Бунт Хаус [Калли Харт] (fb2) читать онлайн

Возрастное ограничение: 18+

ВНИМАНИЕ!

Эта страница может содержать материалы для людей старше 18 лет. Чтобы продолжить, подтвердите, что вам уже исполнилось 18 лет! В противном случае закройте эту страницу!

Да, мне есть 18 лет

Нет, мне нет 18 лет


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Калли Харт Бунт Хаус Серия: Неисправимые грешники #1

Переводчик: Светлана П

Редактор: Лилия С

Обложка: Екатерина О

Вычитка и оформление: Больной психиатр 

Пролог.

Я НЕ МОГУ ПОШЕВЕЛИТЬСЯ.

Ни на дюйм.

Отвратительный запах гнили, просачивающийся через крошечные отверстия перед моим лицом, заставляет меня задыхаться. Меня уже четыре раза тошнило, не знаю, сколько времени прошло, но это еще не самое страшное в этом кошмаре.

Самое худшее — это страх неизвестности. Ожидание, когда он вернется.

Ночь превращается в день, день сменяется ночью.

Мои колени, бедра и плечи ноют, скрюченные в неудобном положении и давно омертвевшие от недостатка кровотока.

Я думаю, что, возможно, могу умереть здесь.

Смерть была бы предпочтительнее всего этого.

Но я все ещё жива. Продолжаю дышать, мой разум отдаляется от меня, пока мои мысли не превращаются в нераспознаваемый шум.

И все, что я могу, это стоять здесь на коленях.

Ждать…  

Глава 1.

ЭЛОДИ

СЛАВА БОГУ, что сейчас темно.

Нет ничего хуже, чем приехать в новую школу средь бела дня.

«Линкольн-Таун Кар» трясет, когда он попадает в выбоину на дороге, и меня накрывает волна паники — немедленная, неприятная реакция на последние два года, которые я провела в зоне военных действий. И нет, я не говорю о том факте, что мой предыдущий дом в Израиле иногда ощущался как зона военных действий. Я имею в виду то, что я жила под одной крышей с моим отцом, полковником Стиллуотером, чья идея спокойного уик-энда — избивание меня до синяков во время наших тренировок Крав-мага.

Я до сих пор вздрагиваю каждый раз, когда слышу, как кто-то вежливо прочищает горло. Когда мой дорогой папочка прочищает горло, это обычно означает, что мне придется терпеть от него унижение. Или какую-то другую форму смущения. Или оба варианта.

— Похоже, они оставили свет включенным для вас, мисс Элоди, — говорит водитель через открытую перегородку, для уединения пассажиров.

Это первое, что он пробормотал с тех пор, как забрал меня в аэропорту, запихнул на заднее сиденье этого блестящего черного чудовища, завел двигатель и направился на север, в город Маунтин-Лейкс, штат Нью-Гэмпшир.

Впереди, словно гордый зловещий страж, из темноты вырисовывается здание с острыми высокими шпилями и башенками. Похоже на что-то со страниц романов 19 века. Я отворачиваюсь от окна, не желая слишком долго смотреть на величественное сооружение. Внушительный фасад академии и так выжжен в моей памяти во всех замысловатых деталях. Я достаточно долго смотрела на брошюру академии, которую мне сунул полковник Стиллуотер, когда бесцеремонно сообщил, что я переезжаю в Штаты без него.

Теннисный корт.

Плавательный бассейн.

Фехтовальная студия.

Зал для дебатов.

Библиотека, увековеченная самим Джорджем Вашингтоном в 1793 году.

В печати все это выглядело великолепно. Только верх роскоши для Стиллуотеров, как ворчливо сказал мой отец, бросая мой единственный маленький чемодан на заднее сиденье такси, которое унесет меня прочь от моей жизни в Тель-Авиве. Хотя я видела насквозь это роскошное здание и этот богатый, аристократический лоск. Это место — не обычная школа для обычных детей. Это тюремная камера, переодетая в учебное заведение, куда армейские офицеры отправляют своих детей, не утруждая себя общением с ними, зная, что здесь за ними будут следить по армейскому образцу.

Вульф-Холл.

Боже.

Даже название звучит как долбаная тюрьма.

Мысленно я отступаю назад, с каждой секундой удаляясь все дальше от этого места. И к тому времени, как машина подъезжает к широким мраморным ступеням, ведущим к старинному парадному входу академии, я погружена в себя, в тысячах миль отсюда, спасаясь от своей новой реальности. По крайней мере, в мыслях я именно там, где хотела остаться, если бы у меня был хоть какой-то выбор.

В Тель-Авиве я не пользовалась особой популярностью, но у меня были друзья. Ближайшие двадцать четыре часа Иден, Айла и Леви даже не поймут, что меня перевели из моей старой школы. Им уже слишком поздно приходить и спасать меня от моей судьбы. Я знала, что мое дело безнадежно, еще до того, как колеса армейского самолета оторвались от земли в Тель-Авиве.

Двигатель машины резко выключается, и салон погружается в неловкое, недружелюбное молчание, от которого у меня звенит в ушах. В конце концов я понимаю, что водитель ждет, когда я выйду.

— Могу я забрать свой багаж?

Я не хочу здесь находиться.

И, черт возьми, уверена, что не должна сама вытаскивать свои собственные сумки из багажника машины.

Я бы никогда не донесла на водителя, это не в моем характере, но у моего отца случилась бы аневризма, если бы он узнал, что парень, которого он нанял в качестве моего эскорта, не выполнил свою работу должным образом, как только мы достигли нашей ужасной цели. Как будто парень тоже это понимает, он неохотно вытаскивает свою задницу из машины и направляется к задней части автомобиля, сбрасывая мои вещи на маленький тротуар перед Вульф-Холлом.

Затем у него хватает наглости ждать чаевых, но этому не бывать. Кто пособничает разрушению чьей-то жизни, а потом ожидает благодарности и стодолларовой купюры за свои хлопоты? Я на три части состою из бензина, на одну — огня, когда хватаю свои вещи и начинаю подниматься по ступенькам к внушительным двойным дубовым дверям Вульф-Холла. Мрамор потерт, изогнут посередине и гладок от тысяч ног, которые тащились вверх и вниз по этим ступеням в течение многих лет, но я слишком угрюмая прямо сейчас, чтобы наслаждаться восхитительно приятным ощущением под ногами.

Водитель уже вернулся в машину и выезжает с подъездной дорожки перед зданием академии, когда я достигаю самой верхней ступеньки. Какая-то часть меня хочет бросить свои вещи и побежать за ним. Он не из постоянных сотрудников полковника Стиллуотера, а из агентства, так что он ничего не должен моему старику. Если я предложу ему пару тысяч долларов, он, возможно, согласится высадить меня где-нибудь в другом штате, подальше от любопытных глаз моего отца. Но моя гордость не позволяет мне умолять. В конце концов, я же Стиллуотер. Наша гордость — самая известная черта характера.

Мое единственное средство спасения исчезает на подъездной дорожке, оставляя меня лицом к лицу с двумя тяжелыми медными молотками, по одному на каждой из двойных дверей передо мной. Молоток слева: гротескная горгулья, сжимающая в опущенном рту патинированное кольцо. Дверной молоток справа почти такой же, за исключением того, что его рот приподнят в злобном, кричащем оскале, от которого у меня мурашки пробегают по коже.

— Жутковато, — бормочу я сама себе, хватаясь за дверной молоток слева.

На печальную горгулью смотреть не очень приятно, но, по крайней мере, она не выглядит так, будто вот-вот спрыгнет со своего основания и сожрет мою гребаную душу. С другой стороны двери раздается оглушительный грохот, когда я стучу молотком по дереву, и я с чувством иронии осознаю, что этот звук похож на стук молотка, решающего судьбу преступника.

— Можешь не стучать. Она открыта.

Твою ж мать.

Я чуть не выпрыгиваю из своей собственной кожи.

Оборачиваюсь на дрожащих ногах и вглядываюсь в темноту, ища владельца голоса, который только что напугал меня до полусмерти. Всего пара секунд, и я нахожу темную фигуру, сидящую справа на краю белого каменного уличного вазона для цветов, благодаря вспышке тлеющего уголька, похожего на огонек сигареты.

— Господи, не знала, что здесь кто-то есть. — Я похлопываю себя ладонью по груди, как будто это действие замедлит мое бешено бьющееся сердце.

— Я так и понял, — громыхает низкий голос.

И это очень глубокий, хриплый голос. Голос человека, выкурившего за свою жизнь больше нескольких пачек сигарет. Такой голос принадлежит угонщику автомобилей или азартному игроку из захолустья.

Вишневый огонёк его сигареты снова вспыхивает, когда он затягивается, на мгновение освещая структуру его лица, и я многое улавливаю в краткой вспышке света.

Его черная рубашка по меньшей мере на пару размеров больше, чем нужно. Он намного моложе, чем я ожидала. Вместо недовольного, пресыщенного профессора в потрепанном молью блейзере с заплатами на локтях, этот парень довольно молод. Судя по всему, моего возраста. Должно быть, он учится здесь, в Вульф-Холле. Его темные волосы спадают на глаза. Брови густые и сведены вместе в крутой хмурый взгляд. С моего места на верхней площадке лестницы я вижу его только в профиль, но у него прямой нос, сильная челюсть, и он держится царственно, лениво, что позволяет мне точно понять, кто он такой, прежде чем я даже узнаю его имя.

Он один из тех детей.

Высокомерных, крутых, с серебряной ложкой наполовину засунутой в их задницу.

Это неотъемлемая часть того, чтобы быть армейским ребенком. Каждый день вы попадаете в одну кучу с привилегированными и испорченными детишками. И вы можете узнать плохие яблоки за гребаную милю.

— Я так понимаю, мне нужно найти кого-нибудь на стойке регистрации? — спрашиваю я.

Лучше всего держаться коротко и мило. Как можно более профессионально.

Парень качает головой, берет с кончика языка кусочек табака и стряхивает его на гравий у своих ног.

— Меня назначили главой Приветственного комитета. Иначе зачем бы я сидел здесь в гребаной темноте?

Дамы и господа, да мы с гонором. Вау!

Скрестив руки на груди, я медленно спускаюсь по ступенькам, оставив сумки у двери. Подойдя к нему, замечаю, что незнакомец по меньшей мере на целый фут выше меня. Даже ссутулившись, сидя задницей на краю вазона-клумбы, вытянув перед собой ноги, он все равно значительно выше меня, а я стою во весь рост.

— Потому что ты куришь как паровоз и не хочешь, чтобы тебя застукали?

Он щелкает сигаретой, холодно ухмыляясь. Все в нем холодно — от ледяного блеска в ярко-зеленых глазах до того, как он откидывает голову, оценивая меня, как горный лев оценивает новорожденного оленя. Очевидно, он возмущен тем, что ему приходится ждать и играть роль дружелюбного хозяина Вульф-Холла, но эй... я не просила его быть моим гидом. Я вообще ни о чем его не просила.

— Просто покажи мне, где моя комната, и я освобожу тебя от твоих обязанностей, — резко говорю я ему.

Он смеется над этим. Это не очень дружелюбный звук. Я думаю, что этот парень смеялся над десятками людей, и каждый из них, вероятно, чувствовал себя так, словно его протыкают штыком.

— Освободишь меня от моих обязанностей? — повторяет он мои слова. — Вольно, солдат. Почему у меня такое чувство, что наши родители были бы лучшими гребаными друзьями?

Эти школы не всегда полны армейских детей. Инвестиционные банкиры, юристы, дипломаты и политики тоже ссылают своих детей в такие места, как Вульф-Холл. Время от времени измученный врач или работник скорой помощи думает, что забота о чужих детях важнее, чем забота о своих собственных. Студенты в этих местах происходят из самых разных слоев общества, но чаще всего их родители — военные.

— Послушай, я только что прилетела многочасовым рейсом, и не из тех, где подают еду или чистят туалеты. Мне нужен душ и кровать. Ты можешь просто сказать мне, куда идти, и мы продолжим это дерьмо позже?

Парень, пыхтя в последний раз, затягивается сигаретой. Когда он щелчком отбрасывает светящийся окурок в кусты роз в десяти футах от меня, я замечаю, что на его ногтях облупился черный лак. Странно. Его рубашка черная, и он определенно кажется чертовски раздраженным, но я не получаю от него эмо-вибрации. Его ботинки из коричневой высококачественной итальянской кожи, а ремень вокруг талии выглядит так, будто стоит больше, чем весь мой наряд.

— Через дверь. По лестнице налево. Четвертый этаж. Комната 416. Удачи с отоплением, — говорит он, поднимаясь на ноги.

Даже не оглянувшись на меня, он уходит, но не возвращается в здание. Парень выходит на подъездную дорожку, засовывает руки в карманы и направляется прочь от школы.

— Эй! Куда ты, черт возьми, собрался? — Ненавижу себя за то, что окликаю его, но мне нужно знать.

Я так сильно завидую тому, что он уходит, что мне приходится зажать язык между зубами, чтобы не спросить, могу ли я пойти с ним.

— Ха! Как будто я здесь живу, — бросает он через плечо. — О, и не волнуйся, новенькая. Нам не нужно продолжать это дерьмо позже. Не высовывайся, держись подальше, и у тебя будет неплохой шанс выжить в этой адской дыре.

Возможно, я просто устала, а может, просто ненавижу Вульф-Холл, но это явно прозвучало как угроза. 

Глава 2.

ЭЛОДИ

ВНУТРИ ВУЛЬФ-ХОЛЛ выглядит так, будто кто-то пытался воссоздать Хогвартс по памяти, но очень, очень ошибся. Везде, куда я поворачиваюсь, есть темные ниши, и ни один из углов в этом месте не является прямым. Мне кажется, что я иду через какой-то странный кошмарный сон Эшера (прим. Мауриц Корнелис Эшер — нидерландский художник, прославившийся благодаря своим орнаментальным гравюрам и работам с «невозможной архитектурой»), когда пробираюсь через строгий, отделанный деревянными панелями вход и направляюсь к широкой лестнице справа. Я с надеждой оглядываюсь в поисках лифта, но уже знаю, что в таком старом здании, как это, такая роскошь была бы невозможна.

Здесь тихо, как в могиле.

Я и раньше бывала во многих старых домах. Они скрипят, стонут и оседают. Но только не Вульф-Холл. Как будто само здание затаило дыхание, глядя на меня сверху вниз, вынося приговор и наблюдая, как я неохотно тащу свой чемодан вверх по первому лестничному пролету. Снаружи здание не казалось таким уж высоким, но лестница, похоже, никогда не закончится. Я задыхаюсь и покрываюсь липким потом, когда добираюсь до второго лестничного пролета, а к третьему уже откровенно потею и тяжело дышу. Через старую дверь с матовыми стеклянными панелями я обнаруживаю, что смотрю в узкий коридор прямо из «Сияния» (прим. The Shining — фильм ужасов режиссёра, сценариста и продюсера Стэнли Кубрика, снятый в 1980 году по мотивам одноимённого романа Стивена Кинга.) Тусклый свет над головой зловеще мерцает, когда я тащу свой багаж по пыльной, потертой дорожке, которая покрывает голые половицы, и я мысленно отмечаю все способы, которыми человек может умереть в таком жутком месте, как это.

Проходя мимо дверей, замечаю медные цифры, привинченные к каждой их них. Обычно к дереву крепят красочные наклейки и таблички с именами — небольшие персонализации, которые помогают студентам чувствовать себя в своих комнатах как дома. Но только не здесь. Здесь нет ни одной наклейки, фотографии или плаката. Только темное, гнетущее дерево и блестящие, отполированные цифры.

410…

412…

414…

416…

Отлично.

Дом, милый дом.

Я открываю дверь, радуясь, что она не заперта. Внутри спальня оказалась больше, чем я ожидала. В углу двуспальная кровать застелена в армейском стиле с серыми простынями в комплекте. Только две подушки, но я могу жить с этим. У стены — большой комод под мрачной картиной, изображающей скрюченного старика, согнувшегося пополам от воющей метели. Такой странный выбор темы для произведения искусства. Технически, она хорошо выполнена. Рисунок кисти настолько точен и тонок, что это может быть почти фотография. Однако содержание несчастно и внушает чувство безнадежности, которое кажется сокрушительным.

В дальнем конце комнаты большое эркерное окно, выходящее на то, что я предполагаю, является садом позади академии. Мир погружен во тьму, весь в пятнах пурпурного и полуночного цвета, перемежающихся угольно-черным, но я различаю вдали очертания высоких деревьев, неподвижных, как будто ни один ветерок, каким бы сильным он ни был, не может их поколебать.

Бросаю свои сумки в изножье моей новой кровати и подхожу к окну, желая получше рассмотреть открывающийся вид. Только когда стою прямо перед стеклом, я могу различить мрачные очертания большого, сложного лабиринта в центре лужайки между зданием и деревьями.

Лабиринт? Отлично. Этого не было в той чертовой брошюре. Но он, должно быть, очень старый, потому что живые изгороди высокие, выше любого человека, и такие густые, что сквозь них невозможно было бы заглянуть.

Не знаю почему, но при виде этого я вся дрожу. Я никогда не была поклонником лабиринтов. По крайней мере, отсюда, при дневном свете, я смогу запомнить маршрут до его центра. Не то чтобы я планировала проникнуть внутрь этой чертовой штуковины.

Душевые достаточно легко найти. В конце коридора две ванные комнаты стоят друг против друга, двери широко распахнуты. На кафельной стене внутри обоих — я знаю, потому что проверяю — большая белая вывеска гласит: «Прием душа три минуты. Нарушителям будет назначено дежурство в уборной».

Дежурство в уборной? Боже. Все гораздо хуже, чем я думала.

Я резко закатываю глаза, снимая дорожную одежду и принимаю душ, что занимает гораздо больше отведенных мне трех минут. Кто, черт возьми, узнает? И вообще, к черту все это. Они не могут заниматься таким дерьмом с человеком, который еще даже официально не является студентом академии. Я использую карболовое мыло, прикрепленное к потертому куску веревки внутри душа, морщась от запаха и обещая себе вымыться лучше с моим собственным гелем для душа утром. Затем использую шершавое, тонкое как бумага полотенце, чтобы вытереться, прежде чем надеть пижаму и поспешить обратно в свою комнату с мокрыми волосами.

Я уже планирую снова покрасить свои длинные светлые локоны в темно-коричневый цвет. Большинство отцов не хотели бы, чтобы их дочери обесцвечивали волосы в семнадцать лет, но полковник Стиллуотер терпеть не может меня с моим естественным цветом волос. Он никогда бы не признался в этом даже через миллион лет, но он не может справиться со мной с каштановыми волосами. С этим цветом волос я слишком похожа на неё.

Кроме того, он заставляет меня носить контактные линзы, так как не может изменить синеву моих глаз иным способом. Он почти ничего не может поделать с веснушками, покрывающими мою переносицу, или с костной структурой моего лиц в форме сердца. Не отвалив бешенные деньги на очень талантливого пластического хирурга, он также не может изменить мои высокие скулы или миндалевидные глаза, все это — подарки, которые я получила от своей матери. Но он мог сделать меня блондинкой, и сделал. И я ненавидела каждую секунду этого.

Вернувшись в свою комнату, я впервые замечаю, как здесь ужасно холодно. По сравнению с Тель-Авивом, здесь, в Нью-Гэмпшире, это практически субарктика, и не похоже, чтобы администрация Вульф-Холла считала отопление необходимым для своих студентов. После долгих поисков я наконец нахожу потрескавшийся и пожелтевший бакелитовый термостат в шкафу у окна, но когда я поворачиваю диск до упора вправо, ничего не происходит. Старомодный и чрезвычайно уродливый радиатор на стене издает единственный сдавленный кашель, сотрясающий кости скрежет, а затем решительно замолкает.

К счастью, я так устала, что даже холод не может помешать мне уснуть. 

Глава 3.

ЭЛОДИ

УТРО ПАХНЕТ ржавчиной и пригоревшими тостами.

Я прищуриваю глаза и морщусь от клубящегося тумана в моем дыхании. Почему-то в семь утра в моей комнате стало еще холоднее, и это впечатляет, поскольку я убеждена, что ночью температура упала до двадцати градусов.

Если бы мой отец хоть на йоту заботился обо мне, он не стал бы навязывать мне этот переход в новую школу в середине семестра. Самой маленькой любезностью, которую он мог бы мне оказать, было бы переселить меня во время перерыва, но нет. Полковник Стиллуотер решил, что лучше всего выкорчевать меня в выходные дни. Ни при каких обстоятельствах я не должна нарушать его график. В воскресенье у него были назначены учения в четыреста часов вдали от дома, и ему казалось совершенно логичным перевернуть все вверх дном и ожидать, что я спокойно отнесусь к переезду в другую страну и началу занятий в новой школе в середине семестра — все это в течение тридцати двух часов.

Это самый маленький из его грехов. Он делал гораздо, гораздо худшие вещи.

И вот я здесь. Утро понедельника. Моя новая жизнь. Судя по строгому расписанию, которое мой отец сунул мне в рюкзак, я должна быть внизу в административном офисе за двадцать минут до начала первого урока, что оставляет мне сорок минут, чтобы принять душ, одеться и привести себя в порядок. Я обычно не утруждаю себя утренним душем, если приняла его с вечера, но я все еще чувствую себя отвратительно после путешествия, и честно говоря, думаю, что мне просто необходима обжигающе горячая вода, чтобы разморозить обледеневшее тело. Сейчас только середина января, и здесь, в Нью-Гэмпшире, скорее всего, станет только холоднее, так что мне определенно придется что-то делать с климат-контролем в этой комнате.

Я откидываю тонкие простыни, мои зубы неудержимо стучат, и на этот раз я хватаю свое собственное полотенце и мой набор для душа. В коридоре несколько дверей в другие комнаты открыты, и у каждой стены выстроилась шеренга девушек, ожидающих своей очереди принять душ. У меня замирает сердце. Дома все было ужасно, но, по крайней мере, у меня была своя гребаная ванная комната. К тому, что в Вульф-Холле мне придется делить помещения с другими людьми, мне ещё предстоит привыкнуть.

Я присоединяюсь к концу очереди, ожидающей душевую в правой части коридора, и девушки впереди меня резко замолкают. Восемь пар оценивающих глаз оглядывают меня с головы до ног. Ни одна из девушек не выглядит слишком дружелюбной. Одна из моих новых одноклассниц отворачивается от рыжеволосой девушки, с которой была поглощена разговором, и поворачивается ко мне, одаривая меня полуулыбкой.

Ее каштановые волосы туго завиты в роскошное афро. Хотя кожа у нее почти такая же бледная, как у меня. Тонкие черты лица, глубокие карие глаза, что делает ее похожей на молодую версию Натали Портман.

— Эй. Четыреста шестнадцать, верно? Ты, должно быть, Элоди.

Я одариваю ее натянутой улыбкой в ответ.

— Виновна по всем пунктам.

Вся эта история с новой девушкой на самом деле вовсе не нова. С тех пор как я перешла в старшую школу, мне приходилось делать это как минимум четыре раза. Хотя прошло уже довольно много времени с прошлого раза. После трех лет, проведенных в моей последней школе в Тель-Авиве, я позволила себе расслабиться.

Моя самая большая ошибка.

— Я Карина, — говорит девушка, протягивая руку. — Рада, что ты добралась сюда целой и невредимой. Некоторые из нас ждали тебя прошлой ночью, но было уже поздно и.. — она пожимает плечами.

Я пожимаю ей руку, немного согретая мыслью о том, что некоторые из присутствующих здесь девушек могли бы проявить ко мне такую доброту, если бы мне позволило время.

— Все хорошо. Я все понимаю.

— Комендантский час здесь довольно строгий, — вмешивается рыжая. Она очень, очень высокая. Почти такая же высокая, как тот несчастный ублюдок, который вчера вечером показал мне дорогу в мою комнату. — Нам нужно быть в своих комнатах к половине одиннадцатого, — говорит она. — Хотя Мириам, наш комендант по этажу, иногда закрывает на это глаза, если мы подкупаем ее шоколадом. Здесь чертовски отстойно, но считай, что тебе повезло. Девушкам с первого этажа повезло меньше. Их комендант —гребаная сука.

— Эй! — девушка, стоящая первой в очереди в мою душевую, щелкает пальцами. — Следи за своим языком, Прес. Некоторые из нас дружат с Сарой.

— Как я могла забыть, — огрызается в ответ рыжеволосая Прес, скорчив ей гримасу. — Ты так глубоко засунута ей в задницу, что просто чудо, что ты еще не заработала свой значок «Патруль Сфинктера», Дамиана.

Дамиана — классное имя. Жаль, что сама девушка не кажется такой уж крутой. Её кожа на три тона светлее моей и на ней полный макияж лица еще до того, как она ступила в ванную. Может быть, вся эта подводка для глаз вытатуирована.

— Вау. Твои отклики становятся немного лучше, Сатанинское Отродье. Но все равно ещё нужно поработать. Может быть, тебе стоит потренироваться перед зеркалом.

Дверь ванной комнаты открывается, и оттуда выходит красивая девушка с копной черных кудрей и кожей цвета корицы, завернутая в полотенце. Она тут же закатывает глаза.

— Господи, еще нет и половины восьмого, а ты уже язвишь, Дэми. Дай передохнуть.

Дамиана рычит, протискиваясь в ванную, едва не сбив с ног другую девушку.

— Рашида, это Элоди, — говорит Карина, кивая в мою сторону.

Поправив полотенце и зажав его подмышкой, Рашида небрежно пожимает мне руку.

— Поговорим, как только ты достигнешь трехмесячной отметки, — говорит она, затем торопливо идет по коридору, входит в комнату 410 и захлопывает за собой дверь.

— Прости за нее, — говорит Карина, прислоняясь спиной к стене. — Последние две девушки, прибывшие в середине семестра, очень быстро перевелись. Полагаю, что пытаться узнать людей, если ты не уверен, что они останутся здесь, для некоторых из нас сложнее, чем для других.

— Перевелись? — вставляет Прес, поднимая брови вверх.

Она звучит так, словно не согласна с термином, который использовала Карина, но другая девушка бросает на нее настороженный взгляд.

— Не надо, — предупреждает она. — Не стоит. Господи, дай девчонке немного освоиться, прежде чем ты начнешь выкапывать это дерьмо, а?

Э-э... это меня немного беспокоит.

— Выкапывать какое дерьмо?

— Никакое. — Карина говорит это твердо, глядя на других девушек.

Она словно подначивает их открыть рот и выдохнуть еще одно слово, чего никто из них не делает. Очевидно, они готовы подчиниться Карине, потому что все стоящие в коридоре, включая Прес, смотрят себе под ноги.

— Лааадно.

Если и есть что-то, что я ненавижу, кроме моего отца, так это секреты. В моем прошлом было так много всего, слишком много вещей скрывалось от меня на протяжении многих лет, что я действительно плохо переношу это дерьмо. Но ведь это мой первый день. Я познакомилась с этими девушками всего десять минут назад и не могу требовать от них стопроцентной откровенности, даже не выучив как следует их имен. Я изо всех сил стараюсь не обращать на это внимания.

— Эй, постучи в мою дверь, прежде чем спустишься вниз, ладно? — предлагает Карина. — Я контакт между учениками и учителями. Я провожу тебя в офис, забрать твои документы. А потом мы вместе пойдем на английский. Если хочешь, конечно. Думаю, что многие наши занятия будут совпадать.

Может быть, я и маленького роста, но все равно большая девочка. Я вполне способна сама найти дорогу в офис и на занятия. Впрочем, я уже давно усвоила этот урок. Если кто-то предлагает вам оливковую ветвь в беспощадных водах международной школы, вы хватаете её и не отпускаете.

— Конечно. Спасибо. Это было бы здорово.

Экскурсия в офис проходит без происшествий, а это значит, что мир не кончается, пока я заполняю свою анкету здоровья и хватаю все списки для чтения и обязательные названия учебников, которые мне нужно будет заказать для моих занятий. Карина выступает посредником между мной и дряхлой, почти глухой восьмидесятилетней женщиной за конторкой, крича, когда бедная старушка не слышит моих ответов. Линзы на ее очках такие толстые, что из-за них ее глаза кажутся в восемь раз больше обычного размера. Несмотря на визуальную помощь, она щурится на меня поверх стопки бумаг, как будто это действительно может помочь ей лучше меня слышать.

Когда мы заканчиваем, Карина выхватывает у меня из рук карту, которую дал мне администратор, и швыряет ее прямо в мусорное ведро, таща меня за руку по длинному кривому коридору, уставленному букетами цветов в вазах.

— Это тебе не понадобится, — напевает она. — Я буду твоим личным гидом по Вульф-Холлу. Могу сказать, что мы отлично поладим. Я поняла это сразу же, как только увидела сетчатые колготки.

Я бросаю взгляд на ажурные колготки, о которых она говорит. Я ношу их под моими любимыми рваными джинсовыми шортами. Ботинки Док Мартинс, которые я выбрала, потенциально излишни, но мой внешний вид не был бы полным без них.

Я знаю, что здесь холодно, но моя возмутительная одежда была первой в длинной череде протестов, которые я запланировала для своего пребывания в Вульф-Холле. К сожалению, когда я вышла из своей комнаты и увидела одежду Карины, стало ясно, что здешние студенты могут носить все, что им заблагорассудится, и это сойдет им с рук. Ее ярко-желтая куртка-бомбер и красные джинсы дисгармонируют так сильно, что есть риск, что у меня скоро начнется мигрень от одного взгляда на нее.

Одежда других студентов тоже представляет собой смешение различных стилей и цветов. Вокруг достаточно рваных джинсов и футболок с логотипами групп, чтобы все выглядело так, будто мы вот-вот войдем в ворота музыкального фестиваля.

Быстро сложив два и два, я понимаю, что Карина ведет меня прямо в класс.

— Может быть, мне сначала оставить свои вещи в шкафчике?

— Пффф. У нас нет шкафчиков. Если ты не хочешь таскать с собой сумку, тебе придется бегать в свою комнату между занятиями, и поверь мне, на это дерьмо времени не хватит. Пошли. С тобой все будет в порядке.

В комнате воцаряется тишина, когда Карина приводит меня на английский. Головы студентов резко поворачиваются, разговоры резко прекращаются... и волосы у меня на затылке встают дыбом. На потрепанной кожаной кушетке под массивным панорамным окном развалился парень из прошлой ночи, как будто он проглотил кучу наркоты на завтрак, и она только что подействовала.

Он — первое, что я замечаю.

Второе? Здесь нет никаких столов.

Ну, во всяком случае, не в традиционном смысле.

Слегка ошеломленная, я, разинув рот, оглядываю комнату, рассматривая все вокруг: шкафы, пуфики, кресла и потертые старые письменные столы, расставленные по всему огромному пространству. Самое удивительное, что в дальнем конце комнаты стоят книжные стеллажи, деревянные скамьи, а в открытом камине, низко склонившись, ревет огонь.

Я никогда в жизни не видела ничего подобного.

— Эм... наш урок английского проходит в библиотеке?

Раздается хор смешков, любезно предоставленных другими студентами, развалившимися на креслах и прислонившихся к письменным столам. Два парня, сидящие на полу у другого большого окна, обмениваются между собой насмешливыми «какого черта?» взглядами. У меня такое чувство, будто я только что вошла в ТАРДИС Доктора Кто (прим. ТАРДИС — машина времени и космический корабль из британского телесериала «Доктор Кто», которая, будучи живым существом, росла на родной планете повелителей времени, до её перемещения в параллельную Вселенную. ТАРДИС может доставить своих пассажиров в любую точку времени и пространства. Она могла принимать любую форму, но однажды этот механизм был сломан, и теперь ТАРДИС Доктора всегда снаружи выглядит, как полицейская будка образца 1963 года, но внутри она гораздо больше, чем снаружи.) и совершила ошибку, воскликнув: «Подождите! Она больше внутри, чем снаружи!».

Карина пинает сапогом одного из парней, сидящих на полу, и ведет меня мимо них к пустому дивану в цветочек. Парень бросается вперед, обнажая зубы и щелкая ими на нее, но она игнорирует его выступление.

— Нет, библиотека гораздо больше этой. Это логово Дока Фитцпатрика, как он любит это называть. По сути, он здесь настоящий бог. Ему сойдет с рук даже убийство. Он должен был проводить свои занятия в комнате, которую ему выделили в английском блоке, но говорит, что легче вдохновлять своих учеников в более приятной, расслабляющей обстановке.

Это место действительно очень хорошо расслабляет. Я никогда раньше не видела дивана в классе, не говоря уже о том, чтобы посадить на него свою задницу.

— Эй, Карина? Кто это? — Я киваю подбородком в сторону парня, который оказал мне такой теплый прием прошлой ночью.

Парень взял одну из цветочных подушек с дивана, на котором лежит, и положил ее себе на лицо.

Карина замирает, выгибая бровь таким образом, что я чувствую себя так, будто совершила еще один промах.

— Э-э-э, ух. Это Рэн Джейкоби. Он скорее дикий пес, чем человек. Я.. честно... — она тяжело вздыхает, заставляя себя заняться делом, вытаскивая большой блокнот из сумки у своих ног. — Я бы посоветовала тебе держаться от него подальше, но в этом месте невозможно никого избегать. Кроме того, у Рэна есть способ запугивать и вмешиваться в твои дела, нравится тебе это или нет, так что…

Сморщив нос, я наклоняю голову набок, щурясь на него.

— Знаешь... я почти уверена, что на нем та же одежда, что и вчера вечером.

Это вызывает у меня резкий смешок.

— Ага. Так и есть.

Откуда, черт возьми, Карина знает, во что он был одет прошлой ночью? Если только... она сказала, что несколько девушек ждали меня. Она явно ждала вместе с ним; он сказал, что вытащил короткую соломинку и должен бодрствовать до моего прихода. Я ничего не знаю об этом парне, кроме того, что он курит, но почему-то я не могу представить себе Рэна, болтающегося с кучей девушек, ожидающих, чтобы поприветствовать нового студента Вульф-Холла.

— Рэн и его парни, они любят забавляться с людьми, Элоди. А когда никто не хочет играть в их дурацкие игры, жить по их дурацким правилам, они развлекаются друг с другом. Пакс поспорил с ним, что до рождественских каникул Рэн не сможет трахнуть десять девчонок. А когда он провалил испытание, его друзья сказали ему, что он должен носить одну и ту же одежду в течение целого месяца, когда мы вернулись с каникул. Так что да. Рэн определенно одет в ту же одежду, что и вчера вечером. На нем та же одежда, что и две недели назад. Думаю, они разрешают ему стирать её каждые пару дней. Но могу поспорить на свою задницу, что он будет носить ту же самую черную рубашку завтра, и послезавтра, и послезавтра, вплоть до первого февраля. Потому что единственное что может быть хуже, чем проиграть пари парням в Бунт-Хаусе... это неспособность оплатить счет, когда проигрываешь. Не важно, чего это им будет стоить или кто пострадает по пути.

— Парни Бунт-Хауса?

— Ага. — Карина хмурится. — У этих трех идиотов есть дом на полпути вниз по склону горы. Они называют его Бунт-Хаус. Все так делают. Им разрешено жить там по какой-то непонятной гребаной причине, в то время как остальные из нас должны дрожать здесь в течение зимних месяцев и жариться летом.

— У академии есть жилье за пределами кампуса?

Карина озадачена моим замешательством.

— Нет. Рэн при деньгах. Домом владеет его семья. Или он сам им владеет. Я не уверена в деталях. Все, что я знаю, так это то, что они могут делать там все, что им вздумается, а остальные должны оставаться здесь и подчиняться.

В голосе Карины слышится горькая нотка. Однако, когда она поднимает глаза от своей сумки, на ее хорошеньком личике появляется солнечная улыбка.

— В любом случае, Пакс, Дэшил и особенно Рэн. Берегись их, это все, что я тебе скажу, девочка. В противном случае тебе придется сожалеть об этом, это я могу тебе обещать.

— Красивая речь, Кэрри. Рад видеть, что ты вводишь прелестную маленькую Элоди Стиллуотер в курс дела.

Никто из нас не заметил, как парень, ранее сидевший на полу, встал и подошел к нам. Он красив в том самом опасном смысле, в каком красивы змеи, пауки и волки. Его волосы сбриты до темной щетины. Татуировки выглядывают из-под его белой футболки. Его голубые глаза сверкают, как будто они переполнены живым электричеством. Когда его взгляд встречается с моим, кажется, будто меня пригвоздили к спинке дивана, вокруг моей руки обмотан провод под напряжением, и я не могу его отпустить.

— Отвали на хрен, Пакс, — шипит Карина сквозь зубы.

Я впервые слышу, чтобы ее голос звучал иначе, чем дружелюбно, и от яда, капающего с ее слов, у меня перехватывает дыхание. Она не просто не любит этого парня. Она его ненавидит.

Пакс обнажает зубы самым странным образом, которое я когда-либо видела, его льдисто-голубые глаза сверлят Карину. Есть что-то откровенно плотское в энергии, исходящей от него, и это заставляет кожу на моих руках покрыться мурашками. Мне это не нравится, но я не могу оторвать от него глаз. Справа от него с громкими стонами друг Пакса поднимается на ноги.

Если Пакс выглядит как бывший заключенный со своими татуировками, бритой головой и странным поведением, этот парень — который может быть только Дэшилом —выглядит как библиотекарь. Одетый в белую рубашку на пуговицах и серые брюки со стрелками, кажется, парень тщательно готовился к сегодняшнему уроку. Толстые очки в черной оправе придают ему вид человека, который любит читать — размашистое, бессмысленное обобщение, но быстрый ум в его карих глазах, кажется, подтверждает эту теорию. Как и его глаза, волосы у него не одного цвета: светло-каштановые с одного ракурса, но, когда он поворачивает голову, чтобы посмотреть на меня, они превращаются в темно-русые.

— Извините, дамы. Пакс не знает, как вести себя рядом с такими красавицами. Этим утром он выпил слишком много кофе, так что вы должны понять, он немного не в себе.

Ох. Вау. Английский акцент. Гладкий, как шелк, голос Дэшила сразу же успокаивает. Он держится уверенно и спокойно, как будто уверен в своем месте в этом мире и в том, как именно он вписывается в него. Уверенность — ловкий трюк. Странным образом, это заставляет чувствовать себя рядом с ним в безопасности, в то время как рядом с Паксом чувствуешь себя совершенно наоборот.

Карина ерзает, не сводя глаз со стопки книг на другом конце комнаты, старательно избегая взгляда Дэшила. Ее реакция на Пакс была открытой враждебностью, но теперь она, похоже, замкнулась в себе, полностью отключившись.

— Кэрри? Ты разве не собираешься познакомить нас со своей новой подругой? — мурлычет Дэшил.

Моя новая подруг застыла, как камень. Карина выглядит так, словно вот-вот свалится с дивана, и я спасаю ее от ответа.

— Ты уже знаешь, кто я. Вульф-Холл не очень большое место. К тому же он только что назвал меня по имени, — говорю я, бросая взгляд на Пакс. — Я Элоди Стиллуотер. Перевелась сюда из Тель-Авива. Отец — военный. Мама умерла. Я увлекаюсь живописью, музыкой и фотографией. У меня аллергия на ананасы. Я единственный ребенок в семье. Ужасно боюсь грозы и обожаю блошиные рынки. Как-то так. Этой информации достаточно?

Я перечисляю эти случайные факты о себе с улыбкой на лице, но это звучит слащаво и чертовски фальшиво. Пакс издает смешок, в то время как Дэшил в ответ на мою большую речь полностью переключает свое внимание на меня, медленная, расчетливая улыбка расползается по его лицу. Он очень быстрый и умный. Вы практически можете видеть, как шестеренки жужжат в его голове, когда он записывает данные, которые я только что предоставила. Почему вдруг мне кажется огромной ошибкой то, что я передала эти незначительные факты о себе?

— Рад познакомиться с тобой, Элоди Стиллуотер. Всегда приятно завести нового друга. Может быть, ты захочешь как-нибудь заглянуть в наш дом? Мы будем рады оказать тебе свое гостеприимство.

Одновременно раздаются два голоса: один торопливый и настойчивый, другой явно скучающий.

— Она не может!

— Этого не будет, Дэш.

Обладатель первого голоса, сидя рядом со мной, вздрагивает. Не думаю, что Карина собиралась так громко высказывать свое возражение. Она смущенно берет меня за руку и переплетает свои пальцы с моими.

— Ты же знаешь, что у нее будут неприятности, если Харкорт узнает, — говорит она.

На диване, уткнувшись лицом в подушку, рычит Рэн Джейкоби.

— Она не приглашена. — То, как он это говорит, звучит как распоряжение, как приказ, переданный свыше, который должен быть соблюден.

Дэшил угрюмо вздыхает; похоже, он искренне разочарован.

— Не волнуйся, Стиллуотер. Джейкоби меняет свое мнение, как меняет носки. Разумеется, исключая его нынешнее состояние одежды. Обычно он очень часто меняет носки. Думаю, что это то, что мне нравится в нем больше всего.

— Ну ладно, класс! Усаживайтесь! Шевелись, шевелись, шевелись!

В передней части комнаты высокий парень в обтягивающей черной рубашке и черном галстуке-карандаше выбивает деревянный клин, который держал дверь открытой, и закрывает дверь за собой, входя в комнату. В свои тридцать с небольшим лет этот парень излучает какие-то тяжелые флюиды Кларка Кента. У него такая острая челюсть, что кажется, будто о неё можно порезаться и пустить кровь. Темные, волнистые волосы и темные глаза, и теперь я понимаю, почему половина девушек в комнате тают на своих местах, когда понимают, что он вошел.

Доктор Фитцпатрик, мой новый профессор английского языка, супергорячий красавчик.

— Рэн, убери подушку с лица, парень. Сядь. Ты знаешь правила, — командует он, кладя стопку бумаг на книжную полку.

В другой руке у него кофейная чашка, из которой он делает большой глоток, и мышцы его горла работают, когда он осушает содержимое чашки одним глотком.

Каким-то чудом Рэн оттаскивает подушку от своего лица и выпрямляется в сидячее положение. Подчиняется, но при этом бросает на Дока Фитцпатрика яростные взгляды.

Это очень неожиданно. Действительно, очень, очень неожиданно. У меня создалось впечатление, что Рэн никому никогда не подчиняется. Я, конечно же, не ожидала, что подчинится такой не авторитетной фигуре, как профессор английского языка.

Ужаснувшись, я быстро осознаю сразу несколько вещей. Прошлой ночью было так темно, что я даже толком не разглядела Рэна. В свете, вспыхнувшем от огонька его сигареты, я неохотно признала тот факт, что он был хорош собой. Но сейчас при дневном свете, когда слабое солнце вливается в массивное панорамное окно прямо за его головой, я могу видеть гораздо больше... и у меня просто нет слов.

Он очень красивый.

Его черные волосы вьются вокруг ушей, словно нарисованные на голове искусными мазками кисти мастера. Они густые и растрепанные, и мои пальцы сами по себе скручиваются, желая почувствовать их текстуру, и я сжимаю руку в кулак.

Его глаза зеленые, живые и пугающе яркие. Цвет нефрита, свежей, молодой травы, липы, и весеннего пробуждения после зимы. Они выглядят почти нереальными. У него необычный рот. Его верхняя губа немного полнее нижней, что должно выглядеть странно на парне, но чувственный, женственный рот умудряется сделать Рэна мужественным и суровым.

Я упиваюсьего видом: тем, как его мышцы перекатываются между лопатками, когда он опирается на край кожаного дивана и подтягивается вперед, чтобы опереться локтями на колени. То, как он свирепо ухмыляется, когда его быстрый взгляд скользит по комнате и он ловит девушку с косами, смотрящую на него. То, как он стискивает пальцы, все его тело оживает, как будто он только что был активирован.

— Ладно, всё, — говорит доктор Фитцпатрик. — Слушайте внимательно. Я читал ваши задания, и они оказались очень интересными. Очень эмоциональными. Очень реальными. А некоторые... были откровенно живописными.

— Что вы имеете в виду под живописными? — спрашивает девушка, сидящая впереди на пуфике. — Эссе было посвящено викторианской морали в английской литературе.

— Да, Дамиана. Да, так и есть.

О, круто. С того места, где я сижу, мне виден только ее затылок. Я и не подозревала, что учусь в том же классе, что и гадюка из сегодняшнего утра.

Доктор Фитцпатрик качает головой из стороны в сторону, возвращаясь к своей стопке бумаг. Он перебирает скрепленные скрепками документы на самом верху, пока не находит тот, который ищет.

— Это произведение называется «Покоренная гувернантка» и на четыре тысячи слов превышает наш лимит в две тысячи слов. Я выделил несколько разделов, которые показались мне весьма поучительными. — Он делает вид, что прочищает горло, а затем начинает читать задание.

— Раньше она была такой невинной, а теперь выглядела испуганной. Страх в ее глазах заставил его член затвердеть в штанах, когда он двинулся вперед, намереваясь загнать ее прямо в свою ловушку. Ее грудь вздымалась и опускалась так быстро, что большие груди грозили вот-вот выскочить из корсета. Ничто так не возбуждало его, как вид ее оголенной и ставшей уязвимой перед ним. Теперь в нем росло предвкушение, как всегда, когда он был так близок к достижению своих гнусных целей. В течение нескольких месяцев он трудился, обрабатывая гувернантку, зная, что ее церковь, вера и ее сумасшедший отец не позволят ей исполнить его самые темные желания. И все же он не сдавался. Он видел злой огонь, пылающий в ее душе, и был полон решимости выпустить его на волю.

Гувернантка вскрикнула, когда ее спина ударилась о стену. Она знала, что загнана в угол и выхода нет. Но как только она осознала свое положение, то сразу же смирилась с ним. Ее дыхание участилось еще больше, на этот раз от волнения. Можно было что-то сделать с тем, чтобы уступить контроль над собой чудовищу в черном цилиндре, и теперь, когда он быстро приближался с таким угрожающим выражением в глазах, гувернантка обнаружила, что вовсе не так боится своей бесспорной судьбы, как ей казалось вначале. Она увидела угрожающую выпуклость его жезла, прижавшегося к передней части брюк. Видела, как он ощупывает себя, сжимая свою плоть самым зловещим образом, и, как бы она ни была удивлена, знала, что у нее влажно между ног, а ее женское лоно скользкое от желания, как…

Доктор Фитцпатрик останавливается, опускает руки по швам. Он раздраженно качает головой.

— Честно говоря, должен сказать, что впечатлен этой прозой. Отличное использование слова «зловещий». И «женское лоно». Тебе, наверное, пришлось долго это искать, Джейкоби?

Все взгляды устремляются на Рэна.

Конечно же, это он написал. Я совсем не удивлена. Вполне логично, что этот дьявол в черном сдал викторианское порно в качестве своего задания по английскому. Рэн не выказывает ни малейшего раскаяния, когда пристально смотрит на доктора.

— Ага, — говорит он. — Интернет — замечательная штука. Можно найти всякое странное дерьмо, если знаешь, что ищешь.

— Ты ведь понимаешь, что это эссе должно было быть посвящено викторианскому чувству морали, верно? — спрашивает доктор Фитцпатрик.

Рэн пожимает плечами.

— Ага. Но у них её не было. Викторианцы были такими же похотливыми, развратными и грязными ублюдками, как и мы. Просто им лучше удавалось это скрывать. Тогда было так же много книг о грязном сексе, как и книг о милых, порабощенных женщинах, которые жили по строгим правилам приличия. Просто у них не было такой огласки.

— Значит, ты хочешь сказать, что во многих викторианских произведениях женщины изображались слабыми, покоренными созданиями?

Рэн устало вздыхает, как будто ему не нужно ничего объяснять.

— Я не хочу это сказать. Все так и было. Джейн Остин описывала женщин того времени добродетельными, добрыми, нравственными созданиями, которые никогда и не думали о том, чтобы трахаться. Это ложь, Фитц. Женщины любят трахаться с незапамятных времен, как и мужчины. Тот факт, что викторианцы охраняли этот маленький лакомый кусочек, как будто это был какой-то огромный гребаный секрет, делает их еще более изворотливыми, чем мы.

Брови доктора Фитцпатрика удивленно ползут вверх. Думаю, что он не впечатлен аргументом Рэна, но и неохотно впечатлен им тоже. Швырнув бумагу в сторону Рэна, док отправляет пачку бумаги, трепеща, падать вниз к ногам парня.

— Сделай это снова. Сорок восемь часов, Джейкоби. Придерживайся задания, или будешь переделывать в третий раз. Это станет твоим Днем сурка по написанию эссе, пока не сделаешь все правильно. И никаких ругательств. Ты уже должен знать, что шоковая тактика со мной не сработает.

Рэн оставляет свое задание валяться на тонком персидском коврике у ног. Большинство парней были бы раздражены тем фактом, что им придется переписывать эссе с самого начала, но ему, похоже, все равно. Он воспринимает все это совершенно спокойно.

— Шоковая тактика действует на всех. Я просто еще не нашел для вас подходящего уровня шока, Фитц. Но я очень настойчив. Поверьте, я разберусь с этим еще до конца семестра.

Боже, этот парень — профессионал в придумывании заявлений, которые звучат как тонко замаскированные угрозы. Интересно, так ли он разговаривает со своими родителями? Мой отец снес бы мне голову с плеч, если бы я посмела так разговаривать с ним или с кем-нибудь из моих учителей. Родители Рэна, может быть, и военнослужащие, но у нас должно быть совсем разное воспитание, если он знает, что ему сойдет с рук такое поведение.

Доктор Фитцпатрик широко улыбается, предпочитая не отвечать, просто отворачивается от Рэна Джейкоби, делает глубокий вдох и поворачивается лицом к остальным ученикам.

— Ну ладно, детишки. Сегодня мы начинаем новую игру. Кто хочет стать добровольцем? — Его взгляд останавливается на мне, и он комично хлопает себя ладонью по лбу. — Вот черт. Совсем забыл, среди нас же есть новичок. Элоиза, верно? — говорит он, поморщившись на меня.

Элоиза – одно из самых распространенных имен. Хотя меня называли всевозможными другими именами — Эмилия, Эвелин, Элена. Очевидно, мое настоящее имя не так распространено в других странах, как во Франции.

— Почти. Элоди. Как Мэлоди, но без буквы «М», — поправляю я его, улыбаясь, чтобы он знал, что я не обижаюсь.

Он кивает и щелкает двумя пальцами. Девушка, сидящая в бинбэге через три человека от меня, томно вздыхает, когда парень поворачивается лицом к белой доске на колесах, и мы все видим, насколько плотно его серые брюки обтягивают задницу.

— Вместо всякой странной ерунды типа «встань и расскажи нам все о себе», боюсь, тебе придется стать добровольцем нашей сегодняшней игры, Элоди, — говорит он, выводя мое имя красным маркером на доске. Удивительно, но в этот раз он произносит имя правильно.

— Она не может быть добровольцем, если вы ее назначили, — ворчит Дамиана, бросая на меня кислый взгляд через плечо. — Разве это справедливо? Некоторые из нас ждут своей очереди уже несколько месяцев, Фитц.

— О, перестань ныть. Думаю, мы все устали от бесконечного гудения твоего голоса, деточка.

Вау. В смысле, я думала, что то, как Рэн говорил с доктором Фитцпатриком было дико, но, честно говоря, то, как он говорит с нами, тоже немного необычно. Доктор не похож на типичного профессора. Он кажется нормальным, функционирующим человеческим существом, а не академическим роботом, пытающимся впихнуть в нас учебную программу так быстро, как только возможно. Это освежает. Необычно и то, что он ставит на место таких людей, как Дамиана, когда она ведет себя стервозно. Думаю, мне действительно нравится этот парень.

Пока он не велит мне подойти и встать перед классом.

— Давай, Стилл...?

— уотер, — добавляю я.

— Давай, Стиллуотер. Подъем. Вставай в центр. У тебя есть работа, которую нужно сделать.

Подавленная, я смотрю на Карину, надеясь на чудо, которое будет означать, что я могу остаться сидеть с ней. Она морщит лоб, на лице появляется извиняющееся выражение.

— Извини, подруга. Я должна была догадаться, что он это сделает. Лучше всего просто пойти туда и покончить с этим.

Ух. Что за чертов кошмар! Я встаю с дивана так медленно, что мне кажется, будто я продираюсь сквозь клей. Как только оказываюсь перед классом, я оборачиваюсь, натягивая яркую, веселую (фальшивую) улыбку, и смотрю на класс. Честно говоря, это небольшой класс по любым меркам. В логове доктора Фитцпатрика, бездельничают, как избалованные кошки, примерно пятнадцать студентов и это большое облегчение.

— И что за игра? — спрашиваю я сквозь зубы, пытаясь хоть немного ослабить улыбку — сейчас она не может выглядеть настоящей, слишком напряженная.

Я ненавижу такие вещи. Ненавижу переезды в другие школы, ненавижу знакомство с новыми людьми, ненавижу изучать все новые правила. Ещё я ненавижу изучать все новые игры.

Доктор Фитцпатрик сияет, усаживаясь на край подоконника рядом с кожаной кушеткой Рэна. Похоже, у него здесь тоже нет письменного стола.

— Кто-нибудь хочет объяснить правила Элоди, класс? — Для него это просто развлечение.

Ему действительно нравится быть здесь, учить своих студентов. В пяти разных странах и в пяти разных школах я никогда не встречала другого профессора, который бы так наслаждался своей работой.

Парень сзади, прислонившийся к одной из книжных полок, говорит, не поднимая руки:

— Это конкурс популярности, — объявляет он, не отрываясь от Кубика Рубика, который лениво крутит в руках. — Ты стоишь там, как велит наш почитаемый мастер марионеток, и задаешь нам спорный аргумент. Этот аргумент должен быть связан с книгами или английским языком. Если класс обсуждает твою тему дебатов в развлекательной форме, не заставляя Фитца скучать, ты автоматически получаешь «А» на следующем задании, которое он задает.

Подождите-ка…

Что???

Док, конечно же, в любую секунду поправит парня и объяснит суть игры. Так ведь? Доктор Фитцпатрик сидит на краю подоконника и счастливо улыбается. Он даже не возражает против того, что этот парень только что назвал его «наш почитаемый мастер марионеток».

Я не совсем понимаю, что мне делать. Я бы с удовольствием сказала, что мне наплевать на мои оценки здесь, в Вульф-Холле, но печальная правда заключается в том, что ежемесячное пособие, которое мой отец загружает на мою Американ Экспресс, напрямую связано с моим средним баллом. Я слишком хорошо знаю, как это работает: я успешно сдаю тесты и задания, и у меня будет достаточно средств, чтобы выжить здесь, а если я испорчу свой послужной список, или не сделаю то, чего ожидает от меня полковник Стиллуотер, то мне придется влачить очень унылое существование практически с пустыми карманами.

Я еще не изучала продовольственную ситуацию в этих краях, но предполагаю, что здесь есть закусочная или даже кафе. Ресторан, если повезет. Было бы здорово обедать съедобной пищей время от времени, а не кипятить воду и давиться лапшой быстрого приготовления на завтрак, обед и ужин, скажу я вам. «А» прямо с ворот? Полковнику Стиллуотеру будет гораздо труднее урезать мое пособие.

— Ооокееей. — Мне не нравится придумывать умную, интересную тему разговора на месте. Если бы я знала, что это произойдет, то не стала бы утруждать себя сном прошлой ночью. Я бы бодрствовала, прокручивая что-нибудь потрясающее, чтобы поразить этих ребят в классе. К сожалению, единственное, что я могу придумать, это: — Английский язык умирает. Современный сленг и текстовая речь так быстро вытесняют историю и жизнь из художественной формы, что вскоре полностью эволюционирует. Дискутируем?

Доктор Фитцпатрик вскакивает на ноги, хлопает в ладоши и бросается обратно к белой доске.

— Мне это нравится. Вы, негодяи, разрушаете мой язык своими текстовыми сообщениями и своим отвратительным неандертальским жаргоном. Кто-нибудь, скажите что-нибудь! Вы можете сесть, мисс Стиллуотер.

Он подталкивает меня локтем, и я бросаюсь обратно на безопасный диван со взглядом, прикованным к полу. Слава Богу, он не возненавидел эту тему. Слава Богу, мой голос не дрогнул, и я не спотыкалась на каждом слове. Слава Богу, никто не засмеялся.

С безопасного дивана я оглядываю комнату, ожидая... нет, боясь того момента, когда доктор Фитцпатрик поймет, что никто не собирается участвовать в моей теме дебатов. В другом конце комнаты захлопывается книга. Кто-то кашляет.

А затем…

Парень с черными волосами, одетый в потрепанный свитер, сидящий у огня, говорит:

— Все языки постоянно развиваются. Утверждать, что английский язык мертв, потому что он меняется и преображается в определенном направлении, все равно что утверждать, что человек вымер, когда хомо сапиенс развился из обезьян.

— Хорошо. — Доктор Фитцпатрик снова щелкает колпачком на своем красном фломастере. На его лице огромная самодовольная ухмылка. — У кого-нибудь есть что сказать на это?

Дамиана вздыхает.

— Ты просто кретин, Эндрю. Человек не вымер, потому что хомо сапиенс эволюционировал. Мы стали чем-то новым. Другой вид или штамм гоминид. Вид, из которого мы произошли, вымер, когда мы изменились. То, что ты сказал, не имеет никакого смысла.

— Значит, ты считаешь, что английский язык не эволюционирует? — спрашивает ее доктор Фитцпатрик.

— Конечно, это так. Обычно, когда что-то развивается, это происходит к лучшему. Наш мозг стал больше и сложнее, потому что мы научились говорить и общаться с помощью языка. Это было улучшением по сравнению с более простыми, примитивными версиями нашего разума. Текстовая речь и сленг не являются позитивным улучшением нашего языка. Это просто лень.

Доктор Фитцпатрик потирает руки.

— Это уже что-то, ребята. У кого-нибудь есть что сказать на заявление Дамианы?

Рэн откидывается на спинку кожаного дивана, поворачиваясь так, что его спина опирается на подлокотник. Он вскидывает ноги, переплетает пальцы и кладет их на грудь.

— Спустись с небес, Дэми. Ты все время используешь текстовую речь. Ты далеко не пурист (прим. приверженец пуризма, человек, выступающий за чистоту нравов, языка и т. п.).

— Нет!

— LOL. LMFAO. BTW. NP. Ты все время пишешь мне это дерьмо.

Ха. Почему меня не удивляет, что Дамиана и Рэн переписываются? Они оба такие отвратительные. Они, наверное, лучшие гребаные друзья.

— Это не совсем текстовая речь, — возражает Дамиана. — Это всего лишь аббревиатуры.

О боже мой. Она не могла этого сказать. Серьезно? Я прячу улыбку за блокнотом, прячу смех за зубами и двумя сотнями страниц чистой разлинованной бумаги.

— Похоже, ты не согласна, Элоди, — говорит доктор Фитцпатрик.

О, да ладно вам.

Его пристальный взгляд прикован ко мне, в глазах пляшут веселые огоньки. Я могла воздержаться от смеха в ответ на замечание Дамианы, но забыла о тех частях своего лица, которые не закрывала. Леви всегда говорил, что я улыбаюсь больше глазами, чем ртом. Развернувшись на стуле, Дамиана с ненавистью смотрит на меня.

— Давай, Стиллуотер. Выкладывай, если ты считаешь себя такой чертовски умной.

Все средние школы одинаковы. Даже безумно дорогая частная школа-интернат. Независимо от богатства, стиля воспитания, возможностей или разнообразия, всегда есть одна популярная девушка, которая думает, что ее дерьмо не воняет. Меня успокаивает то, что я знаю, чего можно ожидать в Вульф-Холле, но один раз, только один единственный раз, было бы здорово, если бы вся эта подлость не была чем-то особенным. Судя по прошлому опыту, качать головой и держать рот на замке в этой ситуации будет хуже для меня, чем говорить то, что я думаю. Так же, как и в естественном мире, проявите любые признаки слабости, и хищники придут к вам и сделают все возможное, чтобы вас подавить. Они чертовски неумолимы. Вот почему я стараюсь, чтобы мои руки не дрожали, когда опускаю блокнот и смотрю ей прямо в глаза.

— Да, это аббревиатуры, но LOL? BTW? Акронимы. Эмодзи. Сокращения. Все они считаются текстовой речью.

Я это очень хорошо знаю. Полковник Стиллуотер так яростно презирает все формы сленга, что поклялся сломать мне пальцы, если я когда-нибудь им воспользуюсь. А мой отец скорее переломает кости, чем нарушит обещание. Я никогда в жизни не использовала аббревиатуру в текстовом сообщении.

Дамиана сердито смотрит на меня из-под своей скомковавшейся туши. Некоторые люди могли бы счесть ее интенсивное использование тонального крема и контуринга красивым, но мне кажется, что она носит чье-то чужое лицо.

— А почему бы тебе просто не заткнуться на хрен? Ты здесь всего пять минут, и думаешь, что владеешь этим местом?

Вау. В чем проблема этой сучки? Я едва глазом моргнула с тех пор, как приехала сюда, и почему-то Дамиана уже чувствует угрозу от меня. Борьба за власть — не мой конек. У меня нет никакого интереса соперничать за ее корону. Все, что я хочу сделать, это выполнять свои задания, получать хорошие оценки, чтобы успокоить полковника Стиллуотера, а затем убраться отсюда к чертовой матери, как только я закончу учебу. Рядом со мной Карина издает звук отвращения.

— Полегче, Ди. Сбавь обороты. Элоди просто…

Лицо Дамианы искажается от отвращения.

— Что это за имя такое — Элоди? Звучит так, словно она какая-то французская шлюха.

— Ха! La petite pute française (прим.с фран. «маленькая французская шлюха»), — говорит Пакс со своего места на полу у окна. — Ты берешь в евро, Стиллуотер? Или пара зеленых заставит тебя лечь на спину? Обменный курс сейчас просто убийственный.

— Ну ладно, ладно. Довольно, — мягко говорит доктор Фитцпатрик, поднимая руки.

Он не выглядит шокированным или даже отдаленно обеспокоенным тем, что сказала Дамиана, или дерьмовыми комментариями Пакса, если уж на то пошло. Однако все замолкают в ту же секунду, как он говорит, повинуясь его ленивой команде. Пакс все еще многозначительно подмигивает мне, прикусывая кончик языка. Очевидно, он прокручивает в голове целый ряд непристойных сценариев.

— Не хотелось бы тебя огорчать, Ди, но если ты используешь эти термины, когда пишешь Рэну, то это значит, что ты используешь текстовую речь, — подтверждает доктор Фитцпатрик. — Если ты…

— Как будто я бы написала этому извращенцу! — кричит она.

Рэн ухмыляется и закрывает глаза.

— Конечно, пишешь. Обычно после полуночи. И еще, да. DTF также считается текстовым языком.

Дамиана вскакивает со своего места и тычет пальцем в Рэна, который с закрытыми глазами не видит ее возмущения.

— Ты просто кусок дерьма, Рэн Джейкоби. Я бы никогда не трахнула тебя. И уж точно никогда не попросила тебя об этом.

— Ладно, ладно, садись. Рэн, прекрати свои пошлые разговоры, пока я не отправил тебя в офис Харкорта. Вы, ребята, знаете, что я люблю оживленные дебаты, но мы немного отклонились от темы. Как вы думаете, класс, что сказал бы старина Шекспир обо всех новых словах, которые мы создаем, чтобы выразить себя?

Дебаты продолжаются. Каждый раз, когда класс каким-то образом отклоняется к теме секса, доктору Фитцпатрику удается вернуть нас к порядку. Я тихо сижу, не в силах отвести глаз от Рэна, недовольная тем, что мой взгляд продолжает возвращаться к нему в тот момент, когда я забываю активно не смотреть в его сторону. Старая пословица верна: от катастрофы невозможно отвести взгляд. И я уже знаю, что Рэн Джейкоби — это не просто метафорическая автокатастрофа. Там уже скопилось много машин, и на месте происшествия уже есть мертвые люди. Но я направляюсь прямо к нему и не могу удержаться. Хуже всего то, что я не пристегнута ремнем безопасности, и этот ублюдок перерезал мне тормозные шланги.

Он жестокий, подлый и гнилой до мозга костей. Но я не могу убежать от него. Есть очень реальная опасность, что он поднесет свою чашу к моим губам, и я выпью его яд, как будто умираю, а он — лекарство.

Все, что я могу сейчас сделать, это собраться с духом и надеяться, что конец будет быстрым.

Резкий, пронзительный звонок заглушает Прес, рыжеволосую девушку, с которой я познакомилась ранее, и все студенты выходят из класса, громко жалуясь и канюча на задание, которое доктор Фитцпатрик обещал позже отослать нам по электронной почте.

В коридоре Карина вздыхает с облегчением.

— Боже, я так рада, что все закончилось.

Не думаю, что она имела в виду само занятие по английскому.

Скорее всего, имелась в виду близость к Рэну и его команде.

У подножия крутой винтовой каменной лестницы Карина быстро обнимает меня.

— Боюсь, что именно здесь я тебя и оставлю. Мне нужно бежать на испанский. Твой класс биологии там, наверху. Не бойся. Все должны быть милыми.

Примерно на полпути вверх по лестнице в моем заднем кармане звонит сотовый телефон. Взволнованная, я с трудом вытаскиваю его и читаю сообщение, которое только что пришло. Из-за сумасшедшей разницы во времени мне кажется, что я ждала этого момента целую неделю. Странно, что я до сих пор не слышала ни единого звука от Леви и остальных, но по крайней мере…

О.

Подождите.

Это сообщение не от одного из моих друзей в Тель-Авиве. Неизвестный номер, американский, с кодом города 929, который мне не знаком.

Сообщение короткое и по существу.


«Будь менее очевидной, Стиллуотер. Отчаяние – выглядит отвратительно.» 

Глава 4.

РЭН

МАТЬ УМЕРЛА.

Единственный ребенок.

Маленькая, как фарфоровая кукла.

Красивые светлые волосы.

Пухлые губы, которые я не возражал бы увидеть обернутыми вокруг своего члена.

Я мало что знаю об Элоди Стиллуотер, но уже чувствую знакомую искорку интриги в затылке, зуд, который так и просится почесаться. Честно говоря, я почувствовал эту грязную, болезненную потребность задолго до того, как увидел девушку. Когда меня в последний раз вызывали в кабинет Харкорта, ее личное дело лежало там открытым и просилось для просмотра. Фотография Элоди, прикрепленная сверху на бумаге, привлекла мое внимание — меня всегда привлекали блестящие, красивые вещи — и мой пульс ускорился, переходя от ровного, медленного к гораздо более быстрому, заинтересованному ритму.

На фотографии на ней была надета белая, похожая на флотскую форму — особо строгая школьная форма, как я узнал позже, немного покопавшись в интернете. Улыбка на ее лице была искренней. Она смеялась над кем-то или чем-то за кадром, и ее глаза были полны энергии. Невинность. Вот что было в ней особенного. Она выглядела невинной, одетая в белое, с длинными светлыми волосами, ниспадающими на плечи, и каждая ее частичка словно воспевала саму жизнь. Мне сразу же захотелось ее запятнать.

Я взял ту фотографию. Отказавшись признаться, когда Харкорт спросил меня, не знаю ли я, где она. За две недели до приезда Элоди Стиллуотер я провел много времени, глядя на эту фотографию, дроча на нее, но затем отказываясь позволить себе кончить, наслаждаясь гневом, который скапливался в моем животе всякий раз, когда я смотрел на красивое лицо Элоди. Я люблю обуздывать себя с самого детства. Я подвергал себя воздействию какого-то стимула, а затем тренировал себя, ожидая определенного результата. Нет ничего лучше, чем владеть собой, как умом, так и телом, и моя первая мысль, когда я увидел улыбающееся лицо этой девушки, была о том, что я хочу заставить себя ненавидеть ее.

Почему, спросите вы?

А почему бы и нет, черт возьми?

Просто ради удовольствия.

Чтобы как-то скоротать время.

Посредственность — проклятие слабоумных. Я чертовски уверен, что ничто во мне не является посредственным, недоделанным или средним, и это включает в себя мои эмоции. В наши дни требуется много сил, чтобы заставить меня чувствовать себя живым, но темная одержимость? Здоровая интрига, окрашенная всплеском ненависти? Да, это пробудит меня от этого скучного, банального существования лучше, чем что-либо другое.

Так что, да. Я ждал её приезда. Вызвался добровольцем, что должно было стать довольно резким предупреждением для администрации Вульф-Холла, так как я никогда ни на что не вызывался добровольно за всю свою гребаную жизнь. Я хотел проверить свою теорию и посмотреть, оказало ли время, которое я провел, мучая себя, желаемый эффект, и был только один способ выяснить это. Я должен был встретиться с ней лицом к лицу, даже если это означало бы выкурить последнюю пачку сигарет, стоя на ледяном холоде в течение двух с половиной часов.

Когда я смотрел, как она выходит из машины, сердито дергая лямки рюкзака, мое тело точно знало, что делать. Мой член отреагировал молниеносно, ревя к жизни, кровь бушевала, превращая мягкую плоть в твердую сталь. В то же время мой мозг был уничтожен необходимостью увидеть, как девушка заплачет, настолько яростной и сильной, что я едва мог дышать.

Трахни ее.

Навреди ей.

Успокой ее.

Погуби ее.

Я так идеально балансировал на этой невидимой тугой веревке, что это было похоже на гребаное Рождественское утро. В конце концов, нет ничего лучше небольшой внутренней войны, чтобы поднять дерьмовое настроение. И вот теперь, после двух недель ожидания, рыскания по ее аккаунтам в социальных сетях и щелчков по всем ее фотографиям на Facebook — кто в наши дни не делает свое дерьмо личным? — я чувствую, что у меня есть твердое представление о том, что из себя представляет новая студентка Вульф-холла.

Она ходячее противоречие.

И мне это в ней нравится.

Я попросил подругу из Тель-Авива покопаться в ее домашней жизни, что, похоже, занимает гораздо больше времени, чем ожидалось, но тем временем я уже придумал пятнадцать различных способов разорвать Элоди на миллион маленьких кусочков. Впоследствии я отбросил каждый из них. Это возможность всей моей жизни, мой последний шанс поставить кого-то в условия и подчинить своей воле. Мне нужно быть осторожным, делая это. Заставлю ее ползти за моим одобрением прямо сейчас, и все это закончится слишком быстро. Я устану от нее, и мне придется искать новые способы развлечься до окончания школы. Но если дам ей слишком большую свободу действий, то она может выскользнуть из моих рук. Нужна золотая середина, и теперь мне нужно точно определить, где она находится. Все это — часть приключения.

— Ты нарушаешь правила, — говорит Пакс, отрывая зубами огромный кусок хлеба от своего бутерброда. Этот парень настоящий дикарь. Никаких гребаных манер вообще. Летом он работает моделью у Calvin Klein, расхаживая взад и вперед по подиуму в обтягивающем нижнем белье. Если не считать его бритой головы, на этих фотографиях он выглядит невинным. Он хорошо сложён, и выглядит, как гребаный супергерой, в лучших деталях. Его причудливый агент, причудливые друзья, и причудливые гребаные идиоты, которые пялятся на его изображения и мечтают быть им.. никто из них не видит, кто он на самом деле: это безжалостное, примитивное существо, которое любит ломать вещи и рвать их зубами.

— Она моя по праву, — говорит он с набитым ртом. — У тебя была Дамиана. Дэш получил Карину. Я следующий отбиваю мяч.

Рыча, я печатаю еще быстрее, выплевывая по тысяче слов в минуту в документ Word, полный решимости переписать тупое задание Фитца по викторианской морали до того, как начнется вечернее веселье.

— Ты же знаешь, я ненавижу спортивные метафоры, — огрызаюсь я. — Заткнись на хрен и прекрати ныть. Ты взрослый мужик, задница. Если ты хочешь пойти за девушкой, то, бл*дь, сделай это. Но это не значит, что мои планы изменятся.

Волнует ли меня то, что Пакс хочет, чтобы Элоди стала его новой меткой? Конечно, волнует. Он очень симпатичный парень. Calvin Klein одобрил. Пакс переспал со многими девушками здесь, в Вульф-Холле, и с миллионом за стенами нашей отчаянно скучной маленькой экосистемы тоже. Он опасно обаятелен, когда на него находит настроение, и я видел много умных женщин, которые попадались на его уловки. Нет никаких причин, чтобы Элоди не была одной из них.

Но если уж на то пошло... я увидел ее первым.

Я уже изучил ее. Мысленно повторял ее полное имя — Элоди Франсин Джемима Стиллуотер — пока оно не превратилось в мантру, в камешек, стертый до гладкости постоянным трением, и теперь она чувствуется моей. Я не очень хорошо делюсь своими игрушками с другими.

Естественно, мы не просто так придумали свои правила. Бунт-Хаус не существовал бы без какого-то кода или системы, с помощью которых его обитатели должны были бы действовать. Нас здесь только трое, но каждый из нас таков, что мы все умрем, если не будем время от времени чтить линию, проведенную на песке.

Пакс хмыкает, сминая свою обертку от фаст-фуда и швыряя ее в мусорное ведро на другой стороне моей спальни. Он даже не должен находиться здесь, пока я пытаюсь заниматься, но пытаться удержать Пакса подальше от всего этого — все равно что пытаться остановить утечку воды из дырявого ведра. Ты довольно быстро учишься сдаваться. Пакс некоторое время молчит. Это значит, что он глубоко о чем-то задумался. Мне удается втиснуть в документ триста слов, прежде чем он в конце концов говорит:

— Как насчет... сделки?

Я перестаю печатать.

Поворачиваюсь в своем кресле.

На лице Пакса появляется хитрое выражение.

Я прищуриваюсь, глядя на него.

— Объясни.

Время от времени он бывает немного коварным. Не таким коварным, как я, но разумно быть начеку.

Пакс надувает губы, уставившись в потолок. Сейчас он ведет себя слишком беспечно. Он хочет чего-то большого. Больше, чем Элоди, а это значит, что он собирается попытаться выдать все это за честный обмен.

— Лодка, — беззаботно говорит он. — Она твоя, пока еще на Корсике. Отдай мне лодку на весенние каникулы, и я даже пальцем не трону эту девчонку.

Ха. Он говорит о «Контессе» так, словно это гребаная шхуна, а не сорокафутовая роскошная суперяхта с семью спальнями. Она гордость и радость моего отца. Если я позволю Паксу остаться там без присмотра во время весенних каникул, эта чертова штука, скорее всего, окажется на дне Средиземного моря. Мой отец вымазал бы меня дегтем и перьями, а потом лишил бы наследства.

— Неделю, — возражаю я.

Пакс складывает руки на груди, небрежное, беззаботное выражение лица, которое он только что демонстрировал, исчезает, когда он приступает к переговорам.

— Две недели, чувак. Все каникулы. Я не собираюсь лететь через весь мир ради одной гребаной недели.

— Десять дней. Окончательное предложение.

— Так не пойдет. Думаю, тебе придется отступить.

Он мог бы заставить меня отступить. Если он захочет, он мог бы привлечь Дэша, и они вдвоем могли бы проголосовать за то, чтобы я держался подальше от Элоди до конца гребаного времени. Правило дома. Мы стараемся не заставлять друг друга делать что-либо большую часть времени, что только заканчивается тем, что кто-то получает травму, но это не было бы беспрецедентным шагом. Паксу действительно, должно быть, понравилась внешность Элоди, и это заставляет меня хотеть ее еще больше.

Хотя она уже моя, и это заявление, которое он пытается сделать на нее, кипит в моей гребаной крови.

— Десять дней, Пакс. А потом поезжай к своей маме в Прагу.

Он выглядит испуганным.

— Какого черта мне это делать?

— Ладно. Хорошо. Ты получишь лодку. Две недели. Но как только я услышу, что ты опять делаешь коктейли Молотова, я тут же вызову чертову жандармерию.

Кажется, что улыбка на лице этого куска дерьма стала еще шире. Боже, какого хрена я делаю? Это будет абсолютная катастрофа. Я уже чувствую это своими костями.

— Хватит лыбиться. Я отсюда слышу, как смех рикошетит внутри твоего толстого черепа, — ворчу я, поворачиваясь обратно к своему столу.

Я больше не смогу писать. Знаю, что не смогу. Я чувствую облегчение от того, что право собственности на Элоди Стиллуотер было урегулировано, но теперь у меня во рту появился неприятный привкус, от которого я не могу избавиться.

Я сделал копию ее файла со всеми ее личными контактными данными через неделю после того, как украл фотографию. Я подумывал позвонить ей еще до того, как она приедет, просто чтобы услышать ее голос и перестать сводить себя с ума от мысли, как будет звучать её голос. Однако мне удалось заставить себя проявить сдержанность. Но я не мог удержаться от переписки после нашего урока английского. Мне хотелось вывести ее из себя. Наблюдать за ее реакцией издалека. Как ни досадно, она почти не отреагировала. Сначала она была в замешательстве, потому что не узнала номера, но потом ее лицо стало пустым.

Никакого страха. Никакого гнева. Никакого раздражения. Единственная эмоция, которую я увидел на ее лице, со своего места, где я прислонился к стене в пятнадцати футах от неё, была короткая вспышка веселья, и в следующий момент она засунула телефон обратно в карман и побежала вверх по ступенькам к биологическим лабораториям, не оглядываясь.

— А почему ты так зациклился на этой девушке? — спрашивает Пакс, издавая адский шум, когда он целеустремленно запускает крышкой от банки с Pringles через всю комнату, засовывает руку внутрь, вытаскивает пачку чипсов и запихивает их в рот.

Я выстукиваю одно предложение, сосредоточившись на экране ноутбука.

— Она — ничто, пустое место. Она не имеет никакого значения.

— Чушь собачья, Джейкоби. Ты не проявлял ни малейшего интереса к девушке со времен Мары и сам это знаешь.

БАХ!

Кажется, я только что разбил экран своего ноутбука.

Я не должен был так сильно захлопывать крышку, но опять же, Пакс не должен был так просто произносить это имя в пределах моей слышимости. Он знает, что не должен. Закрыв глаза, я делаю дрожащий, неровный вдох, пытаясь выровнять ярость, бурлящую в моей крови.

— Я рад, что мы договорились по поводу «Контессы», — цежу я сквозь зубы. — Ты должен убраться на хрен из моей комнаты, чувак. Я серьезно. Я должен сделать это задание. Мне нужно прочистить мозги, а я не могу этого сделать, когда ты поднимаешь эту хрень.

Я жду, что Пакс начнет спорить. Споры — его вторая натура. Он вырос в доме, полном адвокатов. К лучшему это или к худшему, но он предпочитает держать язык за зубами.

— Ну ладно, старик. Никакой драмы. Я иду в «Косгроув», возьму пива. Тебе что-то нужно?

Я сжимаю челюсть так сильно, что кажется, она трескается. Я заставляю себя открыть рот, чтобы заговорить.

— Только не пиво. Джек, — говорю я ему.

— Вот так-так. В школьный вечер все идет по-крупному. Мой любимый вид Джейкоби.

Он уходит, напевая себе под нос какую-то веселую песенку, а я сижу очень тихо, и в моей голове вспыхивает образ Элоди Стиллуотер.

Почему я так на ней зациклился?

Потому что она невинна, а я нет.

Потому что она благоразумна, а я нет.

Потому что она непорочна, а я нет.

И, самое главное, потому что она будет так прекрасна, когда я заставлю ее плакать. 

Глава 5.

ЭЛОДИ

— МЫ ДОЛЖНЫ БЫЛИ встретиться еще вчера, мисс Стиллуотер, но я подумала, что дать студенту день или два на обустройство может оказаться полезным. Я знала, что Карина сделает все возможное, чтобы показать тебе окрестности. Она хорошая девочка. Хороший друг, если ты ищешь друзей. Прошу прощения за то, что поселила тебя на четвертом этаже, но четыреста шестнадцатый был нашим единственным свободным номером. Надеюсь, тебе там достаточно удобно. Пожалуйста, передай наши извинения своему отцу. Полковник Стиллуотер ясно дал понять, что хочет разместить тебя на втором этаже, но сейчас мы ничего не можем сделать. Может быть, в следующем семестре…

— Право же, директор Харкорт, это не проблема. Я не против того, чтобы жить на четвертом этаже.

Да, это заноза в заднице, когда приходится подниматься по этой чертовой лестнице, кроме того, находиться в непосредственной близости от Дамианы, да ещё и обжигающий холод в моей комнате, но для меня не имеет большого значения, где я сплю в этом богом забытом месте. Мне все равно.

Директор Харкорт кивает, ерзая на стуле. Ее кабинет внушителен, такой же старый и продуваемый сквозняками, как и остальная часть Вульф-Холла, но он светлый и просторный и кажется менее гнетущим, чем остальная часть академии. Самой женщине далеко за сорок, в ее длинных темных волосах, зачесанных назад в бескомпромиссный шиньон, пробивается стальная седина. Ее глаза немного отстраненные, рассеяны, когда её взгляд порхает по комнате, останавливаясь на всех ее научных документах, табличках на стенах и увядающей лилии в горшке на ее столе, но ни разу не останавливается на мне.

— Я имела удовольствие однажды встретиться с твоим отцом. Довольно пугающий мужчина, — говорит она с придыханием.

Пугающий? Она действительно не знает и половины всего этого. Я играю с яблоком, которое держу в руках, дергая за его стебель. Древесный стебель длиной в дюйм обрывается в моих пальцах, и я позволяю ему упасть на пол.

— Да. Его очень уважают.

Я могла бы сказать гораздо больше. Могла бы рассказать о ночах, которые я провела напуганной, скрючившись под простынями, гадая, не собирается ли он ворваться в мою спальню в любой момент. Тогда она поймет, как мало значит для меня расположение моей спальни здесь, в Вульф-Холле, пока я нахожусь так далеко от него, насколько это физически возможно.

— Теперь, — неловко говорит директор, открывая верхний ящик своего стола. Она достает листок бумаги, кладет его перед собой и протягивает мне. — Мне очень неприятно проходить через это вместе с тобой, но боюсь, что такова политика академии. Здесь, в Вульф-Холле, есть много вещей, которые мы не терпим. Как ты увидишь из этого соглашения между студентами и преподавателями, употребление или хранение наркотиков строго запрещено. Мы также не допускаем никаких... кутежей. Гм. Контакты сексуального характера также запрещены. Ни на одном из наших женских или мужских этажей нет представителей противоположного пола. Никаких неуместных прикосновений, или... или... ну, ты можешь прочитать сама, не так ли? Ты можешь покидать академию в выходные дни, но двери запираются ровно в девять часов. В течение недели ты должна оставаться здесь, на территории школы. С понедельника по пятницу уход из Вульф-Холла по любой причине без предварительного письменного разрешения от меня или другого члена преподавательского состава строго наказывается. Есть и другие пункты в списке, которые ты можешь просмотреть на досуге. Но я так понимаю, что для тебя это не будет проблемой?

— Нет, конечно же, нет.

Боже. И с кем же, по ее мнению, я буду здесь зажигать? Моя нога никогда раньше не ступала в Нью-Гэмпшир. По моему мнению, это место с таким же успехом может быть седьмым кругом ада, и для меня из него нет выхода.

— Хорошо. А теперь, если не возражаешь, мне нужно закончить кое-какие бумаги. Думаю, тебе нужно отправляться на урок французского языка. Уверена, что тебе понравится, учитывая, что это твой родной язык.

— Вообще-то фран...

— Хорошо, хорошо. А теперь ступай. Если тебе что-нибудь понадобится, пожалуйста, дай знать кому-нибудь из администрации, и я уверена, они будут рады тебе помочь. Всего хорошего, Элоди.

Меня выпроваживают из кабинета директора Харкорта так быстро, что я почти забываю забрать свою сумку, прежде чем дверь громко захлопывается за мной.

Делаю глубокий, успокаивающий вдох, перекидывая кожаный ремень сумки через голову. Понятия не имею, где находится мой французский класс и в каком направлении мне нужно идти, и так как Карина выбросила мою карту, я нахожусь в некотором замешательстве. Карине нужно было идти в свой класс, и без моего гида…

Я вижу темный силуэт, парящий у входа в коридор, ведущий к кабинету директора, и по моей спине пробегает холодный пот.

Дерьмо.

Мой научный ум говорит мне, что в этом старом, запутанном, беспорядочном здании нет привидений, но темная фигура выглядит отчетливо призрачной, когда она движется по направлению ко мне.

Я могу ошибаться, но держу пари, что ни одна из тех тренировок, которые мой отец вколачивал в меня, не будет полезна против нематериальных форм. Успокаивая бешено бьющееся сердце, я делаю шаг вперед, проглатывая комок в горле, и... Рэн Джейкоби входит в круг мерцающего, тусклого желтого света, отбрасываемого канделябром на стене.

Не знаю, должна ли я чувствовать облегчение или испугаться в два раза больше.

Его черная одежда так резко контрастирует с бледной кожей, что он выглядит как негатив ожившей фотографии. Вчера после занятий английским я его больше не видела, поэтому обманулась, думая, что и сегодня не увижу. Очевидно, очень глупая, наивная мысль, потому как вот он, больше, чем жизнь, и гораздо более опасный, чем любое привидение. Коридор широкий, но недостаточно просторный, чтобы я могла обойти Рэна, не признавая его существования. Я опускаю голову, утыкаясь подбородком в грудь, стремясь как можно быстрее пройти мимо него…

— Стиллуотер. — Моя фамилия эхом отдается в коридоре, звеня у меня в ушах. Его голос звучит холодно и жестко. — Меня послали сопроводить тебя на занятия. Пошли со мной.

О. Это просто... чертовски замечательно.

Похоже, он взбешен тем, что ему поручили это задание. Я придвигаюсь ближе, изо всех сил замедляя шаг, пытаясь оттянуть момент, когда доберусь до него, и мы столкнемся лицом к лицу в замкнутом пространстве, не в силах избежать взгляда друг друга. Все это происходит слишком быстро.

Боже, у него такие невероятные зеленые глаза. Я никогда раньше не видела глаз такого цвета. Рэн не моргает, глядя на меня сверху вниз, его верхняя губа дергается, как будто хочет скривиться от отвращения. Он проводит рукой через густые, волнистые волосы, сильно выдыхает через нос, раздувая ноздри.

— Постарайся запомнить дорогу, — отрывисто говорит Рэн. — Я не буду делать это во второй раз.

Я даже не хочу, чтобы он сделал это в первый.

Он крутится, поворачивается ко мне спиной, а затем стремительно шагает, направляясь к восточному крылу академии. На каждый его длинный шаг мне приходится делать по три, чтобы не отстать от него. Рэн стремительно идет впереди меня, сжимая и разжимая свои массивные руки в кулаки, напряжение исходит от него волнами.

С тяжелыми, массивными дубовыми дверями, плотно закрывающими все классы, скрывающими учеников внутри, густая тишина заполняет коридор. Проклиная себя за то, что была такой чертовски глупой, я отрываю свой взгляд от его задницы, говоря себе, что я не смотрю на то, как его джинсы висят слишкомнизко, открывая черный пояс его нижнего белья. Нет, ни единой возможности, что я оцениваю его.

Я вся горю и переполнена необъяснимым стыдом. Если бы я изучила этот стыд поподробнее, то обнаружила бы, что для него есть причина, и эта причина имеет огромное отношение к тому, как выглядел рот Рэна вчера, когда он произнес слово «трахаться» в классе дока Фитцпатрика.

Странная дрожь пробегает по моей спине, и я встряхиваю головой, чтобы прогнать это воспоминание. Но быстро создаю новые воспоминания. Щетина на затылке, короткая и черная, там, где его волосы были подстрижены близко к коже, порочно завораживает. Я смотрю на основание его черепа, как будто могу пронзить кожу и кости и заглянуть прямо в его разум, и все это время мои руки становятся все более и более липкими. Я чуть не выпрыгиваю из своей кожи, когда он наклоняет голову вниз и влево, едва показывая свои черты в профиль в течение короткой секунды, когда говорит:

— Значит, ты связалась с Кариной.

— Связалась?

Уголок его рта дергается. Ни улыбка. Что-то еще.

— Ты выбрала ее в друзья, — уточняет он.

— Да, наверное, так и есть.

— Интересный выбор.

Это своего рода наводящий комментарий, который приглашает кого-то задать вопросы: что ты имеешь в виду? Неужели Карина социопатка или что-то в этом роде? Стоит ли мне держаться от нее подальше? К несчастью для Рэна, я потратила ужасно много времени узнавая людей, а также раскрывая их намерения, и он ошибается, если думает, что я так легко дам ему то, что он хочет. Он хочет что-то сказать мне о моей новой подруге Карине? Тогда ему придется самому предложить эту информацию.

Я ничего не спрашиваю.

Рэн Джейкоби ничего не говорит.

Мы идем по коридору, Рэн идет впереди меня, его высокая фигура крепкая, плечи расправлены так же самоуверенно, как у всех детей, рожденных в деньгах. Он поворачивает налево, потом еще раз налево, потом направо, и не успеваю я опомниться, как уже осматриваюсь и понятия не имею, где нахожусь.

Как же сложно запомнить дорогу…

Рэн резко останавливается, оборачивается, и я чуть не врезаюсь ему прямо в грудь. Я пытаюсь затормозить так быстро, как только возможно, и останавливаюсь как раз вовремя, всего в восьми дюймах от него. Так близко, что мне приходится запрокинуть голову назад, указывая подбородком в потолок, чтобы посмотреть на него снизу вверх.

— И что она тебе рассказывала про Бунт-Хаус? — спрашивает он.

— Что ты имеешь в виду?

— Я уверен, что Карина уже упоминала о Бунт-Хаусе. Я хочу знать, что именно она сказала.

Господи. Он отдает свои приказы бескомпромиссно, как будто ему никогда не приходило в голову, что кто-то может отказать ему в информации, которую он ищет, и послать его к черту. Что касается Рэна, то нет такой реальности или параллельной вселенной, в которой он не был бы беспрекословно подчинен кому-либо. Эти его глаза, такие ярко-нефритовые, пронизанные искорками янтаря и великолепного золота, так удивительны, что они почти заставляют меня выпаливать ответы на вопросы, которые он даже не задавал мне.

Темный шоколад.

«Битлз».

«1984» Джорджа Оруэлла.

Однако моя подозрительная натура заставляет меня держать рот плотно закрытым. Он тычет в меня своим вопросом: Почему он хочет знать, что Карина сказала о Бунт-Хаусе? Она что, должна была держать рот на замке про это место? Дом Рэна — запретная тема для разговоров, наказуемая... черт, понятия не имею, какому наказанию Рэн мог бы подвергнуть человека, если бы он был достаточно глуп, чтобы вызвать его неудовольствие. Я уже знаю, что это было бы плохо. Возвращаясь к тем немногим словам, которые Карина произнесла о Бунт-Хаусе, я решаю, что было бы безобидно просто сдаться и рассказать ему. Не то чтобы он заслуживал объяснений.

— Она сказала, что там живешь ты, Пакс и Дэшил. Вот и все.

Рэн прищуривает глаза. Не думаю, что он мне поверил.

— Она тебе не говорила, чем мы там занимаемся? Она рассказала тебе о правилах игры?

— Я ничего не знаю ни о каких правилах. И что бы ты ни вытворял в уединении своего собственного дома, меня это вполне устраивает. Это абсолютно не мое дело.

Он выдыхает через нос — долгий, несчастный выдох. Видимо, я сказала что-то не то.

— Окей, ладно. Ну, скажи ей, что она должна держать язык за зубами. Если мы узнаем, что она забивает людям головы всяким дерьмом, тогда…

— А, вот и вы. Мистер Джейкоби, что вы тут делаете, слоняетесь без дела? Мы ведь договорились — прямо в офис и сразу обратно в класс. — Высокая, худощавая женщина с вьющимися светлыми волосами и светло голубыми глазами стоит в коридоре позади Рэна, держа в руке открытый учебник. Ее глаза встречаются с моими, и она улыбается.

Мышечный тик на челюсти Рэна — признак раздражения, если я что-то понимаю в этом.

— Мы как раз подходили, — натянуто говорит он. Подталкивая меня носком своих коричневых кожаных ботинок, он призывает меня идти вперед, к светловолосой женщине, которая сияет.

— Ты моя первая студентка-француженка, Элоди. Я Мадам Фурнье. Я не могу передать тебе, как рада, что в нашем классе есть кто-то, кто может свободно говорить на этом языке.

— Она совсем не знает французского, — бормочет Рэн, протискиваясь мимо женщины. — Оказывается, наша маленькая французская шлюха вовсе не француженка.

Мадам Фурнье вздрогнула, услышав заявление Рэна.

— Мистер Джейкоби! Немедленно извинитесь перед мисс Стиллуотер!

Рэн останавливается рядом с мадам Фурнье достаточно долго, чтобы наклониться поближе, приблизив свое лицо к лицу учительницы французского языка, и смотрит на нее сквозь невероятно темные ресницы с выражением тихого презрения на лице.

— А есть другой вариант? Потому что в данный момент я исчерпал все свои извинения.

Лицо мадам Фурнье приобретает ярко-малиновый оттенок.

— Aller en enfer (прим. с франц. «Иди к черту»), — выплевывает она.

Рэн улыбается.

— Убеди старика отпустить меня, и я сразу же отправлюсь туда. А пока буду сидеть в заднем ряду твоего класса каждый вторник до конца гребаного времени. — Он выпрямляется во весь рост — чудовище в черной футболке с длинными рукавами и злобной улыбкой — и бросает на меня скучающий взгляд. — Пошли. Рядом с моим есть свободное место.

Рэн хватает меня за запястье.

Шок несется вверх по моей руке, эхом отдаваясь в грудной клетке. Он гремит у меня в голове, как ударивший колокол, грохочет в ушах громче, чем бушующий океан, бьющийся о берег.

Он держит меня за запястье.

— Я вполне могу ходить сама, — говорю я ясным, спокойным голосом. — Я не нуждаюсь в том, чтобы меня куда-то тащили.

Если он не отпустит меня через пять секунд, я вывернусь сама. Я собираюсь пнуть его по яйцам и сломать ему чертов палец.

Пять…

Четыре…

Три…

Рэн отпускает хватку, яростно ухмыляясь.

— Не знаю, что на меня нашло. Думаю, увидимся там.

Он уходит, оставив меня стоять рядом с мадам Фурнье, которая суетится и без умолку болтает о хороших манерах и о том, что мальчики всегда остаются мальчиками, но я все время вижу в ее глазах нервное напряжение. Она не может скрыть, что ее руки дрожат, когда захлопывает учебник и засовывает его под мышку.

В комнате мадам Фурнье на стенах висят массивные французские флаги. У доски во главе комнаты на стене висит снимок Эйфелевой башни в рамке, рядом с изображениями Эдит Пиаф и Лувра. Я быстро оцениваю ситуацию с мебелью и быстро понимаю, что мадам Фурнье видимо занимает низкую позицию в Вульф-Холле. Доктор Фитцпатрик получил высокий, светлый, массивный кабинет с достаточным количеством места для миниатюрной библиотеки и открытого камина, а учитель французского языка получила стандартную комнату с двумя окнами, без индивидуальности и партами с крышками, которые выглядят так, будто они датируются тридцатыми годами.

И.. да.

Просто чертовски здорово.

Есть только одно свободное место, и оно просто случайно оказывается рядом с задумчивым темноволосым мудаком, от чьего прикосновения у меня до сих пор горит кожа на запястье. Он не сжимал крепко, не тащил меня за собой. Он ничего такого не делал, а просто сомкнул свои пальцы вокруг моей кожи, но мне кажется, что он заклеймил меня своим прикосновением, и теперь я навсегда обречена на его метку.

Его высокая, нелепая фигура слишком велика и громоздка, чтобы поместиться за столом; его ноги вытянуты в проход, тело наклонено под углом, когда он откидывается на спинку стула, его глаза искрятся любопытством, окрашенным едва заметным намеком на злорадство, когда я иду в его сторону.

Рэн не произносит ни слова — гораздо хуже, чем если бы он был откровенно враждебен. Перекинув лямки рюкзака через спинку стула, я хватаю блокнот, пытаясь подавить бурлящий в животе ужас. Все мои одноклассники уже много лет изучают французский язык. С тех пор как умерла моя мать, я даже не слышала, как говорят на этом языке. И я никогда не могла понять его, даже когда она была жива.

— Хорошо, ученики, — произносит мадам Фурнье из передней части класса. — На чем мы остановились? Симона, ты можешь продолжить…

Учитель просит девушку в первом ряду продолжить чтение или спрягать глагол или что-то еще. Я не могу обратить на это внимания, потому что внезапно на меня обрушивается острый, всепоглощающий запах, который ударяет в мой нос и мои вкусовые рецепторы одновременно.

О…

О боже мой. Это отвратительно.

Что это ещё за хрень?

Я реально ощущаю этот запах.

Затхлый, гнилой и смутно рыбный запах — настолько отвратительный, что мне приходится бороться с желанием перегнуться через край стола и блевать.

Почему никто другой не реагирует на эту вонь? Я быстро оглядываюсь на студентов, сидящих ближе всех ко мне. Никто из них не обращает внимания на мадам Фурнье. Они все напряжены, смотрят в пол или на свои руки, или невидяще уставились на рабочие тетради перед собой, необычно напряженные. Девушка, сидящая слева от меня, кажется, вот-вот взорвется, ее щеки и самые кончики ушей пылают ярко-красным огнем.

Еще одна волна рыбного аромата обрушивается на меня, и…

О, ради всего святого!

Он доносится от моего стола.

Все прекрасно встает на свои места. Очевидно, кто-то положил что-то отвратительное и зловонное в мой стол, чтобы поиздеваться надо мной, и я точно знаю, кто это сделал. Конечно же, это был он. Рэн знал, что я буду сидеть здесь. Я бы не удивилась, если бы он заставил того, кто обычно сидит рядом с ним, сменить место, чтобы он мог получить удовольствие с места в первом ряду, когда я приподниму крышку упомянутого стола и обнаружу какую-то гнилую вещь, которую он сунул внутрь.

Долбаный... бл*дь... мудак.

И что же мне теперь делать? Должна ли я сидеть здесь и терпеть вонь, исходящую из моего стола? Или я должна разозлиться? Заплакать?

Я не думаю, что Рэна действительно волнует, что именно я делаю, пока я это делаю. Ему просто нужна реакция, и желательно бурная, если я правильно понимаю ситуацию.

Пошел он. Он ни хрена от меня не получит.

Я прислоняюсь к крышке стола, дышу через рот и слушаю мадам Фурнье. Делая наброски со скоростью мили в минуту, я записываю все упражнения, которые мне нужно догнать, и все главы, которые мне нужно прочитать, если я хочу иметь надежду догнать уже продвинутый класс.

Полковник Стиллуотер знает, что я не говорю по-французски. Моя мать всегда хотела научить меня, даже пыталась говорить дома по-французски, когда я была маленькой, но мой отец избил ее до полусмерти за то, что она даже предложила такое. И теперь он ожидает, что я выучу язык с нуля и получу отличную оценку, иначе это неизбежно приведет к ужасным последствиям. Именно эта мысль отвлекает меня от гнилостного запаха, который атакует мои чувства каждые несколько минут и заставляет сосредоточиться на текущей задаче.

И все это время Рэн Джейкоби изнемогает.

Я чувствую его недовольство так же, как вы чувствуете руку на своей шее, которая давит на вас, пытаясь заставить встать на колени. Ему не нравится, что я избегаю его маленького подарка. Совсем не нравится. Он хочет, чтобы я открыла стол и отшатнулась в ужасе. Хочет, чтобы я устроила сцену, а я всего лишь даю ему серьезный опыт крапивницы.

Минуты тянутся мучительно медленно. Внешне я целеустремлена, сосредоточена только на мадам Фурнье и сложной, запутанной ерунде, которую она записывает на доске. Внутренне я в полном беспорядке. Я так зла, что дрожу от ярости. Каждый раз, когда Рэн дергается или ерзает на стуле, я изо всех сил стараюсь не отпрянуть от этого ублюдка.

