Искатель, 2019 №6 [Дмитрий Георгиевич Иванов] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

ИСКАТЕЛЬ 2019 № 6

*
Учредитель журнала

ООО «Издательство «МИР ИСКАТЕЛЯ»


Издатель ООО «Либри пэр бамбини»

© ООО «Либри пэр бамбини»

Содержание


Александр ЦЕХАНОВИЧ

ТАЙНА УГРЮМОГО ДОМА

повесть


Олег ЛЕМАШОВ

ИСТИННАЯ ЦЕНА

рассказ


Василий ВОРОН

ЗАЛОЖНИКИ МЕЧТЫ

повесть


Дмитрий ИВАНОВ

АСЛИ

рассказ


ДОРОГИЕ ДРУЗЬЯ!

Заканчивается подписная кампания на 2-е полугодие 2019 года. Но если вы по какой-либо причине не успели оформить подписку в указанный срок, это можно будет сделать с ближайшего месяца, а пропущенный номер журнала мы вышлем вам наложенным платежом.

Оформить подписку на журнал «Искатель» можно в почтовых отделениях по следующим каталогам:

1) каталог «Подписные издания» («Почта России», обложка синего цвета) — индекс П2017;

2) «Каталог Российской Прессы» (МАП) — индекс 10922;

3) каталог «Газеты. Журналы» (агентство «Роспечать», обложка красного цвета) — индекс 79029.

В ближайших номерах 2-го полугодия читайте новые произведения уже знакомых вам авторов: повесть С. Росовецкого «Месть Первопечатника», рассказ С. Иосича «Когда боги были людьми», повесть С. Саканского «Фиолетовый круг», историко-детективный роман И. Москвина «Смерть обывателям», историческое исследование Б. Воробьева «Кем же был лже-Дмитрий?», а также произведения новых авторов: историко-приключенческую повесть «Восковая монахиня», детективную повесть М. Полякова «Небо над нами», фрагмент которой предлагаем вашему вниманию.

«— Послушайте, бояться раскаяния не стоит, признание ошибки — признак силы, а не слабости…

— Да я особенно ни в чем и не раскаиваюсь, — угрюмо произнес он, глядя с вызовом.

— Ну а как же — отнятая жизнь?.. — начал было я.

— А вы, я вижу, уже с делом моим ознакомились? — ухмыльнулся он иронично. И пригвоздил надменно, с грубой ноткой: — Я тот случай за грех не считаю.

— Как же, если погиб ребенок… — даже растерялся я.

— А вы знаете, что это за ребенок был, из какой семьи? Мать алкоголичка, отца нет… — снисходительно усмехнулся он.

— Ну и что?

— Да то, что выросла бы голь и пьянь.

— Но, послушайте, ведь человеческая жизнь… — вздрогнул я ошарашенно.

— Ну и что? Жизнь и жизнь… Вот только давайте без морализаторства. Если объективно взглянуть, то нечего мне тут делать, — он выразительно кивнул на окно, за которым багровела кирпичная стена, поверху окаймленная колючей проволокой».

Александр ЦЕХАНОВИЧ
ТАЙНА УГРЮМОГО ДОМА


Темная фигура

Он, пошатываясь, вошел в ворота и, остановившись среди грязного двора, скудно освещенного одиноко мигающим в глубине фонарем, забормотал:

— Ишь, водит нечистая сила! Тьфу! Куда завела?! Да разве это тот дом? А ты зачем?.. Ты опять пришел?.. Ступай к черту! У меня нет другой дочери!.. Довольно тебе и одной… Пусти горло, черт!.. Ты ее убил, проклятый, и до меня добираешься?.. Что?.. Ты так? Драться? Так на же, вот тебе…

Субъект сильно размахнулся с целью, вероятно, ударить какого-то воображаемого врага, но от сильного движения потерял равновесие и повалился в снежную кучу, огласив пустынный двор неистовым: «Караул!»

Дежурный дворник пробудился от этого вопля и бегом кинулся на место катастрофы. Подняв барахтающегося на земле незнакомца, он встряхнул его за шиворот и потребовал ответа. Но получить его оказалось не так-то легко. Лысый субъект, правда, говорил и негодовал на кого-то, укоряя в убийстве в Пустоозерном переулке, а его, дворника, несмотря на сильнейшую встряску, не замечал вовсе.

По дороге в участок и в самом управлении незнакомец продолжал бормотать несвязные слова и временами вскидывался на кого-то невидимого, не обращая решительно никакого внимания на окружающих и их вопросы. Вскоре сделалось ясным, что субъект одержим припадком белой горячки, и его направили в приемный покой больницы.

Самым странным показалось то обстоятельство, что субъект не назвал ни разу ни одного имени, даже имени того, кто составлял, очевидно, центр его горячечной галлюцинации, но зато часто повторял название Пустоозерного переулка, где действительно было совершено злодеяние, и притом с такой адской ловкостью, что в течение целого месяца все усилия следственной власти и сыскных агентов не привели решительно ни к каким результатам.

Можно себе представить вследствие этого, как глубоко заинтересовал всех этот человек, казавшийся единственной путеводной нитью к раскрытию одного из самых зверских преступлений, какие когда-либо совершались на белом свете. В газетах были сообщены такие ужасные подробности, что невольно заставляли содрогаться даже человека с весьма крепкими нервами. Ко всему этому примешалась еще какая-то ерунда, породившая массу самых нелепейших слухов и толков.

Рассказывали, что в мрачном доме творится что-то недоброе. В окнах мелькает какой-то голубоватый отблеск, и некоторые весьма заслуживающие доверия лица собственными глазами видели фантастический женский силуэт. Все это привело к целому ряду обысков и самому тщательному обследованию дома, но, как и розыск виновных в убийстве, не привело ни к чему.

Эти рассказы и тот факт, что концы преступления так дьявольски, ловко спрятаны, в совокупности делали историю очень серьезной уже потому, что она сама не хотела затихнуть и словно рекламировала себя с наглостью непостижимого, а в сущности, может быть, очень простого фокуса.

Еще более таинственной представлялась эта история и отчасти получила даже романтическую окраску потому, что обитатель угрюмого дома в Пустоозерном переулке был, по словам молвы, баснословный богач. Говорили, что он занимался тайным и весьма крупных размеров ростовщичеством. Слухи эти были подтверждены указаниями лиц из высшего света — частью словесно, частью документально. Но откуда взялась убитая девушка в квартире старика и кто она — не было решительно никаких данных.

Соседи всего раза два-три в год видели старика выходящим, но какой-либо молодой девушки, ни входящей, ни выходящей от него, не видел никто.

Впрочем, среди бумаг следователя по этому делу имелось показание сына графа Крушинского, жительствующего в доме напротив того, в котором совершено преступление, но показание это только еще более спутало нити загадки. Заключалось оно в следующем.

Что показал единственный свидетель

Свидетель, кандидат прав граф Антон Николаевич Крушинский, как значилось в протоколе, имеет двадцать пять лет от роду, живет при отце, занимается изучением игры на скрипке в одной из петербургских музыкальных школ. Старик-граф существует на собственные средства.

Снятая неведомо для самого свидетеля карточка с него дала отпечаток лица замечательной красоты. Кудрявые черные волосы легко вились вокруг благородного лба, красивый нос имел те изящные очертания, которые характеризуют породу и широкую даровитость натуры. Глаза плохо удались на карточке, но и здесь они поразили следователя своим чудным блеском, который немного смягчали длинные темные ресницы. Граф был высок ростом, строен и имел манеры хотя немного порывисто-нервозные, но изящные, что в сумме опять-таки показывало соединение старинной породистой красоты с нервным возбуждением аристократической натуры.

Словом, это была настолько недюжинная личность, что невольно поражала и привлекала к себе внимание каждого. В свидетели он вызвался сам, но, к удивлению следователя, во время дачи показаний, видимо, боролся с необыкновенным волнением, вдруг овладевшим им.

Этот подозрительный тон и заставил прибегнуть к секретному снятию карточки и вслед за тем к учреждению особого за ним надзора. Рассказал же молодой граф следующее:

— Было около полуночи. Так как окно моей комнаты хотя и выходит на улицу, но помещается в мезонине, то есть на высоте второго этажа, то я не всегда спускаю шторы, а в особенности в лунные ночи, потому что люблю этот голубоватый отблеск… В такие минуты я обыкновенно беру скрипку и штудирую то, что знаю на память… Меня и самого интересовал этот угрюмый, словно необитаемый дом. Мне всегда казалось, что в нем вместо человека живет какая-то тайна, потому что за долгие годы житья в соседстве я ни разу не видел под вечер огня в его окнах… То есть ни разу до того, как я его увидел… Приблизительно недели за две до ужасного происшествия луна стояла над крышей нашего дома, что всегда бывает около полуночи, и создавала большую черную тень через дорогу к этому таинственному дому. Тень ползла по стене удлиненным силуэтом нашего мезонина, так что только три или четыре окна второго этажа напротив и два нижнего были ярко залиты светом месяца. Этот блеск как-то особенно причудливо отражался в старых, очевидно запыленных стеклах… Вдруг я увидел в одном из этих окон какой-то силуэт… Сперва я подумал, что это мне показалось, отвернулся, долго не глядел, и когда вновь взглянул туда, то уже ясно увидел нечто такое, что заставило меня невольно смутиться. У окна стояла женщина такой чудной красоты, какой я никогда не видал даже на самых смелых полотнах. Она действительно походила на то привидение, о котором теперь рассказывают, будто бы оно появилось вчера ночью, на третий день, значит, после открытия преступления…

— А вы какого мнения об этом? — перебил следователь.

— О чем?

— О призраке.

— Я ничего подобного не видел, впрочем, все эти дни я опускал штору и вообще старался быть как можно дальше от мысли об этом преступлении.

— Отчего?

— Как — отчего? Всякий, даже с крепкими нервами человек, старается избегать всего потрясающего, а я, имея расшатанные нервы, и подавно… Да наконец…

— Что?

— Наконец… все это так ужасно, я видел эту женщину… Я видел, как она молилась в ту ночь… Она сперва долго стояла со сцепленными и прижатыми к груди руками, глядя на небо. Лицо ее было бледно, волосы распущены…

— Какого цвета волосы, вы не заметили?

— Кажется, пепельные, но в лунном свете цвета их я не мог точно определить…

— В чем она была одета?

— Кажется, в одной сорочке!..

— Гм! — сказал следователь, и на энергичном лице его выразилось смущение.

Ему только что донесли с разных сторон о призраке, и все до одного показания были одинаковы. Все описывали его так же, как и сидящий перед ним свидетель. Белая рубашка, распущенные волосы, только руки не молитвенно сжаты на груди, а сложены, как у покойницы.

— Потом, — продолжал тем временем свидетель, — она вдруг разжала руки и перекрестилась, но вслед за этим как будто чья-то сильная рука оторвала ее от окна, и мне даже послышался слабый крик. Может быть, это была слуховая галлюцинация, не знаю, вернее всего, что так, потому что дом напротив каменный и рамы двойные…

— А вы помните окно, в котором она появилась?

— Нет, не помню… Кажется, во втором от угла или в третьем…

— Постарайтесь припомнить. В третьем и четвертом едва ли она могла показаться вам, потому что оба они принадлежат лестнице… широкой старинной лестнице и находятся на высоте четырех саженей… Впрочем, может быть, вокруг лестницы идет веранда с перилами. Ну а если бы я попросил вас взглянуть на труп, вы могли бы узнать по форме плеч и рук ту, которую видели в окне?..

— А ее лицо?

— В том-то и дело, что головы у трупа не было…

Крушинский вздрогнул и передернул плечами, но тотчас же сделал над собой усилие и ответил:

— Конечно, если это необходимо в интересах следствия, я готов взглянуть на труп, но если можно избавить меня от этого, то я бы просил…

— Видите ли, в чем дело, — мягко заметил следователь, — тут вы можете оказать большую услугу следствию, констатировав факт; что это именно она, та женщина, которую вы видели в окне и которую теперь отождествляют с каким-то будто бы появляющимся призраком… Вы, например, говорите, что она была очень красива, а судя по трупу, этого сказать нельзя, потому что убитая весьма сухощава… Потом далее… Мне кажется, что убитая была его дочь, и если вы не сможете ничего сказать относительно женского трупа, то не найдете ли вы какого-нибудь сходства между виденными вами лицом в окне и лицом старика, черты которого тоже замечательно правильны и красивы…

Молодой граф встал и, слегка изменившись в лице, сказал:

— В таком случае, господин следователь, я к вашим услугам.

— Трупы находятся в мертвецкой N-ской больницы. Вы потрудитесь поехать со мной?

Крушинский ответил утвердительным полупоклоном.

Перед трупами

N-ская больница занимает громадный участок городской земли почти в центре Петербурга. С виду весьма мрачное здание, несмотря на цвет своих стен, которым хотели придать ему хоть немного более благообразия, выкрасив в белый цвет. В самом центре дворов и садов этого заведения помещалось небольшое каменное здание.

Оно имело два фасада: один на большую тенистую аллею, где теперь дремали запорошенные снегом столетние дубы и куда глядели большие квадратные окна, а к другой стороне прилепилась как бы пристройка, с крестом на цоколе и окнами, уже маленькими, в готическом стиле.

Это была мертвецкая N-ской больницы. Со стороны пристройки виднелись дроги, ожидающие выноса гробов из часовни. Дрог было много: двуконные и одноконные, они представляли со своими понурыми клячами в рыже-черных попонах одно сплошное изваяние.

Неподалеку, налево, был навес, под которым ютилась толпа провожающих родственников; она разбилась на группы по числу дрог и являла собой нечто очень пестрое. Тут были и бабы в платках, и женщины в шляпках с очень яркими украшениями, и мужики в тулупах, и виднелся даже какой-то франт в лощеной шляпе.

В часовне ожидали батюшку для общей панихиды. Гнусавый дьячок читал у окна, прикрыв почему-то одно ухо рукою; мигали тихие лампады перед образом крестной смерти, величаво занимающим против входной двери всю стену. На узеньких катафалках стояли штук семь гробов. Воздух был тяжелым: пахло ладаном.

Если отворить левую боковую дверь, украшенную изображениями архангелов, то вы очутитесь в подвале, отведенном для женских трупов, если правую — то в подвале для мужских.

И там и тут мертвецы были накрыты простынями, поверх которых виднелись черные кресты, нашитые во весь человеческий рост. Под этими мрачными низкими сводами было холодно, и тяжкое чувство западало в душу случайного посетителя. Тут он оставался лицом к лицу с величавым актом своего существования, и не было лица, которое бы не осенила глубокая дума при взгляде на безмолвные трупы под черными крестами.

Пройдя один из этих подвалов, можно попасть на площадку перед лестницей, ведущей во второй этаж главного корпуса маленького здания, туда, где снаружи видны гигантские окна, обращенные в сторону аллеи. Это прозекторский зал и больничный анатомический музеум. Тут каждое утро кипит ужасная работа. Снуют врачи, фельдшера и фельдшерицы в окровавленных фартуках. Прозектор с угрюмым лицом и безжизненно выпуклыми, как у филина, глазами копошится над деталями препаратов. Распластанные трупы и их части лежат на цинковых столах, в воздухе кислый запах дезодорации… В окна печально глядят на эту страшную работу мертвые обледенелые ветви.

— Сюда! — сказал следователь, входя с портфелем под мышкой в маленький боковой подъезд здания и отворяя дверь одного из подвалов.

Вахтер с шевроном на руке предупредительно бросился вперед и разом сдернул простыню с трупа, вид которого заставил Крушинского содрогнуться. Это было тело женщины без головы..

— Вглядитесь, — сказал спокойно следователь, — не найдете ли вы сходства с той, про которую мне рассказывали?..

Тело уже приобрело синеватый оттенок, очевидно начиная разлагаться. Не без трепета подошел к нему молодой человек, зажимая нос платком; после нескольких секунд пристального созерцания он, пятясь, отошел и сказал:

— Нет… это не она!..

— Вы утверждаете так твердо?

— Да… У той не было таких чахлых форм…

— А может быть, ночью при луне… вы не успели разглядеть…

— Нет, это не она! — повторил Крушинский, еще раз взглянув на труп.

Следователь вынул бланк и тут же на свободной скамейке записал что-то.

— Теперь посмотрите старика!

Вахтер распахнул дверь, все перешли площадку и очутились в другом, точно такого же образца подвале. Опять привычной рукой сдернул служитель полотно, и взору Крушинского предстала иссохшая фигура старика с широко зияющей раной около сердца. Голова его была действительно очень красива. Она хотя и имела в выражении лица своего что-то зверское и угрюмое, но черты его были замечательно правильны и очень напоминали линии профиля, виденного молодым человеком в окне угрюмого дома. На тех только лежала печать чудной души и глубокого, неизъяснимого страдания, а на этих покоился мрак злобы и жестокости.

— Да! Он похож на нее! — сказал опять Крушинский. — Весьма возможно, что это ее отец…

— Вы замечаете сходство? — быстро подхватил следователь и даже заглянул в лицо молодого человека, как бы желая по его выражению убедиться, что слух не обманывает его.

— Да, я нахожу большое сходство.

— Это очень важно! Для меня это раскрывает значительную часть загадки… Я теперь откидываю более половины своих прежних предположений.

Сказав это, следователь опять вынул из портфеля бланк и снова стал писать что-то на нем. Затем он дал расписаться Крушинскому. Как только тот положил перо, тотчас же кинулся из душного подвала.

Молодой человек почувствовал, что, останься он в нем еще хоть минуту, ему сделается дурно. Издали раскланявшись со следователем, он быстро пошел по направлению к воротам.

Он чувствовал, что все это дело имеет для него какую-то особенную важность. Словно оно одного его и касается близко, поэтому так сильно и бьется его сердце, так горячо работает мысль, перед которой стоит печальный образ девушки с молитвенно сложенными руками.

Вернувшись домой, он миновал нижние комнаты, в которых жили его отец и мать, и отправился к себе в мезонин. Он, собственно, не мог даже дать себе отчета, что такое с ним творится.

— Неужели? — допрашивал он себя, придя в кабинет и опустившись в кресло перед камином, где пламя лизало одинокое полено, брошенное туда рукою старика-дворецкого Ардалиона. — Неужели нервы мои так слабы? — И он глубоко погрузился в думу.

Нет, нервы тут ни при чем. Не они виною его тоски, а тот женский образ, который мелькнул перед ним у окна. Ведь что самому перед собой лицемерить: еще и ранее этого убийства он ощущал такую же тоску и чаще, чем когда-либо, глядел в окно, ожидая, что видение повторится. Но оно не повторилось.

Крушинский, конечно, не допускал и мысли, что он мог влюбиться в эту всего один раз таинственно мелькнувшую перед ним девушку, но тем не менее это было так. Он не только любил ее и терзался постигшей ее участью, но в голове его начинали созревать планы один другого смелее, и все они направлены были к тому, чтобы помочь следствию по этому делу, в особенности теперь, когда инстинкт, никогда не обманывавший его в жизни, сразу оттолкнул от незнакомого трупа и невольно вырвал из уст: «Нет, это не она!»

И теперь повторил он, упорно глядя на огонь:

— Нет, нет, это не она! Но где она? Кто она?.. Судя по чертам лица, то была действительно дочь ужасного старика, но тогда почему этот труп не она, а чье-то другое, худощавое и увядшее тело?

Молодой человек чувствовал, что от этих мыслей у него начинает ломить голову и стучать в висках. Он встал, отошел от камина и, выйдя в небольшую комнатку рядом, лег на постель. Заложив руки за голову, он продолжал, однако, думать все о том же.

Мысли его невольно устремлялись в одну сторону. Когда длинный как жердь и седой как лунь Ардалион вошел к нему, по обыкновению, звать ужинать, он сказал, что не хочет, и досадливо махнул рукой.

Старик заботливо поглядел на барчука, родившегося и выросшего на его глазах, и, почесав затылок, пошел вниз по скрипучей лестнице, задумчиво качая головой и бормоча что-то себе под нос.

Антон Николаевич наконец заснул. Долго ли он спал, он не мог дать себе отчета, но проснулся словно от удара электрическим током. В комнате было уже совсем темно. Ночь выдалась лунная, и опять тень от его мезонина карабкалась по стене и крыше противоположного дома.

Сам не зная почему и зачем, Крушинский бросился к окну кабинета и остановился пораженный… В окне напротив теперь он ясно разглядел: там разливался какой-то голубоватый свет и в ореоле его стояла женская фигура в чем-то белом, с опущенной головой и скрещенными на груди руками. Лица ее не было видно. Постояв немного, она вдруг быстро выбросила вверх руки и словно провалилась, потому что вся ушла вниз…

Крушинский долго еще стоял у окна, но видение не повторилось. Тогда он вдруг бросился в переднюю, схватил шинель и скоро очутился на улице. Кстати попался запоздалый извозчик, и он нанял его, отправившись по адресу следователя.

Что за человек Иван Трофимович

В трактире за N-ской заставой потушили огни, и вся местность, казалось, спала глубоким мирным сном. Ночь была ненастная, хотя и не особенно холодная. С совершенно черного неба тяжело падали крупные хлопья снега.

Иногда их подхватывал ветер и нес целой тучей, то бросая в окна низеньких домиков, расположенных по обеим сторонам шоссе, то наметая целые сугробы как раз поперек дороги.

В виднеющемся неподалеку небольшом леске каркали вороны, оттуда доносился какой-то странный протяжный звук, похожий на слабый звон струны. Это звенели иглы хвойника.

Кругом было совершенно тихо. Нигде не мелькал в окне огонек, и, если бы не было самых достоверных сведений о значительной населенности этой окраины, можно было бы счесть ее совершенно безлюдной.

От шоссе в сторону, мимо убогого трактира, готового развалиться строения с накренившейся красной вывеской, до половины занесенной снегом, шли ездовые колеи к лесу, огибали его и бежали среди серебряной пустыни к ближайшей деревушке. В лунную и морозную ночь эта деревушка и все изломы наезженной дороги виднелись довольно ясно, а теперь, когда нельзя было разглядеть и собственного пальца, поставленного на расстоянии руки, двое прохожих беспрестанно теряли дорогу и с проклятиями проваливались по самый пояс в рыхлый снег, наполнявший справа и слева неглубокие, очевидно, канавы.

— Эх, фонарик бы вздуть! — сказал один тоненьким голоском сладкого мечтателя.

— Ишь чего!.. Велосипеду не хочешь ли? — угрюмо отозвался другой испитым басом, сразу обнаружившим в нем постоянного клиента кабацкой стойки.

— Пошто велосипеду? А без фонаря тут и впрямь не пройтись!..

— А что же, давай, я под глаз поставлю фонарь… Может, светлее будет…

— Ишь, шутила! — заискивающе ответил дребезжащий голос.

Вслед за этим послышалось опять яростное, но тихое проклятие. Басистый снова провалился в яму.

— А, чтоб тебе! — бормотал он, выкарабкиваясь… — Кажется, верно брал, нет, дьявольская сила толкает… И чего ей надо?.. Своих-то людей да путать понапрасну!..

Тоненький голос захихикал:

— Правда, что своих! А коли так взять, и черт — штука хорошая… Тоже помогает, коли попросить…

— Черта два он помогает, — буркнул бас и опять провалился, — вон его помощь!.. Ишь, сует, проклятый!..

Выбравшись, он схватил своего спутника за шиворот:

— Нет, брат, стой, лисица! Ты, я вижу, во всю дорогу ни одного раза не провалился, так я теперича за тебя держаться буду.

— Ишь, шутник! — опять сладко отозвался другой, и оба пошли молча.

— Не знаю уж, что за оказия… такая, — опять начал тоненький голосок, исходивший из совершенно приземистой фигурки, за плечи которой, идя сзади, держался рослый и толстый гигант. — Ей-богу, не понять, что за оказия там приключилась… и что за человек Иван Трофимович — непонятно! Гадалка вон, слышь что говорила… Врет, говорит, Иван Трофимович, виляет перед вами, и баста…

— Молчи, не ври!.. Привидение собственными глазами видел!..

— Так что же привидение?..

— Так ступай туда. Сунься!.. Возьми у него деньги… Вещи, какие были, Трофимович поделил честно, а денег нет, конечно… Ведь он сам же говорил, что если кто проверки хочет, то может убедиться… Ступай, значит, в Пустоозерный и бери хоть все, что под руку попадется…

— Да коли там, говорят, ничего нет?..

— А нет, так и брать нечего!..

— Оно так-то так, а только гадалка…

— Брешет баба… Вот сейчас дойдем, всё узнаем… Там и Митька Филин будет, тот, который освежал ее… Нонче, говорят, большое собрание будет…

— Собрание-то собранием, а толку с него нет. Это уж чуть не десятое по счету… Нет, что-то неладно тут, потому и гадалка…

— А ну тя к черту с твоей гадалкой, — огрызнулся бас.

Приятели опять пошли молча. Маленький — впереди, большой — положив ему руку на плечо, как делают слепые, ведомые мальчиком. Идти им осталось уже немного, но пока они доберутся до места своей цели, мы успеем сказать несколько необходимых слов об этих действительно достойных внимания людях.

И тот и другой были из числа опаснейших петербургских громил, давно разыскиваемых полицией, но тем не менее благополучно продолжавших проживать в Петербурге без прописки и без паспортов в течение уже более двадцати лет. В таком долголетии, сопряженном, как следует предполагать, с громадной ловкостью и находчивостью, и состояла их главная заслуга.

В особенности на этот счет был удивителен маленький. Звали его Серьга, оттого ли, что имя ему было Сергей, или оттого, что он носил сережку, не все ли равно… Серьга да Серьга, так и пошло. Родом он был из Ярославля и отличался действительно чисто ярославской хитростью и сметкой.

Другого почему-то прозывали Баклагой, он был ямбургский, хотя вовсе не походил на свою уездную породу, потому что там у них всё больше народ — мелкота, а его, как говорили, и руками не охватить, и саженью не смерить… Он был лохмат. Лицо имел тупое, мясистое, лоб низкий и один глаз полузакрытый, словно только что проснулся.

Серьга, наоборот, хотя и значительно старше Баклаги, но был юрок и ловок, имел козлиную жиденькую бородку, тонкие губы и до смешного длинный нос. Первый был жестокий пьяница, второй почти ничего не пил. У первого никогда за душой не было ни копейки, а у второго деньжонки водились. И, как говорят, где-то было зарыто «лукошко».

Наконец, первый был просто зол, а второй — утонченно жесток. Руки его не раз были облиты кровью жертв, и он сам признавался, что «свежует» с удовольствием. В общем, это была не совсем нормальная натура… Склонность к убийству и любовь к созерцанию крови представляли в нем симптомы уже болезненного характера.

Неизвестно, по каким причинам установилась дружба между этими двумя субъектами, но только они всюду были неразлучны. Серьга много раз спасал Баклагу из разных неприятных положений; последний раза два отблагодарил его, вынув «из-под ножа» в ту самую минуту, когда тот уже касался горла Серьги. Принимая во внимание ум, прозорливость и жестокость Серьги в комбинации с нечеловеческой силой Баклаги, это была довольно страшная пара. Порознь же и тот и другой не стоили ничего. Баклага был ленив, неповоротлив и глуп, а Серьга, весь иссохший, как маленький скелетик, по силе напоминал цыпленка, да при этом был и трусоват.

Спустившись ощупью в маленький овражек, приятели очутились около ворот заднего двора трактира. И кругом и внутри — все было мертво и тихо. Ни в одну щель ставни не падал свет, ни одного звука не было слышно. Только порывистый ветер громко хлопал оторвавшимися листами на железной крыше.

Баклага нагнулся около самых ворот, уверенной рукой отодвинул какой-то камень, потянул за конец веревки, лежавшей под ним, и принялся ждать. Через минуту кто-то, тихо ступая по двору, подкрался к воротам и замяукал так похоже на кошку, что неопытный посетитель сто раз поклялся бы, что это действительно было животное, а не человек.

Он промяукал четыре раза и смолк. Баклага басом сделал то же (у Серьги это вышло бы гораздо ближе к натуре); Тогда скрипнула калитка и пропустила их во двор. Все трое тихо пошли к дверям сеней и скрылись в их черном жерле.

— Что, Иван Трофимович тут? — спросил шепотом Серьга.

— Тут, — хрипло ответил кто-то, откашлялся и сплюнул.

Пройдя темный коридор, все трое поднялись по лестнице, и вскоре открылась дверь в ярко освещенную комнату. В ней в густых клубах табачного дыма блестели четыре лампы и весело трещал камин. За большим столом, уставленным пивными бутылками, сидели пятеро, из которых только двое бросались в глаза.

Прямо против двери сидел белокурый человек лет сорока, с волосами, гладко причесанными на две половины и стриженными в кружок. Он имел острые серые глаза, то смеющиеся, почти добродушные, то загорающиеся такими недобрыми искрами, что в них страшно было и заглядывать. Сочетание толстого носа и очень толстых губ делало лицо немного странным, хотя и не лишенным приятности.

Одет он был в обыкновенное купеческое пальто, сюртук, и на пухлой руке его, выхоленной и белой, как рука женщины, блестело обручальное кольцо. В этой руке, вытянутой по столу, он задумчиво вертел какую-то серебряную монету, то пуская ее волчком, то просто перевертывая с боку на бок. При входе двух новых лиц он поднял голову, видимо ранее опущенную в задумчивости, и строго сдвинул брови.

Это был Иван Трофимович, тот самый, о котором шла беседа между Баклагой и Серьгой. Рядом с ним сидел Митька Филин. Он был действительно схож с филином, весь заросший волосами, очень похожими на перья. Лба у него, казалось, совсем не было, а волосы начинались прямо от бровей… Затем, среди путаницы усов, бороды и бакенбард далеко отстоял крючковатый нос и зловеще блуждали огромные, совершенно круглые глаза.

На таком лице, конечно, трудно было искать какое-либо выражение, оно все было сконцентрировано в глазах, и глаза были поистине ужасны. В особенности теперь, когда хмель от выпитых водки и пива окончательно отнял у них все человеческое.

— Ивану Трофимовичу! — поклонился Серьга.

— Ивану Трофимовичу! — как эхо повторил Баклага.

Тот только кивнул и, не раздвигая бровей, опять пустил волчком монету. Новые посетители сели. Некоторое время царило молчание.

— Дай им водки, Степан! — обратился Иван Трофимович к человеку, который ввел их сюда. — На мой счет запишешь!

— Слушаю, Иван Трофимович, — подобострастно ответил тот и вышел.

Опять тишина.

— Ну что? — поднял вдруг голову Иван Трофимович.

— Да мы у вашей милости хотели спросить, — не без язвительности ответил Серьга, и рысьи глазки его не то засмеялись, не то злобно засверкали.

— А что у меня спрашивать? — приосанившись, ответил Иван Трофимович и так взглянул на Серьгу, что тот, и без того крохотный, чуть не сделался меньше котенка. — Что у меня спрашивать? Я тут сам в убыток попал… Филину дал, тебе дал, Баклаге дал, а за что?

— А кто же головку отрезал, как не я! — отозвался Серьга. Иван Трофимович повел бровями.

— Ну что же… Ты и получил! Вещей всего-навсего на менее двух тысяч рублей нашлось… Деньгами сорок копеек нашли, а больше нет…

— А ты же говорил про миллионы, — буркнул Баклага.

— Мало ли что!.. Должны быть, а коли не знаешь, где спрятаны… кто их найдет… Опять же какая-то нечисть в доме… Я хоть и не верю, а все жутко, да и дворник следит… Что же? Я разве запрещаю… Идите, шарьте там, только ежели кто в лапы к свистулям[1] попадет — не моя вина, я не ответчик…

— Да кто же пойдет? — отозвался Серьга.

И опять в его голосе послышалось ехидство.

— То-то и дело-то! — ответил Иван Трофимович, еще мрачнее взглянув на Серьгу. — То-то и дело!

Серьга опустил голову, но исподлобья все-таки проговорил: — А пошукать надо!..

— Иди шукай!..

— А вы что же, Иван Трофимович?..

— Я не дурак, чтобы шукать в пустом месте.

— А миллионы-то где же?..

Иван Трофимович вдруг побагровел.

— Молчи, козявка! — хлопнул он по столу так, что средняя доска дала трещину. — К чему ты мне это говоришь, клоп раздавленный?.. А вы, братцы, знайте вот что. Иван Трофимович — не такой человек… Ваше дело сделано… и спасибо вам!.. Дело было большое, да я и теперь не теряю надежды: деньги где-нибудь да должны быть у старика… Я сам буду их шукать по ночам… Я ведь ни чертей, ни виденьев не боюсь…

Не такой Иван Трофимович человек!.. Дайте мне неделю сроку, я найду деньги… А чтобы потом чего не говорила опять эта крыса, — он указал на Серьгу, — так беру я из вас двух помощников… Нарочно беру его самого и тебя, Петруха, — указал он на парня с истрепанным, похожим на бабье лицом. — Согласны?..

Петруха промычал что-то, а Серьга так и вскинулся:

— Еще бы не согласны, Иван Трофимович, да разве мы можем не быть согласны… Разве ты не начальник нам, разве мы не все за тобой существуем!

— Ну и баста! Решено и кончено, завтра в это время чтобы оба были тут, сперва пойдет один, а через час — другой… С канавы по угольным выступам, потом во двор — увидите: висит веревка.

— Только вот видение? — пробормотал было Серьга.

Иван Трофимович расхохотался и встал. Потом отыскал свою лисью шубу, нахлобучил бобровую шапку, взял в руки палку и велел проводить себя до дверей со свечой.

Таинственный крик

Крушинский позвонил у дверей следователя в ту минуту, когда тот уже ложился спать. Однако, получив визитную карточку посетителя, следователь приказал просить его, предчувствуя, что дело, по которому тот приехал, вероятно, очень важно.

Следователь был человек еще не старый, но как-то затертый. Главная мечта его была — сделать себе карьеру. Так часто люди очень скромные и даже жалкого характера всю жизнь сладко мечтают о подвигах и дорого бы дали, чтобы стать хоть на минуту героями.

Дело это, усугубленное все более и более ширящимися толками о привидении, начинало становиться серьезным. Если бы ему удалось распутать этот загадочный узел, то мечта бы его осуществилась: он сразу получил бы известность, а с ней вместе и повышение. Само существование этого привидения, то есть толки о его появлении были ему прямо на руку.

Суровый служитель Фемиды, конечно, ни на минуту не сомневался в глубине души, что это вздор, пустые бредни, но если явление повторится, то станет ясно, что дом обитаем, и тогда, может быть, удастся получить нить к разгадке! И тут около полуночи подают ему карточку его единственного свидетеля…

Войдя в кабинет следователя, Крушинский прямо приступил к рассказу о виденном. По окончании его следователь задумался и вдруг, быстро поднявшись, сказал:

— Знаете что?.. Мне пришла прекрасная мысль. Завтра около этого времени мы, то есть вы, я и несколько хорошо вооруженных полицейских агентов, отправимся туда и, засев в зале, будем ждать ваше видение. Если оно пожалует, мы его тотчас же и арестуем.

Крушинский изъявил согласие, но одновременно почувствовал в душе какой-то трепет, не тот трепет, который ощущают при опасности, а какое-то особенное ощущение — почти радости. Ему казалось, что виденное имеет близкую связь с той женщиной, которую он впервые заметил у окна.

На следующий день после бессонной ночи и целого дня, проведенного в тревоге, Крушинский, следователь и несколько агентов остановились у ворот пустого дома, все ключи и запоры от которого были у них в руках. Ночь опять выдалась лунная. Звучно скрипнула в тишине безлюдного переулка калитка на ржавых петлях, и все вошли во двор.

Налево был небольшой подъезд старинного устройства. Он выходил на круглый двор, посреди которого, вероятно, когда-то был газон, потому что под снегом виднелись какие-то клумбоподобные выпуклости, а в центре рос громадный куст, неподвижно протянувший теперь свои кривые, занесенные с одной стороны снегом ветки.

Один из агентов отпер дверь и вынул потайной фонарь. Узкий сноп лучей его ушел в какое-то громадное пустое пространство, задев слева первые ступени мраморной лестницы.

Другой агент зажег второй фонарь, уже с боковыми стеклами, и Крушинский увидел величественную картину широкой мраморной лестницы, после нескольких ступеней разделяющейся на два боковых подъема, таких же широких и отлогих. Высота вестибюля была страшная. Потолок его был сделан куполом. Прямо против них висели часы и, к удивлению вошедших, еще шли.

На высоте второго этажа дом опоясывала узенькая веранда, по которой можно было подойти к любому из окон. Шум шагов идущих по лестнице, как ни старались посетители ступать осторожнее и тише, гулко отдавался в пустынном безмолвии и повторялся где-то двукратным и троекратным эхом.

Поднявшись во второй этаж, где, собственно, и начиналось жилое барское помещение, пришедшие вступили в громадную залу, потолок которой почему-то был устроен тоже в форме купола,;в трех местах поддерживаемого лепными атлетами гигантского размера.

— Вот тут произошло одно преступление, — тихо сказал следователь, но голос его так звучно отдался в двух местах странной залы, что все невольно вздрогнули.

Однако следователь продолжал, обращаясь к Крушинскому:

— Тут мы нашли женщину без головы, а там, налево, через три комнаты, — труп старика в постели. Вот видите — кровавое пятно на паркете!.. Это было тут…

Крушинский отвернулся: следы крови издавали зловоние. Он огляделся и увидел, что старинная дорогая мебель, стоявшая вдоль стен, беспорядочно сдвинута с места, а некоторые стулья и одно кресло даже опрокинуты.

Он обратил на это внимание следователя. Тот ответил, что это уже занесено в протокол осмотра обстановки преступления.

— Но что удивительнее всего — даже картины сдвинуты с места. Тут кто-то хозяйничал, и даже, кажется, после последнего осмотра. Это еще удивительнее, потому что все выходы и входы были крепко заперты и полиции вменено в обязанность следить за этим домом. Да, это странно, — повторил следователь и задумчиво потер лоб.

Крушинский оглядывал залу. С каждым поворотом фонаря в руке агента перед ним открывались новые детали этого странного жилища. Он увидел на куполе лепного амура, держащего обеими руками цепь тяжелой бронзовой люстры.

Напряжение на лице мифологического мальчугана было так реально, что вызывало невольную улыбку и наводило на мысль о значительной художественной ценности этого орнамента. Но более всего привлекла внимание молодого графа брошенная на крышке старинных клавикордов мандолина.

«Кто играл на ней? — подумал он. — Конечно, не старый же ростовщик. Неужели она, эта таинственная девушка?»

Он сообщил о своих наблюдениях следователю, тот ответил, что принял уже это к сведению. Потом все направились в двери налево и очутились в громадной гостиной, дорогая, крытая желтым шелком мебель которой была так ветха, что, казалось, от одного прикосновения могла рассыпаться.

Пол устилал толстый ковер, из которого при каждом шаге поднимались целые клубы пыли, издававшей какой-то особенный запах. За этой гостиной следовала комната, в которой на мозаичном полу валялся один соломенный трехногий стул и больше не было ни одного предмета, кроме какой-то косынки, сунутой в угол.

Это был обрывок дорогой старинной шали, одной из тех, какие, несмотря на громадные размеры, могут быть продернуты в обручальное кольцо. Следующей комнатой была спальня старика, а рядом с нею маленькая светелка с одинокой кроватью и несколькими деталями женского туалета, висевшими по стенам.

— Кстати о мандолине! — сказал следователь. — Поглядите!

И, выдвинув ящик простого деревянного стола, какие ставят в кухнях, он вынул из него свернутый в кольцо пучок струн.

— Артистка, очевидно, помещалась в этой комнате, и теперь ясно, что она не могла быть простой служанкой у старика, в особенности после того, как вы подтвердили сходство ее с лицом покойного…

— Да, да… — сказал дрогнувшим голосом Крушинский, пристально вглядываясь во все предметы, находящиеся в комнате, — да… та была не та!..

— Убийство, как видите, произошло ночью, потому что постель смята и раскидана… Ба! — воскликнул он вдруг. — Да и тут кто-то хозяйничал после последнего осмотра… Смотрите, в протоколе значится, что подушка валялась на полу, а теперь она находится на постели. Вы помните, господин Киркин, — обратился он к одному из агентов с умным, наголо бритым лицом, похожим на лицо одного из знаменитых артистов. — Вы помните, мы оставили подушку на полу?..

— Да, — задумчиво ответил Киркин, — она была на полу, и мы ушли, не трогая ее. Я это хорошо запомнил…

— Странно! — сказал следователь. — Придется, кажется, отправившись любоваться на привидение, писать совершенно новый протокол.

Трое агентов в это время вышли из соседней комнаты и заявили, что множество вещей в ней тоже переменили свои места. Так, например, шкаф в стене, из которого, очевидно, и выкрадены все богатства старика, вновь открыт и нижняя доска проломлена, чего раньше не было.

Наконец, постель старика измята совершенно иначе, чем это было прежде. Как будто кто-то тяжелый и плотный сидел на краю ее.

Все перешли в соседнюю комнату, кроме Крушинского. Он видел, как они нагибались, оглядывая постель, как ползали на коленях, слышал, как несколько агентов удалились проверить, целы ли запоры на входах, он все стоял, неподвижно вглядываясь в простую, но для него очень значительную вещь.

В углу над образом была приколота роза. Засохший цветок был обернут в черный креп. «Что это, эмблема или осталось на память после чего-нибудь?» — грустные мысли молодого человека до того привязались к этому цветку, что он забыл, где он и почему.

Перед ним опять восстал бледный силуэт в лунном свете, не тот, не с покрытой головой и мертвенно скрещенными руками, Но живой, очи которого были устремлены к небу, а рука, бледная рука, в порыве какого-то невыносимого страдания как будто сотворила крест.

— Что вы так задумались? — подошел к нему следователь.

— Так тут есть о чем подумать! — ответил Крушинский.

— О да, — согласился следователь, — дело такое сложное, что, право, я охотно склонился бы, если бы мог, в сторону предположений, что тут вмешался дьявол… потому что…

Но он недоговорил, вздрогнул, и все вздрогнули, как один.

Неизвестно откуда, но громко и явственно пронесся по всемкомнатам душераздирающий женский крик, и через несколько секунд ему ответил адский хохот баса.

Все остолбенели, словно превратившись в живую картину. Агент, державший фонарь, выронил его, и тот потух.

— Зажгите фонарь! — опомнившись первым, грозно крикнул следователь и опять смолк.

В стороне залы послышались глухие стенания. Звук их, нежный и полный невыразимой муки, был так призывен, что Крушинский, несмотря на темноту, кинулся в ту сторону, откуда он послышался.

За ним бросились следователь и агенты, но, как ни осматривали потом всё при свете вновь зажженного фонаря, не нашли ничего и никого, кроме возвратившихся агентов, заявивших, что они слышали крик, когда осматривали нежилые комнаты внизу и все три входа, на которых целы печати, наложенные еще в первый раз. Тогда следователь стал производить осмотр лично.

Уже начало светать, а группа сыщиков все еще лазала по лестницам, отворяла двери чуланов, заглядывала в самые мрачные и, по-видимому, сокровенные углы, но ничего не нашла. Привидения тоже не оказалось. Когда все было окончательно перешарено и перерыто, а они не пришли ни к каким результатам, Крушинский, весь бледный, сверкая глазами, твердо заявил следователю:

— Дайте мне, господин следователь, двух агентов, единственно для проверки моих действий, и я завтра один проведу ночь в этом доме, чтобы разгадать его тайну… Пусть люди находятся внизу у входа, они должны будут явиться на второй мой выстрел, потому что первый может быть следствием галлюцинации.

Следователь принял это предложение, но с условием, чтобы в числе двух у входа был и он, а запасные люди будут спрятаны где-нибудь в соседнем доме. Все вышли. Загремели тяжелые затворы, была наложена печать. И опять даны постовому самые строгие инструкции.

Утро уже наступило. Весь восток вспыхнул пламенем, и блеск его отражался на белых группах облаков, причудливо потянувшихся к нему своими фантастическими очертаниями. Было морозно. Снег скрипел под ногами. Крушинский простился со следователем и быстро перешел дорогу к своему дому.

Это было полуразрушенное деревянное строение, с причудами старины вроде колонн, представляющих теперь какие-то жалкие брусья с облупившейся краской и щелями во всю длину. Фасадом этот дом выходил на пустынную набережную, подъездом — в переулок. Он походил более на дачу, чем на городской дом, да и сама окраина Петербурга говорила, что когда-то он служил графам Крушинским в качестве загородного уголка. Тенистый сад окружал этот дом. Столетние дубы задумчиво стояли теперь, распростерши свои обледенелые и запорошенные ветки. Вороны каркали…

Человек, который забыл свое имя

Следователю так и не удалось заснуть в ту ночь. Приехав домой, он выпил чашку крепкого кофе и переоделся, потому что через какой-нибудь час намеревался ехать в N-скую больницу для допроса неизвестного, приведенного дворником в полицейский участок.

Следователя звали Павлом Ивановичем Сурковым. Это был человек небольшого роста, плотного сложения, с умным лицом. Твердая воля виднелась во всех его движениях и в выражении простого русского лица, на которое наложили какой-то особенно хороший отпечаток культура и природный ум. Карьера не удавалась ему вследствие особого, очень распространенного на Руси склада характера, в силу которого носителям его было приятно служить, но тошно прислуживаться.

Он был человек семейный, от роду имел тридцать два года и профессию свою любил всей душой. Чуждый разных канцелярских интриг, он занимался только делом, относился к нему честно, приносил большую пользу, но при всем том его систематически обходили повышением.

Правда, до сих пор у него не наклевывалось ни одного более или менее громкого дела, за которыми обыкновенно так гоняются в юридическом мире и которые действительно помогают сделать карьеру, но вот теперь случай представился. Надо было показать себя. И Сурков, лихорадочно одернув полы сюртука, вышел в переднюю, приказав сказать барыне, когда она встанет, что он опять уехал по этому делу.

От дому до больницы было далеко, так что, когда он подъехал, было уже почти восемь. Передав карточку дежурному доктору, он заявил ему, что хочет переговорить с больным с глазу на глаз, и отправился в сопровождении вахтера. Последний провел его из швейцарской широким коридором в стеклянную дверь, за которой направо и налево были выходы во двор, а прямо была дверь с решетчатым окном и надписью: «Беспокойное отделение». Прочтя ее, следователь обратился с вопросом, почему оно так названо.

— Буйные есть, ваше благородие, — лаконично ответил вахтер и, не открывая рта, зевнул, отчего получилась очень странная гримаса.

Затем он постучал согнутым пальцем в решетку, и тройная дверь начала отворяться. Зазвякали болты, защелкали задвижки, и наконец посетителя впустили. Перед ним было помещение очень оригинального устройства. Прямо напротив двери находилась толстая стена, по левую и правую сторону которой шли длинные темные коридоры. Под сводами их вереницей мелькали огоньки ламп, но они, казалось, не только не освещали, но и придавали еще более мраку, который боролся с пробивающимся сквозь какие-то крошечные верхние оконца светом наступающего дня. Откуда-то из глубины доносились крики. Временами они повторялись в других местах, то справа, то слева и, очевидно, исходили их тех комнат, двери которых, тоже украшенные решетками, выходили на оба коридора.

— Где доставленный человек? — спросил следователь.

— Вот тут-с… Пожалуйте, в третьей камере!

Дверь распахнулась и обнаружила крошечную комнату с меловыми стенами и верхним окошком. Всю утварь ее составляли постель, столик около нее и табурет. На этой постели лежал лысый человек, не особенно старый, но с отвратительно искаженным лицом и дико блуждающими бессмысленными глазами. Он был крепко привязан к койке рукавами смирительной рубахи особого устройства и, кроме того, широкими ремнями. Будучи не в силах шевельнуть ни одним суставом, он при входе посетителей злобно, как зверь, стал крутить головой.

— Этот и есть? — спросил почему-то Сурков.

— Точно так! — ответил вахтер и едва заметно улыбнулся.

Улыбка эта означала что-то вроде: «На-ка, попробуй потолкуй с ним!»

