «макаров». Дикарь взял оружие, привычно передернул затвор, с удовлетворением отметив, что пистолет недавно разбирали и смазывали.

– Сама? – не отрывая глаз от ствола, чья тяжесть разом прибавила ему сил, спросил дайвер.

– Ага, – довольно усмехнулась она. – Пока ты отдыхал.

Он хмыкнул. Убрал пистолет за пояс, бросил запасной магазин в карман и двинулся вдоль стены, за которой терпеливо дожидался путников сумрак, к дверному проему. Спину нещадно тянуло, словно вся кожа, сколько ее было, собралась в складку где-то в районе лопаток. Однако режущая боль, без которой он себя не помнил, отступила. Мужчина остановился у сгнившего косяка и обернулся. Девушка стояла посреди комнаты и смотрела на него полным восхищения взглядом. Потом она вздохнула и накинула ремень от рюкзака на плечо. Дикарь потянулся за вторым, но Кира упрямо качнула головой.

– Даже не думай, – безапелляционным тоном подтвердила она серьезность своих намерений. – Два рюкзака я еще донесу. А вот тебя – вряд ли.

– Куда идти, ты знаешь? – Он спорить не стал.

– Нам нужно пересидеть. Пока суть да дело. Отведу тебя.

– Нас.

– Ну да. Нас. Знаю я одно надежное место. Не век же они будут тут меня искать. У них там урожай, скотина… Пройдет время, все успокоится. Ты пока сил наберешься. А там – думать будем.

Он согласно кивнул.

– Можешь облокотиться на меня, если совсем плохо станет. Я сильная. Я выдержу.

– Веди уж, силачка, – усмехнулся Дикарь. – Надеюсь, место надежное.

– И я тоже надеюсь, – почти неслышно буркнула она.

Он нырнул в сырую темноту следом за девушкой. Когда глаза привыкли, дайвер разглядел лестницу многоэтажного дома, уходящую наверх. Внизу все было затоплено. Серая муть колыхалась. Накатывающие волны затапливали ступени и отступали, обнажая покрытый черной слизью бетон. Прямо по курсу темнела шахта грузового лифта. С потолка, теряющегося в непроглядной тьме, свешивались стальные канаты. Между ними, на уровне межэтажного перекрытия дрожали от порывов ветра многослойные паучьи сети. В белесых нитях лениво вздувалось что-то живое. Дикарь не заметил, как сам собой в его руку прыгнул пистолет.

– Нет-нет, – тихо сказа Кира. – Не трогай ее. Она безобидная. Если в нее не стрелять, конечно.

Невзирая на успокаивающие слова, Дикарь не спешил убирать оружие. Он думал, что придется подниматься и заранее прикидывал, как сэкономить силы. Однако, вопреки предположению, наверх они не пошли. Слева от шахты лифта в углу обозначилась стальная, перекосившаяся, в ржавых пятнах коррозии дверь. От толчка она распахнулась, задев углом бетон. Кира остановилась на пороге, достала из рюкзака фонарь и включила его, обозначив петляющую среди мусора дорожку.

– Все будет хорошо, – обнадеживающе сказала она, прежде чем шагнуть в заваленный хламом коридор.

И в то же мгновение, словно в противовес ободряющим словам, вдалеке послышался едва различимый шум мотора.

9

В древней Японии на потребу публике, жаждущей зрелищ, от которых стыла кровь, враги императора приговаривались к пытке, которая называлась «человек-свинья». Осужденному отрубали руки и ноги, ослепляли, вырезали язык и бросали в хлев, как правило, к свиньям, где лишенного зрения и речи, изувеченного человека ждала мучительная смерть.

Лодка прошелестела днищем по песку и прочно увязла в грязи. Далекое солнце выкатилось из-за горизонта, освещая остров – будущую могилу для пяти штрафников. Развалины старинного сооружения, маячившего на пригорке, только усиливали ассоциации со склепом.

Михась подвинулся на сидении, в такт его движению коротко звякнула цепочка на наручниках. Остров ждал. Похоронивший в развалинах не одну заблудшую душу, он ухмылялся, щеря распахнутую пасть разрушенной крепостной стены, полную дыр, оставшихся от бойниц. В предрассветном тумане блестела влага на старинной кладке, среди зарослей лиан, занавесивших обломки некогда грозной крепости.

– Прибыли, смертнички, – усмехнулся Симон, старший из охранников.

«Не дождешься», – скорее смерти, чем бойцу бросил последний вызов Михась. И в то мгновенье, когда ноги седовласого охранника, первым соскочившего на берег, коснулись земли, сжатая пружина распрямилась и выбросила штрафника за борт. Невысокий боец не успел оглянуться, как шею его перехватила стальная удавка. Цепью, стягивающей наручники, Михась захлестнул горло противника и развернулся, прикрываясь охранником. Его, пятившегося по берегу, провожали темные точки автоматных стволов.

– Не дури, Михась, – спокойно сказал Симон. – Отпусти Велюру. Тебе никуда не деться отсюда.

– Я так не думаю, – прошипел смертник, удерживая почти на весу хрипящего от боли бойца. – Выходите из лодки.

– Хорошо, мужик. А дальше-то что будешь делать?

– Все из лодки! – крикнул Михась. – Я сказал!

– Спокойно, не суетись. – Симон вскинул автоматный ствол. – Давайте, штрафники, высаживайтесь. Кто первым дернется – получит пулю в лоб. Досрочно.

У Михася блеснула надежда, что кто-нибудь из четверых, невзирая на предупреждение, бросится на охрану. Поднявшаяся буча могла закончиться чем угодно. Но призрачная надежда умерла, попираемая ногами неудачников, безропотно ссыпавшихся на берег.

– Все на колени, руки за голову! – рявкнул Симон, перехватывая инициативу. И, прежде чем Михась успел возразить, четверо обреченных выполнили приказ, погрузив колени в мокрый песок.

– Э! Симон! Хорош командовать. Тут есть один командир! Это я, – зло сорвался Михась.

Для подтверждения серьезности намерений он усилил хватку. Седовласый хрипел, царапая ногтями стальной ошейник. На его поясе болталась кобура, но нечего было и думать о том, чтобы завладеть оружием. Стоило дать слабину и открыться – риск поймать пулю головой увеличивался стократ. Слишком хорошо знал Михась, каким отменным стрелком был Симон.

– Я убью его! Теперь бросайте оружие! – приказал Михась. Он старался агрессивным тоном, на который только был способен, придать себе сил. Он отлично понимал, что охранники вряд ли пойдут на это. Симон с легкостью пожертвует одним из своих людей, если возникнет реальная угроза для жизни. И тем, что Михась еще был жив, он был обязан тому, что начальник пока не отнесся к происшедшему серьезно.

– Бросайте оружие, мать вашу! – крикнул Михась, с досадой отмечая, как кривая ухмылка перекосила лицо Симона, и так рябого, страшного, с выступающими надбровными дугами, под которыми прятался хитрый взгляд.

– Ты загнул, мужик. На что ты надеешься? С острова хода нет.

– Не переживай за меня. За себя переживай. Пошли все на хрен из лодки!

– Ага. Помечтай.

– Решил дружком пожертвовать? – злорадно усмехнулся Михась. Охранник в его руках задыхался. Его лицо посинело, на губах выступила кровь.

– Все под небом ходим.

– К черту! Тащи ключи от наручников!

– Угомонись, сынок. Ты знаешь правила. У меня нет ключей. Они лежат вон под тем камнем у стены.

– Ублюдки. Вы все ублюдки. Ладно, хоть оружие у нас будет. А то хороши правила – с голыми руками на острове…

– Зачем тебе оружие, Михась? – добродушно спросил Симон. – Когда на тебя такая махина надвигается? – он замолчал, устремив беспокойный взгляд куда-то за спину Михася.

Штрафник не оглянулся. Он только едва повернул голову, попавшись на старую как мир уловку. Но Симону этого оказалось достаточно. Автомат в его руках дернулся и плюнул огнем. Голова у Михася запрокинулась. Сквозная пуля, с фонтаном крови выходя из правого виска, разворотила ему полчерепа и вынесла ошметки мозга.

Тело Михася еще дергалось на песке, рядом кашлял охранник, пытаясь втянуть в легкие спасительный глоток воздуха, когда Симон по-хозяйски ступил на берег. Он повел оружием из стороны в сторону, пересчитывая автоматным стволом стоявших на коленях штрафников.

– Ну что, смертнички, – невозмутимо сказал он. – Повеселились и хватит. Правила прежние. Тот, кто дойдет до северной части острова – выживет. Грифон слово держит. Прощайте.

Он отступал, держа на мушке обреченных на смерть людей, пока не занял свое место в лодке харкающий кровью охранник. Один из бойцов толкнул судно от берега – без груза оно легко скользнуло по мелководью. Симон, с ходу перепрыгнув через борт, негромко скомандовал «полный вперед». Мотор завелся, лодка развернулась и понеслась в открытое море. Никто из охранников так ни разу и не обернулся в сторону безмолвных пленников острова.

Первым поднялся худощавый парень. Копна светлых, кудрявых волос, убранных в хвост, растрепалась. Пряди упали на выпуклый, покрытый испариной лоб, закрывая глаза. В морской дали, увлекая за собой пенный след, неслась к горизонту лодка. Поднималось солнце, согревая лучами утонувший в развалинах остров. Парень поднял голову: в ослепительном небесном океане таяли белые барханы легких облаков. Быть может, это зрелище единственное, которое предстоит забрать в могилу. В качестве багажа – того самого, чем предстоит любоваться, прожигая вечность.

– Как ты, Димон? – спросил невысокий коротконогий парень в камуфляже. Его нижняя челюсть была так далеко выдвинута вперед, что казалось, он дурачится. Он поднялся, стряхивая с колен мокрый песок.

Светловолосый уныло улыбнулся, опуская голову.

– Держусь, – после паузы отозвался он и так глубоко вздохнул, словно этот вздох был последним в его жизни.

– Димон, это, – крепыш потянулся к нему и добавил тихо, чтобы никто не слышал: – Вдвоем вроде как больше шансов.

– Думаешь, они есть – эти шансы? – против воли Димон улыбнулся. Странное дело – собственная вымученная улыбка едва не выжала из него слезы.

– Надежда есть, – хмыкнул крепыш.

– Мне бы твою уверенность, Русел.

– Днем раньше, днем позже, – по широкоскулому, добродушному лицу Русела поползла улыбка.

– Лучше полувеком позже, оптимист. Я бы согласился, – бросил светловолосый.

– Раньше думать надо было, – встрял в разговор Кучер, накаченный, крепкий, с черными длинными волосами, падающими на лицо. Он поднялся, смачно сплюнул под ноги и пошел к крепостной стене, туда, где под камнем предполагались ключи от наручников.

– Чья бы корова, – проворчал Русел, прожигая спину парня в короткой куртке взглядом, полным ненависти. – Идея-то твоя была.

Но Кучер не оглянулся. Он шел – уверенный, широкоплечий – по пути с шумом откидывая камни, попавшие под ноги.

– Умник, – выдавил ему вслед крепыш.

– Что теперь об этом? – вздохнул Димон. – Пойдем. С него станется потом закинуть ключ к чертям собачьим.

Русел кивнул и поспешил следом за Кучером.

Димон постоял, провожая глазами товарища. Потом повернулся к коротко стриженому парню, почти мальчишке, по-прежнему стоящему на коленях. На высоком лбу, у корней волос блестели капли пота, тонкие губы дрожали, пытаясь протолкнуть слова.

– Хватит страдать, Бодя. Пошли. – Димон пнул песок, поднимая облако пыли.

– Я говорил. С самого начала говорил, – тихий шепот вплелся в шорох оседающего песка. – Предупреждал…

– Заткнись.

– Не надо было брать… Говорил. Кучер заставил… Меня. Вы все меня заставили! Я не виноват! – его крик с надрывным хрипом вырвался из легких. – Вы! Подставили меня! За что я должен умирать?! Я был против с самого начала!!!

– Заткнись!

– Грифон! – Бодя запрокинул голову в небо и завыл. – Я не виноват! Меня подставили! Прости!

– Бодя, какого хрена? Теперь?

Но парень его не слушал. Он рыдал, прижимая к лицу руки.

– Ну же, Бодя, успокойся. Может, не все так плохо…

– Вы говорили: возьмем все, свалим на континент, никто не узнает, – сквозь рыдания доносились слова. – Хватит денег до конца дней… Хрен кто найдет…

– Возьми себя в руки!

– Грифо-о-он!

Парень опять завыл и Димон мысленно махнул рукой.

– Ладно, как знаешь, – устало сказал он. – Ключ оставлю на камне. Бывай.

Светловолосый развернулся и пошел к стене, оставляя за спиной плач и причитания. Он видел, с каким наслаждением Кучер потирает освобожденные от наручников руки. Возникла короткая перепалка и блеснувший на солнце металл полетел в сторону Русела, ловко подхватившего ключ на лету.

– Каждый сам за себя, – процедил сквозь зубы Кучер. Он свернул наручники и убрал в карман куртки. – Прощайте, мальчики.

Едва сдержавшись, чтобы не ударить широкоскулое лицо Русела, Кучер двинулся вдоль стены, пытаясь развалинами отгородиться от слюнтяев, загубивших дело. Будь его воля, а точнее, будь оружие хотя бы с двумя обоймами, хрен бы он позволил провожать его такими взглядами. Пара выстрелов в упор положили бы этому конец. «Кто виноват?». Кучер точно знал ответ на этот вопрос. Виноватый остается лежать в луже собственной крови, с дыркой в башке, нелепо дергая ногами.

Кучер шел, зная, что его спину сверлят как минимум две пары глаз. На Бодю можно не рассчитывать – его всхлипы далеко разносятся по острову. Он всегда был слабаком. Его вообще чрезвычайно просто оказалось заставить пойти на дело. Хотя – вот парадокс – первое впечатление от знакомства было прямо противоположное. Казалось, крепкий парнишка с упрямым взглядом – тихий омут, в котором водятся черти. А на поверку оказалось, там нет и мелких рыбешек. Одна муть. И вся кажущаяся крутотень треснула, как скорлупа на недоваренном яйце, выпуская наружу мягкое беззащитное нутро.

Идея сбежать с деньгами Грифона, подставив под удар другую группу, принадлежала ему, Кучеру. Таким удачным виделся расклад – воспользоваться возникшей перестрелкой при передаче денег и свалить. Пойди потом, докажи, где концы. Но Грифон доказал. И доходчиво, сука, доказал. Кучер был уверен, что Шелупонь мертва! Он сам выстрелил ей прямо в сердце. Но девчонка выжила. И рассказала много чего интересного. Достаточно, чтобы нащупать слабое звено. То самое, что сейчас размазывало сопли по лицу. Михась – тот был мужик. Только вся эта бравада с захватом заложника смотрелась полной безнадегой. Так хоть бы Велюру с собой захватил – и на это духу не хватило.

Кучер точно знал, на чьей стороне удача. Это три придурка, оставшиеся за спиной, пусть считают себя неудачниками. Он – счастливчик. Живой, невредимый. В его лицо дует свежий ветер, а ноги попирают булыжную мостовую. А мог валяться с пулей в башке – в лучшем случае. О худшем думать – фантазии не хватит. От подопытного кролика в лаборатории Хирурга, с той хренью внутри, от которой заживо гнило тело и лопались глаза, в то время как ты с блаженной улыбкой начинал жрать самого себя. До принудительных забросов в затопленный город – вот где настоящее веселье – на потребу тварям и людям, уже мало чем отличающихся от монстров.

А остров? Пусть будет остров. Страшных слухов ходило о нем будь здоров. Говорили, что живым отсюда никто не возвращался, да и мертвым – лишь иногда и то расчлененным на запчасти. Ничего, Кучер разберется. Плохо, что из оружия – одни наручники с цепью. Но он воспользуется методом покойного Михася, будет рвать монстров на куски, вгрызаясь, как зверь, зубами в горло. Он выживет. А о смерти пусть думают неудачники.

Кучер шел вдоль развалин. С одной стороны тянулись дома, с другой стена. Порой он останавливался, прислушиваясь к звукам, что нес ветер. Он не собирался пересекать остров. Правила – для других. У него собственные представления о том, что нужно делать. Для начала следовало найти убежище. На острове была цивилизация, значит, реально найти хоть что-то, способное послужить в качестве оружия. Да и голодать он здесь не собирался! Рядом море – и поэтому смастерить нечто вроде удочки тоже остается приоритетной задачей. Не могли же псы Грифона все просеять сквозь сито?

Пыльная поземка неслась по мостовой, обрываясь в зарослях густой листвы. У поворота кирпичная кладка обвалилась и в образовавшейся дыре светилось открытое пространство.

Осторожно, боясь поскользнуться на отполированных ветром и дождями камнях, Кучер заглянул в провал. На большой площади затеяла чехарду светотень. Между рядами ярких прямоугольных бойниц, в которые заглядывало солнце, пролегали четкие границы темноты. Свистел ветер, выбивая из щелей между камнями остатки песка. На стенах ютилась жухлая трава, а выше пустили корни молодые деревья.

Пустота обнадеживала. Присмотревшись, Кучер нигде не заметил продуктов жизнедеятельности хищников. Кроме того, по углам не валялись и обглоданные человеческие кости. Мостовая, если не считать жалких пучков травы, выглядела девственно пустой.

Пугало безмолвие. Такое, что если бы не ветер, можно было съехать с катушек. Не кричали птицы, не жужжали насекомые. Даже у Кучера, как он ни храбрился, похолодело на сердце. Слева от него возвышалось сооружение, уцелевшее на уровне второго этажа. Туда он и рассчитывал забраться, справедливо рассудив, что большинству хищников путь наверх заказан. У него есть время до темноты, чтобы оглядеться – и вот за такой подарок следует сказать спасибо Грифону.

Вдоль стены, пытаясь до времени оставаться в тени, Кучер и двинулся, готовый в любой момент броситься назад. Стояла тишина. Только по-прежнему дул ветер, как последний скряга, пересыпавший кучи песка с места на место.

Кучер остановился, придирчиво осматривая каждый закуток. Если он хотел добраться до разрушенного здания – следовало решаться на короткий бросок по открытой местности. Перспектива не радовала. Парню виделись десятки кровожадных глаз, следящих за ним из укрытий. Однако выхода не было. Если он хочет определиться с ночлегом, следовало рискнуть. Это было последней осмысленной фразой, что оформилась в его голове.

Кучер рванулся с места, рассчитывая быстро одолеть открытое пространство, а потом подтянуться и, ухватившись за выступ, в два приема оказаться на втором этаже. Но даже если бы он так не торопился, конец его ждал один.

Как только он оторвался от стены, мир мгновенно потерял краски. Картинка застыла, от всех многочисленных оттенков остались лишь два цвета – белый и черный. Его нога угодила в ослепительный прямоугольник. Воздух всколыхнулся и столб света стал подниматься. Словно белая краска залила ботинок и ногу до колена, закрасив тени. Кучер хотел поставить ногу на мостовую, но, к своему ужасу, осознал, что земной поверхности нет. Его ботинок падал в пустоту. Парень потерял равновесие, споткнулся и кубарем полетел туда, где нет теней. Темнота позади него задрожала, неохотно выпуская тело из тесных объятий.

Белый свет пульсировал… или это только казалось ему, потерявшему голову от страха. Падая, парень успел удивиться той необычной легкости, которую ощущало его тело, летящее в пропасть. И только дернув рукой, осознал, что ее нет. Вся левая половина оказалась разрублена пополам. Липкий ветер хлестнул его по лицу, забивая ноздри клейкой массой. Кучер открыл рот и крикнул, что есть силы. И этот хриплый вой напомнил отчаяние хищника, из пасти которого вырвали обещанную жертву. Рот его заполнила солоноватая жидкость и он захлебнулся, отчаянно пытаясь выплюнуть, выбить из горла то, что затрудняло дыхание.

Белый ветер смешался с темнотой, расплывающейся чернильным пятном. И вихрь ворвался в Кучера, опалив огненным дыханием его плоть, испарив хлынувшую фонтаном кровь, разметав в пространстве куски его кожи.

Но Кучер уже ничего не чувствовал. Части его тела кружились в воздухе, соединяясь с небытием…

Хриплый крик пронесся по острову, заставив Димона вздрогнуть. Он поднял голову, пытаясь определить источник звука и едва не упал. Споткнувшись на ровном месте, он пробежал по песку, согнувшись в три погибели.

– Под ноги смотри, – сорвался на товарища по несчастью Русел. – Что-то мне это не нра…

– Это единственное, что тебе не нра? – огрызнулся в ответ Димон.

– Сдается мне, на одного из нас стало меньше, – уже миролюбивей сказал крепыш.

– Думаешь? А мне показалось, зверь завыл.

– Ты был прав. В смысле – когда решил пойти вдоль берега. В случае чего, можно и в море сигануть.

– Ага. Если именно там нас и не поджидают кровожадные твари. Знаешь, начиная с небольших таких рыбешек, объедающих мясо до кости.

– Слушай, заткнись, а?

– Вот, что надо было говорить, когда Кучер предложил всю эту бодягу.

– Чего сто раз повторять! Димон, слышь, я думаю: а может, надо сидеть, как Бодя, и не дергаться? Там вроде бы безопасно.

– Много мы с тобой знаем, где безопасно. Скоро ночь…

– Скоро! Ну, ты загнул.

– Когда-нибудь настанет. Вот тогда заварушка и начнется. Может быть.

– До ночи мы до северного края как-нибудь доберемся. Тут идти всего ничего. Напрямик час, может, два. Знаю я этот остров. Мне Михалыч рассказывал.

– Никто тут не был. И рассказывать некому. Хорош заливать.

– Михалыч его на яхте обходил! Чего мне врать?

Светило солнце. До тошноты ласково набегали на пологий берег волны, лизали песок и спешили убраться назад в море. Оседала пена, согретая солнечными лучами. Умирать не хотелось. Как будто, если бы стояла плохая погода, он скорее согласился бы распрощаться с жизнью! Димон шел по берегу, стараясь держаться подальше от воды. Внутри все окаменело. Тупая покорность вела его дальше. Хотя больше всего ему хотелось опуститься на песок и бесконечно долго, пока хватит сил, смотреть вдаль, задерживая взгляд на белых барашках, бороздивших морской простор. Одно только воспоминание о том, что так уже поступил Бодя, ставило крест на его желании.

Они остановились одновременно, тупо глядя перед собой. Впереди, прерывая их путь, в берег врезалась огромная бухта с пологими краями.

– Нехилая лагуна, – тоскливо отметил Русел. – Обходить будем или по мелководью махнем?

– Я в воду лезть не хочу.

– Я тоже. Пошли вокруг?

– Попробуем.

Штрафники двинулись правее, обходя бухту с изумрудной водой. Потом невысокий холм скрыл низкое солнце и вдающаяся в берег морская полоса сменила праздничный цвет на блеклый серый.

– Ты видишь? – полузадушено спросил Русел.

Но Димон без уточнений напрягал зрение, чтобы разглядеть то, что блестело прямо по курсу. С великой осторожностью он сделал десяток шагов. Абсолютно гладкая, отполированная до такой степени, что можно было разглядеть собственное отражение, путь преграждала стеклянная поверхность.

– Думаешь, спеклось от высокой температуры? – почему-то шепотом спросил Русел.

– Хрен его знает, от чего тут все спеклось, – процедил сквозь зубы светловолосый. – Но я туда не пойду.

– Что предлагаешь?

– По мелководью. На другой берег. Там, где светлее.

Димон повернулся и пошел назад. На его плечи обрушилась такая усталость, от которой с трудом передвигались ноги. Вся эта череда – и берег, и бухта, и стекло – вдруг показались ему едиными частями смертельного лабиринта. В котором не метались, нет! Четко брели в строго заданном направлении две жалкие, загнанные крысы.

Ему стало жаль себя до головной боли. И если бы так уже не сделал Бодя, пожалуй, он бы сдался. Вот сейчас рухнул бы на колени и завыл. Пройдет немного времени – будет также ослепительно синеть небо, так же неустанно катиться по небосклону это гребанное солнце. И так же равнодушно набежит волна, выбросив на берег его израненное, мертвое тело. Подобная банальность, наверняка продуманная перед смертью тысячами людей, пробила Димона на слезы. Горячие, они потекли по лицу, пачкая предательской влагой щеки. Он наклонился, якобы для того, чтобы разглядеть что-то под ногами и вытер лицо.

– Кто первый? – спросил Русел, прищурив глаза.

Димон, не слушая его, ступил в яркую, колышущуюся рябь. Он брел, оставляя в мокром песке раны, которые спешили затянуть набегавшие волны. Светловолосый не слышал, как пронзительно закричал Русел, и не видел, как недалеко в море лопнул гигантский пузырь, выбросивший из глубины группера – огромного, не меньше трех метров длинной. Рыбина всплыла кверху брюхом. Ее бугристая кожа лопалась, плавники били по воде, поднимая тучи брызг. Димон шел, окруженный безмолвием, затишьем перед бурей.

В море вспухла гигантская волна, поднялась сплошной стеной и двинулась к берегу, неся на себе мертвого группера и еще добрую сотню морских обитателей. Всей силой она обрушилась на бухту, погребая под собой Димона. Он заметил смерть в последний момент и принял ее почти спокойно. Накрытый толщей он еще барахтался некоторое время, тщетно пытаясь выбраться. Но вода прибывала, давила сверху с такой силой, что у парня хрустнули кости. Его тащило по дну как куклу, ломая конечности. Прямо на него, подминая под себя человека, рухнул труп группера. Легкие у Димона сжались от недостатка кислорода, и он открыл рот, выпуская пузырьки воздуха. И тут же внутрь его изуродованного тела хлынула вода.

Русел не знал, как погиб друг. Как только земля дрогнула, он закричал и бросился назад. Там его и настигла волна, в паре десятков метров от бухты. Сбила с ног и потащила по берегу вплоть до стеклянного озера. Крепыш отдался на волю стихии и до последнего не дышал, надеясь, что вода отступит. Но надежда умерла, когда с силой летящей по автостраде груженой фуры его впечатало в стекло, ломая кости и череп.

Потом, когда все стихло, труп штрафника еще долго носили волны, пока не выбросили в бухту…

Бодя поднялся и прислушался. Ему послышался далекий крик и шум прибоя. Прошло время, но стояла тишина. Он отшвырнул наручники в кусты и пошел по мостовой.

– Суки, вы все. Гады! Сволочи!

Он начал с цензурных ругательств, постепенно переходя на мат. Ноги несли его вглубь острова. Он все убыстрял шаги, перемежая их сначала отборным, а потом несвязным матом. Его хватило ненадолго – вскоре Бодя не выдержал и побежал, не обращая внимания ни на что. Его не покоробило пыльное облако, поднявшееся и закрутившееся в спираль, не удивили глубокие трещины в земной коре, повторявшие его путь, не поразили безлистые деревья, голыми сучьями указывающие куда-то на север.

Бодя бежал долго и плевать хотел на безмолвие и пустоту. Он остановился лишь в конце пути, оказавшись на северной точке острова. Только немного отклонился от направления – слева вдавалась в небо вышка, огороженная столбами.

– Я дошел! – крикнул он. – Слышишь, сволочь, я дошел!

На сухих, потрескавшихся губах, выступили капли крови. Парень слизнул их, словно они были водой, утоляющей жажду. Дыхание постепенно восстанавливалось. Он медленно подходил к вышке, сияя, как надраенный медный чайник. До намеченной точки оставалось всего ничего, когда земной пласт двинулся по кругу, молниеносно срезав парню ногу выше колена. Еще не понимая, что происходит, Бодя рухнул на колено в лужу собственной крови. Он не сыпал проклятиями. Даваясь криком от невыносимой боли, он полз, оставляя за собой кровавую дорожку. Парень приближался к вышке, пытаясь зажать рану, до последнего цепляясь за жизнь.

Кровь ручьем лилась из открытой раны. Столбы приближались медленно. Более того, парню показалось, что они стали отдаляться. Он бросил тело в последний раз и вышка, вместе с берегом и морем полетели куда-то вдаль, оставляя его в том месте, где не было света. И боли.

* * *

Грифон оторвался от мониторов и крутанулся в кресле, с ожиданием глядя на убеленного сединами Палыча. Тот не заставил себя долго просить.

– На этот раз сработано четко. Теперь, когда устранены погрешности, яснее видны результаты. Резонатор действует безотказно. Только в последнем случае мы видим, что мощности не хватило. И это тем более странно, что она рассчитана была на гораздо больший радиус воздействия…

– Результаты мне на стол, – жестко перебил его Грифон. – Кроме того, Иосиф Павлович, мне порядком надоело слышать это слово.

– Какое? – не понял Палыч.

– «Странно» – вот какое слово. Я хочу, чтобы все было предсказуемо. И прогнозируемо. И если это погрешности – то в пределах допустимого.Иначе, Палыч, – он подался вперед и заглянул худощавому доктору в глаза, – в следующий раз мы с вами окажемся на том острове. А здесь будут сидеть спецы. Там найдутся умные головы, поверьте мне, чтобы убрать странности.

Наркобарон поднялся и вышел на палубу, по пути подозвав рукой кстати подвернувшегося Дерибаса.

Грифон остановился возле борта, с наслаждением вдыхая морской воздух.

– Что? – спросил он.

– Сведения подтвердились. – Крепкий, высокий, со шрамами, чертившими щеки и лоб, Дери-бас застыл рядом с шефом. – Хаммер в затонувшем городе. Наш человек видел его. Хотя, как утверждают рыбаки на «Санта Клаусе», они высадили его на острове. Но там Хаммер не объявился. Как он попал в город, я не знаю. Но в данный момент его местонахождение известно.

– Хорошо. Снимок всем раздали?

– Так точно. Операцию начинаем по плану.

Грифон кивнул.

– Смотри. Чтобы на этот раз все было чисто. Он ранен, без оружия. Значит, достойного сопротивления оказать не сможет. На данный момент шесть трупов – перебор.

Он помолчал, давая возможность старому служаке оценить серьезность заявления.

– Ладно, иди, – наконец, сказал Грифон. Но как только Дерибас повернулся, наркобарон окликнул его. – Кстати, покажи снимок.

На фото весьма сомнительного качества, исподлобья смотрел высокий скуластый мужчина с тонким шрамом между бровей.

10

В могущественном и одном из самых древних государстве Индокитая Сиаме один из королей сам придумал казнь. Осужденного привязывали за руки обнаженного и выставляли на площади, полной народа. Палач в течение долгого времени отрезал от преступника части тела и заставлял того есть собственное мясо.

Огромная площадь бывшего производственного помещения, накрытого куполом, оказалась залитой водой. Между сваями, удерживающими потолок, сохранились стекла. Хрупкость конструкции подчеркивали трещины, змеившиеся по куполу. В рукотворном озере сверкали осколки солнца. Ветер морщил совершенную гладь воды, собираясь в складки возле мусорных завалов, оплывающих гнильем.

Стоя на пороге, Дикарь с беспокойством заметил гибкие тела жгучих каракатиц, снующих по дну.

– Там опасно, – бросил он через плечо, всерьез рассматривая возможность перебраться на тот берег по подоконнику.

Кира остудила его порыв.

– Не просто опасно. Смертельно, дайвер, – приглушенно сказала она. – Их там сотни, если не тысячи. Несмотря на то, что там по колено, и до середины добежать не успеем.

– Другой путь есть?

– Есть, – вяло протянула она.

– Веди.

– Веди, – передразнила девушка. – Сам на ногах еле держится, а туда же.

– Я справлюсь. Мне лучше, – невесело усмехнулся Дикарь. И после паузы добавил чуть слышно: – И постараюсь вытащить нас.

Но девчонка услышала. Мгновенно обернувшись, она ухватилась за его слова, как за спасательный круг. Тот самый, что послужит залогом успеха при смертельно опасном переходе в надежное место. В огромных восторженных глазах тонули солнечные блики.

Их взгляды встретились. Вдруг перестало иметь значение все – и утопающий в Океане город, и смертельно опасный переход, и раны. Не отрывая от девушки взгляда, Дикарь не уставал удивляться избирательности собственной памяти. Железобетонная плита, за которой скрывалась его сущность, периодически давала трещины. И оттуда вываливались различные знания. Вроде определения марок оружия и информации о повадках жгучих каракатиц, что ползали по дну водоема. Однако стоило ему сделать запрос о том, смотрела ли когда-нибудь на него женщина таким умопомрачительным взглядом, как память решительно подсунула ему кукиш под нос.

– Никогда, слышишь… Прошу. Не обманывай. Я… – Кира запуталась в словах. Потом шумно перевела дыхание и погасила восторг в глазах. – Тебе надо побриться.

– Самое время, – он с готовностью кивнул, – заняться личной гигиеной.

– Умник. Ладно. Делать нечего, пойдем через подвалы.

– В каком смысле? Какие здесь подвалы? Город затоплен…

– Хватает здесь дерьма, – девушка повернулась и пошла назад по коридору, отмеряя себе расстояние лучом фонаря. – Идти придется через торговый центр. А он весь как улей. Куча отсеков, и ни одного окна. Не люблю. Такая мерзость. В этих сотах может спрятаться такая пчела, что мы с тобой и ахнуть не успеем.

– Говори за себя, – двигаясь за девушкой, сказал Дикарь. – Я успею.

Не оборачиваясь, Кира хмыкнула.

– Накаркаешь, крутой парень.

Два пролета лестницы, ведущей наверх, закончились у сорванной с петель двери. Свет, падающий из уцелевшего окна, тонул в трещинах щербатых, оголенных до бетона ступенях. На стене красовался рисунок, оставленный рукой небесталанного художника. Тщательно, до мельчайших деталей прорисованная мужская голова. Человек улыбался искренно, широко, от уха до уха. В то время как его черепная коробка была снята. Она стояла перед ним в виде тарелки. И там, тоже прописанный до мелочей, лежал его собственный мозг.

– Нравится? – Кира, остановившись рядом с ним, заглядывала через плечо.

– Не очень.

– Вот и мне тоже.

Перед тем, как нырнуть в темноту, Дикарь проверил, легко ли вынимается из чехла нож. Расстегнул клапан на кармане, в котором лежала обойма. Затем достал фонарь.

– Кира, – окликнул он девушку, заставив ее задержаться на границе, отделяющей свет от тьмы. – Там опасно?

– Очень. Но ты не думай – я тебя буду защищать, – вымученно улыбнулась она.

Дикарь подошел к ней совсем близко. Настолько, что вдохнул горький запах ее волос.

– Теперь слушай меня, девушка. Фонарь я включу тогда, когда сочту нужным.

– Там очень темно.

– Все равно. До тех пор держись за мной. Твое дело показывать рукой, в какую сторону идти, – сказал он, снимая с ее плеча один из рюкзаков и закидывая себе за спину. – Ты будешь делать то, что я прикажу. Без всяких возражений. Если я скажу прыгай, ты прыгнешь. Если ложись, то…

– Да все понятно, командир, – нахмурилась Кира, однако отстраняться не спешила. – Может, и поведешь ты? – мягко, без гонора добавила она.

– Нет, поведешь ты. Я говорю о том, как ты должна себя вести.

– Слушаться.

– Хорошая девочка. Сначала выполняешь приказ, а потом шутишь.

– А можно наоборот?

– Можно. Только после того, как выполнишь приказ. Только в таком порядке. Кира?

– Есть командир, – тихо сказала она и еще долгих десять секунд стояла рядом с ним, прежде чем повернуться в сторону темного дверного провала.

Кира шагнула за порог как в омут. Основательно продышавшись, словно там, впереди, отсутствовал кислород.

Размеры огромного помещения с разрушенными перегородками и кучами мусора, хищно затаившимися в многочисленных отсеках, впечатляли. Затхлый воздух, насыщенный парами гниющих останков некогда шумного торгового центра, полнился звуками. С тихим стуком что-то рассыпалось. Эхо прошелестело по закоулкам и стихло, никак не отозвавшись ни на осторожное поскребывание когтистых лапок, ни на перестук капели, срывающейся с потолка.

Пока хватало света, Дикарь шел туда, куда указывала девушка. Кроме фонаря дайвер сжимал в руках пистолет. Он справедливо рассудил, что реакция некоторых мутировавших тварей превосходит человеческую. И те же кошки, после катаклизмов переродившиеся бог весть во что, вряд ли предоставят ему фору.

Напольная плитка прекрасно сохранилась. Только пыльные разводы скрывали мраморный рисунок. Дикарь двигался между отсеками, до последнего не включая фонарь. Более того, когда темнота чернильным пятном залила окружающее пространство, дайвер продолжал идти. Странное дело – ему казалось, что он способен различить очертания полуразрушенных перегородок и мусорных завалов. Он пошел на поводу у девушки – она, вцепившись дикой кошкой в его рукав, не видела ни зги.

Луч фонаря двинулся вперед, споткнувшись о тело гигантской змеи, поднявшей плоскую голову. Немигающий взгляд желтых глаз следил за непрошеными гостями. В приоткрытой пасти мелькнул язык, пробуя воздух на вкус. Но зашипела не змея. Шипящие звуки выдавила из себя девушка.

– Ненавиж-жу змей.

Дикарь обернулся, приложив палец к губам, призывая к молчанию. Хотя, на его взгляд, они могли разговаривать в полный голос: свет фонаря выдавал их с головой.

Внезапно стены раздались – пропали перегородки и луч света, метнувшись наверх, исчез, занятый поисками потолка. Однако не большие размеры зала, в котором они оказались, заставили девушку сдавленно ахнуть.

Прямо перед ними, возвышаясь среди мусора, на стуле сидел человек. Его не испугал ни луч света, уставившийся в лицо, ни черный ствол пистолета. Худой мужчина в спортивном костюме был мертв. В полузакрытых глазах таяли искры света. На синюшной коже, плотно обтянувшей голову с редкими волосами, блестели капли влаги. Длинные руки висели вдоль тела, почти касаясь пола. Черные губы дернулись, выпуская на свет насекомое, шустро сбежавшее по подбородку.

Дальше все случилось одновременно. Удивленный мыслью «почему мертвец не падает?» Дикарь пустил луч фонаря, как ищейку, по углам. Свет, с быстротой молнии скользнув по стенам, исчез в боковом ответвлении. И в тот же миг мертвый человек, сидящий на стуле, пошевелился и медленно поднял руку. Безвольная конечность успела проделать половину пути, когда пуля проткнула череп точно между глаз. Дайвер не спешил нажимать второй раз на спусковой крючок. Как только грохот стих, Дикарь услышал шорох за спиной и оглянулся.

Луч света вычленил из темноты бледное лицо Киры, которую держал сзади длинноволосый мужчина. Белое пламя сверкнуло на стальном лезвии, прижатом к беззащитному девичьему горлу.

– Без глупостей, придурок, – хрипло сказал длинноволосый, прикрываясь телом девушки. – Прирежу как нехрен делать. Оружие на пол. И фонарь убери. У нас свой свет имеется.

– Спокойно, мужик, – сказал Дикарь, отводя луч фонаря в сторону.

В боковом ответвлении посветлело. Из правого коридора вышли двое – щуплый мужчина с гладким молодым лицом, контрастирующим с седыми волосами и огромный увалень, державшийся чуть позади. Верзила нес в руках керосиновую горелку. Он прибавил света, выкрутив фитиль до упора, и поставил лампу на пол неподалеку от мертвеца. Куча мусора зашевелилась и оттуда, матерясь и отряхиваясь, выполз четвертый – лысый горбатый мужчина.

– Все, мужики, – хохотнул он, – в следующий раз пусть Громила в засаде сидит.

На его слова никто не отозвался.

– Ты слышал, что тебе сказали, парень? – хрипло спросил седой и передернул затвор пистолета, направленного Дикарю в лицо. – Оружие на пол! Иначе твоей девке конец. Ну!

– Спокойно, мужики, – повторил дайвер, опуская оружие. – Без паники.

– Это у кого тут паника? – угрожающе бросил тот, кто выбрался из завала. – Паника у тебя будет, умник. Минут через десять, если поторопимся. Обещаю.

– Оружие! – рявкнул седой. – Винни, давай девку в расход…

– Я понял. – Дикарь медленно присел и положил оружие на пол. – Все?

– Нет, не все. Теперь отбрось его ко мне. И руки, руки выше подними.

– Без проблем. А в чем дело-то, мужики?

Ему не ответили. Дикарь поднял руки, по-прежнему сжимая в одной фонарь. Пятно света поднялось наверх и затерялось на потолке. После этого дайвер неспешно отбросил пистолет ногой. Только в последний момент он поскользнулся, и, вместо того чтобы отлететь к седому, оружие проехалось по полу в сторону лысого мужчины.

– Эй-эй, – встрял в разговор тот, кто держал Киру, – ты же мне пистолет обещал! Слышишь, Бо-об?

Но щуплый его не слушал. На его щеках выразительно заиграли желваки.

– Я тебе куда сказал ствол отбросить? А ты что, падла, сделал? Ничего, припомню я тебе это, гаденыш. Когда ты будешь жрать собственное дерьмо…

– Бо-об, – снова затянул шарманку длинноволосый, – ты обещал мне! Походу ты меня опять динамишь. Обещал же! И что? Опять прогон? Когда еще такая пташка со стволом к нам залетит? Бо-о-об!

– Сопли подбери, – злобно бросил главарь. – И заткнись. А может, ну его на хрен, завалить крутышка? Все равно новая подстава нужна.

– Ты сказанул, – усмехнулся лысый, – такой… материал в расход пускать.

– Мужики, – спокойный голос Дикаря гулко отдался под сводами зала. – В чем проблемы? У нас с собой ничего нет. Оружие вы забрали. Вот рюкзак, – он шевельнул плечом, освобождаясь от ремня.

– Э! Потише! Медленно опускай! Громила, обыщи борзого.

Дикарь осторожно положил рюкзак на пол и так же медленно выпрямился. Он не сводил глаз с лысого мужчины, направившегося в сторону отброшенного пистолета.

– Ага, что тут у нас? Пистолетик. Мой будет, да, Боб? – хохотнул он.

– Бо-об! – надрывно завыл длинноволосый. – Ты же обеща-ал! Ну блин… Какого хрена меня все время накалывают? Что я, хуже других?

Он подался в сторону. Рука его, держащая лезвие у горла девушки раскрылась в жесте, полном разочарования. И это было последним движением в его жизни. В глазах его, отражающих тусклый свет керосиновой лампы, еще плескалось отчаяние, когда посланный недрогнувшей рукой Дикаря, в его грудь воткнулся нож по самую рукоять. В тот же миг Кира оттолкнула длинноволосого и упала на пол, откатившись куда-то за мусорный завал.

Быстро опомнившийся Боб выстрелил на поражение, но место, где только что стоял Дикарь, оказалось пустым. По полу, подпрыгивая на неровностях, катился фонарь.

В один прыжок дайвер одолел расстояние, отделяющее его от пистолета. Следом за ним побежала выщербленная в мраморе дорожка от пуль. Однако Боб запаздывал на долю секунды.

Они с лысым мужчиной потянулись к оружию одновременно – Дикарь оказался быстрее. Его удар снизу пришелся лысому в шею, намертво вбив кадык в горло. Так и не поднявшись, бандит захрипел, тяжело упал на колени и стал падать лицом вниз. Из приоткрытого рта и носа потоком хлынула кровь.

– Сволочь! – заорал главарь, нажимая на спусковой крючок.

Однако к тому времени дайвер, укрывшись за телом падающего бандита, нырнул в мусорную кучу, завладев оружием, на которое имели виды сразу два мертвеца.

– Громила, лови девчонку! – крикнул щуплый.

Правильно рассудив, что является отличной мишенью для стрелка, он метнулся в сторону, рассчитывая укрыться за грудой сваленной мебели. Однако реализовать свой замысел главарь не успел. Грохнул выстрел. Пуля метко ткнула его в ногу. Дикий вой взлетел под потолок. Оружие с глухим стуком выпало из его рук. Бандит тяжелым кулем рухнул на мраморный пол и пополз, зажимая рукой рану.

– Громила, – перекрывая вопли главаря, крикнул Дикарь, – оставь девочку в покое! Выходи с поднятыми руками, останешься жив.

– Он не нашел меня, Дикарь! – откуда-то сзади послышался дрожащий голос Киры.

– Отлично. Слышишь, верзила? Выходи с поднятыми руками. Тем более что я тебя вижу.

– Гонишь, чувак, – раздался приглушенный голос. – Не можешь ты меня видеть. Иди лучше ко мне. Поговорим. Как мужик с мужиком.

– Не вижу, говоришь? Считаю до трех и потом прострелю тебе ногу. Будете выть на два голоса. Раз.

Начатый отчет буквально вытолкнул громилу из укрытия.

– Эй-эй-эй, чувак, не стреляй! Я выхожу!

– Добро.

От завала отделилась огромная тень. Громила медленно двинулся вперед, задрав руки. В то же время, пользуясь тем, что внимание Дикаря переключилось, главарь, не прекращая завывания, пополз обратно к своему пистолету, по-прежнему лежащему на полу. Он почти коснулся ствола, когда Дикарь срубил его надежды на корню. Раздался выстрел. Пуля накрыла руку бандита, раздробив кисть.

– Стоять! – крикнул дайвер пригнувшемуся было гиганту.

– Не стреляй! Я иду! – надрывно взвыл тот.

– Не дергайся, стой смирно, – обнадежил его Дикарь. – Эта пуля не твоя.

– Слава-те… Ты кремень, мужик, – облегченно вздохнул Громила, выпрямляясь в полный рост.

– А вот эта – твоя, – негромко добавил Дикарь, нажимая на спусковой крючок.

Ствол в его руке дернулся, посылая смертоносную пулю в большой, с залысинами лоб. Гигант споткнулся, словно наткнувшись на невидимую преграду. Взмахнув ручищами, он рухнул на колени, потом упал лицом вниз.

– Кира? – спросил Дикарь, выбираясь из завала.

– Я в порядке, – отозвалась девушка. – Лихо ты. И одного, и второго… Прям не ожидала.

Дайвер ее не слушал. По пути подобрав старенький ТТ, он присел перед щуплым. Закатив глаза, тот стонал от боли, переваливаясь с боку на бок и прижимая к груди окровавленную руку. Дикарь обыскал его. На свет, выуженные из карманов, полетели нож и пара снаряженных обойм к пистолету.

– Тебе подарок, Кира, – сказал дайвер и вздернул взвывшего от боли главаря.

– Спасибо, – голос девушки раздался совсем рядом. – Людоеды… ненавижу…

– Суки… суки, – хрипел Боб, – вы покойники. Мои люди вас найдут. Из-под земли достанут. У них оружие… калаши. Мало не покажется. А девчонку вообще…

– Калаши, это хорошо, – веско бросил дайвер. – Кира, достань из рюкзака веревку. Отрежь чуть больше метра.

Через пару минут главарь, вздернутый за шиворот, утвердился на ногах. Дикарь, особо не церемонясь, стянул ему руки за спиной. Боб взвыл так, что у Киры заложило уши.

– Пойдем, – сказал Дикарь, припечатав щуплого пинком пониже спины, – покажешь, где твои люди. И калаши.

– Разбежался. – Но наперекор слову, от толчка, придавшего ускорение, главарь сделал по инерции несколько шагов, припадая на раненую ногу.

Дикарь повернулся к девушке.

– Кира, опробуй оружие. Прижми ствол к локтю этого недомерка и выстрели. Только не промахнись. Если пуля угодит в печень, долго он идти не сможет…

– Нет! Нет! Я понял! Не стреляй! – Боб шумно и тяжело задышал. – Я херню спорол. Нет у меня людей… Только не стреляй! Очканул реально. Это так… Так…

– Веди тогда. В логово.

– И калашей нет… туфта это все…

– Веди. Разберемся. Если через десять минут не дойдем – дальше ползти будешь – я прострелю тебе вторую ногу.

– Я поведу, поведу! Я все понял. Не убивай! Все-все-все бери… Там лекарства, обоймы еще. Я покажу.

Боб, приволакивая раненую ногу и подвывая при каждом шаге, свернул в боковой коридор и двинулся вперед. Пока не получил весьма ощутимый тычок в спину.

– Пасть закрой, – приказал Дикарь. – Будет засада – ты первый получишь пулю.

– Не убивай… Все сделаю, как ты скажешь. Нет там никого. У меня мало людей… было.

Они шли недолго. Луч фонаря, который держал Дикарь, прыгал, перебираясь через груды сваленной в кучу мебели. Пахло гнилью, тошнотворным запахом разлагающейся плоти. И с каждым пройденным метром смрад усиливался. Когда впереди забрезжил мерцающий свет, Дикарь обернулся и поставил у ног девушки рюкзак.

– Останься здесь, – тоном, не терпящим возражений, сказал он. – Услышишь выстрелы – беги назад, в зал. Поняла?

Девушка кивнула, устремив на него жалобный взгляд. Наверняка, она и проводила его таким же взглядом, полным разочарования. Словно он обещал ей подарить долгую и счастливую жизнь, но обещания не сдержал. Вот о чем думал Дикарь, двигаясь следом за главарем. Фонарь погас. Света оказалось достаточно, чтобы видеть все, что попадалось в поле зрения.

– На месте, пришли, – задыхаясь, сказал Боб, вступая в круг света. По его лицу катился пот. – Видишь, никого нет… Не убивай, прошу…

В большом помещении без окон, мало чем отличающимся от логова какого-нибудь зверя, тлели свечи. На полу, среди сваленной в кучу одежды и обломков мебели, чернел самодельный очаг – большой круг, выложенный камнями. Над ним в потолке темнела дыра с покрытыми копотью краями. Но не это заставило Дикаря тяжело перевести дух. В глубине помещения, в комнате, перекрытой решеткой, лежали люди. Дикарь ткнул главаря пониже лопаток, заставив пройти дальше, мимо человеческих черепов на глиняных подставках, в которые были вставлены оплывающие свечи.

– Парень, – быстро зашептал Боб, подходя ближе к клетке с людьми. – Голодные же вы… Если хочешь, я приготовлю. Жрать-то что-то надо. А эти… Только надо первый раз себя перебороть. А дальше… Вкусно. Увидишь, я…

– Заткнись, – прорычал Дикарь.

К горлу подступала тошнота. Он не хотел видеть деталей. Но стоило ему моргнуть, как на сетчатке отпечатались страшные подробности. Люди зашевелились – плотная масса, погрязшая в нечистотах, изнуренная, в лохмотьях, низведенная до животного состояния. Невозможно было определить – где женщины, где мужчины. В тусклых ввалившихся глазах, втянутых в череп, застыл страх. Он жил там, пустив как спрут щупальца в мозг, не оставив места для остальных мыслей и чувств. Люди ползли вглубь комнаты, передвигались, с ужасом наблюдая за двумя людьми, стоящими у клетки.

– Парень, я все для тебя сделаю… Все! Что хочешь! Только не убивай, – бубнил главарь.

Дикарь его не слушал. Он поднял пистолет, направив ствол в сторону навесного замка.

– Отойдите дальше, – приказал он, и не надеясь на то, что его услышат и поймут. Но люди послушно подались назад.

– Что ты делаешь? У меня есть ключ, ключ возьми, парень, – полузадушенный вскрик перекрыл звук выстрела.

Не давая людоеду опомниться, Дикарь распахнул дверцу и втолкнул туда щуплое, упирающееся тело.

– Нет!!! – главарь крикнул так, что заложило уши.

Напрасно Дикарь думал, что страх давно превратил людей в животных. В головах осталось место еще для одного чувства – чувства мести. Живая грязная волна вскипела, добираясь до тела мучителя. Десятки худых рук вцепились в извивающееся тело, подминая его под себя, калеча и давя.

Из клетки выкатился человек. И опять Дикарь осознал свою ошибку – в существе легко определился пол. Это был парень – скорее, мальчик. Худой, изможденный, с лихорадочным блеском в огромных глазах. Он поднялся, цепляясь за стену. Темные грязные волосы закрыли пол-лица, обветшалый комбинезон, с прорехами на коленях, неизвестно каким чудом держащийся на тонкой фигуре. Медленно, стараясь ухватить каждую деталь, мальчик придирчиво оглядел Дикаря с ног до головы. И, прежде чем тот успел что-то сказать, доходяга шмыгнул в узкий коридор.

Дикарь ушел только после того, как убедился – все кончено. Людоед мертв.

11

Вендетта – древний обычай кровной мести за убийство родственника. В современной Албании кодекс «Кровь смывается кровью» соблюдается неукоснительно. По обычаю запрещается убивать врага в его доме. Десятки тысяч мужчин – только на них распространяется вендетта – рождаются и умирают в своих домах, не выходя за пределы безопасного жилища.

Тимура трясло. Остервенело, навалившись всем весом, он наступил на голову ползущей твари, впечатав ее в землю. Зазубренные жвала дернулись в последний раз, вспоров чернозем.

Вся поляна была усеяна трупами. Шесть или семь детенышей вдовы-Прасковьи валялись в траве с проломленными черепами. Тимур надеялся, что весь выводок удалось положить. Однако до конца такой уверенности не было – тварь на редкость плодовита. Одно радовало несомненно: сама зверюга подохла задолго до прихода отряда. Ее труп с размозженным черепом и раздробленной спиной Родимчик обнаружил в пещере, недалеко от берега. И многочисленные раны, и примерное время смерти наводили Тимура на неожиданные умозаключения.

– Всех положили? – не поворачивая головы, спросил Тимур у Родимчика, устало опустившегося на мшистый пригорок.

– Надеюсь, – без энтузиазма отозвался кудрявый невзрачный мужичок неопределенных лет. – Они ведь от матери в таком возрасте далеко не отходят. Все здесь, скорее всего.

– Хоть это радует. Считай, деревне помогли.

– Зеленого жалко.

– Да, – рассеянно уронил Тимур, думая о своем.

Выводок вдовы-Прасковьи, ростом доходящий Тимуру до пояса, напал на малочисленный отряд внезапно. Даже Родимчик с его хваленым чутьем не почувствовал подвоха. А то, что попросил свернуть левее и пройти по кромке берега, так это можно легко объяснить желанием путешествовать по песочку. И удобнее, и намного приятнее, чем ползти по тропе, ежеминутно ожидая нападения.

Но Тимур знал – девчонка вряд ли свернула бы с широкой тропы. И если какая-то тварь добралась до нее раньше его, то и следы следует искать на дорожке, а не там, где шагать безопаснее.

Они двигались, чутко реагируя на звуки, что подбрасывала для размышления густая чаща. Никаких следов девчонки до сих пор отыскать не удалось. Не сказать, чего больше было в том чувстве, с которым Тимур отдавал очередную команду двигаться вперед: разочарования или радости. Недовольства от того, что уникум Родимчик не в силах отыскать следов, пусть и ведущих к трупу беглянки. Или радости от накатывающей волнами надежды на то, что сучка еще жива. И недалека та минута, когда он, стиснув рукой хилое горло, заглянет в полные животного ужаса глаза. И возрадуется брат на том свете. В ушах словно звучал его голос: «Брат! Я всегда верил в тебя!». Стоило только представить себе трепещущее от страха тело девчонки, как дурманом заполняло голову предвкушение того, что он будет с ней делать. Еще хватало ума не вдаваться в подробности, от которых туманилось зрение и в сладкой истоме сжималось сердце.

Тимур опять увлекся и позволил мечтам завести себя далеко. Мысленно он нажал на тормоз и дал обратный ход. И осознал себя там, где находился – среди молчаливых бойцов, взирающих на израненный труп Зеленого, скончавшегося от потери крови. Он лежал на спине, устремив вопросительный взгляд в высокое небо. Сквозь изодранные в лохмотья штаны, залитые кровью, виднелись страшные раны, оставленные челюстями выводка вдовы-Прасковьи. Шустрый, смышленый парень принял на себя основной удар тварей, когда по указке Родимчика, заинтересованного следом, ведущим вглубь леса, свернул в высокую траву. Первая же рана оказалась смертельной – зазубренное лезвие детеныша буквально вспороло бедро до паха. И даже получив пулю в голову, тварь продолжала кромсать уже не оказывающее сопротивления тело.

– …и ее как следует потрепали, прежде чем гадина приползла сюда умирать.

Погрузившись в пучину сладких мыслей, Тимур только сейчас обратил внимание на то, что пытался до него донести Родимчик. И с досадой отмахнулся.

– Без тебя вижу. Ты, что же, думаешь, что это девчонка ее так потрепала?

– Нет. Я так не думаю.

– Тогда что произошло? Точнее сказать можешь?

– Смогу. Если пройдем по ее следу. Тварюга ползла оттуда, – Родимчик махнул рукой в сторону моря. – Найдем место схватки – это многое объяснит.

– Согласен. Веди, следопыт. Двинулись.

Он обернулся на бойцов, ждущих указаний, и столкнулся с осуждающим взглядом Вискаря. Здоровый мужчина со шрамом, пересекающим левую щеку, от которого глаз казался полузакрытым, не двинулся с места.

– Слышишь, хозяин, – басом сказал он, – надо бы Зеленого похоронить.

– На обратном пути похороним. Двинулись, я сказал.

Тимур легко прочитал те невысказанные слова, что отразились в глазах бойцов. О том, что на обратном пути хоронить будет некого – вряд ли здешние падальщики оставят от тела хоть что-нибудь. Но даже мимолетная мысль о задержке вызвала у нынешнего хозяина острова плохо сдерживаемую ярость.

– Ну! – сорвался Тимур, всерьез думая о том, что нажмет без раздумий на спусковой крючок, если кто-нибудь решится возразить.

Своя рубаха оказалась для бойцов ближе к телу. Вискарь пробормотал что-то нечленораздельное на тему «негоже» и, повернувшись, пошел следом за Шайтаном, который с готовностью кивнул головой, выполняя приказ хозяина.

На траве блестели подсыхающие пятна крови. Тимур пересек поляну, ни разу не оглянувшись в сторону мертвеца. Тот остался лежать среди узловатых корней дерева, в тесных объятиях приютивших мертвое тело.

Хозяин острова шел, стараясь не упускать из виду следопыта, то и дело припадающего к земле. И без этой дешевой демонстрации было видно, что тут ползла тварь, приминая траву и щедро поливая землю кровью.

За спиной, почти на физическом уровне сгущалось недовольство. Никто не спорит, оставлять в лесу не погребенного мертвеца мало чести. Но на взгляд Тимура, пара часов многое решала. Как в детской игре «тепло-холодно», он чувствовал, что становится горячее. Закусив удила, он двигался по следу, ощущая предчувствие победы. Была омрачающая радость мысль, бездомным котом ютившаяся на задворках сознания, но Тимур гнал ее поганой метлой.

Шумно втягивая в себя воздух, будто подсказки витали вокруг и стоило только как следует вздохнуть, чтобы узнать правду, шел по следу Родимчик. В узловатых пальцах крошились комы земли, пылью развеиваясь по ветру. Стояла тишина. И чем ближе отряд подходил к Гиблой лагуне, тем безмолвие становилось значительней. Земля сменилась песком, в просветах между деревьями гулял ветер. Но он не смог засыпать борозду, взрытую телом твари, из последних сил ползущей к своим детенышам. Чутко реагировавший на каждый шорох, крепко сжимая в руках автомат, от Тимура не отставал верный Шайтан. Вискарь, несмотря на большой рост, старался двигаться бесшумно, отводя от лица лапы невысоких елей.

Борозда привела Родимчика к месту схватки. И подножье дерева, и палая листва, и следы крови, пусть и припорошенные песком, хранили воспоминание о битве.

Чуть позже, обшарив побережье, Родимчик подозвал хозяина к колышку, вбитому в землю возле мелководья. Следопыт протянул обрывок тряпки, пропитанный кровью. Тимур отмахнулся – была нужда касаться грязи! Он вопросительно уставился на Родимчика, подспудно зная ответ на свой вопрос. И мысль, тревожившая его, наконец, получила свободу.

– Девка была не одна, – негромко сказал следопыт. – Здесь еще кто-то был. По следам… Скорее всего, это был мужчина. И не хлюпик какой-нибудь.

Тимур перекинул автомат через плечо и сел на песок, смерив задумчивым взглядом колышек.

– Вот, – продолжал Родимчик, без приглашения опускаясь рядом с хозяином. – Там камень валяется, весь в крови. Мне кажется, им вдову-Прасковью и оприходовали. Такой камень девчонке и поднять трудно было, не говоря уж о том, чтобы черепушку пробить. Мужик это был. Он здесь ее и поджидал.

– Поджидал, – хмыкнул Тимур. – Ты говори, да не заговаривайся. Если бы она с кем из деревни снюхалась, я бы точно знал. Замутить такое невозможно – каждый ее шаг был под прицелом. Нет, тут другое.

– Тогда что же получается? Мужик вышел лесом, еще и тварюгу замочил? Я тут неподалеку место нашел, где он обитался. Правда, недолго.

– Странно это все. Ладно. Допустим, мужик случайно здесь оказался.

– Ночью? В лагуне? Ну, ты даешь. Из местных…

– А если не местный?

Родимчик помолчал, обдумывая вопрос.

– Могли наши не заметить, как к острову судно причаливает? – спросил Тимур и добавил, прерывая истовые мотания головой. – Проворонили дозорные.

– Не думаю. Себе дороже.

– Может, западники проспали. А я не в курсе.

– Быть такого не может. Я, конечно, сто процентов дать не могу, но пришвартовать корабль, да еще и высадить десант, это ж сколько времени надо!

– А ты что скажешь, Шайтан? – Тимур поднял голову на парня в камуфляже, следящего за разговором.

– С этой сторон суда не подходили. Да и невозможно – одни рифы. Кто так рисковать будет? И, главное – зачем? А на лодке люди к берегу ночью не подойдут, хрен его найдешь, наш остров. Свет дозорные бы издалека заметили. Они не дремлют. Родимчик прав – соврешь, себе дороже.

– Плохо, – бросил Тимур, сверля недобрым взглядом Шайтана. – На острове посторонние, а я не в курсе.

– Это, хозяин, – встрял в разговор Родимчик. – Мужик здесь не остался. На лодке свалил.

– То, что лодка была на приколе, без тебя вижу, – отозвался Тимур.

– Так может, хозяин, он на ней и приплыл? Вдову-Прасковью пришиб и убрался восвояси? – предположил Шайтан.

– Еще до чего додумался? – зло сорвался Тимур.

– А что еще думать! Лодка была? Была.

– Лодка давно здесь стояла, это точно, – Родимчик задумчиво смотрел вдаль. – Но, сдается мне, я точно знаю, чья это лодка.

– Ну? – не выдержал Тимур.

– Демьяна эта лодка была.

– Демьяна? – присвистнул Шайтан. – Он же сгинул.

– Вот я и говорю. Демьяна-покойничка. Он же решил на континент свалить. Я говорю все как на духу. После стычки с Мироном он сам не свой стал. Все болтал по пьяни, что, мол, уж лучше в Гиблой лагуне жить, чем в деревне. Я пока толком все не осмотрел, но сдается мне – тут он и сгинул. Вдова им и закусила.

– Так, может, Демьян с этой девкой и скорешились? Подговорились Мирона убить, а…

– Шайтан, тормози. Не так было, – прервал рассуждения Родимчик. – Демьян – хилый мужичонка. И девке той не сильней. А чтобы так раскроить череп, сила недюжинная нужна. Не он это был.

– А лодка его? – с сарказмом подколол следопыта Шайтан.

– А лодка его. Глянь на колышек, он с набалдашником в навершии. Так Демьян любил колья строгать.

Установилось молчание.

– Так, – наконец сказал Тимур. – Понятно. А что девка?

– И девка здесь была.

Тимур развернулся, схватил Родимчика за грудки, встряхнул и отпустил.

– С этого начинать надо было! Говори!

– А чего говорить? Ты зря побрезговал тряпку в руки брать. Обрывок это. От футболки. Внимательнее посмотри, тут по полю серебряные пятна. Если рассмотреть, как следует.

– Ты хочешь сказать… – не поверил Тимур. Ноздри его раздувались, как у ищейки, взявшей след.

– Да. У Мирона такая была. Не знаю, уцелели ли там его вещички, но поискать стоит. Хотя – вряд ли найдешь ее.

– Так, – Тимур разлепил разом пересохшие губы и поднялся. Его полный бешенства взгляд блуждал по морскому простору, цепляясь за белый прибой у рифов. – Значит, она жива.

– Жива, ранена… Точно сказать не могу. Но то, что уплыли они с мужиком отсюда вдвоем на Демьяновой лодке – это скорее всего.

– Понял. – Тимур повернулся к бойцам. – А все дороги у нас, как известно, ведут…

– В затопленный город, – с готовностью подхватил Шайтан.

12

В Древнем Риме существовал запрет на казнь через повешение девственниц, осужденных за различные преступления. Власти четко соблюдали установленный обычай – перед виселицей специально назначенный палач лишал девушек невинности.

Зубастая пасть открывалась и закрывалась. Казалось, большая рыба не пыталась избавиться от крючка, а наоборот, заглотить не только леску, но и рыбака. Вода в рукотворном озере вспучилась и пошла кругами. Помещение под крышей бывшего то ли склада, то ли стоянки для автомашин – теперь невозможно было определить – оккупировала морская вода. Конструкция на свайных опорах, продуваемая всеми ветрами, рвалась в небо. Безупречная гладь озера, словно единое целое зеркало небывалых размеров, опускалась, обнажая скрытые части бетонных свай. И тогда на шероховатой поверхности проступали длинные пряди водорослей, ползущие вниз, темными струями извивающиеся в отступающей воде. Потом поверхность поднималась, жадно глотая и ламинарии, и сваи – кровожадная в своем стремлении все впитать, как и рыбина, уже давно переставшая биться. В стеклянных глазах пойманной добычи блестели слезы моря, а из открытой пасти торчала леска.

В бетонных сотах затопленного города, где о стены бились волны, расплодились многочисленные твари. В основном, брошенное жилье облюбовали новые виды амфибий. Те, которым названия давать некому. Живучие, свирепые, они в равным успехом охотились и на суше, и в воде.

Та рыбина, что лежала на полу, к подобным тварям не относилась. Обычная барракуда – сладковатая на вкус, с нежным мясом. Осторожно, боясь задеть рукой за края острых зубов, Дикарь выудил из рыбьей пасти крючок. Будь на ее месте один из мимикрантов, вполне мог и спустя пару часов отхватить полруки.

Завороженный собственными мыслями, Дикарь опустился перед добычей на колени. Эта информация о тварях, населяющих затопленный город, казалась легкодоступной, словно содержалась в папке без грифа «Совершенно секретно», код доступа к которому был для него закрыт. Он надеялся, что пока.

И вдруг дайвера прожгла шальная мысль: так ли ему нужны были эти воспоминания? А может, с осознанием себя как личности придет нечто такое, что уж лучше бы оставалось тайной за семью печатями.

Обдумывая новый виток, подсказанный самосознанием, Дикарь скрылся в темноте подсобного помещения. На лестничной площадке стало светлее. Он не торопился подниматься. В затопленном городе перестраховка – норма жизни. Одолев пролет, Дикарь примостился у выхода на балкон и достал бинокль, один из щедрых подарков Киры.

Строение, в котором они нашли приют, представляло собой комплекс грандиозного сооружения – бывшего онкологического центра. Складывалось впечатление, что его строили с размахом, и только для того, чтобы пустить пыль в глаза. Здания разной этажности, соединенные переходами со стеклянными крышами будили воображение. Среди многочисленных строений высился сам центр – теперь похожий на длинный корабль, с рядами окон, половина из которых давно ушла под воду. На территории комплекса имелась и церковь. На удивление хорошо сохранившиеся купола отливали золотом на солнце.

Из здания, которое Дикарь определил как центр реабилитации из-за многочисленных тренажеров и кабин непонятного назначения, отменно просматривалась площадь. В центре озера, со всех сторон окруженного корпусами, возвышалось нечто вроде оазиса. То ли здесь когда-то был холм, то ли на куполе затопленного здания пустили корни растения, но зеленый островок радовал глаз. Еще утром, приглядевшись, Дикарь понял, что там буйным цветом росла конопля. Сначала он подумал о том, что наверняка уцелевшие люди подплывают на лодках снимать урожай, но потом отмел эту мысль как несостоятельную. В окулярах было видно, что в зарослях что-то прижилось. Что именно, сказать нельзя: кусты шевелились, выпуская в воду длинные гибкие тела.

Пусто. Город казался лишенным жизни много лет назад, заброшенным кладбищем, где покоились мертвецы и куда ход живым давно заказан. Дикарь поднимался по лестнице, стараясь держаться ближе к стене, где мусор свалялся до такой степени, что разглядеть следы не представлялось возможным. Он осторожничал на тот случай, если кому-то придет в голову мысль сунуть нос не в свое дело. То, что пока никто не попал в поле зрения дайвера, вовсе не значило, что за слепыми бельмами отражающих солнце стекол не прячутся те, кто начал охоту. На пришлых двуногих.

Хрупкая девочка с глазами, в которых мог утонуть весь город с его призрачной красотой, отговаривала его от похода.

– Чем тебя не устраивают консервы? – с придыханием повторяла она. – Потом будем рыбачить! А пока нужно отсидеться. К тому же, ты еще слаб!

– Скажи еще – слабак, – усмехнулся он, закидывая за спину рюкзак.

Он пошутил, а Кира отозвалась серьезно.

– Нет, не скажу, – тихо сказала девушка, и отчего-то ему почудились слезы в ее словах.

«Наверное, женщин трудно понять», – думал Дикарь, невзирая на предупреждение, протискиваясь в бетонную дыру. Рыбалка была прикрытием. Странное дело, ему откуда-то вдруг стало известно много подробностей об уцелевших зданиях. Например, он знал, что центральное здание онкологического центра соединял длинный переход, ведущий непосредственно в город. И выход к торговому комплексу, который показала Кира, был не единственным. Картинка в целом пряталась в тени, проявляя лишь отдельные детали, и четко виделось лишь то, на чем мысленно фокусировался взгляд. Однако тех подсказок, что подбрасывала память, оказывалось вполне достаточно, чтобы планировать отход. Теперь он не одинок, и в первую очередь его заботила безопасность доверчивой девушки с черными волосами.

«Не женское дело – планировать возможные варианты поспешного бегства в случае опасности», – с такой мыслью он возвращался, недалеко уйдя от того умозаключения, с которым уходил на разведку.

Каморку, которую предложила в качестве убежища Кира, найти было трудно. С одной стороны подступы к уцелевшему крылу блокировала вода, а с другой подобраться можно было лишь через подсобку, где дыра в стене была завалена рухлядью. Протиснувшись в провал, попадаешь в узкий коридор, вдоль стен которого тянулись трубы и кабели в резиновой изоляции. Идти тут можно было только согнувшись. Что Дикарь и сделал, перешагивая через многочисленные ответвления от проводки, скобами прибитые к бетонному полу. Однако тайное убежище имело существенный недостаток – выход отсюда был там же, где и вход.

Выбравшись в небольшой коридор с тремя распахнутыми дверями, Дикарь услышал неясный шум и замер у стены, привычно сжимая в руке пистолет. Чуть позже, прислушавшись, он понял, что говорила Кира. До него долетали отдельные слова, сказанные почти шепотом. Обеспокоенный, он неслышно двинулся по коридору, подобрался ближе к распахнутой в каморку двери.

– Я знаю все, что ты мне скажешь. Можешь добавить что-то новое?

Дикарь ясно услышал слова девушки и замер, ожидая ответа. В голове вихрем пронеслись мысли – вплоть до той, что девушка специально заманила его в ловушку.

Кире никто не ответил. Молчание продолжалось недолго.

– Да знаю я! – горячо зашептала девушка. – Не нужно было его отпускать. Но… что я могла ему сказать? Как удержать? Только не говори мне, что знаешь, – раздался всхлип. – Ничего ты не знаешь, Че. Если бы ты все знал, ты бы не умер.

Девушка замолчала, несколько раз шумно переведя дыхание, чтобы сдержать слезы.

– Вот и молчи. Раз ты умер.

Кира шмыгнула носом, прошлась по комнате и с размаху села на скрипучий кожаный диван.

– Сам такой! – обиженно прошептала она, и до Дикаря с опозданием дошло, что девушка говорит сама с собой. – Сначала ты дал мне его, а потом забрал. И кто ты после этого? Думал ты, как я буду одна?

Она помолчала.

– А может… ты хочешь, чтобы я тоже умерла? А, Че? Молчишь… Я загадала, если он не придет до вечера, значит, ты хочешь. Чтобы я умерла. Да, Че. Так и решим…

Дикарь не хотел знать, куда заведут девушку странные размышления, поэтому отошел назад, шумно сбросил рюкзак и стал преувеличенно пыхтеть, отряхивая с куртки пыль.

В тот же миг, словно ветер прошелся в коридоре – в дверном проеме возникла Кира. На заплаканном, с покрасневшим носом лице сияла лучезарная улыбка, как солнечный свет во время грибного дождя.

– Дикарь! – крикнула она.

Он не успел опомниться, как она птицей подлетела к нему и повисла на шее.

– Я думала, что ты… ты…

– Умер? –тихо подсказал он, невольно прижимая ее к себе.

– Нет, – ее негромкий голос дал трещину. – Что ты меня… Я не хочу об этом.

– Об этом не будем. – Дикарь вдруг с трудом перевел дыхание, зарывшись носом в пахнущие горечью волосы.

– Не уходи, – сказала она, прижимаясь к нему. Так, что даже сквозь куртку он почувствовал жар, исходящий от ее тела.

– Я не уйду, – прошептал он прямо ей в ухо.

– Хорошо. – Девушка с неохотой отстранилась, высвобождаясь из его объятий. – Что принес, рыбак?

В соседней комнате, с дырой в стене, служившей отличной вытяжкой, Кира соорудила нечто вроде очага, притащив все, что могло гореть. Не успел Дикарь и глазом моргнуть, как девушка довольно лихо выпотрошила рыбу. Не переставая щебетать всякий милый вздор, она положила тушку на стальной лист, установленный на двух опорах над костром…

Позже, когда разомлевший от еды, Дикарь, тщетно пытаясь почесать зудящую спину, бросил невзначай «к такому сервису еще бы душ», Кира отозвалась тотчас.

– Вы хочите песен? Их есть у меня!

– Странные слова, – нахмурился Дикарь. – Я откуда-то их знаю.

– Так всегда говорил Че…

– Кстати, – вырвалось у него, – кто такой загадочный Че?

Он спросил и тут же понял, что не хочет знать ответа. Наверняка, ее бывший парень – зачем ему это знать?

– Человек, который меня спас. Он был мне как отец, – ответила она.

– Да, что ты там хотела сказать про душ? – он поспешно перевел тему, с удивлением отмечая, как полегчало на душе. – Или это была шутка?

– Хочешь помыться? У меня даже шампунь клубничный заныкан. Пойдем, я покажу тебе место, где фонтаном бьет пресная вода. Или била, по крайней мере…

Неизвестно, какими путями добиралось до помещения бывшей процедурной это чудо, но все оказалось так, как девушка и обещала.

В небольшой комнате с крохотными окнами под самым потолком из разорванной трубы, свисающей вниз, хлестала пресная вода. Ручьи давно вынесли весь мусор, стекая по полу в сливное отверстие – рабочее до сих пор. После завалов, через которые им пришлось перебираться, выложенная белым кафелем комната казалась стерильно чистой. У стены приглашающе краснела обитая яркой кожей лавка, в углу стоял шкаф, заполненный аккуратно сложенными простынями. Отсыревшие, они давно потеряли презентабельный внешний вид, но Дикаря это мало волновало.

– Знаешь, – Кира осторожно приблизилась к фонтану и подставила ладонь под бьющую струю, – раньше ее можно было пить. Теперь не знаю.

– Пока рисковать не будем. Тех бутылей, что ты нашла, достаточно. На первое время. А потом будем ставить опыты – если ничего другого не останется. На мне.

– На мне. – Она подняла на него ясный, не допускающий сомнений взгляд. – Опыты будем ставить на мне. Ты мойся. Вот тебе шампунь. Клубничный. На лавку положила… А я после тебя.

Но «после» не получилось. Когда намыленный с ног до головы, ежась под холодным – но вполне терпимым душем – Дикарь смывал с себя пену под бьющей на поражение струей, на пороге возникла девушка. Он стоял лицом к двери, безоружный под решительным взглядом ее огромных глаз, когда обнаженная, с прямой спиной, Кира вошла в бывшую процедурную. Падающий из оконца розовый свет заката потерялся между двух упругих грудей с вызывающе торчащими маленькими сосками. От совершенства ее фигуры – тонкой талии, округлых бедер с темным треугольником между длинных ног, Дикарь онемел. Хотел сказать что-то о ее красоте, но в горле пересохло.

Кира опередила его.

– Боже, какой ты красивый!

Хрипло сказала она и подошла к нему, онемевшему, забывшему на мгновенье, как дышать. Подошла опасно близко. Он сделал шаг навстречу и девушка упала в его объятия, чуть отстранившись, чтобы не задеть мужское достоинство, уже заявившее о себе.

– Я хочу, – шептала она, дикой кошкой вцепившись в его плечи, впиваясь губами в шею. – Хочу целовать каждый шрам на твоем теле… Хочу… Хочу…

* * *

Дикарь не знал, было ли когда-нибудь ему так же хорошо. Настоящее поглотило его, оставив далеко позади тревожные мысли о прошлом и будущем. Раздумья отступили, как волна во время отлива, оставив только хрупкое женское тело, дрожащее в его объятиях, губы, опухшие от страстных поцелуев, в которые Кира вкладывала душу. И сладкую самоотверженную истому, с которой девушка ему отдавалась. Снова и снова, невзирая на боль, как выяснилось чуть позже.

Светало. Дикарь поднялся с вороха белья, щедрой рукой вытряхнутое из шкафа на пол. Мягкий свет ласкал тело девушки, запутавшееся в простынях. Нестерпимо, до тяжести в животе ему захотелось поцеловать обнаженную грудь. Несмотря на пятна крови, рябиновой гроздью запачкавшие белье.

Счастье – дорога в один конец, проложенная через ухабы бед и несчастий. И выбраться оттуда можно только одним путем – тем, которым туда попал. Дайвер стоял, борясь с искушением, а чуткое ухо уловило далекий пока звук, спутать который ни с чем было невозможно: шум от работающих винтов вертолета.

13

В древней Англии с предателями интересов страны не церемонились. Осужденного выводили на площадь, прилюдно вырезали сердце и проносили перед толпой, дабы все, включая и детей, могли лицезреть «лживое сердце изменника». Потом еще живому приговоренному отрубали руки и ноги, и уж затем обезглавливали.

Опустошенный, но в какой-то степени удовлетворенный, Грифон возвращался домой. Рассеянным взглядом он скользнул по бравому охраннику, застывшему навытяжку, и поднялся по ступеням трехэтажного особняка. По периметру настоящее чудо современного архитектурного искусства окружали пулеметные гнезда, тщательно замаскированные на невысоких вышках.

Охранник дождался, пока хозяин поднимется по ступеням и без лишней суеты открыл дверь. Подобных действий от него не требовалось – Грифон не склонен был в буднем общении с подчиненными закручивать гайки, это получалось само собой. При его появлении подбирались наметившиеся животы, выпрямлялись спины и во взглядах читалась готовность выполнить любой приказ. Словом, происходило то, что любил хозяин.

Ночь густела, наливалась чернотой, затемняя яркие светильники звезд, и только народившийся диск луны путался в тумане. О надвигающемся дожде предупреждал запах озона, витавший в воздухе. Многочисленной охране предстояла долгая ночка под дождем. Казалось бы, под перестук капели легче спится, но Грифона в такие ночи мучила бессонница.

Массивные двери особняка закрылись, отделяя хозяина от сгущающейся темноты, прорезанной светом фонарей вдоль дорожек, и раскатов пока далекого грома. Грифон надеялся, что сомнения, которыми день оказался забит до отказа, наконец, улетучатся и впереди его ждет отдых: горящее пламя камина, кресло, пара бокалов коньяка и ласковая кошечка Адель, почти хранительница домашнего очага. Слово «почти» было не тем статусом, который со временем грозил перерасти в нечто большее. Нет. Звание любовницы было окончательным и обжалованию не подлежало. Красивая, большегрудая, в меру стервочка, – все вместе взятое устраивало Грифона. Но кто мог ручаться за то, что свято место завтра не займет другая, вызвавшаяся удовлетворять его прихоти не с меньшим энтузиазмом?

Единственное требование, которое не радовало избранниц – на светской жизни можно было смело ставить крест. Каждый шаг девушки отныне контролировала охрана. Никаких знакомых, родителей и подружек. Исключения допускались в самом крайнем случае. И если принять во внимание отсутствие постоянной радиосвязи между островом и континентом, то согласие на жизнь с Грифоном являлось разновидностью домашнего ареста. Четко контролируемое одиночество – вот плата за роскошную жизнь в особняке, дорогие подарки и редкие поездки на континент. Несмотря на минусы, от желающих не было отбоя. Точнее сказать, Грифону не отказывал никто. Он считал, что ему не присуще болезненное самолюбие, не позволяющее пережить отказ. По крайней мере, он так считал, за отсутствием подобного опыта.

В отношениях с любовницами присутствовал еще один нюанс, о котором до поры милой куколке Адель знать было не обязательно.

Девушка ждала его в гостиной, обитой черным деревом. Она сидела на диване, сжимая в руке тонкую ножку бокала, в котором пенилось шампанское. В карих глазах плясали огоньки – отражение пылающего камина. Легкий шелк пеньюара кораллового цвета скользнул с плеча, обнажая грудь, когда она с радостным «привет» поднялась Грифону навстречу.

– Алекс! Наконец-то! – Пухлые губы недовольно надулись. – Я уж думала, опять спать одной!

Грифон не удостоил девушку ответом. Обогнул ее, хлопнув по округлой попке. Только утонув в глубине мягкого, необъятных размеров кресла, он понял, насколько устал.

– Плесни мне коньяка, – негромко сказал он.

– Хенри? Мартель? – с готовностью отозвалась она. От былого недовольства не осталось и следа.

Грифон отрицательно покачал головой.

– Значит, Хеннесси…

Адель птичкой подлетела к бару. В порхнувших полах пеньюара на миг открылся чисто бритый лобок. Грифон расслабленно вздохнул, наблюдая за тем, с какой ловкостью девушка управляется с бутылкой. Хотя… Возникала порой мыслишка о необходимости что-то поменять в жизни. То, что это «что-то» вертело сейчас роскошным задом у стойки бара, можно было не уточнять. И не то, чтобы глупая девочка стала его раздражать. Отнюдь. С годами в ней прибавилась готовность решаться на многое, если дело касалось денег. А в умной собеседнице Грифон нужды не испытывал никогда.

В физике есть такое понятие, как усталость металла. Так и эмоциональный фон наркобарона выдерживал близкое присутствие одной женщины не более трех лет. Потом глаз замыливался и объект переставал вызывать сексуальный интерес, несмотря на ярко выраженные достоинства. Однако с Аделью все оказалось не так прямолинейно. Каждый раз, наблюдая за тем, как девушка наклонялась, являя в распахнутом вороте пеньюара упругую грудь, Грифон пересматривал свое решение. Хорошая девочка. Пусть поживет.

Владелец криминального бизнеса медленно поднял бокал, наслаждаясь приглушенным янтарным блеском, затаившимся внутри благородного напитка. На столе как по мановению волшебной палочки возникла тарелка с белым виноградом – идеальный способ оттенить сложную текстуру фруктовых нот. Грифон не признавал в качестве закуски лимона. Тем более в нем вызывала неприятие так называемая «николяшка» – цитрус, посыпанный сверху кофе с сахаром. Кстати, названая в честь Николая II, закуска была обязана курьезу. Как известно, царь не жаловал спиртное. Но однажды во время приема французских послов хватанул подаренного в качестве презента коньяка. И, как водится, поморщился. Чтобы сгладить впечатление, император положил в рот дольку лимона, подававшегося к чаю – дескать, вот что было причиной недовольной гримасы на лице! Но обычай прижился, неизменно вызывая шок у французов, придерживающихся при употреблении коньяка правила трех «С» – café, cognac, cigares.

– Ты не представляешь, что было утром! – защебетала Адель, вспорхнув с ногами на диван. – Если бы не Фарид, вообще не знаю, чем бы дело кончилось! Представь, выхожу я утром к бассейну освежиться и вижу – сидит на кафеле зверек. Маленький такой, забавный, как белочка. Только без хвоста. Вытянулся на задних лапках и смотрит на меня. Я покормить его хотела – взяла со стола орешков и протягиваю ему. И вдруг он ка-а-ак разинет пасть, а вся кожа на мордочке стала слезать с него, как чулок! Пока я соображала, что к чему, Фарид стулом по нему как грохнет! Представляешь? Оказалась тварь жутко ядовитая. Фарид говорит, если бы зверь меня цапнул – и пяти минут бы не прожила. Кошмар какой-то…

Адель говорила, эмоционально переживая утренний случай, но Грифон ее не слушал. Маслянистая густая жидкость, поймавшая в плен янтарь горящего пламени, разбудила в нем воспоминание.

Ни в каких, даже самых радужных мечтах, Грифону не представлялось, что замена Хаммеру найдется так быстро. Это настораживало. Чтобы не сказать больше. Еще на заре их знакомства с бывшим осведомителем наркобарон получил список сотрудников спецотдела. Файл послужил залогом, на котором строились последующие отношения, основанные на взаимной выгоде. С тех пор много воды утекло, но Грифон еще в то время распорядился держать в поле зрения некоторых уязвимых, с его точки зрения, спецагентов.

На первый взгляд указанные в списке отличались кристальной чистотой. Однако существовал железный аргумент, способный пробить рыцарские доспехи. Прямолинейный, жестокий, не признающий компромиссов. Сломавший ни одну судьбу в попытке втоптать в грязь змея-искусителя с золотыми зубами. И что же? Серый кардинал по-прежнему правит миром, вгоняя людей в транс шелестом купюр и ни с чем не сравнимым запахом свежеотпечатанных денег.

И Мамука – так звали нового осведомителя – не явился исключением из правил. Как и все те, кого сдал Хаммер, он редко появлялся в городе. За два года наблюдений, ведущихся ни шатко ни валко, удалось выяснить немногое. Выходец с Кавказа мало с кем общался. Так, пара знакомых да родители погибшего друга. Из порочащих связей, с сильной натяжкой способных служить основой для компромата, могла стать только затянувшаяся любовная история с бывшей проституткой. Мамука явил с себя с лучшей стороны, выкупив девчонку и поселив на квартире, которую сам оплачивал. Подобное благородство наводило на мысли. Но так ли был привязан к плохой девочке спецагент, чтобы пойти на сотрудничество под угрозой ее смерти? А может, опытному сотруднику отдела по борьбе с незаконными бандитскими формированиями ничего не стоило обрубить концы, оставив девушку на растерзание бойцам наркобарона?

Ответить на вопрос Грифон не мог. И в любом случае – шантаж самая плохая основа для взаимовыгодных отношений. Поставленный несколько дней назад перед необходимостью срочно найти информатора в спецорганах, Грифон обратил внимание на отчет одного из топтунов, ведущих Мамуку. Только дотошности молодого фискала наркобарон был обязан тому, что в файлы угодило ничем не примечательное наблюдение: в дорогом автосалоне, куда зайти отважится не каждый, стоял наш южанин и по выражению топтуна «пускал слюни». Объект его вожделения – новенький Форд Мустанг – матово гасил солнечные лучи крыльями цвета black devil.

Грифон решил поставить на кавказца. Дав отмашку на вербовку мастеру шантажа Старому Хрычу, владелец островов с нетерпением ждал результата. И дождался. Когда Мамука выразил желание иметь дело только с боссом, Грифон согласился на встречу, на успех особо не рассчитывая.

Теперь, заново оценивая встречу в ночном клубе, Грифон пытался выявить детали, на которых следовало заострить внимание, но интуиция молчала. Даже в темноте зала, подсвеченного звездным пологом подвесного потолка, заметно было, как нервничал невысокий, накаченный мужчина. В его внешности – светлых, утопленных в синеве глазах с прищуром, крупном носе и слегка раздвоенном подбородке – ничто не указывало на отца, грузина по национальности.

«Наверняка пошел в мать», – решил Грифон, всматриваясь в темноту надвинутого на лоб капюшона.

– Ты зря выбрал это место, – негромко сказал хозяин положения, и не пытаясь перекричать музыку. – Здесь я не могу гарантировать тебе безопасность.

– Я сам обеспечу себе безопасность.

В тон ему отозвался Мамука, не переставая вертеть в руках золотую зажигалку – подарок прошмандовки, это Грифон знал точно. Его люди после вербовки взяли в оборот Чукчу – такую кличку дал девочке Старый Хрыч за разрез глаз (несмотря на то, что проститутка оказалась тайкой). Узкоглазая долго ломаться не стала и выдала как на духу планы любовника на ближайшее будущее: Мамука рассчитывал вывести девочку вглубь континента и обеспечить ей безбедное существование. Вот так появился еще один довод в копилке компромата.

– Нам не обязательно встречаться, – сказал Мамука. Он положил зажигалку на стол. Однако спустя секунду она снова прыгнула ему в руки. – Условия обговорили. Надеюсь, проверка много времени не займет.

Грифон отрицательно покачал головой.

– Я жду оставшуюся половину на счет не позже послезавтра.

– Если все подтвердится, – Грифон сделал паузу, – не сомневайся.

– Надеюсь, сотрудничество будет взаимовыгодным.

Мамука поднялся, давая понять, что разговор закончен. Наркобарон жестом остановил его.

– Мне не нравится та система связи, что ты предложил. Необходим экстренный канал.

– Согласен. Но пока мне нечего предложить.

– Могу предложить я.

– Нет. Не годится. Все варианты будут мои. И постарайся, чтобы топтуны рядом со мной не светились. Пострадать могут. Я нервный.

– Договоримся.

– Нет, – веско бросил кавказец и подался вперед. Грифону вдруг показалось, что безобидная зажигалка, мелькающая в его руках вполне способна превратиться в оружие.

– Не понял.

– Никакой слежки. Это условие. Замечу…

– И что тогда? – насмешливо прищурился Грифон.

– Сделки не будет.

– Сделка уже состоялась. И обратного хода не имеет.

– Ты так думаешь? – в светлых глазах Мамуки блеснули бесовские огни.

– Уверен.

– Ладно, – после паузы нехотя протянул осведомитель. – Я все сказал. Пока у тебя есть занятие.

– Пока есть, – усмехнулся Грифон.

Меньше чем через час вышеупомянутое «занятие» – краеугольный камень, на котором, вполне возможно, будут строиться дальнейшие отношения – сидело на стуле в коморке без окон. И свет, падающий сверху из лампы с металлическим абажуром, резал на части полное лицо с трясущимися губами. Крупные капли пота катились по щекам и исчезали под подбородком, там, где свет не мог до них добраться.

– А я считал тебя нормальным парнем, Шизик.

Грифон сидел в кресле напротив, перед столиком, на котором лежала деревянная коробка с сигарами и пачка длинных спичек.

– Шеф… я… В чем я виноват? – быстро шептал полный парень, сидящий на стуле со связанными за спиной руками. – Я делал все, как ты приказывал…

– И стучать на друзей я тебе тоже приказывал? – уронил Грифон, вынимая из коробки кубинскую сигару.

Он предпочитал «Double Corona» за неповторимый аромат. Как только коричневая сигара оказалась в его руках, тонкое обоняние уловило сладкий запах с легкой примесью кедра. Под детский лепет струхнувшего парня, под все эти «кто тебе сказал», «как ты мог подумать», «верой и правдой» Грифон достал из кармана каттер и ловким движением отсек у сигары запечатанный кончик.

– Группа Коми-сэя твоя заслуга? – спросил наркобарон, не прерывая занятия.

– Что? Как… Грифон! Кому ты веришь? Разве не видно, что меня подставили! Кому-то очень не понравилось, что я стал старшим! Кто-то просто метит на мое место, и я даже догадываюсь кто!

Полное лицо дрожало как желе. Взгляд загнанной крысы перебегал с Грифона на стоящего рядом со стулом Бекета, на его оголенные по плечи руки мясника, потом скользил по Белому, откровенно ухмыляющемуся, и, натолкнувшись на железный ящик с пугающими до обморока инструментами, снова возвращался к боссу.

– Мне нужно признание, Шизик.

– Гри… фо-он…

– Но мне нужно не просто признание. Я хочу знать подробности.

– Я… не знаю за что… Я не виноват. Меня подставили, Грифо-он! Не надо!

– Мне нужны подробности. Когда. Где. Кому. Сколько раз. И с чего все началось.

– Подставили! Я не виноват! – парень завыл, истекая потом. – Я могу это доказать! Послушай меня!

– Я понял. Признания не будет.

– Подожди! Шеф! Дай сказать, я…

– Бекет. – Грифон коротко посмотрел на здоровяка. – Охлади парня. Слово вставить не дает.

Он не успел договорить. От короткого удара голова парня запрокинулась. Из разбитого носа потекла красная струйка, каплями пачкая расстегнутую на груди рубаху.

– Я не стукач… не стукач, – давился парень, шмыгая носом.

– Хорошо. Тогда начнем.

Грифон зажег спичку, поднес пламя к ножке и стал равномерно поворачивать сигару. Сладковатый запах усилился, поплыл по каморке, навевая сладостные грезы. К нему присоединилась легкая нота кофейного аромата.

– Я тебе расскажу, как все будет. – Грифон поднес прогретую сигару ко рту и сделал первую, бесподобную затяжку, выпустил дым в потолок, следя за тем, как развеивается ароматное облако. Потом медленно продолжал, смакуя каждое слово, словно оно являлось продолжением процесса, гарантирующего полное расслабление. – Сейчас Бекет возьмет со стойки щипцы. И будет вырывать тебе зубы.

Парень тихо заскулил.

– Он будет вырывать тебе один зуб столько времени, сколько мне потребуется для того, чтобы выкурить эту сигару. Знаешь, Шизик, курение сигары процесс неспешный. Тебе хватит времени, чтобы все обдумать.

Полный парень плакал, глотая слезы.

– Ты можешь обдумать все раньше, чем я докурю. Твое признание остановит Бекета. В таком случае у тебя будет шанс выжить. Я всем даю этот шанс. На острове.

Открывшаяся перспектива мало чем отличалась от смерти. Шизик это знал. Его голова упала на грудь. По щекам текли слезы, смешиваясь с кровью.

– Я вижу, ты понял. Я умею объяснять, – сказал Грифон, затянулся и выпустил дым под потолок. – Но учти. Я слишком много знаю. Поэтому начинай сразу с Цветочной улицы.

Не последующее признание, а именно этот быстрый взгляд, вырвавшийся нечаянно, как птица из клетки, выдал парня с головой. Он вскинул голову так быстро, что капли крови едва не попали на ботинки Бекета.

– Давай, – приказал Грифон. – И помни, Шизик, пока я докурю сигару.

– Нет-нет-нет, – забубнил Шизик. Жесточайший удар под дых заставил его не только замолчать, но и открыть рот. Вместе с воздухом туда ворвался блестящий металл щипцов.

Стукач не продержался и до половины сигары. Как только началась боль, крупное тело парня заходило ходуном. Если бы не стул, привинченный к полу, отъехал бы к противоположной стене. Шизик пытался крутить головой, но вскоре понял, что так еще больнее. Подошвы его ботинок выбивали крупную дрожь, из глаз ручьем текли слезы. Потом полилась кровь. Чтобы не захлебнуться, парню приходилось часто глотать. И все равно, кровавые брызги отлетали на белую футболку Бекета, только начавшему входить в раж.

– Погоди, Бекет, – дождавшись, когда парень замычал, Грифон прервал экзекуцию. – Он хочет что-то сказать.

И стукач «вспомнил» все. Тот момент, с которого началось его знакомство со спецами. И связующий канал, по которому передавались сведения. И того, кто всегда ждал его на явочной квартире, обеспечивая отход. Дальше – больше. Он говорил, не в силах выносить напоминания о боли, что застыла кровавыми каплями на конце металлических щипцов в нескольких сантиметрах от его рта. Его челюсть сводила судорога. Стукач давился словами и кровью. И говорил, говорил. Он готов был изложить историю своей жизни от начала до сегодняшнего дня и снова пойти по кругу, лишь не допустить возобновления боли, лишающей рассудка.

Все, что услышал Грифон, практически слово в слово совпадало с тем, что рассказал Мамука. Многое подтвердилось. Однако сомнения продолжали терзать наркодельца. Предположение, что спецура сдала стукача, в последнее время стремительно рванувшего наверх по карьерной лестнице, не могло не возникнуть в его голове. Грифон отдавал себе отчет, что в команде не один Шизик работал на противника. Наверняка, имелись пташки и легкого полета. Те, кем не жалко пожертвовать. Почему же выбрана такая крупная дичь?..

Даже сейчас, сидя перед камином, владелец наркобизнеса не мог отделаться от мысли, что началась игра, правил которой он не знает. От раздумий его отвлекла милая куколка Адель. Она сбросила шелковый халатик и замерла в нескольких шагах от него, позволяя насладиться видом прекрасного тела, сияющего в свете камина.

– Папуся устал, – тоном маленькой девочки сказала она и протянула ему руку. – Пойдем в спальню. Я знаю, чем тебе помочь.

Грифон поднялся, сжав хрупкие пальцы девушки. В спальне, особо не церемонясь, он вошел в нее сзади. Яростно, ожесточенно, словно сильно прижатая к себе упругая попка могла избавить его от сомнений.

Чуть позже Адель скользнула в ванную комнату, послав воздушный поцелуй утомленному Грифону. Стоя под обжигающе горячими струями «тропического дождя», девушка наслаждалась тем, как вода заливает лицо. Адель позволила себе расслабиться. Пухлые губы искривились, выталкивая наружу неслышные слова.

– Гаденыш… Заплатишь… За все.

14

Лишь в древнем Китае самого палача могли казнить за то, что жертва умирала ранее восьми или девяти дней, отведенных правосудием для пыток. А за это время одно изощренное истязание сменялось другим. Еще более изощренным.

Черная стальная птица зависла над крышей торгового центра. Огромные лопасти резали воздух в лучах восходящего солнца. На фоне обветшалого, больного проказой города, вертолет казался выходцем из другого мира. Ровный шум двигателя, как заклинание в магическом ритуале, казалось, способен поднять из могил мертвецов.

Дикарь, прижимая к глазам окуляры бинокля, вглядывался в иллюминаторы вертолета, в окна высоток, слепо отражающих солнце. За исключением зависшего монстра, движения заметно не было.

Город-призрак не спешил оказывать радушный прием непрошеным гостям.

Из раздутого брюха стальной махины выстрелил трос с прикрепленным на конце грузом. Как только он упал на крышу, по веревке скользнул вниз первый десантник. Он приземлился и тут же взял оружие наизготовку, держа под прицелом здание, в котором затаился Дикарь. Следом за бойцом приземлился еще один, откатился в сторону, занимая место с противоположным углом обзора. Потом рядом спрыгнул третий.

Дайвер насчитал пятерых, когда трос стал сматываться и исчез в брюхе вертолета. Слева от выступа на крыше отделился худой, нескладный человек и призывно замахал руками, приглашая бойцов следовать за собой. Как только бойцы исчезли, вертолет завалился набок, поднялся выше и полетел на север, где Дикарь видеть его не мог.

Тревожное предчувствие сжало сердце в тиски. Он не знал, по чью душу явились архангелы в полной боевой экипировке, но ему однозначно не понравилось, как по-хозяйски они исчезли в глубине торгового центра.

– Надо уходить, – сказал Дикарь и взглянул на Киру, застывшую у него за плечом. – Лучше быть подальше отсюда.

– Знаю, – выдохнула она. – Тебе это тоже не нравится?

– Нет. – Дикарь подхватил рюкзак. – Не нравится.

И, полный дурных предчувствий, первым шагнул в дверной проем. Ситуация не понравилась бы ему еще больше, если бы он увидел, как вертолет завис над центральным зданием онкологического центра. Еще пять бойцов спустились на крышу. Не прошло и нескольких минут, как вертолет поднялся и улетел, взяв курс на север. Шум двигателя постепенно стих и на затопленный город обрушилась тишина, не отличимая от смерти.

В сумраке захламленных, пропитанных духом тления помещений, Дикарь ориентировался довольно уверенно. Лавируя среди завалов искореженной техники и обломков мебели, он пускал луч света вскачь лишь в последний момент, когда казалось, что дорога впереди замыкалась в куче хлама. Пройдя длинную анфиладу из соединенных дверными провалами помещений, дайвер уверенно свернул налево.

В огромном зале с потолка капала вода. По битому кафелю струились ручьи. В дырах на стенах (там, где осыпалась плитка) щедрыми россыпями гнездились бледные шляпки грибов. Отсюда вело сразу несколько выходов. Кира не успела раскрыть рта, указывая направление: странное дело, стоило Дикарю посмотреть налево, как в голове до мельчайших подробностей обозначился возможный путь.

– Нам сюда, – начала девушка, но дайвер ее перебил.

– За мной, – тихо сказал он.

– Слушай, Дикарь, как ты…

– Потом поговорим, – бросил он через плечо и решительно свернул в боковое ответвление.

В коридоре под ногами кишела живность. Дикарь шел быстро, стараясь не наступать на блестящих в свете фонаря мокриц. От обилия черных телец с ярко красными пятнами рябило в глазах. Мужчина слышал, как сзади тихо чертыхалась Кира, и спешил увести ее от мерзких насекомых. Перед глазами застыл план дальнейшего пути, испещренный красными стрелками и значками с предупреждениями. Например, дайвер знал, что спускаться вниз по лестнице, мелькнувшей справа опасно – там внизу темнело болото, заполненное отвратительными пресмыкающимися. Хотя, на первый взгляд, затопленный участок легко можно было пересечь по кочкам, словно нарочно отставленных друг от друга на расстоянии шага. Путь наверх, через туннельный переход между зданиями, тоже был закрыт: у завалов охотилось семейство ежей-мутантов, стреляющих отравленными иглами.

Дикарь шел, не задаваясь вопросами, откуда черпалась информация. Он был благодарен памяти за те жалкие подачки, что она бросала ему, как кости голодному псу. Давным-давно, а может, недавно, он слышал о так называемом туннельном зрении. Когда мир воспринимается словно через ствол ружья, оставляя в тумане периферию. Нечто сродни подобному испытывал сейчас Дикарь, в качестве проводника ведя Киру по бесконечным переходам. Его, идущего без страха и упрека, остановил лишь возмущенный окрик девушки.

– Дикарь! Ты врал мне!

У новоиспеченного проводника не осталось ни сил, ни желания на то, чтобы вступать в полемику. Но в отчаянном тоне прорвалась такая искренняя обида, что дайвер обернулся, поймав в объятия с трудом поспевающую за ним девушку.

– Тише, тише, – начал он, прижимая к груди кипящую от негодования Киру.

– Ты мне врал, – она сбавила обороты, постепенно приходя в себя. – Ты говорил, что ничего здесь не знаешь. Говорил «Кира, веди меня», говорил «показывай дорогу»… А сам? Ты здесь все знаешь лучше меня!

– Кира, послушай меня…

– Как я могу после этого тебе верить? Ты мне врешь… Я думала…

– Послушай меня! – Он стиснул ее в объятиях, на миг лишив дыхания. – Я объясню тебе все потом, когда мы будем в безопасном месте.

– Обещаешь?

– Обещаю. А сейчас нам нужно убраться отсюда. И быстрее.

– Может, наоборот? Нам нужно было отсидеться в том укромном месте? Они бы там нас не нашли. О нем никто не знает.

– Я знал, – ему снова пришлось прижать ее к себе, чтобы переждать новый всплеск эмоций. – Все. Хватит болтать. Пошли.

– Хорошо. – Кира мягко отстранилась. – Не считай меня дурой. Я знаю, что надо уходить. Че тоже боялся вертолетов. Приходили люди, рассказывали.

Кира продолжала бормотать на ходу, безоговорочно следуя за проводником.

– Они рассказывали, что после катастрофы в наш район была выслана военная экспедиция. Чтобы спасти уцелевших людей. Но случилось что-то нехорошее, что-то аномальное. Короче, корабли затонули. А крылатые птицы вообще взорвались в воздухе. А потом на нас забили. Решили, что со временем тут и спасать некого будет. Я видела тех, кто уцелел. Военных. Они рассказывали страшные вещи… И вертолеты я видела. Один вообще загорелся у меня на глазах… И каждый раз Че говорил: «Не к добру они прилетели, Кира»…

– Тише, – шикнул Дикарь, вступая в темноту уходящей вниз лестницы.

Он стал спускаться, осторожно ставя ногу на битый кафель, стараясь обмануть прилипчивое эхо. Кира не отставала, почти бесшумно переводя дыхание. Два пролета они одолели без происшествий. Сумрак отступал под натиском света, падающего из дыр под самым потолком. Вскоре лестница кончились, выведя путников в пространство туннельного перехода. Вдоль стен, урча голодным зверем, струился ручей, перекатывался через рукотворные пороги. Дикарь переступил через воду и вошел в туннель, держа оружие наготове: тускло дрожащий свет в конце перехода внушал ему беспокойство. К тому же в узком пространстве некуда оказалось деться от эха, терзающего звук шагов. Гулкое, расчленяющее шум на отдельные призвуки, оно заставляло Дикаря досадливо морщиться.

К радости путников туннель скоро закончился: распахнутые створки сорванных с верхних петель стальных дверей вели в сумрак бывшего бассейна. Зияя темными провалами от выбитых кафельных пластин, чаша убогого бассейна напоминала разинутую на приме у стоматолога старческую челюсть. И словно недавние протезы – предмет гордости старика – блестели хорошо сохранившиеся борта, готовящиеся захлопнуться в любой момент, чтобы перетереть, измочалить живность, попавшую в жернова. В дырах между плитами ютились водоросли. Вдоль стены щетинились острыми кольями части неизвестно чего, отдаленно напоминающие тренажеры.

Не теряя времени, дайвер двинулся вдоль борта. Он шел медленно, не отводя взгляда от противоположной стены, почти скрытой за нагромождениями. Вроде бы ничего страшного, но нехорошее предчувствие вклинилось в голову, заставляя мужчину держаться наготове. Он прошел половину пути, не отметив для себя ничего угрожающего, кроме неясного шевеления водорослей в чаше бассейна.

Кира шла за проводником. Он слышал, как она пытается ступать осторожно, но, несмотря на старания, производила больше шума, чем он.

Тишина умиротворяла. Струи, стекающие между водорослями, создавали обманчивое присутствие чего-то живого. Дикарь отвлекся, повернув голову в сторону змеившейся по стене трещины, из которой сочилась влага.

И в тот же миг от черного провала, намеченного дайвером в качестве выхода, метнулось нечто, кубарем перекатившееся на противоположную сторону. Опережая бросок, Дикарь выстрелил, метя в голову верткой твари и, завершая поворот, толкнул Киру в глубину завала. Потом присел, укрывшись за развороченным нутром тренажера, держа под прицелом тот берег.

– Ты не можешь меня убить!

Пронзительный, резкий возглас резанул по барабанным перепонкам едва ли не сильнее выстрела. «Убить… убить… убить». Эхо тут же подкинуло последнее слово, мячиком от пинг-понга перебросив его между стенами. Оно еще не стихло, когда ответил Дикарь.

– Руки вверх! – грозно приказал он. – Выходи вперед, чтобы я тебя видел!

– Ты не можешь меня убить!

– Я сказал: выходи! – рявкнул Дикарь. – И топай вперед!

Возникла легкая заминка. Потом от завала отделился маленький тщедушный силуэт и нерешительно замер на краю бассейна.

– Куда мне идти? – уже менее пронзительно спросили с противоположной стороны. – Вниз, что ли?

– Вдоль борта иди. Теперь поворачивай ко мне. Руки, руки не опускай.

– Я все понял. Не вздумай пальнуть.

Когда тоненькая фигурка с поднятыми руками выступила из сумрака и на нее упал свет из расщелины под потолком, Дайвер опустил оружие. Рукава съехали к плечам, обнажив костлявые руки. Те же темные грязные волосы, закрывающие пол-лица, тот же обветшалый комбинезон с прорехами на коленях. Дикарь поднялся, напоследок шепнув Кире: «Сиди здесь», и двинулся вдоль стены.

– Черт. Ты один?

– Один. С кем мне еще быть? – с вызовом спросил мальчишка. – Они там все уже не люди.

– Ладно. Проехали. Каким чертом тебя сюда занесло?

– Каким чертом, – ворчливо передразнил Дикаря подросток. – Хоть бы спасибо сказал.

– Кто? – От удивления дайвер поднял брови. – Я? Тебе?

– Ты – мне.

– Ну, ты, пацан, даешь. И за что я должен тебе спасибо говорить? Вроде как это я тебя спас.

– Спас он. Давно это было. Ты меня, а я теперь тебя… Руки-то можно опустить?

– Валяй. Только не дергайся. Тебя как зовут, спаситель? – спросил Дикарь, вплотную подходя к подростку. Вблизи тоненький мальчик с темными длинными волосами производил еще более жалкое впечатление. Болезненно тощий, со взглядом загнанной в угол крысы, решившей биться до последнего.

– Малой… Они меня так называли.

– Родители?

– Хрен их всех дери, этих родителей, – внезапно окрысился мальчишка.

– Ладно, не психуй. Чего ты хотел-то, Малой? Голодный ты, может? Так у меня есть…

– Да в гробу я видал твою еду. Тут еды до фига.

Дикарь красноречиво хмыкнул, окинув взглядом тонкую фигурку.

– А чего ты скалишься? – опять взвился Малой. И тут же добавил, почти еле слышно: – У меня это от переживаний. За людей… Обидно…

– Ты же говоришь, тут нет людей.

– Ни тут, ни там. Нигде. – И вдруг крикнул, словно с цепи сорвался: – Один ты остался! Вот и бегу, чтобы тебя предупредить!

– Угомонись, Малой. Чего орешь? Давай спокойно. О чем предупредить?

– Вот! – Хрупкая рука с тонкими пальцами метнулась к нагрудному карману так быстро, что Дикарь непроизвольно дернул стволом.

– Черт, – не сдержался он. – Помедленней дергайся. Не ровен час…

– Узнаешь?

С фотографии, зажатой двумя пальцами, на Дикаря уставилось скуластое лицо с тонким шрамом между бровей на переносице.

– Так. – Дайвер осторожно, как опасное насекомое подцепил фото. – И откуда это у тебя?

– От военных, что выбросил вертолет. Я шел за ними, мысль у меня была одна… Там один придурок, что их встречал, фотку уронил в воду. Знаю я его, местный он. Дон-Дон. Гнилой парень. Он меня и людоедам продал. Хотел его того… Да не получилось. Уж больно они грозные. Ребята эти. Да хрен их дери. Так вот, они начинают охоту. На тебя.

– Шел за ними? – задумчиво повторил Дикарь, разглядывая фотографию. – И опередил отряд бойцов?

Малой высокомерно усмехнулся.

– Я путь знаю. Никто туда не пролезет. Один я.

– А я?

Мальчик отрицательно покачал головой.

– Все равно не пойму. Почему мне не идти вперед? Думаешь, догонят? У меня фора.

– Фора у него, – хмыкнул парнишка. – Ты что же решил, что они тебе по следу идут? Размечтался. Там путь есть. Раньше не было, а теперь есть – пол там рухнул и можно пройти посуху. Вон, Дон-Дон этот путь знает. Сука… Короче, не ходи туда. Они навстречу тебе идут.

– Назад – тупик, – рассуждая сам с собой вслух, негромко сказал Дикарь.

– Я все сказал. И это… поторопись. Зверушки их, конечно, задержат, но ненадолго. Скоро они будут здесь.

15

В средневековой Франции к людям, позволившим себе позорные ругательства, применялся следующий вид казни – в отличие от знатных господ, которые откупались штрафом, простолюдинов клали в мешок, завязывали его и бросали в Сену.

Они лезли из всех щелей – странно ломкие в сочленениях, производные хрен знает от кого, твари. Казалось, верткие бестии способны были на долю секунды опередить пулю. К тому же, прочная чешуя, идущая вдоль хребта, делала их неуязвимыми сверху. Отливающие серебром, они сочились из бетонных щелей, струились вдоль пола, приливной волной затопляя полутемное пространство торгового зала. Всюду мерцали огромные немигающие глаза, из распахнутых пастей стекала слюна. Гибкие, подвижные твари возникали в опасной близости, приподнимались на задних конечностях для того, чтобы нанести смертельный удар прочными, до омерзения острыми когтями.

Что-то кричал Шайтан, отступая к стене. Автомат в его руках дергался, вгоняя в бетон пулю за пулей. Там, где только что мелькнула серебристая спина, темнел нечистотами один из завалов. Бритый наголо парень швырял перед собой все, что могло служить преградой между ним и смертью. Со скрежетом летели на пол и полусгнившие останки мебели, непонятно каким чудом державшиеся на ножках, и расшатанные металлические стеллажи. Шайтан стрелял, перемежая выстрелы матюгами, но тварей было слишком много – чешуйчатых, быстрых, опасных.

– Суки! Получайте, суки! – дико орал он. Потом от слов остались лишь возгласы – горло перехватило от только что пережитого страха.

Шайтану несказанно повезло. Шустро перебравшееся через завал чудовище бросилось на него, но сорвалось. Смертоносные когти резанули воздух в нескольких сантиметрах от его ноги. Пули прошили мусор, задевая бездыханное, уже не подающее признаков жизни тело зверюги.

– Давай, Родимчик! – взревел Тимур, с трудом удерживая равновесие на шаткой конструкции. Его ноги разъезжались. Завал, на который он взобрался, ходил ходуном. Автомат продолжал огрызаться огнем – Тимур прикрывал товарища.

Теперь вся надежда была на хлипкого мужика. На него и на недюжинную силу Вискаря, бегущего за следопытом. Потому что из помещения, где торосами возвышались мусорные кучи, заваленные экскрементами тварей, выхода не было. Вернее, он был – тот единственный ход, который завел их сюда. Завел, чтобы через минуту после того, как они осознали неприятную истину, захлопнуться, подобно мышеловке. Да мало того – натравить на потерявших след путников чешуйчатых цепных собак. В центре зала призраком надежды в небольшой нише метрах в четырех от пола маячили стальные звенья лестницы, уходящей в провал на потолке.

Вот туда Тимур и направил Родимчика. Весь расчет строился на том, что хлипкого мужика Вискарь сможет подбросить ближе к стальной перекладине лестницы. А уж закрепившись, тот спустит веревку для остальных.

Твари наседали. Их не останавливали трупы собратьев, валяющиеся среди завалов. Наоборот, они использовали мертвые и истекающие кровью тела в качестве трамплинов, с которых так удобно подбираться к добыче.

Тимур нажал на спусковой крючок, срезав в прыжке серебристое тело, рванувшее Родимчику наперерез. Боковым зрением хозяин острова заметил движение. Он развернулся, веером послав от бедра короткую очередь. Этот поворот едва не стоил ему жизни – он оступился. Кусок фанеры, служивший в качестве опоры, накренился, грозя перевернуться и съехать вниз, увлекая за собой и стоящего на вершине человека.

– Черт! – вскрикнул Тимур.

Не удержавшись, он рухнул на колено, облокотившись на левую руку. И тотчас был за это наказан. Прямо перед его лицом щелкнула зубастая пасть. Тимур отпрянул, ловя хлопнувший по боку автомат. Но руку убрать не успел – стальные когти вспороли прочную ткань куртки и задели кожу, чуть выше запястья. Хлынула кровь, заливая обломки ржавого железа. Однако тварь просчиталась. Утопив когти в древесной трухе, мордастая зверюга вытягивала на вершину громадное тело, балансируя на шаткой поверхности. Пары секунд заминки хватило Тимуру на то, чтобы обрести сомнительное равновесие и рвануть оружие на себя. Первая же пуля снесла настойчивой твари полчерепа, разметав осколки, залитые мозговым веществом, по стене.

Бешено заорал Шайтан, с разгона перескакивая с завала на завал. Ему несказанно повезло – он едва не угодил в пасть притаившейся на вершине твари, абсолютно неразличимой на фоне мусора. Его спас Тимур: выстрелил туда, где внезапно мелькнуло серебро. Пули срезали верхушку мусорной кучи, заодно пробив ибеззащитную на боку шкуру.

– Придурок! – крикнул Тимур, прижимая к груди окровавленную руку. – Потом бегать будешь! Вискаря прикрывай!

– Я и хочу! – в ответ заорал Шайтан и махнул рукой, указывая направление. – Видишь, откуда они прут!

Только сейчас инициатор погони обратил внимание на то, что темное пятно, которое он поначалу принял за очередную гору мусора, на самом деле было дырой. Вот оттуда без спешки, словно осознавая незавидное положение будущей добычи, выбиралась огромная, матерая тварь.

Вискарь не замечал опасности. Огромный, сосредоточенный, он подставил руки лодочкой, ловя ногу Родимчика. Мужичок подлетел метра на четыре, махнул в воздухе рукой, так и не коснувшись перекладины. Он рухнул на голову товарища, с готовностью подхватившего его поперек туловища.

– Вискарь! Внизу! – крикнул Тимур и выстрелил, с досадой понимая, что с этой точки зверя не достать. – Шайтан, прикрой меня!

– Шеф, я не… – начал бритоголовый, заглушив собственный вопль перестуком автоматной очереди. Выстрел оказался на редкость удачным – подброшенная вверх верткая бестия кверху брюхом съехала по мусорной горе. Наступая на нее, вспарывая кожу крепкими когтями, по ней тут же, без паузы, полезла другая. К несчастью, у Шайтана закончились патроны. Он отступал, лихорадочно выхватывая из кармана запасной магазин, в то время как чешуйчатая тварь, изловчившись, стальными когтями полоснула его по голени. Кровь, выступившая из многочисленных порезов, моментально пропитала камуфляж. Шайтан орал что-то нечленораздельное, с ужасом понимая, что ему не успеть.

В то же самое время Тимур на свой страх и риск оттолкнулся от куска фанеры и полетел на соседний завал. Ему повезло – куча, на которую он приземлился, оказалась на редкость устойчивой. Не поднимаясь с колен, он выстрелил почти под ноги Шайтану. Пули увязли в боку бестии, отбросив тело к стене.

Серебряная волна катилась прямо к Вискарю, когда пыл охочих до человеческого мяса чудовищ остудила автоматная очередь. С этого места обзор был не в пример лучше. Взгляд Тимура, нацеленный на Родимчика, приготовившегося к полету, казалось, был заряжен такой надеждой, что способен был придать ускорение хлипкому телу.

– Ну, же, братан, давай, – сквозь зубы шептал Тимур, наблюдая за тем, как подобрался следопыт.

Потом стало не до молитв. Отчаянно работая руками, Родимчик подлетел к провалу. На долю секунды словно завис в воздухе и, извернувшись, какой-то обезьяньей хваткой вцепился в стальную перекладину. Не теряя времени, он подтянулся, перекинул ногу и забрался на лестницу.

– Есть, шеф! – обрадовано крикнул Вискарь. Он обернулся, с разворота перехватывая оружие. И тотчас к перестуку двух стволов прибавился третий.

– Молодца, Родимчик! – отозвался Тимур. – Веревку бросай!

Когда владелец острова под прикрытием Вискаря добрался до ниши, веревка, закрепленная на перекладине, уже касалась пола. Тимур перехватил прочный канат, стараясь не пачкать его кровью, закинул автомат за спину и полез наверх. Через ближайший завал шустро, невзирая на раненную ногу, перебирался Шайтан. Закрепившись на перекладине, Тимур на пару с Родимчиком в два счета вытянули бритоголового парня.

– Вискарь, давай! – крикнул хозяин, ухватившись для устойчивости за бетонный провал, ощетинившийся арматурой.

Тимур не заметил, откуда взялось это чудовище. Чешуйчатая тварь словно вывались из стены, из трещины, что бороздила кафель. Вискарь, перехватывая веревку огромными ручищами, торопился изо всех сил. Он тяжело дышал, подтягивая тело. Тимур видел белое, задранное вверх лицо здоровяка и его глаза, в которых кроме отчаяния плескалась какая-то безнадега.

Словно осознавая, что добыча ускользает, серебряная бестия оттолкнулась от стены и бросилась на человека, зависшего между полом и потолком. Стальные когти вцепились в беззащитное тело. Протяжно, отчаянно закричал Вискарь. Удерживая на себе неимоверную тяжесть, он не выпускал из рук веревки.

Стонал Шайтан. Красный от напряжения, с вздувшимися на шее жилами, нечеловеческим усилием он тянул на себя веревку, пытаясь вытащить товарища. Матерился Тимур, не решаясь стрелять в слитые воедино тела из боязни зацепить Вискаря.

Здоровяк цеплялся одной рукой за веревку, тщетно стараясь отбиться от чудовища. В бессильной ярости он молотил кулаком по плоской морде. Невзирая на сокрушительные удары, зубастая пасть сомкнулась на плече и мотнулась из стороны в сторону, вырывая из тела огромный кусок человеческой плоти. Потом тварь медленно съехала вниз, кинжальными когтями разрывая ткань куртки и кожу здоровяка.

Тимур присел, в отчаянном усилии стараясь перехватить Вискаря за руку, что-то кричал Шайтан.

Здоровый мужчина скользил по веревке, раздираемый в воздухе кровожадной тварью, бьющей задними лапами по всему чему придется. Вискарь упал на пол, в гущу тел. Отчаянный вопль захлебнулся. Серебряная волна, обагренная кровью, сомкнулась над его головой.

* * *

Владелец острова, вершитель чужих судеб, Тимур видел упрек в глазах тех, на кого пал жребий. Он читал невысказанные – от страха перед его гневом – мысли. Стоила ли одна сбежавшая сучка смерти двух не самых худших бойцов? Быть может, пришла пора наступить на горло собственному самолюбию и скомандовать отбой? Повернуть оглобли назад, пока от пятерки, включая и его, идущего по головам, не осталось одно воспоминание? Кровная месть… Тимур сжал зубы, всматриваясь в изможденные после последних событий лица. На все невысказанные вопросы он готов был ответить: они пойдут туда, куда он скажет. И если потребуется, будут отданы на закланье городу-призраку. Мертвые или тяжелораненые – не важно. Чутье подсказывало Тимуру, что такой жертвы должно хватить. Ему повезет. Если бы его неистовое желание найти сучку внезапно обрело бы материальную силу, ураганом снесло бы половину города. А на уцелевших развалинах, ожидая кары небесной, дрожала бы от страха темноволосая гадина, убившая брата.

Она здесь. Родимчик подтвердил его подозрения, найдя окровавленную, буквально изорванную в клочья футболку Мирона. Вот эти обрывки Тимур прихватил с собой и сейчас достал из рюкзака. Ткань впитала ее кровь. И одному провидению было известно, сколько ее прольется, когда девчонка окажется в его руках.

Догорал закат. Спал Шайтан, вытянув перевязанную бинтами ногу. Приоткрыв рот, похрапывал Родимчик.

Тимур поднялся. Стараясь не шуметь, он вышел на застекленный балкон, прищурился на катившееся к горизонту солнце. Красные блики скользили по воде, подгоняемые порывами ветра. Стена огромного здания напротив, словно плывущего в море, погрузилась во мрак. В темноте за окнами бродили тени.

Тимур сел в углу и замер, не отрывая глаз от багровых облаков, временами скрывающих солнце. Потом он поднес окровавленное тряпье к лицу и вдохнул запах. Ее. Тот самый запах, от которого огонь жесточайшего неудовлетворенного желания прожигал сердце насквозь. Некоторое время он сидел так, прижимая ткань к лицу, впитывая кожей еле уловимый запах.