Я его не боюсь.

Хотя, возможно, и должна бы.

Однако я намерена не торопиться и выяснить, действительно ли он враг, прежде чем решить, следует ли мне относиться к нему как к угрозе. К тому времени, как раздается звонок, мое горло сжимается, несмотря на то, что я дышу через рот. Карина обещала ждать меня у главного входа между уроками, поэтому я хватаю свои бумаги, ручки, блокнот и сумку и направляюсь к двери, не оглядываясь. Когда я вырываюсь из двери, мое сердце сжимается, подскакивая к горлу, я все еще чувствую, как Рэн Джейкоби кипит от злости на заднем ряду.


В ТЕМНОТЕ…

— КРАСИВАЯ ДЕВОЧКА. Такая прекрасная. И так чертовски избалована. Ты считаешь себя неприкасаемой, да? Думаешь, ты выше наказания? Ты грязная маленькая шлюха, а всех грязных маленьких шлюх ждет наказание. Ты сама убедишься. Продолжай. Поплачь еще немного. Ты же знаешь, что мне это нравится.

Мерзкие, злые, ненавистные слова.

Они проскальзывают сквозь маленькие дырочки в дереве, заставляя меня вздрогнуть.

Я чувствую запах алкоголя в его дыхании.

Слышу безумие в его голосе.

Через крошечные кислородные отверстия перед моим лицом я вижу, что он делает. Вижу, как он трогает себя.

Когда он кончает, опрыскивая мою тюрьму своей спермой, я чувствую этот запах. 

Глава 6

РЭН

— ДОЛЖНЫ ЖЕ БЫТЬ ПОСЛЕДСТВИЯ, старик. Без последствий, как кто-то из них узнает свое место?

Дэшил делает затяжку из трубки, которую я только что передал ему, задерживая дым в легких, сжимая губы и хмуро глядя на голую цыпочку, крутящуюся на экране его компьютера. Другие парни могли бы отложить свои частные онлайн секс сеансы, пока не остались бы в одиночестве, но Дэш не испытывает никаких угрызений совести, наслаждаясь перед другими людьми услугами, за которые платит. Дэша в принципе мало что тревожит.

Его член твердый, что не является чем-то необычным. У него стояк всякий раз, когда он курит травку. Какая-то странная, хреновая проблема с сигналами в его мозгу. Девушка, трогающая свою киску на экране — чистая случайность.

Выдыхая, Дэш выпускает несущественный клуб дыма, большая часть которого уже впиталась в его легкие. В своих опрятных брюках и сером свитере он выглядит так, словно вот-вот отправится в церковь. Его налитые кровью глаза делают его похожим на только что сошедшего с корабля из ада.

— Не думаю, что я нравлюсь Карине. — Он указывает на меня концом трубки. — Не знаю, заметил ли ты, но всякий раз, когда я захожу в комнату, мне кажется, что она покидает ее. Если бы я был подозрительным парнем, то наверняка подумал, что чем-то расстроил ее.

Ха. Больной ублюдок. Да, Дэш определенно расстроил Карину, и он точно это знает. Игры разума, в которые он любит играть, так глубоко укоренились в самом его сознании, что иногда он забывает, что ему не нужно играть в них в стенах нашего дома. Я выхватываю у него трубку и сердито запихиваю травку в её чашу. Когда я прикасаюсь к ней пламенем зажигалки, тяну слишком резко, посылая струю горячего, густого и очень мощного дыма, обжигать заднюю часть моего горла.

Мне нужно откашляться, но я не позволю себе этого сделать. Я заставляю себя переждать эту безумную, отчаянную потребность с кислой ухмылкой на лице. Мои глаза щиплет, когда я наконец выдыхаю.

— Думаю, тебе лучше держаться от нее подальше, а не пытаться снова трахнуть, — советую я. — Карина вспыльчивая. Она отрежет тебе яйца, если ты не будешь осторожен.

— Оу. Ты беспокоишься о моих яйцах, Джейкоби? — Дэш взъерошивает мне волосы, растрепывая укладку, которая у меня была.

Я рычу вполголоса. Есть определенные вещи, которые Паксу могут сойти с рук, например, есть на моей гребаной кровати и вообще повсюду. Но он не доживет даже до того, чтобы рассказать эту историю, если попытается взъерошить мне волосы. У меня очень специфическая динамика в отношениях с обоими моими друзьями, и я не хочу, чтобы один из них просачивался в другого. Вот так дерьмо и запутывается.

— Твои яйца меня не касаются, тупица. Они, вероятно, сгниют и отпадут сами по себе в любой день. Я больше беспокоюсь о том, чтобы не высовываться. Меньше всего нам нужно, чтобы Харкорт снова натравила на нас своих приспешников.

Дэшил откидывается на спинку дивана, рассеянно хватаясь за конец своего члена через штаны и сжимая его. Он хмуро смотрит на девушку на своем ноутбуке, которая теперь полностью ощупывает себя, пытаясь вызвать у него какую-то реакцию. Дэш раздраженно хмурится. Захлопнув ноутбук, он пододвигает Макбук по кофейному столику, чуть не опрокинув искусственное растение в горшке, которое купил на прошлой неделе в попытке «скрасить обстановку».

— Ладно. Мне все равно женщины надоели, — объявляет он. — Ты когда-нибудь трахал парня, Джейкоби?

Это не его чертово дело. Однако у меня нет никаких причин скрывать что-либо от кого-либо. С тех пор как мне исполнилось девять лет, я тщательно просчитывал каждый свой шаг. Это утомительно, когда приходится планировать и просчитывать абсолютно все, что ты когда-либо делал, но это также означает, что у меня очень мало сожалений. Как я могу сожалеть о чем-то, если я взвесил все последствия и счел их приемлемыми, прежде чем принять меры?

— Лорд Ловетт, я уже все перепробовал, по крайней мере один раз. Нет смысла оставлять хоть один камень не перевернутым, верно?

Если он спросит, понравилось ли мне пихать член в задницу, я готов нарушить свое правило «не лгать друзьям», только на этот раз. Или, по крайней мере, слегка подправить его. Но Дэш об этом не спрашивает. Он кивает, уголки рта опускаются в удивлении, когда он удобнее устраивается на диванных подушках.

— Я мог бы попробовать, — говорит он. — Это может оживить остаток года. У моей матери, вероятно, случился бы сердечный приступ, если бы я привез домой своего бойфренда. — Он смеется безумным смехом, его адамово яблоко подпрыгивает вверх и вниз в горле, когда он закрывает глаза и прикрывает лицо рукой. — Не принимай это близко к сердцу, но думаю, что трахать тебя будет не так уж весело, Джейкоби. Ты слишком угрюм. Выглядишь так, словно готов укусить.

Я издаю резкий лающий смешок.

— Держу пари на свою гребаную задницу, что я так и сделаю, придурок.

Дэш поднимает руку и приоткрывает один глаз, чтобы посмотреть на меня через щель.

— Ты чертовски зол, да? Должно быть, ужасно видеть, как ты нависаешь над человеком, весь в огне, сере и смерти, зная, что тебя вот-вот уничтожат изнутри.

— Да будет тебе известно, что я очень нежный любовник.

Дэш чуть не задыхается от язвительного приступа смеха.

— Бред. Ты бы не узнал нежность, даже если бы она вскочила и выбила тебе передние гребаные зубы.

— Именно о такой нежности я и говорю.

Он улыбается, сверкнув двумя рядами очень белых, очень ровных зубов. Если бы лорд Ловетт старший и леди Ловетт хоть немного заботились о своем сыне, они избавили бы его от мучений с брекетами, когда он был ребенком, и оставили бы его зубы немного кривыми. Теперь, с набором безупречных жемчужно-белых пятен, он совершенно безупречен. Это делает его профиль классически красивым, но также лишает его лицо чего-либо действительно интересного для взгляда.

— Как скажешь, Темный Лорд. Значит, также будет и с твоей маленькой француженкой? Ласки до синяков и ссадит? Поцелуи до крови?

Поцелуи до крови?

Я чуть не роняю трубку, которой собирался воспользоваться, но успеваю обхватить ее рукой как раз перед тем, как она упадет на стеклянный кофейный столик. Образ, который эта фраза только что вызвала в моей голове, заставляет меня практически задыхаться, мои губы горят, нёбо чертовски покалывает. Я не наслаждаюсь вкусом крови, но мысль о том, чтобы укусить Элоди достаточно сильно, чтобы прорвать кожу…

Бл*дь.

— Нет. Мне это с ней неинтересно, — говорю это так, как будто это правда. Я звучу чертовски убедительно. Так почему же тогда мне кажется, что я только что сбросил кучу первоклассного экстази в свое горло, и предвкушение растет внутри меня, ожидая начала кайфа? В этом нет никакого гребаного смысла.

Как всегда Дэш хмыкает, давая понять, что знает меня лучше и не верит мне ни на одну чертову секунду.

— Её отец большая шишка. На твоем месте я был бы осторожен, — предупреждает он. — Ты же знаешь, что случится, если твой отец узнает, что ты испачкал одну из драгоценных дочерей его коллеги. Будет адская расплата, а потом еще немного.

Поскольку я так тщательно продумываю все свои действия, я, очевидно, уже думал об этом. Я узнал много информации о полковнике Джейсоне Эндрю Стиллуотере и получил вполне приличное представление о нем. К счастью для меня, отец Элоди не пользуется особой любовью. Мой собственный отец, когда я вкратце упомянул полковника Стиллуотера во время телефонного разговора на прошлой неделе, назвал его самодовольным, властным мудаком. А мой отец любит всех. Кроме меня, конечно.

— Не забивай свою хорошенькую головку, Ловетт. Все под контролем. Я знаю, когда нужно отступить. Слегка развлекусь, и покончу с этим. К тому же, колледж маячит на горизонте. Нам всем лучше поберечь силы для того, чтобы в следующем году начать настоящие приключения.

— Рэн, будь реалистом, — упрекает Дэш. — Ты уже по уши увяз с этой девчонкой. То, как ты зациклился на ней — это классический материал для одержимости Джейкоби. И она не открыла стол, что, я знаю, просто сводит тебя с ума.

Мне бы хотелось, чтобы он не был прав насчет этого. Я не должен был так беситься из-за того, что Элоди не обнаружила искромсанные лягушачьи лапки, которые я подложил ей в стол. Это ребячество, знаю, но я только взглянул на нее вчера вечером и понял, что она брезглива. Если бы Элоди не догадалась об этом заранее и просто подняла крышку стола, то сошла бы с ума. Она отняла у меня этот опыт, и да, я чертовски раздражен этим.

— Не волнуйся. У меня есть план, — говорю я.

— Черт возьми! Звучит зловеще, — стонет Дэш. Его акцент всегда делает ругань гораздо более забавной. — Ты ведь не собираешься вломиться к ней в комнату? Потому что в прошлый раз, когда ты это сделал…

Я закуриваю травку в трубке, втягивая густой, сладкий дым в рот, затем дую на Дэша, который садится, насторожившись. Он протягивает руку, жестикулируя, чтобы получить свою затяжку. Этот парень не знает смущения. Если бы знал, то сделал бы что-нибудь, чтобы прикрыть палатку, которую его эрегированный член натянул спереди его штанов. И я не говорю о двухместной палатке. Я говорю о роскошной палатке на восемь человек с отдельной чертовой гостиной. Его член, должно быть, чертовски убивает его.

— Ты не можешь сменить тему разговора с Мары Джейн, — предупреждает он, делая глубокий, тяжелый вдох из трубки. — Моя кратковременная память непробиваема. Я помню, в какое дерьмо ты вляпался в прошлый раз, когда вломился в комнату девушки. Та же самая комната? Боже, ты, должно быть, совсем спятил. Если ты хочешь трахнуть маленькую француженку, то сделай это и выкинь все из головы, поторопись. Все остальное, ну... — его глаза закатываются назад, веки трепещут и закрываются. — Все остальное было бы для тебя плохой новостью, мой друг. Ты же знаешь, что это правда.

Глава 7.

ЭЛОДИ

МОНАХИНЯ Элизабет Мэри Уитлок была повешена по подозрению в колдовстве в маленькой готической церкви Вульф-Холла в 1794 году. Я узнаю это в среду, исследуя старое полуразрушенное здание вместе с Кариной после нашего последнего урока. Мы исследуем груды битого стекла из разбитых окон, осколки гладкие и непрозрачные, как цветное старое морское стекло, и Карина находит древние четки. Они очень красивые, бусины чередуются между чем-то вроде лабрадорита и чистого серебра, а на конце болтается большое изящное распятие, отлитое из золота. Мы обе слишком боимся, что оно могло принадлежать Элизабет Мэри Уитлок, чтобы хранить его у себя, поэтому мы закапываем его на переполненном кладбище позади церкви рядом с надгробием, таким старым, что надпись, вырезанная на камне, практически совсем стерлась.

В четверг Карина ведет меня к темному, тесному закутку в задней части уборной в конце нашего коридора и подталкивает меня внутрь.

Сначала я просто каменею. Я не очень хорошо справляюсь с тесными пространствами. За последние три года я сделала все возможное, чтобы справиться со своим страхом, от запирания себя в шкафах до еще более тесных помещений, где я едва могла двигаться, учась дышать и преодолевать свой ревущий ужас. Несмотря ни на что, теперь я могу вынести давящую клаустрофобию, но перспектива заползти в темное, узкое пространство все еще пугает меня.

Помимо паники, у меня есть еще и подозрения. Карина, с ее легкой улыбкой и дружелюбным, общительным смехом, обращается со мной так, словно мы были друзьями всю нашу жизнь. Я никогда не встречала такой девушки, как она. Уродливая часть меня —та часть, которая была предметом множества насмешек и оскорблений со стороны других студенток в прошлом — думает, что она может подставить меня для какой-то эпической шутки.

Однако я решаю довериться своему чутью и забираюсь внутрь, не обращая внимания на бешеное биение сердца, задерживая дыхание, чтобы не вдыхать пыль, и ползу вперед на животе, пока меня не выплевывает в огромный, похожий на пещеру чердак с рядом маленьких грязных окон, выходящих на лужайку и поворотным кругом перед академией.

Карина радостно вскрикивает, когда я осматриваю заброшенный, захламленный чердак, наблюдая с нескрываемым ликованием, как я роюсь в дорожных сундуках и гнилых картонных коробках, пораженная сокровищами, которые нахожу внутри.

В пятницу девочки с четвертого этажа — Прес, Рашида, Хлоя, Лорен и даже Дамиана — все собираются в комнате Карины, которая по меньшей мере вдвое больше моей, и мы все растягиваемся на подушках, пуфиках и бинбэгах и смотрим «Реальная любовь», все удивляются, узнав, что я никогда раньше не видела этот фильм. Мы делимся попкорном, говорим о странах в которых побывали, о детстве, о нашем различном, но очень похожем воспитании, и все кажется одновременно новым и очень похожим.

Я была рада, когда узнала, что возвращаюсь в Штаты. Честно говоря, я была бы в восторге, если бы меня отослали куда-угодно, лишь бы подальше от него. Теперь же, когда я здесь и у меня действительно появились друзья, мне кажется, что я действительно могу быть здесь достаточно счастлива. Я наслаждаюсь своими занятиями, и даже Дамиана, кажется, немного оттаяла. Единственные потенциальные колючки в моем боку — парни из Бунт-Хауса, хотя ни один из них даже не взглянул в мою сторону со вторника.

В моей комнате холодно и сквозит, как в морге, и свет мерцает каждый раз, когда я его включаю. Матрас на моей кровати комковатый и чертовски неудобный, но с полковником Стиллуотером на другом конце света я так хорошо не спала вот уже... ну, никогда.

Если не считать Рэна, я бы сказала, что первые недели в новой школе проходят довольно успешно.

Наступает субботнее утро, и дверь моей спальни с оглушительным грохотом распахивается! Я вскакиваю с кровати, сердце колотится в груди, автоматически принимаю боевую стойку, на которую Карина, одетая в ярко-оранжевый комбинезон, выгибает свою правую бровь, как будто я реально сумасшедшая.

— Ну-ну, Джеки Чан. Что, черт возьми, все это значит? Ты что, собираешься применить ко мне каратэ или что?

Я делаю успокаивающий вдох, как можно быстрее выпрямляясь и нервно посмеиваясь себе под нос.

— Эм, ну знаешь, отец-военный. Раньше он тренировал меня сильнее, чем своих подчиненных. — Это вовсе не ложь, а чистая правда. Только не вся правда. Карина была удивительной и приветливой, но я еще недостаточно хорошо знаю её, чтобы расплескивать это дерьмо. Может быть, никогда и не узнаю ее достаточно хорошо.

Карина съеживается и сочувственно похлопывает меня по плечу.

— Я буквально каждый день благодарю Бога за то, что мои родители просто ленивые засранцы, а не военнослужащие. Я не создана для того, чтобы вскакивать с кровати и готовиться к бою через долю секунды после того, как проснусь. Ты меня удивляешь.

Я неловко дергаю огромную футболку «Реал Мадрид», в которой спала прошлой ночью, и натягиваю ее так, чтобы она закрывала мои ноги. Похоже, Карина купилась на мою полуправду или, по крайней мере, не подозревает, что это только полуправда. Заметив старые цифровые часы на ночном столике, я вскрикиваю от удивления.

— О боже, Карина. Что ты пытаешься со мной сделать? Сейчас шесть сорок пять!

— Именно в это время мы всегда встаем.

— В течение недели! Сегодня же суббота. Я что, не имею права поваляться? Немного расслабиться? Жестоко — будить девушку в выходные до восьми часов.

Кэрри смеется.

— Если по субботам ты не встаешь раньше половины восьмого, Харкорт заставит тебя помогать подавать общий завтрак в столовой. Ты застрянешь, чистя кастрюли и сковородки до полудня. А если ты не выйдешь из здания к восьми часам в воскресенье, мистер Кларенс заставит тебя присутствовать на его не конфессиональной благодарственной службе, а это, мой друг, судьба хуже самой смерти.

Ах. Черт. Думаю, мне еще многое предстоит узнать о повседневной деятельности в Вульф-Холле. Общий завтрак звучит как пытка. А не конфессиональная благодарственная служба? Да, к черту все это.

— Сколько у меня ещё есть времени?— спрашиваю я, уже подбегая к шкафу, чтобы взять одежду.

— Двадцать пять минут, — советует Карина, проверяя время на своем мобильном телефоне. — Душ, макияж и прическа. Давай. Секундой дольше, и нам придется разливать кашу на подносы с едой, как заключенным на дежурстве в столовой, а я надела этот комбинезон не для этого. Вперед, вперед, вперед!


За последние пять дней мой мир был сосредоточен на Вульф-Холле. Классы, люди, здание само по себе... все это было так ошеломляюще, так много информации обрушилось на меня сразу, что мой разум не рассматривал мир за пределами безукоризненно ухоженных лужаек академии. Теперь, когда я нахожусь в избитом, но все же классическом «Понтиак Файрберд» Карины, мчась по длинным извилистым дорогам с ветром, развевающим мои волосы, я вдруг чувствую себя свободной. Как будто абсолютно все возможно.

Нью-Гэмпшир — это захватывающий дух калейдоскоп из осенних листьев: жгуче-оранжевые, умбра, красновато-коричневые, малиновые и пунцовые. Зимние деревья, все еще упрямо цепляющиеся за свою красочную осеннюю листву, проносятся мимо размытым пятном, когда Карина выжимает газ, мчась вниз с горы, словно она была гонщиком в прошлой жизни. Вскоре мы добираемся до самого городка Маунтин-Лейкс (прим. в переводе «Горные озера») — дюжина причудливых магазинчиков, средняя школа, футбольное поле и почти ничего больше — и я с приятным удивлением обнаруживаю, что город на самом деле граничит с двумя красивыми, огромными и сверкающими озерами.

Карина подъезжает к закусочной под названием «Вопящий Бин» и выжимает стояночный тормоз еще до того, как машина останавливается. Я почти не ездила за рулем с тех пор, как сдала экзамен на права в Израиле, так что вряд ли могу судить, но от Карины за рулем волосы встают дыбом.

— Пошли, — командует она. — У этих ребят самый лучший завтрак, но они перестают подавать его очень рано, так что детки из Вульф-Холла их не беспокоят.

— А мы разве не детки из Вульф-Холла? — кричу я ей вслед, когда она бросается ко входу в закусочную.

— Мы не в счет! Ну же, пошли!

Карина занимает столик — угловую кабинку рядом с винтажным музыкальным автоматом — и устраивается поудобнее. Я сажусь напротив нее, гадая, сколько же кофе она выпила сегодня утром, прежде чем вышибла дверь моей спальни. Ужасно, что у кого-то может быть столько энергии в такой ранний час, даже если уже светит солнце.

— Так, так, так. Посмотрите-ка, кто здесь. Мисс Карина Мендоса, во плоти. Я думала, что ты ушла и умерла на той горе, девочка. Где ты пропадала? Весь наш лимонный пирог испортился в прошлые выходные. Мы делаем его исключительно для тебя. — Официантка, пришедшая обслужить нас, широко улыбается моей подруге, небрежно прислонившись к стенке кабинки. Она хлопает своим блокнотом по макушке Карины, подозрительно изучая меня краем глаза. — И кто же это, скажи на милость?

— Джаззи, это Элоди. Элоди, это Джаззи. Она работала в «Вопящим Бине» последние двадцать пять лет.

— Воу, девочка! Двадцать лет! Не делай меня старше, чем я уже есть! — Она делает вид, что дуется, и засовывает блокнот обратно в передний карман фартука. — Я так понимаю, сегодня ты не хочешь лимонного пирога. И кофе тоже.

— О боже, Джаззи, ты же знаешь, что пять лет ничего не изменят, — говорит Карина, хватая ее за руку. — Ты будешь выглядеть на восемнадцать лет до самой смерти. Пожаааааалуйста, не забирай кофе.

Джаззи смеется, закатывая глаза.

— Ладно, ладно. Мне бы очень не хотелось видеть, как такой бедный, недоедающий, обнищавший ребенок, как ты, вынужден выпрашивать немного кофеина, — говорит она, отходя от стола. — Я сейчас вернусь. Ты тоже хочешь кофе, деточка? — спрашивает она меня.

— Горячий чай, пожалуйста. Если у вас есть. И ещё немного холодного молока?

Я не думаю, что мой необычный заказ делает мне какие-то одолжения в глазах Джаззи. С простым черным кофе она бы справилась, но горячий чай с молоком? Она, наверное, думает, что это причуда детей из Вульф-Холла, но все равно записывает мою просьбу и спешит в сторону кухни.

— Большинство других ребят ездят во Франконию в поисках Старбакса. Они не понимают, что кофе здесь гораздо лучше, — говорит Карина.

— А ты не желаешь делиться своим секретом?

— Черт возьми, нет! — Она ухмыляется, покачивая бровями. — Это мое секретное место. Я привожу сюда только самых лучших, самых надежных людей.

— Рада узнать, что я в этой категории.

Карина собирается выстрелить в меня ехидный ответ, ее глаза светятся весельем, но затем внезапно радость, исходящая от нее, исчезает. Она видит что-то за моим плечом, и все в ней меняется. Колокольчик над дверью закусочной звенит, объявляя о новом посетителе, и Карина съеживается на своем месте, весь ее энтузиазм испаряется в клубах дыма.

— Ну да, конечно. Обычно я очень хорошо разбираюсь в том, кого следует пускать в клуб «Вопящего Бина», но иногда даже я ошибаюсь в своих суждениях.

Позади меня мужской голос с сильным английским акцентом просит столик на троих, и мои внутренности скручиваются в узел со скоростью света. Впечатляет, как быстро я перехожу от расслабленного и непринужденного состояния к застывшему и неуютному. Карина и я, должно быть, представляем собой прекрасное зрелище, сползая вниз на своих местах.

— Мы можем взять с собой наш завтрак? — предлагаю я. — Поедем, пока не найдем какое-нибудь хорошее местечко, или поедим у озера?

Дерьмово уезжать только потому, что появился Дэшил, скорее всего с Паксом и Рэном на буксире, но сейчас мы не в Вульф-Холле. Я не хочу, чтобы выходные были испорчены их дерьмом.

Карина отрицательно качает головой.

— Он нас уже видел. Если мы сейчас уйдем, то будем выглядеть как слабачки. Мы должны просто расслабиться и извлечь из этого максимум пользы. Извини, я не хотела так реагировать, просто... Дэшил точно знает, как проникнуть мне под кожу.

Может быть, она и не хочет говорить об этом, но мое любопытство берет верх. Я должна спросить ее, должна это знать.

— Я так понимаю, между вами что-то произошло? Что-то... романтичное?

— Ха! — Она качает головой, глядя в потолок. — Романтичное? Да. Думаю, это можно назвать и так. Он был очарователен и вежлив. Настоящий джентльмен. Относился ко мне с уважением. Пригласил на ужин, напоил вином и накормил изысканными блюдами. Он заставил меня почувствовать себя такой особенной, что я размечталась, будто была единственной девушкой, которая его когда-либо интересовала. И этот чертов акцент. Он пролез мне под кожу, Элли. Клянусь, я всегда гордилась тем, что умнее тех глупых девчонок, которые ведутся на красивых парней с несколькими дрянными линиями подката. Я должна была это предвидеть. Должна была раскусить его за милю, но он совершенно ослепил меня.

Карина вздыхает.

— Я хранила себя. Раньше я даже не позволяла парню задеть мою гребаную коленную чашечку указательным пальцем. Я была девственницей. И я говорю о реальной девственнице. Никакого опыта вообще. А потом, тихо и спокойно, появляется Лорд Дэшил Ловетт Четвертый со своим гребаным фамильным титулом, манерами и грацией, смотрит мне прямо в глаза и говорит, что любит меня, и я просто... — она с отвращением разводит руками и костяшки её пальцев стучат по столу, задевая его. — Я просто раздвинула свои чертовы ноги для него, как будто это ничего не значило. Через два дня он попросил меня встретиться с ним в обсерватории после обеда. Я так радовалась тому, что увижу его, поцелую, скажу ему, что потеряла голову от любви к нему... и вот я захожу, и нахожу Амалию Гиббонс на коленях с его членом во рту.

По ее щеке катится слеза, и мое сердце сжимается сильнее, страдая за нее. Потянувшись через стол, беру ее за руку и качаю головой. Я даже не знаю что сказать…

— И знаешь, что самое худшее? — говорит она, неуверенно смеясь и смахивая непрошеные слезы. — Хуже всего было то, что ему было все равно. Он ничуть не смутился. Не пытался оттолкнуть ее от себя, не подтягивал штаны и не бросился за мной. Он увидел меня, стоящую в дверном проеме, увидел боль и шок в моих глазах... и он, черт возьми, рассмеялся. Он сказал… — Она прочищает горло и глубоко хмурится. — Он сказал: «Похоже, я допустил ошибку в расписании. Можешь вернуться через час? К тому времени я должен быть готов ко второму раунду».

— Вау. Какой невероятный мудак.

Кто делает что-то подобное?

«Любой парень с деньгами, титулом, акцентом и таким именем, как чертов Дэшил?» — предлагает голос у меня в голове.

Это кажется таким очевидным постфактум, но я её понимаю. Карина — умная девушка, но такие парни, как Дэшил, умеют манипулировать людьми, когда им этого хочется. Они исключительно талантливы и очень хорошо умеют добиваться того, чего хотят. Тогда это чувствовалось так реально…

Я не могу сосчитать, со сколькими парнями, как Дэшил Ловетт, я сталкивалась в своей жизни. Единственная причина, по которой я никогда не поддавалась на их чушь и не давала им то, что они хотели, заключалась в том, что мой отец убил бы меня десять раз подряд, а потом еще несколько. Он позволил мне тусоваться с Леви только потому, что знал, что он гей. Меня никогда не переставало удивлять, что мой отец мог ненавидеть так много людей в такой блестящей и удивительной степени, по самым разным глупым, бессмысленным причинам, но у него никогда не было проблем с тем, что у меня есть друг-гей.

— Жаль, что меня тогда здесь не было, — говорю я ей. — Я бы надрала ему задницу за тебя.

— Еще есть время, — шутит она, криво улыбаясь сквозь новые слезы. — Ты очень хороший друг. Может быть, если бы ты была здесь, то смогла бы вразумить меня и не дать мне выставить себя такой дурой.

— Не говори так. Ты не выставляла себя дурой, ясно? Ты доверилась тому, кто лгал тебе и разбил твое сердце. Это плохо говорит о нем, а не о тебе. Рано или поздно его настигнет карма и в качестве наказания сделает его бесплодным.

— Боже. Очень надеюсь, что нет.

Черт возьми! Да, что за чертовщина с этими парнями, подкрадывающимися к людям? Мне следовало бы обратить внимание на точное местонахождение Дэшила, тем более, что мы говорим о нем, но я проворонила это.

Одетый так, словно он отправился смотреть матч по поло, самодовольный ублюдок прислоняется к стойке, засовывая зубочистку в рот и переводя взгляд с меня на Карину. Его пристальный взгляд останавливается на ней, полный противоречивых эмоций. На секунду мне кажется, что он раскаивается, но потом я вижу жестокий восторг, мелькающий в его голубых глазах, и мне хочется вскочить со своего места и пнуть этого ублюдка прямо в коленную чашечку.

— Не мог бы ты отвалить на хрен, — шиплю я. — Это частный разговор. Тебе не рады за этим столом.

Дэшил смотрит налево, потом направо, поднимает брови до линии волос.

— Прости, mon amour. Я там, за стойкой, занимался своими делами. В чем же это моя вина, если ты говоришь достаточно громко, чтобы разбудить мертвеца и подарить ему стояк? Я услышал что-то об Амалии Гиббонс, стоящей на коленях с чьим-то членом во рту, и потерял всякое чувство приличия. А потом... — он смеется, подняв вверх палец, — ...а потом я вспомнил, что Амалия Гиббонс стояла на коленях передо мной, и мой член был у нее во рту, и все стало очень горячо. Потому что это было действительно веселое время. Очень веселое. Но мне грустно, что ты больше не хочешь играть со мной, Кэрри. Наверное, мне следовало извиниться или что-то в этом роде. Но лучше поздно, чем никогда, верно?

Вот дерьмо. Ну и мудак.

Джаззи приходит с нашими напитками в самый неподходящий момент. Она что-то напевает себе под нос, раскачиваясь из стороны в сторону, пока ставит перед собой чашку с кофе Карины и раскладывает мои принадлежности для чая. Ее улыбка исчезает, когда она видит, что Карина плакала, и ее щеки все еще мокрые.

— Что, во имя всего святого... — она смотрит на меня так, словно я виновата в бедственном положении ее подруги, но потом замечает Дэшила, слоняющегося у стойки, и ее лицо мрачнеет. — О нет. Нет, нет, нет. Я не знаю, кто ты и как тебя зовут, мальчик, но тебе лучше исчезнуть с моих глаз ровно через две секунды, иначе ты пожалеешь, что вообще родился.

Дэшил почти мурлычет.

— Мэм, я нигилист. Мне на самом деле все равно, буду я жить или умру. Собрать такое количество энергии, которое потребовалось бы, чтобы пожалеть, что я вообще родился, очень маловероятно с моей стороны. Однако я одобряю эту воодушевляющую речь. Можно мне капучино, когда у вас найдется минутка?

Джаззи прищурившись смотрит на него.

— Мальчик, тебя, должно быть, в детстве ударили по голове. Здесь ты ничего не получишь. А теперь проваливай отсюда, пока я не вызвала копов на твою задницу.

Я восхищаюсь упорством Джаззи. Она работает официанткой в забегаловке в маленьком городке, вероятно, зарабатывает минимальную зарплату. Джаззи знает, что Дэшил учится в Вульф-Холле. Она могла бы догадаться, что Дэшилу стоитсделать один единственный звонок своему отцу, и закусочную выкупят и закроют еще до того, как она успеет пнуть задницу ублюдка. И все же она говорит то, что думает и не позволяет ему запугать себя. Действительно, храбрая женщина.

Дэшил ухмыляется. Эта ухмылка выбивает меня из колеи и заставляет захотеть спрятаться в укрытие.

— Вы напоминаете мне мою бабушку. Она была очень откровенной женщиной. Я терпеть её не мог.— Он проводит языком по зубам, отталкиваясь от стойки. — Я выполню вашу просьбу и постараюсь держаться подальше. Впрочем, мои друзья могут приказать мне сходить за кофе. Я был бы вам очень признателен, если бы вы сократили количество слюны в нем до минимума. Будьте так любезны. — Он уходит, так и не взглянув на Карину снова.

— Самодовольный маленький кусок дерьма. Держу пари, что никто не шлепал его по заднице. Хотела бы я сделать ему одолжение, положить к себе на колени и вытряхнуть из него все дерьмо, чтобы не умничал.

— Я бы не стала, Джаз, — угрюмо говорит Карина. — Ему бы это только понравилось.

Час спустя, после того как мы выбрали себе еду и опустошили наши кофейные чашки, ни один из нас больше не был в настроении тусоваться, Карина повезла меня обратно в академию. Она останавливается посреди дороги за пару миль до длинной извилистой подъездной дорожки, ведущей к Вульф-Холлу. Мы стоим посреди дороги с работающим на холостом ходу двигателем, Карина смотрит прямо перед собой через ветровое стекло.

— Карина? Что случилось?

Она моргает, словно возвращаясь в свое тело.

— Справа. Сквозь деревья. Посмотри достаточно внимательно, и ты увидишь его.

— Что увижу?— Я щурюсь через правое плечо, вглядываясь сквозь густую листву деревьев.

— Дом, — говорит она. — Бунт-Хаус. Место где они живут. Все трое вместе — их маленькая крепость против всего мира.

Это требует некоторого усилия и повторного поворота моей головы, но там... да, теперь я вижу очертания здания. Трехэтажное сооружение — дерево, бетон, стекло. Оно так искусно слилось с камуфляжем леса, что его невозможно было бы различить, если бы вы не знали, что оно там находится.

— Если ты когда-нибудь окажешься одна на этой дороге, Элоди, не стучи в эту дверь, чтобы позвать на помощь, — бормочет Карина. — Что бы ты ни делала, независимо от обстоятельств, не ступай в этот дом. К лучшему это или к худшему, но ты уже никогда не будешь прежней.

Я даже не видела Рэна в закусочной, но чувствовала его присутствие достаточно отчетливо. Когда Карина заводит машину и жмет на газ, я снова испытываю то же самое покалывание. Мне кажется, что Рэн Джейкоби наблюдает за мной. Карина может уносить меня прочь от Бунт-Хауса так быстро, как ей заблагорассудится, но...

Я не смогу сбежать из этого места… или от него. 

Глава 8.

РЭН

МЫСЛЕННО ВОЗВРАЩАЮСЬ НАЗАД в закусочную, где, прислонившись к столу в нашей кабинке, прижимал плоское тупое лезвие ножа для масла к мясистой подушечке большого пальца, уставившись ей в затылок и гадая, что за чертовщина творится у нее в голове.

Мне никогда раньше не было дела до того, что думает или чувствует девушка, но я не могу удержаться, чтобы не попытаться собрать воедино загадку Элоди Стиллуотер. Скучает ли она по своей прежней жизни? Ее старым друзьям? Скучает ли по солнцу, жаре, океану, песку? Готова ли на все, чтобы вернуться назад, в Израиль к отцу и той жизни, к которой привыкла?

Понимаю, что превратился в пародию на самого себя, идя по старым, знакомым тропинкам на свои занятия в Вульф-холле. Стараюсь сохранять видимость привычной скуки и полного безразличия, хотя на самом деле я совсем не безразличен. Мне вовсе не скучно. Впервые за очень, очень долгое время мои уши навострены, ум занят, и каждая часть моего существа обращена к девушке, которую я толком даже не знаю.

Я хочу знать о ней все, что только можно, и хочу обладать этими знаниями, владеть ими, так же, как хочу владеть ей. Я твердо решил сделать ее своей марионеткой. Моим питомцем. Вызов такой непостижимой задачи делает мой член тверже гребаного вольфрама.

— Ладно. Все успокойтесь. Глаза на меня, друзья. Мне нужно знать, что каждый из вас меня слушает. Это касается и тебя, Джейкоби. Давай. Сними очки. И вообще, какого черта ты носишь темные очки в помещении?

Сегодня Фитц надел свой вельветовый блейзер цвета детского дерьма. Он надевает этот блейзер только тогда, когда читает Байрона или Рильке и воображает себя одним из романтиков. Несчастный ублюдок. Он недостаточно измучен в этой жизни, чтобы стать хорошим поэтом. С преувеличенной осторожностью я спускаю свои Вайфареры вниз по переносице, сверля его взглядом, пока он бросает сумку с бумагами к своим ногам. Мне не нужно объясняться с ним, и уж точно не признаюсь, что я надел солнцезащитные очки на урок английского, чтобы спокойно наблюдать за одной очаровательной студенткой, сидящей в другом конце комнаты.

— Вы же меня знаете, Фитц, — бурчу я. — Вы всегда безраздельно владеете моим вниманием.

Он корчит гримасу.

— Ага. Конечно.

И это весь его ответ? Видимо, он еще не пил кофе с утра. Как раз в тот момент, когда я думаю об этом, наш прославленный лидер откидывает переднюю часть своей сумки с документами, достает термос, снимает с него маленькую белую крышку и, отвинчивая пробку, наполняет комнату горьким, ароматным запахом арабики.

— И вот снова пришло это время года, ребята. Сезон штормов. С начала прошлой зимы у нас появилось много новых учеников, так что эта информация будет очень важна для них. Хотя, даже если вы были студентом здесь прошлой зимой, я все равно был бы признателен за несколько секунд вашего времени для обсуждения этого вопроса. Для вас это будет обновлением знаний.

В другом конце комнаты, сидя на желтом потертом диване под гравюрой Густава Климта «Поцелуй», Карина толкает Элоди локтем и что-то шепчет ей на ухо. В моем сознании это я наклоняюсь к ней, прижимаюсь носом к ее волосам, достаточно близко, чтобы уловить ее запах и сохранить его в памяти. Я представляю себе, как вблизи выглядит шелковистая, гладкая текстура кожи Элоди. Хотя я внимательно изучил ее изображение на электронных экранах и печатных фотографиях, но еще не держал её в своих руках и не рассматривал ее черты лично. Мне бы очень этого хотелось. Больше всего на свете я хочу, чтобы она была подо мной, вырываясь из моей хватки. Хочу увидеть её хмурое личико, ее страх. Но самое главное, хочу увидеть, в ней ложь. Ту самую, которую пытаются показать все девушки, когда их паника усиливается их желанием, и они пытаются осознать свою собственную предательскую природу.

— На случай, если вы не удосужились проверить сводку погоды на последующие двадцать четыре часа, весь штат вот-вот столкнется с сильным штормовым фронтом, — говорит Фитц. — Эти бури могут стать довольно пугающими. Удар молнии. Внезапное наводнение. К счастью для нас, мы находимся на вершине горы, так что нам не грозит опасность быть смытыми водой. Вульф-Холл, по сути, бомбоубежище. Он был построен так, чтобы выдерживать сумасшедшую погоду. Хотя ветер здесь может быть довольно коварным. Как только начнется шторм, будут действовать строгие правила. Никаких выходов за пределы территории академии. Вообще из здания выходить нельзя. Если ситуация казалась действительно опасной, бывали случаи, когда директор Харкорт считала нужным на всякий случай переселить всех в подвал. В том маловероятном случае, если нам понадобится эвакуировать объект, каждый студент должен быть в курсе установленных протоколов...

Фитц рассказывает об автобусах, которые приедут, чтобы отвезти нас вниз с горы, если будет объявлено чрезвычайное положение. Рассказывает об аварийных выходах, о первой помощи, и всей прочей фигне. Я абстрагируюсь, скучая до чертиков. Я слышал все это уже тысячу раз. А вот Элоди — нет. Она словно прикована к месту, ловит каждое слово Фитца, делает мысленные заметки на случай, если беда настигнет нас здесь, в Вульф-Холле. Какая-то странная, незнакомая часть меня хочет успокоить ее и дать понять, что беспокоиться не о чем. Остальная часть меня, та часть, с которой я близко знаком, наслаждается ее видом, вся такая робкая и озабоченная.

Мне нравится ее одежда. Ее футболка с надписью «Улыбнись, если ты умираешь внутри» — такое же клише, как на картине Климта, но она говорит мне кое-что о том, как она видит себя. Ее потертые джинсы так обтягивают, что кажется, будто их нарисовали на бедрах. Мои ладони зудят при мысли о том, как могут ощущаться ее кожа, мышцы и кости под потертым мягким денимом. Неряшливые конверсы выглядят настолько потрепанными, словно она прошла в них сотни миль. Я предпочитаю Док Мартинс, которые она обычно носит, но мне нравится, что из-за конверсов ее ноги выглядят маленькими и миниатюрными. У моей маленькой Элоди ноги, как у долбаной гейши.

— Хотя, эти предупреждения звучат пугающе, на самом деле беспокоиться не о чем. Это мой десятый год преподавания в Вульф Холле. Несколько поваленных деревьев — это самое худшее, что я когда-либо видел. Продолжайте свой день как обычно. Делайте свою работу, следите за соблюдением правил, и все будет как обычно.

Заявление Фитца не успокаивает Элоди. Наши взгляды встречаются через всю комнату, и паника в ее взгляде заставляет мой пульс участиться. Элоди хмурится, на лбу формируются складки, и я осознаю, что смотрю на нее без прикрытия моих очков, чтобы скрыть интерес.

Отвернись, Джейкоби.

Отведи взгляд.

Должен был бы, но не делаю этого. Я пойман в ловушку давлением ее взгляда на меня. Медленная, хитрая улыбка напрашивается на мое лицо, и я смягчаюсь, давая ей волю. Элоди подпрыгивает от неожиданности, как будто я только что вылил ей на голову ведро ледяной воды. В ту же секунду она отводит взгляд, и удовлетворение медленно, как смола, растекающееся по моим венам, кажется мне победой.

— Мисс Стиллуотер, с вами все в порядке? Не нужно так волноваться, — говорит Фитц. — Обещаю, все будет хорошо. Если тебя что-то беспокоит, приходи и найди меня. Я почти все время здесь, в этой комнате. Кроме того, чтобы делиться с вами великолепием лорда Байрона…

О, Фитц. Я могу читать тебя, как чертову открытую книгу.

— ...моя работа — защищать вас, ребята.

Дамиана поднимает руку вверх.

— Все из нас могут положиться на то, что вы будете нашим рыцарем в сияющих доспехах, доктор Фитцпатрик? Или ваша героическая доблесть простирается только до Элоди?

Отвращение Фитца выглядит грязнее, чем носок, в который Пакс дрочит.

— Я здесь ради всех своих учеников, Дэми. Ты хорошо осведомлена об этом. Некрасиво так говорить.

Дамиана фыркает.

— Я не могу быть не красивой, даже если постараюсь, док. Вы, тот, кто проявляет фаворитизм к новой девушке, потому что у нее есть эта невинная штучка с глазами лани, и великолепная пара сисек. Я бы сказала, что вот это некрасиво, если бы вы меня спросили.

— Я не спрашивал, и никто не спрашивал. Но спасибо тебе, как всегда, за твой ценный вклад, Дамиана. Если кто-то почувствует себя небезопасно в течение следующих сорока восьми часов, пожалуйста, знайте, что моя дверь открыта для всех и каждого, независимо от их…

Дэшил не станет смотреть на девушку, если у нее грудь меньше чем D. Пакс... черт его знает, что Пакс любит. Он никогда не демонстрировал предпочтение какой-либо модели, когда речь шла о женщинах, которых он выбирает. Он гораздо больше интересуется их личностями. Это звучит как полная чушь, но это правда. Есть определенные недостатки и слабости, которые Пакс ищет в девчонке, обычно сильно вращаясь вокруг их проблем с отцом. Мне? Мне нравится, когда у моих девочек грудь поменьше. Все, что больше горсти — это пустая трата времени. Я не нуждался в сомнительных комментариях Дэми, чтобы обратить внимание на грудь Элоди — я провел много времени, думая об этом раньше — но так как она подняла этот вопрос, я позволяю себе бросить беглый взгляд на грудь Элоди.

Рубашка у нее на два размера больше, чем нужно, и скрывает все тело, но есть намек на грудь. И намек на грудь всегда гораздо более возбуждает меня, чем, скажем, очевидное декольте Дамианы перед лицом. Это дерьмо просто нелепо.

Фитц бубнит дальше, рассуждая о безопасности и использовании здравого смысла. Я лениво провожу тридцать секунд, представляя себе, как красиво выглядели бы губы Элоди, приоткрытые и влажные, если бы я просунул руку под эту мешковатую футболку, сдернул вниз чашечку ее лифчика и злобно покатал ее сосок между пальцами.

Когда я вырываюсь из своих извращенных мечтаний, Кайли Шарп читает вслух из переплетенной книги, но никто не обращает на нее внимания. Дамиана щелкает жвачкой. Дэшил не сводит глаз с Карины. Пакс откровенно спит, свесив голову на плечи, скрестив руки на груди и ноги в лодыжках. Фитц смотрит на свои ботинки, и.. стоп, стоп, стоп... погодите, мать твою. Фитц украдкой поднимает голову и краем глаза смотрит на Элоди. Я жду, что он отвернется, но он задерживается на ней слишком долго. Мускулы на его челюсти тикают. Вот тогда он наконец отворачивается.

Что это за чертовщина, Фитц? Я, бл*дь, так не думаю, братан.

Как будто мои мысли были переданы прямо в его разум, голова Фитца резко поднимается, его взгляд встречается с моим, и он щурится на мгновение. Он точно знает, что я видел, и этот ублюдок, похоже, не беспокоится. Он знает меня, так что должен также знать, что я не очень хорошо отношусь к тому, что другие парни присматриваются к моей собственности. Собственность, независимо от того, что другая сторона не знает, что она является чьей-то собственностью, составляет девять десятых закона. И я всегда был готов защищать то, что принадлежит мне.

У Фитца хватает наглости улыбнуться мне.

Улыбнуться.

Кусок гребаного дерьма.

Над головой глухой, угрожающий раскат грома заглушает мрачные слова Кайли.


Я видел сон... Не все в нем было сном.
Погасло солнце светлое, и звезды
Скитались без цели, без лучей
В пространстве вечном; льдистая земля
Носилась слепо в воздухе безлунном.

Снова грохочет гром — предзнаменование того, что должно произойти, дурное предзнаменование, посылающее предвкушающую дрожь вниз по моей спине. Когда я отворачиваюсь от учителя английского, Элоди Стиллуотер пристально смотрит на меня.

В течение следующих тридцати минут я замечаю, что она снова и снова смотрит на меня из-под темных ресниц, и каждый раз, когда это происходит, моя решимость укрепляется. Здесь есть какая-то связь. Странная, неудобная связь, которая заставляет меня потеть каждый раз, когда я думаю о ее разрыве. Интересно, чувствует ли она панику, огорчение и возбуждение всякий раз, когда слышит мой голос?

Элоди первая выходит за дверь, когда раздается звонок. Она наклоняет голову, закидывает сумку на плечо, прижимая к груди бирюзовую папку, и выскакивает из комнаты прежде, чем Карина даже успела вскочить на ноги.

До этого момента я не обращал внимания на Карину. Я даже не удостоил ее косым взглядом. Она — наказание Дэшила, а не мое. И вот теперь я становлюсь её неудобством, как будто по ее коже бегут мурашки, и ее вот-вот вырвет, пока она пробирается через потертую, беспорядочную мебель Фитца, медленно пересекая комнату по направлению ко мне.

Чертовски замечательно.

Я знаю, что будет дальше.

Карина, Карина. Милая маленькая Кэрри. Курица-наседка с четвертого этажа. Хрен знает, когда Харкорт назначил ее защитником всех новых студенток, но она должна очень серьезно относиться к своей роли, если хочет прийти сюда и встретиться со мной лицом к лицу.

Она прочищает горло, объявляя о своем присутствии. Я смотрю вниз на свой телефон, притворяясь невежественным, но, конечно же, я прекрасно знаю, что она там.

— Карина.

— Ты мог бы соблаговолить на секунду отложить телефон. — Ее голос холоднее, чем тот ледяной тон, которым обычно говорила моя бывшая мачеха, когда обращалась к моему отцу.

Лукаво улыбаясь, я даю ей то, что она хочет — поднимаю голову и смотрю ей прямо в глаза. По моему опыту, многие люди хотят привлечь мое внимание. Когда оно у них есть, они очень быстро хотят его вернуть. Карина — не исключение. Она вздрагивает под тяжестью моего пристального взгляда. Но она сильнее многих других. Она не отводит взгляда.

— У меня к тебе только два слова, Джейкоби. Не. Надо.

О-хо-хо. Это будет очень интересно.

— Не надо быть таким потрясающе красивым? Не надо быть умнее всех мужчин в этом месте? Не надо заставлять твое сердце трепетать в груди каждый раз, когда ты смотришь на меня?

Карина стискивает зубы, ноздри ее раздуваются.

— В тебе много качеств, Рэн, но тупость — не одно из них. Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. Я видела, как ты на нее смотришь. Просто не надо, — она разворачивается и спешит к выходу, убегая прежде, чем я успеваю поиграть с ней еще немного.

С Кэрри никогда не было весело. Понятия не имею, что Дэшил в ней нашел.

— Это выглядело как резкий обмен репликами.

Сейчас в классе никого нет, кроме меня и Фитца. Дэшил и Пакс, может быть, и мои мальчики, но ни один из них не выносит Фитца. У них есть свои причины; они не задержатся в его классе ни на секунду дольше, чем требуется для поддержания своих оценок.

Бросив угрожающий хмурый взгляд в сторону учителя, я поднимаюсь на ноги.

— Я очень зол на тебя, старина.

Фитц прислоняется к письменному столу рядом с ним, упираясь бедром в дерево. Скрестив руки на груди и криво ухмыляясь, он выглядит так, будто это он на меня злится.

— Мы уже проходили через это, — говорит он, тяжело вздыхая. — Ты совершенно ясно изложил свои намерения. Я уже говорил тебе, что это плохая идея. После того, что случилось с Марой, ты должен был...

Я хватаю его лицо одной рукой, впиваясь пальцами в его щеки. Щетина на его подбородке впивается мне в руку, возвращая воспоминания, которые я предпочел бы забыть.

— Я был бы очень признателен, если бы ты больше не упоминал о ней. Эта ситуация совсем не похожа на то, что случилось с Марой. Ты, как никто другой, должен это знать. Так ведь?

Моя кровь превращается в лед, когда глаза Фитца закатываются; он выглядит так, словно застрял в этой запутанной середине между яростью и экстазом.

— Ладно. Да. Ты прав.

— Элоди моя. Я уже обо всем договорился с ребятами. И я не собираюсь выяснять отношения с тобой. Ты и близко к ней не подойдешь. Я ясно выражаюсь?

Кивнув, Фитц протягивает руку и берет меня за запястье, медленно отводя мою руку от своего лица.

— Я и близко к ней не подойду. — Он тяжело сглатывает.

Я выхожу из его комнаты как раз в тот момент, когда первые капли дождя начинают хлестать в окна. 

Глава 9.

ЭЛОДИ


+972 3 556 3409: Не могу поверить, что ты ушла. Все в Марии опустошены. Мы все в шоке. Мы никогда не забудем тебя, Элли. Тебя всегда будет не хватать. Я люблю тебя — Леви :*


Я улыбаюсь, глядя на сообщение в WhatsApp от моего друга, испытывая облегчение от того, что он наконец-то вышел на связь. Папа заменил мой телефон устройством от американского оператора сотовой связи, когда отправлял меня в аэропорт, и я потеряла все свои номера. И досадно, что Леви — один из тех парней, которые говорят: «Технологии — это зло, и я не буду участвовать в социальных сетях», поэтому мне пришлось ждать, пока он сделает первый шаг. Хотя тон его сообщения очень странный.


Я: Вау. Не надо делать вид, что я умерла, чувак. Я же не на Марс переехала. Мы можем придумать, как провести каникулы, если твоя мама не увезет тебя в Швейцарию или еще куда-нибудь. Как там у вас дела? Профессор Маршалл уже прошел курс реабилитации?


Наш старый учитель естествознания вечно шнырял в дальний угол своей комнаты, чтобы украдкой глотнуть из фляжки на бедре. Ходили слухи, что он использует имеющиеся у него в лаборатории химические вещества для изготовления собственного…

Мой телефон жужжит, громкий рингтон эхом отражается от стен, когда я поднимаюсь по бесконечной лестнице в свою комнату. Я съеживаюсь, быстро отключая звук, проверяя, нет ли поблизости кого-нибудь из преподавателей. Телефоны в местах общего пользования запрещены. К счастью, я уже на втором этаже, и единственные люди в непосредственной близости от меня — другие студенты.

— Эй, чувак! Не ожидала, что ты сразу же позвонишь. Я уже почти вернулась в свою комнату. Дай мне секунду, чтобы...

— Элоди?

В тоне Леви есть что-то такое, что останавливает меня. Он звучит... я даже не знаю, как он звучит. Но что-то здесь явно не так.

— Ли? Что случилось? Все в порядке? Что происходит?

— Так ты жива? — шепчет он.

Мы с Леви дружим уже два года. В понимании большинства людей это не такой уж большой срок, но за эти семьсот тридцать с лишним дней мы изучили друг друга. Я знаю его вдоль и поперек, и он знает меня также. Каждый темный, дурацкий, глупый, неловкий маленький секрет, который у меня когда-либо был. Он из Швеции и довольно хорошо представляет свой народ. Стоический, серьезный, всегда спокойный и глубоко обоснованный, он действительно не позволяет ничему влиять на себя. Он всегда держит свои эмоции под контролем. Но эти слова... когда он произнес их, его голос был полон слез. Мой друг, черт возьми, плачет.

— О чем ты говоришь? Конечно, я жива. Я в Нью-Гэмпшире.

Леви шмыгает носом, издавая сдавленный звук.

— Мне... мне просто нужно... — он замолкает. Делает глубокий вдох. Похоже, он пытается взять себя в руки. — Твой отец сказал декану, что ты попала в аварию, Элоди. Вся школа была в трауре целую неделю.

Я уже добралась до площадки четвертого этажа. К счастью, я оставила лестницу позади, иначе, наверное, упала бы и сломала шею. Я шлепаю ладонью по стене, пытаясь успокоиться, пока мое зрение тускнеет по краям.

— Прости, что ты сказал?

Леви кашляет. Я представляю его в спальне Марии Магдалины, в пижаме, сидящим на краю кровати, его чудесные карие глаза пусты, когда он пытается осмыслить эту новость.

Я жива.

Я разговариваю с ним по телефону, вернувшись с того гребаного света.

Все это слишком запутанно для понимания.

— Мне действительно трудно здесь, Ли. Похоже, что и тебе тоже. Но не мог бы ты объяснить, что имел в виду, когда сказал, что мой отец сообщил декану о моей смерти? Потому что мой мозг прямо сейчас отключился.

— Он пришел в школу в понедельник. Явился в полной военной выкладке с сопровождением. Сначала мы подумали, что это какая-то угроза для школы. А потом Айяла увидела его вместе с деканом. Она сказала, что он немного поговорил с ним в холле, что декан Роджерс выглядел потрясенным и попытался положить руку на плечо полковника Стиллуотера, но тот попятился от него. Потом они проговорили еще несколько секунд, а затем полковник ушел, вернулся в свою машину и исчез. Затем нас всех затащили в наши классы и сообщили, что ты попала в авиакатастрофу на выходных. Они сказали, что ты не выжила.

— Как? — О чем, черт возьми, он говорит? Какого черта мой отец говорит такую ужасную, вопиющую ложь? В этом нет никакого смысла. — Он не мог этого сделать. Я имею в виду... — я имею в виду, что вполне могу себе представить, как он это делает. В свой самый прекрасный день он все равно мерзкое чудовище, которому плевать на всех, кроме себя и своей драгоценной карьеры. Но почему он так сказал? Он мог бы сказать сотрудникам Марии Магдалины, что меня переводят в другое учебное заведение. Это происходит постоянно — ученики приходят и уходят из таких школ.

— Прости, я знаю, что это безумие. Но со мной все в порядке, Ли. Правда, честное слово, я в полном порядке. На самом деле, мне никогда не было лучше. Я знаю, что у тебя наверняка тысяча вопросов, но мне нужно идти. Мне нужно позвонить отцу и выяснить, что, черт возьми, происходит, пока у меня не случился нервный срыв.

— Э-э-э... ладно, — говорит Ли, неуверенно смеясь. — Все хорошо. Но все же перезвони мне, ладно? Если ты этого не сделаешь, я буду думать, что все это мне приснилось, а ты мертва.

— Не волнуйся. Я обязательно перезвоню тебе. Даю честное слово.

Я вешаю трубку, шатаясь от потрясения короткого разговора. За все эти годы мой отец сделал мне кучу дерьмовых равнодушных, обидных вещей. Он совершил самые ужасные вещи, какие только можно себе представить. Но он никогда не говорил людям, что я мертва. Мертва. Да что с ним такое, черт возьми? Все мое тело онемело, голова кружится, когда я нажимаю кнопку вызова на единственном номере, который был у меня в новом телефоне, когда полковник Стиллуотер дал мне его: номер его личного помощника.

Телефон звонит восемь раз. Девять. Десять. Я уже думаю, что он перейдет на голосовую почту, когда офицер Эммануил наконец берет трубку.

— Кабинет полковника Стиллуотера. Чем могу вам помочь?

— Карл, это Элоди.

Карл был с моим отцом всего шесть месяцев, но это на три месяца больше, чем любой другой из его военных помощников. Обычно счастливчиков переводят довольно быстро. Парням, у которых не было ни малейших шансов дергать за ниточки или звать на помощь, приходилось как-то пережить месяц за месяцем взрывное, граничащее с жестокостью поведение моего отца, прежде чем он окончательно выходил из себя и разжаловал их до дежурства в уборных.

— Элоди? Очень рад тебя слышать. Как обстоят дела в Штатах? Соскучилась по дому?

Мне нравится Карл, и думаю, что я нравлюсь ему. Он всегда извинялся, когда ему приходилось передавать враждебное послание от моего отца. Мы с ним были словно соучастники заговора, которые сопереживали друг другу, потому что каждый из нас знал, с чем ежедневно приходится иметь дело другому человеку.

— Я только что разговаривала по телефону с одним из моих друзей из Марии Магдалины, Карл.

— О. Ох, черт... — бодрый тон его голоса резко падает. — Понятно. Представляю, как ты сейчас злишься, — говорит он.

— Я сейчас в полном замешательстве. Хотя у меня есть тайное подозрение, что скоро я буду в бешенстве. — Группа девушек проходит мимо меня по коридору с озабоченными лицами. Я понимаю, как я, должно быть, выгляжу, прижимаясь к стене, белая как полотно, напряженно сжимая челюсти с болезненным выражением на лице. Я натянуто улыбаюсь им, чтобы они знали, что все в порядке, хотя это и не так. — Какого черта он это сделал, Карл? Почему мой друг только что позвонил мне в слезах, опустошенный, потому что думал, что я умерла?

— Эм. Я… я не думаю, что тебе понравится это объяснение.

— Выкладывай, Карл!

— Твой отец заставил меня изучить правила обучения в твоей старой школе. Оказалось, что единственный способ получить частичное возмещение за семестр, половину которого ты уже прошла — это если бы ты... если бы ты умерла. Так что…

О. Мой. Бог. Не могу, бл*дь, поверить.

— Значит, он сказал им, что я умерла для того, чтобы получить частичный возврат денег за оставшуюся часть семестра. И сколько? Четыре тысячи долларов?

Карл неохотно выдает точную сумму.

— Не совсем... две тысячи восемьсот.

— У него миллионы в банке. Миллионы!

— Я знаю…

— Он позволил моим друзьям поверить, что я умерла ради двух тысяч долларов с мелочью?

— Я действительно пытался объяснить ему, что ты чувствуешь. Я предложил рассказать тебе, что происходит, чтобы ты могла сообщить своим друзьям, что с тобой все в порядке, но он…

— Но ему было наплевать на то, что он причинил боль мне или моим друзьям, и он сказал тебе держать рот на замке, верно?

— Что-то вроде этого.

— Боже Всемогущий.

— Прости, Элоди. Я должен был предупредить тебя заранее.

На не сгибающихся, дрожащих ногах я иду по коридору к двери в комнату 416. Мне нужно попасть в свою комнату и сесть, пока я не упала.

— Все в порядке. Это не твоя вина. Это все не твоя вина. Мой отец не должен быть таким невероятным ублюдком.

Карл нервно хихикает. Он не был тем, кто назвал моего отца невероятным ублюдком, но эти разговоры обычно записываются. Если высшее начальство узнает, что он даже присутствовал на звонке и выслушивал грязные разговоры против моего отца, он может оказаться в каком-нибудь серьезном дерьме.

— Хочешь, я скажу ему, что ты звонила? Я мог бы попытаться убедить его объяснить тебе свои действия самому?

Я стою у своей двери, поворачиваю ручку и открываю дверь.

— Боже, нет! Нет, в этом действительно нет необходимости. Я уже знаю детали, что толку говорить с ним…— я резко замолкаю на полпути от двери, мои уши внезапно наполняются пронзительным звоном. — …об этом?

Комната... черт возьми, моя комната разрушена.

Моя одежда повсюду. Книги, те немногие, что я привезла с собой из Тель-Авива, разбросаны по всему полу, страницы, вырванные из них, разорваны в клочья и разбросаны по всем деревянным половицам. Каждый ящик вырван из каждого предмета мебели, содержимое перевернуто и разбросано в беспорядке. Мои фотографии превратились в клочья. Мой ноутбук лежит на боку под окном, его экран разбит и мерцает, спазм цвета прерывает статику каждые несколько секунд. А еще перья. Перья повсюду. Они осели толстым слоем поверх всего, как мелкий снежный порошок, покрывая персидский ковер, мои ботинки, и одеяло, которое было сорвано с кровати.

Обе мои подушки порваны в клочья. С открытым ртом я иду к кровати, слишком много мыслей сталкиваются друг с другом, чтобы все это имело смысл. Простыни сорваны с матраса, и сам матрас... гигантский охотничий нож торчит из центра наматрасника, его грубая резная ручка угрожающе блестит, когда я наклоняюсь, чтобы получше рассмотреть его.

Тот, кто это сделал, не просто один раз ударил ножом в кровать. В материале многочисленные трехдюймовые прорехи, а также более длинные зазубренные разрывы обнажающие пену и пружины.

— ...возможно, в более... чуткой манере. Конечно, больше я ничего не могу сказать, но...

Дерьмо. Карл все еще говорит на другом конце провода.

— Э-э, извини, Карл. Мне... мне надо идти. Мне надо… идти в класс. Спасибо, что все мне объяснил. Я буду очень благодарна, если ты не скажешь моему отцу, что я звонила.

— Конечно. Для вас все, что угодно, Мисс Э...

— Спасибо. — Я обрываю звонок, опуская сотовый телефон. Что... черт возьми... здесь произошло? Кто... кто мог это сделать? И почему?

— Срань господня!

В дверях стоит Карина. Она в ужасе смотрит на этот хаос в комнате, ее взгляд блуждает по моим разбитым и разрушенным вещам. Я вижу фарфоровую птичку, которую мама подарила мне на десятый день рождения, разбитую на мелкие осколки и вдавленную в низкий ворс ковра, и болезненный крик вырывается у меня изо рта.

— Какого хрена здесь произошло? — шепчет Карина, переступая через пустой ящик.

Она подходит и обнимает меня. Именно сейчас, окоченевшая, как кусок дерева, и не способная нормально дышать, я осознаю, что по моим щекам текут яростные, горячие слезы.

— Я не знаю. — Это звучит как стон. Плач. Безутешный и скорбный звук, который потрясает меня до чертиков.

Дело не в одежде, не в книгах и не в кровати. Все из-за птички. Подарка моей мертвой матери. Она больше никогда не подарит мне другого подарка. Статуэтка была всем, что у меня осталось от матери, и теперь ее тоже нет.

— Черт. Давай. Пойдем со мной.

Карина выводит меня из комнаты и ведет по коридору мимо Пресли и еще нескольких девушек, которые пришли посмотреть фильм вместе с нами в пятницу. Я стараюсь не встречаться с ними взглядом. Не могу смотреть в лицо их открытой жалости. Я даже не хочу признавать, что это происходит прямо сейчас.

Карина оставляет меня в своей комнате и велит держать дверь закрытой. Она надолго исчезает, а я только и делаю, что смотрю в пространство, думая о птице…

Розовый лак на маминых ногтях, когда она мне его подарила.

Маленький скол на его крошечном оранжевом клюве, который я обычно терла кончиком пальца, когда прижимала к груди.

Белизна её грудки, которая постепенно переходила в синеву спины, а затем в темно-синюю полночь на кончиках крыльев.

Песня, которую мама обычно пела, когда держала её высоко в воздухе, делая вид, что она летит и кружит вокруг моей головы.

Проходит целая вечность. Ко мне приходит директор Харкорт, говорит, что они уже достали другой матрас из хранилища для меня. Что мне на самом деле очень повезло, потому что он совершенно новый, все еще в пластике. Что они убрали большую часть беспорядка в комнате. Она сообщает мне, что туда теперь безопасно вернуться, что кажется смехотворным и абсолютно глупым, потому что, конечно же, это не безопасно, кто-то изрезал мою кровать в клочья, но я следую за ней, мои ноги механически выполняют свою работу, когда я возвращаюсь в комнату 416.

Карина обнимает меня с тревожной улыбкой на лице. Вся моя одежда сложена и возвращена на свои законные места в шкафу и комоде. Мебель снова собрана и поставлена на свое место. Кровать застелена, простыни на матрасе, чтобы скрыть его новизну, и две свежие подушки, набитые, как пушистые овцы, прислонены к спинке изголовью кровати. Все кажется нормальным, хотя сейчас все немного опустело.

— Не было никакого смысла сохранять книги, — тихо говорит Карина. — Но мы записали названия книг. Директор Харкорт пообещала найти замену.

Мой взгляд скользит по поверхности мебели, ища, но не находя.

— А маленькая фарфоровая птичка?

— Боюсь, Густав успел пропылесосить некоторые детали, прежде чем понял, что на ковре что-то есть, — говорит директор Харкорт с порога. Ее голос звучит резко, она явно не хочет больше иметь с этим дело. У нее есть дела поважнее в восемь вечера часов темной и ненастной ночью, и ни одно из них не включает в себя успокоение подростка из-за сломанного украшения. — Если ты знаешь, откуда она, мы с радостью купим тебе еще одну птичку, Элоди. Надеюсь, скоро у нас будет новый ноутбук для тебя. Просто составь список всего, что тебе нужно, и мы обо всем этом позаботимся.

Харкорт поворачивается и уходит по коридору, сердито стуча каблуками по паркету, оставляя нас с Кариной одних в моей спальне, где теперь пахнет химией, пластиком и новеньким матрасом.

— Хочешь, я останусь с тобой? — Карина заправляет прядь волос мне за ухо. — Я не возражаю. Мы можем посмотреть что-нибудь на моем ноутбуке. Стрескаем немного шоколада? У меня в комнате есть тайник.

Я устало качаю головой.

— Если ты не против, я бы хотела побыть одна. Просто... это все слишком много для меня значит.

Карина выглядит неуверенной, но принимает мое решение с печальной улыбкой и в последний раз обнимает меня.

— Ладно. Я в другом конце коридора, если понадоблюсь, хорошо? Позови, если передумаешь.

В тот момент, когда она уходит, молния разрывает небо за окном моей спальни, освещая сады и деревья за пределами академии белизной, бросая высокие, угрожающие тени на лужайки. Мгновение спустя опускается тьма, окутывая все черным, дождь продолжает барабанить по стеклу, но в этот краткий миг озарения я вижу нечто: фигуру, окутанную тенью, стоящую у входа в изгородь, ведущую в лабиринт. 

Глава 10.

ЭЛОДИ

НИКТО И СЛОВОМ не обмолвился о ноже, торчащем из моей кровати.

Этот факт кажется мне немного странным.

Я думала, что это будет первое, что директор Харкорт захочет обсудить со мной. Конечно, ей следовало бы заверить меня, что я в безопасности и никому не будет позволено причинить мне вред здесь, в академии Вульф-Холл. Однако она, казалось, гораздо больше заботилась о замене моего поврежденного имущества, а не о том, чтобы докопаться до сути дела.

Ни у кого не было никаких идей или предположений относительно того, кто мог сделать это с моей комнатой, или чего они надеялись достичь, разгромив мои вещи.

Однако военная подготовка, которая прошла в моем детстве, была не только физической. Она также была и ментальной. Меня с самого раннего возраста учили считывать и оценивать ситуацию с первого взгляда. Я знаю, как считать комнату и разобрать ее на части, кусочек за кусочком, не прикасаясь ни к одной вещи. Полковник Стиллуотер научил меня делать обоснованные выводы о намерениях человека по его действиям, и я уже сделала ряд обоснованных выводов о взломе, основываясь на том, что я наблюдала в течение первых пяти секунд после того, как вошла в свою комнату.

Тот, кто разнес комнату на куски, не пытался мне угрожать.

Или, по крайней мере, это не было их главной целью.

Страницы, вырванные из книг? Это было целенаправленное действие, как и ящики, которые были сняты с полозьев и брошены вниз на пол. Тот, кто вломился в мою комнату, явно что-то искал. Что-то спрятанное под обложкой книги или приклеенное скотчем ко дну ящика. А подушки и кровать? То же самое. Они искали что-то, чего, как мне кажется, не нашли.

Вполне возможно, что нож в кровати не был угрозой. Вполне возможно, что тот, кто перевернул мою комнату, в какой-то момент был потревожен либо мной, либо кем-то еще, и убежал, случайно оставив клинок закопанным по самую рукоять.

У меня нет причин думать, что это сделал Рэн, но каждая клеточка моего тела кричит, что это был он. То, как он смотрел на меня во время нашего английского... казалось, что он замышляет ужасные, злые вещи, и по какой-то нездоровой причине я не могла заставить себя перестать смотреть на него. Этот час, проведенный взаперти в комнате доктора Фитцпатрика, был очень неловким. Мне следовало бы иметь немного больше самообладания. Я должна была быть в состоянии блокировать Рэна. У меня никогда раньше не было проблем с игнорированием парня, но этот парень… Этот парень совсем другой.

Я подозреваю, что он намного больше, чем я могу выдержать. И вторгаться в мою комнату? Ломать все мои личные вещи? Уничтожать единственное, что мне действительно дорого? Это так холодно, расчетливо и жестоко, что я на самом деле боюсь, что не смогу справиться с вниманием такого парня, как Рэн Джейкоби, в одиночку.

Я слишком взволнована, чтобы спать, поэтому расхаживаю взад-вперед у окна, переваривая все это в голове. Какого черта он хочет от меня? И какого черта ему понадобилось в этой комнате? Я так мало знаю о Рэне, что угадать ответы на эти вопросы практически невозможно.

Что мне с ним делать? Что мне делать с этим тревожным очарованием, которое я чувствую, словно змея обвивается вокруг моих внутренностей каждый раз, когда я думаю о его проклятом имени? Как, черт возьми, я переживу эти последние месяцы в Вульф-Холле, не вляпываясь в какую-то ужасную, темную игру? Потому что мне кажется, что сейчас произойдет что-то ужасное и темное. Подобно грозовым тучам, скопившимся в небе над Вульф-Холлом, это предчувствие давит на меня сверху, наполняя ужасом.

Судя по тому, как реагирует Карина всякий раз, когда Рэн, Дэшил или Пакс оказываются поблизости, мои опасения вполне оправданны. Дэшил обошелся с ней ужасно и разбил ей сердце, но что-то внутри меня подсказывает, что в этой истории есть нечто большее, чем она говорит. Она хранит секреты, и я не виню её в этом. Мы дружим всего чуть больше недели. Я не могу ожидать, что Карина поверит мне и примет меня в свой круг доверия, когда ни одна из нас еще не поняла друг друга.

Карина предупредила, чтобы я не подходила близко к парням или их драгоценному Бунт-Хаусу, но черт... Если есть что-то, что мне нужно знать, что-то конкретное, что может помешать мне серьезно пострадать, тогда это будет полезная информация.

Лучшее, что я могу сделать, это держаться подальше от Рэна и его друзей. Избегать контакта с ними любой ценой. И поставить гребаный замок на дверь моей спальни, хотя они запрещены согласно правилам Вульф-Холла. Предписания о пожаре, здоровье и безопасности или что-то в этом роде. Но теперь, когда такое случилось, пусть посмеют мне запретить защитить себя и свои вещи.

К полуночи шторм снаружи становится настолько сильным, что ветер завывает через щели в окнах, а дождь стучит по карнизам над моим окном, как будто старый отряд моего отца тренируется прямо здесь. Снаружи так темно, что я едва различаю ветви огромных живых дубов, нависающих над лабиринтом, вздрагивающих и стонущих под натиском стихий.

Я жила в самых разных местах, климате и ландшафтах. Какое-то время моя мать настаивала, чтобы я осталась с ней на год в Чикаго, когда я была ребенком, но кроме этого все другие дома были в теплом климате. Пустыни и пляжи — по большей части из-за отцовской нелюбви к холоду. То, что он отправил меня жить в такое жутко холодное место, говорит о том, что он реально планирует никогда не навещать меня здесь. Что меня вполне устраивает.

Но такая погода кажется мне неестественной. Я никогда не испытывала ничего даже отдаленно похожего на это. Я ненавидела грозы с детства, но сегодня вечером мой страх усилился в тысячу раз, учитывая то, что произошло в моей комнате.

Часы на моем мобильном телефоне показывают 2:15 утра, когда шторм достигает своего апогея. Где-то громко хлопает дверь со ставнями, грохоча каждые несколько секунд на сильном штормовом ветру. Я пытаюсь заснуть, но обычно тихое здание стонет и вздыхает так оглушительно, что я никак не могу отключиться. Взволнованная сверх всякой меры, я встаю с кровати, откидываю одеяло и дрожу от холода, который просачивается сквозь тонкую ткань моей пижамы. Я стою перед окном, ненавидя мелкий дождь, который заслоняет вид с другой стороны стекла, желая, чтобы он прекратился…

...и вот тогда я вижу свет.

Ни уличный фонарь, ни свет из окна спальни: вспышка света в виде узкого столба ослепительно белого цвета, устремившегося прямо в воздух из самого центра лабиринта.

Я моргаю, и он исчезает.

Наверное, тебе померещилось, Стиллуотер. В два часа ночи, под проливным дождем и холодом там никого не может быть. Это невозможно. Ни один человек в здравом уме…

Столб света снова вспыхивает в темноте, на этот раз пронзая прямо вверх, а затем опускаясь так, что светит прямо в мое окно. Я ослепла, когда интенсивный луч света ударяет мне в лицо. Я делаю шаг назад, прикрывая глаза, но луч света уже переместился, качаясь слева направо по лабиринту.

— Какого черта?

Я щурюсь в окно, пытаясь разглядеть, откуда он доносится, но из-за дождя и непроницаемо плотного облачного покрова невозможно разглядеть ничего, кроме смутных очертаний мира за пределами моей комнаты.

— Что бы это ни было, это не мое дело. — Я говорю это вслух, имея в виду это всеми фибрами своего существа.

Если кто-то настолько глуп, чтобы отважиться на это безумие, значит, на то есть веские причины. Это, наверное, один из профессоров, разбирающийся с какими-то погодными повреждениями, задраивает люки.

Тащи свою задницу обратно в постель, Элоди. Задерни эти чертовы занавески и иди спать. Сейчас же.

Иногда я не подчиняюсь своим собственным приказам. Я делаю глупое дерьмо, хотя и говорю себе,что нужно делать прямо противоположное. Но я никогда не ослушаюсь себя, когда использую сердитый лай моего отца, как голос разума в моей голове. Задергиваю шторы и снова забираюсь под одеяло, твердо решив поспать хотя бы пару часов, прежде чем завтра утром в мою дверь постучится Карина.

Я могу это сделать. Могу закрыть глаза, отключить свой мозг и погрузиться в сон.

Снаружи бушует буря, и я вдыхаю через диафрагму, выпячиваю живот, наполняя легкие кислородом. Такое дыхание — отличная успокаивающая тактика во время приступа паники, я все еще впадаю в них время от времени, но оно также имеет дополнительное преимущество, заставляя меня заснуть. Если я буду делать это в течение нескольких минут, напряжение в моем теле спадет, и я отключусь, прежде чем даже осознаю, что вот-вот засну. Есть что-то гипнотическое во втягивании такого количества воздуха, наполняющего мое тело. Очень редко этот трюк не срабатывает.

Я очищаю свой разум…

Вдох…

Выдох…

Пауза.

Вдох…

Выдох…

Пауза.

Повторяю это действие снова и снова, но мой разум никак не успокаивается. Проклятье. Я открываю глаза, выдавливая тяжелый стон. И там, в дальнем конце моей комнаты, над деревянной дверью виднеется неровный прямоугольник света.

Черт. Должно быть, я плохо задернула шторы. Рыча, сажусь, собираясь снова свесить ноги с кровати, но тут свет гаснет и исчезает.

Хм.

Лааадно.

Он возвращается прежде, чем я успеваю откинуться на подушки.

Свет быстро вспыхивает и гаснет, как неисправный прожектор. Сначала это выглядит случайным, но когда я смотрю на него немного дольше, то понимаю, что вспышки света не случайны. Совсем не случайны.

Это гребаная азбука Морзе.

Такие же короткие вспышки как у азбуки Морзе, повторявшиеся снова и снова. Я жду, пока цикл остановится на секунду, указывая на конец сообщения, и когда он снова запускается, я изо всех сил стараюсь не отставать от вспышек.

Точка-тире-тире-точка. Это «P».

Я пропускаю следующую часть. Кто бы ни стоял под проливным дождем, посылая тайные сообщения другому студенту в этом здании, он сигналит слишком быстро, чтобы я успевала за ним.

Я жду, выжидая, пока сообщение не начнется снова.

«Р», а потом точка, тире, тире. Это буква «W». Последняя буква- тире, точка, тире, точка — это буква «С».

PWC?

Любой человек с половиной мозговой клетки и отцом в армии знает, что такое PWC: действовать с осторожностью.

Хмм. Что-то вроде любовного свидания? Приглашение? Предупреждение? В моей постели тепло, и здесь гораздо суше, чем снаружи. В любую другую ночь мне было бы любопытно узнать об этом послании и о том, что оно означает, что я не смогла бы остановиться; мне пришлось бы улизнуть и посмотреть, какие непристойные встречи происходят в лабиринте, но сегодня мой собственный инстинкт самосохранения говорит мне, что мне гораздо безопаснее там, где нахожусь, защищенная от летящих обломков, штормовых ветров, ледяного дождя и переохлаждения.

Когда я собираюсь снова попробовать свою дыхательную технику, мои веки трепещут... и свет начинает мигать снова, с совершенно новым сообщением:

Т... Ы...

Б… О… И… Ш… С… Я

С… Т… И… Л… Л… У… О… Т… Е… Р

?

Свет гаснет, и на этот раз насовсем.

Какого черта? Я вскакиваю с кровати. Дождь идет так сильно, даже хуже, чем раньше, накатывая на окно потоками, что я больше даже не могу видеть лабиринт. Все, что я вижу, брошенная перчатка, вызов кого-то, ожидающего там, в темноте. Для меня.

— Нееет, — стону я. — Вы, должно быть, шутите.

Благодаря спешной эвакуации из Тель-Авива, у меня не было времени купить новую одежду, прежде чем меня погрузили на тот транспортник. У меня нет с собой пальто. Ни одного, которое могло бы обеспечить хоть какую-то защиту от шторма, бушующего снаружи. Когда я выхожу из парадной двери, натягивая свою легкую, слишком тонкую куртку-бомбер, радуюсь, что по крайней мере, мои ноги должны остаться сухими в моих Док Мартинсах. Дождь бьет мне прямо в лицо, ледяной и шокирующий, выталкивая из моего рта цепочку ругательств, когда я наклоняю голову, продвигаясь вперед, в водоворот.

Ветер срывает с меня капюшон и треплет волосы вокруг головы. Хотя мне не нужно беспокоиться о том, что он слишком долго будет летать вокруг моего лица. К тому времени, как я добралась до угла здания, они уже насквозь промокли и прилипли к моему черепу.

— Это гребаное безумие, — шиплю я, пробегая трусцой по периметру школы, изо всех сил стараясь удержаться на ногах, когда меня заносит в болото грязи, которое когда-то было границей розового сада.

Каждая секунда кажется мне минутой. Расстояние от стены за пределами комнаты доктора Фитцпатрика до входа в лабиринт растягивается, увеличивается с каждым моим шагом вместо того, чтобы становиться короче, и я задаюсь вопросом, не сошла ли я с ума, черт возьми.

Это не очень хорошая идея.

Это ужасная идея.

Никто не знает, куда я отправилась. Я расшифровала гребаное сообщение азбукой Морзе посреди ночи, на стене своей спальни и, как упрямая идиотка, решила доказать, что я не трусиха, вместо того чтобы остаться там, где было безопасно и тепло. Кто так делает, черт возьми?

«Тупые девчонки в фильмах ужасов», — сообщает мне голос отца. «Те, глупые, кто в конечном итоге умирают, а их части тела разбросаны по лужайке».

— Я не спрашивала твоего мнения, спасибо, отец, — рычу я, стискивая зубы, когда ледяной порыв ветра швыряет мне в лицо капли дождевой воды.

У входа в лабиринт я подумываю повернуть назад. На долгую секунду даю себе возможность развернуться. Чтобы вернуться в относительную защиту моей комнаты. Потом я вспоминаю о ноже, торчащем из моей кровати, и смеюсь над этой мыслью. Моя комната небезопасна. А я уже промокла до костей. Мои икры покрыты грязью. И кто-то ждет меня в этом лабиринте, вероятно, человек, ответственный за уничтожение моих вещей, и я хочу встретиться с ними лицом к лицу. Я хочу встретиться лицом к лицу с Рэном, потому что уже знаю, что это он послал сообщение.

Если я столкнусь с ним лицом к лицу, то смогу пресечь все это в зародыше. Я разберусь с ситуацией в лоб, а разве не этому учил меня мой отец?

Никогда не беги от врага, Элоди. Никогда не показывай им свою спину. Любой признак слабости будет твоим окончательным падением. Самые прославленные генералы в истории всегда встречали силу силой.

Однако я понимаю, насколько это неразумно. Мне следовало бы оставить записку с просьбой выгравировать на моем надгробии что-нибудь содержательное и осуждающее: «Она жила безрассудно и умерла точно также. Дай ей бог мудрости сделать лучший выбор в загробной жизни».

От вида лабиринта из окна моей спальни меня всегда передергивало. Мне не нравилось смотреть на него, но я заставила себя наметить смутный маршрут к его центру. Налево, налево, направо. Прямо, налево, направо, направо, затем крутой поворот, потом налево, потом еще раз направо. Мои зубы стучат, яростно сталкиваясь друг с другом, когда я пытаюсь следовать инструкциям, которые я запомнила. Стены изгороди высокие, зловещие и внушительные; такое ощущение, что из них ко мне тянутся руки, хватают меня, тянут за одежду, пытаются втащить в острые, плотные стены лабиринта. Это всего лишь блуждающие ветки и сучья, цепляющиеся за мою куртку и тонкий хлопок пижамных штанов, но я не могу избавиться от ужасной паники, поднимающейся во мне, что я не выберусь живой из этой богом забытой полосы препятствий.

Вскоре я так разволновалась, что даже не представляю, в какую сторону мне надо идти. Я чувствую, как разочарование моего отца распространяется от самого Ближнего Востока. Он бы не заблудился в этом кошмарном месте. Он бы пробил бульдозером себе дорогу сквозь эти чертовы стены, вооруженный и готовый встретить любую опасность, ожидающую его в самом сердце.

Я не слишком беспокоюсь о том, что заблудилась. Знаю, что если буду продолжать поворачиваться в одном и том же направлении снова и снова, то в конце концов достигну его центральной точки. Вот что я делаю, сворачивая налево на каждом перекрестке или развилке дороги, подметки моих ботинок хрустят по гравию, и я стараюсь успокоить свои нервы.

Паника убьет тебя быстрее, чем все остальное.

Паника убьет тебя быстрее, чем все остальное.

Паника убьет тебя быстрее, чем все остальное.

Так мне говорил мой старый инструктор по серфингу, когда мы жили в Южной Африке. Я повторяю это снова и снова, как мантру, вбивая слова в свой мозг, заставляя их чувствовать себя правдивыми. Мне просто нужно сохранять спокойствие.

— Твою мать!

Прямо над головой раздается раскат грома, и я чуть не выпрыгиваю прямо из своей кожи. Сила его вибрирует внутри моего тела, отдаваясь эхом в пустоте моей груди. Молнии разрывают небо — гигантские вилки яркого, пронзительного света, который стреляет слева направо. Я стараюсь не представлять себе, каково это, если бы один из этих страшных пальцев света ударил вниз и вошел в контакт, используя мою семнадцатилетнюю тупую задницу в качестве проводника к земле. Достаточно знать, что это будет чертовски больно.

Я продолжаю идти, наклонив голову, постоянно подставляя плечо ветру, что кажется неправильным, так как я меняю направление каждые несколько секунд, но кажется, что ветер так же пойман в ловушку этой сводящей с ума сети путей, как и я. Он кружится и кружится вокруг и как бы быстро я ни двигалась, не могу опередить его.

Как раз в тот момент, когда я собираюсь сдаться и искать место, где можно укрыться, протягивается рука и хватает меня, крепко сжимая пальцами мое предплечье.

Я кричу.

Господи, неужели я кричу?

Я ненавижу себя за то, что так остро реагирую, но в данный момент это кажется таким чертовски реальным, что я в это верю. Я знаю с ужасающей уверенностью, что какой-то неизвестный призрак появился из ока бури, схватил меня за руку и собирается утащить вниз, в самые темные ямы ада. Я не создана для ада. Мне бы больше подошла сладкая вата и бесконечные массажи спины. Вечность проклятия не звучит так…

— Господи, Стиллуотер, перестань кричать. Ты разбудишь гребаных мертвецов.

Пораженная, я закрываю рот, мои зубы резко хрустят, когда соединяются вместе. Оказывается, это вовсе не неизвестный призрак. Я знакома с этим демоном, с его черными, как вороново крыло волосами и потрясающе зелеными глазами. Даже под дождем и в темноте глаза Рэна Джейкоби выглядят слишком живыми. Он ухмыляется, его волосы уложены в искусные, влажные завитки, которые поднимаются вокруг ушей, струйки воды стекают по его красивому лицу, и я почти издаю еще один леденящий кровь крик.

Моя бабушка по материнской линии иногда рассказывала мне истории о дьяволе. Она говорила, что он был самым красивым из всех ангелов. Бог дал ему такое лицо, которое заставляло женщин вздыхать и заставляло сердца мужчин сжиматься от зависти. В последний раз, когда я видела ее в нежном возрасте восьми лет, она предупредила меня: «Элоди, дитя мое. Будь особенно осторожна с красивыми. Они обманут тебя своей красотой, но это всего лишь фасад. Их глаза могут заглянуть в твою душу, а их уста могут лишить тебя дыхания, но под их приятной внешностью скрывается зло, дарованное самим Святым Ником. Всех красивых мужчин зло похлопало по плечу.»

Я предположила, что это просто бред сумасшедшей старухи, но теперь, глядя на Рэна, стоящего под дождем, словно он вышел прогуляться в теплый летний день, я начинаю думать, что она, возможно, была права.

— Какого хрена ты делаешь? — Я вырываюсь из его хватки. — Ты думаешь, это какая-то игра? В такую погоду люди умирают от переохлаждения.

Он смеется — тихое фырканье веселья, как будто я только что сказала что-то чертовски смешное.

— Слишком преувеличиваешь, Стиллуотер. Ты снаружи всего пять минут. Сомневаюсь, что ты подхватишь переохлаждение от небольшого количества ветра и дождя. Если только ты не слаба телом?

Слаба телом. Я покажу ему слабое гребаное тело. Я собираюсь разорвать его на части.

Темные брови Рэна выгибаются дугой, правый уголок его рта приподнимается, когда он медленно протягивает мне руку ладонью вверх.

— Я знаю дорогу, — мрачно говорит он.

Я смотрю на его протянутую руку так, словно она покрыта смертельной бактерией.

— Куда?

— В тепло. Убежище. Если только ты не предпочтешь провести здесь еще полчаса, утонув в грязи, прежде чем мы во всем разберемся. Тебе решать. Женская прерогатива и все такое. Мне все равно. — Он наклоняет голову набок, обе брови теперь приподнимаются, и мое чертово сердце замирает.

Черт, я хочу врезать ему по его самодовольному гребаному лицу больше, чем когда-либо в своей жизни.

— Мне не нужна твоя рука. Я прекрасно могу следовать за тобой, — огрызаюсь я.

Раздается еще один раскат грома, оглушительно громкий прямо над нашими головами. Тени растягиваются по лицу Рэна, выбеленные черно-белым ошеломляющим зрелищем молний, преследующих его по пятам. Этот момент настолько сюрреалистичен, что я поражаюсь абсурдности всей ситуации. Рэн опускает руку.

— Тогда держи глаза открытыми! Тебе реально нужно смотреть, куда ты идешь! —кричит он, чтобы его было слышно сквозь шум.

Я смотрю, как напрягаются мускулы на его горле, гадая, погонится ли он за мной, если я побегу от него.

Нет. Он не будет гнаться.

Я побегу, пошатнусь, споткнусь, и свалюсь в грязь, а Рэн спокойно пойдет за мной, не тронутый стихией. Он поймает меня и затратит на это нулевую энергию, потому что в этом весь он.

Рэн поворачивается, его черная рубашка прилипает к спине, как вторая кожа, и уходит, поворачивая налево в лабиринт.

У меня нет другого выбора, кроме как следовать за ним.

Спустя пять резких поворотов через проходы, которые я даже не вижу до самой последней секунды, Рэн приводит нас в центр лабиринта. Среди буйства розовых кустов чьи поздние цветы уничтожены проливным дождем, их персиково-красные лепестки разбросаны по земле, на возвышении, под массивными ветвями одного из гигантских живых дубов, охраняющих лабиринт, стоит приземистая беседка.

Из окна своей спальни мне не было видно этого сооружения. Со своей точки обзора я видела только высокие стены живой изгороди и ничего больше. Но вот оно — маленькое, прочное сооружение из дерева и стекла, маленькое и совершенно очаровательное, выкрашенное в белый и синий цвета. Внутри теплое оранжевое свечение обещает свет и защиту от холода.

Рэн поднимается по ступенькам, ведущим ко входу в закрытую беседку, останавливается перед дверью, положив бледную руку на повидавшую виды медную ручку.

— Это место под запретом, — говорит он. — Мы не должны здесь находиться.

— Да что ты говоришь. — Я показываю рукой на небо. — Вообще-то мы не должны находиться снаружи.

Он снова смеется тем же смехом, хриплым и веселым, как будто все во мне кажется ему странным и глупым.

— Полагаю, ты не против нарушить несколько правил, Стиллуотер. Если ты предпочитаешь действовать по правилам, я могу отвести тебя обратно в академию. Мне просто нужно время, чтобы собрать свои вещи.

Он не слышит, как я ворчу себе под нос. Но я верю, что он может прочесть мое раздражение по хмурому выражению моего лица.

— Открой дверь, Джейкоби. Черт побери, я уже вся посинела.

Кажется, Рэн доволен. Хотя с ним трудно сказать наверняка. С таким же успехом он может выглядеть так, будто хочет меня убить. Я никак не могу определиться. Повернув ручку, он толкает дверь, отступая назад и взмахивая рукой перед собой, жестом приглашая меня войти.

Я подозрительно смотрю, проходя мимо него в беседку.

Радуясь, что дождь больше не хлещет меня, я прислоняюсь к стене и вздыхаю с облегчением. Интерьер беседки, мягко говоря, удивляет. Я ожидала увидеть пару облупленных деревянных скамеек и несколько пустых банок из-под содовой, катающихся по голому бетону, но ошиблась. Декор — потому что у этого места действительно есть декор — потрясающий. Полированный паркет по краям комнаты уступает место мягкому, толстому кремовому ковру. Перед незажженным открытым камином в дальнем конце комнаты стоят диван и два мягких кресла. У изогнутой стены напротив двери низкий книжный шкаф с тремя полками прогибается под тяжестью бесчисленных толстых, тяжелых томов с кожаными корешками и позолоченными краями. Растения в горшках расположены на каждой плоской поверхности: лианы, папоротники и фикусы, все они толкаются в поисках места и света из окон, которые снаружи покрыты паутиной и грязью, но чистые изнутри.

— Что это за место? — шепчу я.

Это не просто какое-то забытое Богом место. Это чье-то убежище. Тайное, излюбленное убежище.

Рэн снимает свои грязные ботинки и бросает их у двери. На нем нет носков, и это заставляет меня дрожать без всякой причины. Вид его босых ног, когда он идет по толстому ковру к камину, вызывает у меня такое неожиданное чувство неловкости, что я даже не могу отвести взгляд. Он сгибается в поясе, хватая кусок нарубленного дерева из плетеной корзины рядом с огнем, и смотрит на него сверху вниз, вертя в руках.

— Это место должно было быть для преподавателей. Но мы захватили его, когда только приехали сюда. Фитц единственный, кто знает, что мы сюда приходим, и он закрывает на это глаза.

Ничто в этом месте не похоже на то, что оно принадлежит Рэну. Это слишком... слишком взросло и просто, и слишком... я даже не знаю, как это объяснить. Я никогда не задумывалась, как может выглядеть личное пространство Рэна. Даже на секунду. Знать, что у него где-то есть спальня, это совсем не то же самое, что представлять себе, как она будет выглядеть. Было бы больше смысла, если бы он выползал ночью из гроба в земле. Или если бы он материализовался из облака черного дыма.

Он швыряет полено в каминную решетку, его рот дергается; он хочет надеть эту свою губительную ухмылку, я знаю, что хочет. По причинам, известным только ему одному, он решает на этот раз сдержаться.

— Не надо так смущаться, Стиллуотер. Сними куртку. На спинке дивана лежит одеяло. Ты можешь завернуться в него, пока она сохнет.

Я стою неподвижно, прижавшись к стене.

— Почему я здесь, Рэн? — холодно спрашиваю я.

Он хватает еще дров, присаживается на корточки, чтобы разложить их поудобнее, а потом вырывает страницы из старой газеты, лежащей у его ног, комкает листы и засовывает их в щели у основания незажженного костра. Он не произносит ни слова.

— Рэн. Я серьезно говорю. Сообщение. Какой смысл было посылать его? Какого хрена я здесь торчу?

— Когда я был ребенком, мой отец часто посылал мне сообщения азбукой Морзе. За завтраком он часто барабанил пальцами по столу. Постукивал своей ручкой по... ну, по чему угодно... это была наша тайна. Моя мачеха всегда его ненавидела.

— Спасибо за трогательную историю. А теперь ответь на мой вопрос.

Сейчас примерно три часа ночи. Может быть, я и молода, но мне все еще нужно много спать. Я люблю поспать, а Рэн без всякой видимой причины лишает меня покоя.

Он оглядывается на меня через плечо, его губы приоткрыты, в глазах странное выражение. Короткий момент зрительного контакта, который мы разделяем, заставляет меня хотеть спрятаться за книжным шкафом. Отвернувшись, он чиркает длинной спичкой и держит мерцающее пламя на бумаге, пока каждый из смятых шариков не загорается.

— Твой отец тоже учил тебя азбуке Морзе, верно?

— Да. — Я не хочу отказываться от этой или любой другой части информации о себе, но это достаточно простой вопрос. У меня нет причин скрывать правду.

— Для него это была не игра, не так ли? Это было настоящее наказание.

Ударная волна паники взрывается в моей груди. Она выплескивается наружу, посылая адреналин нестись по моим венам, распространяясь по мне, как та молния, которая раньше стреляла по небу. Он ничего не может знать о моем отце. Он ни хрена не знает ни о моем прошлом, ни обо мне. Все, что он думает, что знает, неправильно, так почему же мне кажется, что он раскопал все мои уродливые секреты? Это заставляет меня внезапно почувствовать себя грязной.

— Мой отец здесь ни при чем, — натянуто говорю я.

— Наши отцы формируют нас, — говорит Рэн, вставая во весь рост. Огонь позади него оживает с ревом, словно адские черти только что прыгнули по его команде, повинуясь его призыву. — Я много читал о твоем старике. Чему еще он тебя научил? Муай Тай?

— Нет.

— Ах да. Израиль. Наверное, он научил тебя крав-мага.

Мне не нравится, что он может так много обо мне знать. Это несправедливо, что он вооружен информацией, которую я не знаю о нем. Есть вещи... вещи, которые он не может знать. Вещи, которые были похоронены так хорошо и так глубоко, что даже он не смог бы их выкопать.

— Не понимаю, причем тут это, — говорю я.

Он надувает губы.

— Ты все еще тренируешься? Я сам немного знаю крав-мага. Мы могли бы спарринговать.

— Нет.

— Нет, ты больше не тренируешься, или нет, ты не хочешь спарринговать со мной?

— Нет, я не тренируюсь. Зачем мне это делать, если я не обязана? И может быть, мы уже перестанем говорить о моем отце, пожалуйста? Это личное.

Рэн отмахивается от моего холодного тона.

— Твое желание для меня закон.

Тихо и плавно, как пантера, он пересекает маленькую комнату и останавливается передо мной. Пряди волос падают ему на лицо, создавая мокрую завесу, которая закрывает глаза. Но я все еще чувствую их силу, обжигающую мою кожу. Он облизывает губы, его рука тянется вверх, заставляя меня отпрянуть.

Она останавливается в дюйме от моего лица. У него руки пианиста, с длинными, ловкими пальцами. Я просто прикована к ним взглядом, думая о том, что он может сделать ими, если его не остановить. Его ногти все еще покрыты тем же облупившимся черным лаком, который я заметила в свой первый вечер в Вульф-Холле.

— Ты такая пугливая малышка, — ворчит он.

Я возмущаюсь тем, как его голос заставляет мою кожу покрываться мурашками.

— Прости меня за осторожность, но я ничего о тебе не знаю. Мы не друзья, — огрызаюсь я в ответ. — Я не привыкла, что люди думают, что могут прикоснуться ко мне без приглашения.

Рэн опускает руку, и медленная улыбка расползается на его лице.

— Тогда я обязательно подожду, пока меня пригласят. У тебя в волосах лепесток розы. Я просто собирался вытащить его.

Я машинально проверяю свои волосы, нахожу лепесток и распутываю его. Рэн втягивает нижнюю губу в рот, его глаза полны эмоций, которые я не могу правильно расшифровать. Это очень опасный взгляд. Острый. Тип взгляда, который может убить, при правильном применении. Отступив на пару шагов, он пожимает плечами, хватаясь за подол своей черной рубашки с длинными рукавами.

— Если ты хочешь стоять здесь в своей промокшей одежде, это твое дело, Стиллуотер. Но я не из тех, кто добровольно терпит неудобства.

Прежде чем я успеваю сообразить, что он делает, он стягивает через голову промокшую ткань своей рубашки и, развернувшись, идет обратно к огню, где вешает одежду на грубо скроенную каминную полку, чтобы она высохла. Я остаюсь смотреть на его спину — обнаженное пространство мышц и безупречной, загорелой кожи, которая заставляет мое горло сжиматься и пульсировать. Эта рубашка, та самая рубашка, которую он носил изо дня в день с той самой первой ночи, когда я встретила его у Вульф-Холла, скрывала множество грехов: сильные руки, широкую, сильную спину и грудь, которая заставила бы Микеланджело плакать. Его тело — не что иное, как божественное.