Следователь и сам ясно видел, что толковать тут решительно не с кем, что человек, лежащий перед ним, давно уже потерял человеческий облик и извлечь что-нибудь сознательное из него так же трудно, как заставить говорить животное.

— Давно ли в таком состоянии? — спросил Сурков.

— Так и поступил, ваше благородие.

— А не говорил ли он чего-нибудь в бреду?

— Разное бормотал, ваше благородие, а все больше орет… Называл, могу сказать одно, какого-то Ивана Трофимовича и все, по видимости, дерется с ним. Все хочет броситься на него…

— Ага! — сказал следователь и вынул из портфеля бланк. — И часто поминал?

— Никак нет, ваше благородие… раз только и помянул, когда доктор к нему подошел… Верно, он доктора и принял за своего Ивана Трофимовича.

Следователь записал: «Больной бредит, произносит имя Ивана Трофимовича, которое, очевидно, вводит его в аффект».

— А еще ничего не говорил он?

— Разобрать трудно, ваше благородие.

В это время больной сделал такое страшное усилие, что кровать задребезжала всеми железными скрепами…

— А дочь?! Где дочь?! Ты убил ее?.. Я хоть и отец, хотя и продал… а не хочу теперь… Убивать ее не надо… Пусть живет… Марьюшка!.. Мааа-рьюшка!.. Где твоя голова?..

Следователь невольно вздрогнул. Дикий крик вылетел в коридор, откликнулся двукратным эхом «ва-ва» и смолк. Больной начал хрипеть, у губ его показалась пена, а голова, как мячик, заметалась на подушке. Брызгая слюной, он бормотал что-то совершенно непонятное.

— Теперь говорить ничего уже не будет, — сказал вахтер.

— А раньше он говорил это?

— Что?

— Насчет дочери.

— Никак нет-с… Да я мало около него бываю, больше служитель, вы его извольте спросить, а не то и доктора нашего…

— А где этот служитель?

— Коли прикажете, я кликну его сейчас…

— Позови!..

Сурков задумчиво вышел из камеры и медленно пошел за удаляющимся вахтером. Дойдя до фельдшерской комнаты, он вошел туда и опустился на табуретку, опять вынул лист и записал: «Больной спрашивал, как бы обращаясь к своей дочери: «Где твоя голова?»» И, занеся это, задумался: «Какое странное совпадение, какой каприз случая! Разгадка так близка, теперь ясно, что она вся в устах этого субъекта, но надо же случиться, чтобы эти уста были проводником бессмысленных слов, на которые следствию ни в коем случае нельзя опереться».

Впрочем, встреча его с больным не казалась ему совсем безуспешной. Он узнал два имени: Иван Трофимович и Марьюшка, а это уже много для такого дела, где все нити спутаны в сплошной узел. Марьюшка без головы. Это, очевидно, прямое указание, что убитая называлась этим именем, теперь можно узнать через агента, осматривавшего дом, где найден алкоголик, не найдется ли в числе жилиц его хоть одной, которая откликнется на имя Марьюшка. Но как же она тогда без головы? Но, может быть, она жила там ранее и ее следы могут указать?

Вошел фельдшер. Это был молодой человек с сонным лицом и немного циничной улыбкой. Пепельные волосы его были гладко острижены, что позволяло видеть на затылке довольно большой оголенный шрам; мундир нараспашку, который он теперь лениво застегивал на прорванные петли, был засален и ветх. Вообще фигура вошедшего не внушала ничего симпатичного. От нее веяло запахом лекарств и какой-то таинственностью.

— Вы наблюдаете за больными? — спросил Сурков, едва ответив на его поклон.

— Да-с.

— Что вы можете сказать о больном из третьей камеры?

— То есть в каком смысле-с?

И лукавая улыбка широко расплылась на лице фельдшера. Затем он, не дожидаясь повторения вопроса, продолжал:

— Больной неизлечим и невменяем… Жизнь его в опасности, но если бы он и остался жив, то эта стадия алкогольной горячки неминуемо переходит в полное умопомешательство…

— Это все, что вы можете сообщить в интересах следствия?

— Я не знаю, что, собственно, интересно вам знать, господин следователь?

— Больной говорил что-нибудь?

— Бред был… Он продолжается и теперь, как вы изволили, вероятно, заметить и сами…

— И в этом бреду я почерпнул некоторые очень ценные для меня сведения.

— Весьма рад…

— Не в этом дело!.. Не говорил ли он чего-нибудь относящегося к небезызвестному в Петербурге преступлению в Пустоозерном переулке?.

— Кажется, ничего.

— Но вы должны бы знать об этом наверное.

— Простите, господин следователь, но, не получив на этот предмет ваших инструкций ранее, я, как представитель известной врачебной инстанции, не считал это для себя обязательным… Наше дело врачевать недуг, а не выводить из его симптом ое какие-либо юридические заключения…

«Шельма!» — подумал Сурков, а вслух сказал:

— Все это так, но в таком случае скажите, пожалуйста, называл он при вас имена Ивана Трофимовича или какой-то Марьюшки?

— Положительно не помню, господин следователь… У нас так много в каждой камере слышишь этих бессвязных слов, что в конце концов перестаешь к ним прислушиваться.

Следователь пожал плечами, еще раз пристально взглянул на фельдшера и, записав что-то, вышел из палаты. Он, конечно, не видел, как осветила за его спиной улыбка лицо фельдшера, иначе бы сильно задумался над ее значением.

Трактир «Беседа»

Орган гудит так громко, что на улице по тихой санной дороге далеко слышны его звуки, несмотря на двойные рамы; больших аркообразных окон. Трактир помещается на углу двух; людных улиц, вблизи моста, перекинутого через Фонтанку, и совсем неподалеку от угрюмого здания N-ской больницы. На чистой половине, около одного из столов, покрытого запятнанной скатертью, за бутылкой пива сидел знакомый уже вам фельдшер.

Было около десяти часов вечера. Трактир был переполнен посетителями в одежде самого разного образца. Тут были и купеческие кафтаны, и потертые модные визитки, и женщины в платках, и женщины в шляпках. Иные громко смеялись, другие тихо разговаривали со своими собутыльниками, искоса поглядывая по сторонам, словно опасаясь, что кто-нибудь из окружающих подслушает таинственно сообщаемое ими.

Вообще трактир и его посетители выглядели очень подозрительно. Это был сброд темных личностей, самых странных типов. Даже буфетчик имел подозрительную физиономию и бог весть по каким причинам не возбуждал ею должной бдительности охранителей порядка.

Фельдшер Онуфрий Иванович потребовал себе уже вторую бутылку пива и все справлялся со своими серебряными часами, иногда делая едва уловимый знак удивления губами и легким покачиванием головы. Засаленный мундир его распахнулся шире обыкновенного, и из-под грязной жилетки виднелась неопрятная рубаха. Часы показывали одиннадцать.

— Не идет, черт его подрал бы!.. Что это значит? — пробормотал Онуфрий Иванович, но в это время он поднял голову, и все черты лица его приняли то выражение, какое обыкновенно бывает у людей при неожиданной встрече с хорошим старым знакомым. Протискиваясь между сплошь занятыми столиками, к нему подходил приличный человек купеческого вида, с множеством колец на пухлых руках. Весь путь его сопровождали усиленные поклоны лакеев.

— Что так поздновато, Иван Трофимович? — тихо спросил Онуфрий Иванович.

Иван Трофимович сделал какой-то знак одним глазом и движением губ, очевидно для того, чтобы фельдшер оставил вопрос втуне.

— Дай-ка сюда графинчик! — повернулся он к юлившему около лакею — более для того, чтобы избавиться от его присутствия, чем с целью наслаждаться содержимым заказанной посуды.

Когда лакей отошел, он сказал Онуфрию Ивановичу:

— Дела, братец, задержали… Ноне такие дела стали, что и не говори. Ребята забрали себе в голову, что я обработал в единственности какое-то хорошее дельце, и так и лезут на меня… так и лезут… Я сейчас оттуда…

— Откуда? От ворот?

— Да, еле-еле ребят успокоил… Дело, видишь, в чем: у ростовщика-то… Да ну, это потом… Ты зачем вызвал-то меня?

— По важному делу!

— А по какому?

— Кириллыч у меня в отделении лежит.

Лицо Ивана Трофимовича дрогнуло, как от укола.

— Ты что?!

— Лежит.

Фельдшер пристально поглядел на своего собеседника:

— И что же?

— Да ничего. Белая горячка, и только.

Лицо Ивана Трофимовича приняло более спокойное выражение.

— Вот тебе и на! — сказал он. — А я думал, что он пропал бесследно…

— Тобой все бредит, — сказал фельдшер, — все бьет тебя… Кто ни подойдет, во всяком тебя видит…

— Несуразный человек!.. Сам порешил, а потом и на попятный, сам свою потаскушку продал для дела, сам указал ведь, как и поймать ее, а потом и на попятный… Да ты расскажи, откуда его доставили к вам?..

— Да из соседнего дома, где жила его дочь… Дом этот, ты знаешь, ведь похож как две капли на тот, что рядом… Ну, он и забрался туда, вместо второго…

— Что же, к дочери, что ли, шел?

— Должно быть, так…

— Да ведь сам же он получил деньги от нас за то, чтобы ее для картинности убить, потому что так нам, как ты знаешь, нужно… Ведь ты знаешь?..

— Знаю… Ну да болезнь! Что поделаешь… Припадок белой горячки! Тут уж человек ничего сообразить не может. Он живет галлюцинациями…

— Чем это? — серьезно осведомился Иван Трофимович.

— Галлюцинациями, — повторил фельдшер и объяснил, что значит это слово.

Иван Трофимович задумчиво покачал головой.

— Как бы, брат Онуфрий, он не выдал нас своими цинациями-то.

— Ну, выдать-то он никого не выдаст, потому что бред пьяного и сумасшедшего не принимается в расчет, а, конечно опасно немножко, в особенности теперь, когда уже у койки его был следователь.

Лицо Ивана Трофимовича опять вздрогнуло:

— Что ты? Разве?..

— Был! — задумчиво сказал фельдшер и рассказал все подробно.

— Дело плохо! — заметил Иван Трофимович. — А нельзя ли его твоим лекарством?..

— Теперь нельзя…

— Почему так?

— Следствие идет…

— А ты говоришь, у тебя есть такое, что никто не заметил бы ничего.

— Ну, вскрытие всегда заметит, от науки, братец, и булавочной головки не скроешь…

— Так как же быть-то? Вон ты говоришь, что мое имя он уже упоминал, а следователь записал его… Стало быть, оно уже на примете?..

— А нешто мало на свете Иванов Трофимовичей, пусть поищут… Коли всех переловят, ну и ты, значит, попался.

— Оно так-то так, а все-таки опасно… Мало ли какой бред ему в голову придет… Может быть, он и адреса назовет вдруг… Ведь коли бы здоровый, его уговорить можно, а с сумасшедшим как. столкуешься?

— Так-то оно так, да нужно тоже и с другой стороны осторожность соблюсти…

— Да ведь ты только подумай, Оня, что будет, если по его бреду следствие направится, ведь и ты сам пострадаешь.

— А как я могу пострадать? — грозно спросил фельдшер, и глаза его блеснули. — Какое мое дело?.. Я в стороне. Конечно, если ты выдашь, ну тогда…

— Я-то не выдам, Оня, я хоть и сам попадусь, а друга не выдам, не таковская моя натура… А другие могут выдать… Серьга или Баклага, Аидка может тоже озлиться на меня и на тебя, как на моего близкого приятеля. Они теперь все злы на меня, что я там, у ростовщика, денег не нашел… А чем я виноват?.. Думал, денег уйма, и все думали, а стали шарить — и не нашли… Может быть, и запрятаны у него, только надо сыскать… Я вот по ночам и роюсь… по ночам… да веришь ли, дрожь пробирает, а вспомнишь…

— А что?

— Нечисто там…

— Что, грязь, что ли?..

— Какая грязь… Не слыхал разве толков-то про привидение, что по комнатам ходит?

— Привидение?! Ха-ха-ха! А ты и веришь?..

— Да как не верить, коли я ее своими глазами, вот так, как тебя, видел…

— Ее?..

— Да.

— Стало быть, женщина?..

— Женщина, совсем по облику женщина… И похожа на его дочку-то как раз… Просто решился я плюнуть на это дело и искать перестать… Бог с ними, с деньгами!.. Да добро бы я один видел ее, а то все соседи из окон видят, а потом, понятые тоже, говорят, видели… то есть они-то говорят: не видели, а только слышали, такой ужасный крик по всем залам вдруг прокатился, что они скорее драла…

Иван Трофимович взглянул на собеседника недобрыми и вместе с тем тревожными глазами.

— А ну, расскажи, какой же ты ее видел, с головой или без головы? — спросил фельдшер, вдруг меняя тон, потому что ему припомнилось одно, тоже очень странное, обстоятельство.

Он вспомнил, что Кириллыч в бреду спрашивал у дочери своей, где ее голова. Ведь он же не был там во время преступления, и из других слов его ясно, что он забыл даже о том, что продал дочь для этой штуки. Видно по всему, что он шлялся где-то вдалеке.

«Но тогда как же он мог узнать?.. Как он мог узнать?» — повторял себе вопрос фельдшер, соображая, что старик шел к живой дочери, на ее прежнее местожительство, когда его поймали во дворе. Он, видимо, хотел спасти ее?..

— Нет, она с головой, — перебил своим ответом его мысли Иван Трофимович. — Было это так. Влез я в дом, по обычаю, через слуховое окно по трубе и карнизам, влез и принялся за работу… Только это я начал шарить да нюхать, вдруг словно меня в бок что-то толкнуло. Гляжу — посреди залы, там, где на паркет падает пятном лунный свет из большого окна, стоит что-то белое… Смотрю: женщина подняла эдак руку, погрозила мне и словно растаяла, а потом как крикнет кто-то… У меня волосы дыбом… Я скорее по чердачной лестнице да в слуховое окно… Вот и теперь говорю, а самого мороз по коже дерет.

Онуфрий Иванович слушал его с улыбкой и, когда он кончил, только и сказал:

— Галлюцинация!..

Оба замолчали. И ван Трофимович наконец заговорил опять:

— Ну, то дело иное, а вот тут что… Послушай, Оня… Прими мой совет, дай ты ему своего лекарства. Иначе худо будет…

— Ну хорошо, там увидим, я подумаю, а только даром этого я делать не буду… Денег дай-ка мне!

— Да ты пойми, что тут наша общая польза…

— Моя польза только в деньгах, а больше я ничего не знаю… Дашь сейчас денег — так и быть, для тебя уж устрою…

— Да откуда у меня деньги-то… Все вы с меня тянете, а где мне достать…

— Ну, ты этого мне-то хоть не говори… С Аидкой вы по тысячам прокатываете, а кто помощь вам оказывает, ты жалеешь тому… Знаю я, ведь и кроме Пустоозерного переулка были у тебя дела… Припомни-ка, на какие такие предметы у меня лекарство брал? А?..

— Да это, конечно, Оня, ты не серчай… За деньгами я не постою, а только теперь-то у меня их нет почти, потому что я впутался в то пустоозерное дело да и проиграл на нем…

— Ну-ну! — почти повелительно уже произнес фельдшер.

Иван Трофимович со вздохом взялся за бумажник и отделил несколько кредиток, которые Онуфрий быстро и молча спрятал в карман.

— Так ты дашь ему молчанки?

— Ладно!

Приятели расстались.

Кириллыч замолчал

Не знаю, верны ли эти выводы, но я заметил, когда мне случалось наблюдать наших доморощенных преступников, что они очень резко, на мой взгляд, отличаются от всех прочих. Злодеев Запада можно назвать экзальтированными злодеями, образ преступности которых близко граничит с состоянием психоза. Хладнокровие, смелость, наглость и цинизм их есть только личина — правда, твердая и непроникаемая, как шкура бегемота, но все-таки личина, под которою скрывается очевидный психоз человека ненормального. Он виден и в движениях, и в блеске глаз, и даже в цвете кожи.

Но наши грабители и убийцы есть тип чрезвычайно любопытный. У них злодеяние быстро переходит в сорт ремесла совершается с таким же спокойствием, степенностью, с какими вообще русский человек относится ко всякому делу. Чудовищно, но некоторые из каторжников-рецидивистов с полно Я набожностью крестились, и на лицах их лежало тупое спокойствие, полное неосознание своей преступности.

Онуфрий Иванович был человек вполне русский, Иван Трофимович тоже. И тот и другой работали с неподражаемым хладнокровием. И теперь, когда первому предстояло успокоить бред больного своим лекарством или, попросту говоря» отравить его, он возвращался домой деловитым ровным шагом, как человек, имеющий серьезное дело, клонящееся к пользе его ближнего.

Войдя в ворота больницы и свернув по панели налево, он вскоре оказался перед подъездом пристройки, соединяющей перпендикулярно длинный низкий корпус пристройки с главным фасадом. Войдя, он постучался в дверь направо, украшенную окном.

Это было то самое отделение, где следователь Сурков производил свое дознание над таинственным алкоголиком. Едва отворились три обитые железом двери, как среди обшей тишины палат раздался громовой голос из третьего номера.

— Все буянит? — спросил фельдшер у вахтера.

— Нет… уже слаб… Это он в первый раз с самого утра…

Фельдшер прошел в третий номер и при слабом блеске лампы, чадившей под потолком, нагнулся над койкой. Нагнулся и был поражен происшедшей переменой. Темные тени испещряли лицо умирающего. Несмотря на недавний крик, он теперь лежал с закрытыми глазами и бормотал что-то себе под нос.

Онуфрий Иванович взялся за пульс на исхудалой руке, которой только бессильная бледная кисть виднелась из-под ремней крепко прикрученной смирительной рубахи. Пульс был слаб и прерывист. Временами он как бы замирал окончательно. Фельдшер покачал головой.

Он знал, что такое состояние предшествует новому припадку с галлюцинациями и бредом, если только больной не; умрет через несколько минут. Онуфрий Иванович стал пристально вглядываться в его лицо, опытным глазом примечая малейшие изменения и не выпуская руки, по которой следил за пульсом. Жизненные силы стали прибывать. И по мере того как возрастали они, кислая гримаса ложилась на лицо исследователя.

— Нет, голубчик, тебя надо успокоить, — пробормотал фельдшер сквозь зубы и отошел.

Затем он направился к выходу и, перейдя темный двор, вошел в какое-то отдельное внутреннее здание. Тут он очутился на скупо освещенной лестнице и, добравшись до первой площадки, пошел по коридору налево. В этот коридор выходили все двери, словно меблированные комнаты или номера гостиницы. В тишине за некоторыми из них слышались раскатистый смех, говор, звуки гармоники, а где-то в углу, в конце коридора, пискляво завывала скрипка. Тут помещались старшие фельдшера N-ской больницы.

Сделав несколько шагов, Онуфрий Иванович остановился и, вынув из кармана ключ, отворил одну из дверей. Пахнуло жильем и запахом едких лекарств. Когда Онуфрий Иванович вслед за тем зажег лампу, комната явила очень оригинальный вид.

Неряшливая постель оставалась, вероятно, неприбранной с утра. Полка и стол были сплошь заставлены лекарственными пузырьками и аптечными коробочками. Тут же рядом на столе помешались недопитая бутылка водки и кусок колбасы. Комната была очень маленькая. Потолок низкий и закоптелый; стены, выкрашенные когда-то белой краской, носили следы долголетнего и неряшливого житья.

В углу, прислонившись к стене, стоял фагот. Инструмент этот был очень старой конструкции и довольно сильно попорченный. Но тем не менее иногда вечером Онуфрий Иванович издавал на нем кое-какие звуки, и, видимо, это доставляло ему большое удовольствие. Он наигрывал все больше что-нибудь печальное, заунывное.

Гнусливый звук инструмента раздавался далеко в коридоре и производил странное впечатление. Казалось, какой-то дрянноголосый и вообще дрянной человечишко выводит странное подобие истинно музыкальных сочетаний. Да оно так и было. Онуфрия Ивановича нельзя ведь было назвать хорошим человеком.

В общем жизненном оркестре, может быть, был нужен и он, но едва только он выступал солистом, как вся убогость и подлость его, бог весть какими обстоятельствами созданные природой, выступали во всей своей отвратительной неприглядности.

Он в этом отношении очень походил на свой гнусливый инструмент, назначение которого — развлекать ухо слушателя внезапной дисгармонией, когда оно утомится аккордами классической стройности.

Неподалеку от этого инструмента лепилась на подоконнике шарманка. Она тоже была старая-престарая, но дребезжащие звуки ее были не лишены приятности. Онуфрий Иванович любил вертеть ее в одиночестве, попивая водку и закусывая колбасой. На лице его в это время застывала какая-то снисходительно-ироническая улыбка, которая, быть может, глумилась над мелодичными звуками старинного вальса, тоскливо и грустно трогающими сокровенные струны самого огрубелого сердца.

Окинув все это быстрым взглядом и найдя комнату в порядке, Онуфрий Иванович зажег рядом с лампой еще огарок свечи в засаленном подсвечнике, не снимая фуражки, сел к столу и принялся за работу. Вначале он влил в стакан водки, потом достал из ящика стола какой-то пузырек и, деловито поглядев его на свет, стал капать из него в водку.

— Раз… два… три!.. — считал он, отрывисто шевеля губами, и, произнеся «двадцать», торжествующе взглянул на свое произведение.

Взболтав жидкость, он достал еще флакончик, на этот раз из кармана жилета, и тоже отсчитал оттуда двадцать пять капель. Опять поглядел на свет, и еще большим довольством сверкнули его серые, немного косые глаза.

— Готово! — тихо сказал он. Затем, перелив все в какой-та пузырек, более похожий на колбу, закупорил его широкой пробкой-и встал.

Через несколько минут он опять шагал по двору, направляясь к зданию с решетчатыми окнами.

«Это успокоит его, — думал он, — а что касается вскрытия, та ведь прозектор поручит его мне как фельдшеру отделения, так что опасности никакой. А в особенности потому, что эта штучка не имеет обыкновения оставлять по себе какой-либо след».

Когда Онуфрий Иванович остановился вновь над койкой Кириллыча, последний действительно начал проявлять симптомы близкого припадка. Он уже бормотал что-то. Фельдшер нагнулся и прислушался…

— Баба Казимирка… скверная баба… Господин пристав… а господин пристав… Да не бей меня… ты черррт!.. Господин пристав! Он бьет меня… прикажите ему не бить меня… Я скажу, где выселки, позвольте… я сведу вас… Ой! Он опять бьет… Ой! По глазу!.. Господин пристав…

— На, выпей водочки, — нагнулся к уху его Онуфрий Иванович и одновременно поднес откупоренную колбу к его носу.

Учуяв знакомый лакомый запах, больной вздрогнул, и в блуждающих, широко открытых глазах его мелькнуло что-то похожее на сознание. Он чмокнул губами и усиленно вытянул их.

— Пей! Пей… — сказал Онуфрий Иванович, наклоняя колбу…

Больной жадно глотнул, поперхнулся, еще раз чмокнул губами, и лицо его приняло блаженное выражение. Фельдшер стоял нагнувшись и все смотрел в это лицо.

Вот веки опустились, вот по нему пробежала не то судорога, не то улыбка, вот нижняя губа отвисла, и Кириллыч сладко и спокойно уснул, чтобы никогда не проснуться…

— Там будет хорошо! — шепнул Онуфрий Иванович и отошел.

Зимние дачники

Только и уцелел у графов Крушинских этот деревянный домишко в Пустоозерном переулке. Когда-то очень давно, когда Питер еще не так разбух вширь своими постройками, местность эта, вошедшая теперь в черту города, была загородной. Сюда, на живописный берег Невы, выезжали на лето все поколения Крушинских.

Тогда они были еще богаты, владели обширными поместьями, имели особняк на одной из самых шумных улиц Петербурга, а теперь двое последних могикан этого рода, отец и сын, засели в этой даче, потому что больше негде было засесть.

За несколько лет безвыездного житья последних Крушинских красивая дачка эта приняла очень непривлекательный вид благодаря тем приспособлениям, которые, способствуя удобству, нарушили ее стиль и сделали похожей на шелковое платье с шерстяными заплатами в тех местах, где от ткани требовалась особенная прочность.

Наконец она пришла в ветхость. Колонки на изящной балюстраде частью обвалились, частью приняли не то положение, какое им соответствовало. Полы в зале потрескались и взбугрились, печи дымили. В мансарде у Антона Николаевича было бы очень холодно, если бы он не обил стены войлоком.

Семейство Крушинских состояло из отца, матери и сына. С последним мы уже отчасти знакомы, и остается сказать несколько слов о первых двух. Старик, граф Николай Прокофьевич, был личностью столько же достопримечательной, сколько таинственной и странной.

За всю свою жизнь он только и сделал, что послужил около года в каком-то кавалерийском полку, после чего, выйдя в отставку, начал жить на собственные, то есть стал проживать последние крохи из в пух и прах разоренного состояния своих предков. Скоро судьба загнала его на эту дачу, где он и поселился безвыездно и где сразу изменил свой образ жизни. Старый граф стал делаться с каждым днем подозрительнее и таинственнее. Начать с того, что старик взял себе за обычай пропадать каждую ночь до самых поздних часов, а иногда до утра.

Антону Николаевичу чрезвычайно не нравилось подобное поведение отца, и он несколько раз пытался проникнуть в его тайну то расспросами, то прослеживанием, но в первом случае получил от угрюмого старика самый внушительный отпор, а во втором — потерпел полное фиаско, потому что, выходя вместе с отцом, тотчас же терял его из виду, едва тому попадался извозчик; или если сам брал извозчика, то отец шел нарочно медленнее и в конце концов все-таки ускользал, иногда словно сквозь землю проваливаясь.

Разбитая параличом и прикованная к креслу мать получала крошечный доходец со своей уцелевшей усадебки, да он, Антон, зарабатывал уроками — вот и весь бюджет, на что семейство Крушинских должно было влачить свое существование.

Отец почти ничего не давал в дом. Зато, живя своей странной жизнью, и не пользовался ничем около семейного очага, кроме ночлега в своем холодном и мрачном кабинете. По наружности это был еще хорошо сохранившийся человек с красивым энергичным лицом, длинными усами, но с неприятным взглядом и недоброй улыбкой, намечающейся над рядом когда-то великолепных, а ныне сильно попорченных зубов.

Старуха-графиня была жалкое, полуидиотическое существо. С некоторых пор она предалась вязанию каких-то одеял, которых готовыми лежало около нее штук до двадцати, а в руках было двадцать первое. Она давно уже перестала замечать отсутствие и присутствие мужа, как вообще не замечала уже почти ничего из окружающих явлений. Только одни узоры вышивки и привлекали ее внимание, только на них она и фиксировала свой потухший взор из-под вдумчиво нахмуренных бровей.

В отношениях с матерью Антон Николаевич ограничивался, по причине ее болезни, только пожеланием доброго утра или покойной ночи, но отца он прямо не любил, потому что с каждым годом все более и более терял к нему уважение. Отец платил ему тем же, и в конце концов получилось так, что при встречах они обменивались только совершенно сухими вежливыми поклонами, как посторонние.

В тот день, ночь которого Антон хотел провести в угрюмом доме с целью убедиться в существовании чего-то сверхъестественного, незадолго до одиннадцати часов в дверь его комнаты кто-то постучал. Получив позволение войти, на пороге показался отец. Антон так и обомлел. За все время совместной жизни с отцом это было в первый раз.

— Здравствуй, — сказал Николай Прокофьевич, против обыкновения протягивая сыну руку.

Антон уже не удивился этому, потому что все вместе взятое для него было более чем удивительно. Затем Николай Прокофьевич опустился в кресло и пристально поглядел на сына из-под черепаховых ободков своего пенсне. Взгляд этот показался Антону более мрачным, чем когда-либо.

— Ты делаешь глупость, братец, и я как отец пришел предупредить тебя.

— Прошу вас объясниться, батюшка, я намеков не понимаю…

— Изволь… Я знаю, что ты решил сегодня провести ночь в этом доме… Так? Ведь я не ошибаюсь?

— Нет, вы не ошибаетесь.

— Это предприятие глупо. Лучшие умы признавали и признают, что на свете не все так просто, как кажется глупцам… Есть такие тайны природы, перед разгадками которых наш разум бессилен.

— Словом, батюшка, — досадливо перебил Антон, — вы верите в привидения и хотите предупредить меня «как отец», что общение с ними не совсем безопасно.

— Именно не совсем безопасно… C’est ie mot[2], — подхватил старик, делая особенное ударение.

— На это я позволю себе заметить, что вы напрасно трудитесь сообщать мне это, наши взгляды на этот счет разнятся.

— Да ты знаешь ли, — горячо начал Николай Прокофьевич, — что дом этот во всяком случае есть притон чего-то недоброго.

— Вот это-то недоброе мы со следователем и решились разоблачить.

— Разоблачить? Гм!.. Это глупо… Я как отец желаю тебе добра и поэтому предупреждаю… Наконец вспомни, что ты человек нервный и впечатлительный. Твой невольный испуг, может иметь серьезные последствия.

— Вы напрасно трудитесь, батюшка… Если я решил что-нибудь, то так и сделаю…

Николай Прокофьевич поднялся. Глаза его сверкали угрозой, губы побелели, а нижняя дрожала.

— Вспомнишь мои слова, что ты поплатишься за это, — сказал он с какой-то странной угрозой и вышел.

После его ухода Антон постоял посреди комнаты в глубоком раздумье. Все прежние подозрения его смутно всколыхнулись, и какой-то тайный инстинкт подсказывал ему, что они справедливы, что его отец — недобрый человек. В особенности странными показались ему этот внезапный визит и совершенно необъяснимый яростный взгляд. Что значит: он пришел предупредить его как отец?!..

Невольный вздох вырвался из груди молодого человека. Он чувствовал на душе сегодня такую тяжесть, как никогда в жизни. Когда вслед за этим старик-лакей (когда-то крепостной и дворовый) зашел к нему наверх осведомиться насчет чая, молодой человек спросил его, где барин.

— Ушли! — ответил старик таким голосом, будто говорил про какого-то распутного, отпетого человека.

Антон отказался отчая и стал собираться. Сборы эти начались с осмотра двух револьверов. Несколько раз он глядел на окна напротив; они были черны, как сама ночь.

«Да, не время, — подумал Антон, — ведь оно появляется ровно в полночь, а теперь еще только половина. Следователь и агенты уже, вероятно, собрались в соседнем доме. Пора!»

В трущобе

После разговора с сыном Николай Прокофьевич быстро сошел вниз и, накинув шинель, вышел из подъезда. Слуга едва успел закрыть за ним дверь, как к подъезду подкатил извозчик и умчал вышедшего графа. Ехали очень быстро, но Николай Прокофьевич все торопил его, соблазняя новыми и новыми прибавками на водку. Ехали они всё окраинами.

Шумный город, над которым висело зарево электрического света, оставался в стороне. Дорога была превосходная. Белый снег искрился при блеске луны, полозья слегка посвистывали. Был небольшой мороз.

— А вам на Путиловку зачем, барин… в гости или по делу? — осведомился вдруг извозчик.

Николай Прокофьевич вздрогнул.

— А тебе зачем знать, болван? — рассердился он.

— Да поедете ли назад?.. А то у меня лошадь хорошая, я и назад свезу.

— Ага! — сказал Николай Прокофьевич и, словно успокоенный, запахнул полы шинели. — Нет, назад не надо.

— Значит, там останетесь?..

— Да, там и останусь…

— Эко горе! — посетовал извозчик. — Порожнем-то оттуда далеко!

— Ничего, подцепишь седока, — сказал Крушинский и плотнее закутался в шинель, так что виднелась одна шляпа, надвинутая на воротник.

Местность делалась все безлюднее и глуше. Строения пошли деревянные и заметно мельчали. Но вот откуда ни возьмись неожиданно вырос громадный каменный дом. Он стоял, несколько отступив от своего ряда, и поражал при свете луны своим гигантским черным корпусом.

— Стой! — сказал Крушинский извозчику и, расплатившись, пошел к дому.

Ни в одном из окон не было видно огня. Громада казалась бы необитаемой, если бы около некоторых форточек не висели какие-то тряпки, очевидно выставленные на просушку.

На крыше каркали вороны, и резкий звук их голосов далеко откликался в поле, растянувшемся позади дома, и по всей пустынной улице.

— Ишь тоже, барин, а куда заехал, — пробормотал извозчик, круто поворачивая назад, и, стегнув лошадь, исчез во мраке.

А барин уже вошел в ворота и уверенным шагом ступил на большой грязный двор, потом повернул налево к подъезду с покренившимся козырьком и вошел на узкую лестницу. Тут он чиркнул спичкой и стал осторожно подыматься по скользким грязным ступеням.

Подыматься пришлось, впрочем, невысоко, всего до второй площадки. Тут была простая дощатая дверь с наколоченными почему-то во всю длину железными полосами, что придавало ей вид большой солидности, и с проставленным мелом девятым номером. Крушинский ударил ее три раза сапогом и принялся ждать. Отворила какая-то толстая женщина средних лет, фигура которой походила на репу, положенную на тыкву. Она сильно хрипела и, видимо, двигалась с трудом.

— Дома Иван Трофимович?

— Все тут! — прохрипела она.

Граф вошел в темную переднюю, где по стенам прыгали черные тени от огарка в руках толстой женщины, и пошел по коридору, который всякого нового человека поразил бы своей необычайной длиной и шириной. Но Николай Прокофьевич, очевидно, был тут как у себя дома.

Он шел в темноте уверенными, твердыми шагами, не зажигая даже спички. Кругом было совершенно тихо. Только в глубине где-то слышались звуки голосов, прерываемые довольно энергичными возгласами. Налево шли всё какие-то двери, местами они были выломаны, обнаруживая громадные пустые комнаты, похожие на залы, где на полу валялись доски, балки и кирпичи.

Лунный свет, падая сквозь разбитые стекла окон, откуда дуло резким морозным ветром, фантастически освещал эти груды, разрушения и бросал там и сям по коридору голубые полосы. Говорят, ранее в этом доме была какая-то фабрика, но почему ее деятельность прекратилась, и давно ли, знали только немногие окрестные старожилы.

В конце коридора была винтовая лестница. Тут Николай Прокофьевич зажег спичку и, держась за перила, стал очень осторожно спускаться. Звуки голосов, исходивших снизу, уже были совсем явственны. Сделав несколько поворотов, Крушинский очутился перед полуоткрытой дверью, из которой вместе с полосою света исходил громкий гул голосов. Николай Прокофьевич остановился и прислушался. Доносилось несколько голосов разом:

— Как так не найти?

— Деньги у него должны быть.

— Конечно, должны… Надо только поискать…

— Конечно, поискать! Ну его к черту, это привидение!..

— Тише, тише, господа, — раздался чей-то голос, — дайте сказать.

Николай Прокофьевич в это время вошел и узнал голос Ивана Трофимовича. Комната, куда он вступил, представляла собой залу с явными следами деятельности машин по потолку и стенам. Только один угол этой залы был освещен.

Тут стоял стол и несколько штук самой разнообразной мебели — от табурета и скамеек до неведомо откуда попавшего сюда бархатного кресла очень изящной работы, хотя и о трех ногах, четвертую из которых заменял обрубок полена, прибитый гвоздями. Стол был сплошь уставлен бутылками и самой разнообразной снедью. Тут же горело штук шесть свечей, воткнутых в горлышки бутылок. Неподалеку от стола виднелось черное отверстие с поднятым люком, его окружали зажженные фонари рефлекторами наружу.

Но если это помещение было странно, то лица, присутствующие тут, были еще более достойны внимания. Кроме старых наших знакомых Серьги, Баклаги, Ивана Трофимовича и Митьки Филина было еще много других, среди которых, как черные пятна на белом, выделялись красивая, сурово глазастая женщина, в небрежной позе сидевшая рядом с Иваном Трофимовичем, и возле нее существо совершенно необъяснимого вида.

Это был карлик, сидевший на стуле на корточках, потому что ноги его (если только можно было назвать этим словом отростки, их заменявшие) были малы, как у новорожденного. Зато туловище имело нормальный объем, но всего замечательнее была голова, имевшая такое близкое сходство с собачьей, что в первый момент его легко было перепутать со зверем. Длинные, густо росшие волосы делали его похожим на болонку, сидящую на хвосте. Рядом с ним восседал молчаливый и угрюмый Митька Филин. Он медленно вращал своими совиными глазами и чаще всего останавливал их на собакоподобном уроде с видом покровителя и дрессировщика.

Красивая женщина, в которой немного проглядывал цыганский тип, время от времени тоже обращала внимание на урода и гладила его по мохнатой голове, совсем как красавица гладит свою любимую собачку. Когда она поднимала свою красивую, сверкающую кольцами и браслетами руку,чтобы опустить на голову урода, на лице Митьки Филина отражалось удовольствие, словно эта рука гладила его. Несколько раз он подносил уроду рюмку водки и закуску на вилке. Хватая и то и другое с идиотической жадностью, несчастный с ужимками и смакованием отправлял эти даяния в свой громадный, с крепкими большими зубами рот. Об этих трех субъектах мы поговорим более подробно впоследствии, потому что отношения Митьки Филина к уроду представляют собой нечто особенно интересное, а пока вернемся к текущему рассказу.

Несмотря на франтоватую наружность графа, появление его в этой трущобе не произвело особенного эффекта, несколько рук протянулось к нему как к старому знакомому, да красивая женщина дружески кивнула ему с той улыбкой, которую женщины дарят тем, кто им нравится. Николай Прокофьевич, освободившись от рукопожатий, сел между нею и Иваном Трофимовичем. Шум возобновился.

— Да тише же, черти! — воскликнул Иван Трофимович, вставая, и серые глаза его недобро вспыхнули на добродушном с виду лице.

— Вам объявлено, черти, что мною делается в доме обыск… Я сам плюю на это привидение… Оно меня до сих пор не тронуло — значит, и впредь не тронет… Если я найду до пятницы что-нибудь (сегодня у нас понедельник?), то не утаю же я от вас, а не то… хотите хоть сегодня идем опять…давайте искать… Найдем, все наше! Конечно, у старика должны быть деньги… Да только где? Дом-то ведь велик!..

В то время как Иван Трофимович говорил, граф тихонько дернул его сзади, но мошенник не подал и виду, что замечает эту поддержку, и продолжал, даже не сделав паузы:

— Вот вы, дураки, пристаете ко мне, а ведь надо быть дураком, чтобы не понять того, что я говорю… Вон Жучок и тот понимает, — указал он на урода, который при этом обращении сделал гримасу и зашевелился на стуле. — Стало быть, нечего и пытать меня… Слава богу, не первый год с вами, братцы, работаем… А впрочем, повторяю еще раз: если хотите, можете сами искать, хоть весь дом перевернуть. Это, братцы, мое последнее слово… Ходы туда вы знаете… Валяйте!.. Только не я буду в ответе, если кто-нибудь из вас попадет в лапы фараонов.

После этого Иван Трофимович сел и, многозначительно переглянувшись с соседкой, обратился к графу, шепнув:

— Сейчас!..

Спустя несколько минут после того, как разговор перешел на другие темы, Иван Трофимович толкнул Крушинского и отошел с ним в сторону.

— Сегодня не иди! — шепнул граф. — Сегодня там будет мой сын и, вероятно, полиция… Они будут выслеживать привидение.

Тень улыбки чуть дрогнула на лице Ивана Трофимовича.

— Спасибо, что предупредил, — сказал он, — я не пойду. И, обратившись к остальным, громко произнес:

— Вот граф сообщает, что сегодня в доме будет полиция… Предупреждаю и я, братцы, а затем как хотите!.. — Он вернулся на свое место и, вытянув одну руку на стол, принял такую позу, которая невольно внушала уважение к его и без того степенной и важной фигуре.

Наискось от него за столом сидел в тени угрюмый рослый человек и не спускал блестящих глаз с лица его соседки. Временами эти глаза обращались и к нему, и тогда в них блестела ненависть.

Субъект этот внушал Ивану Трофимовичу в последнее время довольно серьезные опасения. Он знал, что этот человек давно и безнадежно любит Гесю (так звали его красивую соседку и сожительницу) и что он только выжидает удобного случая, чтобы отомстить ему, Ивану Трофимовичу, как сопернику.

Знал он, что Медведев (имя угрюмого геркулеса) обладал дьявольской силой и вел знакомство с неким Шалом, молодым красавцем-евреем, давно уже выдающим себя за князя Азрекова и делающим тысячные обороты по своей «специальности», и, наконец, что цель Медведева — завлечь Гесю в это предприятие, если только она уже не завлечена, потому что в последнее время ее отношение к Ивану Трофимовичу очень изменилось и стало прямо подозрительным. Этот князь Дэреков, или попросту Шап, в мире петербургских мошенников пользовался громкой славой. Его шайка была громадна и беспрестанно пополнялась из других шаек, промышляющих простым громильством.

Короче говоря, Шап занимался «детским промыслом», связанным с манипуляциями шайки Ивана Трофимовича только через Митьку Филина, который был очень редким мастером «выделки карликов». Эти последние продавались в заграничные труппы, а иногда употреблялись для проникновения сквозь отверстия, где не мог войти взрослый человек, а ребенка было бы пускать опасно.

Но не насчет Шапа тревожился Иван Трофимович; Шап был один из тех мошенников, до которых было далеко. Уже одно то, что он имел паспорт и носил благополучно целых три года титул князя Азрекова, говорило, какие крупные операции им совершались.

Наконец, Ивану Трофимовичу доподлинно было известно, что Шап не нуждается в красавицах и меняет их как перчатки. Геся, правда, немного была влюблена в него, но потом, видя его холодность, охладела и сама. Но опасно было то, что этот страшный Медведев соблазнил ее перейти в шайку Шапа, так как там женщины, подобные Гесе (имеющие знания, хотя и лишенные патента акушерки), необходимы. Ивану Трофимовичу казалось даже, что Геся уже перешла туда, но пока делает вид, что верна ему, опасаясь мести. Эта мысль сильно мучила его и даже мешала заниматься текущими делами.

Дела Ивана Трофимовича и он сам

Адела у него были крупные, пожалуй, не уступающие делам Шапа. Тот вращался в аристократических сферах, а И ван Трофимович — в купеческих и коммерческих, выдавая себя за провинциального торговца то тем, то другим товаром, смотря по обстоятельствам. Благодаря своему умению, такту и ловкости он был вхож в такие дома, которым позавидовал бы и сам Шап.

Небезынтересна и биография Ивана Трофимовича, тем более что она тесно связана с историей таких действующих лиц нашего рассказа, как отец Антона Николаевича. Иван Трофимович Зазубрин был уроженец Рязанской губернии. Происходил из зажиточной крестьянской семьи. С детства мальчик был очень степенен и умен, но в то же время и плутоват.

Впрочем, плутоватость эта служила не во вред его семье, как это часто бывает, а, напротив, на пользу ей. Она распространялась только на чужих. И надо отдать ему справедливость: этот мальчуган устраивал и вершил такие дела, которым дивились даже самые мудрые из стариков. Он надувал так ловко, что отец его, простодушный человек, приходил в умиление.

Еще больше умиляло старика то обстоятельство, что все штуки, проделываемые с соседями и другими лицами его сыном, только набивали его карман. Как же не любить было такого ребенка, в особенности нашему крестьянину, у которого по неразвитости или по чему другому существуют самые примитивные и смутные понятия о чести.

Был и другой сын у Зазубрина, но тот совсем не такой — кисель, размазня и ротозей. Как только минуло Ване шестнадцать лет, он попросился вместо женитьбы отпустить его в Питер по извозному делу, снабдив, конечно, лошаденкой, упряжкою и кое-какими деньгами на первое время.

При этом он дал отцу клятвенное обещание с первого же года начать высылать ему такую громадную сумму, что старик и рот разинул. Если бы это был не Ванюша, он бы ни за что не поверил. И действительно, до последних дней жизни отца и матери Иван Трофимович строго исполнял свое обещание.

Происходило ли это из любви к родителям или из своеобразного уважения к данной клятве, решить трудно, не исследовав глубоко эту загадочную натуру, но это и не наша цель, где на первом плане не психология, а сообщение интересных фактов, которыми так изобилуют петербургские ночи.

Можно прибавить, что многие видели Ивана Трофимовича (занимавшегося, кстати сказать, и карманным промыслом), одиноко ставящего свечи и вынимавшего просфоры за упокой душ рабов Божьих Трофима и Марьи (имя его матери). Да и самый вид Ивана Трофимовича тоже сильно дисгармонировал с его профессией. Не было фигуры и физиономии более степенной и почти симпатичной, чем у этого странного человека.

Мошенничеством он занялся вскоре по прибытии в Петербург, и, вернее сказать, оно-то и составляло цель его поездки, потому дальнейшие манипуляции в деревне казались талантливому Ване слишком узкими. Занялся он этим делом в Петербурге как тонкий любитель, как человек, чувствующий в себе природное влечение к делу.

Он как-то умел соединить в себе солидность мирного и честного гражданина с вертлявостью и изобретательностью записного мошенника. Со стариком-графом Крушинским он познакомился при довольно оригинальных обстоятельствах. Это было давно.

Граф был приглашен в один большой купеческий дом, где он проштрафился нечистой игрой, вследствие чего его побили бы очень сильно, если бы Иван Трофимович не ослабил силы некоторых ударов. Это случилось в самом конце вечера, уже на рассвете, когда остались самые записные игроки.

Графа выбросили за дверь, и он долго оправлялся на улице, разглаживая помятую шляпу и потирая больные места. В это время вышел и Иван Трофимович. Увидев наказанного, он обошелся с ним участливо и, узнав, что тот человек семейный, посоветовал переночевать у себя. Граф поблагодарил, принял приглашение, и вскоре оба сидели в квартирке Ивана Трофимовича где-то на Обводном канале.

Спустя час после сблизившего их инцидента Иван Трофимович нашел возможным, а также полезным для себя и гостя посвятить последнего в характер своей деятельности, сопровождая это выгодным предложением: распознавать, где раки зимуют, и сообщать об этом шайке. С титулом, в приличном костюме и с некоторым количеством денег в кармане графу это было легко. Стоило только возобновить старые знакомства.

В обязанность вновь завербованного мошенника входило узнавать и сообщать расположение квартир, подробно описывать местонахождение главных ценностей и наиболее удобное время для их похищения. Граф согласился на это предложение без малейшего колебания. Так началась их дружба. Надо отдать справедливость проницательности Ивана Трофимовича: он сделал удачный выбор.

Уже много дел обработал он благодаря графу, много деньжонок перепало последнему, и ни разу еще ни тот ни другой не попались. К ним словно фортуна благоволила, в ущерб несчастливцам, терпевшим от их операций.

Сегодняшнее сообщение графа о том, что в доме ростовщика будет полиция, не произвело на Ивана Трофимовича ожидаемого действия, он весь был поглощен наблюдениями за Медведевым, которому ни за что не хотел уступить Гесю. Между прочим, Крушинский чувствовал, что с этим домом ростовщика вышло что-то странное.

Как действительно можно было не найти денег?.. Он знал в подробностях всю квартиру, где работали Серьга и Баклага, знал о подмене дочери ростовщика другой женщиной, но для чего это было сделано и куда скрылась подмененная, он не знал.

На вопросы по этому поводу Иван Трофимович отвечать наотрез отказался и взамен всяких разговоров вручил графу довольно солидную сумму, — вероятно, за молчание.

Крушинский понял это и успокоился, или прикусил язык, как говорят. Странной была и эта история с привидением, относительно которой он тоже не получил от своего приятеля никаких объяснений. Посидев еще немного в задумчивости, Иван Трофимович сказал своей соседке:

— Поедем, Геся!

Та кинула какой-то странный взгляд на Медведева и встала. Иван Трофимович взял свою шубу, положенную на подоконник, купеческую фуражку и, отряхивая тулью, сказал:

— Так как, господа, новых делов пока нет, если будет что, мы в следующее собрание обсудим… Ведь нет никаких делов, граф? — обратился он к Крушинскому.