– Найду… найду, – шептал он, чувствуя на губах соленый привкус крови.

16

Пытка щекоткой применялась святейшей инквизицией в средневековом Риме в качестве наказания к женщинам, заподозренным в колдовстве. В том случае, когда палач намерен был развлечься. Приговоренной, связанной по рукам и ногам, обмазывали пятки чем-то сладким и запускали животных, как правило, свиней или коз. Те лизали ноги несчастных, что в конечном итоге приводило к спазмам дыхательных мышц и смерти от удушья.

– Будь я проклята! Не знаю, кто дернул меня за язык! – стонала Кира, уставшая кричать. Силы оставили ее. Ослабевшая, она дрожала в объятьях Дикаря, прижимаясь к нему всем телом.

– Ну же, девочка, – шептал он, гладя девушку по спине. – Я с тобой…

– Со мной. Пока… со мной.

– Я всегда буду с тобой. Просто пойми это. Всегда.

– Дикарь, милый. Я пошутила. Почему ты мне не веришь?

– Я верю, солнце, я верю.

Дыхание ее прервалось. Она отодвинулась. Ровно настолько, чтобы заглянуть в его глаза.

– Как? Как ты меня назвал?

– Что ты имеешь в виду? – не понял он.

– Ты назвал меня… Как?

– Я сказал, что я тебе верю.

– И еще. Ты сказал – солнце.

– А кто же ты у меня? Солнце. Мое солнце.

Кира порывисто вздохнула и снова зарылась лицом в отвороты его куртки. Ее руки, безвольно висевшие вдоль тела, снова обрели силу. Жарко дыша ему в шею, девушка сжала его плечи, коснулась затылка, притянула к себе.

– Я не пущу тебя, – отрывисто прошептала она. – Только через мой труп.

– Девочка моя, у нас нет выхода, – в тон ей ответил Дикарь, с досадой осознавая, как бегут минуты. И сцена, которую устроила ему девушка, несмотря на мелодраматизм, нисколько не тронет неумолимое время, от которого сейчас зависит не только его жизнь, но и ее. Если вооруженные до зубов архангелы действительно явились по его душу, вряд ли они станут заморачиваться, оставляя в живых одну хрупкую темноволосую девушку.

– Дикарь, слушай. Почему ты не веришь мне? Я наврала. Ну, подумай сам, откуда я могу знать такие вещи? Я обманула тебя, сочинила все так, для красного словца. Чтобы ты стал уважать меня…

– Кира, – он перебил ее, – они идут сюда. Пятеро хорошо вооруженных боевиков. Что мы с тобой имеем для того, чтобы организовать им достойную встречу?

– У тебя…

– Семь патронов в обойме.

– У меня…

– Две почти полные к тэтэшнику. У которого затвор клинит через раз. Вряд ли на него можно положиться.

– Ты сильный.

Он глубоко вздохнул.

– Пойми, девочка, когда в ход пойдут свето-шумовые и газовые гранаты, сила не решает ничего. И это в том случае, если я им нужен живым. Если наоборот – все будет еще проще. Я не могу сдаться без боя.

– Мы можем спрятаться! Тут полно укромных мест! Они нас не найдут!

– Здесь нет мест, о которых я ничего не знаю. А значит, знают и они.

– Дикарь, – она снова отстранилась, пытаясь поймать его ускользающий, как рыба в проруби, взгляд. – Кто ты? Что ты натворил? Ты обещал мне рассказать!

– Обещал, значит, расскажу, – твердо ответил он, не веря сам себе.

– Когда?

– Когда будет время. Сейчас его нет.

Дикарь разжал объятия и решительно отодвинулся.

– Так ты говоришь, это здесь? – спросил дайвер, заранее настраиваясь на очередной взрыв. Но он просчитался. Взгляд у Киры стал тусклым, отрешенным. Она без сил опустилась на мраморный пол.

– Ты не понимаешь, – она сказала это, как смертельно уставший человек. Помолчала, потом добавила. Тихо-тихо: – Так умер Че.

Дикаря, уже снявшего куртку, ее слова не остановили. Грустная история о смерти человека, пусть и заменившего девушке отца, была для него только словами.

– Мне жаль, – осторожно сказал он, продолжая раздеваться.

– Ты не понимаешь. Он была для меня всем. Отцом, другом, братом. Миром. Однажды он пришел радостный. Он сказал: солнце, скоро у нас с тобой будет много оружия, я узнал, где у рыбаков схрон. Динамит, гранаты. Все целехонькое, находится в воздушном мешке. На глубине, как у Христа за пазухой. Я пришла сюда с ним. Он сказал мне: солнце, я всегда буду с тобой. А потом он нырнул. Я ждала его очень долго. Так долго, что сама ныряла несколько раз. А потом он вынырнул. Сначала раны, размытые водой меня не напугали. Но когда я вытащила его, он залил кровью пол. Так много крови. Ручьи крови текли по ступеням. Я зажимала ему раны, перевязывала. Но… Он все говорил, говорил… Когда умирал. Прости меня, прости, Кира, но тот, кто там был, оказался сильнее меня…

Дикарь слушал ее вполуха. Пользуясь тем, что девушка отвлеклась, он разделся, оставив на себе плавки. Закрепил на поясе ремень, пристроив пистолет, водонепроницаемый мешок и нож в чехле. Потом взял фонарь и решительно направился к воде.

Огромный полутемный зал с колонами, расписанными граффити, был завален мусором. Стены пачкали неприличные рисунки и нецензурные надписи. На подвесном потолке из трещин вываливались многочисленные кабели. Свисали вниз перекрученными жгутами, напоминавшими мертвых змей. И словно в противовес грязи и запустению посреди мраморного зала зиял провал, заполненный абсолютно прозрачной водой. В хрустальной чистоте, видимая до прожилок и разводов на широких ступенях, в темноту уводила лестница.

«Надо было нырять сразу», – подумал Дикарь через десять секунд после того, как черт его дернул сказать напоследок:

– Не жди меня здесь, Кира. Найди укромное место. Я вернусь. Обещаю.

Девушка взвилась, мгновенно оказавшись между ним и бассейном. Ее цепкие руки обвили его за шею. Она прижалась к нему, царапая спину.

– Не пущу! – по-бабьи взывала она. Слезы хлынули из глаз, потекли по щекам, обжигая его грудь. – Он умер! – захлебываясь, кричала она. – Сказал: я вернусь. И умер! Он стал таким тяжелым!.. Я трясла его, трясла, думала, что заставлю его дышать! Что я смогу! Вернуть его! Я молилась! Я кричала! Я плакала! А он… как он мог?! Дикарь! Я не пущу тебя!! Ты – все, что у меня есть! Ты – моя жизнь! Ты…

Слушая ее, Дикарь медленно поворачивался, стараясь оказаться ближе к воде. Время шло. И самое страшное, он не знал, сколько его в запасе. Вполне возможно, он рисковал вынырнуть, обнаружив Киру в руках бойцов. Эта картина, возникшая перед глазами, решила все. Почти грубо оторвав девушку от себя, он ступил в воду, тут же уйдя в нее с головой.

Возможно, за секунду до смерти он пожалеет о том, что был с девушкой таким грубым и не сказал ей пары ласковых слов на прощанье.

А возможно, у него на жалость не останется времени.

* * *

Она встретила его вполне дружелюбно – стихия, овладевшая городом-призраком. Потревоженные присутствием человека по ступеням брызнули световые пятна. Они заструились вниз, постепенно истаяли, стертые сумраком, в котором тонуло подножие парадной лестницы. Вода была теплой. Насколько помнил Дикарь, здесь били многочисленные горячие ключи, словно капли меда, призванные смягчить отвратительно горькую пилюлю.

Дайвер стремительно шел на глубину. Под ним плыли мраморные ступени. Не поднимая головы, он знал, что там, на поверхности, в размытой водой реальности плачет у бассейна Кира. Мысль о том, что будет делать доведенная до отчаяния, такая ранимая темноволосая девочка, не беспокоила его. Предельно сосредоточенный, старающийся не допускать ни одного лишнего движения, он погружался.

Чем дальше, тем совершенней становилась темнота. Приглядевшись, дайвер с трудом различил глубокие трещины там, где кончались ступени и начиналось чужое пространство. Странное дело – стоило ему напрячь зрение, как постепенно проявлялись детали. Дикарь видел стену, тянувшуюся справа – чистую, без следа водорослей, словно вода добралась до этажа только вчера. Туда пути не было. В полукруглой нише поднятый со дна течением колыхался какой-то предмет. Дайвер повернул налево.

Некоторое время Дикарь двигался по коридору, касаясь рукой стены. Справа тянулся мрак. Несколько раз у дайвера возникало желание вытащить из-за пояса фонарь и всякий раз что-то его останавливало. Темнота сдавалась неохотно, старухой процентщицей подкидывая мелочевку в виде смутно проступающих деталей. Сначала видимость была не дальше метра. Пол по-прежнему закрывали плиты. Только чем дальше, тем более глубокие трещины бороздили мрамор. Из глубин сколов тянулись вверх тонкие нити водорослей, колыхающиеся в такт движениям ныряльщика.

Если верить Кире, подводный лабиринт пронизывала сеть воздушных мешков – комнат, где по какой-либо причине под самым потолком сохранился воздух. С единственной оговоркой – они имелись года два назад. И в ближайшие несколько минут Дикарю предстояло убедиться на собственной шкуре, права ли была девушка, когда отговаривала его от смертельно опасного заплыва.

Первый предвестник надвигающегося удушья – конвульсивный толчок сжал легкие. И тут же шальная мыслишка мелькнула в голове. Еще не поздно вернуться. Потому что каждая уходящая секунда добавляла противовес в чашу весов, противоположную слову «жизнь».

Дикарь продул нос и двинулся вперед из чистого упрямства, из желания всегда и во всем выходить победителем. Легкие сжались и ныряльщик поспешил переключить внимание на детали, скрытые в сумраке. Стоит сфокусироваться на истеричном желании вздохнуть во что бы то ни стало, как паника толкнет его назад, прямиком в объятия смерти. И вопрос времени – через сколько часов в бассейне мраморного зала всплывет его труп кверху задом.

Последняя мысль придала ему сил. Дикарь рванул вперед. Словно под его натиском, темнота сдалась. Из темно-серой мути проявились близкие стены. Дайвер поплыл на свет, расчетливо работая руками. Слева обозначился провал. Дикарь повернул туда, ясно понимая, что оставляет за спиной точку невозврата.

Путь назад закрыт. Как бы он ни рассчитывал, оставшихся сил ему не хватит на то, чтобы вернуться. Обжигающе трезвая мысль нанесла сокрушительный удар по самоконтролю. Дикарь дернулся. Пространство стремительно оккупировала мгла, пронизанная огненными сполохами. Внутренности сжались в тугой ком, сердце взорвалось, сотнями пульсаций разливаясь по телу. И только зареванное лицо Киры, с быстротой молнии мелькнувшее перед глазами, остановило от того, чтобы открыть рот и, захлебываясь, пить воду, наполняя легкие смертью.

Работая руками и ногами, Дикарь поплыл на свет. Стены раздвинулись, обозначилась комната. За окном, от которого уцелела одна рама, дрожала серая муть. Мимо, на мгновенье закрыв свет, стремительно метнулась огромная тень. Не обращая внимания ни на что, одержимый желанием жить, Дикарь рванулся наверх. Ему вдруг показалось, что там свинцовыми пятнами обозначилась поверхность.

В лицо пахнуло холодом, из ушей вышибло пробки. Дикарь вынырнул, едва не ударившись головой о свисающие с потолка рожки люстры, оставшейся без плафонов. Но опасность дайвер осознал минутой позже. Когда отдышавшись, понял, что к нему вернулась способность рассуждать.

Он находился в пресловутом воздушном мешке. Потолок от поверхности воды отделяло полметра свободного пространства. Но этих сантиметров хватило Дикарю на то, чтобы выжить. Воздух был затхлым, вонючим, словно уже успел побывать в чьих-то легких, но это значения не имело. Он был сама жизнь. Обнаженный от штукатурки бетон осаждала плесень. Черный пух свисал с потолка, и дайверу пришлось прилагать усилия, чтобы не касаться его головой. Из каменного мешка выхода не было. Толщу воды снизу пробивал свет и Дикарь, особо не раздумывая, нырнул, благословляя так кстати подвернувшуюся воздушную ловушку. Возвращаться в коридор не было смысла – цель, ради которой все было и затеяно, не была достигнута. Оттолкнувшись ногами от стены, Дикарь выплыл в окно.

Посветлело. Потревоженная присутствием человека, в стороны прыснула стайка рыбешек и скрылась под сенью водорослей, тянувших широкие перекрученные листья вверх. Внизу, между раковинами, суетилась разномастная живность. Дайвер плыл на свет, четко обозначенный впереди – огромный полукруг, как жерло туннеля, ведущего в иной мир. Он уже готов был нырнуть, как вдруг, наперерез ему стремительно рванулась тень. От неожиданности Дикарь отпрянул, вынимая из-за пояса пистолет. Размазанное пятно обогнуло непрошеного гостя и так же неуловимо, как появилось, исчезло, оставив в воде пенный развод.

Теперь путь назад представлялся в самых мрачных тонах. Но Дикарь, отдышавшись, всерьез уверовал в счастливую планиду. Если все пойдет так, как задумано, на обратном пути ему найдется, чем удивить неуловимую тварь, нацелившуюся на легкую добычу.

Световые пятна бродили по стенам и по полу, ломаясь в многочисленных трещинах. Свет вселял надежду на то, что все будет как надо. Оттолкнувшись от пола, Дикарь рванул наверх, в белое серебро, разлитое на поверхности.

В первый момент дайвер не понял, что произошло. Его, нацеленного на победу, ожидало горькое разочарование. С размаху ткнувшись головой во что-то твердое, он снова ушел под воду. Ныряльщик предпринял новую попытку, также обреченную на неудачу. Поверхность была. Волны, поднятые движением его тела, плеснули в нечто наверху. Дайвер ясно расслышал глухой звук. Протянув руку, он нащупал твердую поверхность, похожую на пластик. Гладкая, без зазоров, она поначалу не вызвала опасений. Некоторое время Дикарь плыл. Не отрывая руки от поверхности, потом терпенье у него кончилось. Он вынул пистолет и нажал на спусковой крючок. Секунду спустя он попытался нащупать то место, куда вошла пуля. Он надеялся, что поверхность покроется сетью трещин, но просчитался. Изо всех сил он ударил рукоятью пистолета по потолку: результат не оправдал ожиданий. Оставив безуспешные попытки, Дикарь снова нырнул.

Огромный зал с колоннами просматривался отлично. Немилосердно яркие пятна бродили по стенам. От игры светотени рябило в глазах. Все это – и тускло-зеленые вкрапления растительности, и стрелы водорослей, прорезавшие пробелы между плитами и стайки рыб – напоминало огромный аквариум. В который добавился новый экземпляр. Правда, ненадолго.

Дикарь двигался, осматривая стену напротив, сразу отвергнув мысль о пути назад. Возвращение равнялось поражению. И никак иначе. Из такого огромного зала просто не мог вести единственный выход. Словно услышав его мысли, провидение подбросило темный провал, отчетливо обозначившийся в стене. Не задаваясь вопросами, дайвер поплыл туда, оказавшись в прохладном – на порядок холоднее – туннеле. Его тотчас окружила темнота, как старого знакомца принимая в сумрачные объятия.

Стараясь не думать о том, что его ждет, Дикарь плыл. Он гнал от себя предательские мысли о глотке воздуха, намеренно задерживая внимание на незначительных деталях. Но инстинкт выживания неизменно оказывался сильнее. Наконец желание жить, сметая преграды, затопило сознание, стальными клещами разжало рот.

И в тот же миг дайвера выбросило на поверхность, в темноту вентиляционной шахты. На его счастье, какое-то шестое чувство не позволило ему шумно выпустить воздух и вдохнуть кислород. Потому что секундой позже он осознал, насколько близко подступила к нему смерть, так близко, что он почувствовал ее зловонное дыхание.

Сквозь щель в потолке струился свет. Стены шахты, уходящей ввысь, покрывал слой жгучих многоножек. Тысячи подвижных телец перекатывались друг через друга, сплетаясь в единое, мельтешащее месиво.

Дикарь повис в воде, почти не двигаясь. Он медленно глотал воздух, восстанавливая дыхание. И первого же намека на то, что он тут лишний – сорвавшегося вниз гибкого тельца – ему хватило с лихвой. Дайвер нырнул, увлекая за собой на глубину с десяток мерзких членистоногих.

На этот раз заплыв длился недолго. Спустя пару минут ныряльщика выбросило на поверхность в центре помещения с куполообразной крышей. Через многочисленные трещины струился неяркий свет. С первого же взгляда на полки, заставленные ящиками, Дикарю стало ясно – он нашел то, что искал. Однако радость была преждевременной: все ящики оказались пусты. Дайвер перевернул их, отказываясь верить, что усилия были напрасны. Когда деревянная тара закачалась на волнах, его, не привыкшего к поражениям, накрыла волна такого отчаянного бешенства, что на миг потемнело в глазах. Усилием воли он подавил лавину ругательств, готовых вырваться из пересохшей глотки. Фома неверующий, он заставил себя снова все тщательно обыскать и обнаруженный им тайник в стене с парой тротиловых шашек с запалами, упакованными в пластик, счел скорее насмешкой судьбы. Задерживаться дальше не имело смысла. Дикарь сунул тротиловое «на безрыбье» в мешок, притороченный к поясу, и нырнул.

* * *

Волны плеснули в мраморные берега и отступили, оставляя на ступенях лужи. За абсолютно прозрачным стеклом поверхности воды погружался на глубину Дикарь. Его белое тело, испещренное нитями шрамов, скользило вниз, отдаляясь, постепенно теряя очертания.

Кира стояла, не отрывая глаз от размытого глубиной светлого пятна. Слезы туманили взгляд. Девушка моргнула, чувствуя, как потекли по щекам мокрые дорожки. В последний раз в бассейне мелькнул неясный силуэт и Дикарь исчез в темноте.

Силы оставили Киру. Безвольной марионеткой, у которой разом срезали все нити, она рухнула на мраморную ступень. Затаив дыхание, долгое время девушка сидела, сжав до боли кулаки. Темнота поглотила Дикаря. Она заманивала его на глубину, как ревнивая жена, стремясь получить человека в безраздельное пользование. Девушка порывисто вздохнула и тут же наградила себя презрением за этот неосторожный вздох. Дикарь – искренний, надежный, родной, пытающийся спасти ее, плыл на глубине в полной темноте, а она не может сделать для него даже такой малости, как задержать дыхание, до спазмов в горле и радужных кругов в глазах! Если бы жертва помогла спасти Дикаря, вырвав из лап злобных чудовищ, притаившихся на глубине, Кира, не задумываясь, умерла бы за него. Но никто не собирался торговаться с ней, выменивая одну жизнь вместо другой. Бесконечно любимый человек отдалялся, забирая с собой все, из чего мог складываться целый Мир. В худшем случае, девушка никогда не увидит Дикаря. В лучшем… В лучшем? Нет, в самом ужасном кошмаре Кира увидит его окровавленное тело, ползущее по ступеням. Она подхватит умирающего, потащит наверх, поскальзываясь на залитом кровью мраморе, прижмет к груди, услышит последние слова и почувствует прощальный вздох, от которого кровь застынет в жилах.

И будет все, как тогда: ужас, отчаяние, одиночество.

– Че! – крикнула она. – Зачем ты дал его мне? Чтобы забрать?

Ее крик еще терзало эхо, когда девушка пожалела о неосторожных словах. Как можно обвинять Чегевару в том, что он подарил ей напоследок несколько дней счастья? Кира всхлипнула, слезы катились по щекам. Она зарыдала в голос, размазывая по лицу соленую влагу. Ее горькому плачу вторило чуткое эхо, обитавшее под каменными сводами.

Выход есть всегда. Девушка несколько раз повторила слова вслух и осознание простой истины успокоило ее. Для чего ей жить, ежедневно решая идиотские вопросы о пропитании и ночлеге, если Дикаря не будет рядом? В чем смысл беспросветного существования, в котором нет его лица, рук, нежных губ, от прикосновения которых ее неизменно бросало в дрожь? Разве возможно забыть слова и взгляды, когда за каждый его вздох хотелось отдать всю себя, без остатка?

Кира оглянулась по сторонам. Ее блуждающий взгляд наткнулся на подходящий обрывок арматуры, свисающий из дыры в потолке. Такое простое решение – набросить веревку и затянуть петлю на шее, раз и навсегда избавляя себя от мучений, которые назывались Жизнь Без Него. А можно нырнуть следом за Дикарем, отдав себя на закланье кровожадной глубине. Или резануть ножом по венам, отпуская дух на свободу. А еще…

Какой богатый выбор. И за каждым ее измученную душу ждет долгий сон без сновидений. Кира почти с облегчением перевела дыхание. Прозрачная вода дрожала, как будто что-то происходило на глубине, эхом достигая поверхности. Девушка закрыла глаза, пытаясь мысленно отыскать Дикаря тем чувством, что не имело названия. Она будет сидеть здесь столько, сколько сможет. Смерть подождет. Она терпеливая. Особенно после того, как Кира – окончательно и бесповоротно – пообещала ей себя.

* * *

Обратный путь поначалу показался Дикарю не в пример легче. Занятый мыслями о том, как бы с большей отдачей использовать подарок судьбы, он и не заметил, как одолел туннель. В жерле вентиляционной шахты он собрался и, соблюдая максимум осторожности, свечой всплыл на поверхность, на полминуты вторгшись в упорядоченный хаос ядовитых созданий.

Только у выхода в «аквариум» дайвер сбавил обороты, памятуя о том, что где-то здесь скрывается быстрая тварь. А вот насколько она опасна – в этом ему предстоит убедиться на собственной шкуре. Дикарь поплыл вдоль стены среди буйства затеявших чехарду ртутных пятен света, чутко реагируя на все, что попадало в поле его зрения. Пистолет, зажатый в руке, сковывал движения. Но та стремительная тварь, возможно, караулящая добычу, вряд ли согласится подождать пару секунд, пока он достанет оружие. В удручающе праздничном водовороте кружилась пестрая мелочь. Дикарь скользнул в заросли широколистых водорослей. Никого. Тишь и отупляющее безмолвие. Впереди призраком надежды замаячил выход в коридор. А там рукой подать до окна в комнате с воздушной ловушкой.

И тогда Дикарь решился. Монетка «пан или пропал», мысленно подброшенная вверх, еще вертелась в воздухе, когда дайвер рванул вперед. Ему оставалось совсем немного – видимый до мелочей проступил дверной проем.

Навстречу дайверу из намеченного выхода выплыла огромная тень. Прямо к Дикарю приближался абсолютно голый человек. На белом, задранном кверху лице блеснули слепые бельма глаз. Постепенно в сумраке проявилась лысая голова с прогнутым в нескольких местах черепом, потом обозначилась грудная клетка, покрытая множеством длинных выпуклых шрамов. Тонкая щель рта угрожающе распахнулась, выпуская наружу стаю пузырьков воздуха.

Дикарь выстрелил, не раздумывая ни секунды, метя в голову. В последний момент странный человек дернулся, но пуля опередила его – шустро ткнулась под ключицу. Фонтан крови, превратившийся в туманное облако, потянулся вправо, растворяясь в воде. Без паузы дайвер выстрелил снова, с досадой осознавая, что промазал. Извернувшись словно змея, человек скользнул вниз, оставляя за собой дымчатый след. Дикарь повернулся, но стрелять оказалось не в кого – заросли сомкнулись, впустив в свое царство голого человека.

Потеряв странное создание из вида, дайвер воспользовался тем, что путь открыт. Он поплыл к провалу, отчаянно работая руками. Схватка отняла драгоценное время – те последние секунды, которых могло не хватить. Перед глазами все расплывалось. И непонятно было, то ли сказывалось кислородное голодание, то ли он попал в облако крови, оставшейся от раненого. Легкие сжимались. Жажда воздуха становилась настолько отчаянной, что не пугала даже смерть. Наоборот. Вода, одним глотком заполняющая легкие, означала лишь одно – начало конца. Многообещающе быстрого конца, за которым начинался вечный покой.

Дайвер не понял, как оказался в комнате с люстрой. Вместо того чтобы дышать, он долго кашлял. Тяжело, надрывно. До такой степени, что его едва не стошнило кровью. Он перевел дух, только заметив в воде расплывающееся красное пятно.

Остался последний бросок. Сколько времени прошло с тех пор, как он расстался с Кирой? Двадцать минут? Двадцать пять? Вряд ли больше. А казалось, прошла вечность. И с чем он предстанет пред заплаканные очи бедной девочки? С парой тротиловых шашек? Дикарь заскрежетал зубами, продышался и ушел под воду.

Через минуту, пройдя лабиринт коридора, Дикарь вышел на финишную прямую, когда почувствовал, как кто-то ухватил его за ногу. Он повернулся, одновременно давя на спусковой крючок. Еще и еще раз. Пули – одна за другой – ушли в молоко, оставив за собой пенный след. Странный человек двинулся назад, увлекая за собой в темный туннель сопротивляющегося, пытающегося отбиться Дикаря.

В последний момент перед тем, как человека поглотила тьма, тот поднял голову. На белом, уродливом лице застыла отвратительная, кривая усмешка.

17

В древней Японии смертная казнь наряду с признанным харакири возводилась в ранг священнодействия. Приговоренного обвязывали толстым слоем тростника и поджигали. Это поэтично называлось «Пляска смерти». На потребу публике преступнику приходилось дергаться и «плясать», спасаясь от страшной боли. Пока сожженный заживо не приказывал долго жить.

Симфония смерти. Апофеоз разрушения, к полному удовлетворению зрителей, растянутый на долгие секунды. Как мог оставить равнодушным истинных гурманов взрыв распыленных камней, облаком тающих в воздухе? Лишь человек, использующий в качестве аргумента силу, способен оценить магическое действо, обращающее в пыль многовековую стену. И разве не достойно восхищения зрелище буквально на глазах исчезающих булыжников, на которых оставила след тысячелетняя история?

Видавший все это не один раз, Грифон с трудом заставил себя оторвать взгляд от экрана. Но Шейх – железобетонный, лишенный эмоций – был впечатлен. Могучий, широкоплечий, он сидел в кресле в своей неизменной куфии, в просторечье именуемой арафаткой. В полутьме компактного кинозала его длинное одеяние «джалабия» (белая туника до пола) отливала серебром на подоле и рукавах. Если бы Грифон не знал точно, сколько Шейху лет, то, пожалуй, затруднился бы назвать точный возраст гостя из Эмиратов. На абсолютно гладком, без единой морщины лице, в лучших традициях Востока, темнела тонкая линия усов, сливающаяся с крохотной, состоящей из двух полосок бородкой. Шейх смотрел на экран. Его грудь мерно вздымалась. На лице не дрогнул ни единый мускул. Неуловимо изменилось лишь выражение карих глаз. Словно подернутый маслом взгляд следил за происходящим.

Грифон сидел недалеко от гостя, утопая в таком же звероподобном кресле, напоминающем сидящего льва. Их разделял невысокий столик, заставленный пиалами с чаем. Владелец криминального бизнеса много раз видел происходящее на экране. И все равно его взгляд то и дело притягивали отдельные детали.

На мониторе в спокойном море дрейфовала яхта. На правом борту легко читалось ее название – «Санта Клаус». Пара юнг драила палубу. Солнечный день, легкие волны. И уже в следующую секунду странная волна обегала судно почти по окружности, отделяя будущий кошмар от идиллии. Вода в круге вскипела и сплошной стеной устремилась вверх, словно в радиусе действия взрыва внезапно исчез закон земного притяжения. Волна рванулась ввысь, обращаясь в пар, на миг скрывший низкое солнце. Бледный диск исчез и появился. А от яхты не осталось и следа. Дальше на экране опять возникло судно, воцарилось царство спокойствия и повторилось гипнотическое зрелище, только на сей раз в замедленном темпе. Вот эти кадры и заставили Шейха, наверняка помимо его воли, слегка прищурить глаза.

«Зарится, как котяра на сметану», – подумал Грифон.

На мониторе яхта взорвалась изнутри. Видимый крупным планом юнга – невысокий парнишка с изъеденным оспой лицом буквально впечатался в палубную настройку. И в следующую сотую долю секунды, так и не осознавший, что происходит, парень распался на атомы. Сонмищем мельчайших частиц он взлетел вверх. Облако пара, в котором уже не было ни яхты, ни людей, зависло в воздухе и опало. К центру круга устремилась гигантская волна, словно торопясь быстрее заполнить пустоту. Поднялся фонтан и рухнул вниз. Прошло некоторое время и все вернулось на круги своя. Прекрасный день, море и легкая волна, несущая пенные барашки куда-то на восток. Только от судна осталось одно воспоминание.

На экране морской простор сменила лесная опушка, где среди низко растущих деревьев вяло переругивались двое молодых людей. В отличие от предыдущих кадров, здесь изображение сопровождал звук.

– Ты говнюк, – устало бросил тот парень, что был повыше.

– Я-то, может, и говнюк, – усмехнулся светловолосый молодой человек со сломанным носом, – а подохнешь ты.

– Все мы подохнем. Неужели ты думаешь, придурок, что остальным просто не повезло? Отсюда не возвращался никто.

– Много мы с тобой знаем. Остальные, – светловолосый передразнил собеседника. – Я, например, никуда отсюда не пойду. Хоть режь меня…

Он так и остался сидеть с открытым ртом, когда с оглушительным треском раскололось дерево слева от него. Словно вспоротый гигантским ножом, отделился пласт земли, заодно отрезав парню обе ноги выше колена. Все происходило гораздо быстрее мыслительного процесса. Осознание не поспевало за реальностью. Превращенная в ничто взлетела вверх лесная опушка, увлекая за собой и обрубки человеческой плоти. На границе взрыва лилась кровь, уходила в землю до странной, будто вплавленной черты, а дальше летела мельчайшими частицами, окрашивая облако в красный цвет.

Вглядываясь в то, как на экране распыляются, самовоспламеняются, исчезают предметы, яхты, дома, люди, Шейх щурился. Он видел человека, оказавшегося на границе взрыва, так и не перешедшего Рубикон – буквально вплавленного в железо, слитого с конструкцией, словно утонувшего во внезапно затвердевшей стихии. Мужчина хлопал глазами, не в силах разглядеть, во что превратилась часть головы и конечности. Он еще судорожно дышал, когда от него осталось лишь лицо и часть грудной клетки.

Шейх легко вздохнул. Так же, как два дня назад, присутствуя на демонстрации принципа действия того, что Грифон назвал «энергетической торпедой». Или «лучом смерти». Или «тектоническим оружием». В конце концов, если ты единоличный хозяин, как хочешь, так и называй совершенное оружие, чей принцип действия основан на генерации рассеянного потока частиц, скользящих со скоростью света под землей и способных сконцентрироваться в заданной точке, создав мощный энергетический взрыв, обращающий в пыль все – живое, неживое. Без разницы.

Вот так просто объяснялось оружие, от которого нет спасения. Иосиф Павлович или Палыч, посланный провидением профессор, так кстати подвернувшийся под руку, считал родоначальником проекта легендарного Николу Тесла – изначально одержимого идеей создать тектоническое оружие, настроенное в резонанс с колебаниями земной коры и способного разорвать старушку-планету на куски. В отличие от физика, чья пресловутая болтовня о том, что он сможет взорвать Эмпайр Стейт Билдинг раньше, чем вы произнесете «мультипликационный злодей», так и осталась хвастливым заявлением, у Грифона имелись все основания полагать, что и без пафосных выступлений в его силах заставить мир содрогнуться. И не имело значения то, какими судьбами в его руки угодила «подземная торпеда». Главное – он сможет управлять миром, диктуя свои условия. А недочеты – такие, как ограниченное расстояние и малый радиус поражения – всего лишь вопрос времени.

– Что я могу сказать, мистер, – наконец, заговорил Шейх. Он отлично владел английским, Грифон понимал его без труда. – «Луч смерти», как ты его назвал, впечатляет. Так же, как и цена. Мои люди внимательно изучили тот пакет документов, который ты предоставил. От готовности тотчас расплатиться меня останавливает лишь одно – то небольшое расстояние, на котором «луч» работает. Десять километров никак не вписываются в мои планы.

– Разработки продолжаются. Еще два года назад о такой дальности приходилось только мечтать.

Шейх надолго замолчал, словно то, что он только что услышал, явилось для него в новинку.

– Тогда, быть может, имеет смысл обсудить цену, исходя из принципов дальнейшего сотрудничества?

«Витиевато завернул», – подумал Грифон, а вслух сказал таким твердым тоном, чтобы не возникло разночтений.

– Ни о каком снижении цены не может идти и речи. Ты сам убедился – аналогов прибору нет. В прошлый раз я озвучил цену. Ты ответил, что готов обсуждать ее после демонстрации. Я в ответ промолчал. Ты помнишь это?

– Помню.

– Сегодня ты видел все собственными глазами. От себя хочу добавить одно: цена окончательная и обжалованию не подлежит.

– Знаешь, мистер Алекс, – Шейх улыбнулся, обнажив ряд белых, ровных зубов. – Восточный обычай не позволяет мне согласиться на предложенные условия без торга.

– Я тебя услышал. Теперь ты послушай меня. Торга не будет. Оружия, которым я владею, в природе не существует. И сравнивать «луч смерти» не с чем. А уж поскольку я хозяин, то и цену устанавливать мне.

– Я так понял, что торг не состоится.

– Ты правильно понял.

– Хорошо, – Шейх легко поднялся. Белая джалабия скользнула до пола. – Если так, то и сделка не состоится.

Грифон решительно положил руки на подлокотники и поднялся. Он обошел столик и остановился в нескольких шагах от гостя.

– Все не так просто, Шейх. Рассуди сам: ты получил документы и знаком с принципом действия оружия. У нас говорят: ты слишком много знаешь. Я не могу поставить на конвейер производство оружия. Речь идет о единственном экземпляре, который я могу выставить на продажу. А уж достанется он тебе, или… кому-то другому, решай сам. От себя скажу – нам лучше расстаться друзьями.

– Ты угрожаешь? Мне? – улыбка Шейха сделалась еще шире.

– Это не угроза, уважаемый. Это жестокая реальность. Как деловой человек ты должен меня понять. Я не могу допустить утечки информации.

– И что будет, если я откажусь? Ты убьешь меня, гостя, прямо здесь?

– Ты не оставляешь мне выбора.

– Выбор есть всегда. Сегодня я встречу здесь свой конец. А завтра взлетит на воздух весь твой остров. Надеюсь, ты не сомневаешься в том, что я просчитал все варианты?

Грифон помолчал, не отрывая от собеседника тяжелого взгляда.

– Это все завтра. Которого у тебя не будет.

Некоторое время они стояли как пара собак, готовых вцепиться друг другу в глотку. Потом Шейх медленно кивнул головой.

– Ладно, друг, не будем горячиться, – примирительно сказал он. – Кому будет польза от того, что мы поссоримся?

– Конкурентам, – пожал плечами Грифон, разряжая обстановку.

– Ты убедил меня. Я согласен на твою цену. С условием.

– Я слушаю.

– Ты гарантируешь мне, что никто больше этого оружия не получит. И еще. Как только появится новая разработка большей мощности, я получу ее незамедлительно.

Грифон подумал, потом кивнул головой.

– Согласен.

– Тогда по рукам, как говорят у вас?

– По рукам, – впервые за встречу Грифон улыбнулся.

Они пожали друг другу руки. Шейху не полагалось знать, что у прибора, который он сейчас купил, имелась одна особенность: примерно через год он самоуничтожался. И не то, чтобы это заложено было в программу. Это скорее один из побочных эффектов, который Палыч пытался устранить. Однако на данном этапе Грифон склонен был рассматривать недостаток как достоинство. «Луч смерти» – тонкая игрушка. Кто способен доказать, по чьей вине взорвется прибор? Особенно, когда свидетелей не будет.

Как? Какими судьбами, звездой путеводной, сверкнувшей в темноте, занесло на необитаемый остров основу существования Грифона? Кому выразить слова благодарности за то, что первая же волна-убийца высотой с небоскреб не накрыла его яхту в открытом море, а понесла «бережно» со скоростью ветра к чертям собачьим? Что очнулся он лет десять назад на необитаемом острове – некогда части чего-то большего, откоторого осталось рожки да ножки. Грифон рыскал в поисках пропитания, исследуя каждый клочок затерянного на планете клочка суши. Но особый трепет до сих пор в нем, тогда еще Александре Чермыше, вызвал случай, благодаря которому он попал в бункер.

Случайно, конечно. Глупо думать, что его направили туда некой космической рукой. Хотя после последующих событий к этой мысли склониться легко. В тот день Грифона загнал под землю клубок змей. На южную конечность острова он забрел, увлеченный погоней за козочкой, грациозной, как лань. И оказался в кольце шипящих кобр. Большего ужаса после начала наводнений ему испытывать не доводилось. Они были повсюду. Рябые, гибкие. Смертельно-опасные. Будто по мановению волшебной палочки, сведенные в единую точку планеты. Спасаясь, Грифону приходилось отступать. Тогда-то он и угодил в ловушку.

О чем Грифон думал, когда проломив сплетение лиан, падал куда-то в пропасть, обдирая руки до крови и ломая ребра? Он помнил ту мысль, что сопровождала его полет. Это конец, конец. Одно единственное слово, повторенное сотню раз. Или пару десятков. Кто считал?

Когда Грифон очнулся, светило солнце, пробиваясь сквозь листву высоко над головой. Сверху капала вода. Влага сочилась по вывороченным корням, изрезавшим узкое жерло шахты, на дне которой лежал он. Страшно, но новоиспеченный робинзон не испытал радости, с трудом поднимаясь на ноги. Руки-ноги целы. А что в груди саднит при каждом вздохе – пустяки, о которых не стоило думать. И прямо перед ним, среди сплетенной зеленой ерунды, четко обозначился ход. Пригибаясь, он побрел по бетонной трубе, свободный от всяких мыслей, как птица в полете.

Откуда взялся бункер, лежащий так глубоко под землей? Почему там до сих пор работал генератор переменного тока, после легкой заминки отозвавшийся на нажатие рамки выключателя? Каким чертом неведомых строителей угораздило сидеть на стульях с дырой посредине?

Все вопросы пришли позже. А тогда Грифон потеряно бродил среди диковинных мониторов, чудной мебели и странно отливающего малиновым цветом шара, лежащего в стеклянном столбе глубоко под землей.

Он остался там ночевать, на дырявой кровати, словно у того, кто пользовался ею до него, в заднице имелось какое-то уплотнение. Чувство, которое заставило его очнуться среди ночи, будило его до сих пор. Необыкновенное, будоражащее ощущение причастности к чему-то значительному. Большему, чем весь земной шар. Грифон вдруг представил себя единицей. Не частицей чего-то, а именно самостоятельной единицей, от которой много что зависит и которая следовала по заданной орбите. Иными словами, тем винтиком, что регулировал порядок во вселенной.

Потом все прошло. Это проходит и сейчас, стоит ему проснуться среди ночи. Внезапное и сводящее с ума осознание себя творцом. Небожителем, создателем, богом, проецирующим желания на плацдарм под названием Земля.

Вскоре рыбаки забрали робинзона с острова, но меньше чем через год графом Монте-Кристо, одержимым тайным знанием, он вернулся. Только на сей раз не один.

Иосиф Павлович – профессор, увлеченный его идеями. На данный момент он безвылазно, как и его приближенные, жил на острове. Поглощенный манией создания беспрецедентного оружия, идею которого – опять же, по мнению Палыча – предложил еще хрен знает в какие века Никола Тесла, а дорабатывали засевшие на острове спецы.

А если спросить Грифона, то у него ответ был свой: авторы ни с чем не сравнимого оружия – инопланетяне. Принцип действия «торпеды» до сих пор был известен ему лишь в самых общих чертах. Генератор излучателя – тот самый шар, утопленный на глубине – просто работал, управляемый устройством, напоминающим монитор, только круглой формы. Надо отдать должное Иосифу Павловичу – профессор сумел разобраться с системой. Теперь достаточно задать координаты, чтобы в радиусе десяти километров возникло поле, к чертям собачьим разносившее все, что там имелось. Небольшая дальность и малый радиус поражения – вопросы решаемые. Так, по крайней мере, заявил Палыч, и у Грифона не было причин тому не верить.

Время – вот с кем Грифон заключил негласный договор. И первые десять лет ему полагалась беспроцентная ссуда. Кроме того, если все пойдет, как задумано, он рассчитывал, что по счетам ему платить не придется. Никогда.

* * *

Адель стояла на корме яхты. В темном небе зажигались звезды, освещая и небосвод, и темную гладь моря. Остров, у которого стояла на приколе яхта, скрывала легкая дымка. Сквозь нее пробивался размытый свет фонарей. Время неуклонно приближалось к полуночи и этот факт не то, чтобы заставлял девушку нервничать, он будил худшие предположения.

Все складывалось на редкость удачно. Грифон отбыл на остров, и в том, что его встреча с Шейхом состоялась, можно было не сомневаться. Стоял штиль. И сотня-другая метров, отделяющая яхту от берега, не могла служить препятствием для хорошего пловца. Беспокоило другое – время, обозначенное для связи, подходило к концу, а от связного ни слуху, ни духу.

Мерно покачивались волны, дробя диск луны. Адель поежилась, передернув голыми плечами. Короткие светлые волосы ворошил ветерок. Платье не согревало. Легкий бриз забирался под юбку, холодом скользя по бедрам. Девушка сдержала вдох, терпеливо вглядываясь вдаль. Внезапно на волнах возник темный предмет, тут же погрузившийся под воду.

«Слава богу», – сердце девушки стукнулось в грудную клетку. Адель повернулась, прошла к откинутому у самой воды борту на корме, как было условлено, и в ту же секунду услышала шаги. Она повернула голову, сохраняя на лице капризное выражение. К ней приближался могучий, как скала, охранник. Он мог помешать задуманному, настолько, что связному грозила бы смертельная опасность, если охранник сподобился бы разглядеть вплывающий на волнах темный предмет.

Адель отвернулась, боясь неосторожным взглядом выдать волнение – охранник застыл в опасной близости. Девушка бросила рассеянный взгляд на воду и тут же уловила отблеск очков связного. Теперь не оставалось сомнений – Егерь был здесь. Нужно только протянуть руку, чтобы перехватить мини-флэшку, но девушку пугал охранник, неподвижной тенью застывший в нескольких шагах. Егерь не сможет долго ждать. Минута, другая – и миссия провалилась. О том, когда еще представится такая возможность, останется лишь мечтать. Боковым зрением Адель заметила, как вынырнул связной, привлекая ее внимание. Вряд ли он видел охранника, стоявшего позади. Еще полминуты…

– Малыш! Смотри! – вскрикнула Адель, махнув рукой влево. – Рыбки летают! Господи, как красиво! Ты только посмотри! Никогда такого не видела, господи!

И в тот ж миг, когда охранник повернул голову налево, она перегнулась через борт, одновременно протягивая руку. Надо отдать должное Егерю – тот отреагировал мгновенно. Он буквально вылетел из воды, втолкнув в ее открытую ладонь флэшку.

– Адель!

Она услышала крик и мощная рука, сграбастав ее за талию, вытянула на борт.

– Господи… – испуганно простонала девушка, – я чуть не упала в воду… Боже мой, они были такие прикольные…

– Надо быть осторожней, – с досадой сказал Малыш, на всякий случай оглядывая морскую гладь.

– Боже, – Адель едва не плакала, – не могу прийти в себя… А если бы я упала туда… Малыш, там же все эти чудища. Они же ведь могли меня съесть…

– Не волнуйся. Я бы тебя спас.

– Ты прыгнул бы за мной? В воду?

– Ну… да.

– Ты мой спаситель… Боже, у меня сердце так бьется. Ужас какой-то.

Адель развернулась, в «испуге» прижимаясь к мужчине. Ее большая, не стесненная бюстгальтером грудь, прошлась по телу охранника, заставив того подсознательно напрячься. Он оторвал взгляд от моря и разжал руки, чуть дольше, чем нужно, задержав девушку в объятиях.

– Я для того и рядом, – негромко сказал он, – чтобы обеспечивать твою безопасность.

– Спасибо, Малыш, – улыбнулась она, поднимая на него полный благодарности взгляд. – Чтобы я делала без тебя, наверное, пошла бы на корм рыбам, – и почти слезы пробились в проникновенных словах.

– Ну, перестань, Адель. До этого бы не дошло.

– Не знаю. Они там такие быстрые, – она порывисто вздохнула. – Зато я теперь точно знаю, на кого мне здесь можно положиться. А то мне кажется, вы тут все меня ненавидите…

– Адель…

– Не говори Алексу, – она надула губки и отодвинулась, давая охраннику время насладиться видом ее груди с торчащими от ночной прохлады сосками, оттягивающими легкую ткань. – Опять скажет, что я растяпа. Так обидно… А я просто хотела посмотреть. Сижу тут, взаперти…

– Не скажу, – мягко проговорил здоровяк и еще раз быстро мазнул взглядом по ее груди.

Адель улыбнулась ему напоследок, развернулась и пошла в каюту, мягко покачивая бедрами и поправляя платье груди. Высохшая, в ее ладони пригрелась флэшка.

18

В древности в Корее получил распространение вид казни, в просторечье известный как «барабан». Осужденного за убийство насильно поили жидкостью. Как только тело его разбухало до размера барабана, по человеку отбивали дробь палочками, пока душа его отлетала к праотцам.

Небо затянули тучи. Южный ветер нес их от самого горизонта, чтобы бросить у города-призрака. Накрапывал дождь. Мокрая взвесь создавала эффект туманной дымки, которая скрывала выступающие части небоскребов. В заводи бывшего двора, некогда разделяющего корпуса онкологического центра, постепенно набирал обороты водоворот. В угрожающе вспенивающейся по окружности волне что-то скрывалось. Черный плавник то появлялся из воды, то нырял в пучину. Огромная тварь двигалась по кругу, как гончая, потерявшая след.

В другое время Дикаря передернуло бы от отвращения при виде хищной твари, но сейчас он был ей даже благодарен. За то, что так вовремя объявилась, отрезав по воде путь к спасению. Это в самом патовом случае – если ребятам вздумается провернуть финт ушами.

Дайвер сидел в бетонной подсобке у самого входа в туннель и ждал. Все, на что он поставил – тротиловая шашка с запалом – лежало у его ног.

Бойцы приближались. Как они ни старались, Дикарь заметил в бинокль их быстрое передвижение на открытом участке, ведущем от корпуса к зданию. Скользнули как крысы. Если точно не знать, куда смотреть, и внимания не обратишь.

Малой оказался прав. Пресловутые зверушки задержали команду ненадолго. Пара часов прошла с тех пор, как мальчик предупредил дайвера. И за этот короткий промежуток времени Дикарь успел похоронить и снова обрести себя. Только нового и непостижимого, как неизведанная планета. До сих пор он не мог до конца осознать того, что случилось. Нет, что касается странностей, которые открыло ему собственно тело – их он принял легко, скорее даже с благодарностью. Как рояль, вовремя подвернувшийся в кустах. Его бесило другое. Дикарь по-прежнему не помнил, когда это с ним произошло. Как получилось, что из человека он превратился в… ихтиандра какого-то? Кто сделал это с ним? И была ли на то его добрая воля? Если нет… Дикарь сжал кулаки, ненадолго прервав дыхание. Если нет, кто должен за это заплатить? Память молчала. Трусливой собачонкой забившись в конуру, она зыркала на него таинственным, полным разгадок взглядом.

Час назад Дикарь умер. Сказать точно, остановилось ли у него сердце, он не мог. Дайвер вертелся, как червь на сковороде, конвульсивно нанося удары ножом по белому телу, тащившему его в бездну. Он попал – отточенная сталь порезала плечо, задев артерию, потом скользнула по лицу, буквально порвав щеку надвое. Монстр бился в кровавом облаке, пытаясь уйти от ударов, сыпавшихся на него. Его белое лицо в пелене багровой накипи размытым пятном скользило из стороны в сторону. Но он по-прежнему волчьей хваткой держал добычу за щиколотку. И, казалось, даже смерть не заставила бы урода разжать руку.

Теряя силы, Дикарь промахивался раз за разом. Лезвие вспарывало лишь тяжелую воду. Перед глазами плыли радужные круги. Тогда, в темноте, отбиваясь от монстра, неумолимо тянущего его прочь от света и воздуха, дайвер не выдержал. Животная жажда, сосредоточенная в одном единственном глотке кислорода, гибкими пальцами пронзила ему в горло, разрывая сведенные судорогой челюсти. Дикарь распахнул рот, выпуская стаю пузырей. И на ту долгую секунду, пока они кружились, медленно поднимаясь к потолку, он испытал почти блаженство. Словно ему удалось обмануть себя: его разум нисколько не сомневался в том, что вместо смерти его легкие заполнит жизнь.

До сих пор пытаясь разложить все по полочкам, дайвер сбивался. Глотая воду – по крайней мере, поначалу ему так и казалось – он не чувствовал удушья. Наоборот. Вкус крови заполнил его тело, будто придав сил. Кипучий, бешеный азарт заставил его извернуться и всадить нож в грудь монстра. Вытащить оружие он не успел. Урод рванулся в сторону, выламывая рукоять из рук дайвера. И, не сбавляя напора, настойчиво потащил добычу дальше.

Они одолели туннель, оставляя за собой шлейф испачканной кровью пены. Где-то по дороге потерялся пакет с тротиловым сокровищем. Потом они нырнули в окно и, в конце концов, оказались в пропитанном солнцем «аквариуме». Неистовый, одержимый в своем желании отделаться от урода, Дикарь крутился в тщетной попытке дотянуться до торчащей рукояти. Из порезов на белом шишковатом лице тянулись струйки крови. Круглые глаза следили за добычей, не мигая. Что отражалось в них – страх или поглощающий инстинкты голод – известно одному лишь дьяволу. Даже пропустив удар по голове, казалось, разбивший череп, монстр не ослабил хватки. Лишь отмахнулся, в очередной раз резанув Дикаря когтями по икре.

Дайвер не чувствовал боли. Он вообще не знал, жив он или умер. Сильный, изворотливый урод повис на нем тяжким грузом. В «аквариуме» Дикарь ощутил относительную свободу. Стены раздвинулись, впуская в зал солнце. Яркое мельтешение снова придало сил, напомнив о жизни. Вместо того чтобы подняться, он пошел вниз, стремительно поднырнув под обнаженного мутанта. Согнувшись, дайвер ухватил рукоять ножа и рванул на себя. Но рука соскользнула. Скорее от безысходности, он что было сил ударил мужчину в живот. Еще и еще раз.

Неизвестно – удары ли явились последней каплей или силы оставили урода, потерявшего много крови, но вдруг Дикарь почувствовал свободу. Он ушел в сторону, прижимаясь к стене, чтобы обезопасить себя с тыла.

Монстр нападать не собирался. Он отплыл на безопасное расстояние. Перепончатые лапы саданули по воде, высекая пенные искры. Секунда и он растаял, унося в своем теле засевший нож. Только темные заросли заколыхались у дальней стены.

В тот момент, когда Дикарь бросился назад, не теряя ни секунды, он понял, что может жить. И получать кислород. Его ноздри закрывала какая-то субстанция, податливая на ощупь. Открытый рот заполняла вода, которая не могла скользнуть в пищевод – глотку перехватывал мощный спазм. Кроме того – это дошло до него много позже – глаза затянула прозрачная пленка и в ушах вздувались и опадали пузыри. А тогда он торпедой плыл назад, на ходу подбирая и пакет с тротилом и выпавший, уже пустой пистолет.

– Дикарь! – Кира, не сходившая с места, крикнула так, что у Дикаря из ушей словно выбило пробки.

Его стошнило на ступенях, но после этого ему стало легче. Он снова мог дышать.

– Дикарь! Дикарь, милый! – повторяла она, взваливая его на плечи, хоть особой надобности в том он не видел.

Состояние дайвера, несмотря на многочисленные порезы, стремительно улучшалось. Он позволил девушке довести себя до одежды. Он шел, облокотившись на хрупкое плечо, оставляя за собой на плитах кровавые следы, а в голове как никогда назойливо билась мысль. Кто я? Кто я таков?

Потом были слезы девушки, рассказ о том, что она пережила, дожидаясь его возвращения. Поцелуи украдкой – в его обнаженное плечо, в шею. И глаза, полные любви. Вот этот огонь и согрел Дикаря, заставив внутренне собраться.

– Ты останешься здесь, – тоном, не терпящим возражений, сказал он. – Я приказываю тебе.

– Нет, – она качала головой, отступая. – Я не брошу тебя больше. Я всегда буду с тобой. Дикарь…

– Ты еще не поняла, Кира? – спросил он, подходя к ней вплотную. – Я всегда держу слово. Я вернусь. Обещаю.

Ее губы дрожали, когда девушка скользнула в его объятия. Он сжал ее сильно, до хруста, проверяя на прочность тонкие косточки. Кира закрыла глаза, подняв голову, шумно вдыхая запах, исходящий от него.

– Обещал… Дикарь, ты обещал. Как мне удержать тебя? Я хочу быть с тобой. Помогать тебе. Я не буду тебе обузой, милый, милый, – шептала она. – Если ты… Я тоже не останусь жить. Мне не нужна жизнь без тебя. Помни это.

Дайвер не сказал ни слова. Он наклонился, нашел ее губы и накрыл своими, горячими, ощущая во рту соленый привкус слез…

Шаги слышались совсем рядом. Шустрое эхо разносило их по залам, нисколько не заморачиваясь тем, что люди хотели сохранить инкогнито. Как спецы ни старались двигаться бесшумно, под ногами скрипело битое стекло и кафель. Им оставалось одолеть лестницу. И тогда они окажутся в круглом полутемном помещении, пронизанном поверху рядами узких, напоминающих бойницы окон.

Дайвер заложил заряд в отверстие в стене, зажег заранее припасенной зажигалкой шнур и пошел вдоль каморки к дыре в стене, выходящей в зал. Если он обдумал все правильно, одного из спецназовцев завалит взрывом, но расчет строился не на этом. Когда ход обрушится, бойцы вынуждены будут идти в обход. В темных переходах внизу с ними может случиться что угодно. Поначалу Дикарь не исключал возможности, что они решатся перебраться вплавь, но черный плавник, проявляющийся в водовороте, такую возможность исключал. Путь к крыше – это бойцы знали не хуже его самого – далек. Настолько, что в некоторых местах без альпинистского оборудования не обойтись. Так что пойдут в обход, никуда не денутся. А к тому времени Дикарь, пока безоружный, рассчитывал кое-чем поживиться.

Оглядывая вход из сумрака дыры, Дайвер замер. Скрипнула щебенка и в зале появился видимый до пояса первый человек. Тяжелые берцы прошлись мимо и остановились чуть дальше того места, где Дикарь мог их видеть. У лестницы появился боец, за ним, не отставая, следующий. Два человека прошли мимо дыры, не останавливаясь. Прямо перед Дикарем остановились берцы, на ходу переступив через большой осколок стекла.

И в тот же миг рвануло.

– Назад! – заорал кто-то, с дуру посылая россыпью автоматные пули.

Но Дикарь ничего не слышал. За секунду до взрыва он метнулся из дыры, ухватил ближайшего бойца пониже колен и рванул на себя. Вместе с ним они вкатились в металлическое жерло вентиляционной шахты.

– Кит! Что за…

– Блин, куда он?

– Китяра, ты что?

Пока наверху стоял дикий ор, они летели вниз, выписывая кульбиты. Дикарь старался вцепиться мало что понимающему парню в глотку, но это было уже неважно. Вдвоем – только боец первым, а за ним дайвер – они с головами погрузились в темную муть. И бойцу стало не до обороны. Поначалу он давил на спусковой крючок, посылая пули в пространство. Дикарь, буквально сжавший его в объятьях, перехватил ствол, отвернув от себя.

Кит бултыхался, нелепо перебирая ногами. Глубина тянула. Тяжелое обмундирование намокло, помогая человеку падать на дно. Он дернулся несколько раз. Между поднятыми руками, словно он пытался дотянуться до навеки исчезающей поверхности, заскользили пузыри воздуха. Он открыл рот, впуская в себя воду. На этот раз чуда не произошло. Десять секунд, двадцать и его тело обмякло. Повисло в воде, медленно повинуясь течению.

Волна плеснула, выталкивая на мелководье два тела. Дайвер вытащил мертвеца недалеко от того места, где они приводнились. Туда, где не составило труда избавить труп от многочисленного оружия.

19

В Древнем Риме, вместо смертной казни убийце могли предложить стать актером. Правда, ненадолго. Ибо разыгрывать приходилось сцены из жизни богов и знаменитостей. И если по сценарию Дедала пожирал лев, то так и происходило, на потребу орущей в экстазе публике.

Мрачное горло туннеля то сужалось, то расширялось. Здесь, уровнем ниже, ничего не напоминало о присутствии людей. Бетонная матрица, состоящая из бесконечно длинного коридора, изначально представлявшая собой больничные палаты, была освобождена от хлама межкомнатных перегородок. Позже стены облепила темно-серая бурда – известковый налет, осыпающийся, крошащийся под ногами. Полипами в желудке огромного животного с потолка свисали сталактиты. Борюсику, идущему первым, приходилось то и дело пригибаться, чтобы не поймать головой каменную плюху.

Мерзость, в которой для человека места не осталось. Все разваливалось, рассыпалось буквально на глазах, а то, что уцелело, теряло привычный облик, обрастая новыми деталями. Многочисленные дыры, «ласточкины» гнезда, лепившиеся к верху, кучи мусора и гниющие останки служили пристанищем для членистоногих, рукокрылых, губоногих, кишечнополостных. Одно перечисление способно вызвать дрожь у неподготовленного человека.

Борюсик брезгливо поморщился, уклоняясь от нароста, нацелившегося ему в лоб. А остальные? Отребье, влачащее жалкое существование, пожирающее себе подобных. По большому счету, несколько десятков ракет средней дальности решили бы вопрос, вырвав с корнем гнилые зубы подохшей цивилизации. Борюсик отлично понимал невозможность полномасштабной операции вследствие тех кренделей, что выписывают радиоволны в районе-призраке. У всех на слуху одна из первых силовых акций, провалившаяся из-за эффекта отражения. Но, в конце концов, обложить тротилом затопленный город и пустить в расход – вполне по зубам тем, для кого вы-мороченный район стал геморроем. В таком случае единственное место, где бы нашел приют ублюдок Хаммер – острова. И то – ненадолго. Аборигены за вознаграждение готовы продать мать родную. Тогда не пришлось бы пятерым… оговорка, теперь четверым – Дон-Дона Борюсик в расчет не брал – в общем-то, не хилым бойцам слоняться по клоаке мира, теряя товарищей.

Расстояние в туннеле казалось обманчивым. Бесконечный повтор опутанных паутиной наростов поддерживал раз появившееся и не проходящее чувство дежа-вю. Луч фонаря мазал светлым влажные бока сталактитов, нырял в трещины. И весь переход казался лентой Мебиуса, закрученной в пространстве таким немыслимым образом, что скитанию по нему можно было посвятить всю жизнь.

Впереди обозначился резкий поворот на девяносто градусов. Борюсик дал отмашку сбавить ход. Карта этих мест стояла у него перед глазами и все равно он передернулся от отвращения, поворачивая за угол.

Помещение внушительных размеров мало чем отличалось от туннеля – те же стены, облепленные темным дерьмом. Только в центре, в переплетении сотен прочных нитей свисали с потолка десятки коконов. Местные термиты, чьими стараниями покрылись коростой стены коридоров, нрав имели миролюбивый. Залогом безопасности при встрече с матрицей являлась осторожность, возведенная в крайнюю степень. Выражаясь простым языком – ты не трогал трудолюбивую тараканью братию и они не обращали на тебя внимания.

Борюсик дождался, пока вся команда подтянется в зал и займет место у стены. Потом он окинул всех предупреждающим взглядом – больше для проформы, потому что все понимали опасность момента. Несколько дольше командир задержался на долговязой фигуре Дон-Дона, который шел предпоследним, перед Бизоном. По сути, они должны быть благодарны местному за то, что тот выследил Хаммера, но Борюсик не мог сдержать природного отвращения к стукачам. Поэтому, скользнув по парню недружелюбным взглядом, он скомандовал «малый вперед».

Осторожно, боясь потревожить шаткую идиллию, отряд двинулся вдоль стены. Нечего было и думать о том, чтобы пересечь зал по диагонали. В центре продолговатые белесые груши висели одна к одной. В углу обозначился отдельный кокон, отстоящий от собратьев, но промежуток между ними имелся значительный и посему опасений Борюсику не внушал. Хотя идти между ними следовало затаив дыхание, на всякий случай.

Стояла такая тишина, что закладывало уши. Только на грани слышимости выделялся осторожный шорох миллионов лап. Трудяги белые муравьи, коих местная извращенка-природа зачем-то снабдила пробивными челюстями и смертоносной слюной. Настолько, что даже задерживаться среди архитектурных «шедевров» небезопасно. Если так пойдет дальше, то в следующий раз пробиться через зал можно будет только в противогазах и с помощью огнеметов.

Отряд без происшествий добрался до выхода. Причем осторожнее всех двигался стукачек. Борюсик обратил на это внимание, когда остановился, поджидая остальных.

Он уже собирался идти дальше, как вдруг ни с того ни с сего взорвался кокон. Сотни телец мелькнули в воздухе. Часть из них плеснула в стену, часть рассыпалась по полу. И почти вся смертоносная шрапнель обрушилась на голову Бизона.

– Быстрей! – заорал Борюсик.

Но остальных не нужно было подбадривать. Особенно Дон-Дона. Парень первым нырнул в туннель и бросился бежать так, что пятки засверкали.

– Дон, стой! – крикнул ему вслед Борюсик, но стукач его не слышал.

– Все, конец, – тихо сказал Рост.

Невысокий мужчина с суровым лицом застыл с автоматом наизготовку, ясно понимая, что оружие не решает ничего. Разве только пустить пулю в лоб бедного Бизона, чтобы не мучился. Яд белых муравьев действовал мгновенно. Бизон – огромный мужчина, проверенный ни в одном бою человек, в присутствии которого за спину можно было не опасаться… Бизонище, всегда рассказывающий несмешные анекдоты, дружище, с которым ни один пуд соли… Накаченный, сильный мужчина, обладающий снайперскими способностями, кружился на месте. Даже перед смертью он думал о других: ствол в его сведенных судорогой руках не огрызался огнем.

– Борюсик, – шепнул Рост. – Уходим. Не ровен час шмальнет… Лопнет вся эта какофония, мало не покажется.

– Заткнись, – тихо сказал Борюсик.

Он не мог заставить себя сойти с места. Несмотря на то, что им грозила реальная опасность. Если Бизон сорвет спусковой крючок, неизвестно, как поведет себя матка, лишившаяся всех коконов.

– Борюсик, – начал Рост, опасливо втягиваясь вглубь туннеля.

– Я догоню, – зло сорвался командир, не отрывая глаз от Бизона.

Рост кивнул и в тот же миг исчез в темноте.

Борюсик шумно дышал, сжимая в руке фонарь. До боли в сведенных пальцах. Бизон крутился на месте. Его лицо сплошь покрывали белесые тараканы, прозрачные настолько, что сквозь тонкую кожицу проступали внутренности. Они суетились, издалека создавая ощущение пузырчатой целлюлозы, отливающей каплями в свете фонаря. Постепенно, напившись крови, белые муравьи обретали розовый оттенок. Они соскальзывали вниз, их становилось меньше. Бизон не мог дышать. Первый же укус вызвал паралич дыхательных путей. Он жил только потому, что в его легких еще оставался глоток кислорода.

– Бизон, друг, – выдавил из себя Борюсик. Он хотел, чтобы его слова унес на тот свет Бизон.

Огромный мужчина не мог ответить. Он не хрипел. Его отекшее горло не могло издать ни единого звука. Он кружился на месте, задевая плечом стену. От быстрого движения родственники тараканов отлетали в стороны. Скоро их не осталось. Когда Бизон в очередной раз повернулся, на Борюсика уставились десятки вздувшихся волдырей с багровым центром.

– Друг, не поминай лихом, – сказал командир и отступил.

Бизон не удержался на ногах. Он покачнулся и задел плечом кокон, висевший слева от него. Нити паутины дрогнули и вдруг прорезалась пористая структура, внезапно показалось, что кокон может дышать – открылись сотни отверстий, выталкивая прозрачные, белесые тельца.

Последнее, что осталось в памяти Борюсика перед тем, как он отступил в туннель – упавший на колени Бизон, по которому деловито снуют белые муравьи.

Командир двинулся в темноту, освещая себе путь фонарем. Мелькнула мысль о необходимости забрать оружие, стирая горечь утраты.

«На обратном пути», – решил боец. Ничто не заставит его сейчас вступить в сонмище крохотных убийц. Тем более, обыскивать труп, рискуя в любой момент схватить смертельную дозу. Можно было, конечно, подождать. Но кто знает, сколько времени пройдет, прежде чем успокоятся крошечные убийцы?

«Ублюдок Хаммер, ты заплатишь мне за все», – кровожадная мысль подогрела решимость Борюсика.

– Чего расселись? – бросил он, ступив с известкового нароста на вполне узнаваемую плитку.

Граница, отделяющая тараканье царство от человеческого, резала глаз. Словно подчеркивая могильную замшелость, известковый налет ноздреватыми языками вдавался в кафельно-белую плиту. У стен, выставив вперед ноги, сидела его двойка, оставшаяся в живых. Дон-Дона командир не считал. Суровый Рост даже на привале не выпускал из рук автомата, снятого с предохранителя. В расслабленной позе, дескать, ему все нипочем, сидел хитро… умный Скаут, парень себе на уме. Нет, что касалось боя – не подведет. Другое дело его взаимоотношения с начальством на гражданке, особенно, когда наступала пора делить бублики. Но это все после. А до «после», как известно, надо было дожить.

– Подъем, – негромко приказал командир, делая знак Росту, чтобы двигался первым.

Борюсик дождался, пока боец дойдет до конца перехода со стеклянной крышей, пропускающей свет, и кивнул Скауту. Без команды с места сорвался дерганый стукач. Наблюдая за тем, как двигается парень, за всем этим несуразным, разбалансированным набором из махов ногами и ломкими в локтях руками, Борюсик почему-то подумал о Хаммере. «Заплатит, гад, за все», – опять мысленно пообещал он сам себе. Приказано доставить живым? Будет вам живой. А про целые ребра и челюсть никто не говорил.

Дорогу в обход Борюсик знал плохо. В принципе он понимал, что им предстоит спуск по лестнице. Однако за то время, что прошло с последнего визита, укромные закутки могли выкинуть такие фортели, что мама не горюй. Поэтому командир подозвал местного.

– Что там? – тихо спросил он.

– Все в порядке. По лестнице вниз, а там…

– Я спрашиваю – нюансов нет? – еле сдерживаясь, чтобы не звездануть по худому, дергающемуся лицу, спросил Борюсик.

– Когда я там был в последний раз, все было в порядке. Вы это… только ходите потише.

Борюсик застыл, разглядывая зрачки в почти бесцветных глазах стукача. Один дьявол знал, чего ему стоило сдержаться.

– Хаммер тоже не дурак, – подал голос Скаут. – Не станет он сидеть на месте.

– Деться ему некуда, – быстро проговорил Дон-Дон. – Я же говорю – ранен он сильно. К тому же, с ним девчонка. А из оружия у него – один пистолет. И то наверняка уже и патроны кончились. Все, что ему остается – сидеть в тайнике.

– Надеюсь. Только откуда девчонка взялась, я не пойму? – бросил через плечо Скаут. В его глазах читалось недоверие.

Ему никто не ответил. «А ведь он не верит в успех операции, – с удивлением понял Борюсик. – Не верит в то, что мы сможем взять раненого и безоружного ублюдка, к тому же обремененного какой-то бабой… Однако».

Вслух, естественно, командир ничего говорить не стал. Он кивнул Росту, чтобы начинал спуск.

Все оказалось так, как представлял Борюсик. Они гуськом двигались в коридоре котельной, вдоль стены с развороченными трубами. Первым шел Рост, за ним командир. Было душно, влажно. Пахло так, словно еще вчера котельная работала, словом, вполне по-рабочему, обжитому. В тишине читались только их шаги – четкие, размеренные, без призвуков. Под ногами скрипел песок. Временами приходилось переступать через ящики, уцелевшие неизвестно в силу каких причин. Поэтому на розовощекого пластикового пупса с порванным животом Борюсик внимания не обратил.

А если бы и обратил – что бы изменилось?

Рост, идущий первым, не сдержался и подбросил игрушку. И в тот же момент рвануло. Несколько позже до Борюсика дошло, что тот задел растяжку. На их счастье, на ней сидела одна граната, в противном случае досталось бы всем. А так – весь удар принял на себя Рост.

– Ложись!

Запоздало крикнул командир. И без команды все посыпались на землю. Скаут занял боевую стойку, на всякий случай, рубанув очередью узкий проход.

Изрешеченный осколками, у стены под трубой лежал Рост.

– Скаут, вперед! – рыкнул Борюсик, срывая с плеча рюкзак.

Он выхватил из аптечки жгут, боковым зрением отмечая, что дело дрянь. Из порванной артерии на бедре хлестала кровь. Камуфляж темнел на глазах. Сквозь дыру выбивался фонтан, который Рост пытался зажать рукой. Между пальцами текли струи, заливая пол.

– Держись, Рост, – шипел Борюсик, перебрасывая жгут через раненую ногу и затягивая потуже.

Рост хрипел от боли. В его большие темные глаза уже заглядывала смерть.

– Слышишь, парень? Держись! – почти крикнул командир, с болью в сердце отмечая, как кровью пропитывается и рука – чуть выше локтя – и грудь раненого.

Борюсик выхватил из аптечки упаковку шприцев, зубами вскрыл и с размаху засадил иголку раненому в руку.

– Старина, еще повоюем… Держись! Ты можешь, я знаю.

Кровью было залито все вокруг – стены, пол, руки Борюсика, держащие умирающего. Тот тяжело и медленно дышал, на его лбу выступили капли пота.

– Обещай, Боб, – сдавленно выдавил он и Борюсику пришлось нагнуться, чтобы расслышать его слова.

– Все что хочешь, Рост! Все, что хочешь!

– Найди ублюдка… Хаммера… Заплатит.

– Обещаю, Рост!

– Я…

Больше он ничего не сказал. Раненый дернулся, выгнулся дугой. У него горлом пошла кровь и он обмяк.

Стараясь ни о чем не думать, Борюсик снял оружие с мертвеца, подобрал упавший рюкзак. Потом повернулся и пошел на свет. Его самого малость зацепило. Осколок резанул по берцам, задев кожу. Но все это ничто по сравнению с тем, как досталось Росту, буквально заслонившего грудью амбразуру.

* * *

– Ты что хочешь сказать, – брызгающий от злости слюной Борюсик крепко держал парня за горло. Ему доставлял ни с чем несравнимое удовольствие вид дрожащего от страха стукача, перебирающего в воздухе ногами. – Что все это, дело рук какого-то отребья? Всех этих полулюдей, полузверей? Которые и гранат ближайшие несколько лет в руках не держали! Это ты хочешь сказать?

– Я ничего не знаю. Тут никого нет. Одни людоеды. Вы всех их в два счета можете положить, – хрипел парень. Он пытался ослабить хватку, цепляясь пальцами за руку Борюсика, но всякий раз страх останавливал его. Смелости хватало лишь на то, чтобы коснуться стального захвата. Потом его рука безвольно падала вдоль тела.

– Твои людоеды ставят растяжки? Да? Скажи мне то, чего я не знаю!

– Я все сказал, все! Некому здесь ставить растяжки! Некому. Пожалуйста, – захныкал стукач, и командир разжал пальцы, отбросил хлипкое тело к стене.

Пока парень кашлял – надрывно, явно давя на жалость, рядом с Борюсиком возник Скаут.

– Не верю ему, – тихо сказал он. – Предавший один раз, предает бесконечно.

– И? Твои мысли? – шепнул Борюсик.

– Они с Хаммером спелись. И этот… – он заменил первую букву в кличке предателя на «г», – ведет нас ни к нему, а от него. Да еще прямиком в ловушки. Думаешь, кокон взорвался случайно? Или Кит упал в шахту по недосмотру?

Командир молчал, буравя взглядом жалкую фигуру стукача.

– Что предлагаешь?

– Не идти через бассейн, как решили вначале.

– Это понятно. Тогда что остается? Через тренажерный зал наверху? Путь неблизкий, – рассуждал вслух Борюсик.

– Своя шкура…

– Это без сомнения.

– Даже убитый Хаммер не стоит смерти таких ребят. Да и я… откидывать копыта из-за него не собираюсь.

Командир согласно кивнул головой.

– И этого, – Скаут повел красноречивым взглядом в сторону забившегося в угол Дон-Дона.

– Позже, – без слов понял его Борюсик. И громче добавил: – Вставай, чего развалился? И дуй вперед.

Некоторое время они шли за парнем. Только у спуска к бассейнам Борюсик его остановил.

– Не туда, – коротко бросил он.

– А куда же? – Брови у парня взлетели вверх. – Тут ближе.

– Наверх.

– Через тренажерку? – нахмурился стукач. – Не пойду.

– Кто тебя спрашивать будет. Я сказал наверх.

Плечи у парня дернулись, но он беспрекословно повиновался и двинулся по ступеням наверх.

У приоткрытых стальных дверей спортивного зала, расставленных на таком расстоянии, что можно было едва протиснуться, стукач остановился, оглянувшись на Борюсика. Тот не стал мешкать – подбодрил парня ударом приклада между лопаток. Переждав минуту, в зал втянулся командир, за ним Скаут.

Десять лет назад спортивный зал, сверкавший хромированными деталями, заливал свет. На тренажерах занимались люди, поддерживающие хорошую форму. Они бегали, отжимались, крутили педали велотренажеров, любуясь своим отражением в огромных зеркалах.

Теперь здесь царил сумрак. В трещинах, бороздивших потолок, виднелось небо. Света хватало. Обнаженные штыри арматуры словно пытались затянуть дыры в потолке ветхими заплатами. Осыпавшиеся куски бетона завалили часть тренажеров. Но у стен еще стояла в боевой готовности старая гвардия – темнели плотные ряды грузов, между штативами лежали штанги, поджидая спортсменов.

Крысой лавируя между тренажерами-инвалидами, Дон-Дон споро пробирался к выходу. Борюсик двигался за ним, не отставая и всерьез надеясь на то, что им удалось обмануть судьбу.

В тишине тренажерного зала короткая автоматная очередь прозвучала особенно настойчиво.

Мгновенно огрызнувшись, командир послал пяток пуль в то место, откуда велся огонь и рухнул за ближайшим нагромождением. «Не такой уж профи этот Хаммер, – мелькнула мысль, – раз мы все живы». Но когда он обернулся в сторону Скаута, то понял, что рано обрадовался. Куда делся стукач, Борюсик не заметил. А вот то, что случилось с товарищем, отпечаталось у него в глазах.

Пули, посланные Хаммером, прошили боксерский мешок, подвешенный к потолку. Кожаная обшивка лопнула, выпуская пыльное облако. Оно вмиг накрыло Скаута с головой. Когда пыльный туман рассеялся, Борюсик увидел, что напарник ослеплен. Нет, он не медлил ни секунды, стремясь убраться с линии огня. Ему просто не повезло. Катастрофически. Смертельно. Ослепленный, он дернулся, пытаясь лечь на пол. И в этом неловком движении задел стойку, на которой крепилась штанга. Споткнувшись о ножки тренажера, боец развернулся и навзничь упал на скамью, попав головой на поднятый подголовник. Долю секунды, распятый в нелепой позе, он лежал на скамейке, как приговоренный – под ножом гильотины. Которая не заставила себя долго ждать. Штанга с грузом, стоявшая на приколе долгие годы, как профессиональный киллер, дождалась своего часа. Все произошло быстро и заняло от силы две секунды. Голова Скаута еще опускалась на скамейку, когда сверху ему на горло рухнула слетевшая со штативов тяжелая перекладина штанги. Одной стороной съехала вниз, оглушительно роняя стальные блины. Но было уже поздно. Скаут хрипел, выплескивая изо рта сгустки крови.

– Скаут! – бешено заорал Борюсик.

Он швырнул гранату правее того места, откуда велся огонь, справедливо рассудив, что Хаммер давно поменял позицию. Оглушительно рвануло. Взрывной волной разметало по залу части искореженных тренажеров. С потолка посыпался бетон, серым снегом засыпая все вокруг.

– Не трать боеприпасы, Борюсик, – раздался насмешливый голос. – Они мне еще пригодятся.

Борюсик не стал дослушивать – выглянул из укрытия и швырнул в стену еще одну гранату, ориентируясь на голос. И сам перекатился левее.

– Я тебе сказал, не трать боеприпасы, – снова послышался голос, когда все стихло.

Опять без перерыва Борюсик огрызнулся автоматной очередью. И едва не получил пулю в лоб, нарвавшись на ответку. Командир нырнул в завал, поспешно меняя опустевший магазин.

– Ты русских слов не понимаешь, что ли, придурок? – спросили из-за завалов. – Слышь ты, поговорить хочу.

– О чем с тобою говорить, Хаммер? – не выдержал Борюсик. Он скользнул между тренажерами, стараясь сократить расстояние между собой и противником.

– Каким хреном занесло вас всех сюда по мою душу?

– А ты что же думал, стукачок? Что тебя оставят в покое? Что тебе удастся уйти? Нет, гаденыш, тебя и под землей достанут. И если не Грифон, то свои же собратья, спецы. Которых ты сдавал. Короче, идет охота на тебя, крысеныш…

– Понятно, – раздался голос.

Борюсик выглянул в просвет и с колена послал очередь, потом крутанулся назад.

– Говорю тебе, говорю, а ты не слушаешь…

Бойцу показалось, что голос раздался совсем рядом. Или все путала гулкость зала, или эхо, терзающее отдельные звуки. Во всяком случае, он сделал еще одну попытку – нажал на спусковой крючок, веером резанув по искореженному завалу, ощетинившемуся хромированными деталями и обрывками обитых кожей сидений. Потом Борюсик достал гранату и замер, выбирая подходящий момент.

– Нет, ты все-таки придурок, – гулко отозвалась пустота. – Я могу убить тебя в любой момент. Я вижу твое отражение в зеркале.

И когда Борюсик обернулся на стену, смерть настигла его. В короткий миг, когда нестерпимая боль обожгла его, вонзившись между шлемом и воротом куртки, он успел удивиться. Какая дьявольская рука направляла нож, способный обогнуть препятствие? На этот невысказанный вопрос Борюсику не суждено было получить ответа. Он падал, сшибая все, что ломалось под тяжестью его тела. Он слышал собственное хриплое дыхание и чувствовал горячую влагу, заливающую грудь. Обжигающе горячую. Он еще цеплялся за оружие, пытаясь дать последний бой, шарил пальцем, который срывался со скобы спускового крючка. Из его ослабевших рук вырвали оружие. И прямо над ним размытым пятном навис ублюдок Хаммер.

– Все равно заплатишь, – неимоверным усилием выдавил из себя булькающие звуки Борюсик.

Прицельный выстрел в голову избавил Борюсика от боли.

* * *

Дон-Дон бежал по мелководью в переходе, смешно забрасывая длинные ноги. Тучи брызг летели по сторонам, заливая стены.

– Стой, – негромко приказали ему, и он не посмел ослушаться. – Руки.

Парень замер по колено в воде, вытянув руки вверх. Повторяющиеся эхом к нему приближались шаги человека, отправившего на тот свет пятерых вооруженных до зубов бойцов.

– Поворачивайся. Медленно, – раздался приказ.

Дон-Дон повернулся. Перед ним стоял высокий шатен, увешанный трофейным оружием.

– А тебе никогда не говорили, что стучать нехорошо? – спросил высокий.

– Не… мне… говорили…

– Понятно. И в силу плохого воспитания ты решилсдать ни в чем не повинного человека, и к тому же раненого.

– Мне… сказали, что ты плохой, Хаммер, – парня внезапно прорвало. В его голосе отчетливо прорезались слезы. – Не убивай! Я тебя прошу. Рабом твоим буду, все для тебя сделаю. Все, что ты скажешь. Я тут все знаю…

– Сколько тебе пообещали за меня?

– На континент. – Дон-Дон потупился. – Увезти отсюда на континент. Тут жизни нет.

– И что же думаешь, такое дерьмо как ты, там ждут не дождутся?

– Я не…

– Нет, ты именно дерьмо.

– Но ты сам… Мне сказали, что ты тоже…

– Что это еще – тоже?

От грозного окрика Дон-Дон вздрогнул, как от удара, однако нашел в себе силы продолжить.

– Что ты тоже… бывший спец, сдававший товарищей. Хаммер, я знаю тут все закоулки, я покажу тебе, где можно спрятаться. За тебя обещано такое вознаграждение, что… Они не оставят тебя в покое, Хаммер. Ты предатель…

– Может, я и предатель, – задумчиво вздохнул человек. – Зато я не продаю мальчишек людоедам.

И, прежде чем Дон-Дон ответил, его свалили подсечкой под ноги. Он упал навзничь, подняв фонтан брызг. Вода хлынула ему в рот. Захлебываясь, он вскинул голову, стремясь побыстрее оказаться на поверхности. И не смог. Сверху его придавили железной рукой, прижав голову ко дну.

– Ты понял… – человек повторил его кличку, меняя первую букву, отчего слово получилось ругательством. – Я не продаю мальчишек людоедам.

Дон-Дон брыкался, пытаясь освободиться. Его голову намертво припечатало ко дну. Он пускал пузыри, и тогда крупная рябь на миг заслоняла от него склоненное лицо убийцы. Скуластого человека с белым шрамом между бровей.

20

Скальпирование практиковалось во многих частях Европы. Считалось, что вместе со скальпом к снявшему его переходят силы того, кому он принадлежал. Североамериканские индейцы обычно делали круговой надрез, снимая вместе с волосами лоскут кожи. Скальпы взрослых мужчин, к тому же, с ушами, ценились особо. Во время геноцида индейцев в Америке за такой скальп можно было выручить 20 долларов.

Сказать, что в его голове путались мысли, значило ничего не сказать. Дикарь возвращался, увешанный трофеями. Все называли его Хаммером. Но эта кличка не будила в нем воспоминаний. Все утверждали, что он спецагент, долгие годы работавший на некого Грифона и сдававший собратьев за вознаграждение – это также ничего ему не говорило. Вообще, все, что он узнал, Дикарь не соотносил с собой. Пусть болтают, что хотят. Он – Дикарь. Человек без прошлого, потерявший память и с каждым днем все менее стремящийся ее вернуть. Пусть все плохое остается во вчерашнем дне, а в настоящем он парень, умеющий дышать под водой, увлеченный темноволосой девушкой, в которой для него сосредоточен смысл жизни. И еще. Этот новый человек постарается сделать все, чтобы отправить к праотцам любого, покушающегося на его жизнь и на жизнь Киры. Таковы ближайшие планы, а долгосрочных прогнозов Дикарь не строил. Охота? Что же, он не против. Только пусть охотники приготовятся к тому, что им предстоит поменять статус на противоположный – добычи, обреченной на смерть.

Дикарь без происшествий одолел обратный путь. Даже крысы разбегались при его появлении. Давно остыл труп мужчины, снявшего растяжку. На белом лице темнели полосы. Лужа крови, в которой он лежал, подернулась пленкой. Мертвец проводил завистливым взглядом убийцу, перешагнувшего через него. В царстве белых муравьев установились тишина и покой. От здоровяка остался огромный кокон. Облепленный хитросплетением нитей – он приготовлен в качестве лакомства для матки, прячущей жирное брюхо в укромном закутке.

Чутко прислушиваясь к звукам, Дикарь спустился по лестнице и оказался в зале с бассейном. Там, где оставил Киру. С легким сердцем он ступил на мраморные плиты, представляя, с какой радостью прижмет к груди стройное, трепещущее в его объятиях тело.

– Кира, – негромко позвал он, удивляясь тому, что до сих пор не видит девушки.

Спустя секунду он увидел ее. И не одну. Девушку тащил за собой дюжий парень, прижимавший к хрупкому горлу остро отточенное лезвие.

– Не дергайся, Хаммер. Иначе ей конец.

От колонны отделился высокий человек. Шатен с короткой стрижкой, прямым носом и хищным взглядом глубоко посаженных глаз.

– И оружие на пол. Только спокойно, Хаммер. Я ведь могу наплевать на распоряжение начальства и доставить твой труп с простреленной башкой.

– В лоб.

– Что в лоб? – несколько опешил шатен.

– Прикажи бойцам стрелять в лоб. Если выстрелит тот, кто у меня за спиной, вряд ли удастся опознать мой труп. Начальство будет недовольно.

– Шутник, – сказали у него за спиной.

В ту же секунду на голову Дикаря обрушился удар, отправивший его в кромешный мрак.

* * *

Белобрысый мальчишка снова барахтался в глубине – жалкий, распятый за руки и за ноги десятками прочных, гибких стеблей. Трепыхался глупой рыбой, пойманной в сети. Петли сжимались, плотнее опутывая тело. Не видно было ни зги. Ощущение удушья и полной беспомощности сдавливало грудную клетку. Воздуху не хватало. Текли последние секунды и снова, как тогда, пловец хотел открыть рот, ожидая смерти. Стебли скручивались, хищно сжимая тесные объятия. Вот петля захлестнула горло, ускоряя и без того близкий конец. Дышать! Дышать! Даже в беспамятстве он боялся вздохнуть, опасаясь, что неосторожный вздох будет стоить ему жизни…

Очнулся Дикарь от того же, от чего и отключился – от жестокого удара, на сей раз по ребрам. Казалось, все внутренности оторвались и пустились в свободное плаванье в животе. Невыносимая боль прервала дыхание, едва не отправив его в забытье. Он выплюнул кровь, с трудом приходя в себя. Прямо перед ним застыли тяжелые берцы. Дикарь лежал на грязном полу, на боку, со связанными за спиной руками. Первая же попытка перевернуться на спину, причинила ему такую резкую боль, что помутилось в глазах. Рот наполнился кровью. Дикарь сплюнул, метя под ноги тому, что нависал сверху.

– Гаденыш еще харкает, – с толикой удивления сказал человек, и еще один удар ногой в живот перевернул Дикаря на спину.

– Полегче, Моня, – раздался голос того, кто с самого начала вел диалог. – А то нечего шефу будет показывать.

– Не боись, Резет, – заверили его. – Я ж не в харю его мочу.

Как Дикарь не держался, следующий удар вырвал стон из его нутра. Оказалось, что именно этого и добивался мучитель. Он удовлетворенно цыкнул и отступил.

– Ну-ка, посади его, – приказным тоном сказал Резет. – Пусть мордой посветит.

Моня хмыкнул. Огромные берцы приблизились к лицу Дикаря. Потом здоровяк наклонился, вздернул пленного за шиворот и неласково отбросил к стене.

– Ты чего такой злой, Моня? – превозмогая режущую боль в животе, сказал Дикарь, с неудовольствием отмечая, как изо рта потекла кровь. – Я что, жену твою трахал?

– Вот, блин, гаденыш. – Моня сорвался с места, но светловолосый Резет его остановил, ухватив за руку. – Угомонись, Моня, – твердо сказал он.

– Еще шутит, крысеныш, – сварливо бросил здоровяк, но слова старшего к сведению принял. Повернулся и сел у стены, подоткнув под спину рюкзак. – Видать, мало ему.

– Грифон добавит.

– Точно, – раздался хриплый голос.

В углу в дверном проеме возник невысокий мужчина. Абсолютно седую шевелюру прерывал шрам, идущий ото лба к затылку.

– Садись, Валет, – Резет хлопнул по полу рядом с собой. – Как там девка?

– А что ей сделается? Жива. Точно не берем ее с собой?

– На какого? – удивился Резет. – Тебе за нее бабки обещали?

Они рассмеялись.

– Чего ржете, как кони? – донесся недовольный голос из угла. Куча тряпья, которую Дикарь принял за мусор, зашевелилась. – Только разбудили, черти.

– Тебе бы все дрыхнуть, Крот, – сказал Моня. – Проспишь все на свете.

– А что, уже бабки делят?

– Размечтался.

– Тогда харэ ржать. Разбудите меня, когда появится вертушка.

– Тогда дрыхни. Еще часа три осталось. Быстро мы отстрелялись.

– Это точно, – улыбнулся Моня. – Слышь, Хаммер, не такой уж ты крутой, как нам расписывали.

– Группу-то Борюсика, между прочим, он положил, – задумчиво протянул Валет, сидящий на корточках.

– Так что? – оживился Моня. – Добавить ему еще?

– Угомонись, Моня, – пресек инициативу Ре-зет. – Добавят. С чувством и с толком. Мало не покажется.

– Ну, это да. Грифон знает в этом толк. Слышишь, крысеныш?

– Пока ждем, я предлагаю по глотку. За успех, так сказать, – сказал Резет, выуживая из нагрудного кармана видавшую виды флягу.

– О! – В предвкушении выпивки, потер руки качок. – Это дело! Ты запасливый, Резет.

В углу заворочался Крот.

– Смотри, Крота прошибло, – хлопнул себя по ляжкам Валет.

– Так кто ж отказывается от доброго дела?

– Тогда зови Тибета. Хватит ему там с девкой прохлаждаться, – сказал Резет, отвинчивая крышку. – Коньяк. Двенадцать лет выдержки. Специально для этого случая взял. Ты чего зыркаешь, крысеныш? Тоже хочешь?

– Вот думаю, на гражданке, что ли, вам девки не дают, что вы на местных юродивых залипаете? – негромко бросил Дикарь.

– Я ж говорю, мало ему…

– Забей, Моня. Чего ты слушаешь покойника?

– И то верно. Тибет! – крикнул амбал. – Выпить хочешь?

– Доберусь до Грифона, обязательно расскажу, на кого вы завалились, крутышки, – сдерживая бешенство, продолжал Дикарь.

Моня не выдержал, рванулся. И снова был остановлен. На сей раз флягой, ткнувшейся ему в грудь. Он глубоко вздохнул и, вытянув руку с выпивкой, торжественно произнес.

– За успех операции. И за твою, гаденыш, смерть. Даст бог, увижу.

– Не даст, не жди, – прямо под руку ему бросил Дикарь, с удовлетворением отмечая, как Моня, сделавший глоток, едва не поперхнулся.

– Что за хрень? – раздался звонкий голос и на пороге появился черноволосый смуглый парень. – Они тут пьют, а я ни сном, ни духом!

– Так сколько можно ждать? – улыбнулся Резет, протягивая ему флягу. – Давай, не тяни.

Дикарь отвернулся. У него не хватало сил смотреть на самодовольные рожи. Бешенство вызывало собственное бессилие. Эта невесть откуда взявшаяся пятерка уже отплясывала рок-н-ролл на его могиле. Где-то в соседней комнате лежала измученная и изнасилованная девочка, надеявшаяся на него. А он… А он сидит у стены, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. И время каждой уходящей минутой работает против него.

Он попытался отвлечься от колючего тумана, хлестнувшего по глазам. Из пары крохотных окон лился серый свет. Близился закат. Теплые лучи окрашивали в приглушенные тона и лестницу, уходящую вниз, и, судя по свисающим канатам, шахту лифта, до отказа заполненную водой. Сверху капало. Темная поверхность бездонного омута морщилась волнами, которые гасили близкие бетонные берега.

Когда Дикарь пришел в себя, оказалось, что фляга подошла к концу. В углу посапывал Крот. Подложив под голову рюкзак, ему молодецким храпом вторил здоровяк. Спал Валет, неловко закинув на лицо руку. Лежал на спине Тибет, пуская пузыри.

Посреди спящего царства стоял Резет. Не отрывая от Дикаря странного взгляда, он вытащил из кобуры ГШ и передернул затвор.

– Легкая смерть, не люблю, – негромко сказал он. – Я предпочитаю огнестрел. Как и ты.

Первая же пуля, посланная им, снесла Тибету полчерепа. Без паузы Резет выстрелил снова – мозги Валета расплескались по стене кровавой кашей. Дикарь не успел закрыть от удивления рот, когда еще два выстрела прервали молодецкий храп Мони и сопение Крота.

И наступила тишина.

Переступая через бьющиеся в последней агонии тела, Резет приблизился и опустился перед Дикарем на корточки.

– Ну что, Рамзес, здравствуй, – со вздохом сказал он.

– Привет, Хаммер, – неожиданно для себя отозвался Дикарь.

И в этот момент он вспомнил все.

Часть 2

1

«Медный бык» – статуя в форме мифического животного, созданная греческим ученым Перилаем для мучительной казни. Под брюхом конструкции разводили огонь, а внутрь через специальную дверцу заталкивали связанного человека. Строение статуи было таково, что вопли приговоренного, вырываясь из отверстия в медной голове, напоминали бычий рев. Алчный Перилай продал идею сицилийскому тирану Фаларису, который и провел первый эксперимент – зажарил живьем самого ученого. Правда, и Фалариса не минула чаша сия – его постигла та же участь. Он сгорел в брюхе так любимого им дьявольского орудия смерти.

– Каждый раз слушаю тебя, Цезарский, и удивляюсь. Вроде бы, приличный ученый, а говоришь иногда невесть что, – седовласый Иосиф Павлович откинулся в кресле и демонстративно уставился на экран, сложив руки на груди. – Я говорю серьезно, а ты фантазируешь.

На лице его собеседника – худощавого, тщательно выбритого мужчины – не дрогнул ни единый мускул. В серых глазах застыло такое упрямое выражение, что отбило бы охоту продолжать разговор у любого, кроме профессора – заядлого спорщика, всерьез считавшего, что в споре рождается истина.

– Все наши исследования – та же фантастика, – негромко сказал Вадим Цезарский.

– Нет, дорогой. Наши разработки – это новая страница в истории создания сверхоружия, открытие, способное не только внести коррективы в будущее нашей планеты, но и напрочь изменить его. Ты знаешь, я безмерно благодарен тем неведомым мне ученым, что взялись адаптировать инопланетный материал для землян. Я не знаю, сколько времени продолжались исследования. Я могу только с точностью утверждать, что законсервированный объект – в просторечье именуемый «летающей тарелкой» – долгие годы лежал под землей, пока человечество не созрело. Вплоть до легендарных девяностых, когда компьютерная эпоха положила начало полномасштабным исследованиям. Предполагаю, что объект был настолько засекречен, что природная катастрофа оборвала все нити. Удаче! И только ей мы должны быть благодарны за то, что все эти бесценные крохи не пропали, а угодили в наши заботливые руки!

Когда спор неизбежно достигал подобной точки, Вадим предпочитал помалкивать. Лаборатория была оснащена столькими камерами, что даже вздохнуть невпопад – значило обратить на себя ненужное внимание. У него бы нашлось, чем оттенить тот граничащий с безумием энтузиазм, с которым старик предавался рассуждениям об оружии настолько массового поражения, что под вопросом было существование не только человечества, но и самой планеты под названием Земля. Так хотелось хоть раз наплевать на инстинкт самосохранения и спросить: почему Иосиф Павлович уверен, что «энергетическая торпеда» после продажи непременно окажется в «умных» руках? И еще – о чем подумает профессор перед тем, как распыленный на атомы, будет дрейфовать вместе с останками Земли к далеким звездам?

Иосиф Павлович разглагольствовал, не делая пауз в монологе. Он оседлал любимого конька – опять разбирал на запчасти набивший оскомину «Филадельфийский эксперимент». Вадим не сдержал вздоха – в данном случае это прозвучало уместно. Он не сомневался в том, что рассуждения профессора на отвлеченные темы уже вызывали головную боль у соглядатаев.

– Тоже думаешь, что к этому приложили руки инопланетяне? Далекий тысяча девятьсот сорок третий год. Что же вытворяют американские – а не инопланетные – ученые, чтобы сделать невидимым для радаров военный эсминец? Как достичь эффекта размагничивания? Нельзя же, в самом деле, нагреть объект вместе с парой сотен людей на борту! И к чему же в конечном итоге приводит воздействие переменного магнитного поля с уменьшающейся амплитудой?

– Я помню, профессор, – не выдержал Вадим и с пафосом процитировал: – Судно скрыл зеленоватый туман и на долю секунды оно исчезло. А когда появилось, выяснились фантастические вещи…

– Не иронизируй, дорогой. Это факт. Только тщательно скрываемый факт. Двадцать семь человек «вплавились» в обшивку корабля. Разве не этот эффект мы раз за разом наблюдаем с тобой, стоит снизить амплитуду колебаний? А тринадцать человек умерли в результате самовоспламенения. Ну, об этом и говорить не стоит.

– А что тогда сказать об оставшихся в живых?

– Тех, кто так и не понял, что произошло?

– Именно. Они присутствовали при эксперименте, но остались в живых. Как вы объясните это?

– Данный факт говорит лишь о том, что впереди у нас еще много неизведанного. И прорва работы, – Иосиф Павлович замолчал и минуту смотрел на Вадима, озадаченный внезапно возникшей мыслью. – А знаешь, возможно, в твоих словах есть смысл. Я говорю об искривлении пространства под землей. Ведь одна из гипотез, объяснявших неудачу «Филадельфийского эксперимента» тоже включала эту мысль…

– Во всяком случае, попробовать стоит, профессор. И те координаты в пустынных областях, которые я предложил, – начал Вадим, но Иосиф Павлович его не слушал.

– Двадцать, тридцать километров… Неизвестно, куда исчезает энергия, так безупречно работающая на десяти тысячах метров. Может, то, что я в шутку назвал «шрамом», который гасит «луч смерти» и есть пресловутое искривление? И если позволить себе фантастическое допущение и задать дальние координаты, можно надеяться, что рванет ближе, чем мы думаем…

– Игра стоит свеч.

– Игра стоит свеч, – как под гипнозом повторил профессор и развернулся к монитору.

И пока профессор, занятый своими мыслями, обсуждал сам с собой будущие планы, Вадим отвлекся. Заложив руки за спину, он прошелся мимо стеклянной двери, за которой пряталась серверная. Горели индикаторы, за столами корпели лаборанты, бойко перебирая клавиши клавиатуры. Там в системниках содержалась информация, которая сулила полный контроль над миром. И это не слова. Упакованная в байты, ждала своего часа абсолютная власть – не призрачная, фантастическая, а реальная, построенная на страхе, граничащем с кошмаром.

В раздумьях Цезарский достиг противоположной стены и опустился на диван. Он ненавидел подобные мысли, которые вешали на него клеймо злодея. Где она пряталась, гнусная стерва под названием Совесть, он не знал. А знал бы, так приложил бы все силы, чтобы выжечь ненужное чувство раскаленным железом. Напуганная обещанием расправы, постыдная тварь обычно исчезала надолго, оставляя после себя флер из смутных мыслей, из-за которых он ощущал себя полным дерьмом.

Ослепленного идеей профессора влекла вперед цель. Его волновала только работа. И открытие, способное перевернуть мир вверх тормашками, сулившее деньги и славу, он рассматривал как очередной этап. За которым стояла новая работа. Иосифа Павловича не смущали последствия. И людей – распыленных, зажаренных, вплавленных в железо, истекающих кровью, с отрубленными конечностями, бредящих перед смертью, тонущих в гигантских волнах – он называл субъектами. Вадим не задавался вопросом, мучают ли профессора сновидения, в которых выжившее (в фантастически лучшем случае) человечество награждает его титулом Чудовищного Злодея Всех Времен и Народов. Цезарский доподлинно знал, что профессор свободен от подобных мыслей.

Другое дело – он, старший научный сотрудник Вадим Цезарский. У него никак не получалось просто объяснить исчезновение торпед дальнего радиуса действия каким-то мифологическим «шрамом» и не думать о том, где накапливаются энергетические заряды! И ни разу не проснуться посреди ночи от кошмара, в котором накопленная в неизвестном пока науке «где-то» сила разносит к чертям собачьим отмерявшую себе в космосе еще как минимум миллиард лет Землю! Профессор мог так жить. Вадим не мог. В последнее время, даже после того, как совесть переставала донимать его, в душе прорастали подлые поганки беспокойства. Он топтал их, пускал под каток представлений о богатой жизни и безбедной старости, но стоило отвлечься или заснуть, как грибница запускала свои тонкие нити в его сердце и будила по ночам, подбрасывая страшные картинки из будущего планеты. Под каждым видением стояла повторяющаяся подпись: «Это твоя вина».

Вадим наблюдал за тем, как споро профессор вносит коррективы в расчеты, бубня что-то себе под нос, и не заметил, как отвлекся от мрачных мыслей. Не за горами тот момент, когда духовным терзаниям придет конец. Достаточно продать инфу о сверхмощном орудии, чтобы обеспечить не только себя на всю жизнь, но и будущую жену, детей, внуков. Вызывает зависть власть Грифона? Куда там мелкому барону до тех высот, что наметил для себя Вадим! Весь мир ляжет к его ногам! Замок в Европе, остров в Океане. Сила, деньги, власть, всеобщее признание. О чем еще может мечтать человек? И самое сладкое – исполнение желаний близко. Осталось лишь протянуть руку.

– Профессор, – раздавшийся по громкой связи голос звучал встревожено. – Там в море чёрте что творится.

– Что значит «чёрте что»? – раздраженно проворчал Иосиф Павлович, не отрываясь от монитора.

– Не знаю. Вы не предупреждали, но я подумал – может, это ваших рук дело?

– Какое еще дело? Выражайтесь яснее, Синицин! – Вадим потянулся и включил ближайший пульт.

– Вадим, вам лучше взглянуть на это. В любом случае – я предупредил.

– Профессор, – вздохнул Цезарский, – пойду, взгляну.

– Давай. Только недолго. Ты мне нужен.

– Пять минут и я здесь. Выпустите меня.

Иосиф Павлович нажал на кнопку пульта и разблокировал гермодверь. Вадим подошел к выходу и в свою очередь набрал личный цифровой код. Дождался, пока створка отъедет и прошел по коридору до входной двери. Сработал еще один код и лаборант вышел в холл, кивнув охране. Потом он долго поднимался по лестнице, мысленно продолжая спор с профессором, пока не оказался в центре видеонаблюдения.

На двух экранах, направленных в море, царила праздничная вакханалия. В воздух прямо из воды вырывались огни фейерверка. Они взмывали в небо, рассыпаясь красочными звездами на черном небосводе.

– Ваше? – Дюжий охранник не обернулся на Вадима, словно затылком почуяв его присутствие.

– Нет, – спокойно сказал Вадим, всеми силами сдерживая ком в горле.

– Понятно. Значит, не зря я послал туда людей и предупредил Грифона.

– Значит, не зря, – отозвался Вадим Цезарский. Он же агент под прикрытием, сотрудник секретного подразделения по борьбе с бандформированиями по кличке Егерь.

Вадим повернулся и пошел назад. Сердце его болезненно сжалось от волнения. Вот и все. Миссия закончена и ему отпущены сутки на то, чтобы покинуть остров. Три года не прерываемой ни на секунду смертельно опасной игры подошли к концу. Настала пора новой жизни, в которой исполняются желания. Когда Егерь наконец услышит расчетливого до мозга костей Хаммера и хитрого как лис Рамзеса, от сомнений не останется и следа. Черт возьми, как их не хватало все эти бесконечно долгие годы! Настолько, что мысли о будущем благолепии вдруг опять покоробило чувство вины. Которое, впрочем, тут же прошло.

* * *

Боль прижилась. Она пульсировала, клубком змей свернувшись внизу живота. Подлая гадина временами поднимала голову и кусала, заставляя Адель в изнеможении переводить дыхание. Грифон сегодня словно сорвался с цепи. Он имел ее ночью почти два часа. Остервенело, жестоко, как животное. Девушка стонала, изображая приступ страсти. На самом деле ей хотелось орать. Его большое хозяйство всегда причиняло ей неудобство, а в последнее время – непроходящую боль. За множеством оргазмов, которые она имитировала так успешно, что со стороны и сама не отличила бы их от настоящих, скрывалось желание хотя бы несколько секунд криком выплеснуть ту ярость, что давно просилась наружу.

Вечерело. Адель сидела на корме яхты, на кожаном диване, поджав под себя босые ноги, и зябко куталась в плед. Царило безветрие. Море – огромное черное зеркало – дышало спокойствием. Потревоженная редким дуновением ветра, поверхность бугрилась волнами, которые умирали, так и не достигнув борта «Кристины». Давно пора было уходить, но девушка не могла заставить себя подняться. Справа темнел силуэт Малыша, после последнего случая не сводящего с нее глаз. Как она ни старалась, так и не смогла ответить себе на вопрос: то ли он следил за ней по указке шефа, то ли по собственной инициативе. Порой ей казалось, что те взгляды, на которых она ловила его невзначай, следовало понимать как нечто большее, чем отношение охранника к подопечной. В такие мгновения лицо Малыша, словно вырубленное топором, с квадратным подбородком – будто таяло. Поначалу он поспешно переключал внимание, стоило ей застукать охранника на «месте преступления». Время шло и все дольше задерживался его цепкий взгляд на ее примечательных выпуклостях. А последние дни Малыш буквально раздевал ее глазами, нисколько не таясь… Или это только чудилось ей, больше трех лет прожившей в изоляции от мира?

Вот опять. От грустных мыслей потемнело в глазах. Девушка знала, чем развлечь себя в такие минуты, когда душевная боль колючей проволокой сжимала горло. Воспоминания – лекарство, гасившее тоску и возрождавшее надежду. Сколь лет прошло, а будто тот вечер был только вчера…

Три года назад высокий мужчина поднялся с кровати. Испарина блестела на его коже после бурного секса. Выпрямился в полный рост, потянулся, демонстрируя безупречное, накаченное тело. С кошачьей грацией он потянулся к окну и шире распахнул балконную дверь. Позднее лето тут же наполнило комнату шелестом листвы и запахом недавно скошенной во дворе травы. Ветер ласково тормошил занавески, закручивая их возле ног Хаммера, застывшего у окна.

– Игра стоит свеч, – не поворачиваясь, сказал он. – Я рад, что ты это поняла. Тебе ничего не придется делать…

– Кроме того, что я буду трахаться с пиратским бароном, – хрипло отозвалась Адель, тоже усталая, удовлетворенная. И смирившаяся со своей участью.

– Прости меня, девочка. Но оно того стоит.

– Конечно, тебе легко рассуждать. Тебе же не придется ложиться под этого ублюдка Грифона! Ты знаешь, что он делает с девочками, которые ему надоедают? Отдает в публичные дома за архипелагом! Это в лучшем случае, а в худшем – никто их трупов так и не нашел.

– А ты думаешь, я на себя мало беру? – Хаммер резко обернулся. В его серых глазах застыло так нелюбимое ею жестокое выражение. – Ты думаешь, мне эти пару лет не придется ходить по лезвию? Каждый день, каждую минуту?

Адель не нашлась, что ответить. Ей снова мучительно захотелось стиснуть его в объятиях, прижаться к любимой груди, затопить поцелуями глаза, лицо, почувствовать на себе тяжесть его тела. И, хоть на мгновенье, отгородиться от того, что неумолимо готовило ей будущее.

– Ну же, девочка моя. – Хаммер лег на кровать, прижал к себе ее безвольное тело. – Ты сильная. Ты сможешь. Я знаю.

– Я постараюсь, – сказала она, задыхаясь в его объятиях.

– У тебя получится.

– А потом…

– Мы будем жить долго и счастливо!

Адель засмеялась, подхватывая игру, зарываясь лицом куда-то ему в шею.

– Хорошая моя. Я так тебя люблю, – шептал он, снова возбуждаясь. – Ты сделаешь это ради нас.

«Ради тебя», – мысленно поправила любимого девушка, без остатка отдаваясь его поцелуям, от которых высохли так и не пролившиеся слезы…

Так было. Да. И воспоминания, без которых с тех пор не обходился ни один день, обрастали все новыми подробностями. Больше трех лет вместо обещанных двух девушку спасала от безумия лишь любовь к Хаммеру. Чувство, становившееся сильнее, поддерживали немногочисленные «встречи», когда любимый появлялся на яхте за денежным вознаграждением, разыгрывая роль стукача. Нет, они не виделись. Это было слишком опасно. В ее обязанности входило оставить в тайнике на корме, где всегда швартовался Хаммер, мини-флэшку, полученную от Егеря, дополненную теми сведениями, которые удалось раздобыть ей самой. Никто и не догадывался, что портативное записывающее устройство находилось в одном из камней так любимых девушкой «бусиков». В ванной комнате, лишенной аппаратуры, она доверяла микрофону ту информацию, которая могла заинтересовать Хаммера. Девушка ни разу не сорвалась. И даже в самые отстойные минуты, когда страдания выносили мозг, не позволила себе дополнить инфу словами о любви и жалости. Адель делала все, о чем просил любимый. Однажды она обнаружила в тайнике распоряжение поменять в файлах Грифона фото, на котором был случайно запечатлен Хаммер, на фото Рамзеса. Адель сделала это без раздумий. Так надо любимому. Какие могут быть вопросы? А вот чего ей это стоило – пусть разберется сам Хаммер, когда задыхаясь от любви и нежности, девушка прильнет к его горячему телу и спокойно, без эмоций расскажет обо всем.

– Адель, холодно. Ты замерзнешь.

Из глубокой задумчивости девушку вывел голос охранника. Малыш стоял у ступени, ведущей на палубу, смотрел на Адель сверху вниз и протягивал руку. Горячую, как огонь – это она поняла после того, как послушно поднялась и воспользовалась предложенной помощью, вложив руку в его большую ладонь. Он сжал ее пальцы так, что от неожиданности она вздрогнула. Лицо Малыша, непроницаемое как всегда, обмякло, неуловимо «потекло», словно разом расслабились все мышцы. Адель неторопливо обошла его, невзначай коснувшись грудью накаченного плеча.

– Спасибо, Малыш, – нежным колокольчиком пропела она. – А то я задумалась.

– О чем, если не секрет? – Охранник с неохотой выпустил ее руку, неотступно следуя за ней.

– А… Все думаю, когда же мы в этом году поедем на континент? Безумно хочется самой покопаться во всех этих вещах, а не заказывать по каталогу! Скажешь мне, а? Когда Алекс надумает. А то всегда я прошу, прошу, а первым все равно узнаешь ты!

Малыш не сдержал доброй усмешки.

– Будем надеяться, что на этот раз все будет по-другому, – тихо сказал он.

– Обещаешь? – Она обернулась так внезапно, что мужчина едва не налетел на нее грудью.

– Обещаю, – стоя так близко, что она почувствовала его дыхание, тихо ответил он.

Адель беззаботно улыбнулась и птичкой впорхнула за дверь. Оставшись в одиночестве, она не торопилась спускаться вниз, к каютам. Ей послышались голоса в конференц-зале, и она на цыпочках прошла по коридору. Странно, она доподлинно знала, что на яхте нет посторонних. Дверь в зал оказалась приоткрыта, оттуда пробивался свет.

– Труп не нашли. Но…

– Про записи я уже слышал.

– Этого достаточно, чтобы убедиться – он мертв.

– Я ведь предупреждал тебя, Грифон, что это необычный киллер. Я не зря сделал акцент на привлечении всех сил, имеющихся в твоем распоряжении.

– Ты опять собираешься меня учить.

– Не собираюсь.

Один голос Адель определила безошибочно и принадлежал он Грифону.

– Дело сделано. И дело сделано плохо.

В первый момент после того, как девушка узнала Хаммера, ее окатила ледяная волна. Откуда? Какими неведомыми ей судьбами занесло сюда любимого человека? Адель знала, что после скандала на него была объявлена охота, вернее, на Рамзеса. Как объяснил ей в послании Хаммер «так нужно для дела». Но это не суть важно. Главное – он просто не мог здесь быть! Если… если только за ее спиной не велась игра, о которой она не ведала ни сном, ни духом.

Осторожно, боясь выдать себя, Адель заглянула в приоткрытую щель и с облегчением поняла, что Грифон смотрит видеозапись. Наркобарон сидел к ней спиной, развалившись в любимом кресле. Девушка видела, с каким чувством он сжимает в руке бокал с коньяком. На экране Хаммер, оставаясь для камер в тени, честил Грифона в хвост и в гриву.

– Я хочу сказать тебе кое-что. Ты не выполнил условия сделки. Как раньше говорили: нет тела, нет и дела. И еще – уговор дороже денег.

Адель мстительно улыбалась, вглядываясь в происходящее на экране. И веселилась ровно до той секунды, пока не услышала слова Хаммера.

– Не брызгай слюной, Грифон. Оставь слова для этой дешевки, Адели, для этой своей… – он добавил непечатное слово.

Потом она не слышала больше ничего. Страшное, почти непереносимое чувство обиды стерло радостную усмешку с ее лица. Не сами мерзкие слова, сорвавшиеся с губ Хаммера, поразили девушку в самое сердце, а тон, с которым произнес это любимый человек – жесткий, полный такой искренней ненависти, что бросило в дрожь. Адель задохнулась, словно получила удар под дых. Вдруг, в одно мгновенье, свет озарил ее сознание. С болезненной очевидностью она осознала истину, от которой пряталась столько лет. Хаммер не любил ее никогда. Он просто использовал ее. Человек, которому она без оглядки отдала и тело, и душу. Настолько, что без оговорок вычеркнула несколько лет из своей жизни. Она ложилась в постель с ублюдком, еженощно наступая себе на горло, в то время как ее мятущаяся душа убегала в мечты, в мир, где царствует любовь. Мысленно девушка орала от духовной, а позже и физической боли, принимая Грифона в собственное беззащитное лоно, согретая лишь воспоминаниями. От которых теперь остался один пшик. Адель страдала, каждой минутой неутихающей боли завоевывая будущее. Себе и Хаммеру. Больно… Нестерпимо осознавать, что надежда была химерой, наваждением, созданным для того, чтобы одурачить доверчивую девочку обещанием вечной любви.

Прошли годы. Она стала старше. Эпизод на экране вертелся в ее голове, постепенно обрастая подробностями, пока Адель, больная от прозрения, вдруг осознала себя стоящей на открытой палубе. Хаммер использовал ее вслепую. А когда запахло жареным, отступил в тень, попросту прикрывшись Рамзесом. С ее подачи, между прочим. Девушка стояла на палубе, вцепившись в борт бескровными от напряжения пальцами. Она никогда не любила Рамзеса за его высокомерный нрав и открытое пренебрежение к женщинам, но сейчас невольно испытала к нему сочувствие. Его тоже использовали. Хаммер подставил его, прикрывшись другом как щитом.

– Адель, что случилось?

Заботливый голос Малыша вывел ее из состояния прострации, в котором она убивала Хаммера всеми известными ей способами.

– Голова закружилась, – почти спокойно отозвалась Адель, собрав волю в кулак.

– Теперь легче?

– Легче? – переспросила девушка, шумно выдохнула, мысленно сосчитав до десяти, и ответила сама себе. – Теперь легче.

Адель повернулась, растянув на лице резиновую улыбку. Ярость душила ее, пульсировала в голове, тисками сжимала виски.

И вдруг отражением ее мыслей где-то далеко в море взорвался фейерверк. Яркие искры полетели в небо, грохот разорвал сонную тишину. По палубе забегала охрана. Возник хмурый, уже изрядно поднабравшийся Грифон.

Пока все суетились, Адель стояла у борта, повернувшись к морю лицом. В ее глазах, полных сумасшедшего злорадства, таяла одна за другой россыпь янтарных огней.

2

В Древнем Риме широкое применение получила казнь – сбрасывание с Тарпейской скалы. Своим названием скала обязана была дочери начальника крепости – Тарпее. Предательнице, впустившей в город врагов. В качестве награды она попросила воинов подарить ей то, что они носили на левой руке, имея в виду браслеты и перстни. Но после того как враги овладели крепостью, они насмерть задавили Тарпею боевыми щитами, которые тоже носили на левой руке.

– Мамука, хорош мелькать. В глазах от тебя рябит. Сядь, – недовольно поморщился Хаммер.

Эмоциональный выходец с Кавказа ничего не ответил. Хотя Дикарь, сидевший напротив, видел, чего тому стоило удержать язык за зубами. Вздернув руку в непримиримом жесте «вах», Мамука прошелся по комнате и рухнул на диван. Он потянулся за бокалом с виски, стоявшем на низком столике, но в последний момент одернул себя. В его руки словно сама собой выкатилась откуда-то из внутреннего кармана зажигалка. Насколько знал Дикарь – подарок драгоценной Мими, девушки из далекого Таиланда. На самом деле ее звали Напапорн, что в переводе значило Небеса Счастья. Но ослепленный страстью Мамука складывал имя той, которую он называл «моя единственная слабость», из двух первых слогов слов – милая и миниатюрная. Горячий кавказский мужчина никогда не расставался с подарком, и лишь один Дикарь удостоился чести знать о секрете, что скрывала инкрустированная белым золотом игрушка.

– Опасная игра, – задумчиво сказал Дикарь. И это были его первые слова после начала разговора.

– Игра стоит свеч, – вместо Хаммера ответил Егерь.

Холодный взгляд мужчины потеплел. И в стальном блеске его глаз отчетливо прорезалась мысль. Дикарь ясно понял ее отражение – отсвет девяти нулей в озвученной сумме. Даже поделенная на пять она вызывала уважение.

– Думайте, мужики, – демоном искусителем вещал Хаммер.

На его породистом лице во время экспрессивного выступления Мамуки, полного экскурсов, отбрасывающих в прошлый век, не дрогнул ни единый мускул.

– Я уже сказал все, что думаю по этому поводу, – негромко произнес Егерь. – Мне придется труднее всех…

– Все в одной связке. Один сорвется и остальных за собой потянет, – невесело усмехнулся Мамука.

– Я тоже выделил себе непростую роль. Кто-нибудь в этом сомневается? – поднял брови Хаммер. – Знаешь ли, сдавать своих…

– Какие они нам свои? – вспылил Егерь. – Все осталось с прошлых времен, как будто ничего не случилось! Система, власть. И принцип раздачи – хрен на палочке там заработаешь. Где были эти свои, когда умирал Саранцев от передозы? А когда Бес выхаркивал легкие после декомпрессии? А Чесмен? Где были эти свои, когда его расчленял на куски эта сука – Грифон?!

– Хватит об этом. Столько раз обсасывали эту тему, – перебил его Мамука. – Я все понимаю, перестань мне объяснять прописные истины! И ценность проекта мне ясна.

– И цифра с нулями, – вставил Егерь.

– И цифра меня впечатлила, – подытожил кавказец. – Но риск… Как бы последней мыслью не стали эти самые нули.

– А ты хотел? И на елку влезть и задницу не ободрать? – улыбнулся Егерь.

– Я хочу жить, – отрезал Мамука.

– Так выбирай, дорогой. Каждый должен решить для себя, – напористо подытожил Хаммер. – Либо честно отработать свое, дождаться, пока тебя с соответствующими почестями – пинком под зад – проводят на пенсию. А что потом? До конца своих дней влачить жалкое существование, выращивая помидоры в теплицах? Это в лучшем случае. В худшем – забытый всеми ты будешь подыхать на больничной койке. Обоссанный, обосранный, с трубкой в трахее…

– Как умирал Шелест, – со вздохом вставил Егерь.

– Как умирал Шелест, – подхватил Хаммер. – И Тамбовцев, и…

– Хватит уже! Сколько можно говорить об этом? – вспылил кавказец.

– Это первый вариант, – сбавив обороты, продолжал Хаммер. – Второй предложил вам я. Выбирай.

– Слишком много условий. Даже для того, чтобы начать операцию, – нахмурился Мамука. – У меня вопрос: ты уверен, что Грифона заинтересует Адель? Девка она что надо, и в ее подготовке после интерната я не сомневаюсь, но…

– Я позволил себе несколько опередить события, – тут же отозвался Хаммер. – Адель уже у Грифона. Полтора месяца.

Установилось пауза. Потом Мамука негромко бросил:

– И девочку свою не пожалел.

– Оставь сантименты, шовинист! – поморщился Хаммер. – Она такой же полноправный член группы, как все. И получит награду соответственно – наравне со всеми. Ее, несмотря на юный возраст, уже интересуют дальнейшие перспективы. И на риск она пошла совершенно сознательно, никто ее не заставлял.

Мамука хмыкнул и бросил на собеседника странный взгляд.

– Это для меня новость, – удивился Егерь. – К тому же полтора месяца – это срок.

Он еще что-то говорил, но Дикарь его не слушал. Он молчал, разглядывал инициатора операции – холодный взгляд, в котором не таял лед, плотно сжатый рот. Слишком многое их связывало, чтобы сейчас не понять: тот решился идти до конца. Как всегда в таких случаях, закусив удила, напролом, по головам. А придется, и по трупам. Острый взгляд полузакрытых глаз Хаммера скользил по собеседникам, словно ножом вскрывая самую суть. Для него игра началась. Они все уже были в его обойме – и сомневающийся Мамука, и готовый на все Егерь. Имелось еще кое-что, о чем эти двое не знали, но догадывался Дикарь. Наверняка, у Хаммера была на примете пара ребят, способных заменить несогласных «друзей». Если что.

– Время, Мамука, – мягко напомнил Хаммер. – Ты с нами?

Дикарь нисколько не сомневался в положительном ответе. Он удивился чуть позже, когда Хаммер, провожая его, слегка озадачил словами.

– Рамзес, завтра в десять. На месте…

Тогда Дикарь недоуменно дернул плечами, не догадываясь о теме предстоящего разговора. Сейчас, опускаясь в шахте лифта на глубину, он вспоминал те мысли, которые возникли после того, как он услышал предложение Хаммера, касающееся только их двоих. На сей раз принципы друга, давно уже застывшие на нулевой отметке, четко и уверенно вошли в минус. До такой степени, что удивили Дикаря или Рамзеса – профессионала и хладнокровного киллера, чей послужной список давно перевалил за сотню, имея в строчках преждевременно покинувших грешный мир не только мужские имена.

Падение в бездну, так же, как и беспамятство, державшее Дикаря в плену больше недели, казалось, длилось вечность. Он медленно опускался на дно шахты лифта. Поверхность воды резали пули. Пенные стрелы пронзали серую муть, ища ускользающую цель. Светлый квадрат становился все меньше, все темнее. И, наконец, почти неразличимое пятно пропало, словно его слизнула тьма.

Они шли рука об руку – глубина и память. Толща воды давила сверху, не желая отпускать, также и память – не собиралась отступать, погружая его разум в те события, вспоминать о которых он не хотел. Дикарь падал, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Кто бы сомневался? Хаммер знал толк в упражнениях подобного рода – ублюдок, ведущий даже не двойную, а тройную игру, в которой так поздно обнаружился еще один, тайный смысл. Дикарю следовало лишний раз поблагодарить судьбу за то, что прозрение не стало последним, что он унес с собою на тот свет.

Самое страшное, что падая во мрак, не чувствуя собственного тела, Дикарь не переставал поражаться чувству, сопровождающему три года назад тот давний разговор. Только сейчас дайвера буквально обожгла легкость, с которой он согласился пособничать предателю. А если быть откровенным перед собой и открыто назвать вещи своими именами – то идея разделить объявленную сумму на двоих настолько захватила его, что необходимость избавиться при этом от товарищей не вызвала и тени противоречия. Более того, показалась заманчивой. От группы, которую созвучно с именем инициатора операции, они все называли Х.А.М.Е.Р. – от аббревиатуры первых букв ихпсевдонимов (Хаммер, Адель, Мамука, Егерь и Рамзес) – в конечном итоге должны были остаться в живых двое. Хаммер и Рамзес.