Рэн смотрит на меня и просто стоит, позволяя мне бесстыдно разглядывать его. Мне следовало бы проявить немного самоуважения и отвернуться. Но я не могу этого сделать. Я никогда раньше не видела ничего подобного ему, резного и скульптурного, великолепного в своем совершенстве. Я воздерживаюсь от подсчета кубиков его пресса. Достаточно того, что они есть, и они очерчены. От макушки головы до низко висящего пояса джинсов, Рэн — воплощение сладких, райских грез и извращенных, ужасающих кошмаров.

В его взгляде пылает огонь, лихорадочно и яростно, когда он использует его, чтобы пронзить меня до самой сердцевины и выпотрошить с привычной легкостью. Сколько девушек он приводил сюда и проворачивал это дерьмо? Скольких студенток Вульф-Холла он притаскивал сюда посреди ночи и ошеломлял, раздевшись до голой и великолепной кожи? Его список жертв, должно быть, слишком велик, чтобы его можно было просчитать.

— Я думала, тебе не разрешено снимать рубашку, — бормочу я, наконец отводя взгляд.

— О, я могу снимать её сколько угодно, — задумчиво произносит он. — Мне просто не разрешали надевать ничего другого. Но сейчас уже далеко за полночь. Первое февраля. Я освобожден от своего наказания.

— Значит, завтра ты будешь одет в ярко-красное.

Он тихо смеется.

— Я не очень яркая личность. Мне больше подходит черный.

— Хм. Да, я это вижу. Черный, как твое сердце? Как твоя душа?

— Ай. — Он хлопает себя ладонью по груди. — Я ранен. Для записи, я официально ранен.

Рэн опускается на диван, вытягивая перед собой длинные ноги. Свет от огня отбрасывает теплый отблеск на твердую поверхность его живота и груди, а также на лицо, и это придает ему прекрасный вид.

— Я могу найти что-нибудь надеть, — говорит он. — Если тебе некомфортно из-за меня.

Все это так бессмысленно и безответственно, что я вдруг начинаю злиться на себя. Он играет мной, и я позволяю ему, позволяю манипулировать мной и дергать за мои ниточки. Рэн знает, как выглядит. Он также знает, как его внешность влияет на представительниц противоположного пола. Цепляясь за стену и заикаясь, я подпитываю его потребность во внимании.

— Знаешь, от чего мне некомфортно? — рявкаю я, крадучись пересекая комнату. — Вернувшись в свою комнату, я обнаружила, что из матраса торчит охотничий нож, а мои вещи разорваны на куски. Вот из-за чего мне действительно чертовски некомфортно.

Сидя на диване, Рэн смотрит на меня с едва заметной, убедительной хмуростью, сдвинув брови.

— Охотничий нож?

— Не надо мне этого дерьма, Джейкоби. Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. Ты разгромил мою комнату и изрезал мой матрас. Если ты пытался вселить в меня страх Божий, то это не сработало, ясно? Так что просто... держись подальше от моей комнаты.

Он хмурится еще сильнее.

— Твоя комната была разгромлена. — Он невозмутим, слова ровные, лишенные эмоций. Он повторяет эти слова как утверждение, а не как вопрос. — Я не имею к этому никакого отношения. Это не мой стиль. Взлом и проникновение — это довольно... заурядно.

— Прекрати это дерьмо. Я знаю, что это был ты. Кто бы ещё так заморочился?

Рэн ухмыляется.

— А с чего я стал бы заморачиваться?

— Ты что-то там искал. И хотел меня напугать. — Я продолжаю свое обвинение, стараясь не сомневаться теперь, когда смотрю в его ясные зеленые глаза и не нахожу в них ни намека на ложь. Он отличный актер, надо отдать ему должное.

— Лучшие мясники не пугают животных перед тем, как отправить их на бойню, Элоди. Страх портит вкус мяса.

— Какого черта это должно означать?

Рэн вздыхает, глядя на огонь.

— Зачем мне пытаться напугать тебя, Малышка Эль? Что я получу, если запугаю тебя до полусмерти?

Я уже задавала себе этот вопрос. Есть много причин, по которым он хотел бы запугать меня, и я обдумала их все. Теперь, когда он задал этот вопрос, все причины, которые я придумала, кажутся смешными. Ему не нужно пугать женщин, чтобы они забрались к нему в постель; они, вероятно, борются друг с другом за право добровольно попасть туда.

Нет никакого разумного объяснения, почему Рэн испортил мою комнату.

— Не волнуйся, Малышка Эль, уверяю тебя, я не входил в твою комнату без твоего разрешения, — говорит он, поигрывая швом на спинке одной из диванных подушек.

Верю ли я ему? Черт возьми, нет. Но бессмысленно обсуждать с ним это.

— Без разницы. Было бы здорово, если бы ты наконец выплюнул это и сказал мне, что я здесь делаю. Я бы с удовольствием вернулась в постель, и...

— Я отвечу на твой вопрос, но не раньше, чем ты подойдешь и сядешь, — перебивает Рэн. — Когда ты стоишь надо мной как надзиратель, это начинает походить на допрос.

Я хочу уйти. Однако за последние пять минут погода не улучшилась. Шансы на то, что я найду обратный путь из лабиринта, на данный момент невелики. Если я снова потеряюсь там, мне не будет никакого проку, и я не думаю, что Рэн поможет мне вернуться в Вульф-Холл, если я не выполню его просьбу.

Быстрый удар в горло.

Коленом по яйцам.

Удар локтем в солнечное сплетение.

У меня в голове уже готовятся несколько маневров самообороны, когда я обхожу маленький кофейный столик и неохотно сажусь в кресло. По крайней мере, здесь я нахожусь близко к огню; тепло, исходящее от пламени, кажется удивительным.

Удовлетворенный, Рэн проводит рукой по волосам, убирая мокрые локоны с лица.

— Я хотел, чтобы ты пришла сюда, потому что ты умная, — говорит он. — Ты наблюдательна, а это значит, что ты поняла, что я тебя заметил. Ты должна знать, что я заинтересовался тобой.

Я прищуриваюсь.

— Почему у меня такое чувство, что быть предметом твоего интереса вредно для здоровья девушки?

Парень с черными волосами и живыми глазами выглядит озадаченным.

— Может быть, я был плохим в прошлом. Уверен, что Карина много тебе об этом рассказывала.

— Она мне кое-что рассказывала. В основном о твоем провалившемся плане переспать с половиной Вульф-Холла до Рождества. Пари, верно? Между тобой и твоими дружками из Бунт-Хауса? Или ты собираешься сказать мне, что она все это выдумала?

Рука Рэна застывает, кисточка с одной из подушек застряла между его длинными пальцами. Он смотрит на меня — прямо в меня? — неподвижно и немигающе.

— Мы заключили пари, — подтверждает он. — Я должен был переспать с десятью девушками между Хэллоуином и Рождеством, но так и не переспал.

Ха. Я удивлена, что он действительно признался в этом.

— И что же случилось? — спрашиваю я. — Девушки начали болтать и обмениваться впечатлениями? Ты потерпел неудачу на последнем препятствии, поставив девять дополнительных зарубок на столбике своей кровати? — Это замечание прозвучало холодно и безразлично в моей голове. Из моего рта это звучит кисло и глупо.

— Давай не будем копаться во всем этом. — Рэн наклоняется вперед, положив руки на бедра. — Мелкие колкости нас никуда не приведут. Тебя беспокоит, что я не берег себя до свадьбы или чего-то в этом роде?

К моим щекам приливает жар.

— А почему это должно меня беспокоить? Твоя сексуальная жизнь не имеет ко мне никакого отношения. Это не мое дело.

— И все же, судя по осуждающему тону в твоем голосе, это тебя очень беспокоит.

— На самом деле, мне все равно. Если девушки, с которыми ты спишь, согласны, то…

— Я не насильник, Элоди. Я никогда ничего не делал без согласия девушки. Обычно я балую девушку своим вниманием только тогда, когда она стоит на коленях и умоляет об этом.

— О, и я уверена, что тебе это чертовски нравится, да? Мольбы, должно быть, творят чудеса для твоего чрезмерно раздутого эго.

— Мольбы не оставляют места для недоразумений. — Он кладет подбородок на ладонь, подпирает голову и пристально смотрит на меня. — Я не люблю неопределенности. Я люблю, чтобы все было четко и ясно. Что насчет тебя?

— Да, мне нравится, когда все предельно ясно. Вот почему я дам тебе знать здесь и сейчас, что никогда не буду опускаться перед тобой на колени. Ты чудовище, которое любит обращаться с женщинами как с дерьмом…

— Ты не знаешь, как я обращаюсь с женщинами. Ты ничего обо мне не знаешь, помнишь?

Вот ублюдок. У него на все есть ответ.

— Судя по внешнему виду, ты жуешь женщин и выплевываешь их, как будто они одноразовый товар. Я уверена, что ты был в ярости, что проиграл то пари, да? Должно быть, тебя задело то, что ты не смог убедить десять бедных девушек нырнуть к тебе в постель.

Мое сердце бешено колотится в груди, но Рэн просто сидит, подперев рукой подбородок, и свет от камина все еще играет на его элегантном мужском теле, совершенно бесстрастно наблюдая, как я разглагольствую. Он кажется задумчивым, когда говорит:

— Ты уже все поняла для себя, не так ли? Хочешь знать правду? Правда в том, что мне не нужно было пытаться выиграть это пари. В тот момент, когда Пакс рассказал об этом Дамиане, к концу дня об этом уже знала вся академия. А потом девушки спотыкались о себя, чтобы трахнуть меня. Я мог бы утроить квоту за двадцать четыре часа. Даже у меня нет такой выносливости.

— О, вау. Крутой чувак. Итак, ты все-таки выиграл пари. Ты просто принял наказание?

— Нет. Я не трахался ни с одной из этих девушек. Они все мечтали вступить в игру, а потом сказать, что оприходовали одного из парней Бунт-Хауса. Мой член не становится твердым от такого дерьма. Девушка должна заслужить меня, а не думать, что делает мне одолжение.

— Вау. Осторожно. Теперь твое эго граничит с нелепостью.

— Это не эго. Это голый факт.

— Значит, ты один из хороших парней. Непогрешимый девственник. Это то, что ты пытаешься мне сказать, приведя сюда?

Нелепо. Если он попытается убедить меня в том, что у него есть мораль, и он никогда не спал со студентками в Вульф-холле, тогда я буду точно знать, кто он такой: наглый лжец.

Рэн шевелит пальцами ног перед огнем, обнажая зубы в хищной ухмылке.

— Я, пожалуй, самая далекая вещь от девственника, которую ты найдешь здесь, — говорит он. — Я был лишен невинности очень давно.

Этот выбор слов «лишен невинности» смехотворен. Это означает, что Рэн когда-то был невинен, прежде чем её вырвали и запятнали чьи-то руки. Рэн никогда не был невинен. Он вышел из утробы испорченным и развращенным, я в этом уверена.

— И нет. Я уже вижу это по твоему лицу. Ты знаешь правду. Я самая далекая от добра вещь, которую ты найдешь здесь. Если хочешь знать, то я проиграл, не согласившись на пари Дэшила и Пакса.

— Мне на самом деле все равно. Все это так предсказуемо. Скучающие богатые мальчики делают ставки, чтобы отогнать скуку, не заботясь о том, как их глупое дерьмо влияет на окружающих их людей. Неужели тебя здесь больше никто не волнует? Ты не чувствуешь себя плохо, причиняя людям боль?

Рэн быстро взвешивает свой ответ. Ему вообще почти не нужно думать об ответе.

— Меня волнует Пакс. И Дэшил. Но не традиционным способом, которым большинство парней в средней школе заботятся друг о друге. Они не мои братаны, они не мои кореша. Они кислород. Дневной свет. Тепло. Близость. Приют. Дом. Безопасность. Другие люди, бродящие по коридорам этой богом забытой дыры? Забочусь ли я о них? Нет, Стиллуотер. Мне наплевать на каждого из них, и я не боюсь в этом признаться.

Мне холодно, несмотря на огонь в камине. Как будто у меня в животе лежит глыба льда, и никак не растает. Я устала до мозга костей. Мне не следовало покидать свою спальню. Я просто дура, что проделала весь этот путь сюда под пронизывающим ветром и дождем, чтобы сидеть здесь и слушать все это. Он разгромил мою комнату и нисколько не стыдится того, кто он есть. Наверное, с дуру я надеялась, что найду несколько спасительных качеств, которые Рэн скрывал от всего мира, но здесь уже ничего не исправишь. Рэн — бесплотная пустошь, и я не собираюсь бродить по этой пустоши, зная, что не найду там ничего, что могло бы меня прокормить.

Будет реально отстойно — идти обратно в такую бурю. Я поднимаюсь на ноги, уже дрожа от перспективы ледяного дождя, хлещущего меня по лицу.

— Я возвращаюсь в свою комнату. Это пустая трата времени. Я…

— Но по какой-то причине мне небезразлична ты, — говорит он, стискивая зубы. Сейчас он не смотрит на меня, его взгляд прикован к ковру перед камином. По выражению его лица я вижу, что это признание ему не легко далось. Ему не нравится то, что он сейчас чувствует. — Я проклят этим ошеломляющим очарованием тобой, и оно действительно становится... неудобным, Стиллуотер.

Я закатываю глаза, подавляя драматический вздох.

— Что это? Какой в этом смысл? Это ваше очередное пари, да? Ты хочешь искупления после последнего позорного провала и решил, что я стану интересной новой мишенью в одной из твоих ставок. Я не твоя игрушка, Рэн Джейкоби. Я на этой земле не для твоего развлечения. Я скорее умру, чем позволю тебе использовать мое сердце как боксерскую грушу. Так что ты можешь просто забыть об этом. Забыть обо мне.

Паника шипит под моей кожей, когда Рэн медленно встает с дивана. Его глаза полны электричества, а нижняя губа снова зажата между зубами. Моя большая речь не произвела желаемого эффекта по всем статьям. Рэн крадется вперед, его мускулы красиво двигаются под кожей, и я чуть не спотыкаюсь о собственные чертовы ноги, торопясь отойти от него. Он выглядит так, будто собирается меня съесть.

— Боюсь, что мой мозг работает совсем не так. Я не забываю. Если я чего-то хочу, я не могу просто двигаться дальше и притвориться, что этого не существует.

Я отодвигаюсь от него на дюйм, и моя грудь сжимается, когда тыльная сторона моих ног касается кресла, на котором я сидела минуту назад. Мне придется перелезть через гребаную мебель, если я хочу уйти от него, что не будет выглядеть изящно или достойно. Но я охотно сделаю это, если это означает, что я сбегу от него.

У Рэна другие идеи. Он делает последний шаг, теперь уже находясь так близко ко мне, что я чувствую его теплое дыхание, скользящее по моей щеке, вижу янтарные и золотые искорки, окружающие черный колодец его расширенного зрачка. Я не могу пошевелиться. Не могу дышать. Если я хотя бы моргну, то подозреваю, что он набросится и разорвет меня на части. Он берет прядь моих влажных спутанных волос и задумчиво наматывает ее на пальцы.

— Элоди, это не пари. Мне пришлось торговаться с ними за тебя. Мне пришлось нарушить свои собственные правила, чтобы претендовать на тебя, и это дорого мне обошлось.

Поверх моей парализующей паники начинает подниматься горячий, яростный гнев. Да кем он себя возомнил, черт возьми? Такой наглый. Такой чертовски высокомерный.

— Ты не можешь торговаться из-за человека. Я не принадлежу никому из вас. Я не хочу, чтобы мной торговали, как куском мяса. — Мой пульс колотится в тридцати различных точках по всему телу: в висках, в ушах, в кончиках пальцев. В моих губах…

Рэн пристально смотрит на мой рот. Он перестал дышать, напрягся, словно охотник, готовый напасть в любой момент. Я... Господи Иисусе, мне нужно убраться отсюда, прежде чем...

Рэн дергает меня за волосы, наклоняясь еще ближе, его веки полузакрыты, когда он наклоняет голову набок, оценивая мои черты. Я снова качаюсь на каблуках. Проходит невесомое, ужасное мгновение, когда я осознаю, насколько неустойчивая, и понимаю, что вот-вот упаду. Затем я тяжело опускаюсь на кресло позади меня, воздух вырывается из моих легких, а Рэн продолжает двигаться вперед. Он кладет одну руку на подлокотник кресла, другую — на спинку, прямо над моей головой. Я заперта в клетке, сделанной его телом, и все, что я чувствую, это его запах — темный, пьянящий, прекрасный аромат, который дразнит мой нос. Он напоминает мне о цветах, цветущих в ночи, о холодных зимних прогулках с мамой, об океане и о столярной мастерской моего дяди Реми.

Господи Боже. В следующий раз, когда я почувствую этот запах, он не будет напоминать мне ни о чем подобном. Ощущения достаточно мощные, чтобы переписать мои воспоминания, и в следующий раз, когда я почувствую этот запах, он напомнит мне об этом моменте, пойманной в ловушку в этом кресле, о том, как мое сердце парит, и я чувствую, что вот-вот умру самой восхитительной смертью.

— Отступи, Рэн, — шепчу я.

Он грустно улыбается.

— Хотелось бы, Стиллуотер. Но не могу.

Я держусь и готова реагировать. Он вот-вот, черт возьми, меня поцелует. Я не боюсь этого. Я вся дрожу и ни хрена не соображаю, но мне не страшно.

— Отойди назад, Рэн.

Его губы приоткрыты, зрачки почти поглотили радужную оболочку. Мои ладони горят, пальцы зудят. Я не доверяю себе, чтобы двигаться прямо сейчас. Какая-то часть меня хочет сбросить этот напряженный, одурманенный, полный похоти взгляд прямо с его красивого лица. Какая-то часть меня хочет схватить его за волосы и притянуть к себе, чтобы его полные губы соприкоснулись с моими.

Я хочу этот поцелуй. Хочу, чтобы он пострадал за это вторжение в мое личное пространство. Я воюю сама с собой и, честно говоря, не знаю, как буду реагировать, если он сделает хоть шаг назад.

— Твое сердце бешено колотится, Стиллуотер, — шепчет он. — Я вижу твой пульс у основания горла. Ты хочешь меня.

— Я хочу, чтобы ты оставил меня в покое. Я хочу, чтобы ты держался подальше от моей комнаты.

— Элоди.

Мой голос неровен и полон нервов.

— Я знаю, что ты лжешь.

Медленно, как будто у него есть все время в мире, Рэн качает головой. Капелька воды скатывается с буйных кудрей, свисающих ему на лицо, и падает прямо на мой рот.

— Я не лгал тебе. И никогда не буду. Я расскажу тебе все свои темные, уродливые истины, даже если они будут пугать тебя, Малышка Эль. Ты...

Он опускает голову, и я замираю под ним. Воздух между нами гудит, наполняясь таким острым напряжением, что оно впивается мне в кожу. Миллиметр за миллиметром он наклоняется ближе и щелкает кончиком языка, слизывая капельку воды с моих губ. Я закрываю глаза, мои легкие сжимаются.

Черт.

Черт, черт, черт.

— Ты будешь моей, Элоди Стиллуотер. Из всех моих грехов и проступков самым худшим будет то, что ты влюбишься в меня. 

Глава 11.

РЭН

Четыре дня спустя

Я ПРОВОДИЛ ЕЕ обратно до дома.

Вопреки здравому смыслу. Вопреки каждому импульсу, ревущему в моем теле, я проводил ее до дома и даже пальцем не тронул. До сих пор единственной частью моего тела, которая соприкасалась с Элоди, был мой язык, и тот блаженный момент, когда я осмелился лизнуть ее восхитительный маленький ротик, поддерживал меня в течение нескольких очень неприятных, очень долгих ночей.

С тех пор она ни разу не взглянула на меня. Я проходил мимо нее в коридоре. Наблюдал за ней в классе. Сидел в одной комнате с ней, сраженный ее осязаемой яростью, и каждая секунда этого была раем. Элоди не отходила от Карины ни на шаг. Я знаю, что она делает все возможное, чтобы мы не остались вдвоем, и эта маленькая игра, в которую мы играем, довела меня до безумия. Я мог бы уже затянуть ее в чулан. Мог бы затащить в раздевалку, загнать в угол в кафетерии, или выследить прямо в туалете для девочек, но я пришел к восхитительному осознанию того, что это ощущение между нами — это пьянящее предвкушение, которое не дает мне уснуть, когда я ворочусь в постели в три часа ночи —гораздо более занимательно, чем попытка ускорить ситуацию.

Элоди сама придет ко мне. Она не сможет сопротивляться. Это всего лишь вопрос времени. И мне есть чемзаняться, чтобы отвлечь свои мысли, пока я жду, когда ее любопытство возьмет верх.


ДАМИАНА: Рэн, ты собираешься все бросить? Ты же знаешь, что в этом нет смысла. Мы с тобой сделаны из одного теста. Зачем тебе соглашаться на какую-то чопорную маленькую ханжу, если ты уже знаешь, как я хороша?


На вкус Дамиана, как отчаяние, которое покрывает мой язык, оставляя маслянистый осадок во рту, от которого невозможно избавиться даже после трехдневного использования Листерина. Я подумывал о том, чтобы стерилизовать свое барахло в отбеливателе после того, как я был достаточно глуп, чтобы трахнуть ее, но решил, что мой член уже достаточно пострадал и вместо этого принял обжигающе горячий душ. Хороший мастер должен лучше заботиться о своих инструментах.

Я сглупил в ту ночь, когда впустил Дэми в дом и трахнул на покерным столе Пакса. В то время я считал, что с ее эмоциональной зависимостью можно справиться, но это было после бутылки водки и двух Перкосетов (прим. сильнодействующее наркотическое средство). Это было еще до того, как я узнал, что Элоди Стиллуотер вообще существует. И теперь я нахожу, что последствия моего маленького свидания с гадюкой из Вульф-Холла не стоили двадцати одной минуты голой плоти и одобрительных стонов порнозвезды, которые она предложила в обмен на поездку на моем члене.


Я: Забудь. Некоторым ошибкам не суждено повториться.


ДАМИАНА: ОШИБКА? Ты не называл это так, когда я глотала твою сперму, ублюдок.


Я кладу телефон в задний карман, громко рыча. Сумасшедшая сука не стоит и одного мегабайта моих данных. Мне вообще не следовало отвечать, но я решил, что есть шанс, что она отвалит и все пройдет гладко. Но такие девушки, как Дамиана, никогда не знают, когда нужно сдаться. Они упорствуют и настаивают, пока не опозорятся окончательно, и даже тогда они не отступают, мать их.

Земля вокруг дома — сплошное болото. Всю неделю шел дождь, непрекращающийся ливень, который останавливался только для того, чтобы Дэшил уговорил меня поучаствовать в гонке на горе Кастор (которую я выиграл). Это утро — первый день, когда мы проснулись с голубым небом, и бледный, почти белый рассвет вызвал у меня неоправданное раздражение. Мне нравился плотный, сердитый облачный покров и заряженная, угрожающая энергия, которая висела над Вульф-Холлом. Это еще больше обостряло напряженность, которая росла между мной и Элоди. Это было похоже на тот момент прямо перед тем, как ты кончишь, когда ты задерживаешь дыхание и чувствуешь, как нарастает это удовольствие, и ты скользишь на этой волне, которая захлестнет тебя в любую секунду. Солнечное, свежее начало этого утра означает, что эта волна разбилась, оставив меня неудовлетворенным и нуждающимся.

Использование секс-метафор было ошибкой. Стоило мне лишь подумать об этом слове, и мой мозг тут же вылетел за борт, рисуя графические образы Элоди, обнаженной и распростертой передо мной. Я даже представить себе не могу, каково это - трахать ее. Я не могу себе этого представить. В своих мечтах я дохожу до того, что нависаю над ней с членом в руке, трусь кончиком о ее красивую, розовую маленькую киску, и мой разум просто чертовски пуст.

Она не девственница. Я могу сказать, что ее уже трахали раньше, но это не имеет значения для того ублюдка, который блокирует член в моей голове, который продолжает говорить мне, что она чиста и непорочна, и мой член не имеет никакого отношения к ее влагалищу.

Пакс свистит сквозь зубы, когда выезжает из черной, засасывающей грязи перед домом за рулем своего «Додж Чарджер». Он жует зубочистку, которую перебрасывает из одного угла рта в другой, слева направо, слева направо, слева направо.

— Ты должен мне автомойку. Эта малышка была чистой, когда я выехал из гаража, а теперь посмотри на нее. Она вся в грязи.

— Если бы ты был так же внимателен в своей внешности, как к этой машине, люди не принимали бы тебя за бродягу все время, — говорит Дэшил бодрым голосом.

— Да пошел ты, Лорд Ловетт.

Когда кто-то еще называет Дэшила полным титулом, это обычно произносится с некоторой долей серьезности и уважения. Когда Пакс использует полный титул нашего друга, это звучит так, будто он жует ос. Но Дэшил совершенно невосприимчив к дурному настроению Пакса. Он грациозно скользит на переднее сиденье рядом с Паксом, складывая свое тело, как гребаный танцор, запихивая себя в машину.

Все мы болезненно осознаем тот факт, что никто из нас не должен ладить друг с другом. Пакс — самый колючий, злой и надутый парень, которого я когда-либо встречал. Его спесь видна невооруженным взглядом. Дэшил испорчен и так накачан Валиумом и Ксанаксом, что его мир пушист и так мягок через его лекарственные розовые линзы, что он едва существует в той же плоскости реальности, что и мы.

И я. Я — отшельник. Полон стресса. Парень, который почти не говорит, у которого кожа начинает чесаться, если ему приходится произносить больше трех фраз на публике. Который ненавидит почти всех и находит мысль о том, что у него есть друзья, болтающиеся вокруг, совершенно отвратительной.

Пакс и Дэшил каким-то образом проникли мне под кожу, пока я не почувствовал себя нормально рядом с ними, ссорящимися и огрызающимися друг на друга, грубящими и призывающими меня быть посредником в их глупых, дурацких спорах; теперь было бы странно, если бы их не было рядом, раздражающих меня до чертиков.

Пакс гогочет, как обезумевшая гиена, выезжая с подъездной дорожки и направляясь в сторону Академии. В любой другой день мы втроем пробежали бы две мили до Вульф-Холла и даже не вспотели бы, но сегодня пятница. Мы сожжем резину, несясь горы в тот самый момент, когда прозвенит последний звонок, и не вернемся до раннего утра в понедельник.

— А вообще, сколько народу будет на этой штуке? — ворчит Пакс.

— Пятьсот с мелочью. Сливки общества Восточного побережья. Мой отец уже три года не ступал на американскую землю, так что даже самые избалованные снобы с голубой кровью, от старых денег до нуворишей, выползут из-под своих камней, чтобы отдать дань уважения старику.

Я мысленно стону. Пятьсот человек, все втиснуты в один и тот же бальный зал, ожидая своей очереди поклониться и упасть в ноги мужчине, которого большинство из них даже никогда не видели. Звучит как настоящая гребаная пытка. Добавьте к этому тот факт, что это мероприятие с черным галстуком, и я с нетерпением жду сегодняшнего благотворительного ужина примерно так же, как лечить корневой канал, без анестезии.

— Ты там что-то притих, — обвиняет Дэшил, глядя через плечо на меня, распростертого на заднем сиденье. — Черт возьми, Джейкоби. Ты физически не способен сидеть прямо? — Он изогнул одну из своих грязно-светлых бровей в знак вопроса. — По-моему, я никогда не видел, чтобы ты правильно пользовался стулом. Ты же знаешь, что должен согнуться посередине и сидеть под углом в девяносто градусов, да? У тебя отвратительная осанка.

— Моя осанка напрямую связана с уровнем моего интереса к окружающему миру.

— Ай. — Пакс притворно всхлипывает от боли. — Простите, если мы вас утомляем, Ваше Высочество.

Дэшил поворачивает зеркало заднего вида так, чтобы оно было обращено к нему, и проверяет свой галстук. Галстуки не обязательны в Вульф-Холле; Дэш носит их по собственной воле, что по моему мнению отстойно.

— Он не в форме из-за новой девушки, — говорит он, его глаза встречаются с моими в зеркале. — Что-то он не спешит с этим делом.

— Я в форме, просто закладываю фундамент. Тут есть разница.

Дэш игнорирует меня.

— Сколько времени ему понадобилось, чтобы опорочить Эрику Джадж, когда она только появилась? — спрашивает он Пакса.

— Два часа тридцать восемь минут. С того момента, как он впервые увидел ее, решил, что хочет ее, обойдя светскую беседу, фактически трахнув в комнате рисования, а ее родители развернулись и вернулись, чтобы забрать ее. Два часа и тридцать восемь долбаных минут! — радостно кричит Пакс. — Живая чертова легенда. Хорошенькая маленькая Элоди живет здесь уже целых две недели, а он даже не взглянул на нее. Пустая трата свежего мяса, если хотите знать мое мнение. Если ты передумал насчет нашей сделки, чувак, мы можем поменяться местами, знаешь ли. Корсика — одно из моих любимых мест в мире, но эта девушка выглядит так, будто у нее есть одна из тех идеальных, крошечных, аккуратных маленьких кисок порнозвезд. Я бы с удовольствием расколол эту устрицу и отправился на поиски жемчужины.

Он поднимает два пальца, щелкая языком между ними, издавая гротескный чавкающий звук, и у меня покалывает затылок. Я пинаю его по подголовнику с такой силой, что его череп отскакивает от телячьей кожи.

— Эй! Какого хрена, чувак! — Пакс сердито смотрит на меня через плечо. — Если ты не можешь заставить свой член затвердеть, у меня есть много лекарств, которые помогут тебе сделать эту работу. Но сделаешь это еще раз, и ты вылезешь и, бл*дь, пойдешь пешком.

— Отлично, — шиплю я.

— Отлично, хочешь таблеток для члена?

— Отлично, останови машину. Я вылезу и, бл*дь, пойду пешком.

— Не будь маленькой сучкой, Джейкоби. Мы находимся в пятистах футах от входа.

— Останови машину, или я сделаю больше, чем просто пну подголовник, — мурлычу я ровным, спокойным, совершенно дружелюбным голосом.

— Господи Иисусе, — стонет Дэш. — Выпусти его, пока он не взорвался, как долбаная Этна. Знаешь, нет нужды так ворчать, — говорит он мне, вращаясь в своем кресле. — Тебе что-то нравится в этой девушке. По какой-то странной причине ты решил, что она Мортиша для твоего Гомеса (прим. речь идет о супружеской паре Мортише и Гомесе Аддамс. В фильме «Семейка Адамс» они транслируют идеальные отношения, насыщенные страстью). Однако нет никакой необходимости позволять твоему временному помешательству вызывать разногласия между нами троими.

Шины Чарджера поднимают куски гравия, когда Пакс бьет по тормозам. Я открываю дверь и выхожу на холод.

Дэшил одаривает меня обаятельной улыбкой.

— Подумай минутку о том, что действительно важно во время твоего паломничества в школу, приятель. Увидимся через целых три минуты.

Чарджер резко срывается с места, мчась по подъездной дорожке к внушительному зданию академии, и на секунду меня окутывает густое облако выхлопных газов, скрывая мрачный вид впереди.

Как бы мне хотелось, чтобы снова пошел этот чертов дождь.

Я бы хотел, чтобы этот день вместе с досадным благотворительным обедом отца Дэшила уже закончился.

Хотел бы, чтобы мои самодовольные гребаные друзья не были правы.

Мое внимание необъяснимо приковано к Элоди, и ее привлекательность, кажется, растет с каждым днем, черт возьми. При любых других обстоятельствах я бы уже давно зачаровал её и вытрахал из нее все дерьмо, но сейчас речь идет не о сексе. Я полагаю, дело не только в сексе. Дело скорее в том, насколько она спокойна. Дело в ее воспитании, в том, что она пережила, и в том, как она видит мир. Я хочу знать, что происходит у нее в голове.

Я хочу того же, чего хотел бы любой парень на моем месте: ее полной и безоговорочной капитуляции.

Пакс и Дэшил ждут меня на истертых мраморных ступенях, ведущих ко входу в академию. Они одного роста, и телосложение у них тоже довольно схожее. Вот тут-то их сходство окончательно иссякает. Без меня двое мужчин, стоявших бок о бок перед этими лакированными черными дверями, вероятно, презирали бы друг друга с такой жгучей силой, которую обычно приберегают для представителей противоположных религий.

— Этот небольшой тайм-аут исправил твое пакостное настроение, принцесса? — спрашивает Пакс.

Его глаза все еще полны ярости из-за инцидента с подголовником. Он не простит меня, пока я не извинюсь, и даже тогда он может не простить моего гнусного преступления; эта машина — его гордость и радость.

Мне на это наплевать. Сегодня я полностью отдаюсь своему мрачному унынию. Пошел он к черту. Паксу придется подождать до завтра, если он хочет получить от меня хоть малейший признак раскаяния.

По пятницам в Вульф-Холле творится что-то странное. Ни один из наших классов не совпадает, мы трое разделены и загнаны в разные крылья школы таким образом, который определенно кажется запланированным. Харкорт позаботилась о том, чтобы никто из нас, парней из Бунт-Хауса, не был достаточно близок, чтобы строить какие-либо разрушительные планы на выходные вокруг кого-либо из других студентов, что обычно раздражает. Но я рад, что до конца дня мне больше не придется видеть ни одного из них.

Мне просто нужно…

Я не знаю, какого хрена мне нужно ...

— Я буду готов к отъезду в шесть, — говорю я, хлопая ладонью по плечу каждого из парней, проходя мимо них. — Увидимся дома.

Я рывком открываю тяжелые двери и захожу внутрь школы, оставляя их позади. Но Пакс не может отпустить меня, не сказав последнего слова.

— Ты ведешь себя так, словно она горшок с золотом, который ждет тебя на краю радуги, чувак. Но ты выставляешь себя на посмешище, Джейкоби. Она всего лишь девчонка. Она просто чертова девчонка!


В ТЕМНОТЕ…


Я ПЕРЕСТАЮ ПИТЬ.

Он проталкивает тонкую соломинку в отверстие, подталкивая ко мне, пытаясь уговорить сделать глоток, но я уже приняла решение.

— Упрямая, глупая маленькая сучка. Пей, черт возьми. ПЕЙ ЭТУ ЧЕРТОВУ ВОДУ!

Человеческое тело может неделями обходиться без пищи, пока в нем есть вода.

Но если я не буду пить…

…тогда, может быть, у меня не займет много времени, чтобы исчезнуть. 

Глава 12.

ЭЛОДИ

ВОСКРЕШЕНИЕ ИЗ МЁРТВЫХ имеет свои преимущества.

Самое главное из которых: мои друзья снова начали мне писать.

Я бегу вниз по лестнице, уткнувшись головой в свой телефон, пытаясь прочитать самое последнее сообщение Айлы, не попавшись на глаза кому-нибудь из персонала. Я ухмыляюсь, щеки болят, совершенно очарованная выражением жалкой печали на лице Питера Горовица — парень даже надел костюм на мои поминки в Марии Магдалине — вот почему я не вижу темного черного пятна, быстро приближающегося по коридору слева от меня.

О боже мой. Питер, Питер, Питер. Вот что ты получишь за то, что не пригласил меня на зимний бал… Ох!

От удара воздух вырывается из моих легких. Я делаю выпад, цепляясь пальцами за разреженный воздух, и заваливаюсь в сторону, пытаясь сомкнуть ладонь вокруг мобильного телефона. Но уже слишком поздно. Устройство вылетает из моих рук и, вращаясь, падает... ударяется о полированный мраморный пол лестничной площадки с душераздирающим треском!

Мое бедро, вероятно, издало такой же нервирующий звук, когда я упала на пол, но мне плевать на мое чертово бедро. Мой телефон. Господи, если мой телефон сломан, то я в полной заднице.

— Впечатляет, малышка Эль, — раздается надо мной холодный голос.

С моей распростертой на земле точки обзора я смотрю вверх и вижу, что надо мной стоит Рэн. Он не улыбается. Нет даже его самодовольной, высокомерной я-заставлю-тебя-влюбиться-в-меня улыбки. Нет. Сегодня его лицо словно высечено из гранита. Очень злая статуя. Его взгляд настолько ледяной и отстраненный, что у меня по спине пробегает холодок.

— Розовые в белый горошек. Не думал, что ты девушка хлопка, — говорит он, выгибая бровь, когда его взгляд скользит вниз по моему телу…

— О боже мой! — Моя юбка.

Смущение впивается в меня когтями, когда я дергаю клетчатую ткань своей юбки вниз, прикрывая свою задницу, которая еще секунду назад была выставлена на всеобщее обозрение. Конечно. Конечно же, сегодня утром я выбрала свое самое уродливое нижнее белье и, конечно же, врезалась именно в Рэна и показала ему свои безвкусные бабушкины труселя.

Просто чертовски... здорово. Серьезно. Просто отлично.

Верхняя губа Рэна вздергивается вверх; он смотрит с отвращением, когда переступает через меня. Я получаю крупный план протектора его ботинка, в трех дюймах от моего носа, прежде чем закрываю глаза, съеденная заживо стыдом.

— Похоже, твой телефон только что списали, — ворчит Рэн. — Очень плохо. Ближайший ремонтный пункт находится не ближе пятидесяти миль отсюда. Надо было смотреть, куда идешь.

Я кусаю внутреннюю сторону щеки, пока не чувствую вкус крови. Приподнявшись на локте, наконец-то почувствовав тупую боль в боку, я протягиваю руку за своим айфоном и собираюсь схватить его, прежде чем он сможет выдержать еще один урон, но нога Рэна вырывается, пиная устройство по полу. Он останавливается у основания постамента, на котором стоит медный бюст лысеющего джентльмена Викторианского вида, сердито насмехающегося надо мной.

— Господи, Джейкоби. Так держать. Не думала, что ты можешь быть еще большим мудаком, но ты просто продолжаешь подниматься на новый уровень. — Подходит Карина, одетая в желто-синий спортивный костюм академии Вульф-Холл, ее волосы собраны сзади в тугие аккуратные косы.

Она хватает телефон первой, вероятно, чтобы Рэн не мог наступить на эту чертову штуку и стереть экран в пыль под каблуком своего ботинка. Затем она подходит ко мне, протягивает руку и поднимает на ноги.

Чееерт. Мой телефон мертв. У него не просто треснул экран. Там темно, и свет полностью погас. Это так типично. Как только я снова связалась с Леви и Айлой, бум! С моим ноутбуком, который все еще не работает, потому что на замену директору Харкорт потребовалось слишком много времени, мой единственный способ общения с внешним миром только что умер прямо на моих глазах.

— Черт, — шепчет Карина, глядя на несуществующее стекло и металл; теперь это всего лишь коробка. — Боже, не думаю, что эту штуку можно спасти.

— Этого не может быть. Мой отец не позволит мне купить новый телефон на мою кредитку. Ни за что. Он только что дал мне этот. Он…

Глупая гребаная девчонка.

Неосторожная…

Безрассудная…

Пустоголовая…

Я вздрагиваю от каждого слова, готовясь к кулаку, который так и не появляется. Когда я поднимаю глаза, холодная облицовка Рэна немного трескается, и я замечаю что-то еще, что-то похожее на... беспокойство? Ха. Да. И вот теперь я все выдумываю. Должно быть, я ударилась головой.

— Я бы отвезла тебя завтра, Элли, но обещала помочь организовать вечеринку в городе. Но я могу отвезти тебя на следующие выходные, если хочешь?

— Элли? Тебе не подходит, — усмехается Рэн.

— Не лезь не в свое дело, Джейкоби. Отвали, пока я не сказала Харкорт, что ты сделал.

Его угольно-черные брови взлетают вверх.

— Что я сделал? Она врезалась в меня. Я занимался своими делами, направляясь в класс.

— Просто уходи, — огрызается Карина.

Я хочу посмотреть на свой телефон. Я приказываю своим нервам и мышцам повиноваться, но они демонстративно игнорируют приказ. Вместо этого я смотрю на Рэна, когда он пожимает плечами, его пристальный взгляд обжигает мою кожу, как клеймо, когда он отступает по коридору. Карина ждет, пока он не окажется вне пределов слышимости, прежде чем сказать что-нибудь еще.

— Наглый придурок, — бубнит она. — Я чертовски ненавижу этого парня. Я скорее заболею герпесом, чем проведу еще одну минуту в этой школе с ним, бродящим по коридорам, будто он хозяин этого гребаного места.

Я фыркаю в безмолвном смехе, шлепая разбитый телефон о ладонь и скорбно съеживаюсь, когда крошечные осколки стекла дождем падают на пол у моих ног.

— Герпес? Вау. Ты должно быть действительно ненавидишь его.

Карина хмурится. Она берет меня за рукав свитера и тянет к нашему научному классу, как раз когда звонок объявляет о нашем опоздании.

— Ты даже не представляешь, Стиллуотер. Ты даже, бл*дь, не представляешь.

— Эм... привет. Хм…

Я отрываю взгляд от своей овощной пасты песто, угрюмый и враждебный. Должно быть, я и выгляжу враждебно, когда размахиваю вилкой, словно это орудие убийства, и собираюсь вонзить ее в шею ничего не подозревающего прохожего. Бледный парень с серыми глазами, стоящий по другую сторону стола, вздрагивает, когда наши взгляды встречаются. Кажется, он становится еще бледнее по мере того, как тикают секунды, а мы оба молчим. Бедный парень. Если бы я не была в таком чудовищно плохом настроении, то могла бы посочувствовать ему из-за его неловкости. Мое настроение такое, какое есть, и мне его не жаль. Он сам с собой это сделал. Я излучаю какую-то ослепительно негативную энергию, а он принял решение прийти сюда и побеспокоить меня. Если он получит ожоги второй степени от моего испепеляющего взгляда, то это его вина.

— Меня… меня зовут... Том. Том Петров. Так меня зовут. И я просто… — он надувает щеки, быстро моргает и качает головой. Я замечаю, что у него разбита губа. Выглядит как свежая рана. Восстановив равновесие, он делает шаг вперед и протягивает руку. — Меня зовут Том. Рад э-э.., наконец, познакомиться. Я просто пришел представиться и предложить свои услуги.

Я освобождаю его от своего пристального взгляда, накалывая кусок недоваренной моркови на вилку, отрывая его от зубцов передними зубами. Том подпрыгивает, когда я откусываю кусочек, и морковка громко хрустит.

— У меня сегодня плохой день, Том. Я, вероятно, не буду пользоваться услугами, которые ты так любезно предлагаешь.

— О, неужели? — Он возится, ковыряясь в ногтях. — Потому что я слышал, как Карина сказала, что ты сломала свой телефон и тебе придется подождать до следующей недели, чтобы его починить, а я.. ну, я чиню телефоны в свободное время, так что...

Моя вилка со стуком падает на поднос с обедом.

— Ты чинишь телефоны, — говорю я. — Ты чинишь телефоны?

Том кивает.

— В основном экраны. Хотя иногда мне приходится вытягивать данные. Иногда довольно сложно получить абсолютно все с устройства. Ты... ты уронила его в воду?

— Нет. Нет, он просто довольно сильно ударился об пол. Он даже не включается.

Том кивает.

— Он совсем новый? — спрашивает он. — Если он совершенно новый и я заменю экран, гарантия будет аннулирована.

— Новый для меня, но не совсем новый.

Отец делает вид, словно отдает мне одну из своих гребаных почек каждый раз, когда он заменяет мой мобильный телефон, но я знаю по маленьким потертостям и царапинам, что у них всегда был по крайней мере один владелец до меня. Обычно его военный помощник. Он никогда не был тем, кто выкладывает деньги на то, что может получить бесплатно.

— Тогда, вероятно, он не на гарантии. Ты ничего не потеряешь, если я взгляну на него.

В столовой еще более пусто, чем обычно. Люди всю неделю сидели взаперти из-за дождя; теперь, когда он наконец прекратился, они борются с холодом и выносят еду на улицу. Я люблю тишину, и в восторге от того, что на меня не пялятся тридцать человек, о которых я ничего не знаю. Но ещё почему мне нравится есть в столовой? Что мне нравится больше всего? Рэн и его дружки слишком хороши, чтобы есть здесь с простыми людьми. Я ни разу не видела, чтобы кто-то из них позорил это место общего пользования своим присутствием, а это значит, что здесь я в безопасности. Мне не нужно беспокоиться о ехидных колкостях, или грязных взглядах, или лице настолько чертовски красивом и злом, что мне хочется плакать.

Рэн, вероятно, получил бы удовольствие от моего внутреннего конфликта. Не нужно быть ученым-гением, чтобы понять, что он бы потирал свои психопатические руки, если бы только знал, сколько предательских мыслей в моей голове о нем каждый гребаный день.

И…

Господи, я только что провела целых двадцать секунд, думая о Рэне, когда кто-то стоит передо мной, ожидая, когда я закончу свой внутренний разговор. Что, черт возьми, со мной не так?

Но вернемся к насущному вопросу.

Полностью сосредоточив свое внимание на Томе, я оцениваю его.

— Что случилось с твоей губой, Том?

Его глаза округляются.

— А?

Я снова тычу в него вилкой.

— Твоя нижняя губа. Она разбита.

Он прижимает пальцы ко рту, как будто не замечает травмы.

— О! О, сегодня утром я лежал в постели, смотрел Instagram и уронил свой телефон. Он попал мне прямо по губе. Глупо, правда? У тебя когда-нибудь было так? Чертовски болит.

Я прочищаю горло, давая ему еще один шанс.

— Почему ты так добр ко мне? Мы никогда раньше даже не разговаривали.

Он переминается с ноги на ногу, прочищая горло.

— Ну, мне бы очень не хотелось разрушать твои представления о моем филантропическом духе, но мне платят за такую работу. Я здесь на стипендии, так что...

О, черт. Я такая сволочь. Легко забыть, что не каждый ученик в этих школах купается в деньгах. В некоторых школах действительно есть стипендиаты. Некоторые студенты в таких местах, как Вульф-Холл, даже имеют работу и должны работать по выходным, чтобы помочь себе прокормиться. Я чувствую себя полной дурой за то, что полностью забыла о людях, чьи отцы не ворочают миллионами и должны зарабатывать себе на жизнь.

Я сажусь прямо, отодвигая от себя еду.

— И сколько?

— Сотня, если это только экран. Включая запчасти. Если это один из новых телефонов, у меня должно быть то, что мне нужно здесь, в кампусе. Если нет, то мне придется заказать товар онлайн, что обычно занимает около недели на доставку.

— Это прошлогодняя модель.

— Тогда, да. У меня должно быть все, что нужно

— А если телефон испорчен и тебе нужно будет вытащить данные?

— Тогда тридцатка сверху. Это не так уж и сложно. Я мог бы показать тебе, как это делается, если ты хочешь сэкономить деньги, но большинство людей заставляют меня делать это, чтобы сэкономить себе немного времени.

Данные на моем телефоне минимальны. Никаких фотографий. Никаких огромных текстовых строк, над которыми я сентиментальничала. Он был чистым, когда полковник Стиллуотер дал его мне, так что я не очень беспокоюсь об этом. Теперь, когда мои друзья только обнаружили, что я не мертва, а я буду молчать? Вот это меня очень беспокоит.

— Как быстро ты сможешь вернуть его мне?

Том вздрагивает. Он выглядит удивленным тем, что я действительно собираюсь нанять его.

— Ну, обычно три дня или около того, но раз уж ты новенькая, я думаю, что могу попробовать поторопиться.

— Ладно.

— Ладно?

— Да. Я не могу попасть в Олбани в эти выходные. Я бы предпочла не дожидаться следующей недели, чтобы обо всем этом позаботиться, так что... конечно. Возьми.

Я роюсь в сумке, пока не нахожу сломанный телефон, а потом протягиваю его Тому через стол. Он сглатывает, облегчение доминирует на его лице. Черт побери, бедняга, должно быть, очень сильно нуждается в деньгах.

Он кладет телефон в карман, пятясь от стола.

— Окей. Ладно. Ну, э-э, спасибо. Если я смогу вернуть его тебе быстрее, я дам знать. 

Глава 13.

РЭН

ДЫШАТЬ. Моргать. Глотать.

Некоторые навыки являются врожденными. Мы рождаемся с ними. Без них мы бы умерли в тот же миг, когда с криком появились на свет, уязвимые и покрытые внутренностями. Я чувствую себя так, словно меня выплюнули из материнской утробы, уже способным завязать полувиндзорский узел (прим. одни из вариантов завязывания галстука). Это похоже на навык, которым я был наделен при рождении. Потому что если ты родился в такой семье, как моя, и у тебя такой же отец, как у меня, то такие таланты необходимы, если ты надеешься выжить.

Я закручиваю черный шелк вокруг шеи, заправляя его в петлю, подавая длинную материю через щель между передней частью узла, играя с ним, пока он не садится идеально у основания моего горла. Кому нужно гребаное зеркало для этого дерьма?

— Они опять подумают, что ты официант, — заявляет Дэшил, придерживая для меня дверь в бальный зал.

— Они всегда так делают.

— Белая рубашка. Это все, что тебе нужно, чтобы отличить себя. Белый цвет вполне приемлем, Рэн. Белая рубашка на пуговицах не оставила бы ни малейшей вмятины на твоем фасаде «плохого парня».

Я следую за ним в вежливо бурлящую толпу, приглаживая воротник легким движением запястья.

— Меня вполне устраивает то, что на мне надето.

На самом деле это далеко не так. Это только второй комплект одежды, который я смог носить с тех пор, как мое наказание закончилось, а рваные джинсы и мой любимый, потрепанный свитер были бы намного предпочтительнее. Этот костюм обезьяны — чертово устройство для пыток.

Костюм Дэшила выполнен в классическом стиле и идеально скроен. Костюм Пакса — от Тома Форда, и продается за двадцать тысяч. Оба они выглядят такими довольными в своих роскошно подогнанных нарядах, что я немного ненавижу их за это; я счастлив, как свинья в дерьме в самых неловких, жалких, несчастных ситуациях, но быть сдержанным костюмом — это то, с чем я никогда не справлялся хорошо. Если бы мой отец увидел меня сейчас, он бы расхохотался до чертиков.

— Думаю, что женщины на этой вечеринке — легкая добыча, — замечает Пакс.

Хотя это скорее хитрый вопрос, чем верное наблюдение. В конце его заявления слышится лишь легкий перелив, который позволяет предположить, что он готов к тому, чтобы Дэшил поправил его предположение.

Умудренный его хитростями, Дэшил выхватывает бокал шампанского у проходящего мимо официанта, держащего серебряный поднос высоко в воздухе, с деловым выражением лица.

— Пакс, если ты хотя бы взглянешь на одну из женщин в этой комнате сегодня вечером, я лично кастрирую тебя и скормлю твои яички охотничьим собакам моего отца.

Пакс принимает сердитый вид и тоже берет бокал шампанского.

— В Америке нет охотничьих собак, Ловетт.

Дэшил чокается своим бокалом с бокалом в руке Пакса, подбадривая его.

— Есть. Но в любом случае, я с радостью полечу обратно в Блайти с твоими яйцами в банке, приятель.

Внешне Дэш не похож на парня, который соизволил бы запачкать руки. В нем есть мягкая, хорошо подобранная атмосфера, которая заставляет людей делать ставки против него в бою. Однако внешность может быть и остается очень обманчивой. Дэшил такой же свирепый, как и мы. Независимо от его воспитания и образования, он не боится размахивать кулаками. Я лично видел, как он сунул палец в нос чуваку и разорвал ему ноздрю в драке. Парню реально на все насрать.

Пакс что-то неразборчиво бормочет себе под нос, осушая бокал одним глотком. Он не сомневается в угрозе Дэша. Он будет держаться подальше от женщин на сегодняшнем мероприятии, но это не значит, что он должен радоваться этому.

— И не пей слишком много, — говорит Дэш, оглядывая комнату.

Дэшил выглядит спокойным и собранным, но я вижу, что он на грани нервного срыва. Он выглядит так, будто небрежно разглядывает люстры, старинную мебель и красивых людей, одетых во все свои регалии, но Лорд Дэшил Ловетт четвертый ищет своего отца. Можно сказать, что Дэш всегда ищет своего отца. То есть его одобрения.

— Напомни мне еще раз, почему мы согласились прийти на эту пародию? — ворчит Пакс.

Сегодня его глаза стали серо-стального цвета, цвета разгневанного Северного моря.

— Потому что вы оба мне должны, — весело отвечает Дэш. — И потому, что я попросил вас об этом. И потому что вы хорошие друзья, которые никогда не обломают своего друга.

Да уж. Делать то, что я не хочу делать, чтобы сделать кого-то другого счастливым, это не в моей натуре.

— Мне нужно отправить сообщение. Я сейчас вернусь, — бормочу я.

— Не уходи слишком далеко, Джейкоби. Мне нужно, чтобы ты вернулся сюда через десять минут.

Тонко улыбаясь, я изображаю насмешливый поклон.

— Вернусь через пять минут.

Снаружи ночной воздух ломит мои легкие. Болтовня изнутри все еще звенит у меня в ушах, когда я привыкаю к оглушительной тишине. Поместье стоит на сотне акров, что, может быть, и не так уж много по большому счету — даже Вульф-Холл стоит на территории в три раза больше — но это выглядит так, словно густой лес тянется бесконечно в темноту, и кажется, что мы единственные живые существа на тысячу миль вокруг. Точно по сигналу, где-то вдалеке кричит сова, и этот звук такой жуткий и пронзительный, как будто существо возмущается, что я забыл о нем.

Мрачный, как гробовщик, я достаю свой телефон и включаю его, ожидая, когда загорится экран. Я мог бы ерзать и постукивать по дисплею, чтобы ускорить процесс, но это было бы смешно. Технология не может быть ускорена человеческим нетерпением. Поэтому вместо этого я смотрю на телефон, стискивая зубы, ожидая, когда загорится логотип Apple и появится главный экран.

Вот.

Готово.

Работая быстро, чтобы избежать наводнения текстами и уведомлениями, которые начинают поступать, я открываю пустое сообщение и быстро нажимаю на кнопку.

+1 (819) 3328 6582: Ты достал?


Подробности здесь не требуются. Даже если бы они были, получатель этого сообщения не получил бы их. Я кладу телефон на плоское ограждение балкона и снова поворачиваюсь лицом к зданию, тупо наблюдая за людьми в окнах, гадая, чему же они все так радуются.

У женщины в золотом сверкающем платье столько долгов по кредитке, что она вот-вот потеряет свой дом.

У парня с двойным виски в стакане, хотя сейчас только половина восьмого и мы еще даже не принялись за наш ужин из четырех блюд, только что обнаружили рак простаты.

В дальнем конце зала, возле бара, парочка заискивает друг перед другом и демонстрирует свою привязанность, разговаривая с пожилым джентльменом в смокинге, который только что подал на развод.

Чувак у рояля фантазирует о том, чтобы прикоснуться к двенадцатилетней дочери своей жены от ее предыдущего брака.

Бармен, улыбающийся так профессионально, так вежливо, разнося бокалы, уже несколько месяцев подумывает о самоубийстве.

Я пристально смотрю на лживых, обманчивых дегенератов, презирающих все, чем они являются, и все, что они отстаивают. Я могу ошибаться насчет людей, которых только что выбрал, в лучшем случае это было лишь предположение, но я знаю этот круг. Они опытные выдумщики и мастера своего дела. Блестящие виниры, которые они представляют миру, тонки как вафли и распадаются, как мокрая бумага, когда их осматривают вблизи.

Возмущенный, я снова поворачиваюсь к телефону.


+1 (819) 3328 6582: Да.


Я: работает?


+1 (819) 3328 6582: Да. Что мне с ним делать?


Я: оставь там, где мы обсуждали.


— Так, так, так. А это еще что такое? Неужели мои глаза обманывают меня? Рэн Джейкоби, живой и во плоти.

О, черт возьми!

Резко выдохнув через нос, выключаю телефон и кладу его в карман, прежде чем повернуться. Девушка, появившаяся в дверном проеме, на самом деле не девушка. Она настоящая женщина, с ее преувеличенными изгибами и соблазнительным покачиванием бедер, когда она идет ко мне. Ее черные как смоль волосы, длинные и волнистые, закреплены на месте, как у какой-нибудь голливудской старлетки сороковых годов. Малиновый цвет губной помады ей очень идет. Она похожа на бледного вампира с фарфоровой кожей, который только что сжал рот вокруг чьей-то яремной вены и пролил свое основное блюдо.

Во всех отношениях она совершенна. Во всех отношениях я ее ненавижу.

Отвратительное создание.

— Мерси. Если бы я знал, что ты будешь здесь, я бы сжег здание дотла и сбежал в Европу.

— Очаровательный, как всегда, — мурлычет она, неторопливо подходя к балюстраде.

Справа от меня есть пятнадцатифутовый участок открытого пространства, но, конечно же, эта сука подходит и встает так близко ко мне, как только может. От едва уловимого запаха ее духов у меня сводит живот.

— Я видела твоего невежду-друга внутри. Тот, который выглядит как убийца. Я потратила целых три секунды, пытаясь вычислить, где ты, прежде чем догадалась.

— Да. Ты так хорошо меня знаешь, Мерси. Извини меня. Мне нужно вернуться внутрь.

Она не слушает, или же предпочитает не слышать меня, говоря со мной, когда я отступаю.

— Можно мне закурить?

Остановившись, я закатываю глаза к ясному ночному небу, негодуя на тот момент, когда согласился прийти на эту гребаную вечеринку. При обычных обстоятельствах я бы прижал ее к стене здания за горло и сказал, чтобы она пошла на хрен, но последствия были бы катастрофическими. Мерси - королева театра, настоящая актриса, чья способность плакать по сигналу уже привела ее к трем довольно большим ролям на Бродвее. Стоит лишь прикоснуться к ней здесь, на благотворительном вечере Лорда Ловетта для пострадавших женщин, и она возьмет на себя роль всей своей жизни. После потока слез и размазанной туши меня увезут в долбаных наручниках.

Нет, спасибо.

Я неохотно протягиваю ей пачку сигарет, лежавшую у меня в кармане, и смиряюсь с тем, что останусь здесь с ней, пока она не закончит со мной.

Мерси подносит сигарету к губам, понимающе улыбается и щелкает маленькой серебряной зажигалкой, которую всегда носит с собой. Густой туман дыма струится из ее носа, завиваясь в холодном февральском воздухе.

— Тебя не было в городе на Рождество. Я проехала весь путь до Верхнего Ист-Сайда только для того, чтобы узнать, что ты уехал без меня в Чехию.

Я одариваю ее ледяной улыбкой.

— Ну, конечно. Это единственное место, где я в безопасности от тебя. Я знаю, как сильно ты ненавидишь Прагу. Извини, что ты зря потратила время. Когда ты сама водишь машину, то всегда чувствуешь себя бедной, не так ли?

В ее зеленых глазах вспыхивает злобный огонек.

— Знаешь, мы могли бы пойти куда-нибудь вместе. Фейерверк над Сиднейской гаванью в канун Нового года был грандиозным. Ты говорил, что хотел бы поехать туда в прошлом году.

Ха. Прошлый год. За последние 12 месяцев многое изменилось.

— Я уверен, что ты прекрасно провела время без меня, Мерс. Ты тянешь время с этой сигаретой. Закончи, и я смогу уйти.

Ее улыбка превращается в безрадостную линию на лице.

— Не надо все время быть таким воинственным, Рэн. Неужели так плохо, что я могу захотеть провести с тобой пару минут? Неужели я действительно так ужасна? Все эти хмурые и надутые гримасы преждевременно состарят тебя. А что потом?

— А потом я стану отвратительным, и люди увидят меня таким, какой я есть на самом деле, — выплевываю я, сарказм сочится из каждого слова, когда я несусь к двери.

Я думал, что смогу справиться здесь с ней, но ошибся. Она спросила, действительно ли она так ужасна? Черт возьми, так и есть. Она вообще не должна была здесь находиться. Не может быть, чтобы отец Дэша прислал ей приглашение, а это значит…

Нет.

Ты, должно быть, шутишь надо мной.

Я убью его на хрен.

— Ты не можешь просто взять и уйти, — кричит мне вслед Мерси. — Я всегда знаю, где ты, Рэн. Всегда. Скоро мы будем проводить много времени вместе.

Я почти колеблюсь. Я почти спрашиваю, что, черт возьми, это должно было означать, но отказываюсь дать ей удовлетворение. Из-за того что я очень хорошо ее знаю, я понимаю, что она полностью объяснила свои намерения этим тщательно поставленным, небрежным замечанием: она возвращается в Вульф-Холл.

Я нахожу Дэшила разговаривающим с лысеющим мужчиной у переполненного буфета. Манеры требуют, чтобы я подождал, пока он закончит свой разговор, но я слишком безумен, чтобы соблюдать светский этикет.

— Мерси? Ты пригласил Мерси?

Дэшил замолкает с открытым ртом. Он закрывает его, потом снова открывает, пытаясь что-то сказать.

— Извините. Я вижу, что моя жена зовет меня, — говорит старый лысый парень и, резко развернувшись, уходит.

Дэш выглядит так, будто сделал бы то же самое, если бы мог.

— Послушай, я просто думаю, что эта история с новой девушкой... ты не смотришь правде в глаза, Джейкоби, и ты, кажется, переключаешься всякий раз, когда Мерси рядом, так что я подумал…

— Значит, ты подумал: «Я знаю, что нужно сделать. А дай-ка я притащу эту ядовитую тварь, которая разрушила жизнь Рэна, через границу штата. Она обязательно все исправит».

— Черт побери! Ты шепчешь. Мне не нравится, когда ты шепчешь. Это значит, что ты вот-вот начнешь крушить все подряд. Мы можем... мы можем просто поговорить об этом позже? Избегай ее, если придется, но, может быть, мы вчетвером присядем после этого…

— Намеренно позволять ей находиться в радиусе двухсот миль от любого из нас –это безумие, и ты это знаешь. Я не собираюсь садиться рядом с ней.

Словно магнетически притянутый с другого конца комнаты обещанием спора, появляется Пакс с салфеткой, полной жареных креветок в руке. У него дьявольский вид.

— Угадай, с кем я только что столкнулся.

— Я уже видела ее, — огрызаюсь я.

Пакс бросает себе в рот креветку, хвост и все остальное.

— Мерси очень горячая, чувак. Прям очень горячая.

Это, должно быть, расплата за то, что сегодня утром я пнул его подголовник.

— Будь очень, очень осторожен, — шиплю я.

— Что? Это всего лишь наблюдение. Не нужно так сильно перегибать.

Забавляясь, он жует с открытым ртом, пристально наблюдая за мной. Думаю, что он ждет, когда я наброшусь на него с кулаками. Между его вопиющей попыткой разозлить меня и совершенно бездумной попыткой Дэша сгладить неспокойную воду, я хочу сломать обе их чертовы шеи.

— К черту все это. Я ухожу отсюда.

— Ты не можешь уйти. Мы приехали на одной машине, — самодовольно говорит Дэш. Очевидно, он думал об этом; он знал, что я не смогу запрыгнуть в свой собственный автомобиль и сбежать, если Пакс привезет нас на Чарджере. Но беда Дэша в том, что он не может сразу решить проблему. Я похлопываю по своему телефону, ярость шипит под моей кожей. — Не волнуйся. Я вызову Убер.

— Ради бога, Джейкоби! Не будь таким драматичным. Останься! Выпей. Насладись жизнью!

Почему он вообще беспокоится, остается загадкой. Дэш знает, что как только мое решение принято, оно принято. Он все равно кричит мне вслед, когда я пробираюсь сквозь толпу к выходу.

— Ну же, Джейкоби! Я думал, что близнецы должны лучше ладить друг с другом! 

Глава 14.

ЭЛОДИ

— НУ ЖЕ, ДЕВОЧКА. Ты же знаешь, что хочешь этого.

Я не хочу. Реально не хочу, но у Карины такое умоляющее выражение лица, что ей трудно сказать «нет».

— Прости, я просто очень устала. Вечеринка? Я не буду знать никого, кроме тебя.

— Ты знаешь меня, — напевает Прес, пролетая мимо моей двери с ярко-розовым платьем в руках, которое на сто процентов будет ужасно сочетаться с ее каштановыми волосами.

— Видишь. — Карина скрещивает руки на груди, делая вид, что уже выиграла эту битву. — И Рашида тоже там будет.

— Рашида едва ли сказала мне больше трех слов с тех пор, как я приехала сюда. — Я еще глубже зарываюсь в одеяло, натягивая его до подбородка. — Здесь так хорошо и тепло. И вообще, я уже в пижаме.

— Не лги, Стиллуотер. Ты ведь там полностью одета, да?

— Угу. Тусоваться на вечеринке, чтобы надо мной смеялись и издевались парни из Бунт-Хауса, не похоже на хорошее времяпрепровождение.

— Ха! Они не ходят на вечеринки в городе. Они слишком претенциозны и заносчивы, чтобы общаться с детьми из Маунтин-Лейкс. И потом, я слышала, как Пакс говорил Дамиане, что все троеедут в Бостон на выходные. Отец Дэша устраивает какую-то благотворительную акцию. Так что прямо сейчас ты можешь забыть о том, чтобы использовать их в качестве оправдания.

Я хмурюсь, выпячивая нижнюю губу.

— Чтобы ты знала, я ужасна в больших общественных мероприятиях. Я не знаю, как разговаривать с людьми. Я только поставлю тебя в неловкое положение, и тогда ты больше не захочешь быть друзьями.

— Чушь. Мы сидим здесь взаперти всю неделю, и ты хочешь остаться тут на все выходные? Извини. Я не могу этого допустить. Пошли. Давай взорвем этот танцпол.

Я не смогу выбраться отсюда, это точно. Впрочем, она права. Не имеет смысла запираться в своей комнате на все выходные, когда нам запрещено покидать ее в течение недели. Похоже на какое-то варварское самобичевание, которое, не думаю, что заслужила.

— Кто устраивает эту вечеринку?

Она подпрыгивает на месте и хлопает в ладоши.

— Урааа!

— Карина, неееет, я ни на что не соглашалась. Ты должна сказать мне, кто устраивает вечеринку!

Она сбрасывает джинсовую куртку с одного плеча, драматично позируя и ухмыляясь, как дьявол.

— А разве это имеет значение? Там будет выпивка. Там будут мальчики. Там будет музыка. Ну же, Элли. Надень свою самую короткую юбку и поехали!

Особняк — изящный шедевр, возвышающийся на краю утеса с видом на самое большое озеро города — достаточно велик, чтобы вместить целую футбольную команду. А парень, который устраивает эту вечеринку, Оскар, сын бывшего игрока НФЛ, так что в этом есть смысл.

Чтобы выяснить, кто знает Оскара и были ли мы вообще приглашены на это мероприятие, мне потребовалась целая поездка вниз по горе, и к тому времени я уже перестала беспокоиться и была готова выпить пива.

Вечеринка в самом разгаре, когда мы входим в парадную дверь — люди танцуют и улюлюкают под громкие, лихорадочные басы, которые накачивают профессиональные динамики; шоты льются рекой; стол для пиво-понга не один, а сразу два; и так много людей, которых я узнаю, что сразу расслабляюсь. Здесь половина Вульф-Холла. Может быть, я и не в ладах с большинством этих парней, но я их узнаю, и если им позволено быть здесь, то и мне тоже.

— Нам нужен пит-стоп в ванной, — заявляет Карина, таща меня сквозь волну танцующих тел.

Я извиняюсь перед людьми, когда сталкиваюсь с ними, но меня встречают дружелюбные лица. Кажется, никто не возражает против небольшой толкотни. Когда Карина находит туалет, она затаскивает меня внутрь и захлопывает дверь, возбужденно разворачиваясь и прислоняясь к ней, положив ладони на дерево.

— Так. Я могла бы и не упоминать об этом. Но там есть один парень.

Я приподнимаюсь и сажусь на мраморную стойку у раковины, подтягивая колготки, стараясь не зацепиться ногтями за блестящую тонкую материю

— Конечно же, есть парень, — соглашаюсь я. – И кто он? Как его зовут? Он учится в академии?

— Он учится на первом курсе университета Олбани. Его зовут Андре, и он очень красив. Он дружит со старшим братом Оскара, и он обещал, что будет здесь сегодня вечером.

— И нам нравится этот парень, Андре?

Карина с энтузиазмом кивает.

— Он нам очень нравится. Он очень умный. Добрый. Забавный. Спрашивает разрешения, прежде чем поцеловать меня, что на самом деле немного странно, но это лучше, чем альтернатива. И он выглядит как молодой Энди Сэмберг.

— Энди Сэмберг?

— У меня очень своеобразное чувство вкуса, мой друг. Разве ты уже не поняла это по одежде?

Справедливости ради, на ней надет фиолетовый вельветовый комбинезон с приделанными к нему нашивками из четырех листьев клевера. На футболке, которую она надела под комбинезоном, спереди нарисована обезумевшая кошка.

— Окей. Я понимаю, понимаю, — смеясь, говорю я. — Но я знаю только одного парня, который тебя интересует, и это... ну, ты знаешь кто, и он похож на классическую греческую статую. В нем вообще нет ничего необычного или странного. Он как... ванильное мороженое. Но самое дорогое, самое декадентское, роскошное ванильное мороженое, которое можно купить за деньги.

Карина фыркает, разглядывая себя в зеркале. Она открывает кран, смачивает пальцы и приглаживает волосы, которые сегодня она распустила: густые, красивые и упругие.

— Но ведь в этом-то все и дело. Все любят ванильное мороженое. Может быть, ты любишь фисташки, или лакрицу, или... я не знаю, — смеется она, — чертово мороженое со вкусом васаби, но, когда появится ванильное мороженое, ты все равно захочешь попробовать. Потому что ванильное мороженое выглядит так хорошо, и оно такое вкусное, и ты думаешь, что знаешь, что получишь. Но потом ты понимаешь, что оно испорчено и тебя отравили, и.. — она выдыхает, качая головой. — Ну, не знаю. Ванильное мороженое оказалось отвратительным.

— А какое мороженое Андре, как ты думаешь? — спрашиваю я, наблюдая, как она накладывает блеск для губ.

— Легко. Классическое сэндвич-мороженое с кориандром и лаймом. — Она улыбается, игриво прикусывая язык. — Немного не в себе. Немного чокнутый. Немного странный. Но все его странные части каким-то образом работают вместе. Мне это в нем нравится.

Хорошо, что она так волнуется из-за парня. После ее слез в закусочной в прошлые выходные я подумала, что пройдет еще много времени, прежде чем она найдет кого-нибудь, от кого ей захочется упасть в обморок. И вот она здесь, в глубоком обмороке.

— А какое мороженое Рэн? — спрашивает она, хлопая ресницами.

— Ну и дурацкий же ты задаешь вопрос. С чего бы мне думать о том, что он за мороженое?

— Ну, не знаю. Ты мне скажи... — ее голос звучит легко и непринужденно, но я смотрю прямо на ее лицо в зеркале. Я вижу осторожное выражение лица, которое она пытается скрыть. — Ты часто на него смотришь. Он часто смотрит на тебя. Я подумала, что со всем этим отрицательным напряжением, витающим в воздухе, что-то может произойти…

— Рэн Джейкоби — не мороженое. Он кусок черствого сыра, пропитанный крысиным ядом, и мне совершенно неинтересно его пробовать.

Карина добродушно смеется, щелкая крышкой блеска для губ и опуская его обратно в сумочку.

— Ладно. Я тебе поверю, девочка. Но просто чтобы ты знала... многие не стали бы этого делать.

Оскар выглядит как полузащитник. Он ростом шесть футов три дюйма и почти такой же широкий, и когда он двигается, все на вечеринке двигаются вместе с ним, притягиваясь к нему, как будто они пойманы в ловушку на его орбите. Можно услышать, как он смеется — богатый, теплый, гулкий звук — над бешеным ритмом музыки, которую меняют каждую минуту или около того, не в состоянии посвятить себя одной песне, не переключая ее на что-то другое.

Я знакомлюсь с ним четыре раза подряд, и он ни разу не вспоминает меня —эта невежливость смягчается тем, как он счастлив, когда снова узнает мое имя и обнимает меня, как будто именно это и имеет в виду.

В перерывах между моими столкновениями с Оскаром, Карина накачивает меня пивом за пивом, как будто вечеринка вот-вот закончится. Я не новичок в алкоголе. Я перепробовала все известные человеку напитки, но, по общему признанию, это было уже давно; я опьянела от пива номер три и пьяна к тому времени, когда достигаю кружки чашки номер пять.

Около одиннадцати Карина становится ярко-розовой и указывает на парня в другом конце гостиной, который действительно похож на молодого Энди Сэмберга. Он просиял, как только увидел ее, и моя подруга больше не видит никого, кроме Андре. Я не ревную её ко времени, проведенному с ее новым сэндвич-мороженым с кориандром и лаймом; когда ты находишь свою вкуснятину, ты должен наслаждаться каждой секундой, пока можешь.

Да и вообще. У меня есть Пресли, чтобы составить мне компанию.

— Люди склонны упускать из виду человека с бритой головой, — говорит она, раскачиваясь рядом со мной на своем стуле.

Она пьяна, но все еще мыслит здраво. Я так думаю. Может быть, мы достигли того идеального равновесия, когда она настолько пьяна, что не в своем уме, а я настолько пьяна, что ее невнятные слова и нечеткие утверждения действительно звучат как настоящие слова.

— Люди считают его глупым, потому что он модель, но в прошлом году мне пришлось работать с ним над научным проектом, и он был действительно умен. Реально, реально, реально умный.

Я передаю ей пиво, которое мы пьем вместе.

— Реально, реально, реально умный?

— Да! — говорит она, хихикая. — Реально, реально, реально... реально, реально... — она забывает, что собиралась сказать. — Короче, его зовут Пакс. По-латыни это означает «мир». Ты это знала?

— Знала.

— Ооо, посмотри на себя. Умная маленькая Элоди. Мне нравится твое имя. Что значит Элоди?

Я громко икаю, пытаясь сосредоточиться на хорошеньком веснушчатом личике Пресли, но в данный момент она раскачивается в трех местах, и я не уверена, к какой версии я должна обратиться.

— Значит «чужие богатства», — говорю я средней Пресли. — С французского языка. Это было второе имя моей мамы.

— Это ррррреально красиво, — бормочет Прес. — Реально, реально, реаль...— Она понимает, что делает, и заливается смехом. — Боже, по крайней мере, тебя не назвали в честь толстяка в парике, который... который, черт возьми, умер, сидя на унитазе, од... но... вре... мен… но… — она борется с этим, — поедая гамбургер и вываливая гигантское дерьмо.

— Не думаю, что это когда-либо было доказано, — бормочу я, стараясь не рассмеяться. Как я могу сохранять невозмутимое выражение лица, когда она все это придумывает?

— Боже, я действительно напилась, — говорит она, пошатываясь и пытаясь подняться на ноги. — Думаю, мне нужно быстро пройтись по территории, чтобы протрезветь. Ты когда-нибудь видела этих скоростных ходоков? Они выглядят чертовски нелепо. Эй! О, привет! Том! Смотри, Элли, это Том из академии. Он нас не видел. Ну же, давай напугаем его до смерти.

— Прес, думаю, я бы предпочла просто остаться... здесь...

Хотя, уже слишком поздно. Она хватает меня за запястье и поднимает на ноги. Не успеваю я опомниться, как мы оказываемся по другую сторону гостиной Оскара и стоим позади Тома, который рассказывает очень оживленную историю своим друзьям.

— А потом он схватил меня за горло, глядя на меня так, словно собирался убить, и я не мог дышать, черт возьми, и я сказал: «Хорошо! Ладно! Я, бл*дь, это сделаю. Просто отвали от меня, чувак!».

— Этот парень не в себе, — говорит высокий парень в очках. — Я слышал, что он ударил ножом одного из учителей во время весенних каникул в прошлом году.

— Не говори глупостей, — говорит единственная девочка в маленькой группе Тома. Кончики ее светлых волос выкрашены в пурпурный цвет. Она закатывает глаза. — Если бы кто-то из учителей получил ножевое ранение, разве мы не знали бы об этом? И почему, черт возьми, они позволили ему продолжать посещать академию, если он причинил вред одному из преподавателей? Ты действительно должен пропустить это дерьмо через фильтр, прежде чем позволить ему выплеснуться из твоего рта, Клэй. Ты знаешь правило. Мы проверим все факты, прежде чем объявить это истиной.

— Расслабься, Джем. Боже. Он просто рассказывает нам то, что слышал, — говорит невысокий парень, разламывая пальцами пирожное. Он запрокидывает голову и роняет в рот кусок липкого шоколадного торта.

— Уф! Никто из вас меня не слушает! — Том раздраженно поднимает руки вверх. — Джейкоби угрожал убить меня на хрен. И если я не верну телефон этой девушке до конца завтрашнего дня, она поймет, что что-то не так. Она, вероятно, доложит обо мне Харкорт. Меня исключат, и мой дед убьет меня, и я умру в любом случае, так что мне действительно нужна какая-то гребаная помощь, пожалуйста, потому что я сейчас немного схожу с ума, и ...

Парень, поедающий пирожное, проглатывает его.

— Эй, Том?

— Что, Эллиот? ЧТО?

— А как выглядит та девушка? Та, что с телефоном?

— Ну, не знаю. Она горячая штучка. Небольшого роста. Светлые волосы. У нее красивые глаза. Да какая, к черту, разница?

Эллиот невесело усмехается.

— Потому что я почти уверен, что она стоит у тебя за спиной. И она выглядит взбешенной, чувак.

Том резко поворачивается, как будто его только что ткнули в задницу палкой.

— Вот дерьмо. Элоди! Э... да, это Элоди. Как дела? Хм, ты... — он отчаянно потирает затылок. — Наслаждаешься вечеринкой?

Я наслаждалась вечеринкой.

Теперь — нет.

Теперь я воплощение гнева.

Я пылающее солнце, готовое превратиться в сверхновую звезду.

Я восемнадцать разных видов злости.

Я мысленно перечисляю все способы, которыми могла бы убить Тома и сделать так, чтобы власти никогда не нашли его тощую задницу.

— Объясни, — рычу я.

— Ну, я не знаю, что ты там услышала, но ...

— А знаешь что? Не утруждай себя объяснениями. Просто скажи мне, что ему нужно от моего телефона, и я не сломаю твою жалкую шею.

Зрачки Тома расширяются — это паническая реакция. Некоторые парни не поверят, что такая маленькая и светловолосая девушка, как я, может быть жестокой. Но Том мне верит. Он видит убийство в моих глазах и знает, что, хотя я и пьяна, я с него живьем шкуру спущу.

— Он… я имею в виду, я не знаю. Я думаю... я понятия не имею, зачем он ему понадобился. Он велел мне починить его как можно быстрее, а потом отнести к нему домой. Он велел мне оставить его на столе в его комнате, а потом убираться к чертовой матери. Вот и все. Это все, что я знаю. — Он хватает белую салфетку, в которой Эллиот держал свое пирожное, и машет ею в воздухе. — Мне очень жаль, ладно. Смотри! Я сдаюсь! Я не очень хорошо разбираюсь в таких вещах, ясно? Я привык к тому, что такие люди, как ты и как... как он, игнорируют меня. Я не существую для вас, люди, и я хочу снова стать невидимым, потому что это действительно отстой.

Мне потребовалось некоторое время, чтобы заметить разбитую губу. Но теперь я это вижу, потому что он говорил так оживленно, что снова открыл рану, и по его подбородку стекает ярко-красная струйка крови. Рэн с ним это сделал. Рядом со мной неловко кашляет Пресли.

— Может быть, нам стоит пойти и найти Карину? Я не хочу запутаться в этом дерьме Бунт-Хауса. Это вроде как твоя и её фишка.

Я надвигаюсь на Тома, жалея его и ненавидя в равной степени. Парень становится очень, очень бледным.

— Что это значит? Люди, как я?

— Ну, ты знаешь, — тихо говорит он. — Популярные дети. Члены социальной элиты. Ты... ты такая же, как они.

Ярость, которая вращалась вокруг меня, как шар белого, обжигающего жара в моей груди, взрывается, на мгновение разрушая мой разум. Джем неловко бочком пробирается к выходу из группы, крадется прочь, ее глаза прикованы к половицам. Эллиот и Клэй выглядят слишком ошеломленными, чтобы двигаться.

— Я не такая, как они, — шиплю я. — Совсем не такая, как они. Как ты можешь так говорить? Ты совсем меня не знаешь.

Том опускает салфетку, словно смирившись со своей судьбой. Он знает, что сказал что-то не то. Я в микросекунде от того, чтобы броситься на него, когда появляется Карина в вихре фиолетовой ткани и волос.

— Эй! Что случилось, ребята? Джем только что сказала, что здесь вот-вот начнется драка.

Я не могу заставить себя посмотреть на нее.

— Расскажи ей, что ты сделал, Том.

Он моргает.

— У меня не было выбора, — стонет он.

Дружелюбный тон Карины улетучивается.

— Том Петров. Расскажи мне, что ты натворил. 

Глава 15.

ЭЛОДИ

— ДЛЯ ЗАПИСИ, это ужасная идея. Ты ведь это знаешь, да?

Я хмыкаю, пряча подбородок в воротник куртки. В машине Карины очень холодно. И настроение у нее тоже холодное. Она злится, что ей пришлось оставить своего сэндвич Сэмберга без присмотра у Оскара, но это был ее выбор.

— Я же сказала тебе остаться, — ворчу я. — Я могла бы заказать такси.

— Водители Убер не везут нас в гору, — ворчит она. — Слишком много титулованных детей из Вульф-Холла блевали на заднем сиденье их машин. Нас занесли в черный список, всех до единого.

— Ну, это же чушь собачья.

— Нет, ты не смогла бы заказать Убер. Я твой единственный способ, вернуться на этот холм, и я категорически говорю тебе, что это гребаное безумие.

— Ты сама сказала, Кэрри. Эти высокомерные ублюдки сегодня вечером в Бостоне. Они вернутся не раньше завтра. Так в чем дело? Они даже не узнают, что мы там были.

— Конечно, узнают! Рэн узнает, как только увидит, что твоего телефона нет в его комнате. А что потом?

— Точно. Что потом? Он ведь не может прямо заявить, что это кража, да? Он завладел моим имуществом для неизвестных, гнусных целей. Последнее, что он сделает, это скажет кому-нибудь, что я вошла в их драгоценный дом, чтобы забрать то, что по праву принадлежит мне.

— Господи, — бормочет Карина сквозь стиснутые зубы. — Ты даже не представляешь, во что ввязываешься, девочка. Понятия не имеешь, во что ты меня втягиваешь. Ты все еще пьяна. Почему бы нам не подождать до утра, подумать и посмотреть, не сможем ли мы придумать лучший план…

— Сейчас я трезва как стеклышко, и ты это прекрасно знаешь. Слушай, я все прекрасно понимаю. На твоем месте я бы тоже не хотела принимать в этом участия. Почему бы тебе просто не высадить меня перед домом и не вернуться на вечеринку? Оставшуюся часть пути я могу пройти пешком.

— Две мили, Элли? В середине ночи? По холоду и в темноте? По извилистым, узким дорогам? Тебя же собьет машина. Они даже не увидят тебя, пока не станет слишком поздно. Ну и какой же я тогда буду друг, а?

Мне нечего сказать на это.

Ну, что я могу сказать? Поход обратно в Вульф-Холл звучит дерьмово. Без преувеличения. И она была бы дерьмовым другом, если бы оставила меня на обочине горной дороги. Я благодарна за то, что Карина обладает полностью функционирующей совестью. Тем не менее, я не хочу ставить ее в компрометирующее положение.

Мы сидим в тишине, наблюдая, как два луча фар пронзают темноту подобно мечам света, освещая пятнадцать футов асфальта перед нами.

— Гребаный кусок дерьма, — говорит Карина через некоторое время. — Я знала, что он жуткий, но не настолько. Он, вероятно, собирался загрузить в телефон шпионские программы. Подслушивал бы твои звонки и читал все твои сообщения. Он мог бы получить доступ к твоей камере в любое время... Боже, только что об этом подумала.

— М-м-м.

Я уже думала об этом. У меня есть опыт работы с клонированными телефонами и всевозможными шпионскими программами. Все это уже было загружено на мой телефон раньше. Чего Карина не знает, так это того, что мой телефон уже переполнен призрачными приложениями и фиктивными экранами, все они предназначены для того, чтобы обмануть меня, заставляя думать, что за мной не следят. Мой отец позаботился об этом.

— Мы войдем, возьмем телефон, и тогда нам не придется ни о чем беспокоиться, — бормочу я.

— Ты должна позвонить в полицию, Элли. Я серьезно говорю. Это какое-то сомнительное дерьмо.

— Давай сначала посмотрим, с чем мы имеем дело. — Я просто отмахиваюсь от нее и уверена, что она это знает.

Вовлекать полицию сейчас было бы плохой идеей. Во-первых, Вульф-Холл доложит о случившемся моему отцу, а я ни за что не позволю ему прыгнуть в самолет, чтобы лично узнать, что происходит. Я бы предпочла, чтобы меня тащили по раскаленным углям, чем смотреть ему в лицо.

Мой пульс подскакивает к горлу, когда Карина выключает фары и сворачивает на подъездную дорожку, ведущую через лес к Бунт-Хаусу. По тому, как она вцепилась в руль, я догадываюсь, что она встревожена. Не уверена это из-за того, что она боится быть пойманной в доме или вообще потому, что находится здесь, но я начинаю чувствовать себя очень плохо из-за того, что заставила ее пройти через это.

В давящей темноте я вижу только деревья. Затем мы резко поворачиваем и из ниоткуда появляется дом, трехэтажное строение, такое большое и внушительное, что это чудо, что его не видно с дороги. Трудно сказать, сколько лет этому дому. Возможно, было бы легче определить, когда это место было построено в дневное время, когда намного больше света. Прямо сейчас стеклянные окна от пола до потолка на втором этаже делают его современным, но внешний вид делает его действительно очень старым.

— От одного взгляда на это место меня тошнит, — бормочет Карина. — Тебе не кажется, что это место вызвано прямо из кошмаров.

Я смотрю на дом, окутанный тенями, каждое окно погружено в темноту, и... место выглядит пустынным.

— Нет, — говорю я Карине. — Мне не снятся кошмары.

Она глубоко вздыхает сквозь сжатые губы.

— Я тебе завидую. Это должно быть очень хорошо. — Она крутит ключ в замке зажигания, заглушая двигатель. — Тогда чего ты боишься? Монстры? Упыри? Плотоядные твари?

— Нет, — говорю я ей, глядя на дом со стальной решимостью. — Я боюсь настоящей жизни. Людей, которые должны заботиться о тебе больше всего.

Карина не спрашивает, откуда я знаю, как взломать замок. Она убеждает меня поторопиться, оглядываясь через плечо на лес, словно ожидая, что Дэшил появится из ночи с топором в руке, готовый расчленить нас обеих на мелкие кусочки. Однако он не приходит, и я открываю дверь дома в рекордно короткие сроки.

Я вхожу, готовясь к лавине пустых пивных банок и гниющих контейнеров из-под еды на вынос, но внутри чисто и аккуратно. Зачеркните это. Здесь реально красиво.

Карина включает фонарик на своем телефоне, разгоняя темноту, и я поражаюсь грандиозному холлу, в котором нахожусь. Передо мной огромная, великолепная лестница, расходящаяся влево и вправо, ведущая в восточное и западное крыло дома. На первом этаже на стенах висят огромные картины — в основном классное современное искусство, которое, кажется, не имеет ничего особенного, но, когда я смотрю на них, меня поражает тревожность, исходящая от них. Все они изображают бушующие бури, вызванные к жизни в кружащихся черных, синих, белых и серых тонах. От них чувствуется ярость.

— Рэн, — бормочет Карина. — Может, он и самый большой говнюк на свете, но этот ублюдок умеет рисовать.

Я скрываю свое удивление, откладывая эту информацию на потом.

Дом имеет уникальный, головокружительный запах. Совсем не похожий на запах потных носков и немытых подростков, который я ожидала почувствовать. Воздух окрашен нотами бергамота, черного перца и розового дерева.

Всюду, куда я смотрю, лежат безделушки и маленькие сувениры, заботливо расставленные на непомерно дорогих на вид буфетах, столах и книжном шкафу, который тянется вдоль задней стены, у двери, ведущей в неизвестность.

Я задыхаюсь, когда поднимаю глаза.

— Срань господня.

— Да, — соглашается Карина, подстраиваясь под мою позу, откинув голову назад, глядя вверх через винтовые лестницы, которые огибают то, что можно описать только как внутренний двор дома.

С того места, где мы стоим, виден весь верхний этаж дома, а за ним, на крыше высоко над нашими головами, огромное панорамное окно в крыше открывает вид на ночное небо, от которого у меня захватывает дух. Десятки сверкающих точек света, сгорающих в небесах, образуют крышу, под которой спит Рэн Джейкоби, и это одна из самых красивых вещей, которые я когда-либо видела.

— Пошли. — Карина берет меня за руку и тянет к лестнице. — Нет времени любоваться архитектурой. Нам нужно взять телефон и вернуться в академию. У меня ужасное предчувствие.

— И где его комната? Скажи мне, и я сама найду.

Карина качает головой.

— Мы пойдем вместе. Здесь легче заблудиться, чем ты думаешь.

Я сжимаю ее руку, ободряюще улыбаясь.

— Со мной все будет в порядке. Оставайся здесь и наблюдай. Если ты увидишь огни на дороге, кричи, и мы уберемся отсюда к чертовой матери. Один из нас должен быть настороже.

Неуверенность светится в ее глазах, но в них также есть облегчение. Карина рада предлогу остаться внизу, недалеко от выхода.

— Ладно. Иди, только быстро. Верхний этаж. Когда ты доберешься до верха лестницы, поверни направо на лестничной площадке. Дверь прямо перед тобой – это комната Рэна. К дверному косяку прибито черное перо. Внутри я не была. Я не могу сказать тебе, где находится его стол, но...

— Не волнуйся, успокойся, все в порядке. Это просто письменный стол. Мне ведь не нужно искать потайной люк или что-то в этом роде. Дай мне одну минуту, и мы уйдем отсюда.

Слегка дрожа, Карина кивает. Господи, она выглядит так, словно вот-вот расплачется. Я не знаю, чего она так боится, но ее эмоции оказались заразительными. Мое сердце агрессивно колотится в груди, когда я бегу вверх по первому пролету лестницы, затем оказываюсь на следующем. Легкие горят как сумасшедшие, когда я достигаю третьего этажа, а к тому времени, когда я добираюсь до четвертого, все, что я слышу, как моя кровь бьется за барабанными перепонками.

Быстро глотая воздух, я не теряю ни секунды, направляюсь прямо к двери справа, осматриваюсь в поисках пышного черного пера, которое, как сказала подруга, должно быть прибито к дереву. Оно как раз там, где и сказала Карина.

Я на месте.

Заперта ли его дверь?

Какая-то часть меня думает, что да, безусловно, Рэн - частное создание, и он, вероятно, яростно охраняет свое личное пространство.

Но с другой стороны, он еще и высокомерен. Осмелятся ли Пакс или Дэш войти в его святая святых без его разрешения? Маловероятно. И в каком мире Рэн мог бы представить себе постороннего человека, имеющего наглость ворваться в его дом, а затем нарушить уединение его спальни? Конечно, не этот мир, в котором все, с кем он соприкасается, ученики и учителя, боятся его.

Когда я кладу руку на медную дверную ручку, по спине пробегает дрожь странной энергии. Сколько раз Рэн клал свою руку сюда, на эту самую полированную, холодную медь? Тысячу раз. Больше. Сотни тысяч раз. Он прикасается к этой дверной ручке чаще, чем к любой другой вещи в этом доме, и от этого знания у меня на щеках появляется румянец. Мне кажется, что он и я здесь вместе, наши ладони покоятся на одном и том же полированном металле, как будто мы с ним держимся за руки…

Боже мой, Элоди! Да что с тобой такое, черт возьми?

Поворачиваю дверную ручку, больше не задаваясь вопросом, будет ли она открыта, зная, что будет…

Дверь действительно не заперта.

И вот я стою в спальне Рэна Джейкоби.

Если бы у меня хватило смелости, я бы включила свет и хорошенько осмотрелась, но я нервничаю больше, чем думала. Через два огромных эркера, выходящих на север, льется достаточно лунного света, чтобы я могла хорошо все видеть, и я не хочу рисковать, предупреждая проезжающих по дороге, что в доме кто-то есть.

Комната огромная, по меньшей мере, вдвое больше моей комнаты на четвертом этаже академии. Чудовищная кровать королевских размеров доминирует в этом пространстве, с резным изголовьем из цельного дерева за горой подушек, которая поражает своей замысловатостью. Поскольку все цвета в комнате приглушены и замутнены наступающей темнотой, простыни могли быть серыми, но они также могли быть и синими. Что-то внутри меня резко переворачивается, когда я вижу военные углы, которые Рэн, должно быть, сложил сегодня утром, в тот момент, когда вылез из этой огромной кровати.

Стены увешаны полками, на которых громоздятся высокие стопки книг. Здесь так много книг, старых и новых, потрепанных и изношенных, глянцевых и непрочитанных, что они втиснуты в каждое пространство, лежат на боку и впихнуты в крошечные промежутки, куда бы они ни поместились.

А что еще здесь есть? Давайте посмотрим…

Никаких фотографий в рамках, гордо висящих на стенах. Никаких фотографий вообще. Патинированное зеркало в старинной позолоченной раме прислонено к комоду слева от кровати. Кроме этого, в комнате нет настоящего декора.

Хмм. Никакого телевизора.

Стопки бумаги лежат забытые поверх ворсистого ковра, перед открытой пастью недавно использованного дровяного камина. Скомканные клочки бумаги лежат по углам, брошенные на пол и забытые. В той или иной форме повсюду валяется бумага: старые корешки билетов, засунутые под край обшивки окна; стопка старых плакатов, испачканных по краям, свернутых в трубочки и скрепленных резинками, пьяно прислоненных к дверце шкафа; пачки писем, пылящиеся на старомодном письменном столе.

Я смотрю вверх, и мое дыхание останавливается в основании моего горла. Ну, черт возьми. Это место полно чудес, особенно когда вы делаете паузу, чтобы проверить вид над вашей головой. Потолок — это не обычный потолок. Это чистый металл. Когда-то у моей бабушки в гостиной был жестяной потолок, на котором стояли штампы и тиснения еще 1890-х годов, но этот совсем не такой.

Это медь, полированная и блестящая даже в полутьме — огромное пространство полированной меди, которая поднимается в центре, образуя фокусную точку, притягивающую взгляд.

Это ошеломляюще красиво и совершенно непрактично, и я не могу себе представить, чтобы Рэн заказал что-то подобное. Я также не могу себе представить, чтобы он ссорился с другими парнями, чтобы убедиться, что он заполучил эту комнату, прежде чем кто-либо из них сможет это сделать.

Это должно выглядеть невероятно, если включен один из торшеров. Когда Рэн ложится спать каждую ночь, он смотрит на свет, играющий на бороздках и зернах прекрасного металла, и, вероятно, ему это не нравится. Его собственное великолепие, вероятно, затмевается.

Что-то в этой комнате кажется морским, как каюта капитана старого галеона. У меня нет никаких причин так думать — здесь нет никаких морских безделушек или тематических украшений. Здесь царит хаотичный беспорядок в сочетании с безжалостной организацией других аспектов внутри комнаты, что создает впечатление, что эта спальня занята самым эксцентричным умом.

— Элли! Поторопись, черт возьми! Я тут вся вспотела! — Голос Карины доносится до меня снизу, кристально чистый и достаточно громкий, чтобы напугать меня до смерти.

Она права, Стиллуотер. Ты пришла сюда не для того, чтобы глазеть на его способности к дизайну интерьера. А ну-ка шевелись!

Я повинуюсь голосу осуждения, шепчущему мне на ухо, и спешу через всю комнату к письменному столу. До сих пор меня терзали сомнения. Я верила (Надеялась? Боже, какая я жалкая), что Том по какой-то причине лгал, и что моего телефона здесь не будет. Эта надежда рассыпается в прах, когда я вижу знакомый золотой футляр, лежащий на открытой книге, прямо там, в центре стола Рэна.

Я переворачиваю телефон, и экран полностью отремонтирован. Том, должно быть, сработал очень быстро; не могу поверить, что не усомнилась, когда он сказал, что на это у него уйдет целых три дня. Мудак.

Прижимаю палец к кнопке «пуск», и экран загорается, перечисляя все звонки и сообщения, которые я пропустила от Иден, Айлы и Леви. Несмотря на искушение, я сопротивляюсь желанию разблокировать телефон. На это нет времени.

— Элоди! Я не шучу! Пошли отсюда!

Я опускаю телефон в карман куртки, уже обдумывая все возможные способы причинить вред Рэну Джейкоби за этот проступок, когда мой взгляд натыкается на фразу на странице открытой книги, которая приклеивает мои ноги к голым половицам.

… дверь открыл я: никого, тьма — и больше ничего…

Я знаю эти строки.

Я откуда-то их знаю, но просто не могу вспомнить откуда…

Мягкий скрип нарушает тишину, внезапное, тяжелое молчание присутствия у меня за спиной. Мурашки бегут по коже, каждый маленький волосок на моих руках и вниз по шее встает дыбом под воздействием другого создания, входящего в комнату.

Оххххх чееерт.

Тьмой полночной окруженный, так стоял я, погруженный…, — бормочет приглушенный голос. Голос из шелка, меда и грубого лезвия тупого клинка. Он вонзается в меня с нежной сладостью, которая наполняет меня страхом. — …в грезы, что еще не снились никому до этих пор; тщетно ждал я так, однако тьма мне не давала знака; слово лишь одно из мрака донеслось ко мне: «Линор!»

Я медленно выпрямляюсь и делаю шаг назад от стола.

— По, — произносит голос позади меня. — В последнее время он немного переборщил, учитывая его недавнее восхождение к славе хипстера, но я уже давно фанат «Ворона».

Со всей возможной осторожностью я оборачиваюсь и вижу, что в изножье кровати стоит Рэн. После того, как я так долго видела его только в потрепанной черной футболке и джинсах, я ошеломлена его видом в костюме и галстуке. Покрой блейзера очень изящен. Брюки тоже идеально скроены. Он выглядит просто невероятно, но не его одежда лишила меня способности складывать слова. Это просто... это он. Его черные волосы и то, как они вьются вокруг ушей. Очертание его полных губ и небрежный, насмешливый наклон рта вверх. Едва заметный намек на щетину на его подбородке и острые, оценивающие глаза, которые сверлят меня, как лазеры, с другой стороны комнаты.

Ох, как я ненавижу то, что мне нравится смотреть на этого парня.

Он засовывает руки в карманы своих костюмных штанов, как будто ему на все наплевать.

— У тебя есть любимый, Стиллуотер? — мурлычет он.

— Что? — Мой голос срывается на этом слове.

— Поэт. — Рэн мягко улыбается, затем оглядывает комнату, как будто он вдруг вспомнил, что пришел сюда в поисках чего-то, но никак не может вспомнить, что именно. Он подходит к книжному шкафу, проводит пальцами по корешкам. — Хорошие поэты изливают свою боль в словах. Они запечатлевают отчаяние и безнадежность жизни и переносят это на бумагу таким образом, что ты чувствуешь себя так, словно тебе только что перерезали горло. Чувствуешь это своим нутром. У всех беспокойных душ есть любимый поэт.

Что, черт возьми, происходит прямо сейчас? Почему, черт возьми, он говорит о поэтах, а не расспрашивает меня о том, почему только что поймал меня в своей комнате? Мне нужно выбраться отсюда. Немедленно.

— А кто сказал, что у меня беспокойная душа?

Рэн смотрит на меня краем глаза.

— Рыбак рыбака, Элоди. Ты и я... у нас много общего.

— Нет. — Я отрицаю это с несколько большей страстью, чем намеревалась. — Мы совсем не похожи. Я никогда никого не заставляла силой красть телефон.