— Пока нет! — ответил тот.

— Прощайте, господа. — Иван Трофимович степенно поклонился и вышел с Гесей. Жучок завертелся на кресле и стал делать какие-то гримасы Медведеву, на что тот молча показал ему свой увесистый кулак, после чего урод сразу притих и даже опустил свою собачью физиономию. Этот несчастный был глухонемым, вдобавок ко всем своим остальным уродствам. Щедро, нечего сказать, наградила его природа.

Вслед за главарей шумно двинулась и вся компания. Некоторые взяли фонари и полезли в люк, где, очевидно, скрывался подземный ход, другие по двое и в одиночку пошли тем ходом, где впустила Крушинского толстая женщина. Вскоре трущоба совсем опустела.

Привидение

Выйдя во двор, Иван Трофимович пошел куда-то вглубь и через несколько минут возвратился в санках, запряженных маленькой бойкой лошадкой. Геся молча села с ним рядом, и они помчались в глубину темного жерла ворот, мелькнули под далеким фонарем и совсем исчезли.

Лошаденка неслась как молния. От такой бешеной езды у Геси дух захватывало, но она, как и все женщины, находила в этом быстром движении неизъяснимое наслаждение. Несколько минут они ехали молча. Наконец Иван Трофимович спросил свою спутницу:

— Зачем ты приехала сегодня, Геся?

— Чтобы повидать Медведева!.. — захохотала она.

— Не шути, а говори толком.

— Да я вовсе не шучу.

— Что же у тебя к нему?

— Это мое дело.

Иван Трофимович нервно передернул вожжами, отчего иноходец понесся еще быстрее. В душе его поднималась целая буря. Он любил эту женщину той сильной и глубокой любовью, какой славятся простые русские натуры, когда флегматичность прошибает стрела амура. Ничего особенного, впрочем, видимо, не произошло, но Зазубрин предчувствовал, что что-то происходит и что оно скоро откроется, откроется тогда, когда уже будет поздно, когда любимая женщина ускользнет безвозвратно.

— Послушай, Геся, — наконец сказал он, тяжело дыша, словно санки мчал не иноходец, а он сам. — Ты не хочешь жить со мной?

Геся повернула к нему облитое сбоку лунным светом свое красивое, но злое лицо и только улыбнулась, блеснув зубами. Улыбнулась и отвернулась.

— Не хочешь? — повторил вопрос Иван Трофимович.

— Дурак тот мужчина, который это спрашивает. Когда женщина захочет, она сама скажет ему это.

— А ты мне говоришь?

— Дурак!

Опять наступило молчание. Санки, сделав несколько поворотов, остановились наконец на пустынной улице перед деревянным домом, где Геся вышла, а Иван Трофимович, простившись с нею, заявил, что должен заехать еще в одно место и что вернется, по всей вероятности, уже на рассвете. Геся, ничего не сказав, вошла в калитку…

Вернемся теперь к Антону Николаевичу, который уже вышел на улицу и поздоровался со следователем и тремя агентами, отворявшими ворота угрюмого дома с целью провести там ночь в новых исследованиях, а главное — для окончательного разъяснения загадки таинственного явления. Все трое бесшумно вошли в дом. Было без десяти минут двенадцать.

— Не надо зажигать огня, — шепнул следователь. — Закройте свой фонарь! — обратился он к одному из агентов, что тот и поспешил исполнить.

После этого вся группа расположилась внизу у лестницы, в вестибюле, и Антон Николаевич, положив руку в карман, где находился револьвер, стал медленно подниматься по мраморным ступеням. Лунный свет, падающий из верхних окон, делал его силуэт похожим на тень.

В зале, куда он вошел, царил тот же голубой отблеск, бросая длинные причудливые тени от предметов и клетками ложась на дорогом мозаичном полу. Молодой человек сел в кресло, стоявшее как раз около входных дверей. Сел и задумался.

Как ни странно было его положение, в душе не было страха. Напротив, он ощущал какую-то тоску, словно ему невыразимо жаль кого-то в этом угрюмом доме. Кругом царила гробовая тишина. Группа людей внизу, в вестибюле, тоже словно замерла.

Расчет следователя, не верящего в возможность появления чего-либо сверхъестественного, был таков, что присутствие лишних людей может испугать мистификаторов и сеанс не удастся, тогда как осторожное появление одного человека в зале может только ободрить обманщиков.

В вестибюль не выходили никакие двери, исключая двери верхней площадки и входные с улицы. Стены были гладкими и не имели ни одного отверстия, так что входивших туда людей никто из таинственных обитателей этого дома не мог видеть. Молодой граф и был той приманкой, на которую предполагаемые жильцы этого дома могли направить всю свою мистификаторскую деятельность.

После первого выстрела решено было не вбегать в залу, так как этот выстрел мог стать просто галлюцинацией после долгого бдения. Антон Николаевич сидел неподвижно, как изваяние. Он вынул револьвер и положил его на колени вместе с рукой. Где-то далеко, в крепости, часы пробили полночь, Унылые звуки «Коль славен…» как-то странно донеслись в эту пустую и мертвую залу.

Рука Антона Николаевича инстинктивно крепче сжала рукоятку револьвера. Это была минута наибольшего напряжения. Но и часы смолкли, а ничего особенного не происходило. Тот же лунный свет пятнами лежал на паркете. Так же неподвижно скрещивались острые и длинные тени. Ожидание делалось чрезвычайно томительным. Антон Николаевич почувствовал даже, что его клонит ко сну. Он сделал над собой усилие, вынул часы и повернул их циферблатом к окну. Стрелки показывали пять минут первого. Он положил часы в карман, тихо звякнув о дуло револьвера, и опять застыл. Тут уже он не мог дать себе отчета, сколько прошло времени.

Ему показалось даже, что он на минуту как бы задремал. Часы на этот раз показали без пяти минут час. Антон Николаевич уже хотел встать и сообщить группе, притаившейся у входа в вестибюль, что ожидание может оказаться напрасным, но в это время шорох в противоположных дверях удержал его на месте.

На пороге стояло привидение. Он узнал его, это была та фигура, которую он видел в окне. Грациозный силуэт, как бы не замечая его, беззвучно двинулся к окну. Трепет пробежал по телу молодого графа.

— Стой!.. Кто ты?! — воскликнул Крушинский.

Видение шелохнулось и как бы застыло. Граф видел, как замерли складки белой ткани, при лунном свете похожие на одежду мраморного изваяния.

— Я выстрелю, если ты двинешься с места, — проговорил он и сделал несколько шагов.

Привидение шелохнулось и так же беззвучно стало пятиться к двери.

— Стой!.. Или, клянусь, я выстрелю… Видишь револьвер, стой! Если в тебе есть хоть капля благоразумия!..

Привидение продолжало двигаться назад, не обращая никакого внимания на слова. Достаточно приблизившись, Антон Николаевич содрогнулся вновь, когда увидел ужасное лицо привидения. Это был череп. Блеск месяца ясно освещал его впадины.

Рука с поднятым револьвером дрогнула, и раздался выстрел, одновременно с которым залу и пустые комнаты огласил раздирающий душу женский крик. Видение рухнуло и белой массой осталось неподвижно лежать на пороге второй комнаты. Крушинский бросился к нему, но следователь и агенты, вбежав в залу, опередили его, сверкая фонарями.

Вся группа столпилась около бесформенной белой массы, и агенты начали разворачивать ткани. Это были простыни, под покровом которых обнаружилась стройная фигура девушки. Череп оказался грубой маской, а под ним было бледное личика небывалой красоты. Несчастная была ранена в грудь и подавала очень слабые признаки жизни.

— Я убил ее? — в ужасе пробормотал Антон Николаевич.

— Что же делать, — ответил следователь, — по закону вы правы, тем более что мы были свидетелями ваших троекратных предупреждений.

— О, я не выстрелил бы, если бы у меня не дрогнула рука!..

— Успокойтесь, граф, что делать, вы не виноваты, но, во всяком случае, вы нам оказали очень ценную услугу… Эта находка наведет следствие на истинный путь… Да, наконец, смотрите, рана боковая, в стороне от легкого и сердца… Это не смертельная рана…

Молодой человек хрустнул заломленными пальцами и отошел к тому самому окну, у которого только что стояло злополучное привидение. Отсюда были видны его окна.

Он вспомнил белую фигуру, чудный профиль и с мольбой поднятые руки. Да, это была она; заглянув в лицо раненой, он узнал, казалось, то лицо, которое видел у окна. И тут только он понял, как дорого и близко его сердцу это лицо. Ему было все равно, кто бы ни была она: святая или преступница, жертва или угнетательница… Он любил это бледное личико с тех самых пор, как разглядел его при лунном свете…

Вот, гулко шаркая по паркету, следователь и агенты понесли ее к выходу. Он бросился за ними, крича:

— Голову, голову поддержите!..

И действительно, голова несчастной с чудными распущенными волосами, далеко откинувшись назад, бессильно болталась с выражением боли и муки на милом, еще почти детском личике.

В святилище скупца

Бойко взрывала снег лошадка Ивана Трофимовича. Почувствовав, что часть тяжести исчезла из санок, она понеслась еще быстрее.

Проехав несколько более или менее людных улиц Петербургской стороны, Иван Трофимович понесся опять по окраинным глухим переулкам и в конце концов заехал в самую глушь, которая оканчивалась жиденьким леском, одним из тех, какие попадаются по всем сторонам нашей столицы. Сюда же одним концом выходил и знакомый читателю Пустоозерный переулок.

Угрюмый дом виднелся задним фасадом. Иван Трофимович мелькнул мимо переулка и дома, потом черным пятном скользнул по белоснежной скатерти поля и скрылся в лесу. Он не заметил даже, когда проезжал мимо Пустоозерного, что у стены одного из деревянных домишек, в районе черной тени, отбрасываемой кровлей, прижались две фигуры.

Из лесу он вернулся пешком, подошел к задней стене нужного дома, огляделся и вдруг с ловкостью кошки полез вверх, хватаясь за уступы обвалившихся кирпичей, ежеминутно рискуя упасть и размозжить себе голову. Но тем не менее этого не случилось.

Несмотря на некоторую тучность, Иван Трофимович проделал весь этот маневр с замечательной ловкостью и исчез в слуховом окне. Войдя на чердак, Иван Трофимович отдышался и припал к полу. Тут он долго искал что-то в песке и стружках, наконец нашел, нажал какую-то кнопку, и перед ним показалась глубокая расщелина, ранее прикрытая гладко обтесанным громадным камнем.

Под ним обнаружилось помещение не больше сажени в квадрате, стены которого представляли такие же цельные и гладко отесанные камни. В отверстии показался свет, при слабом блеске которого можно было разглядеть странную женскую фигуру, сидящую в углу на корточках около тюфяка и глиняной миски, стоявшей в соседстве с куском черного хлеба.

При виде влезающего сверху Ивана Трофимовича девушка задрожала и, подняв свое бледное детское личико, устремила на него испуганные, умоляющие глаза. Не обращая на нее внимания, Иван Трофимович подошел к сундучку, стоящему в углу, отворил его ключом, который висел вместе с шейной цепочкой на груди, и принялся считать содержимое.

Сундучок заключал несметные богатства. Сверкали бриллианты, золото, там были крупные кредитные билеты, завязанные в тугие пачки. Насладившись видом всего этого, Иван Трофимович взял из другого угла какое-то белое одеяние и маску, изображающую череп, и знаком подозвал к себе девушку.

Она беспрекословно повиновалась, как животное, как автомат, который тронули за пружину. Иван Трофимович принялся наряжать девушку. Он надел ей маску, потом задрапировал полотняной тканью и снова сделал безмолвный знак. Девушка поняла его и молча стала карабкаться по маленькой лестнице, ведущей вверх, в расщелину. Это и было то самое привидение, о судьбе которого мы уже знаем.

Оставшись один, Иван Трофимович принял выжидательную позу, а потом вдруг потушил лампочку, горевшую в углу, приподнялся на несколько ступенек и, высунув голову в щель, образованную отодвинутой половицей, чутко прислушался.

«Пусть похрабрятся, пусть!.. Она их напугает… славно… Забудут, как следствия наводить!.. Но, однако, надо сегодня уже унести отсюда этот сундук, а ее можно и прикончить… Что-то уж парни больно подозрительны стали… В особенности эти Серьга да Баклага, чего доброго, пожалуй, выследят… Ох, сегодня, как только эти следователи удерут, большая предстоит работа… Сундук-то ведь очень тяжел».

Вдруг Иван Трофимович услышал оглушительный выстрел. Он раскатисто отозвался по всему дому и даже тут, на чердаке, был слышен необычайно громко. Зазубрин вздрогнул, юркнул вниз и произвел в углу какую-то сложную манипуляцию, после чего камень и доски сами собой легли на прежнее место и только дождь опилок посыпался внутрь каменного мешка. Тут он опять зажег лампочку, и дьявольская улыбка блеснула на его побледневшем лице. С этой улыбкой он сел на крышку сундука и принялся ждать.

Ни один звук уже не доходил до него, да ему и не надо было никаких звуков. Он решился выждать ровно два часа и затем скинуть сундучок вниз через слуховое окно.

Он занялся осмотром и решил, что сундук так прочен, что, кинь его хоть с Исаакиевского собора, он выдержит падение, а если и повредится, то очень немного, потому что весь сплошь из железа.

«Трудненько только поднять будет… Но, слава богу, Господь силой не обидел…»

Каменная могила

Как только санки Ивана Трофимовича промелькнули мимо дома, под нависшую крышу которого спрятались два человека, эти последние вышли в полосу света и оказались Серьгой и Баклагой; они вели между собой третьего, едва доходившего гиганту до колена, а низкорослому Серьге до бедра. Это был карлик Жучок.

— Ишь, прокатил! — злобно сказал Серьга. — Думает, верно, и нас прокатить… Хорошо, что пошли, а то бы так и поверили ему, что он поедет к своей Геське. Вот оно в чем штука… Ну, батюшка, накроем тебя… Видишь, Баклага, не прав ли я был, говоря, что он сам укрыл деньги?

— А черт его знает, укрыл он или нет, — флегматично ответил гигант.

— Не черт, а я знаю… Вот ты увидишь, что моя правда…

— Увидим! — буркнул Баклага и поправил на плече какой-то гигантский сверток из веревок, по некоторым деталям похожий на веревочную лестницу.

Эта последняя предназначалась для Жучка, который, как мы уже говорили, использовался шайкой в случаях, требующих особенной, почти акробатической ловкости по части лазанья.

И действительно, этот несчастный урод обладал такой ловкостью, которой могла позавидовать и кошка. Он прекрасно знал свое назначение и уже не один раз доставлял своим повелителям возможность обделать такое дельце, которое потом казалось следствию чуть ли не сверхъестественным.

Дойдя до угла Пустоозерного переулка, Серьга сделал знак Баклаге, чтобы тот остановился и придержал Жучка. Дело в том, что до чуткого слуха мошенника донесся подозрительный шум. Он снял фуражку и глянул за угол.

Это было в тот самый момент, когда следователь, Крушинский и два агента выносили из дома раненую, а третий агент побежал вперед за отрядом, чтобы произвести в доме еще один обыск.

Серьга застыл, не шевелились и Баклага с Жучком. Вот Серьга увидел, что навстречу процессии, несшей раненую, выдвинулся целый отряд людей, среди которых был и полицейский, стоявший на противоположном углу Пустоозерного, там, куда выходил на две стороны угрюмый дом. Все вошли внутрь.

— Стой, надо подождать… Там что-то случилось, — повернувшись к Баклаге, шепнул он. — Там кого-то вынесли.

— Кого еще вынесли?

— Молчи, дурак!..

— Что же, так и стоять?..

— Экий черт, так в лапы полиции и лезет! — злобно прошипел Серьга.

Баклага угрюмо замер. Стоять, однако, пришлось так долго, что не вынес и Серьга, он отошел от угла и сел в тень, пригласив жестом сделать то же Баклагу и Жучка. Прошло около часа, прежде чем снова раздался шум. Серьга опять высунулся и сообщил шепотом:

— Уходят… ушли!.. Ворота припечатывают… Вот дураки, да какой же такой герцог будет выезжать сквозь ворота.-.. Ну, идем, Баклага, теперь можно!

Приятели двинулись. Они обошли полем, также как и Иван Трофимович, и направились к тому же месту, где тот влез в дом, потому что оно им было тоже известно.

Но оставим пока их и вернемся к узнику в каменном мешке. Иван Трофимович сидел и выжидал положенное время. Он едва слышал, как бегали над его головой агенты. Их шаги сквозь эту каменную оболочку уподоблялись самому легкому мышиному шороху. Наконец все смолкло. Осталось просидеть еще полчаса, и тогда дело сделано. Он навек простится и с этим каменным тайником, и с этим угрюмым домом. Тут уже становится небезопасно, надо избрать другое место для своего богатства.

«А эту девчонку, верно, поймали, — подумал Иван Трофимович и улыбнулся. — Ну, да она немного им наболтает».

Посидев еще несколько минут, он вынул часы и решил, что пора. Поэтому встал и начал проделывать те же сложные манипуляции, что и тогда, когда закрывал камень. Он нажимал одновременно в двух местах на какие-то едва приметные пятнышки, казавшиеся в мраморе простыми естественными точками. Потом он нажал плечом на одну стенку, далее сделал еще что-то, и тогда только верхний камень дрогнул, движимый каким-то невидимым рычагом.

Устройство этого каменного чулана походило на конструкцию деревянных коробок, обладающих разными секретами, выделкой которых щеголяют наши кустари. Нужно найти какую-нибудь тщательно замаскированную кнопку, потом выдвинуть ее, потом поставить ящик вверх дном, встряхнуть три раза и так далее. Словом, не зная секрета, открыть нельзя. Но секрет, видимо, был знаком Ивану Трофимовичу в совершенстве, потому что вскоре открылась щель, достаточная, чтобы выйти.

Он и сделал это, но каков же был его ужас, когда, одновременно с появлением его головы на поверхности, кто-то навалился на нее, ударил каблуком, и он вместе с навалившейся массой упал назад. Он не мог еще ничего разобрать, но смутно сознавал, что это преследователи, должно быть, агенты.

И вот в эту критическую минуту он придумал адский план. Он хотел купить теперь свою свободу, объявив преследователям, что без клятвенного обещания отпустить его никто не выйдет отсюда, и для этого он впопыхах и в потемках (лампа была потушена) поспешно нажал кнопку и успокоился только тогда, когда над головой его раздался знакомый стук, возвещавший, что отверстие закрыто и открыть его уже не может никто в мире, кроме него самого. Но в это же время в руках одного из двух навалившихся людей блеснул фонарь.

— Баклага! Серьга! — воскликнул Иван Трофимович, но увесистый удар топором рассек ему голову до плеча, и он грохнулся на пол, заливая его кровью.

— Хорошо! — сказал Серьга, как бы одобряя адский удар Баклаги.

— А вот и сундук!

И оба бросились к нему. Лица мошенников сияли безумной радостью. Громадное богатство действительно представляло из себя пленительную картину.

— Ох, да как он тяжел, — приподнимая сундук за ручку, сказал Серьга, — с ним и не выберешься отсюда.

— Да зачем он, мы все возьмем в карманы.

— Все-то?

— А что ж?

— Разве вот сюртук или пальто его взять, — отозвался Серьга, задумчиво глядя на труп, — только и этого нельзя, ишь, как кровь-то хлещет… Эко ты саданул его!..

— А посмотри по дому, не найдется ли во что упрятать поудобнее…

— И то правда! — отозвался Серьга. — Ишь ты, как поумнел. Но, сказав это, Серьга и рот разинул:

— А как же выйти-то?..

Пол, стены и потолок были одного цвета, и нигде ни единой щелочки, не говоря уже о затворе или ручке.

— Слушай, Баклага! Да мы в западне! — заревел он.

Баклага не сразу понял, в чем дело. Но когда Серьга начал метаться и шарить по стенам дрожащими корявыми руками, казалось, сознание проснулось и в нем.

Он вскочил на вторую ступень лестницы, уперся в потолок руками, напружился, лицо его налилось кровью, мускулы голых волосатых рук тоже, но потолок и не шелохнулся. Последствием такого маневра было только то, что подломились и рухнули обе ступеньки, и гигант повалился прямо на труп, весь испачкавшись его кровью.

Дикое рычание вырвалось у него из груди, и он, как и Серьга, заметался по всем углам, но тщетно. Ключ от этой каменной могилы был в разбрызганном на полу мозгу мертвеца. Не станем более описывать ужасов этого страшного положения, они и без того понятны; взамен вернемся к дальнейшему рассказу.

Чертово дело

Раненую отправили в приемный покой части для оказания первой помощи. При этом, идя за девушкой, которую несли агенты, следователь мысленно торжествовал. Ему грезилось уже повышение, которое последует после того, как он один распутает гордиев узел этого поистине чертова дела. Ему казалось, что несущие идут чересчур медленно, и он беспрестанно окликал их, чтобы шли скорее, мотивируя свое приказание состоянием раненой.

— Теперь ключ у нас в руках! — радостно говорил он Крушинскому, шедшему с ним рядом, не обращая внимания на вид молодого человека, далеко не соответствующий всеобщему радостному настроению.

Наконец девушку принесли в покой и положили, по обыкновению, на черный клеенчатый диван. По случаю позднего времени комнату тускло освещала только одна чадящая стенная лампа. Дежурный врач, поднятый со сна, тоже заставил себя ждать, по мнению Суркова, чересчур долго. В этот промежуток времени последний то и дело подходил к раненой, наклонялся над ней и шептал Антону Николаевичу:

— Она дышит сильнее… Сейчас… сейчас откроет глаза!..

Вошел доктор, заспанный долговязый человек в золотых очках, неопределенного возраста и с физиономией, именуемой бурсацкой. Он сумрачно поклонился следователю и тотчас же приступил к осмотру больной.

— Рана не смертельна! — отрезал он хриплым голосом и, откашлявшись, прибавил: — Она уже в памяти, но я замечаю у больной нечто другое… Она хочет сказать что-то и не может… Видите, господин следователь, она водит глазами и напрасно открывает губы…

— Как ваше имя? — обратился к ней следователь.

Девушка только взглянула на него своими чудными выразительными глазами и издала звук, заставивший Суркова отойти и плюнуть.

— Она немая! — сказал он с озлоблением.

— Может быть, и так, — отозвался доктор и стал в свою очередь предлагать вопросы, но девушка трясла головой и испускала те же звуки, но ни одного слова не складывалось из них…

— Черт возьми! — произнес и доктор. — Если только я не ошибаюсь, это чрезвычайно редкое явление… Перед вами, господа, не немая, а трудно даже выразить… Перед вами дитя, не умеющее говорить… Немой никогда не произнесет тех слогов, которые вы слышали.

В это время пришел фельдшер с перевязочными материалами и приступил к оказанию первой медицинской помощи.

— Вы верно поставили ваш диагноз? — отвел в сторону доктора следователь.

— Мне кажется, верно! — ответил первый.

— Тогда я распоряжусь отправить ее в лечебницу для душевнобольных, а не в хирургическое отделение…

— В этом отношении вы будете совершенно правы!..

Так и сделали. Неизвестную отправили в психиатрическую лечебницу с подробной запиской следователя и доктора, и все разошлись.

Антон Николаевич сумрачно побрел домой. Хотя теперь он и убедился, что рана, причиненная им несчастной, не только не смертельна, но даже не опасна, у него на душе лежала тяжесть. Бледное прекрасное личико девушки так и стояло перед ним.

Следователь приехал домой мрачнее ночи. Правда, в голове его мелькала мысль свести на очную ставку девушку и этого алкоголика, искавшего свою какую-то пропавшую дочь и упоминавшего название Пустоозерного переулка, но, когда он подошел к своему столу, последние надежды на какие-либо разъяснения исчезли. Он нашел пакет с извещением, что больной, доставленный по его распоряжению в N-скую больницу, вчера в третьем часу скончался, не приходя в сознание.

— Вот чертово дело-то! — произнес следователь, швыряя бумагу и бросаясь в кресло. Действительно, точно сам бес вмешался в события.

Торжество науки

Больная, доставленная сперва в городскую больницу для сумасшедших и психически больных, была вскоре переведена в частную лечебницу знаменитого профессора.

Тут ее поместили в отдельной комнате и стали учить говорить. Девушка делала быстрые успехи. И как только она познакомилась с первыми, самыми необходимыми словами, наивный лепет ее уже способствовал раскрытию тайны.

Следователь и Антон Николаевич, бывавшие у нее каждый день, получили уже столько ценных сведений, что ужасная история предстала перед ними во всем своем адском безобразии.

Мать ее умерла во время родов. Отец занимался прятанием, по ее собственному выражению, денег. Он не учил ее говорить, она была при нем служанкой. Она видела только его и больше ни одного человека в мире, так как он запирал ее на ключ. Прислуги у них не было. Она утром варила пищу, подавала ему и потом шла в свой чулан, где он запирал ее на замок. Так изо дня в день прошла ее жизнь. Он никогда не говорил ей ни слова, как будто он и сам не умел разговаривать.

Тот человек, который убил его, знаками заставлял ее надевать простыню и маску и ходить в них по комнатам и в особенности подходить к окну. Если она не исполняла этого, он бил ее, а уходя (он всегда уходил через слуховое окно), запирал ее в землю (это было ее собственное выражение). Она обещала показать то место, где он запирал ее и как открыть его, потому что только она, отец да тот старик, который ее мучил, и знают секрет замка.

Этого было совершенно достаточно, чтобы на другой же день следователь повез несчастную девушку в тот дом, где она перенесла столько мучений. Входя в него, она задрожала. Видно было, что воспоминания ее, сопряженные с каждой деталью, были ужасны. Следователю, по обыкновению, сопутствовал Антон Николаевич.

Сурков видел, что тот любит молодую девушку, что она тоже с нескрываемым удовольствием смотрит на красивого молодого человека, и решил всячески содействовать счастью этой пары.

Пройдя ряд запустелых комнат, проводница поднялась на чердак и тут же без труда отыскала заветную кнопку. То, что представилось глазам заглянувших туда, уже понятно читателю. Там было три трупа или, вернее, три полускелета. Два были неизвестны молодой девушке, а третьего она узнала по одежде и сказала, что это тот, кто заставлял ее надевать по ночам простыни и маску.

Следователь уже не стал даже вникать, как попали сюда эти люди. Он был поражен громадными богатствами, лежавшими в открытом сундуке. Его извлекли из смрадного помещения, и тут среди денег выяснилась новая страшная деталь этого темного дела. Судя по записке старика, написанной, вероятно, очень давно, было ясно, что дочь его не крещена и не имеет имени. На другой же день состоялись крестины, и девушка была названа Надеждой. По отцу она принадлежала к хорошей дворянской фамилии, единственным представителем которой, по несчастью, являлся этот безумный ужасный старик.

Месяца через два (к этому времени старуха-графиня в один из вечеров тихо угасла в своем кресле, дошивая двадцать третье одеяло) состоялась свадьба графа Антона Николаевича Крушинского с наследницей несметного богатства покойного ростовщика. Она выходила замуж по любви, и в церкви расцветшее личико ее сияло счастьем.

Одно только омрачало радостное событие — это исчезновение отца Антона Николаевича, связанное с кражей бриллиантов старого ростовщика. Гордый юноша был очень потрясен этим, и если он прежде только мало любил отца, то теперь стал презирать его как оскорбителя целого рода. Он готов был посвятить весь остаток своей жизни поискам его… Но зачем? Разве мог он судить отца?

Олег ЛЕМАШОВ
ИСТИННАЯ ЦЕНА


Не знаю, почему и откуда это во мне взялось, но я совершенно не боялся смерти в тот момент, когда наша машина застряла ночью в безлюдной степи, в жестокий, пронизывающий до костного мозга мороз. Внутри меня было спокойствие, ледяное, как сама эта бескрайняя, промерзшая степь. Пока Эдик бегал вокруг машины, матерясь и заламывая руки, я сидел в салоне, скрючившись на пассажирском сиденье, пытаясь сохранить остатки тепла. Наблюдая неистовый танец метели в свете неумолимо гаснущих фар, я думал о том, что, в принципе, неплохо пожил, немало повидал и кое-что успел. Я прощался с жизнью спокойно и даже с достоинством. Я не видел никакого смысла в суете вокруг машины, поскольку ничего не понимаю в ее устройстве, и не видел никакого толка от истеричных заглядываний под капот и испуганного мата в черную, словно вакуумную пустоту ночи. Я решил тогда, что Эдик понимает в автомобилях много больше, и к тому же это его машина, вот пусть и бегает, а у меня были дела поважнее. Я готовился к смерти.

Удивительно, как быстро остывает заглохшая машина в мороз. Без своего пламенного сердца она просто кусок железа, который в считаные минуты теряет остатки тепла и напитывается прозрачной смертью.

Много лет спустя, вспоминая эту ночь, я пытался понять, что за отчаянная храбрость это была, что за бесстрашие, откуда оно во мне? Презрение к боли, к страху, к смерти, к истошным причитаниям товарища по несчастью. Сегодня я бы так не смог.

Возможно, это глупая уверенность молодости, которая ничуть не сомневается, просто не допускает самой возможности — умереть. Кто угодно, но я-то все равно выкручусь. Я-то выживу! Кто-нибудь все равно проедет, кто-нибудь нас подберет!

А может, такой фокус выкинула моя психика, чтобы я не сломался в стрессовой ситуации. Психологический барьер. Не знаю. Но факт остается фактом: в ночь, когда мы замерзали в степи от мороза, я был абсолютно спокоен, словно сам стал мерзлой пустотой, что смотрела на меня через лобовое стекло.

Мы свернули с трассы около часа назад, прежде чем поломаться где-то в глубинке, на проселочной дороге. Здесь и днем-то никто почти не ездил, а уж ночью наши шансы на встречу со случайной машиной и вовсе были ничтожны. Мобильных телефонов тогда не было: в середине 90-х мы их видели только в голливудских фильмах. Так что позвать помощь не могли. Идти пешком до ближайшего населенного пункта пришлось бы около двадцати километров, что в такую свирепую метель было сопоставимо с самоубийством.

«Да, надо было ехать на автобусе», — думал я, растирая ладонями лицо, которое уже начинало неметь. Это Эдик упросил меня вместе поехать домой на его «девятке». Он встретил меня у дверей института, когда я выходил с последнего экзамена и уже мысленно прикидывал, как быстрее попасть на автовокзал и умчать домой — отмечать успешно сданную сессию. Эдик предложил оплатить бензин пополам, и, хотя это практически равнялось цене автобусного билета, тогда мне показалось хорошей идеей. Все-таки автомобиль намного комфортней автобуса и быстрее. Особенно если он не ломается ночью в жуткий мороз посреди степи.

В какой-то момент сквозь порывы метели пробился лунный свет, и я увидел силуэт человека за окном, справа от себя. Это было настолько неожиданно: ночью, в метель, посреди степи стоит человек, совершенно не двигаясь на пронизывающем ветру, словно обледеневший, так что я поначалу даже неудивился, а просто принял это видение за галлюцинацию от переохлаждения. Присмотревшись, я понял, что это девушка, а вернее, даже девочка-подросток. Она стояла в одном платьице, босыми ногами на вершине небольшого сугроба прямо напротив моего окна. Шквальный ветер нещадно трепал ее белые волосы, широко открытые глаза смотрели не мигая, словно не чувствуя бьющей прямо по ним снежной крупы. И вот тогда мне стало страшно. Не просто страшно, а действительно жутко — до того, что я готов был завыть от нахлынувшего ужаса.

— Эдик! — во все горло завопил я. — Эдик, иди сюда!

Эдик не ответил, он стоял на дороге и всматривался в ночную вьюгу в надежде увидеть случайный автомобиль. Я вдруг понял, что кричу в закрытой машине и снаружи меня просто не слышно, тем более на фоне завываний ветра. Я перегнулся через водительское кресло, открыл дверь с левой стороны и опять позвал его, ветер уносил мой голос куда-то в сторону, но Эдик все же услышал меня. Он залез в машину и раздраженно бросил:

— Чего?

— Посмотри туда. Ты видишь?

По расширившимся глазам товарища я понял, что он видит.

— Что… Что это такое? — потрясенно прошептал Эдик.

Я повернулся в сторону девочки на сугробе, она по-прежнему стояла и смотрела на нас. Ледяной ветер рвал на ней легонькое платьице, но снег под ее босыми ногами не таял.

— Я не знаю… что это такое.

— Этого не может быть, она ведь не может вот так стоять там, на морозе.

Я кивнул: действительно, не может. Но она стоит, и, похоже, метель ее не беспокоит.

— Это не человек, — медленно произнес я, будто надеясь, что сейчас все это как-то объяснится и эти пугающие слова можно будет не договаривать. — Это не может быть живым.

Эдик неестественно тонко завыл и начал торопливо креститься.

— Нам конец, — запричитал он. — Нам не выбраться отсюда.

Я же просто оцепенел от ужаса и не мог оторвать взгляд от одинокой фигурки в ночи. А потом окончательно погасли фары. Они горели все тусклее и тусклее и в какой-то момент тихо погасли, оставив нас одних в этой промерзшей степи с темнотой, вьюгой и непонятным созданием за окном.

Какое-то время мы сидели в полной темноте, не в силах различить ничего за стеклом, сжавшись на своих креслах, как маленькие дети, спрятавшиеся в кладовке. Через несколько минут мои глаза привыкли к темноте, и я вновь стал различать ее силуэт. Она стояла на том же месте.

Во мраке ночи ее было плохо видно, но в какой-то момент мне показалось, что ее губы шевелятся. Мне чудилось, что она хочет обратиться ко мне, силится что-то донести своими побелевшими губами. Но я ничего не слышал и вообще не был уверен в том, что вижу, в том, что она действительно существует — там, снаружи нашей металлической капсулы, где разверзся ледяной ад. И я почувствовал, что, помимо страха, помимо сковывающего ужаса, в моей душе таится также любопытство. Будто я прикоснулся к чему-то неимоверно древнему, к мрачной тайне, одной из загадок бытия. Как в детстве, когда тебя что-то не только пугает, но и одновременно манит необъяснимой тайной, сокрытой в себе.

Однажды, совсем мальчишкой, я испытывал подобное; далеко в деревне умер дедушка Коля, и со всех концов страны потянулись на похороны его многочисленные родственники. Приехали и мы с мамой, возможно, и отец приехал с нами, но его я совершенно не помню там. Зато помню, что мы с сестрой (нам было по шести лет) оказались одни дома с покойником. Тогда хоронили не как нынче: покойника обязательно оставляли в доме на ночь, и ближайшие родственники сидели с ним до утра. Зачем это так делалось, я и сейчас не знаю, а тогда, ребятней, мы и подавно не вдавались во все эти тонкости.

Так получилось, что женщины что-то готовили в летней кухне для поминального стола, этого я не помню, а скорее предполагаю, а мужчины… да мало ли куда они делись, там кругом была суета. Это не важно, важно то, что мы остались с сестрой одни в доме, в одной из комнат которого на табуретках стоял обитый красным бархатом гроб, и в нем лежал деда Коля. Аня предложила пойти и посмотреть на него, мне было страшно, но я не мог этого показать девчонке, и мы пошли.

Открыв дверь, мы смотрели на него с порога и не решались войти в комнату. Мы любили деда Колю, он всегда нас баловал и угощал конфетами, но в тот день что-то изменилось в нашем отношении к нему.

Нам были видны бледный профиль его лица и скрещенные на груди руки. В его облике что-то поменялось, но что именно — мы не могли понять. Ничего не смыслившие в жизни и тем более в смерти, мы понимали все же, что произошло нечто очень значимое, и с благоговейным страхом взирали на деда, замерев в дверном проеме.

Вот мы, живые, стоим на пороге комнаты, а вот он — уже не принадлежащий нашему миру и оттого страшный, несмотря на то что обликом это все еще наш дед. И вся комната с задернутыми плотно шторами и занавешенным зеркалом, погруженная в торжественный полумрак, благодаря присутствию гроба и покойника тоже не принадлежит нашему миру. Мы остро чувствовали это и потому стояли на пороге и не решались войти, переступить эту границу.

Первой не выдержала Аня. Поежившись, она потянула меня за рукав: «Пойдем отсюда. Хватит».

Мне было страшно не меньше, чем ей, но я лишь презрительно скривил губы и бросил: «Иди, трусиха». Она отпустила мою руку и убежала; я слышал, как она выскочила на улицу и с облегчением выдохнула. А я все не уходил, смотрел на лицо деда, и мне казалось, что он вот-вот зашевелится, откроет глаза и протянет ко мне свои руки, и тогда мое сердце разорвется на куски и я даже не смогу спастись бегством, потому что от такого ужаса невозможно убежать, — просто умру на месте, вот и все. Я чувствовал страх и волнение от близости к готовой порваться в любой момент тонкой грани разумного привычного мира, но вместе с тем и любопытство.

Думаю, все дети испытывают любопытство к тому, что пугает. У большинства это любопытство не может пересилить страх, и они сбегают, как сбежала моя сестра. Со мной же с самого детства что-то было не так. Мне почему-то нужно было знать то, что сокрыто и что я даже не мог сформулировать четко. И потому я всегда шел напролом там, где другие отступали.

Так было и в тот раз: мне показалось мало того, что я остался один в доме с покойником, мало почувствовать грань между мирами, я должен был прикоснуться к ней и даже переступить черту. И я решил дотронуться до руки деда.

Я стал медленно приближаться к покойнику, не сводя с него глаз, готовый сорваться при малейших признаках движения. Это был самый долгий путь в моей жизни, четыре или пять шагов навстречу своему самому сильному страху. А потом я прикоснулся к руке мертвеца — шестилетний ребенок, не подозревающий, что в этот момент не только он заглядывает за грань, но и с той стороны тоже кто-то обращает на него внимание. Думаю, именно этот случай послужил предтечей зимней ночи в степи, заложил во мне необъяснимую тягу ко всему, что скрывается под покровом ночи.

Это все я понял потом, а тогда повернулся к деду спиной и побежал со всех ног, так как не сомневался, что за моей спиной, стоило только мне отвернуться, он тут же вывалился из гроба и медленно полетел за мной, скаля огромные клыки. И, убегая и задыхаясь от ужаса, я испытывал не только страх, но и смесь гордости и восторга, оттого что не отступил, смог прикоснуться к неизведанному, к таинственному!

Вот и в ту морозную ночь, глядя на неподвижное лицо странной девушки, стоя вшей в свирепую метель в одном легоньком платьишке возле нашей промерзающей машины, я осознал, что хочу ее услышать, хочу понять, кто она такая и почему стоит тут ночью в безжизненной заснеженной пустыне.

И я услышал ее! Тонкий, вплетающийся в порывы ветра звук звал меня! Это были не слова, нет! Ее чистый, как морозная свежесть, голос выводил мелодию, рождая образы в моей голове. Она пела о том, как красив закат в звенящий мороз и как привольно и весело летать по ночным просторам, обгоняя ветер и пугая волков, отчего те жалуются на нее Луне.

«Иди к нам, — пела она. — Луна любит всех, мы все ее дети: и ночные демоны, и волки, и даже порождения, которым нет названия в человеческом языке. Ведь это так просто, ты все равно умрешь сегодня в этой железной повозке. Ты больше не увидишь рассвет. Так зачем умирать, зачем пополнять собой мир теней, их и так много! Лучше присоединяйся ко мне, и нам будет так хорошо! Мы станем стремительнее ветра и сильнее всех медведей, что до весны забылись тревожным сном в своих берлогах. Мы сможем посетить места, красота которых затмит все, что ты видел до этого! Мы будем бесконечно играть и резвиться на бескрайних просторах всех миров, где есть зима, а злые вьюги будут послушными щенятами ласкаться у наших ног.

Пройдут столетия и целые эпохи, поколения за поколениями будут рождаться и исчезать в небытии, но только мы останемся вечно молоды и красивы, и ледяные просторы будут петь для нас свои песни».

Ее пение звучало у меня в голове, и его не могли заглушить завывания метели и панический скулеж моего товарища по несчастью.

«Кто ты? — обратился я мысленно к ней. — Откуда ты здесь?»

Но напрасно — она только смеялась в ответ, и смех ее разбивался хрустальными колокольчиками об обледеневшие сугробы.

«Тебе не обязательно умирать, ты можешь жить!» — пела она. И в моей груди отозвалось это заманчивое, такое теплое слово: «Жить!»

«Да, да! Я хочу жить!» — Я не знаю, как я ей отвечал, ибо мои замерзшие губы не шевелились, я просто припал к окну и кричал ей всей своей внутренней сутью, и она слышала меня!

«Это так просто, нужно только заплатить, и ты сможешь жить дальше обычной жизнью, с людьми, которые тебя любят, или со мной — бессмертным!»

«Но чем? Чем можно заплатить за жизнь?»

«Глупый, — рассмеялась она. — Только равноценным товаром! Другой жизнью!»

Я остолбенел, не в силах поверить тому, что услышал.

«Отдай жизнь своего друга, тем более что он тебе все равно не друг, он завистливый и жадный, я ведь знаю, он тебе не нравится. К тому же он все равно умрет сегодня ночью. Так зачем вам умирать вдвоем! Ну подумай, ведь ты можешь жить!»

И в этот раз слово «жить» уже не казалось мне теплым, от него веяло могильной стужей.

«Как… Что значит, отдать его жизнь?»

«Уже совсем скоро Мать Мара заберет ваши жизни, я смогу уговорить ее оставить только одну».

«Мара? Кто это?»

«Она повелевает и ночью, и стужей, и теми, кто живет в ночи и ходит под луной. Ее дыхание вы чувствуете иногда, когда посреди теплого лета потянет вдруг ледяной ветер и тревога заскребется в сердце. Ее зов слышите вы затухающим эхом каждый раз, когда вскакиваете среди ночи с колотящимся от ночного кошмара сердцем. Потому вы закрываете глаза своим усопшим, чтобы она не смотрела на вас их глазами. Потому вы жметесь друг к другу долгими зимними ночами и ждете солнца, чтобы оно прогнало ее. Но оно не поможет вам, каждый рано или поздно вступит под темный полог Мары».

«Но зачем ей наши жизни?»

«Не теряй время, смертный, на вопросы, ответов на которые ты все равно не поймешь. Прими решение или умри, медленно превращаясь в лед!»

«Но я не могу так поступить… Это подло… Я не могу спасаться за счет его жизни».

«Тогда Мара заберет вас обоих».

Что мне оставалось делать? У меня не было причин ей не верить; уже не вызывало сомнений, что мы действительно через несколько часов станем хладными трупами, а может, даже быстрее. Если есть шанс спасти жизнь хоть каким-то способом, разве не разумно воспользоваться этой возможностью? Я вспомнил маму и сестренку, что ждут меня дома, и что скоро Новый год…

В конце концов, если бы не Эдик, я бы вообще не попал в этот переплет, ехал бы себе в теплом автобусе. Да и человек он дрянь, так себе человечишка, есть в нем какая-то гадливая червоточинка. Я и не заметил, с какой готовностью стал думать плохо об Эдике и верить во все его отрицательные качества, преувеличивать и даже придумывать их. Я вспомнил, как он занял у меня деньги, еще на первом курсе, и потом очень долго не отдавал. Не очень большая сумма, но существенная для студента. Я вспомнил, как злился на него тогда. Вспомнил, как он иногда бывает заносчив и высокомерен. Будь он неладен со своей машиной.

Но, несмотря на распаляемый внутри меня огонь злости, я все никак не мог решиться на этот шаг. Что-то глубоко внутри удерживало меня, подсказывало: такой поступок будет страшнее всех ужасов ночи.

А снаружи дочь Мары терпеливо ждала моего решения.

Тогда я вновь обратился к ней: «Значит, мы все равно умрем?»

Она медленно кивнула.

«Ты погибнешь из-за него. Подумай об этом, ты ведь не хотел ехать с ним, но он уговорил тебя. Не потому, что он заботливый друг, а потому, что ему так удобней, дешевле. Ты ведь прекрасно знаешь, что ему плевать на тебя. И теперь ты умираешь здесь, в степи, из-за него».

Ее слова жгли меня, я не знал, что возразить, потому что действительно винил его во всей этой ситуации. И я хотел жить… Ведь не обязательно умирать двоим, правда?

«Что я должен делать?»

«Просто заставь его выйти из машины».

«Хорошо».

И уже вслух я добавил:

— Я просто хочу домой.

— Что? Что ты говоришь? — очнулся Эдик. Замерзший и напуганный, он, казалось, впал в ступор.

— Кажется, я слышу звук мотора, кто-то едет.

Мои слова мгновенно вывели его из апатии.

— Правда? Где?

— Не знаю, надо выйти посмотреть.

Эдик испуганно глянул на меня:

— Но там эта тварь!

Я старался, чтобы мой голос звучал спокойно и убедительно:

— Там нет никого, нам просто приглючилось от переохлаждения.

Эдик осторожно посмотрел в окно, но оно постоянно запотевало от нашего дыхания, и снаружи было черным-черно. Он не мог ничего разглядеть.

— Видишь, — сказал я, — никого там нет.

Но Эдик все еще сомневался, и тогда я сделал вид, что опять слышу звук приближающегося мотора.

— Слышишь? — Я поднял руку вверх, призывая его замолкнуть и прислушаться. — Где-то рядом оживленная трасса, там постоянно ездят машины.

Эдик прислушался, надежда загорелась в его глазах, и ему даже стало казаться, что он тоже слышит что-то сквозь завывания метели.

— Да, да, точно, кто-то едет. — Он повернулся ко мне спиной, негнущимися пальцами потянул за ручку и открыл дверь.

Я, затаив дыхание, следил за ним. Эдик сунулся было наружу, но вдруг обернулся ко мне через плечо. Сомнение и страшная догадка прозвучали в его голосе:

— А почему ты не идешь со мной?

Я подался вперед, резким толчком обеими руками в спину вытолкнул его наружу и тотчас захлопнул дверь. Он выкатился на снег кубарем, неловко поднялся и бросился к машине.

— Что ты делаешь? Пусти меня назад! Андрей! — истошно закричал он. — Андрей! Пусти меня, ну пожалуйста!

Он кричал, захлебываясь от охватившей его паники, он умолял, бил заиндевевшими руками в окна и плакал, а я молча смотрел на него и не открывал дверь. Внезапно налетел порыв ветра, со страшной силой ударил в корпус машины, так что она вся сотряслась, — как картонная коробка. Эдик пронзительно закричал. Прильнув к окну, я увидел, как он приподнялся над дорогой, будто невидимые исполинские руки схватили его за плечи. В этот момент луна выскочила из-за туч, гигантским равнодушным софитом осветив эту сцену. Я отчетливо увидел побелевшее лицо Эдика, его широко раскрытые глаза. Он вдруг обмяк, перестал кричать, словно принял неизбежное, и, глядя мне в глаза, сказал — я прочитал это по губам: «Будь ты проклят». Через мгновение нечеловеческая сила с огромной скоростью унесла его в непроглядную тьму. После этого наступила тишина, метель стихла как по команде. Девочка за окном тоже исчезла, я остался один.

Не знаю, сколько прошло времени после того, как Эдика не стало и меня нашли. Наверное, несколько часов. Я потерял счет времени. Помню только, что не страдал больше от холода. Я просто сидел оцепеневший, ничего не видя сквозь запотевшие стекла.

Спасателям, а чуть позже и следователю я говорил, что Эдик ушел искать помощь после того, как машина заглохла, как я его ни отговаривал. Я повторял эту версию столько раз, что и сам поверил в нее. Меня никто не подозревал, подобные случаи случаются не так уж редко. Если вы почитаете статистику, то сами убедитесь: зима регулярно собирает в степи свою дань.

Эдика искали несколько дней, а когда стало ясно, что надежды нет, спасательные работы прекратили. Помню, кто-то из спасателей сказал, что труп все равно найдется по весне. Но и с наступлением весны, когда растаяли все сугробы и грязными ручьями стекли по оврагам, Эдика не нашли.