– Делить такую сумму на двоих проще, ты не находишь, Рамзес?

Сказал в то утро Хаммер и улыбнулся. И Дикарь – тогда еще Рамзес – усмехнулся ему в ответ. Они вдвоем, совсем как в былые времена, почти три года играли по собственным правилам, уже относясь к остальным как к расходному материалу. Была договоренность, что Хаммер сообщит о завершающей стадии операции, как только сочтет, что сбор информации по исследованию свойств «подземной торпеды» закончен. И как только отыщется покупатель. Ждать пришлось дольше, чем они рассчитывали. Но час икс настал чуть больше месяца назад.

– На данный момент сведений о «луче» больше чем достаточно, – соловьем разливался предатель. – Насколько мне известно, никто из окружения Грифона, исключая группу профессора, не представляет себе истинного положения вещей. Как только ты ликвидируешь наркобарона, начнется неразбериха. Заметь, в этом случае Адель вне подозрений. Поэтому часть сил ты оттянешь на себя. Но я нисколько не сомневаюсь в твоем профессионализме – ты с легкостью уйдешь от облавы. Люди Шейха наготове и ждут сигнала. Как только они его получат, остров с бункером будет захвачен. Как дальше он поступит с «лучом», нас не интересует. Деньги на кон – и мы свободны. Лишь делить сумму придется всего на два. А не на пять.

Тогда Рамзес кивнул. Он посмотрел на змея искусителя и задал единственный вопрос после паузы.

– Мамука и Егерь? Адель я в расчет не беру. Это твои дела.

– Мои, – согласился Хаммер. – И я их решу. А от первых двух… Как договорились. К чему оставлять мину замедленного действия за спиной? Ты возьмешь на себя Егеря.

– Если он уцелеет после штурма – нет вопросов. А ты Мамуку?

Хаммер медленно кивнул.

– Варианты отхода прежние. Через сток в море.

– Акваланги?

– Все на месте. Егерь уже позаботился об этом.

В холодных глазах Хаммера мелькнули ледяные искры. Ему было смешно. Ему виделся приятный парадокс в том, что смертник заранее позаботился о том, чтобы спасти своих убийц.

Сейчас, опускаясь на глубину, Дикарь с омерзением вспомнил свою реакцию на невысказанную мысль, застывшую в стальных глазах «друга». Осознание подлого предательства, затерянным во времени смехом ворвалось в голову, царапая мозг. Дикарь не хотел больше вспоминать. Ему хотелось крикнуть во все горло: хватит! Достаточно! Он понял всю низость своего падения. И не только предательства друзей, но и гораздо больше – предательства планеты, старушки-Земли, доживающей последние деньки. Где был его разум, когда Дикарь давал добро перед началом операции, в момент создания группы? Только дурак не способен понять опасности, скрытой в «подземной торпеде»! Нет, он далек был от мысли донести информацию до руководства отдела по борьбе с незаконными бандитскими формированиями, где они все числились. Какое там! Продажные, погрязшие в интригах, прогнившие насквозь чины, поступили бы также, как поступил Хаммер… И он, Дикарь. Егерь в одном из посланий с долей иронии как анекдот описал возможное будущее сверхоружия, где в конечной перспективе значилось полное уничтожение планеты, стоило только маньяку-исследователю пустить «луч смерти» по координатам вглубь земли. Там же, вскользь, он указал возможность уничтожения «торпеды» и с сарказмом уточнил схему. Дескать, у кого рука поднимется взорвать направленным действием «сам на себя» оружие, основанное на принципе, до которого человечество еще не доросло? Кандидат физических наук и не подозревал, что у кого-то хватит смелости отказаться от вознаграждения в пользу…

К черту банальности и громкие слова! И так все ясно! Мысленно кричал Дикарь, но память, нарушившая обет молчания, раскрутилась на полную катушку. Вздорная гадина все подкидывала детали, от которых сердце отбойным молотком ломало ребра.

– Мы с тобой прошли огонь и воду, – далеким солнечным утром никак не мог заткнуться Хаммер. – Я помню, как ты вынес меня на руках – раненого, истекающего кровью… Я рад, что мы нашли общий язык, Рамзес.

– Вот так, от благого начинания – я имею в виду нашу группу Х.А.М.Е.Р – остались всего две буквы, – услышал Дикарь собственный голос.

– Х.Р. Не худшие буквы, заметь, – подхватил Хаммер и оба они рассмеялись.

Кого сейчас винить, кроме самого себя, за то, что не придушил тогда змея, не раздавил мерзкую гадину? Гад вышел тогда с явочной квартиры, вполне довольный собой остановился у подъезда, на секунду подставив лицо лучам солнца. Рамзес уходил, унося в душе предательство, даже не подозревая, что в спину ему уже летит нож, брошенный недрогнувшей рукой. Тот, кто положил на алтарь алчности троих друзей, включая и собственную девушку, не остановится перед тем, чтобы бросить туда и четвертого. Сумма слишком хороша для того, чтобы ее делить.

Воспоминания душили Дикаря. Все распадалось на части, рассыпалось в прах. Он не знал того человека, которого усердно рисовала ему память. Воспоминания теснились, наперебой стремясь донести до него потерянные в прошлом мысли. Детские годы, юношество, последняя парта в школе, которую он делил с белобрысым мальчишкой, впоследствии Хаммером, тоненькая одноклассница, буквально затащившая его в постель. Первый труп и осознание собственной значимости, от которой захватило дух.

Картинки из прошлого, проявляющиеся в голове, вызывали неприятие. Все казалось неверным, неправильным: чужие смерти, кровь на его руках, мольбы о пощаде – вдруг, на заре его «карьеры», то легкое возбуждение, с которым он нажимал на спусковой крючок, продажная любовь с влажными простынями на съемных квартирах, хорошая девочка Стэлла, чьи глаза, как полные озера боялись расплескать ненависть, которая все равно пролилась вниз блестящими дорожками… Все это, вместе взятое – легенда для нелегала, которая никак не хотела становиться второй кожей.

Кто был тот парень? Рамзес – крутой мужчина с эмоциональностью шкафа и беспринципностью варвара? Тот, кого предал единственный друг – одно перечисление совместных деяний, замешанных на взаимовыручке, названной красивыми словами «настоящая мужская дружба» заняло бы ни один час!

Нет. Дикарь не имел ничего общего с тем грузом, который носил на плечах Рамзес. Его собственная ноша была легка. Только за нее он соглашался нести ответственность перед грядущим ликом небытия. Тому, кто собирался его судить на том свете, придется разделить двух людей! Один из которых, преданный и проданный другом, больше недели назад на яхте Грифона был убит двумя выстрелами в упор!

Дикарь уже не понимал толком, что происходит. То ли шахта лифта, в которую погружалось его тело, не имела дна, то ли память, раскрыв все карты, затягивала разум в пропасть, откуда не было выхода. Дайвер дышал. Раскрылись мембраны, встроенные в ноздри, фильтруя кислород. Спазм сжал горло, не пропуская внутрь ни глотка воды. Пленки, вторыми веками закрывшие глаза, настроили ночное зрение. Вздувшиеся в ушах пузыри опадали, регулируя давление.

Он вспомнил, откуда взялись перемены. Рамзес добровольно согласился стать подопытным кроликом и ни разу не пожалел о беспрецедентной операции. Глубина не представляла для него опасности, он мог продержаться без воздуха достаточно долго. Новшества в его теле предполагали жизнь под водой. Лишь одного не учел Павел Александрович – хирург божьей милостью – того, что сейчас Дикарю не хотелось жить.

3

Луций Элий Коммод – римский император, чьи пристрастия заставляли Рим содрогаться. К числу невинных следует причислить подкладывание фекалий в кушанья подданных, к жестким – странные игры во врачей с препарированием живых людей. Единственное искусство, которому поклонялся император – гладиаторские бои. Он более семисот раз выходил на арену, несмотря на то, что это считалось бесчестием для высокородных. Был убит атлетом Нарциссом, к которому питал слабость, не раз встречаясь с ним в поединке. Кстати, утвердившийся следом император Септимий Север «отблагодарил» Нарцисса, бросив его на съедение львам.

Пахло кровью. Веяло не тем тошнотворным запахом мертвечины, а свежим, ни с чем не сравнимым ароматом только что освежеванной добычи. Той, которая еще полчаса назад боролась за свою жизнь. Да и вся комнатушка, где свет лился из дыры на потолке, напоминала бойню. На стенах и на полу, на фоне застарелых пятен влажно блестели свежие пятна крови. По углам громоздились отполированные до блеска человеческие кости, вперемешку с остовами животных. Каморка с бетонной плитой, ощетинившейся торчащими вверх штырями арматуры, походила на ловушку. Догадку подтверждала тщательно замаскированная дыра, сквозь которую и угораздило провалиться Шайтана.

Тому, что именно земляк лежал сейчас, буквально нанизанный на ржавое железо, Тимур обязан был провидению. Что остановило его, идущего первым, он не помнил. Путь вперед представлял собой сравнительно безопасный отрезок. Обычный антураж – заваленный мебельными останками зал, тишина да отзвук капели, долбящей камень где-то вдали. По всей видимости, что-то насторожило. Как охотник, почуявший близость добычи, инициатор погони остановился и махнул рукой Шайтану, направляя чуть левее. И в первый миг, когда взмахнув руками, боец стал проваливаться куда-то вниз, Тимур не оценил опасность в полной мере. Он мгновенно вскинул руку со стволом, однако нажимать на спусковой крючок пистолета, где в магазине остался единственный патрон, хозяин не торопился. Да и не в кого оказалось стрелять. Когда мгновенье спустя они с Родимчиком приблизились к провалу, зиявшему в полу, стало ясно: Шайтан не жилец.

Тимур спустился вниз по веревке, оставив следопыта наверху. Теперь, стоя возле умирающего, он несколько удивлялся чувству, охватившему его. Никоим боком жалость не касалась его сердца. Досада, нетерпение и жгучее желание немедленно возобновить преследование. Время шло и каждая уходящая минута уводила девчонку все дальше. Тимур смотрел на штыри, торчавшие из груди бойца, на белое лицо с огромными глазами, в которых дрожал свет, на пальцы с траурной каймой, бестолково царапающие окровавленное железо. Конвульсивная агония Шайтана, никак не желавшего расставаться с жизнью, наводила Тимура на мысли о необходимости убираться отсюда как можно скорее. В его планы не входила схватка с теми, кто организовал ловушку. Зверем или людоедами, без разницы.

– Жаль, что так вышло, – выдавил из себя хозяин перед тем, как повернуться в сторону веревки, свисающей с потолка.

Он успел сделать несколько шагов – и был остановлен тихой просьбой умирающего.

– Не уходи, хозяин, – прошептал обреченный. – Не оставляй… меня.

– Ты был хорошим бойцом, – медленно повернувшись, с трудом сказал Тимур. – Я ничем не могу тебе помочь.

– Больно… мне. – На синих губах пузырилась кровавая пена. – Не бросай.

Тимур не ответил.

– Очень больно. Помоги.

– Если я сниму тебя, ты умрешь еще быстрее. Прощай.

– Убей. Застрели.

– У меня патронов нет, ты же знаешь.

– Последний патрон… Знаю.

Так бестолково расходовать боеприпас Тимур не собирался. Потому он промолчал. Доставать нож и приканчивать Шайтана ударом в грудь также не хотелось. Жить тому оставалось немного. Тем более что из глубины комнаты, из темноты заваленного мусором угла послышался неясный шум. Не раздумывая, Тимур схватился за веревку. Пара минут бойца не спасут, а вполне могли стоить жизни.

– Будь проклят, – покатилось ему вслед. – Зверь. Ты положил лучших ребят. Надеюсь, эта девчонка… надерет… тебе задницу.

Проклятия неслись вслед, когда Тимур подтянулся и выбрался наверх. У стены, в углу, примостившись за сломанным столом, завалившемся набок, сидел Родимчик. У хлипкого мужичка во взгляде, которым он встретил хозяина, отразилась такая безнадега, что на миг тому стало не по себе. Внезапное чувство прошло, стертое яростной возней и шипением, донесшимся снизу.

– Кушать подано, – бесстрастно бросил Тимур и плюнул вниз, в хрипы и стоны, наводнившие провал.

Хозяин скомандовал следопыту подъем и первым двинулся вперед.

Анфилада убогих залов с отбитыми стенами, соединенных общим переходом, заваленным трухой, напоминала связку сушеных грибов – сморщенных, почерневших, в сети трещин, столь далеких от упругих лесных красавцев, горделиво поднимающих шляпки на опушках. Смерть давно овладела затопленным городом. Пресытившись, она отдыхала, лениво запуская длинные пальцы в уцелевшие на волнах остовы небоскребов. Порой она просыпалась, и тогда рушились крыши, стены, корпуса. Целые кварталы исчезали, накрытые толщей воды. Умирающий город – игрушка в гибельных руках. Зараженный неизлечимой болезнью, он умирал в муках. Его ускользающее дыхание не трогало жестокое провидение, всего десять лет назад собравшее немыслимо кровавый урожай с огромного, пышущего энергией мегаполиса.

Тимур шел напролом. Ослепленный, одержимый идеей. Он уже не считал нужным скрываться. Заветная тряпица с кровью девчонки перекочевала из рюкзака в нагрудный карман. Время от времени, практически неосознанно преследователь касался ее рукой. На редких привалах Тимур вынимал ее, не стесняясь, прижимал к лицу, впитывая запах. Его кожа, рецепторы полуоткрытого рта поглощали тонкий аромат крови. Почти выветрившийся, он был сравним только с одним – с запахом Победы.

Сначала еле слышный, постепенно усилился стрекочущий рокот. До Тимура не сразу дошло, что к городу подлетал вертолет. Второй раз за последние дни. Инстинктивно хозяин острова в океане метнулся к стене, заняв позицию возле разбитого окна. Отсюда обзор был что надо. Видимая до мелких деталей, над крышей торгового центра зависла стальная птица. Винты резали воздух. Из нутра вывалилась лестница. Сердце Тимура, бившееся ровно, вдруг дало сбой – толкнулось куда-то вверх, в горло. От лифтовой башни отделилась парочка. Здоровый мужчина буквально вынес на руках девчонку. Темные волосы развевались на ветру, длинные пряди закрывали лицо. Но Тимур узнал ее сразу.

– Сука! Сука! Она моя! – так яростно зашипел он, что свело скулы от боли.

В разгоряченном мозгу метались мысли – нечего было и думать о том, чтобы послать вдогонку последнюю пулю. С такого расстояния из Макарова девчонку не достать. Она жива – это главное. А то, что ее увозят куда-то – только сладостная пытка, растянутая во времени. Он найдет ее! Достанет из-под земли! Хоть на островах, хоть на континенте…

Пока он раненым зверем метался по залу, мужчина в камуфляже взвалил девчонку на плечо и стал подниматься. Они исчезли в темноте вертолета и веревочная лестница втянулась. Сытой птицей завалившись набок, вертолет взял курс на юг.

Дальше у Тимура обозначился провал во времени. Он очнулся и осознал, что сжимает тонкое горло Родимчика. Тот даже не пытался отбиться. Тяжело хрипел, трепеща в руках хозяина.

– Я сказал, ты пойдешь, – шипел Тимур. – И будешь делать то, что я скажу. Если скажу – ты прыгнешь вниз головой. Понял?

– Я понял, хозяин, – шептал Родимчик, со свистом вбирая воздух в легкие. – Что ты разошелся-то?

Тимур заставил себя разжать руку.

– Это хорошо, что ты понял, – он перевел дух.

– Конечно, понял. Чего тут не понять? – отдышавшись, сказал следопыт. – Мы возвращаемся к лодке и плывем на юг. За вертолетом. И за Кирой.

– Вот именно. Если нужно…

– И если нужно, мы все подохнем, – тихо-тихо вырвалось у Родимчика.

– Что ты сказал? – напрягся Тимур.

– Ты слышал, хозяин, – ему трудно давались слова. Их вытолкнуло из нутра отчаяние – абсолютное, обреченное, без всякой надежды на спасение. Так мог говорить человек, только что получивший смертный приговор. С вердиктом «окончательный и обжалованию не подлежит».

– Так, – разлепил сухие губы Тимур, без суеты вытащил из-за пояса пистолет.

– Что же, – шумно выдохнул Родимчик. – Давай. Убей меня. Сил нет. Видно судьба остаться здесь, с Вискарем и Шайтаном.

– Заткнись, – сорвался Тимур. – Пулю еще на тебя тратить. Ты будешь делать то, что я скажу. Эта сучка от меня не уйдет…

– Кира! Ее зовут Кира.

Возглас, раздавшийся в зале, показался оглушительным. Жесткий, решительный, он не оставлял сомнений в серьезных намерениях того, кто его произнес. Тимур обернулся, мгновенно подобравшись, как дикий зверь, которому отрезали путь к отступлению. Гулкое эхо шорохом разбросало по углам последнее слово.

На другой стороне полупустого зала с выбитыми стеклами стоял высокий мужчина. На разбитом в кровь лице стыла равнодушная усмешка. В руках человека Тимур не разглядел оружия. И, несмотря на это, от мужчины исходили волны угрозы. До такой степени, что хозяин острова оставил в покое взбунтовавшегося Родимчика, кулем свалившегося на пол, переступил левее, сжимая в руках пистолет. Тяжесть оружия придала ему сил.

– Ты кто такой? – хрипло спросил он, держа под прицелом неожиданного гостя.

Тимур выстрелил бы, не раздумывая, если бы не расстояние. Метров десять минус и можно было рассчитывать на удачу. А сейчас дело дрянь и стрельба на поражение представляла собой чистой воды авантюру, тем более что была ограничена единственным выстрелом. Однако противник об этом не знал. Поэтому Тимур одним движением избавился от рюкзака, тяжело плюхнувшегося на пол, и сделал пару осторожных шагов вперед.

– Ну что, Тимур, – вкрадчиво сказал человек, – не обосрался еще? Это тебе не девчонок беззащитных на дыбе распинать.

В руках у хозяина дрогнул ствол. Сердце тяжело боднуло ребра и болезненно ухнуло куда-то в живот.

– Ты, – медленно растянул Тимур, – помог ей.

– Кире? Именно. Но братца твоего, ссыкуна, она сама замочила. Тут моей заслуги нет… А жаль.

– Захлопни пасть, – прошипел хозяин. Слова со свистом вырвались из груди. – На тебя, мудака, и пули не жалко.

Человек усмехнулся.

– Я бы на твоем месте приберег последнюю пулю. Для себя.

Возникла пауза. В течение которой Тимур внимал собственному хриплому дыханию. Он едва удержался от того, чтобы сразу не нажать спусковой крючок. Ярость ослепила его и погасла, уступив место благоразумию. Там в высоте, среди облаков, в стрекочущем чудовище парила девчонка. И душа Мирона по-прежнему взывала к мести. А защитник? Несмотря на показную крутость, представлял собой всего лишь досадное препятствие. Не более.

«Эх, сюда бы Шайтана, да автомат, справились бы в два счета, – мелькнула мысль и растаяла.

– Последний, говоришь? – растянул сухие губы в принужденной улыбке Тимур. – Проверим?

– Валяй, – легко согласился человек.

– Успеется, – огрызнулся Тимур и медленно подвинулся вперед.

И тот дьявол, который стоял на другой стороне зала, тоже пошел навстречу. Словно не существовало в природе ствола, направленного ему в лицо. На долгую секунду, показавшуюся Тимуру вечностью, захотелось отступить. Плюнуть на все и сбежать, подставив беззащитную спину врагу. От вполне достижимой цели его отделяет препятствие в виде невесть откуда взявшегося защитника – и ну его к черту! Пусть летит к хренам собачьим! Слепой случай может решить дело не в пользу Тимура и тогда жажда мести – желанная и сладостная – останется неутоленной.

Секунды текли, смывая приступ малодушия. Ярость снова стукнула в голову. Кто он такой, этот мужик? Да если бы не он, эта сучка висела бы сейчас на дыбе. Близкая, доступная для любых мучений, она бы дрожала и, обливаясь слезами и кровью, вымаливала бы прощенье!

Тимур шагнул, не сводя прицела.

– Родимчик, – метнул он, не поворачивая головы, – бери левее.

Послушался ли его следопыт – неизвестно. Тимур слышал только собственное дыхание, чутко реагируя на движения противника. А дьявол, вопреки инстинкту самосохранения, снова подался вперед.

– Страшно, падаль? – спросил он. – Страшно. Потому что ты трус. Издеваться над беззащитными девчонками то же самое, что пнуть кошку, которая не может дать тебе сдачи. Но, видно, и такое случается. Представляю, как обделался твой братец перед смертью…

– Слышь, хлебало завали, – прорычал Тимур. – Хотя нет. Почему бы тебе не наговориться? Перед смертью!

– Ты о своей смерти поразмысли, – вкрадчиво посоветовал дьявол. – Я могу убить тебя в любой момент. Вот этими руками. Ты видишь, у меня нет оружия, – для подтверждения слов, человек медленно развел руки в стороны, показав ладони, потом он пошел еще дальше – поднял их и скрестил на затылке. – Я могу убить тебя прямо сейчас. Как ты думаешь, почему я этого не делаю?

Тимур молчал. Он подвинулся вперед и прицел на долю секунды ушел вниз.

– Молчишь. Я объясню тебе. Мне не трудно. Да потому что быстрая смерть не для тебя. Я буду убивать тебя медленно, вытягивая все жилы. Ты будешь умолять меня о пощаде. Сначала я выколю у тебя один глаз, чтобы вторым…

Дьявол еще что-то говорил. Слова казались настолько созвучными мыслям Тимура, что он переступил в нетерпении.

– Тварь, – с шипящим свистом вырвалось у него. – Это я буду рвать тебя на куски. Зубами.

– Так не стесняйся, – улыбнулся мужчина. – Начинай.

И пошел навстречу – открытый, с руками, скрещенными за головой.

Дальше все случилось очень быстро. Раздался шум – то ли Родимчик начал действовать, то ли что-то в зале рассыпалось от старости. Понадеявшись, что звук означает первое и еще – что следопыт отвлечет дьявола, Тимур сосредоточился и стал плавно давить на спусковой крючок. В то же мгновенье, опередив его действие, дернулся противник. Его развернуло боком. В распрямившейся руке блеснуло лезвие ножа.

Раздался выстрел. Смерть пронеслась мимо, тяжело клюнув стену позади противника. Но судьба благоволила к Тимуру – отдача в онемевших от долгого безделья руках спасла ему жизнь. Лезвие ножа, брошенного недрогнувшей рукой, вспороло кожу на щеке. Кровь полилась за шиворот, но Тимур не отвлекался на мелочи. Резкая боль обожгла и мгновенно отрезвила, потому что прямо на него летела смерть. Оставались считанные мгновенья на то, чтобы встретить опасность. Тимур отбросил пистолет и выхватил из-за пояса нож.

Тимур резанул пространство перед собой. Дьявол двигался слишком быстро для того, чтобы решиться действовать на опережение. Бросить нож – выпустить из рук единственное оружие, держащее противника на расстоянии? Такого Тимур не мог себе позволить. В число его достоинств не входила меткость в искусстве метания ножей, а сейчас, когда страх за собственную шкуру стянул все внутренности в тугой неподвижный ком – и вовсе вероятность попадания составляла один шанс из тысячи. Поэтому мужчина передвигался на полусогнутых, со свистом рассекая ножом пространство перед собой.

Дьявол был рядом. На расстоянии нескольких шагов. Противник улыбался, бросая легкое «давай, ну, давай». И в один из моментов, когда он оступился, Тимур вдруг решил, что удача снова на его стороне и ничего не стоит перехватить инициативу. Он пошел вперед, делая выпад за выпадом, заставляя незваного защитника отступать. Хозяин острова пер как танк, с каждым замахом увеличивая амплитуду. Растерявший крутость дьявол пятился до тех пор, пока не поскользнулся. И в первую секунду, когда он рухнул на спину, перекатившись вбок, Тимур возликовал и с криком понесся на поверженного противника.

Ослепленный яростью Тимур поздно осознал, что его попросту заманили в ловушку. Но даже если бы коварный замысел и дошел до него чуть раньше, это ничего бы не изменило. То, что поначалу он принял за оплошность, было четко рассчитанным действием. И скрежет занесенного над врагом ножа, встреченного металлической ножкой от стула с обломанным концом отозвался громовым раскатом. Откуда взялась эта хрень и как умудрилась так быстро оказаться в руках противника – вопросы вихрем пронеслись в голове в те доли секунды, пока Тимур отчаянно пытался дожать удар. Прямо перед собой он видел ледяные, холодные глаза, тонкий шрам на переносице, упрямо сжатые губы с так и не стертой ухмылкой. Ему казалось – еще чуть-чуть и лежащий на спине крутой боец сдастся. И тогда лезвие ножа, направленное в грудь, пробьет незащищенное сердце. Тем более что бронежилета не наблюдалось. Это осознание снова разбудило ярость, угасшую в следующий момент: как будто даже не прилагая особых усилий, противник согнул в колене ногу и, упершись Тимуру в грудь, перебросил его через себя.

Хозяин острова приподнимался, не желая мириться с поражением, когда страшный удар под дых опрокинул его на бок. Он потерял дыхание, тщетно разевая рот в поисках кислорода. Перед глазами расплывались радужные круги. Как только воздух со свистом втянулся в легкие, сознание прояснилось. Настолько, что Тимур взревел раненым зверем и кинулся на противника, пытаясь достать его лезвием ножа, намертво зажатым в руке. В воздухе, опережая его действия, мелькнула серебряная молния и впилась в правую руку. Раздался сухой треск, как будто переломили ветку. Потом пришла боль, волчьей пастью пережавшая запястье. Нож выпал, затерявшись в мусоре.

Тимур крутился на месте, прижимая к груди руку. Сквозь разорванную ткань торчали белые обломки кости. Секунда, и брызнула кровь.

– Сука-сука-сука, – рычал от боли Тимур, тщетно пытаясь взять себя в руки.

– Не нравится, говнюк? – Сквозь вату донеслись слова мучителя. – Так это только начало. Как я и обещал.

И, в подтверждение этих слов, Тимура снова настиг удар. На этот раз в живот. Боль переломила его пополам. Мало что понимая, Тимур не удержался на ногах и рухнул набок. Он еще пытался сопротивляться, приподнялся, случайно облокотившись на сломанную руку. И снова оказался на полу, пережидая боль, которую с трудом вынесло его сознание. Еще несколько раз он пытался встать на ноги, и каждый раз его настигал удар, отбрасывающий на загаженный пол. Дыхание прерывалось и Тимуру казалось, что он уже не сможет вздохнуть. Но мучитель давал ему отдышаться, чтобы ударить снова.

– Убей, – кровавым ртом вытолкнул из себя единственное слово Тимур, уже лежа на спине, не в силах не то, что сопротивляться – двигаться.

Ему в грудь уперлось колено противника, пригвождая к полу.

– Не дергайся, – раздался холодный голос. – Я бы еще разобрался с тобой, да времени мало. Киру нужно выручать.

– Не догонишь, – харкнул кровью Тимур. – Я видел…

– Видел – это хорошо. Только это последнее, что ты видел. Я всегда держу свое слово.

В глазах у Тимура прояснилось. Как раз для того, чтобы увидеть металл, летящий ему в лицо. И для правого глаза наступила темнота. Тимур почувствовал обжигающий лед, вклинивающийся в череп и лишь на миг отделивший его от новой боли. А потом начался ужас, от которого не было спасения. Он кричал, вопил, выл, пытаясь столкнуть с себя мучителя, но добился лишь того, что колено переместилось ему на горло.

– А знаешь, что я решил?

Над кровавым вихрем, заслонившим уцелевший глаз, над болью, выворачивающей нутро, плыл спокойный голос мучителя:

– Не хочу марать об тебя руки. Вот что я решил. Оставайся жить. Мразь.

Снова блеснул металл – последняя искра, за которой последовала вечная тьма.

* * *

Когда все стихло, Дикарь подошел к подоконнику, щедро залитому кровью. Рядом стоял отрешенный от происходящего Родимчик. В его распахнутых глазах еще кружился вопящий от боли, ослепленный хозяин, еще падал через окно в воду, пробитую плавниками акул. Несколько раз на поверхности появилось то, что прежде было человеком. Захлебнулся отчаянный вой и воцарилась тишина. Приливная волна со вздохом плеснула в стены и успокоилась, сгладив бурлящую поверхность.

Скрестив руки на груди, Дикарь сел на подоконник и выжидательно посмотрел на Родимчика. Почуяв его взгляд, хлипкий мужичок облизнул сухие губы.

– Курить есть? – тихо спросил он, не поворачивая головы.

– Не курю, – отозвался Дикарь.

– Здоровье бережешь?

– Есть немного.

Они помолчали.

– Что делать собираешься? – спросил Дикарь.

– А мне теперь делов-то всего – в петлю залезть.

– Именно теперь? – Дайвер красноречиво кивнул в сторону окна.

– Теперь, завтра… Мне без разницы. Что мне остается?

– У тебя же лодка на приколе. Или я ошибаюсь?

– Не ошибаешься, – после паузы угрюмо отозвался следопыт. – Так и что?

– Есть предложение.

– Валяй.

– Мы садимся с тобой на весла и гребем. Я высаживаю тебя у острова. А дальше…

– А дальше берешь курс на континент.

Дикарь усмехнулся.

– Сам выводы сделал?

– Так что ж я, совсем ничего не понимаю, по-твоему? Все вы одержимы этой девкой. Только один… – Родимчик снова заглянул в окно. – А ты по-другому. А суть одна – ведьма она, эта ваша Кира.

– Ну что же, – задумчиво потянул дайвер. – Ты слишком много знаешь. И теперь мне придется тебя убить.

Родимчик побледнел и отшатнулся.

– Да погоди ты пугаться, – отмахнулся Дикарь. – Пошутил я. Предложение остается в силе.

– Шутки у тебя, – подозрительно проговорил следопыт. – Допустим, даже если и так. И высадишь ты меня возле острова. А дальше-то что?

– Будешь жить, как жил. Семья-то у тебя есть?

– Нет у меня семьи.

– В любом случае, без этого ублюдка на острове станет легче дышать.

– Много ты понимаешь, умник. Там у него родственников до хрена. Сейчас, судя по всему, дядя до власти дорвался. Тоже тот еще….

Он помолчал, катая невысказанную мысль в голове.

– Хотя ты прав. Полегче дышать будет. Только мне все одно – поставят к стенке. Если пулю не пожалеют.

– Понятно. Тогда еще одно предложение. Я везу тебя на континент. У меня есть места, где тебя можно пристроить. Работать будешь – на жизнь хватит. Может так получиться, что еще и семью заведешь. Мужик ты, я вижу, правильный.

Родимчик безрадостно вздохнул и окинул взглядом пейзаж, задержавшись на слепых окнах, в которых тонуло солнце.

– Ладно, – наконец, выдавил он. – Может, и к лучшему.

– Правильно решил. Бери пожитки и двигаемся. Время.

Дайвер легко поднялся и пошел к выходу из зала.

– Эй, как там тебя, – окликнул его Родимчик. – Нам не в ту сторону.

– Я знаю. Человечка одного с собой возьмем. Я не говорил?

Следопыт усмехнулся, поднял рюкзак и, не задавая вопросов, двинулся следом за человеком, у которого были ответы на вопросы.

* * *

Дикарь нашел мальчишку в том же положении, в каком оставил. Малой стоял на коленях, зажмурившись, закрыв уши руками, и тихо выл. Сквозь дыры в бетонном полу врывался сквозняк и со свистом вторил мальчишке. Шумное дыхание ветра подбрасывало вверх сухие листья, неизвестно каким чудом занесенные в комнату без окон.

Осторожно, боясь вспугнуть, дайвер приблизился к Малому и коснулся плеча. Вернее, собирался это сделать. За секунду до прикосновения, что-то почуяв, мальчишка откатился в угол.

– Вернулся, – проворчал он. И в его глазах, полыхнувших огнем, отразилось недовольство, словно он успел настроиться на печальное известие и благополучный исход его скорее огорчил, чем обрадовал.

– Как обещал, – усмехнулся Дикарь.

– А эти? – парнишка неопределенно мотнул головой.

– Этих больше нет.

– Как же… нет, – хмыкнул Малой. – А этот?

Дикарь обернулся на Родимчика, застывшего за спиной.

– Этот нормальный мужик.

– Нормальный, – передразнил его мальчишка. – Много ты понимаешь в нормальности.

– Так. Хорош ворчать. Возвращаю твой нож. Держи. Я бы на твоем месте разжился оружием посерьезней.

– Я же тебе сказал! За ним идти надо! А ты торопился. Хорошо хоть одежда сухая под рукой была, а так ходил бы сейчас мокрый… И потом, на фига мне оружие? Звери меня не трогают.

– Звери, может, и не трогают. А люди?

– Какие тут люди? Те, кто остались, уж всяко лучше меня пуляют.

– Все равно. Будь у тебя пистолет, не оказался бы у людоедов.

– Оказался бы, – тяжело вздохнул парень. – Дон-Дон обманул меня. Ай, чего теперь говорить!

– Говорить нечего. Согласен. Действовать надо. – Дайвер решительно подошел к Малому и протянул руку. – Поднимайся.

– Это еще зачем?

– Затем. Увожу тебя отсюда.

– Это еще куда?

– На континент. Здесь лодка недалеко…

– Лодка у него. Да я тебе таких лодок сотню достану.

– Ну, пока их нет, придется воспользоваться этой. Так что собирайся. Здесь тебя никто не держит. Устрою тебя в одну семью. Поживешь там. Потом мы будем решать твою судьбу.

– Кто это – мы?

– Мы с тобой.

– Ты, – фыркнул мальчишка. – Тебе самому жить осталось…

– Так, – перебил его Дикарь. – Ты говори, да не заговаривайся. Фильтруй, короче, мысли.

– А чего их фильтровать? Ты сам это знаешь! – с вызовом бросил Малой. – Я когда тебя, мокрого и связанного, из шахты доставал, уже думал, что ты концы отдал.

– Как видишь, нет.

– Вижу. Только оклемался и сразу побежал всем мстить! И это я тебе говорил про оружие! А ты мне что? Тороплюсь, потом поздно будет, – снова передразнил мальчишка. – Еще спасибо скажи, что оплакал тебя! А в следующий раз и плакать по тебе некому будет! Да, сейчас ты вернулся! И что? Думаешь, так будет всегда? У тебя на лице все написано. Ты – смертник!

– Я, может, и смертник, – жестко согласился Дикарь. – Но я подохну, чтобы такие, как ты, жили!

Возникла пауза. Малой молчал, хлопая огромными ресницами. Кадык на худой шее дернулся.

– Но тебя не должен волновать этот вопрос, – устало, словно недовольный вырвавшимися словами, закончил дайвер. – О тебе позаботятся.

– Я всегда сам о себе заботился.

– Считай, что те времена прошли. В мире есть другие понятия. Например, дружба. Я тебе друг.

– Друг он, – парнишка шмыгнул носом. – У меня никогда не было друзей. Был только большой человек, который называл меня Малой. Он умер, прежде чем я смог понять, кем он мне был. Все друзья умирают… Вот ты знаешь, что такое – друг?

– Человек, на которого можно положиться, – со вздохом отозвался Дикарь.

– Ты говоришь и сам себе не веришь. Я чувствую это, – Малой поежился и его худые плечи безвольно опали. – Человек может положиться только на себя.

– Теперь ты можешь положиться и на меня. Хватит болтать. Поднимайся.

– Я никуда не пойду.

– Малой, объясни мне… только внятно, хорошо? Что тебя здесь держит? Людей тут нет – ты сам столько раз говорил об этом. Влачить жалкое существование среди зверей, чтобы в один прекрасный день закончить свою жизнь в желудках людоедов? Классная перспектива, согласен. Есть за что держаться… Я тебя понимаю, Малой. Тебя пугает новый мир, но ты не бойся…

– Я не трус.

– Тем более. Парень, я тебе обещаю – никто не будет тебя трогать. Будешь бродить по хутору у моих знакомых таким же одиноким волком. Только сытым, черт возьми.

– Не пойду.

– Почему? – спросил Дикарь, и в тоне его голоса прорезалась сталь.

– Не пойду и все.

– Отличный ответ. Дай мне руку.

– Зачем это еще?

– Ты что, боишься?

– Я? – Малой завелся с пол-оборота.

Он вскинул руку. Его хрупкие пальцы утонули в ладони Дикаря. Миг – и парня подбросили вверх и пригвоздили к стене сильной рукой.

– Скажи мне! – потребовал дайвер. – Ответь!

– Пу-у-у-усти меня-а-а-а, – так долго выдыхал Малой, что, казалось, прошла вечность.

– Я никуда без тебя не пойду! Слышишь, мальчишка? Тебе нечего здесь делать! Я решил. Если надо, я тебя свяжу и связанного отнесу в лодку…

Малой не стал дальше терпеть. Ужом он вывернулся из-под руки Дикаря. Отскочил в угол. И, взирая оттуда голодным волчонком, заговорил быстро-быстро:

– Много ты понимаешь. Пришел здесь, разорался. Сильный, блин, крутой. Не могу я уйти. Но тебе этого не понять. Не могу. Если я уйду, все, кто тут есть, умрут. Потому что я… если хочешь знать, вообще душа этого города. Пусть больного города, но у него тоже душа имеется. И душа это – я!.. И теперь можешь ржать, сколько тебе угодно.

Но Дикарь и не думал улыбаться.

– Кому тут умирать, Малой? – спокойно спросил он.

– Всем…

– Здесь нет живых.

– Я…

– Один ты живой. Живая душа в мертвом теле. Так не бывает. Этот город не болен, он мертв. А у покойника нет души. И быть не может.

– Если я уйду, так и будет. Понимаешь?

– Я-то понимаю. А вот ты – нет. Город мертв. Это труп, который смердит и разлагается. И самое страшное – что его не оживит твое присутствие. Такова его судьба – закончить дни и быть погребенным под водой. Через год, два. Через десять лет. И, знаешь, я не вижу в том ничего плохого. Океан – это санитар, который скроет гниющий труп, уберет эти жуткие раны, сейчас выставленные напоказ. Мертвое должно оставаться с мертвым. А живое с живым. Вот почему ты тут лишний. И сам понимаешь, только верить не хочешь – город-призрак выживает тебя отсюда. Пойдем. Парень, я подарю тебе другой мир. Мир живых людей.

Дикарь положил руку на плечо Малому и мягко увлек за собой.

– Тебе будет, во что вдохнуть жизнь, парень. Обещаю.

4

В Древней Индии было принято предавать костру врача, не сумевшего излечить самого себя.

Уже стояла на корме, вцепившись ногтями в низкий борт. Всего-то оставалось – перегнуться и с тихим плеском уйти в воду. Буча поднимется нескоро, и в любом случае утопленницу станут искать возле яхты. Ей хватит времени, чтобы отплыть подальше. А потом? Темнота, холод, звезды. И абсолютная свобода. Выстраданная, заточенная на будущее, в котором нет места насилию – ни в моральном, ни тем более в физическом смысле. Там можно будет говорить «нет» столько раз, сколько захочется. Именно эту мысль внушали в интернате учителя, педагоги и гуру – преподаватели средств обольщения, защиты и нападения. Грядущее – это такая скользкая рыба, которую нужно умудриться поймать голыми руками. Теперь, по истечении стольких лет, Адель могла с уверенностью утверждать, что будущее – крайне опасная тварь, затаившаяся в засаде. Одно неверное движение, слово, взгляд, вырвавшееся невпопад дыхание – и беспощадная гадина, воспользовавшись твоим промахом, разорвет тебя на куски.

Наивная. Адель решила, что будущее – это Хаммер. И все, что остается – это выполнить то, о чем просил ее любимый. Пусть и переступив через себя – до рвоты, до кровавой пелены перед глазами. С единственной мыслью, помогающей дышать:

«а потом они жили долго и счастливо». И пусть все вокруг наперебой утверждают, что так не бывает. Они все обычные, а она одна не такая. Особенная и неповторимая. То, чего не получилось у других, у нее обязательно получится.

Туман рассеялся. И за призрачной дымкой, где маячила мечта, оказалась пустота. Что теперь? Адель шумно дышала, вглядываясь в темноту. Звездное небо ее не пугало. Наоборот. Она ясно видела путь, уводящий к свободе. Сигнал получен. Миссия закончена. Адель может уходить… Куда? Или, точнее, к кому? Кто ждет ее на том берегу? Хаммер оказался именно тем человеком, каким она и воспринимала его сначала. Ровно до того времени, пока любовь не ослепила, не лишила возможность трезво оценивать слова и поступки. У Хаммера своя игра. Правила ей ясны не до конца, но в одном можно не сомневаться – там нет места для доверчивой девочки. Обещанной доли ей не видать – но это полбеды. Оценивая все заново, Адель вдруг с угрожающей очевидностью поняла, что Хаммеру будет проще избавиться от нее, чем делиться. Странно, что сия мысль дошла до нее так поздно. Если любви нет, имеет ли смысл рассчитывать на благородство, неизменно вызывавшее у бывшего возлюбленного улыбку? «Сумма слишком хороша, чтобы делить ее на пятерых, верно?», – мысль прозвучала в голове совсем по-хаммеровски. Также цинично.

Мечта, помогавшая держаться на плаву и переносить жесткие ласки Грифона, граничащие с садизмом, разбилась. Адель зажмурилась и затаила дыхание, чтобы удержать крик, рванувшийся из сердца к небесам. Внутри не осталось ничего живого. Все растоптано, изранено и раны кровоточат. Глупая девочка, которую использовал втемную умный и хитрый мужчина. И следом прицепилась мысль, которую она высокомерно никогда не относила к себе. Не она первая, не она последняя.

Можно уходить. Сигнал белый, значит, уходить надо без нюансов. Но… Адель мстительно улыбнулась – настала ее очередь вносить коррективы в операцию. Девушка была твердо уверена в том, что Хаммеру это не понравится.

«Какая прелесть», – почти прошептала она.

Адель открыла глаза, только сейчас ощутив прохладное дыхание ветра, задевшего шею. Она принимает вызов. Отныне она собирается действовать по собственным правилам. У нее есть несколько часов до утра, чтобы убраться с яхты подальше. Что она и сделает. Только напоследок расставит те акценты, которые считает нужным и… Ее отрешенный взгляд остановился на пришвартованном у кормы аквабайке, мирно качавшемся на волнах. Пожалуй, в случае благоприятного исхода предприятия, море не сожмет ее в своих холодных объятиях.

– Адель, прохладно.

Раздался участливый голос и девушка обернулась. Малыш – он постоянно вертелся рядом в последнее время. Когда нужно, и чаще, когда нужды в его присутствии не было.

– Ты как всегда прав, Малыш, – Адель надула губки. – Алекс внизу?

– Давно. Он сегодня много пьет…

– Вижу. Как плохо, – вздохнула девушка.

«Как хорошо!» – подумала она.

– Я к тому, не добавить ли в бар еще пару бутылок виски? Заранее?

– Давай. Я захвачу. Чего туда-сюда мотаться?

Верзила кивнул и исчез. Адель поправила тонкие эластичные шорты и футболку, туго обтягивающую ее внушительные выпуклости. Идеальный костюм для долгого заплыва пусть подождет. Планы изменились.

Малыш появился почти тотчас. Словно секунда без Адели была для него соизмерима с вечностью.

– Спасибо, Малыш, ты такой внимательный, – сказала она и опустила глаза, чтобы дать ему возможность без смущения разглядеть ее прелести с торчащими сосками.

Бросив на прощание воздушный поцелуй, Адель ступила на лестницу, прижимая к себе пару бутылок, хотя необходимости в них не видела. Она думала о том, что делает это последний раз. Что некоторое время спустя она поднимется – тоже в последний раз. И еще. Адель думала о Хаммере и ее разбирал смех. Он обманул ту, кто значилась под грифом «любовь», так кто помешает ему разделаться с теми, кто содержался в файле «дружба»? О, как она бы хотела увидеть глаза высокомерного Рамзеса – жесткого как скала – после того, как тот осознает горькую истину…

Стоп. А что, если кандидат на убывание не только она? Но и все остальные. Рамзес, Егерь, Мамука. Ведь Хаммер так и не объяснил ей толком необходимость замены однойфотки на другую. Да, мужики вполне могли договориться минусовать ее как отработанный вариант и поделить деньги на четверых. А если… На троих? Или на двоих? Или…

Вообще не делить.

Адель легко перевела дыхание, чтобы в камере, смотревшей на нее, вздох выглядел легким. Да. Это похоже на Хаммера. Избавиться от друзей, пустив в расход, чтобы получить все и сразу. Только так думает он. И пусть думает. Никто не мешает ему. До поры.

Все складывалось на редкость удачно. Две команды на аквабайках унеслись в ночь обшаривать пространство. Не то, чтобы Грифона напугал фейерверк. Когда случалось что-то из ряда вон, в его тупой голове срабатывал тумблер «опасность», предусматривающий решительные действия. Сам он мог в то же время напиться вусмерть. Подобное состояние называлось у него «контролировать ситуацию на космическом уровне». Так произошло и на сей раз. На яхте остались трое охранников, капитан, два механика в машинном отделении да пара молоденьких матросиков. Последним хоть из пушки под ухом пали – сочтут дополнением к красочным снам.

В коридоре Адель задержалась, под бдительным оком камеры поправив футболку, сползшую на плечо. Бутылки в ее руках звякнули. Конечно, в идеале можно было воспользоваться и знаменитой розочкой, но… Шум неизбежно привлечет внимание охранника, наверняка не спускавшего с нее глаз на мониторе видеокамеры.

Девушка повернула в гостиную, находящуюся напротив каюты с кроватью, где спал Грифон. По крайней мере, она на это надеялась. В полутьме Адель расставила бутылки на низком столике, включила ночник и села, вытянув вперед босые ноги. Еще пара минут на то, чтобы собраться с мыслями и можно будет проверить, глубок ли сон без пяти минут покойника. Но прежде чем решиться, нужно обзавестись оружием и сделать это так, чтобы выглядело сие действо правдоподобно. Как учили в интернате, нюансы на этом этапе – дело недопустимое.

Адель медленно, словно нехотя, потянулась к тумбочке из красного дерева, инкрустированной золотом и достала вязанье. Единственное развлечение «бедной» девочки – наверное, так думал тот же Малыш. В гостиной камеры не бросались в глаза, но они были, Адель знала это доподлинно. Года три назад, на заре их с Грифоном отношений, девушка выпросила себе невинное развлечение, ссылаясь на то, что с детства «обожает цеплять спицами петельки». На самом деле она терпеть не могла вязать. Ее бесила монотонная работа. Глядя на то, как часами плелась шерстяная паутина, Адель мучилась мыслью – когда же! Ну, когда же можно будет пустить в дело острую стальную спицу с загнутым концом для того, чтобы не соскальзывало вязанье!

И пусть Хаммер рассыпался в многочисленных «до этого не дойдет», обговаривая с ней форс-мажор. Белый фейерверк, говоришь? Иначе – уходим тихо, без шума и пыли? Адель машинально цепляла петли на том, что отдаленно напоминало шарфик, бездумно глядя перед собой. Больше всего ей хотелось запрокинуть голову и рассмеяться в полный голос. Но вместо этого она смотрела сонными глазами на изумрудную шерсть и чутко присушивалась к звукам, доносившимся из приоткрытой в соседнюю каюту двери.

Стояла тишина. И когда девушка совсем уж решилась отложить вязанье, раздался приказ, не терпящий возражений.

– Адель, иди сюда.

Девушка не вздрогнула от неожиданности – на нервы она не жаловалась. Только волна омерзения прокатилась мурашками по спине. Еще один последний раз, с которым она справится. О, теперь она пойдет на это с окрыленной душой.

– Иду, Алекс, – мило потянулась она. – Я думала, ты спишь, папуся!

Адель встала. Отложила вязанье на стол, стараясь, чтобы вышло как можно небрежней. Потом вскинула руки над головой, в секунду избавившись от футболки. Тяжелые груди качнулись, когда она нагнулась, чтобы стянуть с себя шорты, под которыми тоже ничего не было. Если Малыш сейчас смотрит на нее – а он смотрит, она чувствует это, то вряд ли заметит, как она с ворохом белья вытянула из вязанья спицу, тотчас удобно пристроившуюся вдоль предплечья. Гибкой кошечкой девушка скользнула в каюту к Грифону, привставшему на двуспальной кровати. В полутьме пьяный мужчина не обратил внимания на то, как милая куколка чуть оступилась, незаметно опустив стальную спицу на пол.

– Иди сюда, – грубо сказал Грифон. – Сколько можно ждать? На хрена мне нужна такая любовница, которую не дозовешься?

– Папуся, как ты… – капризно начала Адель.

Грифон закрыл ей рот рукой и без церемоний перевернул на живот.

Царапая ногтями черную с красными розами простынь, Адель прокусила губу. Было так больно, словно происходило в первый раз. Наверное, он повредил ей что-то внутри своим агрегатом. Иначе, чем еще можно было объяснить боль, больше походившую на пытку, и кровь в ванной? Хуже всего то, что на притворство уходило столько сил, что после каждой «теплой встречи» девушка с трудом добиралась до душа и только струи, бьющие по голове, приводили ее в чувство.

Слава богу, спьяну Грифон не был способен на продолжительные отношения. Спустя пять минут он оставил девушку в покое, завалился набок и захрапел. Некоторое время Адель не могла дышать. Если на первых порах секс еще можно было терпеть, позже он стал доставлять болезненные ощущения. Теперь она едва сдерживалась, чтобы не орать. То ли боль объяснялась женскими проблемами, то ли имела глубинные корни, и просто не осталось сил выносить ненавистное проникновение. Так или иначе, Адель лежала, пережидая, пока боль перестанет касаться ее внутренностей раздвоенным языком. Потом ей стало легче. Вероятно, от осознания того, что скоро все будет кончено.

Алекс храпел. В спальне камеры отсутствовали – но звуки были хорошо слышны. Год назад об этом проболтался Малыш. Да девушка и сама догадывалась об этом: не потерпел бы Грифон свидетелей в таком месте.

Адель потянулась вниз, нащупала загнутый крючок спицы и вдела туда средний палец. Почти счастливая улыбка блуждала на ее лице, когда в красном свете ночника блеснула тонкая сталь. Грифон так удобно лежал на боку. Легко касаясь спящего бедрами, Адель оседлала его. Тут же, без пауз, как на тренировке сконцентрировав силу удара в острие, чья цель не только проткнуть голову, но и непременно коснуться кровати, девушка вогнала спицу в ухо, поросшее седыми волосками. Подобранная со знанием дела, та на всю длину без труда вошла в черепную коробку, пробив мозг насквозь.

Ярость, в долю секунды плеснувшая через край, насилу удержалась в истоках. В глазах полыхнуло. Несмотря на кратковременное помешательство, Адель не издала ни звука. Она четко осознала момент, когда спица, пробив хрупкую преграду, прошла через мозг и воткнулась в черепную коробку.

Грифон резко всхрапнул, дернулся. Он медленно открыл глаза, уставившись перед собой невидящим взглядом. Ничто не дрогнуло в душе у Адели. Не было ни страха, ни отчаяния. Она выдернула спицу не без труда и несколько раз вогнала ее в ненавистное ухо до упора. Грифон дрожал под ее бедрами, губы его тряслись, он не мог пошевелиться. Продолжая удерживать стальную петлю, девушка левой рукой подтянула подушку. Алекс дернулся, но не настолько, чтобы столкнуть ее с себя. Он дышал неровно, толчками выгоняя из себя кислород и также порывисто, с легким хрипом втягивал воздух. Из носа потянулись тонкие вязкие струи крови. В открытых глазах, где отсутствовало осознание происходящего, набухли темные капли.

Щеку бывшего любовника пробила судорога, когда Адель накрыла его лицо подушкой. Большой, сильный мужчина не сопротивлялся. Что-то разладилось в его организме. Тело Грифона била мелкая дрожь, конечности дергались, но он так и поднял руки. Когда он затих, девушка убрала подушку. На наволочке среди красных роз расцвел еще один пышный цветок.

Адель скользнула с кровати. Дело сделано. Или почти сделано.

– Конечно, спи, моя прелесть, – громко сказала она. – Я прогуляюсь, Алекс. Ты знаешь, мне потом не спится. Было так хорошо… Так хорошо, как никогда.

Она медленно пошла в тишину гостиной, по пути придирчиво рассматривая свои руки, с удовольствием отмечая их чистоту. Душ – такую роскошь она не могла себе позволить. Теперь счет шел на минуты. Если все сложится так, как задумано, скоро ее ждет одна большая ванна, где на черной поверхности плещется расцвеченный звездами млечный путь. Напевая себе под нос какую-то неопределенную чепуху, Адель натянула на себя футболку и шорты. План, до удачного покушения представлявшийся весьма призрачным, обрастал подробностями. Как писатель, обдумывая произведение, предполагает, чем оно закончится, так и Адель примерно представляла себе финал. Гори все огнем – она подняла со стола зажигалку и положила ее в карман. Странно, но чувство совершенного и глубокого удовлетворения портила беспокойная мыслишка. Может, ее больше устроило, будь на месте Грифона Хаммер?

– Все еще будет, малышка, все еще будет, – подпела она сама себе.

Воспоминание о Хаммере отрезвило девушку и придало сил. Грифон – это только начало. А вот о том, встретит ли рассвет ее живую в море или затопит неяркими лучами ее труп на залитой кровью палубе, знает только будущее. Та коварная тварь, обожающая нападать исподтишка.

Нечего было и думать о том, чтобы вступить в поединок с тем, кто на порядок сильнее. К гадалке не ходи – Малыш поджидал ее у выхода на палубу. Адель не жаловалась на физическую подготовку, но в данном случае ее жалкая, по сравнению со здоровяком, мышечная масса, не решала ничего. У нее припасен козырь в рукаве, и она собиралась им воспользоваться. Три года безупречного поведения с клеймом дурочки – чего-то да стоило!

Девушка появилась на палубе, вдыхая свежий воздух полной грудью. Вторая часть спектакля требовала от нее сосредоточенности и органичной, полной самоотверженности игры.

– Захотелось прогуляться, Адель? Принести что-нибудь? Накинуть на плечи?

Девушка услышала мягкий голос. Малыш возник рядом, чуть ближе, чем позволяли приличия.

– Не спится мне, Малыш, – тихо сказала она, глядя ему прямо в глаза. – Я и тебе мешаю спать?

Охранник отрицательно покачал головой.

– Ты хочешь сказать, что не спал бы все равно?

– Нет. Дождался бы наших.

– А-а-а, – томно потянула она, – я совсем забыла. Значит, опять будет шумно. Алекс спит, его пушкой не разбудишь. А я… Только засну, а они меня разбудят. Вот ничего не могут делать тихо! Как ты думаешь, они скоро будут?

– Не знаю. – Малыш пожал плечами. – Как получится.

– А может, они и до рассвета не вернутся, – задумчиво произнесла она.

– Вполне возможно.

– Блин! Вот не стоит тогда и начинать! Только засну, а тут эти приедут. Может, тоже дождаться их, а потом уже и на боковую? А то завтра целый день буду ходить как разбитая.

– А ты выпей. Сто грамм не помешают. Зато немного расслабишься и поспишь, – осторожно посоветовал Малыш.

И опередил ту мысль, до которой Адель должна была «додуматься» самостоятельно. Девушка бросила на него открытый взгляд и облизнула полные губы.

– Думаешь? А у тебя есть? Мне лень спускаться в каюту… К тому же, я не люблю пить в одиночестве.

– Найдется.

Охранник повернулся и пошел вдоль борта, отчего-то уверенный, что она двинется следом. Адель дождалась, пока он достигнет поста охраны, расположившейся в каюте недалеко от капитанской рубки. Малыш остановился у двери и оглянулся. Ох, не все просто было в том, какими глазами посмотрел на девушку здоровяк – исполненными робкой надежды и ожидания. Чтобы поддержать его, Адель добавила огня в ответный взгляд. Так, чуть-чуть, слегка открутив вентиль.

Малыш исчез в проеме и спустя секунду туда же скользнула Адель. Там, за перегородкой теснились мониторы с камер видеонаблюдения. Девушка видела лишь свет, пятном мерцающий на палубе. Откуда-то доносились едва слышные возгласы, вздохи. Каюту, где она оказалась, отличал аскетизм обстановки: пара стеллажей, прикрученных к полу, стол, сейф в углу да пара стульев. Откуда в мгновенье ока Малыш умудрился выудить полупустую бутылку виски и бокал, Адель не заметила. Стоя к ней боком, охранник медленно наливал алкоголь. Только один раз его рука едва уловимо дрогнула. Адель сочла это хорошим предзнаменованием.

– Фильм смотришь? – спросила она, махнув головой в сторону перегородки.

– Да. Иногда. Не обращай внимания. – Не глядя девушке в глаза, верзила протянул ей бокал. – За здоровье.

– Спасибо, – проникновенно сказала она и приняла виски, коснувшись горячей руки мужчины.

Щека у охранника дернулась. Кривая улыбка потянула угол его рта наверх.

– А то заболеешь еще, – грубовато сказал он. – А я буду виноват. Не уследил.

Адель не стала тянуть кота за хвост. Она залпом осушила бокал. Сморщившись, она выдохнула, забралась на стол, поставив ногу на подвернувшийся стул. Малыш остался стоять совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки.

– Налей еще, – тяжело выдохнула Адель. – Один ты здесь. Человек. Один в целом мире.

В ее голосе вдруг отчетливо прорезались слезы. В руке дрожал протянутый за добавкой бокал.

– Адель, – растерялся Малыш. – Я…

– Молчи. Ничего не надо говорить. – Адель легко коснулась рукой его губ. – Ты милый. Единственный, кто обо мне заботится. Знаешь, если завтра я умру, никто обо мне не заплачет… Алекс… Малыш, ты же догадываешься, что я ему уже давно надоела. Я это чувствую. Не сегодня – завтра он отошлет меня на острова. Если уже не дал тебе распоряжение…

Малыш истово покачал головой из стороны в сторону.

– Адель! Как ты можешь так думать? Красивая, молодая…

– И закончу я свои дни, сам знаешь где. На пиратских островах, в публичном доме. Красивая и молодая.

– Подожди, Адель. Откуда ты знаешь?

– Я знаю. Алекс сам проболтался пару дней назад.

Малыш помолчал, переваривая услышанное.

– Так вот почему ты в последнее время ходишь как в воду опущенная, – наконец, выдавил он.

Эти слова чуть не выбили Адель из образа. Откуда он взял? Но в любом случае ей сейчас на руку подобные выводы.

– А ты бы каким ходил, если бы услышал такое? – Ее губы затряслись, глаза наполнились слезами. – Представь себе на минуту, Малыш! Мне двадцать лет! И все… У меня ничего уже не будет. Ни любви, ни счастья. Ни жизни. Ничего. Если бы, – она моргнула, почувствовав, как полились вниз две мокрые дорожки, – если бы я только знала, что меня ждет… Я бы никогда, никогда… Ты мне веришь, Малыш?

Большой мужчина порывисто вздохнул. Его лицо обмякло. Он молчал, задетый ее словами. Забытый бокал стоял на столе, отсвечивая янтарем.

– Может, не все так плохо, – выдохнул он и потянулся к ней. – Вполне возможно, что шеф так сказал, не обдумав все до конца. Такого распоряжения не было, клянусь тебе. Вполне возможно, что он передумает. Я со своей стороны тебе обещаю…

– Ты отлично знаешь, что так все и будет. Малыш – ты прекрасный, замечательный. Ты – тот мужчина, о котором мечтает любая девушка. Сильный, надежный, красивый… Господи! Если бы только можно было все вернуть назад! Господи, если бы только можно было!

Адель закрыла глаза, терпеливо дожидаясь, пока вниз покатятся слезы. И тут же почувствовала горячую руку на обнаженном плече.

– Адель, – хрипло сказал мужчина, – пожалуйста, не плачь. Я постараюсь… Я обещаю тебе, что сделаю все, что в моих силах.

– Нет, милый, нет, – шептала она, – я не стану подставлять тебя – единственного, кто был добр ко мне в этой паршивой жизни. Ты знаешь, Алекс не терпит возражений. Для меня все кончено. Буду продажной девкой на пиратских островах. О боже, боже… Меня будут лапать все, у кого есть деньги. Сотни, сотни рук…

Малыш что-то бормотал в ответ. Но время шло, а его рука, сжимающая предплечье, не двигалась.

– Представляешь? – гневно сорвалась Адель. – Где справедливость? Кому жаловаться? Судьбе? На судьбу? Разве я могла представить себе такое три года назад? Что моей груди… Малыш, у меня плохая грудь? – Она в секунду сорвала с себя футболку, и, как змею, пригревшуюся на груди, отбросила на стол. – Я не могу себе представить, что мое тело будут гладить сотни рук, целовать сотни ртов…

Но мужчина ее уже не слышал. Предмет вожделения, о котором мечталось долгими ночами, маячил сейчас перед его глазами, маня доступными, возбуждающе торчащими сосками. У него перехватило дыхание. Боясь вспугнуть райскую птичку, севшую на его ладонь, Малыш осторожно обнял девушку за талию. Продолжая нести полный бред, Адель притянула его голову, буквально вдавив лицо между двух волнующих полушарий. Что-то сродни стону сорвалось с его губ, когда он, потянувшись, обхватил ртом ее коричневый сосок.

– Иди ко мне, Малыш, – страстно шептала девушка. – Только один раз. Больше нам не суждено быть вместе. Но, прошу, я так хочу почувствовать тебя… Единственного, неповторимого, человека, которого я ждала всю жизнь… Один раз я хочу испытать счастье, о котором буду помнить… Иди ко мне, любимый… любимый…

Адель обхватила его голову руками и потянула вверх, к губам, на которых блестели слезы. Мужчина впился в нее жаждущим страсти зверем, погрузив язык в трепещущий от возбуждения рот.

Он весь отдался долгому поцелую. Его руки сжимали ее грудь, нежно лаская пуговку соска. Неловкий жест, с которым девушка задела кобуру на его поясе, не отрезвил мужчину. Она прижималась к нему все телом, скользя грудью по отворотам рубашки, сжимая ногами его бедра. Ослепленный страстью, обхватив руками ее голову, мужчина прижимался губами к ее глазам, стремясь осушить слезы поцелуями. Он мысленно был уже в ней, в том самом месте, о котором думал сотни раз как о вожделенной, но недостижимой мечте.

Малыш не заметил, как в их страстном дуэте возник немой свидетель – черная точка пистолетного ствола, нацелившаяся ему в висок. В последний момент он услышал звук затвора досылающего патрон в патронник и дернулся. Но слишком долгая дорога разделяла то, чем они занимались, от умозаключения, за которым скрывалась смерть.

– Прости, Малыш.

Адель сказал это после того, как нажала на спусковой крючок. После того, как по стене кровавым взрывом разметало сгустки мозга вперемешку с осколками черепной коробки. Девушка едва успела убрать ногу, чтобы тяжелое тело не увлекло ее за собой. Он еще падал, когда она натянула на себя футболку и, сжав в руках тяжелый Макаров, осторожно приоткрыла дверь. Тотчас на носу за капитанской рубкой послышался шум и Адель коротко всхлипнула.

– Фарид! Иди сюда! Блин… Скорей!

На носу яхты обозначилась длинная тень.

– Малыш! Что случилось? – раздался возглас.

– Фарид! Да иди же сюда! – заверещала девушка. – Я не могу держать его вечно! Черт!

– Адель? Да что случилось?

Голос приближался. Фарид не отнесся к звуку выстрела серьезно. Какая-нибудь досадная случайность, в которой опять замешана эта неумеха Адель! Снова предстоит прикрывать ее задницу, выгораживая перед шефом, как в тот раз, когда она стреляла по акулам, а попала в пришвартованный у кормы аквабайк!

Так или примерно так думал Фарид, приближаясь к посту охраны. Отзывчивый, он всегда приходил Адель на помощь. Не обманул ее надежд и в этот раз – явился сам, избавив от необходимости играть в прятки с оружием наперевес.

К чести черноволосого парня следует отметить, что он достал оружие. Но, скорее, машинально, чем горя желанием им воспользоваться.

– Я слышал выстрел, – сказал Фарид, появляясь в дверном проеме.

– И ты не ошибся, – отозвалась Адель, нажимая на спусковой крючок.

Возможно, охранник успел удивиться перед смертью. А возможно, не успел. И третий глаз, черной дырой с обугленными краями проявившийся во лбу, мудрости Фариду не добавил. Адель подхватила труп у самой палубы и, собрав все силы, единым махом втянула тяжелое тело в каюту.

Девушка перевела дух, чутко прислушиваясь к звукам, доносившимся снаружи. Тихо вздыхал телевизор за перегородкой. Теперь сомнений не оставалось: судя по ахам и охам, Малыш развлекался порнухой. Наверняка, втихаря от всех.

Оставался последний охранник – осторожный Шестак. Этот точно не полезет на рожон. С ним придется повозиться. И сколько, один Бог знает. А время текло, струилось, бежало, каждой минутой приближая неизбежность. Группа, посланная на разведку, могла явиться через час, а могла и через десять минут. Черт! Катастрофически некогда гоняться по яхте за охранником, рискуя в любой момент нарваться по недоразумению на пулю!

Сжимая в руке ствол, Адель пошла было к выходу, и тут ее осенило. Отвлекающий маневр. Что же, стоило попробовать. Она вернулась за перегородку и, бросив равнодушный взгляд на парочку, принимающую на экране акробатическую позу, прибавила громкость. Потом она вышла на палубу, не закрыв за собой дверь. Оставаясь в тени, она скользнула к лестнице, ведущей к каютам, спустилась вниз и приготовилась ждать. Девушка всерьез рассчитывала на то, что легкомысленные звуки несколько собьют хитроумного Шестака с толку. Так оно и вышло.

Сначала в полутьме проема возник пистолет, зажатый в руках. Потом появился невысокий мужчина, медленно идущий на звуки. Бросив взгляд на лестницу, он двинулся дальше. Адель, замершую в темноте, он не заметил. Спустя некоторое время она неслышно поднялась по ступеням. Стояла тишина. Девушка мысленно отсчитала время, необходимое Шестаку на то, чтобы достичь двери поста охраны, потом она осторожно выглянула на палубу.

Охранник стоял у двери. В правой руке он держал оружие, а левой медленно нажимал на ручку. Для него осталось тайной, что скрывалось в каюте. Высунувшись из укрытия, Адель выстрелила. Боковым зрением Шестак уловил движение, но было поздно – пуля угодила ему в плечо, развернув на сто восемьдесят градусов. И тут же, без пауз, его грудь поймала вторую пулю, посланную недрогнувшей рукой. Оружие со стуком упало на палубу. Его хозяин слепо шагнул назад и ноги его разъехались в луже крови, оставленной напарником. Прижимая руки к груди, он еще падал, когда Адель подошла к нему. Она подняла пистолет, с удовлетворением отмечая пристрастие охраны к безотказному Макарову. Быстрым движением девушка нажала на фиксатор. Вытащив магазин, положила его в карман.

Из дверей капитанской рубки выскочил заспанный Андреич, смерил девушку встревоженным взглядом.

– Адель? – удивился седовласый капитан. – Что?..

– Не в то время, Андреич, – тихо сказала девушка и выстрелила ему в грудь. Дважды.

Как она и ожидала, матросики крепко спали в своей каюте. Вымотавшихся за день, их не способна была разбудить и автоматная стрельба. Первый – белобрысый паренек лет двадцати умер во сне. Второго, успевшего скатиться с кровати, пуля настигла на палубе.

Странное дело, но в тот момент, когда Адель меняла магазин в пистолете, ее нисколько не беспокоили мысли о случайных убийствах. Вдруг некстати вспомнилось чувство, которое она испытала после своего первого задания, случившегося шесть лет назад. Тогда еще четырнадцатилетняя девчонка, она отравила пожилого мужчину. И также, как сейчас, в ее душе царила абсолютная пустота в то время как глотнувший яду человек валился на заплеванный пол захудалого паба, пуская пену изо рта, разрывая ворот рубашки, оставаляя на шее кровавые царапины. Потом были другие задания – разные способы убийства. Но каждый раз Адель ловила себя на мысли, что в последний момент она «отъезжает». Ее эмоции угасают, уступая место совершенному космическому хладнокровию. Пожалуй, единственный, кто вызвал в ней вспышку неконтролируемой ярости – Грифон. Видно, успел пробить ее до печенок.

Механики – двое коренастых мужичков нашлись в машинном отделении. Сюда не доходили звуки. Один из мужчин поднял голову перед тем, как встретиться с вечностью. Она хладнокровно выстрелила, не поскупившись на контрольный выстрел в голову.

Потом девушка бегло осмотрела отделение. И сразу нашла то, что искала – канистры с маслом, стоявшие в углу. Конечно, можно было воспользоваться и бензином, но быстрое действо не входило в ее планы. Команда в любую минуту могла проявиться на горизонте. В таком случае, стоит им поторопиться, и еще неизвестно, чем завершится гонка по водным просторам. Поэтому Адель сбросила с кроватей одеяла, подушки, одежду. Затем она открыла канистру с маслом и осторожно вылила на ткань густую жидкость. Темная струя залила одеяла, скапливаясь между складками грязными озерами. Когда все было готово, Адель достала из кармана зажигалку и взяла журнал. Дождавшись, пока бумага займется, девушка бросила факел в масляное пятно.

Спустя пару минут, отдав швартовы, Адель сидела в аквабайке. Повернув встроенный ключ зажигания, она дождалась ровного урчания мотора и надавила на рычаг газа.

Девушка летела в ночь, приподнимаясь над поверхностью воды, в которой тонули луна и звезды. Она была уже на достаточно большом расстоянии от яхты, когда раздался взрыв – рванули баки с горючим. Темноту прорезали огненные сполохи. Адель не обернулась, врезаясь на полной скорости в дорожку, залитую расплавленным золотом далекого пожара.

5

Китаец Ли Сы изобрел казнь, которая позже получила название «Пять экзекуций». Осужденному преступнику отрезали нос, руку и ногу, затем кастрировали и в конечном итоге разрывали колесницами надвое. После того, как император уличил Ли Сы в государственной измене, его казнили им же самим придуманным способом.

Волны небытия то поднимали над поверхностью, то накрывали с головой. Где-то в подполье капала вода. Журчание успокаивало, навевая сон. В те редкие мгновения, когда ошейник не давил на горло, Кира отключалась. Стоило ей сменить положение, как остывшее железо ледяным укусом обжигало шею. Мучитель «милостиво» бросил на пол матрас. За несколько дней девушка успела пересчитать ребрами все неровности от вздувшихся пружин, едва прикрытых тканью. На границе дозволенного пространства, ограниченного цепью, закрепленной на кольце, вбитом в каменную стену, стояли миска с бурдой и пластиковая бутылка. Кира осушила ее наполовину. Пить ей не хотелось. В помещении было сыро, и девушке казалось, что влага, выступающая на коже, вполне удовлетворяла ее потребность.

Четырехугольник света, падающий из крохотного оконца под самым потолком, успел описать полукруг, прежде чем исчезнуть. Его оказалось достаточно для того, чтобы охватить взглядом небольшие размеры коморки, не вдаваясь в детали.

В памяти пленницы почти не сохранился путь, который она проделала от острова до этой темницы. Всплывали размытые лица, теснились в сумраке. И в то же мгновенье память, притаившаяся под кожей, иглами отзывалась на малейшие воспоминания. Болели руки, саднило грудь. Подробности скрывала мутная пелена и Кира не собиралась ее срывать. Ей было спокойнее, пока события последних дней скрывал туман. Люди бродили в темноте – жестокие, беспощадные. В то время как, заслоняя их, перед глазами проявлялось дорогое, бесконечно любимое лицо с тонким шрамом на переносице. Где он? Что с ним? Эти мысли причиняли ни с чем не сравнимую сердечную боль. Лишенная возможности тотчас пуститься на поиски любимого, Кира страдала, от полной беспомощности все чаще погружаясь в небытие.

Смутно помнился мужчина, взваливший ее на плечи и тянувший куда-то вверх. Потом был ветер и жесткое приземление на полу стальной птицы, парящей в небе. В полете Кира открыла глаза словно для того, чтобы стать свидетельницей убийства. Тот, кто доставил ее в кабину, перебросился с пилотом парой слов. О чем они говорили, девушка не слышала – мешал шум винтов. Зато она отлично видела, как мужчина поднялся, подошел к пилоту и некоторое время стоял, облокотившись на спинку кресла. В его руке что-то блеснуло и в тот же миг человек, управлявший вертолетом, стал валиться набок, но был подхвачен и почти бережно уложен на пол. Мужчина, чем-то неуловимо напоминающий Дикаря – может, короткой светлой шевелюрой или прищуром серых глаз – перехватил штурвал и занял пустующее место. Вертолет потянуло вправо… и в памяти Киры обозначился провал.

Без сознания она пробыла довольно долго. Пришла в себя уже здесь, с ошейником на горле. Ее привела в себя боль, свившая гнездо внизу живота. Стоило девушке очнуться, как та подняла голову и запустила острые когти во внутренности. Потом боль отступила, словно ей тоже требовалось время, чтобы набраться сил перед новым приступом.

Киру опять повело. Когда она открыла глаза в очередной раз, с трудом переживая приступ удушья – ошейник немилосердно жег горло – напротив нее на стуле с железными ножками сидел мужчина. Хмурый, небритый. На сей раз он ничем не напоминал Дикаря. Кира даже удивилась – как она могла сравнивать двух таких непохожих мужчин? Из открытой двери, обозначив на полу прямоугольник, шел неяркий дневной свет. В пыльном облаке кружилась мошкара.

– Ты абсолютно не в его вкусе, – сказал мужчина, как будто ответил на только что заданный вопрос. Голос его был под стать его внешности – жесткий, лишенный эмоциональной окраски.

Кира промолчала. Гремя цепью, она устроилась на матрасе у стены.

– Я скорее бы поверил, если бы Рамзес стал подбивать клинья к Адели. Девчонка что надо. И блондинка, как он любит. И грудь, и попка. А ты? Что Рамзес в тебе нашел?

Кира не знала, что должен был найти в ней неизвестный Рамзес, особенно в сравнении с некой Аделью, судя по всему, девушкой пышной во всех отношениях. Ответить ей было нечего, поэтому она промолчала.

– Но чем-то, видать, ты его зацепила. А, шалава малолетняя?

Хмурый человек подмигнул ей. И от гримасы, внезапной судорогой стянувшей его правую щеку, Киру бросило в дрожь. Мужчина поднялся и подошел ближе, по дороге пренебрежительно смерив девушку с ног до головы. И под этим взглядом пленница показалась себе маленькой и жалкой.

– Докатился, Рамзес, – сквозь зубы процедил высокий. – До серых мышек дотрахался. Выбор в этом гребанном городе, конечно, невелик. Хотя… Что касается меня, то на такую, как ты, у меня был не встал даже с голодухи.

– Спаси и сохрани, – вырвалось у Киры.

– Ты что-то сказала? – тихо спросил он и двинулся вперед. И столько плохо сдерживаемой ярости обозначилось в этом движении, что девушка сочла за благо придержать язык за зубами. Уж больно брутально смотрелись берцы, застывшие в паре шагов от ее лица.

– Запищала мышка, – сказал человек.

Ему надоело разглядывать сжавшееся в комок тело пленницы. Он повернулся и пошел назад. Но садиться не стал – замер рядом, облокотившись на спинку стула.

– У него всегда были проблемы. С детства он считал себя суперкрутым мачо. Да ладно бы так, – мужчина разговаривал сам с собой, не глядя в сторону Киры. – Но он счел себя еще и жутко умным, способным просчитать все на три хода вперед. А на самом деле кто такой Рамзес? Далеко не такой крутой и полный дурак, которого так легко обвести вокруг пальца… Но удачливый, сука!

Мужчина поднял стул за спинку и в сердцах опустил на пол. Железные ножки со скрежетом проехались по бетону.

– Сколько раз… Черт, сколько раз я соглашался участвовать в его авантюрах только с одной целью – чтобы, в конце концов, он отгреб по полной! И что? Он каждый раз выходил победителем. Радостный, уверенный в том, что у него в кармане весь мир! Упрямец… Даже смерти он сумел сказать «нет»! Как?

Взбешенным зверем человек заметался по ограниченному четырьмя стенами пространству и остановился прямо перед Кирой.

– Как? Скажи мне! Как он умудрился выжить после двух выстрелов в упор? И не просто выбраться из воды с единственной целью сдохнуть на берегу, а остаться в живых! Оклематься в рекордные сроки, – его рассеянный взгляд сконцентрировался на Кире, – да и еще и бабу подцепить!

Человек опустился на корточки и попытался поймать ускользающий взгляд девушки.

– Откуда ты взялась, грязная сучка? – Он помолчал, покатав в голове какую-то мысль. – Или, может, я должен благодарить судьбу за такой подарок? В противном случае, мне предстояло бы провести полжизни, играя с Рамзесом в прятки, шатаясь по этим вонючим трущобам. К чему оставлять мину замедленного действия за спиной, верно? Рамзес упертый.

Взгляд небритого мужчины опять стал отрешенным. Он снова потерял из поля зрения скрючившуюся у стены девушку. Продолжая говорить, он поднялся, чтобы снова по диагонали пересечь убогую комнату.

– Держался хорошо. На редкость. Узнал меня сразу, но сделал вид, что мы незнакомы. Я ожидал, что он начнет пороть правду-матку. Конечно, ему никто бы не поверил, но… Как вариант? Утопающий хватается за соломинку. А Рамзес?.. Он всегда был крепким на излом. Бабы, секс, – вся эта чепуха была для него вторичкой. Дружбу – вот что он ценил превыше всего. На ней и попался… Стоп.

Человек замер посреди комнаты.

– Возможно, он до последнего не мог поверить в подставу и решил, что я здесь, чтобы освободить его? Поэтому и виду не подал?

Молчание длилось некоторое время. Слышно было, как течет вода.

– Нет, – сам себе ответил высокий, – это смешно. Он дурак, но не идиот. На редкость удачливый дурак. Сначала я ждал, когда он обломается. Не потому, что завидовал – какого черта? Тем более, мне самому перепадало – тогда, на границе, едва богу душу не отдал. Этими своими гребанными «авось», он портил стройную систему расчетов, по которым я строил жизнь. Я терпеливо ждал, когда же сорвется. И в один прекрасный день, когда он исчез больше чем на год, я был уверен – наконец-то! Наконец-то он отбросил коньки. Но этот гад явился ко мне – здоровый и радостный…

Мужчина продолжительно вздохнул.

– Не передать, чего было больше в том чувстве, которое я испытал при встрече. Досады – от того, что я просчитался, – это да. Но и радости. От чего? От того, что эксперимент продолжался и все свершится на моих глазах. Не пойму только, почему такая простая мысль, как кинуть всех не пришла в его голову? Что такое эта гребанная дружба?.. Только не надо высокопарных слов – вот из них-то она и состоит. А на деле? Возможность напиться с кем-то до усрачки, жалуясь при этом на жизнь? Или занять у кого-то бабла до получки? Хрень собачья эта дружба. Один с деньгами? Да весь мир мой. И как я его захочу, так и сделаю… Откуда ты взялась?

Человек снова оказался рядом. На этот раз он не стал церемониться – вздернул ее за шкирку и поставил на ноги, прислонив как куклу к стене. Девушка поежилась от холода, сдавившего шею.

– Ты зацепила его. – Он внимательно разглядывал лицо Киры, словно у нее по щекам ползал огромный черный таракан. – Хотел бы я знать, чем ты пробила его железное сердце? Надо знать Рамзеса. С каким упорством, с каким чувством он тебя защищал. Связанный, избитый… Он пытался вырвать тебя из рук парней. Таким я не видел его никогда. Эти слова, взгляды… Черт. Что случилось за ту неделю, пока мы не виделись?

Кира устало вздохнула и посмотрела на мужчину снизу вверх. Ноги у нее подкосились и она попыталась опуститься на матрас. Но не тут-то было.

– Стоять, – негромко приказал человек и вздернул ее снова. – Сядешь, когда я скажу. В конце концов, если ты так дорога Рамзесу, сгодишься и без глаза. Или без уха. Чего молчишь?

На лице небритого мужчины не дрогнул ни единый мускул, и почему-то Кира сразу оценила реальность угрозы.

– Что тебе от меня надо? – тихо спросила она.

– Мне надо, чтобы ты сидела тихо. Теперь ты приманка. В мышеловке. Я не знаю, как получилось, что Рамзес запал на такую, – он добавил непечатное слово, – как ты. Любовью – как ты наверняка решила, здесь не пахнет. Вполне возможно, у него открылась новая, неизвестная мне грань. Позаботиться о сирых и убогих… А может, я все это придумал. Когда имеешь дело с Рамзесом, ни в чем нельзя быть уверенным. Но, согласись, не мог же я оставить ему такой подарочек вроде малолетней шмары, которую отымели во все дыры? – Взгляд мужчины стал еще холоднее, рука, которой он держал Киру за шею, сжалась. – Тем более что у меня для него припасен другой подарочек. Пуля между глаз.

– Я не знаю, кто такой Рамзес, – устало сказала Кира. – Но я точно знаю человека, по которому плачет пуля. Это ты.

– По мне много кто плачет. И пули, и девки. Кстати, не такие задрипанные, как ты.

– Вот и иди к ним. Чего ж ты ко мне привязался?

– Пасть захлопни. Сукам слова не давали.

Человек оставил Киру в покое, отодвинулся и внимательно посмотрел куда-то мимо нее. Как будто голова у нее вдруг оказалась стеклянной и позволяла без труда рассмотреть все, что находилось позади.

– А знаешь, – задумчиво сказал он, – мне пули на тебя жаль. Ты сдохнешь здесь. От голода и жажды. А пока ты будешь заживо гнить на этом вонючем матрасе, я буду тебя навещать. Мне будет интересно видеть, как ты наступишь себе на горло и станешь умолять меня о глотке воды. И этот прекрасный день не за горами – как тебе кажется. Он рядом. И речь идет о часах.

– Слушай, – Кира вымученно вздохнула, – если у тебя все, оставь меня в покое, а?

– Бестолковая, глупая девочка. Которая возомнила, что у Рамзеса есть сердце. Он подотрется тобой, как подтерся сотней таких вот разовых дурочек… Я оставлю тебя в покое. До самой твоей смерти.

– Вот и договорились.

Мужчина прищурился, разглядывая ее в упор.

– И бить тебя не стану. Несмотря на то, что ты заслужила. Убью еще раньше времени – удовольствие не то.

– Вот за это спасибо.

– Ну-ну. – Некоторое время человек молчал. – Героиню из себя строишь? Посмотрим, что ты запоешь через пару дней.

Кира не ответила. Она уставилась в одну точку – где то между миской с бурдой и бутылкой, понимая, что вряд ли увидит все это еще раз.

Мужчина развернулся и пошел к двери, походя поддав миску ногой. Серо-коричневое варево расплескалось, застыв у стены грязными лужами. В дальний угол полетела и бутылка с водой. И в тот же самый миг, когда ничего уже нельзя было изменить, Кира почувствовала острый приступ жажды. Она без сил сползла на матрас. О человеке, посадившем ее на цепь, она забыла сразу после того, как за ним закрылась дверь.

Сердце тоскливо ныло. Судя по всему Дикарю, которого хмурый человек почему-то называл Рамзесом, грозила смертельная опасность. И она – та, которая должна была быть опорой и поддержкой – ничем не могла помочь любимому! Страх сжал виски, запуская иглы в мозг. Этот свирепый зверь нацелился убить единственное по-настоящему дорогое существо, смысл ее жизни, а она будет отсиживаться здесь, наматывая сопли на кулак! Беспомощность, от которой хотелось выть, буквально подбросила девушку вперед. Она рванулась вперед, на весь предел, отпущенный цепью, не удержалась на ногах и упала на колени, больно ударившись о бетон.

– Как я могу ему помочь? – шептала Кира, прижимая руки к глазам, из которых потоком хлынули слезы. – Че, скажи мне!

Темнота молчала. Внимая словам девушки, где-то внизу, под бетоном, по-прежнему безразлично журчала вода.

6

«Железная дева» – казнь, получившая широкое применение во время инквизиции. Прообразом полого футляра, усеянного на внутренней поверхности огромными гвоздями, послужило изобретение спартанского тирана Набиса. Неугодного ему человека закрывали внутри, и он умирал, истекая кровью. Самого изобретателя ждала бесславная кончина – во время военных действий он потерпел поражение и обратился к союзникам с призывом о помощи. Те не замедлили явиться. Однако вместо помощи «подмога» предательски убила Набиса.

– Ты куда-то собрался, Цезарский?

Егерь споткнулся и застыл на месте, словно перед ним разверзлась бездна. Менее всего он ожидал, что его остановят сейчас, за полчаса до свободы.

В сыром туннеле, засиженном летучими мышами, в полнакала горели лампочки аварийного освещения. Оно и понятно – кому здесь ходить, в катакомбах, далеко от рабочего блока? Именно в конце перехода, у стока в подземное озеро ждал своего часа акваланг. Круговорот последних событий, закруживших Егеря после того, как сигнал к отходу был получен, вынес его не на безопасный пологий берег, как планировалось, а на отвесные скалы.

– Руки в гору, Цезарский. И это… поворачивайся медленно, без глупостей.

Егерь узнал голос. Ситный – парень недалекий, упертый до мозга костей. И хуже всего, воспринимающий указания начальства как законы природы, против которых не попрешь.

Нервы, натянутые до предела, подогретые всплеском адреналина, звенели. Беспрекословно задрав руки над головой, Егерь повернулся к парню лицом. То, что его – человека, считавшего себя профи – застал врасплох тупой охранник, вызвало чувство досады, как пуля, в упор поразившее сердце.

– Это ты не делай глупостей, Ситный, – бросил Егерь, борясь с острым приступом недовольства собой.

Парень прищурил и без того маленькие глазки, насмешливо оглядывая лабораторного червя с ног до головы. Пистолет, нацеленный Егерю в живот, слегка повело в сторону.

– Побереги свои ценные указания для крыс, с которыми тебя запрут в камере, – ухмыльнулся охранник.

– С чего бы это?

– Сам знаешь. Давно за тобой слежу. Какого черта ты забыл здесь? Может, объяснишь?

– На этот вопрос я отвечу начальству. Тем более что профессор в курсе.

Что-то неуловимо дрогнуло в глазах Ситного, слегка приглушив насмешливое выражение.

– Разберемся. Только для начала расскажешь все Грозному. А он умеет спрашивать, сам знаешь. – Воспоминание о недавних пытках, которым подвергся очередной беглец с острова, вернуло парню уверенность в своей правоте.

– Я-то знаю. И еще я знаю, как он после этого разберется с тобой. Чтобы впредь не отрывал его от дел по пустякам.

– Вот ему все и расскажешь, – набычился парень. – Только придется лишиться пары ногтей на руках. Для начала.

– Посмотрим, чего потом лишишься ты, – жестко усмехнулся Егерь.

– Хватит трындеть. Двигай ко мне, только медленно. И лицом к стене. Покажешь, что завалялось у тебя в карманах, умник.

Без разговоров Егерь двинулся навстречу противнику, не сводя с того глаз.

Сигнал получен. А это означало, что штурм начнется на рассвете. И когда люди Шейха ворвутся в бункер, убивая все, что движется, от десятков таких Ситных останется лишь мокрое место. Хуже всего, что Егеря – если не повезет – ожидает та же участь. Исходя из плана операции, в живых не останется никого. Профессора также ждала смерть. В своих донесениях Егерь дал ему нелестную характеристику как одержимому человеку, заставить которого работать на Шейха – задача невыполнимая. Даже под страхом смерти. Конечно, представитель Востока мог внести коррективы и начать игру по собственным правилам, но… Хаммер подстраховался. Про Дамоклов меч в виде взрыва, который разнесет остров к чертям собачьим вслучае невыполнения Шейхом обязательств, забывать нельзя. Егерь был уверен, что тот рисковать не станет. Данных, что имелись в засекреченных файлах, хватит на то, чтобы научиться управлять «торпедой». А досконально разобраться в принципе действия… Не получилось и у профессора – безусловно человека гениального.

Чтобы не попасть под раздачу, следовало убираться с острова. И досадное препятствие к свободе и жизни стояло сейчас прямо по курсу, отсвечивая насмешливым блеском в тупых глазах.

– Давай, только побыстрее обыскивай, – нахмурился Егерь, приближаясь к парню. – И веди к Грозному.

– Успеем. Куда торопиться? – Ситный повел стволом в сторону. – Лицом к стене и ноги шире.

– Хорошо-хорошо. Кто спорит?

Егерь медленно подходил к тому, кто через пару часов наверняка будет валяться с простреленной башкой. Заслуженный авторитет лабораторной крысы сыграл ему на руку. Ситный подпустил его совсем близко и был тут же наказан за оплошность. Уйдя с линии огня, Егерь рванул к парню, перехватив левой рукой направленное на него оружие. Блокируя на спусковом крючке указательный палец охранника, второй рукой загнул пистолет вниз. Направленный в тело парня ствол буквально выломало из рук. Егерь не дал противнику опомниться. Туго соображающий Ситный хлопал глазами, в то время как отброшенный сильным ударом ноги в живот, он уже летел по коридору. Проехавшись спиной по скользким камням, он попытался вскочить, но не тут-то было. Сжимая в руках нож, вытянутый из-за пояса, Егерь подскочил к поверженному противнику и с размаху полоснул того лезвием по горлу.

Парень умер быстро, захлебываясь кровью, хлынувшей изо рта. Перед смертью он не отрывал от убийцы взгляда, наполненного – как вдруг почудилось Егерю – каким-то досадным недоумением. Беглец не стал дожидаться, пока смерть сотрет всякое выражение с лица охранника. Наращивая темп, Егерь бросился бежать по коридору. Спустя пять минут, он вихрем ворвался в пещеру и опустился на колени, шаря рукой в пустоте под завалом.

Неизвестно, что поразило его раньше – то, что акваланг не нашелся там, где был оставлен, или насмешливый голос, прозвучавший гулко под сводами пещеры.

– Что-то потерял, Цезарский?

* * *

В каменном мешке как в гробу – чувства обостряются до предела. Егерю было с чем сравнивать, имелся в его биографии и такой факт.

Молодость – такая штука, где каждый час, проведенный без открытий, равнялся вычеркнутому из жизни. Спалось мало. И в этом был свой кайф – просыпаться слегка уставшим и первую половину дня переживать то, что случилось накануне. Курительные смеси, вещества всех мастей… Шлагбаум, за которым лежат новые грани. А на посту перед входом стоит бдительный охранник. Ушлый, пресыщенный, с выражением постоянного недовольства. Он допускает к горизонту только настоящий таран, срывающий все преграды.

Путь к себе долог. Порой ты открываешь в себе незнакомые стороны и без допинга, просто попадая в критические ситуации, имеющие привкус крови. Но чаще, уходя на глубину, ты перехватываешь ртом загубник акваланга, вместо кислорода несущий в твой организм вещества со смертельными названиями. «Желтая доза», «Черный Белый», «Великий немой».

А потом оказывается, что срок использования пропуска закончился. Ощущения повторяются, и вдруг получается, что ты везде уже был. Тебя не радует состояние возбуждения, когда все, что ты творил, казалось тебе гениальным. И чувство отрешенности от собственного тела – разве в нем не звучат отчетливые, набившие оскомину ноты?

И тогда наступает новый этап. Тот, в котором выход за кордон оплачивается одной монетой – твоей жизнью. Начались смертельные эксперименты. И добровольное погребение стало одним из них. Отличительной чертой молодого Егеря была безбашенность, поэтому он выбрал два часа. Он знал, что деревянный ящик снабжен системой вентиляции, он примерно представлял, что его ждет. Но…

Чувство, с которым тело воспринимало стук молотка, вколачивающего гвозди в крышку гроба, не поддается сравнению. Каждым нервом, на клеточном уровне Егерь ощущал землю, градом сыпавшуюся на доски. Сверху надвинулась тишина и потекло Время. Он хоронил себя заживо, мысленно забытый всеми, и снова возрождал, цепляясь за стук сердца – альфа и омегу существующей вселенной. Снова умирал и снова воскресал. В его жилы вливалась жажда жизни и липким страхом смерти выходила через поры.

Вдруг оказалось, что все его чувства, включая и шестое, непознанное, взялись существовать отдельно. Егерь слышал шум ветра, шелест листвы и голоса людей, сгрудившихся у его могилы. А потом наступила нирвана. То ли он вышел из собственного тела, слившись разумом с землей, небом, звездами. То ли наоборот – космос окунулся в него, растворившись в кровеносных сосудах. Внезапно потерялся смысл таких священных понятий как жизнь и смерть. Все слова и мысли стали бумажными, обманчивыми и вызывающими недовольство, как царапающий слух скрип коньков по замерзшей поверхности озера, под которой скрывалась настоящая трепетная глубина.

Егерь был почти несчастен, когда его откопали. Однако повторить эксперимент не решился бы никогда.

Нечто подобное Егерь испытывал и сейчас. Лежа на продавленной кровати в полной темноте, он слышал больше, чем крысиная возня по углам. Стены имеют уши. Настало время по-новому взглянуть на привычную фразу. Похоже, органы слуха преодолели бетонную преграду и оказались способны воспринимать то, что творилось снаружи. Или скорее наоборот – информация поступала в его голову извне. Отчего-то показалось, что операция уже началась. Что люди Шейха начали зачистку. Чудились автоматные очереди, взрывы, крики. Как скоро доберутся до пленника? Его жизнь, подвешенная на тонкой веревке, готовилась оборваться в любой момент. Шейх дотошен. Боевики обыщут бункер, засунув нос в укромные места. Ближневосточному гостю нужен чистый полигон, пусть даже залитый реками крови – и он его получит.

Так думал Егерь и поэтому, услышав скрип ключа в замочной скважине, мысленно попрощался с жизнью. Он сел на кровати, уговаривая себя с честью встретить конец. Ничего не помогало – его трясло от страха, сердце как угорелое металось в груди, с болезненной оттяжкой задевая ребра. Удерживая стук зубов, Егерь пообещал себе быструю кончину, но легче не стало.

Дверь распахнулась, впустив кроме света шорох, быстрый говорок. Загораживая собой выход, на пороге возник охранник. Кажется, его звали Серый. Он стоял, подняв руки над головой. Из разбитой губы капала кровь.

– Смотри-ка, не обманул.

Раздался знакомый голос и на лице охранника расцвел огромный красный цветок. Он рухнул на колени, открывая Егерю того, кто скрывался за спиной. Прямо на затворника, опустив ствол, смотрел Рамзес. Как всегда хмурый, недовольный. Это было настолько неожиданно, что Егерь лишился дара речи.

– Почему не ушел, пока была возможность? – хрипло спросил Рамзес.

– Так, Рамзес… – развел руками Егерь, быстро поднимаясь с кровати, – чего тут объяснять? Не дали.

– Хрен с тобой. Может, и к лучшему. Поможешь. Давай за мной.

– Планы изменились? – не удержался Егерь. – Объясни лучше – ты здесь за каким чертом? Почему не поставили меня в известность?

Но Рамзес его не слушал.

– Потом, – коротко бросил он и нырнул в пронизанное оранжевым светом долгое пространство коридора.

Ощущая эйфорию, словно с его шеи сорвали туго затянутую петлю уже после того, как выбили табурет под ногами, Егерь перепрыгнул через труп и устремился следом за киллером.

Бывший пост охраны, в который они попали сразу после поворота, представлял собой полотно кисти безумного сюрреалиста. Все случилось недавно. Лужи крови только затянула матовая пленка. На стене, выкрашенной в желтый цвет, казалось, висел осьминог. Из овального брюха, ощетинившегося обломками костей, ползли вниз тонкие темные щупальца. Положив голову на стол, сидел человек. Пятно жирно блестевшей крови, натекшей под его щекой, казалось глянцевой салфеткой. У стены, упершись коленями в грудь, словно силясь подняться из последних сил, сидел еще один охранник. Над его головой тянулась прерывистая дорожка. Оранжевый свет, заливавший трупы и вспыхивающий огнями на битом стекле, только усиливал впечатление нереальности. Судя по всему, охранников застали врасплох. Ничем другим нельзя было объяснить тот факт, что оружие лежало отдельно от тел.

Остро пахло кровью и мочой. Егерь не рискнул бы назвать увиденное бойней. На закланье ведут испуганных животных, а отъявленные головорезы Грифона на агнцев не походили. Они лежали кто где, тихие, безучастные к происходящему.

На бегу бывший пленник подхватил автомат и на душе сразу стало спокойней.

Они поднялись по лестнице. Егерь сделал попытку догнать профессионального киллера, но тот оставался недостижим. Он двигался бесшумно и максимально быстро. Егерь удвоил темп – вопросы, вертевшиеся у него на языке, просились наружу. Каким образом возник здесь Рамзес? И главное, зачем? Чтобы спасти того, кто не успел вовремя смотаться? Бред. Егерь бы скорее поверил, если бы им пожертвовали без зазрения совести. В любом случае нечаянного спасителя следовало предупредить о том, что аквалангов нет. Следовательно, прежний сценарий отхода невозможен.

Однако все предположения Егеря рассыпались в прах, стоило им оказаться у развилки, левое крыло которой вело к единственно возможному тайному выходу из бункера. Потому что Рамзес повернул направо.

И тогда Егерь не выдержал.

– Рамзес! – окликнул он боевика. – Ты куда?

– Тихо. – Тот остановился так внезапно, что Егерь едва не ткнулся ему в спину.

– Ты можешь толком мне объяснить, что происходит? – прошипел недавний узник.

– Кое-что изменилось.

– Что?

– Штурм откладывается. Нужен профессор.

– Все-таки решили сделать так, как я и предлагал вначале? Ну, теперь это невозможно.

– Почему?

– Это после того, как ты отфестивалил пост охраны энергоблока? В центре уже в курсе. Через минуту мы вообще рискуем с ними столкнуться нос к носу. Нет, брат, у нас с тобой последний шанс – воспользоваться прежним вариантом отхода. Только хотел бы уточнить один вопрос. Дело в том, что у меня акваланга…

– Нет больше центрального поста наблюдения, – перебил его Рамзес. – Я с него начал.

Егерь взял незначительную паузу, чтобы переварить услышанное.

– Молоток, – уважительно сказал он. – Так на хрена тогда штурм? Если ты один всех отработал.

– Нужен профессор.

– Я понял. А пост охраны лаборатории ты тоже пустил в расход?

– До них я еще не добрался.

– Рамзес, там человек десять…

– Я помню. Только думаю, их меньше. Двоих-троих послали в центр убедиться, что все в порядке после обрыва связи. Для перестраховки. Ты же докладывал, что такое бывает.

– Все равно. Семь, восемь…

– Разберусь. Хорошо, что ты не ушел. Сначала думал, что выведу профессора окольным путем, но теперь планы поменялись. Держи. – Рамзес расстегнул сумку на бедре и в Егеря полетел противогаз. – Поступим по-другому. Как только я дам сигнал, беги в северный блок, поднимай профессора и веди его в лабораторию. Ждите там меня. Код на блокировку тот же?

– Вчера не меняли.

Рамзес кивнул.

– В любом случае профессор в курсе. Наплети ему что-нибудь про штурм…

– Уж найду что сказать. Одно непонятно – почему ждать тебя в лаборатории, а не сразу внизу? Там, вроде, охраны не было.

– Вроде – нехорошее слово. Хуже его только авось. Кто знает, что будет через полчаса? Я буду с вами. Проведу.

– И как ты планируешь вывести профессора? – хмыкнул Егерь. – Тоже с аквалангом?

– Если все будет так, как запланировали, этого не понадобится.

– Обнадежил, слов нет. Может, пояснишь вкратце?

– Теряем время, Егерь. Еще час и в бункер, в худшем случае, подтянутся люди Грифона. Помни, по моей команде.

Егерь открыл было рот для уточнения непонятных моментов, но на него, предупреждая слова, уже пялились окулярами стекла противогаза. Глядя на то, как решительно устремился киллер вверх по лестнице, бывший пленник впервые подумал о том, что у них может получиться.

Во-первых, со стороны энергоблока нападения не ждали. Бункер считался изолированным и вход, тщательно охраняемый, имелся лишь наверху. Подступы к острову люди Грифона берегли как зеницу ока. Считалось, что никакого второго выхода, ведущего к затопленному уровню бункера нет. Единственный обладатель бесценной информации – Егерь держал полученные сведения при себе. Как ни фантастично, но план хода, ведущего к скрытому под водой разлому в железобетонном блоке бункера, обнаружился случайно. И не в файлах, как следовало ожидать. Два с половиной года назад по заданию Иосифа Павловича Егерь разбирал кучу пыльной макулатуры в одном из заброшенных помещений. В предназначенной для сожжения бумаге и нашелся весьма любопытный документ. И тому, что он отыскался, а не был брошен в огонь равнодушной рукой, помощник профессора был обязан своей любви ко всякого рода чертежам. Догадку блестяще подтвердил почти сразу Рамзес – дайвер уникальный, равных которому нет и быть не может. По крайней мере, Егерь таковых не знал. В то же время и поменялся изначальный план, по которому требовалось сдать Шейху засланного в бандитские круги казачка, дабы вывести из-под удара. Вот этот-то нюанс и явился камнем преткновения, неизменно вызывавшим неприятие у хитроумного Хаммера. Он считал, что такую козырную карту как человека, владеющего секретами использования «подземной торпеды», следовало держать в рукаве, а не разменивать на что попало. Потом всплыл чертеж и, надо думать, открытые обстоятельства удовлетворили Хаммера. Иначе, в связи с чем в намеченную операцию понадобилось вносить коррективы?

И второе. Наблюдая за тем, как уверенно набирает Рамзес код на герметичной двери, Егерь опять подумал о том, что все будет хорошо. Конечно, он прокололся ночью как последний лох. Окрыленный мыслью о скором освобождении он расслабился и не заметил слежки. А если пораскинуть мозгами, то вырисовывалась следующая картина: его пасли давно. Втихую, не рискуя лишний раз выдавать начальству непроверенные сведения. И Грозный, поймавший беглеца на месте преступления, да еще с такой неопровержимой уликой как акваланг, непременно доложил сей факт руководству. Начальник охраны Дюгарь – мужик не глупый и способный уразуметь идею о наличии тайного выхода. Однако времени на то, чтобы принять новую инфу и скомандовать «фас» следопытам-дайверам, явно недостаточно. Возможно, такое распоряжение и последовало бы утром. Но сейчас глубокая ночь.

«Мы действуем на опережение», – подумал Егерь перед тем, как дверь распахнулась.

Рамзес дал ему отмашку на задержку и исчез. Мгновенно натянув противогаз, Егерь мысленно отсчитал до десяти и скользнул следом.

Просторный долгий холл вливался в небольшой зал, разделенный на секторы. Неяркий свет вычленял пару столов, бликовал на стеклах, громоздившихся у стен стеллажей. Из-за угла, у которого замер Рамзес, доносились мужские голоса.

– …говорю: будешь дерзить, я тебе руку сломаю, – сипло говорил кто-то.

– Да погоди ты, Бука. Проверь, кто пришел. Серый, ты?

– Да понятно. Кто ж еще?

– Говорил ему, мониторы не работают.

– А я предупреждал, много их развелось на нижнем уровне – этих крыс…

– Что с него возьмешь, с придурка… Ты, что ли, Серый? Не заставляй меня вставать, – сказали уже громче и проникновенней.

И ответ последовал незамедлительно. Только не тот, которого ждали. В зал одна за другой полетели две гранаты. Последовала ослепительная вспышка, потом рвануло так оглушительно, что у Егеря, готового ко всему, заложило уши. Когда слух вернулся, до него долетела какофония из звуков: надрывный кашель, приглушенные крики и поток трехэтажного мата. Вклинивался в нестройный гул перестук автоматных очередей. Из-за поворота, прижимая руки к лицу, утробно воя, вывалился один из бойцов Грифона. Егерь вскинул оружие, но опоздал. Склоненную спину охранника прошили пули. Парень споткнулся на бегу, крик захлебнулся, и мысли о слезоточивом газе, разъедавшем глаза, перестали его волновать.

Дождавшись паузы, Егерь осторожно выглянул из-за поворота, вознамерившись оказать спасителю посильную помощь. Слева на стуле с дырой в голове сидел Винипух. Его пальцы продолжали судорожно сжимать столешницу, сзади по выкрашенной в зеленый свет стене ползло вниз кровавое месиво. Он смотрел на Егеря глазами, полными слез. Рядом лицом вниз лежал человек, засыпанный битым стеклом. Сверху на него, пробитый пулей, одноглазо уставился монитор. Размеса нигде не было видно.

– Мать твою, найду суку! Мужики, дайте мне… – и одновременно одиночный крик погасила короткая автоматная очередь.

Егерь рухнул на пол скорее интуитивно, чем успев оценить опасность. И вовремя. Сумрак, прячущийся по углам, вытолкнул приземистую фигуру. Глаза черноволосого мужчины распухли, на лице блестела влага. Автомат в его руках дернулся, огрызаясь огнем. Свинцовый град веером накрыл стены. Ослепший стрелок что-то кричал, вклиниваясь между очередями, но до Егеря долетали лишь обрывки слов. Взорвались стекла на стеллажах, осыпая осколками трупы. Звонко всхлипнув, разлетелась лампочка, окатив пол стеклянными брызгами. В той стороне, где лежал Егерь, наступила темнота.

– Грозный, твою мать! Успокойся! Своих заденешь! – крикнул кто-то из глубины зала.

И тут же выстрелом на голос отозвался Рамзес, притаившийся справа, у стены.

– А-а-а… – Протяжный крик затих, накрытый еще одним прицельным выстрелом.

На звук выстрела повернулся по-прежнему ничего не видящий стрелок, от души поливавший матом, вперемешку с очередями, не только чужих, но и своих. Но на сей раз Рамзеса опередил Егерь. Он приподнялся и с положения лежа нажал на спусковой крючок. И тут же перекатился, уходя с линии огня.

Очереди прекратились. Задушено хрипел неудачливый стрелок, выронив оружие. В тот же миг откуда-то справа возник человек в противогазе, и Егерь вздохнул с облегчением. Рамзес махнул рукой, призывая следовать за собой и, не дожидаясь ответа, пошел вглубь зала. На ходу он вытащил из кобуры восемнадцатизарядный ГШ и выстрелил в человека, корчащегося от боли у выхода в коридор.

У развилки, одно крыло которой вело направо, Рамзес дождался Егеря и вскинул два пальца.

– Двое ушли, – приглушенно, через мембрану противогаза, донеслись до Егеря слова. Он хотел предложить свою помощь, но, предугадывая его слова, киллер отрицательно покачал головой и дал отмашку, приказывая двигаться в лабораторию.

– Как договорились. Ждите меня в красном секторе.

– Рамзес! – почти крикнул Егерь. – Там охрана! Как ты себе это представляешь?

– Пусть тебя это не волнует, – напоследок бросил Рамзес и исчез в темноте долгого перехода.

Егерь не стал медлить. Он торопливо набрал код на двери, ведущей в святая святых. Именно там, рядом со своим детищем, обитал профессор.

Выстрелы – последнее, что услышал Егерь перед тем, как закрывшаяся гермодверь отрезала его от заваленного трупами поста охраны…

Серое. Пол, стены, потолок. Шероховатый бетон подобно хладнокровному удаву душил любые звуки. Тишина влилась в уши, сжала виски. Под потолком на стене тускло светили лампы, забранные металлическими сетками. Аскетичная обстановка, такая и предполагалась в лаборатории, ведущей секретные разработки абсолютного оружия – бережный подход к огранке алмаза, выпавшего, судя по всему, из кармана иной цивилизации. А вот по оплошности или в качестве ящика Пандоры? Ответа на вопрос нет. Да и нуждался ли в нем тот же профессор, смысл жизни которого скрывался в весьма призрачной изоляции в красном секторе.

Готовый убить каждого, кто встретится на пути, Егерь решительно двигался вперед, заткнув противогаз за пояс. Оставалось рукой подать до цели. Как всегда, заключительный этап операции рвал жилы, выносил мозг. Но того стоил. При удачном стечении обстоятельств мог стать последним испытанием его грядущей спокойной жизни. И фантастическое появление спасителя говорило о том, что удача – продажная сучка-вамп – наконец поманила его в свою постель.

Озабоченный мыслями, он двигался быстро и думал о том, какую бы лапшу повесить на уши профессору, чтобы свести прелюдию к минимуму. И еще. Недоумение вызывал приказ Рамзеса ждать его в красном секторе. Что значило «пусть тебя не волнует охрана»? То, что от нее тоже остались рожки да ножки, или то, что Егерю под силу с ними справиться? Время начала штурма перенесли. Но насколько? Его могли отложить на день. А могли и на час. В таком случае с Шейхом могли договориться о том, что его люди не тронут тех, кто будет находиться в непосредственной близости от «торпеды». Логично? Куда уж более. До момента окончательных расчетов держать руку на пульсе, контролируя пресловутую «красную кнопку». Исходя из первоначального плана, предполагалось заминировать подходы к святая святых – как метод устрашения Шейха, если тому вздумается начать нечестную игру. Остался ли план в силе? Успел ли Рамзес…

Стоп. А при чем здесь Рамзес? Хаммер! Вот кто успел сделать все остальное! Егерь даже удивился тому, как поздно пришла в его голову простая мысль. В то время, как киллер орудовал в северном секторе, попутно освобождая вляпавшегося по самое небалуй внедренного агента, в южной зоне хозяйничал руководитель операции! Все стало на свои места и пошло так, как и было задумано. С одним нюансом. И этот нюанс сейчас осторожно открывал дверь, ведущую в хозяйственный блок.

Стойка охранников оказалась пуста. Не задерживаясь, Егерь двинулся было по коридору с тремя дверями. Насколько он помнил, за последней находилась крохотная спальня, где обитал Иосиф Павлович.

– Цезарский, – вдруг понеслось в спину, – ты… как здесь? С оружием?

Ранее того момента, как мозг осознал оплошность – следовало заглянуть за стойку, где, судя по всему, и отдыхал на стульях охранник – Егерь обернулся, одновременно нажимая на спусковой крючок. И за долю секунды, пока автомат молчал, успел покрыться холодным потом: «А что, если в магазине нет патронов?» Мысль не успела оформиться, задохнулась, придавленная в зародыше тремя пулями, прошившими тело незадачливого парня. Безобидный блондин Марик охнул, быстро отступая к стене. На его лице застыло выражение безграничного удивления, когда он скользил вниз, прижимая окровавленные руки к груди.

Егерь двинулся по коридору, не думая о том, что только что убил человека, который за три года не сделал ему ничего плохого. Более того, выручал гостинцами, доставляя их с Большой земли. И те редкие вечера, которые удавалось провести в тесной компании, доводя до хрустальной чистоты бутылку редкого в этих краях виски, существенно скрашивали одиночество. Да просто служили отдушиной, если называть вещи своими именами. Теперь белобрысый Марик лежал на полу – не человек, а всего лишь досадное препятствие на пути к цели.

Откуда взялся Зюзя – сын Грозного, смуглый парнишка, которого охранники использовали на побегушках – неизвестно. Егерь двигался по коридору, слыша звук своих шагов. И осторожный шорох, раздавшийся сзади, отнес к эху, сопровождавшему его движения. Слишком мал оказался промежуток, отделявший призвук от крика.

– Га-а-а-ад!!! – звонко заметалось между близкими стенами.

Егерь развернулся в тот момент, когда в спину ему уже неслись две выпущенные пули. Одна за другой. Возможно, этот быстрый поворот и спас ему жизнь. Первая пуля чиркнула стену в сантиметрах от его тела, вторая впилась в левое плечо. Завершая движение, Егерь выстрелил. Пули веером прошлись по стене за стойкой, полоснув мальчишку. На впалой груди, на серой толстовке, распахнутой на груди, расплылись два темных пятна. Зюзя открыл рот, словно старался выдавить из себя еще одно ругательство и не смог – смерть закрыла ему рот.

Егерь отступал, не рискуя поворачиваться к стойке охранников спиной. Боль резала плечо, добравшись до кости. Горячая волна обожгла руку. Мужчина обернулся лишь в последний момент, сразу нажав на кнопку переговорного устройства. Пока длилась тишина, в голове метались обрывки мыслей: «Сам виноват… сам». Потерял форму. Три года без всякой тренировки выбили его из седла. Обрюзг, отяжелел. К тому же гораздо больше физической подготовки его волновало умение владеть собой, своими чувствами, способность правильно расставлять жесты и улыбаться вовремя. Даже желание перевести дыхание он умудрялся держать под контролем. А ведь поначалу была мыслишка походить в тренажерку. Но сдохла та идея, задушенная доводами о том, как на это посмотрит охрана и не вызовет ли такое поведение подозрений? И что в итоге? Попался как кур во щи, застигнутый врасплох мальчишкой!

Дыхание вырывалось со свистом. Егерь мало что понимал от боли, когда дверь распахнулась и на пороге возник растрепанный седовласый профессор. Он стоял босой, в пижаме, и в глазах его разгорался ужас.

– Вадим… Что с тобой? Господи, да ты же ранен. Оружие? Что случилось? – отрывисто, хриплым после сна голосом заговорил он.

– Потом, профессор. – Егерь сморщился от боли, зажимая рукой рану. – Надо уходить. Бинт есть?

– Нет. Сейчас что-нибудь придумаю… Подожди, куда уходить? Зачем? Да что случилось, скажи, наконец!

– Некогда, профессор! – он почти сорвался на крик. – Уходить надо! Скоро здесь будут люди Шейха! Единственное наше спасение – успеть запереться в лаборатории! Тогда хоть будет возможность начать переговоры! Договоримся… Потянем время.

– Шейх. А Грифон?… – Иосиф Павлович закашлялся и следующий вопрос застрял у него в горле. – Да-да-да. Надо уходить. Я сейчас. Когда-нибудь это должно было случиться. Миром правит сила…

Худощавый старик метнулся в комнату и Егерь удивился скорости, с которой тот оторвал здоровенную полосу от простыни.

– Приложи к ране. – Он сунул раненому тряпицу, не отличающуюся стерильной чистотой. – Потом я тебя перевяжу. Но… Ты уверен, что нас не тронут? Хотя… что я говорю. Какой может быть выход? Король умер. Разве предложить свои услуги новому королю?

– Профессор…

– Да-да-да, я знаю. – У двери старик замялся, не решаясь перешагнуть через порог. – Мое детище. Знаешь, я без него жить не смогу. Это… как чудо, после которого все перестает быть важным. Даже жизнь.

– Профессор, я вас прошу.

Иосиф Павлович обернулся, стянул с вешалки затрапезный, выдавший виды махровый халат и натянул на костлявые плечи. Потом вдел босые ноги в растоптанные ботинки и опять замер на пороге.

– Я хочу, чтобы ты знал, Вадим, – настойчиво сказал он. – Я готов на все, лишь бы…

– Я знаю: лишь бы продолжать исследования.

Профессор вскинул на Егеря полный мольбы взгляд, ища понимания, и кивнул.

– Хочу, чтобы ты знал.

– Я в курсе.

– Это хорошо. Ты порядочный человек, Цезарский. Но порядочность не тот кит, на котором стоит человечество. Я замечал, что… тебе доставляет неудобства работа на Грифона. Ты умело скрывал свои чувства, но я видел.

– Правда? – повернувшийся было Егерь застыл.

– Я никому об этом не рассказывал. Ты честный человек. И хороший ученый… Я надеюсь, что нас оставят в живых… И позволят продолжать разработки.

«Я тоже надеюсь, что нас оставят в живых», – подумал раненый, шагая вперед. Повязка, которую он прижимал к ране, намокла. Рука, прижатая к груди, одеревенела. При каждом шаге жгучая боль, казалось, стреляла в самое сердце. Егерь слышал за спиной старческое шарканье. Ему не нужно было оборачиваться – перед глазами застыла картинка – взъерошенные седые волосы, согбенные плечи и одержимый блеск в выцветших, пронизанных кровеносными сосудами глазах. Слышалось нестройное бормотание профессора. Что-то о том, что действие даже самого социально незначительного существа может привести к изменениям вселенной. И еще о том, что сильный может позволить себе быть оптимистом, зато слабость дает силу уму.

Чем ближе подходили к красному сектору, тем серьезнее донимала Егеря мысль об охране. Что значит «пусть тебя это не волнует»? А если Рамзес имел в виду другое: то, что справится с бойцами сможет любой слабак? Рана жгла, лишая способности мыслить. Автомат, закинутый за спину, бил по боку. Что-то бормотал профессор, и Егерю вдруг захотелось, чтобы переход длился вечно – чтобы в уши вливалась тишина, прерываемая лишь старческим шарканьем, чтобы сверху тек неяркий свет и долгий коридор никогда бы не вывел туда, где жизнь будет зависеть от скорости принятия решений.

На подступах к посту охраны Егерь сбавил ход, дожидаясь, пока подойдет Иосиф Павлович.

– Ждите меня здесь, – отрывисто бросил раненый.

– Я понимаю, Вадим. Руководи. Теперь одна надежда – на тебя, – подавленно отозвался профессор. – И я надеюсь.

– Все будет нормально.

Ученый кивнул, кусая губы. Егерь прижал к груди раненую руку, перехватил удобнее автомат, заранее снимая с предохранителя.

– С богом, – напутствовал его профессор, и Егеря едва не развернуло от неуместности прозвучавших слов. Божественным и уникальным в красном секторе было только одно – резонансная станция, представляющая собой шар, вдавленный в толщу земли. Только «луч смерти» – господь Бог – несущий, разрушающий, щадящий и внимающий. Только он – тот самый исполнитель желаний. Нужно лишь знать, как попросить.

Егерь повернул, внимая звукам. В его руке дрожал ствол, ища прицелом мишень. Предбанник охранного центра хранил тишину и к появлению чужака отнесся равнодушно. У двери Егерь обратился в слух и подождал. Ни звука. И тогда он решительно толкнул створку, выставляя вперед автомат.

Уже через минуту он облегченно переводил дух, скользя взглядам по трупам, по стенам, залитым кровью, по оружию, отброшенному в сторону. Глаза Егеря наполнились слезами, но не жалость была причиной. Видимо, вентиляция в помещении оставляла желать лучшего, и газ не успел выветриться окончательно. Скорее всего, здесь постарался Хаммер. Рамзес – крутой мужик, но даже ему не под силу быть в нескольких местах одновременно.

– Господи, какие звери, – чуть позже сказал профессор, входя в комнату, уставленную мониторами.

Наученный горьким опытом Егерь, держащий под прицелом входы и выходы, дернул плечом. Даже его покоробила высшая степень цинизма, прозвучавшая в словах ученого. Тот пожалел бойцов Грифона, участвовавших ни в одной карательной операции, с легкостью отправлявших к праотцам и женщин, и детей на развалинах затонувшего города. Однако многочисленные смерти юнцов, пылью взлетавших к небесам на экспериментальном острове, не трогали железное сердце профессора. Оказывается, тех, кто лежал сейчас здесь – ученый относил к людям, в то время как все остальные являлись для него не более чем расходным материалом.

Короткий зуммер возвестил о том, что сигнализация снята и красный блок открыт.

– Вадим, – позвал профессор, но Егеря не нужно было подгонять.

Он торопливо вошел, обогнул Иосифа Павловича, закрывающего дверь, и двинулся по коридору до гермодвери. Потом набрал код и шагнул внутрь заветного сектора.

Реагируя на движение, зажегся свет. Красный сектор, в котором не было ничего красного, принимал присутствие человека, своего нынешнего хозяина. Что именно представлял собой круглый зал с прозрачными колонами, заполненными светящимся газом, не мог точно сказать никто. Егерю он представлялся инопланетным космическим кораблем, той самой пресловутой тарелкой, залетевшей в эти края сотни лет назад. Информации о том, как именно она была найдена, не сохранилось. За пару десятилетий до начала катаклизмов ее окружили бетонным шаром, со временем «проросшим» в землю многими метрами переходов, соединенных с подсобными помещениями. И вся эта осьминожья махина преследовала одну цель – докопаться до сердцевины, понять принцип действия и механизм управления шаром, лежащим под землей, на глубине пары десятков метров от лаборатории.

Копаясь в документах, Егерь сделал важное открытие, до которого дела не было никому. Ассимиляция с человеческим разумом стала происходить намного раньше, чем пятьдесят лет назад. Егерь склонен был датировать начало фундаментальных – даже не исследований, а скорее, преобразований инопланетной техники для человеческого разума – первой четвертью прошлого столетья. Другое дело, попытаться ответить на вопрос: как умудрилось человечество начать постигать основы компьютеризации, когда для многих и телефоны были диковиной? Ответа не было. Егерь принимал аксиому без доказательств. Для себя он выстраивал гипотезу, в которой теми загадочными первыми исследователями, вносившими коррективы, как раз и явились сами инопланетяне, преследовавшими свои интересы, также оставшиеся загадкой.

Грифона не интересовала история. Его волновали другие вопросы. Хотя… Вряд ли его беспокоило что-то в настоящее время. Штурм вот-вот начнется, а это значило, что наркобарон либо находится в плену, либо мертв. Ни радости, ни жалости по этому поводу Егерь не испытывал. И не до оценок ему было, честно говоря. Боль сокрушала мозг, вбивая здоровый гвоздь в плечевую кость. Едва не сорвавшись в крик, Егерь освободил руку и, как смог, сам перевязал рану. Профессора просить о помощи он не стал. Тот смотрел вокруг пустым взглядом, в котором таяла надежда на благополучный исход. Обессиленный, Егерь опустился рядом с встроенной в инопланетное творенье системой обогрева – вдоль стен тянулась батарея. Не будь ее, здесь бы царил запредельный холод. Как только тепло достигло костей, Егеря повело. Иосиф Павлович потеряно бродил среди пластиковых изгибов, вырастающих из пола, чтобы спустя метр плоской змеей нырнуть в него снова. Профессор нежно касался светящихся поверхностей, шептал что-то успокоительное, словно круглый зал был живым, внимающим словам организмом. Огибая столбы, ученый прижимался щекой к холодному стеклу. Его костлявые пальцы тронули черное тело монитора, призывно выбросившего вверх голограмму незаданных пока координат. Потом Иосиф Павлович добрался до стены. В красном секторе была подключена автономная система видеонаблюдения. На обычных мониторах застыла картинка пункта охраны, заваленного трупами. Шепот профессора успокаивал, а движения завораживали…

– Вадим! Очнись, Вадим!

Егерь пришел в себя, открыл глаза, пытаясь осознать, где он находится.

– Что случилось? – Сухие губы с трудом пропустили слова.

– Там человек стоит у входа. Я его не знаю.

– Разберемся, – закряхтел Егерь, с трудом поднимаясь.

– Может, это человек Шейха? Может, нам следует с ним начать переговоры? Чтобы остальные уже были в курсе?

Еще не дойдя до монитора, Егерь узнал Рамзеса. В люминесцентном освещении он казался выходцем с того света. Его взгляд, устремленный в глазок видеокамеры, отражал предельную сосредоточенность. Егерь с облегчением вздохнул. Удача на его стороне! Он потянулся к кодовому замку.