Рэн постукивает пальцем по полке, медленно переходя с одного конца на другой. Его глаза сверкают весельем и когда он раздвигает губы, видна небольшая белая вспышка зубов.

— Я уверен, что есть много вещей, до которых ты опустишься, если захочешь чего-то достаточно сильно.

— Ты болен, Джейкоби. Где... О боже, где, черт возьми, Карина? — Я не слышала, чтобы она паниковала внизу и не кричала, что кто-то идет. Она молчит с тех пор, как окликнула меня в последний раз. — Тебе лучше не делать ей больно, Рэн, — рявкаю я, бросаясь к двери.

Он даже не пытается меня остановить. Тихо рассмеявшись, достает с полки книгу и с нежным благоговением проводит рукой по обложке.

— Я ее и пальцем не тронул. Не паникуй. Я могу время от времени применять силу к дурно себя ведущим ботаникам... но я не причиняю вреда девушкам. — Он проводит языком по зубам, не отрывая глаз от книги, которую держит в руках. С моей позиции у двери его лицо освещено лунным светом, льющимся через окна, подчеркивая обсидиановый оттенок его длинных ресниц на фоне абсолютной бледности кожи. — Она все еще внизу, ждет у входной двери. Я обошел сзади.

Я пристально смотрю на него, ища ложь.

Рэн пожимает плечами.

— Высунь голову из-за перил и посмотри. Ты найдешь ее прямо там, где оставила, бодрой и здоровой, делающей действительно дерьмовую работу по поддержанию бдительности.

Не веря ему на слово, я выхожу из комнаты, мое тело переполнено адреналином, яростно сопротивляясь голосу в моей голове, который кричит мне бежать. Когда перегибаюсь через перила и смотрю вниз, на первый этаж, вижу Карину, нервно переминающуюся с ноги на ногу, стоящую у открытой входной двери и всматривающуюся в ночь в поисках парня, который уже пробрался в дом.

— Если хочешь, можешь сказать ей, чтобы она возвращалась в академию, — бормочет Рэн.

Сейчас он листает страницы своей книги, его глаза быстро бегают по страницам. Как он может так беспечно стоять здесь? Как он может не выказывать ни малейших признаков раскаяния в содеянном? Он захватил мою частную собственность, планировал сделать с ней бог знает что, а теперь просто стоит спокойно, и предлагает мне отослать мою подругу и остаться здесь с ним. Как вам это нравится? Этот парень совсем выжил из ума.

— Какого черта мне это делать? — шиплю я. — Ты можешь содрать с меня кожу живьем и носить мою гребаную голову как шляпу, если она оставит меня здесь с тобой.

— Ха! — Рэн откидывает голову назад и смеется, только один раз, захлопнув книгу в своих руках.

Сухожилия и мышцы в его горле работают, когда он глотает.

— Элоди! Это ты? — окликает меня Карина. — Ты это слышала?

Я встречаюсь взглядом с Рэном, ожидая, что он скажет мне держать рот на замке, но он только снова пожимает плечами. Ему явно все равно, знает ли она, что он здесь. Его бессловесная уверенность заставляет меня лезть на гребаную стену.

— Ты понимаешь, что она вызовет полицию, если ты сделаешь что-нибудь странное, — предупреждаю я его.

— Пожалуй, да, — соглашается он.

— И тебе все равно?

— Нет. Мне не о чем беспокоиться. Я ничего тебе не сделаю, Элоди. — Эта улыбка расплывается, занимая все больше места на его предательски красивом лице.

Было бы так приятно сбить с него эту самодовольную самонадеянность. Я представляю себе, каково было бы сделать это, и моя правая ладонь покалывает.

— Элоди! Что за чертовщина! — кричит Карина.

— Я уже иду! — Я снова кричу ей через перила. — Одну секунду!

Рэн протягивает мне книгу, изогнув злодейскую бровь в открытом вызове. Он бросает мне вызов — подойти достаточно близко, чтобы забрать ее у него.

— «Этюд в багровых тонах». Сэр Артур Конан Дойл. Это, конечно, не поэзия, но думаю, тебе понравится, — говорит он.

— Я пришла сюда не для того, чтобы говорить о книгах. Я пришла сюда, чтобы забрать свой телефон обратно. Зачем он тебе понадобился, черт возьми? Что ты собирался сделать?

Рэн хмурится, обдумывая этот вопрос по-настоящему.

— Будет достаточно объяснений? — размышляет он. — Если я расскажу тебе о своих рассуждениях и скажу правду, это оправдает мои поступки?

— Точно нет.

— Тогда, если тебе все равно, я, пожалуй, поберегу дыхание.

Я собираюсь убить его. Я убью его на хрен, пока он не сдохнет три раза подряд.

— Да что с тобой такое! Просто скажи мне, что ты собирался сделать!

Он фыркает, — он расстроен? — делая шаг ко мне, свободно держа книгу в руках. Я замираю, застыв на месте, когда он подходит ближе. Только когда Рэн стоит в футе от меня, я понимаю, как близко подпустила его, и что он, вероятно, мог бы проломить мне череп этой книгой, если бы захотел.

— Мне надо было бежать, — шепчу я.

Вслух? Боже, я сказала это чертовски громко. Что, черт возьми, со мной не так?

— Да, наверное, так и нужно было сделать, — говорит он. — Но все в порядке. Я не психопат. Ты хоть представляешь, как ты прекрасна, когда тебя охватывает паника? — спрашивает он. — У тебя розовеют щеки, и глаза оживают. Рад, что ты не сбежала. — Он прикрепляет свое последнее утверждение в конце, как будто сам только что это понял. — Это значит, что ты меня не боишься. Я знал это, но приятно получить доказательство. Что касается твоего телефона, то я бы сказал, что это было довольно очевидно. Я хотел убрать с него все вредоносные программы твоего отца, чтобы писать тебе сообщение, зная, что за мной не шпионит один из самых воинственных людей в армии Соединенных Штатов.

— Ха! Господи, да ты просто издеваешься надо мной, да? Ты серьезно думаешь, что я поверю в это?

— Я и не жду, что ты мне поверишь.

— Тогда почему ты пытаешься изобразить себя хорошим парнем?

— Вовсе нет. Стал бы я просматривать твои фотографии? Просмотрел бы твои сообщения? Просмотрел бы твой список звонков? — Он горько смеется. — Конечно. Я не очень хороший парень, Элоди. Из многочисленных надежных источников мне сообщили, что я достоин осуждения. Но хочешь узнать мою единственную удивительную искупительную черту?

— На самом деле, нет.

— Я никогда не лгу .— Он заявляет об этом с серьезностью и искренностью, которые звучат правдиво. Абсолютно. Словно чек, который я могла бы взять прямо в банк. И я ему верю. — Я никогда не лгу, поэтому, когда я говорю тебе что-то, малышка Эль, ты можешь поверить, что это правда.

Надменный, самодовольный осел. Ненавижу.

— Ладно. Тогда давай попробуем еще раз. Попробуй сказать мне, что ты не уничтожил все мои вещи после того, как вломился в мою комнату. Давай посмотрим, как это сработает, потому что…

— Я не делал этого. — Рэн смотрит мне прямо в глаза, когда говорит, его плечи расправлены, а подбородок презрительно вздернут. И та же честность, которую я услышала в его последнем заявлении, живет и в этих его словах. — Я мог бы вломиться в твою комнату, но у меня не было для этого причин.

У меня горло горит огнем. Ни с того ни с сего мои глаза начинают щипать как сумасшедшие.

— Птица, подарок моей матери, была разбита вдребезги, Рэн. Так что... может быть, ты и не врывался в мою комнату сам. Может быть, тебе и сойдет с рук эта туманная полуправда, но ты вполне мог поручить это кому-нибудь другому. Кто бы ни вошел в мою комнату, он сломал единственное, что у меня осталось от мамы, ясно? Это было единственное, что было мне дорого. Это разбило мое сердце вдребезги. И я никогда не прощу тебе этого.

Мой голос полон непролитых слез. Я старалась не думать о маминой птичке с тех самых пор, как Харкорт сказала мне, что ее пропылесосили, но теперь это чувство обрушилось на меня с новой силой. Такое ощущение, что я пытаюсь дышать вокруг груды сломанных ребер. Рэн опускает плечи, опустив подбородок, смотрит на свои руки. Выражение его лица жесткое и непроницаемое.

— Мне очень жаль, что ты потеряла нечто столь ценное. Я знаю, каково это. Но я не имею к этому никакого отношения. Клянусь собственным почерневшим сердцем.

— Элоди! О боже, Элли! Я думаю, что он в доме! Шевелись, шевелись, шевелись! — На лестнице раздается грохот шагов. Карина поднимается на верхнюю площадку, хватаясь за поручень. Она наклоняется, тяжело дыша, и смотрит на меня широко раскрытыми глазами. — Я слышала чей-то голос. Я ничего не вижу, но мне кажется, что он... О боже! Черт! — Она подскакивает на фут от земли, ее глаза вылезают из орбит, когда она смотрит направо и видит Рэна, стоящего прямо там.

— Привет, Кэрри, — мягко говорит он. — Да, я здесь.

Карина выпрямляется во весь рост, делая хорошую работу по скрыванию в порядок свое удивление.

— Тебе должно быть стыдно за себя, — говорит она, разглаживая спереди свой фиолетовый комбинезон. — Я говорила тебе держаться от нее подальше, а потом ты идешь и крадешь ее телефон? Да ты просто с ума сошел.

Рэн скрещивает руки на груди, прислоняясь к стене рядом с дверью своей спальни.

— Боже. Остановись. С меняхватит визга на одну ночь, спасибо. Обратный путь из Бостона был ужасен. Мне пришлось идти пешком всю дорогу из города, потому что водитель Убер не хотел подниматься в гору. А потом я прихожу домой и обнаруживаю здесь двух мелких воришек, крадущихся в темноте.

Карина хватает меня за руку.

— Ты получила то, за чем пришла? — спрашивает она меня.

— Да.

— Тогда давай выбираться отсюда.

— Элоди, подожди. — Рэн отталкивается от стены. — Вот. Возьми книгу. Я хочу, чтобы она была у тебя. — Он протягивает мне книгу в темно-бордовом кожаном переплете с позолоченными краями.

— Не надо, — предупреждает Карина. — Помнишь Персефону? Она приняла эти гранатовые зернышки от Аида и обрекла себя на долбаный подземный мир.

Рэн злобно ухмыляется Карине.

— Я ценю твое сравнение, но ты слишком драматизируешь ситуацию. Это всего лишь книга. В ней нет ничего волшебного. Или... скорее, это волшебство в том же смысле, в каком волшебны все книги. Но это вряд ли свяжет ее с адом.

— Элоди... — Карина тянет меня за руку, пытаясь оттащить.

Только глупая, безмозглая девчонка, лишенная здравого смысла и заботы о собственном благополучии, могла бы принять подарок от Рэна Джейкоби. Я это отчетливо понимаю. Так почему же протягиваю руку и забираю у него книгу? И почему я не могу разорвать зрительный контакт с ним, когда Карина тащит меня вниз по лестнице? 

Глава 16.

ЭЛОДИ

ПРОХОДИТ НЕДЕЛЯ, а потом еще одна. Я хожу на занятия, читаю книгу, которую Рэн дал мне, ночью под простыней, вооружившись фонариком, как будто кто-то мог бы ворваться и застать меня за чем-то извращенным. Когда я заканчиваю читать, то перечитываю её заново. Тусуюсь с Кариной и Прес.

Обитатели Бунт-Хауса даже не смотрят в мою сторону, то есть Пакс и Дэш продолжают жить так, словно меня не существует, а Рэн старательно игнорирует меня всякий раз, когда у него появляется такая возможность. Чудесным образом появляется место в первом ряду моего французского класса. Доктор Фитцпатрик больше не требует от меня никаких неудобных заданий по английскому языку. Рэн как обычно растягивается на диване со своим обычным, отработанным уровнем скуки, но он держит свои язвительные комментарии при себе.

Если бы я не знала его лучше, то заподозрила бы, что он ведет себя наилучшим образом.

Однако все это меняется в четверг днем, когда высокая, стройная девушка с роскошно густыми, длинными черными волосами неторопливо входит в логово доктора Фитцпатрика, и Пакс так громко и неожиданно ругается, что Анжелика, робкая девушка, которая всегда заплетает волосы в косы, щелкает надвое свою пластиковую линейку.

— Какого хрена? — стонет Карина рядом со мной. — Это, должно быть, какая-то дурацкая шутка.

— Приветствую, Фитц. — Девушка с черными волосами прихорашивается, делая небольшой реверанс перед доктором, у которого челюсть лежит на полу.

— Мерси? Чем мы обязаны такому удовольствию? — Его рот говорит «удовольствие», но глаза говорят «Боже милостивый, нет». — Я и понятия не имел, что ты заскочишь в гости. Полагаю, именно поэтому ты проделала весь этот путь? Чтобы проверить, как поживает твой брат?

Она легонько шлепает его по руке, демонстрируя самый кокетливый вид, который я когда-либо видела.

— Нет, глупышка. Я снова перевелась! Швейцария была прекрасна, но холод взял надо мной верх. Для сравнения, в это время года Нью-Гэмпшир — тропики.

Глядя на эту старую / новую студентку, я чувствую, что все в комнате отодвигаются от нее. Включая меня, и я даже не знаю, почему.

— Э-э... что происходит? — бормочу я уголком рта.

— Это Мерси, — говорит Карина, закатывая глаза. — Она была здесь студенткой до прошлого июня. Потом решила поехать учиться в Европу, потому что Америка была слишком «неотесанной» страной. Никто не расстроился, когда она ушла. И уж тем более Рэн.

— Рэн? Почему? Он был... они были...

— Фу, нет! — Карина пинает меня прямо в лодыжку, и это чертовски больно. — Она его сестра.

Его сестра? Серьезно? Что это еще за чертовщина? Никто никогда не упоминал другого Джейкоби. Еще одно существо, у которого те же дьявольские гены, что и у Рэна.

— Они близнецы, — продолжает Карина.

О, становится все лучше и лучше.

— Рэн на восемь часов старше Мерси. Их родители собирались назвать ее Хеленой, но передумали, когда миссис Джейкоби продолжала кричать: «Мерси! Мерси!» (прим. Merсy в переводе — милосердие, милость, пощада, сострадание, помилование) во время родов. Их мама так сильно заболела после родов, что уехала на полгода поправляться, а отец нанял няню, чтобы ухаживать за ними. Миссис Джейкоби умерла, когда им было по три года. Очевидно, она так и не восстановила свои силы после беременности и просто исчезла, пока от нее ничего не осталось. Она была довольно ужасной матерью по всем статьям.

У меня уже давно были вопросы о Рэне. Я так мало знаю о нем, но ни в коем случае не спрашивала Карину. Особенно после того, как этот ублюдок попытался взломать мой телефон. Она бы вздернула меня и выпотрошила, как рыбу, за то, что я такая глупая. Но мне почему-то кажется, что я должна была это знать. Мне следовало бы догадаться, что в этом мире есть еще одна его частичка.

Мерси поворачивается и лучезарно улыбается классу, и я откидываюсь на спинку дивана, пораженная поразительным сходством, которое она разделяет со своим братом. Черты ее лица более утонченные и нежные, но у неё та же форма лица, подбородок, глаза, хотя зелень глаз Мерси далеко не такая яркая, как у Рэна. Она видит своего брата и машет ему рукой. Сидя на своем обычном месте на кожаном диване, Рэн смотрит прямо сквозь нее, как будто ее там вообще нет.

— Так вот. Как я и сказала, Рэн и Мерси раньше были очень близки, но теперь уже нет, — шепчет Карина.

— Ну, тогда вам, наверное, стоит присесть, мисс Джейкоби, — говорит доктор Фитцпатрик с натянутой улыбкой.

Мерси вальсирует к кожаному дивану и садится на его край, у ног брата. Она хлопает его по ботинкам, пытаясь заставить его дать ей пространство, и на лице Рэна появляется выражение отвращения. Он встает, молчаливый, как могила, и направляется к выходу. Впервые за две недели он внимательно смотрит на меня, выходя за дверь.

— Рэн! Рэн, это обязательное занятия! — кричит ему вслед доктор Фитцпатрик, но зря тратит свое дыхание.

Рэн уже ушел.

На следующий вечер, когда я возвращаюсь в свою комнату после ужина, открываю дверь, и что-то стремительно поднимается в воздух, кружась перед моим лицом. Я кричу, бросаясь защищаться в довольно постыдном проявлении паники. Я предполагаю, что это летучая мышь, но осознаю свою ошибку, когда пышное перо мягко опускается на пол.

Оно черное. Глубоко черное. Но когда я поднимаю его для более близкого осмотра, маслянистый, металлический, сине-зеленый оттенок ловит свет и просвечивает насквозь. Оно прекрасно, опахало, по обе стороны толстого, древесного костяка, совершенно во всех отношениях.

Перо чудесно. Так обыденно, что мы даже не замечаем, как они торчат из наших подушек, или подхвачены легким ветерком, или качаются на поверхности ленивой реки, пойманные в водовороты и стремительные вихри, пока оно несется вниз по течению. Но перо — это шедевр инженерной мысли. И это перо, которое, должно быть, было подсунуто под дверь моей спальни, несомненно, очень красивое.

Это послание. Некоторые парни могут подсунуть записку под дверь девушки. Более ленивые парни просто отправляют сообщение. Парень, который подкинул это перо под мою дверь, является поклонником более тонких форм общения. Все началось с азбуки Морзе во время шторма, а сейчас это, что должно быть слишком очевидно для него.

Что он хотел сказать этим пером? Кроме как «Помнишь меня? Я существую». Это за гранью моего понимания. Все, что я знаю, это то, что Рэн был на четвертом этаже крыла девушек, и он стоял прямо за моей дверью.

— Эй, ты уже готова? — Карина стоит в коридоре позади меня.

У нее на лице дерзкая ухмылка, потому что между ней и ее сэндвич-мороженым Энди Сэмбергом все накаляется, и мы должны встретиться с ним перед кинотеатром «Виста» через час, чтобы посмотреть вечерний фильм — какой-то фантастический фильм о роботах, захвативших мир.

Я медленно прячу перо за спину.

— Ну, знаешь? Кажется, у меня начинается мигрень. Я не уверена, что сидеть перед ярко освещенным экраном — это самое лучшее для меня сейчас.

— О нет! — дует губы она, но глаза у нее очень блестят.

Карина пригласила меня посмотреть фильм до того, как Андре пригласил ее на свидание, поэтому она смущенно спросила меня, не буду ли я против, если он придет. Я сказала ей, что не возражаю, если она пойдет с ним одна, но она отвергла это предложение, даже не рассматривая его, а я не хотел быть стервой и категорически отказываться идти. Это удобный выход — никто в здравом уме не хочет оказаться третьим колесом в кинотеатре — и Карина выглядит втайне довольной. Я уверена, что на ее месте я бы тоже так выглядела.

— Ты уверена, что говоришь это не только для того, чтобы дать мне немного побыть наедине с мальчиком? — спрашивает она.

Мальчик. Подруга говорит так ласково, с головокружительным блеском в глазах. Она пытается скрыть свое волнение по поводу этого свидания, но это реально не работает.

— Да, уверена. Когда у меня начинается мигрень, мне нужно свернуться калачиком в постели и заснуть. Это единственный способ пройти через все это. Меня, наверное, будет тошнить, если я пойду. Но тебе стоит заглянуть в мою комнату, когда вернешься. Расскажешь мне, как все прошло.

Карина прикусывает нижнюю губу и ухмыляется, как чертенок.

— А что, если я не вернусь?

— Карина! Ты собираешься спать с ним?

Она визжит, как пятилетний ребенок, ныряя в сторону, когда я пытаюсь ударить ее по руке.

— Ну, не знаю. Может быть? Я на всякий случай заполнила бланк отсутствия. Это делает меня шлюхой?

— Нет! Нисколько. Если ты думаешь, что он хороший парень, и он хорошо к тебе относится, и ты думаешь, что готова, то почему бы и нет?

Моя подруга улыбается от уха до уха, хотя теперь уже немного спокойнее.

— Да. Я имею в виду, что он очень милый. Мне приходится провоцировать каждый контакт между нами, потому что он пытается быть джентльменом. Честно говоря, я вроде как хочу, чтобы он просто прижал меня к стене и трахнул уже.

— Карина!

Она смеется. Выражение ее лица меняется, когда она видит то, что я держу в руках…

Вот дерьмо.

Я совсем забыла про перо. Я рассеянно вертела его в пальцах, вдавливая тупой конец полого стержня в подушечку большого пальца, пока разговаривала с ней.

— Очень мило, — говорит Карина, забирая его у меня. Она подносит его к свету. — Ого, оно действительно прекрасно. Где ты его взяла?

— О, на лужайке. Нашла на траве. — Удивительно, как легко я ей вру.

Мне это не нравится, но я была бы дурой, если бы сказала ей правду. Она бы с ума сошла, если бы узнала, что Рэн был здесь. Карина отменила бы свое свидание и провела остаток ночи, пытаясь уговорить меня донести на Рэна за то, что он прокрался на девичий этаж. Это вторжение — наименьший из его многочисленных грехов, но Карина ухватилась бы за него обеими руками, если бы решила, что этого будет достаточно, чтобы его исключили из академии.

— Я никогда раньше не видела такого перышка. Красивое, — говорит она, протягивая его мне обратно.

Я забираю его у нее.

— Да, красивое.

— Ты должна оставить его себе. Сделай с ним что-нибудь красивое. Я знаю, как сделать из него заколку для волос. Могу показать тебе, если хочешь.

— Было бы здорово.

Она хлопает в ладоши и делает глубокий вдох.

— Ладно. Я собираюсь выбраться отсюда. Пожелай мне удачи! Возможно, когда я вернусь, мне будет, что рассказать.

Я жду, пока она исчезнет в коридоре и завернет за угол, а потом достаю мобильник и начинаю печатать сообщение.


Я: оно прекрасно, но я его не оставлю.


Почти сразу же появляются три точки.


РЕН: лгунья.


Я: ты должен остановиться.


РЭН: зачем говорить то, что ты не имеешь в виду?


Я: о чем, черт возьми, ты говоришь?


РЭН: ты говоришь мне, что я должен остановиться. Но ты не хочешь, чтобы я останавливался. Это последнее, чего ты хочешь.


Черт возьми, от этого засранца мне хочется кричать.


Я: ты этого не знаешь. Ты понятия не имеешь, что творится у меня в голове.


РЭН: я знаю, что сегодня вечер пятницы, и ты никуда не пойдешь.


Я: Пойду. Я иду с Кариной.


РЭН: странно. Я только что видел, как она сжигала резину на дороге в своей дерьмовой Файрберд. И ты не сидела на пассажирском сиденье.


Я: Сталкер!


РЭН: я многое замечаю, малышка Эль. Подай на меня в суд. Ты осталась в академии, потому что хотела встретиться со мной.


Я: ты чертовски высокого мнения о себе, да?


РЭН: грубая честность очень похожа на высокомерие для неподготовленного глаза.


Я: Боже, просто остановись!


РЭН: встретимся.


Я: НЕТ.


РЭН: Дай мне час. Если ты не придешь, мне придется прийти к тебе. Тогда ты увидишь, какой я на самом деле сталкер.


Я: ТЫ СОШЕЛ С УМА! Ты не посмеешь прийти ко мне в комнату.


Моя кровь почти закипела. Я не могу поверить этому ублюдку. Он просто бессовестный.


РЭН: возможно. А может, и нет. Но для тебя безопаснее будет прийти ко мне.


Я: Ты действительно думаешь, что я вернусь в тот дом? Где вы втроем могли бы сделать со мной бог знает что?


На этот раз маленькие точки загораются не сразу. Проходит целая минута, прежде чем они появляются снова, и я стою у окна в своей комнате, глядя на постепенно сгущающиеся сумерки, которые ползут к академии, сомневаясь в собственном здравомыслии. Почему я так сильно хочу, чтобы он ответил? Как я могу быть настолько глупой?


РЭН: Пакс и Дэшил никогда бы и пальцем тебя не тронули. Они знают, что после этого никогда больше не смогут ходить. Но это неважно. Если ты не хочешь идти сюда, я пойду туда. Встретимся на чердаке. 8 вечера.


На чердаке? Он знает об этом месте? Боже, неужели нигде в Вульф-Холле я не в безопасности от этого парня?


Я: НЕТ, РЭН.


Он не отвечает.


Я: Я не собираюсь встречаться с тобой, Джейкоби. У меня нет желания умереть.


Мой телефон молча лежит на ладони, пока экран не становится черным. 

Глава 17.

ЭЛОДИ

— Я СКАЗАЛА, что не люблю его, но он просто не хочет отпускать меня. Я не знаю, что мне делать. Он ходит за мной по пятам, как потерявшийся щенок, которого я только что пнула. Если бы я не чувствовала себя такой виноватой из-за того, что причинила ему боль, я бы, наверное, разозлилась на этого ублюдка. Теперь он даже заставил Леви ходатайствовать от его имени. Перестань смеяться, Элоди, это совсем не смешно!

Господи, как же мне не хватало звука красивого голоса Айлы с сильным акцентом. Ее родители оба из Дубев, но она выросла в Испании. Когда ходила в детский сад, она так же хорошо говорила по-испански, как и по-арабски, а к восьми годам уже могла говорить по-французски и по-немецки.

— Бедный Дэвид, — стону я. — Он так долго был одержим тобой. Должно быть, он подумал, что выиграл в лотерею, когда ты согласилась пойти с ним на свидание. А потом ты давишь его, как муравья, под каблуком своих дизайнерских туфель. Это просто... это так грустно, Айла, — дразню я. — Может быть, тебе стоит дать ему шанс?

— Господи, только не начинай. Вы, ребята, мои друзья. Ты должна быть на моей стороне.

Лежа на кровати, я смотрю в потолок, стараясь не думать о пространстве над моей головой. Чердак находится не прямо над моей комнатой. Я не смогла точно определить место, где он находится; из моих многочисленных вычислений за последние восемьдесят минут я решила, что он, вероятно, находится над лестницей, ведущей на четвертый этаж, и рядом со входом на первый этаж, но я не могу быть уверена на сто процентов. Независимо от того, где на самом деле находится чердак — географически, архитектурно, как угодно — мне кажется, что он прямо над моей головой, и Рэн уже там, сидит в темноте, ожидая меня, как вечно терпеливый хищник.

— Я на твоей стороне, — говорю я своей подруге. — Он просто такой милый.

— И с каких это пор ты ведёшься на милого мальчика? —противостоит Айла. — Я знаю тебя, Элоди. Там, где дело касается парней, мы с тобой точная копия друг друга. Мы можем думать, что хотим, чтобы кто-то добрый и заботливый любил нас, но в тот момент, когда это становится реальностью, мы убегаем со всех ног. Мы обе одинаково долбанутые. Мы любим, чтобы наши мальчики были плохими и воинственными, иначе в них просто нет искры.

Мои щеки становятся очень, очень горячими.

— Я не влюбляюсь в плохих парней, Ал. Зачем мне себя так наказывать?

В мои наушники врывается неистовый смех Айлы.

— Ты ведь шутишь, да? Ты помнишь Майкла? Парень, с которым ты потеряла девственность? Он обращался с тобой как с богиней, а ты порвала с ним, потому что он, цитирую: «не смог постоять за себя, когда ты дралась».

— Это нормально, — возражаю я. — Кто же не защищается, если его подружка сошла с ума?

— Значит, ты сходила с ума?

— Да! Я все время была сумасшедшей, а Майкл просто сидел и принимал это. А это значит, что он еще более сумасшедший, чем я! Я не собираюсь встречаться с таким психопатом! — Я понимаю, как безумно это звучит сейчас, но я держалась за свое оружие. То, что мне нужен был парень с твердым характером, вовсе не означает, что я питаю слабость к плохим парням. Айла заблуждается.

— Ну, ладно, как скажешь, — смеется она. — Мне пора идти. Сейчас половина пятого утра, и мне нужно пойти выпить галлон воды, чтобы утром у меня не было похмелья. Мы так скучаем по тебе. Не могу выразить, как я рада, что ты не умерла.

— Спасибо. Я тоже рада, что я не умерла.

— Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Твой отец такой мудак, Элоди. Серьезно. Если бы это не принесло мне целую кучу действительно дерьмовой кармы, я бы пожелала ему чего-нибудь очень плохого. Например, сломать обе ноги. Или чтобы с ним произошел какой-то ужасный несчастный случай во время учений, и его член и яйца оторвались бы при взрыве мины.

— Я бы предпочла не говорить о барахле моего отца. Но да, пара сломанных ног была бы очень кстати. Я пожелаю ему этого за нас обеих и получу двойную плохую карму, если это поможет.

— Так оно и будет. Спокойной ночи, девочка. Пожалуйста, приезжай к нам в ближайшее время.

— Ты приезжай навестить меня! — Полковник Стиллуотер ни за что не позволит мне в ближайшее время улететь в Израиль на каникулы. Если бы я могла найти способ вернуться туда без его ведома, это было бы одно, но мой отец узнал бы об этом сразу же, как только я покинула бы Маунтин-Лейкс. Да он меня просто убьет.

— Ладно, хорошо, — говорит Айла, и я слышу в ее голосе широкую заразительную улыбку. — Позвони мне, Элоди.

— Так и сделаю.

Линия обрывается. Я просто лежу там с минуту, уставившись в потолок, чувствуя давление наушников в ушах, не желая вынимать их и признавать, что звонок уже закончился. Комната уже давно погрузилась в темноту. Крошечная лампа у моей кровати отбрасывает на потолок нечеткий оранжевый ореол, искривленный и растянутый неровной поверхностью потолка.

Я не буду проверять время.

Не буду.

Я, бл*дь, этого делать не буду.

Через несколько комнат хлопает дверь, и стайка пронзительных женских голосов рикошетом отражается от стен коридора, когда горстка моих сокурсниц куда-то уходит вместе. Я закрываю глаза, ерзаю на матрасе, который все еще кажется мне слишком новым, слишком твердым и еще не примятым.

Посмотри.

Кому будет плохо от этого?

Если узнаешь время, это не собьет планету с ее оси, тупица.

Просто открой глаза, черт возьми!

Я смягчаюсь, хотя и не хочу этого делать. Часы в правом верхнем углу дисплея моего мобильного телефона показывают семь сорок девять вечера. Без одиннадцати восемь. Рэн, наверное, идет по подъездной дорожке к академии, а я лежу здесь и хандрю, как какая-то одинокая, безнадежная идиотка-неудачница. Я встаю, притворяясь себе, что мне нужно потянуться, что так бессмысленно и глупо, что я даю себе твердую отповедь голосом моего отца. Я прекрасно знаю, что встала, чтобы выглянуть в окно, и пытаться убедить себя в обратном - чистое безумие.

Разочарование охватывает меня, когда я понимаю, что не могу видеть подъездную дорожку с той точки обзора, которую предлагает мое окно. Из восточного крыла дома видны только лабиринт и обширная лужайка, а это значит, что я не смогу увидеть, идет ли Рэн сюда или нет.

Он не придет. Он просто проверяет тебя. Хочет знать, будешь ли ты прыгать, когда он прикажет. Ты не пойдешь на этот чердак, Элоди Стиллуотер.

Не знаю, почему я повторяю это про себя. Я уже знаю, что не собираюсь подниматься на чердак. У меня есть немного самоуважения.

Часы на моем телефоне показывают: семь пятьдесят три.

Если бы у меня был ноутбук, я бы сейчас смотрела повторы сериала «Офис». Я могла бы сделать кое-что из своей домашней работы. Могла бы провести пять часов, спускаясь по спирали в дыру YouTube, просматривая видео о спасенных собаках, которые находят свои дома, а также об Адаме Драйвере и Тимоте Шаламе, и полторы тысячи трейлеров, рекламирующих фильмы, которые я никогда не буду смотреть.

Бросившись обратно на кровать, я закрываю глаза и складываю руки на животе.

— Боже, это так чертовски глупо, — бормочу я.

Врррн врррррррнн. Врррн врррррррнн.

Я так поражена мощной вибрацией, которая гудит на моей грудной клетке, что почти выбрасываю телефон из рук. Мои уши наполнены звуком бьющейся крови, когда я проверяю, от кого это сообщение.


РЭН: не разочаровывай меня.


И это все, что требуется. Внезапно я начинаю злиться. Да кто он вообще такой, черт возьми? Не разочаровывать его? Он мне не отец. На самом деле он для меня никто. Я ему ничего не должна. Мне определенно не нужно беспокоиться о том, чтобы сделать его чертовски счастливым. Он может поцеловать мою гребаную задницу.

Спрыгнув с кровати, я хватаю свою толстовку с задней стороны двери, сердито засовываю руки в рукава и вылетаю из своей комнаты в коридор, направляясь к уборной возле ванной. Я бормочу себе под нос, как сумасшедшая, когда достигаю двери шкафа, не заботясь о том, что кто-то услышит очень красочные и очень оскорбительные ругательства, которые вырываются из моего рта.

Внутри шкафа пахнет отбеливателем и суслом. Я дышу через рот, когда переворачиваю стальное ведро, вставая на его помятое основание, чтобы дотянуться до края пространства, ведущего на чердак. Будь проклята моя короткая задница; без Карины, которая могла бы подтолкнуть, мне требуются три неудачные попытки, прежде чем удается подпрыгнуть достаточно высоко, чтобы подтянуть себя, используя силу верхней части тела. Я сдираю костяшки пальцев и оцарапываю спину, торопясь протащиться через узкое пространство, убеждая себя, что моя спешка вызвана кипящей яростью, а не клаустрофобией.

Наконец я добираюсь до другой стороны, кряхтя, пыхтя и выплевывая комочки пыли изо рта, все еще ругаясь, как матрос. Я выскальзываю из узкого пространства без малейшего изящества, приземляясь с глухим стуком на древние, потёсанные половицы чердака.

— Вау. Это все равно что наблюдать, как взрослый, полностью одетый человек выходит из родильного канала. — Голос, холодно доносящийся с другой стороны чердака, кажется, не слишком впечатленным чудом рождения. Скорее он даже очень расстроен этим. Я сажусь, хлопаю себя по рукавам толстовки и поднимаю облако пыли, отчего начинаю кашлять.

— Черт... ты... Джейкоби... — это все, что я могу выдавить из себя, бормоча и отплевываясь.

Прямо перед моим лицом появляется стакан с водой. Стеклянный. Хрустальный, с красивым цветочным узором, выгравированным на его поверхности. Где, черт возьми, он взял здесь такой стакан? Ошеломленная, я поднимаю глаза, готовая сказать ему, что не пью из сосуда, который был упакован в дорожный сундук в течение последних трех десятилетий, но затем я вижу толстую кучу очень новых, очень роскошных одеял на полу, и корзину, и вино, и сотни свечей, которые были помещены поверх каждой доступной поверхности, их пламя мерцает и колышется, когда они усердно трудятся, чтобы отогнать темноту, и слова превращаются в пепел на моем языке.

— Какого хрена... — я наконец поднимаю глаза на Рэна, и мой язык внезапно кажется слишком большим для моего рта.

Черт возьми, он выглядит просто потрясающе. Его волосы совершенно растрепаны и падают на лицо. Черная рубашка, с настоящими пуговицами спереди, верхняя пуговица которой расстегнута. Рукава закатаны до локтей, обнажая мускулистые предплечья. Джинсы выцвели и потерлись, и от них отчетливо пахнет стиральным порошком. Я знаю, потому что он стоит так близко ко мне, что его колено находится прямо перед моим лицом. Не то чтобы я нюхала его чертово колено. Это было бы странно.

Рэн ухмыляется мне сверху вниз, и невыносимая боль нарастает в моей груди, вплоть до основания горла. Я просто не могу дышать, черт возьми.

— Какого хрена здесь творится? — спрашивает он, заканчивая за меня фразу. — Так выглядит свидание на чердаке в пятницу вечером. Нет нужды выглядеть такой испуганной. Я не взял с собой никакого оружия.

— Жаль, что я не взяла, — рычу я. — Ты просто бредишь. Ты ведь это знаешь, да? Это вовсе не свидание.

Рэн резко разворачивается, подносит стакан к губам и выпивает из него воду. Я с трудом опускаю глаза, подавленная тем, что не хочу отводить взгляд. Он возвращается к уютной обстановке, которую устроил, тяжело опускаясь на пол. Смотрит на меня, откинувшись на одеяла и поигрывая стаканом в одной руке.

— А как бы ты тогда это назвала? — спрашивает он. — Может быть... военный совет? Ты хочешь воевать со мной, малышка Эль?

— Я просто хочу, чтобы ты оставил меня в покое. Неужели я так многого прошу?

Рэн пыхтит себе под нос, его взгляд блуждает по нашему захламленному, любопытному окружению.

— Но на самом деле ты ведь этого не хочешь, правда? — Он произносит этот грубый, неоспоримый факт. — Ты все время мечтаешь о моих губах на своих. Я вижу, как это происходит в твоей голове. Это настоящее шоу. Ты представляешь, каково это — быть запертой в темной комнате со мной, мое горячее дыхание в твоем ухе, мой пот на твоем языке, мой член, трущийся о твою киску, и ты едва можешь усидеть на месте. А когда ты действительно теряешь себя, ты отпускаешь свой разум с поводка и фантазируешь о том, каково это — чувствовать меня внутри себя. Ты сидишь очень тихо, прекрасная Элоди. Так тихо. Ты не двигаешь ни одним мускулом, даже не шевелишься. Ты смотришь прямо перед собой и даже не смеешь дышать, но я вижу твои побелевшие костяшки пальцев и бьющийся пульс в ложбинке горла. То, как закрываются твои веки. Красный стыд, который окрашивает твои щеки, когда ты заканчиваешь со мной в своей голове. — Он берет бутылку вина, стоящую рядом с ним, вырывает пробку и подносит ее горлышко к губам. — Это самая отвлекающая, возбуждающая, сексуальная вещь, которую я когда-либо видел. А я повидал много всего, позволь тебе сказать.

Он пьет вино так же искусно, как и тогда, когда выпил воду. На этот раз я заставляю себя посмотреть ему в глаза, пока он глотает раз, другой, третий.

Когда он ставит бутылку на импровизированный стол, я встаю и медленно иду к нему.

— Знаешь что? — шепчу я.

— Что? — шепчет он в ответ.

— Жаль, что я не могу взять эту бутылку и разбить ее о твою гребаную голову, Джейкоби.

— А что тебя останавливает? — Он отстреливает насмешку так быстро, что, должно быть, знал, что я себе это представляю.

— Потому что я не сумасшедшая. Я не нападаю на людей, потому что мне так хочется. Я не раб своих инстинктов.

— Жаль. — Рэн откидывает голову назад; он смотрит на меня с ленивой самоуверенностью, которая заставляет меня так злиться, что мне хочется плакать. — Если бы это было так, мы бы уже обошлись без этого дерьма и трахнулись.

Я кривлю губы, глядя на него.

— И это все, что тебя волнует? Трахнуть меня? Если я сдамся и позволю тебе овладеть мной, ты наконец заскучаешь и перейдешь к следующей жертве?

— Нет. — Он говорит это без удивления и осуждения. — Я никогда с тобой не закончу. Точно так же, как ты никогда не предложишь мне себя только для того, чтобы я оставил тебя в покое, милая девочка.

— Не называй меня так. Я вовсе не милая.

Он смеется.

— Это как раз то, что мне нравится больше всего. Когда тебе в последний раз делали прививку от столбняка?

— Что?

Он показывает на меня бутылкой вина. В частности, на мои ноги.

— Ты забыла свои ботинки, Стиллуотер. Я сделал все, что мог, но здесь далеко не чисто. А еще у тебя идет кровь из руки.

Я смотрю вниз, потрясенная тем, что вижу свои собственные босые ноги на полу. Как, черт возьми, я забыл надеть туфли и носки? Пинаясь и царапаясь, я пробиралась через пространство в лазу, и это могло бы порезать меня на кусочки. Черт возьми, о чем я только думала?

Что ты хочешь убить этого самодовольного мудака, лежащего перед тобой на одеяле, вот о чем.

Ух. Я так торопилась подняться сюда и разорвать его на куски, что даже не подумала обуться. Костяшки пальцев гудят от боли, когда я сжимаю руку в кулак, осматривая нанесенный мне урон. Все не так плохо, как могло бы быть — рана не такая глубокая, но она определенно кровоточит. Я натягиваю рукав толстовки на рану, прикрывая ее манжетой.

— Все будет хорошо, — отрезаю я. — Остановится через минуту.

Острый взгляд Рэна пробирает меня до костей.

— Садись, Элоди.

— Нет. Я пришла сюда только для того, чтобы спросить, кем ты себя возомнил.

— И как только я скажу тебе, кем я себя считаю, ты снова заберешься в эту дыру и исчезнешь внизу?

— Да. Именно так.

— Ладно. Окей. Ну, я думаю, что я единственный парень в этой богом забытой дыре, на которого ты смотрела дважды. Думаю, что я тот парень, о котором ты не можешь перестать думать. А еще думаю, что я единственный парень, который когда-либо заставлял твое сердце биться быстрее. Я ошибаюсь?

Я сужаю глаза до щелочек.

— Да.

Снова используя бутылку вина, Рэн грубо указывает на меня.

— Ты совершенно не способна говорить правду, да? Это довольно грустно.

— Я говорю тебе чистую правду.

— Хорошо. Тогда отрицай все, что я сказал. Скажи мне, что я ошибаюсь. Ты не думаешь обо мне. Ты не страдаешь от мыслей обо мне днем и ночью, как я страдаю от мыслей о тебе. Видишь, у меня нет никаких проблем с правдой. Я подружился с ней давным-давно. Ложь делает из лжеца дурака. Правда всегда выходит наружу. Я осажден тобой, и это чертовски хреново. Когда я просыпаюсь, ты уже в моей голове. Ты в моей голове, когда я брожу по этому жалкому месту, и ты все еще там, мучая меня вечно милым дерьмом, когда я закрываю глаза по ночам. Так что сделай это. Солги мне снова, малышка Эль. Пожалуйста, не стесняйся. Но извини меня, если я решу напиться, пока устраиваюсь поудобнее для шоу.

Я не ожидала от него такого признания. Я всегда думала, что он слишком горд и слишком высокомерен, чтобы когда-нибудь вслух признаться, что у него есть слабости. Невозможно понять, что я и есть эта слабость.

Рэн делает еще один глоток, затем широко разводит руки, как бы призывая меня продолжать. Он так чертовски уверен в себе. Так уверен, что знает меня. Он точно знает, что я собираюсь сказать. И я не собираюсь оправдывать его ожидания.

— Ладно. Да, ты прав. Я прогнила и съедена изнутри из-за тебя. Это то, что ты хочешь услышать? Я впустила в свою голову что-то испорченное и плохое, а теперь не могу избавиться от этого, и оно гноится, сводя меня с ума все больше и больше с каждым днем. Ты победил. Я иду против каждой унции здравого смысла, который у меня есть каждый чертов день, и я принимаю решения, которые, как я знаю, чертовски глупы, и ничего не могу с этим поделать! Это полный идиотизм!

Если бы я вернулась в Тель-Авив, это не было бы проблемой. Ничего из этого. Зловещее присутствие полковника Стиллуотера пресекло бы это дерьмо в зародыше в тот же день, когда я прибыла сюда. Я не была бы настолько слаба, чтобы позволить своим мыслям роиться у меня в голове, а Рэн... ну, скажем прямо, Рэн, вероятно, уже был бы мертв. Мой отец сделал бы все возможное чтобы парень таинственным образом оказался разорванным на куски, разбросанным по насыпи гребаного шоссе в черных мусорных мешках.

Он барабанит пальцами по боку бутылки с вином, перемещаясь так, что теперь он лежит на куче одеял. Его рубашка задралась, обнажив несколько дюймов голого живота, и моя грудь сильно сжимается. Я самый худший вид наркомана. Я точно знаю, насколько он плох для меня, и все же не могу удержаться, желая большего. Впервые почувствовала его вкус в беседке во время грозы, воспоминание о его обнаженном торсе с тех пор сводит меня с ума, и теперь я хочу, чтобы эта рубашка исчезла. Я хочу, чтобы она исчезла, черт возьми, и ненавижу себя за это. Где же все то самообладание, которому научил меня отец? А здравый смысл?

Как сытая кошка, греющаяся на солнышке, Рэн закрывает глаза, положив одну руку на солнечное сплетение.

— Неужели это было так больно? — бормочет он. — Садись, Эль, у тебя есть ко мне вопросы.

— Нет... я… — черт возьми. Почему так трудно быть с ним откровенной? У меня есть миллион вопросов, и я умираю от желания узнать ответы на все из них, но садясь на это одеяло, я приглашаю в свою жизнь неприятности, которые мне не нужны. — Какие бы вопросы у меня ни были, они неуместны. Ответы ни них ничего не изменят, — говорю я ему.

Теперь я начинаю чувствовать себя немного безнадежно. Я бы отдала все, чтобы выбраться из этой ситуации, но горькая ирония заключается в том, что я также сделала бы все, чтобы заполучить его.

Он плохой парень. Чудовище, которое выползает из тени, чтобы ранить и калечить тех, кто его окружает. Ничего хорошего из него не выйдет. Но бороться с этим влечением, которое я испытываю к нему, кажется настолько бесполезным и бессмысленным, что моя воля больше не ощущается как моя собственная. Я его пленница, а Рэн Джейкоби — вовсе не великодушный тюремщик. Он будет держать меня под замком, пока ему не надоест, и у меня складывается впечатление, что его навязчивые идеи на всю жизнь.

— Какой от этого может быть вред? — бормочет он. — Ты говоришь. Я отвечаю. Это просто разговор, Элоди. Это тебя не убьет.

Мое сердце — камень с острыми краями. Оно отказывается биться, когда я ступаю на одеяло, толстый тканый материал мягко ложится на подошвы моих ног, и я опускаюсь в сидячее положение. Рэн улыбается сам себе, и мой темперамент резко обостряется.

— Не знаю, почему ты улыбаешься. Ты ничего не выиграл. Не стоит пока делать никаких отметок, Джейкоби.

Вместо того, чтобы подавить улыбку, мое раздражение только поощряет ее расти в размерах.

— Я не веду никакой учет. Единственное, что меня интересует, это...

— Боже, даже не говори этого, — вмешиваюсь я. — Не надо. Это только заставит меня ненавидеть тебя еще больше.

Он открывает глаза, искоса наблюдая за мной, его губы слегка приоткрыты. Обе его брови взлетают вверх, и я знаю, что он собирается закончить свою нелепую фразу.

— ...это твое доверие.

— Когда мне было шесть лет, я не спала каждую ночь, ожидая, что Питер Пэн влетит в мое окно. Каждую ночь я ждала, что он придет и заберет меня. Мне нужны были крылья феи, красивое платье, и я хотела сбежать с ним в Неверленд. И знаешь, что? Этого не случилось. Я выросла и поняла, что глупо желать того, что невозможно. Тебе, наверное, стоит сделать то же самое. — Мой тон настолько насыщен сарказмом, что он кажется маслянистым и неудобным, выходя из моего рта. Я никогда раньше ни с кем так не разговаривала. Честно говоря, мне не нравится, как это заставляет меня чувствовать себя.

Рэн перекатывается на бок, сдвинув брови, подпирает голову рукой.

— А ты не задумывалась над тем, почему ты питаешь ко мне такую неприязнь, Стиллуотер? Я имею в виду, действительно спроси себя, почему?

— Я знаю почему. Ты наглый, высокомерный мальчишка без совести, который терроризирует людей этой академии без всякой задней мысли.

— И у тебя есть доказательства этого? — ровным голосом спрашивает он. — Ты видела это своими собственными глазами?

— Ты это серьезно?

Он кивает головой.

— Хорошо. Давай посмотрим. Ты вывалил мне в стол кучу гнилого мяса. Во всяком случае, пахло тухлым мясом. И ты угрожал Тому, когда он не хотел манипулировать мной, чтобы я отдала ему свой телефон. И ты ворвался в мою комнату…

— Ты же знаешь, что я этого не делал.

— Я знаю, что ты это сделал, — возражаю я.

Он пожимает плечами и горько смеется себе под нос.

— А что еще ты знаешь?

— Я знаю, что... я знаю, что ты... ты...

— Ты знаешь, что я не нравлюсь Карине. Она ведь была твоим главным источником информации обо мне, верно? И она так уязвлена тем, что Дэшил пренебрегает ею, что возненавидела меня и Пакса вместе с лордом Ловаттом, несмотря ни на что. А что еще?

— Только потому, что я не испытала на себе, что ты придурок, не значит, что это неправда.

— Итак, я положил тебе в стол пару лягушачьих лапок. Признаюсь, это было не очень приятно. Приношу свои извинения за это. И мне очень жаль, что я угрожал Тому. Иногда я не очень хорошо общаюсь с людьми.

— Вау. Это, должно быть, преуменьшение века.

Он пригвождает меня к месту очень серьезным, очень зеленым взглядом.

— Ты закончила?

Я прикусываю кончик языка, глядя на него в ответ.

— Мне очень жаль, что я несовершенен. Я полностью осознаю свои недостатки. И поработаю над некоторыми из них, если это сделает тебя счастливой.

— Ха! Как будто мое счастье что-то значит для тебя.

Медленно садясь, Рэн поворачивается так, что мы оказываемся лицом друг к другу, и выражение его лица становится пугающе напряженным.

— Я очень сильно забочусь о твоем счастье. Даже больше, чем следовало бы. Я забочусь о том, чтобы лично отвечать за твое счастье, и это... — он качает головой, — это ошеломляющее осознание, поверь мне.

Он выглядит настолько удивленным таким поворотом событий, что я действительно верю ему.

— Должно быть, это странно — заботиться о ком-то еще, когда раньше ты заботился только о себе.

Рэн сверкает зубами — быстрая гримаса, которая выглядит болезненной.

— Ну вот, опять ты строишь предположения. Давай так? Ты откладываешь суд надо мной на три ночи. Ты приходишь сюда, встречаешься со мной, и мы разговариваем. Ты действительно слушаешь. А потом... потом ты сможешь решить, действительно ли я антихрист. И я клянусь честью своей семьи, что оставлю тебя в покое, если ты действительно этого захочешь.

— Три ночи? Если тебе понадобятся целых три ночи, чтобы убедить меня, что ты не такой уж ужасный человек, то я не уверена, что…

— Просто перестань уже быть такой колючей и соглашайся, — стонет он. — Сегодня вечером, завтра и в воскресенье. И все. Три ночи. Я буду вести себя наилучшим образом.

— И я увижу, что ты не какой-то злобный монстр, и влюблюсь в тебя?

— Возможно, — соглашается он. — Или, может быть, ты увидишь, что я чудовище и все равно влюбишься в меня.


В ТЕМНОТЕ…


Я БРЫКАЮСЬ И КРИЧУ.

Я уже давно поняла, что пинки и крики не помогают, но у меня нет выбора.

Я — обезумевшее, загнанное в ловушку животное, жаждущее свободы.

Свободы, которая никогда не придет.

— Пожалуйста! Пожалуйста, я обещаю... я никому не скажу. Клянусь, я не произнесу ни слова. Я обещаю, обещаю, обещаю. Я никому не скажу, что ты сделал. Пожалуйста! ВЫПУСТИ МЕНЯ! 

Глава 18.

РЭН

ЭЛОДИ ДАЁТ СОГЛАСИЕ на мое предложение так, будто перспектива провести со мной следующие три ночи будет настолько травмирующей, что ей понадобится десятилетие терапии после этого. И, возможно, так и будет. Если что, то я знаю отличного парня в Олбани, у которого цены разумные, и я с радостью передам ей эту информацию. Но до тех пор, пока это не произошло, я собираюсь максимально использовать те часы, которые проведу с ней. Она сидит по-индийски на одеяле, используя материал, чтобы прикрыть свои босые ноги — они, должно быть, замерзли — и смотрит на меня так, словно она столкнулась с самым пугающим опытом своего существования.

— Вперед, задавай свои вопросы, — говорю я ей, снова плюхаясь на спину, изображая беззаботность, которой не чувствую.

Вообще-то я далек от беспечности. Это очень рискованный шаг с моей стороны. Я буду предельно откровенен с ней, буду говорить правду, всю правду и ничего, кроме правды, но это опасно. Элоди может решить, что я ей противен и она действительно не захочет иметь со мной ничего общего. Если это случится, мне придется выполнить условия сделки, которую я заключил с ней, и оставить ее в покое. Только я знаю, как сильно это на меня подействует. Это разрушит меня изнутри, и я ни хрена не смогу с этим поделать. Обещание есть обещание, и я не даю их просто так.

— Откуда ты родом? — спрашивает она, стараясь говорить как можно тише и ровнее.

Элоди изо всех сил старается показать мне, как ей все это утомительно, и делает это чертовски хорошо.

— Я родился в Англии. Точнее, в Суррее. Моя мать была англичанкой. Но мой отец-американец. Из Нью-Йорка. Джейкоби живут в Нью-Йорке с момента основания города. В начале в семье были финансисты. Банкиры и инвесторы. Однако мой дед пошел в армию, а после него и мой отец. Оба сделали карьеру в армии. Для них обоих я сплошное разочарование.

— Потому что ты не собираешься идти в армию?

— О, нет. Я мог бы завербоваться, и все равно был бы самым большим разочарованием, которое когда-либо испытывал каждый из них. Видишь ли, я не традиционный Джейкоби. Я непослушен. — Я смеюсь, произнося это слово, слыша одинаковый гнев в голосах моего отца и деда одновременно. — Я всегда ковырялся в заборах, предназначенных для того, чтобы контролировать меня и держать в узде. Проверял их границы. Мне казалось неразумно не делать этого.

— Если твой отец хоть чем-то похож на моего, то уверена, что все прошло не очень хорошо.

Я печально качаю головой.

— Нет, не особенно. Ты хочешь сказать, что не подчинялась всемогущему полковнику Стиллуотеру?

— Нет, — сухо отвечает она. — Я еще в юном возрасте решила, что мне не нравится боль.

В моем животе образуется узел, затягивающийся до тех пор, пока он не достигает точки, где ему потребуются дни, чтобы распутаться.

— Он причинял тебе боль?

— Да ладно тебе, не надо так удивляться, — с горечью говорит она. — Только не говори мне, что твой не причинил тебе вреда. Этовсе, что умеют делать, такие люди, как наши отцы. Мы просто сделали разный выбор. Ты стал сопротивляться, а я нет.

Я не могу сказать, звучит ли она сейчас так сердито из-за темы разговора, или это потому, что я заставляю ее остаться здесь со мной. Но вопрос «почему» на самом деле не так уж важен. Мне не нравится резкость ее голоса. Это заставляет меня думать, что она страдает.

— Нет, — отвечаю я. — Я тоже не люблю боль, малышка Эль, но я не могу позволить ему использовать ее, чтобы контролировать меня. Нельзя никому давать такую власть над собой. Не важно, насколько это больно.

Элоди издает сдавленный, несчастный звук.

— Ты просто еще не знаком с моим отцом. Ты даже не представляешь, как сильно он может причинить кому-то боль.

Мне не нравится, как это звучит. Ни капельки. Зверь внутри меня рычит, низкий, угрожающий рык вырывается из-под зазубренных острых зубов. Он негодует против того, что взрослый мужчина может причинить вред своей собственной дочери. Он требует знать, что произошло в мельчайших деталях, чтобы можно было сформулировать соответствующее наказание за это гнусное преступление. Снаружи я стараюсь сохранить внешнее спокойствие, и мое лицо превращается в пустую маску.

— Тебе скоро будет восемнадцать, — говорю я. — Тогда ты будешь юридически свободна от него.

— Все не так просто, и ты это прекрасно знаешь. Мой отец не из тех людей, которые отпускают только потому, что я стала достаточно взрослой. Он все еще будет контролировать каждый аспект моей жизни, когда мне будет тридцать лет, черт возьми.

Она не выглядит расстроенной, просто смирившейся, что еще хуже, чем если бы она была грустной. Спор с ней на этой стадии нашего хрупкого равновесия не принесет ничего хорошего, поэтому я полностью оставляю эту тему. Наши дерьмовые отцы никуда не денутся, и в этом, собственно, вся проблема.

— Что еще ты хочешь знать? — спрашиваю я.

— В какую школу ты ходил?

— Всегда здесь. В Вульф-Холле.

Элоди, кажется, удивлена этим. Ее глаза искрились от раздражения с тех пор, как она вывалилась из того лаза, как новорожденный олень, но теперь ее раздражение ослабевает, когда она смотрит на меня.

— Правда? Ты никогда не ходил в другую школу? Большинство родителей гоняют своих детей с места на место, пока те даже не вспомнят, откуда они родом.

Черт возьми, как же она чертовски красива. Это все равно что смотреть на чертово солнце — я смотрю на нее чуть дольше секунды, и моя сетчатка грозит взорваться. Ни Пакс, ни Дэшил не сказали бы, что она самая красивая девушка в Вульф-Холле, но для меня Элоди Стиллуотер — самое очаровательное создание, которое я когда-либо видел. Вызывающая пухлость её губ. Всегда слегка неряшливая, нуждающаяся в расческе непослушность ее волос. Яркий, широко раскрытый взгляд, который застает вас врасплох. Ее руки такие чертовски маленькие, что хочется плакать.

Элоди совсем крошечная. Ее талия, плечи, стройные ноги, черт возьми. Как будто она была сделана в миниатюре, детали ее расписаны вручную с непоколебимым вниманием к деталям. Она выглядит так, словно ее нужно завернуть в папиросную бумагу, чтобы она была в безопасности, как драгоценное сокровище. Но что самое интересное? То, что все в Элоди обманчиво. Да, она маленькая, но может постоять за себя. Она сделана из закаленной стали, а не из тонкого стекла, и уж точно не нуждается в защите. Недооценивать ее было бы прискорбной ошибкой. Ошибкой, после которой парень не ушел бы невредимым.

— Мой отец считал, что рутина для меня важнее, чем его присутствие рядом. Моя мать умерла, когда мне было три года, а у моей новой мачехи была сильная аллергия на маленьких детей, так что все это было очень хорошо для всех заинтересованных лиц. Они отправили меня в школу-интернат, когда мне было четыре года. За последние тринадцать лет они купили три новых дома. Я всегда останавливался в гостевой комнате, когда меня так любезно приглашали остаться на праздники.

— Они никогда не выделяли тебе спальню? — Помимо своей воли, малышка Элоди действительно выглядит заинтересованной тем, что я говорю. А потом она продолжает, и говорит то, что противостоит любому беспокойству, которое она могла бы испытать. — Это чертовски бесчувственно. Думаю, это объясняет, откуда это в тебе взялось.

Я натянуто улыбаюсь. Она права. Но все же ...

— У меня нет причин быть доброжелательным с кем-либо за пределами Бунт-Хауса. Зачем мне бродить по этому месту, сияя, как лоботомированная обезьяна, когда у половины этих идиотов нет и пары мозговых клеток, чтобы тереться друг о друга?

— Это как раз мой случай. — Элоди протягивает руку вперед и забирает у меня бутылку вина, ее глаза округляются, когда я смеюсь. — Что? Думаешь, я буду сидеть здесь трезвой? Нет, спасибо. — Она наливает большую порцию Мальбека в один из стаканов, которые я принес сюда, и, возвращает бутылку, пихая ее мне в грудь.

Дерзко.

— Это круговорот страданий, Рэн, — говорит она мне. — Ты цепляешься за свой социальный статус изгоя, как за щит, который защитит тебя от реалий этой жизни, но правда в том, что он все больше и больше изолирует тебя от всех окружающих. Это не очень умный защитный механизм. И, кроме того, я вижу его насквозь. Вот как все это началось для тебя — ты хотел построить вокруг себя такую высокую стену, чтобы никто никогда не смог ее пробить. В итоге твое сердце так замерзло и обледенело, что у него есть гребаный морозильный ожог.

— Мое сердце — не окорок.

— Без разницы. Все это очень хреново, вот и все, что я хочу сказать, а то, что ты говоришь мне, что способен заботиться о ком-то, откровенно говоря, настолько невероятно, что это кажется огромной тратой моего и твоего времени.

Боже, как я могу хотеть поцеловать ее так чертовски сильно, когда она говорит мне, что я безнадежен? Нет ничего более предсказуемого, чем тот факт, что большинство девушек обычно спотыкаются о себя, чтобы оказаться в моем поле зрения, а она решительно этому противится. В этом составляющая часть моего влечения, да, но эта потребность... черт меня побери, она гораздо больше. Она составила обо мне свое мнение и посчитала никчемным. Мне никогда не было дела до того, что думают обо мне другие люди, но плохое мнение этой девушки обо мне имеет большее значение, чем я могу вынести. Ее непокорность, сила, самоуверенность — все это вызывает зависимость. Элоди точно знает, кто она и за что борется, и я хочу дышать ею, как будто она сама жизнь.

— Не смотри на меня так, — говорит она, отворачиваясь. Пламя свечи отражается от ее волос, создавая вокруг головы золотой ореол.

— Как я на тебя смотрю? — Это явная дерзость с моей стороны.

Я точно знаю, как смотрю на нее, и не собираюсь сдаваться. Я хочу ее сожрать. Заявить на нее свои права. Привязать ее ко мне любым возможным способом. И если она может прочесть это в горящем огне в моих глазах, то так тому и быть. Я не стыжусь того, что чувствую, и уж точно не стану скрывать это от нее.

— Просто... веди себя прилично, — предупреждает она. — Ты обещал.

— Ладно, хорошо. Пусть будет по-твоему. Задавай следующий вопрос.

Я жду, затаив дыхание, напряжение нарастает между лопатками, ожидая, что она скажет дальше. Этот обмен такой волнующий, знать, что вещи, которые она спрашивает меня здесь и сейчас, представляют собой моменты из прошлого, когда она сидела одна в своих мыслях и задавалась вопросами обо мне.

Элоди делает три больших глотка вина из своего стакана.

— Хорошо. Почему Дэшил так плохо обошелся с Кариной? Это было какое-то пари между вами, ребята?

— Дэшил любит ломать свои игрушки, когда они становятся для него слишком важными.

Она с отвращением морщит нос.

— В смысле? Он унизил ее и причинил ей боль, потому что она ему слишком нравилась? Это и есть твое оправдание которым ты его вооружаешь?

— Я не собираюсь его ничем вооружать. И это не оправдание. Я просто излагаю тебе факты. Дэш плохо реагирует на ситуации, когда его власть каким-либо образом ослабевает, а симпатия к Карине делала его слабым. Он увидел в этой слабости явную угрозу, поэтому голыми руками вырвал ее с корнем и раздавил прежде, чем она успела причинить ему боль.

На чердаке воцаряется тишина, пыльное старое пространство дышит вокруг нас, пока Элоди изучает мое лицо. Ее взгляд блуждает по моему лбу, вниз по линии носа. Ее ясные голубые глаза задерживаются на моих губах на долю секунды, прежде чем встретиться с моим собственным взглядом. У нее такой вид, будто она беспокоится о чем-то, и слова скапливаются на кончике языка, но не выходят наружу.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — шепчу я.

— Да? Тогда, пожалуйста, давай. Просвети меня ответом, если ты вдруг стал таким всемогущим и всезнающим.

У меня перехватывает дыхание — самое странное, самое чуждое ощущение. То, чего я не испытывал уже очень давно.

— Ты хочешь знать, работает ли мой мозг также. Ты хочешь знать, что я сделаю с тобой, если ты меня впустишь. Но ты не можешь позволить себе спросить меня об этом, потому что спрашивать — значит признать тот факт, что ты думаешь о том, чтобы впустить меня и это пугает тебя до чертиков.

— Господи, Рэн, я…

Нет. Я не позволю ей оспаривать это. Это так чертовски очевидно. Я устал ждать своего часа, ожидая, когда она отдаст мне себя. Одним быстрым хищным движением я встаю на колени, наклоняюсь над одеялом и обхватываю ее лицо обеими руками. Я ее не целую. Ещё нет. Это почти невозможно, но я сдерживаюсь.

— Мои игрушки никогда не были важны для меня, малышка Эль, — шепчу я. — Я не выбрасываю их, потому что боюсь того, что они сделают со мной, или потому, что они мне надоели. Я отказываюсь от них, потому что они не оправдывают моих ожиданий. Но ты... — ее веки закрываются. — Ты не игрушка. Я ничего от тебя не жду. Как я могу чего-то ждать, когда ты постоянно удивляешь меня и сбиваешь с толку. Если ты мне позволишь…

В ее глазах вспыхивает паника. Она снова смотрит на мой рот, и от нее волнами исходит ужас.

— Рэн…

— Если ты мне позволишь, — повторяю я. — Я тебя тоже удивлю. Просто подожди и увидишь.

Она закрывает глаза, и одинокая слеза скатывается по ее щеке. Ни с того ни с сего она словно распадается на части в моих руках.

— Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста, — шепчет она.

Онемевший до самых костей, я отпускаю ее, и горько-едкий вкус растекается по моему языку. Я вовсе не пытался ее напугать. Не пытался сломать ее. Я... черт возьми... Откидываюсь назад, готовый сделать что-то монументальное, чего не делал уже много лет... извиниться... когда она качает головой и бросается вперед, ко мне на грудь.

— Пожалуйста, — повторяет она.

На этот раз это звучит так, будто она умоляет меня сделать что-то, а не убираться к чертовой матери подальше от нее. Отчаяние на ее лице заставляет мою кровь реветь в голове, затуманивая мое зрение и заставляя мой пульс учащаться.

— Все в порядке. Все хорошо. Я держу тебя.

Она в моих объятиях. Я прижимаю ее к себе так сильно, что даже не могу дышать. Мои губы встречаются с ее губами, и этот поцелуй совсем не похож на тот, чем должен был быть. Да, я все это спланировал. С таким же скрупулезным вниманием к деталям, которое я вкладываю во все свои действия. Я должен был дразнить ее, мой рот нависал бы над ее губами, мой язык скользил бы по ее пухлой нижней губе, мои руки были бы в ее волосах, заставляя ее дыхание учащаться, пока она не впала бы в безумие и не могла больше выносить любое пространство между нами. Но в этом поцелуе нет никакого терпения. Никаких поддразниваний ни с моей стороны, ни с её. Только нужда, желание и некая форма паники, которая разгорается в нас обоих и распространяется, как лесной пожар. Как легко все это может закончиться катастрофой. Как быстро я могу потерять себя, и как легко я могу сломать ее.

Я чувствую это в ней, как и она должна чувствовать это во мне.

Мы оба так боимся конца еще до того, как по-настоящему доберемся до самого начала, но ни один из нас не может остановить это прямо сейчас. Мы слишком разогнались, и никто из нас не знает, где тормоза.

Сердце Элоди бешено колотится. Я чувствую, как ее пульс бьется о мою грудь, и она такая живая и чертовски реальная, что я не могу поверить, что это происходит на самом деле. Она целует меня в ответ, тянет руки, хватается за мои волосы, и моя кровь превращается в нитроглицерин в моих венах. Достаточно одной маленькой искры, и я взорвусь, как гребаная водородная бомба. Она отстраняется, не более чем на долю секунды, чтобы сделать отчаянный вдох, и мой мир раскалывается на части.

Предполагалось, что я буду кукловодом в этом спектакле. Все это должно было происходить в определенном порядке, и я ни в коем случае не должен был терять свой чертов рассудок.

Когда я в последний раз испытывал нечто подобное?

Когда вообще я испытывал нечто подобное?

Элоди издает тихий скулящий звук, когда ее губы снова встречаются с моими, она пальцами крепко сжимает мои волосы, и все замирает и расплывается.

На вкус она как солнечный свет и мед.

Пахнет так же, как в последний раз, когда я был чертовски счастлив.

В моих руках ее маленькая фигурка кажется мне самой важной и ценной вещью, которую я когда-либо держал.

Оторвавшись от её губ, я ныряю вниз, целуя ее шею, зарывшись в её ключицу, и она начинает дрожать так сильно, что мне приходится прижаться лбом к ее щеке, чтобы не пойти дальше.

— Рэн. Рэн. О боже... — она произносит мое имя, задыхаясь, все еще выгибая спину и прижимаясь ко мне так, что становится очень трудно думать здраво. — Какого хрена мы делаем? Что происходит? — стонет она.

— Не знаю. Думал, что знаю, но... — я качаю головой, кладя свои руки так осторожно на ее бедра, что едва чувствую материал ее джинсов на своих ладонях.

Я отстраняюсь, оставляя между нами некоторое пространство.

Мы смотрим друг на друга, ни один из нас не двигается ни на дюйм, пытаясь понять, что же, черт возьми, только что произошло.

Что-то невероятное.

Какой-то сдвиг в нас обоих, который не имеет никакого чертова смысла.

Одно мгновение.

Как может так много измениться в одно мгновение?

Элоди сглатывает.

— Я... я думаю, мне пора идти. — В отчаянии она вскакивает на ноги, полная энергии и электричества, и начинает кружиться по кругу, придерживая волосы, пока осматривает окрестности в поисках...

— Где, черт возьми, мои ботинки?!

— Ты пришла без них, — спокойно напоминаю я ей. Но я не чувствую себя спокойно. Я чувствую себя... дезориентированным. Как будто я плыву по течению, и больше ничего не имеет смысла.

— Вот дерьмо! — Элоди поворачивается еще раз, все еще ища свои туфли, которых там нет, а затем поворачивается ко мне, глядя сердито, как демоница. — Ты не должен был этого делать, — шипит она.

— Я ничего такого не делал. Это ты меня поцеловала.

— Ладно, как скажешь. Нет смысла перекладывать вину на других. Это все еще твоя вина!

— Ха! Я думал, что нет смысла перекладывать вину на других.

— Как ты можешь вот так сидеть? — кричит она. — Как ты можешь не... я не знаю! Реагировать!

Она ведет себя откровенно нелепо, но я знаю, что лучше не говорить ей об этом в лицо. Во всяком случае, не думаю, что смогу произнести эти слова. Элоди рычит, как дикая кошка, бросаясь к лазу, который приведет ее обратно в девичье крыло на четвертом этаже. Я смотрю, как она исчезает в темноте, зная, что должен был рассказать ей о крошечной двери на другой стороне чердака, которая ведет в крыло мальчиков, но мое горло слишком сжалось, чтобы справиться с этим. Я неподвижно сижу на одеяле, глядя на недопитый бокал вина, оставленный Элоди, и пошатываюсь. Проходит час, потом еще один, и свечи гаснут одна за другой.

Когда я наконец встаю и ухожу, мне холодно и больно.

Обратный путь к Бунт-Хаусу, мягко говоря, вызывает во мне недоумение.

Мне нужно было трахнуть её. Это была единственная мысль, которая занимала меня в течение многих недель.

Я хотел разрушить её, но там, на чердаке, стоя на коленях в темноте, я увидел все гораздо яснее, чем раньше. Я пришел к резкому и ужасающему осознанию, которое перевернуло все мое существование с ног на голову.

Я не буду тем, кто разрушит Элоди.

Она будет единственной, кто разрушит меня.

Это знание крепко закрепляется, когда я возвращаюсь в свою комнату и вижу там конверт из манильской бумаги, ожидающий меня на краю кровати. Я разрываюсь по швам, когда читаю полицейский отчет внутри него, ярость, невиданная ранее, сжимает меня между острыми стальными зубами. 

Глава 19.

ЭЛОДИ

— ГДЕ, ЧЁРТ ВОЗЬМИ, ты спала прошлой ночью?

— Что? — Я открываю глаза и вижу только небо — пушечное, злое, капризное небо, затянутое тучами, обещающими дождь. Карина появляется секундой позже, ее перевернутое лицо материализуется прямо над моим. Ее волосы собраны сзади в пушистый хвост. Все ее лицо — сплошная гримаса. Я сразу же думаю, что она узнала о том, что произошло прошлой ночью, и приехала, чтобы отвезти меня в сумасшедший дом. — Что ты имеешь в виду?

— Я пришла к тебе в половине седьмого, а тебя там не было, — говорит она. —Твоя кровать не выглядела так, будто в ней кто-то спал.

Это одна из многих вещей, которые люди без военных родителей никогда не поймут.

— Я рано встала, чтобы побегать. А если я встала, то немедленно застилаю постель, — объясняю я. — Для меня физически невозможно не сделать этого.

Карина издает возмущенный звук, переступает через меня и садится рядом.

— Звучит так, будто ты жила под диктатурой до того, как приехала в Штаты, — говорит она. Если бы она только знала, черт возьми. — Бег тоже звучит ужасно. Измотала себя? Поэтому ты распласталась на лужайке, совсем одна, в мокрой траве?

Я не могу сказать ей, что бежала, пока не почувствовала, что действительно умру, а потом рухнула здесь, не в силах пошевелиться, потому что было слишком погружена в воспоминания о попытке взобраться на гребаного Рэна Джейкоби, как на дерево. Поэтому вместо этого я киваю, стону очень громко и очень несчастно.

— Черт возьми, девочка. Физические упражнения — это плохо. Я настоятельно рекомендую тебе избегать этого в будущем, — советует Карина.

— Вообще-то, я привыкла усердно тренироваться каждый день. Это единственное, что заставляет меня чувствовать себя человеком. — Я хватаю пригоршню травы, на которой лежу, и вырываю ее с корнем, высыпая свободные стебли сквозь пальцы, позволяя им упасть на землю.

— На этот раз это явно не сработало, — замечает Карина. — Не нужно вымещать зло на траву. Что случилось?

— Нет-нет, я в полном порядке! — Я говорю это слишком быстро и со слишком большим энтузиазмом.

Карина смотрит на меня так, словно у меня не все дома.

— Окей. Ну, я сделаю вид, что ты не ведешь себя чертовски странно, и буду ждать, когда ты спросишь меня, как прошла прошлая ночь.

— Прошлая ночь?

— С Андре! Черт возьми, Элли, я же говорила тебе, что могу не вернуться домой вчера вечером, а теперь я здесь в восемь утра, в той же одежде, что и вчера, с размазанной тушью по всему лицу, и ты не можешь сложить два и два? Выплюнь это прямо сейчас. Скажи мне, что с тобой происходит. У тебя была еще одна стычка с Рэном?

Мои щеки вспыхнули ярким пламенем. Я резко выпрямляюсь, тряся головой так яростно, что чувствую, как внутри моего черепа грохочет мозг.

— Нет! И кто вообще говорил о Рэне? Почему ты так думаешь? Я не видела его с тех пор, как он вчера свалил с урока Фитца. В два пятнадцать? По-моему, это было около двух пятнадцати пополудни.

Карина глубоко хмурится.

— Лааадно. Это было чертовски конкретно.

— Как все прошло с Андре? — спрашиваю я, переводя разговор в более безопасное русло. — Тебе понравился фильм?

— К черту фильм. Я видела первые титры и все. Спроси меня, что случилось. Понятия не имею. Как только погас свет и начался фильм, мы тут же набросились друг на друга. Это было так напряженно. Очень интенсивно. Ты когда-нибудь целовала кого-то, и все просто исчезало? Реальность просто ускользала? Ты когда-нибудь чувствовала, что растворяешься в ком-то настолько внутренне, физически и ментально, что даже не знаешь, кто ты и на какой планете?

Рэн обхватывает мое лицо.

Его рот яростный и требовательный на моем.

Горячее дыхание Рэна скользит по моей шее.

Он зубами покусывает мою кожу.

Руками сильнее прижимает меня к своей груди.

Чердак, раскачивается и уплывает, раскалывается на миллион разрозненных кусочков…

Я качаю головой, ошеломленно моргая.

— Нет. Нет, никогда.

— Звучит чертовски глупо, но это было волшебно. Как настоящая магия. Как только фильм закончился, мы пошли к нему домой, и, ну... скажем так, я совсем не спала. Я очень устала, и мое тело словно растянулось во все стороны. Я не могу поставить ноги ровно на пол без того, чтобы мои бедра не скрипели, как дверные петли. Я тебе говорю — этот мужчина точно знает, где находится точка G у женщины. Мне не нужно было предоставлять подробную дорожную карту или что-то еще.

— Полагаю, Дэшу нужно было какое-то направление? — говорю я, закрывая глаза.

Солнце еще далеко, но небо чертовски яркое. Я бы не была так ослеплена этим, если бы села, но я все еще погрязаю в слишком большой жалости к себе, чтобы собрать такую мотивацию, которая мне понадобится, чтобы перетащить мою тушу в вертикальное положение.

— Нет, — с горечью отвечает Карина. — Он тоже прекрасно это знал. Но мы говорим не о нем. Мы никогда больше не будем говорить о нем. Насколько нам известно, этот парень мертв, и никто не ходил на его похороны.

Я стараюсь не улыбаться.

— Твое желание для меня закон.

Карина ныряет в полное объяснение того, что произошло с Андре. Она рисует яркую картину его дома, который он делит с тремя другими ребятами из колледжа, и как чиста и опрятна была его спальня. Она рассказала мне о его полках, заполненными футбольными трофеями и академическими наградами — Видишь! Не все спортсмены такие тупые! —...а потом она рассказывает мне в интимных подробностях, как Андре заставил ее кончить три раза подряд, прежде чем кончил сам, что, по-видимому, делает его джентльменом высшего порядка.

И все это время я лежу в траве, мой пот высох и зудит на коже, и я стараюсь не думать о своем незаконном свидании на чердаке. Мысли о Рэне преследуют меня. Он болезнь, от которой я не могу избавиться, как бы ни старалась. Взгляд его горящих зеленых глаз, когда он отстранился и закончил наш поцелуй, был... черт, он был искренним. Он не выглядел так, будто устраивал шоу. Он казался таким же взволнованным и ошеломленным, как и я, что просто невозможно. Но интуиция подсказывает мне обратное.

— Элоди? Ты меня слушаешь? И почему ты так прижимаешь пальцы ко рту?

Дерьмо. Кончики моих пальцев внезапно обожгло. Я опускаю руку, чувство вины впивается в меня острыми, как кинжалы, когтями. Но я его не слушаю. Я прокручивала в памяти тот поцелуй, вспоминая, как губы Рэна прижимались к моим губам, и как все, что было важно для меня до этого момента, становилось таким незначительным и несущественным.

— Тебе нужно убираться из этого проклятого места, — сообщает мне Карина. — Мы должны пойти прогуляется сегодня вечером.

— Я не могу, — слова вылетают у меня изо рта прежде, чем я успеваю зажать их зубами. — У меня есть кое-что... э-э.. кое-что, что мне нужно сделать.

Я проклинала себя за собственную глупость по меньшей мере час, прежде чем провалиться в беспокойный сон прошлой ночью. Я пообещала себе, что не вернусь сегодня вечером на чердак, но боюсь, что опять обманывала себя, и это становится тревожной привычкой. Я хочу вернуться назад. Вопреки всем инстинктам, которыми обладаю, я хочу вернуться и выполнить свою часть сделки, заключенной с Рэном. Знаю, что, если я этого не сделаю, он никогда не позволит мне пережить это. Жар растекается в моем животе, как кипящая лава. Перспектива еще одного поцелуя... черт возьми, да что со мной такое?

— Это звучит очень загадочно, — говорит Карина. — И вот я здесь, думаю, что я твой лучший друг в Вульф-Холле. Ты что, завела друзей за моей спиной, Стиллуотер?

— Ха-ха! Нет, конечно же, нет.

— Ладно. — Она не выглядит ни счастливой, ни убежденной. Но я знаю, что она просто притворяется. — Пока ты не планируешь заменить меня Дамианой, думаю, что не буду возражать против того, чтобы ты хранила свои таинственные секреты.

— Ничего таинственного и секретного. Просто у меня групповой видеочат с ребятами из Тель-Авива, вот и все. — Вранье, вранье, вранье. Это все, на что я способна. Я самая худшая, самая лживая кретинка на свете. — А еще мне нужно позаниматься, иначе мне придется втиснуть все свои задания в завтрашний день, а я не хочу вот так проматывать свое воскресенье.

— В этот уик-энд нагрузка невероятная, — соглашается Карина. — Значит, сегодня днем заглянем в библиотеку на пару часов? Мы можем объединить исследовательские заметки для английского языка.

Облегченно вздохнув, что она не собирается устраивать тусовку позже вечером, я расслабляюсь в своем стыде, пытаясь игнорировать его.

— Конечно. Ладно, это звучит здорово.

Учитывая мою одержимость книгами, удивительно, как мало времени я провела в библиотеке академии. Я бегло осмотрела это место, когда Карина устроила мне экскурсию по школе, но с тех пор я возвращалась только один раз, чтобы получить свой библиотечный билет. Прохладный дневной свет льется в комнату через огромные ряды окон, образующих одну сторону огромного пространства. Карина идет впереди через нагруженные книгами стеллажи, ее бедра покачиваются, когда она прокладывает маршрут через ряды столов для чтения, заполненных лампами и грудами макулатуры, к столам, расположенным прямо рядом со стеклом, открывая вид на крутой холм, который ведет вниз к большому, безукоризненно ухоженному игровому полю со стойками ворот на обоих концах.

— Я бы не назвала Вульф-Холл футбольной школой, — бормочу я, бросая сумку на стол и расстегивая ее, роясь внутри в поисках блокнота.

— Так и есть, — пожимает плечами Карина. — Футбольное поле, баскетбольные площадки и теннисные корты — все это показуха. Они должны поощрять родителей, которые заботятся о спорте, чтобы они записали своих детей сюда. Но Вульф-Холл заботится только о знаниях.

Это правда, я не посещала ни одного урока физкультуры с тех пор, как попала сюда. Теперь, когда я это осознала, это действительно кажется странным.

— Но ведь они должны здесь давать какую-то физическую нагрузку?

Карина хмурится.

— Ага. Ну, просто подожди, пока весна не наступит как следует. Мы здесь, в академии, бегаем по пересеченной местности. Мисс Брейтуэйт говорит, что это укрепляет выносливость, силу духа и умственную дисциплину.

Бег по пересеченной местности. Хмм.

— Звучит не весело, — ворчу я.

— О чем, черт возьми, ты говоришь, мазохистка? Сегодня утром ты добровольно отправилась на шестимильную пробежку. С тобой все будет в полном порядке.

Будет. Конечно, со мной будет все в порядке. Полковник Стиллуотер бежал за мной, крича мне в ухо, как будто я была одним из его пехотинцев, пока я с легкостью не преодолевала пятнадцать миль. Но все же... Есть разница в том, чтобы бежать, так как ты этого хочешь, чтобы очистить свою голову и убежать от своих демонов, и бежать, потому что у тебя нет другого выбора. А бежать вместе с толпой людей, толкаясь и соперничая за лучшее время? По-моему, это полный отстой.

— Во всяком случае, до этого еще как минимум месяц. У нас есть достаточно времени, чтобы подготовиться к нему, если тебе это интересно. А пока давай покончим с этим заданием. Моя мама обещала, что я смогу поехать в Испанию на весенние каникулы в этом году, если я сохраню свои оценки, и есть этот удивительный фестиваль танго в Гранаде, который я не прочь посетить. Эй! Ты должна поехать! О боже, путешествовать вместе по Европе в течение нескольких недель было бы так весело!

Энтузиазм Карины заразителен. Я ловлю себя на том, что киваю вместе с ней, охваченная волнением, но на самом деле я никак не смогу поехать с ней. Мой отец никогда бы этого не допустил. Он либо ждет, что я останусь в академии, либо вернусь в Тель-Авив, а я разрываюсь между двумя вариантами. Я скучаю по своим друзьям и отчаянно хочу их увидеть, но оставаться с ним в том доме? На целых две недели? Честно говоря, я не знаю, смогу ли я дожить до конца.

Мы учимся, листаем страницы учебников и справочных документов, сидим в дружеском молчании, пока работаем, и спокойствие библиотеки проникает в мои кости. Это место безмятежно и полно света. Мне нравится смотреть в окно и видеть деревья, которые тянутся бесконечно вдаль.

Около полудня у меня в кармане жужжит телефон. Он включен бесшумно, но вибрация все еще достаточно громкая, чтобы привлечь внимание Карины. Ее темные глаза вспыхивают, чтобы встретиться с моими, а бровь вопросительно выгибается.

— Ты собираешься проверить? — шепчет она.

Я достаю телефон, плотно сжав губы, боясь того, что найду. И действительно, на экране вспыхивает имя Рэна, заставив мой пульс взмыть ввысь.

— Прочитаю позже, — говорю я, вертя телефон в руке.

— Не говори глупостей. Мы находимся в нескольких милях от стойки регистрации. Они не смогут увидеть тебя здесь. Прочти сообщение. Мы же не заключенные в тюрьме под замком.

Было бы странно, если бы я отказалась. Думаю, будет странно, в любом случае. Теперь я не могу вспомнить, как не вести себя подозрительно, и подвергаю сомнению каждую мелочь, которую хочу сказать или сделать. Я переворачиваю устройство в руке, открывая экран с моим паролем, и текстовые сообщения открываются автоматически. Послание Рэна в самом верху, набранное жирным шрифтом, готовое и ожидающее, когда я его прочту. Моя рука дрожит, когда я нажимаю его имя, мои глаза быстро пропускают короткое сообщение, которое открывается для меня.


РЭН: где ты сейчас?


Три слова. Хм. Я имею в виду, не знаю, чего я ожидала, но три коротких, отрывистых слова, которые каким-то образом умудряются передать крайнее высокомерие ублюдка — ну, это по меньшей мере не вызывает восторга. Где я? Как будто он имеет право знать мое местонахождение в любое время? Э-э-э, я так не думаю, приятель.


Я: не твое дело.


— Ты в порядке, девочка? — спрашивает Карина, жуя кончик карандаша. — У тебя такой вид, будто ты вот-вот швырнешь стул в одно из этих окон.

Она слишком проницательна. Или я просто ужасно умею скрывать свои эмоции. Наверное, мне стоит поработать над этим.

Я одариваю ее жалкой улыбкой и тяжело вздыхаю.

— Да. Мой отец. Ему... трудно угодить. Мы не сходимся во взглядах. — То, что я только что сказал ей, стопроцентная правда. Описание полковника Стиллуотера как «ему трудно угодить» — преуменьшением века. И мы вообще ни в чем не сходимся во взглядах. Однако я все же солгала Карине, притворяясь, что это мой отец только что прислал мне сообщение. Рэн Джейкоби превращает меня в лгунью, и мне это чертовски не нравится.


РЭН: ты в академии или за пределами кампуса?


Я: повторяю: не твое дело.


РЕН: можешь не говорить. Я найду тебя в любом случае.


Я посылаю ему эмодзи большого пальца, поднятого вверх — самый пассивно-агрессивный из всех эмодзи.


Я: Удачи тебе с этим.


Засовываю телефон обратно в карман, борясь с желанием зарычать. Постукивая кончиком карандаша по страницам лежащей перед ней открытой книги, Карина сочувственно смотрит на меня.

— Мне повезло, что я хорошо лажу со своими родителями. Похоже, что у каждого второго студента в этом месте гребаные социопаты в качестве родителей. Что случилось с твоим отцом?

— Прости?

— Ну, знаешь. Почему он такой придурок с тобой? Почему он все время обращается с тобой как с грязью?

Потому что я напоминаю ему мою покойную мать. Потому что видела, на что он способен, и знаю, что его ханжеское, самодовольное отношение — это всего лишь игра. Потому что я могу перевернуть его мир с ног на голову одним крошечным телефонным звонком.

— Потому что он мой отец, — тихо говорю я.

Она, кажется, на мгновение обдумывает это. Через мгновение отталкивается от стола и встает на ноги.

— Ты любишь курицу?

— Все любят курицу.

— Хорошо. Я сбегаю в кафетерий и принесу нам немного еды. Я протащу её сюда, и мы сможем поесть здесь. Они даже не заметят этого.

Я понятия не имею, насколько бдительны здешние библиотекари, но Карина знает это лучше меня, поэтому я верю ей на слово. Я предлагаю пойти с ней, но она говорит мне оставаться на месте и сохранить наше место. Я возвращаюсь к работе, ища ссылки и информацию, которые будут полезны в наших эссе, но по мере того, как минуты тикают, я становлюсь все более и более беспокойной. Я не могу сосредоточиться. Попытка сосредоточиться на чем-то одном, почти…


«Ассирийцы — волками спустились к нам с гор.
Золотым и пурпурным был цвет их когорт.»

Волосы у меня на затылке встают дыбом, адреналин гудит в моем теле, заставляя меня сосредоточиться на очень внезапной, острой точке.


«Блики копий их острых сравнимы числом
С блеском волн Галилейских на море ночном.»

Я медленно закрываю глаза.

— Неужели у тебя нет ничего лучшего, чем цитировать мне мрачные стихи, — спрашиваю я, мужественно сохраняя хладнокровие, когда призрачный обладатель этого голоса подходит ко мне сзади. Я чувствую его там, его присутствие подобно бушующему аду за моей спиной.

— Я бы не назвал его мрачным.

Я чуть не выпрыгиваю из кожи, когда что-то касается меня. Точнее, моих волос. Краем глаза я вижу его руку, когда он накручивает прядь моих волос на указательный палец, на ногте которого все еще виднеется крошечный кусочек черного лака, и легонько проводит подушечкой большого пальца по светлым прядям.

Борясь за ровное дыхание, я остаюсь очень, очень неподвижной. Облизываю губы, во рту тоже пересохло, а потом говорю:


«Ангел Смерти как будто взмахнул здесь крылом
И, дохнув на злодеев, покончил с врагом.
Воском смерти их очи навеки закрыл.
И сердец, что лишь вздрогнули, стук прекратил».

Рэн отпускает прядь волос, которую наматывал на палец, и та свободно падает. Он двигается бесшумно, обходя стол так, что больше не парит позади меня, а стоит нагло прямо рядом со мной, как будто ему все равно, кто увидит нас вместе.

— Значит, у тебя все-таки есть любимец, — задумчиво произносит он, глядя на меня сверху вниз с любопытством, загоревшимся в его глазах.

Я стараюсь не смотреть на него, но не смотреть на него — все равно что не ковырять зажившую ранку или не тыкать языком в шатающийся зуб.

Невозможно.

— Не совсем. В прошлом семестре мне пришлось выучить это стихотворение наизусть. Наверное, я еще не вычеркнула его из своей памяти. Стихи Байрона были слишком витиеватыми для меня. Мне не нравится, что они так явно рифмовались большую часть времени.

Рэн прикусывает нижнюю губу, его глаза светятся таким удивлением, какого я никогда раньше не видела. Он обходит стол и садится напротив меня, опираясь на полированное дерево.

— Ты любишь стихи. — Это все, что он говорит, но похоже, что это откровение — самая удивительная вещь, которая когда-либо случалась с ним.

— Знаешь, это место занято, — мрачно отвечаю я. — Карина может вернуться с минуты на минуту. Если она увидит, что ты сидишь здесь и разговариваешь со мной…

— Весь мир взорвется и превратится в пепел, моря высохнут, а метеориты обрушатся на землю, уничтожая все живое, каким мы его знаем.

— ...она сложит все это вместе, что бы это ни было. И…

Рэн выглядит смущенным.

— Что бы это ни было?

— Ой. Я совсем забыла. Правило номер три из дерьмовых правил съема. Это та часть, где ты притворяешься, что между нами ничего не было прошлой ночью, да?

Рэн подавляет мрачную усмешку, подперев рукой подбородок и прикрыв рот рукой. Его волосы сегодня выглядят особенно дикими и неопрятными, что только заставляет меня хотеть провести по ним пальцами еще больше, чем обычно. На нем тонкий черный свитер с крошечной дырочкой на одном из манжет. Я не могу перестать пялиться на эту маленькую дырочку, ожидая, что она подтвердит мои подозрения: что он гребаный мудак.

— Это та часть, где ты снова осуждаешь меня и делаешь предположения о том, что я собираюсь делать? — стреляет он в ответ.

Боже, я слишком устала для таких игр. Я почти не спала прошлой ночью, и после пробежки сегодня утром, когда я вбивала себя в землю еще до того, как даже рассвело, я на последнем издыхании. Закатив глаза к небу, я откидываюсь на спинку стула с жесткой спинкой.

— Я могу тебе чем-нибудь помочь, Рэн?

Мое неверное, обманчивое сердце отбойным молотком стучит под ребрами, когда он перестает улыбаться, пригвоздив меня своим жестким зеленым взглядом. Нормальные люди не смотрят на других так, как Рэн смотрит на меня. Как будто он ищет что-то в моем лице, не моргает и не отворачивается, пока не найдет это. Очень неудобно, когда тебя так изучают.

— Ты можешь начать с того, что ты имела в виду под «что бы это ни было».

— Черт возьми. Я не знаю! Я ничего такого не имела в виду. Это был неуместный комментарий, ясно? Не волнуйся, я не жду, что ты сейчас объявишь меня своей девушкой.

Рэн откидывает голову назад и смеется. В библиотеке, где царит гробовая тишина, он откидывает назад свою красивую гребаную голову и смеется. Суровое «Тсссссссссс!» эхом разносится по комнате, и ужасный жар ползет вверх по моей шее. Было достаточно плохо, когда только несколько других студентов, работающих за партами, заметили появление Рэна. Теперь все в этом месте знают, что он здесь, и что я только что сказала что-то, что он нашел откровенно смешным.

— Может, ты и не догадалась, но я точно знаю, что это такое, Элоди, — говорит Рэн, и его смех замирает на губах. — Если ты когда-нибудь наберешься храбрости и захочешь узнать, то все, что тебе нужно сделать, это спросить. Ты же знаешь, что я буду непоколебимо честен.

— О да. Я всегда могу положиться на твою непоколебимую честность.

Интересно, каково будет наказание за пощечину другому студенту? Если бы мы были в художественном зале, или в кабинете Фитца, или в столовой, я могла бы сделать это и выяснить, но не здесь. Я бы не посмела рисковать своим библиотечным билетом.

Губительная ухмылка появляется на губах Рэна. Этот порочный изгиб его губ абсолютно мучителен. Когда я вижу его, все, о чем я могу думать — это жар его губ, когда он целовал меня на том одеяле. Запах свежей сосны, соленого воздуха и полузабытых пляжей в его волосах, когда он наклонился, чтобы прижаться своим ртом к моей шее…

— Это та часть, где ты рассказываешь мне, как взволнована предстоящей встречей сегодня вечером? — спрашивает он.

Я игнорирую этот вопрос.

— Ты серьезно собираешься рисковать тем, что Карина вернется сюда и увидит нас вместе?

Рэн смотрит на меня так, словно я говорю на другом языке, и все, что я бормочу, не имеет никакого смысла.

— Прости, малышка Эль. Я не знаю, что сделал, чтобы поддержать эту веру в то, что мне не плевать, что думает Карина Мендоса о чем-либо, но позволь мне прояснить это. Мне все равно, если Карина вернется и обнаружит меня, сидящим в этом кресле. Мне все равно, даже если она узнает, что я хочу тебя. Мне плевать, если она узнает, что вчера вечером я засунул свой язык тебе в глотку и ты сделала мой член тверже, чем он был за два гребаных года.

Вау.

Я смотрю на свои руки, мои щеки пылают как сумасшедшие.

— О, Элоди, — задыхаясь, шепчет Рэн. — Тебе не нравится это слышать? Что ты сделала мой член твердым? Или... тебе слишком нравится слышать это?

— Ради бога, пожалуйста, не говори таких вещей на людях.

Я презираю себя за то, что покраснела. Судя по тому, как он смотрит на меня, приоткрыв рот и широко раскрыв глаза, он зачарован моей реакцией на его возмутительное заявление. Для меня было бы намного лучше, если бы я сохранила хладнокровие и вообще не реагировала. По какой-то причине для меня важно, что он не считает меня заикающейся, глупой, неопытной школьницей. Так не должно быть, но черт возьми, это действительно так.

Рэн скользит рукой по столу, ладонью вверх, его пальцы согнуты к потолку, взгляд яростный и напряженный.

— Ты ведь знаешь, как сводишь меня с ума, малышка Эль? Ты же знаешь, что мое тело больше не принадлежит мне. Я чертовски жажду тебя. И мне действительно наплевать, кто об этом знает.

Рэн смотрит на свою руку, лежащую между нами на лакированной поверхности стола. Ясно, что это какой-то тест. Он ждет, когда я протяну руку и возьму его за руку. Понятия не имею, какова его конечная цель, но это похоже на ловушку, и если я возьму его за руку, то подвергну себя опасности. Я прослеживаю за его взглядом, смотрю на линии его ладони, очень сильно желая протянуть руку и провести по ним кончиками пальцев, чтобы почувствовать тепло и шероховатость его кожи…

— Я знаю, о чем ты думаешь, — шепчет он.

Оцепенение. Я так чертовски оцепенела. Не чувствую ничего, кроме собственного бурлящего страха. Это невозможно не чувствовать.

— Знаешь?

Голос Рэна мягок, как шелк, и тих, как снег, падающий зимой.

— Да. И я клянусь, что ты ошибаешься. Это не какое-то пари между мной и другими парнями. Я не заключал пари на то, что тебе будет не безразлично, буду я жить или умру. Я не пытаюсь заставить тебя чувствовать ко мне что-то такое, чего ты не должна чувствовать, просто для моего собственного развлечения…

— Но ведь именно этого ты и хотел, верно? Когда я только приехала сюда, ты решил, что я стану твоей следующей игрушкой. Ты хотел сделать мне больно, и ты собирался улыбаться, делая это. Я видела это в твоих глазах.

— И что ты видишь в них теперь? — Я почти не слышу слов, они такие тихие.

Боже. Пожалуйста, Элоди, не смотри ему в глаза. Не делай этого, черт возьми.

Мое дыхание застревает в горле; должно быть, оно застряло там на некоторое время, потому что мои легкие начинают гореть. Я ничего не могу с собой поделать. И я делаю это. Я смотрю на него, прямо в глаза, и мне кажется, что меня ранили в грудь, холодное, ползущее ощущение распространяется от моего солнечного сплетения. У него ясные глаза. Я не вижу в них никакого обмана. Вижу много гордости и целую кучу эго, но я также вижу самый слабый, очень слабый проблеск надежды.

Я не могу больше выносить растущее между нами давление, отворачиваюсь и смотрю в окно. Рэн сжимает свою руку в кулак и отводит ее назад через стол.

— Это та часть, где ты сейчас уходишь? — угрюмо спрашиваю я.

— Да. Это та часть, где яухожу. — Он встает, проводя обеими руками по волосам—жест чистого разочарования. — Я пришел сказать тебе, что оставил кое-что у твоей двери, малышка Эль. Я думал зайти внутрь и положить это у твоей кровати, но мы оба знаем, как ты относишься к людям, которые вламываются в твою комнату, верно?

Он уходит прежде, чем я успеваю сказать еще хоть слово.

Проклятье!

Невидимая рука сжимает мое горло, вытягивая из меня жизнь, пока я сижу и жду, когда Карина вернется с нашим обедом. Через некоторое время она появляется с парой бутербродов, двумя яблоками и огромным пакетом Доритос, балансирующим в ее руках. Я позволяю ей болтать без умолку, жую и глотаю еду, которую она так любезно принесла мне, но на самом деле меня здесь нет. Я просто жду удобного случая, чтобы сбежать. Эта возможность появляется, когда телефон Карины начинает гудеть, и она поднимает свой сотовый, ухмыляясь, как идиотка, и говорит мне, что звонит Андре.

Я извиняюсь и оставляю ее, чтобы она поговорила с ее парнем.

На четвертом этаже, возле комнаты 416, я нахожу маленькую бирюзовую коробочку с бледно-зеленой лентой, обвязанной вокруг нее, которая ждет меня. Трясущимися руками я поднимаю её с пола и спешу внутрь, мои внутренности скручиваются в узлы.

Он оставил мне подарок?

Я кладу коробку на кровать и смотрю на нее, уперев руки в бока.

Ему не следовало приносить мне подарок.

Мне потребовалось все мое мужество, чтобы осторожно развязать ленту и поднять крышку.