С тех пор прошло уже много лет. Я давно живу в другом городе, далеко-далеко от безлюдных степей и от их беспощадных зим. В тех краях, куда я переехал, зимы короткие и теплые, иной раз мы не видим. снега до самого Нового года. Однако даже в такие бесснежные и мягкие зимы я чувствую нарастающее беспричинное беспокойство и стараюсь не покидать. пределов города. В зимние ночи я включаю свет по всей квартире, задергиваю плотно шторы и никогда не выглядываю в окна. Я боюсь того, что могу там увидеть, и никому не могу рассказать о своих страхах.

Ту злосчастную ночь я стараюсь никогда не вспоминать. Но иногда, например, когда алкоголь размывает все внутренние запреты и воскрешает остатки моей смелости, меня посещают тягостные сомнения. Я начинаю терзать себя вопросами. Ведь в ту ночь мы оба были у нее в руках, она могла отнять наши жизни в любой момент. Зачем же было толкать меня на этот мерзкий поступок? Или наша смерть от переохлаждения не была предопределена? Может, мы оба могли выжить? В чем смысл торговаться за жизни, когда они обе уже принадлежали ей? И наконец, чем же я заплатил, что явилось подлинной ценой за возможность жить дальше?

У таких бесед с самим собою есть горькая особенность: задающий вопрос уже практически знает ответ!

Василий ВОРОН
ЗАЛОЖНИКИ МЕЧТЫ


Никогда не поворачивайтесь к неизведанному спиной.

Оно непременно на нее вскарабкается.


Я. Одна буква и одно слово, в котором заключен весь человек. Все его чаяния, все привычки и неприязнь к чему-то, его любовь и надежда. Его стремления в будущем и память прошлого. Его родственники, его друзья и недруги, раздражающие соседи и хорошие знакомые. Коллеги и приятели, любимые вещи и еда, хобби и что-то еще — то, что принято скрывать даже от самых близких людей. Все то, что мы тщательно храним или то, что пытаемся всеми силами забыть. Отними все это — и…


Я открыл глаза и увидел идеально белый потолок. Я попытался понять, как сюда попал, но тут же обнаружил, что ничего не могу вспомнить. Даже не только то, как здесь оказался, но и кто я такой вообще. Как меня зовут и откуда, собственно, я взялся. Кто мои мама и папа, есть ли у меня дети. Моя память была точно такой же, как белый потолок.

Я сел и огляделся.

Это была комната, несомненно, медицинского назначения.

— Медицинского, — сказал я, чтобы проверить, умею ли говорить.

Я сидел на кушетке, застеленной белой клеенкой. Собственно, белым здесь было все. У стены стоял белый шкаф с застекленными дверками, за которыми поблескивали никелированные медицинские штучки. Позади меня стоял белый стол и белое же кресло. Впереди белая дверь и такая же справа от~ нее, тоже белая. У изголовья кушетки поместилась белая тумба с укрепленным на ней никелированным корытцем, застеленным белой тканью. Даже одежда на мне, похожая на комбинезон, была светлого оттенка. На груди слева красовалась вышитая эмблема: игрушечная ракета с надписью «Dream-2» в круге, образованном другой надписью — «Mission Ariadne». И только я успел все это рассмотреть, как дверь неслышно отъехала в сторону и в комнату вошел ангел.


Им была девушка, тоже во всем белом, — на ней был такой же комбинезон, как и на мне, и я почувствовал легкое разочарование из-за невозможности увидеть ее ноги.

— Очнулись? — улыбнулась она. — Вот и славно!

— Кажется, это не моя одежда…

Более идиотской фразы для знакомства найти было трудно, но я, кажется, справился.

— Да, пришлось вас переодеть. Карантин, знаете ли. — Девушка прошла к столу, нажала кнопку и сказала в торчащую из столешницы кольчатую кобру микрофонной стойки: — Капитан, наш подкидыш пришел в себя.

Из недр стола донесся голос: «Иду».

Девушка обернулась ко мне:

— Как вы себя чувствуете?

— Хорошо чувствую. Вот только… Я ничего не помню. Где я?

Девушка не успела ответить; В комнату ворвался пиратский капитан. Нет, у него не было деревянного протеза вместо ноги и треуголки на голове — это был дядька лет пятидесяти, одетый в точно такой же комбинезон, что и мы с девушкой, но назвать его так меня побудил попугай на его правом плече. Попугай был большой, яркий и хохлатый. И равнодушный, чего нельзя было сказать о капитане. У капитана и у девушки-ангела на комбинезонах имелась уже известная мне эмблема с надписью «Mission Ariadne».

Капитан строго посмотрел на меня и резко спросил:

— Как ваше имя?

— Я не помню. Где я нахожусь?

— Не помните, как вас зовут? — Капитан, как ни странно, не удивился.

— Я вообще ничего не помню — ни того, кто я, ни как меня зовут, ничего. Что это за место? Пиратское судно?

— А вы шутник, — хмуро заметил капитан.

— А вы? — Я стал злиться. Какого черта, собственно? Человеку, потерявшему память, устраивают допрос! Это то же самое, что орать в кротовью нору: «Кто там?»

Капитан рассматривал меня, как экспонат в музее, — снисходительно, но пристально.

— Зачем вам эта птица? — спросил я. — И где ваша деревянная нога?

— Эта птица — мой питомец. — Капитан пропустил мой второй вопрос мимо ушей. — А вот чей вы?

В этой фразе явственно читалось «Чьих будешь?», но я решил перестать собачиться и просто повторил, стараясь говорить тихо:

— Я ничего не помню.

— Совсем ничего? — Капитан не сдавался. Попугай на его плече принялся чистить перья.

— Совсем ничего! И даже если вы еще раз меня спросите, моя память вряд ли прояснится.

— Возможно, — вмешалась девушка, — ваша амнезия связана с травмой головы. У вас голова болит?

— Ничего подобного.

— И вы не испытываете тошноту? Головокружение?

— Нет, со мной все в порядке.

Капитан пожевал губами, с сомнением меня разглядывая. Я повернулся к нему:

— Могу я теперь узнать, кто вы такой и где я нахожусь?

— Вы находитесь на орбитальной станции «Dream-2», — холодно ответил он.

Как человек, потерявший память, я, наверное, был готов услышать все что угодно, но это сообщение меня обескуражило.

— Орбитальной? И… как я сюда попал?

Капитан, продолжая сверлить меня взглядом, ответил:

— Вы были обнаружены в спасательной капсуле.

— Только этого мне не хватало… — пробормотал я, на что капитан немедленно отозвался:

— То же самое я могу сказать о себе и экипаже.

— А вы не слишком приветливы, капитан, — заметил я. — Сомневаюсь, что я сделал вам что-то плохое, если совсем недавно здесь появился.

Капитан вздохнул.

— Ладно. Пока можете быть свободны. Анна проведет для вас экскурсию по станции. Потом зайдете ко мне.

Ангела звали Анна!

Капитан собрался было уходить, но вспомнил о чем-то:

— Да, и вот еще что. Необходимо как-то вас назвать. Не именовать же вас в самом деле подкидышем! К тому же это может вызывать ненужные ассоциации у экипажа.

— И что вы предлагаете? — пожал я плечами.

— Может быть, вы изволите придумать себе нормальное человеческое имя? — Капитан уставился на меня, ожидая ответа.

— Потрясающе! Насколько мне известно, имя человеку дают его родители. Поэтому меня как-то затрудняет эта почетная миссия. Может быть, вы сами не посчитаете за труд как-то меня назвать? Вы, капитан, станете как бы отцом, а Анна…

— Перестаньте паясничать! — рявкнул капитан, и попугай покачнулся и взмахнул крыльями, будто собрался взлететь.

Не успел я ответить, как Анна подала голос:

— А давайте назовем вас Виктором! Красивое имя, на мой взгляд. — И она смущенно улыбнулась.

— Прекрасно! — Капитан брезгливо указал на меня пальцем, как на картину абстракциониста: — Отныне вы Виктор. — И вышел вон.

— Вы недовольны вашим новым именем? — спросила Анна.

— Не в этом дело. В самом деле, не подкидышем же мне оставаться. — Я машинально почесал затылок. — Ваш капитан со всеми так общается?

— Он со странностями, конечно. Но и вы его поймите: не часто мы находим терпящих бедствие людей за бортом.

— Ладно, стало быть, я Виктор. А вы, значит, Анна.

— Да, я врач. — Она опять улыбнулась, и в белой комнате будто стало еще светлее.

— А я неизвестно кто, — я тоже улыбнулся. — Вот и познакомились. Да, а почему ваш капитан со странностями?

— Вообще-то он командир станции. Но как-то так повелось: капитан да капитан. Да и Сильвера он на плече все время таскает, как предводитель пиратов.

— И много на судне пиратов?

— Вместе с Сильвером шестеро. Вы седьмой. Но людей только четверо.

— То есть? — Эта новость оказалась для меня самой неожиданной. — Кроме Сильвера на станции еще есть… не люди?

— Если вы хорошо себя чувствуете, я проведу для вас обзорную экскурсию.

— Для человека, лишь минуту назад получившего имя, я чувствую себя прекрасно!

— Тогда следуйте за мной!

И я еще раз пожалел, что на ней комбинезон, а не юбка.


За дверью располагался холл. Посреди него громоздился огромный стол, окруженный стульями. У стен манили в свои объятия глубокие мягкие кресла. Все было таким же белым, как и в медицинском отсеке, и того же аскетичного дизайна. В стене слева сиял большой круглый иллюминатор, за ним плыла далеко внизу голубая планета. На миг я забыл об Анне и чуть не свернул себе шею, разглядывая невиданное и величественное зрелище.

— Виктор, вы еще успеете насладиться этим видом. Кстати, это кают-компания. Идемте дальше.

Перпендикулярно кают-компании располагался коридор, по сторонам которого были двери. Анна остановилась у одной из них.

— Запоминайте, Виктор, вот эта дверь с цифрой два ведет в ваш отсек.

— Благодарю. Значит, карантин пройден? — Я испытал разочарование, так как лишился надзора Анны.

— Да, это быстро.

— А как долго я был без сознания?

— После того как вас нашли, прошло часа три.

— А при каких обстоятельствах я был найден?

— Об этом вам расскажет капитан, — уклончиво опустила ресницы Анна. — Давайте я познакомлю вас с нашим атмосферником.

И она шагнула к отсеку с номером восемь на двери.

Иллюминатор в отсеке отсутствовал. Но и без него здесь было на что посмотреть: у стола располагался очень тучный человек — нас широко приветствовала его мясистая спина. Человек развернулся на вертящемся стуле, как только мы вошли. Без сомнения, это был азиат: он смотрел на меня через узкие щелки век. В руках он вертел, ни на секунду не останавливаясь, разноцветную игрушку. Я был приятно удивлен, потому что знал ее название: кубик Рубика. В руках у толстяка он то обретал разноцветные грани строго по ранжиру, то распадался на пестрый каскад маленьких квадратиков. И все это повторялось снова и снова. Стол толстяка при ближайшем рассмотрении тоже оказался непрост: это был большой экран, на котором клубились разноцветные завихрения и висели графики и цифры.

— Знакомьтесь, — объявила Анна, показывая на толстяка. — Это По Тунь. А это Виктор.

Лицо толстяка при моем появлении изобразило целую палитру чувств — удивление, волнение и почему-то испуг. Но все это быстро заслонила радость.

— Оцень холосо! — Толстяк говорил с сильным акцентом, но довольно бойко. — Ты подкидис?

Анна смутилась:

— Мы просто его нашли, По Тунь…

— Но меня все же кто-то подкинул, — сказал я и немедленно ощутил зловещий смысл этих слов.

— Кто подкинул? — тут же отозвался По Тунь, и на его лице снова промелькнула тень испуга, сразу, впрочем, утонувшая в сияющем радушии.

— Давайте оставим эту тему, — попросила Анна.

Я был не против. Повисла неловкая пауза, и я поспешил спросить По Туня:

— Из какой вы страны?

— Он китаец, — сказала Анна.

— Я китаес! — гордо затряс толстыми щеками По Тунь. — Китайсев оцень много. Китайсы оцень много таланта, китайсы надо много-много кусать, и они могут много-много лаботать!

Эта тирада напоминала программу какого-то диктатора, не то собирающегося идти войной на Китай, не то наоборот — из Китая двинуть по всему земному шару. Впрочем, кажется, это уже давным-давно произошло…

Тут меня осенило, что многие фундаментальные вещи из истории человечества моя память отлично сохранила. Это не могло не прибавить мне оптимизма.

Тем временем Анна уже подошла к двери.

— Идемте, Виктор. Не будем мешать По Туню.

— Месать не надо, надо лазговаливать! — протестующее затряс щеками толстяк.

Но Анна была непреклонна:

— Виктор зайдет к тебе позже, По Тунь.

— Заходи снова, подкидис Виктол! — крикнул он вслед нам, и мне стало понятно, что своей спешкой Анна хотела предотвратить обсуждение темы подкидыша.

Когда мы оказались в коридоре, по нему что-то шло.

Именно что-то и именно шло. Я выразился так не из-за своей битой памяти — с ней, как оказалось, все было не так уж плохо. Я не помнил никаких фактов из собственной биографии, но мог узнать вешалку для шляп и пальто, которая самостоятельно передвигалась по коридору.

Нечто подошло ближе, и теперь можно было подробно его рассмотреть.

Это был робот. Невысокий, с бочкообразной грудной клеткой, тощими палками манипуляторов и такими же ногами. Всю эту конструкцию венчала сфера, безусловно призванная имитировать человеческую голову. Сфера имела пару глаз-объективов и дырчатую панель в том месте, где должен был находиться рот. Анна протянула руку в сторону робота, словно экскурсовод в музее возле манекена, изображающего доисторического человека, и сказала:

— Знакомьтесь, это наш Айрон.

Робот с готовностью остановился.

— Айрон, это наш новый член экипажа, — обратилась Анна к роботу тоном, каким обычно обращаются к иностранцу или ребенку. — Зовите его Виктор.

— Очень приятно… — пробормотал я, разглядывая робота. — Не ожидал, честно говоря.

Тем временем Айрон холодным пластмассовым голосом спросил у Анны:

— Я познакомился. Можно следовать дальше?

— Да, Айрон, можешь идти.

Айрон пошел дальше, ничуть не выдавая походкой своей искусственной сущности — шел он довольно уверенно и быстро.

— Невероятно! Не знал, что такое возможно, — сказал я, глядя, как робот скрывается за одной из дверей.

— А что вас удивляет? — спросила Анна.

— Не припомню, чтобы роботы были чем-то обычным.

— Но вы же вообще ничего не помните, — возразила Анна и тут же осеклась: — Простите, я не хотела вас обидеть… Думаю, вы скоро привыкнете.

— К чему? — кисло улыбнулся я. — К потере памяти?

— Ну что вы, нет… — Анна вспыхнула, и я поспешил помочь ей. Ткнул пальцем в ближайшую дверь и спросил:

— А кто обитает здесь?

— Наш коллега, его зовут Хаэрпу. Он не любит, когда его беспокоят. К тому же он не человек.

Час от часу не легче, подумалось мне. Космический ковчег, не иначе…

Анна тем временем пояснила:

— Думаю, у вас еще будет время познакомиться. Но все же я бы не советовала вам искать с ним встречи. Он очень нелюдим.

— Еще бы! — воскликнул я. — Ведь он не человек. А откуда он?

— Не знаю. Он утверждает, что с Земли.

— Но как это возможно?

— Понятия не имею. Может, просто живет на Земле.

— Он точно инопланетянин?

— Если захотите познакомиться, у вас будет шанс в этом убедиться, — сказала Анна и двинулась дальше.

Впрочем, о чем это я? Как может ангел двинуться? Она поплыла, заскользила… А двинулся за ней именно я.

Когда мы снова очутились в кают-компании, Анна сказала:

— Больше на станции никого нет, хотя она рассчитана на чуть большее число сотрудников.

Я подошел к иллюминатору.

— Как красиво! Это Земля?

— Нет, Ариадна. — Анна подошла ко мне. — Мы изучаем ее перед заселением.

— Представляете, если я останусь здесь — можно начать жизнь с самого начала. — Я мельком взглянул на Анну: она смотрела в иллюминатор. — Новая планета, новые друзья. Новое имя. Новые воспоминания.

— Не расстраивайтесь, Виктор. — В голосе Анны прозвучало участие. — Не исключено, что ваша память восстановится.

— А что вы делаете сегодня вечером, Анна? — спросил я, разглядывая завихрения облаков внизу.

Анна смутилась.

— Простите, Виктор, вас ждет капитан. — Она указала на дверь по соседству с медицинским отсеком. — Вот его каюта. Увидимся позже.

И она скрылась за своей дверью. Я остался наедине с Ариадной. Зрелище было потрясающим, но без Анны мне расхотелось наслаждаться им, и я пошел к капитану. У меня было предчувствие нехорошего разговора.

Отсек капитана не был похож на каюту морского волка. Это, скорее, был офис руководителя среднего звена. Шкаф, стол, кресла, на столе монитор компьютера. Капитан оторвался от экрана и посмотрел на меня. На его плече по-прежнему сидел попугай. Я вяло отрапортовал:

— Анна сказала, чтобы я зашел к вам.

— Присаживайтесь, — кивнул капитан на кресло у стены.

— Благодарю. — Я сел и, решив придать себе непринужденный вид, закинул ногу на ногу. — Вы хотели мне что-то сообщить?

— Да, — кивнул капитан. — Наши правила и распорядок. Итак, вы на орбитальной станции «Dream-2». Как вы могли убедиться, она невелика. В данный момент у нас аварийная ситуация — повреждена солнечная батарея, отчего мы не можем проводить большую часть наших исследований. Также для экономии каждую ночь — бортовое время с десяти до шести часов — мы отключаем гравитацию. Все члены экипажа за пять минут до указанного времени обязаны находиться пристегнутыми в своих постелях. Из-за означенных проблем мы не можем связаться с нашим кораблем. По графику он будет здесь лишь через месяц. Ваша дальнейшая судьба будет решена тогда же. А теперь… — Капитан пристально на меня посмотрел: — Вы по-прежнему настаиваете, что ничего не помните?

— Я не настаиваю, — вздохнул я устало. — Я просто не помню.

Капитан криво усмехнулся.

Не знаю, видел ли я в своей жизни настоящих капитанов — морских, военных в соответствующем звании, космических, но этот почему-то действительно напоминал капитана. У него была коротко стриженная шевелюра абсолютно седых волос, аккуратная бородка и усы. Лицо, пожалуй, мужественное. Взгляд внимательный, изучающий. У меня в голове жил стереотип, которому он соответствовал: мне показалось, что именно так и должен выглядеть, скажем, капитан дальнего плавания. Ему бы фуражку с кокардой, где сверкает якорь, перекрученный канатом, или что там на морских кокардах изображают, — и был бы готов образ просоленного ветрами морского волка. Однако мне наш капитан не очень понравился. Да, он был похож на капитана, но это был все-таки не мой капитан. Ну его к черту.

Капитан снова заговорил:

— В таком случае я должен сообщить вам еще об одном обстоятельстве. Ваша спасательная капсула, по сути, столкнулась с нашей станцией.

— То есть, иными словами, в повреждениях вашей станции виновата моя капсула? — Мне показалось, я понял, отчего капитан был так суров со мной.

— Нет, — продолжал он сверлить меня взглядом. — Я о другом. Поскольку ни наша станция, ни ваша капсула не имели возможности маневрировать, то вероятность их столкновения ничтожна мала. По сути, такой вероятности вообще нет! И поэтому я думаю, что ваше нахождение у нас на борту кем-то спланировано. — Он сделал значительную паузу. — Что вы можете на это сказать?

Это была крепкая оплеуха. Я растерялся.

— Мне нечего сказать вам, капитан. Все это действительно очень странно.

Капитан, продолжая буравить меня взглядом, поднялся с кресла.

— А ну-ка следуйте за мной.

Мы вышли из отсека. Попугай уселся поудобнее на плече капитана. Коридор заканчивался двустворчатыми дверьми. За ними громоздились какие-то железные шкафы по обе стороны прохода, затем две двери справа и слева. Но мы прошли дальше и уперлись в новую дверь. На ней располагался предупреждающий восклицательный знак и надпись «DANGER. VACUUM». Капитан покрутил колесо сбоку от двери и толкнул ее рукой.

Мы оказались в тесном помещении, которое занимал сигарообразный объект с поднятым обтекателем, под которым располагалось узкое ложе. Капитан сделал приглашающий жест рукой:

— Мы нашли вас здесь. Узнаёте что-нибудь?

Я отрицательно покачал головой:

— Увы, капитан. Вижу эту штуковину впервые.

— Что ж, вы должны еще кое-что знать, господин подкидыш, — сказал он с вызовом. — Я вам не доверяю.

Я смог в ответ лишь развести руками.

— Можете быть свободны, — заявил капитан, а его дурацкий попугай громко добавил: «К чер-р-р-ртовой матери!»

И они покинули шлюзовую камеру.

Тому, кто потерял память, да еще вдобавок узнал столько нового за один день, было бы неплохо провалиться прямо сквозь слои обшивки станции и бесследно кануть в космическом пространстве. Вместо этого я тупо таращился на спасательную капсулу. Даже Анне было стыдно попадаться на глаза. Кто я на самом деле? Засланный агент внеземной цивилизации? Неудачник? Или, наоборот, счастливчик, которому удалось спастись от смерти в капсуле, катапультированной из обреченного корабля?

Я вышел из шлюза, добрел до каюты с номером два и вошел внутрь. Этот отсек ничем не отличался от отсека толстого китайца: все то же самое, только стол обычный, без всяких экранов. На нем лежали тюбики с едой, пачка галет и бутыль с ярко-синим напитком. Иллюминатора в отсеке не было: вероятно, на орбитальных станциях он являлся редкостью, достойной лишь кают-компании. Еще здесь была дверь, ведущая в крошечный санузел. Посетив его не только с ознакомительной целью, я вернулся в каюту и принялся изучать космическую еду. Грибной суп сильно меня разочаровал. Однако выбирать было не из чего, пришлось насильно выдавить в себя это произведение неизвестных кулинаров, заесть галетами и выпить бутыль синего киселя со вкусом черничной жевательной резинки.

Настроение было прескверным, под стать еде. Мне даже не хотелось видеть Анну. Однако и киснуть в одиночестве, переваривая жуткий обед, тоже было перспективой незавидной. И я решил навестить толстяка.


Выйдя в коридор, я двинулся наискосок к двери номер восемь, но остановился. Рядом была дверь, где, по словам Анны, обитал таинственный инопланетянин. На ней была цифра один. Я потоптался на месте, раздумывая, не познакомиться ли с ним. Памятуя о том, что он нелюдим и замкнут, я решил сначала расспросить о нем китайца и продолжил путь.

По Тунь по-прежнему нависал над своим столом-экраном и ловко вертел кубик. Увидев меня, он как-то чересчур обрадовался:

— A-а, Виктол! Оцень холосо, заходи-заходи!

— Не помешаю? — Я присел в кресло рядом с рабочим местом По Туня.

— Дазе не говоли! — замахал кубиком тот, но я снова уловил на его лице небольшое замешательство.

— То есть, говорить нельзя? — решил пошутить я, но китаец, кажется, обиделся:

— Фигула лечи! — наставительно произнес он, вознеся руку с кубиком вверх и оттопырив указательный палец в потолок. — Лабота много, собеседник мало-мало! Говоли-говоли!

— Что вы делаете, По Тунь? — Я принялся рассматривать мешанину показаний на его огромном мониторе, но он снова замахал руками:

— Говоли мне «ты», позалуста! Не надо «вы».

— Хорошо. Так что у тебя за работа?

— О! — Похоже, размахивать руками у китайцев было принято по любому поводу. — Это метеологицеская калта планета Алиадна!

Теперь стало хорошо заметно, что По Тунь волнуется.

— И как там с погодой? — кивнул я на цветные завихрения. По Тунь деланно засмеялся:

— Везде оцень лазный, Виктол! — Он провернул на своем кубике несколько комбинаций, заставив его на секунду обрести свои естественные цвета, и ткнул толстым пальцем в какую-то фиолетовую загогулину на экране: — Тут циклон, оцень ветлено и сколо будет доздь. — Палец ползал по карте, и карта двигалась вместе с ним. — Тут ясно и солнце, тут метель и молоз.

— Всё как на Земле? — постарался я вникнуть в цветные спагетти на экране. И снова сквозь жир на лице китайца проступил страх, но тут же исчез.

— Совсем как у нас! — закивал По Тунь, передвинул карту далеко влево и гордо показал на появившиеся там косматые кляксы. — Тут вообсе как Амелика — толнадо и смелци! Узас!

— А как называется здешнее солнце? — спросил я.

Наблюдать за китайцем было занятно: он реагировал простодушно и эмоционально, как ребенок. Но что же его пугало? Тем временем он попытался выпучить свои узкие глаза, отчего щелки превратились в щели, и тоном профессора сказал:

— Нет названия, Виктол! — Кубик вкусно захрустел в его руках, разлетаясь цветным хаосом. — Есть номел: HD 14413.

— Получается, мы сами можем дать ему имя? — предположил я и немедленно был вознагражден целой бурей эмоций.

— О, Виктол, это моя мецта! — По Тунь даже забыл о своем кубике. — Я узе плидумал имя, дазе много! Вот, наплимел: Золотой Длакон! — Он поднял руки на уровень плеч, растопырил пальцы и постарался придать своему лицу одновременно пугающее и величественное выражение. Я не стал его разочаровывать и вдохновенно всплеснул руками. — А вот есё: Золотой Лотос! — Талантливый китаец немного поменял положение кистей рук, развернув их ладонями в сторону потолка, что, вероятно, должно было символизировать лепестки водоплавающего цветка. — Или так: Золотой…

— Я понял! — вскинул я руки тоже, сдаваясь. — Пусть это будет твоей небольшой тайной, По Тунь! А то вдруг я невольно присвою твои идеи.

Китаец удивленно опустил руки и снова захрустел кубиком. Чтобы он, не дай бог, не обиделся, я немедленно спросил:

— А как ты попал в космос, По Тунь?

Испуг, казалось бы, основательно забытый, снова отразился на лице китайца, но был смят приторной улыбкой:

— Это была мецта, Виктол! Пости такая зе, как я сейцяс, но есё больсе. Я долго сол к этой мецте! И меня пл иняли! Я лаботал на Малсе. Там главитасия мало-мало, вот я и стал боль-сой и толстый. Хотели списать на Землю, но я сказал: «Нет космос — нет меня!» И меня оставили. Так я попал сюда, на Длимту!

По Тунь, как мне показалось, произнес эту речь специально для меня, демонстрируя свои убеждения и желание и дальше трудиться в космосе. Но тут же его лицо как-то болезненно скривилось, он уставился на свой кубик и заорал во всю глотку:

— Айлон! Отвёлтку!!!

Я подскочил в кресле от неожиданности:

— Что ты делаешь, По Тунь?! Зачем кричишь?

Толстяк, с отвращением рассматривая кубик, вздохнул:

— Совсемсталый кубик, совсем плохой.

Тем временем дверь отъехала в сторону и в отсек ввалилась давешняя вешалка. Айрой приблизился к китайцу и протянул ему палку-манипулятор. На ней лежала средних размеров крестовая отвертка. По Тунь схватил ее, отковырял у кубика посередине белый квадратик, обнажив винт, и быстро подтянул его. Затем, не глядя, вернул инструмент Айрону и снова захрустел кубиком.

— Так луцсе! — объявил он удовлетворенно.

Робот ловко развернулся и стремительно вывалился за дверь. Я внутренне сжался, ожидая услышать грохот упавших кастрюль, но в коридоре было тихо.

— Скажи, По Тунь, что делает на станции Айрон? — спросил я.

Толстяк радостно улыбнулся:

— О, Айлон оцень полезный! У него есть сто инстлумент. Сто ни поплоси, всё есть. Он нас техник. Еду носит, обьеди уносит. Оцень полезный! Только еда мало-мало, — вздохнул он.

Я вспомнил про инопланетянина.

— А ты знаком с… — Я попытался вспомнить имя. — Ну, Анна сказала, что он не человек.

— А-а, — качнул подбородками По Тунь. — Это Хаэлпу. Он похос на клысу. Мозес сам посмотлеть. Он в отсеке номел один.

— Анна сказала, что он нелюдим и не любит разговаривать.

— Да! — энергично кивнул толстяк. — Не ходи к нему. Го-воли со мной.

Тут распахнулась дверь, и перед нами вновь предстал Айрон. В палках-манипуляторах он цепко держал поднос, заваленный уже знакомой мне космической едой. Увидев еду, По Тунь сильно обрадовался. Он немедленно отложил кубик и сгреб прямо на колени часть принесенного роботом провианта. Удерживая поднос одной рукой, андроид второй молча отобрал у По Туня лишний тюбик и пачку галет. Китаец, не желая сдаваться, снова схватил с подноса галеты, но робот так же ловко их отнял. По Тунь недовольно засопел, а мне стало ясно, что продовольственные конфликты происходят в этом отсеке постоянно. Мне Айрон ничего не предложил и быстро вышел вон.

— Тебе понес в твой отсек, — пояснил По Тунь и немедленно приступил к трапезе. Я поспешил подняться:

— Я пойду, По Тунь.

Давясь и чавкая, толстяк промычал что-то, и я выскочил из отсека.

В коридоре было пусто, чертов робот будто испарился. Однако через мгновение открылась дверь в отсек таинственного инопланетянина, и киборг вновь появился. Теперь его поднос бьш пуст. Он хотел было пройти мимо меня, но я зачем-то преградил ему дорогу. Айрон остановился.

— Послушайте, Айрон, — попытался я найти предлог для задержки. — У вас есть… м-м-м… зажигалка?

— Не имею, — раздалось изнутри андроида. — На борту запрещен открытый огонь.

— Да, логично. А ножницы?

Робот протянул мне руку, и на его стальной ладони с разведенными в стороны пальцами я увидел небольшие ножницы. Я взял их, повертел и положил обратно:

— Спасибо, Айрон. Вы мне очень помогли.

Робот немедленно шагнул в сторону и бодро зашагал по коридору. Я проводил его взглядом и снова остался один. Кто бы мог подумать! Я на орбите неизвестной планеты и близок к тому, чтобы умереть от скуки!

Медицина нам поможет! И я решительно двинулся вперед.


Было похоже, что на станции проходил день открытых дверей, так как стоило подойти к нужной двери, как она тут же распахивалась. Ни постучать, ни позвонить. Анна подняла глаза от электронной книги.

— Вы ко мне?

— Пожалуй, да. — Мой энтузиазм улетучился: я понятия не имел, что говорить дальше.

Анна отложила книгу в сторону.

— Вас что-нибудь беспокоит?

— Да, — решил я признаться. — Мне совершенно нечем заняться. Чувствую себя тунеядцем.

Анна согласно кивнула:

— Мы все сейчас не в своей тарелке…

— Разумеется, ведь мы на орбитальной станции.

Анна рассмеялась:

— Да, точно замечено. Просто с этим аварийным режимом вся работа остановилась. Хоть бы простудился кто-нибудь, уж я бы за него взялась.

Мне немедленно захотелось простудиться и слечь хоть с воспалением легких.

— Скажите, а почему вы назвали меня Виктором? — спросил я.

— Просто показалось, что это имя вам идет. Вам не нравится?

— Нет, это гораздо лучше, чем Подкидыш. А как вы оказались в космосе?

— Мне всегда нравилось звездное небо. У меня в детстве игрушка была — такой светильник-проектор. Перед сном мама выключала свет в моей комнате, включала этот светильник, и он проецировал звезды на потолок. И еще играл уютные мелодии.

Мне так нравилось с этим засыпать. А здесь… Только сейчас, после аварии, свободное время появилось. А так — какие там звезды! Совершенно некогда даже в иллюминатор взглянуть, не говоря про что-то еще.

— Хотел бы я знать, что привело в космос меня, — вздохнул я.

— Чтобы память восстановилась, иногда требуется много времени. Потерпите.

— А если она не восстановится? — Я посмотрел ей в глаза. — Вы согласитесь ее… заполнить?

Анна великодушно улыбнулась:

— Постараюсь.

Повисла пауза, и я понял, что нужно уходить, чтобы не спугнуть наметившийся контакт.

— Я пойду. Хочется познакомиться с живым инопланетянином.

— Удачи! — Анна снова взяла в руки книгу.

Когда я оказался перед дверью Хаэрпу, она даже не подумала открыться. Стало быть, владелец отсека не желал общаться. Всё как предупреждали По Тунь и Анна. Что ж, похоже, знакомство с иноземным обитателем придется отложить.

Я повернулся, собираясь уйти. Тут же представилась моя каюта, и я ощутил острый приступ тоски. Как избушка на куриных ногах, развернулся и встал лицом к двери. Я даже поднял руку, чтобы постучать, но снова передумал. Что я ему скажу? Ведь пялиться на него буду, как в зоопарке на гиббона. Мне бы вот не хотелось, чтобы на меня так смотрели.

Я опустил руку, и тут дверь отъехала в сторону.

Прямо передо мной стоял, тяжело опираясь на длинные передние конечности, инопланетянин. Его задние ноги были короче, оттого он казался почти горбатым. Между передними ногами, или лапами, торчали еще одни конечности, похожие на руки. Голова существа, минуя шею, тяжело свешивалась на грудь. Две пары глаз буравили меня: одни были традиционно расположены прямо в черепе, другая же пара перемещалась вверх и вниз на тонких стеблях, как у улитки. Одна из рук инопланетянина потянулась к груди, где находилась коробочка, похожая на какой-то прибор. Щелкнула клавиша, и существо что-то произнесло. Тотчас из коробочки раздался сухой голос автоматического переводчика:

— Что вам нужно?

— Я… просто хотел познакомиться, — выдавил я, осознавая, что во все глаза рассматриваю незнакомца. В мозгу промелькнула сцена в зоопарке: в клетке сидит обезьяна, я стою рядом, а на прутьях висит табличка «Питомца просьба не кормить!».

— Мне не нужно с вами знакомиться. Уходите.

— Но я просто новичок, — попытался я оправдаться. — Я думал…

— Я знаю, что вы новичок. — Обе пары глаз неподвижно вперились в меня. — Этого достаточно.

Я не успел ничего ответить, как дверь так же неожиданно закрылась, и я снова остался один.


Довольно долго я пробыл в кают-компании, разглядывая Ариадну, и даже пару раз успел встретить рассвет. Зрелище было завораживающее, гипнотическое. Один раз мимо меня прошел Айрон, уносивший мусор из каюты капитана. Больше в коридоре никто не появлялся.

Я вернулся в свою каюту, с трудом запихал в себя две галеты, запив их водой, вяло текущей из крана в туалете, потому что еще раз впускать в себя синий кисель мне не хотелось. Потом завалился на койку и задремал.

Проснулся я от голоса капитана, объявившего по громкой связи: «Экипажу начать готовиться к отбою. Через полчаса все должны быть в постелях зафиксированными и готовыми к отключению гравитации». Я посетил туалет, умылся, разделся и с большой неохотой улегся обратно на койку, потому что был уверен, что буду мучиться от бессонницы. Впрочем, я рассчитывал испытать новые ощущения, изучая невесомость. На койке нашлись ремни, которыми я сумел пристегнуться за ноги и талию, и принялся ждать отбоя. Потом вспомнил, что надо как-то погасить свет, и принялся ощупывать стены взглядом, одновременно отстегивая ремни. И тут услышал за дверью голос Анны:

— Виктор, вы уже приготовились к отбою?

Я дернулся на койке, все еще сдерживаемый ремнями, и торопливо прокричал:

— Да, вполне!

Дверь отъехала, впуская Анну.

— Вы, я вижу, уже освоились, — удовлетворенно сказала она, увидев меня прикрученным к койке. — Если хотите, чтобы вас не беспокоили, просто скажите: «Дверь на замке». Чтобы разблокировать, скажите: «Дверь открыта» или «Войдите», и все.

— Это просто, я справлюсь, — ответил я со своего пыточного ложа. Лежать при Анне в ремнях было одновременно волнительно и неуютно. — А как выключить свет?

— Хлопните в ладоши, — сказала Анна. Затем дважды хлопнула ладошками, и свет погас, оставив неяркую подсветку по углам отсека. — Если захотите включить, хлопните один раз. Доброй ночи.

— И вам! — крикнул я вслед ей.

Потом я похлопал, проверяя, как меня слушается электроника, скомандовал закрыть дверь.

Раздался голос капитана:

— Внимание экипажа! Отбой!

Я перепугался: вдруг Анна не успела попасть к себе в постель? Однако невесомость все не наступала. Я считал секунды, воображая, как отважно бросаюсь на помощь Анне, плавая от стены к стене, пока не вспомнил, что я раздет, а супергерой в одних трусах выглядит нелепо. Впрочем, еще я вспомнил, что американским суперменам это никак не мешало. Время шло, но гравитация не исчезала. Я поднял одну руку, чтобы поймать это мгновение, но все было тщетно. Тогда я опустил руку и начал ждать неподвижно, справедливо полагая, что исчезновение гравитации непременно сумею ощутить. Секунды текли, я перестал волноваться за Анну. Несомненно, она успела приготовиться ко сну. Я стал думать об этом и не заметил, как уснул.


Меня разбудил голос капитана:

— Экипажу доброго утра. Гравитация включена. Работы согласно аварийному расписанию.

Я был разочарован: надо же было умудриться проспать невесомость! Да ведь я и спать-то не хотел, а на тебе — от отбоя до подъема как секунда прошла. Я потянулся, заложив руки за голову, и тут ощутил, что у меня за левым ухом что-то есть. Осторожно ощупал это место. Под кожей перекатывалось нечто продолговатое.

Я мгновенно покрылся холодным потом и поспешно освободился от ремней. Предмет под кожей никуда не убегал под моими пальцами, и я немного успокоился. Вдруг это электронный маяк? Вшили под кожу, чтобы не потерялся. Не потерялся где? В открытом космосе или на маленькой орбитальной станции?

Я вскочил с постели, и тут раздался непонятный сигнал. Я принялся озираться вокруг и заметил, что в полутьме у двери вспыхивает голубым квадратная панель.

— Войдите! — заорал я.

Дверь немедленно отъехала в сторону, и на пороге показался Айрон с подносом. В полутьме было плохо видно, что он несет. Я хлопнул в ладоши, и в отсеке стало светло. Лишь только я увидел бутыль с синим киселем, как мне захотелось, чтобы свет снова погас, но я решил не баловать андроида аплодисментами. Он выложил на стол полагающуюся мне порцию космической жратвы и уже был у двери, когда меня осенило..

— Подождите, Айрон!

Он развернулся и ждал продолжения, держа поднос с пайками.

— У вас есть небольшое зеркало? — спросил я с надеждой.

Робот поставил поднос на пол и, выпрямившись, протянул мне руку. Жест напоминал движение, когда требуют денег за оказанную услугу, но на стальной ладони лежало маленькое круглое зеркальце. Я поспешно его схватил и тряхнул головой.

— Спасибо, Айрон. Я верну вам потом.

Андроид поднял поднос, молча развернулся и был таков.

Я поспешил в санузел — там над умывальником висело зеркало. Кое-как примерившись, заглянул себе за ухо. Волосы прикрывали то место, где был таинственный предмет. Я отодвинул их и сразу увидел небольшой шрам, кое-как стянутый черной нитью. Конец нити торчал рядом, и я рискнул потянуть за него. Шов разъехался. Я испугался, что зафонтанирую кровью, но крови оказалось немного. По крайней мере пока. Я нащупал зловещий предмет и, собравшись с духом, принялся двигать его к разрезу. На удивление легко он вылез наружу и упал на пол. Я придавил слабо кровоточившую ранку пальцем, присел на корточки и принялся рассматривать находку.

Предмет, похожий на пулю, кажется, был металлическим. Я поднялся, промыл его в струе воды и поднес поближе к глазам. Стало понятно, что это контейнер, так как его делил пополам тонкий поясок. Я ухватил цилиндрик пальцами с обеих сторон и попытался покрутить. Контейнер тотчас поддался, и я быстро его развинтил. В нем оказалась тщательно скрученная полоска бумаги. Развернув ее, я прочитал написанное от руки печатными буквами: «ОСТАНОВИ ЧУЖОГО. ОН ОПАСЕН!»

То, что представлялось мне нелепой шуткой о подкидыше, оказывалось правдой. Правдой, на которую я не мог повлиять, не мог спрятаться от нее, не мог забыть. Единственное, как я мог поступить с этой правдой, — препарировать ее и сделать достоянием общественности. Но не просто рассказать об этом («Ребята, прикиньте, среди нас есть чужой!»), но выявить врага и нейтрализовать его.

Кто же я на самом деле? Талантливый разведчик в стане неприятеля? Специалист по внеземным цивилизациям, оказавшийся в чуждой среде? А может быть, обычный дурачок, которого выбрали просто потому, что больше некого было выбрать?

И тут я вспомнил испуг толстяка. Что это было? Страх разоблачения? То же знание, которым наделили и меня при помощи записки? Все это предстояло обдумать.

Пока же я насильно затолкал в себя тюбик какого-то супа и сжевал галету. Снова запил водой из умывальника. Проверил, не идет ли за ухом кровь: она не шла. Спрятал записку обратно в контейнер и сунул его в карман. И тогда уже вышел в коридор.

Он по-прежнему был пуст. Все потенциальные «чужие» сидели по своим отсекам и, надо полагать, строили зловещие планы. Мне предстояла разведка, допрос, сбор данных — называть это можно было как угодно. С кого же начать? Ноги сами понесли меня в медицинский отсек. Перед тем как войти, я постоял в кают-компании у иллюминатора.

Я вглядывался то в планету, то в черноту над ней, пытаясь разглядеть, может быть, какие-то сигналы, предназначенные мне, и только мне. Я не удивился бы, если бы увидел транспарант с надписями: «МЫ С ТОБОЙ!», «НЕ ПОДКАЧАЙ!», но ничего подобного не наблюдалось. Не было вообще никаких сигналов: ни таинственных перемигиваний из космоса или с планеты, ни орбитальных станций с сигнальными флажками, ни одиноких космонавтов, парящих в пустоте и ободряюще машущих рукой, — ничего. Я был один на один с неведомым противником. Я не знал, как и о чем говорить с Анной. И тут вспомнил: Анна говорила про карантин и еще про то, что меня переодевали. Стало быть, она меня осматривала. Найти крошечный контейнер за ухом было, конечно, не так просто, но все-таки у меня забрезжила надежда, что «чужой» — не Анна.

Кое-как ободренный, я подошел к медотсеку, и дверь немедленно открылась. Анна снова что-то читала за столом.

— Привет, — нелепо помахал я рукой.

— Здравствуйте, Виктор, — улыбнулась она.

— Я заметил, что у вас всегда открыто.

— Это медицинский отсек. Он должен быть всегда доступен для потенциальных пациентов. У вас жалобы на здоровье?

«Если только на психическое», — подумал я и ответил:

— Нет, все в порядке. Я хотел вас спросить… Давно вы на этой станции?

Анна, как мне показалось, смутилась, словно я задал неприличный вопрос.

— Что-то около месяца.

— Вы что, не уверены в этом?

Она пожала плечами:

— Рутина, наверное, сказывается. Каждый новый день похож на предыдущие. А почему вы спросили?

— Для человека, потерявшего память, это естественно — задавать вопросы. Да и для новичка тоже. — Я постарался сказать это как можно беззаботнее и отступил к двери. — Ладно, пойду прогуляюсь. Мне кажется, до потери памяти я часто этим занимался.

Дверь закрылась, и я смог перевести дух. Я не знал, чего можно было ожидать от разговора с Анной, но после него я встревожился. Это ее смущение, какая-то неуверенность в ответе на, казалось бы, простой вопрос. Неужели я вот так сразу напал на «чужого»? Нет, только не Анна…

Я зашел в свой отсек, прихватил нетронутую бутыль синего киселя, тюбик и пачку галет, оставшихся с вечера, и отправился к толстяку.

По Тунь, как и вчера, нависал над своей метеокартой, не переставая вертеть кубик. Он шарил по огромному экрану взглядом, тыкал во что-то толстым, похожим на сардельку пальцем и перетаскивал это в другую часть экрана. Там отпускал, набирал какие-то цифры внизу и снова рассматривал цветные диаграммы и завихрения на мониторе. При этом одной рукой он вертел кубик, и тот так же послушно собирался по цветам или распадался в хаос.

Я ожидал, что толстяк испугается, но этого не случилось.

— О, Виктол! — заулыбался он, увидев меня. — Давно не заходил, милости плосу.

Тут он заметил мои дары и даже вскочил от переизбытка чувств.

— Это сто, Виктол?

Я не стал его томить и протянул бутылку и все остальное:

— Ешь на здоровье, По Тунь.

Мне показалось, что от радости толстяк смог бы пробежаться по потолку. Он немедленно расстался с кубиком, схватил еду и тут же вывалил ее прямо на свой научный монитор, закрыв какой-то график.

— Спасибо, Виктол, оцень плиятно! Я такой голодный тут…

По Тунь привычным движением свинтил колпачок с тюбика и немедленно припал к отверстию нетерпеливыми губами. Он причмокивал и выдавливал содержимое, ловко перебирая пальцами и сдавливая тюбик, как поступает опытный дояр с коровьим выменем. Кадык толстяка мощно ходил вверх-вниз подобно поршню, тревожа жир на шее. Выдоив тюбик с супом до конца, По Тунь не успокоился и, уложив его на колено, принялся скатывать в трубку, сгоняя остатки еды к отверстию. После он воздел его вверх, как трубач горн и, запрокинув голову, всосал остатки до последней капли.

Смотреть на это без содрогания было трудно, но я пришел сюда не за этим.

— Скажи, По Тунь, ты давно на станции?

— М-м-м… — проделал толстяк губами сложные движения. Губы у него, к слову, совсем не шли к его толстому лицу: они были тонкие и подвижные, как у саксофониста. Они невероятно талантливо и артистично изгибались, изящно вытягивались дудочкой и даже складывались в куриную гузку.

— Давно-давно! Оцень давно. Настояссий тайконавт.

— Как давно? Месяц?

— Поцему месяс? — удивился настоящий гастронавт, открывая пачку с галетами. — Много давно!

— Ты хочешь сказать, что был здесь до того, как появились капитан и Анна?

— Был, — уверенно заявил китаец и принялся хрустеть галетой.

— Ну а вот, скажем, этот инопланетянин, твой сосед напротив… — Я снова позабыл имя орбитального отшельника. — Он тоже появился здесь после тебя?

— Хаэлпу? — Тройной подбородок По Туня ходил ходуном. — Он узе был. Тозе холосый тайконавт.

— А Айрон?

— Айлон тозе был. Он зе андлоид, он всегда был и всегда будет. Оцень полезный Айлон, оцень нузный…

— Ага… — Я судорожно соображал, о чем еще можно спросить толстого говоруна. — А вот странностей каких-нибудь ты на станции не замечал?

— Сталанностей? — По Тунь на секунду даже перестал жевать. — Никаких сталанностей! Кломе этих тюбиков! — Он отпихнул локтем валявшийся на мониторе трупик давешнего тюбика, из-под супа. — Авалия был, тюбик стал! До авалия было много-много вкусно!

— По Тунь, а ты хорошо знаком с остальными членами экипажа? — Я решил поступить с толстяком точно так же, как он поступил с тюбиком. По Тунь закивал, как китайский болванчик:

— Всех знаю холосо. Только Хаэлпу мало-мало. Он всегда у себя, никогда не плиходит. Все плиходят, он — никогда.

— Но ты же как-то познакомился с ним? — не отступал я. — Даже имя его запомнил.

— Мы здесь давно. Когда-то я ходил к нему, но он меня плогонял, ему тлудно говолить. Если хоцес сталанностей — иди к нему!

— Я у него уже был, — буркнул я.

По Тунь радостно улыбнулся, и изо рта на его пузо, туго обтянутое комбинезоном, посыпались крошки:

— Оцень холосо, плавда?