– Вадим, подожди! Ты уверен? – крикнул профессор, сорвавшись с места.

– Не волнуйтесь, Иосиф Павлович. Этот человек на нашей стороне, – сказал раненый, набирая цифровую комбинацию.

– Даже не знаю. Я тебе доверяю, конечно. Наша жизнь в твоих руках. Но… может, нам следовало бы начать разговор через переговорное устройство?

– Все под контролем. Я же сказал – это наш человек.

– Наш? Это… Человек Грифона? Или…

Егерь не слушал. Он набрал очередной код, впуская Рамзеса в лабораторию.

– Наконец-то, – выдохнул Егерь.

Вновь прибывший ничего не ответил. Он окинул равнодушным взглядом профессора, застывшего с немым вопросом, потом скользнул по автомату, небрежно лежащему на матовой поверхности изгиба, несколько задержался на окровавленной повязке Егеря.

– Ранен? – сухо поинтересовался он.

– Не повезло. Но ничего, справлюсь.

– Придется еще продержаться некоторое время.

– Куда я денусь, – криво усмехнулся раненый, боясь задать Рамзесу мучивший его вопрос. Что делать дальше?

– Вы знакомы? – встрял в разговор встревоженный профессор. – Раз Вадим вам доверяет, то… Молодой человек, опишите мне, пожалуйста, план дальнейших действий. Я не могу так долго находиться в неведении.

– Не волнуйтесь, Иосиф Павлович. Я все объясню, – сказал гость, обходя стол с оружием. Егерь двигался за ним, как привязанный. Рамзес зачем-то подошел к стене, коснулся рукой трубы, сводящей отопительную систему в почти замкнутый круг. – Тепло, – одобрительно констатировал он.

– Рамзес, – тихо сказал Егерь. – Что дальше?

– Покажи рану, – задушевно попросил Рамзес. – Я посмотрю.

И Егерь повелся. Со словами «плохо, наверное, задета кость» он протянул раненую руку. И не понял сначала, что произошло. Начавшая стихать боль разъяренной волчицей вгрызлась в его плечо. Запястье обожгла ледяная сталь. Егеря развернуло и стремительно бросило на пол.

– Вадим! Берегись! – запоздало завопил профессор.

Боль была такой жестокой, такой внезапной, что отправила Егеря в нокаут. Когда он пришел в себя, ему понадобилось время, чтобы принять то, что случилось: он сидел на полу, за раненую руку пристегнутый наручниками к батарее. У монитора с голограммой стоял профессор. Но не просто стоял – а практически висел воздухе, удерживаемый за горло железной рукой Рамзеса.

– Я не сделаю этого, – хрипел Иосиф Павлович, пытаясь вклинить костлявые пальцы между шеей и рукой киллера.

– Ты сделаешь то, что я тебе прикажу, – спокойно отозвался Рамзес. Он разжал руку и ученый коснулся ногами пола, с трудом удержав равновесие.

– Рамзес, – просипел Егерь. – Что ты делаешь? Как ты мог? Я…

– Заткнись, – коротко бросил тот через плечо. – Немного терпенья. Скоро все поймешь.

– Скоро? Освободи меня. Слышишь ты, черт, – раненый неосторожно дернул рукой и от боли помутилось в голове. – Освободи меня, – уже тише попросил он.

– Послушайте, молодой человек, – Иосиф Павлович говорил медленно, растирая горло. – Если не ошибаюсь, ваша кличка Рамзес?

– Все верно. А твоя кличка Профессор.

– Это, знаете ли, не кличка, это ученое звание. И заслуженное, смею вас уверить.

– Ты так считаешь? – прищурился Рамзес.

– Да я так считаю! И горжусь этим званием! Если для вас осталось хоть что-то святое, то…

Киллер перехватил профессора за вытянутую вперед руку с указующим перстом и как куль бросил в стоявшее рядом кресло на колесиках.

– Для меня много осталось святым, Профессор, – прошипел он. Уперев руки в подлокотники, он заглянул старику в глаза. – А для тебя? Что скрывает твоя жалкая душонка? – Киллер с силой ткнул профессора пальцем в грудь.

– Что… – тот задохнулся, сгибаясь в три погибели.

– Ты все понимаешь, ублюдок. Если бы у меня было время, я бы попробовал разобраться, осталось ли в тебе хоть что-то святое, то, за что можно отдать жизнь? Но мне ответ на этот вопрос неинтересен. Поэтому ты сделаешь то, что я сказал. Без разговоров.

– Уничтожить… луч смерти, – профессор говорил отрывисто, не в силах восстановить дыхание. – Ты не понимаешь, о чем просишь.

– Я не прошу. Я приказываю. И чтобы ускорить процесс, я буду отрезать тебе пальцы. Вот этим ножом. – Огромное, зазубренное лезвие возникло перед глазами старика. Тот откинул голову, стремясь держаться подальше от холодного блеска стали.

– Не понимаешь. – На небритых щеках, поросших седой щетиной, обозначились желваки.

– Еще как понимаю. От имени пусть жалкого, пусть больного, но незаслуженно обреченного тобой на смерть человечества…

– Не-не-не надо мне приписывать роль злодея!

– Ты еще хуже, ублюдок. И вдвойне противно, что ты не дурак. И способен был отдать себе отсчет в том, чем в конечном итоге может обернуться твоя игра со смертельной игрушкой. Игра, способная разнести нашу старушку-планету к чертям собачьим.

– Хватит! Я не хочу этого слышать!!

– В глаза мне смотри, гад! – Киллер вздернул голову профессора за подбородок. – Десять километров сегодня, а завтра? Тысяча? Две? И Шейх с его фанатичным желанием поставить мир на колени. И кто может поручиться, что в его башке не созреет идея перейти от слов к действию и хотя бы в качестве показательной акции не уничтожить Европу? Вкупе с Россией? А может, начнет он с Австралии? Чтобы Америка боялась? Что молчишь, говнюк?

– Я не-не…

– Правильно. Ты не. Все, что ты можешь, это блеять в ответ. И также бы блеял, наблюдая за тем, как умирают миллиарды – женщин, детей, не имея возможности даже бросить проклятье человеку, пустившему их в расход!.. И ты спрашиваешь, есть ли для меня хоть что-то святое?

Егерь не уследил за тем, что произошло. На кресле, поехавшем к стене, жутко взвыл профессор, прижимая к груди окровавленную руку.

– Через полтора часа здесь был бы Шейх, – спокойно продолжал киллер, вклиниваясь между всхлипами старика. – Но через час с лишним здесь все полетит в тартарары. И ваша гребанная лаборатория окажется погребенной под завалами. Но мне этого мало! Я хочу гарантий. Того, что впредь ни одна грязная рука не коснется красной кнопки, от которой зависит не только моя жизнь. Но и всех остальных. Тех, кто хочет жить. Они и знать не знают, что под их простое человеческое счастье такой… – он добавил непечатное слово, – как ты, уже подложил мину замедленного действия. Делай, что я говорю!

Киллер вздернул костистое тело профессора и швырнул к монитору.

– Задавай координаты. Вызываем огонь на себя. И радуйся, что я начал с твоих пальцев, а не с твоего глаза.

– Ты… ты не понимаешь, – слезы катились по небритым щекам старика. Он застыл у монитора, баюкая раненую руку. – Это чудо… Счастье… Подарок человечеству, прорыв туда, за грань… И я, своими руками…

– Значит, придется сказать «спасибо, не надо» инопланетным дяденькам. Человечество не готово принимать подарки, за которые придется расплачиваться миллионами жизней.

– Не понимаешь… Не способен понять…

– Не зли меня, Профессор.

– Жалкая роль… Уничтожить величайшее открытие…

– Жалкую роль ты взял на себя, когда решился работать на Грифона, четко понимая, что не на благо человечеству наркобарон затеял разработки. Один из тех сволочей, для которых мир стоит на деньгах. Он мертв. И что дальше? Ты как переходящее красное знамя теперь достанешься Шейху, мечтающему получить власть! Абсолютную власть.

– Я не могу… Без работы…

– Дворником, подойдет? Берусь устроить. К тому же в мои планы не входит лишать тебя жизни. Я дам тебе уйти. Живи, если сможешь.

– Пойми же! Исследования не закончены. Мы так до конца и непоняли, что заложено в основу резонансного оружия. Даже если мы зададим координаты направленного на себя взрыва, никто не сможет ответить, что произойдет. Вполне возможно, что случится та самая катастрофа, которая взорвет планету. Ты возьмешь на себя эту ответственность?

– Я думал над этим, – вздохнул Рамзес. – Моя цель оправдывает средства.

– Благими намерениями…

– И это верно. Могу только добавить – мое решение уничтожить оружие – во благо.

– Есть разница?

– Для меня – принципиальная, – жестко сказал киллер и насильно оторвал руку профессора от груди.

– Не надо, прошу, – слезы опять заструились из выцветших глаз.

– И я тебя тоже прошу. И миллиарды людей со мной тебя тоже просят. Делай, что я говорю.

– Изверг, злодей, садист, убивающий мое дитя…

– Хватит соплей. Будешь разыгрывать спектакли в аду. Его специально освободят для такого как ты. Ну!

Профессор рыдал, нажимая трясущимися пальцами на клавиши. Предельно простая, на голограмме выстроилась схема. И красная точка зажглась в самом сердце стального шара.

– Сволочь ты, сволочь, – давился слезами профессор, – мое дитя… убийца!

– Нажимай «ввод».

Старик истово мотал головой из стороны в сторону, не отрывая от киллера безумного взгляда.

– Нажимай, сука! И это будет единственным порядочным поступком за всю твою жалкую жизнь! Ну!!! – Рамзес взмахнул рукой, и профессор скорее инстинктивно, чем осознанно, задел пальцем клавиатуру, распознающую отпечатки пальцев.

Голограмма исчезла. В воздухе повисла цифра тридцать с двумя нулями.

Старик рухнул на пол, откинувшись спиной на выгнутую полосу святящегося пластика.

Отрешенный, Егерь следил за тем, как к нему приближается киллер.

– Ты писал, что теперь действие отменить нельзя. Надеюсь, ты не врал.

Прикованный к батарее не ответил.

– Пойдем, – мягко сказал Рамзес и наклонился к наручникам. Щелкнул замок, выпуская из стального пожатия раненую руку. – Я выведу тебя отсюда.

– Зачем, друг? – жалко вырвалось у Егеря.

– Удивляюсь я тебе. Ты ж всегда был правильным парнем. Помнишь то время, когда мы выводили штатских с острова, ловя спинами пули мародеров? А операции по зачистке от бандитов уцелевших прибрежных городов? Женщин, которых ты закрывал грудью? Детей, которых ты выносил на руках?.. Что с тобой случилось, брат?

– Со мной? Что случилось с тобой! С Хаммером! Ты сам говорил, помнишь? Что тебе для хорошей жизни нужны три вещи: деньги, деньги и еще раз деньги! Ты сам сказал это! Было много слов за и ни одного против!

Рамзес устало кивнул.

– Я сделал все, чтобы исправить свою ошибку.

– Ах, это была ошибка? И когда же ты прозрел? Вдруг, спустя три года? А Хаммер? Он тоже прозрел? Тоже решил исправить свою ошибку?!

– С Хаммером я разберусь, не сомневайся. Я тебе обещаю. И если захочешь, разберемся вместе.

Егерь покачал головой.

– Я не хочу ни с кем разбираться.

– Хватит страдать, брат. Пойдем.

Рамзес протянул руку и Егерь машинально ответил ему тем же. Его подняли и повели к выходу, положив жесткую ладонь на плечо.

– Сво-о-о-олочь!!! – вдруг протяжно закричал профессор.

В его руках дрожал автомат, оставленный Егерем на столе. Костлявый, бледный, как сама смерть, он давил на спусковой крючок, надеясь дать очередь, сражающую мучителя наповал. Прежде, чем раздался щелчок неснятого с предохранителя оружия, мгновенно среагировал Рамзес. Он оттолкнул Егеря, перехватывая АКМ. Росчерк пуль, застрявших в груди, прервал отчаянный крик старика.

– Как ты, не ушибся? – спросил киллер, снова подавая приятелю руку.

Егерь стонал, поднимаясь на ноги. В его голове, в теле, притупляя зрение и снижая слух, пульсировала Боль. Не говоря ни слова, он позволил увлечь себя к выходу. Молча, он набирал код, открывая дверь в предбанник. Потом, под успокаивающую болтовню Рамзеса набрав еще одну комбинацию, шагнул в пункт охраны.

– У меня аптечка, приведу тебя в порядок. Выживем, брат. Не в первый раз.

Егерь несколько оклемался только в помещении, по-прежнему заваленном трупами. Он обернулся, наблюдая за тем, как ударом приклада киллер разнес кодовый замок вдребезги. Протяжно всхлипнув, завелась сигнализация, короткими зуммерами отсчитывая время, оставшееся до взрыва.

– Я никуда не пойду, Рамзес, – обессилено сказал Егерь.

Киллер скорее догадался, чем услышал. Он заговорил, яростно выбрасывая слова, вцепившись руками в отвороты куртки. В перерывах между сигналами до Егеря долетали рваные фразы.

– …ты мужик! Всегда был… И стоит ли? Ради чего?.. А Хаммер?.. Хаммер… Тебя в расход, Мамуку! Адель… все простишь?

Егерь закрыл глаза.

– Я никуда не пойду, – сказал он, дожидаясь, пока его оставят в покое. И как только почувствовал свободу, рухнул на пол, по возможности оберегая раненую руку. Рядом с ним лежало на боку тело охранника. – Мне некуда идти, Рамзес. И незачем. Меня нигде не ждут. Я так устал…

Что-то говорил киллер, размахивая руками. Он попытался поднять тяжелое тело, но Егерь отмахнулся из последних сил, лягнув бывшего друга в грудь. Потом он закрыл глаза и завалился набок, впечатав щеку в бетон.

Когда он открыл глаза, никого рядом не было. Прямо на него смотрел мертвый охранник. В его глазах под туманной пеленой тоже скрывалась безграничная усталость.

В глубине, под бетоном, что-то дрогнуло. Вибрация волной прошлась по полу. Мигнул свет и тут же захлебнулась сигнализация. Установилась тишина и внезапно Егерю показалось, что ничего больше не произойдет. Кто знает, как на самом деле отработает направленный взрыв? Вполне возможно, в системе предусмотрена отмена нулевых координат и установлена защита от саморазрушения! А Рамзес мог блефовать, утверждая, что бункер заминирован! Придушив на корню надежду, подул ветер. Егеря слегка приподняло над полом. Он завис, теряя представление о тяжести собственного тела. Откуда-то снизу полился свет, словно каждая частица бетона парила в воздухе, пронизанным белым потоком. Свет гас – не сразу, постепенно. Тени удлинялись. Одна из них чернильным пятном подползла к самым ногам.

Стены завибрировали, потянулись, вздымая потолок в запредельную высь. Зашевелились столы, сорвались со стен мониторы, искрами разлетевшись по сторонам. Белое пламя разгоралось, выбрасывая вверх тонкие языки. Когда острые иглы добрались до тела Егеря, боль отступила. Вдруг мучительно, до спазмов в горле захотелось жить. Желание буквально ослепило его. Он хотел вскочить, крикнуть, срывая связки: «Нет, я не готов! Дайте время, я передумал!!!»

И в тот же миг Егерь увидел Ее. Бешеной собакой Она заскользила между трупами, отыскивая еще живую жертву. Мертвец Ей не понравился – Егерь видел, как труп раздулся, словно хотел вздохнуть, глаза лопнули, выпуская мутное облако линзы. Та, что искала, оттолкнула тело, как надоевшую игрушку. Охранник подлетел вверх, пронзенный белыми стрелами, разорвавшими его на миллиарды частиц. А потом Она остановилась и заглянула Егерю в глаза. Его мочевой пузырь непроизвольно опорожнился от страха, который он не испытывал никогда: в глазах той, что застыла рядом, ясно обозначилась грань, отделяющая его от небытия. От вечной темноты и тишины, в которых не будет ни мыслей, ни слов. В которых не будет его самого. Оставшаяся в его распоряжении доля секунды бытия свела человека с ума лишенной выбора неизбежностью. Скорее подумал, чем успел произнести, он бросил два слова в лицо той, кто не знала пощады.

– Только быстрей…

И Смерть послушно откликнулась.

7

Поистине изощренная казнь, которую практиковал римский император Макрин способна вызвать шок у слабонервных людей. Она состояла в том, что к трупу уже казненного привязывали приговоренного человека так тесно, что «рот живых прижимался ко рту мертвецов» и оставляли умирать от медленного гниения. Тиран был побежден в одной из войн, схвачен и отправлен в родные пенаты. По дороге он попытался свести счеты с жизнью, бросившись в пропасть, но потерпел неудачу. Его добил центурион. Тело Макрина бросили у дороги непогребенным, на радость стервятникам и хищникам.

– М-м-м…

– Терпи, Егор. Я предупреждал, что будет больно.

– М-м-м…

– Терпи. Осталось немного. Шов на лбу со временем станет совсем незаметен. А что касается остальных, то имплантаты, когда врастут в организм, сгладят кожу. Эти, знаешь ли, не оставляют за собой следов. Почти мгновенная регенерация – это их конек. Что и говорить…

Вздох.

– Скоро все закончится, Егор. И ты будешь – без сомнения – самым совершенным организмом. Симбионт. И вашим, и нашим. Тот, кто при любых раскладах… а я уже не верю в благополучный исход… выживет на нашей обреченной планете. Ты не поверишь, у меня всегда возникали ассоциации с оружием. Этакий двусредный автомат, способный одинаково профессионально работать и на суше, и в воде. Так что если хочешь – ты такой вот автомат… Так. Спокойно, не дергайся.

Снова вздох – тягучий, глубокий.

– Ты сам пошел на это. Честное слово, я до последнего думал, что тебя отпугнет мой рассказ о неудачных операциях. Но я ошибся. Тебя, как человека с непомерными амбициями… Только без обид, хорошо? Так вот. Тебя по жизни волнует только одно – возможность быть не просто первым, нет. Быть единственным! Из десяти только одна операция оказалась успешной. И я честно поставил тебя в известность. Но этот единственный шанс… Короче, ты завелся. Тихо, тихо, Егор. Ты выносливый человек. Еще чуть-чуть. Знаешь, какие у тебя были глаза, когда я тебе заявил о том, что операция будет проходить без наркоза?

Мучительный, долгий стон.

– Почти все… Так, о чем я говорил? А. Так вот, у тебя были глаза зверя, угодившего в ловушку. И способного отгрызть себе лапу, лишь бы вырваться на свободу. На самом деле, мне неинтересно, что толкнуло тебя на такой риск. Меня как исследователя волнует только результат. И чем больше я получу добровольцев, тем лучше. А вот с ними, как и ожидалось, возникли проблемы. Даже конечная перспектива, как то – «кошачье зрение» или возможность дышать под водой, не привлекает людей. Всех отпугивает плата за вновь приобретенные способности – боль. Кстати, о боли. Вот сейчас будет очень больно и придется потерпеть…

Тягостный, хриплый стон обрывается. И не темнота, а наоборот – яркий свет бросает сознание в небытие.

* * *

Опускалась ночь. Как всегда равнодушная, лишенная всяких принципов и на все закрывающая глаза. Было душно. Влага липкой паутиной выступала на коже. Где-то заунывно скрипела дверь, нарезая тишину на равные части. Тучи рассеялись, и на небосводе возникла луна, одноглазо наблюдавшая за тем, что творилось на земле. Расчлененную на тысячи островов и островков сушу ближе к утру накроет приливной волной, и лишь тем, что побольше, удастся удержаться на поверхности и встретить рассвет.

На дереве, слившись с густой листвой, уже почти сутки сидел Дикарь. Он развлекал себя страшными воспоминаниями, как мазохист, копаясь в том, что было скрыто. Напротив, на многочисленных сваях, погруженных в прибрежные волны, застыл бывший рыбоперерабатывающий комбинат. Огромный, трехуровневый, с амбразурами выбитых окон на верхнем этаже, он напоминал несуществующего монстра – этакую чудовищную многоножку, несущую уродливое тело в море на ногах-сваях. Грязно-коричневые пятна с ржавыми потеками только усиливали впечатление. Шкура гигантского зверя потрескалась и сочилась влагой, отливающей серебром в лунном свете. Время шло – то загорались искры в осколках стекол, то потухали, когда ночное светило накрывали облака.

Подступиться к монстру посуху не представлялось возможным. Сразу за кромкой каменистого берега начиналась глубина. Дальше, в метрах двадцати выступали из воды серые осклизлые сваи, несущие на себе тело комбината. Дикарь сидел на дереве, отстоявшем от крыши метров на сорок. Были деревья, подступающие ближе, но на их редкую листву положиться было нельзя.

Мысли лезли в голову, как опоздавшие пассажиры в переполненную лодку. Все это время, с тех пор как вернулась память, Дикарь пытался примирить тех людей, что уживались в нем странным образом. У него ничего не получалось. Рамзес и Дикарь – два человека, которые не хотели понимать друг друга.

Рамзес, или Егор Киреев – твердолобый, непробиваемый, с детства культивирующий в душе все, что спорило с общечеловеческими принципами, напрочь лишенный таких понятий как доброта и жалость, зарабатывающий себе на жизнь тем, что отнимал ее у других. Он хорошо разбирался в оружии и не только владел основами всех известных единоборств, но и достиг высот в искусстве их сочетания. Об отношениях с девушками и говорить не стоило – мимолетные связи оставляли за спиной женские слезы и проклятия. И последнее – самое сложное. Вдруг выяснилось, что Рамзес с легкостью разменял близких друзей на пачки зеленых.

Как Рамзесу было понять Дикаря? Того, кто считал самым главным – умение оставаться Человеком. Особенно сейчас, когда пришел в движение привычный Мир, в своем стремлении избавиться от человечества как змея сбрасывающий старую шкуру, чтобы дать возможность отрасти новой. И это нечто, либо зародившееся в Океане, либо пришедшее извне, уже скалит острые зубы, предъявляя свои права на пустующий трон.

То немногое, за которое можно было бы выразить благодарность – операция, опытной рукой хирурга внедрившая в мозг чужеродные имплантаты. Хотя… Дикарь так и не смог понять, что же подтолкнуло Рамзеса к такому шагу? Неужели так аукнулся тот давний случай на озере, переросший из детской боязни воды в тщательно скрываемую фобию? Решившегося на операцию не остановила смертельная опасность. Покойный хирург Павел Александрович выложил все как на духу – ведь в конечном итоге единственный удачный исход из десяти обернулся провалом. Сейчас, заново оценивая ту стычку с уродливым ихтиандром в затопленном городе, Дикарь был почти убежден, что знает, куда подевался и во что превратился доброволец Гешка Скоморохов. Еще неизвестно чем обернется мина замедленного действия в голове у Дикаря, таймер которой был запущен пять лет назад. Вполне возможно, его ждет та же судьба. Но это предположение не пугало. Потому что из точки соприкосновения интересов двух людей у Рамзеса вырастала почти власть над новым Миром, а у Дикаря – стремление защитить то немногое, человеческое, оставшееся в людях. И прежде всего, хрупкое создание, на которое наложил лапу Хаммер – бывший друг, практически двойник Рамзеса, живущий теми же принципами. Вернее, их отсутствием.

Наблюдая за мертвым зданием, планируя схватку, которая могла стать последней, Дикарь не мог отделаться от мысли. С кем он решился начать поединок: с Хаммером?

Или с прежним собой?..

Логовом зверя – матерого, понимающего толк в ловушках разного рода – вот чем стал заброшенный комбинат. Хаммер давно облюбовал заброшенное обветшалое здание, считая его неприступным. Дикарю довелось побывать там пару лет назад, и он нисколько не сомневался, что любитель брать в заложницы девушек поджидал его там, за покрытыми влажными наростами стенами. За сутки наблюдения лишь дважды скользнула тень на стыке двух корпусов. И то – исчезла так быстро, что спустя минуту стала казаться сном. И лишь ее появление спустя час развеяло сомнения – Дикаря словно подтолкнуло. Он, Хаммер, и ходил, гаденыш, в то место, где прятал заложницу. Бывший приятель изрядно постарался, расставил ловушки, подложив в качестве приманки хрупкую черноволосую девушку, скорее по наитию, чем всерьез рассчитывая на то, что сердце холодного Рамзеса пронзила внезапная страсть.

Скорее всего, Хаммер довел до ума свою старую идею о том, как сделать шагающее на бетонных столбах здание неприступным снизу – скрытые в воде сваи окружала прочная сеть с датчиками. Таким образом, о приближении противника бывший друг узнает заранее. А это уже почти выигрыш в разыгрываемой партии. Хаммер ожидал нападения с моря. И для этого у него имелись все основания. Дело в том, что хитрый Рамзес много лет скрывал от одноклассника тайну, тот давний случай на озере, превратившийся в фобию. К чести Рамзеса – он делал это весьма умело, всякий раз вступая в жесточайшее противоборство с собой и разыгрывая настоящую страсть к погружению на глубину. Чего это ему стоило, мог сказать только Дикарь. И сейчас он мысленно благодарил себя прежнего – побежденного, без права взять матч-реванш – за то, что тот «поменял» одну фобию на другую и долгие годы разыгрывал боязнь высоты, которой на самом деле не страдал. Зачем? Дикарь пытался обратиться с вопросом, но Рамзес молчал. Так или иначе, «приятель» ожидал нападения с моря и его ждал сюрприз.

Часы показывали без двух минут два часа ночи. И точно такие же светились сейчас на запястье у Малого, затаившегося в скалах, подступающих к воде. В ближайшие минуты Дикарю предстояло убедиться, заслуживает ли право на жизнь вновь обретенное чувство, называемое доверием.

Еще минута.

Дикарь лишний раз проверил, все ли в порядке. Надежный ГШ с парой тройкой запасных магазинов, баллон со сжатым воздухом, нож. Фонарь – лишнее снаряжение, теперь в этом была полная уверенность. Он поднял арбалет со стрелой, заканчивающейся крюком-«кошкой» и прицелился в казавшуюся надежной металлическую трубу ограждения на крыше. Время. Теперь показывай, Малой, на что способен.

И тот не заставил просить себя дважды. Одновременно с выстрелом раздался легкий хлопок под сваями, прямо по носу давно забывшего запах рыбы комбината. Коротко всхлипнуло и затихло. Дикарь не сомневался – враг получил сигнал о вторжении. Хаммер всегда был одиночкой. И его почти близнец не мог похвастаться наличием друзей, готовыми броситься ему на подмогу. Мамука и Егерь мертвы. Адель, скорее всего, тоже. Все, расчет окончен. Рамзес и Хаммер полагались только сами на себя. И поединок предполагался один на один.

У Дикаря имелись свои соображения на этот счет. Тем более, мальчишка сам напросился. «Ты отнял у меня целый Мир. Плохой, хороший – хрен с ним, – сдерживая слезы, сказал пару дней назад Малой. – Теперь сам станешь Миром. Для меня». «Я подберу для тебя кое-что получше», – предложил Дикарь, но парень его не слушал. «Ты. Пока ты. Все остальное будет после. Потеряю тебя, я вообще останусь без всего! И куда мне? В петлю?.. Я пока не хочу возвращаться обратно. Хотя город-призрак ждет меня. Я чувствую».

Не медля ни секунды, Дикарь воткнул арбалет в подготовленное гнездо, дернул за соединивший крышу комбината и дерево канат, проверяя его прочность. Потом закрепил карабин. Миг – и, оторвавшись от ветки, более суток служившей ему постом наблюдения, он провалился в пустоту.

Словно нарочно укрылась облаками луна. Тонко пела тетива, по которой скользил карабин. В ушах свистел ветер. Сердце билось сильно, размеренно. Обычная операция. Сколько их было на счету у Рамзеса? Пришла пора воспользоваться – чужим? – опытом. Дикарь летел во тьму, почти не понимая, в какую сторону он движется. Вперед? Или вниз? Если расчет оказался неверным и металлическое ограждение по краю крыши его подведет, то он сорвется. В худшем случае, его тело упадет на скалу, выступающую в море, и пара переломов ему обеспечена. Тогда беспомощный, скрипящий зубами от боли, он будет ползти, каждую секунду ожидая прицельного выстрела. А в лучшем – с плеском войдет в воду, что тоже будет означать конец предприятия. Потому что забраться по высоким осклизлым сваям можно было лишь в нескольких местах, там, где наверняка расставлены ловушки. Тоненькая девочка так и не узнает, как погиб тот, кому она беззаветно, отчаянно, бескорыстно отдала самое большое, чем владела ее душа – свою любовь. Хотя нет. С Хаммера станется не полениться и швырнуть труп возлюбленного к ее ногам.

Вихрь мыслей, созвучный свисту ветра, мелькнул в голове. И исчез, стоило Дикарю коснуться ногами твердой поверхности. Он отцепился мгновенно и, используя скорость, перекатился как можно дальше от того места, где приземлился. Потом он поднялся и, пригнувшись, двинулся вдоль противоположного края. Осторожно, с опаской, стараясь двигаться бесшумно. В тот момент, когда Дикарь удалился на приличное расстояние, на берегу раздался взрыв. На дереве, рядом с закрепленным арбалетом, сработал таймер. Ветви полыхнули, огненным факелом метнувшись к небесам.

«Вот и все. Мосты сожжены, – подумал Дикарь. – Теперь только я и ты, бывший друг. Но это равновесие временное, потому что рассвет встретит только один из нас».

Хаммер не дурак. Повторившийся шум – на воде и на берегу – дезориентировал его. Хотя бы на время. И все равно передвижение по крыше небезопасно, исходя из той причины, что сделать это бесшумно не получалось. Листы проржавели, кое-где зияли провалы. Риск провалиться заставлял Дикаря держаться подальше от прогнившей середины. Он всматривался в левое ограждение крыши, за которым полной грудью дышал Океан. Металлические трубы казались крайне ненадежными. Только в одном месте фрагмент уцелевшей конструкции удовлетворил его. В той стороне комбината, что выходила к берегу, под крышей шел ряд окон, и Дикарь надеялся, что по правому борту также тянулась пара десятков отдушин. Досконально изучить объект за сутки возможным не представлялось, поэтому пришлось положиться на удачу.

Проверив рифленый поручень на прочность, Дикарь перегнулся через ограждение и нырнул вниз. Его надежды оправдались: прямо перед ним за осколками разбитого стекла скрывалась мрачная темнота производственного цеха. Нечего было и думать о том, чтобы воспользоваться отдушиной – дыра, свободная от острых краев была явно мала. Дикарь сдвинулся правее на свой страх и риск. Конструкция под тяжестью его тела предательски качнулась. Следующее окно с вставленной в квадрат рамы чернотой развеяло сомненья, и Дикарь скользнул внутрь.

Тьма поглотила пришельца, накрыв облаком ржавой взвеси, поднятым легким порывом ветра, вместе с Дикарем потревожившим покой разделочного цеха. Красное зарево затухающего пожара вычленяло из темноты стальное ограждение ленты конвейера, застревало в дырах бункера накопителя, выступало бликами на крутых бортах рыбомойки.

Как Дикарь и предполагал, внизу обнаружился проход, крытый металлическими листами и обегающий цех по периметру. Больше метра отделяло непрошеного гостя от опоры. Пришлось рискнуть – Дикарь отпустил руки и прыгнул, максимально группируясь. Коротко ухнуло железо, принимая на себя тяжесть тела, и снова заступила на пост тишина. Дикарь замер у стены, весь обратившись в слух. Если Хаммер установил в цеху датчики, то, безусловно, уже в курсе происходящего. Это не пугало. Наоборот. Здесь Дикарь чувствовал себя уверенней, чем снаружи. Программа минимум выполнена. Он внутри. И жив. А это значило, что в планы Хаммера, наверняка рассчитывающего подстрелить неприятеля на подступах к цитадели, уже внесены коррективы.

Соблюдая осторожность, визитер двинулся вперед, ища лестницу. Растяжек он не опасался. Хаммер не идиот, чтобы подвергать такому риску и без того дышащую на ладан конструкцию. Эту прерогативу оставил за собой Дикарь. Следовало с максимальной отдачей использовать время, оставшееся до «теплой» встречи. Через десяток осторожных, выверенных шагов обнаружилась лестница. Дикарь достал из наплечной кобуры пистолет и стал спускаться, чутко реагируя на малейший шум. Где-то скрипнуло, потом заскребло железом по бетону. Ствол дернулся, ища прицелом источник звука. Свесившаяся вниз полоса конвейера снова коснулась пола и все стихло.

Время текло. Наступала пора решительных действий, а планируемая встреча все отодвигалась. Еще минут пятнадцать и будет поздно. Дикарь нутром чувствовал – бывший друг поблизости. Он выбирает позицию, чтобы сделать единственный прицельный выстрел. Передвигаясь вдоль стены, нежданный гость старался прикрываться за конструкциями, осматривая любую открытую точку, которую смог бы использовать снайпер. Очертания предметов определялись легко. Лучше, чем в приборе ночного видения, который наверняка использовал противник. Впереди темным прямоугольником обозначился выход из производственного помещения.

Время двигалось, скрипя шестерёнками, и приближало то мгновенье, когда исправить что-либо будет невозможно. Противник затаился, не спеша вступать в откровенное противостояние. Он решил, что время на его стороне и был прав. Осознавая это, пришелец решился на откровенную провокацию. Под ногами, словно отвечая на его призыв, обнаружился подходящий обрезок трубы. Дикарь нагнулся, рассчитывая бросить его подальше.

И в тот же миг раздался выстрел. Не с противоположной стороны, откуда ожидался. Шмальнули сверху. Пуля нашла дорогу сквозь дыру над головой, где выпало несколько металлических листов. Хаммер выбрал прекрасную позицию. И ему хватило терпения, чтобы дожать ситуацию. Единственное, чего не взял в расчет противник – случайность. Или удачу, которая, насколько помнил Дикарь, всегда была на стороне Рамзеса.

Началось. Адреналин плеснул в кровь, приводя тело в боевую готовность. Дикарь быстро переместился левее, потом рванул к противоположной стене, лавируя между нагромождениями. Следом за ним потянулась дорожка от пуль. Оставаясь под сенью подъёмника, Дикарь развернулся, одновременно нажимая на спусковой крючок. Он целился правее того места, откуда велась стрельба. Пуля чиркнула по железному листу и рикошетом ушла вверх. Громыхнуло где-то внизу, и Дикарь выстрелил на звук. Нет, он не рассчитывал на то, что пули найдут цель. Это было бы слишком хорошо. Военные действия начались, и в его душе затеплилась уверенность в том, что все идет по плану. Время, пару минут игравшее на стороне противника, капитулировало и теперь работало на Дикаря.

– Всегда был удачлив, сука.

Глухо донеслось откуда-то справа, за цистерной рыбоприёмника. Дикарь выстрелом ответил на голос, больше для проформы.

– Не трать патроны, Рамзес. – Голос бывшего друга звучал сварливо, словно продолжался давно выигранный им и порядком надоевший спор. – Сколько их у тебя? Пара магазинов?

Голос однокашника, вопреки ожиданиям, всколыхнул в душе Дикаря столько ярких воспоминаний – радостных, печальных. И ему вдруг показалось, что с человеком, разделившим множество событий в его жизни, будет легко договориться… Так считал Рамзес. Дикарь ответил проще – нажал на спусковой крючок, ставя решительную точку на памяти, поднявшей со дна давно погребенный под слоем ила мусор.

– Не трать патроны, – вкрадчиво посоветовали снова. – Я на своей территории. Рано или поздно я достану тебя, ублюдок.

Дикарь молчал. Он попробовал заглянуть за угол, меняя позицию, и едва не получил пулю. Мысленно поблагодарив «друга» за подсказку, он отпрянул и короткими перебежками рванул в тень контейнера.

– Удачлив. Да. А ведь я держал тебя на мушке, как последнего лоха, – прошипело из-за завала. – Где твой хвалёный профессионализм, киллер? Хотя… с кем я говорю? Я знаю все, о чем ты думаешь.

Осторожно двигаясь вдоль контейнера, Дикарь не торопился. Он не пытался приблизиться к противнику. Когда все начнется, ему следовало оказаться ближе к правой стороне. Или, скорее, к носу монстра на сваях.

– Хватит бегать, друг, – с издевкой понеслось ему вдогонку. – Ты вообще должен быть мёртв. Чего ради ты выжил? Неужели ты всерьез рассчитывал на то, что я, избавившись от остальных, буду делиться с тобой? Нет. Ты не такой дурак, Рамзес.

Дикарю показалось, что голос стал приближаться, он выглянул из укрытия, присмотрелся, но движения не уловил.

– Ты заставил меня поволноваться сегодня. Сам знаешь, я ждал тебя с моря. Потом расскажешь, как тебе удалось попасть сюда. Я оставлю тебе пару минут. Перед смертью.

Спиной привалившись к стене, держа перед собой пистолет, Дикарь ждал. Он искренне надеялся на то, что ему удастся удивить бывшего друга.

– Одного не пойму, – прошелестело в углу, – как? Как, скажи, такой… м-м-м… дешевке удалось тебя зацепить? Чем, Рамзес? Но ты здесь. И это ответ. Значит, удалось. Это не укладывается в моей голове… И хрен с этим. Унесешь эту тайну с собой в могилу.

Дикарь слышал стук сердца. Слова Хаммера не задевали его, словно относились к постороннему человеку. Но последние фразы неожиданно разбудили огонь ярости в его душе. Он перевел дыхание, сдерживая порыв, буквально заставлявший его подняться и расстрелять весь магазин, тем самым компенсируя недостаток слов, оскорбительный для бывшего приятеля. Чем можно задеть человека, для которого не существовало ничего святого? «Любовь, дружба? Никчемные, устаревшие понятия, годные лишь на то, чтобы затыкать дыры в бестолковой болтовне, оправдывая свою слабость». У Дикаря перехватило дыхание – он узнал голос того, кто часто повторял эту фразу. Это голос принадлежал ему самому. Прежнему.

– Ты знал, друг. – Поток откровенности не иссякал. Он струился, настойчиво подмывая ту могильную плиту, за которой скрывался Рамзес. – Ты всегда был для меня авторитетом. Я впитывал принципы. Твои принципы! И это ты воспитал меня! С того самого первого случая. Помнишь? Мы были сопляками. Леха Лужин…

…Шестилетний Егорка с трудом переносил нападки девятилетнего здоровяка, верховодившего местной детворой. Особенно оскорбительным было слово «лопух», походя брошенное вожаком. В то далекое солнечное утро Леха снова был в фаворе: он стоял на поляне среди белоснежного поля ромашек, держа в руках предмет небывалой гордости – противотанковую гранату РПГ-41, втихую вытащенную из загашника старшего брата. Тяжелая, скрывающая в недрах металлического корпуса страшную тайну, которая называлась загадочным словом Смерть, она кочевала из рук в руки, вызывая восхищенные возгласы. Пока не оказалась в руках у Егорки. Дождавшись очереди, он неторопливо взвесил ее, словно оценивая тяжесть. Вдруг в один момент все стало на свои места, и смыть позор, даже ценой собственной жизни, представилось нечто само собой разумеющимся. «Лопух, говоришь», – задумчиво произнес Егорка, нисколько не сомневаясь в том, что говорит последние слова. И, прежде чем Леха успел отступить, открыл задвижку в верхней части корпуса и бросил здоровяку под ноги.

Граната не взорвалась. И взорваться не могла – в латунном корпусе отсутствовал детонатор. Но Леха и все остальные этого не знали. Мальчишки бросились врассыпную, и на поляне среди ромашковых зарослей, так и не обагренных кровью, остались двое. Застывший, белый, каждое мгновенье ожидавший смерти Егорка и бросившийся навзничь, вопящий от ужаса бывший вожак поселковой детворы Леха Лужин…

– Ты столько раз внушал мне, что единственный, на кого можно положиться – это на самого себя. Бабы – продажные шлюхи, друзья – предатели. И что в итоге? – Из темноты воспоминаний донесся короткий смешок. – Говорю тебе сейчас как на духу. До последнего думал, что мы ведем с тобой игру. Со старым названием кто кого. Что, избавившись ото всех, ты кинешь и меня. Так же, как рассчитывал сделать я. И все, что оставалось в нашей крайне опасной игре – сыграть на опережение. Но… ты попёрся мочить Грифона. И я понял, что всю жизнь для меня ходил в авторитетах просто лох.

Дикарь молчал. Воспоминания, от которых он не ожидал такой яркости, такой искренности, душили его. Трудно поверить – но тот мальчишка, без раздумий швыряющий смерть под ноги друзей, был он сам. Кто виноват в том, что из Егорки – неглупого, смелого мальчишки – получился Рамзес, неизвестно. Но отправной точкой, началом долгого пути послужила та самая граната, Дикарь в этом не сомневался. Поздно оценивать давние события и перебирать в памяти значимые остановки – так случилось. Настало время поблагодарить судьбу за то, что предоставлен ему второй шанс. Шанс доказать прежде всего себе: на что способен человек в мире, на полных парах летящим под откос.

Пошли последние минуты. Дикарь поднял голову: прямо над ним темнела вбитая в стену лестница, лишённая нескольких ступеней. За неё он и рассчитывал зацепиться, когда начнётся заваруха.

– Но теперь всё позади, – Хаммер никак не мог остановиться. – Теперь между мной и крупным счётом в банке стоишь только ты, мертвец.

Дикарь не выдержал. Ему вдруг захотелось, чтобы эту новость бывший друг унёс с собой в могилу.

– Я бы на твоём месте не очень на это рассчитывал, Хаммер, – громко сказал Дикарь. – Вчера твой остров вместе с гребанным лучом смерти взлетел на воздух. Встретишь Грифона на том свете – передай привет. И Шейху заодно.

Возникла пауза. Потом Хаммер разразился серией выстрелов.

– Ты врёшь, придурок!!! – Полетело следом за пулями. – Ты блефуешь! Это бред! Деньги…

– Да насрать на твои деньги. Тем более что от сверхоружия осталось одно воспоминание. Ты знаешь, как это бывает. Направленный взрыв сам на себя. Помнишь, ты ещё смеялся?

– Ты врешь!!! – отчаянно прозвенело под пыльными сводами. – Ты блефуешь, лузер. А я вот не блефую. И твоя, – он добавил непечатное слово, – взлетит на воздух через полчаса. Это я тебе обещаю. Ты дурак, Рамзес. Единственное, о чём я жалею – о том, что не удастся убить тебя на её глазах. Так приятно смотреть, когда бабы страдают. Ты ведь сам учил меня этому. Помнишь?..

И тут рвануло. Взрыв раздался далеко от того места, где предполагался. Дикарь планировал отделить производственный цех от основного корпуса, но вмешался случай. По всей видимости, самодельная подводная лодка с простейшим мотором, несущая на борту мину с таймером, за что-то зацепилась и была остановлена практически под ногами. Оставалось надеяться на то, что Малой, запустивший устройство, убрался подальше, а не полез на рожон, распутывая сети. Догадки мелькнули в голове у Дикаря, в то время как он подпрыгнул, стараясь зацепиться за перекладину. К счастью, у него получилось с первой попытки, потому что на вторую время не расщедрилось.

Взрывная волна изменила окружающее пространство. Пол треснул в нескольких местах. Змеившаяся трещина, ломая и кроша бетон, стремительно проложила дорогу по стене, забираясь выше. Стены дрогнули. Низкий гул, зарождаясь где-то в низинах, стремительно нарастал. Со звуками, подобным выстрелам, ломалась лента конвейера. С оглушительным скрежетом с металлического пьедестала сорвалась цистерна рыбомойки и покатилась, подминая под себя все, что попадалось на пути. Мрак, скрывавшийся по углам, заворочался, стал зыбким, пористым и обрушился, увлекая за собой потолок и стены.

Быстро карабкаясь по лестнице, Дикарь с досадой понял, что план провалился. Все пошло не так. Удача изменила ему. Забираться выше не имело смысла. Крышу допотопного здания прорезала паутина трещин, зигзагами расползающаяся по сторонам. Сверху посыпался мусор как предвестник смертоносной лавины. Стоял неимоверный грохот, будто эхо, привязавшись к звуку взрыва, повторяло его снова и снова. Обреченно, как старик, которому осточертела долгая жизнь, цех рыбокомбината, разменявший ни один десяток лет, шел на закланье. Сваи, державшие старческое тело, ломались, стены рассыпались, с громовым плеском уходя в воду.

Дикарь поднял голову в тот момент, когда отделившийся на потолке остров стал медленно падать – как костлявые пальцы умирающего доктора, за бетон еще цеплялись стальные штыри арматуры.

«Радует одно, – успел подумать Дикарь перед тем, как его накрыло, – что мы умрем вместе».

* * *

Неизвестно сколько времени продолжалось небытие. Может минуту, а может несколько часов. Дикаря привел в сознание порыв ветра, ударивший в лицо. Он приоткрыл глаза, пытаясь проморгать пыльную пелену. И лишь когда зрение восстановилось, понял, что ветер здесь не причем.

Дикарь ошибся, полагая, что рвануло под ногами. Взрыв пришелся гораздо правее того места, где начались боевые действия, поэтому часть подсобных помещений первого уровня устояла. Размеры перегороженного полуразвалившимися стенами зала скрывала темнота. Из трещин на потолке торчал искореженный металл, вперемешку с частями обнаженной от бетона арматуры. Мусор сыпался вниз, вываливаясь из многочисленных дыр подобно внутренностям из распоротого брюха. Сваи с трудом удерживали на бетонных плечах тяжесть рухнувшего цеха. Натужно скрипело – время отсчитывало последние минуты равновесия. Еще несколько минут, и хрупкая конструкция сложится, сдавив многотонным прессом все, что чудом уцелело внизу.

Дышалось легко, боли не было. Дайвер лежал на спине, ощущая всем телом вязкую грязь. А в сумраке, разбитым светом луны на детали, прямо на Дикаря потревоженным от спячки медведем шел человек в разорванном камуфляже. Ожидая приближения неприятеля, Дикарь думал о том, удастся ли ему подчинить собственное тело. Не окажется ли обманчивое впечатление легкости всего лишь симптомом перебитого позвоночника?

На лице Хаммера, залитом кровью, бешено горели глаза. Дикарь позволил ему сделать еще три шага, прежде чем сжатая пружина распрямилась. Облокотившись на руку, он перекатился на бок, сгибая правую ногу. Сработал эффект неожиданности. Нацелившись на легкую добычу, готовый душить, пинать ногами, рвать лежащего в отключке неприятеля зубами, Хаммер отпрянул, но было поздно. Отброшенный ударом ноги в живот, он упал на спину, проехавшись по влажной грязи.

Завершая поворот, Дикарь вскочил, одновременно выхватывая уцелевший в заварухе нож. И тут же чуть не выронил оружие – запоздалая боль настигла его, пронзив раскаленным жалом правое плечо. С трудом преодолевая боль, Дикарь метнул нож в размытую быстрым движением тень, катившуюся по полу. Он был уверен, что не промахнется с такого близкого расстояния. Однако боль, скрутившая сустав, не дала завершить начатое. Лезвие ножа, задев металлический выступ неподдающейся идентификации конструкции в том месте, где только что был противник, изменило направление и кануло в темноту. А невредимый Хаммер исчез за развалом стены.

Раздался тихий смех, которому вторил оглушительный скрежет. Стены дрогнули. Сверху посыпался бетон, накрывая серым пеплом грязный пол. Дикарь пригнулся, торопливо обшаривая окружающее пространство в поисках предмета, подходящего на роль оружия. Кругом был лишь щебень, сгнившее дерево, да куски пластика. Обнадеживало одно – то, что Хаммер тоже остался без оружия, иначе все сложилось бы по-другому. И не в пользу Дикаря.

Опять грохнуло, пол пошел ходуном. Что-то поехало в углу, со скрежетом царапая бетон.

– Давай, Рамзес, – вклиниваясь в шум, отчетливо донеслось из-за завала. – Поговорим как мужик с мужиком. Выходи.

Раздались чавкающие шаги. Дикарь выглянул из укрытия. На сравнительно открытом пространстве стоял человек, сжимающий в руке нож.

– Дело за мной. Как я правильно понимаю, друг, ты свой ход уже сделал, – с усмешкой, больше напоминающей судорогу, произнес Хаммер.

– Посмотрим на твой ход. – Дикарь пошел навстречу бывшему другу. – Ты никогда не умел обращаться с холодным оружием. Не твой конек.

– Проверим? – Противник пошел на сближение, держа руку с ножом на излете.

Дикарь кивнул и тоже сделал шаг. Он нисколько не сомневался, что Хаммер не решится бросить нож. У него всегда были с этим проблемы. Начиная с того памятного случая, когда метя на поражение, он промахнулся – лезвие скользнуло по металлической пуговице противника и тот остался жив. «Нож – продолжение руки? Хрена тебе. Бьет не нож, а человек. Я предпочитаю сам отсекать все лишнее. И жизнь от смерти в том числе», – словно воочию Дикарь услышал слова «друга», повторенные десяток раз.

Двигаясь по кругу, Дикарь заставлял противника повторять его движения. Предельно концентрируясь, он пытался разгадать, куда нанесет удар Хаммер. В живот? В шею? В грудь?

Неприятель выбросил вперед руку, сделав пару ложных выпадов. Дикарь отпрянул, по инерции поворачиваясь боком, чтобы уберечь грудь. И в ответ резко шагнул вперед, обозначив удар ногой и тем самым заставив Хаммера поспешно отступить. Бить ногами всерьез он не собирался – на грязной поверхности легко поскользнуться. Поэтому в неконтактном спарринге они прошлись по кругу, «пугая» друг друга.

Сколько так могло продолжаться – неизвестно. Пока время – немой свидетель – не решилось поторопить противников. С громовым раскатом треснул потолок, дрогнули стены, вибрация передалась полу, заставляя бойцов балансировать. И тогда Хаммер решился. Дикарь понял это по глазам. Полуулыбка вдруг застыла, неуловимо исказив лицо бывшего друга. Тот махнул рукой слева направо, стремительно подавшись вперед. На этот раз Дикарь не стал пятиться – он пошел на опасное сближение, только отклонился, одновременно в выпаде фиксируя локоть противника с нацеленным в его горло смертоносным жалом. Неприятель дернулся, но было поздно – его рука угодила в капкан. Одновременно Дикарь схватил нападавшего за шею, пригнул вниз и со всей силы, на которую был способен, ударил его коленом в лицо. Еще и еще раз. Дождался, пока из ослабевших рук выпадет оружие, и только после этого отпустил противника. Сопящего от боли, скрюченного в три погибели, прижимающего руки к залитому кровью лицу. Хаммер сплюнул под ноги, выхаркивая выбитые зубы, потом тяжело упал на колени и завалился набок.

– Это тебе за все, – хрипло сказал Дикарь.

Подтверждая слова, он ударил лежащего в живот.

– А это тебе за Егеря. Знаешь, как умер? Пошел в распыл вместе с твоей гребанной торпедой! Он не смог расстаться с той мечтой, что ему навязал ты! А это за Мамуку! Как ты убил его, сволочь? А как умерла Адель? Она хотела только одного – быть с тобой. И отдала за это жизнь! А может, ты еще жалеешь, что не смог убить ее? Не всадил ей нож под сердце?

Дикарь повысил голос, перекрикивая все усиливающийся грохот. Каждую фразу он подтверждал ударом, погружая берцы в хрипящее от боли тело.

– И последнее – это тебе за Киру!

Сказал он и ударил Хаммера еще раз. Потом он нагнулся, намереваясь поднять нож и довершить начатое. Вопреки его расчетам, противник оказался выносливей. В последний момент тот дернулся и, перехватив ногу «приятеля», дернул на себя. Не ожидавший сопротивления Дикарь взмахнул руками и упал в грязь, едва не взвыв – правое плечо пронзила такая свирепая боль, словно острым мечом ему разом отрубили руку.

– Штохни, шука, – прошипел Хаммер, лишившийся передних зубов.

– Помечтай, гаденыш, – ответил Дикарь, бросаясь на противника.

Но вместо того, чтобы кинуться ему навстречу, Хаммер рванул в сторону. И, прежде чем Дикарь успел сообразить, исчез где-то в темноте. Одержимый достать бывшего друга во что бы то ни стало, он бросился следом, поскальзываясь в грязи, струдом лавируя в узком проходе.

Сверху, словно того и ждал, могильной плитой стал опускаться потолок. Грохотало, сыпалось, застилало туманной пеленой окружающее пространство. Пол прогнулся, впуская в зал поток воды. Прокусив от досады губы, держась рукой за стену, чтобы не упасть, Дикарь стоял перед низкой стальной дверью. Она еще ходила ходуном после той силы, с которой ее закрыли.

– Дебил! – крикнул Дикарь, рванув на себя неподатливую ручку. – Я достану тебя!

– Давай-давай, – перекрывая шум, вполне отчетливо долетели насмешливые слова. – Хочешь знать как шдох Мамука? Его убил подарок шлюхи, который он так любил… И твоя шучка полетит к чертям шобачьим. Она в вошточном крыле. На первом этаже, недалеко от входа. Валяй. Еще ушпеешь. Подохнуть, тварь.

– Я найду тебя, Хаммер, из-под земли достану. Слышишь, ты?

В ответ послышался звук быстрых удаляющихся шагов.

* * *

Голубое серебро, разлитое на полу, постепенно таяло. Луна скрылась за облаками и комната погрузилась во мрак. Кира сидела на коленях, тупо глядя перед собой. Ее дневное и ночное время измерялось квадратами на бетоне, неспешно ползущими от стены к стене. Когда становилось светлее и поджавшая хвост ночь трусливо пряталась по углам, так хотелось верить в счастливый конец. Но снова наступала темнота и душа спешила погрузиться в такую же беспросветную тьму. Тогда девушка уходила в мечты. Там было солнце, песчаный плес, ласковая волна и маленький дом на берегу. Она сама в легком платье шла, зарывая во влажный песок босые ноги. Сердце радостно билось в предвкушении скорой встречи. Ветер гладил ее по голове, ослепительные блики затеяли на волнах чехарду. Потом девушка долго стояла на берегу, заслоняясь от солнца рукой, и ждала. Вот у ближнего рифа вскипела пена и на поверхность вынырнул человек. Он высунулся по пояс и махнул девушке рукой. Она, смеясь, ответила ему. К ней плыл Дикарь и счастье – такое огромное, безграничное, которое едва ли могла вместить ее душа – переполняло ее.

В комнате посветлело. Кира открыла глаза. Мучительно хотелось остаться в мечтах. Навсегда. Но вокруг были стены, изодранный матрас и ошейник.

С каждой минутой мечты уходили все дальше, все труднее представлялись и солнце, и песок, и Дикарь.

Все сложнее верилось в благополучный исход.

К далекому треску, напоминающему перестрелку, Кира серьезно не отнеслась. Слитые с ночью, звуки дополнили состояние обреченности, владевшее ею. Острым когтем в душе скреблось отчаяние, в котором теплились мысли о самоубийстве. Ошейник жег кожу. Девушка подалась вперед. Натянутая до предела цепь звякнула. Стальной обруч стянул горло и доступ воздуха прекратился. Дождавшись, пока перед глазами пойдут радужные круги, Кира отступила. Она не собиралась лишать себя жизни.

По крайней мере, пока. Это была первая попытка – всего лишь приведенное в исполнение решение проверить себя на излом. Сможет ли? Не изменит ли ей мужество? Она почти дошла до предела и мысленно ответила на вопрос положительно.

Пол под ногами основательно тряхнуло и девушка отпрянула к стене. Неожиданно показалось, что она не удержалась и успела переступить за грань, где кончаются сомнения. Обратившись в слух, девушка хрипло дышала. Стены содрогнулись еще раз.

Далекий грохот, предвестник грядущего несчастья, докатился до коморки с узницей, вспугнув пятно света на полу. Стемнело. В непроницаемой тьме гул усилился. Что-то рушилось – сначала далеко, но с каждой минутой все ближе. Словно кто-то огромный двигался, руша все своем пути.

Девушка сидела у стены, прижав колени к груди. Она не слышала звука собственного дыхания. Шум нарастал, подбираясь к бетонному склепу. Мелкая дрожь передалась стене, потом ее спине, прижатой к холодным камням. В тот момент, когда Кира приготовилась встретить свой последний час, неожиданно все стихло. Эхо голодным зверем растащило на части затухающий грохот и проглотило его, вернув ночи тишину.

Кира оглохла. Она шумно вздохнула, чтобы перебить звон в ушах. На полу робко обозначился лунный четырехугольник, и также несмело в душе возродилась надежда. И когда девушка совсем уже поверила в то, что беда отступила, началось самое страшное.

Близко, буквально под коморкой, раздался взрыв. Рвануло так, что у девушки на секунду остановилось сердце. Пол накренился. Матрас медленно отъехал, везя на себе пленницу. Стены сдвинулись с привычных мест. Казалось, зажатый между ними прямоугольник света сломался, превратившись в два пятна. В узкие воротца, вспенившимся потоком полилась вода, мгновенно накрыв грязным селем бетон. Продавленный пол падал вниз, увлекая в дыру и матрас, и Киру. Она попробовала вскочить, но ноги разъехались. Тогда она скатилась в сторону, в то время, как поглощая матрас, из щели, фонтанируя, с шипеньем выбился водный поток.

Цепь на шее девушки натянулась, выдернув ее из водоворота. Барахтаясь в воде, Кира одной рукой пыталась опереться на ускользающий пол, а второй ослабить хватку прикипевшего к коже металла. Шум, грохот, рев. Все прибывающая вода набрасывалась на нее, накрывая с головой. Во мраке, слепая, потерявшая всякое представление о том, где верх, где низ, Кира старалась вдохнуть. Она открыла рот, чтобы урвать спасительный глоток и была наказана: брызги плеснули ей в лицо и она захлебнулась пеной. Ее тело закрутило вокруг цепи. Тщетно девушка пыталась подтянуться к стене. Она надеялась, что железное кольцо выпадет из рассыпающейся стены. Ей удалось вынырнуть на поверхность. Все вокруг крошилось, с плеском падая в воду. И в этом кромешном ужасе вдруг слетела с петель входная дверь. В проеме, как блеском молнии озаренный внезапным светом, возник человек.

Сон? Явь? В голове у Киры помутилось. Стена, на которую она опиралась, стала падать. Пол сорвался вниз. Девушка рухнула в воду и повисла на глубине, по-прежнему удерживаемая ошейником, звериной челюстью сведенным на тонкой шее. Пойманная, как рыба на крючке, она извивалась, решив бороться до последнего.

Мрак, вода. Вокруг была смерть. Остервенело бьющаяся в воде, девушка никак не хотела понимать, что за сила разрывает ей сведенные в судороге челюсти. Она отбивалась как могла. То, что царапало ей рот, оказалось настойчивей. И сильнее. Кира разжала рот, впустив внутрь силиконовое тело загубника. Баллон со сжатым воздухом ударил ее в грудь. Девушка вдохнула, не понимая, что происходит. И первый же глоток воздуха едва не свел ее с ума. Еще один глоток и еще. Постепенно к ней вернулась способность соображать. Кира почувствовала, что рядом с ней кто-то есть. Его руки задержались на ее ошейнике. И тут же девушку запоздало настигла боль. Шею резало. Приглушенный в воде, до нее донесся скрежет металла. Стальные звенья обруча стали расходиться. Кожу обожгло. Но то была спасительная боль – машинально прикоснувшись к ошейнику, девушка поняла, что свободна. Она свободна!

Однако радость оказалась преждевременной. Намокшая одежда отяжелела и потащила девушку на дно. Слева, разрывая на плече куртку, стало опускаться что-то тяжелое, огромное, готовое накрыть могильной плитой ее многострадальное тело. В последний момент, уходя на глубину, Кира ощутила, как ее запястье сжали и дернули, вырывая из каменного плена.

Девушка плыла. Вернее, ее влекли за собой против течения. И тот, кто это делал, не жалел себя, в стремлении подарить ей жизнь. Она старалась ему помочь, работая ногами и свободной рукой, но, наверное, больше мешала. Кругом вертелся бурлящий, гулко ревущий ад. Он не хотел упускать много раз обещанную ему добычу. Девушку толкало чем-то тяжелым, ломая конечности. И каждый раз спаситель приходил ей на помощь – с неимоверным, нечеловеческим усилием толкая ее тело вперед. К свету, к жизни…

8

В древнем Китае у доведенного до отчаяния человека, не имевшего ни сил, ни возможности отомстить обидчику, оставался последний довод. Он шел к дому ненавистного человека и совершал ритуальное самоубийство. Считалось, что душа наложившего на себя руки, не сможет подняться на небо, и долгие годы будет мстить обидчику, обрекая на страдания не только его самого, но и весь его род.

Он не врал. Этот… человек, уже мертвец, для которого в лексиконе не осталось оскорбительных слов, говорил правду. Разум молчал, зато верх взяли чувства. Стоило отвлечься и на секунду потерять контроль, как ярость застилала глаза, заставляя выпадать из реальности.

Хаммер остановился у скального выступа, царапая руку до крови. Боль скорее наставляла его на путь истинный. Здесь на тропе, в предрассветный час, когда вершина каменистого холма только угадывалась в темноте, требовалась предельная сосредоточенность. Один неверный шаг – и он полетит вниз, в пенный прибой, с ревом голодного зверя, многократно идущим на приступ к подножью скалы.

При каждом вздохе болела челюсть, нестерпимо ныли сломанные ребра. Ничего. Не страшно. Для того он и ползет в логово, о котором никто не знает, чтобы отлежаться. Как только он подлатает себя, свалит из этого гребанного места вглубь континента. Деньги, документы, оружие – все готово и дожидается своего часа в тайнике, которому и пожар не страшен. Когда бывшие коллеги потянут за веревочку, разматывая клубок, он будет далеко отсюда. А может, ну его на фиг, этот континент? Купить яхту, наподобие той, что у покойничка Грифона, островок в Океане, набрать пару десятков головорезов – тем более что имеются таковые на примете, да и организовать свое дело?

Потом. Он подумает об этом после. Заживут раны, прояснится сознание. Потускнеет цифра с многими нулями… И вместе с тем угаснет ярость, от которой сводит скулы. Опасная тропа свернула в расщелину и шум моря постепенно стих. Хаммер пустил луч фонаря вскачь, обозначая путь. Дальше – легче. Еще пару километров предстоит тащиться через лес и потом дорога выведет к заброшенному хутору. Пара тройка бабок со стариками, ведущих натуральное хозяйство, как всегда равнодушно отреагируют на его появление. Разве только поутру следующего дня в калитку крепкого забора наведаются престарелые соседки с предложением купить яйца, молоко да птиц. Здоровое питание – то, что надо. Но главное, никто и никогда не найдет его здесь. А у него будет время, чтобы прийти в себя. И обрести душевный покой, подогревая себя мыслями о том, что тело удачливого говнюка сейчас раздирает на части мелкая рыбешка, охочая до падали.

Лес промолчал, пропуская на тропу незнакомца. То и дело приходилось наклоняться, отводя бьющие наотмашь ветви от лица. Лес не мог ответить на вопросы, которые не оставляли Хаммера в покое. Где-то он промахнулся. Один из камней, лежащий в основе так долго выстраиваемой пирамиды дал трещину, поэтому вся конструкция рассыпалась как карточный домик. Он не знал того Рамзеса, с которым так «тепло» распрощался сегодняшней ночью. Тот, другой, не пришел бы спасать и мать родную. Да и дружба была для него ничем иным, как системой взаимных зачетов. Сегодня я тебе прикрою спину, завтра ты мне. Надо же на кого-то положиться в этом беспринципном мире? Доверие – разменная монета, которой легко оплачивать возможное предательство.

Кто был тот человек, не жалеющий себя, чтобы спасти жалкое создание в женском обличии, Хаммер не знал. Более того, Рамзес не стал бы взрывать остров. На пути к богатству он положил бы всех – включая женщин, друзей и бывшего однокашника в придачу. Пазл не складывался, как ни пытался Хаммер втолкнуть в уже готовую картинку последнюю деталь.

Лес редел. Тропа вывела на поляну. Вдалеке, на сером небосводе, проклюнулись очертания его дома. В окнах односельчан уже мерцал свет – бабки собирались на утреннюю дойку. Мычали коровы, где-то захлебнулась лаем собака.

Избегая открытых мест, без сил добрался Хаммер до высокого крепкого забора, за которым начинался покой. Чем позже узнают о его приходе, тем лучше. Под камнем, лежащим в кустах, он достал ключ и открыл замок. Стальная дверь бесшумно распахнулась, пропуская хозяина. Едва передвигая от усталости ноги, Хаммер поднялся на крыльцо и открыл входную дверь вторым ключом, найденным в тайнике у забора, и буквально ввалился в спасительную темноту, пропитанную запахом древесины.

Прокричал петух. В окна заглянул рассвет. Хаммер прошел через гостиную с камином и остановился возле углового шкафа. Тишина завораживала. Глубокая, успокаивающая, она с трудом пропустила скрип дверцы. Хаммер достал бутылку початого коньяка, откупорил и, вставив горлышко в окровавленный рот, сделал несколько долгих глотков, едва не заорав от боли. Мучительный стон сорвался с губ. Хаммер поставил бутылку на столик у окна. Все кончено. Он в безопасности. В логове. Дома.

– Устал, пупсик?

Почти ласковый женский голос вырвал Хаммера из состояния полной прострации. Резко обернувшись, он едва не опрокинулся в кресло. В комнате посветлело настолько, что ошибиться хозяин сруба не мог: перед ним метрах в пяти стояла Адель. В ее руках отливала туманом вороненая сталь пистолета, направленного ему в лицо. Как только он ее узнал, от сердца отлегло. В голове вихрем пронеслись мысли без начала и конца. Адель жива? Что она знает? Причем здесь пистолет?

– Адель, – осторожно начал он, не делая попыток пошевелиться. – Ты меня напугала. Как ты нашла меня здешь?

– Да, здорово тебе досталось, – не слушая его, сказала девушка. – Походу, предательство – страшная штука.

– О чем ты говоришь, малышка? – он не хотел понимать того, о чем она говорила. В силу недалекости женского ума, девушка не могла прийти к правильным выводам. – Убери штвол.

– Не дергайся, Хаммер. А то не получится разговор. Напоследок. – В ее голосе так отчетливо прозвенела ненависть, что ему стало не по себе.

– Тебе дошталось. Я понимаю. Давай поговорим. Я тебе все объяшню. Поверь мне. – Он шевельнулся и тут же был остановлен грозным окриком.

– Стоять!

– Хорошо-хорошо, малышка. Зачем так нервничать? Поверь – кто бы и что бы тебе ни шказал, у меня ешть ответы на вше вопрошы.

– Досталось тебе, – повторила она и нехорошо усмехнулась. – Шепелявишь.

– Нешладко пришлось. Как и тебе, верно?

– Всех похоронил? Мамуку, Егеря… меня. Рамзеса, я полагаю, оставил на десерт.

– Адель, я не понимаю, откуда такие…

– Ну, с этим выскочкой такой крутыш, как ты, разобрался легко.

– Адель, – нахмурился Хаммер, – к чему эти загадки? Давай шядем. Какой шмышл держать меня на мушке?

– Стоять, – приказала она. – Сумма слишком хороша, чтобы ее делить? Верно, Хаммер? А теперь, когда твои планы рухнули, не знаю какими судьбами, но остров полетел к чертям собачьим – чего тебе осталось делить? Менее всего я думаю на Егеря. Но у того, кто это сделал, безусловно, яйца покруче, чем у тебя, согласен?

Хаммер не ответил. Умозаключения завели девчонку слишком далеко, как раз туда, где скрывалась правда. Так далеко, что оттуда не выбраться. Кровь ударила Хаммеру в голову: какая-то баба держит его на мушке, а он позволяет так с собой поступать! Та, которую он столько раз подминал под себя, заставляя делать то, что ему хочется! Кто он для нее? Да бог, учитель, любимый!

– Дай мне оружие, – твердо сказал он и протянул руку. Но вперед идти не стал – еще шмальнет от страха. Истеричка, как все бабы. Кто знает, что у нее на уме?

Хаммер слегка отклонился назад. Он собирался пригнуться за креслом и оттуда перекатиться в соседнюю комнату. А там до арсенала рукой подать. Пара секунд и девчонка, возомнившая себя киллером, будет валяться на полу с простреленным черепом. Он успел это подумать, но сделать уже не успел. Сразу за его неуловимым движением раздался выстрел. Пуля, пробив грудную клетку, заставила его отступить к стене. Он сполз на пол. Хрипящий от боли, глотающий кровь, он пытался ползти, когда подходила Адель.

– Нужно делиться, дружок, – устало вздохнула она. – И не только деньгами. Жаль, что ты этого не поймешь. А у меня нет времени тебе все объяснить.

Девушка с короткими светлыми волосами еще раз вздохнула и нажала на спусковой крючок, поставив точку в споре, который вела сама с собой долгих три дня.

Адель вышла на крыльцо, вдохнул полной грудью свежий воздух. На небосклон выкатилось неяркое пока солнце. Денек обещал быть жарким. Хаммер так и не узнал, откуда ей стало известно о его тайном логове. Он думал, что сам вышел на нее. Однако это было далеко от истины. Один из бывших учителей по интернату, дал задание Адель последить за темной лошадкой, коей стали считать Хаммера. Потом задание, как это часто бывает в Управлении, потеряло актуальность – сменилось руководство, и как следствие – цели и задачи. Вот так открытие девушки осталось при ней. И пригодилось в нужный момент.

Девушка вдруг почувствовала острое желание закурить. Грифон ненавидел курящих женщин и называл их мужиками в юбках. Хаммер тоже не жаловал вредные привычки, утверждая, что даже незначительный запах способен выдать профессионала с головой. Но она теперь большая девочка, и вправе поступать, как ей хочется. Ведь так?

* * *

Кира открыла глаза, ощущая всем телом твердую поверхность. Над ней в тумане металось блеклое пятно. Она хотела вдохнуть и не смогла: из открытого рта сплошным потоком хлынула вода, перевернув ее израненное тело набок. Откашлявшись, отдышавшись, она села, обхватив себя руками. Мокрая, дрожащая, она моргала, возвращая себе зрение. И когда из ушей вылетели пробки, она услышала слова, вернувшие ее к жизни.

– …другое дело, солнце мое. Я тебя никуда не отпущу. Ты только моя, слышишь? Только моя.

Кира подняла голову. Рядом с ней на корточках сидел Дикарь. Она метнулась вперед. Ее руки, стремительно взлетев, опустились на плечи спасителя.

– Дикарь, – с хрипом вырвалось у нее. Девушка не верила своим глазам. – Я умерла?

– Нет, девочка моя. Нам рано думать о смерти, – шептал он, обнимая ее дрожащие плечи, прижимая к груди.

На секунду Кира отстранилась, разглядывая спасителя в упор. Живой. Невредимый. Исцарапанный, в рваной одежде, сквозь дыры в которой виднелись кровоподтеки, с запекшейся кровью на губах и заплывшим глазом. Бесконечно любимый, он был рядом.

– Дика-а-арь, – простонала девушка. Она хотела говорить – много слов, о своей любви, о преданности, о том, что ни за что не отпустит его, что отдаст за него жизнь – но ком, подступивший к горлу, перекрыл дыхание.

– Все позади, Кира, все позади, – вместо нее заговорил он. – Теперь все будет хорошо, я знаю. Ты мне веришь? Я ведь никогда не обманывал тебя. Обещал прийти – и пришел. Моя. Ты моя. Любимая девочка. Теперь все будет хорошо – я тебе обещаю.

Она кивала, с каждым кивком все теснее прижимаясь губами к его шее. Тепло, исходившее от любимого, обволакивало ее. Слова согревали, наполняя благоговейным трепетом ее сердце. Мир вокруг потерялся, поплыл, растворился. Остались объятия – страстные, жаркие. И еще слова – драгоценными каплями заполнявшими ее душу. Осталась любовь…

– Какая гадость! Вы еще поцелуйтесь…

Пронзительный мальчишеский голос вырвал Киру из состояния полусна.

– Смываться надо. Слышишь, Дикарь? Смотреть противно, – голос не унимался. – У них Хаммер ушел, а они тут… обнимаются.

– Остынь, Малой, – тихо отозвался Дикарь. – Достанем твоего Хаммера, не сомневайся.

– Моего… Блин, ну, ты скажешь. Достанет он… Я сам бы его достал. Да поздно заметил, откуда он вылез в скалах. А то – сам бы его встретил. Горячо.

– Хватит бурчать, – сказал Дикарь. Он медленно поднялся, не выпуская Киру из объятий. Утвердившись на негнущихся ногах, она с новой силой прижалась к нему.

– Кто тут бурчит? Я, что ли? – звонкий голос царапал ей слух. – Сам говорит… И потом сам говорит. То ему быстрей уходить, то стоит тут. Целуется. Тьфу…

Потом голос стал затихать. Послышался скрип песка и наступила спасительная тишина, в которой катились и с мягким шорохом отступали в море волны.

Дикарь по-прежнему сжимал девушку в объятиях. Какое ей дело до всех голосов мира, когда ее Мир был рядом!

Владимир Кривоногов Два врага

© Кривоногов В., 2016

© ИК «Крылов», 2016

* * *

Требую молитв!

Иван Охлобыстин

Мы научились летать в небе, как птицы.

Мы научились плавать под водой, как рыбы.

Осталось теперь научиться жить на земле, как люди.

Бернард Шоу

Глава 1

Побережье Японского моря, двадцать пять лет после Пришествия

В жизни каждой земной особи наступает момент, когда приходится выбирать, будешь ты жить дальше или нет. И не важно, существо ты высшего порядка или примитивнее – выбор прост: жить хочешь? Если да, то приспосабливайся или сражайся. Миллионы сменяемых поколений и циклов приучили земных тварей жить в относительном спокойствии – сформировались пищевые цепочки, обозначились хищники и их жертвы, но и правила игры устаканились. У всех были шансы, даже у бегающей еды. Так было из года в год, из века в век, из эпохи в эпоху. Так было, пока на Землю не спустились… инопланетяне.

Да как же это? Земля же наша планета! Все жучки-паучки! Все таракашки-букашки, все наше! Все твари Божьи, даже рыбки всякие, акулы, киты, дельфины! Все наше! Леса, джунгли, поля, речки, моря и океаны! Все, все наше!

А вот и нет! Океаны теперь не наши. И что там происходит, не совсем известно. Там завелись другие хозяева и что совсем ужасно – они оказались разумными пришельцами. Иди, вытрави теперь этих диковинных гадов со дна морского, да и кто этим заниматься будет? На одну Рассею надежда и осталась.

Дед Иван прищурился, прикинул «на глазок» расстояние и забросил плетеный нейлоновый трос с керамическим крюком с нанизанным куском сала в воду. Недалеко закинул – это не главное. Находясь на скале и поглядывая с высоты в море, рыбак точно определил – они здесь. Главное – улов будет. Только на сам пляж выходить опасно. Если амфибия выскочит – можно не успеть отбежать. Да и стар уже дед Иван для забегов на короткие и средние дистанции. На скалах удобнее. Ну и дробовик успокаивает. Если тварь попадется неугомонная, можно ей и морду подлакировать.

Лучше, конечно, головастиков наловить. Они в эту пору уже метровой длины достигают, а сами вялые. В момент поклевки долго не сопротивляются. Бывает, конечно, тросы рвут, не без этого, но в целом нормальная добыча, легкая. Их в крепости хорошо берут. Они на вкус непротивные, на недоваренную курицу смахивают. Привкус, конечно, особенный, вроде как в одеколоне замариновано, но жрать можно. Некоторые даже нахваливают, особливо, если отварить сначала, а потом пожарить и перчика красного не поскупиться. Вполне!

Жаль только, больше двух гадин до рынка не дотащишь – годы уже не те. А так нормальный товар, в крепости сразу несколько перекупов с руками и ногами оторвут. Покупают людишки мяско инопланетное, ой, как покупают. А нам того и надо. Снасти бы обновить, да и внуку маску подводную новую справить. Он о ней вон как мечтает.

– Ага! – тросик дернулся, но не натянулся. Дед Иван довольно хмыкнул в бороду. – Сейчас, галиматья бедовая сало всасывает! Подождем-с пару минуточек, дадим планетянам свининкой земной насладиться! А там и подсекай!

Дед потер руки, зачем-то вытер бороду, насторожился – аккуратно взял «плетенку» в руку, подтянул – в натяг отчетливее поклевка чувствовалась.

– Сейчас, сейчас…

Щебенка, осыпавшаяся за спиной, заставила деда похолодеть. Он медленно-медленно повернулся, зацепившись взглядом на лежащий в двух метрах от него дробовик, поднял взор и…

Он стоял рядом – зеленый с синими пятнами, с ужасной верблюжьей головой, слепыми шарами и растопыренными ноздрями. Тварь водила ими из стороны в сторону – принюхивалась. Глаза – как белые бельма, они сверлили округу, но, видимо, не находили жертву.

Дед остолбенел. Такое происходило впервые – еще ни одна тварь до этого на скалы не залазила, а эта… вот видишь, залезла.

Инопланетянин фыркнул. Дед от такого звука вздрогнул и окаменел. Амфибия выпрямилась во весь свой двухметровый рост и затихла. Человек не обратил внимания на тысячу мелких заостренных зубов, взор притягивали когти. Когти тварь растопырила и шарила ими вокруг себя, ища жертву. Она почувствовала близость рыбака, но не могла сориентироваться. Момент был очень напряженный! Но дед Иван нутром почувствовал, что Господь дает ему шанс и распорядиться этим счастливым мигом необходимо немедленно. Иначе на той небольшой площадке, где два разумных существа принялись играть в смертельную молчанку, развязка рано или поздно произойдет. Дед молчаливо взирал на «ящерку» и лихорадочно думал: «Двинусь – смерть», «нападу – смерть», «затаюсь – смерть». Монстр шарит лапами и все равно меня нащупает!»

Тварь смешно свела слепые зрачки к переносице и сморщила нос – она не могла из-за обилия запахов определить, где же жертва. Больше всего раздражало душистое пятно снизу. Амфибия молниеносно атаковала! Уронив эмалированное ведро с прикормкой, тварь отшатнулась – звук помятого железа ударил по чувствительному слуху рептилии. Но и дед Иван не сплоховал: зажав расшатавшиеся от ужаса нервы в узду, он бросил потную шапку в морду инопланетному существу, одновременно заваливаясь на бок поближе к дробовику. Старая ушанка достигла цели, амфибия отшвырнула дедову шапку и присела на задних лапах, приняв угрожающую стойку. Помотала головой из стороны в сторону, на всякий случай хватанула лапами окружающее пространство, дернула головой на манер курицы и, подняв ноздри вверх, медленно повернула морду в сторону затаившегося человека.

В последний момент амфибия четко распознала запах пороха, но не успела идентифицировать этот раздражитель. Раздался звук дуплета. Морда существа взорвалась, брызнув ошметками. Тело прямостоящей амфибии откинулось навзничь и покатилось по склону, нелепо болтая конечностями. Внизу амфибия затихла, уткнувшись раздробленной головой в гравий пляжа.

– Дробь – нулевка, это тебе не фунт изюма, мразь поганая! – крикнул дед Иван. И завалился на спину, восстанавливая дыхание. Сердце выскакивало из груди. От пережитого ужаса он никак не мог совладать с работающими, как меха, легкими.

Время тянулось как резина, а дед не мог успокоиться.

Голубое небо ярилось, раскидывая белые барашки облаков и устилая плотным туманом низменные окрестности. Странный был тот туман – комками шел. Не было его раньше.

Дед лежал на спине и смотрел в ту самую заоблачную высь, где, ему казалось, не было проблем, где все было понятно, где не было монстров…

Монстров?

Дед встрепенулся, приподнялся на локтях, огляделся. И увидел…

Там, внизу, где лежал изувеченный труп страшной рептилии, копошились две пятнистых фигуры.

Дед замер от страха. Это были не люди.

Эти двое не похожи на рептилий, они смахивали на собак без головы!

Кровь заиндевела от новой волны страха! Дед ощутил, что глаза от отсутствия моргания высохли и заслезились.

– Господи! Пожалуйста, не покинь меня! Спаси, Господи, от напастей изуверских!

Протяжный тяжелый вопль возвестил, что твари активизировались.

Дед привстал, с тревогой посмотрел на тропку, по которой еще ранним утром поднялся на скалу. Монстры стремительно бросились к подъему. Концовка была понятна всем. Достигнут, найдут, раскромсают!

Одеревеневшими пальцами дед попытался перезарядить ружье. Руки не слушались, царапали ствол. Взгляд невозможно было отвести от вибрирующего зева инопланетного хищника. Существо тряслось в предвкушении добычи, оно ползло, отталкиваясь от грязных стенок скал, урчало и выло. А ведь была еще и вторая тварь!

Дед уронил патрон, затем еще один, потом третий. Он не мог оторвать взгляд от надвигающейся смерти…

– И-эх! – раздалось над головой. – Ага! На, сука!

После этих слов раздался чавкающий звук.

– Извини, дедуля!

Страшное существо рванулось куда-то в сторону и, нелепо дергая конечностями и коротким хвостом, завалилось за край площадки, обрызгав округу вонючей жидкостью – не то кровью, не то мочой. В следующий миг старый рыбак увидел, как тварь, пролетев более десятка метров, плюхнулась в воду.

– Совсем обнаглели! – Молодой голубоглазый парень склонился к деду Ивану и, вытирая клинок пучком сухой травы, добавил: – А я тебе хлебушка с сыром принес. Смотрю, а у тебя тут весело. Деда, я, когда твой выстрел услышал, бегом побежал. Еле успел! Сзади первого нагнал и заколол, а потом и второго. Он уже хотел на тебя напасть! Ты почему по нему не стрелял?

– Внучек, родненький! – просипел дед и закашлялся. – Я уж думал, все! Хана мне! Слава Спасителю, внук родной спас! Шин, я от кошмара этого патроны в дробовик не смог зарядить. Вон они валяются.

– Да, дедуля! – парень улыбнулся открытой улыбкой. – Похоже, надо тебе новый ствол в крепости подобрать. Автомат или пистоль приличный. А то теперь и на берегу стало очень опасно.

Дед Иван с гордостью посмотрел на родного внука – высокий, стройный, подтянутый, мощные плечи и развитая мускулатура брюшного пресса выдавали в нем опытного пловца и ныряльщика.

– Шинушка, так ведь ты хотел свою снарягу обновить. А серебра у нас нынче маловато.

– Не расстраивайся, – парень аккуратно взглянул со скалы. Там у подножия тороса волны прибоя разбивались в мириады брызг. Останков упавшего существа нигде не наблюдалось. – У нас есть подстреленная амфибия и неизвестный вид существа, которого я проткнул саблей. Думаю, что если мы донесем в крепость такую добычу, русская контрразведка выкупит эту тварь за любые деньги. А амфибию торгашам скинем. У нее какие-то железы и внутренние органы в большом почете. Так что наваримся, не боись! Может и на снасти хватит, и на путевый автомат.

Шин протянул деду руку. Тот ухватился, привстал, ноги подогнулись.

– Уф. Уф, – с натугой бормотал пожилой человек. – Натерпелся, родной, сегодня! Сейчас бы до лежанки добраться. Ты закидушку мою собери, а то не до рыбалки мне уже.

Дед Иван попытался отряхнуть засаленную куртку-штормовку, но от усталости махнул рукой – не перед кем было красоваться.

Через десяток минут собрались и спустились к подножию скалы. Там осторожно приблизились к двум трупам.

Шин обошел лежащих животных… или это не животные?

– А правду говорят, что эти гады разумные? – Шин ткнул носком сапога похожее на пятнистую безголовую собаку тело существа.

– Черт их знает, – устало ответил дед Иван и сплюнул. – Свалились на нашу голову. Я в молодости в этих местах ставридку с камбалой лавливал. Жарил потом на масле, а теперь даже вкуса тех рыб не помню. Но народ поговаривает, что не все разумные. Вот, к примеру, амфибии эти вроде как зачатками разума обладают, но тупые как валенки. А собак этих первый раз в жизни вижу. Хотя, Шинушка, они, похоже, на меня засаду устроили. Я у них головастиков подчищаю – видать обиделись шибко, раз на берег полезли. Значит, все-таки разумные.

Шин задумчиво почесал щетину на подбородке и спросил:

– Если собаку эту мерзкую в мешок засунуть, то ты с одного края подсобишь? А я амфибию в пленку оберну и на загривке унесу. Или помощника позовем? Ты как?

Дед сморщил морщины на лбу:

– Это которого? Уж, не Федора ли часом? Игната Макарова сын? Он? Зря ты с ним водишься, у него душонка пропащая! На руку он не чист, как и папаня его в свое время. Будь с ним осторожен, а лучше бы другого напарника себе подыскал.

Шин ухмыльнулся.

– Деда, мне что, с ним детей крестить? А ныряет он хорошо, пловец изрядный и не подводил меня пока. Добычу пополам делим.

– Детей ему не крестить, – заворчал дед. – Ты бы лучше бабешку хорошую себе нашел, а то ведь уже двадцать семь годков. Не успеешь оглянуться, как тридцать лет стукнет, а там, внучек, сразу сорок грянет. Поверь мне. Не успеешь и моргнуть.

Дед постелил на большой камень свернутую плащ-накидку и с кряхтеньем уселся на нее.

– Мы с бабкой твою мамку в двадцать три родили и то все в округе говорили, что поздно. Ну да! Ну да! Время тогда другое было. Мирное было время – до агрессии и Пришествия этого, будь оно неладно.

Дед разговаривал, но кромку прибоя из внимания не упускал, поглядывал на волну да на внука, который времени зря не терял – достал из рюкзака свернутый мешок и рулон прочного полиэтилена. Шин сноровисто спеленал добычу, оттащил по очереди к краю пляжа – подальше от воды. Вернувшись к деду, спросил:

– Ну что? Решил или Федьку звать? Твари эти хоть и дохлые, но тяжелые!

– Зови уже. Я тебе сегодня не помощник.

Шин кивнул и достал из кармана радиостанцию. Звать помощь – значит звать.

После недолгих радиопереговоров внук повернулся к деду и поморщился – дед Иван раскуривал трубку. Некурящий Шин этого терпеть не мог, но промолчал.

– Сейчас Федька примчится, и тронемся потихоньку. Думаю, через полчасика подтянется.

Дед вздохнул и выпустил облако дыма.

– Ладно уж, пущай бежит шельмец, а то у меня сил не осталось: ни душевных, ни физических. А до Полоя от пляжа этого далековато тащиться.

Федька прибежал на берег – рыжий, взъерошенный. Запыхался. Он думал, что Шин ему что-то не договаривает по радио, поэтому прихватил на всякий случай оружие. На кожаном ремне через плечо болтался древнего вида маузер. Федор на бегу правой рукой придерживал потертую кобуру с пистолетом и несся как угорелый.

Увидев с высоты сопки кромку пляжа, где Шин и его дедушка сидели на камнях живые и здоровые, успокоился и перешел на быстрый шаг.

Шин привстал, махнул призывно рукой.

Федька в ответ поднял левую руку, заулыбался. Одного переднего зуба у него не хватало, поэтому он смахивал на хоккейного защитника, которого выгнали из команды за плохое поведение.

Подошел, перевел дух и сказал, обращаясь к каждому по очереди:

– Здравствуйте, Иван Романович! Привет, брат! Как вы тут?

Дед Иван нахохлился и с недовольным видом вымолвил:

– Здравствуй, Федор.

Шин, напротив, улыбнулся в ответ, пожал протянутую руку и, махнув в сторону упакованных пришельцев, ответил:

– Да как? Вон посмотри. Видал добычу? Нам с дедом без тебя не справиться.

Федька, рассматривая поверженных противников через прозрачное, но мутное полотно полиэтилена, присвистнул.

– Однако впечатляет! Со мной поделитесь?

– Тьфу, ты! В твою душу! – Дед Иван нахмурился и повернулся к внуку. – А я о чем тебе говорил? Он еще толком не успел поздороваться, а уже долю себе выторговывает!

Федька набычился, взглянул исподлобья:

– Я, между прочим, вас, Иван Романович, уважаю, а вы меня не любите и обижаете.

– А ты мне не моя бабка Нина! Царствие ей небесное! Не любите его, видите ли! За что тебя любить? За то, что ты хитрый «купи-продай»?

Шин поднял руку и весомо возразил:

– Тихо, деда! Ты не прав! Федька мне помогает и спину прикрывает. Одному в море не выжить. А Федька и стрелок добрый, и в рукопашке не «чайник». Будь уж ты с ним приветливее.

Дед хмуро, но кивнул, соглашаясь.

– И еще, деда, мы с Рыжиком большое дело затеваем. Планы есть серьезные. Скоро в рейд пойдем, нам теперь вместе нужно держаться. Дело наклевывается в порту. Папаша Смирнов людей собирает и нам гонорар хороший обещал. Так что мы с Федькой обязательно выручкой поделимся. Не чужие!

– Да хватит уже! Пристыдил старика. – Дед посмотрел в глаза рыжему Федьке и вдруг примирительным тоном добавил: – Ладно, Федор! Мир. Но веди себя прилично – я тебя насквозь вижу. А Папаша Смирнов ваш – убийца и врун – для него и рентгена не надо, и так видно, что та еще скотина!

Рыжик в ответ незлобиво улыбнулся:

– Ох, и суровый, вы, деда Ваня! Шибко вас боюсь и уважаю.

– Вот и ладно, – Шин упер руки в боки. – Как поклажу-то понесем?

– Как обычно! У меня веревочка хорошая есть, – с готовностью откликнулся Федька. – Мы их к жердине привяжем. Так и понесем на плечах, как дикари голозадые в Африке. Если тяжело будет – с перекурами потащим. А Иван Романович сам пойдет или он раненый?

– О! Спохватился! – Дед Иван, в который уже раз закурил трубку, дунул дымом на всю округу, замахал свободной рукой. – С этого и надо было начинать! Нет, Федор, не ранен я и пойду, как всегда, сам! Но медленно – утро не задалось.

Глава 2

Экваториальная Атлантика, двенадцать лет после Пришествия

Новейший русский стратегический бомбардировщик Ту-505 «Вершитель» в паре со своим собратом занимался рутинным патрулированием экваториального морского сектора Атлантического океана.

Ведомый «Мститель» шел параллельным курсом в ста километрах западнее.

Удерживая эшелон в 17000 метров и скорость в 2М^[162], два бодрствующих экипажа вне взаимной видимости с ленцой переговаривались, наблюдая за чужим для людей океаном.

– Уныло как-то! – зевнул командир «Вершителя», а по совместительству и начальник воздушного патруля полковник Денискин.

– И туман внизу усиливается. Дымка появилась, – ответил по радио командир «Мстителя» Саша Павлов. Ближе к Южной Америке вообще плотная завеса стоит. Точнее, к тому, что от нее осталось, от Америки этой!

– Саш, ты не удаляйся от меня, – вдруг озаботился Денискин. – Давай-ка газку и сократи интервал между нами до двадцати километров. К бывшей Бразилии подходим, а там черт ногу сломит. Рядышком пойдем.

– Петрович, а может, ты сам ко мне приблизишься? Пройдем над десятикилометровой прибрежной зоной. Тут активность наблюдаем – море кипит или хрен его знает – облака, какие-то зеленые. Что-то назревает…

Командир патруля Денискин принял решение и распорядился:

– Саша, держи прежний курс и эшелон. Иду на сближение.

После этого огромная серебристая птица с красными звездами на бортах накренилась на правое крыло, уходя к точке встречи с ведомым.

Через сорок минут полета два воздушных реактивных корабля прошли место, где раньше, до Пришествия, великая Амазонка впадала в Атлантический океан.

Снизившись до высоты в 3000 метров и сбросив скорость до 1М, пилоты «Мстителя» обнаружили причину возникновения зеленой облачности. Там внизу, на поверхности океана люди рассмотрели кипящее желтое пятно неизвестной природы. Оно извергало в атмосферу некийзеленоватый газ.

– Петрович, – вышел на связь Павлов. – Смотри-ка! Водичка готова, можно макароны спускать!

Командир звена Денискин с борта «Вершителя» хмуро наблюдал за возникновением слева по курсу еще одного пятна. Пятна-близнеца.

Оба новообразования имели одинаковую форму идеальной окружности диаметром не менее двух километров.

– Ох, ни к добру эти «блины» тут кучкуются. Вон уже первый «блин» набухать принялся. Я раньше никогда такое не встречал.

Подполковник Павлов посмотрел в глаза своему второму пилоту и, подмигнув ему, спросил командира:

– Петрович, может быть, ударим по супостату нашими «макаронами»? Или пятисоткилограммовым «пельменем» припечатаем?

Полковник Денискин в ответ хмыкнул:

– Давай лучше о замеченной активности центральному командованию доложим!

– Петрович, тебе виднее, но вдруг что-нибудь произойдет, пока они в штабах решение выродят? Наше с Михаилом пятно, похоже, шевелится! Чую недоброе.

«Мститель» Павлова по дуге обходил первый очаг активности, фиксируя на видео все происходящее, тем временем «Вершитель» Денискина прошел над вторым пятном, закладывая вираж в сторону открытого океана.

Полковник Дмитрий Петрович Денискин у себя в части имел заслуженный авторитет среди своих однополчан и репутацию опытнейшего командира дальней разведки. Он прекрасно понимал, что оперативный генерал ВВС, получив подобную информацию, примется докладывать об этом в более высокие инстанции. Там еще в более высокие. Пока доклад разведчика не дойдет до самого высшего руководства. Сюда добавляй время для принятия решения, затем ответная цепочка приказов и распоряжений. Так весь суп выкипит. Тем более что, похоже, и второе пятно принялось взбухать.

– Сто второй, доложить обстановку, – официальным тоном отдал приказ полковник. Это означало, что пошла работа и вести переговоры между бомбардировщиками с этого момента следовало только в установленной форме.

– Сто второй – сто первому, – откликнулся Павлов. – Наблюдаем трансформацию цели номер один. Над пятном возник купол неизвестной природы.

– Приготовиться к бою, – решился Денискин. Набрав воздух в легкие и задержав дыхание на шесть секунд, выдохнул приказ: – Сто второй, по цели номер один ракетой класса «воздух – поверхность» огонь!

– Принял! – поступил ответный доклад с «Мстителя». И через двадцать секунд Павлов добавил: – «Оазис» по цели ушел. Подлетное время пятьдесят секунд. Сорок пять, сорок, тридцать пять, тридцать… Петрович, наша макаронина у кастрюли! Есть контакт!

Ракета «Оазис», выпущенная с ракетоносца, вонзилась точно в центр гигантского мыльного пузыря, так некстати для своих новых хозяев обнаружив опухоль на теле зараженного океана. Скоростной заряд пробил купол и, ударившись о поверхность воды, взорвался.

И пилот Павлов, и тем более командир Денискин прекрасно знали, что должно было произойти далее. Как правило, взрыв стокилограммового эквивалента тротила выбрасывал в воздух большое количество воды, которое опадало брызгами и ниспадающими струями. В этом случае разбегающиеся кольцевые волны красиво обрамляли эпицентр взрыва.

Все это наблюдалось опытными летчиками не раз и не два. Но в этот раз ожидания не оправдались. Массы грязной воды с ужасным грохотом, воем и шипением вознеслись плотной вертикальной колонной, диаметром не менее тысячи двухсот метров, на высоту свыше семи километров. Там, в вышине, авангардные слои плотного водянистого вещества наконец-то распылялись в грибообразное облако, создавая турбулентные завихрения и воронки.

– Твою-то мать! – потрясенно прошептал полковник Денискин, наблюдая за «грибом» с расстояния почти в десять километров. – Точь-в-точь как при атомном взрыве!

Зрелище поражало. Огромная водяная конструкция вздрагивала и видоизменялась. Зеленые облака смешивались с поднятыми массами воды. Частично, превращаясь в тонкую туманную взвесь, возникший шлейф уносился в сторону сильным ветром, который не затихал в верхних слоях атмосферы. Как дым от горящего небоскреба, водяной шлейф указующим перстом сформировал подобие буквы «г».

Экипаж «Вершителя» молчал, пораженно взирая на развернувшийся катаклизм.

Полковник Денискин очнулся от зрелища и по радио спросил:

– Саша! Ты же докладывал, что «Оазисом» ударил! А это чтотакое?

Ситуация была нешуточной при условии, что оба Ту-505 несли в себе по паре крылатых ракет со специальными боеголовками, но порядок инициализации и применения этих устройств был усложнен. Командир прекрасно понимал, что Павлов не мог самовольно нанести ядерный удар, да и основных сопутствующих факторов не наблюдалось, таких, как вспышка, ударная волна, электромагнитный импульс и, конечно же, всевозможное излучение. Самолет даже не тряхнуло! Но в создавшейся ситуации глаза видели, а мозг отказывался верить в происходящее. Ну не мог «Оазис» натворить таких бед! Что же тогда произошло?

Павлов молчал, и Денискин не на шутку встревожился:

– Сто второй! Сто второй, я сто первый! Прием!

Тишина!

– Сто второй! Сашка! Отзовись!

И вдруг в эфире возник голос ведомого:

– На приеме сто второй! Принимаю тебя на троечку. Повторяю, три балла. Три балла. Как принимаете мою работу?

– Принимаю тебя на уровне шумов.

– Уф, Петрович! Еле увернулись от этого сумасшедшего кипящего фонтана. Такой вираж заложили, как на истребителе в годы бесшабашной молодости. Командир, похоже, мы попали во что-то. Видать, во что-то очень, очень большое и серьезное.

– Ну, слава богу! – Денискин с облегчением откинулся в кресле пилота. Потерять ведомого – нет ничего ужаснее в жизни любого командира. И по-отечески добавил:

– Саня, ты чего молчал-то? Мы тебя уже потеряли, и отметка со спутника на сетке пропала, и акустический канал отсутствовал. Мы с ребятами даже заволновались.

– Мы с той стороны столба были. Уворачиваясь, влетели в плотное зеленое облако. Видать, сигнал и пропал. По крайней мере, я тоже тебя не слышал. Кстати, командир, я сбавил скорость до одного маха и сейчас на удалении обхожу эту водяную концентрацию. Там интересные вещи творятся.

– Докладывай, что видишь!

– Гриб просел и вместе с водой вниз падает несметное количество какой-то органической дряни. Мой штурман утверждает, что это «маты» и остатки прочей инопланетной жизни. Вижу очень крупные фрагменты. Вероятно, мы попали ракетой в их город или сооружение, а может, чем черт не шутит, и в легендарный звездолет.

– Доклад принял. Сто второй, всю собранную электронную информацию срочно передать в центральный штаб.

– Приступаю. Что со вторым пятном будем делать? Не ровен час вылупится из зелененького яичка гадина-годзилла!

– Сплюнь! Я приступаю к устному докладу руководству. Если в течение пяти минут решение в верхах не примут, я сам ударю по второму объекту. И дело с концом.

Теперь ракетоносцы удерживали интервал в шесть километров. Самолеты взяли высоту в пять тысяч семьсот метров и постепенно удалялись от падающих из поднебесья масс воды.

– Центр, Центр! Вызывает сто первый!

– Центр на связи! Сто первый докладывайте.

– Докладываю, – полковник Денискин разглядывал проплывающий справа по борту огромный водяной гриб, а слева от него грязно-коричневую опухоль инородной океану сферы. – Рядовой пуск ракеты по иноземному объекту повлек за собой выброс в верхние слои атмосферы огромного количества кипящих водянистых масс.

– Далее, – поощрил голос из Центра.

– Обратного выпадения влаги после взрыва не наблюдается. Файлы собранной видеоинформации переданы в ваш адрес. Сто второй ведет непрерывный мониторинг водянистой конструкции.

– Причины возникновения и стабилизации аномального метеорологического явления выявили? Мы наблюдаем последствия со спутника.

– Центр, это не все! Мы фиксируем возникновение и трансформацию второго объекта на поверхности океана. Объект имеет идентичную первому конфигурацию и форму. Прошу разрешения на уничтожение второй цели.

– Доклад принял оперативный дежурный полковник Смирнов. По поводу нанесения удара по цели номер два – ожидайте.

– Центр, – сказал Денискин, при этом матюгнувшись про себя. – У меня топлива осталось только на обратную дорогу и то впритык.

– Сто первый, мы знаем, – настойчивый тон руководителя оперативного сектора Центра боевого управления «Евразия» раздражал. – У Гибралтара вас будет ждать топливозаправщик.

– Топлива с одного заправщика не хватит «Вершителю» и «Мстителю» чтобы вернуться на базу.

– Сто первый, вашей патрульной авиагруппе топлива хватит до аэродрома подскока во Франции.

– Принял, Центр. Жду дальнейших указаний.

– До связи.

Полковник Денискин не то чтобы рассердился, он прекрасно знал, что так и будет. Он пристально посмотрел на разбухающий купол пришельцев и взял протянутую вторым пилотом кружку с кофе.

– Сто второй, это сто первый. Прием.

– Я на связи, Петрович.

– Саша, ЦБУ сейчас начнет мозги клевать.

– Командир, что будем делать? Керосинка уже в дефиците.

– Получен приказ – ожидать. У Гибралтара нас заправят, а дальше только до Франции дотянем.

– Нормально! – присвистнул Павлов. – Домой теперь хрен знает, когда прилетим. Бабы наши опять изведутся.

– И что предлагаешь? – Командир увидел, что второй пилот энергично подает сигнал, опущенным большим пальцем. Удивленный взгляд – вот, что насторожило Денискина. Полковник, не дожидаясь ответа Павлова, резко повернул голову и взглянул туда, куда указывал второй пилот. Сразу все увидел, оценил и чертыхнулся.

Там, внизу, где еще пяток минут назад пульсировала грязная инопланетная сфера, теперь разворачивались удивительные события.

В ушах раздался крик Павлова:

– Петрович, ты видишь? Петрович! Опоздали мы, похоже.

Командир Денискин с борта своего «Вершителя» в некотором оцепенении наблюдал, как из лопнувшего пузыря возникли четыре физических новообразования продолговатой формы! Они величаво поднимались вверх, набирая скорость. Эти стремительные биологические «морковки» были очень похожи на ракеты. Они светились изнутри неоновым цветом, переливаясь всеми оттенками зеленого. Объекты пульсировали от ослепительно светлого до насыщенного темно-зеленого.

– Дождались, твою маму! – возник Павлов. – Это или звездолеты или стратегические межконтинентальные ракеты! Надо что-то делать, командир!

Денискин вышел из транса и скомандовал:

– Приказ обоим кораблям. Ракетами «Лучник» по воздушным целям противника огонь!

Пока самолеты разворачивались на боевой заход, каждый неопознанный летающий объект разделился надвое, и их стало восемь.

После этого отсчет боевого времени перешел на секунды. Стало ясно, что еще немного и корабли противника уйдут в стратосферу, а возможно, и в космос. Была вероятность, что выбрав баллистическую траекторию, они, пролетев полмира, упадут на территорию Евразии, а значит, в Россию.

– Есть пуск! Первый «Лучник» ушел! – поступил доклад с «Мстителя».

– Есть пуск! – отозвался эхом второй пилот «Вершителя».

Командир воздушного патруля полковник Денискин понимал обстановку и поступающие доклады о пуске противоракет считал уже запоздалыми. Или нет?

– Вторая ушла, – будничным тоном доложили с «Мстителя».

– Вторая ракета ушла, – снова отозвался второй пилот «Вершителя».

– Третья…

– Третья…

– Четвертая…

– Четвертая…

И тут началось!

«Лучники» настигали свои цели. Когда первые две ракеты взорвались в непосредственной близости от разогнавшихся объектов, случилась новая метаморфоза. Оставшиеся шесть кораблей противника снова разделились! Теперь их стало двенадцать!

– Этому конца и края нет! – раздался в эфире взволнованный голос Саши Павлова. – Вот это да!

Но и «Лучники» не зевали. Бортовые компьютеры мгновенно среагировали на изменение ситуации. Третья ракета уничтожила сразу две цели по истечении всего лишь трех секунд после их митоза. Оставшиеся противоракеты догнали и уничтожили по одной цели. Еще один объект, видимо, задетый осколками взрыва предыдущих «Лучников», отклонился от траектории разгона и по пологой дуге вернулся к океану. Практически с орбитальной скоростью инопланетный летательный аппарат ударился о поверхность водной глади. После подобного удара выжить не может никто. Будь ты трижды пришельцем.

– Все, ребята! – сказал Денискин. – Отбой боевой тревоги. Итог: четверо ушли, но десяточек зеленых «морковок» приструнили.

– И то хлеб! – откликнулся подполковник Павлов. – Все зафиксировал, данные отправлять?

Командир патруля вновь от начала до конца мысленно прокрутил весь сценарий воздушного боя и принял решение возвращаться. Хотя нет! Кое-что осталось.

– Саша, с твоей позиции вроде бы удобнее. Место пуска еще одним «Оазисом» обработай. Посмотрим, вырастет ли новый грибок. По цели номер два – огонь!

Павлов хохотнул:

– Сейчас, командир, сделаем! Пошла, родимая. Идет, идет, идет. Есть касание! Взрыв есть, гриба нет. Обычный всплеск.

– Эх, не послушал тебя, – посетовал Денискин. – Надо было сразу по второму куполу ударить! Упустили время, а теперь иди встречай их. Где они упадут одному инопланетному богу известно.

– А я что говорил? – Павлов разворачивал «Мстителя», выходя на параллельный курс с «Вершителем». – Сейчас бы два грибочка колосились с ошметками внутри. И все.

– Да кто же его знает, что было бы. Пускай теперь начальство думает обо всем этом – у них голова большая. Мы свою работу выполнили. – Командир Денискин взглянул на индикатор наличия топлива на борту и скомандовал: – Штурман, доложить метеобстановку на обратную дорогу.

– Командир, до Гибралтара ни облачка. Спутники врать не будут.

– Ну, вот и славненько! Саша, поворачивай оглобли – полетели домой. А я в Центр обо всем доложу.

Оба стратегических ракетоносца красиво развернулись и пошли, пошли, забирая на северо-восток с набором скорости и высоты. А там, позади, застыл удивительный водяной гриб, высотой в восемь километров. Он как бы в отместку заслонил заходящее за горизонт красное солнышко двум большим и великолепным серебристым птицам.

Глава 3

Крепость-порт Полой, двадцать пять лет после Пришествия

Крепость Полой раскинулась в безымянной бухте близ мыса «Страшный» много лет тому назад. Начиналось поселение людей с вагончиков, баррикад, частоколов и завалов из крупного строительного мусора. Наспех возведенные наблюдательные вышки и огневые точки вполне сносно защищали обитателей на первых порах. Но время шло с обычной скоростью, пролетели годы, и стихийно возникший форт постепенно трансформировался в мощное оборонительное сооружение из брони и бетона. Сварные листы железа обрамляли крупные архитектурные формы в виде навесов, амбразур и прочих дополнительных перегородок. Но и гады морские, похоже, времени зря не теряли! Инопланетяне, плавно спустившиеся на своих огромных кораблях в Тихий и Атлантический океаны много лет назад, долгое время себя не проявляли, но теперь они были везде и повсеместно. Они полностью видоизменили биосферу Мирового океана, за исключением, пожалуй, Арктики и Антарктики. Видать, холод пришельцы не особенно жаловали.

Порт Полой, обласканный Японским морем, с лихвой ощутил на себе близость чужих жизненных форм. Активность непонятных существ возрастала с каждым годом, и скоро наступил момент, когда простой до этого выход в море стал для людей настоящим подвигом. Пришельцы систематически атаковали береговую линию, похищая и уничтожая случайных людей. Так в бывшем поселке рыбаков, появились первые баррикады.

Высокий холм в центре укрепления милостиво принял на свои склоны караульное помещение, рынок, жилые бараки, мастерские, склады и прочие нужные и сопутствующие строения, типа столовки и даже аптеки. Холм этот имел пологий спуск к порту и поднимался выше любого гнилостного тумана, который пришельцы иногда насылали с моря на берег, пользуясь приливом и попутным ветром. Не часто, конечно, но разок-другой в месяц обязательно.

Под прикрытием этой мерзкой и странной водяной взвеси к стенам крепости, изворачиваясь и вздрагивая, стелясь и извиваясь телами, подбирались инопланетяне, каких не встретишь и в психоделическом бреду буйно помешанного!

Людям пришлось научиться защищаться.

Теперь на стенах крепости были установлены крупнокалиберные пулеметы и автоматические пушки. Также неплохо себя зарекомендовали и минные поля, перекрывающие особенно опасные подступы к сооружениям.

Иногда над Полоем раздавался протяжный вой системы раннего оповещения, предупреждая о предстоящем нападении агрессивных форм неземной жизни. И тогда по тревоге на стены поднимались сотни вооруженных мужчин и женщин, чтобы «достойно» встретить «гостей». Но массированные атаки случались не так часто, поэтому люди постепенно привыкли к новым условиям, приспособились к суровым реалиям непростой жизни.

Все опасности возникали от близости моря. Крепость вполне безопасно могла бы существовать в десятке километров от береговой линии, но люди не уходили, им нужна была удобная и защищенная от океана длинной галечной грядой гавань – крепость-порт Полой.

Шин и Рыжик увидели стены форта ближе к обеду. Дед Иван не пошел с ними в крепость. Проводил ребят до Белой Скалы и свернул на неприметную тропку, ведущую к его рыбацкой хижине.

Вышло так, что трупы инопланетян оприходовали очень быстро. Еще на подходе к главным воротам к несущим экзотическую добычу напарникам привязались Смит и Абраша – два дружка-спекулянта. Следом пошли, почувствовали навар стервятники.

– Что несем? За сколько товар хотите сбросить? Деньгами хотите или бартером? Может быть, половину деньгами, а половину оружием или хавчиком? Снарягой возьмете?

Надоели хуже слепней. Всю дорогу до рынка ныли. Когда же Шин и Федька ступили на территорию рынка, именуемого в народе «барахолкой», Смит и Абраша перешли на шепот, тщетно пытаясь не привлекать внимания конкурентов.

Все напрасно – через галдящую толпу за Шином и Федькой уже увязался клин любителей легкой наживы. Здесь и Аваняны подтянулись, и Папаша Смирнов со своей кодлой тут как тут. Как волки – носом чуют добычу. И с Большой Земли парочка авантюристов проводила заинтересованными взглядами фигуры добытчиков. Но этих-то сразу оттеснили. Мол, это не ваша вотчина. Вам, скоты, потом, если надо будет, товар продадут, но уже мы – перекупы! А сами к дайверу, ныряльщику и навигатору подходить не смейте! Если хотите жить, конечно!

Чужаки с кислыми мордами сразу «вкурили тему» и разочарованно отстали, а Иваняны с Папашей Смирновым пободались слегка, а затем и армяне отступили. Компания Папаши была многочисленней и наглей. Смит с Абрашей сами исчезли. Точку в этом деле поставил полковник Пыпин по прозвищу Бык – официальный представитель армии и флота в поселении Полой. Лысый и квадратный, он шел через толпу, разрезая ее, как старый, поношенный, но полностью исправный линкор. За ним уверенно шли четверо морских пехотинца с новенькими черными автоматами в руках. Своей одинаковостью они добавляли пикантности создавшейся ситуации.

– Такс, робяты! Айда к нам в ангар! Солдат ребенка не обидит! Цена будет максимальная для этого колхоза!

Шин и рыжий Федька остановились, посмотрели по сторонам. Поправили тяжелую поклажу и, сменив плечо, ребята направились в сторону штаб-квартиры полковника Пыпина.

– С огнем играешь, Семен! – раздался над рынком хриплый бас Папаши Смирнова. Его ни с чем не спутаешь. Местный воротила стоял мрачнее тучи и смотрел в спину полковнику Пыпину.

Барахолка, предчувствуя надвигающиеся неприятности, притихла и замерла. Люди с тревогой взирали на двух самых серьезных персонажей современной политической жизни форта.

Семен Пыпин медленно повернул лысую, выбритую до блеска башку, прищурил левый глаз и тихо прорычал:

– Ты, гражданин Смирнов, это мне сейчас что-то там промямлил? Если ты думаешь, что Полой твой, то ты ошибаешься!

Голос полковника набирал обороты. Когда он достиг самой нижней тембральной насыщенности, Семен с презрением выхаркнул:

– То, что ты все еще тут, это не твоя заслуга, а моя недоработка! Ты меня понял?

Папаша Смирнов был стреляным воробьем и промолчал. Точнее, он хотел было открыть рот, но суровый полковник подскочил к нему так быстро, что охрана из парочки отморозков даже пикнуть не успела… или не посмела. А военпред уже яростно шептал в ухо главному перекупщику этого района:

– Вот только вякни, Коля! Вот только вякни! И тогда я дам тебе десять минут на сборы, а еще кирзачи на босу ногу, котомку и сухари! И пойдешь скитаться по Приморью как голь перекатная!

Папаша Смирнов понял, что вояк лучше не трогать. Ведь на самом-то деле терять было чего, нишу на местном рынке его бригада занимала немалую. А военные могли реально испортить ему жизнь и с таким трудом организованный бизнес. Он стоял и молча терпел, когда Бык, брызгая слюной, гневно шептал ему в ухо.

«Ах, вот если бы это были братья Иваняны! – мечтательно грустил при этом Папаша. – Я бы их сейчас же, не задумываясь, сам лично застрелил. Эх!»

Тем временем полковник ощутил перелом в конфликте. Он пристально посмотрел в глаза Папаше, не увидел в них идейных возражений, повернулся к дайверам и, как будто бы ничего до этого момента не произошло, отеческим тоном сказал:

– Идите в ангар, сынки, идите. Сейчас посмотрим, что вы там, в море, нашли.

Замерший рынок оттаял: забрякали, закашляли, зашумели, продолжился торг, закричали зазывалы. Стрельбы не будет – это главное.

Шин с Федькой тоже с облегчением выдохнули и пошли с военными.

Федька улыбался, как дурачок, и даже подмигнул напарнику. Мол, видал? Даже покупателя самим искать не пришлось! Мол, сейчас цену заломим будь здоров!

Все эти мысли были шиты белыми нитками на бесхитростной и вихрастой физиономии Рыжика. Шин в ответ только недовольно поморщился. Зря все это, не хотел он к себе излишнее внимание привлекать, а тут междоусобная война чуть не началась.

Глава 4

Центр боевого управления «Евразия», двенадцать лет после Пришествия

Командир дежурных сил генерал-лейтенант Соболев не выспался. Четыре часа сна в сутки для пятидесятипятилетнего мужчины все-таки маловато. Устал он в последнее время от этих дежурств. Что не смена, то ЧП, что не дежурство, то происшествие! Вот и сейчас ЦБУ «Евразия» бурлил. Соболев давно научился определять степень напряженности оперативной обстановки по количеству одновременно говорящих по телефонам офицеров дежурной смены. Сейчас телефонные трубки держали все. Генерал-лейтенант грустно вздохнул, прошел к своему столу, грузно сел в кожаное кресло и, борясь с остатками сна, спокойно спросил своего заместителя:

– Сергей Николаевич, как обстановка?

Заместитель командира дежурных сил генерал-майор Борисов прервал разговор сразу по двум телефонам, ответил:

– Инорги^[163] проявили активность.

– Подробнее.

– А вон на центральном экране траектории полета четырех неопознанных летающих объектов. Их сейчас отслеживаем, готовимся к перехвату. Подробнее полковник Смирнов доложит.

– Наверх сообщили?

– Обижаешь, Юрий Иванович! Конечно, доложил.

– Тогда зови Смирнова – послушаем, что да как.

Звать полковника Смирнова не было необходимости, он подошел к столу КДСа^[164] и, читая с планшета заготовленный текст, приступил к докладу:

– Товарищ генерал-лейтенант! От командира сто первой авиационной патрульной группы в составе пары ПСС^[165] Ту-пятьсот пять «Вершитель» и «Мститель» поступило сообщение об обнаружении двух морских объектов инопланетного происхождения. По инициативе командира патруля полковника Денискина первая полусфера была уничтожена, что повлекло за собой возникновение непредсказуемого выброса огромного количества воды и биологического материала на высоту в семь-восемь километров. После чего из второй идентичной конструкции противник произвел пуск в общей сложности четырнадцати неопознанных летающих объектов неземного происхождения. Из них десять были уничтожены патрулем. Четыре объекта противника совершили динамический разгон и вышли на баллистические траектории. В результате изучения начальных данных и средств радиолокационного слежения, группой контроля воздушного пространства рассчитаны точки предполагаемого падения для всех четырех НЛО. В настоящее время данные объекты движутся выше условной границы атмосферы. Два из них нацелены на северные территории Канады, оставшиеся два – летят к нам.

– Продолжайте.

– По нашим прогнозам через десять минут они входят в атмосферу. Один упадет за Уралом, а второй явно нацелен на Байкал!

Генерал-лейтенант заволновался. Потеря такого ресурса пресной воды, как озеро Байкал, может ухудшить всю экосистему континента. Но с этим как раз все ясно. Зачем им Зауралье?

Предвосхищая вопрос, докладчик ответил:

– На территории Курганской области и прилегающих областей северного Казахстана более трех тысяч озер. Видимо, эта цель выбрана противником не случайно. Там встречаются очень глубокие водоемы. Нанесение биологического удара по…

– Я вас понял, можете не продолжать. Необходимо сбить обе ракеты во что бы то ни стало. Чем мы располагаем?

– Четыре группы перехватчиков МиГ-тридцать девять уже выдвинулись в районы пассивного спуска НЛО. На экране номер пять вы можете просмотреть протокол всех событий, связанных с этим инцидентом. Самолеты пилотируют опытнейшие экипажи и пилоты.

– Что у нас с орбитальной группировкой?

– Разведывательные спутники сети «Эребус» ежесекундно передают по цепочке поправку траекторий объектов противника. Если инорги не предпримут никаких активных действий, то вероятный положительный исход по перехвату оценивается в девяносто пять процентов.

– Почему остается зазор в пять процентов?

– Зазор обусловлен надвигающимся циклоном на зону Урала и Западной Сибири. Над озером Байкал, напротив, чистое небо и ухудшения метеорологической обстановки не прогнозируется.

Соболев задумчиво провел рукой по колючему подбородку. Ситуация усложнялась непогодой.

– Значит, перехват надо осуществить выше границы облаков циклона. Немедленно выслать вертолеты для проведения мониторинга и наблюдения. Или уже опоздали?

На этот вопрос ответил ЗКДС:

– Юрий Иванович, вертолеты направлены с подразделениями быстрого реагирования, но они прибудут к точкам вероятного падения с некоторым запозданием. Истребители-перехватчики уже на месте. Цели и задачи объектов противника пока не ясны. Если это не оружие массового поражения, то не исключено, что это бактериологическое оружие. Вероятность этого очень велика. Есть и другие банальные версии. Правда, есть еще одно мнение. Вон тот молодой дежурный офицер группы связи высказал. Лейтенант Черепанов, если не ошибаюсь. Он предположил, что несвойственное поведение иноргов, может быть практически необъяснимым, если принять во внимание особенности инопланетной психологии. Например, это могут быть беглецы. Им просто не повезло столкнуться с нашим воздушным патрулем. Данная версия, я считаю, тоже может существовать.

– Это как понимать? В смысле, ты считаешь, что объекты могут быть пилотируемыми?

– В том-то и дело! Я считаю – если это так, то ракеты противника вполне смогут подбросить нам сюрприз. Например, изменить траекторию на пассивной стадии полета.

– Что мы можем предпринять дополнительно?

– В воздух поднят Ан-сто двадцать четыре «Руслан» с радиолокационной системой А-сто. В настоящее время он барражирует на границе Челябинской и Курганской областей. Имеем хорошую картинку. Все нюансы полета иноргов будут как на ладони.

КДС налил в стакан минеральной воды. Отпил. «Теперь уже поздно что-то решать. Будем ждать развязки».

Над огромным залом Центра боевого управления «Евразия» раздался голос оператора группы воздушного слежения.

– Внимание! Первая цель вошла в атмосферу над Уралом. Скорость падения уменьшается! Объект тормозит! Высота двадцать километров восемьсот метров. Объект продолжает торможение и скоро достигнет тропопаузы.

Генерал-лейтенант Соболев в раздражении встал и нервно прошелся по залу.

– Вы можете говорить по-человечески? Что за «тропопауза»? Время? Сколько времени до посадки?

Оператор доложил:

– Объект приближается к верхним слоям циклона. Высота четырнадцать километров. Через минуту он нырнет в плотные облака. Внимание! Второй объект появился в зоне озера Байкал. Командир перехватчиков просит разрешения уничтожить противника.

– Немедленно уничтожить. Огонь! – Соболев почувствовал, как, не смотря на эффективную работу кондиционеров, по спине потекла струйка липкого пота. Обстановка накаляется!

КДС внимательно всматривался в тактический монитор, занимающий целую стену. Обе красные линии траекторий летающих аппаратов противника уткнулись в интерактивную карту России.

Пауза затянулась. Генерал-лейтенант Соболев потер глаза – пот щипал и мешал. За секунду до того момента, когда терпение иссякло, поступил доклад офицера группы тактического анализа:

– «Семьсот сороковой» докладывает – цель одиночная маневренная высотная уничтожена над населенным пунктом Бугульдейка на побережье озера Байкал. Фрагменты аппарата противника упали на сушу.

Не взирая, на то, что подчиненные внимательно следили за действиями командира дежурных сил, генерал-лейтенант Соболев истово и совершенно искренне перекрестился. «Байкал спасли!» Выдохнул с облегчением и сразу крикнул:

– Что там с уральской целью? Почему не слышу доклада?

– Цель нырнула в облака! Мы ее потеряли.

– Что? Даже не выстрелил никто? Немедленно соединитесь с командиром перехватчиков! Что они там вчетвером не смогли с одной болванкой справиться?

– «Пятьсот шестой» докладывает, – откликнулся ЗКДС. – В условиях темного времени суток и надвигающегося циклона визуальный контакт отсутствовал. А на радарах отметка время от времени пропадала. Момент упущен.

Генерал матюгнулся.

– С пилотами истребителей все ясно, но специалисты с А-сто на «Руслане» в преферанс, что ли, там играют?! Они что, объект противника тоже не видели? Авакс хренов! Профукали, мать вашу!

Соболев вернулся за свой пульт, уселся в кресло, потянулся к правительственному телефону и передумал.

– Так! Всем внимание! Приступаем к наземной операции. Противник нас перехитрил и прорвался к земле! Будем воспринимать этот момент, как свершившийся факт. Теперь работаем в новых реалиях. Задача одна: найти и уничтожить устройство и экипаж противника, а по возможности захватить! Но главное – устранить возможные биологические последствия. Всем дежурным группам боевого управления незамедлительно приступить к подготовке всей имеющейся информации о создавшейся ситуации для доклада командующему. И еще: группе тактического анализа немедленно сообщить координаты места падения или приземления летающего объекта иноргов. Приступаем к реализации плана под кодовым названием «Вспышка чумы». С этого момента доклады начальника группы локализации последствий имеют приоритет «вне всякой очереди». Работаем! Все работаем!

Центр боевого управления «Евразия» вновь забурлил.

Глава 5

Бывшая граница России с Казахстаном, Природоохранный заповедник «Большие Донки», двенадцать лет после Пришествия

– Вот ведь, как в жизни бывает! В Большом Мире творится черт знает что! Континенты некоторые провалились, океаны, говорят, отравились! А у тебя, Василий Митрофанович, на болотах все чин чинарем – порядок и спокойствие! Селезень вон уток теребит. Тишина и кряканье. Гусь-то есть в этом сезоне?