— О боже мой!

Я закрываю рот руками, стараясь не закричать. Мои глаза щиплет, когда я делаю шаг вперед, наклоняясь, чтобы поближе рассмотреть крошечный предмет, лежащий внутри кровати из сиреневой папиросной бумаги: белизна её груди, которая исчезает в синеве её спины, которая углубляется в темно-синюю полночь на кончиках её крыльев…

Это птица, птица моей мамы, та, что была разбита на миллион кусочков... и она каким-то образом была собрана воедино. 

Глава 20.

РЭН

СМЕНА ПАРАДИГМ.

Вот как философы назвали бы такую перемену.

Потому что я не просто изменил свое мнение о чем-то. У меня изменилось сердце. Подумайте об этом на секунду. Сердце человека — это его сундучок, где он хранит ключевые части своей личности. Где находится сама его цель и черты, составляющие его характер. Его надежды, мечты и его кошмары. И тут появилась Элоди Стиллуотер, приставила мне нож к груди и вырвала сердце. Она полностью поменяла его на другое, и теперь я не знаю, где, черт возьми, все мое дерьмо. Я не знаю, кто я, и что должен делать, и, честно говоря, все это чертовски запутанно.

Больше всего на свете я хочу, чтобы все это закончилось.

Хотя, у меня такое чувство, что это не закончится еще очень долго, если вообще когда-нибудь закончится. Сейчас я нахожусь в таком положении, когда чувствую себя обязанным сделать что-то очень опрометчивое.

Этот чертов конверт. Я пытался забыть то, что прочел, но слова все еще там, они горят ярче солнца, когда я закрывал глаза. Это привело меня в самое отвратительное гребаное настроение.

Я пробираюсь через розовый сад, скрипя зубами так сильно, что к тому времени, когда я доберусь до беседки, они, вероятно, превратятся в пыль. Лабиринт — это одновременно тюрьма и святилище, когда я пробираюсь по заученной тропинке к его центру, выкрикивая проклятия, достаточно яркие, чтобы из ушей моего отца повалил пар. Пакс и Дэш уже ждут меня, когда я подхожу к маленькому зданию, спрятанному под дубами. Растянувшись на ступеньках, ведущих к входной двери, Пакс бросает на меня один взгляд и начинает выть по-волчьи.

— Боже мой, Джейкоби, ты выглядишь еще более дерьмово, чем обычно. Я так понимаю, что твоя маленькая встреча с французской шлюхой прошла не по плану.

С убийством в глазах я поворачиваюсь и сердито смотрю на Дэша, который без всяких усилий прислоняется к стене и срывает лепестки с нераспустившегося бутона розы.

— Что? — спрашивает он, притворяясь невинным. — Я должен был ему что-то сказать. Он хотел знать, почему ты отказался от наших планов по колледжу Олбани прошлой ночью. Он весь месяц с нетерпением ждал той вечеринки в женском обществе.

— Могли бы пойти и без меня, — огрызаюсь я. — Я не собирался вас останавливать.

Дэш делает надутое лицо.

— Я знаю, старик, но по какой-то нечестивой причине нам обоим нравится, что ты рядом, и это было бы совсем не то же самое, если бы тебя не было там, чтобы испортить всем веселье. А тем временем ты уже второй раз за двадцать четыре часа бросаешь нас, чтобы пойти и увидеть ту же самую девушку. Мы начинаем чувствовать, что ты, возможно, немного неправильно расставляешь свои приоритеты. Нужно ли мне напоминать тебе, что мы прикрывали твою спину в течение последних четырех лет. Мы жили вместе и вместе вляпывались в кучи дерьма. — Он поднимает руки вверх. — Мы пробовали наркоту в стольких странах, что у меня в паспорте есть штампы, которые я даже не узнаю. Я мог бы поклясться, что никогда не был в Бразилии. В любом случае, суть в том, что нам нужно, чтобы ты немного обуздал эту штуку. Только на некоторое время.

— Да. Нам нужен обычный, нормальный, злой Рэн на эти выходные.

Я сужаю глаза, уже чувствуя, что на горизонте что-то плохое.

— Зачем? Что будет в эти выходные?

Пакс вскакивает, отряхивая джинсы. Он спрыгивает вниз по ступенькам, шлепая ботинками по грязи, и обнимает меня за плечи.

— Будет..., — он делает драматическую паузу, — твой день рождения, жалкий ублюдок! Ты действительно думал, что мы забудем? У нас тут в последнюю минуту наметилась вечеринка «Джейкоби исполняется восемнадцать!», и ты ничего не можешь сказать или сделать, чтобы остановить ее.

Боже. Я действительно надеялся, что они об этом забыли. Скорее всего, так оно и было бы, они и в лучшие времена не очень хорошо запоминают важные даты, но тут появилась Мерси. А моя сестра не из тех, кто позволяет кому-то забыть свой день рождения. К несчастью для меня, мы с ней разделяем одну и ту же дату.

— У нас не будет никакой вечеринки.

— Будет, черт возьми. — Пакс кивает как болванчик.

— У нас не будет вечеринки, — повторяю я.

Дэш скрещивает руки на груди.

— Да, приятель. Будет.

— Нет. Мне нужна ваша помощь с кое-чем в эти выходные, и это не может ждать. Я уже купил билеты.

Парни выглядят заинтригованными.

— Какие билеты? — подозрительно спрашивает Пакс.

— Авиабилеты. Нам нужно уехать из страны на пару дней. И никому не говорите, куда едете, а то нам всем крышка.

Теперь я завладел их вниманием. Их полным безраздельным вниманием. Они любят тайные поездки больше всего на свете. Как и вечеринки в Бунт-Хаусе.

— И как долго мы будем отсутствовать? — спрашивает Дэшил, делая вид, что изучает свободную нить, свисающую с манжеты его рубашки.

— Три дня. Мы уезжаем сегодня вечером.

— Вау. Ну, кто-то чувствует себя самонадеянным, а? А что, если мы не хотим поддерживать это твое маленькое веселье? А что, если мы не хотим пропустить два дня занятий?

— Тогда я зря потратил бы тридцать тысяч долларов. И вы бы были самыми бестолковыми людьми в мире, потому что кто не хочет пропустить два дня в школе?

— Мы не заполняли бумаги у Харкорт, — замечает Пакс, вынимая сигарету из пачки и закуривая ее.

— Я взял на себя смелость сделать это сегодня утром от вашего имени.

— Придурок, — стонет Дэш. — Ты ведь все продумал, да?

— Ну же, Ловетт. Ты же не хочешь испортить мне сегодня день рождения, правда?

— Это, бл*дь, удар ниже пояса.

— По крайней мере, похоже, что мы летим первым классом, — бормочет Пакс.

Я ухмыляюсь.

— Ничего, кроме самого лучшего для моих мальчиков.

— Боже, ненавижу, когда ты так делаешь? Когда ты так улыбаешься, это чертовски страшно. — Но плечи Дэша поникли от смирения. Он поедет со мной в мое маленькое путешествие. А если Дэш в деле, то и Пакс тоже.

Парень, о котором идет речь, проводит рукой по своей бритой голове.

— Ладно. Мы пойдем туда, куда ты прикажешь, и никаких вопросов. Но у нас будет вечеринка, когда мы вернемся, Рэн. У меня такое чувство, что после этого ты будешь у нас в долгу. И лучше бы там были гребаные стриптизерши.

«Косгроув» —это приземистое уродливое здание на окраине Маунтин-Лейкс — бар, управляемый невысоким лысеющим парнем по имени Паттерсон, которому не повезло выглядеть как Дэнни Де Вито. Парню далеко за пятьдесят, он имеет склонность полировать стакан по меньшей мере три раза, прежде чем поставить его обратно на полку, и я ему нисколько не нравлюсь. В первую очередь потому, что я несовершеннолетний и не должен пить в его баре. Но еще и потому, что я его босс.

Он жутко жалуется себе под нос, когда видит, как я захожу через дверь в пустое заведение, его почти черные глаза бусинки, сверлят дыру в столешнице, когда он старательно игнорирует меня.

— Мы это уже проходили, — говорю я, усаживаясь на табурет перед ним. — Притворяясь, что я не существую, ты не заставишь меня уйти. Это только сделает меня злее. Безумнее, — поправляю я себя. — И я уверен, что ни один из нас не хочет иметь дело с этим сегодня.

— Может, тебе стоит зайти через черный ход? — ворчит Паттерсон. — Шериф Кинг приходит сюда выпить в субботу днем.

— Нет, не приходит.

— Он может зайти. Ты же не хочешь рискнуть и закрыть это заведение прямо сейчас?

Я смеюсь, театрально указывая на море пустых кресел, которые окружают меня.

— Черт возьми, Пэт. Хочу ли я поставить под угрозу ту бурную торговлю, которой мы занимались в последнее время? Для меня не будет никакой разницы, если это место закроет свои двери для публики. Оно не приносило денег до того, как я его купил, и с тех пор не заработало ни цента. Ты должен быть благодарен мне за то, что я держу тебя на доходной работе на случай, если мне захочется уйти из дома.

Рот Паттерсона кривится в одну сторону. Он открывает кассу и начинает считать деньги внутри нее, перебирая смятые купюры и те же самые монеты, которые, я уверен, лежали в ней с самого начала гребаного времени.

— Мне нужно больше налички, чтобы держаться на плаву, — говорит он.

Я щурюсь на него, положив ладони на стойку бара. Дерево раскололось, лак стерся много лет назад. Я должен был бы что-то сделать с общим состоянием обветшалости здесь, но «Косгроув» — это забегаловка. Трещины в стенах и тот факт, что вы можете получить занозу всякий раз, когда заказываете напиток, ну, это все просто часть очарования этого места.

— Ты ведь понимаешь, как работает наличка, верно? Она существует для того, чтобы давать сдачу клиентам, а не для того, чтобы ты погружался в нее каждый раз, когда хочешь купить пачку сигарет.

Паттерсон только сердито смотрит на меня. Маунтин-Лейкс — не процветающий город. Раньше это был лесозаготовительный городок, прежде чем окрестные леса были обозначены как земли национального парка. Так вот, единственная настоящая промышленность здесь — это целлюлозный завод в трех милях за чертой города. И Вульф-Холл, конечно. Людям, которые не работают на мельнице, не ухаживают за садом, не готовят еду на кухне, не убирают коридоры в академии, не работают на случайной подработке или в магазинах вдоль главной улицы, чертовски тяжело выжить. Было бы очень легко заменить Паттерсона. Я мог бы в течение часа найти кого-нибудь другого, благодарного за эту работу, черт возьми, и этот ворчливый старый ублюдок знает об этом. Впрочем, как я и сказал, полуразвалившаяся, разбитая, истертая патина этого места была точкой продажи, когда я решил купить бар, и скупое ворчание Паттерсона тоже было частью этого.

— Сорока баксов вполне хватит, — решительно говорит он.

Я достаю из бумажника стодолларовую купюру и бросаю ему через стойку.

— Я хочу, чтобы через тридцать секунд передо мной стояла порция виски, придурок. И клянусь Богом, если ты еще раз попытаешься налить мне ту горючую смесь, я положу конец твоему жалкому существованию.

Он кладет сотню в карман вместо того, чтобы положить ее в кассу, о чем я ничего не говорю, потому что на этой стадии процесса я нахожу его открытую воинственность более занимательной, чем что-либо другое. Он встает на деревянный ящик, который держит за прилавком, и достает бутылку «Джонни Уокер» с самой высокой полки. Вместо того чтобы налить мне пятьдесят миллилитров в рюмку, Паттерсон берет стакан со льдом и, саркастически улыбаясь, наливает в него четыре пальца жженой золотистой жидкости. И да, этот человек в совершенстве овладел искусством саркастической улыбки. Он один из немногих людей, которые когда-либо выполняли эту задачу.

Я подношу стакан ко рту, глядя на виски стоимостью сто двадцать долларов, который он так безжалостно влил в него, и улыбаюсь своей самой дикой улыбкой.

— Ты и вправду сволочь, да, Пэт?

Виски оставляет огненный след на всем протяжении моего пищевода, но это приятный ожог. Тот, что скорее пылает, чем кусает. Я мужественно в два глотка проглатываю остатки виски, а затем с грохотом ставлю стакан на деревянную панель.

— Что, тяжелые времена там, на горе? — спрашивает бармен без малейшего намека на искренность в голосе. — У них кончился фуа-гра? Или шампанское перестало течь из кранов?

— Да пошел ты.

— Представляю, как вам, бедным детям, там наверху, тяжело чистить зубы и подтирать задницы. Должно быть, это чистая пытка. Они действительно должны нанять несколько дополнительных крепостных, чтобы удовлетворить более интимные потребности нашего маленького принца.

— Если ты не прекратишь язвить, я снова запру тебя в пивном погребе.

Это заставляет его замолчать. Потому что он знает, что я это сделаю. Я уже делал это раньше. Думаю, что Паттерсон наслаждается нашим словесным (а иногда и физическим) спаррингом почти так же, как и я. Ему не нравится, когда я пинаю его пухлую задницу вниз по лестнице, ведущей в подвал, и запираю его там на весь день.

Он сверкает зубами.

— А где же твои друзья? Английский щеголь и наркоман.

— Ха! Почему ты думаешь, что Пакс наркоман?

— Он похож на того парня из фильма с шотландскими наркоманами.

— Не думаю, что можно обвинить кого-то в том, что он наркоман, потому что у него бритая голова и он имеет мимолетное сходство с молодым Эваном МакГрегором.

Он кряхтит, явно думая о чем-то другом.

— Хочешь еще? — Он тычет в меня «Джонни Уокером».

— Сейчас середина дня, приятель. Несмотря на то, что ты обо мне думаешь, я не дегенерат. — Смешно. Эта ложь так чертовски смешна, что даже я ухмыляюсь, как кусок дерьма, когда Паттерсон смеется, держась за живот. Он видел, что я творю. И в каком состоянии я это делаю, он тоже видел. Иисус. — У меня к тебе вопрос, Пэт, — говорю я, наклоняясь вперед так, что край стойки впивается мне в ребра. — Ты ведь женатый человек, да?

Если бы у Пэта были хоть какие-то брови, они бы сейчас торчали вокруг его редеющей линии волос.

— Дааааа?

— Та большая дама с усами? Та, что чистит туалеты? Она твоя настоящая жена?

Его глаза, уже так глубоко посаженные, практически исчезают, когда он сердито смотрит на меня.

— Ты что, ищешь неприятностей, парень?

— Нет, нет! Я не хотел тебя обидеть.

— Ну что ж, в таком случае я не обижаюсь! — Ну вот, опять этот сарказм. Он же гребаный профи.

— Я просто имею в виду... как давно вы женаты с прелестной миссис Паттерсон? — спрашиваю я, меняя тему разговора.

— Семнадцать лет.

— Дерьмо. Как... как, черт возьми, ты это сделал?

— Сделал что?

— Как ты вообще убедил ее, что ты не злой, бессердечный кусок дерьма?

Паттерсон раскачивается взад-вперед на пятках, весело посмеиваясь про себя. На этот раз он, кажется, не издевается надо мной своим смехом, а искренне забавляется.

— О Господи, Рэн. Боже, иногда ты меня просто с ума сводишь.

— Я говорю совершенно серьезно.

— Я тоже, о Боже. — Собравшись с мыслями, он кладет свои мясистые руки на другую сторону стойки бара, собираясь с духом, как будто собирается преподнести мне какую-то серьезную мудрость. — Ключ к тому, чтобы убедить женщину, что ты не злой, бессердечный кусок дерьма, Рэн, это не быть злым, бессердечным куском дерьма.

Ну что ж, я вижу, что сам загнал себя прямо в эту ловушку. Но даже в этом случае ярость поднимается по моей спине, покалывая между лопатками. Это в моем характере — хотеть наказать парня за такую дерзость, но сейчас в моей голове раздается ворчливый голос, спрашивающий, как бы я вел себя, если бы Элоди была здесь, и я даже не знаю, что мне теперь делать.

— Принято к сведению, — цежу я сквозь зубы.

— Никогда не думал, что доживу до этого дня! — каркает Паттерсон. — Вы, напыщенные ослы из Вульф-Холла, приходите сюда, от вас разит привилегиями. Вы притворяетесь, что участвуете в обществе, как обычные люди, но вы так похожи на те модные, дорогие автомобили, которые вы все водите — слишком занижены к земле, нет места для более чем одного человека внутри. В тот момент, когда вы натыкаетесь на ухаб на дороге или вас просят подумать о том, чтобы нести хотя бы малейшую ношу, вы опускаетесь на дно и изо всех сил стараетесь нести что-нибудь вообще.

— Твоя метафора разваливается на части, Пэт.

— Это не имеет значения. Послушай, Господи помоги этой девушке, кем бы она ни была, если она тебе интересна, но все очень просто. Не будь таким эгоистом. Не будь таким придурком. Поставь ее потребности выше своих собственных. Господи, какого хрена я.. — он качает головой. — Почему я вообще беспокоюсь?

Я покидаю «Косгроув», чувствуя себя еще более растерянным, чем когда вошел. Все это кажется простым, и я знаю, что Паттерсон говорит правду. Чтобы заставить Элоди доверять мне, мне нужно кое-что изменить. Но я никак не могу понять, как, черт возьми, я собираюсь изменить свой генетический…

Что за хрень?

Я резко останавливаюсь на тротуаре, ветер хлещет меня, дергает за одежду, но я почти не замечаю холода. Я не могу поверить, что вижу то, что вижу. Просто нет никакого гребаного способа…

На другой стороне улицы, на пустынной парковке по другую сторону высокого ограждения из рабицы, на расстоянии вытянутой руки стоят два человека и оживленно разговаривают. Высокий парень слева жестикулирует, используя свои руки, чтобы выразить свою точку зрения. Девушка, гораздо ниже ростом, одетая так, словно собирается заступить на смену в стриптиз-клуб, с копной черных волос, свисающих на спину, смеется и игриво толкает его в грудь.

Я перехожу улицу еще до того, как осознаю, что делаю. С этой стороны дороги нет входа на стоянку, она должна быть на другой стороне стоянки, но это меня не останавливает. Одним прыжком я оказываюсь на полпути к забору. Через секунду после этого я перепрыгиваю через него, прыгаю вниз, приземляюсь на землю с треском ломающихся костей, который проходит через лодыжки, колени, бедра, спину и заканчивается тем, что мои зубы щелкают так сильно, что я почти откусываю свой гребаный язык.

Они замечают меня.

Но только уже слишком поздно.

Мой кулак врезается в челюсть Фитца, соединяясь со всемогущим, удовлетворяющим треском. Он падает, как мешок с дерьмом.

— Какого хрена! — Пронзительный крик моей сестры очень громкий и истошный. Я хватаю ее за руку и оттаскиваю в сторону. — Отвали от меня на хрен, Рэн. Господи, да что с тобой такое, чертов псих!

Лежа на земле, Фитц прижимает пальцы ко рту и смеется, как маньяк, когда они становятся красными. Кровь покрывает его зубы и стекает по подбородку.

— Я тоже рад тебя видеть, Джейкоби.

— Ты бессмертен, Док? — рявкаю я, хватая его за футболку спереди. — Ты открыл тайну вечной жизни?

Он сардонически выгибает бровь. В его глазах нет и тени страха, ни намека на беспокойство. Он смотрит вниз на мой рот, его глаза задерживаются на моих губах, и я просто знаю, что он становится чертовски твердым прямо сейчас.

— Нет, — говорит он.

— Ты что, неуязвим? Твои кости не ломаются? Твои раны сразу же заживают и кровотечение останавливается?

— Нет, Рэн. Как тебе хорошо известно, это не так. — Он произносит каждое слово, мурлыча, как кошка.

Кипя от ярости, я толкаю его так сильно, что его затылок отскакивает от бетона.

— Тогда прекрати делать то дерьмо, из-за которого тебя могут убить, ублюдок.

— О чем, черт возьми, ты думаешь? — Мерси сейчас стоит передо мной, положив руки мне на грудь, толкает меня, вынуждая сделать маленький шажок в сторону от учителя английского. — Мы же на гребаной публике, Рэн. Ты что, с ума сошел? Ты не можешь, бл*дь, ударить члена факультета на глазах у людей.

Настолько угрожающе, насколько это возможно, я опускаюсь вниз, чтобы уткнуться лицом в ее лицо.

— Я ударю его, куда захочу. Иди и садись в машину, Мерси.

— Я не собираюсь садиться в одну машину с тобой…

— САДИСЬ В ЭТУ ЧЕРТОВУ МАШИНУ! — Я вибрирую, переполняюсь, переливаюсь через край — чистая и ослепляющая ярость. Она вырывает куски из моих внутренностей с каждым неровным вдохом, который я делаю. Выражение лица Мерси опустошается, становится совершенно пустым. Она моргает, потом поворачивается и идет через парковку к красному «Фольксваген Битл», который наш отец купил ей в прошлом году.

— Я не вижу ничего плохого в том, чтобы поговорить со студентом, если увижу его за пределами кампуса, — беззаботно говорит Фитц, приподнимаясь на одной руке. — Что мне делать? Игнорировать вас, ребята?

О, Боже. Ну и ублюдок. Я медленно опускаюсь перед ним на корточки, кладу руки на бедра и смотрю на него с полнейшим презрением.

— Ты не смотришь на то, что принадлежит мне. Ты не трогаешь ничего, что принадлежит мне. За пределами своей преподавательской деятельности ты не разговариваешь ни с кем, кто имеет отношение ко мне. Ты меня понял?

С горящими глазами Фитц сосет нижнюю губу, обе ноздри раздуваются.

— Знаешь, это не обязательно должно быть так. Все может быть так, как было раньше.

Черт, он просто не слушает меня. Я закрываю глаза и качаю головой, не в силах поверить в наглость этого ублюдка.

— Просто держи свое слово, Уэс. Или жизнь станет для тебя действительно неприятной, понял?

Я забираюсь в глупый, девчачий красный Жук Мерси, ударяя кулаком по приборной панели так сильно, что пластик трескается.

— Рэн! Ах ты засранец! Какого хрена ты творишь? — Мерси бьет меня, нанося удар в плечо. Она всегда была гораздо больше заинтересована в том, чтобы быть худой, чем подтянутой, поэтому у нее нет большой силы. Даже синяка не останется. — То, что ты уже сломал все свои вещи, еще не значит, что ты можешь сломать мои, — дуется она.

Я чувствую себя так, словно только что пробежал марафон. Я никак не могу отдышаться.

— Повзрослей, Мерси.

— Ты не думаешь, что он сейчас донесет на тебя Харкорт? — шипит она, ее глаза сверкают кинжалами на меня. — Ты думаешь, он просто будет держать рот на замке, если ты надерешь ему задницу посреди города? Ты его унизил.

Да. Я чертовски унизил его. Но за мои действия на этой парковке никто не ответит, и Мерси это знает. Я знаю это, и Уэсли Фитцпатрик знает это больше всех.

Он ни хрена не скажет.

Его проблема всегда заключалась в том, что он хотел, чтобы я причинил ему боль. Унизил его.

Почти так же сильно, как он хочет, чтобы я его трахнул.

Когда мы возвращаемся в школу, я останавливаюсь на обочине у Бунт-Хауса и выхожу из машины. Мерси меняется со мной местами.

— Ты просто сумасшедший! — кричит она, ускоряясь по холму по направлению к академии.

Если она ожидает, что это будет своего рода откровением для меня, то ей чертовски не повезло. То, что я собираюсь сделать, является достаточным доказательством того, что она права. Я достаю свой телефон и быстро набираю сообщение, прежде чем отправиться внутрь, чтобы бросить одежду в сумку.


Я: уезжаю на три дня. Увидимся, когда вернусь. 

Глава 21.

ЭЛОДИ

КОНЕЧНО, ПОВСЮДУ есть трещины. И несколько пятен, где цвет её крыльев исчез, сменившись гладкой белой керамикой, где был потерян первоначальный обломок. Но птица, которую подарила мне моя мать, по большей части снова цела, и из всех людей на свете Рэн Джейкоби собрал ее для меня.

Для меня.

У меня есть вопросы. А именно: где он нашел все эти кусочки? Как он их забрал? Харкорт сказала, что они были пропылесосены и утилизированы. Он, что рылся в мусоре, чтобы вытащить их оттуда? И как, черт возьми, ему удалось собрать статуэтку обратно? Это заняло бы несколько часов. Дней. Я даже не могу понять, сколько времени это заняло бы. А сколько терпения потребовалось бы для такого занятия! Гораздо больше терпения, чем я приписывала Рэну, это уж точно.

У меня не заняло много времени, чтобы неприятное подозрение пустило корни в моем сознании, как сорняк, пробивающийся сквозь трещины в тротуаре. Рэн не стал бы собирать птицу обратно. Он просто не мог этого сделать. Ни в коем случае он не стал бы тратить время на то, чтобы сделать что-то, требующее таких больших усилий. А это значит, что он принудил, подкупи или угрожала кому-то другому и заставил их сделать это. А потом он подкинул свою маленькую бирюзовую коробочку к моей двери, чертовски самодовольный, притворяясь героем за то, что вернул мне нечто столь ценное. Я перехожу от благодарности и изумления к отвращению и разочарованию ровно за три секунды. Это единственное объяснение, которое имеет хоть какой-то смысл.

В шесть вечера я получаю сообщение от Рэна, что он уезжает на три дня. Его короткое «увидимся, когда вернусь» приводит меня в такую неоправданную ярость, что я запираюсь в своей комнате и не выхожу оттуда до обеда воскресенья. А что случилось с договором на чердаке? Три дня, чтобы познакомиться с ним поближе. Я ожидала от него такого поведения с тех пор, как он произнес эти слова, так почему же мне так неприятно?

Я пропускаю ужин, говоря Карине, что не голодна, когда она спрашивает, не хочу ли я присоединиться к ней в столовой, и размышляю в своей комнате, расхаживая взад и вперед, вытаптывая траншею в половицах, как лев в клетке, все время глядя на птицу, как на ручную гранату, готовую взорваться на моем матрасе.

Как он может сделать что-то подобное, а потом просто сбежать? В этом нет никакого смысла.

Понедельник и вторник пролетают незаметно, и каждая мелочь действует мне на нервы: очередь в кафетерии; язвительные, безжалостные комментарии Дамианы на занятиях по английскому языку; тот факт, что у меня не осталось сливок для кофе; мои задания, которые накопились до такой степени, что мне приходится не спать всю ночь во вторник, чтобы закончить их. Карина замечает мое дерьмовое настроение и комментирует его, но я говорю ей, что я у меня ПМС, и она, кажется, принимает все это спокойно. Внутри меня все кипит, как в кастрюле, оставленной на огне. Меня не должно беспокоить, что он просто ушел, ничего не объяснив. Мне было бы все равно, если бы я узнала, что в выходные у Мерси был день рождения, а это значит, что это был день рождения Рэна, и он ушел со своими друзьями праздновать. Но это задело меня. Все это. Боже, какой же жалкой неудачницей я стала?

Когда Рэн не появляется на занятиях в среду, я становлюсь настолько раздраженной всем этим, что решаю, что мне нужно что-то делать с этой ситуацией. Если не ради моего собственного здравомыслия, то хотя бы ради бедняжки Карины.

Под всем этим разочарованием и гневом скрывается тошнотворное беспокойство, что я причинила боль Рэну, когда не взяла его за руку в библиотеке. Он мог разозлиться, что я не упала на колени в знак благодарности, когда он сказал мне, что заботится обо мне. Я уверена, что именно этого он от меня и ждал. Если он злится из-за предполагаемого отказа с моей стороны, тогда, возможно, пусть все так и будет. Он оставит меня в покое, и мне больше не придется иметь дело с его вниманием.

Эта мысль должна была сделать меня счастливой. Он уже несколько недель меня раздражает, и теперь, когда он отступит, я смогу нормально устроиться в Вульф-Холле, не опасаясь дальнейших осложнений.

Но.

Ух, ну почему всегда есть это чертово «но»? Почему я не могу просто исполнить праздничный танец и двинуться дальше, как это сделал бы любой здравомыслящий человек?

Я сижу в темноте в своей комнате и продолжаю себя накручивать. Я съедаю полплитки шоколада, но сахар на вкус кислый, и он скручивается в желудке, вызывая тошноту. Я делаю все возможное, чтобы отвлечься от того факта, что Рэн до сих пор не отправил мне сообщение, растрачивая целый час, играя в Animal Farm на моем Nintendo Switch, а затем болтая с Леви по WhatsApp, но я все еще не могу избавиться от неприятного уныния, которое держит меня в своих объятиях.

Часы на моем мобильном телефоне наконец-то показывают десять вечера, и я говорю себе, что мне пора спать, но... черт возьми, что со мной такое? Почему я не могу просто забыть обо всем этом? Это к лучшему!

Я должна написать ему.

Должна спросить, какого хрена он играет, посылая мне самые запутанные смешанные сообщения. Я имею в виду, чего он надеется добиться? Я так сильно накручиваю себя, что мне кажется, что я вот-вот сломаюсь, когда я хватаю свои ботинки со дна ближайшего ящика, сердито надевая их на ноги.

Текстового сообщения недостаточно.

Мне нужно получить от него объяснения лично. Мне нужно знать, заставил ли он кого-то другого починить птицу для меня. И, как ни противно мне это признавать, я хочу знать, действительно ли я причинила ему боль, отказав ему в библиотеке.

Ты такая дура, Элоди. Он не стоит твоей энергии. Серьезно, сними ботинки, ложись в постель, погрузись в хорошую книгу и забудь о Рэне Джейкоби. Он всего лишь подлый манипулятор и ничего больше.

Вместо этого я беру книгу, которую он мне одолжил — «Этюд в багровых тонах» сэра Артура Конан Дойла — и запихиваю ее в сумку.

Ты лучше этого. Лучше, чем он. Он тебе не нужен, черт возьми.

Ободряющая речь — это хорошо. Я повторяю её про себя, пытаясь на цыпочках пройти по коридору. Она крутится в меня в голове, повторяясь снова и снова, пока я крадучись спускаюсь по лестнице. Я слышу её снова и снова, когда выхожу из академии и начинаю бежать по длинной подъездной дорожке, направляясь вниз с горы.

В Тель-Авиве у меня не было машины. Мне она была не нужна. Хотя здесь, в Нью-Гэмпшире, машина была бы очень кстати, особенно учитывая, что я живу в самом центре глухомани. Карина предложила одолжить мне свою машину и сказала, что я могу пользоваться ею, когда захочу, но сегодня я не могу попросить у нее ключи. Она захотела бы знать, куда я иду, а я никак не могла сказать ей правду: «О, знаешь, я просто подумала, что заскочу в Бунт-Хаус. После отбоя. Одна. Чтобы обсудить мои не начавшиеся, странные отношения с мальчиком, от которого ты до посинения предупреждала меня держаться подальше».

Да, этого не должно было случиться.

И вот я здесь, бегу трусцой вниз по склону, выпрыгиваю из кожи при каждом звуке, который слышу, и просто жду, когда из леса выскочит что-то мерзкое с острыми зубами. С тех пор как я улизнула из академии, я не видела ни одной машины, а поскольку на ветреной дороге с крутыми поворотами нигде нет уличных фонарей, у меня есть только маленький фонарик на мобильном телефоне, чтобы отогнать темноту.

Я знала, что это была ужасная идея еще до того, как покинула Вульф-Холл, но только сейчас до меня дошло, насколько это была ужасная идея. Если со мной что-нибудь случится, мне лучше просто умереть и покончить с этим. Если я этого не сделаю, Карина убьет меня, и я скорее соглашусь быть съеденной медведем или похороненной в неглубокой могиле парнями из Бунт-Хауса, чем увидеть разочарование в ее глазах.

В конце концов, я добираюсь до узкой грунтовой дороги, которая ответвляется от главной дороги, ведущей к дому Рэна, и паника сжимает мое сердце, как кулак. Я не вижу никаких огней. В доме нет света, идущего изнутри. Дома никого нет. А это значит, что я зря проделала весь этот путь в темноте, а Рэн... Рэн все еще не вернулся со своей вечеринки с парнями, и он где-то там, прекрасно проводит время, совершенно забыв о моем существовании.

Просто прекрасно.

Вау.

Осознание обрушилось на меня, как ведро ледяной воды, только что вылившееся на мою голову: это не тот человек, которым я хочу быть, какая-то глупая девчонка, блуждающая в темноте одна, вся измученная из-за какого-то парня, который никак не может определиться с ней. У меня гораздо больше здравого смысла. Больше самоуважения. Сжав руки в кулаки, я смотрю в ночь, мое решение принято. Я возвращаюсь в академию. Я не стану жертвой такого рода безумия.

Прежде чем я успеваю начать долгий путь обратно в Вульф-Холл, впереди внезапно вспыхивает свет, отбрасывая желтое сияние в темноту. Бунт-Хаус поднимается из чернильно-черного леса, появляясь из ниоткуда, и мое безумное сердце замедляется. Значит, они все-таки дома. Какая-то часть меня испытывает облегчение от этого знания, но остальная часть разочарована тем, что я даже позволила себе…

Стальной прут обвивается вокруг моей шеи, перекрывая доступ воздуха.

— Кричи, и ты, бл*дь, сдохнешь, — предупреждает злобный рык.

Какого... какого хрена?

На секунду я становлюсь олицетворением страха. Мой разум просто... пуст. Я не могу дышать, не могу двигаться, не могу думать…

Невероятно прочная лента вокруг моего горла сжимается.

— Маленькая паршивка, — шипит голос. — Ходишь на цыпочках в темноте, шпионишь за людьми. Очень плохо, petite pute française. Очень, очень плохо.

Блокада, которая захлопнулась внутри меня, разбивается вдребезги, разваливаясь на части. Эта фраза: маленькая французская шлюха. Именно так назвал меня Пакс, когда я вошла в свой самый первый класс в академии. Я не сомневаюсь, что это он стоит позади меня, удерживая меня в удушающем захвате, и с этим знанием мой страх испаряется. Он вовсе не чудовище. Он не какое-то сверхъестественное существо, рыщущее по лесу в поисках своей следующей жертвы. Он просто парень с проблемами в поведении, и меня учили, как с ними справляться.

Я бью его локтем назад и вверх по ребрам. Он настолько выше меня, что ему пришлось наклониться, чтобы схватить меня, а это значит, что я могу получить большую инерцию после удара. Пакс удивленно выдыхает, и я использую эту возможность в свою пользу. Извиваясь, крутясь в его руках, я вбиваю костяшки пальцев ему в горло, вонзаю их в его Адамово яблоко, и его хватка исчезает.

— Гребаная... сука! — ревет он. — Иди сюда. Тащи свою задницу сюда прямо сейчас, бл*дь!

Он удивленно моргает, когда я подчиняюсь ему без всяких возражений.

Конечно же, я приду к тебе, ублюдок. Я сейчас приду к тебе.

Пакс обнажает зубы, гнев ярко горит в его глазах, и делает попытку схватить меня. Однако я хватаю его за запястье, дергаю за руку, хлопаю ладонью по локтю, заставляя сустав согнуться не в ту сторону, и Пакс реагирует так же, как все большие мальчики, когда им вот-вот сломают руку: он падает на колени, крича от боли.

С этого момента все довольно просто. Я отпускаю его руку, но еще не закончила с ним. Подошва моего Док Мартина приземляется между его плеч, когда я брыкаюсь, вкладывая всю свою силу в удар. Он падает вперед на подстилку из листьев, яростно ругаясь, а затем я оказываюсь на его спине, ожидая, что он сделает дальше, уже зная, что он попытается развернуться подо мной. Мой кулак поднят вверх, оттянут назад так далеко, как только мог, готовый сломать его гребаный нос и навсегда покончить с его карьерой красавчика-модели…

— Не думаю, что это необходимо, — вежливо сообщает мне голос.

Чья-то рука сжимает мое запястье, так крепко, что я не могу вырвать ее.

Пакс поднимается, сбрасывая меня со спины, и я боком лечу на землю. Дэш стоит надо мной, его лицо — пустая маска, выражение лица совершенно непроницаемо. Только тусклый свет из дома освещает его черты, и он похож на статую человека. Неодушевленное изваяние, оставленное для притязаний стихий.

— Чокнутая... мелкая... сучка... — Пакс резко поворачивается ко мне лицом.

Он уже готов броситься вниз и снова схватить меня, когда из тени материализуется третья фигура. Как бледный призрак, Рэн стоит надо мной, засунув руки в карманы, темные волосы скрывают половину его лица. Его кривая улыбка выглядит более чем немного хищной.

— Ну, ребята. Доставайте хороший фарфор, — громыхает он. — Похоже, у нас в доме появился нежданный гость. 

Глава 22.

ЭЛОДИ

КОФЕ ГОРЬКИЙ и теплый, и от него у меня по спине пробегает дрожь удовольствия. Дэш сидит на самом краешке кожаного дивана, наблюдая, как я пью из чашки с таким очарованием, что кажется, будто он только что очнулся от трехтысячелетней комы и понятия не имеет, что такое кофе. Или кружки. Или диваны. Или девушки, которые знают Крав-Мага.

— Это реально было очень впечатляюще, — говорит он, подперев рукой подбородок.

— Нет, это было чертовски глупо, — огрызается Пакс, массируя горло. — Она знала, что я шучу. Она намерено обострила это дерьмо.

Он сидит на полу, прислонившись к стене у открытого камина, и злобно смотрит на меня, пока занимается своим «ушибленным» горлом. Я, бл*дь, его почти не трогала.

Рэн почти ничего не говорит. Он стоит в дверном проеме, ведущем на кухню, и напряженно смотрит на двух своих друзей. Взгляд его нефритовых глаз скользил по мне раз или два, но его основное внимание было сосредоточено на Дэше и Паксе, как будто он ждал, что что-то произойдет. На нем черная толстовка и какие-то свободные спортивные штаны, и, черт возьми, он заставляет их выглядеть греховными. Хотя этот сукин сын мог бы даже в мусорным мешке выглядеть хорошо. Я отворачиваюсь от него, но тут же замечаю, что Дэш хмуро смотрит на меня.

— Что привело тебя сюда, любовь моя? Мы конечно обожаем принимать гостей, но здесь у нас беспорядок. Уже за полночь, а мы только что вернулись из очень долгого путешествия. Мы как раз собирались начать планировать вечеринку.

Дом безупречно чист. Толстый кремовый ковер, на котором растянулась раздражающая задница Пакса, выглядит недавно пропылесосенным. На стеклянном журнальном столике нет ни единого отпечатка пальца. Побитая медная панель над камином так отполирована, что в ней отражается свет, как в зеркале. Унылые картины на стенах — черные, синие, белые, полосы эмоций на холсте — теперь, когда я вижу их правильно освещенными, гораздо более захватывают дух, и на их рамах нет ни пылинки. Журналы и книги на верхней части буфета так идеально выровнены, что из их стопок не торчит ни один неровный угол или неровный край. Это место выглядит как гребаный вестибюль отеля.

Рэн кашляет в свой сжатый кулак, очевидно, пытаясь заглушить фыркающий смех. Однако, в уголках его глаз появляются морщинки, выдавая его веселье. Я никогда не думала, что он может улыбаться, но на самом деле это случается довольно часто. Вы просто должны быть внимательны, чтобы поймать…

Я замечаю еще кое-что, когда он держит руку перед своим лицом: костяшки его пальцев покрыты ссадинами. Одна из них расколота, красная и свежая рана. Они были совсем не такими, в ту ночь на чердаке, да и в библиотеке тоже. Я бы заметила. Он ударился обо что-то с тех пор, как я видела его в субботу, и, судя по всему, он сильно ударился об это что-то. Словно почувствовав на себе мой взгляд, Рэн разжимает кулак, вытягивает пальцы и лениво засовывает руку обратно в карман спортивных штанов, глядя себе под ноги.

— Извините, что помешала вам спланировать вечеринку, — говорю я шутливым тоном. — Я просто... пришла вернуть книгу, которую позаимствовала у Рэна.

Я вытаскиваю из сумки «Этюд в багровых тонах», застенчиво держа её в воздухе, как будто показав им книгу, необъяснимым образом сделаю свое оправдание менее нелепым.

Рэн смотрит на меня из-под темных нависших бровей, наконец-то отдавая мне все свое внимание. Но вид у него при этом страдальческий. Его рот дергается, скошенный набок.

— Ааа. Шерлок Холмс. Да. А я думал, куда она подевалась.

— Боже, какой же ты жалкий, — смеется Пакс. Он стягивает носок с правой ноги, комкает его и швыряет в лицо Рэна. — Какая-то девка сбежала вниз по склону в темноте, одна, а ты стоишь там и весь такой — Ооо, Шерлок Холмс. Моя любимая книга всех времен и народов? Поверь, у нас есть немного здравого смысла. Она пришла сюда за членом, Джейкоби.

Дэш смеется себе под нос, но ему удается довольно быстро остановиться. Он старательно смотрит в потолок, глядя куда угодно и на что угодно, только не на меня. Единственный человек, который действительно смотрит на меня, это Рэн. Должно быть, он видит ярко-красные пятна на обеих моих щеках. Мое смущение, вероятно, видно из космоса. Наклонив голову, я выдыхаю ровное, спокойное дыхание. Какое имеет значение, что они думают? Кого это волнует? Эти двое — просто пара шакалов. Столь же отвратительные, по целому ряду причин. Меня не испугают их глупые, бессмысленные комментарии или их подростковое хихиканье.

Я медленно поднимаюсь на ноги, все еще держа в руках кружку с кофе и книгу.

— Без разницы. Я собираюсь подняться в твою комнату, Рэн. Я дам тебе время разобраться с обязанностями по планированию вечеринок. Можешь не торопиться.

Все трое просто смотрят на меня, пока я вальсирую по открытой гостиной и начинаю подниматься по лестнице. Мое сердце стучит, как отбойный молоток, пульс бешено колотится, но я не останавливаюсь. Я крепко держу кружку в руках. Ставлю одну ногу перед другой, холодная и уверенная, как картинка спокойствия. То есть до тех пор, пока я не добираюсь до площадки второго этажа, и они меня больше не видят. Моя рука дрожит так сильно, что кофе в кружке выплескивается за край, разбрызгиваясь по полированным половицам. К счастью, жидкость не попадает на плюшевую серую ковровую дорожку, но я все равно устроил адский беспорядок.

— Бл*дь, бл*дь, бл*дь!

Быстро стряхнув с себя толстовку на молнии, я бросаю её на пол, наступаю на неё и вытираю кофе ногой, теперь уже дрожа всем телом. Какого хрена я только что сделала? Перед Дэшилом и Паксом. И Рэном. Какого хрена? Зачем я поднимаюсь в его комнату? О боже мой. Я едва знаю этого парня. Милый младенец Иисус, ну почему я не могла просто послать ему стервозное сообщение и не осталась в моей гребаной комнате?

Одному Богу известно, как я поднимаюсь на второй лестничный пролет или на третий, но я это делаю. Мои ноги дрожат, едва удерживая меня, когда я открываю дверь в комнату Рэна и захожу внутрь, поспешно закрывая ее за собой. Что ж, хуже и быть не могло. Я должна была составить план. Я имею в виду, даже если бы они не нашли меня, бродящей вокруг дома, как гребаная психопатка, что бы я стала делать? Просто подошла к входной двери и постучала, мать твою? Как будто это было бы разумным поступком?

Я бросаю книгу на кровать, а затем ставлю полупустую кружку кофе на полку у двери, больше не нуждаясь в опоре, чтобы выглядеть нормально, определенно ненуждаясь в кофеине — я уже достаточно нервничаю — и поворачиваюсь, прислоняясь спиной к стене, закрывая глаза на секунду.

Дыши, Элоди. Просто дыши.

Вдох и выдох, вдох и выдох.

Все в порядке. Эта ситуация полностью разрешима.

Хотя она таковой и не является, а от контролируемого дыхания становится только хуже. В спальне так остро пахнет Рэном — соленый морской воздух, свежая древесная стружка и слабый намек на цитрусовые, что мое замедляющееся сердцебиение снова учащается, а его бешеный стук грозят выбить барабанные перепонки.

Успокойся, Элоди.

Успокойся.

Назови пять вещей, которые ты видишь. Давай. Ты можешь увидеть пять вещей. Ты можешь это сделать. Просто успокойся, черт возьми.

Я хватаюсь за первое, что попадается мне на глаза: потрепанный блокнот, лежащий на кровати Рэна. Даже от двери я вижу каракули черных чернил на линованной бумаге. Это похоже на какой-то дневник…

Второе, что я вижу: холст, установленный на мольберте в углу комнаты, прямо у окна от пола до потолка. На полу под мольбертом лежит испачканная краской простыня. Горшок с кистями стоит на столе Рэна неподалеку, их щетинистые концы торчат из стеклянной банки, а деревянные ручки испещрены еще большим количеством краски. На самом холсте... Я подхожу к нему, мое сердце наконец немного успокаивается, когда я понимаю, что вижу.

Черный, угрюмый, темно-синий, серый и белый. Помню, когда мы с Кариной ворвались в дом, я подумала, что все картины внизу похожи на бушующие, злые бури. В них не было ни точки фокусировки, ни объекта съемки, но я чувствовала исходящее от них волнение даже в темноте. Эта картина очень далека от тех произведений искусства, которые висят на стенах первого этажа. В этой картине определенно есть объект... и этот объект — я.

Широкие, плоские, размашистые мазки составляют линии моего туловища и плеч, но детали моей шеи и лица более тонкие и нежные. Половина картины выглядит так, как будто она была сделана быстро, сердито, обиженными мазками, в то время как другая половина выглядит так, как будто были приложены большая забота и усилия, чтобы тщательно обвести каждую мельчайшую деталь.

На картине я не улыбаюсь. Я сижу на диване, цветочный принт на ткани размазался и расплылся позади меня. Беспорядок и путаница форм и узоров прямо за моей головой подсказывает мне, где я нахожусь — сижу под гравюрой Густава Климта «Поцелуй», которая висит в кабинете доктора Фитцпатрика. Я смотрю в сторону, линия подбородка жесткая, как будто я сжимаю челюсть, и в моих глазах есть отстраненный, агрессивный свет, который заставляет меня выглядеть жестко. Свирепо.

— Ты мне больше нравилась, когда злилась. В самом начале, — говорит Рэн. Он стоит в дверях, небрежно скрестив руки на груди, и смотрит на меня с еще одним непроницаемым, непостижимым выражением лица. — Но теперь я уже точно не знаю. Мне нравится видеть, как ты улыбаешься, но так тебя трудно нарисовать.

— Почему? — Это слово прозвучало как шепот. Один единственный порыв воздуха пронёсшийся мимо моих губ.

— Потому что ты никогда не улыбалась мне, малышка Эль. Я мог украсть те моменты, когда ты выглядела сердитой, когда ты не смотрела, потому что они были знакомы. Я заслужил гнев и ненависть, которые ты носила в себе. Но когда ты смеешься вместе с Кариной или улыбаешься кому-то, кого ты даже не знаешь, когда они проходят мимо тебя в коридоре... — Он качает головой. — Я не владею этими моментами. Они мне не принадлежат. Я совершенно уверен, что не имею права брать их и делать своими собственными.

— Я даже не знала, что ты рисуешь, — шепчу я.

Он выгибает темную бровь, склонив голову набок.

— Разве?

— Э-э, да. Знала. Не знаю, почему я это сказал. Я просто…

— Ты не знаешь, что делать. Ты не знаешь, как себя чувствовать. Ты боишься правды и того, что она может означать. Низ — это верх, а верх — это низ…

В его устах это звучит так запутанно, но он как будто читает мои мысли.

— Да. Именно так, — соглашаюсь я.

Рэн входит в комнату, приближаясь медленными шагами, которые, кажется, предназначены для того, чтобы дать мне время среагировать и убежать. Я стою как вкопанная, не смея дышать, пока он подбирается все ближе и ближе. Он останавливается, достаточно близко, чтобы его рука коснулась моей, когда подходит, чтобы встать перед картиной, его острые зеленые глаза оценивают его работу с холодной отстраненностью.

— Я не люблю рисовать людей, — тихо говорит он. — Независимо от того, насколько хорошо я улавливаю их сходство, я всегда проецирую на них свои собственные эмоции. Они всегда заканчивают тем, что злятся и готовы к драке. — Он дотрагивается кончиками пальцев до глубокой борозды, которую нарисовал между моими бровями, потирая её, как будто он мог бы ослабить напряжение, которое он создал на моем лице.

— Знаешь, тебе не следовало приходить сюда, — жестко говорит он. — Это не безопасное место для таких, как ты.

— Таких, как я? Боже, я же не какая-то слабая, жалкая, беззащитная девочка, которая не может сама о себе позаботиться. Думаю, горло Пакса это подтвердит. И вообще, это твой дом. Что не так? Я должна волноваться за свою безопасность?

— Да! — Он звучит раздраженно. Выглядит тоже. Проведя руками по волосам, он отворачивается от картины и направляется к своей кровати. — Я не могу объяснить тебе это, Элоди. Это... это чертовски сложно, и я не должен был преследовать тебя так, как я это делал, но я придурок, ясно? Я не знаю, как лучше поступать с другими людьми.

С трудом сдерживаясь, сжимая каждый мускул своего тела, я собираю остатки храбрости и задаю вопрос, ради которого пришла сюда.

— Ты исчез, Рэн. Ты исчез на целых три дня без всяких объяснений. Ты собираешься сказать мне, где ты был?

Он медленно качает головой, глядя на свои руки.

— Нет. Не думаю, что это было бы хорошей идеей.

Вау. Он действительно ничего мне не скажет?

— Ты... ты был с девушками? Поэтому ты не хочешь говорить?

В уголках его рта появляется легкая улыбка.

— А если так, ты бы ревновала?

Меня убивает то, что я позволяю себе спрашивать об этом. Меня убивает то, что сейчас он выглядит таким чертовски довольным собой. Я только что обнажила мягкую, уязвимую часть себя. Обнажила свою шею, открыв себя ему, и теперь у него есть все, что нужно, чтобы разорвать мое горло.

— Просто ответь на мой вопрос, Рэн.

Все еще сияя от удовольствия, он посасывает нижнюю губу и снова качает головой.

— Нет, малышка Эль, других девушек не было.

Облегчение должно быть самым последним, что я должна чувствовать, но оно поднимается во мне неосознанно.

— Ладно. И что? Ты закончил со мной? Потому что обычно парни не заставляют тебя обещать провести с ними время, а потом просто растворяются в воздухе.

Рэн замирает на месте. Не поднимает глаз. Просто слегка поворачивает голову в мою сторону, его глаза полузакрыты, на лице написано смятение.

— Ты ведь этого хотела, верно? Ты хотела этого все время. Чтобы я оставил тебя в покое?

Да. Это то, чего я хотела. Я пробиралась сквозь глубокое разочарование и гнев в своих попытках дистанцироваться от него. Но теперь, когда мы здесь, он дает мне это... я притворяюсь, что это какое-то новое откровение, поразившее меня ни с того ни с сего, но это не правда. Я хотела его с того самого момента, как впервые увидела, как он курит ту сигарету возле академии, ожидая меня в тени. Даже с его дерьмовым отношением, острым языком и подозрительной историей, я хотела его. И тот поцелуй, который мы разделили в пятницу вечером, заставил меня распутаться таким образом, что это взволновало и напугало меня.

— Кому ты заплатил, чтобы найти птицу? — требую я.

— Что?

— Птица. Птичка моей матери. Ты оставил её для меня возле моей комнаты. Кому ты заплатил, чтобы просеять мусор из пылесоса и собрать все осколки?

Голова Рэна резко откидывается назад; его брови поднимаются вверх, складываясь вместе.

— Кому я заплатил?

— Да.

— Я никому не платил. И эти куски было гораздо труднее найти, чем ты думаешь. Уборщик вытряхнул пылесос в мусорный бак возле кухни. В основном он был пуст, но все равно это была неприятная задача.

Верю ли я тому, что он говорит? Он не заставлял никого делать свою грязную работу, а сделал эту действительно отвратительную, невероятно грубую грязную работу сам? Для меня? Я с трудом представляю себе, как он перепрыгивает через край мусорного контейнера, чтобы поковыряться в грязи и мусоре, чтобы сделать что-то доброе для другого человека. Я дохожу до того, что вижу его там, рядом с мусорным баком, но остальная часть изображения не материализуется. В моей голове он закуривает сигарету, прислоняется к мусорному контейнеру, надменно и самодовольно скривив губы, и говорит мне, чтобы я шла на хрен.

— Ты собиралась обвинить меня в том, что я запугал кого-то, чтобы он снова собрал ее для тебя. Я ведь прав, да? Поэтому ты пришла сюда? — спрашивает Рэн.

Он садится на край кровати, ожидая моего ответа. Но я не уверена, что смогу это сделать. Теперь, когда я здесь, а он ведет себя странно и уязвимо, я в полной растерянности.

— Да, — неохотно признаюсь я. — Ты прав. Я решила, что ты по-дружески поговорил с Томом или с кем-то из его друзей и предложил им оказать тебе небольшую услугу или они оказались бы с синяком под глазом.

Что-то печальное и несчастное играет на его лице. Он изучает свои руки, рассеянно ковыряя кусочек черного лака на ногте.

— Я мог бы это сделать. В другой раз. Но не ради того, что я планировал тебе подарить, малышка Эль. Ты казалась расстроенной из-за того, что потеряла эту вещь, и.. я не знаю, — говорит он, — я хотел все исправить. Я хотел сделать все правильно, а не заставлять кого-то другого делать это за меня. Так что, да. После ночи бури я пошел и нашел сторожа. Он указал мне нужное направление, и я каждый вечер проводил пару часов, склеивая части своими гребаными пальцами с помощью клея, пытаясь собрать все воедино. Мне пришлось использовать глину, чтобы заполнить те части, где не хватало кусочков. И вот. Я все исправил. Вернул её тебе. Нет необходимости делать из этого большую проблему.

Я никогда не видела, чтобы он выглядел более неловко, чем сейчас. Он выглядит так, словно его одновременно кусают тысячи огненных муравьев, а под ногти ему всаживают бамбуковые шипы.

— Я не понимаю тебя. Как ты можешь выглядеть таким расстроенным и несчастным из-за того, что кто-то узнал, что ты сделал для него что-то хорошее?

— Потому что я не хороший, — с трудом выговаривает он. — Я не делаю хороших вещей. Я не знаю, как... быть хорошим.

Это не тот Рэн Джейкоби, которого я знаю. Тот Рэн уверен в себе и уверен в том, кто он есть. Этот Рэн напряжен, кажется, что он вот-вот взорвется. Я сажусь рядом с ним, не думая о последствиях — как его близость может повлиять на мое дыхание, или как тепло от его ноги, лежащей рядом с моей, может заставить мою голову кружиться, как волчок.

— Ты не ответила на мой вопрос, — говорит он.

Нерешительность держит меня за язык. Я действительно уклонилась от ответа на вопрос, который он мне задал, да, но я не знаю, как, черт возьми, я должна ответить. Карина велела бы мне бежать со всех ног, убраться отсюда как можно быстрее и возблагодарить свою счастливую звезду за то, что я осталась невредимой. Но, с другой стороны, Рэн был прав. Я не видела, чтобы он делал что-нибудь непростительное с тех пор, как я прибыла в Вульф-Холл. У меня нет причин думать, что он сделает мне что-нибудь плохое.

— Ты просил меня доверять тебе, — шепчу я, боясь произнести эти слова. — И я очень боялась это сделать. Знаю, что желание быть с тобой в любом качестве, это, наверное, самая глупая вещь, которую я могу сделать, Рэн. Но я этого хочу. Я действительно хочу тебя, и.. мой ответ — нет. Я не хочу, чтобы ты заканчивал со мной. Я чувствую, что это может быть чем-то…

— Большим, — добавляет Рэн. — Гораздо большим. Между нами.

— Да.

Точки, где мое тело соприкасается с его — мое колено, бедро и плечо — все это кажется прижатым к чану с кипящей водой, и этот чан постепенно становился все горячее и горячее, пока я сижу здесь, и это происходит так медленно, что я не замечаю, что он слишком горячий, пока контакт внезапно не обжигает меня. Я хочу отстраниться, но Рэн наклоняет голову, смотрит на меня искоса, и я застываю на месте, не в силах пошевелить ни единым мускулом.

— Я не могу обещать, что не причиню тебе вреда, малышка Эль. Но я могу обещать, что если и сделаю это, то не нарочно. Я также могу пообещать, что сделаю все, что в моих силах, чтобы этого не произошло. — Он судорожно сглатывает, его адамово яблоко подпрыгивает. — Как ты думаешь, этого будет достаточно?

Воздух настолько насыщен напряжением, что кажется сладким, когда он просачивается в мои легкие. Его мышцы напрягаются, плечи слегка приподнимаются, пока он ждет моего ответа. Понимая, насколько все это глупо, я медленно киваю.

Глаза Рена оживают.

— Ну и слава тебе, мать твою.

Извиваясь, он хватает меня, держит мое лицо в своих руках, и его рот оказывается на моем прежде, чем я успеваю отреагировать. Жар с ревом поднимается от самых подошв моих ног, заливая мое тело, пока не начинает жечь самую макушку, и ничто, ничто больше не кажется стабильным. Кровать наклоняется, пол сдвигается, мой разум опрокидывается, и я двигаюсь, карабкаясь, чтобы быть ближе, забираясь к нему на колени, как дикий зверь, пытаясь обернуться вокруг него.

Это не медленный огонь. Мы уже исполнили наш маленький танец, наши движения взад и вперед друг с другом за последние несколько недель были более чем достаточной прелюдией для нас обоих. Его язык проскальзывает мимо моих губ, переплетаясь с моим собственным, пробуя меня на вкус, облизывая, исследуя мой рот с безумной настойчивостью, которая заставляет меня задыхаться и скулить, как нуждающаяся собака. Руки Рэна двигаются к моей пояснице, притягивая меня к себе, и я выгибаюсь, прижимаясь к его груди, так сильно желая быть еще ближе. Рэн испускает стон, тяжело дыша мне в рот, и эти звуки зажигают фейерверк в моей голове.

Это происходит.

Это реально происходит?

— Элоди, — выдыхает он.

Я запускаю пальцы в его волосы, наслаждаясь их густотой, глотая воздух, пытаясь справиться с этим сумасшедшим, неуправляемым чувством, которое бушует в моей груди, как ураган.

— Элоди, — повторяет он. Он немного отстраняется, дергая меня за волосы так сильно, что мне приходится запрокинуть голову, чтобы посмотреть на него. — Это та часть, где я должен сказать тебе, что мы должны остановиться, если ты не... если ты... если ты этого не сделаешь…

— Заткнись и трахни меня, Рэн.

Его глаза вспыхивают зеленым так ярко и интенсивно, что они крадут кислород прямо из моих легких.

— Как вам будет угодно. — Одним быстрым, мощным движением он переворачивает меня и швыряет на кровать, ухмыляясь, как демон, когда опускается на колени надо мной, глаза блуждают вдоль и поперек моего тела без малейшего намека на стыд. — За каждую твою грязную мысль обо мне, Стиллуотер, я в десять раз превзошел тебя. Ты даже не представляешь, сколько раз я обхватывал рукой свой член и заставлял себя кончить, мечтая о тебе здесь, в этой постели. Сколько раз я чуть не прокусил свой собственный гребаный язык, чтобы не выкрикивать твое имя, когда кончал на свой собственный живот. Я всегда был развратным и грязным существом, Элоди Стиллуотер, но мысль о тебе развратила меня до безумия.

О.. мой... гребаный... Бог.

Сама мысль об этом. Сама мысль о том, что он лежит здесь, в этой кровати, трогает себя, гладит свой член, закрывает глаза и рисует себе картины меня, когда его наслаждение нарастает…

Это просто чертовски мощно. Желание обжигает меня между ног, так настойчиво и требовательно, что мне приходится прижимать бедра друг к другу, чтобы они не дрожали. Рэн наблюдает за мной; он видит, как остекленели и голодны мои глаза, и это только подстегивает его.

— Я рисовал тебя на холсте, малышка Эль, но этого было недостаточно. Все, что я хотел сделать... — Он хватает меня за нижнюю часть рубашки, сжимая край тонкой ткани. — Все, что я отчаянно хотел сделать... — Он разрывает ткань пополам, отрывая ее от моего тела, обнажая живот и грудь. — Это раскрасить все твое тело своей спермой.

Рэн совсем не застенчивый. Он протягивает руку и проводит ладонью по моей груди сквозь черный кружевной лифчик, рыча сквозь зубы хищно, собственнически, так что моя спина выгибается дугой от кровати. Он склоняется надо мной, сопя носом, целуя и облизывая кожу на моей шее, и все ниже, ниже, ниже, пока не оказывается прямо над моей грудью. Сколько раз я смотрела на его жесткий, прекрасный рот и беспокоилась о том, сколько вреда он способен причинить? Было слишком опасно даже вообразить, какое удовольствие он мог бы им доставить. И вот теперь я здесь, распростертая перед ним на его кровати, узнав из первых рук, насколько он способен…

Он трется подбородком о мою грудь, затем прижимается к тонкому прозрачному материалу, зажимая мой сосок зубами, и...

— Твою мать! Рэн!

Вспышка боли освещает меня, яркая и ослепительная, и злая, греховная улыбка расплывается по его лицу. С мучительной медлительностью он скользит рукой вверх по моему телу, начиная от бедра, двигаясь по животу, ребрам, плечу, на мгновение хватая меня за шею, хотя и не сжимая крепко пальцы, а затем продолжая подниматься, пока его ладонь легонько не прижимается к моему рту.

— Поверь мне, малышка Эль, ты не хочешь, чтобы они это услышали.

Конечно, он говорит о Паксе и Дэше. Его придурочные соседи, вероятно, прячутся там в коридоре, шлепают друг друга и ведут себя как придурки, напрягаясь, чтобы услышать, что здесь происходит. Выражение лица Рэна — сплошное предупреждение.

— Я могу трахнуть тебя, Элоди. Могу заставить тебя затаить дыхание. Я заставлю тебя кончить вокруг моего члена так чертовски сильно, что ты не сможешь ходить прямо целую неделю. Но ты не должна издать ни звука. Ты понимаешь? Если они услышат…

Он не заканчивает фразу, но я вижу, что он говорит серьезно. Очень серьезно.

Наклонившись, он грубо целует меня, его язык, зубы и его необузданное желание давят на меня, вызывая головокружение.

— Ты можешь это сделать? — спрашивает он, покусывая мою нижнюю губу зубами. — Ты можешь помолчать для меня? Можешь ли ты делать то, что я тебе говорю, когда я тебе говорю, не кричать на весь дом?

Я киваю. Если понадобится, я заткну себе рот кляпом, пока он продолжает целовать меня, а его глаза продолжают любоваться мной, как будто я самая восхитительная вещь, которую он когда-либо видел. Его руки мозолистые и восхитительно грубые, когда он проводит ими вниз по моему телу. Я дрожу, полностью отдавшись на его милость, когда он зацепляет пальцами пояс моих джинсов и с намеком дергает их.

— Подними свою задницу, — приказывает он.

Я делаю это, даже не вздрогнув, ставлю ноги на кровать и поднимаю бедра с матраса. Рэн расстегивает мои брюки быстрыми, ловкими пальцами, срывая молнию вниз, затем хватает материал и дергает его вниз по моим бедрам, срывая джинсовую ткань с моих ног. Его взгляд прожигает меня насквозь, пожирая мою обнаженную плоть, когда он соскальзывает с кровати и снимает толстовку. Рэн делает это так лениво, как это делают парни, одна рука тянется назад, хватает материал и плавным движением стягивает его через голову. Его футболка идет вместе с толстовкой, и оба предмета одежды падают на пол у его ног.

И вот он уже стоит там, в одних спортивных штанах, с большими пальцами, засунутыми за пояс, и губительно ухмыляется мне. В его глазах есть вызов — что-то дерзкое и наглое, что говорит мне, что он будет голым, если стянет эти штаны.

— Хочешь спуститься вниз и выпить еще кофе? — спрашивает он. Он дает мне выход. Шанс отступить от этой ситуации, прежде чем она пойдет дальше.

— Я ценю твое предложение, — говорю я, задыхаясь, — но я взорвусь, если ты не вернешься сюда в ближайшие три секунды и не позаботишься обо мне.

Рэн улыбается, но выражение лица у него невеселое. Он должен это чувствовать. Это электричество между нами, должно быть, пожирает его заживо, как оно пожирает меня. Он снимает свои спортивные штаны, и, как я и ожидала, его член выпрыгивает из толстого материала, гордо стоя, когда он выходит из штанов. Проходит мгновение, и я впиваюсь ногтями в ладони, так близко к тому, чтобы разорвать кожу, а Рэн стоит абсолютно неподвижно, позволяя мне рассмотреть себя.

Член массивный. И реально чертовски большой. Я не ожидала ничего меньшего. Рэн излучает безумные вибрации большого члена двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Я просто не ожидала, что он будет настолько большим. Тяжелая головка его члена качается, и мне кажется, что я погружаюсь в кровать подо мной, исчезаю в ней, поглощенная одеялом и всей этой горой подушек.

Рэн делает шаг вперед, обхватив свою плоть ладонью.

— Ты уверена насчет кофе?

Он так широко улыбается, что у меня чуть глаза не закатываются. Боже всемогущий, он чертовски красив. В ту ночь, когда разразилась гроза, я украдкой бросала на него взгляды, но не позволила себе рассмотреть его так, как позволяю себе сейчас. Его пресс нелепо рельефен, грудные мышцы гордо торчат из мускулистой груди. И четко очерченная V-образная мышца, ведет взгляд вниз, вниз, между его ног, направляя меня прямо к его эрегированному члену... я не могу, бл*дь, отвести взгляд. Поэтому вместо этого я смотрю вниз. Яйца между его бедер большие, тяжелые и распухшие. Рэн замечает, куда я смотрю, и опускает руку, сжимая их рукой, слегка вздрагивая, когда я издаю хриплый всхлип, который смущает меня до чертиков.

— Так вот зачем ты пришла сюда, малышка Эль? Ты знала, что это произойдет? Ты думала о моем члене всю дорогу вниз с горы?

Я сглатываю, пытаясь понять, что происходит внутри меня прямо сейчас. Я никогда еще не была так противоречива. Здесь слишком много мыслей, потребностей и желаний, и все они ссорятся друг с другом, кричат друг на друга, умоляя, чтобы их услышали. Мои эмоции похожи на одну из бурных картин Рэна —вихрящаяся масса цвета, света и тьмы, смешанных вместе, размытых и сюрреалистичных.

Неужели это происходит на самом деле? Я реально нахожусь здесь? Или это лихорадочный, восхитительный кошмар, от которого я сейчас проснусь, задыхаясь и обливаясь потом?

— Нет, — шепчу я. — Я не позволяла себе думать... об этом. — Такая мысль была бы слишком опасна. Если бы я хоть на минуту позволила себе подумать, что это может случиться, я бы уже бежала обратно на холм, как будто сам дьявол был у меня за спиной.

Умные девушки не связываются с дьяволом.

Девушки, у которых умная голова на плечах, избегают подобных неприятностей.

Раньше я точно знала, кто я такая — та, кто сделает правильный выбор, столкнувшись с искушением. Я только сейчас понимаю, что никогда раньше по-настоящему не испытывала искушения. В Тель-Авиве мне было легко уйти от вечеринок, выпивки и милых мальчиков. Мой отец сделал это очень легким для меня. Обещание жаркого и взрывного поцелуя с парнем, который мне нравился, не могло сравниться с бесконечным миром дерьма, в котором я окажусь, если мой отец узнает. Но Рэн... черт, я никогда ничего не хотела так сильно, как Рэна. И не важно, насколько это глупо, я бы рискнула всем, чтобы заполучить его.

Он хватает свой член, ощупью сжимая себя обеими руками, его глаза затуманены и расфокусированы, когда он приближается к кровати.

— Поскольку ты совершенно ясно дала понять, что не склонна умолять, мне нужно, чтобы ты сказала, чего ты хочешь от этой ситуации.

Мое сердце спотыкается и падает с края сорокафутовой скалы, унося с собой желудок.

— Вероятно, больше, чем ты можешь дать, — признаюсь я робким голосом.

Похоже, это его заинтриговало.

— Ты говоришь не о моем теле. Ты говоришь о чем-то другом.

Я разваливаюсь на части. Я так чертовски сильно жажду его, что даже не знаю, чего хочу больше.

— Ты сама не знаешь, о чем просишь, — говорит он, и его слова темны и полны гравия, обещая невыразимую боль. — Во мне столько всего, что человек может вынести, прежде чем станет больно, малышка Эль, и нет, я говорю не о своем члене. — Он безжалостно ухмыляется. — Мое сердце-граната. Там, где оно заперто в своей клетке, ему безопаснее. Вытащишь его оттуда, и, по сути, выдернешь чеку.

— И что произойдет потом? — Я вся дрожу.

Рэн подходит к изножью кровати. Отпускает свою напряженную эрекцию и кладет руки на мои лодыжки, крепко сжимая их пальцами.

— Ну, не знаю. Никто никогда не пытался.

Он тащит меня к себе за ноги и объявляет своей добычей. 

Глава 23.

РЭН

РОЖДЕСТВЕНСКОЕ УТРО.

Рэн Джейкоби, нежный шестилетний мальчик, сидел рядом со своей сестрой-близнецом и нетерпеливо ждал, когда он откроет свои подарки. В семь, восемь, девять и десять лет он делал то же самое, и сердце его бешено колотилось, не в силах сдержать восторга от того, какие прелести он мог бы найти среди груды красочно завернутых и украшенных лентами подарков, ожидавших его.

Все эти рождественские праздники вместе взятые даже близко не подходят к тому волнению, которое я испытываю сейчас, когда тяну Элоди по матрасу к себе. Я больше не наивный маленький мальчик, наполненный юношеским предвкушением из-за коробки Лего. Нет, теперь я гораздо больше заинтересован в том, чтобы разрушить вещи, чем собрать их вместе, и Элоди обещает быть самым ценным подарком из всех.

Та часть меня, которая взяла ее фотографию со стола Харкорт — та самая часть меня, которая наслаждалась перспективой разбить ее сердце и заставить плакать — поднимает свою уродливую голову, отдавая всевозможные мерзкие приказы. Мой член напрягается сильнее, и кровь с ревом бежит по венам, неудержимая, смертельная приливная волна... но я сжимаю кулак вокруг этой темной тени, прогоняя ее из своего сознания. Рэн, живший три недели назад, наверняка уже спланировал бы, какие жестокие, холодные слова он собирался сказать Элоди, как только насытился ею сегодня вечером, но теперь я перестал бороться, все перевернулось с ног на голову, и я не знаю, что, черт возьми, буду делать, когда все закончится.

Но я точно не стану разбивать ее вдребезги. Я заставлю ее развалиться на куски в моих объятиях, и буду смотреть, как она раскалывается на части, когда достигнет оргазма. После этого, кто знает, что, черт возьми, будет дальше. Любая догадка имеет место быть.

Ее ресницы трепещут, как крылья бабочки, когда она смотрит на меня, ее зимние голубые глаза полны желания и возбуждения. Ее язык высовывается, смачивая нижнюю губу, и я сдерживаю рык при виде этого.

— Ответь мне, Эль, чего ты хочешь? Как далеко ты хочешь, чтобы это зашло?

Миссис Хопкинс, наша незадачливая учительница статистики, вытянувшая короткую соломинку в тот день, когда студентам Вульф-Холла предстояло произнести целую лекцию о согласии, могла бы чертовски гордиться мной сейчас.

— Мальчики, я знаю, что вы все еще слишком молоды, чтобы думать о сексе (ха-ха-ха, черт возьми), но вы всегда должны быть уверены, что ваша партнерша согласна на ваши ухаживания. Если вы не услышите от нее ясного «да», то всегда лучше предположить, что это «нет».

Но ее гордость была бы неуместна. Я не спрашиваю согласия Элоди. Она уже сделала это, как только объявила, что идет в мою гребаную комнату перед Паксом и Дэшем. Нет, я просто хочу знать, насколько развратным моя драгоценная маленькая Эль позволит мне быть.

Она извивается, ее грудь быстро поднимается и опускается, пальцы ног прижимаются к моему плоскому животу. Господи, как же мне хочется ее укусить! Я хочу, бл*дь, поглотить ее. Я хочу взять все эти красивые светлые волосы и обернуть их вокруг моего кулака, пока я вгоняю свой член в ее рот так глубоко, как только возможно. Ее глаза закрываются, как будто у нее есть окно в мой порочный, развращенный ум, и то, что она видит там, делает её распущенной.

— Ты знаешь, чего я хочу, — говорит она.

Ух, бедняжке Эль нужно развязать свой язычок. У меня есть несколько трюков в рукаве, которые должны смазать эти шестеренки. Но только шаг за шагом. Все еще держа ее за обе лодыжки, я развожу ее ноги в стороны, держа ее ступни по обе стороны от моих бедер. Тугой шнур внутри меня — тот, что считается моим терпением — натягивается еще сильнее, угрожая лопнуть, когда я вижу влажное пятно шелка между ее ног. Ее киска уже достаточно влажная, чтобы насквозь промочить трусики.

— Ох, Эль.

Два одинаковых цветных пятна горят высоко на ее скулах. Она извивается, пытаясь сомкнуть ноги в коленях, но я резко дергаю ее за лодыжки, медленно качая головой.

— Не надо, черт возьми, ты пришла сюда не для того, чтобы прятаться от меня. Разве ты не хочешь, чтобы я попробовал твою киску на вкус? — Я говорю прямо. По сути. Ее щеки пылают еще сильнее, и эта искривленная, порочная часть меня кричит от восторга.

— Да, — тихо говорит она. — Хочу.

— Хорошо. Ты хочешь, чтобы я трахнул тебя своими пальцами?

— Да.

— Ты хочешь, чтобы я трахнул тебя этим? — спрашиваю я, хватаясь за свой член.

Элоди вздрагивает, под моими ладонями образуются мурашки, покрывающие ее ноги и плоский, подтянутый живот, который она прятала под этими массивными, дурацкими гребаными футболками, которые она носит. Я смотрю, совершенно очарованный, как она кивает.

— Да.

— Ты хочешь, чтобы я вошел в тебя? Хочешь почувствовать, как мой член становится все тверже, когда я подхожу все ближе и ближе?

— Да.

Теперь, когда она призналась, что хочет мой член, это слово звучит немного легче; бедная девочка, вероятно, думает, что это самое трудное, в чем я заставлю ее признаться. Я еще даже не начинал.

— Сними лифчик, — приказываю я. — И трусики тоже. Положи их на тумбочку.

Она на секунду замирает, делая глубокий вдох через нос.

— Ну же, Элоди.

Огонь и сера кипят в ее глазах, немного этого дерзкого духа, наконец, прорывается сквозь ее нервы. На ее лице ясно, как божий день, написано послание для меня, когда она садится и тянется за спину, чтобы расстегнуть лифчик: «Осторожно, Джейкоби. Еще раз так со мной заговоришь, и я откушу твой гребаный член».

Я бы, наверное, и разрешил ей, если бы это означало, что она первым делом сунула его в свой хорошенький ротик.

Она не сводит с меня глаз, стягивая бретельки лифчика с плеч, и материал падает, оставляя ее грудь обнаженной. Она чертовски идеальна, как я и предполагал. Не большие и не маленькие, ее сиськи — идеальный гребаный размер. Ее кожа похожа на свежие сливки, абсолютно безупречная. Ее соски нежнейшего розового оттенка, такие бледные и красивые, что я не могу удержаться от стона. У меня уже слюнки текут от перспективы пососать эти соски. Мои руки болят, умоляя наполнить их ею. Элоди улыбается, мучительно медленно стягивая трусики по бедрам вниз.

Шнур внутри меня обрывается.

Я хватаю черную прозрачную ткань, отрывая ее от ее тела одной рукой, обнажая зубы в подобии улыбки, когда протягиваю их ей.

— На тумбочку, — повторяю я. — Затем ложись на спину для меня, малышка Эль. Я хочу хорошенько на тебя посмотреть.

Она кладет лифчик и трусики на маленький столик рядом с кроватью, как я ей и велел, а затем выполняет вторую часть моей команды, ложась на кровать. Ее руки лежат по бокам, но пальцы судорожно подергиваются, давая мне понять, что она отчаянно хочет прикрыться.

Безжалостно медленно я забираюсь на кровать и ползу вверх по матрасу, снова раздвигая ее ноги, так что я становлюсь на колени между ними. Она на секунду закрывает глаза, зная, что сейчас произойдет.

— Раздвинь ноги, — приказываю я. — Шире. Я хочу видеть всю тебя. Твой клитор. Твою киску. Твою задницу. Шире, Элоди. — Я рычу, когда она всего лишь на несколько дюймов раздвигает ноги. — Ещё шире.

Ее ноги дрожат, когда она дает мне то, что я хочу. Я кусаю внутреннюю сторону своей щеки, глядя на нее сверху вниз, теряя свой гребаный разум, когда изучаю каждую мельчайшую деталь ее самых тайных, самых священных частей. Ее клитор набух и блестит, влажный, как жемчужина. Ее плоть скользкая, покрасневшая темнее вокруг отверстия, но бледная, бледно-розовая, как и ее соски. Я никогда по-настоящему не заботился об анале раньше, но моя потребность осмотреть задницу Элоди равносильна гребаному преступлению. Она так хороша, так чиста, что, наблюдая за самой запретной частью ее ангельского тела, мой член становится таким твердым, что кажется, я кончу, если она хотя бы просто вздохнет в мою сторону.

Я не сдерживаюсь.

Протягиваю руку и касаюсь ее так, словно она уже принадлежит мне, словно она всегда была моей. Ее влажный жар покрывает мои пальцы, покрывая их в ее соках, и я не могу, бл*дь, отвести взгляд. Она напрягается, так сильно, что пальцы впиваются в простыни, сжимая материал в кулаки. Когда я поднимаю на нее глаза, она крепко зажмуривается.

— Дыши, — говорю я ей. — Если только ты не любитель аутоэротической асфиксии. В таком случае продолжай.

Элоди делает глубокий вдох, ее ребра просвечивают сквозь кожу, грудь вздымается, соски набухают — самая потрясающе красивая вещь, которую я когда-либо видел — и когда она выдыхает, я толкаю свои пальцы внутрь нее. Внутрь ее киски и задницы.

Ее глаза распахиваются.

— Твою мать, — шипит она. Бог знает, как ей это удается, но она еще крепче сжимает ноги. Давление вокруг моих пальцев, вплоть до второго сустава внутри нее, достигает интенсивного уровня, когда она борется, чтобы приспособиться к чужеродному ощущению. Боже, это просто чертовски невероятно…

— Я знал, что тебя уже трахали, — рычу я. — Но ты все время удивляешь меня, малышка Эль. У тебя девственная задница, не так ли?

Она делает долгий, ровный, успокаивающий вдох, кивая головой на подушке.

— Я... да, — шепчет она.

— Ты позволишь мне трахнуть тебя там? — грохочу я.

Элоди тяжело дышит, делая резкие, неглубокие вдохи.

— Да, — говорит она. – Я… я… о боже мой!

Слишком довольный, чтобы мыслить здраво, я убираю руку, и она тает прямо на матрасе. Мне будет очень весело с этой девушкой. Если мои подозрения верны, она будет самой веселой из всех, кого я когда-либо имел. Прежде чем она успевает открыть глаза, я падаю на живот, мой член горько жалуется на недостаток внимания, и я опускаюсь между ее ног, зарываясь в ее киску.

— Твою мать! Ооо… Боже… РЭН!

Используя свои передние зубы, я свирепо кусаю ее за внутреннюю сторону бедра.

— Нет. — Я упрекаю ее, как непослушного ребенка. — Что я тебе говорил? Пакс и Дэш не должны этого слышать.

Я не могу сказать ей, насколько несчастной сделают ее жизнь мои соседи, если услышат её. Они будут дразнить и высмеивать ее на глазах у всех в академии, а я этого, бл*дь, не потерплю.

Элоди смотрит вниз по всему телу, яростно кивая.

— Ладно. Хорошо.

Как только я верю, что она справится с собой, ее нижняя губа крепко зажата между зубами... я принимаюсь за работу.

Умение хорошо владеть своим ртом, поедая киску — это не просто навык. Это богом данный талант, который, как мне достоверно известно, не всем людям дарован. Но я могу заставить девушку кричать и трястись только одним кончиком моего языка меньше чем за минуту. Я могу заставить ее осудить своего Бога и объявить меня своей новой религией за то время, которое потребуется большинству мужчин, чтобы понять, где вообще находится клитор. Хотя это занятие чертовски интимно. Мне редко девушка нравится настолько, чтобы вообще этим заниматься, но сегодня все по-другому.

Если бы я мог провести остаток своей жизни, уткнувшись лицом в сладкую, идеальную киску Элоди Стиллуотер, я бы умер счастливой смертью. Она сжимает мои волосы в кулаки, ее бедра сжимаются вокруг моей головы, и я наслаждаюсь ей. Ее неистовое, отрывистое дыхание доводит ее до грани гипервентиляции, в то время как я лижу, ласкаю и сосу, загоняя свой язык внутрь нее и трахая ее им. Трижды она прижимается к моему рту, умоляя и шепча, чтобы я позволил ей кончить, прежде чем я сдаюсь и толкаю ее через край ее кульминации, всасывая ее сладость в свой рот, позволяя ей покрыть мой язык, когда она кончает.

Она чертовски великолепна. Просто невероятна. Вид её, распростёртой на моей кровати, извивающейся подо мной, дрожащей от наслаждения, завораживает меня, и я чувствую, как что-то раздражающее застревает в моем мозгу. Как будто часы, которые тикали, тикали, тикали последние три года, вдруг просто... остановились.

Тишина просто оглушает.

Откинувшись на пятки, я слизываю ее соки с губ, наслаждаясь вкусом. Сдержанность, которую я проявлял до сих пор, наконец-то иссякла.

— На живот, — говорю я ей.

Элоди смотрит на меня сквозь прикрытые веки, ее губы распухли и покраснели. Сияние пост-оргазма, которое она излучает, заставляет меня хотеть плакать. Она так чертовски красива.

Пока я не замечаю вспышку боли на ее лице. Она встает на колени, оборачивается, затем опускается на живот.

— Лицом вниз, задницей вверх, да? — говорит она резким голосом.

Я хватаю ее за бедра и притягиваю к себе, так что ей приходится встать на колени. Так что я могу видеть всю ее идеальную киску, и ее идеальную, тугую маленькую задницу, когда я устраиваюсь позади нее. Я беру свой член в руки, облегчение уже омывает меня с осознанием того, что через мгновение я буду по самое основание внутри нее. Я втираю кончик вверх и вниз между ее ног, размазывая соки по её плоти, заставляя ее дрожать.

— Кто-нибудь когда-нибудь говорил тебе, как ты прекрасна, малышка Эль? Кто-нибудь когда-нибудь поклонялся тебе так, как будто ты была создана для поклонения?

Она качает головой и подпрыгивает, когда я легонько провожу пальцами по ее центру.

О, я покажу тебе, что значит быть обожаемой. Я покажу тебе, как хорошо быть обожествленной таким парнем, как я.

Элоди дрожит, покачивая бедрами назад, потираясь о меня к тому моменту, когда я решаю прекратить дразнить ее и погружаюсь в ее киску.

— Господи... твою мать... Господи!

Преграды нет, но она такая чертовски узкая, что мне ничего не стоит убедить себя в том, что она девственница. Ее плечи напрягаются, крик срывается с ее губ, и мы оба замираем на долгое мгновение, приходя в себя от того, что только что произошло. Я внутри нее. Я бл*дь внутри нее, и она чувствуется так, так чертовски хорошо.

— Рэн… — она задыхается, снова хватаясь пальцами за простыню. И все меняется в промежутке между ударами сердца.

Какого хрена я делаю?

Какого хрена я с ней делаю?

Что-то гадкое и неприятное ползет вверх по моей шее — странное и незнакомое ощущение, которое заставляет меня отстраниться, стиснув зубы так сильно, что я слышу, как один из них трещит. Мой член покачивается, лоснясь от наших общих желаний, умоляя меня засунуть его обратно в нее... но я не могу.

Элоди оглядывается на меня, и между ее бровями появляются две маленькие вертикальные морщинки, а в глазах — тревога.

— Что… я что-то сделала не так?

— Боже, нет, — рычу я.

Одним быстрым движением я бросаюсь к ней, обнимаю ее за талию и поднимаю с матраса. Мне требуется всего секунда, чтобы подвинуться к краю кровати, перевернуть ее и посадить себе на колени так, чтобы она оказалась лицом ко мне. Она не сопротивляется, когда я хватаю ее за ноги, направляя их вокруг моей талии.

Ее лицо находится в трех дюймах от моего, когда я отвожу бедра назад и вверх, пронзая ее своим членом одним толчком. Элоди откидывает голову назад, глаза теряют фокус, и снова застывает в моих объятиях, испуганно шипя:

— Черт! О боже мой, черт возьми, Рен.

Я разделяю ее чувства. Мне было пугающе приятно быть внутри нее сзади, но теперь, когда мы находимся лицом к лицу и она цепляется за меня, как будто я — единственное, что удерживает ее на плаву в море безумия, это чувство... я даже не знаю, как описать его.

Задержав дыхание, не желая двигаться слишком быстро, я кладу одну руку ей на спину, притягивая ближе к себе, и обхватываю ее шею, направляя ее голову назад, чтобы я мог прижаться своим ртом к ее губам…

Она фыркает, ее язык сладкий и неуверенный, когда она скользит им мимо моих губ в мой рот. Обычно именно я претендую на девичий рот, но черт... я не противлюсь, пока она целует меня, пробуя на вкус и исследуя с любопытством и решительной потребностью, которая заставляет мое сердце стучать, как барабан в моей груди.

Она качается, прижимаясь ко мне бедрами, скользя вверх по длине моего члена, и чертов фейерверк освещает внутреннюю часть моего черепа.

Фейерверк.

Черт возьми, настоящий фейерверк.

Это как чертово четвертое июля в моей голове, когда я наклоняюсь к ней и наконец позволяю себе поцеловать ее в ответ. Ее дыхание скользит по моему лицу, ее сиськи бьются о мою грудь, и я теряю всякую надежду контролировать себя. Это слишком приятное ощущение. Это кажется слишком странным. Это ощущение новое, и странное, и такое сильное, эта странная связь, которую я чувствую, и я даже не знаю, что делать со своими руками. Так что я сдаюсь. Я перестаю пытаться обуздать себя и позволяю всему этому случиться.

Мы двигаемся как единый организм, прижимаясь друг к другу, бездумно пожирая рты друг друга, и я даже не знаю, продолжает ли она молчать. Не уверен, молчу ли я. Единственное, что имеет значение, это ощущение того, как она обнимает меня. Ее губы на моих губах. Ее дыхание в моем дыхании. Мои руки на ее коже, а ее на моей, ее ногти царапающие мою спину, отчаянная, бессловесная мольба в ее глазах, когда она выгибается от меня, ее голова откидывается назад, и она вздрагивает, когда кончает.

Я умею сдерживаться довольно хорошо, отталкивая растущее чувство эйфории, но в тот момент, когда я вижу, как она сдается своему оргазму, ее соски напряжены, глаза закатываются назад, у меня нет гребаного выбора в этом вопросе.

Я следую за ней, стиснув зубы и прижавшись лбом к ее ключице, в ушах чертовски звенит, голова кружится, как будто я попал в штопор, и даже не могу отличить землю от вращающегося неба.

Все кончается. После долгого, головокружительного момента, когда я пытаюсь понять, в какой момент облажался, все заканчивается. Элоди безвольно падает на меня, ее лоб покрыт каплями влажного пота, волосы растрепаны и разбросаны повсюду, и что-то чуждое болезненно сжимается в моей груди.

Эта красивая девушка с веснушками на подбородке, волосами цвета солнечного света и сердцем свирепым, как у льва — осторожно поднимает руку и убирает мои волосы с лица, изучая мои черты с ошеломленным выражением в глазах.

— Это было… — говорит она, явно пытаясь подобрать нужное слово.

— Интенсивно? — Я не могу пошевелиться. Если я это сделаю, то это странное заклинание, в которое мы попали, разрушится, и нам придется выпутываться самим. Я этого не хочу. Ещё нет.

Ее глаза ярко блестят, когда она кивает.

— Да. Интенсивно. Почему ты… — она снова замолкает, еепальцы скользят вниз по моей груди. Она смотрит на свою собственную руку, золотистую и красивую на фоне моей бледной кожи, как будто она так же ошеломлена, как и я, тем, что она действительно прикасается ко мне. — Почему ты меня перевернул? — спрашивает она.

Я тихо смеюсь, выгибая бровь в ее сторону.

— А что? Тебе не понравилась эта позиция?

Элоди тоже смеется, прячась за волосами.

— Нет. Это было вполне удовлетворительно, — говорит она.

Я резко отстраняюсь, изображая удивление.

— Удовлетворительно?

Она визжит, когда я зарываюсь лицом в изгиб ее шеи и кусаю ее, напоминая, что у меня все еще есть зубы. Ее вопрос забыт, и это приносит облегчение.

Еще в беседке я пообещал ей, что всегда буду говорить ей правду. Но я просто не знаю, как сказать ей об этом. Что я хотел встретиться с ней лицом к лицу, когда буду внутри нее. Что хотел целовать ее. Что хотел обнимать ее. Что хотел увидеть её.

Я даже не знаю, как признаться в этом самому себе. 

Глава 24.

ЭЛОДИ

СЕКРЕТ — это страшная и удивительная вещь. Это мерцающее пламя свечи в груди, согревающее вас изнутри. Он может заставить вас улыбаться в сгиб локтя, спрятав лицо в рубашке, в то время как вы мечтаете о тех часах, когда наступит «позже», когда вы снова увидите объект своего увлечения. Но секрет может также заставить вас чувствовать себя оооочень дерьмово.

— Я так рада, что ты перевелась. Честно говоря, я была так несчастна, пока ты не появилась. Выпускной год в Вульф-Холле, казалось, будет чертовски ужасным благодаря Дэшу. Но даже эти куски дерьма из Бунт-Хауса не могут испортить последние несколько месяцев здесь. Моя бабушка всегда говорила, что хороший друг может все исправить. Боже, какие у тебя красивые волосы, — говорит Карина, быстро проводя пальцами по моей голове. Я неподвижно сижу на полу между ее ног, пока она творит свою магию, заплетая мои непослушные волосы в сложную косу. — А ты никогда не думала о том, чтобы вернуть свой естественный цвет? — спрашивает она.

Она даже не подозревает, что я чувствую себя невероятно виноватой из-за того, что она только что сказала мне. Я не очень хороший друг. Просто ужасный друг. Я ничего не могу исправить. Я связалась с парнем, которого ненавидит Карина, который является лучшим другом парня, который разбил ее сердце, и я не могу представить себе, что смогу выйти из этой ситуации в ближайшее время. Эгоистично... Боже, я даже не могу поверить, что позволяю себе так думать... я не хочу выпутываться из этой ситуации, хотя и знаю, как ей было бы больно и обидно, если бы она узнала, что я творю. И что же я за друг такой?

А теперь она говорит о том, чтобы вернуть моим волосам естественный цвет?

Нож крутится у меня в груди, и мне становится трудно дышать. Я ковыряю ногти, внезапно очень заинтересовавшись половицами.

— Э-э... да. Вообще-то, да. Я давно хотела это сделать, но...

— Но тебе не нравится быть брюнеткой?

— Нет, это из-за мамы. У нас с ней был одинаковый цвет волос. Когда она умерла, моему отцу пришлось каждый день смотреть на меня, напоминающую ему, как мы похожи, и это чертовски бесило его. Как мы были похожи, — поправляю я себя. — Он будет в ярости, если я верну его обратно.

— Вау. — Карина перестает заплетать косы и смотрит вниз через мое плечо, недоверчиво глядя на меня. — Твой отец в пяти с половиной тысячах миль отсюда, Элли. Тебе уже почти восемнадцать. Ты можешь делать все, что захочешь. И кроме того... какого хрена тебе понадобилось красить волосы только для того, чтобы угодить ему? Он звучит как гребаный придурок. Извини, если это грубо, но я называю это так, как я это вижу. Я ничего хорошего о нем не слышала.

Вот тут-то мне и следовало бы броситься на защиту полковника Стиллуотера. Вот что должен бы сделать любой другой человек, если бы кто-то обозвал его отца. Но, честно говоря, мне нечего ей сказать хорошего. Насколько это печально? Каждое яркое и блестящее воспоминание из моего детства было связано с моей матерью. С ее кривой, теплой улыбкой, и глупыми голосами, которые она разговаривала, когда мы устраивали чаепития с моими плюшевыми лошадьми, и тем, как она обнимала меня так крепко, когда отправляла спать, что я думала, что мои легкие могут лопнуть... была единственным светом в остальном очень темном шторме.

— Да, он вроде как сам себе закон, — говорю я ей. — Этот человек едва отвечает даже дяде Сэму. Он не привык, чтобы люди подвергали сомнению его указы. Он точно не привык к тому, что люди не подчиняются прямым приказам.

— Он приказал тебе не красить волосы?

— В недвусмысленных выражениях.

— Ладно. Понятно. В какой-то момент я поеду в аптеку и куплю коробку краски для волос. Я оставлю её для тебя за дверью. Если у тебя есть какие-либо возражения, озвучь их сейчас или навсегда держи при…

— Оооо, окрашивание волос. Звучит очень весело.

Карина и я одновременно поднимаем глаза. Мне потребовалась секунда, чтобы осознать тот факт, что Мерси Джейкоби зависает на входе в мою спальню, прислонившись к дверному косяку и рассматривая свой безупречный французский маникюр. Она так похожа на Рэна, что мой желудок тут же завязывается в двойной узел.

— Чего ты хочешь, Мерс? — спрашивает Карина.

Похоже, она не удивлена, что эта девушка появилась здесь. Не то чтобы она казалась счастливой по этому поводу.

— Я тоже рада тебя видеть, Кэрри. Из всех людей здесь, в Вульф-Холле, я больше всего рада встрече с тобой. — Холодная, расчетливая улыбка, расплывающаяся по ее лицу, неубедительна. От неё у меня даже зубы сводит. — Вспомни, сколько времени мы все проводили здесь вместе, — говорит она, входя в мою комнату и небрежно оглядываясь.

Она делает вид, что интересуется маленькими безделушками, которые я разбросала по комнате, но я вижу, что ей надоедает все, к чему она прикасается. Нет ничего достаточно дорогого, или достаточно редкого, или достаточно ценного, чтобы привлечь ее внимание. Я не знаю этого наверняка, но нетрудно представить, что за человек Мерси, судя по тому, как она презрительно усмехается, глядя на маленькую музыкальную шкатулку в своей руке.

— Теперь это комната Элоди, — говорит Карина. — Может быть, тебе стоит дождаться приглашения, прежде чем прогуливаться здесь, как будто ты хозяйка этого гребаного места.

Мерси прижимает руку к груди, ее рот опускается вниз, превращаясь в фальшивую маску ужаса.

— Черт возьми, ты права. — Взгляд ее зеленых глаз, не таких ошеломляющих, как у Рэна, скользит вниз, ко мне, где я сижу на полу. — Элоди, верно? Извини за вторжение в твое девичье время с нашей восхитительной Кариной. Просто я проходила мимо и увидела вас здесь, и это вернуло мне столько приятных воспоминаний о моем пребывании здесь до того, как я покинула Вульф-Холл. Я, ты, Прес и Мара. Верно, Кэрри?

Глаза Карины темнеют. Все ее настроение мрачнеет. Выражение ее лица — сплошная буря и беспокойное море.

— Тебе нечем заняться? Я слышала, что они планируют еще одну вечеринку в Бунт-Холле. Почему бы тебе не пойти и не напакостить своему брату или еще кому-нибудь? Я уверена, что ты придумала множество злых испытаний и несчастий для жителей Вульф-Холла, пока тебя не было.

Мерси пожимает плечами и корчит гримасу.

— Знаешь, она никогда не была такой скучной. — А потом, обращаясь к Карине: — Как ты прекрасно знаешь, Рэн все еще злится на меня за то, что случилось с Марой. Меня не пригласили на вечеринку, так что на этот раз я не буду участвовать в планировании. Хотя, я все равно пойду. Дэш все еще любит меня, даже если Рэн ведет себя как маленькая сучка. Дэш все ещё увлечен тобой, Кэрри? У меня такое чувство, что так и есть. — Она ухмыляется, и на ее хорошеньком личике появляется неприятная тень.

Карина пристально смотрит на девушку, когда та подходит к самому большому окну и смотрит на лабиринт.

— Мне плевать на Дэша, — рычит Карина. — Пусть катится к черту, мне все равно.

— Там он будет чувствовать себя как дома, — задумчиво произносит Мерси. — Как я понимаю, это означает, что ты не придешь на вечеринку?

— Конечно, нет.

Мерси резко поворачивается, отворачиваясь от окна.

— А ты, хорошенькая маленькая Элоди? Я слышала, что мой брат очень увлечен тобой. Ты пойдешь на вечеринку?

Бл*дь. Что, черт возьми, я должна сказать? Пакс и Дэш сказали, что они планировали вечеринку вчера вечером, когда я пошла в Бунт-Хаус, но я не получила приглашения. Рэн ничего не сказал мне об этом. Теперь я совершенно не представляю, будет ли он ждать меня…

— Не говори глупостей, — бормочет Карина. — Твой брат чертовски испорчен, Мерси. Реально психически ненормальный. Элоди не настолько глупа, чтобы даже приблизиться к нему. Она тоже не пойдет на вечеринку, а теперь, пожалуйста, просто уходи. Мы пытаемся наслаждаться тем, что осталось от нашего воскресенья, а ты портишь его своим сарказмом.

Мерси стоит неподвижно, ее взгляд задерживается на мне, полный веселья; медленная, косая улыбка расплывается по ее лицу. Она выглядит так, будто у нее есть секрет. Или, скорее, она знает какой-то секрет и смакует его тяжесть на своем языке. Если они с Дэшем близки, то, возможно, он сказал ей, что я вчера вечером была в их доме. Может быть, он сказал ей, что я исчезла в комнате Рэна и не возвращалась до трех часов ночи. Судя по тому, как она выгибает бровь, играя с кончиками своих волос, она действительно это знает, и ей нравится, что я сейчас извиваюсь, как червяк на крючке.

Ужас плотно сжимается вокруг моего горла. Мне нужно сменить тему разговора. Сейчас же.

— Кто такая Мара? — спрашиваю я.

Удивление Мерси не выглядит настоящим. Однако она выпячивает его.

— Ты не знаешь, кто такая Мара Бэнкрофт?

— Я бы и не спрашивала, если бы знала.

Мерси бросает на Карину любопытный взгляд.

— Раньше это была ее комната. До того, как она пропала. Она и мой брат были... очень близки.

Карина встает на ноги.

— Мерси, пожалуйста.

Мерси игнорирует ее.

— Она была очень красива, правда, Кэрри? Эти её красивые длинные черные волосы. Эти большие ярко-голубые глаза. Я была очень удивлена, когда узнала, что Рэн интересуется тобой. Ты совсем на нее не похожа.

Она смотрит на меня так, словно я какая-то третьесортная, дисконтная версия этой Мары Бэнкрофт. Как будто она понятия не имеет, почему ее брат даже дважды посмотрел на меня. Однако я все еще ошеломлена другим обрывком информации, который она только что обронила.

— Она пропала?

— Ммм. — Мерси играет с концами своих волос. — В прошлом июне, сразу после последней вечеринки, которую устраивал мой брат. Все это было очень подозрительно. Она была чем-то расстроена и ушла посреди игры в пив-понг. Просто зашла в лес и... пуф. Растворилась в воздухе. Полиция заподозрила неладное. Они искали ее несколько дней, не так ли, Кэрри?