— Ничего хорошего, — вздохнул я. — Он меня прогнал.

— Ай-яй-яй! — покачал головой толстяк: — Ты плохо с ним говолил. Надо говолить плавильно.

— Как будто ты умеешь говорить с ним хорошо, — усмехнулся я. — Он ведь тоже тебя прогонял.

По Тунь нисколько не смутился. Он махнул рукой, осыпав все кругом крошками от галеты, зажатой в кулаке, и изрек:

— Я сто! Я плосто ходил к нему за длузбой, но оказалось, сто длузыть с ним оцень тлудно! Нельзя длузыть.

— А в чем разница между мной и тобой? — спросил я. — Вдруг я тоже ходил к нему за дружбой?

— Нет! — убежденно закрутил головой По Тунь. — Ты ходил за длугим.

Он сунул остаток галеты в рот и принялся жевать.

— И за чем же ходил я? — насторожился я.

По Тунь поднял вверх палец и продолжал сосредоточенно жевать, давая понять, что сейчас все объяснит. Но что мог знать о цели моего похода к Хаэрпу этот обжора? Да и ходил я к нему из чистого любопытства. Это сейчас я бы пошел совсем за другим…

По Тунь дожевал галету, но отвечать не спешил, а вместо этого схватил бутылку с синей жидкостью и принялся жадно пить. Я слышал, как жидкость проникала в него, словно ожил небольшой водопад. Высосав всю бутылку, По Тунь отставил емкость в сторону и неожиданно громко и протяжно рыгнул. Удовлетворенно откинувшись на спинку стула, который сдавленно крякнул, толстя к наконец ответил:

— Никто не хоцет лазговаливать с тем, кто плисол плосто поглазеть на тебя. Ты плисол к Хаэлпу как ходят в зоопалк смотлеть на медведя. А лазве Хаэлпу медведь?

Нечего сказать, китаец был прав! Сто раз прав… Я посмотрел на него другими глазами. Толстяк, оказывается, был не так прост, как это могло показаться. И мне вдруг стало стыдно за себя. Не только за то, что я поперся глазеть на инопланетянина, но и за то, с чем пришел к По Туню. Я ведь пришел допросить его. Догадался ли об этом толстяк? Мне стало совсем неуютно. Однако По Тунь никак не показал своего знания, он по-прежнему оставался добродушным толстяком. Ободряюще хлопнул меня по колену и заулыбался:

— Сходи к нему как длуг. Мозет, он обладуется.

— Я лучше еще раз приду к тебе, По Тунь, — сказал я и тоже улыбнулся.

— Неплеменно заходи, Виктол! — закивал толстяк. — Я, конесно, не так много знаю, как Хаэлпу, но со мной весело!

— А что, Хаэрпу действительно много знает?

— О, сто ты, Виктол! Он оцень умный, этот Хаэлпу! — По Тунь сделал лицо как можно более серьезным. — Он много-много знает, но мало-мало говолит.

— Откуда же ты знаешь, что он много знает, если мало с ним говорил? — спросил я и уже не ждал от По Туня обычной болтовни. И на этот раз не ошибся.

По Тунь вытер губы тыльной стороной ладони и наклонился ко мне:

— Хаэлпо пло всех нас знает. Все-все знает. Видел его глаза? Много глаз — много знает. Но мало говолит.

— Почему ты так решил, По Тунь?

— Давно-давно я встлетил его у медицинского отсека. Он выходил, а я туда сол. Он посмотлел на меня и вдлуг сказал, сто мне надо ходить осень остоложно. Я подумал, сто он меня залеет, оттого сто я толстый. А целез день упал в туалете и подвелнул ногу. Выходит, Хаэлпу знал об этом. И хотел меня пледупледить. А я, дулак, его не понял. Он видит впелед!

— Хорошо, я попробую с ним подружиться, — сказал я и, решив непременно познакомиться с космическим отшельником-провидцем, спросил: — А где мне найти Айрона?

— Мозно плосто кликнуть, и он быстло плидёт. — По Тунь уже крутил свой кубик. — Ессё можно найти в соседнем отсеке. Он всегда там, если никому не нузен.

— Спасибо, По Тунь. — Я поднялся из кресла. — Увидимся позже.

— Обязательно-обязательно! — улыбнулся он. — Заходи не только спласывать, Виктол. Заходи плосто длузыть.

Напоследок я решил осмотреть туалетную комнату По Туня и сделал вид, что перепутал двери, ввалившись туда. Быстро осмотрелся — крошечное помещение было пусто, спрятаться там было невозможно. Я вышел обратно.

— Прости, По Тунь, перепутал шлюзы, — деланно смутился я, и толстяк снисходительно мне улыбнулся.

Я кивнул и вышел в коридор.

Китаец, оказывается, был не так наивен, как мне сперва показалось. И мои расспросы воспринял правильно. Что же, однако, его пугало раньше?

По левую руку от двери отсека По Туня была точно такая же дверь с табличкой «Техническая». При моем приближении она тут же распахнулась.

Помещение, по сути, было точно таким же, как и отсек китайца, да и мое тоже. С той лишь разницей, что этот отсек не был жилым. У противоположной стены громоздилась какая-то тумба, от которой исходило слабое гудение; на ее крышке были многочисленные тумблеры и кнопки. Некоторые из них светились красным и зеленым цветом. Справа от входа стояло нечто вроде кушетки, на которой лежал наш андроид. Когда я вошел, он тут же поднялся, перегнувшись посередине, и в этой позе остался сидеть. На кушетке было видно углубление, в которое он входил, как батарейка в специальный паз, и я догадался, что это, по-видимому, место его зарядки.

Я сунул руку в карман, вытащил зеркальце и протянул Айрону:

— Спасибо, вы мне очень помогли.

Айрон принял зеркальце и сунул его куда-то себе под дых, где оно благополучно исчезло. Я собрался было убраться восвояси, но вдруг передумал. В конце концов, Айрон хотя и не был настоящим существом, но вполне мог оказаться свидетелем. Так же, как различные предметы, в нем могла храниться ценная информация.

— Могу я задать вам несколько вопросов, Айрон? — спросил я.

Ответа не последовало. Вполне возможно, что вводные вопросы этикета он попросту игнорировал, и я решил взять быка за рога.

— Вы давно на станции?

— Один год, девять месяцев и двадцать восемь дней, — продребезжало из него.

Ага. Вахтовым методом они работают, что ли?

— А когда появилась Анна?

— Двадцать два дня назад.

— По Тунь?

— Шесть месяцев и один день.

— Капитан?

— Он уже был здесь, когда появился Айрон.

— Хэ… М-м… Хаэрпу?

— Он уже был здесь, когда появился Айрон.

— Когда на станции произошла авария?

— Двенадцать дней назад.

— Что тогда произошло?

— Нет информации, — срезал меня Айрон. Что это было — цензура, запрет такой информации для меня или просто отсутствие данных?

— Почему нет информации?

— Нет информации, — твердил свое упрямый робот.

Я отступил.

— Хорошо. Есть на станции еще кто-то, кого я не назвал?

— Есть, — произнес андроид и сделал паузу, достойную великого актера. Когда пауза затянулась, я понял, что Станиславский здесь ни при чем: просто робот отвечал на один вопрос, прозвучавший первым.

— Кто это? — спросил я, готовясь услышать нечто невероятное.

— Ты и тот, кто живет с капитаном.

Сенсации не случилось.

— И больше никого?

— Больше никого.

— Был здесь кто-то еще, но потом ушел? Исчез? — Я пытался выжать из немногословной железяки все.

— Были.

— Кто это?

— Люди.

— Много их было?

— Шесть.

— Давно они были здесь?

— Все по-разному.

— Ну, скажем, последний?

— Тринадцать дней назад.

За день до аварии? Вот это да!

— Кто это был, Айрон?

— Человек.

— Это он велел тебе не говорить?

— Нет.

— Что ты можешь еще сказать об этом человеке?

Айрон молчал. Вероятно, общие вопросы он не воспринимал.

— Что здесь делал этот человек?

— Работал.

— Долго он работал?

— Он приходил и уходил. Много раз.

Что за чушь? Сменщик с главного корабля?

— Он кого-то заменял здесь, на станции?

— Нет. Он делал свою работу.

— Что он делал?

— То, что сейчас поручено Айрону.

Техник какой-то, что ли? Все стало еще запутаннее… Вопросы иссякли. Я не знал, о чем еще спросить это вместилище данных, и уже собрался уходить. А вдруг он вообще ничего не знает? Вдруг все, что он мне сообщил, — чушь собачья?

— Скажите, Айрон, а когда на станции появился я?

— Позавчера.

Хм. По крайней мере, тому, что он сказал, кажется, можно было доверять.

— Спасибо, Айрон. Вы мне очень помогли.

— Я Айрон. Я помогаю людям, — сообщил робот и снова лег на свою шконку.

Однако покидать пристанище Айрона я не спешил. Техническая своей нехитрой планировкой соответствовала отсеку По Туня, и здесь тоже была дверь, ведущая в еще одно помещение, которое у всех живых обитателей было санузлом. Я бесцеремонно открыл дверь и сунул внутрь голову. Странно, но здесь был такой же туалет, как и у всех. И он имел вид заброшенный и ненужный. Что было естественно, так как робот сюда вряд ли заходил.

В коридоре опять не было ни души.


Если уж я занялся проверкой всех помещений станции, дело следовало довести до конца, и я двинулся налево, к широким дверям, куда однажды меня водил капитан. За ними притаились уже однажды виденные мною шкафы и две двери. Я сунулся в левую. Здесь располагалась кухня, где давно ничего не готовили. Я осмотрел все, что мог, включая духовые шкафы. Всюду было пусто. В специальных шкафах были обнаружены запасы ненавистных мне тюбиков и бутылей с синей жидкостью, а также галет. Нормальной человеческой еды найти не удалось, однако в самом дальнем углу я с удивлением обнаружил коробку шоколадных конфет. И как только о них не прознал наш толстяк? Я не стал трогать найденный трофей, решив приберечь его для взятки тому же По Туню, и вернулся на исходную позицию, в небольшой коридор. Здесь стояли ряды железных шкафов, напоминающих отряд воинов, готовых к десанту. Я открыл ближайший. В нем таились какие-то приборы, упакованные в специальные кофры. То же самое обнаружилось в следующем шкафу. Я обследовал их все и перешел к противоположному ряду. Распахнув первую дверь, я вздрогнул: здесь стоял скафандр, повернутый ко мне спиной, на которой располагался входной люк-дверка. Я заглянул даже туда, но и там было пусто. Дальше шел целый ряд таких же шкафов. Я проверил все скафандры. Их было двенадцать, и все они были безнадежно пусты. Напоследок я заглянул в шлюзовую камеру, но и там таинственный «чужой» не прятался.

В коридоре станции, кроме отсеков По Туня, Хаэрпу, моего собственного и Технической, было еще четыре помещения. Я проверил каждое из них, но все впустую.

Я вернулся в коридор и, хмуро уставившись на дверь, за которой скрывался Хаэрпу, попытался представить, чем он там занимается. Вряд ли он стоит возле двери, тщательно прислушиваясь к тому, что происходит в коридоре: здесь никогда ничего не происходит. Максимум пройдет кто-нибудь. И то совершенно молча. Конечно, он простой работяга и, так же как По Тунь над своей картой-монитором, корпит над своей работой. И дела ему нет ни до подкидышей, ни до «чужих», ни до синего киселя. И вряд ли в его отсеке или даже в санузле прятался неведомый «чужой». Если, конечно, сам он им не являлся…

Честно говоря, я просто оттягивал момент разговора с инопланетянином. Очень мне не хотелось снова видеть это мрачное существо. Поэтому я направился к кают-компании.

Каюта капитана слева, медицинский отсек справа. Хотелось забыть все и пойти к Анне. Поговорить о чем-нибудь далеком — о рассвете над рекой, о радуге после дождя, о волнистых попугайчиках и о том, как научить их разговаривать.

Но я подошел к двери капитана, и она открылась.

Капитан сидел за столом. Попугая на его плече не было. Его вообще не было видно. Возможно, он делал какие-то свои попугайские дела неподалеку.

— Есть новости? — вскинул брови капитан. — Вспомнили что-нибудь?

— Пока нет. — Я сел в кресло, не дожидаясь приглашения. — Я хотел спросить, как давно ваш экипаж находится на станции?

— Я не уполномочен отвечать на ваши вопросы, — посуровел капитан.

— Это секретная информация? — Он начал меня раздражать.

— Возможно.

— Тогда почему вы не запретили разглашать ее вашему экипажу?

Капитан встал. Он был взбешен, но природная лень не позволяла ему показывать этого. Или что-то еще. Он, тщательно стараясь не заорать, процедил сквозь зубы: — Кто вам позволил это… эту… Кто?!

— Я просто задаю вопросы — это так естественно для человека, потерявшего память. И от вас я всего лишь хотел узнать, сколько времени ваш экипаж провел на станции. До вас ведь здесь был другой экипаж, верно?

— И как это поможет вам вернуть память? — Капитан заставил себя сесть.

Я пожал плечами.

— Понятия не имею. Но как знать, где найдешь и где потеряешь.

— Я и мой экипаж находимся на станции около месяца.

— Вы прибыли сюда все вместе?

— Да.

Вот это номер! То ли капитан не желает говорить, кто и сколько времени находится на станции, то ли… не знает?! Однако я не стал показывать свое замешательство.

— Хорошо. И последний вопрос: каким образом в состав экипажа был включен Хаэрпу? Ведь он асоциален, неконтактен и создает нездоровую атмосферу на станции.

— Экипаж формировал не я. К тому же Хаэрпу — хороший специалист. Главное, что он справляется со своей работой. А вот почему ему не понравились вы, я, кажется, отлично понимаю. Так что не вам инспектировать трудовую и эмоциональную атмосферу на станции. Я удовлетворил ваше любопытство?

— Вполне.

— В таком случае вы можете быть свободны.

И он скрестил руки на груди. Прямо не начальник орбитальной станции, а капитан Немо, подумал я.

В каюте капитана имелась еще одна дверь, но я не решился попросить разрешения осмотреть то, что было за ней: это вызвало бы не только вопросы, но, скорее всего, еще одну бурю эмоций. Ладно, оставим на следующий раз.

Я поднялся и вышел из отсека.

В кают-компании я подошел к иллюминатору. Капитан Никто — именно так следовало бы именовать нашего незнайку. Или он просто уперся, чтобы не рассказывать мне всего? Но что секретного может быть в дате прибытия того или иного члена экипажа на станцию? Если только это не «чужой»…

Я решил, что тянуть дальше не имеет смысла и мне необходимо идти к Хаэрпу. И я пошел.

Остановившись напротив двери, я внимательно ее осмотрел и только теперь обратил внимание на панель голубого цвета на стене. Я нажал на нее, и она стала ярко-синей. Вероятно, эта штука вместо дверного звонка. Что ж, подождем.

Ждать пришлось довольно долго. Потеряв терпение, я заметил, что панель-звонок стала красной, и понял, что мне отказывают в приеме. Уходить я не собирался и снова нажал на панель. На этот раз спустя минуту дверь отъехала в сторону. На пороге стоял Хаэрпу. Он нажал кнопку на своем приборе, расположенном на груди, и я услышал:

— Я не хочу с вами знакомиться.

— Я постараюсь это пережить, — сказал я резко. — Мне нужно задать вам несколько вопросов.

— Зачем?

Я разозлился:

— Вы член экипажа, и у вас нет никаких предписаний отказываться от общения с вашими коллегами.

— Вы мне не коллега.

— Давайте не будем вдаваться в тонкости моего статуса на станции. Могу я войти?

Он не спешил отвечать. Его разнокалиберные глаза недвижно на меня уставились, отчего мне стало совсем неуютно. Но Хаэрпу отошел-таки не слишком ловко в сторону, давая мне дорогу, и я наконец шагнул в его отсек.

Его каюта была освещена весьма скудно, лишь одно пятно света било в стол, заваленный книгами, и все они, в отличие от книги Анны, не были электронными. Разнокалиберные фолианты, причем некоторые действительно старые и потрепанные, валялись на кушетке и даже на полу. Здесь также имелась дверь, ведущая в санузел.

— Вы совсем никак не закрепляете книги на время невесомости? — спросил я, чтобы хоть как-то начать трудный разговор.

Хаэрпу даже не предложил мне присесть.

— Мне это не нужно. Зачем вы пришли?

— Скажите, с какой вы планеты?

— С Земли.

Хаэрпу был одет в какую-то хламиду черного цвета, свисающую до самого пола, чем напоминал монаха.

— По вашему виду это не скажешь, — заметил я.

— Внешний вид не так важен. Вы, например, потеряли память. И для вас ничего нет важнее этого. А еще вы ищете чужака, хотя сами являетесь им.

Я вздрогнул. Что он несет?! Откуда он все это знает?

— Вам рассказал обо мне капитан? — спросил я, стараясь говорить как можно небрежнее.

— Нет, — он качнул головой. — Я просто вас вижу.

— Видите? Как это? Я тоже вас вижу, но ничего о вас не знаю.

— Это долго объяснять.

— Почему вы назвали меня чужаком?

— Здесь вы чужак, а там, откуда прибыли, — доброволец.

— Вы знаете, откуда я прибыл?

— Нет, так далеко я не вижу. Вижу только, что там тревожно и мало информации. А на вас печать добровольца.

Вот же чертов почтальон: видит какие-то печати и еще сам штампы навешивает, подумал я, а вслух произнес:

— А здесь разве не тревожно?

— Нет, здесь как в кино.

— Это как? — Я ловил каждое его слово: этот Хаэрпу уже казался мне дьяволом.

— Не знаю. Я сказал, как это видится мне.

— Скажите, Хаэрпу, как давно вы на станции?

— Не надо называть меня по имени, — попросил он. — Вы неправильно его произносите.

— Ладно, не буду. Так давно вы на станции?

— Давно.

— Как давно?

— Я не считаю дни.

— Как вы можете быть на станции давно, если экипаж прибыл сюда всего около месяца назад?

— Мне нет дела до других. Я отвечаю за себя.

— Вы знаете о том, что произошла авария?

— Знаю. Она произошла в моей жизни очень давно. Когда я был еще ребенком.

— О какой аварии вы говорите? — Мне надоели его иносказания.

— О своей.

— А я спрашиваю об аварии на станции!

— Мне нет до этого никакого дела.

— Но вы часть экипажа! — Мне захотелось встряхнуть этого эгоиста как следует.

— Я не чувствую себя чьей-либо частью. Я сам по себе. Я прошу вас уйти. Мне трудно говорить долго.

— Хорошо, уйду. — Я хмуро взглянул на него. Многое из того, что он говорил, было странным, но многое выглядело вполне правдоподобно. — Последний вопрос: есть ли какая-либо опасность для всех нас на станции?

— Смотря что вы называете опасностью, — гнул свою непонятную линию Хаэрпу.

— Угрозу для жизни, — терпеливо уточнил я, уже готовый накричать на него.

— Такой угрозы в ближайшее время нет.

— Ближайшее время — это сколько?

— Дня три. Дальше я не вижу.

— Спасибо и на том, — сказал я и решительно открыл дверь в санузел для осмотра, поскольку церемониться с этим инопланетянином не стоило. Здесь было пусто. И тогда я вышел в коридор.


Все это нужно было переварить, и я вернулся к себе в отсек.

Все члены экипажа так или иначе опрошены. Что мы имеем? Полную кашу. И расхлебывать ее предстояло мне.

Я улегся на койку и стал смотреть в потолок.

Итак, члены экипажа разного мнения о том, сколько времени они пребывают на станции. Капитан и Анна считают, что месяц. Хаэрпу и По Тунь находятся здесь «осень давно». С ними солидарен Железный дровосек Айрон, называя при этом вполне конкретные сроки. И они у всех разные. Совпадение (или непосредственное знание) лишь у Анны. Слово «приблизительно» здесь я бы опустил. Капитан подозревает меня. В чем? В том, что я засланный агент. Хаэрпу прямо назвал чужаком. Но если он знает обо мне больше других, то никакой опасности не ощущает. Да и капитану он должен был бы доложить для порядка, но, кажется, не собирается это делать. По Тунь поначалу чего-то боялся. Но словоохотлив и даже болтлив.

Что из всего этого следовало? То, что мне необходимо немедленно опросить Айрона на предмет всего того, что он знал. Надо вытянуть из него все!

Я вскочил с койки и отправился в Техническую.

Айрон по-прежнему лежал в своем заряжающем устройстве. Когда я вошел, он сел.

— Айрон, скажите, при каких обстоятельствах я попал на станцию? — спросил я. Но ответа не последовало, и я подумал, что неверно сформулировал вопрос. — Айрон, в котором часу по бортовому времени я был обнаружен?

Айрон молчал.

— Айрон, как меня зовут?!

С таким же успехом можно было общаться с унитазом.

— Айрон, дайте… отвертку!

Айрон немедленно запустил руку в свои недра и протянул мне давешнюю отвертку, которой По Тунь чинил свой кубик. Я хмуро принял ее.

Я все понял. Меня опередили. Ценный свидетель превращен в истукана. В молчаливого подавальщика отверток и ножниц. В разносчика космической баланды. Я вернул железному болвану отвертку, и тут меня осенило. Если ему отключили голос, то, может быть…

— Айрон, дайте блокнот! — Мне немедленно был предложен небольшой блокнот. — Дайте то, чем можно писать! — И я получил автоматический карандаш. Я протянул эти предметы Айрону и приказал: — А теперь напишите мое имя.

Айрон перехватил карандаш и нацарапал печатными буквами на листке: «ВИКТОР».

— Отлично. — Я потер ладони в предвкушении успеха. — А теперь напишите имя человека, заходившего к вам после того, как я был у вас и вернул вам зеркало.

Но Айрон бездействовал. Тогда я решил спросить его о чем-нибудь другом:

— Айрон, к кому вы ходили последний раз? Напишите ответ.

Айрон вывел: «К КАПИТАНУ». Это я и сам мог бы подтвердить: я помнил, как стоял у иллюминатора, когда Айрон вышел от капитана с пустыми упаковками от продуктов. Тогда я решил поставить вопрос ребром:

— Айрон, напишите, кто выключил вам речь? Кто запретил вам говорить?

Более толково я не смог сформулировать вопрос. Однако все это оказалось ни к чему: Айрон застыл с карандашом и блокнотом, подобно памятнику безграмотности.

— Спасибо, Айрон, — сказал я, поняв, что больше ничего не добьюсь от стойкого оловянного солдатика. — Вы мне больше не нужны.

Айрон немедленно спрятал писчие принадлежности внутрь себя и улегся. Под его койкой «чужой» не прятался, а к гудящему шкафу я решил не подходить. Еще током долбанет…

Итак, я потерял своего главного свидетеля. Таинственный чужак успел очистить его память. Либо Айрон ничего не мог мне сообщить, поскольку больше не имел информации.

Я стоял в традиционно пустом коридоре и вдруг почувствовал себя жутко одиноким и беспомощным. Будто меня бросили в огромный кубик Рубика и велели вертеть гигантские грани, чтобы все сложилось как надо.

Вернувшись в свою каюту, я улегся ничком на койку. Хотелось забыться. Хотя бы сном. Но, проснувшись, я снова останусь с этой таинственной загадкой один на один, и спрятаться от нее у меня вряд ли получится.

Я залез в карман, вытащил контейнер с запиской и внимательно его изучил. Ничего особенного. Стальной цилиндр из двух половинок, соединенных посредством резьбы. Я раскрыл контейнер, достал записку и еще раз тщательно ее осмотрел.

Записка была написана прописными буквами на узкой полоске бумаги. Ее явно отрезали ножницами от какого-то листа: края были не слишком ровными. Никаких дополнительных символов не было. Ничего, кроме написанного, ни записка, ни контейнер не могли мне сообщить.

Осталось проверить еще кое-что. Я вышел из отсека и вернулся в Техническую. Железныйчеловек немедленно сел в своем зарядном устройстве. Я протянул руку и сказал:

— Дайте лист бумаги и карандаш.

Получив требуемое, я вернулся к себе, уединился в туалетной комнате и осмотрел стены. Не обнаружив ничего похожего на камеру наблюдения, я сел в углу на корточки, положил лист на пол и написал печатными буквами то же, что было в записке; Затем сложил лист, сунул записку в карман, сходил в Техническую, чтобы отдать карандаш, и вернулся к себе.

— Дверь на замок! — скомандовал я электронике и прошел в угол. Достал обе записки и понял, что писал их я.

Это был мой почерк. Это я хотел предупредить себя о «чужом». Вот это расклад…

Я сунул лист с проверочной запиской в карман, затем скатал первую записку, запихнул ее в цилиндр, завинтил и зажал в кулаке. Подошел к койке и лег навзничь, закинув руку с контейнером за голову.

Я смотрел в потолок.

Больше никаких зацепок. Никакой дополнительной информации. Ничего…

И тут замигала красным панель у двери. И я услышал голос, которого мне так не хватало:

— Можно к вам?

— Конечно, можно! — Я вскочил с койки и добавил: — Открыто!

Анна вошла и бегло окинула взглядом отсек, а я порадовался, что не разбросал повсюду нижнее белье и носки. Отметив это, я понял, что, вероятно, в прежней жизни проделывал это регулярно. А сейчас не сделал только потому, что другой одежды не имел.

Я махнул рукой в сторону кресла, стоявшего рядом с кроватью, и Анна села. Я опустился на койку. Анна взглянула на стол, где я оставил бутыль и тюбик с каким-то очередным несъедобным ужасом.

— Что, вам не по нутру наши яства?

Я вздохнул:

— Не понимаю, кто и зачем придумал кормить этим людей…

— Вообще-то это вкусно и питательно. У вас, похоже, вкусовые ощущения изменились… Возможно, это последствия того, что вы пережили и от чего потеряли память. Но кушать необходимо, вы выглядите истощенным, Виктор.

— Вы пришли потому, что обеспокоены моим здоровьем?

— Конечно. Моя обязанность следить за здоровьем всех членов экипажа. Наш толстяк По Тунь получает вдвое меньше, чем остальные. Ему необходимо худеть.

Я не стал рассказывать ей о съедобной взятке китайцу. Зато решил задать вопрос, далекий от диет:

— Анна, вы не замечали чего-нибудь странного на станции?

— Странного? — насторожилась она. — Что у нас может быть странного?

— Но ведь авария — это, как ни крути, необычная ситуация, верно?

— Верно, но ничего необычного, мне кажется, в ней нет.

— А кроме нее?

Анна задумалась.

— Хм… Вроде бы не замечала. А что?

— Мое появление не кажется вам странным?

— Только сейчас, когда вы спросили.

Она смотрела на меня серьезно, и я уже пожалел, что спросил. И тут же, очертя голову, пустился рассказывать о разговоре с капитаном. Наверно, я проявил малодушие, нельзя было открываться ей: любой мог оказаться «чужим». Меня ведь послали для чего-то. Чтобы помочь другим. А я… Я понимал одно: если «чужим» окажется она, тогда мне и жить не для чего.

Она выслушала меня внимательно, и на ее лине я прочитал боль и тревогу — возможно, она испытывала то же, что и я. И тогда я спросил:

— Анна, это вы осматривали меня, когда я попал на станцию?

— Да.

— И сделали это не слишком внимательно, верно?

Я увидел, как она напряглась и даже подобрала ноги, будто намеревалась быстро подняться из кресла, если понадобится.

— Да, — еле слышно ответила она.

— Не бойтесь, Анна. Я действительно ничего не помню. Просто нашел у себя под кожей, за ухом, это. — Я протянул ей руку, в которой держал злополучный контейнер, и медленно разжал пальцы.

Анна побледнела, а я с облегчением вздохнул. Если она не была гениальной актрисой, то она точно не являлась «чужим», которого я безуспешно искал.

— Что это? — вскинула она ресницы.

— Не бойтесь. Это контейнер.

Я вскрыл его и снова протянул ей:

— Возьмите.

Она осторожно подняла цилиндр и вынула записку. Развернула ее и прочитала. И снова посмотрела на меня. Во взгляде бились страх и надежда.

— Что это значит?

— Это значит, что капитан прав и я не случайно здесь появился. И это мой почерк.

— Где вы ее нашли?

— Нащупал под кожей. Там был разрез, стянутый нитью.

— Дайте я посмотрю. — Она поднялась, подошла ко мне и сунула в руку контейнер и записку. Я охотно повернулся к ней боком.

Ее пальцы были прохладными и чуткими. Я невольно сглотнул, так это было приятно.

— Коновал! — сказала она с негодованием. — Она же загноится! Немедленно на перевязку!

И указала строго вытянутым пальцем на дверь.


В коридоре мы никого не встретили: никому не было дела до чужаков, межзвездных разведчиков и красивых женщин.

В медицинском отсеке Анна принялась хлопотать над моим ухом, время от времени цокая языком.

— Знаете, я рад, что вы не превратились в чудовище, — сказал я, возвращая записку на место и пряча контейнер в карман.

Анна хмыкнула:

— Это ничего не значит. Если я «чужой», мне незачем открываться вам. А вы себя рассекретили.

— Не скажу, что вы меня успокоили, Анна, — вздохнул я, отметив справедливость ее слов.

— Значит, о вашей миссии знаю только я? — спросила Анна. Я кивнул, и она шлепнула меня по макушке, чтобы я не шевелился. — Получается, что капитан тоже догадывается об этом. Почему бы вам не открыться ему?

— Это уже будет слишком, — фыркнул я. — Достаточно того, что я открылся вам. А капитан… Он болван. Он не владеет ситуацией.

— Почему вы так думаете? — Анна звякала какими-то медицинскими инструментами. Запахло спиртом.

— Я успел провести небольшое расследование и выяснил, что все члены экипажа путаются насчет времени, которое они провели на борту станции. Правда, за эталон мне пришлось принять показания Айрона: он сообщил мне очень точные сведения. Если, конечно, они на самом деле верны. Но начал я с вас. Вы предположили, что месяц…

Анна перестала возиться с моим ухом, обошла кресло и встала передо мной. На ее лице отразилась тревога.

— А на самом деле? — прошептала она.

Я ободряюще улыбнулся:

— Вы оказались почти точны. По Тунь считает, что «осень долго». Капитан был солидарен с вами. Инопланетянин Хаэрпу подтверждает мнение китайца, но точное время не назвал никто. Сильнее всего, как следует из показаний Айрона, заблуждается капитан: если андроид считает, что он на станции один год и почти десять месяцев, то капитан появился еще до него.

— Что?! — Анна опустила руки, в которых держала пинцет и какой-то зажим с ваткой. — Не может быть!

— Не волнуйтесь. Еще неизвестно, где здесь истина и кто на самом деле ошибается.

— Боже мой! — пробормотала Анна. — Я думала, что все мы прибыли сюда в одно время… Мне и в голову не приходило, что может быть по-другому!

— Вы помните, как это произошло?

— Нет… — Она задумчиво посмотрела куда-то под кушетку. — Этого момента я не помню. — Она снова перевела взгляд на меня. — Какой кошмар!

— Это ли кошмар? — усмехнулся я. — Я вообще ничего не помню.

— Именно поэтому вы написали записку самому себе, — сказала Анна и вернулась к обработке моей раны. — Ну хорошо. А что еще удалось вам выяснить?

— Больше ничего, — покрутил я головой и снова получил по макушке. — Однако случилось нечто, что некоторым образом подтверждает наличие на борту недоброжелателя: Айрон при моем повторном к нему обращении потерял дар речи. Но, по сути, успел сказать самое важное еще во время первого допроса.

Анна закончила возиться с моей раной, бросила Инструменты в лоток на столике и принялась мыть руки.

— Значит, среди нас есть «чужой», но мы не знаем, кто он? — спросила она, вытирая руки.

— При этом Айрон назвал всех, кто находится на борту. Включая себя и попугая. А еще поведал, что до начала аварии здесь были другие люди.

— Люди? Кто? — Анна села напротив меня на кушетку.

— Он не смог сказать. Мне показалось, это были ваши предшественники. А вы их сменили. Лучше скажите, в чем заключается ваша миссия?

— Мы изучаем Ариадну перед ее заселением.

— Ага. А на Ариадне есть разумные обитатели?

— Точно это неизвестно. Именно поэтому мы здесь.

— Ну что же, — я развел руками, — тогда действия нашего «чужого» становятся ясны. Он один из аборигенов планеты Ариадна и пытается помешать вторжению инопланетных захватчиков — нас с вами. И для начала, насколько смог, повредил память членов экипажа и заодно устроил аварию.

— Но как он смог сюда проникнуть?

— Кто-то уже высаживался на планете? — ответил я вопросом на вопрос.

— Кажется, нет. — Анна выглядела обескураженной. — Но толком не знаю.

— Возможно, это не входит в вашу компетенцию, — постарался я успокоить ее, однако, какой тут, к черту, мог быть покой?

— В нашу компетенцию это не входит, и потому в нашу жизнь вошел «чужой», — покачала головой Анна.

— Так или иначе, нам нужно выяснить, кто он такой, этот «чужой», — сказал я. — И как ни крути, мы с вами, Анна, теперь в одной лодке.

— Похоже, мы теперь все в одной лодке. — Она посмотрела на меня совершенно серьезно и добавила: — Вместе с «чужим».

— Вы не знаете, откуда у капитана этот дурацкий попугай? — поинтересовался я. — Может быть, он переносчик какой-нибудь инопланетной инфекции, приводящей к потере памяти?

— Капитан ничего о попугае не говорил, — растерянно покачала головой Анна, и у меня сжалось сердце от ее вида. Зря я все это вывалил на нее. Бедная девочка!

Я пересел на край кресла и накрыл ее руку, лежащую на колене, своей.

— Простите, Анна.

— За что? — удивилась она.

— За то, что втравил вас в это.

Она положила другую руку поверх моей.

— Вы пришли сюда, чтобы спасти экипаж. Значит, и меня тоже. Возможно, вы рискуете жизнью. Скорее всего, рискуете жизнью… — Она замешкалась на секунду. — Я рада, что вы здесь, Виктор.

Она улыбнулась, и у меня отлегло от сердца. А потом она высвободила свои руки, и тогда я решил действовать.

— Мне пора навестить капитана, — сказал я и поднялся.


Капитан, увенчанный попугаем, сидел в своем кресле за столом и хмуро смотрел на меня из-под бровей.

— Что вам надо? — спросил он.

— Скажите, вы прибыли на станцию как сменный экипаж?

— Знаете что? — Его желваки заходили по скулам. — Я не стану больше отвечать ни на один ваш вопрос. Вы не инспектор, а я не ваш подчиненный. И перестаньте приставать с вопросами к экипажу!

— Хорошо, капитан. — Я решил немного сбавить обороты. — Тогда будьте добры, ответьте на вопрос личного характера. Откуда у вас этот попугай?

Капитан побагровел.

— Убирайтесь вон! Или я лично засуну вас в вашу спасательную капсулу и отправлю к чертовой матери!

— Дар-р-моед! — изрек попугай.

— Хорошего же он мнения о вас! — бросил я напоследок и поспешил покинуть отсек.

Стало быть, разговор не заладился. И обстановка накалилась так, что, проснувшись однажды, я запросто мог обнаружить себя в капсуле, плывущей в открытом космосе. И хорошо еще, если капитан соблаговолит снабдить меня на дорожку синим киселем и парой тюбиков тошнотных супов… Да, конфликт с капитаном зашел чересчур далеко.


В кают-компании я постоял у иллюминатора, вглядываясь в Ариадну. Планета была удивительно мила и приветлива отсюда, с орбиты. А там, вероятно, кипели нешуточные страсти, если за единственный искусственный спутник так рьяно взялись. Однако не совсем же рехнулись руководители на Земле, если решили колонизировать планету, обладающую собственным выводком разумной жизни? И еще какой разумной! Что за цивилизация на Ариадне? Живут ли они еще на деревьях или уже пробуют на зуб атом? Какая по счету эта цивилизация на данной планете? Может, они уже в третий раз начинают заново, в свое время неудачно разбомбив оппонента? И что вообще видно отсюда, с орбиты?

В данном вопросе мне мог помочь лишь один человек.

По Тунь выглядел так, словно я оставил его лишь на минуту. А обрадовался так, словно мы не виделись как минимум неделю.

— Виктол! Оцень холосо, оцень! Сто нового? Ты опять плисол задавать воплосы?

Мне очень захотелось сказать: «Ну что ты, дружище, ничего подобного!», но это было невозможно, и я признался:

— Что делать, По Тунь, если мне ничего не остается другого, как задавать вопросы. Ведь я ничего не помню и вообще новенький здесь. Что же мне еще делать?

— Холосо! Ты будес спласывать, а я отвецять. Договолились?

— Договорились!

Он все больше нравился мне, этот неуклюжий и потешный толстяк. Я присел рядом с ним и спросил:

— По Тунь, ты ведь изучаешь погоду на Ариадне, так?

— Так! — он энергично кивнул, тревожа свои подбородки.

— Значит, ты видишь то, что происходит на планете?

— Конецно!

— А видел ли ты там обитателей планеты?

По Тунь испугался — я уже видел это раньше — и сказал, перейдя на шепот:

— Обитателей? Ты говолис пло лазумную зызнь?

— Да! Она там есть?

— Конецно, нет! — Его глаза округлились. — Мы потому здесь, сто Алиадна не имеет лазумной зызни! Ведь наоболот заплессено! Сто ты!

Я разочарованно вздохнул, но решил не отступать так сразу.

— И ты не видел на поверхности никаких следов разумной жизни?

По Тунь как-то сразу сник, и его страх накрылся волной безразличия.

— В этом все дело, Виктол… Следы есть. А лазумной зызни не видно. Я слазу понял, сто ты велный подкидыс…

— Кто? — опешил я. — Верный подкидыш? Почему верный?

— Ну, настояссий, — поправился По Тунь. Он выглядел сконфуженным.

Я замахал руками:

— Подожди-подожди! Что ты имеешь в виду?

По Тунь воровато обернулся на дверь и доверительно проговорил:

— Ты из комиссии, Виктол! Я здал этого и боялся.

— Да чего ты боялся?

— Там клугом следы лазумной зызни. — Он со значением показал пальцем вниз, сквозь пол. — Тебя послали насы, стобы ты узнал об этом и заклыл миссию Алиадна!

— Да почему ты так решил?!

— Ты сказал, сто нисего не помнис. Это стобы нисего не объяснять, кто ты такой по-настояссему.

— Но я действительно ничего не помню!

По Тунь уставился на меня с надеждой.

— Знасит, ты не инспектол?

— Вот тут не скажу, — покачал я головой. — Может, и инспектор, только я этого не помню. Но почему ты боишься проверки?

— Миссию свелнут! — По Тунь шумно вздохнул. — Нас снимут с олбиты.

— А ты не хочешь отсюда уходить? Но ведь тогда ты отправишься на флагман, и с тюбиками будет покончено!

— Сто тюбики! — он пренебрежительно отмахнулся. — Меня отплавят на Землю, а там плохо. Там клиника для толстых. Я буду там зыть, пока не похудею.

Он выглядел очень подавленным. Было видно, что для него отправка на Землю — худшее, что может произойти в жизни. Мне стало его жаль:

— Ну же, По Тунь, ведь еще не известно, кто я такой! — попытался я его успокоить. — Ну посмотри — какой из меня инспектор?

Я даже встал и заглянул в санузел, где висело зеркало. Оттуда на меня смотрел типичный звездный инспектор, готовый гневно скомандовать: «Шиш вам, а не Ариадна! А ну, все назад!»

Я вернулся к По Туню и как ни в чем не бывало улыбнулся:

— Выше нос, тайконавт По Тунь! Рано еще собираться на Землю.

По Тунь смущенно улыбнулся и стал похож на ребенка, который чудом избежал наказания. Я сел на стул рядом с ним и доверительно добавил:

— Даже если я окажусь этим самым инспектором, обещаю, что буду ходатайствовать, чтобы тебя не отправляли на Землю.

— О, спасибо, Виктол! — По Тунь схватил мою руку своими оладьеподобными ладонями и стал энергично трясти. — Оцень спасибо!

У меня создалось впечатление, что я на самом деле инспектор и уже действительно даровал китайцу возможность и дальше работать в космосе. Что может быть хуже: дать надежду, которую ты не имеешь права давать?

Тем временем лицо По Туня снова стало серьезным с долей растерянности:

— Тогда поцему ты сплосил пло следы лазума на планете?

— Так ведь интересно же! — Я изо всех сил изобразил на лице живой интерес. — Да, подожди, так какие же там следы ты нашел?

— Дологи! — со значением ответил По Тунь. — Много долог. Но по ним никто не ездит.

— Ты не мог спутать дороги с реками?

— Это невозмозно! — возмущенно замахал он руками.

— Хорошо, хорошо. И ты уверен, что обитателей на планете нет?

По Тунь наклонился ко мне:

— Увелен!

— Очень интересно, — пробормотал я рассеянно. Загадок становилось все больше.

И тут дверь в отсек отъехала в сторону.


На пороге стоял капитан, держа в руке пистолет. Попугая на его плече не было.

— Что это значит, капитан? — спросил я, не сводя глаз с пистолета.

— Это значит, что с этого момента вы считаетесь арестованным! — отчеканил капитан и скомандовал: — Встать!

По Тунь со страхом наблюдал за нами, не проронив ни звука. Я поднялся из кресла и сказал:

— Стрелять на орбитальной станции очень неразумно, капитан. Вы ставите под угрозу весь экипаж.

— Выходите!

Он был настроен решительно. Я подчинился, и капитан отступил, давая мне дорогу. В коридоре, помимо него, присутствовал Айрон, равнодушно наблюдавший процедуру ареста. Я демонстративно поднял руки и заложил их за голову.

— Так лучше, капитан?

— Идите в свою каюту! — велел он, и я двинулся вперед.

— Что на вас нашло? — спросил я, но капитан молчал до самой моей каюты. И лишь только я переступил порог и повернулся, он ответил:

— Пресекая ваши дальнейшие изыскания и шпионскую деятельность, я помешаю вас под арест до тех пор, пока…

Тутон замялся.

— Пока что? — спросил я и опустил руки. Этот спектакль уже не казался мне смешным.

— Пока все не разъяснится! — закончил капитан, и дверь закрылась.

— Открыто! — скомандовал я, но это не помогло. — Вот черт!..

Это было неожиданно и скверно. Но, с другой стороны, что я мог сделать, находясь на прицеле? Стать продырявленным было бы глупо…

Так скучно и мерзко мне, пожалуй, никогда не было. Впрочем, кто знает…

Я излазил всю каюту, включая сантехнический блок, но ничего интересного не обнаружил. Я даже забрался в пустой платяной шкаф, изучая стены на предмет тайной двери, но все было тщетно. Впрочем, там на полу мною был найден труп таракана. Вероятно, издох от одиночества и скуки. Подумать только! Дохлый таракан на орбитальной станции! Вероятно, он попал сюда случайно, с вещами космонавта. Я сидел на полу возле шкафа и, вероятно, имел вид убитого горем друга насекомого, настолько я был сосредоточен и хмур. Интересно, есть здесь все-таки камеры слежения? Если за мной до этого наблюдал капитан, то должен был бы поинтересоваться у меня содержимым контейнера, но он не сделал этого. Возможно, наблюдение было настолько незаметным, сколь и всепроникающим, что капитан смог прочитать надпись на клочке бумаги. Ну и черт с ним.

Я бережно взял таракана и аккуратно, словно драгоценность, уложил у стены. Затем повторил процедуру с уже воображаемым тараканом. И сделал это еще и еще раз. После виртуального таракана под номером двадцать я решил прекратить эту идиотию. Я встал на затекшие ноги, церемониально поклонился, проделав эту процедуру еще четыре раза, заодно разминая спину, и принялся ходить по отсеку, наворачивая круги. Интересно, Анна заметила, что меня арестовали?

Когда кругов набралось больше пятидесяти, в дверь тихо постучали. Я немедленно оказался рядом:

— Кто там? — спросил я.

Из-за двери послышался негромкий голос Анны:

— Господи, Виктор, что у вас стряслось?

— Капитан решил, что я шпион, и запер меня в каюте. Так что, как видите, ничего страшного.

— Вы говорили с ним о чем-нибудь?

Я представил, как Анна вертит головой, озираясь и опасаясь, чтобы ее не подслушали.

— Нет, я приберег это на десерт, — хмыкнул я.

— Что вы намерены делать?

— Пока не придумал. Похороню еще два десятка тараканов…

— С вами все в порядке, Виктор? — голос Анны стал еще тревожнее, и я осекся.

— Не волнуйтесь, доктор, это у меня портится чувство юмора.

За дверью послышались торопливые шаги и грозный голос капитана:

— Разве арестованный плохо себя чувствует?

Анна что-то неразборчиво ответила, и капитан наставительно добавил:

— Я запрещаю общаться с ним!

Голос приближался, я метнулся к койке и занял как можно более развязное положение лёжа, но тут же решил, что это глупо, и также стремительно вернулся к двери. И вовремя: она открылась.

На пороге стоял Айрон с подносом космических яств, от одного вида которых у меня упало настроение. Из-за его плеча выглядывал капитан, опять без попугая и с пистолетом. Разглядев оружие получше, я осведомился:

— Капитан, по-моему, вы угрожаете мне электробритвой.

Шагнул было наружу, но капитан торопливо предупредил:

— Это электрошокер, умник, и он немедленно вырубит каждого, кто посмеет в этом усомниться!

Тем временем стойкий оловянный Айрон прошел внутрь моего отсека, разложил паек на столе и вернулся к двери. Капитан угрожающе держал шокер, целясь мне в грудь. Я решил пока не испытывать величину напряжения этого устройства и для верности отступил на шаг.

— Так-то лучше! — удовлетворенно сказал капитан, и дверь закрылась.

— Погодите, капитан! — торопливо выкрикнул я, и он отозвался:

— Что вам еще?

— Я хотел бы узнать, в чем вы меня обвиняете.

— Вам мало того, что я уже сказал?

— Толком вы ничего не сказали. — Я старался подбирать веские доводы. — Ваши обвинения голословны. Что вы мне инкриминируете? — ввернул я и понял, что это слово не ново в моем лексиконе. Кто же я такой на самом деле?

Капитан несколько замешкался с ответом, однако решил не утруждать себя деталями и рявкнул:

— Идите к черту!

— Да я бы и пошел, но ведь заперто! — крикнул я, но шаги капитана уже затихали.

Я повернулся к двери спиной и тут заметил на столе среди привычных если не желудку, то взору продуктов яркий предмет. Это был кубик Рубика. Я понял, что это игрушка По Туня: вот и потертый центральный квадратик, который китаец вынимал, подкручивая крепежный винт. Трогательный толстяк, вероятно, жалея меня, угодившего в ловушку, пожертвовал своей любимой вещью, чтобы как-то скрасить мое одиночество.

Тут из-за двери послышался торопливый шепот:

— Виктол, делзысь там! Мозес поиглать в кубик, это оцень интелесно и плосто, нузно только поплобовать!

И, не дожидаясь моего ответа, он ушел. Конечно, он опасался гнева капитана, который уже запретил Анне говорить со мной.

Я улыбнулся и лег на койку, прихватив с собой кубик. Играть в него я, конечно, не собирался — мне это было не под силу, у меня и без него хватало головоломок…

Необходимо было как-то договориться с капитаном. Раскрыться? После Анны это уже чересчур. Разведчик прокрадывается в стан врага и, беседуя с каждым потенциальным неприятелем, сообщает им о том, что он лазутчик, ищущий главаря. И в итоге докладывает в центр о том, что враг не найден ввиду отсутствия такового. Нет уж, капитан, дурацкий колпак больше к лицу вам. Он заменит пиратскую треуголку, которой у вас нет.