Гость поудобнее устроился на сколоченной скамье за деревянным столом под навесом. За разговором неторопливо разлил на троих водку и одобрительно окинул праздничный расклад. Хлеб, соленые краснобокие помидоры, копченое сало, горка вареных яиц в отдельной миске, толсто нарезанная колбаса домашнего копчения, белые кольца лука и свежепророщенный укропчик радовали глаз приезжего.

– Ну, за твое неспокойное хозяйство, Митрофаныч! – начал тост седой человек в камуфляжной куртке. – За хлебосольного хозяина и честного егеря!

Василий Митрофанович Афанасьев, местный егерь и смотритель природного заповедника «Большие Донки», поднял свой стакан и ответил:

– Ты, Кирилл Геннадьевич, умеешь красиво сказать. А я не умею. Так тебе отвечу: давай лучше за встречу. Я тебя позвал на охоту, потому что ты нормальный мужик и настоящий охотник. По ранней весне косатого селезня много налетело, не дают, понимаешь, утке засесть – с гнезд сгоняют, изверги. Помощь мне твоя нужна. Рад тебе очень, встрече нашей. И Сергей, мой сын, сильно рад. Ну, с Богом. За встречу.

Чокнулись, выпили. Сын егеря из вежливости тоже взял свой стакан, громыхнул стеклом со взрослыми, но пить не стал, обратно поставил. Не жаловал он это дело. Да и годов еще четырнадцать всего.

Отец взял кусок серого хлеба, поморщился от выпитой чарки, нюхнул мякоть и потянулся за щедро нарезанным салом. Видно было, что доволен сыном – помощник растет – настоящий!

А гость, закусывая помидором, брызнул соком в сторону, незлобиво рассмеялся и продолжил:

– Хороший у тебя парень – мужчина! Уважаю за крепость характера.

– Нам, Геннадьевич, по-завтрему, – Афанасьев достал сигарету, чиркнул спичкой, прикурил, задымил, – на Лебединое плесо добраться бы засветло. Там утки черным-черно. По полсотне селезня разрешаю. Снизим пресс для уточек, а то эти «любовники» их замордовали. По потьмам, до зорьки вставать будем. Воды нонче много, поднялось болото. Там, где мы с тобой в прошлом годе пешком ходили через волок, теперь тычка на метр в воду проваливается.

Военный пенсионер Панкратов Кирилл Геннадьевич разлил по второй. Он любил степенные и неторопливые инструктажи Митрофановича. Все-то у него подмечено и по полочкам разложено. Вот и сейчас слова бывалого егеря ласкали душу, как старинная, волнующая, но красивая песня.

– Серьгу маво с собой не возьмем. Пущай на берегу кашеварит и хозяйство стерегет. – Егерь с любовью посмотрел на сына и добавил: – Успеешь еще патроны пролупасить. Мы с Геннадьевичем до Старой Гати завтра дойдем, я там сетешки развесил сушиться. Мы их соберем, а потом на «казанку» погрузимся и через бывший волок протянем до тропы. А там, через «Кирпичики» по чистой воде до крепкой лабзы.

Кирилл Геннадьевич, майор запаса, бывший командир разведроты, а ныне прихрамывающий после неудачного ранения в ногу, но еще крепкий здоровьем сорокалетний человек, с истинным замиранием души слушал столь милые сердцу речи егеря. Всю зиму готовился к этому событию! Весенняя утиная охота! Зорьки! Выходы! Заплывы! Ружья! Патроны! Охотничьи разговоры и разборы ситуаций!

Гость, не перебивая хозяина заимки, протянул ему налитый наполовину стакан. Тот взял и продолжил:

– Вот значит! А там через лабзу протащимся до трех березок и лодку спустим на чистую воду Лебединого. Я Геннадьевича в ближний скрадок посажу, а сам ему за спину на малую плесину быстро сетешки поставлю и к тебе, Геннадьевич, приплыву. Хочу тебя весенним карасиком завтра вечером попотчевать. Думаю, до зорьки управимся. Это только рассказывать долго. Чучел расставим – сиди, радуйся! Тока гуся не трогаем, мало его – не знаю почему. Шибко мало. Пролетит по потемкам и пусть себе летит. Нам с тобой утешки хватит. Жаль Катю нашу свояку отдал попользоваться.

– Что еще за Катя? – удивился Панкратов.

– А ты не знаешь ведь! – рассмеялся егерь. – Нам с сынишкой подсадная кряква в прошлом годе от браконьеров досталась. Мы их спугнули, они все бросили и смылись в темноте. Мы глядь, утка крякает на бережке у камышика в ящике. Настоящая подсадная. Мы с Серьгой ее Катей окрестили, так ведь она отзывается на имя! Хорошая такая – певунья! Селезень, дурачок, услышит ее, с поднебесья к ней валится! А людишки убежали и хрен с ними. Сам знаешь, какой закон о военном времени теперь. Плохо им пришлось бы, могли и на срамоту решиться. В меня, например, пальнуть. Тяжелое время для всех нас началось, лихое. Но ничего, выдюжим! Давай выпьем за победу над пришельцами, тьфу, будь они не ладны, свалились на нашу голову супостаты!

– Давай, Митрофаныч! Чтоб им пусто в океане своем было!

– Давай!

Выпили с удовольствием. Пошли разговоры. Панкратов захмелел от водки и чистого воздуха. А егерь Афанасьев радовался новой встрече и пил наравне, и все равно, было незаметно, опьянел он или нет. Вставать завтра рано и дел запланировали много, и маршрут не самый простой выбрали, но решили вторую бутылку водки достать. Душой отдохнуть хотелось, а то эти ужасные события на Земле держали людей в напряжении, даже здесь в глубинке. Уж вроде бы сколько лет прошло после Пришествия, но страх не пропал. Он просто закостенел и провалился вглубь души, но не исчез.

Темнело в апреле все еще рано. Запалили костерок. Дымком подышать, да ладони к огню подставить – погреться.

– Нет теперь туристов, – продолжая очередную тему, сказал Панкратов. – Боятся люди на природу выходить. Мало ли что!

– И не говори! – подхватил Афанасьев. – Знаешь, как раньше бывало? Приедут к нам студенты на береговые плеса. Там летом красотища! Палатки поставят. Шумят! Подойдешь к ним, а там сидят барды, мать их ити! Дождище, дымище, комарище! А они на гитаре бренькают и рады-радехоньки. Свитеры на шею натянут, водки дрябнут, в штормовки укутаются и песни до утра в тумане поют. И бабы у них всегда в самого бородатого туриста влюблены. И турист этот всегда самый остроумный и в походе опытный. Бывало и по-другому. Наорутся песен, а потом палатки ходуном. Туристки визжат – хохотушки. Все зверье в округе распугают, всю птицу на болоте.

Панкратов засмеялся.

Егерь Афанасьев подхватил, хмыкнул пару раз и подвел итог:

– Много годов уж туристов не видали. Повывелись все. Нет сейчас таких чудиков. Но я их понимал, шибко у нас тут места красивые. И грибов ближе к осени видимо-невидимо! Если бы не мусорили и потише себя вели – милости просим. А теперь где их взять, туристов тех? То-то – нет никого.

После этих слов начали готовиться к ночлегу. Убрали остатки обеда. Афанасьев, как рачительный хозяин, объедки в пакетик сгреб – собаке.

В хижине на нарах разместились с удобством. Сухо, тепло. Зажгли фонарь. Расположились. В центре помещения, между двумя стеллажами-нарами разместилась хорошая печь с запасом сухих дров. Не дымит. Сергей еще час назад растопил. Весенние ночи прохладные, а бывает и ледок к утру ненадолго встанет. С печью – красота! Уютно! Тут и окошко имелось, небольшое. Но за ним ночь. Вроде бы дождик собрался капать, но передумал. Тучи низкие пришли – заволокло горизонт, не видать звезд.

– Зорьку бы не проспать! – сказал Панкратов. – Будильник на какое время ставить?

Егерь Афанасьев, ворочаясь под большой теплой шкурой, заменяющей одеяло – они с сыном ей одной накрылись – ответил:

– Мало спать осталось! Ставь, Геннадьич, на полвторого и свет выключай. Можешь храпеть, нам с Серьгой не помешаешь. Ну, спокойной ночи. Завтра охота!

Прикрыл глаза Кирилл Геннадьевич и сразу в сон провалился. А тут и будильник запиликал. Как будто бы и не спал вовсе. Тяжело. Но впереди день ярких событий. Вскинулся, как на боевом задании, не позволил себе даже минутки поваляться. Сел на нарах, свесил ноги – светильник горит. Присмотрелся. Сын егеря, Сережка, мелодично посапывает – ему так рано вставать нет надобности, а Василия Митрофановича уже и нет в доме. Прислушался. Точно. На улице уже гремит чем-то.

На улицу вышел, скрипя болотниками. Положил на стол оружие и патроны. Открыл рюкзак, проверил снедь и фляжку с водой. Сунул руку в боковой кармашек – спички завернуты в целлофан. Фонарик на месте, нож в ножнах, бинокль. Порядок! Посмотрел по сторонам. Темень хоть глаз выколи, зорьки нет и в ближайшие часы не предвидится.

Из темноты вынырнул егерь.

– Ну, как ты, Геннадьич? Оклемался? Нако, чайку попей.

С этими словами Афанасьев протянул гостю закопченную кружку – успел уже и костерок подпалить и чай подогреть.

– Бутерброд съешь? А то через пять минут выходим.

Панкратов взял горячую кружку и поблагодарил:

– Спасибо, Василий Митрофанович, в скрадке перекусим.

Аккуратно хлебнул горячего напитка, прочистил горло.

– Докладываю, оружие, патроны, еду проверил. Готов к выходу.

– Ну, вот и славно, – егерь закурил. – Сейчас подымим и тронемся потихоньку. А Сережка до восьми часов продрыхнет, а может, на рассвете с ружьишком на грязь и сходит. Любит он охоту – весь в меня.

Снарядились. Закинули на спины рюкзаки, двустволки на ремень, одели перчатки. Все вроде удобно, ничего не колет. Панкратов взял в левую руку старую тычку. Древко почернело уже, но до чего же удобное! Древесина от многократного употребления отлакировалась, как будто специально шлифовали, а Афанасьев на тропе уже зашевелился, весло из камыша вытащил, для опоры. Второе весло там осталось, на болоте, в лодке. К ней и пошли. Только бы до старой гати добраться – время на вес золота. А то выпорхнет зорька из-за горизонта, оглянуться не успеешь. А утка, она не дура, ждать не будет! По темноте еще на крыло встанет – размяться! А там и в поля уйдет. Не хотелось бы профукать первую зорьку.

Шли молча. Афанасьев впереди – своим фонариком тропку подсвечивает, Панкратов в арьергарде – своим. Без света бы очень тяжело пришлось. Вода по щиколотку, грязь чавкает, но изредка попадались кочки почти по колено. Их обходить надо, а то запнешься, упадешь. В темноте из-за камыша их не видать, хоть тропа вроде проторенная. Нет-нет да и кусты какие-то сухие цепляются за одежду, корни в черной воде прячутся. С непривычки все пальцы на ногах собьешь, хоть в носках шерстяных и в сапогах болотных, а ощутимо.

Так и шли. Даже ритм набрали. Через час к гати вышли. Старожилы рассказывали, что здесь в незапамятные времена артель на Кривом острове работала – ондатру била да карася лавливала. Вот артельщики гать и сложили через топкие места. Правда, есть версия, что красные от Колчака здесь прятались, но сейчас уже никто ничего не докажет. Разве что мумифицированного болотом красноармейца с винтовкой если вдруг найти, вот тогда – да!

Через гать пробирались особо. Бревна давно сгнили и на них вторым или третьим слоем доски навалом брошены. Медленно, но прошли через топкие грязи, опасаясь провалиться между досок. Но тут не страшно – места-то хоженые вдоль и поперек. Главное, осторожность не терять, а так – ничего особенного. В конце до островка добрались, по крайней мере, нога не проваливается и кусты гуще. А за ними и к лодке вышли. Афанасьев перекур объявил. К сетям подошел – они у него на крепких стволах ракитника висели. Много, штук двадцать. Но Василий Митрофанович достал мешок и пару всего в него затолкал. «Нам и двух хватит. Не за рыбой идем». Погрузились в «казанку». Панкратов на переднюю скамейку сел, ружье рядом положил – стволами вперед, а рюкзак – на дно лодки. Афанасьев весла с левого борта сложил, достал длинный шест, встал на корму, оттолкнулся – и вышли на воду протоки.

Панкратов фонарем подсвечивал, но настроение поднялось! Вот она водичка! Ходить по болотине больше не надо, пускай ноги отдохнут. Сиди, наслаждайся природой в первозданной ее красоте. Тут нет человека! Это не его мир. Здесь обитает утка! Ну, и прочие водоплавающие. Красотища!

За полчаса прошли три протоки. Как по лабиринту! Только одному егерю было известно куда сворачивать. К четырем часам на большой плес вышли, «Кирпичики» называется. Пересекли его без волны в полной тишине, но все равно табунок «серяка» вспугнули. Утка захлопала крыльями по воде, взлетая, закрякала. Ушла.

После открытой воды к твердой лабзе прибились. Плавающий остров держался крепко, видать, корнями растений прирос ко дну. Уцепился тростником, так и встал между двумя плесами. На том конце плавучего острова три небольших березы росли, к ним и надобно лодку тащить. Цель близка – от этих одиноких деревьев огромное плесо открывалось – Лебединое. Там лебеди из года в год выводились, и казалось, что воды столько, что дальняя кромка камыша на фоне полоски леса только в хорошую погоду угадывалась, а в ненастье, как на море – берегов не видать! По плесине несколько островков с кустами свободно плавали, на них и были оборудованы Афанасьевым три скрадка: ближний, средний и дальний.

Все это Панкратов знал и радовался приближению охоты. До зорьки оставался час, а то и минут сорок. Успели впритык. Еще чучел надо было расставить, в скрадке устроиться, маскировку наладить, да и Василий Митрофанович с сетями хотел управиться. А на востоке забрезжил первый свет. Еще не лучик, так, бледное пятно, но уже сулило главное. Начиналась зорька!

Сноровисто выползли на лабзу, затащили на нее лодку и схватились вдвоем за носовую веревочную петлю. С натягом потащились дальше, выбрав направление на деревья. Лодка хоть и плоскодонная, а сил требовала.

И вот в тот самый момент, когда охотники достигли середины плавучего острова, углубившись в очень плотные заросли низкорослого кустарника, и началось светопреставление!

Небо лопнуло!

Через низкие, насыщенные влагой облака, с заоблачной высоты к земле пробивался яркий объект. Озарив окрестности зеленым неоновым светом и выделив все мельчайшие подробности тучи, нечто пробило облачность, спровоцировав несколько молний, которые с треском ударили в воду Лебединого плеса! После этого с огромной скоростью оно устремилось вниз.

– Митрофаныч! Ложись! Ракета! – закричал Панкратов и бросился плашмя на мокрую траву острова, закрывая руками голову. Кирилл знал эти песни наизусть. Пришлось в своей жизни повоевать, дай Бог не каждому!

Ощущение, что снаряд падает прямо на тебя, не отпускало. Но взрыва не последовало. Панкратов приподнял голову, осмотрелся. Не видать ничего. Привстал. Потом и во весь рост выпрямился. Светящийся объект не плюхнулся в воду! Его хорошо было видно в утреннем сумраке. Большой, не менее двадцати метров длиной, ярко высвечиваясь и бросая блики на поверхности озера, вибрируя и колтыхаясь, объект медленно опускался в черную весеннюю водицу.

Утки поднялось! Тьма! Гвалт, кряканье! Кинулась земная живность в разную сторону!

– Боже мой! – рядом прошептал Афанасьев и перекрестился. – Пришельцы! Это пришельцы! Да за что же это нам? Чем мы Спасителя прогневили?

Панкратов, времени зря не терял, быстро отщелкнул колпачки с оптики своего бинокля. Внимательно вглядывался в корабль врага, подмечал детали, запоминал.

«Так!Габариты: длина восемнадцать – двадцать метров; диаметр – метра три, не меньше, а то и все четыре. Свет идет из утолщения. На морковку смахивает! В воду опускается медленно, значит, имеется двигательная установка, использующая неизвестные людям физические принципы – выхлопа не наблюдается и ход плавный. Видимо, «морковка» перед поверхностью воды уже полностью погасила скорость! Ой, как плохо! Это не падение, это управляемый спуск!»

Афанасьев, продолжал вздыхать и беспомощно сжимать кулаки.

– Геннадьич! По телевизору говорили, что пришельцы только в соленой воде живут! Какого же рожна они в наше пресное болото приперлись? Они же пресную водичку вроде не жалуют!

– Видишь, Василий Митрофанович, теперь, похоже, жалуют! Решили, видать, континент осваивать.

– Ой, горюшко, горе! Конец Донкам нашим! Тут же глубины сумасшедшие! Ямы по восемь метров, а то и больше! Кто их тут мерил? Не промерзает болото до дна даже в лютую стужу. Потому и карась у нас знатный!

Панкратов по-прежнему смотрел в бинокль. Теперь мерцающий объект полностью погрузился в воду. Волны успокоились, но призрачный свет с глубины подсвечивал поверхность водной глади. Майор запаса достал компас:

– Подсвети, Митрофаныч.

Снял азимут, повертел головой, выбирая ориентиры. Все собранные данные внес в блокнот, достал любительскую карту, прилежно поставил карандашом крестик в том месте, где, по его мнению, приводнилось инопланетное устройство.

– Это вторжение в наш тыл, и мы в опасности. Давай думать, что дальше делать будем. Пока у нас есть время. Если есть.

Егерь сам был тертым калачом, сразу присел и шепотом ответил:

– Лодку обратно к «Кирпичикам» потащим. В камыше спрячем, потом вернемся посмотреть, что да как. Согласен?

– Согласен. Взялись.

Охотники осторожно, пытаясь не производить лишних звуков, развернули лодку и потянули волоком обратно, к чистой воде «Кирпичиков».

– Давай-ка оружие зарядим, – предложил Панкратов. – У тебя патроны с крупной дробью или с картечью есть?

– На утку шли, не взял. Зачем лишнее таскать?

Панкратов открыл один из клапанов патронташа и достал восемь патронов:

– На вот, разделим пополам. Когда к тебе ехал, думал, что по гусику пальну. Вот и захватил. Калибр у нас с тобой, Митрофаныч, двенадцатый. Так что подойдут патроны. Мало их, но это не по селезню стрелять, хорошо, если пару раз стрельнуть доведется.

Замаскировав лодку, повернули обратно. Старались не хлюпать сапогами и не производить шум.

А зорька уже разгорелась, рассвело. Солнца из-за туч не видно, но рассеянное освещение тоже впору. Закрапал дождик. Неожиданно от леса к большой воде потянулся туман. Рваными, отдельными кусками, как облака над самой землей, туманные лепестки растекались над зарослями камыша. Цепляясь за плотный кустарник, туман медленно и красиво завихрялся. Скоро видимость ощутимо упала. Три березки, к которым шли люди, исчезли из виду в плотной дымке.

– Тихо! – Панкратов присел, направив оружие вперед. – Впереди тень.

Афанасьев шагнул в сторону от тропы и тоже присел.

– Может быть, кустик какой-нибудь чернеет? – прошептал егерь.

– Нет, – коротко кинул Панкратов и шикнул. – Тсс!

Вязкая тишина накрыла болото. Ни крякнет утка, ни просвистит, пролетая. И ветерок, дуновение которого иногда чувствовало лицо, затух.

Безмолвие и напряжение.

От нахлынувших воспоминай Панкратова передернуло. Вот также с парнями своей роты на тропке в тропических джунглях однажды сиживал. И туман такой же был. Только дышать там было трудно. Из того злополучного рейда не все вернулись и сам рваное ранение в ногу получил. Плохое воспоминание, не к месту и не ко времени. Сейчас мы с егерем на войне – нельзя терять концентрацию!

Кирилл повернулся к Афанасьеву и, высвободив левую руку, махнул ему отрытой ладонью. Мол, оставайся на месте.

Егерь кивнул.

Майор кивнул в ответ и медленно двинулся вперед, держа на прицельной планке «вертикалки» расплывчатые очертания тропы. Большим пальцем правой руки сдвинул предохранитель и плавно переставил ногу, осторожно перенес вес тела. Отклонился вправо, чтобы сменить ракурс.

«Показалось или нет? Может быть, я себе выдумываю опасности?»

Сделал шесть шагов на полусогнутых ногах, остановился, пригнулся сильнее.

«Что это?»

Между двух берез стояло нечто! Это был враг! Пришелец!

Туман смазывал очертания, но прямоходящая рептилия повернула череп в сторону, и Панкратов увидел в профиль вытянутую морду и крепкий гребень, как у драконов в кино.

Майор Панкратов замер, как изваяние. В камуфляжной куртке он сливался с пестрым камышом. После долгой зимы камыш побило, и поэтому, давая много ломаных теней, заросли хорошо маскировали охотника.

Кирилл не мог принять решения, что же делать дальше. Он бывал в ситуациях, когда по нему стреляли злые люди и иногда даже попадали. Народец всякий случался. И туповатые бандиты, и опытные солдаты, а изредка судьба-злодейка сводила с хитрым и хладнокровным профессионалом. В каждом конкретном случае, Панкратов знал, как ему действовать. Противник был человеком и располагал теми же чувствами и возможностями, что и ты.

Теперь все было иначе.

Нельзя обманываться и воспринимать этих созданий, как животных или зверей. Они разумны – это очевидно. А тварь с интеллектом – втройне опасней! Умный противник склонен к ловушкам и сюрпризам. А вдруг эта стоящая рептилия или земноводное (кто там ее разберет) стоит не просто так? Да еще при этом нарочито отвернулась. Стоит, не шелохнется! То ли прислушивается, то ли ждет чего-то.

«Елки-моталки! Да он же приманка – подсадная утка! Ловля на живца! Значит, где-то рядом притаился второй!»

Волосы майора зашевелились под шапкой. Хотелось обернуться и посмотреть по сторонам. Ой, как хотелось! Нельзя, нельзя поворачивать голову!

Даже у рыб есть боковая линия на теле. Что-то вроде осязания на расстоянии. А вдруг и пришельцы имеют подобные чувства? Те же рептилии прекрасно распознают вибрацию и движение.

Панкратов скосил взгляд влево – на столько, на сколько смог. Вроде никого. Посмотрел направо, не поворачивая головы. Задержал взгляд. Вот тут и уловил боковым зрением черноту, раздражающее пятно. Но мог и ошибиться. Пятно не двигалось, а значит, это мог быть ранее незамеченный куст. От напряжения и неудобной позы заболели мышцы рук и спины.

Майор решился. Резко развернулся корпусом вправо, направляя стволы Иж-12 перпендикулярно тропе, и не прогадал.

На него метнулась тень.

Второй враг был именно там. До него не менее пяти метров, и расстояние, разделяющее противников, мгновенно сократилось. Амфибия, а это была именно она, прыгнула на человека, разбросав в стороны когтистые конечности. Поймать, схватить, растерзать.

Панкратов не то чтобы запаниковал, просто отвык он уже от таких вот потрясений. Но опыт и мастерство, как говорится, не пропьешь.

Кирилл выстрелил верхним стволом и в тот же миг ушел с линии атаки – сместился на шаг, в сторону притаившегося егеря. Но, как оказалось, мало, мало ушел. Дальше надо было! Заряд картечи ударил в левое плечо инопланетянина, развернув его в полете. Тварь заверещала, издавая противные щелкающие звуки. Падая на тропу, этот рослый инопланетный экземпляр задел-таки твердым, как металлический трос, хвостом раненную на службе ногу майора. Удар был очень ощутимым и крайне болезненным. Хлестко, как плеткой досталось. Кирилл хрипло вскрикнул и упал на спину, прямо на тропку. Плохо упал, невыгодно. Да еще напасть приключилась – при падении черная от грязи вода растоптанной тропы брызнула в лицо. Ослепило, заволокло пленкой. Рукавом попытался вытереть глаза. Часто замигал веками, направил ствол в сторону врагов.

«Там же еще один! И он стоять не будет! Да и подранок, наверное, не уснул». Панкратов оттолкнулся ногами, сдвигаясь подальше от упавшего страшилища. Еще не дай бог схватит за ногу, подтянет к себе. В горячке быстротечной схватки забыл про боль. Не до того сейчас!

Не видя, что происходит, Кирилл непроизвольно потряс головой. В этот момент прямо над ним прогрохотал выстрел. Заряд прошел в метре, а то и меньше. Как реактивный самолет пролетел! Неприятное ощущение. Но егерь видать попал. Визг вперемежку со щелчками потряс слух людей.

– Пригнись, Геннадьич! – крикнул где-то рядом Афанасьев и сразу выстрелил еще раз. Обрушившаяся тишина подтвердила второе попадание.

Кто-то схватил майора за капюшон куртки и потащил.

– Я это, я, – зашептал Василий Митрофанович. – Тот, которого ты подстрелил, зашевелился, лапами шарит.

– Все хватит, давай встану, – Панкратов уселся, с трудом приподнялся, встал. Отряхиваться не было смысла, со спины промок с головы до ног. – Второй где? Тот, который в березах отдыхал.

– А вон он валяется, – егерь быстро, но без опрометчивой спешки переломил ружье, зарядил пару «свежих» патронов и шепотом продолжил: – Он, Кирюша, когда ты упал, кинулся к тебе. Думал, мерзавец, что ты один был. Вот и оплошность совершил. Я его как родного встретил. Я такую утку с детства люблю, когда на тебя летит точнехонько. Тут ни упреждения, ни поправки на ветер не надобно делать! Прицелился и стреляй! Он запищал, запищал, ну и вторую порцию схлопотал. Успокоился – точно. Вторым выстрелом я ему в шею и морду попал – тут без вариантов. А твой – вон он дрыгается, страшила, но не встает.

Панкратов с опаской приблизился к бесновавшемуся инородцу. Тот почувствовал приближающегося врага, развернулся на земле и, видимо, превозмогая ужасную боль, уставился своими черными, как смоль, глазами на ствол ружья. Затих – видать, понял, что смертушка его пришла.

В голове у майора возник яркий образ маленькой ящерки или тритончика, греющегося на солнечной отмели. Он был такой беззащитный и миролюбивый, такой маленький и хороший.

– Мы тебя сюда не звали. Ты сам без спросу к нам пришел! – ответил навязчивому образу Панкратов и без всякого сожаления выстрелил прямо в эти самые гляделки. Нажимая на спусковой крючок нижнего ствола, Кирилл ощутил страшный, отливающий чернотой образ жгучей ненависти, вмиг сменившийся серой пеленой панического страха. Картечь ударила, и все видения сразу пропали. Инопланетянин умер.

Егерь Афанасьев осторожно обогнул труп и прошел дальше, посмотреть на другой. Панкратов присел на корточки, чтобы перевести дух. Левая нога отдавала тупой болью. Кирилл с большим трудом стянул правую перчатку, вытер чистой рукой глаза, поморгал, непроизвольно прослезился. Стало легче, зрение полностью восстановилось.

– Оба готовы! – вернулся егерь. Помог подняться своему боевому товарищу. – Оставим там, где лежат, или утащим хотя бы одного?

– Пускай валяются, – поморщился Панкратов. – Много чести. Нам и так поверят. Думаю, что вся «королевская рать» сейчас сюда на вертолетах мчится. Или нет? Как думаешь?

– Я думаю, Геннадьевич, к лодке нам стоит вернуться. У меня там термосок и бутерброды в рюкзаке. Восстановим силы, обмозгуем ситуацию. Сам-то как? Не ранен?

– Эта гадина хвостом мне по ноге попала. Сильно ударила – у нее там какие-то острые отростки. И боль не стихает, притупилась только. Но идти смогу.

– Тогда пошли к лодке. Там совет держать будем.

Вернулись. С трудом, но доковыляли. Панкратов сначала сам шел, бодрился, а потом нога при ходьбе стала отдавать такой невыносимой болью, что Афанасьев подставил плечо. Кирилл оперся, так и дошли до лодки.

– Плохо дело, – егерь усадил Панкратова на скамью «казанки».

– Надо рану проверить и обработать.

Осмотрел замокшую штанину. Присвистнул. Не только черная водичка постаралась, но и кровь. Крови было немного, но была. Егерь вынул перочинный ножик, аккуратно надрезал плотный материал камуфляжных брюк и кальсон.

– Синяк огромный! Прямо по старому рубцу. Не пойму, откуда кровь идет.

Егерь достал фляжку, промыл место ранения.

– А, ясно! Эта образина тебя шипом проткнула. Сейчас мы дырку заклеим, у меня аптечка есть. Лишь бы яду или заразу какую не занесло. Тогда плохо будет, а кость вроде цела, если не треснула, конечно.

Тем временем накрапывающий дождик усилился, и тяжелые черные тучи накрыли Большие Донки. Начинающийся было рассвет вновь сменился сумеречной мглой. Егерь Афанасьев осмотрелся и недовольно покачал головой.

– На стоянку надо выходить. Там сына моего в Новоникольское за помощью отправим, а тебя на заимке оставлю, ты теперь не ходок, а там патронов возьму с крупной дробью и обратно возвернусь. Пока мои Донки не освобожу, не уйду отсюда.

– Жаль, что так получилось, – мрачно проговорил Панкратов. – Ранение это совсем некстати. Идти, конечно, надо. Гать пройдем, без вопросов. А вот на тропе нам тяжеловато будет. Тут без иллюзий – придется тебе, Василий Митрофанович, мне всерьез помогать. Я бывал на войне и возможности людей изучил. Обещаю, что мобилизую все свои духовные и физические силы, но на одной ноге, сам понимаешь, весь путь не осилю.

Егерь порылся в своем рюкзаке и достал небольшую аптечку. Постоял, хмурясь, и вдруг улыбнулся.

– Кирилл Геннадьевич, я тебе сейчас рану обработаю, завяжу бинтом. С тугой повязкой, может быть, легче будет. Затем костыль сладим. Думаю, дотащимся как-нибудь!

Афанасьев колдовал над местом ранения и полностью отдался этому занятию. Что-то бормотал и недовольно качал головой.

– Василий Митрофанович, – проскрипел Панкратов сквозь зубы. Боль накатила и стерпеть ее было очень трудно. – Мы с тобой сейчас совершаем большую ошибку. Почему мы решили, что противников было двое? Я считаю, что такой крупный вражеский корабль, может смело вместить целый отряд десантников.

Егерь с тревогой в глазах вскинул голову и ответил:

– Домой надо! Серьга мой один там спит. Волнуюсь за него.

Глава 6

Форт Полой, двадцать пять лет после Пришествия

Восходящее солнце бросило первый небесный лучик на крепостную стену, возвестив тем самым о начале торгов. Пришлый народец оживился. Палаточный городок зашевелился, запахло дымом разводимых костров, заговорили, зашумели, послышался женский смех.

Гремя запорами, охрана открыла Западные ворота, и ночевавшие за пределами укреплений и натерпевшиеся страху за минувшую ночь люди устремились на рынок.

Рынок Полоя был уникален. Тут можно было купить и продать практически все. Продукты питания, полевое и подводное снаряжение, а после указа Президента и любое оружие. Любое! От ножичка до скорострельной автоматической пушки. Хоть крупнокалиберный пулемет, хоть аккуратный дамский пистолетик для себя присмотришь. Все есть, на любой выбор! Только успевай серебришком бренчать. Но главная особенность барахолки была не в этом огнестрельном изобилии. Здесь можно было приобрести диковины инопланетные! А случалось и трупы самих иноргов. Ну, это если желание такое будет, а в принципе нет никаких ограничений! Хочешь непонятное изуверское изделие? Пожалуйста. Может быть, вас интересуют внутренние органы пришельцев? Вот железа синей желчи! Будьте любезны понюхать. Все свежее – только что из холодильника. Или вы желаете живых личинок или головастиков? Будьте добры, осмотрите товар! Только в этом случае уже и под раздачу можно попасть. Торговля живыми пришельцами запрещена, но торговцев запреты никогда особо не останавливали.

Да и авантюристов в Полое, и в ближайших окрестностях хватало, и просто придурков безбашенных водилось в избытке. Например, во время последней атаки пришельцев на крепость и порт, когда защитники героически поливали огнем стремительных и плохо различимых в тумане монстров, несколько групп отчаянных мужчин бандитской наружности в скалах засаду устроили. Они, видите ли, решили гадов ловить – на продажу. Живьем! На барахолке потом все так смеялись! Воистину – кому война, а кому грядка с огурцами! Только плохо закончилось это мероприятие. Половина охотничков пропала, остальных разорвали на клочки, частично съели, самая малость в крепость вернулась и то вся поцарапанная.

Вот так вот! Нельзя играть с противником. Его, противника, уважать надо! Целее будешь.

Шин и Федька, когда про бандитов-неудачников услыхали, тоже посмеялись. Потом целый день некоторые подробности смаковали. Вот и сейчас Федька на весь бар заорал:

– Представляешь, они боевых амфибий хотели веревочками связать! Вот дураки!

Напарники сидели за самым дальним столиком «Медузы» и обмывали гонорар, полученный от военных. Рыжик хоть и выглядел как счастливый идиот, но оказался прав. Военпред Пыпин не соврал, заплатил за два дохлых инорга чистым серебром и даже золотом! А оружие! Оружие! Шин вспоминал разговор с полковником и не переставал удивляться его уму, хватке и энергии. Полковник Семен Пыпин пылал властной и в то же время располагающей к себе энергетикой. Без лишних слов и в тоже время как-то так ласково проводил их в помещение, похожее на морг. Там все стены и полы плиткой обклеены и холодно, а вдоль стен оцинкованные столы в рядок стоят! Ну точно – морг или на худой конец лаборатория какая-нибудь. У военных ведь все есть! Они в Полое главные, им все можно!

Кстати, на те столы и велели трупы положить. Шин с Федькой подчинились. Сгромоздили на самую большую столешницу свою страшную поклажу, отступили в сторону. Тотчас к завернутым в полиэтилен дохлым инопланетянам подбежали два взъерошенных «ботаника» в белых халатах. Поверх халатов на них были надеты длинные прорезиненные фартуки. Засуетились, поправляя очки. Аж заурчали от радости или удовольствия. Федька посмотрел на Шина и со значением закивал с перекошенной миной. Мол, видал – ученые! Ученые, они, конечно, ученые, но на фартуки, заляпанные неизвестно чем, смотреть было неприятно.

А дядьки эти на амфибию почти не взглянули, посетовали только, что морда разворочена, кинулись к «собаке». Специальными щипцами и зажимами принялись раздвигать конечности, срезая пленку. Смотрели на труп во все глаза, переглядывались, ворчали почему-то. Шин не понял почему. Затем повернулись к молчащему полковнику и кивнули, как будто бы договаривались о чем-то!

– Купюрами возьмете или серебром? – прогромыхал в тишине голос Пыпина.

Шин замялся, не зная, что и ответить. Здесь на передовой ценились монеты из драгоценных металлов. Хоть потертые, но полновесные. Надежнее как-то, а бумага, она сейчас вроде бы – деньги, а завтра может оказаться туалетной бумагой. Вот Шин и осекся, и на Федьку шикнул, чтоб молчал, а то тот уже рот раззявил.

– «Звонкими» возьмем, – ответил после паузы Шин, а затем с вызовом добавил: – И оружием.

Полковник с уважением посмотрел на высокого блондина и уточнил:

– Оружие какое будете брать?

– Ну, не знаю, – Шин сморщил нос, размышляя. Федька правильно глаза округлил – нельзя продешевить. – Мне для деда моего какой-нибудь пистолет нормальный надо, но не тяжелый, и дробовик пятизарядный. Американский полицейский, например.

– Дерьма не держим! – заявил полковник. – Для деда твоего ТОЗ-сто девяносто четыре^[166] имеется. Семизарядный дробовик, не новый, но в отличном состоянии. Что еще? Патронов насыплю. Пистолет тоже найдется. Например, ПСМ^[167]?

Шин кивнул:

– Федьке вон маузер бы заменить, а то бегает по пляжам как псих доисторический.

– Автомат хочу! – встрял Рыжик. – Компактный! А какие есть?

Полковник раздраженно глянул на нетерпеливого Федьку, но ответил вежливо:

– Всякие есть, да не про твою честь. Старенький ПП-девятнадцать «Бизон» возьмешь? Оснащен шнековым подствольным магазином на шестьдесят патронов. Безотказная машинка. Хороший компактный автомат. Двести патронов добавлю, но на этом все. Ты и так с такой «пушкой» в «крутые» сразу попадешь в нашем колхозе.

Федька захлопнул рот и согласно закивал.

– Отлично! Отлично! Отлично! – затараторил Рыжик. – Конечно, я согласен!

– Шин, – Пыпин достал пачку сигарет и закурил. – А почему ты себе ничего не попросил? Вроде бы именно ты сражался с иноргами и дед твой, а «Бизона» этот рыжий дружок себе выпросил. Несправедливо будет. Самому-то что надо? У нас тут не супермаркет, конечно, но просьбу твою выполню, а если не смогу, то изделие с Большой Земли закажем. Чего бы тебе хотелось?

Шин не стал мяться и стесняться. Разговор пошел серьезный и дурака валять – только терять уважение военных.

– Я хочу подводный автомат, – просто и без излишнего пафоса объяснил Шин. – Давно мечтал о нем, но даже не мог надеяться на это. Мы с Федькой один раз уже дрались в рукопашную под водой. Хотя мы иноргов раньше заметили, чем они нас. Если бы у нас в тот момент был такой автомат, мы бы этих гадов мигом приструнили и делу край. А так одного с грехом пополам вдвоем проткнули, а от второго еле-еле ушли на мелководье в скалы, а потом как угорелые на галечник выскочили. Страху натерпелись.

Военпред дружелюбно усмехнулся. Нравился ему этот открытый и искренний парень. Причем с каждой минутой все больше и больше. Было в нем что-то! То, чего давным-давно лишились перекупы и прочие торгаши Полоя. Шин был настоящим.

«Своего деда любит, о друге непутевом заботится, свои желания игнорирует, – приязненно подумал Пыпин. – Давно уже таких парней не встречал. Видать, не все еще потеряно для нас в этой жизни и на этой планете».

Полковник второй раз за последние две минуты улыбнулся своим мыслям и, приняв решение, махнул кому-то рукой. Затем повернулся к напарникам и медленно проговорил:

– Ребята, вы одиночки и в кланах не хулиганите, а потому будет тебе дайвер АПС^[168] с патронами. И это еще не все. Сейчас вам мой помощник вручит пять золотых и двести серебряных рублей. С учетом оружия, которое вы позже получите в арсенале, это вполне приличный гонорар за две дохлых твари. Только вот что: воспринимайте мою неслыханную щедрость как аванс. Местные барыги, типа Папаши Смирнова или братцев Иванянов, никогда бы вам такие бонусы не выплатили.

После этих слов друзья со значением переглянулись. Разговор приобретал неожиданный поворот.

– Есть у меня для вас обоих одно дельце, – продолжил полковник и кашлянул, с ожесточением втирая окурок в ближайшую оцинкованную столешницу. – И достаточно щекотливое. Не то чтобы прямо щекотливое, но нюансы определенные в том деле есть. Если согласитесь, то все мои гонорары для вас умножайте на два, ну или скажем на три.

Федька невежливо присвистнул.

Полковник посмотрел на него и вдруг дружелюбно заметил:

– Да, Федя, да! Риск есть. Но и деньги ощутимые плачу. Хорошие деньги.

Шин понял, что сейчас им с Рыжиком предложат такое задание, о котором они давно мечтали, при этом вместе с опасной миссией военные негласно предлагали свою протекцию и помощь. Реальное дело – реальная защита. Это тебе не армяне с бандитами. У вояк в Полое власть настоящая, серьезная власть.

– Мы согласны, – просто ответил Шин.

– Ну, тогда пойдемте ко мне в кабинет чайку попьем.

Шли недолго, в соседнее здание. Цельнолитое, бетонное, основательное – бункер, одним словом. Но кабинет военного представителя поразил свободных дайверов.

– Вот это да! – опять не сдержался Федька. – Прямо королевский дворец! – Затем почесал затылок и добавил: – Или царский!

– Располагайтесь, ребята, – жестом указав на два глубоких, но потертых от старости кресла, Пыпин открыл древнего вида кухонный буфет, достал из него три хрустальных рюмки. Поочередно дунул в них, видимо, проводя таким образом санобработку, небрежно брякнул на стол. Рюмки приятно прозвонили взаимное соприкосновение. За ними явилась на свет божий тарелка с нарезанной копченой колбасой, засахаренные лимончики, печенье. В центр натюрморта полковник воткнул открытую бутылку вполне сносного российского коньяка.

Пыпин со скрипом пододвинул стул, уселся и продолжил:

– Я, пацаны, не запойный, но пью каждый день понемногу. Стресс снимает и нервы успокаивает, но это не значит, что я алкаш. Пить умею, люблю. Но это все лирика. Как я уже говорил, дельце тут одно нарисовалось. А дайверам из кланов я не доверяю. Разнесут по белому свету, не успеешь и моргнуть. Потом авантюристы психованные залезут куда не надо – люди погибнут, не дай бог.

С этими словами полковник разлил по рюмкам крепкий ароматный напиток, с явным удовольствием понюхал содержимое, резко замахнул в рот. Потянулся за лимоном, закусил. Зачавкал.

– Вы пейте, пейте. У меня в апартаментах принято не чокаясь пить. Чокаться будем, когда задание выполните.

Напарники переглянулись и молча, выпили.

Тем временем хлебосольный хозяин перешел к делу:

– А теперь слушайте! Дальнюю Банку знаете?

Шин кивнул. Полковника это устроило.

– Хорошо, – подтвердил он. – Ситуация такая. Только сразу предупреждаю – язык держать за зубами. Проболтаетесь – пеняйте на себя. Теперь не до шуток. С Центра информация пришла по официальным каналам. Начальство утверждает, что у нас под ногами валяется американская атомная подводная лодка, а мы ничего об этом не знаем. Надо проверить.

– На Дальней Банке? – удивился Шин. – Нет там ничего. Мы с Федькой там были. Да, Рыжик?

Федор затолкал в рот сервелат, поэтому членораздельно ответить не смог, только промычал и, выпучив глаза, быстро кивнул.

– На Дальней Банке вы были со стороны рифа или на отмели? – уточнил Пыпин. – Просто я к тому, что ПЛАРБ^[169] класса «Огайо» не игрушка. Она может нести на борту двадцать четыре стратегических ракеты с ядерными боеголовками.

Рыжик громко икнул – то ли от страха, то ли от неожиданности. А полковник даже не обратил на это внимание, он пристально смотрел в глаза Шина.

– Со стороны рифа, – неуверенно ответил Шин, лихорадочно вспоминая, в каком же именно месте они ныряли. Дальняя Банка представляла собой длинную череду подводных пиков, растянувшихся на целый километр, а то и на два. В былые времена множество невезучих капитанов ощутили на днищах своих судов хватку этих «зубов». В шторм или отлив присаживались на Дальнюю Банку кораблики, ой как присаживались. Иногда гибли, бывало и вместе с экипажем. Шин припомнил как минимум два ржавых остова рыбацких шхун, разбившихся на рифе. А там, севернее, даже целый сухогруз лежит. Длинный! Метров двести. Серьезная, но мертвая махина – мечта любого дайвера!

И тем не менее полковник нахмурился, затем встал, подошел к большому черному сейфу, достал папку для бумаг, вынул плотный ламинированный лист и протянул Шину.

Дайвер внимательно посмотрел на вполне качественную компьютерную распечатку.

– Вот прислали, – пояснил Пыпин. – Изображение со спутника. Видите удлиненный темный силуэт? Это она. Лодка класса «Огайо»! Тут две версии. Считается, что это «Флорида», но не исключено, что «Мичиган». Вот бортовые номера. Когда спуститесь, обязательно номер на борту проверьте. Это важно. Находится сия посудина на отмели с северной стороны Дальней Банки. Ваша задача найти ее и осмотреть. Для нас внешний осмотр очень важен. В обязательном порядке необходимо выяснить, открыты ли пусковые ракетные шахты. А если обнаружите поднятые люки, тут уж не зевайте! Надо обязательно проникнуть внутрь и все внимательно изучить. Если люки закрыты, то что же – вернетесь, ну а если нет, то проведете разведку. Дело в том, что экипаж этой лодки погиб не полностью. Достоверно известно, что спаслись минимум двое подводников, но найти этих людей спустя десять лет почему-то не удалось. Вот так вот! А теперь наиважнейшие цели: найти любые сохранившиеся документы. В идеале капитанский, штурманский или вахтенный журналы. Не могу судить, сможете ли вы проникнуть в третий отсек. Там ядерный реактор. Если да, обязательно выяснить, в каком он состоянии. Может быть, все еще тлеет, зараза!

– А как же инорги? – прошептал Федька.

– Вы не диверсанты, если их заметите – в бой не вступайте. Лучше бы вам вообще уклониться от прямого боестолкновения. Повторяю, ваша миссия – разведка и поиск важных документов. Уяснили?

– Да, дядя Семен, – уверенно ответил Шин.

Полковник похлопал его по плечу и добавил:

– Значит так. Выдам каждому из вас по комплекту снаряжения боевого пловца, но с возвратом. Когда обратно возвернетесь – все на склад сдадите. Честно сказать, у нас их всего четыре. Но, думаю, обоим по размеру подберем. Шин вон повыше будет. По-моему, один костюм у нас есть на высокого человека, а рыжему все три оставшиеся подойдут.

После этого еще полчаса полковник инструктировал свободных ныряльщиков – ребята даже устали от такого напора, но ничего – ради такой снаряги и потерпеть можно. Тем более что и чая дождались. Какой-то очень уж невзрачный майор все-таки принес поднос с дымящимися чашками.

Шин устало расположился в пластиковом кресле пивного бара «Медуза». Отстраненный взгляд цеплялся за пивную кружку своего дружка. Кружка все время двигалась! Вперед-назад, вверх-вниз, аж голова заболела! Еще и мордочка Федькина все время раскрывала и закрывала рот. Видимо, он что-то рассказывал. Отхлебнет пива и давай губами туда-сюда, и так ясно, что от громкой музыки его никто не услышит.

«А Рыжику, по-моему, без разницы: есть ли у него слушатель, главное, то, что у него был собеседник, а слышат его или нет – дело десятое!»

– Федька! – Шин притянул к себе за воротник дружка и закричал ему в ухо. – Пошли отсюда. Надо к деду Ивану идти. Скоро ворота закроют!

Федька с готовностью кивнул, залпом допил ополовиненную до этого кружку и схватился за лямки тяжеленной сумки. Поднял со вздохом, но потащился к выходу вполне уверенно.

В сумке лежали два автомата, два пистолета (свой древний маузер Федька сунул туда же), патроны к ним и дробовик. Все это богатство необходимо было доставить в домик рыбака за Белой Скалой. Там дед Иван, наверное, уже места себе не находит от волнения. Но и пива ребятам очень хотелось.

Не часто такие деньжищи в руках у них появлялись!

Рыжик, тот вообще первый раз такой куш поимел. Не было такого еще ни разу. Федька даже как-то выпрямился, что ли, вырос в своих глазах. А как он в свое время радовался приобретению расшатанного и потертого маузера! Смешно теперь вспоминать.

Получилось так, что бар покинули уже ближе к вечеру, поэтому пришлось прогуляться по пустеющим улочкам Полоя, но это только на руку. И куда только та галдящая утром толпа подевалась?

Вышли из крепости без происшествий через Северные ворота. Зевающий охранник с автоматом Калашникова наперевес бросил уставший взор на друзей и отвернулся. Ничего интересного, по его мнению, в долговязой фигуре Шина и конопатой физиономии Федьки не обнаружилось.

Теперь-то уж ясно – топать и топать до дедовой хижины. Друзья решили там заночевать. Главное, что дело провернули и на другой контракт подписались!

Полковник дал двое суток на подготовку. Завтра утром необходимо было явиться в расположение военных. Костюмы примерить, дыхательные системы проверить, а во второй половине дня была назначена встреча с навигатором, чтобы обсудить детали предстоящего мероприятия. Кто он, Шин не знал и даже не догадывался. Ясно, что кто-то из капитанов деревянной флотилии, квартирующей в порту. Все они были в некоторой степени авантюристами. Теперь, когда в море хозяйничали инорги, профессия навигатора считалась крайне опасной и невыгодной, но люди владели своими посудинами и даже гордились своей цеховой принадлежностью! Навигаторы в своем большинстве были мужиками в целом неплохими, но встречались среди них и проходимцы, а бывало и совсем откровенные подонки. На этот счет Шин малость волновался, но затем подумал, что военные вряд ли порекомендуют, какого-нибудь ненадежного отморозка.

Выход в море полковник Пыпин запланировал на раннее утро следующего дня. Грубо говоря, послезавтра. За это время Шин намеревался почистить АПС и для приобретения опыта пару раз выстрелить из него. В боевой вылазке знать материальную часть не просто необходимо, а жизненно важно! Не хотелось ему выглядеть перед военпредом этакой обезьяной с гранатой!

Свернув у Белой Скалы на тропку, ведущую к дому деда, ребята психологически успокоились от нахлынувших за день событий. А вот физически стало труднее. Хоть идти оставалось уже немного, но накопившаяся усталость от пережитого давала о себе знать. Парни мечтали только об одном – поскорее завалиться спать.

А дед так обрадовался внуку, что даже на Федьку не ворчал.

– Шинушка, родной! Я вам с рыжиком баньку истопил. Два часа уже как млеет. Как попаритесь – перекусим.

А Шин с гордостью достал из сумки ПСМ и ТОЗ-194, громыхнул на стол, вытащил бумажные коробочки с патронами.

– Это тебе, деда.

Дед Иван всплеснул руками, безвольно сел на лавку и зачарованно смотрел на невиданное оружие.

– Эх, бабка Нина сейчас бы порадовалась, – прослезился старый рыбак. – Родненький, ты мой!

Глава 7

Большие Донки, двенадцать лет после Пришествия

Обратный путь к заимке занял больше семи часов. Егерь Афанасьев понял, что уже двадцать лет так не уставал. Раненая нога Панкратова очень быстро заявила о себе. Измучились донельзя. Черные от болотной грязи, охотники падали столько раз, что и не сосчитаешь. Панкратов был прав – самым тяжелым отрезком оказалась тропа уже на выходе из зарослей камыша. Кочки по-прежнему доставляли много проблем. Егерь перекинул руку Кирилла через плечо, так и дотащились! На берег буквально выползли без сил. Даже крикнуть Сереге не смогли. Завалились на спины и лежали так минут пять, подставив грязные лица моросящему дождю.

– Папка! Папка! Вы живые? – подбежал Сережа, держа в руках свой ИЖ-43М^[170]. – Я уж думал, что вас больше никогда не увижу.

Голос сына предательски дрогнул… и это насторожило егеря. Кряхтя и держась за правый бок, Афанасьев уселся на мокрой траве, но это уже не болото, вон он – домик родной. Там печка и сухое белье, которое егерь держал отдельно, на случай если из лодки выпадешь в холодную погоду.

– Что случилось, сынок?

Егерь склонился над Панкратовым.

– Ты говори, говори! С Кириллом все нормально, ногу зверь повредил. Но сам жив. Тащимся от трех берез – вдвоем на трех ногах. Умаялись. Давай помогай его поднять.

Сережа нервно посмотрел по сторонам и, аккуратно подхватив Панкратова, зашептал:

– Папа, я видел пришельца!

– Где? – озаботился Василий Митрофанович. – Здесь?

– Нет! На береговом плесе. Думал чирка взять. Подстрелить парочку – шулюм для вас сварить, картошки с луком начистил. Взял двустволку и пошел к березняку, что у воды.

– А врага где заметил?

– Там и заметил. Только сначала лось закричал. Так перед смертью живые кричат.

– Да ты что? – опешил отец. – Это же от нас метров четыреста будет – не больше. А какой он был? Такая ящерица с гребнем на всю спину? С хвостом и черными глазами? Как мы – на задних лапах бегает?

Сережа отрицательно покачал головой. Тащить раненного майора до избушки – нелегкий труд. Кирилл замычал и очнулся – уставился на сына егеря, в глазах забрезжил огонек понимания, а затем надрывно выговорил:

– А! Охотник наш! Спасибо, что помог. Пошли в хату – ногу мне перевяжешь. Тварь хвостом сильно ударила. Кикимора болотная!

– Сынок, не тяни резину! – вмешался Афанасьев. – Какой он был? Ты его разглядел? Он тебя заметил?

– Нет, папа, не заметил! Я сразу в траву сиганул. Даже потом подполз поближе, чтобы все внимательно рассмотреть. Там был инопланетянин. Он лося в воду тащил, точнее, лосиху. Голый, кожа гладкая, весь бледный, зеленоватый, но без гребня. По крайней мере, я ничего подобного у него не рассмотрел. И хвост у него небольшой и мягкий. Зато у него были огромные сильные руки! И когти жуткие на левой руке. А на правой – варежка или перчатка надета. Она светилась. Вот так вот.

– Молодец, – со стоном похвалил Сережу Панкратов. – Сметливый глаз у тебя, настоящий разведчик. Только мы с твоим батькой дрались с другими. Они были воинами или охранниками. Ты видел, как НЛО в болото приземлился?

Сережа, понурив взгляд, кивнул, и тут мужики поняли, как, наверное, было страшно этому смелому подростку в темноте и одиночестве.

– У него шеи нет, – вернулся к описанию пришельца парень. – Голова прямо из туловища торчит полукругом, а глаза у него были белые. Противозный такой!

– Он лося в воду унес?

– Нет, пап! – обрадовался Сережа. – Он не смог! Лосиху он убил, но утащить в воду не смог, туша копытами за кусты зацепилась. Он повозился, повозился, а потом обиженно проворчал на своем тарабарском и без всплеска в воду нырнул. Два часа назад это было.

– Мне кажется, он вернется, – прокомментировал Панкратов, расположившись на нарах хижины и вытянув поврежденную ногу. – Он обязательно вернется. Выдвигаю версию: это не боец. Двух солдат мы с тобой, Василий Митрофанович, уничтожили. Это, скорей всего, пилот или кто-то из вспомогательного персонала. Мы не знаем, сколько их было на корабле, но думаю, что немного. Размер корабля не позволит разместиться роте солдат. А этот лысый и бледный мужчина умеет добывать еду. Возможно, он для этого и предназначен. Напоминаю, они не животные, и если их труд разделен на узкие специализации, что само по себе уже говорит о высоком уровне развития общества, то можно допустить, что экипаж состоит из четырех, максимум пяти особей. Это вам не трехпалубный корабль и не эсминец или корвет какой-нибудь! Эта ракета больше смахивает на спускаемый аппарат для эвакуации или спасательную капсулу. Простое средство доставки. Вот ее предназначение!

Егерь тем временем хлопотал над раной, а Сергей накрывал на стол. Все были голодные, как собаки на пустыре. Да и воевать на пустой желудок очень тяжело.

– Давай, Геннадьевич, развивай тему! – поощрил Панкратова Афанасьев. – Чую, надо засаду организовывать. Попробовать «языка» взять. Укокошить-то мы его сможем возле лосиной туши, а лучше бы пленного захватить – живьем.

– Мысль здравая! – откликнулся бывший командир разведчиков. Встрепенулась душа по своему любимому ремеслу – Родину защищать да врагов дурить. – Сетей у тебя, Митрофаныч, много. Ничего нет страшнее сетей – ни один бугай не выпутается! Если запутался, то все, конец! Хоть чего делай, ничто не поможет! Пальцы в кровь, а толку нет! Предлагаю ловушку организовать. Хотя бы ноги ему спеленать, а там сетями закидаем. И готов курепчик.

– Так-то оно так! Да вот ранен ты, – возразил егерь. – А сыном рисковать я не буду. Сам пойду. Один. Придумаю что-нибудь на месте.

– Нет, Василий Митрофанович! Ты мне повязку тугую сделаешь. По берегу идти – это не по болоту шлепать! Мы втроем пойдем. Я с Серегой в засаде на второй линии обороны схоронюсь. Если у тебя с сетями не получится, из двух стволов его прикончим, чтобы тебя не успел достать. Враг он. Нечего с ним церемониться! Получится захватить – захватим, а не получится – уничтожим. Продумаем все на месте. Внимательно все осмотрим. Подготовимся к встрече. У меня два мотка серьезной веревки есть, по сто метров каждая. В багажнике машины в сумке лежат. На всякий случай вожу.

Егерь засмеялся.

– Геннадьевич! Ты что же думаешь, у настоящего егеря веревок, что ли, в доме нет? Да мы ему с Сережкой сейчас таких петель накрутим, любо дорого будет посмотреть. Только пора выдвигаться тогда – не ровен час, опоздаем. Может вернуться лиходей, если мы уже не опоздали.

После принятия решения, быстро пообедали – закидали бутербродов внутрь, теплым чаем запили. Собрали вещи, проверили оружие и патроны. Панкратов после небольшого отдыха, как говорится, совсем ожил. Ходил без посторонней помощи. Хромал только сильно да вздыхал, когда совсем уж невтерпеж было, а так очень даже нормально. Покурили на дорожку и пошли на передовую маленьким, но сплоченным отрядом.

Прошли через поле, специально забирая правее. Остовы подмокших берез торчали хорошим ориентиром, неплохо обозначая береговую линию. Приблизившись к вездесущему кустарнику, люди остановились. Сергей указал место, где начиналась тропа. Осторожно добрались до грязи, где под ногами захлюпала водичка. Тушу увидели сразу. Лосиха была старой и большой. Она лежала прямо на тропке в том месте, где кусты соединялись кронами, сильно переплетаясь ветвями. Действительно, ноги убитого животного зацепились за коряжник.

– На четыреста килограмм вытянет, а то и на все пятьсот! – возбужденно зашептал егерь. – Видимо, инопланетянин за инструментом пошел. Ему такую громадину вовек не утащить! Даже если бы в воду спустил.

– Да, ты прав, – согласился Панкратов. – И на тропах волоком у него не получится такую массу пронести до корабля. Разве что разделать тушу на несколько фрагментов и в несколько ходок управиться.

Егерь развязал мешок – достал нейлоновую сеть средней ячеи, посмотрел вопросительно на Панкратова. Тот кивнул:

– Давай заходи в воду насколько длины сапог хватит. Притопи середину и расправь аккуратно. Смотри сам не запутайся. Концы через камыш кинем вон туда и туда. Слева я засяду, а справа Сережка. По твоей отмашке мы за веревки дернем со всей дури. А сам, когда установишь сеть, обратно на тропу вернешься ближе к берегу. Там тебе видно все будет, а нам с Серегой из-за камыша лосиху не разглядеть, поэтому ты нам и просигналишь. После того, как противник упадет или начнет трепыхаться, бросай на него еще пару-тройку сетей. Если успеешь, конечно. А там и я подбегу.

– Подбежит он, – недовольно заворчал Афанасьев. – Давай берег отгородим еще одной сетешкой? Вдруг эта мразь болотная на меня попрет? Вы потому же принципу дернете за концы, и вот тогда наши приготовления действительно будут похожи на засаду.

– Согласен! Но не будем терять время!

Егерь управился быстро. Сноровисто у него получалось с сетями возиться. Панкратов и Сергей по своим местам еще не успели дойти и замаскироваться, когда Василий Митрофанович первую сеть установил и концы до засадников протянул, и за организацию второй ловушки принялся.

Теперь вроде бы расположились. Нельзя курить, нельзя сморкаться, нельзя кашлять и чихать, нельзя греметь амуницией, нельзя шевелиться. Если не хочешь завалить дело, то вообще ничего нельзя. Даже думать в засаде надо с опаской, чтобы никто не смог ощутить твое намеренье.

Сколько так сидеть, тоже неизвестно. Противник может появиться в любую секунду, а может и не вернуться совсем.

«Нет! Вернется! Такую добычу не оставит!»

Прошел час. Затем второй. Сумрачный дождливый день повернул к вечеру. Еще немного и начнет темнеть. Панкратов смотрел на силуэт егеря и ждал.

«Как там Сережка? Лишь бы парень какую-нибудь глупость несовершил!»

Время текло вязко и тоскливо. Операция по захвату пленного могла провалиться из-за надвигающейся темноты. Где-то далеко-далеко пролетел вертолет. Шум мотора на таком ветру показался нереальным. Или почудилось?

Панкратов не отворачивал головы – смотрел на Афанасьева, затаившегося в десяти метрах от него. Егерь был тертым калачом, за все время ни разу не то чтобы пошевелиться, дышал, наверное, через раз.

«Молодец, Митрофанович! Вот с ним бы я пошел в джунгли!»

В этот момент Панкратов с удивлением заметил, что егерь молча машет рукой! Конец веревки, привязанный к первой сети, еле заметно дернулся, как донка на весенней рыбалке.

Началось!

Панкратов напрягся и дернул изо всех сил! Сеть от натяжения поднялась со дна и зацепила движущееся к лосихе существо. Инопланетянин крутанулся, шаря глазами по кустам и камышу в поисках врагов. Зря он так погорячился, соколик, вот и совершил ошибку. Надо было отступать и уходить в воду на глубину, туда, где ему дом родной. А теперь уже поздно! Хотя сеть и зацепила пришельца, но не так, как хотелось бы охотникам, поэтому шанс высвободиться у твари, безусловно, был. Тут все по-честному!

Панкратов со своей точки и Сережка со своей ничего не видели, но Афанасьев быстро оценил ситуацию и закричал:

– Не отпускайте!

Майор почувствовал в своей душе азарт, как в старые добрые времена, когда вытаскивал свою первую десятикилограммовую щуку.

– Держите! Я к нему! – снова закричал Афанасьев. – Уйдет!

Рослый инопланетянин, похожий на ожившего утопленника, встрепенулся – он понял, что его ловят, но спасительный миг был потерян. Его резкие движения достигли положительного результата для охотников. Ноги запутались окончательно, причиняя нестерпимую боль существу. Егерь перепрыгнул вторую сеть, отделяющую его от противника и, размахнувшись, лихорадочно забросил еще одну мелкоячеистую сеть. Бросил не совсем удачно, не попал. Однако пришелец запаниковал в тщетной надежде спастись, высвободиться от этого кошмара. Поэтому он отмахнулся когтистой конечностью от летящего в него нейлонового комка и тем самым усугубил свое и без того сложное положение. Сеть закрутилась вокруг лапы и накрыла голову. Пришелец не придумал ничего лучшего, чем начать кусать нейлоновую жилку! Следующая брошенная сеть попала в цель удачнее – накрыв мишень как банный халат. Пришелец все еще стоял на ногах! Он попытался отбросить от себя эти противные человеческие устройства, но предыдущая сеть не дала рукам подняться. Ужасная тварь завыла и, громко щелкая, завалилась вперед, на безжизненную голову мертвой лосихи!

Пришелец бился и катался, закатывая себя в импровизированный кокон. Время шло, а он все не успокаивался, неистово сражаясь за свободу.

Удивительно, но из темнеющих камышей вынырнула хрупкая фигура Сережки! Он размахнулся и точным ударом приклада в лоб противника поставил точку в активной фазе боевой операции.

– Поломаешь ружье! – неодобрительно прикрикнул отец и улыбнулся. – Кирилл Геннадьевич, выходи из кустов! Посмотри вон на чудище морское! Мой Серьга его прикладом как даст! Очень вовремя припечатал. Пока изверг в «отключке», его бы упаковать как следует! Молодец, Серега!

Панкратов протиснулся через камыш, оглядел завершающую картину сражения.

– Отлично! Вяжите ему ноги, руки, прямо поверх сетей. Надо его на берег вытащить! Я думаю, что у него больше нет союзников, но все-таки береженого бог бережет! Запеленаем – легче тащить будет! На брезент кинем, по мокрой траве как по маслу пойдет.

– Эх, лосиха мешает, – расстроился Афанасьев. – Сейчас тропку расширю. Подождите минутку. Кстати, как пленника содержать будем?

Панкратов почесал заскорузлый от грязи затылок и озадаченно ответил:

– Я точно знаю, что инопланетные амфибии во влажную погоду и туман могут долгое время на берегу находиться. Нас в свое время инструктировали на этот счет перед заброской в Южную Америку. – Панкратов прислонился к высохшей березе, перенеся вес тела на здоровую ногу. – А еще они прекрасно питаются рыбой и другими земными животными. Океаны наши уже сожрали, наверное, гады. Так что ничего с ним не случится. Пару деньков вытерпит, а там, думаю, и помощь придет. А вот где содержать будем, не знаю. Тебе Василий Митрофанович должно быть лучше меня известно, что в твоем болотном царстве имеется.

Егерь с помощью сына уже вытащили бесчувственное тело существа на берег. Ох, и тяжелый супостат! Афанасьев поморщился от боли. От усталости спина заболела. Сильно уж суматошный да тяжелый день выдался. Егерю ранее уже доводилось встречаться с вооруженными браконьерами. Страшновато было, конечно, но уверенность в своей правоте всегда «брала верх» в любом конфликте. Сейчас же все было по-другому. Ведение настоящих боевых действий не на жизнь, а на смерть психологически вымотало. Но егерь не подавал виду, что смертельно устал, и бодро ответил Панкратову:

– Да, есть мыслишка. Давай, Геннадьевич, на цепь его посадим? У меня цепочка есть славная – медведя удержит! А этот голый «мужик-немужик» на медведя не похож. Жалко, что шеи у него нет, а то в ошейник заковали бы и делу конец. Опять же можно найти на теле утончение и там пристегнуть. За лодыжку, например.

Сережа достал из рюкзака плащ-накидку, расстелил, втроем перекантовали инопланетянина на брезент. Ухватились за края и поволокли.

Шли долго, три раза объявляли передышку, но справились. Теперь сил не осталось уже ни у кого. Когда завернули на утоптанный дворик перед охотничьим домиком, их встретила заблудшая собака, то ли из деревни пришла, то ли бродячая. Собака, почуяв чужака, завыла от страха, заскулила и метнулась в сгущающиеся сумерки. Рванула без ума через поле к лесу.

Друзья без всяких эмоций проводили ее взглядами.

– Вот же, едри ее Жучку, напугала! – с надрывом просипел егерь. – Сынок, знаю, что устал, но пойди чайник поставь и на стол собери в доме. Ночь нас накроет через полчаса. Темень уже подбирается. В печку дровишек забрось, мы с Геннадьевичем скоро придем. Закончим с этим водяным, помоемся и придем. А после ужин и отдых.

Сергей без слов повернулся к дому и ушел – настоящий мужик и охотник. Возмужал за последние сутки, не сломался, не заныл! Панкратов с уважением посмотрел ему вслед.

– Кирилл, я сейчас, – сказал Афанасьев и направился к старому, но вместительному сараю. Там у него инструмент хранился и прочее железо. Чего там только не было! Верстак с тисками и газовая горелка, и прочие полезные вещи. Егерь зажег от специального аккумулятора свет над верстаком. Достал из коробки очки на резинке, нацепил на нос, осмотрелся. Долго не задерживаясь, вернулся к Панкратову, гремя цепью.

– Давай закурим и покумекаем, как быть!

Кирилл достал сигареты, протянул егерю, чиркнул спичкой.

– Цепь пропустим через старую колесную ось от трактора и отверстие в колесе, – Афанасьев пустил дымок. – Ну, это легко. Он такую тяжесть никогда не сдвинет. А вот с самим пленником повозиться, похоже, придется.

Панкратов достал из ножен на поясе охотничий нож, склонился над телом пришельца и разрезал дыру в сетях. Место выбрал специально возле ног.

– Давай металлическую полосу от капкана, выше стопы обхватим и закуем шпильку кувалдой и тяжелым молотком. В прошлый раз я у тебя в сарае килограммовый молоток видел.

– А что? Это идея!

Больше времени потеряли на поиск суровой металлополосы. В конечном итоге нашли две – сняли с капканов на волка. Заковали обе конечности быстро – егерь любил работать с металлом. Хорошо получилось: на одну цепь посадили оба кольца – стреножили. Длину цепи оставили полтора метра. А зачем больше-то?

– Ты, Василий Митрофанович, раньше рабовладельцем никогда не был? – невесело пошутил Панкратов. Кирилл ладонью вытер холодный пот, выступивший на лбу и щеках.

Егерь довольно ухмыльнулся.

– Пошли, брат, умываться. Думаю, что нам с тобой никто не сможет запретить чарку-другую опрокинуть за победу!

Кирилл неуверенно улыбнулся и, ступив на больную ногу, вскрикнул.

– Вот! – медленно проговорил Афанасьев. – И перевязку нормальную сделаем, никуда не торопясь. У меня отличный наркоз для тебя припасен. Сам гнал. Стопроцентный продукт!

Панкратов обернулся и взглянул на пленного пришельца.

– Тьфу на него. Да никуда он теперь не денется, – заверил егерь своего боевого товарища. – Завтра им займемся. А сейчас твоя рана важнее. Дождь начинается, не сдохнет тварь до утра.

– Ну что же, пора передохнуть, – Кирилл пошатнулся и удивленно посмотрел на расплывающееся испуганное лицо егеря. – Что-то не так… Василий Митрофано…

Почему-то воздух не поступал в легкие. В глазах потемнело, и с высоты человеческого роста Панкратов уже в некоем отрешенном состоянии мыслительного ступора обнаружил, как мокрая весенняя травка стронулась с места и со скоростью локомотива полетела ему в лицо.

Егерь в последний момент подхватил падающего майора, придержал, оградил от ужасного удара головой оземь. Но не смог удержать вес друга, кувыркнулся сам, оказавшись в холодной луже.

Последнее, что ощутил Панкратов, это мокрая трава и грязь на лице. Он безвольно закрыл глаза.

Миг, еще миг, еще одно мгновение и разум человека, не веря в происходящее, окунулся в тихий мир обморочного беспамятства.

Теперь шумы и шорохи окружающего пространства постепенно сменились плотной, тягучей тишиной. Только где-то далеко-далеко еще кто-то отчаянно кричал: «Сережа! Сережа!»

Потом исчезли и эти звуки.

Глава 8

Дорога в Полой, двадцать пять лет после Пришествия

На следующий день после разговора с полковником Шин и Федька поднялись ближе к восьми часам. Дед Иван к тому времени уже хлопотал на кухне, решил парней блинами порадовать – так подаркам внука радовался. Легкий, удобный пистолет и добротный дробовик Тульского оружейного завода лежали на видном месте. Дед хотел попросить Шина, чтобы тот показал ему, как управляться с неизвестными для пожилого человека стволами, но терпеливо ждал, когда ребята проснутся. Вчера вечером Шин вскользь упомянул, что у них с Рыжиком большой заказ появился. Иван Романович волновался на этот счет, но был доволен, что к Шину обратились именно военные, а не какие-нибудь там бандиты бессовестные.

«А кто еще достойнее его внука в крепости Полой? Добрые ныряльщики на дороге не валяются! А Шинушка уже мастер своего дела! – гордо подумал дед, напустив чаду в кухне. – Лишь бы только все удачно получилось».

Дед Иван не знал всех деталей, внук только и сказал, что на Дальнюю Банку пойдут. Опасно, конечно, но тут зашипел очередной блин на раскаленной чугунной сковороде.

«Ничего! Справятся! – решил для себя дед, смазывая маслом поверхность сковородки для следующего блина. – Будет теперь прибыток!»

– Привет, деда! – Шин зашел в светлую, но малость задымленную кухню. Молодой, веселый, свежий, подтянутый парень. Следом за ним нарисовался помятый Рыжик с противной щетиной на лице, зевнул во весь рот.

– Здравствуйте, Иван Романович, – с трудом выговорил он.

– Садитесь, робяты, садитесь! Чайку с блинами отведайте! У меня медок есть, – с готовностью откликнулся дед. – Когда будете выходить?

– Позавтракаем и будем в дорогу собираться, – ответил Шин.

Дед закончил с блинами и, глядя, как парни дуют на горячий чай, сообщил:

– Я там, на тропке, сигнализацию поставил. На случай если вдруг лихие люди в твое отсутствие нагрянут. Ты мне в Полое обязательно батареек купи для приемника. Теперь вот думаю мину на повороте поставить. Обратно пойдете обязательно проверьте флажок, ты знаешь где. Если поднят, значит, мина на месте. Если нет, – дед погладил седую бороду. – То все равно заминировано. Будьте осторожны. Ладно, можете флажок не проверять, но у меня все равно фугас на тропке зарыт. Я вас провожу и травинку хитрую покажу.

Шин потянулся за сумкой достал кошель с деньгами и протянул деду Ивану.

– На вот, это наши деньги. Мы с Федькой по десять серебряных себе на текущие расходы взяли, остальное спрячь.

Дед Иван принял из рук внука тяжелый мешочек, взвесил на весу, развязал шнурок, заглянул внутрь и ахнул:

– Это что, серебро? И золото?!

– Да, это за вчерашнюю добычу с авансом на будущее.

Старый рыбак всплеснул руками:

– Тогда купи на рынке масло. И спичек, и соли, и сахара. Табака обязательно! Да и сигарет можно. Консервов каких-нибудь, только не рыбных.

– Купим деда, купим. Все купим. Теперь заживем!

– Про курево не забудь! Курево – в первую голову купи!

Шин решил не испытывать свой новый подводный автомат – пора поторапливаться в крепость. Проспали, что теперь поделаешь! И до Полоя еще ковылять и ковылять. Шин был не против устроить бодрящую пробежку до самых Северных ворот, но Федьку мутило, и этот вариант отпал за ненадобностью. Оказалось, что за утренними хлопотами времечко пролетело очень уж быстро. Пора! Полковник ожидал прибытия дайверов, и заставлять его ждать среди людей знающих, считалось по меньшей мере неприлично, а на самом деле даже опасно.

Шли по тропке ни шатко ни валко. Шин даже заворчал на Рыжика:

– Знал бы, что ты сегодня расклеишься, ни в жизнь не дал бы тебе вчера столько пива выпить.

Федька виновато заметил:

– Извиняй, братишка, это не пиво…

Шин резко остановился и, медленно повернувшись к напарнику, тихо спросил:

– Тебя что, дед вчера брагой угощал?

Федька виновато кивнул.

– Ну, я ему задам, когда вернемся! – рассердился Шин и вдруг шепотом добавил: – Ты к бою готов?

Рыжик, хоть и чувствовал себя виноватым, как кот укравший колбасу, но в этих делах толк знал. Он, не поворачивая головы, вскинул глаза на напарника и скосил их влево, еле заметно сопровождая движением головы. Шин подтвердил, медленно опустив веки. Федька напрягся и как бы невзначай передвинул «Бизона» на грудь.

Тропка петляла среди нагромождения больших валунов, спускаясь с небольшой сопки. Отсюда и до Белой Скалы рукой подать, еще метров двести, ну, максимум триста пути и выйдешь к повороту на Полой, там же выход к злополучному пляжу, где твари атаковали деда Ивана. Так случилось, что до места, где Шин заметил движение, они с напарником еще не дошли. Необходимо срочно принимать решение. Если этот кто-то неведомый поймет, что его заметили, он может открыть огонь на поражение прямо сейчас. В мире, где незарегистрированные стволы открыто носились даже при представителях официальной власти, цена на человеческую жизнь резко упала.

Федька достал сигареты, подал Шину, чиркнул спичкой, изобразил вставших на перекур, уставших на горном маршруте людей. Необходимо выиграть время и он добыл пару минут. Шин не курил, но сигарету взял и всем своим видом обозначал человека, решившего сделать паузу и передохнуть.

– Еще пять метров по тропинке пройдем, – еле слышно прошептал Шин. – А потом ты сиганешь влево, а я вправо, там нагромождение скал удобное. Займем позицию.

Федька согласился.

Затоптали окурки и тронулись в путь. Большая насыпь приближалась, а за ней уже торчало острие Белой Скалы. Не доходя пяти шагов до узкой горловины, через которую тропинка перетекала на ту сторону останца, напарники вмиг исчезли с открытого пространства, премного удивив встречающую сторону. Федька, как бегун на короткие дистанции с препятствиями, сноровисто перепрыгнул длинный зазубренный камень. Шин рванул вправо, обтекая два острых выступа. Немного вернулся и, оценив открывшийся ракурс, припал на колено. Оба изготовились к стрельбе.

Со стороны Белой Скалы запоздало громыхнула автоматная очередь и заглохла. В тот же миг Федька ответил жизнерадостной серией из «Бизона». На той стороне громко охнули. Отвратительный пронзительный голос завизжал:

– Бахарь! Он в меня попал! Бахарь! Бахарь! Меня убили, Бахарь!

Невидимый Шину кричащий человек, неразборчиво запричитал.

– Да заткнись ты, урод! – раздался окрик, без сомнения главаря шайки.

– А-а-а! – от боли и страха навзрыд заревел раненый человек.

Федька скрытно сместился на метр влево, приподнялся над куском скалы, долго прицеливался, вылавливая удачный момент. Очередь из трех патронов кучно ушла в тонкую щель горловины. Крик бандита захлебнулся кровью.

Гробовая тишина обрушилась на притихших напарников после того, как метущееся эхо выстрелов затихло в разломах скал и щебеночных склонов.

Федька приподнял голову и, встретив заинтересованный взгляд Шина, улыбнулся, как будто бы гол забил, и, оттопырив большой палец на правой руке, замахал. Одними губами он беззвучно прокричал:

– Во! Машинка!

Шин артистичным жестом ударил ладонью себе по лбу. В ответ Федька также беззвучно расхохотался. Шин с укором покачал головой, мол, этого горбуна только могила исправит.

После некоторой паузы до слуха Шина донеслось ворчание, кто-то о чем-то спорил. Затем тот же прокуренный надсадный голос крикнул из-за скалы:

– Эй, вы! Слышите, уроды? Вам не жить!

Друзья промолчали. Они давно научились общаться с бандитами и прочими гопниками. Лучше всего в такой ситуации с ними вообще не разговаривать. Всегда обкуренный или пьяный, этот кровожадный народец, как правило, начинал нервничать и раздражаться, когда события начинали развиваться не по их сценарию. Друзья терпеливо ждали продолжения, при этом Федька откровенно паясничал, изображая злыми рожицами разгневанного главаря банды, чем сильно смешил своего товарища.

Шин уже в который раз недовольно помахал головой и также беззвучно и беззлобно матерился на Рыжика. Шин не любил сквернословить, но как-то надо было успокоить похмельного Федьку! Он помахал ему кулаком, затем указательным пальцем ткнул в сторону противника, мол, мы в бою, дурак, и вновь помахал кулаком.

– Эй, вы! – снова закричал бандит. – Давайте поговорим!

Шин указал Федьке на верхнюю кромку скального гребня, мол, смотри в оба! Это было очень опасное направление, и Шин справедливо опасался, что если туда со своей стороны поднимется противник, то они окажутся как на ладони для опытного стрелка. С высоты десятка метров враг их просто расстреляет, скрываясь за бровкой.

Рыжик серьезно кивнул и сместился еще на пару метров к вертикальной стене. Его, пожалуй, стрелок не достанет, а вот Шину в этом случае деваться было некуда. Правда, можно отступить метров на двадцать назад, но время поджимало. Их ждали в крепости, а тут такая оказия! Оставался другой вариант, так называемый «план Б»: вернуться на тропу и попытаться увести за собой преследование, а там на «любимом» повороте у деда Ивана установлена приличная противопехотная мина направленного действия. Можно попытаться вывести бандюгов в сектор поражения, но этот вариант был совсем уж крайним и нежелательным.

Шин решился.

– О чем ты хочешь поговорить? – крикнул он.

– Мы знаем, что вы, суки, военным продались! Вы думаете, что они вас спасут?

Шина этот вопрос озадачил. Он думал, что это обычные грабители, желающие поживиться оружием, боеприпасами и в большей или меньшей степени деньгами и шмотками. Таких молодцев в окрестностях Полоя много болтается. Но эти оказались «непростыми» бандитами. Получалось, что эти встречали не просто кого попало, а именно их. Плохо. Очень плохо.

– Ты ошибаешься! – прокричал Шин, не сводя глаз с гребня скалы.

– Не кроши батон, – возразил главарь. – Вы, олени, в рейд собрались! Это всем известно! И контракт Барин предложил.

– Что тебе надо? – Шин решил не верить бандиту. Вчера только ленивый не видел, что их в ангар вояки повели. Сам по себе этот факт не является доказательством сотрудничества с федералами. Сомнительно, что среди военных завелась «крыса», которая на своих же ребят бандитам стучит. Хотя в этом измерении все возможно. – Хотели нас положить?

Бандит грязно выругался, но ответил:

– Нам нужна информация!

– И как ты ее хотел добыть? Запихивая иголки нам под ногти?

– А хоть бы и так!

– Спросил бы вежливо, – крикнул Шин. – Может быть, мы бы и ответили. Зачем в нас стрелять?

Федька улыбнулся и снова поднял правый кулак с поднятым большим пальцем – оценил шутку друга. Но бандит слова Шина принял за «чистую монету».

– Это Боня стрелял! Не мы, – в этом месте он осекся и поправился. – Это не я!

Шин презрительно усмехнулся: «Вот же тупой баран!»

– И что вы хотите от нас узнать? – спросил Шин, подмигнув Федьке.

Главарь бандитов, то ли обкуренный, а может быть, и действительно крайне ограниченного ума человек, с ноткой надежды закричал:

– Скажите, куда вас федералы посылают? Когда начало операции и что вы там будете искать?

После этих слов даже простоватый Федька сплюнул и разочарованно покачал головой.

– И тогда мы вас пощадим, – раздался новый голос, принадлежащий, несомненно, очень молодому разбойнику.

– Заткнись! – отчетливо шикнул главарь на рядового бандита. – Завали свою пасть, когда я разговариваю.

Шин решил форсировать события и в бесполезные переговоры больше не вступать. Достал из сумки свою любимую гранату РГД-5^[171], которую дед Иван подарил ему на двадцатилетие. Парень долго ее хранил – берег специально для такого вот случая. В тоже время использовать гранату было жаль – подарок дедушки все-таки! А с другой стороны, когда же ее тогда применять? Через сто лет, что ли? Случай подвернулся вполне подходящий!

Судя по крикам жуликов, они находились сразу за горловиной с правой стороны скальной стены. Причем не так далеко, чтобы контролировать горловину и подходы к естественному проему.

Гранату следовало кидать не просто наобум, а с хитрецой!

Шин махнул Федьке рукой, привлекая его внимание, показал ему гранату. Рыжик схватывал на лету, он кивнул и притаился за крупным останцем.

Шин примерился, разогнул усики предохранительной чеки, отвел руку на замах, выдернул чеку за кольцо и, несколько прищурившись, сильно метнул гранату в сторону горловины.

Бросок оказался отменным. Так специально захочешь бросить на тренировке – никогда не получится! Запущенная с большой скоростью смертоносная трехсотграммовая болванка по пологой дуге долетела до зева прохода, ударилась о левый столб и красиво отскочила за правый угол. Туда, куда и следовало.

«Как в бильярде от борта!» – оценил бросок Федька.

Бандиты, которым смертоносный «сюрприз» прилетел прямо под ноги, закричали от ужаса, но бежать было уже поздно.

Граната рванула мощно и весомо.

В горах кричать вообще-то не рекомендуется, а в некоторых местах противопоказано даже шепотом разговаривать, дабы не вызвать обвал породы. Поэтому взрыв произвел полный фурор! Шину даже показалось, что он оказался внутри железной бочки, по которой снаружи веселые накачанные культуристы бодро стучат огромными кувалдами. С отвесных склонов тотчас посыпались булыжники вполне приличных размеров, а кое-где и щебенка сдвинулась.

Поток пыли и дыма вырвался из горловины, клубясь и завихряясь от встречного ветерка. Федька решил закрепить успех, воспользовавшись возникшей сумятицей в стане врага, выскочил из-за камней и проскочил горловину. Шин тоже подбежал. На той стороне врагов должно быть двое, и Рыжик уже был в гуще событий.

Когда развеялась пыль, все встало на свои места. На камнях в разных позах разметались трое. Первый бандит весь в крови – это тот, кого Федька в самом начале зацепил из своего «Бизона». Смотреть на него было неприятно. Ясно, что труп. Второй лежал рядом, на животе, не двигаясь. Вроде бы тоже готов, но Федька был настороже и мог открыть огонь в любой миг. Он обошел по дуге, поднял вражеский автомат, закинул за спину – считай, трофей. Посмотрел по сторонам, нашел ПМ, протянул напарнику. Третий, тот самый главарь по прозвищу Бахарь, был жив, но оказывать сопротивление даже и не подумал. Осколок разорвавшейся гранаты попал ему в лицо, кровь заливала левый глаз, еще один осколок угодил в область живота. Одежда намокла от крови и оставляла за собой липкий след на скалах. Бандит был оглушен, напуган и полностью деморализован.

Шин подошел к ползущему разбойнику:

– Бахарь, если скажешь, кто тебя послал, мы тебя отпустим. Если нет, то пеняй только на себя.

Главарь перевернулся на бок и взглянул на Шина. Он смотрел одним глазом, как затравленное животное.

– Это ты хотел нам иголки под ногти толкать? – угрожающе надвинулся Федька, поднимая автомат бандита.

– Да что вы ребята! – залебезил поверженный враг. – Мы просто хотели с вами поговорить, а вы двоих наших убили и меня тяжело ранили. Вам Папаша Смирнов этого никогда не простит. Вы теперь тоже трупы, хоть и живые пока. Можете начинать молиться своему подводному богу, только он вам все равно не поможет. Папаша из вас ремней нарежет. Сам лично! Он это дело любит.

– Ты нам не угрожай! – фыркнул Федька. – Говори, да не заговаривайся! Это вы на нас засаду устроили, а не мы на вас.

Шин стоял и смотрел на главаря этой бестолковой шайки. Стрелять в безоружного пленника он ни стал бы даже под угрозой собственной смерти, но и оставлять его тоже было нельзя. Дайвер посмотрел на ПМ, который ему передал Федька. Вынул магазин, проверил, есть ли патрон в патроннике – пистолет был заряжен. Для продолжения разговора Шин задал пару вопросов:

– Вы наемники или из банды Папаши? Сколько он вам заплатил?

– Да пошел ты!

– Отвечай, гад! – вспыхнул Федька.

Шин отвернулся, он был в смятении. Принять тяжелое решение он не мог. Почему-то перед глазами стоял дед Иван и приговаривал: «Маслица, внучик, в блины добавь. Маслица…»

Из оцепенения его вывел крик Федьки:

– Шин!!! Пистолет!!!

Следом раздался грохот автомата.

Дайвер не стал ждать продолжения, отпрыгнул в сторону, уходя с линии огня, неудобно падая на левое плечо. Трофейный ПМ он навел на бандита. При падении обнаружил направленное в свое лицо дуло пистолета. Бахарь мог стрелять, но почему-то не сделал это. Рука бандита тряслась – ствол гулял. Левой рукой он размазывал по лицу кровь вперемешку с грязью. Враг пытался восстановить зрение. Он выбрал хороший момент, но не рассчитал свои возможности. Федька с испугу дал очередь выше противника. Он упал на спину и не мог справиться с «Бизоном». Ремень автомата невероятным образом захлестнул кисть его правой руки. В запарке боя, видать, и не такое бывает.

Шин как в тумане поймал в прицел пистолета голову бандита и нажал на спусковой крючок. Трофейный ПМ не подвел, гулко бахнул – пуля попала в нос противника. Все произошло быстро и отвратительно. Бандит даже не вскрикнул, откинулся на спину и разбросил руки в стороны. Он умер, а Шин все смотрел и смотрел на убитого им человека.

Рядом зашевелился Федька, он шептал:

– Вот мы лошары! Надо было его обыскать! А если бы он нас убил? Он ведь сначала на меня пистолет навел, а потом почему-то передумал и в тебя давай прицеливаться. Тут я и закричал. Шмальнул в белый свет, как в копеечку! Не попал! С пяти метров не попал! А когда он на меня наводил «Ярыгина», я прямо окаменел, язык отнялся! Честное слово! А пистолет у него в кармане плаща был. Вот мы лошары!

Шин встал и подошел к трупу. Он знал, что смерть этого человека теперь на его совести. Да, он защищался и не хотел его убивать, но ужасный лик смерти теперь будет всегда являться ему до самой старости. Она запечатлелась черно-красной фотографией на подкорку мозга!

Руки опустились, пистолет выпал на гравий, и молодой парень бессильно опустился на ближайший валун.

– Федька, все правильно! Мы с тобой ввязались в серьезное дело, а действуем как зеленые придурки. Мы вступили в высшую лигу, и обратного пути нет. Папаша Смирнов обижен на полковника Пыпина. Теперь еще в довесок погибли его наемники. Это уже реальное оскорбление. Нам сейчас за военных ногами и руками держаться надо! Иначе нам каюк. Да и деда Ивана в покое не оставят.

– Хорошо, что Иван Романович мину на тропке поставил, – глубокомысленно изрек Рыжик. – На рынке еще парочку прикупим. Я ему лично подарю. После того, как я вчера его брагу похвалил, дед ко мне лучше стал относиться.

Шин кивнул. Оборону вокруг домика рыбака придется наладить хорошую и двумя минами тут дело не обойдется. Надо бы и пулемет приобрести, и гранат побольше, да и ручной гранатомет теперь не помешает! Пока деньги есть, оснастимся!

– Федька! Надо бы прибраться. Не дай бог, дед прогуляться выйдет, волноваться за нас будет.

– Это раз плюнуть. К осыпи трупы подтащим и небольшой обвал устроим. Вон подходящее место.

На это скорбное и нелицеприятное дело потратили еще десять минут. В горах это недолго. Ямы копать не надо. Сложили в рядок под осыпь, залезли выше, гравий сдвинули ногами, устроили небольшую лавину и дело с концом. Только на душе противно и тоскливо.

В десять часов сорок пять минут напарники все-таки появились в расположении Российского военного гарнизона в поселении Полой. По дороге отряхнулись и насколько это возможно привели себя в порядок. В крепости по утрам прохожие попадались всякие: и грязные, и косматые, и раненные. К этому местные обитатели давно привыкли, и все же, как бы друзья не пытались пройти по улицам до военного расположения незаметно и непринужденно, встречные прохожие иногда оглядывались и провожали молодых людей заинтересованными взглядами.

– Да! – ворчал Федька. – В деревне все про всех знают.

– Думаю, что о нашем возвращении в Полой, – ответил Шин, – знают уже все заинтересованные лица.

Дежурный морской пехотинец, небрежно свесив руки на автомат у ворот ангара, с пустыми, как у акулы, глазами флегматично окинул посетителей с головы до ног. Через секунду в глазах проявился интерес, однако пропустил без лишних слов. Только сквозь зубы процедил:

– Опаздываете, бляха. Охамели, бляха? Вас ждут, бляха.

Военпред Пыпин, напротив, радостно раскинул руки, принялся обнимать стесняющихся ребят. Он провел дайверов на склад, где на больших деревянных столах было разложено подводное снаряжение.

Напарники попросили разрешения умыться и только потом вернулись к делу.

– Вот гидрокостюмы неопреновые, комбинированные, номер семь, – продолжил полковник Пыпин. – Накиньте на себя. Посмотрим, что получится. Маски, ласты в комплекте, семи видов. Выбирайте по размеру. Нагрудный дыхательный аппарат. Регуляторы сжатого воздуха для погружения в сложных условиях. Пояса-компенсаторы плавучести с грузами. А вот цифровые глубиномеры, они встроены в консоль вместе с компьютером и электронными часами. Хорошая штука – крепится на запястье. Слева видите небольшой шкаф? Там подводные фонарики, водонепроницаемые аквабоксы для ведения подводной видеосъемки. Там же видеокамеры с носителями цифровой информации. Все новое. Вам поможет наш специалист – капитан Селиванов. С ним всю сбрую подгоните. Он скоро подойдет. В общем, разбирайтесь до обеда, а потом перекусим.

Полковник посмотрел на часы и добавил:

– Кстати, в четырнадцать ноль-ноль встреча с навигатором. Познакомитесь, обсудим детали завтрашней операции.

Шин, у которого глаза разбежались от изумительного снаряжения, тем не менее спросил:

– У навигатора имя есть или прозвище? Может быть, мы с напарником его знаем.

– Может и знаете. Она себя Муреной зовет, а в среде свободных капитанов Стервой кличут! Правда, я это не одобряю.

Напарники переглянулись.

Они знали, что в Дикой гавани существует единственный женщина – капитан катера. Причем весьма молодая женщина! Хрупкая и стройная, эта девушка обладала таким жестким характером, что ныряльщики, прежде чем ее нанимать, обычно сто раз подумают, нужен ли им такой навигатор. Хотя, справедливости ради, надо заметить, что морское дело Мурена знала капитально. Да и «посудина» под названием «Акула», которой эта суровая девица командовала, по оснащению не уступала самым крутым катерам в гавани. Два матроса постоянно обитали на корабле – видимо, дела у капитанши шли вполне прилично, раз могла платить жалованье двум прожженным авантюристам.

Шин доподлинно знал, что на «Акуле» были установлены подводные крылья и два мощных водометных двигателя. Считается, что металлические гребные винты в первую очередь привлекают внимание иноргов. Так вот, углепластиковый корпус этого двухпалубного, но легкого и скоростного кораблика выступающих стальных и железных деталей не имел, поэтому практически летел над волнами.

Стремительная «Акула» имела зубы! На верхней пристройке была смонтирована башенка со станковым пулеметом КПВТ^[172] на лафете. Управление стрельбой осуществлялось прямо из рубки с помощью компьютера и джойстика-манипулятора с красивой гашеткой. Электронный прицел с многократной оптикой радовал Мурену. Делать-то ничего не надо! Поймал вражину в прицел, тут и жми на гашетку! Все просто.

Катер был оснащен и другими полезными и современными устройствами. В связи с тем, что девушка-навигатор не жаловала металл во всех его проявлениях, на катере широко использовались прогрессивные научные разработки. Например, на корме «Акулы» разместился удивительный подъемный кран, собранный с применением композитных материалов. Этот технологический изыск до кислотной изжоги раздражал местных завистников.

Шин понимал, что для похода к Дальней Банке лучшего плавательного средства им не найти и нечего даже мечтать! Но Мурену побаивался. Напарники знали, что она не связана с мафией, но что у нее тогда за «крыша»? Никто из них еще вчера об этом даже не догадывался. А вот теперь вроде бы ситуация медленно прояснилась.

Дядюшка Пыпин! Он и есть «крыша»!

Все встало на свои места. Шин понимал, что после стычки с бандитами ему придется серьезно обсудить ситуацию с полковником. Дайвер другими глазами посмотрел на военпреда. Этот плотный еще нестарый мужчина имел огромное влияние в крепости, а также во всех других вопросах непростой жизни ее обитателей. Именно полковник здесь всем рулил и заправлял. Какие там Папаши Смирновы и прочие Иваняны, далеко им еще до Семена Пыпина! От этих мыслей на душе полегчало, но трудный разговор Шин решил пока отложить. Надо было заниматься делом.

Шин и Федька в подводном ремесле новичками не числились – разобрались со снаряжением достаточно быстро. Рыжик иногда ахал от восторга, а Шин тихо радовался боевому комплекту, как вчерашний мальчишка – подаренному мопеду после велосипеда.

Капитан Селиванов, опытный и толковый инструктор, достаточно быстро подогнал все лямки на костюмах напарников. Проверил лично исправность дыхательных систем и, взглянув на часы, скомандовал:

– Все, табань, мужики! Снимай оборудование. Обед.

Вопреки ожиданиям, их повели не в столовую, откуда доносились раздражающие запахи готовых блюд незамысловатого, но сытного военного рациона. Селиванов открыл неприметную дверь, и напарники вошли в зал, где за большим красивым столом восседал полковник Пыпин, а справа от него на резном стуле сидела миниатюрная брюнетка с огромными карими глазами. В этих глазищах Шин рассмотрел танцующих чертиков.

– Эти, что ли? – приятным певучим голоском спросила она. – Дядя Степа, а ты лучше кого-нибудь не мог подобрать? Я знаю, что в клане «Гайдуки» вполне профессиональные ныряльщики имеются, да и «Воины Свободы» реальные контракты всегда отрабатывают.

Шин выпрямился, тон этой наглой девицы ему категорически не понравился. Федька, тот вообще надулся, уставился в пол и не знал, куда девать свои руки. В конечном итоге затолкал их в карманы и протяжно вздохнул.

– Ксюха! Я тебе! – погрозил пальцем довольный полковник. – Поговори еще у меня. Эти ребята вполне подходят. Я их лично проверял. Они, конечно, еще молоды, но везунчики. У них за плечами пара десятков удачных рейдов в море. Беда в том, что они по мелочевке раньше работали. Но я их нанял, так что будь вежливой с нашими друзьями.

«Сама-то она, конечно, очень симпатичная, – подумал Шин. – Но наглая! Зря мы ввязались в это дело. Не хватало еще, чтобы нами малолетки-школьницы помыкали! Но теперь обратного пути нет!»

– Мне двадцать четыре года, между прочим! – глядя в глаза Шину, вдруг сказала Мурена. – И я не «малолетка»! Понял?

Шин опешил, неужели он сказал это вслух? Нет, этого не может быть! Он же не заговаривающийся маразматик! Она что, мысли читает?

Военпред широко улыбнулся, а Мурена продолжила:

– Мысли я читать не умею, просто у меня очень развита интуиция. Понятно?

Друзья, как школьники перед сердитой учительницей, послушно кивнули.

– Дядя Сема, где ты их взял? Они же еще желторотые птенчики!

Шин «вчерашний» в этот момент, наверное, психанул бы и наговорил глупостей, раздражаясь на противную девку. Но Шин «сегодняшний», который час назад победил в бою троих вооруженных противников, воспринял все нападки Мурены несущественными. Кто она такая, чтобы обсуждать людей, которых видит впервые?

Поэтому напарники стояли и молчали. Только как-то невесело усмехнулись. Такое поведение озадачило Мурену. Она решила, что возможно ошиблась в этих двоих.

– Хватит! – припечатал широченной ладонью по столешнице полковник Пыпин. – Хватит, я сказал! Будь добра уважать моих людей! Я их нанял и точка!

После этих слов полковник жестом пригласил дайверов к столу.

– Не обращайте на нее внимания, она всегда такая. Всем норовит аппетит испортить. Угощайтесь и спокойно кушайте. Кстати, выпить не желаете?

Федька встрепенулся, мельком взглянул на друга и с тихой грустью опустил глаза. А Шин, напротив, посмотрел на военпреда с вызовом и ответил:

– Желаем! Мы Семен Николаевич утром в бою были. Нервы бы успокоить. Так что по рюмке крепкого выпьем, но не больше. Завтра в море, а перед рейдом мы не употребляем.

Полковник Пыпин нахмурился, встал из-за стола, подошел к бару, посмотрел на бутылки, выбрал коньяк и вернулся к молчащим гостям. Разлил всем, даже Мурене. Она отрицательно покачала головой, но рюмку подняла.

– Такс! – начал Пыпин. – С этой минуты вы, друзья мои хорошие, обязаны докладывать мне о любом изменении ситуации, о любой боевой стычке и прочих казусах. Я должен владеть всей имеющейся информацией, иначе упущу из рук нить, считай – всему делу конец! Утром наш патруль слышал выстрелы и взрывы со стороны побережья. Доклад поступил поздно. Поэтому даже примерное место боестолкновения определить не удалось.

– Бандиты на нас засаду устроили, – внес ясность Шин. Затем он подробно обо всем рассказал, откровенно и ничего не утаивая. Полковник внимательно слушал, не перебивал, иногда сопровождал рассказ собеседника мимикой – вскидывал с удивлением брови.

– Теперь щебеночная осыпь у Белой Скалы – могила для Бахаря и его бандитов. Папашины люди были, – закончил свой рассказ Шин.

– Ясно, – протянул в создавшейся неловкой тишине военпред. – Вот значит как! Он решил померяться, у кого из нас длиннее, ни при Ксении будет сказано! А ведь я его предупреждал! Я его давно предупреждал! Что же вы сразу-то не сообщили? Вы, ребятки, кушайте, а то солянка остынет, а я пойду пару распоряжений сделаю.

Начальник местного гарнизона встал и с задумчивым видом пошел к выходу. Открыв дверь, он повернулся и уважительно добавил:

– А вы молодцы! Значит, не ошибся я в вас! Не каждому дано так тактически грамотно провести бой! Даже несмотря на некоторые огрехи. Хвалю. Я вернусь через десять минут. Племянница моя, Ксения, введет вас в детали завтрашнего мероприятия.

– Называйте меня Муреной, – после того, как закрылась дверь за дядей Семеном, выделяя каждый слог, объявила девушка.

– Я – Шин, – коротко ответил дайвер.

– А я – Федька, тьфу ты, то есть Рыжик! – сообщил напарник. – Это меня так друзья зовут!

– Тогда за знакомство, – предложила тост Ксения и, обращаясь к сидящему напротив парню, спросила: – А почему у тебя имя такое странное?

– Это не имя на самом-то деле. Это прозвище такое или даже второе имя. Шин в переводе с японского языка означает «достойный». Отец меня так иногда в шутку называл в последние годы. Он в молодости на Кунашире служил, все вспоминал Дальний Восток. Теперь я – Шин. Мне нравится.

– Мне тоже, – неожиданно для самой себя ответила девушка.

«По-моему она засмущалась!» – с удивлением подумал Шин, а Федька с хитрой миной в этот момент пнул его под столом.

– Расклад такой, – перешла к делу Мурена-Стерва-Ксения. – Завтра, в три ноль-ноль мы должны закончить погрузку на мою «Акулу» и в четыре ноль-ноль выйти из гавани без света и шума. На борту будут находиться: я – навигатор, два моих матроса – Бестия и Чукча.

Федька прыснул, но, заметив лед в глазах Мурены, закрыл рот и виновато замахал открытыми ладонями.

– Затем вы двое с подводным снаряжением, – продолжила лихая капитанша. – Боновые заграждения с сетями для нормального выхода в море для нас приоткроют всего на пять минут. От военных с нами пойдет в поход мичман Баев Василий Петрович. Вы с ним встретитесь уже на корабле. К моменту загрузки и до начала рейда все улицы Полоя будут перекрыты. Далее все просто. Идем к Дальней Банке, координаты затопленной подводной лодки я знаю. Приведу к месту, можете не сомневаться. Далее вы уходите на глубину и выполняете свою работу. Затем я увожу «Акулу» с места погружения и в случае чего помочь вам мы не сможем. Через два часа я возвращаюсь и поднимаю вас на борт.

– А где вы будете все это время? – наивно спросил Федька.

Мурена совсем по-детски хихикнула.

– Гулять вокруг рифа буду и топливо жечь на скорости в тридцать узлов. Понятно? Вопросы есть?

– Два часа внизу, – задумчиво произнес Шин. – Ну что же, мы готовы!

– Факт! – подтвердил Федька.

Отворилась дверь и в комнату стремительно вошел Пыпин. Занял свое любимое место за столом, выпил нетронутую рюмку коньяка и грозно сказал:

– Все, ребятушки! Ловят уже!

– Кого, Семен Николаевич? – прошептал Шин.

– Как «кого»? Его! Папашу Смирнова ловят и бандитов-подельников. Только, боюсь, утек в сопки, шельмец! Я ему вчера обещал по миру пустить, а он мне не поверил! Против меня игру затеял! Против кого?! Меня?! Да я его самого и всю его шайку-лейку в порошок сотру. Через неделю к нам рота морпехов прибудет для усиления, вот тогда и устроим настоящую охоту на глупого волка.

Глава 9

Допрос, двенадцать лет после Пришествия

Утро следующего дня выдалось дождливым и холодным. Туман не просто стелился над древним болотом, создавалось впечатление, что насыщенные влагой тучи спустились вниз и, зацепившись за деревья, просто соединились с парящей влагой Больших Донков. Дождь моросил, под ногами хлюпало, и даже возле самойсторожки егеря собралась приличная лужа.

Зато в печке уютно потрескивали дровишки, на столе приятно пахло копченым салом и огурцами. Раздражал и манил запах чеснока. Горка свежесваренной картошки, любовно посыпанная укропом, стояла прямо в кастрюльке во главе стола и недвусмысленно намекала, что она самая главная в меню завтрака охотников. Суровая крестьянская пища была проста и в то же время калорийна, экологична и вкусна.

Панкратов резко открыл глаза, увидел струганные доски потолка, посмотрел на стол, проглотил слюну. Аппетит разыгрался не на шутку. Он один в доме – егеря и Сережки не было. Пошевелился на лежанке – раненая нога с готовностью отдала тупой болью. Панкратов отбросил тулуп, который на него заботливо накинул Афанасьев, хмуро посмотрел на повязку – надобно заменить. Закашлялся.

Дверь открылась и в дом шумно ввалился улыбающийся Василий Митрофанович. Ссыпал принесенные дрова и стряхнул влагу с дождевика, повесил на вбитый в стену гвоздь.

– Очнулся, Кирилл Геннадьевич, проснулся? – задал уже ненужный вопрос. – Молодец! Как нога? Как самочувствие? – не давая вставить словечко, продолжал спрашивать егерь. – Болит? Ух, и напугал ты нас вчера, когда в обморок упал. Я вообще подумал, что ты умираешь. А Серега говорит, мол, ты в простой отключке. Я смотрю на тебя – вроде живой. Пульс есть, дышишь – значит, жив. Еле-еле душа в теле, но не покойник. Ох и натаскался же я вчера по болоту. То тебя на руках, то планетянина на веревке. Устал так, что не мог ноги переставлять. Думал, не встану завтра. Повязку сменим или сначала позавтракаем? А то картошка остынет.

– Как там наш пленник? – вопросом на вопрос ответил Панкратов.

– А что ему сделается! – засмеялся Афанасьев. – Представляешь, он за колесную ось заполз и замаскировался там, как хамелеон! Мимикрией засранец владеет в совершенстве. Я сперва подумал, что убег, вредитель! Потом смотрю – ан нет! Туточки он! Рядышком! Цепочка наша медвежья натянулась, но держит отлично!

Егерь задорно засмеялся, заражая жизнерадостным смехом бывшего майора.

– Куды ему против наших оков! Мордой не вышел!

– А сейчас чем он занят? Не сорвется с кукана? Или уже смирился и безвольно валяется в луже?

– Ну почему! Грызет цепь, зубы уже сломал, да все нормально. Сейчас перекусим, а после сходим, проведаем супостата. Кстати, рюмку налить или опосля?

Панкратов задумчиво погладил щетину на подбородке.

– С такой закуской грех не выпить, да только ногу бы подлечить. Мы с тобой на войне, Василий Митрофанович, и у нас есть пленный! Думаю, что не до спиртного нам пока. Позднее, может быть, и опрокинем чарку, а сейчас посмотреть бы на него.

– Ну, хозяин – барин! Я настаивать не буду. Тогда за дело.

Егерь достал из тумбочки аптечку и принялся за перевязку.

– Худо дело! – подвел итог Афанасьев. – Рана загнивать начала. Тебя, Геннадьевич, в больницу бы отправить. Одно плохо, сейчас даже на твоей Ниве до Новоникольского не добраться. По грейдеру не проехать, дороги в кашу превратились, и связи тут никакой нет – помощь не вызвать. Да и вызывать по большому счету некого. Есть у нас один участковый, старый, как дерьмо мамонта, так он к тому же в наших краях редко бывает. А подмогу нам надо бы настоящую, не каждый день, я думаю, пришельцев в плен берут.

Панкратов поморщился, не то от боли, не то от досады. Решили, что помощь должна сама прийти. Ну, не может армия пропустить без особого внимания инопланетный корабль, проникший на территорию России. Бывший разведчик понимал, что доводы Афанасьева справедливы, но и тот факт, что подкрепления все еще не наблюдалось, настораживало. Значит, что-то произошло! Корабль здесь, на болоте, с экипажем противника. И это неоспоримый факт. Но задержку официальных властей в таком важном деле Панкратов объяснить не мог.

И все-таки, несмотря на щедрый стол, перекусили быстро, без задержек. Сергей пришел к столу задумчивый и ел с явной неохотой, в глаза не смотрел, думал о чем-то. Отец с подозрением поглядывал на сына, но молчал – не понимал, что его беспокоит. Панкратов тоже заметил перемену настроения у молодого парня. В конце концов не выдержал и спросил напрямик:

– Сережа, ты чего сердитый такой? Случилось что? Так ты расскажи. Мы с твоим батей тебя поймем.

– Даже и не знаю, – недовольно ответил Сережа. – Мысли ужасные в голову лезут.

– Какие мысли, сынок? – обеспокоенным тоном поинтересовался егерь и встревожено переглянулся с Панкратовым. – Поделись с нами, здесь все свои.

Молодой охотник молчал, вяло ковыряя ложкой в тарелке.

Афанасьев озаботился не на шутку:

– Привиделось что? Или обиделся на кого?

– Я думаю, что вы хотите меня убить, – вдруг выдал парень. – А потом в болоте спрятать.

После этих слов у егеря от неожиданности ложка выпала из рук, а Панкратов поперхнулся и стал искать глазами стакан с чаем, чтобы протолкнуть застрявший в горле кусок сала.

Взрослые мужчины замерли и молча, недоуменно смотрели на Сергея, а он возьми и добавь:

– Вы меня не любите и даже ненавидите.

– Так…

В голове Панкратова возникли пока еще смутные, но серьезные догадки. Вернее сказать, появилось стойкое ощущение, что мальчишка не сам говорит – он повторяет чьи-то чужие слова, при этом нарочитая апатия и агрессивный смысл сказанного приводили к выводу, что…

Егерь тоже догадался! Он схватил со стены ружье и выскочил на улицу.

– Стой! Митрофанович! Стой! – закричал Панкратов в след егерю. – Не убивай его! Он наш пленный и «язык»!

Панкратов как смог рванулся во двор, зачем-то прихватил по дороге железную кочергу. Хромал быстро, насколько позволяла вернувшаяся боль.

– Не глупи, Василий Митрофанович! – крикнул он, рассмотрев, что егерь стоит в двух метрах от инорга и возится с оружием. – Давай разберемся!

– Он залез в мозг моего Серьги, вот я с ним сейчас и разберусь, – Афанасьев замолк и, разворачиваясь, тихо добавил не своим голосом: – А сначала я с тобой разберусь, а потом уж и с собой…

– Эх, твою дивизию! – заматерился Кирилл, размахнулся и со всех сил запустил в голову инорга так удачно подвернувшуюся кочергу. Видимо, инопланетянин так увлекся влиянием на человека, что пропустил момент броска и даже не отстранился. А когда металлический согнутый прут плашмя ударил ему в то место, где у честного народа обычно находился лоб, защищаться было уже поздно. Бледная инопланетная амфибия совсем по-человечески охнула и в тот же миг приобрела белый оттенок поверхности кожи.

Афанасьев выронил двустволку и прижал ладони к вискам.

– Кирилл! У меня в голове сейчас какой-то червяк шевелился, и вдруг все прошло! Больно не было, но противно-то как! Это пришелец балует!

– Похоже на то, – согласился Панкратов, неуклюже опираясь на старую телегу, вросшую в землю двора. – Только вот беда, нас никогда в разведке не инструктировали, что инорги обладают такими свойствами мышления. Наводить на других свои мысли и навязывать поведенческие реакции на нашей планете никто не умеет.

Егерь спохватился, с тревогой посмотрел на дом и побежал к дверям.

– Сережа! Сережа! – срывающимся голосом закричал он. – Сережа, отзовись!

Юноша вышел навстречу.

– Папка! Я здесь!

Афанасьев подбежал к сыну, порывисто обнял его, прижал к себе.

– Сыночка! Это враг! Это изверг! Он на нас с тобой действует! Но все прошло, ты не бойся.

– Я знаю, папа, – зажмурился парень. – Еще никогда с того дня, когда мы похоронили маму, мне не было так страшно.

– Ну что ты! Что ты! – успокаивающе запричитал уже немолодой егерь. – Все будет хорошо. Поверь своему батьке.

А Панкратов тем временем подошел вплотную к распластавшемуся в грязи иноргу и внимательно его рассмотрел.

«Это крупное существо сумело совладать со зрелой лосихой и, скорее всего, могло вмиг передушить всех нас, – думал внешне спокойный Панкратов. – Эта особь обладает развитыми сильными конечностями. Сразу видно, что для иномирянина водная среда обитания является родной. Те же перепонки на руках между пальцами и широкие ступни характеризуют его как отличного пловца!»

Панкратов, поднял ружье егеря. Переломил его, проверил – патроны заряжены. Со щелчком вернул оружие в исходное состояние, поставил на предохранитель. Затем с трудом обошел лежащего инорга по дуге, внимательно осмотрел голову. С обеих сторон, ближе к туловищу обнаружил небольшие вдавленные мембранные органы, скорее всего, отвечающие за слух. В этот момент инорг пришел в себя, совсем по-человечески принял сидячее положение, упираясь обеими руками о землю. Амфибия осмысленным взглядом окинула окружающее пространство и, обнаружив в двух шагах от себя человека, защелкала. Их взгляды встретились.

– Вот только попробуй! – утробно прорычал бывший разведчик и навел стволы в лицо пленного противника. – Со мной такие номера не проходят. Только почувствую, что ты пытаешься мною управлять – убью. Ты меня понял?

Инорг что-то для себя решил и отвел мутный взгляд.

– Ты ранен. Ты сильный, – возникли в голове Панкратова слова или мысленные образы, облаченные в русские слова и фразы.

– Хочешь поговорить? – спокойно спросил майор, но внутренне содрогнулся. Входить в контакт с инопланетянами его не учили, но бывалый военный, имеющий серьезный боевой опыт, в своей насыщенной жизни насмотрелся такого, что никакому пришельцу и не снилось. Не зная сам, Панкратов выставил очень мощный психологический барьер. Инорг, используя тонкий ментальный щуп, сразу почувствовал это и отпрянул, опасаясь разозлить опасного землянина.

– Да, – не проронив и звука, ответил инорг. – Отпусти меня.

– Куда я должен тебя отпустить? – усмехнулся майор. – Это война и ты в плену. Твою судьбу решаю я. У тебя два выхода, – разложил по полочкам Панкратов. – Или ты лояльно отвечаешь на все мои вопросы, или, если ты упрямишься и пытаешься меня обмануть – я тебя расстреляю. Слово «расстреляю» тебе понятно или продемонстрировать?

В этот важный для межрасового взаимопонимания момент майор повернулся корпусом и, быстро вскинув ружье, выстрелил правым стволом в старое ведро, стоящее у ворот сарая. Громыхнул выстрел, запахло порохом, продырявленное ведро упало и покатилось.

– Теперь понятно? – Панкратов посмотрел прямо в глаза инорга.

– Да, теперь понятно, – сообщило существо. – Я голоден.

– Могу предложить рыбу, но после того, как ты ответишь на серию моих вопросов. Затем ты будешь питаться. После этого я продолжу допрос.

– Я согласен, спрашивай.

– Мы видели корабль, на котором вы прилетели. Сколько живых существ находилось на борту?

– Четверо, – без заминки ответил инорг.

– Те двое, которых мы убили, были пилотами?

– Нет. Они солдаты. Глупая охрана.

– Тогда кто четвертый? Он на корабле или вышел с тобой на поверхность?

– Он немобильное существо. Находится внутри корабля.

– Что он из себя представляет? Он опасен?

– Сам корабль живой и имеет отделяемый орган внутренней секреции.

Панкратов замолчал, осмысливая полученную информацию. Инорг подобрал термины и понятия наиболее схожие к описанию своих образов. Кем на самом деле является четвертый организм, предстояло прояснить более подробно.

– Он опасен? – повторил вопрос майор, а для себя решил не задавать пленнику более одного вопроса одновременно.

– Нет, Морф неопасен для вас. Он очень голоден и жаждет пищи.

– Какова его роль в составе вашего экипажа?

– Он не экипаж. Он груз. Нас было трое. Мы его доставили сюда.

– Для чего он предназначен?

– Он колониальная личинка. Если его кормить, он будет выделять десятки пресноводных зародышей. Они будут расти и процветать, а потом начнут размножаться в новых для нас условиях.

Панкратов нахмурился, он еще вчера догадался, что кораблю нет причин забираться так далеко вглубь континента без веских оснований. Теперь ситуация прояснилась. Сам корабль нес в себе страшную угрозу, он мог начать плодить биологических завоевателей, которые размножатся и пойдут дальше – в реки, озера, глубокие ручьи. Они вытеснят или уничтожат местную фауну и перекроют доступ к питьевой воде людям!

– Он уже начал плодить этих зародышей?

– Еще нет, – откликнулся инорг и добавил: – Ему необходимы биоресурсы.

– Твои функции в экипаже?

– Я пилот и кормилец. Я не солдат.

– Для этого ты убил крупное животное?

– Да. Оно пило воду. Я хотел накормить Морфа.

Панкратов сжал зубы и внимательно смотрел на инорга. Информацию, которую он только начал получать была бесценна для человечества. Майор отдавал себе отчет, что «язык», которого они захватили, в своем роде уникален. Он принадлежал к технической элите – пилотировал корабли и, безусловно, обладал всеобъемлющими данными о структуре и потенциале противника. Он не туповатый «охранник», он командир корабля! А тот факт, что он попался в расставленные на него сети – так не каждый может противодействовать продуманной засаде. Как бывший командир разведроты Кирилл почувствовал, что перед ним очень умное существо. Этот спокойный даже в плену разум все понимал и адекватно реагировал на любые вопросы – похоже, не врал.

– Сколько вас было на корабле? – резко спросил Панкратов.

Инорг вздрогнул и, как показалось майору, с удивлением поднял голову.

– Четверо, – медленно повторил он. – Три члена экипажа и Морф. Я уже отвечал на этот вопрос.

– Ну, хорошо, – Кирилл повернулся в сторону домика егеря и призывно махнул рукой. – Сейчас ты получишь еду.

Егерь, отправивший сына в дом, с опаской приблизился, вопросительно взглянул на Панкратова.

– Василий Митрофанович, необходимо дать ему рыбы. Он очень хочет кушать.

– Свежей нет, – заявил Афанасьев. – Соленую будет? Я намедни полбочонка карасей под гнет поставил, думал завялить.

– Надо один килограмм выделить пленному, мы же не будем его голодом морить. Русские люди пытки не приветствуют.

Егерь по-деловому кивнул и быстро пошел к сараю.

Панкратов решил, что тактическую обстановку прояснил, теперь необходимо выяснить общие вопросы.

– Как к тебе обращаться? – вдруг спросил Кирилл. – Имя у тебя есть?

– Есть. Мое имя Метус.

– Что означает?

– Это мой статус в колонии и одновременно имя, я получил его, повысив свою квалификацию. Я пилот высшего класса и теперь я – Метус, а раньше был Копус, а еще до этого – Ламус, но ты можешь называть меня Метус.

– Ну, Метус так Метус, – Панкратов достал сигарету, прикурил и недовольно поинтересовался: – Откуда вы только взялись на нашу голову?

Вопрос был задан очень тихо. Это был даже не вопрос, а так, некая фраза, высказанная с раздражением и досадой уставшим, раненым человеком. И тем не менее инорг все услышал и среагировал:

– Мы ушли с Лагартуса, нашей родной планеты. По-вашему – «Океан».

– Что же вам у себя дома не жилось? – неожиданно для себя разгорячился майор. – Вы пришли на чужие хлеба, уничтожаете чуждые для вас виды живых существ, заняли мировой океан. А вы не подумали, что это не ваш мир? Почему вы решили захватить не принадлежащее вам пространство? Отвечай, гад!

– Но ведь люди живут на континентах, – искренне удивился инорг. – Вы дышите атмосферным воздухом и не можете дышать в воде. Зачем вам океаны?

– Это наша планета! И, следовательно, океаны тоже наши, – начал раздражаться Панкратов. – Вы агрессоры и прекрасно об этом знаете. Задаю следующий вопрос: почему вы покинули свой мир? Можешь ответить подробно.

Инорг по имени Метус протяжно взвыл:

– Более миллиона земных лет мы блаженно развивались в ласковых водах теплого Лагартуса, но затем произошли страшные события, которым наши предки сначала не предали значения. Сразу в нескольких районах планеты начали извергаться подводные вулканы. Они извергали невероятные объемы раскаленной лавы. На глубинах от двадцати и более километров накапливались значительные массы углекислого газа, которые в какой-то момент прорывались вверх, в атмосферу. Климат изменился – среднегодовая температура Лагартуса возросла на восемнадцать градусов. Это повлекло за собой уменьшение концентрации жизненно важного кислорода в атмосфере более чем в четыре раза. Нет, поверьте, это произошло не за час и не за год – прошло несколько веков, но из-за недостатка кислорода в глубинах вод размножились бактерии, выделяющие ядовитый сероводород. Поэтому весь Мировой океан оказался отравленным, и мало кому удалось выжить в таких условиях. Тогда предтечи отправили в Великий Космос сотни колониальных кораблей в поисках нового дома. Наш кластер стартовал через сто лет после начала Последнего Исхода.

– Вы прибыли сюда после возвращения разведчиков?

– Нет, у нас не оставалось времени на разведку. Некоторые районы нашего океана были уже не пригодны для нормального существования. За каких-то сто-двести земных лет вся разумная жизнь сконцентрировалась ближе к полюсам планеты, где еще оставались прохладные и холодные слои воды. В тоже время экваториальная часть и субэкваториальные сектора превратились в ядовитый бульон. Там не осталось даже простейших организмов.

Панкратов сел на старинный табурет, заботливо принесенный егерем. Он благодарно посмотрел на Василия Митрофановича. Стоять не оставалось сил – нога беспокоила все больше, и казалось, что боль пульсирует, причиняя Кириллу серьезные неудобства. Помимо табурета Афанасьев принес картонный куль с солоноватой рыбой.

Но контакт с иноргом состоялся, и прерывать его майор не хотел. В другой раз условия, при которых пленник разговорится, могли не сложиться. Нога потерпит, сейчас главнее всего получить любую полезную информацию.

Панкратов не знал точно, но почему-то был уверен, что за те двенадцать лет прошедшие после Пришествия он первый, кому довелось вот так запросто пообщаться с пришельцем. При этом инорг находился в зависимом и незавидном положении пленника. Поэтому бывший командир роты отчаянных разведчиков и штурмовиков предпочел не обращать внимания на возрастающую боль. Он небрежно бросил куль с карасями иноргу и задумчиво смотрел, как бледно-зеленая тварь омерзительно поглощает рыбу. Монстр причмокивал и издавал противные звуки, раскусывая и глотая пищу.

Кирилл дождался, когда инорг насытится и сможет вновь отвечать на поставленные вопросы.

– Как называется ваш кластер? – тихо спросил майор.

– Конгломерат организмов «Бегущие впереди».

– У вас есть руководство? Главари?

– Это очень серьезный вопрос, – неожиданно заявил инорг. – И если я отвечу на него, то вряд ли смогу когда-нибудь вернуться в семью. Меня будут презирать, и я, гонимый вчерашними братьями, превращусь в изгоя, если, конечно, меня сразу не убьют.

Панкратов ожидал и предвидел, что нащупает вопрос, на который Метус не захочет отвечать, поэтому уже продумал тактику на этот случай.