— Что ты надеешься сделать прямо сейчас? — огрызается Карина. — Все это осталось в прошлом. Мара ушла. Мы все поклялись, что будем жить дальше.

Вот черт. Когда я впервые приехала в Вульф-Холл, Прес сделала странное замечание о девушках, покидающих академию. Карина немедленно прервала ее. Сказала ей, чтобы она позволила мне обустроиться здесь, прежде чем выкапывать все это. Тогда мне это показалось странным, но потом я совершенно забыла об этом. А теперь я узнаю, что девушка, которая раньше спала в этой комнате, моей комнате, бл*дь, исчезла?

— Мара любила эту комнату, — продолжает Мерси. — У нее были самые разные тайники для своих маленьких сокровищ. — Это очень странно — просто выпалить такое.

Карина напрягается, ненависть исходит от нее, как дым.

— Хватит уже.

— Вот этот эркер, например, — говорит Мерси, проводя рукой по белой краске подоконника. — Мара обычно сидела здесь и каждый вечер писала в своем дневнике. Она часами строчила в блокноте, запечатлевая на бумаге свои самые личные, сокровенные мысли. А когда она заканчивала, то прятала свой дневник подальше, положив его в самое безопасное место, какое только сможет придумать. — Она протягивает руку к краю подоконника, тянется под него, и громкий щелкающий звук наполняет комнату. Мерси берет раскрашенное дерево... и просто поднимает его в руках, отрывая от стены.

Что за...?

— Господи Боже. — Карина вполголоса выплевывает цепочку ругательств. — Ты, должно быть, шутишь. Полицейские обыскали эту комнату вдоль и поперек и ничего не нашли. Ты знала, где она спрятала свой дневник, и не сказала ни слова?

— По-твоему, я должна была просто отдать его? — Мерси смеется — холодный, серебристый, жестокий звук, от которого мой пульс стучит в висках. — Я думала, ты будешь рада, что я держала рот на замке. Мара не сдерживалась, когда брала в руки ручку. Уверена, что она написала о тебе много такого, что вызвало бы удивление у многих, если бы ее дневник попал не в те руки.

Я встаю, тревога тянется вниз по позвоночнику, когда я пересекаю комнату, направляясь к эркеру. Карина хватает меня за руку, пытаясь оттащить назад.

— Элли, правда, оно того не стоит. Не покупайся на ее чушь, ладно?

Я встряхиваю рукой, чтобы освободиться, но не слушаю, а хочу увидеть.

Я не единственная, кто хранит секреты. Оказывается, я была заперта в темноте, все студенты и даже преподаватели академии держали меня по другую сторону запертой двери, которую они не открывали. Это первый раз, когда я узнаю что-то об этой девушке, и теперь мне нужно знать больше.

В эркере есть место, скрытое под подоконником — довольно большое тайное отверстие, в которое вполне мог бы поместиться человек, если бы захотел. Внутри: черная лакированная шкатулка с нарисованными на крышке белыми цветами, свернутый свитер, розово-серая полосатая папка и маленькая толстая книжечка в кожаном переплете с инициалами М. Б., тиснутыми золотом на обложке.

— О, вы только посмотрите на это. Я только что разгадала одну загадку. Может быть, я открою детективное агентство, как только выйду из этой адской дыры. — Мерси чертовски самодовольна, когда с громким стуком роняет подоконник на пол у своих ног. — Боже мой. Который час? Я только что вспомнила, мне пора идти. Если вы, девочки, извините меня, у меня горячее свидание в городе. Наслаждайся просмотром дневника, Элли. Думаю, что ты найдешь это чтиво захватывающим.

Сестра Рэна неторопливо выходит из комнаты, покачивая бедрами. Она не потрудилась закрыть за собой дверь, но Карина соскакивает с кровати и бросается через комнату, захлопывая ее за ней. Я никогда не видела, чтобы она двигалась так быстро.

— Тебе не нужно это читать, — говорит она.

Вау. Когда Карина поворачивается ко мне лицом, я едва узнаю ее. Она стала пепельно-бледной, краска сошла с ее лица, и в чертах ее лица появилась паника. Она выглядит на десять лет старше, чем есть на самом деле, и ее отчаянно преследуют призраки.

Я лезу в тайник Мары и достаю оттуда книгу в кожаном переплете. Она холодная и тяжелая в моих руках, толще Библии, ее страницы местами сморщены и запачканы, большинство из них исписано.

— В чем дело, Карина? — Я должна спросить. Я ненавижу, что мои слова такие жесткие и отрывистые, но здесь явно происходит что-то такое, о чем она не хочет, чтобы я знала.

Она шагает через комнату, протягивая руку за дневником.

— Дай его мне, Элли. Серьезно. Это одна из тех неприятностей, в которые ты не хочешь ввязываться. Ты можешь... ты можешь просто довериться мне? Разве я не присматривала за тобой с тех пор, как ты приехала сюда?

Дневник кажется мне неразорвавшейся бомбой в моей руке. Если я его вскрою, он взорвется, и все, что я знаю, все, что я думаю, что знаю об этом месте, превратится в дым. Это то, чего я хочу? Чтобы все стало еще сложнее? Вся моя жизнь была одной проблемной ситуацией за другой. С Рэном все так сложно, что я даже не знаю, что между нами происходит. Но тайна, окружавшая прежнюю обитательницу моей комнаты, кажется весьма туманной. Такое чувство, что было бы опасно не знать, что случилось с девушкой и кто причастен к ее исчезновению. И я признаю, что Карина сейчас находится на самом высоком уровне паники, и это пугает меня. Это заставляет ее выглядеть невероятно виноватой — в чем именно, я не уверена — и я понятия не имею, что мне сейчас делать.

— Пожалуйста, Элоди. Ничего хорошего не выйдет из чтения этого дневника, уверяю тебя. Мы должны просто передать его копам, и пусть они разбираются с этим. — Карина стискивает зубы. Она запинается, ее плечи напрягаются, спина настолько прямая, что кажется, будто она вот-вот отдаст честь четырехзвездочному генералу. — Прошел почти год. Родители Мары все это время очень переживают за свою дочь. Полиция будет знать, что делать с новыми уликами. Передать его им — это правильно.

— Ты знаешь, куда она делась, Карина? Поэтому ты не хочешь, чтобы я его читала?

Она моргает, ее веки быстро трепещут.

— Нет! Если бы я знала, где она находится, поверь мне, я бы сказала об этом любому, кто меня послушает. Я просто пытаюсь уберечь тебя от ситуации, которая действительно испорчена и может подвергнуть тебя опасности. Ты не можешь сердиться на меня за это.

— Опасности? Почему я должна оказаться в опасности?

Ее зрачки увеличились почти вдвое. Я вижу, как они расширяются с расстояния четырех гребаных футов.

— Уф, Элли. Просто отдай мне дневник. Клянусь Богом, ты будешь счастливее от того, что не знаешь, что там внутри.

Какого хрена? Что делать? Я должна просто отдать его ей? Или держать его над моей головой и не позволять его забрать? Карина на полтора фута выше меня, так что это дерьмо не сработает. Если я не дам ей того, что она хочет, между нами возникнут разногласия. Я потеряю свою единственную настоящую подругу в Вульф-Холле. Зачем? Потому что я подозреваю, что здесь произошло что-то нехорошее? Да. Это хорошая причина, чтобы сделать стойку, но если полиция уже занимается этим делом…

Неохотно протягиваю ей дневник. Я не хочу потерять Карину. А эта девушка Мара, может быть, и призрак, бродящий по этим коридорам и прячущийся в тени моей спальни по ночам, но, возможно, Карина права. Может быть, эта ситуация не имеет ко мне никакого отношения, и я должна оставить ее в покое.

Карина вздыхает с облегчением, когда ее рука сжимает дневник, и я отпускаю его. Однако в ее глазах прячется чувство вины. Теперь, когда она добилась своего, она чувствует себя плохо, потому что сильно давила на меня.

— Спасибо, Элли. Правда. Я серьезно. Я благодарна тебе за то, что ты мне доверяешь. Я знаю... знаю, как это должно выглядеть…

— Знаешь? — Мой тон острее, чем острие клинка. — Неужели?

Карина вздыхает, крепко прижимая дневник к груди, как будто я могу схватить его и выбежать из комнаты.

— Мара была очень беспокойная, Элоди. Она была такой веселой, и трудно было не любить ее, но у нее часто бывала аллергия на правду. Просто не хотела её слышать. Иногда реальность и то, как она хотела, чтобы все было на самом деле, слегка расплывались по краям. Я уверена, что этот дневник полон вещей, о которых она просто нафантазировала. Грезы наяву, которые могут принести много вреда, если их прочтет не тот человек. — Она фыркает, на ее лице написано раздражение. — Может быть, мы просто забудем об этом и продолжим жить сегодняшним днем? Я просто хочу, чтобы все снова стало нормальным.

Ее последнее заявление теперь кажется таким напряженным. Я подозреваю, что она говорит не только об обычном, спокойном дне, который мы запланировали для себя. Думаю, что она говорит о жизни в Вульф-Холле в целом и о том, что здесь никогда не будет ничего нормального, если люди будут продолжать вспоминать таинственное исчезновение Мары. Я делаю глубокий вдох через нос, пытаясь снять напряжение, которое накопилось внутри меня.

— Окей. Хорошо. Я больше не буду поднимать эту тему. Но сначала тебе нужно ответить на один вопрос.

Карина тревожно покусывает губу, но все же кивает.

— Что ты хочешь знать?

— Рэн или кто-нибудь из других парней Бунт-Хауса имел какое-то отношение к исчезновению Мары?

Карина вся напрягается. Качает головой.

— Нет. Мне бы очень хотелось повесить на них что-нибудь, но они всю ночь провели в доме. Их было трое. Я видела их своими собственными глазами. Дэшил... — она вздрагивает. — Он был со мной. Все мы сидели на кухне и играли в игры с выпивкой. Мы все так напились, что никто из нас не выходил из дома до следующего утра. Рэн вырубился перед камином и проспал там до рассвета. Пакс всю ночь готовил коктейли. Что бы там ни случилось с Марой... они не имели к этому никакого отношения.

Я анализирую это в своей голове, позволяя укорениться этой информации. Рэн не был причастен к таинственному исчезновению девушки. Он невиновен в любом возможном преступлении, которое произошло той ночью.

— Окей. Что ж. Хорошо. Полагаю, что на этом все.

Карина с облегчением улыбается мне.

— Отлично. Ты лучшая, Элли. Тебе кто-нибудь об этом говорил?

— Все время. — Я натянуто улыбаюсь, но как бы сильно я ни старалась, знаю, что улыбка не доходит до моих глаз. Я смотрю, как она кладет дневник в рюкзак, полный косметических средств, которые принесла с собой в мою комнату, и плотно застегивает сумку, как только книга скрывается из виду.

— Я закончила с косами, — говорит она. — Ты хочешь, чтобы я сделала тебе маникюр? У меня есть лампа для гель-лака. Будет отлично выглядеть.

Я замечаю напряженность в ее голосе. Она изо всех сил пытается стереть воспоминания о том, что только что произошло, но чтобы стереть эту неловкость, потребуется нечто большее, чем маникюр. Если бы она была одной из моих подруг в Тель-Авиве, я бы немедленно потребовала объяснить, что, черт возьми, происходит. Однако здесь такое давление неуместно. Лучше всего просто забыть о дневнике и явном вмешательстве Мерси. Лучше всего просто забыть о Маре и темном облаке, которое сейчас нависло над академией.

Я кладу кусок дерева на место, снова образуя подоконник, и увеличиваю мощность своей улыбки, стараясь, чтобы на этот раз она выглядела настоящей.

— Конечно. Но только если ты пообещаешь не красить мои ногти в ярко-желтый цвет.


В ТЕМНОТЕ…

Я — БЕЗЫМЯННА.

Потеряна.

Забыта.

Воздух, словно осколки стекла, ощетинился в моих легких.

У меня в горле пересохло от крика.

Когда соломинка появляется в дыре на этот раз, у меня нет другого выбора, кроме как пить.

Я продолжаю эту пытку, глотая тепловатую, грязную воду, которая течет через пластик в мой рот, но я не так сильна, как думала.

Если я и умру, то только потому, что оказалась здесь в ловушке и никому не пришло в голову меня искать.

Но я слишком слаба, чтобы сдаваться. 

Глава 25.

РЭН

— ДА МНЕ ПЛЕВАТЬ, черт побери. Я купил котелок, и мне нужно его надеть. Конец истории.

Пакс отшвыривает остатки своего пива и швыряет бутылку так, что она вращается в воздухе, разбрызгивая янтарную жидкость пока летит из конца в конец к мусорному баку. Дэшил делает ему выговор с фирменным выражением неодобрения семьи Ловетт. Пакс игнорирует этот взгляд, ухмыляясь как ублюдок, когда бутылка попадает в цель и громко стучит о бак на другой стороне кухни.

— В «Заводном апельсине» у Алекса есть волосы. Ты будешь совсем не похож на него. — Держа свою собственную бутылку пива у губ, Дэшил пьет, его горло работает, когда он сглатывает.

Я сажусь на табурет у барной стойки, ничего не говорю, задумчиво смотрю на каждого из них по очереди, чтобы было совершенно ясно, как мне это мало нравится.

— О, у тебя слишком слабое воображение. Если я могу достать котелок, то вполне смогу найти гребаный парик, верно?

— Все, что я хочу сказать, это то, что костюмированные вечеринки — это для детей. И Хэллоуина. Ни в какое другое время люди на пороге взрослой жизни не должны добровольно хотеть играть в переодевание.

— Да, ладно. Не будь таким придурком. Девушки всегда носят самый развратные наряды на костюмированной вечеринке. Разве ты не жаждешь немного разврата? Прошло сколько, лет пять с тех пор, как тебе сосали член?

— Очень смешно. — Дэш кисло ухмыляется ему. — Рэн, мы тут не в ладах. У тебя решающий голос, приятель. Ты что скажешь? Должна ли у нас быть взрослая вечеринка, где участники могут носить свою обычную одежду, как большие мальчики и девочки, или у нас должна быть детская маскарадная вечеринка?

Я отрываю взгляд от экрана ноутбука, стоящего передо мной, ожидая, что он увидит, насколько я раздражен всем этим. Он просто стоит там, терпеливо ожидая, пока я выскажу ему свое мнение, и я знаю этого ублюдка. Он не оставит меня в покое, пока я не издам какой-нибудь указ.

— Мне плевать на эту вечеринку, парни. Если бы это зависело от меня, мы бы даже не стали этого делать. Так что надень гребаный котелок и пачку, — говорю я Паксу. — А ты можешь надеть галстук и гребаный костюм-тройку, если хочешь. А я надену то, что сейчас на мне, и напьюсь до беспамятства, пока все это не закончится, и тогда мы все сможем жить дальше.

Глаза Пакса сузились, потом сузились еще больше. Я даже не могу сказать, открыты ли они еще, когда он говорит:

— На этот раз ты мастер этой охоты, Джейкоби. На твоем месте я бы не обольщался.

Черт бы его побрал. Я знал, что это произойдет. Я, бл*дь, это знал.

— Я не мастер охоты. В прошлый раз я был мастером. А это значит, что кто-то из вас, ублюдков, готов к битве.

Дэшил и Пакс одновременно качают головами. Они расходятся во мнениях, спорят, дерутся и ссорятся по любому поводу, но похоже, что они едины во мнениях по этому поводу. Как типично.

— В прошлый раз все пошло плохо, и мы с Паксом приняли ответственное решение. Тебе нужно снова сесть в седло. Ты весь взвинчен, и, честно говоря, мы устали жить с самозванцем.

— Самозванец. Точно.

— Да. — Дэш бросает в рот пару сухих жареных орешков. — Ты сейчас не в себе, и мы решили, что хотим вернуть тебя прежнего. Итак, ты становишься мастером, а мы наслаждаемся любой больной, испорченной игрой, которую ты нам устраиваешь, и все возвращается на круги своя. Звучит неплохо?

Нет, это звучит ужасно. Все это. Как мастер охоты, я должен буду делать определенные вещи. Раньше я упивался этими тайными наслаждениями, но теперь все изменилось. Теперь есть Элоди. Со вчерашнего вечера я не могу избавиться от образа ее обнаженной и прекрасной, сидящей верхом на мне, от сладкого звука ее дыхания в моем ухе. Я умру стариком в своей постели, все мои другие воспоминания будут съедены разрушительными силами времени, но это воспоминание все еще будет яростно гореть за моими веками, когда я уйду.

Элоди моя, и я ни хрена ее не отпущу. А я не могу быть мастером охоты и оставить Элоди себе. Нет никакого чертового способа.

— Делай то, что должен, — говорит Пакс, открывая очередную банку пива. Он швыряет крышку через всю гостиную. — Это все рано произойдет, Рэн. Тебе придется собраться с духом. Мы с Дэшем никогда не упирались, когда ты устраивал нам концерты. Мы уж точно не подняли шума, когда ты посадил нас в самолет в прошлые выходные. А это было какое-то долбаное дерьмо.

Да, он прав. Я уже ставил их обоих в действительно компрометирующие ситуации, потому что это заставляло меня смеяться, а смотреть, как они извиваются, было десять разных видов развлечений. И моя последняя просьба могла бы закончиться катастрофой для всех троих, если бы что-то пошло не так. Я не могу отказаться от этого. Если я откажусь играть с ними, это вызовет раскол в доме.

Я отхлебываю своего пива, чтобы удержаться от проклинания этих ублюдков.

— А пока… — говорит Дэш, строго глядя на меня. Он похож на моего гребаного отца. — Мерси спросила, может ли она переехать сюда.

Я разбрызгиваю пиво по кухонному столу.

— Какого хрена ты только что сказал?

— Не стоит так бурно реагировать. Я сказал ей, что все зависит от тебя, и твое слово будет окончательным в этом вопросе. Она сказала, что ты никогда не позволишь ей остаться здесь, и я не давал ей никаких оснований полагать, что она ошибается. Поэтому она обозвала меня и Пакса маленькими сучками за то, что я не могу противостоять тебе, а потом поцарапала машину Пакса.

— Я не оставил на этой машине ни единой царапины, — мрачно ворчит Пакс. — Ни одной. Я хорошо забочусь о своих вещах. Тебе будет приятно узнать, что твоя сестра теперь в моем черном списке.

Мне не нравится, что Мерси разговаривает с этими парнями за моей спиной. Она думает, что ходит по воде, чертова девчонка. Но по крайней мере один из них начинает смотреть на вещи с моей точки зрения. Остался только Дэш.

— Лично я думаю, что она была бы отличным дополнением к дому, но я знаю, как мало мое мнение имеет значение в эти дни. Тебе повезло, что у тебя есть сестра, Джейкоби. Некоторым из нас приходилось расти в полном одиночестве, в большом, продуваемом сквозняками доме…

— Ой, сейчас расплачусь. Я видел этот огромный особняк, который ты называешь домом, и он чертовски красив. Ты вырос в роскоши с серебряной ложкой, торчащей изо рта. Иметь сестру — это все равно что иметь геморрой, который, бл*дь, никуда не денется.

— Ты слишком молод для геморроя, а?

Я закатываю глаза.

— Я с ним согласен, — бормочет Пакс. — Я чертовски ненавижу обеих своих сестер. И моего брата тоже. Они просто маленькие похотливые сучки. Если бы сюда переехала девушка, вся динамика дома была бы испорчена. Мерси довольно эффектно расцвела с тех пор, как уехала в прошлом году, она самая горячая маленькая засранка в академии, но она также чертовски безумна. У меня нет времени устанавливать восемь новых замков на двери моей спальни, и она могла бы… Ого-го! Какого хрена ты делаешь? Убери от меня свою руку, Джейкоби, или я ее отломаю к чертовой матери.

Я держу его за воротник футболки. Я готов уложить этого ублюдка. Но вот уже четыре месяца никто из нас не бьет друг друга, так что я трясу его так сильно, что у него стучат зубы.

— Она просто ненормальная. Она проклятие моего гребаного существования. Но она все еще моя гребаная сестра. Скажи что-нибудь подобное еще раз, и я вырву плоскогубцами твои передние зубы. Понял?

Пакс отшвыривает мои руки прочь, его глаза полыхают яростью, щеки краснеют. Бл*дь, он так чертовски сильно хочет ударить меня правым хуком в челюсть. Но он этого не сделает. Он все еще грезит о Корсике и яхте.

— Ладно. Хорошо. Я понял, — кипит он. — Иисус. Ты принимаешь все так чертовски близко к сердцу.

— Давай я поеду в Вашингтон и трахну твою мать пальцем, а? Увидим, как близко ты это воспримешь.

— Хватит уже. Боже, это просто чудо, что вы, ребята, до сих пор не довели меня до нервного срыва. Давайте все остынем и соберемся с духом, хорошо? Пакс больше не будет говорить ничего странного о твоей сестре. Мерси не переезжает в этот дом. И ты будешь мастером охоты, — подтверждает он. — Что бы не случилось, ты, Рэн Джейкоби, придумаешь для нас что-нибудь по-настоящему хитрое и идеальное в ночь вечеринки, я просто знаю, что ты это сделаешь. — Он делает паузу, выражение его лица жесткое и осуждающее, когда он бросает на меня многозначительный взгляд. — Ты нас никогда не подводил. 

Глава 26.

ЭЛОДИ

УТРО ПОНЕДЕЛЬНИКА в Марии Магдалине было намного легче. В Тель-Авиве выходные принадлежали только мне. Расписание моего отца было составлено таким образом, что по субботам и воскресеньям он всегда отсутствовал дома, и я была свободна заниматься своими делами. Отправлялась за покупками с Айлой и Леви. Ходила в кино. Делала мою домашнюю работу и спокойно возилась по дому. В начале недели он чаще бывал поблизости, так что поход в школу был настоящим благословением. Поход в школу спасал меня от его гнева. Я растягивала каждый урок, который у меня был, чтобы время, проведенное вдали от полковника Стиллуотера, было максимально. Я записалась на столько внеклассных мероприятий, сколько смогла. Все, что угодно, лишь бы не возвращаться домой, зная, что он будет там, ожидая меня с его нескончаемым гневом, накатывающим волнами, просто ожидая, что я сделаю или скажу что-то такое, что вызовет взрыв эпических масштабов.

В Вульф-Холле от моих занятий никуда не деться. Я всегда нахожусь всего в трех этажах от классной комнаты, и этот факт сам по себе делает начало учебной недели более удручающим, чем должно быть. Я никуда не выезжаю из этих стен, так что мне никогда не кажется, что у меня был перерыв.

Снова темно, дождь хлещет в окна, пока я спускаюсь по лестнице, с ужасом ожидая утреннего урока английского. Когда я выхожу в коридор, там уже полно учеников, которые громко болтают и шутят друг с другом, направляясь на свой первый урок в этот день. Я должна чувствовать себя лучше, чем сейчас. Я скоро увижусь с Рэном, но это не какой-то милый школьный роман, от которого у меня кружится голова. Это секрет. Рэн не говорил мне, чтобы я хранила в тайне то, что произошло с ним прошлой ночью, но все равно это было невысказанное соглашение между нами: было бы плохо для нас обоих, если бы кто-нибудь узнал, что мы сорвали друг с друга одежду и трахались в его спальне.

Мое сердце подскакивает к горлу, когда я вижу, как Дэшил входит в академию, тряся головой, как мокрая собака, и капли воды летят с кончиков его темно-русых волос. Пакс появляется вслед за ним, широко улыбаясь и смеясь во всю глотку над какой-то своей личной шуткой.

А потом появляется Рэн.

Мое дыхание застывает в груди.

Он входит в школу, одетый с головы до ног в черное, толстовка на плечах потемнела от дождя, капюшон натянут на голову, его глаза уже ищут, ищут, ищут...

Его взгляд находит меня, стоящей на нижней ступеньке лестницы, и свет над его головой тускнеет. Я спускаюсь вниз, скользя по краю коридора, прижимаясь спиной к стене, и парни из Бунт-Хауса проталкиваются сквозь толпу, все еще захваченные разговором, который они вели, когда пришли. По крайней мере, двое из них. Рэн все еще стоит в другом конце коридора, остановившись напротив меня. Проходит напряженный момент, когда мы смотрим друг на друга через море суетящихся тел, наша линия видимости то чиста, то перекрыта потоком студентов, когда они проходят мимо нас.

Почему никто другой на это не реагирует? Как они могут не чувствовать электричества в воздухе? Почему все остальные так слепы, глухи и немы к давлению, которое нарастает вокруг них, пока мы с Рэном Джейкоби разделяем этот мучительный сюрреалистический момент?

— Забыла дорогу?

Я поднимаю глаза и вижу там Карину, прижимающую к груди свою школьную сумку, одетую в безупречно белую футболку и клетчатую юбку такую короткую, что она должна быть запрещена законом.

— Что, прости?

— Ты чего застыла? У тебя такой вид, будто ты увидела привидение, — смеется она.

— О. Ничего. Прости.

— Я думала, ты собираешься пойти и занять нам место. Пошли. Если мы не поторопимся, кто-нибудь другой захватит наш диван.

Я поднимаю взгляд — Рэн исчез.

Когда мы с Кариной входим, доктор Фитцпатрик уже стоит у входа в свою комнату.

— Ну же, девочки. Вы же знаете наказание за опоздание, — говорит он, ухмыляясь.

— И какое наказание? — шепчу я.

Карина хватает меня за руку и тянет к дивану.

— Тебе лучше этого не знать.

Как только мы садимся, я достаю из сумки блокнот и нервно верчу ручку в пальцах, оглядывая комнату. Я смотрю на каждого ученика в классе, прежде чем сдаюсь и позволяю своему взгляду скользнуть (так небрежно, как только могу) к потрепанному кожаному дивану на противоположной стороне комнаты.

Рэн там, где ему и положено быть... но сегодня он не развалился на спине, сердито уставившись в потолок. Он сидит прямо, как обычный человек, глаза прикованы к рукам, волосы падают ему на лицо, а темные брови слегка нахмурены. Дэшил и Пакс сидят на полу под окном, но сегодня они не подкалывают друг друга. Похоже, они оба исподтишка наблюдают за Рэном, что-то бормоча себе под нос. Дэш, должно быть, почувствовал, что я смотрю на него. Он резко вскидывает голову и смотрит прямо на меня.

Подождите. Нет. Не на меня. На Карину.

— Придурок, — ворчит она. — Каким же надо быть больным ублюдком, чтобы ухаживать за кем-то, лишить его гребаной девственности, унизить самым ужасным способом, какой только можно себе представить, а потом пялиться на него при каждом удобном случае? Чего он пытается добиться, глядя на меня вот так?

Он ничего не пытается добиться. Он проживает все заново. Прокручивает все это в своей голове, наслаждаясь каждой секундой, когда вспоминает, как раздевал Карину и трахал ее до бесчувствия. Я знаю, потому что узнаю этот взгляд. То же самое ошеломленное, отстраненное выражение появлялось на моем лице по меньшей мере десять раз с субботнего вечера.

Я ему не писала.

Он мне не писал.

Что это значит? Неужели мы оба ждали, что другой протянет руку первым? Неужели мы оба были так упрямы и глупы, слишком поглощены собственной гордыней, чтобы даже общаться друг с другом? Или я все неправильно поняла? Или он просто доволен тем, что заполучил меня? Может я дала ему то, что он хотел, и теперь могу рассчитывать, что никогда больше не заговорю с ним?

— Я бы с удовольствием подошла прямо туда и шлепнула этого злобного придурка. Он, наверное, не думает, что я это сделаю. Хотя раньше я занималась кикбоксингом. Я могла бы ударить его достаточно сильно, чтобы оставить синяк. — Карина не замечает моей нарастающей паники.

Я не хочу быть той девушкой — девушкой, которая бесится из-за парня, подвергая сомнению каждое свое движение и переоценивая все до безумия. Я принимаю решение прямо здесь и сейчас: я не буду этой девушкой.

— Он, наверное, жалеет о том дне, когда испортил все с тобой, Карина. Не переживай. Он отвернулся.

— Класс. Мне очень не хочется делать это с вами. Я уверен, что вы все боялись этого момента весь семестр, но это снова то самое время...— Доктор Фитцпатрик смеется, и по комнате разносится хор стонов.

Я наклоняюсь вперед, щурясь на красивого учителя, пытаясь получше его рассмотреть. Что-то не так. Что-то…

— Карина?

— Ммм?

— У доктора Фитцпатрика разбита губа? Черт, похоже, у него на лице косметика.

Моя подруга тоже наклоняется и щурится, тихонько посмеиваясь.

— Вау. Ага. У него на подбородке синяк. Кто бы мог подумать? Я бы никогда не подумала, что Фитц — драчун.

А я почему-то не удивлена. Я почему-то вижу это в нем. Скрытое, тайное насилие, которое любит время от времени выплескиваться наружу. Я понимаю, что пропустила его объявление, пока говорила, и теперь не понимаю, почему весь класс очень громко ворчит, швыряя в доктора скомканные бумажки. Он поднимает руки, защищаясь от безобидных снарядов, и смеется, когда большинство других учителей бы теряли голову.

— Ладно, ладно. Ну, хватит, спасибо. Это не от меня зависит. Учебная программа предписывает такие вещи. Вы должны выполнить командные проекты, чтобы научиться работать вместе. А как еще вы будете знать, что делать, когда покинете это прекрасное заведение и начнете свою знаменитую карьеру в качестве поваров в ресторанах быстрого питания, а?

При этих словах раздается шумная насмешка. Очевидно, отсутствие веры в нас у доктора Фитцпатрика скорее забавляет, чем беспокоит.

— Вы знаете правила, — говорит он. — Ну что, вы будете разбиваться на пары, как взрослые, спокойно и разумно, или мне снова придется вытягивать имена из шляпы?

Разражается хаос, тела летают по комнате, друзья ищут друзей, люди ссорятся из-за того, кто с кем будет. Я не двигаюсь с места. Очевидно, что мы с Кариной будем партнерами в любом ужасном проекте, который нам предстоит выполнить.

Только...

— Мне нужна Карина Мендоса, Фитц.

Карина выпрямляется, ее глаза округляются. Что, черт возьми, только что произошло? У окна стоит Дэшил Ловетт, и смотрит на Карину очень холодным, очень авторитетным взглядом.

— Я думаю, что у Карины уже есть партнер, — говорит Фитц.

— Какой смысл нам работать с нашими друзьями? Это вряд ли поможет. Как мы можем чему-то научиться, если будем общаться с теми, с кем всегда общаемся?

Фитц некоторое время изучает Дэша, хмурится, потом хлопает в ладоши.

— Ты поднял превосходную тему, Дэшил. Изменение планов. Каждый в этой комнате должен сотрудничать с человеком, который им не нравится. Я не против того, как вы это делаете, старайтесь быть чувствительными к чувствам друг друга, — бормочет он, махая нам рукой и наклоняясь, чтобы поднять свою сумку с земли. — У вас есть две минуты. Вперед.

Тишина опускается на комнату, как душное одеяло.

Ну, это чертовски неудобно.

Люди начинают неохотно перестраиваться, шаркая между мебелью, как несчастные зомби, решая, с кем они теперь будут сидеть рядом.

И снова, повторяю, так чертовски неловко.

— Давай. Вставай, Элоди. Мне нужно сесть рядом с моим партнером.

Черт возьми, как же Дэш так быстро добрался сюда? Он так хорошо выглядит в своей рубашке и галстуке. Похоже, он начистил свои итальянские кожаные ботинки до того, как появился в классе сегодня утром. Рядом со мной Карина неподвижна, как доска.

— Ты еще пожалеешь об этом, — рычит она на него.

— Сомневаюсь в этом. — Он кривит бровь, глядя на меня, и тычет большим пальцем через это плечо. — Ты сделаешь это неловким или сядешь рядом с Рэном, как хорошая маленькая девочка? Мы все знаем, как сильно ты его ненавидишь.

Я собираюсь убить его, черт возьми. Я бросаю на Карину извиняющийся взгляд, медленно поднимаясь на ноги. Мое сердце колотится, как несущийся поезд, когда я хватаю свою сумку и начинаю пробираться через логово доктора Фитцпатрика. Глаза Рэна остры, но спокойны, когда он наблюдает за моим приближением. Я нахожусь в четырех коротких шагах от кожаного дивана, когда Мерси появляется из ниоткуда или из гребаных глубин ада, и бросается на диван рядом со своим братом.

— Я все еще пытаюсь понять, насколько ты отвратительна, Элоди, но боюсь, что здесь я тебя побью. Рэн никого так не ненавидит, как меня. — Она хватает его за руку, улыбаясь так ангельски, что у меня даже зубы сводит.

Ярость изливается из Рэна, как дым, но он не возражает. На это нет времени. Потому что следующее, что я помню, это то, что я смотрю вверх и вижу, как Пакс хмуро смотрит на меня сверху вниз.

— Поздравляю, Француженка. Похоже, теперь я стану занозой в твоей заднице. 

Глава 27.

РЭН

— ТЫ ЧЕРТОВСКИ ИСПОРЧЕН. Ты ведь это знаешь, верно?

Большинство детей были очарованы тем фактом, что мы с Мерси были близнецами.

«Как замечательно», — ворковали родители. — «Они так похожи. Обычно это не так очевидно между девочкой и мальчиком, но они похожи как две капли воды».

Мерси — мой женский двойник, который очень беспокоит большинство дней и действительно чертовски раздражает в остальные. Никто не должен смотреть на другого человека и без тени сомнения понимать, как бы он выглядел, если бы родился противоположным полом. Этопросто неправильно.

Она хлопает ресницами и кладет подбородок мне на плечо.

— Не волнуйся, старший брат. Мне тоже неприятно работать с тобой. Но сейчас самое время спрятать всю эту враждебность под ковер, как ты думаешь? Она уже немного устарела. Наши родители начинают подозревать, что между нами произошло нечто ужасное. Мы же не хотим, чтобы отец взял на себя расследование, да? Он только что вышел в отставку. Теперь у него полно свободного времени. Он может быть слеп к тому, что находится прямо перед ним большую часть времени, но он очень хорош в решении головоломок, когда он вкладывает в это свой ум. Думаю, что в этом смысле я очень похожа на него.

— Да, мы оба знаем, как здорово ты умеешь совать свой нос туда, куда не следует, не так ли? — Это не вопрос. Заявление. Факт.

Она прихорашивается, как будто я сделал ей гребаный комплимент.

Фитц ходит по комнате, раздавая листы с заданиями, а это значит, что мы все делаем разные презентации. Он заметно вздрагивает, когда останавливается перед нами, предлагая Мерси наше задание. Она вырывает его у него из рук, обнажая зубы в такой ужасной улыбке, что мышцы на его горле работают сверхурочно, когда он поспешно возвращается в переднюю часть комнаты.

— Тебе не следовало бить его, — говорит она мне. — Он не делал ничего плохого.

Впрочем, я ее не слушаю. Я слишком занят наблюдением за Паксом, пытаясь молча запугать его, чтобы он вел себя хорошо. Элоди стоит ко мне спиной, так что я не могу видеть выражение ее лица, но я знаю, что она, должно быть, ненавидит это. Пакс — пугающая перспектива, даже для тех из нас, кто утверждает, что любит его.

— Итак, старший брат, не хочешь ли ты рассказать мне, что произошло с тех пор, как я уехала? Есть ли какие-то новые и интересные события, которыми ты хотел бы поделиться со мной?

— Они перестали подавать спагетти по средам, — ворчу я.

— О, вау. У тебя лучшие сплетни. Я должна была сначала прийти к тебе, а не к Дамиане.

Я перестаю свирепо смотреть на Пакса и вместо этого смотрю на нее. Но не раньше, чем я замечаю кислую, самодовольную улыбку на лице Дамианы.

— Эта девушка — яд. — Это все, что я говорю, потому что это все, что я могу сказать.

Мерси фанатеет от нашего задания.

— Тогда зачем ты ее трахнул?

— Господи, Мерси. Разве у тебя нет какой-нибудь гребаной пьесы, в которой ты должна была бы выступать или что-то в этом роде? В Нью-Йорке? Как можно дальше отсюда?

— Майкл пытался сделать меня дублершей. Я не дублерша, Рэн. Я главная героиня, или вообще никто. Дамиана сказала, что ты бросил ее, как раскаленный уголь, как только появилась новая девушка. Хотя, конечно, это не может быть правдой. Она такая... — она морщит свой носик — ...средняя.

— Просто держись подальше от Элоди, Мерси. Десять футов в любое время.

— Или что?

— Или я превращу твою жизнь в сущий ад. Ты не единственная, кто хорошо разбирается в чужих секретах.

— О-хо-хо, черт возьми. Я не думала, что это возможно, но ты... О боже, она тебе нравится, не так ли?

Мерси поворачивается ко мне лицом, поджимая под себя ногу, как будто устраивается поболтать с подружкой.

— Рэн Джейкоби, я никогда не думала, что доживу до этого дня. Я предположила, что после всех этих лет избиения и ломки людей, внутри тебя что-то фундаментально сломано. Настоящий шок, узнать, что это не так. Вау!

Я выхватываю листок у нее из рук, просматриваю напечатанную на нем информацию, демонстративно игнорируя ее дерьмовую ухмылку.

— Нам нужно написать эссе о невоспетом герое литературы и представить его классу. Ты можешь выбирать.

— Неужели? — Для актрисы ее попытка изобразить фальшивое удивление довольно жалка. — Обычно ты так защищаешь своих литературных героев, воспетых или нет.

Боже, это будет такая чушь собачья. Я щелкаю костяшками пальцев со злобным энтузиазмом, который заставляет ее замолчать. На целых пять секунд.

— Послушай, я думаю, это здорово, что тебе кто-то нравится. Я знаю, что ты мне не веришь, но я забочусь о тебе, Рэн. И если эта серенькая, странная маленькая девочка заставляет вскипеть твою кровь, тогда я говорю: «Вперед».

Это просто трюк. Действительно паршивый трюк, на который я не настолько глуп, чтобы попасться. Я скалю зубы и бросаю задание ей на колени.

— Выбери тему для задания. Прекрати свои гребаные разговоры, Мерси, а то у нас будут проблемы.

Она выбирает Сидни Картон. Из всех персонажей всех книг она выбирает Сидни Картон из «Повести о двух городах» Чарльза Диккенса, потому что знает, как сильно это меня раздражает. Сидни-мой парень. Он негодяй, самый худший и самый лучший. Я отождествляю себя с ним на стольких уровнях, что это даже не смешно. Если бы она была кем-то другим, я был бы удивлен, что она выбрала его из ниоткуда в качестве темы нашего задания, но поскольку она такая, какая есть, я совершенно не удивлен. В конце концов, мы же близнецы. Наши сраные мозги работают так одинаково, что я презираю ее почти так же, как себя.

Как только раздается звонок, возвещающий об окончании урока, я достаю телефон и включаю его. Я выстукиваю сообщение и выхожу из класса.


Я: Обеденное время. Найди меня. Я буду тусоваться с поэтами. 

Глава 28.

ЭЛОДИ

Я ЕЩЕ НИКОГДА никому не желала зла.

Это на самом деле ложь, я желала зла одному человеку, но мой отец не считается. Он мерзкий тип, и он заслуживает всех дурных мыслей, которые у меня когда-либо были о нем. Если не считать полковника Стиллуотера, я стараюсь дать людям презумпцию невиновности. Мне нравится стараться быть честным человеком. Справедливым человеком. Но это ни черта не годится — Пакс Дэвис — ублюдок высшего порядка, и я надеюсь, что он упадет с очень высокого утеса. Хотя думаю, с ним будет все в порядке, он выживет после падения. Хотя бы несколько недель на растяжке, корчась в агонии на грязной больничной койке? Да, это звучит как подходящее наказание для такого придурка, как Пакс.

Восемь: вот сколько раз он называл меня шлюхой за те сорок минут, что мы должны были сидеть вместе и обдумывать, как будем выполнять наше задание. — «Прочтите независимую книгу с глубоким и трогательным сюжетом, а затем представьте ее классу». — Честно говоря, я не уверена, что Пакс умеет читать. Он не проявил никакого интереса к листку, который дал нам доктор Фитцпатрик. Но с другой стороны, он провел последние десять минут урока, стуча по экрану своего телефона, посылая текст за текстом Бог знает кому, так что он должен обладать некоторым элементарным пониманием английского языка.

Когда мы расстались, он прорычал мне что-то гортанное и грубое на языке, который я думаю, был немецким, затем он вежливо сказал мне, что я должна прочитать книгу и написать презентацию сама, затем он показал мне средний палец и ушел, не сказав больше ни слова.

Мне не удалось поговорить с Кариной, чтобы узнать, как прошло ее испытание с Дэшилом, но по выражению ее лица, когда она спешила на следующий урок, я догадываюсь, что все прошло именно так, как можно было ожидать. Другими словами, ужасно.

За обедом у нее назначена встреча со школьным психологом, и поэтому я не чувствую себя виноватой, что не пытаюсь ее выследить, пока иду через академию. Когда я трусцой поднимаюсь по ступенькам в библиотеку, мои мысли несутся со скоростью мили в минуту.

Вряд ли это было дружеское сообщение. С другой стороны, в этом весь Рэн. Я не ожидала от него ничего романтичного. Честно говоря, я была удивлена, что он вообще прислал сообщение.

Я нахожу его именно там, где он сказал, в секции поэзии, среди Рильке, Гюго, Китс и Вордсворт. Склонив голову над книгой, с растрепанными волосами, свисающими на лицо, как это всегда бывает, его силуэт словно очерчен в свете, льющемся из огромных окон позади него. Однако я могу различить его профиль — сильную линию подбородка, прямую, как стрела, бескомпромиссную переносицу и греховно пухлые губы, которые работают, когда он складывает слова на странице перед собой.

Рэн не тот, за кого себя выдает. Не совсем. Да, иногда до него трудно добраться, а иногда он холоднее, чем ледниковые воды Антарктиды. Но в нем также есть глубокая, тяжеловесная часть, которую он никому не показывает. У меня такое чувство, что он и мне не показал эту свою сторону. Она выскользнула совершенно случайно, совершенно непрошено. Разница лишь в том, что рядом со мной он не пытался запихнуть ее обратно в клетку. Он позволил этой своей стороне покоиться там, на открытом месте, чтобы я могла делать с ней все, что захочу.

Его рот еще немного двигается, пока он продолжает читать, но уже вслух…


«Мы смотрим в то, что было, в то, что будет,
 Томимся по тому, чего и нет, 
Хотим блаженно спать, но нас страданье будит 
И омрачает наш счастливый смех, 
И песни грусти нашей – веселее всех.»

Ах. Значит, он знал о моем присутствии. Отлично. Я беру себя в руки, ведя яростный разговор с моим сердцем, убеждаясь, что оно знает, как себя вести, когда я прохожу мимо стеллажей, направляясь к нему.

— Опять Байрон? — спрашиваю я.

Он отрицательно качает головой.

— Шелли. Он тоже был ублюдком. Беспробудный пьяница. Бабник. Бросил жену и обрюхатил другую женщину.

— Мэри Шелли. Я читала об этом.

Рэн тихо закрывает книгу и смотрит на меня краешком своих зеленых глаз. Ни одна другая его часть не двигается.

— Как и все лучшие мастера, он был в полном дерьме.

— Это стихотворение не прозвучало так уж ужасно. Просто печально.

Рэн улыбается и медленно опускает взгляд на книгу.

— Оно называется «К жаворонку». Одна из самых знаменитых его работ.

— О чем оно?

— О прошлом и будущем. О страхе смерти. Об иллюзиях и невежестве. О том, что даже самые сладкие песни о любви окрашены грустью. И о том, что человек никогда не сможет быть так же свободен, как птица.

— Звучит красиво.

— Да, — соглашается он. Положив книгу обратно на полку, он поворачивается и смотрит на меня, окидывая пристальным взглядом, от которого у меня мурашки бегут по коже. — И что он сделал? — спрашивает он.

— Кто?

— Пакс. Что он сделал? Я знаю, что он что-то сделал.

— О. Ух... он как всегда просто был очаровашкой. Все нормально. Никакого вреда.

— Ты не можешь знать, нанесен ли вред. Ты не узнаешь, пока не окажешься на полу в луже собственной крови. Вот как действует Пакс.

Я улыбаюсь его полной серьезности.

— Ты хочешь сказать, что он попытается меня выпотрошить? Потому что меня это не устраивает.

Рэн протягивает руку и хватает меня за руку, быстро поворачивается и тянет за собой. Точно так же, как при нашей стычке перед мадам Фурнье перед моим самым первым уроком французского, шок закручивается спиралью вверх по моей руке от его прикосновения, удивляя меня до чертиков, но на этот раз все по-другому. Он не схватил меня грубо за запястье. Он взял меня за руку. И он переплел свои пальцы с моими.

Я слишком ошеломлена, чтобы что-то сказать, пока он тянет меня прочь от окон и мрачного, серого дня снаружи, торопясь, пока не достигает задней стены библиотеки. Он останавливается перед простой деревянной дверью, которую любой в мире не заметил бы, если бы не стоял прямо перед ней. Рэн опускает мою руку и лезет в карман, вытаскивая толстую связку ключей. Его пальцы ловко перебирают ряд разного рода ключей и отмычек, пока он не находит тот, который ищет.

Мгновение спустя дверь открывается, моя рука снова в руке Рэна, и я следую за ним внутрь. Дверь со щелчком захлопывается за нами, и все погружается в тишину и совершенную бархатную темноту.

Я слышу его дыхание, мягкое и спокойное, и каждая клеточка моего тела встает по стойке смирно.

— В этом месте есть свет? — спрашиваю я. Шепот кажется уместным, учитывая тяжелую тишину, давящую на мои барабанные перепонки.

— В чем дело? Ты боишься стоять со мной в одной комнате в темноте, малышка Эль? — Его голос — грубая ласка, слегка дразнящим тоном. Я представляю, как он поднимает вверх уголки рта, как в его глазах появляется острый вызов, и мои пальцы ног сжимаются в туфлях.

— Нисколько. Я в порядке. И совершенно счастлива, стоя здесь с тобой в темноте.

Так и есть. В этом есть что-то освобождающее. Меня не беспокоит то, как он смотрит на меня, и я не боюсь того, что краснею. Я могу просто быть собой.

— В таком случае... — Другая рука Рэна касается моего живота, заставляя меня подпрыгнуть. — Полегче, малышка Эль, — уговаривает он. — Просто пытаюсь найти твою вторую руку.

Я отдаю её ему, с трудом сглатывая, когда он поднимает мои ладони вверх и кладет их себе на грудь, прямо над твердой стеной мышц, образующих его грудные мышцы. Я чувствую, как бьется его сердце под мягкой хлопчатобумажной тканью толстовки, и когда мое зрение отнято у меня, ровное бум, бум, бум под моими пальцами — это все. Это удерживает меня на месте, укореняет, и я чувствую себя заземленной и… в безопасности? Вау. Это что-то новенькое. Как вообще возможно, чтобы я чувствовала себя с ним в безопасности?

Рэн подходит ближе, подошвы его ботинок шаркают по тому, что кажется кафелем, и его теплое дыхание тревожит мои волосы, скользит по моей щеке.

— Я подумал, что тебе будет легче, — тихо говорит он. — И для меня тоже.

— Легче?

— Гораздо легче быть честным, не беспокоясь о чьей-то реакции, верно? Ты можешь сказать мне правду, и я могу сказать правду тебе. Не так страшно, как делать это при свете дня.

О. Черт. Что, черт возьми, он хочет мне сказать? Я закрываю глаза — ненужное действие, которое не служит никакой другой цели, кроме как заставить меня чувствовать себя лучше.

— Лааадно. Это звучит серьезно. Стоит ли мне волноваться?

Рэн хихикает.

— Возможно.

— Тогда сорви пластырь, Джейкоби. Давай, колись.

Снова раздался смех.

— Всегда готова идти прямо в огонь. Определенно, это одна из тех вещей, которые мне больше всего нравятся в тебе.

— Одна из вещей? Есть и другие вещи, которые тебе нравятся во мне? — Эти разговоры в темноте уже доставляют мне удовольствие. Я бы никогда так не сказала, если бы свет был включен. Я не настолько игрива, особенно с опасными существами, которые способны нанести серьезный и непоправимый ущерб.

Я замираю, когда чувствую мягкое, как перышко, прикосновение губ Рэна к моей щеке. Он не побрился сегодня утром, его щетина царапает мою кожу, и я дрожу от пьянящего ощущения, едва дыша.

— Да, — шепчет он. — Много чего еще. Я составлю тебе список.

О, черт меня побери. Это будет очень интересно. Я беспокоилась, что он втянул меня сюда... что бы это ни была за комната... чтобы сказать, что он не хочет иметь со мной ничего общего. Я больше не беспокоюсь об этом. Он кладет руки мне на бедра, скользя ладонями по пояснице, притягивая меня ближе, так что наши тела оказываются прижаты друг к другу, мои руки все еще крепко прижаты к его груди.

— Во-первых, я хочу, чтобы ты сказала мне правду, — говорит он. — Пакс сделал что-нибудь такое, что тебя расстроило? Он тебе угрожал?

— Он намекнул пару раз, что я принимала плату в обмен на секс, но в остальном — нет.

Рэн недовольно хмыкает.

— Я прослежу, чтобы он больше так не делал.

— Не волнуйся. Меня обвиняли в гораздо худшем. У меня толстая кожа.

— Нет, это не так, твоя кожа похожа на гребаный шелк. — Он стонет, глубоко и низко, проводя переносицей вдоль линии моего подбородка, глубоко вдыхая, как будто пытается вдохнуть саму мою сущность. — Тебе не нужно беспокоиться о Паксе. Я позабочусь о нем. Второе, что я хотел узнать... ты уже готова?

— Готова к чему?

— Выложить свои карты на стол. Сказать мне, что ты хочешь меня. Всего меня. Навсегда. Чтобы больше не было никакого недопонимания между нами.

Моя грудь сжимается, как будто вокруг нее синхронно затягивается ремень.

— Прямо к делу, да?

— Я же тебе говорил. Я люблю, чтобы все было черно-белым. Четко и ясно. Никаких недоразумений. Ты же сама говорила, что предпочитаешь все именно так.

— Предпочитаю.

— Тогда скажи мне, что ты об этом думаешь.

— Я… — Ну, черт. Было бы гораздо менее унизительно, если бы он сказал первым. Он подумает, что я трусиха, если не дам ему ответа, но я сильная и потратила слишком много лет, убеждая себя в этом, чтобы сейчас подвести саму себя. — Я хочу тебя. Я хочу всего тебя. И... — Господь Всемогущий, это заставляет меня почувствовать себя глупой, наивной маленькой девочкой, но … — я хочу быть твоей девушкой.

Тишина.

Ревущая, оглушительная тишина.

Но я чувствую исходящее от него самодовольство, очень реальное и очень настоящее. Через некоторое время он сильнее прижимает свои руки к моей спине, притягивая меня к себе так, что я чувствую его твердость между нашими телами. Его член стоит по стойке смирно, и, судя по тому, как он пульсирует у моего живота, он требует некоторого внимания.

— Ты хоть представляешь, каково это быть моей девушкой, малышка Эль? — рычит он.

Ух... слова. Мне нужны слова. Куда же я девала свою способность составлять связные предложения? В то же самое место, куда я поместила свою способность мыслить связно, судя по всему.

— Ты, вероятно... очень собственнический, — ухитряюсь я.

— Ты даже не представляешь. И?

— И тебе, наверное, нравится власть в отношениях.

— Мне нравится контролировать любую ситуацию, — признается он. — Но при случае я готов поделиться.

— Ты, вероятно, любишь сражаться?

— Нет ничего плохого в здоровом несогласии. Нет ничего плохого в том, чтобы указать кому-то на их дерьмо, если они плохо себя ведут.

— Ты, наверное, любишь, чтобы все было по-твоему.

— Я способен на компромисс.

— Лааадно…

— Продолжай.

— Это все, что я могу придумать.

Еще одно слабое прикосновение губ, на этот раз к моим собственным губам, такое нежное и дразнящее, что я издаю жалобный всхлип, когда он лишает меня своего рта.

— Тогда позволь мне заполнить остальное, — громыхает он. — Я слишком самонадеян. Мне нравится трахаться. Иногда я бываю чертовски напряжен. Для меня либо все, либо ничего. Вот каков я на самом деле. Я ничего не делаю вполсилы. Будут дни, когда ты будешь ненавидеть меня больше, чем любить. А ты будешь любить меня, Элоди. Уже слишком поздно сдавать назад. Я буду любить тебя, а ты будешь любить меня, и ни для кого из нас не будет пути назад. Так что позволь мне спросить тебя еще раз. Теперь, когда ты понимаешь, как все будет. Ты все еще хочешь этого, зная, что отношения со мной не всегда будут идеальными? Что иногда это может быть трудно?

Мой язык прилипает к небу. Я, бл*дь, не могу говорить. Он такой грубый, яростный и властный во всем, что говорит и делает. Картина будущего с ним, которую он только что нарисовал, пугает, сбивает с толку и так чертовски возбуждает, что я знаю, что должна быть менее уверена в ответе, который хочу дать. Но я уверена в этом. Черт возьми, это самая глупая вещь, которую я когда-либо делала в своей жизни, но я говорю эти слова.

— Да, Рэн. Я все еще хочу этого.

Его руки сжимаются в кулаки позади меня, цепляясь за мою рубашку. Внезапно он толкает меня назад, поднимает вверх, и тут же за моей спиной оказывается стена. Он рычит, как голодный волк, прижимаясь своим ртом к моему, и мой разум превращается в пустоту. Его язык исследует мой рот, скользя и переплетаясь с моим, и я забываю, как дышать. Он повсюду. Его запах наполняет мою голову, такой цитрусовый и свежий морской воздух, и яркий кедр. У меня так чертовски кружится голова от него, и я даже не замечаю, что делаю, пока он не шипит мне в ухо.

— Осторожно, Эль, ты почти дошла до костей.

Черт. Я обхватываю его руками и впиваюсь ногтями ему в спину сквозь тонкую ткань толстовки.

— Вот черт, прости.

— Не волнуйся, мне это нравится. Но если ты собираешься пометить меня как свою собственность, то хотя бы сначала сними мою гребаную одежду.

Волна жара захлестывает меня, обжигая грудь, живот и между ног. Я словно зверь, одержимый и дикий, когда пытаюсь стянуть его толстовку. Я снимаю ее с него в рекордно короткие сроки.

Мы раздеваем друг друга в темноте, безумные и отчаявшиеся, обмениваясь дыханием и произнося имена друг друга, целуя, прикасаясь и лаская кожу друг друга.

Я не знаю, где нахожусь, буквально, и мне все равно. Все, что имеет значение — это требовательные руки Рэна на моем теле и напряженная настойчивость в его голосе, когда он отдает мне команду.

— Встань на колени, малышка Эль. Я хочу узнать, насколько хорош этот идеальный ротик.

Может быть, у меня и был секс раньше, но это то, чего я никогда не делала. И все же я не из тех, кто уклоняется от новых вызовов. Особенно тех, в которых я хочу участвовать. Я опускаюсь на колени перед ним, понимая, что уступаю ему контроль, но, как ни странно, не испытываю страха. Его пальцы запутываются в моих волосах. Затем кончик его члена прижимается к моим губам, раздвигая их и толкаясь внутрь.

— Святой... Вот дерьмо! — шипит Рэн. — Черт возьми, Элоди, такое чувство...

То ли он замолкает, потому что это слишком хорошо, то ли потому, что я делаю ужасную работу, я понятия не имею. Я наслаждаюсь твердостью, с которой он скользит в мой рот, наслаждаясь шелковистой, жесткой текстурой его эрекции, и Рэн начинает дрожать. Однако видео, которые я смотрела на YouTube в прошлом году— «Как сделать мужчине крышесносный минет», «Лучшие советы по минету» и «Как заставить его кончить ровно за тридцать секунд», —похоже, окупаются. Он вздрагивает, когда я прикладываю немного больше давления ртом, осторожно посасывая, и из него вырывается множество ругательств.

— Иисус. Боже... черт побери, малышка Эль... это чертовски невероятно.

Рэн Джейкоби, гроза академии Вульф-Холл, проклятие бесчисленных женских жизней, предвестник несчастий и страданий, теперь в моей власти. Он — мой. Я думала, что отдаю свой контроль, когда повиновалась его задыхающейся команде, но это даже отдаленно не соответствует действительности. Сейчас я у руля. Я управляю этой штукой, и знаю, что простым движением языка могу поставить его на колени.

Он такой чертовски твердый. С каждой секундой становится все тверже. Его руки сжимаются в моих волосах, держа стальной хваткой, но каким-то образом я знаю, что, если я захочу отстраниться в любой момент, у меня все еще есть сила сделать это.

— Элоди. Боже, Элоди... —задыхается он. На этот раз не «Малышка Эль». Я не слишком задумывалась над его маленьким прозвищем, но мне нравится, как звучит мое полное имя на его губах. Он произносит его как священную молитву, как будто он поклоняется МНЕ, как я поклоняюсь ему, и моя голова кружится от этого звука. Я просто нахожу свой ритм, прикидывая, как сильно я могу заставить его дрожать, используя мой язык по-разному, когда он резко дергается назад, вырываясь из моего рта с влажным хлопком.

— Бл*дь, это слишком. Слишком хорошо, — выдыхает он. — Ложись на спину. Я хочу снова попробовать тебя на вкус. Твоя сладенькая маленькая киска — это все, о чем я могу думать.

Я благодарю Вселенную, Бога и все святое, что сейчас темно. Мое сердце колотится, как поршень, когда я ложусь на холодный, твердый пол. Пальцы Рэна впиваются в мои бедра, раздвигая их, а затем он нападает на меня, как демон. У него было гораздо больше практики, чем у меня, что он довольно красноречиво доказал в ту ночь, когда заставил меня кончить своим ртом. Но я все еще не готова к тому, как хорошо это ощущается, когда он скользит по мне своим языком. Я напрягаюсь, мое дыхание со свистом вырывается сквозь зубы, когда я пытаюсь расслабиться в интенсивном ощущении, нарастающем внутри меня.

— Боже мой, — стонет он. — Ты такая чертовски вкусная. Я никак не могу насытиться.

Рэн снова погружает свой язык в мою киску, и на этот раз он не просто использует свой язык. Он использует все свое лицо, переносицу, все остальное, втираясь в мою скользкую плоть так жадно, что жар взрывается на моем лице. Мне стыдно, я мокрая, униженная и такая возбужденная, что не могу понять, что происходит. Он стонет, наслаждаясь мной, как животное, и я обхватываю ногами его голову, притягивая его к себе еще сильнее.

Ошеломляющая, всепоглощающая потребность расцветает в глубине моего живота, когда он скользит пальцами внутрь меня, медленно двигая их, пока облизывает. Это так много одновременно, слишком много эмоций, желаний и чувств, что я осознаю, как слезы текут из моих глаз и стекают по вискам. Я хватаю ртом воздух влажными, отчаянными вздохами, которые, кажется, только подстегивают его. Он трахает меня двумя пальцами, растягивая, исследуя, поглаживая точку глубоко внутри меня, о существовании которой я даже не подозревала, пока я не начинаю вибрировать, дрожать, мои руки и ноги покалывает до боли, и я чувствую, что собираюсь...

— Бл*дь. Держись, малышка Эль. Я хочу почувствовать, как ты кончаешь на мой член.

Рэн отстраняется, оставляя меня хнычущей и такой близкой к тому, чтобы развалиться на части. Но мне приходится страдать всего лишь секунду. Он устраивается между моих ног, проникая глубоко внутрь одним быстрым, захватывающим дух движением, и моя кровь поет в ушах. Звучит как ветер, проносящийся мимо меня, когда я спотыкаюсь и падаю, спускаясь в бездонную яму безумия.

— Рэн! Вот черт! Я собираюсь... думаю, что собираюсь ... — даже сейчас, когда он навалился на меня сверху, вгоняя себя в меня снова и снова, кусая мою ключицу, освещая внутреннюю часть моей головы невидимым фейерверком, я не могу заставить себя признаться, что вот-вот кончу вслух.

Но Рэн это чувствует. Он так яростно завладел моими губами, что я, наверное, кончила бы от одного только поцелуя.

— Хорошая девочка. Хорошая девочка, — хрипло шепчет он. — Пусть это случится. Не надо, бл*дь, с этим бороться.

Это все, что мне нужно было услышать. Я отпускаю тугой поводок, на котором держу себя, и сама моя душа разлетается вдребезги, крадя кислород из легких, а мои раздробленные мысли прямо из головы.

— Рэн! — кричу я его имя, знаю, что громко, но это невозможно остановить.

Я ничего не могу с этим поделать. Он обнимает меня, крепко держа в своих объятиях, прижимается ко мне, его член заполняет меня по самое основание. Я кончаю, дрожа всем телом, в моих глазах вспыхивают огоньки, и он рычит мне в шею.

— Спокойно, — шепчет он. — Спокойно, спокойно, ш-ш-ш, хорошая девочка. Держись крепче. Я еще не закончил с тобой.

Он на мгновение замедляется. Достаточно долго, чтобы осыпать нежными поцелуями мой висок и макушку, собирая мои волосы и убирая их с лица, поглаживая пальцами мои щеки и губы.

— Твой гребаный рот, Элоди, — стонет он. — Я столько всего хочу сделать с твоим ртом. — Он скользит пальцами мимо моих губ, прижимаясь к моему языку, и низкий и ужасный рокот выходит из него, отражаясь в моем ухе. — В один прекрасный день. Боже, ты просто подожди...

Он снова набирает темп, его бедра прижимаются к моим, одна его рука сжимает мою грудь и крутит сосок, сжимая так сильно, что я резко вскрикиваю. Я цепляюсь за него, пристрастившись к перемещению и сгибанию мышц на его спине, когда они напрягаются под моими руками. В этот момент он сила гребаной природы, более могущественная и пугающая, чем молния и гром, которые раскалывали воздух в ту ночь, когда я встретилась с ним в беседке.

Он свиреп и требователен, покусывая мой рот своими зубами.

Его грубые руки берут то, что им нужно от моего тела, вбиваясь в меня все быстрее и быстрее...

Его запах, его жар, его тяжесть, сам звук его ярости, когда он приближается к своей кульминации...

Я никак не могу насытиться им.

Мне больше ничего не остается, как крепко держаться за него и переждать бурю.

Мы двигаемся сообща, пальцы сжимаются, зубы стучат, тела переплетаются, дыхание неистовое, и это самая удивительная вещь, которую я когда-либо испытывала. Лихорадочный поток моей крови начинает замедляться, мои мышцы расслабляются одна за другой, расслабляясь, когда Рэн опускается на меня сверху, и мы проводим секунду, переводя дыхание. И тут Рэн делает нечто неожиданное.

Он прижимается губами к моим губам и целует меня с величайшей осторожностью. Никакого языка. Никакой срочности. Просто нежный момент, когда он целует меня, и этот гребаный мир замирает.

У меня было так много ожиданий от него в моей голове, что это... я не знаю, что с этим делать.

Потому что даже в самых смелых своих мечтах я никогда не думала, что Рэн Джейкоби может быть нежным. 

Глава 29.

ЭЛОДИ

В НАЧАЛЕ любой новой жизни в любом новом месте время течет бесконечно медленно. Каждая маленькая деталь вашего окружения интересна, или раздражает, или красива, или озадачивает, и требует вашего полного внимания. Но через некоторое время появляется все меньше и меньше новых вещей, которые можно заметить, и все становится знакомым. То же самое, что происходило в любом другом месте, где я когда-либо жила, происходит и в Вульф-Холле. Я знаю, чего ожидать, когда поворачиваю за угол. Знаю очертания деревьев за моим окном, и даже очертания деревьев на дальней стороне границы академии, где начинается лес и тянется к горизонту. Знаю уникальный запах пчелиного воска для полировки древесины, которым Джэна, семидесятилетняя экономка академии, пользуется каждую среду, чтобы вручную отполировать деревянные панели. Знаю гулкое эхо голосов, которое отражается от высоких потолков коридоров и классных комнат всякий раз, когда звонит звонок. Знаю приятное свечение, льющегося через окна библиотеки, и я знаю текстуру деревянного стола под моими пальцами на уроке французского языка.

Проходит две недели, и постепенно Вульф-Холл начинает казаться мне чем-то вроде дома. И при каждом удобном случае мы с Рэном встречаемся в звуконепроницаемом помещении библиотеки для микрофиша — оказывается, это то, что было за потайной дверью Рэна — или на чердаке, и даже в моей комнате один или два раза, когда я точно знала, что Карина не собирается врываться без предупреждения.

Рэн всегда сам по себе, но я узнаю о нем все больше и больше с каждым днем. Потаенные двери открываются передо мной, рассказывая что-то о нем, детали, которые никто другой не знает, которые я храню для себя, информацию более ценную, чем золото или рубины.

Он ненавидит консистенцию арахисового масла во рту.

Всякий раз, когда он вдыхает запах океана, он думает о потере одного из своих передних зубов, когда ему было восемь лет.

Он считает, что слово «многосложный» — лучшее слово в английском языке, что иронично, потому что оно означает «склонность к использованию длинных слов», — что он, безусловно, и делает.

Он втайне любит собак, но никогда не признается, что любит кого-то, если в этом нет необходимости.

Птицы интригуют его.

Парусный спорт, плавание и чтение заставляют его чувствовать себя живым.

Мы разговариваем часами. Я знаю его сейчас, но с тем же успехом, мне часто кажется, что я едва поцарапала поверхность, когда дело доходит до вещей, которые нужно знать о Рене.

Мы обмениваемся секретами, поцелуями и дыханием, и прячемся от всего мира, чтобы никто не знал, когда мы вместе. Я не возражаю против того, чтобы скрываться, или против трепета, который пробегает по моей спине, когда мы рискуем быть пойманными. Это просто кажется нормальным.

Наступает последний уик-энд февраля, и из ниоткуда погода набирает обороты. Серое небо проясняется, дождь перестает безжалостно хлестать по стенам академии, а температура даже умудряется подняться до шестидесяти градусов. Я так давно не видела солнца, что перемена погоды, пусть и временная, поднимает мне настроение и вызывает такое головокружение, что Карина спрашивает, не принимаю ли я наркотики.

— Я не говорю, что осудила бы тебя, если бы принимала. Просто не думаю, что когда-либо видела тебя такой... бодрой.

На лужайке перед академией я перестаю подпрыгивать на цыпочках и высовываю ей язык.

— Я просто забыла, как хорош витамин D. Разве ты не чувствуешь себя живой? Как будто ты можешь взять на себя весь мир?

— Сегодня днем я должна лететь в Нью-Йорк. Нет, я не чувствую, что могу взять на себя весь мир, — сухо говорит она. — Я имею в виду, что моя мать такая чертовски странная. Она знает, что поблизости есть отличные дантисты, но нет. Мне нужно сходить к ее дантисту.

— Да. Но Андре поедет с тобой. И вы собираетесь пойти на романтический ужин, и он купил тебе билеты на «Гамильтон». Как только с дантистом будет покончено, ты прекрасно проведешь время в городе, и ты это знаешь.

Она хмыкает.

— Ненавижу этого гребаного дантиста. Я не выношу ни запаха, ни звука дрели. Дантистам сходит с рук всякая хрень, знаешь ли. Количество женщин, подвергающихся сексуальному насилию со стороны дантистов, составляет… — она надувает щеки. — Это число пугающе велико. Если тебя когда-нибудь понадобится усыпить для процедуры, всегда убедись, что кто-то пришел и сел рядом с тобой. Иначе ты никогда не узнаешь, кто к тебе прикасался.

— Забавная мысль, чтобы начать субботу правильно, — говорю я, улыбаясь. — Все будет хорошо. Все быстро закончится, а потом ты сможешь наслаждаться своим временем с Андре.

— Ммм. — Она улыбается, но, кажется, не слишком убеждена. — А что ты собираешься делать сегодня? Извини, что я опять тебя кинула.

— Ну, знаешь. Я собираюсь вонзить в это свои зубы. — Я держу книгу в своих руках. — Вчера вечером Харкорт доставила мой новый ноутбук и кучу других вещей. Я могу наверстать упущенное в моем списке для просмотра на Netflix, если захочу отвлечься.

— Хорошо, отлично. В следующие выходные мы сделаем что-нибудь классное, обещаю.

Когда черный «Форд Ф150» Андре подъезжает ко входу, она стонет, как будто он собирается увезти ее в ад, а не на романтический уик-энд. Я улыбаюсь удаляющемуся грузовику до боли в щеках, машу в след рукой, пока машина не исчезает из виду, а потом вскакиваю и бегу, направляясь по подъездной дорожке к своему собственному уик-энду.


Машина стоит в стороне от дороги, припаркованная на узкой гравийной дорожке, которая скрывает ее из виду. Черный, гладкий и блестящий «Мустанг Фастбек» 66-го года выглядит совершенно новым, хотя ему уже далеко за сорок лет. Рэн прислонился к водительской дверце, голова опущена, волосы скрывают его лицо. Выцветшая серая футболка, которую он надел, туго обтягивает его руки и спину, низко сидящие джинсы свисают с бедер. Его неряшливые, поношенные ботинки исчезли, их заменила пара черных высоких ботинок от Чака Тейлора. Медленная улыбка расползается по его лицу, когда он слышит хруст гравия под моими ногами.

— Я уже начал думать, что ты меня бросишь, — говорит он.

Рэн все еще не смотрит на меня. Он часто так делает — не поднимает головы и не смотрит мне в глаза до самой последней секунды, пока я не оказываюсь прямо перед ним. Наконец он поднимает на меня взгляд из-под своих выразительных темных бровей, и я сжимаю пальцы ног в туфлях.

— Откуда ты вообще знаешь, что это я?

— В тебе пять футов четыре дюйма, малышка Эль, — говорит он, ухмыляясь. — У тебя очень короткий шаг.

— Грубо.

— Зато верно, — возражает он, просовывая пальцы в петли ремня моих джинсов и притягивая меня к себе. Он прижимает свой рот к моему, и птицы перестают петь на деревьях. Воздух застывает. Солнце светит чуть ярче. Когда он отпускает меня, его руки скользят под мою рубашку, рисуя маленькие круги на моей коже кончиками пальцев. — Ты опоздала, — ворчит он. — Я не люблю, когда меня заставляют ждать.

Я бросаю на него быстрый взгляд. Он улыбается, проводит языком по нижней губе, смачивая ее. Теперь мы часто обмениваемся этими молчаливыми фразами — мои бессловесные упреки в ответ на его забавные, наполовину прочувствованные извинения.

— Ты мне не начальник, — напоминаю я ему.

— Разве нет?

Он наклоняется, чтобы поцеловать меня еще раз, но я отскакиваю назад, вне пределов досягаемости.

— Совершенно определенно нет.

В его глазах вспыхивает огонь.

— Если я скажу тебе что-то сделать, разве ты этого не сделаешь? Если я попрошу тебя о чем-то, разве я не получу этого? — размышляет он.

— Только потому, что я соизволила сделать или дать тебе то, что ты хочешь, Джейкоби. Настанет день, когда я уже не буду чувствовать себя такой покладистой.

— Ну, тогда мне придется жить в страхе перед этим днем, — мурлычет он, крадясь за мной.

Я кричу, бегая вокруг машины, но это бесполезно. Он был прав, во мне пять футов четыре дюйма, и мои ноги намного короче, чем у него. Он ловит меня с легкостью, обхватывает руками за талию и поднимает от земли.

— В машину, — рычит он мне в ухо. — Нам нужно кое-где побывать.

Рэн прижимает меня к себе одной рукой, высвобождая руку, чтобы открыть пассажирскую дверцу машины и запихнуть меня внутри. Я приземляюсь на кожаное сиденье. Он захлопывает за мной дверь прежде, чем я успеваю поиграть в бегство. Через две секунды он уже садится в машину рядом со мной и поворачивает ключ зажигания.

Есть что-то чертовски впечатляющее в том, как Рэн смотрится за рулем автомобиля. Я никогда раньше не видела его за рулем — Пакс всегда возит парней в академию, когда погода достаточно плохая, чтобы оправдать короткую поездку. Видеть его таким сейчас, его четкие и уверенные действия, когда он переключает передачу и нажимает на газ, заводит меня самым странным образом. Сейчас меня заводят очень странные вещи. Наблюдение за тем, как он заваривает кофе, откидывает крышку своей чашки, слизывает с нее пену, прежде чем высыпать крошечный пакетик сахара поверх латте и снова защелкнуть пластиковую крышку на чашке. То, как его глаза быстро и уверенно скользят по страницам книги, когда он читает что-то, что находит захватывающим. Как он рассеянно втягивает губу сквозь зубы, когда глубоко задумывается. Как он невероятно выглядит в своей одежде, и вид его босых ног, и то, как все мое существо вибрирует от удовлетворения всякий раз, когда мне посчастливилось заслужить взрыв смеха от него.

Все это заставляет меня хотеть сорвать с себя одежду и трахнуть его.

— Ты взяла вещи? — спрашивает он, бросая на меня быстрый взгляд, когда выезжает на дорогу.

Я похлопываю по сумке, которую принесла с собой, и поднимаю брови.

— Да. Хотя не знаю какого черта ты велел мне взять с собой купальник. Солнце, может быть, и выглянуло, но ты ни за что не бросишь меня в озеро. Вода будет очень холодной.

Уголок его рта приподнимается вверх.

— Не переживай. Я не позволю тебе замерзнуть до смерти, Элоди Стиллуотер.

Мы спускаемся с горы в рекордно короткие сроки. Он едет еще быстрее, чем Карина, но я не чувствую такого же спазма в животе, когда он вписывается в повороты. Рэн управляет своей машиной как профессионал, тормозя перед поворотами и ускоряясь после них с таким контролем, что мне приходится сжимать колени вместе, чтобы остановить тянущую, сладостную боль между бедрами. Боже, я такая долбанутая.

В городе Рэн делает несколько поворотов по жилым улицам, избегая главных дорог, пока везет нас к пункту назначения.

— Ты действительно не скажешь мне, куда мы едем? — спрашиваю я.

Рэн преувеличенно качает головой, сдерживая улыбку.

— Ни за что на свете. Так или иначе, мы уже почти в нашем первом пункте назначения.

Всего через несколько минут мы въезжаем на парковку ветхого здания, похожего на захудалый вестерн-салун. Название «Косгроув» нацарапано облупившейся когда-то белой, а теперь серой краской на боку сильно выветрившегося бокового сайдинга. Рэн подъезжает к ржавому старому «Бьюик» и глушит мотор, глядя на меня со странным выражением лица. Мне потребовалась секунда, чтобы понять, что это нервы. По-моему, я никогда раньше не видела, чтобы он нервничал.

— Уух... — Он замолкает, все еще решая, что скажет дальше.

— Уух?

— Это место мое, — говорит он.

Я тычу большим пальцем в заднее окно Мустанга.

— Бар?

— Да. Бар.

— Что ты имеешь в виду, говоря, что он твой?

— Я его купил. В прошлом году.

— Как? Ты же был несовершеннолетним?

— У меня есть парень. Эдвард. Он управляет моими делами за меня. Просто подписывает юридические вещи, которые я не могу. По крайней мере, так было, но мне уже восемнадцать, так что…

Я качаю головой и моргаю, глядя на него.

— На какие деньги?

Он горько смеется, проводя руками по волосам, а потом по лицу.

— Уф. С части моего годового пособия. — Похоже, он не очень-то счастлив, когда говорит это. Он выглядит расстроенным и чертовски несчастным, на самом деле. — Мои бабушка и дедушка были очень богатыми людьми, Элоди. Они назначили Мерси и мне ежегодное пособие на выживание. Первого января, каждый год без исключения, на мой расчетный счет поступает непристойная сумма денег, и каждый год я изо всех сил стараюсь прожечь все до весны.

Черт возьми! Поскольку его отец занимает такое же высокое положение в армии, как и мой, я решила, что у его семьи есть деньги. Я ни на секунду не подумала, что у него есть свои собственные.

— И тебе это удается? Ты растрачиваешь все свои деньги к апрелю? — спрашиваю я.

Он одаривает меня натянутой, резкой улыбкой.

— Никогда. Вероятно, мне придется купить небольшую страну с огромным государственным долгом, чтобы очистить свой банковский счет в один момент.

Черт.

— У меня есть дома в Европе и Австралии. У меня больше акций, чем ты можешь себе представить. И когда инвестирование моих денег стало слишком ответственным, я просто начал тратить их впустую. Нелепые каникулы. Лодки. Наркотики. Много наркотиков, — говорит он. — А потом мне это тоже надоело, так что я начал покупать обанкротившиеся предприятия, которые никогда не заработают денег, и сидел сложа руки, наблюдая за фейерверком, когда мой отец узнал об этом. У «Косгроув» было дополнительное преимущество – это лицензированный бар, куда я мог приходить и напиваться всякий раз, когда хотел...

— Ладно. Имеет смысл. — Я немного нервно смеюсь.

Я живу так осторожно, наблюдая за балансом на Американ Экспресс, который мой отец пополняет для меня. Это один из способов, которым он любит напоминать мне, что я принадлежу ему, и никогда не могла этого забыть. Лишусь его благосклонности, и все, я почти ничего не получу, пока он не решит, что я искупила свою вину. Оказывается, Рэну никогда не приходилось беспокоиться о деньгах.

Он наклоняется вперед, подпирает подбородок руками и смотрит через лобовое стекло на пустую дорогу на другой стороне стоянки.

— Я бы все это отдал, — угрюмо говорит он. — Только мой отец может узнать об этом и прислать ещё больше. Для Джейкоби деньги — это бесконечный ресурс, вытекающий из колодца, который никогда не иссякнет. Мерси это очень нравится. А я ненавижу это больше, чем могу выразить словами. Неблагодарный, да? Там так много людей, которые изо всех сил пытаются свести концы сконцами, а я жалуюсь, что у меня слишком много гребаных денег. Боже, меня даже тошнит от этого. Ну же, пошли.

Рэн выскакивает из машины так быстро, что его дверца захлопывается, и он уже открывает мою, прежде чем я замечаю, что он ушел.

Внутри «Косгроув» — сплошная мешанина разномастных принадлежностей. Здесь повсюду есть причудливые, необычные предметы, начиная от чучел лосиных голов и заканчивая индейскими гобеленами на стенах. От старой черно-белой фотографии строителей, сидящих на карнизе наполовину построенного небоскреба в 1920-е годы, до английской телефонной будки, стоящей в углу, как будто она просто необъяснимо упала с гребаного неба и приземлилась там сама по себе. В баре пахнет несвежим пивом и опилками, но это успокаивающий запах, и даже липкая пленка, покрывающая стулья, столешницы, потертую стойку бара и почти все остальное внутри здания, не умаляет его странного, потустороннего очарования.

Рэн стоит в центре тихого бара, засунув руки в карманы, и оглядывается по сторонам, словно не знает, что делать с этим местом.

— Сегодня здесь есть клиенты, — замечает он. — Обычно нет.

Невысокий, приземистый мужчина задиристо пробирается через ряд вращающихся дверей салуна, которые предположительно ведут на задний двор, и его лицо мрачнеет, когда он видит Рена.

— Никакого сообщения, — ворчит он, грохоча за стойкой бара. — Я думал, мы договорились, что ты напишешь мне, прежде чем появишься. Не можешь же ты просто так появиться из ниоткуда и шпионить за мной, — ворчит он.

— Я ни на что такое не соглашался, — устало вздыхает Рен. — Это мой бар. Я могу появиться, когда захочу. И я вовсе не шпионю за тобой, Паттерсон. Мы хотим позавтракать. Это все.

Паттерсон косится на него.

— Мы?

Рэн наклоняет голову в мою сторону, где я стою, прислонившись к стойке бара. Паттерсон видит меня и вздыхает с облегчением.

— Ну, по крайней мере, ты не притащил сюда этих животных. Слава Богу. — Он говорит о Дэшиле и Паксе, я уверена. Пройдя вдоль стойки бара, старик останавливается передо мной, оглядывая меня с головы до ног. — У тебя все зубы свои? — спрашивает он.

Я стараюсь не выдать удивленного смешка.

— Да, сэр.

— Значит, ты не из города. У тебя больше денег, чем здравого смысла, и ты думаешь, что мир все еще должен тебе?

Я серьезно качаю головой.

— Нет, сэр.

— Тогда ты, наверное, не из этой их школы. Я не знаю, где он нашел тебя, красавица, но ты слишком хороша для него. Мой совет? Убирайся сейчас же, пока еще можешь.

Я даже не знаю, что на это ответить. Но я не говорю ему, что учусь в Вульф-Холле. Чувствую, что он будет меньше влюблен в меня, если я исправлю его предположение.

Рэн стоит позади меня, тихо рыча.

— Она слишком мила для меня, но это не твое собачье дело, старина.

Мы заказываем огромное количество еды и едим ее на задней скамейке для пикника, подальше от любопытных глаз четырех клиентов в баре. Как только мы заканчиваем, Рэн провожает меня обратно в машину и говорит, что мы вообще покидаем Маунтин-Лейкс. Впервые с тех пор, как я прибыла в Вульф-Холл, я покидаю город и не оглядываюсь назад. 

Глава 30.

РЭН

ДО ЭЛОДИ мое лучшее поведение выглядело совсем иначе. Я бы послал Паттерсона за его дерзость и, наверное, выгнал бы всех из бара. С тех пор как Элоди стала моей девушкой, я столько раз сдерживал свой гнев и не давал ему волю. Дело дошло до того, что я даже делаю это, когда ее нет рядом, мучимый совестью, на которую до сих пор почти не обращал внимания. За каждым действием, каждой мыслью, каждым словом скрывается мучительный вопрос: что бы Элоди подумала обо мне, если бы увидела меня сейчас?

Это тяжелое бремя - этот сдвиг в поведении. Все не приходит само собой, это требует постоянной работы, и новые ограничения, которые я наложил на себя, раздражают меня, как ничто другое.

Хотя она не просила меня меняться.

На самом деле она ни о чем меня не просила, но это гложущее желание сделать ее счастливой, заставить ее всегда гордиться мной остается постоянным. Для нее я хочу быть лучше, чем когда-либо была моя грязная, гнилая душа.

Поездка достаточно длинная, чтобы потребовать музыки. Я включаю радио, и Элоди сразу же переключает станцию с хардкорного металла, который я обычно выбираю, на что-то более мелодичное. Я ненавижу это хипстерское увлечение и все американское дерьмо, которое пришло вместе с ним, но в первый раз я не чувствую, что собираюсь ударить кулаком по приборной панели, когда слышу бренчащие гитары и претенциозные ритмичные тексты песен. Похоже, ей это нравится, и мне тоже.

Я стараюсь не реагировать, когда она начинает петь, ее голос сладкий и яркий, всегда на секунду сбитый с ритма или очень немного не настроенный, но мои внутренности бунтуют. Ей все равно, если она не попадет в каждую ноту. Она поет просто для удовольствия, а когда замечает, что я краем глаза смотрю на нее, то невольно смеется надо мной. Она — все хорошее и светлое в этом мире, и быть в ее присутствии — все равно что выйти из тюремной камеры после стольких долгих, темных лет и наконец почувствовать солнце на своем лице.

Я настолько сломлен и испорчен, что мне всегда казалось, что грубые, зазубренные части меня никогда не смогут снова собраться вместе. Я никогда даже не осмеливался думать о подобном. Но каким-то образом за последние несколько недель Элоди снова собрала меня воедино, даже не пытаясь это сделать.

Мы прибываем в поместье сразу после полудня. Мы всего в двух часах езды от академии, но с таким же успехом можем быть и за полмира оттуда. День кажется полным возможностей, разрывающихся по швам от потенциала. Элоди в замешательстве морщит лоб, когда я проезжаю через высокие металлические ворота и спускаюсь по длинной широкой подъездной дорожке к внушительному зданию впереди.

— Монмут-Хаус? — насмешливо говорит она. — Так написано на той табличке.

— Табличке? — Я притворяюсь, что понятия не имею, о чем она говорит.

— Да. Та самая, что установлена на гигантской вывеске перед воротами. Рэн, какого черта мы здесь делаем? Нас вот-вот арестуют за незаконное проникновение? Я не могу получить судимость. Полковник Стиллуотер убьет меня.

Иногда она бывает такой драматичной. Я сбрасываю с себя нервную дрожь, которая нападает на меня, когда я вижу белый «Мерседес-Бенц» G-класса, припаркованный перед домом, давая себе строгий выговор.

Сохраняй свое гребаное хладнокровие, чувак.

С каких это пор ты вообще беспокоишься о том, что думают эти ублюдки?

Но я чертовски напряжен. Отрицать это не имеет никакого смысла. Это что-то очень новое для меня, нехоженая земля, и я ни хрена не понимаю, как все это будет происходить. Я останавливаюсь рядом с Гелендвагеном, готовясь к тому, что должно произойти.

— Рэн, я серьезно. Это похоже на частную собственность. Разве мы не должны... — она оглядывается, и в ее прекрасных голубых глазах появляется беспокойство. — Может, нам стоит поискать гостиницу или что-нибудь в этом роде? Я не думаю, что здесь сдают комнаты.

— Во всяком случае, не по часам, — ухмыляюсь я.

Я поворачиваю ключ в замке зажигания, выключая двигатель. Как по команде, Кэлвин появляется в открытой парадной двери, одетый безупречно, как всегда в Армани. Элоди быстро опускается на своем месте, изо всех сил стараясь стать невидимой.

— Рэн, — шипит она.

Я опускаю стекло и коротко улыбаюсь высокому седовласому мужчине, который подходит к машине.

— Мастер Рэн! — Его приветствия всегда были теплыми, а улыбка искренней.

Я опираюсь рукой на дверь, ухмыляясь ему.

— Привет, Кэл. Как дела?

Я знаю Кэлвина с тех пор, как мне исполнилось пять лет. Он был там, когда умерли мои бабушка и дедушка. Родители моей матери. Именно он утешал меня, когда я ободрал колени. Это он таскал мне печенье после ужина, когда меня отправляли спать без десерта за то, что я не успевал доесть.

В его глазах вспыхивает огонек, когда он замечает Элоди, сидящую рядом со мной на пассажирском сиденье.

— Ах! Гостья? Неужели мои глаза не обманывают меня?

— Ну ладно, ладно. Нет необходимости так напрягаться. Я привез с собой гостью. Кэлвин, это Элоди. Элоди, это Кэлвин. Не поднимай шума. Где они сейчас?

— Твой отец еще не приехал. Миссис Джейкоби со своим книжным клубом в библиотеке.

Я съеживаюсь, отшатываясь от этого имени. Кэлвин был неотъемлемой частью этой семьи в течение очень долгого времени, но в конце концов он все еще наемный работник. Он не может называть жену моего отца сукой Патрицией, поэтому использует титул, который раньше принадлежал моей матери. И я чертовски ненавижу это.

— Только не говори ей, что я дома, ладно?

Он кивает головой.

— Я поставлю машину в гараж.

— Спасибо, старина. — Я поворачиваюсь к Элоди, собираясь спросить, есть ли у нее сумка, но ошеломленный взгляд на ее лице останавливает меня.

— Домой? — она шипит. — Ты привез меня домой?

Боже. Она выглядит так, словно у нее вот-вот случится сердечный приступ.

— Ничего особенного в этом нет. Это всего лишь здание. С большим количеством причудливых комнат внутри.

Все краски сходят с её лица.

— Рэн. Ты сам велел мне взять с собой бикини и чертово белье. Ты не просил меня привезти хорошую, респектабельную одежду, которая подошла бы для встречи с твоим родителями.

Кэлвин бросает на меня взгляд, который говорит сам за себя: у тебя проблемы.

— Оставь ключи. Я дам вам немного времени, ребята, чтобы собрать свои вещи и отправиться внутрь, — говорит он, его улыбка растягивается от уха до уха. — Очень приятно познакомиться, мисс Элоди.

— Мне тоже, Кэлвин, — отвечает она очень высоким голосом.

Я выхожу из Мустанга и обхожу его с другой стороны, открывая ей дверцу.

— Вылезай из машины, Элоди.

Она злобно смотрит на меня, скрестив руки на груди.

— Ты что, с ума сошел? Ты совсем из ума выжил, черт возьми?

— Лучше не ругаться так много в присутствии моего отца. Он же республиканец. И христианин.

Она откидывает голову назад, закрывает глаза и корчит гримасу, которая выглядит хуже, чем страдание.

— Рэн! Это не… это не так…

— Романтично? Но здесь есть вещи, которые я хотел бы тебе показать, — говорю я ей.

— Я думала, ты всегда говоришь правду, — обвиняюще говорит она.

Я поднимаю обе брови и пожимаю плечами.

— Когда это я солгал?

— Когда ты не сказал мне, что мы приедем сюда!

Я смеюсь, хотя и знаю, что это будет раздражать ее до чертиков.

— Ну же, малышка Эль, это не ложь. Это упущение фактов. А теперь, пожалуйста, вылезай из машины, пока я не пришел за тобой.

Она знает, что я это сделаю. Я посадил ее туда и также легко вытащу ее, брыкающуюся и кричащую, если придется. Надувшись довольно драматично, она выходит из машины, бросая в мою сторону такой взгляд, что с любого другого простого смертного заживо содрал бы кожу. Впрочем, я уже привык к ее эмоциональным взрывам. Они длятся всего пять минут, а потом все заканчивается.

— Это реально несправедливо, — стонет она. — Ты должен предупреждать людей, чтобы они могли мысленно подготовиться к таким вещам. И я действительно не взяла с собой ничего из одежды.

— Совсем ничего?

— Нет, если только ты не считаешь, что пара кружевных стрингов и несколько туфель на высоких каблуках будут подходящим нарядом для ужина?

— Я точно не буду жаловаться. — Господи, мой член становится твердым от одной только мысли об этом.

— Засранец! — причитает она. — Помоги мне! Это будет настоящая катастрофа!

Я не могу больше продолжать шутить. Когда я вижу ее такой взвинченной, что-то внутри меня натягивается, как тетива лука, пока я не чувствую, что не могу дышать от этого несчастья. Это такая чертова шутка. Когда-то давно я думал, что хочу причинить боль этой девушке. Это карма, что мне больно настолько сильно, что я не могу вынести, видя ее в бедственном положении. Я прижимаю ее к боку машины, обхватываю ладонями ее лицо, убираю волосы за уши.

— Успокойся, Эль, все в порядке. Я бы не стал бросать тебя под автобус. Я заказал для тебя несколько вещей в интернете и отправил их сюда. Все, что тебе может понадобиться, уже внутри, ждет тебя.

Ее паника исчезает, быстро переходя в раздражение. Она хлопает меня по руке.

— Жестоко, Рэн Джейкоби! Ты должен был сказать!

— Прости! Я... Господи, перестань меня бить, прости!

В конце концов она перестает меня бить, чтобы я успел ее поцеловать. Она такая чертовски маленькая в моих руках. Она растворяется во мне, ворча вполголоса, когда целует меня в ответ.

— Давай, пошли. Серьезно. Нам нужно попасть внутрь до того, как моя мачеха увидит нас. Я не шучу.

Элоди читает искреннее предостережение в моих глазах и смягчается.

— Ладно. Хорошо. Показывай дорогу. Полагаю, что другие люди побывали здесь и выбрались оттуда живыми, верно?

Все, что я могу сделать, это рассмеяться. Она понятия не имеет, во что ввязалась.


Монмут-Хаус был построен в 1878 году богатым нефтяным магнатом по имени Адар Джейкоби. Он был первым и единственным евреем (насколько можно судить по государственным архивам Техаса), который когда-либо добывал значительные запасы воды и сколачивал свое состояние. Он женился на англичанке по имени Элеонора Фэрфакс Монмут и построил дом в ее честь, дав ему ее фамильное имя. Когда Элоди впервые входит в просторный холл, я вижу это место ее глазами, и все это кажется мне слишком претенциозным, чтобы выразить словами.

Белый мрамор с серыми и золотыми прожилками, змеящимися по нему под ногами, говорит о том, сколько денег ушло на строительство этого места. Высокие потолки, усеянные замысловатыми мерцающими люстрами, которые преломляют солнечный свет, льющийся через арочные пятнадцатифутовые окна наверху лестницы, разбрасывая радуги по всем стенам. Куда ни глянь, всюду суровые, зловещие картины моих темноволосых предков, неодобрительно хмурящихся и осуждающе глядящих на нас сверху вниз. Элоди смотрит на роскошную обстановку, роскошные ковры и роскошную мебель с таким ужасом и благоговением, что я задаюсь вопросом, не было ли это все-таки огромной ошибкой.

Я не это. Я был очень осторожен, чтобы быть чем-то совершенно удаленным от этого отвратительного шоу богатства. Я ношу свою одежду до тех пор, пока она буквально не разваливается, а потом я надеваю ее еще пару раз, просто чтоб уж наверняка. Я отвергаю любые предложения о стрижке до тех пор, пока мне не приходится брать дело (и ножницы) в свои руки, приводя мои волосы в привычный уровень беспорядка, который заставляет моего отца пить.

Мерси, с ее возмутительно дорогой одеждой и безупречным маникюром, вполне вписывается сюда. Даже те, кто наделен слабым воображением, могут видеть, что я реально так не делаю. Я чувствую себя настолько далеким от этого места, что войти через дверь — все равно что открыть страницы книги, которую вы читали давным-давно. Все знакомо, и кажется, что история, нацарапанная на страницах, кажется, случилась с вами, но это так далеко и не реально, что вы уверены, что это не ваша история.

На самом деле я не падал там с лестницы и чуть не прокусил себе губу, когда мне было девять лет. Это был какой-то другой ребенок. Я не стоял там, прижавшись ухом к тяжелой ореховой двери в парадную столовую, и не слушал, как мой отец трахает какую-то молодую девушку, которая просто появилась из ниоткуда и осталась в доме на три недели, когда мне было двенадцать. И не важно, что я не могу вспомнить, как ее звали. Или что Патриция жила через три комнаты, когда мой отец пожирал пизду какой-то девчонки на большом антикварном банкетном столе на двадцать персон. Нет. Все это не имеет значения, потому что это была не моя жизнь. Это произошло на другом плане существования, с другим Рэном, до Бунт-Хауса и Вульф-Холла. Еще до Элоди.

Я воздерживаюсь от того, чтобы сбросить туфли. У Патриции начнется истерика, когда она увидит, как я топаю по дому в уличной обуви, и это единственная причина, по которой я ее не снимаю. Элоди не такая дрянь, как я. Она выскальзывает со своих Док Мартенсов, и появляется Марипоза, как будто само существование пары оставленных без присмотра туфель в прихожей создало портал во времени и пространстве, таща ее сюда, чтобы заняться этим делом, прежде чем вежливое общество заметит такую вульгарность. Я твердо верю, что еще долго после ее смерти моя старая нянька спонтанно вернется из загробной жизни, чтобы убедиться, что в стенах Монмут-Хауса всегда соблюдается правильный этикет.

— Мастер Рен, — многозначительно говорит она, глядя на мои ноги.

В отличие от Кельвина, Марипоза не так рада меня видеть. Она затаила обиду, как никто другой. Она все еще злится из-за пуль, которые я положил в ее ящик с нижним бельем, когда мне было семь лет. К тому времени, как она справится с этим и пройдет через все остальные дерьмовые вещи, которые я ей сделал, мы с ней будем мертвы уже три жизни подряд.

— Они только что испачкали ковры, — выдыхает она.

В свои семьдесят с лишним лет она так сгорбилась, что теперь ее взгляд всегда прикован к ногам людей. Неудивительно, что она так хорошо следит за их обувью.

— И я уверен, что в следующем месяце их снова почистят. Даже если это совершенно не нужно. А где Пикакс?

Ее рот кривится в кислой гримасе. Взгляд острый, как кремень.

— Мертв.

— Что значит «мертв»?

— То и значит — мертв. Я нашла его, блюющего кровью в конюшне. Съел яд для крыс еще в январе. Твой отец застрелил его. Избавил от страданий.

Я отвожу взгляд и смотрю в небо через окно на верхней площадке лестницы, пытаясь справиться с бурей эмоций, которая крутится у меня в голове. Все происходит так быстро. Мои мысли настолько расплывчаты, что я не могу понять смысла того, что только что узнал.

Теплая рука берет меня за руку.

— Пикакс? — вопросительно шепчет Элоди.

— Не важно, — говорю я, сглатывая тугой комок в горле. — Пошли отсюда.

— Мастер Рэн, ваши туфли!

— Отвали, Марипоза.

— Dios Mio.

Она крестится, когда я прохожу мимо, как будто я сам дьявол.

Мои движения деревянные и механические, когда я поднимаюсь по лестнице. Элоди молча следует за мной, все еще держа меня за руку и отказываясь отпускать. Я иду по коридору, мимо крыла дома Мерси, мимо левого поворота, который ведет в библиотеку, кабинет моего отца и отдельные комнаты, где он и Патриция спят. В самом конце коридора я открываю дверь, скрытую от посторонних глаз в ее собственном маленьком алькове, ведущем туда, где раньше располагались помещения для прислуги. Эта лестница совсем не похожа на ту, по которой мы только что поднялись; она узкая, едва ли достаточно широкая, чтобы вместить плечи человека. Кроме того, здесь так темно, что любой, кто не так хорошо знаком с неровными ступенями, как я, должен положить руку на грубую штукатурку, чтобы не споткнуться о шаткие доски.

— Господи, куда ты меня ведешь? — бормочет Элоди. Ее голос мягок, но звучит резко и громко, отражаясь эхом в узком пространстве.

— Не далеко, — говорю я ей. — Скоро ты сама все увидишь.

Я поворачиваю ручку двери наверху лестницы. И она ни хрена не открывается.

— Какого хрена?

— Что случилось?

Я сжимаю руку Элоди, затем отпускаю ее. Ощупывая обеими руками, я чувствую тяжелый, холодный металл висячего замка над дверной ручкой — замка, которого раньше не было.

— Вот ублюдок, — огрызаюсь я.

— Рэн, я серьезно. Что происходит? Возможно, я не упоминала об этом раньше, но у меня своего рода клаустрофобия.

А, черт. Как я мог быть таким глупым? Я знал об этом. Возможно, она и не поделилась со мной этой информацией, но это вполне логично, учитывая то, что я о ней читал. Это не то место, где можно околачиваться, если боишься тесноты. Я мрачно дергаю замок, чтобы проверить, насколько он прочен. И он действительно чертовски прочный.

— Мой старик, — говорю я, вздыхая. — Он велел Кэлвину повесить на дверь замок. И мне не хватает места, чтобы выбить её плечом. Нам придется спуститься вниз, чтобы я мог найти гребаную отвертку.

— Или... — Элоди замолкает. Ее дыхание кажется немного затрудненным, как будто оно застревает в груди. — Или я могу просто взломать замок, — заканчивает она.

Удивление подкрадывается ко мне, пересиливая гнев.

— Ты можешь это сделать? В темноте?

— В темноте. Под водой. Со связанными за спиной руками. Как ты думаешь, как я попала в твою спальню, когда ты забрал мой телефон?

— Я думал, ты просто вошла через черный ход. Мы всегда оставляем кухонную дверь незапертой.

— Дерьмо. — Она нервно смеется. — Наверное, тогда мне было бы полезно это знать. Ладно, можешь... дашь мне пройти?

Она скользит вверх по ступенькам рядом со мной, ее сиськи задевают мою грудь, и мой член немедленно напрягается. От нее пахнет весной, солнцем и цветами, как от крошечных белых цветочков, которые растут на древних, осыпающихся стенах замков моего отца во Франции.

Я так чертовски сильно хочу ее поцеловать. Мое тело хочет гораздо большего, но сейчас не время. Я прижимаюсь спиной к стене позади меня, умудряясь дать ей достаточно места, чтобы протиснуться мимо, так что она оказывается передо мной. Я слышу, как она возится с замком — легкое дребезжание, а затем тишина, когда она наклоняется, ее дыхание больше не затруднено — оно выравнивается, становится долгим, ровным и даже тянет воздух, когда она сосредотачивается на своей работе. Она работает над этой штукой всего пару секунд, когда я слышу металлический щелчок и громкий лязг, когда замок падает на верхнюю ступеньку.