Я представил себе капитана. Его важное лицо было безнадежно перечеркнуто повязкой, скрывающей левый глаз. Правая нога была деревянной, вместо руки крюк. Он многозначительно размахивал им, пытаясь на что-то указать, но тщетно. Когда он в бессилии воздевал руку кверху, на меня смотрел вопросительный знак, а на лице капитана читалось: «Доколе?!» То же самое слово кричал попугай, но поскольку его любимой буквы «р» в нем не было, его место вскоре занял По Тунь. Разумеется, он уменьшился для этого и, вцепившись в седеющий висок капитана, орал в правое ухо о том, как необходимо собирать кубик Рубика. Капитан вяло отмахивался от него крюком, так как в другой его руке был зажат кубик. Кубик сам по себе вращался, крутились его замысловатые грани, потом стал увеличиваться, поглощая все мое внимание, и вскоре ничего, кроме него, вокруг уже не было. Кубик был циклопичен, он уже нависал надо мной и конфигурацией своих граней и цветных квадратиков на них гневно требовал собрать его как положено. Неожиданно я заметил, что одна из граней стала прозрачной, и за ней показалось испуганное лицо Анны. Она с надеждой смотрела на меня и беззвучно взывала о помощи. Я хотел было немедленно помочь ей, но кубик так разросся, что был уже величиной с дом. Он навалился на меня, втиснув в черную расщелину; откуда-то снизу выступила одна из граней, больше похожая на каменный утес, и подбросила меня вверх. Я взмыл в бесконечную мглу, усыпанную для масштаба и смысла далекими звездами, и проснулся.


Где-то сбоку мерцал голубой свет, а я не понимал, что происходит и где верх, где низ. Собственно, меня тошнило, и я вообще плохо соображал, что случилось и где я. В голову внеслась мысль, что капитан исполнил-таки свою угрозу и отправил меня в злосчастной спасательной капсуле ко всем космическим чертям. Я что-то прохрипел и попытался присмотреться к голубому мерцанию, в котором мне померещилось что-то знакомое. Кажется, я все еще был в своем отсеке. Я неловко хлопнул в ладоши и меня немедленно ослепил свет. Я действительно был посреди своего отсека. Причем посередине в буквальном смысле — я висел в воздухе вверх ногами!

Погрузившись в размышления, я заснул, проспал отбой и всплыл с койки, не будучи пристегнутым. Ближе всего ко мне был шкаф. Я нелепо извернулся, стараясь дотянуться до него рукой, но это не удалось. Барахтаясь как в студне, я ни на сантиметр не приблизился к цели. Попытался грести ладонями, но и это не помогло. К тому же было чертовски неудобно — ведь у меня отсутствовала какая-либо опора, что оказалось непривычно до абсурда. Я попытался успокоиться и стал размышлять. Чтобы как-то начать двигаться в невесомости, мне был необходим хотя бы веер, чтобы грести им воздух, как воду. Я даже похлопал себя по карманам, но, кроме злополучного контейнера с запиской и смятого листа, естественно, ничего не обнаружил. Так что же еще можно предпринять? Ага!

Я чудовищно извернулся и, потратив минуту, стянул с себя ботинок. Немного отдышался, прицелился и кинул его в противоположную от шкафа сторону. Стало еще хуже: я начал вращаться вокруг своей оси. Я решил дотянуться до второго ботинка, чтобы повторить операцию, но не успел. Неожиданно мимо меня проскользнул шкаф, а меня крепко ударил пол. Я упал на бок, ушибив бедро и голову.

Я со стоном сел, а потом и встал.

Стало быть, сейчас шесть утра. Скоро придет Айрон с едой в сопровождении капитана. Нужно было поторопиться.

Хромая и охая от боли, я сходил в санузел, вернулся в каюту, подобрал и надел ботинок, усевшись на койку. Если кубик По Туня и летал ночью, то приземлился удачнее меня, потому что лежал на койке целехонький. Я заставил себя подняться и сделал подобие зарядки, разминая ушибленное бедро. Затем еще раз заглянул в шкаф, снял одну из полок, которая была размером с две раскрытые книги, и подошел к двери.

Минут через двадцать в коридоре раздались шаги. Кто-то шел от кают-компании. Скорее всего, капитан. Я приготовился. Шаги затихли напротив моей двери, но я услышал, как открылась дверь в Техническую, где обитал Айрон. Капитан что-то негромко сказал, потом капитан и Айрон проследовали по коридору дальше. Через несколько минут шаги снова послышались. Они приближались, и я уже твердо знал, что шли ко мне. Дверь отъехала в сторону. Как только через порог перешагнул Айрон, я выставил перед собой свой щит и бросился на капитана. Я услышал звук разряда, но со мной ничего не произошло. Капитан попытался что-то сказать, но не успел. Я ударил его полкой по голове, а когда он выронил шокер, еще несколько раз приложил кулаком по лицу. Он согнулся, пытаясь защититься, а я ударил его сверху по шее, и он кулем повалился на пол. Я обернулся. Айрон, как ни в чем не бывало, стоял на пороге с подносом. За его угловатым контуром на моем столе был виден еще один комплект космической жратвы..

— Айрон, дайте веревку! — скомандовал я.

Айрон быстро согнулся, поставил поднос на пол и тут же протянул мне небольшой моток тонкой, но прочной бечевы.

Я принялся вязать руки за спиной бесчувственному капитану и сказал Айрону через плечо:

— Ступайте, Айрон. Делайте что вам было велено.

Кстати, а что ему было велено? Может быть, капитан велел ему напасть на меня, если пострадает сам? Но нет, Айрон подобрал свой поднос, повернулся и пошел к каюте По Туня. Я же закончил возиться с веревкой, подобрал электрошокер и сунул в карман. Капитан заворочался, приходя в себя.

— О-о-ох! — Он попытался встать, я подхватил его и помог подняться. Он свирепо взглянул на меня из-под разбитой брови: — Чтоб вы… — И закашлялся.

— Берегите силы, капитан, — сказал я. — Иначе вашему попугаю будет не на ком ездить.

И я повел его по коридору. Наш путь успел пересечь Айрон — он понес еду Хаэрпо.

В каюте капитана попугай сидел на спинке кресла и безмятежно кусал себя за бок.

— Принимай свою подставку, пернатый, — сказал ему я и усадил капитана в кресло. Проверив еще раз узлы, я чуть было не ушел, но вспомнил, что собирался проверить соседнее помещение. Я распахнул дверь; там была жилая комната, — ничего особенного. Здесь же, за еще одной дверью, размещался и санузел. Я быстро осмотрел все места, где кто-нибудь мог спрятаться, но ничего подозрительного не обнаружил. Вероятно, «чужой», наблюдая за всеми моими попытками разыскать его, давился своим инопланетным смехом.

Когда я вернулся в каюту, капитан презрительно спросил:

— Что вы ожидали там увидеть, черт бы вас побрал?

Я молча повернулся и ушел.

Дверь в медицинский отсек открылась, как только я оказался поблизости. Увидев меня, Анна всплеснула руками:

— Что случилось?! На вас кровь!

Я провел по лицу рукой и увидел багровую полосу:

— А, это, вероятно, кровь капитана. Пойдемте, ему нужна штопка.

Анна подхватила какой-то чемоданчик и первая выскочила из отсека. Поколебавшись, я шагнул к двери, ведущей во вторую комнату. Здесь тоже была жилая часть отсека и царил запах Анны. И тоже было пусто, как, собственно, я и ожидал.

В каюте капитана Анна уже хлопотала над страдальцем. Он по-прежнему сидел в кресле, усталый и поникший, и совершенно не реагировал на ее заботу. Анна взглянула на меня:

— Что у вас тут случилось?

— Обыкновенная электробезопасность. — Я присел на один из стульев у стены. — Наш капитан оказался слишком напряжен.

Капитан молчал. Только туг я понял, что это уже немолодой мужчина, который выглядит совсем не так, как ему подобает. Он уронил свой авторитет, упустил власть и остался битым. И все это перед своим сотрудником, да еще женщиной. Да, я бы тоже потерял дар речи…

Что ж, я тоже мог позволить себе поиграть в молчанку. Я дождался, пока Анна закончит обработку раны. Она вопросительно обернулась ко мне, и я просто кивнул. Она забрала свои инструменты и покинула отсек. Тогда я проверил надежность пут капитана, порылся в ящиках его стола, нашел какой-то кабель и прикрутил его ноги к ножке кресла, на котором он сидел. И вышел из отсека.

Пусть побудет в одиночестве. По крайней мере, успокоится. А то возомнил себя отцом правосудия…


Я вернулся к себе в отсек, взял кубик и отправился к По Туню.

Толстяк нависал над монитором с картой, как я и ожидал. Увидев меня, он тут же спросил:

— Сто случилось, Виктол?

— Я сбежал из-под ареста, — сказал я чистую правду и присел на стул рядом с ним.

— Зацем? — искренне удивился По Тунь, разглядывая меня.

— Чтобы вернуть тебе вот это. — И протянул ему кубик.

Увидев свою игрушку, китаец просиял. Он жадно схватил ее и тут же завертел с невероятной скоростью. Кубик тихо похрустывал, мимикрируя в опытных руках.

— Зацем тебя алестовал капитан? — спросил По Тунь.

Я не видел смысла говорить неправду.

— Он решил, что я шпион.

— А ты шпион? — спросил он, и его и без того узкие глаза превратились в невообразимые щелки.

Пора бы мне было уже определиться, шпион я, звездный инспектор или еще кто-нибудь. Я вздохнул и пожал плечами:

— Не знаю. Инспектор я или шпион — надеюсь, скоро это станет ясно… Да, спасибо за кубик. Прямо не знаю, что бы я без него делал.

По Тунь довольно улыбнулся.

Я показал на монитор:

— Что нового?

— Все по-сталому, — поморщился По Тунь, махнул кубиком и заорал: — Айлон! Отвёлтку!

После привычного ритуала подкручивания винта кубика я спросил у робота:

— Ну что, приятель, ты все еще хранишь молчание?

Айрон принял от По Туня отвертку и молча ушел, словно я был неодушевленным предметом. За него ответил По Тунь:

— Капитан не велел нам лазговаливать с тобой, Виктол. И вообсе подходить к твоему отсеку.

— Тогда почему ты со мной разговариваешь?

— Я ведь не глупый лобот! Я твой длуг. — По Тунь умудрился подмигнуть мне и доверительным тоном добавил: — Я подслусывал под двелью. Ты победил капитана.

— А ты дружишь только с теми, кто побеждает? — не удержался я от просившегося на язык вопроса.

Китаец немедленно обиделся. Он сник, перестал вертеть кубик, и его чувственные губы превратились в скорбную нить. Я понял, что пора прикусить язык, а По Тунь сказал:

— Зацем ты так, Виктол?

Мне показалось, что он вот-вот расплачется.

— Прости, По Тунь, вырвалось. — Я положил руку ему на плечо и заглянул в глаза. — Я не хотел тебя обидеть. Видишь, даже язык за зубами держать не умею. Какой же я после этого шпион?

По Тунь передумал реветь, слабо улыбнулся, и кубик снова завертелся в его толстых пальцах.

— Однако капитан все еще остается начальником станции, — сказал я. — Что ты после скажешь ему на это?

По Тунь пожал плечами:

— Я ему не сказу. И он не узнает.

— Хорошо, По Тунь, пусть будет так. Пойду навещу его.

По Тунь понимающе кивнул.

Идя по коридору, я ожидал увидеть в каюте капитана все что угодно. Например, что отсек пуст. Нет ни попугая, ни его хозяина. Или что капитан держит меня на мушке космического бластера угрожающего вида. Или…

Но капитан по-прежнему пребывал в кресле, и я даже испытал легкое разочарование. Мало того, на его плече сидел попугай. По крайней мере, пернатый друг не оставил своего хозяина в беде.

Капитан хмуро оглядел меня одним глазом — второй уже был изрядно затянут набухшей фиолетовой шишкой — и произнес:

— Вы напрасно празднуете победу.

— А вы слышали залпы фейерверков и крики «ура»? Капитан будто не заметил моей иронии и продолжал:

— Даже если вы действительно ничего не помните, то вас ждет настоящее открытие.

Я уселся в кресло напротив него.

— Уверен, вы уже готовы им поделиться. Выкладывайте.

— Развяжите меня, черт возьми! В конце концов, я все еще руководитель этой чертовой посудины!

Он заговорил как заправский капитан: видимо, разозлился не на шутку. Я вынул из кармана трофейный электрошокер, демонстративно переложил в другой карман, подошел к капитану и принялся его развязывать. Когда я возился с кабелем, освобождая ноги капитана, с его плеча на меня смотрел попугай, и я бы не удивился, если б он, скажем, спикировал на меня и начал бомбардировку. Или просто вцепился в волосы. Но у попугая был совершенно безмятежный вид, будто его хозяина регулярно связывают незнакомые люди. Когда я закончил и вернулся на прежнее место, капитан с наслаждением растер затекшие запястья.

— На свободе лучше, а, капитан? — спросил его я. Он свирепо на меня зыркнул, но ничего не сказал. Я добавил: — Вы обещали поведать о каком-то открытии.

— Я помню, — огрызнулся он. Затем осторожно потрогал пальцем фингал и поморщился. — Так вот, слушайте. Авария, о которой знают все, — не совсем авария. Около двух недель назад, ночью, я бодрствовал, когда это случилось, поэтому лучше всех знаю об истинном состоянии дел…

Ну хоть о чем-то он знает лучше всех, подумал я.

— …с нами столкнулось нечто неизвестное. По сути, оно-то и повредило солнечные батареи и антенну. Но самое главное — оно сумело столкнуть нас с орбиты. Поскольку вы ничего не помните, возможно, вы также ничего не смыслите в космических делах, поэтому я вынужден пояснить. Скорость станции на орбите составляет около трех километров в секунду. Надеюсь, вам не надо объяснять, как это много. Иными словами, к летящей пуле подлетела другая пуля и слегка ее подтолкнула, изменив траекторию. Такое можно было сделать только намеренно, только руководствуясь точнейшим расчетом! Вследствие этого станция начинает падать на Ариадну. Со дня надень мы достигнем плотных слоев атмосферы и тогда… Теперь вы понимаете, что произошло?

Это было не открытие, которое обещал мне капитан. Это было объяснение всего, что произошло со мной и с обитателями станции. Это и был «чужой».

Стараясь выглядеть спокойно, я спросил:

— Иными словами станция обречена?

— И вместе с ней все мы, — с садистским наслаждением улыбнулся разбитыми губами капитан и тут же скривился от боли.

— Да, капитан, вы отмщены, — добавил я. — Вы хоть сумели определить, что именно в вас врезалось?

Капитан отрицательно покачал головой, и попугай передвинулся на край его плеча.

— Мы не можем ни изменить траекторию, ни подать сигнал бедствия. Наш флагман будет здесь только через месяц, поэтому нам крышка.

— Потрясающе, — пробормотал я.

Меня мучил один вопрос: каким образом те, кто посылал меня сюда, намеревались спасти экипаж станции? Что я должен предпринять в этой ситуации? И еще: интересно, сознавал. ли я, залезая в спасательную капсулу, что, по сути, ложусь в собственный гроб?

— Кстати, вы имеете возможность спастись, — услышал я голос капитана.

Я что, сказал про спасательную капсулу вслух? Кажется, нет. Я фыркнул:

— Неужели вы могли подумать, что я не уступлю место в шлюпке женщине?

Капитан устало махнул рукой.

— Ладно, давайте прекратим нашу войну. Я не хотел вас обидеть. Однако же вы оказались здесь не случайно. Так для чего же?

— Вот и я думаю о том же, капитан, — сказал я. — И, увы, мне ничего не приходит в голову.

— А я, дурак, намеревался с помощью ареста подтолкнуть вас к более активным действиям.

Капитан совсем выдохся. Он был хмур и выглядел безнадежно больным. Кажется, надежда, которая жила в нем все это время, покинула его. Мне стало его жаль, и я предложил:

— В конце концов, спасательная капсула может быть разыграна в лотерею…

— Замолчите! — Капитан вскочил, и попугай взмыл к потолку от неожиданности. — Как вы смели подумать…

— Ну-ну, капитан, полегче! Я тоже не хотел вас обижать или унижать. Просто все на станции в данном случае имеют равные шансы воспользоваться спасательным кругом. И если вы, как истинный капитан, решили не покидать тонущее судно, это только делает вам честь.

Капитан неожиданно обмяк и снова опустился в кресло.

— Если бы вы знали, как я устал, — пробормотал он и потер виски.

Я заметил, что пальцы у него мелко дрожат.

Все было напрасно. «Чужой», кем бы он ни был и где бы ни прятался, переиграл нас всех. Теперь у меня в голове жила лишь одна мысль…

— Скажите, капитан, вы не будете против, если… — Я попытался сформулировать свое последнее желание: — Ну, скажем, устрою прощальный ужин с Анной?

Капитан посмотрел на меня уцелевшим глазом и махнул рукой.

— Право, делайте что угодно. Надеюсь, нам теперь не из-за чего конфликтовать.

— Да, это так. Спасибо, капитан, — сказал я и направился к двери, но он окликнул меня:

— Постойте.

Я обернулся. Капитан порылся в недрах своего стола и достал небольшой предмет, похожий на пачку сигарет.

— Возьмите. Без этого капсула не сможет покинуть шлюз. Я сунул предмет в карман.

Оказавшись в кают-компании, я чуть было не двинулся самопроизвольно к медицинскому отсеку, но вовремя остановился. Как бы мне ни хотелось увидеть Анну, сперва нужно было подготовиться. Не теряя времени, я направился в кухню.

Выудив на свет мою давешнюю находку — коробку конфет, — я принялся снова шарить по шкафам, надеясь найти что-нибудь еще.

Перерыл все, что мог, но больше ничего интересного мне не попалось. Я открыл шкаф, где стояли ряды бутылей с синей мерзостью, и с остервенением вторгся в их ряды, словно боевая римская колесница в шеренги варваров. Как ни странно, в дальнем ряду я нашел стеклянную бутылку с лимонадом! Моя задумка была близка к осуществлению.

Когда я лазал по кухне в поисках подходящей посуды, в дверь кто-то вошел. Я было подумал, что это Айрон заглянул сюда за какой-то надобностью, но, обернувшись, опешил. Тяжело опираясь на свои комбинированные передние конечности, на пороге стоял Хаэрпу. Две пары его глаз внимательно разглядывали меня. Сидя на полу у распахнутых створок шкафов, расположенных в нижней части стола, где находилась универсальная поварская панель, я всплеснул руками:

— Вам тоже не по душе эта синяя дрянь, Хаэрпу, и вы решили взять роль повара на себя?

Хаэрпу коснулся одной из своих коротких передних лапок прибора на груди, и я услышал:

— Если вы перестанете шутить, я расскажу вам кое-что.

Я насторожился, однако с пола не поднялся, лишь сел по-турецки.

— Я вас слушаю, Хаэрпу.

— Я просил не называть меня по имени, — напомнил он, и его подвижные глаза будто от обиды полезли вверх.

Я поднял руки, как бы сдаваясь:

— Не буду.

Хаэрпу кивнул и сказал:

— Вы спрашивали про угрозу для жизни обитателей станции.

Ха! Неужели и этот отшельник дотумкал до того, о чём поведал мне капитан?

— Нам пора паковать чемоданы? — спросил я, но Хаэрпу не был расположен шутить.

— Опасность грозит лишь вам, Виктор.

Признаться, он меня удивил. Вот так штука: станция того и гляди начнет гореть в плотных слоях атмосферы, а я, вместо того чтобы ползать на коленях по кухне, вполне мог бы свалить-отсюда в своей спасательной капсуле, но сам же оказываюсь в опасности!

— А вы ничего не перепутали?

Он честно поразмышлял или сделал вид, что размышляет несколько секунд, и ответил:

— Вероятность ошибки очень мала.

Это было даже не смешно. Но я все равно нервно рассмеялся и сказал:

— Вы жалкий шарлатан, Хаэрпу, или как вас там следует называть!

— Почему вы так решили, Виктор? — Хаэрпу говорил спокойно, даже его глаза оставались неподвижными.

Я стиснул зубы, чтобы не проговориться, хотя мне ох как хотелось раскрыть ему целых две пары глаз! Однако это могло нарушить мой последний и самый желанный план. Я просто поднялся на ноги и указал пальцем на дверь:

— Убирайтесь прочь, несчастный пришелец! Мне бы очень хотелось избежать горения в аду на одной сковороде с вами, но, к сожалению, это вряд ли возможно. Я более не желаю слушать ваши идиотские умозаключения и требую оставить меня в покое! Ясно вам?!

— Я понял. Не нужно сердиться, — сказал сухимневозмутимым голосом его переводчик.

Хаэрпу неловко потоптался на месте, разворачиваясь на своих конечностях, его халат распахнулся, и я вдруг вспомнил, на кого он на самом деле похож. Нет, не на крысу, вставшую на задние лапы, а на летучую мышь. Вернее, на человека — летучую мышь, Бэтмена. Герои комиксов чередой, словно сонм святых, прошли передо мной, и я еще раз удостоверился, что память действительно восстанавливается. Любопытно. Бэтмен у нас есть, Железный дровосек тоже, есть даже Чудо-Женщина, и Капитан, пусть и не Америка. Черт возьми, станция битком набита супергероями, а отвести беду некому… И какой смысл в том, что моя память восстанавливается, если мы валимся с орбиты в пекло плотных слоев, и, так до конца и не прожаренные, врежемся в поверхность этой проклятой Ариадны? Надо спешить.

Все, что я нашел подходящего на кухне и на складе, сунул в матерчатый чехол от какого-то агрегата.

Проходя мимо двери По Туня, я захотел было зайти повидать его напоследок, но передумал. Встреча с Анной была для меня все же ценнее.

Когда все было готово, я зашел к Анне.

— Где вы пропадали? — встревожено встретила она меня вопросом. — Капитан отмалчивается. Кстати, почему вы решили не ограничивать его свободу?

— Все в порядке, Анна. С капитаном у нас джентльменское соглашение: он не бьет меня током, а я не трогаю его уцелевший глаз. А сейчас хочу пригласить вас на свидание. — И я церемонно поклонился.

— И где оно будет происходить? — спросила Анна, и в ее глазах я заметил любопытство.

Я протянул ей руку и сказал:

— Я провожу вас.

Мы вышли в кают-компанию. Свет в ней был выключен (об этом я попросил капитана), и лишь голубоватое свечение Ариадны наполняло ее. На столе стояли два стакана (ничего более изящного я найти не сумел), бутылка лимонада и коробка с конфетами.

Анна рассмеялась:

— Откуда все это, Виктор?

Я скромно пояснил:

— На кухне, как выяснилось, есть не только нелепые тюбики. Однако вместо шампанского придется довольствоваться лимонадом.

— Вы расстарались на славу! Еще никогда у меня не было такого свидания.

Я подвел Анну к столу и отодвинул стул, предлагая сесть. Она повиновалась, и я уселся рядом.

— Сначала я хотел рассадить нас по разным концам стола, — сказал я, — чтобы было еще более торжественно. Так, насколько мне известно, обедала королевская чета, но поскольку из-за размеров стола нам бы пришлось общаться через вестового, я отказался от этой затеи.

— Вы всё чудесно придумали, — согласилась. Анна. — Правда, мы пока не королевская чета.

Я несколько раз хлопнул в ладоши и позвал:

— Айрон! Открывалку для бутылок!

Честно говоря, я не был уверен, что Железный человек меня услышит, а репетировать у меня не было времени, да и слышно это стало бы всем, включая Анну. Однако через несколько секунд Айрон появился-таки, и в его руках я заметил штопор, консервный нож и то, что мне и требовалось, — открывалку. Я вскрыл бутылку и вернул Айрону его орудие.

— Спасибо, Айрон. Вы очень любезны.

Он тут же ушел. Я разлил по стаканам лимонад и взял свой. Анна тоже подняла стакан.

— За что будем пить?

Я задумался. Так далеко в своих мечтах я не заходил. Мы же на пороховой бочке, и все может начаться в любой момент. Мне даже стало жарко.

— За память. За то, что нам дорого, и зато, чтобы мы никогда этого не забывали, — произнес я самым обычным тоном, и мы сделали по глотку.

— Хороший тост, — отозвалась Анна, пробуя конфету. — А где вы раздобыли все это богатство, Виктор?

— Провел небольшую ревизию на кухне, — усмехнулся я.

Анна оглянулась на дверь в отсек капитана и, понизив голос, спросила:

— А что по нашему делу?

— Говорить на свидании о делах как-то неправильно, — посетовал я. — А вообще-то ничего нового сообщить не могу. Найти неведому зверушку не удалось, вот и все.

Анна поджала губы, отпила лимонада, снова покосилась на дверь капитана и взглянула на меня:

— И что же мы будем делать?

— Будем ждать. Должен же он в конце концов как-то проявить себя.

— А мне кажется, что он так и не покажется. И даже сейчас, возможно, смотрит на нас и даже слышит, о чем мы говорим.

— Вот и пусть послушает, — проворчал я. — Вдруг ему нечем заняться.

— Это нам нечем заняться. — Анна посмотрела сквозь иллюминатор на плывущую Ариадну. — И хуже всего наша беспомощность.

— Не думайте об этом, Анна, — попросил я. Глядя на нее, мне хотелось плакать от мысли, что мы обречены и что, возможно, даже Анне не удастся спастись в моей капсуле. И как ей сказать об этом?

— Не получается не думать, — грустно улыбнулась она, а мне нестерпимо захотелось немедленно заключить ее в объятия и поцеловать, ноя сдержался. — Знаете, Виктор, однажды в детстве, когда мне было чуть больше десяти лет, мы с дедушкой катались на лодке по озеру поблизости от дома. С дедом было так надежно, он казался мне огромным и сильным. Даже сильнее отца, потому что папа слушался деда. Я взяла с собой плюшевого медведя. Мы далеко уплыли, наш дом казался игрушечным. И вдруг деду стало плохо с сердцем. Он лежал на дне лодки и убеждал меня, что скоро все пройдет и мы вернемся домой. А сам был такой бледный, просто как бумага, что я испугалась. И просила его грести к берегу. А он еле губами шевелит, какое там за весла сесть. Стал беспомощным, как новорожденный…

Она рассказывала, а я видел эту маленькую девочку, прижимающую к груди своего смешного медведя, и понял, как же я люблю эту женщину и как не хочу ее потерять.

— …и мой любимый медведь показался мне таким бесполезным, таким глупым. Мне кажется, именно тогда я и повзрослела. И поняла, что кроме меня деду никто не поможет. Веслами я гребла всего один раз, ровно за неделю до этого происшествия, тоже с дедом, и тогда у меня ничего не получилось. Но делать было нечего, и я попыталась… До сих пор не понимаю, как мне удалось выгрести к берегу. Правда, я промахнулась метров на двести от причала, но это не так важно. Я позвала на помощь, и дедушку спасли. А медведя с того самого дня я забросила…

Ее лицо отсвечивало голубым, она казалась мне истинным чудом, невозможным подарком судьбы, и подарок этот у меня собирались отнять. Чтобы как-то протолкнуть ком в горле, я хлебнул лимонада и сказал чистую правду:

— У меня такое ощущение, что я знаю вас давным-давно.

— У меня тоже такое ощущение, — улыбнулась Анна и взглянула на. свой стакан. — А вы уверены, что это не вино?

— Уверен. — Для верности я даже отпил из стакана. — А почему вы так решили?

— Жарко стало. — Анна поднялась со стула и подошла к иллюминатору. — Никогда не думала, что наша кают-компания может быть столь уютной и романтичной…

— С таким видом из окна любое место может стать расчудесным, — сказал я, лишь бы что-то ответить: мысли мои были далеко. Я никак не мог решить, как именно сказать Анне о смертельной опасности.

— Увы, тюрьма не станет, — услышал я ее голос.

И вдруг она вскрикнула. Я подскочил к ней:

— Что случилось?

Она потерла ладонь о ладонь и подняла на меня глаза.

— Стекло раскаленное!

У меня тут же прояснилось в голове: началось!

В кают-компании зажегся свет, и капитан по громкой связи объявил:

— Внимание! Говорит начальник станции. Всему экипажу немедленно собраться в кают-компании! Повторяю…

Я схватил Анну за руку:

— Анна, мы падаем на Ариадну!

— Что? — растерянно переспросила она.

— Простите, я не успел вам сказать…

В кают-компании тем временем зажегся свет. Пришел капитан с попугаем на плече, бросил на нас с Анной хмурый взгляд и буркнул:

— Банкет окончен. Сожалею…

Тем временем появились Айрон и Хаэрпо. Последним подтянулся По Тунь с кубиком в руке и тут же сказал роботу:

— Айлон, отвёлтку!

Анна испуганно заглянула мне в глаза:

— Что происходит?

Станция мелко задрожала. Капитан поднял руку и сказал:

— Это не учебная тревога, все серьезно. Коллеги, станция сошла с орбиты, мы падаем на Ариадну. Это результат той аварии, о которой я говорил. Просто результаты ее оказались более катастрофичными, нежели я предполагал. Мне жаль, но мы обречены. Мужайтесь!

Вибрация усиливалась. Я взглянул в иллюминатор и увидел сполохи пламени: горела обшивка. Взвыла сирена, и монотонный женский голос стал повторять: «Внимание, угроза разгерметизации! Персоналу необходимо покинуть станцию. Внимание!..»

Я нашарил взглядом две пары глаз Хаэрпо и рявкнул:

— Ну что, провидец, это вы называете безопасностью? Что скажете теперь?

Хаэрпо как-то странно затрясся и заклекотал. Припадочный, что ли, подумал я и вдруг понял, что он смеется. Продолжая клекотать и трястись, Хаэрпо побрел прочь.

— Смотрите! — закричала Анна, и все уставились на нее.

Она, бледная и испуганная, показала на иллюминатор. Половину стекла загораживало нечто чешуйчатое, и оно вдруг поползло дальше. Это было то ли щупальце гигантского живого организма, то ли тело столь же огромной змеи. Послышался треск. Потолок покрылся красными вспышками. «Внимание, угроза разгерметизации! Персоналу необходимо покинуть станцию». Мы с Анной взглянули друг на друга.

— Это и есть «чужой»! — сказала она.

Я крикнул капитану:

— Это и было тем, что столкнулось со станцией и что я безуспешно пытался отыскать!

Я схватил Анну за руку:

— Идемте, Анна, у вас есть шанс.

Проходя мимо По Туня, я сжал его мягкое, как тесто, плечо: — Прости, старина. И прощай!

Затем оттолкнул стоявшего столбом Айрона и потащил Анну по коридору.

— Виктор! Что вы задумали?

Мы ворвались в двери подсобных отсеков, и я крикнул на ходу:

— Моя капсула! Вы можете спастись!

Станцию потряс удар, и нам пришлось ухватиться за шкафы, чтобы не упасть. Вот и дверь в шлюз.

Оказавшись внутри, я откинул люк капсулы.

— Забирайтесь, это единственный шанс.

Анна кинулась мне на грудь, и я почувствовал у себя на шее ее горячие слезы.

— Я не хочу, Виктор! Мне страшно…

— Забирайтесь скорее, а то будет поздно.

Я попытался отодрать ее руки от своей шеи, и наконец это удалось мне. Она взглянула на меня зареванными глазами.

— Давайте вместе!

Я покачал головой:

— Увы, билет только на одного.

— Виктор!.. — Она снова кинулась мне на шею, и я просто обнял ее, не в силах сопротивляться. Потолок шлюза мигал красным, монотонный голос повторял про разгерметизацию, вибрация росла.

— Вот и все… — успел сказать я и…

Три дня назад
Солнце уже проваливалось за лес по ту сторону озера, окрашивая тревожным ржавым цветом бетонное строение, занимавшее островок в километре от берега. На берегу возле дощатого причала с парой лодок толпились целых четыре спецмашины, две из которых — «скорая» и полицейский «бобик» — разбрасывали сине-оранжевые блики. Неподалеку сидел на траве боец и бормотал, оглаживая снайперскую винтовку:

— Зачем вызывали-то? Ни одного окна ведь… На хрена вызывать было?..

В освещенных недрах «скорой» сидел мокрый до нитки полицейский, укутанный в одеяло. Его зубы время от времени выбивали костяную морзянку. Рядом с ним доктор в синем комбинезоне крутил в пальцах незажженную сигарету.

Виктор подошел к распахнутой двери и спросил коллегу:

— Ну что, не согрелся еще?

— Да это не от холода, — отозвался док и, выбравшись из машины, закурил.

Виктор взглянул на полицейского. Лицо его было бледным, как у утопленника, глаза смотрели бессмысленно.

— Хоть что-нибудь ты успел увидеть? — спросил Виктор. Полицейский выбил дробь зубами и принялся выдавливать из себя:

— Все белое… коридор… вокруг никого… иду… люк подо мной… открылся… а там черно, как в колодце, и звезды… я туда упал… оказался в воде… тут же и… в себя пришел…

— Что страшного-то? — спросил Виктор. — Чего тебя трясет?

— Г… голос… в коридоре в этом… н-не х-ходи с-сюда… жутко так сказал… с… с-смертью повеяло… б-будто…

Подошел доктор. Виктор обернулся к нему:

— Что со вторым, Николаич?

— Амнезия. Даже как зовут не помнит. А первый все еще в коме.

Виктор оглядел себя критическим взглядом, пробормотал:

— Переодеться, что ли… — И ушел к полицейскому «бобику». Полицейский кивнул в его сторону и спросил доктора:

— Н-неужели п… пойдет?

Доктор швырнул в траву недокуренную сигарету.

— Выхода у него нет. Невеста у него там. Хорошая девушка…

Солнце наконец зашло за лес. На берегу продолжали метаться блики мигалок.


Виктор открыл глаза. Над ним нависал скверно побеленный потолок с бурыми потеками. В центре нервно мигала люминесцентная лампа. Виктор приподнялся на локте и огляделся.

Больничная палата с единственной койкой, на которой он лежал, старый стол со стулом, напротив кровати — шкаф-развалюха. Две двери. Та, что слева от шкафа, приоткрыта, и за ней виден белый фаянсовый умывальник. И ни одного окна.

Виктор сел. На нем, как на пугале, висела пижама неприятного коричневого цвета: штаны и куртка. Под курткой он обнаружил белую майку старомодного кроя, на полу стояли ботинки без шнурков, служившие, очевидно; домашними тапочками. Виктор обулся и тут же все вспомнил.

Значит, он каким-то образом выжил?!

Он вскочил на ноги и кинулся к двери. За дверью тянулся унылый обшарпанный коридор захолустной больницы, несколько дверей располагались слева и справа. Место показалось Виктору знакомым. Он направился по коридору и оказался в холле, посреди которого стоял громадный стол, по виду помнивший заседания парткомов и кумачовую скатерть, окруженный такими же древними стульями. Здесь тоже не было окон. На стене висела репродукция картины «Лунная ночь на Днепре». Ни в коридоре, ни в холле не было ни души. И тут Виктор понял, что конфигурация помещений больницы соответствует расположениям отсеков на станции «Dream-2». Он уставился на две двери, выходящие в холл. За той, что слева, на станции находился отсек капитана, а здесь ее украшала табличка «Главный врач». Виктор подошел, постучал и потянул за ручку. Дверь оказалась заперта. Тогда он отправился к двери справа, где было написано «Смотровая», и тоже постучал. Дверь оказалась незапертой, и Виктор попал в комнату, несомненно, медицинского назначения. Он узнал и топчан, на котором очнулся несколько дней назад, и стол, и шкаф — белый железный шкаф с застекленными дверками, за которыми поблескивали какие-то склянки и инструменты.

Однако все это он заметил мельком, успев цепко осмотреть комнату за пару секунд, пока входил. Самым главным, что позволило ему немедленно, не сходя с места, вспомнить все, что было и вчера, и три, и пять дней назад, было другое.

Его Анна.

Она мирно спала на небольшом диванчике, свернувшись калачиком. На ней был белый несвежий халат, из-под которого буднично выглядывали голубые джинсы.

Виктор тут же оказался возле нее и вдохнул родной запах, от которого защемило сердце и ком нежности застрял в горле.

— Анька, — позвал он и тронул ее за плечико.

Но она и не думала просыпаться. Виктор потряс сильнее, но Анна продолжала спать.

Он наскоро пощупал пульс на шее. Сердце билось ровно, как и положено у спящего человека. Виктор поднялся, хищно покружил по комнате, заглянул в соседнее помещение. Оно оказалось далеким от медицины: здесь стоял шкаф вполне гражданского вида, диванчик большего размера, нежели тот, на котором спала Анна, вешалка, на которой висел плащ. Виктор его узнал — это был ее всегдашний плащ. Он вернулся в смотровую, еще раз глянул на Анну и вышел в холл. Дверь к главному врачу по-прежнему оставалась заперта. Виктор еще раз постучал и для верности крикнул:

— Эй, есть кто живой?

Но было тихо, и он вернулся в коридор.

Первая дверь справа, помнится, вела в конуру Хаэрпу. Слева — к По Туню. Виктор без стука толкнул ее.

За столом сидел По Тунь с неизменным кубиком Рубика в руках. На нем была примерно такая же пижама, как и на Викторе, но раза в четыре больше. Пуговицы еле сдерживали рвущуюся наружу плоть. Воздух в комнате был не просто спертый — он будто отсутствовал вовсе. Здесь царила густая вонь, в которой угадывался запах немытого тела, подтухшей еды и классический смрад туалета, несколько оттеняемый далеким ароматом хлорки.

По Тунь повернулся к Виктору, и под ним глухо застонал стул.

Нет, толстяк совершенно не был похож не только на китайца, но и вообще на азиата. Тем, что могло хоть как-то роднить его с этим народом, были глаза-щелки, но у По Туня они просто заплыли жиром. Толстяк широко улыбнулся и сказал:

— Виктол, вот холосо, сто ты засол!

Виктор даже не смог ответить: в речи По Туня не было никакого акцента, зато было полно речевых дефектов!

— Сто случилось, Виктол? На тебе лица нет!

— И я бы хотел спросить тебя о том же, По Тунь, — отозвался наконец Виктор.

Стул под толстяком взвизгнул — тот повернулся к Виктору всем телом.

— Как ты меня назвал, Виктол? — удивился По Тунь. — Ты как-то стланно сказал слово «Болтун».

— Что здесь происходит? — спросил Виктор. Он увидел, что толстяк навис над столом, на котором была разложена наполовину собранная картина-пазл на тему фэнтези. Она изображала планеты, звезды, какие-то радужные завихрения и зависшего в центре человека, в скафандре и шлеме с красными буквами «СССР». Все стало иным, не тем, к чему Виктор успел привыкнуть; неизменным остался лишь кубик, который и сейчас крутил толстяк, совсем на него не глядя.

— Ты плохо спал, Виктол, — покачал головой Болтун. — Сдесь нисего не плоисходит, все как обыцно.

— Где персонал больницы?

— Какая больница? Мы на станции, на олбите.

Виктор внимательно взглянул на Болтуна — тот не выглядел шутником. Тогда Виктор сгреб на своей груди коричневую хламиду и спросил:

— Что это, Болтун? Что на мне надето?

— Комбинезон астлонавта, конецно. А сто такое?

Но Виктор не ответил. Он вышел в коридор, где столкнулся нос к носу с невысоким человеком, на котором помимо коричневой пижамы был еще жилет — такой, какие носят военные или фоторепортеры. Жилет топорщился от натолканных в его карманы предметов. Человек нес битый и облезлый поднос с галетами, консервными банками и пакетиками с соком.

— Вы кто? — без церемоний спросил его Виктор, прихватив за рукав.

Человек с очень серьезным видом поставил поднос на пол, достал небольшой блокнот с автоматическим карандашом и написал: «Я Аарон».

— Где персонал, Аарон?

Аарон вывел в блокноте: «Не знаю» — и вопросительно уставился на Виктора.

— Как отсюда выйти? — потряс его за рукав Виктор.

Аарон махнул блокнотом куда-то вбок и снова уставился на него.

В указанном направлении виднелись широкие двери. Виктор быстро преодолел расстояние до них и ввалился на склад. Миновав и его, он уперся в дверь с табличкой, гласившей: «Только для персонала!» Виктор толкнул ее и очутился в боксе, где на воде между двух узких сходней качалась лодка. На стене на двух крюках лежали весла. Здесь пахло рекой и веял сквозняк, а через низкий проем сочился бледный свет. Лодка была прикована цепью, забранной амбарным замком. Виктор залез в карман и достал увесистый ключ. Примерив его к замку, убедился, что он подходит, и сунул обратно. В другом кармане он обнаружил металлический цилиндр с запиской. Он хотел было бросить его в воду, но передумал и покинул бокс.

В коридоре было по-прежнему пусто. Виктор подошел к двери, где должен был скрываться странный пришелец, и постучал. Выждав несколько секунд, толкнул дверь и вошел.

Здесь было темно и царил уже знакомый Виктору книжный развал. На столе горела лампа, вырезая из тьмы круг света. У стола заворочалась какая-то фигура. Блеснули очки, рука протянулась к краю и прихватила пару костылей. Послышался глухой стук: некто тяжело встал из-за стола.

Это оказался пожилой человек. Поверх пижамы на нем был надет длинный больничный халат такого же цвета, что и пижама. Он разглядывал Виктора сквозь стекла очков, потом переместил очки на лоб. Из его горла торчала медицинская трубка. Он зажал ее рукой и хрипло проговорил:

— В прошлый раз вы прогнали меня, что теперь вам нужно?

— Скажите, где мы находимся? — спросил Виктор. — И как все-таки вас зовут?

— Все зовут меня Хрипун. Недавно мы находились на орбитальной станции. Сейчас это уже не так?

— Явно нет. Разве вы этого не заметили?

— Если я буду отвлекаться на всякую чепуху, мне не останется времени на книги.

— По-вашему, это чепуха? То, что происходит вокруг?

Хрипун передвинул костыли, встав поудобнее, и снова протянул руку к своей жуткой трубке.

— Скажем так: для меня это чепуха. Я удовлетворил ваше любопытство?

— Вы можете мне напомнить, что произошло вчера?

— У вас настолько серьезные проблемы с памятью, что вы начали забывать недавние события?

— Можете считать, что да. Так вы можете сказать, что случилось вчера?

— Видите ли, мне трудно говорить. Вам нужно восстановить всю хронологию вчерашнего дня или…

Виктор мягко перебил его:

— Только то, что произошло после того, как мы с вами… говорили в кухне.

— Извольте. Собственно, в этом случае я могу свидетельствовать лишь о себе, так как ушел в свой отсек и больше не появлялся ни в коридоре, ни где бы то ни было еще.

— Вы уверены?

— Абсолютно.

— И как закончился ваш день, простите за любопытство?

— Я читал, а потом подготовился ко сну и уснул. Виктор хмуро на него смотрел, но не нашел, что сказать.

— Благодарю вас, — пробормотал он и направился к двери, когда Хрипун сказал ему вслед:

— Вам все еще грозит опасность, помните об этом.

Виктор обернулся:

— Вы имеете в виду, что, если я не уйду, вы треснете меня по голове одним из ваших костылей, не так ли?

Хрипун не стал отвечать, устраиваясь за своим столом, и тогда Виктор вышел в коридор и затворил за собой дверь.

Он дошел до холла и снова постучал в дверь главного врача, но она от первого же толчка приоткрылась. Виктор вошел внутрь и не поверил своим глазам.

Он был в отсеке капитана. Сам капитан сидел в кресле и дремал. На спинке кресла напротив стола восседал попугай и чистил клювом перья.

Виктор заглянул за дверь — там был больничный холл. Тогда он закрыл дверь и обернулся, чтобы разбудить капитана, но тут попугай громко прокричал:

— Р-р-рому! Джим, мой мальчик, налей р-р-рому, и я убир-р-раюсь отсюда!

А потом случилось невероятное. Попугай начал раздуваться, как если бы он был резиновым и в него закачивали воздух. Виктор невольно отступил назад, опасаясь, что птицу сейчас разорвет, но вместо этого попугай превратился в человеческое лицо, а потом возникло инвалидное кресло с сидящим в нем незнакомцем.

Инвалид был сухоньким человечком с большой шишковатой головой, поросшей редкими белесыми волосками, торчащими в разные стороны, отчего голова его напоминала ежа. На Виктора смотрели внимательные и насмешливые глаза. Он зашелся кашлем, но Виктор вдруг понял, что это был не кашель— незнакомец смеялся. Когда приступ смеха прошел, он указал тонким указательным пальцем на стул и сказал:

— Садитесь, Виктор, иначе, боюсь, вы упадете.

Виктор сел и покачал головой:

— Значит, вы и есть таинственный «чужой»?

Инвалид привычным движением рук повернул кресло к Виктору, улыбнулся и заговорил:

— Стало быть, вы знали, кого следует искать. Что ж, действительно, моя фамилия Чужой. Так меня записали в метрику, когда нашли возле Дома малютки. Мне тогда было около месяца. Мать, надо полагать, рожала меня не в роддоме, а когда поняла, что у нее родился уродец, решила избавиться. Всегда, везде и для всех вокруг я был и остаюсь Чужим. Вы позволите пооткровенничать с вами напоследок?

— Сначала скажите, что с Анной? — хмуро спросил Виктор. Чужой воздел руки на манер священника, взывающего к небесам.

— Она всего лишь спит. И вообще, уверяю вас, здесь никто не пострадал. Так вот… Я устал проклинать судьбу и давно этим не занимаюсь. Однажды, когда я уже был подростком, дети в интернате решили устроить мне «темную»… Простите, вам когда-нибудь устраивали «темную», Виктор?

Чужой улыбался мягко, участливо, словно хороший доктор в разговоре с больным.

— В армии… было однажды.

Чужой кивнул своей странной головой.

— Тогда вы лучше меня поймете. Так вот. Воспитатели в нашем доме, в общем, были людьми хорошими. Кроме одной ночной нянечки — эту злобную старуху я запомнил на всю жизнь, но речь здесь не о ней. Тогда воспитатели не сразу сообразили, что происходит. В комнате, где шестеро мальчишек и две девочки решили устроить мне «темную», сперва было тихо, и потому никому и в голову не могло прийти, что там происходит что-то нехорошее.

Чужой нервно рассмеялся, и Виктору опять показалось, будто он закашлялся. Посмеявшись, Чужой потер ладони — так потирают руки в предвкушении удовольствия — и продолжил свой рассказ.


Тогда он еще мог ходить и отличался от других детей только своей несчастной головой: она была большая и покрыта золотистым густым пушком, отчего он походил на одуванчик. Однако кличка у него всегда была только по фамилии (да и по сути) — Чужой. В ту пору его перевели в интернат для детей с физическими отклонениями. Тогда же он увлекся историей Древнего Рима — конституция и сенат, латынь и золотой орел, патриции и плебеи и, конечно же, Колизей и гладиаторы. Когда странно выглядевшего пришельца и чужака начали бить, накрыв казенным шерстяным одеялом, он испытал мощную галлюцинацию, на грани сна и яви. Ему казалось, что он был гладиатором, брошенным на арену Колизея. Солнце слепило его, в слезящиеся глаза попал песок, брошенный соперниками, такими же как он сам, но ненадолго объединившимися для расправы именно с ним. Остаться же в живых суждено было лишь одному. И когда он упал, они занялись друг другом. Он же поднялся и ждал в сторонке, когда останется один из них — тот, с которым он сразится.

Воспитатели подоспели, когда по полу катались двое. Пострадавшим меньше всех оказался Чужой (он лежал поодаль на полу и, казалось, пребывал в обмороке), остальные нуждались в госпитализации. Серьезно пострадали трое — одна девочка и два мальчика.

Правда не открылась, а через некоторое время Чужой был отправлен в другой интернат. Когда его попытались задирать и там, он снова применил открывшийся ему дар. Это было время экспериментов, он еще толком не умел грамотно и достоверно создавать виртуальный мир для своих гипнотических постановок, и потому не все проходило гладко. Но ему повезло в том плане, что увечья посягнувших на него сверстников приписали его кулакам, подивившись, что «такой щуплый, а какой драчун». И он вновь был отправлен подальше с чудовищными рекомендациями. Это нисколько не улучшило его положения на новом месте. Теперь его не только ненавидели, но и боялись.