– Хорошо, – медленно протянул он. – Ты считаешь, что нельзя сообщать противнику, коим я для тебя, безусловно, являюсь, принципы иерархического и боевого построения вашей цивилизации. Но я, признавая вас разумными существами, должен напомнить твой статус. Ты в плену и вернуться в семью не сможешь. Отказываясь отвечать на мои вопросы, ты не оставляешь мне выбора. Я вынужден исполнить наш негласный договор.

После этих слов майор, не вставая с табурета, поднял ружье и выстрелил левым стволом выше головы амфибии. Инорг заверещал и в страхе закрыл органы слуха своими перепончатыми кистями.

– Не стреляй! – взвизгнул он. – Я буду говорить, но вы должны пообещать, что никогда не скажете Верховному Килю о моем малодушии.

Панкратов криво усмехнулся и произнес:

– Думаю, что я никогда не увижу Верховного Киля и не смогу передать ему весточку от пойманного Пилота и Кормильца – Метуса. Это очень маловероятно.

– Тогда я отвечаю на ранее заданный вопрос: да, у нас есть президент. Нет, неправильно, скорее – король. Нет, тоже не пойдет, наверное, все-таки больше подходит термин – «староста». Он и является главой конгломерата «Бегущие впереди».

– Это избираемая должность или статус многими ступенями выше твоего?

– Это статус, но я никогда не стану Килем, ни младшим, ни старшим, ни верховным. Серая семья рождает и пестует только пилотов и кормильцев. Мы не воины и не мыслители, также мы не строители и не хранители знаний, хотя и не скрою: выходцы Серой семьи всегда ценились Верховными, – самодовольно закончил инорг и жалобно добавил: – Хочу еще соленой рыбы! Никогда до этого я не пробовал столь дивного лакомства! Члены нашего конгломерата знают, что такое соль и умеют ловить рыбу, но не применяли эти компоненты по отношению друг к другу.

– Рыбу ты получишь, но только вечером и при условии, что не будешь капризничать.

На выстрел прибежал егерь, быстро оценил обстановку и поинтересовался у Кирилла:

– Чего стрелял?

– Наш гость решил поупрямиться, но передумал.

– Понятно, – Афанасьев с неприязнью разглядывал прикованного инопланетянина. Затем взял из рук Панкратова ружье, переломил – пустые гильзы выскочили и канули в грязной луже. Достал из кармана охотничьего плаща два новых патрона, не торопясь зарядил ружье и протянул Кириллу.

– Может быть, прервешься? Передохнешь?

Панкратов отрицательно помахал головой.

– Нельзя прерывать допрос. Я потом все объясню.

Афанасьев поощрительно похлопал по плечу своего боевого товарища, склонился к уху Панкратова и прошептал:

– Я с Серьгой тут рядом. Если что – стреляй! Мы мигом на помощь подоспеем.

Панкратов только устало кивнул.

– Еще час и сделаем перерыв, – сказал он уходящему егерю. Потом вновь закурил и, обращаясь к пленнику, сообщил:

– Ты правильно заметил, что я ранен. Твой воин проткнул мне бедро шипом на хвосте. Это опасно?

– Эти были не ядовиты – тебе повезло. Вот если бы у них на хвосте имелись яркие полоски или пятна, ты был бы убит на месте схватки.

– Расскажи о «Бегущих впереди»? – задал очередной вопрос майор.

– Мой конгломерат очень долго летел в вашу звездную систему. Мы были очень голодны и злы. Наши Морфы ныли и стенали от отсутствия питания. Пришлось пожертвовать частью экипажа второго сорта. Затем проходило время, и Морфы выдавали на свет головастиков, их тоже скармливали биореакторам, и все начиналось снова.

– Вы что же, скармливали свое же потомство? – Кирилл представил себе эту картину и внутренне ужаснулся. Его передернуло от брезгливости и презрения. – Что было дальше?

– Из девяти маточных кораблей до ваших пределов удалось добраться только шести Метусам. Одним из них был я, – с гордостью заявил инорг.

– Какое количество организмов перевозил один маточный корабль?

– Если пользоваться вашим исчислением, то один колониальный корабль нес в себе сто пятьдесят крупных организмов, около тысячи важных сегментов, двадцать тысяч надсмотрщиков, более ста тысяч членов различных семей и около трехсот тысяч личинок и половозрелых зародышей второго сорта. Эти корабли наш конгломерат выращивал более семидесяти лет. Я родился, когда мой корабль уже обрел мышление.

– Ты хочешь сказать, что ваши корабли разумны?

Инорг почувствовал, что хоть и мысленно, сболтнул лишнего. Он сморщился и отвернулся.

Опыт военного разведчика не подвел, Панкратов понял, что эта информация очень весома. Он смотрел на белесые полосы, которые хаотичным рисунком обрамляли все тело пришельца и думал: «Если корабли иноргов разумны, то не исключено, что и тот небольшой по космическим меркам аппарат, спустившийся на Лебединый плес, тоже умеет думать и принимать решение, – майор почувствовал волнение. – А что если корабль почувствует или заметит долгое отсутствие экипажа и предпримет какие-нибудь активные действия?!»

Майор очень медленно, выговаривая каждый слог, спросил:

– Метус, ответь мне сейчас же, сколько времени потребуется кораблю, на котором вы сюда прибыли, чтобы понять, что экипаж погиб?

Инорг молчал и свои мысли не транслировал.

– Ты слышал мой вопрос или повторить?

Бледная амфибия попыталась заползти за колесо, но цепь натянулась, ограничивая свободу маневра.

– Выползай обратно или я буду стрелять. Я не шучу.

Инорг подвывал и дергал цепь. Затем выполз и внезапно прыгнул в сторону человека. В прыжке он выпрямился и как можно дальше вытянул вперед верхнюю конечность с длинными когтями. Он метил в горло, надеясь добраться до зазевавшегося землянина. Но майор сидел дальше, держа двустволку на коленях. Довернув стволы оружия всего-то на десяток сантиметров, Панкратов выстрелил. Заряд крупной дроби прошел ниже траектории броска, но часть картечи зацепила ноги инопланетного пилота. Цепь натянулась и жестким натягом припечатала прыгуна о землю. Амфибия выла и ярилась, беспомощно вспарывая когтистыми лапами грязь и оставляя глубокие борозды, которые немедленно наполнялись черной водой.

Майор прицелился в грязную морду инорга и размышлял. Так и подмывало выстрелить в переносицу и поставить жирную точку в судьбе члена Серой семьи конгломерата «Бегущие впереди». Гнилая ножка старого табурета, на котором восседал Панкратов, подломилась, и Кирилл упал на спину в глубокую лужу. Почему-то своих ног он не чувствовал, в глазах болезненно потемнело. Он лежал на спине, холодная вода неудержимо хлынула за шиворот, сверху, из темных туч капали первые крупные капли приближающегося дождя, а где-то рядом ярился и бился на цепи враждебный инородец – чужой и непостижимый. Существо стремилось дотянуться до беспомощного человека, не доставало и ярилось от этого с еще большей силой. Инопланетный организм рычал и свистел, хватал когтистыми лапами воздух, рыл землю всеми конечностями, но никак не мог схватить своего тюремщика. Звуки, издаваемые иноргом, слились в далекую какофонию. Мрак нахлынул еще с большей силой, и майор вновь скатился в опасную яму обморока…

Глава 10

Риф «Дальняя Банка», двадцать пять лет после Пришествия

Все подготовительные мероприятия к выходу в море закончились. В условленные 03:00 все действующие лица были уже на борту «Акулы». Загрузив оборудование и облачившись в костюмы пловцов, Шин и Федька прилегли на брезент. На палубе места хватало, и погода стояла отменная: ни дождичка, ни тумана. Ночь выдалась безлунная и теплая. Казалось, что звезды упали в Японское море! Мерцающий Млечный Путь поражал воображение своими размерами, но человечество уже перестало замечать эту великую красоту! Ирония судьбы заключалась в том, что люди очень долго мечтали и искали братьев по разуму, а когда обрели, то выяснилось, что никакие они нам не братья! Гады они, изверги!

Прошло двадцать минут, а катер по-прежнему стоял у пирса. Ожидание затягивалось, но случайно выпавшее время для отдыха дайверами всегда ценилось на вес золота. Предстартовое возбуждение уже улетучилось, поэтому Шин позволил себе задремать, а Рыжик радостно вертел в руках СПП-1^[173], как пятилетний мальчик – новую игрушку из магазина. Пистолет ему вручил мичман Баев на время операции. Невысокий, жилистый человек с железным рукопожатием, он находился рядом с Ксенией, в навигаторской рубке, пристально всматриваясь в темноту гавани.

Мурена заняла кресло у штурвала и, прикусив губу, ждала разрешающего сигнала с темного берега. Она почувствовала азарт, обернулась, ища силуэт Шина. Заметив его лежащим на палубе, удивленно округлила глаза.

«Спит вроде бы! – почему-то обиженно подумала девушка. – И как он только может в такой момент спать?»

– Бестия, отдать концы! – в полголоса скомандовала Мурена. – Отчалим от пристани, сдвинемся на пару кабельтовых к центру акватории бухты, а там и к фарватеру выйдем. Подальше от берега.

Матрос Бестия кинулась исполнять приказ, а мичман Баев кивнул со знанием дела.

Отчалили. Корабль двинулся и плавно пошел, оставляя за собой белые буруны от водометов. Напряжение нарастало. Ночью в гавани Полоя не сказать чтобы опасно, но и гулять после полуночи не желательно. Кто его знает, что у пьяных аборигенов в черепной коробке. Люди всякие попадались, иные похуже иноргов будут. Поэтому чем дальше от портовых сооружений, тем лучше.

«Акула» прошла крайний мол и заскользила в глубину спящей бухты. Приблизившись к центру акватории, катер замедлил ход. Время шло, а сигнала все не было.

Мурена заволновалась.

– Навигатор, со стороны маяка наблюдаю прерывистый световой сигнал, – по-флотски быстро доложил мичман Баев. – Пора, Ксения!

– Сама вижу, – откликнулась капитанша. – «Средний» вперед!

Электронная отметка кораблика рванулась на тактическом дисплее в рубке управления, и извилистая линия очертаний гавани плавно сместилась вправо. При помощи спутниковой группировки местоположение «Акулы» определялось с точностью до метра, еще минута-другая и катер пройдет разрыв в боновых заграждениях, а там, дальше, уже раскинулись мерцающие воды открытого моря.

Тонким зуммером заработал вызов бортовой радиостанции.

– Это «Папа». «Рыбка», ты меня слышишь?

Голос Пыпина ни с чем не перепутаешь.

– Да, «Папа»! – отозвалась Ксения. – Это «Рыбка». Мы в «поле».

– Удачи.

– До связи.

Мурена возбужденно потерла руки.

– Ну, что же! Поехали, прокатимся!

Мичман Баев без эмоций посмотрел на навигатора и тихо заметил:

– Надо же! Даже волн нет. Ни всплеска, ни ветерка! Как ты думаешь, это хорошо или плохо?

Ксения небрежно пожала плечами.

«Акула» набирала и набирала ход, оставляя за собой бурлящую пену. Корпус корабля приподнялся над поверхностью набегающей воды, уверенно встав на подводные крылья.

– Ну, вот и тридцать узлов! Теперь повеселимся.

Палуба накренилась – Мурена заложила вираж. От толчка Шин проснулся, приподнялся и посмотрел в сторону удаляющегося берега. Где-то вдали горел одинокий огонек и больше ничего. Федька довольно крикнул Шину:

– Мы вышли в море! До места на такой зверюге час ходу, не больше! Быстро доберемся!

– Это если по прямой шпарить. Не думаю, что Мурена попрет по линеечке. Спорим, кружить начнет?

Рыжик противно усмехнулся и согласился:

– Да, братишка, да! Она так за тебя волновалась…

– В каком смысле?

– Как «в каком смысле»? Пока ты тут на тюках дрых, мадмуазель все глаза на тебя проглядела! Не удивлюсь, если девка даже всплакнула тайком!

– Не мели ерунды! Какая она тебе «девка»? Из нее же гвозди ковать можно!

– Эх, Шин! По-моему, ты один ничего не замечаешь!

– А тут и замечать нечего! – раздраженно закончил разговор напарник и отвернулся, укладываясь удобнее. – Разбуди через полчасика.

Теперь Мурена пошла по дуге влево, затем крупным зигзагом. Навигатор свое дело знала. В море опасность одна – инорги. И они никогда не спят. Для них не существует ни дня, ни ночи. Ксения прекрасно знала, что пришельцы атакуют низкоскоростные или пассивные суда. Какое оружие они применяют при этом – непонятно, зато достоверно известно, что происходит с кораблем и экипажем в этот момент. Обычно днище лодки или катера мгновенно вминалось в трюм, при этом разрываясь и измельчаясь. Ясно, что инорги наносили удар каким-то дистанционным оружием. Дядя Семен считал, что бьют гравитационной пушкой. А потом уже гидравлический удар делал свое черное дело. Гидроудары бывали такой колоссальной силы, что сминали боевые крупнотоннажные корабли, как консервные банки каблуком ботинка.

Нельзя, нельзя останавливаться! Нельзя идти прямо! Нельзя стоять на месте! Если заглох мотор, молись! Шансы, конечно, всегда оставались в открытом море, но резко падали на подходе к береговой линии. Там активность иноргов резко усиливалась, но уже по-другому. Здесь по кораблю не стреляли, там инорги шли на абордаж! Нападали в основном амфибии, но встречались и более «экзотические» виды. Например, огромные пиявки выпрыгивали по дуге, сваливаясь на палубу и извиваясь всем телом и запутывая ноги, впивались мириадами зубов и присосок в тела несчастных людей. «Наутилус» действовал иначе. Разогнавшись наперерез движению судна, тварь врубалась своим тяжелым спиралевидным корпусом в борт, как баран в новые ворота, пытаясь сбросить в воду членов экипажа. Что после этого с ними происходило, можно только догадываться. По крайней мере, их больше никто и никогда не видел. Именно поэтому «Акула» кружила и время от времени с сильным креном внезапно меняла траекторию движения.

Через один час и тридцать минут, после головокружительных танцев и пируэтов на водной глади навигатор объявила, что до цели осталось десять минут хода. Теперь Ксения вела корабль достаточно ровно, только изредка меняя курс.

Шин и Федька зашли в рубку управления. Ксения ткнула пальцем в навигационную карту, а затем на дисплее компьютера указала на длинную подводную гряду Дальней Банки.

– Пройду с северной стороны. Вот здесь я вас высажу. На разгрузку даю две минуты. Погода благоприятная, все должно получиться. Готовьтесь.

Друзья, не задавая вопросов, молча, кивнули.

Отступать поздно, пора вступать в игру.

В море рассветает сразу. Еще минуту назад была ночь и вдруг, как будто бы кто-то щелкнул выключателем, раз и загорелся свет. Светает быстро и сразу.

Мичман Баев приветливо взмахнув рукой пловцам, поднялся к пулеметной установке, переключил управление огнем в ручной режим, сел в специальное сидение и развернулся на лафете, направляя ствол в сторону левого борта. Он водил пулеметом слева направо, вверх-вниз, приноравливаясь и свыкаясь с мощным боевым инструментом. Мурена не отходила от штурвала, неспокойно вглядываясь в море, прямо по курсу.

– Начинаем! – крикнула она. – Мы пришли. Цель под нами.

Шин и сам видел, что Дальняя Банка рядом. Если присмотреться, то на «зюйд-зюйд-ост» можно заметить ее торчащие из воды «зубы». Эти смертельные рифы были дальше на целых полмили от места погружения и в настоящее время интереса не представляли. Главное, что здесь, под ними, на глубине ста метров лежал подводный крейсер.

– Начали! Начали! – выбежала Ксения из рубки. – За борт, Шин, за борт! Эхолот показывает большое скопление организмов южнее нас. Дистанция четыре кабельтовых. Глубина пятьдесят метров. Быстрее ребята!!!

Парни стояли готовые к погружению. После раздавшегося крика навигатора Рыжик прыгнул за борт, удерживая в левой руке большой мешок с оборудованием. Мешок имел собственные груза́, поэтому быстро повлек за собой дайвера на дно. Шин зачем-то махнул рукой, через забрало шлем-маски встретился взглядом с взволнованной девушкой и спиной ушел в воду, без всплеска и брызг.

Двигатели «Акулы» тут же взревели, практически с места, поднимая на дыбы катер и обнажая подводные крылья. Ярость, с которой навигатор перевела корабль в состояние экстренного разгона, говорила о многом. Запустив за собой мощную волну, Ксения в последний раз осмотрела место спуска пловцов. «Вроде бы ушли нормально!»

Теперь Ксения встревожено оглянулась и сразу закричала в гарнитуру корабельной трансляции:

– Баев! Баев! Противник на траверзе справа!

Мичман не стал тянуть время, развернул пулемет на правый борт и сразу открыл огонь. Грохот крупнокалиберного пулемета оглушил.

Там, куда бил пулемет, закипела вода. Над Японским морем поплыл визг боли и злости. Что-то огромное и живое заколыхалось толстым телом, принимая в себя пулю за пулей. Баев почувствовал, как стекающий пот заливает глаза. Бывалый мичман никогда бы не признался, что ему было по-настоящему страшно. Тварь, которая вознамерилась напасть на быстроходную «Акулу», была крупнее любого самого большого земного кашалота в три, а может быть, и в пять раз, но кто же взвесит или измерит такое стремительное чудовище! Что оно такое или кто оно? Баев никогда раньше не видел подобного монстра. Но монстр по-прежнему приближался – расстояние уменьшалось, ситуация накалялась и уже грозила перерасти в критическую.

– Ксюша, жми! Оно догоняет.

Мурена выжала из катера сорок миль в час. Это предел!

– Отойдем на пару миль, чтобы наших не зацепить, – в ответ закричала Мурена. – А там глубинную бомбу применим! У меня припасена одна маленькая – на сорок килограмм. Скинем перед самой мордой этого динозавра!

– Эта тварь больше похожа на огромный и хищный матрас! У нее нет морды, зато есть широкий вместительный рот! Если она нас догонит, то просто проглотит.

– Бестия, Чукча! Срочно на корму – готовьте бомбу! – приказала Ксения.

Собственно, многие навигаторы свободной гавани так делали. Глубинные бомбы широко использовались капитанами для прикрытия своего отхода от преследующих скоплений иноргов. Их сбрасывали по ходу движения врага с временной задержкой взрыва на пять-десять секунд и уходили из опасного района. Вроде бы все просто, но тут был нюанс: «тротиловые бочки» имели особенность погружаться со скоростью два метра в секунду, и к тому моменту времени, когда противник настигал, бомба успевала уже погрузиться на приличную глубину. Эту проблему решили местные умельцы. Они прикрепляли к морскому фугасу надуваемый поплавок, который или замедлял погружение, или оставлял заряд на поверхности.

Мичман переключил КПВТ на дистанционное управление и сообщил:

– Ксюша, пулемет твой! Пойду девчонкам помогу с бомбой.

– Поняла, – закричала лихая капитанша, надевая на голову интерактивный шлем командирского целеуказателя. – Держитесь, сейчас тряхнет!

Мурена резко увела катер в сторону от подозрительного пятна на поверхности воды. Тактический дисплей не соврал, впереди всплывал мат. Этот инорг был пассивным и каких-то движений, помимо всплытия, не производил. Хуже дела обстояли с преследующей их живой субстанцией – тварь сокращала разрыв, несмотря на все ухищрения отчаянной девушки. Какие принципы движения эта инопланетная гадость использовала неизвестно, но действовала она вполне эффективно, активно повторяя все зигзаги и виражи «Акулы». Ксения вспомнила, как однажды в баре «Медуза» один подвыпивший кэп рассказывал, что в море водится «Морской Черт». Может быть, он имел в виду именно этого стремительного и в тоже время бесформенного пришельца? Дядя Семен в свое время тоже упоминал какого-то «Полиморфного Поедателя», мол, ученые так назвали увиденного в море инорга, громадного, быстрого и крайне опасного.

«Ушли уже на полторы мили от места погружения Шина», – подумала Ксения и решилась на применение бомбы.

– По готовности дайте мне знать! – скомандовала она. – Я пройду пару кабельтовых по прямой, а вы сбросите бомбу по моей команде!

– Понял, – откликнулся в наушниках опытный мичман. – Мы уже почти готовы.

Там, на корме катера, два матроса – Бестия и Чукча – с помощью мичмана Баева высвободили из креплений глубинную бомбу и с ужасом в глазах удерживали ее от преждевременного сброса. Поплавок уже наполнился воздухом, и оставалось только одно – выставив взрыватель на десять секунд, активировать боевое устройство. Бывалые моряки знают, как бывает страшно производить такую ответственную операцию. Палуба все время проваливается и дает крен. Здесь ошибаться нельзя! Если произойдет заминка, то бомба взорвется прямо на корабле. А двадцать два килограмма тротила в этом случае и щепки от славного катера не оставят.

Мичман Баев все это понимал, лично осмотрел направляющие, по которым должна скатиться за борт мощная бомба, и доложил о готовности:

– К сбросу готов!

– Поняла, – откликнулась Ксения. – Взрыватель на десять секунд. Сбрасывайте.

Баев глубоко вздохнул и решился. Установил взрыватель на двенадцать секунд и крикнул:

– Отпускаем!

Две секунды он добавил на спуск глубинной бомбы с юта. Девушки отпустили «бочку» и она, прокатившись по деревянным направляющим, тяжело плюхнулась в бурлящие волны. Мичман посмотрел вслед удаляющемуся заряду и доложил:

– Есть спуск! Готовимся к взрыву!

– Поняла! – Мурена выровняла движение «Акулы». – Будьте осторожны.

Полосатый черно-белый поплавок отчетливо выделялся на фоне синей поверхности водной глади. В какой-то момент показалось, что все напрасно – заряд ушел на глубину и поплавок не смог удержать немалую тяжесть боевого устройства, но широкое, скользкое и какое-то омерзительное на вид существо, не замедляясь ни на миг, мимоходом, небрежно и без особых усилий проглотила оставленную для нее «приманку». Мичман Баев отчетливо увидел, как все это произошло. Он охнул и, потеряв равновесие, упал на палубу корабля, пытаясь ухватиться рукой за стойку подъемного крана.

В тот самый момент, когда «Полиморфный Поедатель» вознамерился откусить от «Акулы» пару метров корпуса, глубинная бомба, проходя по утробе невероятного инорга, просто и без лишних эпитетов взорвалась. Два десятка килограммов тротила, высвободив свою взрывную энергию, разметали и уничтожили монстра. Ошметки и крупные куски сизого тела вместе с тоннами поднятой воды белым столбом вознеслись над тихой поверхностью Японского моря. Взрывная волна вмиг настигла катер Мурены, сорвав с места незакрепленные детали и выдернув большой кусок брезента, эффектно взметнула плотный материал на десять метров вверх. Постороннему наблюдателю, если бы таковой имелся в округе, показалось бы, что лодка подняла паруса.

Девушкам-матросам повезло: Бестия за миг до взрыва юркнула за блок крепления мачты с антенным оборудованием, а Чукча скатилась по перилам трапа в машинное отделение. Поэтому проходящая над катером взрывная волна не зацепила экипаж. Мичману Баеву повезло меньше – деревянную конструкцию из направляющих балок, по которым до этого скатилась глубинная бомба, разрушило как домик из спичек, мгновенно и хлестко! Тяжелые фрагменты метнуло в сторону мачтового блока и дальше по палубе к надстройке управления, разбивая задний иллюминатор рубки. Крупная балка ударила мичмана Баева в грудь и голову. Он лежал на спине, неправдоподобно заломив руки. Кровь тонкой струйкой побежала по накренившейся палубе, от головы к рундуку с инструментом.

Бестия после прохода ударной волны кинулась к мичману. Она, будучи еще совсем юной девчонкой, с широко раскрытыми от пережитого ужаса глазами склонилась над Баевым и тихо заплакала.

– Не хнычь, – зашевелился мичман. – Жив я. Вроде бы. Только правая нога что-то плохо слушается и затылок болит.

– Все целы? – выглянула с мостика поцарапанная мелкими осколками Ксения. – Угроза миновала? Что с Баевым? Где Чукча?

Бестия, размазывая слезы по лицу, ответила:

– Василия Петровича ранило! Кровь надо остановить!

– Я здесь, – откликнулась на зов капитана Чукча.Она появилась из люка, и Мурена рассмотрела заплывший глаз девушки. – Только стукнулась сильно!

– Чукча встань к штурвалу. Быстро! Скорость не сбавляй. Идешь галсом, курс меняешь каждые тридцать секунд, – скомандовала навигаторша. – Мы с Бестией Петровичу первую помощь окажем. Маринка, хватит реветь, лучше за аптечкой сбегай, а я нашего героя осмотрю.

Бестия вернулась быстро. Вместе наложили тугую повязку на голову мичмана, но с ногой оказалось все значительно сложнее. Встать на нее Баев так и не смог, да и при дыхании хрипел. Плохо все сложилось, только в гавань возвращаться еще не время. Дайверы ушли на глубину и скоро придется возвращаться на точку погружения. Поэтому мичману придется потерпеть, иначе двое молодых парней без помощи корабля пропадут в открытом море.

Глава 11

Стоянка охотников, двенадцать лет после Пришествия

Последующие дни не переставая дул ветер. Стыло, промозгло. Дождь сменялся мокрым снегом, который долетая до земли, моментально таял. Вся окружающая природа промокла насквозь. Недавно проклюнувшуюся травку затопили холодные лужи.

Егерь Афанасьев, предвидя весенние хляби, еще в марте обновил слеги из досок от домика охотника до сарая. Василий Митрофанович ступил на доску, прикрыл ворота сарая, с тревогой посмотрел на приближающуюся огромную тучу и недовольно покачал головой. Черные тучи, наполненные водой, шли и шли с Запада. Они вытесняли, выталкивали и поглощали уже излившиеся серые облака.

– Эх-хэ-хэ, как там мой Серьга? – посетовал Митрофанович и, переложив заряженный дробовик на сгиб левой руки, с опаской приблизился к месту содержания пленного.

Вчера весь день дул ветер, дождя не было, дорога малость подсохла. Тогда и решился егерь отправить сына за помощью. Без проблем завели старую «Ниву» Панкратова, даже пробились до грейдера с постоянным риском увязнуть по днище автомобиля, но все-таки пробились! Прошли самые трудные восемь километров бездорожья, но глянув на грейдер стало понятно – такую дорогу даже «Ниве» не осилить. Сам Афанасьев может быть и рискнул бы, но на заимке оставался Кирилл в бессознательном состоянии, и чуждый организм на цепи. Неизвестные риски и опасности егерь отчетливо понимал, поэтому на разбитую насыпь грейдера заезжать не решился. Но и объяснять сыну ничего не пришлось. Сергей открыл скрипнувшую дверь, вышагнул прямо в грязь, посмотрел на отца и сказал:

– Я дойду, папка. Тут недалеко. Ты не волнуйся.

– Сынок, участкового найди. А если не найдешь – к дяде Володе иди. Расскажи все – пускай там задницы с перин оторвут. А теперь главное – скажи, что если казенной помощи не будет – пущай мужики с оружием сюда идут. Хоть бы даже без документов оружие будет – не отниму. И фельдшера с сумкой пускай хоть на руках тащат.

– Да понял я, папа! Пошел я.

Провожая удаляющуюся долговязую фигурку сына, опытный егерь чуть было не всплакнул, но пора возвращаться. Опять закрапал дождик и этот факт не сулил ничего хорошего.

С трудом и на нервах вернулся к сторожке – всю «Ниву» от колес до крыши заляпал грязью. Даже сразу и не угадаешь теперь – какого она цвета!

Выключил мотор, перевел дух, и все оставленные было проблемы нахлынули на егеря с новой силой.

Инопланетянин по-прежнему выл, забившись под ось старого тракторного прицепа, затравленно зыркая своими противными белесыми глазками. При приближении человека ни одно звено цепи не шевельнулось и не звякнуло. Инорг не двигался. После того как егерь в сердцах избил рептилию оглоблей, тварь долго валялась без движения.

«А теперь, вот смотри-ка, очухалась! Как же они похожи на нас и одновременно на ящериц! – егерь неприязненно посмотрел на тварь и брезгливо сплюнул. – От этих паразитов всего можно ожидать. Человеки-амфибии поганые! И чего им на своей планете не жилось? За что Господь нам такие испытания послал?»

Пожилой охотник с застывшим на лице выражением крайней брезгливости так и вошел в дом, где лежал в испарине майор Панкратов.

Медленно, как будто бы из далеких удушливых джунглей сознание возвращалось к человеку. Видимо, ранее, переживая пиковые физиологические перегрузки, организм попросту отправил сознание в кратковременный отпуск – чтобы глупые мысли не мешали организму самому бороться за жизнь и восстанавливаться.

Панкратов выплыл.

Осознание самого себя пришло сразу, но Кирилл никак не мог идентифицировать место, где он находился. Простой интерьер комнаты с русской печью посередине навивали положительные воспоминания.

Тишина. Все спокойно, но почему-то охотник в своем внутреннем душевном пространстве не находил себе места.

И еще… Какой сейчас час? Утро или вечер?

Панкратов привычным жестом попытался вскинуть левую руку и посмотреть на часы и… не смог.

Слабость, разливающаяся по всему телу, пугала и удивляла.

– Что со мной? – одними губами слабо прошептал человек. – А где?

И тут он все вспомнил. Старшего и младшего Афанасьевых, скоротечный бой с черными пришельцами, пленение и допрос инорга, пойманного в сеть.

Рана! Он забыл, что ранен. Отодвинул тулуп и увидел тугую повязку на ноге. Повязка была свежей – без нелицеприятных пятен и крови. Видимо, кто-то наложил ее на место ранения не менее часа, может быть, двух назад.

Панкратов, как древний старик, медленно протянул руку к близкому подоконнику, где у егеря Афанасьева лежал крупный осколок старого зеркала. В зеркальном отражении Кирилл не сразу узнал землистого цвета физиономию с темными кругами под глазами.

– Господи! – вновь прошептал он. – Какое лицо грязное.

Панкратов попробовал вытереть круги, но не смог. Несчастное зеркало выпало из рук и разбилось, звонко тренькнув на прощание. Кирилл опустил голову на серую подушку и тихо смотрел в побеленные известью черные доски потолка. Никаких умных мыслей не было, да и слов тоже.

Так и пролежал два безмолвных часа, слушая шум дождя и завывания ветра в печной трубе.

Наконец-то в сенках послышались звуки – топот, похлопывания и кашель.

Афанасьев ввалился в комнату, улыбаясь и отряхивая воду с плаща. Бросил взгляд на друга, нахмурился было, но быстро согнал с себя тревожное выражение, отвернулся к стене, повесил на крюк «дождевик» и ружье, кашлянул.

– Ну как ты? Как самочувствие?

Панкратов зашевелился и медленно ответил:

– Слаб что-то. Голова болит, как будто после контузии.

Егерь согласно покивал головой.

– Кушать будешь? У меня тут бульончик из чирка сварен. В печке вон томится – тебя дожидается. Ты, Кирюша, почитай, три дня в горячке промаялся. Все бредил и бредил. Стонал.

– Как это – три дня? – удивился Панкратов. – Мы же с тобой вместе, Василий Митрофанович, вчера пилота допрашивали. Он рассказал, что его зовут Метус. Он из Серой Семьи. И это… Ну, это такой отряд у них из конгломерата «Бегущих впереди». И еще много чего.

Афанасьев выпрямился, с подозрением посмотрел на своего гостя, вытер руки полотенцем и принялся хлопотать, собирая на стол. При этом хозяин ворчал и тараторил, как недовольная бабка на деревенской ярмарке:

– Вот и в бреду ты тоже самое повторял. Лоб, как кипяток! Одного пота из тебя целый тазик вышло. Мы с Серьгой тебе уколы ставили – антибиотики. Сколько было – целых три! Тряпицу влажную на голову накладывали, повязки меняли. Уж мы и так, и эдак. Боялся одного только – чтоб не помер. А ты бредишь и бредишь. Потом Серега мой возьми и скажи, мол: «Папка, а вдруг на дядю Кирилла захваченный инопланетянин воздействует!» И правда! Я-то психованный, хватаю старую оглоблю в сарае и давай зверюгу лупасить по кумполу, пока не успокоился! Глядь, а ты на поправку сразу пошел – уже спишь сном праведника. Испарина пропала и бред сам собой затих.

Афанасьев налил в глубокую миску темный утиный бульон, из матерчатого мешка насыпал малость сухариков, подул на суп, помешал ложкой.

– Нако. Испей. Прямо через край. Сразу оживешь!

Панкратов молчал, думая о своем. Что-то не стыковалось, что-то не складывалось.

– Давай, говорю! – напирал егерь. – Взял миску – ешь!

Кирилл послушался, запричмокивал – потек теплый жирный супчик по подбородку. Полегчало сразу, даже ноги на нарах свесил:

– Это, что же, я тут три дня без сознания валялся?

– Четыре, Геннадьевич, четыре. Но в бреду – три.

– И что я тебе в бреду этом рассказывал?

– А я не записывал. Лечить тебя надобно было, поить постоянно от обезвоживания. Лихорадило тебя шибко! Метался по лежанке, думали – все, конец приходит герою нашему. Отваром из сбора травушек поили, дежурили по очереди.

Панкратов пристально посмотрел в глаза Афанасьеву и требовательно спросил:

– И допроса не было?

Егерь взгляда не отвел:

– Какого допроса, Кирюша? Мы, как притащили иноземца сюда, как заковали в кандалы, там ты и упал в беспамятство. Первый денек самый страшный был, а третий самый тяжелый. Умаялись мы с тобой. А сына я в Новоникольское за помощью отослал. Сам знаешь, нет теперь сотовой связи, а в Новоникольском проводной телефон есть и рация. Может, вызовут кого-нибудь на подмогу. Дорога плохая, но Серега и раньше до деревни бегал. Бог даст, после обеда с подмогой вернется.

– А инорг где?

– Какой такой «инорг»? – вопросом на вопрос ответил егерь. – Это ты про плененную тварь? На цепи сидит, из ведра рыбу жрет, объедками не брезгует, как и положено дикой твари.

– Ты ошибаешься, Василий Митрофанович! Он не дикая тварь! Он разумен и ждет твоей ошибки!

– Эх, Кирилл, Кирилл! Да он тупее кошки. Ведро переворачивает, гадит там, где спит.

– Да как же ты не поймешь, – горячился Панкратов. – Он тебя специально обманывает. Он время тянет. У него корабль один на болоте остался. И он, корабль этот, вроде бы как голодный и одинокий, при этом беременный вроде!

Услышав из уст своего товарища, что «корабль беременный», Афанасьев уселся на противоположную лавку, поставил на стол закопченный чайник с отваром и по-настоящему растерялся. «Что делать? Кирилл от лихорадки-лиходейки совсем разум потерял!»

Сильно уж много возникло сомнений в отношении физического и умственного здоровья Панкратова. Насчет физического здоровья теперь опасения небольшие – откормим, на ноги поставим! Лишь бы рана зарубцевалась и не гноилась. А вот с умственным здоровьем сложнее – он настаивает на том, что видел и узнал то, чего на самом деле могло и не быть, а попросту говоря и не было вовсе.

– Нам нужно срочно найти корабль на болоте! У меня на карте в сумке точка обозначена. Пока корабль не понял, что экипаж погиб, что никто не вернется на борт! Если мы не успеем, то…

– Тихо, тихо, Кирилл. На вот! Выпей отвара на травках. С тимьяном и душицей. Сразу полегчает!

– Если корабль поймет, что он один, то все, наступит полный…

– Да ты сам себя послушай! – перебил его Афанасьев. – Как корабль может что-то там понять? Это ты спал и тебе все пригрезилось. Ты бредил!

– Где мое оружие и одежда?

– Тихо, Кирюша. Скоро помощь придет. Все станет ясно. Нам помогут. Ты болен!

Панкратов закрутил головой в поисках своей амуниции. Он взволнованно соскочил, непроизвольно выбил из рук протянутую Афанасьевым кружку с отваром. Выплескивая содержимое на стол, простая солдатская кружка брякнулась на пол и укатилась под нары.

Бывший командир разведроты кинулся к двустволке егеря, висевшей возле печи на стене. Схватил, переломил стволы – патроны есть!

– Стой, Кирилл! – закричал егерь. – Не трожь ружье!

Но Панкратов, похудевший за четыре дня лихорадки, но полный решимости принимать активные действенные меры, на непослушных ногах быстро поковылял на улицу – туда, где, по его мнению, сидел на цепи закованный пилот-пришелец. И откуда только взялись силы. Не обращая никакого внимания на то, что он раздет и шлепает босиком по ледяным лужам, Панкратов дошел.

– Сейчас, Василий Митрофанович! – хрипло шептал он. – Сейчас! Я докажу!

Егерь не ожидал такой прыти от слабого больного человека. Спохватился, кинулся догонять, выскочил из домика, сразу увидел, что Панкратов уже занес ногу в опасный, ничем не обозначенный сектор, где человек мог подвергнуться атаке пленника. Туда, где бледная тварь сможет легко достать зазевавшегося человека. Возвращаться за вторым ружьем не было времени.

– Стой!!! – Афанасьев кинулся вперед в попытке остановить Кирилла.

Он почти успел, схватил его за плечи, развернул, вытолкнул, не обращая внимания, что тот может упасть в лужу или выстрелить, хотел вновь закричать. Бледное, затравленное существо, до этого момента испуганно прятавшееся под старой тракторной арбой, дождалось своего часа. Инопланетянин метнулся с проворством хищника, цепь зашелестела по мокрой траве, выдавая движение врага. Егерь похолодел от ужаса и понимания того, что сейчас произойдет. Он хотел повернуться к монстру лицом, отмахнуться от него или как-то иначе защититься, завалиться на спину, отбиться ногами, отползти…

Инопланетная амфибия не упустила своего шанса. Когти вонзились в бок человека, разрывая плоть и чувствуя, как хлынула горячая кровь. Другой конечностью инопланетянин схватил своего тюремщика за шею и, проткнув когтями такую мягкую, такую податливую кожу, не дал вырваться предсмертному крику. Подтянул к себе падающее в агонии тело, поволок под арбу. Он рвал и кусал уже бездыханное тело и наслаждался своей маленькой победой! Теперь он может сбежать. Он уже нашел слабое звено в цепи, удерживающей его в плену. Инорг перестал кромсать мертвого человека, быстро зашарил по мокрой от крови и воды одежде. Он нашел то, что искал. Инструмент! Это был нож егеря – выкованный из многослойной стали, охотничий нож. Инопланетянин быстро извлек его из ножен на поясе. Он ненавидел все металлическое, но в этот раз человеческое оружие могло помочь освободиться из плена.

Инорг потянул цепь – он искал то самое слабое звено, где нашел тонкую, не запаянную щель. Вогнал лезвие ножа в тонкий разрыв звена. Напряг все свои силы, нажал, продвигая лезвие дальше и дальше, по миллиметру расширяя зазор. Еще несколько мгновений и он высвободит соседнее кольцо.

Панкратов упал на мокрую весеннюю травку, выронил ружье егеря. Холод, а может быть, и прекратившееся ментальное чужое влияние привели его в чувство. Он принял сидячее положение и все осознал.

– О, боже!

Он видел, что Афанасьев погиб! Его старый друг принял страшную смерть. Как в замедленном действии Панкратов смотрел на пришельца, проводившего какие-то манипуляции с удерживающей его цепью. Все встало на свои места – сейчас инорг вырвется на свободу и, скорее всего, сразу атакует. Нужно что-то срочно предпринять! Надо уничтожить врага, пока он не напал, а за тем не растворился на просторах Больших Донков. Но почему инопланетянин не ранен? Он же стрелял в него и попал… вчера…

Кирилл попробовал встать, поскользнулся, дополз до заряженного ружья. Сразу снял с предохранителя, нервно оглянулся на врага. Инорг откинул цепь и ненужный теперь нож егеря, встал на задние конечности, выпрямился во весь свой рост и защелкал.

Панкратову удалось подняться, его бил озноб. Легкая двуствольная «горизонталка» почему-то показалась такой тяжелой и неподъемной! Майор не стал поднимать оружие в горизонтальное положение, держал параллельно правой ноге и ждал. Ждал, когда тварь начнет атаку.

В какой-то момент их взгляды встретились, и в бельмах чуждого организма Кирилл рассмотрел разгорающийся огонь бешенства. Но ему не было страшно. Бывший командир разведчиков знал, что когда-то он встретит свой последний бой и, глядя в глаза врагу, нельзя будет показать слабость или страх. Смерть необходимо встречать с гордо поднятой головой. Погибнуть с оружием в руках – это честь и не надо разменивать ее трусливым повизгиванием и предательским малодушием.

Инорг посмотрел по сторонам, оценивая ситуацию, и внезапно прыгнул в сторону противника. Он не учел одно важное обстоятельство – он по-прежнему был стреножен металлическими кольцами, соединенными все той же цепью. Да, он смог бы покинуть место заточения, но прогуливаться по бульвару, широко расставляя ноги, ему не давал короткий фрагмент злополучной цепи.

Прыжок не удался.

Инопланетянин запнулся и покатился к ногам Панкратова, широко раскинув когтистые, измазанные кровью конечности – он намеревался схватить и растерзать врага. Как бы ни готовился к этому майор запаса, слабость дала о себе знать. Он дрогнул, потерял драгоценный миг, пошатнулся, даже отступил на шаг, увеличивая дистанцию до рептилии, попытался поднять ружье, не успел и произвел выстрел чуть позже, чем хотелось. Выстрел получился неприцельным и под ноги, но некоторых результатов удалось достичь. Инорг был уже рядом и увернуться от картечи не успел. Крупная дробь прошла рядом с телом подкатившегося по траве инопланетянина, но две свинцовых горошины зацепили и ошеломили врага.

Первая свинцовая горошина вошла в предплечье, пробив шкуру, мягкие ткани и зацепив кость в миллиметре от сустава. Там и застряла, причиняя обжигающую боль и вызывая кровотечение. Вторая нанесла иноргу более критичные повреждения, она пропахала заметный след через левую часть лица (скорее – морды) и прошла ниже, к подобию подбородка. Но главное, картечь в своем неостановимом полете уничтожила глаз противника.

Инопланетный тритон заверещал так, что у майора Панкратова заложило уши. Видимо, боль существа была непереносима.

Пришелец вращался на одном месте, разбрызгивая в разные стороны подобие крови и чего-то еще, пахучего и омерзительного.

Панкратова обдало черными брызгами, и он, словно в некоем ужасном ступоре, завалился на правый бок. От весеннего холода босые ноги свела судорога, пальцы рук почему-то тоже не слушались. В последнем порыве Кирилл навел ружье на раненного врага, нажал на спусковой крючок второго ствола и… выстрела не произошло. Только сухой щелчок осечки возвестил о том, что огнестрельная война закончилась.

Кирилл попробовал встать на непослушные ноги, но не смог и тогда пополз. Он полз к дому, который так опрометчиво покинул. Он страдал и полз, полз и страдал.

Из-за него погиб его друг. Из-за его недоверия и вспыльчивости. Так глупо! Друзьям надо доверять, что бы ни случилось. Во что бы ни стало! А теперь Василий Митрофанович погиб и погиб страшно.

Тем временем инорг пришел в себя. Нет, он не успокоился, он рвал и метал, но теперь тварь единственным оставшимся глазом искала своего противника. Увидев фигуру человека, инопланетянин вскинулся, вновь поскользнулся и тоже пополз, пытаясь здоровой правой верхней конечностью подтягивать себя быстрее, отталкиваясь стреноженными ногами. Он почти настиг ослабленного человека.

Панкратов оглянулся.

Как старый воин он сразу оценил ситуацию и понял, что ему не успеть доползти до спасительного домика охотников. Там, в доме, можно было забаррикадировать дверь, там можно было, выиграв время, отогреться, найти свое оружие и получить передышку, все обдумать. Но теперь уже поздно. Бледная тварь скоро его настигнет.

Кирилл решил изменить свой маршрут. Невзирая на боль от ранения в ногу и судороги, он рванулся к столу под навесом, за которым они в первый вечер так славно и душевно праздновали начало весенней охоты. Там на столе, Панкратов знал об этом, лежал большой деревенский самодельный нож егеря. Этим ножом Афанасьев-старший любил чистить дрыгающихся карасей и потрошить подстреленных уток. Нож был старый, почерневший, но хорошо заточен рачительным хозяином. Большой точильный брусок всегда находился рядом.

Вот за этим ножом и пополз бывший разведчик. Чем-чем, а ножом Кирилл умел пользоваться. Даже пришлось поучаствовать в свое время в смертельной и стремительной рукопашке.

До скамеек и стола оставалось доползти пару метров. Лишь бы нож был на месте, лишь бы егерь не убрал его в дом или сенки.

Майор дополз, успел, подтянулся на руках, ухватившись за крепкую скамью, затем за стол, принял сидячее положение. Мельком бросил взгляд на приближающуюся смерть, оглянулся на большой точильный камень – нож был здесь, лежал на своем месте.

Панкратов схватил нож, за долю секунды оценил его вес и длину. Когда ты режешь колбасу или сыр, ты же не думаешь о том, как будешь орудовать кухонным ножиком в бою. Теперь же майор оценил работу сельского слесаря, смастерившего это холодное оружие. В деревнях частенько колют скот, и длинные надежные ножи здесь всегда были в почете.

Вооружившись, Панкратов поднялся выше – уселся на стол и недобро ухмыльнулся приближающейся верещащей твари.

– Вот теперь посмотрим, кто кого! – скрипя зубами, со злостью и какой-то глубинной обидой медленно проговорил он и встал прямо на стол.

Глава 12

ПЛАРБ класса «Огайо», двадцать пять лет после Пришествия

Оказавшись в воде, Шин с тревогой осмотрелся, закрутился в поисках Федьки. Сразу увидел его в пяти метрах ниже – Рыжик времени зря не терял, начал погружение.

Шин в последний раз бросил взгляд вверх – заостренное восемнадцатиметровое днище катера, бурля водометами, устремилось вперед, постепенно исчезая из вида.

Где-то там вдалеке, на пределе видимости, в толще воды угадывалось что-то живое и огромное. Оно надвигалось и, ускоряясь, рванулось вслед уходящей «Акуле». Шин не то чтобы запаниковал, он просто понял, что им с напарником необходимо срочно уходить на глубину.

«Бог не оставит нас», – подумал Шин.

Только там, в менее освещенных слоях воды, у них были шансы на спасение и благоприятный исход всей экспедиции.

Развернувшись головой вниз, он энергично заработал ластами. При этом пытался не думать о надвигающейся смертельно опасной твари. Однако гигантский инорг не обратил внимания на двух людей в толще воды. «Полиморфный Поедатель» увлекся погоней за кораблем Ксении и, мгновенно набрав скорость, стремительно пронесся над погружающимся дайвером. Шин ощутил плотное давление воды, мельком глянул расширившимися зрачками на широкое пульсирующее тело инопланетного существа. Шин вспомнил, как однажды, еще подростком он увидел развороченные внутренности коровы. Тогда бедное животное пострадало от атаки непонятной белесой амфибии. Серые, бледно сизые кишки выглядели схоже с омерзительным корпусом этого удаляющегося инорга.

Парень успокоился и продолжил движение. Соблюдать осторожность необходимо, но и приступать к поискам подводной лодки тоже пора. Ксения мастерски доставила их на место. Теперь главное – выполнить задание полковника Пыпина. Только в этом случае все риски оправданы. Реалии таковы, что все дайверы Полоя постоянно подвергаются риску, по большому счету, ради денег, оружия и нового или лучшего снаряжения. Люди шли в море и лезли в пучину не за богатством, они просто хотели выжить в этом жестоком после Пришествия инопланетян мире.

«Какая же она все-таки умница и красавица! – подумал Шин о Ксении. – Вывела точно на цель».

Внизу, буквально в десяти метрах, там, где Федька маячил щуплой фигурой, открывалась удивительная картина. Мощный подводный крейсер застыл на вечном приколе. Такую махину язык не поворачивался назвать «лодкой». Высокая надстройка, выделяясь расставленными в стороны крыльями стабилизации, была уже рядом и чернела суровым памятником погибшему экипажу. Рыжик достиг затопленного корабля первым – не теряя времени, вынул из сумки томбуй с буйрепом, пристегнул к имеющейся на борту технологической скобе карабин и отпустил.

Стремительно надувающийся с помощью сжатого воздуха поплавок рванулся вверх. Шин сопроводил взглядом поднимающийся нейлоновый трос. Пока все идет по плану – здесь они будут возвращаться, а Ксении будет легко найти точное место выхода пловцов на поверхность.

Рыжик ждал, когда Шин подойдет ближе. Махнул головой вбок, мол, начнем с настройки и ракетных шахт.

Шин согласно кивнул. Внешний осмотр подводной лодки – одна из главных задач. Сразу выяснилось, что верхний входной люк был закрыт изнутри. Это неприятное обстоятельство усложняло выполнение миссии. Огляделись.

Лодка имела хоть и неприглядный, но по-прежнему весьма грозный вид. Покрытая тонким слоем колышущихся на течении водорослей, огромная боевая машина когда-то на серьезной скорости воткнулась в твердое основание рифа. Протаранив и сломив известковые постройки кораллов, корпус корабля застыл на мелководье без существенного крена.

Пловцы спустились на правое «крыло» атомохода, пытаясь слиться с темной громадой мертвого корабля.

Так безопаснее, рассудил Шин.

Струящийся солнечный свет, проникая на глубину, играл лучистыми сполохами. Эту волшебную красоту подводного мира перечеркнули стремительные дискретные тени. Федька прижался к корпусу надстройки, задрал подбородок и расширенными от страха глазами смотрел вверх.

Шин мгновенно развернулся и оцепенел.

Выше их мчалась стая крупных тварей с обтекаемыми телами. Мощные передние конечности не участвовали в движении уникальных иноргов. Они плетьми свисали вдоль тела и неприятно колыхались от набегающего потока воды, как космы молодой утопленницы. Задних конечностей не существовало – хвостовое оперение очень смахивало на горизонтальный плавник дельфина. Монстры колебались в огромном косяке. Косяк имел правильную форму – каждая тварь знала свое место в диковинном построении.

«Русалки! – окрестил пришельцев Шин. – Какие они мерзкие!»

Их было много, очень много! Сотни, а может быть и тысячи.

В полном безмолвии страшная процессия двигалась и двигалась. Иноргам не было числа. Они перемещались там, где всего лишь несколько минут назад спустились друзья.

«Трудно себе представить, что бы с нами случилось! – с раздражением подумал Шин. – Их целая армия – нас бы попросту растерзали!»

Он потряс напарника за плечо и указал согнутым указательным пальцем вниз. Внешний осмотр лодки придется отложить – сейчас находиться на верхней части корпуса крайне опасно.

Рыжик вроде бы все понял, в ответ показал пальцами условный знак «окей» и, не задерживаясь более ни на секунду, продолжил спуск – туда, где серый песчаный грунт принял на себя днище атомохода. Шин последовал за ним, стараясь не делать резких движений, постоянно оборачиваясь в поисках врага. Если их заметят – неминуемая смерть не заставит себя долго ждать. Это если повезет, конечно! Могут ведь и в плен взять. Народ в «Медузе» поговаривал, что это – самое ужасное, что может случиться с живым человеком, сущий ад наяву. Мол, инорги на бедных людях биологические эксперименты проводят и что с ними затем происходит, остается только гадать. Где они, что с ними сталось? Не знал никто, а на своей драгоценной шкуре испытывать воздействие иноргов не хотелось.

Жаль, конечно, несчастных дайверов, которые время от времени не возвращались из рейдов, но, видимо, судьба у них такая. А нам повезет, решил Шин и проверил автомат. Все вроде бы нормально пока.

Вот она лодка! Добрались. Теперь надо бы постараться внутрь попасть. Достоверно известно, что как минимум два члена экипажа выжили и добрались до берега. Моряки покинули корабль из подводного состояния и, видимо, люки за собой не закрывали. Смысла в этом не было, когда каждая секунда дорога.

А значит! Должен, должен быть путь!

Шин верил в это.

Человек не может жить без воздуха и поэтому нехватка одной единственной секунды имела решающее значение. Любой боевой пловец или свободный дайвер знал цену этой последней секунде. Гидрокосмос жесток и коварен, но логичен. Он не прощает ошибок и преступных оплошностей, но иногда дарит счастливым авантюристам несметные сокровища.

Напарники заплыли в тень корабля и вверх уже не смотрели. Армада агрессивных инопланетян стройными рядами шла и шла. И не было ей конца. Шин просто засек время начала прохода иноргов и намеревался сделать отсечку времени, когда ряды противника иссякнут. А еще он обнаружил, что достигли отметки в тридцать два метра. Вполне серьезная глубина.

На правой стороне сужающейся надстройки подлодки имелся затертый временем и течением еле различимый бортовой номер «727».

«Значит все-таки это «Мичиган» лежит! Что же с ним случилось? Что могло уничтожить такой корабль?» – задался вопросом Шин.

Там, где нос лодки терялся в нагромождении рифа, отчетливо выделялся и чернел пролом в корпусе. Тонкой, но рваной трещиной разбегался профиль залома. Друзья обследовали перспективное для входа в лодку место, но достаточно широкого проема для прохода внутрь не обнаружили – пришлось возвращаться. Даже беглого осмотра хватило, чтобы понять – здесь не пройти.

Шин сместился на десяток метров к корме, когда его внимание привлек люк торпедного аппарата. Люк был закрыт. Шин знал, что люди очень часто покидают терпящие бедствие подводные лодки именно через торпедные аппараты. Здесь этот вариант отпадал сам собой.

Надо бы проверить еще и люки по левому борту, решил он.

Тем временем дайверы миновали прямоугольный выступ второго отсека с шахтами баллистических ракет. Сейчас верхние люки были не в поле зрения людей, и сказать с уверенностью, открыты ли они, было нельзя.

До кормы добрались быстро, несущий шестилепестковый винт оказался в целости и сохранности. Верхняя часть киля выглядела как новенькая, а нижняя зарылась в грунт. Каких-то внешних повреждений пловцы не обнаружили и на кормовых крыльях стабилизации, и этот факт не прибавлял радости. Так ведь можно до бесконечности вокруг корабля кружить!

К этому моменту ряды иноргов закончились – арьергард инопланетной армии смутно маячил, удаляясь. Ребята проводили их взглядами и со значением переглянулись. Теперь можно подняться на верхнюю палубу.

Не теряя времени, дайверы направились к надстройке, пропуская под собой сомкнутые люки ракетных шахт, с опаской миновали серую гроздь крупной икры. Каждая икринка была размером с небольшой арбуз. На проход людей биологическое образование среагировало – внутри бледных шаров что-то задергалось и затрепетало. Темные сгустки проявлялись через мутную пленку оболочки. Видимо, личинки почувствовали проплывающую вблизи пищу, а может, ощутили присутствие взрослых особей. Как теперь узнаешь правду? Кто-то или что-то ведь отметало и прилепило эту мерзость на корпус подводного корабля. Значит, где-то есть родители. Лишь бы эти «близкие родственники» рядом с кладкой не оказались. Ни один человек в здравом уме не стал бы добровольно приближаться к подобной гадости, а тем более прикасаться к ней.

Отдалились от опасного места на приличное расстояние, там и обнаружили два люка шлюзовых камер – и один был приоткрыт!

Здесь! Именно в этом месте последние выжившие люди покинули атомоход. Напарники внимательно обследовали место. Крышка шлюзового стакана была откинута под углом в шестьдесят градусов. Ясно, что она открыта не до конца, но и подводников понять можно – они не стали ждать полного открытия, эвакуировались максимально быстро. Чем обусловлена такая поспешность, пока неизвестно.

Шин призывно махнул рукой Федьке, затем указал ему указательным пальцем на открытый зев шлюза. Мол, полезай, посмотри, а сам меж тем огляделся и изготовился к стрельбе, поводя стволом подводного автомата из стороны в сторону. Где-то там, в колышущейся зыби, что-то темнело, затем исчезло. «Показалось или враг?»

Рыжик кивнул и сноровисто проник вниз. Шин в ожидании возвращения своего товарища осмотрел крышку шлюза. Она состояла из двух слоев. Верхний слой в закрытом состоянии очень плотно примыкал к внешнему корпусу субмарины. Стыки хорошо угадывались из-за нанесенной оранжевой полосы по всему периметру створа. Данный вход-выход, видимо, был предназначен для проведения диверсионных операций или вот – для эвакуации.

Через сорок секунд появилась голова Федьки, он махнул рукой, показал большой палец и исчез в темноте проема. Шин нырнул следом, так и не заметив стелющееся по дну существо.

В камере похожей на кабину грузового лифта очень легко смогли бы разместиться не менее девяти человек в соответствующем снаряжении. Мечущийся луч фонарика красноречиво указывал, что Рыжик времени не теряет – изучает окружающее пространство кабины.

Федька округлив глаза, тыкал указательным пальцем в стену. Мол, смотри! Да смотри же!

Шин спустился внутрь шлюза до нижней технологической площадки. Ребристая структура пола без малейшего ржавого пятнышка удивляла молодых ныряльщиков. Ранее им уже приходилось бывать в затопленных судах, но впервые оказались в утробе мощного боевого корабля.

Федька в нетерпении дернул друга за руку. Шин посмотрел туда, куда ему указывал напарник, и обомлел. Небольшой сектор закругленной стены был прозрачен. Там, за бронированным стеклом, находился незатопленный отсек. Присмотревшись, Шин понял, почему Федька так энергично привлекал его внимание. С той стороны, в глубине темного помещения горел красный плафон аварийного освещения. Закругленный профиль высокопрочного стекла искажал детали, но и так было ясно: корабль не мертв, он просто спит! Или не спит? Есть освещение – значит, есть электричество и воздух. Из всего этого можно сделать сенсационный вывод: лодка не затоплена полностью и не исключено, что исправна. В это верилось с трудом, но наличие действующего освещения многое меняло.

Шин внимательно осмотрел панель управления в шлюзовой камере. Действительно, кабина очень похожа на лифт, только кнопки имели другое предназначение.

Отчетливо выделялись и привлекали внимание дайверов две больших кнопки размером с пачку сигарет: красную и синюю. Для чего они предназначались, можно было бы догадаться, будь у парней время.

Шин посмотрел на экран ручного компьютера и заметил, что шкала дыхательной смеси достаточно сильно сдвинулась к центру – воздуха для дыхания осталось шестьдесят процентов. Время для проведения разведки еще оставалось, но необходимо было оставить запас времени и на опасное возвращение. Надобно поторапливаться. Шин недовольно хмыкнул и вернулся к изучению управления шлюзовой камерой.

Рыжик не выдержал вынужденного бездействия и нетерпеливо нажал на кнопку с символом звездочки в левом нижнем углу панели. Не успел Шин показать Федьке кулак – рука так и застыла на половине дистанции.

Случилось чудо!

После нажатия вспыхнули и погасли все индикаторы и переключатели панели, сообщая пользователю, что исправны и готовы к использованию.

Шин открытой ладонью предостерег напарника нажимать другие кнопки, приблизил лицо в маске и включил свой фонарик. Осветив поверхность, молодой дайвер разглядел загадочные надписи на английском языке.

Знаний в голове Шина явно не хватало. Про Федьку в данном случае вообще можно было забыть – он в школу Полоя ходил всего три месяца, по-русски читал с трудом, а на иностранном языке и подавно. Но логика подсказывала, что большую красную кнопку с надписью «TO OPEN OUTSIDE» трогать не следует. Шин несколько мгновений колебался, а затем осторожно нажал на большую синюю кнопку. Сразу на темном до этого экране появилась мигающая алая надпись «ATTENTION! ERROR OF OPERATION. THE EXTERNAL HATCH IS OPEN!»

«Вот же елки-палки! – спохватился пловец. – Нажимаем тут кнопки, а люк открыт. Наверное, это сообщение как раз об этом и предупреждает!»

Он был уверен, что люк можно закрыть с помощью дистанционного управления, но опасался, что за десять лет простоя автономные аккумуляторы могли попросту разрядиться. В этом случае запуск двигателя закрывающего внешний люк мог быть последней операцией в жизни боевого устройства. И тогда два молодых дайвера могли оказаться в смертельной ловушке. Мышеловка захлопнется и замрет на веки вечные, захватив в своем чреве двух погибающих от удушья человек.

Тяжелая крышка должна закрываться вручную, рассудил Шин, просто обязана – не все же доверять автоматам и роботам!

Парень плавно заработал ластами, аккуратно приблизившись к запорному устройству, осмотрелся. На первый взгляд, система задвижек и блестящих направляющих была очень сложна и громоздка, чтобы за пару секунд разобраться, что здесь к чему. Но, на счастье подводных разведчиков, конструкторы и разработчики этого подводного исполина, не иначе, предвидели, что экипаж может находиться в экстремальных условиях или, например, что люди могли быть ранены или ослаблены другими факторами. Они создали интуитивно понятное устройство. На внутренней поверхности крышки люка имелась толстая зеленая стрелка-указатель с транспарантом «MANUAL CLOSING».

Шин протянул свободную руку, крепко ухватился за штангу, явно предназначенную для этих целей. Коленом уперся в кольцевой уступ и потянул на себя.

Глава 13

Стоянка охотников, двенадцать лет после Пришествия

Пришельцы ненавидели все металлическое! Ох, как ненавидели! В этом новом захваченном мире, таком щедром и таком, на первый взгляд, подходящем, был один серьезный недостаток.

Тут жили люди!

Эти назойливые аборигены, освоив свои небиологические технологии, с успехом применяли металлические машины.

Вот и сейчас инорг почувствовал ужасную, все поглощающую боль от попадания в него мелких металлических шариков, выпущенных из противного земного оружия. Ранение в левую руку не так сердило пришельца, как потеря одного зрительного органа и изуверский разрыв тканей лица!

Инорг выл от боли и звал на помощь, но в воздушной среде местной атмосферы корабль его попросту не услышит. Вот если бы он находился под водой – другое дело. Корабль пришел бы на помощь, он прибыл бы к своему пилоту, поддержал бы его своим оружием. Но существовал и второй вариант развития событий. Можно было прямо сейчас уйти в манящие воды хоть и пресного, но такого желанного озера. Но этот человек, который нанес ему ужасные увечья и ранения, был жив и находился в крайне ослабленном состоянии.

Его хотелось немедленно уничтожить!

Более того, пришельца просто трясло от унижения и жажды мести. Этому человеку нужно непременно отомстить – убить, разорвать и обязательно перед этим ослепить.

Инорг вплотную приблизился к столу, на котором уже стоял Панкратов.

Майор, придерживаясь за навес над столом, молча ждал, когда монстр поднимется и прыгнет. Он в этом не сомневался.

Так и случилось. Существо не стало медлить, оно прыгнуло, выставив вперед здоровую конечность.

Кирилл спрыгнул на скамейку с другой стороны стола, ножки-бревна которого были вкопаны в землю и нанес секущий удар ножом.

Удар получился не ахти какой, но отрезанный палец противника с большущим когтем отлетел в сторону и замер на противоположном конце столешницы.

Враг вновь заверещал, но атаку не прекратил. Неловко перевалив через крепкую деревянную конструкцию, инорг оттолкнулся от нее и настиг человека. Панкратов развернулся и ударил ножом во второй раз. Стоя на ногах, ушел с линии атаки и резко воткнул длинное лезвие в бок врага, задев какой-то твердый нарост.

Лезвие соскользнуло, но воткнулось чуть выше пояса. Пришелец при этом мгновенно развернулся и ударил здоровой конечностью своего такого ненавистного врага, рассекая кожу и мышцы человека от плеча до плеча. Вновь получив тяжелое ранение, Панкратов упал на спину и с ненавистью смотрел на то, как двухметровый тритон пытается выдернуть из своего тела застрявший егерский нож.

Развязка была понятна обоим участникам поединка. Сейчас инопланетная тварь справится со своим ранением и уничтожит безоружного противника.

Но случилось невероятное событие – вязкую тишину замерших в мокрой дымке береговых лесов разорвал гул приближающейся моторизованной колонны.

Этот звук был знаком бывшему командиру штурмовой роты десантников. Шум боевых машин, как торжественный марш, радовал душу победившего майора Панкратова. Это шли бронетранспортеры! Вдобавок из-за крайнего березового колка на низкой высоте вывернул боевой вертолет, завихряя туманные сгустки.

Бледно-белый инорг развернулся, сразу потеряв интерес к своему противнику. Он вспомнил, что ограничен в движениях. Необходимо немедленно уходить.

Пришелец хромая посеменил через двор к заплыву. Разделочный нож егеря Афанасьева так и торчал в его боку. Почерневшее лезвие мстило за своего доброго хозяина и простого честного человека. Раненный инорг не мог просто так выдернуть ужасный металлический предмет, но и терять время он не мог. Через минуту здесь появятся профессиональные солдаты и тогда ему точно конец. Надо добраться до воды. Срочно!

Инорг дернулся и, невероятно извернувшись, вырвал из своего тела ненавистную острую металлическую полосу – человеческое оружие.

Панкратов с трудом приподнялся на локтях, через кровавую пелену в последний раз взглянул на побежденного им противника и с некоторым чувством незавершенности потерял сознание. Уже на кромке сознания, где красная пелена плавно переходила в непроницаемую темноту, он услышал крик Сережки:

– Папка!

Парень забежал на площадку между домом и сараем и удивленно остановился. Инопланетянин стоял к нему спиной, потом медленно повернулся и посмотрел единственным глазом на сына своего ненавистного врага.

Сергей смотрел на монстра, видел разорванное лицо, выбитый глаз, стреноженные нижние конечности и струившуюся по телу черную кровь! Он сразу все понял и застыл, запоминая открывшуюся картину на всю оставшуюся жизнь. Взгляды встретились: нечеловеческий, ужасный – чужака и ясный, голубоглазый – человека. Впервые инорг увидел настоящую мрачную ненависть в этих светлых глазах, вздрогнул и попятился.

Где-то за домом послышался шум спрыгивающих с борта работающего бронетранспортера людей. Они бренчали оружием, разговаривали и кричали.

Инорг сверкнул оставшимся глазом и метнулся к заплыву, к началу камышового поля, к охотничьей тропе проторенной людьми, намереваясь истратить последние секунды на свое спасение. Со всей возможной скоростью он устремился туда, где пахло затхлой тиной, и дальше – к спасительной чистой воде.

Молодой охотник посмотрел по сторонам. Увидел лежащего на спине Панкратова, торчащие сапоги отца под тракторным прицепом, измазанный кровью старый брезентовый плащ. На негнущихся ногах он подошел к растерзанному телу отца и замер. Он хотел закричать, позвать на помощь, но крик застрял в горле. Он смотрел на останки своего любимого папки и не мог произнести ни звука.

К дому бежали вооруженные автоматами люди, они заполнили все свободное пространство, подошли к лежащему на спине Панкратову, кто-то уже проверял, есть ли у него пульс, кто-то тронул в миг повзрослевшего Сергея за плечо.

– Это твой отец?

Парень кивнул.

– Пойдем, пойдем, – прошептал человек в десантном камуфляже. – Пошли в дом, пацан. Теперь ему ничем не поможешь.

– Нет! – прорвался крик юноши через как будто бы чужое горло. – Я его только что видел! Он побежал по тропе к воде.

– Сынок, кто побежал к воде? – спросил подоспевший седой полковник.

– Инопланетянин! Он как-то вырвался и убил когтями папу с дядей Кириллом!

Седина неизвестного полковника была обманчива. Он был не стар. Коренастый старший офицер начал сыпать командами – коротко, емко и понятно, с присущими каждому военному «запятыми» и «восклицательными знаками».

– Капитан Кузьмин! Срочно! Семь человек! Преследуйте инорга! Доклад каждые пять минут!

– Есть!

– Командир, этот живой оказался! Он просто в отключке. В дом перенесем и реанимируем, – полковник развернулся и, глядя на двух десантников, склонившихся над Панкратовым, крикнул: – Отлично! Выполняйте. Нам нужна информация.

Группа из восьми спецназовцев промчалась в сторону охотничьего заплыва.

Полковник хмуро проводил взглядом пробежавших людей:

– Кузьмин! Инорга попытаться взять живым. Со слов пацана, он без оружия, но царапается.

– Понял!

– Выполнять.

Капитан Кузьмин рванулся за своей группой, уже растворившейся в сплошном камышовом массиве.

А полковник отдавал и отдавал распоряжения и команды.

– Прапорщик Жаркова! Разворачивайте связь! Мне нужна связь с вертушкой! Быстро!

– Уже приступили, – послышался доклад. – Минута и будет.

– Работай, Юля, работай!

Двор закипел, кто-то устанавливал какие-то хитрые антенны, кто-то разворачивал бензогенератор, кто-то перегонял в сторону бронетранспортер и огромную бортовую военную машину, кто-то принес носилки и перекладывал Панкратова – его голова мотнулась в сторону и чьи-то заботливые руки ее придержали.

А Сергей стоял и по-прежнему потрясенно смотрел и смотрел на останки отца. Он смотрел в одну точку, не мог отвести взгляд от страшной картины и даже не пробовал стронуться с места или отвернуться.

Вся его жизнь перевернулась с ног на голову – со смертью папки парень остался один. Совсем.

«Нет! Не один! – возникла трепещущая надежда в душе парня. – Где-то на дальнем востоке живет дедушка, мамин папа – Иван Романович! Но как его теперь найти? И нужен ли я ему?»

Младший Афанасьев обнял себя за плечи – его бил озноб. То ли от холода, то ли начинающегося промозглого дождика, то ли от горя и страха.

– Пойдем в дом парень! – полковник обнял его левой рукой и повел в родную сторожку. – Сейчас мы тебя отогреем, и ты все мне подробно расскажешь. С самого начала.

Сергей наконец-то отвел взгляд и пошел с этим властным, но каким-то добрым и надежным дядькой. В скорби и унынии подросток, внезапно ставший мужчиной, вновь вздрогнул, когда увидел грязные пятки дяди Кирилла. Солдаты погрузили его на мобильные носилки, накрыли одеялом и понесли в дом головой вперед.

– Давайте я подержу дверь! – крикнул парень и побежал на помощь этим большим, таким уверенным в себе и таким добрым мужикам.

Но молодой охотник ошибался. В полном полевом снаряжении и с сумкой медицинской помощи через плечо один из десантников оказался женщиной. Она по-деловому командовала остальными военными, и высоченные широкоплечие парни ей беспрекословно подчинялись.

– Андрей Сергеевич! – обратилась она к начальнику всего этого беспокойного отряда. – Пациент в обмороке, на фоне переохлаждения и потери крови находится в стабильно тяжелом состоянии. Но я его из этого состояния сейчас выведу. Имеются два ранения: правого бедра и верхней части спины. На рану ноги была наложена повязка, а вот на плечах и спине свежие кровоточащие глубокие разрывы тканей и мышц. Я, конечно, локализую ситуацию, но этого мужчину необходимо срочно доставить в наш опорный госпиталь. Для более точной диагностики, лечения и изучения.

– Для начала приведите его в чувство и окажите первую помощь, – откликнулся полковник. – Мне нужна информация! А затем отправим его в госпиталь.

За истекший час вокруг тихой охотничьей заимки вырос настоящий городок со своей, понятной только военным инфраструктурой. Скоро прибыли и отставшие из-за бездорожья остальные машины военной колонны.

В поле, по которому несколько дней назад охотники волоком тащили пленного пришельца, развернули серебристый спецангар с лабораторией. На дверях красовался зеленый знак бактериологической опасности. Рядом сооружались «буханки» быстровозводимых самонадувающихся боксов для личного состава и полевого командного пункта. Дальше на пригорке крепкие ребята в камуфляжных куртках разворачивали сцепные металлические плиты вертолетной площадки.

Женщина-медик оказалась права – Панкратова доставили в один из боксов, привели в чувство, обмыли, зашили, забинтовали, отогрели, напичкали лекарствами, поставили витаминно-минеральную капельницу общеукрепляющего действия.

Кирилл был очень слаб, но впервые нашел себе благодарного слушателя – полковника Носкова. Андрей Сергеевич его не перебивал, внимательнейшим образом слушал, делал пометки в небольшой блокнот, при этом все повествование бывшего разведчика записывал на диктофон.

Он очень серьезно отнесся к рассказу о допросе инопланетного пилота. Панкратов видел, как полковник замер и впитывал каждое его слово. То, о чем с трудом говорил Кирилл, было невозможно придумать. И неважно, каким образом добыты сведения о противнике – ментально или с помощью реального допроса. Подобной информации о расе иноргов у людей еще никогда не было. Полковник Носков изредка задавал наводящие вопросы или уточнял детали услышанного, но своего ослабленного собеседника не перебивал и не навязывал своего мнения. Он сразу решил поверить майору запаса, потому что знал, что в таком серьезном вопросе заслуженный и опытный офицер майор Панкратов не стал бы вводить в заблуждение своих. Конечно, истории Сережи Афанасьева и Кирилла Панкратова с какого-то момента разнились, но и ситуация сама по себе была уникальна. До этого случая люди сталкивались всегда с боевыми иноргами, безжалостными воинами, или с тупыми, идущими напролом монстрами.

Здесь же, в этом глухом, богом забытом, заросшем камышом, местечке, на краю огромного болота трем охотникам удалось встретить и даже захватить индивида совсем другой разновидности инопланетян. Со слов Панкратова стало известно, что у них в руках был представитель технической элиты, один из тех, кто доставлял на планету Земля весь этот экспедиционный колониальный корпус противника.

– Это просто поразительно! – медленно выговорил седой полковник. – Наши аналитики за такую информацию душу дьяволу продадут.

– Вы мне верите? – с надеждой в голосе тихо спросил Панкратов.

– Кирилл Геннадьевич, разведчик разведчика всегда поймет.

– Где-то в моем рюкзаке, – закашлялся майор, – лежит карта Больших Донков. Там я отметил крестиком место посадки и приводнения чужого корабля.

– Что же вы сразу-то не сказали? – вскинулся полковник и тут же начал раздавать в носимую радиостанцию новые распоряжения.

Рюкзак немедленно разыскали – карта оказалась на месте. Кирилл быстро описал выбранные им ориентиры на местности и указал точку на карте, находясь на которой, они с егерем увидели спускающийся с небес объект и место, где должны лежать убитые ими боевые амфибии иноргов.

Группа капитана Кузьмина все еще находилась в поиске, о чем командир разведчиков периодически докладывал полковнику. Преследование по горячим следам к быстрому успеху не привело. Десантникам не удалось настичь раненного да еще при этом и стреноженного пришельца.

Полковник Носков считал, что инопланетный организм мог попросту нырнуть в любую из десятков небольших «луж» – участков открытой воды, окруженных плотной стеной камыша. Там существо могло затаиться на дне, пережидая фазу активного поиска людей или медленно, но верно продвигаться к большой воде. Цель у него, безусловно, одна – вернуться на свой корабль.

Полковник Носков рядом с кроватью Панкратова расстелил на столе свою карту. Сравнивая данные майора Панкратова и перенося отметку на более подробную карту, Андрей Сергеевич задал вопрос:

– Кирилл Геннадьевич, скажите, – он задумчиво потер подбородок и продолжил: – Как по-вашему, от ориентира «три березы» до места погружения НЛО сколько метров?

– Не более двадцати. Может быть, даже чуть меньше.

– Спасибо, Кирилл!

– За что? – прошептал больной.

– За службу Родине! За то, что встали заслоном, за бой ваш.

– Это не мне надо спасибо говорить. Да поздно уже.

– Егеря Афанасьева не забудем, не беспокойтесь. И за сына его. Он, кстати, у дверей ждет. Измаялся уже, наверное, – с этими словами полковник встал и крикнул в радиостанцию: – Это, Геолог-один! Второй группе через пять минут быть готовой к погрузке в вертолет. Иду с вами.

Полковник Носков уже возле входных дверей обернулся, посмотрел в обрамленные черными кругами глаза Панкратову и выдохнул:

– Выздоравливайте. Пойдем их голодную и беременную морковку «электроудочкой» пощупаем, ну и прочими нашими сюрпризами. До встречи!

И ушел.

Вбежавший Сережа сразу, с надрывом в голосе принялся сообщать новости:

– Папку в черный мешок убрали и в соседний надувной ангар унесли. А в вертолет десантники оборудование грузят. Я им сказал, что без болотников на болоте нечего делать. А они ответили, что все у них есть. Вот.

Панкратов с глубинной тоской в сердце и простой человеческой жалостью тихо выдавил:

– Сергей… Это из-за меня твой батя погиб… Не смогу жить дальше, если правду тебе не скажу…

– Не надо, дядя Кирилл. Мой отец вас очень любил, и вы ни в чем не виноваты! Это все пришельцы поганые!

После этих слов парня наконец-то прорвало, и он, упав на грудь застонавшего Панкратова, громко и навзрыд заплакал. Это были слезы вчерашнего мальчишки, настоящего мужчины, вмиг потерявшего самого дорогого на этой грешной планете человека.

Глава 14

ПЛАРБ «Мичиган», двадцать пять лет после Пришествия

Крышка люка двинулась, но замерла. Шин попробовал дернуть второй раз, третий. Даже почувствовал, что плечевой сустав неприятно щелкнул.

Не закрывается и все тут. Видимо, длительное воздействие морской воды нанесло необратимый ущерб движущимся деталям механизма шлюза.

Дайвер застыл в растерянности. Цель была так близка. Если не удастся закрыть люк – придется возвращаться и продолжить осмотр корпуса лодки по левому борту. Оставался шанс, что открыта заслонка двух торпедных аппаратов.

Пловец вновь бросил хмурый взгляд на шкалу расхода дыхательной смеси. «Пятьдесят процентов. Еще нормально, – решил он. – Но с учетом предстоящего опасного возвращения, времени для проведения разведки остается впритык.

Шин решил, что если бы они с Федькой нашли вход в корабль, это обстоятельство обеспечило бы им успех при повторном погружении. На борту «Акулы» имелась сменная пара аквалангов. Ксения кружила бы на своем катере вокруг места района погружения, а они с напарником тем временем передохнули бы и с помощью мичмана Баева сменили баллоны.

В принципе, «Мичиган» лежал очень неплохо – без крена и неглубоко. Много времени для декомпрессионной остановки тратить не надо. Задержались бы на две-три минуты на глубине восемь метров и можно на борт катера запрыгивать. Передохнули, оснастились новым запасом воздуха и снова ныряй. Лишь бы найти способ проникнуть в корабль. Теперь исход опасного рейда зависел только от этого…

Существо всеми своими фибрами и жгутиками ощутило, как томительное чувство голода заволакивает сознание при виде двух плавающих вблизи гнезда аппетитных созданий с верхнего мира.

Даже с удаленного расстояния было совершенно ясно, что эти двое двуногих и двуруких – очень вкусные. Тварь затрепетала в предчувствии долгожданной еды. Огромная пищевая камера, заменяющая иноргу-стражнику желудок, мелко и неприятно пульсировала, отвлекая существо от посторонних раздумий и направляя все помыслы к главной потребности – жрать!

Воображение донного инорга весьма ярко и в подробных зримых деталях рисовало картину предстоящего пиршества. Сначала оно убьет более крупного человека, решило существо.

Тварь почему-то ощущала, что он наиболее опасен. Все ясно – убить его надо сразу. Заколоть жалом – быстро и без затей. Конечно, жаль терять лакомые и такие ароматные жидкости теплого и восхитительного тела человека. При нанесении удара жалом, кровь попадет в морскую воду и будет, несомненно, утеряна. Но это сделать необходимо, чтобы не упустить второго пловца.

«А этого я придушу, – обрадовалась инопланетная тварь. – Оставлю на вечернее впитывание. Первого я просто съем, дабы утолить голод, а этого запеленаю и оставлю в пузыре воздуха».

Существо заволновалось. Менее крупного человека надобно проглотить целиком, не повредив нежной оболочки. Жертва должна шевелиться и дергаться внутри пищевой камеры, она обязана доставлять истинное наслаждение, терзал себя приятными мыслями придонный гурман.

Инорг томно застонал, мечтательно запустив облачко пузырьков, которые дружно понеслись вверх. Заметив, что замечтался, спохватился. Как неосторожно! Как неосмотрительно! Его могли заметить! И тогда эти хитрые сущности смогут укрыться или предпринять неприятные оборонительные действия!

Он припомнил тот отвратительный случай годичной давности, когда вроде бы уже схваченный под водой человек вдруг отсек чем-то острым сразу три верхних конечности-манипулятора, при этом повредив более сотни сенсоров-жгутиков. Теперь инорг знал и помнил, что такое истинная, все поглощающая боль и как бывают опасны существа верхнего мира.

Как бы они вкусно не выглядели, их еще следует добыть.

Распластавшаяся на сером песке тварь в совершенстве владела мимикрией. Она обрела светло-розовый оттенок, мгновенно преобразовав свое серое плоское, но удлиненное тело. С обоих хвостов пробежали вздрагивающие ядовито желтые волны раздражения.

Жертвы исчезли!

Инорг попытался сдвинуться к затопленному кораблю землян.

Они же были на виду, где-то рядом!

Их нельзя упустить! Искать! Искать быстро!

Где же они?

Голод нахлынул с новой силой. Инопланетное сознание встрепенулось. Повинуясь нерациональному порыву настичь, раскромсать, невзирая на опасность –, тварь стремительно понеслась вперед, забыв обо всем.

Тело приобрело хаотичный, меняющийся, рваный рисунок. Голубые, грязно коричневые и белые оттенки постоянно сменяли друг друга и перемешивались, полностью повторяя цветовую гамму донного ландшафта. От голода и от страха, что еда улизнула, инорг совсем потерял осторожность. Набрав скорость, он подобно крылатому демону взмыл на верхнюю палубу уничтоженного собратьями корабля верхних существ. Он зашарил взглядом в поисках тех двух двуногих. Они же только что были здесь! Где они?

Шевеление. Там!

Инорг рванулся вперед и все понял – люди проникли в свой корабль! Этого нельзя допустить! Там же путь!

Инорг забыл о голоде и вспомнил, зачем он здесь. Он охранял один из путей и был обязан перед Килем Серой семьи, ни при каких обстоятельствах не допустить к нему человеческих пловцов. Но донный инорг-стражник так долго находился на посту, что забыл о делах конгломерата. Здесь так мало пищи и совсем не ладилась охота. К тому же подошел период оплодотворения и создания кладки новой поросли. Этот процесс вымотал, уничтожив последний резерв сил и соков в организме родителя.

Все эти проблемы усложняли существование. А какое замечательное пиршество устроили они с братьями в первые годы колонизации нового Мира. Земной океан оказался таким богатым! Все братья наслаждались изобилием биоресурсов. Они пожирали и уничтожали! Грызли и глотали! Сначала уничтожили крупных морских животных и рыб, затем поменьше. А как здорово перед своей гибелью сопротивлялись огромные хищные рыбы с белыми плавниками! Какие восхитительные воспоминания о пережитом изобилии!

Инорг застыл от удовольствия и непроизвольно выпустил еще одно облачко пузырей. Колыхаясь из стороны в сторону, пузыри рванулись к поверхности океана.

Стражник опомнился, вырвался из неожиданно нахлынувшего забытья и огляделся. Приоткрытый люк говорил о многом. Туда и ушли люди.

«Но ничего, – самоуверенно подумало существо. – Сейчас я их оттуда достану».

Инопланетянин плавно перетек к люку и, удерживая все детали металлической конструкции в центре своего внимания, изготовился к стремительному выбросу щупалец-манипуляторов в открытый зев проема.

Только бы появился первый человек – иноргу не хотелось менять свои планы. Надо поймать своих жертв в той последовательности, в которой наметил ранее. Он придвинулся вплотную, аккуратно заглянул вниз и отпрянул. В темноте шахты шлюза метались лучи света – видимо, люди пользовались осветительными приборами.

Инорг, будучи опытнейшим подводным засадником и охотником, неимоверным усилием воли зажал в суровый узел преобладающие над разумом чувства голода и дикого желания немедленно напасть. Надо затаиться, выждать время и схватить зазевавшуюся жертву. Но как это сделать, когда мысли о еде запустили процессы пищеварения?

Раздражение инорга нарастало. Ну почему эти глупые людишки такие непоседливые и непокорные! А как было бы здорово медленно подплывать к обездвиженной жертве. Неторопливо и смачно всасывать ее целиком, впитывая ужас и отчаянье живой, трепещущей пищи. А теперь приходится хитрить и изворачиваться. Как же эти жители верхнего мира не могут понять, что раса «Бегущих впереди» обязана выполнять свое главное предназначение – питаться и зачищать покоренные миры.

Инорг сместился на полкорпуса влево, задвинувшись за крышку люка в корпусе подводного корабля. Протяжно выпустив серию тоскливых пузырьков, замер. Он выдвинул две пары верхних щупалец-манипуляторов поближе к створу в готовности схватить голову пловца. Существо приготовилось ждать, когда вдруг ощутило движение.

Человек возвращался!

От нетерпения и злости инорг покрылся зелеными пятнами. Ну же! Где же ты? Ну же!

В проеме появилась рука человека. Всего лишь рука. Этого мало для проведения удара. Необходимо, чтобы он приподнялся выше. Хотя бы чуточку! А вот и голова в шлеме. Еще пару мгновений и можно будет атаковать.

Но что это? Человек не хочет выходить наружу. Он пытается закрыть эту огромную круглую дверь! Но тогда он будет вне досягаемости!

Эта мысль вывела инорга на стадию разбушевавшегося зверства. Хватит! Хватит ждать! Вперед! Пока этот не захлопнул люк!

Не додумав до конца мысль и ее последствия, инорг молниеносно выбросил хватательные конечности, в стремительной попытке поймать человека.

Но что это? Где же человеческая рука? Почему ее не видно? Инорг сдвинулся вправо, всего-то на пару дюймов. Хотелось посмотреть, что же там делает вкусный и ароматный противник.

Противника он действительно увидел, точнее, черное, бездонное отверстия оружия, которое более крупный землянин хладнокровно навел на него. В следующий миг житель верхнего мира нажал на устройство включения стрельбы и окружающее пространство померкло.

Навсегда.

Тело инопланетянина, похожее на тело плоского уродливого осьминога, в судорогах и конвульсиях отлипло от шершавой поверхности подводной лодки, стало медленно отдаляться, принимая в себя еще одну серию пуль. Пули вырывались из подводного автомата боевого пловца и реактивными снарядами вонзались в незащищенный наростами белоснежный живот омерзительного существа. После каждого выстрела к чудовищу протягивались вспененные дорожки.

Шин стрелял хорошо, а с такого малого расстояния вообще никак не мог промазать по практически неподвижной и громоздкой, к тому же утратившей осторожность цели. Опускающийся на дно труп инорга окутало облачком фиолетовой крови. По телу существа пробежала колышущаяся цветная волна сменяющихся темно-красных оттенков. И тело затихло в вечном, сером покое.

Донный инорг умер.

По иронии судьбы морское течение подхватило неподвижное тело врага и отнесло в сторону кладки. Личинки внутри крайних икринок оживились – задергались и закружились. Детеныши иноргов почувствовали пищу. В какой-то роковой миг самый сильный и созревший головастик прорвал тугую оболочку капсулы и без промедления кинулся на труп. Впился в еще мягкую ткань и с упоением заработал не до конца сформировавшимися жвалами. За ним последовали другие. Через минуту более трех десятков маленьких монстров устроили кровожадный пир, поглощая ворвань своего бывшего папаши. Они не знали и не догадывались, что пожирают своего родителя. Им это было неважно. Они впервые наполняли свои еще недоразвитые пищевые камеры, торопясь обогнать своих собратьев-конкурентов. Они были голодны и лишены даже проблесков разума. Но они быстро вырастут, очень быстро!

Эти существа родились здесь, в этих водах земного океана и, по всей видимости, имели на него полное право. Такое же законное право, как и прочие его обитатели. Вот только люди, бывшие хозяева морских просторов, смириться с этим не могли.

«Получил, гад! – ликовал Шин, разглядывая, как облепленное головастиками, похожее на кишащий ком тело инорга плавно пошло на дно. – Получил! Но что это?»

Воодушевленный победой, дайвер разглядел в толще воды приближающийся хаотично вращающийся клубок непонятных тел! Стремительные и мерзкие, они приближались. И они явно заметили погибшего собрата. Их много! Как же их много! Они уже рядом! Они плывут сюда! Выпустили вперед свои боевые когтистые конечности. Шин в страхе заработал ластами, одновременно задвинул автомат за спину, ухватился обеими руками за поперечную блестящую тягу люка. Если он сейчас же не закроет люк, им конец!

Дернул сильно и с оттягом. Неожиданно крышка сдвинулась и, сравнявшись с внешним корпусом подлодки, захлопнулась!

«А вот теперь, пожалуй, если мы не сможем попасть в отсеки корабля, у нас с Федькой начнутся настоящие неприятности!»

В задумчивости Шин вернулся к своему встревоженному напарнику. Рыжик со своей позиции видел, что его товарищ ведет бой, но ничем не мог ему помочь. Кивком подбородка вверх он как бы спрашивал: «Ну, как там дела? В кого стрелял? Чем все закончилось?»

Шин посмотрел на свои трясущиеся кисти рук. В создавшихся условиях он не мог рассказать обо всех нахлынувших чувствах и пережитых страхах. Затем неуверенно показал большой палец правой руки и недвусмысленно провел им поперек горла. Мол, все нормально – противник мертв. Это успокоило немного струхнувшего молодого дайвера.

Шин волновался, дышал часто и никак не мог успокоиться. Даже несколько увеличил подачу дыхательной смеси – иначе от дефицита кислорода на человека может обрушиться красная пелена.

Но время! Время уходит!

Друзья с надеждой и толикой недоверия на благоприятный исход повернулись к панели управления шлюзовой камерой.

Федьку от нетерпения так и подмывало нажимать на все кнопки подряд. Шин погрозил ему кулаком и отодвинул в сторону, жестами указал, куда светить фонарем. Свой фонарик он отключил, решив поберечь аккумуляторы. В создавшихся условиях освещения от одного фонарика вполне достаточно.

Шин смотрел на экран, где по-прежнему мерцал предыдущий транспарант. Дайвер быстро пошарил взором и обнаружил некрупную кнопку «RESET». Плавно нажав на сенсорный выключатель, молодой человек убедился, что предупреждающий сигнал исчез с экрана шлюзовой консоли. Затем с трепетным волнением в сердце Шин нажал на большую синюю кнопку с надписью: «TO PUMP OFF WATER».

Сначала ничего не произошло, но уже через один томительный, бесконечный миг молодые пловцы ощутили, что где-то сбоку проявилась все нарастающая вибрация. Там за стенкой шлюза натужно заработал насос откачки воды. Вроде бы все получилось! Лишь бы электроэнергии хватило.

Гудеть-то загудело. Это хорошо, конечно, только вот ничего не происходит.

По спинам тек липкий пот – от нервного напряжения. Парни тревожно переглянулись. Видимо, Федька что-то разглядел в глазах Шина, потому что задергался и принялся оглядываться. Его поведение граничило с паникой. Шин схватил его, встряхнул, прижал к себе. В расширенных зрачках Рыжика тлело безумие ужаса. Страх замкнутого пространства, заполненного водой и темнотой, доводил его до полного исступления.

В ту самую секунду, когда Федька в порыве накатившего отчаянья вознамерился рвануться вверх и попытаться открыть люк или, в конце концов, сорвать с себя маску, или вырвать дыхательную трубку или загубник, закричать, умереть, именно в этот самый миг под решеткой пола появилось течение.

Оба пловца очень остро почувствовали это. Вода уходила! Значит, все-таки заработали помпы-насосы!

Через клапан в стене за спинами дайверов начал поступать воздух. Парни не верили своим глазам – уровень воды сокращался и уже достиг груди.

Шин вытащил загубник и перекрыл подачу воздуха. Сделав осторожный вздох – прислушался к своим ощущениям. Вроде бы воздух как воздух – дышать можно.

– Снимай дыхательную систему, – скомандовал он напарнику. – Видишь, я свободно дышу?

Федька отшатнулся и отрицательно покачал головой – он не мог справиться с пережитым стрессом.

– Снимай, говорю, – закричал Шин. – Побереги смесь. Ты меня слышишь или тебе по морде съездить, чтобы ты в себя пришел? Нельзя нам наверх – там инорги. Много! Нам теперь только вперед – назад ходу нет.

Федька вытащил загубник и нервозно ответил:

– А вдруг двери внутрь не откроются?

Шин бросил полный тревоги взгляд на пульсирующую надпись на панели управления шлюзом «PROCESSING MOVE».

– Вода уходит – это главное! – быстро ответил он и повторил. – Возле люка инорги. Я видел. Обратной дороги нет.

– Может быть, пробьемся?

– Нет. Они похожи на тех, которые прошли над нами ровными рядами. Нам нужно проникнуть в отсеки.

Теперь Федька молчал. Говорить было не о чем. Уровень воды достиг пояса, затем коленей и продолжал снижаться. Теперь оставалось одно – молиться.

– А вдруг за дверью нас ждут, – забеспокоился Рыжик.

– Займись делом – приготовь к бою ПСС, – быстро откликнулся Шин. – Поприветствуем «встречающих», если такие найдутся.

Тем временем морская вода с шипением и бульканьем ушла – просочилась сквозь технологические отверстия пола.

Шин дождался появления транспаранта «PROCESSING COMPLETED» и с трепетом нажал на крупную зеленую кнопку «OPEN THE DOORS».

Федька не сводил взгляда с напарника, потом спохватился, выхватил пистолет, бегло осмотрел – проверил, дунул на темные капли влаги.

Шум воды исчез, но дверь не открывалась. Мгновение сменялось мгновением – запертые в ловушке люди, затаив дыхание, ждали своей дальнейшей судьбы.

– Или пан, или пропал, – как-то отрешенно изрек Шин и ударил кулаком по створу двери.

Несильно ударил, скорее, устало и обреченно. Казалось бы, все уже получилось, вода ушла, поступил воздух и дверь вот-вот откроется. Но этого почему-то не произошло.

Попавшие в смертельную западню молодые дайверы почувствовали разочарование и обиду. Как же все-таки несправедлива жизнь! Шин растерянно поймал мутный взгляд Федьки. Переглянулись-то всего на секунду, но без ливших слов поняли друг друга. Раз в отсеки подводной лодки попасть не удается, то теперь придется открывать внешний люк. А там – открытое море и контрольное время для возвращения на борт катера Ксении уже прошло. Если «Акула» не дождется двоих пловцов, то каким же образом тогда им добраться до безопасного берега? Шансы благоприятного исхода в этом случае такие мизерные, что даже не принимались дайверами в расчет. Без поддержки навигатора даже опытному ныряльщику каюк в открытом море, кишащем смертельно опасными для человека организмами.

Федька пронзительно закричал и ударил ногой по бронированному стеклу выпуклой двери. Он пинал и кричал, пинал и кричал. Исступленно и сильно. Шин не вмешивался. Просто стоял и молчал.

Еле слышный щелчок, мимолетный звук обрушился на напарников, как громыхающая снежная лавина. От неожиданности нога Рыжика замерла на замахе – фонарик выпал из левой руки и покатился по перфорированной площадке пола. Луч фонаря хаотично метался, изредка отражаясь от стеклянной поверхности двери.

– Ты слышал? – пересохшим вдруг ртом прошептал он. – Что-то щелкнуло! Ты слышал?

Шин не ответил, он с замиранием сердца смотрел, как дверь беззвучно отошла назад и потом со скрипом отъехала в сторону.

Путь открыт! Там, дальше – внутренние отсеки подводного исполина.

Федька не стал медлить – быстро проскользнул в отсек подводной лодки. Задерживаться в тесноте шлюзовой камеры не хотелось. Проскользнул и замер. Водил четырьмя стволами своего диковинного пистолета из стороны в сторону, ожидая, когда напарник выйдет и встанет рядом.

Поражало и настораживало то, что аварийное освещение работало. Все пространство отсека подсвечивалось красным светом. Несколько сохранившихся тусклых светильников продолжали функционировать. По мнению Шина, это просто невозможно, но ведь работали!

Воздух в отсеке оказался сухим и противным на вкус – затхлым, что ли. Но уже через пару минут друзья перестали замечать непонятный привкус. Федька сделал два шага влево, пропуская своего товарища. Шин изготовился к стрельбе из автомата. Ласты можно снять чуть позже – сначала необходимо оценить обстановку. Внимательно осмотрел правую от шлюзовой камеры сторону коридора. Первое, что увидел – приоткрытые переборочные двери, судя по всему, в первый отсек. Затем – трап на нижние палубы, какой-то разбросанный хлам, несколько перевернутых металлических ящиков непонятного назначения.

Со стороны Рыжика взору открывался длинный коридор, подсвеченный одной из мерно горящих ламп аварийного освещения. Дальше виднелись внушительного размера зеленые тумбы – шахты для баллистических ядерных ракет. Еще при жизни человеческого экипажа в промежутках свободного пространства между ракетными стаканами ночевали свободные от вахт моряки-подводники.

– Пол белый! – изумленно прошептал Федька. – И я б хотел такой пол.

– Тихо ты! – напряженно ответил Шин. – Там дальше что-то шевелится. Или показалось?

В глубине колоннады пусковых установок, в самом конце узкого прохода играли тени. Под последней лампой аварийного освещения уставший взор улавливал подозрительное движение. Оно было неявным и размытым, поэтому друзья молча стояли и всматривались вдаль отсека. Там, на грани восприятия, что-то происходило, но сходить туда и проверить, что там к чему, ой, как не хотелось! Но что-то же давало вздрагивающую ломаную тень! Шин дотронулся до плеча напарника, на вопросительный взгляд ответил жестом – указательным пальцем ткнул сначала в ласты, затем в грузовой пояс, затем прошептал:

– Снимаем, оставим здесь. Легче будет передвигаться.

Из открытой камеры шлюза донесся металлический удар, переросший в мощную дробную серию. Грохот ошеломил людей. От неожиданности и страха напарники присели.

Кто-то или что-то билось снаружи. Оно лупило со всей мочи по закрытой крышке шлюза и грохот этот, отдавался протяжным гулким эхом в мертвом отсеке подводной лодки.

– Ясненько, – нервно прошипел Федька. – Ясненько. Ясненько.

– Обратного пути нет, – закусив губу, прокомментировал Шин. – Пока нет. Ты понимаешь, что происходит? Ксения нас не дождется.

Шин бросил взгляд на светящуюся консоль наручного компьютера и продолжил:

– Через пятнадцать минут мы должны быть на поверхности, а мы еще даже не приступили к подъему! Плюс время на декомпрессию, что получилось?

– Мы в заднице. Вот что получилось, – отрешенно отозвался Федька. – Боже! Мы с тобой в западне!

– Ладно, не истери! – Шин деловито снял ласты, положил их на белоснежный пол. Немного повозившись с поясом плавучести, снял и его. – Мы еще живы. В отсеках есть воздух, и я не чувствую, что дышать становится труднее. Пока нам ничего не угрожает, при этом у нас есть запас дыхательной смеси для подъема на поверхность. Прорвемся, братишка!

Федька неуклюже сдернул свои ласты, заметив дрожь в руках, небрежно отбросил их в сторону, туда же отправил и пояс. Он молчал и сжимал губы – посмотрел на пистолет. Вес оружия не добавил уверенности. Рыжик хотел что-то сказать, поперхнулся, прочистил горло и хрипло выдал:

– Командуй! А то я от всего этого ужаса в туалет захотел. Давай займемся делом.

Глава 15

Ориентир «три березы», двенадцать лет после Пришествия

Капитан Кузьмин нервничал. Его группа растянулась по всей, такой трудной болотной тропе. Сам он с сержантом Белым дошел до охотничьей лодки «казанки». Исследовав ее, десантники обнаружили термос с горячим чаем, пирожки и бутерброды в завязанном рюкзаке, а главное, ружье и патроны. Здесь охотники оставили лишний груз.

Кузьмин, держа в руках автомат, поднял клапана у подшлемной шапочки, чтобы слышать каждый звук. Он крутил головой и прислушивался. Сержант Белый смотрел в другую сторону и так же, как командир, пытался уловить посторонний звук.

Но древний водоем встретил десантников тишиной унылого болота, лишь свист пролетающего табунка весеннего жизнерадостного чирка разбавил окружающее безмолвие. Эти скоростные, еще не пуганные в этом сезоне утки, хаотично заваливаясь с крыла на крыло, пронеслись над головами людей и скрылись в протоках. Возможно, сели на воду. Кузьмин проводил их взглядом и взял радиостанцию:

– «Геолог-один», «Геолог-один», я «Узор-одиннадцать», прием!

– На приеме, «Геолог-один», – возник возбужденный голос полковника Носова. – Как обстановка?

– «Геолог-один», вдвоем с «двенадцатым» вышли к лодке. Остальные на тропе. В лодке обнаружили оружие и вещи охотников. Противника не видим.

– Дайте команду всем «Узорам» оставаться на своих местах. Можете воспользоваться лодкой?

– Да.

– Выгрузите вещи охотников и продолжайте движение. Ориентир «три березы». Как понял? Прием.

– Вас понял. Выполняем.

– До связи.

Быстро разгрузили лодку – все найденное имущество сложили на сухой заломленный камыш. Кузьмин посмотрел по сторонам и обнаружил одно единственное весло и длинный шест-тычку. Как ни шарили по тростнику – не нашли второе!

Кузьмин вопросительно посмотрел на сержанта Белого, тот кивнул и прошептал:

– Я умею, командир. Садись вперед.

Капитан расположился на передней скамье, где несколько суток назад радовался утренней зорьке Кирилл Панкратов, и взмахнул ладонью.

Высокий и рукастый Костя Белый зашагнул в лодку и плавно, но с натягом оттолкнулся от края лабзы. Лодка качнулась и пошла через небольшой плес к протоке, куда минуту назад улетели квартировать весенние утки.

Инорг страдал. Как ни странно, четыре ужасных ранения не только привели его психику в норму, но и напомнили – зачем он здесь и чем рискует. В неудержимом гневе своем и томительной жажде отмщения он совсем забыл, что там, в темной воде этой неглубокой (по сравнению с любимым океаном) лужи, его ждут два беспомощных организма. А точнее: один беспомощный и один безвольный.

В тот момент, на той страшной площадке, где его держали на цепи, он услышал и ощутил, сколько появилось новых врагов! Инорг чуть не задохнулся от ужаса. Но теперь он был свободен, хоть и ограничен в движениях. Он немедленно принял единственное правильное решение – спасаться, спасаться изо всех сил. Если бы не ранения, он поскакал бы, как животное, на четырех лапах, но он не мог себе этого позволить. Боль не утихала и противная цепь не давала широко шагнуть. Пришлось очень быстро семенить по разбитой людьми тропе и прыгать. Единственным глазом инорг осматривался по сторонам в поисках подходящего водяного зеркала. Он решил рискнуть и продвинуться чуть дальше к черным кочкам. Там вода хоть и была омерзительно грязная, но зато появилась небольшая глубина.

Судьба подарила стреноженному беглецу две минуты форы, и он воспользовался ими на славу. Продвинувшись по тропе на тридцать – тридцать пять метров, он разглядел и слева, и справа от тропки небольшие участки свободной от камыша воды. Здесь появились первые нехоженые развилки и глубина, позволяющая скрыться. Ему даже не пришлось прыгать, чтобы не оставить след в стене камыша – он просто погрузился в темную воду и поплыл, жестко цепляясь здоровой правой конечностью за подводные корни, с силой отталкиваясь от них и так проходя сразу два-три метра. Иногда он задевал за подводные препятствия открытой свежей раной в боку или местом отсечения пальца на левой руке. В эти моменты он практически слеп и глох от боли, но продолжал движение. После каждого толчка он останавливался и прислушивался к вибрациям, которые без сомнения проявились бы, случись за ним погоня. Всем своим телом он ощущал малейшие изменения в окружающей среде. Холодная вода немного уняла боль в боку.

Оказавшись в более крупной водной линзе, он нащупал проход дальше – в более глубокие участки заболоченного лабиринта. Главное – он ушел в сторону от проторенного пути людей, теперь его будет очень трудно обнаружить.

Здесь его уже точно не найдут, решил пришелец и прекратил движения, с трусливым трепетом улавливая проявившуюся вибрацию бегущих по грязи преследователей. Он думал о своих ранениях и считал, что, добравшись до корабля, сможет себе помочь. Сам корабль спасет его! Уже отсюда он смог бы связаться с ним, но не решался, опасаясь все испортить. Те люди, которые появились здесь, были не простыми людьми – они были солдатами, профессионально обученными убийцами, и, без всякого сомнения, они были самыми опасными врагами. Таких, как он, эти существа успокоят быстро. И металлическое оружие, которое они носили, было страшнее, чем у его недавних тюремщиков.

Ах, как глупо погибли боевые рептилии, посетовал беглец, их помощи сейчас не хватало. Как пригодилась бы сейчас их мощь! Но они недооценили противника, за что и расплатились жутким образом.

Вот и бледный, серьезно покалеченный инорг на своей шкуре приобрел трудный опыт общения с этими созданиями верхнего мира. Теперь он знал, как опасны люди. Особенно на суше. Это в воде они медлительны и неуклюжи, однако и там жители верхнего мира опасны. Поэтому пришелец решил держать людей в сфере своего внимания.

Он передвигался параллельным курсом и часто останавливался. Вибрации, которые производили восемь солдат, были ощутимы и прекрасно вырисовывали общую картину действий и расположения преследователей.

Израненному иноргу было трудно передвигаться, но вязкая слизь, которую он специально выделил из наружной железы на плече, отлично перекрыла тонкой пленкой все опасные ранения. Свинцовая дробь оставалась внутри тканей организма и зрительный орган уже не восстановить никогда. Это бесило, но инорг держал себя в руках. Он жаждал попасть на корабль и выпустить морфа – пускай сам развивается и кормится. Продолжительный голод и холод забортной воды вряд ли помогут морфу быстро войти в биологический режим сброса личинок и головастиков. Но и в этом случае цель будет достигнута. Тем более что совсем скоро начнется теплый сезон для этих широт на этой странной планете.

Морф выживет!

У него очень мощная приспособляемость к новым, иногда враждебным условиям. При наличии в воде планктона или подобных мелких организмов он насытится. Медленно, конечно, но голод ему уже не будет угрожать. И тогда…

Тогда он постепенно завоюет этот относительно небольшой водоем.

Инорг преодолел еще сотню метров затхлой болотной воды. Ему было противно прогонять местную грязь через свои жабры, но другой альтернативы не существовало. Спасали активные реснички, которые время от времени счищали накопившиеся отложения на нежной сетчатке фильтрующего органа.

После того, как ему удалось покрыть все открытые раны защитным слоем собственной слизи, инорг почувствовал некоторое облегчение, прилив сил и жажду действовать. Он в очередной раз замер возле илистого дна и прислушался. Шестеро преследователей остались далеко позади на охотничьей тропе, но двое… Двое опасных. Инорг ощущал, что двое этих прямоходящих на несколько порядков опасней тех трех, которым удалось пленить его по его же собственной глупости и опрометчивости.

Безусловно, преследующие его существа – воины. И скорее всего, обладают более совершенным и мощным вооружением. А ведь они его чуть не достали, прошли по старой конструкции из сгнивших досок практически в паре метров от него. Эти двое даже обогнали его, хотя пришелец чувствовал себя в родной стихии, как рыба в воде.

И вдруг застывшему возле самого дна бледному иноргу подвернулась живая рыба – такой люди кормили его, когда он находился в плену. Плохо ориентируясь в мутной воде, большая жирная рыбина неосторожно подплыла прямо к морде пришельца. Инорг не вытерпел и схватил ее здоровой конечностью, но рыба оказалась очень скользкой, так же, как он, покрытой обильной слизью. Она ударила хвостом и, произведя серию неожиданно сильных телодвижений, выскользнула из захвата, рванула прочь и выпрыгнула из воды, подняв брызги и шумно плеснув.

Молниеносная реакция врагов не заставила себя ждать, один из находящихся в лодке людей немедленно открыл огонь из быстро стреляющего оружия.

Тра-та-та-та-та-та-та-та-та!

Грохочущий звук неприятно удивил инопланетянина. Одновременно с этим громыханием в опасной близости принялись возникать множество вспененных бурлящих линий. Заостренные металлические цилиндрики с легкостью пробивали метровую толщу воды и уже на излете впивались в вязкое дно водоема. Инопланетянину повезло – все пронзающие воду тонкие бурлящие, похожие на длинные иглы выстрелы прошли мимо.

Он плавно сдвинулся в противоположном направлении, подальше от этих смертельных бурунов. Пришелец продолжил движение и с ликованием обнаружил выход в большой чистый слой открытой воды.

Он вырвался! Он смог!

Пришелец с наслаждением ощутил приток кислорода. Теперь он вышел на просторы и нет необходимости дышать затхлым болотным бульоном, отдаленно напоминающим настоящую воду.

Наслаждаясь большой водой, инорг быстро заскользил дальше – туда, где его нетерпеливо ждали морф и, конечно, родной корабль. Раны не позволяли изящно скользить в глубине, но физических кондиций организма хватало для быстрого движения под водой.

В какой-то момент инорг уловил новый непонятный звук. Вибрацииэтого слабого всплеска он вполне отчетливо ощутил, но не придал ему особого значения.

Страшный гидроудар и ошеломляющая акустическая волна достигли его почти одновременно. Белый, десятиметровый столб воды мгновенно поднялся над вязкой тишиной озера и с шумом устремился вниз, опадая грязным дождем на потревоженную водную гладь.

На мгновение инорг ослеп и оглох от боли. Через этот медленный и такой тягучий и болезненный миг он понял, что всплывает вверх животом. Еще пару секунд и он будет плавно колыхаться на поверхности озера. Беззащитный и беспомощный.

Спохватившись, инопланетянин перевернулся в нормальное положение, опустился на дно, пришел в себя и силой рванулся подальше от этого опасного места.

Шутки кончились! Его чуть не убили! Если бы он замешкался или вообще остался там, где проклятая рыба обозначила его местоположение, он сейчас неминуемо бы погиб.

На корабль! На корабль! Пульсировала в мозгу единственная мысль.

Превозмогая боль, инорг сдвинулся и подобно сказочным русалкам, колыхаясь и выгибаясь всем телом, поплыл, наращивая скорость. Здесь, на глубине, он уже не опасался, что его заметят люди.

Специальным горловым органом он подал короткий сигнал своему кораблю, что жив и возвращается. Ответный доброжелательный отклик обрадовал и восхитил.

Боевой корабль с нетерпением его ждал.

– Геолог-один! Геолог-один! Я – Узор-одиннадцать. Обнаружили противника. Открыли огонь на поражение. Применили гранату. Считаю, что противник ушел на открытую воду. Есть вероятность ранения противника.

– Узор-одиннадцать, я Геолог-один. Вас принял. Эх! Твою-то маму! Слушай приказ. Одиннадцатый и двенадцатый, продолжайте движение. Задача: наблюдение, разведка и видеосъемка плеса «Лебединое». Цель: зафиксировать активность инопланетян. Вероятные противники: амфибии, крупные органические образования, продолговатый летающий объект размером от пятнадцати до двадцати метров в длину. Предположительная дистанция от ориентира «три березы» до корабля противника – двадцать-двадцать пять метров. Остальным Узорам вернуться на базу.

Капитан Кузьмин присвистнул, со значением переглянулся с сержантом Белым и ответил:

– Я – Узор-одиннадцать. Вас понял.

– Узор-одиннадцать. Срочно занять позицию в северном направлении от ориентира «три березы». Дистанция: не менее пятисот метров. Будет работать вертушка. У вас есть пятнадцать минут.

Теперь настала очередь присвистнуть сержанту Белому.

– Как поняли? Прием.

– Я – Узор-одиннадцать. Выполняем.

Капитан Кузьмин махнул рукой в сторону левой протоки и схватил единственное весло.

– Пошли, пошли, Леха! Времени в обрез.

Сержант налег на шест и протолкнул лодку сразу на шесть метров.

– Успеем, командир, успеем.

Полковник Носков, пригнувшись, подбежал к вертолету. Лопасти с шумом разрезали влажный воздух над головой.

– Выгружайтесь на хрен! – прокричал полковник десантникам, уже загрузившимся в нутро военно-транспортного Ми-35.

Носков драл глотку, пытаясь перекричать шум винтов.

До командира группы дошла суть приказа. Полковник ловил на себе удивленные взгляды, но через пару минут десантники полностью выгрузились на прошлогоднюю пожухлую траву и потянулись в сторону от ревущего вертолета.

Полковник запрыгнул внутрь десантного отсека, быстро нацепил на себя наушники внутренней связи и возбужденно скомандовал командиру вертолета:

– Поднимаемся. Взлетаем! Давайте, мужики, давайте! Приготовиться к удару НУРами.

– Понял, – раздался в наушниках спокойный голос пилота. Он уже ничему не удивлялся. – Взлетаем.

Рев вертолета усилился и шасси, спружинив, оторвались от решеток полевой вертолетной площадки. Плавно накренившись вперед, борт начал разгон с одновременным набором высоты. Пилот не совершал дополнительных маневров, чтобы не мешать стремительному разгону. Пройдя над чернеющим смешанным леском, пилот довернул летающую бронемашину в сторону блеснувшего в подступающих сумерках озера. Вертолет пронесся над заросшим мелкой березкой полем, над огромной, колышущейся стеной камыша, в которой полковник Носков рассмотрел тонкую полоску охотничьей тропы. Она, как неровная черная ломаная трещина в светло-коричневом каравае, отчетливо выделялась на общем фоне сухостойного тростника. Мелькнула внизу старинная гать из полностью сгнивших бревен и досок, пронесся под брюхом четко выраженный плавучий остров с тремя березами. С этой высоты, как при ускоренной съемке, сказочная громада Больших Донков раскрылась внимательному взору летчиков. За эти восемь – десять минут полковник не переставал переговариваться с командиром воздушного корабля, обозначая место предполагаемой цели на местности. Пилот задал пару-тройку уточняющих вопросов, в какой-то момент накренил вертолет, высматривая ориентиры. Дважды прошел над местом боевого бомбометания. Оператор вооружения доложил, что готов открыть огонь в любую секунду. Командир подтвердил полковнику Носову понимание ситуации и возможного местоположения врага и спросил:

– Товарищ полковник! Где ваши люди? Мы готовы работать.

Носков немедленно запросил по радио своих десантников об их позиции. Капитан Кузьмин без заминки доложил:

– Я – Узор-одиннадцать. Заняли позицию севернее, на безопасном удалении от плавающего острова. Вас видим и все фиксируем. Активности противника не замечено.

Ми-35 прошел над лодкой разведчиков и ушел на разворот.

– Они на месте! – крикнул полковник в микрофон гарнитуры и, мелко перекрестившись, скомандовал: – По готовности начинайте. По месту возможного сосредоточения противника огонь!

– Команда «огонь! Выполняю, – отозвался летчик и вывел свой летающий истребитель танков на истинный курс. Стабилизировал линейную траекторию и пошел «стрелкой» на боевой заход. Еще раз выровняв вертолет для удара, удерживая ориентир «три березы» в перекрестье пассивного прицела и добрав пару градусов левее, будничным и даже несколько отстраненным голосом скомандовал оператору:

– Саша, огонь.

– Есть, командир, – отозвалось в наушниках.

И сразу полковник Носков услышал ни с чем не сравнимый, раскатистый и в то же время дробный рокот выпускаемых ракет.

Инорг внезапно ослабел. Он почувствовал, что еще немного и потеряет контроль над своим организмом, а возможно, и над рассудком. Это означало одно – смерть. Хотя была еще одна альтернатива – новое пленение и теперь, без всякого сомнения, навсегда! Страшное и неприятное понятие!

Он сбавил скорость и, несмотря на свежую воду и приток кислорода, ощутил, что он на пределе, на самом краю беспамятства. Собрав волю в кулак и выйдя из очередной протоки ненавистного водоема, он подал кораблю новый сигнал – сигнал о помощи с тонким нюансом предостережения. Корабль вновь откликнулся и пришел в движение. На девятиметровой глубине, без всплеска и всполоха корабль сдвинулся со своего места на дне навстречу к своему пилоту. Их разделяло всего две длины вытянутого тела корабля, когда над ними пролетел дребезжащий летающий механизм людей.

Пришелец из последних сил рванулся навстречу к своему, такому родному и понятливому существу – живому и разумному организму, его кораблю. Вот он! Только протянуть руку и ты в безопасности!

Корабль пришельцев радовался, как человеческое домашнее животное. Если бы у него был собачий хвост и длинный язык, он бы лупил тем хвостом себе по бокам и вывалил бы длинный и влажный язык из открытой пасти. Но у корабля не было таких «инструментов». Он постоянно передавал своему пилоту и обладателю возбужденные сигналы радости. Он пытался поддержать его и потерпеть еще несколько трудных мгновений. Ведь он рядом! Он здесь! Он готов его спасти, готов убить ради него всех без исключения чужаков.

Инорг коснулся здоровой рукой поверхности корабля, но на этом еще не закончились его злоключения. Необходимо было попасть внутрь.

Корабль почувствовал прикосновение своего хозяина, немного довернулся, проскользнул дальше и раскрыл долгожданный зев, заменяющий ему шлюз.

Пришелец почти безвольно вплыл в манящее, подсвеченное слабым химическим светом пространство и, на миг потеряв сознание, обмяк. Корабль немедленно захлопнул створки, развернул свое огромное тело к центру водоема и развил небольшую скорость.

Подобно подводной лодке, длинное тело корабля, надвигаясь темным пятном в толще воды, нагоняло страху на местных карасей, щук и ондатр. Удаляясь от острова, корабль стремился найти еще более глубокое место, пока пилот приходил в себя.

Инорг очнулся.

Посмотрев по сторонам, он пробрался в орган управления кораблем, откинулся на широком, похожем на язык сегменте, который немедленно принял форму тела пилота. Органы внутренней секреции отфильтровали забортную воду и теперь распыляли ее внутри отсека для облегчения дыхания хозяина. Подобно земным пиявкам, щупальца-липучки облепили все тело пилота, но они, заняв важнейшие точки организма инорга, не высасывали кровь. Большая присоска поглотила голову пилота, подобно шлему с прикрепленным к нему шлангом.

В этот момент все чувства, которыми обладал живой корабль, обрушились на пилота. Он как будто бы внезапно прозрел, получил сверхмощный слух, осязание, объемное восприятие всего происходящего в радиусе нескольких километров, а также приобрел биологические возможности, которыми сам не обладал. Он сразу впрыснул себе в кровь многоступенчатый лекарственный коктейль и принял привычное питание – калорийную и питательную кашицу. Другими щупальцами он обрабатывал свои раны, покрывая всю поверхность своего тела сантиметровым слоем лечебной субстанции.

Пилот ожил.

За тем привычно проверил состояние корабля и все наиглавнейшие биологические процессы и принципы метаболизма. Все было в норме, за исключением состояния морфа. Этот огромный внутренний орган размножения корабля выл и стенал от голода. Морф испытывал не просто голод, он страдал, испытывая мучительную потребность – жрать!

Инорг, не задумываясь, дал команду на сброс морфа на мягкую илистую постель придонной поверхности озера. Выполняя команду, корабль принялся отсоединять от своего тела сегменты и сигнатуры, соединяющие его с массивным организмом морфа, одновременно готовясь приоткрыть створ сброса прожорливого и подрагивающего существа.

Глава 16

Судьба навигатора, двадцать пять лет после Пришествия

Ксения молча психовала. Ясно, что там, в глубине, что-то произошло. Хорошо хоть, мичман Баев уснул в ее каюте или, может быть, от полученных ран провалился в забытье. Врача на борту не было, поэтому оценить с полной уверенностью его состояние она не могла. Первую помощь оказали, а большего они с девчонками уже не могли бы сделать. Всем понятно, что его необходимо срочно переправить на берег, в Полой, к дяде Семену, но и бросить ребят, ушедших на глубину, она не могла. Там был Шин – единственный парень в этом Мире, который привлек ее девичье внимание.

Оранжевый томбуй, выпущенный дайверами, она нашла сразу. Управляя «Акулой», она нарезала и нарезала круги, то отдаляясь на десяток кабельтовых, то приближаясь к точке встречи с пловцами.

Но ребят не было!

Истекали последние резервные десять минут. Считается, что по истечении этого времени воздух в баллонах аквалангов должен закончиться. И Ксения молча дергалась и, не находя себе места, каждую секунду вскидывала глаза к таймеру обратного отсчета.

– Ну же! Где вы? – в отчаянии крикнула она.

Нельзя сказать, что такое случилось впервые. Два месяца назад она таким же образом потеряла группу из клана «Гайдуки». Что случилось тогда с четырьмя дайверами до сих пор неизвестно. Но и вариантов было немного. Встреча с иноргами-воинами не сулит ничего хорошего. Инопланетяне находятся в родной среде, они мобильны, не зависят от громоздких дыхательных систем и, безусловно, имеют преимущество. Люди на глубине заведомо находятся в уязвимом состоянии. Только осторожность, маскировка, решимость и толика удачи спасали отчаянных парней от неминуемой гибели. Удивительно, но из опасных и далеких рейдов возвращались многие, а бывало, что и с неплохим наваром. Дайверы приносили из моря чужеродные продукты – биологические диковины, которые очень ценились торговцами в опорных пунктах людей на береговой линии и на диких рынках на старых нефтяных платформах.

Но случалось, что дайверы бесследно пропадали. Пропадали без вести о своих горемычных судьбах и, как правило, навсегда.

Каждую такую неудачу навигатор Мурена сильно – от несправедливости и горя в комок сжималась душа. В дни трепетного уныния даже в море не выходила, даже по очень выгодным контрактам. Успокоиться не могла – от чувства вины, утраты и ненависти к инопланетным захватчикам.

Сейчас все было по-особенному. Не хотелось ей, чтобы сгинули рыжий Федька-недотепа и… Шин. Не хотелось и все тут! Не верилось в злой рок. Молодое сердце билось в груди девушки и требовало, чтобы вот сейчас, сию секунду, немедленно на поверхности неспокойного моря появились макушки долгожданных ныряльщиков.

– Ну, пожалуйста! – скрипя зубами, выдавила из себя Мурена, не зная сама, к кому в этот момент обращаясь – то ли к человеческим богам, то ли к морским, то ли к инопланетным. – Прошу вас!

Подкативший к горлу комок заставил опомниться, прийти в себя. Нельзя раскисать в открытом море. Ксения взяла в руки бинокль и посмотрела в ту сторону, куда показывала ей с бака Бестия. Девушка-матрос отчаянно жестикулировала и махала рукой в сторону горизонта. Нехорошие предчувствия оправдались: там, вдали, со стороны невидимой и далекой береговой линии, подобно цунами, на катер надвигался вспененный вал. Он был еще далеко и казался безобидной белой полоской, но в бинокль навигаторша рассмотрела, что данная волна наполнена мелькающими черными точками.

– Это же Полиморфные Поедатели – Морские Черти со свитой! – Ксения схватила, укрепленный над головой микрофон с тангентой и закричала в громкоговоритель корабельной трансляции: – Бестия! Срочно к пулемету! Уходим!

Матрос Маринка хоть и была совсем юной девчонкой, но нотки смертельной опасности в голосе своего капитана распознавать давно научилась. Молнией влетела в кресло стрелка, за секунду пристегнулась, одновременно напяливая на себя шлем с палубной гарнитурой и прозрачным щитком, защищающим глаза.