Элоди открывает дверь и выходит в светлый коридор впереди. Ее щеки пылают, когда она поворачивается и видит выражение моего лица.

— Что? Что это за взгляд?

У меня голова идет кругом от того, что ей удалось открыть этот замок. Черт возьми. Я точно знаю, почему она научилась этому навыку, и я точно знаю, почему она всегда носила с собой инструменты, необходимые для вскрытия замка. Но это просто все еще чертовски удивительно.

— Ты просто полна сюрпризов, малышка Эль, — говорю я ей, игриво подмигивая.

Она до сих пор ничего не рассказала мне о своем прошлом в Тель-Авиве. Я терпеливо ждал, когда она раскроется, и не собираюсь давить на нее, черт возьми.

— Ты можешь много чего узнать на YouTube, — говорит она. — Я просмотрела тысячу видеороликов и научилась делать это в самых разных ситуациях.

Холодное, болезненное чувство ползет вверх по моей спине. Я быстро отмахиваюсь от него, заставляя себя улыбнуться.

— А почему твой отец запер эту дверь? Это кажется очень странным, — говорит она, плавно меняя тему разговора.

Окинув взглядом коридор с маленькими окнами-иллюминаторами вдоль его северной стороны и четырьмя дверями, выходящими из него с другой стороны, она глубоко хмурится.

— Это убежище моей матери, — говорю я. — Она приходила сюда рисовать и читать. Иногда она спала здесь, наверху. Теперь я утверждаю, что это мое место, но моему отцу это не нравится. Он говорит, что это расстраивает его новую жену. Но это не имеет никакого отношения к Патти. Он просто ненавидит то, что я предпочитаю проводить свое время здесь, наверху, с призраками моей умершей матери, вместо того чтобы страдать внизу вместе с остальными в стране живых. Иногда он грозится все убрать отсюда и заложить дверь кирпичом.

— А почему он этого не сделал?

— Потому что знает, что я сожгу весь этот чертов дом дотла, если он это сделает.

Элоди просто кивает, принимая это как правду обо мне, которая имеет смысл.

— Значит, у нас будут неприятности из-за того, что мы пришли сюда? Он что, рассердится?

— Он всегда сердится. Впрочем, не волнуйся. Он не будет сердиться на тебя. Ты же гостья. Когда ты встретишься с ним, он будет милым, заинтересованным и очаровательным, и ты будешь удивляться, как я мог так сильно его ненавидеть. Ты примешь его сторону и подумаешь, что я совершенно неразумен, отказываясь падать на пол и поклоняться у ног этого ублюдка.

Элоди закатывает глаза. Она так чертовски красива, что один ее вид кажется ударом под дых. Затем она качает головой.

— Нет, Рэн, я знаю все об отцах-социопатах. Я имею дело с одним из них всю свою жизнь. Я знаю, какой фронт они выставляют перед всем остальным миром. Я всегда буду видеть сквозь эту шараду, независимо от того, сколько других людей она может обмануть. Давай. — Она мягко улыбается. — Почему бы тебе не показать мне все? Расскажи мне о своей маме. Я хочу знать о ней все.


Эти картины спокойнее моих. Синие, черные, серые и белые цвета мягче, гораздо тоньше и более продуманы, чем мои. Элоди расхаживает по половицам маминой студии, по очереди изучая каждое полотно, откидывая пыльные тряпки и позволяя тяжелым простыням упасть на пол. Ее пытливые глаза перебирают мазки, кончики пальцев застывают прямо над поверхностью масляной краски, как будто она мысленно проникает внутрь картины, поглаживая их с таким благоговением, что у меня сжимается грудь.

Мне гораздо удобнее писать свои бурные пейзажи. Моя мать рисовала людей. Ей нравилось запечатлевать эмоции и ум в чьих-то глазах, и она была чертовски хороша в этом тоже.

— Она была так талантлива, — выдыхает Элоди. — Это кто?

Элоди жестом указывает на картину перед собой, изображающую мужчину с твердым выражением лица и любопытным блеском в глазах. Моя челюсть так сильно сжата, что мне приходится приложить немало усилий, чтобы разжать зубы.

— Мой отец. За пару лет до того, как она узнала, что беременна. Удивительно, как двадцать лет могут кого-то изменить.

Она подходит ближе, изучая черты человека, которого моя мать запечатлела своим искусством. Она была очень щедра с ним. Даже тогда он выглядел менее суровым, чем был на самом деле. Я никогда не видел такой нежности, которую она изобразила на его лице. В глазах этого ублюдка есть проблеск любви, которого мне не хватало всю мою жизнь.

— Она была намного лучше, чем я когда-либо буду, — говорю я.

Элоди отрицательно качает головой.

— Это не совсем так. Ты тоже хорош, Рэн. Просто по-другому. Ты используешь те же цвета, что и она. Но тон у них совсем другой.

Я хмыкаю на это.

— Да. Она была настроена оптимистично. У меня никогда такого не было.

Глаза Элоди передают многое, когда она оглядывается на меня через плечо. Печаль. Сожаление. Доброта. Самая маленькая капля жалости, которая заставляет меня хотеть вырваться из своей кожи. Мне вдруг больше не хочется здесь находиться. Словно почувствовав, что я отстраняюсь, Элоди отходит от картин, подходит ко мне и берет мои руки в свои.

— Покажи мне, где ты спишь? — Это маленькая просьба, но я очень нервничаю от перспективы показать ей свою комнату.

— Где я должен спать, внизу? Или комната, которую я выбрал здесь?

— Здесь.

Мое сердце предательски колотится, когда я провожу ее по коридору в свою комнату. Она не большая. Склон крыши крутой, и мне приходится наклонять голову; есть только небольшая часть пространства, где я могу стоять прямо, не рискуя получить сотрясение мозга. Я ухмыляюсь про себя, когда понимаю, что у Элоди нет такой проблемы. Она такая маленькая, что все время может стоять прямо. Она бродит по комнате, осматривая ее с одного конца до другого: книжная полка, на которой стоят изрядно потрепанные экземпляры моих любимых книг; маленькая кровать, больше, чем односпальная, но очень далекая от моей огромной кровати в Бунт-Хаусе. Толстовка, висевшая на спинке стула под крошечным окном, о которой я забыл, когда в последний раз приходил сюда; старые теннисные туфли и старый потрескавшийся компас моего деда на подоконнике; блокноты и наброски, приколотые к стенам, и свечи, растаявшие в лужицах воска на пыльных половицах.

Она внимательно изучает каждую маленькую деталь комнаты, оценивая и взвешивая каждую мелочь, как будто складывает кусочки головоломки, которые до сих пор отсутствовали. Я молча смотрю на нее, моя грудь болит, руки зудят от желания прикоснуться к ней. Но я держу их при себе, прислонившись к стене, смакуя незнакомые, тревожные эмоции, которые все глубже и глубже вгрызаются в меня, обвивая своими щупальцами мои кости.

Я всегда думал, что найду высшее счастье на страницах книги. Я был так убежден в этом факте, что посвятил большую часть своей жизни тому, чтобы раствориться в них, ища то, что всегда ускользало от меня. Я должен был знать, что не найду того, что искал, на чернилах и бумаге. Даже поэты доверяли свои глупые сердца чужим рукам. Особенно поэты. Это было одновременно их спасением и окончательным падением. Не зная радости любви к другому человеческому существу, они никогда не смогли бы написать о той парящей радости, которая всегда заставляла мое сердце биться быстрее. И они никогда не смогли бы запечатлеть истинное опустошение и горе, не испытав тех страданий, которые могут прийти только от утраченной любви.

Когда Элоди поворачивается, глубоко дыша, вбирая все в себя в последний раз, я признаю то, в чем упрямо отказывался признаться себе раньше: я чертовски напуган.

Эта девушка понятия не имеет, какую власть она имеет надо мной. Она даже представить себе не может, как далеко я пойду и какие миры сожгу, чтобы сделать ее счастливой.

— Не так впечатляюще, как моя комната в Бунт-Хаусе, — говорю я, когда она поворачивается ко мне лицом.

Она с улыбкой пожимает плечами.

— Эта комната мне нравится ничуть не меньше. Она твоя. Я могу сказать, что ты провел здесь много времени. Я могу представить себе более молодую, менее пресыщенную версию тебя, которая рисует на кровати, а потом сидит в кресле и читает «Остров Сокровищ».

Я хрипло смеюсь и киваю, глядя себе под ноги. И то, и другое я проделывал больше раз, чем могу сосчитать.

— А как выглядит твоя комната внизу? — спрашивает она.

— Стерильная. Мрачная. Пустая.

Она принимает это описание без вопросов.

— Тогда я не хочу спать там, внизу. Я хочу спать здесь. Со всеми воспоминаниями о тебе, еще до того, как я тебя узнала. Это будет нормально?

Господи, неужели она не знает, что я дам ей все, что она захочет? Я вырву для нее свое искалеченное, почерневшее сердце и положу к ее ногам, если ей это будет угодно.

— Да. Мы можем с этим справиться.

— А твой отец не будет шокирован, если мы будем спать в одной постели?

— Возможно. Но он может пойти на хрен.

Я даже не думал о том, что мы будем спать в одной постели. От одной мысли об этом кровь стучит у меня в висках. Элоди, голая и изнуренная, лежит рядом со мной, завернувшись в простыни. Предаваясь беспамятству, лежа в моих объятиях, не зная, что я за человек на самом деле и всех тех ужасных, отвратительных вещей, которые я сделал. Я этого не заслуживаю. Черт, я ничего этого не заслуживаю.

Громкий хлопающий звук нарушает покой снаружи, более острый и резкий, чем выстрел из пистолета. Элоди подпрыгивает. Я направляюсь к окну, раздражение впивается когтями мне в спину, когда я вижу черный «Рендж Ровер», который остановился перед домом. Даже четырьмя этажами выше я слышу раздраженный лай отца, когда он входит в дом.

— И где он? Где, черт возьми, мой сын? 

Глава 31.

ЭЛОДИ

ДОНАЛЬД ДЖЕЙКОБИ был генералом армии до того, как ушел в отставку месяц назад. Но такие люди, как он, никогда по-настоящему не уходят на пенсию. Ни в коем случае. Он был генералом, когда вешал свой мундир, и генералом останется до самой смерти. Само его присутствие, кажется, поглощает комнату, когда Рэн ведет меня в огромное помещение с высоким потолком, которое, как я предполагаю, раньше использовалось как официальная приемная. Сначала я вижу его спину. Стоя, упершись одной рукой в каминную полку нависающего над ним камина, а другую крепко уперев в бедро, он поражает своей внушительной фигурой. Рэн стоит немного прямее, его плечи оттягиваются назад, когда он прочищает горло, объявляя о нашем присутствии.

— Считается хорошим тоном позвонить заранее, если вы планируете привести гостей в дом, — протягивает генерал Джейкоби. Он изображает ленивый, игривый тон, но в его словах слышится вполне реальный выговор.

Он резко поворачивается, отталкиваясь от камина, и взгляд холодных оценивающих глаз падает на меня. Его пристальный взгляд ощущается как острие ножа, направленное вверх, между моих ребер.

Рэн был прав: он совсем не похож на человека с картины на чердаке. Его лицо —дорожная карта из линий и трещин, которые рассказывают ясную историю гнева и несчастья. Глубокие складки вокруг рта и в уголках глаз говорят о глубоком несчастье.

— Представь нас, пожалуйста, — натянуто произносит он.

— Это Элоди Стиллуотер. Мы вместе учимся в академии. Ее отец служит в Израиле. — Рэн дает ему это скудное описание меня в самых коротких словах, насколько это возможно. — Элоди, это мой отец, Дональд Джейкоби, генерал в отставке.

Думаю, что Рэн добавил «в отставке» в конце звания своего отца только для того, чтобы разозлить его. Похоже, это работает.

— Рада познакомиться с вами, генерал Джейкоби, — говорю я.

Он коротко кивает мне.

— Сэр, этого будет достаточно. Я тоже рад познакомиться с вами, юная леди. Репутация вашего отца опережает его. Не сомневаюсь, что с таким отцом, как он, вы получили вполне приличное воспитание. Он, должно быть, гордится вашими манерами.

Мне наплевать на то, что мой отец может гордиться мной. Однако полковник одержим желанием произвести впечатление на своих коллег, даже если они больше не являются официальными служащими. У него был бы гребаный припадок, если бы до него дошло, что я каким-то образом опозорила себя (и, следовательно, его) во время моего знакомства с отцом Рэна.

— Израиль — это престижная должность. Я слышал, что сейчас там все спокойно, но никогда не знаешь, когда это может измениться.

Я никогда не хотела, чтобы где-то вспыхнул конфликт. Невинные и униженные всегда страдают. Но это не значит, что я не надеялась, что что-то случится, пока мой отец был за пределами базы. Какой-то странный несчастный случай или какое-то изолированное нападение, которое привело бы к безвременной кончине полковника Стиллуотера. Если я обречена на ад за то, что думаю о таких вещах, то это цена, которую я готова заплатить. Разведите огонь и разложите приветственный коврик. До тех пор, пока я жива, мне больше не пришлось бы подчиняться уродливому авторитету моего отца, и тогда нет цены, которую я не хотела бы заплатить.

— Благодарю вас, сэр. Это очень любезно с вашей стороны.

— Вы только что поступили в академию?

— Да, сэр.

— И как вам академия, нравится? Нравится проводить время с моим сыном?

Я отчаянно краснею. В этом вопросе есть что-то скрытое — неприятный намек, который заставляет меня чувствовать, что он обвиняет меня в чем-то.

— Э-э, да, сэр. Сама академия прекрасна, а учебная программа — сложная. Плюс... да, это помогает завести там друзей, чтобы провести время с ними во время перерывов.

— Друзья? — Генерал Джейкоби пристально смотрит на Рэна. Рэн смотрит прямо на него, мышцы на его челюсти напрягаются.

— Не друзья, — говорит он. — Мы вместе. Она моя девушка.

Генерал коротко кивает.

— Ах. Я вижу. Значит, вы трахаетесь.

Рэн даже не вздрагивает. Его глаза слегка прищуриваются, но только на мгновение; черты лица полностью контролируются им.

— Да. Мы трахаемся, — ровным голосом отвечает он.

Одно дело, когда чьи-то родители знают, что ты, вероятно, занимаешься сексом, и совсем другое — когда ты вот так обнажаешься. И ещё в таких грубых выражениях? Я так обижена, что мне кажется, будто меня только что ударили. Шок от слов Рэна или его отца ощущается так, будто я только что получила удар в живот.

Генерал Джейкоби вздыхает.

— Приятно сознавать, что ты ведешь себя там как джентльмен, Рэн. Эта школа — один из самых дорогих академических институтов в стране. И теперь ты спишь со всеми подряд? Запятнать фамильное имя, которое так высоко ценилось на протяжении многих поколений? — Он качает головой, от него исходит разочарование. — Честно говоря, я надеялся, что ты будешь вести себя немного лучше.

Холодный, обжигающий огонь горит в глазах Рена.

— Я не сплю с кем попало. Я сплю с одним человеком. Я бы сказал, что у меня лучше получается сохранить имя Джейкоби, чем у тебя, отец. Учитывая твои прошлые неосторожности.

О боже мой.

Мои плечи поднимаются выше ушей. Я бы никогда так не поступила... я бы никогда не смогла так разговаривать с отцом. И не важно, кто будет рядом. Он выбил бы мне зубы. Об этом даже думать невыносимо.

Генерал Джейкоби рычит. Он в ярости. Кивает, проводя языком по зубам.

— Ладно. Ну что ж, довольно об этом. Ужин будет в семь. Почему бы вам двоим не скрыться, пока не раздастся звонок? Элоди, когда ты будешь тереться своим телом об этого мальчика, почему бы тебе не попробовать стереть с него некоторые из этих манер.

Что... За... Хрень.

Он не просто так это сказал.

И снова Рэн не выказывает никаких признаков эмоций. Я была бы впечатлена, если бы не была так чертовски зла. Я никогда не ожидала, что рыцарь в сверкающих доспехах приедет на белом коне, чтобы спасти меня. Но какая-то тень раздражения на лице Рэна была бы сейчас очень кстати.

Он только моргает, глядя на отца.

— Для того, кто так высоко ценит хорошие манеры, — говорит он. — Ты самый грубый ублюдок, которого я когда-либо встречал.

Генерал Джейкоби смеется. Сурово. Недружелюбно.

— О, мой дорогой мальчик. Я бы уважал тебя гораздо больше, если бы у тебя хватило смелости прийти и сказать мне это в лицо.

Рэн не колеблется. Он подходит прямо к отцу, и о боже, я не могу смотреть…

Ого!

Черт возьми!

Ни хрена себе!

Генерал Джейкоби готов к тому, что его сын выплюнет ему в лицо гневные слова. Он не готов к мощному правому хуку, который Рэн наносит ему в челюсть. Я с ужасом смотрю, как старик, шатаясь, кренится на каминную полку, вытягивает руку, пытаясь удержаться, и падает навзничь. Это не очень хорошо. Он приземляется на решетку, задрав ноги вверх, в самом недостойном зрелище, которое я когда-либо видела. Его лицо становится ярко-фиолетовым.

— Вон отсюда! Вон из моего дома! — ревет он. Его руки и ноги повсюду, когда он пытается снова встать. Ему требуется три попытки, чтобы выпрямиться, и когда он все-таки встает на ноги, оказывается, что задняя часть его дорогих черных брюк покрыта пеплом. Он пытается схватить Рэна за шиворот футболки, но Рэн шлепает его по руке, холодно смеясь себе под нос.

— Попробуй, — кипит он. — Давай, попробуй, бл*дь. Посмотрим, что будет дальше.

Генерал опускает руку, но он еще не закончил с Рэном. Отнюдь нет.

— Глупый мальчишка. Значит, ты все-таки решился сделать это. Ты сам себя поимел. Больше никакой чопорной, шикарной школы для тебя. С тобой все кончено. Вы направляешься в военную ш…

— Какое сегодня число? — спрашивает Рэн.

Отец резко отстраняется.

— Что?

— Какое сегодня число? Сегодняшнее число. Давай. Ты читаешь газету каждый день. Ты должен это знать.

— Не будь таким тупым. Конечно, я знаю сегодняшнюю дату. Сегодня семнадцатое марта.

Рэн притворяется удивленной.

— О. Круто. А что случилось четвертого марта, отец?

— Ну, даже не знаю! Я уверен много чего. Четвертое марта… — он резко замолкает. Его лицо становится пустым.

— Да-а-а, совершенно верно. Доброе старое четвертое марта. Ты опять забыл про день рождения своих детей, папа? Только на этот раз ты забыл о нашем восемнадцатилетии. А это значит... — Рэн подходит ближе к отцу и встает прямо перед ним. Он тычет пальцем в грудь Генерала Джейкоби с каждым своим замечанием. — Больше никаких приказов. Больше никаких команд. Больше никаких угроз. Больше никаких нависающих над моей головой военных школ, при каждом удобном случае. Я уже взрослый. Я достиг совершеннолетия. И ты больше не будешь разговаривать со мной, как будто я какая-то неприятная вещь, которую ты нашел прилипшей к подошве твоего ботинка.

Генерал Джейкоби пылает гневом.

— Ладно. Тогда твое обучение закончится. Я больше ни за что не заплачу, мальчик. Тот дом, в котором ты живешь со своими друзьями…

— Он мой, — выплевывает Рэн. — Документ составлен на мое имя. И я сам заплачу за свое чертово обучение. Я сам покрою свои расходы. Ты не можешь взять ни цента из моих денег, и ты это знаешь. — Он сильно выдыхает, раздувая ноздри. — Почему бы тебе не сесть, старик? Ты чертовски смешно выглядишь.

Развернувшись, он пересекает официальную столовую, берет меня за руку и тянет прочь.

Наверное, он все-таки разозлился из-за того замечания. 

Глава 32.

ЭЛОДИ

МЫ ВЫБИРАЕМСЯ из Монмут-Хауса с охапками картин и всеми личными вещами Рэна с чердака. Мы останавливаемся в гостинице «Hubert Estates County Inn», и Рэн расхаживает по номеру взад-вперед, как лев, молчаливый и разъяренный. Ему требуется четыре часа, чтобы более-менее успокоиться, и к этому моменту уже стемнело. Моя челюсть болит от того, как сильно я её сжимаю.

В семь часов у Рэна начинает звонить телефон, и это ни хрена не прекращается.

— Моя сестра, — цедит Рэн сквозь зубы. — Наверное, хочет отругать меня за то, что ударил этого ублюдка. Она всегда просто терпела его дерьмо, как будто все это не имеет никакого значения. Но это важно, черт возьми.

— Я все понимаю. Конечно, важно. — Я бы сказала больше, но в моей голове крутится так много всяких хреновых вещей, что я едва могу мыслить здраво. Мои собственные воспоминания волной нахлынули на меня, и я чувствую себя как в ловушке, окруженная стеной паники.

Это был не он. Это была не ты, Элоди. Ты в безопасности. Здесь тебе хорошо. Он за миллион миль отсюда. Он не может причинить тебе вреда.

Рэн понятия не имеет, насколько схожим было наше воспитание. Единственная разница в том, что теперь он достаточно взрослый, чтобы противостоять своему отцу. Я же никогда не смогу противостоять полковнику Стиллуотеру так, как он это сделал только что. И это заставляет меня чувствовать себя безнадежно.

Номер, в котором мы поселились, очень красивый, но ни один из нас даже не пытался рассмотреть наше окружение. Мы оба ушли в свои маленькие мирки, и думаю, что нам обоим потребуется некоторое время, чтобы вернуться в реальность.

Телефон Рэна снова взвизгивает, его мелодия звенит в напряженной тишине.

— Я думала, ты никогда не держишь эту штуку включенной, — говорю я.

— Ты права. Я должен просто отключить эту чертову штуку… — он съеживается, когда смотрит на экран. — Черт. Теперь и она тоже пишет сообщения. Очевидно, он втянул в это дело Харкорт.

Рэн выключает телефон.

— Если декан хочет поговорить с тобой, может, стоит взять трубку?

— Будет лучше, если они все немного успокоятся. Сейчас все на взводе. Я стараюсь не злиться, но... — он садится на край кровати рядом со мной, переплетает пальцы и слепо смотрит на свои руки. — Мне очень жаль, Элоди. Я говорил тебе, что он будет вежливым и обаятельным, а на самом деле это было не так. Я видел, что он был в плохом настроении, но не думал, что все так повернется. Я бы никогда не взял тебя туда, если бы хоть на секунду подумал, что он будет так дерьмово с тобой обращаться.

— Все в порядке, Рэн. Серьезно. Несколько грубых слов от твоего отца сейчас не могут повлиять на меня. Я имею в виду, что Пакс ежедневно называет меня шлюхой. Я не возражаю.

— Да, но... — Взгляд Рэна становится жестче. — Я возражаю. Я, черт возьми, возражаю. Элоди… — шепчет Рэн. Теперь он поднимает голову, но не смотрит на меня. Его внимание приковано к окну напротив кровати, из которого открывается вид на бассейн отеля. — Скажи мне, что случилось.

— В каком смысле? — Я надуваю щеки и подтягиваю плечи к ушам. — Я видела, как ты усадил своего отца на задницу. Это было не совсем веселое время.

— Нет. Ты очень взволнована. Я никогда раньше не видел тебя такой нервной. Ты чего-то боишься, и я молю Бога, чтобы это был не я. Потому что если это я... — Он грустно смеется. — Не думаю, что смогу справиться с этим.

— Нет! Боже, это не ты, клянусь тебе. Дело во всей этой ситуации. Это напомнило мне, как обстояли дела с полковником Стиллуотером в Тель-Авиве. Твой отец очень похож на моего. Я думаю... это просто всколыхнуло тяжелые воспоминания.

Рэн кивает, стиснув зубы, вдруг разозлившись еще больше, чем минуту назад.

— Я хочу кое о чем поговорить с тобой, малышка Эль, — говорит Рэн. — Я знаю, что сейчас не самое подходящее время, но я не хочу больше ждать. Я думал, что смогу держать рот на замке, пока ты сама не расскажешь мне, но... — он качает головой.

Боже. Нет. Нет, нет, нет. Это очень плохо.

— Рэн, я не…

— Я навел кое-какие справки о тебе еще до твоего приезда, — сухо говорит он. — Я проверил твои социальные сети. Откопал твои школьные отчеты. Я знаю, что все это очень плохо, и теперь, когда все изменилось между нами, я чувствую себя гребаным извращенцем, просто думая об этом.

— Это... не новость, — говорю я. — Ты уже говорил, что наводил справки. Я уже давно с этим смирилась. Нам не нужно…

— Элоди. Остановись.

— Ты можешь перестать пялиться в окно? Ты начинаешь меня чертовски пугать.

Он опускает голову и на секунду закрывает глаза. Только глубоко вздохнув, он наконец поднимает на меня взгляд.

— Я не сказал тебе, что мне также прислали некоторые официальные документы из Тель-Авива. Я обратился с просьбой к другу, который живет в Израиле, и он прислал мне конверт. Внутри лежал полицейский отчет.

Я замираю.

— Какой еще полицейский отчет?

Реальность раскалывается на мелкие кусочки, когда он делает глубокий вдох и снова говорит.

— Тот, что был подан в тот вечер, когда нашли тело твоей матери.

Глава 33.

ЭЛОДИ

ТРИ ГОДА НАЗАД

МЕТАЛЛИЧЕСКИЙ СТУЛ скрипит подо мной, громкий, резкий звук словно нож прорезает напряженную тишину маленькой комнаты без окон. Мужчина по другую сторону исцарапанного, шатающегося стола одаривает меня натянутой улыбкой, которая даже близко не доходит до его глаз. Он выглядит так, будто ему жаль меня, но он не совсем понимает, что делать, чтобы меня утешить. У него, наверное, нет детей. Возможно, он даже не женат. На его левой руке нет обручального кольца, а это значит, что он, вероятно, один из тех копов, которые посвятили свою жизнь работе. Когда все, что вы делаете, это фокусируетесь на плохом дерьме, которое люди делают друг с другом, это подрывает способность вашего сердца чувствовать что-либо, кроме презрения и недоверия.

— Теперь уже недолго, — говорит он с сильным акцентом. Должно быть, кто-то сказал ему, что я говорю только по-английски.

Я киваю, глядя на свои руки, лежащие на столе. Мне разрешили вымыть их после того, как были сделаны фотографии и судебно-медицинские эксперты взяли у меня мазок, но я так онемела, что плохо справилась с этой задачей. Там под ногтями все еще видна кровь, теперь черная, — темные полумесяцы запекшейся крови, которые продолжают напоминать мне о сюрреалистической сцене, в которую я вернулась из школы.

Проходят секунды.

Минуты.

Часы на стене тикают, тикают, тикают, их стрелки отмечают невыносимый отрезок бесконечного времени, пока я сижу здесь за этим столом в своей вонючей одежде, чувствуя, как бесстрастный взгляд детектива ползает по мне. Наконец дверь открывается, и в комнату влетает красивая женщина в брюках с высокой талией и накрахмаленной белой рубашке, неся стопку бумаг. Она улыбается мне одной из тех мягких, теплых улыбок, которые мгновенно заставляют вас чувствовать себя непринужденно. Как будто она могла бы быть моим другом.

— Привет, Элоди. Меня зовут Эйми. Очень приятно с тобой познакомиться. Мне очень жаль, что это произошло при таких болезненных обстоятельствах. Только не Эми, как это на американский манер. Эйми, как французский глагол «любить». — У нее замечательный акцент. Вы всегда можете сказать, когда кто-то новичок в английском языке. Они не используют сокращения и еще недостаточно освоились с языком, чтобы лениться с ним.

Она садится рядом со своим коллегой, и мне в нос ударяет аромат жасминовой воды. Я начинаю собирать по кусочкам жизнь этой женщины, пока она листает бумаги, которые принесла с собой. Очевидно, она француженка. Чуть за тридцать. Она прекрасно заботится о себе, тренируясь каждый день наедине за закрытыми дверями, но никогда не говорит об этом, как это свойственно всем классическим француженкам. Она пьет свой черный кофе, каждое утро, макая круассан в обжигающе горячую жидкость в своей чашке. Она любит детей, но никогда не находила для них времени. Когда-нибудь из нее выйдет хорошая мать, если только она успеет остепениться, найти кого-нибудь и влюбиться. Она любит бывать на улице, любит жить у моря и хочет…

— Элоди? Да, вот так. Хорошая девочка. Вернись, — говорит она, ее теплые карие глаза полны эмоций. — Я знаю, что это трудно, но мне нужно, чтобы ты попыталась сосредоточиться на некоторое время, хорошо?

Я дергаю головой вверх-вниз.

— Я спрашивала, не могла бы ты рассказать мне, что произошло, пожалуйста? Офицер, который нашел тебя в вашем доме, сказал, что ты была не в себе, когда он...

Она даже не может этого сказать. Поэтому я делаю это за нее. Мой голос скрипит и трещит, когда я выталкиваю слова изо рта.

— Когда он открыл ящик.

— Да, Элоди. Когда он открыл ящик.

— Я не помню, что я ему сказала, — говорю я ей.

— Да. Это вполне понятно. — Она очень спокойна. Ей удается хорошо скрыть свой ужас. Может быть, именно поэтому они выбрали ее, чтобы поговорить со мной. Помимо того, что она женщина, и у нее добрые глаза, и она разделяет национальность моей матери — это, вероятно, помогло бы мне открыться ей. — Ты не могла бы начать все с самого начала для меня?

Все так запутано. Все мои мысли перепутались, как несвязанный клубок шерсти. Я вытягиваю воспоминания через свои руки, как будто ищу конец веревки, но это просто продолжается и продолжается.

— Я не... я не могу...

— Ладно. Все в порядке. — Эйми протягивает руку через стол и касается пальцами тыльной стороны моей ладони.

Этот контакт пугает меня так сильно, что я отшатываюсь назад, опрокидывая стакан воды, который мне дали. Пролитая жидкость растекается по столу, стекает с края его поверхности и капает мне на колени, но я не двигаюсь. Я даже не пытаюсь его вытереть. Я просто сижу и позволяю этому случиться.

— Merde! — шипит Эйми.

Она выбегает из комнаты и через минуту возвращается с пачкой бумажных полотенец. Вместе с молчаливым парнем, сидящим рядом с ней, они быстро убирают беспорядок, вытирая воду со стола. Эйми дает мне пачку салфеток, чтобы я вытерла джинсы насухо, но я не беспокоюсь. Я просто держусь за них, мои пальцы пробегают по шершавой поверхности дешевой бумаги. Круг за кругом. Круг за кругом.

— Элоди? Ты меня слышишь?

Я резко вскидываю голову. Эйми снова вернулась на свое место. Одному Богу известно, как долго она там просидела.

— Я не могу предположить, что случилось с тобой, основываясь на том, что мы знаем на данном этапе, но я могу прочитать то, что ты сказала офицеру. Как ты думаешь, это будет нормально? И тогда ты можешь сказать нам, есть ли что-то еще, что ты помнишь, или если есть что-то, что ты хотела бы изменить? И не волнуйся. Здесь нет ни правильного, ни неправильного. Если ты помнишь что-то другое, это нормально. Ты можешь все сказать нам, и ты не попадешь ни в какие неприятности.

Я моргаю, давая ей понять, что все поняла.

Она вытягивает шею, несколько раз вдыхая и выдыхая воздух, словно собираясь с духом, прежде чем начать читать. А потом она начинает:

«Я вернулась домой в шесть. Он уже был там, в доме. Мой отец. Он должен был уехать на маневры, но, должно быть, вернулся раньше. Я сразу поняла, что он пьян. По крайней мере, мне показалось, что он был пьян. Он вел себя странно, шатаясь и натыкаясь на мебель. Он не хотел со мной разговаривать. Я позвала маму, чтобы сказать ей, что с ним что-то не так, но она не ответила, и я пошла искать ее.

Она любит писать письма моей бабушке в задней комнате, так что я первым делом заглянула туда. Она лежала там на полу, вся в крови. Она лежала на животе, и ее юбка была задрана до талии. Сначала я не поняла, что произошло. Но потом увидела кровь на ее нижнем белье. — Эйми делает паузу. Глотает. Продолжает. — У нее в голове сбоку была дыра.»

Эйми смотрит на меня.

— Что это за дыра, Элоди? Как дырка от пули?

К горлу подступает желчь. Я отделена от самой себя, вне своего тела, удалена от этого места и этой ситуации. Только так я могу дать ей необходимую информацию, но это означает, что я говорю, как робот.

— Нет. Больше. Размером примерно с мяч для гольфа. И ее череп был... он прогнулся вокруг отверстия.

Эйми постукивает ногтем по столу, и останавливается, заметив, как я вздрагиваю. Она возвращается к моему заявлению:

«Я кричала папе, чтобы он вызвал «скорую», но знала, что уже слишком поздно. Губы у нее были синие. Но я все же проверила пульс. Я перевернула ее и положила на спину. Я попыталась сделать ей искусственное дыхание, но она уже была мертва.»

Я помню, как говорила все это. И выражение лица офицера тоже. Он выглядел потрясенным тем, что я ему рассказывала. Но я не помню, чтобы чувствовала эту нарастающую тоску, несущуюся ко мне, как неизбежный конец шекспировской трагедии, отказываясь замедлить или изменить ее ход. Я знаю, что сейчас произойдет, и не могу сдержаться. Хотя хотела бы.

«Именно тогда он пришел и схватил меня, — продолжает читать заявление Эйми. — Он схватил меня сзади. Он был таким сильным. Я не могла бороться с ним. И я не думала, что он сделает что-то плохое. Не сразу. Но потом он отнес меня к стальному сейфу, где хранил свою униформу и снаряжение. Он сковал мне руки наручниками за спиной, а потом посадил внутрь. Я брыкалась и кричала, боролась, но не могла выбраться. Прошло много времени. Я думала, что умру. Он вернулся позже, и он снова казался нормальным, но он не выпускал меня. Он не выпускал меня из ящика.»

Некоторое время Эйми тупо смотрит на отчет.

— Ты еще что-нибудь хочешь добавить, Элоди? Ты ещё что-нибудь помнишь?

— Да. — Я должна сказать это сейчас, пока я не в себе. Я не могла сказать офицеру, который нашел меня. Он был слишком молод. Слишком напуган. Его вырвало прямо на ботинки. Однако эта маленькая комната кажется более безопасной, и Эйми не выглядит так, будто ее сейчас стошнит. — Кое-что случилось. Раньше... до того, как он засунул меня в ящик.

Детектив прищуривается.

— Что?

— Он сделал со мной то же, что и с моей мамой. Он вгонял себя… в меня. Между моих ног. Он прижал мою голову к плитке, и он... он сделал мне больно. Я кричала. Я пыталась остановить его, но... Я видела свою маму. Ее глаза все еще были открыты, и она смотрела прямо на меня...

Вот и все. Это все, что у меня есть. Я не разваливаюсь на части. У меня просто кончился пар. Я не могу продолжать. Эйми смотрит на меня, ее прекрасные карие глаза сверлят меня, и одинокая слеза дрожит на кончиках ее ресниц. Эта единственная слеза — больше, чем я пролила за себя с тех пор, как выбралась из сейфа. Кажется неправильным, что она будет первым человеком, который заплачет над тем, насколько ужасен этот кошмар. Она тоже это знает. Она быстро смахивает слезу, подавляя свое странное проявление эмоций.

— Нам нужно отвезти тебя обратно в больницу. Я не думаю, что они взяли анализы на изнасилование.

Стыд разжигает во мне огонь. Я пытаюсь замкнуться в себе, стараясь не думать о грядущем унижении.

— Еще несколько вопросов, и мы вытащим тебя отсюда. Когда это все случилось, Элоди?

— Вчера. В пятницу. Это случилось после того, как я вернулась домой из школы.

Эйми бледнеет, краска отливает от ее лица, когда она смотрит на лежащий перед ней отчет. Кажется, она не смотрит ни на что конкретно. Ее рука дрожит, и она быстро прячет ее под стол, подальше от посторонних глаз.

— Ты хоть представляешь, Элоди, какой сегодня день? — спрашивает она тихим голосом.

Эти бесконечные часы в темноте, свернувшись в клубок, мои суставы кричали в агонии, умоляя меня вытянуться, прижавшись носом к этим крошечным отверстиям. Казалось, что прошла целая вечность. Ад, который охватывал целые жизни. Впрочем, я знаю, что разум играет со мной злые шутки. Часы кажутся днями, а те-годами. Я нахожусь в участке с трех часов утра, а это значит, что было около полуночи, когда тот офицер взломал замок ящика и выпустил меня. Мой мозг отказывается от идеи заняться самой простой математикой, но я заставляю себя считать часы на пальцах.

— Сегодня воскресенье, — говорю я ей. — Раннее воскресное утро.

— Ты думаешь, что пробыла в ящике девять часов? — шепчет Эйми.

Я перевожу взгляд с женщины-детектива на мужчину, сидящего рядом с ней, туда-сюда, туда-сюда, пытаясь понять сложные выражения их лиц.

— Да? — Лицо парня складывается в маску ужаса. Он прочищает горло, но это больше похоже на то, что он задыхается. Он отталкивается от стола и бросается к двери. — Иисус Христос. Я не могу... Извините. Мне нужно подышать свежим воздухом.

Дверь тихо шуршит, закрываясь за ним.

Эйми откидывается на спинку стула, нервно потирая горло.

— Мы не можем продолжать допрос без присутствия двух детективов, Элоди. Извини. Но... ты должна знать... ты была в ящике не девять часов. Сегодня вторник, дорогая.

Я нахмурилась, услышав это. В этом нет никакого смысла.

— Вторник?

Она кивает головой.

— Я была... в ящике... пять дней?

Эйми отворачивается, прикрывая рот рукой.

Пять дней.

Мочась и испражняясь по себя.

Задыхаясь от запаха моей собственной грязи и вони моей матери, гниющей в другом конце комнаты.

Эта тонкая соломинка, торчащая из дырки в ящике, обеспечивала мой единственный запас воды.

Крошечные булавочные уколы дневного света, сверкающие в глубине моих глаз, а затем подкрадывающаяся темнота. И все по новой. Неужели все это происходило так много раз? Неужели столько дней слились воедино? Как я, да и кто бы то ни было, мог пережить такое, не потеряв рассудка?

Но опять же, сохранила ли я свой?

Эйми выходит из комнаты и почти сразу же возвращается с курткой. Она кладет её мне на плечи, закутывая меня в неё.

— Пойдем. Я знаю, что это будет тяжело, но я буду с тобой, хорошо? Я не оставлю тебя, обещаю.

Мы даже не выходим из здания, когда появляются военные полицейские. В полной униформе и вооруженный до зубов незнакомый мужчина с тремя нашивками на руке останавливает Эйми в коридоре, протягивая ей листок бумаги.

— Девочка должна пойти с нами, — отрезает он.

Эйми приходит в ужас. Ее глаза широко раскрыты, рот приоткрыт, она качает головой, прижимая меня к себе. Как будто она может защитить меня от того, что сейчас произойдет.

— Эта девушка подверглась сексуальному насилию и пыткам, сержант. Она никуда с вами не поедет. Я отвезу ее в больницу.

Сержант встает перед ней боком, преграждая ей путь к выходу из здания.

— Боюсь, что это невозможно, детектив Бергер. Эта молодая леди-несовершеннолетняя и американская гражданка. И она была свидетелем несчастного случая, который произошел в здании, принадлежащем правительству США, которое технически является землей США. Израильская полиция не имеет здесь никакой юрисдикции.

— Несчастный случай? Ее мать была убита! И это здание было не на вашей базе. Это было на израильской земле! И не важно, кому он принадлежит.

— Обсудите это со своим шефом. У нас есть свои методы ведения дел, Бергер, и у нас есть своя полиция. Мы исследовали место происшествия и сочли смерть миссис Стиллуотер несчастным случаем, вызванным неудачным падением. Вы же понимаете, полковник Стиллуотер — очень уважаемый человек. Он бы и пальцем не тронул свою жену.

Губы Эйми шевелятся. Кажется, она не может найти нужных слов.

— Ваш драгоценный полковник Стиллуотер изнасиловал собственную дочь! Что же это за человек такой?

— Из тех, что командуют тысячами солдат в армии США, детектив Бергер. На вашем месте я был бы очень осторожен со словами. Повторение подобных клеветнических обвинений может иметь ужасные последствия.

Рука сержанта смыкается на моей руке. Он вытаскивает меня из объятий Эйми. Она тянется ко мне, хватает, но это бесполезно. Я была уже далеко за пределами ее досягаемости, прежде чем эти парни вообще появились. Она просто еще не знала этого.

Я не знаю, что будет дальше. Мир начинает сжиматься сам по себе, темнея по краям. Следующее, что я помню, то, что я падаю вперед, ноги подо мной подкашиваются, и земля несется мне навстречу. 

Глава 34.

ЭЛОДИ

Я ОДИН РАЗ видела этот полицейский отчет. Он был очень детализирован. Разгневанная тем, как армия отнеслась к смерти моей матери, детектив Эйми Бергер обратилась к израильскому правительству с просьбой попытаться продолжить уголовное дело в стране, но все это превратилось в политический кошмар. Ее руки были связаны, и поэтому она ничего не могла сделать, кроме как сидеть и смотреть, как военные сметают все это под ковер. Мой отец был оправдан за любой проступок, мне так и не сделали тот анализ на изнасилование, а моя мать была похоронена без церемоний на заднем дворе еврейского кладбища, хотя она была католичкой, в стране, которая никогда не чувствовалась для неё домом. Мне не разрешили присутствовать на похоронах, и мой отец, конечно же, не поехал.

Я изо всех сил стараюсь не вспоминать ничего из этого. Воспоминания только усложняют дело. Но Рэн сидит рядом со мной, пристально глядя на меня своими зелеными глазами, и у него есть вопросы. Меня возмущает, что он копается в этом деле. Больше всего я ненавижу то, что все это время парень, к которому я безумно привязана, знал эту ужасную, грязную, темную, злую тайну обо мне, которую никто в мире не должен был знать.

— Я думала, что армейская полиция уничтожила этот отчет, — говорю я. — Они позаботились о том, чтобы все записи об этом были удалены из базы данных полиции Тель-Авива. Я это точно знаю.

Рэн кивает, ковыряя свои ногти, атакуя самый последний кусочек черного лака для ногтей, который он носил с первой ночи, когда я встретила его, наконец-то избавившись от него раз и навсегда.

— Они держали копию в своей собственной системе, — говорит он.

— Понятно.

— Я не могу поверить, что они отправили тебя обратно жить с этим куском дерьма, — говорит он.

— Да. Мне тогда было четырнадцать. И они решили, что он не сделал ничего плохого, так куда же еще они могли меня послать?

— А как же твои бабушка и дедушка? Родители твоей мамы? Разве они не могли забрать тебя?

Это так бесполезно. Что толку пытаться задним числом найти лучшую альтернативу сейчас, через три года после случившегося? Все это давно сделано и запылилось.

— Мой дед был уже мертв. У моей бабушки была болезнь Альцгеймера, и она никогда по-настоящему не понимала, что моя мама умерла. Я вернулась жить к отцу, и это было все, что мне оставалось.

— Это просто так... — Рэн раздувает ноздри, его руки сжимаются в кулаки. Он выглядит так, как будто хочет ударить что-то действительно чертовски твердое. — Он когда-нибудь прикасался к тебе снова? — рычит он.

— Нет! Нет, Господи. Нет. Это было только один раз. Он больше никогда так не делал. Думаю, что он был под кайфом от чего-то, когда... в тот день, когда это случилось.

— У меня тоже раньше бывали галлюцинации под кайфом, и я никогда никого не насиловал, малышка Эль, и уж точно никогда никого не убивал. И даже если бы все было так, он должен был бы спуститься на следующее утро. Какая у него могла быть причина держать тебя в том чертовом ящике целых пять дней?

Вернуться в те воспоминания — значит вернуться в тот ящик, и я просто... я, бл*дь, не могу этого сделать. Я медленно встаю и подхожу к окну. Снаружи ярко светит солнце, и все вокруг такое зеленое. Весенний день так резко контрастирует с серым, гнетущим облаком, опустившимся на меня, что все, что я вижу по ту сторону стекла, кажется нереальным.

— Не знаю. После того дня мы больше никогда об этом не говорили. Я знала, что умру, если заговорю об этом, и мой отец, казалось, был доволен, делая вид, что ничего не произошло, так что я просто сделала то, что мне было нужно, чтобы выжить. После этого он начал тренировать меня. Каждый божий день он подвергал меня самым жестоким тренировкам. Сначала я ничего не могла понять. Но потом я увидела в его глазах отвращение к самому себе. Он хотел, чтобы я была в состоянии защитить себя. От него. Думаю, он всегда беспокоился, что... что он может сделать это снова.

Я судорожно втягиваю воздух, но это не помогает. Я все еще чувствую головокружение, как будто меня сейчас вырвет.

— Сбежать из Тель-Авива и быть отправленной сюда, в Нью-Гэмпшир? Я притворилась себе, что это было неудобно, и мне было неприятно, что меня утащили от моих друзей, но... честно говоря... это было самое лучшее, что когда-либо случалось со мной. Возможно, это не самый здоровый механизм излечения, но я хочу забыть то время своей жизни. Все это. Каждый проклятый день. Так что, пожалуйста... я больше не хочу об этом говорить. Я не могу, это не поможет, и…

Рэн руками обхватывает меня сзади. Он крепко обнимает меня, прижимаясь лицом к изгибу моей шеи.

— Ш-ш-ш, все хорошо. Все нормально. Прости. Ш-ш-ш, пожалуйста, не плачь.

Я даже не осознавала, что плачу, но я плачу — отчаянные рыдания перемежаются с иканием, которое эхом разносится по всему гостиничному номеру. Я обычно запиралась в туалете в школе во время обеденного перерыва и плакала так время от времени. Я не могла делать этого дома. Так как у него больше не было моей матери, чтобы использовать вместо груши, полковник Стиллуотер счел себя вправе набрасываться на меня во время наших утренних занятий в спортзале. Если бы я заплакала, то могла бы прятаться всю оставшуюся жизнь.

— Мне очень жаль. Мне так чертовски жаль, — бормочет Рэн мне в волосы. — Мне очень жаль, что я заговорил об этом. Я ненавижу себя за то, что заставил тебя так тебя чувствовать, клянусь гребаным Богом.

— Затем... зачем вообще об этом говорить? — Я тяжело дышу.

Рэн тяжело вздыхает, и в этом звуке слышится чистое разочарование. Он поворачивает меня так, что я оказываюсь лицом к нему, держа мое лицо в своих руках. Он заставляет меня встретиться с его свирепым взглядом.

— Ты столько всего пережила, черт возьми, и все это сделала сама. Я хотел, чтобы ты знала, что сейчас ты не одна. И я хочу, чтобы ты знала, что об этом уже позаботились. Тебе больше не нужно беспокоиться о нем, Элоди. Он никогда больше не сможет причинить тебе боль.

— Ты этого не знаешь. Ты не можешь так говорить. У меня еще есть месяцы, прежде чем я освобожусь от него, Рэн. Возможно, тебе уже восемнадцать, но мне придется подождать до июня.

Он отрицательно качает головой.

— Успокойся, Эль, все в порядке. Я клянусь тебе. Об этом уже позаботились.

В его голосе слышится какая-то странная интонация. Он говорит: «об этом уже позаботились», но имеет в виду и еще кое-что. Он говорит, что сделал что-то, как-то позаботился о моем отце, и он больше не сможет причинить мне боль. Комок паники поднимается в моем горле.

— О боже мой! Что ты сделал, Рэн? — осторожно спрашиваю я.

— Ты знала, что я чудовище, когда встретила меня, Элоди. Я так сильно изменился для тебя, потому что хочу быть хорошим для тебя. Но есть части меня, которые нельзя отрицать. Этот ублюдок уже был мертвецом, когда я узнал, что ты чувствуешь. Как только я увидел отражение своих собственных чувств в твоих глазах, я не мог позволить ему уйти от того, что он сделал.

Я.. даже не знаю, что сказать. Что думать. Все это не имеет никакого смысла.

— Что я чувствую?

Рот Рэна слегка кривится.

— Да. Ты ведь понимаешь, о чем я говорю? — Он кладет мою руку себе на грудь, прямо над сердцем, кладет свою ладонь поверх моей. — Я влюблен в тебя. И это будет моей гребаной погибелью, если я ошибаюсь, но я думаю, что ты тоже влюблена в меня, малышка Эль.

Я влюблен в тебя.

Об этом уже позаботились.

Я влюблен в тебя.

Об этом уже позаботились.

Я смотрю ему в лицо — дикое, прекрасное лицо, о котором писали поэты на протяжении тысячелетий — и ужасный страх, затаившийся в глубине моего сознания с тех пор, как мне исполнилось четырнадцать, просто исчезает.

— Нет. Не будет, — шепчу я. — Я действительно люблю тебя.

Он выдыхает, его голова опускается, подбородок ударяется о грудь, и я чувствую его облегчение.

— Слава гребаному Богу.

— Рэн? Ты убил моего отца?

Он смотрит на меня из-под своих темных бровей, и у меня перехватывает дыхание.

— Нет, малышка Эль, я его не убивал. Но я причинил ему боль. Я сделал ему чертовски больно. 

Глава 35.

РЭН

МАРИПОЗА ЧАСТО рассказывала нам с Мерси сказки, когда мы были детьми. Она укладывала нас в кровати и устраивалась на стуле в углу нашей общей спальни, а потом начинала шептать зловещим, жутким голосом, от которого у меня мурашки бежали по коже от страха. Ее целью не было забивать наши головы фантастическими сказками, которые могли бы проникнуть в наши сны. Черт возьми, нет. Она хотела вселить в нас страх Божий, и сказки, которые она рассказывала об ужасных чудовищах и обезображенных созданиях, были ее способом контролировать нас.

Маленькие мальчики и девочки, которым в ее рассказах выпадала ужасная судьба, всегда были плохими детьми. Они не слушали старших, плохо себя вели, были непочтительны, никогда не делали того, что им говорили, и за это их жестоко наказывали.

Марипоза надеялась, что ее горестные рассказы преподадут нам, бедным сиротам-близнецам, урок, и мы встанем на путь истинный. К сожалению, ее страшные истории преподали мне только один урок: лучший способ не бояться чудовища — это стать им.

Я расскажу Элоди все, что она захочет узнать — если она захочет узнать — все до мельчайших подробностей о том, что случилось с полковником Стиллуотером в тот уик-энд, когда я потащил Дэшила и Пакса на самолете через полмира, чтобы помочь мне поймать этого ублюдка. Я сяду рядом с ней и пройду через все это шаг за шагом. Но не думаю, что она хочет этого прямо сейчас. Думаю, что прямо сейчас ей нужно осознать тот факт, что она свободна, и тайна, которую она хранила, больше не должна грызть ее душу. Она может выйти из темноты на свет, и да поможет мне Бог, я буду готов и буду ждать ее там, когда она это сделает.

А пока единственный вопрос, который она задает: — Если это случилось несколько недель назад, почему они ничего не сказали? Почему они не сказали мне, что на него напали?

Я рассказываю ей все, что знаю, стараясь не приукрашивать факты.

— В первые дни после того, как его доставили в больницу, они не знали, кто он такой. При нем не было никаких документов, и лицо его было, э-э, распухшим до неузнаваемости. Затем военная полиция установила связь и перевезла его в армейское медицинское учреждение. Твой отец пробыл там достаточно долго, чтобы настоять на том, что он не хочет, чтобы тебе говорили о случившемся. После этого его поместили в медикаментозную кому, чтобы он мог исцелиться. Мой контакт говорит, что он не может получить доступ к любой дополнительной информации, не поднимая красных флагов, так что это все, что я могу тебе сказать.

Она машинально кивает, впитывая эту информацию.

После всего, что я сделал, я ожидаю, что она отшатнется от меня, но она этого не делает.

Мы остаемся в отеле до вечера воскресенья, и я слишком привыкаю к тому, что Элоди засыпает в моих объятиях. Это самый пугающий, неземной опыт, который я когда-либо переживал. Я так заворожен звуком ее медленного, ровного дыхания, что сам едва успеваю заснуть.

Дорога обратно в Вульф-Холл проходит в полном молчании. Впрочем, это вовсе не неловкое молчание. Элоди спокойна и довольна, и кладет голову мне на плечо, наблюдая за тем, как мир пролетает мимо окна, потирая ладонью внутреннюю сторону моего бедра.

Она продвигается все ближе и ближе к моей промежности, ее движения становятся все более медленными и дразнящими, и в конце концов мне приходится съехать на обочину, чтобы отрегулировать свой неистовый стояк.

— Ты чертовски опасна, — рычу я, искоса бросая на нее напряженный взгляд. — Как парень может сосредоточиться на дороге, когда девушка рядом потирает его член?

Я ничего от нее не жду. Я не прикасался к ней с тех пор, как мы поговорили о том, что случилось с ней в Тель-Авиве. Во всяком случае, не в сексуальном плане. Я целовал ее и обнимал, но в остальном я ждал, когда она сделает первый шаг. Она делает это сейчас, припарковавшись рядом с вязами, положив свою руку прямо на мой член и сжимая его так сильно, что это граничит с болью.

— Хрен знает, как ты будешь концентрироваться, когда я возьму твой член в рот, — говорит она. — Езжай.

Я смеюсь.

— Ты хочешь, чтобы мы оба умерли?

Она прикусывает кончик языка, расстегивает пуговицу на моих джинсах и медленно, многозначительно стягивает молнию на ширинке.

— Я видела, как ты водишь машину. С нами все будет в полном порядке. Просто смотри на дорогу, Джейкоби.

В свое время я много ездил по дорогам, но с Элоди все по-другому. Когда её сладкий, идеальный маленький ротик так нерешительно и нежно обхватывает меня, это чертовски убивает меня. Я не хочу убивать нас до того, как у нас появится шанс на нормальную совместную жизнь, как бы она, эта жизнь, ни выглядела. Элоди скользит рукой вниз по моим боксерам, пальцами крепко сжимает мой член, и освобождает мою эрекцию. Ее глаза расширяются, когда она смотрит вниз на набухший, блестящий кончик моего члена.

— Мне ведь не придется повторять тебе дважды, правда? — спрашивает она.

А теперь она еще и нахально издевается надо мной? Мне это нравится. Тем не менее, я беру ее за запястье и останавливаю, чтобы она не пошла дальше.

— Я заключу с тобой сделку. Ты позволишь мне съесть твою киску на капоте этой машины, а я позволю тебе делать со мной все, что ты захочешь, когда мы вернемся в академию.

Элоди смотрит на меня как на сумасшедшего.

— На капоте машины? Этой машины? Прямо сейчас? На обочине дороги?

Она никогда на это не согласится.

— Да.

— Где кто-нибудь может проехать мимо и увидеть?

— Да.

— И нас могут арестовать?

— Точно.

— Ладно, хорошо. — Она смотрит на меня вызывающими голубыми глазами, вызывая меня сделать это, черт возьми. Она не думает, что я это сделаю. О Боже, неужели ей еще многое предстоит узнать обо мне. Когда я говорю, что собираюсь что-то сделать, я точно это делаю.

— Отлично. Снимай штаны. Я хочу, чтобы твоя голая задница оказалась на капоте в ближайшие три секунды, или я заставлю тебя пожалеть, что ты не держала свои руки при себе, Стиллуотер.

Она замирает, но только на долю секунды. Затем выходит из машины. Я следую за ней, готовый преследовать ее вокруг машины, если она будет плохо себя вести, но она запрыгивает на капот Мустанга и откидывается на локти, бросая на меня соблазнительный, дразнящий взгляд, который заставляет мои яйца пульсировать. Боже, я так сильно хочу ее трахнуть.

— Ты что, так и будешь там стоять? — спрашивает она, и ее губы изгибаются в многозначительной улыбке.

Я засовываю руки в карманы, перемещая свой вес на одно бедро.

— Я жду, когда эти штаны исчезнут. Впрочем, не обращай на меня внимания. Ты представляешь собой очень приятное зрелище.

Она слышит боль в моем голосе? Как далеко я позволю себе упасть? Насколько сильно будет больно, когда эта девушка наконец поймет, какой я кусок дерьма, и отшвырнет мою задницу в сторону? И почему я продолжаю переживать эти мгновения паники ни с того ни с сего, как будто я всего лишь на волосок от катастрофы?

Я знаю ответ на последний вопрос, хотя и делаю вид, что не знаю. Легче притворяться, чем смотреть правде в глаза. Я не очень хороший, не благородный и не добрый человек, и эта новая кожа, которую я сейчас ношу, кажется мне красивым костюмом, который я украл. Он не принадлежит мне, и в какой-то момент кто-то захочет его вернуть. Впрочем, он мне подходит. И мне чертовски нравится его носить. Я не собираюсь снимать его без боя.

От яркого звука ее смеха мне тоже хочется смеяться.

— Я уверена, что у тебя было много девушек, растянувшихся на капоте этой машины, — размышляет она.

Я прикусываю губу и быстро качаю головой.

— Что? Нет? — Она снова смеется, и этот звук разносится высоко над верхушками деревьев, стоящих вдоль дороги. — Я в это не верю. Я первая?

Я придвигаюсь ближе, так что мои голени упираются в крыло, и кладу руки ей на бедра.

— Возможно, тебя это удивит, но ты уже забила несколько моих первых голов, малышка Эль. Первая девушка, которую я когда-либо приводил домой. Первая девушка, которую я назвал своей девушкой. Первая девушка, которую я когда-либо любил. — Последнее признание далось мне нелегко. Оно застревает у меня в горле, не желая выходить наружу. Я говорю это робко, не в силах смотреть ей в глаза.

Она садится, нежные пальцы гладят мою щеку, мягко поворачивая мое лицо так, чтобы я смотрел на нее.

— Значит, мы в одной лодке, — шепчет она. — Ты первый парень, в которого я влюбилась.

Я хватаю ее за руку и прижимаюсь губами к внутренней стороне ее запястья.

— Первый — это хорошее начало, — бурчу я. — Но я планирую быть единственным парнем, которого ты любишь, малышка Эль. На все оставшееся время.

— Такой жадный, — говорит она, дразня меня пальцами в волосах. Ее щеки светятся. Я никогда раньше не видел ее такой спокойной и довольной, и это превращает мои внутренности в чертово желе.

— Да, жадный, — соглашаюсь я. — Я буду дураком, если когда-нибудь рискну позволить тебе ускользнуть из моих рук. Я твой. Я буду твоей слабой и жалкой игрушкой. Ты можешь использовать меня и оскорблять так, как считаешь нужным. Я все еще буду здесь, требуя большего. Кстати, об этом. — Я наклоняюсь вперед и целую ее. Я все еще привыкаю к тому, как чувствую себя, когда делаю это: наполненным, задыхающимся и ошеломленным. Она вздыхает мне в рот, когда я снова укладываю ее на капот. Ее зрачки расширяются, черное поглощает синее, пока я работаю над пуговицей на ее джинсах, расстегивая их и быстро стягивая вниз по ногам.

— Сомневаешься? Передумала? — спрашиваю я.

Она отрицательно качает головой.

— Продолжай, Джейкоби. Разве ты не знаешь, что грубо заставлять девушку ждать?

Я оттягиваю ее трусики в сторону, обнажая ее киску.

— Ой. И ты знаешь, как я ненавижу грубость.

Она задыхается, когда я провожу языком по её киске. Не так уж много времени уходит на то, чтобы она, задыхаясь и извиваясь на капоте машины. Пальцы ее ног рефлекторно сжимаются и разжимаются, когда я дразню ее, используя легкие, целеустремленные щелчки кончиком языка, чтобы свести ее с ума. Она трясется и дрожит подо мной так красиво, что этого почти достаточно, чтобы заставить меня кончить.

— Рэн! Рэн, о боже мой. Что б тебя!

Она знает мою игру. Я хочу, чтобы она оставалась здесь, как сейчас, уязвимой, пойманной в крайне компрометирующую позу и качающейся на грани экстаза так долго, как только возможно. Я, может быть, больше не холодный, черствый, жестокий принц Бунт-Хауса, но я все еще могу быть ублюдком, когда захочу. Я впиваюсь пальцами в ее бедра и восхитительно пухлую попку, прижатую к машине, и жду своего часа.

— Боже... Пожалуйста... Пожалуйста... Пожалуйста... Рэн! Позволь мне кончить!

И в чем тогда веселье? Все ее тело содрогается, когда я смеюсь. Она подтягивает свои бедра вверх, пытаясь получить большее давление от моего рта, но я откидываюсь назад достаточно далеко, чтобы расстроить ее.

— Ммм. И кто теперь жадничает? — Черт возьми, она просто восхитительна. Я никак не могу насытиться. Я провожу кончиком языка вверх широким, мучительно медленным движением, и бедная маленькая Элоди всхлипывает, как будто она впадает в отчаяние.

Впрочем, теперь осталось недолго. Я слышу отдаленный рокот мотора, приближающегося по дороге. Используя кончики пальцев, я ласкаю ее, погружаясь в ее киску, наслаждаясь тем, как она сжимает мои волосы и тянет их немного слишком сильно. Мой член, кажется, вот-вот взорвется, но я могу подождать.

— Пожалуйста, Рэн, — умоляет она. — Господи, пожалуйста. Ты мне нужен. Я.. я так чертовски сильно хочу, чтобы ты был внутри меня.

Ближе. Громче. Тот, кто идет по дороге, уже почти нагнал нас.

Я засовываю свои пальцы внутрь нее, засасывая скользкий, тугой узел ее клитора в рот, перекатывая его языком, и она кричит. Мой рот наполняется ее сладким вкусом. Я трахаю ее пальцами, поднимая их под углом, находя тот спусковой крючок, который заставит ее увидеть звезды, и вот тогда дом на колесах с ревом проносится мимо нас.

Громкий гудок. Кто-то высовывается из окна и кричит что-то неразборчивое, но я не реагирую. Элоди испуганно вскакивает, пытаясь прикрыться, но я хватаю ее за бедра и предупреждающе рычу.

— Кончай, — приказываю я. — Трахни мою руку, Элоди.

Я двигаюсь быстро, взбираясь по ее телу. Прижимаю основание ладони между ее ног, прямо к клитору, потирая ее, и еще сильнее вжимаю пальцы…

Элоди снова закатывает глаза.

— О боже мой! — Она двигает бедрами. Я смотрю вниз и совершенно чертовски загипнотизирован тем, как моя малышка Эль трется своей киской о мою руку, ее спина выгибается дугой от капота машины, когда она кончает.

Я никогда не был так возбужден за всю свою гребаную жизнь.

Она протягивает руку вниз между своих ног и прижимает мои пальцы глубже внутрь себя, направляя мою руку.

— Твою мать! Рэн! Святые... — ее ноги подтягиваются к животу. Она перекатывается на бок, прижимается лбом к моему плечу и сильно трясется, пытаясь пережить ядерную бомбу, которая только что взорвалась у нее в голове.

— О... боже мой, — шепчет она. — О боже мой!

Я ныряю вниз, утыкаясь носом в ее волосы, чтобы поцеловать в шею. Именно здесь я позволяю себе самодовольную улыбку, но только потому, что она меня не видит.

— Ш-ш-ш. Все нормально. — Она издает жалобный крик, когда я вытаскиваю из нее свои пальцы. Она падает на спину, ее щеки восхитительно пылают, и она моргает, глядя на кусочек голубого неба над нами, как будто все еще находится в оцепенении.

— Люди в том автодоме определенно видели нас, — говорит она.

Я ложусь на спину рядом с ней, положив руки на грудь.

— Да. Определенно.

Смеясь, она закрывает лицо руками.

— Как это вообще могло случиться? Я была той, кто пытался быть плохой с тобой.

Аааа, Иисус. Эта девушка прямо здесь. Я поворачиваю голову в сторону и игриво кусаю ее за мочку уха.

— Ты уже должна знать, малышка Эль, что можешь попытаться быть плохой. Но я всегда могу быть еще хуже.

Как только она втискивает свою милую попку обратно в джинсы, мы отправляемся в путь. Она горько жалуется, что я не позволю ей отсосать мне, но я знаю, что врежусь прямо в гребаное дерево, если позволю ей приблизиться ко мне. Я должен поклясться, что мы проведем остаток ночи голыми в моей комнате в Бунт-Хаусе, чтобы успокоить ее.

Мы смеемся и шутим, пока я завожу мотор, страстно желая вернуться назад. Все кажется таким легким и чертовски свободным. То есть до тех пор, пока мы не оказываемся в тридцати минутах езды от Маунтин-Лейкс и я краем глаза не замечаю, что Элоди плачет. По ее щекам одна за другой текут жирные, опустошенные слезы, и мое сердце сжимается в груди.

— Господи, и что за хрень? Что... что я сделал? Что случилось? — Я буквально убью себя, если причинил ей чертову боль.

— То, что ты… сделал... с моим... отцом, — заикаясь, борется она за каждое слово.

Чееерт.

Все тонет.

Это был риск, я знал это. Я был готов иметь дело с последствиями, если она возненавидит меня за то, что я сделал. Но страх, который обволакивает мое горло, душит меня, пока я пытаюсь не свернуть с дороги, кажется, будет концом для меня.

— Ты перелетел через... весь мир, — выдыхает она. — В твой… день рождения…

— Элоди. Черт.

— И ты причинил боль... очень опасному человеку... потому что он... причинил боль мне.

— Мне так чертовски жаль.

Она снимает мою правую руку с руля, приподнимает ее и прижимается ко мне боком, пряча лицо у меня на груди и плача еще сильнее.

— Не надо извиняться. Это самая романтичная вещь во всем гребаном мире. 

Глава 36.

ЭДОЛИ

НЕДЕЛЮ СПУСТЯ

ПРИГЛАШЕНИЕ ЧЁРНОЕ, с плюшевым бархатным рисунком, который невероятно ощущается под моими пальцами. Золотые завитки, выгравированные на плотной карточке, великолепны. Я подношу его к свету, гадая, когда же он успел подсунул его мне под дверь. Рэн ни словом не обмолвился о том, чтобы пригласить меня на вечеринку. По всей академии ходят слухи об этом, но по какой-то причине это даже не всплывало между нами.


Жители Бунт-Хауса сердечно приглашают мисс Элоди Стиллуотер на свою костюмированную вечеринку, которая состоится в эту субботу в их скромном доме. 8 часов вечера. Призы за самые креативные костюмы.


Подтверждения присутствия не требуется.


Я прячу карточку под книгу на своем столе, когда слышу, как Карина выкрикивает мое имя в коридоре.

— Элоди Стиллуотер, впусти меня немедленно!

Я открываю дверь, и вижу темные круги под ее глазами, которые выглядят опухшими, как будто она плакала. Она входит в моюкомнату и со стоном падает на кровать, откидываясь на подушки.

— Эй. Эй, что происходит? — Я забираюсь на кровать рядом с ней, убирая волосы с ее лица. Она зажмуривает глаза и всхлипывает.

— Андре. Он… между нами все кончено. Он меня бросил.

— Какого хрена? Что случилось?

— Не знаю. Казалось, все шло так хорошо, а вчера он отказался от ужина. А сегодня днем я получаю это странное, расплывчатое сообщение, в котором он говорит, что больше не может тусоваться, потому что его нагрузка в колледже только что утроилась. Тусоваться! Как будто мы просто валяли дурака. Неделю назад он сказал мне, что любит меня, Элли. Как может человек влюбиться и разлюбить за такой короткий промежуток времени? Это же долбаный рекорд.

— Это так странно. Он не был похож на такого парня.

— Я знаю! Он не из таких парней. Вот откуда я знаю, что Дэшил имеет к этому какое-то отношение. Я знаю это, Элоди. Чувствую. Это так похоже на него — вмешиваться в чужие дела. Он терпеть не может, когда кто-то другой счастлив.

— Ты его видела? Спросила его? Что он сказал?

— Нет. — Карина шмыгает носом. — Это не поможет. Он все равно будет отрицать это. Вот засранец! И все, что я хочу делать, это напиться, смотреть Netflix и есть пиццу, но у меня так много работы, чтобы наверстать упущенное, — стонет она. — Мне придется сидеть всю ночь, чтобы закончить работу по английскому и мои научные проекты к завтрашнему дню.

— Ты хочешь, чтобы я потусила с тобой? Я действительно хороша во всей этой моральной поддержке.

Она прижимает к лицу подушку и снова стонет.

— Пожалуйста, не пойми меня неправильно, но я не из тех девушек, которые хотят быть рядом с другими людьми, когда им больно. Я вот-вот спущусь в позорную спираль эпических масштабов. Будет лучше, если свидетелей не будет. — Удивительно, как хорошо я могу понять ее, хотя подушка прикрывает ей рот. — Если ты придешь и будешь болтаться в моей комнате, все, что я буду делать, это плакать и злиться, и это будет не самое веселое время для нас обоих. И мне действительно нужно закончить задания.

Я хватаюсь за угол подушки, пытаясь стянуть ее вниз, чтобы видеть ее лицо, но она хлопает ладонью по подушке, удерживая на месте.

— Я пришла узнать, есть ли у тебя запасные маркеры. И стикеры. И еще валиум.

— Да, да и нет. Боюсь, что валиум только по рецепту.

Она стонет еще громче. Подушка летит через всю комнату.

— Почему ни у кого в этой школе нет хороших лекарств? К черту все. Можно подумать, что по крайней мере половину из нас лечат от наших самых настоящих тревожных расстройств.

Я могу гарантировать, что у кого-то в Бунт-Хаусе есть то химическое облегчение, которое она ищет. Но ни за что на свете я не предложу ей постучаться к ним в дверь.

— Все будет хорошо, детка. Андре просто дурак, если не хочет быть с тобой. И ты выполнишь эти задания. В этом нет никаких сомнений.

Карина морщит нос, снова балансируя на грани слез.

— Ты хорошая подруга, Стиллуотер. Давай маркеры, пока я не потеряла волю к жизни.

Я даю ей то, что ей нужно, и она уходит. Я закрываю дверь своей спальни, зная, что она была неправа во многих отношениях. Ненавидя себя за это. Теперь у меня от нее столько секретов, что я чувствую себя чертовым монстром. И если я не скажу ей, что влюблена в Рэна Джейкоби, то это уже ничего не изменит.


РЭН: ты не спишь?


Я: Почти. А ты?


РЭН: Ага. Я пишу эсэмэски во сне. Это проблема.


Я: забавно.


РЭН: ты получила приглашение?


Я: Да. Когда я вернулась в свою комнату, оно было под моей дверью. Почему не отдал лично?


РЭН: Пакс оставила его для тебя. Я сказал ему, чтобы он этого не делал.


Я пристально смотрю на послание, на слова, которые звучат резко и болезненно. «Я сказал ему, чтобы он этого не делал». Рэн молчал обо всей этой вечеринке, и я решила, что перестала анализировать ситуацию. Но он не хочет, чтобы я присутствовала на вечеринке? После всего, что мы пережили за последнее время, это не имеет никакого смысла. Даже если нам придется украдкой целоваться в темных комнатах, где нас никто не найдет, я все равно думала, что он захочет меня там видеть. Что-то увядает и умирает внутри меня.


Я: ничего себе. Ну, это реально больно.


РЭН: я сам не хочу в ней участвовать, поверь мне, это будет настоящий кошмар. Я не хотел, чтобы ты приходила, потому что эти вечеринки становятся чертовски грязными.


Я: что значит «грязными»?


РЭН: мы играем в дурацкие игры. Мне бы очень хотелось сказать, что я невиновен, но это не так. Раньше мне нравилось измываться над людьми так же, как Дэшу и Паксу. Иногда все немного выходило из-под контроля. В прошлом мы довольно сильно издевались над людьми. Именно этого они и ждут от меня в этот раз.


Я: От тебя? А если просто не участвовать?


В конце концов он отвечает:


РЭН: все не так просто. Я многим обязан Дэшу и Паксу. Я ведь был не один в Тель-Авиве, помнишь? Я заставлял их проходить через ад в прошлом, и они знают так много моих секретов. То, о чем я тебе еще не рассказывал. Может быть, нам стоит встретиться...


Теперь моя очередь выстукивать и стирать свои ответы. Я вдруг начинаю волноваться. О каких секретах он говорит? И насколько плохими они могут быть? Мой разум закипает за три секунды.


Я: это как-то связано с девушками? Поэтому ты не хочешь, чтобы я была там?


Ничего, тишина.

Я прижимаю телефон к груди, изо всех сил пытаясь дышать через острую боль, которая пронзает меня в грудной клетке. Что за чертовщина такая? В конце концов, мой телефон звонит.


РЭН: ты можешь просто встретиться со мной в беседке через час? Было бы проще объяснить это лично.


Я: хорошо.


Мое сердце бьется с бешеной скоростью. Я просто не могу поверить... черт, я не могу поверить, что после всего того времени, что мы провели вместе, и того, как Рэн сказал мне, что любит меня, и всех обещаний, которые мы дали друг другу в той дурацкой деревенской гостинице, он теперь делает такие вещи. Ужасно, но мне кажется, что я вот-вот расстанусь с ним или что-то в этом роде, и не думаю, что смогу вынести это прямо сейчас. Я встаю с кровати, где смотрела фильм на своем ноутбуке, и начинаю расхаживать туда-сюда, туда-сюда, туда…

Я останавливаюсь перед окном, вглядываясь в темноту. Там, в лабиринте, уже горит свет — лишь слабый отблеск пробивается сквозь ветви живых дубов, но он есть. Я вижу это ясно, как божий день. А это значит, что Рэн уже в беседке. Так почему же тогда он сказал мне подождать час, чтобы встретиться с ним? Господи Боже, я, наверное, раздуваю из мухи слона, но я не собираюсь ждать чертов час, чтобы узнать, что происходит, если мне это не нужно. Так что помоги мне Господи, я пойду туда и выясняю, что, черт возьми, происходит.


В отличие от первого раза, когда я отважилась войти в лабиринт, сегодня воздух спокоен и неподвижен. Здесь даже достаточно тепло, чтобы я вышла на улицу без куртки. К тому же гораздо светлее. Небо чистое, и луна почти полная; она отбрасывает так много света на территорию академии, что я могу проложить путь через высокие стены лабиринта, совершенно не сбиваясь с пути. Когда я приближаюсь к беседке, в ушах у меня шумит от тишины. Я запланировала целую вереницу оскорблений, которые обрушу на Рэна, если найду его сидящим здесь, уткнувшись носом в книгу. Я не позволяю себе думать о том, что буду делать, если найду его здесь с другой девушкой. Знаю, что он этого не сделает. Я знаю это так же, как знаю, что солнце встанет утром, и мир будет продолжать вращаться вокруг своей оси. Но это ужасное чувство, которое постоянно крутится у меня в животе, не дает мне покоя.

Почему он не ответил на вопрос, который я задала ему в сообщении? Если он не собирается связываться с другими девушками на этой вечеринке, то почему бы ему просто не сказать об этом?

Я уже в пяти футах от беседки, когда наконец подхожу достаточно близко, чтобы заглянуть внутрь. И это не Рэн внутри.

Это Дэшил.

И Карина.

Черт!

Я пригибаюсь, и вкус меди наполняет мой рот. Я прикусила свой проклятый язык. Глаза слезятся от боли, но я не издаю ни звука. Сижу на корточках в клумбе из розовых кустов за окном, они не могут видеть меня изнутри... но теперь я застряла здесь. Просто чудо, что они не заметили, как я направляюсь к зданию. Даже если я пригнусь и поспешу обратно ко входу в лабиринт, есть очень реальный шанс, что они меня заметят. Я хорошо и по-настоящему облажалась.

Из открытого окна в неподвижный ночной воздух выплывают голоса.

— Ты не имеешь никакого права! — Это голос Карины, и он звучит так... а, черт, похоже, она плачет. Черт возьми, это последнее, что мне нужно — чтобы меня поймали за подслушиванием этого разговора. По крайней мере, это звучит так, будто она устраивает ему ад за то, что он вмешался в ее отношения с Андре.

— Ты совершенно права. И мне очень жаль, — бормочет Дэшил. Акустика внутри беседки, должно быть, до смешного хороша. Голос у него тихий, но я прекрасно его слышу. Мне действительно нужно выбраться отсюда. — Я просто не хочу, чтобы все это повредило нам в будущем.

Ха. Мудак. У него есть забавный способ показать ей, что он заботится о ней. Если он не хотел, чтобы что-то вернулось и причинило ему боль, то не должен был устраивать так, чтобы Карина вошла к нему, пока ему отсасывала член другая девушка. Это было бы отличное начало.

— Копы должны знать, — говорит Карина. — То... то, что ты просишь меня сделать. Это несправедливо, Дэшил. Должны же быть какие-то последствия. Он просто не может... — Сейчас она плачет. Плачет так сильно, что задыхается от волнения. — Нельзя допустить, чтобы ему снова все сошло с рук. А что, если… а что, если он причинит боль кому-то еще? А что, если он обидит Элоди?

Все останавливается.

Мое сердце.

Мой мозг.

Вся когнитивная мысль.

Что, черт возьми, она только что сказала?

— Он опасен, Дэш. Ты же знаешь, что это так. Мы не можем позволить кому-то еще страдать из-за него. Не потому, что мы слишком трусливы, чтобы говорить об этом, черт возьми.

— Послушай, ты понятия не имеешь, о чем говоришь. Как ты можешь знать, что она не была под кайфом, когда писала это? Она была не в своем уме девяносто процентов этого гребаного времени. Мерси об этом позаботилась. Просто брось его в огонь, и давайте просто умоем руки от всего этого.

— Но Элоди...

— Я знаю, что она твоя подруга, Кэрри, но я не знаю эту девушку. Если ты так о ней заботишься, то постарайся, чтобы она держалась от него подальше. Это не должно быть слишком сложно. Он скоро совсем забудет о ней, и тогда тебе больше не придется заботиться о ее безопасности.

— Как ты можешь быть таким холодным? Как ты можешь быть таким отстраненным?

Я слышу, как Дэшил вздыхает.

— Единственный человек, о котором я забочусь — это ты, Карина. Мне кажется, я достаточно ясно дал это понять. Если ты не хочешь этого слышать, то это твое дело. Я знаю, что все испортил. Но мы можем разобраться с этим в другой раз. А теперь отдай его мне.

Какого черта ему от нее нужно? И о чем, черт возьми, они вообще говорят? Я рискую выглянуть из-за розовых кустов, но все, что я вижу, это макушки их голов. Плач Карины становится все громче.

— Ладно. Вот, лорд Ловетт. Ты всегда добиваешься своего, не так ли? — Я никогда не слышала в ее голосе такой горькой обиды. Даже раньше, когда она сказала мне, что Андре бросил ее через СМС.

— Я понятия не имею, почему ты так его защищаешь, — говорит она. — Он тебе не друг. Ты ведь это знаешь, верно? Он может вести себя так, но он просто использует людей, чтобы получить то, что хочет.

— Может быть, ты и права, — соглашается Дэшил. — Но старшая школа уже почти закончилась, Кэрри. Мы все пойдем по своим собственным жизненным путям. Я, наверное, никогда больше его не увижу. А до тех пор я должен видеть его постоянно, черт возьми, и я не хочу рисковать, чтобы он открыл рот и проболтался всем о том, что произошло той гребаной ночью.

— О боже, что ты собираешься… — испуганный вздох Карины обрывается.

Она всхлипывает, и этот звук так печален, что мне хочется подбежать к ней и утешить. Но я не могу этого сделать. Этот обмен между ними совершенно определенно носит частный характер. И я беспокоюсь, что это также может быть несколько незаконно. Я так запуталась, но Карина упомянула мое имя, и…

Дверь в беседку распахивается настежь.

Карина выбегает в ночь, и я вижу, что ее лицо залито слезами. Она обхватывает себя руками, как будто изо всех сил старается держать себя в руках.

Слава богу, она отвернулась от меня и не видит, как я прячусь в кустах, как долбаный преступник.

— Карина, подожди! — Дэш выходит из беседки, захлопывая за собой дверь. Он подходит к моей подруге, кладет ей руку на плечо и поворачивает лицом к себе. — Мы все совершали ошибки. Большие. Не думаю, что мы должны продолжать платить за них таким образом.

Она шмыгает носом и вытирает его тыльной стороной ладони.

— Ты говоришь о том, что он сделал? Или что ты сделал со мной?

Какое-то мгновение Дэш молчит. Я думаю, что он собирается позволить ей уйти, не получив ответа, но потом он набирается храбрости, смотрит на небо и кивает.

— Да. Я говорю о том, что сделал с тобой. Я ненавижу это, ясно? Я ненавижу то, что причинил тебе боль. Я позволил всему выйти из-под контроля и сделал неверный шаг. С тех пор я жалею об этом каждый божий день. Когда ты сможешь меня простить?

Карина.

Бедная Карина.

Она моргает, глядя на него, и в лунном свете ее профиль окрашивается серебром.

— Когда ты наконец поймешь, что твое положение в жизни не дает тебе автоматического права на вторую попытку, когда ты облажаешься?

Она выглядит как самый грустный человек в мире, когда уходит от него. Затем плечи Дэшила опускаются, с его губ срывается усталый, удрученный вздох, и он выглядит также печально.

Он тоже уходит, исчезая в отверстии лабиринта, оставляя меня одну, мои бедра горят от неловкого, скрюченного положения в кустах. Когда я встаю, выпрямляя ноги по очереди, это чертовски больно.

Свидетелем чего я только что стала?

С таким же успехом они могли бы говорить шифром, я многого не поняла. Однако собрала довольно много информации, причем весьма тревожной.

Случилось что-то ужасное. Что-то, в чем были замешаны Карина и Дэшил. И Карина беспокоится, что это может случиться со мной.

Холодный мертвый кулак сжимается вокруг моего сердца.

Я иду в беседку, все мое тело покалывает иголками. Мне потребовалась целая секунда, чтобы увидеть книгу, лежащую поверх горящих поленьев в камине, языки пламени лижут ее коричневую кожаную обложку. Обжигая пальцы, я вытаскиваю её из огня.

Только когда переворачивается книга, с глухим хлопком падая на пол передо мной, я понимаю, что это такое.

Это дневник Мары Бэнкрофт. 

Глава 37.

МАРА

5 июня.

СЛОВАМИ ЭТО ЧУВСТВО не описать. Если бы кто-то приставил пистолет к моей голове и заставил меня объяснить, что происходит внутри меня прямо сейчас, я бы сказал им, что я счастлива. И мне страшно. Очень, очень чертовски страшно. Мама позвонила и сказала, что я не должна сейчас связываться с мальчиками. Она хочет, чтобы я больше уделяла времени своей учебе, опустила голову и сосредоточилась на своих оценках. Ха! Да, конечно. Да что она вообще знает о реальной жизни? Она так погрязла в своем собственном дерьме, что даже не представляет, каково это — быть здесь, запертой в этом месте, когда некуда идти и не с кем поговорить. По все понимает. По точно знает, что я сейчас переживаю. Он живет здесь гораздо дольше, чем я. Он единственный, кто меня слушает. Если бы его не было, я не знаю, что бы я делала.

Карина думает, что я сошла с ума от того, что связалась с ним. Она думает, что он слишком сломлен, чтобы вообще что-то чувствовать, но я испытала с ним такое, что она даже представить себе не может. Близость. То, что он заставляет меня чувствовать, когда говорит, что любит меня. Он не тот, за кого его принимают люди.

Хотя бывают и такие моменты. Иногда он смотрит на меня так, словно хочет вырвать мою душу прямо из тела. Именно в такие моменты я начинаю паниковать. Он, конечно же, будет на вечеринке. Мы должны делать вид, что между нами ничего нет. Он будет пить и веселиться с этими тупыми гребаными парнями из Бунт-Хауса, а мне придется притворяться. Сделать вид, что он не встретил меня сегодня утром в нашем тайном месте, и не трахал меня до потери сознания. Я знаю, что он встревожен. Знаю, что он не самый надежный, и ничего хорошего из этого между нами не выйдет. Но так трудно вспомнить это, когда он внутри меня, целует мою шею, шепчет мое имя.

Если бы Карина знала, каким милым и нежным он бывает со мной, она бы не стала говорить о нем то, что говорит. Она была бы на моей стороне. Она же моя подруга. Она должна быть на моей стороне. Вот это-то меня и бесит больше всего. Предполагается, что ты можешь рассказать своим друзьям все, что угодно.

Я просто надеюсь, что он не причинит мне вреда. Иногда, когда я лежу в его объятиях, мне кажется, что он может сделать что-то безумное. Его перепады настроения могут быть пугающими.


8 июня.

Плохой день. Я заметила, что По смотрит на Дамиану. Он говорит, что она его не интересует. Что он никогда не прикоснется к ней, несмотря ни на что. Но мне знакомо выражение его глаз. Он все время так на меня смотрит. Она флиртовала с ним после уроков. Такая гребаная шлюха. Она сделает все, чтобы трахнуть его. Взять то, что принадлежит мне. Если бы все было по-другому, мне не пришлось бы беспокоиться об этом дерьме. Однажды мы сможем открыто говорить о своих чувствах, и никто не будет стоять у нас на пути. Я просто должна быть терпеливой. Если парни из Бунт-Хауса узнают о нас, нам придется чертовски дорого заплатить.


9 июня.

Я больше не могу этого делать. Я хочу домой, но мама непреклонна. Она думает, что я слишком остро реагирую, и мне просто нужно дистанцироваться от ситуации. Но как я могу это сделать, когда он всегда рядом? В коридорах? На моих гребаных занятиях? Все время смотрит на меня, смотрит так, будто я что-то такое, что он хочет съесть.

Сегодня он причинил мне боль. Я обвинила его в том, что он связался с Дамианой, и он прижал меня к стене. Он положил руку мне на горло, и на секунду я увидела это в его глазах. Ему хотелось свернуть мне шею. На секунду он впился пальцами в мою кожу, и я увидела в нем жестокость. Это было страшно.


10 июня

Я не хочу идти на эту дурацкую вечеринку. Я знаю, что произойдет что-то ужасное. Я чувствую это всеми своими костями. Сегодня я ходила в этом свитере на занятия. Тот самый, который По подарил мне вчера вечером после того, как я оставила его в беседке, и он взбесился, увидев меня в нем. Он заставил меня отнести его обратно в комнату и спрятать. Я понятия не имею, что с ним происходит, но все это начинает меня беспокоить. Я собираюсь пойти на вечеринку, а потом уеду. Иначе... Я знаю, что это глупо, я действительно глупа, но я боюсь, что ПО может убить. 

Глава 38.

ЭЛОДИ

Я СИЖУ СРЕДИ обугленных страниц дневника Мары, и моя душа истекает кровью. Этого просто не может быть, черт возьми. В дневнике Мары так много свидетельств, что у меня просто дух захватило. Я слишком напугана, чтобы признать большинство из них.

По?

Тайные отношения, которые держатся в секрете от членов Бунт-Хауса?

Ненависть Карины к любовнику Мары?

Связь с Дамианой?

Все это...

Я смахиваю горячие, злые слезы со своих щек, пытаясь осмыслить все, что только что прочитала.

Эдгар Аллан По — любимый поэт Рэна.

Сколько раз Рэн говорил мне, что мы не можем сказать Дэшилу и Паксу, что мы вместе?

Карина презирает Рэна.

И он действительно трахнул Дамиану. Карина мне все рассказала. Он трахнул ее за месяц до того, как я появилась в Вульф-Холле. Есть ли смысл в том, что он интересовался ею долгое время, а потом она ему наскучила?

Мерси уже намекала, что Рэн и Мара Банкрофт встречались. И они трахались? И она окаменела от страха перед ним? Боялась, что он собирается убить ее? А потом она просто исчезла ни с того ни с сего? И что, черт возьми, я должна делать со всем этим?

Как я могла заставить себя забыть о девушке, которая спала в моей спальне? О чем, черт возьми, я думала? Слишком отчаявшись сохранить единственную настоящую подругу, которую я завела здесь, не желая раскачивать лодку, я позволила Карине забрать дневник. Я поверила ей, когда она сказала, что собирается передать его копам, но она этого не сделала.

Многие страницы дневника Мары так обгорели, что их невозможно прочесть. Огонь уничтожил большую часть первой половины книги, так что я никогда не узнаю, что она там написала. Однако пламя оставило ее последние записи нетронутыми, и они рисуют ужасную картину.

Я не слышала, как открылась дверь в беседку. Не слышала, как он вошел внутрь. Я замираю на месте при звуке его голоса.

— Элоди.

В каком ужасном беспорядке я, должно быть, сижу на полу перед камином, повсюду разбросаны разрозненные страницы, исписанные синими чернилами, кончики пальцев почернели от копоти. Рэн стоит надо мной, одетый в белую футболку и пару потрепанных синих джинсов. Это первый раз, когда я вижу его одетым во что-то, кроме черного, и вид его в этой одежде заставляет что-то напрячься в моей груди. Он никогда не был таким, каким я его себе представляю. Он всегда что-то делает или говорит, чтобы удивить меня. Теперь я официально застигнута им врасплох. Я имею в виду, он вообще тот, за кого я его принимала?

Две крошечные морщинки появляются между его бровями, когда он наклоняется и поднимает один из листков бумаги, лежащих у его ног.

— Что ты делаешь, Элоди? — Похоже, он насторожен. Не уверен. Как и следовало ожидать.

— Расскажи мне о Маре. — Мой голос совсем не похож на мой собственный. Или, может быть, это просто мои уши стали плохо слышать, и все кажется таким далеким. — Ты ведь встречался с ней, не так ли?

На его лице появляется странное выражение. Он читает запись в дневнике на бумаге, которую держит в руке, медленно покачивает головой слева направо. Не похоже, чтобы он был доволен тем, что там написано.

— Что это такое? — спрашивает он, поднимая страницу.

— Ее дневник. Она писала в нем не каждый день, но ей удалось записать большую часть важных вещей. Почему бы тебе не рассказать мне о ней?

— Что тут рассказывать? Она была здесь студенткой. Она пропала без вести. Это было во всех новостях.

— Я была в Тель-Авиве, когда она исчезла. В то время я не обращала особого внимания на репортажи из маленьких городков Нью-Гэмпшира. Черт, тогда я даже не знала, что это место существует. Ты не ответил на мой вопрос, Рэн. Вы ведь встречались с ней, не так ли?

Его странное выражение лица становится глубже.

— Я же говорил тебе, что у меня были девушки, Элоди. Я не горжусь тем, со сколькими девушками встречался в прошлом году. Но я не думал, что ты собираешься распять меня за это. Однажды я встречался с Марой, но это ни к чему не привело. Мне очень жаль, но это… — он качает головой. — Это совсем не то, что ты думаешь.

— Это не то, что я думаю? — Язвительный взрыв смеха вырывается из моего горла. — Это совсем не то, что я думаю. Ладно. Так в чем же дело, Рэн? Просто какое-то дерьмо, которое глупая тусовщица выдумала про тебя? — Я сжимаю в кулаке горсть разрозненных страниц, выпавших из дневника Мары. — Это довольно хреновое дерьмо, Рэн. Это звучит так, будто ты причинил ей боль. Похоже, именно из-за тебя она пропала. Ты собираешься сказать мне, что не имеешь к этому никакого отношения?

Спокойный фасад, который он поддерживал до сих пор, ускользает.

— Ты серьезно спрашиваешь меня об этом? Господи Иисусе, неужели ты думаешь, что я убил Мару?

— Слишком много совпадений, мелочей, которые все связаны с тобой. Только сумасшедший не стал бы складывать два и два вместе.

— Элоди. — Он втягивает в рот нижнюю губу, и его зеленые глаза — глаза, которые в последнее время были мягкими для меня — превращаются в ледяной кремень. — Ты понятия не имеешь, о чем говоришь. Вообще никакого.

— Тогда просвети меня, потому что я сейчас в ужасе. Я начинаю сходить с ума, потому что есть большая вероятность, что я влюбилась в убийцу.

Его челюсть напрягается. Он сжимает её так сильно, что я вижу напряжение в его висках.

— Ты действительно так думаешь? Ты действительно думаешь, что я это сделал?

Я смотрю на все дневниковые записи Мары, разбросанные по полу, как забытые обрывки прошлого, взываю о помощи и не знаю, что и думать дальше.

— Я не... знаю.

В ту долю секунды, когда я снова смотрю на него, Рэн поворачивается ко мне спиной и уходит. Паника проносится внутри меня подобно циклону, когда я спешу обратно в свою комнату. Мое сердце не перестает громко стучать. Как только я закрываю дверь и убеждаюсь, что осталась одна, я спешу к подоконнику и вытаскиваю кусок дерева, который скрывает тайник Мары. В тот день, когда Мерси открыла это место и я вытащила из него дневник Мары, Карина не заметила внутри черную коробку с нарисованными на ней цветами вишни. Или свернутый свитер. Мои руки трясутся как сумасшедшие, когда я наклоняюсь и достаю оба предмета, кладя их на край кровати.

Сначала я осматриваю свитер. Это свитер Академии Вульф-Холл, темно-синий с золотыми буквами спереди. Я видела много студентов, носящих их в коридорах. И только когда я заглядываю внутрь свитера и вижу две маленькие буквы, написанные чернилами на этикетке, мое сердце официально разбивается вдребезги.

Р.Д.

Рэн Джейкоби.

Я промерзаю до самой сердцевины, когда открываю черную лакированную шкатулку и вытаскиваю оттуда горсть черных перьев. 

Глава 39.

ЭЛОДИ

Я КОЕ-КАК ПЕРЕЖИВАЮ следующий день. Я отвечаю Карине, когда она говорит со мной, но все, что я вижу в глубине своего сознания, это то, как она стоит с Дэшилом возле беседки, крепко прижимая к себе кардиган, и говорит о том, что случилось с Марой, и ее беспокойство, что это может случиться и со мной тоже. Она хандрит и жалуется на Андре, а я издаю все необходимые звуки. Делаю вид, что слушаю, и ковыляю от одного класса к другому, гадая, какого хрена мне теперь делать.

Я уничтожена.

Я не вижу Рэна. Я не вижу никого из ребят из Бунт-Хауса. Все трое заметно пропали из Вульф-Холла, хотя никто, кажется, не замечает их отсутствия. Я уверена, что они готовятся к сегодняшней вечеринке. Хотя почему никто из преподавателей не сделал никаких замечаний по поводу их прогулов — это чертовски загадочно.

Я нахожусь на последнем уроке французского языка, когда меня разыскивает декан Харкорт. С выражением мрачной решимости на лице она ведет меня по коридору в свой кабинет. Когда она садится за свой стол, а я сажусь напротив нее, она откашливается и сообщает мне новость, которую я ждала с тех пор, как Рэн рассказал мне о своей поездке в Тель-Авив.

— Элоди, боюсь, у меня плохие новости. Похоже, что... — она не знает, куда смотреть. — Твой отец попал в какую-то аварию, Элоди. Он был в баре в Тель-Авиве, и на него набросились трое мужчин. Они напали на него в переулке и довольно сильно избили. Я знаю, что для тебя это должно быть шоком, но мне кажется, что он был парализован после нападения.

Я смотрю прямо сквозь нее.

— Меня тоже потрясло, что это случилось так давно. Обычно нас немедленно информируют, если что-то случится с членами семьи студента, но по какой-то причине военные решили не сообщать нам об этом инциденте до сегодняшнего дня. Похоже, что травмы твоего отца были осложнены из-за инсульта, который он перенес через два дня после того, как попал в больницу. Он все еще жив, дышит самостоятельно, но, боюсь, не реагирует на внешние раздражители. Врачи работают с ним ежедневно, но они говорят, что он вошел в состояние беспамятства. Он полностью очнулся, но... это может быть трудно услышать, поэтому я прошу прощения, но... он, кажется, пойман в ловушку своего собственного разума. Ты в порядке, Элоди? Ты понимаешь, что я говорю?

Я смотрю её в глаза, цепляясь в лямку сумки, зажимая материал в руках.

— Да, я слышу вас. Я понимаю.

— Вполне естественно, что ты хочешь поехать и быть с ним, Элоди. Я вижу, как сильно ты травмирована этой новостью. Но сейчас за ним ухаживают в военном госпитале, и они сказали, что, поскольку ты несовершеннолетняя, ты не можешь вернуться в Тель-Авив самостоятельно. Твой отец передал опекунство школе, пока ты учишься здесь, так что, боюсь, тебе придется остаться здесь до тех пор, пока полковник Стиллуотер не поправится настолько, чтобы покинуть больницу. Я знаю, что это, вероятно, последнее, что ты хочешь услышать, но я прошу твоей помощи в этом деле. Я искренне надеюсь, что ты не будешь создавать проблем, потому что ты не можешь…

— Все в порядке. Я понимаю. Я буду соблюдать правила. Я не собираюсь причинять вам никаких неприятностей.

Харкорт, похоже, вздохнула с облегчением. Она, вероятно, думала, что я собираюсь сжечь всю эту чертову школу дотла, пытаясь добраться до моего бедного, парализованного отца. Если бы только она знала правду.

— Ну, спасибо тебе, Элоди. Я не знаю, религиозна ли ты, но мне нравится опираться на Иисуса в такие моменты. Если будем молится ему о выздоровлении твоего отца, то кто знает? Может быть, он снова станет самим собой, прежде чем ты это поймешь.

— Я верю в науку, декан Харкорт. Мне бы хотелось знать, что говорят врачи, пожалуйста. В частности, как скоро он снова встанет на ноги?

Рот декана отвисает, обнажая передние зубы, испачканные ее помадой цвета шелковицы.

— Боюсь... что врачи считают, что твой отец вряд ли полностью поправится, Элоди. Вряд ли он когда-нибудь снова сможет ходить. И им еще предстоит выяснить выйдет ли он вообще из этого состояния. Вот почему я упомянула о молитве. Видишь ли, это мощное целительное средство. Боюсь что без него…

Она что-то бормочет, но я уже перестала ее слушать.

Сколько раз она говорила «боюсь»?

Боюсь, у меня плохие новости.

Боюсь, он не реагирует...

Боюсь, тебе придется остаться здесь...

Такой странный термин для нее. Но она не боится. Ей неудобно, и она обеспокоена, и она очень хочет поскорее покончить с этим делом, чтобы оно больше не отнимало у нее времени.

А я, с другой стороны, уже очень давно боюсь. Эта новость все меняет. Похоже, мне больше никогда не придется бояться своего отца. И все это благодаря Рэну. Я прожила весь день, настолько оцепеневшая и оторванная от всего окружающего, что даже не пыталась понять, боюсь ли я его сейчас.

Кажется... это не так. 

Глава 40.

ЭЛОДИ

КОГДА Я ВОЗВРАЩАЮСЬ в свою комнату, дверь моей спальни широко открыта. А там, на краю моей кровати, сидит Мерси Джейкоби. Она выглядит так неуместно, сидя на моем темно-розовом одеяле, но, похоже, чувствует себя как дома. Увидев меня в дверях, она сияет, как чеширский кот.

— Прежде чем ты начнешь возмущаться, я ничего не трогала, — говорит она, протягивая руки в умиротворяющем жесте. — Я просто хотела занести твой костюм на сегодняшний вечер.

Я хмуро смотрю на нее. Кажется, это самое безопасное, что я могу сделать.

— Костюм? У меня нет никакого костюма.

— Рэн купил один для тебя, глупышка. — Она мотает головой в сторону черно-золотой сумки для одежды, висящей на задней стенке моего шкафа. — Я была у них дома, принесла немного выпивки и льда, и увидела, как мой дорогой старший брат пробил дыру прямо в стене своей спальни голыми руками. Кажется, он очень расстроен. Ты случайно ничего об этом не знаешь?

Боже, как она хороша в этом притворстве. Я подозреваю, что она знает все обо мне и Рэне и все же притворяется невежественной.