Однако Чужой набирался опыта и ковался быстрее и крепче в зависимости от того, в каких условиях ему приходилось жить и защищаться. Он старался остаться со своими недоброжелателями наедине и перед каждым разыгрывал именно тот спектакль, который был наиболее действенен. И через полгода пребывания в интернате от него уже шарахались, как от черта. Рассказывали, что однажды он заживо сожрал настоящую змею, чтобы доказать свое бесстрашие, перед кем-то предстал объятым пламенем и утверждал, что умеет воспламеняться сам и поджигать всех и вся; перед самым сильным парнем достал из кармана железнодорожный костыль и завязал его узлом, пообещав, что оторвет ему руку, едва тот его коснется, и так далее.

Разумеется, распространявшиеся о нем слухи были полны противоречий, и всем, за исключением самих свидетелей, казались выдумками. Решение пришло само собой: добровольцы, сбившись в группу для храбрости, предложили ему продемонстрировать парочку своих умений, дабы в них больше никто не сомневался. Чужой испросил неделю для подготовки, и в один субботний вечер, когда в интернате остался только дежурный воспитатель, призвал десяток самых рьяных искателей истины в спортзал, ключ от которого был заранее умыкнут «заговорщиками». К тому времени искусство Чужого достигло высокого уровня, но еще не было таким совершенным, как ему хотелось. Однако он все тщательно продумал и, когда спортзал был замкнут на ключ, усадил всех любопытных в круг, в центре которого встал сам и начал представление.

Участникам представления казалось, что он вызывал их поочередно на импровизированный ринг для поединка. На одном он демонстрировал навыки борьбы самбо, на другом — приемы каратэ. С кем-то боролся в классическом стиле, кого-то одолел в споре по отжиманию от пола на одной руке. Когда состязания иссякли, он повторил для всех свои самые скандальные трюки: глотал жаб и змей, вспыхивал, подобно факелу, и тут же гас, а напоследок провел продолжительный и невероятно красивый показательный бой с тенью во всех известных ему стилях.

Надо ли говорить, что все это происходило лишь в воображении зрителей, которые даже не двинулись со своих мест в этом зачарованном круге. Зато Чужой стал поистине всеобщим кумиром. Им восхищались, быть его другом каждый считал большой честью. Это была крупная победа Чужого, однако не все пошло гладко. Всем посвященным в его тайну он наказал не говорить никому из преподавателей о его фантастических способностях, что, разумеется, выполнено не было. От остатков юношеской наивности Чужому еще предстояло избавиться.

Преподаватели, наслушавшиеся всевозможного интернатского фольклора, недорого оценили новый миф, за исключением физрука (даже в интернате для детей с физическими отклонениями был таковой). Однажды на уроке физкультуры он предложил Чужому продемонстрировать что-нибудь из своих способностей и умений, но тот категорически отказался, дав понять, что это небылицы. Физрук был не дурак и отлично понял, что ему морочат голову вовсе не мифами, а как раз отказом продемонстрировать нечто, явно имеющее место в действительности. Раз за разом он дразнил Чужого, чтобы вывести его из себя, но тот держался стоически. Хотя физрук и не был дураком, но поиздеваться над своими обделенными судьбой подопечными любил и часто практиковал это на своих занятиях. Его излюбленным обращением к ним было: «Милые уродцы!» Для каждого воспитанника у него были клички: Дохлый Енот, Каракатица, Самоделкин-с-замыканием и так далее. Колясочников, которые у него, естественно, не занимались, он называл луноходами и гонщиками. А Чужого звал Головастиком.

Надо ли говорить, что физрука, мягко говоря, недолюбливали. Когда Чужому надоело регулярное и вовсе не шутейное подтрунивание физрука над ним и его одноклассниками, он решил его проучить. Улучив момент, когда они с физруком ненадолго оказались с глазу на глаз (а случилось это на верхней площадке спального корпуса), Чужой устроил спектакль. Верхняя площадка располагалась на высоте трех этажей, и на этом основывался его план. Физрук стал злить Чужого, упражняясь в остроумии, придумывал ему новые клички — словом, вел себя безобразно. Чужой выдержал паузу, сделал вид, что разозлился, а потом подменил реальность иллюзией. И на глазах ошарашенного физрука выпрыгнул в окно. Оставшись на самом деле рядом с ним незамеченным, он наблюдал, как физрук боязливо выглянул в окно, увидел внизу неподвижное тело и крадучись ретировался.

Когда на следующий день физрук лицом к лицу столкнулся со своей «жертвой», целой и невредимой, ни один мускул не дрогнул на его лице. Он просто сделал вид, что ничего не произошло. Однако задирать Чужого перестал. А через неделю скоропостижно уволился.

Здоровье Чужого год от года ухудшалось. Уже к концу обучения по программе средней школы он пересел в инвалидную коляску и был помещен в пансионат для таких же, какой, одиноких и больных людей…


— Собственно, на этом моя биография заканчивается, — чуть помолчав, сказал Чужой. — Расскажу лишь еще об одном случае. Когда я уже пробыл в пансионате около пяти лет, к нам ночным сторожем устроился нелюдимый и замкнутый человек. В нем я узнал нашего интернатского физрука. Вот тогда-то начались мои настоящие мучения. Однажды ночью он зашел ко мне и принялся выведывать то, что не давало ему покоя все это время. Именно поэтому он пришел работать в пансионат. Сначала я хотел обмануть его, но он сразу предупредил, что в таком случае тут же сообщит о моих способностях «куда следует», и вместо более-менее спокойной жизни я проведу остаток лет под наблюдением военных и медицинских специалистов, увешанный датчиками и обвитый проводами.

Лицо Чужого исказилось, как от боли. Он поерзал в кресле, помассировал виски и продолжил:

— Простите, это весьма неприятные воспоминания, но я бы хотел избавиться от них, так что вам придется немного потерпеть… К тому же, как вы, вероятно, догадываетесь, мой мозг в данный момент занят не только беседой с вами.

Виктор нервно сглотнул: он представил, что сейчас происходит в медицинском отсеке, вернее в смотровой, но только крепче сжал кулаки на коленях. Чужой, как видно, был в курсе всех его переживаний. Он закончил массаж и устало улыбнулся:

— Да не переживайте, Виктор. Все будет неплохо, никто не пострадает, уверяю вас. Потерпите еще немного… Так вот. Перспектива, нарисованная экс-физруком, мне не понравилась, и я спросил, что ему, собственно, надо. Он потребовал, чтобы в каждую ночь его дежурства я создавал для него виртуальную реальность. Сторожка находилась довольно близко от моей комнаты — он все продумал, — и потому это было вполне осуществимо. Он предупредил, чтобы я не вздумал вилять и уклоняться, и сообщил, что заготовил письмо, где все подробно изложено для тех, кому будет интересно общение со мной… В общем, я согласился. Чего только этот мерзавец не заказывал! К тому времени я умел весьма неплохо подменять реальность, чем и пользовался в разумных пределах для своих надобностей в стенах пансионата. Персонал и пациенты ничего не замечали. Чтобы испытать галлюцинации, им совсем не обязательно было сидеть или лежать. Я научился ловко корректировать то, что они видели, чувствовали и слышали, что называется, прямо на ходу. Швов между реальностью и иллюзией никто не замечал, и это стало предметом моей гордости. Не смотрите на меня так, Виктор. Я ни над кем не издевался, ни к чему плохому никого не склонял. Например, когда у нас завелся повар-несун, я быстро отучил его воровать. Помог одной сестричке обратить на себя внимание доктора, к которому она неровно дышала. У них завязался роман, из которого, правда, ничего не вышло… В общем, все было мирно до тех пор, пока в пансионате не появился бывший физрук. Он лежал в своей сторожке, а я моделировал для него ту или иную галлюцинацию. Побывал он и суперагентом 007, и Бэтменом, и еще черт знает кем. Он даже приносил мне для ознакомления фильмы, где бы он, так сказать, желал оказаться. Потом он осмелел и стал заказывать сексуальные оргии.

Чужой брезгливо скривился и чуть не плюнул с досады.

— Я забыл, что такое спокойная жизнь, — продолжил он. — Днем кое-как отдыхал, а по ночам ставил спектакли для своего мучителя. Это становилось невыносимым. Я пытался покопаться в его голове, чтобы найти то, что он заготовил на меня для «компетентных органов», но ничего не обнаружил. Возможно, он просто взял меня на испуг. И тогда я решился…

Чужой подъехал к столу главного врача, который продолжал крепко спать, налил себе из графина воды и выпил. Потом вернулся к своему повествованию.

— Его нашли утром с отрезанным членом и выпущенными кишками. Ко мне приходили люди в форме. Сначала в форме, потом в штатском. На квартире физрука они нашли тетрадь, в которой он коряво и непоследовательно изобличал меня как злого гения и чародея. Мне показали эту тетрадь — смрадный пасквиль маньяка и доносчика. Он изложил все, что знал обо мне, включая наше знакомство и тот злосчастный эпизод в интернате, после которого уволился. Я рассказал свою версию. Сообщил, как изощренно издевался этот человек над воспитанниками интерната и как я умело срежиссировал тог прыжок из окна, не упомянув, конечно, о гипнотической иллюзии. Я отверг все обвинения этой мрази, и следователи оставили меня в покое, уверившись, что бывший физрук — глубоко больной психически человек. К тому же я был прикован к инвалидному креслу и столь умело разделать своего обвинителя не смог бы физически. Разумеется, это сделал он сам под действием моего гипноза. И это был гипноз смертельно измученного. человека.

После того случая мне довелось побывать еще в нескольких пансионатах. Опыт с маньяком-физруком показал мне границы моих возможностей. Однако я не стану рассказывать о том, что было со мной дальше, скажу только, что еще не раз мне приходилось применять свое искусство. И не всегда мой опыт заканчивался благополучно. Проклятый физрук выпустил джинна из бутылки — я не мог уже остановиться и всюду, где бы ни был, создавал свои гипнотические спектакли. Так я очутился здесь, на странном острове-здании без окон. Те, кто заточил меня сюда, были неплохо осведомлены о моих способностях. Уж не знаю, чем они руководствовались. Возможно, это тоже был эксперимент. Однако что-то пошло не так, как они планировали, — доказательство этому ваше, Виктор, появление здесь. Я дал-таки свою последнюю гастроль!

И Чужой снова засмеялся своим пугающим кашлем.

Виктор сидел напротив него подавленный и пытался осмыслить то, что узнал. Чужой отсмеялся, утер губы тыльной стороной ладони и пристально посмотрел на Виктора.

— Как много вы обо мне знаете?

— Достаточно, чтобы вокруг острова образовался целый лагерь во главе с военными.

— Значит, не так уж много, раз так боитесь. Как думаете, сколько мне лет?

Виктор пожал плечами:

— Ну… Выглядите вы неважно. Под семьдесят?

Чужой грустно усмехнулся:

— Ничего вы обо мне не знаете. Мне недавно исполнилось тридцать пять. Вы ошиблись ровно в два раза.

— Что вы намерены делать дальше? — спросил Виктор. Чужой неожиданно жестко и строго на него взглянул.

— Всего лишь раскланяться у занавеса. Думаю, пора заканчивать спектакль. Он и так затянулся.

— Только без шуток, Чужой! — дернулся Виктор, но тот лишь махнул рукой — устало и повелительно одновременно.

— Без шуток, увы, не получится. Да и клоун заслужил последние овации…

Тут главный врач, который для Виктора давно стал капитаном, пошевелился в кресле и открыл глаза. Увидев Виктора, он подобрался и пригладил волосы на голове.

— Что-нибудь случилось, Виктор?

Виктор смотрел на доктора, сознавая, что тот не замечает Чужого, сидящего в двух шагах от него. Он взглянул на Чужого и вновь перевел взгляд на капитана:

— Да как вам сказать…

Чужой ничем не намекнул Виктору, как тому следует отвечать, но капитан сам прояснил ситуацию:

— Ну и сон мне приснился, Виктор. Черт знает что. — Он посмотрел на Чужого и ласково позвал: — Иди ко мне, Сильвер. Соскучился?

Ошарашенный Виктор наблюдал, как капитан делает над своим плечом пассы, будто гладит птицу. Потом капитан придвинул к себе микрофон.

— Что ж, Виктор, наступает последний парад. — И объявил по громкой связи: — Вниманию экипажа! Прошу всех собраться в кают-компании. Просьба не задерживаться, есть срочное сообщение.

Потом поднялся из кресла, обошел стол и как ни в чем не бывало взялся за поручни инвалидной коляски Чужого. Виктор встал и распахнул дверь, с трудом понимая происходящее. Капитан невозмутимо выкатил коляску с Чужим в холл. Виктор огляделся и ахнул: теперь это снова была кают-компания. Вокруг стола располагались строгим полукругом блестящие космические кресла, в иллюминатор заглядывала сияющая Ариадна, в черной бездне космоса мерцали звезды.

Виктор взглянул на капитана. Вместо заношенного халата на нем красовался комбинезон с нашивками, на правом плече сидел попугай, коляска с инвалидом исчезла. Виктор отступил к стене, а в кают-компанию уже стекался экипаж. Первым пришел Айрон. Аутисту Аарону, помешанному на гаджетах, был очень к лицу железный прикид. За ним появилась Анна, и по ее виду нельзя было сказать, что она только что проснулась. Она мельком глянула на Виктора, будто не узнала. У него заныло сердце, но сейчас было не время выяснять отношения. Затем в кают-компанию приковылял Хаэрпу. Глядя на него сейчас и вспоминая его истинное обличье, Виктор не смог не признать, что в данном случае режиссер этого жуткого спектакля попал в точку. Действительно, существо не от мира сего… Последним притопал По Тунь со своим кубиком. Виктор мог бы поспорить с его настоящим прозвищем: видал он болтунов и поболтливее. Толстяк подошел к Айрону и немедленно потребовал отвертку.

— Друзья, коллеги, — начал капитан торжественно. — Я собрал вас здесь для того…

Ему не дал договорить попугай. Он перелетел с плеча капитана на спинку стоящего впереди него кресла и заорал:

— Это я собрал вас здесь!

И тут морок спал: кают-компания снова стала больничным холлом, вместо иллюминатора с Ариадной на стене появилась репродукция «Лунная ночь на Днепре», а присутствующие обрели истинный облик. В новой мизансцене попугай превратился в Чужого в инвалидном кресле.

— Да, это я собрал вас, — повторил Чужой и обвел всех взглядом.

Теперь Анна заметила Виктора, ахнула и кинулась ему на шею.

— Витя, это ты… — говорила она всхлипывая. — Боже, что здесь было, что со всеми нами было…

Виктор обнимал ее вздрагивающие плечи и молчал. И тут снова заговорил Чужой:

— Да, вот она — истинная любовь! Можете убедиться. Я отнял у вас прежнюю память, но вот что значит женщина: она назвала вызвавшего ее симпатию подкидыша именем любимого! Каково, а?!

У капитана был такой вид, будто он с луны свалился. Он ошарашенно оглядел собравшихся и воскликнул:

— Что здесь, черт возьми, происходит?!

Чужой немедленно повернулся к нему и пояснил:

— Да, да, капитан, это я, ваш попугай. Вернее, ваш новый пациент. Вспомнили? Да и вы никакой не капитан. И руководите вы не орбитальной исследовательской станцией, а заштатной психушкой. Хотите, представлю вам ваших подопечных? Этот несчастный семит невеликого роста — Аарон, страдающий аутизмом и манией коллекционирования всевозможных полезных вещей.

Аарон никак не отреагировал на слова Чужого, будто и не слышал его. Он деловито обследовал свои карманы, пытаясь найти отвертку, которую минуту назад отдал Болтуну.

Чужой продолжил свою речь:

— Этот бедняга на костылях — Хрипун, как вы его окрестили и как зовут его все без исключения. Он зациклен на себе и своих книгах. И если бы он был чуточку внимательнее, то непременно заметил бы гораздо больше того, что творилось здесь на протяжении двух недель. Он действительно умеет заглядывать в недалекое будущее, но ему не хватило самой малости, потому чтокнижные истории ему дороже любых жизненных перипетий. А это, — Чужой показал пальцем на Виктора, — наш незваный гость из полиции. Сначала я не хотел видеть тут чужаков, но потом, прощупав его изнутри и узнав, что он жених нашей Анечки, включил и его в свой спектакль. Да, Виктор, это меня вы должны были, согласно вашей записке, найти. Не пришельца с Ариадны, а человека с фамилией Чужой. И не надо сильно корить себя: вы никогда не смогли бы решить этот ребус. Радуйтесь воссоединению с невестой. Наконец, капитан. Вы позволите мне так вас называть? Уж больно мне нравится. Другой персонал — поваров и уборщиц— я позволил себе переместить из этого барака…

— Прекратите паясничать, больной! — взорвался капитан, но Чужой развернулся к нему вместе с коляской и так посмотрел, что тот осекся и пошатнулся, едва не упав.

— Я не давал вам слова, капитан! — рявкнул Чужой. — Так что извольте помолчать и послушать автора. Или мне придется удалить вас в кому. — Он снова обратился к остальным пациентам: — Так вот, мои дорогие марионетки, спектакль окончен. Он мог бы продолжаться, но товарищу лейтенанту не терпелось спасти свою невесту, и я не смог устоять. Но ведь это лишь украсило спектакль, не так ли?

Все молча слушали, оставаясь безучастными. А вот толстяк Болтун преобразился: в его заплывших глазках читался ужас. Он держал кубик в одной руке, а отвертку в другой, но совсем забыл о них. По мере того как Чужой говорил, он вертел головой то влево, то вправо — отказывался верить в то, что слышал.

— Перестаньте, Чужой, — сказал Виктор. — Не уподобляйтесь своему физруку.

— О нет, Виктор, я не уподобляюсь ему, — возразил Чужой. — Напротив, если судьба была к этим несчастным, — он кивнул на застывших пациентов, — сурова и безразлична, то именно я проявил к ним сострадание…

Болтун начал шмыгать носом. Из его глаз-щелок, словно ручьи с горных вершин, покатились слезы; они текли по обширным щекам и терялись в складках подбородков.

— Не надо, плосу… — расслышал Виктор его мольбу и сказал:

— Успокойся, Болтун, не стоит. Все образуется…

— Ложь! — рявкнул Чужой. — Ничего не образуется, все кончено. — Он повернулся к Болтуну и повелительным тоном спросил: — Скажи-ка, Болтун, чего тебе хочется? Всю жизнь собирать бесконечные пазлы или исследовать неизвестную планету? Всю жизнь оставаться Болтуном или быть китайским астронавтом по имени По Тунь?

— По Тунь… планету… — донеслось сквозь рыдания. Болтун был жалок и несчастен. Теперь он напоминал не взрослого человека, хоть и слабоумного, а ребенка, брошенного родителями в магазине игрушек, до которых ему теперь не было никакого дела.

Чужой обратился к Виктору:

— Что ты наделал, лейтенант? Зачем пришел?

— Прекратите, Чужой! — строго прикрикнул Виктор. — Не усугубляйте! Это вам не театр, а он не актер! Зачем вы накручиваете его?

— Да полно, лейтенант, полно! Завтра же утром он проснется как ни в чем не бывало, болван болваном, и вся эта история покажется ему сном, прекрасным и удивительным сном, а вы тут развесили нюни. Идите, приголубьте его! Легко быть таким благодушным в вашем положении. Вы сейчас уйдете отсюда с невестой и, написав рапорт, забудете об этом жирдяе навсегда. Или, может, станете его навещать? Принесете ему кулек конфет и новую головоломку? Это вы издеваетесь над такими как он, а я дал ему кусочек мечты, дал почувствовать себя настоящим героем. Я, я ему нужен, а не вы, лейтенант!

Виктор уже не слушал его. Он мягко отстранил Анну, обогнул стол, подошел к Болтуну и попытался его обнять. Болтун был огромен и широк, Виктору удалось лишь прихватить его за часть спины. Он был жарок и колыхался от рыданий, словно желе. Он посмотрел на Виктора зареванными провалами глаз и выдавил:

— Зацем ты плисол, Виктол? Я думал, сто ты длуг, Виктол, думал, сто ты нас целовек… Ты… Виктол… Зацем ты плисол?

Он неловко оттолкнул Виктора и, не переставая рыдать, ткнул его рукой в живот. Виктор задохнулся — его будто прожгло изнутри. Услышав крик Анны, он опустил глаза. Из живота торчала рукоять отвертки, которой Болтун так и не успел подтянуть винт своего кубика.


Лодка шла неровными рывками, волны били в правый борт, уключины надрывно скрипели. Виктор лежал навзничь, не замечая, что одежда на спине намокла от воды, плескавшейся на дне лодки. Из серого неба в лицо ему летел дождь, мешая смотреть. Но он был рад дождю: ему нестерпимо хотелось пить, а капли хоть и не попадали в пересохший рот, скупо увлажняли горячие губы. Он облизал их, приподнял голову и увидел Анну, которая безостановочно работала веслами. Она обернулась, сверяя направление, и заметила взгляд Виктора. Кивнула ему, улыбнулась и что-то сказала, но он не расслышал из-за скрипа уключин и шума надвигающегося шторма.


Дмитрий ИВАНОВ
АСЛИ


1. Встреча

По-видимому, на свете нет ничего, что не могло бы случиться.

Марк Твен
В город пришла настоящая летняя жара, хотя на календаре была лишь первая неделя мая. Люди скинули с себя порядком надоевшие теплые вещи и наслаждались солнечным теплом. Хотя встречались еще такие, кто по привычке носил куртку. Объясняли это желанием тщательно следить за своим здоровьем, ведь в такой одежде было намного больше датчиков, реагировавших на изменение пульса, температуры, количества потраченных калорий и многих других параметров, которые моментально обрабатывались, сравнивались и автоматически выдавали сообщения на личные устройства, а при наличии больших отклонений — и в участковый медицинский центр.

Алекс решил не ехать на беспилотном электротакси, а просто стоял на движущейся в сторону центра дорожке, обратив лицо к яркому солнцу. Путь его лежал в кафе, которое называлось «По-старому». Это было ретро-заведение, где посетителей обслуживали обычные люди, а не бездушные роботы (которые, в основном, были почему-то в виде девушек), и не было сенсорных экранов для заказа блюд. Ему хотелось излить душу живому человеку, тем более был повод, и очень обидный.

Дорожка, на которой стоял Алекс, соединилась с другой, которая через несколько десятков метров свернула за угол. Она отличалась цветом, показывая, что направление сменится на перпендикулярное. Алекс перешел на нее и продолжил двигаться, свернув с тенистой аллеи навстречу высотным зданиям делового центра.

Вот и кафе. Алекс сошел с дорожки и открыл дверь. Многие уже забыли, что раньше двери открывались вручную. Но здесь все было как в прошлом веке. Такой антураж ему очень нравился. Народу было совсем немного для трех часов дня. В это время заканчивали работать служащие-люди, так как по новому трудовому кодексу рабочий день не мог превышать шести часов, включая перерыв на обед. До введения кодекса было проведено множество исследований, выявивших, что люди могут качественно и не утомляясь работать именно в течение такого времени. На роботов это положение не распространялось, так как они могли бы работать (а возможно, где-то и работали) и по нескольку суток до профилактики или техосмотра.

За столиками сидело несколько человек. Алекс обратил внимание на двух девушек в модных платьях-хамелеонах, периодически менявших цвет и яркость, — последний писк моды. Он прошел мимо девушек к бару и сел на круглое сиденье.

— Привет, Макс!

— Добрый день, Александр! Давно не заходили.

— Не было времени, но теперь, видимо, его будет полно…

— Вот как! Вам как обычно, богатый протеином?

— Нет, сейчас мне другое хочется…

— Предложить что-нибудь с алкоголем?

— Да, хоть и не стоит заливать неприятность вином, все же приготовь мне фирменный коктейль.

Макс принялся трясти шейкер..

— Попросили написать заявление об уходе, — объяснил свое настроение Алекс. — Больше во мне компания не нуждается, и вскоре я со всеми почестями пополню ряды «free».

Алекс взглянул на девушек. Они притопывали в такт музыке.

— Ты извини, что говорю о своих проблемах, — продолжал Алекс. — Просто и пообщаться-то сейчас не с кем. А обида не отпускает.

— Ну, может, оно и к лучшему. — Макс вылил коктейль в бокал и украсил его долькой апельсина. — Большинство людей вообще никогда не работали и чувствуют себя замечательно. Пособия большие, хватает даже на путешествия. Правда, многие совсем обленились. Сидят себе в виртуальном мире и, наверное, забыли, что есть еще реальный. Кстати, а где вы работали, если это не секрет?

— Вообще-то секрет, но что уж теперь… — С непривычки алкогольный коктейль ударил в голову. — В ЦБИ.

Аббревиатура расшифровывалась просто: Центральный биологический институт. Основная исследовательская компания страны. Его сотрудники считались элитой и получали очень большие гонорары.

— Ого! Серьезная организация!

Если бы Алекс взглянул на датчик на запястье, то увидел бы участившийся пульс. Но Алекс был погружен в себя. Обида не отпускала.

Макс извинился и подошел к девушкам, чтобы наполнить их бокалы.

Датчик Алекса стал мигать красным, что означало превышение допустимой нормы алкоголя. Плевать! Сегодня четверг — конец рабочей недели, да и вообще следующая рабочая неделя будет последней. Заявление о его переходе в свободные граждане уже подписано. Тут Алекс ощутил легкое прикосновение к руке.

— Молодой человек, извините… — Рядом стояла девушка в платье-хамелеоне. — Я тут краем уха слышала ваш разговор с барменом и хотела бы кое о чем вас спросить.

Девушка показалась ему красивой. Возможно, и алкоголь сказывался. Лет двадцати пяти, чуть выше среднего роста, приятные формы, большие карие глаза, черные волосы. Было в ней что-то азиатское. Впрочем, неудивительно. Согласно статистике, большая часть населения Земли имела восточное происхождение. «Молодой» — это приятно слышать. Ему было тридцать семь, но выглядел он моложе своих лет. Занимался в спортзале, бегал. На службе следовало держать форму.

— Да, конечно, спрашивайте.

— Может быть, присядем за отдельный столик?

— А как же ваша подружка?

— Ничего, она пока с Максом поговорит.

— Ну хорошо, пойдемте.

— Я услышала случайно ваш разговор с Максом, — повторила девушка, когда они сели за свободный стол. — Вы работаете в ЦБИ?

— Да, последнюю неделю, попал под сокращение штата.

— Это грустно, наверное. Я никогда не работала и не знаю, что это такое. — Девушка пристально посмотрела Алексу в глаза. — Но я хочу попросить вас о помощи. Я знаю об успешных испытаниях вакцины, помогающей онкологическим больным. Вот, взгляните, это моя племянница. — Она быстро раскрыла прозрачный экран размером с ладонь, на котором появилось изображение ребенка с большой головой на тоненькой шейке, покрытой синими и красными пятнами. Ребенок шевелил ручками и что-то говорил не по-русски.

— Извините, как вас зовут? — спросил Алекс.

— Асли. Это восточное имя.

— Я — Алекс. Асли, это сильно похоже на те ролики, которые крутят по телевидению с просьбой помочь деньгами.

— Вы мне не верите…

— Нет, что вы! Вам как раз верю намного больше, чем телевизору.

Алекс еще раз взглянул на экран и допил коктейль.

— Дело в том, Асли, — пояснил он, — что я в ЦБИ занимаюсь другим делом — электронной безопасностью. Да и разрабатывают эту вакцину в филиале, в девяноста километрах от Москвы. Вам нужно написать заявление, чтобы вашу племянницу включили в список добровольцев, согласных испытать на себе препарат. Конечно, уйдет какое-то время на согласование, да и результат не гарантирован. Но если испытания пройдут успешно, то очень скоро вакцина станет доступна всем.

— У нас совсем нет времени, племяннице хуже с каждым днем.

Глаза у девушки были большие, очень большие. Алексу показалось, что он как бы погружается в них, движется из центра по спирали, и, кроме этих глаз, ничего не было.

ПОМОГИ ЕЙ!

Эту фразу Асли не произносила, но она всплыла перед ним красно-коричневыми буквами.

— Да, помогу, — сказал он тихо. Сознание постепенно возвращалось.

— Спасибо! Я не сомневалась, что вы хороший человек. Свяжитесь со мной, пожалуйста!

Она чуть коснулась его браслета своим, чтобы сбросить цифровой код, по которому он мог с ней связаться.

— Мы с подругой, пожалуй, пойдем.

Асли встала и, покачивая бедрами, пошла к бару. Немного поболтав с барменом и посмеявшись, девушки направились к выходу. Их платья сменили цвет с пурпурного на ядовито-зеленый.

Алекс сидел в растерянности. Помочь девушке получить образец — означало сделать что-то не совсем законное. Но у него появилось непреодолимое желание сделать это. Он достал смартфон последней модели, растянул во всю длину экран и набрал: Асли. На экране появилась надпись: Асли — женское имя, распространенное в Турции. Означает «подлинная, настоящая».

— Хм. Значит, настоящая…

Алекс посмотрел в окно и подумал, не съесть ли еще чего-нибудь вредного, но передумал и тоже пошел к выходу. Бармен, посмеиваясь, предложил ему, если станет невмоготу без работы, устроиться в кафе учеником. Алекс обещал подумать. На выходе чип пискнул: списалось несколько баллов с его счета. Чипы вшивались под кожу каждому гражданину в детстве.

2. Ловушка

Кто умеет владеть собой, тот может повелевать другими.

Вольтер
Выходные Алекс провел у родителей в области. Там еще сохранились частные дома, жить в которых было настоящим удовольствием, особенно в теплое время года. Он постоянно вспоминал Асли. Каким образом выполнить ее просьбу, он не придумал. Просто так вакцину никто не даст. Значит, потребуется поехать в филиал будто бы для проверки систем безопасности, а там уж попытаться попасть в лабораторию. Но это подсудное дело, как такое ему вообще могло прийти в голову? К тому же по графику профилактика должна быть в конце недели, а его к тому времени уже, скорее всего, не будет на работе. Возникла только одна здравая мысль: подать заявку на включение в список испытуемых.

С этой мыслью он стал в понедельник собираться на работу. Смартфон сообщил, что время действия пропуска по сетчатке глаза и отпечатку пальца истекает через 168 часов. Также пришла информация о переводе на его счет солидной суммы — так называемого «золотого парашюта».

Алекс вышел из квартиры. Его квартира была служебной, вскоре ее придется оставить. Он решил ехать на метро. Система распознавания лиц на входе моргнула бегущей строкой на большом экране, механический голос пожелал ему счастливого пути. Поезда подходили к платформе через каждые сорок секунд — комфортабельные прозрачные вагоны с кондиционером и большим экраном. Алексу нужно было сделать пересадку с кольцевой линии на линию до Делового центра. Для этого не нужно было выходить на платформу. Поезда разных линий некоторое время двигались параллельно, вагоны соединялись переходной платформой и люди просто переходили из одного поезда в другой. Таким образом Алекс перешел в вагон поезда, идущего до станции «Деловой центр».

В метро он размышлял, каким образом потратит свои сбережения. Можно было купить квартиру в Москве. С другой стороны, если устроиться на работу в другом городе (а он твердо решил, что не оставит любимое дело), то, скорее всего, там ему дадут служебную квартиру. Гораздо больше нравился третий вариант: купить землю подальше от мегаполиса, построить дом — их сейчас делали под ключ за неделю. И заниматься разработкой программ, игр или чего-нибудь другого. Но для начала съездить отдохнуть. Например, на Бора-Бора. Те, кто побывал на этом тихоокеанском атолле, рассказывали о нем с горящими от восторга глазами.

Так, размышляя о насущном, он добрался до Делового центра. На работе появился, как всегда, вовремя, за пять минут до начала утреннего совещания. Прошелся по проходам между серверными модулями, с сожалением посмотрел на дверь своего кабинета, который занимал без малого восемь лет. Теперь его обязанности возьмет на себя искусственный интеллект.

На совещании помимо генерального присутствовали пять человек (собственно, весь состав ЦБИ) плюс пресс-секретарь Анна Сергеевна — робот, копия Мэрилин Монро. После скучного обсуждения рабочих вопросов шеф сообщил, что компанию покидает высококвалифицированный сотрудник. Сослался на то, что это повсеместная тенденция. На производствах сейчас практически не осталось людей. Все полностью автоматизировано и управляется искусственным интеллектом. Роботам не нужно спать, не нужны перерывы на обед, они не болеют (если конечно не считать поломки болезнью), и зарплату им платить не нужно. При этом производительность труда растет, а процент брака уменьшается. А нам остается заниматься своими любимыми делами и не думать о хлебе насущном. В общем, повторял прописные истины.

— Алекс, твои обязанности полностью переданы ПО-5006. Она прекрасно работала в выходные. В общем, в эту неделю ты можешь уже не приходить. Мы хотели бы подписать с тобой договор на удаленные консультации. Вдруг возникнет какая-нибудь нештатная ситуация — мы свяжемся с тобой, а если что-то серьезное, то доставим сюда.

— Я не против, шеф.

— Вот и отлично! Я думаю, ты захочешь проставиться, по старой традиции? Только без алкоголя.

— Да, конечно. Всех жду на чаепитие в обеденный перерыв. Закажу всеми любимый торт «Синтетический».

— Ой, а мне нельзя сладкое, — воскликнула Анна Сергеевна — Мне от него плохо будет!

Все заулыбались. У нее было неплохое для робота чувство юмора.


Вернулся с работы Алекс раньше обычного. Дома делать было нечего. Надо бы связаться с Асли и сказать ей, что шеф не одобрил его идею с испытанием вакцины. Ему не хотелось ее огорчать, но что он мог поделать? Может, пригласить в парк прогуляться? Так будет легче объяснить отказ, хотя уверенности не было. Но было другое: Алекс очень хотел ее увидеть. Чем-то зацепила…

Асли ответила сразу и согласилась встретиться вечером.

— Мы источник веселья — и скорби рудник.
Мы вместилище скверны — и чистый родник.
Человек, словно в зеркале мир, — многолик.
Он ничтожен — и он же безмерно велик!
Асли сидела на скамейке рядом с Алексом и читала на память рубаи Омара Хайяма. В нарядном брючном костюме, с красивыми распущенными волосами, она была полной противоположностью той девушке в платье-хамелеоне, что встретилась Алексу в баре.

— Не думал, что вы такая многогранная личность! Честно говоря, вы мне сначала показались такой же, как те девушки, что ходят по барам и особо ничем не интересуются. Очень жаль, что у меня не получилось помочь вашей племяннице.

Наступал вечер, в парке загорались фонари.

— Пойдемте в летний театр, Алекс, там сегодня светомузыкальное представление, — предложила Асли. — И расскажите о себе. У вас есть семья, дети?

— Есть дочь, ей сейчас двенадцать лет. Она живет с моей бывшей женой. Встречаемся пару раз в месяц.

— Да, браки сейчас недолгие.

— А вы, Асли, были замужем? И может, перейдем на «ты»?

— Хорошо. — Асли внимательно посмотрела в глаза Алексу, и он невольно отвел взгляд.

— Я пока не замужем и не была, но это потому, что серьезно подхожу к этому вопросу.

— Ясно. А ты всегда жила в Москве или приезжая, как и я?

— Вообще, я из Краснодарского края. У родственника здесь квартира, и жить в ней разрешается любому из нас. Такие традиции. У нас вообще принято, что все имущество общее, кроме личных вещей… А ты чем планируешь заниматься теперь? Вижу, что без работы тебе некомфортно.

— Вот собрался поехать отдохнуть. Только одному скучно будет. Не хочешь составить компанию?

— Нет, — улыбнулась Асли. — Лучше дочке предложи, а у меня есть свои дела.

Тем временем они дошли до театра и сели в дальнем ряду.

— Может, расскажешь что-нибудь о своей работе. Мне это интересно. Хочется понять, зачем люди по своей воле каждый день ходят на службу, ведь куда интереснее заниматься тем, что тебе нравится.

— А мне как раз нравилось то, что я делал. Ты можешь написать любую программу, которую потом выполняет машина, ты направляешь ее, подчиняешь своей воле. Ну, это я, конечно, очень пафосно. В реальности я следил за работой системы электронной охраны, за ее отладкой, профилактикой. Кстати, у нас многие работают удаленно, не появляясь на работе месяцами.

— Подчиняешь своей воле, — повторила Асли. — Вот бы и людьми так управлять!

Она не мигая смотрела на Алекса. Это его снова смутило.

— А что такое профилактика?

— Ну, это проверка, очистка, отладка, обновление или ремонт. Вот, кстати, в пятницу я планировал заняться этим в том филиале, где проводятся испытания вакцины. Но теперь там командует искусственный интеллект. Будет по блокам отключать питание для ремонтных работ. Даже охранный периметр будет обесточен. Профилактика продлится почти целый день.

— Мне это сложно усвоить, — сказала Асли, — Ой, смотри, начинается!

На сцене под звуки музыки появились артисты с горящими факелами в руках, одетые в белые или черные обтягивающие костюмы. На пруду, прилегающем к сцене, тоже шло представление. Там небольшие лодочки, освещенные китайскими фонариками, собрались в круг, в центре которого на плавающей платформе извивались танцовщицы. Над сценой на большом экране началось лазерное шоу. Отблески огней плясали в гла-ззх Асли

ТЫ СЕГОДНЯ ПОЕДЕШЬ КО МНЕ!

Фраза снова возникла в мозгу Алекса сама собой. Но он и сам этого страстно желал.

Не дождавшись конца представления, они добрались на беспилотном электротакси до дома, где жила Асли, и поднялись в ее квартиру на последнем этаже. По команде хозяйки зажегся приглушенный свет и включилась какая-то восточная мелодия. Квартира выглядела несколько необычно. Атласные обои меняют цвет от пурпурного до темно-фиолетового. На обширной кровати в таких же тонах — множество маленьких подушек. Пол застелен мягким ковром с черно-белым узором в виде шахматной доски с искривленными квадратами. Из высоких стеклянных ваз с тонким горлышком струится свежий воздух, насыщенный ароматами цветов и пряностей. Под потолком вращается зеркальный шар, отбрасывающий разноцветные блики.

— Закажем что-нибудь вкусное? Или нет, я сама приготовлю. Посиди пока здесь.

Асли указала на мягкое кресло. Алекс послушно сел. Из кухни подъехал стеклянный столик с напитками.

— Сейчас к тебе присоединюсь! — послышался голос Асли. «Не слишком ли быстро у нас все начинается? — подумал Алекс. — Она, конечно, очень притягательна…» На этом его размышления прервались. Вошла Асли, одетая в тонкое атласное платье с лямкой через плечо. Черные волосы блестели, губы цвета спелой черешни манили. Алекс стал целовать девушку, одновременно сдвигая лямку платья и удивляясь, какая бархатистая у нее кожа.


— Что это он делает, Асли?

— Думает, что занимается со мной любовью, Азамат. По крайней мере, я ему это внушила.

— Ты опасная женщина. Ты и со мной так можешь?

Невысокий бородатый мужчина лет тридцати, в черной футболке и кепке с надписью «STAR WARS» стоял рядом с Асли в комнате.

— Невнушаемых людей не существует. — ответила Асли. — Все в той или иной степени подвержены внушению. У одних людей подобные способности выражены больше, у других меньше. С ним было легко. Его мозг не сопротивлялся, потому что он влюбился в меня. Не пришлось даже пользоваться препаратами.

Асли убрала коробочку трихлорэтилена, которую разглядывал Азамат.

— Что тебе удалось узнать?

— Он сказал, что в пятницу в филиале будет профилактика. Активную систему охраны будут отключать. Я думаю, надо использовать эту возможность. Его автоматически пропускают внутрь, сканируя вшитый чип, лицо и в отдельных местах еще и отпечаток пальца. Все это пока работает до вечера пятницы.

— Да уж, лучшего шанса не будет. — В глазах Азамата заплясали дьявольские огоньки. — Действуй, джаным, но будь осторожна! Кстати, надо бы отвести подозрение от Макса.

— Думаю, Максу нужно уходить. Ты же понимаешь, что если начнут искать меня, то на него обязательно выйдут. Проклятые камеры повсюду… — Асли закусила верхнюю губу. — Этот Алекс подвернулся случайно. Мне пришлось действовать сразу, без маскировки. Такая удача! Макс его знает, но кто бы мог подумать, что он работает в ЦБИ! Там же все основные разработки по медицине и по биороботам. Если мы сможем добыть информацию, станем героями.

— А ты думаешь, тебе что-то удастся добыть, даже если ты проберешься в филиал? — засомневался Азамат. — Наверняка информация зашифрована, защищена паролем. Я уверен, что там многоуровневая защита, и как ты вообще узнаешь, что и где искать?

— У меня будет хороший помощник, — рассмеялась Асли. Смех был настолько звонким и заразительным, что Азамат не удержался и тоже хохотнул:

— Тише! А то он проснется, что тогда будешь делать? Давай уйдем.

Асли подошла к кровати, посмотрела на угомонившегося Алекса и предложила:

— Если хочешь, поешь, Азамат. Я сама готовила блины с сыром.


— Нужно немедленно осмотреть этот филиал на месте, — сказала Асли, как только они покинули квартиру.

— Конечно. Завтра внедрим под кожу новые чипы. Придется поработать над твоей внешностью. Несколько уколов изменят твое красивое лицо оно станет чуть полнее, контактные линзы сделают твои глаза голубыми, покрасим волосы…

— Нет, все это после! Иначе Алекс меня просто не узнает. Пока потихоньку осмотримся на местности. Нам понадобятся теплоизолирующие костюмы. Наверняка по периметру филиала летают беспилотники с тепловизорами и датчиками движения. Я продумаю и подготовлю все для маскировки и неожиданного отхода.

3. Начало операции

Все, что неожиданно изменяет нашу жизнь, — не случайность.

Оноре де Бальзак
Алекс проснулся в прекрасном настроении после бурной ночи. На большом экране на стене появилось изображение. Асли. Она послала ему воздушный поцелуй и, немного смущаясь, призналась, что у нее появились срочные дела, поэтому она вынуждена его оставить. Вернется через пару дней. Если он хочет, может остаться здесь. Дверь будет автоматически открываться, как только камера обнаружит его на лестничной клетке. Все было великолепно! Последние слова она произнесла перед тем, как отключиться.

Из кухни послышалось негромкое жужжание, и через секунду в комнату въехал старенький пластиковый робот-домохозяйка с подносом, на котором была чашка горячего кофе и круассаны.

— Вот это раритет! Такие делали лет пятьдесят назад. Не думал, что вас еще используют.

— У меня новая прошивка, — механическим голосом просипел робот. — И я прекрасно справляюсь со своими обязанностями. Нет смысла менять.

— Дружище, не обижайся, просто я давно таких не видел.

— Мы не обижаемся, прошу вас.

— Спасибо!

Алекс пожалел, что Асли нет рядом. Он решил вернуться к себе, но перед этим осмотрел квартиру. Ведь вещи могут многое рассказать, а ему хотелось узнать об Асли как можно больше.

Тот антураж, что так поразил его вечером, исчез. На стене висел какой-то пейзаж, написанный крупными мазками. Возможно, ее работа, надо будет спросить. Несколько настоящих книг на полках. Одна, судя по надписи латинскими буквами на корешке, о психоанализе. Алекс решил посмотреть и шагнул на шахматный ковер. Босая подошва ощутила какую-то крошку на идеально чистом ковре. Алекс нагнулся и поднял двумя пальцами крохотный чип — такой, как вшивают всем людям с рождения. Он знал, как выглядят такие чипы, поэтому сразу понял, что этот — не отечественного производства. Откуда он здесь взялся? Сам по себе он не мог выпасть. Неужели она занимается чем-то незаконным и скрывается от наблюдения? Алекс сунул чип в карман и решил навести справки о нем и об Асли. Больше задерживаться здесь он не хотел и ушел, попрощавшись с роботом.


Три дня Алекс не знал, чем заняться. Асли не отвечала на сообщения. В тренажерном зале Алекс завел разговор со своим старым знакомым Серегой. В прошлом тот работал в Управлении охраны правопорядка, и Алекс решил показать ему свою находку.

Серега, едва глянув на чип, заявил уверенно:

— Не наш. Скорее всего, сделан в Китае или еще где-то в Азии. Нелегалы похожими пользуются. Он может обманывать геолокацию и выдавать фальшивые личные данные. Вызывает недоверие твоя новая знакомая. Сразу ничего не могу сказать, надо отдать на экспертизу. Завтра узнаю.

— Хорошо, Серег. Не хотелось бы разочароваться. Асли мне очень нравится.

Серега ухмыльнулся и промычал что-то вроде «Доверяй, но проверяй».

После нагрузки в спортзале Алекс хорошо поел и рано лег спать. Утром открыл глаза ровно в шесть тридцать. Собрался и отправился на вокзал. Он точно знал: ему обязательно нужно доехать до станции «Сухаревка», что в девяноста двух километрах от черты города, и посетить филиал ЦБИ.


Темно-серый скворец с белыми крапинками на крыльях опустился на ветку березы, издал звонкую трель и приготовился искать добычу. Вдруг соседний куст шевельнулся, и скворец поспешил убраться восвояси. За кустом в «лохматых» маскхалатах поверх теплоизолирующего костюма лежали Асли и Азамат и поочередно разглядывали в бинокль серые здания, находившиеся в километре от них.

Они жили в палатке в глубине леса уже три дня. Каждый день облачались в костюмы и вели наблюдение с разных сторон. Где-то в тени или высокой траве, где-то используя искусственный пень, сделанный Азаматом из покрышки, обклеенной древесной корой. Лица их были скрыты масками с затемненными окулярами для глаз. Такие маски также могли использоваться как противогазы.

Территорию института по периметру окружало силовое поле. Лишь преломление света и столбики метров через тридцать друг от друга указывали, что там что-то есть. Силовое поле никаких травм не наносило, а просто не пропускало через себя человека, являясь невидимым забором. Трава перед ним на расстоянии пятидесяти метров была скошена, кусты выкорчеваны.

Асли и Азамат установили, что дроны с тепловизорами облетали периметр каждые четверть часа, определили, где находятся камеры видеонаблюдения, хотя наверняка были и скрытые.

Они наблюдали за КПП, через который на территорию института въезжали грузовые электромобили и далее следовали к одному из зданий (видимо, складу) для разгрузки. Разгрузка велась очень оперативно роботами. В бинокль было видно, как двигаются их сочленения. Это были старые добрые металлические роботы, а не современные киборги, которые не умели делать черную работу. Разглядеть груз не представлялось возможным, поскольку наблюдатели пользовались обычной оптикой с антибликовым покрытием. Прекрасного качества оптические приборы легендарной китайской фирмы «Sky Watcher» не могли соперничать с современными лазерными. Но Азамат строго предупредил: «Никаких дальномеров, иначе нас моментально обнаружат, уловив лучи».

Асли переносила трудности полевой жизни спокойно. Им приходилось есть полуфабрикаты, слегка разогреваемые при помощи термопакетов. Бороться с комарами и мошкарой. Вечером и ночью пребывать в темноте и тишине. Погода была замечательная: ясно и тепло, днем даже жарко. Ночью, правда, бывало еще холодновато, зато воздух был чистым и прозрачным, а безоблачное небо светилось тысячами звезд, которых не видно в городе. Асли нравилось изучать в бинокль поверхность убывающей Луны, смотреть на Полярную звезду и с тоской глядеть на юг, где высоко над деревьями блистал оранжевый Арктур в созвездии Волопаса.

Они изучили все входы в основное здание филиала; Асли даже обнаружила вход в некий небольшой (как виделось издали) бункер. Он находился поблизости от центрального здания и, скорее всего, соединялся с ним под землей. Азамат согласился с ее предположением.


За пять минут до появления дронов Азамат и Асли вернулись в глубь леса, сняли маски и костюмы и еще раз развернули нарисованную в результате наблюдений карту филиала ЦБИ.

— Уф! Хорошо хоть в лесу еще нет камер! — складывая костюм, сказал Азамат. — Вся жизнь под их присмотром, даже в туалет идешь и думаешь, что за тобой следят.