– Готова, – только и услышала в наушниках Мурена. Водометный катер встал на дыбы. Нос задрался до небес и с правым креном, постепенно выравниваясь на курс отхода, катер, мотор, двигатель?легкого кораблика взревел.

С набором хода Ксения отвлеклась на управление «Акулой», но уже через минуту обернулась и в разбитый иллюминатор бросила прощальный взгляд, наполненный простыми девичьими слезами, на одинокое оранжевое пятно стремительно удаляющегося и ныряющего на высокой волне буйка.

В этот полный фатализма момент в сердце Ксении заползла черная тоска. С потерей Шина и его напарника в душе девушки что-то оборвалось. Она горько заплакала… а в следующий миг уже рыдала, немного стесняясь саму себя. Она оплакивала молодых парней, всю эту мерзкую жизнь и свои рухнувшие надежды на будущее. И она молилась об одном – чтобы Бестия не обернулась и не увидела ее слабость.

Она уходила в открытое море, но путь к берегу перекрывал этот ненавистный набегающий вал инопланетной армии. И неминуемая смерть быстро приближалась. Мурена часто бывала в море и своим боевым рейдам не знала и счета, но такое масштабное преследование с ней случилось впервые. Ксения развила максимальную скорость, на какую только была способна стремительная «Акула», однако дистанция между беглецами и преследователями неумолимо сокращалась.

– Внимание! – навигаторша кричала в радиоэфир. – «Папа», «Папа», это «Рыбка»! Вызываю Полой! «Папа», это «Рыбка»! Вызываю берег.

После невыразимо длительной минуты сквозь шумы и помехи на пределе слышимости далекий равнодушный голос ответил:

– На приеме «Полой»! Это гавань. Принимаем вас на слабую единицу. Что у вас случилось? Прием.

Ксения не на шутку заволновалась.

– Полой, это Мурена! Меня преследуют несколько сотен, а может, и тысяч иноргов! Меня догоняют! Они идут волной или веером!

– Это гавань! – голос в эфире то пропадал, то появлялся. – Где вы находитесь?

Ксения в напряжении закусила губу и не ответила. Теперь она вела свой водометный катер практически по прямой линии. Смена курса не спасет от широкого фронта преследователей. Оставалось одно – бежать со всей имеющейся скоростью, на которую только способен маленький боевой корабль. «Акула» опасно подпрыгивала на высокой волне, окатывая брызгами Бестию, но сбавлять ход было нельзя.

– Такс! Это «Папа», – послышался хорошо различимый баритон полковника Пыпина. – Приказываю гавани заткнуться или я вас всех там из собственной шкуры вытряхну! «Рыбка» моя, быстро доложи обстановку!

В этот момент оглушительно заработал КПВТ – Бестия нашла следующую параллельным курсом, угрожающую катеру, стремительную цель и открыла огонь.

Сквозь грохот пулеметного боя, Ксения закричала в микрофон:

– «Папа», мы в двух милях от контрольной точки. Нас преследует широкая армия иноргов. Мы не можем уйти по дуге. Они оттесняют нас в открытое море и догоняют. Курс – точный норд.

– Принял, «Рыбка»! Продержитесь хотя бы полчаса! Помощь будет! Рядом воздушный патруль! – взволнованный голос дяди Семена значил многое. – Держись, дочка!

– «Папа», у нас есть двадцать минут!

– «Рыбка»! Значит – продержитесь двадцать! До связи.

– До связи! – крикнула Ксения и в сотый раз обернулась, чтобы оценить сокращающееся расстояние до противника. Она заметила округлившиеся от страха глаза Чукчи и автомат «Абакан» в ее руках. Девушка разместилась на корме и испуганно смотрела на свою капитаншу, но решимость дать вооруженный отпор понравилась Мурене. Поощрительно кивнув ей и подмигнув обоими глазами, Ксения вернулась к управлению кораблем.

Мельком бросив взгляд на бортовой хронограф, засекая время разговора с дядей Семеном и начиная в уме обратный отсчет, девушка внешне оставалась спокойной, но внутри бушевал нервный пожар, граничащий с паникой. Если инопланетяне не сбавят скорость преследования, то у нее и ее доблестного экипажа не будет шанса спастись. Ни единого шанса. Более того, не исключено, что и двадцати минут в запасе нет.

Время тянулось, а жуткие преследователи приближались.

Бестия попросила двигаться галсом, чтобы сектор обстрела ее крупнокалиберного пулемета захватывал догоняющих врагов. Чукча на юте не дремала, время от времени стреляла очередями из автомата.

Напряженно управляя «Акулой» и лихорадочно соображая, что же будет дальше, Ксения решила – в случае если «Папа» все-таки поможет уничтожить или хотя бы сдержать противника, она уйдет к бывшей газовой платформе. Эта платформа до Пришествия добывала углеводороды и находилась от форта Полой не далее чем в шестидесяти милях. Теперь эта стальная конструкция носила нелицеприятное прозвище «Лихоманка». На ней расположился уникальный порт пиратов-перекупщиков и торгашей. Люди злые и беспринципные, они знали цену этому опорному для всех темных личностей пункту. Огромная платформа-город обладала серьезной круговой обороной, за что и ценилась водоплавающей публикой – пиратами, контрабандистами, навигаторами, дайверами и жуликами всех мастей, от перекупщиков до убийц.

Но самое главное достоинство «Лихоманки» было не в этом. Когда-то и крейсера, и эсминцы тоже были неплохо вооружены, вот только где они сейчас? Правильно. Нигде нет. Повывели их иномирцы коварные, поизвели.

Так ведь и бывшая платформа «Лунская – Б» должна быть уязвима в открытом море. Оказалось, что нет.

Во-первых, колонны для поддержания верхних строений были смонтированы из высокопрочного железобетона, а во-вторых, рядом с платформой еще в прежние времена обнаружено естественное выделение метана сквозь грунтовые донные слои. Видимо, воду, обогащенную метаном, пришельцы не жаловали и близко к «Лихоманке» не приближались. В безветренную погоду запах газа отчетливо чувствовался на высоте верхних строений. Опасно, конечно, но жить можно.

Ксения выбрала маршрут к «Лихоманке» и понемногу поворачивала «Акулу», пытаясь лечь на правильный курс. Попасть в руки пиратов не самое лучшее приключение в жизни, но, по крайней мере, они точно начнут палить из всех видов оружия по такому большому скоплению инопланетян.

И еще. Да, пираты в своей подавляющей массе циничные подонки и продажные негодяи, однако с ними всегда можно было договориться или откупиться. С иноргами такой номер не пройдет. Они, как доисторические динозавры, готовы только терзать и жрать людей. Никаких переговоров.

Вновь заработал пулемет и теперь не замолкал. Бестия сосредоточенно работала и работала по приближающейся волне сотен блестящих стремительных тел. На юте стреляла Чукча. Время от времени она замолкала, чтобы сменить магазин и вновь начинала стрелять.

Ксения расширенными зрачками всматривалась в горизонт, пытаясь разглядеть воздушный патруль. Минута сменялась минутой, но помощи все не было. Навигаторша крикнула по корабельной трансляции:

– Внимание! Маневр влево!

И, заломив руль, перешла на новый галс. Бестия немедленно перевела ствол на новое направление и теперь била хлесткими очередями по левому траверзу.

Истекло двадцать минут. Стремительная и ужасная погоня продолжалась. Теперь, несмотря на рев двигателя и оглушающую канонаду, добавился беспрерывный гул и щелчки инопланетных организмов.

Враги приблизились на дистанцию менее одного кабельтова, и экипаж «Акулы» занервничал по-настоящему. Времени не осталось. Еще пять минут и наступит неминуемый финал.

В этот миг пулемёт Бестии замолчал. Взгляды девушек встретились. Ксения уловила в глазах Маринки безысходную тоску. Не страх, нет! Просто девушка поняла, что их ждет. Смерть! Вот она! Уже близко! В глазах появился влажный блеск, но решимость сражаться до конца у этого маленького человечка не иссякла. Она повернула голову к прицелу, и КПВТ вновь заработал. Весомо и оглушительно.

Ксения вглядывалась в наступающую волну противника и отлично видела, как шестидесятиграммовые бронебойно-зажигательные пули разрывают вдребезги и пополам врагов. На миг в плотном строю мерзких тел появлялись пробелы и дыры, но через секунду их место занимали другие. И преследование, не сбавляя скорости, продолжалось – сокращая и сокращая дистанцию до беглецов.

И вдруг…

– «Рыбка»! «Рыбка»! Это «Папа»! Ты меня слышишь?

Далекий голос полковника Пыпина срывался и пропадал в помехах и завываниях радиоэфира.

– «Рыбка», ты меня слышишь? Патруль вас уже видит. Держитесь.

Ксения резко повернула голову и увидела на востоке три долгожданных точки. Три российских супервертолета расходились веером на низкой высоте.

– «Папа», «Папа»! Это «Рыбка»! – срывающимся голосом закричала в микрофон тангенты Ксения. – Инорги уже рядом!

– «Рыбка», это борт полсотни два. Приготовьтесь, мы начинаем работать.

Отчетливый голос без помех и искажений, раздавшийся в наушниках, заставил вздрогнуть. Уверенный и спокойный тон пилота удивил девушку.

– Ребята, – с надрывом крикнула Ксения. – Это «Рыбка». Начинайте! Начинайте! Мы готовы!

Вертолетное звено пронеслось над маленьким корабликом, обдав тугой воздушной струей и оглушающим рокотом.

– Девчонки! Срочно в трюм! – скомандовала Ксения. – Сейчас светопреставление начнется!

Чукча вопросительно обернулась, дуя на непослушный локон, все время спадающий на глаз, и отрицательно покачала головой. Между тем Бестия выскользнула из кресла оператора КПВТ и вбежала в рубку управления, плюхнулась во второе кресло и торжественным тоном провозгласила:

– С тобой буду. Я должна это видеть! Пусть ствол остынет малость.

Навигаторша недовольно сверкнула глазами и скомандовала Чукче:

– Тамарка, бегом в мою каюту! Проверь мичмана Баева! Может быть, он уже очнулся. Воды ему дай!

Чукча-Тамарка недовольно помахала головой и не сдвинулась с места.

– Я кому сказала? Иноргова мама! – сердилась Ксения. – Уволю на берег! Бегом вниз!

Матрос Тамарка подчинилась, зыркнула синяком под глазом, но ушла с видом гордой и непобежденной королевы. Навигаторша еле заметно улыбнулась, чуть скривив губы. Повернувшись к Бестии, скомандовала:

– Тогда держи штурвал!

После чего приникла к биноклю, жадно всматриваясь в линию догоняющих монстров.

Честно говоря, вся это надводное нашествие инопланетян удивляло и раздражало Ксению. Очень уж часто поведение иноргов не укладывалось в стереотипы логики и рамки здравого смысла. Почему они не боятся вертолетов? Прут волной цунами и все тут! Ясно же, что им сейчас будет смертельно больно. А они роковым образом игнорируют этот факт. Это большая ошибка! Нельзя игнорировать пару ударных Ка-52 и один многоцелевой Ми-35.

Нельзя!

На шахматной доске появились сразу три белых ферзя, а противник, позевывая, отмахнулся, не придал особого значения этому новому решающему обстоятельству.

– Вот это да! – только и успела произнести Ксения, когда началось уникальное действо.

Ведущий Ка-52 красиво вышел на позицию и открыл «аккуратный» огонь из подвижной пушечной установки. Первая сотня тридцатимиллиметровых снарядов очень отчетливо для наблюдающей Ксении проредила загибающийся к флангам строй иноргов.

Им бы нырнуть, уйти на глубину, но нет – они настойчиво продолжали преследование в хаосе разрывов, хотя и несколько замедлив свою скорость. Такое поведение было необъяснимо.

Борт прошел над местом поражения и пошел вправо с набором высоты, освобождая место для работы ведомым. Второй Ка-52 в точности повторил маневр и, выпустив длинную очередь артиллерийских снарядов, ушел за ведущим.

Эта вторая атака возымела на боевые построения врага более эффективное воздействие – вал пришельцев остановился. Не встал как вкопанный, но убавил скорость в десятки раз.

Поднявшиеся волны от разрывов и ошеломляющее взаимодействие набегающих и встречающихся лоб в лоб ударных волн не оставили противнику никаких шансов. Следующий третьим Ми-35 поставил бы жирную точку всей этой вакханалии, но особей противника было много – неисчислимо много.

Но и летчикам за эти годы довелось пострелять по разным видам инопланетян. Опыт был. Случалось, что мелкие и крупные иноземные представители пытались спрятаться или занырнуть в морские глубины, проявляли смекалку и хитрость, свойственную разумным существам.

В этот раз все происходило на удивление бесцеремонно и, если можно так выразиться – тупо. Несчетное количество врагов сосредоточилось на протяженном и очень удобном для стрельбы участке.

Пилоты и операторы ведения огня просто не могли нарадоваться такому счастливому случаю. Вертолетчики, без всякого сомнения, волновались за судьбу «Рыбки» и потому пока не использовали управляемых и пассивных ракет и тем более бомб. Ни в коем случае нельзя было зацепить дружественным огнем «наших девчонок».

Третья «стрекоза» прошлась над кипящим слоем инопланетных тварей, подлакировав их из двуствольной пушки ГШ-23. Оператор вооружения Ми-35 прапорщик Ваня Плясов даже крякнул от удовольствия – так все здорово получилось.

А командир воздушного патруля майор Мельников, выводя свой вертолет на второй боевой заход, с удовольствием отметил, что дистанция между догоняющими и беглецами резко увеличилась.

– «Рыбка», это «полсотни седьмой»! Ваши друзья отстали. Сейчас мы их ПТУРами обработаем, а «шестьдесят третий» борт – бомбами. Уходите, как можно быстрее.

– Это «Рыбка»! Вас поняла!

Боевой катер «Акула» летел на всех парах, едва касаясь волн подводными крыльями. Появился шанс оторваться от врага, поэтому Ксения решила не сбавлять ход.

– Слышала? – улыбка навигаторши предназначалась летчикам, но посмотрела она на Бестию. – Давай мигом обратно за КПВТ, а то он уже замерз, наверное.

Матрос Маринка вздохнула, но вернулась на место стрелка. В наушниках раздалось: «Готова…»

– Бестия, хватит вздыхать! Мы в походе и наш бой еще не закончен!

– Поняла я…

В этот момент ухнуло так, что уши заложило у всех в округе. У экипажа «Акулы», находящегося уже на удалении, болезненно ударило по перепонкам, что уж говорить про органы слуха пришельцев. Доказано ведь, что они у иноргов имеются и очень чувствительны. Ваня Пилясов применил бомбу калибром пятьдесят килограммов. Прицелился в самый крупный сгусток врагов и применил.

– Славненько! – прошептал он. – Очень даже!

Бомба всего-то пятнадцать секунд к своей цели летела. И рванула!

И девчонки не пострадали, и врагам на злобу дня.

Между тем оба Ка-52 разошлись по разным флангам атакующей волны и теперь плотно работали по противнику уже там.

После того, как Ксения второй раз за эти длинные сутки испытала на себе последствия ударной волны, она поняла, что очень устала. Захотелось прийти в гавань и плюхнуться на шконку не раздеваясь, и спать, спать, спать.

Но хандрить и грезить нельзя, наругала себя девушка, особенно в открытом море. До берега еще далеко.

Она вновь обернулась, чтобы посмотреть в разбитый иллюминатор на то, как три российских вертолета утюжат пришельцев и удовлетворенно вздохнула. Она еще вернется. К тому буйку! Может быть, Шин сможет найти воздух на погибшей подводной лодке. Она доставит Баева в порт, немного отдохнет, восстановит боекомплект и все равно вернется, неуверенно пообещала себе Ксения.

Три «вертушки» кружили и кружили, как растревоженные сентябрьские осы над разоренным гнездом. Они плевались и плевались огнем, стреляли ракетами, бросали бомбы. Пилоты вошли в раж от такого обилия врагов в прицелах и с упоением и даже с некоторым чувством рутины делали свою работу.

«А еще и девчонок спасли, – подумал майор Мельников, уходя с тангажем на нос. – Надо бы с Бабая Пыпина коньячка стрясти. Пару бутылочек. И тушенки ящик!»

– «Рыбка», «Рыбка», это борт полсотни семь. Прием.

– На приеме «Рыбка»! – быстро отозвалась Ксения.

– Держите прежний курс. Мы их здорово пощипали, если не сказать больше! Но не уничтожили. Так что путь к берегу пока перекрыт. Преследования, по всей видимости, не будет, но задерживаться в этом секторе не советую. Прием.

– Спасибо вам, ребята! – закричала Ксения. Голос девушки предательски дрогнул: – Спасибо, мальчики!

– Запомни, «Рыбка», меня Димкой зовут. Мы еще пяток минут огород поокучиваем, а потом на базу уйдем. Так что поторопитесь. Второй патруль далеко отсюда. Мы не сможем быстро вернуться, но хорошую фору мы вам обеспечили.

– Спасибо, Дима!

– Обращайся еще, красавица! До связи!

– До связи, – проглотила подкативший комок Ксения.

Она всерьез задумалась. Запас топлива еще был, даже чуть-чуть с запасом. Ближайшая человеческая колония это платформа «Лихоманка». Сил нет, как не хочется туда идти, но видать придется. Ксюша открыла карту на навигационном дисплее, уменьшила масштаб и, прикусив губу, сверилась с направлением на меридиан, вычислила магнитный азимут – найдя истинное направление. Затем выставила электронный маркер на курсовом планшете. Все вроде бы правильно. Теперь только пилить и пилить.

Там, далеко за горизонтом, летчики во главе с Димкой добивали последние сгустки врагов. С такого расстояния даже в бинокль ничего не рассмотришь.

Но инорги не хотели сдаваться. В какой-то момент над уровнем моря появился подозрительный зеленый горб некоего большого существа. Иван Плясов его сразу приметил, даже своему пилоту направление для атаки сообщил. Ми-35 довернул, стабилизировал рысканье после виража. Оператор поймал неизвестного монстра в целеуказатель бомбометателя, нажал на гашетку.

– Пошла бомбочка! – успел крикнуть Плясов. Ларингофон с готовностью передал радостный возглас пилоту.

В это мгновение все и произошло.

Закругленное зеленое образование перед тем, как словить пятисот килограммовую бомбу, выстрелило по приближающемуся летающему аппарату землян. Как будто бы кто-то с силой надавил на гигантский тюбик с зубной пастой. Струя яркой неоновой биологической жидкости выплеснулась по направлению движения вертолета. Плотная, химически активная масса под углом в сорок пять градусов летела навстречу, перекрывая траекторию движения.

Пилот мгновенно среагировал на изменение ситуации – дернул ручку управления резко вправо и на себя, уводя вертолет от опасного столкновения, и даже преуспел – основная масса пронеслась мимо. Но часть биомассы попала на борт и лопасти «вертушки». Вращательное движение лопастей частично отбросило «зубную пасту», но несколько крупных капель попали на броню, левое крыло с подвеской и боковое стекло кабины оператора вооружения и дальше по левому борту.

– Вот же мразь! – закричал Плясов, наблюдая, как активная паста пузырилась и на глазах разъедала поверхность бронированного стекла. – Командир в нас попали! Уходим!

– Вижу! – напряженно ответил пилот. – До берега за десять минут дотянем.

Плясов бросил полный тревоги взгляд на левый балочный держатель. Там вещество принялось разъедать ГУВы.

– Командир! Скидываем подвеску!

– Поздно, Ваня, падаем!

Ровный звук работающего двигателя сменился на более высокое прерывистое завывание. Борт тряхнуло и в расширенных зрачках летчиков отразилась отлетевшая в сторону лопасть несущего винта.

Желчная биомасса пришельцев разъедала металл и пузырилась на его поверхности. В результате возникшего дисцентрика, вертолет жутко завибрировал и с мгновенной потерей высоты и нарастающим креном устремился вниз, к неспокойному морю. Еще сопротивляясь, может быть, при помощи сильного бокового ветра, боевая машина за секунду перед падением выправилась и, зацепив оставшимися лопастями морскую воду, превратила ее в мелкую белую взвесь, похожую на пар.

Вертолет уткнулся кабинами экипажа в высокие волны, загребая поломанными лопастями, запрокинул хвост с вращающимся компенсирующим винтом и перевернулся.

В таком положении Ми-35 заглубился, но еще не затонул.

Оператор вооружения Иван Плясов с разбитым в кровь лицом, поломанный и еле живой, находясь в каком-то пограничном состоянии сознания, через мутную кровавую пелену спокойно наблюдал, как забортная вода толстой струей поступает в кабину через прожженное инопланетной кислотой бронированное стекло.

– Вот же мрази! – еще раз повторил Ваня и потерял сознание.

Видимо, навсегда…

Глава 17

Природоохранный заповедник «Большие Донки», двенадцать лет после Пришествия

С задержкой в четверть секунды десяток неуправляемых ракет восьмидесятого калибра одна за другой вылетали из навесного пускового устройства и, прочертив перед вертолетом черные штрихи инверсионных выхлопов, устремились к земле.

Бывалый командир десантников, полковник Носков, повидавший на этом белом свете такое, что ни пером описать, ни слов подобрать, с замиранием сердца по-настоящему восхищался мощью этой уникальной боевой машины, которая, выпустив смертоносную серию, ушла на вираж вправо, снова набирая высоту.

Ракеты достигали поверхности и мгновенно взрывались, веером поднимая в воздух стену грязи, воды и водной пыли, создав над плесом настоящее неопадающее облако.

Вертушка снова прошла над плоскодонкой капитана Кузьмина и вновь развернулась для проведения второго захода.

– Красиво! – прокомментировал сержант Белый.

Капитан Кузьмин кивнул, глядя в экран небольшой видеокамеры.

– Был бы результат!

– Да после такого – всему писец! Вон как… – окончание фразы застряло во рту сержанта, он потрясенно смотрел, как в стороне от опадающего облака пара показалось из воды нечто. – Круто!

Большой сигарообразный объект беззвучно поднялся на метровую высоту, одновременно разворачиваясь вокруг своей оси и центра масс.

– Ты видишь? – закричал Леха. – Ты видишь?

– Да вижу я! Вижу! Все снимаю!

Руки капитана Кузьмина непроизвольно затряслись, пытаясь поймать взлетающий корабль инопланетян в видоискатель штатной и очень компактной видеокамеры разведчика.

Находясь на глубине, внутри собственного корабля, пришелец обрел душевное спокойствие. Он занимался сбором тактической информации, одновременно проводя процедуру отсоединения и сброса биологического колонизатора – морфа. Враг был где-то рядом, но почему-то инорг решил, что он в безопасности и больше с ним ничего не произойдет – боевой корабль был в полном его подчинении.

Взрывы повышенной мощности, раздавшиеся за бортом, ввергли пилота в настоящий шок. Ударная волна гидроудара всколыхнула живой корабль. Его внешняя оболочка прогнулась внутрь, позволяя деформациям волнами перераспределиться по всему телу, гася ударную нагрузку и предотвращая критические повреждения.

Корабль мгновенно блокировал все потоки информации, поступающие в мозг пилота от внешних рецепторов и желез. Иначе пилот бы просто погиб. Космический аппарат сгладил все возможные последствия от применения человеческого оружия. Настолько, насколько это вообще возможно. После некоторой паузы сознание корабля вернуло все свои возможности в кокон пилота.

Совершенно белый от нахлынувшего ужаса инорг пытался справиться с волнением и дрожью. Оказалось, что преследование не закончилось и люди перешли к активным боевым действиям. До пилота наконец-то дошла мысль, что теперь его уже не ловят, а хотят попросту уничтожить! А между тем его миссия до сих пор не выполнена!

В ущерб здоровью корабля пилот разрывал внутренние связи, соединяющие его с биореактором. Морф продолжал пульсировать и выть, но теперь он притих, почувствовав изменения и предвкушая сброс в близкую воду. Створки раскрылись, и морф с натугой вышел за пределы теплого тела корабля. Корабль немедленно сигнализировал пилоту, что он испытывает тягучую боль и одновременно несравненное облегчение. Одновременно инорг получил информацию, что общая масса корабля заметно уменьшилась и теперь он готов к немедленному взлету, если возникнет такая необходимость.

А между тем трехметровый шар морфа зарылся в ил, привыкая к холодной воде. Он начал процесс адаптации к новым для него условиям. Он всасывал в себя ил, пытаясь получить для себя питательные вещества. Личинки, находящиеся внутри его сложного организма, требовали пищи. Молодь должна хорошо развиваться, вертелась главная мысль в мутном сознании этого живого и почти разумного существа.

Морф всосал в себя несколько незадачливых мальков и успокоился. В этом водоеме была еда, много еды! Скоро он насытится и начнет плодить будущих колонизаторов этой в целом подходящей для жизни планеты.

Пришелец понял, что морф в безопасности и отдал мысленный приказ на взлет. Больше ему здесь делать нечего – пора вернуться в океан или хотя бы добраться до крупной реки – по ней можно добраться до моря.

Вертолетчики не поверили своим глазам, впервые увидев со стометровой высоты появившийся из воды корабль пришельцев. Корабль был очень похож на огромную зеленую гусеницу. Утолщения после сброса морфа на конце корпуса не наблюдалось. Они с удивлением смотрели на поднимающегося ввысь врага расширенными глазами, но боевую работу продолжали спокойно и даже рутинно.

– Вижу цель! Объект предпринял подъем и разгон, – доложил командир экипажа полковнику. – Видимо НУРами били правее.

– Уничтожить, – немедленно среагировал Носков.

– Выполняю, – отдалось в наушниках, и в ту же секунду вертолет ушел в крен, выходя на позицию для ведения стрельбы из бортовой скорострельной пушки.

Озерная вода уже полностью стекла с корпуса летающего организма инопланетян, открыв взору матовые бока крупного чужеродного тела.

– Какая она противная, – с брезгливостью прокомментировал командир и скомандовал: – Оператору, огонь!

– Команда огонь, – подтвердил второй номер, и экипаж ощутил новую вибрацию. Это заработала ГШ-30.

Автоматическая пушка строчила, как швейная машинка.

Дорожка взрывающихся на поверхности водной глади снарядов устремилась к подвижному телу корабля противника, но враг не предпринимал никаких явных маневров и ответных действий.

Пилоты понимали, что еще пару секунд и на этом все закончится. Артиллерийские заряды просто перережут это неземное существо, но люди ошибались. Там внизу от воды, значительно левее от места предполагаемого подводного местонахождения поднималась не просто летающая личинка. Это был боевой корабль, и он таил в себе неприятные для землян сюрпризы.

Интеллект корабля мгновенно разобрался в окружающей обстановке, сделал тактический анализ, быстро оценил угрозу себе и пилоту. Приближающийся росчерк взрывающихся человеческих снарядов не сулил ему ничего хорошего. Это подступала смерть в своем хаотичном и гибельном танце.

Корабль транслировал свои мироощущения напрямую в мозг пилота, но для принятия им взвешенного решения уже не оставалось времени! Поэтому корабль решил не дожидаться реакции своего обожаемого хозяина и нанес оборонительный удар сам.

На борту корабля находился целый комплекс боевых приспособлений биологического, физического и психического влияния на врага. Но на этой планете особенно хорошо зарекомендовал себя «энергетический всплеск», от применения которого выходили из строя эти, такие ненавистные и ужасные летающие механизмы людей.

Корабль очень четко смоделировал общие последствия от попадания в него этой приближающейся и неминуемо настигающей взрывной дорожки. За одну тысячную мига он мобилизовался и выстрелил. А точнее нанес сферический удар, сам оказавшись в эпицентре физического влияния. Этот удар был почти невидим. Оказалось, что небольшой живой аппарат мог аккумулировать в себе чудовищное количество энергии и обладал естественным ударно-волновым излучателем. Подобный удар можно было сравнить с одним из факторов ядерного взрыва. Только всполохи ионизации сопроводили настоящий электромагнитный импульс.

Бегущая дорожка разрывов моментально отклонилась к плавающему острову и, не дойдя до трех березок, прервалась. Человеческий летающий аппарат накренился в сторону. Угроза немедленного уничтожения миновала, но не исчезла совсем!

К этому моменту Ми-35 достиг двухсотметровой высоты и уверенно вел стрельбу изпушки. Подобно выпрыгивающему чертику из табакерки, отключение всех бортовых систем и обоих двигателей летательного аппарата действительно преподнесли экипажу и полковнику Носкову крайне неприятный сюрприз.

Воздействие электромагнитного импульса практически сожгло всю электронную начинку вертолета вместе со всеми источниками питания. Боевая машина в буквальном смысле ослепла, оглохла и заглохла. Последствия применения чужого оружия можно было сравнить с прямым попаданием молнии.

Носков ухватился за петлю на потолке и боковую опору жесткости. Перед внутренним взором человека возникла картина вращающейся кабины разбившегося вертолета, а дальше…

А дальше – страшный удар, разлившееся топливо, залепившее лицо и глаза, а потом неизвестно откуда взявшееся пламя и взрыв со вспышкой. Это видение пролетело перед глазами за одну микросекунду, а затем Носков сжал зубы и решил для себя, что умрет, но не издаст ни одного позорного звука: ни крика, ни даже стона. Он решил, что это будет его последняя маленькая месть мерзким пришельцам!

В то же время у вертолетчиков не было времени на отвлеченные мысли. Когда-то давно они уже проводили тренировки по переводу вертолета в режим управляемого спуска при авторотации.

Главное, что в этот момент беспокоило командира корабля, это малая высота и относительно небольшая горизонтальная скорость полета. Несущий винт попросту может не успеть раскрутиться от набегающего воздушного потока. Земля не то чтобы рванулась вперед, но вертикальная скорость резко увеличилась, стабилизация полета исчезла и пилотам приходилось прикладывать очень серьезные усилия, удерживая ручку управления.

Ми-35 «по самолетному» понесся вниз и вперед. Спас ситуацию внезапно усилившийся встречный ветер. Лопасти несущего винта ощутили воздушную опору и, когда до столкновения с поверхностью оставались какие-то два десятка метров, пилот резко увеличил шаг винта, следствием чего подъемная сила ощутимо возросла и полностью погасила вертикальную скорость. Практически плавно присел на горемычный плавающий остров и, продавив его слежавшиеся и сплетенные за долгие годы корни кустарников, мелких деревьев и тростника, Ми-35 несколько увяз, продолжая медленно погружаться в болото.

– Всем покинуть борт! – скомандовал первый пилот.

Вращающиеся лопасти подрубили несчастные березки, оставив как напоминание для будущих наблюдателей три некрасивых, надломленных пенька. Немало послужив людям, ориентир «три березы» исчез навсегда.

Полковник распахнул боковую дверь и просто вышагнул наружу. Поверхность острова уже сравнялась с порогом – даже прыгать не пришлось. В десантный отсек хлынула грязная вода.

Опасливо задрав подбородок, Носков посмотрел на приближающийся вращающийся винт, отшатнулся назад и неожиданно, взмахнув руками, упал в холодную весеннюю водичку Лебединого плеса.

Это падение спасло ему жизнь. Вертолет неравномерно оседая через спрессованную лабзу, накренился. Лопасти ударили по воде и в какой-то миг корпус, провалившийся сразу на метр, не оставил со стороны, в которую эвакуировался полковник, безопасного пространства.

Летчики покинули засыпающий вертолет с другой стороны и, отбежав по охотничьей тропе на безопасное расстояние, с тоской наблюдали, как лопасти врезаются в воду, быстро теряя скорость вращения. Еще минута и все стихло.

Здесь стихло.

Голова полковника появилась над водой. Он бросил быстрый взгляд на замолкшую, но продолжающую погружение вертушку. Опасность взрыва и пожара миновала. В стороне он заметил летчиков – живых и невредимых.

– Слава богу! – выдохнул он, а затем повернул голову и смотрел, как ненавистное тело вражеского корабля не торопясь набирает высоту, уходя на север, туда, где со своей позиции капитан Кузьмин ведет наблюдение и видеосъемку.

Объект уже разогнался до ста пятидесяти километров в час и продолжал разгон. Примерно на высоте сорока метров чужак перестал подниматься, так и летел – бесшумный и даже в некотором смысле – зловещий.

Лодка двух десантников была замаскирована мелким камышиком и со стороны подлета инопланетянина была не видна.

– Леха! – закричал Кузьмин, одновременно бросая себе под ноги не выключенную видеокамеру и хватая свой автомат. – Оно приближается! Огонь!

Сержант Белый, не теряя времени, привстал в лодке, вскинул автомат, прицелился и сразу отправил в сторону противника длинную очередь.

АКСУ еще ни разу его не подвел, послал пули в надвигающегося врага. Через три секунды к нему присоединился автомат Кузьмина. Так на пару и поливали свинцом супостата и агрессора.

Сержант был готов поклясться, что видел, как пули вонзаются в цель. Несколько раз они точно зацепили врага, но НЛО никак себя не проявил, хотя разок, пожалуй, дернулся. Или показалось?

Он попросту пронесся над головами десантников и, немного довернув правее, ушел на северо-восток. Десантники стреляли вдогон, но корабль пришельцев увеличил высоту полета до трехсот-четырехсот метров и, помелькав на прощание на фоне хмурого неба, исчез – растворился в низкой облачности.

– Командир, я ему по заднице засадил! Это точно! – почему-то прохрипел сержант Белый и закашлялся.

Над просторами заповедника «Большие Донки» установилась долгожданная тишина. Над плоскодонной лодкой десантников, медленно и по-королевски величаво взмахивая огромными крыльями, прошла белоснежная пара прекрасных птиц. Лебеди возвращались домой после зимних скитаний, мечтая отгнездоваться и завести потомство.

Все в природе возвращалось на круги своя, и только где-то там, на глубине восьми метров, в темноте и поднятой придонной мути, зашевелилось отвратительное существо. Голодный морф мгновенно всосал в свое бесформенное ротовое отверстие сразу двух крупных рыб – карася и рвущуюся за ним матерую щуку.

Все произошло быстро и незаметно. Еще секунду назад разыгралась погоня, а уже через миг и хищник, и его несостоявшаяся жертва исчезли, мгновенно оказавшись в желудке инопланетного существа.

Морф имел зачатки разума – проглотив пойманных рыб, он втянул в себя широкий и безобразный отросток с ротовым отверстием на конце. Потом придал своему телу плоскую форму – настолько, насколько это вообще возможно. Всколыхнув вокруг себя новое облако мути, мерзкий организм распластался по дну, совершенно сливаясь с окружающим его донным ландшафтом. Открыв боковые ротовые отверстия, он принялся всасывать в себя ил, намереваясь найти в отмерших остатках водных растений биологические фракции и фрагменты животного происхождения.

До предела заполнив внутреннюю камеру-отстойник, морф замер, переваривая пойманную и добытую добычу. Ближайшие сутки он решил не шевелиться – рыба была очень питательна и инопланетному колонизатору не хотелось нарушать всех тонких оттенков вкуса, источаемых жертвами.

Он полностью отдался своему любимому делу – пищеварению. Скоро воду озера нагреет местная звезда и тогда на ее свет появятся сотни таких маленьких и таких миленьких личинок и головастиков – новых хозяев этой планеты.

Глава 18

ПЛАРБ «Мичиган», продолжение

двадцать пять лет после Пришествия

На самом деле нам повезло, размышлял Шин. Мы проникли в подводную лодку через первый шлюз. Какое счастье, что один из двух имеющихся люков был открыт! Скорее всего, от той группы атакующих иноргов, уйти не удалось бы. Даже отстреливаясь от них из подводного автомата, не уйти бы было! Хоть ты тресни!

На «Мичигане» шлюзов имелось два – ракетные шахты № 1 и № 2 были переоборудованы в камеры для водолазов. Через них боевые пловцы покидали борт лодки для проведения специальных операций и других щепетильных надобностей.

Шин посмотрел на своего воодушевившегося напарника. Федька уверенно стоял посреди узкого прохода рядом с шахтой № 7, направляя новый автомат в сторону играющих теней и, казалось, был спокоен.

Дело в том, что при проведении беглого осмотра, восемь следующих ракетных стаканов преподнесли нашим дайверам-разведчикам неожиданные сюрпризы.

Видимо, при переоборудовании подводного атомохода из простого ракетно-ядерного молота в интеллигентный спецназовский скальпель эти восемь шахт были приспособлены для нужд «морских котиков». Они использовались в качестве отсеков для хранения всевозможного вооружения и снаряжения. Удивлял тот факт, что в этих «кладовках» все флотское имущество было перевернуто. Видимо, члены экипажа в горячке или панике срывали с креплений оружие и водолазные костюмы, но не успев их применить, бросали.

Шин отчетливо представил, какая толчея царила в этих узких проходах. Может быть, люди в страхе пытались спастись на верхнем уровне второго отсека корабля, зная, что здесь имеются шлюзовые камеры.

Дайвер вытащил из кучи потрескавшихся комбинезонов и мятых аквалангов вполне приличный автоматический карабин М4А1. Укороченный ствол и складной металлический приклад приглянулись парню. Еще подумал, что этот автомат очень уж смахивает на обычную, но дорогую М16. Такая «американская машинка» на барахолке Полоя редко встречалась, но бывало, что и попадалась. Повертел автомат в руках. Вроде бы нашел предохранитель, а вот и рычаг затвора. Отстегнул магазин.

Вот это да! Полный! Еще и патрон в патроннике! Кто-то даже успел зарядить автомат! Но не воспользовался им или не успел?

Да что же, мать их всех, здесь произошло?!!!

Шин тихонько свистнул Рыжику и, не задумываясь, протянул исправный автомат своему товарищу. При этом шепнул: «Полностью заряжен. Патрон в патроннике». Тому на душе полегче будет, а то совсем скис парень. Федька любил новые стволы – это его приободрит. А уже через минуту Шин нашел еще один и затем сразу три, а чуть дальше еще шесть автоматов. Да и не только. В камере № 6 обнаружился целый арсенал огнестрельного оружия, даже пулеметы были, гранатометы, парочка ПЗРК и прочая экзотика. С боекомплектом, естественно. Даже небольшой беспилотный летательный аппарат имелся.

Никогда до этого Шин не видел такой чистой, светлой радости и проблесков надежды в глазах Федьки. Все сразу изменилось. Взяв по паре гранат яйцевидной формы М61, друзья двинулись дальше – вглубь отсека. Вроде бы никаких видимых опасностей на этом уровне не наблюдалось. Оставался один тревожный момент – в самом конце коридора что-то же все-таки шевелилось! Или нет?

Возле пары ракетных стаканов под номерами 11 и 12 остановились. На этих зеленых колоннах в тишине и покое висели нетронутые красные огнетушители. Дальше идти не хотелось.

И вдруг все изменилось. Сразу и быстро!!!

В самом конце отсека что-то отделилось от переборки и двинулось в сторону людей, наращивая скорость своего движения.

Федька закричал и открыл огонь. Старый американский автомат выдал огненную серию, высветив, как в черно-белом кино, внутренности отсека. И затем каждая последующая очередь разрывала оглушающим грохотом многолетнюю тишину затхлого воздуха.

Шин схватил своего напарника за крепление акваланга и потащил его обратно, к шлюзам. А потом дальше, к трапу на нижний уровень второго отсека. Не оборачиваясь, Федька стрелял и стрелял – Шин решил не мешать ему.

Контролируя отход по узкому коридору, он не смотрел в сторону неведомого врага. Важнее было не упасть и не уронить на себя стреляющего напарника. Достигнув спуска на нижние этажи, он все-таки бросил взгляд через плечо друга. Теперь он сразу все понял и мгновенно оценил возникшую ситуацию.

Из глубины отсека, от самой дальней его точки к ним приближалась стена совершенно черной неведомой субстанции. Она смахивала на маслянистую нефтяную пленку. Особенность противника заключалась в том, что тело инопланетной нечисти плотной мембраной-шторкой от борта до борта заполняла всю ширину отсека, обволакивая и пропуская через себя все неживые препятствия. Чужеродная биомасса разбухала, как сбежавшая каша из кастрюли – она приближалась с быстротой бегущего человека. Когда выпущенные из автомата пули прошивали ее насквозь, она вздрагивала, в местах попадания пуль лопалась и бурлила. Стало ясно, что остановить огнестрельным оружием наступающую Черную Смерть не удастся.

– Гранату! – крикнул Шин и принялся спускаться вниз. В этот момент он боялся одного – застрять при спуске по неширокому трапу, цепляясь навешанным на себя подводным оборудованием. – Бросай гранату, иначе амба!

Для того чтобы высвободить руки, Федька не задумываясь кинул горячий автомат на белоснежную палубу отсека. Сдернул гранату, разжал усики, затем одновременно дергая за кольцо и удерживая прижимной рычаг, бросил ее навстречу подступающей маслянистой стене. Но бросил неловко – почти уронил. После этого он просто прыгнул вниз, в последний момент схватившись за леера трапа, едва не угодив ногами на голову Шина. На нижней палубе они откатились в разные стороны, отползая чуть дальше, пытаясь отодвинуться от ужасного отверстия в потолке. Заткнув уши, зажмурившись и приоткрыв рты, они ожидали, что произойдет дальше.

Через четыре с половиной секунды раздался взрыв такой мощности, что передать ощущения людей было трудно. Напарники, как никто, испытали на себе остаточные влияния ударной волны от взрыва наступательной гранаты. Взрыв ста пятидесяти граммов «состава B» в замкнутом пространстве – это действительно нечто невероятное. Дым от разрыва вырвался через люк на нижний уровень и в какой-то момент колыхнулся обратно. В глазах потемнело и звон, звучащий даже не в ушах, а где-то в центре мозга и шеи грубой вибрирующей струной, вышиб слезы из глаз и ошеломил. Парни почти оглохли. Окружающая действительность поплыла по кругу через возникавшие в глазах темные пятна.

– Ты такое когда-нибудь видел? – проскрипел зубами Федька.

– Ты про взрыв? – прошептал Шин.

– Я про ту черную гадость. Никогда такого не видел!

Шин потер глаза, не отпускало ощущение, что после слез в них попал песок.

– Скорее всего, эта черная пленка и уничтожила экипаж подлодки.

– Как уничтожила? – просипел Рыжик.

– Ну, не знаю. Слопала их, съела, сожрала, – закашлял Шин.

– Ты хочешь сказать, что эта двигающаяся стена обитает на всех уровнях и отсеках? Она была такой страшной! Даже в один момент показалось, что у меня будут полные штаны адреналина.

Шин стоял и думал о том, что граната в замкнутом пространстве – вещь страшенная. До сих пор в ушах звенело и чувствовался какой-то противный металлический привкус во рту. Страху натерпелись – ужас голимый! Ни такого страху, как там, за бортом, когда чуждые организмы прошли стройными рядами. Нет! Здесь было страшнее. Эта непонятная, все поглощающая биомасса наступала и наступала на них. Безмолвно и быстро. «Надо бы посмотреть, как там, наверху. Что там с черной гадостью стало после взрыва гранаты», – подумал Шин и скомандовал:

– Хватит рассиживаться! Будь здесь, я поднимусь, посмотрю, что там.

– Может, не надо? – в Федькиных глазах отразился страх от пережитого кошмара.

– Надо, Рыжик. Там шлюзы и там выход наружу. Мы должны быть уверены, что нашему отходу ничего не угрожает.

– Послушай, братка! Будь осторожен. И если там все спокойно, забери, пожалуйста, мой автомат. Он на палубе должен валяться, рядом с люком. Он мне после пальбы дорог как память.

– Прикрывай спину, – Шин, поднимаясь по трапу, обернулся и в полголоса добавил: – И не раскисай.

Он медленно, очень медленно и аккуратно поднялся, придерживаясь за поручни. Будучи уже на самом верху трапа, он мельком взглянул в коридор палубы «А». Дым от разрыва гранаты не рассеялся и мешал дышать, но и наступающей пелены не было. Поразила воображение парня целехонькая лампа аварийного освещения, по-прежнему дающая призрачный красный свет возле шлюзовых камер.

Шин осторожно положил свой трофейный автомат рядом с люком, разглядел Федькин и, подтянувшись на руках, поднялся на палубу, где недавно случился стремительный бой. Тишина, окутанная противным дымом, была обманчива, но опасностей и угроз не наблюдалось.

Дайвер встал на палубу, поднял свой автомат, сделал шаг влево. Тихо.

Выставив по направлению своего движения холодный ствол автомата, Шин решился продвинуться немного вперед, туда, где они оставили свои ласты и пояса. Вторая лампа аварийного освещения горела и здесь. Единственной разницей являлась отсутствие уничтоженного взрывом плафона. И тем не менее лампа, провисшая на проводах, светила. Ярко и помигивая. Это раздражало, и при этом противном мигании чудились монстры и ужасные порождения там, дальше, в темноте коридора, где фонари все-таки разбились. Эти ужасы подстегивали подсознание и древние детские страхи.

В полной тишине, где слышно только удары своего сердца в ушах и шелест снаряжения, в задымленном отсеке, как в тумане, Шин и разглядел настоящий ужас. От неожиданности он попятился, неуклюже и даже как-то сразу обеими ногами запнулся и в следующий миг выдал оглушающую и ослепляющую очередь из автомата. Стрелял вроде бы туда, куда надо, но на самом деле пластанул выше, с каждым выстрелом задирая ствол. Пока не плюхнулся на задницу, ожидая атаки противника. Нервы – на пределе. Они просто вибрировали, как перетянутые на колках головки грифа струны гитары, и норовили оборваться. Но тогда паника, хаос и смерть. Кровь прилила в голову, но Шин сдержался, чтобы не закричать. Удержал себя в руках, с трудом, но удержал.

Но и в отсеке ничего не происходило. Ни движения, ни звука.

А монстр… монстр лежал там, где и был – бездыханный, застывший и… разорванный!

Шин с опаской выставив вперед ствол, приблизился.

Тело пришельца очень остро смахивало на большого тюленя или морского льва. От зауженного места на теле существа в разные стороны тянулись какие-то переплетенные веревки, невероятной длины. Осмотревшись, дайвер понял, что ту черную колышущуюся шторку выставлял этот самый инорг. Скорее всего, эта мерзость выбрасывала перед собой, какой-то внешний орган. Например, желудок или хватательную конечность – в виде сети или обволакивающей субстанции. Везде – на скругленных переборках, на палубе, на ракетных стаканах – имелись прилипшие черные фрагменты той самой пленки. Выстрелы Федьки не могли причинить этому парусу каких-то серьезных повреждений, а вот граната – другое дело.

Удерживая свой автомат на запястье левой руки, Шин с чувством перекрестился. Господи! Слава тебе, что уберег нас в каверзе и страшных стенаниях!

Шин перешагнул через тело инорга и, разыскивая снятое оборудование, удовлетворенно кивнул – грузовые ремни и ласты лежали на месте! Разве что ласты пострадали от осколков гранаты, но и в таком состоянии их можно было использовать, не говоря уже о том, что в брошенных кладовых «морских котиков» этого добра хватало с избытком.

От резкого звука и крика Шин моментально развернулся и кинулся к люку на нижнюю палубу, где сейчас должен находиться Федька.

Бежать по узкому коридору особенно не получилось, но достиг люка почти мгновенно. Из отверстия в палубе появились голова напарника и его отчаянно трясущиеся руки, которые он тянул к другу.

Шин ухватился, потянул, с трудом потащил к себе. Рыжик хоть и не был громоздким, но в гидрокостюме и в прочем навешанном снаряжении имел приличный вес. Округлившиеся глаза напарника не оставляли сомнений, что происходит нечто серьезное.

– Граната! – стуча зубами, произнес Федька, заваливаясь набок подобно мешку с крупой на рынке Полоя.

– Чего? – не успел переспросить Шин. Теперь грохнуло внизу, на третьем уровне. Плотная воздушная волна упруго ударила в грудь и опрокинула пловца, припечатав затылком о крупную конструкцию, похожую на шкаф. Висящий за спиной подводный автомат громыхнул по железу, но при падении американский он выронил.

Шину раньше доводилось помахать кулаками в массовых драках, и он на своей шкуре испытал, что такое удар сзади по затылку. В этот раз он определил, что встреча его головы, защищенной морским гидрокостюмом со шкафом НЗ, похожим на сейф, подобна удару кулака, а не ноги. Было неприятно, но терпимо. Шин решил потом оценить нанесенный ущерб организму, главное сейчас – действовать, некогда прохлаждаться. Он вскочил, в очередной раз закашлялся, схватил автомат и склонился к Федьке:

– Что там было? Откуда граната?

Рыжик закашлялся, сплевывая тугую слюну, одновременно шаря руками по палубе в поисках брошенного автомата.

– Я! Я это! Я гранату швырнул.

Шин подвинул ногой лежащий в стороне М4А1 поближе к Федьке – тот схватил его, обрадовался, прижал к себе. Принял сидячее положение и, хлопая по разгрузочному жилету боевого пловца и набедренным карманам, что-то искал и взволнованно приговаривал:

– Где? Где? Ну где?!

Шин опешил.

– Ты чего потерял-то?

– Гранату! Гранату я потерял! У тебя есть граната? Дай! – закричал Федька.

Шин достал М61 и протянул Федьке.

Напарник не просто схватил протянутое напарником «яйцо», он сразу же свел усики чеки вместе, вырвал предохранительную чеку за кольцо и швырнул ее трясущимися руками в люк. Но у него получилось. Шин слышал, как увесистая болванка упала на нижнюю палубу и проскакав мячиком, покатилась в глубину третьего уровня. Все эти внезапные и непредсказуемые действия Федьки удивляли, но то, что услышал Шин дальше – поразило!

Там, куда улетела граната, тонко заверещали и защелкали несколько глоток. Это были инорги! Такие звуки парень уже слышал ранее.

И последовал взрыв!

Теперь друзья были готовы. Грохот и остатки отразившейся ударной волны вновь достигли ушей молодых дайверов. Третий взрыв ошеломил меньше, но звон в ушах не позволял различать другие звуки.

Сейчас подводную лодку наполнял дым и звенящая в ушах тишина.

Шин доковылял до крышки люка и с видимым усилием попытался его закрыть, но старый люк не поддавался. Подоспевший Федька помог, сдвинул на сантиметр, крышка подалась – пошла, пошла и захлопнулась. Шин крутанул запорный рычаг.

– А здесь? – обеспокоенно спросил напарника Рыжик.

– Все чисто. Вон труп пришельца валяется, – ответил Шин. – Думаю, что здесь мы в относительной безопасности. Это он маслянистой шторой управлял. А там кто был?

Федька потряс головой, как будто бы отгонял тревожное видение или навязчивый, но затихающий в ушах звон.

– Как только ты поднялся сюда, из глубины отсека послышался шелест. Я встрепенулся, гляжу, а там стая каких-то небольших зверьков приближается – страшные такие, на лягушек похожие, но размером с кошку.

– Много?

– С десяток. Я не считал, но не две-три – это точно! Явно больше! Вот и швырнул гранату им навстречу, прямо с трапа и бросил. Если бы ты меня не выдернул из люка – хана мне.

– Рыжик, как ты думаешь, их перебило?

– Те, которые были рядом – точно сдохли. Ты же видел, что гранаты творят!

Шин переступил с ноги на ногу и спросил:

– Ну что, будем спускаться?

Федька поднял голову, посмотрел в глаза своему напарнику и спросил:

– А зачем? Шин, родной, делай, что хочешь, но я туда больше не пойду.

– А как же задание полковника Пыпина?

– Он ничего не узнает! – горячо зашептал Федька. – Мы ему ничего не скажем! Давай отсидимся здесь, на этом уровне, а потом выйдем через шлюз наружу.

Шин задумчиво разглядывал сваленное содержимое третьей кладовки, затем он повернул голову и зло крикнул:

– Что мы будем делать в открытом море? Ждать? До берега двадцать две ми-ли!!! Ждать будем? Ждать, когда нас найдут инорги и съедят? Это еще хорошо, если сразу убьют! Пойми, брат, нам без катера не продержаться! Наш с тобой шанс на спасение – это найти в этой подводной лодке надувной спасательный плот, – Шин замолчал на пару секунд и продолжил: – Или надувную лодку, а еще лучше – спецназовский катер. Тогда у нас будут, хоть и мизерные, но шансы! А в дырявых ластах в открытом море шансов у нас с тобой не будет совсем!

Федька хмуро молчал.

– Да и хрен с ним, – обреченно вздохнул Шин.

Федька заинтересованно поднял голову.

– Ладно! Хрен с ним, – повторил Шин. – Хрен с ним, с заданием дяди Пыпина! Мы не военные и не боевые пловцы! Теперь я даже удивляюсь – почему мы с тобой так обрадовались этому заданию. Гладил нас, коньяком угощал! У него же есть свои профессиональные пловцы! Спецназовцы! Вспомни того капитана, который нас учил всей этой трехомудии. А я-то наивный!

Шин замолчал и сосредоточенно смотрел в одну точку.

– Вот я дурак! Еще подумал, что нам повезло! Нас кинули сюда! Они знали, что миссия предельно трудная и не хотели рисковать штатными спецами. А нами рисковать легко и просто. Мы на довольствии не стоим, за нас отвечать не надо. Пропали и хрен с вами – других найдем! А если с результатом вернетесь – молодцы! Нате пряник.

Федька молчал, а Шин вспомнил о наручном компьютере. Ткнул пальцем в иконку на дисплее, повозился малость, но все-таки открыл приблизительную схему подводной лодки класса «Огайо». Ее загрузил в память компьютера все тот же капитан Селиванов перед самым выходом в море.

Шин увеличил изображение, сдвинул влево, вправо и предложил:

– Федька, давай поищем спасательное плавсредство в этом отсеке. Ну, а если не найдем, надо будет посетить первый отсек или на крайний случай третий. В третьем отсеке расположен реактор, но там же есть аварийный выход из корабля, поэтому и спасательный плот там тоже может быть. Заодно разведку по-тихому проведем.

– Братка, – Рыжик устало вздохнул. – Пропадем мы там. Давай никуда не пойдем? Останемся здесь. Передохнем, выждем время, дождемся ночи.

– Возьми себя в руки! – резко ответил Шин. – Нам о спасении надо думать – искать плот или катер. Вот тут на схеме отмечен второй выход с этого уровня. Видимо, это обычное дело у подводников. Он там, в конце коридора! Оттуда эта маслянистая мерзость нас и атаковала. А ниже, на следующем уровне есть переход в третий отсек. Вообще-то рядом – можно и заглянуть. А сейчас осмотрим вот эти закрытые кладовые под номерами девять и десять. Чует мое сердце – там нас ждет удача. Тогда, может быть, нам и не придется переходить в соседние отсеки. Хотя, если говорить начистоту, я бы в центральный пост управления вылазку сделал.

Федька раздраженно помахал головой, но встал, проверил автомат, отстегнул опустевший магазин, заглянул в него.

– Ну, хорошо! Давай склады боевых пловцов проверим. Патроны нужны, и может быть, еще чего-нибудь ценного найдем. Мне, например, новый фонарик надо.

– Только сначала второй выход проверим, – улыбнулся Шин. – А то вылезет подобная мерзость, а мы вот они – тепленькие. Если люк исправен, закроем. А вот потом уже можно будет не торопясь все осмотреть. Я уверен, что надувной катер должен быть здесь. Они моторы мощные используют, а их просто так не спрячешь. Ищи моторы!

Глава 19

Центр боевого управления «Евразия», двенадцать лет после Пришествия

Очередной командир дежурных сил генерал-майор Стариков принимал доклады от начальников боевых постов. И все вроде бы, как обычно – рутинно и спокойно! Офицеры его боевого расчета были настоящими профессионалами и в целом нормальным сплоченным коллективом. Но сейчас рутинные доклады по создавшейся оперативной обстановке раздражали. А все потому, что все проводимые мероприятия в рамках наземной операции под кодовым названием «Вспышка чумы» не приносили ощутимых результатов, а если точнее – вообще никаких результатов.

Прорвавшийся на территорию России корабль пришельцев канул в неизвестность. Он исчез над огромным пространством, на котором раскинулись сотни больших и малых водоемов – в основном, озер и древних стариц Тобола.

Воздушный облет местности и последующее патрулирование тоже не добавили оптимизма поисковикам. Следов или хотя бы приблизительного места посадки НЛО обнаружить не удалось.

«Видимо, и так бывает, – размышлял КДС. – Активный поиск объекта «по горячим следам» ни к чему не привел. НЛО исчез».

Седой генерал, сложив руки на груди и задумчиво склонив голову, неспешно прогуливался по возвышению Центра. Он понимал, что вся эта создавшаяся неприятная ситуация связанная с прорывом противника на континент, явно смахивает на полный провал.

Генерал неожиданно чихнул:

– Тьфу ты, задница кита… Извините.

– Товарищ генерал! – крикнул подполковник в очках, старший офицер группы локализации последствий. – Товарищ генерал-майор! Поступает важная информация!

КДС молниеносно развернулся на каблуках и спокойным тоном потребовал:

– Докладывайте.

В умах всех сотрудников ЦБУ «Евразия» забрезжила надежда.

Истекли пятые сутки с момента пропажи НЛО с радаров и вот первая возможно реально стоящая информация.

Оказалось, что на связь с поисковой группой, возглавляемой полковником Носковым, вышел юный житель деревни Новоникольская Курганской области. Со слов мальчишки стало понятно, что удача не совсем отвернулась от людей. Выяснилось, что трое охотников во главе с неким майором запаса и местным егерем смогли выследить и уничтожить двоих инопланетян и даже пленить третьего. Захваченный инорг и уничтоженные инорги являлись членами одного экипажа, того самого потерянного НЛО!

И самое невероятное! Майору запаса Панкратову удалось увидеть место приводнения корабля противника, но, со слов мальчика, в настоящее время майор находится в бессознательном состоянии! Известие о том, что данный корабль выбрал самое большое и глубокое озеро во всей округе, насторожило, но и в то же время таких действий и ожидали от врага. Нельзя же надеяться на то, что достаточно габаритный и массивный летательный аппарат плюхнется в канаву у обочины дороги. Так что все вполне логично!

По окончании доклада не возникло звенящей тишины. Многие дежурные офицеры уже принялись говорить по телефонам, раздавая новые и уже актуальные распоряжения своим подчиненными. Каждый по своему направлению. Движение в зале Центра усилилось, а после того, как от командира дежурных сил начали поступать первые распоряжения – работа закипела.

Всем поисковым группам, до этого распыленным по зауральским просторам, была передана команда на соединение в окрестностях населенного пункта Новоникольская. Тактическая группа доложила, что с западной окрестности села до места предполагаемого контакта с инопланетянами ведет единственная дорога – старый, насыпной, но по-прежнему используемый местным населением грейдер. Остальные пути и направления оказались непригодны для движения тяжелой техники в такую погоду. В район проведения операции были перенаправлены все находящиеся в воздухе вертолеты и самолеты. Оказалось, что поиски противника сместились далеко в сторону Тюмени и большого населенного пункта Петухово. Корабль пришельцев совершил посадку значительно западнее, чем первоначально ожидалось. Поэтому первым до места подоспел единственный ближайший Ми-35.

Левая сторона губ нервно задергалась – КДС почувствовал некий азарт и желание привести операцию к логическому завершению. Враг должен быть уничтожен. Точка.

С того момента, как группа полковника Носкова достигла заимки охотников, расположенной на берегу озера Большие Донки, доклады стали поступать чаще. Сразу выяснилось, что ситуация вышла из-под контроля – возможно, единственному выжившему и к тому же плененному иноргу удалось освободиться. При этом погиб егерь Афанасьев и ранен майор запаса Панкратов.

К вечеру того же дня угроза заражения местности агрессивными формами жизни нависла самым настоящим образом, и тогда генерал-майор Стариков принял нелегкое решение бомбить по площадям. Отдав команду полковнику Носкову, он откинулся на спинку кожаного кресла, скрестил пальцы рук и принялся ждать развязки. Развитие событий не заставило себя долго ждать.

Корабль инопланетян вырвался на свободу.

Разрывы человеческих крупных зарядов не причинили ему и пилоту особого вреда. Упругая структура живого корпуса компенсировала ударную волну, а вот уже после взлета из холодных вод озера небольшая группа людей открыла по нему неприятный огонь из огнестрельного оружия.

Сначала корабль не придал особого значения «укусам» маленьких металлических цилиндров. Они обжигали, но не наносили какого-то реального вреда, но вот уже на самом отходе выстрелы людей угодили в сектор не до конца сомкнувшихся створок, через которые морф вышел наружу.

Пули попали внутрь!

Их влетело немного – три или четыре, но ущерб, который они нанесли, в ближайшее время был невосполним. Пострадали несколько внутренних органов и важных сосудов. Но самое главное – один из этих ужасных металлических предметов пробил насквозь малое сердце корабля, отвечающее за обеспечение силовой установки питательными жидкостями!

Корабль качнуло и стало ясно, что сгенерировать и аккумулировать то необходимое количество энергии для нормального полета уже не удастся, а о том, чтобы вырваться в безвоздушное пространство и далее в космос – вообще не могло быть и речи.

На остатках мощности объект стабилизировал горизонтальный полет на высоте триста метров и выше уже подняться не смог.

Тот мощнейший электромагнитный удар, который корабль нанес по врагу, отнял последние накопленные резервы.

Теперь пилот просто уводил свой корабль в сторону от опасного места в надежде приводниться в какой-нибудь огромной реке. О том, чтобы достичь пределов океана, нечего было и мечтать. Достигнутая скорость в двести километров в час, начала медленно (и сначала незаметно) уменьшаться. Корабль шел в густой облачности и, скорректировав курс на восток, безмолвно уходил вдаль. Он уходил все дальше и дальше – беглец по-прежнему терял силы и просто пытался спастись.

Сумерки надвигались быстро и неотвратимо.

Томительно проходил час за часом, а преследователей по-прежнему не было. Пилот постоянно контролировал заднюю полусферу, ожидая появления быстроходных человеческих боевых устройств. Но время шло, а ничего не происходило. Раненный и контуженный инопланетный пилот впал в состояние дремы. Он следил за происходящим в полглаза. За те три часа после того, как он вернулся в родной корабль, инорг позволил ему действовать самостоятельно, изредка вмешиваясь в действия корабля, когда требовалось решение пилота.

Скорость уже давно упала до ста километров в час, а высота снизилась до семидесяти, а затем не превышала и двадцати метров. Корабль беззвучно летел над вершинами мокрых весенних деревьев. Пилот по требованию корабля пришел в себя и пытался найти большую реку, но в крайнем случае можно приводниться и в озеро. Но ситуация может повториться и тогда шансов на спасение может не оказаться.

В сплошных тучах появился широкий просвет, и выглянувшая, заходящая за горизонт желтая звезда осветила далеко впереди огромную пойму реки. Пилот невольно посмотрел на нее и произвел щелкающие звуки. Он увидел, что хотел – величавую полосу реки, блеснувшую в лучах заходящего солнца. Она текла с юга и, соединяясь с множеством полноводных притоков, устремлялась дальше, к еще более крупной реке. Там две мощные реки соединялись и несли свои объединенные потоки далеко на север – к холодному океану.

Инопланетяне не любили льды, но они не погибнут. В океане миллионы путей, которые в конце концов выведут в обитаемые теплые моря. Конечно, придется потратить много времени, для того чтобы обогнуть огромный континент, но это цена спасения!

Однако полоса темной воды была еще так далеко! А скорость все падала и падала…

– Как промазали?!!!

Генерал-майор Стариков ударил ладонью по столешнице.

– Как такое вообще возможно?!!! – Командир дежурных сил вскочил. Сдержав порыв, обращаясь к оперативному дежурному, продолжил: – Ну, давайте, давайте! Продолжайте.

– Товарищ генерал, объект движется над Омской областью и почти достиг четырнадцатого иртышского бассейнового округа.

– То есть вы хотите сказать, что он сейчас в Иртыш, что ли, нырнет?! – Генерал поморщился, прижал левую руку к области сердца на груди и хрипло рыкнул: – Уничтожить! Немедленно! Кто там рядом? Огонь!

– Штурмовой патруль «сто пять» сместился к населенному пункту Новоникольское, воздушный патруль «сто десять» идет на аэродром базирования для заправки и отдыха, – оперативный дежурный поднял взор, встретился с хмурым взглядом командира и, прочищая горло, кашлянул.

Генерал смотрел на своего подчиненного не более двух секунд.

– Слушай приказ! «Сто пятому» немедленно преследовать и уничтожить объект. Кто еще рядом?

– На стыке Омской и Новосибирской областей пара Су-тридцатых выполняют свою задачу.

– Отменяю задачу! Первостепенная цель – инопланетный объект.

– Принято. Выполняем.

– Сколько подлетного времени потребуется «сушкам»?

– С учетом постановки задач – чуть менее десяти минут.

– Выполняйте.

– Приказ понял. Выполняем.

На высоте пятнадцати метров НЛО под острым углом пересек трассу «Байкал», напугав до одури водителей дальнобойных автомобилей. Зеленая двадцати метровая вздрагивающая и светящаяся толстобокая сигара пронеслась над колонной грузовиков, оставляя неоновые блики на старом асфальтовом покрытии. Мелкие, видимые взгляду волны вибраций проходили от носа до кормы корпуса биологического корабля.

Траектория полета НЛО начала смещаться влево. Корабль приобрел вращение вокруг продольной оси и вдруг скрылся за спящим березняком. Огромные фуры затормозили и остановились на обочине. Люди выскакивали на дорогу, пытаясь разглядеть удаляющийся объект, но тот уже растворился в туманной предвечерней дымке.

Суровые мужики принялись возбужденно обсуждать невероятное зрелище, матерясь и размахивая руками. Через две минуты над ними прошли два российских многоцелевых истребителя. Серебристые, с нанесенными темно синими камуфляжными разводами на фюзеляжах, боевые самолеты пронеслись над ними на дозвуковой скорости. Они успели мелькнуть красными звездами на крыльях и двух хвостовых килях вертикального оперения. Истребители шли значительно выше НЛО, поэтому дальнобойщикам выпало несколько лишних секунд, чтобы с застывшими физиономиями и раскрытыми ртами разглядеть два удивительных истребителя, безусловно преследующих вражеский корабль.

– Вот они ему сейчас козью морду изваяют! – крикнул пожилой усатый водитель. – Сейчас как шарахнут ракетами и конец тварям инопланетным.

– Точно! – засмеялись другие. Смех получился нервным и с ощутимой ноткой страха. Люди боялись. Они боялись смотреть телевизор, слушать радио, боялись за свой город, за свою страну и за свою планету.

– Ладно, мужики! – крикнул кто-то. – Давайте по машинам, а то до организованной стоянки еще тридцать километров пилить, а стемнеет уже вот-вот!

Корабль прошел над плотным лесным массивом, затем над широкой полосой поля и дальше, миновал серию мелких озер, вспугивая весеннюю водоплавающую птицу.

Еще пять минут полета – и та самая полноводная река открылась внезапно и широко. Неизвестно, смог ли инопланетный интеллект оценить красоту сибирской реки в лучах заката, но корабль довернул на ближайшую траекторию к ней. Он шел под прямым углом к водному пространству, пытаясь как можно скорее достичь открытой воды.

До реки оставалось пролететь не более полутора километров, когда из низких туч вывались два летательных аппарата землян. Их треугольные, заостренные очертания инорг рассмотрел задними сенсорами корабля. Почти уснувшее от внутренних повреждений мышление корабля уже ничем не могло помочь пилоту. Корпус вздрогнул от явной угрозы, но на этом все реакции прекратились.

Инопланетянин судорожно искал возможности хоть немного увеличить скорость летящего, но затормаживающего организма. Ведь цель вот она! Спасение рядом, но стремительная смерть приближалась явно и неотвратимо! Враг его настиг.

Инорг заметил внизу и впереди громоздкий четырехколесный аппарат с некоторым количеством людей на борту. Автобус ехал по небольшой дороге с твердым покрытием, идущей параллельно реке. Может быть, те, кто пилотируют боевые летающие аппараты, не будут стрелять? Тяжелым вооружением, скорее всего, нет. Ведь тогда они могут попасть в своих соплеменников!

До воды оставалось не менее семисот метров, отсчет перешел на секунды. Поэтому пилот с трудом довернул уже не слушающийся и молчащий корабль в сторону автобуса и на высоте десятка метров медленно «поплыл» к нему, с ужасом разыскивая за своей спиной вражеские самолеты.

Ведущий Су-30 не заставил себя ждать. Летчики получили недвусмысленный приказ – не допустить «зеленую инопланетную колбасу» до Иртышских вод ни при каких обстоятельствах и заочную команду «огонь по готовности».

Для пилотов истребителя крадущийся со скоростью велосипедиста корабль пришельцев представлялся как легкая неподвижная цель. Опытный летчик сразу оценил угрозу случайному автобусу и, мгновенно приняв решение, качнул свой самолет влево и сразу вправо, удалив тем самым его с линии огня. Пилот не стал медлить и открыл огонь из встроенной автоматической пушки. Опасность зацепить осколками мирный автобус сохранялась, но выполнить приказ было необходимо. Пытающаяся скрыться агрессивная форма жизни представляла угрозу всему человечеству, и пилот истребителя без каких-либо колебаний открыл огонь на поражение. В глубине души он надеялся, что все обойдется и пассажиры автобуса не пострадают.

За пару секунд пушка выплюнула пятьдесят четырехсотграммовых снарядов, после чего Су-30 резко ушел вверх и влево, уводя истребитель в сторону. Оба пилота хотели убедиться, что цель полностью уничтожена, а случайные свидетели воздушного боя отделались только легким испугом.

Бегущая дорожка разрывов перечеркнула тело НЛО, разрывая на части его зеленый корпус, ткани и внутренние органы. Вражеский корабль лопнул, как спелый арбуз. Отрезанный взрывной волной и осколками передний сектор корабля, в котором находился укутанный в защитную оболочку управления инопланетный пилот, кувыркаясь и разбрызгивая светящиеся жидкости из оборванных жил и толстых аорт, рухнул с высоты восьми метров на пожухлую весеннюю траву. Скомковавшись в некое подобие демонического клубка с болтающимися из стороны в сторону разорванными внутренностями, фрагмент корабля покатился по направлению прежнего движения и, уткнувшись в склон на обочине проселочной дороги, замер. Оставшаяся часть корабля, разбрызганная и разорванная на тысячи фрагментов тканей, разметалась по окрестностям в радиусе десятковметров.

В этот момент над местом крушения пронесся второй истребитель и, уйдя на вираж вправо, исчез в темных облаках, мелькнув на прощание двумя соплами двигателей. Где-то за рекой набрав высоту и скорость, пара Су-30 соединилась и ушла, взяв курс в сторону Новосибирской области.

Все стихло. Даже автобус, заглушив двигатель и выключив освещение, стоял прямо на дороге в трехстах метрах от падения. За десять секунд до того, как российский истребитель открыл огонь по НЛО и закричали пассажиры, водитель затормозил и остановился. Все прильнули к правому борту, наблюдая за невиданным для жителей внутренних областей зрелищем.

– Вроде бы улетели, – раздался в салоне автобуса престарелый женский голос.

– Ага! – отозвался грузный мужчина в оранжевой робе, не то дорожный рабочий, не то железнодорожник. – Жуть какая! А по кому летуны стреляли?

– По светящейся большущей штуке, – возбужденно ответил мальчик лет десяти. – Я видел! Она к нам летела! Если бы не летчики, она бы нас съела, наверное!

– Она вон там упала, – нервно прошептала молодая девушка. – Давайте уедем!

Оказавшийся в салоне участковый скомандовал:

– Оставайтесь в автобусе, я пойду посмотрю, что там упало.

– Не ходите! – горячо зашептала девушка. – Страшно! Скоро совсем темно будет. Давайте уедем отсюда!

– Водитель, откройте дверь, – лейтенант полиции подошел к передней двери и расстегнул кобуру пистолета. – Люди, не беспокойтесь – я быстро.

Дверь с шипением распахнулась.

Полицейский повернулся к пассажирам и спросил:

– У кого-нибудь фонарик есть?

– У меня есть – хороший, светодиодный, – откликнулся мужик в робе. – Командир, давай я с тобой пойду на всякий случай.

– Да не ходите вы! – крикнула девушка и заплакала. – Зачем вы туда идете?

– Тихо, красавица, – засмеялся рабочий. – Мы быстро.

Оказавшись на улице, мужчины переглянулись и пошли вдоль обочины к месту взрывов.

Рабочий включил фонарь и светил по сторонам, освещая в основном левую обочину. Подбирающаяся темнота сразу сгустилась, значительно ограничив видимость. Погода окончательно испортилась и вновь пошел дождь. Поднявшийся ветер неприятно бил холодными каплями по лицам людей, но они уверенно шли, пытаясь рассмотреть хоть какие-то подробности происшествия.

Инопланетянин открыл единственный оставшийся глаз и заскрипел. После падения и вращения капсулы его голова оказалась ниже ног. Все щупальца управления и регенерации отстегнулись от головы и лица. Он медленно пошевелился в компенсационном бульоне, пытаясь оценить ущерб своему телу, нанесенный взрывом и последующим крушением. Цепей на ногах не оказалось – видимо, корабль успел снять ненавистные оковы. Удивительно, но и боль от прежних ранений утихла. Инорг ощутил, что критических повреждений нет. Умное строение организма корабля вновь спасло его.

Инорг развернул свое тело в спасительном коконе, раскрыл живую створку, оказавшуюся вверху. Вытянув здоровую конечность, он вытолкнул себя наружу. Нижняя часть тела до пояса еще находилась в яйцевидной капсуле. Высвободив обе руки и вращая голову, он осмотрелся. На голову из низких облаков падала вода, а там, за дорогой землян, текли воды большой реки. Шум ветра заглушал какие-либо звуки.

Инорг выбрался наружу. Он стоял и смотрел на останки своего корабля. Через короткий промежуток времени он вышел из ступора и повел носом в сторону реки. Издав щелканье, он повернулся в ее сторону. Серый и местами черный от налипшей грязи, пришелец добрался до кромки твердой поверхности дороги.

Не обладая острым зрением и потеряв один глаз, инопланетянин не видел автобус и идущих в его сторону людей. Двух приближающихся человек он вообще ощутил лишь по вибрации чужих шагов. Источник вибрации разделился – их было двое и они уже рядом.

Инорг напрягся, превратив свое тело в сжатую пружину, и медленно повернулся лицом к опасности. В каких-то десяти шагах от него грузный человек освещал ярким лучом придорожную канаву и до сих пор его не замечал. Второй человек шел следом и следил взглядом за конусом света. Ослепительный луч шарил и шарил.

Напряженный пришелец затаился – он ждал развязки. В тот самый ожидаемый миг, когда неширокий конус света выхватил из сумеречной мглы спасительную, но уже мертвую капсулу корабля, а затем – согбенную фигуру инопланетянина, все и произошло.

Сначала луч от фонарика прошел мимо, слегка скользнув по телу инорга, и продвинулся дальше по канаве. Через другой миг, очень короткий миг, до рабочего наконец-то дошло, что рослое нечто не похоже на человека. Это что-то или кто-то более смахивает на притаившегося в засаде динозавра – хищного и очень опасного.

– А-а-а-а! – истошно закричал мужчина и попятился спиной в сторону идущего следом участкового.

Две секунды и крик захлебнулся.

От ужаса и звуков своего собственного крика волосы на голове рабочего встали дыбом. Фонарь выпал из рук и, громко хлопнувшись об асфальт, потух.

До этого момента затихший и согнувшийся разумный тритон мгновенно распрямился, подавая вперед верхнюю часть корпуса. Он рванулся в атаку и возник перед вопящим толстяком.

Человек ничего подобного не ожидал, он вновь взвизгнул и споткнулся, но пришелец не стал ждать падения. Инорг ударил когтистой лапой в лицо врага, превратив его в кровавое месиво. Крик сменился отвратительным и стихающим бульканьем, и тело рабочего завалилось назад – на мокрый асфальт.

Полицейский все видел и пытался совладать с пистолетом. На его глазах кошмарное существо хладнокровно убило взрослого человека и затратило на это не более двух секунд.

Достать пистолет из кобуры, снять с предохранителя и дослать патрон в патронник получилось достаточно быстро и без заминки. Сказались тренировки и учебные стрельбы.

Но дальше…

Юному лейтенанту еще не доводилось направлять табельное оружие на людей и живых существ.

Схватка в ночи, которую и схваткой-то не назовешь – просто расправа над простым обывателем – быстрая, жестокая и бессмысленная, обескуражила и ошеломила. От выброса адреналина кровь стучала колоколом в ушах. В обрушившейся на землю темноте что-то копошилось.

Оно было рядом! И теперь оно могло убить его!

Сейчас! Не завтра! Не через многие годы, а именно сейчас!

Руки участкового дрожали. Он услышал стук своих собственных зубов и вдруг выстрелил. Выстрел получился случайным и опасным для стрелка. Пуля вошла в дорожное покрытие в каком-то метре от собственных ботинок и едва не попала в тело рабочего.

Но именно этот неприцельный выстрел спас человека – инопланетянин почувствовал знакомый запах сгоревших пороховых газов. Грохот выстрела болезненно ударил по чувствительным органам слуха. У стоящего перед ним человека имелось оружие – и это было предельно опасно.

Инорг бросился в сторону склона, ведущего к берегу реки, в один прыжок пересек дорогу и неаккуратно скатился по грязному склону – вода была так близко, так рядом!

Вот оно спасение!

Неосторожный выстрел привел участкового в чувство. Он как будто бы очнулся от страха и наваждения. Он выстрелил еще раз – теперь туда, куда, по его мнению, побежал пришелец.

Еще выстрел. И еще.

Полицейский сместился к противоположной обочине и продолжал стрелять, пытаясь уловить движение в полной темноте. Он стрелял и стрелял, понимая, что шансов попасть в чудовище крайне мало.

Когда на нажатие на спусковой крючок пистолет отозвался сухим щелчком, участковый понял, что все кончено.

Суровый Иртыш встретил чуждый для себя организм хмуро и сердито. Поднялись волны. Шум прибоя, сильного ветра и дождя показали тяжелый характер сибирской реки. Выстрелы смолкли и пришелец заполз в холодную неспокойную воду.

Уже не задерживаясь и не оглядываясь, он нырнул в глубину.

Глава 20

ПЛАРБ «Мичиган», продолжение, двадцать пять лет после Пришествия

– Этот подойдет? – Шин протянул Федьке найденный фонарик американских пловцов. – На мой взгляд, тяжеловат, но зато есть несколько запакованных и не пострадавших упаковок с батарейками для него. Не думаю, что они «живые». На, проверь!

Рыжик благодарно принял фонарь и зашуршал целлофановой упаковкой.

Чуть менее часа друзья осматривали складские шахты. Сказать, что они нашли «сокровище» – ничего не сказать! При всей щедрости барахолки Полоя этот стихийный и почти неорганизованный рынок теперь казался ребятам убогим и грабительским.

Убогим – потому что ассортимент представленных товаров не пестрел разнообразием, а грабительским – потому что те нечасто появляющиеся в продаже высокотехнологичные стволы и дельная снаряга, как правило, были запредельно дороги. Основной массе свободных ныряльщиков они были попросту не по карману.

А здесь! В хранилищах погибшего подводного крейсера друзья обнаружили столько серьезного морского оборудования, оружия и прочего вспомогательного добра, что дух захватывало.

– Эх! – Федька с довольной физиономией щелкал выключателем трофейного фонарика, запуская ослепительный луч и тут же его гася. – Вот если бы все это хозяйство нам поднять и переправить на берег!

Шин в ответ только недовольно фыркнул. Он всегда был реалистом и простое сотрясание воздуха не приветствовал. Его интересовало другое – почему за все то время, которое они с напарником провели в отсеке, качество воздуха не ухудшилось. Вполне сносно и свободно дышится.

– А вот и моторы «Caterpillar»!

Шин оказался прав – пару моторов для катера они нашли. А вот надувная лодка была кем-то разорвана. Не повезло и найденному катеру, он был прострелен сразу в нескольких местах. В мозгу Шина возникла трепещущая надежда, что при наличии ремкомплекта надувной катер можно будет попробовать починить. Несмотря на общий вес в девяносто килограммов, им удалось вытащить его в проход, но надежды рухнули, когда дайверы попытались вытряхнуть на палубу свернутый в рулон катер.

Даже беглый осмотр показал, что катером воспользоваться не удастся. Огромная протяженная дыра с рваными краями на днище. Такое повреждение в боевых условиях мелкими заплатками не устранить. Федька в сердцах даже пнул уже бесполезный и никчемный катер.

– Что делать-то будем? – Горячо зашептал он. – Мы что, погибнем?

Шин уловил истерические нотки в голосе Рыжика и нарочито спокойным тоном ответил:

– Мы пойдем в третий отсек, на палубу «А». Там должен храниться аварийный плот. Причем не один. По крайней мере, я так думаю. До поверхности моря мы с тобой доберемся.

Шин потер ладонью шершавый подбородок и добавил:

– Это случится, если какое-нибудь плавсредство найдем. Я слышал, они на поверхности сами надуваются. А вот если не найдем – тогда действительно хреново будет.

Федька пару раз подпрыгнул от возбуждения и страха:

– Шин, я не хочу туда идти! Там жутко и опасно! Мы там оба погибнем! А я в первую очередь. Потому, что я по жизни невезучий. У меня плохие предчувствия – гложет душу что-то. Вон руки трясутся. Сам знаешь, я в бандиты не пошел – не люблю их, но и в дайверы записался от безысходности.

– Да не волнуйся ты так! Если в нижних и соседних отсеках будет тихо, то пойдем, а если заметим что-нибудь подозрительное – гранаты будем кидать или из автоматов отлакируем. Патронов в избытке – прорвемся! Ты пойми, у нас просто нет другого выхода. Или боремся за жизнь, или ложимся на эту противную белую палубу и умираем.

Сложив все свое подводное оборудование в укромное место в шахте номер четыре и накрыв подвернувшимся синтетическим черным чехлом, дайверы переглянулись. Говорить было особо не о чем. Рыжик тяжко вздохнул, когда пришлось оставить свой подводный пистолет – он положил его возле дыхательных систем и специального автомата Шина. Коленки парня иногда самопроизвольно подрагивали – он никак не мог успокоиться. Шин ободряюще хлопнул его по плечу и уверенно кивнул, мол, готов?

Федька нацепил на себя найденную разгрузку – американский жилет оказался впору. Парень заряжал магазины для М4А1 и распихивал их по множеству удобных карманов. Вес снаряженного автомата придал уверенности. Памятуя о недавней стычке, взяли несколько гранат – даже с запасом.

– Я готов! – решительно объявил Рыжик. – Пойдем этим пиявкам низ спины надерем! – зажмурился и выдохнул: – Только, братка, давай по-тихому все сделаем. Ну их в баню.

– Молодец, братка! Будем осторожны.

Федька сосредоточенно кивнул.

Открыв дальний люк, ведущий на нижнюю палубу «B», парни остановились. Снизу потянуло дымом от разорвавшихся гранат, но в целом все было спокойно.

– Я первый пойду, – напряженно прошептал Шин и начал спуск по трапу.

Федька благодарно закивал и, ухватившись за поручни, последовал за ним.

Палуба «B» встретила дайверов все той же колоннадой ракетных шахт и тишиной. Ни шороха, ни скрипа, ни звуков капающей воды. Готовые в любой момент открыть огонь, друзья осторожно сместились в сторону еще одного открытого люка. Люк вел на палубу «С». Под ногами тихо, но противно хрустели и скрипели какие-то стеклянные шарики или кристаллы – почти в полной темноте так сразу и не разберешь, что это такое, может быть, и осколки. Фонарик решили пока не включать, опасаясь, что с противоположной стороны прохода могли явиться на яркий свет те недобитые взрывами невиданные «лягухи».

– Вон она!

Шин мгновенно повернулся и вскинул автоматический карабин.

Из глубины мрака к друзьям двигался небольшой черный сгусток – размером с футбольный мяч.

– Свет! – крикнул Шин.

Федька включил фонарик и охнул.

К ним приближалась странная личинка. Огромные черные глаза и разинутая пасть. Конечности отсутствовали, однако тварь имела на теле множество тонких отростков и плоский вздрагивающий хвост. Тварь была уже рядом – она доползла и тонким голоском щелкала.

В целом облик пришельца был вроде бы не опасен – это мнение Шина могло быть ошибочным, но дайвер колебался. Не хотелось стрелять и поднимать шум.

Ситуацию разрядил Федька. Он посмотрел по сторонам и с разбега ударил ногой по сферическому иноргу. Тот пикнул и по пологой дуге улетел в темноту, взмахнув на прощание бобровым хвостом.

Шин с удивлением посмотрел на друга. Федька нервно хихикнул:

– Я нападающим за гавань в футбол играл. Мы барахольщиков знаешь как порвали! Сам лично им три гола забил. А этот сильно уж на мячик смахивал. Ну и вот…

– Круто, – похвалил Шин. – Спускаемся на следующий уровень. Готов?

– Да, – шепнул Рыжик.

На палубе «С» работало аварийное освещение. Сойдя с трапа и затаившись за крайней парой ракетных шахт, которые были и здесь, напарники застыли. Шин аккуратно выглянул в коридор, являющийся проходом через весь подводный ракетоносец. По этой сквозной хорде экипаж мог переходить из отсека в отсек.

– Ты заметил, что белая палуба грязная? – прошептал Федька.

– Да, – Шин кивнул. – Слизь и сгустки какие-то засохшие. Здесь ходят или ходили.

Выждав пару минут и не дождавшись активности пришельцев, друзья, соблюдая осторожность, чуть ли не на носочках приблизились к переборочной двери, ведущей в третий отсек. Сама дверь была распахнута, и за ней царила кромешная темнота.

Шин ухватился одной рукой за кремальеру, а второй за верхний срез люка и прыгнул обеими ногами вперед – в темное круглое отверстие в переборке. Получилось достаточно сноровисто и быстро. Развернулся, быстро принял из рук друга оба автомата и повернулся к темноте. Федька забрякал, в полголоса матюгнулся. Он тоже проник в третий отсек, но ударился локтем и коленкой.

Шин решился и включил свой фонарик. Они оказались в малом отсеке вспомогательного оборудования. Нагромождение трубок, вентилей, щитков, шкафов и непонятных механизмов отбрасывали ломаные тени. Задерживаться здесь не хотелось. Конечно, можно было пройти дальше в четвертый отсек, но гулять по лодке не хотелось. «Мичиган» был обитаем, поэтому неизвестные опасности щекотали нервы.

Трап на верхний уровень обнаружился между двумя раскрытыми шкафами. Перед подъемом наверх Шин посмотрел на экран ручного компьютера, сам себе кивнул.

– Туда. На палубе «В» находится пост управления реактором, а за ним сам реактор.

Федька дернул напарника за руку:

– Ты сказал, что мы ищем плот! Зачем нам этот поганый реактор?

– Мы просто поднимемся выше, но нам придется пройти через палубу «В». Мы просто пройдем мимо.

Федька недоверчиво фыркнул и полез первым. Шин, не задерживаясь, поднялся за другом.

Темнота. Темнота и та самая тревожная тишина встретили дайверов. Друзья замерли, прислушиваясь. Что-то мешало признать, что они здесь одни… но пока ничего не происходило. Федька отошел в сторону, давая своему товарищу чуть больше простора. Направив фонарик в глубину отсека, включил его.

Встав дыбом, волосы на голове не просто зашевелились, они мгновенно ощетинились. До потемнения в глазах ужас взорвался в головах людей всплеском адреналина. Узкий конус дрожащего света выхватил стоящее в четырех метрах существо!

Перед ними стоял разумный тритон. Причем – воин! Он был так близко. Его голова медленно повернулась и беззвучно оскалилась. Высокий и жилистый, скользкий и омерзительный, ростом с высокого человека, черный пришелец мигнул желтыми с черными прожилками сосудов глазами и оглушительно заверещал. Серия громких, срывающихся на визг щелчков вывела людей из сковавшего их ступора. В состоянии шока Шин выстрелил. Грохот автомата оглушил, но придал уверенности. Выпрыгивающее из груди сердце не давало сосредоточиться на прицеле и враге. Шин стрелял от живота, длинной и не очень эффективной очередью, от страха высадив в сторону противника весь магазин.

Федька подвел – от неожиданности он грохнулся на пятую точку и, срываясь на хрипоту, заорал! Горячие гильзы, вылетая из автомата напарника, ударялись о стенки и подкатывались к ногам Федьки!

– Стреляй! – закричал Шин, наваливаясь спиной на переборку. И не очень сильно ударившись, повторил: – Стреляй, дурак!

Ему показалось, что он так и не попал в шевелящегося инорга. Но пришелец покачнулся и упал. Федька запоздало саданул из своего автомата в коридор, выше уже лежащего врага. Вырывающееся из ствола дискретное пламя, как в старинном кинофильме, высвечивало изменения в отсеке. Что-то множественное и разрозненное перемещалось уже в десяти метрах от дайверов. Сотни не крупных организмов бурлили и наступали. Они постоянно перемешивались и извивались. Рассмотреть какие-то подробности их скользких тел было совершенно невозможно в полном мраке. Приближение инопланетян сопровождалось не перестающим и нарастающим гомоном. Шум, состоящий из тысяч шелестящих щелчков, давил на уши людей. В тот момент, когда Федькин карабин замолк, вся тяжесть невероятной какофонии мгновенно обрушилась на слух и психику парней.

И тут это случилось!

Твари расступились и вперед выдвинулось округлое нечто. Парни так и не смогли различить это живое новообразование. Оно лишь улавливалось боковым зрением. Новый инорг чуть придвинулся и остановился. И тут он ударил инфразвуковой волной!

Друзья ощутили вибрацию грудной клетки, сухость в полости рта, мгновенное ухудшение зрения, нестерпимую головную боль и головокружение. Тошнота, удушье и звон в ушах навалились на ребят чуть позже – через пять-семь секунд. Все это причиняло дайверам нестерпимые мучения.

Оба закричали! Но оказалось, что надрывно кричал только Рыжик, а Шин лишь сипел раскрытым ртом. Горло перехватило спазмом, поэтому он так и не смог проронить ни единого звука. В полном смятении и в навязчивом состоянии панического шока Шин все-таки попробовал перезарядить трясущимися руками в общем-то непривычное для себя оружие. Отстегнутый пустой магазин он сразу уронил куда-то на палубу и принялся нервозно вытаскивать из хваленой американской разгрузки полный патронов магазин.

Шин запутался в складках снаряжения, замешкался и упал. Он завалился на правый бок и ощутимо приложился ключицей об открытую крышку люка, ведущего вниз – туда, откуда они с напарником совсем недавно проникли на этот проклятый уровень.

Выпавший из Федькиных рук фонарь лежал на палубе и светил. При падении он не сломался и даже не треснул. Его луч очень символично разделял два мира – представителей двух враждебных противоборствующих цивилизаций. Конус света делил темноту на две половины, но в данном случае не мог защитить людей.

Боль нарастала и достигла критического предела, когда Шин больше не мог ее стерпеть. Если ничего не предпринять – спасения не будет! Дальше была только смерть!

Шин рванулся и упал головой вперед в люк. Каким-то чудом ему удалось ухватиться обеими руками за штормовые леера трапа, ведущего обратно – на палубу «С». Автомат кувыркнулся и с грохотом упал вниз, а его хозяин повис в неестественном для людей положении – вверх ногами.

Несмотря на это, боль исчезла. Шину потребовалось несколько мгновений, чтобы придать себе нормальное положение. Он кинулся к автомату, наконец-то справился с новым магазином, зарядил и бросился к трапу. Ему казалось, что инопланетное воздействие прекратилось. Он начал подъем, серьезно волнуясь за судьбу Федьки, и тут услышал его отчаянный крик:

– Шин!!! Шин!!! По-мо-ги!!!

Шин засуетился. Он торопился, поднимаясь на самый верх трапа. Несколько раз поскользнулся и, наконец достигнув ужасного уровня, осторожно выглянул из люка.

Фонарь по-прежнему светил на противоположную стену, Рыжика нигде не было.

– Я хочу жить!!! – донесся удаляющийся и надрывный крик друга. Его вопли перекрывались многоголосым непрекращающимся щелканьем.

– Брат! Помоги!!!

Его голос удалялся и удалялся.

Сердце Шина сжалось от ужаса и тоски! Он не мог ему помочь!

Он слышал затихающие крики друга и ничего не мог поделать. Он стискивал зубы. Он часто моргал от подступивших слез и яростно сжимал рукоятку автомата, но был бессилен…

Еще какое-то растянутое время он пребывал в состоянии полной душевной беспомощности, а затем мрачно решился…

Он обязан облегчить Федькину участь! Он должен…

Шин прекрасно помнил те страшные, наводящие оторопь россказни праздных проходимцев в темных закоулках бара «Медузы» о судьбах моряков, плененных пришельцами!

«Этого нельзя допустить!» – вспыхнуло в мозгу. Обжигающая, острая, вибрирующая, как перетянутая гитарная струна, замешанная на явной несправедливости и свершившейся безысходности мысль беспомощно билась внутри черепной коробки.

– Время! Время! Время! – спохватившись, шептал себе под нос Шин. – Не успеть!

Дайвер оперся спиной о стенки люка, достал первую гранату, быстро подготовился к броску и метнул смертоносный заряд за труп черной амфибии. Он бросил гранату так далеко, насколько это вообще было возможно сделать в создавшихся стесненных обстоятельствах.

В ожидании грохота упавшей болванки на металлическую и рифленую палубу подводного корабля парень замер на целых две секунды – на две самых томительных секунды в своей жизни. Но ничего подобного не случилось – просто многоглоточное пощелкиванье усилилось. В последний миг до взрыва зрение Шина выхватило колыхнувшуюся в его сторону темную волну омерзительных бесформенных тел. Гранату, видимо, подхватили, не давая ей упасть на палубу.

Все! Время истекло!

Шин исчез в люке, автомат вновь забрякал по ступенькам трапа.

Взрыв ошеломил!

Парню даже показалось, что ударно-компрессионная волна всколыхнула все внутренние органы от мозга до копчика. Он некрасиво плюхнулся на пятую точку, пытаясь справиться с потемнением в глазах.

– Ох! – только и смог вымолвить Шин, но про вторую гранату не забыл.

Достал, свел вместе усики, дернул за чеку. Затем помотал головой из стороны в сторону, инстинктивно отгоняя колеблющиеся темные пятна перед глазами. Затем подхватился, шатаясь, вернулся к трапу, поднялся на пару ступеней и забросил грозную болванку на верхнюю палубу. Теперь ждать взрыва не стал, вполне удачно соскользнул вниз и, отбежав в сторону, зажал уши.

Взрыв!

Как ни странно, при всем пагубном воздействии применения взрывных устройств в замкнутом пространстве именно сейчас Шин почувствовал, что у него получилось без ощутимого ущерба для себя дважды применить оборонительные гранаты.

Угнетало, что судьба Федьки по-прежнему была неизвестна. Шин вновь бросился к трапу, намереваясь оказаться на палубе «В» и оценить степень ущерба от разрыва двух гранат. К этому моменту крики друга утихли и после взрывов уже не возникали. Исчезла и волнообразная какофония инопланетных щелчков и верещания.

– Заткнулись, гады! – с надрывом крикнул в темноту Шин. – Съели?

Он стоял на том месте, где каких-то пять минут назад они стояли вдвоем с Рыжиком.

Парень тяжело дышал, как после длинного забега – дым плотной завесой висел в воздухе, искажая детали. Ни малейшего сквознячка на этом уровне нет, и Рыжик может быть там, дальше.

«А вдруг он еще жив?!»

Шин шарил дрожащим лучом фонарика и не решался идти дальше. Конус света выхватывал фрагменты какого-то нечеловеческого пейзажа. Кругом валялись неопознаваемые трупы чуждых земной природе существ. Их было много – десятки, а может быть, и сотни. Они не выдержали катастрофической взрывной волны. Как ни вглядывался в черное тело ближайшей мертвой твари, так и не смог идентифицировать этих существ. Шесть щупалец, центральный нарост, а может быть, шестой нарост это голова? Не понять, да и не хотелось понимать. Это враги! И они умирают! Вот главное! До этой трагической встречи Шин никогда о них не слышал и, конечно, не видел.

А из глубины отсека вновь появились нарастающие звуки.

Шин поднял ствол автомата и открыл огонь по играющим теням. Он ни о чем не думал – просто ожесточенно стрелял и стрелял короткими и длинными очередями.

Новый инфразвуковой удар ошеломил стрелка!

Шин ощутил острую боль в груди и височной области головы. И без того жуткий окружающий мир покачнулся и раздвоился.

«Лишь бы не грохнуться в обморок! – испугался Шин. – Тогда конец!»

Последняя очередь, которую выплюнул М4А1, не прекратила мучения молодого дайвера. Колени подогнулись, и уже через секунду Шин в очередной раз упал навзничь. Превозмогая боль, он пополз к спасительному люку.

Шум нарастал – это приближались те некрупные инорги. Они передвигались по-прежнему хаотично, но теперь их движения были более быстрыми и резкими.

Их было больше, несравнимо больше, чем раньше! Они перепрыгивали через трупы своих соплеменников и рвались к беспомощному человеку. А инфразвуковое влияние пришельцев, приносящее дайверу нестерпимую физическую боль, внезапно прекратилось, но в тот же миг оно сменилось на тяжелое ментальное воздействие!

Шин чуть не задохнулся от ужаса!

На парня нахлынула череда невероятных образов. Они были размыты и непонятны. Чуждые мыслительные образы и возникающие колеблющиеся фигуры болезненно давили на психику и вызывали какие-то невероятные древние страхи на уровне простейших инстинктов.

Шин дополз до люка на палубе, ухватился обеими руками за край и перевалил туда свое неподатливое тело – вниз головой. Все повторилось, но теперь парень упал на почти вертикальный трап менее удачно, ухватившись за леера поручней в самый последний момент. От удара он потерял сознание на длительный отрезок времени. Так ему показалось. На самом деле не прошло и двадцати секунд – он открыл глаза и лежал, разбросив руки в разные стороны, не соображая, где он.

Что-то дергало его за левую ногу все сильнее и сильнее. Он не стал туда смотреть, ударил свободной ногой – вроде бы попал!

«Где-то здесь была переборочная дверь во второй отсек!» – осенило парня. Что-то текло по лицу. Шин коснулся ладонью лба и почувствовал, что кровь стекает двумя ручейками – по щеке и между глаз.

Шин попробовал шарить руками в поисках автомата – смертоносной машинки нигде не было. Вспомнив о том, что переборочная дверь, ведущая во второй отсек, где-то рядом, дайвер попробовал перевернуться на живот, намереваясь отползти в ее сторону.

Но кто-то по-прежнему дергал его теперь за правую ногу, пытаясь обхватить ее обеими руками… или лапами… или щупальцами… или сегментами… Кто их там разберет? Гадин этих!!!

Встряхнув головой, он наконец-то полностью пришел в себя. Сознание прояснилось и Шин наконец-то вспомнил: где он, что с ним происходит и что случилось с беднягой Федькой!

Резкая боль в ноге сигнализировала о том, что он в опасности и необходимо что-то срочно предпринять! Создавалось впечатление, что нога попала в слесарные тиски! Боль нарастала!

Шин поднял голову и с удивлением увидел, что мелкие твари, одновременно похожие на морских звезд и прямоходящих пауков, те самые противозные создания, которые совсем недавно куда-то утащили Федьку, теперь облепили его ноги и пытались то ли держать, то ли пожирать, то ли все вместе взятое!

Они копошились и пощелкивали в районе ступней ног человека.

Шин закричал от ужаса и принялся инстинктивно, не особо соображая, что делает, стряхивать с себя эту инопланетную мерзость.

Хватка ослабла. Шин как будто бы счищал одной ногой грязь с другой, пинал врага, приподнявшись на локтях. Он отползал в сторону переборочной двери и почти совсем потерял направление, и уже почти не думал о спасении. А ведь спасение – вот оно! Ну, вот же оно! Совсем рядом! Такая манящая окружность переборочной двери проявлялась и светилась прекрасным аварийным освещением второго отсека. Какого хрена они сюда поперлись?!

Шин вспомнил о ноже!

Расстегнув ножны, он схватился за рукоять и саданул лезвием по самой ближайшей твари. С первого раза дайвер рассек сразу двух иноргов.

Парень взбрыкнулся, удачно высвободив ноги из копошившейся массы врагов. Ему даже удалось встать. Он яростно отбивался ножом и отпинывал самых резвых противников.

А сверху, с палубы «В», все падали и падали новые твари. Шин наконец-то добрался до переборочной двери и неуклюже перебрался во второй отсек. Он горько усмехнулся, вспомнив, как здесь совсем недавно прошел Федька, дважды ударившись. Не мешкая ни секунды, Шин ухватился за створку двери и, преодолевая сопротивление заржавевших штифтов, со всей возможной силой припечатал ее о переборку. Таким образом он расплющил наиболее ретивого преследователя. Пара отрубленных кромкой люка конечностей инопланетного организма перевалились на сторону парня.

Дайвер крутанул стопорное колесо – дверь прижалась, нерушимо разместившись в штатных пазах. Шин нервно обернулся в поисках других опасностей и угроз, но во втором отсеке царила звенящая тишина. Он в изнеможении прижался спиной к переборке и, прислонившись затылком к холодной металлической поверхности, протяжно выдохнул.

Его напарник пропал без вести и, возможно, навсегда. Дайвер еще раз устало вздохнул. Теперь приходилось надеяться только на себя и свои силы. Парня бил нервный озноб.

Он остался один!

Глава 21

Пиратская база «Лихоманка» – ПЛАРБ «Мичиган», двадцать пять лет после Пришествия

И всё-таки Ксения не решилась пробиваться к береговой линии. Ее стремительная «Акула» неслась на подводных крыльях в сторону бывшей нефтегазовой платформы. Это был самый безопасный маршрут. За минувший час относительно спокойного хода огромная конструкция уже появилась на горизонте. За это время Бестия открывала огонь из пулемета не больше трех раз. Один раз она ударила длинной очередью по быстро двигающемуся непонятному объекту, прошедшему наперерез катеру. Несмотря на усталость, вовремя заметила – у Бестии глаз был наметан – опасность, вовремя развернула пулемет в нужную сторону и вполне эффективно перечеркнула чью-то всплывшую спину или горб серией крупнокалиберных зарядов. Вроде бы попала! По крайней мере, одиночная атака захлебнулось и более «Акулу» никто не преследовал.

Затем Бестия открывала огонь еще пару раз, но по каждому конкретному случаю чего-то вразумительного пояснить не смогла. То ли почудилось что-то, то ли привиделся враг – по крайней мере, Ксения из штормовой рубки ничего опасного не успела разглядеть. Постреляла девка и молодец – лучше шмальнуть, чем потом иноргов под водой кормить.

За это время ее дважды подменяла за штурвалом Чукча. Старшему мичману Баеву становилось все хуже и хуже, и навигаторша Ксения спускалась в трюм – проверить его самочувствие. Итоги были неутешительными – и без того тяжелое состояние здоровья Баева резко ухудшилось. Ксения всерьез волновалась за его судьбу и молилась, чтобы он «дотянул» до людских поселений. Там ему окажут помощь! Она была готова заплатить за это из своих сбережений – лишь бы с Василием Петровичем все было нормально!

Ксения с трудом связалась по радио с «Папой». Быстро пояснила ему создавшуюся ситуацию, что идет к пиратам, что опасается непредвиденных опасностей и что… боится по-настоящему, и при этом сейчас она страшится даже больше, чем во время массированной атаки инопланетян.

Полковник Пыпин, как-то по-звериному рыкнул и ответил:

– «Рыбка»! Я сейчас с «Лихоманкой» переговорю. У них с недавнего времени «паханом» всей базы рулит один не очень уравновешенный тип, но меня знает. Зовут его Сева Кировский.

– «Трехпалый»? – выдохнула в микрофон Ксения.

– Дочка, – принялся успокаивать девушку Пыпин. – Я этих морских козлов «вертушками» заровняю, если хоть один волосок упадет с твоей светлой головки. Сейчас я сделаю «Трехпалому» такое предложение, от которого, как говорится, он не сможет отказаться. Поэтому иди к ним и ничего не бойся. Баева спасай. У них вроде бы был хороший врач. Серый – фамилия доктора. Только выпивает он страшно. Но мужик умный, бывалый – поможет. До связи, родная.

– До связи, «Папа».

Газодобывающая и буровая платформа «Лунская – Б», а ныне «Лихоманка», встретила «Акулу» ощетинившимися стволами пулеметных турелей и вращающихся артиллерийских установок. Ксения видела в бинокль шевеление на лестницах и площадках морской базы пиратов. Ее заметили.

Сердце девушки колотилось от волнения, но курс сохранялся прежним – к пирсу «Лихоманки».

В годы своего рабочего прошлого труженица «Лунская – Б» блестела на солнце и восхищала людей своей технологичной красотой. Спустя двадцать пять лихих лет «Лихоманка» предстала перед взором девушек как немытая, опустившаяся пьяньчуга. Косматая и захламленная, с многочисленными прилепившимися деревянными и щитовыми надстройками, она выглядела как столица избушек на курьих ножках. Копошащиеся людишки внутри всего этого мусора и переплетенных веревок казались жуками-падальщиками в теле мертвого животного. Были и пикантные моменты в пейзаже. Например, три болтающихся в петлях голых висельника, причем один из мертвецов был привязан за ногу. В довершении всего, на самой верхней точке башни управления развивалось черное затрепанное полотнище – трехметровый пиратский флаг с изображением огромного белого осьминога.

Заметив местный колорит, Бестия повернулась у пулемета и с тревогой в глазах посмотрела на своего навигатора. Ксения с пониманием кивнула и сказала по внутренней трансляции:

– «Папа» за нас заступится!

– Ты знаешь, что делают бандиты с честными девушками?

– Знаю, – тихо прошептала Ксения. – Мы идем на «Лихоманку» ради спасения Баева, и «Папа» нас защитит.

– Ты точно уверена?

– Да. Он же обещал, – Ксения отвечала своей боевой подруге, но перед ее мысленным взором все еще стояло светлое голубоглазое лицо Шина и почему-то маячили рыжие вихры Федьки.

Левой рукой Шин вытер со лба кровь и вновь прислушался. В этом отсеке подводной лодки по-прежнему тихо – ни шороха, ни скрипа. За закрытой переборочной дверью какое-то время скреблись враги, но теперь и этот звук стих.

Несколько отрешенно дайвер посмотрел на свой любимый нож. Правой рукой он продолжал сжимать отцовский разделочный нож, сделанный из промышленной стали. Когда-то давным-давно деревенский мастер на малой родине Шина выковал это уникальное лезвие. Смешно, но этим длинным клинком папка всегда чистил вынутых из сетей дрыгающихся карасей и этим же лезвием друг отца майор Панкратов нанес несколько тяжелых ранений врагу – бледной инопланетной амфибии. В тот последний бой Панкратову удалось отсечь когтистый палец пришельцу. Теперь этот кривой коготь украшал рукоятку ножа. Тот же самый мастер доработал отцовский нож. Именно он вмонтировал отрезанный коготь в рукоять, а затем намотал сыромятный кожаный шнур.

Как много времени прошло с тех пор – целая вечность!

– Этот коготь, малец, тебе на черную память, – сказал тогда мастер. – Чтобы ты никогда не забывал, что убийца твоего отца где-то на свободе. Изуверы поганые!

И Шин не забыл.

Иногда бледный инопланетянин являлся ему во сне: без отсеченного пальца и с разорванной мордой – одноглазый и страшный!

Парень смотрел на нож, на капающую на палубу черную кровь врагов и наливался гневом. Он посмотрел в глубину коридора, на колоннаду ракетных шахт – красные лампы горели тусклым светом, нагоняя мрачных и таинственных теней в ниши и свободные пространства, не занятые вспомогательным оборудованием.

Выбора не было – придется подниматься наверх, на палубу «А», к арсеналу спецназовцев. Нужен автомат или пистолет, на худой конец. С одним ножом воевать трудно, а рукопашная схватка с большим количеством некрупных противников сводила на нет все усилия. Шин любил оружие и его необходимо срочно найти. На палубе «А» его искать не надо, оно там в каждом хранилище в избытке. Конечно, оружие должно быть и у штатного экипажа – у офицеров и матросов. Но как его здесь найдешь?

Шин собрался с духом и полез по трапу на палубу «В».

Люк открыт. Ничего не изменилось с того момента, как они с Федькой прошли здесь. Шин посмотрел на наручную консоль, чтобы узнать сколько же прошло времени, но, так и не совладав с нервами, просто ничего не понял.

Убрав нож в ножны, он ухватился за края люка обеими руками – оставалось сделать одно движение. Он даже не успел поднять голову, чтобы осмотреться. Многоголосый клекот и щелчки, раздавшиеся в метре от него, наполнили окружающее пространство.

Там были враги!

Не мешкая, парень скатился по поручням обратно и отбежал в сторону от трапа. Путь к шлюзам был перекрыт! Имелись гранаты, но парень просто не мог совладать с трясущимися руками. Он опасался выронить смертельную болванку себе под ноги.

Оставалось только одно – двигаться в сторону первого отсека. Там должны находиться сразу несколько ключевых постов управления кораблем. Там могли находиться шкафы с оружием экипажа. Шин вынул свой нож и плавно двинулся по проходу между ракетными стаканами.

«Эх! Мне бы сейчас дробовик деда Ивана», – подумал дайвер.

Он уже миновал шесть пар шахт и остановился. Впереди освещения не было. Сместившись в темное пространство между шахтами под номерами 12 и 10, парень на минуту замер, ожидая преследователей. Он вынул нож и приготовился к бою, но ничего не происходило. Истекла минута, за ней вторая, а враги себя никак не проявляли.

Дайвер попробовал вынуть свой фонарик, но его на месте не оказалось. Очевидно, в схватке с местной нечистью он был утерян. Шин переступил с ноги на ногу, не решаясь двигаться дальше. Под ногами что-то хрустнуло. Звук был тихий и неприятный – такое ощущение, что наступил на сухую ветку в лесу. Шин замер и медленно посмотрел под ноги.

Перед ним лежала куча хламья, и эта горстка мусора когда-то была человеком!

Парень присел на корточки и осветил чужие останки экраном своего наручного компьютера. В блеклом голубом свете выявилась неприглядная картина истлевшего праха. Желтел череп и торчащие из кучи ребра. Видимо, труп упал на спину и единственное, что от него осталось не тронутым временем, были форменные нашивки. Офицер! И даже фамилия сохранилась! Нагрудная нашивка на правой стороне голубой безрукавки гласила: «Edlin».

«Вот так вот! Служил, служил человек, так и помер на борту своего наверняка любимого корабля! – вздохнул Шин и подумал. – Самому бы здесь не лечь!»

Шин посветил экраном чуть в сторону и обнаружил черный предмет. Дайвер протянул руку, стряхивая трухлявое тряпье, и даже ахнул! Пистолет! Кольт! Покрутив его в руках, парень понял, что конструкция пистолета несложная, если не сказать больше – обыкновенная. Он нашел флажок предохранителя, кнопку защелки магазина – все просто: нажал на нее и вынул магазин. Осмотрел.

«Пять патронов! – обрадовался Шин. – Вот удружил, господин Эдлин! Спасибо!»

Настроение улучшилось. Парень дослал патрон в патронник – получилось громко. Шин насторожился и аккуратно выглянул в проход. Посмотрел в обе стороны – тишина.

Парень перевел дух и решил:

«Надо идти дальше. Прятки в темноте ничего доброго не принесут».

Ксения заглушила водометные двигатели и теперь по инерции плавно скользила к свободному месту самодельного пирса «Лихоманки». «Акула» несильно приложилась правым бортом о привязанные автомобильные покрышки и замерла.

Бестия и Чукча быстро пришвартовали катер и быстро вернулись на борт. Чукча нырнула в люк, схватила готовую к бою М16 и осторожно выглядывала из трюма. Бестия осталась в штормовой рубке, сняв с предохранителя небольшой пистолет, а Ксения, тяжело вздохнув, ловко соскользнула на пирс – безоружная и открытая, разглядывая трех небритых мужчин, которые, без всякого сомнения, встречали именно ее. Двое громил больше смахивали на сбежавших из зоопарка горилл, случайно нашедших при этом автоматы. «Калаши» в их ручищах казались игрушечными и ненастоящими. Тупые свинячьи глазки смотрели на Мурену, в них не отображалось ни единого грамма интеллекта.

А вот третий мужчина светился неподдельной радостью. Поджарый невысокий брюнет облокотился на металлические перила и с удовольствием взирал на приближающуюся девичью фигурку. Обычно все смазливые и при этом умные мерзавцы, находясь в том самом цветущем возрасте между тридцатью и сорока годами излучали уверенность в себе с этаким легким налетом наглости и полной безнаказанности. Сева Кировский был именно таким. Он наслаждался обретенной властью на «Лихоманке» и справедливо считал, что в ближайшее время у него нет и не будет конкурентов. Бывший глава Пиратской Республики Эдоха Свирепый «случайно» упал с высоты конструкции прямо в море. Причем сей бывший лидер бандитов, ударившись об борт пришвартованного рейдера, на прощание брызнул фонтаномкрови и исчез в пучине Японского моря. Трое других, из числа приближенных Свирепого, закончили свою жизнь подобным же образом, а последнего, капризного казначея пиратов Якова Иосифовича, Сева застрелил сам лично из очень приличного «Магнума» сорок четвертого калибра.

Так сказать, в назидание потомкам, хотя особой нужды в этом не было – Яков Иосифович к тому времени уже отдал новому «пахану» весь «общак». Просто он не любил бухгалтеров и прочих финансистов со счетоводами.

У Севы не хватало мизинца и безымянного пальца на правой руке, но он прекрасно справлялся и левой, увечье ему не мешало.

– Крутая посудина, – вальяжно заметил Сева, глядя на боевой катер. – Сколько за нее просишь?

– «Акула» не продается! – вспыхнула Ксения. – Она моя, тебе ясно?

Сева мерзко усмехнулся и сказал:

– Я ведь и по-другому могу спросить. Смотри не пожалей потом. Вы, дамочки, на моей территории и в моей власти.

Трепещущая Ксения превратилась в разъяренную Мурену:

– А ты, Сева, не забыл, кто меня крышует?

– Ой! Боюсь! Боюсь! – притворно всплеснув руками, главный разбойник противно засмеялся. – Знаем мы твоего дяденьку Быка – давно знаем. Сильно уж суров начальник! А я вот сейчас тебя на прочную цепочку посажу, а девок твоих пацанам отдам. А потом выкуп объявлю. Бык за тебя все что угодно отдаст. Что на это скажешь?

Щеки Мурены пылали. Она уже привыкла ставить на место всяких подонков в гавани Полоя, но здесь!..

Скрестив руки на груди, она спокойно стояла и с вызовом рассматривала пирата. Она решала, как достойнее ответить этому прожженному негодяю, при этом не испортив дела. А Сева Кировский аж вперед подался, так ему было интересно, напугается ярая девка или нет! Ее молчание он воспринял как силу характера.

– Ладно, шучу! – вдруг заявил он. – Просто мне твоя «Акула» очень уж по душе. Отдай ее мне и я разрешу военному вертолету забрать вас всех с моей вертолетной площадки. Твой «Бычара» Пыпин тебе потом другой катер купит – у него бабла больше, чем у всей нашей артели, а наши бродяги уже поизносились. На всяких лоханках по морю ходють – пропадают орлики часто.

– «Акула» – моя! – крикнула Мурена. – Я ее сама заработала и никто мне ее не покупал! Ясно? Я бы сюда не пришла, если бы не тяжелораненый.

– Слышал о ваших проблемах. Ладненько, пошли наверх, коньячку выпьем или дама предпочитает «мартини»? Только вот лифт не работает – придется по лестнице чапать.

– Сева, – Мурена не тронулась с места. – Моему члену экипажа срочно требуется врач, а мне нужен керосин. Я знаю, что у тебя есть и то, и другое.

– Милочка! Добрый доктор Серый состоит в моем штате – в дружном коллективе благородных корсаров и соответственно работает на меня. Отсюда вытекает, что тарифы по его использованию устанавливаю я. Также хочу предупредить, что керосин у нас всегда в дефиците, поэтому можешь рассчитывать не более чем на двести литров по тройному тарифу. Плюсуй сюда стоимость работ, человеко-часы, амортизация оборудования и прочие мелкие расходы, связанные с нашим неудобством вашего пребывания на гостеприимной территории «Лихоманки». Ну что, согласна?

– Да! – с вызовом крикнула Мурена. – Согласна! Давай сюда своего долбаного врача, а то если он опоздает, я не знаю, что с тобой сделаю!

– Не психуй, пожалуйста. Тот, кто со мной разговаривал в подобном тоне в последний раз, уже склеил ласты и кормит иноргов. Врач будет через пять минут. Его уже окатили забортной водой, и он скоро будет, как огурчик. Не обещаю, что трезв, но вполне работоспособен. Если потребуется, его принесут на руках на борт «Акулы» вместе с сумкой Айболита. А теперь пойдем ко мне в апартаменты. У меня печенюшки с медом есть, шоколадка. Чаю попьем. Ксюха, ты себе не представляешь, как мне не хватает простого человеческого общения с умными, нормальными людьми. Ну, пойдем! Не обижай меня!

Мурена колебалась. Она не доверяла этому вполне симпатичному, но испорченному человеку. И в тоже время ей не хотелось обострять ситуацию. Конечно, авторитет дяди Семена защищал ее и здесь, но и при этом она не чувствовала себя в безопасности.

– Сколько времени займет закачка топлива и оказание медицинской помощи Баеву?

Главарь неопределенно пожал плечами и как будто бы удивленно спросил:

– А куда торопиться? Вот мы тут, на «Лихоманке» никуда не торопимся. Живем себе – не тужим. Чаи гоняем с утра до вечера. Я даже чемпионат по шахматам провел на первенство банды, тьфу ты, базы. Ну, думаю, что часик в запасе у тебя точно есть.

– Хорошо, Сева, – устало улыбнулась Ксения. – Пошли шоколадку попробуем. Только предупреждаю, будешь распускать руки – последние пальцы поломаю. Прошу тебя, помоги Баеву.

– Ага! Я знал, что ты шоколад любишь! Ты не волнуйся. Все нормально будет. Слушай, а как ты думаешь, мне жениться не пора?

Шин двинулся в сторону первого отсека. Шел на цыпочках, почти не дышал. Сердце вновь было готово выскочить из груди от напряжения. Кровь стучала в висках. Страшно!

Парень остановился, держа пистолет перед собой, сделал глубокий вдох, затем выдох и продолжил движение.

«Если переборочная дверь, ведущая в первый отсек окажется закрытой с той стороны, я окажусь в ловушке, – подумал Шин. – Тем более что не исключено, что нижние помещения первого отсека должны быть затоплены».

До переборочной двери добрался быстро – за минуту, не более. Трап на верхний уровень был слева, Шин кинул на него недовольный взгляд и подумал: «Взглянуть – не взглянуть? Вообще-то взглянуть, что там наверху с этой стороны палубы «В», полезно, но и так ясно, что там, по большому счету». Лучше не рисковать и попытаться проникнуть все-таки в первый отсек, рассудил Шин.

Парень резко обернулся, там во мраке что-то происходило. Там, где он прошел всего лишь минуту назад. А потом все посторонние и такие будоражащие психику звуки стихли. Шин видел, что кольт в его руках трясется, но ничего поделать с этим не мог. Шин долго всматривался в глубину отсека, ожидая с минуты на минуту атаку инопланетян, однако время шло, но так ничего и не происходило. Дайвер повернулся к переборочной двери и заметил вполне приличную щель. Ага! Проход все-таки есть, значит, соседний отсек не затоплен или затоплен частично.

Шин толкнул бронированный диск люка, с ужасом ожидая пронзительного скрипа заржавевших деталей конструкции, однако люк беззвучно и даже плавно ушел в сторону, напоследок негромко брякнув по правой переборке или внутреннему корпусу подводной лодки. Шин отпрянул в сторону, нервно держа перед собой трофейный пистолет.

Тишина!

Глупо думать, что сразу за дверью стоит уродливый пришелец! Но шансы на такой исход тоже были. Ну, что же, пошел дальше – возвращаться пока не было смысла. Проник в первый отсек, замер. Психологическое напряжение достигло максимума. Парня потрясывало, но надо было действовать.

Одним глазом доктору Серому удалось осмотреть старшего мичмана Баева. Затем он открыл второй глаз и, поперхнувшись, вынес вердикт:

– Это самое! Состояние здоровья пациента тяжелое, но стабильное. Трясти его по морю категорически нельзя! Выгружайте его на пристань и несите в мой лазарет, а то наступит жопа кита!

После этих проникновенных слов добрый доктор с тихой грустью задремал. Четверо здоровенных амбалов из банды Севы Кировского медленной и торжественной процессией двинулись вверх по нескончаемым лестничным маршам «Лихоманки». Двое первых головорезов бодро несли носилки с мичманом, а двое других – доктора Серого. Старший мичман Баев находился в бессознательном состоянии, как, впрочем, и местный, уже опохмелившийся сегодня эскулап.

Матросы Ксении не знали, что и делать. Девчонкам не хотелось отдавать Василия Петровича, но возразить этим немытым и тупым великанам они побоялись.

На борт «Акулы» Ксения вернулась через два часа – взволнованная и сердитая.

– Мы за тебя уже начали волноваться, – ехидно заметила Бестия.

– Маринка, хватит языком чесать, – оборвала ее навигаторша. – Уходим!

– Капитан! – влетела в рубку Чукча. – Василия Петровича пираты забрали!

Ее огромные влажные глаза намекали на скорые слезы. Если бы не фиолетовый «бланш» под левым глазом, она была бы похожа на разгневанную русалку.

– Да тихо вы, дуры! – зашипела Ксения. – «Акулу» заправили?

Чукча часто закивала.

– Баева на вертушке эвакуируют! Так дядя Семен с Севой порешили, а теперь по местам стоять! Отдать швартовы! Уходим, девки, уходим!

Матросам передалась тревога шкипера. Теперь уже без лишних слов они кинулись на пирс и, забросив на борт «Акулы» концы, перепрыгнули на уже пришедшую в движение палубу.

Проверив, что девчонки вернулись, Ксения выжала рычаг газа вперед и, отойдя всего-то на пяток метров от колоссальной и нерушимой бетонной опоры «Лихоманки», резко заложила рули влево, накренив любимую «Акулу» и чуть не стряхнув за борт немного замешкавшуюся при этом Бестию.

Через десять секунд разгона из динамика радиостанции раздалось:

– «Рыбка», это я, Сева! – его голос звучал просительно и в то же время наигранно обиженно. – Зачем убежала? Я тут тебе припасиков в дорожку собрал: конфеток, консервочек редких, пирожков домашних – мой повар сам лично для тебя старался. А еще я отличный гранатомет хотел тебе подарить, а ты взяла и смылась.

Ксения вздохнула и ответила:

– Сева, это Мурена! Спасибо за оказанную помощь. Извини, что не попрощавшись ушла, но с человеком, которого называют «трехпалым людоедом» и психопатом немного страшновато иметь дела.

– Вот же гады! – заверещал глава пиратов. – Это все фуфло! Ты же меня знаешь, я кошаков люблю и птичек разных. Давай возвращайся обратно! Я тебе свою передачку вручу!

– Спасибо, Сева, но это уже невозможно. Может быть, когда-нибудь встретимся.

– Ксюха! – закричал он. – Выходи за меня замуж! С золота будешь хавать!