— Я понятия не имею, что с ним происходит. Кто вообще знает, что происходит с Рэном? Он постоянно злится, — говорю я.

Улыбка Мерси еще более фальшива, чем ее безупречные белые зубы.

— О. Как ужасно. Ничто так не печалит меня, как неприятности в раю. Впрочем, вполне справедливо. Вы оба хотите быть задумчивыми и несчастными, это полностью зависит от вас. Я оставлю тебя, чтобы ты спокойно примерила свой костюм.

— Мне не нужен этот костюм, Мерси. Я не пойду на вечеринку.

— О, нет. Ты должна это сделать! Все идут. Ты хочешь быть единственным человеком на всем этаже, сидя в своей комнате, как жалкая развалина, в то время как все остальные прекрасно проводят время?

— Карина никуда не идет, — вызывающе говорю я.

Мерси ухмыляется, встает и вальсируя выходит в коридор.

— Ты уверена в этом, Стиллуотер? Карина почти все время болтает об этом. Я бы поставила хорошие деньги на то, что она будет присутствовать на сегодняшнем празднике.

— Я не в настроении, Мерси. Не могла бы ты, пожалуйста, вынести сумку с одеждой из моей комнаты? Если бы Рэн хотел, чтобы она была у меня, он бы сам ее отдал.

— Наверное, он боится, что если подойдет к тебе ближе, чем на пять футов, ты взбесишься и обвинишь его в попытке убить тебя, — говорит она с кошачьей ухмылкой на лице.

Черт.

Значит, она действительно знает о том, что произошло в беседке. Я очень сомневаюсь, что Рэн рассказал ей, но кто, черт возьми, знает? Я и раньше много раз ошибалась. Очень много раз. Рэн мог рассказать Дэшилу, но кто тогда рассказал Мерси? Какая, бл*дь, разница, откуда она знает? Она просто знает.

— Начало в восемь, но рекомендую прийти около девяти или типо того, — говорит она. — Эффектное появление помогает, когда противоборствуешь с таким парнем, как мой брат. И срань господня, ты только взгляни на этот костюм.


Я нервничаю, когда расстегиваю молнию на сумке, позволяя ей раскрыться полностью. Мое повышенное состояние тревоги утраивается, когда я вижу, что там внутри. Это не какой-то двадцатидолларовый костюм. Это даже не тот дорогой костюм, который вы можете заказать онлайн. Это такой костюм, который сделали с нуля по вашим меркам, которые вы отправляете портнихе за несколько недель до события.

Платье очень красивое.

Лиф платья морозно-белый и переливается кристаллами Сваровски. Там есть косточки, вшитые в роскошную ткань, а также шнурки на спине, которые выглядят чертовски устрашающе. Я никогда в своей жизни не носила ничего столь замысловатого.

Юбка сделана из многослойной, прозрачной, шелковистой ткани, голубого, серебристого и белого цветов, такой тонкой и потрясающей, что я не могу удержаться и пробегаю по ней пальцами.

Это самый великолепный предмет одежды, который я когда-либо видела в своей жизни. Я сразу же узнаю его: это костюм Динь-Динь. Я говорила Рэну, когда мы спорили на чердаке, что всегда хотела быть Динь-Динь, когда была ребенком, но мы не всегда получаем то, что хотим... и он вспомнил? Это было такое легкомысленное, небрежное замечание. Я не могу поверить, что он хранил информацию, а потом заказал это.

Оно слишком красивое.

Слишком.

Все это чертовски много значит.

Я собираю по кусочкам очень подозрительную картину жизни Рэна в прошлом году, и это так страшно и ужасно, что я не могу этого вынести. Я все еще люблю его и не могу заставить себя остановиться. Зловеще острый нож вонзается в мое сердце, скрежещет по ребрам, лишая меня дыхания, когда я опускаюсь на колени, прижимая к груди прекрасный костюм феи.

Это несправедливо.

Я знала, что влюбляться в кого-то вроде Рэна опасно, но черт возьми, я не ожидала, что буду рыдать над самым дорогим предметом одежды, который когда-либо держала в руках, беспокоясь, что он мог убить девушку. Девушку, которая раньше спала в моей спальне. Боже, соразмерность всего этого просто чертовски ужасна, чтобы даже думать об этом.

Я лежу на спине на полу своей спальни, сначала плачу, но в конце концов просто смотрю на лампочку над моей головой, пытаясь успокоить пронзительное жужжание в моей голове. Но оно никуда не девается. Оно гудит все громче и громче, пока мне не начинает казаться, что я вот-вот сойду с ума от этого непрекращающегося звука.

А потом я срываюсь.

Я должна знать эту чертову правду.

Я заслужила её знать.

Мне все равно, насколько глупой она меня делает. Я иду на эту гребаную вечеринку, и я собираюсь разобраться с этим раз и навсегда.

Но сначала я должна кое-что сделать.

Онемев от долгого лежания на полу, моя спина жалуется, когда я сажусь и открываю нижний ящик своего туалетного столика. Там, между сложенными рубашками, лежит маленькая белая коробочка, которую Карина оставила прислоненной к моей двери пять дней назад. Я пристально смотрю на красивую темноволосую женщину, сидя перед ящиком, гадая, смогу ли я изобразить такую же широкую улыбку, как у нее, когда войду в парадную дверь Бунт-Хауса.

Я очень сильно в этом сомневаюсь. 

Глава 41.

ЭЛОДИ

ПЛАТЬЕ СИДИТ на мне как влитое. Даже когда у кого-то есть ваши конкретные размеры, редко можно найти платье, которое подходит так хорошо. Мне потребовалось много усилий, чтобы влезть в него, и потребовалась помощь Прес, чтобы правильно зашнуровать сзади, но как только я все это сделала, даже я должна признать, что это выглядит потрясающе. Я выгляжу потрясающе. Если не считать платья, мне кажется, что я смотрю на себя впервые за три года, стоя перед зеркалом в своей комнате, смотря на свое отражение.

— Мне нравится. Даже очень нравится, — говорит Прес, отступая назад и постукивая указательным пальцем по подбородку.

Она одета в костюм Битлджуса, сшитый из черно-белой полосатой пижамы, много черных теней для век и парик Альберта Эйнштейна.

— Сначала это был просто шок. Я просто привыкла к тебе как к блондинке. Знаешь, странно, но темные волосы тебе больше идут.

Я покрасила волосы обратно в свой естественный цвет в спальне, только ненадолго нырнув в ванную, чтобы ополоснуть их, когда таймер на моем мобильном телефоне зазвонил. Снова стать брюнеткой — это все равно что вернуться домой. Я вернула себе ту малую часть себя, которая была у меня отнята. Таким образом, я тот человек, которым должна была быть все это время, а не та незнакомка, которую пытался создать мой отец.

— Да. Я тоже думаю, что темный цвет мне больше подходит. — Я отворачиваюсь от зеркала, забирая с кровати свое приглашение на вечеринку.

— Хочешь спуститься вместе со мной? — спрашивает Прес. — Мы опаздываем. Я велела остальным идти без нас.

— Конечно.

Итак, мы с Прес вместе спускаемся с холма на вечеринку в темноте. Движущаяся, грохочущая музыка, заливающая леса вокруг Бунт-Хауса, указывает на то, что торжество уже идет полным ходом к тому времени, когда мы достигаем поворота, ведущего к дому Рэна. Нет нужды стучать в парадную дверь, она уже зияет в ночи, как огромная беззубая пасть, ведущая прямо в преисподнюю.

Внутри радуги следуют за мной из комнаты в комнату, танцуя по всем стенам; кристаллы Сваровски на платье ловят и отражают свет, разбрасывая всплески цвета во всех направлениях, когда Прес тянет меня через переполненный вестибюль. Кажется, все студенты Вульф-Холла находятся здесь, одетые во все виды странных и замечательных костюмов. Я проклинаю себя за то, что так мала ростом, когда изо всех сил стараюсь видеть поверх голов людей. Я быстро прихожу к пониманию, что этого просто не произойдет, поэтому сосредотачиваюсь на том, чтобы убедиться, что на меня не наступят, когда люди прыгают вокруг, танцуя под ревущую музыку. Я вижу Рашиду, сидящую у камина и разговаривающую с незнакомым мне парнем. Она хмурится, когда видит меня, щурится, потом наконец узнает и машет рукой, указывая на свои волосы, показывая мне большой палец.

Я никогда раньше не была на кухне. Она, конечно, огромна, с гигантским мраморным островом в центре, переполненным бутылками ликера и мисками с едой. Не та еда с чипсами и сальсой, которую можно было бы ожидать на большинстве домашних вечеринок. Нет, здесь крабовые пирожки и волованы, жареные яйца и причудливо выглядящие пирожные. Должно быть, это дело рук Дэшила. Я точно знаю, что Рэн не стал бы заказывать это дерьмо, и не думаю, что волованы — это почерк Пакса.

— Хочешь чего-нибудь выпить? Я пойду возьму пива, — кричит Прес через плечо.

Я вежливо киваю ей. Мгновение спустя у меня в руке оказывается бутылка Corona, стекло холодное и скользкое от конденсата, и меня тащат дальше в хаос. Вскоре Прес с визгом хватает меня за руку.

— А вот и он! О боже, как бы я хотела надеть что-нибудь сексуальное. Что, черт возьми, со мной не так?

На другом конце комнаты у подножия лестницы стоит Пакс и хрипло смеется над чем-то, что только что сказала девушка в облегающем черном костюме кошки. У нее маленькие черные ушки, на щеках нарисованы бакенбарды, а милый нос-пуговка выкрашен в черный цвет.

— Черт побери! Битлджус? — стонет Прес, натягивая свои черно-белые пижамные штаны. — Серьезно. Я такая гребаная идиотка.

— Тебе все равно лучше держаться подальше от этого, — бормочу я в свое пиво.

— Боже, только не начинай, — ворчит она. — Ты начинаешь говорить совсем как Карина. Эй, смотри! А вот и она! Карина!

Ни хрена себе. Не может быть, чтобы Прес только что заметила Карину. Но когда я смотрю в дальний конец комнаты, моя подруга стоит у одной из картин Рэна, одетая в пурпурную пачку и лиф с оборками, с крошечным цилиндриком, балансирующим на голове. На нем игральные карты, заправленные в ленту на шляпе, и ярко-зеленые перья.

— Вау. Ее костюм чертовски классный. Она безумная шляпница. Ну же, пойдем поздороваемся.

Я выдергиваю свою руку из хватки Прес и делаю шаг назад.

— Нет, я...

Слишком поздно.

Карина поднимает голову и видит меня, и ее лицо становится пепельного цвета. Но что еще хуже, парень, с которым она разговаривала, оборачивается и…

Это Рэн.

Он не в костюме. Одет в свою обычную черную униформу — черную футболку и потертые черные джинсы. Абсолютно никаких усилий с его стороны, чтобы присоединиться к конкурсу костюмов. Его глаза расширяются, когда он видит меня, стоящую рядом с Пресли. Он отрывается от разговора, который вел с Кариной, входит в толпу и проталкивается ко мне. Слепая паника сковывает мой мозг.

— Э-э, прошу прощения. Мне нужно найти туалет.

— Элоди, подожди, я пойду с тобой! — кричит мне вслед Прес.

Но я ее не слушаю и уж точно не собираюсь ждать. Я чувствую себя так, словно застряла на карусели, когда пробираюсь сквозь толпу тел. Мое сердце не перестает колотиться. Чтобы найти ванную комнату на первом этаже, требуется целая вечность, но, к счастью, когда я её нахожу, там нет очереди. Я ныряю внутрь и запираю за собой дверь, прислонившись к дереву и пытаясь отдышаться.

Через десять секундраздается стук в дверь.

— Элоди. Это я. Впусти меня.

Конечно же, он нашел меня. Хотя я надеялась, что это займет у него больше времени. Мне нужно немного времени, чтобы подумать. Я приготовила кучу вопросов, которые собиралась задать ему, но теперь я нащупываю в воздухе разреженный воздух. Единственное, что проносится в моей голове, это неверие. Карина пришла на эту чертову вечеринку. Она поклялась, что не собирается этого делать, и все же вот она, разодетая в пух и прах, ведет очень дружескую беседу с парнем, который в данный момент стучит в дверь ванной.

— Уходи, Рэн.

— Нет. Впусти меня. Мне нужно с тобой поговорить.

— Просто дай мне минутку!

— Элоди, это чертовски глупо. Открой дверь.

— Возвращайся на вечеринку, Рэн. Я приду и найду тебя, когда буду готова.

Господи, пожалуйста, просто уйди. Пожалуйста, просто уходи. Пожалуйста, просто уходи.

По ту сторону двери воцаряется тишина. Прерывисто выдохнув, я шагаю к зеркалу, изучая свое отражение в его поверхности. Кого я обманывала, когда шла сюда? Думала, что я могу просто подойти к нему и потребовать ответов? Мое сердце чуть не разлетелось на миллион осколков, когда я увидела его, черт возьми, и теперь я…

Дверь в туалет быстро открывается, и Рэн торопливо входит внутрь, закрывая ее за собой. Я смотрю на него с открытым ртом, не в силах произнести ни слова.

— Мне очень жаль, что я так поступил. — Он морщится, потирая рукой затылок. Он робко держит в другой руке четвертак. — Тебе не нужно быть мастером отмычек, чтобы открыть эти замки. Всего лишь монета.

— Тебе не следует здесь находиться, — шиплю я. — А если бы я воспользовалась этим гребаным туалетом?

— Ты пришла сюда, чтобы спрятаться от меня, малышка Эль.

Я хочу ударить его так сильно, чтобы у него застучали зубы. Но выражение его лица такое мучительное, что я останавливаюсь как вкопанная. Под глазами у него темные тени, кожа очень бледная, волосы очень растрепанные. Он выглядит так, словно вот-вот сойдет с ума.

— Элоди, я просто хочу поговорить с тобой. Ты можешь успокоиться на пятнадцать минут?

— У тебя были все возможности поговорить со мной в беседке, Рэн. Ты сам решил уйти. Ты хоть представляешь, как это подозрительно выглядит?

— Да, но ты обвинила меня в чем-то довольно безумном, и я не хотел говорить ничего такого, что могло бы... — он разочарованно выдыхает.

— Впутать тебя в это дело? — Я заканчиваю за него.

— Нет! Господи Иисусе, Элоди, ну же. Я не имею никакого отношения к исчезновению Мары. Я не трогал её, ясно?

— Тогда как ты объяснишь этот дневник? Все, что она там написала, указывало на тебя. А свитер, который она прятала в своем тайнике? У неё в коробке были пригоршни черных перьев. Перья точно такие же, как то, что ты мне подарил.

Рэн морщится, проводя руками по волосам.

— Какой свитер?

— Свитер Вульф-Холла с твоими инициалами на этикетке, Рэн. Боже!

Он отрицательно качает головой.

— Я… я не знаю, откуда он у неё. В прошлом году у меня был такой, но потом он исчез. Я понятия не имел, что с ним случилось. А перья... черт, я даже не знаю, что тебе сказать, Элоди. Она знала, что я их собираю. Может быть, она приберегала их для меня. Клянусь, я не оставлял ей ни одной, не говоря уже о целой охапке. Ты очень многого не знаешь, понимаешь? О Маре и о том, что происходило в академии в прошлом году. Я обещаю, что расскажу тебе. Я объясню тебе все до последней грязной детали. Но пока мы не сядем и не поговорим об этом как следует, пожалуйста, просто... ты должна мне поверить. Я не причинил ей вреда.

Он выглядит таким несчастным. Мой желудок переворачивается, тошнота накатывает на меня волной.

— Как, черт возьми, я могу верить хоть одному твоему слову? Как я могу выслушать эту историю, которую ты скрываешь от меня, и признать, что это правда?

На его красивом лице мелькает равнодушное, отстраненное выражение.

— Потому что я обещал тебе, малышка Эль: никакой лжи. Никогда. Я поклялся, что никогда не буду лгать тебе.

У меня сжимается горло. Я ужасно несчастна. Я хочу ему верить. Я ничего так не хочу, как услышать, что он говорит, и довериться ему. Но…

— РЭН ДЖЕЙКОБИ! Где ты, черт возьми, пропадаешь?

В гостиной раздается рев — буйный вопль, который мог исходить только от Пакса. Другие голоса начинают кричать и подбадривать, становясь все громче и громче по ту сторону двери.

Что, черт возьми, происходит?

Рэн, пыхтя, прижимает пальцы к глазам.

— Черт! Мне нужно идти, Элоди. Если я не выйду отсюда, они выломают эту дверь…

— РЭЭЭЭЭЭН! У тебя есть три секунды, придурок! Покажи свое уродливое лицо!

Яркие зеленые глаза встречаются с моими, умоляющие и полные страдания...

— Только не уходи, малышка Эль, обещай, что выслушаешь меня.

Господи, какая же я дура! Я колеблюсь, но только на секунду.

— Ладно. Я выслушаю все, что ты скажешь. Но в тот момент, когда я увижу, что ты лжешь мне, я уйду.

Он выглядит довольным. Мне почти больно видеть такое отчаянное выражение на его лице. Он кивает, глубоко морщась.

— Хорошо.

Повернувшись, он выходит из ванной и идет прямо в хаос по другую сторону двери. Это просто безумие — все студенты Вульф-Холла толкаются и пихают друг друга, пытаясь пройти мимо друг друга. Я не могу понять, куда они все направляются, пока не выскальзываю из туалета и не встаю у стены у двери, наблюдая, как все они стекаются к подножию лестницы.

Пакс и Дэшил уже стоят там, на ступеньках. Рэн поднимается им навстречу, волоча ноги, с таким мрачным и грозным выражением лица, что кажется монстром. Пакс одет как Алекс из «Заводного апельсина». Между тем Дэшил одет почти так же, как Рэн, в свою обычную одежду — дорогую черную рубашку и безупречные серые брюки, которые, похоже, стоят целое состояние. Пакс и Дэш приветствуют друг друга, хлопая Рэна по плечу и спине, когда он поворачивается лицом к толпе.

— Студенты Вульф-Холла! Момент, которого вы все так долго ждали, настал! — кричит Дэш.

Пакс следует сразу за ним.

— Леди и джентльмены, позвольте представить вам мастера охоты!

Все в фойе сходят с ума, оглушительно ревя в ответ. 

Глава 42.

ЭЛОДИ

Я НЕ ПРИСОЕДИНЯЮСЬ к общему ликованию. Стою неподвижно, как статуя, и с ошеломленной отрешенностью наблюдаю за окружающим безумием. В пятнадцати футах справа от меня из гостиной выходит Карина, кусая ногти. Похоже, она не так взволнована тем, что происходит на лестнице, как все остальные. Она полностью сосредоточена на мне.

— Элоди, можем поговорить с тобой снаружи? — спрашивает она.

Я оглядываю ее с ног до головы, вспоминая, как она насмехалась над Мерси, говоря, что не придет на эту вечеринку. Она уже не раз лгала мне, и мне это чертовски не нравится.

— Нет.

— Элли, пожалуйста, — она пытается взять меня за руку, но я отстраняюсь.

Наверху, на лестнице, Рэн начинает говорить.

— Вы все знаете условия сделки. Как мастер охоты, сегодня я командую войсками. И как всегда, у нас в Бунт-Хаусе есть игра, которая либо поднимет ваше социальное положение до конца учебного года, либо оставит вас в канаве. Ваша судьба полностью в ваших руках! — Он видит меня у двери и вздрагивает. — Сегодняшняя игра была создана для того, чтобы выкорчевать самых умных из вас. В лесу, окружающем дом, есть ряд красных флагов, подобных этому. — Он достает из заднего кармана длинную красную материю и держит ее в воздухе. — В радиусе двух миль их спрятано около сотни. Соберите их как можно больше и доставьте обратно на базу. Человек, которому удастся вернуть больше всего флагов, получает комнату в Бунт-Хаусе до конца учебного года вместе с чеком на пятьдесят тысяч долларов на его имя.

В толпе раздается удивленный вздох. Самое удивительное — это выражение лиц Дэшила и Пакса. Это был явно не тот приз, о котором они ожидали услышать от Рена.

— Человек, который собирает меньше всего флагов…

Над собравшейся толпой студентов опускается тишина.

— ...станет выполнять грязную работу в Бунт-Хаусе до окончания школы. Он будет готовить для нас, убирать за нас и прочее дерьмо. Будет самым низким из низших. Выбор за вами. Жить здесь, ничем не сдерживаемый, не связанный бессмысленными, глупыми правилами, или стань нашим мальчиком для битья. Вам не обязательно играть, но если вы это сделаете... будут последствия.

— Ну, это что-то новенькое, — выдыхает Карина рядом со мной. — В прошлом году... — она замолкает, неловко глядя на свои руки.

— В прошлом году что, Карина? Что за игра была в прошлом году?

Она не хочет встречаться со мной взглядом. Не то чтобы я ожидала от нее этого. Ее щеки становятся ярко-красными.

— В прошлом году каждый должен был трахнуть столько людей, сколько он мог до конца вечеринки. Такие вещи всегда связаны с сексом. Это в первый раз…

Она не успевает закончить свое заявление. Я поворачиваюсь к ней спиной, испытывая отвращение от последствий того, что она мне уже рассказала, меня тошнит, и я не хочу больше ничего слышать.

— У вас есть время до трех утра, — кричит Рэн, перекрывая возобновившийся шум. — А пока счастливой охоты. И будьте осторожны. Сегодня ночью здесь волки, выслеживающие свою добычу.

Глаза Пакса вспыхивают убийством. Лицо Дэшила непроницаемо. Впрочем, мне плевать на них обоих. Меня волнует только Рэн, когда он наклоняется и поднимает что-то со ступеньки перед собой. Маска волка отвратительна — искаженная, рычащая голова зверя, похожая на что-то из ночного кошмара. Он медленно опускает её на свое лицо, и кровь капает с обнаженных зубов существа.

Карина издает сдавленный звук.

— Боже. Похоже, я ошиблась.

— Ошиблась в чем?

Она свирепо смотрит на Дэшила, когда тот берет маску и надевает ее на голову.

— Элоди, когда парень из Бунт-Хауса говорит об охоте на добычу, они определенно говорят о сексе. 

Глава 43.

РЭН

— КАКОГО ХРЕНА ТЫ ТВОРИШЬ?

Моя спина ударяется о стену прежде, чем я успеваю ответить. Пакс смотрит мне прямо в лицо, пылая нескрываемой яростью.

— Ты не можешь приглашать людей жить здесь, не согласовав это с нами. Какого черта, Джейкоби? Где, черт возьми, этот человек должен спать?

Я смеюсь, потому что его гнев выглядит просто глупо с его котелком, сдвинутым под таким смешным углом.

— Они могут занять мою комнату, черт побери, мне все равно. Я пойду спать в заднюю комнату в «Косгроув». Ничего страшного.

— Ты никуда не уйдешь, — шипит Дэшил с другого конца комнаты, где мы обычно играем в Call of Duty.

Меня притащили сюда за воротник рубашки в тот момент, когда люди начали выходить из дома, чтобы начать охоту.

— Да что на тебя нашло, черт возьми? Ты не тот парень, с которым мы начали это дело. Честно говоря, я тебя больше не узнаю. Если бы ты не вставил этот последний пункт с волчьими масками, тебе пришлось бы чертовски дорого заплатить.

Боже, он так чертовски предсказуем. Вечеринка в Бунт-Хаусе — не вечеринка, если на ней нет целой кучи анонимного секса.

— Я не собирался добавлять эту часть. — Я отталкиваю Пакса прочь. — Но я знал, что вы оба будете чувствовать себя обманутыми, если не намочите свои члены.

— Мы все сегодня будем трахаться, Джейкоби, — выплевывает Пакс. — Включая и тебя.

Смех снова пузырится у меня в горле.

— Ты что собираешься заставить меня трахнуть кучу девчонок? Серьезно?

Пакс жестикулирует к Дэшу, вскидывая руки в воздух.

— Черт побери, сам с ним разбирайся. С меня довольно.

Дэшил ничего не говорит. Он стоит, засунув руки в карманы, и секунду молча наблюдает за мной.

— Это все из-за Элоди, да?

Я с вызовом смотрю на него в ответ.

—Конечно же, из-за Элоди. Из-за кого же еще?

— Ты в нее влюблен.

— Да.

— Боже, спаси нас! — ревет Пакс. — Ты не можешь быть влюблен в эту девушку, Рэн. Она, бл*дь, ничтожество. Она просто какая-то маленькая французская…

Боль пронзает мою руку, отдаваясь в плечевом суставе. Пакс падает на пол задницей вперед, скользя по половицам. Через полсекунды я уже лежу на нем, хватаю его за горло и снова начинаю бить. Я смертельно спокоен.

— Скажи это. Давай. Закончи это гребаное предложение.

Пакс сбрасывает меня с себя, поднимается на ноги, сбегая из моей досягаемости.

— Это зашло уже слишком далеко. Мы договорились. Никаких подружек. Никогда. Ты этого хочешь с ней, Рэн? Потому что ты знаешь, что никто из нас этого не потерпит.

Я смотрю на Дэшила, ожидая, что он поддержит угрозу Пакса. Он по-прежнему заметно молчит.

Я так чертовски устал от этого. Бунт-Хаус был для меня убежищем, когда Дэш, Пакс и я стали друзьями, но в последние несколько месяцев это стало тюрьмой.

— Элоди — моя девушка. Вот. Я, бл*дь, это сказал. И вы двое можете либо принять это с благосклонностью и двигаться дальше, черт возьми, или вы можете незамедлительно найти себе комнаты в академии. Вам решать.

Я собираюсь уходить, но Дэшил хватает меня за руку.

— Ты думаешь, так легко разорвать эту дружбу, Рэн? Не выйдет. Прямо сейчас на другом конце света в коме лежит гребаный армейский генерал, потому что мы согласились сделать кое-что такое, что могло привести нас всех в тюрьму до конца наших жизней или быть казнёнными гребаной расстрельной командой.

— Это что, какая-то угроза, лорд Ловетт? Потому что я сделал для тебя много такого, что привело бы к тому же результату, а потом и к другому.

— А как насчет Мары? — добавляет Пакс.

— ДА ПЛЕВАТЬ МНЕ НА МАРУ! — У меня перед глазами все кроваво-красное. Клянусь Богом, через минуту я потеряю всякое самообладание. Я делаю глубокий вдох, сдерживая свою ярость. — Мара — не моя проблема. Я не причинил ей вреда. Я ничего ей не сделал. Она уже давно ушла, и никто из нас ничего не может с этим поделать. Так что перестань поднимать эту тему.

Я уже выхожу за дверь и спускаюсь по первому лестничному пролету, когда Пакс окликает меня.

— Ты бы лучше понадеялся, что эта твоя девчонка не пойдет сегодня ночью в лес, Джейкоби. Ты знаешь правила. Если она это сделает, то это будет честная гребаная игра!

Он ждет какой-то реакции. Я ему ничего не даю.

Он ни хрена не тронет Элоди.

Я бегу вниз по лестнице с моей дурацкой волчьей маской, свисающей с руки, боясь того, какие неприятности может принести остаток этой ночи. 

Глава 44.

ЭЛОДИ

НОЧНОЙ ВОЗДУХ прохладен и свеж. Деревья шелестят, перешептываясь между собой, пока я крадусь вдоль опушки леса, идя по дороге обратно к Вульф-Холлу. Я продержалась всего пятнадцать минут на вечеринке в Бунт-Хаусе, и теперь мне нужно принять душ. Я чувствую себя грязной. Чувствую себя обманутой и сбитой с толку, и я хочу свою маму, но я не могу получить ее, потому что она чертовски мертва.

— Знаешь, я могу за тобой угнаться, — бормочет Карина у меня за спиной. — Не имеет значения, как быстро ты идешь. Я не отстану.

— Мне бы очень этого хотелось.

— Элоди, ну давай же. Пожалуйста. Ты ведешь себя не справедливо.

— Не справедливо? — Я резко разворачиваюсь, готовая снести ей голову. — Ты не можешь обвинять меня в этом, Карина Мендоса. Я думала, что ты моя подруга, а ты все это время что-то скрывала и хранила от меня секреты. Ты поклялась, что отнесешь тот дневник в полицию. Ты ничего не сказала мне о Маре с самого начала. Ты сказала, что не придешь сюда сегодня вечером. И — сюрприз, сюрприз, что ты сделала?

— Ты не сказала мне, что встречаешься с Рэном, — парирует она, и ее глаза становятся жесткими, как кремень.

— Да. Я знаю, что это было дерьмово, но я чувствовала, что не могу тебе сказать. Но ведь у тебя не было никаких причин держать меня в неведении относительно Мары, не так ли?

Громкий вопль эхом отдается среди деревьев, звук наполовину животный, наполовину человеческий. Мы обе останавливаемся, вглядываясь в кромешную тьму, и волосы у меня на затылке встают дыбом.

— Зачем кому-то бежать туда в лес без гребаных огней, — бормочу я. — В этом нет никакого смысла.

Карина вздыхает.

— Клаустрофобия в этом месте — вполне реальная вещь, Элли. Ты в академии всего пару месяцев, но попробуй пожить здесь несколько лет. Ты начинаешь немного сходить с ума и даже не понимаешь этого. Если ты учишься в Вульф-Холле, то парни из Бунт-Хауса — большое дело. Они задают тон на весь год. Если ты парень, то хочешь быть им. Если ты девушка, то хочешь с ними встречаться. Так было всегда. Поэтому, когда они выкидывают такое глупое дерьмо, как это, все всегда спотыкаются друг о друга, чтобы присоединиться к ним.

— Так вот что случилось в ту ночь, когда исчезла Мара? Она пыталась присоединиться к той дурацкой игре, в которую они играли?

Карина кивает.

— Да.

— И что? Я должна просто тащиться туда и выставлять себя дурой, как все остальные? Это то, чего они ожидают?

— Наверное, Пакс и Дэшил. Но не Рэн. Я разговаривала с ним до того, как ты появилась, и он хотел, чтобы ты была как можно дальше от этого, Элли. Это хорошо, что ты возвращаешься в академию.

Ха. Да, именно так. Рэн не хотел видеть меня на вечеринке. Он хотел, чтобы я была как можно дальше от всего этого. Что ж, Рэн должен понять, что он не всегда будет получать от меня то, что хочет.

Я стискиваю зубы.

— Знаешь что, Карина? Возможно мне стоит присоединиться к этой дурацкой игре. Тогда больше не будет никаких секретов. Я узнаю, если он переспит с половиной академии. Я буду точно знать, что произошло, и никто больше не сможет ничего от меня скрыть!

— Элоди! Какого черта ты делаешь? Подожди! Элли, ничего же не видно!

Впрочем, я уже сошла с дороги. Я уже иду в лес, навстречу возбужденным крикам и воплям других членов академии Вульф-Холла. Я далека от того, чтобы позволить им получить все удовольствие.

Громко ругаясь, Карина ломится через подлесок за мной.

— Это чушь собачья. Какой во всем этом смысл? Кого волнует, что Рэн делает или не делает?

— Меня. Меня волнует. Он заставил меня влюбиться в него, и теперь мне не все равно. Это самое худшее, что когда-либо случалось со мной.

— Тогда просто прекрати! — раздраженно восклицает Карина.

— О, да. Конечно. Как будто ты перестала любить Дэшила? Это ведь так просто, да? Просто щелчок выключателя? Я видела, как ты смотрела на него прошлой ночью возле беседки.

Она еще немного ругается.

— Ладно, ладно. Притормози немного. Слава богу, я надела туфли без каблуков. Откуда, черт возьми, ты вообще знаешь, куда идешь?

Я указываю на чистое ночное небо, выглядывающее из-за ветвей деревьев над головой, отказываясь оказать ей любезность и даже посмотреть на нее.

— Я умею читать по звездам. Старый добрый полковник Стиллуотер научил меня, помимо всего прочего. Кто же знал, что что-то из этого пригодится. Мы направляемся на юго-запад. Если я захочу вернуться на дорогу, это будет легко. А теперь либо молчи, либо возвращайся в Вульф-Холл. В любом случае, я закончила говорить.


Мы блуждаем около часа.

Карина кричит во всю глотку каждый раз, когда из темноты выскакивает студент, сжимая в руках красные флаги Рэна. Все это напоминает мне аттракцион на который родители Леви водили нас на Хэллоуин два года назад, где актеры, покрытые запекшейся кровью, выбегали из ночи, размахивая бутафорскими бензопилами, пытаясь напугать нас. Тогда я кричала, наслаждаясь зрелищем всего этого, но здесь. сейчас это не зрелище. Это самое глупое дерьмо, о котором я когда-либо слышала, и я не могу поверить, что люди участвуют в нем.

Я провожу нас обратно к периметру дома, осматривая деревья в поисках какой-нибудь волчьей маски, но ничего не вижу. Красивое платье феи Динь-Динь, которое купил мне Рэн, цепляется почти за каждую ветку дерева, мимо которой я прохожу, и я ничего не делаю, чтобы оно не порвалось.

Понимая, что все, вероятно, скрылись в глубине леса, я меняю направление и возвращаюсь на север, считая свои шаги, чтобы точно оценить, как далеко мы продвинулись.

Наконец мы натыкаемся на небольшую поляну.

— Ради Бога, мы можем передохнуть минутку? Моя лодыжка просто убивает меня. — Она оступилась около мили назад и с тех пор не перестает жаловаться. Я ворчу, опускаясь на самый плоский камень, который только могу найти, прислушиваясь, не приближается ли кто-нибудь, но воздух неподвижен и безмолвен.

Карина садится рядом со мной.

— Прости, что я не все тебе рассказала, ладно? Я люблю тебя, Элли. Ты моя подруга. Я забочусь о тебе, и все, что случилось с Марой, было таким беспорядком. Я не хотела, чтобы твое знакомство с Вульф-Холлом было таким же хреновым, как и наше, понятно?

— Поэтому ты сказала мне держаться подальше от Рэна, — тупо говорю я. — Ты не хотела, чтобы он сделал мне что-нибудь плохое.

На ее лбу появляются морщины, а на лице — следы замешательства.

— Нет. Я имею в виду, я говорила тебе... Рэн был в доме в ночь вечеринки. Он не уходил. Они с Марой расстались еще до этого. Поначалу она этого не приняла. Она ходила за ним по пятам, как потерявшийся щенок. А потом, ни с того ни с сего, она просто пережила это однажды. Прямо как гром среди ясного неба. Она вела себя очень странно. Мерси сказала, что узнала, что она встречается с кем-то, но никто из нас не мог понять, с кем именно. Она пришла на вечеринку и казалась совершенно счастливой. Она даже не разговаривала с Рэном. Нам всем было очень весело. А потом... в одну минуту она была там... а в следующую — исчезла.

Не думаю, что она мне врет. Сейчас я также не уверена, что Рэн лжет мне, и это самая запутанная вещь в мире, учитывая все улики, указывающие на него. Я просто... я так чертовски устала пытаться разобраться во всем этом. У меня болит голова, и я застряла посреди леса, черт возьми, в блестящем костюме феи, и ничего не имеет никакого чертова смысла!

Карина берет меня за руку и крепко сжимает.

— Мне действительно очень жаль, Элоди. Пожалуйста, просто поверь, что я держала тебя в неведении не просто так. Я расскажу тебе все, что узнала после той ночи, хорошо? Прямо сейчас. Больше никаких секретов, клянусь.

Она выглядит такой чертовски серьезной. Ее глаза ярко блестят, как будто она вот-вот расплачется, и гнев внутри меня, который все это время вспыхивал, поднимая стену жара, как костер, внезапно исчезает и умирает, оставляя меня печальной и спокойной.

— Хорошо. Тогда начни с самого начала. И не упускай ни одной детали.

Она улыбается и кивает.

— Та конкретная вечеринка была странной. Я поняла, что что-то случилось, как только вошла в дверь. Все были более сдержанны, чем обычно. Я спросила Мерси, что происходит, и она ответила мне, что…

Громкий треск раскалывает тишину. Мы оба замираем и напрягаемся, ожидая нового звука. Он раздается секундой позже — тяжелый хруст, за ним еще один, еще один. И тут из-за деревьев на поляну выходит чья-то фигура. Это парень — без рубашки, в джинсах висящих низко на бедрах. Его лицо скрыто одной из волчьих масок Рэна.

— Продолжай, Кэрри, — раздается низкий голос из-под маски. — Я бы не хотел прерывать рассказ. 

Глава 45.

РЭН

Я ОБЫСКИВАЮ ДОМ СВЕРХУ ДОНИЗУ.

Ее нигде нет.

Я подъезжаю к академии и распахиваю дверь ее спальни. Ее там тоже нет. Но есть мой свитер академии Вульф-Холла. Он висит на спинке стула у окна, и в тот момент, когда я его вижу, вспоминаю, когда в последний раз его надевал. Воспоминание возвращается ко мне внезапно, как пощечина, и ужас сворачивается змеей у меня в животе. Я надевал его за неделю до последней вечеринки в Бунт-Хаусе, потому что на улице было холодно и я встречался кое с кем в беседке.

Я накинул его на себя, даже не задумываясь об этом. Снял его, пока был в беседке. Я оставил его там убегая в спешке. Это была плохая ночь. Это была сложная ночь. Все закончилось не очень хорошо, и я сделал все, что мог, чтобы потом выбросить её из головы.

Теперь же её детали с ревом возвращаются со всей утонченностью кувалды.

«Я хочу тебя, Рэн Джейкоби. А я всегда получаю то, что хочу».

Тогда я улыбнулся. Отшутился. Уклонился от него, потому что именно в этом я был хорош.

«Не повезло. Ты не получишь меня, старик».

А потом он перевернул мой мир с ног на голову.

Элоди, наверное, играет в эту чертову игру. С ней, наверное, все в порядке. Но что-то болезненное и тревожное щекочет мне затылок, крича, чтобы я нашел ее. Она понятия не имеет, в какой опасности находится, если находится там, в лесу.

Я должен найти ее. Я должен найти ее раньше него.

Достаю свой телефон и включаю его. Мчусь вниз по ступеням академии, открываю свои сообщения и выстукиваю сообщение.


Я: где ты сейчас находишься?


Ответ приходит через несколько мгновений.


Как ты думаешь, где я нахожусь? Я собираюсь присоединиться к веселью. 

Глава 46.

ЭЛОДИ

— ПАКС, ПРЕКРАТИ ВАЛЯТЬ ДУРАКА.

Я встаю, отряхиваю платье и хмуро смотрю на него. У меня нет сил разбираться с этим дерьмом сегодня вечером. И да, я могла посадить его на задницу, когда он в последний раз пытался подкрасться ко мне в этом лесу, но тогда он не знал, что я способна защищаться. На этот раз он будет готов к встрече со мной, и это делает жизнь намного тяжелее.

— Извини, если у тебя дерьмовая ночь, но я просто хочу найти Рэна и свалить отсюда, ясно?

Волчья маска устрашающе клонится набок. Пакс подкрадывается ближе.

— Рэн. Да, Рэн. Мы все так отчаянно нуждаемся в Рэне, не так ли?

— Ну, ты же знаешь, где он спит по ночам. Ты можешь решить все свои проблемы с ним позже, в доме. Я думаю, что мои проблемы с ним немного более насущны, чем твои.

Я делаю шаг вправо, пытаясь обойти его, но Пакс отражает это движение, делая шаг влево, преграждая мне путь.

— Элоди? — говорит Карина.

— Пакс. Убирайся к чертовой матери с дороги. Или ты хочешь, чтобы я поставила тебя в неловкое положение перед Кариной? — На этот раз я пытаюсь двинуться влево, но он уже рядом со мной, останавливает меня на полпути. Я слышу, как он тяжело дышит через маленькие воздушные отверстия в маске, и звук этот хриплый и влажный.

— Элоди, — повторяет Карина. — Элли... не думаю, что это Пакс.

Я хмурюсь, глядя на парня. Он точно не Дэшил, черт возьми. Редкие волосы на его груди темные. У Дэша волосы гораздо светлее. И это не Рэн. У него нет волос на груди. Вспышка чего-то похожего на панику пробегает по моему позвоночнику.

Я делаю шаг назад.

— Кто ты?

Внезапно рядом со мной появляется Карина, переплетая свои пальцы с моими.

— Мы сохранили твой секрет, — шипит она. — Мы держали рот на замке. Ты поклялся, что больше так не сделаешь.

Парень в волчьей маске медленно качает головой, что-то бормоча себе под нос.

— Я ненавижу нарушать обещания, Кэрри, честное слово. Я думал, что уже справлюсь с этим, но... — он протягивает руку, дергая ужасную морду волка, медленно отводя ее назад, чтобы снять маску. — Я просто не могу перестать любить его. Я знаю, что это просто навязчивая идея. Думал, что смогу справиться с его заботой о ком-то новом, но это невозможно. Я ненавижу ее так же сильно, как и ту, другую. — Он поворачивает ко мне острые, полные ненависти глаза, рассматривая меня с отвращением. — Он мой, Элоди. Чем скорее вы, глупые маленькие сучки, вобьете это в свои толстые черепа, тем скорее вы все перестанете умирать.

Доктор Фитцпатрик.

Мой мозг не может перестать заикаться над его именем.

Доктор Фитцпатрик?

Всегда такой дружелюбный и заботливый в классе. Вечно болтает о поэтах, доставляет Рэну неприятности, призывает его сидеть прямо. Читает Викторианское порно Рэна в классе, пытаясь смутить его. Я так чертовски запуталась, что кажется, будто мой мозг плавится. Злобное выражение лица доктора делает его похожим на незнакомца.

Кем-то, кого я никогда раньше не встречала.

— Оууу. Бедная Элоди. Он ведь тебе ничего не сказал, правда? — он усмехается.

— Что не сказал?

— Что мы с ним какое-то время были вместе. Недолго, конечно, но ему просто нужно было время, чтобы увидеть это. Он и я родственные души. Мы должны быть вместе, черт возьми. Но ты же его знаешь. Он очень упрям. Иногда он не признается в чем-то, если это не входит в его план. Вот почему он до сих пор не сказал тебе, что любит тебя, Элоди.

Мой рот словно наполняется ватой. Я никак не могу его закрыть. Мне сейчас очень трудно понять то, что я слышу.

— Он сказал мне, что любит меня, — шепчу я.

Глаза Доктора Фитцпатрика сужаются до жестоких щелочек.

— Что?

Я говорю громче.

— Он сказал мне, что любит меня. Он действительно любит меня.

— Не надо, Элли, — предупреждает Карина, впиваясь ногтями мне в тыльную сторону ладони.

Доктор Фитцпатрик яростно трясет головой. Он прижимает тыльную сторону ладони ко лбу, зажмуривая глаза, и тут я вижу огромный охотничий нож, который он сжимает в руке. Как же я раньше его не заметила? Лезвие безумно сверкает в лунном свете, который пробивается сквозь кроны деревьев на поляну.

Верхняя губа lоктора Фитцпатрика приподнимается, от него исходит отвращение, когда он наклоняется к нам, направляя острие ножа мне в лицо. Карина кричит мне прямо в ухо, но я.. даже не моргаю…

— Он этого не говорил, — выплевывает он. — Он никогда бы так не сказал. Он не может. Рэн не способен любить такую девушку, как ты. Ему нужно нечто большее, чем дурацкие платья, неряшливые ботинки Док Мартина и тупые вопросы для дебатов. Это просто невозможно.

Человек, стоящий передо мной, никак не может быть в здравом уме. Ни один человек в здравом уме не стал бы целиться ножом такого размера в чье-то лицо и разглагольствовать так, как разглагольствует наш учитель, если бы у него было хотя бы самое слабое представление о реальности. Я должна бы сказать что-нибудь, чтобы успокоить его, но это опасная игра. Такая тонкая грань, чтобы попытаться пройти по канату, а доктор Фитцпатрик — высокофункциональный безумец. Он должен быть таким, чтобы так долго дурачить весь мир.

Однако я кое-что понимаю, когда собираюсь заговорить.

— Постойте. Этот нож. Я узнаю этот нож. Это тот самый нож, который я нашла торчащим из моей кровати!

Фитц смеется, запрокидывая голову назад.

— Боже, ты такая чертовски напыщенная. О, моя кровать. Мои драгоценные книги. Мои вещи. Ой-ёй-ёй. Декан Харкорт оставила его в ящике своего стола, и я забрал его обратно. Этот нож у меня уже очень давно, знаешь ли. На самом деле мне совсем не хотелось оставлять его ей навсегда.

— Какого черта ты разгромил мою комнату?

Доктор рычит, медленно приближаясь.

— У меня ведь не было выбора, правда? Эта комната пустовала месяцами, но потом появилась ты. Я все еще не нашел ни дурацкий дневник Мары, ни свитер Рэна. Это был только вопрос времени, когда ты наткнешься на них и начнешь задавать вопросы. Поэтому я разорвал все на части. Осмотрел все вверху до низу, но не нашел их, и ты вернулась в свою комнату. Я услышал, как ты по телефону жалуешься на своего отца на лестничной клетке, и ушел.

— Господи, да ты совсем сбрендил, — бормочет Карина.

Я все еще обдумываю все это, но запутанные куски информации, которые заставляли мою голову болеть, начинают складываться вместе.

— Это о тебе она писала в своем дневнике. Не о Рэне. Именно тебя она боялась.

Учитель английского ухмыляется, крутя нож в руке так, что свет отражается от его зазубренных зубов.

— Признаюсь, я, возможно, немного повозился с ней. Она была не в моем вкусе, но было забавно обманывать ее, заставляя думать, что я хочу быть с ней. Я просто хотел, чтобы она держалась подальше от Рэна, но... — он пожимает плечами, тихо посмеиваясь. — Она была такой чертовски доверчивой. Не то что ты, Элоди. Нет, ты очень умная. Впрочем, теперь уже бессмысленно все это обсуждать. Для этого уже слишком поздно. 

Глава 47.

РЭН

— ЭЙ! И ГДЕ ЖЕ ТВОЯ МАСКА? Я думаю, что ты чертовски сексуальный волк, Джейкоби.

Мне просто чертовски повезло, что первым человеком, на которого я наткнулся в лесу, оказалась Дамиана. Вокруг ее запястья привязаны пять флагов. Ее обтягивающий наряд медсестры выглядит так, как будто он собирается упасть с нее в любую секунду. Это чертово Рождественское чудо, что она не свалилась в овраг и не сломала себе шею в белых туфлях на шпильках. Она трет руки о мою грудь, мурлыча, как довольная кошка.

— Неважно. Мне плевать на эту маску. Без разницы. Ты поймал меня. Теперь я твоя на... — она поджимает губы, — ... сколько бы ты меня ни хотел.

— Перестань, Дэми.

Она делает выпад, пытаясь поцеловать меня.

— Господи, бл*дь, прекрати! Я ищу Элоди. Ты ее видела?

Ее довольный взгляд становится кислым.

— К черту Элоди, Рэн. Сколько раз тебе нужно это услышать? Я…

Я оставляю ее в темноте, влетаю в лес, мой пульс бьется так быстро, что я дрожу всем телом. Она должна быть где-то здесь. Однако оказалось, что радиус в две мили — это действительно чертовски большой участок земли, и мне не очень-то повезло найти кого-то полезного в темноте. Я проверяю свой сотовый телефон, надеясь и молясь Богу, что там будет сообщение от Элоди, но у меня есть только одна полоса приема и... Зачеркните это. У меня нет сети, и я сомневаюсь, что у кого-то еще она есть.

Что за чертова катастрофа!

Эта ситуация не могла бы стать еще хуже прямо сейчас.

Но затем, примерно через тридцать секунд, это случается.

Я сталкиваюсь с Мерси. Она сидит на поваленном стволе дерева и курит сигарету, как будто это совершенно нормально для нее — быть одной в лесу посреди гребаной ночи. Она одета в красно-белую форму болельщицы, волосы заплетены в косички, макияж размазан по всему лицу. Я думаю, что она должна быть чем-то вроде зомби. Она даже не выглядит удивленной, когда смотрит и видит меня.

— Да ладно тебе, старший брат. Наслаждаешься своей маленькой игрой? — Она выпускает две струйки дыма через нос.

— Элоди где-то здесь. Я должен ее найти.

— Ух. Кто бы мог подумать?

— У меня сейчас нет времени обмениваться с тобой ударами. Просто скажи мне, видела ли ты ее.

Ее бровь изгибается. Она снова затягивается сигаретой.

— А с чего бы мне тебе говорить, даже если бы и видела? В последнее время ты ведешь себя со мной просто ужасно, Рэн.

Мне чертовски хочется кричать.

— Ты прекрасно знаешь, почему я злюсь на тебя! Весь этот бардак — твоя гребаная вина!

Она поворачивается ко мне лицом, в ее глазах гнев.

— О чем, черт возьми, ты говоришь? Я не сделала ничего плохого.

— Ты вмешалась в мое дерьмо, Мерси, как всегда. Ты сказала Фитцу, что я встречаюсь с Марой, когда это была неправда, и сделала вид, что у нас серьезные отношения, хотя ты знала, что он совсем спятил. Мара пропала, потому что ты так сказала. Ты сделала меня ответственным за то, что с ней случилось!

— Я просто пыталась помочь, — шипит она, стряхивая дым в подлесок. Она встает и подходит ко мне, тыча пальцем мне в грудь. — И мы не знаем, что случилось с Марой. Она, наверное, в Кабо, пьет Маргариту в трейлерном парке и отсасывает у парней из братства на пляже. Она всегда фанатела от «Исчезнувших», вы, идиоты.

— Говори себе это, если это поможет облегчить твою совесть, Мерс. Но Фитц никогда бы не связался с Марой, если бы ты не сказала ему, что я с ней. Она была твоей подругой. Нравится тебе это или нет, но ты бросила ее под автобус.

Впервые за много лет в глазах Мерси блестят слезы. Она никогда не выказывала ни капли раскаяния за то, что сделала. И как бы реально это ни выглядело, я не собираюсь верить, что это проявление эмоций сейчас реально. Мерси всегда включала водопровод, чтобы получить то, что ей нужно.

— Ты совершенно прав. Она была моей подругой. И да, я сказала кое-что, чего не должна была говорить, но я пыталась помочь тебе выпутаться из ситуации, в которую ты никогда не должен быть вообще попасть. Господи, Рэн, ты даже не любишь парней. О чем ты, черт возьми, думал?

Я не должен был избегать ее так долго. Мы должны были обсудить это еще несколько месяцев назад, но я был слишком зол, чтобы даже смотреть на нее. Я все еще чувствую злость.

— Послушай, я не могу стоять здесь и спорить с тобой о своей сексуальной ориентации, когда Элоди в опасности. Фитц здесь, и я думаю, что он ищет ее. Сначала я должен найти ее. Если ты не собираешься помогать, то здесь я тебя и оставлю.

Я мчусь сквозь деревья, направляясь на север. Мои глаза уже привыкли к темноте. Я уверенно иду и быстро набираю темп, мои чувства в полной боевой готовности.

— Господи, Рэн! Подожди! — Мерси зовет меня сзади. Я делаю паузу достаточно длинную, чтобы она могла догнать меня. Она тяжело дышит и задыхается, когда подходит ко мне. — Поскольку ты никогда не давал мне возможности искупить свою вину, я думаю, что помогу тебе найти твою глупую маленькую подружку.

— Это не примерит нас, Мерси. Отнюдь нет.

Она надувает губы и закатывает глаза, как всегда делала с тех пор, как нам было по пять лет.

— Ладно. Как скажешь, придурок. Но ты должен согласиться, что это только начало. А теперь веди меня. Я знала, что есть причина, по которой я сегодня надела теннисные туфли.


Минуты тикают незаметно. Проходит час. К часу ночи я прихожу к выводу, что будет чертовски невозможно прочесать весь этот район и найти одну девушку. Это невозможно. Даже с Мерси, выкрикивающей имя Элоди во всю глотку, маловероятно, что мы просто наткнемся на нее.

— Ее здесь нет, Рэн, — говорит Мерси. — Она совсем крошечная и не может весить и ста фунтов насквозь промокшей. И вообще, какое ей дело до участия в одной из твоих дурацких охот? Держу пари на сотню баксов, что она сидит в этом ужасном кафе, пьет молочные коктейли и поглощает жареную картошку с Кэрри Мендоса.

— Ты ничего не знаешь об Элоди, так что держи свой рот на замке. Я знаю, что она здесь. Я просто уверен. И даже если это не так, я все равно буду ползать по каждому квадратному дюйму этого леса, чтобы быть чертовски уверенным. Фитц сказал мне, что собирается присоединиться к веселью. Если есть хоть малейший шанс, что он может причинить ей боль, то я клянусь, что остановлю его.

— Вау. Ты действительно влюблен. Я никогда не видела, чтобы тебя что-то так сильно волновало, — тихо говорит она.

На этот раз мне не кажется, что она издевается надо мной. Похоже, она искренне удивлена.

— Да. Ну, в какой-то момент тебе тоже нужно о ком-то заботиться, Мерси, иначе какой в этом гребаный смысл?

— Смысл в чем?

Я снова смотрю на нее.

— В том, чтобы быть живым.

Ее глаза округляются, проносясь мимо меня, ее фокус перемещается вперед. Она хватает меня за запястье и тянет в сторону, за дерево.

— Ш-ш-ш. Я что-то слышала.

— Наверное, это была белка, Мерс. Ну же, пошли. — Она шипит, хлопая меня по спине, пытаясь заставить остановиться, но я все равно продолжаю идти. Она следует за мной, матерясь на каждом шагу. Через пятнадцать секунд я тоже что-то слышу: низкий, задыхающийся стон.

— Какого хрена?

Мерси указывает направо, и я обнаруживаю источник шума. Пресли Адамс голая, прижатая к дереву, ее сиськи подпрыгивают вверх и вниз, пока парень в маске волка трахает ее. Естественно, это Пакс. К сожалению, я достаточно часто видел его голую задницу, чтобы ее легко было узнать, даже без нижнего белья от Calvin Klein.

— Отвратительно, — это все, что Мерси может сказать по этому поводу. Я точно знаю, что она бы трахнула Пакса, если бы ей дали хотя бы полшанса, поэтому ее комментарий должен быть направлен на Прес. Я стараюсь держаться от них подальше, огибая огромный валун, чтобы не пройти прямо мимо них.

Мы уже почти на границе зоны поиска, граничащей с территорией академии, когда находим пещеру. Вжавшись спиной в скалу у подножия скалы, выступающей в небо над кронами деревьев, Мерси бросает один взгляд на зияющую черную пасть и качает головой.

— Э-э-э... Ни за что. Этого не будет. Я туда не пойду.

— Ладно. — Я стою у входа в пещеру, вглядываясь в бездонную черноту. Я ни хрена не вижу. — Элоди!!! — Мой крик эхом возвращается ко мне, повторяясь, становясь все тише и тише по мере удаления. Звучит так как будто она уходит очень далеко. Я жду, ожидая ответа, который так и не приходит.

— Мы уже почти в академии, — говорит Мерси. — Почему бы нам просто не пойти и не взглянуть туда? Она уже могла вернуться.

Я жую внутреннюю сторону щеки, на секунду задумавшись. Однако это щемящее беспокойство не перестает грызть меня. Сама мысль о том, чтобы бросить поиски и вернуться в школу, наполняет меня таким необъяснимым страхом, что это просто не вариант.

— Подожди здесь, Мерс. Кричи, если кто-нибудь придет.

— Ради бога, Рэн. Это просто глупо! Давай просто вернемся назад!

Я делаю глубокий вдох и захожу внутрь. 

Глава 48.

ЭЛОДИ

КОЕ-ЧТО ЧТО НУЖНО ЗНАТЬ о Крав-Мага? Эта система была разработана для обучения израильских сил обороны тому, как обезоружить нападающего с оружием. Точнее, с пистолетом или ножом. Я могла бы отобрать охотничий нож у Фитцпатрика за три коротких движения, но я выжидаю. Он настолько уверен, что полностью контролирует ситуацию, что говорит, раскрывая все свои секреты, как злодей из проклятого фильма о Бонде, и я хочу узнать как можно больше, прежде чем сломаю ему запястье и убегу.

Карина идет впереди меня, ее руки связаны за спиной. Я тоже связана —тонкая бечевка, которой учитель английского связывал наши запястья, врезалась мне в кожу —хотя пока это меня не особенно беспокоит. Меня больше волнует, куда он нас везет.

— Давайте прибавим шагу, дамы. Иначе мы не доберемся до рассвета.

Он звучит бодро. Однако он не забыл того, что я сказала ему раньше. Он не верит, что Рэн признался мне в любви, и теперь пытается убедить меня, что я ошибаюсь.

— Знаешь, он ведь лгал тебе. Он забрал твое досье из кабинета декана Харкорта. Украл твою фотографию. Он собирался поиграть с тобой. Ты это знала?

— Да, знала. Он мне все рассказал. Я знаю все о его маленькой одержимости, когда мы впервые встретились. Однако все изменилось. Это стало реальностью. Для нас обоих. — Может быть, мне следует звучать немного менее скучно. Немного испугано? Не поймите меня неправильно, я в полном дерьме, но я также уверена, что смогу бороться за контроль над ситуацией, когда придет время. И я хочу немного нажать на кнопки доктора. Разозлить его достаточно сильно, чтобы он стал небрежным. Карина оглядывается на меня, бросая строгий взгляд, который говорит о многом: «Какого хрена ты делаешь, девочка? Не надо его раздражать. Из-за тебя нас обеих убьют!»

— Смотри вперед, Кэрри. Хорошая девочка. Мы же не хотим, чтобы ты споткнулась и сломала себе шею, правда? — командует Фитц.

— Он сказал мне, что я была первым человеком, которого он полюбил. То, что у нас есть, это нечто особенное, — говорю я беззаботным тоном. — Я никогда не думала, что такой парень, как Рэн,западет на такую девушку, как я. Но то, как он иногда смотрит на меня... — я мечтательно вздыхаю. — Мы будем жить вместе, когда уедем в колледж. Это будет потрясающе. Мы будем…

Я тяжело опускаюсь на землю. Со связанными за спиной руками я никак не могу остановить падение. От удара боль пронзает меня с головы до ног. Ну и черт с ним. Лежа лицом вниз в грязи, я смутно задаюсь вопросом, не слишком ли сильно я надавила. Доктор Фитцпатрик нависает надо мной, рыча мне в ухо.

— Держи свой грязный рот закрытым, Элоди. Если только ты не хочешь закончить свою жизнь истекая кровью в этой грязи, прямо здесь и сейчас. 

Глава 49.

РЭН

В ТОТ МОМЕНТ, когда я поворачиваю за первый угол, я вижу впереди свет. Во мне вспыхивает надежда. Может быть, она по какой-то причине не услышала моего крика. Может быть, Элоди просто впереди, убивает время, прежде чем вернуться в Вульф-Холл. Я спотыкаюсь о невидимые камни, которыми усеяна узкая тропинка, и едва успеваю зацепиться за грубые, острые стены.

— Элоди?

Я должен был, черт возьми, рассказать ей все, когда у меня была такая возможность. С моей стороны было так глупо скрывать это от нее. Ей нужно было знать правду, чтобы быть готовой к тому, во что она ввязалась. Однако я был трусом. Я был очень слаб. Мне потребовалось так много времени, чтобы завоевать ее доверие. Я был так уверен, что мы сможем добраться до выпускного вечера так, чтобы Фитц ничего о нас не узнал. Какой же я был дурак!

— Элоди! — На этот раз крик разносится еще дальше, подпрыгивая внутри пещеры.

Прежде чем я успеваю сделать еще один глубокий вдох и позвать ее снова, я выхожу в грот с высоким потолком. Свет, который я только что видел, исходит от ряда электрических ламп, подвешенных вдоль одной стороны стены. Вода стекает вниз по грубому камню, собираясь в грязные лужи на земле. А там, прямо посреди пещеры, стоит каменный постамент, поднимающийся из грязи.

Не постамент.

Алтарь.

По крайней мере, так мне кажется. Я приближаюсь, мое сердце сжимается в кулак в горле, и... о боже. Пронзительный жужжащий звук наполняет мою голову. Это Мара. Она лежит на алтаре, сложив руки на грудь — ничего, кроме костей и спутанных тусклых волос.

Вот где она была.

Все это время…

Полицейские обыскали этот лес. Они так и не нашли ее. Они искали ее там, во Флориде, где живут ее родители, обклеивая фотографиями с ее лицом молочные коробки и доски объявлений, но она все это время была здесь, тихо разлагаясь в пыль.

— Господи... боже.

Я протягиваю руку, мои пальцы парят над почерневшим черепом…

— О боже мой!

Я отдергиваю руку и чуть не выпрыгиваю из собственной кожи. Мерси стоит у входа в грот, глядя на тело девушки, которая когда-то была ее подругой. Шок искажает черты ее лица. Даже в тусклом свете электрических ламп я вижу, как она бледна.

— Господи, ты чуть не довела меня до сердечного приступа! — шиплю я.

Она идет ко мне на дрожащих ногах, протягивая руки, как будто земля под ней колеблется, и она борется за равновесие.

— Клянусь... — шепчет она. — Клянусь, я думала, что с ней все в порядке. Я думала, она просто сбежала. Полагаю, она все-таки не отсасывает парням из братства в Кабо.

— Нет. — Слово звучит резко и жестко.

У Мерси здесь есть за что ответить. Я не стану этого говорить, потому что чего теперь добиться обвинением? Мы с Марой едва знали друг друга. Мы как-то встречались, даже не целовались, и я решил, что она не для меня. Каким бы ублюдком я ни был, на мой вкус, она была недостаточно невинна. Она была так же испорчена и обеспокоена, как и я в то время, и я даже не мог заставить себя провести с ней одну ночь. Сначала она преследовала меня, но потом бросила погоню. Между нами не было никакой вражды. А потом влезла Мерси и закончила тем, что убила Мару. Фитц не прикоснулся бы к ней, если бы моя сестра не сказала то, что она сказала.

Мерси стоит над трупом Мары, мышцы на ее горле работают. Я думаю, что теперь она начинает понимать. Наконец-то до неё доходит. Слезы текут по ее лицу, когда она рассматривает кости черепа, вниз по грудной клетке, тазу, бедру, большеберцовой и малоберцовой кости.

— Я бы не сказала ему, если бы действительно верила, что он способен на такое, — шепчет она. — Я просто... я думала, что это игра. Мне показалось забавным, что он не оставил тебя в покое. Я никогда не думала…

Я оборачиваю руку вокруг ее плеча, потянув ее в свою сторону. Она была причиной стольких моих грехов за последний год, потому что я действительно знал. Я знал, что Фитц был сумасшедшим. Я боялся, что он сделал что-то подобное, но до сих пор у меня не было возможности доказать это. Но Мерси больно, и она все еще моя гребаная кровь. Ей еще долго придется иметь с этим дело, но пока я буду ее утешать, потому что именно так должны поступать братья.

— Нам нужно позвонить в полицию, — бормочет она мне в рубашку.

— Обязательно позвоним, но сначала нам нужно найти Элоди. Я не хочу, чтобы она оказалась на этой плите рядом с Марой. Давайте обыщем остальную часть пещеры и…

Треск! Эхо разносится по коридору позади нас — это звучит как камень, скользящий по земле и ударяющейся о стену. Мы с Мерси обмениваемся ошеломленными взглядами.

— Прячемся, — шипит она. Но уже слишком поздно. Здесь негде спрятаться. Грот находится там, где кончается пещера, и он пуст, если не считать постамента.

Поэтому я делаю то, что должен был сделать давным-давно.

Я поворачиваюсь и жду, чтобы встретиться лицом к лицу с монстром. 

Глава 50.

ЭЛОДИ

КАРИНА ИЗДАЁТ СДАВЛЕННЫЙ КРИК. Вот откуда я знаю, что впереди нас ждет что-то плохое. Стены коридора смыкаются, обещая раздавить меня насмерть, а доктор Фитцпатрик толкает меня сзади, проталкивая через отверстие в пещере. И мое сердце замирает в груди.

Рэн.

Его глаза расширяются, когда он видит меня, а затем они становятся совершенно пустыми. За моей спиной доктор Фитцпатрик издает глухой, удивленный лай смеха.

— Так, так, так. Смотрите, кто здесь! Мы ведь только что говорили о тебе, не так ли, девочки? И Мерси тоже. Ничего себе, у нас тут целая банда.

Рэн пристально смотрит на меня, его нефритовые глаза поднимаются от моих ног, путешествуя по моему телу, оценивая меня на предмет травм. Я быстро качаю головой, давая ему понять, что со мной все в порядке. Он делает шаг вперед, засовывая руки в карманы. Такой нормальный, повседневный жест Рэна.

— Что происходит, Уэс? Что ты делаешь?

— Я думал, это очевидно, — отвечает доктор. — Похоже, у нас с вами снова возникла проблема. Эти девчонки все время выползают из-под камней, пытаясь встать между нами. Я устраняю одну, и тут же появляется другая. — Он хихикает. — Это все равно как играть в «Ударь крота». К счастью для нас, я всегда был хорош в этой игре. Почему бы тебе не взять на себя Карину? Пусть она помолчит, пока я позабочусь об Элоди.

На лице Рэна появляется отвращение.

— На какой, черт возьми, планете ты живешь, старина? Я никого не заставляю молчать. Черт возьми, развяжи им руки. Да что с тобой такое?

Доктор Фитцпатрик резко вскидывает голову. У него на щеке грязная полоска. И еще вниз по левому боку, где я испачкала его, когда он рывком поднял меня на ноги. Его нижняя губа дрожит, как у ребенка, который только что ободрал коленку и не знает, плакать ему или нет.

— Тебе не нужно так со мной разговаривать. Я стараюсь, понимаешь? Я просто пытаюсь сделать то, что лучше для нас. Как мы можем быть вместе, когда ты постоянно отвлекаешься на этих шлюх?

— Ты не в своем уме, — шепчет Рен. — Тебе нужна помощь.

— Теперь ты единственный, кто может мне помочь. Помоги мне позаботиться об этих двоих, и мы отпустим твою сестру. Она ведь член семьи, верно? Ты ведь ничего не скажешь, правда, Мерси? Ты понимаешь, почему это должно произойти. Ведь именно ты рассказала мне о Маре с самого начала, верно?

В его голосе звучит такое отчаяние. Его поведение сейчас настолько отличается от шоу, которое он устраивает в своем классе; едва ли имеет смысл, что это даже один и тот же человек. Я резко поворачиваюсь и прижимаюсь спиной к стене пещеры, пока доктор Фитцпатрик отвлекается. Быстро изогнув руку, чтобы сделать ее как можно более узкой, я поворачиваю запястье слева направо, спуская веревку вниз по руке миллиметр за миллиметром.

Мерси бледна как полотно. Она переводит взгляд с Рэна на доктора Фитцпатрика, и все ее тело неудержимо дрожит.

— Я… я не знала... что это случится.

У меня уже почти освободилась рука.

— Зачем притворяться, Мерси? — выплевываю я. — Ты возненавидела меня с того самого момента, как вернулась в Вульф-Холл. Ты же с самого первого дня была бешеной сукой. Просто уходи, черт возьми. Убирайся отсюда.

Мерси подпрыгивает. Она как будто забыла, что я вообще здесь. Рэн хмурится, но быстро понимает, что я делаю.

— Да, Мерс. Ты член семьи. Кровь гуще воды, несмотря ни на что. Так что просто... иди. Не говори ни слова о том, что ты видела здесь сегодня вечером.

Фитц наблюдает за обменом репликами, быстро переводя взгляд с одного человека на другого. Его присутствие всегда было таким властным и авторитетным в классе. Он был хозяином своего пространства и излучал уверенность. Здесь он дерганый и странный. Я нервничаю, просто глядя на него.

— Ладно. — Мерси сглатывает. — Как угодно. Как будто мне не все равно. Увидимся дома, Рэн.

Я молю Бога, чтобы Мерси поняла, что ей нужно позвонить в полицию, как только она получит сигнал на свой мобильный телефон. Но сначала ей нужно найти дорогу обратно, а я, честно говоря, не думаю, что она на это способна. Она шаркает по периметру пещеры, настороженно поглядывая на Фитца.

Мне следовало бы держать рот на замке, но, конечно, я этого не делаю.

— Почему бы просто не позволить Карине пойти с ней? Карина тут ни при чем. Ей наплевать на Рэна. Я единственная, с кем у тебя проблемы.

Фитц с маниакальной ухмылкой переворачивает охотничий нож в своей руке. Он качает головой, и на его лице появляется разочарование. Он останавливает Мерси, двигаясь, чтобы заблокировать выход из пещеры.

— Вы, ребята, ужасные актеры. Мерси, я ожидал от тебя большего. У тебя была настоящая подготовка в этом деле. Ты сама себя позоришь. Возвращайся к своему брату. Ну же, иди. — Мерси вздрагивает, когда он поднимает нож, показывая ей лезвие. Она мгновенно оказывается рядом с Рэном, и я ее не виню — злобный блеск в глазах Фитца чертовски демонический.

— Похоже, мы зашли в тупик, не так ли, класс? Рэн, ты не хочешь признаваться в своих истинных чувствах. Мерси, тебе нельзя доверять, даже если ты должна принимать близко к сердцу интересы своего брата. Карина, ты жертва обстоятельств, а Элоди, ну, Элоди просто должна умереть. Итак, что же нам теперь делать?

— Нас здесь четверо. — Рэн смотрит на меня краем глаза. — А ты один. Шансы на то, что тебе удастся удержать нас всех до того, как мы тебя уложим, довольно малы. — Он делает шаг вперед, протягивая руки в успокаивающем жесте. Ужас искажает черты лица Фитца.

— О чем ты говоришь? Я никогда не убью тебя, Рэн. Я люблю тебя. А вот девушкам придется исчезнуть.

Обе мои руки свободны. Я роняю веревку, готовясь к прыжку.

Жестокая и ужасная улыбка играет на лице Фитца.

— Я не беспокоюсь о трех тощих маленьких девочках. И я не думаю, что ты сделаешь мне больно, — говорит он. Все его внимание сосредоточено на Рэне. Он ошеломлен, фанатичен, зациклен на нем. На самом деле грустно, что он так болен из-за него. А он болен. То, что он сделал, чтобы попытаться завоевать Рэна... то, что он готов сделать…

Фитц отскакивает в сторону и бросается ко мне. Уродливый, жестокий нож, который он воткнул в мою постель, поднят в его руках, готовый нанести удар. Страх электризует меня. Время замедляется. Я готова к встрече с ним. Я жду до последней секунды…

— Нет! — Три разных голоса кричат одновременно, и это слово рикошетом разносится по пещере. Рэн бросается вперед, пытаясь схватить мужчину... но Карина ближе. Я смотрю, ноги примерзли к полу, когда она бросается на него, но ее руки все еще связаны за спиной. У нее нет никаких средств остановить его, кроме как наклонить плечо и воткнуться в него всем телом.

Я уже знаю, что произойдет, прежде чем все закончится.

Фитц видит ее приближение.

— КАРИНА, НЕТ!

У него есть время обернуться.

Он ждет столкновения.

И нож…

Нож…

Я не могу ничего сделать, кроме как закричать, когда Фитц поворачивает лезвие и вонзает его вверх, прямо в живот Карины. 

Глава 51.

РЭН

КАРИНА, КАРИНА.

Милая маленькая Кэрри.

Мать-наседка с четвертого этажа.

Именно поэтому Харкорт назначила ее покровительницей всех новых студенток. Потому что она бескорыстна, храбра и готова пожертвовать собой, чтобы обеспечить безопасность других. Теперь я это понимаю.

Лезвие находит свою цель, исчезая до самой рукояти, и влажный, хриплый вздох вылетает изо рта Карины. Безумный смех вырывается у Фитца, когда он обхватывает голову Карины руками, ловя ее, когда она соскальзывает с лезвия. Он кажется болезненно очарованным выражением ее лица, когда ее веки трепещут от удивления. Я все еще двигаюсь к ним и успеваю остановить Фитца как раз перед тем, как он пытается во второй раз вонзить нож ей в живот. Элоди тоже здесь. Она хватает Карину за руки и оттаскивает в сторону, а я прижимаю Фитца к земле.

— СЛЕЗЬ С МЕНЯ! — ревет он.

Он старше меня, не говоря уже о том, что крупнее, но я сильнее. Яркая вспышка боли обжигает мою руку. Багровая кровь заливает кожу, но я не отпускаю. Обхватываю его рукой за горло, мои ноги брыкаются в грязи, борясь за власть, когда я пытаюсь обойти ублюдка. Если только я смогу правильно его придушить, то смогу перекрыть ему доступ воздуха. Но он дерется, как сам дьявол, и не выпускает этот чертов нож.

— Карина! О боже, Карина! — Элоди поднимает ее, крича на Мерси. — Развяжи ей руки! Ради всего святого, не стой там просто так!

— Прими… это… Рен! — рычит Фитц. — Работа наполовину сделана!

Моя рука такая скользкая от собственной крови, что я теряю хватку на его запястье. Фитц хватается за эту возможность и наносит ответный удар через голову. Острая как бритва сталь ударяет меня по шее, еще один удар агонии обжигает ярко и горячо, но я все еще не отпускаю его. Фитц хнычет, размахивая руками, снова и снова нанося удары назад. Я карабкаюсь, извиваясь, чтобы избежать острия оружия.

— Отпусти меня! Все не должно было... идти вот так!

Мне плевать, как все должно было пройти. Наконец мне удается встать у него за спиной. Я крепче сжимаю его горло, используя другую руку как рычаг давления.

— Бей меня сколько хочешь, Уэс. Я не отпущу тебя, пока ты не упадешь.

— Ты не можешь... позволить им... забрать меня, — рычит он.

Еще один порез на моем предплечье. Один — по моему бедру. Еще один — рядом со мной.

Движения Фитца начинают замедляться. Нож со стуком падает на землю. Его пальцы смыкаются вокруг моей руки, пытаясь высвободить ее, но он ни за что не добьется успеха. Я не позволю ему причинить вред кому-то еще. Я истеку кровью здесь, в грязи, удерживая этого ублюдка до самого последнего вздоха, прежде чем позволю ему причинить боль еще одному человеку из-за меня.

— Она не дышит! Она не дышит! — пронзительный крик Мерси наполняет мои уши. Следующее, что я помню, это то, что Элоди стоит над нами и держит в руках нож.

— Злой... больной... извращенный ... — выдыхает она.

Я ожидаю, что она выпотрошит его, но она этого не делает. Она переворачивает оружие, держа его за предохранитель, и обрушивает тяжелую металлическую рукоятку на голову Фитца с тошнотворным треском. 

Глава 52.

ЭЛОДИ

ЭТОТ УБЛЮДОК В ОТКЛЮЧКЕ.

Я хватаю веревку, которой были связаны мои руки, а также ту, которую Мерси только что сняла с запястий Карины, и бросаю ее Рену.

— Убедись, что он никуда не сбежит, пока я не прикончила этого ублюдка.

Даже после того, как мой отец убил мою мать и запер меня в том ящике на несколько дней, я никогда не думала, что у меня хватит смелости убить его. Впрочем, я без тени сомнения убью Уэсли Фитцпатрика, если он хотя бы шевельнется в ближайшие несколько минут.

Карина дрожит, ее руки дрожат, когда она прижимает их к животу. Мерси думала, что она не дышит, но это не так. Хотя ее дыхание поверхностное и хриплое, и это звучит не очень хорошо. Она не произнесла ни слова, только в ужасе уставилась на меня, и были видны белки ее глаз, пока ее кровь медленно вытекала из отвратительного вида раны в животе.

— Мы должны вернуть ее в академию, — говорю я.

— Мы… мы не должны ее двигать. Мы должны позвать на помощь, — стонет Мерси.

Рэн отрицательно качает головой.

— Ничего не выйдет. Сейчас. Я возьму её.

Карина испускает испуганный, болезненный крик, когда Рэн подхватывает ее на руки и поднимает с холодного пола пещеры. Мы уходим прежде, чем я успеваю понять, что происходит. Когда мы уходим, Фитц все еще без сознания, связанный по рукам и ногам, лежит ничком на земле.

Лес давит на нас, темный и зловещий. Рэн не произносит ни слова. Он ориентируется, тяжело дыша, а затем бежит с Кариной на руках, направляясь в академию.

Даже когда он несет Карину, его дыхание затруднено и прерывисто, он намного быстрее нас с Мерси. Я не чувствую, как ветви деревьев хлещут меня. Я не чувствую боли, когда спотыкаюсь и падаю. Я не отрываю глаз от спины Рэна и продолжаю бежать.

Я теряю свои туфли.

Облегчение накатывает на меня головокружительной волной, когда мы добираемся до дороги. Подошвы моих ног стучат о черный асфальт, когда я бросаюсь вслед за Реном. Он не останавливается. Ни на секунду. Но мы все еще так далеко от академии. Слишком далеко. Я думаю о зазубренной ножевой ране в животе Карины и начинаю терять надежду.

У нас ничего не получится. У Рэна ничего не получится, просто нет времени.

Автомобильный гудок прорезает ночь, пугая меня до полусмерти. На какую-то ужасную секунду мне кажется, что это Фитц, каким-то образом вырвавшийся из пещеры и рванул к нам по дороге, но тут мимо нас проносится автомобиль Пакса, направляясь к Рэну. Шины визжат, когда машина останавливается, и я ловлю вспышку ярких светлых волос.

Мерси бежит в пятидесяти футах позади меня, но я слышу ее крик.

— Это Дэш!

Я делаю паузу, чтобы она догнала меня.

— Как он узнал?

Она пыхтит и пожимает плечами.

— Я написала ему еще в пещере. Я не знала, дошло ли до него сообщение. Я…

Она замолкает, борясь за кислород. На самом деле не имеет значения, откуда Дэш узнал. Он тут же появился. Никогда еще я не была так благодарна этому ублюдку. Я так устала, что едва держусь на ногах, когда добираюсь до машины. Дэш держит Карину на руках и укладывает ее на заднее сиденье, ругаясь как сумасшедший. Лицо у него серое, движения лихорадочные.

— Садись в машину, Рэн! — он кричит. — Прямо сейчас, мать твою!

Рэн шатаясь, плетется к машине.

— Я в порядке. Просто возьми ее. Не жди скорую помощь. Езжай!

Я понимаю, как плохо он выглядит, когда он падает на одно колено. О боже мой. Святое дерьмо, Господи Иисусе, он весь в крови. На его плече зияет дыра, а футболка разорвана. Его руки изрезаны в клочья.

Дэшил захлопывает заднюю дверцу, качая головой. Он грубо хватает Рэна за руку и тянет его вверх.

— Немедленно садись в эту чертову машину, Джейкоби. Ты стоишь на пороге смерти.

— Я… правда… я... в порядке… — невнятно бормочет он. Затем его глаза закатываются, и он теряет сознание в объятиях Дэшила.

Я не видела его ран там, в пещере. Я была так сосредоточена на Карине, а теперь, похоже, он... похоже, он собирается…

Он бежал.

Он бежал через этот лес, чтобы спасти Карину, и все это время он тоже истекал кровью. Я закрываю рот руками, сдерживая рыдания. Это ни хрена не происходит. Этого не может быть.

Дэш тащит его на переднее сиденье машины и, наконец, признает наше присутствие.

— Вы двое в порядке? Доберетесь до академии?

Я киваю, хотя и не знаю, сможем ли мы.

— Езжай, Дэш. Гони на красный, если понадобиться. Только не дай им, бл*дь, умереть. 

Глава 53.

ЭЛОДИ

ПОЛИЦЕЙСКИЙ БОРМОЧЕТ что-то в рацию, и еще один патрульный автомобиль мчится по подъездной дорожке к академии Вульф-Холл с включенными фарами и ревущими сиренами. Сейчас здесь стоят пять патрульных машин, хотя большинство полицейских, прибывших вместе с ними, уже уехали. Они направились в лес, к выступу скалы, который теперь виднеется над верхушками деревьев в раннем утреннем свете, ища пещеру.

— И это все? Это вся история? — спрашивает офицер, сузив серьезные глаза и пристегивая рацию обратно к поясу. Она представилась как офицер Хейнс Хартунг, но велела нам называть ее Эми. — Это сделал учитель? Твой учитель английского? Из-за какого-то студента?

Мерси в шоке. Она молча кивает, глядя на ступеньки перед нами.

— Да. Мой брат. Он нес Карину, но он… она…

— Я только что разговаривала с одним из офицеров в больнице, — говорит Эми. — И парень, и девушка находятся в тяжелом состоянии, но они стабильны. Девушка умерла бы, если бы добралась туда чуть позже. Что бы ни сделал ваш брат, юная леди, он спас ей жизнь.

Что-то внутри меня разрывается надвое. До сих пор я не могла дышать. Заставить связные слова сформироваться и выйти из моего рта было почти невозможно, но услышать эту новость — и Рэн, и Карина будут в порядке — толкает меня в истерику.

Я начинаю плакать и никак не могу остановиться.

Мерси обнимает меня за плечи, и мы обе всхлипываем.

Один за другим растрепанные студенты в ужасных костюмах начинают появляться на дороге, возвращаясь в академию. Декан Харкорт провожает их внутрь и говорит, чтобы они шли и ждали в столовой, пока кто-нибудь придет и поговорит с ними.

В девять утра из леса выходит группа полицейских, а доктор Фитцпатрик безвольно висит между ними, как тряпичная кукла. Я слышу слова «сопротивление аресту» и «психиатрическое обследование», но после этого я не очень-то много перевариваю. Около полудня группа парней в белых комбинезонах, похожих на защитные костюмы, загружает синий мешок для трупов в полицейский фургон.

Вот тут-то и появляется детектив и начинает задавать нам вопросы, на которые я не могу ответить. Большую часть разговоров ведет Мерси. Во всяком случае, она знает о Маре больше, чем я.

После этого нам говорят, что везут нас в больницу на обследование. Если не считать нескольких порезов и царапин, а также того, что подошвы моих ног находятся в плачевном состоянии, со мной все в порядке. Впрочем, я не возражаю.

Я хочу увидеть Рэна.


РЭН

Мне стало плохо, когда меня погрузили на каталку и отвезли в отделение неотложной помощи. Хотя сейчас я чувствую себя просто замечательно. Какие бы лекарства они мне ни давали, они, должно быть, чертовски сильные, потому что я чувствую себя так, словно плыву на облаке, а мои кости сделаны из сахарной ваты. Полиция допрашивает меня до тех пор, пока я не отвечаю на один и тот же набор вопросов пятнадцать раз подряд. Кто-то приходит сказать мне, что Карина будет жить, и я достаточно мужествен, чтобы сказать, что у меня глаза щиплют как сумасшедшие. Вскоре после этого я узнаю, что Фитц был взят под стражу, и все становится немного туманным.

Я сплю, как убитый.

В четыре они приносят мне лекарства, которые делают меня немного более бдительным, и Элоди прокрадывается в комнату. Она слегка улыбается, прислонившись спиной к стене в дальнем конце комнаты и ковыряясь в ногтях.

— Когда я покупал тебе это платье, не думал, что ты будешь так плохо к нему относиться. — Она вся в крови. В крови Карины, а возможно и в моей. Юбка разорвана в клочья, и половина кристаллов, которые были пришиты к корсажу, теперь исчезла. Тем не менее, даже покрытая грязью и выглядящая так, словно только что сражалась на войне, она прекрасна. Элоди разглаживает ладонями переднюю часть юбки, но от этого мало толку.

— Ну да. Признаю, что на самом деле не очень хорошо заботилась о нем в начале ночи. А после того, как все пошло наперекосяк с Фитцем, ну... — она пожимает плечами. — Мне очень жаль, что все испортилось.

Я смеюсь себе под нос, морщась, когда острая боль пронзает мое тело.

— Все нормально. Тебе не нужно извиняться. Тебе будет приятно узнать, что в обозримом будущем больше не будет никаких вечеринок в Бунт-Хаусе. Декан Харкорт уже побывала здесь раньше и сказала, что нас всех исключат, если мы хотя бы подумаем об этом.

— Не могу ее винить, — говорит Элоди.

— И я тоже. — Я делаю паузу, чтобы посмотреть на Элоди, чувствуя... впервые чувствуя, что будущее, возможно, не так уж и испорчено. — Я не успел сказать тебе, что мне нравятся твои волосы, — говорю я ей.

— Неужели? — Она наклоняет голову, прикасаясь к ним пальцами. — Я думала, тебе нравятся блондинки.

— На самом деле не имеет значения, какого цвета у тебя волосы, малышка Эль. Я все равно буду любить тебя, несмотря ни на что.

Она вздыхает, отталкиваясь от стены, добирается до изножья кровати, где останавливается, положив руки на металлический каркас.

— Я удивлена, что ты все еще можешь так говорить. Что ты любишь меня. Я чувствую себя полным дерьмом из-за того, что думала, что ты мог бы что-то сделать с той девушкой. Я просто… все так запуталось…

Я осторожно сажусь чуть прямее. Толстая марля, которой они заклеили швы у основания моей шеи, натягивается туго, и я морщусь от боли.

— Я вовсе не сержусь на тебя. Любой бы подумал то же самое. Я оставил тот свитер в беседке в ту ночь, когда сказал Уэсу, что больше не хочу иметь с ним ничего общего. Должно быть, он сохранил его и позже отдал Маре. Он также одержим поэзией и Эдгаром Алленом По. Пока ты знаешь, что я невиновен… — вспышка паники заставляет меня покрыться холодным потом. — Ты ведь знаешь, что я невиновен, верно?

— Да! О боже, да! Вот почему я чувствую себя так ужасно.

Я протягиваю ей руку.

— Иди сюда.

Сначала она колеблется, но как только оказывается в пределах досягаемости, я беру ее за руку и притягиваю ближе, так что она садится на край кровати рядом со мной.

— Если бы я сразу все объяснил Маре и Уэсу, то мы бы вообще не оказались в такой ситуации.

Она осторожно изучает мое лицо; я вижу, что она обдумывает то, что хочет сказать дальше.

— Тогда почему ты этого не сделал?

— Потому что я был глуп. Потому что я думал, что все будет хорошо, если мы будем держать рот на замке. Я полагал, что как только окончится выпускной, мы будем свободны от академии и от Фитца тоже. Мне не хотелось говорить тебе, что я связался с Фитцем.

— Почему? — Она искоса бросает на меня дразнящий взгляд. — Потому что он парень?

— Нет. Потому что он член гребаного факультета, и вся эта история с учеником / учителем — просто гребаное клише. Мне нравится гордиться своей оригинальностью.

— Значит... тебе не нравятся парни?

Я не очень хорошо понимаю выражение ее лица, но... черт возьми. Мне кажется, она чувствует себя немного неуверенно. Перевернувшись на бок, я… о черт, нет, это не сработает. Я откидываюсь на подушки, простонав от боли.

— Меня всегда привлекали люди, малышка Эль. Их пол никогда не имел особого значения. Но это все не имеет значения сейчас, во всяком случае.

Элоди морщит нос, играет с моими пальцами, поглаживая своими, слегка хмурясь.

— Почему?

— Ты знаешь почему. Потому что сейчас я нашел своего человека. На тот случай, если ты еще не поняла этого, Элоди Стиллуотер, для меня ты конечная цель. А все остальные в целом мире могут катиться к черту. 

ЭПИЛОГ

РЭН

ДВЕ НЕДЕЛИ СПУСТЯ

— ТЫ В ЭТОМ УВЕРЕН? Ты всегда можешь передумать, — ворчит Пакс.

Он уже двадцать минут сидит в машине и пытается меня уговорить. Я не совсем понимаю, откуда берется все это сопротивление, но я почти уверен, что у него аллергия на перемены. Вот уже много лет все остается по-прежнему. Только мы трое. И хотя мы все еще будем жить вместе и до окончания школы осталось всего несколько месяцев, мысль о том, что кто-то новый, кто-то более постоянный выйдет на нашу официальную орбиту, вызывает у него зуд.

Сидя на заднем сиденье, я протягиваю руку через щель в переднюю часть машины и вяло толкаю его в плечо.

— Это еще не конец света, чувак. Все в порядке. Остынь. Ты говоришь так, будто иметь девушку — это судьба хуже смерти.

— Для тебя в этом есть плюсы. Ты получаешь регулярный секс из этого соглашения. А что получим мы? У нас украдут места на диване? Странные клочки волос в душе? Гребаное нижнее белье с оборками, попадающее в нашу прачечную? Тампоны в аптечке? Бррр.

— Она не переедет к нам, придурок. Она будет оставаться на ночь в выходные дни. Я прослежу, чтобы она держала свои тампоны при себе. И не волнуйся. Никто не посмеет украсть твое место на диване.

Я чувствую себя так, словно консультирую травмированного ребенка, чей отец только что начал встречаться с кем-то новым. В любую секунду я почти ожидаю, что он закатит истерику и выскочит со словами: «Я не буду называть ее мамой».

— Неужели тебе нечего сказать по этому поводу? — Пакс сердито смотрит на Дэшила, сидящего на пассажирском сиденье.

Дэшил вздыхает, но его разочарование только напоказ.

— После долгих раздумий я решил, что Рэн может делать все, что ему заблагорассудится. Кроме того, перемены — это хорошо. Может, и тебе стоит завести себе подружку?

Пакс в ужасе отшатывается.

— Ни за что, бл*дь! Зачем мне добровольно сажать себя в тюрьму?

Я смеюсь. Дэш смеется. Единственный человек, который не смеется, это Пакс. Он очень близко к сердцу принимает это потрясение в своей повседневной жизни.

— Ладно. Как скажете, придурки. Я ухожу. — Он выходит из машины и направляется ко входу в академию, подняв плечи к ушам. Даже его походка выглядит раздраженной, с его резким шагом и агрессивным размахиванием руками.

— Не волнуйся. Он придет в себя, — говорит Дэш.

— Лучше бы ему так и сделать, ради твоего блага. Он просто с ума сойдет, когда поймет, что у тебя тоже есть подружка.

— Даже не произноси это слово, мать твою, — говорит Дэш очень серьезным тоном. — Мы должны облегчить ему это шаг за шагом. Он и так уже достаточно бесится. Жить с Паксом, в середине экзистенциального кризиса, было бы не очень весело.

Я склонен с этим согласиться.

Мы направляемся в школу, и я странно нервничаю. Я совершил немыслимое и бросил вызов своему отцу. Ещё я присутствовал на предварительном судебном заседании и давал показания против сумасшедшего. Все остальное в моей жизни должно быть пустым звуком, но публично объявить миру, что я влюблен в кого-то, и я ничего не хочу больше, чем заставить ее улыбаться каждый день — это ужасающая гребаная перспектива.

Весенние каникулы уже не за горами, так что мне придется иметь дело с пристальными взглядами и шепчущимися комментариями еще пару недель, но даже в этом случае... мои ладони вспотели, как никогда раньше.

«Инцидент», как называют его преподаватели Вульф-Холла, до сих пор остается горячей темой для разговоров и, вероятно, будет таковой до конца учебного года. Не каждый день учитель теряет свой чертов рассудок и пытается убить горстку учеников. К тому же мертвое тело не так уж часто обнаруживают на территории академии. Пока мы идем к кабинету английского языка, студенты болтают и сплетничают о последних событиях — лицо Фитца расклеено по всему интернету, интервью с родителями Мары на CNN, сообщения о том, что Фитц признался в своих преступлениях и ничего не отрицает. Поговаривали, что после всего случившегося занятия переведут в другой, обычный класс, но ученики так сильно сопротивлялись, что Харкорт объявила, что мы все еще можем учиться там, при условии, что уровень концентрации или оценки не пострадают из-за нашего окружения. Лично мне плевать, где я буду учиться теперь, когда Фитц ушел.

Когда мы с Дэшем входим в кабинет, в классе воцаряется тишина. Дамиана сверлит меня уничтожающим взглядом. В какой-то момент она решила, что ненавидит меня, и меня это вполне устраивает. Пакс уже сидит на своем месте на полу под окном. Дэш закатывает глаза, проходя через комнату, чтобы занять свое обычное место рядом с нашим другом.

Находясь на полпути к потрепанному кожаному дивану под рядом окон, я поворачиваю налево, меняя направление. Моя грудная клетка сильно сжимается, когда я вижу ее, сидящую на цветастой кушетке под гравюрой Густава Климта «Поцелуй».

Элоди Стиллуотер — самое потрясающее создание, которое я когда-либо видел.

Ее новоиспеченные темные волосы собраны сзади в намеренно беспорядочный пучок, длинные волнистые завитки свисают по обе стороны лица. Ее глаза стали еще более голубыми от теплого утреннего света, омывающего ее лицо, подчеркивая веснушки, которые начали появляться на переносице.

Она грызет кончик шариковой ручки, ее брови слегка приподнимаются в удивлении, когда она смотрит, как я иду к ней. Место рядом с ней заметно опустело. Пройдет еще неделя или две, прежде чем Карину выпишут из больницы. Она делает свою школьную работу на больничной койке. Дэш каждый вечер таскает их ей, утверждая, что собирается в спортзал. Ха!

Я стою перед Элоди, указывая подбородком на свободное место рядом с ней.

— Я должен спросить: «Это место занято?», или должен поддерживать иллюзию, что я все еще крут?

Она надувает губы, обдумывая это.

— Пожалуй, я избавлю тебя от этого клише. Но только потому, что ты выглядишь сексуально в этой рубашке.

Я провожу рукой по своей груди.

— Это старье? — Но я весь сияю, как долбаный идиот, от этого комплимента.

Одно дело знать, что ты хорошо выглядишь, и совсем другое дело, когда девушка, которую ты любишь больше всего на свете, говорит тебе об этом. В ужасе я подозреваю, что даже покраснел. Господи, я покраснел! Да кто я такой, черт возьми?

Я бросаюсь на место рядом с ней и чувствую на себе пристальные взгляды всех остальных учеников в комнате, устремленные на нас. В передней части класса Дамиана издает сдавленный, задыхающийся звук, когда я поворачиваюсь, перекидываю ноги через подлокотник дивана и кладу голову на колени Элоди. Ее рот слегка приоткрывается, в глазах мелькает удивление, но она быстро приходит в себя, теребя кончики моих волос, наматывая их на пальцы.

— Если ты не будешь осторожен, у людей может сложиться неверное представление о нас, Джейкоби, — шутит она.

— Мы же не можем этого допустить, правда? — Я хватаю ее за руку и нежно целую внутреннюю сторону запястья, наслаждаясь тем, как ее зрачки удваиваются в размерах при открытом публичном проявлении любви. Она застигнута врасплох. Скорее всего, она думала, что я буду сидеть рядом с ней и держать свои руки при себе, но я пошел гораздо дальше этого. Оказывается мне не о чем было беспокоиться. Все оказалось не так страшно, как я думал. Оказывается, я паниковал по пустякам. Показать всем свои чувства — это чертовски освобождает.

— Чувствуешь себя очень довольным собой? — спрашивает Элоди, изогнув бровь в мою сторону.

— Да. — Я киваю. — Очень.

— Ах, да? Как быстро ты пролетишь через всю комнату, если я попытаюсь поцеловать тебя в губы? — Она бросает на меня взгляд наполовину дерзкий, наполовину насмешливый.

— Моя задница будет твердо сидеть на этом месте, независимо от того, где ты решишь меня поцеловать. — Я многозначительно смотрю на свой член, не в силах устоять перед возможностью подразнить ее.

Боже правый, я никогда к этому не привыкну. Она так чертовски красива. Так чертовски идеальна. И вся моя. Ее щеки становятся ярко-розовыми, и мне приходится бороться с желанием вытащить ее из класса и затащить в свою комнату, чтобы оттрахать до потери сознания.

Но она чувствует себя храброй. Элоди пытается пригнуться, чтобы поцеловать меня, но в нашем теперешнем положении это невозможно. Я помогаю ей, приподнимаясь на локте и встречая ее на полпути. Этот поцелуй не был откровенно сексуальным. Я держу язык при себе. Мы же не животные. По крайней мере, Элоди — нет, и я не хочу ставить ее в неловкое положение. Это тлеющий поцелуй — медленный ожог, наполненный эмоциями, жар, разгорающийся между нами, к которому мне определенно придется обратиться позже. Я обхватываю ладонями ее лицо, провожу пальцами по затылку, заставляя ее вздрогнуть, и в другом конце комнаты раздается раздраженный крик.

— О, черт возьми! Серьезно? — Естественно, это не кто иной, как Пакс. Что-то ударяет меня по затылку — по ощущениям скомканная бумага — но я не отстраняюсь. Я не делаю этого до тех пор, пока на нас не обрушивается град бумаг, которые швыряют и швыряют остальные ученики.

Элоди смеется мне в губы.

— Ладно, ты доказал свою точку зрения. Ты бесстрашный. Думаю, они хотят, чтобы мы остановились прямо сейчас.

Я быстро дергаю ее за нижнюю губу зубами, прежде чем отпустить.

— Счастливая, малышка Эль, спасенная одноклассниками.

— Эм. Привет, класс. Молодой человек, если вы не возражаете отпустить эту бедную девушку, я сделаю вид, что ничего этого не видела.

В передней части комнаты у новой классной доски, только что установленной между книжными шкафами, стоит женщина лет тридцати с небольшим. Я разворачиваюсь на своем месте, опускаюсь на диван рядом с Элоди, искренне притворяясь, что не заинтригован. Тем не менее, как и все остальные в комнате, я изучаю незваную гостью, рассматривая ее. Она очень хорошенькая. Очень мило выглядит, как будто она печет по выходным и кормит птиц за окном своей кухни. Я замечаю, как Дэшил толкает Пакса локтем в ребра, достаточно сильно, чтобы выбить из него весь воздух, но Пакс, кажется, даже не замечает этого. Он смотрит на этого нового человека так, словно только что открыл Лик Бога, и не может отвести взгляда.

Женщина улыбается, прочищает горло и обводит взглядом нас всех.

— Класс, меня зовут Джарвис Рид. Можете звать меня Джарвис. Как вы, вероятно, уже догадались, я ваш новый учитель английского языка. Я только что переехала в Маунтин-Лейкс из Нью-Йорка и все еще выясняю, где все находится в академии, так что, пожалуйста, потерпите меня, пока я не разберусь с обстановкой. Если кто-то из вас захочет рассказать мне о том, что вы изучали, это будет хорошим началом.

Пакс вскакивает на ноги. Он улыбается такой улыбкой, которая разрушила сердца бесчисленных супермоделей от Рима до Лондона и обратно.

— Привет, Джарвис. Я был бы счастлив протянуть вам руку помощи.

Мы с Элоди обмениваемся взглядами, которые говорят сами за себя.

Боже.

Ну, вот опять началось!


Оглавление

  • Калли Харт Бунт Хаус Серия: Неисправимые грешники #1
  •   Пролог.
  •   Глава 1.
  •   Глава 2.
  •   Глава 3.
  •   Глава 4.
  •   Глава 5.
  •   Глава 6
  •   Глава 7.
  •   Глава 8.
  •   Глава 9.
  •   Глава 10.
  •   Глава 11.
  •   Глава 12.
  •   Глава 13.
  •   Глава 14.
  •   Глава 15.
  •   Глава 16.
  •   Глава 17.
  •   Глава 18.
  •   Глава 19.
  •   Глава 20.
  •   Глава 21.
  •   Глава 22.
  •   Глава 23.
  •   Глава 24.
  •   Глава 25.
  •   Глава 26.
  •   Глава 27.
  •   Глава 28.
  •   Глава 29.
  •   Глава 30.
  •   Глава 31.
  •   Глава 32.
  •   Глава 33.
  •   Глава 34.
  •   Глава 35.
  •   Глава 36.
  •   Глава 37.
  •   Глава 38.
  •   Глава 39.
  •   Глава 40.
  •   Глава 41.
  •   Глава 42.
  •   Глава 43.
  •   Глава 44.
  •   Глава 45.
  •   Глава 46.
  •   Глава 47.
  •   Глава 48.
  •   Глава 49.
  •   Глава 50.
  •   Глава 51.
  •   Глава 52.
  •   Глава 53.
  •   ЭПИЛОГ