Асли посмотрела на часы и сказала:

— Алекс появится через полтора часа. Нам нельзя упустить его. Давай еще раз повторим наши действия.

— Тебе не страшно, джаным? — спросил Азамат. Он привык называть ее так — «душа моя».

— Азамат, ты же знаешь… Страшно бывает даже самому великому герою. Но он и становится героем потому, что преодолевает свой страх или загоняет его глубоко в подсознание. Можно тренировать волю или пользоваться какими-нибудь препаратами, чтобы преодолевать страх. Я предпочитаю первое. Знаешь, как я боролась со страхом в Таврских горах, где родилась?

— Расскажи.

— Между моим поселком и соседним была хорошая дорога через ущелье, которая занимала около часа. Но был еще и короткий путь; правда, метров тридцать надо было идти вдоль отвесной скалы, по тропе шириной полметра. Там ходили только отчаянные смельчаки. Родители строго-настрого запрещали детям даже подходить к этой скале. Нам было тогда по двенадцать — пятнадцать лет. Но однажды моя подружка сказала, что прошла по тропе, и я, чтобы не прослыть трусихой, сказала, что тоже пройду. Легко сказать! Когда мы подошли к началу тропы, дыхание у меня перехватило, и я сильно пожалела о своих словах. Но отступать было поздно. И вот я, прижавшись к скале, мелкими шажками стала переступать по тропе, цепляясь, как кошка, за выступы и щели. Пальцы впивались в камень, я еле могла заставить себя разжать их, чтобы перехватиться. Казалось, прошла вечность, пока не дошла до конца тропинки. Потом долго лежала на земле, отходя от страха. Это была победа, и я решила тренировать свою волю и ходить по тропе над пропастью раз в неделю в любую погоду. Через три месяца я уже довольно быстро преодолевала этот опасный путь. Так я победила один из своих страхов.

Асли улыбнулась своим воспоминаниям, но пора было возвращаться в сегодняшний день:

— Что ж пойду надевать костюм и маскироваться. Алекс вот-вот прибудет, и охранную систему будут отключать. Я внушила ему, что он должен войти в главное здание. Попытаюсь войти с ним и с его помощью подключиться к архивам, или что там у них есть. В общем, как только получу доступ, попытаюсь максимально быстро передать информацию. Надеюсь, что «глушилки» тоже будут отключены во время профилактики.

— А если он поднимет шум?

— Придется его снова отключить.

— Потом ты тихо исчезнешь, а его возьмут на месте преступления тепленького… Как-то все Очень складно. Уверен, что там не столь примитивная защита, с какой мы сталкивались раньше.

— Другого мы не придумали, так что идем ва-банк. Нам очень нужны их технологии. Ты только представь, чего они смогли достичь, если тридцать лет назад начали использовать в процессорах живые клетки, не требующие подвода энергии, научились управлять искусственными мышцами с помощью сигналов нервной системы. И это только крохи информации, которые просачиваются через их секретные лаборатории. Они уже торгуют очень приличными биороботами, и кто знает, каких они делают для себя втайне от всего мира.

— Асли, — Азамат озабоченно проверял свои вещи, — я не могу найти твой чип. Наверное, потерял. Надо подготовить новый для отхода. Полчаса, думаю, мне на это потребуется. Парики, одежда и инъекции готовы. Перчатки с новыми отпечатками тоже. Встречаемся в том месте, где мы спрятали элетроквадроцикл. Если что-то пойдет не по плану, место встречи через неделю у твоей подруги. Желаю удачи!


Ровно в восемь тридцать воздух перестал струиться между столбами. Это отключилось силовое поле, а также, как надеялась Асли, датчики движения на столбах, камеры и тепловизоры. Возможно, что-то еще, о чем они не знали. Асли двинулась к филиалу ЦБИ, стараясь делать это как можно более скрытно. Движения ее были плавными, повторяющими дуновения ветра, чтобы маскировочный костюм не выделялся на фоне колышущихся веток кустарника и травы. Но передвигаться следовало быстро и следить за временем. Когда пролетит дрон, она должна быть у главного здания. Сердце бешено колотилось, адреналин зашкаливал, но она умела брать себя в руки и вскоре успокоилась. Голова в любом случае должна оставаться холодной.

4. Провал

Когда будете делать ход, убедитесь, что он правильный.

Юлиан Тувим
Алекс уверенно зашел в здание КПП, прошел через лучи сканера, который загорелся зеленым разрешающим светом, и прозрачные двери из прочного пластика разъехались в стороны. Робот-охранник бесстрастным голосом поинтересовался целью визита.

— Мне нужно пройти внутрь комплекса, — произнес Алекс, и ему показалось, что он не сам отвечает, а как будто читает чей-то заученный текст.

— Александр Данилович, — невозмутимо продолжал робот, — вас нет в расписании техобслуживания. Вы должны находиться у себя дома, так мне сообщает система.

Повисла неловкая пауза.

— Мне нужно пройти внутрь комплекса, — вновь сказал Алекс и сам удивился. Он хотел сказать не это и вообще засомневался, зачем приехал. Может быть, составить отчет о последнем месяце работы перед уходом?

— Пожалуйста, проходите, но сегодня ваш доступ заканчивается. Я доложу о вашем прибытии.

Алекс направился к ангару, все еще пытаясь вспомнить, что он хотел тут сделать. Но никаких мыслей на сей счет не было. Это его слегка раздражало. Что-то шло не так. Червячок сомнения не исчезал. Он был уже на полпути к бункеру, когда вдруг краем глаза зафиксировал движение сбоку и, повернув голову, увидел в тени стены силуэт человека. Лицо было скрыто пластиковой маской и темными очками.

— Алекс! — окликнул его знакомый голос.

— Асли?! Как ты здесь оказалась? Что это за форма? Ты похожа на наемника.

— Тихо, я просто пришла забрать то, что мне нужно, и ты мне поможешь…

— Ты с ума сошла! Понимаешь., что делаешь? Это не смешно — это преступление! Ты рискуешь и меня подставляешь. Я на это не пойду, как бы мне ни хотелось помочь твоей племяннице. Я возвращаюсь. Идем со мной.

У Асли не получалось в такой обстановке применить свои способности. Алекс был раздражен и не поддавался попыткам поймать ее взгляд. К тому же вот-вот должен был появиться дрон.

— Можешь идти, если считаешь нужным! — проговорила Асли. — Я все равно туда пойду. У меня есть твой отпечаток и скан твоего чипа.

И направилась к дверям бункера. Асли пошла на хитрость. Отпечаток она, конечно, сняла, но имитировать зашифрованные сигналы чипа конкретного человека было невозможно.

— Асли, остановись! Это военный, а не гражданский объект. Сюда вообще никого не допускают.

Он слишком поздно разгадал ее хитрость. Двигаясь за ней, он попал в зону действия сканера. Замок двери щелкнул, и она открылась, чем Асли немедленно воспользовалась. Алекс вошел следом.

Майор Липнин был типичным армейским офицером — прямым и жестким. Он не любил вникать в тонкости взаимоотношений между людьми, справедливо считая, что на службе для этого есть устав, а дома «разберемся сами». В эту пятницу он заступил на дежурство в штабе 437-го северо-западного участка Московской области. Дежурства обычно были скучными, так как ничего особенного в воинских частях не происходило или происшествия каким-то образом утаивали от начальства. Поступавшие мелкие вопросы обрабатывались программой, плюс к этому пять младших офицеров следили за сообщениями и просматривали картинки с камер на объектах.

В 08.37 лейтенант Васин доложил, что пришло сообщение о нахождении на подземном объекте увольняемого с завтрашнего дня начальника электронной безопасности ЦБИ.

— Ну и что? — рявкнул еще не допивший свой чай Липнин. — Он имеет доступ, там вроде бы профилактика сегодня.

Я посмотрел по камерам, — неуверенно продолжал лейтенант. — Он там не один, с кем-то в камуфляже.

— Ну, наверное, кто-то из наших с ним, — раздраженно ответил майор. — Капитан Рябоконь, наверное, языком треплет или какой-нибудь сержант-контрактник.

— Гм… Камуфляж не наш. Может, сами посмотрите? Кстати, чип не определился.

— Ну пойдем посмотрим. Где они там? Шляются, понимаешь. Давно надо этим институтским доступ в бункер ограничить. Черт! Туда ведь вчера особый груз завезли!

Они подошли к мониторам и стали искать проникших в бункер. На лестнице их уже не было — значит, они спустились вниз и были либо в длинном коридоре, либо в каком-то помещении, куда можно попасть из коридора.

— Давай, лейтенант, свяжись с Рябоконем, — приказал Липнин. — Пусть он разомнется, посмотрит, что там у него в бункере творится, и доложит.


Серега отдал чип на экспертизу в Управление охраны правопорядка. Ему пообещали дать ответ утром.

На следующий день перед тренировкой он заглянул в УОП.

— Ну что там? — спросил он эксперта — Есть что интересное?

— Файлы отчета я тебе не передаю, — ответил эксперт, — но суть сообщу. Этот чип не похож на те, что делают китайцы нелегальным мигрантам, он гораздо лучшего качества. Видимо, не раз перенастраивался, однако оставил следы. И знаешь где? В Казани полгода назад при попытке неизвестных перехватить документацию и образцы новых бронежилетов. Помнишь, было незавершенное дело о каких-то людях, следивших за академиком Барнсом и его работой?

— Да, припоминаю… Алекс ведь работает в ЦБИ. Боюсь, как бы он не оказался на крючке. Свяжусь с ним прямо сейчас.

— А мы уже запросили в Едином архиве записи камер за последние две недели. Узнаем, с кем он был, только это не очень быстро.


Асли спускалась по серым ступеням. Пол и стены железобетонного бункера старой постройки не были отделаны декоративным материалом. Прямо на случай войны. Сзади слышались шаги Алекса, который пытался вразумить ее и вывести наверх.

Наконец длинная лестница кончилась, и Асли попала в длинный и широкий коридор с множеством дверей по разные стороны. Первая дверь была открыта. За ней работали какие-то машины, окрашенные желтой и красной краской. Рядом с дверью висела табличка с надписью: «Внимание! При отсутствии энергии отбыть вручную ключом». Тут же в прозрачном ящике находился металлический ключ, похожий на штырь с зубчиками и загнутой ручкой. Недолго думая, Асли разбила ящик и сунула ключ в карман. Прибежал запыхавшийся Алекс:

— Ты не хочешь меня слушать! Пойдем обратно, пока не поздно!

— Пойдем, но чуть позже. — Она сняламаску и очки, обвила шею Алекса двумя руками и поцеловала его, глядя прямо в глаза.

НЕ МЕШАЙ МНЕ.

Алекс снова не понял, была ли произнесена эта фраза голосом или возникла в голове сама собой, и еще он почувствовал, что его собственные мысли доносятся как будто издалека:

— Ты иссс-пооользуууешьььь меееня. Неее могуууу сопро-тивлятьсяяя. Нам конееееец.

— Постой здесь. Если что, я тебя позову, — бросила Асли и двинулась по коридору.

Тут она увидела через стекло человека в военной форме. Человек спешил явно к ней. Асли спряталась за сервером, готовясь к встрече.


После запроса из штаба капитан Рябоконь оставил на внутреннем посту бункера дежурного сержанта-контракт-ника для слежения за мониторами. При сбое питания в бункере автоматически включались генераторы, чтобы не прерывался процесс производства биороботов и не отключалась система безопасности. Капитан надел берет, поправил кобуру 1с термолучевым пистолетом и пошел в серверную, чтобы узнать у Алекса (где же его еще искать, как не в серверной?), зачем он здесь и кто еще с ним. Зайдя в серверную, Рябоконь двинулся между рядами мигающих мониторов, но, не пройдя и пяти шагов, получил струю слезоточивого газа в лицо, отчего обессиленно осел на пол. Кто-то завел ему руки за спину и стянул пластиковым ремешком. Самое неприятное — пистолет был вынут из кобуры, отчего она стала легче на пару килограммов.

— Алекс подойди! — крикнула Асли и подошла к центральному пульту. — Еще одна маленькая услуга. Подключи меня к нему ненадолго. Мне нужна вся информация о ваших биороботах.

В этот раз Алекс не совсем погрузился в транс, как случилось в квартире Асли. Его подтачивало какое-то внутреннее беспокойство, ощущение, что не все в порядке. Он подчинялся внушению Асли, но краешек сознания продолжал сопротивляться. Какие-то обрывки мыслей проносились в голове, и он никак не мог ухватить их.

Вдруг послышалась мелодия. Веселый мотив, который он помнил с давних лет: Трам-тарам-тарам-пам-пам-пам.

Потом возникли слова:

Ты гори, гори, мой костер,
Мой товарищ, мой друг, мой попутчик.
Под эту песню маршировали юные пионеры в старом детском фильме… Мелодия продолжала играть. Она сменила тональность и теперь звучала из гарнитуры за ухом. Да это же звонок! Пелена спала, и Алекс ответил на вызов Сереги.

— Алекс, ты где? С тем чипом нехорошая история, засветился в одном деле. УОП заинтересовалось. Так что ты там поаккуратнее со своей подругой.

— Поздно, Серега! Похоже, я вляпался. Воспользовавшись моим доступом, она проникла в секретный бункер. Звони в УОП, а я попытаюсь ее остановить!

Он отключился и осмотрелся.

— Алекс, подойди! — раздался требовательный голос Асли. Он вошел в зал с серверами.

— Поднеси палец к сенсору, — скомандовала Асли, безуспешно пытаясь подключить свое считывающее устройство к разъему.

— Конечно! — ответил Алекс и нажал клавишу блокировки и тревоги на пульте управления.

Асли обернулась и, увидев ясный взгляд Алекса, все поняла.

5. Смекалка побеждает

Все в этом мире лживо;

Твоя добыча — сама охотник;

Победы твои никому не нужны;

Твои влюбленные все неверны.

Джон Драйден
— Товарищ майор! Из бункера ЦБИ поступил тревожный сигнал! Заблокирован вход в систему.

— Свяжись с Рябоконем поскорее. — Липнин побледнел. — ЧП в мою смену, вот не повезло! — пробормотал он.

— Рябоконь не отвечает, пробую связаться с постом охраны.

— Что там на камерах, лейтенант?

— Вижу тех же двоих в зоне выращивания биороботов. Сержант-контрактник докладывает, что не может оставить пост. Он отправил двух биороботов-охранников для задержания нарушителей.

— Пусть отправит следом боевого робота на всякий пожарный.

— Товарищ майор, он же разнесет там все в труху, у него же нет мозгов.

— Васин, не понял? Выполнять приказ! Здесь я отвечаю за все.


— И что теперь? — Алекс смотрел в глаза Асли уже не с удивлением, а с сожалением. — Ничего не хочешь сказать?

— Теперь я попытаюсь выбраться, — сказала Асли — Прости, Алекс, но это то, чем я занимаюсь.

Держа в руке пистолет, она подошла к сидящему между рядов серверов капитану. Тот, обливаясь слезами и дыша через рот, пытался передвинуться поближе к дверям.

— Пойдешь со мной, покажешь даме выход! — Свободной рукой Асли помогла капитану подняться на ноги. — А ты, Алекс, не делай глупостей, я не желаю тебе вреда. Останься здесь, ты уже выполнил свой долг, как мог, и не пытайся меня задержать.

Алекс промолчал, зато заговорил Рябоконь:

— Тебя задержат и без него, а окажешь сопротивление — пристрелят.

И, словно в подтверждение его слов, откуда-то сверху прозвучал механический голос: «Внимание! Всем оставаться на своих местах! Положите оружие и не делайте резких движений».

Асли приставила пистолет к голове капитана:

— А теперь скажи им, что ты заложник и умрешь, если мне попытаются помешать.

— Очень глупо, девушка. Наш боевой робот с несколькими прицелами высокой точности может одновременно поразить пять целей. Поджарит в долю секунды.

— Поэтому мы пойдем в глубь бункера. Покажешь мне, как работают ваши очистные сооружения.

Когда Асли и Азамат вели наблюдение, они обнаружили за бункером трубу, забранную металлической решеткой. Она была такой ширины, что по ней мог передвигаться, пригнувшись, человек. Из трубы периодически выливалась вода, и они решили, что это канализационный слив.

— Да я даже глаза толком не могу открыть! — продолжал сопротивляться Рябоконь.

— Говори, куда идти.

— Через оранжевую секцию…

Асли ткнула капитана в спину пистолетом, и они двинулись. Однако не прошли и пяти шагов, как дверь в серверную мягко закрылась и послышался свистящий звук нагнетаемого воздуха. Асли мгновенно натянула маску, а капитан Рябоконь снова осел на пол и стал заваливаться набок. Секунд через десять то же самое произошло с Алексом. Асли сняла пистолет с предохранителя. Роботы уже появились на мониторе. Одна из камер показывала, что они движутся мимо ванн с биомассой. Боевой робот отстал. Его никогда не применяли, и системе пришлось выбирать нужную программу поведения.


— Вот так Васин. — Липнин подмигнул лейтенанту. Контрактник предложил воспользоваться газом, когда увидел и услышал в микрофоны, что капитана сделали заложником. — Молодец, сержант! — Усыпляющий газ, кстати безвредный, если его вдыхать не дольше двадцати минут. Сейчас роботы всех задержат. Похоже, там женщина в камуфляжном костюме, имя какое-то странное. У вас там есть свободное помещение? Открой двери для своих охранников и жди их с нарушителями. Я сейчас доложу руководству и…

— Товарищ майор! — перебил его Васин и показал на монитор, где желто-белый термолуч пистолета оплавил голову сначала одного, а затем другого робота и проделал глубокую борозду в стене.


Асли метнулась к выходу, попутно попытавшись вырвать еще один пистолет из руки охранника, но хватка у киборга была железной и это ей не удалось. Она побежала к развилке и свернула в проход, обозначенный оранжевой полосой. Створки двери перед ней закрылись, но Асли догадалась воспользоваться ключом. Дышать в маске-противогазе стало трудно, но снять ее она не решалась, боясь новой газовой атаки.

Она миновала двери с табличками: «Командный центр» и «Испытательный полигон». Створки там тоже закрылись; ярко-оранжевые лучи, пересекавшиеся под разными углами, преграждали путь. Слева показалось ответвление с табличкой «Хозблок». Асли шагнула в проход очень вовремя, потому что мгновением позже по коридору пролетел термолуч боевого робота. Двухметровая бронированная громадина весом двести пятьдесят килограммов мчалась за ней, скрежеща полимерными траками. Асли забежала в первую открытую дверь с надписью: «Управление грузовым лифтом» и заперла ее ключом. Затем выстрелила в замок, и он, оплавившись, заблокировал дверь. Лифт представлял собой довольно большую квадратную платформу с ограждением, которая могла опускаться вниз в шахту или подниматься вверх, где клифту подходили мостики с поручнями. Дальше стояла еще одна платформа меньшего размера. Асли нажала на красную кнопку возле большой платформы, и та поползла вниз.

«Значит, боевой робот, — подумала Асли. — Не удивлюсь, если у них здесь какой-нибудь биотанк с мозгами разрабатывается. Жаль, что не узнала…»

Большая платформа двигалась очень медленно, и Асли встала на другую, решив направить ее вверх. Заодно расстреляла две видеокамеры, направленные в ее сторону.


Боевой робот подкатил к дверям. По команде двери не открылись, и он стал неуклюже буксовать, упираясь в бронированную преграду. В программе такая ситуация не была предусмотрена.


— Сержант! Включи ручное управление роботом и переведи на меня! — Липнин, разозленный неудачей, взял в руки джойстик и надел шлем, как бы перевоплотившись тем самым в робота. — И отправь кого-нибудь забрать сонных из серверной.

Робот отъехал подальше от бронированных дверей хозблока и принялся выжигать металл вокруг замка. Когда огненный круг замкнулся, Липнин джойстиком направил его на таран. Замок выпал, дверь откатилась, а робот по инерции поехал к шахте лифта, пробил ограждение и рухнул вниз.

Майор вздрогнул, будто сам ударился головой о металлическую платформу. Он с проклятьями сорвал с себя шлем и скис. Подполковником ему теперь не стать никогда. А мигающие красным мониторы требовали его доклада.


Малая платформа поднялась до верхнего яруса. Асли отодвинула ограждение и ступила на металлический мостик, приведший ее в небольшое помещение, похожее на диспетчерскую, с пультами и экранами. На центральном пульте горела надпись: «Управляется программой. Перевод в ручной режим в экстренном случае. Требуется допуск». Через прозрачную переднюю стену видны были насосная станция и емкости с жидкостями разного цвета. Часть жидкости насосы перекачивали по трубам, уходящим вверх, часть сливалась в канализационную трубу метра полтора шириной, закрытую решеткой.

— То, что нужно, — сказала вслух Асли. Ей стало тяжело дышать в маске-противогазе, снабженной ограниченным объемом кислорода. Теперь в ней циркулировал выдыхаемый воздух. Асли отключила противогаз. Рискованно, но делать нечего. Вроде бы все в порядке, газа нет. Надо быстрее убираться отсюда. Асли спустилась по винтовой лестнице вниз и вскрыла решетку термолучом. Включила фонарик и на полусогнутых ногах двинулась по скользкому спуску. Минут через пять появилось ответвление вправо. Асли свернула туда и чуть не вскрикнула, увидев несколько глаз-бусинок. Крысы! Огромные, с толстыми длинными хвостами. Они были омерзительны, но это меньшее из напастей, которые ее преследовали. Через несколько десятков метров показался колодец со скобами-ступенями, ведущими наверх. По ним она добралась до крышки люка. Провозившись минут пять, Асли смогла ее немного сдвинуть. В щель виднелось голубое небо с зависшими дронами, а на уровне глаз стена здания и зеленый газон. Значит, она находится на территории института. Роботов не видно, но рисковать не стоит.

Асли спустилась вниз, чтобы вернуться к развилке, к крысам. Как и все женщины, она очень их боялась. Но делать было нечего: Асли двинулась вперед и пнула ближайшую крысу. Та с противным визгом умчалась, остальные тоже ретировались.

Больше ответвлений не было. С шумом пронесся поток воды, чуть не сбив Асли с ног. И вот наконец свет. Она достала пистолет и срезала решетку. Осторожно выглянула. Труба выходила в овраг, и Асли по-пластунски поползла к лесу.

6. Новая работа

Что бы ты ни сделал в жизни — это будет незначительно. Но очень важно, чтобы ты это сделал.

Махатма Ганди
Азамат должен был ждать Асли в течение часа. Если она не вернется к этому времени, следовало оставить в условленном месте все необходимое для бегства Асли и скрыться самому.

Он видел, как на территории института началась суета. Куда-то отправилась толпа роботов. В небе появилось сразу несколько дронов, но они не стали патрулировать подходы к институту, как раньше, а зависли над территорией. Включился защитный барьер по периметру. Значит, Асли обнаружили или заметили скачивание данных.

Час прошел, но Азамат решил подождать еще минут двадцать, и не напрасно. Осматривая в бинокль оврагу куда сливались избытки воды, прошедшей очистку, он увидел движущийся силуэт. Через несколько минут Асли добралась до опушки леса. Погони не было.

— У меня не получилось, Азамат. — Асли едва узнала его: гладко выбритое полноватое лицо, шапка кудрявых русых волос, только темно-карие глаза были прежние.

— Быстрее, джаным, быстрее! Потом расскажешь! Я приготовил тебе парик каштанового цвета. Там же две инъекции для щек, контактные линзы. И новый чип. — Азамат помогал Асли стягивать маскировочный костюм. — Часть снаряжения спрячем в лесу, пойдем налегке…

— Проклятье! Смотри, большие дроны!

Послышался шум винтов. Два огромных дрона опустились на территории ЦБИ, и из них стали выпрыгивать биороботы с оружием. Одна группа рассредоточилась по периметру вдоль забора, другая вошла в бункер. Еще один дрон вылетел за периметр и стал обследовать прилегающую территорию, сверкая большими окулярами и излучая невидимые инфракрасные волны. Однако нагретые солнцем деревья помешали тепловизорам обнаружить незваных, гостей.

— Они думают, что ты еще там! Бежим, пока не стали прочесывать окрестности. Отъедем подальше, там переоденемся.

Арендованный неделю назад по подложным документам электроквадроцикл был спрятан недалеко от собранной палатки. Он передвигался бесшумно, сигнал связи был заглушен. Взятая напрокат машина ждала километрах в двенадцати, в небольшом городке.


Алекс очнулся от запаха нашатыря и резкого света. Он сидел на стуле со связанными за спиной руками. В лицо светила настольная лампа.

— Фамилия, имя… — Источник голоса находился позади стола в темноте, и Алекс не сразу понял, что спрашивают его.

— Прошу прощения, а вы кто и на каком основании меня допрашиваете? — Голова после усыпляющего газа была тяжелая, хотелось пить.

— Не хотим говорить? Приведи его в чувство.

Кто-то сдернул Алекса со стула и заехал кулаком в живот. Он согнулся, издав икающий звук. Следующий удар пришелся по лицу. Алекс ощутил, как набухла и лопнула нижняя губа и потекла кровь.

— Хватит, сержант! Ну что, пришел в себя? Будем говорить?

Алекс кивнул, все еще плохо понимая, что происходит, но спорить ему уже не хотелось.

— На вопросы отвечать «да» или «нет». Предельно правдиво рассказать историю вашей вербовки иностранной разведкой и раскрыть агентов.

— Я не совсем понимаю…

— Это позволит смягчить наказание, — продолжал человек из-за стола.

— Мне нечего ответить. Я не знаком ни с одним разведчиком — ни с нашим, ни с иностранным. Единственное, за что меня можно привлечь к ответственности, — это то, что кто-то воспользовался моим доверием и служебным положением, чтобы пробраться сюда.

— Продолжайте.

— Моя знакомая пыталась подключиться к серверу института, но я пресек ее попытку, нажав кнопку тревоги.

— Тогда поясните, зачем вы приехали в филиал в последний ваш рабочий день? И именно в то время, когда отключили внешний защитный барьер.

— Не знаю… Я был уверен, что должен быть здесь.

— Вам дало поручение начальство?

— Нет, я не могу объяснить. Просто знал, что обязательно должен быть здесь…

Допросы длились с перерывами целый день, каждый раз начинаясь с требования назвать имя и фамилию. Алекса это сильно раздражало, мысленно он уже несколько раз расправлялся с тем, кто сидел по другую сторону стола, и конечно же с сержантом, от кулака которого губы Алекса распухли и вывернулись наружу. Он подумал, что, наверное, стал немного похож на коренного жителя Полинезии с острова Бора-Бора.


Через два дня после инцидента состоялось совещание. Присутствовали высокие армейские чины, следователи Управления охраны правопорядка, представители Управления национальной безопасности и контрразведки, а также руководство ЦБИ. Первым выступил армейский генерал:

— Коллеги! Произошло неординарное и крайне неприятное событие. Впервые на территорию ЦБИ в секретную лабораторию проникли посторонние при помощи сотрудника института, отвечающего за работу охранных систем. Их целью, скорее всего, было получение информации по нашим новейшим разработкам биороботов. Эта попытка была пресечена. — Генерал вытер платком пот на лысине и шее. — При задержании преступников в результате перестрелки были потеряны два биоробота и легко поврежден боевой робот. — Послышались возгласы удивления. — Одному преступнику, или, вернее, преступнице удалось бежать по канализационной трубе. Силами УОП ведутся поиски ее самой, а также ее подельников. В данное время наши коллеги из нацбезопасности допрашивают лиц, причастных к этому инциденту… Это происшествие заставляет нас принять меры к усилению и совершенствованию охраны наших секретных объектов. Наши конкуренты, а также зарубежные преступные элементы стремятся заполучить передовые технологии и секретные разработки российской науки.

Затем говорил майор нацбезопасности, проводивший допросы Липнина, Рябоконя и Алекса. Он заранее был уверен в том, что Алекс — предатель и на нем лежит основная вина в том, что случилось. Плюс неудовлетворительные действия военных, которых тоже следует наказать.

— Я позволю себе не согласиться с вашими доводами, — заявил шеф ЦБИ. — Знаю Александра Даниловича лично и могу заверить, что за все время, пока он у нас работал, никаких замечаний к нему не было. Доверяли ему на сто процентов.

— Возможно, на него повлияло решение об увольнении? Хотел отомстить, так сказать.

— Тогда почему в последний момент он не дал преступнице подключиться к серверу и включил тревогу?

— Ну откуда я знаю… Испугался, наверное.

— Разрешите мне тоже высказать свои соображения, — взял слово следователь Управления охраны правопорядка. — Мы отследили по камерам и данным чипа перемещения и действия Алекса за последние две недели. Допросили всех, с кем он встречался. Есть все основания полагать, что девушка, с которой он познакомился за неделю до происшествия, и есть та самая, что проникла в секретный бункер. Наш бывший сотрудник Сергей Голиков хорошо знаком с Алексом. Он сообщил, что за несколько дней до случившегося Алекс рассказал ему о знакомстве с девушкой, которая ему очень понравилась и с которой у него завязались близкие отношения. Но в ее квартире он случайно нашел поддельный чип, который уже использовался в другом преступлении. Мы навестили квартиру, которая принадлежит гражданину одной из стран Ближнего Востока. Сам он в ней не живет, а сдает родственникам или знакомым. Интерьер квартиры очень интересный. Она обставлена в восточном стиле: благовония, легкая музыка, ковры… Но потом, когда мы нашли несколько книг по психологии и определенные наркотические препараты, у меня возникло подозрение, что Алекс подвергся воздействию гипноза. Я связался с нашим психологом по видеосвязи и хочу, чтобы вы выслушали его мнение.

На экране появился старичок интеллигентного вида.

— Здравствуйте Яков Сергеевич! — Добрый день!

— Расскажите, пожалуйста, нам о возможном воздействии гипноза.

— При должном уровне тренировки и благодаря природным способностям возможно внушать кому угодно что угодно. К любому человеку можно найти ключик. Даже если он сам себя считает гипнотизером. Подчиняются все. Просто сильные подчиняются не каждому, но и у них найдется слабое место. Повышению внушаемости также способствуют следующие факторы: разнополость участников и привлекательность гинотизера; мягкая негромкая музыка; нерезкое фиолетовое освещение; наличие в воздухе трансгенных ароматов; совместное употребление пиши и алкоголя или участие в эмоционально насыщенном действе; многократное касание тела; прямой взгляд в глаза. Ну и так далее. Препараты при осторожном использовании позволяют быстрее добиться эффекта.

— Яков Сергеевич! — перебил психолога майор нацбезопасности. — Допустим, Алекс под действием гипноза провел шпиона внутрь. Почему же он не дал ему украсть информацию и включил тревогу?

— А вот здесь очень интересный момент, господа. Есть пределы, за которые психика и сам организм человека не даст выйти. Тут многое зависит от системы ценностей человека, пережитого им опыта. Человек, который считает неприемлемым суицид, не совершит его под гипнозом. Человек, который считает неприемлемым убийство, не совершит его под гипнозом. Вот эти «не совершит» — очень стойкий защитный механизм. Если его попросят выпрыгнуть из окна, он может даже залезть на подоконник, но потом выйдет из транса. Самая правоверная мусульманка не снимет паранджу под гипнозом.

— Значит, получается, что он не виновен, а был под внушением?

— Виновен! — подал голос шеф ЦБИ. — Виновен в том, что рассказал, где и кем работает. Подождал бы неделю до увольнения, и ничего бы не случилось.

— Но тогда бы мы не узнали о шпионах, — возразил следователь. — Кстати, в квартире засветился еще один мужчина. О нем нет никаких данных, чип не пробивается по базе. Ориентировки разосланы на него и на девушку. Камеры отслеживают лица, но пока безрезультатно. Продолжаются допросы всех, кто был замечен в общении с ними. У меня есть некоторые предложения насчет поимки шпионов, и я хотел бы обсудить их с майором Национальной безопасности, если не возражаете.

Никто не возражал.


Оставшись наедине с майором, следователь предложил использовать Алекса в качестве приманки для задержания шпионов.

— Сейчас у них два варианта: либо залечь на дно, либо поскорее исчезнуть из страны, что гораздо труднее. Шпионов везде ищут. Скорее всего, они переждут какое-то время где-нибудь в глуши, чтобы не попасть под камеры с опознаванием лиц, поменяют поддельные чипы и лишь после этого начнут проявлять активность. Если агентов такого уровня мало, то их некем будет заменить, и они продолжат работать здесь. Если заменят, то где-то за границей. В наших общих интересах напасть на их след.

— Разумно.

— Вот я и предлагаю устроить Алекса на какое-нибудь предприятие в другом регионе. Им уже заинтересовались после увольнения и предложили похожую работу на крупном заводе в глубинке, где еще не могут совсем обойтись без человека. Можно попробовать организовать работу за границей. Допустим, ему приходит предложение как очень грамотному специалисту в области охранных систем, ну, скажем, из Болгарии. Секретов биоинженерии он не знает, поэтому выезд из страны не запрещен. Об этом ненавязчиво сообщат СМИ, появится информация в интернете. Я думаю, это должно заинтересовать их разведку… Кстати, как вы считаете, чью?

— Подозреваю, Ближний Восток. Конкретнее пока не скажу. А почему вы думаете, что они снова решат выйти на него?

— Он уже был под влиянием этой дамы, с ним станет легче работать. Я разговаривал с психологом и понял из его слов, что это как с алкоголиком, например, который сорвался. Я своими словами пытаюсь объяснить, без всяких научных терминов. Проще снова запудрить мозги. Тем более у них там вроде интрижка с этой Асли, как она себя называла.

— Ну что же. Идея имеет право на жизнь, нужно обсудить с нашим начальством.

— Конечно. Остается лишь уговорить Алекса, к тому же он сейчас без работы.

— Это не проблема. Надавим. Люди у нас сговорчивые, управляемые.

— Я бы не обобщал.

— От ответственности его пока никто не освобождал. Мы сейчас всех проверяем. И бармена задержали, и подругу этой амазонки. Особенно интересно будет пообщаться с хозяином квартиры. Разворошить надо это осиное гнездо — возможно, мы и без Алекса их возьмем.

7. Дом на воде

Сумма нашей жизни складывается из часов, которые мы любили.

Вильгельм Буш
Прошло больше трех месяцев после событий в ЦБИ.

Алекс сидел в брезентовом кресле на веранде и смотрел на водную гладь, над которой клубился утренний туман. Рядом в специальном креплении лежала удочка, в садке плескались два жирных окуня.

Дом стоял на якоре в заливе. Обычный дом на воде, каких в этом городе на Волге были сотни. Самое замечательное жилище из тех, в каких когда-либо приходилось жить Алексу, — все удобства, кухня две спальни и гостиная. По документам дом считался судном, поэтому на нем можно было передвигаться вдоль берега и причаливать для стоянки в удобном месте. Только не выходить на фарватер, чтобы не столкнуться с настоящими судами. Такие дома на воде были очень популярны. Летом их часто сдавали туристам и рыбакам.

Алекс работал на оборонном предприятии в новом наукограде по той же программе, что и в ЦБИ. Он продолжал ходить в тренажерный зал и дважды в неделю обучался рукопашному бою под руководством своего товарища — капитана национальной безопасности, который называл себя Елисеем. Тот частенько подшучивал над Алексом, напоминая ему, что прекрасная Шехерезада его забыла. Алекс не придавал значения его шуткам.

Асли действительно не давала о себе знать. Ему даже стало казаться, что затея с ее поимкой — пустая трата времени. Но все же служба национальной безопасности готовила его к возможной встрече. Он постоянно носил темные очки, чтобы не подвергнуться гипнотическому взгляду, прошел курс по психологии, где его обучали противостоять гипнозу, освоил разные виды оружия, постоянно проводил спарринги с Елисеем.

Капитан рассказал, что Асли и Азамат — высококлассные агенты, прошедшие подготовку в разведшколах в Европе и на Востоке. Их целью могло быть что угодно: оружие, новые технологии, биороботы. Все это было необходимо странам, отставшим в научно-техническом развитии от США, Европы, Китая и России. Эту информацию удалось узнать у схваченных в Москве бармена и девушки, спутницы Асли. Но они не были полноценными агентами и немногое знали о разведывательной сети.

Информация о том, что Алекс не виноват в проникновении агентов на территорию ЦБИ, была сброшена в СМИ и интернет. Стало известно также его новое место работы, однако никакой активности разведка не проявляла. Возможно, их не интересовало данное предприятие или они решили не рисковать агентами после арестов в Москве. Время шло, ничего не происходило, и руководство нацбезопасности стало подумывать о сворачивании операции. Решено было подождать еще месяц.

Отношение к Асли у Алекса было негативное. Она была врагом, она чуть не загубила его жизнь, но в то же время по красоте с ней не могла сравниться ни одна из женщин, которых он знал.

Алекс увидел Асли случайно. Девушка в темных очках загорала на палубе яхты, медленно шедшей по реке. Он не мог ошибиться, хотя до нее было довольно далеко. Он узнал ее фигуру, которую столько раз представлял в своем воображении. Сердце бешено забилось. Что делать? Нужно немедленно сообщить Елисею.

Вечером Алекс получил сообщение: «Нужно встретиться. Приходи один в кафе на набережной. Буду ждать в 19.30. А.» Елисей доложил о сообщении генералу. Решили пока не брать Асли, чтобы узнать ее планы и возможных сообщников. Группа оперативников будет находиться поблизости и при необходимости произведет задержание.


Алекс сидел на веранде кафе уже полчаса и начал нервничать. Время от времени поглядывал по сторонам, пытаясь понять, кто его прикрывает, но никого, кроме капитана, не узнал.

Асли вошла на веранду и тотчас же обратила на себя внимание всех мужчин. Она знала о своих чарах и пользовалась ими с удовольствием. Легкое бежевое платье облегало стройную фигуру.

— Привет! — сказала Асли и села напротив Алекса, потерявшего дар речи — Да, это я! Неужели не узнал? Теперь у меня, правда, прическа чуть покороче…

— Тебе идет.

— Закажу что-нибудь прохладительное, жара просто невыносимая. — Асли нажала на сенсор, и перед ней появился прозрачный экран с меню. Она быстро пролистала страницы и остановила свой выбор на цитрусовом фреше.

— Зачем ты здесь? — спросил Алекс. — Ты уже испортила мне жизнь, что ты теперь задумала? Ты в розыске, и тебя схватят. Как можно этого не понимать?

— Как же все-таки не хватает живых официантов, — посетовала Асли, не отвечая на вопросы, когда официантка-робот в виде фигуристой блондинки принесла заказ.

— Асли, ты ведешь себя так, будто ничего не произошло. Но это не шутки! Ты в розыске, тебе грозит большой срок. Еще хорошо, что не погибли военные и ничего не удалось украсть.

— Алекс если бы ты знал, как мне это надоело, — горячо заговорила Асли. — Начальство, не задумываясь о последствиях, снова и снова посылает нас добывать секреты. Ведь в нас вложены большие деньги. Нас многому обучили: от знания языков до приемов маскировки. Шейхи мечтают заполучить ваши технологии. Они разоряются, нефть больше никому не нужна, все их могущество осталось в прошлом. Они пытаются развивать науку, но религиозное мракобесие не позволяет это делать должным образом.

— Так что же тебя держит, если ты понимаешь всю бессмысленность своей работы? Уехала бы куда-нибудь в свободную страну.

— Если честно, я ужасно захотела тебя увидеть. И плевать на все… — Асли подсела к Алексу и положила голову ему на плечо.

Он был потрясен и ничего не понимал. Что это? Очередная уловка? Или это правда? Зачем он себя обманывает? Он ведь с ума по ней сходит, и огонь разгорается с новой силой…


Генерал внимательно рассматривал запись камер наблюдения:

— Что там происходит? Его опять гипнотизируют? Куда они пошли? Нет, пока не брать, продолжаем наблюдение!


Асли щебетала, не давая Алексу и слова сказать:

— Я приглашаю тебя к себе на яхту. Она просто красавица, почти как я! Ты когда-нибудь управлял парусным судном? Небо сегодня ясное, полюбуемся Юпитером и моей любимой Луной. Ты любишь смотреть на звездное небо? Я обожаю. Покажу тебе все созвездия.

— Не сомневаюсь. А где команда?

— Никого, кроме нас! Мои «попутчики» уехали на два дня по другим делам, да и вообще они предпочитают жить на берегу. А я круглые сутки провожу на яхте. Управлять ею — одно удовольствие! Можно вообще ничего не делать, довериться программе, но мне нравится самой ставить и убирать паруса, крутить штурвал.

— Прожигаешь деньги шейхов?

— Вот она, смотри, третья слева.

Среди современных прогулочных судов, использующих солнечную энергию или мощные аккумуляторы, покачивалась на воде белая пятнадцатиметровая парусная яхта «Диана» с российским флагом на флагштоке.

Они поднялись на борт. Асли показала Алексу каюту, обшитую деревом и оборудованную двумя спальными местами.

— Я бы отсюда никуда не уходила. Куда ты там хотел, на Бора-Бора? Поднимаем якорь и идем! — возбужденно хохотала Асли. — Смотри, запускаю двигатель, включаю бортовые огни, а когда отойдем от причала, поднимем грот, натянем стаксель и, поймав ветер, уйдем.

На навигаторе загорелось сообщение: «Измените курс, вы сближаетесь с судном». По фарватеру шла баржа, сверкая огнями в сгущающихся сумерках. Асли сменила курс, а затем доверила программе самой вести яхту, задав направление вниз по реке. Потом взяла Алекса за руку и повела в каюту.

— К черту всех, Алекс, иди ко мне!

И Алекс мгновенно забыл обиду, забыл все, к чему его готовили. Женщина, в которую он был влюблен, затмила все. В этот раз все было по-настоящему.


Сопровождение Алекса не ожидало такого разворота событий. «Объект» буквально уплывал из рук, а они бестолково бегали по берегу, выслушивая команды генерала вперемешку с руганью:

— Свяжитесь с УОП! Почему у них только один катер? Остальные на учениях? Пусть вызовут немедленно!

На согласование и сборы ушло не меньше часа. В погоню отправили катер с сотрудниками нацбезопасности; другой, с недовольными сотрудниками охраны правопорядка, был вызван с учений. С двух сторон они приближались к яхте, пользуясь данными геолокации. Первым должен был подойти к ней как раз вызванный катер. Сотрудники УОП получили строгую команду взять пассажиров живыми.


Асли открыла глаза и вскочила с постели, как кошка, почуявшая опасность. В иллюминаторах мигали синие и красные огни проблесковых маячков патрульного катера. Она в чем мать родила устремилась к выходу из каюты и, высунув голову наружу, увидела два темных силуэта на корме. Выскочив на палубу, она оказалась в луче прожектора. Нападавшие растерялись, увидев обнаженную красавицу, и тут же первый получил ногой в живот, грохнулся пятой точкой о кормовой релинг и, чудом не упав за борт, съехал вниз. Второй, подняв дубинку, ринулся к Асли, и она отбежала на нос.

Проснувшийся Алекс понял, что на палубе что-то происходит. Выглянув через форлюк наружу, он увидел, как Асли уворачивается от ударов. Ни секунды не раздумывая, подтянулся на руках и выскочил на палубу. Все получилось очень быстро: адреналин! Второй раз такое вряд ли удалось бы повторить. Алекс попытался выбить дубинку из рук полицейского, но не смог, в результате получил удар под колено. Нога сразу онемела, однако нескольких секунд хватило на то, чтобы Асли тоже пробила лоу кик и уложила нападавшего на палубу. Затем схватила его руку с дубинкой и сделала болевой прием. Она была прекрасно подготовлена.

Зрелище оказалось необычным: два абсолютно голых человека отбивались от представителей власти. Без одежды вообще человек чувствует себя незащищенным, а тут еще и драться нужно. Но выбирать не приходилось.

Оправившись от удара в живот, сотрудник охраны правопорядка надвигался с кормы. Он был намного мощнее Алекса. И тут Алекс почувствовал укол в ногу. Стреляли с катера. Скорее всего, усыпляющий укол. Значит, через пару минут он свалится. Алекс двинулся навстречу полицейскому. Позиция у него была не слишком удачной: справа слепил прожектор, слева мешали мачта и такелаж. Что ж, пришла пора проверить, как усвоены уроки. Он сделал полшага, показывая, что атакует < левой рукой, но сам пробил правый кросс, вложив в него вес тела и движение тазом. Сильный удар в скулу остановил полицейского, но это было еще не все. Моментальный резкий удар слева под ребра окончательно вывел противника из игры. Он опустился на колено, корчась от боли. Вот это да! Такого борова свалил! Асли в это время вязала второго синтетическим тросом.

Катер шел в метре от яхты, автоматически повторяя ее курс. На его борту Алекс увидел целящегося в Асли стрелка. Глаза Алекса уже застилались мутью. Он едва успел крутануть штурвал, как упал под действием снотворного. Программа сразу переключилась на ручное управление, яхта и катер стукнулись бортами, и это помешало стрелку попасть в Асли. Она быстро связала второго полицейского и взяла управление судном на себя.

Яхта с включенным двигателем и поднятыми парусами помчалась наперегонки с катером. Кроме того, на ней были припасены дымовые шашки, и Асли попыталась использовать дымовую завесу и темноту ночи, чтобы оторваться. Но все было бесполезно. Сравниться в скорости с катером яхта не могла, а вскоре к ним присоединился второй катер с оперативниками. Асли поняла, что проиграла. Она послала сообщение, что возвращается в порт и высадит пленников там, где ей скажут. Капитан предложил не светиться в городе, а причалить к их дому на воде, где уже находился генерал. Асли согласилась.

Это была величественная картина в духе Александра Грина: под парусами, горящими в лучах восходящего солнца, яхта шла к причалу. У штурвала стояла обнаженная амазонка с развевающимися черными волосами. С двух сторон ее сопровождали патрульные катера, моргавшие красными и синими огнями, а над ними целая эскадрилья дронов.

На веранде плавучего дома капитан, уставший после бессонной ночи, но довольный успехом, докладывал генералу:

— Мы ее схватили, товарищ генерал. Теперь надолго закроем.

— Закроем, капитан, только ненадолго. Жаль, если пропадет такой талант. Нельзя такие кадры терять. Перекуем, так сказать, обратим в свою веру. Нужно только подобрать ключ, и Алекс нам в этом поможет. Очень заманчиво сделать ее двойным агентом, поиграть с их разведкой. Боюсь, это будет сложно, но попробовать стоит.



Подписано в печать 20.05.2019. Формат 84x108 1/32.

Печать офсетная. Бумага типографская.

Усл. печ. л. 8,4. Заказ № К-6709.

Отпечатано в АО «ИПК «Чувашия», 428019,

г. Чебоксары, пр. И. Яковлева, 13.




Примечания

1

Полицейские. Вероятно, прозваны так за ношение свистка. (Здесь и далее примеч. автора.)

(обратно)

2

Это слово (фр.).

(обратно)

Оглавление

  • Содержание
  • ДОРОГИЕ ДРУЗЬЯ!
  • Александр ЦЕХАНОВИЧ ТАЙНА УГРЮМОГО ДОМА
  •   Темная фигура
  •   Что показал единственный свидетель
  •   Перед трупами
  •   Что за человек Иван Трофимович
  •   Таинственный крик
  •   Человек, который забыл свое имя
  •   Трактир «Беседа»
  •   Кириллыч замолчал
  •   Зимние дачники
  •   В трущобе
  •   Дела Ивана Трофимовича и он сам
  •   Привидение
  •   В святилище скупца
  •   Каменная могила
  •   Чертово дело
  •   Торжество науки
  • Олег ЛЕМАШОВ ИСТИННАЯ ЦЕНА
  • Василий ВОРОН ЗАЛОЖНИКИ МЕЧТЫ
  • Дмитрий ИВАНОВ АСЛИ
  •   1. Встреча
  •   2. Ловушка
  •   3. Начало операции
  •   4. Провал
  •   5. Смекалка побеждает
  •   6. Новая работа
  •   7. Дом на воде
  • *** Примечания ***