– До связи, – поморщилась Мурена и тревожно оглянулась на удаляющиеся за кормой громадные конструкции бывшей газодобывающей платформы. На миг она закрыла глаза и перекрестилась.

Глава 22

ПЛАРБ «Мичиган», двадцать пять лет после Пришествия

Первый отсек на атомной подводной лодке «Мичиган» – отсек особый. Здесь, на верхних палубах, располагались пункты боевого управления подводным ракетоносцем, а на нижних – жилые и бытовые помещения, а также торпедные аппараты левого и правого бортов.

Шин хоть и бегло пробежал глазами схему подлодки, но он вспомнил рассказ инструктора, который за сутки перед походом достаточно подробно все обрисовал.

«Здесь, – сказал тогда майор, – Центральный пункт управления, а вот здесь объединенная рубка связи. Для нас, кстати, очень интересный объект. А это, – он небрежно ткнул пальцем в схему на экране электронного планшета, – пост управления ракетной стрельбой. Нас интересует все! Забирай журналы, любые магнитные носители информации, документы!»

Шин прекрасно помнил, как тот офицер еще что-то долго рассказывал о третьем отсеке, в котором сгинул Федька, но ничего теперь не поделаешь! Парень чувствовал, что путь в этот страшный отсек закрыт и Рыжика он больше никогда не увидит. Какое это все-таки страшное слово «никогда».

В следующий миг молодой человек вздрогнул. Впереди вновь забрезжил тусклый свет. Это неровное освещение, видимо, появилось в покинутых кубриках матросов или в распахнутых каютах офицеров. Показалось, что вроде бы кто-то пошевелился или почудилось?

Шин нервно обернулся и продолжил движение, держа перед собой кольт. Пистолет придавал уверенности и все же парень время от времени резко оборачивался, вглядываясь в колеблющийся мрак.

В этом отсеке вроде бы тихо, если не считать игру теней и кажущееся неявное движение. Но тишина здесь была особенная: то послышится звук капели, то что-то скрипнет и перестанет. А вот теперь Шину показалось, что кто-то стонет. Неявно так, но тот, кто стонал, видимо, страдал от ран и тоски. А теперь этот неизвестный подвывал, издавая протяжные, заунывные звуки – с надрывом, обреченно и глухо. А может быть, это был не человек?

Наверное, каждое разумное существо размышляет о смерти, но сейчас парню не хотелось об этом думать. Все было ясно и так. Он хотел жить! Так же, как хотел этого Федька! Да, он еще на свободе, но парень не строил иллюзий – он в большой беде и все, что он сейчас еще может, это двигаться. За жизнь нужно бороться! Стоя на месте, не найдешь выхода!

Люк на нижний уровень появился в поле зрения – сразу возникли догадки, что под палубой находится затопленный отсек. Крышка и стыки люка проржавели и были покрыты толстым слоем мохнатой ржавчины.

«Ясно, что теперь его не открыть, – рассудил Шин. – Да и спускаться ниже теперь нет смысла, надо выбираться наружу, но для этого необходимо подниматься, а не спускаться». Выход на штормовую площадку ходовой рубки имелся через центральный пост, потому что там тоже существовали камер-шлюзы.

Дайвер просто проскочил дальше, не задерживаясь. А затем парень бросил буквально мимолетный взгляд в жилой блок экипажа – не более. От бывших кубриков матросов и кают офицеров веяло смертью и идти туда не хотелось, да и не было особого смысла. Если верить схеме – там тупик. Шин достиг очередного трапа и, уже не сомневаясь в себе, без приключений поднялся на палубу «В».

Здесь размещались действительно очень интересные для российских спецслужб боевые элементы американского подводного крейсера, но Шин находился в некотором душевном смятении и для себя не мог определиться – выполнять первоначальную миссию и тратить свои силы и время на выполнение тяжелого задания военных или все-таки нет. Но и соблазн разведать и выхватить что-то ценное тоже был.

Дайвер посмотрел налево, там находился большой по меркам подводной лодки зал – пост управления ракетной стрельбой. Затем Шин повернул направо и двинулся в сторону объединенного компьютерного поста. Взгляд парня зацепился за настенный вспомогательный бокс. Внутри, в штатных креплениях размещались небольшой углекислотный огнетушитель и два на вид новеньких переносных фонаря. Он аккуратно опробовал первый из них – никаких результатов, схватил второй и уже без всякой надежды включил его. Фонарь померцал (???) и заработал – тускло и ненадежно, но свет давал.

В темном помещении компьютерного поста никого не оказалось: ни трупов, ни пришельцев – это радовало. Кругом валялись бумажные обрывки и прочий хлам. Ни одного мигающего индикатора или работающего пульта управления серверами Шин не обнаружил.

– Даже бумага истлела, – прошептал дайвер. – И какие такие журналы требовал от нас дядюшка Пыпин? Здесь же ничего нет!

Он сдвинулся к дальней переборке, перешагивая через сломанные неведомой силой кресла экипажа и заглядывая под стойки аппаратуры, старался не шуметь.

Кругом царили полное запустение и мрак, усиленный тусклым лучом света от фонаря. Шин всматривался в темные мониторы и одновременно отгонял мрачные мысли. А противные мысли эти все чаще и чаще лезли в голову. Размышления сводились к одному – даже если он сможет найти плавсредство и покинуть затопленную подводную лодку, оставаться в открытом море – верная смерть! Но выбора не было – умирать здесь, в замкнутом пространстве этих ужасных отсеков, Шин не собирался.

– Уж лучше там, наверху! – вздохнул парень. – Хоть в последний раз небо увижу.

Посветив справа от себя, разведчик разглядел нетронутые временем блестящие бока небольшого алюминиевого кейса. Он лежал под столом и был зажат полуразвалившимися коробками.

«Вот в такой упаковке, пожалуй, что-нибудь ценное могло бы и сохраниться!»

Парень дернул на себя плоский чемоданчик, тот сдвинулся и высвободился, обрушив на грязную палубу незамеченные до этого электронные блоки и модули. От грохота и неожиданности Шин на миг зажмурился, но все стихло, лишь в затхлом воздухе осталось пыльное облако.

Дайвер направил свой кольт в сторону возможной опасности и теперь нервно ждал, что кто-то из местных обитателей среагирует на поднятый шум и появится в проеме двери. Фонарь стоял на столе оператора и светил немного в сторону. Парень, не поднимая осветительный прибор, довернул его луч в сторону выхода и отпрянул. Там действительно кто-то стоял!

Существо было в рост человека и такое жуткое!

Шин засуетился, выронил блестящий и такой нереальный в этом мертвом царстве контейнер, схватил пистолет обеими руками, прицелился и… не выстрелил!

В шести метрах от него стоял человек! Он не предпринимал агрессивных действий – просто безмолвно стоял и все тут! И смотреть на этого бедолагу не было никаких сил. Неизвестный человек был изможден и неподвижен. Руки свисали плетьми вдоль тела.

– Господи! Спаси и сохрани! – горячо зашептал Шин. Он рассмотрел пульсирующее нечто. Сизое, отвратительное вещество обволакивало затылок и лицо этого бедняги, оно заметно колебалось и вздрагивало.

– Лучше сдохнуть, чем жить во власти симбиота! – крикнул парень, решительно вскинул опустившийся было ствол и… опять не выстрелил!

«А что если попробовать снять с него эту мерзость?»

Дайвер с опаской приблизился к молчаливому пришельцу – никакой ответной реакции. Инопланетная пленка плотно обволакивала голову и немного просвечивала. По этой причине черты лица ее пленника хорошо угадывались, но узнать его не представлялось возможным. Этого истощенного человека теперь не узнали бы даже близкие родственники.

Шин припомнил байки своих коллег по цеху, что якобы симбиоты, скорее всего, выполняют роль приемной антенны и одновременно передающего устройства, а управляют захваченными пленниками некие «кукловоды». Только вот дело в том, что их никто никогда не видел… А может, и видел. Слухи и россказни ведь откуда-то берутся.

Новая мысль обожгла – если ты видишь «ведомого», то где-то рядом может находиться «ведущий»! Значит, «кукловод» здесь! Он может быть в коридоре, за переборкой, в этом отсеке или на соседней палубе!

А еще в баре трепались, что если «кукловода» нет поблизости, то эта сизая биологическая маска позволяет дышать под водой без каких-либо ограничений по времени и глубине, но проверять на собственной шкуре воздействие этой мерзости еще никто не решился.

Шин стоял и тягостная пауза затягивалась. Он не понимал, откуда в брошенном, но спящем корабле столько инопланетян. Что они тут делают? Откуда они берутся? Почему встречается столько неизвестных видов? Как случилось так, что все встреченные Шином инорги безболезненно дышат воздухом!? Они что, все амфибии или виды, специально выращиваемые для жизни на суше?! Почему их так много и что их тут привлекает? Почему, почему, почему? Вопросы один за другим возникали в голове молодого парня, и они сводили его с ума!

На дне морском разбросаны тысячи затонувших и специально затопленных судов и кораблей, но почему-то гиперактивность противника наблюдалась именно здесь, в непосредственной близости от подводной лодки и в глубине ее отсеков!

От новой мысли он даже распрямился. Шин и раньше в своей дайверской среде дураком не слыл – смог сопоставить все имеющиеся факты. А вывод напрашивался один: иноргов привлекает горячий реактор – сердце атомохода! Какую они видят пользу от этого – пока непонятно!

«Ну, почему же непонятно! – Шин с горечью усмехнулся. – Все ясно без лишних слов. Скорее всего, длительное воздействие радиации на организмы инопланетян вызывало весьма полезные для них мутации. Может быть, они просто грелись вблизи реактора, а мутации возникли позже?»

Это люди не терпят генетических изменений. Белых ворон отродясь серое большинство долбило клювами до смерти. Бывало, что иных изгоняли, но обычно без сожаления уничтожали. А вот у пришельцев, видимо, таких проблем нет. Они многообразны и поэтому терпимы к возникающим мутациям. Инорги готовы приобретать новейшие возможности и полезные качества. Они развиваются и осваивают новые миры – перерождаясь и приспосабливаясь. А тлеющий реактор землян хорошо способствовал этому.

Тревожные мысли тянули за собой новые размышления, а они приводили к некой главной отгадке. Шин очнулся и попятился.

Истощенный человек в склизкой маске давно повернул голову в его сторону, и теперь какое-то другое существо дистанционно рассматривало дайвера. Шин почувствовал это! Его рассматривал «кукловод»!

Дайвер замер и уставился на захваченного иноргами человека, прислушиваясь к еле уловимым звукам. Послышалось или почудилось? «Брат, убей!»

Дайвер решился: молниеносно подскочил к пленнику и наотмашь ударил его по голове рукояткой пистолета. Удар пришелся по сизой пленке чуть ниже височной кости. «Ведомый» рухнул как подкошенный. Упал, как охапка старого хлама, и уже там, на грязной палубе, спокойно лежал – без движения, неестественно заломив руки. Шин подошел поближе и настороженно вглядывался в «лицо» противника.

Пленка зашевелилась!

Симбиот-паразит почувствовал отсутствие мыслительной активности своего носителя и заволновался. Он начал сканировать ближайшие окрестности и быстро обнаружил склонившегося к нему другого человека – свежего и сильного. Являясь автономным организмом с проблесками разума и крупицами интеллекта, пленка отсоединилась от своего бывшего раба и сжалась в комок, изготавливаясь к прыжку в лицо новой жертвы.

Шин совершенно рефлекторно прижал ее ногой, раздумывая, раздавить или попробовать поместить аморфное существо в пакет. Очень хотелось растоптать и размазать инопланетную мерзость о рифленую поверхность палубы, но Шин сдержал внутренний порыв. Он достал из кармана разгрузки вместительный пакет из плотной ткани – у любого опытного ныряльщика всегда найдется таких два-три – для разных ценных находок.

Шин исхитрился и затолкал мелкого инорга в него.

Авось пригодится!

О том, чтобы нацепить эту склизкую и дергающуюся субстанцию себе на лицо, не могло быть и речи, даже думать об этом было страшно. Дайвер для себя решил, что лучше умрет, чем это сделает! И тем не менее он крепко завязал горловину пакета шнурком и небрежно засунул сомнительную добычу в большой карман-клапан разгрузки.

Лицо лежащего человека отчетливо белело в условиях тусклого освещения. Мертвецкая бледность и водянистость отталкивала. Шин смотрел в закрытые глаза бедолаги и думал о том, какие же все-таки муки безысходности испытал на себе этот страдалец. Страшно даже представить такое!

– Спи спокойно, брат, – прошептал Шин и сжал зубы.

Неожиданно человек вздохнул, очень медленно приподнял веки и прошелестел:

– Спасибо…

Шин засуетился, принялся что-то спрашивать, зачем-то расстегнул нагрудный карман жилета – видимо, хотел достать несуществующую шоколадку или конфетку или, может быть, еще что-то. Хотел как-то поддержать, что-то сделать, помочь.

Силы совсем оставили освободившегося пленника – он попытался что-то прошептать, но не смог. Шин вплотную придвинулся к бедному парню, пытаясь уловить еле слышные слова.

– Нас много. Помоги им… – с длинными тяжелыми перерывами проговорил человек и слабо попросил: – Пить…

Шин дернулся, вспоминая, есть ли у него вода. Вспомнил, что нет и не было. Беспомощно посмотрел по сторонам. Откуда здесь взяться питьевой воде?

Шин взглянул на парня – тот был уже мертв.

– Как тебя хоть звать-то?! – срывающимся голосом зашептал дайвер. – Как же тебя звать?

Но затухший прах уже не ответил. Человек умер и умер счастливым. Он ушел из жизни, успев вздохнуть воздуха полной грудью – сам! Без указаний и приказов чуждой воли – жестокой, надламывающей и жуткой!

В глазах Шина неожиданно выступили слезы. Он заставил себя несколько раз глубоко вдохнуть, пытаясь успокоиться.

Ненависть!

Вот оно, то слово, по законам которого теперь он будет жить, даже если жить ему отмерено немного.

Пленка зашевелилась в кармане, не то почувствовала недостаток кислорода, не то возжелала новую жертву, а может, и «ведущий» наконец-то ощутил потерю «ведомого». А еще она могла почувствовать настроение нового человека!

– Ага! Испугалась! – горячо прошептал Шин. – Знай, тварь, я сюда еще вернусь и убью всю твою родню и соседей. Всех без исключения! Всех близких и дальних родственников! А еще я найду и уничтожу ваше начальство! Верь, тварь, верь!

Пленка дернулась в кармане, а Шин криво усмехнулся и закрыл глаза неизвестному дайверу – было неприятно, но он сделал это, затем выпрямился, достал кольт и потянулся за фонариком. Надо срочно покидать этот мрачный элемент. Если его рассмотрел «кукловод», то жди неприятностей.

Шин вспомнил про кейс, вернулся, подобрал, осветил фонарем алюминиевые бока, рассмотрел замок, попытался открыть. Не получилось!

Дайвер вновь посмотрел по сторонам в поисках любого инструмента, с помощью которого он смог бы открыть блестящий чемоданчик. Кейс имел избыточный вес – в нем явно что-то хранилось. Парня так и подмывало рвануть отсюда, не задерживаясь ни на секунду, но любопытство и желание разведать – победили. Стойки с различной аппаратурой и разбитыми компьютерами Шину не смогли бы помочь, а вот технологический стеллаж заинтересовал – луч фонарика выхватил сумку с разнообразным инструментом! Действуя быстро, но без излишней суеты, дайвер обнаружил стамеску и хороший молоток. Шуметь не хотелось. С тревогой в глазах взглянул на входную дверь, приладил острую кромку стамески под крепление замка и, мысленно перекрестившись, ударил молотком. Все получилось с первого раза – это же не сейф, а жестяное хранилище для бумаг.

Накладной замок отпал и верхняя крышка открылась!

Шин быстро осмотрел содержимое – бумаги, бумаги, бумаги! С гербами и без, с размашистыми подписями и номерами, но что в них написано, парню узнать было не дано – они все были на английском. Дайвер даже расстроился – столько времени потратил на пустое занятие. Он не мог определить ценность этих документов. Выбрал два – с диагональными красными полосками. Вот они смахивали на что-то серьезное! А главное – на самом дне чемоданчика лежал в отдельном герметичном чехле с такой же диагональной полосой красного цвета некрупный электронный блок. Шин несколько раз подбросил его в руке, определяя тяжесть изделия. Размером с плитку шоколада, устройство очень походило на носитель цифровой информации. Пожалуй, это что-то важное, решил для себя Шин, и поместил носитель и несколько бумаг в герметичный и водонепроницаемый пакет.

– А вот теперь пора уносить ноги!

Шин с горечью бросил последний взгляд на прах дайвера, обошел его по дуге и осторожно выскользнул в коридор. Сразу за ближайшим углом находился целый лестничный пролет, ведущий на палубу «А»! Парень с удивлением рассматривал трапы, предназначенные для одновременного передвижения в разных направлениях сразу двух человек. Можно было восхищаться замыслом инженеров и конструкторов, придумавших и построивших такой корабль!

Видимых опасностей не было, поэтому Шин, задрав подбородок, очень осторожно начал подниматься. Под ногами что-то похрустывало и поскрипывало. Достигнув верхней площадки, Шин посветил фонарем в разных направлениях. Быстро осмотрел штурманскую рубку, ничего интересного: перевернутый большой стол и кресла экипажа, следы небольшого пожара.

Чтобы добраться до Центрального поста управления «Мичиганом», парню останется преодолеть всего лишь небольшой извилистый коридор, напичканный трубками и кабелями. Выставив перед собой пистолет и подсвечивая тусклым фонарем, Шин тронулся к конечной точке своего путешествия.

Пошел бодро и даже самоуверенно. Осталось-то пять-шесть метров.

Не задерживаясь, завернул за угол. Желтый луч света в метре от себя выхватил нечто омерзительное и живое. Прямостоящая рептилия находилась спиной к дайверу. Она повернулась, как показалось Шину, с недовольным видом и оскалилась тысячей мелких и острых зубов. Удивлял цвет и состояние кожи существа. Мерзкий тритон то ли линял, то ли выцвел от минувших лет. Шин видел перед собой скрюченную фигуру старика. Позднее он поймет, что перед ним стоял пилот инопланетного корабля, такой же, как тот, что уже встречался ему на просторах Больших Донков много лет назад.

Но теперь Шин с испугу и от неожиданности саданул из пистолета два раза в упор. Выстрелы оглушили, сопровождая грохот треньканьем покатившихся дымящихся гильз. Луч фонаря задрожал и заметался по темному коридору, иногда освещая боевой элемент управления за пошатнувшейся фигурой рептилии. Бледный и, видимо, пожилой пришелец захрипел. Он наклонился в сторону землянина и простер к нему когтистые лапы. Шин отпрянул и, падая на спину, с отчаяньем нажимал и нажимал на спусковой крючок.

Выстрел, выстрел, выстрел, сухой щелчок – когда пистолет замолк, Шин опомнился и замер. Он пытался рассмотреть, что там с противником. Парню казалось, что он промазал и разумный тритон сейчас на него попросту навалится и растерзает, раскромсает, раздерет. Дайвер в панике швырнул пистолет в пришельца, пытаясь попасть в голову, и увидел, как сгорбленная фигура с открытой пастью завалилась на палубу и издохла.

Шин устало поднялся, подобрал фонарь и шагнул в само главное помещение подводной лодки.

А там дальше… Дальше стоял он!

Два врага! Они встретились! И конечно, они узнали друг друга!

Бледная одноглазая рептилия с изуродованной мордой стояла вертикально и, по всей видимости, внимательно разглядывала противника. Мутным взором единственного глаза инопланетный организм осматривал своего старинного врага с ног до головы, но и Шин не остался в долгу – он пристально вглядывался в убийцу своего отца, видел его отвратительную бледную маску лица. Сотни раз эта изуродованная морда являлась ему в ночных кошмарах и воспоминаниях об отце. Мрачный облик инопланетного убийцы теперь был неразрывно связан со светлым образом любимого папки.

До скрипа в зубах Шин ненавидел это существо.

Ненужный теперь кольт с опустевшим магазином валялся под креслом командира подводной лодки, рядом с телом предыдущего пришельца в струпьях. Молодой человек выхватил нож с вмонтированным в рукоять когтем.

Инорг щелкнул. То ли узнал отсеченный много лет назад майором Панкратовым свой собственный палец, то ли с раздражением вспомнил этот клинок, который когда-то уже торчал в его боку.

Уверенно удерживая в правой руке длинный нож, Шин медленно смещался вправо. Он не сводил глаз с противника и пока не делал резких движений.

Пришелец завороженно всматривался в колеблющийся и такой острый кончик земного ножа, который плавно ходил из стороны в сторону, удобно расположившись в руке человека. В какой-то момент острие уловило слабый блик света, и, зловеще блеснув в темноте, длинный нож рванулся к груди пришельца – Шин нанес стремительный колющий удар.

Инорг отмахнулся от выпада, как от назойливой мухи. Нож из рук не выпал – Шин смог его удержать, но получив по шее оглушительный удар, на миг потерял ориентацию в пространстве. Упал удачно – даже не травмировался в помещении, напичканном агрегатами, пультами, креслами операторов и прочим имуществом.

Оказавшись на палубе лицом вниз, Шин помотал головой, прогоняя возникшие при ударе и падении искорки перед глазами. Тяжело оперся левой рукой, приподнялся на корточки, затем встал. С ненавистью взглянул на врага.

Шин решил быть осмотрительней. Теперь, обходя по неудобной дуге торчащий из потолка блок перископов, парень не выпускал из виду вроде бы спокойную рептилию. Это спокойствие было явно обманчивым – инорг мог очень быстро реагировать на изменения в обстановке, при этом обладая нечеловеческой силой и молниеносной реакцией.

«Но ножика-то все равно боится, бледная скотина!» – мелькнуло в голове. Острием клинка он вновь и вновь продолжал вычерчивать размашистые горизонтальные восьмерки – знак бесконечности.

Инорг не то щелкнул, не то хрюкнул. Это рассмешило Шина, он зло усмехнулся и решил атаковать вновь, но теперь нанести секущий удар.

Бледный пришелец плавно поворачивался, удерживая в поле зрения единственного глаза каждое движение землянина.

Шин ударил.

Лезвие рассекло воздух на уровне выпуклой груди противника. Еще немного и нож достиг бы своей цели. Но этого не произошло. Инорг не стал ждать, когда острая кромка холодного оружия вонзится и рассечет его тело – ударил навстречу в горло. Шин захлебнулся и захрипел – ноги оказались выше головы. Парень сильно припечатался лопатками о палубу, на которой валялся толстый кабель. Дух вышибло, в глазах потемнело и дайвер затих.

Глава 23

Японское море, двадцать пять лет после Пришествия

Ксения кинула спокойной взгляд на датчик расхода топлива и пришла к выводу, что до порта Полоя хватит с большим запасом. Даже если придется нарезать по морю круги и виражи.

Яркое солнышко поднималось в обеденный зенит, и легкий бриз не омрачал всеобщего весеннего настроения. Но это там, в реальности, а в душе девушки бушевал шторм бессилия и обреченности. Он сменялся мертвым штилем апатии, пропитанной горечью утраты и свершившейся несправедливости.

Навигатор Мурена сжала губы в точку и вела свой скоростной водометный боевой катер курсом в открытое море, подальше от Лихоманки и чуть в сторону от направления на Дальнюю Банку и родную гавань. Хотелось оторваться от всех, уйти в место, до которого не дотянется недоброе внимание недругов и нечеловеков.

Томка по прозвищу Чукча ощутила мрачное настроение своего капитана, быстро спустилась в трюм и больше оттуда носу не показывала. Хотя нет – разок выглянула, как суслик из норки в степи, убедилась, что все спокойно и нырнула обратно.

Маринка-Бестия, напротив, дождалась, когда Ксения ей разрешит покинуть КПВТ и перейти в рубку, залезла в штурманское кресло и давай себе насвистывать какой-то веселый мотивчик, иногда добавляя «тра-ля-ля» – видимо, в куплетах.

Ксения молча терпела подругу целых восемь минут, затем вспыхнула:

– Ну чего тебе, дурочка? Он же больной! У меня с ним ничего не может быть по определению. Пойми ты, ненормальная, он бандит и убийца! Пришлось с этим придурочным Севой чаи гонять, время тянуть. Он то убежит, то по телефону на кого-то наорет, то по радио облает кого-то. А потом с дядей Семеном разговаривал о нашей судьбе. Жестко так поговорили. А когда он вдруг пропал на целых двадцать минут, я и смылась. По площадкам заплутала, но трапы к пирсам нашла и бегом к вам. Ясно тебе теперь, дурья голова?

– Угу.

– Страху натерпелась: за себя, за вас, за мичмана Баева. Вот тебе и «угу».

Бестия сморщила носик и разочарованно сообщила:

– А на вид такой обходительный… Так жалко…

За полчаса быстрого хода «Акула» повстречала только активную стаю черных пиявок, но Ксения заметила их в бинокль еще на подходе. Вода буквально кипела от метровых выпрыгивающих скользких тел. Что они там делали – непонятно: то ли пожирали что-то, то ли мигрировали.

По длиннющей дуге миновали опасное место и по-прежнему шли курсом на норд-норд-ост, подобно парусным лодкам – галсом. Это уже из соображений безопасности. Не хотелось наскочить на спящий мат или на какое-нибудь другое инопланетное существо или сгусток.

В зеленых глазах Ксении отражалась влажная синева Японского моря и чистого прозрачного неба, но невесть откуда взявшиеся белые барашки небольших и низко летящих облачков насторожили навигатора. Эти предвестники грозы обрамляли сгущающуюся и приближающуюся хмарь. Мурена с тревогой смотрела, куда ей указывала Бестия, и тихонько расстраивалась. Там, за горизонтом, собирал свои темные силы зарождающийся шторм. Это обстоятельство не сулило легкому суденышку ничего хорошего. Легкий ветерок сменился порывами ветра, и стало ясно, что непогодь скоро накроет катер.

– Ксюша, – запричитала Маринка. – Пожалуйста, пойдем в Полой! Час ходу и мы там.

– Сначала мы пройдем над Дальней Банкой, а потом уйдем домой! – настойчивым тоном ответила Мурена.

– Но они же погибли! – взвизгнула Бестия. – Их уже не спасти! «Акула» может не выдержать сильный шторм! Пойдем в Полой, а?

– Я сказала, мы пройдем над Дальней Банкой! Я чувствую, что они не погибли. Сердце подсказывает, что Шин жив!

Шин резко пришел в себя. Он чувствовал, что находится в опасности самой крайней степени. Продолжая лежать на спине, приоткрыл глаза. Спина и затылок раскалывались от боли. Толстая резина гидрокостюма несколько компенсировала падение, но горло… Удар инорга пришелся в кадык и вышел крайне болезненным. Парню хотелось кашлять и хрипеть, но он боялся производить движения и звуки.

Странно – страха не было. Устал бояться за последние сутки. Вымотался на все сто, в нокаутах пару раз повалялся, травмировался малость, да что там – боевого товарища потерял!

Дайвер приподнял голову, чтобы оценить обстановку, и отпрянул.

В метре от него сидел инорг!

Он сидел совсем по-человечески, на пятой точке, обняв колени – как тогда, много лет назад, дождливой весной на заимке охотников, прикованный батиной цепью к старой оси трактора.

Шин не мог понять, почему инопланетянин не убил его, пока находился в отключке.

Инорг держал двумя когтистыми пальцами нож Шина и внимательно его рассматривал. Он смотрел на свой отсеченный когда-то палец, вставленный в рукоять человеческого оружия и какие мысли при этом блуждали в чуждом разуме, людям понять видимо не дано.

Шин глядел на порождение иного мира, думал о том, что иногда эти существа ставят человечество в тупик своими нелогичными и совершенно нелинейными поступками. Многие люди совершали всеобщую в своей массовости ошибку, считая пришельцев неким подобием полчищ саранчи, готовых пожирать биоресурсы и безжалостно убивать всех сопротивляющихся аборигенов.

«Нет, – решил парень. – Они не какие-то там динозавры, желающие и преследующие простую цель – насытить утробу и сразу размножиться». Нет! Они осваивают новые пространства и делают это вполне успешно.

Шин даже подумал: «А кто-нибудь пробовал с ними договориться? Может быть, прав был дядя Кирилл в своих галлюцинациях и бреду? Возможно ли мирное сосуществование разных разумных сообществ?»

Бледный инорг почувствовал внимание лежащего на спине человека и медленно повернул к нему голову, обезображенную страшным шрамом и выцветшим ребристым гребнем.

Взгляды врагов вновь сцепились, как два куска колючей проволоки.

Шин боялся одного – моргнуть или отвести глаза. Это было бы поражением и жить после этого, решил для себя молодой парень, больше не имело бы смысла.

Шин смотрел и смотрел в блеклый глаз своего персонального врага и медленно закипал. Это была настоящая дуэль представителей двух цивилизаций. Внезапно выступили слезы и предательски дрогнули верхние веки. Шин почувствовал резь в глазах и вдруг совершенно спонтанно ударил кулаком по морде инопланетянина.

«Теперь убьет!» – мелькнула запоздалая мысль.

Нож выскользнул из пальцев амфибии и, звонко брякнувшись на палубу, закатился в щель под металлической продольной конструкцией подводной лодки. Но пришелец не ответил на удар землянина. После продолжительной паузы он резко вскинулся, что-то проскрипел, пару раз отчетливо щелкнул и, отвернувшись, ушел в тень коридора, ведущего к посту навигации.

Шин готов был поклясться, что заметил удивление на лице-морде этого существа. Парень отчетливо понимал, что ему не удалось и, скорее всего, не удастся уничтожить эту тварь, и в то же время он был полностью удовлетворен – он победил! Пускай бой был коротким и не таким, каким часто представлялся в мечтах Сережки Афанасьева, но это было настоящее противостояние – жесткое и непредсказуемое.

Он отомстил! Это самое важное!

Шин привстал, потрясенно покачал головой. Усталость перерастала в переутомление. Хотелось есть и пить. «Нож!» – вспомнил дайвер.

– Нож! – повторил он, шаря глазами по палубе. – Да где же он?

Парень не хотел потерять ценную отцовскую реликвию. Доковылял до лежащего на боку фонаря. Встал на колени, посветил в щель.

– Вот он! – с облегчением выдохнул дайвер, осторожно вынул закатившийся клинок и оглянулся. В горячке боя и поединка с бледным иноргом Шин не успел толком рассмотреть помещение центрального поста. Теперь же он крутил головой, но ни оружия, ни спасательных средств не обнаружил.

Слева от двух рулей управления горизонтальной позицией подводного крейсера дайвер обнаружил светящийся красный индикатор или даже два – если присмотреться. Он даже приблизился к этому большому встроенному пульту, напичканному тумблерами, блоками, реле и потенциометрами. Смахнув пыль, Шин обнаружил три вертикальных дорожки тусклой индикации.

– Как такое возможно? Реактор работает? – медленно проговорил Шин. – Это же невозможно!

Шин с грустью усмехнулся – так случилось, что оружия нет (за исключением ножа), питьевой воды нет, еды нет! А еще всколыхнулась мысль – Федьки нет. Обратной дороги тоже нет!

Парень еще раз огляделся. Какой прок, рассматривать приборы управления атомным крейсером? Этот подводный корабль встал на вечный прикол. Судьба распорядилась назначить ему место последней стоянки у подножия Дальней Банки – одной из естественных отмелей Японского моря.

Сколько времени потребуется воздействию морской воды, чтобы уничтожить подлодку – трудно представить, но ясно одно – «Мичиган» здесь, на этом самом месте, и умрет. Он все еще обитаем и даже некоторые его системы работоспособны. Но когда-то чужая активность спадет на нет, и тогда огромный корабль окончательно погибнет. Навсегда.

А теперь необходимо выбираться из умирающего тела атомохода!

С тревогой в душе и даже с некой долей страха посветил фонариком в то место, куда ушел бледный инорг. Там в темном служебном переходе что-то происходило, и времени для спасения, вероятно, осталось мало, если совсем не осталось. Подозрительные шорохи и еле уловимое пощелкивание говорило о многом – враги рядом.

«А может случиться так, что этот тритон, убийца моего отца, которого дядя Кирилл Панкратов почему-то называл Метусом, и есть тот самый «кукловод», которого никто и никогда не видел? – задался вопросом Шин. – Может ли это существо дистанционно управлять пленными людьми посредством сизых пленок?»

Парень дал себе обещание обязательно подумать об этом позже, если, конечно, представится такая возможность. Главное теперь самому не оказаться в роли пленника.

Шин подошел к вертикальному трапу, ведущему наверх, в надстройку и ходовую рубку корабля. Тем временемзвуковая стена какофонии хаоса приближалась. От мысли, что он попал в безвыходную ловушку, волосы, прижатые капюшоном гидрокостюма, зашевелились. Но драйвер прыгнул на перекладины трапа и полез, поднимаясь все выше и выше. А внизу уже колыхалась вырвавшаяся с нижних уровней черная масса мелких и зубастых существ. В темноте невозможно было разглядеть, что там за зверьки бесновались на палубе отсека. Возможно, это были все те же небольшие инорги, утащившие Федьку – то ли пауки, то ли морские звезды, а возможно, и существа другого вида.

Шин стиснул зубы и молился только об одном – главное сейчас не выронить фонарик с вертикального трапа в эту колыхающуюся массу. Тогда, лишив себя последнего источника освещения, можно было ложиться и пропадать-погибать в темноте и копошащемся зубастом кошмаре.

Дайвер поднялся на технологическую площадку надстройки корабля и торопливо захлопнул за собой нижний рубочный люк. Затем с некоторым облегчением на душе отвалился в сторону. Но отдыхать и валяться не было времени! Теперь или приоткрывай крышку водонепроницаемого люка обратно или задыхайся – в надстройку рубки не поступал воздух!

Промежуточная камера прочной рубки, в которой оказался парень, имела приличные размеры. Чуть более двух метров в диаметре и высотой более восьми, эта камера, являющаяся шлюзом, могла бы вместить десятка два членов экипажа в индивидуальном снаряжении, подготовившихся к эвакуации из аварийной лодки.

Шин нехотя встал, тяжелый рейд продолжался – никто ему не поможет. Надеяться можно было только на себя самого!

Пошарив фонариком по стенам, он быстро обнаружил выключатель автономного аварийного освещения. Повернув массивную ручку выключателя, даже зажмурился – глаза отвыкли от яркого света. На самом деле освещение вспыхнуло достаточно тускло, но Шин на миг испытал болезненное ощущение. Вспомогательного оборудования хватало и здесь, но труб и кабелей не было. По крайней мере, в глаза не бросались нагромождения конструкций и коммуникаций, как во внутренних отсеках. А далее Шин обнаружил запорное устройство клапана принудительного затопления. Здесь же находился пульт электронного управления шлюзом, но экран не светился, и возиться с ним Шин не хотел.

Приоткрыв вентиль клапана, дайвер убедился, что в камеру начала поступать забортная вода. Парень кивнул сам себе и вернул вентиль в исходное состояние, перекрывая воду. Теперь необходимо найти индивидуальное средство спасения. Шин знал, что таких дыхательных устройств в каждой подводной лодке должно быть в избытке – на каждого члена экипажа плюс резерв.

«Должно, да не обязано! – раздраженно подумал дайвер. – Что-то ни одного еще не попалось!»

Вдыхать воздух стало отчетливо тяжелее, и это тревожное обстоятельство удручающе действовало на нервы. Когда дышать стало совсем невыносимо, Шин вновь приоткрыл нижний переборочный люк.

Визг, шелест и щелчки инопланетных существ вновь обрушились на барабанные перепонки. Эти до предельной степени чуждые звуки брезгливо ощущались простым человеком как нечто мерзкое, отталкивающее и страшное – до ощущения холодка в позвоночнике.

Глоток неспертого воздуха, еще один, еще и… захлопнул. В голове прояснилось, теперь Шин считал, что один из трех главных вопросов по своему спасению он уже решил – шлюзовую камеру он сможет заполнить забортной водой. Теперь необходимо найти дыхательную систему и после затопления камеры попробовать открыть верхний рубочный люк.

Шин понимал, что если не заполнить забортной водой шлюзовую камеру, то внешний люк, ведущий на штормовую площадку ходовой рубки, не открыть. Необходимо сравнять давление внутри и снаружи. Эту проблему он решил оставить напоследок. Он посчитал, что сейчас значительно существеннее найти индивидуальную дыхательную систему.

Внимание привлек приоткрытый герметичный шкаф. Шин решил, что здесь могут храниться только аппараты дыхания – других вариантов не оставалось. Было бы глупо складировать в шлюзовой камере продукты питания или оружие и инструменты.

С замиранием сердца парень отворил надежную створку и обмер.

Шкаф был пустой!

Все шесть полок имели специальные выемки, где когда-то размещались приборы индивидуального спасения.

От нахлынувшего разочарования и страха за свою судьбу у парня подогнулись колени. Шин безвольно осел на пятую точку.

Все рухнуло!

Надежды нет!

Он умрет здесь!

От выброса адреналина в глазах потемнело, но в то же время захотелось действовать, что-то предпринимать. Дрожь в руках не позволяла сосредоточиться на ситуации. Находясь в состоянии зарождающейся паники, Шин поймал себя на мысли, что взгляд уперся на три одинаковых, стоящих рядом красных контейнера с лямками и карабинами-застежками. Они притаились под самой нижней полкой и в первый момент замечены не были.

– Слава тебе, Господи! – прохрипел Шин. Подкативший комок застрял в горле, и он схватил ближайший прибор. После быстрого осмотра сразу выяснилось, что изолированное устройство неисправно – не доставало трубки и шлем-маски.

Второй аппарат оказался тоже не пригодным к использованию. Шин разволновался так, что опустились руки – остался один прибор, и теперь все зависело от того, исправен он или нет. Парня мутило, и от усталости закрывались глаза.

«Нет, не от усталости, – возразил сам себе парень. – Это все от уменьшения кислорода и возрастающей доли углекислого газа. Если сейчас усну, то умру от удушья».

Уже ни на что не надеясь, Шин схватил третью сумку, раскрыл и… с облегчением выдохнул. Нетронутая целлофановая упаковка придавала уверенности, что средство индивидуального спасения в целостности и сохранности.

Ранее парню уже доводилось использовать такой аппарат. На барахолке Полоя изолированные противогазы были всегда – спрос только возрастал, и торгаши тащили на продажу не только российские ИП-5 и ИП-6, но и совершенно экзотические, типа американских, французских или израильских дыхательных систем.

Забыв об усталости и убедившись, что последний изолированный комплект в целостности и полной сохранности, Шин метнулся по трапу вверх и открыл быстродействующее запорное устройство верхнего рубочного люка. Парень крутил головой – где-то здесь должен находиться вентиль клапана избыточного давления. При ручном стравливании воздуха он должен быть здесь, в самой верхней точке шлюзовой камеры. Что-то подобное вроде бы нашел.

Там, за крышкой люка, на которую с неимоверной силой давило открытое море, была свобода, но и врагов там, решил Шин, нисколько не меньше. Но уж лучше вырваться на поверхность воды и дышать атмосферным воздухом, чем умирать в затхлой враждебной темноте.

Соскользнув по трапу, парень быстро вернулся вниз. Готовое к использованию дыхательное устройство он нацепил на грудь, пристегнул целую серию лямок. Один раз подпрыгнул. Для пробы надел шлем-маску, ощупал руками каждый шланг и патрубок. Все вроде бы нормально, но пора действовать, а то в глазах началось двоиться от дефицита кислорода.

Шин набрал полную грудь кислого воздуха. Быстро нацепил шлем-маску и выдохнул. Рванул чеку, запуская регенеративный патрон.

Устройство явно заработало: в маску поступила почти горячая воздушная смесь с перечным привкусом, но уже через минуту она остыла и дышать стало легче. Обогащенный кислородом воздух прояснил рассудок!

Пора действовать!

Дайвер открутил вентиль принудительного затопления шлюзовой камеры и отскочил в сторону. Темный поток хлынул в камеру и забурлил. Шин поднялся на самый верх трапа и уже оттуда освещал фонарем стремительно поднимающийся уровень воды.

Молодой и неопытный дайвер действовал по наитию. Только пытливый ум и настырный характер позволяли ему выживать и продолжать бороться за свое существование и оставаться на свободе. Да, он еще не достиг безопасного состояния, и шансы на благоприятный исход по-прежнему мизерные, и явных, постоянно возникающих угроз он еще не избежал. Угрозы появлялись одна за другой и конца этому процессу не предвиделось. Шин даже подумал, что в природе существует некий генератор случайных опасностей, который сошел с ума и принялся штамповать для него смертельные испытания и никак не уймется. Парень знал, что нельзя опускать руки, нельзя ни в коем случае! Даже если придется рвать жилы наперекор судьбе, наперекор обстоятельствам, наперекор смерти! Жить! Он хотел жить и других вариантов не было. Он боролся, несмотря на стылый ужас, сжимавший сердце. Но иначе нельзя! Пассивная позиция неминуемо приведет к смерти.

Все знают, что даже плановый, штатный выход опытных пловцов из подводной лодки на глубине провоцирует сильнейший стресс, что уж говорить о душевном состоянии молодого дайвера. Расширенными зрачками парень безмолвно наблюдал, как прибывает вода и молился. Он выполнил все условия для выхода наружу, и теперь оставалось одно – открыть внешний люк. Стравив воздух за борт и дождавшись полного заполнения отсека водой, Шин замер и, уперев ногу в специальную приступку, нажал на крышку верхнего переборочного люка. И люк поддался…

Практически в шоковом состоянии, граничащем с интеллектуальным ступором, Шин покинул затопленную камеру. Перебирая руками, добрался до самой верхней площадки подводного атомохода – ходовой рубки. От волнения дайвер часто дышал. Он знал, что в спокойном состоянии система изолированного дыхания работает дольше, но успокоиться никак не мог.

Он прижался к борту и с восторгом смотрел на искрящуюся толщу свободного пространства Японского моря. Там, над головой, волновалась вода. Весеннее солнышко запускало блики на неспокойной поверхности моря. Иногда набегала тень, и в этот момент темнело. Шин понял, что наверху меняется погода. Скорее всего, надвигается шторм, и сие не сулило человеку, оказавшемуся в одиночестве в открытом море, ничего хорошего.

Шин обернулся. За блоком выдвижных устройств дайвер с радостью заметил уходящий вверх полосатый нейлоновый тросик буйрепа, который пристегнул Федька. Шин грустно усмехнулся: «Рыжик, где ты теперь?»

Можно начинать подъем.

Прежде чем ухватиться за трос, Шин огляделся в поисках опасностей – ничего не обнаружил и сейчас уже не теряя времени, оттолкнулся от жуткой громады атомного крейсера. Дайвер смотрел на отметки буйрепа и, медленно перехватываясь, поднимал себя все выше и выше, подальше от проклятого «Мичигана»! Теперь Шин знал, что эта огромная подлодка не умерла, но живет она новой, инопланетной жизнью.

Все шло хорошо – дыхательная система исправно работала, не испуская не единого пузырька, подъем продолжался.

Яркие желтые полоски на черном фоне буйрепа с интервалом в один метр сменяли друг друга. Поднявшись на десять метров, Шин замер, намереваясь сделать декомпрессионную остановку и даже немного успокоился – дышал уже реже и не глубоко. Дайвер даже начал раздумывать о том, что будет делать дальше, когда достигнет поверхности неспокойного моря. При себе у него имелся аварийный комплект российского подводника: уже надетый надувающийся сжатым воздухом из специального баллончика оранжевый спасательный жилет с надувным же воротником, герметичный пакет с теперь уже не актуальным репеллентом для отпугивания акул, инфразвуковой свисток и шашка с цветными дымами.

Все это Шин намеревался использовать. В глубине души он верил, что репеллент сможет отогнать иноргов, а отпугивающий инфразвуковой свисток прибавит эффекта, но это уже там – на поверхности. Ясно, что данные средства разработаны против хищных рыб – акул, но пришельцы повывели этих замечательных животных. Нет теперь в море-океане ни акул, ни китов. При этом Шин никогда не считал себя наивным и понимал, что цепляется за соломинку, но другого выхода нет. Парень мечтал подняться на поверхность и… все. Если умирать, так под прекрасным земным небом. Пускай портится погода, пусть льет дождь – мощь завитков циклона всегда нравилась парню. Лишь бы не сгинуть в жутких глубинах и темных коридорах.

Шин засек время и начал отсчет декомпрессионной остановки. Прошла минута, вторая. Еще пару минут и можно продолжать подъем. Дайвер решил подняться еще на три метра, задержаться на минуту, после чего снова переместиться на три. До поверхности совсем рядом.

И тут он увидел «русалок»…

Глава 24

Японское море (продолжение), двадцать пять лет после Пришествия

Шин нервно дернулся и рванулся вверх, отчаянно цепляясь руками за узлы на (что это?)канате. «Быстрее! Быстрее!!! Вот же гады!» Он, конечно же, не успел подняться. Некуда ему было деваться! Все! Теперь смерть!

Инорги закружили вокруг парня. Страшный хоровод делился на несколько потоков. Инопланетяне явно не торопились. «Русалки» с хвостами, похожими на лохмотья, плавно извивались и колебались телами, закручивая и накручивая виток за витком.

«Сколько же их? Это невероятно!»

Шин выхватил нож и теперь лихорадочно производил колющие выпады правой рукой. Все безрезультатно. Выхода не было – инорги сужали круги, и ныряльщик понял – он обречен!

Парень видел, как открываются и закрываются водозаборные дыхательные отверстия на шеях инопланетян – нечто похожее на жабры, он видел все это в мельчайших подробностях. Несколько особей приблизились вплотную, собираясь окружить человека в некий колышущийся клубок. Шин с радостью воткнул нож в трепещущий и покрытый мелкой чешуей живот ближайшей твари и выдернул обратно. Инорг дернулся, окрасив воду темным облачком, и его тут же вытеснили другие. Парень нанес следующий удар – снова попал в чужое тело, но лезвие застряло в каком-то твердом образовании и нож выдернуло из захвата. Рукоятка ножа последний раз мелькнула перед глазами человека и исчезла – теперь уже навсегда.

В следующий миг шлем-маску с него сдернули и вырвали с корнем из красного контейнера на груди. Шин задержал дыхание и, с тоской вспоминая, что над головой десять метров морской воды, приготовился к смерти.

Мысль вспыхнула раскалённым железом по живому: «Я начну умирать через шестьдесят секунд!»

Каждая фибра души молодого человека отчаянно протестовала против надвигающейся и, по всей видимости, совершенно неминуемой смерти.

«Нет! Так не должно быть! Это нечестно! – с каждым ударом сердца, подобно оглушающим тактам кровавого метронома, тяжелыми молотами громыхали мысли. – Я не могу умереть прямо сейчас и навсегда!»

Алая пелена уже пульсировала в глазах. Оставалось одно – сделать первый вдох, закашляться, вновь вдохнуть воду. А дальше огонь в легких, эйфория и смерть. Шин понял, что для жизни у него в запасе осталось не более десяти секунд.

«Так мало!»

В последнем порыве Шин выхватил пакет с инопланетной сизой пленкой. Трясущимися руками вынул ее и быстро поднес к лицу. Парень боялся, что у него не хватит сил более терпеть и он вдохнет морскую воду.

Жуткие «русалки» по-прежнему кружили вокруг и толкали его в спину.

Все – времени не осталось!

Вздрагивающая сизая пленка почувствовала близость человека и плотно облепила ему лицо. Испытывая животный ужас, Шин не смог больше терпеть и вздохнул…

Ощущения были странными. Воздух поступил в легкие, но туго и тяжело. Захотелось закашляться, но сизая пленка не разрешила спазмам развиваться и погасила позывы. Она реально управляла организмом плененного существа.

Шин решил вдыхать мелкими, но частыми порциями. Вдох, выдох, вдох. Получилось! Пленка прекрасно выделяла воздух из толщи воды. Затем удивлению парня не было предела, перед внутренним взором возникла размытая черно-белая картинка. Шин видел органами зрения инопланетянина! Цветовая гамма всего окружающего была крайне бедна, но вполне сносно передавала объем. Парень видел то, что ему транслировал инорг. Было даже интересно и познавательно с точки зрения накопления и приобретения полезной информации, но кое-что настораживало. Шин ощущал, что поднимается к поверхности моря, видел, что после того, как он нацепил себе на лицо сизую пленку, отвратительные «русалки» потеряли к нему какой-либо интерес. Они быстро перестроились в колонну и, унеся двух пострадавших, довольно быстро покинули сектор. Теперь уже ничто не напоминало о кошмарном хороводе, несколько мгновений назад кружившим вокруг беспомощного человека.

Шин попробовал снять пленку. Он просто попробовал. Конечно, дайвер не хотел срывать этого плоского пришельца на глубине, он хотел проверить, сможет ли это сделать позднее – на поверхности.

И не смог! Шин почувствовал себя парализованным. Сизая пленка ощутила опасные намеренья своего пленника и моментально погасила эту активность. И не только погасила, а принялась ограничивать носителя в движениях и мыслительных процессах.

Парень почувствовал, что мышцы рук и ног ему почти не подчиняются. Видимо, симбиот все больше и больше настраивал взаимодействие организмов и свои управляющие функции. Дальше – больше! Шин почувствовал, что теряет сознание. Ему не было больно, не было страшно, он не чувствовал дискомфорт, он вообще ничего не чувствовал. Навалилась апатия, и серая унылая пелена усилилась. Мыслительный туман сгущался, и наступил момент, когда Шин последними проблесками разума решил, что он капсулированная в кокон гусеница, приготовившаяся к волшебному процессу метаморфоза. Накопившаяся усталость после такого изнурительного, насыщенного событиями дня сыграла Шину добрую службу – он заснул. А сизая пленка на его лице воспринимала ситуацию по-другому. Она чувствовала, что ее очередная жертва полностью подавлена и сломлена. Эта тварь была довольно незамысловатым организмом и жаждала подчиняться «кукловоду». Но «ведущего» нигде не было, поэтому пленка привычно подчиняла новый объект, ожидая команд извне, но их не поступало.

Обволакивая лицо пленника, сизая пленка перешла в состояние ожидания. Ей просто ничего не оставалось. Захваченный человек не реагировал на ее команды, а между тем под воздействием спасательного жилета недвижимое тело все поднималось и поднималось к поверхности.

Водометный катер под гордым именем «Акула» летел на всех парах навстречу огромной черной туче. Весенний шторм приближался, и встречные порывы ветра жестко трепали маленький боевой кораблик.

Полдень давно миновал, и до вечерних сумерек было еще далеко, но черный штормовой небосклон уже подбирался к светилу. Ощутимо потемнело и похолодало. Поднялась косая волна – еще невысокая, но опытный навигатор Мурена знала, что скоро, совсем скоро они будут содрогаться от боковых ударов. Видимо, в предчувствии плохой погоды активность инопланетян сошла на «нет», и поэтому Ксения позвала Бестию в ходовую рубку, а Чукче приказала задраить все люки и переборки. Атмосферное давление резко упало, о чем сразу предупредила сигнализация электронного барометра.

– Ксюха, буря! – закричала Бестия. – Это не просто шторм. Ксюша, мы идем на бурю! Давай разворачиваться! Нам нужно в порт! Даже в гавани Полоя сейчас наверняка будет трудно сохранить корабль! А в открытом море и подавно!

– Нет, – стиснув зубы, спокойно возразила Мурена. – До точки спуска дайверов осталось чуть больше мили. Хоть заорись у меня, но я дойду до Дальней Банки, а потом смоемся!

– Ксюша, родная! Нас скоро смоет в дырку гальюна!

– Маринка! Если ты не перестанешь возмущаться и немедленно не наденешь спасательный жилет, то я Томку назначу старпомом, а ты пойдешь в трюм! Мы уже у цели.

Первые тучки закрыли солнце – потемнело. Заморосил дождик, при этом усилился ветер. Брезент, которым девушки законопатили разбитый взрывом глубинной бомбы задний иллюминатор, еще держал шквалистые порывы, но Мурена уже облачилась в штормовую куртку с капюшоном. Скоро вся ходовая рубка будет в воде – девушка понимала, что брезентовое полотнище не выдержит.

Ксения всматривалась в царившее вокруг ненастье и не узнавала место. Ориентиров нет, море приобрело темный, почти черный оттенок. При этом на планшете навигации, где на синем фоне отображались абрис корабля, его истинный курс, заданный азимут, координаты со спутника и, конечно, же скорость, обозначалось однозначное событие – «Акула» на месте, над Дальней Банкой. Мелкими голубыми циферками отмечалась рабочая глубина, и Ксения теперь припоминала эти значения – глубины не более тридцати восьми – сорока метров.

– Этого не может быть! – закричала Бестия. – Там, там! Я вижу мигающий свет! Дистанция один кабельтов!

– Где? – Ксения встрепенулась. Бестия тыкала указательным пальцем куда-то вправо по траверзу и теперь назад за ют. «Акула» прошла что-то, имеющее аварийную индикацию.

«Ти-та-та» – теперь и Мурена заметила неяркий, повторяющийся, но пропадающий за очередной волной световой сигнал. Навигатор схватила бинокль, но в следующий момент передумала – сейчас при такой качке в окуляры ничего не рассмотришь. Надо срочно подходить к мигающему свету.

– Маринка! К штурвалу и право руля! Малый вперед! Вызывай Чукчу на верхнюю палубу в штормовую группу! Скорее!

– Может быть, я пойду?

– Нет! «Акулу» подведешь таким образом, чтобы можно было воспользоваться грузовой лебедкой на юте!

– Поняла.

– Вы там с Томкой аккуратнее! Начинаю разворот!

Ксения нацепила штормовой пояс с карабином-застежкой.

Палуба накренилась, но навигаторша прищелкнула к лееру страховочный конец и пошла боком по левому борту, удерживаясь за специальные поручни. Ксения перемещалась приставными шагами. Она знала свой любимый кораблик до самой последней заклепки и уже бывала в таких ситуациях – шла достаточно быстро и уверенно.

– Человек за бортом! – закричала Чукча. Она уже покинула трюм и тянулась за багром.

Мурена выбрала момент, отсоединила страховочный конец, дождавшись, когда «Акула» накренилась в сторону правого борта, и перебежала к легкому крану. Там пристегнула себя к проушине и, склонив голову к Чукче, прокричала:

– Это Шин?!

Тамарка отрицательно помахала головой и крикнула в ухо Ксении:

– Не знаю! Там кто-то страшный! Человек без лица!

– Рыжик? – не поняла навигаторша.

– Нет, не Рыжик! Лицо без глаз! И без носа! Оранжевый спасательный жилет, на нем лампочка горит! И петля есть для погрузки. Будем поднимать?

– Конечно, будем! Попробуй подтянуть его багром за петлю, а я тем временем опущу крюк лебедки.

– Сдай назад! – скомандовала Ксения. Испуганные глаза Бестии в ходовой рубке одновременно моргнули, подтверждая понимание приказа. «Акула» замедлила ход, а затем и сдвинулась назад. Маринка мастерски применила маневровые водометные двигатели.

– Зацепила! – крик Тамары заставил вздрогнуть. – Я его держу! Опускай лебедку!

Внезапно ветер затих, и Ксения резко посмотрела в сторону черной стены, заслонившей две третьих неба. Она знала, что такое затишье может быть только перед невероятной бурей! Девушка схватила пульт управления краном и, нажимая на кнопки магнитного пускателя, запустила двигатель, повернула стрелу. Кран загудел, опуская трос по правому борту.

– Тома, скорее!!! Сейчас нам будет не до прогулок по палубе! Надо срочно уходить!

Чукча уверенно шуровала за бортом: одновременно тросом крана, пытаясь завести крюк в петлю, и другой рукой, крепко удерживая багор.

– Готово! Вира помалу!

Кран вновь загудел и поднял обездвиженного человека выше бортов. Рукастая Томка схватила его за ногу, отбросила уже ненужный багор на палубу и, облегчая работу электродвигателя, потянула к себе дайвера, облаченного в комплект боевого пловца.

Не дожидаясь, пока неизвестный пловец окажется на палубе, Мурена закричала:

– Маринка! Самый полный вперед!!! Курс на Полой! Попробуй оторваться от урагана, а потом штормуй по попутной волне! Смотри в оба! Мы с Томой сами разберемся!

– Поняла! – взвизгнула Бестия. Взревели двигатели, и небольшой форштевень на носовом заострении катера взмыл в хмурое небо, но уже через секунду задранный бак вернулся в нормальное положение и «Акула» буквально полетела над водой!

– Ксюша! – навигаторша услышала срывающийся голос Тамары. – Ксюша! Это… Это…

– Это Шин! – не своим голосом закричала Мурена и прошептала: – Томочка, а что это у него такое на лице? Он жив?

– Не знаю, – горячо зашептала в ответ Чукча. – Давай попробуем снять эту мерзость.

– А как? Ножом?

– Можно и ножом, – ответила мастерица на все руки и специалист широкого уровня. – Но я бы прижгла. Например, паяльником, чтобы ему лицо не зацепить.

– А эта тварь его не убьет?

– Я уже слыхала про живую пленку! Говорят, она иногда отваливается с головы человека, но я никогда с подобным не встречалась.

– Да, делай уже что-нибудь! – надрывно выкрикнула Ксения. – А вдруг он сейчас умирает!

Свободного места на палубе было немного, поэтому Шин лежал на спине рядом с кормовым люком, из которого появилась Чукча. Она достала остро заточенный нож-бабочку, красиво крутанула в воздухе, удобно устанавливая сдвоенную рукоятку в своей правой ладони. Такое мастерство хрупкой девушки по владению опасным лезвием частенько вызывало восхищение у пьяной матросни в гавани и прочей развязанной «кобелины».

Волнение на море возросло. Катер мчался во всю свою мощь к берегу и спасению. А тут так: если надвигающийся шторм имеет классификацию по международной шкале Бофорта более пяти-шести баллов, то тогда суровое ненастье, несомненно, догонит и накроет беглую «Акулу». Никакой бодрый ход в тридцать и даже сорок узлов не спасет.

– Помоги нам, Господи! – прошептала Ксения и кивнула Тамаре. – Начинай!

Чукча неожиданно хихикнула и вытащила плоскогубцы. В правой руке она по-прежнему держала нож-бабочку. Острием ножа смелая девушка подцепила край сизой пленки и тут же ловко прищемила ее плоскогубцами. По поверхности инопланетного организма пробежала волна дрожи: то ли от боли, то ли от страха.

Матрос Тамарка сильнее сжала плоскогубцы и принялась колоть ножом поверхность мерзкой пленки. Часто-часто! Она приноровилась не просто царапать, но и делать мелкие надрезы.

Шин дернул руками и вдруг пришел в себя. Он сразу все вспомнил, еще до конца не понимая, почему лежит на чем-то твердом, подпирая спиной некий доставляющий боль узелок или кабель. Сизая пленка попыталась навести на него образ окружавших его врагов, но парень не попался на эту уловку. Он не подчинился чуждому влиянию. Его воля полыхнула в мозгу такой свирепой ненавистью к пришельцам, что пленка на долю секунды отслоилась. В тот же миг Тамарка подняла ее на вытянутой руке и отвела в сторону.

Сизая пленка извернулась и неожиданно обхватила руку девушки. Тамарка по-простецки завизжала и, полоснув ножом по инопланетному животному, чуть не зацепив в горячке свои собственные ткани левой руки, отбросила ее вместе с плоскогубцами. Плоскогубцы, впившиеся в тело существа, его уже не отпустили, утянули, по иронии судьбы в открытый люк, ведущий в трюм.

– Черт! – Тамарка прыгнула следом. – Это мой трюм!

Шин вдохнул полной грудью свежего морского воздуха и открыл глаза. Перед ним на коленках стояла и плакала та, которую он хотел видеть больше всего в своей жизни.

– Ксения, – прошептал он. – Как давно я тебя не видел.

– Шин, – всхлипнула в ответ она. – Где же ты был?

– Представляешь, одному инопланетному старому знакомому по морде дал…

– А где рыжий?

Шин протянул девушке руку и, немного стесняясь, попросил:

– Помоги подняться. Голова кружится. Я на «Акуле»! Какое счастье! Я не мог даже надеяться на такое чудо! – затем Шин замолк и после тяжелой паузы ответил: – Ксюшенька, Федьку нашего пришельцы утащили. Я пытался его спасти и даже убить, чтобы он в плен не попал, но не смог. Теперь никогда себе этого не прощу.

Он сорвал с себя капюшон гидрокомбинезона и помассировал височные области головы и уставшие веки.

– Господи, Шин, ты весь седой! – ахнула Ксения.

– Правда? – спокойно отреагировал парень, за одни сутки превратившийся в ветерана. – Я был в аду. Там было так страшно…

Ксения обхватила парня за седую голову и, уже не стесняясь своих слез, прижала его к груди.

– Я верила, что ты выжил, я всегда верила в это!

– Спасибо, родная ты моя, – только и смог вымолвить парень. – Я думал о тебе в темных отсеках подводной лодки. А теперь нам надо торопиться к полковнику Пыпину – у меня для него есть очень важная информация. И еще…

Девушка отвела его голову, чтобы заглянуть в голубые глаза парня.

– Меня зовут Сергей, а фамилия моя – Афанасьев.

Раздавшийся из трюма выстрел дробовика прервал хрупкое первое свидание. Несмотря на возросшую килевую качку и вертикальное колебание корабля, Шин вскочил, забыв про все на свете: про боль во всем теле, про жажду, про возросший голод. Пока они находятся в море – нельзя считать, что опасности и суровые испытания закончились. Только о горечи утраты он не забыл и о Ксении, конечно. А еще вдогонку подумал: «Как там дед Иван?»

А вслух сказал:

– Ксюша, передай Чукче, что по сизой пленке лучше не стрелять, а то картечью весь трюм разнесет! Проще всего эту гадость прижать чем-нибудь, а потом в сумку или пакет поместить! Я это уже проделывал один раз!

– Хорошо! Я ей об этом по корабельной трансляции сообщу. Пойдем в рубку. Шторм догоняет, и капитан должен находиться за штурвалом своего корабля!

Следующий, полный тревоги час «Акула» летела на своих подводных крыльях над неспокойным Японским морем. Она перегоняла надвигающийся штормовой ветер на какие-то две-три минуты. Черная стена урагана, не набравшая полной силы и отягощенная миллионами тонн воды, как беременная избыточной влагой торба, не успевала за своенравными людишками. Подобно некой сказочной силе – эта злобная и предельно опасная пелена жаждала догнать и уничтожить своенравный скоростной кораблик, но Столовая гора у входа в гавань Полоя уже появилась на линии горизонта.

– «Папа»! «Папа»! Это «Рыбка»! Мы уже на фарватере! Открывайте боновые заграждения! Как слышишь меня? Прием!

– Дочка! – срывающийся голос дяди Семена с готовностью прорвался, сквозь электрические грозовые помехи. – Доченька! Все уже готово! Лишь бы только успела!

– Успеем, «Папа»! Я возвращаюсь не одна! Со мной высокий ныряльщик!

– О! Господи! – радостно воскликнула радиостанция голосом полковника Пыпина.

Ксения звонко рассмеялась в ответ и вдруг, повинуясь чистому порыву девичьего сердечка, она неожиданно поцеловала седого парня в щеку, мгновенно поймав в его голубых глазах ответный лучик благодарности и нежности.

– Ну, вот и слава богу! – прошептала Бестия с места старшего помощника. – Входим в порт!

Эпилог

Тринадцать лет после Пришествия

После какой-то невнятной, так и не наступившей зимы с постоянными оттепелями до восьми градусов по Цельсию и скорой, даже стремительной весны воды Больших Донков нагрелись до летних температур уже ранним апрелем.

Двое рыбаков на стареньком дребезжащем мотоцикле с люлькой подобрались к кромке небольшого смешанного лесочка. За ним располагалась покрытая прошлогодней пожухлой травой и промытая талыми протоками старая проселочная дорога. Дорога извивалась между перелесками и камышом огромного озера. Рыбаки заглушили мотор в подлеске и теперь молчаливо рассматривали старый заплыв, ведущий к открытым водяным линзам береговых плесин.

– Шурка, – хрипло проговорил один из них. – Тебе не страшно?

– Ну, хорош уже, Андрюха! – откликнулся долговязый. – Егеря Афанасьева уже год как нету. Некому теперь шантрапу гонять. Сейчас сети расставим и фитиля бросим – вся рыба наша.

– Братуха, так ведь наши мужики поговаривают, что его планетяне сожрали!

– Да ладно! Врут все, а ты уши развесил!

– А все равно боязно! Вояки потом целых два месяца на болоте ковырялись! Что-то ведь они искали?

– Андрюха, ну и какого хрена мы тогда сюда приперлись? Ты же сам вчера меня уговаривал сюда ехать!

– Так то – вчера! – прошептал рыбак. – Чую недоброе…

– Ну что, в деревню вернемся? – потихоньку раздражаясь, спросил своего друга долговязый Шурка.

– Да какой там! – сплюнул дружок. – Только давай так: выплывем, сетёшки бросим и сразу обратно.

– Дурья ты голова, потом все равно сетовать долго придется!

За каких-то полчаса мужики подготовились к предстоящей рыбалке: накачали древнюю двухместную лодку, перенесли ее до чавкающей грязи, уложили в нее весла и сети, быстро перекусили возле мотоцикла и зачем-то забросали его ветками. Так казалось надежнее!

Быстро перекурив, в молчании двинулись в путь по еле угадываемой тропе давнишнего заплыва. Ласковое солнышко и теплая весенняя погода успокоили внутреннее волнение людей – все обычно и перед егерем оправдываться не придется. Где он теперь, егерь этот?

Через час постоянного движения они оказались на южной оконечности Лебединого плеса. Выгребли на веслах из камыша и огляделись. Плавающие острова за зиму не сместились – все как прежде – спокойно и хорошо. Утреннее солнышко продолжало свой неутомимый подъем в синеву небосвода.

Рыбаки расставляли сети: первый подгребал на веслах, а второй сноровисто расправлял и опускал в воду очередную сеть. Привычная работа спорилась – установили четыреста метров. Повернули лодку и немного в отдалении спустили пару фитилей с поплавками. Решили возвращаться к тому просвету в стене камыша, откуда они проникли на большую воду.

Все удачно получилось. Легкий ветерок нагонял волну, изредка просвистывал утиный табунок.

Две черных стремительных тени пронеслись под лодкой!

– Шурка! Что это?!

– Андрюха, греби! Изо всех сил греби!!!

Мужики разом закричали. Ужасом нереальности происходящего накрыло так, что потемнело в глазах даже в такой яркий и солнечный день!

Гладкое и блестящее продолговатое тело, бликуя иссиня-черными боками, с разгону выскочило из воды и в полете распахнуло омерзительного вида пасть. Тысячи мелких зубов – острых и неровных, как промышленная стальная стружка, шевелились в распахнутом зеве, как ковыль на ветру в степи – колышущимися волнами и рядами.

Подвижное, не менее метра в длину, существо сильно ударило человека в спину чуть ниже шеи, выбивая его из лодки, одновременно впиваясь через разорванную во время удара одежду в такую сочную алую плоть.

Вода забурлила, создавая на месте падения мелкие водовороты.

– Шурка! Шурка! – истошно кричал, оказавшийся в одиночестве рыбак. Он перестал грести, выдернул из уключины весло и, схватив его на манер дубинки, приготовился к новому нападению.

Ход лодки замедлился, ее развернуло. Мужчина крутился, отчаянно размахивая тонким веслом, и смотрел по сторонам. Но хлипкая деревяшка с пластмассовой пластинкой на конце не смогла его спасти. Сразу несколько инопланетных организмов ринулись в атаку. На дикой скорости два огромных зубастых головастика, немного опережая еще одну подобную особь, выпрыгнули из многометровой глубины Больших Донков и сбили человека в воду.

Его участь была ужасна и неотвратима – в озере появились новые хозяева и теперь жителям окрестных деревень придется с ними считаться, как, впрочем, и всему оставшемуся Человечеству.

Два друга, два рыбака, два человека в один смертный миг канули в мутных весенних водах, превратившись в чью-то еду – быстро, просто и незатейливо.

Все стихло, и лишь полегчавшую без пассажиров резиновую лодку подхватило свежим ветерком и понесло, понесло, понесло. Безмолвно удаляясь и превращаясь в черную точку, она почему-то не заинтересовала пришельцев.

Через огромное водное пространство бывшего заповедника видавшую виды и теперь пустую лодку потянуло к далекому плавающему острову, на котором еще год назад мирно росли три русские березки. Именно на этих замечательных красавицах так любил сушить свои рыболовные снасти смелый и порядочный егерь Василий Митрофанович Афанасьев.

Двадцать пять лет после Пришествия

В Центре боевого управления «Евразия» начался настоящий бедлам! Командир дежурных сил генерал-майор Стариков вновь заступил на смену буквально три часа назад, а информации от аналитиков разведывательного управления навалилось на целых три горки с пригорочком.

Во-первых, еще вечером внезапно замолчал Центр боевого управления «Америка». Общение с этим военным кластером объединенной обороны землян ведется в круглосуточном, непрерывном режиме так же, как и с ЦБУ «Африка» и «Австралия – Тихий океан». И вдруг связь в одночасье пропала по всем каналам. Эта тревожная информация ввела в мимолетный ступор все командование «Евразии». Ситуация накалилась – приказы и доклады посыпались один за другим. За первый час дежурства ситуация так и не прояснилась.

Вторая значимая информация свалилась на голову через полчаса после возникновения первого инцидента. Поступила срочная информация, что обнаружен мощнейший очаг напряженности и активности инопланетян в Японском море.

Разведданные получены двумя отчаянными дайверами в очень тяжелом и опасном рейде. Причем один из них пропал без вести на глубине, что само по себе обычно означает всегда лишь одно – ныряльщик с очень высокой степенью вероятности погиб.

КДС Стариков с неприязнью посмотрел на желтый аппарат правительственной связи и нехотя поднял трубку:

– Первый слушает, – раздался спокойный властный голос.

Генерал-майор кашлянул и приступил к докладу.

– Докладывает Ноль десятый!

– Я вас слушаю, – поощрил колоритный баритон.

– Товарищ командующий, в зоне нашей ответственности в районе форта Полой в Японском море обнаружена американская атомная подводная лодка «Мичиган» в частично затопленном состоянии. Разведчику Афанасьеву удалось проникнуть на борт крейсера. Там ему в предельно экстремальных и враждебных условиях удалось собрать неопровержимые доказательства того, что все крылатые ракеты демонтированы из ракетных шахт. Найденных электронных документов достаточно, чтобы восстановить несколько последних месяцев погибшего корабля.

– Продолжайте.

– На момент вторжения пришельцев АПЛ «Мичиган» находилась в пределах военно-морской базы «Бангор». На крейсере проводилось плановое техническое обслуживание пусковых установок, поэтому все до единого «Томагавка» были сняты с корабля. На момент главной атаки иноргов и последующего ударного терраформирования обеих Америк «Мичигану» удалось выйти из базы с неполным экипажем. Перед самым проходом более десятка разрушительных тихоокеанских цунами, вызванных деятельностью противника, крейсер ушел на максимальную глубину и взял курс на восточное побережье Японии. Далее через пролив Лаперуза к побережью континентальной России, где был атакован неизвестным оружием противника. По мнению капитана Харриса, по кораблю был нанесен удар гравитационным лучом. Командир принял решение выбросить корабль на отмель и спасти экипаж. Это ему практически удалось. В электронном бортовом журнале найдена последняя запись капитана Харриса. Она гласит: «Прощай “Мичиган”! Теперь смерть!»

В настоящее время не заглушенная до конца ядерная установка используется противником для получения новых видов инопланетян путем приобретения искусственных мутаций. Внутри и снаружи лодки инорги создали атомный инкубатор для выращивания миллионов особей новых агрессивных видов. Вокруг корабля уже осуществляется патрулирование разумными иноргами. Разведчиком зафиксированы несколько тысяч организованных особей. Аналитики предполагают, что данный объект несет непосредственную угрозу не только небольшим прибрежным поселениям типа опорной гавани Полой, но и всему Человечеству в целом. Масштабы и скорость роста молодой агрессивной поросли врага поражают. Доклад закончил.

Генерал-майор Стариков перевел дух.

– Ваши предложения? – раздалось в трубке.

– Предлагаю нанести превентивный удар сверхмощным зарядом по месту нахождения АПЛ «Мичиган».

Паузы не возникло.

– Согласен. Уничтожить. Немедленно. Выполнять.

Появившиеся гудки в трубке оповестили докладчика, что разговор с руководством окончен.

КДС обвел взглядом притихший зал Центра боевого управления «Евразия» и скомандовал:

– Всем командирам групп управления! Задача: нанесение точечного бомбового удара по цели в Японском море. Цель: АПЛ «Мичиган», отмель Дальняя Банка. Ваши предложения готов выслушать через пять минут.

После этого генерал встал и вышел в одно из служебных помещений. Опытному военному почему-то захотелось всполоснуть лицо холодной проточной водой.

В тот обычный майский день после полудня высоко в небе появился большой самолет. Он вынырнул из облаков и сначала показался Шину и другим обитателям Полоя точкой размером с муху, но сверкающий бомбардировщик снижался и скоро явился наблюдателям огромной реактивной махиной с красными звездами на борту. Самолет пронесся над крепостью и, завернув красивый вираж, взял направление на открытое море. Люди, которые не часто видели боевые воздушные корабли, сначала напряглись, резонно волнуясь за судьбу крепости. Мало ли какие планы строят кадровые военные! Кто их знает, какие тараканы водятся в головах лихих политиков. Но самолет, прежде чем взять курс на океан, дружелюбно помахал крыльями и скрылся за горизонтом. Больше его никто никогда не видел. Но через пятнадцать минут после пролета бомбардировщика из-за горизонта пришла ударная волна поразительной мощности. Люди ахнули, но она не нанесла ощутимого урона поселению – так, сорвало пару-тройку крыш и несколько оборонительных щитов. Все остались целы, но многие кинулись на самую верхнюю наблюдательную вышку посмотреть, что там в океане творится.

Шин оказался наверху одним из первых. Люди всматривались в морскую даль, где на уровне скругленной линии горизонта, а возможно, и чуть дальше, опадала огненная полусфера поразительных размеров.

– Что случилось? – задрав голову, кричали жители с площади барахолки.

– Мать моя женщина! – перекрыл галдящую толпу, скрипучий баритон боцмана Кнутова, поднявшегося на площадку последним. – Они ударили по Дальней Банке! Клянусь сраным корытом моего дедушки, если это не так!

Молодая ватага свободных ныряльщиков заржала, как табун необузданных коней над старой клячей. А Шин со значением усмехнулся, он прекрасно знал, что опытный боцман был прав.

Парень желал, чтобы сверхмощный заряд, сброшенный с недавно пролетевшего бомбардировщика, уничтожил, расплющил и размазал того бледного, одноглазого и при этомбеспалого пришельца. Личного инопланетного врага по имени Метус!

Часто вспоминая их последнюю встречу в чреве «Мичигана», Шин так и не смог найти ответа на один единственный вопрос: «Почему инорг не убил его, когда он находился в полной его власти – обездвиженный и беспомощный?»

Ответа действительно не было.

Однажды седому, но по-прежнему молодому дайверу пришла в голову мысль, что, возможно, инопланетяне ни в чем не виноваты – им просто некуда деваться, а при другом стечении обстоятельств они бы даже не тронули людей. Шин даже болезненно поморщился и сразу же отмел крамольную мыслишку:

– Да просто все потому, что этого не может быть, потому что этого не может быть никогда. Пришельцы хотят захватить нашу Землю и подогнать ее климатические условия для своего комфортного проживания! Они украли Федьку! Они убивают и даже едят людей! Они враги и мы их уничтожим, что бы нам это не стоило!

– Тихо, парень. Тихо. Все будет хорошо.

Кто-то приветливо похлопал его по плечу. Шин обернулся и увидел мичмана Баева.

Старший мичман стоял в тени щитового дома, опираясь на тросточку, и немного с грустью улыбался:

– А вдруг он выжил? Мы попробуем его найти.

– Нет, Василий Петрович, после такой бомбардировки Дальней Банки там ничто не смогло бы выжить.

– Но мы же можем верить!

– А что нам еще остается?

– Товарищ, полковник! – Дежурный морпех заглянул в кабинет Пыпина. – К вам посетитель. Странный бродяга. Говорит, что вы знаете о нем. Говорит, что он якобы какой-то курьер.

Пыпин замахнул сразу полстакана водки и, поморщившись, ответил:

– Вот же собаки! Зови его сюда. Ребра ему не помни – гаду!

– Есть, командир! – ответил сержант и прикрыл за собой дверь. – Я его нежно.

Семен Николаевич, не взглянув на тарелку с нарезанным сервелатом, налил еще полстакана и снова опрокинул в рот – залпом и с некоторым отвращением.

В дверь постучали.

– Войдите, – прорычал на выдохе Пыпин и скрестил пальцы рук.

Рослый морской пехотинец, держа за шкирку дергающегося хромого человечка в шляпе, широко улыбнулся и доложил:

– Это он! Мне побыть здесь, командир?

– Спасибо, Саша! С этой мразью я сам поговорю. Постой в коридоре.

– Понял, командир! – Сержант поправил лямку автомата и вышел, вновь прикрыв за собой дверь.

Маленький тщедушный человек снял свою потертую шляпу и, поклонившись, вежливо сообщил:

– Меня зовут Жижа. Я от Всеволода Ивановича.

Полковник кашлянул, подошел к старинному неподъемному сейфу, с натугой открыл его, извлек из внутренней шкатулки увесистый банковский мешок и небрежно бросил его на стол. Под грубой серой тканью упаковки что-то приятно звякнуло.

– Здесь четыреста золотых червонцев! Передай их «трехпалому»! Скажи на словах, мол, спасибо, – полковник нахмурился и добавил: – И еще! Передай, что с этого момента я – за себя, а он – за себя! Жадный он стал, нелюдимый! Скажи, что я на него зол! Очень зол!

Курьер бандитов опустил взор и вроде бы согласно кивал головой на каждом эмоциональном всплеске полковника.

– Кстати, почему сумма такая астрономическая?

– А вы приплюсовали сюда оказание квалифицированной медицинской помощи и эвакуацию раненого на вертолете?

– Но вертолет-то был мой! – громыхнул хмельной Пыпин.

Хитрый курьер вновь согласно закивал головой, но уверенно возразил:

– Но вертолетная площадка-то принадлежит Всеволоду Ивановичу. Ему пришлось сворачивать небольшой рынок, чтобы ваша вертушка села.

– Что с того?

Жижа позволил себе хихикнуть:

– Видите ли, пришлось некоторым торгашам по сусалам набить. А вы же Всеволода Ивановича в гневе сами прекрасно знаете – он некоторых охамевших деловых вместе с товаром за борт «Лихоманки» сбросил. Самолично! За непослушание, так сказать! И все это ради эвакуации, – повторился курьер. – Одного единственного мичмана. Как видите – прямой ущерб налицо!

Пыпин, как раненный лев, рыкнул в ответ, но вслух ничего не сказал. Плюхнулся в кресло и заскрипел спинкой.

– Считать будешь? – внезапно спросил он.

– А как же! Я же не хочу за недостачу одно единственного червонца висеть вниз головой на «Лихоманке»! Разрешите, господин Бык, приступать?

Полковник Пыпин, уже откинувшийся было на спинку своего кресла, мгновенно вскочил на ноги и в гневе ударил обоими кулачищами по дубовой столешнице:

– Считай, сука, считай!

Ближе к осени вместе с толпами торгового люда, спешащего на барахолку, через только что раскрытые Западные ворота в форт Полой зашел православный священник.

Раннее утро дымилось затушенными кострами. Жители окрестных поселений торопились на торг и обгоняли священнослужителя. А он, уставший и босой, с запыленной рясой и подрясником, с нечёсаной в трудной дороге бородой, левой рукой удерживал палку с привязанными к ней истоптанными сапогами и котомкой. Правой рукой он удерживал большой нательный крест на длинной цепи. Думая о чем-то своем, святой отец степенно прошел до центральной площади Полоя. Там он остановился.

Помолился.

Люди с вежливой опаской обтекали такого колоритного персонажа. Жители форта бросали на нового человека заинтересованные взгляды – кто-то украдкой, а кое-кто и откровенно рассматривал священника.

– Добрые люди, – вдруг сказал он низким бархатным баритоном, вроде бы ни к кому конкретно не обращаясь. – А где у вас храм? Что-то я даже часовенки не заметил?

Местный дурачок Растопка подскочил к батюшке и проблеял:

– А у нас и нету! Ха-ха-ха!

Священнослужитель нахмурился и недовольно покачал головой:

– Негоже это, нехорошо. Как же вы, ратные люди, без послушания и покаяния, без Слова Божия и Спасителя Нашего изуверам отпор даете?

Довольная физиономия Растопки замерла. Он стоял и молчал – даже на нормального человека стал похож. Из глаз потекли слезы, но вслух он так ничего и не сказал.

Священник трижды перекрестил Растопку и, повернувшись лицом к удивленной толпе, спокойно возвестил:

– Зовите меня – отец Александр. Теперь я буду жить с вами. Только истово молясь, мы воспоможем себе самим.

Люди притихли. Свободные дайверы, навигаторы, матросы, бандиты, проститутки, бомжи, торгаши и перекупы, морские пехотинцы и дежурные ополченцы, – все до единого смотрели в голубые глаза этого убежденного и светлого человека.

– Спаси Вас Господи Милосердный!

Хочу выразить отдельное спасибо моему другу и настоящему мастеру систем вооружений Владимиру Варфоломееву за вычитку и оказанную помощь в создании этого романа.

Примечания

1

Всего несколько минут видео, ничего более (англ.).

(обратно)

2

Безопасное отступление (англ.).

(обратно)

3

Мое настоящее лицо может стать помехой в работе (англ.).

(обратно)

4

Только на английском (англ.).

(обратно)

5

«…мы все живем в желтой подводной лодке…» (англ.) Цитата из песни группы «Битлз» (прим. ред.).

(обратно)

6

Но цена такой языковой практики слишком высока (англ.).

(обратно)

7

Сзади (англ.).

(обратно)

8

Утилита (utility или tool) — компьютерная программа, расширяющая стандартные возможности оборудования и операционных систем, выполняющая узкий круг специфических задач

(обратно)

9

Автозак — автомобиль для перевозки заключенных.

(обратно)

10

Игровой сленг. Хант — хантер, охотник — обычно — персонаж класса лучник (Здесь и далее — примеч. автора).

(обратно)

11

Чант — персонаж класса чародей, может усиливать возможности персонажей.

(обратно)

12

Игровой сленг. Бафф — заклинание, усиливающее возможности персонажей.

(обратно)

13

Игровой сленг. Нуб — начинающий геймер, еще ничего не понимающий в игре.

(обратно)

14

Игровой сленг. Босс — крупный и мощный уникальный монстр игровой локации.

(обратно)

15

Слега — длинная толстая жердь.

(обратно)

16

Отвлекать на себя внимание противника. Танк — персонаж, вызывающий на себя агрессию противника.

(обратно)

17

Саня имеет в виду, что паникеров не лечили и не воскрешали.

(обратно)

18

Атака варханов на Землю описана в дилогии Андрея Левицкого «Москва-2016» и «Буря миров».

(обратно)

19

Моб, NPC, непись — персонаж, за которого играет компьютер.

(обратно)

20

Перечисляются основные типы персонажей «по профессии». Пати (пачка) — партия.

(обратно)

21

Данж — подземелье, особая зона игрового пространства.

(обратно)

22

Син (ассасин) — персонаж класса «убийца».

(обратно)

23

Если перевести приснившиеся Ксандру фразы на русский, получится примерно: «Охрану особо сильного персонажа убиваем так: левого усыпляем, на правого наваливаемся скопом. Нам нужен Омний. У него большой запас здоровья, и он очень „больно“ дерется. Идем быстро, наша цель — именно он».

(обратно)

24

Сорк — общее название класса персонажей, наделенных магическими способностями, но не очень большой «физической» силой.

(обратно)

25

Counter strike, популярный «шутер» — «стрелялка».

(обратно)

26

Переборка — вертикальная (реже наклонная) стенка, разделяющая внутренне пространство судна на помещения (отсеки), а также наружная стенка надстройки и рубки.

(обратно)

27

Подволока — нижняя сторона палубной настилки у судов.

(обратно)

28

Блистер — выпуклый обтекаемый иллюминатор, обзорный купол (иногда с турелью).

(обратно)

29

Комингс — вертикальные стальные листы или деревянные брусья, ограждающие грузовые, световые и сходные люки от попадания воды внутрь помещений.

(обратно)

30

Дайвер – охотник за Океанскими трофеями. Навигатор – проводник по Океану.

(обратно)

31

В ВМС США это звание соответствует званию майора в сухопутных войсках (Здесь и далее – примечания автора).

(обратно)

32

Фут равен 0,3048 м.

(обратно)

33

Радиолокационная станция.

(обратно)

34

Зенитно-ракетный комплекс, находящийся в носовой части авианосца.

(обратно)

35

Авианосец CVN-69 «Дуайт Д. Эйзенхауэр», тип «Нимиц».

(обратно)

36

В ВМС США это звание соответствует старшему лейтенанту в сухопутных войсках.

(обратно)

37

Морская миля (мера длины, принятая в США с 1 июля 1954 года) равна 1, 852 км.

(обратно)

38

Легендарное человекообразное существо, якобы встречающееся в различных высокогорных или лесных районах Земли. У этого термина существуют и другие значения – снежный человек, йети и прочие.

(обратно)

39

Ватерлиния – линия соприкосновения спокойной поверхности воды с корпусом плавающего судна.

(обратно)

40

Военный термин: тактическая единица ВВС. В состав авиакрыла авианосца входят эскадрильи истребителей/штурмовиков, ДРЛО, РЭБ и самолетов палубной военно-транспортной авиации.

(обратно)

41

«Груз 200» – покойники по армейской терминологии.

(обратно)

42

Меловой период, или мел, – последний период мезозойской эры. Начался 145,0 млн. лет назад, закончился 66,0 млн. лет назад. Продолжался, таким образом, около 79 миллионов лет. Название происходит от писчего мела, который добывается из осадочных отложений этого периода, сформированных богатыми скоплениями ископаемых беспозвоночных морских организмов. В конце мелового периода произошло самое известное и очень крупное вымирание многих групп растений и животных. Вымерли многие голосеменные растения, водные рептилии, птерозавры, все динозавры (но уцелели птицы). Исчезли аммониты, многие брахиоподы, практически все белемниты. В уцелевших группах вымерло 30–50 % видов. Причины меловой катастрофы до конца не понятны. В конце мелового периода температура стала резко подниматься. Существует гипотеза, согласно которой причиной этих изменений являлись океаны: вместо того, чтобы поглощать тепло они, возможно, отражали его обратно – в атмосферу. Тем самым они вызвали парниковый эффект.

(обратно)

43

Имо наскитур инимикус (imo nascitur Inimicus) – по-латыни «рожденный в глубинах враг».

(обратно)

44

Картушка – подвижный диск (или кольцо) из немагнитного материала в магнитном компасе или из материала в репитерах гирокомпаса с равномерно нанесенными по окружности делениями градусной или румбовой системы. Используется для удобства ориентирования по сторонам света.

(обратно)

45

Западная Австралия (2525,5 тыс. кв. км) – самый крупный штат из федерации шести штатов и двух территорий Австралийского Союза.

(обратно)

46

Вид зимородка, распространенный в Австралии. Очень шумная птица, длинной около 40 см. Ее легко распознать по крику, похожему на хохот.

(обратно)

47

В Австралии, в описываемое в романе время, вместо европейских «красных» фонарей, перед входом в бордель вывешивают «синие» – как это делалось еще в XIX веке. Единственная европейская страна, где также существуют Улицы Синих Фонарей, это Голландия, но там, в отличие от Австралии, в подобных местах находят «утеху» женщины, пользуясь услугами мужчин.

(обратно)

48

Речь идет о странном «тумане», искусственно созданном пришельцами в Центральной Америке, некоторых областях Средиземноморья, а также в низменностях и побережьях Центральной Африки и Австралии. Его высокая влажность позволяет расе инопланетных амфибий очень долго находиться вне моря и постепенно колонизировать эти территории. Концентрация этой воздушно-водяной, в которой могут дышать как люди, так и рыбы, везде разная – в зависимости от средней годовой температуры. Нередко – между людьми и амфибиями – там происходят стычки.

(обратно)

49

Пыжовник – длинный скребок для чистки канала ствола орудий, применявшихся на старинных военных кораблях. В данное время подобные им аналоги пушек получили «вторую жизнь» на многих торговых галерах и парусниках для защиты от мародеров и пиратов, так как не всякую зенитную установку можно установить на деревянной палубе, не говоря уж о ракетном комплексе. Да и перемещаться по воде на судах с металлическим корпусом и двигателями с открытыми гребными винтами стало невозможно. Инопланетяне, чтобы обезопасить себя от вмешательства людей, блокировали морское сообщение и безжалостно уничтожают все то, что может нарушить их экосистему. Люди вынуждены больше передвигаться по воздуху, что стимулировало развитие гигантских цеппелинов для трансатлантических перелетов. Природные энергоресурсы на суше малы и быстро иссякают. Лишь немногие государства могут позволить себе самолеты с реактивными двигателями из-за высокой стоимости топлива. Лидирующую позицию занимают Россия и Китай. Здесь же слово «пыжовник» применяется в совершенно ином значении.

(обратно)

50

Капоэйра – бразильское национальное боевое искусство, сочетающее в себе элементы танца, акробатики, игры, и сопровождающееся национальной бразильской музыкой. Как боевое искусство отличается использованием низких положений, ударов ногами, подсечек и в некоторых направлениях, обилием акробатики.

(обратно)

51

После Нашествия многое изменилось на Земле. Приспосабливая под себя среду обитания, пришельцы расширили границы своих владений и, имея возможность воздействовать на гравитацию планеты, из многих участков суши создали отмели. В результате чудовищных тектонических сдвигов Западное и Восточное побережье США ушли под воду. А в Желтом, Восточно-Китайском и Японском морях поднялось дно, что привело к многочисленной гибели людей. Извержения вулканов превратили Гавайские острова в застывшую лаву и горы вулканического пепла. Латинская Америка и восточная часть Бразилии также были затоплены и стали соляными болотами.

(обратно)

52

Эй-Би-Си – радиовещательная компания в Австралии.

(обратно)

53

Древесный кенгуру – единственный из своих сородичей живет на деревьях. Его коричневая шкурка мало заметна среди листьев. По земле передвигается, как и все кенгуру, но задние лапы у него короче, чем у других, и с острыми когтями, позволяющими лазать по деревьям. Днем он спит на дереве, вечером спускается на водопой и кормежку. Может спрыгнуть с высоты 18 м! Ест листья и лианы, любит папоротники, лесные плоды и ягоды, мелкую живность.

(обратно)

54

Поссумы – это небольшие, размером с кошку, австралийские животные. Их довольно часто путают с опоссумами, которые живут в Америке. Отличие в том, что австралийские поссумы это сумчатые животные.

(обратно)

55

Австралийская ворона-флейтист – певчая птица из семейства флейтовых птиц, длиной 50 см. Преимущественно черная птица с белым полумесяцем на крыльях и белым основанием и вершиной хвоста. Радужины глаз – желтые. Ее призыв – громкое «карравонг».

(обратно)

56

Длинный (часто более 50 см), тонкий и широкий нож с односторонней заточкой и выпуклым лезвием, который используется в Латинской Америке как сельскохозяйственное орудие для уборки сахарного тростника, бананов, а так же как универсальный инструмент в джунглях для прорубания троп в густых зарослях. Его часто используют и в качестве холодного оружия. В армейских образцах в рукояти размещается НАЗ («набор для выживания»): отдельно упакованный минимальный набор инструментов, материалов, продуктов питания, лекарств и т. п., носимый человеком на случай непредвиденных ситуаций. Иногда в такие модели мачете добавляется способность пилить (пила на обухе) и копать.

(обратно)

57

Вомбат – это удивительный австралийский сумчатый зверь на коротких лапах, примерно один метр в длину, с очень коротким хвостом. Вомбаты покрыты жестким мехом. Взрослый вомбат похож на небольшого поросенка. Жирненький, на коротких ножках, покрытый длинным мехом зверек вызывает симпатию и умиление. У вомбата, как и у коалы, медленный обмен веществ. Из-за этого вомбат, как правило, флегматичное и медлительное животное. Однако при необходимости вомбат может бегать со скоростью до 40 км/ч!

(обратно)

58

Как и большинство австралийского зверья, поссумы ведут ночной образ жизни, увидеть их при солнечном свете почти нереально. Зато ночью их можно запросто встретить во многих городских парках и просто в садах. Некоторые даже заявляют что поссум это вовсе не забавный, а самый вредный австралийский зверь – по ночам такой «сосед» мешает спать – сопит, шумит, разоряет мусорные баки, устраивает гнезда под крышами домов и гадит на крыши запаркованных на улице машин. За поссумами часто гоняются кошки, причем кошки ведут себя как собаки, гоняющие самих кошек. Кошка с грозным фырчаньем гонится за огрызающимся поссумом, который залезает на дерево, после чего звери начинают орать друг на друга.

(обратно)

59

Ярд – 0,91 м.

(обратно)

60

Дюйм – 2,5 см.

(обратно)

61

Привет! (кит.)

(обратно)

62

Фунт (англ. мера веса) равен примерно 454 гр.

(обратно)

63

Контрольно-пропускной пункт.

(обратно)

64

Самозарядный пистолет итальянской компании «Beretta», калибр 9 мм, двухрядный магазин на 15 патронов.

(обратно)

65

Отрывок из песни «Мертвая шлюха» в исполнении группы «Garlic Kings».

(обратно)

66

Тантал – в древнегреческой мифологии преступный царь, осужденный богами на пытку: стоя по горло в воде, он не мог напиться, так как вода уходила от его губ.

(обратно)

67

«Летучий Голландец» – легендарный корабль, обреченный вместе с капитаном и его командой вечно носиться по бурному морю и никогда не приставать к берегу. Существует и другая легенда, что Летучий Голландец – это имя самого капитана. Факт существования «Летучего Голландца» постоянно оспаривается, но многие моряки, побывавшие в шторме, утверждают, что видели корабль-призрак воочию.

(обратно)

68

Зарифить – уменьшить площадь паруса с помощью завязок (риф-сезней), расположенных рядами на парусах.

(обратно)

69

Камбуз – место для приготовления пищи на судне.

(обратно)

70

Табанить – грести в обратную сторону, чтобы остановить шлюпку или дать ей задний ход.

(обратно)

71

«Суши весла!» – команда, по которой на шлюпке вынимают весла из воды и держат параллельно последней, выровняв их лопасти.

(обратно)

72

Береговое Братство – свободная коалиция пиратов и каперов.

(обратно)

73

Кок – корабельный повар.

(обратно)

74

Шпангоуты – поперечные крепления в виде ребер, придающих форму корпусу судна, по которым устанавливается обшивка – оболочка судна.

(обратно)

75

Проа – чрезвычайно узкое длинное судно, имеющее на одном из бортов балансир в виде бревна. Балансир связан с корпусом двумя деревянными балками, на которых иногда на ряде поперечных перекладин устраивают платформу для перевоза груза. Балансир находится всегда на наветренном борту. Управляется проа рулевым веслом, которое при повороте переносят на нос, и, таким образом, нос становится кормой, а корма – носом. Парус имеет форму низкого треугольника, трапеции или прямоугольника. Проа развивают скорость до 25 узлов. Весла использовались эпизодически и служили, как правило, сугубо вспомогательным приспособлением, на случай штиля или при плавании в узких проливах, где было необходимо маневрировать.

(обратно)

76

Панданус – древовидное растение с разветвленными стволами высотой 10–15 м, которое культивируется в тропиках ради съедобных плодов и волокнистых листьев, используемых для плетения различных изделий, в том числе корзин. От нижней части ствола и ветвей отходят придаточные корни. Иногда нижняя часть ствола пандануса отмирает, и растение держится исключительно на корнях, как на ходулях.

(обратно)

77

Пизония – род вечнозеленых растений, деревьев и кустарников, произрастающих в тропиках и субтропиках. Растения имеют яркие верхушечные соцветия, служащие для привлечения насекомых-опылителей, и выделяют липкое вещество, благодаря которому получили название «дерево-птицелова».

(обратно)

78

В XX веке острова в южной части Тихого океана стали полигонами для ядерных испытаний США и Франции. Так, к примеру, на атолле Бикини (Маршалловы острова) от раковых заболеваний умерло 840 человек. В общей сложности на атоллах Бикини и Эниветок Соединенные Штаты произвели в период с 1946 по 1958 год 67 ядерных испытаний. Франция – между 1966 и 1996 годами – на атолле Муруроа (архипелаг Туамоту), провела 181 ядерное испытание, что регулярно вызывало протесты по всему миру. Ядерные взрывы на Муруроа были прекращены лишь в 1998 году, после того, как очередной заряд застрял посреди ствола 800-метровой шахты, и произошла детонация на опасно малой глубине. В результате в подводной части атолла образовалась трещина шириной 40 см и протяженностью несколько километров. Появилась опасность попадания радиоактивных веществ в океан. Франция так и не опубликовала данные о радиоактивном заражении в результате данного инцидента.

(обратно)

79

Моту (полинез. «отрезанный», «отделенный») – небольшие острова, окружающие центральный остров атолла, образовавшиеся в результате подъема кораллового рифа. Классический атолл представляет собой вулканический остров, окруженный коралловым рифом с более или менее многочисленными моту.

(обратно)

80

Пагайа (полинез.) – однолопастное полинезийское весло.

(обратно)

81

Словом «тахуна» (полинез. «мастер») у полинезийцев нередко обращаются к жрецам, владеющим каким-либо ремеслом. У полинезийцев жрецы всегда считались лучшими навигаторами, так как они отлично знали направления морских течений и ветров и умели ориентироваться по солнцу и звездам, по цвету воды и скоплениям облаков, по морским тварям и птицам, по водорослям, течениям и ветрам.

(обратно)

82

Многие коренные полинезийцы не седеют с возрастом, а скорее светлеют, приобретая цвет волос, как у блондинов, но с желтоватым оттенком. Такой же цвет волос имеют и их дети.

(обратно)

83

Гальюн – помещение, где команда может отправить естественные надобности, а также оборудование для удаления за борт продуктов жизнедеятельности.

(обратно)

84

Камбуз – корабельная кухня.

(обратно)

85

Бактериальный мат – колония симбиотических видов бактерий инопланетного происхождения, в ходе эволюции развившая подобие нейронных связей. Обладает гигантскими, до квадратных километров размерами блинообразной формы. Способен погружаться на большие глубины. Питается, собирая падающие на дно умершие организмы, а также охотится, выпуская в воду нейротоксин. Размножается делением.

(обратно)

86

Пустить в карьер – заставить коня скакать изо всех сил.

(обратно)

87

Мурена – зубастый морской угорь, достигает трех метров длины. Укус ее ядовит.

(обратно)

88

Банка – доска, служащая для сиденья на лодке.

(обратно)

89

Дословно «FreeDiving» переводится как «свободное погружение» под воду без акваланга и с задержкой дыхания настолько, насколько это позволяет человеческое тело и разум.

(обратно)

90

Бимс – балка, соединяющая борта корабля и служащая основанием для палубы.

(обратно)

91

Феромоны – химические вещества, выделяемые животными в окружающую среду и воспринимаемые органами обоняния (хеморецепторами) особями того же вида. Главное назначение феромонов – осуществлять химическую связь, оказывать влияние на поведение и даже обмен веществ. Выделяемые вещества стимулируют половое поведение, обеспечивают встречу особей разного пола.

(обратно)

92

«Сифон» – туннель естественного или искусственного происхождения, целиком заполненный водой. Длина сифонов может составлять от нескольких метров до нескольких километров.

(обратно)

93

Огон – кольцо из самой снасти, сделанное на конце или в середине ее.

(обратно)

94

Известная марка российского пива.

(обратно)

95

Alter ego – «второе я» (лат.).

(обратно)

96

Корма – задняя оконечность судна.

(обратно)

97

Дрейф (фр. «derive») – отклонение движущегося судна от курса под влиянием ветра или течения; снос судна в сторону при стоянке на якоре.

(обратно)

98

Протянуть под килем (под дном) корабля – вид наказания особо провинившегося матроса. Брали длинную веревку, протягивали ее под килем и вытягивали с другой стороны, как бы опоясывая корабль. Затем за один конец привязывали наказуемого и бросали его в воду. Часть команды начинала тянуть веревку за другой конец, таким образом протягивая преступника под днищем корабля. Умирало 95 процентов наказуемых. Если у наказуемого хватало воздуха в легких и он не захлебывался под водой, то чаще всего он умирал от потери крови, так как днище корабля постоянно обрастало множеством мелких острых ракушек.

(обратно)

99

Трап – всякая лестница на судне.

(обратно)

100

Дифференциальный ворот – простейший механизм. Представляет собой два колеса, соединенные вместе и вращающиеся вокруг одной оси. Колеса при этом обязательно разного диаметра (что и составляет «different» – различие), при вращении большего колеса (ворота) на окружности меньшего колеса усилие возрастает (а скорость уменьшается) пропорционально отношению диаметров колес.

(обратно)

101

Фрегат – военный трехмачтовый корабль с полным парусным вооружением с одной или двумя (открытой и закрытой) орудийными палубами.

(обратно)

102

Рангоут – общее название всех деревянных приспособлений для несения парусов.

(обратно)

103

Абордаж – сближение, сцепка и последующий штурм атакуемого корабля, с переходом штурмовой группы атакующего корабля на осаждаемый, где оба экипажа сходятся в рукопашной схватке с использованием холодного и огнестрельного оружия. При штурме осаждаемого корабля, в штурмовую группу атакующего корабля зачастую входят все члены его экипажа, вплоть до кока и доктора, если таковой имеется.

(обратно)

104

Пек – остаток от перегонки каменноугольного, торфяного дегтя, а также нефтяной смолы. Используется для изготовления замазок. Он не электропроводен, под постоянной нагрузкой пластичен, нерастворим в воде и устойчив к кислотам. Вязкость пека в миллиарды раз больше, чем у воды. Если его поместить его нагретый образец в воронку, то капля пека упадет с промежутком от 7 до 13 лет.

(обратно)

105

Шквал – внезапно налетающий ветер большей или меньшей силы, продолжающийся короткое время. Происхождение шквалов различное. Особенной силой отличаются фронтальные шквалы (часто грозовые), при которых стоявшая до тех пор тихая погода в несколько минут сменяется ветром, доходящим до силы жестокого шторма с осадками ливневого характера. Шквалы без осадков называют «белыми».

(обратно)

106

Здесь – «дельные вещи». Морской термин, общее название для некоторых вспомогательных деталей оборудования корпуса судна, которые служат для крепления и проводки такелажа, частей судовых устройств, оборудования внутренних помещений и открытых палуб.

(обратно)

107

Клотик – деревянный выточенный кружок, надеваемый на топ мачты или флагштока. Прикрывает торец мачты от влаги. Имеет несколько шкивов или кипов для фалов.

(обратно)

108

Грот-мачта – вторая мачта, считая от носа корабля.

(обратно)

109

Риф – горизонтальный ряд продетых сквозь парус завязок, посредством которых можно уменьшить его поверхность.

(обратно)

110

Тали – система тросов и блоков для подъема тяжестей и натягивания снастей.

(обратно)

111

Галс – курс судна относительно ветра. Если ветер дует в левый борт, судно идет левым галсом, если в правый, то правым.

(обратно)

112

Шкот – снасть, закрепленная за нижний угол прямого или нижний задний угол косого паруса (шкотовый угол) и проведенная по направлению к корме судна. Шкоты удерживают в желаемом положении нижнюю шкаторину паруса.

(обратно)

113

Шанти – это матросская рабочая песня, под которую тянут фал, крутят шпиль и выполняют другие работы на корабле.

(обратно)

114

Крюйт-камера (нидерл. kruit-kamer от kruit – «порох» и kamer – «комната») – во времена парусного флота – помещение на военном корабле, предназначенное для хранения пороха (как бочек с порохом, так и готовых к стрельбе пороховых зарядов) и сигнальных ракет. Располагался, как правило, в носу или корме корабля ниже ватерлинии.

(обратно)

115

Куплет из песни популярного исполнителя шанти Тома Льюиса, немного «исправленный» матросами (перевод с англ.).

(обратно)

116

Одно из морских поверий: хвост акулы, прибитый к бушприту, считался действенным средством увеличить скорость корабля.

(обратно)

117

Бриг – двухмачтовое судно с прямым парусным вооружением фок-мачты и грот-мачты, но с одним косым гафельным парусом на гроте – грота-гаф-триселем.

(обратно)

118

Вельбот – быстроходная, относительно узкая, 4–8 весельная шлюпка с острыми образованиями носа и кормы.

(обратно)

119

Морская сажень равна 1,83 м.

(обратно)

120

Гальюнная фигура (носовая фигура) – украшение на носу парусного судна. Фигура устанавливается на гальюн (свес в носовой части парусного судна). На этом же свесе устанавливались отхожие места для экипажа, поэтому в последующее время гальюном стали называть все туалеты на кораблях.

(обратно)

121

Рей – круглое рангоутное дерево, которое служит для несения парусов.

(обратно)

122

Штормовые паруса – специальные косые нижние паруса, которые ставятся во время шторма.

(обратно)

123

Эль – английский вид пива, производимый быстрым брожением.

(обратно)

124

Транец – плоский срез кормы шлюпки, яхты или другого судна.

(обратно)

125

Бушприт – горизонтальное либо наклонное рангоутное дерево, выступающее вперед с носа парусного судна.

(обратно)

126

Куплеты из песни исполнителя Тома Льюиса «Последний шанти» (перевод с англ. Михаила Островского)

(обратно)

127

«Воронье гнездо» – наблюдательный пост на мачте судна в виде прикрепленной к ней на известной высоте бочки или на площадке марса, где помещается наблюдатель.

(обратно)

128

Зюйдвестка – непромокаемая шляпа с большими полями.

(обратно)

129

Румб – одно из тридцати двух делений компаса, равное 11°. Скула – выпуклость в передней надводной части судна. Левая скула – по левому борту, правая – по правому.

(обратно)

130

Ванты – снасти стоячего судового такелажа. Изготавливаются из стального или пенькового троса и служат для укрепления мачты, являясь оттяжками к борту.

(обратно)

131

Раздернуть рифы – ослабить поперечный ряд продетых сквозь парус завязок (риф-сезней), посредством которых можно увеличить его площадь. Этих завязок бывает на каждом парусе по нескольку рядов (у марселей четыре, у нижних парусов – два). В зависимости от силы ветра берут один, два, три, четыре рифа.

(обратно)

132

Траверз – направление, перпендикулярное курсу судна или его диаметральной плоскости. Соответствует курсовому углу 90°.

(обратно)

133

Шканцы (нидерл. schans) или квартердек (англ. quarterdeck) – помост либо палуба в кормовой части парусного корабля, на один уровень выше шкафута, где обычно находился капитан, а в его отсутствие – вахтенные или караульные офицеры и где устанавливались компасы.

(обратно)

134

Шкафут – широкие доски, уложенные горизонтально вдоль бортов для прохода с бака на шканцы (квартердек).

(обратно)

135

Полубак (бак) – надстройка в носовой части судна, идущая от форштевня.

(обратно)

136

Лисели (лисель) – дополнительные прямоугольные или в форме трапеций паруса, которые ставят с внешних сторон прямых парусов на лисель-спиртах.

(обратно)

137

Кабестан – механизм для передвижения груза, состоящий из вертикально установленного вала, на который при вращении наматывается цепь или канат, прикрепленные другим концом к передвигаемому грузу, например якорю.

(обратно)

138

1 узел равен 1-ой миле в час или 0,514 м/сек.

(обратно)

139

Банка – второе значение морского термина: участок дна, глубина над которым заметно меньше окружающих глубин, то же, что мель.

(обратно)

140

Марс – площадка на мачте и месте ее соединения со стеньгой. На ней оборудуется «воронье гнездо».

(обратно)

141

Постицы – вынесенные за борта на специальных кницах брусья со штыревыми уключинами (шкармами) для весел.

(обратно)

142

Капер – частное лицо, получившее от правительства патент на право вооружить судно и захватывать вражеские корабли и товары; капером назывался и сам корабль, и его команда, и его капитан.

(обратно)

143

Бакштаг – курс, образующий с направлением ветра угол больше 8 румбов, но меньше 18 румбов, то есть ветер по отношению к кораблю дует сзади-сбоку. Крутой бакштаг – курс, при котором угол менее 135°.

(обратно)

144

Фордек – носовая часть палубы судна.

(обратно)

145

Гафель – горизонтальное рангоутное дерево, одним концом подвижно скрепленное с верхней частью мачты, а гик – с нижней частью мачты. По гику растягивается нижняя шкаторина (край) косого паруса бизань-мачты, по гафелю – верхняя.

(

href=#r145>обратно)

146

Бизань-мачта – первая, считая от кормы мачта.

(обратно)

147

Стаксель – треугольный парус. Ставится передней шкаториной на штаг – снасть стоячего такелажа судна между мачтами или впереди фок-мачты. Кливер – парус, поднимающийся по лееру на бушприте.

(обратно)

148

Картуш (картуз) – мешочек цилиндрической формы, сшитый из сырцового шелка, в котором помещается заряд пороха. Применяется в орудиях (картузных), где заряд не имеет гильзы.

(обратно)

149

Куршея – помост, проходящий по диаметральной плоскости галеры от носовой надстройки (рамбата) до кормовой надстройки (тендалета). На куршее в основном находятся надзиратели, следящие за работой гребцов-невольников.

(обратно)

150

Планширь – деревянные перила поверх фальшборта.

(обратно)

151

Отваливать (морской жаргон) – отойти на судне или от борта судна.

(обратно)

152

Форштевень – продолжение киля судна спереди, образующее нос корабля.

(обратно)

153

Стрингер – продольное ребро жесткости корпуса судна. Воспринимают нагрузку общего продольного изгиба. Существуют бортовые и днищевые стрингеры.

(обратно)

154

Льяло – водосток в нижней части трюма. В льяла стекает вода, образующаяся при отпотевании внутренней поверхности бортов, просачивающаяся через швы наружной обшивки и т. п. Вода из льял откачивается помпами и удаляется за борт, обычно они накрыты крышками.

(обратно)

155

Бочки изготавливаются из досок (клепок), приготовленных особым образом, а затем стягивают деревянным (чаще всего черемуховым) или металлическим обручами для придания формы бочке.

(обратно)

156

Бейдевинд – курс, при котором угол между направлением ветра и направлением движения судна составляет менее 90° (меньше 8 румбов).

(обратно)

157

Приз – военная добыча, неприятельское судно или его груз, из которого победители получали свою долю, так называемые призовые деньги.

(обратно)

158

Подветренная сторона – это если судно идет правым галсом, то левая его сторона называется подветренной и обратно. Подветренный борт – противоположный тому, на который дует ветер.

(обратно)

159

Гичка – легкая быстроходная, командирская шлюпка, имеющая корму с транцем. Служит для посылок и разъездов.

(обратно)

160

Drunken sailor (рус. «Пьяный моряк»), также «What Shall We Do with a Drunken Sailor?» (рус. «Что нам сделать с пьяным моряком?») – народная песня шанти, известная с XIX века. Песня была перепета множеством мировых исполнителей, но часто везде звучит по-разному.

(обратно)

161

Описания всех казней, служащих в качестве эпиграфов к главам, абсолютно реальны. Мне оказалось нечего добавить к фантастически виртуозному «искусству», с которым человечество научилось убивать себе подобных, причиняя им жесточайшие мучения.

(обратно)

162

2М – скорость звука в воздушной среде. 2М – двухкратное значение. Составляет примерное значение 2200 км/ч.

(обратно)

163

Инорг – сокращенное от «инопланетный организм». Термин военных, впоследствии распространился повсеместно.

(обратно)

164

КДС – командир дежурных сил; ЗКДС – соответственно, заместитель командира дежурных сил.

(обратно)

165

ПСС – перспективная стратегическая система.

(обратно)

166

ТОЗ-194 – помповое ружье Тульского оружейного завода. Существуют модификации на семь и девять патронов.

(обратно)

167

ПСМ – пистолет самозарядный малогабаритный Тульского конструкторско-инженерного бюро.

(обратно)

168

АПС – Автомат подводный специальный системы Симонова. Предназначен для вооружения боевых пловцов. Может применяться как под водой, так и на суше

(обратно)

169

ПЛАРБ – подводная лодка атомная с баллистическими ракетами на борту.

(обратно)

170

ИЖ-43М – распространенное охотничье двуствольное ружье. Стволы располагаются по горизонтальной схеме.

(обратно)

171

РГД-5 – ручная граната, дистанционная, наступательного типа.

(обратно)

172

КПВТ – станковый крупнокалиберный пулемет системы Владимирова.

(обратно)

173

СПП-1 – специальный подводный пистолет. Личное оружие боевых пловцов-аквалангистов.

(обратно)

Оглавление

Артемий Ульянов Останкино. Зона проклятых

  Пролог

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ПЕРВОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ВТОРОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ТРЕТЬЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ПЯТОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ШЕСТОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ СЕДЬМОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ВОСЬМОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ДЕВЯТОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ДЕСЯТОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ДВЕНАДЦАТОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ТРИНАДЦАТОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ПЯТНАДЦАТОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ШЕСТНАДЦАТОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ СЕМНАДЦАТОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ВОСЕМНАДЦАТОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ДЕВЯТНАДЦАТОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ДВАДЦАТОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ДВАДЦАТЬ ПЕРВОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ДВАДЦАТЬ ВТОРОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ДВАДЦАТЬ ПЯТОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ДВАДЦАТЬ ШЕСТОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ДВАДЦАТЬ СЕДЬМОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ДВАДЦАТЬ ВОСЬМОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ТРИДЦАТОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ТРИДЦАТЬ ПЕРВОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ТРИДЦАТЬ ВТОРОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ТРИДЦАТЬ ПЯТОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ТРИДЦАТЬ ШЕСТОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ТРИДЦАТЬ СЕДЬМОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ТРИДЦАТЬ ВОСЬМОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ СОРОКОВОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ СОРОК ПЕРВОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ СОРОК ВТОРОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ СОРОК ТРЕТЬЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ СОРОК ЧЕТВЕРТОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ СОРОК ПЯТОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ СОРОК ШЕСТОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ СОРОК СЕДЬМОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ СОРОК ВОСЬМОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ СОРОК ДЕВЯТОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ПЯТИДЕСЯТОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ПЯТЬДЕСЯТ ПЕРВОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ПЯТЬДЕСЯТ ВТОРОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ПЯТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ПЯТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ПЯТЬДЕСЯТ ПЯТОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ПЯТЬДЕСЯТ ШЕСТОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ПЯТЬДЕСЯТ СЕДЬМОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ПЯТЬДЕСЯТ ВОСЬМОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ПЯТЬДЕСЯТ ДЕВЯТОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ШЕСТИДЕСЯТОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ШЕСТЬДЕСЯТ ПЕРВОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ШЕСТЬДЕСЯТ ВТОРОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ШЕСТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ШЕСТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ШЕСТЬДЕСЯТ ПЯТОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ШЕСТЬДЕСЯТ ШЕСТОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ШЕСТЬДЕСЯТ СЕДЬМОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ШЕСТЬДЕСЯТ ВОСЬМОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ШЕСТЬДЕСЯТ ДЕВЯТОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ СЕМИДЕСЯТОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ СЕМЬДЕСЯТ ПЕРВОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ СЕМЬДЕСЯТ ВТОРОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ СЕМЬДЕСЯТ ТРЕТЬЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ СЕМЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ СЕМЬДЕСЯТ ПЯТОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ СЕМЬДЕСЯТ ШЕСТОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ СЕМЬДЕСЯТ СЕДЬМОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ СЕМЬДЕСЯТ ВОСЬМОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ СЕМЬДЕСЯТ ДЕВЯТОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ВОСЬМИДЕСЯТОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ВОСЕМЬДЕСЯТ ПЕРВОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ВОСЕМЬДЕСЯТ ВТОРОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ВОСЕМЬДЕСЯТ ТРЕТЬЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ВОСЕМЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ВОСЕМЬДЕСЯТ ПЯТОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ВОСЕМЬДЕСЯТ ШЕСТОЕ

  ПОВЕСТВОВАНИЕ ВОСЕМЬДЕСЯТ СЕДЬМОЕ

  ЭПИЛОГ

Алексей Фомин Россия 2015. Эпидемия

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Эпилог

Андрей Орлов Урал 2017. Эра безумия

Мария Чурсина Петербург 2018. Дети закрытого города

  Пролог

  Глава 1 Город без голоса

  Глава 2 Без лица

  Глава 3 Никогда не улыбайся

  Глава 4 Слова и соль

  Глава 5 По кругу

  Глава 6 Уважаемые жильцы

  Глава 7 Серые ленты

  Глава 8 Скажи, что не сможешь

  Глава 9 Голоса улиц

  Глава 10 Если что

  Глава 11 Прибывшие из снов

  Глава 12 Пустые обещания

  Глава 13 Это был дождь

  Глава 14 Бродячие псы

  Глава 15 Без тени сомненья

  Глава 16 Мертвые дочери

  Глава 17 Главные враги

  Глава 18 Птицы вместо богов

  Глава 19 Темнота

  Глава 20 Отступления

  Глава 21 Одна дорога

  Глава 22 Следы наверх

  Глава 23 Без видимых причин

  Глава 24 Честные слова

  Глава 25 Комната с видом на набережную

  Глава 26 Стены из тонкого стекла

  Глава 27 Сухие листья

  Эпилог

Андрей Орлов Столица Сибири 2029. Берег монстров

Андрей Лестер Москва 2066. Сектор

  Часть первая Начало

    Анжела

    Чагин

    Полковник Адамов

    Чагин

    Адамов

    Чагин

    Анжела

    Адамов

    Чагин

    Адамов

    Чагин

    Анжела

    Адамов

    Чагин

  Часть вторая Прыгающий человек

    Анжела

    Регина

    Анжела

    Адамов

    Рыкова

    Чагин

    Адамов

    Чагин

    Адамов

    Рыкова

    Чагин

    Адамов

    Рыкова

    Губернатор Хабаров

    Чагин

  Часть третья Мега вспышка

    Чагин

    Адамов

    Анжела

    Чагин

    Анжела

    Рыкова

    Чагин

    Анжела

    Адамов

    Чагин

    Анжела

  Часть четвертая Война

    Рыкова

    Вика и Леша

    Чагин

    Адамов

    Леша

    Анжела

    Адамов

    Чагин

    Регина

    Леша

    Сервер

    Чагин

    Леша

    Анжела

    Рыкова

    Адамов

    Чагин

    Рыкова

    Чагин

    Адамов

    Чагин

    Рыкова

    Чагин

    Рыкова

    Чагин

    Анжела

    Рыкова

    Адамов

Андрей Лестер Москва 2077. Медиум

  Часть первая

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

    16

    17

  Часть вторая

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

  Часть третья

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

    16

    17

    18

  Часть четвертая

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

    16

    17

    18

    19

  Часть пятая

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

    16

    17

    18

    19

Майя Треножникова Минск 2200. Принцип подобия

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  21

  22

  23

  24

  25

  26

  27

  28

  29

  30

  31

  32

  33

  34

  35

  36

  37

  38

  39

Андрей Левицкий Нашествие. Москва-2016 (интерактивный проект)

  Глава 1 ВТОРЖЕНИЕ

  Глава 2 ВЫХОДА НЕТ

  Глава 3 НЕБО АРМАГЕДДОНА

  Глава 4 ВЫЖИВАНИЕ

  Глава 5 ВЫСТРЕЛ В ТЕМНОТУ

Виктор Глумов НАШЕСТВИЕ МСТИТЕЛЬ

  ЧАСТЬ I ВАРХАН

    ГЛАВА 1 НАШЕСТВИЕ

    ГЛАВА 2 ДИКИЙ ГОРОД

    ГЛАВА 3 ПОРТАЛ В ДРУГОЙ МИР

    ГЛАВА 4 ПОЙМАТЬ ГОРАНА

    ГЛАВА 5 ТРЕНИРОВОЧНЫЙ ЛАГЕРЬ НА АНГУЛЕМЕ

    ГЛАВА 6 ГАЛЕБУС

    ГЛАВА 7 ВОЙНА ПРОИГРАНА

    ГЛАВА 8 ТАЙНОЕ И ЯВНОЕ

    ГЛАВА 9 ПЕРВОЕ ЗАДАНИЕ

    ГЛАВА 10 ТЕРИАНСКИЕ КАМЕНОЛОМНИ

    ГЛАВА 11 ВЕТЕР ПЕРЕМЕН

    ГЛАВА 12 ПАМЯТЬ

    ГЛАВА 13 ПРИКОСНОВЕНИЕ ПРОШЛОГО

    ГЛАВА 14 БЕР᾿ГРОН

    ГЛАВА 15 НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА

  ЧАСТЬ II ЧЕЛОВЕК

    ГЛАВА 16 ПОДЗЕМЕЛЬЯ НАРГЕЛИСА

    ГЛАВА 17 ПЕРВЫЕ ЛАСТОЧКИ

    ГЛАВА 18 ОБЛАВА

    ГЛАВА 19 СИБ

    ГЛАВА 20 ОГНЕННАЯ СМЕРТЬ

    ГЛАВА 21 ЕЁ ПАМЯТЬ

    ГЛАВА 22 ПОСЛЕ КАЗНИ

    ГЛАВА 23 РОКОВОЕ ПИСЬМО

    ГЛАВА 24 БЕГЛЕЦЫ

    ГЛАВА 25 Я — МСТИТЕЛЬ

    ГЛАВА 26 ЗАБВЕНИЕ

Петр Заспа АКВАСФЕРА

  Часть первая Восход Аквасферы

    Глава первая ЭОН

    Глава вторая Воинственный остров

    Глава третья Биржа новых профессий

    Глава четвёртая Среди равных

    Глава пятая Тяжкие будни грузовика

  Часть вторая Закат Аквасферы

    Глава первая Черный четверг

    Глава вторая Месть — блюдо холодное

    Глава третья Ю-игра

    Глава четвёртая Хирург-самоучка

    Глава пятая Крушение иллюзий

    Глава шестая Сон в руку

    Глава седьмая Оборотень в шкуре овцы

    Глава восьмая Заражение крови

  Эпилог Время Океана

  Перечень вооружения и тактико-технические данные военной техники, использованной в романе

Владимир Махов Декомпрессия

  Пролог

  Часть первая

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

  Часть вторая

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

  Эпилог

Николай Мороз Остров

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

Андрей Ивасенко Земля туманов

  Часть первая Нашествие

    Глава первая «Пришельцы – существа отнюдь не баснословные…»

    Глава вторая Курильский «язык»

  Часть вторая Дети крысиных пустошей

    Глава третья Банда Дикого Джека

    Глава четвертая Буря

    Глава пятая Найденыш

    Глава шестая Каратели

  Часть третья «Морские зайцы»

    Глава седьмая Ловец червей

    Глава восьмая На абордаж!

Владимир Махов Предатель

  Часть 1

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

    16

    17

    18

    19

    20

  Часть 2

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

Владимир Кривоногов Два врага

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Эпилог

*** Примечания ***